«Восточный проект»

Фридрик Незнанский Восточный проект

Глава первая Кардинальное решение вопроса

1

Самолет летел навстречу ночи. Над Екатеринбургом уютный, комфортабельный салон «Як-40» из специального авиаотряда «Россия» еще заливало высоко стоявшее солнце, ослепительно отражаясь в полированных панелях внутренней обшивки. Через два часа, над Новосибирском, начали сгущаться сумерки, солнце висело низко над горизонтом — большое и красное, предвещая на завтра ветреную погоду. В салоне включили свет. А еще спустя два часа, при подлете к Белоярску, стало совсем темно, лишь на западе оставалась еще тонкая алая полоска вечерней зари.

Каждый из четверых мужчин среднего возраста, пассажиров самолета, занимался своим делом. Один из них, лысый крепыш по фамилии Гаранин, дремал, опустив спинку кожаного кресла до почти лежачего положения. Другой, худощавый шатен в темно-синем в полоску костюме с желтым, аккуратно повязанным галстуком, лениво просматривал, сдвинув на кончик носа модные очочки, очередную газету, целая кипа которых валялась возле его кресла на полу. Скорее всего, уже без интереса, просто от нечего делать. Третий, устроившийся в хвосте самолета, толстый, кудрявый блондин в голубой ковбойке и джинсах, которого все звали Аликом, увлеченно читал наверняка детектив в яркой обложке — из тех, что продаются во всех газетных киосках, на вокзалах, в аэропортах специально для отбывающих в дорогу. Небольшая книжица карманного формата, что называется, на один присест, прочитал и выбросил, поскольку не жалко. Трамвайной ее называли раньше, эту литературу, чтоб в трамваях читать, на ходу, буквы чтоб не забывать.

Четвертый пассажир, сидевший отдельно от остальных за столом у раскрытого ноутбука, был строг и сосредоточен на протяжении всего полета. Даже перед заходом солнца не оставил своей работы, когда Алик подавал на стол, для всех, разумеется, поздний чай или ранний ужин — это как кто хотел назвать данный прием пищи. Чай, кофе, закуски всякие, бутерброды. А обедали по полной программе еще на подлете к Екатеринбургу, так что дискомфорта по части еды никто не испытывал. К тому же Алик старался, чтоб все выглядело лучше, чем на земле, во всяком случае.

Собственно, ради этих четырех человек и летел самолет почти через всю страну в старинный сибирский город. А там, внизу, в ослепленном прожекторами аэропорту их уже собирались встречать местные власти — это само собой, представители крупного бизнеса, ну и журналисты, как всегда. Большая, представительная компания собралась для встречи, успели и дополнительное освещение установить — для телевизионной съемки. Знали ведь, зачем московские гости пожаловали.

Впрочем, VIP-персоной в самолете был только один — сидевший за столом Сальников, министр Минтяжэнергопрома, остальные представляли его личный обслуживающий персонал: сотрудник службы безопасности, пресс-секретарь и буфетчик. Последний практически всегда сопровождал министра в его поездках, у Виталия Анатольевича было не все в порядке с желудком, и ему требовалась специальная диета, поддерживать которую в командировках бывало целой проблемой. Но Алик не роптал, Сальников никогда не капризничал, несмотря на свой жесткий характер. Двоим другим тоже нередко приходилось находиться при шефе — в силу их профессий.

Лететь оставалось уже совсем недолго. Выглянувший из пилотской кабины бортмеханик сказал, что они на подлете, минут пятнадцать, не больше. Да это и чувствовалось, потому что самолет заметно начал снижаться и, видимо, скоро собирался заходить на посадку.

Сальников никуда не торопился и по-прежнему медленно листал записи в своем ноутбуке…

На недавнем заседании кабинета министров он сжато, насколько это было возможно ввиду жесткого регламента, особенно тщательно соблюдаемого в присутствии президента, докладывал о результатах своей командировки в Соединенные Штаты — о встречах там с представителями крупнейшего бизнеса, а также о беседе с американским президентом, которая, вопреки заранее оговоренному краткому времени, отведенному фактически для информации, длилась сорок пять минут. И длилась бы дольше, но над душой у американца висел один из его помощников, несколько панибратски, но довольно-таки красноречиво показывавший шефу на свои наручные часы. Ну, это у них, видно, принята такая свободная манера, когда проходят встречи и ведутся разговоры, не ограниченные строгими официальными рамками, потому что президент видел красноречивые жесты, нетерпеливо и несколько комично отмахивался и гнул свою линию.

Разговор шел по-английски, Сальников достаточно хорошо владел этим языком. Еще не занимая кресла министра, а руководя главком в этом же министерстве, он довольно часто выезжал на международные симпозиумы, форумы, да и у себя был вынужден постоянно принимать многочисленные иностранные делегации.

Невероятная и по большей части не контролируемая даже «компетентными органами» открытость, которую начала демонстрировать всему «свободному миру» Россия в начале девяностых годов, в прямом смысле распахнула двери перед любым не только иностранным бизнесменом, но и авантюристом, жуликом. И количество лиц, интересующихся российскими наработками в области энергетики, немедленно увеличилось даже и не на порядок, а много выше. А так как чаще всего любители российской халявы пользовались непременным покровительством государственных чиновников достаточно высокого уровня, — иначе откуда бы в стремительно нищавшей России одномоментно появилось столько чиновников с сумасшедшими счетами в иностранных банках? — то разбираться со всей этой «шоблой», говоря на их жаргоне, Виталию Анатольевичу приходилось чаще всего самому. Иные его помощники были ничуть не лучше тех же чиновников, направлявших к нему «важных иностранных партнеров» со своими недвусмысленными рекомендациями. Тогда и пришлось ему срочно озаботиться тем, на что, к сожалению, мало обращал внимания в институте, — на изучение английского. И это в дальнейшем очень ему помогало, ибо в серьезных беседах убирало лишнее, а подчас и опасное звено. Опасное в том смысле, что иной раз закрытая тема разговора могла стать достоянием чужих заинтересованных ушей.

Почти часовая беседа с американским президентом велась без посторонних, если не считать таковым настырного сотрудника Белого дома, явно озабоченного своими проблемами. А президента, помимо вопросов текущего и перспективного сотрудничества Штатов и России, очень, как заметил Сальников, интересовали наработки, в частности, научно-производственного объединения «Норильский никель» в области водородной энергетики. Побывав накануне встречи с президентом в Детройте, где Виталий Анатольевич беседовал с топ-менеджерами General Motors относительно их видения перспектив водородного автомобиля, он теперь мог вполне компетентно отвечать президенту, ибо министр был, что называется, в теме.

Отчитываясь о своей командировке на заседании кабинета министров в Москве, Сальников, по сути, повторил в более краткой форме уже для широкого круга своих коллег то, что подробно изложил в записках для президента и премьер-министра. Точнее, он заострил внимание коллег на том, что пытался внушить упрямому американцу достаточно здравую мысль: инвестиционная деятельность в нынешних условиях сотрудничества — это уже дорога с двусторонним движением. И потому не только Америке открывается в России широкое поле для инвестиций. Уже и несколько российских компаний вложили за последнее время в американскую экономику свыше миллиарда долларов. И это вовсе не отток капиталов, как заявляют российские оппоненты, это живое свидетельство того, что отечественный бизнес вошел в пору своей зрелости, что он может вполне успешно расширять горизонты собственного участия в мировой экономике и завоевывать себе новые рынки.

А главной темой обсуждения в Белом доме были инвестиционные проекты. Первый их тип касался совместных с американскими компаниями проектов, реализуемых на территории России. Второй — это самостоятельные проекты российских компаний в США. И наконец, третий тип — совместные проекты США и России, осуществляемые в третьих странах. Другими словами, министр как бы готовил американских партнеров к осуществлению совместного проекта века — строительства нефтепровода из Восточной Сибири к побережью Тихого океана, то есть тут, по его представлению, сочетались первый и третий типы.

Открытым в данном проекте пока оставался один важный вопрос, который в настоящее время становился главным: куда пойдет поток российской нефти — в Японию или в Китай? И позиция Соединенных Штатов, как партнеров в осуществлении проекта, была немаловажной.

У обоих вариантов имелось немало как горячих и заинтересованных сторонников, так и не менее ожесточенных противников, и битва предстояла — это понимали все в правительстве — нешуточная, в прямом смысле не на жизнь, а на смерть. Потому что в этой большой международной игре вокруг глобального, можно сказать, стратегического проекта на кону стояли миллиарды, и никто не желал жертвовать собственными приоритетами ради чьих-то политических целей. А в том, что здесь и прослеживалась большая политика, уверены были все — и в Кремле, и в зале заседаний кабинета министров российского Белого дома, и далеко за его пределами, на бескрайних просторах Сибири, Дальнего Востока и в странах ближайших соседей.

Вот, в принципе, и командировка Сальникова в Штаты стала своего рода разведкой, прощупыванием позиций будущих партнеров, их интересов и, естественно, приоритетов. У японцев они — сугубо свои, у китайцев — тоже, естественно, свои. Серьезную заинтересованность (почти озабоченность, как привыкли долдонить в американской прессе) высказали и американцы. А про Россию и говорить нечего, отечественные нефтяные магнаты, без сомнения, давно успели разделить шкуру еще не убитого медведя.

Конечно, проект будет внимательно рассматриваться, изучаться, обсуждаться, проходить различные стадии согласований и утверждений, начиная от всякого рода комиссий и кончая высшей инстанцией, но в ближайшее время уже намечен официальный визит Президента России в Японию, и, разумеется, японцы обязательно выскажут недовольство неокончательно сформулированной позицией России в этом глобальном вопросе, который для Страны восходящего солнца не менее важен, чем нерешенная проблема нескольких Курильских островов.

Президенту России требовалось иметь свою личную, достаточно обоснованную и в то же время жесткую точку зрения по данному вопросу. Сальников и не удивился, когда после окончания заседания кабинета министров к нему подошел помощник президента и негромко сказал, что ему, Виталию Анатольевичу, назначена сегодня на половину восьмого вечера встреча с президентом по поводу вопроса, о котором министр сегодня и докладывал. Он понял, что президент желает знать и его собственное видение проблемы. Ведь в своем сжатом выступлении Сальников просто физически не смог бы сформулировать и изложить в понятной форме то, как ему самому представляются проблемы, связанные с осуществлением «Восточного проекта» — такое условное название будет еще долго фигурировать, и, возможно, не только до окончательного утверждения планов и сроков строительства нефтепровода. Упомянуть в названии Китай либо Японию было бы непростительной политической ошибкой. А так — что называется, простенько и со вкусом: «Восточный проект», поди разберись, в чей карман…

Значит, на доклад. В министерстве Виталий Анатольевич сложил в папку те материалы, которые могли бы ему пригодиться при обсуждении вопроса у президента, и отправился в Кремль.

Документы, которые он захватил, касались в первую очередь проблем освоения ресурсов Восточной Сибири. Ясно ведь, что реализация самого проекта не может быть проведена в один прием. Как специалист, Сальников это прекрасно понимал. Но видел он и то, что наверняка привлекло также внимание и российского бизнеса: уже само начало строительства принесет огромные «быстрые деньги». Практически сегодня можно будет начинать работу с Талаканским, Ванкорским и другими разработанными месторождениями нефти и газа Восточной Сибири, а также вести разведку новых. И это обстоятельство тем более важно, что общую мощность нефтепровода эксперты определили в восемьдесят миллионов тонн нефти в год. Цифры, прямо надо сказать, впечатляющие, значит, и к пуску объекта необходимо быть готовым заранее.

Личная точка зрения Сальникова, проработанная, кстати, достаточно грамотными специалистами, была такова. Строительство «трубы» на первом этапе следовало вести от Тайшета до Сковородино и одновременно начинать возведение терминала на Тихоокеанском побережье. Дальнейшее же решение вопроса рисовалось следующим образом. Чтобы помирить между собою все стороны, от Сковородино можно было сделать ответвление на Китай. И тогда тридцать миллионов из восьмидесяти могли бы получать наши китайские соседи. Ну да, все это в том случае, если бы они с такой постановкой вопроса согласились. Но они продолжают настаивать, чтобы вся нефть шла только к ним. И успели заручиться в этом смысле поддержкой определенных влиятельных сил даже в Москве, в правительстве. А японцы категорически возражают вообще против «китайского ответвления», они тоже не собираются ни с кем делиться русской нефтью. И американцы, судя по реакции их президента, будут активно поддерживать их в этом вопросе. А это очень серьезно, потому что проект-то совместный. И если озвучивать сегодня «китайский вариант», то, естественно, у японцев возникнет недоуменный вопрос: зачем же тогда строить терминал? Значит, русские предпринимают очередной отвлекающий маневр? Как же будет под таким обстрелом чувствовать себя в Токио российский президент? Очень двусмысленное у него получается положение.

А между тем уже и внутри России развернулась жаркая борьба за каждый из вариантов. И как обычно, в стране, где крупный бизнес хоть и поднял голову, но повадки его страшно далеки от цивилизованного ведения дел, где пока (хм, пока!) торжествуют взятка и пистолет, совсем не исключены и скоропалительные криминальные решения вопросов. К сожалению, нельзя забывать и об этом факторе, ведь слишком большие деньги гуляют, слишком серьезные интересы затронуты — и не только в политике и экономике, но и в криминальной среде.

А «труба» что? Ее все равно построят, и нефть по ней потечет, принося государству и частным компаниям гигантские барыши в долларах, иенах или… юанях.

Однако политика политикой, в конце концов, и японцев с китайцами можно будет уломать на согласительный вариант, нефть дороже амбиций. Но теперь не менее важным становится собственный, внутренний вопрос. Надо привлечь к проекту, уговорить, уломать, убедить российских инвесторов, причем убедить в наиболее выгодном именно для России варианте. Сальников считал таковым совместный, «японо-китайский». Но, увы, мог бы при этом навскидку перечислить не менее десятка своих могущественных противников. Однако, как человек честный и не желающий идти на компромиссы с собственной совестью, он считал своим долгом высказывать личную точку зрения вслух, обосновывая ее прежде всего государственными, а не шкурными интересами. Что он, кстати, и делал на заседаниях правительства. Но министра за эту его «твердолобость» — почему-то позицию государственника кое-кто желал именовать только в такой, уничижительной форме, — мягко говоря, недолюбливали. Да, это, пожалуй, действительно мягко сказано. Но меняться Сальников не собирался, видимо, и президент знал об этом, возможно, поэтому их беседы каждый раз отличались взаимным пониманием.

Мысленно просчитывая сейчас, сидя в машине, возможные результаты сегодняшней встречи, — тема ее тайны не составляла, речь, как он предполагал, могла идти разве что об уточнении единой позиции, — Виталий Анатольевич уже прикидывал и собственные перспективы.

Буквально днями вернулся из утомительной по своему напряжению поездки в Штаты, потом занимался материалами проекта, который, в сущности, курировал лично, пошли отчеты, совещания… С молодой женой толком не посидел, не поговорил, не пообщался, хотя и обещал ведь, а теперь чувствовал, что грядет новая — и снова нелегкая — командировка, на этот раз в Сибирь. Придется лететь и уговаривать, убеждать несговорчивых магнатов, что российскому бюджету «японский вариант» необходим как воздух. Но не исключен и совместный. Это если иного выхода из тупика не будет. Наверняка у президента об этом и пойдет основной разговор.

Виталий Анатольевич неожиданно улыбнулся. Улыбка на его постоянно деловом, озабоченном лице была такой редкостью, что водитель, хорошо знавший характер «хозяина», глазам своим не поверил и удивленно уставился в зеркальце на Сальникова, сидевшего на заднем сиденье. Министр покачал головой, хмыкнул и только потом заметил взгляд шофера.

— На дорогу смотри… — И после паузы спросил недовольным тоном: — Есть вопрос?

— Нет. Просто увидел, вы улыбаетесь, Виталий Анатольевич. Чего-то хорошее вспомнили?

— Ты не поверишь, — неожиданно для самого себя сознался Сальников, — анекдот вспомнил… Старый, черт-те когда слышал… Местечковый маклер собрался устроить свадьбу Ривки, засидевшейся в девках дочери старого Хаима, и князя Гагарина. Отправился уговаривать Ривку. Уговорил. Вышел, вытер платком мокрый лоб и сказал: «Ну слава богу, полдела сделал — Ривку уговорил, пойду теперь уговаривать князя Гагарина».

Водитель рассмеялся, но, к чему этот анекдот, интересоваться не стал. «Хозяин» и так показался ему сегодня непривычно разговорчивым. Да, впрочем, и Сальников вряд ли сумел бы объяснить, что он сам сейчас выглядит, наверное, как тот маклер, поскольку собирается уговаривать сибиряков, большинство из которых, по имеющимся сведениям, будут выступать сторонниками «китайского варианта». Китайцы ведь тоже, поди, зря времени не теряли, успели крепко «заинтересовать» своих лоббистов. Да и сами сибиряки больше пользы для себя лично — а что, такое время! — видят в настоящий момент не столько в межгосударственных, сколько в межрегиональных связях, в своих приграничных возможностях торговли бывшим «всенародным достоянием»…

Президент оказался хорошо информированным, ну конечно, у него же еще и свои каналы. Поэтому и разговор пошел сразу без экивоков, да к тому же встреча была как бы неофициальной, а потому ни прессы, ни посторонних на ней не было. И разговор шел откровенный. Сальников изложил свою точку зрения — со всеми возможными издержками, касавшимися изменений и дополнений в деталях, но не в главном — в направлении, и президент согласился с ним. А в конце разговора, в буквальном смысле как тот самый маклер, о котором почему-то недавно вспомнил в машине Виталий Анатольевич, президент сказал с непонятной усмешкой:

— Нам с вами остается только надеяться, что мы, в вашем лице, естественно, сумеем доказать нашим российским инвесторам важнейшие преимущества выхода к океану. С экономической точки зрения, скажем пока так. Поэтому здесь особенно важно определить для них золотую середину между неповоротливым и отчасти даже заскорузлым местным патриотизмом и объективными потребностями всего государства. Одновременно надо убедить ваших возможных оппонентов в том, что и соседей наших мы тоже обижать не станем ни в коем случае и будем следовать и дальше четко в русле наших государственных, а не региональных, частных договоренностей. Это прежде всего они и должны понять и усвоить. А уж как там они между собой станут договариваться, на своих уровнях, это их личные проблемы. Вы понимаете, о чем я?

Сальников отлично понимал, какого рода договоры могут заключаться с теми же китайцами на местном уровне, и знал также, какое после этого начинается давление на центр.

— Просто надо смотреть на вещи объективно, — продолжил президент, — и жестко определять основные приоритеты, имея в виду, в первую очередь, государственную целесообразность. Короче говоря, у вас имеется целая неделя. — Он произнес это с таким выражением, будто министр обладал вечностью. — И я уверен, что с вашей энергией и знанием проблемы вы справитесь с задачей. На мою полную поддержку и необходимую помощь можете рассчитывать…

Потом президент вернулся уже к чисто политическому аспекту проекта и подчеркнул, как особенно важно нам именно теперь иметь среди «восьмерки» основных мировых партнеров России весомый голос и активную поддержку наших инициатив со стороны восточного соседа. И это касается не только вступления России во Всемирную торговую организацию, в перспективе имеются немало совместных с Японией высокотехнологичных проектов, поэтому усложнять наши и без того непростые отношения не следует, японцы чрезвычайно чувствительны к таким проблемам, которые нам иной раз представляются бесспорными. А ведь еще предстоит их уговаривать на «китайское ответвление».

И в заключение разговора президент снова настойчиво повторил, что очень надеется на известные уже дипломатические способности министра Сальникова и на его верное понимание проблемы, имеющей в данном случае первостепенное международное значение.

Словом, президент дал министру карт-бланш. Но и определил жесткие сроки. Сегодня пошел первый день из семи отпущенных…

…Сальников выключил компьютер, закрыл его и, отодвинув занавеску, уставился в темный иллюминатор, за которым не было ни единого огонька, только сплошная, будто бархатная, провальная чернота. Луны тоже не было, а звезды, которые сопровождали самолет после захода солнца, исчезли в сплошной облачности, в которую он нырнул. Начиналась самая неприятная часть полета — быстрое снижение и заход на посадку. А значит, появится отвратительное ощущение тошноты и головокружения, — сколько ни летал Виталий Анатольевич, превозмогая свое физиологическое отвращение к авиации, какие только ни принимал таблетки, практически почти не помогало. И когда начиналась эта сумасшедшая предпосадочная тряска, и желудок почему-то оказывался не на своем месте, а словно упирался в гортань, Сальникову казалось, будто он сидит не в комфортабельном салоне самолета, а на разбитой, тарахтящей старой телеге, кривые колеса которой без конца проваливаются в глубокие дорожные ухабы. Похоже, и сегодня был тот же случай.

Сальников, искоса глядя на спутников, застегивающих на себе привязные ремни, проделал ту же операцию и сам откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза, прислушиваясь к тому, что происходило у него внутри организма.

Через несколько минут этой отвратительной тряски что-то сильно громыхнуло где-то у него под ногами или рядом. Самолет подбросило, потом он снова провалился в очередную яму, показавшуюся теперь уже вовсе бездонной, и затем задрожал с нарастающей силой, будто этот отлаженный, технически совершенный аппарат приближался к той роковой черте, за которой его физическое существование должно было разом прекратиться.

Умом Сальников понимал, что это — бред, но чувства… но все ощущения указывали на самый трагический исход. Единственное, чего не почувствовал в себе Виталий Анатольевич, — это паники, хотя острый миг откровения подсунул ему мысль, что именно так, вероятно, и наступает конец. Конец всему…

Он заставил себя открыть глаза и взглянуть на спутников. Те болтались, привязанные в креслах, прижав головы к коленям и обхватив их руками. Сальников вспомнил, что именно таким образом и приказывают делать пассажирам при аварийных посадках. Но если это так, значит, ощущения его не обманывают? И еще это значит…

Додумать он не успел, потому что почти физически ощутил на собственной коже, как по большому телу самолета, там, снаружи, вдруг что-то резко и сильно хлестнуло — раз, другой. И самолет тут же, сильно накренясь на левый борт, так что со стола сорвался и куда-то улетел ноутбук, провалился вниз, а следом, уже со всех сторон, обрушились на него с нарастающей силой новые толчки и удары. Оглушающий грохот и леденящий треск стремительно нарастали, свет в салоне погас, и вдруг над головой Сальникова обрушился невероятной силы удар. Но, буквально за миг до того как лишиться сознания, Виталий Анатольевич успел почувствовать, что какая-то неведомая, грохочущая сила безумно больно смазала ему по лицу и вместе с креслом отшвырнула его в сторону…

2

Ожидаемый самолет должен был приземлиться в аэропорту «Надеждино» в 23.15. Где-то в районе двадцати трех часов с борта правительственного лайнера сообщили — и об этом стало почти сразу известно ожидающим данный самолет от главного диспетчера, — что экипаж начинает выполнять необходимые действия для захода на посадку. По расчетам наземных служб, самолет должен был коснуться посадочной полосы через шесть минут. Ну, плюс-минус минута туда-сюда. Все зависело и от того, как пилотами будет выполнен заключительный маневр.

Возглавлял весьма представительную группу встречающих министра Минтяжэнергопрома местный губернатор Василий Игнатьевич Прохоров, собиравшийся приветствовать Сальникова прежде всего как личного посланца президента, а уж потом как собственно министра. Так, во всяком случае, довольно прозрачно намекнул ему по телефону Костиков, представитель президента по Сибирскому федеральному округу. Сам же он вместе со своим коллегой из Дальневосточного округа собирался прилететь завтра, прямо к началу совещания. Зачем это надо было делать, в смысле — устраивать торжественную встречу у трапа, Василий Игнатьевич не знал, а Костиков не сказал. Просто посоветовал. Но к его советам приходилось прислушиваться. Нынче от них, от этих представителей, многое зависело.

А будь воля самого Прохорова, так ничего б он не стал устраивать, никаких торжеств. Но Василий Игнатьевич достаточно ясно представлял себе, с какой целью прилетает в его отдаленный Восточносибирский край высокий гость и о чем он будет вещать с трибуны, — иначе какого дьявола губернатору кормить в Москве целую армию дармоедов-информаторов. И поэтому, даже вопреки собственному желанию, он был вынужден сейчас соблюдать некий пиетет, от которого его, по правде говоря, тошнило. Он не привык сдерживаться в своих оценках, пусть они кое-кому и могли показаться неправомерными либо слишком вызывающими, резал правду-матку в глаза всем этим высокопоставленным чиновникам и считал свою «сибирскую» прямоту отличительной чертой характера.

Помимо Прохорова здесь, в аэропорту, присутствовали еще четыре губернатора из соседних краев и областей, а также руководители губернских законодательных собраний, лидеры крупнейших партий и, наконец, видные представители большого бизнеса Сибири и вездесущая пресса.

При известии о том, что самолет должен вот-вот приземлиться, все оживились, отошли от стола, где хозяевами был накрыт вполне скромный по сибирским понятиям фуршет — так, исключительно для своих, чтоб ожидание скрасить, да и настроение не уронить, — и потянулись из VIP-зала наружу, к летному полю. Заторопились и девушки в русских парчовых, до пят, сарафанах, высокие, стройные красавицы, все поголовно с длинными косами и в шитых жемчугом старинных кокошниках, чтобы традиционно встретить дорогого гостя хлебом-солью.

«Ладно, хуже не будет, — думал Прохоров. — Сибирь отродясь гостеприимством славилась… традиция, не нам менять…» Да к тому же и само совещание, по мнению коллег, могло, как выражались еще совсем недавно, стать отчасти судьбоносным. Это если в Москве всерьез решили увязать «глобальный прожект» с конкретными нуждами регионов, а не просто выкачивать нефтедоллары. Или нефтеиены, один хрен. Тот же Костиков, например, полагал, что так оно и есть, о проблемах, мол, и речь пойдет, но откуда ему про нужды-то знать? Он здесь временный, не первый уже по счету представитель, не понравится наверху, и перетасуют колоду. А «труба»? «Труба» вещь полезная, если ее в умные руки… Вот тебе и перспектива развития гигантского региона Восточной Сибири. Недаром же кто-то — кажется, иркутский Нестеров — сострил недавно: пусть-ка они там, в Москве, вырежут из географической карты ножницами нашу Восточную Сибирь, да наложат ее сверху на Европу, так чего, извини, от той Европы-то останется? И краев не видать! Вот, мол, мы какие, с нами не считаться никак нельзя. Кажется, это уже дошло, наконец, и до Костикова, потому что он от первоначальных своих жестких рекомендаций — ну как же, бывший генерал! — перешел к вежливым советам. Теперь, с усмешкой подумал Прохоров, очередь за президентом…

Так-то оно так, точнее, хотелось, чтоб было так, но пока у каждого свой резон. Ну на кой черт ему, Прохорову, Япония, когда Китай под боком? И тот не просто готов хорошо платить, а уже платит… А кому-то, вишь ты, Япония ближе, тем же дальневосточникам, например. И каждый свои личные интересы лоббирует…

Гостя ожидали, но самолет все не прилетал, словно где-то потерялся вдруг. Нетерпение понемногу переходило в раздражение. Время назначенного прилета давно уже вышло и теперь тянулось поразительно медленно.

Послали гонца к диспетчеру, но тот, вернувшись через короткое время, доложил, что в диспетчерской тоже ничего понять не могут. Борт полчаса назад вдруг перестал отвечать, а потом и вовсе исчез с экранов радаров, то есть ситуация становится уже совершенно непонятной и, можно сказать, неуправляемой. Короче, в диспетчерской паника.

Среди встречающих поднялся ропот недоумения, более похожий на возмущение. И все взоры немедленно обратились к Прохорову, как к хозяину положения.

А Василий Игнатьевич — тучный, похожий на большого медведя, поднявшегося на задние лапы, и обученный, по упорно распространяемым его оппонентами слухам, примерно таким же манерам, и сам не считал нужным скрывать свое негативное отношение к авиации, у которой никогда и ни черта не получается по расписанию вообще и к бессовестно опаздывающему министру в частности. И свое открытое недовольство он немедленно высказал вслух и достаточно громко, обращаясь к коллегам, но адресуясь к первому заместителю этого самого министра.

Тот стоял чуть в стороне от главной группы встречающих, в компании троих местных нефтяных королей, о чем-то негромко беседуя, и сохранял на лице олимпийское спокойствие и нарочитую непринужденность в чуть расслабленной позе. Он, казалось, не обращал никакого внимания на «ропот толпы».

«Ничего не случится, — стараясь не выказывать своих эмоций, в отличие от „шибко темпераментного“ губернатора, рассуждал он мысленно, — переживут, им полезно, этим ископаемым. Тоже мне корень нации, соль земли… Вот по-китайски заговорите, и будет вам ужо…» И усмехнулся своему предположению, которое вовсе и не показалось ему сейчас каким-то несбыточным, фантастическим, как в забытом анекдоте про двух вельможных польских панов, собиравших окурки китайских сигарет в Варшаве, на бывших Иерусалимских аллеях, переименованных в проспект Мао Цзедуна, и споривших, что все-таки «при Советах, проше пана, было найлепей», то бишь гораздо лучше.

Алексей Петрович Смуров — так звали первого зама Сальникова — прибыл в Белоярск с конструктивной задачей: подготовить максимально представительное совещание глав губерний и местных законодателей, ибо планируемый нефтепровод пройдет по их территориям, но основное внимание при этом уделить бизнес-элите, от которой это строительство будет зависеть едва ли не в определяющей степени. Деньги, деньги! Нужны срочные инвестиции, господа! Удовольствие очень дорогое, правда, но и отдача будет весьма солидная, можно сказать, несопоставимая. Поскольку в подобных проектах кроме чисто прагматических задач есть еще и большая политика, а про нее забывать не надо.

Отправляя Смурова впереди себя, Сальников рассчитывал, что его толковый и умеющий действовать настойчиво и оперативно заместитель лучше кого-либо другого справится с такой проблемой, не раскрывая преждевременно козырей, которые держало в своих руках министерство, опираясь на прямую поддержку президента. Вопрос тогда стоял только в отношении даты проведения совещания. И вот диалог с президентом, видно, окончательно расставил все точки.

Ну а себе Сальников оставлял далеко не самую приятную миссию — как раз ему-то и предстояло уговаривать людей принять непосредственное участие в программе века. И притом суметь доказать им всем, что дело это вполне реальное, конкретное, а значит, можно и даже нужно рискнуть — не отдавать же иностранным компаниям то, что вам самим принесет колоссальный доход! Те и так своего не упустят, но и вы, ребята, не зевайте! А то потом жалеть будете и жаловаться, что вас опять обошли, что снова иностранцы вам нос натянули.

Вот, примерно, так понимал роль Сальникова и Алексей Петрович Смуров. И будучи действительно человеком энергичным и деловым, первый зам министра сумел быстро организовать и подготовить достаточно солидное, как ему представлялось, совещание. Он, кстати, уже имел с наиболее влиятельными участниками предварительные беседы. «Народ», по его мнению, понимал суть вопроса, но имел и свою, достаточно определенную и твердую точку зрения, которая вполне импонировала Смурову, поскольку и он сам, и, скажем так, другие «заинтересованные лица», с чьей волей спорить и трудно, и накладно, то есть фактически невозможно, придерживались варианта, в корне отличавшегося от президентского.

Вопрос ведь теперь, в окончательном его виде, мог стоять так: либо «японский вариант», либо «японо-китайский». Но оба они отсекали в большей или меньшей мере главного соседа — Китай, который ни за что не согласится на какие-то подачки с «барского стола». Тут на карту поставлено многое, то есть в том плане, что уже поставлено, и отыгрывать назад, давать обратный ход по меньшей мере рискованно. А вот Сальников со своей известной уже упертостью, сумевший убедить не одного, а, судя по всему, двоих президентов, представлял сейчас действительно большую и трудную проблему, как полагал Алексей Петрович, практически неразрешимую. Если, конечно, как говорится, не вмешается случай…

Возникшие шум и суматоха в связи с непонятной и никем, оказывается, не контролируемой ситуацией, похоже было, совершенно не касались Смурова, хотя именно он являлся наиболее заинтересованным лицом. Его же шеф сгинул неизвестно куда. Причем вместе с самолетом. Ведь был буквально рядом, на подлете, когда это стало ясно? Да вот уж не менее сорока минут назад. А уже близится полночь. И все молчат, никто не бьет тревоги. И первый среди этих «спокойных лиц» — представитель министерства. Ничего понять нельзя.

Кто-то из вышедших на свежий воздух ранее вдруг сообщил, что слышал недавно нечто похожее на раскат грома. Сперва как бы один удар, даже что-то на горизонте вроде осветилось, вроде зарницы, а потом, чуть ли не полчаса спустя, прокатилось еще несколько громовых ударов. А сейчас ночь, темно, может, на трассе возник грозовой фронт, и пилоты не стали рисковать, изменили маршрут?

Мысль была неожиданной и интересной. Стали обсуждать теперь и такой возможный вариант. Тем более что вечер был наполнен той особой духотой, какая обычно и возникает перед грозой. Хотя и свежестью приближающегося дождя еще не тянуло. Но — все может быть, не исключено также, что гроза уже прошла мимо, стороной.

Однако если это так, то почему исчезла связь с самолетом? Тоже грозовой фронт виноват? А что, разве не бывает? С нашей природой, после того что мы с ней натворили, как заметил один юморист, теперь много неясного.

У Смурова, привлекая внимание других, зазвонил мобильный телефон. Он достал из кармана трубку, выслушал какое-то короткое сообщение и так же кратко ответил: «Хорошо, я понял», после чего сложил трубку, собираясь сунуть ее обратно в карман.

Но, видя обращенные к себе вопросительные взгляды, Алексей Петрович счел необходимым несколько разрядить ситуацию.

— Я, конечно, не вправе ставить себя на место министра, но могу предположить, господа, что в связи с тем, что вчера поздно вечером у Виталия Анатольевича состоялась довольно продолжительная приватная встреча с президентом, возможно, в некоторые условия нашего совещания были внесены некоторые коррективы. К сожалению, я о них не информирован, иначе мы сейчас все вместе не теряли бы время здесь, а занимались более полезными делами.

— Да, но как это выглядит? — загудел красный от возмущения Прохоров.

— Видимо, мне остается только принести вам, Василий Игнатьевич, и вам, господа, глубокие извинения за причиненные неудобства. Я, повторяю, совершенно не в курсе…

— Но есть же телефонная связь, в конце концов! — выкрикнул кто-то, словно намекая на только что состоявшийся звонок самому Смурову.

— Если вы об этом, — Алексей Петрович взглядом нашел «крикуна» — это оказался спикер Белоярского парламента — и с простецкой такой улыбкой показал ему свой мобильник, — то, к сожалению, звонок к нашему делу совершенно не относится. Это звонил мой старый приятель, еще со студенческих времен, и спрашивал, когда я освобожусь. Ужин остывает, видите ли. — Смуров снисходительно и несколько принужденно засмеялся.

И его поддержали стоявшие рядом: народ заулыбался, напряжение спадало.

— Но если вы хотите знать мое личное мнение, основанное на… как бы выразиться поточнее? Ну, на некотором опыте общения с Виталием Анатольевичем в течение почти трех лет, то я могу сказать следующее. На моей памяти уже бывали случаи, когда министр вдруг, не ставя в известность даже ближайшее окружение — замов, помощников, принимал несколько неожиданные решения. В разных ситуациях разные, господа. Надо будет завтра проверить все те переговоры, которые вели местные диспетчеры с бортом самолета, может быть, они не все поняли, что-то напутали, или помехи были, от той же грозы, например. Но если самолет не приземлился вовремя, это вовсе не значит, что с ним должно обязательно что-то случиться. Во-первых, машина проверенная, я сам не раз летал на этом «Яке», во-вторых, пилот опытный, заслуженный. Сальников мог, не исключаю, изменить маршрут. Особенно после разговора с президентом. Да и потом, мы ж не знаем, о чем они договорились. Ну и махнули, например, в Иркутск. Или в Хабаровск. Чтобы завтра с утра прилететь прямо к совещанию — министр ведь прекрасно знает о нашем форуме. Исходя из этого, предлагаю поступить так. Сегодня завершить, в смысле — свернуть несостоявшееся мероприятие, и снова прошу вас принять от меня искренние извинения. Да министр, полагаю, и сам объяснит нам ситуацию. Разъедемся по домам, а завтра, как говорится, Бог даст день, даст и пищу для размышлений. Ну, не вышло торжественной встречи, господа! Видит Бог, в этом нет ничьей, я имею в виду нас, собравшихся здесь, вины. Давайте лучше выпьем по рюмочке и отдохнем.

Выслушав несколько пространную, но заметно искреннюю речь заместителя министра, собравшиеся, морщась и не скрывая своего разочарования, потянулись обратно в помещение аэровокзала, чтобы отправиться затем по своим делам. Да какие уж дела в двенадцатом часу ночи? По домам пора.

Проходя мимо стола, на котором оставалось еще много выпивки и нетронутых закусок, некоторые действительно останавливались, вспомнив добрый совет заместителя министра, — ну не пропадать же добру! И вскоре фуршет как-то сам по себе, без всяких конкретных указаний со стороны, самостийно, можно сказать, продолжился. А то не по-русски получается, в самом деле. Зря, что ли, приехали? Зря так долго ждали, волновались, черт возьми?..

Алексей Петрович получил приглашение губернатора отправиться с ним и некоторыми его гостями — имелись в виду губернаторы ближайших регионов — на дачу, в дом приемов. Он поблагодарил за приглашение, но вежливо отказался, опять-таки ссылаясь на уже принятое им ранее приглашение к другу на ужин. Прохоров был разочарован. И Смуров заметил, что губернаторы, возглавляемые Василием Игнатьевичем, вскоре прошествовали мимо стола. И на него даже не взглянули, неужто обиделись? Ну и ни хрена с ними не сделается, тем более что у них своя программа, и посторонние, тем более из Москвы, да еще прибывшие со своими «указивками», им не очень-то и нужны. А «народ»? Ему и здесь неплохо. Выпьют, закусят и поговорят «за жизнь» — много ли надо?

У Смурова снова запиликал мобильник. Он остановился за дверью зала и поднес трубку к уху. Этого звонка он ждал тоже.

— Как поживает наш дорогой? Как здоровье? — спросил приглушенный, заметно картавящий голос.

— Птичий грипп, сами понимаете, он лечится долго. Если лечится вообще.

— Вы говорите так уверенно? — уже бодрым голосом раскатил букву «р» абонент.

И Смуров, оглянувшись, ответил будто даже чуть-чуть суеверно, тем не менее твердо, возможно, с большей категоричностью, чем следовало бы, и чувствуя при этом странное облегчение:

— Сто пудов.

Так обычно выражалась супруга Алексея Петровича, три года назад сменившая фамилию Сальникова на Смурову.

Да, вот ведь как бывает в жизни. Жили вроде бы счастливым браком Виталий Анатольевич с Мариной Евгеньевной. Недолго были «счастливы», всего четыре года. Даже детей не успели завести. Но Виталий тогда уже «засиделся» в главке, и будущее его было абсолютно неясным. А Лешка уже ходил в замах министра и отчетливо видел свою дальнейшую перспективу. Они были давно знакомы между собой — оба учились в Московском энергетическом институте, правда, на разных курсах, Виталий на год старше. Но система-то одна, поневоле встречались, как бывшие сокурсники. Марина и рискнула сменить лошадку. И не угадала. Новому президенту тогда почему-то «показался» именно Сальников. А Смуров так и остался в замах, правда, поднялся до первого. Но это уже была инициатива Виталия Анатольевича, который всегда отметал в служебных взаимоотношениях всякое личное, ставя на главное место деловые качества работника.

Однако все это — лирика, не брал ее сейчас в голову Алексей Петрович. Тот, первый телефонный звонок, доставший его у выхода на летное поле, уже все расставил по своим местам. И для суеверий, как и для «неясностей», места больше не осталось…

3

Шел девятый час утра. Еще только-только началась работа, а подполковник милиции Симагин — спокойный, толковый, знающий свое профессиональное дело мужик, едва не хватался за голову. Без конца звонили какие-то психи, причем все из одного поселка, и буквально в один голос уверяли, что где-то недалеко от них — сравнительно, конечно, недалеко, по таежным понятиям, — «всю ночь чего-то там горело и взрывалось». Может, самолет чего-нибудь бомбил, что летал над поселком низко и с работающими на полную катушку движками? Это была версия первого позвонившего.

А когда подполковник попробовал выяснить у него, что за самолет и насколько «место бомбежки» недалеко от поселка, чтобы можно было послать кого-нибудь и проверить, тот понес полную околесицу. По его мнению, выходило, где-то в километре, а вполне возможно, что и в пяти. И это таежник говорит! Нажрался поди еще с вечера, вот ему взрывы и мерещатся. А что горит — так это понятное дело, с хорошей похмелюги всегда душа пылает, еще как!

— Ты где вчера был? — для пущей уверенности спросил подполковник.

— У дружка. А чо? Он в порядке.

— Оно и видно. — У Симагина пропало желание беседовать дальше, но он на всякий случай спросил, что за самолет такой носился над крышами?

Про непонятный самолет тот вообще ничего определенного сказать не мог, он только слышал, что тот летал, и все!

«Так над этим Рассветом, — подумал подполковник, мельком взглянув на большую настенную карту губернии, — и должны постоянно летать рейсовые самолеты на Дальний Восток, эка невидаль! Трасса же у них тут проходит…»

Короче, понимая моральное, да и физическое состояние человека, Симагин по-доброму посоветовал мужику, даже и не спрашивая его фамилии, — зачем ему лишние неприятности? — дернуть стаканчик самогонки, если серьезных дел на сегодня нет, зажевать жменей моченой бруснички — очень пользительная по этому делу ягода! — и прилечь на бочок. Глядишь, к обеду все пожары закончатся. А уж про какие-то бомбежки и вовсе забудется.

Только положил трубку, усмехаясь и даже отчасти завидуя человеку, который может себе позволить отдохнуть в рабочее-то время, как раздался новый звонок. И тоже был мужчина, и понес про то же самое гулким таким басом, будто в бочку говорил, а не в телефонную трубку: мол, всю ночь у них там, неподалеку, что-то горело и взрывалось.

Очень странным это уже показалось подполковнику. Он попросил звонившего чуток обождать, а сам по внутреннему телефону перезвонил дежурному.

— Слышь, Костерин! Ты какого хрена им мой номер даешь? У меня что, других забот нету, кроме как пьяных чудиков выслушивать?

— Виноват, товарищ подполковник, но они начальство требуют, а кроме вас…

К сожалению, это действительно так, начальника отдела милиции на воздушном транспорте полковника Лямкина сегодня на службе нет и, видать, не будет. Еще позавчера в Белоярск прилетел из Москвы сам директор Департамента милиции на воздушном транспорте генерал-майор Митрофанов и потребовал, чтоб начальник отдела всюду сопровождал его. Вот того и нет третий день. Гуляют, небось. Лямкин горазд принимать московское начальство, и оно это знает. Ну и что теперь делать?

— Да, я слушаю вас, — морщась, словно от больного зуба, сказал в городскую трубку Симагин. — Давайте так. Назовитесь сперва. Потом — откуда конкретно звоните, а все остальное еще раз и почетче, пожалуйста, чтоб я мог понять и записать. Слушаю…

Короче говоря, звонил, оказывается, мастер с лесопункта, из того же Рассвета, Егор Миронович Лаптев. Это отсюда километров двадцать пять, да не по трассе, на нее всего десяток верст приходится, а дальше — таежные дороги, старые гати, проложенные еще в сороковых годах прошлого века. Их время от времени подправляют, а на хорошую дорогу бюджетных средств не хватает. Тяжелые машины — трактора, лесовозы, вездеходы армейского типа — этим нормально, а чтоб легковушке, так то пустой номер. Лагеря там были, плохое место, гиблое. Строили чего-то, вроде полигон какой, да не достроили, бросили, а там и власти поменялись, лагеря похерили да и забыли. А в тех местах, неподалеку от бывшего лагеря, поселок поднялся, который кто-то, словно в насмешку, Рассветом назвал. Лесопункт там образовали — тайга-то породистая, кедрач сплошной. Так вот, там это, получается.

— Прошедшей ночью, точнее сказать, поздним вечером, примерно, в десять минут двенадцатого, — обстоятельно начал по новой густым басом мастер с лесопункта, — я, стало быть, вышел, извиняюсь, в туалет, поскольку удобства у меня летом во дворе. И тут услышал сильный, но отчасти скраденный расстоянием будто удар грома. А спустя минуту-другую, я не замечал по часам, поскольку темно было, громыхнуло снова, и даже зарево поднялось над лесом в южном направлении…

Коротко говоря, сперва он подумал, что это гроза приближается, но ничего похожего на нее в атмосфере не ощутил. Подумалось, что гром был все же искусственного происхождения, то есть как бы делом человеческих рук, ну, похожий на взрывы, какие он постоянно в свое время слышал, когда дробили скальные породы на щебень, для отсыпки железнодорожной магистрали. Не здесь, нет, когда на Байкале работал, лет двадцать тому… Однако послушал еще, но все вокруг было тихо. А позже, он уже дома сидел, не спалось, услышал рыкающий такой звук автомобильных моторов. Пока собрался выйти, шум затих. Но потом, позже, снова услыхал несколько взрывов, либо это все-таки раскат грома такой был, стены-то гасят звуки. А когда снова зарычали двигатели, выглянул-таки и увидел вывернувшие из тайги на трассу пару армейских вездеходов. Но кто в них был, узнать, конечно, не успел, те не останавливались. Фарами ослепили на миг, да и умчались в сторону города. И ехали они, по всей вероятности, со стороны полигона, как тут, в Рассвете, называют то поганое место.

Вот об этом странном ночном происшествии он и счел своим долгом сообщить в милицию.

Симагин поинтересовался, почему именно в транспортную, а не к своим, поселковым сперва обратился? Есть же у них там опорный пункт? Должен быть!

А не обратился он, оказывается, потому, что утром встретил Аристарха Самохваленко, механика своего, с которым и обсудил ночное происшествие. И оба пришли к единому мнению, что рассветовский участковый, старший лейтенант Бронька Данин у них — пустая фуражка, а никакая не власть, хоть он уже с утра туда наладился, тоже, поди, взрывы слыхал. И зарево наблюдал. Но разговаривать все равно следует с серьезными людьми, каковыми тот же Аристарх считает транспортную милицию. И куда он уже, как свидетель, сам первый звонил. Так и сказал. После чего и Лаптеву номер этого телефона назвал.

— А что, Аристарх ваш, он здорово закладывает за воротник? — спросил подполковник на всякий случай.

— Не-а, как все… Как я… нормальный мужик. Так вы меры, стало быть, примете?

— Сейчас решим. А дорога там проходимая? «Газон» пройдет, как считаете?

— Да сушь нынче. Я и говорю, те вездеходы — часу не прошло — уж обратно покатили. Вот мы и думаем, как бы большой пожар не вышел.

— А участковый ваш, он еще не вернулся? Он-то на чем отправился? Пешком, что ли?

— Не-а, у Броньки мотоцикл. Не вертался еще.

— Скажите ему, когда вернется, пусть сразу перезвонит мне, подполковнику Симагину.

— Это если увижу. Я ж по улицам не шастаю, работа у меня. А вы сами-то чего ж? Может, надо с вертолета посмотреть, залить? Или у вас нету этой техники?

— Вот когда узнаем, что у вас там произошло, тогда и будем решать, что делать. Сейчас-то огня не видно?

— Не видать… Ну, как считаете, — степенно пробасил Лаптев.

Симагин ухмыльнулся, сделал себе пометки в блокноте и поблагодарил Лаптева за бдительность. Хотя при чем здесь именно это, и сам не понял.

Значит, не так все просто и объяснимо. Конечно, ночная бомбежка — это чушь собачья, но что-то непонятное у них определенно случилось. Да еще и самолет какой-то… Чего ему там делать? Наверное, надо сообщить в УВД, чтоб те ребята занялись, зачем же транспортной милиции в чужую епархию соваться? И при чем здесь самолет, тоже непонятно.

Но пока раздумывал на эту тему, снова зазвонил телефон.

Звонил очередной свидетель, и опять из Рассвета, Аникин Валентин Иванович, рабочий пилорамы. Ему, как быстро выяснил подполковник, никто не давал советов, куда звонить, он сам додумался. Так вот, он тоже слышал взрывы и видел армейские автомобили, которые сперва промчались в тайгу, южнее поселка, в направлении «чертова полигона», а потом, спустя час с небольшим, так же без остановки, вернулись обратно в город. И были это джипы. И никакие не зарницы освещали горизонт, а явно вздымались столбы пламени, и даже после того как военные уехали оттуда. А может, они нарочно там что-нибудь поджигали?

Симагин уточнил, оказались, все-таки не грузовые вездеходы, а именно два джипа, причем армейского образца, свидетель их близко разглядел. А на вопрос, чего он делал на улице в столь поздний час, ответил, что шел домой. Это в полночь-то? Но, с другой стороны, каким Рассветом их поселок ни называй, все равно деревня остается деревней, мало ли чем он занимался? Может, от чужой бабы домой возвращался, кому какое дело? Да и не имело это существенного значения.

Свидетель считал, что милиции надо срочно приехать, потому что перед тем как раздались взрывы, а никакая это не гроза была, над Рассветом довольно низко пролетел пассажирский самолет, не очень большой, скорей всего или «Антон», или «Як-сороковой», он сам его огни видел. Причем не один пролетел, а два их было. Сперва прошел первый, который вроде бы собирался заходить на посадку, а потом, словно догоняя его, на большой скорости, низко, почти над кронами деревьев, на бреющем прошел другой, скорей всего «МиГ», и тоже с опознавательными сигналами. Ну а дальше и начались взрывы.

Симагин, разумеется, с ходу решил уточнить, как это человек ночью темной мог увидеть и различить в небе какие-то самолеты, когда тут, рядом с собой, ни черта не разберешь?

На это Аникин ответил, что армейскую свою службу отбарабанил во Владике, то есть во Владивостоке, в батальоне аэродромного обслуживания авиачасти и всю эту когда-то грозную военную технику научился даже и не зрительно, а на слух воспринимать. Так что привычка осталась с тех молодых лет, а на свой слух он не жалуется.

Ну, грозная она нынче или нет, это еще можно поспорить, и воздушная война у них там была какая-то или нет, но факт оставался фактом: один из пролетевших над Рассветом самолетов, скорее всего, упал в тайге. И теперь только понял подполковник, почему все звонили именно в милицию на воздушном транспорте, — самолеты действительно в деле фигурировали, вот в чем незадача! Но, в конце концов, решать, ехать или нет, должна сама милиция, а не случайные ночные свидетели.

Симагин перезвонил в диспетчерскую аэропорта, чтобы узнать, не было ли каких-либо происшествий вчера в районе полуночи? Дежурный долго разбирался, а потом ответил, что как раз в это время, то есть до полуночи, ожидался прилет из Москвы правительственного «Як-40», уже велись переговоры с экипажем, но самолет так и не появился, хотя ему были даны все необходимые параметры для посадки. Даже торжественная встреча у трапа была организована, с хлебом-солью, но мероприятие так и не состоялось.

Нет, получается так, что телефонные звонки не были похмельной шуткой, а речь действительно идет о каком-то серьезном происшествии. И возможно, связанном именно с авиацией. Если и взрывы были, и столбы пламени над лесом поднимались, значит, похоже, в том районе произошла авиационная катастрофа. Плохо это, только такого ЧП и не хватало сейчас воздушной милиции, когда в городе третий уже день гостит сам главный ее начальник!

Но если разбился пассажирский самолет, то на месте могло оказаться немало жертв? Если после удара о землю — вот тебе и причина взрыва! — там кто-то еще остался в живых… А главное, времени с момента тех взрывов прошло вон сколько! Больше десяти часов. Кстати, а что армейские джипы там потеряли? Чего они-то ночью туда-сюда мотались? И какой самолет упал, ведь их, говорят, два было? Если военный упал, то, может, они специально ездили туда, чтобы найти и подобрать летчика? И тогда пострадавший уже в больнице? А почему же здесь ничего не известно? Вот так, мать их, и работаем — рука об руку называется. Это когда правая не знает, что делает левая! А получается, каждый сам по себе.

Подполковник позвонил в областную больницу и спросил, не поступали ли ночью раненые люди? Ответ дежурной разочаровал: никаких серьезных происшествий в городе не было. И вообще, ночь прошла спокойно.

Значит, джипы вовсе не туда ездили? Или не смогли добраться до места падения? Опять же и полигон еще какой-то, о котором прежде ни от кого не слыхал подполковник.

Одним словом, надо срочно ехать. И Симагин перезвонил в краевую прокуратуру, проинформировал о состоявшихся звонках, перечислил фамилии свидетелей и добавил, что в расследовании происшествия примет обязательное участие его сотрудник. И назвал фамилию майора Расула Гуляева, старшего оперуполномоченного отдела милиции на воздушном транспорте. После чего стал дозваниваться до полковника Лямкина: что бы ни случилось и каких бы важных гостей не принимал сейчас Сергей Григорьевич, о ЧП он должен узнать в любом случае раньше генерала Митрофанова. Неизвестно ведь, как отреагирует на происшествие московское начальство…

4

Начальство в лице Георгия Александровича Митрофанова отреагировало вяло. Генерала интересовал другой вопрос:

— Как он у тебя, этот Симагин? Внушает, нет?

— В смысле — доверие? — уточнил Лямкин. — По службе вопросов не имею. Что касается характера, то… как бы сказать…

— А ты прямо и говори, наш человек? Или станет вопросы спрашивать? — вполне по-генеральски сострил Митрофанов.

— Вот это, боюсь, может, — с огорчением и убежденно ответил полковник. — Службист, как говорится, не по делу.

— Жаль, — спокойно отреагировал генерал. — А ты его послать куда-нибудь по служебной надобности не хочешь? На недельку, скажем, пока московская комиссия тут пенки снимать будет? В район подальше, в другую область, к соседям — для обмена опытом. Придумай, не сиди пнем, тебя ж тоже касается.

— Да я не сижу, — пробурчал полковник, не обижаясь на Георгия Александровича, так как генеральская манера разговаривать с подчиненными в таком вот духе была давно ему известна.

Больше того, он понимал, что Митрофанов, можно сказать, специально забрал его с собою в качестве сопровождающего на все время своего пребывания здесь, потому что ситуация с падением самолета не должна никоим образом коснуться начальника белоярской транспортной милиции. Лямкин — единственный в городе человек, которому была известна подлинная подоплека события. Одного не знал полковник: того, что Георгий Александрович, еще будучи в Москве, остановил на нем свой выбор, когда вместе со Смуровым обсуждал возможные варианты проведения операции по устранению фактора, мешающего нормальному развитию взаимовыгодных финансовых отношений с ближайшим восточным соседом. Имелся в виду Китай. Слишком крупные интересы и деньги столкнулись на «Восточном проекте», чтобы пустить это дело на самотек, то есть предоставить возможность его решения кремлевским политикам. И вот теперь, когда вопрос, что называется, закрыли, неожиданно, а главное, не ко времени обнаружились какие-то свидетели, с которыми теперь придется тоже возиться. Да, идея Митрофанова отослать Симагина куда подальше — хорошая идея, проблема только в том, как ее половчее осуществить, чтоб потом и комар носа не подточил? Ведь подполковник со своим служебным рвением, которое, как известно, и просыпается-то в нем не всегда к месту и ко времени, может порядочно спутать карты.

А Митрофанова сейчас заботило другое. Происшествие все равно получит огласку. Важно, чтоб он, генерал, и его ребятишки из спецназа транспортной милиции не засветились, нигде не фигурировали, ни в чьих показаниях. А что Лямкина будут дергать, так это пусть. Ему ж ничего не пришьешь, его в городе не было, он генерала своего сопровождал, на рыбалку ездили, далеко, на Енисей, к знакомым рыбакам. И те уже в курсе, заранее предупреждены. Так что с этой стороны прокола можно не опасаться.

Другое плохо. Вездеходы эти проклятые, ну, джипы, которые в воинской части одолжили, кто-то из свидетелей их видел. И вообще, кажется, придется здесь немного поработать с людишками, кое-кому мозги вправить и глаза прочистить, чтоб не снилась, понимаешь, им по ночам всякая чертовщина.

Но уж этим есть кому заняться.

А интересно, что по этому поводу Лешка скажет? Он-то, поди, торжествует, делая при этом постную физиономию. Что никак не вяжется с его всегда ухоженной, этакой «парикмахерской» внешностью. Красавчик, ничего не скажешь. Понятно, на что Маринка клюнула. Да и Наташка тоже, помнится, с вожделением поглядывала. Ох, это бабье! Никогда и ни за что своего не упустят.

Лешкой Митрофанов называл Смурова, не в официальной обстановке, естественно, а по-родственному, по-домашнему. Так получилось, что оба они оказались женатыми на родных сестрах, в девичестве Кошелевых. Только Маринка, старшая, уже успела выскочить за Сальникова в ту пору, когда тот еще в главке болтался и никакие особые перспективы ему не светили. Но она вовремя одумалась и, бросив Виталия, сбежала к Лешке, которому очень даже светило тогда, министерское кресло перед ним вполне отчетливо маячило, но… фортуна как бы задумалась, отвернувшись на миг. И этого мгновения хватило, чтобы вперед неожиданно вырвался Сальников. А Маринка, уже став официальной женой Лешки, никак, видно, не хотела простить теперь первому мужу своей собственной нерасчетливости. И это обстоятельство давно уже стало предметом постоянной иронии младшей, Натальи, нынче-то вот генеральши, ну и самого генерала, смуровского свояка, так сказать.

Поэтому, если говорить совсем откровенно, что называется, без обиняков, по совести, то неприязнь к Сальникову у обоих свояков и их жен — это уж не касаясь большой политики и связанных с нею финансовых слагаемых, на чем пересекались кровные интересы каждого из перечисленных лиц, — имела под собой, мягко говоря, еще и чисто семейные корни. И никуда от этого не денешься, так жизнь повернула. И кто-то в ней обязательно остается крайне обиженным, недовольным, но не собой же! Одного удача соперника подстегивает, стимулирует, другого удручает, вызывая у него внутренний протест, вплоть до ненависти. Одну своя недальновидность огорчает, но учит, а другую злит и доводит до полного остервенения, когда размываются границы разумного и дозволенного. Но всегда при таком раскладе в поле зрения должен быть и тот, кто виноват уж тем, что названная удача заметила именно его. Такие вещи простить трудно, а вину за свои потери легче всего переложить на чужие плечи.

В принципе, лично Митрофанов не имел никаких серьезных претензий к тому же Сальникову. Спал тот по молодости не с его женой, на служебной лестнице подножку не ставил, да они, в общем-то, и не пересекались никогда, мешая там или толкая друг друга. И неприязнь генерала к министру была скорее корпоративной, а правильнее сказать, не собственной, но привнесенной. Пока не перехлестнулись их уже чисто финансовые интересы.

И тогда вступил в силу другой закон. Ну, скажем, тебе определенными структурами общества обещаны большие деньги за проведение в жизнь совершенно конкретного плана. Если детально в нем разобраться, то он, конечно, расходится с твоими представлениями о таких понятиях, как офицерская честь, законность, справедливость и прочая, и прочая, о чем много говорится, но что фактически за последние годы превратилось в пустые слова, в мусор. Однако, тем не менее, не вдаваясь в причины, ты даешь свое согласие и получаешь внушительный, стимулирующий твою активность аванс. Так что тебе после этого остается? В силу предлагаемых обстоятельств ты уже вынужден теперь действовать быстро и решительно, закрывая глаза на некоторые моральные принципы. Иначе можешь лишиться не только аванса и солидного окончательного расчета, но даже определенных жизненных перспектив.

Как человек военный и, соответственно, изначально дисциплинированный, к тому же являясь одним из высших руководителей силового ведомства, Митрофанов отлично понимал тяжкую меру своей ответственности в случае проигрыша. Но именно к проигрышу он был не готов. Он не мог проиграть, не должен был. И эта уверенность диктовала и стиль его поведения — непринужденный, хотя и жесткий, предусмотрительный и в то же время нахрапистый. Короче говоря, типичный стиль новой российской деловой элиты. Генерал даже внутренне гордился тем, что легко вписывается в эту категорию несомненных хозяев жизни.

Ну а удачливые чиновники, которых выстреливают на верхний уровень, подобно пробкам из шампанского, умные и умелые руки, они, подобно тем же пробкам, собственной воли не имеют. Да о них обычно и не думают. Они делают порученное дело, а потом приходит уборщица и подметает пол. И раз это так, то и в расчет их брать не стоит.

Митрофанов не сам придумал такую философию, она давно вызревала в доверительных беседах свояков, пока их жены сплетничали и дразнили друг дружку на кухне, перемывая посуду и кости знакомых. Каждому свое. Но одно четко видел генерал: глубокую личную заинтересованность обоих Смуровых в том, чтобы фортуна и на этот раз не выкинула очередной свой коник. И в этом, пожалуй, он был солидарен с Алешкой. Иначе вряд ли бы и сам согласился на участие в грязном, чего скрывать, дельце.

Но теперь дело сделано, надо закрывать случайно образовавшиеся бреши и при этом не светиться.

5

Первым «на яму», как обычно называют место падения самолета работники авиационных служб, прибыл участковый уполномоченный из Рассвета старший лейтенант милиции Бронислав Иванович Данин. Этот тридцатилетний, спортивного телосложения человек, светловолосый и голубоглазый, всего год назад закончивший в Белоярске школу милиции и направленный «на землю», то есть в район, для укрепления правопорядка на селе, никакими особо громкими подвигами здесь похвастаться не успел, поскольку ничего страшнее пьяных стычек в поселке не происходило. Ну, начистили друг дружке морды, появился участковый, наорал, постращал, раскидал буянов, те и помирились — и ни правых тебе, ни виноватых. Крупных преступлений — убийств там, зверских изнасилований, про что особенно любят писать в газетах и показывать по телевизору, либо злостных поджогов или чего-то вроде того также в округе не наблюдалось. Проживали в поселке среди прочих несколько семей староверов, а у тех, известно, порядки строгие, суровые, шибко не разгуляешься. Вот, наверное, потому народ и думал, что Бронька — пустое место, никакой от него ни пользы, ни вреда. А раз так — пусть живет и другим не мешает, фуражку свою носит.

Никто в поселке также не догадывался о его прошлом, а если поговорить, то было бы о чем. Данин, после окончания школы в Белоярске и ни в какой институт не устроившись, естественно, загудел в армию, во внутренние войска. А вот службу свою проходил не где-нибудь, а в Чечне, во время боевых действий. Был ранен, и в этом ему повезло, потому что многие его товарищи так и остались там. Ну а уж после госпиталя за выбором профессии дело не стало, как-то все определилось само — школа милиции. Так что опыт-то имелся, просто Бронислав не любил вспоминать прошлое, от которого у него остались самые тягостные впечатления. И здесь, в поселке, где никакой преступностью в общем-то и не пахло, он как будто бы даже отдыхал душой.

Имелся у Данина и личный транспорт — мотоцикл «ИЖ» с коляской. В коляске он, бывало, увозил буянов к себе в отделение, где половина небольшой комнаты была отделена решеткой. Но «обезьянник» этот, как прозвали подобные места временного содержания задержанных, обычно пустовал и его дверь постоянно была распахнута настежь.

Еще тут были письменный стол со стулом и лампой, пара табуреток, а также вешалка и сейф. Вот и вся меблировка. «ИЖ», как правило, ночевал во дворе, под окном, накрытый куском брезента. А жил Бронислав в комнате рабочего общежития, где, как в гостинице, останавливались также приезжие специалисты и всякие посредники, скупающие продукцию лесопункта. Но сейчас никого приезжих не было.

Взрывы прошедшей ночью участковый слышал, потому что еще не уснул к тому времени, а курил у раскрытого окна. Видел и всполохи огня за лесом, с южной стороны, километрах, так, в пяти или чуть побольше, если это там происходило, где он предполагал. Привычно посмотрел на свои наручные часы и отметил время: двадцать три часа тринадцать минут. Мчаться туда ночью по тайге, чтоб удостовериться, — это чистое безумие. Вот как рассветет…

А касательно огня и взрывов, которые несколько раз доносились и позже, участковый подумал, что это чего-нибудь военные наверняка опять «сочинили». Там, где грохотало и светилось зарево, находился своеобразный полигон, на котором время от времени уничтожали отслужившие свой срок боеприпасы. Когда-то был лагерь, потом его ликвидировали, контингент вывезли и распустили, позже на том месте что-то мастырили, даже технику тяжелую гоняли — это по рассказам старожилов, но так ничего и не построили, только деньги, говорят, большие в землю вбухали. Иногда военные тем огромным пустырем среди тайги пользуются. Видимо, и теперь тоже. Но утречком надо будет все же съездить, проверить — для порядка. Что бы про него, участкового, в поселке ни говорили. С тем Бронислав Иванович и уснул глубоким и спокойным сном.

Утром же, в восьмом часу, как только проснулся, он отправился к своему мотоциклу, долил в бак бензина, проверил масло, разбудил ближайшие дома неистовым ревом движка и укатил в тайгу.

Нечасто он сюда ездил. Точнее сказать, может, пару раз за все время пребывания своего в поселке, да и появляться здесь без особой нужды не любил. Наоборот, настроение становилось гнетущим, будто сама эта земля была пропитана злом и теперь излучала его, подобно радиации. И конечно же именно здесь, в этом средоточии людских бед и смертей, следовало искать причину ночных взрывов и пожара.

Посреди давно вырубленной, но уже снова щетинившейся мелкой порослью площадки размером с десяток гектаров местами догорали и дымили разбросанные в радиусе не менее сотни метров многочисленные обломки упавшего самолета.

Бронислав суеверно поежился, чувствуя непонятный озноб, и, оглядевшись, подошел к ближайшей куче почерневшего от гари металла. Подумал, что если судить о размерах разбившегося самолета, то он был явно пассажирским. Ну да, на это указывала и уцелевшая часть фюзеляжа с десятком пустых глазниц иллюминаторов, возвышавшаяся над грудами покореженного металла. Другая гряда обломков, распластанная на земле, прежде была, разумеется, крылом. В стороне, почти отдельно, дымил оторванный хвост самолета, воткнувшийся в землю почти вертикально.

Но если самолет был действительно пассажирским, то, значит, в нем могли еще находиться пассажиры! Точнее, их тела, потому что после такого удара о землю и тех взрывов, что слышны были в поселке, за семь километров отсюда, а также после бушевавшего здесь всю ночь огня вряд ли кто-то мог бы выжить. Ну а вдруг? Хотя этого не может быть никогда…

Стараясь не наступать на куски искореженного металла, обугленные куски неизвестно чего, старший лейтенант стал медленно обходить кучи обломков, внимательно глядя себе под ноги и рядом, чтобы не наступить куда не положено. Ведь приедут специалисты, начнет работать комиссия, изучая причины катастрофы, и все они станут буквально обнюхивать и чуть ли не облизывать каждый кусок обшивки или внутренностей в поисках понятных только им одним следов. Поэтому все здесь должно оставаться только на своем месте. Иначе не сложится картина, а тогда начнут искать виновного, и конечно, им может оказаться тот, кто первым появился на месте падения. Мол, специально, скажут, решил запутать следствие.

Данин обходил чадящие обломки, пристально всматривался между ними, пробовал приподнять большие куски, чтобы заглянуть и под них, но ни живых людей, ни трупов не находил. И вдруг услышал тихий, словно сдавленный стон. И долетел он с той стороны, где торчало хвостовое оперение самолета.

Осторожно, даже зачем-то расстегнув машинально кобуру пистолета, участковый на цыпочках перебежал к хвосту и замер, прислушиваясь. Слабый стон донесся опять — и источник его был где-то здесь, рядом. Но его не было видно. И лишь когда человек застонал в третий раз, Бронислав определил направление — стон доносился справа, от невысокого кустарника, буквально в пяти метрах от него.

Человек лежал на спине. Был на нем обычный, правда, разорванный и прожженный в нескольких местах костюм. Обуви почему-то не было. Ступни ног были обожжены. Лысая голова замотана окровавленной тряпкой, похожей на оторванный рукав рубашки. Лица не разглядеть. Данин легонько тронул его за плечо, но тот никак не отреагировал — был без сознания. Чем ему помочь? Только одним: вызвать врачиху из медпункта, да чтоб она там уколы какие-нибудь захватила, и вообще — что нужно тяжело раненному? Старший лейтенант достал свой мобильник, личную гордость и единственный предмет роскоши, и начал звонить в дирекцию лесопункта. Надо ж было начальству объяснить суть происшествия и что тут умирает от ран человек.

Объяснить-то он объяснил, но следом встал вопрос с транспортом — на чем «медицину» доставить? Вся техника на делянках. Сказал он, что надо бы еще и огонь погасить — сухо, опасно. И тогда с ходу нашлось решение: приедет пожарная машина — и зальет что надо, и «медицину» доставит. Правда, пока доедет, это ж черт знает что! А делать-то нечего, до города еще дальше.

Прежде чем вплотную заняться раненым, Бронислав решил побыстрее завершить осмотр обломков, там, где такая возможность еще представлялась. К самому фюзеляжу пролезть было чрезвычайно трудно, там здорово чадило и местами вырывались языки пламени.

Но если уже один человек оказался живым, то, может, еще есть кто-нибудь, кому нужна его экстренная помощь? Однако дальнейший осмотр практически ничего не дал, хотя еще два трупа участковый все же обнаружил. Один был, судя по его форме, летчиком, и лежал он, как и первый, немного в стороне от места катастрофы. Заметен был на земле и след волочения его тела — кровавая прерывающаяся дорожка от кучи обломков самолета до кустарника, рядом с которым тело лежало. Это говорило о том, что оттаскивали человека от бушевавшего, видимо, огня еще живым. И хотя китель и брюки были прожжены во многих местах, кожа на голове только что не обуглена, на лицо смотреть страшно, сплошная обгорелая маска, но кровь-то еще текла, вот в чем дело. И если бы помощь пришла сразу, кто знает, может, и остался бы жить летчик. Калекой, но… да какая это жизнь! А умер он позже — от этих самых ожогов либо от большой потери крови. Медицина, конечно, установит причину. Важно другое: и того, первого, что стонет в кустах, и этого вытащили же из-под горящих обломков. Значит, должен быть еще кто-то живой?

И вот он нашелся — еще один мужчина, третий. Средних лет, в изодранном костюме и с залитым кровью лицом. Только лежал он почему-то посреди обломков правого крыла лицом вниз и казался просто уснувшим. Бронислав понял, что тот мертв, лишь когда перевернул тяжелое тело на спину. Все лицо этого человека было в крови, а посреди лба — характерное такое отверстие, какое оставляет пуля, выпущенная практически в упор. Причем, подумал он, стреляли в живого человека, иначе бы столько крови не натекло. А потом уже перевернули лицом вниз. Встречался с такими смертельными ранениями старший лейтенант, когда учился в милицейской школе. В морге видал, куда иногда бандитов доставляли после разборок. Это чтоб санитары загримировали дырки, обмыли, приодели и к торжественным захоронениям братков приготовили.

Продолжая осмотр трупа, Данин обнаружил лежащий рядом с телом пистолет Макарова. Это уже совсем интересно, подумал он. Что здесь, перестрелка, что ли, была? Но кого с кем? Впрочем, все это установит следствие. Не его это дело, сам он пройдет лишь свидетелем по нему.

И сейчас же подумал, что если и тут произошла какая-то разборка, то все его свидетельства будут только лишними. Или вообще опасными для него самого. Бронислав закончил осмотр и вернулся к раненому. Была бы аптечка с собой, мог бы чем-нибудь помочь, а так? Даже фляжку с водой не захватил. Придется ждать.

Потом ему надоело сидеть без дела. Он вытащил из кучи металла кусок пошире, положил его вплотную с раненым, стараясь не делать резких движений, осторожно перетащил мужчину на этот лист, уложил поудобнее и поволок, как на салазках, к дороге. Вроде и недалеко, а запыхался.

Поглядел на свои часы — шел уже одиннадцатый час! Это ж сколько он здесь провозился? Неужто около двух часов?! А ведь собирался в город дозвониться. Нехорошо получилось.

И Данин позвонил дежурному по отделу милиции на воздушном транспорте — это ж их прямое дело! — а потом минут десять объяснял, кляня себя и чувствуя почти физически, как улетают с его мобильника кровные рублики, что здесь, на «чертовом полигоне», произошло. Хоть это, последнее, расшифровывать не пришлось, дежурный, оказывается, уже знал про катастрофу, им туда уже с утра звонили, и сюда выехала оперативно-следственная бригада. «Скорая» тоже отправилась.

Дежурный записал фамилию участкового и велел ему никуда не отлучаться, чтобы встретить бригаду, которая вот-вот прибудет.

Оставалось выяснить, когда прикатит, наконец, «пожарная» с врачихой. Секретарша директора ответила, что машина только что прибыла, ездила на озеро заправляться водой, свой гидрант у них не работает, а теперь ожидают врача, подойдет с минуты на минуту — у нее прием в амбулатории. Вот так мы и работаем, вздохнул Бронислав Данин и отменил вызов. Нужды в нем уже не было. С минуты на минуту должны были подъехать из города. Там все-таки специалисты.

А пока он решил еще раз осмотреть обломки — вдруг кого-то пропустил. Не могли же в большом самолете лететь только три человека! Но потом он сообразил, что этих троих могло просто выбросить из кабины и салона, когда самолет разломился при ударе о землю. И это значит, что остальные могли оставаться внутри самолета, там, откуда все еще выплескивались языки пламени. Вряд ли они смогли выжить внутри. Да и не подойти близко, вдруг еще что-нибудь рванет — вчера-то были слышны несколько взрывов, может, груз какой, мало ли?

Он все же посунулся поближе, прикрывая лицо от жара, истекавшего из помятого корпуса самолета. И тут неожиданно увидел такое, чему поначалу просто не поверил. Он видел однажды подобную вещь в Чечне, когда их бросили на выручку подбитой «сушки». Они, конечно, опоздали и, когда добрались до обломков боевой машины, пилота уже не обнаружили — боевики, ухитрившиеся расстрелять самолет, летевший на «бреющем», уже уволокли с собой летчика. Потом стало известно, как его выкупали, но это уже другая история. А у того самолета весь правый борт был располосован рваными отверстиями от пуль.

Ту же картину Данин увидел и здесь, чему весьма удивился. Строчка пулеметной очереди протянулась наискосок и была короткой, не больше десятка отверстий насчитал участковый. Но все дело в том, что она была! Это что же, и здесь, получается, нашелся боевик, который попытался сбить гражданский самолет? Да что значит — пытался! Сбил ведь! Хотя вряд ли это попадание стало причиной авиакатастрофы. Но глазам же нельзя не верить…

И тут Данин услышал приближающийся шум мотора. Он выбрался из кучи металлических обломков, куда успел забраться, и направился к дороге, где на обочине лежал единственный оставшийся в живых пассажир упавшего самолета.

Глава вторая Тугой узел

1

Аппарат громкой связи, называемый интеркомом, пискнул и несколько раздраженным голосом Меркулова произнес:

— Александр Борисович, зайдите, пожалуйста!

— Костя нынче официален и чем-то явно недоволен, — сказал себе Турецкий. Он захлопнул папку с документами, которые читал, сунул ее на верхнюю полку открытого сейфа за своей спиной, запер его, бросил ключи в карман и, взяв со стола толстую книгу в коричневом переплете, отправился в кабинет заместителя генерального прокурора. Книга, которую он захватил с собой, не имела ни малейшего отношения к тому, чем и в данный момент и вообще занималась Генеральная прокуратура. Но первый помощник генерального прокурора Турецкий имел намерение с ее помощью вывести своего друга и начальника — из всех замов генпрокурора Костя один имел право распоряжаться судьбой и временем Александра Борисовича, поскольку являлся заместителем генерального по следствию. Таким образом, Турецкий был как бы помощником сразу двух начальников.

Как уже давно известно из мировой классики, быть одновременно слугой двух господ хоть и суетно, и накладно порой, но есть в этой ситуации определенная прелесть. Всегда, чтобы отвертеться от какого-нибудь неприятного задания, можно сослаться на занятость по причине указаний другого шефа. Не станут же они без конца проверять, правду говорит помощник или лукавит. Хотя, если сказать по чести, то пользовался этим своим преимуществом Александр Борисович крайне редко.

А сейчас он подозревал, что, кажется, воспользоваться-таки придется. Слишком громким эхом отозвалась недавняя весьма странная, нет слов, гибель министра Минтяжэнергопрома. Масса всякого непонятного. И официальный тон Кости как раз и указывал на то, что другу своему Сане он уже приготовил очередную бяку, а теперь не знает, как обставить пренеприятное поручение.

Между прочим, во время утренней информации генеральному прокурору Турецкий особо отметил этот вопрос, пояснив, что им активно занимается краевая прокуратура, работающая рука об руку с правительственной аварийной комиссией государственного авиационного ведомства, у которых уже сложилось, по их сообщениям, свое, достаточно твердое мнение. То есть, другими словами, следствие перевалило свой Рубикон, и дальше дело вроде бы должно катиться как по маслу. Все склоняется к элементарным нарушениям летной инструкции. Экипаж неверно рассчитал угол захода на посадку. Так его, Турецкого, во всяком случае информировали из Белоярска, так и он счел возможным проинформировать генерального прокурора. На тот случай, если тому станут звонить и интересоваться данным вопросом, в смысле — ходом расследования, из кремлевской Администрации.

Поэтому неизвестно, что Косте надо и чем он недоволен. Именно для этой цели, чтобы чуточку исправить настроение, подсказав отвлекающую внимание тему, Александр Борисович и прихватил с собой книгу, которую открыл совершенно случайно, увидев у дочери на столе. У нее в классе проходили Тургенева, и закладка в книге лежала как раз на статье о нем. Любопытные мысли!

Но когда Турецкий, постучав исключительно для приличия, открыл дверь, он сообразил, что сейчас не до книжки и всякого рода экзерсисов. За столом для заседаний, напротив Меркулова сидел совсем молодой человек. Так он выглядел внешне, хотя, как знал Турецкий, этому помощнику главы кремлевской Администрации уже где-то около сорока. Но все равно мальчишка. Хотя в настоящий момент он сосредоточенно хмурил свой чистый лоб, на котором и намека не было на какие-либо морщинки, свидетельствующие о напряженном умственном труде.

Турецкий сдержанно склонил голову и вопросительно уставился на Меркулова.

— Вы знакомы, полагаю, с Георгием Ивановичем? — спросил зам генерального.

— Так точно, — по-военному ответил Турецкий и только что не прищелкнул каблуками. Как же, мол, такая честь! И изобразил на лице жизнерадостную улыбку.

Но Меркулова нельзя было провести. Он негромко хмыкнул и показал рукой на стул:

— Садись, разговор есть.

«Уже на „ты“, — отметил про себя Александр Борисович, садясь и откладывая книгу в сторону. — Чем же Кремль недоволен? Неужто белоярским делом? Ну и хорошо, утренняя информация может пригодиться…»

Между тем Георгий Иванович с интересом повернул голову к отодвинутой книге и склонил ее набок, чтобы удобнее было прочитать на корешке имя автора и название. Прочел-таки и, удивленно вскинув брови, посмотрел на Турецкого.

— Художественной литературой интересуетесь, Александр Борисович? — И непонятно было, чего больше прозвучало в вопросе — любопытства или иронии.

— Нет-с, — снова изобразив улыбку, ответил Турецкий, — юриспруденцией, с вашего разрешения. Анатолий Федорович Кони был известнейшим русским юристом — в первую очередь. Зван самим Столыпиным в министры юстиции, но отказался. В ту пору это было естественным делом. Честь там, достоинство, убеждения, прочее, понимаете?..

— Намек понятен, — усмехнулся Георгий Иванович. Он посмотрел уже без тени улыбки на Меркулова и закончил: — Я думаю, ваш выбор будет правильным, Константин Дмитриевич. Так я и доложу. Ну… — Он привстал. — Если ко мне у вас не будет вопросов, я не стану вам мешать?

— Лично у меня вопросов нет, — ответил Меркулов, — а что касается Александра Борисовича, то я полагаю, у него всегда найдется возможность, если что, связаться с вами?

— Без сомнений. Моей информацией, Константин Дмитриевич, можете располагать по своему усмотрению. Хотя, как вы понимаете… прессе пока об этом знать не обязательно. Рановато, скажем так.

— Я вас прекрасно понимаю, — Меркулов усмехнулся.

Георгий Иванович протянул руку Турецкому, тот привстал, пожав ее, затем попрощался с Меркуловым и, бросив: «Не провожайте», пошел к двери. Обернулся, еще раз кивнул и вышел.

— Чего это ты? — спросил Костя, когда дверь за гостем закрылась.

— Терпеть не могу этих петушков.

— Не-е, ты зря, он не из этой породы. Не догадываешься, зачем позвал?

— Я сегодня уже информировал нашего генерального по поводу белоярского расследования. Там уже наметился финиш. А что, в Администрации ничего не знают?

— Возможно. — Костя пожал плечами. — У них действительно неважно с информацией. А может быть, как раз наоборот. Следствие, милый мой, вовсе не закончено. А их ответы больше напоминают мне отписки. Ты не ходи далеко, вспомни собственные дела. С тем летчиком, что потом Героя получил — посмертно. Или про покойного генерала — губернатора.[1] О чем следствие тогда информировало, причем с настойчивостью, достойной куда лучшего применения? Ошибки пилотов, и только. А ты что доказал? Помнишь? То-то… Не торопись с окончательными выводами, сделанными к тому же не тобой.

— Так, из твоего страстного монолога, Костя, я должен сделать вывод, что в Кремле расследованием крайне недовольны и я должен заткнуть собой дыру «высокого недоверия»?

— Ну вот видишь, как ты всегда все верно понимаешь! Даже скучно с тобой, ей-богу! А я думал, придется уговаривать, умасливать, чего-то обещать в качестве компенсации. А ты… ну, просто молодец!

— Погоди, я не давал еще никакого согласия!

— А оно мне требуется? Ты сам подумай. Разве ты хочешь, чтобы те же слова тебе высказал наш генеральный, но уже в присущей ему манере? Тебе это надо? Тем более что мы с Георгием Ивановичем уже подробно обсудили твою кандидатуру и пришли к единому мнению, что это будет правильный выбор. Сам слышал только что. Формируй группу, забирай своего Вячеслава — вы ж друг без друга жить не можете, а с его министром я сам, так и быть, договорюсь. И… с богом! Слушай, а зачем ты, кстати, Кони-то притащил? Интеллектом хвастаешься?

— Нет, думал тебе настроение исправить, да вижу — нет необходимости.

— Неправильно видишь. Настроение в самый раз. Давай, чего у тебя там? — Костя кивнул на книгу.

— Да я хотел тебе немножечко поцитировать, а теперь не знаю, надо ли?

— Ну, как считаешь… Книжечку-то все-таки покажи. — Костя взял книгу, полистал, заглянул в оглавление и, отдавая, спросил: — А при чем тут юриспруденция? Это ж одни воспоминания о писателях? У кого взял?

— У Нинки. Посмотрел вот, полистал, вроде тебя сейчас, и убедился, что, оказывается, некоторые юристы умели писать умные вещи, а не только указания и распоряжения.

— Намекаешь? Фрондируешь?

— Ага, я, как тот министр из «Обыкновенного чуда», взбунтовался. Ну, так не хочешь послушать?

— Валяй, все равно ведь не отвяжешься. Да и я решения, между прочим, не изменю.

— А ты меня не стращай. Мне чего нужно? Официальное указание, возьму под козырек, и только меня здесь видели. Кстати, цитатка имеет, по-моему, непосредственное отношение к тому, о чем вы тут, возможно, тайно беседовали с представителем государственной власти. Вот, обрати внимание…

Турецкий открыл книгу, нашел нужную страницу и сказал:

— Нинка в школе Тургенева сейчас проходит, а это из статьи именно о нем. Речь тут об отмене крепостного права в России и, главным образом, о политике Николая Первого. Посмотри, какие неожиданные аналогии возникают. «Несомненно, что он, — это царь имеется в виду, — желал видеть Россию освобожденною от крепостного ига, но захотеть этого и в таком смысле проявить прямо и бесповоротно свою волю — не находил в себе решимости. Поэтому все его царствование прошло в отдельных мерах, обсуждение которых было обставлено строжайшею „келейностью“ и которыми предполагалось достигнуть смягчения, не совместимого ни с человеческим, ни с государственным достоинством, порядка. Но ничего цельного, пролагающего новые пути для народной жизни, сделано не было. Со своими великодушными желаниями государь был почти совершенно одинок…» Ну и так далее. Ничего не напоминает? Не подсказывает? Вы подобную проблему обсуждали с гонцом из Кремля?

— Ты будешь удивлен, нет. Хотя, с другой стороны…

— Вот у нас все так: с одной стороны, с другой стороны…

— Это понятно… — протянул Меркулов. — Но раз уж зашла речь о нерешительности в отношении некоторых вопросов, я тебе, пожалуй, перескажу суть нашей беседы… А касательно своего времени твой Кони прав. И поскольку у тебя возникают вполне конкретные аналогии, это лишний раз доказывает, что ничего нового под луной не бывает, все движется вот так… — Костя очертил пальцем несколько кругов. — России не сильно везло с верховной властью: либо диктатор, либо вот такой, нерешительный — всё крайности. Но и то и другое говорит, в конечном счете, о наплевательском отношении к закону как таковому. Похоже, что и великодушие в большой политике — штука вредная… Ну ладно. Давай вернемся к позиции нашего президента в связи с «Восточным проектом» и тех его оппонентов, которые, скажем мягко, по некоторым предположениям, уже от слов перешли к делу.

— Ага, ты, похоже, и подсказываешь решение? Собственное или кремлевское?

— А вот в этом, как я полагаю, тебе и предстоит разобраться. Вам с Вячеславом. Задействуй его на полную катушку. И помни, что с вами там особо церемониться не будут. Поэтому на рожон не лезьте и постарайтесь быть дипломатами.

— Между прочим, как тебе хорошо известно, я в Белоярске не впервой и тамошнюю публику знаю. А Славка — тем более.

— И тем не менее постарайтесь не очень… Ну, слушай…

2

Заместитель директора Департамента уголовного розыска МВД генерал-майор милиции Грязнов всю вторую половину дня провел на коллегии у министра, и созвонился с ним Турецкий лишь в самом конце дня. Вячеслав Иванович, оказывается, уже был полностью в курсе нового задания, исходившего от кремлевской Администрации, а по уверенному тону, с которым говорил с ним министр, от самого президента. Поэтому, когда позвонил Александр, Грязнов предложил тому подъехать на Енисейскую, к себе домой, чтобы за ужином и обсудить, что нужно, и, соответственно, наметить.

И вот они сидели за столом, друг напротив друга, в просторной кухне и с вожделением посматривали, как на газовой плите в большой чугунной сковородке, придавленные гнетом, шкварчали, остро благоухая, цыплята табака. Грязнова не задевали вопросы о птичьем гриппе, экологически чистая продукция доставлялась из подмосковного хозяйства, давно известного ему. Разговор шел по теме ближайшей командировки. Они решили поступить так: выслушать друг друга не перебивая, чтобы в порядке возможной дискуссии не уклониться далеко в сторону, а затем уже обсудить известное и сделать некоторые общие выводы.

Турецкий пересказал Грязнову все, что узнал сегодня от Меркулова, ну и плюс то, о чем прочитал утром сам в факсе белоярской прокуратуры, которая обязана была ежедневно информировать Москву о том, какая новая информация была добыта следственными органами за истекшие сутки. Все понимали, под чьим контролем находится дело и чем может грозить невнимание к указаниям сверху.

Грязнов в свою очередь рассказал о том, что сумел выудить сам, созвонившись после беседы у министра с Белоярским краевым управлением уголовного розыска, где у него имелся свой толковый кадр в чине майора милиции по фамилии Грач. Причем разговор состоялся не сразу, а только после того как Вениамин Васильевич, узнав Вячеслава Ивановича, сказал, что перезвонит чуть позже, как освободится. Он и освободился через пять минут — очевидно, вышел со своим мобильником из помещения на улицу, чтоб «случайно» кто-нибудь из коллег не подслушал. Уже сам по себе звонок Грязнова говорил ему о том, что Москва крайне обеспокоена положением дел с расследованием авиакатастрофы, в которой погибли все семь человек — четыре пассажира, среди которых был министр, и трое членов экипажа. Сгорели и без специальной генетической экспертизы не подлежат идентификации четверо, а троих идентифицировали, это министр Сальников, его телохранитель Гаранин и командир экипажа самолета Рутченко. Причем Рутченко в течение десяти часов еще оставался живым, и, если бы помощь пришла вовремя, кто знает, как повернулась бы его судьба. Однако местные власти никакой помощи не оказывали до тех пор, пока уже утром не стали в буквальном смысле «бомбить» милицию своими звонками случайные свидетели, слышавшие взрывы. Министр был найден внешне не пострадавшим от авиакатастрофы, но умер он от пулевого ранения головы, что странно само по себе. Однако этот факт нигде не проходит. Наконец, последний, Гаранин, скончался в госпитале спустя три дня после катастрофы. Несмотря на сложнейшую операцию, которую сделало ему местное хирургическое светило. Там же, в госпитале, и было объявлено, что Гаранин умер, не приходя в сознание. Впрочем, у Грача имелось на этот счет и свое мнение, которым он готов был охотно поделиться с Грязновым, но только при личной встрече.

Вячеслав Иванович ответил, что так оно, скорее всего, и будет если уже не завтра, то послезавтра — точно. Но пока, тут же добавил он, зная, что Веня Грач умеет держать язык за зубами, ни об этом их разговоре, ни о дате прибытия в Белоярск следственно-оперативной бригады Турецкого — Грязнова не должна знать ни одна живая душа. Потому что не исключено, местные сыщики вкупе с московской аварийной комиссией могут начать немедленные «зачистки», чтобы убрать ненужные свидетельства и возможные улики. Они все равно узнают, найдутся «доброжелатели», которые немедленно доложат о надвигающейся опасности, это как пить дать. Но пусть это произойдет тогда, когда у них уже вовсе времени не останется. Второпях нельзя не наделать явных ошибок.

Другим не менее странным фактом, о котором почему-то все ответственные лица предпочитали молчать, являлось то, что на месте падения самолета не были обнаружены его «черные ящики», фиксирующие всю информацию о переговорах пилотов с землей, об их действиях и о возможных нарушениях в системе управления самолетом. То есть пропало бесследно именно то, без чего никакое достоверное расследование факта гибели машины и людей по идее невозможно. Это что, случайность? Или чья-то заранее продуманная «инициатива»?

Имелись и еще факты, в частности показания диспетчера аэропорта, на которые никто из комиссии почему-то не хотел обращать внимания, дескать, они не заслуживали доверия. Другими словами, в Белоярске явно творилась какая-то чертовщина, но обсуждать ее по мобильной связи было бы слишком дорогим удовольствием.

Рассказал прямо-таки вездесущий Грач и еще об одном, совсем уже выходящем за рамки разумного объяснения факте. Но опять-таки пользуясь слухами. Якобы как раз сегодня было дано указание самого начальника краевого УВД Горбенко, официально возглавившего оперативно-следственную бригаду, сформированную в Белоярске, о том, что в ближайшие день-два родственники погибших получат разрешение произвести захоронение трупов. Тех, что уже идентифицировали, с остальными придется подождать до генетической экспертизы. Мол, судебно-медицинская экспертиза уже свое дело сделала и дальше тянуть с похоронами троих погибших нет смысла. Тем более что гробы придется еще переправлять в Москву. Но на самом деле, как говорили между собой сотрудники УВД, никто никаких заключений судмедэкспертов и в глаза не видел. Да и местные врачи при деликатных расспросах отрицали какую-либо свою причастность. Другими словами, происходило действительно нечто совершенно непонятное. Нет, кому-то, вероятно, даже очень понятное и нужное, но только не делу. Будто все они там старались поскорее избавиться от трупов как от опасных свидетельств. А что, нельзя исключить.

Грач, почувствовал Грязнов из недолгого разговора с ним, был искренне обрадован известием о приезде бригады Генпрокуратуры и МВД. Не вдаваясь в подробности, а просто констатируя некоторые факты, известные, разумеется, в городе и у них, в уголовном розыске, Веня указал еще на ряд существенных нестыковок, имеющихся в расследовании. И все это при том, что сам он в расследовании задействован не был, следствие ведут краевая прокуратура и транспортная милиция. А у транспортников задействован, по сути, только один толковый мужик — это зам начальника, подполковник Симагин. Но его аргументы, похоже, никто не принимает во внимание, поскольку у генералов свое твердое мнение. Ну, как обычно. А потом было заявлено еще в самом начале, что прибудет достаточно компетентная и авторитетная аварийная комиссия из Москвы, а от местных органов им потребуется лишь некоторая оперативная помощь. Вот поэтому в краевую следственную бригаду в качестве одного из членов от уголовного розыска вошел также лишь его начальник, полковник Крайнев, да и то чисто формально, для галочки, вроде как бы сам себя назначил. Дело-то все-таки пахнет уголовным преступлением!

Вячеслав Иванович о Симагине ничего не слышал, а об этом Крайневе слышал, и вовсе не от Грача, который, несмотря на свои отличные деловые качества, наверняка имел личные антипатии к упомянутому полковнику, то есть мог оказаться лицом необъективным. Другие люди, знавшие полковника, утверждали, что тот — карьерист в самом прямом и, соответственно, неприглядном его виде, а все его жизненные планы сводятся к альтернативе: добиться перевода в Москву либо, на худой конец, занять генеральскую должность, как-нибудь отодвинув в сторону Сидора.

Поговорили и об этом Сидоре Остаповиче Горбенко, многолетнем начальнике краевого УВД, возраст которого подходил к шести десяткам, и, судя по всему, никакие перспективы ему уже не светили. Но что странно, а может, даже и интересно — Сидор умел отлично ладить со всеми губернаторами, коих в крае за последний десяток лет сменилось уже четверо, и ставить на его место кого-то новенького, похоже, и у нынешнего губернатора Прохорова охоты не было.

Вот поэтому, наверное, и мучился неким раздвоением пятидесятилетний полковник Крайнев, старательно прибиваясь к москвичам и, вероятно, рассчитывая, что в конечном счете их успех может стать отчасти и его собственным. Вопрос лишь в том, как подать себя. Словом, самый обыкновенный карьеризм в чистейшем его виде, заметный даже невооруженным глазом.

Впрочем, последний вопрос не сильно заботил Вячеслава Ивановича. Если участие Крайнева и понадобится в расследовании, то ему с первой же минуты будет четко определено его место. И никаких инициатив.

А что касается Сидора, то этот вопрос можно передать на усмотрение Александра Борисовича. Турецкий не любит церемониться с фигурами, заменяющими конкретное дело своим «звездным» присутствием. И вряд ли помощь Горбенко вообще потребуется, если… ну да, если вдруг не возникнут соображения частного порядка. К примеру, появится необходимость услышать веское слово начальника, всегда действующее на его непосредственных подчиненных как удар Зевсова грома. Но об этом разговор пойдет отдельный.

Еще Грязнов предупредил Грача, чтоб тот ни в коем случае не проводил несанкционированного собственного расследования. Достаточно уже того, что сделано. Вот когда соберемся, пообещал Вячеслав, обсудим, решим, тогда и возьмемся по новой за свидетелей, на которых нынешнее следствие, судя все по той же просочившейся информации, старательно не обращает своего внимания. А сам этот факт запомнил Грязнов и велел Грачу вести себя максимально осторожно.

Но по-настоящему удивило его и отчасти насторожило известие о том, что в крае вот уже почти неделю пребывает директор Департамента милиции на воздушном транспорте генерал-майор Митрофанов. Известно, что прибыл он в Белоярск якобы чтобы отдохнуть у своих старых знакомых — генерал был родом из этих мест — и вроде бы рыбку половить. Ничего о нем слышно не было, пока не случилась авиакатастрофа. И тут он немедленно выскочил со своими инициативами. А сейчас практически осуществляет полный контроль над расследованием трагического происшествия вместе с первым заместителем погибшего министра Смуровым. Причем злые языки поговаривают, что они родственники — то ли благодаря женам, то ли еще каким-то образом. Вот, собственно, от них двоих все и зависит. Что скажут, то и будет. А государственная аварийная комиссия разрабатывает единственную версию — ошибка экипажа, и об этом всем известно. И полковник Крайнев постоянно озвучивает ее в местных средствах массовой информации — мол, виноватых нет, все погибли, значит, и спрашивать не с кого. А главный белоярский милиционер Горбенко важно надувает щеки.

Прекрасно понимал это возбужденное состояние майора Вячеслав Иванович. Так всегда случается, когда якобы входят в противоречие столичная и провинциальная точки зрения на какое-нибудь важное дело местного значения. Кондовый патриотизм, можно сказать. Он и не мешает, если направлен на конкретное, конструктивное дело. В противном случае становится серьезной помехой, и избавиться от него можно разве лишь с помощью резких и далеко не популярных решений. Но это еще потерпит, может подождать. А вот родственные связи — это интересно, хотя может не быть ничего криминального. Однако нюхом старого сыщика Грязнов учуял здесь некую любопытную загадку и сразу сделал, подобно опытной охотничьей собаке, стойку.

Закончил он недолгий разговор с Белоярском еще раз категорическим требованием не предпринимать никаких телодвижений без его команды. Но быть при этом готовым по первому же сигналу развить бурную деятельность. А значит, надо срочно подготовить ту опору, на которую во время прыжка должна будет наступить толчковая нога. Загнул, конечно, сам понимал, но не мог отказать себе в образном, так сказать, видении проблемы. Главное же, чтоб Грач оценил.

Турецкий смеялся, но информация, а главным образом резоны друга насторожили его. Дело надо было тщательно обдумать, еще до отъезда в командировку. Вот этим самым обдумыванием они и занялись, когда цыплята были съедены с большим аппетитом, а также запиты целебным напитком, открывающим души навстречу истине.

Они решили, что указание в краевую прокуратуру оставить тела погибших в покое будет дано уже завтра утром из Генеральной прокуратуры. И без всяких объяснений. Как приказ, который не обсуждается. Пусть себе там думают что хотят.

Далее, после рассказа Кости о разногласиях в Минтяжэнергопроме по поводу китайско-японских противоречий, о чем Александр Борисович подробно поведал Вячеславу Ивановичу, комментируя своими личными соображениями, он предложил оставить до особой надобности в Москве двоих человек, которым верил без всякого сомнения. Это были старший следователь Генпрокуратуры, «важняк» Владимир Поремский и старший оперуполномоченный уголовного розыска, Яковлев, тоже Владимир — из грязновского ведомства. Оба тезки были достаточно молоды, легки на подъем, настойчивы и профессиональны, являясь фактически постоянными членами следственно-оперативных бригад, которые приходилось возглавлять Турецкому. Вот им и собирался теперь предложить Александр Борисович провести в самом министерстве расследование причин, которые в конечном счете могли привести к катастрофе. Ведь сказано же, что кирпич на голову просто так, без посторонней причины, не падает. И если вокруг падения самолета уже накручено столько тайн, что солидная аварийная комиссия предпочла опереться на совершенно непроверяемый, зато открыто лежащий на поверхности факт, даже и не требующий внимательного рассмотрения, — кто знает, куда выведет такое следствие.

Если гибель самолета не случайна, — а уже имеющиеся и даже непроверенные сведения указывали на то, что несчастным случаем тут, похоже, и не пахнет, иначе и президентская Администрация так не всполошилась бы, — то расследование событий вокруг Сальникова следовало начинать с самого министерства. Люди много знают, правда, не всегда готовы поделиться своими знаниями. Но вот нащупать тех сотрудников министерства, которые смогли бы пролить свет на тайные пружины деятельности министра, за что ему доверял президент, но что, в свою очередь, словно бы лишало его поддержки коллег из ближайшего окружения, этим вопросом и предстояло вплотную заняться двум Владимирам.

Таким образом, Грязнов с Турецким наметили себе план ближайших действий, распределили между собой и членами бригады роли и обязанности и смогли, наконец, позволить себе расслабиться уже всерьез. Ведь когда цели определены, а задачи ясны, остается, подобно Никите Сергеевичу Хрущеву, закончить звонкой когда-то, а ныне почти забытой фразой: «За работу, товарищи!»

А ведь когда-то, лет сорок с чем-нибудь назад, она звучала без тени иронии…

3

Встреча в белоярском аэропорту «Надеждино» была несколько скованной, но по-своему многозначительной. Турецкий с Грязновым переглянулись, скрывая усмешки.

Дело в том, что вместе с ними прилетели две женщины: старший оперуполномоченный первого отдела Департамента угрозыска МВД РФ, капитан милиции Галина Романова и кандидат медицинских наук, врач из Бюро судебно-медицинской экспертизы комитета здравоохранения Москвы Анастасия Масловская. Два Володи, как и было решено, пока оставались в столице. На них «висело» министерство и семья покойного министра. Таким образом, московская бригада выглядела, мягко говоря, пикантно: двое крепких и далеко не старых мужчин в генеральских погонах и с ними две весьма привлекательные внешне молодые женщины. И когда прилетевшие сходили по трапу, их прибытие выглядело так, будто две симпатичные парочки решили заняться здесь в первую очередь продуктивным отдыхом, а вовсе не кропотливой работой.

Предвидя именно такую возможную реакцию, Грязнов с Турецким посчитали, что это будет для начала не самый худший вариант. Пусть встречающие думают, что москвичам действительно их белоярские проблемы — до лампочки. Возможно, и не станут в этой связи поначалу ставить препоны в расследовании. Это — хорошо, тем горше окажется дальнейшее разочарование.

А встречали «гостей» полковник Крайнев — видимо, по ведомственной необходимости, и подполковник Симагин — зам начальника отдела милиции на воздушном транспорте, поскольку именно он и возглавлял в действующей следственной бригаде группу своих оперативников. Его шеф Лямкин, как выяснилось, бюллетенил и прибыть в аэропорт не смог, хотя, по его словам, и очень хотел, но в данную минуту находился на домашнем режиме. Было и еще несколько офицеров милиции и сотрудников прокуратуры — вероятно, для общего фона. Бедновато, вообще-то говоря. Не уровень, конечно, если становиться в позу. Ни тебе губернатора, ни московских деятелей, загостившихся тут, ни краевого прокурора, ни начальника УВД, — встречали, так сказать, только второстепенные лица.

Напрашивались два вывода. Либо местные деятели, разочарованные тем, что им не доверяет Центр, решили продемонстрировать таким вот образом свое недовольство, либо же это сделано опять-таки сознательно, но с другой целью: продемонстрировать, кто здесь главный. И указать также на то, что этот «главный» занят важнейшими государственными проблемами и не может позволить себе отвлекаться на какие-то формальные мероприятия типа организации «торжественных встреч» в аэропорту, у трапа самолета. И как вскоре выяснилось, был задействован именно второй вариант.

Ну, что касается Митрофанова, Смурова, начальника УВД Горбенко и краевого прокурора Зинченко, как с ходу объяснили встречающие, то те готовы встретиться с Турецким и Грязновым и поделиться своими мыслями по поводу следствия и собранной информацией прямо на месте, в штабе, расположенном в прокуратуре, в любое удобное для прилетевших товарищей время. После чего москвичей был готов принять у себя в резиденции и губернатор — для прояснения любых могущих возникнуть на первых порах вопросов. Губернаторская резиденция, построенная еще его предшественниками, находится за городом, но относительно недалеко. И там есть буквально все условия и для серьезного, доверительного разговора, а также, соответственно, для отдыха. Не вся же наша жизнь состоит только из работы, надо иногда давать и передышку утомленным мозгам. Так пошутил, информируя прибывших, приветливо улыбающийся полковник Крайнев и не удержался, зыркнул глазами, словно подчеркивая подхалимской ухмылочкой присутствие двух таких элегантных женщин, несомненно, генеральских спутниц, остановившихся немного в стороне от общей группы. И было понятно, почему ни Турецкий, ни Грязнов до сих пор не представили их встречающим хозяевам. Ну конечно, все ясно, о чем речь!

— Отлично сработано, — негромко заметил Турецкий, обернувшись к Грязнову. — Пожалуйте на поклон, господа…

— У меня предложение, — так же тихо отозвался Грязнов. — Давай девчат отвезем в гостиницу, пусть устраиваются пока, да мы и сами должны поселиться, сумки бросить, пообедать, а там уже и решим, с чего начнем. Мне почему-то кажется, что все эти званые встречи нам с тобой сейчас и на хрен не нужны…

— Согласен. Давай.

— Тогда ты отвлеки полковника, а я перекинусь парой слов с Симагиным, мне говорили, что с ним можно, вроде наш человек.

Турецкий кивнул, взял полковника под локоть, демонстрируя полное свое расположение к нему, и отправился к месту получения багажа. Не на один ведь день прилетели, поэтому и сумки были набиты соответствующим образом, особенно у женщин.

Остальные встречающие, не получив никакой команды, двинулись следом, вежливо пропустив вперед женщин.

— Борис Егорович, — остановил Симагина Грязнов, — мы здесь не впервые и в прошлые приезды останавливались обычно в вашем «Хилтоне».

— Скажете тоже! — ухмыльнулся подполковник. — Какой уж там «Хилтон»! Разве что восточносибирского разлива. Да и то — по бедности.

— Во-во, я именно об этом, уж не обижайтесь. А теперь куда подскажете?

— Так для вас с Александром Борисовичем губернатор приказал освободить два люкса в «Енисее». Это у нас новый гостиничный комплекс, в прошлом году открыли. Там и вашим спутницам будет удобно, — несколько смущенно добавил он. — А это — в самом центре, на бульваре, знаете?

— Нет, еще не видел. Я хотел вам лично сказать, что сознательно не представил здесь наших спутниц. Одна из них — старший оперативник из моего Департамента уголовного розыска, а другая — судебно-медицинский эксперт. Можете мне поверить, отличные работники.

— Извините, мне как-то в голову не пришло, — совсем смутился подполковник.

— Ничего страшного, — усмехнувшись, успокоил его Вячеслав Иванович, — все равно ведь треп пойдет, что москвичи с собой баб привезли, верно? — И он в упор уставился в глаза Симагина.

Тот отвел взгляд.

— Вот и пусть поболтают. А мы пока не станем обсуждать эту тему, понимаете? Вы в курсе и — достаточно. А остальные пусть думают что хотят. Кстати, как вам полковник Крайнев? Горбенко-то я давно знаю и думаю, что за то время, что мы не виделись, он вряд ли изменился, так?

Симагин как-то неопределенно пожал плечами и неохотно ответил:

— Горбенко — по-прежнему монумент самому себе… А Крайнев? Он мой коллега… В смысле — в оперативно-следственной бригаде. Честно говоря, большой помощи от него не ощущаю. Но утверждают, что опытный работник… — Симагин явно не хотел обсуждать достоинства и недостатки начальника краевого угрозыска.

— Кто утверждает, если не секрет? — не отставал Грязнов.

— Видимо, те, кто его хорошо знают.

— А откуда ж тогда такие проколы с расследованием, если он грамотный сыскарь? Я частично информирован. Но именно частично и рассчитываю теперь на вас в первую очередь. Поскольку слышал достойные отзывы.

Грязнов сознательно польстил, с генеральской прямолинейностью преувеличив ту характеристику, которую выдал ему в телефонном разговоре Грач. Надо ж было вербовать на свою сторону стоящие кадры! И подполковник снова засмущался, будто услышал в свой адрес бог весть какую похвалу.

— Ясно, закрыли тему. Слушайте, а может, нам все-таки не ставить себя в зависимость от высокого местного руководства? Может, лучше отправиться в ваш «Хилтон» и поселиться себе спокойненько в четырех нормальных номерах? Без всякой помпы. И кстати, надо иметь в виду, что скоро к нам могут прилететь еще, как минимум, двое, а то и больше, членов бригады. Это я заранее говорю, на тот случай, если у вас туго с гостиницами.

— Оно не то чтобы туго, но… время сейчас такое, приезжих очень много. С Кавказа, из Средней Азии. Крутой народ. А Сибирь наша — необъятное поле для освоения. Как вороний базар, — недовольно сказал подполковник. — Но сделаем, если вы настаиваете… А может, все-таки в эти люксы? Вы с товарищем — в один, женщины — в другой?

— Ладно, сейчас решим. — Грязнов с Симагиным подошли к беседующим Турецкому и Крайневу. — Саня, ты не против, если мы с тобой будем жить в одном номере?

— Если обещаешь не храпеть, — живо отозвался Турецкий. — Конечно, о чем речь!

У Крайнева от удивления брови поднялись уголками. Он не понимал, как прибывшие собираются поступить со своими женщинами. Но он тут же успокоился, сообразив, что все эти разговоры — наверняка обычные генеральские шуточки, типа московские приколы.

— Заметано, — сказал Грязнов Симагину. — Значит, забираем сумки и едем в «Енисей». Девчата, — обернулся он к Гале с Настей, — идите сюда, поехали.

Мужчины отправились в «Волге» Симагина, а женщин с удовольствием пригласил в свою машину Крайнев. Он не слышал разговора Грязнова с Симагиным и был по-прежнему уверен, что в первом своем впечатлении не ошибся. И теперь так и увивался вокруг них, словно носом почуял, что именно они и являются, по извечному принципу установления приоритетов, теми самыми ночными кукушками, от кукования которых и зависит окончательное решение любых вопросов. Женщины были невероятно ему симпатичны, и полковнику даже в голову не пришло бы, что они каким-то боком могут быть связаны с той работой, ради которой прилетели сюда представители Генеральной прокуратуры и МВД. А так — понятное и, в общем, естественное дело: надо же уметь не только «пахать», но и вовремя расслабляться. Крайневу теперь было что доложить и Митрофанову, и Смурову, и всем остальным, кто ждал информации о встрече в аэропорту.

А Галя с Настей, успевшие близко познакомиться во время полета, заметив реакцию встречающих на их появление, а также своего начальства, все тут же просекли и решили пока никого ни в чем не переубеждать. Некоторые заблуждения коллег иногда бывают очень на пользу делу, если ты хочешь, чтоб тебе не мешали.

Во время поездки — аэропорт «Надеждино» находился примерно в тридцати километрах от города — Грязнов не преминул поинтересоваться у Симагина, как движется расследование. А узнав, что именно подполковник и был тем человеком, который первым узнал о взрывах в тайге, сразу вцепился в него и попросил прямо сегодня, как поселятся в номере, самым подробным образом проинформировать его с Турецким. По возможности не упуская даже мелких деталей. Дело в том, объяснил он, что в Москву поступает информация, на его взгляд, крайне противоречивая и, более того, наверняка умело дозированная.

— Да, — хмурясь, подтвердил Симагин, — сведения очень противоречивые, это я тоже заметил. Хотя лично я уверен, что ошибкой пилотов во всем этом темном деле и близко не пахнет.

— Вот как! — с удовлетворением отреагировал Турецкий. — А какого же, простите, черта вы информируете Москву, что вам все тут предельно ясно и виноваты именно пилоты?

— Надо мной, Александр Борисович, есть начальники, которые, видимо, сообщают то, что кажется несомненным или просто необходимо им. А собранные мной факты и вещественные доказательства, естественно, приобщаются к делу. Но и только. Нас информирует Горбенко, он же руководитель следственной группы. И у вас будет возможность все это увидеть. И если вы сделаете иные выводы, что ж, я думаю, для установления истины это будет неплохо.

Ответив, Симагин, который сидел впереди, рядом с водителем, покосился на того, как бы показав тем самым, что критические разговоры вести в машине не следует. Ему, во всяком случае. И Турецкий с Грязновым его поняли. Начинать с критики местного начальства вообще нехорошо, донесут, а когда к тебе привлечено особое внимание, тем более…

Гостиница оказалась вполне современной, на уровне европейских стандартов. И номера хорошие, трехкомнатные. Естественно, дорогие. Но именно эта сторона дела и указывала на то, что задерживаться здесь надолго не стоило. А потом просто смысла не было тратить большие деньги за жилье, в котором ты даже и не проживаешь, а только ночуешь.

Помимо этого, Грязнов прекрасно знаком с обычаями руководства губернских городов, когда туда прибывает по разным нуждам столичное начальство, не оставлять приезжих без пристального внимания собственных спецслужб. Уж сколько, бывало, всяких «клопов» и «жучков» выковыривали из электрических розеток, настольных ламп и телефонных аппаратов! Да и недалеко ходить, в том же их «Хилтоне» в прошлые приезды даже из вытяжных труб доставали. Кто возьмется утверждать, что и эти шикарные люксы, рассчитанные на проживание в них высоких столичных гостей либо одуревших от ворованных денег российских «джентльменов удачи» от бизнеса, а то и просто богатых иностранцев, не начинены уже изначально спецтехникой? Это ж мало того что полным идиотом себя чувствуешь, еще и слова лишнего нельзя у себя в номере произнести!

И пока полковник Крайнев услаждался беседой с женщинами, ожидавшими решения от своего руководства, Грязнов, не стесняясь, изложил свои соображения Симагину. Турецкий стоял рядом, кивал и посмеивался — платить ни за что сумасшедшие «бабки» мог только ненормальный, а он себя таковым не считал. Интересно, на какую реакцию рассчитывал в данном случае губернатор? Надо будет при первой же встрече не забыть задать ему этот «учтивый» вопрос.

Подполковник вполне разделял мнение гостей, но не мог не сообщить, что, между прочим, генерал Митрофанов и зам министра Смуров занимают здесь точно такие же номера вот уже неделю, но только этажом выше. Десятый этаж здесь почему-то считается наиболее престижным. Возможно, из-за ресторана, обслуживающего и номера, тогда как на остальных этажах располагаются только небольшие буфеты.

— Что это, в укор нам или как? — насмешливо спросил Турецкий. — Значит, у них имеются свободные личные средства. Отель — предприятие частное, как я понимаю, и на благотворительность не рассчитанное. Ну разве что уж сам губернатор пообещал профинансировать их проживание из местного бюджета. Нет, не обещал? — Он посмотрел на Крайнева, на Симагина и как бы подвел итог: — А я не считаю возможным для себя пускать государственные деньги на ветер. Ибо даже моя немалая зарплата все равно не идет ни в какое сравнение со взятками, которыми позволяют себе оперировать некоторые известные государственные чиновники. Но это так, к слову. Давайте-ка, братцы, возьмем обычные одноместные либо двухместные номера из резерва, который наверняка имеется и в этой гостинице.

Администраторша — вальяжная и пышная дама со взбитой копной волос цвета кофе со сливками, прямо-таки сошедшая с телевизионной рекламы очередного «шампуня, поднимающего волосы» — никак не могла понять, почему гости так настойчиво отказываются от люксов. И тогда Симагин с Грязновым зашли к ней за перегородку. Увидев Вячеслава Ивановича, администраторша всплеснула руками и… и только строгий взгляд Грязнова остановил ее от бурного взрыва чувств. Казалось, она готова была кинуться к нему на грудь, никак не меньше, такой восторг был написан в ее вспыхнувших глазах. Симагин все заметил и, не желая смущать гостя, сказал, что, кажется, в его присутствии нет никакой необходимости. Он вышел с озабоченным видом, сквозь который пробивалась явная ухмылка. А вскоре появился и Грязнов, доложив Сане, что Генеральная прокуратура в любой провинции остается самой собой и в дополнительных комментариях не нуждается. Иначе говоря, уже через несколько минут все четверо заполняли листки прибытия в четырехзвездный отель «Енисей». Вопрос с жильем был решен.

Крайнев, пребывая в некотором замешательстве, поинтересовался планами гостей, выяснил, что его дальнейшая помощь пока не нужна, и отбыл по делам службы. Докладывать начальству, разумеется. А прибывшие отвели полчаса на приведение себя в рабочее состояние, после чего решили собраться в номере Грязнова, чтобы посоветоваться, как жить дальше, а затем спуститься и пообедать, потому что потом неизвестно, как все сложится. Симагин поднялся на пятый этаж вместе с ним.

В номере Вячеслав Иванович достал из своей сумки захваченный из Москвы, из сыскного агентства племянника Дениса, портативный прибор для проверки помещений на предмет прослушивающей аппаратуры, в просторечии именуемый «акула», прошелся с ним вдоль стен номера, по розеткам и электроприборам и, ничего не обнаружив, удовлетворенно кивнул — все в порядке.

— У них тоже проверим, — сказал он.

Симагин, глядя на него, улыбался: генерал ему нравился все больше. С таким действительно сваришь кашу.

4

Подполковник даже не предполагал, что реакция москвичей на его информацию будет столь решительной и скорой. Они ухватились как раз за те, можно сказать, болевые точки, на которых он и сам поначалу сосредоточил главное свое внимание. Но его беда — теперь он это хорошо понимал — заключалась в том, что ему пришлось под давлением всякого рода обстоятельств раз за разом отказываться от одних, других, третьих свидетельств, что, в конечном счете, и привело к окончательно однозначной оценке причины трагического происшествия. Точнее, продиктованной сверху.

Как говорится в подобных случаях? Прошедшего уже не вернешь и не изменишь, а покойные сраму не имут — произошла ошибка, ну и что? Мало мы их совершаем при жизни? Сами же за них и расплачиваемся. Спрашивать теперь не с кого, значит, и вопрос этот надо закрыть. Разве что выводы компетентной комиссии оставить в назидание другим. Чтоб не оступались на ровном месте.

И такая постановка вопроса настолько правильная и гуманная — в первую очередь по отношению к живым, к коллегам погибших, — что с ней трудно и спорить. Особенно когда исходит она из уст твоего «звездного» начальника, даже и не сомневающегося в собственной правоте. Да и кто спорить-то станет? Кто кинется доказывать обратное? Что это, мол, все никакая не ошибка, а заранее подстроенное хладнокровное убийство? Кто возьмет здесь, в провинции, на себя такую смелость? А если даже что-то и попытается доказать, то ему, этому смельчаку, немедленно заткнут рот.

Вот, например, до сих пор подполковника мучил вопрос: что за джипы мотались той ночью к месту падения самолета? И что за взрывы оттуда доносились? Ответов на эти казавшиеся совсем простенькими вопросы так и не нашлось. Следствие уперлось в тупик.

Кстати, если касаться именно этих фактов, то есть разговоров по поводу взрывов и ночных джипов, то официально допрошенные свидетели — жители поселка Рассвет, конкретно те, что звонили ему в начале десятого утра, показали, что ни о каких взрывах они ничего не слышали, никого постороннего ни в самом поселке, ни на дороге не видели, а мирно спали. Тем более что еще с вечера прилично «загрузились». И указанные телефонные звонки наверняка были чьим-то дурацким розыгрышем. Кому-то спьяну почудилось либо он решил посмеяться. Есть еще такие «шутники» на лесопункте, находятся, не из местных, конечно, из приезжих, сезонников.

Ну и что после таких заявлений оставалось делать? Искать «шутника»? Да пошел он к чертовой матери! Не в этот, так в следующий раз поймают…

Турецкий знал уже со слов Грязнова и о взрывах, и о непонятной смерти прооперированного охранника в больнице. И не доверять этим сведениям у него оснований не было. И вот теперь такой, понимаешь ли, казус. Выслушав столь неожиданное и, похоже, искреннее признание подполковника, Турецкий спросил у Симагина:

— А сами-то вы, Борис Егорович, верите в настоящий момент тому, о чем говорите?

— Я понимаю подоплеку вашего вопроса, Александр Борисович. Если скажу «да», значит, лукавлю, если «нет», вообще идиотом должен выглядеть в ваших глазах. Ну как же, весь, мол, город знает и слышал, а тот, кому положено заниматься этим конкретным делом, оказывается не в курсе! И то и другое плохо, ведь так?

— Обожаю догадливых людей, — без тени улыбки ответил Турецкий. — Ну и как же мы, по-вашему, должны поступать в дальнейшем? Вопрос чисто риторический, я-то знаю, интересно, что вы подскажете.

— Еще два слова предыстории вопроса, можно?

— Да хоть три, — хмыкнул Грязнов.

А Симагин, заметив устремленные на него с откровенной насмешкой взгляды женщин, словно бы засмущался.

— Дело было так. И тут я готов расписаться, что называется, собственной кровью под каждым словом. Я сам принимал телефонные звонки и могу с полной уверенностью сказать, что говорили три разных человека, а не один какой-то шутник. Это — раз. Далее, я сам на место падения…

— «На яму», как выражаются профессионалы, — подсказал Турецкий.

— Ну да, не выезжал. Там была оперативно-следственная бригада, в которой от нашей транспортной милиции был задействован старший оперуполномоченный майор Гуляев. Я не первый день знаю Расула Акимовича и, в принципе, мог бы голову дать на отсечение, что он — честный человек и прекрасный профессионал. Но руководителем бригады был назначен нашим прокурором Семен Харченко, сотрудник прокуратуры края, старший следователь по особо важным делам. Его я лично не знаю, в делах не пересекался, и, хотя работает здесь он давно, только слышал о нем.

— Что именно, если это не секрет? — поинтересовался как бы между прочим Турецкий, но глаза его сузились, и он опустил их, чтобы не сбивать говорившего.

— Да как вам сказать? — бесхитростным тоном, пожимая плечами, продолжал Симагин. — Вы про нашего прокурора, про Романа Владимировича Зинченко, что-нибудь у себя, в Москве, слыхали?

— Вопрос на вопрос? — хмыкнул Турецкий. — Слыхал, и что? Но учтите, я первый спросил! — И он как бы шутливо ткнул указательным пальцем в подполковника.

— Я-то задал вопрос с другой целью, не для того чтобы «перевести стрелку». Просто если вы его уже знаете, мне не придется вдаваться в ненужные подробности. Семен Никитович — уменьшенная, но точная копия своего шефа. Злые языки поговаривают, что они вообще чуть ли не из одной деревни родом, а там же у нас, знаете небось, все поголовно родственники, фамилии только разные. А идет это еще едва ли не со столыпинских реформ, когда крестьян с Украины отправляли в Сибирь для освоения новых земель целыми селами. Извините, я ответил, или надо объяснить более подробно? — Симагин в свою очередь хитро сощурился.

«Не прост мужичок-то», — переглянувшись с Грязновым, подумал Турецкий. Видно, и Вячеслав решил то же самое.

— Будем считать, частично ответили, — кивнул Грязнов. — Но вернемся к вашему Гуляеву. Он что, тоже из этих? Сегодня — одно, а завтра — другое? Какой же он после этого профессионал, позвольте спросить? И кто его определил в бригаду?

— Ну, это самый простой вопрос. Направил туда его я, поскольку моего шефа на месте не было. Он с Митрофановым находился. А «заболел» уже позже, наверное, такую команду от Георгия Александровича получил. Так что ответственность кругом на мне. И соответственно все шишки тоже мои. Нет, я не жалуюсь, Вячеслав Иванович, но так уж вышло.

— Значит, охоты выехать «на яму» у вас у самого не появилось? — словно бы констатировал Грязнов.

— В этой связи сообщаю следующее, — почти официальным тоном заговорил Симагин. — Личным указанием генерала Митрофанова мне предписано постоянно находиться на месте, чтобы отсюда курировать и координировать действия бригады, так как это может потребоваться в любую минуту. Короче говоря, «сидеть» на информации для срочных докладов в Москву, другими словами, мне, как диспетчеру, выезд на место падения самолета был изначально, с первых минут, запрещен. Я же сам после первых известий из Рассвета перезвонил на мобильный телефон Лямкина и проинформировал его максимально подробно, насколько это было возможно. А получил указания уже от самого Митрофанова. Не в буквальном смысле, никто не говорил «нельзя», просто я не имел, да и теперь не имею права покидать свое рабочее место — служебный кабинет. Это не своеобразный арест, а как бы острая служебная необходимость. Надо понимать, на время отсутствия полковника Лямкина. А он, видите ли, отсутствует плотно и появится, по моим прикидкам, не скоро.

— А как же с сегодняшней встречей? — с иронией спросил Турецкий. — Отпустили, что ли, для сопровождения?

— Никто, естественно, не отпускал, но сочли резонным, если московскую следственную бригаду будут встречать представители уголовного розыска и транспортной милиции, уже задействованные в расследовании. Но с недвусмысленным указанием: никаких относящихся к делу разговоров с вами не вести, однако обо всем, что говорилось, подробно докладывать. А «разбор полетов» со мной еще впереди. Крайнев поди уже доложил по команде, что я подозрительно кружусь вокруг вас, проявляя, стало быть, ненужную активность. Значит, с минуты на минуту последует начальственный окрик, и мне будет указано место, где я обязан находиться. Может, пока без оргвыводов, а возможно, и с соответствующими выводами. У нас это скоро делается.

— Боитесь? — улыбнулся Грязнов.

— Даже если бы это было и так, — тоже улыбнулся подполковник, — в присутствии двух таких интересных женщин я бы ни за что не сознался.

— Ладно, — сказал Грязнов, — мы вас не выдадим.

И все засмеялись — даже с заметным облегчением. Точки были, во всяком случае, расставлены.

— Перейдем к делу, — Вячеслав Иванович заговорил уже серьезно. — Саня, я предлагаю выслушать Бориса Егоровича, с чего начал бы он, если бы… А затем наметим конкретный план собственных действий. Не возражаешь?

— Ты опередил меня ровно на один вопрос, — ответил Турецкий. — Добавлю только, что надо сразу распределить наши силы — это во-первых, и, во-вторых, уточнить, на кого из местных коллег мы можем полностью рассчитывать. У меня по ходу разговора возникли кое-какие соображения, но — позже. Борис Егорович, прошу. Так на чем тут ваши прокололись?

— Следственная работа с «отказниками», я имею в виду тех мужиков из Рассвета, проделана грубо. Это лишний раз указывает на то, что именно таких свидетельств и опасались те, кому была крайне невыгодна огласка истинной подоплеки происшествия. Значит, я бы начал еще раз именно с них, со свидетелей. Хотя не исключаю, что с ними придется очень трудно. Им либо хорошо заплатили за отказ от первоначальных показаний, либо так же хорошо припугнули. И то и другое в наших условиях вполне реальная вещь. Далее. Я бы немедленно, пока, думаю, еще не уничтожены следы преступления, съездил бы, как вы говорите, «на яму». Расул говорил мне, но сугубо в доверительном плане, что там лично для него сразу возникла масса совершенно необъяснимых вопросов. Однако все ответы на них взвалил, так сказать, на свои могучие плечи Семен Харченко.

— Действительно могучие? — с явным интересом переспросила Галя Романова и засмущалась некоторой двусмысленности своего интереса, поскольку все посмотрели на нее и засмеялись. — Нет, ну что вы?

И это вызвало еще больший смех.

— Галка, ты не о том думаешь, — лучась от удовольствия, воскликнул Грязнов. — Вот Володьке настучу!

— Ладно, успокоились, — поднял руку Турецкий. — Вопрос верный, я понял, о чем Галя спрашивает. Подоплека такая: мог ли этот следователь воздействовать на свидетелей? Ты об этом, Галя?

— Ну конечно, — словно обиделась она. — А вы сразу… бог весть что…

— Действительно, — серьезно ответил подполковник Романовой. — Образно говоря, типичный сибиряк, в классическом его исполнении. Рост, плечи, облик — все в его пользу.

— Кроме? — спросил Турецкий.

— Ну да, можно сказать, кроме того самого. Правда, верность хозяину всегда, во все века в России высоко ценилась, это вам должно быть хорошо известно, — многозначительно развел руками Симагин. — Кстати, я не сказал вам: там, на месте, был еще один важный свидетель, который также отказался в дальнейшем от своих показаний. Это местный участковый, некто Данин. Он первым облазил еще горевшие обломки, некоторые трупы обнаружил и, кроме того, вытащил к самой дороге еще живого тогда пассажира. Который, как вам известно, умер через три дня в больнице. Не приходя в сознание. Но у меня есть подозрения, что ему помогли. Хотя доказательств никаких. Я там не был. А расследований также никто не проводил.

— «На яму» эксперты выезжали?

— Александр Борисович, да я сам бригаду послал!

— И надо полагать, их заключение по горячим следам дает основание сделать выводы об ошибке экипажа?

— Теперь — да.

— Что с телами погибших?

— Их собирались отправлять в Москву, когда от вас пришло указание оставить на месте. Это обстоятельство вызвало, скорее, не недоумение, а определенную тревогу. Предлагалось даже сжечь тела тут, а родственникам выдать урны. Думаю, дело в том, что вы быстро прилетели. И еще позволю себе один факт. Расул сказал мне, что видел во лбу покойного министра след от смертельного огнестрельного ранения. На это ему указал участковый инспектор Данин, и он же показал на отверстия в обшивке самолета, напоминавшие такие, что оставляет пулеметная очередь. И эти факты еще больше напрягли ситуацию. Видимо, поэтому в уголовном деле они не фигурируют. Я полагаю, что с этими уликами, оставленными преступниками, возиться не стали, их попытались уничтожить. Если смогли.

— Анастасия Сергеевна, — Турецкий повернулся к Масловской, внимательно слушавшей весь разговор, но не проронившей ни слова и только курившей без перерыва тоненькие «дамские» сигареты, — я полагаю, открывается широкий простор для вашей деятельности. А чтоб вам не мешали, я прошу тебя, Слава, обеспечить помощь и охрану от всякого рода приставал, которые появятся немедленно, едва они увидят нашу Настю.

— Ничего, — гася очередную сигарету в пепельнице, услужливо предоставленную ей официантом в порядке исключения, заметила Масловская, — их разочарование будет неожиданным.

В ресторане вообще-то было запрещено курить, но перед такой обаятельной дамой, перед генеральскими мундирами устоять было нельзя, да и притока народа, как уже замечено, еще не наблюдалось.

Грязнов с Турецким бегло переглянулись, пряча улыбки: у Насти, что было им хорошо известно, настоящий мужской характер — жесткий и требовательный. И голос она имела достаточно громкий, чтобы, не вдаваясь в лишние объяснения, заставить человека делать только то, что ей в данную минуту нужно. И чтоб никакой самодеятельности. Она бы никогда, например, не стала генеральшей, но вот генералом — однозначно. И при всем этом — пленительное изящество движений, покоряющая женственность, мягкость. Те же, кто снисходительно протягивали к ней руки, обманутые кажущейся доступностью, а таких находилось немало, очень скоро убеждались в глубокой собственной неразумности.

— Значит, с этим вопросом ясно, — как бы подвел итог Турецкий. — Теперь по поводу повторных экспертиз. У вас тут, Борис Егорович, в принципе, имеются достойные кадры экспертов-криминалистов?

И сказано это было заметно напряженным тоном, на что Симагин с ходу отреагировал:

— Не раздражайтесь, Александр Борисович, в принципе — есть. Но… если уже одни результаты экспертизы, можно сказать, прилюдно похерили, то что остается делать остальным специалистам? Получается, речь теперь можно вести лишь о независимой экспертизе, какую, я думаю, будет по своей линии проводить Анастасия Сергеевна. Кстати, по поводу медицины. Всем известно, и это было фактически официально заявлено, что судебно-медицинская экспертиза была проведена. А где ее результаты? Где экспертные акты? В деле их нет, я их не видел, хотя формально руковожу бригадой. Может, их видел Митрофанов? Смуров? Прохоров, наконец? Или наши руководители краевых силовых структур? Напрашивается вывод, что ее просто не делали. Ограничились внешним осмотром трупов и на том покончили.

— Но мы можем положиться на ваших криминалистов? — спросил Грязнов. — Неужели и этих вызывать из Москвы?

— Как говорится, для чистоты эксперимента… я бы вызвал.

— Слава, — поморщился Турецкий, — с этим тоже понятно. Надо, наверное, Мануйлова вызвать и нашего Сережу.

— Да уж, за этих можно быть спокойными. Тогда, если ты не возражаешь, мы бы с Галкой съездили в этот самый Рассвет, познакомились с народом, самолет бы поглядели. Настеньку можем по дороге забросить в клинику, ну и дать там соответствующие указания, чтоб оставить и ей небольшой люфт для демонстрации твердости своего характера. Как, Настя, ты не против?

— Я работать прилетела. Остальное меня мало волнует. Пусть они волнуются. Но если что, будьте на связи, хотя я не думаю…

— Ну а уж ты, Саня, представительствуй тут изо всех сил, отвлекай от нас внимание. А в Москву по поводу экспертов я сейчас же позвоню, чтоб они уже завтра были здесь. Теперь, как быть с транспортом?

— Я бы так поступил, — сказал Турецкий. — Прямо сейчас взял бы для вас прокатную машину. Здесь контора недалеко.

— Зачем? Вы можете в этой гостинице заказать, через сервис. Подадут прямо к подъезду, — объяснил Симагин. — Уж этот вопрос у нас в гостиничном сервисе хорошо отработан. По идее, если бы вы настаивали, я мог бы отдать вам свою машину, хотя мое прямое начальство будет точно против, но, в конце концов, наплевать… Только взять придется вам ее вместе с водителем. А в нем я не уверен, может быть помехой.

— Нет, этого не нужно. Прокатная вполне устраивает. Значит, закажем какой-нибудь подержанный джип, потом завезем Настю, дадим цеу местному медперсоналу и отправимся в Рассвет, — удовлетворенно закончил Грязнов и тут же вспомнил то, о чем думал, но забыл сказать Турецкому. Он отвел его чуть в сторону и шепотом сказал: — А ту информацию о родственных связях Смурова и Митрофанова я таки проверил. Тютелька в тютельку. Их жены — родные сестры. Но ты еще больше удивишься, когда я тебе скажу, что нынешняя супруга Смурова в недавнем прошлом была женой Сальникова. Они развелись несколько лет назад. Ничего себе узелок?

— Да это уже не узелок, Славка, — задумчиво произнес Турецкий, — а целый клубок… «друзей». Ладно, за информацию спасибо, надо обдумать… А я, с вашего разрешения, Борис Егорович, еще ненадолго вас поэксплуатирую, ладно? — вернулся к прежнему разговору Турецкий. — Завезите меня к Зинченко, в прокуратуру, а я там, у него, и возьму транспорт для себя и о помещении для работы бригады договорюсь. После чего начну наносить некоторые визиты. С губернатором познакомлюсь. Но вас уже трогать не буду. Ну а уж вы сами решите, стоит ли работать в нашей бригаде или лучше пока делать вид, что вы руководите прежней. Я имею все полномочия включить вас одного, скажем, в состав нашей бригады. Это не шутка, я всерьез говорю. Но тут нам всем надо хорошо подумать по поводу вашей кандидатуры, как бы ненароком вам биографию не сломать. А ты, Слава, реши насчет того человека, про которого мы с тобой в Москве говорили. Ну и плюс наши ребята подъедут, когда там закончат. И успеют ли еще закончить раньше нас — тоже вопрос. Дополнения, возражения есть? Нет? Тогда приступаем. Борис Егорович, вы сами понимаете…

— Могли бы и не говорить, Александр Борисович, — нисколько не обиделся Симагин.

— Ну, и считайте, что я ничего не сказал. Даже и не подумал. А если ваше начальство станет домогаться, что не исключено, я думаю, вы можете им всем отвечать однозначно: никаких общих встреч не будет. На основании выданных ему высшей инстанцией полномочий Турецкий решил разговаривать с каждым отдельно и только в официальном порядке, под протокол. То есть фактически намерен самым подробным образом допросить всех имеющих, пусть и косвенное, отношение к авиакатастрофе, не обращая внимания на чины и должности. И в первую очередь тех, кто был в аэропорту в тот вечер, готовя встречу министру. Вот и пусть покрутятся, поежатся в ожидании. А мы торопиться не будем, дадим им время договориться между собой, если еще не успели. Тотальная ложь имеет один существенный недостаток, как я заметил из собственной практики. Невозможно договориться врать всем одинаково по любому вопросу, без исключения. Поэтому достаточно проявиться хотя бы малюсенькому отклонению по существу вопроса, как тут же начинает срабатывать эффект горной лавины, которая, в свою очередь, не может быть управляемой.

— И вы уже знаете, на чем их можно взять? — усомнился Симагин.

— А интуиция зачем нам Богом дана, уважаемый Борис Егорович? Или вы полагаете, что это от лукавого?

— Вот ее я не имел в виду.

— А зря… У меня сложилось впечатление, что у вас тут все как-то уж больно круто завязано, стянуто в какой-то тугой узел. Причем не естественный, а припахивающий искусственностью, фальшью, что ли. Знаете, у фокусников есть подобные загадки для зрителей. Веревка вся так закручена, запутана, в такие узлы затянута, что иному неискушенному кажется, будто ее никогда не распутать. Ну, типа того мифического Гордиева узла, который можно лишь мечом разрубить. А на самом деле надо просто отыскать почти незаметный кончик и несильно потянуть за него. И узел сам распадется. Не видали таких фокусов?

— Не приходилось. Но, во всяком случае, о чем-то подобном слышал.

— Вот и хорошо. Значит, побудете пока зрителем.

— Да я вот решил…

— Не торопитесь. Вечерком, если у вас не появится каких-нибудь неожиданных осложнений, можем встретиться. А пока предлагаю небольшую игру. Молчание в машине будет выглядеть слишком подозрительно. Поэтому я вам стану, если не возражаете, задавать вопросы относительно тех лиц, которые могли быть здесь, у вас, не заинтересованы в тщательном проведении расследования, а вы мне характеризуйте их. Но — с точностью до наоборот. Если он — жулик, говорите: честняга, каких свет не видывал. И так далее, понятно?

— А что, это может получиться забавно.

— Ага, и стукачу вашему крыть будет нечем.

5

Александр Борисович сидел напротив краевого прокурора Зинченко на обыкновенном стуле для посетителей. Сам же хозяин просторного, облицованного дорогими резными деревянными панелями, кабинета вальяжно расположился в своем широком кресле, сложив сцепленные пухлые пальцы перед собой, на груди, а если быть совсем точным, то на животе, составляющем вместе с грудью единое выпуклое целое, обтянутое синим сукном мундира. Он только встал, протягивая руку вошедшему Турецкому, даже не выйдя ради приличия из-за стола. И весь его вид точно соответствовал той краткой характеристике, которую только что дал, сидя в машине, Симагин. Турецкий прекрасно знал Зинченко, стараясь без острой служебной необходимости с ним не контактировать, и удивлялся точности наблюдений Бориса Егоровича: «Мягкий, совестливый, тонкий в обращении с подчиненными, безукоризненно честный и, наконец, компанейский человек. Можно сказать, душа в каждой компании, особенно среди тех, кто чином или должностью ниже его. С губернатором не ладит из принципиальных соображений. Словом, открытый человек».

А теперь оставалось только вместо каждого плюса поставить знак минус, и четкий портрет вельможного провинциального чиновника готов.

Интересно, о чем думал водитель Жора, у которого так и топорщились уши-локаторы, слушая такую характеристику?

Медленно и негромко, придавая каждому своему слову одному ему понятную значительность, Зинченко «знакомил» приезжего со сложившейся ситуацией в расследовании достаточно рутинного, увы, происшествия. Правда, закончилось оно трагически, а ведь не будь этого, собственно, и говорить было бы не о чем, кроме как о беспечной халатности тех служб, которые готовили самолет к дальнему рейсу, а также обслуживали его.

У Зинченко на погонах было по две генеральских звезды, а у Турецкого только по одной. И уже одно это обстоятельство позволяло краевому прокурору говорить с посетителем словно бы «через губу». Но, будучи опытным и не раз битым чинушей, исключительно в провинциальных условиях чувствующим себя богом-олимпийцем, он почему-то, тем не менее, не брал во внимание тот факт, что Турецкий — не только государственный советник третьего ранга, но еще и первый помощник генерального прокурора. А такой расклад менял диспозицию не в пользу прокурора края, каким бы необъятным в географическом смысле тот ни был. И, видимо, упускал бюрократическим своим умом еще одну деталь: над ним был еще и зам генерального прокурора по федеральному округу. А с «трехзвездным» Федюниным — это знали они оба, и Зинченко, и Турецкий, — спорить о чем-либо вообще было бесполезно. Почему ж забылось-то? Может быть, самое время напомнить?

Александру Борисовичу, в принципе, было, мягко выражаясь, наплевать на то, о чем думает в связи с авиакатастрофой краевой прокурор, он сидит в кресле, ему докладывают. А когда он слышит не то, что требуется, он, естественно, серчает. Обычная провинциальная картина. Но ведь речь началась не с общих и, кстати, весьма поверхностных положений, касавшихся расследования, а с чисто технической стороны дела. Турецкий начал не с вопроса «что вы по этому поводу думаете?», а с вежливой просьбы предоставить его бригаде в помещении краевой прокуратуры как минимум две удобные комнаты с сейфами и телефонами, а также в личное пользование руководителю бригады автотранспорт — на все время следственных действий в крае.

Вероятно, вот эта последняя часть фразы и задела ущемленное самолюбие прокурора. Он ответил, предварительно подумав, что с этими вопросами, наверное, можно будет найти взаимно приемлемое решение, а вот что касается собственно расследования, то оно фактически завершается, остаются малосущественные детали. И после этого развернул перед невольным слушателем картину собственного видения событий.

Турецкий слушал вполуха, прекрасно понимая, что ничего нового Зинченко не скажет. Однако время уходило зря. И он сделал нетерпеливое движение, чем привел прокурора в некоторое замешательство — тот конечно же не привык, чтобы его перебивали. Возникла неловкая короткая пауза, которой немедленно и воспользовался Александр Борисович:

— Значит, надо полагать, мы с вами обо всем договорились, Роман Владимирович? Я сегодня же передам генералу Грязнову и остальным сотрудникам, что они уже могут необходимые документы, в частности все без исключения материалы, которые успела собрать ваша оперативно-следственная бригада во главе с подполковником Симагиным, — так? — получить и немедленно приступить к изучению. Это хорошо, это оперативно.

Турецкий с любопытством взглянул на Зинченко, у которого на лице было написано откровенное непонимание того, о чем идет речь. Он-то излагал совершенно иное! Так о чем же речь?

— Да, и еще. Будьте добры, окажите такую любезность, дайте команду в «дежурку», чтобы там заранее приготовили ключи от комнат и от сейфов. А что касается наших с вами контактов, то я обещаю, что не буду без дела отрывать вас от решения ваших проблем. Ну а в случае необходимости я же всегда могу позвонить Федору Карловичу, — он имел в виду федерального прокурора — который полностью в курсе наших дел и забот.

Тут Турецкий крепко рассчитывал на Костю Меркулова, который обещал, что в трудную минуту Федюнин поможет бригаде, уж им ли не знать повадки Зинченко! Да и само упоминание федерального прокурора пришлось очень к месту, маленько сбило спесь с Зинченко.

— Так что, — не делая передышки, продолжил Турецкий, — я больше не буду мешать вам, Роман Владимирович, благодарю вас, вы и без того уделили мне достаточно внимания. А теперь по поводу машины. Чем я могу воспользоваться? Водитель мне не нужен, я сам давно за рулем, больше двух десятков лет. Права всегда ношу с собой. И тогда прямо от вас я отправлюсь к Прохорову. Да, извините, надо же ему позвонить, просто из вежливости, а потом, я не знаю, как проехать к его резиденции. Я могу воспользоваться вашим телефоном?

— Да, конечно, — не понимая, видно, почему он поддается такому нахальству, ответил прокурор. И вдруг его словно осенило: — Могу даже облегчить вашу задачу, нате вам прямую линию.

И Зинченко нажал одну из клавиш на селекторе. Послышались гудки, и Турецкий сообразил, что хитрый прокурор, словно бы нечаянно, включил громкую связь. Взять теперь телефонную трубку и вести разговор с губернатором без постороннего слушателя, было бы не очень ловко. Ну ничего, сам напросился…

— Слушаю, Рома, чего тебе? — раздался густой бас Прохорова, увидевшего, кто ему звонит.

— Это вас, Василий Игнатьевич, беспокоит помощник генерального прокурора Турецкий Александр Борисович. Звоню вам из кабинета Зинченко, чтобы выяснить, когда сегодня вам удобно будет назначить мне, так сказать, аудиенцию? Меня специально об этом предупредили, еще в аэропорту.

— Сегодня? — недовольно засопел губернатор. — А что так спешно? Горит, что ли? Или у вас других дел нет?

Александр Борисович уловил мелькнувшую ухмылку на мясистом лице прокурора.

— Именно. Надо не столько обсудить, сколько договориться о времени, когда нам с вами будет удобно провести допрос.

— Допрос?! — Губернатор подумал, что ослышался.

— Вы правильно расслышали, — спокойно ответил Турецкий, глядя на прокурора, глаза которого сузились и застыли в ожидании, как у хищника, узревшего желанную добычу, и добавил со смешком: — Только, ради бога, не пугайтесь. Это необходимая формальность, которой подвергнутся все встречавшие покойного министра в «Надеждино». Включая Митрофанова, Смурова, Горбенко и прочих. Просто у нас в терминологии есть не очень приятные выражения, а на самом деле — это обыкновенная, рутинная процедура. Да вот, я смотрю, и Роман Владимирович готов подтвердить. Роман Владимирович, не желаете сказать пару слов?

— Да, собственно… Да, процедура… В принципе, она вполне формальная, если иметь в виду…

— Но необходимая, — быстро закончил за Зинченко Турецкий. — Я считаю абсолютно неправильным начинать важнейшее расследование в этом городе, не встретившись и не переговорив предварительно с главой губернии. Я уж не говорю об обычной профессиональной этике. Вряд ли кто-нибудь поймет нас с вами и в Москве, я имею в виду Администрацию президента. Да ко всему прочему, это наша обычная практика, ничего экстраординарного тут нет, уверяю вас. Ну так как у вас со временем? Дело в том, что уже начиная с завтрашнего дня я буду чрезмерно занят и вряд ли смогу с ходу выбрать назначенное вами время. А сегодня вроде уже рабочий день кончается, и мне кажется, мы вполне могли бы уединиться, чтобы никто вам не мешал, на часок, максимум. Кстати, я здесь, в вашем краю, не впервые, но где находится резиденция, куда и получил уже от вашего имени приглашение, не знаю. Но, может быть, Роман Владимирович мне объяснит, как доехать? С ним мы уже договорились о транспорте и помещении для работы.

— Ну, раз вы уже все там обговорили, можно и увидеться. А с москвичами вы не хотите сперва?

— Я предпочитаю начинать с головы, Василий Игнатьевич.

— Ну, с головы так с головы, — уже добродушно заключил Прохоров. — Если не нарушаю ваших планов, подъезжайте часикам к шести. Роман объяснит куда. Рома, слышишь?

— Слышу, Василий Игнатьевич. Объясню.

Губернатор отключился, а Зинченко вопросительно уставился на Турецкого. Не знал, с чего начать? Эти его безмолвные пантомимы уже начинали надоедать.

— О машине, — напомнил Турецкий, поднимаясь и глядя на часы.

Прокурор неохотно снова нажал на селектор, видимо, секретарше. Подождал, пока она наконец включилась.

— Марина, позвони в гараж, пусть выделят помощнику генерального прокурора — вспомнил наконец! — мою «Волгу», ту, что стоит в резерве. Сопровождающий не нужен.

— Шофер — тоже, — подсказал Турецкий, и Зинченко послушно повторил:

— Шофер — тоже…

Резиденция была что надо. Трехэтажный коттедж в стиле «новой русской» архитектуры, то есть облицованный красной заморской керамической плиткой, с прибалтийской черепицей на изломанных скатах крыши, с мавританскими окнами и угловыми башенками, зачем-то украшенными рыцарской символикой, стоял на обширной поляне посреди настоящей тайги. Высокие кедры окружали этот сравнительно небольшой замок со всех сторон. Несколько в отдалении, среди зелени, прятались еще какие-то краснокирпичные, а также побеленные строения — хозяйственные службы. И вся территория резиденции была окружена двухметровой оградой из бетонных плит, какими огораживают секретные военные объекты. Железные, крашенные зеленью ворота растворились сами, наверное, с пульта охраны последовала команда, когда Турецкий, выйдя из машины, нажал кнопку звонка. Его даже не спросили, кто он и зачем приехал. Значит, уже ждали.

Произнеся это про себя во множественном числе, Александр Борисович даже и не предполагал, насколько оказался прав. Его действительно ждал не один губернатор, а целой компанией — Прохоров, Смуров и Митрофанов. Такая вот, понимаешь ли, троица, которая, возможно посовещавшись, решила, что троим легче будет «отбрехиваться», а при нужде и поставить Турецкого на место, если он станет угрожать, будто может им — это им-то! — учинять какие-то допросы. Нет, этот деятель из прокуратуры явно зарвался, какими бы полномочиями он ни обладал. Именно эта злорадная самоуверенность и была написана на их лицах, когда Турецкий вошел в сопровождении здоровенного охранника в большой холл на первом этаже.

Непонятно, чем это можно объяснить, но Александр Борисович, еще только подъезжая к резиденции, был почему-то уверен, что нечто подобное и должно случиться. Уж слишком легко губернатор согласился на встречу. Попутно и выплыла в памяти характеристика Симагина.

Прохоров «мягок, вежлив, обходителен, по-своему прямолинеен — что на уме, то и на языке, абсолютно лишен честолюбия и снобизма, обожает своих избирателей не только в год выборов, а каждодневно, постоянно заботясь о нуждах населения, прост в общении с сильными мира сего, не любит загадывать наперед…». Ну и прочее в том же духе. Словом, прекрасный портрет настоящего, земляного, что называется, от сохи самодура, возможно, сильного своими коммерческими связями, важными партнерами и их серьезной финансовой поддержкой. При этом не лишен, однако, определенных дипломатических навыков и владеет конъюнктурой. Иначе не нравился бы кое-кому в кремлевской команде. Но, кажется, с последним проектом, который летел защищать и отстаивать сюда министр Сальников, у Прохорова вышла промашка. Либо собственные амбиции взяли верх. Амбиции, клановые интересы, региональный патриотизм. Но гибель министра вряд ли соответствовала его приоритетам. Хотя, с другой стороны, не принимая никакого личного участия в устранении неугодного чиновника, Прохоров вполне мог дать свою отмашку: делайте, мол, что хотите, знать ничего не желаю, но препятствие на пути моей собственной экономической политики устраните. А уж как вы это станете делать, меня не касается. И тогда такая позиция, в общем-то, полностью соответствует нарисованному Симагиным портрету главы края. Нет, скорее, хозяина края. Его же, кажется, медведем зовут, и не за принадлежность к известной партии, а за конкретные свойства характера.

А кстати, если стать на точку зрения Меркулова, то Прохоров далеко не один здесь такой. И другие губернаторы, чьи «владения» граничат с «великим южным соседом», полностью разделяют его позицию. Возможно, они даже собирались устроить министру генеральное сражение, если не просто показательную порку, да вмешались куда более радикальные силы. И хорошо срежиссированной драки не получилось, поскольку даже гибель министра, судя по анализам в прессе, не изменила твердой позиции первого лица государства. Президент, конечно, терпелив, но не настолько же! Всякой деликатности есть предел, особенно когда вопрос сопряжен не с чьими-то частными, а уже с государственными заботами. Что-то некоторые товарищи, в одночасье переиначившие себя в господ, стали забывать об этом…

Значит, что же, зря тут человека загубили? И раскаянья на лицах не заметно. Ну-ну, как говорится…

Нет, другое было написано на лицах. Удовлетворение! «Что, пришел-таки на поклон? Хоть и с дурацкими угрозами, отмахнуться от которых ничего не стоит, но явился?..» Жаль, слишком откровенно демонстрируется «удовлетворение», придется, наверное, малость кровушки их попить. Поди, и к ужину пригласят, вот аппетит-то им и попортить…

Но пауза стала заметно затягиваться, «троица», видимо, ждала, что скажет Турецкий, а он молчал, ибо, войдя, всем сразу кивнул и сказал вежливое «здравствуйте». Очередь была за ними. Кто начнет? По идее, должен был губернатор, ведь к нему же приехал гость. Но Прохоров молча, чуть исподлобья, словно оправдывая свою кличку, рассматривал Турецкого. Смуров тут был вообще «пришей кобыле хвост». Оставался Митрофанов — ведомства-то близкие, тем более что и Грязнов тоже прибыл, это было им известно. Тот уж совсем из той же «конторы».

Генерал легко поднялся из кресла, шагнул к Турецкому и протянул ему руку — попросту, почти с приятельской фамильярностью, будто «своего» вдали от любимой родины встретил.

Александр Борисович взял его ладонь и взглянул вопросительно — до сих пор они лично знакомы не были. Но прежде чем генерал успел открыть рот, Александр Борисович сказал:

— Можете не представляться, Георгий Александрович, я о вас слышал. — И все еще держа его руку, продолжил: — Ну, судя по возрасту, тот молодой джентльмен, — он кивнул на Смурова, — первый зам погибшего Виталия Анатольевича Сальникова. А вы, — он широко и приветливо, так как здорово научился изображать крайнее удовольствие, — и есть знаменитый губернатор, которого, я слышал, уважают и побаиваются в Москве? Так, Василий Игнатьевич? Георгий Александрович, я не ошибся? — И Турецкий отпустил, наконец, ладонь Митрофанова.

Генерал обернулся к Прохорову, поставленный в тупик совершенно дурацким вопросом Турецкого. И надо ли вообще отвечать ему? Озадаченно молчал и Смуров, еще не решивший, что говорить самому, — его единственного не назвал по имени-отчеству этот наглец из Генпрокуратуры, даже покойника упомянул полностью, а его — нет!

Снова образовалась совершенно непредвиденная пауза, и явно не в пользу хозяев. Наконец, Прохорову надоела эта игра в слова, он громоздко поднялся из кресла, хотел было протянуть руку через стол, вокруг которого они сидели, это чтобы новый гость сам пошел навстречу. Но Турецкий замер в ожидании с ухмылкой на губах, и губернатору пришлось обойти стол и приблизиться к Александру Борисовичу самому. Ладонь у него была, как у потомственного крестьянина, широкой, твердой и словно бесчувственной.

Похожая, между прочим, как ни странно, была и у Зинченко, хотя тот всю жизнь занимался «интеллектуальным трудом». Но крестьянские корни — они давали о себе знать.

«Может, они и не такие уж плохие мужики… — неожиданно подумал Турецкий. — Может, это родословная в них верх берет? Сибирь-то всегда вольная была, крепостничества не знала и не признавала. А мужик, он, как нынче говорят, уже по определению должен за свое кровное радеть, зарабатывать, копить и защищать… У него испокон веку в приоритетах собственный интерес, а уж после, если останутся излишки, тогда и царю-батюшке пожертвовать — „так уж и быть, на тебе, на Рассею!“. Вот и они из той же породы, за что ж их давить? Уж столько давили, что и хозяев-то подлинных не осталось. Зато какие есть, в удельных князей превращаются. А этак недалеко и до нового Ивана Даниловича, до Калиты осталось… Снова, что ли, собирать вокруг Москвы непокорных? Смешно, а ведь тенденции к тому…»

— Сидим вот, — непонятно зачем сказал губернатор. — Все про беду, да про беду нашу… Присоединяйтесь. Скоро ужин. Не возражаете?

— Я б с удовольствием, — пошутил Турецкий, — но пока еще не заработал себе на приличное пропитание. Тем не менее благодарю за приглашение. Готов в следующий раз составить компанию. Так где мы можем с вами уединиться на недолгое время, Василий Игнатьевич? Я уверен, что господа на нас не обидятся.

— А что, разве здесь нельзя? — деланно удивился Прохоров.

— К сожалению. Я был бы не против, если бы над моей головой не висели жесткие процессуальные требования. Да вам и Георгий Александрович подтвердит, что в протоколе нашего разговора, беседы, допроса — название дела не меняет — должно быть обязательно указано, где, когда, при каких условиях, с какого по какое время были заданы свидетелю вопросы, а также получены и зафиксированы ответы на них. Причем без посторонних.

— А разве вы собираетесь привлечь меня к расследованию в качестве свидетеля? — почти фыркнул от такой нелепости губернатор.

— Ну а как же? — Турецкий наивным взглядом уставился на него. — Я должен вас подробно расспросить о том, кто встречал министра вместе с вами, какова была реакция, прочее. От ваших свидетельств, так же как, впрочем, и от свидетельских показаний господ Митрофанова и Смурова, будет зависеть очень многое. И не только от ваших показаний, господа. Уж вам-то должно быть об этом известно, это азы, извините, следственной практики. Кроме того, мне необходимо узнать ваше личное мнение по ряду вопросов, которые я намерен вам задать. Заранее приношу извинения, если некоторые из них могут показаться вам некорректными, так сказать. Но не забывайте, что у вас всегда остается право не отвечать на те или иные вопросы, если вы не знаете либо не хотите задевать ту или другую проблему. Тем не менее, и это тоже закон, я должен буду все сказанное вами самым тщательным образом записать в протоколе, а вы потом прочтете, внесете свои коррективы и — число и подпись. Не мной придумано. Георгий Александрович, — с легкой, приятельской укоризной заметил Турецкий, — уж вы-то могли это запросто объяснить своим товарищам.

Ответом было напряженное молчание. Похоже, у них рушилось строение, возведенное из собственных аргументов. Причем разваливалось от элементарного щелчка, даже и не толчка.

— Я, честно говоря, сейчас обрадовался в какой-то степени. Очень удачно получилось, господа, что вы собрались вместе. И я готов с вами сегодня же, чтобы покончить с этими необходимыми формальностями, поскольку народу в порту, как мне известно, было много, и с каждым придется говорить…

— С каждым? — не поверил Прохоров. — Да как же вы это сделаете, если многие давно разъехались по своим губерниям? Догонять, что ли? Какая нелепость!

— Полностью согласен с вами, Василий Игнатьевич, что иногда подобная работа действительно выглядит вроде бы нелепо, но, уверяю вас, она, как правило, приводит к положительному результату. Это тот случай, когда из многих как бы минусов в конечном счете получается большой и увесистый плюс. К тому же это не мой каприз. Мне, как руководителю следственно-оперативной комплексной бригады, дано указание включать в ее состав по своему усмотрению любых необходимых мне сотрудников государственных спецслужб, даже вопреки их желанию. Георгий Александрович знает о таком порядке. Производить опросы, допросы, следственные действия со всеми, кто может пролить свет на истинную подоплеку события. И все это имеет своей конечной целью найти четкий ответ всего на один, кажущийся совсем простым вопрос: в чем причина катастрофы, приведшей к гибели людей.

— Сказано много, — с пренебрежительной интонацией сказал Прохоров, — но у меня появилось ощущение, что ваше следствие, Александр Борисович, вместо дела намерено заниматься демагогией, отвлекающей от серьезной работы многих ответственных людей.

— Вы готовы сослаться на конкретные примеры? — продолжая доброжелательно улыбаться, возразил Турецкий. — Или это ваше заявление — тоже из области, хм, только что затронутой вами? Хотелось бы поконкретнее. Группа только что, — он посмотрел на часы, — час с небольшим назад приступила к следственным мероприятиям. И ваши советы нам могут в дальнейшем чрезвычайно пригодиться. Слушаю вас.

— Какого дьявола надо громоздить бесконечные вопросы и будоражить общество, когда следствие практически все уже раскрыло и готово объявить о своем решении? Зачем поднимать новую волну, когда проблема выеденного яйца не стоит?! — Губернаторский бас креп от прорвавшегося, наконец, возмущения.

— Не понял, смерть семерых человек не стоит яйца? — удивился Турецкий.

— Да что вы дурочку-то валяете! — Прохоров в самом деле не играл гнев, а был разгневан. — Я достаточно ясно выразился, и вы, будьте так уж добры, не передергивайте!

— Ваш гнев, Василий Игнатьевич, выглядит праведным, и мне придется объясниться. Я вижу, вы не понимаете смысла случившегося.

— Вот это — новость! — воскликнул губернатор. — Всем ясно, а ему, вишь ты, нет!

Александр Борисович терпеть не мог, когда о нем говорили в третьем лице. Он внимательно оглядел присутствующих: на лицах москвичей был написан откровенный интерес, как Турецкий выйдет из положения, в которое загнал себя сам. Когда губернатор «во гневе», было известно тут всем, с ним лучше не пререкаться, а кивнуть в знак согласия и делать по-своему. А этот полез в спор. Что ж, сам виноват.

— Сообщаю совершенно официально: расследование по уголовному делу о катастрофе авиатранспортного средства и гибели людей, судя по отчетам, представленным в Генеральную прокуратуру следственной бригадой белоярской прокуратуры и УВД, в том числе отделом милиции на воздушном транспорте… Да, Георгий Александрович, это так, с заключением вас познакомят в Москве. Так вот, оно проведено не просто плохо, а отвратительно плохо. К сожалению, у нас в юриспруденции еще не ввели подобных оценок. Я не собираюсь в настоящий момент объяснять вам, почему это выглядит именно так. Не призываю и верить мне на слово. Нами будут собраны доказательства, которые, я теперь уже вижу, и поставят все на свои места. Кстати, я еще не знакомился детально с итогами экспертизы аварийной комиссии, но не исключаю, что оно может быть также дезавуировано. Почему? Извините, на сегодня это тайна следствия.

— Ну, пусть вам не нравятся результаты расследования местной бригады, — «вклинился» Митрофанов. — Скрепя сердце, что называется, готов принять ваши доказательства от противного. Но ведь аварийную комиссию, как вам, возможно, известно, возглавляет известнейший специалист, доктор наук Леонидов! Она не местная, а московская! И в комиссии вовсе не мальчики, а профессионалы, крупнейшие знатоки своего дела! Вам и на это наплевать, если ваши собственные соображения не сходятся с их выводами? Слушайте, а вам не кажется, что вы слишком много на себя берете? Вас ведь не затем сюда послали, чтобы вы лезли во все дыры и мешали людям выполнять ответственное задание. Может, вам следует подумать, прежде чем делать подобные заявления?

— Видите ли, дорогой Георгий Александрович, — нарочито усталым голосом классного учителя сказал Турецкий, — разговор о результатах деятельности комиссии вести пока еще рано. Я сказал: не исключаю, но только в том случае, если они попытаются доказать недоказуемое, вот в чем дело. И такие варианты вполне возможны, могу привести немало примеров из собственной практики. Но это не говорит о том, что я уже заранее напрочь отвергаю любые результаты, несходные с моей точкой зрения. Вот вы меня обвиняете в передергивании фактов, а между тем как прикажете понимать ваше высказывание? Уверяю вас, к самому Станиславу Степановичу я отношусь с должным уважением, можете так ему и передать, как и к членам его комиссии. И в их работу ни я, ни мои коллеги не собираются вмешиваться ни в коем случае. Более того, даже о подсказках речи идти не может. Вот так обстоят дела, уважаемые. Но перед отлетом сюда мне довелось беседовать с начальником Службы безопасности полетов гражданской авиации Валерием Леонидовичем Найденовым. Мы не первый год знаем друг друга, до последнего времени аварийные комиссии обычно он возглавлял сам, и мы с ним работали, как говорится, нюх в нюх, понимаете? Так вот, на все мои предварительные, разумеется, вопросы, касавшиеся первых результатов расследования этой катастрофы, он мне ответил одной фразой: «Александр Борисович, вам оттуда будет виднее, чем мне отсюда, посмотрите сами и, если что, позвоните — от добрых советов мы не отказываемся». Значит, он может так говорить, а вы категорически исключаете любые ошибки только по той причине, что в комиссии работают не мальчики? Я правильно вас понял? Очень странная позиция… Но еще более странным показалось мне то обстоятельство, что акт экспертизы в окончательном его виде еще не существует, однако все, с кем мне сегодня приходилось разговаривать, а также многие ответственные товарищи в Москве фактически в один голос утверждали, что причиной гибели явилась ошибка экипажа, и это уже полностью доказано именно государственной аварийной комиссией, которая опиралась в своем заключении также и на результаты расследования, проведенного белоярской прокуратурой и УВД. Ничего себе? Ну и как прикажете это понимать? Может быть, как определенную тенденцию? Кто заинтересован в этой лжи, господа?

В данном случае Турецкий не лукавил, такой телефонный разговор у него с Найденовым состоялся, он дозвонился-таки до высокого начальника, но Александр Борисович смягчил ответ Валерия Леонидовича. Тот к сказанному добавил, и не без горечи: «Что вы хотите? Укажите мне такую систему, в которой не берут взяток из принципиальных соображений?..»

Много чего он еще добавил, но никого обвинять во взяточничестве Турецкий и не собирался, не в этом дело, а в общей, поголовной коррупции, захлестнувшей и государственные, и частные структуры. И деньги выступают теперь в роли обыкновенного горючего, благодаря которому любой водитель может повернуть свой автомобиль в нужную ему сторону. И эта ставшая обычной практика уже ни у кого не вызывает громкого протеста: ведь ехать-то все равно надо. А куда — это уже пустой вопрос…

Но упоминание фамилии Найденова, а также сама постановка вопроса по поводу лжи напрягли Митрофанова, и его минутная растерянность передалась остальным. Прохоров не знал, как реагировать: получалось ведь, что весь его темпераментный и благородный гнев по причине глупого, ненужного спора, затеянного генералом, обернулся пшиком. Не струхнул следователь. Ничто его, заразу, не берет! И еще этот Смуров, которому сейчас больше других следует жестко отстаивать свою позицию, молчит, будто воды в рот набрал. А может, испугался? Ну, соратнички, мать вашу!

На лице губернатора мелькнуло разочарование, и это немедленно засек Турецкий. Такие моменты упускать нельзя. И Александр Борисович вполне миролюбивым тоном заявил:

— Ну что, господа, не будем больше терять времени на абсолютно никому не нужные споры? Я вижу, что Василий Игнатьевич тоже об этом подумал. Тогда давайте отложим взаимные препирательства на потом, а теперь займемся необходимым делом. Да и ужин ваш оттягивать я не хочу. Думаю, что мы сегодня решим ряд вопросов с вами, Василий Игнатьевич, ну а с господами Смуровым и Митрофановым я готов встретиться завтра в удобное для них время. Я буду в прокуратуре, у Зинченко, вы знаете, где это, господа. Куда мы пройдем?

Момент был угадан точно. Затевать новый крик губернатор не мог, потому что это выглядело бы уже смешно, позору потом не оберешься. Да и следователь не отстанет, сейчас для него это — дело престижа. «И черт с ним!» — едва ли не вслух высказался Прохоров, сам себе махнул рукой и отправился, грузно переваливаясь с ноги на ногу, вглубь холла, где находился его рабочий кабинет. Смуров и Митрофанов, переглянувшись, уставились им вслед.

— А ведь один — ноль в его пользу, блин! — негромко бросил Смуров, когда ушедшие почти скрылись за дверью.

— Настоящая игра только началась, — ответил генерал. — Спокойно, свояк, береги нервы, они тебе еще понадобятся, если он докопается. Но не думаю, хотя чую, что пора их притормаживать. Надо будет с ребятками посоветоваться.

— Смотри, не упусти время.

— Да что ты привязался со своим временем?! — почти рявкнул Митрофанов, но, оглянувшись, притих.

Ибо как раз в этот момент из двери кабинета вышел Турецкий и быстро направился к ним. Подошел, улыбнулся и поднял лежавшую на полу, возле ножки кресла, в которое ему никто так и не предложил сесть, свою небольшую черную сумочку. Закинул ремешок на плечо и опять радостно улыбнулся:

— Бланки протокола забыл. — Он ладонью похлопал по черной коже и добавил: — Вы не волнуйтесь, я надолго губернатора не задержу, чистая формальность, сами знаете.

И ушел. А они замерли, глядя в глаза друг другу.

— Ты про что говорил? — тихо спросил Митрофанов.

— Я не думаю, чтобы он писал, — ответил Смуров, — но ты постарайся проверить. Они в одноместных поселились, слышал?

— Знаю, это они нарочно, демократы хреновы… У меня не соскочат, — уверенно ответил генерал.

Глава третья Трус в карты не играет

1

Рабочий день на лесопункте был в самом разгаре, народ занят на производстве, и отрывать нужных свидетелей от дела Грязнов не хотел. Вот закончат, явятся домой, тогда и можно будет подойти, поговорить по душам. И без посторонних свидетелей.

Но без посторонних, скоро понял Вячеслав Иванович, никак не получится. За прошедшую почти неделю слухи о падении самолета в районе полигона, о взрывах и о ночных полетах неизвестного «МиГа» превратились в факт, о котором уже знало практически все взрослое население Рассвета. Сюда не раз заезжала по пути из города московская аварийная комиссия, прежде чем ехать дальше, к месту падения, здесь неоднократно бывали менты и следователи из Белоярска, по ночам приезжали еще какие-то люди в камуфляже, и от всей этой бестолковой толкотни привычные к размеренной жизни и работе жители поселка уже устали.

Нет, оно, конечно, понятно, что там люди погибли, самолет сгорел, но это — ваша работа? Вот вы ею и занимайтесь, чего других от дела отрывать?

Подобного мнения придерживался и участковый инспектор Данин. Уж он-то, кажется, честно и профессионально сделал свое дело, а чем кончилось? Эх, лучше не вспоминать…

С таким настроением встретил он и милицейского генерала, прибывшего в Рассвет, причем вел далеко не новый японский джип «мицубиси» неприметного серого цвета он сам. А черноволосая, смугловатая спутница его, с капитанскими погонами на милицейской форме, ладно подогнанной по ее завидной фигуре, сразу показалась Брониславу Ивановичу ну просто верхом совершенства, можно сказать, неземной красавицей, сошедшей с цветной картинки — иллюстрации из яркой брошюры про курсы повышения квалификации работников милиции при Омской высшей школе МВД, куда мечтал поступить старший лейтенант Данин.

Вячеслав Иванович из рассказа Симагина уже знал, что местный участковый полностью в курсе события, ибо появился «на яме» первым. Не считая неизвестных пока пассажиров двух военных джипов. Об этом подполковнику говорил его оперативник Расул Гуляев. Однако, как стало известно позже, следователь Харченко, записав самым подробным образом показания Данина, к делу их не приобщил, будто их вовсе и не было. Причину сокрытия еще предстоит выяснить, но не это сейчас главное. Основной же задачей было собрать максимально полно показания всех свидетелей заново, убедить их в том, что это чрезвычайно важно, и одновременно постараться выяснить, по какой причине все они, дав показания при первом расследовании, затем категорически отказались от своих слов, аргументируя тем, что им «показалось так», а на самом деле, наверное, все выглядело иначе. И даже гроза в ту ночь была взаправдашняя. Так что их заставило? Или, возможно, кто? И надо их также убедить в том, что им не может ничего грозить за правду, что сделать гораздо сложнее. А путь здесь только один: поймать тех, кто им угрожал. Знают ведь наверняка, но вот скажут ли? И первый из них — старлей Броня Данин, с него начнется…

Галя видела по глазам молодого участкового, что произвела на него неотразимое впечатление, гораздо большее, чем даже генерал, лично приехавший сюда, к нему, из далекой Москвы. Прав был Вячеслав Иванович, когда в гостинице, перед отъездом, велел Романовой надеть форму. Она возражала, хотела быть незаметной, так для дела полезней. Но Грязнов довольно веско ей возразил, заявив, что это в городе она может ходить в чем угодно, а в таежном поселке люди должны увидеть в ней власть. Причем очень симпатичную, добавил он со своей нахальной усмешкой, от которой Галя всегда смущалась и безудержно краснела. А Вячеслав Иванович радовался и хохотал. Как и в этот раз.

Но теперь она поняла, что генерал был прав. Старший лейтенант Данин поначалу вообще не хотел ничего рассказывать, что было видно по тому, как он морщился, «мекал» чего-то, ссылался на забывчивость — одним словом, явно увиливал от прямых ответов на вопросы. Вячеславу Ивановичу быстро надоело его «раскачивать», и он передал бразды в руки Романовой, а сам сказал, что сходит в управление лесопункта — из окна уже было видно, что народ туда подходит.

Оставшись с Даниным наедине, Галя сделала решительный шаг. Она же видела, как скованно себя чувствовал Бронислав, избегая даже и смотреть на нее в присутствии генерала. Но теперь они были одни, и вполне можно было слегка надавить на его самолюбие.

Самым задушевным тоном, на какой она только была способна, Галя сказала:

— Бронечка, тебя ведь наверняка так здесь зовут? Красивое у тебя имя.

Пришел черед краснеть Данину, и Романова поняла, что попала в цель.

— Давай мы с тобой так договоримся. Ты мне все подробно расскажешь, я запротоколирую и обещаю тебе, даю честное слово, что все твои сведения останутся в тайне до тех пор, пока мы не возьмем всех, кто вам тут угрожал. Я права? Так ведь было? А ты можешь не бояться.

— Да я и не боюсь, с чего вы взяли? — обиженно насупился Данин. — Ну, угрожали, и что? Мир перевернулся? Нет. Я даже и не знаю, кто были те мужики в камуфляже. Точно не из наших. В другом дело: никому, как у нас тут поняли, наши свидетельские показания не нужны. Там, в городе, давно сложилась своя собственная версия, и ломать ее нам никто не позволит. Уверен, что и с вами произойдет то же самое. А бояться тут, чего ж? Трус, говорят, в карты не играет. Только и от такой храбрости никакого толка.

— Извини, ты меня не совсем правильно понял или я неточно выразилась. О боязни я сказала в другом смысле. В плане того, что мы тебя не подставим как реального свидетеля и вообще ты нигде не будешь фигурировать до того момента, пока уголовное дело не передадим в суд. И те, кто скрывали ваши показания, ответят за это. Но сейчас нам нужны факты, которые помогли бы докопаться до правды. Ведь смотри, к чему сейчас все сводится. Пилоты ошиблись при заходе на посадку. Из-за этого разбился самолет и погибли люди. Виновных нет в живых, дело само собой прекращается. Мы ж с тобой — профессионалы, понимаем, что происходит! Это же чистейший подлог! Уголовное преступление, за которое надо головы снимать!

— Ну конечно все у них — сплошное вранье! — воскликнул разгоряченный Данин.

— Вот ты и умница, Бронечка! Именно это я и хотела от тебя узнать!

О, как покраснел старший лейтенант! Услышать такие слова от замечательной, очаровательной девушки — это иной раз почище очередного звания!..

Много чего рассказал ей Бронислав Иванович Данин, участковый инспектор поселка Рассвет. И про горевшие еще обломки самолета, валявшиеся так, будто их разбросало не от удара самолета о землю, а последовавшими затем взрывами, их в поселке слышали. И про обнаруженные трупы. И про пистолет возле одного из пассажиров, во лбу которого была дырка от огнестрельного ранения. И про еще дышавшего человека, которого он оттащил к дороге, где ему сделали укол врачи, прибывшие со «скорой». И про пулевые отверстия в фюзеляже самолета. Данин сам обратил на них внимание следователя. Может, одна из них и убила того пассажира? А может, сделали свое грязное дело те, которые сразу после взрывов, еще той ночью, промчались туда на армейских джипах, видели их.

Почему он предполагает, что это убийство могло быть делом их рук? Да потому что он видел их, успел «пообщаться» и примерно представляет себе, что это за люди. Нет, кто они конкретно, этого Данин не знал, но они посреди ночи прибыли в поселок большой группой, человек, наверное, пятнадцать, не меньше, и одновременно обошли только те дома, и подняли с постелей тех свидетелей, с которыми накануне поработало следствие и сняло показания.

Попутно Бронислав подробно перечислил фамилии и внешние приметы тех участников оперативно-следственной группы, которых встретил возле места катастрофы. Двое сами назвались, это были старший следователь Харченко и майор Гуляев. Еще приехали эксперты, которые с помощью троих оперативников, не назвавших своих фамилий, возились с обломками, переворачивали, чего-то искали, обнаружили еще четыре трупа — совсем обгоревших, смотреть было страшно. Всего их оказалось шестеро, ну и еще один живой, которому врачи сразу стали делать уколы, капельницу воткнули в руку, и «скорая» увезла его в город.

Ну а вот уже потом, спустя сутки, и примчались те самые, которые уже не представлялись, а действовали нагло, как бандиты. О чем они «беседовали» с Лаптевым, Аникиным и Самохваленко, Бронислав, конечно, догадывался, хотя мужики молчали и на все расспросы участкового только отмахивались — мрачно и оскорбительно, посылая его, Броньку, так далеко, как это умеют делать оскорбленные и нетрезвые сибиряки.

Что же касается его самого, то к нему явились трое. Один был явно командир, в чине наверняка не ниже полковника, хотя все были без знаков различия — в обычном серо-голубом камуфляже, какой ОМОН носит, и с опущенными на лица шапочками-масками. Это понятно — чтоб не узнали. Но все равно по тому, как уважительно двое обращались к третьему, Данин сообразил, что имеет, в лице этого третьего, дело с неизвестным ему начальством. Да «гости» и не скрывали, что чувствуют здесь себя властью, спорить с которой себе дороже. Впрочем, и разговора, как такового, не состоялось.

Старший предъявил Брониславу пачку листов протокола допроса свидетеля, и Данин узнал собственные показания, которые он давал следователю Харченко прямо там, на месте трагедии. Но как они оказались у этого омоновца? А тот отложил листы в сторону и заявил, что все написанное и подписанное Брониславом является чистой воды липой и обманом. Нигде он, участковый, не был, ничего не видел и не слышал. И не мог этого сделать физически, по состоянию здоровья. А то, про что он написал следователю, ему почудилось, привиделось в болезненном его сне, потому что гроза в ту ночь была страшенная, от которой запросто мог сгореть весь поселок. И теперь он, понимая, что невольно, в связи со своим болезненным состоянием, ввел следствие в заблуждение, отзывает свои показания, о чем и сообщает в прокуратуру в письменном виде. А свое признание он прямо сейчас, тут же, за столом в своей комнате и напишет собственноручно. А также подпишется полностью и число поставит.

Был возможен и другой вариант, как бы размышлял вслух старший. Участковый не пишет ничего, но после этого действительно долго и тяжело болеет. По какой причине? Да залез сдуру на дерево, чтобы посмотреть, где это там, южнее поселка, горит? Ну и сорвался, ударился, покалечился, потому и не мог никуда ехать. Устраивает? Показать дерево, с которого упал?

Итак, любой вариант на выбор. Решение принимается немедленно, уже глубокая ночь, люди устали, спать хотят.

Данин понял, с кем имеет дело. Наверняка эти омоновцы, если они не бандиты, переодевшиеся в милицейский камуфляж, в свое время прошли Чечню, а после нее ничего уже и никого не боятся, превратившись в крутых отморозков, в «оборотней», о которых так много пишут газеты. И служат они тому, кому требуется скрыть следы, видимо, своего преступления, из-за которого погибли люди, если улики там были обнаружены. Значит, и возражать бессмысленно.

Не мог так, сразу, сдать свои позиции Бронислав, хотя понимал, что любое сопротивление бессмысленно, но какой-то черт словно тянул его за язык. И он спросил у старшего, высокого и широкоплечего мужика с характерным для кавказского человека горбатым носом, но говорившего без какого-либо акцента будто осипшим, низким голосом:

— А что, все остальные свидетели у нас в поселке тоже попадали с деревьев?

Омоновцы переглянулись и с веселым смехом возразили, что до падений дело не дошло. Да, к счастью, и грандиозного пожара не случилось, от которого запросто мог выгореть весь поселок. Им, этим омоновцам, было очень весело, словно они открыто и искренно радовались тому, что здесь, в эту ночь, обошлось без беды.

И Бронислав написал, и подписался, и число поставил. Но потом все же не удержался, задал последний вопрос:

— А с моими прежними показаниями вы что станете делать?

Действительно, дурацкий был вопрос.

— Жопу подотрем, — ответил старший, забирая написанное Даниным заявление в краевую прокуратуру. Затем он скомкал листы прежнего протокола, а было написано немало, и сунул в глубокий карман камуфляжной формы. Насмешливо ощерился, блеснув золотым зубом с правой стороны рта и, поднявшись, махнул рукой своим сопровождающим: — Заканчиваем! — Ногой толкнул дверь и вышел.

А последний из них, выходя, обернулся, будто хотел что-то сказать, и неожиданно, сильнейшим ударом в солнечное сплетение, отшвырнул Бронислава через всю комнату на кровать в углу. Если б Данин успел сосредоточиться, он бы не пропустил удар, но… Словом, пока «очухивался», ударивший его — тоже здоровенный мужик, кулак с пуд весом, — пригрозил ему:

— Это — твой аванс. Отдыхай тут и носа не высовывай, пока не уедем. И запомни: одно слово, и ты — инвалид чеченской войны.

Через пять минут зарычал неподалеку мощный, сразу можно было определить, автомобильный двигатель. Бронислав погасил в комнате свет и выглянул-таки в окно.

Слабо освещал двор фонарь над конторой. Под лучами автомобильных фар Данин увидел не меньше десятка крупных фигур в камуфляже, пересекавших светлое пространство и ловко забиравшихся в кузов грузовика с тентом, который застыл посреди двора четким черным силуэтом. Скорей всего, военная машина. Наконец водитель переключил свет с ближнего на дальний, двигатель громко взревел, и машина выкатилась из поселка. Скоро вокруг стало совсем тихо — ночь же…

Судя по той искренней интонации, с которой рассказывал Бронислав, все это было сущей правдой. Ну какой молодой, нормальный парень станет расписываться перед девушкой, которая ему очень нравится, в своих неудачах? Значит, сильно тот случай его задел. Ведь не просто «убеждать» свидетелей отказаться от своих показаний приехали эти подонки, а на «разборку», которая запросто могла закончиться и большой кровью. И Данин это понял, и трое поселковых мужиков — тоже. И решили они, даже и не сговариваясь между собой, посылать отныне любых ходоков из прокуратуры и милиции к чертям собачьим, пусть сами с бандитами «стрелки» заказывают. Оттого и такое неприятие.

2

То, с чем Галя Романова справилась по-женски просто, рассчитывая в первую очередь на свое обаяние и, естественно, на мужское самолюбие без конца красневшего от смущения Бронечки, Вячеславу Ивановичу далось с трудом.

Мужики были не то чтобы запуганными вконец неизвестными ночными посетителями, у которых был и свой закон, и свой интерес, а униженными пониманием безнадежности своего «трепыхания» там, где правит грубая и наглая сила власти, оборзевшей от вседозволенности. Никто из жителей Рассвета, столкнувшихся лицом к лицу с теми омоновцами, даже на миг не усомнился, что имеет дело вовсе не с отпетыми уголовниками, которых немало бегает по Сибири-матушке. Нет, эти были законными представителями ими же, то есть в том числе и рассветовскими мужиками, избранного губернского руководства. Его помощниками и охраной. И некого теперь винить, сами ходили на выборы, да если б и не ходили, все равно ничего бы не изменилось — сила солому ломит. Убедить их в обратном — это была задачка не из легких. Но Вячеслав Иванович всегда уверял своих оппонентов, что не боится трудностей. Правда, не бояться их, нося на плечах генеральский мундир, можно иной раз себе и позволить.

Однако одно дело — рассуждать, а совсем другое — убеждать, доказывать и обещать свою поддержку и помощь, если что случится, имея при этом в виду, что врать тоже нельзя, и коли ты кому чего пообещал, будь любезен, исполни. Коротко говоря, Грязнова частенько в подобных случаях выручали искренний тон и собственная убежденность в том, что он действительно способен помочь и защитить, когда снова нагрянет беда.

Не без труда, как уже сказано, но ему удалось разговорить мужиков.

Грязнов прикинул, как говорят картежные профессионалы, расклад возможностей и к первому отправился не к мастеру Лаптеву, как к пожилому, ответственному и уважаемому в поселке человеку, а к более молодому, относительно недавно еще проходившему воинскую службу на аэродроме механику Аристарху Самохваленко.

Предполагая, что тот наверняка из коренных сибиряков — такими именами где еще могут нынче награждать своих детей? — Вячеслав Иванович решил поиграть именно на этой струне. Негоже, мол, достойному и молодому еще человеку трусливо от своих слов отказываться. Ну разве что в исключительных случаях, применяя такой вариант исключительно как военную хитрость. А так — ни в какие ворота. Ладно, был бы старик беспомощный, хотя и тому тоже терять нечего. Одним словом, надо все заново расставить по своим местам. Вспомнить и записать. Но сделать это грамотно, с умом и якобы подчиняясь сложным обстоятельствам, в которых нечаянно оказался. И тогда какие к тебе претензии?

Надо объяснять? Проще пареной репы. Приехал генерал — хи-итрый, тот еще сыщик, его вокруг пальца не обведешь. Ну и подловил на всяких несуразностях в ответах, надавил, пригрозил — куда денешься? Да и грозы — есть же метеосводка! — никакой в ту ночь даже близко не было. Так что ссылаться на нее глупо. А он один, что ли, слышал взрывы? Да многие в поселке. И дальше в таком же духе. Всех-то за горло не возьмешь…

А если оправдываться придется? Тоже не вопрос. Ну, по правде говоря, какая польза от его показаний? Или, скажем, вред? Кстати, у генерала-то побольше власти, чем у неизвестного ОМОНа, сразу и статью уголовную нашел, и ознакомил — за ложные, мол, показания можем и за шкирку взять, вот и понимай как хочешь…

Короче, давай начинай, парень, ничто тебе не грозит, а с ОМОНом этим еще разберемся. Они же вас на испуг взяли. Ну а когда об этом факте вслух и громко заговорят — в газете, по телевидению, придется им поскорее на дно залечь, тут уж не до мести. Но ведь и со дна достать можно.

Так что за «МиГ» летал? И вообще, откуда он здесь мог оказаться? Здесь есть поблизости военный аэродром? Грязнов с настойчивой последовательностью повторял те факты, которые перечислял сам Аристарх во время телефонного разговора с Симагиным утром того дня, когда разбился самолет. И в том порядке, как это передал подполковник Вячеславу Ивановичу. Это чтоб не считал парень, будто его информация сгинула бесследно после отъезда отсюда ОМОНа.

Вот этаким образом, слово за словом, и стала проясняться картина. А уж когда Самохваленко вернулся к своим прежним показаниям, когда узнал, что и участковый подтвердил все сказанное им ранее — Грязнов был уверен, что Галка «расколет» парня, тот уже «плыл» от одного ее присутствия, — тогда следом и Лаптев с Аникиным не станут упираться.

Так оно, собственно, и вышло. Показания были восстановлены, причем с некоторыми существенными дополнениями, которые раньше как-то словно бы прошли мимо их внимания. Это касалось уточнения времени, количества взрывов, высоты столбов пламени и, что особо важно, маршрутов, по которым летели гражданский самолет и неизвестный истребитель, — было похоже, что первого догонял второй. Ну и финалом этой необъяснимой еще гонки была обнаруженная на корпусе «Яка» пулеметная строчка пробоин. Значит, военный самолет сбил гражданский при заходе на посадку, так, что ли? Или при развороте перед заходом, когда экипаж выполняет так называемую в авиации «коробочку» — последний круг перед выходом на посадочную полосу. Но это уже вообще фантастическая версия. Надо ехать к месту падения, «на яму».

Толпа Грязнову была не нужна, поэтому он попросил съездить и помочь ему, если потребуется, только двоих — Данина и Самохваленко. А также Галя отправилась, это — само собой.

Участковый, пока они неторопливо ехали по колдобинам старой гати, рассказывал Вячеславу Ивановичу, как выглядело место падения, когда он туда в первый раз прикатил. Но ведь еще до него там побывал ОМОН, потом, уже при нем там работала следственная бригада из Белоярска. Они не только трупы искали, но сумели с помощью своих огнетушителей, какими, наверное, на аэродромах в известных случаях пользуются, погасить огонь, а затем уже долго переворачивали обломки, говорили, что какие-то черные ящики искали. Но бесполезно. Данин, между прочим, сказал и следователю про те джипы, и тот сперва удивился, а вскоре дал команду поиск прекратить. А совсем уж после, на третий день, сюда снова прибыли новые люди. Это была специальная комиссия из Москвы, которая прилетела расследовать причины авиакатастрофы. Они два дня сюда приезжали, и тоже все переворачивали, а какие-то отдельные части обломков погрузили в фургон «КамАЗа» и увезли в город. Так что теперь уже здесь, на полигоне, вряд ли можно найти чего-нибудь путное.

Грязнов, честно говоря, тоже так думал, но помалкивал. Его пока больше всего интересовала именно пулеметная строчка. А также следы волочения тел, если их еще не затоптали.

Из показаний Данина, которые он быстро и внимательно прочитал еще перед тем как сесть за руль, выстраивались две версии.

Первая. Вытаскивали тела неизвестные, не исключено, что это могли быть и те же омоновцы, которые затем вторично приезжали в поселок, чтобы заставить свидетелей официально отказаться от своих показаний. Но это они — дураки, забыли, что признание либо отказ от дачи показаний, вырванные под угрозой смерти, гроша ломаного не стоят. Либо рассчитывали страх нагнать. Вот они и могли вытащить из обломков самолета еще живых троих людей. Зачем? Чтобы допросить о том, что тем известно, а потом ликвидировать как ненужных свидетелей.

Надо будет посмотреть прежние заключения судебно-медицинской экспертизы о причинах смерти всех погибших. И если возникнут какие-либо сомнения, — а Грязнов теперь был уверен, что возникнут, — придется срочно поработать Анастасии Масловской.

При одном воспоминании о ней Вячеслав Иванович ощущал себя прямо-таки гоголем, гордым таким, независимым селезнем, которых немало положил в свое время, занимаясь утиной охотой. Красивая птица, фу-ты ну-ты! Как он вокруг уток-то, а! М-да…

Хотя, тут же вспомнил он, она уже занимается трупами. А эти сукины сыны хотели их поскорее в печь? Понятно теперь почему… К слову, надо, чтобы Настя особо внимательно ознакомилась с причинами смерти того, лысого мужчины, которого увезла «скорая». Три дня ведь жил, и вдруг… Или помогли? Тоже вопрос… Надо будет позвонить ей отсюда или уже на обратном пути.

Так, это первая версия. Убрали ненужных свидетелей. Одного пристрелили, тот мог попытаться отстреливаться, да где ему поспеть за профессионалами? Но пистолет его должен находиться среди вещественных доказательств. Странно, что его не забрали те, первые. Либо они решили, что сойдет за самоубийство? От отчаянья? Все проверить! Посчитать количество оставшихся патронов… Пуля наверняка осталась в черепе… Пальцевые отпечатки… Установить принадлежность оружия…

Значит, одного застрелили, двоих оставили просто умирать, полагая, что те уже не жильцы на этом свете и до утра, до «скорой помощи» не дотянут. Возможно, приезжал опытный в военном деле народ. А пули — лишние улики. Но одну все же оставили в голове убитого! Что же касается раненых, брошенных без помощи, — и это тоже уголовная статья, — то первый действительно умер, а вот второй — нет. Тогда убрали и второго, исправили свою ошибку. Здесь просматривается логика. Придется допросить и медперсонал той клиники, где умер авиапассажир. Кто туда приходил, и приходил ли?.. Может, команды какие поступали?.. Не отвлекалась ли дежурная медсестра со своего поста обманными телефонными звонками?.. Ну, как это обыкновенно делают профессиональные киллеры.

Теперь вторая версия. Спасал своих товарищей именно тот, кого застрелили, то есть министр, поскольку его позже идентифицировали. Он же вытащил и спрятал их в кустарнике, словно боялся за них. Но один действительно позже, посреди ночи умер от ран, а второго омоновцы, примчавшиеся на место падения самолета, просто не нашли, поскольку тот, видимо, был без сознания и молчал. Данин и сам его обнаружил, лишь услыхав стон. Так то при свете дня. А тогда темно было, полночь на дворе. Свет разве что от огня. Да им и в голову наверняка не могло прийти искать кого-то в стороне, когда самолет пылал у них перед глазами.

А вот живого они увидели. И немедленно убили. А затем все-таки разыскали два «черных ящика», имевшихся в каждом самолете в обязательном порядке, и увезли с собой, чтобы вообще убрать любые документальные свидетельства того, что экипаж действовал без ошибок, — надо ж будет потом на кого-то свалить вину за авиакатастрофу!

По словам Лаптева, их поездка туда и обратно заняла примерно час. Как раз по времени и сходится, значит, в их задачу входило убрать свидетелей, если таковые окажутся на месте падения, и отыскать «черные ящики».

Все, хватит пока ломать голову, остальное будет видно на месте падения. Если будет…

Полигон — большое поле, заросшее лесным подростом, — был фактически рядом с местом падения самолета. Значит, он не дотянул, не смог, иначе, возможно, и катастрофы бы не было. Но был первый взрыв, был ночной истребитель — явные составляющие диверсии, направленной на то, чтобы уничтожить самолет. А из-за чего? Точнее, из-за кого? Там летел министр, остальные пассажиры и экипаж политического интереса, возможно, не представляли, хотя придется проверить каждого пассажира. И экипаж — тоже. Ибо месть, ну да, самую элементарную, подлую человеческую месть тоже пока нельзя сбрасывать со счетов. Кто-то кого-то, скажем, приревновал и решил отомстить. И лучше способа, чем сунуть, к примеру, бомбу в багажный отсек, не нашел. Взрывы-то люди слышали, от них никуда не денешься, не отмахнешься. А вот почему не один, а несколько, это еще предстоит выяснить.

Версия участкового о том, что взрывать могли и ночные «посетители», когда искали «черные ящики», проходит. Омоновцам требовалось разбросать горящие обломки, чтобы добраться до этих ящиков — не руками же это делать! А вся их техника — пара джипов, да и в огонь по собственной воле никто не полезет, тут не до геройства. Но эта версия нуждается в твердых доказательствах, а пока их нет. Разве что Мануйлов обнаружит, эксперт-взрывотехник из МЧС, которого Грязнов хорошо знал. Вот это и будет доказательством. А пока — версия.

И наконец, еще и неизвестный ночной «МиГ»! Совсем уже фантастика…

Итак, стреляли, взрывали, а в результате самолет упал.

Вскоре, почти по следам происшествия, примчалась некая команда, чтобы довершить преступление и, таким образом, избавиться от свидетелей. И это было сделано. Но нечисто, одного, еще живого, вообще не нашли, да и в поселке обнаружились свидетели, которые подняли волну. Но позже избавились и от них — раненого достали-таки уже в больнице, остальных застращали.

Но были здесь исполнители, а не заказчики, вот в чем дело. Не исключено, что заказчики-то как раз находились в аэропорту и, не дождавшись, то есть заранее зная, что не дождутся, все-таки поволновались немного, а когда все подтвердилось, спокойно разошлись. Так было? Придется допросить максимальное количество встречавших министра в аэропорту, и кто-то из них обязательно проговорится.

Грязнов, сопровождаемый Галей и участковым, обошел, облазил чуть ли не на коленях и осмотрел буквально все те места, о которых ему рассказывал Данин. Где кто лежал, в каком месте обшивки были следы пуль. Убедились, что сказанное участковым не прошло мимо внимания следователя Харченко: именно тот кусок внешней обшивки фюзеляжа и был вырезан из корпуса и отсутствовал. Пробоина в металле — это неопровержимые улики. Если «прятали» ночной истребитель, всячески отказывая ему в существовании, то, естественно, постарались убрать и следы его «деятельности». Но убрали только заметную, простреленную часть внешней металлической обшивки, а внутренняя, пусть и обгоревшая, все-таки осталась. Неопытные оперативники тут работали? Или посчитали, что без явных следов на корпусе самолета в золе сгоревших натуральных и расплавленных синтетических материалов никто копаться не будет?

Грязнов предложил об этом факте молчать, а когда завтра прилетят эксперт-криминалист и эксперт-взрывотехник, обоих, вместе с Галей, отправить сюда — и пусть работают. Задача: найти пули, выпущенные тем истребителем, — это первое. И Самохваленко авторитетно подтвердил, поскольку сам служил авиационным механиком, что вещь эта вполне возможная — пули наверняка если не все, то некоторые могли застрять где-то в пространстве между внешней и внутренней обшивками фюзеляжа, заполненном утеплителем и звукоизоляционными материалами, которые, кстати, выгорели не полностью. Просто шибко муторное это занятие — собирать, искать, просеивать. А что поделаешь, такая работа…

А второе задание на завтра — на том месте, где лежал застреленный министр, перепахать все вокруг в буквальном смысле, но отыскать гильзу от его пистолета. Сам пистолет — это отдельный разговор, и не дай бог следователю Харченко «утерять» это вещественное доказательство.

— «Макаров», говоришь, был? — спросил Вячеслав Иванович у Данина.

Бронислав подтвердил. И тут же выразил желание завтра участвовать в поиске, помогать экспертам.

«Ну конечно, экспертам, не Галке же!» — подумал Грязнов, усмехнулся и дал свое «добро», заметив, как Броня слегка покраснел, а Романова сделала независимый вид, будто и не поняла, о чем шла речь.

Чуть погодя, когда уже ехали в поселок, участковый стал уговаривать заехать к нему, хоть чайку попить, но теперь уже Вячеслав Иванович был неуступчив.

— Завтра, Бронислав, если будет охота, угостишь наших коллег, а сегодня у меня еще дела есть серьезные. И очень важные. А про то, где мы были, чем занимались и про что говорили у вас в поселке, ребятки, никому рассказывать не надо. Не ровен час, снова раздадутся взрывы, и тогда совсем уже концов не соберем…

Распрощавшись с помощниками, Грязнов вырулил на асфальт и спросил у Гали:

— Ну-ка, навскидку, министр мог отстреливаться?

И Романова без паузы ответила:

— И сомнений нет, наверняка. Все-таки молодец был мужик… Вытаскивал, спасал… А эти негодяи — откуда они взялись? Местный ОМОН, у которого после Чечни крыша поехала? Или это приезжая публика? Как бы проверить? Броня достаточно конкретно, несмотря на маску, описал их командира. Дядь Слав, может, с помощью твоего «кадра», о котором ты обмолвился как-то, попробовать узнать, ему-то проще, он тут свой?

— Умница… Вот за что тебя люблю… Но у меня еще один ход в запасе имеется.

— Какой? — живо заинтересовалась Галя.

Она Вячеслава Ивановича почтительно называла по имени-отчеству всегда при посторонних, даже при Турецком, а вот наедине иногда позволяла себе такую вот, почти семейную, вольность и видела, что Грязнову это нравилось. Да ведь он и был ей, в общем, почти родственником, так заботился о ней — в память о покойной своей начальнице Александре Ивановне Романовой, Шурочке, Галиной родной тетке.

Грязнов с улыбкой посмотрел на нее и покачал головой.

— Рано еще… Да, слушай, а этот Броня — тоже очень неплох, очень… — без всякой цели, ни на что не намекая, заметил Грязнов.

И Галка вдруг покраснела. А он громко расхохотался, будто ничего смешнее не видывал в жизни.

— Да ну тебя, дядь Слав, — пунцовая от смущения и оттого еще более привлекательная, пробурчала Галя. — Охота тебе, ей-богу…

— А чего, может, мы его в Москву попробуем перевести, а? Ты не против? А что Володька скажет?

— Если помочь человеку, так надо помочь, а смеяться зачем? — Она, похоже, обиделась.

— Ладно, не обижайся, это я, чтобы малость скинуть напряжение. — Он достал из кармана мобильник и набрал номер. — Настенька? Как у тебя дела? Ты их посмотрела?

Масловская ответила, что сегодня будет о чем поговорить. Но хотя работа ее только началась, первые результаты не заставили себя ожидать.

— Есть? — спросила напряженная от ожидания Галя.

— А как же? Не без того… Слушай, я тебя сейчас закину в гостиницу, ты отдыхай себе и наружу одна носа не высовывай, не исключаю, что, в связи с некоторыми нашими «телодвижениями», за нами будет установлен жесткий контроль. В номере лишнего не говорить, проверяться будем каждый раз, когда возвращаемся. А я вернусь, и вечерком устроим маленький военный совет.

— А вы куда, Вячеслав Иванович, если не секрет?

— Секрет, — коротко ответил Грязнов, не отрывая взгляда от дороги, поскольку стало уже вечереть.

3

Высадив у «Енисея» Галю, Грязнов достал мобильник и, отыскав среди своих записей телефонный номер начальника УВД края Горбенко, набрал его. Но вместо генерала трубку подняла женщина, наверное, секретарша. Вежливо осведомилась, кто звонит и по какому поводу, чтобы доложить начальнику.

— Скажите, генерал Грязнов. Сидор Остапович поймет.

— Горбенко у аппарата, — раздалось почти тут же. — Здорово, Вячеслав Иванович! Что ж ты, брат, обижаешь старого приятеля? Прилетел и носа не кажешь?

— Так вот и собираюсь. У тебя как со временем? Уделишь? Опять же и рабочий день вроде кончается, как?

— А какие же могут быть разговоры? Жду, конечно.

Так, с этим вопросом было ясно. Теперь следовало создать необходимые условия для приятельского, а главное, душевного разговора.

Вячеслав Иванович остановил машину у центрального универсама «Енисейский» и устремился прямиком в отдел алкогольных напитков. Не дорог, говорят, подарок, дорога любовь. Значит, и Грязнов должен был появиться у Горбенко с московским «гостинцем», неважно, что он приобретен фактически напротив Управления внутренних дел. И Сидор, конечно, это знает, но и вида не покажет.

Он взял пару бутылок армянского коньяка (одну для себя) и две коробки дорогих шоколадных конфет (одну для своих женщин, ибо Грязнов всегда слыл дамским угодником и не собирался терять этой марки).

Другую коробку получила секретарша Горбенко — дама в возрасте и, как говорится, запоздало цветущая, которая при виде подношения немедленно расположилась к московскому гостю — знала уже, кто приехал, — всей душой и… всем остальным. С полиэтиленовым пакетом в руках Грязнов, хотя в приемной сидело еще двое человек, возможно ожидая «высокой аудиенции», без всякого предупреждения прошел в кабинет начальника.

У Горбенко сидел посетитель — милицейский майор. Он встал при виде вошедшего генерала. Поднялся, с демонстративным радушием протягивая руки навстречу, и Горбенко.

— Дывысь, хлопче, кто к нам пожаловал! — таким украинско-русским приветствием встретил он Грязнова. И пока Вячеслав Иванович шел через кабинет, хозяин его кивнул майору: — Завтра продолжим, Расул.

«Расул? Уж не Гуляев ли? — подумал Грязнов и внимательно посмотрел на майора, но тот с каменным лицом кивнул и, сказав „слушаюсь“, четко повернулся и вышел. — Вот ты какой… Интересно, чему его учил тут Горбенко?»

Симагин, вспомнил он, характеризовал Гуляева, старшего опера из транспортной милиции, работавшего в следственной бригаде, как человека толкового. Да что ж пользы от этого толка, если результаты следствия — сплошное вранье?

— Ну садись, друже, — изображая хлопоты, пригласил Горбенко, высокий, полный и подвижный, как ртутный шарик, — и это почти в шестьдесят! Хорошо сохраняется. А тот выглянул в приемную и громко сказал: — Полина Еремеевна, на сегодня, пожалуй, достаточно, перенесите оставшихся товарищей на завтра, прямо с утра всех приму. Сами понимаете, Москва…

— Значит, закончил? Ну и славно, — потирая руки, заметил Грязнов.

Он перенес свой пакет к столу для заседаний, достал бутылку, посмотрел на свет, удовлетворенно, будто видел в первый раз, кивнул и поставил на стол. А пакет свернул и сунул в карман, скорей по привычке не оставлять следов.

— Как твоя Полина насчет по чашечке крепкого чайку, не организует?

— Какой разговор!

Сидор Остапович передал просьбу по внутренней связи. И пока он сам складывал и убирал в сейф лежавшие перед ним документы, секретарша, приветливо улыбаясь гостю из Москвы, внесла поднос с двумя чашками, горячим и заварным чайниками и розетками с сахаром и печеньем. А увидев бутылку, прошла в глубину кабинета и достала из закрытого ящика книжного шкафа пару хрустальных рюмок. Сказала: «Приятного аппетита» — и вышла.

— Ну, давай, наливай! За встречу! — произнес Горбенко, со звоном запирая сейф…

Выпили по рюмке, чокнувшись, затем повторили и перешли к чаю.

— Посоветоваться заехал, — сказал, объясняя свое появление, Грязнов.

— А что, посоветовать — это мы зараз! Совет — милое дело. Так про что будет розмова?

Хитрый Сидор прикидывался простачком, щурился, подмигивал, круглое лицо его словно лоснилось от удовольствия общения с приятным гостем, ему б еще драный соломенный капелюх на лысину и — типичный дед-пасечник. Простачок, а ведь скольких губернаторов пересидел, да каких! Зная уже об умении Горбенко умно и ловко держать нейтралитет в скользких ситуациях, Грязнов мог, конечно, рассчитывать, если не на прямую поддержку и помощь «главного краевого милиционера», что вряд ли, то хотя бы на давно всем известное его нежелание осложнять окончание своего достойного трудового пути в государственной правоохранительной системе. Хуже нет, как подгадить себе накануне выхода на пенсию. Вот этот последний аргумент и держал Вячеслав Иванович в уме. И начал свои вопросы словно бы издалека, но ставил их в таком порядке, что Горбенко не мог не понять с первых же слов, куда клонит Грязнов. То есть «хитрость» Вячеслава Ивановича была изначально абсолютно прозрачной для Сидора Остаповича.

Поговорили о происшествии, которое привело сюда московскую бригаду. Посочувствовали родственникам покойных, особенно двум женам министра — бывшей и нынешней, ставшей вдовой. Оказалось, что Горбенко был не в курсе семейных перипетий «треугольника» Сальников — Марина — Смуров. Ну как же, как же! Грязнов удивился, будто вся Москва лишь только тем и занимается, что сплетнями по поводу главной интриги: сама Марина сбежала от Сальникова к Смурову или Смуров «увел» ее от своего шефа. Ну, тогда, правда, еще не шефа, а вроде как приятеля, но дела это не меняет, все равно дыма без огня не бывает. А сплетня? А что — сплетня, поневоле станешь и сам интересоваться, когда такие события происходят. Другими словами, Грязнов исподволь подвел Горбенко к естественно возникшему у того вопросу: «А какое все-таки отношение, по мнению гостя, эти слухи, ну, пусть даже факты имеют к трагическому происшествию?»

И «тонкий политик» Вячеслав Иванович намекнул, что, по его глубокому убеждению, только какие-то непонятные ему внутрисемейные конфликты могли привести к тому, что даже процесс расследования причин гибели людей испытывает на себе сильнейшее давление со стороны несомненно заинтересованных лиц.

— Кто они? — сделал вид, что удивился наивности вопроса Грязнов. — Да они давно у тебя в «Енисее» проживают, на десятом этаже, — как бы между прочим даже и не объяснил, а словно бы отмахнулся Грязнов, зная, какой вопрос будет следующим.

— Ну ладно, про Смурова ты мне сказал, а Митрофанов при чем?

Настала очередь Грязнову уже всерьез «удивиться».

— Сидор, чудовий мий, та ты шо? — словно бы невольно копируя Горбенко, изумился Вячеслав Иванович. — Где ж твоя замечательная агентура?! Они ж — родственники, свояки! Та Марина с митрофановской Натальей — родные сестры!

А в самом деле, откуда мог знать про такие семейные интриги Горбенко? Но пока Сидор изображал или действительно удивлялся информации, Грязнов налил еще по рюмочке — просто под «гарную розмову».

В данный момент Грязнов сознательно перевел стрелку разговора на бытовую тему, исключив всякую политику. О последней говорить с Сидором еще, казалось ему, было рано, тот мог «уйти в молчанку», политические игры вполне могли быть ему острым ножом у горла. Политику обычно в провинции как-то недолюбливают. Но если все же в политических играх Горбенко имел какой-то свой собственный интерес, что, кстати, не исключено, тогда тем более рано. А вопрос, к которому подходил Вячеслав Иванович, был чрезвычайно важным, и Сидор должен, по идее, оценить уровень доверительности.

— Скажи мне, Сидор Остапович, только как на духу, ты поймешь сейчас, почему я так говорю, и если что, твою откровенность во зло не использую, обещаю. И при любом раскладе вопрос должен остаться между нами. Твой ОМОН или какие-то другие твои же хлопцы в деле не участвовали? Не шмонали обломки самолета?

— А у тебя что, есть такое подозрение?

— Тут, Сидор, не подозрение, тут упрямый факт. И факт нехороший. А я б не хотел тебя подставлять.

— Так ты, Вячеслав, из-за этого и приехал? — разочарованно протянул Горбенко и хитро прищурился. — А я-то думал, добрые старые дела вспомнил, к другу потянуло…

Лукавил Горбенко, никогда они с Грязновым друзьями не были, знакомые — это еще куда ни шло. Да и общих дел тоже как-то не припоминал Вячеслав Иванович. И зачем-то с ответом тянул. Но раз вопрос ставится в такой плоскости, можно подбавить перчику.

— Свидетелей много — раз. Засветились очень скверно — два. Манера работы — слишком наглая. Насколько я тебя знаю, ты бы так не сработал.

— Ну так вот тебе и ответ, — ухмыльнулся довольный Горбенко, что ему не пришлось формулировать что-то и как бы оправдываться.

— А чьи, не знаешь? Это я у тебя спрашиваю по-товарищески, а не как у руководителя оперативно-следственной бригады. Тебя ведь и подставить могли, сработать, даже не ставя тебя в известность. Например, через твою голову с военными договориться. А этих у вас тут, я знаю, хватает — пограничный край-то. Но с ними у нас, если это их работа, другой разговор будет, если что, Москва свое слово скажет. Только что-то у меня странное ощущение, будто военные здесь тоже ни при чем. Тогда кто? — в раздумье стал прикидывать Грязнов, сосредоточенно в то же время наливая из бутылки в рюмки. — Чайку плесни еще. — Он подвинул свою чашку к Сидору.

— Так остыл уже… Может, сказать — подогреть?

— Да не стоит… Не в гостях, чай, а накоротке… И ты, выходит, не знаешь, кто у тебя под носом действует?.. — печально покачал головой Грязнов.

— Ну, уж так уж, совсем-то… — словно огорчился Горбенко. Он поднялся, подошел к телефонному аппарату. — Полина, чаек совсем остыл, сделай, пожалуйста… — И молчал до тех пор, пока секретарша не забрала, а вскоре не возвратилась с кипящим чайником. Вот тут он перестал расхаживать по кабинету, сел, крякнув, на стул, будто на что-то решился, а это решение далось ему нелегко.

— Я ведь человек простой, ты же знаешь, — не глядя на собеседника, заметил Грязнов. — Мне подробности и на хрен не нужны, мне иной раз одного намека достаточно. Чтоб своих не подвести и чужих суметь взять за жопу.

— Дак то-то и оно, что, выходит, не совсем чужие.

— Ишь ты! Уж не про Митрофанова ли ты? — «догадался» Грязнов.

— Ну вот, видишь, и ничего тебе, оказывается, подсказывать не надо, сам все просекаешь. А пытаешь! Ох и хитер ты, Вячеслав! Ну, умен!

— Не хитер, Сидор, живу давно. А умный у нас — ты. Я — простой. — И добавил без паузы: — А транспорт, стало быть, они у вояк одолжили. Ты ж бы знал, если б давал… Поди, сам генерал и ездил. Это где у них, напомни?

Горбенко пожал плечами:

— Та где всегда, местный «пентагон» — на проспекте Пояркова, а автобаза — в Крайновке, это верст с двадцать в сторону аэропорта. Они никуда не переезжали.

А вот это, понял Вячеслав Иванович, сказал Горбенко для того, чтобы дать понять гостю, что тот вполне мог и сам знать, где располагается воинская часть и различные ее подсобные службы. Следовательно, и в подсказке не было нужды. Ох как ловко обставлял свое алиби Горбенко — ничего ведь толком не сказал, разве что подтвердил некоторые догадки собеседника. Так тот бы и сам дотумкал, чай, не дурак какой.

В общем, разговор сложился удачно: все как бы само собой стало на свои места. И картинка прояснилась. То были люди неизвестные в городе, зато хорошо известные тому, кто ими распоряжался.

Собственно, теперь разговор можно было и заканчивать. Но в бутылке еще оставалась малость, да и чайник пускал парок, просили же, зачем обижать?! Вот и закончили «посиделки» нейтрально, словно забыв, о чем шел здесь разговор. Только уже перед уходом Грязнова Горбенко спросил его:

— А твой-то, Турецкий этот, он шибко недоволен?

— Я думаю, он поймет, что твоя роль здесь была чисто формальной. Действовала главным образом прокуратура и транспортная милиция, а с ней — сам ее шеф! Скорее всего, и Расул тебе ничего не говорил.

— Да видишь, какое дело, Вячеслав, — аккуратно возразил Горбенко, — он-то как раз и доложил, в конце концов. Ну… скажем так, сегодня доложил. А что это совпало по времени с твоим, к примеру, приездом, так кто ж о том мог заранее знать или предполагать, верно?

— Неплохо, во всяком случае. Ну и ты, стало быть?..

— Да вот нынче прямо, что называется, с места в карьер и потребовал все материалы, наконец, представить! Прямо завтра же, не отходя, как говорится…

— Так, может, я к тебе подъеду, вместе и посмотрим? Чего они там себе наработали? Какие проблемы?

— Хорошее предложение, я думаю, можно принять за основу.

Ух ты! На Вячеслава Ивановича от такой серьезности Горбенко прямо так и пахнуло забытыми уже брежневскими интонациями, ну и, соответственно, временами.

— Вот и договорились. Будем считать, что наши с тобой интересы совпали. Случайно — по времени, но далеко не случайно — по существу, ведь так?

— А то! Мы с тобой еще утрем им нос.

— Я тоже так полагаю…

Садясь в машину, Грязнов позволил себе наконец-то расслабиться. Разговор хоть и казался простеньким, незамысловатым, а стоил ему больших нервов. Горбенко — старый и опытный боец, и если бы он сам не чуял шаткости, а то и откровенной опасности для себя лично в расследовании этого дела, он бы не пошел ни на какое сближение. Заартачься он, и пришлось бы всерьез скрещивать пики. А так даже несуществующую дружбу приплел. Неважно, была она или нет, важно, что он отрекается от своей команды, в которую сам вошел либо его умно затащили. Во всяком случае, он сейчас сделал выбор, а это означало, что в армии противника начинается легкая паника. Пока паника, но иногда паникеры стремятся искусственно обострить ситуацию, надеясь этим обострением поправить пошатнувшиеся свои позиции. И в такой момент надо быть предельно внимательным и собранным, провокация — излюбленный метод тех, под кем проваливается почва…

4

Заканчивался только первый день их пребывания в крае, а им уже было чем обменяться.

Увидев на столе у Грязнова бутылку коньяка, под которую тот предполагал после ужина спокойно посидеть вместе с Саней, Анастасия Сергеевна чисто мужским жестом потерла ладони в предвкушении и весело заявила:

— Ну слава богу, с настоящими мужиками черт меня в эту дыру занес! Наливай, Вячеслав, дай душу отвести! Если б вы только знали, мальчики, как мне эти сволочи уже осточертели!

— Слышь, мать? — смеясь, спросил Турецкий, медленно и задумчиво выпускавший сигаретный дым кольцами. — Ты кого так честишь? Покойники вроде перед тобой не виноваты.

— Да эти, Саша, тихие и смиренные, мне их даже жалко. Я про тех, что все время вокруг меня крутились. Уж лучше бы, честное слово, с сексуальными намерениями, что ли! — Настя взглянула на скромно сидящую Галю и вызывающе громко расхохоталась. — Нет, в самом деле! Ох, не приведи господь, ночью встретятся… От одних вопросов устала. «А зачем вам это? А зачем то? А почему вас не устраивают прежние медицинские заключения?» А я им: «А где они, что-то я их не видела!» А они: «Есть, никуда не делись, поискать надо». — «Вот, — говорю, — идите… тудыть-растудыть, и ищите!» — «А почему вы считаете себя умнее других? А на фига рану открывать на голове? Люди старались, гримировали, на гонорар рассчитывали, и что ж теперь, после вас заново его гримировать?» И без конца в том же духе, как специально. И не стесняясь, прямо в лоб спрашивали. А глазки нехорошие, очень обеспокоенные, тяжелые такие… «Будете делать, — говорю, — что я вам прикажу. И марш отсюда!» Добавила, куда. Ух как они!

— Это и должно было случиться, — наставительно заметил Грязнов, — мы это предвидели. Но ты, надеюсь, не оплошала? Обложила их и продолжила свое дело? За тобой же не заржавеет, — с видимым удовольствием констатировал он, — уж мне-то это известно!

— Обложила. А потом вижу, им даже понравилось, вроде как мы теперь свои в доску. В кабак стали уговаривать пойти нынче, мол, с ними можно ничего не бояться, да и сами они — ручонками ни-ни, все честь по чести, они, мол, таких, как я, красивых и самостоятельных женщин чрезвычайно уважают. Сподобилась, как видите, мальчики…

— Это кто же были-то, санитары?

— Судя по засратым халатам и фартукам, да, а вот по манерам, Слава, по навязчивости и самоуверенности они другого полета стервятники. Так что у меня есть все основания, мальчики, предупредить вас, если отправимся сейчас ужинать в ресторан, можно будет ожидать провокации. Не знаю какой, на что они рискнут, но предчувствие меня редко обманывает.

— Хорошенькое дело, — хмыкнул Турецкий. — Что ж теперь, нам и поесть нельзя? Или каждый раз охрану вызывать? Славка, у меня нет оснований не доверять Насте, ее интуиция нам с тобой известна. А с другой стороны, сидя взаперти, многого не наработаешь, а мы только еще начинаем. Вопрос есть. Совсем уж нагло они действовать будут вряд ли. Но и провокации могут быть самыми банальными, вплоть до пьяной драки, в которую невольно втягиваются остальные. Как это делается, мы с тобой давно и хорошо знаем. Известный оперативный прием, сами не раз устраивали. И не хочешь, а будешь вынужден отмахиваться, защищая честь дам-с! Нет, это для нас не проходит.

— Можно в номер заказать, — предложил Грязнов. — Тем более что у меня чисто.

— Ты же утром проверял, — напомнил Турецкий.

— Так то было утром. А только что, перед вашим приходом, я снова прошелся и обнаружил. Я этого «жучка», который вот здесь, под лампой примостился, снял и в окно выбросил. Утром, между прочим, его не было, позже поставили, пока мы ездили. Вот так, девочки и мальчики. А представляете, сколько пришлось бы облазить, остановись мы в люксах? Так что приготовьтесь, после ужина снова пройдемся по нашим номерам. Они будут ставить, а мы снимать и выбрасывать. Интересно, кому первому надоест?

— Люкс-то как раз был бы хорош для ужина! — усмехнулся Турецкий. — Что ж, давай сюда закажем, если эти номера обслуживаются, в чем я сильно сомневаюсь. Это ж провинция, у них тут свои законы и обычаи.

— А чего сомневаться, — пожал плечами Грязнов, — сейчас позвоню да и закажу. Кто посмеет нам с тобой, Саня, отказать?

— Да запросто откажут, даже без объяснений. Ты кому будешь жаловаться, губернатору? А здесь частное заведение. Вообще-то у меня есть один вариант, но не знаю, согласитесь ли.

— Какой, поделись?

— Я мог бы позвонить, например, Митрофанову и пригласить его отужинать, так сказать, в день приезда, с нами. Заодно и с членами бригады познакомить — с двумя очаровательными женщинами. Я уж не говорю про тебя, Славка, — Митрофанову сам бог велит с тобой встретиться, а тут такой удобный шанс! За столом коллеги не ссорятся, зато с успехом выясняют позиции друг друга. Какие планы, чего следует опасаться? Естественно, и от Смурова тоже не отделаемся.

— Да, ты знаешь, тут есть резон. И даже если они сами уже поужинали и хорошо приняли, от такой удобной им с точки зрения дальнейшей их тактики халявы они вряд ли откажутся. Как, девочки?

Турецкий неожиданно захохотал.

— Девочки!.. Мальчики!.. Какого дьявола нам нужно ломать свою такую тесную и замечательную компанию, не понимаю?!

Все посмеялись, а Грязнов возразил:

— Нет, в том, что ты предложил, понимаешь ли, есть основа… Девочки… — Он прыснул. — Ну ладно, пусть будут все-таки девочки. Они наденут свои красивые платья, захватили поди на всякий случай, и к ним обязательно будет приковано внимание наших гостей, так сказать. Лично я бы, например, ни за что не пропустил, чтоб не поухаживать, не приударить. А они что, из другого теста, что ли? Но зато если там, в зале, будут присутствовать те стервятники, о которых говорила Настенька, даю сто против одного, что они крепко призадумаются, увидев ее в компании с тем же Митрофановым, который обязательно станет ей ручки лобызать. Да и Смуров тоже не упустит, он — известный, говорят, ходок, у самого министра жену увел. Ну, что скажете? Молчите? Тогда я еще скажу, что за наших девочек ничуточки не боюсь. Настя — блестящая, но все-таки суровая женщина, отошьет так, что мало не покажется. А Галка — по первому впечатлению сплошное пирожное, у них при виде нее слюнки потекут, но тоже может врезать при нужде. Им даже в головы не придет, зачем мы их пригласили. Но я бы попробовал с заказа.

— Молодец! — восхитился Турецкий. — Все железно обосновал, всех убедил и предложил иной вариант. Как, девушки? А то мы совсем обнаглели, про вас говорим, а вашего мнения не спрашиваем.

— Вы хотите поесть, выпить и отдохнуть или еще поработать? — спросила Настя. — Если первое, я за домашний вариант. Если второе — как, Галя? — тогда, наверное, нам придется согласиться? Послужим Отечеству в качестве живых приманок?

— Отвратительно звучит, но выбора наши мужчины нам, видимо, не оставят. — Галя покачала головой и поднялась, одернув на себе форму, — она так еще и не переоделась после возвращения в гостиницу. — Ну и что, надо идти, марафет наводить, да, Вячеслав Иванович?

— Ладно, я тоже сторонник домашнего варианта, — сказал Турецкий, — давай пожалеем девочек. Звони, ты умеешь с ними разговаривать.

Грязнов раскрыл список гостиничных телефонов, нашел ресторан и набрал три цифры.

— Добрый вечер, с вами разговаривает генерал Грязнов, Москва, МВД. Вот, понимаете ли, какое дело. Решили мы с коллегами поужинать… Да, они тоже проживают в этой гостинице… Я знаю, что здесь у вас два ресторана, но дело в том, что наш ужин, знаете ли, необычный. Он деловой, и за столом обсуждаются такие вопросы, о которых слышать посторонним совсем не обязательно… Да, желательно, чтобы обслужили в номере. Нас пока четверо, я говорю, пока, потому что ситуация может измениться, в сторону увеличения, вы догадливы… Номер? Какой у меня номер? — обратился он к Турецкому, но махнул рукой. — Пятьсот седьмой… Не понял, почему? — Прикрыв трубку ладонью, ухмыльнулся: — Началось… — И снова заговорил в трубку: — Ах, в люксах обслуживают, а в одиночных — нет? А почему? Порядок такой? — Вячеслав Иванович нарочно повторял вслух ответы главного администратора ресторана, чтобы коллеги поняли, какие аргументы приводятся. — А если мы с вами слегка изменим этот порядок на время нашего пребывания в вашей гостинице, мир не рухнет, как вы думаете? Или, может, нам с вами окажет содействие генерал Горбенко, которого мы ожидаем чуть позже? Уж ему-то, я полагаю, нет никакой необходимости демонстрировать в ресторане, как правоохранительные власти пробавляются коньячком. А как вы считаете?.. Нет, и кабинет тоже не нужен. Потому что в этом случае мне пришлось бы в обязательном порядке проверять его на предмет наличия в нем подслушивающих устройств… Да, да, в самом деле, и не надо возмущаться, не далее как полчаса назад я снял такой миниатюрный приборчик у себя в номере, он на нашем профессиональном жаргоне «жучком» называется, хотя точно знаю, что утром его еще не было. Это стоящий аргумент? Тогда по-дружески вам советую подумать и прислать ко мне официанта, чтобы я мог сделать заказ… Да, повторяю, нас пока четверо.

Грязнов сделал гримасу трубке, показал ей фигу и положил трубку на место.

— Неужто уговорил? — не поверил Турецкий.

— А куда он, блин, денется? «Жучок» подействовал безотказно. Я подумал, Саня, чего мы стесняемся? Пусть все знают, чем тут занимаются некоторые нехорошие господа. Этот-то, чую, всем растреплет — такая сенсация!

— Я согласен с тобой, но со следующего, который наверняка снимем уже в моем или в Настином номере, начнем создавать коллекцию. И на прощанье подарим губернатору. Надо сбить спесь с этого индюка. Ну, если дамы не возражают, я пойду к себе, переоденусь по-домашнему. Нет?

— Мы — тоже, — сказала Настя, поднимаясь. — Слава, мы полагаемся на твой вкус. Но пила бы я лучше водку, в ней нет дубильных веществ…

Ужин прошел легко и непринужденно. Официант, не сильно рассчитывая на щедрые чаевые, тем не менее работал споро и подавал без задержки. Готовили в ресторане вкусно, москвичи, проголодавшиеся за целый день, отдали кухне должное. И расплачиваясь по счету — эту миссию сегодня взял на себя непонятно щедрый Вячеслав Иванович, даже Сане отказал, когда тот полез за бумажником, — хорошо добавил официанту «на чай», чтобы здесь знали о том, что эта команда, проживающая в гостинице, — не жлобье какое-нибудь, а ценит хорошее отношение к себе. Так надо, на будущее пригодится.

Заикнулась было еще Настя поучаствовать: тут, мол, все равны, все в командировке, но Грязнов мягко положил ладонь ей на руку и погладил, как котенка.

— Надо слушаться старших.

Подав кофе, официант, уходя, сказал, что если вдруг гостям понадобится еще что-то, достаточно позвонить и попросить его, Игоря, и он моментально выполнит любой заказ. Прозвучало это предложение несколько двусмысленно, если учитывать, кому оно было сделано, и потому вызвало у всех снисходительные улыбки. Однако настало время поговорить и о деле.

Настя начала первой. Она достала из сумочки миниатюрный цифровой фотоаппарат и полиэтиленовый кулечек с кусочком металла.

— Вот, вручаю. Избавьте меня, наконец, от этой штуки. — Она передала аппарат Грязнову. — Зафиксированы все этапы вскрытия. А эти сукины дети так и кружили стаей, но, кажется, не поняли, что я делаю и зачем. Они, по-моему, вообще не поняли, что это фотоаппарат, решили, наверное, какой-нибудь особый медицинский прибор… А вот вам и сама пуля. — Она положила на стол пластиковый пакетик. — Можете смело идентифицировать, если есть на примете подходящий ствол… Еще из наблюдений. Один из санитаров, высокий такой, заметно накачанный, наверняка обрусевший представитель одного из гордых кавказских народов, был среди остальных самым активным. Пока я их всех не выставила за дверь и не заперла ее. Его буквально все интересовало, только что под руку не лез, я его больше всех шугала. А он изредка щерился искусственными зубами, я ж сразу вижу. И один коренной справа с золотой коронкой. А еще старый шрам над верхней губой, наверняка кто-то ему когда-то крепко «помог», пересчитал передние зубы.

— А почему ты решила, что он с Кавказа? — спросил Грязнов и посмотрел на вмиг напрягшуюся Галю.

— Ну, носяра у него не наш, не российский, и уж точно — не рязанский. Я почему так и назвала его: орел-стервятник! Думаю, старший у них. И определенно по крови имеет отношение к Кавказу, хотя акцента никакого, чисто говорит. Только сипло, словно подсадил голос, накомандовался.

— Знакомо, Галя? — спросил Грязнов, и Романова кивнула. — И что, он больше других приставал к тебе?

— Он-то как раз и навязывался в попутчики. В смысле, в ресторан. А вы что, уже пересекались с ним? Или с ними?

— Пожалуй, похоже на то, — задумчиво ответил Грязнов и повернулся к Гале: — Уточни приметы у Броньки… А ты его случайно не запечатлела — на память? — снова спросил Грязнов.

— Если ты думаешь, что я ради этого провела больше полдня в морге, то сильно ошибаешься, мой дорогой…

— А что, компьютера с собой никто не захватил, не догадался? — словно проснулся Турецкий. — Ноутбук сейчас нам очень пригодился бы… Впрочем, есть идея. Слава, ты уже занимаешься оргделами, а у меня нет при себе телефона нашего молодого дарования.

— Ты Мордючкова имеешь в виду?

— Ну а кого же еще? Позвони Сереже, пусть прямо с утра пораньше, по пути в аэропорт, заскочит ко мне в прокуратуру и позвонит Косте. А тот передаст ему для нас ноутбук. Даже лучше пусть сегодня позвонит и договорится о времени, а то Костю занесет с утра на какое-нибудь совещание.

— А чего тут городить? У «дарования» свой имеется, я знаю. Вот пусть и захватит. Эх, черт возьми, нам бы сейчас посмотреть, что там Настя нащелкала. Вдруг и этот орел запечатлелся? Ты точно не помнишь? — строго спросил Грязнов у Насти.

— Вячеслав, не будь занудой, я о деле думала, а не об этих, прости господи, ухажерах. Кстати, слушайте, мальчики, а почему бы вам вдвоем не прошвырнуться в ресторан? Просто так, заглянуть, принять на грудь по рюмочке, оглядеться. Ведь если они меня так настойчиво приглашали, наверняка сами пошли. Может, еще и ждут. Только там встречаться с ними у меня нет желания. А ты, Вячеслав, бери свой аппарат и щелкай себе на здоровье, сколько душе угодно. Там же не пленка, что не нужно, выбросишь.

— Ага, подойду и скажу: «Позвольте, господа, вас запечатлеть. На память».

— Ну уж исхитрись как-нибудь, мне ли сыщика учить?

— Дело говорит, — сказал Турецкий. — Пошли, я знаю, что мы сделаем. А вы расходитесь и отдыхайте. Нужна вам сейчас лишняя информация? Думаю, нет, только лишний груз.

— Скорей всего так, — подтвердил Грязнов, жалея «девочек»: длительный перелет, с ходу работа, конечно, устали, вон Галка давно уже носом клюет, хотя храбрится. — Все, по койкам, а мы с Саней обменяемся и решим, что вам нужно знать, а что лишнее. В номерах по телефону не болтайте, не исключаю, что вам тоже какую-нибудь насекомую сволочь подсунули.

А женщины и не сопротивлялись, действительно устали, почти сутки без отдыха — в самолете не сильно отдохнешь, скорее, еще больше устанешь. Да и часовое смещение дает о себе знать. По Москве вроде еще и рано, а тут уже вечер, и завтра на рассвете вставать, чтобы побольше успеть… Словом, уговаривать не пришлось.

5

Турецкий придумал, как сделать, чтобы сфотографировать нужных людей и не попасться им на глаза.

Они сняли форму, надели гражданскую одежду, спустились в нижний ресторан и порознь прошли между рядами столов. День будний, народу было немного, и никого, похожих на орлов-«стервятников», они не обнаружили. Правда, те могли устроиться в одном из кабинетов, на которые намекал главный администратор. Но бродить еще и по кабинетам ни желания, ни необходимости не было. Решили подняться на десятый этаж. Там был ресторан как бы для своих, а не залетных с улицы. Там можно было встретить и москвичей — Митрофанова со Смуровым, если те не ужинали в одном из своих номеров. Родственникам, поди, было о чем поговорить.

Короче, нет так нет. Поднялись, вошли, и первыми, в кого уперлись взглядами, были именно они — Смуров и Митрофанов. А вместе с ними за столом — какая удача! — сидел наверняка один из «стервятников». Даже сидящий, он казался выше тех двоих на полголовы.

Коротким толчком Грязнов оттолкнул Турецкого за колонну — «коллеги», по всему видно, не успели их заметить. В зале было шумно, играл оркестр, несколько пар танцевали.

— Саня, гениальный план! — быстро зашептал Вячеслав. — Быстро ступай за Настей, она наверняка не успела лечь и мечтает потанцевать. Поднимайтесь вместе. Остальное я беру на себя. Значит, так: мы еще хотим кофе и по рюмочке. Галку не трогаем, пусть спит. Бегом, прошу тебя, а я пока им зубы заговорю…

Турецкий быстро вышел и вытащил мобильник — зачем бегать, когда есть связь?

— Настенька, сделай одолжение, бегом наверх, на десятый. Я жду тебя здесь, кажется, удача. Скорей, умоляю, я жду. Кстати, ты давно не танцевала? Вот, есть возможность.

— Саша, ты с ума сошел? Какие, к черту, танцы?

— Слушай, ты наш человек или нет? — почти зашипел на нее Турецкий.

— Ваш, куда мне от вас, ребята, деться? А что, честь предоставляется только мне одной?

— Две красавицы — это уже морока, мы тогда от них не отвяжемся.

— Я поняла, одеваюсь…

Она не успела еще снять макияж, но обычную, рабочую свою одежду быстро сменить на вечернее платье, красиво открывающее ее стройные ноги, и с шикарным вырезом на груди, это сумела и выглядела просто потрясающе. Турецкий сам хотел бы взять на себя такую приятную миссию — поводить даму под мягкий чарующий блюз, но у него уже оформлялась в голове Славкина идея…

Грязнов, оглядываясь в поисках свободного столика где-нибудь поближе к эстраде, вдруг, «совершенно неожиданно» уткнулся глазами в сидящих буквально перед ним троих мужчин, одного из которых он прекрасно знал — частенько в министерстве встречались. А они, тоже с удивлением, смотрели на него. Он изумленно раскинул руки, причем настолько правдоподобно, что даже Фома неверующий не усомнился бы в искренности поведения Грязнова.

— Привет! — Он протянул к Митрофанову руку, чтобы по-свойски шлепнуть ладонью по ладони, как это иной раз делают неожиданно встретившиеся добрые старые знакомые, и тому ничего не оставалось, как встать и подставить для шлепка свою ладонь. — Жаль, не знал!

— О чем? — удивился Митрофанов.

— Да что ты тут… Привет, — он кивнул Смурову и третьему, мужчине лет, примерно, сорока, который настороженно посматривал на него исподлобья. — Мне Саня говорил, что встретил вас там, в резиденции. Ну, мы оба и решили, что вас поселили у губернатора. Там приятное место, я знаю, бывал. А мы закончили на сегодня, поужинали у меня в номере. Ну и, ты сам знаешь, всегда не хватает последней рюмки под чашечку кофе. Вот я и отправился на разведку, а сейчас Саня с Настей подойдут. Я смотрю, тут у вас даже музыка играет, ну дают! Сто лет на танцах не был, представляешь? — Грязнов раскатисто расхохотался, невольно привлекая к себе внимание соседей. — Сейчас свободненький столик найду — и посидим чуток.

Он говорил и смеялся, чтобы просто говорить, чтоб слова текли, как речные струи по камушкам, не оставаясь в памяти слушающих, как абсолютно необязательная информация, а растворялись в воздухе вместе со смехом.

— Ну, нашел? — с легкой насмешкой спросил Митрофанов, глядя на Вячеслава, бегло осматривающего зал.

— Та без проблем, вон, в баре посидим. — Грязнов показал на стойку бара у противоположной стены зала. Потом обернулся и воскликнул: — А вот и они! Ребята, вы чего? Сколько ждать-то? Знакомься, Георгий… Хотя чего это я? — Грязнов снова заразительно захохотал и хлопнул себя ладонью по залысине. — Вы ж с Саней знакомы! А вот эта красавица — наш главный судебный медик. Представляешь, такая женщина и чем занимается? — Он непринужденно пригнул к себе голову Митрофанова и громко прошептал, чтоб и остальные слышали: — У покойников в задницах ковыряется, фу-у!..

— Ну, Вячеслав! — поморщился Митрофанов. — Ну ты скажешь! Разве можно так о женщине!..

— Та то ж шутка! А ты всерьез, что ли, принял? А вы, надо понимать, Алексей Петрович? — Он простецки протянул руку к Смурову, и тот, не вставая, вяло и даже неохотно пожал ее. — А я Грязнов, Георгию про меня все известно. — Он улыбнулся. — А вот вас не знаю, извините. — И повернулся к высокому и хмурому мужчине.

Тот неопределенно пожал плечами, будто хотел ответить: «Не знаешь, и хрен с тобой, обойдешься», — причем именно на «ты» и вот так, по-хамски. Наконец он поднял голову, и Грязнов сразу заметил у него так называемую «заячью губу» — раздвоение от шрама, словно прятавшееся под крупным, нависающим носом. Обычно такие шрамы под усами прячут. Тем более, если он действительно с Кавказа. Значит, это и есть тот самый «стервятник»? Сейчас и Настя подтвердит. А потом останется получить еще подтверждение от Брони Данина, и «орла», скорее всего, можно будет «паковать».

Другое показалось странным Грязнову. Этот мужик уже увидел Настю и даже рот приоткрыл. Неужто его так завело? Но разве он сам не понимает, что за ним уже тянется скверный хвост? Или на покровителей рассчитывает, на то, что они его не сдадут, отстоят? А если нет? Если не смогут либо не захотят?.. Однако видно, что не боится, значит, уверен в них. Отчего ж тогда не представился, как подобает приличному человеку?.. Ну, теперь давай ты, Настя, не подведи!..

Подошли Турецкий с Настей, поздоровались, не протягивая рук, это Грязнов такой простецкий, а они чтят этикет. Вячеслав сразу предложил отправиться к стойке бара, но Митрофанов неожиданно запротестовал.

— Зачем? Приставим к нам еще пару стульев да и посидим, как люди! Ты не против, Алексей?

Смуров жестом показал, что он не против. Один стул за их столом, кстати, был свободен. Однако «орел» уже встал — был он действительно высоким, выше Турецкого, и галантно, но вместе с тем и настойчиво предложил именно свой стул Насте, а сам встал у нее за спиной. Настя благодарно ему улыбнулась и села, повесив сумочку на спинку стула. О, этот не отвяжется, Настя была права. Но ничего, Бог не выдаст, как говорится, свинья не съест. И не так страшен черт, как его малюют.

Турецкий мысленно прикинул «способности» этого офицера, если судить по привычной для него выправке, и решил, что любая наглость все же должна иметь пределы, да и эти двое — тоже сдерживающее начало. И ему пришло в голову то же самое, что только что Грязнову.

Неужели он ничего не боится? Ну, пусть боязнь — это непрофессиональное, чуждое ему чувство, однако где ж элементарное опасение? Или просто неуверенность? Разве все они тут абсолютно уверены в своей силе, для которой нет противовеса? Либо же они старательно себя уверяют в этом, чтобы действительно не бояться последствий…

Еще два стула были принесены официантом, Грязнов отошел с ним в сторонку и сделал заказ, затем взял стул и сел рядом с Настей. Турецкий сделал то же самое, сев с другой стороны, и таким образом путь к Насте «орлу» был как бы отрезан. Все это они проделали с такой непринужденностью, что офицеру пришлось поневоле устроиться подальше от намеченного объекта, рядом с Турецким.

— Ну, как прошел первый день? — радушно, но хозяйским тоном спросил Митрофанов. — Имеются успехи на нашем трудовом фронте?

«Наш» — он уже отождествлял себя со следственной группой.

— Есть кое-что, — небрежно ответил Турецкий. — Например, установили, что Сальников был убит, а не погиб в авиакатастрофе… — Сказал и замолчал, глядя без интереса на танцующие возле эстрады парочки.

— То есть как это убит? — после неловкой паузы спросил Смуров.

— Элементарно. Скорей всего, из пистолета. Прямо в середину лба. — Турецкий поднял указательный палец и хотел уже поднести его к своему лбу, но словно опомнился и улыбнулся: — На себе, говорят, не показывают. — Он повернулся к сидящему рядом «орлу» и показал тому на лоб, не дотрагиваясь, однако, пальцем: — Вот сюда.

«Орел» даже головы не откинул, но снова нахмурился, промолчал, а скулы его заметно затвердели.

— Разве? — изумился Смуров. — Георгий, ты слышал? А как же это могло произойти? Нет, не могу поверить!.. У вас в самом деле имеются доказательства?

— Представьте себе… Анастасия Сергеевна сегодня пулю вынула из его головы, — скучным голосом продолжал Турецкий. — От пистолета. Калибр — девять миллиметров. Рану, я имею в виду входное отверстие в черепе, аккуратно замаскировали, замазали, а главную улику оставили в трупе, глупо.

— Не понял, вы говорите какими-то загадками. Что именно, по-вашему, глупо? — настаивал Смуров.

Он, видно, напрашивался на обострение. И Грязнов поспешил «на помощь».

— Я полагаю, Георгий, — Вячеслав Иванович словно игнорировал Смурова, — Саня хотел сказать, что те, кому было поручено убийство министра, свою работу, разумеется, выполнили, но грязно. Наследили. И то, что очень нехорошо для убийц, наоборот, очень хорошо для следствия. Я правильно понял твою мысль, Саня?

— Абсолютно, Слава.

— Слушайте, — изображая задумчивость, заметил Митрофанов, — а может, никаких убийц не было? Может, это вам кажется так? Это бывает, по себе знаю, когда все время занимаешься расследованием преступлений, эти уголовники уже повсюду мнятся… Мне ж говорили, что там, рядом с покойным, обнаружили пистолет. И вполне возможно, это он сам.

— А что, разве у него был пистолет? — удивился Турецкий.

— Ну вот, видите, вы даже о такой мелочи не знаете! — будто бы обрадовался Смуров, что подловил следователя. — Конечно, был! А как же иначе? Как он называется, Георгий? Нам же говорил этот… ну, следователь… Харченко, кажется, который был на месте падения самолета, да?

— Говорить-то он говорил, — с сомнением в голосе сказал Митрофанов, — но, скорее всего, это был пистолет не министра, а его охранника. Тот, который позже скончался в больнице. А пистолет-то — «макаров», обычное дело, им другие и не выдают. Министры в карманах оружие не носят, что-то я о таком порядке не слышал. Ты ж вот не таскаешь?

— Я — другое дело, я — не министр, — скромно заметил Смуров и добавил: — Я — всего лишь один из заместителей.

— И вы считаете, — Турецкий с усмешкой уставился на Смурова, — что, оставшись в живых после такой катастрофы, вытащив из огня еще двоих человек, — я ссылаюсь на материалы, собранные следователем Харченко, — министр взял да и застрелился? От отчаянья, надо понимать? — Он произнес последнюю фразу с откровенной насмешкой. — Впрочем, о чем мы спорим, кому, как не вам, первому заместителю, и знать причуды своего шефа, верно? Например, спасать людей в критических ситуациях, а затем впадать в отчаянье и стреляться. Любопытное наблюдение…

— Значит, вы все-таки видели следственные материалы Харченко? — снова «подловил» Турецкого Смуров. — А изображаете этакую невинность! И про пистолет якобы не слыхали, да? Это такая теперь манера у Генеральной прокуратуры вести доверительные беседы? — Лицо Смурова было довольным.

— Генеральная тут ни при чем, о ней разговора нет. Материалы я видел еще в Москве, и они сразу вызвали у меня массу недоуменных вопросов. Между прочим, этого Харченко мне характеризовали как толкового, грамотного работника. Не понимаю, что с ним могло случиться? Но это — другой разговор, не застольный, во всяком случае. А вот другой вопрос меня интересует. По какой причине он ознакомил вас с этими материалами? До конца следствия он не имел права этого делать.

— Но я отнюдь не постороннее лицо! — готов был возмутиться бестактностью Турецкого Смуров.

— Закон есть закон, и он для всех одинаков. В последнее время об этом приходится частенько напоминать.

— Ну хорошо, я готов с вами согласиться. Но какие у вас-то претензии могут быть к нам? Ко мне, к Георгию, а? Мы же не лезем в ваше следствие и не даем советов, хотя могли бы. Но, как вы сами сказали, закон есть закон.

— Во-первых, слова «претензия» я не произносил. Вопросы — другое дело. Как говорят в Одессе, «их есть у меня», можете не сомневаться. А почему закон запрещает знакомить посторонних с материалами расследования, объясню. Чтобы они не могли оказать давления на следователя, только и всего. Как делаете это вы, диктуя, скажем, мне свою версию.

— Но если у вас нет никакой необходимости выслушать, к примеру, мою версию, зачем же тогда вам понадобился допрос? Вы знаете, у меня возникает впечатление, что у вас, господин Турецкий, уже сложилось какое-то ложное представление об этом весьма печальном деле. Что-то вроде предубеждения. Либо определенная заинтересованность в известной вам точке зрения. Разве не так?

— Хм, интересная логика! — Турецкий взглянул на Грязнова. — Уж кто бы говорил, верно, Слава?

— В порядке вещей, — многозначительно пожал плечами Вячеслав Иванович.

— Что вы имеете в виду? — прямо-таки нахохлился Смуров, и красивое его лицо исказила злая гримаса.

— Только то, господин Смуров, — Александр Борисович сладко улыбнулся, — что, говоря вообще о какой-либо заинтересованности, не следует забывать, что это именно вы увели у своего бывшего товарища и коллеги, у Сальникова, его жену, Марину… — Турецкий вопросительно взглянул на Грязнова, и тот с ходу уточнил:

— Евгеньевну.

— Вот именно, — кивнул Александр Борисович и беспомощно развел руками.

— Но какое это имеет отношение?.. — почти закричал здорово, видать, уязвленный Смуров.

— Возможно, ровным счетом никакого, а может быть?.. Слава, как там поживает наш Шекспир, который Вильям? Что он по этому поводу думает?

— Он-то? — с видом простачка откликнулся Грязнов. — «Есть многое на свете, друг Горацио, о чем не снилось мудрости твоей…» — произнес он с неподдельным пафосом.

— Вот! — многозначительно поднял указательный палец Турецкий.

Настя с величайшим трудом сдержала себя, чтобы не разрыдаться от смеха: Грязнов, цитирующий «Гамлета», — это было слишком даже для нее.

— Господа, — почти прорыдала она, — давайте оставим Богу — Богово, а столу — застольное! Слава, нас когда-нибудь напоят кофе, или я пойду спать?

— Да, господа, — внимательно глядя на Настю, находящуюся на грани истерики, заметил и Турецкий, — оставим эту трудную тему. К ней мы, если пожелаете, обязательно вернемся, но только лучше завтра, как условились, хорошо? Не возражаете? Повесток рассылать не надо? — уже пошутил он. — Мы все — сознательные и законопослушные граждане, будем из этого и исходить. Слава, действительно, ну где наш кофе?

— Вон он, ползет.

— Алексей Петрович, договорились? — Турецкий не смог отказать себе в удовольствии дожать Смурова. — Жду вас к одиннадцати.

Тот, отходя от раздражения, ничего не ответил, но пожал плечами и кивнул. Он был очень недоволен, что после первой стычки поле брани осталось не за ним.

Официант принес две бутылки коньяка и показал Грязнову. Тот осмотрел их и важно разрешил открывать.

— Не возражаете, раз уж случай свел за одним столом? — изысканно выразился Вячеслав Иванович и показал официанту, чтобы тот начал разливать с хозяев.

Те уже ни против чего не возражали, видно, халява, она везде халява. Потом официант стал наливать из кофейника в чашечки, которых было только три. И когда он поставил их перед Масловской, Турецким и Грязновым, Вячеслав поднял свою рюмку и, не чокаясь ни с кем, сказал:

— За удачу! За успех пить не люблю, а вот удача никому из нас никогда не помешает, верно, Настенька?

— Твое здоровье, Слава.

Оркестр заиграл тягучее, известное лет сорок назад салонное такое танго. Стариной повеяло.

— Разрешите вас пригласить на танец, Анастасия Сергеевна? — сиплым, словно от напряжения голосом, спросил «орел».

— Я не представил вам моего коллегу, извините, — совсем не извиняющимся тоном сказал Митрофанов, — Рауль, а по батюшке — Искандерович.

— А мы уже знакомы, — небрежно ответила Настя. — Вы тоже извините, Рауль, я пришла кофе выпить. Вот когда выпью, там посмотрим, если у вас не пропадет желание. — И она ловко изобразила улыбку во все тридцать два зуба.

Улыбнулся и Рауль, неожиданно сверкнув золотым зубом в глубине рта, справа. Хищная получилась у него улыбка, права Настя — действительно стервятник.

Вероятно, хозяева стола все-таки почувствовали, наконец, опасность, исходившую от явившейся троицы. Вопросы и собственные соображения относительно авиакатастрофы и гибели людей отпали. «Гости» в молчании выпили кофе, и Настя, чуть потянувшись, немного отодвинулась от стола, словно выказывая намерение подняться. На это ее движение мгновенно среагировал «стервятник» Рауль.

— Ну а теперь я могу вас пригласить? — просто до неприличия осипшим голосом спросил он и поднялся.

— Теперь? — Настя оглядела его сверху донизу, усмехнулась. — Наверное, если не будут возражать мои кавалеры. Как, Слава? Ты не возражаешь, Саня?

— Настенька, — ласково сказал Грязнов, — не валяй дурака. Есть желание, танцуй, кто тебе запрещает? А мы посмотрим, я уж говорил, что сто лет не видал, как люди танцуют.

— Ну, приглашайте… Рауль.

— Так точно, — поспешил тот и шагнул к ней, но Настя уклонилась от его руки и пошла впереди к центру зала, где и танцевали пары.

Грязнов разлил по очередной рюмке, взял свою и повернулся вместе со стулом, чтобы было удобнее наблюдать за танцующими.

Если абстрагироваться от данных обстоятельств, то Настя с этим Раулем смотрелись просто прекрасно — завидная пара, высокие, легко двигающиеся, послушные движениям друг друга.

Вячеслав не выдержал первым, с восторгом хлопнул себя ладонями по ляжкам и воскликнул:

— Эх, ребята, где мои тридцать лет назад?! Завидки берут… Это ж прямо картинка! Вот был бы фотоаппарат! Ах, красота!

— Хочешь на память себе оставить, старый котяра? — засмеялся Турецкий и тут же обратил внимание на Настину сумочку, висевшую на спинке стула. Он протянул к ней руку, пощупал снаружи и добавил: — Вон, если умираешь от желания, у Насти возьми. Она, я смотрю, так и не вынула камеру.

— Правда? — обернувшись, обрадовался Вячеслав. — Нехорошо к молодой девушке в сумку лазить, да что поделаешь, охота пуще неволи. И ей потом будет сюрприз! Начнет свои «резекции» на экран выводить, а там… вот кино, да какое! Саня, ты только ей не говори!

Никто не успел ничего возразить или просто сказать, как Грязнов достал из сумочки небольшую японскую цифровую камеру, приподнялся и навел ее на танцующих. — Саня, сделай, как в кино, чтоб они не заметили.

Турецкий усмехнулся и встал, уперев левую руку в бок. А Грязнов немедленно сунулся со своей камерой под его руку и несколько раз подряд тихо щелкнул затвором. Вспышки практически не было заметно.

Все, на этом операция, собственно, и закончилась. Камера была положена обратно в сумочку.

— Нехорошо, Вячеслав, — поморщился Митрофанов, будто Грязнов сделал нечто неприличное.

— Чего нехорошо? — удивился Вячеслав Иванович. — Ах, это? — Он ткнул пальцем в сумочку. — Так ты молчи. Что она, по-твоему, шуток, что ли, совсем не понимает? Она — умная баба, я ее порядочно уже знаю, специалист экстра-класса, а человек какой душевный! А кто этот, кстати, Рауль? Откуда он, местный?

— Да как тебе сказать?.. — Митрофанов тянул, не желая отвечать, а Грязнов и не настаивал. — Я тут на рыбалке был, на Енисее. Ох, красотища!

— Ах, ну да, ты же в отпуске, — без всякого выражения констатировал Вячеслав Иванович.

— Да, в общем, так, на несколько дней. А тут — это несчастье. Позвонил в Москву, там наш сразу ухватился: раз ты, мол, там, посмотри, что и как… А Алексею пришлось вместо министра совещание проводить.

— И удачно? — нейтральным тоном спросил Турецкий.

— В каком смысле? — насторожился теперь Смуров.

— Это ж было, я слышал, по поводу «трубы»? — пояснил свой вопрос Турецкий.

— Ну конечно, — кивнул Смуров. — Пришли к общей точке зрения. Мнения, в общем, совпали, хотя спорили немало. Но это у нас всегда, если дело касается крупных, особенно стратегических, объектов. Буду докладывать. — Он вздохнул, будто тащил на плечах непомерную ношу.

И Турецкий сочувственно покачал головой. От губернатора он уже знал, чем, каким решением закончилось совещание. Голоса губернаторов, других ответственных лиц разделились, но большинство из них выступили не в пользу президентской точки зрения. У них прошел «китайский вариант». Ну, может быть, чтобы совсем уж не ссориться с Японией, дать немного и ей. Но — немного, на первый раз. А там посмотреть с точки зрения прямой выгоды. Китай — он рядом, через дорогу, в смысле, через реку, так что и деньги — прямо в карман. А с Японией сложнее, инвестиции уйдут в государственный бюджет, и что из них потом достанется регионам, вилами на воде писано. В общем, понятное дело, свой карман ближе и роднее. Москва будет «счастлива», только этого сейчас и не хватает — очередного противостояния. Хотя, если рассуждать по большому счету, это совещание фактически ничего и не решало, не захотят одни инвесторы подключиться к проекту, найдутся другие. Просто время уходит, вот чего жаль, а эти, которые «бунтари», останутся с фигой и позже очень пожалеют о своей недальновидности. Ведь политические амбиции, или, точнее, игра в них, штука обоюдоострая, а в руках неумного человека опасна прежде всего для него самого.

Ну а Смуров, значит, уже торжествует? Он что, совсем ничего не понимает? Или эта «победа» полностью парализовала его мозги? Странное дело, время породило новый тип чиновника, вот такого, как Алексей Петрович, — беспринципного, по этой же причине — беспощадного, жадного временщика, для которого просто не существует государственных интересов. Морального урода, у которого слова «народ», «граждане страны» вызывают такие же ассоциации, как и у прежних господ помещиков, поровших крепостных на конюшне, с той лишь разницей, что эти, нынешние, сами вышли из «холопов», высокой родословной там и не пахнет. Недаром же говорят, что страшнейший изверг — это бывший холуй.

Александр Борисович, чтоб не наговорить каких-нибудь гадостей этому самодовольному павлину, взглянул на Грязнова, тот понял идею, и едва заметно подмигнул.

Две бутылки на шестерых — это цветочки. Разлив по последней рюмке, Вячеслав Иванович поднял руку и слегка помахал ею. Настя заметила сигнал. Через минуту какой-то очередной по счету танец закончился, и она, вежливо поблагодарив кавалера, пошла к столу. И успела как раз вовремя, чтобы выпить последнюю рюмку.

Рауль огорчился, услышав ее категорическое «пора спать». Он даже попытался сострить, попросту, по-солдатски: «С кем?»

На что имел все основания немедленно схлопотать пощечину. Но Настя холодно посмотрела на него и, ничего не ответив, отвернулась. И даже когда кивала, прощаясь с Митрофановым и Смуровым, не удостоила взглядом Рауля, будто его вообще не было.

Турецкий взял ее под локоть и повел к выходу. Уходя, и Грязнов не отказал себе в удовольствии пошутить:

— Ну, спасибо за компанию. Спокойной ночи, родственники.

Успел заметить напрягшиеся лица, состроил на лице искусственную лучезарную улыбку и пошел догонять своих товарищей. Он подумал о том, что первый раунд, или, говоря языком картежников, первый кон, пока выигран. И это хорошо, вселяет надежду, что пословица «трус в карты не играет» оправдывается, соответствует истине. Противник должен теперь крепко забеспокоиться, пусть еще не паниковать, но что-то вроде того. Во всяком случае, потерять равновесие. А там, где растерянность, переходящая в легкую панику, там обязательны и ошибки. Потому что противнику, как ему должно показаться, уже не остается времени на поиск пути для выхода из тупиковой для себя ситуации, значит, надо нападать самому. И к такому ходу следовало быть готовым.

А вот о чем остались думать «господа хорошие», его в настоящий момент совершенно не интересовало.

Они вошли в номер Грязнова, Вячеслав методично обошел его со своей «акулой», и только после этого они обменялись впечатлениями и утвердили план на завтрашний день. Особое внимание обратили на безопасность Насти. У Грязнова были на этот счет свои соображения. После чего Настя ушла к себе.

— Я тут, в гостинице, провел некоторую оперативную работу и обнаружил кое-какие странности, Саня. Они касаются приезда сюда господина Митрофанова. Я имею в виду время его появления в гостинице. И еще то, что номер был ему забронирован заранее.

— От кого узнал?

— Ага, сейчас я тебе вскрою свою агентуру, как же!

Но Турецкий, знавший Славку как собственные пальцы, засмеялся.

— Слушай, неужто кофе со сливками? — Он имел в виду пышную администраторшу гостиницы, которая прямо-таки сверкала глазами при их появлении в холле.

— Саня, если бы ты знал, какой это был когда-то зверский темперамент!.. Ах, что с нами делает время…

— Надеюсь, ты не обидел девушку?

— Я-а-а?! Как это тебе могло в голову прийти?! Ты ж помнишь, она раньше в «Центральном» работала. И в мой прошлый приезд, года два, что ли, назад, это был такой кайф, такой праздник души и тела, скажу тебе!

— Слава, не оправдывайся, я ее, конечно, сразу вспомнил, как увидел, и уверен, что она и сейчас достойна твоего пристального внимания. Так что у нас с Митрофановым?

— А очень интересно! Он появился в гостинице в половине первого ночи. Был в камуфляже, и от него сильно пахло гарью, как будто он был рядом с пожарищем. Специфический такой запах. И отправился, по словам нелюбопытной горничной на этаже, не в свой номер, а прямо к Смурову…

Глава четвертая Наступление по всему фронту

1

Утро началось с проблем.

Еще с вечера, четко установив очередность дел, Грязнов позвонил на мобильник Вениамину Грачу и, недолго рассуждая, предложил майору прибыть к девяти утра в гостиницу «Енисей», чтобы получить задание, ибо он решением руководства следственно-оперативной группы Генеральной прокуратуры включен в ее состав. А чтоб ни у кого не возникло ненужных вопросов, попросил Веню продиктовать ему домашний телефон полковника Крайнева, начальника УУРа. Затем он тут же перезвонил Феликсу Егоровичу и сообщил тому о принятом решении. Полковник, судя по его голосу, даже обрадовался, что его человек будет работать с москвичами, это ж прекрасный повод владеть информацией.

Короче говоря, после нескольких телефонных звонков и переговоров Вениамин Васильевич Грач доложил Вячеславу Ивановичу, что необходимое «добро» от начальства им получено, но с непременным условием — ежедневно докладывать о результатах расследования.

— Это само собой! — удовлетворенно загоготал Грязнов. — Как же, как же! Ты ж понимаешь!..

Именно его, Грача, имел в виду Вячеслав Иванович, когда разговор зашел о том, что Настя нуждается в защитнике. Уж кому, как не Грачу, помимо прочих его достоинств еще и чемпиону края по боксу в полутяжелом весе, и знать тех, кто наверняка захочет прижать строптивого судмедэксперта.

Итак, все с этой стороны, казалось бы, предусмотрели, кроме обычной мелочи, на которую порой не обращаешь внимания.

Вениамин на своем «жигуленке» подвез Масловскую к краевой больнице, где располагался морг и где ей еще предстояло работать с телами остальных погибших, и в первую очередь с охранником Гараниным, умершим уже в больнице. Майор остановил машину буквально в десятке метров от центрального входа, выпустил Анастасию и отъехал чуть в сторону, чтобы поставить машину на стоянку. Всего какие-то считанные секунды прошли, даже и не минута. Вениамин поначалу не сообразил, что произошло.

А было вот что. Настя, оглядываясь на свою «охрану», остановилась у ступеней парадного входа, чтобы потом пройти все здание насквозь и выйти через другие двери — так ближе — к заднему фасаду, где и располагалось приземистое кирпичное строение морга. Она стояла на первой ступеньке, возле бетонной урны, докуривая сигарету, начатую еще в машине. Сумка ее висела у нее на сгибе локтя. Настя не обратила внимания на приближающийся треск мотоцикла. Она только ощутила вдруг сильный рывок, после которого не удержала равновесия и упала на асфальт, больно ударившись коленями.

На ее крик обернулся Грач и увидел, как в сторону ворот на сумасшедшей скорости промчался черный мотоцикл с седоком в таком же черном шлеме и в кожаной одежде. Миг — и он уже скрылся за воротами. Догонять его было бесполезно: кругом частный сектор, узкие улочки — окраина же.

Испугавшийся за Настю, которую мог сбить этот негодяй, Грач кинулся к женщине. Помог подняться, но Настя еще не пришла в себя, морщилась от боли и, только обнаружив пропажу сумки, поняла, что случилось. Значит, эти мерзавцы, насмотревшись западных фильмов по телевизору, использовали давно известный, особенно у итальянских бандитов, прием грабежа прохожих — вырывание сумок на ходу. Но здесь-то зачем? Что у нее в сумке ценного? Пачка сигарет с копеечной зажигалкой? Мобильный телефон? Набор собственных инструментов? Служебное удостоверение? Ну и зачем это им? Что они с этим делать будут?

Пока стояли и размышляли, Грач догадался позвонить Грязнову и доложить о происшествии. Вячеслав Иванович недолго думал. Попросил передать трубку Насте и сказал уже ей:

— Это, я полагаю, Настена, тебе первый горячий привет от твоего вчерашнего партнера по танцам. Помнишь наш вечерний разговор? Они наверняка были уверены, что в сумке у тебя фотокамера. А она у меня, и я только что передал все отснятые тобой материалы в Москву. Ждем ответа. Я сейчас еду в аэропорт. Что у тебя в сумке-то еще было ценного? Документы? Командировочные?

— Нет, одно служебное. Паспорт и деньги я специально в гостинице оставила — мало ли что?

— Ну и черт с ним, со служебным, другое выпишем. Не бери в голову. Да, слушай, я Галку не «на яму» послал, а туда, к вам, она с медсестрами поработает, пока ты Гараниным будешь заниматься. Не переживай, желаю удачи. Вот увидишь, результат будет, как мы с Саней и предсказывали. А Грачу можешь передать, чтоб он клюв не раскрывал зря, еще раз так проколется, уволю.

Самолично услышав последнюю фразу — слышимость у трубки была хорошая, — Вениамин стал было перед Настей оправдываться, но та и не думала волноваться и успокоила своего защитника, предложив потом проехаться, посмотреть, может, где-нибудь ее сумка уже валяется, ведь в ней нет ничего такого, что представляло бы для кого-нибудь интерес.

На этом, Настя полагала, мытарства ее на сегодня практически закончились. Работа предстояла муторная, наверняка опять объявятся любопытные «санитары», но в дверях прозекторской каменно застыл Вениамин Грач в расстегнутой и сдвинутой на спину куртке, из-под которой красиво просматривалась рукоятка пистолета в кобуре, висящей у него под мышкой на кожаной сбруе. И таким образом любопытство местных санитаров должно было бы резко ограничиться.

Но позже случилось как бы неожиданное. В морге появился высокий, здоровый мужик кавказского типа, который подошел к Грачу и, узнав, что судебный медик Масловская находится внутри прозекторской, потребовал, чтобы охранник пропустил его к ней. По личному делу. Вениамин стоял камнем. Он приоткрыл дверь и сказал Насте, что ее тут кто-то спрашивает.

— Как назвать? — спросил он у мужика.

— Скажи, Рауль, она знает. — Руки мужчина держал за спиной.

Вениамин повторил. Настя обернулась и ответила:

— Пошли его к черту, он мешает.

Рауль услышал и попытался отодвинуть Грача.

— Уйди, я сам скажу.

— Не велено, — философски заметил Грач. — Отдыхай, мужик.

— Мне что, — медленно заговорил Рауль угрожающим тоном, — своих ребят вызвать, чтоб тебя вежливости научили, салага?

— А мне приказано вызывать в таких ситуациях спецназ. Есть вопросы? Нет вопросов.

— Ладно, давай без базара, скажи доктору, документ ее нашел, — мирным тоном проговорил Рауль и показал коричневую сумку, которую до того держал за спиной. — Я заглянул, проверил — ее, Масловской.

Грач посмотрел на него и хмыкнул. Значит, как раз об этом человеке и говорил ему недавно Грязнов, предостерегая, что именно его и надо опасаться в первую очередь. А он тут как тут!

— Анастасия Сергеевна, — крикнул Веня, снова приоткрыв дверь, — ваша сумка неожиданно нашлась! — И уже Раулю добавил: — Надо же, какая счастливая случайность! И далеко от больницы валялась? Не за углом?

— Недалеко, — презрительно процедил Рауль, явно не желая продолжать с охранником разговор.

Вышла Настя, не снимая перчаток и, таким образом, исключив рукопожатие, и задала тот же самый вопрос. Рауль ответил, но уже более вежливым тоном. Потом предложил ей свою помощь. Но Настя отрицательно покачала головой и обратилась к Вене:

— Возьмите ее, Вениамин, и поглядите, ничего там не украли?.. А вы, значит, ехали себе, ехали, глядите, а на дороге сумка валяется знакомая, да? Заглянули внутрь, а там удостоверение на мое имя, верно?

— Примерно так и было, только не на дороге, а у забора, — ответил Рауль и, не глядя, сунул сумку в руки Грача. — Так не надо помочь? Кого на этот раз потрошим?

— Веня, ну что там? — не обращая внимания на Рауля, спросила Настя. — Инструменты есть? Давайте их сюда. Сигареты? Зажигалка? Удостоверение? Все на месте? Странный грабитель, да? И зачем было сумку отнимать?

— Мне тоже так показалось, — ответил Грач.

— Ну и слава богу. Я вас не поблагодарила, Рауль? Спасибо за двойную заботу.

— В каком смысле? — набычился тот.

— Не понимаете? Ну и прекрасно, крепче спать будете. Веня, закройте дверь и никого не пускайте…

А Галя Романова в это самое время пыталась наладить нормальные отношения с медсестрой Калининой, которая никак не хотела идти на контакт. Сперва она говорила, что у нее нет времени, потом заявила, что ничего о Гаранине не знает, даже фамилии такой не слышала. Тогда Галя, уличив ее во лжи, мягко сказала, что зря девушка сильно усложняет себе дальнейшую жизнь, ибо то, что Гаранин умер именно в ее смену, зафиксировано в журнале дежурств. А за отказ свидетеля от дачи показаний в деле, связанном со смертью человека, этому самому свидетелю могут грозить крупные неприятности по признакам статьи 308 Уголовного кодекса, предусматривающей арест виновного на срок до трех месяцев.

Медсестра откровенно струхнула, не выдержала спокойного и аргументированного тона. Но на всякий случай предупредила, что с детства страдает забывчивостью. Особенно в тех случаях, когда тебя об этом настоятельно просят совершенно незнакомые тебе люди, да еще и угрожающим тоном.

В принципе, эта милая и симпатичная девушка по имени Регина могла бы больше ничего и не говорить Гале, ситуация была более чем ясной. Но рассказ, тем не менее, не помешал, хотя и не открывал конкретных подробностей и лиц, ловко организовавших «естественную» смерть пострадавшего Гаранина от «внезапного приступа острой сердечной недостаточности».

А было все это так. Пациента с сильными ожогами в нижней части туловища, особенно пострадали ноги, доставили в приемное отделение где-то в одиннадцать часов дня, впрочем, точное время записано у дежурных. И сразу перевели в реанимацию при хирургии. Собственно, там все и произошло.

Еще в машине, по пути следования с места падения самолета в больницу, этому Гаранину сделали уколы и поставили капельницу. Поэтому прибыл он, можно сказать, в сознании, вернее, возвращался к нему, но так же быстро снова впадал в беспамятство. Он что-то быстро говорил, то есть, скорее, шептал, но этот шепот его был больше похож на бред. Да так оно, наверное, и было, поскольку у него температура поднялась почти до сорока, и он метался в жару, сам сильно обожженный.

Слышала ли Регина, о чем шептал Гаранин? Ну, как сказать, отдельные слова вроде различались, но общего смысла она в них не видела. Сперва он несколько раз повторил слово «взрывы». Галя тут же уточнила: взрывы или взрыв? Оказалось, что именно во множественном числе. Потом он, опять же несколько раз, не очень внятно произнес слово «такси» или «шасси» — непонятно, лицо у него тоже было обожжено. Но это он произносил с трудом, когда лежал в реанимационном боксе. А вообще говоря, о нем гораздо больше могли бы рассказать врач «скорой помощи» Леонид Вадимович Квасков или же хирург Борис Тихонович Вайсфельд, который делал первую операцию Гаранину, удаляя обожженные ткани тела.

Хорошо, решила Романова, это потом, причем обязательно, а пока ее интересовал момент, когда медсестра обнаружила, что Гаранин умер.

Долго отнекивалась Регина, отворачивала, прятала свое лицо, упрямо отводила взгляд в сторону, но и Галя проявила настойчивость, популярно объяснив, что в данном случае медсестре ничего не грозит. Однако картина для следствия должна быть абсолютно ясной, иначе суд найдет причину гибели человека именно в ее халатном отношении к своим обязанностям. Ей это надо?

Аргумент подействовал. И значит, было следующим образом.

Это случилось под вечер уже, где-то в десятом часу, точнее можно посмотреть в дежурной книге записей и в личной карте покойного.

— Я, честно говоря, устала, а предстояла еще целая ночь, — тихим голосом рассказывала Регина. — В нашем отделении лежало девять больных. Двоих привезли недавно, и они бредили, успокоительное еще не успело подействовать. Остальные, и Гаранин в том числе, он лежал с краю, у стены, спали. Все койки в отделении у нас отделены пластиковыми перегородками, это удобно: и больные не видят соседей, и нам легче, особенно нянечкам — убирать и протирать полы. Гаранин, как я сказала, был под капельницей. Следующий укол ему был назначен на десять и тогда же прием лекарства. И тут я услыхала, как в конце коридора зазвонил телефон. Вообще-то у нас не положено разговаривать в служебное время, но ведь у каждой дом, семья, заботы, вот мы и стараемся говорить потише и поменьше. Правда, есть и любительницы поболтать, пока начальство не слышит. Ну, короче, звонит он, а никто трубку не снимает. Я посмотрела, все вроде в порядке, и пошла к телефону. А он трещит не переставая. Сняла трубку, кого, спрашиваю. А мне в ответ вежливый такой мужской голос: «Девушка, извините, пожалуйста, я, мол, все понимаю, но мне срочно необходимо», ну и дальше в том же духе. Словом, я поняла, что это был женишок Ленки Карцевой, медсестры из нашего отделения. Ленка рассказывала про него, неважно. В общем, позовите, пожалуйста, на два слова. А Карцева была в соседнем, самом дальнем по коридору боксе. Повесила я трубку на крючок и пошла искать Ленку. А в боксе ее нет. Стала у санитарки выяснять, где она, та отвечает, что, наверное, на минутку на улицу выскочила, за угол. Вы видели, Галя, там, за углом, булочная, и всякими пирожками, сладостями торгуют. Мы туда постоянно бегаем, нас все продавщицы давно знают.

— Ну, я чувствую, вы ее так и не нашли, да?

— Я пошла к телефону, чтобы сказать тому мужчине — пусть перезвонит через пять минут. А из трубки раздавались короткие гудки. Ух как я обозлилась! А тут смотрю, Ленка бежит, с кульком в руках. И говорит мне, чтоб я поставила чайник, — у нас есть свой закуток, где мы питаемся во время смены. А я ей в ответ все про ее женишка и выложила — как я бегала, ее искала, а этот сперва умолял найти и позвать, а потом трубку бросил. Все мужики — гады по определению! Ну, поговорили мы, я съела пирожок с рисом и пошла к себе в бокс. Обошла больных, все вроде нормально, и села к столу. А потом чего-то как стукнуло в спину. Я вспомнила, что каким-то боковым зрением заметила, что из моего бокса вышел Борис Тихонович и пошел в противоположную сторону — там у нас лифт и лестница вниз, на выход. Нашего хирурга легко узнать по сутулой спине и высокому росту. Ну и костюм у него такой, светло-зеленый. И шапочка с матерчатой маской. Я еще, помню, подумала, почему он меня не окликнул? Видел же, должен был сделать замечание, но не строгое, он у нас человек добродушный, зря не ругает. Короче, вернулась я к себе, мельком оглядела больных, все как будто в порядке, и села за свой стол — заполнять приемы лекарств.

— И сколько вы сидели так?

— Не знаю, минут пятнадцать, может, или двадцать. Короче, подошло к десяти. Пора начинать раздавать таблетки, делать уколы. Да и некоторые капельницы должны были закончиться.

— А вы что же, не следите разве постоянно, когда в них заканчивается лекарство? — удивленно спросила Галя.

— Да, следим, конечно, — поморщилась Регина. — Только тогда совсем уже не удастся даже присесть. Каждому же свой объем, разная скорость — кому медленнее, кому, наоборот, быстрее… Все ж не упомнишь, да и в голове держать невозможно — одно сделаешь, про другое забудешь… Но мы стараемся, чтоб нареканий не было. Да и некоторые больные сами кричат, когда у них раствор кончается… Ну, в общем, дошла у меня очередь и до Гаранина, я ж говорю, он крайний лежал. Подхожу, смотрю на капельницу, а раствор не поступает. «Бабочки» не вижу, пузырьков прыгающих. Что-нибудь опять с иглой, думаю. А потом, некоторые больные неловко поворачиваются, и катетер из вены выскакивает, а то трубку нечаянно пережмет — разные причины. Проверила, вроде бы все правильно. Потом пульс взяла… Матушка родная, а его же нет! Как ни щупала — нету! Ну и я бегом к врачу… Ой, просто рассказывать дальше не могу… Взялись наши за него! И чего только не пробовали! Минут, наверное, тридцать старались — ни в какую. Накрыли простыней… А потом два санитара переложили его на каталку и увезли вниз.

— То есть вы прозевали смерть Гаранина, да, Регина? — безжалостным тоном спросила Галя, которой показалось, будто медсестра уже нашла для себя веские оправдания. — А как же ваш доктор? Вы его спрашивали, зачем он приходил?

Она насупилась, помрачнела.

— Спрашивала…

— И что же он ответил? — настаивала Галя.

— А вы сами его спросите, — пробурчала Регина.

— Обязательно спрошу. Но я хочу это услышать от вас.

— Я потом уже, когда все закончилось, сказала, что видела его, как он выходил из нашего бокса. Поэтому, мол, и не беспокоилась. А он помолчал и спросил: «Ты уверена твердо, что именно меня видела?» — «Конечно, — говорю. — И костюм, и… все остальное», — ну, это я про его сутулость и рост. А он мне отвечает, тихо, чтоб никто другой не слышал. «Региночка, — говорит, — девочка, запомни, я из своего кабинета в течение двух последних часов не отлучался ни на секунду. Можешь сама у Надежды Яковлевны спросить». Это наша старшая медсестра в хирургии. Красивая тетка, у них с Вайсфельдом роман. И я поняла из его слов, что в нашу реанимацию заходил кто-то другой, может быть, чужой. А сделать укол, да хоть того же клофелина, чтобы остановилось сердце, — не проблема, больной был и без того весь исколот уже и обожжен до такой степени, что никакого следа от иглы не обнаружить. К тому же и вскрытие сразу не проводилось, посчитали причину смерти вполне объяснимой.

— А должны были? — таинственным шепотом спросила Галя.

— Не знаю, — Регина пожала плечами, — разные бывают ситуации. А в случае с Гараниным? Ну что, хоть и крепкий был мужик, но все равно никто ничего определенного сказать бы не мог, для этого время нужно…

Романова поняла, что большего из медсестры не вытянуть, она и так рассказала вполне достаточно, чтобы теперь бояться мести со стороны тех, кто устранил больного. Но Галя пообещала молчать об их разговоре, добавила, что для всех остальных в больнице они просто не знакомы, и Регина может за себя не опасаться. А если кто спросит, станет, скажем, настаивать, то ответ может быть простой: да, приходила тут одна, интересовалась, но ничего не записывала, а так и ушла.

Договорившись так, Галя отправилась к Вайсфельду.

Если судить по его внешности, Борис Тихонович ей понравился. Типичный такой доктор, как его представляют себе по рассказам старых писателей — вежливый, немногословный, действительно сутулый, с длинными, «музыкальными» пальцами и вытянутым, словно у лошади, лицом.

Галя представилась, предъявила свое удостоверение и попросила доктора ответить на несколько вопросов, интересующих следствие. И первый из них: почему не делалось вскрытие покойного Гаранина, если это положено по правилам?

Вопреки своей немногословной манере, доктор начал долго рассказывать о разных случаях смертельного исхода, при которых либо есть такая необходимость, либо ее нету. Тем более что диагноз был абсолютно ясен.

Терпеливо выслушав Бориса Тихоновича, Галя словно невзначай оглянулась, будто проверяла — не подслушивает ли их разговор кто-то, и негромко и доверительно сказала:

— А теперь, уважаемый Борис Тихонович, объясните мне, почему вас не удивило присутствие в отделении реанимации кого-то постороннего, так сильно напоминавшего именно вас?

— Понятно, — он помрачнел. — Вижу, вижу след…

Вероятно, он понял, что Галя уже разговаривала с Региной, и та, вопреки предупреждению Вайсфельда, все-таки проболталась. И чтобы смягчить реакцию доктора, Галя добавила:

— Пока, до обнаружения преступника, наш разговор останется в глубокой тайне, это я вам лично обещаю. Можете ни за кого из своих родных или… близких, скажем, совершенно не беспокоиться.

Доктор недоверчиво посмотрел на нее, тяжко вздохнул и вдруг хмыкнул:

— А собственно, чего мне теперь бояться? Никакая судебно-медицинская экспертиза не покажет следов яда. А обычные лекарства, включая даже передозировку какого-нибудь распространенного наркотика, давно уже исчезли из тела покойника. Но я, тем не менее, отвечу вам. Дело было так, уважаемая… Я заканчивал здесь свои канцелярские дела, собираясь уже уходить домой, когда раздался телефонный звонок. Я не скажу, чтобы грубый, нет, возможно, даже по-своему вежливый, но хриплый голос сообщил мне следующее. В течение ближайших сорока минут — а это было, я посмотрел на часы, пять минут десятого — я не должен покидать своего кабинета. Ни под каким поводом. Более того, я должен вызвать к себе старшую медсестру Кардышеву и задержать ее под любым предлогом у себя в кабинете на это же время. За послушание мне гарантируется полный покой и безопасность. В противном случае Надюшу… э-э, простите, Надежду Яковлевну… вы меня должны извинить, но вы же сами хотели услышать правду, не так ли?

— Вот именно.

— Ну да… Поставят раком… Причем ужас заключался не в самой угрозе, а в том спокойном и даже, как я заметил уже, почти вежливом тоне разговора. И еще, я забыл сказать, собеседник употребил слово «лепила», а так, я знаю, уголовники называют врачей, вообще медперсонал. Короче говоря, я спросил, уж не собираются ли они — я понял, с какой публикой веду разговор, — причинить урон моим больным? Ибо о таком варианте не может быть и речи. Он ответил: «Не боись, лепила, твоим клиентам ничего не грозит, а тот, кто уже сложил ласты, тот не должен возвращаться». Вот, собственно, и весь разговор. Я немедленно вызвал к себе Надю и продержал здесь, в запертом кабинете, ровно сорок минут. После чего услышал стук в дверь и крик Регины, что Гаранин скончался.

— Вы считаете его смерть логичной?

— У смерти нет логики, хотя, с другой стороны… Гаранин пролежал без медицинской помощи около десяти часов. Извините за обывательское заключение, это был тихий ужас, когда его положили на операционный стол, поверьте мне. И ни у меня, ни у моих коллег не было абсолютно никакой уверенности. Хотя, как мы говорим родственникам подобных больных, надежда всегда остается, пусть и нереальная. В данном случае можно было как-то еще рассчитывать на его крепкое физическое здоровье до катастрофы. Но он все это время находился на искусственной вентиляции легких, поили питательными бульонами только через зонд. По сути, состояние критическое, и долго длиться оно не могло. Но вы не принимайте это обстоятельство за мое оправдание. И если вы считаете меня виновным, что ж, я готов понести наказание за свою чисто человеческую слабость в отношении живых людей. А это — наши медсестры, наши нянечки, другой персонал, охраняемый всего лишь единственным вахтером, сидящим на входе. Вы наверняка его видели и можете себе представить, какая это «грозная сила». И что он может противопоставить бандитам, которые являются к нам в облике вполне, казалось бы, приличных людей…

— Согласна с вами. Да вас никто ни в чем и не винит, Борис Тихонович, вы — не Илья Муромец, чтобы сражаться с соловьями-разбойниками. Но ваш рассказ я, тем не менее, сейчас запишу в протокол, а вас попрошу прочитать и подписать собственные показания.

— Мне теперь и не остается ничего иного, кроме как принять ваши условия, уважаемая…

— Очень хорошо, тогда давайте сделаем это быстро, потому что я хочу сегодня же встретиться с врачом «скорой помощи» Леонидом Вадимовичем Квасковым по этому же вопросу.

— Если он не на выезде сейчас, то найти его будет несложно, его станция рядом, я скажу — и вас проводят.

2

Вячеслав Иванович решил убить двух зайцев: смотаться в аэропорт «Надеждино», чтобы встретить прилетающих экспертов Мануйлова и Мордючкова, а перед этим допросить диспетчера аэропорта Олега Тимофеева, дежурившего в ту ночь, когда произошла авиакатастрофа. Симагин, что из транспортной милиции, помнится, обмолвился о том, что уже сам, по горячим следам, заглядывал в диспетчерскую и, хотя детального разговора сразу не получилось, — все-таки диспетчеров отвлекать в их рабочее время категорически запрещается, — но Олег Иванович намекнул, что с этим делом и ему самому далеко не все ясно. Но потом у подполковника руки, что называется, не доходили. Вот поэтому Грязнов и решил не упускать такой возможности.

Он с утра созвонился с диспетчерской и выяснил, что Тимофеев находится дома, фактически под подпиской о невыезде на все время работы государственной аварийной комиссии, которая должна будет назвать виновных в аварии, повлекшей гибель самолета и людей. А дом его расположен в так называемом авиагородке, в пяти километрах от аэровокзала, туда постоянно служебный автобус ходит. Автобус Вячеславу Ивановичу был не нужен, но домашний адрес Тимофеева он записал и помчался в аэропорт «Надеждино».

«Хвоста» за собой он не замечал, видимо, противник еще не видел в его действиях серьезной опасности для себя, ну а на мелкие взаимные пакости в среде руководящего состава МВД давно уже привыкли реагировать снисходительно — куда, мол, без них! И теперь это даже и неплохо: надо стараться как можно дольше не давать им повода почувствовать признаки надвигающейся бури, пусть пока прохлаждаются в своей беспечности.

Смуров, как чиновник наверняка грамотный, волевой, по-своему удачливый, естественно, не владел никакими навыками в оперативной работе. А вот Митрофанов — тут надо отдать ему должное — был все же стреляным волком, и его провести, маскируя свои действия чем угодно, было бы трудно, если вообще возможно. Но открывать сейчас перед ним карты, задавая конкретные вопросы, было бы также неразумно. Он сразу просечет направление действий следственно-оперативной бригады и не преминет принять жесткие контрмеры.

Вон ведь, далеко и ходить не надо! Засекли они фотокамеру в сумочке Насти — и сразу результат. Другое дело, что ни черта у них не получилось, переиграли их, но ведь они проделали всю операцию, ничуть не стесняясь и не особо скрывая своих действий, вот что главное! Правда, нахрап — это еще не гарантия успеха.

И в этой связи Грязнов с Турецким договорились, что Александр с утра вызовет к себе, в краевую прокуратуру, Смурова и будет того мурыжить в буквальном смысле до посинения бессмысленными, с его точки зрения, вопросами. Ибо для постановки одних и тех же вопросов, что хорошо известно из следственной практики, можно придумать сотню различных вариантов, и все они будут внешне выглядеть вполне правомерными. А собственно, вопросов к нему уже набралось, да еще и после беседы с диспетчером Тимофеевым, надеялся Грязнов, наберется более чем достаточно. Но это уже будет следующий допрос. Что же касается Митрофанова, то про него они оба словно забудут. Ну, нет такого генерала! Нет в нем и нужды у следствия! До определенного момента.

А вся эта болтовня по поводу того, что министр воспользовался якобы пребыванием в крае своего директора Департамента милиции на воздушном транспорте и поручил тому вмешаться в следственный процесс и установить истину, так то чистый блеф. Даже не упоминал о нем министр, давая вполне конкретные указания Грязнову. Скорее всего, это все — самодеятельность Жорки, в смысле, Георгия Александровича. И вот тут он и может, да и должен, в конце концов, схлопотать по полной программе. Однако торопиться не будем. Хотя и мешкать — тоже. А запрос в Главное управление кадров по поводу командировки Митрофанова Грязнов сегодня сделал, когда они с Турецким приехали в прокуратуру, чтобы осмотреть предоставленные бригаде помещения.

Между прочим, прокурор Зинченко был, не в пример вчерашнему дню, сама любезность. То ли сам чего, наконец, сообразил, то ли Меркулов постарался и внушил федеральному прокурору Федюнину, чтоб тот малость окоротил Зинченко. Неважно, было это или нет, но Роман Владимирович лично обошел со своими «гостями» все три комнаты, лично проверил сейфы, вызвал техника, и тот включил компьютеры и прочую технику. Ну, столько одному Турецкому было пока не нужно, зато забота, конечно, приятна. И Александр Борисович в самых изысканных выражениях высказал Зинченко свою глубокую признательность. А потом, когда прокурор ушел к себе, Грязнов с ухмылкой достал из сумки «акулу» и, не торопясь, прошелся по всем комнатам, особенно тщательно проверяя всю оргтехнику и электрические приборы. Пока было чисто, но это вовсе не означало, что так будет постоянно, — значит, надо держать ухо востро…

Олег Иванович Тимофеев оказался достаточно молодым человеком, уж сорока-то ему точно не было. Он встретил неожиданных посетителей спокойно, без всякого волнения. Грязнов в порту прихватил с собой Симагина, полагая, что двоим местным легче начать разговор, да они уже и знакомы, а Борис Егорович, в свою очередь, покажет, что московский генерал вовсе не страшный и с ним можно разговаривать доверительно. И вообще, важно начать, а дальше сам разговор выведет, куда нужно.

— Я понимаю, вам уже, вероятно, до рвоты надоели и допрашивающие вас, и сочувствующие, но вы уж не сердитесь, уделите и нам полчасика, — обратился к хозяину «малогабаритки» Вячеслав Иванович.

— Олег, надо, понимаешь? — поддержал Грязнова Симагин.

— Борь, ну я уж все рассказал, — устало поморщился Тимофеев, поглядывая на дверь, — они сидели в тесной кухне, за которой возилась и о чем-то громко вздыхала жена диспетчера.

— А может, нам лучше сделать так? — предложил Грязнов, понимая подавленное настроение хозяина. — Может, мы сразу будем в протокол записывать, чтобы потом не повторяться и не отнимать вашего времени?

— Да уж записывали, — упрямо повторил Тимофеев. — И все одно и то же, будто я чего нового могу им выдумать… Прокуратура была. И сюда приезжали, и к себе вызывали… Другой генерал, извините, приезжал и все мои показания подробно записал. Твой, между прочим, московский шеф, Борис. Но не он сам, конечно, писал-то, а его помощник, наверное. Высокий такой. С неприятной мордой…

— Ага, и нос с горбинкой. Раулем зовут, да? — спросил Грязнов.

— Как зовут, не знаю, он не назвался, а горбинка была. И голос простуженный — это летом-то! — презрительно фыркнул Олег Иванович. — Пивко холодненькое, поди, крепко уважает…

— Знаю его, — кивнул Вячеслав Иванович и подумал, что сегодня должен, по идее, прийти ответ и к Сане на факс о личности этого странного Рауля. Вот тогда и можно будет с ним пообщаться, а пока пусть бегает. — Но дело в том, Олег Иванович, что никаких ваших показаний в уголовном деле, возбужденном краевой прокуратурой в связи с авиакатастрофой правительственного самолета, не имеется. И как это надо понимать, я, естественно, догадываюсь. Видно, вы рассказали им нечто такое, что никак не укладывалось в рамки проводимого ими расследования. А что не укладывается, то долой, к чертовой матери!

— Ну, я ничего не могу сказать в этом плане. Я могу только повторить.

— Именно об этом мы и просили бы вас. И можете быть уверены, теперь ваши показания не пропадут.

— Вам видней… — по-прежнему неохотно отозвался Тимофеев. — Но желательно, чтобы и угроз тоже больше не было, на это могу рассчитывать?

— А с чьей стороны они исходили? — живо откликнулся Грязнов. — Впрочем, погодите, я сам, кажется, догадываюсь. Со стороны того горбоносого, да? И как он угрожал?

— Как? Просто… Если бы я не знал, что он — помощник генерала, подумал бы, что разговариваю с братвой. Уже уходя, он окинул оценивающим таким, кобелиным взглядом Инку, жену мою, поцокал вот так… — Олег выразительно сам поцокал языком. — Как эти «мандаринщики» на рынке делают, и говорит, уже в дверях, негромко, может, чтоб генерал не слышал, что я должен помалкивать и пасть свою не раскрывать. Иначе семья может разрушиться. Тонкий такой намек.

— Да, это он, конечно. Но, я полагаю, ему уже недолго осталось бегать и цокать языком. Возможно, денек-другой, не больше. Он не одному вам угрожал. Было и там, где упал самолет, за поселком Рассвет. Мужики слышали взрывы, а местный участковый даже побывал на месте падения, они же первыми и сообщили об этом факте. Вот их, как свидетелей, и попытались приструнить, да не очень вышло. Мы сейчас проводим собственную оперативную работу, документируем, и, как только закончим, будет принято, я надеюсь, кардинальное решение. Так что ничьей мести вам опасаться не следует. А теперь давайте по нашей теме. Итак, что вам известно?

Вячеслав Иванович говорил спокойно и уверенно, и его спокойствие передалось диспетчеру. Картина получилась следующая…

Олег Иванович рассказал, как обстояли дела в тот поздний вечер, когда в аэропорту ожидали прилета правительственного лайнера с министром на борту. Переговоры с экипажем шли в обычном рабочем режиме и никаких трудностей не предвиделось. Командир экипажа самолета, пилот первого класса Рутченко сообщил о заходе на посадку, диспетчер передал все необходимые для этого параметры — удаление, высоту, скорость и направление ветра и прочее, что делается как бы автоматически, после чего дал разрешение на посадку. По расчетам Тимофеева, самолет должен был коснуться колесами посадочной полосы ровно через шесть минут. Но неожиданно связь с бортом прервалась. А затем и сам самолет исчез с экранов радаров. Могли быть помехи, могло быть что угодно, вплоть до грозового фронта. Но синоптики ни о какой грозе не предупреждали. Десять минут прошли, а самолета все не было. И связи — тоже. Но с северо-западного направления донеслось нечто похожее либо на глухой взрыв, либо на отдаленный грозовой разряд. А позже грохочущие звуки повторились еще несколько раз, словно прокатился гром, разнесенный эхом.

Синоптики, естественно, не собирались признавать своей ошибки и настаивали, что никакой грозы в радиусе ста километров не наблюдалось. Однако же гремело?

Тимофеев, грешным делом, уже подумал, вернее, мелькнула у него такая крайне неприятная мыслишка, вызвавшая мгновенную ледяную оторопь на спине, что все эти громы — следствие уже свершившейся аварии, но он усилием воли постарался избавиться от наваждения. Впереди ведь у него еще целая ночь, и расслабляться, распускать нервы было категорически нельзя.

Потом начались странные звонки в диспетчерскую из помещения аэровокзала, где министру приготовили торжественную встречу с хлебом-солью, кратким банкетом и соответственными речами. Съехалось много важного народу, считай руководящие кадры всей Восточной Сибири и Приморья. Спрашивали о том, что слышно с самолетом? Не восстановилась ли связь с экипажем? Вообще, что нового в эфире? Ну, будто он сейчас все бросит и станет им рассказывать, о чем переговариваются, например, экипажи с землей, да вплоть до телефонных переговоров по сотовой связи — и такое нередко приходится слышать. Но что любопытно, в голосах тех избранных, которые ожидали министра и звонили по этому поводу в диспетчерскую службу, не ощущалось тревоги. Будто они все там были предупреждены заранее, что так оно и могло случиться. Что именно? А то, что экипаж правительственного самолета, повинуясь, видно, указанию министра, направил самолет на какой-нибудь другой аэродром, подальше на восток. Такая версия и была в тот вечер озвучена в VIP-зале аэропорта. Об этом же, как об окончательном решении, было позже сообщено и в диспетчерскую. Кто сообщил? Так сам генеральный директор авиакомпании «Сибирские огни» Громов, находившийся среди встречавших высокого московского гостя, и позвонил в диспетчерскую, как бы давая отбой.

Все-то бы оно так, да только одна упрямая заноза не давала покоя Олегу Ивановичу. Голос у Рутченко, у пилота, — не новичка какого-нибудь, а опытного человека, знавшего сибирские маршруты, что называется, назубок, был спокойный и уверенный. И вообще, за несколько минут до посадки решение о перемене аэродрома принимается разве что в исключительных обстоятельствах. А таковых в ту ночь не было. Это во-первых. И во-вторых, не давал покоя тот отдаленный гром без каких-либо признаков грозы. Олег Иванович по этим двум причинам и передал свои соображения начальству. Он не без оснований подозревал, что с самолетом случилось что-то непредвиденное. И несмотря на то что начальство было крайне недовольно, продолжал стоять на своем. Но была, как сказано, ночь, и поднимать поисковый вертолет, даже если бы кто-то и поверил в версию Тимофеева, было невозможно. Значит, придется ждать утра, и вот уже тогда, если связь с министром не будет восстановлена, и принимать соответствующие меры.

Видимо, о чем позже говорили в аэропорту, при обсуждении сложившейся ситуации с неудавшейся встречей, на всех, включая и авиационное начальство, подействовала твердая уверенность первого заместителя министра Смурова, бывшего, как говорится, во главе встречающих. Это ему принадлежало предположение, что министр по собственной воле изменил маршрут. Мол, обласканный президентом, тот теперь редко считается с мнением окружающих, настойчиво проводя собственную линию в политике министерства. Не говоря уже о бытовых ситуациях, вот вроде этой.

Так ли говорилось, или не совсем так, главное в другом — в смысле сказанного. А смысл был простой: мужики, нечего зря волноваться и строить предположения, не впервой, утром ситуация прояснится, айда к столу, не зря же накрывали! О последнем стало известно уже от обслуживающего персонала, от официантов, которые, чертыхаясь, вынуждены были задержаться в зале для VIP-пассажиров едва ли не до утра, пока «высокие руководители» не подмели все со стола.

А утром, когда раздались звонки первых свидетелей трагического происшествия, когда позвонил, наконец, и Борис, — Тимофеев кивнул в сторону подполковника, — вспыхнула паника, и начали немедленно искать виновных. И первыми, разумеется, были названы сотрудники диспетчерской службы, которые ошиблись в расчетах, передали экипажу самолета неточные данные для посадки самолета. К тому же и сам экипаж совершил собственную тяжкую ошибку, неверно рассчитав угол захода на посадку. В общем, причина аварии со смертельным исходом — сплошные нарушения служебных инструкций. Это — классический, неоднократно проверенный вариант переложения собственной вины на чужие плечи. И ежу понятно…

Ну а после этого пошла волынка: временное отстранение от работы на период следствия, подписка о невыезде, будто он собирался от кого-то скрываться, бесконечные собственные комиссии, прокуратура и милиция, затем прибыла из Москвы аварийная государственная комиссия. Тоже допрашивали подробнейшим образом. Теперь вот новая… Нормальная работа кончилась…

Общая картина Вячеславу Ивановичу была понятна. А вот в чем заключалась угроза для генерала и его бравого помощника, которая могла бы исходить от простого диспетчера, это — большой вопрос. Чего они, собственно, хотели? Или, наоборот, чего не хотели услышать? Что, с их точки зрения, могло представлять для них действительную опасность?

То ли спокойный, рассудительный разговор, наполненный сочувствием к Олегу Ивановичу, оказавшемуся в положении «крайнего», то ли обычная усталость подействовала, но Тимофеев решил, видимо, быть до конца откровенным.

— Я, конечно, не все, что знал и слышал, им рассказал, — задумчиво проговорил он. — А они, возможно, просекли это дело и насторожились. Не знаю, может, то, что я слышал, им как-то угрожает, а может, это просто мои домыслы…

— Давайте вместе решим, — осторожно сказал Грязнов, нюхом почувствовав, что, кажется, становится горячо, и боясь спугнуть удачу. — Со мной, во всяком случае, вы можете ничего не бояться. И все, что касается нашего общего дела, останется в тайне до тех пор, пока что-то вам может угрожать. Не хочу предвосхищать событий, но я почти уверен, что большинство посещавших вас и производивших допросы сотрудников правоохранительных органов крайне заинтересованы в сохранении статус-кво относительно причин катастрофы. Ибо они при этом ничем не рискуют: с мертвого экипажа уже не спросишь, а диспетчер? Он в их играх пешка. Кстати, если вина экипажа будет доказана, то, скорее всего, чтобы загасить любую волну, к вам также они не станут предъявлять претензии. Но нервы потреплют, это без сомнения. Однако давайте вернемся, как говорится, к нашим баранам. Итак, что вы слышали и о чем не сказали следственной бригаде, а также аварийной комиссии?

— Тут, понимаете ли, у меня у самого нет твердой уверенности. Скорее, интуиция. Впрямую нет ничего, но мне показался странным диалог в эфире — разговор велся по мобильному телефону. Всего несколько фраз, вопрос — ответ. Но какие-то странные. А незадолго до этого был также звонок по мобильному, причем тому же.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно подтолкнул Грязнов.

— Понимаете, первый разговор был совсем короткий. Неизвестный, не представившись, как это делается обычно, просто сказал: «Все в порядке», а другой голос ему ответил: «Хорошо, я понял». И все. А потом, через двадцать три минуты, я по часам засек, новый звонок, тому же абоненту, я голос его узнал по ответам. Мне показалось, что абонент, которому звонили, находился где-то совсем рядом, возможно, даже в помещении аэровокзала. Незнакомый голос спросил: «Как поживает наш дорогой? Как здоровье?», на что сразу последовал ответ, по-моему, того, кого я, говорю, уже слышал: «Птичий грипп, сами понимаете, он лечится долго. Если лечится вообще». И снова вопрос: «Вы говорите так уверенно?» И ответ, после чего собеседники прекратили разговор: «Сто пудов!» Правда, очень странно? Причем, что еще любопытнее, эти телефонные разговоры, которые мне удалось засечь и записать на магнитофон, начались спустя примерно полчаса после контрольного времени приземления московского самолета. Я был, естественно, в напряжении и все внимание обратил к эфиру. Надеялся еще, что может быть какое-то разъяснение по поводу молчания.

— Вы никому не говорили об этом?

— А вот только ему, — Олег показал на Бориса. — Но он велел мне молчать.

— Почему, Борис Егорович? — спросил Грязнов.

— Посчитал, что к делу это прямого отношения не имеет, зато настроение ему, — Симагин кивнул на Тимофеева, — может здорово испортить. Соответственно, и здоровье, это у нас хорошо умеют…

— А сам что по этому поводу думаешь? Не зря ж ведь Рауль молчать ему посоветовал!

— Наверное, если что-то подозревал… Да Олег не только это слышал. Ты расскажи, Олег, надо.

— А как вам, Олег Иванович, удалось сохранить в тайне эту и, возможно, другие ваши записи? — поинтересовался Грязнов. — Разве следователь не задавал вам вопросов насчет переговоров в эфире? Материалы не изымал?

— Почему, изъяли, — усмехнулся диспетчер, — только, понимаете ли, у нас есть практика, о которой мало кто знает… Мы ведем также и дублирующие записи на случай, если вдруг у аппарата по какой-то причине произойдет сбой. Вот запись переговоров с экипажем я им отдал, остальное стер, ну а дубль убрал вообще с глаз подальше. Но раз Боря говорит — надо, я вам передам. Афишировать это дело, конечно, не хотелось бы, все-таки нарушение. Но тем не менее… не нравится мне вся эта история! Запах у нее какой-то криминальный. А может, я не прав…

— Ни о каких ваших переговорах с пилотом в материалах дела ничего не сказано, видимо, вашу запись они к делу так и не приобщили. Ну а вы еще что-нибудь слышали? — Грязнов вернул диспетчера к основной теме разговора.

— Было. Незадолго, как я теперь понимаю, до аварии, что меня потом и насторожило.

— И вас? — Вячеслав Иванович посмотрел на Симагина.

— И меня тоже, — кивнул тот. — Да вы сейчас сами поймете. Покажи, Олег.

— Я и на словах могу, а слушают пусть сами, я уже наслушался… В общем, это переговоры неизвестного мне летчика с землей, с базой, надо понимать, с аэродромом. А у нас тут кроме нашего и еще одного, маленького, бывшего досаафовского, возле поселка Звягино, других и нет.

— Но самолеты там есть? — спросил Грязнов.

— Да, имеются… Маленькие, тренировочные. Еще планеры. Потом дельтапланы с моторами. Нынче стало модно у богатеньких посидеть за штурвалом, как говорится. Полетать, попарить, перед своими девками пофорсить — вот, мол, какие мы крутые! Но как были любители, так ими и остаются. Хуже другое, летают они где ни попадя, дисциплины никакой не соблюдают. И такие вот вполне могут идущему на посадку лайнеру козью морду заделать. Просто из подлости, из озорства. Это я к чему? Ну, как предисловие, чтоб было понятно. Короче, какой-то неизвестный летчик, видимо находившийся в тренировочном полете, сообщил «земле», в смысле — «шефу», что видит цель и идет в атаку. «Шеф», или кто он там, отвечает: «Не валяй дурака», на что пилот передает: «Вас понял, не валяю». А потом я слышал в эфире лопающиеся звуки, похожие на выстрелы автоматического оружия. Может, это был пулемет. Или автоматическая авиационная пушка.

— Что, прямо вот так, непосредственно? — изумился Грязнов. — Там у вас что, военные самолеты? Истребительная авиация? Воздушные пираты?

— А черт их знает… Надо ехать, смотреть. Словом, что было, то было. Я отдам вам эту запись, а вы проверяйте себе, сколько душе угодно, — помрачнел Тимофеев, видимо посчитавший, что генерал ему не поверил. И Грязнов увидел это.

— Вы меня неправильно поняли, Олег Иванович. Вам я полностью доверяю. И проверку мы устроим. Меня другое интересует: вам прежде приходилось слышать переговоры посторонних пилотов с «землей», со своим аэродромом, или это был исключительный случай?

— В том-то и дело, что не исключительный. Болтают без всякого контроля. Но чтоб — «в атаку», такое услышал впервые. Я счел поначалу за дурацкую шутку. Ну мало ли, думаю, сдурел пилотяра, почувствовав опьянение высотой, такое у новичков бывает. Вообразил себя на минуточку Покрышкиным или Кожедубом. Но позже, после известия о катастрофе, поймите, что я должен был думать? Бред сумасшедшего? А в общем, так вам скажу: меня об этом не спрашивали, я и молчал. Если б сразу спросили — не знаю. Но потом вот Боря посоветовал завязать язык от греха. Может, я в чью-то тайну нечаянно залез? И тогда, узнав об этом, господа хорошие мокрого места от случайного свидетеля не оставят. Подумал я и согласился с ним…

— Ладно, спасибо, думаю вы очень нам помогли, — сказал Грязнов.

Тимофеев достал из-за шкафа коробку с магнитофонными кассетами, перебрал их — надписей на них не было, просто какие-то одному ему понятные значки, нашел одну и отдал ее генералу.

— Вот все, больше ничего нет.

Грязнов спрятал кассету в карман, сложил на столе записанные им в протокол допроса свидетеля вопросы и ответы, предложил прочитать и подписать Тимофееву. Олег Иванович бегло просмотрел записи и расписался на каждом листе. Можно было заканчивать.

— А что, Олег, вы не в курсе, следствие к вашему начальству не обращалось с вопросом, не было ли в ту ночь в непосредственной близости с самолетом, потерпевшим аварию, какого-нибудь другого летательного средства? — спросил напоследок Грязнов, поднимаясь.

— Ну как же! — ухмыльнулся Тимофеев и посмотрел на Симагина. — Обязательно, первым делом. Но мое начальство даже не соблагоизволило у меня поинтересоваться этим вопросом, а уверенно ответило, что по всем имеющимся у него, начальство имею в виду, данным, кроме спецлайнера, на борту которого находились министр и его помощники, в непосредственной близости от аэропорта никаких других самолетов не было. Это официальный ответ.

— Спасибо, буду иметь в виду. А сейчас мне надо сделать срочный звонок Сане, уже двенадцатый час.

3

В половине двенадцатого, переговорив по телефону с Грязновым, Турецкий позвонил Смурову и напомнил тому, что с утра ждет его в прокуратуре для снятия показаний относительно известного дела. Алексей Петрович красиво изобразил свою забывчивость. Ах, как ему было неудобно из-за того, что он попросту упустил из виду такую мелочь, как встреча с Турецким. Ну да, конечно, он помнил, вчера ведь, кажется, договаривались, однако какие-то утренние дела… Что за дела? Да, в общем, имеющие непосредственное отношение к гибели министра. Долгий разговор с министерством. По сути, ему, Смурову, в настоящее время приходится держать на своих плечах все министерство. А это — тысячи больших и малых проблем. И надо срочно лететь в Москву, и этот допрос еще — как-то все сошлось разом, поневоле забылось. Но он приносит свои искренние извинения, буквально через десять — пятнадцать минут генерал Митрофанов подвезет его в прокуратуру.

— Он ведь нам, надеюсь, не помешает? — наивно этак бросил Смуров, не ожидая возражений.

— У меня в настоящее время нет никаких оснований, да и острой необходимости в его присутствии во время нашего с вами разговора. Допрос, — философски заметил Турецкий, — это, я бы сказал, в некотором роде некое интимное действие, как говорят у нас в Генеральной прокуратуре, которое происходит между двоими, и присутствие третьего лица, постороннего, в это время нежелательно. — Тон у Турецкого был — ну сама любезность, приправленная легкой игривостью! — Кстати, и вопросы к Георгию Александровичу у меня обязательно возникнут тоже, но несколько позже, зачем же нам тревожить человека раньше времени, верно? — И, не дожидаясь ответа, заключил: — Так я непременно жду вас, Алексей Петрович. Именно вас.

Телефонная трубка легла на место, и Турецкий хитро рассмеялся: он представил себе, как сейчас вытянулось лицо этого красавчика Смурова. И как наверняка налился краской Митрофанов, получивший такой откровенный «отлуп».

Он же не знает, что в кадры МВД еще с утра ушли запросы, которые касались и командировки самого Митрофанова — не за свои же деньги ехал он якобы в отпуск — рыбку енисейскую половить, и этого Рауля, и его странной команды. Ответ должен был прийти, с учетом всех бюрократических затяжек, к концу дня. Вот тогда и прояснится схема «беседы» с генералом и его помощниками…

Смуров, заметил Александр Борисович, был сдержан и внешне спокоен, но внутренне определенно разъярен. Видно, все никак не мог понять, как это с ним могут разговаривать в непререкаемом тоне. Сам он — может, это другое дело, но с ним?! И похоже, в его решительности, с которой он вошел в кабинет, было больше всего желания в иносказательной, так сказать, форме дать по морде этому зарвавшемуся следователю, кем бы он ни являлся.

Турецкий вмиг это усек и противопоставил свою тактику. Встал, вышел навстречу, самым радушным образом пожал Алексею Петровичу руку и посетовал, что пока у него, к сожалению, нет помощника, а лучше помощницы, которая вмиг сварганила бы для них со Смуровым по чашечке хорошего кофе. Ничего не поделаешь, придется варить в казенной кофеварке самому.

— Присаживайтесь, Алексей Петрович, располагайтесь, как вам удобнее. Знаете, у нас, следователей, не принято говорить «садитесь». Клиентуру-то нашу вы, конечно, представляете? В основном уголовный элемент, который на реплику «садитесь» реагирует весьма своеобразно и очень болезненно. «Сам, — отвечает, — садись, следак, а я всегда успею!» Вот и «присаживаем» поневоле! — Турецкий рассмеялся, балагуря и включая электрическую кофеварку, которую «пожертвовал» ему самолично прокурор Зинченко — наверняка в знак особого расположения. — Вас не смутит, если я буду делать сразу два дела? Следить за кофеваркой и задавать вам вопросы? — Он весело, почти по-приятельски взглянул на Смурова поверх очков и подмигнул ему. Тем более что у меня их будет немного, и, я бы даже сказал, скорее, формального свойства.

— Вы настаивали, вызвали, так что же теперь спрашивать-то? Задавайте, что знаю, то расскажу. Придумывать мне абсолютно нечего.

Он все-таки пытался еще изобразить оскорбленное самолюбие, но Турецкий словно не слышал его, он даже умудрился что-то напевать, или мурлыкать, себе под нос. И Смуров несколько изумленно замолчал.

— Не помните, Алексей Петрович, — спросил вдруг без всякой связи и подготовки Александр Борисович, — когда, в какой момент вы поняли, что Сальников дал указание пилоту прекратить маневры, связанные с заходом самолета на посадку, и продолжать полет дальше на восток? До истечения контрольного времени или после? Когда вы сообщили об этом присутствующим в зале ожидания?

— Не понял, — насторожился Смуров, — о чем я мог кому-то сообщить? Я что-то не припоминаю такого момента, — добавил он с иронией. — Вероятно, у вас не совсем точная информация.

— Это бывает, — тут же поддержал его Турецкий. — Есть такие мгновения, назовем их моментом обострения критической ситуации, когда человек что-то совершает, говорит, во спасение, разумеется, а позже начисто об этом забывает. Случается. Психологическая загадка для меня, хотя, говорят, это легко объяснимо. Но не будем углубляться. Я напомню. Вы сказали о том, что после беседы с президентом у вашего министра вполне могли возникнуть некоторые собственные планы, о которых тот не поставил вас в известность. Ну, что, мол, у Сальникова в последнее время появилась этакая манера принимать решения, не ставя в известность о них даже свое ближайшее окружение. И добавили, что, по вашему мнению, он мог изменить маршрут и полететь в Иркутск или Хабаровск, чтобы на следующий день, прямо с утра, прилететь на совещание. Я почти цитирую, это записано со слов присутствовавших в аэропорту лиц, заслуживающих доверия.

— По-моему, ничего подобного сказано не было, — возразил Смуров. — А о капризах министра, да будет вам известно, хорошо знают все руководящие сотрудники министерства, это ни для кого не секрет. Возможно, я что-то и мог сказать в этом плане. Но прошло уже столько времени! Неужели вы думаете, что я должен помнить о каждом сказанном бог весть когда слове?

— Странная штука — память. — Турецкий покачал головой, разлил по чашечкам кофе и принес их к столу, одну поставив перед Смуровым. — Осторожно, очень горячий… — Сел сам, придвинул к себе листы протокола, поправил очки и сказал, беря ручку: — Четверо опрошенных почти слово в слово повторяют ваши слова, а вы ничего не помните… Ну ладно, вернемся к этому позже. Давайте для начала займемся формальностью. Итак, я записываю: фамилия, имя, отчество… должность и прочее… Это обязательные моменты протокола допроса свидетеля…

Покончив с «формальностью», Александр Борисович отпил глоток, кивнул Смурову одобрительно, приглашая и его пить кофе, а потом сказал:

— Так вот, насчет моего первого вопроса. Когда было сказано, как вы говорите, о капризах министра, до контрольного времени или после?

— А что вы понимаете под контрольным временем?

— Время посадки самолета.

— Как же я мог знать, если он так и не приземлился? — с усмешкой превосходства спросил Смуров.

— Как говорил Шерлок Холмс, элементарно, Ватсон! Время приземления было известно всем встречающим, и вам в том числе. Ибо все постоянно поглядывали на часы. Даже двинулись из зала к летному полю, чтобы встретить Сальникова. Разницу могла составлять минута-другая, не больше.

— Да? Что-то я не обратил внимания на это… И что за сложность — до или после! Не помню. Даже если и сказал… Наверное, после, когда стало ясно, что самолета не будет. А что это вам дает конкретно?

Турецкий хмыкнул и с улыбкой посмотрел на Смурова, который так и не притронулся к чашке.

— Остынет, что же я, зря старался?.. Конкретно, спрашиваете? Понятия не имею. Я хочу восстановить всю последовательность событий в тот вечер и надеюсь, вы мне в этом поможете, как главное лицо в той ситуации.

— Главное в каком смысле? — вмиг напрягся Смуров. — Не хотите ли вы сказать, что в аварии самолета видите мою вину? Думайте, что говорите!

— Ей-богу, вы напрасно разволновались, Алексей Петрович. Не понимаю, как вам это могло прийти в голову! Я имел в виду ситуацию, когда никто ничего не понимал и решительно все смотрели на вас, ища объяснений. Это же вполне логично! До появления министра главным человеком при подготовке совещания были именно вы и никто другой. Разве не так? — И, не дав возможности ответить, продолжил: — А кстати, вопрос не для протокола, чем закончилось то совещание? Мне говорили, что вы прочно держали оборону, несмотря на происки, да? — Турецкий поднял сжатый кулак, как приветствовали в тридцатых годах прошлого века: «Рот фронт!» — Если не секрет, конечно.

— Пришли к консенсусу, — кратко ответил Смуров. — Пришлось учитывать региональные интересы, про что частенько забывает Москва.

— А-а, значит, все-таки «китайский вариант»! Ну, понятно. Наверное, логично… Правда, насколько это согласовывается с государственными интересами?.. Не мне судить, но этот факт говорит о том, что прямое указание министра вы переиграли…

— Не понимаю, кто вам сказал, что я вообще получил какое-то указание от министра? — Смуров был в полнейшем недоумении, причем искреннем. Вернее, он хотел, чтобы его реакция так выглядела.

— Скажу, но вы не поверите, — весело ответил Турецкий. Его пока забавлял этот разговор, и важно было, чтобы Смуров не понял, к чему в конце концов они подойдут. — Точно, не поверите. Президент. Со слов Сальникова. Но, может, Сальников просто забыл о том, что говорил вам перед вашим отлетом сюда, и тем самым нечаянно ввел президента в заблуждение? Может, у него тоже, как и у вас, что-то случилось с памятью? Вы говорите, он в последнее время вел себя странно, не советовался с вами, а принимал решения самостоятельно? Я правильно вас понял?

Турецкий, естественно, блефовал, но разговор президента с министром был, об этом, как и о некоторых его деталях, Косте рассказывал Георгий Иванович, помощник главы Администрации. А ему, сказал Костя, можно доверять. И позиция президента в осуществлении «Восточного проекта» была однозначно ясна, как и позиция Сальникова в этом вопросе. А потом, ведь президент вовсе не разубеждал министра во время встречи, а предлагал тому весомые аргументы, с помощью которых Сальников мог бы убедить своих оппонентов. Оба они прекрасно понимали, что совещание будет нелегким и лоббистов на нем окажется более чем предостаточно.

— Нет, я говорил, но не совсем так. У нас был, разумеется, разговор с Сальниковым, в котором речь шла о позициях министерства и так далее. А иначе зачем же было собирать руководство всей Сибири и Дальнего Востока? Их же тоже надо было послушать. Вот, в общих чертах.

— Только послушать? Ну что ж, примем за основу. Хотя у меня имеются более конкретные сведения, но это неважно. Итак, вы объяснили присутствующим в аэропорту ситуацию с министром и пригласили их вернуться в банкетный зал. А что дальше было?

— Погодите, я никого никуда не приглашал!

— Ну вот, опять… Ну, Алексей Петрович, дорогой мой, что ж у вас за память-то? Губернатор говорит, прокурор официально показывает, генерал Горбенко подтверждает, а вы один ничего не помните? Сами-то где были? — засмеялся Турецкий. — Впрочем, молчу. Ответ может оказаться вполне интимного свойства. Сам грешен и потому не сужу себе подобных! А вот что меня все-таки интересует… Вы отказались поехать вместе с Прохоровым в его дом приемов, куда отправились все пятеро губернаторов. На банкете, продолжавшемся в аэропорту уже самостийно, тоже не остались, а фактически в одиночестве отправились в гостиницу. Где и ждали появления господина Митрофанова, так? Вы заранее условились с ним? Или ваша встреча произошла спонтанно?

— Я совершенно не понимаю смысла вашего вопроса. И пока вы мне не объясните своей позиции, отказываюсь отвечать вообще. Вы меня в чем-то подозреваете? Тогда в чем? В ваших вопросах мне слышится скрытый провокационный смысл.

Речь Смурова зазвучала жестко и даже зло.

— Вы так считаете? — удивился Турецкий. — Вот уж не подумал бы… Хотите добраться до смысла? Ну что ж, попробуем расставить все точки… Давайте вместе предположим такую ситуацию. Скажите, вам не показалось бы странным, что человек, от которого многое зависит и к которому устремлено внимание не одного десятка человек, неожиданно обрекает себя как бы на одиночество? Один едет в гостиницу, хотя вроде бы ничего не произошло. Никто ведь, кроме нескольких человек, не знает еще о том, что министр уже убит. И уже в гостинице до половины первого ночи ожидает того, кто принесет ему это известие. А утром как ни в чем не бывало открывает и проводит ответственное совещание, ни словом не обмолвясь о том, что знает. А после не возвращается к своим неотложным делам в Москве, а все еще продолжает «рулить» проводимым расследованием. Интересная ситуация, не правда ли? Ничего не напоминает?

— Ничего абсолютно. А если вы за этим иносказанием имеете в виду меня, я могу счесть себя просто оскорбленным вами без всяких к тому оснований. И сделать соответствующие выводы. И не личного, а общественного порядка. Вы забываете, кто я!

— Что вы, как можно забыть? Более того, я полностью с вами согласен. И на вашем месте поступил бы точно так же. Но сперва обязательно спросил бы, о ком шла речь? О вас или же о ком-то другом?

— А меня, знаете ли, это не интересует. Меня возмущает ваша, мало сказать, странная позиция. Говорите конкретно, в чем вы собираетесь меня обвинить? И если вам нечего сказать, я уйду, у меня много гораздо более важных дел, нежели выслушивать вашу демагогию. У вас имеются еще ко мне вопросы?

— Ни боже мой! Я спрашивал, вы подробно отвечали мне, и я вам признателен. Осталась малая формальность: вы должны прочитать записанное в протоколе, исправить то, что считаете неверным, и подписать. И больше ничего. Повестку я вам не посылал, значит, вы можете считать себя свободным. Прошу прочитать.

Турецкий протянул Смурову протокол, в котором были заполнены формальные графы, касавшиеся личности допрашиваемого, а также вопросы и кратко записанные ответы на них Смурова — о «капризах» покойного министра, о времени посадки самолета, а также о достижении консенсуса на совещании и позиции министерства в этой связи. То есть несколько абсолютно несущественных вопросов. И ни слова о Митрофанове, ни слова о самом Смурове и выдвинутых против него странных обвинениях.

Алексей Петрович, прочитав написанное, был озадачен.

— Что, и это все?

— А чего бы вы хотели? Наш начавшийся разговор вас не устроил, вы даже обидеться изволили, вот я и прекратил его.

— Так зачем же мне нужно было являться сюда? Все это вы с успехом могли спросить у меня еще вчера вечером, в ресторане. Что за формализм?!

— Ну что вы, Алексей Петрович! Я сделал для себя серьезные выводы.

— Какие же?

— Я познакомился с вами. Понял, о чем вы думаете. Что вам нравится, а что нет. Как у вас обстоят дела с памятью. Разве этого мало? Расписывайтесь и можете быть свободны. О необходимости нашей следующей беседы я вас непременно поставлю в известность заблаговременно.

— Чтобы крутить ту же шарманку? — уже с откровенной насмешкой спросил Смуров.

— Каждый понимает это по-своему. Всего хорошего. — Турецкий встал и проводил Алексея Петровича до двери, предупредительно открыв ее перед ним.

А когда Смуров ушел, удовлетворенно прихлопнул в ладоши и сказал сам себе с хитрой усмешкой:

— Теперь этот сукин сын не заснет. И Митрофанова изведет своими сомнениями. А сейчас нам нужен Славка!

4

Два Владимира разделили свои обязанности следующим образом: Яковлев отправлялся к супруге и, возможно, если удастся, еще и к бывшей жене Сальникова, а Поремский — в министерство. И оба берут за жабры всех, кто может сказать что-нибудь определенное о покойном.

Ангелина Иосифовна Вербицкая до встречи с Сальниковым работала в Минтяжэнергопроме старшим экономистом в отделе планирования энергоресурсов. Она имела степень кандидата экономических наук, слыла серьезным специалистом и при этом обладала незаурядными чисто женскими достоинствами.

Обо всем этом Володя узнал в отделе, где еще сравнительно недавно, чуть меньше года назад, работала Ангелина.

Прежде чем встретиться с ней, он хотел побольше узнать, что она за человек, и при разговоре с начальником управления кадров министерства, которого они посетили вместе с Поремским, не без удивления узнал о том, что Сальников со своей новой женой, молодой и красивой, познакомился чуть ли не случайно, встретившись в вестибюле здания. А затем эти «случайности» участились, и вскоре сотрудники стали шушукаться, что новый министр-то, оказывается, парень не промах! Ловко на симпатичную сотрудницу глаз положил! В общем, Володе было предложено встретиться и поговорить о ней с другими сотрудницами отдела — Ангелина была человеком общительным и о делах своего мужа могла рассказать немало полезного. Пожилой кадровик, прошедший серьезную чекистскую школу, конечно же понимал, зачем Генеральной прокуратуре и МВД нужны такие сведения. Раз спрашивают, значит, имеют на то определенные резоны. И лишние вопросы тут задавать нет необходимости.

Итак, Поремский пошел по заместителям и помощникам Сальникова, а Яковлев отправился в «женский» отдел планирования энергоресурсов.

Он ожидал, по правде говоря, услышать немало сплетен по поводу молодой супруги министра, но вынужден был признать, что оказался не прав. К Ангелине Иосифовне здесь относились по-доброму и очень переживали в связи с ее трагической утратой. Было даже высказано соображение о том, что Сальниковой, в девичестве — Вербицкой, видимо, придется теперь снова думать о работе, о хлебе насущном. И скорее всего, она попытается вернуться в «родной» отдел. Против такого варианта никто не возражал — Ангелина была грамотным и способным специалистом, а ушла из министерства по настоянию мужа и очень неохотно, о чем говорила подругам. Это Сальников настаивал, не желая, чтобы какие-то вопросы некие господа пытались решить с помощью его супруги. Ни для кого это не секрет, что современные бизнесмены не гнушаются использовать для достижения собственных целей любые способы — от подкупа до угроз, не говоря уже о всякого рода грязных сплетнях. То есть все сослуживцы Ангелины понимали, что в ее уходе была своя правда. Хотя никто и не имел бы ничего против того, чтобы она продолжала свою работу на ниве перспективного планирования.

Отмечали также ее мягкий характер, общительность, что давало возможность Яковлеву рассчитывать на ее доверие и помощь следствию.

Почему это было особенно важно? А потому, что на последнем рабочем совещании перед отлетом следственно-оперативной группы в Сибирь, и обладая лишь скудной информацией, которую удалось получить из Белоярской краевой прокуратуры, Александр Борисович высказал такую точку зрения, а Вячеслав Иванович горячо его поддержал, что в этой авиационной аварии наверняка будет масса черных пятен и это надо сразу иметь в виду. Другими словами, обычной авиакатастрофой, явившейся результатом традиционного разгильдяйства, здесь не пахнет, следовательно, ответы надо будет искать в окружении самого министра. Что конкретно он имел в виду, Турецкий не стал тогда подробно объяснять, но направление для поиска подсказал. Затем и остались в Москве Поремский с Яковлевым.

Наслушавшись дифирамбов в адрес несчастной женщины, чей скоротечный и счастливый, как полагали, брак неумолимо быстро развалился, Володя Яковлев отправился из министерства в район метро «Профсоюзная», где была квартира Сальниковых. Ангелина Иосифовна по телефону подтвердила свое согласие встретиться и побеседовать с сотрудником МВД. И буквально с первых слов ее Владимир убедился, что подруги были абсолютно правы, рисуя ему образ милой и доброжелательной женщины. Но оказалось, что ко всему прочему она была еще и молода. Это надо было иметь действительно незаурядные способности, чтобы к тридцати годам, да еще женщине, занять должность ведущего специалиста, причем не с помощью блата, а исключительно благодаря личным талантам. И потом, она была очень хорошенькой, даже понятная скорбь не смогла изменить ни ее притягательной внешности, ни благожелательного отношения к людям. Хотя на лице ее была заметная бледность, а в движениях некоторая замедленность, которая появляется, когда человек употребляет много успокоительных средств.

— Сейчас середина дня, — мягко сказала она, — а у вас, наверное, весь день в беготне, да? И вы, разумеется, не успели пообедать?

Яковлев лишь смущенно развел руками — меньше всего он ожидал услышать такой вопрос.

— Тогда, если вы не будете возражать, я могу покормить вас. И мне, может, удастся проглотить что-нибудь… — Она поморщилась. — Поверьте, уже который день кусок в горло не лезет. Пожалуйста, проходите на кухню. Да не снимайте обувь, сейчас сухо… Я уже неделю не выходила на улицу… Девочки звонят, с прежней работы. Но и они толком ничего не знают, даже когда будут похороны… Может, вы знаете?

— Мы поговорим об этом. А еще проще — позвоним руководителю нашей бригады и спросим, не возражаете?

— Спасибо, я готова ответить на любые ваши вопросы… У меня есть вкусный суп — мама сварила, она приходит, потому что сама я ничего еще не могу делать, на таблетках сижу… Садитесь, я сейчас разогрею…

— Ангелина Иосифовна, я готов принять ваше любезное приглашение, причем с огромным удовольствием, но только давайте разделим трапезу вместе. Я чувствую, что вы морите себя голодом. И совершенно зря, потому что горю, в котором я вам искренне и глубоко сочувствую, это не поможет, а вот сами заболеть имеете все основания.

Яковлев и сам не заметил, как заговорил вдруг в возвышенном стиле, будто какого-нибудь российского классика начитался. Но это оттого, вероятно, что женщина очень напомнила ему киношные образы тургеневских барышень.

— Я все понимаю, Владимир Владимирович, но это — выше моих сил. И еще просьба: зовите меня просто Ангелиной или, по-домашнему, Алей.

— Хорошо, и я тогда тоже — просто Володя…

Глядя на Яковлева, с аппетитом уплетающего вкусный фасолевый суп с грудинкой, Аля и сама, сперва неохотно ковыряясь ложкой в густом супе, а потом, за разговором, словно забылась и опорожнила, возможно, уже чисто машинально свою тарелку… Потом они еще что-то ели, Яковлев не обращал внимания — кажется, домашние котлеты с картофельным пюре. Но ел он теперь, скорее, механически, потому что внимательно слушал предысторию знакомства Виталия Сальникова с Ангелиной Вербицкой. А она рассказывала медленно и негромко, будто это было воспоминание о чьей-то чужой жизни…

Они познакомились случайно, столкнувшись носом к носу в вестибюле: он возвращался с какого-то правительственного совещания, а она припозднилась в отделе и уходила с работы домой, когда трудовой день давно закончился. Он, стремительно входя в вестибюль, едва не сбил ее с ног. Но успел вовремя поддержать женщину за локоть, потом остро взглянул ей в глаза, извинился, но таким тоном, будто вовсе и не считал себя виноватым, и улыбнулся, не забыв спросить:

— А что вы так поздно делаете здесь?

— Здесь, — Аля подчеркнула это слово, — я работаю. А вот почему вы так поздно приходите на службу, это вопрос!

Да, она никогда не лезла, что называется, за словом в карман. Сказано было с явным вызовом, который, она почувствовала вдруг, родился именно от его взгляда, устремленного на нее. И он был таким, этот взгляд, будто министр только что открыл для себя Америку. В ответ Сальников громко расхохотался и тут же смущенно смолк, заметив устремленный на него подозрительный взгляд охранника.

— Мы не знакомы, а работаем вместе, это неправильно… ненормально, вы разве так не считаете? — тоном заговорщика, но широко и добродушно улыбаясь при этом, сказал министр. — Меня зовут…

— Можете не представляться, Виталий Анатольевич. А меня зовут Ангелиной Иосифовной. Фамилия — Вербицкая. Мама зовет меня Алей, так же называют и близкие друзья, мне это привычно и приятно.

— Очень приятно. — Он слегка склонил голову. — А муж как зовет?

— Я думаю, когда он у меня будет, тоже станет звать Алей.

— Вы говорите — будет? Значит, вы не были замужем еще?

— Увы. Хожу в старых девах. Отдаю всю себя работе — перспективному планированию. Вы хотите узнать, что это такое? Или что-то еще?

— На первый раз, — весело глядя на нее, ответил министр, — мне этого более чем достаточно. Но если вы не возражаете?..

— Не возражаю… Потому что о вас много любопытного рассказывают наши женщины… Которые, как вы понимаете, знают все!

— Какой кошмар! — притворно ужаснулся он. — В самом деле?!

— Не ужасайтесь, Виталий Анатольевич, в их живом интересе нет ни малейшей опасности для вашей репутации.

— Да, но все же… Ругают, да?

— Напротив, сочувствуют.

Это было сказано Алей просто, в качестве констатации, без дурацкого подтекста, и Сальников это, видно, почувствовал.

— Глупости все, — чуть резковато сказал он. И тут же лицо его смягчилось. — Извините, к вам, Аля, это не имеет ни малейшего отношения. Ну, еще раз извините великодушно. — Сальников как-то натянуто вздохнул, неловко протянул руку к ее руке, мягко пожал и добавил: — Отдыхайте… А мне надо еще поработать. В частности, и над вашим «перспективным», — он засмеялся, — планированием. Это ж надо такое придумать! Всего вам доброго. До встречи.

Он быстро ушел к лифту, ни разу не обернувшись, а вот его «до встречи» почему-то запало в душу Ангелины и заставило сердце биться взволнованно. Подумалось даже: «Уж не судьба ли?..»

Оказалось судьбой.

Через два дня в отдел заглянул начальник отдела Борис Михайлович Рогатин — высокий, седой, из отставников. Всем было прекрасно известно, откуда набираются кадровики. Он низко склонился над Алиным столом и негромко сказал:

— Слушай, Вербицкая, а с какого это лешего Сам твое «личное дело» вытребовал и второй день не возвращает, а? — Он хитро прищурился, а Ангелина вдруг, ни с того ни с сего, густо покраснела, чего с нею, кажется, отродясь не случалось. — Ты мне скажи, может, чего натворила, про что я не знаю? Так сознайся, смогу, так прикрою. Лично у меня за тобой грехов не числится.

— Не знаю, Сидор Сидорович… Я слышала, там, наверху, что-то с нашим перспективным планированием, ну, до десятого года, опять мудрят. Может, поэтому? А грехов нет. К сожалению, — усмехнулась она.

— Ну ладно. Ты, если чего, не стесняйся. Договорились?

— Так точно, товарищ генерал! — Аля приставила ладонь к «пустой голове», о чем сразу же и услышала отповедь отставника.

Итак, министр изучает ее «личное дело»…

Аля прекрасно знала, уже не раз слышала некрасивую историю о том, что несколько лет назад жена Сальникова оставила своего мужа как «неперспективного» и выскочила замуж за его институтского приятеля Смурова, который являлся уже заместителем министра и был твердо, как утверждали злорадные языки, намерен стать вскоре министром. Но эта идея лопнула вместе с приходом к власти нового президента. Судьба как бы с удовольствием посмеялась над Маринкой Кошелевой: ее новый супруг так и остался «при своих интересах», а вот Сальников неожиданно для всех заинтересованных лиц был назначен министром. При этом даже злые языки и в министерстве, и в отрасли не могли не согласиться с тем, что Виталий Сальников — никакой не карьерист, а серьезный и вдумчивый специалист-энергетик. Каковым был всегда, даже занимаясь чисто административными проблемами на посту директора института. И потом, другой бы на его месте обязательно в сложившейся ситуации сделал бы пакость сопернику, тем более, когда того постигло столь жестокое разочарование. А где разочарование, там и неистребимое желание отомстить выскочке, обошедшему тебя на повороте. Таков мир, таковы его принципы, их можно придерживаться или нет, но они существуют.

Однако ничего не случилось, напротив, именно с подачи Сальникова Смуров занял пост его первого заместителя, и говорили, что между ними никаких трений не наблюдалось. Либо Сальникову было в высшей степени наплевать на измену жены, либо же все они ловко скрывали свои чувства… Вероятнее — второе.

Ряд последовавших «случайных» встреч Сальникова и Вербицкой подтвердили Але искренние намерения Виталия, и она наконец согласилась с призывом судьбы не откладывать на будущее свою удачу. Одного не смогла предвидеть — не сообразила, в какой переплет невольно попала.

Возможно, она сама была отчасти в этом виновата. Слишком красноречиво читалось в ее выразительных глазах нечаянно обрушившееся на голову счастье. И этого ее праздничного настроения, возвышенного состояния души невозможно было скрыть от знакомых и близких ей людей, главным образом подруг на работе. Возникшие было слухи нашли свое подтверждение, но от этого их не стало меньше. И разговоры о «романе» министра и его сотрудницы не прекращались.

При всей своей решительности и независимости Виталий оказался неожиданно стеснительным и робким, когда дело коснулось, так сказать, логического продолжения их любовных взаимоотношений. Он отдал буквально все, что касалось их будущего брака, в руки самой Али. Как она скажет, как захочет, так и будет. Это было, конечно, приятно, но и столь же утомительно. Хотя ряд отдельных соображений он высказал в довольно категоричной форме. Например: Аля немедленно переезжает от мамы, со Стромынки, к нему, на Профсоюзную. Далее, она уходит из министерства, поскольку ее здоровье и спокойствие ему гораздо дороже и важнее того, что она там, у себя в отделе, «напланирует». В-третьих… ну и так далее.

Но еще не было переезда, не было их скромной свадьбы, как на Алю обрушилась буря негодования и прямых угроз. Эта старая стерва Марина — она была старше Али на целых пять лет, ну конечно, старая! — в ультимативной форме потребовала от нее, чтобы она немедленно оставила в покое Сальникова. Бросила, ушла, убралась к чертовой матери! Аргумент? Мол, не по зубам кусок себе выбрала!

Можно было подумать, что эта зарвавшаяся стерва, как та собака на сене, не желает никому отдавать даже то, что сама бросила за ненадобностью. Или, может быть, она вдруг решила все переиграть, повернуть назад? Бросить своего Смурова и вернуться к Сальникову? Вообще-то, чудовищная наглость! Но Марина в выражениях не стеснялась.

Обычно Аля на подобные звонки не отвечала, слышала начало криков и бросала трубку. Но однажды ей это надоело, и она спросила невинным голосом:

— А что, если я расскажу о ваших звонках Алексею Петровичу? Мне сегодня как раз на доклад к нему…

В ответ полилась площадная брань, и Аля снова швырнула трубку. А вечером рассказала, наконец, Сальникову о своем «общении» с его бывшей супругой. Рассказала, ничего не утаивая. Виталий потемнел лицом, промолчал и погладил ее, словно обиженного ребенка, по щеке. О чем он говорил со своим заместителем, и говорил ли вообще, Аля не знала, не спрашивала, но наглые звонки словно отрезало. Все-таки, наверное, говорил…

И потекла совместная жизнь.

Але пришлось действительно покинуть привычное место службы. Она могла бы устроиться в тот институт, которым, до назначения на министерский пост, руководил Виталий. Не обошлось бы, естественно, без его протекции, но Аля сама считалась достойным специалистом и за свою репутацию не боялась. Однако, переговорив на эту тему с мужем, согласилась немного подождать — институт никуда не денется. А пока желательно обустроить дом, наладить быт в семье, подумать о перспективах.

Однажды, это было не так уж и давно, между мужем и женой возник разговор о ребенке. Алины годы уходили, вот уже и тридцать, самое бы время. Виталий не возражал: действительно, сколько можно откладывать? Но… отложили еще ненамного, до конца лета, до отпуска, чтобы любимое дитя родилось весной и можно было бы отпраздновать дни рождения и мамы, и ребенка в апреле. Виталий, между прочим, и сам был апрельский, такое счастливое совпадение.

Вот и лето уже… Не успели…

Аля не плакала, видно, уже выплакалась до донышка. Она просто ушла в себя, как бы замкнулась. И Володя прекрасно понимал ее. Есть ситуации, когда утешения по меньшей мере бессмысленны, разве что дружеское участие. Он и сказал Але об этом. Она серьезно посмотрела на него и кивнула:

— Знаете, Володя, а ведь мне от вашего внимания правда стало немного легче, спасибо вам…

А в общем, что еще надо было знать Яковлеву? Все сказано, оставалось делать выводы. И попытаться теперь поговорить со «старой стервой». Чтобы уже окончательно составить картину семейной жизни покойного министра…

Марина Смурова, она же в недавнем прошлом — Сальникова, а до того — Кошелева, оказалась натурой яркой, решительной и рисковой. Она встретила Яковлева почти, можно сказать, радушно. Скорее всего, как он понял потом, потому что на предъявленном им удостоверении были золотые буквы МВД, а сам он был сфотографирован в офицерском кителе. Но это он действительно узнал позже.

Многокомнатная, как успел заметить Володя, квартира Смуровых в бывшем «партийном» доме на Большой Филевской была оформлена богато, но без особого вкуса.

На Марине был надет тяжелый и длинный, до пят, домашний бархатный халат малинового цвета, туго перетянутый по весьма соблазнительной талии золоченым поясом с кистями, которыми хозяйка небрежно поигрывала, раскачивая в руке, и домашние туфли на высоком каблуке, делавшие ее невысокую фигуру с крупными бедрами и впечатляющим бюстом несколько выше и стройнее. Она была тщательно причесана, на лице — необходимый макияж, и, главное, сама поза ее как бы являла собой вызов. Дамочка явно собиралась произвести впечатление и, чувствовал Володя, кажется, уже добилась своего. Во всяком случае, — мелькнула у него шаловливая мыслишка, но он тут же отогнал ее — можно было бы вполне попробовать… Ну, при определенных условиях, в соответствующей ситуации… Небось, старшие товарищи — это он вспомнил Грязнова с Турецким — ни за что не упустили бы шанс. Но, как сказано, он почти с негодованием прогнал соблазн прочь. Дело, прежде всего дело…

А что касается ее «альковной» внешности, то, может быть, она считала, что именно в таком виде и пристало жене министра либо, на худой конец, первого его зама принимать у себя на дому посетителей, явившихся по делу. Она ж, кажется, провинциалка, откуда-то из Ярославля, что ли. Так говорили в министерстве. Однако с министром, как известно, у нее ничего не вышло, а первый зам — он хоть и первый, но… видать, не тот коленкор для «ярославских». Не тот престиж!

Со слов тех же Алиных сослуживиц, даже в чисто внешнем сравнении «Сальников — Смуров» последний явно выигрывал. Смуров, говорят, просто красавец с рекламы парикмахерского искусства, чего никто не мог сказать о покойном министре — мужчина, конечно, по-своему интересный, но… как сотни других. Другими словами, никакой. Наверное, поэтому и бросила его Марина, но как раз за это и полюбила Ангелина. Женская логика — штука не только серьезная, но иногда и очень опасная.

Узнав более подробно, по какой причине ее навестил такой молодой и симпатичный сотрудник МВД, представившийся полковником, Марина выразила немедленную готовность сообщить следствию буквально все, что ей известно о частной жизни Сальникова. Уж кому, как не ей, и знать-то об этом! Не той же дрянной выскочке, у которой ни стыда, ни совести отродясь не было! Всем же известны ее многочисленные романы с сослуживцами!

— В самом деле?! — У Володи расширились глаза от такой «поразительной новости», и Марина отчетливо увидела, что попала в цель.

— Вы к ней еще не ходили? — насмешливо бросила она.

Яковлев изобразил мучительное раздумье.

— Понимаете ли, Марина Евгеньевна?..

— Просто — Марина, — призывно улыбнулась она, жестом приглашая его пройти в гостиную и поворачиваясь на каблуках, отчего тяжелая пола распахнулась и конечно же продемонстрировала взгляду гостя очаровательную полную ногу гораздо выше середины бедра. Впрочем, хозяйка, изобразив секундное смущение, придержала полу небрежным движением руки и заметила: — С этими модными одеяниями никогда не можешь быть полностью уверена в том, что они тебя не подведут, вы так не считаете? — И она очаровательно захихикала, сверкая глазами.

— Да-да, это очень модно, — с важным видом соврал Володя, даже и не предполагавший, что бархат, после долгого забвения, снова входит в высокую моду. — И вам чрезвычайно идет, — добавил он сделав изысканный жест руками. — А потом, издревле известно, что никакая одежда подлинной красоты оскорбить не может. Так, кажется, говаривал старина Сократ?

Тут промах ему не грозил: она могла знать разве что одноименный салон красоты, расположенный неподалеку от ее дома, в районе Старого Арбата. И это было тем более пикантно, что Сократ, как известно, красотой никогда не отличался.

— Ну конечно, — с готовностью закивала она, облизывая ярко-красные пухлые губы, а глаза ее при этом шало сверкнули. — Я тоже слышала об этом!

— А вы еще и умница! — с энтузиазмом воскликнул Яковлев. — Как редко, увы, можно встретить тонкий ум в сочетании с природной красотой, да-а… Это я о женщинах вообще…

— Благодарю вас, мне очень приятно, вы такой, оказывается, наблюдательный и симпатичный молодой человек…. Когда я была молода… ах, ах!.. У меня был один знакомый… просто ужасно похожий на вас… э-э?..

— Володя.

— Да, Володичка… очень похож…

— А вы, между прочим, совершенно зря с таким небрежением говорите о себе. Что значит — когда была молода? Первоклассницей, что ли? Зря! Выглядите вы очаровательно в свои тридцать лет, так надо полагать? А если быть до конца искренним, то, поверьте мне, больше двадцати пяти я бы вам не дал!

— Ах, как приятно слышать!.. Прошу вас, садитесь. Мы говорили об этой… не хочу даже произносить ее имя! — Марина помрачнела.

— Да, вы спросили, не был ли я у нее? Отвечаю: не был. А после реплики о ее этих… связях, думаю, что и вообще не стоит ее беспокоить. Мне почему-то хочется верить именно вам, Марина.

И все, от такого набора комплиментов она «поплыла». Полы халата, разумеется, распахнулись сами по себе, но она уже не стала обращать на это внимание, даже закинула обнаженную ногу на ногу, словно нарочно отвлекая внимание Яковлева от дела. А он, слушая ее, размышлял на тему, весьма отдаленную от той, которая обсуждалась. Он думал, что все эти высокопоставленные чиновники — отпетые дураки. Им такая баба в руки попалась, а всего и дел-то: трахать ее по три раза на день и говорить, что она — самая умная и самая красивая и полное совершенство. Ну, если не получается трахать самому, всяко бывает, передай в руки порученцу! А от слов же тебя не убудет!.. А у них — разводы, скандалы, смертельные обиды, страшная месть…

Собственно, ее рассказ поначалу касался не столько Сальникова, сколько довольно-таки примитивных и пошлых сплетен по поводу его второй супруги. Яковлев делал «большие» глаза, не забывая подчеркивать, как он в эти минуты любуется самой рассказчицей. И та, естественно, ощущала на себе горячий и почти призывный, но и почтительный взгляд молодого человека, откровенно увлеченного ею, — этого просто нельзя было не заметить, а следовательно, и соответствующим образом отреагировать. И тема сплетен увяла сама собой. Зато ей на смену — прав был Володя, ох как прав: трахать надо было Смурову свою красавицу, а не лениться, или чем он там еще занимался? — полились не то чтобы жалобы, а скорее сетования на свою нелегкую судьбинушку. С одним мужем как-то не задалось — робкий, весь погруженный в работу, занудливый… Второй — тоже не подарок, вечно какие-то свои дела, ночные звонки, наверняка бабы — при его-то внешности… Грешным делом, она, был момент, подумывала уже вернуться к первому, так у него тогда уже образовалась эта фифа, будь она проклята! А на этой почве и со вторым мужем нелады… Правда, в одном они все-таки сходятся. Это в обоюдной ненависти к Сальникову. Ну ей-то есть за что. А Смурову? Ну как же! Ведь Сальников, по сути, перебежал ему дорожку. Она нечаянно подслушала разговор Лешки с мужем ее сестры — Жоркой. Недавно это было, с месяц, может, назад. Крепко они тогда выпили и во весь голос горланили в его кабинете, Китай почему-то все время поминали. Оказывается, Виталька недвусмысленно намекнул Лешке, чтобы тот подумал о своем трудоустройстве, ему, мол, не нужны заместители, пытающиеся проводить собственную политику, которая кардинально расходится с линией министерства и государства. Вот! А Лешка вроде нашел какие-то слова и обещал Виталию не «кон…фрон…тировать» (Марина с трудом выговорила это слово). И кажется, тогда у них обошлось.

Этот факт Марина выпулила почти на одном дыхании — видать, хорошо подслушивала, но выводов для себя определенно не сделала. Наверняка в ней еще булькала та старая закваска, которая могла в свое время сделать ее женой министра, а не какого-то зама, которому предлагают подумать о своем будущем.

Из сказанного Яковлев понял, что Марина не придумывает, в ее голову подобные сведения не могли прийти самостоятельно, она слишком проста для этого. Проста как правда, что слышу, то и несу. А этот Жорка, он откуда?

Вот тут и оказалось, что это — почти коллега, начальник Департамента милиции на воздушном транспорте. И женат, ко всему прочему, на Марининой родной сестре Наташке. Вот, значит, какие силы объединились против Сальникова. Опять же, воздушный транспорт, считай, своя епархия… Интересно, что скажет по этому поводу Вячеслав Иванович?..

А в общем, утверждая, что она все про Сальникова знает, Марина на самом деле, как стало выясняться, не знала ничего путного. Вот разве то, что успевала подслушивать в разговорах мужа и Жорки. А их, судя по тому, что она рассказывала, было немало.

Но теперь возникал другой вопрос: почему она не боится все это рассказывать чужому человеку, тем более, сотруднику МВД? Или ничего не боится, или все ей давно осточертело?

Ну хорошо, представим себе, что она терпеть не может Сальникова. Ненавидит его новую супругу. Желает им всяческих бед и напастей, какие только есть на свете. И что, разве это она устроила авиационную катастрофу? Бред. Толчком она могла быть, занозой, от которой запросто не отделаться. Но на активные действия абсолютно не способна. Говорила же Аля, что после вероятного разговора Сальникова со Смуровым по поводу телефонных звонков эта самая Марина вмиг притихла. Значит, сумел-таки объяснить Смуров своей жене, куда не следует совать нос. Ох, господи, глупая бабенка…

А с другой стороны, она могла постоянно на Сальникова капать им — мужу и, как он? свояк, что ли? значит, свояку. И дотюкать их до того, что и они загорелись ее идеей оголтелой мести. Но ведь на роль заказчицы она и в этом случае не тянет. Тут что-то другое. Вернее всего, в основе основ — деньги. Причем гигантские, сосчитать которые невозможно, как говорится, пальцев рук и ног не хватит. Как говорил Турецкий, «китайское лобби». И вот, если соединить эти движущие силы в одном направлении, то вполне может получиться «заказуха».

А между тем в настоящий момент эта «глупая бабенка» была себе на уме. Муж в длительной командировке вместе с Жоркой. Об этом и Володя знал от Грязнова, который информировал его с Поремским о том, как движется расследование. Наташка ей, видимо, не помеха. А может, и помощница, черт их знает, этих генеральских жен провинциального розлива… И теперь, болтая о каких-то незначительных вещах, о пустяках, с ее точки зрения, она пытливо оглядывала Яковлева, совершенно уже не скрывая своей «нечаянной» наготы и живого интереса. И тогда Яковлев, как он ни пытался мысленно взять себя в руки, решил, что в любом случае откровенность Марины обязательно должна быть вознаграждена, иначе женщина не поймет его и обидится. А ну как придется снова встретиться?

— Говорите, нелегко сейчас вам приходится с новым мужем? Да и со старым, с покойным Сальниковым, тоже не везло, да?

Такой простой вопрос поверг ее неожиданно в глубокую печаль.

— Хоть он и сволочь порядочная был… по отношению ко мне, — быстро поправилась Марина, — но все-таки смерти ведь желаешь… как бы это сказать? В переносном смысле. И то ведь это большой грех, верно? Я скажу тебе честно, Володичка, — она легко перешла на «ты». — Я, как узнала о том самолете, места себе не находила. По телевизору показали, а потом всякие слова говорили о погибших… И мне поверилось, будто это я ему такую смерть накликала… И так стало нехорошо на душе! Я даже в церковь сбегала, свечку поставила — помянуть, за упокой души. И вроде легче… Это я сейчас так рассказываю, а первые ночи просто не спалось… Ну, теперь-то уж что? Дело, можно сказать, прошлое. А ты не против, если я сейчас налью по рюмочке, помянуть бы, а? Лишнего раза в этом деле, говорят, не бывает.

— Ну, вообще-то, я за рулем. Но если по маленькой, да помянуть…

— Я сейчас! — обрадовалась она и сорвалась с места, цокая каблучками, умчалась на кухню и крикнула: — А иди сюда, тут лучше… Чего по дому таскать?

В кухнях, по обычаю всех россиян, постоянно завтракали, обедали и ужинали, кухня по традиции была местом и для семейных разговоров, даже для дружеских встреч накоротке. У Смуровых здесь находился небольшой бар, куда, как теперь догадался Яковлев, Марина, находившаяся в одиночестве и не загруженная никакими делами, по всей видимости, частенько заглядывала. Конечно, наверное, оттого у нее с момента прихода Яковлева и было такое возбужденное, легко меняющееся настроение — от злости к печали или к необоснованному вроде бы веселью. «Причащается» дамочка в одиночестве, понятное дело…

Налила она по рюмочке коньяку, и хорошего, судя по мягкому запаху. И на закуску выставила блюдечко с засахаренными, полузасохшими дольками лимона — видно, для порядка, а сама пользоваться не привыкла, вот и стоит в холодильнике.

Сытый после вкусного обеда у Ангелины, Яковлев решил, что одна рюмочка не повредит.

Они подняли, не чокаясь, разумеется, выпили-помянули, и Марина, пока Володя жевал лимон, посмотрела на него блестящими глазами — вот и понятно, откуда этот постоянный блеск! — и с ходу налила по следующей. Володя запротестовал было, но Марина, подняв свою рюмку и подойдя к нему вплотную, так что он даже почувствовал жар от ее тела, от почти уже открытой настежь, навстречу гостю, высокой груди, почти простонала:

— А за мое здоровье ты разве не хочешь?

— За твое здоровье, Мариша, — как родной женщине, ответил Яковлев, — я бы, может, и целое ведро выпил, да вот… понимаешь… как бы тебе сказать?

— А чего тебе, обязательно сейчас на работу бежать? Скоро уже вечер, а мы о твоем деле не договорили. Пока доедешь, пока то, другое, уже и спать пора… А у тебя что, жена такая строгая?

— Нет, я — холостяк.

— Значит, подружка какая-нибудь на вечер запланирована?

— Ну и смешная ты! Нет у меня таких подружек. И вообще, я один живу. Но родители есть. Правда, они — сами по себе.

— Правильно, больно ты им нужен… Ну, Володь? Это ж даже и неприлично! Тебя такая женщина приглашает… Что, совсем-совсем не нравлюсь? Ой как ты покраснел-то! — Она рассмеялась.

А он действительно покраснел от такого стремительного напора. Рюмка его стояла еще на столе, и руки были свободны, а ситуация подсказывала, где в настоящий момент их место. И, сложенные лодочками, пальцы его, без всякого вмешательства разума, сами по себе, скользнули вдруг под распахнутые отвороты халата, к груди, к ее плечам и рукам, которые под халатом были обнажены — никакой иной одежды. И халат оказался вовсе не панцирем, и не таким тяжелым, как думалось, он легко распахнулся от горла до пят — и подтвердил то, что уже узнали его пальцы. Дама была немедленно готова к страстным объятьям. И тело ее оказалось неправдоподобно горячим.

Словом, свою рюмку она еще успела-таки опрокинуть в рот в то время, как тело ее уже самостоятельно клонилось в его руках, желая, однако, чтобы его не уронили, а лучше всего — подняли бы на руки. А желание дамы, пусть даже и хмельной, для каждого уважающего себя мужчины — закон. Яковлев хоть и старался быть строгим служакой, на самом деле являлся нормальным, незакомплексованным мужчиной и поэтому немедленно подхватил потяжелевшее тело и отправился обратно в гостиную, в которой он видел двери в другие комнаты, среди коих могла оказаться и спальня. Впрочем, он рассчитывал, что довольно-таки объемистая «ноша» сама подскажет направление. И не ошибся.

Ни объяснения, ни какие-либо предварительные условия не требовались. Ей и раздеваться не требовалось — под халатом действительно ничего не было. Предусмотрительность или привычка? А какая, собственно, разница? И пока он стремительно избавлялся от собственной одежды, лишь одна мысль более-менее четко оформилась в голове, и касалась она напрямую хозяина этой квартиры: сам, дурак, виноват!

Одним словом, ее жаркое нетерпение было вознаграждено немедленно и многократно. И всякий раз из ее мощной груди исторгались такие крики восторга, что Яковлеву было впору возгордиться своими особыми талантами…

Уже давно спустилась ночь, а протрезвевшая от мощного натиска Марина никак не могла поверить в свою удачу и угомониться, расслабиться, перейти к более планомерному утолению жажды. Похоже, ей все еще казалось, что он сейчас уйдет и все ее нечаянные радости на этом закончатся. Но зачем было вырываться из гостеприимных объятий, да еще и посреди ночи? «А работа? — запоздало вспомнил Володя. — Она подождет, ночью ведь никто и не работает».

Оказывается, эту фразу он произнес вслух. Потому что сразу услышал похожее больше на стон возражение:

— Ночью, милый, самая главная ваша работа и есть. А вся остальная матата никому к черту не нужна. Ах, если б вы, мужики, могли это понять!

И он снова по уши окунулся в «самую главную работу»…

А вот утром, поднимая его, и смущенная, судя по ее несколько виноватому виду, Марина торопилась так, будто с минуты на минуту кто-то мог нарушить их прекрасное уединение.

Настоящий оперативник все делает быстро и грамотно. Затем было скомканное и тоже торопливое прощание, а уже у двери она, словно вспомнив самое важное для себя, быстро сказала:

— Володичка, ты должен понимать, что все, рассказанное мной вчера, было… как бы это? Ну, в состоянии крайнего возбуждения. Ты это учти, потому что про то, что узнал, это знай, если хочешь, но если ты потребуешь моего официального подтверждения, я откажусь. Не было ничего, понимаешь? А сам, если захочешь, позвони когда-нибудь, мне было очень хорошо с тобой. А тебе?

«Начинается», — подумал он, но снова оказался не прав.

— Здесь у нас с тобой было все прекрасно, — добавила она, — но больше не повторится. А вот к тебе, если у тебя появится желание, я бы приехала, понимаешь? — Она многозначительно посмотрела на него.

«Ну конечно, осквернить супружеское ложе она оказалась способной только под влиянием момента, да, пожалуй, еще и алкоголя. А теперь жалеет и хочет поскорее избавиться от следов прошедшей ночи, как не понять?..»

Он смотрел на Марину и отчетливо видел на ее лице следы бурно и счастливо проведенной ночи. Губы были яркие, вспухшие и искусанные, под глазами голубые круги, ну а про тело неловко и думать, он до сих пор ощущал в своих пальцах ее атласную, упругую плоть. Ох и наставил, поди, синяков, да еще где! Кошмар! Не дай бог, муж увидит, никакие ж объяснения не спасут… А может, ему, этому мужу, к ней уже давно никакого интереса нет, — бывает же, тянет на чужую уродку, когда рядом своя красавица без любви сохнет… Но ничего, уж эта — не засохнет!

Ну что ж, уходить так уходить. Но он не отказал себе в удовольствии еще раз, напоследок, от души притиснуть ее к себе так, что у нее косточки хрустнули. И Марина словно обмякла, полностью растворилась в нем, как ночью — был такой момент, отчетливо запомнил его Володя, но затем, как бы взяв себя в руки, оттолкнула его и первой выглянула на лестничную площадку.

— Ты спустись пешком на пару этажей, а потом вызови лифт, ладно? — с громкой одышкой проговорила она. — А то с минуты на минуту должна подъехать домработница…

Вот оно и объяснение! Ничего себе, рисковая дамочка! Он протянул ей картонную карточку, на которой был написан только номер его телефона.

— Вот возьми, спрячь подальше и, если что, понимаешь?.. А теперь дуй прямо в ванную и наложи макияж, мы с тобой, кажется, здорово перестарались. Но уверяю тебя, я это делал с огромным удовольствием.

— Да иди уж! — страстно изнывая, зашептала она, закатывая при этом глаза, словно готовясь «хлопнуться» в обморок.

И Володя, сбегая по ступенькам, лишь покачивал головой и ухмылялся про себя. Марина, по его твердому личному мнению, заслуживала куда большего уважения, чем он еще вчера предполагал. А что взбалмошная, что авантюристка? Но ведь именно таких женщин Яковлев в душе и уважал-то по-настоящему… Не говоря о том, что желал.

5

Когда Яковлев покинул министерство, отправившись к вдове министра, Владимир Поремский остался там, чтобы, по его словам, «прошерстить» сальниковскую команду. В то, что авиакатастрофа оказалась неслучайной, и двух мнений не было. А раз это так, то причину ее следовало искать именно среди тех проблем, которые могли вызвать резкие и несовместимые противоречия в рядах сильных мира сего. Просто из одного желания подсидеть соперника убийства в такой форме не совершаются. Хотя в наше время, рассуждал Поремский, гробят и по куда более мелким причинам. Но и это скорее исключение, чем правило.

И он решил совершить в буквальном смысле обход всех «значительных» кабинетов, у хозяев которых личные, надо понимать, шкурные интересы могли превалировать над государственными. Подумал, прикинул и вдруг с ужасом понял, что ему не удастся пропустить ни одного кабинета. Тем более что во главе угла стоял вопрос о «трубе»! Вопрос о многих миллиардах! И тут уж речь не о престиже державы, а о том самом, сугубо шкурном взгляде на проблему.

Первого заместителя, как знал Владимир, в министерстве не было, он до сих пор, уже вторую неделю, по словам начальника Управления кадров, «рулил» расследованием в Белоярске. Какая это могла быть за «рулежка», Поремский прекрасно себе представлял, если учитывать еще и то обстоятельство, что ему было отлично известно отношение Александра Борисовича к подобным «рулевым».

Ну, раз нет «первого», пройдем по остальным, решил он. Борис Михайлович Рогатин, как лицо максимально ответственное, взял на себя роль глашатая и оповестил всех замов о том, что с ними со всеми будет беседовать старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Без объяснений причин, сами должны догадываться.

Он, этот бывший генерал ФСБ, как человек, съевший наверняка не одну собаку на поприще многолетнего служения Отечеству, сразу высказал Владимиру четко сформулированную им самим точку зрения на это уголовное преступление в государственном масштабе. И его мнение полностью совпадало с мнением самого Поремского — драка за жирный кусок. И это ни для кого не было новостью: стоило только взглянуть ретроспективно на практику капиталистического развития в России начала и середины девяностых годов недавно ушедшего века, как вырисовывалась аналогичная картина. Отстрелы, бандитские разборки, автомобильные аварии, взрывы машин и офисов, авиакатастрофы — все это уже было, все подробно проходили, и ничего нового не случилось под луной.

Но тогда почему же с упорством, достойным лучшего, как говорится, применения, и белоярские следователи, и государственная аварийная комиссия «грешат» исключительно на какие-то ошибки пилотов и диспетчеров? Почему именно эта точка зрения муссируется и в министерстве? И зачем тогда вмешивается в уже проводимое расследование Генеральная прокуратура? Зачем Кремль требует какой-то иной правды? Это значит, никто наверху не верит в случайные ошибки. А вот на вопрос, почему не верят, ответ самый простой и лежащий фактически на поверхности. Потому что на кону гигантские суммы, а значит, и влияние — на экономику и, в конечном счете, на большую политику.

Постоянно находясь на прямой связи с Турецким, Поремский знал уже о первичных результатах расследования, проведенного в Сибири, располагал и мнением Александра Борисовича по этому поводу, и их соображения совпадали в главном. Но Турецкому, который в настоящий момент начисто отвергал доводы о «случайных ошибках» и работал пока главным образом в направлении поиска исполнителей, требовались заказчики, а таковые могли находиться, по его твердому убеждению, только в Москве. И, кстати, совсем не обязательно в самом министерстве. Хотя и такую версию требовалось тщательно отработать, как и версию семейную, над которой бился Яковлев. Здесь не должно было остаться ни одного темного пятна. Зато отметая ненужное, можно было выделить, наконец, основную версию. А затем тщательно ее документировать, отработать, ну и потом… Словом, истинно сказал поэт: «Покой нам только снится…»

Владимир полагал, что беседы, как он в мягкой форме называл допросы высокопоставленной публики, на дух не принимавшей стандартной юридической терминологии, займут по меньшей мере два-три дня. Но старый чекист сумел организовать ему дело таким образом, что следователь не потерял ни одной лишней минуты, дожидаясь в приемных. Не любил, видать, Борис Михайлович чиновников, особенно тех, что сидят повыше, считал их дармоедами на народной шее и не скрывал своего негативного отношения к ним перед молодым следователем.

Владимир даже не утерпел и во время короткой передышки с легкой иронией поинтересовался у кадровика, каким это образом тот ухитряется занимать свой ответственный пост с таким, мягко говоря, негативным отношением к руководящим кадрам.

— А я — генерал, — смеясь, ответил Рогатин, — чего они со мной сделают? Я порядок знаю, а они этим похвастаться не могут. Да и не все они такие отпетые, это уж я так, для красного словца. Ну, говорят чего дельного? — Он определенно чувствовал себя соучастником расследования.

— Рассказывают… Много полезного — для понимания проблемы… Но вот некоторые — Маслов, Коженков, еще один товарищ, из Главного управления ресурсов, кажется… все они показывают, что основную роль в создании программы «Восточного проекта» сыграл первый заместитель Сальникова — Смуров. Но позже между шефом и его замом начались трения, которые едва не кончились взрывом. Однако дело уладили миром, и Смуров улетел готовить региональное совещание. Собственно, на этом все и закончилось. По некоторым сведениям, в регионах был одобрен не вариант, предусмотренный президентом и правительством, а альтернативный, и какова будет на это реакция Кремля, никто с уверенностью сказать не может. А что касается альтернативного проекта, то о нем полностью в курсе, пожалуй, один человек, который и сводил воедино окончательный и согласованный в инстанциях вариант. Это помощник покойного министра — Потемкин.

— Есть у нас такой, — подтвердил кадровик. — Его Юрием Игоревичем зовут. Из молодых. Позвать?

— Было бы неплохо, если бы знать, где он. Секретарша Сальникова, во всяком случае, ответить на этот вопрос мне не смогла. Говорила что-то вроде того, будто он отпросился еще у Сальникова на пару дней, просто отдохнуть после трудной работы. Но все последние дни находился на месте, а сейчас как бы решил, наконец, воспользоваться такой возможностью.

— Она домой Юрию не звонила? — спросил кадровик.

— Я не просил ее о такой любезности.

— Найдем… Есть вопрос: а почему я не знаю? Непорядок. Вот вам опять то, о чем я говорил. Отвыкли от порядка. Приучали-то долго, а как сбросили с себя «оковы социализма», — Борис Михайлович презрительно хмыкнул, — так сразу все — коту под хвост! Сейчас распоряжусь, со дна достанут, раз нужно…

И ведь достал.

Юрий Потемкин, которого называть молодым человеком можно было довольно условно — ему было уже за тридцать, как стало понятно из первых же его ответов на вопросы Поремского, отказывался от сотрудничества со следствием. Он ничего не знал, ни о чем не ведал, а разговоры, будто это он готовил материалы к «Восточному проекту», — не более чем красивая легенда. В курсе? Да! В смысле, приносил их на стол министра, но, главным образом, на стол его первого заместителя, который, собственно, и считался куратором проекта. А конкретных разработчиков был вагон и еще маленькая тележка — подведомственный институт, главные управления и отделы министерства. «ВэПэ» — как его называли для простоты — являлся плодом коллективного ума. Так что если говорить в общих чертах, ничего нового следствие не узнает, помимо того, что уже известно, а о частностях — тут Потемкин был не в курсе. И все ссылки, касавшиеся его собственной роли в проекте, отвергал напрочь, ибо никакими интригами не занимался, в доносительстве не замечен, и чего не знает, про то не говорит.

А между тем именно в этих не самых светлых качествах его характера и обвиняли Потемкина те, кто его хорошо знали еще до назначения Сальникова на пост министра. Говорили, что Юрий Игоревич по большей части общался со Смуровым и даже одно время был его первым помощником. Но когда в министерстве появился Сальников, Смуров, как бы по старой дружбе, отдал новому министру в помощники человека, который был полностью в курсе всех министерских событий, а также отличался хорошим знанием дела, был расторопным и не болтливым. И Потемкин всячески доказывал Сальникову, что тот не ошибся, взяв его к себе.

Такова была версия, по меньшей мере, троих ответственных лиц. Но на все попытки Поремского хотя бы частично получить от помощника министра подтверждение сказанному, следовал отрицательный ответ. Не знаю, не было, не помню, скорее всего чей-то досужий вымысел. В министерстве вообще слишком много внимания уделялось этому проекту, отсюда и интерес.

Твердый попался орешек, это видел Владимир. И способ расколоть его был тоже один, если брать во внимание отсутствие лишнего времени. Турецкий торопил, но уже две — одна доверительная, а вторая довольно-таки жесткая — беседы с Потемкиным положительного результата не дали. И между тем Поремский интуитивно чувствовал, что именно Потемкин и может стать ключом к разрешению загадки убийства министра. Именно он, поскольку его нежелание говорить правду, ссылки на незнание и прочее выглядели весьма неубедительно. И еще понял Владимир: от Потемкина тянулась прямая ниточка к Смурову, хотя помощник министра категорически отрицал какие-либо деловые свои контакты со Смуровым в последнее время — у него, дескать, было слишком много технической работы. Ни подтвердить это, ни опровергнуть было некому, а министра уже не спросишь…

Во время очередного телефонного разговора с Белоярском Володя Яковлев доложил о результатах своих изысканий в разработке «семейных» версий, не забыв подробно изложить, о чем «горланили» в домашнем кабинете Смурова пьяные свояки.

Все-таки Володя был мастером своего дела, и если демонстрировал, скажем, своей обаятельной и разговорчивой собеседнице, что слушает ее невнимательно по совершенно понятной причине — голова другим занята! — то делал это профессионально, ибо умного человека обмануть трудно. Зато миниатюрный работающий магнитофон, словно забытый в кармане, на протяжении всего разговора фиксировал каждое произнесенное слово. Естественно, до определенного момента, когда Яковлеву невольно пришлось вспомнить о нем и, так же незаметно, как произошло включение, выключить его. Зачем же компрометировать Марину? А как потом убедить ее, неосторожную, официально подтвердить сказанное ранее, на этот счет опытного оперативника учить не стоило. Способов убеждения в его арсенале имелось немало, и все, как говаривал Остап Бендер, не вступали в противоречие с Уголовным кодексом. Именно по этой причине Яковлев и был уверен в том, что слова, сказанные Мариной при прощании, всерьез принимать не стоило, и сама еще позвонит, и все подтвердит, когда узнает, какие подозрения могут свалиться на ее очаровательную головку. Все равно ведь узнает…Так что информация о предмете разговоров Смурова — Митрофанова была четко зафиксирована и могла представить определенные, пусть косвенные пока, улики для обвинения.

Но в любом случае «семейные» версии можно было теперь не брать в расчет. Дело заваривалось гораздо круче. А в общем, и Яковлев, и Поремский пришли к единому выводу — надо срочно брать в разработку трех лиц: Смурова, Потемкина и Митрофанова. И имея в виду последнего, начинать не задерживаясь, «шерстить» аэродромную обслугу на спецстоянке в аэропорту Домодедово, где базировался и откуда улетал в свой последний рейс «Як-40».

Выслушав сообщение коллег, Александр Борисович распорядился немедленно, не теряя времени, выходить на Меркулова, хотя у Кости наверняка найдутся возражения. Но именно поэтому он, Турецкий, сам сегодня же перезвонит заму генерального и уговорит его, что для активной разработки Потемкина крайне необходимо подключить к расследованию «ребятишек» из спецдивизиона московского ГУВД. Потребуется прослушивание телефонных переговоров, постоянное слежение. Само собой разумеется, что по прихоти следователя, какими бы основательными ни были его аргументы, все эти акции совершать без специального постановления судьи никто не позволит. И полученный компромат будет незамедлительно дезавуирован любыми адвокатами, коих окажется немало — гонорар-то ведь за положительное решение вопроса для обвиняемого может превысить любые МИКСТы (эта аббревиатура из адвокатской практики расшифровывается так: максимальное использование клиента сверх таксы). Значит, чтобы решить вопрос кардинально, надо было сперва убедить в необходимости таких действий Костю и уповать на его понимание и помощь…

Турецкий оказался прав: Меркулов принял обоих членов оперативно-следственной группы, внимательно их выслушал, посочувствовал, но… выразил сомнение. Пьяные разговоры — еще не доказательство. Может, это обыкновенное хмельное фрондерство, вызванное действительным, чисто человеческим неприятием. А за что Смурову любить того же Сальникова? Что ни говори, а путь в министерский кабинет тот ему перекрыл. И решение президента для самолюбивых людей — слабое утешение… Что ж, по-своему Костя был прав, проявляя осторожность.

И тогда включилась тяжелая артиллерия в лицах Турецкого и Грязнова. «Крепость» пала, убедившись в тщетности сопротивления, — Меркулов выдал санкцию на проведение спецмероприятий. Ну а уже дальнейшие события развивались с нарастающей скоростью. Вероника Григорьевна Капустина, судья Басманного суда, без задержки подписала постановление, разрешая следствию проводить оперативную работу. И следом «ребятки» из специального подразделения ГУВД приступили к активным действиям. Отныне каждый шаг и каждый вздох Юрия Игоревича Потемкина находился под контролем…

Глава пятая Копать до воды…

1

Про Турецкого коллеги говорили, не без доли, правда, иронии, что он напоминает старинного деревенского копателя колодцев: уж коли возьмется за дело, то до воды докопается. А работа копателя тяжелая, и чем глубже тот погружается в землю, тем она опаснее — обрушение породы там, то, другое. Короче, нельзя расслабляться и упускать из виду сотни разных, казалось бы, незначительных мелочей. И тут важно не только сосредоточенное внимание, а, скорее, привычка, которая сродни умению составлять из ряда порой даже несовместимых частностей общую единую картину…

Итак, господин Смуров пытается категорически отрицать какую-либо свою роль в принятии синклитом губернаторов, представителей местных администраций и крупнейших инвесторов Восточносибирского и Дальневосточного регионов решения о строительстве нефтяной трубы на Восток, альтернативного президентскому. Значит, он либо действительно уверен в своих силах, либо крепко надеется на поддержку в регионах, заинтересованных именно в таком решении вопроса, — что, между прочим, далеко не одно и то же.

Теперь надо разобраться для начала, откуда проистекает такая уверенность? Поддержка тех же губернаторов, по территории чьих губерний пройдет «труба», фактор немаловажный. Но — не главный. И если Смуров делает ставку только на их поддержку, то вполне может совершить стратегическую ошибку. Земля в губерниях — не собственность губернаторов. А вопрос, чисто гипотетически, может ведь быть Центром поставлен и ребром: в зависимости, что называется, от ставки будет исчисляться и доход, и сразу полетят к черту все предварительные договоренности, кто ж пожелает отказаться от большего куска? Но это, опять же, — фигурально выражаясь. И в таком случае получается, что помимо руководителей регионов уверенность Смурову, отвергнувшему план министра, а следовательно, и руководства страны, придает и некий посторонний фактор, который вполне может являться… Чем? Или кем? Вернее — второе.

Как в России уже привыкли выражаться, некий олигарх или группа олигархов пожелала продиктовать президенту свои правила игры. В первый раз, что ли? Реально это? Если вдуматься, то вполне. Ибо кое-кто уже достаточно конкретно испытал реакцию на собственной шкуре. Вопрос тогда один: кто именно решил сыграть по новой? Кому опять неймется дернуть тигра за усы? Ну, пусть не совсем тигра, но близко к тому…

Если отвергнуть бытовые мотивы, если не брать в основу по-своему меркантильные — можно и так сказать — интересы региональных правителей, то необходимости в авиакатастрофе просто не было. С министром, точнее, с его миссией можно было разделаться гораздо проще и безопасней: однозначно счесть его доводы неубедительными и проголосовать на том же совещании против представленного им варианта проекта. Номер далеко не смертельный и внимания, как говорится, уголовного розыска к себе не привлечет. Есть же, в конце концов, в стране демократия?! И пока суд да дело, ступай, министр, доказывай регионам, что они увязли в местничестве, напрочь отринув государственные интересы! На все нужно время, а оно тянется, превращаясь в нечто безразмерное, стимулируя отток инвестиций и передавая, по сути, дело в руки все того же заинтересованного лица либо группы лиц, озабоченных лишь деньгами, а следовательно, и реальной властью.

А теперь можно взглянуть на это дело глазами предполагаемого олигарха.

Ему уже известно, что, скажем, купленные им госчиновники разных уровней проделали нужную работу и затормозили продвижение невыгодного лично ему проекта. Однако ему также прекрасно известно, что министр Сальников, с подачи самого президента, ни перед какими аргументами не остановится и постарается убедить своих (это надо особо подчеркнуть) инвесторов, которые, грубо говоря, скинувшись, переплюнут миллиарды его, олигарха, и таким образом заставят строптивых губернаторов принять невыгодное для их собственных карманов решение. С чем остается воображаемый олигарх?

Ну, о реальной власти уже и речи нет. Точно так же, как и о гигантской финансовой реке, которая потечет по «трубе» в обратном направлении. И какова теперь реакция?

А вот тут уже придется переходить от предположений к конкретике. Их, этих олигархов, не так много в России и за рубежом, где они скрываются от правосудия. А главные сферы влияния в стране, в общем, уже поделены, и вряд ли кто-то попытается без спроса влезть в зону внимания, да и влияния другого — можно крепко по морде схлопотать. Дикий капитализм диктует, соответственно, и аналогичные своей природе нравы.

Другими словами, если поднапрячься да хорошенько поразмыслить, то вполне можно вычислить одного или нескольких заинтересованных лиц, которым данный министр был как острая кость в горле. А если еще вспомнить, каким образом они едва ли не в одночасье сделались олигархами, нетрудно будет и обнаружить у них и аналогичные методы решения спорных проблем.

Вот к такому выводу пришел Александр Борисович, ознакомившись с теми материалами, которые сумели добыть оба Владимира. И еще, проанализировав все данные, касавшиеся и Смурова, и Митрофанова, полученные из МВД, а также добытые оперативным путем, Турецкий с Грязновым пришли к выводу, что эти двое на главного заказчика не тянут. Зато вполне возможно, что оба являются как бы тем «средним звеном», которое напрямую контачит, с одной стороны, с исполнителями, а с другой — с главным заказчиком. И если взять за основу именно такой вариант, все сразу становится на свои места.

Однако и такое решение, кажущееся достаточно доказательным, нуждается в документальном подтверждении, иначе оно останется предположением, и не больше. А сами же доказательства находились… в губерниях.

Александр Борисович предполагал встретиться со всеми губернаторами, участвовавшими в том совещании. Он был уверен, что у них не будет причины скрывать свои взгляды на проблему «трубы», и доказательства своей правоты будут ими также приведены полностью. Все-таки, что ни говори, но, «болея» даже в большей степени за собственные карманы, они, тем не менее, оставались губернаторами территорий, на которых проживали миллионы людей, от воли которых зависело их собственное губернаторское будущее. Да еще как зависело! Вертикаль-то она вертикалью, но и требований масс не отринешь. Да и в местных парламентах почему-то нужного единодушия не наблюдалось. Так что, полагал Турецкий, не должны они сильно хорохориться. Свое личное достоинство соблюдать — это другое дело. Но на конфронтацию, на прямой конфликт они не пойдут, потому что догадываются: себе может оказаться дороже.

Имея это в виду, Александр Борисович и решил отправиться по губернаторам. Вызывать их всех к себе было бы тактически неправильно — народ не молодой, гордый, с норовом, и будь ты хоть трижды генерал, они себя все равно ставят выше.

— Значит, и обострять лишний раз не надо, — сказал Турецкий, — а мы люди не гордые, нам дело важнее…

Грязнов с ним согласился.

— Ты еще вот что, Слава, пока меня не будет, встреться со следователем Харченко и попытайся выяснить, по своей воле он так напортачил в деле или его заставили? Уговорили, упросили, приказали? Если последнее, то кто конкретно? Это может оказаться для нас важным. И еще, куда пропали вещественные доказательства, в частности пистолет, принадлежавший Сальникову? То есть то, что не попало в руки аварийной комиссии.

Турецкий уже тщательно изучил все материалы, собранные местными пинкертонами, отмечая для себя массу недоработок, недомолвок, нарушений в документировании и сборе доказательной базы. И это послужило причиной того, что никто из членов бригады краевой прокуратуры к дальнейшей работе уже в составе группы Генеральной прокуратуры Александром Борисовичем привлечен не был. Обижаются? Ну и хрен с ними, работать надо грамотно!

Грязнов и тут не возражал. Хотя и имел собственную точку зрения: речь тут все-таки не о неумении, а скорее о том, как бы самим себе головы не сломать. Иначе говоря, и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Вряд ли кто-то из местных деятелей прокуратуры и милиции всерьез обиделся на то, что его фактически отстранили от продолжения расследования. Ну разве что сам прокурор или начальник ГУВД, да и то по причине личных амбиций, а не из государственной необходимости…

Сам же Вячеслав Иванович был по горло занят оперативной работой, да еще, ко всему прочему, приходилось обеспечивать безопасность своих кадров, ибо настойчивое внимание митрофановской компании к тому, чем занимались трое экспертов и Галя Романова, становилось все навязчивее. Армейские закамуфлированные автомобили типа джипов постоянно преследовали переданную для нужд экспертов Турецким — ему сейчас она была без надобности — «Волгу»: и «на яму», и «с ямы», и по городу. Не нападали, не таранили, не перекрывали путь, а просто, как привязанные, ехали сзади, действуя на нервы. И не без причины, между прочим, преследовали — грязновские эксперты Мануйлов и Мордючков обнаружили-таки важные улики «на яме», как ни старались их скрыть, точнее, уничтожить те, кто оказались первыми на месте падения самолета. А Сережа Мордючков, которого Грязнов с Турецким именовали не иначе как молодым дарованием, вообще превзошел себя — он таки отыскал среди обломков, сто раз перевернутых с одной стороны на другую, в затоптанной десятками ног земле, пистолетную гильзу от той пули, которую Настя Масловская уже извлекла из головы покойного Сальникова. И принадлежность пули к этой гильзе была Сережей доказана, оставалось немногое — обнаружить ствол, из которого пуля вылетела. Знали об этом преследователи или нет, неизвестно, но их постоянное висение «на хвосте» грозило главным образом тем, что нервы у молодого дарования могли сорваться, и у Сережи, по его выражению, «маячил впереди весьма нежелательный запой». Надо было срочно «разруливать» ситуацию.

Исходя из столь суровой необходимости, Вячеслав Иванович, который вовсе не лишен был определенных дипломатических талантов, поставил перед генералом Горбенко вопрос таким образом, что тот, сказав, что называется, «а» при первом посещении Грязнова, теперь просто обязан был сказать и «бэ».

— Слухай, Сидор Остапыч, — подделываясь под интонации начальника ГУВД, высказался Вячеслав, — на кой тоби це дило? Генеральная забрала следствие под себя, вот и заботы твои закончились, и ты никому ничего не должен. А с прокурором Зинченко мой Турецкий уже обо всем договорился: материалы вашего расследования теперь у нас, нам и головы ломать. Но если тебе посторонние всякие не мешали, поскольку ты в крае — большой хозяин — то к нам каждая, понимаешь ты… вша лобковая с советом лезет. И вот тут, Сидор, ты можешь, а говоря по старой дружбе, и должен мне помочь…

Иными словами, Горбенко оказался вынужденным выделить отделение спецназа при ГУВД в полное распоряжение Грязнова. Ну а уж как «ребятками» распорядиться, Вячеслава Ивановича учить не следовало.

Очевидно, встреча со спецназом Белоярского ГУВД не входила в планы наглых преследователей, и джипы исчезли, будто их никогда и не было. Оперативно оказались оповещены, однако…

На время отсутствия Турецкого Грязнов оставался в оперативно-следственной группе за старшего.

А совершить вояж по губернаторам именно сейчас Турецкого подвигло и еще одно обстоятельство. Государственная аварийная комиссия продолжала свою работу, не разглашая официально, как это и положено по закону, даже предварительные итоги своего расследования. И даже не то важно, что об этих результатах, которыми заинтересованные в сокрытии тайны катастрофы лица оперировали, по существу, уже открыто, «не было известно» руководителю бригады Генеральной прокуратуры Турецкому. Пикантность момента заключалась в том, что Александр Борисович, только один раз поговорив с председателем комиссии, доктором технических наук Станиславом Степановичем Леонидовым, сделал для себя однозначный вывод: этот тоже куплен.

Источая сплошные любезности и отдавая должное опыту Александра Борисовича, Станислав Степанович немедленно сослался на массу пунктов положения об аварийной госкомиссии, из которых следовало, что решительно никакими предварительными сведениями этой комиссии — до окончательного подведения итогов ее собственного расследования — следственная группа Турецкого располагать не может. А вот как только, так, что называется, сразу.

Александр ожидал такого ответа и, чтобы не остаться в долгу, дружески посоветовал доктору наук поторопить своих экспертов, а то, не ровен час, Генеральная прокуратура обскачет, опередит госкомиссию, утерев, таким образом, ей нос, что будет выглядеть в глазах общественности некрасиво и вообще черт знает как.

Доктор наук открыл рот, но сказано-то было, нужно подчеркнуть, в сугубо дружеском тоне, даже с юморком, так что и причины для обиды не имелось.

Тем не менее господин Леонидов после того разговора оскорбленно, а может, и обиженно молчал, а Турецкий его и не торопил. Только постороннему не были уже известны почти готовые выводы госкомиссии, и они отражали самую удобную точку зрения: ошибка пилотов. Славкины же эксперты вкалывали, как карлы, и предвидение Александра Борисовича, похоже, сбывалось. Следы даже и не одного, а нескольких взрывов были обнаружены на обломках обшивки самолета, хотя эксперты аварийной комиссии пытались, видимо, избавиться от них. Либо, что вероятнее, их заставили это делать. Не могут же быть сразу все сукиными детьми! Или все было гораздо проще: те молодцы, что ночью мотались в сторону места аварии, и постарались уничтожить, вероятно, компрометирующие их следы — недаром же свидетели в один голос утверждали, что слышали несколько взрывов, а позже те же «хлопцы в камуфляже» наглядно продемонстрировали им, к чему могут привести их показания.

Ну и пусть, рассуждал Турецкий, советуясь с Грязновым, до серьезного разговора с Найденовым время еще есть, в конце концов, начальнику Службы безопасности полетов будет о чем подумать, прежде чем принять и свое решение.

— Вот вернусь, — сказал он, — и примем жесткое решение.

Таким образом, временной люфт еще оставался, и Александр Борисович улетел в Иркутск, к ближайшему соседу белоярского губернатора. Улетел, никого из своих будущих собеседников не предупредив, чтобы те не вступили в сговор. Хотя, по идее, они могли это сделать уже давно.

А Грязнов остался дожидаться указания своего министра.

Дело в том, что участковый инспектор Броня Данин по фотографии танцующей пары, показанной ему Галей Романовой, хоть и не очень уверенно, однако все же готов был признать в мужчине того самого «старшего», который приезжал в Рассвет стращать свидетелей, заставляя их отказываться от своих прежних показаний. Для уточнения следовало бы, конечно, произвести опознание по всем правилам — посадить троих мужиков в камуфляже и масках и представить их свидетелям. Но Грязнову уже хватало на первый случай золотого зуба во рту, зафиксированного Броней, Настей, да и им самим, и носа «стервятника», плюс характерного осипшего голоса. А официальное опознание будет проведено после задержания, это само собой.

И еще одно важное свидетельство удалось добыть Вячеславу Ивановичу, на этот раз в воинской части, автобаза которой была расположена рядом с деревней Крайновка. Эта организация фактически граничила с аэродромом и по идее вполне могла сойти для непосвященного за какую-нибудь транспортную организацию, обслуживающую нужды гражданской авиации. Иных опознавательных знаков, кроме окрашенных зеленой краской железных ворот с красными металлическими звездами на каждой створке, не было.

Своим появлением здесь, как выяснилось, Грязнов, сам того не желая, почему-то нагнал страху на руководство автобазы. Видно, нечиста была у начальника совесть, вот он и испугался появления у себя в кабинете московского генерала, да еще «командующего уголовными делами». А Вячеслава Ивановича, собственно, сами дела на автобазе не колыхали, ему надо было знать, когда и кому на протяжении последних трех недель были переданы во временное пользование два армейских джипа. По чьему распоряжению? Кто принимал машины?

Эти вопросы оказались для начальника — пожилого полковника, по которому наверняка давно уже военная прокуратура соскучилась, — не самыми тяжкими. Ему особо и вспоминать-то не пришлось. Как же, как же! Было такое указание заместителя командира части по тылу полковника Нечитайло о выделении группе спецназа МВД РФ двух единиц специальной военной техники — автомобилей-вездеходов марки «УАЗ» на время проведения тактических занятий по отработке освобождения заложников, захваченных международными террористами. А принимал подполковник милиции, командир группы, есть и его официальная роспись в приемке, надо поискать, но она есть, эта бумага, точно. Искать, однако, полковник не торопился, возможно, полагал, что пронесет нелегкая. А может, выдал транспортные средства, что называется, под честное слово, за «благодарность», так какая же после этого «бумага» останется?

«Ну конечно! — без напряга осознал Грязнов особую важность подобных учений. — Исключительно международный терроризм! Где ж его еще и искать-то, как не в сибирской тайге!..» Но фамилию доверчивого Нечитайло запомнил. А вышло, что доверчивым был не он один.

— Вы бумагу-то найдите, — мягко посоветовал Грязнов полковнику, — ведь официальный, поди, документ, материальная часть как-никак, а я подошлю потом своего человека, копию снять. И подпись та мне важна, уж не проходимец ли какой вас, полковник, вокруг пальца обвел?

— Да нет, что вы!.. — заторопился полковник. — Я лично его документ в руках держал! Фамилию вот запамятовал, не русская, точно помню…

— Не Саркисов? — подсказал Вячеслав Иванович.

— О! Точно, товарищ генерал! Ну а вы говорите! Вы ж, вижу, и сами знаете…

— А указание-то вы мне все же найдите.

— Дак чего указание? Оно по телефону было. Особой-то нужды в нем и нету, в штабе, поди, знают, кому отпускают… А расписка в получении — это есть, найдем. У нас тут, видите? — Полковник показал на беспорядок кругом, словно собирались переезжать из комнаты в другую комнату в предвидении капитального ремонта, которого здесь уже лет пятьдесят не было.

— Да уж, найдите, а то непорядок получается. Кто ни попросит — бери, не жалко!

— Ну, этого у нас нет! Без конкретного указания — никак, мы не можем…

«Не могут они…» — со вздохом подумал Грязнов.

Уже в конце того же дня, посетив местный «пентагон», тщетно пытался Вячеслав Иванович отыскать следы Нечитайло, который, как позже удалось узнать, уже вторую неделю прохлаждался в отпуске на крымском берегу Черного моря, у дальних родственников. Так объяснили ему вездесущие и всезнающие военнослужащие девушки из штаба. Но и не в Нечитайло этом теперь суть. И даже не в том, что сам командир в/ч генерал Хлебников, «кажется, что-то слышал» о просьбе генерала Митрофанова, из МВД, и не возражал, поскольку на ходатайстве стояла виза Минобороны. Вон ведь какой широкий круг лиц задействовал генерал Митрофанов, и все ради чего? Получается, только лишь для того, чтобы быть уверенным, что живых после авиакатастрофы не осталось. А также чтобы не появились нежелательные свидетели. И они бы не появились, да вмешалась Генеральная прокуратура.

Или тут Митрофанов — не главная фигура, а вспомогательная? Тогда кто же, Смуров? Или те, кто стоят за ними еще выше?

Вот ведь куда уводят теперь концы…

Кстати, и в сведениях, поступивших из Москвы, вскрылись интересные факты. На запрос по поводу Рауля Искандеровича Саркисова из Главного управления кадров Министерства внутренних дел, куда была Вячеславом отправлена факсом фотография Рауля (Настю Масловскую Грязнов, естественно, отрезал на фото от танцующего «стервятника»), хоть и с непонятной задержкой, однако же сообщили все анкетные данные этого человека.

Был подполковник милиции Саркисов Р. И. командиром отряда спецназа при Департаменте милиции на воздушном транспорте — всего, как говорится, ничего. Не знал же его Вячеслав Иванович по той причине, что до сих пор ни разу не пересекался с этим подразделением, хотя уголовных дел, связанных с гражданской авиацией, у него было немало. Но вот не приводилось — и все тут!

А в настоящее время этот военнослужащий, как и еще несколько бойцов его отряда, находились в служебной командировке в Чеченской республике, где изучали опыт борьбы с терроризмом у своих коллег из ГРУ Генштаба Министерства обороны. Приказ о командировке был подписан директором департамента генералом Митрофановым. И числились они в командировке уже третью неделю. Очевидно, туда же, в Чечню, и предназначалась виза Министерства обороны. Сам же директор департамента в настоящее время находится в частичном трудовом отпуске, где-то в районе Байкала. Он заядлый рыбак, и это всем в его департаменте известно.

Сразу по получении этих данных Турецкий немедленно информировал, причем совершенно официально, заместителя генпрокурора Меркулова, как куратора проводимого расследования. А Грязнов — своего министра, обосновав в секретном служебном сообщении необходимость немедленного задержания подполковника Саркисова, его допроса в связи с имеющимися фактами противозаконной деятельности, превышения им должностных полномочий и так далее, а затем передачи его в Главное управление собственной безопасности для проведения служебного расследования.

Отдельным вопросом он оговорил в своем сообщении то, что касалось деятельности генерала Митрофанова, который ни на каком Байкале в отпуске не отдыхал, а самовольно или же по чьему-то приказу из Министерства внутренних дел, что следует уточнить, занялся расследованием авиакатастрофы, не имея к тому ни оснований, ни соответствующих специалистов под рукой. Ведомственный спецназ, по непонятной причине оказавшийся на месте катастрофы, необходимыми знаниями и опытом следовательской деятельности не обладал. Однако, не имея прямых улик против генерала, Вячеслав Иванович высказал свои сомнения в целесообразности его пребывания в Белоярске в достаточно тактичной форме, дабы само его сообщение не выглядело в глазах министерского руководства как донос на коллегу из смежного департамента. Хотя лично Грязнову было в высшей степени наплевать, как посмотрит министр либо кто-то из его замов, которому будет поручено заняться этим вопросом, на подоплеку этой информации. Для обеспечения нормального расследования требовалось убрать отсюда, из города, всех тех, кто потенциально ставил палки в колеса комплексной бригаде Генеральной прокуратуры. А под каким соусом это будет сделано — все равно.

И вот теперь Вячеслав Иванович ожидал ответа и больше всего опасался, что сведения раньше, чем будет принято решение, могут просочиться из кабинета министра и обязательно найдется паразит, «оборотень», который постарается предупредить Митрофанова и Саркисова о грозящей им опасности. По этой причине он дал указание Вениамину Грачу установить за Раулем постоянное плотное наблюдение, но соблюдать при этом крайнюю осторожность. Обнаружив за собой «хвост», этот обнаглевший до крайности от собственной вседозволенности командир отряда спецназа вполне способен для спасения собственной шкуры пойти и на крайние меры. Обычно люди такого типа, пользующиеся покровительством высоких и по-своему, видимо, влиятельных лиц, сами по себе бывают тайно трусливы в душе и оттого способны на непредсказуемые в своей бессмысленной жестокости поступки. Многолетний опыт сыщика убеждал Вячеслава Ивановича в этом.

2

Беспечности господина Потемкина можно было позавидовать. Уже за первые сутки работы с ним появилось столько информации, что Поремский с юмором заметил Яковлеву, когда они очередным вечером сошлись, чтобы обменяться добытой информацией и наметить ближайшие перспективы:

— Если так у него пойдет дальше, вся подноготная министерства и его высшего эшелона будет лежать у нас на ладони еще до выходных.

— Ты говорил с ним, что он за человек? — поинтересовался Яковлев. — Может, это все туфта? Он мог догадаться, что мы его прослушиваем?

— Внешне представляется серьезным человеком, но вот, судя по этим сообщениям, — Поремский встряхнул в руках пачку листов с расшифровками телефонных переговоров Потемкина с различными абонентами, — у него сплошной ветер в голове. То есть я вот сейчас получил однозначные ответы на все мои вопросы, на которые он при встрече отвечать категорически отказывался, ссылаясь на забывчивость… Но при всей его болтливости он одновременно проявляет и непонятную осторожность. А чем она продиктована, мне пока совершенно непонятно…

Следователь и оперативник попытались вдвоем разобраться в этом вопросе и пришли к неожиданному выводу: Потемкин был в курсе всех событий, включая убийство — да, именно убийство! — министра. Прекрасно знал, кто этим занимался конкретно, даже какие, примерно, суммы были выплачены за исполнение.

Разговоры его шли по мобильной связи — видно, городскому телефону он все-таки не доверял. Оставалось установить местонахождение его абонента и узнать, кто он, поскольку никаких имен и уточняющих данных не произносилось, их оба собеседника тщательно избегали, почти откровенно делясь при этом своими соображениями.

Зная прошлое Потемкина, его работу в аппарате Смурова, а затем и у министра, Поремский высказал предположение, что переговоры велись теперь со Смуровым. А возможно, еще и с Митрофановым, судя по той информации, которой обменивались собеседники. Он был уверен в этом, несмотря на то что одним из установленных абонентов, с которым подолгу разговаривал Потемкин, оказался некий Пробкин, проживающий в районе Марьино. Обоим Владимирам стало, в общем, сразу ясно, что этот пенсионер — лицо явно подставное. И он наверняка никакого отношения к мобильной связи отродясь не имел, если судить по его фамилии.

И тем не менее, предметы разговоров представляли конкретный интерес для следствия. Первое, что вызвало улыбку у Поремского, это было сообщение Потемкина о том, что его долго и безрезультатно допрашивал совершенно тупой, но занудливый сыщик, которого он, Юрий, запросто обвел вокруг пальца. Но это долго продолжаться не может, поскольку сыщик наверняка повторит свои попытки, а значит, придется ему что-то говорить, приоткрывать, иначе не отвяжется. Вопрос — что именно? На этот посыл следовали советы темнить, сколько возможно, прикидываться шлангом и демонстрировать обидчивость, вызванную недоверием следователя к его, Потемкина, личным мотивам не выносить сор из избы. Заставить нельзя, а угрожать они не будут, сразу можно писать заявление прокурору о превышении «следаком» своего служебного положения. И все дальнейшие советы были примерно в том же духе — держаться, вилять, не «колоться» ни в коем случае.

Из этого уже следовал первый вывод: Юрию Игоревичу было в чем «раскалываться».

С другим абонентом только начался разговор, но фактически тут же и закончился, резко оборванный тем, к кому обращался Потемкин. Причем оборван довольно грубо и даже по-хамски. И если предположить, что абонентами действительно были Смуров с Митрофановым, то грубость «приличествовала» скорее именно генералу.

А речь зашла о том, что клиент интересуется, как скоро вся эта история закончится? Мол, обещания выглядели куда уверенней. Кроме того, ему, Потемкину, напомнили о том, что каждая сторона должна четко выдерживать свои обязательства. А у него, у клиента, имеются претензии: «Слишком долго, господа, слишком неуверенно!» Вот на это и последовала жесткая реакция: «Не хрена болтать без дела! Так и передай в следующий раз!»

Кто мог быть клиентом и почему столь болезненно заинтересован в выполнении каких-то договорных условий?

А если подумать? Кажется, речь шла именно о том, о чем — тоже, кстати, в недавнем телефонном разговоре со своими младшими товарищами и коллегами — упомянул Александр Борисович Турецкий. А речь шла о некоей главной силе, которая стоит за этим преступлением, то есть о подлинном заказчике. И это, оказывается, знал Потемкин. Вон, получается, насколько полно он информирован! Нет, с этого типа слезать нельзя…

Но, с другой стороны, к сожалению, считать эти записи переговоров прямым доказательством заговора против министра тоже пока нельзя. Нет же конкретных упоминаний. И подозреваемый всегда может, если он не полный дурак, найти приемлемые объяснения для такого непростого, скажем прямо, диалога. Перевести, скажем, стрелку на собачью случку. Ну, не получается у «заводского» кобеля с разборчивой сукой, вот клиент, ее хозяин, и нервничает. А что, не так?

Предположение, неожиданно высказанное Володей Яковлевым, привело Поремского в восторг. Но смех смехом, а единственным выходом оставалось, к сожалению, не очень перспективное ожидание. Проколется — не проколется, этого тоже долго ждать нельзя было. Значит, надо бы помочь проколоться. Как? А устроить еще один «тупой» и показательный допрос. И задействовать предположение о том, что за убийством министра стоят серьезные силы, не желающие афишировать свое присутствие. Проследить за реакцией. Хорошо бы припугнуть малость какой-нибудь якобы эксклюзивной информацией, исходящей из Белоярска. Ну, создать картину, будто расследование ведется успешно, что уже появились подозреваемые — пока, скажем, исполнители — и скоро появятся более четкие контуры результатов, о которых следствие будет докладывать в Кремле. Возможно, и первому лицу. И реакция президента может последовать на это жесткая: не тянуть, не рассусоливать, работать со свидетелями, не говоря уже об исполнителях, более плотно. Что это такое, объяснять грамотному человеку нет нужды, сказано же: террористов мочить в сортире! А подготовка и исполнение теракта с авиакатастрофой и человеческими жертвами спокойно тянет на двести пятую статью Уголовного кодекса. И этого тезиса, насчет сортира, никто тоже еще не отменял. Так что у следствия есть немало оснований ужесточить свои действия. Правда, не выходя за определенные рамки законности. Но мы, мол, давно научились грамотно обходиться с такими препятствиями, о которых с ходу начинает вопить «демократическая» общественность и европейские защитники человеческих прав, сами поддерживающие и преступления против личности, и геноцид, и многое другое. Нам ли их слушаться? Да и кто станет бросаться на амбразуру из-за… При этом следует с юмором оглядеть того, кого допрашиваешь. Действует.

Яковлев нашел доводы подходящими. У Поремского, по его мнению, вообще дела продвигались неплохо. А вот сам он, занимаясь в настоящий момент исключительно бригадой, которая обслуживала перед вылетом правительственный «Як-40», так пока и не смог сдвинуться ни на шаг…

Все, с кем беседовал Яковлев — механики, заправщики, — в один голос утверждали, что посторонних во время подготовки самолета к рейсу в Сибирь возле него не было. И стояли на своих утверждениях, не принимая никаких аргументов по поводу того, что могли отлучиться, не заметить либо не обратить внимания по той причине, что человек, подозреваемый сейчас в терроризме, мог оказаться знакомым, и т. д. Володя применил испытанный прием: разложив подготовительные работы по часам, заставил всех членов обслуживающей бригады, причем каждого в отдельности, точно указать, где тот находился и что делал на данном отрезке времени. Потом все сложил и выстроил своеобразную диаграмму, или общую схему, отдаленно напоминающую те, что при «развитом социализме» создавали специалисты по оптимизации различных видов производств, искавшие дополнительные резервы, но так и не построившие даже обещанного нормального, а не то что развитого социализма. Выстроив свою схему, тем не менее, Володя обнаружил в ней некие пустоты — своеобразные провалы, когда то один, то другой объект в самолете или вокруг него оставался без контроля.

Несмотря на готовящееся решение аварийной госкомиссии, по словам Турецкого, о том, что причиной аварии будет названа, скорее всего, ошибка пилота, взрыв был-таки, причем не один, а целая серия. Сперва свидетели слышали один, а позже, где-то полчаса спустя, еще несколько подряд. Специалисты из госкомиссии, мол, будут утверждать, что взрыв произошел от удара самолета о землю. После чего и возник пожар. А все остальные якобы взрывы — это действительно раскаты отдаленной грозы, пусть даже она ни одним прибором зарегистрирована не была. Могли и приборы в какой-то момент отказать. Что, разве такое не случается у нас сплошь и рядом?

Но имелись уже и заключения экспертов, вызванных из Москвы Грязновым. В частности, о том, что первый взрыв случился еще в воздухе. Не все следы этого взрыва оказались позже уничтоженными некими неизвестными, примчавшимися на место падения самолета. При этом любопытно, что переднее шасси, а также боковое левое, сильно деформированные после удара о землю, находились среди обломков центроплана и крыльев, а вот правое шасси отсутствовало. И сам факт исчезновения с места катастрофы обломков правого шасси указывает на то, что, возможно, где-то в этом районе и было заложено взрывное устройство. По этой же причине был также сделан вывод о том, что крупный заряд взрывчатки мог появиться в самолете еще на аэродроме в Домодедово. И кто-то из обсуживающего персонала об этом знал точно. Но молчал. Либо сам был причастен, либо же помогал или, напротив, скрывал того, кто закладывал бомбу. А если знал и молчал, то прекрасно понимал свою уголовную ответственность.

К тому же подобные акции редко проводятся сегодня из идейных соображений. И чеченцев, на которых все еще так легко и просто ссылаться нерадивым представителям правоохранительной системы, тоже поблизости не было. А кто был? Прежде всего, тот человек являлся специалистом своего дела. Заложил куда надо и при этом остался незаметным. Ну и кто мог быть таким человеком?!

Долго и безуспешно ломал себе голову Володя Яковлев, советовался с Поремским, но и тот Владимир был бессилен. Получался какой-то заколдованный круг.

И ведь самое интересное заключалось в том, что Володе удалось-таки разгадать этот кроссворд.

Он уже несколько дней бродил вокруг одного из самолетов, с которым работала та же бригада, что готовила злополучный «Як-40». Бродил, наблюдал, никому не мешал, присматривался. Никого постороннего возле лайнера не было, исключая его самого. Но он знал, что всем уже надоел и механики перестали обращать на него внимание. Их только раздражало, когда он пытался приставать к ним с вопросами, отрывал от дела. А чтобы этого не было, он медленно бродил, глядя на их работу, подходил к стойкам шасси, даже внутрь салона пару раз забрался — никто ему не препятствовал. Наверное, все знали, что он тут не ради собственного удовольствия, а все-таки по делу.

И вот тут его осенило. Спроси их, кто здесь сейчас шляется, ведь не ответят. А что это значит? А обозначало это то, что они привыкли к нему, не обращают внимания, адаптировались, так сказать, к раздражителю. Ну а если теперь этот факт наложить на прошлый случай? Вот и результат!

Он был, он конечно же был тут, человек, заложивший взрывчатку. Но им мог оказаться только тот, к кому механики и прочий аэродромный обслуживающий персонал давно и прочно привыкли, фактически не замечали, а если и смотрели, то как на пустое место. Так кто же мог им быть? И это тоже могли знать только они — механики.

Кто вообще имеет доступ к самолету, пока тот находится на стоянке? Оказывается, многие. Помощники, так сказать, «хозяина», его охрана, грузчики, доставляющие и укладывающие багаж… И таких людей немало.

Ну, говоря о помощниках, нужно в первую очередь иметь в виду тех, кто летели вместе с министром. Думать, что кто-то из них мог заложить взрывчатку, глупо. Из других можно подозревать Потемкина. Но этот номер тоже вряд ли пройдет, Юрий Игоревич, конечно, может быть сукиным сыном, но убийцей — вряд ли. Но проверить все равно надо.

Яковлев и проверил: нет, Потемкин на аэродроме не появлялся, министра лично не провожал, никаких документов в последний момент перед отлетом не привозил. Значит, отставить.

Кто-то из грузчиков? Но их, как было сказано тем же Потемкиным, обычно жестко контролировал повар Сальникова. Погрузка всегда шла при нем.

Охрана? Так у министра был личный телохранитель. Он рядом с министром, а не с самолетом. А сам самолет конечно же охраняется. Кто за это отвечает? Милиция на воздушном транспорте — это во-первых, а во-вторых, собственно аэродромная охрана. Но ее на правительственной стоянке, особенно во время подготовки самолетов к вылету, как правило, не бывает, здесь обходятся силами милиции на воздушном транспорте.

Вот, наконец, и главные вопросы: а каким образом осуществляет транспортная милиция охрану таких объектов? Кто у них старший? Где он находится? И кто был здесь в день отлета министра?

Когда Володя задал эти вопросы механикам, утверждавшим, что они никого постороннего рядом с собой не видели, те стали дружно и озабоченно чесать затылки. Вот где она, промашка!

Пришлось смотреть по ведомости дежурств. Ну конечно, охрана была. Трое милиционеров и начальник отдела безопасности службы транспортной милиции в Домодедове майор С. Ю. Поройков. Он самолично проверял посты, несколько раз подходил к самолету. Был и внутри, это обычная практика — не оказалось ли чего в салоне опасного, той же взрывчатки. Ну совершенно нормальное дело, на которое, ввиду его рутинности, никто уже сто лет не обращает внимания…

Яковлев немедленно созвонился с Грязновым, сообщил о своих выкладках, и Вячеслав Иванович, даже не спрашивая, как Володя докопался до своей догадки, ответил, что немедленно посылает запрос на этого Поройкова в Главное управление кадров МВД.

Ответ по-настоящему озадачил: Сергей Юрьевич Поройков, очередной отпуск которого заканчивается на следующей неделе, находится в настоящее время на отдыхе в Турции, конкретно — в Анталии, вместе с женой, Поройковой Лидией Петровной. Другими словами, в тот день, когда произошла катастрофа, а также до и после нее он никак не мог находиться на службе. Ну разве что только в том случае, если он на один день прилетел из Турции в Москву, сделал свое черное дело и улетел обратно, что нереально. «Однако же, — подумал Володя, — в уголовной практике встречаются события и похлеще». И стал «копать» в этом направлении.

Свое сообщение с предложениями по поводу разработки версии, связанной с майором милиции Поройковым, Яковлев передал в Белоярск Грязнову на следующий день после того, как поочередно допросил, а затем сравнил и проанализировал показания всех троих милиционеров, находившихся на охране правительственного самолета в аэропорту Домодедово 24 июня, вплоть до его вылета.

Все трое, не сговариваясь, показали, что хорошо помнят то дежурство, поскольку на следующий день узнали об аварии и гибели экипажа с пассажирами, а такое ведь не каждый день происходит. Их, кстати, уже допрашивали. Это был представитель аварийной комиссии, которая обычно занимается подобного рода происшествиями. И вопросы были всем одинаковые — не было ли кого постороннего возле машины, когда ее готовили к вылету? Конечно, не было, все работали свои — не первый день, а некоторые и не первый год. Так что о диверсии, или теракте, на что намекал тот «специалист», и речи идти не могло. Тем более что самолет перед вылетом был проверен «от и до» другим специалистом, отвечавшим за безопасность.

То же самое они повторили и Яковлеву, недоумевая, зачем все идет по второму кругу…

Но не они интересовали Володю, а Поройков. Что они могли сказать про него? Только одно: нервничал майор, потому что на следующее утро должен был вылететь отсюда же, из Домодедово, со своей женой в отпуск за границу, и вещи еще не собраны, а это срочное дежурство оказалось абсолютно не ко времени и как бы выбивало его из колеи. Так он, между прочим, и объяснял свое взвинченное состояние.

Если Поройков нервничал только по этой причине, это можно было понять. Но почему он таскал в руке, точнее, на плече тяжелую на вид сумку? А, так, значит, в ней были приборы для обнаружения несанкционированных «закладок», в том числе прослушивающих устройств, взрывчатки и так далее?.. Да, он так говорил. Ну что ж, этому приходилось верить — все-таки служба безопасности! Однако не сходились поройковские «опасения» со сроками его официального отпуска, отмеченного в «кадрах». Или кадровики что-то путали.

Вот, собственно, с этими сведениями, а также конкретным предложением и «вышел» Володя на Вячеслава Ивановича. И немедленно получил «добро» на проведение операции…

Знал бы заранее Яковлев, чем дело обернется, он не стал бы выходить на собственное начальство со своим предложением.

Оформление визы в Турцию много времени не заняло, и уже через двое суток он подъезжал к широко известному сегодня во всем мире курортному городу на берегу Эгейского моря, точнее, целой курортной зоне, называемой Бодрум.

Единственное, что являлось правдой, так это то, что путевка у супружеской четы Поройковых, приобретенная ими в московском агентстве «Туркомфорт», расположенном в Люблино, в районе которого и проживали Сергей Юрьевич с Лидией Петровной, начиналась с десятого числа, то есть за две недели до катастрофы. Из всего этого следовало, что Поройковы уже находились на курорте, когда случилась авиакатастрофа в Сибири. Но милиционеры утверждали, что Поройков лично проверял самолет. Не сходилось! Может быть, на аэродроме был кто-то другой, ловко выдававший себя за майора? Но разве те милиционеры похожи на идиотов? Вопрос, конечно, больше риторический, но подобное мозговое, да и зрительное «затмение» произойти могло вряд ли, причем у всех троих, если они были трезвы и в твердой памяти. Утверждали, во всяком случае, что так.

А может, и не было никакого затмения? Может, на стоянке был действительно Поройков, вызванный «на денек» с курорта для выполнения «важной миссии», за что и был соответственно отмечен? А как оплачивается работа киллеров, всем известно. Так что — туда-сюда, сделал дело и — обратно. Никто и внимания не должен был обратить, если бы они действовали не столь нагло. Наглость ведь — верный признак полной самоуверенности, а значит, они и были абсолютно уверены в своих действиях. И эта их уверенность, в свою очередь, вероятно, была продиктована соответствующими суммами гонораров, при которых доводы разума становятся бессильными…

Найти четырехзвездный отель «Марина Гранд Резорт» оказалось тоже делом несложным. А дальше все пошло именно так, как и предполагал в глубине души Володя, несмотря на то что надеялся на везение.

В отеле, а точнее, на берегу голубого бассейна, выстланного разноцветной кафельной плиткой, он нашел пышную и волоокую даму, которую ему представил портье как супругу господина Поройкова. Лидия Петровна встретила незнакомого человека, представившегося сотрудником МВД из Москвы, с откровенной настороженностью, граничащей с испугом. Было сразу понятно, что она ждала чего-то похожего на Володино появление. Хотя она наверняка и знала, что лично ей это обстоятельство ничем не грозит.

Сергея Юрьевича, разумеется, в отеле не было. И в Бодруме — тоже. По ее уверениям, муж уехал на несколько дней кататься посреди жаркого лета на лыжах — на знаменитый горнолыжный курорт Паландокен, оставив ее в одиночестве по причине временного нездоровья. Может быть, съела что-то не то, но болит голова, она пьет таблетки и решительно не желает лишаться покоя. К тому же она терпеть не может эти новомодные увлечения, которыми нынче «болеет» элитная российская публика. Она сторонница спокойного и созерцательного отдыха. На вопрос: «А как же солнце? Ведь оно ей тоже, наверное, сейчас вредно?» — она не снизошла до объяснений, лишь показав на свою соломенную шляпу с широкими, как у зонтика, полями. Но при этом вид у нее был вполне цветущий. Хотя все это чрезвычайно обманчиво, добавила она. Ну да, можно одновременно и болеть, и прекрасно выглядеть. Нет, эта дама в возрасте все равно не шла ни в какое сравнение с Мариной Смуровой. И, решив так, Володя не стал пускать в ход собственное обаяние, «предмет» не стоил того.

Но одно он выяснил: когда вернется Поройков, Лидия Петровна не знает. Или знает, но не скажет, а допрашивать ее бесполезно. На попытку Яковлева спровоцировать ее на правду по поводу подобного рода и других «отсутствий» мужа, она твердо заявила, что Сергей не отлучался от нее за все время ни разу. Сегодня впервые. А вот на вопрос, разговаривал ли он с Москвой в последнее время, она все же прокололась — задумалась. При этом зрачки ее заметались, но она быстро взяла себя в руки и ответила, что в ее присутствии — ни разу. Может быть, в ее отсутствие, но она не знает. Да и к чему звонить? Скоро уже возвращаться домой, успеет о делах своих наговориться… А что, разве его в чем-нибудь подозревают?

Этот вопрос был нежелательным. И Яковлев ответил, что речь не о подозрениях, а о консультации по некоторым вопросам из той области, которой и занимается ее супруг.

Сидеть и ждать Поройкова в засаде неизвестно сколько времени Яковлев не собирался. Да и гоняться за ним в каком-то там Паландокене, у черта на куличках, Володя не собирался. К тому же, что было вернее всего, почти наверняка ни на какие горные курорты Сергей Юрьевич и не уезжал, а определенно ошивался где-нибудь поблизости, наблюдая со стороны за незваным «гостем» и специально оставив жену в отеле, чтобы иметь от нее информацию о причинах приезда москвича из Департамента по борьбе с организованной преступностью и терроризмом Министерства внутренних дел. Кто-то ж информировал его из Москвы о том интересе, который возник у следователей к его личности.

Проводить в чужом номере обыск Володе также никто бы не позволил. Да и что он мог там найти?.. Оставалось одно: воспользоваться счастливой случайностью, вежливо откланяться Лидии Петровне и уйти… чтоб хотя бы успеть до отлета домой искупаться в Эгейском море. Ибо такого случая в ближайшем будущем ему уж точно не светило…

Вячеслав Иванович был информирован по телефону и, вопреки ожиданиям Володи, остался сообщением весьма доволен.

3

Александр Борисович возвратился из своего вояжа с целой «корзиной впечатлений». Картина в губерниях, как он описал ее Вячеславу Ивановичу, была предельно ясной. Конечно, в определенной степени, сговор губернаторов имел место. Но не всех. Дальний Восток, например, выступал за президентский вариант. И это было понятно — рядом Япония, отношения с которой строились во многом и на личных, так сказать, соседских контактах. Сибиряков же устраивал «китайский» проект, и это объяснялось тоже просто. «Живые» деньги, причем немалые, так и маячили перед глазами. И для того чтобы оправдать свои точки зрения, господа губернаторы были готовы на любые издержки морального свойства. Но ни о каких «устранениях», естественно, никто из них и не помышлял, все должно было происходить естественно, как и было обещано, причем недвусмысленно, господином Смуровым. Сперва своего рода референдум, после него — решающее слово инвесторов, ну а затем уверенный выход на Москву с уже определившимися, реальными планами взаимовыгодного экономического сотрудничества с азиатским регионом, а не перспективные, возможно, интересные по-своему разработки, финансовая отдача от которых еще вилами на воде писана. И главный аргумент: голосуя за президента, как, впрочем, и за губернаторов, народ требовал тем самым коренного улучшения своей жизни, причем уже сегодня, а не в отдаленном будущем. Да потомкам вряд ли что и достанется от этой уплывающей из недр государства нефти. Назвать такую постановку вопроса ловкой демагогией никакой язык не повернется!

Но Турецкий видел и другое: в случае неудачи с «китайским вариантом», о чем губернаторы, по понятным причинам, задумывались, они были готовы пожертвовать первым заместителем министра. Что фактически и происходило, когда Александр Борисович ненавязчиво, а как бы поддаваясь их настойчивым и доверительным просьбам поделиться с ними хотя бы первоначальными предположениями относительно причин авиакатастрофы, высказывал собственную «осторожную» и еще не предназначенную для публичного освещения точку зрения. Да, это было покушение, по сути, заказное убийство. Группа усиленно работает, испытывая постоянное на себе давление. Но уже имеются предварительные результаты. Как названы и подозреваемые лица, разговор о которых вести преждевременно. Александр Борисович замечал, что даже такой сдержанной информации было достаточно, для того чтобы вызвать собеседников на откровенность.

Поначалу они недоумевали, но позже проникались доверием к Турецкому. После чего и следовало, как правило, изложение их собственной точки зрения на проблему «трубы». При этом в аргументации происходило четкое разделение на региональную и федеральную «необходимости», и региональный интерес до поры до времени, разумеется, превалировал. И это не скрывалось, иначе какой же ты губернатор, если о своих избирателях не радеешь?! А ведь обещания китайских соседей, чья экономика развивалась стремительно, поражая воображение многих развитых стран Запада, основывались не на пустом месте, что нельзя не учитывать.

Но было также ясно и то, что позиция президента, когда она будет им высказана официально, с высокой трибуны, с соответствующими обоснованиями и твердыми гарантиями, на которые смогут рассчитывать губернии, тоже не вызовет их протеста. То есть господа губернаторы явно демонстрировали свою лояльность, понимая, что их соображения в какой-либо форме будут обязательно доведены господином Турецким до Кремля. Иначе расследованию авиакатастрофы не придавалось бы столь высокое значение.

А что касается конкретно господина Смурова, то в его выступлениях — их было несколько — также не содержалось мотивов какой-тот конфронтации с Кремлем вообще и с министром Сальниковым в частности. Речь шла опять-таки о целесообразности, о повышении в первую очередь благосостояния населения, которое только выиграет от привлечения китайских партнеров. То есть своя логика имелась, и против нее было трудно возражать. Но… губернаторы высказывали и осторожное мнение по поводу того, что если бы они заранее представляли себе, какого накала может достичь конфронтация, то несомненно, двух мнений тоже не было бы — конечно, кремлевский вариант.

Иначе говоря, эти господа, поразмыслив и увидев воочию первые результаты противостояния, готовы были теперь благородно отказаться от своих недавних «доброжелателей» и, возможно, партнеров.

Такой, как уже было сказано Александром Борисовичем, представлялась общая картина. К самому процессу расследования преступления она ничего в принципе не добавила, просто еще раз обозначила конкретное лицо, чья кровная заинтересованность могла и, видимо, сыграла свою грязную роль исполнителя чужой воли. Теперь оставалось вычислить саму верхушку этой криминальной пирамиды. И у Турецкого — пока он летал по губерниям, голова-то продолжала думать — возникла одна идея, которая была не то чтобы трудно выполнимой, как раз наоборот, но абсолютно незаконной, а уж о моральной стороне и говорить не приходилось. Да и сведения, полученные именно этим путем, как говорится, к числу прямых улик отнести было никак невозможно. Даже и о косвенных речи не могло идти. Короче говоря, украденные факты, добытые неофициальным путем, ни один суд во внимание не примет и сочтет недопустимыми по признакам статьи 75 Уголовно-процессуального кодекса. Еще и следователю, допустившему незаконные действия, крепко влетит.

Все правильно, все-то оно так, но… Уж больно идея была заманчивой. И Турецкий поделился ею с Грязновым: украсть у Смурова его телефонные трубки, по которым и вычислить его абонентов. Реакция Вячеслава Ивановича изумила его.

— Слушай, Саня! Да как же такая гениальная идея не пришла в мою авантюрную башку?! Ох, мне даже горько стало… старею, значит, видно, пора ласты склеивать и — на покой…

— Да ты чего, Славка! — опешил Александр Борисович. — Где ты увидел гениальность? Ты только Косте не проговорись, сгноит ведь презрением!

— А мы ему не скажем! — в запальчивости воскликнул Грязнов. — Мы, может, когда-нибудь потом, если настроение будет. А не будет, так и незачем ему это знать! Нет, как же я не додумался?! Это надо проделать немедленно… Но вопрос! Кому поручить? Сам бы взялся, да, чувствую, отяжелел уже… Слушай, а может, Веньку Грача? Он — местный, в глазах у этих родственничков не примелькался. Учить его не надо, оперативного опыта достаточно. И потом, я уверен, что сделает он это с удовольствием, а потом никому не расскажет. Зато у нас будет целый вагон информации, представляешь?

— Да я-то как раз представляю, — рассмеялся Турецкий, дивясь необычной восторженности Вячеслава. — Ты заметил, что у него две телефонные трубки?

— Какая разница? Могут быть и три! Я так думаю, что для начала мы должны убрать те, что он, возможно, хранит в номере у себя. А потом хорошо бы привлечь к работе профессионального «марвихера», и чтоб высшей марки! Неужели в провинции перевелись уже такие?

— Слава, дорогой, о каких «марвихерах» речь? Нам с тобой хотя бы нормального карманника, чтоб только сам лопухом не оказался. Ты думаешь, среди клиентуры твоего Вени имеется такой?

— А чего гадать? Позвоним и спросим. Ну конечно, специалиста старой школы нам вряд ли удастся найти, но важно еще, чтобы он имел представительный внешний вид. Чтоб подойти мог. Не вызвал интуитивного подозрения. Короче, чтоб выглядел!

— Да, кажется, мы с тобой слишком многого хотим, — вздохнул Турецкий. — Меня, между прочим, уже останавливала мысль, что это, в сущности, безнадежный вариант.

— А мы проверим! — бодро заявил Грязнов и достал свой сотовый аппарат.

Вениамин Грач выслушал короткое сообщение Грязнова и, после небольшой паузы, ответил:

— В номер, Вячеслав Иванович, могу войти я, без проблем. Надо просто убрать хозяина минут на десять, не больше. Ну сколько времени на шмон понадобится? А вы проверьте, имеется ли в его номере сейф. Если есть, придется о ключах побеспокоиться. Ну это уже, мне думается, по вашей части…

Грязнову показалось, что Вениамин усмехнулся. Ну и поставлена же у них тут информация! А что, может, оно и к лучшему.

— Насчет сейфа, если таковой имеется, не проблема, ты мне лучше про толкового специалиста скажи — есть?

— Вячеслав Иванович, — снова будто легко рассмеялся Грач, — вы спросите, чего у нас тут нету, легче будет ответить. А когда бы вы хотели?

— Сань, какой срок мы ему дадим?

— А при чем здесь срок? Как только, так сразу. В другом вопрос, как выманить клиента, в смысле, подставить его? — спросил Турецкий.

— Ну, за это не боись! — беспечно рассмеялся Грязнов. — Значит, так, Веня. Слушай сюда. Будь на связи, я дам команду. «Марвихера» своего подготовь получше. Должен сработать чисто. Предположительное место действия — наш верхний ресторан. Где-нибудь в районе девяти-десяти вечера. Я договорюсь и отзвоню тебе, а ты будь готов.

— Слушаюсь! — весело откликнулся Грач. — Честное слово, давно я таких интересных заданий не получал!

— Ну-ну, — ворчливо отреагировал Вячеслав, — сперва справься, а после радуйся… — И отключил телефон.

— Предлагаешь ресторан? — задумчиво спросил Турецкий.

— Саня, а что может быть лучше? Настя обожает танцевать. Галку мы тревожить не будем, чтобы у клиента, понимаешь, выбора не было. Настя будет полностью в курсе, а как она умеет заставить мужика быть послушным в ее руках, ты просто не знаешь.

— Ага, а ты знаешь? — с сарказмом заметил Турецкий.

— Кто-то мне говорил, уж не ты ли, что в отсутствие дамы эту даму не обсуждают. Не ты?

— Не знаю… не помню… может быть. Хотя это, по-моему, неправильно. Когда ж и обсуждать-то? При ней, что ли? Глупо. Эх, Славка, забыл ты свою дворовую юность! Вспомни, где мы опыта набирались? Только у старших товарищей.

— Ты мне зубы не заговаривай. Итак, вопрос с Настей решен, ее я беру на себя. Ты будешь морочить эти самые штучки Жорке Митрофанову. Тема у тебя имеется — Рауль.

— Слушай, а почему он до сих пор бегает? Я не понимаю! Мы же все решили, когда я уезжал. В чем дело? Или у тебя появились возражения?

— Они, Саня, могли появиться только у министра. А вот чтоб их не было, мне, старому и больному человеку, пришлось сочинять целую петицию, в которой обосновывать каждый шаг, каждое слово! И проделать эту операцию так, чтобы никто, кроме министра, эту петицию не видел и ничего о ней не слышал! Думаешь, легко?

— Я так не думаю, и ты это прекрасно знаешь. Но почему до сих пор не сдвинулось? Ты нашего Костю задействовал, как я просил?

— Я все задействовал, что мог. А теперь вот сижу и жду.

— Когда он сбежит?

— Хрен он сбежит! За ним добрый десяток глаз приглядывает. Ну и за его молодцами — тоже. Знаешь, где они приземлились? В старой «Центральной», что на площади. Их, вместе с этим Саркисовым, восемь человек, два больших номера занимают. А числятся еще в Чечне, на маневрах. Опыт, блин, изучают!

— А Саркисов нам не помешает?

— Ну а кто его станет приглашать? Я этот вопрос отдельно обговорю. Но еще до вечера снова свяжусь с Москвой, может, министр разродится, наконец… Тогда вообще без проблем. У меня уже все по данному вопросу продумано, ты не беспокойся.

— А чего мне беспокоиться? — Турецкий пожал плечами. — Оперативка на тебе. А я только сижу себе и мысли изрекаю. Когда они приходят в голову. Если приходят.

— Да, Саня, — как-то разочарованно протянул Вячеслав, — быть тебе с такими задатками генеральным прокурором. Только меня уже к тому времени рядом с тобой не будет, чтоб постоянно указывать тебе на ошибки.

Друзья посмотрели друг на друга и расхохотались. Но их веселье нарушил звонок Славкиного телефона.

— Кто бы это мог быть? — озадаченно спросил он у Турецкого.

— А ты спроси, — все еще смеясь, подсказал «верное решение» Александр.

— Действительно… Грязнов, — сказал Вячеслав в трубку и услышал в ответ:

— Вячеслав, бегом ко мне! С тебя пузырь!

— Ах, это ты? — узнал Грязнов, прикрыв микрофон ладонью, шепнул: — Горбенко… Слушаю, Сидор, ласка моя! Неужто ответ пришел?

— Да какой! Я ж и говорю, с тебя пузырь!

— Сидор, ты гляди, чтоб ни одна душа…

— Да что ж я, совсем дурной?

— Бегу!.. — Вячеслав отключился и пояснил Турецкому: — Ответ из министерства. А раз с меня пузырь, значит, дело выгорело. Саня, отдыхай пока, а я вернусь, скорее всего, с визой на задержание. Поэтому тебе будет что обсудить с Жоркой, пока Настя охмурит этого клиента… Если вдруг… хотя, нет, ничего не будет. Меня введут в курс дела.

4 Смуров удивился предложению Грязнова встретиться вечерком и поужинать вместе, а заодно обговорить некоторые вопросы, что уже не терпят отлагательства. И как ни пытался Алексей Петрович выведать у Вячеслава суть интереса, Грязнов усиленно, так чтоб это было даже дураку заметно, темнил. И мекал, и хмыкал, и нечленораздельно что-то бормотал, но заканчивал одним: надо встретиться, чтоб потом не обижаться и не говорить, что, мол, коллеги якобы поступили не по-товарищески. А что вопросы будут серьезные, Смуров мог не сомневаться. Как и Георгий. В общем, договорились. Но с непременным условием, чтоб без лишних ушей и глаз. То есть вчетвером. Ну, может, дама одна согласится разделить компанию, точнее, разбавить ее, но Настю они все уже хорошо знают, да за нее и сам Вячеслав готов поручиться хоть перед Господом Богом. Она не помешает, наоборот, меньше будут привлекать к себе внимание соседей четверо совещающихся, словно заговорщики, мужчин.

А почему в номере нельзя? Можно, но зачем? Разговор-то неофициальный, однако для кого он важнее, еще надо подумать. Вот, Александр Борисович только что вернулся. Он посетил все ближайшие губернии и имел продолжительные и весьма конструктивные беседы с их руководителями. И некоторые вещи есть принципиальные. Надо бы самим сперва разобраться, чтобы в запальчивости не наломать дров. А это ведь несложно, и, главное, не исключено, что будет многими наверху воспринято как конструктивное и своевременное решение. Так что смотрите, ребята… Что называется, вам жить…

После такой преамбулы возражения отпали. Правда, Смуров намекнул, что раз уж будет присутствовать дама, то, может, неплохо бы обеспечить ей и кавалера? А таковой имеется. Намек был слишком прозрачен. Но Грязнов его не понял. Он же, в конце концов, тупой генерал, а никакой не мыслитель. И он брюзгливым тоном ответил:

— Это про того хмыря горбоносого, да? Нет, он нежелателен. Кстати, у меня будут и на его счет кое-какие соображения. Не надо, сегодня он лишний. В другой раз — посмотрим. И если Настя согласится, что вряд ли, кажется, он ее уже достал, она его на дух не выносит. Хотите, чтоб она это вслух, за столом, объявила?

— Нет, ну, в таком случае, конечно… — взял свое предложение назад Смуров.

— Жорке скажите, ладно? А то у себя его нет, а номер его мобильника я не знаю.

Лукавил Вячеслав, прекрасно помнил он номер Митрофанова, но какое это может иметь значение? Не знает, значит, и не знает…

Итак, дело сделано, предложение принято, даже Настя поначалу особых возражений не высказала. А ей сегодня отводилась роль особой важности. Она должна была пару-тройку раз пригласить на танец Смурова и поводить его так, чтоб у него во время танца все осторожные мысли сошлись в одном известном месте, где вообще-то положено находиться не им, а только лишь воспаленным желаниям. И когда Грязнов, с присущей ему наивной откровенностью, добрался в изложении своего плана до этой пикантной подробности, Настя, в душе такая же авантюристка, как и Вячеслав, тем не менее сделала вид, что чуть ли не оскорблена в своих лучших чувствах от такого непристойного для серьезной дамы предложения. Но Грязнов, если уж загорался идеей, даже чудовищной, то держался за нее цепко.

— Ну, Настя! Никакого ж риска! Ты только сделай так, чтоб он, кроме тебя, какую-то минуту-другую ничего вокруг себя вообще не ощущал, и все! Такая малость! Зато какое дело провернем! Ну, чего ты, я ж тебе не спать с ним предлагаю!

— Еще чего?! — прямо-таки взвилась она. — Да мне легче с трупом обниматься, чем с этим засранцем!

— Ну, Настя, ну, разок всего!.. — канючил Грязнов. — А потом проси чего хочешь — все исполню, слово даю!

— Слово? — с многообещающей коварной ухмылкой, раздув тонкие ноздри, вдруг переспросила она. — Ладно… Ну смотри, Слава, может, я у тебя прямо сегодня потребую исполнения своего желания. Готов?

— Чем хошь поклянусь! — Он даже перекрестился, что у него выглядело забавно.

— Верю. А потому сделаю, как ты просишь. Но — тогда уж и ты, дружок, не ревнуй!

— Ну, ты все-таки не очень, — пошел было на попятный Вячеслав, но она лишь злорадно захохотала.

Просто ведьма, другого слова не придумаешь, и ведь какая роскошная! Действительно, за ней хоть на край света… Этот Рауль не такой уж и козел. Они все, граждане южных республик, относятся в массе своей к русским женщинам довольно-таки по-скотски, чисто потребительски, но клюют на них, как оголодавшие щупаки — щучьи самцы. «Однако ничего, справимся, — сказал себе Грязнов, — как там наш народ-то выражается? Попадет и щучка на крюк!»

Перед тем как отправиться на «дружеский» ужин, Александр Борисович прочитал документ, привезенный Грязновым от Горбенко. Это был присланный из Москвы факс — докладная Вячеслава Ивановича на имя министра и «высокая» резолюция. Порадовало то, что министр хоть и долго тянул с решением, но принял его в самой жесткой форме. Наискось в левом верхнем углу стоял автограф: «Не возражаю». А дальше министр уже сам предлагал, как бы пользуясь идеей, подсказанной Грязновым, произвести все необходимые следственные действия, а затем передать дело подполковника Саркисова в Службу собственной безопасности Министерства внутренних дел. И — автограф.

С таким автографом песенка горбоносого наглеца была спета. Но узнает он об этом из уст своего прямого начальника. Вячеслав Иванович не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать, как Митрофанов прикажет своему верному псу Саркисову сдать оружие и документы, а затем передаст его в руки Грязнова, который немедленно прикажет застегнуть у него на руках браслеты, и вот уже в таком виде подполковник поступит в полное распоряжение оперативно-следственной группы Генеральной прокуратуры. Для чего такие строгости? А чтоб не сбежал! И хоть ты лопни, ничего Митрофанов не сможет сделать для облегчения участи собственного помощника по разным темным делам. Больше того, с этой минуты Жорке будут сниться тревожные сны: не продаст ли его Рауль? Ведь собственная судьба повиснет на ниточке, оборвать которую тому же Раулю никакого труда не составит. И они оба — Саркисов и Митрофанов — это очень скоро поймут. Вот когда начнется шантаж! Вот когда они начнут лепить одну ошибку за другой! Ничего, ничего, есть крюки для щук…

Итак, была разработана общая диспозиция. Определили роль каждого, включая Вениамина Грача и Анастасию, сидевшую в кресле с индифферентным видом — бокал красного вина в одной руке, длинная сигарета — в другой, нога на ногу… Господи, как страдал Вячеслав, не отрывавший от нее взгляда! Он даже и Турецкого слушал не очень внимательно, вздыхая время от времени и тем вызывая веселые, ехидные усмешки у своих товарищей.

А Веня был в первую очередь озабочен тем, как сработает его подопечный, которому за успешно проведенную операцию было обещано определенное снисхождение. Другими словами, его адвокату давалась возможность прямо хоть с завтрашнего дня ходатайствовать о досрочном освобождении своего клиента в связи с рядом смягчающих обстоятельств. Кстати, подготовка подопечного тоже потребовала определенных усилий и соответствующего денежного вливания — этот, едва ли не последний в Сибири настоящий «специалист» привык работать с вдохновением. И этим вдохновением у него была близко ему знакомая дама, с которой ему предоставили приятную возможность провести приятный вечер в ресторане, вкусно поужинать и даже потанцевать.

Кстати, в номере Смурова действительно находился сейф, ключ от которого постояльцу, по его желанию, выдавала главный администратор гостиницы. Смуров взял у нее ключ. Дубликат его, после непродолжительных сомнений, скрашенных уверениями в нежной и чувственной, разумеется, любви со стороны «одного московского генерала — такого непостоянного в своих обещаниях, что просто ужас!» — перекочевал в карман Грязнова. И весь процесс тайной и несанкционированной передачи «предмета особой ценности» завершился головокружительной серией страстных поцелуев. Таких, какие обычно и предшествуют той самой «чувственной любви».

Короче говоря, подготовив позиции к ужину, Вячеслав Иванович на миг задумался о беспечно розданных обещаниях. Но, взвесив желаемый результат, решил, что игра стоит свеч. Оставалось надеяться, что Настя злорадствовала просто по привычке, и требования ее окажутся самыми простыми — поцелуями в щечку. Чего никак нельзя было даже и подумать о пышной и пылкой даме из «ресепшена», затянутой в тесную голубую униформу и мечтающей от нее поскорее освободиться. Уж на ее-то снисхождение никак нельзя было рассчитывать…

Удобный стол в углу, из которого практически не просматривалось танцевальное пространство возле оркестровой площадки, был накрыт на пятерых. Митрофанов со Смуровым, как приглашенные, позволили себе немного опоздать. А Грязнов, Турецкий и Масловская решили не церемониться и приступили к ужину — кто опоздал, сам виноват.

Разговор затеялся сразу, едва «гости» расселись. Даже о пище как-то позабылось. Оба смотрели на Турецкого, видя в нем главного информатора. А Александр Борисович, продолжая с аппетитом есть, стал рассказывать о своих разговорах с губернаторами. И из его неспешного повествования выходило так, что губернские руководители, оказывается, были не совсем точно информированы представителями Минтяжэнергопрома о тех условиях, на которых должны были строиться договорные отношения федерального Центра с губерниями при строительстве и дальнейшей эксплуатации нефтепровода. Таковой была их точка зрения, Александр Борисович в буквальном смысле процитировал, раскрыв свой блокнот, одного, затем другого губернатора. А потом последовал его риторический вопрос, после которого он в упор уставился на Смурова, мрачно глядевшего в свою тарелку на протяжении всего рассказа:

— Но, возможно, именно эти сведения и собирался выложить в своем докладе Сальников? Вы, Алексей Петрович, не в курсе? Вы ж его давно близко знаете…

— Быть знакомым — одно, а об этих вещах? Но я, пожалуй, соглашусь с вами, Александр Борисович, наверное, вы правы, нельзя исключить. Тем более, после длительной беседы его с президентом… Но у меня-то от Виталия… гм, Анатольевича была несколько иная установка. Вы помните?

— Я прекрасно помню, вы же рассказывали, — кивнул Турецкий. — Вам надо было изучить мнения, чтобы потом… ну, и так далее.

— Вот, вот! — Смуров обрадовался, что Турецкий именно так его понял. — Изучить!

Александр Борисович лучезарно улыбнулся. В прошлый раз Смуров говорил обратное, но теперь это неважно. Запись-то осталась. Как останется и эта. Курочка, говорят, по зернышку клюет, да сыта бывает. Так и следователь — по словечку собирает факты, из которых потом выстраивается система доказательств. Поэтому пусть себе врет, сколько хочет, он может позволить себе что-то забыть, упустить, а магнитофон ничего не пропускает…

Потом они отдали должное выпивке и богатым в своем сибирском разнообразии закускам. Ужин, перемежаемый ничего не значащими, пустяковыми репликами, затягивался. Оркестр уже давно играл, и пары увлеченно кружились. Анастасия стала позевывать и с откровенным любопытством поглядывать в сторону танцующих. Но тут Александр Борисович затронул новую тему.

— Я завтра встречаюсь с господином Леонидовым, — сказал он, и «гости» насторожились. — Разговаривал с ним. Заключение в общих чертах готово. Ну а частности меня совершенно не интересуют, в специальных технических вопросах я «плаваю». Да и нет нужды в них разбираться. Следствие, как я вам говорил, интересует кардинальный вопрос: самолет был сбит, был взорван или пилоты в самом деле грубо ошиблись? — Он пытливо посмотрел в глаза обоим. — Понимаете? Только этот ответ. Пока. Потому что от заключения аварийной комиссии будет напрямую зависеть и наша дальнейшая работа здесь.

— А что, разве есть и такие варианты? — удивился Митрофанов.

— К сожалению, Георгий, — как-то странно кряхтя, ответил за Турецкого Грязнов.

— Но это уже вообще какая-то фантастика! — не поверил Митрофанов. — Что значит — сбит?

— Я согласен с тобой, я тоже так думал, — кивнул Вячеслав. — Но факты, блин!

— Слава, фу! — поморщилась молчавшая до сих пор Настя. — Ты что, телевизионных сериалов насмотрелся?

— Да, Вячеслав, ты как-то с язычком… при даме… — мягко укорил Митрофанов.

— Прости, Настенька, — «смутился» Грязнов, — сорвалось… А ты чего скучаешь? Пошла бы потанцевать, а? Оркестр играет, ты любишь. Партнера подходящего нет? Так я готов! — И Вячеслав изобразил из себя такого «партнера» для танцев, что у всех его предложение вызвало насмешливые улыбки.

— Ну конечно! — смеясь ответила Настя. — Ты мне все ноги оттопчешь, медведь!..

И тут у Смурова зазвонил мобильник. Алексей Петрович, все еще улыбаясь, достал трубку из кармана, раскрыл, посмотрел, чтобы узнать, кто звонит, но номер абонента не высветился.

— Кто это? — спросил он, но, не получив ответа, озадаченно снова посмотрел на экран телефона. — Черт знает что… — пробормотал он и, пожав плечами, сунул трубку обратно в карман.

— А вот с кем бы я пошла танцевать, так это с Алексеем Петровичем, — продолжала между тем Настя. — Да только он вряд ли примет мое предложение. — Она сконфуженно улыбнулась, глядя на Смурова.

— Что вы? О чем? — не понял тот.

Но всех опередил Митрофанов:

— Тебя дама, Алексей, приглашает, а ты… Эх, где мои семнадцать лет! А может, тряхнуть стариной, а?

— Я тебе потом анекдот расскажу, Георгий, когда дамы за столом не будет, — развеселился Грязнов. — Это по поводу того, как тряхнуть стариной! О-го-го! — завелся он.

— Да ну вас! — воскликнула Настя. — Алексей Петрович, вам интересно слушать, как резвятся эти старые бабники?

— О-го-го! О-хо-хо! — уже хором грохотали оба генерала, и на их веселье стали уже оборачиваться соседи.

— С удовольствием, Анастасия… — сказал, поднимаясь Смуров. — Если у нас получится…

— Просто Настя, — ответила Масловская и, взяв Смурова под руку, отправилась с ним к центру площадки, лавируя между столами.

Но едва они подошли к эстраде, как музыка смолкла. И они остались ждать следующего танца, о чем-то оживленно беседуя. Наконец, оркестр заиграл что-то, похожее на блюз, Турецкий увидел, как Настя прильнула к Смурову, и они поплыли, поплыли… Он танцевал, надо сказать, неплохо, да и Настя была партнершей что надо. А красиво танцующие пары всегда чем-то привораживают зрителей. И скоро площадка была заполнена почти до тесноты медленно плывущими парами. Некоторые невольно сталкивались, и кавалеры извинялись друг перед другом. Обычное дело.

Потом за этим танцем почти без перерыва последовал другой, быстрый, но Настя по-прежнему «не отлипала» от своего партнера. И снова некоторые пары нечаянно сталкивались, но небольшие заминки не мешали прыгать и вертеться остальным. И было видно, что Смуров с Настей определенно задавали тон.

Смотрел на них Турецкий — генералам не было ничего видно, обзор закрывала колонна, поддерживающая сводчатый потолок ресторана, — потом ему стало скучно, а господа генералы все вели какой-то свой треп на министерские темы.

— Слушай, Слав, — Турецкий бесцеремонно прервал их болтовню, — а ты ничего Георгию Александровичу не говорил о той бумаге?

— А?.. Нет, — словно вспомнил Грязнов. — Попозже давай, не надо хорошему человеку аппетит портить.

— Как знаешь, твои дела…

Митрофанов, казалось, не обратил внимания на их реплики, и Турецкий, неопределенно пожав плечами, снова стал наблюдать за танцующими.

Изображая полное равнодушие, он внимательно разглядывал танцующие пары, пытаясь угадать: кто? То один мужчина, приближавшийся в танце к Смурову и Насте, казался ему тем самым «специалистом», то другой. Но ни один из них, по большому счету, не тянул на крупного рецидивиста, выпущенного под его честное воровское слово на одни сутки из зоны, чтобы тот мог спокойно себе поужинать с любимой женщиной в хорошем ресторане, да и переспать с ней, куда ж без этого? Разве менты не люди, не понимают? Все они понимают…

Александр Борисович заметил, что некоторые посетители уже стали покидать зал. Посмотрел на часы — одиннадцать. Пора закругляться. К тому же еще оставалось одно, не менее важное дело — решение судьбы Саркисова. Но решать это следовало не здесь, а в номере у Митрофанова. Однако подготовку пора было уже начинать. И поймав «случайный» взгляд Грязнова, Турецкий незаметно для Митрофанова кивнул. Грязнов сказал:

— Слышь, Георгий, Саня мне напомнил, я хотел вообще-то завтра, но, подумал сейчас, мало ли, понимаешь? Короче, неприятное дело. И я хочу ввести тебя в курс. Бумага мне сегодня пришла. За подписью Самого. Она у меня внизу, в номере. Давай, если ты не против, я сейчас смотаюсь вниз, а ты меня подожди у себя. Это недолго, решим и — вернемся, если захотим.

— Что за бумага-то? — нахмурился Митрофанов и подозрительно посмотрел на Турецкого. А вид у Александра был беспечный и, скорее, задумчивый, чем заинтересованный. — Так что, закончим пока, что ли?

— Не знаю, как ты, а я бы закруглился. Саня, ты тут соответственно… ладно? Распорядись. И к нам подгребайте. А мы пойдем.

— Слушаюсь, мой генерал! — улыбнулся Турецкий и снова стал наблюдать за танцами…

Грязнов, проводив Митрофанова до его номера, спустился на лифте к себе, на пятый этаж. Но не бумага из министерства была ему нужна — она лежала в его кармане. В номере его ждал Веня Грач. Он смотрел телевизор. Услышав входящего Грязнова, обернулся и посмотрел вопросительно:

— Ну как, наблюдали?

— Я — нет, спросим у Сани. А что?

— Вот, — показал Грач на две трубки, лежащие рядом с телевизором. Одна из сейфа — вот эта, а вторую Васька вынул.

И Грязнов узнал красивую, с перламутровым отливом, трубку, по которой безуспешно пытался говорить Смуров не далее как минут двадцать назад.

— Ты их отключил? — спросил у Вени.

— Ну а как же! Но я посмотрел, звонки на них будут фиксироваться.

— Оставайся здесь до моего возвращения. Надо, чтоб пара ребят была наготове. Горбенко в курсе, сегодня «клиент» проведет ночь в одиночке СИЗО. Завтра начну с утра «колоть». Все, я пошел, трубки спрячь и вызови из «Центральной» Сережу, пусть поколдует над ними…

Сказать, что Митрофанов был мрачен, значит ничего не сказать. Он был тихо разъярен, ибо орать на Грязнова, прочитав его докладную министру и, естественно, уничтожающую всякую надежду резолюцию, он не имел физических оснований. Вячеслав Иванович умел, когда надо, писать документы, обосновывая буквально каждое выдвинутое обвинение не предположениями, а исключительно непреложными фактами. Ибо без конца спорить можно в дружеском застолье, каким оно только что Митрофанову казалось, хотя он отлично понимал, с кем имеет дело, но когда Генеральная прокуратура требует задержать подозреваемого в целом ряде уголовных преступлений, а министр дает на это свою санкцию, остается только надежда на опытных, прожженных адвокатов. Но самое скверное из всей этой ситуации было то, что активно возражать, не подчиняясь решению министра, было еще опаснее. И Алексея нет рядом! Танцевать он, видишь ты, любит, мать его! Или это они — Митрофанов имел в виду Грязнова с Турецким — нарочно так сделали? Да что теперь говорить? Надо искать хоть какой-нибудь приемлемый выход…

Вероятно, тревожные мысли слишком отчетливо отразились на лице генерала, потому что Вячеслав сочувственно покачал головой, показывая, как он искренне сожалеет о случившемся:

— Сейчас, Георгий, важнее всего, чтобы этот хрен собачий, ты меня извини, не сбежал. Вот тогда будет жуткий скандал. Так что в наших взаимных интересах, чтобы он вот прямо сейчас явился сюда. И ты сам сообщишь ему о постановлении министра. Виноват — не виноват, это мы еще разберемся, но дело ведь пахнет, как ты понимаешь, грубым нарушением твоего собственного приказа об их командировке в Чечню. Придется допрашивать и всех остальных твоих парней, которые засветились на месте падения самолета и в поселке Рассвет.

— Я что-то пропустил? — Митрофанов потряс документом. — Это как «засветились»?

— Да мы не стали подробно этот факт излагать, а поселковые, с помощью которых было произведено опознание, на них показали. Мордобои, угрозы применить оружие, шантаж — сплошные статьи, целый букет! Они сами расскажут, по чьему указанию действовали, к тебе у меня претензий, я говорил, пока нету. Так что давай не будем тянуть, звони, и пусть он немедленно явится сюда. Ну а здесь уж и произведем задержание. Только, Георгий, ты меня извини, если там и есть какая-то доля и твоей вины, сделай милость, не усугубляй. По-товарищески прошу…

Митрофанов был поставлен в тяжелое положение. Но у него и выхода не было: исчезни сейчас Рауль, казалось бы, какие претензии к его начальнику? Это было бы отчасти решением вопроса. Именно — отчасти. Пока найдут, то, другое, время пройдет, другие проблемы появятся. А как ему сказать, когда этот Грязнов глаз не спускает, будто догадывается, что замышляет генерал. А может, все же рискнуть?

— Вячеслав, я вот все думаю, как бы ему так сказать, чтобы он ничего не заподозрил? Ты ж мое состояние понимаешь… Прикажу явиться, а голос выдаст… А если ты прикажешь — еще хуже. Эти ребята — отличные психологи, враз просекут. И потом, почему ты считаешь, что его надо задерживать ввиду особой опасности? С чего ты взял?

— Так ты выпей водички. Или рюмочку. И спокойно вели явиться. Поздно, ну, так надо же! А потом, не беспокойся, что он сбежит, за ним уже добрый десяток глаз с самого утра наблюдает. А насчет особой опасности есть у меня серьезное подозрение, что именно он и застрелил министра.

— Почему? Какие доказательства?

— А дело в том, Георгий, что это лично он, как я выяснил, встретил «скорую», в которой находился труп Сальникова, и отвез тело министра в военный госпиталь, где дырка от пистолетной пули была тщательно замазана. Ее наша Настя обнаружила, ну, ты в курсе, я вам с Алексеем, кажется, уже рассказывал. А зачем это было сделано и кто об этом настойчиво просил, мне на допросе ответили двое: начальник госпиталя, полковник медицинской службы Есаулов Иван Геннадьевич и военный судмедэксперт Игорь Олегович Сорокин. Могу, если желаешь, протоколы их допросов показать. Там ничего секретного нет. Мужики эти оказались тертые и чужую вину на свои загривки навешивать не захотели. И сослался твой Рауль… на кого бы ты подумал? То-то и оно, на твой приказ… Вот мы на всякий случай и обложили Саркисова, чтоб не сбежал и тем не запутал следствие. Тебе этого достаточно? Или еще факты нужны?

— Ах, вон как? Значит, ты уже все предусмотрел? А теперь со мной тут Ваньку валяешь?! — генерал начал заводиться всерьез.

— Не кипятись, Георгий. Хреновым был бы я сыщиком, если бы не предусмотрел заранее любые случайности. А с тобой разговариваю только по одной причине: чтоб ты сам в дураках не остался. На твои ж указания ссылался Саркисов, вот как. А ты за него горой, понимаешь…

— Смотрю, какой ты заботливый!

— Если считаешь, что зря это делаю, тогда я сейчас отдам приказ блокировать в «Центральной» твой спецназ, а потом отправлюсь туда и на всех твоих бандитов надену браслеты. Громко и при всем честном народе! Чтоб весь город, вся губерния, да что там, пусть уж вся Сибирь-матушка узнает, кто у нас служит в милиции на воздушном транспорте! И кого, понимаешь, с пеной у рта защищает генерал Митрофанов! — Грязнов сделал вид, что и сам уже завелся до крайности. — А потом доложу министру открытым текстом о твоей особой, я подчеркиваю, позиции. И посмотрю, чем ты будешь заниматься уже завтра с утра. Ты этого, что ли, хочешь?

— Да перестань, чего ты разорался? Я ж только про то, как бы получше… Ну, бля, ситуация!

— Давай, Жора, давай, — совсем уже по-приятельски посоветовал Грязнов, и генерал, вздохнув, достал свой мобильник.

Голос, каким он не приказал, а попросил Рауля срочно подскочить к нему в номер по неотложному делу, у генерала был на удивление спокойным. «Играл, что ли? — задался вопросом Грязнов. — А не исключено». И вспышка ему была нужна лишь для того, чтобы проверить, какова будет реакция следствия. Ну что ж, значит, убедился, что придется сдавать Рауля. И это даже хорошо, что он сам скажет подполковнику о санкции министра, Саркисов не дурак и поймет, что раз уж генерал вынужден отдать следователям своего подчиненного, то эта мера действительно вынужденная. А ободрить парня он наверняка постарается жестом каким-нибудь, взглядом, чтобы тот понял.

Об этом же мучительно размышлял и Митрофанов. Главное, чтоб Рауль понял, в какой они находятся ситуации. Если поймет, будет молчать. Только бы собственных ошибок не налепил, им эта фактическая бесконтрольность последнего времени на пользу, видно, не пошла. Самостоятельность — вещь хорошая, но они уже сами черт знает чем заниматься стали…

Генералу вспомнилась идиотская история с сумочкой и фотоаппаратом этой красивой стервы. Даже такой простой вещи не смогли путем сделать… Что после этого говорить?!

Саркисов прибыл быстро. Странно, что присутствие в номере Грязнова его не удивило. Но было заметно, что он собран и внутренне напряжен. Кивнул вольготно развалившемуся в кресле Грязнову и вопросительно уставился на Митрофанова. А тот, пряча все-таки глаза, не стал зачитывать всей докладной, а лишь заметил, что против него, Саркисова, выдвинут ряд, вполне возможно, — тут он посмотрел в глаза Раулю совершенно нейтральным взглядом, — серьезных обвинений в превышении должностных полномочий. Генерал решил отделаться такой, скорее, общей фразой. И в этой связи, продолжил он монотонным голосом, министр дал санкцию на задержание, проведение допроса и служебного расследования.

У Рауля ни один мускул на лице не дрогнул. Он стоял, вытянувшись и как бы демонстрируя свое полное согласие с таким оскорбительным для него решением вышестоящей инстанции.

А Митрофанов, видимо, решил, что его миссия закончена и замолчал, отойдя к окну.

Пришла очередь и Грязнова. Он встал и подошел к Раулю.

— Прошу сдать личное оружие и служебное удостоверение.

Саркисов немного побледнел, но четко выполнил приказ. Грязнов достал мобильник и сказал:

— Попрошу двоих на десятый.

Но вошли трое — Грач и двое омоновцев с короткорылыми автоматами.

— Руки! — приказал Вениамин Раулю. Саркисов, понимая уже, что любое сопротивление бесполезно, вытянул руки, и Грач защелкнул на них браслеты наручников.

— Сегодня уже отдыхайте, — без тени насмешки сказал Вячеслав, — а завтра начнем работать. — И, передавая пистолет Рауля Грачу, добавил: — Эксперту-криминалисту, он в курсе. А потом сразу туда, ты знаешь. Идите.

В номере они остались вдвоем. Митрофанов, придавленный неприятной сценой, молчал. Ничего не говорил и Грязнов. Потом, помолчав, все-таки сказал:

— Может, вернемся? Настроение хреновое… По рюмочке, а?

— Не хочу, — не глядя, ответил генерал.

— Ну, как знаешь. Была бы честь предложена. Да, еще. Позвони этим, в «Центральную». Кто там у них за старшего остался? Сейчас мои подойдут, пусть им твой спецназ сдаст оружие. Проверим и вернем, если не будет вопросов. Примет майор Грач.

И это уже был последний удар, который добил самомнение Митрофанова окончательно. Послушно он опять достал свой мобильник и стал нажимать кнопки. Потом брюзгливым тоном приказал какому-то Анисимову, что надо делать, когда появится майор Грач. И едва закончил, в номер ворвался разъяренный Смуров.

Он кричал и потрясал кулаками. Грязнов, с трудом сдерживая смех, изображал сочувствие, сам не зная, по какому поводу: из криков Смурова ничего нельзя было понять. Наконец, объяснилось: он потерял либо у него украли телефон! Это было ужасно! Черт знает что за город! Он уже закатил скандал в ресторане, а теперь собирается высказать свое отношение и администрации отеля.

«Это будет очень круто, — подумал серьезный и озабоченный Грязнов, — когда Алексей узнает, что исчезла без следа, причем, из сейфа, и вторая его трубка. Вот уж тогда будет не скандал, а Мамаево побоище». И Вячеслав заторопился к себе, сказав, что немедленно проверит, не пропало ли что-нибудь и у него в номере. Раз такая гостиница, то, вероятно, тут всего можно ожидать.

Турецкий с трудом скрывал свое торжество, а Настя победоносно помалкивала, выразительно поглядывая на Вячеслава. И он понял: надо срочно бежать вниз, чтобы предупредить пылкую администраторшу о вновь открывшихся обстоятельствах, как трактует юриспруденция, и уговорить ее в этой связи перенести разбор чувств на один из ближайших дней. А там, глядишь, и забудется — не все же время пылать!

5

— Борис Егорыч, ты кого-нибудь в этом чертовом «Звягино» знаешь?

— А кто вам конкретно нужен, Вячеслав Иванович?

— Ну, начальство… руководство аэропорта, если таковой там имеется. Или что это? Чистое поле за «колючкой» и барак с полосатым чулком на шесте?

— Нет, зачем? Это ж был учебный аэродром, со всеми необходимыми службами, с ангарами, заправочной системой. Только все это развалилось в известные годы всеобщего воровства под видом приватизации. Вот и Звягинский учебный центр стал частной лавочкой. Но это ж, куда ни кинь, все же авиация, какая б она ни была на самом деле — частная, государственная, один черт. А рулит там хозяйством известный в крае человек, бывший летчик-истребитель, Герой Советского Союза Виктор Тимофеевич Бабаев, не слышали?

— Может, и слышал. А чем он еще известен? За что Героя в мирное время получил? Испытателем был?

— Нет, это еще афганские следы. Ну, как Руцкой там, другие. Тимофеич — так его обычно зовут — ранен был, потом на излечении, говорят, совсем доходил, но при покойном губернаторе, бывшем генерале-то, и нашел себе работу. Поначалу вроде восстановили учебный центр, летать стали, а позже, уже после гибели губернатора, нашлись купцы с крепкими челюстями. Странный какой-то аукцион был, в общем, ушел аэродром с молотка. И теперь там частные самолеты базируются, мелочь всякая пузатая, вроде дельтапланов, я уже вам говорил, ну и парочка списанных «МиГов», которые как будто бы еще летают, но в основном служат наглядными пособиями для изучения матчасти. Вот и все хозяйство. Но вас, Вячеслав Иванович, я думаю, тот разговор в эфире интересует, да?

— Ну если ты утверждаешь, что там имеются «МиГи», которые еще способны подняться в воздух, отчего же не могла найтись отчаянная голова, которая решилась повторить подвиг твоего Покрышкина? Он же, кажется, был родом из ваших мест? Или я его с кем-нибудь другим путаю?

— Ничего не путаете, недалеко от нас родился, коренной сибиряк.

— Ну и прекрасно. Дорогу знаешь?

— Да тут и знать нечего!

— Отлично, через час мы с Александром Борисовичем заезжаем за тобой, и ты нас везешь знакомить с этим Героем…

Звягинский учебный авиационный центр оказался именно таким, как его и описал Грязнову подполковник Симагин. Когда-то, видно, тут можно было даже парады «малой авиации» устраивать, а теперь, в частных руках, которым, вероятно, нет особого дела до науки летать, наступило время запустения. Не то чтобы уж все до основания было разрушено и похерено, но вынужденная нищета, которую пытались как-то скрыть, просвечивала отовсюду. Не было, значит, у хозяина, или хозяев, нужды заниматься этим делом, прикупили, скорее всего, по случаю, да так и оставили — ни себе, ни людям.

Но когда подъехали ближе к двухэтажному административно-учебному корпусу со стеклянной вышкой для руководителя полетов, поняли, что не все так уж плохо, как виделось поначалу. Скрытые за ним, расположились невысокие новенькие ангары — для личных уже летательных аппаратов. Там же были и заправки, и мастерские. Ходили люди в промасленных комбинезонах, ездил автозаправщик, стояло несколько иномарок, и небольшая группа народу окружила выкаченный из ангара мотодельтаплан с красиво раскинутыми в стороны острыми крыльями — белая такая птица, словно присевшая перед разбегом и стремительным взлетом.

Еще один ангар, старого образца, находился поодаль. Там, рядом с ним, никого не было.

Всю эту панораму прибывшие увидели, когда, миновав охранника, потребовавшего предъявить ему документы, поднялись по внешней железной лестнице на площадку второго этажа, где и находился кабинет начальника УАЦ «Звягино», полковника в отставке Бабаева.

Сам Виктор Тимофеевич, не предупрежденный посетителями заранее, но только что оповещенный охранником о прибытии «важного начальства», встретил их с несколько растерянным видом. В его глазах так и читался тревожный вопрос: «Чего им нужно, этим генералам?»

А не предупредили специально, чтоб у подозреваемых в совершении преступных действий не возникло немедленного желания уничтожить все следы преступления. Пусть-ка попробуют сделать это теперь, в присутствии руководителей следственной группы…

Бабаев оказался невысоким, плотным, с заметной выправкой, примерно пятидесятилетним человеком, в брюках с голубым кантом и в голубой же форменной рубашке с пустым рукавом левой руки, заткнутым за ремень на поясе. Правый был закатан до локтя. Лицо круглое, чуточку плосковатое, может быть, от небольшой доли какой-нибудь бурятской примеси, а острые глаза смотрели с явным недоверием. Короче говоря, ничего «героического» во внешности Бабаева не было — так, провинциальный чиновник средней руки.

Поздоровались, представились, показав документы. Симагин представляться не имел нужды, они с Виктором были знакомы — просто пожали друг другу руки.

— Так с чем пожаловали? — осторожно спросил Бабаев и покосился на Симагина — все ж знакомый! Значит, свой человек. И догадался: — А-а, понимаю, понимаю. — Легкая улыбка тронула губы, и глаза сузились. — Наверное, наша малая техника интересует? Тут многие приезжают — покататься, самим попробовать. Только у нас с этим делом строго, вон и Борис Егорович подтвердит… Но если с инструктором покататься, то почему же? Вполне можно устроить… Или у вас иные планы… хм, господа? Извините, не знаю, как по нынешним временам величать прикажете…

— Нет, о том, чтоб самим или даже с инструктором, и речь не идет. Вон, Вячеслав Иванович, не то что малую, он и большую авиацию с трудом переносит, — сказал с улыбкой Турецкий, чтобы разрядить немного атмосферу, и посмотрел на Грязнова. — И летает, скрепя сердце, лишь тогда, когда иной возможности оперативно добраться до места назначения не существует. Я — другое дело, я привычный…

— Тогда что? — спросил Бабаев и снова метнул взгляд на Симагина, но Борис сидел с нейтральным видом и «не заметил» призыва о помощи.

— У вас тут военные машины имеются? — напрямик спросил Грязнов.

— Простите, в каком смысле? — Бабаев, кажется, стал о чем-то догадываться, и ему нельзя было давать передышки, чтоб не успел придумать себе оправдание.

— В самом прямом, — сухо продолжил Вячеслав Иванович, — «МиГи», «СУшки», вертолеты и прочее? Есть или нет? Летают они или стоят на земле, как музейные экспонаты?

— Ах вот в чем дело… — Бабаев сознательно тянул теперь время. — С одной стороны, понимаете ли… Как бы поточнее выразиться? Ну, как бы есть парочка давно и за полной негодностью списанных «МиГ-15»… Учебных спарок… Изучать можно, но летать очень опасно, я бы никому не посоветовал, тем более, без опытного инструктора. Но сейчас у нас такого просто нет. Был, но уволился в прошлом месяце, ты должен помнить, Боря, Сизоненков, он в «Надеждине» теперь. И зарплата побольше, и нервных затрат поменьше. Это ж ведь важно при нервной-то работе…

Бабаева явно потянуло в сторону. Либо он сам решил увильнуть от заданной темы. Но Грязнов вернул его на место.

— Нам, Виктор Тимофеевич, инструктор без надобности. Летать на ваших развалюхах мы не собираемся. И другим не советовали бы. Вопрос в другом: они еще способны подняться в небо, вообще? Или категорически нет?

— Да как вам сказать? — Бабаев задумался, похоже, надолго.

— Говорите прямо и откровенно, помня, что мы имеем все возможности проверить вас, — спокойно, но веско сказал Турецкий. — Но гораздо лучше будет, если вы сами нам расскажете. И тем очень поможете в расследовании уголовного преступления.

— Если позволите, еще вопрос, можно? — Бабаев насупился, глядя исподлобья.

— Сколько угодно, — снова беспечно улыбнулся Турецкий, — но это вас не избавит, уважаемый Герой Советского Союза, от необходимости честного ответа на наш главный вопрос.

— А какой главный? — попытался увильнуть Бабаев.

— Он еще не задан.

— Понял, — почти по-военному ответил Бабаев. — Значит, предварительный вопрос: летают или нет? Отвечаю ответственно: один летает. С чисто учебными целями. Маршруты полетов, как правило, согласовываются с «надеждинскими» службами, у нас нынче в небе стало тесновато. Главные эшелоны проходят как раз через Белоярскую зону, а бортов основательно прибавилось, в том числе и иностранных… Предвижу следующий вопрос: не летал ли «МиГ» в последнее время? Отвечаю: летал. Причем по несогласованному маршруту, и я официального разрешения на вылет не давал. Могу и фамилию пилота назвать, но на этом ставлю точку. Уж извините, господа.

— Отлично, — взял в руки инициативу Турецкий. Он говорил без грязновского напора, а как бы даже с ленцой. — Фамилия-то его как, говорите?

— Самохвалов Валентин Иванович, списан из ВВС в позапрошлом году по причине… хм, нездоровья.

— Сильно болел? А сколько ему лет?

— Насчет болел — не то чтобы очень, тут не физический недуг. Но в нормальной жизни он и ведет себя тоже вполне нормально. А лет ему — тридцать. Недавно исполнилось. Он знающий парень и очень бывает полезен при изучении нашими курсантами материальной части.

— Но если человек, как я понял, не совсем адекватен, вы понимаете, о чем я? То как же вы разрешаете ему поднимать машину? Разве это законно?

— Ну, короче, все правильно, я так и знал… Александр Борисович. Конечно, если по закону, то я не должен был давать свое «добро». Но если, представьте себе, появляется здесь генерал, вот как ваш коллега, — он кивнул на Грязнова, — а с ним парочка молодцов, которые тебя в упор не видят, и твое спасение только в том, что этот рукав пустой, что прикажете делать?

— Я понимаю вас, но вопрос совсем не по адресу. Генерала помните? Он вам представлялся?

— Ну а как же! Митрофанов его фамилия, заявил, что представляет патриотические силы России, которые выступают против всяких коррупционеров и других мерзавцев, распродающих направо и налево нашу несчастную, униженную страну. И приехал он не просто так, из случайного интереса, а материальную помощь нашей учебно-летной организации оказать. Как я его должен был встретить? Правильно, с распростертыми объятьями, потому как никто нам денег не дает, за счет богатых клиентов кормимся….

— Очень хорошо, — поощрил Турецкий, — а вот с этого места, как говорится, давайте поподробней. И под протокол. Борис Егорович, не откажите в любезности. Слава, передай бланки. Итак, приехал генерал с двумя молодцами… Как они выглядели?

Все, о чем рассказал Виктор Тимофеевич, представляло живейший интерес для следствия.

Скорее всего, выдумав некую мифическую патриотическую организацию и как бы действуя от ее имени, Митрофанов сперва наобещал денег, а потом в буквальном смысле потребовал от Бабаева, чтобы тот в срочном порядке предоставил в его распоряжение летчика, владевшего самолетом, который мог летать.

Была еще середина дня, но, как заявил генерал, лететь надо было в тот же день довольно поздно, а такие полеты запрещались инструкцией. И с диспетчерской службой не было договоренности. Правда, генерал сказал, что эту проблему он возьмет на себя.

А с ночным полетом мог вообще справиться только опытный пилот. Таким был сам Виктор Тимофеевич. Ну, мог летать и Самохвалов, все-таки за спиной училище и несколько лет в летной части под Омском. То есть у Валентина тоже опыт имелся.

Генерал приказал срочно разыскать его и доставить сюда, в кабинет начальника УАЦ. Когда его доставили, Бабаеву приказали выйти на поле и начать подготовку «МиГа» к ночному полету.

В принципе, бред, но что было делать, когда на тебя смотрит ледяным взглядом здоровенный чеченец, или кто он там был, разве что без бороды, и стволом пистолета показывает, куда идти и чем заниматься.

Ну, чтоб не размазывать кашу по столу, остались генерал с Валькой, а о чем они говорили, неизвестно. Но только совсем уже вечером, когда генерал с этим чеченцем уехали, оставив для контроля третьего, тоже здорового парня, на бандита похожего, чтоб за порядком следил и точным исполнением приказа, явился к Бабаеву Самохвалов и показал толстый пакет. Сказал, что в нем деньги за выполнение им боевого задания. А официально они будут числиться вроде бы как средства на восстановление старых самолетов. Самохвалов, который, помимо одного бзика, имел и другой — стремился летать и днем, и ночью, и при любой погоде, в свободное время как раз и занимался восстановлением второго «МиГа».

Бабаев пытался предостеречь Валентина, он чуял, что тут дело пахнет уголовным преступлением. Но Вальке же любые доводы — как с гуся вода. И еще этот братан в камуфляже не отходил от него. Что можно было сделать? Самохвалов, упрямый, как осел, и этот бандит, которому надоело хождение Бабаева, и он попросту приказал ему скрыться с глаз и не появляться, пока не дадут отбой.

Правда, удалось все же выяснить смысл полета. Оказалось, надо было просто припугнуть пилотов пассажирского «Як-40», чтоб они не сели в Белоярске, а убирались куда подальше. И что же собирался сделать Самохвалов? Да всего лишь покрутиться вокруг лайнера в опасной близости, сделать пару очередей из пулемета — тот валялся в сарае, а патроны Валентин, как заранее знал, давно уже у себя припрятал.

Очень все не нравилось Бабаеву, но что он мог противопоставить? Звонить в милицию? Так Митрофанов — сам генерал милиции. Куда еще, в ФСБ? А генерал недвусмысленно предупредил, что любой лишний шаг Виктора, хоть он и Герой, будет расценен им как предательство интересов подлинной Родины. Да, в конце концов, хрен с ней, с такой Родиной! Он добавил, что могут быть крупные неприятности в семье. А это жена и две дочери-подростки. И живут они на его сиротскую зарплату, да на пенсию. Словом, молчи в тряпочку и носа не высовывай.

Действительно, думал Турецкий, а что он мог сделать? Кинуться на амбразуру? А ради чего? Какие-то «патриоты» устраивают свои разборки, кого-то пугают, кому-то угрожают, а страдать должны невинные женщины и дети? И инвалиды с геройскими звездочками на груди? Да пошли они все! Яснее не скажешь…

— Самохвалов на службе?

— Да нет, он с тех денег не отойдет никак… И главное, непонятно, чего сделал. Ну, передал по радио, что видит цель и собирается ее атаковать. Что я мог ему ответить? Когда за спиной этот кабан дышит? Ответил: не валяй, мол, дурака, может, сообразит все-таки, в какую черную дыру лезет. А сзади этот рычит в ухо: «Отвечай, чего у вас положено! А то дырку в башке сделаю!» Хорошо хоть Валька, сукин сын, догадался ответить: «Вас понял, не валяю». Ну и все. А потом мы пару очередей услышали. И этот хрен, который всех тут запугивал, отвалил к чертовой матери. Не забыл предупредить, чтоб мы пасти захлопнули. Мол, никого здесь не было и никто никуда не летал, а если, то… В общем, ждите неприятностей на свои задницы…

— О результатах этого полета вам что-нибудь известно? — спросил Турецкий.

— Ну, то, что авария была, про то все знают. Но, слава богу, нашей вины там не было. Сказано, что виноваты пилоты. Это часто случается, такие ошибки — неверные расчеты угла при заходе на посадку. Особенно если плохо знаком с трассой. Или штурман неопытный. А там, кстати, вроде и штурмана не было, сам пилот действовал. В общем, я не в курсе. Хотите, у Валентина спрашивайте. Если он будет способен пару слов связать. Адрес его — в авиагородке, в «Надеждино», я вам дам.

— Пулемет-то у вас откуда? — поинтересовался Грязнов. — Да еще действующий, и с комплектом боезапаса?

— Да все то же, старая техника, списанные боевые машины. Вели учет, потом все в одночасье рухнуло, инвентарь по домам растащили. Я думаю, если хорошо пошарить, так и авиапушки найти можно будет со всеми необходимыми причиндалами… А что, значит, все-таки Валькина вина обнаружилась?

— Послушайте, Виктор Тимофеевич, вы же боевой летчик. Сами подумайте, — сказал Турецкий. — Представьте себе, гражданский самолет «Як-40» заходит на посадку, и вдруг пилот чувствует, как корпус самолета прошивают пулеметные очереди, так? И видит, что его машину атакует в буквальном смысле истребитель? Естественно, он как-то реагирует, может быть, пытается отвернуть в сторону. И в этот же момент под брюхом у него, в районе шасси, раздается взрыв. Позже выясняется, что там была заранее, еще в Москве, — это по нашим оперативным данным — заложена взрывчатка, которая при взлете самолета почему-то не взорвалась, а сработала теперь, когда шасси были уже выпущены перед посадкой. А может, оттого и взрыв произошел, что одна из пуль попала в заряд? Разве не может быть? И что в такой ситуации может сделать летчик, даже опытный, если машина резко падает? Наверное, пытается как-то сесть. Там поле какое-то старое, вроде бывшего полигона. Но окружено оно лесом. И самолет, задевая верхушки деревьев, валится на землю, но не на поляну, а почти рядом с ней. Кто в этой истории виноват?

— Тяжкий случай, — вздохнул Бабаев.

— Вот именно, — назидательно добавил Грязнов и посмотрел на Симагина. — Все, Борис Егорович? Пусть наш герой прочитает и подпишет свои показания. А я сейчас дам команду, чтоб выезжали ребятки на задержание этого вашего психически ненормального. Не понимаю, как его вообще допускают к полетам? Это же служебное преступление! Но, в конце концов, пускай с вами ваше собственное начальство разбирается.

— Нам легко рассуждать, — попытался вступиться за Бабаева Турецкий. — А когда тебя под пушку поставят, как заговоришь?

— Да ставили, Саня! — Грязнов поморщился. — Ставили, и не раз. И тебя, и меня, и ничего, сдюжили… Я ведь и не обвиняю, мне просто противно. Правильно делаете, господин Бабаев, что не носите Звезду Героя… Саня, если у тебя больше вопросов нет, поехали, нечего с ним зря время терять.

Грязнов поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета. Турецкий тоже встал, но повел себя мягче.

— Мы поедем, спасибо за честные ответы. Этого протокола, я думаю, нам будет достаточно, но если потребуются какие-нибудь дополнения, уточнения, мы вас вызовем, пусть это вас не волнует. Вы теперь можете ничего не бояться, ни генерал, ни его помощники вам уже не опасны. А над тем, что сказал мой друг, все же подумайте.

Глава шестая Прямая дорога в интерпол

1

При всем уважении к Турецкому начальник Службы безопасности полетов Валерий Леонидович Найденов не мог заставить себя поверить в то, что акт экспертизы аварийной комиссии мог содержать в себе заведомо ложные выводы. Всяко бывало, но чтоб так?! Нет, Генеральная прокуратура наверняка не разобралась как следует. Технические проблемы — вещь сложная, и неспециалисту трудно понять те факты, на которых может основываться то или иное экспертное заключение.

Разговор шел по телефону. И хотя Валерий Леонидович прекрасно помнил свой предыдущий диалог со следователем и сам подозревал, что в случае с этой авиакатастрофой могут иметь место какие-то натяжки, сомнения, которые можно толковать двояко, он, тем не менее, не допускал возможности полной фальсификации. А именно на это и упирал Александр Борисович.

— Вы уже получили заключение на руки? — спросил Найденов довольно-таки раздраженным тоном.

— Председатель ознакомил меня с предварительным заключением. Там у них остались какие-то уточнения. Я думаю, мелочи, которые уже не повлияют на их точку зрения.

— Вы с членами комиссии говорили?

— Разумеется, нет, я не хочу перескакивать через голову председателя. Во-первых, неэтично, а во-вторых, что я должен спросить? «Вы согласны, что ваш председатель, грубо говоря, лепит тут нам горбатого?» Так, что ли? Или мне надо каждого члена комиссии в срочном порядке ознакомить теперь уже с предварительными выводами следственно-оперативной группы? И тем самым полностью дезавуировать работу ваших экспертов? Правильно ли это?

— Да, — после короткого раздумья сказал Найденов, — поставили вы меня в положение… хм… Послушайте, Александр Борисович, а если я предложу вам такой ход?

— Внимательно вас слушаю.

— У вас, с вашими широкими связями или, скажем, большим кругом знакомств, имеются знакомые в МАИ? Вы ж, помнится, когда-то обмолвились, что в свое время мечтали поступить в авиационный институт, но победила юриспруденция, не помните?

— Что вы! Отлично помню. И знакомые у меня среди профессуры есть. А что вы предлагаете?

— Такая простая фамилия, как Сидоров, вам ни о чем не говорит?

— Если вы имеете в виду Юрку… Пардон, Юрия Алексеевича, нынешнего проректора, то говорит. И о многом. Впрочем, думаю, и он вам может рассказать обо мне немало забавного. Мы с ним в одной школе учились, в параллельных классах. Это с его подачи я чуть было не сдал тогда документы в МАИ.

— Это очень хорошо, что вы знакомы! — обрадовался Найденов. — Уж ему-то вы поверите?

— Всенепременно. А почему он, кстати, не участвует вообще в работе аварийных комиссий?

— Это другой разговор… А почему вы до сих пор не генеральный прокурор? Или хотя бы его заместитель?

— Легко отвечу, — засмеялся Турецкий. — Тому две веские причины. Первая — я на своем месте нужнее государству, во всяком случае, хочется в это верить. А второе — я был бы чрезвычайно неудобным чиновником.

Засмеялся и Найденов.

— Теперь я вижу, что ваша школа, Александр Борисович, вас неплохо воспитала. Очень хорошо, звоните Сидорову, а я с ним сегодня же предварительно переговорю. Предлагаю такой вариант: вы, то есть Генеральная прокуратура, приглашаете к себе консультанта и знакомите его со всеми наработанными материалами. Конкретных лиц, если это вам требуется в интересах следствия, можете опустить, обозначив… ну, символами, случайными буквами. А я предлагаю ему оценить результаты работы аварийной комиссии как эксперту по чрезвычайным ситуациям. Но командировочные и прочее, уж будьте любезны, оплачивайте вы. Согласны на такой компромисс?

— Согласен, потому что времени уже нет. Мне, Валерий Леонидович, простите за грубость, уже давно пора брать за… за холку преступников, которые свободно себе расхаживают, ссылаясь на то, что ничего не было. Ничего! Между прочим, они-то как раз знали, какие выводы сделает комиссия. Мы еще ни одного свидетеля не опросили, а у них уже был на руках полный набор козырей — от комиссии. И отдельно замечу: с поразительной легкостью стали исчезать вещественные доказательства, собранные «на яме».

— Все это вы обязательно расскажите профессору Сидорову, а засим пожелаю вам удачи. Звоните, если снова появятся проблемы…

Толковый, слава богу, получился разговор. А ведь поначалу, по первой реакции Найденова Александр подумал, что тот забыл уже о предыдущем обмене мнениями и будет жестко оборонять позицию своей службы.

Покончив с этим, Турецкий позвонил Грязнову.

— Слава, ты с комиссией в контакт входил? Есть результаты?

— Относительные. Мне Борис помог.

— А у него что?

— Дело в том, что аварийщикам понадобилась рабочая сила — для разбора и транспортировки всяких деталей там, шасси того же, для поиска «черных ящиков», которые они, кстати, так и не нашли. А взяли рабсилу в транспортной милиции, у Симагина. Вот он поэтому отчасти и в курсе. Назвал он мне одного из членов комиссии, который, по словам свидетелей, все время спорит с председателем, постоянно фиксируя свое особое мнение. Ну, встретился я с ним. В общем, не телефонный разговор.

В ответ Турецкий рассказал о предложении Найденова. Вячеслав обрадовался.

— Ну наконец-то! А то меня от этих прохиндеев уже мутит. И когда приедет твой Сидоров? Я его знаю?

— Не могу сказать. Меня он консультирует время от времени. Говорят, что он хороший специалист. Сейчас буду звонить ему, а потом Косте, выбивать из него командировочные для Юрки. Если все получится быстро, наш эксперт уже завтра сможет приступить к работе. А что у тебя с Саркисовым?

— Выдерживаю, — хохотнул Грязнов. — Как хорошее вино. Пусть созревает.

— Ну, ты не шибко тяни. Если времени нет, давай я им пока займусь.

— Нет, Саня, ты у нас кто? Мозг движения. Вот и сиди, думай себе, сопоставляй, делай выводы и знакомь с ними нас, грешных. Как там говорил по этому поводу вождь и учитель? Ты сам же рассказывал! «Партии не вигодно, товарищ Лихачев, чтобы ви бегали по цехам, а ваши подчиненные сидели и чесали яйца. Партии вигодно, чтобы ви сидели в кабинете у телефона и чесали яйца, а все остальные бегали по цехам!» Понял? Но если у тебя кулаки чешутся, поговори с этим Черемшиным. Леонидов-то у нас живет, а остальная его комиссия — в «Центральной». Я дам тебе его телефон, встреться. Он, понимаешь, про все их махинации рассказал, но заявил тут же, что никаких показаний подписывать не будет, ему еще и жить хочется, и работать.

— Я смотрю, Славка, в этом городе всем почему-то сперва хочется жить, а потом уж работать. Не странно ли? С чего бы?

— Вот ты и думай, а я побежал. Там Галка «рабсилу» допрашивает. Надо ж понять, что куда девается!..

Турецкий созвонился с кандидатом технических наук Черемшиным и договорился с ним, что тот подойдет к нему часа через два. С минуты на минуту начнется очередное заседание комиссии, у начальника какие-то новые вводные из Москвы.

— А-а, хорошо, — ответил Турецкий. Значит, Валерий Леонидович сдержал свое слово.

Легко постучавшись, в номер вошла Масловская — вся такая из себя, до чертиков красивая, элегантная и немного взвинченная.

— Что-нибудь случилось, дорогая? — фамильярно спросил Александр, закатывая глаза, словно его ослепило внезапно взошедшее солнце.

— Брось притворяться! Турецкий, значит, так! Я свое дело сделала честно и ответственно. Все до последней экспертизы в портфеле у Грязнова. Протоколы допросов врачей, медсестер, санитарок, короче, всех причастных, включая последние — из военного госпиталя, которые официально провела Галя, тоже там. Во сколько! — Настя руками показала гигантский объем проведенной работы. Я так понимаю, что больше вам не нужна.

— Неправда! — горячо запротестовал Турецкий. — Без тебя, Настенька, наша машина начнет немедленно пробуксовывать, а затем и вовсе замрет. Ты хочешь нас бросить? Это ужасно! Видеть ежедневно тебя — это у меня как умственная зарядка!

— Брось трепаться, Турецкий! — И добавила мягко, почти жалобно: — Мне, правда, больше нечего тут делать. Трупов больше не имеется…

— Пока не имеется, — быстро вставил Александр.

— Типун тебе! — засмеялась она. — Нет, серьезно, отпусти в Москву. Я действительно завершила свою работу.

— А как же Грязнов? Он же засохнет от печали! Про себя и не говорю.

— Грязнов засохнет?! — с невыразимым презрением воскликнула она. — Да у него уже и засыхать больше нечему!

Турецкий чуть не упал со стула от хохота. Настя посмотрела на него и рассмеялась сама, почти до слез.

— Все мне ясно! — потрясая руками, почти рыдал Александр. — Великая конфузия? То-то ж я слышу по его голосу непривычные нотки! Да-а… Стареем!.. Но ты не обижайся, Настенька, наши моральные достоинства не стали хуже, чего нельзя сказать про физические. Видит бог, припарками тут уже не поможешь… О-хо-хо! — снова завелся он. — Что ж, раз такое дело, я не имею права тебя задерживать силком. Ты у нас молодая и красивая, у тебя еще все впереди — и кавалеры, и танцы со шманцами, и… Впрочем, если серьезно, то езжай, конечно, я тебе очень благодарен, — уже спокойно заговорил Турецкий. — Ты оказала неоценимую помощь, спасибо, дорогая. Чем помочь?

— Да ничем. А провожатые уже нашлись.

— Кто же, если не секрет?

— А ты разве не знаешь? Вечерним рейсом улетают в Москву Смуров и его генерал. Я нечаянно встретила их в вестибюле. Вот и узнала. Алексей спросил меня о планах, я сказала, что все закончила. Вот они и предложили лететь вместе. Они обещали и с билетами помочь. Ты не против?

— Да как тебе сказать? Учти, что в любом случае тебе придется быть с ними предельно осторожной. Ни одного лишнего слова. А про свои экспертизы — только улыбаться, как ты прекрасно умеешь, и отвечать: тайна следствия… Это если полетишь, опять же, с ними.

— А что меня может остановить?

— Хочешь знать правду?

— Ну? Не томи, что-то появилось новенькое?

— Настя, а ты не можешь полететь следующим рейсом? Проходным каким-нибудь? Мы тебя легко устроим, не сомневайся.

Масловская смотрела, ничего не понимая.

— Причина есть, — поморщившись, словно решился, наконец, Турецкий. — Я уже сказал об осторожности. На кой черт тебе на целую ночь лишнее напряжение? Но даже и не в этом дело. Понимаешь, дорогая моя, я повторю то, о чем мы со Славкой все время говорили: министра убили, по сути, именно они, то есть Смуров и Митрофанов. Это мы докажем, дай время. Но это был не их заказ, они посредники между заказчиком и исполнителями. Причем, я подозреваю, что генерал мог быть одновременно и исполнителем. Главным среди них. Теперь уже всем известно, что они засветились. И здесь, и в Москве. Слухи-то, знаешь, как ни скрывай, а мы и не скрываем… Местное-то руководство в курсе, вот и пошло. Почему они так спешно улетают, не дождавшись окончательного вывода комиссии? А потому что сюда летит новый эксперт, которого мы вызываем. Это уже согласовано с начальником Службы безопасности полетов. И теперь уже до его выводов все, что понаписала аварийная комиссия, может оказаться никому не нужной тратой времени, понимаешь? И эти родственники, они не улетают, они бегут, так как узнали от Леонидова об этом. И понимают уже, на кого в таком случае сразу ляжет подозрение.

— Ну и что с того, летят они или бегут? Мне-то наплевать!

— Тебе — да. И нам со Славкой — тоже. Но не главному заказчику. А я, давно живя на этом свете и в этой стране, не могу исключить, что у того заказчика при виде такой картины дружного генеральского драпа не возникнет желания покончить со свидетелями либо посредниками точно таким же образом, как они решили вопрос с министром. Теперь понимаешь?

— Да ты что, Саша?! Ты с ума сошел? Там же уйма народу!..

— Бывали и худшие варианты. Ты и сама знаешь. Поэтому давай сделаем так: ты полетишь любым ночным рейсом, а мы со Славкой проводим тебя и посадим в самолет. Так я буду спокоен… А если «этих» еще встретишь, скажи, что я не отпустил, и все. Я здесь — командир, что хочу, то и ворочу!..

2

Как и предполагал Турецкий, доктор технических наук Юрий Сидоров собрался моментально, и уже в первой половине следующего дня Александр Борисович послал в аэропорт «Волгу» с водителем из прокуратуры, чтобы тот встретил и доставил в гостиницу эксперта из Москвы. Сам же он ограничился пока только тем, что позвонил Юре и поприветствовал его на сибирской земле. Свое отсутствие в аэропорту объяснил тем, что не хотел, чтобы у членов аварийной комиссии создалось превратное мнение, будто следователь Генпрокуратуры использует какие-то свои связи, знакомства, блат там и прочее в личных целях. Никого он компрометировать не собирается, а рассчитывает исключительно на объективное и грамотное в профессиональном смысле заключение, так сказать, третейского судьи. Ну а встретиться можно в любую свободную минуту, тем более что они соседи по гостинице.

Юрий ответил Саше, что сегодня будет заниматься изучением материалов комиссии, а вот завтра готов ознакомиться, если успеет, с выводами экспертов следственной группы. То есть свое пребывание в Белоярске искусственно затягивать он не собирался.

А поговорить с Юрой Александру было о чем.

Довольно обстоятельный диалог с экспертом аварийной комиссии Черемшиным касался скорее не фактической, а нравственной стороны деятельности ее начальника. Другими словами, речь шла не о вещественных доказательствах той или иной точки зрения, а о том, что выводы комиссии должны были уже изначально подтверждать версию ошибки экипажа самолета, а не тщательно спланированной и исполненной диверсии. Ни в какие доказательства Черемшин углубляться не стал, как бы блюдя корпоративную честь, а рассказал о том, как его пробовал «вербовать» Леонидов, предлагая крупную сумму денег. И ладно еще, если бы вопрос был запутанным, или прямых улик найдено не было, или, в конце концов, информация в обнаруженных «черных ящиках» не поддавалась бы расшифровке. Но в том-то и дело, что доказательств спланированного преступления было сколько угодно, хотя сами «ящики» бесследно исчезли.

Турецкий прекрасно понимал его. И со своей стороны в поиске «ящиков» помочь не мог. У него оставалась единственная надежда на то, что раскроет рот, узнав, что его бросили на произвол судьбы начальнички, Рауль Саркисов. И это даже хорошо, что Митрофанов со Смуровым улетели в Москву. Александр Борисович немедленно дал знать Поремскому с Яковлевым, чтобы те изыскали возможности взять под плотное наблюдение обоих — не ровен час, удерут вообще из России, с этими все может быть.

Вместе с ними, кстати, улетели и семеро спецназовцев из милиции на воздушном транспорте. Сам Митрофанов уже из аэропорта созвонился с Грязновым и попросил того, когда эксперты закончат исследовать оружие «ребят», прихватить его с собой в Москву. А к ним самим — какие претензии? Они ничего не знают, ничего не видели, не слышали. Свидетели в поселке, как известно, смогли опознать только Саркисова. Остальные же, особенно в камуфляже и масках, были похожи друг на друга, как китайские болванчики. Ну вот его и допрашивайте. А как эти оказались в Белоярске, об этом можно узнать и в Москве, в министерстве. Не знал генерал и кто в момент падения самолета ездил «на яму», а потом в Рассвет вместе с Саркисовым. Тот ему ничего не говорил, это, вообще говоря, новость для генерала. А своих ребят он вызвал сам, ну да, из Чечни, выполнили они там свою задачу. И объясняться он готов лично с министром, так что все вопросы — на Житную.

Грязнов не особенно и возражал: «колоть» этих «дуболомов» — занятие долгое и безрезультатное, будут молчать, ссылаясь на какой-нибудь секретный приказ. Так что толку нет, пусть летят, фамилии их известны. А что все они представят прямой интерес для Службы собственной безопасности, сомнений нет, это только им кажется, что опасность для них миновала…

А сам Александр Борисович в паре с Грязновым взялся за допрос Рауля Искандеровича. Все-таки игра в плохого и хорошего следователей, сколь она ни банальна, всегда имеет свои явные преимущества перед обычным — скучным и утомительным — допросом, особенно если допрашиваемый субъект обладает самонадеянным и наглым характером. Жесткий напор — с одной стороны, и учтивая мягкость — с другой путают подозреваемого, и он начинает совершать тактические ошибки.

Вот и с Саркисовым они поступили так же.

Грязнов напирал на показания свидетелей, уличавших подполковника в противозаконных действиях по признакам совершенно конкретных статей Уголовного кодекса. И требовал чистосердечных признаний о том, кто ему поручил совершить эти преступления. О его подчиненных Вячеслав как будто напрочь забыл. И выходило так, что Рауль действовал чуть ли не в одиночку. Сам взрывал корпус упавшего самолета, сам украл и спрятал «черные ящики», сам убивал министра, угрожал и избивал свидетелей в поселке. А кто с Раулем был? Наверное, никого, раз свидетели не показывают. Какие-то неизвестные в камуфляже. А откуда они взялись, это надо Рауля спрашивать, может, он навербовал местную братву! Абсурд? Да, но чем абсурднее выглядели обвинения, тем больше убеждался подполковник, что его действительно готовы сделать крайним. Или, как говорят старые уголовники, пустить впереди себя паровозом. Другими словами, заставить одного ответить за преступления всех. Причем никаких даже намеков на обвинения в адрес Смурова или Митрофанова не звучало. Да они ведь улетели в Москву, оставив его, Рауля, отвечать тут.

Итак, сперва Саркисова с большой охотой и заметной «живоглотской» такой радостью добивал Грязнов. При этом он не стеснялся в выражениях, когда речь «совершенно случайно» зашла о реакции на его ухаживания за Анастасией Масловской. Более презрительной, унизительной характеристики для «гордого кавказского мужчины» Рауль определенно никогда не слышал — даже от лютых врагов. Но Грязнов добивал его, наслаждаясь нравственными муками Саркисова, иезуитски буравя его самолюбие и честь. Это в том случае, если она у него еще сохранялась. И грозил закатать за такой Можай, что от него духу не останется.

Что же касалось Турецкого, то он слушал, морщась от неудовольствия, явно испытывая неприятие к тому, как распоясался и грубо, по-хамски, вел себя милицейский генерал. Александр Борисович словно подчеркивал всем своим видом, что категорически не разделяет такого метода ведения допроса, что это не по-мужски, что ему одинаково противны и тот, и другой. Но возражать генералу милиции, останавливать его, тем более стыдить, он не собирался.

Наконец, Грязнов будто выдохся и сказал, что ему отвратительна эта «гнида» и он сходит покурить, чтобы хоть пяток минут не общаться с этим… Окончание своей матерной фразы он произнес, уже выходя за дверь камеры.

Турецкий долго молчал, как бы переваривая услышанное. Потом с сожалением уставился на бледного от ярости Рауля, — казалось, его ястребиный нос еще более заострился. И наконец, начал:

— Я не испытываю к вам, Рауль Искандерович, никакого сочувствия, можете мне поверить. Но я такой же мужчина, как и вы, я исполняю свои обязанности, как это, я понимаю, делали и вы. Разница только в том, что вы, как было сказано, совершили ряд уголовных преступлений, а я вынужден копаться в этом вашем, извините, дерьме, чтобы выяснить не кто совершил, это уже однозначно, а кому оно было нужно. Вот в чем разница, понимаете? Вы — исполнитель, вы свое получите, и мне в высшей степени безразлично, будут вас потом терзать муки совести за погибших от вашей руки мужчин, оставивших после себя вдов, сирот и так далее. Я понимаю, когда идет война, мы, мужчины, принявшие присягу, к сожалению, обязаны, точнее, вынуждены обстоятельствами совершать грязные поступки, преступления, но нас и судят за них. Правда, не всех и, как правило, не тех, кто отдает приказы, вам это известно ничуть не хуже, чем мне. А может, и получше, у вас подготовка отличная… Так вот, на войне, говорят, как на войне. А здесь у вас что? Враги сожгли родную хату, да? Какая вам, извините… к матери, разница, куда пойдет нефтепровод — в Китай или в Японию? Ваша личная нефть, что ли, потечет? Или, может, «трубу» проложат через ваш скромный огородик? Нет? Ну так пусть своими делами занимаются политики. Вам-то что? Или ваше руководство решило так: Смурову и его свояку Митрофанову помешал министр Сальников, у которого в свое время тот же Смуров увел жену. А теперь обнаружилось, что и взгляды у них, видите ли, разные на то, куда нитку тянуть? Вот вы по их приказу и убрали министра, причем не его одного, который, собственно, и мешал им, а сбили к едреной матери сразу самолет, чтоб не мелочиться… Нашли мы и ненормального летчика в «Звягино», которому вы с Митрофановым отстегивали гонорар, и пулемет его нашли, и пули, вынутые из корпуса самолета, идентифицировали. Знаете, какое теперь на вас с Митрофановым досье? Во!

Турецкий, как вчера Настя, показал руками объем досье. Саркисов молчал, но на скулах его продолжали играть желваки. Прежде он напряженно молчал, как бы намеренно, так можно было подумать, выводя из равновесия Грязнова, но теперь ровный, спокойный и рассудительный тон Турецкого добивал его своей логикой.

— И Поройкова из вашей команды, закладывавшего взрывчатку в Домодедово, мы тоже достали… — Тут лукавил Турецкий, но ведь Рауль не мог проверить его слова. — И знаете где? Сергей Юрьевич с драгоценной супругой своей Лидией Петровной в турецком городе Бодрум проживал, в четырехзвездном отеле «Марина Гранд Резорт». Мы туда своего оперативника откомандировали. И должен вам сказать, операция прошла на редкость удачно. Пока Сергей Юрьевич пропивал, извините, свой гонорар, милейшая Лидия Петровна, сердитая на мужа, выдала его нашему симпатичному оперативнику, что называется, с потрохами. Не повезло бедняге. И ведь хорошие деньги получил… Бывает… Да, поначалу он запирался, но его все механики, что с бортом в тот день работали, опознали и показали, чем и как он занимался. Мне передали, — Турецкий заулыбался, — что он молчал до тех пор, пока ему не объяснили, что будут судить по признакам двести пятой статьи УК — за терроризм, а вы же знаете, особо опасное и совершенное по предварительному сговору, тянет на двадцатку. А в иных ситуациях — и на пожизненное. Смягчающих обстоятельств там практически не бывает. Терроризм есть терроризм, любые присяжные это прекрасно понимают. Вот и в вашем случае, Рауль Искандерович, ситуация складывается аналогичная. Но самое пикантное будет заключаться в том, что Смуров, хотя он и попытается скрыться от следствия, но мы не позволим ему этого сделать, на солидный срок не тянет. Организатор он или посредник, все равно у меня лично против него фактически нет серьезных обвинений, нет свидетельств. И опять, как в анекдоте, кроме его же собственной жены, у которой кое-что на него набралось, заинтересованных в том, чтобы он прочно сел, у следствия не имеется. Так, по мелочи, да и адвокаты поработают, не дадут засохнуть мальчонке. Максимум, думаю, на пятерик прокурор ему натянет, да и то половину потом скостят. А отправят его, разумеется, в «красную» зону, будет он учиться детские рубашечки кроить… С Митрофановым — несколько иначе. Хотя и есть свидетельства против него, но он своими-то руками никого не убивал. Передавал чужие приказы — да. Сам приказал организовать диверсию против самолета министра — было. Сфальсифицировал вашу чеченскую командировку — тоже известно. Наконец, в «Звягино» нашел пилота, которому и приказал сбить правительственный самолет, за что хорошо заплатил. Деньги у Валентина Ивановича Самохвалова мы, разумеется, изъяли, без малого десять тысяч долларов. Щедро платит заказчик — не свои же собственные Митрофанов отдавал. И не смуровские, хотя тот на взятках вполне мог сделать себе приличное состояние. Значит, чьи? Интересный вопрос, правда?.. На допросе Самохвалов, как и его начальник Бабаев, тот однорукий, бывший Герой Советского Союза, подробно все рассказали. А вот вас, Рауль Искандерович, они почему-то назвали чеченцем. Заметили парадокс? Для русских все кавказцы практически на одно лицо, как китайцы. А те про нас то же самое говорят… Но опять же… вы меня слушаете?.. — Саркисов машинально кивнул и тут же нахмурился: реакция была им явно не предусмотрена. А Турецкий, словно ничего не заметив, продолжил: — Ну, деньги ваш Митрофанов передал якобы на ремонт старой техники, это понятно, при этом на патриотов ссылался и клеймил демократов, продавших Россию. А про вас свидетели показали, что вы им угрожали, пистолетом в носы тыкали… Про второго же спецназовца ничего не могли сказать, не запомнили, тот был как бы в стороне. К слову, о пистолете. Все сошлось, именно из вашего пистолета и был застрелен Сальников. А потом, как мы узнали в военном госпитале, вы сами отвезли «хладеющий труп» к Есаулову, где судебный медик Сорокин ловко замаскировал пулевое входное отверстие. А наша Настенька, умница, нашла пулю, и мы ее идентифицировали к вашему пистолету. Тютелька в тютельку! Смотрите, сколько вы ошибок налепили! А все почему? Хотите знать?

— Ну?

Это было первое слово, произнесенное Саркисовым за все время допроса. Ничего, лиха беда — начало…

— Потому что работали нагло и вслепую. Подставил вас, не предупредил Митрофанов, что такое убийство, как это ему было твердо обещано и Смуровым, и тем, кто повыше, на тормозах спустить не позволят. Вы ж светились направо и налево, даже не скрываясь. Одна ваша дурацкая история с Настиной сумочкой чего стоит! Мы ж после ужина, вернувшись в номер к Грязнову, составили подробную схему, как все должно произойти, а вы прошли по ней один к одному! Просто мы мотоцикл не предусмотрели, решили, что нападение произойдет позже, когда она одна пойдет домой. Но вы поторопились, ничего страшного. Кстати, Вячеслав составил себе коллекцию «жучков», которые он ежедневно изымал в своем номере. Следовательно, и мы еще умеем работать… Ну что, Рауль Искандерович, сделать вывод за вас, или вы сами попробуете? — с усмешкой спросил Турецкий.

Но тут не совсем вовремя зашел Грязнов. Увидев «мирно беседующих» Турецкого и Саркисова, он едва не задохнулся от злости. Даже кулаки сжал, будто собирался кинуться на задержанного.

— Чего ты с ним, Александр Борисович, ля-ля разводишь?! Он только один метод понимает!

— Погоди, не суетись, — поморщился Турецкий. — Мы не трепом занимаемся, а я Раулю Искандеровичу его перспективы попытался нарисовать. А вот удалось или нет, не знаю. Хотя было бы любопытно… — Александр Борисович поднялся, потянулся, подошел к Славе и спросил, не обращая внимания на Саркисова:

— А ты еще раз с истребителем-самоучкой сегодня беседовал?

— Ну а как же! Можешь взглянуть на его новые показания. Только я теперь думаю, что самому ему нам вряд ли удастся предъявить обвинение. Этим, — Грязнов кивнул на Саркисова, — да, а ему не получится.

— Что, так плох?

— Да не то что плох, но адвокат потребует в обязательном порядке провести с ним судебно-психиатрическую экспертизу. Ну и загонят его потом в «психушку». Полежит, поколют — выпустят, стандартный случай. А раз так, на этого повесим, кто-то ж отвечать должен? Ну, чего молчишь, Саркисов? Сказать, как тебя Настя назвала? Засранцем, так и просила передать при случае, что я с удовольствием и делаю.

Неважно, что не про Саркисова, а про Смурова говорила Настя, но Рауля прямо-таки подбросило на стуле. Он вскочил и заорал хриплым, срывающимся, странно лающим голосом, в котором, наконец, проявился акцент:

— Я трэбую, чтоб он прэкратил издевательства! Я трэбую прокурора!

— Ах, он «трэбует»! Слышь, Сань, ты ж по должности — прокурор! Первый помощник генерального, это — ого! Прими, сделай милость, от него жалобу, а потом мне отдай, я ею подотрусь, как он в свое время показаниями свидетелей в поселке Рассвет… Что, уже не хочешь писать? Твое дело… А давай-ка, Сань, мы его к уголовным сунем? Поспит после приятной любви ночку у параши, завтра шелковым будет. Умолять станет, чтоб его выслушали… Сядь, стервец! — рявкнул Грязнов.

Александр Борисович вмешался, показывая, что он боится, как бы здесь не завязалась потасовка.

— Слав, пойди еще покури. Не шуми, дай нам спокойно договорить, а потом решим, что будем делать с ним.

— Ну, в общем, поступай как знаешь! — Грязнов ожесточенно махнул рукой и выскочил из следственного кабинета, громко хлопнув дверью.

— Будем разговаривать? Нет? — спокойно спросил Турецкий, садясь и открывая свою папку с листами протокола допроса.

— Будем… — пробормотал себе под нос Рауль.

— Ну вот и хорошо, — так же бесстрастно констатировал Турецкий. — Только у меня есть предложение, если не возражаете, Рауль Искандерович. Давайте начнем не с анкетных данных, к ним мы потом вернемся, а вот с чего. Кто мог, по-вашему, дать задание Смурову уничтожить Сальникова физически? Это — первое. И второе — почему, вы считаете, Смуров так легко согласился пойти на особо тяжкое уголовное преступление? Только ли это огромные деньги, которые он мог получить от заказчика и от китайских партнеров? Или у него могли быть какие-то иные мотивы? Давайте порассуждаем спокойно, без криков…

3

А между тем события в Москве развивались по-своему стремительно, правда, не совсем так, как хотелось бы Поремскому и Яковлеву. Постоянное слежение и прослушивание телефонных разговоров Потемкина из дома и с работы приносило массу материалов. Однако их анализ указывал на то, что к ведущемуся расследованию абсолютное большинство из них никакого отношения не имело. Главным образом это были незначительные служебные переговоры, касавшиеся конкретных министерских проблем, и в них даже и упоминания о «Восточном проекте» — в любых его вариациях — не проскальзывало. Но один абонент, точнее абонентша, это была женщина с очень приятным, бархатным, глубоким голосом, заинтересовал Яковлева, кое о чем живо напомнив ему. Да и текст, выданный ею, впечатлял по-своему. Она потребовала от Потемкина, чтобы тот немедленно явился к ней, иначе она сама не знает, что с собой сделает. Постановка вопроса, впрочем, довольно стандартная.

Но в сопроводиловке к этой кассете сообщалось, что после звонка этой женщины Потемкин словно ошпаренный сорвался с места и понесся к ней. Можно было подумать, что у него где-то и что-то действительно горит. Назывался и адрес, по которому умчался Потемкин. Увидев его, Яковлев немедленно понял, почему он сам сразу так клюнул на этот страстный призыв.

Рассказывая о своем посещении Марины Смуровой, Володя, разумеется, ни словом не обмолвился Поремскому о той «безумной ночи любви», которую провел у свидетельницы. Он и сам, как человек достаточно твердых, несмотря на некоторые издержки, принципов, вспоминая о своих ночных приключениях в чужой постели, в общем-то и не мыслил об их повторении, внутренне краснея от слишком уж ярких отдельных видений. И вот теперь, когда в его и Поремского руки попала кассета с разговором, который вел Юрий Игоревич Потемкин с «неизвестной» женщиной в ее доме, а фамилию ее спецам определить пока не удалось, Яковлева словно в грудь ударило. Ну, точно! Он мгновенно вспомнил и словно стонущие от неутоленного желания, и одновременно бодрые, и сердитые, даже злые интонации Марины Евгеньевны. И сказал об этом Поремскому. Тот, пожалуй, и не удивился. Стало понятно, во всяком случае, почему, еще до того момента когда она начала жаловаться на трудные отношения со своим мужем, они с Потемкиным долго обсуждали вопрос о том, кто станет временно исполняющим обязанности министра. Ну конечно, с кем же, как не с женой Смурова, и обсуждать Потемкину столь важную государственную проблему…

Они разговаривали долго. Коснулись и расследования убийства — это теперь трактовалось однозначно, Потемкин сказал, что те сведения, которыми он располагает от Алексея Петровича, пока не могут показать ему всей картины — что следователям известно, а что нет. Но то, что «гвардейцы» Жорки засветились, — это уже бесспорно, и вся надежда остается лишь на личное доброжелательное отношение министра к Митрофанову. Может, на высоком уровне и удастся погасить назревающий скандал. Во всяком случае, сведения такие у него, Потемкина, имеются.

А когда у них там беседа от слов вдруг как-то сразу и без предисловий, без подготовки, перешла к делу, да такому бурному и стремительному, что стало ясно: это у них уже не в первый раз, вот тут Володе, помимо собственной воли, пришлось покраснеть, на что немедленно отреагировал хитрый и язвительный Поремский.

— Э-э, брат! — иезуитски захихикал он. — Что я вижу?! Вот она, кошка, которая чужое мясо съела! А то он — мне: «Побеседовали, кое-что есть… информация скудная… баба темпераментная, с одного на другое перескакивает…» Я вижу теперь, как перескакивает! Это что же, она, поди, и тебе жаловалась на холодность Смурова к ее страдающим прелестям? И как ты отреагировал, а? Словом или конкретным делом, как подобает полнокровному розовощекому мужчине? Ну, колись, опер!

И Поремский восторженно захохотал, хлопая себя по ляжкам и окончательно смутив Яковлева. Но быстро посерьезнел.

— Я вот чего думаю, Володя. Ты эту кассету с воплями еще разок внимательно прослушай, тебе ж, полагаю, не впервой, но я имею в виду то, что касается полезных для нас с тобой сведений. И обобщи. Ну а чем они там занимаются, тебе, конечно, виднее, — он снова хохотнул, — но ты все-таки прослушай до конца. Я искренне сочувствую твоей ревности, однако ничего не поделаешь — существует и оперативная необходимость. Не исключаю, что где-нибудь в перерывах, в антрактах или в конце, как это часто бывает у давних любовников, которых мучают одинаковые проблемы, а так оно, видно, и есть, они запросто могли вернуться и к нашим вопросам. Знаешь, расслабились, потом то, другое… В общем, я слушать больше не хочу, а то у меня вкус к размеренной жизни пропадет, а ты уж, как говорится, пожертвуй личным ради общественного… Плохо, очень плохо, никак не можем мы выйти на заказчика. Ни слова о нем, заметил?

— Так-то оно так, — вроде бы согласился Яковлев, — но ты же сам слышал только что: «А что он скажет по поводу такой засветки?» Сказано — «он»! Это ведь, я думаю, не о министре, а о ком-то другом.

— Володь, давай не будем сейчас обсуждать, проанализируй…

Все правильно говорил Поремский, и Яковлев его прекрасно понимал. Действительно, слушать бесконечные страстные вопли женщины — а у бедного Володи она так и кувыркалась перед глазами, да еще в таком виде, что самому стонать хотелось, — было физически невозможно. Но Яковлев, собрав воедино всю волю, постарался абстрагироваться и вообразить, будто слушает фонограмму какого-то банального западного порнофильма, изображение у которого пропало на экране. И ничего, пошло дело, он стал вслушиваться в слова. И во время одной из пауз поймал именно то, на что так надеялся Поремский.

Совершенно спокойным, будто она не орала только что истошным голосом, Марина спросила у Потемкина:

— А что, Юрочка, ты так мне и не ответил, этот противный Аркашка до сих пор не звонил, не интересовался?

— А ты откуда про него знаешь? — Заметно было, как насторожился Потемкин, даже тяжело дышать перестал.

Интересно, куда ему сумели воткнуть микрофончик эти лихие ребята — специалисты из особого дивизиона ГУВД? Наверняка в одной из деталей костюма… Яковлев вспомнил, что и у него «любовь» с Мариной началась почти спонтанно, и он на руках потащил ее в постель, возле которой уже и сам разделся… Ну да, значит, в одной из шмоток. Чистая запись, однако…

Ну и что она ответит на вопрос?

— А я подслушала! — весело заявила Марина. — Когда Лешка с Жоркой в кабинете шушукались. Все Аркадий да Аркадий! Он сказал… Он обещал… У него свои планы… Ну и все в том же духе…

«Странная она женщина, — подумал Яковлев. — Не ровен час, и пулю схлопотать может, по дурости-то бабьей…» Вспомнил, как она и ему с восторгом сообщила, что подслушивала не раз пьяные разговоры мужа с Жоркой. Болтает и не боится. А ведь тут даже не миллионами, а, пожалуй, миллиардами дело пахнет. И если, не дай бог, узнает тот, кому крайне необходимо, чтобы он оставался за кадром, о том, что его имя полощется, как плохо выстиранное белье на веревке, он же движением мизинца устранит источник опасности.

Но понятно стало и другое. Внезапная серьезность Потемкина указала на то, что ему самому прекрасно известен этот таинственный Аркадий. И Митрофанову он также известен, и Смурову. Уж не о главном ли заказчике речь? Может, хватит тянуть? И пора брать Потемкина и колоть его без всякого сожаления? Ведь если он с ходу оценил опасность в вопросе Марины, он может немедленно доложить об этом Аркадию. И тогда? А после этого уже не дни, но минуты Марины будут сочтены. Хоть у нее и стервозный характер, и шлюха порядочная, но все же в чем-то искренняя и щедрая женщина. Да пусть хоть и в страсти своей. И ничего она плохого ему, Володе, не сделала, наоборот, еще как старалась! Сколько наслаждения подарила. В первую очередь себе, конечно, но ведь и ему досталось…

Однако что же дальше?

— А тебе известно, кто он? — снова, уже с заметным напряжением, спросил осторожный Потемкин.

— Ну, я так поняла, что это тот, который им большие деньги обещал, если они провернут то, чего он хочет, — беспечно ответила Марина. И добавила неожиданно: — Ну, куда ты ушел? Иди сюда! Или ты уже? Так быстро?!

Володе и самому показалось, что их голоса действительно как-то разделились или отдалились один от другого.

— Подожди, не торопись, времени у нас еще много, успеем… Слушай, Мари€ш, а твой не говорил, когда они собираются возвращаться?

— Сказал, днями, а когда точно, я не знаю. Но не сегодня, это точно, можешь не волноваться.

— Да я не за себя волнуюсь, — с какой-то скрытой иронией произнес Потемкин. — Это тебе впору подумать о своем язычке…

«Вот оно! — мелькнуло у Володи. — Надо срочно узнать, когда делалась эта запись!» А там разговор продолжался.

— А чего мой язык? Тебе не нравится? — Она захохотала так, что не выдержал и тоже засмеялся Потемкин.

— Я не про то, балда! Я хочу тебя очень серьезно предупредить, что имя, которое ты сейчас произносила, тебе надо сразу и навсегда забыть, понятно?

— Почему? — обиделась она.

— Повторяю, — уже настойчиво произнес Потемкин, — потому что ты — балда! В постели ты, конечно, гениальна, я таких еще не встречал, но болтаешь много. А это очень опасно. Тебе язык отрежут, это в лучшем случае. Или вместе с головой, понятно объясняю?

— Господи, Юрочка! Да если б я знала… А чего ж тогда Лешка с Жоркой ничего не боятся? — вдруг нашлась она.

— А вот это они на том свете будут рассказывать. Тоже мне остолопы! С кем работаю?! Ужас!.. Ты понимаешь, они оба под серьезным подозрением. Тут дело сорвалось, но там они кое-как справились, зато столько наследили, что у следствия, я носом чую, а меня нюх еще не подводил, на них имеется уже солидный компромат, и за ними уже наверняка следят. И все эти появления следователей — у нас, в министерстве, в аэропорту — тому прямое доказательство…

— Ко мне тоже приходил… Молодой такой, симпатичный…

— И что он спрашивал? Что ты ему говорила? Почему сразу мне не перезвонила? — Голос Потемкина становился громче и визгливей.

— А я уж забыла, про что он спрашивал, — и в ее голосе появились упрямые нотки. — Пустяки какие-то. А, вспомнила, он про Витальку интересовался. Почему мы разошлись? Почему я за Лешку вышла? И опять, почему я снова хотела к Витальке вернуться? Я и сказала, что все из-за этой суки Вербицкой.

— Ну и что? А потом ты его наверняка в кровать к себе затащила? Какая же ты в сущности блядища!

— Щас как вошел, так и вылетишь, недоносок! — заорала Марина, и у Володи стало нехорошо на душе. Плохой сценарий развития событий, очень скверный. Но он поторопился.

— Да ладно, чего ты, — смиренным голосом заговорил Потемкин. — Ну, сорвалось, извини. Нервы же!

— А ты нервничай у другой какой-нибудь… Ладно, прощаю, принеси выпить…

Потом последовало молчаливое питье, звяканье стекла, сопение… Опять ошалелый скрип кровати и несдержанные стоны женщины.

Эта сцена длилась раздражающе долго. Потом заговорили усталыми голосами:

— А чего вы все так боитесь этого… ну? — спросила Марина.

— Ты опять за свое?

— Но должна же я знать…

— Незачем тебе это знать. А если настаиваешь, могу только предупредить: одно твое слово — и ты нечаянно попадешь под машину… Никто из нас его давно уже не видел в глаза, однако у меня такое ощущение, что он постоянно где-то рядом и пристально наблюдает за нами.

— Да что он, Бог, что ли?

— Нет, наоборот, — Потемкин хмыкнул, — весьма земной человек. Но с ним можно иметь финансовые дела, когда ты ему нужен. А вот видеть его лучше не стоит. Во всяком случае, он сам так решил. Все, больше тебе знать ничего не надо, нельзя… И вообще, мне, кажется, пора.

— А ты разве остаться не хочешь? — ленивым голосом потянувшейся кошки спросила Марина. — Мне так хорошо… И ты сегодня в порядке, если б только не нервничал…

— А ты абсолютно уверена, что твой внезапно не вернется?

— Ну его к черту, с ним ни в чем теперь нельзя быть уверенной… Ладно уж, раз постарался, можешь идти. Позвони, как у них там дела. Вы-то хоть созваниваетесь? А то он запретил мне звонить ему.

— Позвоню…

А потом слышались шаги, шорох одежды, стук двери. Они даже прощались молча…

О том, кем может оказаться этот, одновременно реальный и почти мифический — так уж его подал Потемкин — Аркадий, оставалось только догадываться. Но Володя чувствовал, что если об этом человеке узнают Грязнов с Турецкий, задача может быть решена быстро. Странно только, что Потемкин и сам испытывает заметный страх перед ним — «оказаться под машиной…», «не следует видеть…». Мистика какая-то. «А может, никакой мистики, — осенила мысль, — а какой-нибудь очередной беглый олигарх?» Есть же масса примеров, и потом, где их сегодня только нет, этих беглых? Ну вот, открылся еще и какой-то Аркадий. Впрочем, может быть, знает и Поремский… А вот эту дуру действительно надо бы как-то предупредить, ведь обязательно сболтнет любому, с кем нечаянно окажется в постели. Жалко все-таки, хоть и туповатая, но аппетитная женщина. Что ж она себе судьбу-то такую выбирает?..

Неизвестный Аркадий очень заинтересовал Поремского. По его соображениям, теперь перед ними открывалась картина действительных взаимосвязей различных сил, столкнувшихся вокруг утверждения «Восточного проекта». Это еще до реализации не дошло, а уже началась, по сути, кровавая война. Что же будет дальше?..

Турецкий с Грязновым отреагировали примерно так же. Александр Борисович сказал, что они с Вячеславом в общих чертах и предполагали именно такой расклад. А что за личность? Тут появится немало входящих данных, стоит лишь хорошо проанализировать всю ситуацию от начала и до конца. Первый вопрос — вечная латынь: «Qui prodest?» («Кому выгодно?») А выгодно может быть тому, скажем, олигарху, который наверняка долгое время находится в тени, но старательно «рулит» из своего подполья теми кадрами, которые им наверняка куплены на корню. Его интересует «китайский вариант»? Значит, ему изначально мешали и президент, и министр. И сил, а также возможностей у него столько, что он может не опасаться, что следы в конце концов выведут к нему. На этот случай у него, вероятно, имеется не один запасной вариант выйти сухим из воды. Даже если ему придется пожертвовать верными кадрами, такими как те же Смуров, Митрофанов, Потемкин и иже с ними…

Вот, собственно, в этом направлении и надо копать, ребятки…

Конечно, с другой стороны, теневых олигархов такой величины, что они могут замахнуться на почти глобальную, стратегическую проблему России и ее ближайших соседей, да и не только, сосчитать можно по пальцам — как говорится, раз, два и обчелся. Но надо прикинуть, кто из них заинтересован в первую очередь и до такой степени, что готов убирать со своего пути любые препятствия, даже на правительственном уровне?

Ни Турецкий, ни Грязнов, естественно, в этой проблеме не варились, на личные дивиденды от мировой сделки не рассчитывали и, кому здесь что нужнее, выясняли опять же на правительственном уровне.

Вообще говоря, Александр Борисович уже сожалел, что как-то невольно упустил из внимания отъезд Смурова с Митрофановым. Ну, с генералом говорить, в принципе, было не о чем, не тот интеллект, а вот со Смуровым вполне было можно еще побеседовать накоротке. Попытаться, чтобы он все-таки изложил свои собственные соображения по поводу расклада противоборствующих сил. Хочешь не хочешь, а ему пришлось бы затронуть верхние слои — не одними же губернаторами можно ограничиваться, иллюстрируя противоположные интересы регионов и Центра. Ну ладно, не возвращать же его… В конце концов, можно и Поремскому поручить еще разок побеседовать с Алексеем Петровичем. Посетовать, что тот без предупреждения улетел в Москву, когда к нему появились новые вопросы. Но все это будет больше похоже на желание следствия отравить ему существование, потому что ничего нового он постарается не сказать. Значит, пока, без веских оснований, это пустая трата времени. Надо искать другой вариант, более действенный.

Не отключая трубку, Турецкий решил посоветоваться с Вячеславом, находившимся тут же:

— Слушай, Слав, а кто нынче у нас в Интерполе заворачивает делами? Там, кажется, сейчас новый человек, да?

— С чего это ты вдруг? — И тут Вячеслав сообразил: — Верно, Саня! Если у олигарха нашего, хотя лично мне он и на хрен не нужен, имеются причины считать себя невидимкой — а реплики Потемкина на это четко указывают! — то, значит, он наверняка проходит по каким-нибудь каналам Интерпола. Это ж международные преступления в экономической сфере! Молодец, вовремя додул! А там у нас действительно новый человек, я его знаю, да и слышал пока только хорошие отзывы — полковник милиции Артур Марютин. Артур, по-моему, Александрович, легко проверить. Точно, пусть мой Володька смотается туда и расскажет ему, что знает, про этого Аркадия. Чем черт не шутит, а?..

Александр Борисович почти слово в слово, за исключением восхвалений в собственный адрес, передал в Москву Поремскому, добавив, что они с Вячеславом будут с нетерпением ожидать новой информации.

Дело в том, что Саркисов наговорил много интересного, фактически не пощадив своего начальника. Нелестную характеристику дал он и Поройкову, из которой можно было сделать вывод о том, что тот усиленно старался подсидеть его, Рауля, как бы подставить в глазах руководства. С какой целью? А какой солдат не мечтает стать генералом? А Поройков — майор, что ему подполковник Саркисов? Один шаг, и он сам — командир спецотряда. Это ведь Саркисов, по причине ответственного отношения к службе, лично лез во все дела, сам возглавлял операции, оттого и повсюду фигурировал. А поручал бы спокойно другим, вот и следствие черта лысого достало бы его. Сидел бы теперь в Москве, постарался бы уговорить Настю — хоть она и терпеть его не могла, но он все равно попытался бы наладить сердечный контакт — уж очень она запала ему в душу! Ну а его команда отвечала бы вместо него на вопросы следователей. А так получилось все наоборот…

Отчасти он был прав, ничего не скажешь. Но свои проблемы он, тем не менее, создал себе сам, вот и отвечал, никого при этом не выгораживая. Он и не особенно выгораживал, хотя было заметно, что о многом недоговаривал — возможно, просто боялся, что его за длинный язык достанут. Отделывался незнанием. И доказать обратное было трудно. Одно дело — свалить вину на генерала, который отдавал приказы и грозил всеми карами за их неисполнение, но при этом хорошо платил, и совсем другое — выдать того, кто не желает, чтобы о нем слышали, и обладает, ко всему прочему, очень длинными руками. И тут тебя никакая камера не защитит, никакая милиция…

Эксперты-криминалисты, в руки которых попали телефонные трубки Смурова, довольно быстро разобрались с некоторыми абонентами. Во всяком случае с теми, с кем Алексей Петрович беседовал в последнее время, — в большинстве своем они находились в Белоярске. Это были губернатор, несколько членов Законодательного собрания, разговаривал он и с Митрофановым, но эзоповским языком, будто боялся, что его подслушают операторы сотовой связи, и смысл фраз был наверняка понятен только тому, с кем велся разговор. Но, в общем, большого интереса для следствия они все не представляли.

Другое дело — особая трубка, которая хранилась в сейфе. В ее памяти остался тот, самый знаменательный разговор, точнее, их было два — об исполнении и с неизвестным абонентом, находившимся, по предположениям операторов, где-то в районе Подмосковья. Это тот самый, который касался «птичьего гриппа». И несмотря на опять-таки эзоповский вариант, смысл был понятен: через несколько минут после гибели самолета Смурову уже сообщили, что «все в порядке», а спустя полчаса состоялся краткий диалог о «птичьем гриппе». Вежливо разговаривал Смуров, так говорят со старшими либо куда более важными людьми, чем ты сам. Значит, с Аркадием? А не исключено. И голос у абонента был характерный, такой нетрудно узнать тем, кто хоть когда-то с ним встречался. Надо просто найти таких людей. В принципе, и это не проблема. Только фонограмму с его голосом надо иметь при себе, чтобы сразу продемонстрировать слушателю, — вот и определится «герой»…

И это тоже изложил Александр Борисович Поремскому, пообещав немедленно передать в Москву пленку «с голосом». А может быть, среди лояльных президенту и правительству олигархов пошарить? Те послушают, возможно, и узнают.

А уже Грязнов посоветовал Яковлеву обратиться к своему отцу, Владимиру Михайловичу, который в настоящее время руководил МУРом. Относительно недавно, несколько лет назад, Яковлев-старший был начальником Первого отдела, а потом заместителем у Вячеслава Ивановича, когда тот сам командовал Московским уголовным розыском, затем работал в МВД, и вот теперь вернулся к своим истокам. Короче говоря, Володя-старший, сказал Вячеслав, занимавшийся в министерстве именно вопросами борьбы с организованной преступностью и коррупцией, очень даже спокойно мог назвать не одного, а нескольких таинственных беглецов от налоговых органов и правоохранительной системы — среди олигархов, разумеется. Надо только выяснить, кто там на нефть переключился или только решил это сделать? Нет ничего проще!

Да, из Сибири так казалось. А как получится на самом деле, это Володя Яковлев собирался узнать в ближайшие же часы…

Они решили снова разделиться: за Яковлевым оставался неуловимый «Аркаша», а Поремский решил вызвать к себе повесткой Потемкина и мурыжить до тех пор, пока с него сто потов не сойдет. Тут и своеобразная стенограмма его разговора с Мариной очень пригодится. Прослушивали, шпионили?! Ага, пусть себе гневается! Вот оно, постановление судьи о проведении в его отношении оперативно-розыскных действий! Это для него будет большой неожиданностью. К тому же можно и постращать его малость, показав, что именно он открыл следствию «страшную тайну» Аркадия… Фамилию бы еще узнать предварительно! Тогда уж и вовсе кранты помощнику покойного министра.

Можно ведь его, например, прижать и так: поставить в известность, что досужие корреспонденты давно уже осаждают следователей в надежде на сенсационные открытия, связанные с убийством министра Сальникова. Значит, им и надо подбросить сей факт и рассказать, в какой ситуации были получены от Юрия Игоревича эти данные. Вот читающий народ-то посмеется над господином Потемкиным! Что, репутация хорошей женщины сильно пострадает? Да и хрен с ней, с ее репутацией, надо было собственную честь, да и честь супруга беречь, а не кувыркаться в койке с кем ни попадя. Так что ее не жалко. А вот потом можно будет его, Потемкина, и отпустить. Только вряд ли он в таком случае до дома доберется. Или до супруги господина Смурова, которая после публикации в прессе рассказа о ее проделках со своим любовником вряд ли пустит его на порог. Да и сам Смуров постарается, чтобы Юрий Игоревич долго не расхаживал по грешной земле. А уж Митрофанов, не говоря о самом Аркадии, с ходу решат нетрудный для себя вопрос: больно им надо, чтобы оставался в живых такой болтливый свидетель и участник их аферы!

В принципе же у Поремского было немало оснований для задержания. Так что пугать — это одно дело, а вот обеспечить безопасность свидетеля обвинения — это целая проблема, и, к сожалению, не всегда легко разрешимая. Тут думать и думать…

4

Кассета с несколькими записанными фрагментами бесед Грязнова и Турецкого с разными людьми в Белоярске и, главное, с тремя короткими диалогами, прошедшими в эфире за считанные минуты до авиакатастрофы, вскоре после нее и через двадцать три минуты после второго, была в тот же день доставлена из Сибири в Москву вечерним авиарейсом. Сотрудник службы госбезопасности, сопровождавший рейс, проверив удостоверение Яковлева, передал ему маленький желтый пакет из плотной бумаги и подмигнул на прощанье:

— Удачи, коллега…

И уже к середине следующего дня в ЭКЦ (экспертно-криминалистическом центре при ГУВД) все голоса, кроме единственного, интересовавшегося здоровьем «нашего дорогого», уже были идентифицированы.

В самой первой записи — в разговоре летчика с «землей» — голоса принадлежали Самохвалову и Бабаеву. Для идентификации были использованы магнитофонные записи допросов данных фигурантов, проведенных генерал-майором милиции Грязновым В.И.

Итак, с ней было ясно. Да, впрочем, Валентин, как об этом уже знал Яковлев, и сам подтвердил, что летал ночью, а гражданский самолет сбивать вовсе не собирался, ему было приказано генералом Митрофановым просто попугать пилотов, заставить их резко изменить маршрут. А что пулеметные очереди распороли нижнюю часть корпуса «Як-40», то это чистая случайность.

Вторая запись была самой короткой: сообщение — ответ. И в этих двух фразах первая принадлежала голосу Митрофанова, а вторая — Смурову. Первый сообщал, что операция прошла удачно, второй подтверждал услышанное. Для идентификации этих голосов были использованы магнитофонные записи допросов Смурова, произведенных Турецким, и бесед Грязнова с Митрофановым.

В этой связи суть краткого диалога поясняли показания подполковника Саркисова на допросе, который проводил Турецкий.

Обвиняемый сообщил о том, что во главе с генералом Митрофановым и вместе со своими подчиненными он прибыл на место падения самолета буквально через полчаса после его падения. И уже когда операция по устранению министра была завершена, а контрольный выстрел произвел сам Георгий Александрович, взяв пистолет у него, Саркисова, генерал позвонил по своему мобильнику и сказал, помнится, только одну короткую фразу: «Все в порядке». А поскольку сам Рауль Искандерович после того выстрела своим пистолетом больше не пользовался и, даже отдавая его генералу Грязнову при задержании в гостинице, в номере Митрофанова, держал оружие за ствол, а Грязнов, заметив это, тоже аккуратно подцепил пистолет за скобу и опустил в полиэтиленовый пакет, то на рукоятке должны были остаться следы пальцев Митрофанова. Он, Саркисов, прекрасно понимал, что если генерал сдаст его, то такая улика окажется для подполковника в какой-то степени оправданием и спасением.

А еще он добавил, что оказался свидетелем разговора Смурова с Митрофановым, когда те обсуждали вопрос со следователем. Речь шла о том, чтобы он, Саркисов, продумал, как удобнее и безопаснее всего избавиться от руководителя бригады. Грязнов им был менее опасен, чем Турецкий. Но разговор так разговором и остался, они больше об этом не вспоминали. Но кто их знает, что они думают теперь.

Обо всем этом Рауль и рассказал Турецкому на одном из допросов, когда убедился, что следователю можно доверять. А то ему, видите ли, показалось поначалу, что следователь с генералом, затеяв с ним известную игру, на самом деле собирались его попросту сгноить. Особенно Грязнов, который так и пылал неподдельной ненавистью.

Яковлев с Поремским даже не зациклились на угрозах — сколько их уже было в жизни, а сколько будет!.. И они смеялись, читая переданные им по факсу материалы допросов как приложения к магнитофонным записям. Но наиболее весело им было, когда они представили себе «бушующего» Грязнова, желавшего «раздавить гниду», а также неподдельный испуг этой самой «гниды». Да, картинка, скорее всего, была впечатляющей. И кто кого водил вокруг пальца, это еще надо посмотреть. Но радовало то, что оба «патриарха» отнеслись к указанным признаниям с достаточной долей юмора. Хотя своего отрицательного отношения к Саркисову в целом, как к очередному представителю бурно размножившегося в последнее время племени «оборотней» в милицейской форме, не изменили.

И наконец, третья запись. Два вопроса — два ответа. Один голос молодящийся, сочный, но несколько приглушенный — ну да, разговор не предполагался для чужих ушей. А второй — как бы убегающий такой, почти неуловимо картавящий, тихий. Так обычно разговаривают деятели очень высокого полета, прекрасно осознающие свою главенствующую роль и место в общественной жизни и уверенные в том, что, как бы тихо ни лилась их «ускользающая» речь, слушатель будет обязан весь превратиться во внимание. Известная порода людей. Не те, что из грязи — и сразу в князи, а другие, не без оснований причисляющие себя к интеллектуальной элите мирового сообщества. Короче говоря, как однажды выразился на этот счет Вячеслав Иванович, «нобели, шнобели и прочие из того же замеса…». Во всяком случае, многие из них были достойны уважения. Но не все, нет, далеко не все…

Так вот, в третьей записи вопросы принадлежали именно такому лицу, а ответы, идентифицировать автора которых большого труда уже не представляло, бесспорно, следовало отнести к Смурову, и здесь, и в фрагментах допроса, выглядевшего самодовольным, даже грубоватым этаким парнем, за которым, мол, «не задержится», — один ответ «Сто пудов!» многого стоил для понимания его характера. У человека была неадекватная самооценка, и поэтому он пренебрежительно относился к прочим лицам, особенно стоящим, по его убеждению, ниже той планки, которую он установил для себя. Данный же собеседник был гораздо выше его, но и здесь у Смурова звучали некие нотки панибратства. А означать они могли лишь то, что он полагал, будто уже держал Бога за бороду, — такое бывает у обиженных, но чрезвычайно самоуверенных людей.

В любом случае не сам он, а его «тихий» собеседник определенно оставлял почву для раздумий.

Вооружившись аудиозаписью и копией заключения специалистов, Яковлев отправился в штаб-квартиру российского Национального центрального бюро Интерпола в Москве.

Артур Александрович Марютин оказался приветливым, вышколенным по-европейски и соответственно выглядевшим внешне достойным представителем международного сообщества полицейских. Даже милицейская форма с полковничьми погонами на нем выглядела пусть не как смокинг на приеме в честь британской короны, но что шил ее настоящий мастер, это уж за версту видно было. Володя откровенно позавидовал: на нем не только форма, но и гражданский костюм так не сидели. Зная предыдущего начальника НЦБ, Яковлеву могло показаться, будто всех их производила на свет некая «высокая контора» по одному образцу. Элегантность, внимательность, вежливость, предупредительность, огромная информированность, быстрота принятия решений, как бы заранее отрицающая всякую бюрократию, хотя тому же Володе, уже из собственного опыта, было известно, как нелегко бывало порой добиться от них четкого и, главное, скорого ответа. Но все их «бюрократические издержки» всегда компенсировались исключительной внимательностью. Либо усвоенной, что называется, с молоком матери, или, скорее, «альма-матери», видимостью ее.

Но так или иначе, а Марютин принял Яковлева незамедлительно, и тут же были принесены в его скромный по европейским стандартам кабинет две чашечки ароматного кофе. Артур Александрович с легкой улыбкой принял приветы Грязнова и Турецкого, одного из которых он знал лично, а о втором слышал весьма лестные отзывы.

Затем он прослушал аудиозапись, бегло прочитал заключение экспертизы, ненадолго задумался и затем, выйдя из кабинета в небольшую приемную, что-то сказал приятной женщине, сидевшей там у компьютера.

Через короткое время она вошла в кабинет и протянула Марютину довольно толстую папку с файлами. Артур Александрович быстро пролистал их, задерживаясь на некоторых страницах, заложенных в прозрачные файлы, а затем закрыл папку и передал ее Яковлеву.

— Вот, взгляните, Владимир Владимирович. Для пущей уверенности, я дам указание найти в архивах образцы выступлений и некоторых бесед этого «джентльмена». Уверен, что вы тогда без особых трудностей в нашем с вами общем ЭКЦ сумеете идентифицировать и этот «загадочный голос». — Марютин с усмешкой показал взглядом на кассету. — Лично я убежден, ну, скажем, почти, но вам-то нужна абсолютная уверенность… Как и нам. Вы можете сейчас пройти к Валентине Алексеевне, — полковник показал на свою приемную, — она поможет вам устроиться в свободном помещении, чтобы никто не помешал. А когда ознакомитесь в общих чертах, я вам кое-что добавлю из того, что интересно не только вам, но и нашей организации…

— …Итак, как вы могли сами прочитать, зовут нашего персонажа Аркадием Яковлевичем Подольским, — начал Марютин. — Когда и где он родился, вы уже прочитали. Более подробные сведения вы, Владимир Владимирович, без труда найдете в досье МУРа. Это ведь ваш отец, — я так понимаю? — возглавляет его?

— Да. — Яковлев кивнул.

— В нашем досье, как вы, наверное, успели заметить, некоторые наработки являются заслугой работников Московского уголовного розыска. Конкретнее вы сможете узнать от тех сотрудников, которые занимались и, возможно, до сих пор занимаются Подольским. Как — это совсем другой вопрос, я не собираюсь критиковать сейчас наших коллег, ибо в этом случае мы далеко уйдем в сторону, понимаете?

Володя снова кивнул.

— Ну и отлично. Итак, я предпочел бы коснуться только международной сферы деятельности конкретного фигуранта… В девяностом году, в возрасте сорока четырех лет, Подольский эмигрировал в Израиль и получил там гражданство. Однако, имея добротные, надо понимать, прежние наработки на бывшей родине, он активно занялся тем, чем пытался заниматься и прежде, но дважды задерживался правоохранительными органами. За незаконные валютные операции получил срок два года, а вторично — за мошенничество — получил три. Это было в семидесятых годах. После этого притих, хотя подозревался, и неоднократно, в совершении еще ряда преступлений, доказать которые следствию не удалось. Видимо, в этот период и шло у него как бы накопление криминальных ресурсов, с помощью которых уже в девяностых годах, находясь за границей, Подольский сумел организовать ряд крупных преступных акций, главным образом в экономической сфере. Однако не гнушался наш фигурант и физических расправ со своими конкурентами, включая и убийства — не только в Советском Союзе, но и за рубежом. С этого периода за ним и потянулся криминальный хвост. И примерно с этого времени он числится в международном розыске.

— Извините, может быть, за наивный вопрос, я, конечно, изучу муровское досье, но ведь с тех пор прошло больше четверти века, как я понимаю? И что, он так ни разу и не засветился, не попался? Ловили плохо? Или вовсе не хотели ловить?

— Вопрос по существу, — сдержанно улыбнулся Марютин. — Мы вернемся к этой теме, но чуть позже, если не возражаете?

— Разумеется… извините.

— Итак, объявлен в розыск. Инициаторами по линии Интерпола были в первую очередь Соединенные Штаты и, как ни странно, Израиль, гражданином которого он являлся. Позже им активно заинтересовались Британия, Венгрия, Чехия и Словакия. А в последнее время к ним присоединилась еще и Украина. Посмотрим, что ему вменялось. Продажа Ирану нескольких ракет класса «земля — воздух» и пятнадцати «бэтээров» Стоимость сделки, если не ошибаюсь, двадцать пять миллионов долларов. Далее, в Венгрии он купил несколько предприятий оборонного значения, а также парочку ювелирных заводов, которые занялись реставрацией предметов антиквариата. Далее, в ряде стран Восточной Европы он организовал целую сеть ночных клубов «Домино», рабочая сила для которых, имеются в виду проститутки, поставлялась главным образом из суверенных государств, входивших в состав бывшего уже Советского Союза. Несколько лет назад, уже в новом столетии, господином Подольским заинтересовался Скотланд-Ярд, у которого возникло серьезное подозрение, что деньги свои, полученные от нелегальной торговли оружием, наркотиками и организации проституции, господин Подольский «отмывает» в английских банках. В частности, в Лондоне была проведена спецоперация под кодовым названием «Justice» — «Справедливость». Английские суды выдали тридцать девять предписаний на изучение полицией банковских счетов юридической фирмы «Уэльс», которая и переводила «грязные» деньги своего клиента Подольского на счета сразу двадцати британских банков. Кроме того, жаждут пообщаться с ним полицейские Соединенных Штатов и Израиля по поводу ряда финансовых афер, связанных с «отмыванием» денег русской мафии на фондовой бирже в Торонто (Канада), в банке Нью-Йорка и в восточноевропейских странах, где он проводил свои финансовые махинации через подконтрольные ему фирмы, зарегистрированные в Канаде, американском штате Пенсильвания и на Каймановых островах. И наконец, последнее. Будучи в Венгрии, Подольский женился на гражданке этой страны Ливии Ковач, а затем, взяв себе фамилию жены, господин Ковач развелся с нею. Но мадам оказалась крепким орешком и, видимо, как она сообщила ему в письме, черновик которого нашла полиция, объявила, что собирается открыть полиции его многочисленные аферы. К сожалению, мадам Ковач оказалась недальновидной и вскоре скончалась от «острой сердечной недостаточности». А господин Ковач в это время находился уже в России с паспортом венгерского гражданина. Тризна по скоропостижно скончавшейся «спутнице жизни» была недолгой, и несколько недель спустя господин Ковач женился на гражданке Марковой Пелагее Степановне — жительнице подмосковных Мытищ, семидесятого года рождения, взяв себе, естественно, фамилию новой супруги. С той поры, а это событие произошло в октябре тысяча девятьсот девяносто девятого года, господин Марков, последовательно меняя фамилии, женился, по некоторым данным, не менее пятнадцати раз. С помощью этого давно испытанного метода он практически стал неуловим для Интерпола. Есть данные, что в последнее время он выступает как Джо Ширман.

— Фантастика! — воскликнул Яковлев. — И мы знаем, и ничего не можем сделать!

— Это хорошо, что вы отреагировали не в форме вопроса, — усмехнулся Марютин. — Вы поставили бы меня, Владимир Владимирович, в очень неловкое положение. А ведь по сути так оно и есть. Знаем и — не можем. Пробовали устраивать облавы. Несколько раз. А он уходил. И женился себе дальше. Видно, что-то все-таки есть в этом шестидесятилетнем уже мужчине. Помимо его денег, разумеется. Впрочем, сегодня просто настоящие мужские качества, говорят, не в чести, деньги — куда важнее…

Володя вспомнил пылкую Марину Евгеньевну и подумал, что не совсем уж прав элегантный полковник, еще как нужен бывает порой дамскому полу именно мужчина, а не его денежки. Деньги можно только растратить, что само по себе — удовольствие. Но отчего так нервны стали многие женщины, обладающие полным финансовым достатком? Вот мужику, говорят, если сильно надо, взял и пошел к проститутке, это уже в крайнем случае. Женщина тоже может позволить себе аналогичный выход из стрессового состояния, но часто ли она им пользуется?

Артур Александрович, видно, был еще и тонким психологом. Он с легкой улыбкой отметил молчание Яковлева и заметил по этому поводу:

— Я вижу, вы, Владимир Владимирович, не совсем согласны с моей точкой зрения. Это правильно. Проблема серьезная, и не за чашкой кофе ее решать. Я надеюсь, что вы прониклись уже отчасти нашими заботами? Тогда могу завершить нашу беседу скромным выводом. Я буду вам признателен, если вы в своем поиске — вместе с коллегами, которых я искренне уважаю, — сумеете добиться успеха. Может быть, ваша удача станет отчасти и нашей… А теперь еще два слова. Вы удивились, что Подольского плохо ловят. Отвечу: не плохо, а отвратительно плохо. А причина тому — уже знакомая вам коррумпированность на всех уровнях, включая и нашу систему. Знаете, почему не ловят? Вижу, догадываетесь правильно: потому что Подольский, меняя имена и фамилии, не меняет главного своего преимущества — он баснословно богат и может позволить себе содержать для собственных нужд важнейших, я полагаю, узловых чиновников, в кабинетах которых, как на сортировочных железнодорожных узлах, осуществляется формирование нужных составов. А боремся с подобными «диспетчерами» мы, повторяю, отвратительно плохо. Вот так-то, коллега… Если у вас появятся дополнительные вопросы или необходимость в тех документах, с которыми вы ознакомились, я уверен, у вас не возникнет трудностей. Официальное обращение от вас — и копии этих документов будут немедленно предоставлены в распоряжение вашей следственно-оперативной группы. Мой сердечный привет Вячеславу Ивановичу и Александру Борисовичу.

5

Экспертное заключение Юрия Алексеевича Сидорова, текст которого Турецкий, по его просьбе, немедленно передал в Москву, Найденову, повергло господина председателя аварийной комиссии Леонидова в шок. Вернее, он так изобразил свое отношение к данному факту. А причина была не в том, что профессор МАИ дезавуировал выводы экспертизы аварийной комиссии, Сидоров назвал эти выводы чистейшей воды фальсификацией. Не ошибкой, не особой точкой зрения председателя, несогласного, скажем, с мнениями членов комиссии, а практически сговором недобросовестных чиновников, которые немалое время занимались не поиском правды, а исключительно утолением собственных амбиций. И только по личной просьбе Турецкого Юрий снял из отчета обвинение в том, что такого рода преступления могут быть объяснены лишь единственной причиной — стремлением утопить истину в потоках лжи, явно стимулированным крупной взяткой.

— Ты понимаешь, старик, — убеждал Александр, — я с тобой совершенно согласен, и ты стопроцентно прав. Но этот твой вывод заставит мое руководство потребовать от меня нового расследования по поводу этих проклятых взяток. А они в наше время практически недоказуемы, если сразу двоих — взяткодателя и взяткобрателя — не схватить за руки, причем в присутствии свидетелей, которые потом не откажутся от своих показаний, кстати, по той же причине. Зачем ты хочешь повесить мне на шею такой хомут?

— Но ведь я же обязан!.. — возразил Сидоров, пылая справедливым гневом и удивляясь спокойствию Саши.

— А ты и сделал свое дело, Юрочка. И твоя роль просто превосходная, чего нельзя сказать, к примеру, о Валерии Леонидовиче Найденове. Как теперь он станет выкручиваться из такого конфуза, я себе не представляю. Но он сам виноват, что посоветовал обратиться именно к тебе. Пусть и расхлебывает. А в комиссии, между прочим, вовсе не единогласное мнение. Есть там такой Черемшин, так он сразу мне сказал, что комиссия туфтой занимается, правда, когда я предложил ему произнести это вслух, он увильнул в сторону. И я его понял — ему дальше работать в вашем ведомстве — и не стал осуждать его, хватило и того, что он хотя бы мне признался…

И еще одно знаменательное событие произошло в тот же день. Долго темнил Саркисов, но когда Турецкий кратко познакомил его с экспертизой Сидорова, Рауль вдруг словно опомнился. А может, понадеялся еще на толику снисхождения со стороны следствия. Он наконец «вспомнил», что его команда, участвуя в разборке обломков сгоревшего самолета, по просьбам руководителя комиссии и, естественно, Митрофанова, в числе прочих узлов и деталей, необходимых для проведения различных экспертиз, загрузила в кузов грузовика и здоровенное, оторванное от самолета шасси, валявшееся, между прочим, далеко в стороне от «ямы», его и нашли-то с трудом. Так вот, когда ехали обратно в город, профессор Леонидов, сидевший в вездеходе вместе с Раулем, неожиданно сказал:

— А собственно, зачем мы тащим эту «железяку»? Толку от нее никакого, а возни много. Давайте выбросим ее ко всем чертям.

Что и было сделано.

Саркисов сказал еще, что, если его провезут по дороге к Рассвету, он укажет место сброса.

— А вы раньше разве не понимали смысла сокрытия такой важной улики, Рауль Искандерович?

— Скажу так: не особо задумывался. Не мое это дело, не моя епархия, как выражается мой генерал. А теперь появилась возможность поразмыслить… Кстати, и о «черных ящиках»…

— Если вы считаете, что открываете мне Америку, то сильно заблуждаетесь. Я с самого начала был уверен, что их исчезновение — ваша работа.

— Ну, скажем, не совсем моя. Не я ж командовал той ночью. Было кому. И командовать, и докладывать. Вот вы в прошлый раз упомянули про записи разговоров по телефонам…

— Было дело. Уже идентифицировали. Причем всех. Включая вашего «неуловимого мстителя» Аркадия Яковлевича.

— Даже так? Вы делаете успехи, — ухмыльнулся Рауль и вдруг беззаботно рассмеялся.

— Я сказал что-то смешное? — не понял Турецкий.

— Очень. Знаете, кого в армии называют неуловимыми мстителями? Лобковых вшей! Не имели дел?

— Бог избавил.

— Вам повезло… Так этот Аркадий сильно напоминает. Поймать его, во всяком случае, трудновато. Как и просто увидеть… невооруженным глазом.

— А вы с ним лично знакомы?

— Тоже бог миловал. И сам не хочу, и вам не советую.

— Увы, совет неправильный. Но готов принять любую хорошую подсказку. Зачтется.

— Вы уверены?

— А это как подать в суде. Активное сотрудничество со следствием еще ни одному обвиняемому не повредило и его положения не ухудшило, в то время как обратный пример, так называемый прецедент, имеется.

— Местонахождение абонента пробовали определять?

— Естественно. Восточный район Подмосковья. Точнее пока не удалось.

— И правильно, он осторожный волк, много не говорит. И чаще всего из разных мест. В Воскресенске он проживал в последнее время. Туда однажды ездили к нему наши свояки. Фамилии не называли, но из их разговоров я понял, что это был Аркаша. Это они его так за глаза зовут, в глаза-то вряд ли, я слышал, тот не любит панибратства.

— Последнюю его фамилию не называли?

— Нет, только — Аркаша.

— К слову, о тех «черных ящиках»… Вы их туда же выбросили?

— А место удобное, от дороги всего два десятка шагов, и дальше крутой овраг, заросший стлаником, ну, этим, кедрачом. Дуриком туда никто не полезет.

— Ну так что, съездим? — спросил Турецкий и добавил многозначительно: — Только уж извините, рука об руку. — И он достал из кармана блестящие никелированные наручники американского производства. В свое время подарил Питер Реддвей, один из бывших заместителей директора ЦРУ. — Посидите немного, — продолжил Турецкий, — пойду оформлю выезд чин-чинарем. Только уж смотрите, Рауль Искандерович, — серьезно предупредил он, — чтоб без сюрпризов. Не портите мне впечатление…

Двое спецназовцев, сопровождавших Турецкого и Саркисова в грузовом «бычке», легко отыскали по указанным Раулем приметам все то, чего так не хватало экспертам-криминалистам для расследования причин катастрофы. И с этой минуты Турецкий вообще перестал общаться с Леонидовым, торжественно доставив Юре Сидорову необходимые вещественные доказательства.

Анализ повреждений деформированного шасси, сделанный Мануйловым и Мордючковым под непосредственным руководством Сидорова, однозначно указал на то, что правое шасси было оторвано от самолета взрывом заложенного в нем заряда за считанные минуты до падения машины на землю, который, без сомнения, послужил одной из причин этого падения. Можно было даже предположить, что этот заряд, заложенный еще в Москве и не сработавший при взлете самолета, когда убиралось шасси, увы, дал о себе знать, когда пилот выпустил шасси, заходя на посадку. Возможно, что и пулеметные очереди внезапно атакующего лайнер истребителя — а учебный он или боевой, разглядеть ночью никто не мог, — спровоцировали этот взрыв. Не исключено ведь, что одна из пуль могла попасть в этот заряд. Набор как бы случайных факторов привел к вполне предсказуемому и тщательно подготовленному результату.

Из чего следовал вывод, что фигурантам из «Звягино» эта трагическая история тоже выйдет боком, на снисхождение им рассчитывать не приходилось. Ну, может, учтут старые заслуги Героя, а также психическую, мягко говоря, неуравновешенность летчика и ограничатся не самыми строгими мерами. Но в любом случае теперь можно было переносить следственные действия в Москву.

Глава седьмая Неуловимый ковбой

1

Первым в Москву вылетел Александр Борисович.

Было уже известно, что экспертное заключение Сидорова о том, что в аварии самолета «Як-40» имеются все признаки подготовки и проведения террористического акта, в «воздушном ведомстве» наделало много шума. Председатель комиссии был экстренно отозван в Москву, за ним потянулись и остальные члены комиссии. Их никто не провожал, и вид у них был откровенно пришибленный. Никто из них не пожелал хотя бы на прощанье пообщаться с Турецким, чтоб попытаться разъяснить свои позиции, оправдаться, что ли. Нет, глухо. Но пусть само ведомство и решает их судьбы.

А он решил непременно посетить перед отлетом губернатора — ну, никак не мог отказать себе в удовольствии выполнить свое обещание держать Прохорова в курсе расследования. Вот и пришло это время. Со скромной улыбкой заезжего мудреца Александр поведал Василию Игнатьевичу о том, к чему так долго шла следственно-оперативная группа. Да, конечно, все уже знал хитрый Прохоров, но делал вид, что слышит впервые, и безмерно удивлялся наглости преступников. Турецкий, естественно, не назвал ни Смурова, ни Митрофанова, но увидел, что губернатору, этому прожженному лису в медвежьем облике, ничего объяснять и не следовало. Он только охал и огорченно качал головой. Вот, мол, как они и меня обвели вокруг пальца! Впечатляющая мимика. И расстались они крайне довольные друг другом. Больше, конечно, Прохоров, которому вовсе не хотелось бы фигурировать в обществе преступной компании.

С прокурором Зинченко Турецкий попрощался по телефону, поблагодарил от имени Генеральной прокуратуры за оказанную помощь.

А в Москву он повез полный отчет о проведенном, но еще не законченном расследовании. Заместитель генерального прокурора Костя Меркулов, как главный куратор, должен был ознакомиться, оценить уже проделанную работу и выдать соответствующие визы на дальнейшее производство.

Отчет был большой, недаром последние дни вся команда почти неусыпно трудилась, выстраивая материалы, добытые и в Сибири, и в Москве, обобщала их, предлагая довольно жесткие меры пресечения для подозреваемых в совершении террористического акта — именно так, тоже однозначно, квалифицировали Турецкий с Грязновым действия преступников.

Улетая, Александр Борисович пригласил с собой и Грязнова с Галкой Романовой, но неожиданно получил отказ — мягкий, дружеский.

Галя попросила дать ей денек-другой отдохнуть от беспрерывной бумажной работы — на нее одну, главным образом, и легла ответственность за подготовку протоколов многочисленных допросов, которые проводили все трое. Можно понять. Но, кроме того, как подозревал Турецкий, она, видимо, не осталась совсем уж равнодушной к одному сельскому участковому и наверняка хотела попрощаться. Что ж, понятное дело, молодость — она только раз и бывает. Ни Турецкий, ни Грязнов не возражали.

А сам Вячеслав объяснял свою задержку тем, что ему следовало бы как-то на мягкой, но по-своему требовательной ноте завершить деловые и приватные отношения с местными правоохранителями. Не ровен час, судьба еще раз забросит в эти края, так лучше оставить по себе хорошую память, чем какие-нибудь обиды. Кроме того, надо было этапировать в Москву Рауля Саркисова, решить проблему с Валентином Самохваловым — по поводу судебно-психиатрической экспертизы, опять же и с Героем Советского Союза Виктором Бабаевым вопрос не был закрыт. И оставлять безнаказанным нельзя, и наказывать неизвестно как — наверняка местные ветераны горой за него станут, значит, придется искать какой-то компромисс. Словом, оставались еще дела.

Но Александр подозревал, и не без оснований, что у его генерала тоже имеются некие еще и личные мотивы. Совершенно определенно, что неудача, мягко говоря, с Анастасией повергла Славку в некоторую прострацию, и ему срочно требовалось энергичное лечение от охватившего его уныния. Объект, точнее, лекарь, естественно, имелся — всякий раз проходя мимо «ресепшена», Александр видел так и порхающие, парящие, восхищенно сияющие взоры, и хищно раздуваемые ноздри шикарной, в смысле объема, натуральной блондинки и понимал, что в какой-то степени Славка даже обречен на непродолжительный, но эффективный курс лечения. Нельзя же бесконечно отделываться одними туманными обещаниями! Ну, значит, так тому и быть, прилетят позже.

Оказалось, он соскучился по Москве, по дому — и это было немного непривычное чувство. Прежде не было времени, да и возможности скучать, а сейчас вдруг потянуло домой, к Ирке, Нинку — почти уже взрослую — обнять и прижать к себе. Старость, что ли? Да нет, рано вроде еще…

Однажды, поздно уже вечером, они со Славкой почему-то стали вдруг вспоминать свое прошлое, которое по многим параметрам было у них общее. И вспомнился, думалось, прочно уже позабытый факт.

То расследование они со Славкой проводили в девяносто втором году — ну, правильно, впечатления об августовском путче уже благополучно отправлялись в «невозвратное прошлое», а до нового резкого конфликта теперь уже между президентом и Верховным Советом, завершившегося танковой стрельбой по «Белому дому», который писался тогда еще в кавычках, пока не дошло, но уже близилось. И многие события того сложного времени свидетельствовали об этом болезненно назревавшем противостоянии.

Уже потом, когда в деле была поставлена кровавая, но точка, все стало предельно понятным. А ведь по ходу расследования путаницы было немало. Вся же соль заключалась в том, что в одной из южных областей России было совершено зверское убийство офицера милиции, причем до этого на его глазах замучили двоих его детей. Жена, точнее, вдова, работавшая в той же системе, что и муж, после этого, говорили, сошла с ума. Организаторы и исполнители убийств вышли из воды сухими. А ведь это были облеченные властью крупные чиновники, включая и милицейское начальство, считавшие себя в недавнем прошлом друзьями покойного. Следствие даже и не занималось преступлением, дело прекратили за отсутствием подозреваемых. И тогда начались громкие события. С неумолимой регулярностью, один за другим, от пуль неизвестного снайпера стали покидать этот бренный мир бывшие «друзья» покойного. Естественно, теперь уже во властных органах поднялась паника, и на поиск снайпера были брошены крупные силы, среди них и Турецкий с Грязновым. Почти пятнадцать лет уже прошло, с ума сойти, как время уходит!..

Они нашли снайпера. Им оказалась вдова того милиционера, которая, не добившись законного наказания убийц, решила сама расправиться с ними. И сделала это. Хотя и сама пала от пуль спецназа, окружившего «кошмарную убийцу, преступившую все рамки его величества Закона». Не успели спасти ее Грязнов с Турецким, опоздали к месту трагедии.

Но именно тогда и произошел у них тот диалог. Он в последнее время почему-то стал часто всплывать в памяти.

Славка говорил с какой-то просто невероятной тоской в голосе:

— Знаешь, о чем я все время думаю? Вот если меня кто-нибудь пристрелит, то ведь за меня и отомстить-то некому. А?

Турецкий его успокоил, что так уж и быть, сам отомстит, если придется. Но Грязнова такой поворот не устраивал:

— Нет, ты прямо скажи, много у нас таких жен?

Серьезный был вопрос. Сам Вячеслав незадолго до того развелся. Александр, напротив, недавно женился, но их интересы с супругой лежали в совершенно противоположных областях — ловля преступников и музыка — что тут может быть общего? Помнится, после этого «завершенного дела» они со Славкой здорово напились…

А когда у Турецкого, полгода спустя, родилась дочь, они с Ириной, которая, оказалось, была все-таки в курсе того дела мужа, фактически не сговариваясь, назвали ее Ниной — в память о верной подруге замученного милиционера…[2]

Возвращаясь все чаще к своему прошлому, теперь Александр Борисович в такие вот ностальгические моменты делал для себя неожиданные и невероятные прежде выводы. Ну, например, если бы то же покушение, которое замышляли Смуров и Митрофанов, далеко не первое, кстати говоря, в его жизни, все-таки произошло, то он, вероятно, мог бы теперь рассчитывать на свою жену. Ирина, незаметно для него, втянулась в его не только личную, но уже и профессиональную жизнь. Однажды узнал, что она на какие-то курсы ходит, лекции слушает, психологией занимается, неизвестные ему семинары криминологов и криминалистов посещает, сборники кодексов он у нее на рабочем столе как-то обнаружил. Удивился — зачем? Не мешает ли все это ее музыке? А она ответила нехотя, что ей надоели жалобы мужиков — это она имела в виду определенно их со Славкой, — которые считают, будто жены (именно во множественном числе!) никогда не понимают и не желают понимать своих мужей. Что им наплевать с высокого потолка на то, от каких забот седеют и катастрофически редеют пышные когда-то гривы мужиков. Так вот, она и решила внимательно приглядеться к тому, от чего это у них все «седеет и катастрофически редеет»! Вопросы есть? Вопросов не было. Но на сердце стало как-то теплее, что ли… А Нинка, та, вообще, хохотала так, будто ее нарочно щекочут!

Выяснилось попутно, что она и сама, по примеру матери, заглядывает уже и в сборник комментариев «Уголовное право в Российской Федерации», и в учебник по криминалистике, и в «Судебную медицину», и даже десятитомную серию «Домашней юридической энциклопедии» они себе выписали. Словом, интересная семья растет…

Костя, узнав о такой новости, вопреки ожиданию, не смеялся, а с уважением развел руками — гордиться, сказал, надо! И добавил, что он всегда глубоко ценил Иркину проницательность и женскую интуицию. Впрочем, было сказано не «Ирка», а «Ирина Генриховна», но на эту мелочь Александр тогда не обратил внимания, поскольку считал еще, что на его любимых женщин накатила блажь. А впрочем, действительно, чем черт не шутит?..

Константин Дмитриевич Меркулов велел Клавдии Сергеевне никого к себе не пускать и уселся за длинный стол для заседаний. Александр Борисович положил перед собой две толстые папки привезенных материалов и начал свой доклад. Он длился относительно недолго, всего три часа с небольшим. Это «небольшое» добавленное время ушло на чаепитье, поскольку от долгого говоренья горло у Турецкого пересохло. Правда, Костя подозревал, что это у Сани по причине длительных проводов в Белоярске. Но он был конечно же не прав.

Однако шутки шутками, а еще много клеточек в кроссворде оставались незаполненными. И поэтому считать дело полностью раскрытым нельзя, рано. Хотя, в общих чертах, все уже понятно и длительных объяснений не потребуется. Даже если возникнут вопросы в кремлевской Администрации, у того же Георгия Ивановича. Но… порядок должен быть соблюден до конца.

Немного задумался Константин Дмитриевич, когда Александр сделал окончательный вывод, предложив квалифицировать действия преступников как террористический акт, предусмотренный частями первой и второй статьи 205 Уголовного кодекса Российской Федерации. А затем он выложил на меркуловский стол постановления на арест лиц, виновных в умышленном убийстве Сальникова и еще шестерых человек. Среди обвиняемых помимо тех, кто уже был задержан или находился в розыске, как Поройков, были им названы Алексей Петрович Смуров, Георгий Александрович Митрофанов, Юрий Игоревич Потемкин и Аркадий Яковлевич Подольский.

Костя внимательно посмотрел на Саню, но промолчал и сказал, что немного позже, уже один, еще раз вернется к этому вопросу.

У Турецкого сразу испортилось настроение, и Меркулов это заметил.

— Ты дома-то еще не был?

— Прямо из аэропорта прибыл, чтобы доложить, господин заместитель генерального прокурора, — брюзгливо ответил Турецкий.

— Вот и отлично, — не реагируя на тон, усмехнулся Костя, — и прибыл, и доложил, и чайку попили. А теперь поезжай-ка домой, прими душ, семью расцелуй, переоденься, лучше в форму, в ней у тебя вид куда презентабельней, чем в этом лапсердаке, — Костя небрежно ткнул пальцем в почти новую куртку Турецкого. — Тебя ж в таком виде не примут ни в одном приличном обществе! Как ты там выглядел, просто представить себе не могу. Неужели в Белоярске совсем уже не осталось приличных домов?

— Костя, — попытался съязвить Александр, — там я не был ни в одном приличном доме, включая губернаторскую резиденцию, так что сходило. А что, ты меня собираешься в Кремле представлять?

— Нет, можешь не рассчитывать. Хотя, не исключаю, что известный тебе Георгий Иванович поинтересуется судьбой расследования. А когда ты вернешься, впрочем, мы еще созвонимся. Может, придется ехать не сегодня, а завтра, это уж как нам Вероника Григорьевна предложит. Я ее уже знаю и видел, что она серьезных людей в босяцком виде не жалует, а нам необходимо заручиться ее полнейшим согласием, понял? Дуй домой и жди звонка.

В Басманном суде они были почти в самом конце дня, когда судья Капустина — женщина вполне зрелого, и даже чуть больше, возраста, однако выглядевшая довольно молодо и элегантно, — освободилась от очередного слушания дела.

Александр понял, почему Костя велел ему принять достойный вид. Вероника Григорьевна каким-то беглым, но в то же время придирчивым и словно оценивающим взглядом окинула еще достаточно стройного, затянутого в форменный китель с генеральскими погонами Турецкого, несколько по-мужски пожала ему руку и благожелательной улыбкой показала, что знакомство ей приятно. И в этом же настроении, хотя лица у всех присутствующих были максимально серьезны, прошло судебное заседание.

Судья так же внимательно, как и Костя, изучила постановления, подписанные Турецким, об избрании меры пресечения, убедилась в том, что автографы Меркулова, а также гербовые печати Генеральной прокуратуры Российской Федерации на месте — будто по какой-то причине их могло не оказаться! — и наконец, санкционировала эти постановления. Она была согласна, что это именно террористический акт в отношении ответственного государственного служащего. Для всего, для каждого шага, нужна своя четкая формальность.

Итак, дело сделано.

Уходя, довольный Александр Борисович немного, наверное, шальным взглядом на прощание окинул Веронику Григорьевну и поймал себя на хулиганской мысли, что, кажется, у нее осталось в жизни не так уж и много шансов, хотя эти, последние, могут оказаться для нее поистине кульминационными. Да и не только для нее. Но, к сожалению, хороших мужиков наверняка отпугивает ее статус судьи. А жаль. И зачем такие славные бабы выбирают себе суровые профессии?! Нет, конечно, Турецкий не себя имел в виду, а вообще… в принципе…

Мудрый Костя смотрел на него с ухмылкой и многозначительно играл бровями.

2

Служба наблюдения передала Владимиру Яковлеву, что Потемкин только что разговаривал по телефону со Смуровым, и тот открытым текстом велел немедленно приехать к нему домой. Добавил, что с минуты на минуту должен подъехать и Митрофанов. Есть очень неприятные новости. Расшифровки не последовало.

Яковлев сейчас же перезвонил к Турецкому в кабинет, где находился и Поремский, с которым Александр Борисович уточнял некоторые позиции, связанные с допросами новых лиц после их задержания. Сам же Яковлев был занят только одним — поиском Подольского. Он сидел в МУРе и знакомился с сообщениями агентуры, которые предоставил ему по указанию начальника угрозыска Яковлева-старшего второй, «убойный» отдел. На Подольском висело несколько нераскрытых убийств. О своих наработках Володя как раз и собирался сегодня докладывать руководителю следственно-оперативной группы, поскольку Вячеслав Иванович собирался прибыть в Москву только завтра. Но поступило такое экстренное сообщение, что пришлось отложить все другие, не менее актуальные проблемы.

Турецкий отреагировал с живым интересом.

— Собираются, значит? Это очень хорошо, Володя. Мы, вообще-то, решили было каждого из них брать по отдельности, но поскольку им неймется, можем и пересмотреть свои планы. Да и народу надо меньше. Тогда отодвинь срочные дела и подключайся напрямую к службе слежения. Пусть они поговорят там, у себя, в смысле, у Смурова, обменяются новостями, мы послушаем и сделаем выводы после их задержания. А чтобы не терять времени, позвони своему отцу и попроси от моего имени — если надо, мы и Меркулова подключим, жаль, Славки нет, такой спектакль пропустит! — короче, нам было бы очень удобно сразу отвезти всех троих в «Петры». Но нужны одиночки. А если нет такой возможности, скажи мне, будем договариваться с «Матросской Тишиной» либо с «Лефортово».

— А я как раз на Петровке, сейчас зайду и от него перезвоню.

Но с Петровкой, 38, ничего не получилось, об одиночных камерах там нечего было и думать. Сообщив об этом Александру Борисовичу, Володя помчался в район Большой Филевской, где имел честь побывать не так уж и давно, и воспоминание о «посещении» вызывало у него самые разнообразные чувства. И он вряд ли смог бы объяснить себе, чего было больше — неловкости или тайного восхищения. Но, прибыв на место, почти к самому дому, где уже расположился микроавтобус с соответствующей аппаратурой, означавший, что объект слежения прибыл и запись беседы хозяина квартиры с «поднадзорным» Потемкиным идет полным ходом. С минуты на минуту ожидается третье лицо.

— А вот наверняка и оно. — Старший группы слежения указал на тонированное окно: в квадратную арку въезжала «ауди» с синим проблесковым маячком на крыше.

Володя снова перезвонил Турецкому и сообщил, что троица в сборе. В ответ Александр Борисович посоветовал:

— Послушай, о чем говорят, а мы, вероятно, через полчасика подгребем и начнем их «паковать». Но если они захотят разбежаться, не упускайте из виду, тогда придется брать по одиночке и везти каждого к нему домой, где и производить обыск.

Володя взял параллельную пару наушников, нацепил на голову. И услышал сдержанные приветствия Смурова и Потемкина и раздраженный бас прибывшего генерала. В приветствия вклинился слишком знакомый женский голос, и Яковлев вдруг почувствовал дикое неудобство. Ведь придется же заходить в квартиру, смотреть в глаза изумленной женщины, которая может выкинуть любой фортель — она ведь не привыкла сдерживать свои эмоции! Мать честная, что же делать?

Дошло, наконец, до Володи, в какой ситуации он может оказаться, совершенно того не желая. И какие неожиданности могут возникнуть при аресте в этой связи. Черт возьми, да ему и близко нельзя подходить сейчас к этой квартире, не то что принимать активное участие в задержании. А как об этом сказать-то? Ведь заклеймят презрением! Или поймут? Турецкий, тот поймет, тем более что Вячеслава Ивановича рядом не будет, а то ведь от стыда сгоришь… И он решил в последний момент поговорить с Поремским с глазу на глаз, объяснить, в конце концов, что так уж случилось, но не срывать же из-за этого важнейшую операцию? Да Поремский и сам уже догадался, что, не войдя в близкий контакт со свидетельницей, можно сказать — теснее не бывает, Яковлев вряд ли бы что-нибудь вообще узнал о взаимоотношениях Смурова с Сальниковым и с тем же Митрофановым.

Между тем разговор у Смурова уже завязался, но пока он касался проблем чисто министерских. Смуров говорил о том, что ходят упорные слухи, будто президент окончательно решил взять «Восточный проект» под собственный контроль. И в этой связи, пока Генеральная прокуратура, да и само их министерство разберутся с трагическим происшествием, сильно затормозившим решение важнейшего международного проекта, скорее всего, от правительства будет назначен конкретный куратор, которому и будут отданы все права. Другими словами, Кремль намерен «дожимать» строптивых губернаторов, значит, рассчитывать на уже принятые ими решения, пожалуй, не придется. Сейчас очень важно поэтому активизировать китайскую сторону. Уже имеются договоренности в посольстве в Москве о встречах на достаточно высоком уровне, ибо для них это, по-своему, вопрос жизни.

А затем Потемкин в деликатной форме высказал опасение, что их «куратору» — это было произнесено хоть и почтительно, но и с долей легкой иронии — определенно не понравится такая оттяжка. По его мнению, Смурову следовало бы встретиться с ним и объяснить хотя бы причины. Ну, сослаться, к примеру, на Генеральную прокуратуру, действия которой оказались для многих неожиданными, на чрезмерную ее активность, которую также следовало бы малость пригасить. И тут, как уже сегодня говорилось (Яковлев понял, что разговор об этом у Потемкина со Смуровым был вначале, но он его не слушал в записи), не исключены некоторые решительные действия в отношении отдельных наиболее активных «товарищей». В частности, Алексей Петрович имел в виду Турецкого, ибо его давно уже следовало окоротить, а время упущено, и теперь понадобятся радикальные меры. То, что можно было еще недавно сделать без особого напряжения, теперь придется выполнять с большими дополнительными затратами. Включая и финансовые. «Ну конечно, — сообразил Володя, — киллерам надо хорошо платить!»

Потемкину возразил басовитый Митрофанов — его голос был знаком Яковлеву по присланным ему из Белоярска аудиозаписям. Как, впрочем, и Смурова. Генерал сказал, что после понесенных потерь его кадры горят желанием дать решительный отпор, и этим можно воспользоваться. К тому же он надеется, что Раулю хватит ума не идти на сотрудничество со следствием, он же прекрасно понимает, чем ему это грозит. А значит, пока можно быть спокойным. Их собственный отъезд из Белоярска ни у кого, по имеющимся сведениям, ни на одном уровне не вызвал каких-либо вопросов. Что же касается Саркисова, то вся информация о его поведении будет постоянно передаваться сюда, в Москву, следовательно, у них всегда будет возможность принять радикальные меры. Как и с этим следователем, который здорово всем им нервы потрепал. Генерал Грязнов — тот просто дурак, пытающийся перехитрить профессионалов, а этот следователь — он по-настоящему опасен. Короче, принимайте решения, а команда последует незамедлительно. Кстати, это будет очень своевременно, ибо всерьез и надолго затянет следствие. А там видно будет. Да и Аркадий тоже не спит. Придумает что-нибудь, ему ума достанет…

Да, это уже была очень важная информация. Яковлев позвонил Турецкому по сотовому телефону и спросил, где они находятся? Александр Борисович ответил, что уже выезжают. Команда, во всяком случае, готова.

— Поторопитесь, а то вас тут уже приговорили. С минуты на минуту, как я чувствую, последует команда.

— Ай-я-яй! — смешливо отреагировал Турецкий. — Думаешь, успеют? И мне уже не на что надеяться?

— Если приедете быстро, тогда не успеют, — в том же тоне ответил Володя. И вдруг решился: — Только, Александр Борисович, у меня есть важная причина не участвовать лично в задержании, особенно Смурова. Я могу нечаянно помешать вам своим присутствием. Дома находится его жена, а у нас с ней… словом, был откровенный разговор, когда она мне открыла кое-какие тайны своего мужа. И особа она, могу честно сказать, неуравновешенная, как бы конфуза какого не произошло. В общем, спросите Володю Поремского, он наверняка догадается почему. А в допросах я готов участвовать сколько угодно. И с любым из троих, но только желательно в ее отсутствие.

— Ох, артисты вы у меня, — вздохнул Турецкий. — Ладно, спрошу, подумаем. Сиди там, скоро приедем…

3

Операция началась с того, что Турецкий решил послушать большой фрагмент разговора преступной троицы, касавшийся лично его и возможного участия Подольского, которому ума достанет, и оператор в микроавтобусе перемотал ему часть пленки, а Яковлев отдал свои наушники, после чего следил за выражением лица Александра Борисовича. Но так ничего и не выследил — оно как было спокойным, даже равнодушным, таким и осталось. А ведь речь шла, по сути, о его ликвидации! «Ну, нервы!» — даже позавидовал Володя.

— Поремский мне рассказал, — усмехнулся Турецкий, снимая наушники и отдавая их Володе. — Я думаю, ты прав, не надо лишних нервических обострений. Зато тебе представляется возможность произвести обыск у генерала, ну, со всеми вытекающими и в его присутствии. Не сдрейфишь?

— Никак нет!

— Ну и молодец, давай, мы пошли… А эту пленочку, ребятки, перемотайте, чтоб сразу включилась, и дайте мне какой-нибудь переносной аппаратик — хочу им дать послушать. Это будет очень полезно, особенно после того как они ознакомятся с постановлениями…

Машины и «мерседесовский» микроавтобус остановились у внешней стороны дома, и водители Потемкина и Митрофанова ничего не видели и не могли предупредить своих хозяев. Поэтому и само задержание прошло стремительно. Яковлев же только обеспечил понятых — пожилых мужа и жену, вызванных из квартиры на нижнем этаже. А к Смуровым Яковлев так и не зашел, оставшись дожидаться арестованного Митрофанова внизу, возле его машины, в которой сидел обескураженный водитель, которому Володя запретил даже и думать о телефонной трубке.

Итак, на звонок дверь открыла Турецкому очень приятная на вид, вся такая пухленькая, жизнерадостная, симпатичная женщина, с выдающимся бюстом, удивившаяся при виде тоже довольно импозантного внешне незнакомца, за спиной которого стояли двое омоновцев с автоматами и еще несколько незнакомых ей человек.

Турецкий сразу сообразил, что это и есть супруга Смурова, Марина Евгеньевна, из-за которой Яковлев отпросился от участия в этом задержании. Да, у Володи губа не дура, с такой бабенкой вряд ли кто отказался бы «посекретничать» насчет некоторых тайн ее отсутствующего супруга. Очень недурна. Но, к сожалению, настолько же, видно, и не умна. Ведь все уже ясно, а она спросила наивным таким тоном:

— Вы к кому?

Вопрос вызвал сдержанные смешки. Но тем не менее Турецкий, перед глазами которого появился этот, в некотором роде даже идеал подружки на короткое время, в чем себе как-то не мог иногда отказать следователь, голова которого постоянно была занята проблемами, связанными с кровью, бедами, горестями человеческими, подлостью и предательством, — учтиво ответил:

— К вашему супругу, Марина Евгеньевна. — И, взглядом излучая восхищение от такой приятной неожиданности, добавил: — Уж не сочтите за труд, уважаемая, известить супруга, что к нему и к его гостям явилась Генеральная прокуратура. Надеюсь, он не потребует от вас объяснений. Или потребует? Что скажете?

Она задумалась, сморщив восхитительный лобик, при этом ее пухлые губы вытянулись в трубочку, словно для поцелуя. Но сказала она неожиданно умно:

— Ну, раз пришли, проходите. Они все в гостиной…

Далее последовала классическая немая сцена в лучшем ее театральном исполнении. Повисла продолжительная пауза, пока Турецкий отдал общий поклон, придвинул себе стул, сел, раскрыл черную папочку и поставил на стол поданный ему Поремским магнитофон.

— Прошу поближе, господа… Не стесняйтесь, пока вы еще дома. Начнем с вас, Алексей Петрович. Должен сказать, что я очень сожалел, что вы уехали из Белоярска, так и не попрощавшись. Между прочим, Георгий Александрович, к вам это тоже относится…

Митрофанов наконец обрел речь:

— Не совсем понятен ваш приход… э-э… в сопровождении, так сказать… — Он насмешливо хмыкнул.

— Сию секунду, Георгий Александрович. Сейчас мы закончим с Алексеем Петровичем и перейдем к вам, не торопите меня… Это, господин Смуров, постановление о вашем задержании, санкционированное заместителем генерального прокурора и утвержденное в судебном заседании. Подписи, печати — все на месте, как положено. С вашим руководством, естественно, согласовано. Прошу ознакомиться…

Александр Борисович сделал многозначительную паузу, пока Смуров, то краснея, то бледнея, читал постановление.

— Сообщаю также, что на основании судебного решения, в вашем присутствии, будут произведены обыски в квартире и служебном кабинете. Говоря официальным языком, при наличии оснований и в порядке, предусмотренном частями первой и третьей статьи сто восемьдесят второй Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, в целях обнаружения и изъятия документов и ценностей, которые могут иметь значение для уголовного дела. Вам понятно то, что я сказал?

— Ничего не понимаю… — Смуров помрачнел. — Какое задержание? Какой обыск?! На каком основании?! В чем меня обвиняют?! — уже орал он. — Вам известно, кто я?!

— Известно. И тем не менее вам выдвинуто обвинение в организации и подготовке по предварительному сговору убийства министра господина Сальникова и еще шестерых человек. А само уголовное дело квалифицировано по признакам статьи двести пятой Уголовного кодекса Российской Федерации как террористический акт… Понятно объяснил?

— Какие объяснения?! При чем здесь какое-то убийство, когда все уже давно доказано?

— Позвольте полюбопытствовать, Алексей Петрович, кто вам сказал такую чушь? А-а-а, — «догадался» Турецкий, — ну конечно, как же это я сразу не сообразил! Вы же умчались в Москву, так и не узнав, что решение аварийной комиссии признано сфальсифицированным, вот в чем дело! — Александр Борисович приветливо улыбнулся. — Но это не страшно, это легко поправить. Мы дадим вам возможность позже ознакомиться со многими весьма любопытными документами… Да вот, кстати, чтобы, как говорится, далеко не ходить…

Александр Борисович проверил магнитофон и, сказав: «Прошу внимания, господа», включил его. Пошла речь, он сделал звук громче.

«…— Сейчас нам важней всего активизировать китайцев. У меня есть договоренность в их посольстве у нас, причем на самом верху. Ну вы же понимаете, что наша нефть для них — вопрос жизни…»

— Это ваши слова, господин Смуров, узнаете? — заметил Турецкий.

«— Не знаю, не знаю, я могу только сообщить вам, что нашему куратору новая и неопределенная по времени оттяжка решения вопроса определенно не понравится. Думаю, Алексей Петрович, вам давно бы следовало встретиться с ним и объясниться».

— А это вы, Юрий Игоревич. — Турецкий посмотрел на Потемкина.

«— А что я могу сказать?

— Хотя бы сослаться на Генпрокуратуру, активность которой оказалась для всех нас фактически непредсказуемой. Намекнуть, что надо бы ее пригасить. Он знает, как это делается, он ведь у нас стратег, так давайте же этим пользоваться! Пусть подскажет, нам не грех лишний раз послушать умного человека. Вот вы же, Алексей Петрович, сами предложили провести определенную работу с наиболее настырными… гм, товарищами. Я полностью согласен с вами, что Турецкого надо окоротить.

— Правильно, Юра, это вот меня он, Георгий, не послушал, а теперь мы упустили время и понадобятся самые радикальные меры… Марина, черт возьми! Отойди от двери! Что за сучья привычка подслушивать то, что тебя не касается?! Приготовь нам кофе!.. Так о чем я? Ну да, в Белоярске мы могли бы все проделать без сучка и задоринки, а теперь будем вынуждены пойти на большие затраты. Я уж не говорю о финансовых.

— А я и тогда не возражал, Алексей! Чего ты говоришь зря? Это ты сам же и испугался. А мои парни, особенно после ареста Рауля…

— Которого, Жора, ты же сам прокуратуре и сдал! А ведь вполне мог догадаться, на кого они собирались повесить и самолет, и прочее. Я так понимаю, раз человек засветился, его необходимо немедленно уводить из поля зрения.

— Твою мать! Да я вынужден был! Я, между прочим, твою же шкуру и спасал!.. Ладно, одним словом, мои парни согласны «закрыть» этого Турка. Чего ты тогда возражал, не понимаю…

— Я считал, что генерал опаснее его…

— Да ты чего? Он же — дурак, который пыжится перехитрить меня, профессионала! Нет, Леша, опасен нам в первую очередь следователь… Короче, принимайте решения, а я тут же отдам команду. Как ты-то смотришь, Юрий?

— Согласен. Решение своевременное. Как только его уберут, следствие всерьез и надолго забуксует, а нам это и требуется.

— Кстати, и Аркадий, раз уж вы, Юрий Игоревич, вспомнили о нем, тоже пусть придумает что-нибудь, ему ума достанет…»

Этой фразой Смурова и завершилось прослушивание текста.

— Ну вот, господа, это маленький фрагмент вашего заседания, — улыбнулся Турецкий. — Мы потом обсудим некоторые детали. А кстати, у нас также имеется, Юрий Игоревич, запись прелюбопытнейшего вашего ночного диалога с уважаемой Мариной Евгеньевной, я вам дам распечатку… А дальше, господа, у вас сегодня пошла речь о Саркисове. Высказывались опасения, как бы не заложил он вас, да? Так я хочу сразу успокоить: уже заложил. И с его подробными показаниями вы ознакомитесь тоже. А знаете, почему он раскололся так легко? Потому что понял, что вы его кинули, как дохлую собаку. И сделали это в первую очередь вы, господин Митрофанов… А теперь перейдем и к вам. Вот постановление о вашем задержании и также производстве обыска в принадлежащей вам квартире и в служебном кабинете. Основания те же. Прошу ознакомиться… Господин Потемкин, не могу вам сообщить ничего нового. То же постановление и тот же обыск. Ознакомьтесь, пожалуйста… Это хорошо, что вы оказались все вместе. Удобнее работать…

— Я совершенно ничего не понимаю! — взревел Митрофанов, в то время как Потемкин молча читал постановление. — Я не вижу никаких оснований! Это все ложь и какой-то подлог! Откуда эти записи? Что это такое? Нет, я решительно не согласен и сейчас же буду звонить министру!

— Сделайте одолжение. Телефон подсказать или сами помните?

Турецкий знал, что Костя уже разговаривал с министром, и разговор этот был нелегким. Пришлось даже кое-что приоткрыть из следственных материалов, и только тогда министр мрачно дал свое «добро» на задержание.

Генерал быстро дозвонился до приемной и потребовал, чтобы секретарша немедленно соединила его с Самим. Та ответила, что министр занят и приказал ни с кем не соединять.

— Но со мной! — загремел Митрофанов. — Иди и доложи!

— С вами, Георгий Александрович, мне тоже приказано не соединять.

Это был тот еще удар… Митрофанов, тяжело дыша, рухнул на заскрипевший под ним стул.

Опомнился Потемкин:

— Послушайте, на каком основании вы проводили подслушивание моих разговоров с кем бы то ни было? Кто дал вам такое право? Это противозаконный акт! За мной что, постоянно следили? Я немедленно требую адвоката и прокурора!

— Сей момент, — услужливо произнес Турецкий. — Владимир Дмитриевич, — он повернулся к Поремскому, — будьте любезны, дайте мне постановление Генпрокуратуры по этому вопросу, утвержденное в суде.

Поремский порылся в своей папке и протянул документ Турецкому.

— Прошу, Юрий Игоревич… — И пока тот напряженно читал, стирая со лба обильно выступивший пот, Александр Борисович с ухмылкой взглянул на Смурова: — Я понимаю, нехорошо выдавать публично некоторые семейные тайны. Но вы уж поймите нас… Операторам, записывающим тот ночной диалог, тоже было неловко слушать, но такая уж у них работа… Да, кстати, и там, у Потемкина, и сегодня у вас несколько раз прозвучало таинственное имя вашего куратора — Аркадий. Вы, разумеется, имеете в виду Аркадия Яковлевича Подольского, которого вот уже несколько лет безуспешно разыскивает Интрепол, да? Ну, кажется, теперь, с вашей помощью, господа, мы им поможем.

Турецкий снова обернулся к Поремскому:

— Владимир Дмитриевич, приглашайте понятых, пожалуйста. А сами забирайте господ Митрофанова и Потемкина, поезжайте и начинайте с ними работать. Договоритесь с Владимиром Владимировичем, он ожидает внизу. Да, и еще хотел подсказать вам троим, господа, буквально несколько слов о том, как можно было окоротить настырного следователя и решить в темпе, так сказать, радикально вопрос. Но, боюсь, вы действительно упустили и время, и удобный случай, когда это легко можно было сделать, ведь у вас, Георгий Александрович, под рукой была команда головорезов. Ладно, прошу, господа, на выход. Владимир Дмитриевич, проводите. Оперативникам остаться для проведения обыска.

Смуров, бешеными глазами глядевший на выходящего Потемкина, не выдержал:

— Что ж ты здесь нес, падла вонючая?!

— Да пошел ты, — не оборачиваясь, ответил Потемкин, — со своим говенным языком!

— Господа, господа, — пристыдил Турецкий, — ведите себя пристойно, хотя бы в присутствии женщины, которой, как я понимаю, вы оба давно обрыдли…

Александр Борисович повернул голову к упрямо стоявшей в дверях пунцовой Марине Евгеньевне и ободряюще подмигнул ей. Она наклонила голову и ушла в кухню.

Выходя, Поремский услышал, как Турецкий обратился к Смурову:

— Алексей Петрович, предлагаю вам добровольно выдать…

4

Этот телефонный звонок отчасти обрадовал Александра Борисовича. Звонил старый знакомый и даже коллега по расследованию ряда уголовных дел, в которых концы уходили за границу. Звали этого человека Майкл Майер. Но в миру Александр звал этого американца с прочными русскими корнями просто Мишей. Как тот его — Сашей.

Миша был агентом ФБР и иногда работал «под крышей» старины Питера Реддвея, бессменного начальника секретной международной школы по подготовке кадров для борьбы с террористами. Одно время и Турецкий преподавал в ней «следственную практику», будучи заместителем Питера. С тех, собственно, пор они и дружили, можно сказать, более десятка лет.

Появление Миши можно было трактовать однозначно. Наверняка уже просочились слухи о том, что следствие, возглавляемое Турецким, должно вот-вот выйти на след международного преступника Аркадия Подольского или, теперь, по отдельным данным, Джозефа Ширмана.

— Привет, Миша! — по-русски приветствовал Александр.

— Хай, Саша!

— Могу я узнать, что тебя привело в Москву, коллега?

— Желание встретиться. И кое-что обсудить — на паритетных началах.

— Ты сегодня прилетел?

— Видишь ли, Саша…

— Я понял, не объясняй. Лучше подскажи свой статус.

— Турист, Саша, потянуло заглянуть в родные края.

— Ну-ну, — засмеялся Турецкий, — кажется, я догадываюсь… Погоди, не перебивай, я сейчас попробую представить себе твой маршрут… Ты был в Белоруссии, под Гомелем, потому что там скоро начнется грибная пора. Затем ты переехал в Подмосковье. Поначалу — ближнее. Мытищи, Реутово, если не ошибаюсь, потом поехал в старинный город Воскресенск, где в девятнадцатом веке родился и провел детство известный русский писатель Лажечников, автор «Ледяного дома», где бывал и великий Гоголь. И видимо, в этом населенном пункте твой чисто познавательный интерес как-то неожиданно иссяк, я не прав?

— Знаешь, Саша, почему я люблю иметь с тобой контакт?

— Немножко не по-русски, но сойдет. Итак?

— Как говорят? Ты под землей видишь, правильно?

— Во всяком случае, понятно и мне льстит. Где встретимся и когда?

— Мне бы не надо… свет излучать.

— Ясно, встречаемся у Грибоедова. Только не по Булгакову, а на выходе из метро «Мясницкая». Называй время.

— Погоди, ты меня путаешь. Булгаков — это «Мастер», да? А другой Грибоедов — это?

— Памятник. Но если тебе трудно будет сориентироваться, то плюнь-ка ты на условности и подъезжай прямо к моей конторе на Большой Дмитровке, ты знаешь, где она. Позвони от проходной, я выйду и встречу тебя. Пойдешь свидетелем по одному уголовному делу, согласен?

— Согласен! — громогласно захохотал Майер. — С тобой еще Питер хотел перекинуться.

— Вот и перекинемся…

Через полчаса они сидели в тесноватом кабинетике Турецкого и отхлебывали из красивых чашечек крепкий кофе, который, так уж и быть, сварила им сама Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова. Когда она внесла поднос с чашечками и вазочкой с печеньем, худощавый Миша исподтишка, что не укрылось, однако, от внимательного Александра, окинул ее пронзительным взглядом, в котором так отчетливо читалась вечная, почти библейская, тоска «бедного еврейского мальчика» по впечатляющим формам типичной русской женщины — доброй, снисходительной, а самое главное, терпеливой ко всяким глупостям, на которые способны эти тупые мужчины. Потом Клавдия вышла, а Майкл и Саша посмотрели друг на друга, оба разом вздохнули и обреченно покачали головами — что было говорить!

Турецкий позвонил Реддвею в Германию, в Гармиш-Партенкирхен, где базировалась уже более десятка лет секретная школа для профи высочайшего класса. Пит с ходу заорал в трубку, что он безумно рад слышать друга Алекса. А затем спросил, почему русские говорят: безумно рад? Он был верен себе — коллекционировал всяческие идиомы и просто языковые глупости во всех странах мира. Книжечка, куда он записывал понравившиеся выражения, у него была всегда под рукой. Но сейчас было как-то не до лингвистических изысков, и Турецкий пообещал разобраться лично и подробно описать смысл выражения.

— Слушай, старина, а чего ты прислал ко мне Мишу? Вот он, сидит напротив и делает шпионский вид.

Питер тоже трубно, как и Майер, захохотал:

— Все просто, Алекс! Когда я тебе скажу, что только в Соединенных Штатах некоему господину Подольскому светят триста девяносто лет тюрьмы и штраф в размере восемнадцати миллионов долларов, тогда почему нашему другу Мише не заехать, например, к тебе в гости? Ну а вдруг и тебя заинтересует этот вопрос!

— Ты знаешь, старина, мне представляется, что в твоих словах я увидел здравый смысл. С одной оговоркой.

— Давай, я записываю!

— С оговоркой, Пит, а не с поговоркой — это две большие разницы.

— О! Интересно! — воскликнул Реддвей. — Откуда?

— Из старого одесского анекдота. Спроси Мишу, он наверняка знает. А насчет оговорки, я хотел сказать тебе следующее. Этот беглец мне и самому до зарезу нужен.

— До зарезу… — тут же ухватился Питер. — Это… понятно. Нужен, да? Ну и пожалуйста. Но, по-моему, настали времена, когда наши президенты стали находить точки для контактов и совместного решения обоюдоважных вопросов, так?

— Согласен. А не подключить ли нам и Костю? Вот и дадим выход его руководящему зуду.

— Руководящий зуд… Интересно! Это как?

— Это когда ты всей пятерней расчесываешь себе одно известное место по той причине, что ты хочешь командовать, а тебя не хотят слушать!

— У Кости этого нет! — безапелляционно заметил Реддвей. — А что, скажи, станет плохо, если вы допросите этого Подольского, определите ему долгий срок, а потом передадите нам, где мы и закроем навечно этот вопрос? Так реально?

— Посоветуемся, Пит. Но хотелось бы сперва поймать этого неуловимого ковбоя.

— Ха! Этот анекдот я знаю! Грязнов рассказывал… Он неуловимый не потому что его трудно поймать, а потому что он никому… м-м-м… сейчас найду!

— Можешь не искать, старина! Просто он никому и на хрен не нужен.

— О! Точно. И на хрен!.. А нам нужен. Так в чем причина, Алекс? Не могут действительно?

— Нет, Пит, почти уверен, что не хотят. На кону — понятно? — такие огромные деньги, что некоторые предпочитают закрывать глаза. Отделываться незнанием. Но мне это, честно говоря, надоело. Я постараюсь напрячь всю, какая есть, агентуру, и думаю, что мы выйдем на след. Вот и Майкл поможет. У него, во всяком случае, стимул поважнее, чем у многих наших чиновников. Ну что, если нет других вопросов, тогда приветствую тебя. Низкий поклон нашей школе. Иногда снится…

— Да, у нас были славные ребята, Алекс.

— И девушки, Пит, и девушки…

Турецкий положил трубку, подумал и сказал:

— Сейчас я, Миша, позвоню Косте Меркулову, и мы выслушаем его мнение на этот счет. В принципе, я буду только рад, если ты поработаешь со мной. Афишировать не будем, но тот, кому положено знать, пусть все-таки знает, да?

— Ты правильно говоришь…

Константин Дмитриевич Меркулов много слышал о Майкле Майере от того же Турецкого, от Питера, разумеется, но сам до сих пор с ним не встречался. И когда Александр сказал, какой гость находится у него в кабинете, Костя сразу пригласил зайти к себе. Но осторожный, когда подсказывала интуиция, Турецкий предложил иной вариант: зайти самому Косте. Там ведь, в приемной, сразу появятся «интересы», а зачем они нужны? Зато здесь, у Турецкого, мало ли какие могут находиться посетители? И какие к ним вопросы?

Костя согласился. И вскоре зашел, держа, явно для отвода глаз, какую-то папку.

Александр познакомил шефа с гостем, кратко изложил тот интерес, который привел американца в Москву, пересказал и телефонный разговор с Реддвеем. Костя выслушал и уверенно сказал, что помощь в поимке, если американские коллеги захотят оказать, мы непременно примем, но вопрос о передаче обвиняемого другой стране будет решаться отчасти и на дипломатическом уровне. И предсказать решение он не берется. Но сам, в принципе, не возражает.

— Хотя, если честно, Майкл, то даже почти четыреста лет американской тюрьмы, по сравнению с нашими десятилетними сроками, не идут ни в какое сравнение. Другой фактор говорит не в пользу нашей пенитенциарной системы: а именно наличие взяток, которые, в конечном счете, чаще всего и решают судьбы заключенных. А в Америке этого у вас, кажется, нет.

Майер не ответил, но неопределенно пожал плечами, как бы показывая, что с одной стороны… с другой стороны… Словом, понимай как хочешь. Хотя, в принципе, американская система — жесткая. Но… всякое случается. Только не в исключительных случаях!

— Да, мы тоже так говорим, — понимающе кивнул Меркулов.

Потом разговор перешел на общих знакомых в Вашингтоне и Нью-Йорке, где не раз бывали и Меркулов, и Турецкий. А закончили тем, что Костя пригласил гостя вместе отобедать тут, неподалеку, в новом ресторанчике, где не бывает шумно, а готовят вкусно.

5

Узнав о последних достижениях следственно-оперативной группы, прибывший наконец-то Грязнов долго смеялся, когда слушал передаваемые ему, что называется, в лицах, рассказы о том, как проходило задержание, затем допросы и обыски, как вели себя арестованные, как, наконец, с них пухом слетала всякая спесь и появлялось единственное желание — любыми средствами найти себе оправдания и снисхождение. Даже если ничего этого и в помине не было, если каждый из них понимал, что добытых доказательств уже с лихвой достаточно, чтобы закатать их на всю катушку, они все равно тешили себя надеждами, что вдруг что-то может перемениться. Они еще не канючили, вымаливая снисхождения, но были очень близки к тому.

Так, в общем-то, всегда бывает с наглыми и самоуверенными людьми, привыкшими на своем, даже не самом крупном посту повелевать и распоряжаться чужими судьбами, не интересуясь ничьим мнением. Вероятно, именно так новая российская «поросль», самолично причислившая себя к элите общества, и поняла суть демократических преобразований в России. Да, впрочем, у них перед глазами было немало впечатляющих примеров и в прошлом, и особенно в недавние переломные годы, когда все сразу полетело ко всем чертям, оставив на поверхности бурной заводи главным образом пену и мусор, который, как известно, не тонет…

Рассказы друзей искренне радовали Вячеслава. И вообще, он появился словно бы обновленный какой-то — спокойный, никаких нервов, жизнерадостный, даже сообразительный, как в молодости. Куда-то исчезла его медлительность, иной раз похожая на неоправданную осторожность.

Ну, Турецкий-то понимал, что настоящая женщина иной раз и не такое способна выкинуть с мужчиной, уже махнувшим на себя рукой. Главное, чтоб она была действительно настоящей, то есть подходившей ему по всем параметрам, какие только возможны у этого прекрасного божьего создания. Но со Славкой его разительные метаморфозы Саня не обсуждал. Тот словно продолжал жить, опираясь на свои потаенные мысли, странно улыбался, вроде и не всегда к месту. Но единственное, чем он был всегда силен, это оперативностью. И тут никакая медлительность не могла бы затормозить его решительных действий.

Одним словом, Вячеслав получил дополнительный заряд энергии и, похоже, не собирался его растрачивать впустую — только на дело!

Вернулась и Галка Романова, немножко смурная какая-то, задумчивая и даже таинственная. Неужто сельский участковый инспектор обладает такими впечатляющими способностями приносить хорошим людям счастье?

В ответ на совершенно безобидный вопрос Александра Борисовича, поинтересовавшегося настроением симпатичного ему Броньки Данина — не собирается ли тот, например, подавать документы в милицейскую академию, чтобы дальше расти, как говорится, над собой, Галя смутилась и пробормотала что-то не совсем членораздельное. Турецкий с откровенным удовольствием посмотрел на нее, отметил, как она похорошела, и сказал, что они со Славкой вполне могли бы составить хорошему парню протекцию. Галя мялась, а потом сказала, что она обязательно подумает об этом. И скажет.

К сожалению, у молодости это «воздушное» состояние быстро проходит, прекрасно знал это Александр Борисович, стоит лишь загрузить человека сверх меры. А это всей группе теперь и предстояло.

Надо было пройти по всем возможным и даже неизвестным еще адресам, где мог скрываться беглый Подольский, или неуловимый ковбой, как он уже фигурировал в разговорном обиходе между членами группы. Причем, что странно, ничего уничижительного в этом прозвище не было. Подольский ведь и в самом деле был до сих пор неуловим для правоохранительных органов — и в прямом смысле тоже. Какие-то его адреса были известны, но уже, как говорится, постфактум, то есть они становились таковыми, лишь когда остывал и след Аркадия Яковлевича. К тому же всеобщее воображение потрясала поразительная способность пожилого, в сущности, человека так лихо дурить головы своим многочисленным женам-однодневкам.

Но тут, в общем-то, долго искать объяснение не приходилось: вероятно, каждую из его очередных «жертв» (их можно называть жертвами разве что в кавычках) отчаянно слепила яркая, почти лубочная картинка тех жизненных перспектив, которые, надо думать, талантливо рисовал перед ними Аркаша. А что рисовать он умел — это факт, и наверняка прилагал к своим «рисункам» вещественное доказательство своих возможностей, которыми он обладал, по-своему, безгранично. Ну конечно, если его состояние оценивается более чем в десяток миллиардов долларов, большая часть которых неизвестна налоговым органам многих государств, то что говорить о каких-нибудь беззащитных «золушках»? Является к ним этакий стареющий, но, говорят, все еще сохраняющий приличную физическую форму «принц» в белом «мерседесе» и так ловко запудривает мозги этим «единственным, ненаглядным и долгожданным», что те тают апрельским снегом, покорно протягивая свои паспорта очередной официальной хранительнице семейного очага, ставящей штамп о заключении брака.

Скорее всего, паспортов у Подольского несколько — и все они выписаны на разные, но вполне реальные фамилии, данные ему его бесконечными женами.

Почему-то думалось Турецкому, что при его мыслительном уровне, деловой хватке, гениальном, по-своему, авантюризме Аркадий Яковлевич, которого сокурсники по экономическому факультету Белорусского государственного университета еще тогда без тени насмешки назвали «мудрым Аркашей», все эти браки заключал хотя бы с малым, но реальным чувством краткой влюбленности. Потому что, если все это были чисто коммерческие сделки, тогда зачем он убил венгерскую гражданку Ковач? От страха, что она его разоблачит? Чушь, он уже тогда, похоже, ничего и никого не боялся.

Но при всем при том, что о нем ни думай, а шлейф всамделишных убийств за ним тянется, и от этого тоже никуда не уйти. То есть именно ему не уйти. А он постоянно и довольно легко уходит. Вот это — мимикрия…

Ну, надеялся теперь Александр Борисович, может, еще и Миша Майер поможет, у него всегда были широкие связи, особенно в таких кругах, скажем, чисто этнического свойства, куда сам Александр Борисович даже и не пробовал соваться. Майкл же, как специальный агент Федерального бюро расследований Соединенных Штатов, свои связи никогда не афишировал. Обещал помочь — значит, на это можно надеяться.

И еще одна любопытная деталь. Она всплыла в ходе допросов задержанных посредников и исполнителей, как теперь следователи называли важную «троицу», поначалу надеявшуюся на какие-то посторонние вмешательства, на помощь со стороны адвокатов. Они, конечно, рассчитывали, что Аркаша «своих» не выдаст, заступится, найдет возможность сунуть одному-другому взятки, а кое-кого и припугнуть. Они вообще были поначалу настолько уверены в собственной неуязвимости и силе, что не задумывались о том, что их однажды могли взять, что называется, «за жабры». Эти самоуверенные и по-своему беспечные люди не стеснялись хранить в домашних сейфах крупные суммы денег, полученных в качестве взяток и гонораров за лоббирование «китайского варианта» «Восточного проекта». Понятно было также, что «главные» их деньги давно уже перекочевали на счета иностранных банков, и вопрос с ними, как полагал Александр Борисович, мог быть решен только после задержания Подольского, а вернее, после передачи его американскому правосудию. Если таковая состоится.

Ну а найденные суммы были, конечно, изъяты, как и черновые варианты некоторых соглашений с отечественными и китайскими фирмами, претендовавшими при посреднической помощи указанных господ на свое участие в дележке грандиозного российского нефтяного «пирога». Очень это было с их стороны непредусмотрительно — оставлять у себя такие улики! Взяли бы пример хотя бы с того же Аркаши, поистине неуловимого ковбоя.

Но дни шли, никаких известий от Подольского «сидельцам» не поступало, и душевное состояние арестованных, которые уже четко представляли себе, как их закладывают бывшие «шестерки», ухудшалось. Кроме того, поскольку они, естественно, не встречались еще на очных ставках и перекрестных допросах, каждому из них ненавязчиво внушалась мысль о том, что сосед-то уже сообразил, опередил, начал мало-помалу сотрудничать со следствием. Чай, сроки-то могут оказаться немереными, а тут, глядишь, судья и проявит снисхождение, учитывая твои былые заслуги перед государством и долгую беспорочную деятельность на руководящих постах.

А у следствия время от времени появлялись и «утешительные» новости. Взят был в аэропорту Шереметьево слишком задержавшийся на курортах господин Поройков. Жена-то его уже давно вернулась с турецкого лежбища, а его все не было, и с его дома не снимали наблюдения. Но вот, видно, решил, что про него забыли, поскольку все причастные к той операции уже были задержаны, а следовательно, милиция наверняка успокоилась. Ну как же, как же!

Вязи голубчика, даже рта не успевшего открыть — красивого, загорелого, отдохнувшего на своих горных лыжах. И пообещали, что курортный загар очень скоро у него сойдет. Он тоже, как и все остальные, надеялся, что как-то обойдется, ведь твердо же гарантировал генерал! Но когда узнал, что и Митрофанов давно обжил нары, решил не сопротивляться. Он-то, находясь внизу служебной офицерской лестницы, представлял себе, чем закончится его запирательство. А потом, он же лично не убил никого! Заряд-то не сработал… Ах, сработал? Ну, это еще надо посмотреть, по какой причине… Но о том, что он дал признательные показания, подследственные тут же и узнали.

Давление потихоньку, как бы исподволь, понемногу действовало. «Сидельцы» задумывались. Во всяком случае, парочку последних интересующих следствие адресов Смуров хоть и очень неохотно, но назвал. Туда немедленно выехали оперативники во главе с Грязновым, но застали только тот самый остывающий след. Очередная «дама сердца», недавно въехавшая в новую трехкомнатную квартиру готового к сдаче многоэтажного дома в центре города Коломны, рассказала о том, что они с ее новым мужем не сошлись характерами. Однако он поступил благородно, оставив ей квартиру со всей мебелью, а себе только одну ее девичью фамилию — такой трогательный! — и обещал никогда не беспокоить какими-либо притязаниями. Действительно благородно.

Проверили и второй адрес, уже во Фрязино, и повторилась та же «душещипательная история», с одной только разницей. На этот раз квартира была двухкомнатной, что для того же Фрязино вполне можно было тоже считать роскошью.

Потерпев второе подряд фиаско, Вячеслав Иванович неожиданно выдал замечательную идею. Впредь надо действовать быстро, но осмотрительно, то есть необходимо давать Подольскому возможность приобретать одиноким женщинам квартиры, а потом сгонять его с насиженного места на новое. Так он и станет бегать по России-матушке, обеспечивая молодых женщин персональным жильем. До тех пор, пока он сам не догадается, какую игру затеяла с ним милиция.

А что? Покупка жилплощади происходила на законных основаниях, «разведенкам» никаких претензий государство предъявить не могло, они-то уж ни в чем не были виноваты. Значит, кому это во вред? А никому, исключительно на пользу бедным женщинам, которым государство успело бог знает чего наобещать, запудрить мозги, а потом кинуло, как опытный привокзальный лохотронщик — приезжего лоха.

Ну, посмеялись, посочувствовали и… отправились снова «шерстить» собственную и даже чужую агентуру. Владимир Михайлович Яковлев совершенно измаялся, прочесывая всю, без исключения, Московскую область. По некоторым данным, Подольский так до сих пор и не покинул ее, зато скитается, как «летучий голландец». Грязнов поднял все до последней свои старые связи. Задействовал даже тех бывших агентов, которые уже, как говорится, сто лет спали себе и не чаяли снова встретиться с Грязновым. Да вот пришлось.

Не давал теперь покоя и Кремль. Когда там стало ясно, что дело, по сути, на мази и остается самая мелочь — поймать главного заказчика, высокие чиновники решили, что и тянуть с судебным процессом тоже больше нечего. А что поймать Подольского — плевое дело, так это, извините, и ежу понятно. Кончайте спать, сыщики! Темп, темп!.. Забегаешь тут…

И вот, когда грязновское настроение, как, собственно, и у всех остальных в группе — сама Генеральная прокуратура, за исключением одного Меркулова, была полностью на стороне Кремля, — упало до минусовой температуры, вышел на связь, можно сказать, стариннейший агент Вячеслава Ивановича, которого он сам отпустил на покой как раз перед наступлением миллениума, — торжественный был момент. Но теперь от безнадежности напряг Вячеслав Иванович уже и его, фактически старика.

А ведь был этот человек толковым музыкантом. Он в свое время, особенно в смутные годы «демократических» преобразований, услаждал слух москвичей почти виртуозной игрой на саксофоне в подземном разветвленном переходе под Пушкинской площадью в Москве. И в свободное от работы время был вхож в самые различные круги московского общества — от всяких молодых «перцев» и «мажоров» до солидных бизнесменов, коротавших редкие свободные вечера, точнее, ночи в закрытых для посторонних элитных московских клубах.

Итак, этот невзрачный человечек по кличке Пташка Божья позвонил Грязнову однажды на рассвете. Правильнее сказать, чуть раньше, чем занялся рассвет, и нейтральным голосом, не давая Грязнову вклиниться ни единой фразой, сообщил:

— Ну, ты как? Решил насчет сейшена на завтра, а? Нашел я толкового продюсера, он обещал хорошо отстегнуть, если компашка соберется подходящая. Ты участвуешь?.. Тогда сегодня, как договорились, уточняем. Я — на связи… Спать пошел, устал, бля…

Ровно в полдень Грязнов ждал агента в маленьком кафе на Остоженке. Пташка Божья подошел к стойке, у которой сидел Вячеслав Иванович, и пока бармен, отвернувшись к кофеварке, готовил ему двойной кофе, старик аккуратно сунул Грязнову бумажный катыш, а в ответ, так же ловко, получил почтовый конверт. Не раскрывая его, сунул в боковой карман. Вячеслав за особые заслуги, даже еще и не зная о них, положил туда, с согласия Турецкого, двести долларов, счел, что за простую информацию этой суммы вполне достаточно.

Конечно, Саня потом смеялся: дело шло о десятке миллиардов, а генерал поскупился. А с другой стороны, откуда их взять-то, гонорары для агентов? Копейки же…

Не допив свой кофе, Грязнов пошел в туалет и там развернул бумажный комок. На мятой бумажке карандашом было криво написано: «Завтра синагога в Марьиной Роще». И все, и никаких объяснений. А когда Вячеслав вышел из туалета, вытирая руки носовым платком, Пташки Божьей уже не было…

Ближе к концу рабочего дня был назначен «военный совет», на который собралась вся группа, а также пришли Меркулов и Майер. Вопрос стоял один: как понимать текст записки? Грязнов добавить ничего не мог, ибо Пташка на вызовы не отвечал — может, смылся на время, а может, и по какой-нибудь другой причине.

Из лиц, более-менее причастных к делам в синаногах, хотя и тоже отчасти, был лишь один Миша Майер. На него и устремились все взоры. Ведь новость была, с одной стороны, оглушительной, а с другой — совершенно непонятной.

— Ну что вы смотрите? — усмехнулся Майер, оглядев присутствующих. — Может быть, я раввин? Так нет… А что, это идея. Я позвоню, представлюсь, ну, кем? Ну, не Ротшильдом, конечно. Пусть я буду Ицхаком Шеиным. Есть у меня такой приятель у нас, в Штатах.

Уже говоря это, Майер заметно изменился. Его сухое и невыразительное лицо зажило своей отдельной жизнью. Или, вернее, жизнью известного ему Шеина.

Грязнов тем временем нашел телефон синагоги в Марьиной Роще. С ней не так давно были связаны неприятные события: то фашиствующая молодежь устраивала нападения и поджоги, то маньяк нашелся, который бегал с ножом за прихожанами. Одним словом, там требовалась охрана, особенно если намечались какие-нибудь массовые мероприятия — так можно было понять сообщение агента.

Майер улыбнулся, преобразился окончательно, превратившись в интеллигентного зарубежного еврея. Набрал номер и заговорил, как он потом сказал, на иврите. Это сегодня официальный язык Израиля, а в России, Европе и Америке у евреев принят идиш, так же как и языки тех стран, гражданами которых они являются.

О чем шел разговор, естественно, никто из присутствующих не понял, но лицо Майера излучало добродушие, удивление, даже изумление. Наконец, беседа закончилась, и перед «зрителями» предстало снова сухое и озабоченное лицо Миши-Майкла.

— Ситуация следующая, — сказал он. — Я представился раввину американским бизнесменом и сообщил, что много наслышан о делах его синагоги. О тех несчастьях, которые преследуют верующих, об антисемитизме — уж извините, господа, куда без этого. Одним словом, изъявил желание посетить и побеседовать. Спросил, не ожидается ли у них чего-нибудь интересного в ближайшую неделю, которую я проведу в Москве до отъезда в Санкт-Петербург? Как раз завтра, сообщил он, ожидается приятное и торжественное событие. Один правоверный еврей собирается преподнести в дар синагоге священную книгу, называемую Тора. Ну, это отдельный разговор… Дело в том, что, по религиозным правилам, каждый правоверный еврей должен сам переписать или заказать переписчику, обладающему каллиграфическим почерком, — сойферу новую Тору. Такая сложная работа может длиться целый год. Суть еще и в том, что экземпляры древней книги от постоянного употребления быстро изнашиваются. И последние буквы каждой новой книги, по обычаю, дописываются прямо в синагоге, в торжественной обстановке и, как правило, в присутствии самых уважаемых людей. То есть, проще говоря, это — событие. И оно ожидается завтра. Естественно, я получил приглашение. Единственное, чего я не сделал совершенно сознательно, — это не поинтересовался фамилией дарителя. Да это наверняка уже и не надо. Я подозреваю, что им окажется господин Подольский, под какой бы фамилией он сегодня ни выступал.

— Последняя у него была Ширман, Джозеф Ширман, — сказал Грязнов.

— Или, вероятно, просто Джо, — добавил Турецкий. — Ну что ж, приступаем к отработке? Слава, связывайся, а лучше сам поезжай в ГУВД и из кабинета Василия Владимировича звони этому раввину и сообщай ему, что, по твоим данным, у них завтра какое-то собрание. Могут быть новые попытки антисемитских выступлений. Чтобы их не допустить, ты лично расставишь вокруг здания, но так, чтоб они не бросались в глаза, своих омоновцев, которые не допустят никаких безобразий. Чем завтра лично и займешься. Но сам не светись, пусть лучше Василий Владимирович разок продефилирует в своем автомобиле с мигалкой и уедет. Остальные сейчас свободны, задания получат утром. А мы с Майклом кое о чем поговорим…

…Был самый торжественный момент. Синагога была набита битком. Когда одетый в черное и с белой шапочкой, называемой кепеле, или кипа, на голове, невысокий человек передал раввину большую рукописную книгу и раввин объявил, что этот новый экземпляр Торы стоил дарителю пятьдесят тысяч долларов, раздались аплодисменты присутствующих.

Стоящий в задних рядах Майкл Майер увидел, как от окружающей дарителя и раввина толпы людей, также в черных костюмах и белых кипах, отделился высокий мужчина, который спокойно и даже несколько торжественно подошел к сияющему от удовольствия виновнику торжества. Он молча, но не убирая с лица восхищенной улыбки, крепко взял дарителя за правую руку — и через мгновенье на ней защелкнулся сверкающий никелем браслет наручника. Даритель дернулся, но обнаружил, что его запястье с запястьем неизвестного ему человека соединяет толстая блестящая цепочка…

Турецкий специально воспользовался подарком, сделанным ему во время одной из рабочих поездок в Штаты американскими коллегами по профессии. Отличные наручники, красивые, приятно не только в руках держать, но и видеть на руках!

Даритель резко поднял голову, хотел что-то крикнуть в мгновенно обрушившейся тишине, но вдруг словно узнал арестовавшего. Не слова протеста или проклятия вырвались из его рта, а странный писклявый звук.

Надо сказать, что эта несколько затянувшаяся пауза наверняка стоила Александру Борисовичу нескольких дополнительных седых волос.

Он слишком хорошо знал уже Подольского — его фотографии разных лет, взятые из его многочисленных паспортов, увеличенные до размеров визитки, выстроились перед мысленным взором. Но тот человек, на руке которого громко, на все, казалось, помещение звякнул браслет, не имел ничего общего ни с одним из уже известных изображений. Это был совершенно другой человек.

Александр Борисович видел обращенные на него вопросительные, изумленные, даже гневные взгляды и чувствовал, как под кипой накапливается ледяной пот, который сейчас хлынет и зальет лицо. Жуткое ощущение полнейшей беспомощности от вспыхнувшего в мозгу понимания только что совершенной ошибки не позволяло ему сдвинуться с места.

И тут он услышал, как в мертвой тишине иронически хмыкнул Майкл Майер и метнул взгляд в ту сторону. Миша поднял руку из-за черных спин и показывал ему большой палец.

Вот тут только отлегло от сердца. Турецкий пристально вгляделся в лицо задержанного, которое как-то словно затухало. Увидел и понял — вот они, еще не полностью зажившие шрамики, похожие на мелкие морщинки… Ну конечно, поэтому и не было слышно в последние недели о Подольском — он сделал себе пластическую операцию и решил, что стал неузнаваем, что можно уже начать новую одиссею, ибо никто его не отыщет.

Неожиданно явилась новая мысль, подсказанная, как он только сейчас понял, именно жестом Миши. Большой палец! Майер, этот замечательный американец с российскими корнями, абсолютно прав: именно палец! Не мог же этот великий прохиндей Аркаша поменять себе еще и дактилоскопические признаки, то есть рисунки отпечатков пальцев! Это было бы уже слишком.

А ведь он чуть было снова не ушел от погони, этот «неуловимый ковбой», но не потому, что он никому и на хрен не был нужен, а по той простой причине, как выразился вскоре повеселевший Миша Майер, что его в конце концов таки поймали…

Примечания

1

См.: Незнанский Ф. Заложник. М., 2003; Прощай, генерал… прости! М., 2004.

(обратно)

2

См.: Незнанский Ф. Кровная месть. М., 1995.

(обратно)

Оглавление

Глава первая Кардинальное решение вопроса

Глава вторая Тугой узел

Глава третья Трус в карты не играет

Глава четвертая Наступление по всему фронту

Глава пятая Копать до воды…

Глава шестая Прямая дорога в интерпол

Глава седьмая Неуловимый ковбой . . .

Реклама на сайте