«Волга впадает в Гудзон»

Фридрих Незнанский Волга впадает в Гудзон

1

Ренат Георгиевич Мансуров, глава концерна «Россвияжэнерго», спокойно обвел глазами притихший зал и, поняв, что вопросов больше не будет, отодвинул от себя небольшую прозрачную папку с документами. Папка была немедленно перехвачена его первым заместителем и помощником Томилиным, с которым они проработали вместе добрых пятнадцать лет и научились за столь длительное время, изобилующее экстремальными ситуациями, понимать друг друга не только с одного взгляда, но и с одного жеста.

Собравшиеся в зале — а точнее, в небольшом, но зато в богато отделанном настоящими дубовыми панелями и неизбежным темно-вишневым бархатом зальчике — зашевелились, также сообразив, что встреча с одним из самых известных на сегодняшний, да и на вчерашний, день, в стране человеком завершилась. Народ здесь собрался далеко не глупый и, несомненно, опытный. Все сразу сообразили, когда пришло время расходиться, даже раньше, чем Ренат Георгиевич, сдержанно улыбнувшись в сторону нескольких телекамер, сгрудившихся слева от небольшой эстрады, поблагодарил всех «за внимание и понимание». Хотя если со вниманием действительно все было в порядке, то насчет понимания, как мельком подумал Томилин, — это вряд ли… Представители московского актива, настоявшие на этой встрече в закрытом клубе «Энерджи», вряд ли утешились, выслушав перечень причин, по которым некоторое время назад столица на несколько часов осталась без электричества…

Мансуров между тем поднялся из-за стола, сидя за которым он отвечал на каверзные вопросы, и огоньки телекамер начали медленно, один за другим, гаснуть. Последним нехотя исчез огонек камеры НТВ. К эстраде сквозь потянувшуюся к единственному выходу публику, ловко лавируя в небольшой толпе, уже пробирались телохранители Мансурова — Валерий Лавров и Сергей Качаров.

Томилин бросил искоса незаметный взгляд на своего шефа и друга и привычно удивился абсолютной невозмутимости его физиономии, нарушал которую разве что таившийся в глубине зрачков Рената Георгиевича ироничный огонек. Но огонек этот был запрятан так глубоко, что вряд ли его разглядели даже вездесущие телекамеры. Запечатлевавшие внешность Мансурова для потомков сотни и сотни раз за последние годы телекамеры все-таки не знали Рената Георгиевича так, как знал его Томилин… Да и сосредоточивались их объективы чаще всего на внешности Мансурова в целом — прямо скажем, было на чем: высокий, подтянутый блондин с абсолютно правильными чертами лица, ничем не выдающими восточного происхождения его хозяина, в неизменно строгом костюме, классической рубашке и не менее классическом галстуке, о стоимости которого свидетельствовала безупречность линий при некоторой естественной небрежности узла. Да, на голубом экране Ренат Георгиевич, безусловно, «смотрелся» при любых, даже самых патовых обстоятельствах!

Между тем Валерий с Серегой, телохранители Мансурова, достигли своей цели и, дождавшись, когда их хозяин в сопровождении Всеволода Ивановича спустится в опустевший зал — именно в опустевший, как предписывали правила, — двинулись впереди них на выход, за которым находился довольно просторный вестибюль с гардеробом и коридорчиком, ведущим в туалеты, а также изящная беломраморная лестница. Один из ее пролетов вел вниз — второй наверх. И там и там располагались основные помещения клуба, где, собственно говоря, и «клубилась» его почти круглосуточная жизнь. Хозяин «Энерджи», коротенький толстячок с бегающими глазками — третий из присутствующих на эстраде во время встречи, — сделал последнюю попытку залучить знаменитого гостя в ресторанчик, славящийся своей «почти домашней» кухней, и, получив вежливый и окончательный отказ, с недовольным видом затерялся в глубине закулисья.

Наконец все четверо — Валера с Серегой, как и положено, впереди, Мансуров с Томилиным чуть поотстав и между ними — вышли в вестибюль, тоже почти опустевший, на сей раз стараниями местной охраны, начальник которой, бывший майор милиции, маячил у выхода. Все, что случилось в следующую секунду, именно по секундам и восстанавливалось — с помощью немногочисленных свидетелей и камер видеонаблюдения — гораздо позже. А в тот момент Томилину, едва сумевшему осознать происходившее, показалось, что из дальнего полутемного угла под лестничным пролетом, ведущим наверх, то ли в кафе, то ли в ресторан, на них летит какой-то сине-красный мешок, лишенный любых иных деталей.

К «мешку» метнулся Лавров, кажется даже ухватил его, но тот сумел выскользнуть из Валериных лапищ, перед лицом окаменевшего на месте Томилина что-то сверкнуло в сторону Рената, почти одновременно просвистел огромный кулак бывшего боксера Сереги Качарова. Два звука слились вместе: один звонкий, металлический, второй смачный, чавкающий звук удара, затем тяжелый звук падения тела и лишь после этого, спустя еще секунду, раздался пронзительный женский визг: кричала замешкавшаяся после встречи дама — депутат Мосгордумы. И лишь после этого Всеволод Иванович автоматически шагнул влево, уже без всякой надобности заслоняя собой Мансурова, и увидел наконец всю картину в целом.

На полу, придавленный лежащим на нем Лавровым, валялся какой-то мужичонка, судя по почти наголо стриженному затылку (морда прижата к полу и оттого не видна), — молодой, возможно, и вовсе пацан, поодаль от него — не достигший своей цели (слава богу!..) нож, а может быть, и кинжал — в этом Томилин не разбирался — холодное оружие было какой-то странной, скошенной формы. От входа как-то слишком медленно — так ему показалось — бежит здешний начальник охраны, что-то кричит.

Всеволоду Ивановичу пришлось напрячься, чтобы расслышать, что именно:

— Не прикасаться к ножу! Не прикасаться!

«Никто и не собирается…» — почему-то подумал он: люди вообще ведут себя в экстремальных ситуациях странно и непредсказуемо. Томилин, например, внимательно понаблюдал, как начальник клубной охраны, осторожно опустившись на колени возле выбитого из рук убийцы кинжала, аккуратненько прихватил его носовым платком и опустил в неизвестно откуда взявшийся прозрачный пакет. И лишь после этого повернулся к Мансурову.

Ренат Георгиевич стоял чуть прищурившись, был немного бледнее обычного, но ни страха, ни особого волнения на его лице не читалось. Скорее легкое утомление… Всеволод Иванович невольно проследил за его взглядом: Лавров был уже на ногах — так же как и владелец кинжала, повисший в его ручищах. «Парню не больше двадцатника, — мелькнуло у Томилина, — бывший зэк?..» На эту мысль наводила малюсенькая головенка, стриженная под ноль, едва начавшая обрастать.

Несостоявшийся убийца вообще был неправдоподобно крохотным, тощим, почти утонувшим в своей красно-синей куртешке, из которой в данный момент торчала помимо стриженого затылка полубезумная, узкая физиономия с низким лбом, залепленным пластырем. Местные охранники, налетевшие теперь со всех сторон, перехватили лавровскую добычу, щелкнув на его запястьях наручниками.

— Уходим, — негромко произнес Мансуров над самым ухом Томилина, четко уловив момент, когда Серега Лавров сдал парня на руки бывшему майору.

В голосе Рената Георгиевича по-прежнему не ощущалось ни паники, ни волнения, это было обычное, рядовое распоряжение, понятое всеми: и Всеволодом Ивановичем, и Валерием с Серегой.

— Ренат Георгиевич, куда же вы? — Начальник местной охраны метнулся от своих подчиненных, столпившихся вокруг несостоявшегося киллера, в их сторону. — Сейчас милицейская бригада прибудет, мы вызвали!..

— Что-то случилось? — Мансуров слегка приподнял левую бровь, выражая недоумение. — Простите, но лично я спешу и помочь ничем не могу. Всего наилучшего.

Бывший милицейский майор так и остался стоять посреди холла с приоткрытым ртом, провожая глазами их компанию, слаженно двинувшуюся на выход в предписанном протоколом порядке: впереди двое секьюрити, чуть позади и в то же время между ними Мансуров с Томилиным.

Выход из клуба представлял собой стекляшку с широкими раздвижными дверями, поэтому начальник охраны «Энерджи» заполучил возможность увидеть всю мизансцену до конца.

К моменту, когда четверо гостей вышли на крыльцо, машина Мансурова и два сопровождавших ее небольших маневренных джипа уже оказались рядом, урча своими движками почти впритирку к нижней ступени. Неторопливо спустившись вслед за Лавровым к своему серебристому «лендроверу», хорошо известному всей Москве, Ренат Георгиевич Мансуров скрылся за приоткрытой телохранителем дверцей. Одновременно то же самое проделал, только нырнув на заднее сиденье, его заместитель Томилин и, наконец, секьюрити.

Спустя не более чем полминуты, все три машины сорвались с места и исчезли из поля зрения бывшего майора, мигнув ему на прощание многочисленными похожими на новогоднюю гирлянду стоп-сигналами. Еще через десять минут возле клуба, точнехонько на том месте, где совсем недавно стояли нарядные иномарки, взвизгнул сразу всеми тормозами совсем другой кортеж, во главе которого выделялась тоже по-своему нарядная желто-синяя машина отечественного производства, с целой радугой огней, переливающихся на ее крыше, не считая синей милицейской мигалки.

Владимир Владимирович Дубинский, младший советник юстиции, зато старший и, несомненно, лучший следователь Мосгорпрокуратуры, обожал свою жену Татьяну, семилетнюю дочку Машеньку и обеим строго-настрого запрещал всего две вещи: смотреть криминальные новости по НТВ и звонить ему на работу во время плановых дежурств.

И для того, и для другого основания у Владимира Дубинского были, во всяком случае с его точки зрения, весьма веские. Во-первых, знакомство с телевизионными криминальными новостями вполне могло превратить среднестатистического гражданина Российской Федерации в психически больного, одержимого манией преследования, или как минимум погрузить в темные воды ипохондрии. Что касается звонков, то во время дежурств Владимир Владимирович и сам названивал «своим девочкам» куда чаще, чем позволяли служебные обязанности. Благо дежурства выпадали в последнее время довольно спокойные, — как правило, с выездами сотрудники милиции справлялись самостоятельно и прокуратуру беспокоили редко. Во-вторых, работников, несмотря на госзарплату, в прокуратуре пока что, слава богу, хватало, и дежурить Дубинскому в этой связи доводилось редко, не чаще одного раза в месяц, а порой и того меньше.

Вот на очередное такое дежурство и заступил Владимир Владимирович Дубинский однажды теплым августовским вечером, ласково расцеловавшись с Танюшей и Машенькой и пообещав позвонить при первой же возможности.

С некоторых пор начальство хоть и со скрипом, однако выделило Дубинскому отдельный кабинет, единственным недостатком которого являлось явное излишество зеркал, украшавших стены в числе целых трех: до Владимира Владимировича в упомянутом помещении обитали дамы, оставившие ему такое наследие. Одно из зеркал, отражавшее человека в полный рост, висело прямо напротив входной двери, заставляя задумчивого Дубинского всякий раз вздрагивать при входе в кабинет. Не потому, что он был нервным, как институтка Смольного позапрошлого века, а потому, что, думая о чем-то отвлеченном, он нередко принимал собственное отражение за постороннего человека, засевшего в запертом помещении. Тут же соображал, что к чему, сердито сплевывал, давал себе слово «сегодня же» избавиться от дурацкого зеркала и… через пять минут, погрузившись в обилие текущих дел, забывал о своем намерении.

На самом деле вздрагивать при виде своего отражения у Володи Дубинского никаких оснований не было: его внешность вполне укладывалась в понятие «приятный шатен тридцати пяти лет», чего по его подтянутой фигуре и хорошо накачанным бицепсам не скажешь. О слегка наметившейся лысине упоминать не стоило, тем более что знали о ней только он сам да Танюша, а посторонние люди ее пока не замечали.

Открыв дверь своего кабинета, Владимир Владимирович Дубинский ни о чем особенном не думал, поэтому, вопреки обыкновению, вздрогнуть его собственное отражение не заставило: эту функцию взял на себя телефонный аппарат внутренней связи, неожиданно взорвавшийся в вечернем полумраке и тишине пустого этажа беспрерывной трелью. Чертыхнувшись в адрес дежурного (ведь только что шел мимо него, дурня — что, не мог все что надо лично сказать?!), Дубинский метнулся к телефону, не успев включить свет, и сердито сорвал трубку:

— Да!..

Некоторое время он слушал своего собеседника, постепенно меняясь в лице, о чем свидетельствовало еще одно зеркало, по таинственным соображениям повешенное над спинкой стула следователя (неужели у прежней хозяйки его рабочего места глаза были на затылке?!).

Наконец, коротко бросив в аппарат «Уже спускаюсь!», Владимир Владимирович покинул свой кабинет, забыв на столе приготовленный заботливой Танюшей термос и так и не избавившись от выражения хмурого удивления, возникшего на его физиономии. Как любой нормальный следак, Дубинский терпеть не мог иметь дело с ВИП-персонами, да еще такого уровня, как Мансуров, на которого, по словам дежурного, несколько минут назад в фойе клуба «Энерджи» бросился какой-то козел с ножом. «Какой-нибудь псих-одиночка или действительно серьезная заварушка?» — мельком подумал Володя, садясь в машину. Но тут же думать об этом себе запретил: хуже нет, когда начинаешь прикидывать варианты заранее, не зная толком обстоятельств. Хотя одно из них можно предсказать вполне определенно: уже сегодня СМИ, что бы там ни произошло на самом деле, назовут случившееся покушением на известного в стране человека, с которым ему, Дубинскому, предстоит общаться через какие-нибудь двадцать минут.

Хорошо, если Мансуров окажется выдержанным господином, каким мы видим его на с голубых экранах. Но то, что в телевизоре — в первую очередь имидж данного человека. Имидж, сложившийся еще с той поры, когда он активнейшим образом участвовал практически во всех реформах девяностых, варясь в политическом котле, не шарахаясь ни от одной из им же организуемых заварушек. А что, если на деле Ренат Георгиевич вовсе не тот невозмутимый, как манекен, красавчик с умным взглядом и непредсказуемым ходом мышления, каким его сделали ушлые имиджмейкеры, а какой-нибудь псих припадочный? Ну а если добавить к этому очень скорую реакцию Володиного начальства на покушение, которое несомненно будет объявлено в ближайшей новостной программе.

Владимир Владимирович не выдержал и чертыхнулся вслух, что позволял себе делать, между прочим, крайне редко.

— …Нет, ты соображаешь, что несешь?! Это как — уехали? Они что же — из другого теста, что ли, состряпаны, что им… твою мать, закон не писан?! А ты куда смотрел? Никакого права уезжать они не имели!.. Привет, Володя…

Возмущенно размахивающего руками перед носом пунцового от смущения секьюрити местного разлива Игоря Калину, старшего опера окружного УВД, славящегося своим взрывным нравом, Владимир Дубинский увидел и услышал сразу же, едва переступил порог клуба.

— Привет, — кивнул он Калине, моментально сообразив, по какому поводу выступает опер на сей раз. Сам он, поняв, что общаться с ВИП-Мансуровым ему не придется, а если придется, то не прямо сейчас, почувствовал облегчение.

— Да нет, Володя, ты представляешь! — продолжал кипятиться Игорь. — Эти здешние перцы преспокойненько дали возможность жертве удалиться с места действия… А еще, говоришь, бывший мент!

Последнее относилось уже к провинившемуся представителю местной охраны, как выяснилось немного позднее — ее начальнику. Фамилия бывшего майора была Павленко.

Дав Калине еще несколько секунд на то, чтобы выпустить пар, Дубинский движением руки остановил темпераментного опера и повернулся к его абсолютно скисшему собеседнику:

— Здравствуйте, во-первых, — улыбнулся он. — Старший следователь Мосгорпрокуратуры Дубинский Владимир Владимирович… Где мы с вами можем спокойно побеседовать?

— Здравствуйте. — Начальник охраны поднял на него глаза, в которых мелькнула робкая надежда на лучшее. — Я Павленко, Сергей Ильич, майор в отставке, возглавляю здешнюю команду секьюрити. Можно пройти в мой кабинет, в комнате охраны у нас задержанный.

Дубинский уже знал, что неудачливого киллера схватили прямо на месте преступления — не без помощи мансуровских телохранителей, что в качестве улики имеется орудие покушения — нож. Он очень надеялся на то, что «незахватанный».

Кабинет Павленко, как выяснилось, располагался под лестничным пролетом: незаметная дверца вела в довольно просторную и уютную комнату с мягким, недорогим ковром на полу, неброским длинным диваном, встроенным в стену сейфом, столом и двумя стульями. Главное — никаких тебе дурацких зеркал!

— Игорь, — Дубинский задержался на пороге, повернувшись через плечо к Калине, — опросишь, как обычно, свидетелей, после чего задержанного берите под мышки и увозите. Сегодня я с ним общаться не буду. Да скажи фотографу, чтобы все положенные ракурсы отснимал в трех вариантах, а не как в прошлый раз. Ну ты все знаешь!

— Ладно, сам с этим отморозком поговорю. — Игорь вдруг хитро улыбнулся и подмигнул Владимиру Владимировичу: — Надеешься, кому-нибудь другому дельце достанется? И не мечтай! Ставлю сто баксов — тебе же и навесят!

— Типун тебе сам знаешь куда, — буркнул Дубинский. — Что у нас, следователей, что ли, мало? По-моему, вполне хватает…

— Так как насчет ста баксов?

— Пошел ты знаешь куда!

Дубинский захлопнул дверь, едва не прищемив Калине нос. Тот раскусил его совершенно точно: не всякое дело из тех, на которые приходится выезжать во время дежурства, с неизбежностью попадает затем к выезжавшему. Так что надежда отбояриться от этого, как ни верти, покушения теоретически существовала…

— Чаю или кофе хотите? — робко поинтересовался Павленко.

— А покрепче у вас ничего не найдется? — Володя усмехнулся и, немного поколебавшись, присел к столу. — Ладно, шучу я… Давай-ка изложи для начала коротко, что тут стряслось…

Спустя минут пять, отметив, насколько и впрямь кратким и четким может быть бывший майор, если на него не орать дурным голосом, Дубинский уже был в курсе произошедшего. Павленко, завершив рассказ, открыл один из ящиков письменного стола и извлек пластиковый пакет, который со скромным видом выложил перед Владимиром:

— Вот… орудие, так сказать… Не беспокойтесь, никто, кроме этого психа, не притрагивался, я успел предупредить, чтобы не захватали.

Именно в этот момент Дубинский и ощутил первую искорку интереса к столь странному, можно сказать, дилетантскому покушению на Мансурова. Он осторожно пододвинул к себе пакет и пристально уставился на необычной формы кинжал, только чудом, по словам Павленко, не достигший своей смертоносной цели.

Это был именно кинжал, да еще какой! Острый, как бритва, длинный, сверкающий грозной сталью и… явно старинной ручкой, отделанной черненым серебром с каким-то затейливым орнаментом. Присмотревшись, он увидел еще одну особенность — едва заметный тоненький желобок, идущий вдоль лезвия: по сравнению с остальной поверхностью желобок выглядел более тусклым.

— Вот и я о том же, — обронил немного осмелевший Павленко. — Вы в холодном оружии разбираетесь?

— Не то чтобы очень, — признался Володя, — но вижу, что штуковина вроде бы старинная.

— Думаю, Испания, конец девятнадцатого века. — Тон у бывшего майора сделался несколько извиняющимся. — Я, знаете ли, когда-то интересовался, когда еще пацаном был. Конечно, могу и ошибаться… Штука в том, что с этим психом подобная вещица ну никак не вяжется…

— Слушай, ты уже во второй раз назвал его психом, — Володя с некоторым усилием оторвал взгляд от кинжала, — он что, правда под психа косит?

Павленко пожал плечами, а Дубинский, прихватив пакет с кинжалом, поднялся:

— Пойду-ка все же взгляну на него. Куда вы его затолкали?

Пойманного киллера поместили в комнате охраны — возле выхода из клуба. И, едва взглянув на худосочного, стриженого парня с пустыми, какими-то почти белыми глазами, Дубинский понял, почему бывший майор назвал его психом и заговорил о несовместимости убийцы с орудием убийства.

Весь прикид парня состоял из неопределенного цвета рубахи без пуговиц и вытертых до дыр джинсов явно не его размера, державшихся на нем исключительно за счет просунутой вместо ремня бельевой веревки. На ногах — раздолбанные кроссовки, а единственный контраст всему этому — валявшаяся на полу новенькая и совершенно точно недешевая красно-синяя куртка…

При появлении Владимира Калина, очевидно пытавшийся хоть что-то вытянуть из «киллера», вскочил и, глянув на него, пожал плечами:

— Вот, товарищ следователь, ваньку валяем, под дурака косим…

Дубинский внимательно посмотрел в угрюмое лицо парня с царапиной на лбу, замазанной зеленкой, на его пустой, устремленный в никуда взгляд и кивнул Калине:

— Можете увозить, завтра разберемся. Выяснили, как он сюда попал?

— Все клянутся, божатся, что через центральный вход не проходил. Да и не пустили бы его… такого… С обслугой еще не успели побеседовать, а гостей сегодня почти не было…

— А хозяина вашего почему не видно? — Дубинский повернулся к Павленко.

— Наш генеральный вместе с менеджером уехали еще до того, как все это… — Павленко неопределенно повел рукой. — Сразу же после того, как встреча завершилась, спешили куда-то… День у нас сегодня из-за этой встречи негостевой…

Он виновато посмотрел на Владимира.

— И что, до сих пор никому в голову не пришло с ним связаться?

— Так у обоих телефоны отключены… И дома их нет…

— По девочкам, что ли, рванули? — усмехнулся Калина.

Павленко покраснел и пожал плечами.

— Ладно, веселиться будем в другой раз, — строго поглядел на Игоря Владимир, который терпеть не мог шуток ниже пояса. — Этого, как я сказал, увозите, опрос сотрудников продолжайте, когда закончите, жду вас в кабинете майора, кое-что, товарищ Калина, нам с вами нужно будет обсудить, как говорится, не сходя с места…

Никаких результатов опрос сотрудников — это выяснилось где-то около полуночи — не принес: никто не желал признаваться не только в том, что провел в клуб «психа», но даже в том, что видел его издали.

— Ты там при нем шапки-невидимки не приметил? — мрачно пошутил Дубинский, просмотрев протоколы дознания. — Нет?.. А жаль… К этому завлекательному кинжальчику она бы очень подошла.

Игорь Калина, тоже хмурый, но успевший в процессе дознания выпустить все свои пары и оттого уставший, на кинжальчик только покосился и пожал плечами с полным безразличием: в холодном оружии он разбирался, но исключительно в современном, охотничьем. И посему главным достоинством орудия предполагавшегося убийства, с его точки зрения, были сохранившиеся на нем пальчики…

2

В свой зеркальный кабинет Володя Дубинский попал только во втором часу ночи. Усталость уже брала свое, и, прежде чем заняться писаниной — в частности, постановлением о возбуждении уголовного дела по факту покушения… ну и так далее, — следователь некоторое время посидел за столом просто так — тупо глядя перед собой, а на самом деле в никуда. Несколько минут такого сидения, по его убеждению, равнялись минимум двум часам полноценного отдыха.

Прямо перед ним маячила небольшая папка из прозрачного пластика с аккуратно вложенными в нее протоколами дознания, которые Дубинский намеревался прочесть самым внимательнейшим образом, и пакет с загадочным кинжалом. Помимо протоколов среди бумаг имелось и заявление Павленко о случившемся на его территории покушении, на основании которого упомянутое дело и предполагалось возбудить. А еще предполагалось, что, не менее чем в течение ближайших двадцати четырех часов, к официальным документам добавится заявление самой жертвы. Чего это будет стоить лично ему, Владимир Владимирович после сегодняшнего исчезновения Мансурова и компании из клуба, вполне даже догадывался.

Да, что-то не получалось у него сегодня отвлечься и бездумно посидеть за столом даже минуту. Мобильный телефон Дубинского завибрировал в кармане пиджака — и почти сразу кабинет огласился мелодичным перезвоном популярной когда-то детской песенки. Володя глянул на определитель, покачал головой и включил связь.

— Таня, — произнес он как можно строже, — ты почему это в такое время не спишь?

— Потому что ты зачем-то выключаешь телефон! — ответила она по-настоящему сердито. — Ладно, я включила НТВ и потом уже догадалась, где ты! А так давно бы сошла с ума от беспокойства!..

— Что — уже? — поразился Дубинский оперативности телевизионщиков.

— Ты о чем?!

— О том, что не успели дело оформить, как они уже сработали… — буркнул Владимир. — Впрочем, может, оно и к лучшему. Я все равно собирался с утра с ними связаться. А что там сказали-то?

— Сначала ответь, почему телефон выключил! — произнесла вредная Татьяна, основным недостатком которой Дубинский считал ее постоянное беспокойство о его персоне. Никакие разъяснения по части того, что работа следователя тем и отличается от работы оперативника, что проходит в основном в стенах кабинета, а следовательно, лишена даже намека на риск, на Татьяну не действовали.

— Тань, ну ты что как маленькая? — вздохнул Володя. — Что же я, по-твоему, вместо запланированных следственных действий на месте преступления должен был то с тобой, то с начальством по мобиле беседовать?.. Так тогда мы бы и до утра не освободились!

— Перестань так со мной говорить! Я, между прочим, волнуюсь, мало ли что. Предупредил бы, что на выезде, и…

— Ладно, не злись, — покорно сказал Дубинский. — Ну так что там по НТВ?

— Они, как всегда, молодцы! — сдалась наконец жена, явно жаждавшая услышать от мужа какие-нибудь подробности случившегося. — Их оператор совершенно случайно заснял этого убийцу, правда, сквозь какие-то стеклянные двери и видно не очень хорошо, но заснял! Это правда, что он на Мансурова с ножом бросился? Прямо как в романе каком-нибудь…

«Знаем мы эти случайности, — подумал про себя Дубинский. — Наверняка подкарауливали с камерой, чтобы заснять отъезд его эскорта…»

— Танюша, — сказал он вслух, — сколько раз тебе повторять: ни на какие вопросы по работе ни лично, ни по телефону в процессе следствия отвечать мы не имеем права. Ложись-ка ты спать наконец, тем более что ты убедилась: я жив-здоров, но занят!

— Ну и ладно!.. — Она моментально отключила связь, продемонстрировав мужу свою обиду. Но Дубинский, зная Татьянину отходчивость, ничуть не расстроился, не расстроил его и звонок шефа, доставший Володю еще в машине, на обратном пути из клуба. Судя по всему, шефа известие о покушении застало уже сладко спящим, потому что голос у него был злой, каким бывает только спросонья. И этим самым злым голосом он, выслушав предварительно краткий доклад Дубинского, приказал ему, как и пророчил Калина, принимать образовавшееся дело к своему производству.

Даже удивительно, что Володя при этом не слишком огорчился, — вероятно, из-за того, что был он по своей природе человеком любознательным и его действительно весьма заинтересовало странное орудие несостоявшегося убийства.

Предмет его размышлений между тем продолжал спокойно лежать на столе, посверкивая острым, как бритва, стальным лезвием в свете настольной лампы.

Дубинский осторожно взял кинжал в руки и поднес поближе к лампочке, дабы получше разглядеть узор из черненого серебра. Однако внимание его привлек поначалу желобок: Володе показалось, что выглядит он на фоне самого лезвия более тускло не из-за выделки, а из-за того, что на нем имеются какие-то мутноватые потеки… С чего бы это? Но как он ни крутил, как ни вертел кинжал, увериться или, наоборот, разувериться в их наличии так и не сумел. Уж больно узеньким оказался желобок!

И, поразмышляв еще немного, Дубинский решил отправить данную явно антикварную, но от этого не менее опасную штуку, помимо обычной техэкспертизы, еще и на химико-биологическую. Конечно, времени это займет больше, но на легкое и скорое расследование он с того момента, как увидел кинжал, рассчитывать перестал: даже если парень действительно псих, раздобыть столь дорогую вещицу ему все равно негде, а значит, существует некто, кто вложил ее в руки несостоявшегося убийцы. О том, сколько людей и по скольким причинам могут ненавидеть Мансурова и соответственно попытаться с ним разделаться, Владимир Владимирович Дубинский решил пока не думать…

Убрав кинжал в сейф, он тяжело вздохнул и включил компьютер: пора было браться за «бумагомарание», как он сам это называл, после чего, возможно, останется время и на то, чтоб вздремнуть хотя бы пару часиков: для этой цели у Дубинского имелась припасенная заранее и давным-давно раскладушка, хранившаяся в стенном шкафу. О том чтобы утром отправиться отсыпаться домой, он даже не помышлял… И был, разумеется, прав.

— Коломбо, ко мне! Дай сюда!..

Мохнатая черно-белая псина породы «медвежья лайка», разметав по дороге аккуратно собранные в пирамидку палые листья, со всех ног припустила к хозяину, сжимая в «улыбающейся» пасти белый мячик из войлока — свою любимую игрушку.

— Умница… — Мансуров потрепал Коломбо по загривку и совершенно по-мальчишески улыбнулся.

«По-мальчишески» — так подумал Всеволод Иванович Томилин, как раз в этот момент подходивший в сопровождении своего единственного охранника к небольшому особняку, наполовину скрытому все еще не потерявшим листья садом. Территория была обнесена высоким забором из металлических прутьев, позволявших видеть игры хозяина дома с Коломбо — его едва ли не единственной слабостью. С точки зрения Томилина, обносить усадьбу следовало на самом деле не прутьями, а по-настоящему глухим, желательно кирпичным забором.

Об этом он говорил Ренату еще несколько лет назад, когда поселок только строился. А Мансуров в ответ, как всегда, иронично усмехнулся:

— Чудак ты, Сева… Во-первых, поселок охраняемый. Во-вторых, вряд ли я стану бывать тут часто — это в основном для Лиды и ребят. В-третьих, если захотят, и через кирпичный забор достанут…

«Захотеть» с тех пор пытались трижды — если считать с тем эпизодом в клубе, на который Ренат Георгиевич, можно сказать, и внимания почти не обратил. Как-то обошлось… В одном Мансуров оказался прав: свои усилия те, кто пытался достать его, сосредоточивали вокруг офиса и городских апартаментов Мансурова — ясен день, потому что в особняке он бывал хаотично, в кругу семьи редко проводил больше двух-трех дней. Зато рабочий день Рената, когда не было, разумеется, экстраординарных ситуаций, шел по расписанию — четко, как часы. Расписание, а вместе с ним и маршруты, по которым он разъезжал на своем «лендровере», менялись не реже раза в неделю.

— Ну все, Коломбо, все!..

Ренат Георгиевич увидел Томилина, которого в этот момент охранник как раз впустил на территорию, и, кивнув ему в сторону входа в особняк, ласково потрепал прыгавшую вокруг хозяина собаку. Его интонации Коломбо различал прекрасно и, тут же успокоившись, помчался впереди Мансурова к дому.

В холле их уже ждал поднос с двумя чашечками дымящегося кофе, который в доме Мансурова умели варить как нигде: Всеволод Иванович, всю жизнь страдавший от пониженного давления, не уставал гадать над семейным рецептом напитка, от одной чашечки которого лично он получал заряд бодрости не менее чем на полдня. Однако секрет его приготовления Лида, жена Рената, хранила ничуть не хуже, чем ее муж коммерческие тайны. И только посмеивалась над попытками Томилина вызнать его.

— Ну что, — Ренат отхлебнул немного кофе и искоса глянул на своего зама, — придется ехать к господам прокурорам — то бишь следователям.

Он перевел взгляд на старинные напольные часы, украшавшие холл в числе прочей мебели.

— Господин Дубинский Владимир Владимирович, — Мансуров слегка поморщился, — ожидает нас ровно через полтора часа.

— Не понимаю твоего равнодушия ко вчерашнему… — Всеволод Иванович покачал головой, вспомнив, как накануне вечером Мансуров резко пресек первую же его попытку обсудить случившееся. — Извини, но, на мой взгляд, это какое-то странное легкомыслие.

Томилин извлек из внутреннего кармана пиджака мобильный и сердито ткнул в одну из кнопок, его «любимый номер» был запрограммирован не на особу прекрасного пола, которые менялись у холостого Всеволода Ивановича с довольно приличной скоростью, а на личного водителя.

— Подгоняй машину к Мансурову… Да, срочно.

Отключившись, он снова укоризненно посмотрел на своего шефа.

— Ты полагаешь, — усмехнулся тот, возвращая на поднос опустевшую кофейную чашечку, — что я могу позволить сейчас себе роскошь отвлекаться на каждого психа, кидающегося на меня с бутафорским ножом?

— С чего ты взял, что нож бутафорский? — опешил Томилин.

— Так мне показалось. — На этот раз в голосе Рената Георгиевича все-таки мелькнула нотка сомнения. — Во всяком случае, издали…

— Ну не знаю… — Всеволод Иванович припомнил, что нечто странное в орудии убийства почудилось и ему тоже. — Нет, не думало, что ты прав, вряд ли бы, будь нож бутафорский, тебя сегодня вызвали к следователю!

— Не меня, а нас… Всех, включая Лаврова с Качаровым… Ладно, не люблю бессмысленные гадания, поехали!

К облегчению Владимира Дубинского, Мансуров и в реальной жизни производил впечатление вполне достойное. Никакой истеричностью от него не веяло, а единственным капризом с большой натяжкой можно было счесть просьбу опросить и его, и Томилина, и обоих охранников одновременно — исключительно в целях экономии времени, тем более что вряд ли они в состоянии чем-то помочь следствию.

Дубинский насчет экономии времени понимал и принимал: в данный момент, после настигшего столицу энергокризиса, время Мансурова действительно ценилось на вес золота… Экстремальная ситуация для него закончится, видимо, еще не скоро.

Не ошибся Ренат Георгиевич и насчет помощи следствию, ничего новенького Володя ни от одного из них действительно не услышал, скорее уж они от него, и касалось это, конечно, все того же загадочного кинжала.

Сам кинжал был уже отправлен на экспертизу, а вот его снимки, сделанные во всех возможных и невозможных ракурсах, Мансурова явно заинтересовали — Володя показал их жертве нападения по его же просьбе, и от него не укрылся огонек, мелькнувший в глазах Рената Георгиевича. Томилин, надо отметить, тоже засверкал очами, к слову сказать, это были именно очи — черные, с длинными, почти девичьими ресницами. Вообще Всеволод Иванович являл собой эдакого цыганистого красавчика, из тех, от кого штабелями падают в первую очередь блондинки. Но его огонек, вспыхнувший, пока оба они с Мансуровым разглядывали фотографии кинжала, объяснялся с полувзгляда: испуг, страх, недоумение…

А вот насчет Рената Георгиевича никакими предположениями Дубинский рисковать бы не стал: уж больно непредсказуемый тип этот Мансуров, и, несомненно, умен. Пес его знает — может, он просто любитель антиквариата? Во всяком случае, перепуганным точно не назовешь, словно и не его пытался не далее как накануне прирезать неведомый пока что в смысле установления личности психопат.

— Вы уверены, что никогда прежде не видели ни этого кинжала, ни его… условно говоря, владельца? — поинтересовался он.

— Уверен, — покачал головой Ренат Георгиевич. — Странное сочетание этого… орудия и, как вы выразились, исполнителя, верно?

Он пристально посмотрел на Володю, и тому отчего-то сразу сделалось не по себе: смотрит — точно рентгеном просвечивает. Между тем Дубинский перед звездами как шоу-бизнеса, так и экономики и даже политики никаких трепетных чувств отродясь не испытывал, он вообще не страдал такого рода комплексами.

— Да, вы правы. — Взяв себя в руки, он ответил Мансурову как можно короче и холоднее. — Что ж… Осталось подписать заявление и протокол, и в дальнейшем постараюсь беспокоить вас только в случае крайней необходимости.

Когда формальности остались позади и все присутствующие поднялись, дабы распрощаться, ничуть не жалея о том, что встреча подошла к концу, Мансуров, уже направлявшийся к дверям, неожиданно вновь повернулся к следователю.

— У меня единственная просьба, — произнес он, — если удастся установить личность этого юноши… Проинформируйте меня, пожалуйста, по телефону, который я написал на визитке от руки. Всего наилучшего, успеха вам!

Некоторое время Володя еще постоял за своим столом в опустевшем кабинете, прежде чем опуститься обратно на стул. Ему вдруг вспомнились слова жены, когда она позвонила ему ночью по телефону… как там сказала Танюша? С кинжалом кинулся, совсем как в романе! — А вдруг действительно покушались на Мансурова из-за какой-нибудь сугубо личной историйки, до которой хрен докопаешься?!

Вот только этого ему еще не хватало!

Спрашивать Рената Георгиевича насчет врагов и возможного сведения с ним счетов он не стал, чтобы тот не принял его за круглого идиота: у кого, у кого, а у него в этом смысле среди отечественных бизнесменов наверняка пальма первенства. Недаром же на вопрос, не подозревает ли он сам кого-нибудь, Мансуров только пожал плечами да головой покачал. Ясен день — подозревает. Человек эдак двести — триста, и то это лишь те, которые в первом ряду стоят.

Владимир Владимирович Дубинский тяжко вздохнул, устроился за столом поудобнее и нажал клавишу селектора, связывающую его с приемной шефа, точнее — с его секретаршей.

— Маша? — Он снова вздохнул. — Повтори еще раз, когда сам нас всех собирает? Как это — через пятнадцать минут?! Ах все уже собрались и ждут? Ладно-ладно, сейчас буду…

С отвращением посмотрев на заткнувшийся селектор, Дубинский начал быстренько собирать разбросанные по столу бумаги. Совещания он терпеть не мог, сам их проводил со своими оперативно-следственными группами на манер летучек — быстро и по сути. К сожалению, его шеф подобной оперативностью не отличался. Значит, впереди чистой воды бездарная потеря времени.

«Ладно, — утешил он себя, подымаясь с удобного своего стула, фирменного „Президента“, — сейчас попытаюсь устроиться подальше, желательно за спиной Калины, авось удастся слегка вздремнуть…»

Ему и в самом деле смертельно хотелось спать, но кого волновало, что старший следователь Дубинский «пошел» уже на вторые сутки бессменного бодрствования? Разве что Танюху с Машей, пока что не потерявших надежду дождаться хозяина дома хотя бы к ужину.

3

Серафима Ивановна Кузина, или просто Сима, целых тридцать лет проработавшая санитаркой в одном и том же отделении психоневрологической больницы № 17, была живым опровержением расхожего мнения о сотрудниках подобных лечебных учреждений. Известно, что в народе бытует убеждение, будто все, кто лечит и обслуживает психических больных, рано или поздно тоже становятся им подобными.

Вопреки всему этому Сима за годы работы в больнице не только не потеряла своего завидного психического здоровья, но и ухитрилась сохранить на редкость уравновешенный характер и безмерное терпение к своим подопечным. Единственным недостатком Серафимы Ивановны при желании можно было счесть ее беззаветную, не знающую границ любовь к телевизору, предавалась которой она при любой возможности. Но данная страсть имела свое вполне логичное объяснение.

Сима родилась и выросла в глухой сибирской деревушке, которую вынужденно покинула в возрасте далеко не юном: ей было уже почти тридцать пять годиков, когда партия и правительство приняли решение о строительстве огромного завода по переработке, кажется, сланцев, именно на месте ее родной деревни. Нужно, правда, признать — и без того вымирающей.

Так уж вышло, что в своем серьезном возрасте Сима не обзавелась ни мужем, ни детьми, а из всей ее родни на свете осталась только двоюродная сестра, давным-давно отбывшая в Москву. Серафиме Ивановне и в голову не приходило, что сестра Наташа может не обрадоваться приезду своей единственной родственницы: ведь сама она, сложись все наоборот, точно бы обрадовалась. Кто ж знал, что большие города так меняют людей, как, например, изменила столичная жизнь Натащу!

Размягчить сердце сестрицы не помогла даже приличная по тем временам сумма денег, полученная Серафимой Ивановной за снесенный государством родной дом и удачно проданную в соседнюю, выжившую, деревню корову.

— Не видишь, что ли, сами в двух комнатах целой оравой мучаемся? А уж когда мой Васька нажрется — я и без тебя-то не знаю, куда с детями деваться!.. Так что, Серафима, давай ищи работу с жильем — хотя бы вот и дворником в домоуправлении…

Насчет дворника — это Наталья, как выяснилось, оказалась большой оптимисткой: дворницкие места по загадочным причинам оказались исключительно блатными, брали только по знакомству и с приплатой. Тем не менее Симе повезло — примерно через неделю она нашла себе место с хорошим, как ей тогда показалось, окладом и со служебной комнаткой, где и работала с тех пор целых три десятка лет. А самым ярким впечатлением от недели, проведенной под крышей сестры, оказался как раз телевизор, увиденный тогда ею впервые: в ее родной деревне и радио-то было не во всех домах.

Впечатление ящичек с живым изображением внутри произвел на Симу, как выяснилось с годами, неизгладимое, ибо свежести его она ухитрилась не потерять даже теперь, когда двадцать первый век, бурливший и шумевший за окнами больницы № 17, еще и не такие чудеса чуть ли не ежедневно обрушивал на головы многострадального человечества, часть которого как раз по этой причине и оказывалась Симиными подопечными.

Конечно, в ее комнатке был и свой собственный телевизор — «Рубин» еще советского производства, купленный на скопленные за первый год работы деньги. Но ни в какое сравнение с чудом современной техники, приобретенным недавно их главврачом и стоявшим в ординаторской, он не шел. Главврач, знавший Симино пристрастие, научил ее управляться с пультом. Однако возможность посмотреть передачи по этому чуду появлялась исключительно после отбоя и при условии, что из врачей дежурил кто угодно, кроме Марины Васильевны — самой молодой из докторов, самой красивой и самой стервозной. Марина Васильевна телевизор терпеть не могла, она обожала телефон, по которому во время дежурств трепалась непосредственно из ординаторской часа по два за один присест.

Но в тот вечер Серафиме Ивановне повезло: дежурил доктор Котельников, тоже молодой, но добрый, а главное — большой любитель женского пола, в связи с чем большую часть дежурства он предпочитал проводить в сестринской комнате — в тот раз с новенькой медсестричкой, которая ничего против его общества не имела. А в итоге у Симы появилась возможность насладиться японским цветным чудом в полном одиночестве — что она и сделала, расположившись в ординаторской.

Серафима Ивановна, не глядя на пульт, нажала первую попавшуюся кнопочку и уставилась на экран: ей было все равно, что смотреть, радовал прежде всего сам процесс. Попала она на вечерние новости и, не слишком вникая в суть, с удовольствием разглядывала прехорошенькую, пышущую здоровьем дикторшу, что-то говорившую о покушении — Сима не поняла на кого. Потом дикторша с экрана исчезла, а вместо нее показали красивые стеклянные двери, за которыми два здоровенных амбала в черных костюмах волокли какого-то хлюпика в яркой куртке.

Куртка на секунду отвлекла Серафиму Ивановну, но она все-таки глянула на лицо несчастного, повисшего в лапах амбалов. Лицо видно было не то чтобы очень, однако сердце Симы само по себе дрогнуло и подпрыгнуло, встревожившись раньше, чем она что-либо сообразила.

«Неужто Колян?..» Конечно, никакой уверенности у нее не было, что на экране мелькнула физиономия Николаши Иванова, одного из ее «несчастненьких», как называла Сима про себя пациентов больницы. Но сердце-то ведь почему-то дернулось? Несмотря на то что такой куртки у Кольки точно не было.

Серафима Ивановна нахмурилась и, посидев немного бездумно уставившись в телевизор, все-таки решилась и, поднявшись, неуверенно зашаркала шлепанцами в сторону сестринской, из которой доносился слышный даже из-за двери нервный смех новенькой сестрички. Потоптавшись немного под дверью, Серафима Ивановна припомнила, что Коляна под расписку тому типу выдавал как раз доктор Котельников, поскольку главврач подписал разрешение как раз в день его предыдущего дежурства. Эта мысль придала Симе решимости, и она постучалась в сестринскую, несмотря на хихиканье.

Услышали ее не сразу, стучать пришлось дважды, после чего дверь наконец приоткрылась и доктор с недовольной миной высунулся в коридор.

— Что, опять третья палата? — поинтересовался он, поморщившись.

В третьей палате у них лежал один-единственный на всю больницу действительно буйный пациент, но сейчас он как раз спал, убаюканный хорошим уколом.

— Нет, доктор, — торопливо забормотала Сима, отводя от смущения взгляд в сторону, — Колька там… Иванов…

— Его что — назад привезли в такое время? — Брови Котельникова поползли вверх.

— Нет, доктор, он там… в телевизоре, кажется, он… того… это, вот — покушался!..

— Что, что он сделал? — Доктор вернул брови на место и посмотрел на Серафиму Ивановну странным взглядом, под которым она густо покраснела.

— По телевизору, — от отчаяния Сима заговорила куда увереннее, — Кольку показали, покушался он на этого… фамилию не помню… Ну важный такой, все время его кажут-то…

Она отважно подняла голову и посмотрела на Котельникова и тут же поняла, что он едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. Над ней. Не верит, получается… Но Сима была почти уверена теперь, что показали действительно Коляна.

— Серафима Ивановна, — доктор — это было заметно — старался говорить как можно мягче, — милая, вы просто переутомились, сегодня день был… э-э-э… тяжелый… Думаю, вам показалось, привиделось что-то от переутомления. Не хотите отдохнуть? Вы ведь сегодня не дежурите, можно при желании даже укольчик сделать…

«Он решил, что я сверзилась», — подумала Сима и вдруг рассердилась, а заодно сразу же вспомнила, что Котельникова зовут Александром Ефимовичем, и еще кое-что.

— Александр Ефимович, — сказала Сима твердо, — если вы думаете, что я спятила от телевизора, то ошибаетесь! — В этом месте доктор слегка покраснел, значит, она угадала. — А только вы у нас не так давно работаете и не знаете, что Коля и раньше у нас лежал, и как раз из-за этого самого… Из-за того, что с ножами на людей кидался, и его тут лечили, принудительно — вместо тюрьмы. Ей-богу, это он!

Теперь наконец Котельников посмотрел на Симу как на нормального человека и даже ненадолго задумался.

— Я этого насчет Иванова не знал, — произнес он, почти оправдываясь. — Вы уверены, что не ошиблись?

— Уверена, — сказала Сима, потому что, пока спорила с доктором, действительно почувствовала, что уверена. — А на кого он кинулся, не знаю — телевизор поздно включила, фамилию не расслышала.

Котельников вышел из сестринской, прикрыв за своей спиной двери, хотя Сима специально отвела взгляд, чтобы не видеть, что там внутри делает сестричка.

— Ладно… — вздохнул он. — Если уверены, сейчас все равно уже поздно, а утром напомните мне, я в прокуратуру позвоню, выясню… Вот черт!.. Не помните, кто его под расписку забирал?

— Кажись, сосед матери… У главного все документы…

— Ну да, у главного… Вот пусть главный и разбирается завтра с утра — сам! Он ведь и отвечает за то, что его отпустили, верно? А мы с вами, Серафима Ивановна, даже если этот псих на кого-то там кинулся, за его действия, как люди подчиненные, никакой ответственности не несем!

Серафима Ивановна кивнула и, молча развернувшись, хмуро потащилась назад в ординаторскую: Сима терпеть не могла, во-первых, когда ее подопечных называли «психами», тем более доктора; во-вторых, насчет ответственности она понимала совсем по-другому. Ей было жалко Коляна, который сейчас, вместо того чтоб спокойненько спать в тепле и тишине, мается где-нибудь в кутузке, где его могут обидеть ни за что ни про что…

А еще Сима поняла, что никто ни в какую прокуратуру звонить не будет — ни главный, ни Котельников. И следовательно, спасать Коляна придется ей самой. Только вот как? Ни где находится прокуратура, ни какой там у них телефон, она понятия не имела.

За спиной Серафимы Ивановны хлопнула дверь сестринской, затем щелкнул ключ, запиравший ее изнутри. Доктор Котельников вернулся к прерванному, видимо, очень веселому вечеру в обществе медсестрички.

У Игоря Калины, прикомандированного в качестве оперативника по делу о покушении на Мансурова к Владимиру Дубинскому, вид был самый что ни на есть кислый. Порадовавшись злорадно этому обстоятельству, Владимир Владимирович, впрочем, предаваться нехорошим чувствам не стал, решив сразу перейти к сути: в определенном смысле Калина являлся для него в сложившейся ситуации даром судьбы. На Варшавке, где проводилась экспертиза по загадочному кинжалу, у Игоря работали сразу две ближайшие родственницы: мать и сестра. Корысть следователя была очевидна: использовать родственные связи опера в интересах дела, ускорив экспертизу. Его собственных связей на это вряд ли хватило бы…

Хмуро выслушав Дубинского, Игорь обреченно кивнул:

— Так я и знал… Учти, с маман по этой части говорить бесполезно, разве что с Веркой… Может, у нее среди химиков и есть кто-то знакомый, общительная она… А что насчет пальчиков?

— С пальчиками все в норме, там компьютер, думаю, к вечеру сделают сверку, и — голову наотрез даю — наш клиент наверняка отыщется.

— А с чего это ты химиков задействовал? — поинтересовался Калина.

— Ну… Считай, интуиция, — не счел нужным вдаваться в подробности Дубинский.

— Интуиция так интуиция, — легко согласился Игорь. — Говоришь, парень по-прежнему ваньку валяет?

Калина знал, что рано утром следователь успел пообщаться с задержанным.

— Я уже не уверен, что валяет, — вздохнул Володя. — Как зовут — не говорит, зато уверяет, что Мансуров его маму убил.

— Чего-чего-о?.. Какую еще маму?!

Глаза оперативника округлились.

— А других вопросов у тебя нет? — немедленно разозлился Дубинский. — Откуда я знаю какую? Говорит — его и что об этом ему сказал какой-то Дима. Тьфу, одним словом… Ладно, давай к делу. Сейчас поедешь в этот чертов клубешник, постановление на изъятие пленок с их видеокамер я тебе приготовил. Держи! Для начала просмотришь все прямо на месте — с этим бывшим ментом, Павленко. Кстати, нечего нос морщить, на меня он произвел впечатление неплохое. Заодно вручишь повестку хозяину клуба — некоему Гордею Васильевичу Сибиркину, ухитрившемуся слинять из заведения в считаные секунды после встречи. Ну все это желательно до шестнадцати часов, поскольку Сибиркина я вызвал на сегодня на шестнадцать тридцать. Ясен пень, пленки с видеокамер привезешь сюда с собой.

— Это все или тебе еще чего-нибудь купить по дороге? — ядовито поинтересовался Калина.

— А ты что думал — все работать будут, а ты отсыпаться поедешь? А насчет купить — хорошо бы… Например, пару гамбургеров, а к ним пивка… Все, Калина, приступай!

— Есть!

И Игорь, с самым официальным видом отдав Дубинскому честь, покинул кабинет следователя в еще более мрачном настроении, чем поначалу. И даже не потому, что, на его взгляд, для одного дня на него свалили слишком много забот — да еще после практически бессонной ночи. Прежде всего потому, что придется теперь вилять хвостом перед сестрицей Веркой, чего он терпеть не мог: младшая сестрица была, с его точки зрения, задавакой и нос перед старшим братом драла в первую очередь благодаря своему, видите ли, высшему образованию, которым Игорь, увы, похвастаться тоже не мог…

В тот момент, когда Калина покидал кабинет Дубинского, произошли еще два события, имевшие самое непосредственное отношение к Мансурову, но на первый взгляд никак между собой не связанные. Одно из них представляло собой вроде бы обычный телефонный разговор по мобильной связи, состоявшийся между двумя серьезными людьми, один из которых к тому же занимал вполне солидную должность. Именно он и выступил инициатором звонка.

— Здравствуй… Ты уже в курсе?

— Видел утром по ящику…

— Думаю, нам здорово повезло… Или ты другого мнения?

— Отчего же… Как раз собирался тебе звонить.

— Прекрасно… Итак?

— Мы готовы стартовать в любой момент… В том числе максимально быстро.

— Удачи тебе…

— Взаимно!

На этом разговор был завершен. А спустя минут десять возле окошечка, за которым нес свою службу дежурный офицер, в просторной приемной Мосгорпрокуратуры объявилась сухонькая старушка деревенского вида — в слегка вылинявшем от частых стирок цветастом платье с юбкой «татьянка», модной в начале пятидесятых годов прошлого века, в теплой вязаной кофте современного рыночного происхождения и беленьком туго накрахмаленном платочке. От бабульки веяло за версту характерным «медицинским» запахом, которым поневоле пропитываются работники больниц и даже поликлиник и который не в силах перешибить даже вездесущий аромат «Шанели № 5» — факт, крайне огорчительный для молоденьких медсестер и врачих.

Дежурный с любопытством посмотрел на робко топтавшуюся в некотором отдалении от него старушку и уже открыл было рот, дабы поинтересоваться, не ошиблась ли та дверью, но в этот момент медицинский запах достиг ноздрей проходившего мимо Игоря Калины, по-прежнему погруженного в мрачные размышления о неизбежном общении с высокомерной Веркой. Однако не настолько глубоко, чтобы не среагировать на «аромат», который терпеть не мог с детства — с тех пор как ему всадили первую в жизни прививку.

— Вам, гражданочка, кого? — Калина притормозил возле бабульки, слегка сморщив нос.

— Мне… — Серафима Ивановна растерянно посмотрела на оперативника. — Мне бы главного по покушениям…

— Каким покушениям? — Игорь моментально навострил уши, забыв про неприятный запах.

Сима уже горько сожалела о своем отчаянном поступке и, наверное, сбежала бы под пристальным взглядом этого здоровенного белобрысого детины с сердитыми серыми зенками, но ее остановила мысль о несчастном Коляне и огромной сумме денег, потраченной на такси. К тому же и отпросилась она у главного «за свой счет».

Про такси ей подсказала та самая новенькая медсестра, с которой накануне развлекался доктор, — с дежурства они вышли вместе, и девица, выглядевшая смущенной (видать, не весь стыд еще потеряла), узнав, какая у Симы проблема, сама вызвалась поймать Серафиме Ивановне машину — у той подобного опыта и вовсе не было.

— Сейчас словим, — пообещала она ей, — а там попросите водителя, он вас и отвезет… Таксисты все такие адреса знают.

Впервые в жизни очутившись в такси, Серафима Ивановна уже тогда пожалела о своей дурацкой затее: не с ее рылом-то в калашный ряд… К тому же от запаха, стоявшего в салоне, ее вдруг слегка замутило.

— Так куда тебя, бабусь, везти? На вокзал какой-нибудь, что ли? — поинтересовался шофер — толстый, как боров, краснорожий мужик. И Сима вдруг, неизвестно почему, рассердилась и от этого почувствовала себя увереннее: подумаешь, такси… У самого-то рожа тоже вполне крестьянская!..

— Сам ты «на вокзал», — засопела она. — В прокуратуру мне!

Слово «прокуратура» застряло у нее в памяти еще с ночи, его несколько раз говорила дикторша.

— Да ну?.. Ишь ты, в прокуратуру, — хохотнул водитель. — Так прокуратур-то в городе куча целая, тебе в какую?

— В главную! — не задумываясь, сказала Серафима Ивановна.

— А у нас и главных две, — садистски фыркнул боров. — Генеральная российская и городская московская!

Теперь Сима немного подумала, прежде чем ответить.

— Давай в московскую, — приняла она решение. Справедливо рассудив, что коли покушались в Москве, то в главную московскую ей и надо…

Между тем здоровенный блондин, тормознувший Серафиму Ивановну, вдруг заговорил с ней совсем другим голосом — не сердитым, а каким-то вкрадчивым, что Симе тоже не очень понравилось. Но ничего не поделаешь, сама же сюда и приперлась…

— Так что за покушение? — терпеливо повторил тот.

— Не знаю я, милый, что за покушение, телевизор я вчера не сразу включила, а как мужика зовут, на которого наш Коленька кинулся, не помню, но он важный такой, все время его кажут. Только Кольку-то вы зазря в каталажку сунули…

Блондин молча открыл, а потом закрыл рот, и вид у него, как отметила Серафима Ивановна, сделался ошарашенный. И она от этого осмелела.

— Коленька — наш пациент, больной он весь насквозь, прямо с рождения, а вы его в каталажку! — сказала она строго. И, подумав, добавила: — Уж не знаю, как там так вышло, а только отдавал его наш главный под расписку, чтобы, значит, Коленька маму свою схоронил. И все честь по чести, доктор говорит, бумаги нужные все есть…

— Круто!.. — выдохнул наконец ее собеседник. — А вы-то, бабуль, этому Коляну кто будете?

— Я ему никто, я санитаркой в нашей больнице работаю.

— В какой больнице?

— В Семнадцатой психоневрологической. Коленька у нас уже в третий раз, считай, лежит…

— Та-ак… А фамилия его?

— Ивановы они. — Старушенция пожала плечами и поглядела на Игоря вопросительно. — Так что сведешь меня ко главному-то по покушениям?..

— Еще как сведу!.. — широко улыбнулся Калина и, забыв про телефон внутренней связи, имеющийся у дежурного, извлек из кармана собственный мобильник.

— Дубинский, ты?.. Слушай, у меня для тебя сюрпризец — закачаешься!.. Да нет, скорее приятный, чем неприятный… Сейчас увидишь! Да, по Мансурову… Жди!

Он отключил связь и поглядел на Серафиму Ивановну почти с нежностью:

— У вас, бабуль, паспорт с собой есть? Кстати, разрешите представиться, старший оперативник здешнего ОУВД — Калина Игорь Викторович! А ваше имя-отчество?..

— Серафима Ивановна Кузина я буду… А паспорт у меня всегда при себе!.. — Она на мгновение нахмурилась и снова поглядела на Игоря вопросительно: — А-а-а… Скажи-ка, сынок, нашему-то главному… ничего ему не будет за Коленьку? У нас ведь бумаги есть!

— Ну если бумаги — тогда, конечно, ничего не будет, — заверил ее Игорь. — Это он вас сюда направил?

— Да нет, — Серафима Ивановна отвела глаза. — Я сама по себе… Коляна жалко, как мать померла, совсем один остался теперь. А вы его в каталажку!

— Так мы ж не знали, что он ваш пациент. — Калина мягко подтолкнул Серафиму Ивановну к окошечку дежурного, уже выписывавшего пропуск на забавную бабульку.

— Значит, теперь-то его отпустите? — В глазах посетительницы мелькнула радостная искорка. Обманывать ее Игорь Калина не набрался духа и потому ответил нейтрально:

— А это, уважаемая Серафима Ивановна, не я решаю, а главный по покушениям, к которому мы с вами сейчас и пойдем. То бишь к старшему следователю Владимиру Владимировичу Дубинскому!

4

Александр Борисович Турецкий, старший помощник Генерального прокурора России, только что возвратившийся из длительной, как считал он сам, командировки в Приуралье, пребывал далеко не в лучшем настроении. Ну а если точнее — был по-настоящему зол. Конечно, его слава «важняка», ни разу в жизни не знавшего профессиональных неудач, в определенной степени была, как выражался он сам, «мифологизирована» — не столкнуться с неудачами в его профессии было просто нереально. Однако чувство неудовлетворения от очередного расследования, которое возглавлял Турецкий, в практике Сан Борисовича действительно являлось редкостью. А сейчас именно его-то он и испытывал, вернувшись в столицу из большого индустриального города, расположенного «между Волгой и Уралом».

Его бессменный шеф и давний друг Константин Дмитриевич Меркулов, в кабинете которого и расположился вместе со своим паршивейшим настроением Турецкий, посматривал на подчиненного с сочувствием, пока что помалкивая — то есть давая возможность Александру Борисовичу выговориться.

— В общем, Костя, скажу я тебе то, что уже говорил не раз: за какое предприятие ни возьмись, везде обнаруживаешь одно и то же — столь вопиющие нарушения в процессе приватизации, что фактически всех сегодняшних владельцев заводов, газет, пароходов одним махом, чтоб долго не мучиться, можно брать и сажать в одну камеру. Если бы по прежним временам — половина статей, по которым руки чешутся их провести, вообще расстрельные были.

На этом месте Меркулов, знавший темперамент своего товарища по оружию, счел необходимым внести в разговор собственную лепту:

— Ну это ты, Саня, уже хватил, как говорится, через край. Кстати о приватизации и приватизаторах: телевизор-то ты там успевал смотреть? Я имею в виду новости…

— А-а-а, ты имеешь в виду это дурацкое покушение на Мансурова? Да, видел случайно… Надеюсь, нас чаша сия миновала?

— Миновала-миновала, — усмехнулся Константин Дмитриевич. — Горпрокуратура занимается… Да?

Последнее было сказано им в телефонную трубку, один из аппаратов на столе Меркулова в очередной, вероятно, не менее чем в пятый раз за разговор прервал общение начальника с подчиненным.

Александр Борисович с раздражением посмотрел на телефон, затем перевел взгляд на лицо Константина Дмитриевича и насторожился: весь диапазон мимики Меркулова был им за долгие годы изучен не хуже, чем таблица умножения. И то, что он увидел сейчас, без слов свидетельствовало: случилось нечто не просто серьезное, а, можно сказать, из ряда вон. И свидетельствовали об этом не краткие реплики, которые его шеф изредка произносил, отвечая невидимому собеседнику, а на глазах побледневшее лицо Меркулова, сурово сдвинувшиеся седые брови, сжимавшиеся почти в ниточку в паузах губы.

Наконец трубка легла на место и оба собеседника посмотрели друг другу в глаза. Турецкий молча ждал, Константин Дмитриевич, прежде чем заговорить, тоже сделал паузу.

— Вот и не верь после этого в сглаз, — произнес он наконец.

— Ты это о чем? — осторожно поинтересовался Турецкий.

— Я это о Мансурове… Похоже, сия чаша нас все-таки не миновала, Саня… Ни меня, ни тебя…

Загородные дома Мансурова и Томилина, построенные ими в одно и то же время в начале девяностых, располагались по отношению друг к другу, с точки зрения Всеволода Ивановича, весьма удобно. Его, как он называл собственный особняк, «хата» — ближе к московской трассе, мансуровская — в глубине поселка. Поэтому, когда Ренат ночевал с семьей, он, прежде чем выехать в столицу, звонил своему заму. Тот в свою очередь предупреждал собственного водителя, и к тому моменту, как машина и эскорт Рената Георгиевича оказывались в зоне видимости Томилина — перед небольшим мостом через местную речушку, больше напоминавшую ручей, Томилин уже ждал своего шефа, готовясь сесть в его «лендровер». Его собственная «десятка», которую он предпочитал любым иномаркам, до самой столицы следовала порожняком — следом за джипом с мансуровской охраной. Таким образом утреннее совещание руководителей «Россвияжэнерго» начиналось, а порой и завершалось еще до прибытия их в головной офис фирмы.

Погода в утро второго дня после покушения на Мансурова выдалась удивительно ясной, свежей и теплой, совершенно не соответствующей уже почти наступившему сентябрю. Именно по этой причине Всеволод Иванович в обществе своего охранника вышел немного раньше, чем требовалось, чтобы подождать своего шефа на свежем воздухе, полюбовавшись не только чистейше-синим небом, но и нарядными купами деревьев подступавшего к дороге леса: на все еще густом темно-зеленом фоне крон то тут, то там светились пока редкие золотисто-желтые и алые пятна начавшей менять окраску листвы.

В свое время Томилин, выросший в давно исчезнувшей подмосковной деревушке, потому и выбрал для своего дома именно этот участок, что соседские постройки были отсюда почти не видны. Если смотреть с определенной точки, можно было вполне даже представить, особенно ранним утром, когда поселок еще спал, что находишься действительно в лесу, в куда большем отдалении от цивилизации, чем на самом деле. Подобное начало дня, как бы недолго ни длилась иллюзия, не просто вызывало у Всеволода Ивановича легкую, приятную ностальгию по деревенскому детству, но и всегда давало заряд хорошего настроения на предстоящий день.

Сегодня, однако, с упомянутой иллюзией ничего не получалось: в знакомый лесной пейзаж, несмотря на ранний час, вписалась чужеродная деталь, заставившая Томилина нахмуриться.

За мостиком, собственно говоря, проходила основная трасса, ведущая к столице, по которой днем сновали машины в обе стороны. Дорога, ведущая к «хате» Всеволода Ивановича, ответвлялась от нее в сторону мостика через ручей, затем некоторое время шла по поселку, превращаясь в его окраинную улицу, после чего вновь закруглялась в сторону основной трассы и вливалась в нее. От остального мира поселок в этом месте отделяли вторые, как их называли местные, «околичные» ворота, разумеется охраняемые не менее строго, чем центральный въезд-выезд.

Ну а чужеродной деталью, испортившей Томилину пейзаж, была обыкновенная машина — довольно-таки потрепанный синий «субару», немного кособоко припаркованный на обочине шоссе чуть дальше развилки. По его виду Томилину отчего-то показалось, что он, во-первых, пуст, хотя стекла у машины были тонированные, во-вторых, что стоит здесь давно и стоять намерен еще долго.

«Странно, — подумал Всеволод Иванович и даже слегка пожал плечами, — если мужик сломался по дороге в Москву, почему, вместо того чтобы вызвать эвакуатор, бросил машину на дороге?..» Но в следующую секунду он начисто забыл про синий «субару», поскольку из-за ближайшей купы деревьев, крайней к мостику, показался нос головного джипа Мансурова, тут же, на повороте на развилку, сбросившего скорость: впереди у джипа был мостик, не считавшийся надежным у владельцев иномарок и действительно требующий пусть и не срочного, но ремонта.

Водитель Томилина при виде эскорта привычно завел движок, и это было кажется, последнее, что зафиксировало сознание Всеволода Ивановича перед разразившимся на его глазах кошмаром…

Взрыв, как запомнилось ему, прогремевший на какой-то почти ультразвуковой, запредельной по громкости частоте, раздался в тот момент, когда серебристый «лендровер», тоже вслед за джипом медленно, достиг мостика. Не верящий своим глазам Томилин с замершим сердцем, в остановившемся времени и сгустившемся пространстве видел, как неестественно медленно начали вначале рассыпаться в мельчайшие осколки передние стекла мансуровской машины, как под комьями вздыбившейся выше верхушек леса земли и сам «лендровер» словно разломился (или выгнулся?) надвое, потом почти мгновенно смешалось все: земля, черно-серые клубы дыма, закрывшие от окаменевшего на месте Томилина и машину, и лес, и мостик, и трассу, и сквозь эту мешанину грязи, грохота, явственно прорывающегося сквозь них отчаянного женского визга, пробился еще один жуткий, смертоносный звук — автоматная очередь, одна… вторая.

Следующее, что понял и осознал Томилин, — свой собственный крик и то, что он, задыхаясь, не мчится даже, а летит туда, в сторону все еще осыпающейся с неба земли, опережая собственного охранника, видя перед собой пятнистые спины высыпавших из первого джипа ребят Мансурова. На какое-то мгновение сердце все-таки подвело его, потому что в лицо Всеволоду Ивановичу словно выплеснулась чаша с тьмой, а когда он отряхнул с себя ее липкие, пахнущие гарью брызги, понял, что находится в крепких объятиях своего охранника, и тут же попытался вырваться:

— Виктор, пус-ст-ти, — то ли прошипел, то ли прохрипел Томилин, но железная хватка Виктора сделалась еще жестче.

— Нет, Всеволод Иванович, нельзя… ему вы все равно уже не поможете, а там вполне может быть еще одна закладка… Нет!..

Ренат Георгиевич Мансуров, как выяснилось, погиб не от взрыва, уложившего на месте и водителя, и сидевшего на переднем пассажирском сиденье Лаврова. Его убили — так же как и находившегося рядом с шефом Сергея Качарова — из «клина». Автоматные очереди Томилину не послышались, они прогремели реально, в момент когда вслед за передними стеклами «лендровера» вылетели задние, со стороны расцвеченного первыми красками осени лесного массива. Стреляли подло — со спины, со знанием дела. Оба, и Ренат Георгиевич Мансуров, и его личный телохранитель, погибли мгновенно, как зафиксировали прямо на месте прибывшие на место трагедии в самые сжатые сроки судмедэксперты, пули обоим жертвам попали точно в затылок. Четвертое покушение на главу «Россвияжэнерго» достигло цели. Не могло быть ни малейших сомнений, что за ним стояли высококлассные профессионалы…

Томилин, так и не сумевший вырваться из рук Виктора, уже не видел, что именно происходит возле искалеченного «лендровера», который от него заслонили спины людей, высыпавших из обоих джипов, которые каким-то чудом практически не пострадали. Его взгляд, растерянно шаривший по сторонам, метнулся в сторону развилки, затем трассы… И Всеволод Иванович вдруг понял, что синий «субару», показавшийся ему пустым, больше не стоит на обочине: незнакомая машина исчезла, словно ее и не было там никогда.

— «Субару»… — пробормотал он.

— Что вы сказали? — Виктор слегка ослабил хватку.

— Ты должен был видеть — там, на обочине… Он исчез! Ты видишь? Исчез!

Виктор недоуменно проследил за взглядом шефа и вдруг сообразил, что тот имеет в виду, и едва не выпустил Томилина из рук.

— Ёханый бабай! Точно… Видел я там какие-то колеса… Вот это фишка!..

— Это был «субару». Синий, я помню… Я видел… Надо сказать!

— Скажем! — заверил его охранник. — Скоро приедут менты, вот им и скажем, а сейчас, Всеволод Иванович, пойдемте-ка в дом: видок у вас не приведи господи…

— Никуда я не пойду! — попытался воспротивиться Томилин, но его Виктор был из тех упрямых до тупости профи, всякое сопротивление которым бесполезно.

— Уволю! — уже исключительно для проформы рявкнул Всеволод Иванович, влекомый железной лапой охранника в сторону «хаты».

— Уволите-уволите, — спокойно согласился с ним тот. — Вот только до дома дойдем — сразу же и уволите!..

Сформированная в срочном порядке оперативно-следственная группа, возглавил которую Александр Борисович, собралась в его кабинете поздно вечером. Вместе с ним на сей раз руководство делил начальник Первого департамента МВД России, старый друг Турецкого Вячеслав Иванович Грязнов, в просторечии — Грязнов-старший, поскольку младший, его родной племянник Денис, глава ЧОПа «Глория», также имелся в наличии. И сам Денис, и его сотрудники изредка даже помогали негласным образом и дядюшке, и Александру Борисовичу в расследованиях — в случае если официальными операми по каким-либо причинам обойтись было невозможно…

Турецкий, закончив писать что-то в своем пухлом и потрепанном от частого употребления блокноте, поднял голову и оглядел собравшихся, у большинства из которых был крайне утомленный вид. У кого-то — потому что почти весь день провел на месте трагедии, кто-то попал в кабинет Сан Борисыча прямехонько с ночного дежурства. У следователя Мосгорпрокуратуры Владимира Дубинского, занимавшегося в данный момент первым покушением на Мансурова, глаза, например, были красные, и он явно боролся с почти непреодолимым желанием хотя бы на пару минуточек их прикрыть.

Александр Борисович Дубинскому сочувствовал, но не пригласить его сюда просто не мог. О деталях первого покушения остальные члены группы толком проинформированы не были, а эта информация могла стать необходимой любому из присутствующих в процессе расследования убийства. В полном объеме ею владел только Дубинский…

Самой свежей и, как всегда, хорошенькой выглядела Галя Романова — оперативник Первого Департамента МВД, вошедшая в группу Турецкого вместе со своим старшим коллегой Володей Яковлевым. Володя в свою очередь ухитрялся выглядеть одинаково всегда: немного вальяжный, всегда словно чуть-чуть сонный, тщательно прячущий за тяжелыми веками взгляд умных серых глаз. По его круглой, добродушной физиономии трудно было догадаться, что практически весь сегодняшний день он провел на месте взрыва, вникая в каждую деталь, ползая вместе с остальными по пыльной дороге и ближайшему лесу, выковыривая из покореженного «лендровера» попавшие в него пули, отыскивая гильзы, — и вообще, почти до самого заката он проводил вместе с местными областными операми все необходимые оперативные действия.

Стоило добавить к этому и опросы свидетелей, чтобы понять ту степень усталости, какая должна была владеть сейчас Яковлевым и представлявшим там, на месте, Генпрокуратуру Валерием Померанцевым, одним из лучших следователей из находившихся в распоряжении Турецкого. Валерий, в отличие от Яковлева, именно уставшим и выглядел.

Размышления Александра Борисовича о членах предоставленной ему команды прервал звук открывшейся двери, и все присутствующие, кроме него самого, попытались встать, но были остановлены обоими вошедшими, которые дружно замахали на подчиненных руками: как Константин Дмитриевич Меркулов, так и Вячеслав Иванович Грязнов.

— …Так что, Слава, — на ходу завершая их беседу, проговорил Меркулов, — ничего из этого, к сожалению, не получится.

— Из чего ничего не получится? — поинтересовался Турецкий, дождавшись, когда оба протиснутся к его столу и рассядутся на приготовленных для них стульях.

— Да вот, — Слава Грязнов кивнул в сторону Меркулова, — твой шеф горько сожалеет, что оба дела по Мансурову нельзя в одно объединить.

— Нельзя, — кивнул Турецкий и с интересом посмотрел на Константина Дмитриевича, — статья сто пятьдесят третья УПК РФ не позволяет, поскольку преступления совершены явно разными лицами. Этот, который с ножом, при всем желании не мог отличиться сегодня, поскольку все еще находится в КПЗ.

— Вот и я говорю, — сердито перебил его Меркулов, — как, спрашивается, соблюдать законность, если сам же закон мешает это делать?!

— Но, Костя, — усмехнулся Сан Борисович, — почему ты, собственно говоря, так убежден, что в обоих случаях заказчик один и тот же?..

— А ты сам разве в этом не убежден? — Брови Меркулова слегка округлились. — А то, что потерпевший один и тот же, это что, случайное совпадение, что ли?!..

— Ну чего ты злишься? — Турецкий примирительно пожал плечами. — В совпадения я верю не больше, чем ты. Но ведь всякое случается, верно?

— Короче, — сухо бросил Меркулов, — забираешь оба дела себе, как договаривались, коли объединить их в одно нельзя…

— При одном условии, — поспешно ответил Сан Борисович.

— Что еще за условие?

— Дело забираю, но вместе со следователем…

— То есть?

— С его работой, Костя, я ознакомился еще в первой половине дня. — Турецкий кинул быстрый взгляд в сторону Дубинского, все-таки прикрывшего на минутку глаза. — Во-первых, парень в материале. Во-вторых, насколько я успел понять, мужик головастый… Почему — сейчас говорить не стану, подождем результатов экспертизы этого антикварного орудия убийства…

— Антикварного? — недоуменно переспросил Меркулов.

Александр Борисович в ответ улыбнулся и, покопавшись в бумагах на своем столе, извлек одну из них, но Константину Дмитриевичу ее не передал, использовав для себя в качестве шпаргалки.

— Вот послушай. — Он незаметным движением подхватил со стола очки и нацепил их на нос. — Полагаю, ты в курсе, что в райской стране Испании была целая куча революций? Погоди, Костя, дай сказать, а то я и без твоей помощи запутаюсь. Из всех экспертиз, назначенных Дубинским по кинжалу, которым некий Иванов Николай Викторович, пациент психоневрологической больницы номер семнадцать, пытался заколоть Мансурова, одна дала результат сразу. Помнишь старика?..

— Какого? Ювелира?

— Точно. Его, оказывается, не только мы к делам привлекаем! Словом, данный кинжальчик произведен в далекой Испании, в конце восемнадцатого — начале девятнадцатого века в рамках школы знаменитого тамошнего оружейных дел мастера Гарсиа Эспартера — любимца короля Альфонса Двенадцатого, возведенного на престол в результате очередной революции в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году! — Последнюю фразу Турецкий зачитал и с облегчением снял очки. — Но отнюдь не самим Эспартера, тем более что сделан он гораздо позже. Подделка, одним словом, но все равно антиквариат.

— Ни хре… Вот это да, — не вынес и встрял Грязнов-старший. — И откуда, спрашивается, у этого психа такая штуковина?!..

— В этом весь вопрос, — кивнул Турецкий. — А что касается Дубинского и назначенных им экспертиз — кто знает, возможно, одна из них и поможет выйти на заказчика…

— Ладно, — буркнул Меркулов и, покосившись в угол, где дремал Владимир Владимирович, усмехнулся, — забирай этого спящего красавца в свою группу. Да и вообще, кого хочешь забирай — лишь бы дело, не приведи господи, не зависло.

— Вижу, ты уже сегодня наговорился с представителями хай-класса? — Александр Борисович сочувственно посмотрел на шефа, физиономия которого немедленно сделалась страдальческой. — Ладно, не боись, Костя… И давайте-ка за дело!

Турецкий развернулся наконец в сторону коллег, заждавшихся того момента, когда руководство завершит междусобойчик и вспомнит о них — оперативниках и следователях.

— Приступаем, господа. — Он с подчеркнутой серьезностью оглядел лица собравшихся. — Все вы в курсе ситуации, и для начала мне хотелось бы послушать вас, после чего определимся и с планом расследования, и с распределением заданий. Кто-нибудь аккуратненько разбудите Дубинского.

Галя Романова не выдержала и улыбнулась, а сидевший ближе всех к Володе Померанцев без особых церемоний ткнул того под ребро.

— А?.. — Дубинский, не сразу сообразивший, что происходит, заметно подпрыгнул на своем стуле, глянул по сторонам и, наконец, поняв, почему всеобщее внимание приковано к его персоне, жутко смутился.

— Извините… — Он виновато поглядел на Турецкого.

— Ничего-ничего, — улыбнулся Сан Борисович вполне поощрительно. — Мы в курсе, что вы заполучили этот «сюрприз» непосредственно на дежурстве и, судя по всему, отоспаться за два дня так и не успели. Владимир Владимирович, к сведению и вашему, и остальных: вы с этого момента введены в состав оперативно-следственной группы по делу о преднамеренном убийстве Рената Георгиевича Мансурова. Заниматься, однако, по-прежнему будете первым покушением.

Дубинский растерянно кивнул.

— Если вам сейчас не трудно, расскажите, пожалуйста, теперь уже всем присутствующим, и о покушении, и о том, какие следственные мероприятия вами проведены, какие планируются.

Только спустя два часа Турецкий, Меркулов и Грязнов остались наконец втроем, распределив между своими подчиненными первые задания: время близилось к полуночи.

Александр Борисович молча выставил на маленький журнальный столик у окна три рюмки и полбутылки коньяка, извлеченного из сейфа, так же молча разлил напиток и, пробормотав традиционное «Прозит!», одним махом проглотил свою порцию. Его примеру последовали Грязнов с Меркуловым, после чего первым заговорил Константин Иванович.

— Ну что, будем обсуждать весь список версий или…

— Если весь — домой только к утру попадем, — перебил его Слава Грязнов, а Турецкий покачал головой:

— Пессимисты вы, ребята, все-таки… Версий на самом деле немного: хозяйственная деятельность пострадавшего — раз…

— Издеваешься? — буркнул Грязнов.

— Ну если только над самим собой… Да, так вот: политическая — два. Ну и, наконец, что маловероятно, — личная неприязнь — три… Другое дело, что подозреваемых по каждой, думаю, наберется столько, что мало действительно не покажется. Думаю, какой-то круг хотя бы по одной из них начнет потихонечку проступать после разговора с заместителем Мансурова…

— С Томилиным? — вступил в разговор Меркулов. — Чуть не забыл: ты его вызвал на завтра на десять, верно?

Турецкий кивнул.

— Жаль, не смогу поприсутствовать, меня на это время сам вызвал.

— Ничего, думаю, мы со Славой и вдвоем управимся.

— Не слишком многого ты от него, Саня, ожидаешь? — поинтересовался Меркулов.

— Кто сказал, что я от него ожидаю многого? Но Томилин, насколько известно, был для покойника не только замом, они еще и дружили, можно сказать, домами… То бишь домом.

— Это как? — заинтересовался Грязнов.

— Примерно как мы с тобой, — ухмыльнулся Сан Борисович. — Поскольку ты у нас, Славка, убежденный холостяк, с семейными людьми ты не можешь дружить «домами», исключительно «домом»…

— А-а-а, теперь ясно: супруга Мансурова изредка из жалости звала Томилина в гости, чтобы наконец накормить по-человечески, как меня твоя Ирина Генриховна: исключительно из всеобщего человеколюбия, гуманизма и демократизма!

— Примерно… Словом, есть надежда, что после общения с Всеволодом Ивановичем туман слегка рассеется.

— А не мог этот друг его сам заказать? — Меркулов задумчиво посмотрел в окно. — Ведь в данной ситуации — я имею в виду устранение Рената Мансурова — Томилин, несомненно, выигрывает по всем статьям. Во-первых, автоматически оказываясь во главе такой махины, она же бездонное корыто, как «Россвияжэнерго». Во-вторых…

— Костя, давай не будем гадать? — мягко прервал своего шефа Александр Борисович. — Вот поглядим мы на него завтра со Славой — тогда уж и погадаем… В меру, конечно… Хотя, если честно, насчет того, что заказ — его, я сомневаюсь заранее.

— Почему?

— Все очень просто. Эти двое господ, по идее, врагов должны иметь по преимуществу общих, поскольку все дела и делишки, на которых их мог поиметь покойный, он проворачивал и вершил в паре с Томилиным. Я тут поинтересовался, поворошил кое-какие старые СМИ, в Интернет прогулялся и кое-что любопытное выяснил.

— Говори — не томи! — встрял Слава Грязнов, поскольку Турецкий сделал паузу.

— Я не томлю — вспоминаю, с которого именно восемьдесят какого-то года их имена начали упоминаться в прессе рядышком… Как вы понимаете, к тому моменту, как Мансуров начал едва ли не символизировать вместе с еще парой персонажей перестроечные и постперестроечные реформы, Томилин уже был при нем. Это раз.

— Что, еще и «два» есть?

— А як же ж?.. Но это, братцы, уже из сугубо гуманитарной области… Славка, заткни уши, ты про психику, равно как и про психологию, не любишь!

— Валяй, стерплю как-нибудь, — буркнул Вячеслав Иванович.

— Ну гляди, сам напросился… Кто-нибудь из вас по жизни с Мансуровым сталкивался?

— Ну я… А что? — подозрительно поглядел на своего подчиненного Константин Дмитриевич.

— Ну и как он тебе? Я имею в виду — как бы ты охарактеризовал мансуровскую личность?

— Не могу сказать, что знал его близко, — пожал плечами Меркулов. — Но впечатление о нем, как ни странно, в общем неплохое… Несомненно умный. По-моему, ироничный… И неправдоподобно сдержанный… Такое чувство, что у мужика не было ни единой слабости, вот как раз это в нем и раздражало… слегка.

— Тебя слегка, а кого-то, возможно, и куда сильнее, — произнес Слава Грязнов.

— Славка, не уводи от темы! — усмехнулся Турецкий. — Ты же, Костя, сейчас нам нарисовал несомненно сильную личность.

— Кто б сомневался? — удивился Меркулов. — Да будь он послабее — ему бы не только такой карьеры не сделать или там не удержать в руках такой концерн, но, пожалуй, и помереть бы в итоге не своей смертью не удалось… Тьфу, я, по-моему, со всего того уже заговариваться начал… Слушай, Саня, ты, собственно говоря, с какой стати ко мне с его характеристикой прицепился?!

— С той, что две сильных личности в одном флаконе долго не удерживаются, Костя! А следовательно, Всеволод Иванович Томилин персонаж Мансурову далеко не равноценный, а поскольку при этом вряд ли дурак, то и сам понимает разницу между собой и покойным ныне шефом!

— Ну не знаю, как ты, Костя, но я точно не понял, каким образом это снимает с него в Саниных глазах подозрения, — вздохнул Грязнов.

— Я ж говорил — заткни уши, — фыркнул Сан Борисович. — Вот представь, что ты человек информированный, абсолютно в своей сфере профессиональный, но при этом принимать решения способен лишь до определенного уровня. Решения, имеющие глобальные последствия, тебя, в частности, пугают, но тебе их на протяжении многих лет и не надо принимать: для этого рядом всегда есть Мансуров.

— И вдруг он исчезает, — подхватил Меркулов. — М-да… Если ты прав, Саня, Томилину сейчас должно быть крайне неуютно. Но это если прав! А как насчет варианта, при котором он с годами обрел внутреннюю уверенность, что вполне мог справиться и без сильной мансуровской личности?

— А насчет этого — читай пункт номер один про общих личных врагов, — рассмеялся Турецкий. — Насколько я знаю, отстреливаться из положения спина к спине, когда окружают тебя со всех сторон, куда сподручнее, чем в одиночку. Ладно, братцы, пора по коням… Ирка моя за последние три часа не позвонила ни разу, — следовательно, приняла решение смертельно обидеться на позабывшего дорогу домой мужа.

5

И среди коллег-бизнесменов, и вообще среди тех, кто знал достаточно близко главу концерна «Русь-металл» господина Вагина, Руслан Петрович слыл человеком верующим. Собственно говоря, так оно и было. Поэтому то, что раннее утро следующего после гибели Мансурова дня застало Руслана Петровича на входе в храм, прихожанином которого он числился, исключительным фактом не являлось.

Терпеливо выстояв раннюю обедню в обществе двоих личных охранников, переминавшихся за спиной шефа и неуверенно крестившихся вслед за ним в положенных местах службы, Вагин подошел к священнику, благословлявшему прихожан, в числе последних и, приложившись к кресту, улыбнулся батюшке.

— Я уже давно обратил внимание, — произнес он негромко, — канун[1] у нас не нов, да и маловат для такого храма. Могу я пожертвовать на новый? И довольно ли будет для этого, скажем, тысячи долларов?

— Благослови вас Господи, — глаза священника невольно округлились, — только, Руслан Петрович, на то, чтобы канун поменять, и половины вполне бы хватило.

— Ничего, батюшка, — усмехнулся Вагин, — полагаю, если что останется, так у храма ведь и иные расходы имеются — во славу Божию…

— Благослови тебя Господи, сынок, — растерянно пробормотал священник, все еще недоверчиво провожая взглядом пачку стодолларовых купюр, исчезающую под пальцами Вагина в прорези ящика для пожертвований, стоявшего возле алтаря, и мысленно благодаря Бога за то, что у богатого прихожанина хватило такта опустить деньги именно туда, а не сунуть в руки ему лично.

Склонив голову под благословение, Руслан Петрович между тем, прежде чем выйти из храма, подошел уже во второй раз за утро к распятию и, перекрестившись, прошептал так тихо, что даже следовавшие за ним по пятам охранники не разобрали:

— Господи, благодарю Тебя за избавление от врага видимого, иноверца без имени, в Твоей Книге жизни не вписанного!..

И лишь после этого счел возможным покинуть маленькую церквушку, в которой и отстоял службу: Руслан Петрович Вагин втайне гордился тем, что предпочитает свой маленький и ничем особым не примечательный храм роскошным соборам, считая это исполнением одного из послушаний, посланных ему Богом…

Когда его черный «мерседес» достиг головного офиса «Русь-металла», никто уже, включая охранников, не признал бы в господине Вагине того смиренного прихожанина, каким он являлся еще полчаса назад. Крепкий, широкоплечий, немного приземистый блондин с острым взглядом холодноватых серых глаз и уверенно сжатыми, твердыми губами, недавнего жертвователя не напоминал решительно ничем. Прошествовав по длинному, устланному ковровой дорожкой коридору к своему кабинету среди почтительно расступающихся перед грозным шефом, снующих из кабинета в кабинет сотрудников, он достиг своей просторной приемной и, прежде чем войти в святая святых фирмы, на ходу бросил вышколенной секретарше:

— Соедини меня с Томилиным… Хотя нет, вначале свяжись с администрацией, узнай, когда похороны, нужен текст соболезнования, венок от меня лично. Насчет Томилина выясни, на месте ли. Кофе готов?

Кофе, разумеется, был готов. И вскоре глава «Русь-металла», а также один из наиболее крупных акционеров осиротевшего концерна «Россвияжэнерго» господин Вагин, хмуро отхлебывая обжигающий, ароматный напиток, выслушивал сообщение своей секретарши о том, что Всеволод Иванович Томилин на месте отсутствует.

— Он в прокуратуре, Руслан Петрович, — робко доложила девушка. — Говорят, вряд ли освободится раньше полудня, они ждут его к обеду, но это не точно…

— После двенадцати позванивай к ним в офис, как только Томилин объявится, соедини меня с ним… Что насчет похорон?

— Полной ясности пока нет, сказали, никто пока не знает — из-за судмедэкспертизы, что ли…

— Ладно, свободна. Хотя нет, вызови ко мне Каретникова, а летучку перенеси на час. Пока все.

В ожидании своего первого заместителя Валентина Каретникова Руслан Петрович слегка расслабился и даже, совершенно для себя неожиданно, тихонечко икнул. Поспешно глотнув вслед за этим кофе и припомнив народную примету — икается, когда тебя кто-то вспоминает, — усмехнулся: господин Вагин ничуть не сомневался, что в прокуратуре, куда, как выяснилось, отправился Томилин, без упоминания о его персоне никак не обойдется. Но это обстоятельство его в данный момент ничуть не волновало.

Кофе был допит как раз вовремя — Валентин Каретников, подтянутый молодой человек в строгом черном костюме и белой рубашке, с аккуратно завязанным полосатым галстуком, объявился на пороге кабинета, держа в руках солидную по объему кожаную папку. Бросив на нее взгляд, Руслан Петрович одобрительно кивнул. За что он ценил Каретникова в первую очередь — так это за сообразительность. Насколько Вагин помнил, в серой кожаной папке находились документы по Сибирской ГЭС, которые и интересовали его наиболее остро в настоящий момент…

— Экспертное заключение геологов догадался прихватить? — поинтересовался он, сухо ответив на приветствие Валентина.

— Конечно, Руслан Петрович…

— Что ж… Садись, приступим…

В соответствии с приметой, нет ли, но относительно упоминания в прокуратуре его имени глава «Русь-металла» не ошибся. Хотя и произошло это несколько позже, чем он предположил.

Всеволод Иванович Томилин прибыл в кабинет Александра Борисовича Турецкого точно к назначенному времени, и первое впечатление, которое произвел и на него, и на Грязнова, было одинаковым: ночь заместитель Мансурова провел явно бессонную.

— Хотите кофе? — Турецкий сочувственно посмотрел на бледное, осунувшееся лицо Всеволода Ивановича, на глубокие тени под темными, потускневшими глазами.

— Знаете, не откажусь… — вздохнул Томилин. — Почти всю ночь с Лидой просидел… Дети, оба в отъезде, прибудут только сегодня к вечеру. Лида в жутком состоянии!

— Они были дружной парой? — поинтересовался Турецкий, а Вячеслав Иванович Грязнов незаметно включил записывающую аппаратуру.

— Несомненно, — кивнул Томилин и вздохнул. — По крайней мере, на моей памяти никаких конфликтов никогда не возникало. А это уже больше пятнадцати лет.

— Вы так давно знакомы с Мансуровым?

— На самом деле гораздо дольше… Ренат дружил с моим покойным отцом, он же старше меня на десять лет. Отец, — пояснил он, — тоже работал до середины восьмидесятых в Министерстве тяжелой промышленности, прямо на работе и скончался: обширный инфаркт. Тогда количество проблем, связанных с экономикой, уже, я бы сказал, превысило критическую массу, а мой отец все принимал слишком близко к сердцу, в отличие от Рената, он был убежденным партийцем…

— И после смерти отца, насколько понимаю, именно Мансуров устроил вас в свой отдел?

— Нет, я пришел в министерство еще до папиной смерти, сразу после института. Устроил меня, как вы выразились, сам отец. Но в отдел к себе Ренат меня действительно забрал сразу после этого.

— Всеволод Иванович, — Турецкий мягко поменял направление разговора, — я понимаю, что сейчас собираюсь задать вам достаточно тяжелый, сложный вопрос, но он неизбежен: вы подозреваете кого-либо в убийстве вашего друга и шефа?

Томилин горько усмехнулся:

— Я мог бы ответить вам: всех или никого. Но это не ответ, верно? У Рената… у нас с ним за эти годы было столько тяжелых, конфликтных ситуаций — боюсь, я не в состоянии упомнить все. Я имею в виду — в деталях. А вот людей, замешанных в них, находившихся по ту сторону баррикад, — да, помню. Только если я сейчас начну называть вам их имена, боюсь, более чем до половины из них «не дотянетесь» даже вы… Так какой тогда смысл?

Всеволод Иванович явно разнервничался, лицо его слегка порозовело, в глазах появился сердитый блеск. Слава Грязнов не выдержал и зло фыркнул:

— Во-во! Вначале заявляете, что мы «не дотянемся», а потом начинаете упрекать на всех углах, что очередное следствие по очередному заказняку пять лет тянется.

Томилин вспыхнул и хотел что-то возразить, но Александр Борисович пресек возможную дискуссию на корню:

— Давайте-ка данную сторону вопроса пока оставим. — Он кинул на Грязнова быстрый сердитый взгляд. — Всеволод Иванович, поверьте, лезть во глубину веков никакого смысла, во всяком случае пока, нет. Давайте вместе подумаем, постарайтесь припомнить все наиболее острые ситуации всего лишь за последний год. Исключая пресловутый московский энергокризис… Мы в курсе, что Мансуров по нему уже фактически полностью отчитался, ознакомились с пакетом его последних распоряжений. Лично я не нашел никого, кто был бы ими задет настолько, чтоб решиться на убийство.

— Согласен, — Томилин сразу же обмяк, на его лице вновь отчетливо проступили следы усталости. — Что касается вашего вопроса, сейчас попытаюсь… Что у нас было год назад?

Он нахмурился и на некоторое время погрузился в задумчивость.

— Знаете, — негромко попробовал подсказать ему Александр Борисович, — я созванивался тут с вашим старым знакомцем — главой объединения промышленников и предпринимателей.

— С Григорьевым? — автоматически уточнил Всеволод Иванович.

— С ним. Так он в ответ на вопрос о его личных предположениях сказал, что, на его взгляд, искать заказчика следует, как он изящно выразился, «на голубом экране». Чаще всего у нас, это известно, по телевизору мелькают отнюдь не бизнесмены, а политики. Ну или те, кто и политикой, и бизнесом занимается одновременно.

Всеволод Иванович слегка пожал плечами и посмотрел на Турецкого с сомнением:

— Ну не знаю… Конечно, противники реформ, которые Ренат предлагал в последнее время, были. Но в свое время и в куда худшие годы их было еще больше, однако убить его за это никто не пытался!

— Например? — поинтересовался Грязнов. — Я имею в виду и реформы, и их противников.

— Да зачем далеко ходить? Десять… Нет, пожалуй, уже двенадцать лет назад именно Ренат предложил отменить экспортно-импортные льготы для Национального фонда спорта и для «афганцев», а вы, вероятно, догадываетесь, что это такое. И ведь его предложения тогда приняли!

— Мы не просто догадываемся, — усмехнулся Турецкий. — Я лично, да и Вячеслав Иванович тоже, знаете, сколько тогда головной боли поимели с теми же «афганцами», да и со «спортсменами»? Дело за делом — и все на одну тему! То водка льготная, то табак, то поддельные лекарства — и все по этим каналам… Помнишь, Слав?

— Такое, пожалуй, забудешь!

Томилин с интересом поглядел на Александра Борисовича, затем на Грязнова и, наконец, кивнул:

— Вот видите… А что такое бывшие «афганцы» и какие там суммы были задействованы и для каких людей — говорить не приходится! Однако никто тогда убить Рената не пытался.

— Вот поэтому, — пояснил Турецкий, — я и рассматриваю политическую версию, во-первых, как наиболее маловероятную, а во-вторых, прошу вас еще раз припомнить самые тяжелые и самые «денежные» конфликты последнего времени.

— Ну из самых последних, — решительно произнес Томилин, — и думать долго не надо. С Вагиным, конечно!..

— Кто такой Вагин? — быстро поинтересовался Грязнов.

— Он глава концерна «Русь-металл» и наш довольно крупный акционер…

Суть же конфликта, который имел в виду Томилин, как выяснилось, заключалась в следующем. Наиболее крупные пакеты акций, имеющиеся у «Русь-металла», были пакетами Сибирской ГЭС. Около года назад в прилегающем к ней регионе геологами были обнаружены огромные залежи редкоземельных металлов.

— Включая золото, — пояснил Томилин. — И не говоря об алюминии, марганце и даже титане… Если помните, строительство ГЭС сейчас все еще на стадии заморозки, не хватает, как обычно, средств. В общем, когда результаты геологоразведки были получены, Руслан Петрович потребовал у Мансурова контрольный пакет акций. Проект стоит ни мало ни много пять миллиардов долларов.

— Впечатляющая сумма, — кивнул Турецкий.

— А теперь представьте, что ГЭС достроена — там, в сущности, осталось вложить не так уж и много средств, во всяком случае по сравнению с уже вложенными. Да, так вот. Когда ГЭС войдет в строй, в самые сжатые сроки можно будет приступать и к разработке месторождений, завод соответствующий построить и… Словом, все остальное, вероятно, особых пояснений не требует: прибыль по сравнению с затратами ожидается, я бы сказал, фантастическая.

— Как я понимаю, делиться с Вагиным Ренат Георгиевич отказался, — усмехнулся Грязнов.

— Категорически, — кивнул Томилин.

— И что же, с вашей точки зрения, Руслан Петрович относится к категории людей, способных на крайние меры? — осторожно поинтересовался Александр Борисович.

— Я этого не говорил! — Томилин вновь покраснел. — Вагин, к слову сказать, верующий, в церковь, говорят, даже ходит. Вы же просили рассказать о крупных конфликтах, а не назвать тех, кого я подозреваю в убийстве?!

— Зря вы так нервничаете, Всеволод Иванович, — остановил его Турецкий. — Мы ведь и не говорим, что подозреваем Вагина, верно? Но тем не менее, если даже все окружение Рената Георгиевича верующие, как вы выразились, и вообще сплошь милые люди, кто-то все-таки Мансурова убил!

— А что касается ситуации с ГЭС, — добавил Вячеслав Иванович, — вы и без нас знаете, что, к несчастью, физическое устранение конкурента по бизнесу, особенно когда речь идет о запредельных суммах, у нас не редкость… К тому же, как правило, после такого устранения люди, приходящие на место непобедимого конкурента, обычно становятся куда сговорчивее, чем их предшественник: психология!

При этих словах Вячеслав Иванович не удержался и бросил на Сан Борисыча торжествующий взгляд: мол, если нужно, так и я психолог, не только ваша светлость с Меркуловым такие умные!..

— Кроме того, — Турецкий продолжил, не обратив на Славу внимания, словно вовсе ничего особенного не услышал, — вы же, Всеволод Иванович, надеюсь, не думаете, что мы немедленно после нашего разговора побежим арестовывать Вагина?

Томилин слабо улыбнулся и покачал головой.

— Нет… Простите, что я отвлекаюсь, — сказал он, — но я, конечно, понимал, какого рода вопросы от вас услышу. Но думал, что прежде всего вы будете расспрашивать о… о взрыве и о той машине…

Александр Борисович тоже улыбнулся:

— Самим покушением сейчас занимается Валерий Александрович Померанцев, наш следователь, а синий «субару» уже активно ищут, не беспокойтесь об этом. Вас Померанцев наверняка вызовет в этой связи в ближайшие дни. Можем мы вернуться к нашей сегодняшней теме? Вот и отлично. Что еще приходит вам в голову помимо конфликта вокруг ГЭС? Насколько знаю, проектов такого рода у Мансурова всегда было несколько одновременно.

Прежде чем ответить, Всеволод Иванович с минуту думал и наконец пожал плечами:

— Знаете, вообще-то вы правы. Но, во-первых, таких, в которых задействованы подобные суммы, на самом деле не так уж и много, во всяком случае в последнее время. Во-вторых, часть из них как раз в последние месяцы была благополучно завершена, ко всеобщему удовлетворению. Что касается новых — есть два действительно крупных, но ими мы предполагали вплотную заняться только после возвращения из Штатов. Неизвестно, сколько времени там мог занять процесс, знаете, американское законодательство такое: волокиты на самом деле не меньше чем у нас, если не больше!

— Надо же! — Александр Борисович щелкнул пальцами. — А ведь я об этом слышал, но из головы как-то напрочь вылетело! А вы, Всеволод Иванович, судя по всему, эту ситуацию и за конфликт не считаете?..

Ничего не понявший Грязнов отметил, как округлились глаза Томилина.

— Вы… Вы что же, хотите сказать… Ну что вы! Это же Штаты, там никому и в голову не придет… Простите, но заказ, на мой взгляд, увы, явление сугубо наше, отечественное! Нет, ну что вы! Я лично знаком с Криссом Шрадером — интеллигентнейший человек, профессор. До сих пор не верю, что он так оступился!

— Не могли бы вы, — вкрадчиво поинтересовался Грязнов, — пояснить, о чем вообще идет речь?

Уловив в голосе друга обиду, Турецкий повернулся к нему и поспешно кивнул:

— Конечно, но лучше, если это сделает Всеволод Иванович, сам я об истории с профессорами наслышан исключительно в общих чертах.

— Вообще-то профессор из них двоих только Крисс, а Джон Хайгер — его помощник и сотрудник Нью-Йоркского университета. Несколько месяцев назад, — Томилин повернулся к Грязнову, — нас с Ренатом вызвали в качестве свидетелей обвинения на процесс, который над ними сейчас идет. Мы предполагали вылететь в Нью-Йорк где-то в середине следующего месяца…

Как выяснилось из дальнейшего рассказа Томилина, в свое время конгресс и правительство США выделило российским реформаторам, в число которых входил, разумеется, и Мансуров со своим верным помощником, весьма крупную сумму, предназначенную для создания в России рыночной экономики. Кураторами проекта назначили профессора Шрадера и его сотрудника Джона Хайгера — как людей, во-первых, достойных доверия, во-вторых, неплохо знавших Россию. Еще в советские времена Шрадер несколько раз побывал в Москве, читал курс лекций в МГУ — и для студентов, и для преподавателей.

Что касается Хайгера, тот не только считался специалистом по российской экономике, но, по слухам, и жену свою вывез из России. Командировки в Москву, Питер и Екатеринбург были для него не редкостью.

— Знаете, — сказал Томилин, — я думаю, что именно он, как знаток особенностей нашей экономики, и втянул Крисса в эту историю… Денег мы тогда так и не дождались, в качестве «помощи» кураторы проекта пустили их на акции нескольких государственных компаний, как выяснилось — лично для себя. В подробности вдаваться не буду, но удалось им это благодаря целому ряду весьма тонко продуманных финансовых махинаций. А ведь они считались в то время нашими партнерами!

— Похоже, эти двое ухитрились в одночасье стать миллионерами? — покачал головой Турецкий.

— Какое там — миллионерами! Берите выше: миллиардерами! Общая сумма ущерба, предъявленная им Генеральным прокурором США, действительно поднебесная.

— И при этом, — вмешался Вячеслав Иванович, — вас с Мансуровым на процесс вызывают в качестве свидетелей, как я понял?

— Что значит — при этом? — Томилин сердито сверкнул глазами. — Да, они числились нашими партнерами, но к их махинациям мы не только не имеем ни малейшего отношения, но являемся, по сути дела, пострадавшей стороной! Как я говорил, денег тогда российский рынок не получил, само по себе это затормозило реформы, инициатором некоторых из них был Ренат! С другой стороны — легко понять, какой ущерб нанесен нашей экономике, какие суммы все это время перекачивались от нас в Штаты. Да, мы собирались лететь туда в обязательном порядке, все это время готовили необходимые документы.

— Вы хоть представляете, — вздохнул Турецкий, воспользовавшись возникшей паузой, — какое наказание ожидает этих двоих субчиков, в случае если обвинение будет доказано, по американским законам?..

— Я полагаю, их прежде всего обяжут возместить сумму ущерба! Именно эта сторона дела заботила Рената более всего…

— Возместить — само собой, — усмехнулся Александр Борисович. — Я, конечно, не стану утверждать, что являюсь профессионалом в области зарубежного, в частности американского, законодательства, однако, если не ошибаюсь, помимо возмещения ущерба, закон имеет в виду еще и заключение их в качестве преступников в тюрьму на срок… Точно положенный в таких особо масштабных делах срок не помню, но, сдается мне, среднюю длительность человеческой жизни он превышает лет эдак на двадцать…

В кабинете установилась тишина — каждый из присутствующих пытался осмыслить полученную информацию и примерить ее на убийство Мансурова. Паузу нарушил сам Александр Борисович:

— И после этого вы, Всеволод Иванович, по-прежнему сомневаетесь в том, что заказ — особенность исключительно отечественной «охоты»?.. Я мог бы вас сейчас буквально закидать примерами, доказывающими, что таким методом борьбы с неугодными и опасными для кого-то людьми издревле пользуются во всем мире: от диких племен до образцово-цивилизованных стран. Но делать этого не стану. Просто напомню, что, когда перед человеком, даже самым интеллигентным, встает вопрос «жить или не жить», «быть или не быть», часто даже самые тонкие и образованные люди переходят на язык каменного века и начинают разговаривать с помощью дубинок. Или таких достижений военной техники, как «клин», из которого был убит ваш друг, Ренат Георгиевич Мансуров.

— «Клин»?.. — севшим голосом переспросил Томилин.

— Да… Специальный маленький снайперский автомат, если не знаете, вещь дорогая и своего рода уникальная, даже для спецназа он пока новинка. Прицельный огонь им можно вести с расстояния в сто пятьдесят метров. В случае с Мансуровым оно было немного меньше, около ста двадцати.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что за этим отвратительным убийством стоят люди либо глубоко профессиональные, то есть способные, не оставляя за собой явных следов, раздобыть такой автомат. Либо очень богатые — из тех, что в силах оплатить расходы по его раздобыванию…

— Вы полагаете, — Томилин откашлялся и заговорил ровным, бесцветным голосом, — что подобная угроза висит и надо мной тоже?..

— А вы собираетесь лететь в Штаты на этот процесс в одиночестве? Несмотря на гибель Мансурова?

— Разумеется! — Он снова сверкнул глазами. — Если бы я решил иначе, Ренат бы мне этого не простил!

— Что ж… В таком случае вам есть смысл, пока идет наше расследование, усилить заботу о своей безопасности…

6

Главврач 17-й психоневрологической больницы Илья Борисович Рубинштейн внешне был типичнейшим профессором медицины, какими изображали их когда-то, когда Володя Дубинский был еще школьником, в книжках про самоотверженных и добрых докторов, свято следовавших клятве Гиппократа. Темный, с проседью, ежик на голове, густые усы того же окраса, умненькие, смеющиеся глаза за толстыми стеклами очков. Смешинка пряталась и в упомянутых усах. Словом, эдакий «доктор Чехов» на одном из лучших его портретов.

Дубинского и Игоря Калину, заявившегося в больницу на пару со следователем, решившим разобраться в ситуации лично, Илья Борисович встретил спокойно и доброжелательно. Бумаги, в соответствии с которыми его особый пациент, Николай Иванов, был отпущен из больницы на семь дней, он приготовил заранее, и сейчас, сидя в небольшом, уютном кабинете главврача, Игорь, пока Владимир Владимирович задавал Рубинштейну первые вопросы, изучал их самым внимательным образом. От Дубинского не укрылось, что на физиономии Калины, читавшего документы, все отчетливее прорисовывалось недоумение.

— Вы же понимаете, — с мягкой улыбкой на лице говорил между тем доктор, — что таких пациентов кому попало мы на поруки и на сутки — не то что на неделю — не выдаем…

— Каких — таких? — поинтересовался Дубинский, все еще не получивший ответа на свой запрос по отпечаткам пальцев Иванова.

— Таких, как Николай, фактически отбывающих здесь свой срок… Он действительно болен, приступы агрессии у него врожденные, так же как и олигофрения… Если не ошибаюсь, это уже второй э-э-э… инцидент, во всяком случае на моей памяти. Так же как и в первой раз, Иванов кинулся на человека с ножом — слава богу, не убил, но ранил достаточно тяжело.

— Володя, глянь… — Игорь Калина протянул Дубинскому два скрепленных степлером листа бумаги, прерывая его беседу с врачом.

Дубинский поморщился, но документ все-таки взял и почти сразу понял, что именно вызвало недоумение оперативника. В руках следователя оказалось подписанное, снабженное всеми необходимыми печатями и составленное по всей форме постановление ОРБ ГПУ МВД о необходимости проведения с заключенным Ивановым ряда следственно-оперативных мероприятий, а также в связи с необходимостью дать ему возможность захоронить собственную мать, Иванову Любовь Степановну, и в виду перечисленных обстоятельств — освободить имярек на семь суток под расписку подполковника МВД Степанова Дмитрия Ивановича…

Аккуратный и предусмотрительный доктор не только лично изучил удостоверение, предъявленное подполковником, но и догадался отксерить его. В итоге Дубинский с Калиной получили возможность собственными глазами прочесть, что означенный подполковник является заместителем начальника отдела по борьбе с коррупцией в органах власти ОРБ ГПУ МВД по Юго-Западному округу Москвы.

После довольно тяжелой паузы, повисшей в кабинете главврача, заговорил Владимир Владимирович:

— Скажите, пожалуйста, доктор… Что именно подвигло вас на то, чтобы отксерить удостоверение Степанова? Вам что же, показалось, что оно может оказаться поддельным?

— Боже упаси! — улыбнулся Рубинштейн. — Я, знаете ли, в таких тонкостях не разбираюсь и подлинник от подделки вряд ли отличу. Просто, когда речь идет о таких пациентах, как Николай Иванов, излишняя осторожность никогда не помешает. Судя по всему, в данном случае ваш визит к нам это подтверждает.

Он усмехнулся так искренне, словно все это время едва сдерживал смешок. Хотя, что уж такого веселого углядел Илья Борисович во всей этой истории, понять было решительно невозможно.

— А сами вы, когда услышали о покушении на Мансурова… Вам не пришло в голову, что это может быть связано с вашим пациентом?

— Кто сказал, что я об этом слышал? — Рубинштейн продолжал улыбаться. — Услышать что-либо нынче можно исключительно по телевизору, а я, голубчик, смотрю его раз в год по чистой случайности, спец по просмотру телепрограмм у нас исключительно баба Сима… Правда, я не совсем понимаю, почему она, прежде чем отправляться к вам, не обратилась ко мне… Впрочем, нет, это я зря: в тот день, если не ошибаюсь, я почти до самого обеда был в Минздраве, так что… К слову сказать, баба Сима за Иванова страшно волнуется, все спрашивает, когда же его нам вернут…

Илья Борисович вопросительно посмотрел на Дубинского, в его взгляде снова запрыгали смешинки, отчего Володя почувствовал раздражение. «Нет, верно говорят, что все психиатры сами психи…» — подумал он и покачал головой.

— Мы приехали к вам еще и в этой связи тоже, — заговорил Игорь. — По причине открывшихся обстоятельств допрос Иванова мы обязаны провести в присутствии его лечащего врача… А лично от вас, Илья Борисович, нам понадобится, возможно, словесный портрет подполковника Степанова — в случае если его документы и впрямь фальшивка… Лично я, — Калина повернулся к Дубинскому, — так и думаю!

— Николая вел лично я, — задумчиво произнес Рубинштейн. — В данный момент я как раз работаю над диссертацией по поводу агрессивных проявлений у больных олигофренией. Когда вы намерены проводить допрос Иванова?

— Чем быстрее — тем лучше, — сказал Дубинский.

Доктор заглянул в свой блокнот, лежавший на столе, сверил его с перекидным календарем, исчерканным неразборчивым угловатым почерком, и, наконец, кивнул:

— Если вас устроит сегодняшняя вторая половина дня, я готов. Вероятно, мне придется к вам подъехать?

— Запишите адрес и время — скажем, четырнадцать тридцать…

Покинув Семнадцатую больницу, Калина с Дубинским разъехались в разные стороны: Игорь отправился на Юго-Запад Москвы разыскивать подполковника Степанова, Владимир отправился к себе.

В прокуратуре его ожидали сразу две бумаги, имевшие непосредственное отношение к делу. Одна из них, из архива МВД, сообщала, что на его запрос по отпечаткам пальцев получено следующее заключение: отпечатки абсолютно идентичны пальчикам некоего Иванова Николая Степановича, который в настоящий момент отбывает срок по статье…

Читать дальше Дубинский не стал. «Еще бы к Новому году проснулись!» — буркнул он и перешел ко второму документу. И здесь его ждал настоящий сюрприз, можно сказать двойной!

Прежде всего сестра Игоря Калины сработала на все сто: сроки, в которые была проведена химико-биологическая, а также техническая экспертиза кинжала, для медлительной экспертной системы попахивали фантастикой. Но главное заключалось в другом: на лезвии кинжала был обнаружен опаснейший и редкий яд — рицин (длиннющая формула и химические характеристики его приводились, но Дубинский их пропустил). Мало того — «ножичек» оказался с отвратительным на взгляд Владимира секретом: баллончик для яда находился непосредственно в рукоятке кинжала и выпускал свое смертоносное содержимое в тело жертвы в момент удара…

Еж твою мать!.. — выругался Дубинский и на мгновение даже зажмурился. Получалось, что в момент первого покушения Мансурова спасло чудо: если бы лезвие задело Рената Георгиевича даже слегка, дело завершил бы рицин. Вот уж поистине — от судьбы не убежишь. Очевидным было и то, что несколько миллиграммов яда стекли по желобку в момент удара кинжала об пол — древний механизм, судя по всему, работал как часы.

— Это что же получается? — пробормотал Дубинский и, выйдя из-за стола, нервно прошелся по кабинету. — Получается, тот, кто подсунул Иванову орудие убийства (в том, что кто-то и впрямь подсунул, сомнений не возникало), ой как непрост. Дай-то бог, чтобы подполковник Степанов отыскался и сообщил, например, что во время следственного эксперимента Иванов сбежал… Тьфу, что я несу?! Это еще хуже — тогда и вовсе никакого следа не останется.

Впрочем, ни он, ни Игорь практически не сомневались, что никакого подполковника Степанова они не найдут, что такового вообще в природе не существует: если бы существовал, давно бы объявился сам. Мало того что сообщение о первом покушении на Мансурова прошло по всем внутренним сводкам, так ведь еще и физиономию Иванова по ящику демонстрировали. Что касается физиономии самого Степанова, ксерокопия, снятая с удостоверения, оставляла по своему качеству желать, мягко говоря, лучшего, во всяком случае, несколько черных пятен, получившихся на месте фотографии, с трудом давали представление разве что о круглом овале лица, но никак не о его чертах.

На столе следователя зазвонил телефон.

— Можешь звонить своему Турецкому, — сообщил Игорь. — Как мы и думали, полное фуфло, об этом типе никто никогда не слышал!..

Несколькими часами позже состоялся наконец допрос Иванова, давший следствию совсем немного, хотя, обнаружив в кабинете Дубинского Илью Борисовича, Николай явно обрадовался. И как раз благодаря присутствию доктора кое-что вытянуть из Иванова все-таки удалось, после чего Владимир Владимирович слегка изменил свое мнение о Рубинштейне: психом он явно не был.

— Ну, Коленька, — Илья Борисович сел совсем близко к своему пациенту, касаясь его коленей своими, при этом и как бы напротив него (стулья он с позволения Дубинского поставил заранее сам), — хочешь небось к бабе Симе?

Иванов посмотрел на него и улыбнулся в ответ на неизменную докторскую улыбку. Теперь по крайней мере привычка Ильи Борисовича почти все время улыбаться стала следователю понятна.

— Хочу, — прошептал он.

— Ну и славно, скоро увидишь свою бабу Симу. А чего ты шепчешь-то, голос потерял, что ли?..

— Да нет…

— Вот, совсем другое дело! Но прежде чем мы с тобой поедем к ней, давай-ка кое-что ты мне расскажешь. Помнишь, кто за тобой приехал и увез тебя с собой?

Николай кивнул:

— Дима… Он добрый, он мне куртку красивую купил — мамочку в ней чтобы похоронить.

Лицо Иванова скривилось в плаксивую гримасу.

— Ну-ну… — Доктор потрепал его по плечу. — Ты же мужик, Коля, раскисать тебе не положено.

— Надо мстить! — тут же оживился Иванов. — Дима сказал — надо тому дядьке, что мамочку убил!

— Вот видишь, — спокойно заметил Рубинштейн, не обращая никакого внимания на насторожившихся следователей, — и Дима так сказал, ты и послушался его, верно?

— Ну… А они, — Николай злобно нахмурился и ткнул пальцем в Игоря, сидевшего ближе к нему, — чего они-то не отпускают?!..

На его вопрос Илья Борисович тоже не обратил никакого внимания.

— Расскажи-ка лучше, как ты мстил, Коленька, — ласково попросил он, снова тронув Ивановна за плечо. — Вы, наверное, поехали к тому мужику? На машине?

Этот вопрос доктор обговорил предварительно со следователем. Но ожидаемого результата — описания машины — он не дал. Выяснилось только, что машина была «черная», «классненькая» и внутри «мягонькая» — то есть, скорее всего, какая-то темная иномарка.

Вероятно, главным результатом этого допроса стала некоторая ясность по поводу самого места происшествия — клуба «Энерджи» — и участия в покушении кого-то из сотрудников.

Путем множества вопросов, задавал которые по подсказке Дубинского доктор, на ходу ловко формулируя их в доступный для Иванова вид, выяснилось, что «дядьку, убившего Колину маму», Дима показал ему прямо в клубе, куда их привел «другой дяденька». Затем и Дима, и «другой дяденька» ушли вслед за Мансуровым в зал, а вот вышли они или нет, Коля не знал. Не до того ему было: он затаился под лестницей, ожидая, когда его враг выйдет в вестибюль. Дима предупредил, что выйдет он, когда все уже уйдут, — вот он и ждал. «Красивый ножичек» ему вручил также «добрый Дима».

Все эти довольно скудные сведения раздобывались в кабинете Дубинского почти полтора часа, после чего Николая увели, а Рубинштейн, заметно уставший, но покорный, был отправлен к фотохудожникам — составлять портрет «доброго Димы».

— Ну что, опер? — вздохнул Володя Дубинский, закончив писать протокол. — Ясен день, разрабатывать будем этот чертов клубешник. По крайней мере, один свой человек у нас там имеется…

— Это Павленко, что ли? — Калина дернул плечом. — Лично я бывшим из наших не сильно бы доверял… Тем более на такие бабки свалившим!

— Брось! Не будь предвзятым… Может, у него дома семеро по лавкам, которых на наши оклады не прокормишь, не говоря уж про одеть. Это ты у нас молодой-холостой, а Павленко, я думаю, где-то под полтинник как минимум. Словом, Игорек, изволь с бывшим майором сотрудничать. Давай садись, сейчас мы с тобой быстренько набросаем план необходимых оперативно-следственных действий…

Калина слегка пожал плечами, вздохнул, но послушно придвинул стул к Володиному столу.

— Значит, так… — Дубинский на секунду задумался, черная гелевая ручка, которую он держал в пальцах, повисла при этом над чистым листком его рабочего блокнота вопросительно. — Значит, так… — повторил он. — Прежде всего — повторный опрос всех свидетелей, во-первых… Список их у тебя есть?

Игорь кивнул.

— Далее — попросить Павленко охарактеризовать каждого из них самым подробным образом.

— Вообще-то их не так много, но по крайней мере с одним, точнее, с одной из них предвидится морока, — сообщил Калина.

— С депутаткой Мосгордумы, что ли? — догадался Дубинский.

— Ну да…

— Ничего, пробьешься к ней как миленький, в крайнем случае на прием запишись… Так, дальше — и это важно! Меня крайне интересует генеральный директор клубешника — как его там?.. — Дубинский отлистал несколько страниц блокнота назад. — Ага! Ну и имечко… Гордей Васильевич Сибиркин. И его почему-то у нас пока что безымянный старший менеджер…

— Хочешь знать, куда они делись и почему так быстро свалили в тот день?

— Правильно мыслишь, — кивнул Владимир. — Понимаешь, по идее, столь важного гостя этот Гордей просто обязан был проводить до выхода из клуба и под белы ручки самолично усадить в машину. Однако этого почему-то не произошло, и здесь мы с тобой имеем некое непонятное нарушение так называемого протокола.

— Чего-чего? — Калина насмешливо поднял одну бровь.

— Протокол, — вполне серьезно пояснил Дубинский, — это, Игорек, некий свод правил, которому обязаны следовать участники мероприятий определенного уровня! Он может быть гласным, а может быть и негласным, чем-то вроде традиции. Например, на прием в Кремль нельзя являться дамам в дешевой бижутерии или, скажем, в чем-нибудь вроде современных юбчонок длиной с пояс для резинок. И это вполне официально вписано в соответствующую бумагу! Ну а правило провожать важного гостя вплоть до посадки в машину — скорее традиция, но на самом деле тоже вполне протокольная… Ты что-то сказал?

— Какой ты умный, Дубинский! — с ядовитым восхищением произнес Игорь. — Особенно — насчет «пояса для резинок»! Все-то ты знаешь, да еще с нами, безграмотными чурбаками, делишься, щедрая твоя душа.

— Ладно, хватит ерничать! — Дубинский нахмурился. — Лучше, если и без меня все знаешь, приступай к исполнению. Мне, к твоему сведению, сегодня с этим планом еще к Турецкому в Генеральную ехать, так что вперед и с песней!

— Есть, с песней! — Калина, неожиданно бодро вскочил со стула и улыбнулся. — Слушай, в порядке бреда: не попросишь заодно у своего знаменитого Турецкого какого-нибудь опера мне до пары? Ты ж понимаешь, время-то работает совсем не на нас!

Дубинский внимательно глянул на Калину: не шутит ли? И, убедившись, что не шутит, а, напротив, наглеет, молча показал ему кукиш.

— Все понял, господин начальник! — фыркнул тот. — Так бы сразу и сказали… Ну я пошел!

— Слава богу, наконец-то! — буркнул Владимир.

Спустя несколько минут, оставшись в одиночестве, он вновь склонился над своим блокнотом.

7

— Ну и что скажешь, генерал? — Вячеслав Иванович Грязнов откинулся на спинку кресла и с любопытством посмотрел на Турецкого, внимательно разглядывающего принесенную Володей Яковлевым, на данный момент уже уточненную и выверенную вплоть до метра схему места преступления.

Сам Яковлев о чем-то тихо переговаривался в дальнем углу кабинета с Володей Дубинским, терпеливо дожидавшимся своей очереди доложить Александру Борисовичу о ситуации с первым покушением на Мансурова.

— Значит, так… — Турецкий отложил листок со схемой в сторону. — Давай-ка проверим, насколько точно мы все это себе представляем… Итак, вплоть до поворота в сторону моста и соответственно ответвления дороги номер два от трассы, ведущей в Москву, эскорт Мансурова двигался к столице со стороны дачного поселка закрытого типа Каленики на довольно приличной скорости — как утверждает охрана и первого, и второго джипов, не менее восьмидесяти кэмэ в час. Далее у развилки, не доезжая до мостика, скорость постепенно сбрасывается до минимальной — двадцать кэмэ… Я правильно понимаю, что, если бы скорость была, скажем, раза в два выше, Мансуров вполне мог остаться в живых?

— Правильно! — подал голос Яковлев. — Конечно, поранились бы все, кто находился в «лендровере», но наверняка успели бы проскочить с целыми стеклами. Да и задний джип прикрыл бы основную машину и, скорее всего, больше, чем «лендровер», пострадал бы как раз он. Мы с ребятами это все вычислили еще в первый день: эксперты утверждают, что стекла «лендровера» выдержали бы, если б у киллера не было возможности так точно рассчитать момент взрыва.

— Ну да, — вздохнул Турецкий, — а ее бы не было, будь скорость выше… Ладно, что теперь говорить? Поехали дальше… Взрывное устройство в соответствии с заключением экспертов, на удивление быстро изучивших все, что от него осталось, — самодельное: несколько шашек тротила плюс радиоуправляемый взрыватель. И сделано, и заложено профессионально — на обочине дороги номер два, под углом сорок пять градусов к линии прямого движения эскорта. Иными словами, в расчете не на то, что пассажиров убьет сам взрыв, а на то, что у киллера, находящегося в засаде на расстоянии ста восемнадцати метров от жертвы, после взрыва живая мишень окажется перед глазами. Ввиду того что бронированные и тонированные задние стекла «лендровера» будут уничтожены… Вывод?

— Понятен вывод — исполнителей было двое: один взрывал, второй стрелял. Давай, Саня, дальше! — нетерпеливо произнес Грязнов.

— Это само собой, что двое, и даже, если учесть показания Томилина и его охранника, понятно, что подрывник поджидал эскорт в синем «субару», снайпер с «клином» в руках — там, где и обнаружены его следы, — в лесочке. — Турецкий ткнул пальцем в схему. — Но, говоря о выводах, я имел в виду другое: в лице преступников мы столкнулись в первую очередь с высококлассными профессионалами!

Вячеслав Иванович задумчиво кивнул:

— Думаешь, бывшие «чеченцы»? Но, насколько знаю, до сих пор такого рода акций они вроде бы не предпринимали. К тому же Мансуров, кажется, дорогу им если и перебегал, то, по словам Томилина, в незапамятные времена — и то не «чеченцам», а «афганцам». Но вообще-то ты, конечно, прав — работали профессионалы. К тому же «клин» этот чертов. Из «калаша» такую акцию не провернешь, будь ты трижды снайпер. И все же какой мотив?

— Знаешь, Слава, я бы не стал исключать мотив «народных мстителей», — вздохнул Турецкий. — Я тут затребовал аналитические данные по социальным опросам, касающимся Мансурова. Смотрите, что мы имеем: большинство россиян склонны навешивать на покойного Рената Георгиевича все грехи, как малые, так и большие, унаследованные нами еще от прежних времен. В разные годы таковых граждан имелось от шестидесяти девяти процентов до восьмидесяти шести… А поскольку он изначально имел отношение к нашей пресловутой приватизации, около сорока процентов опрошенных уверены, что именно Мансуров способствовал распределению самых жирных кусков между олигархами, причем кое-кто не только в этом уверен, но и явно ненавидит его за такую несправедливость. Всего пять процентов опрошенных понимают, что провести приватизацию в такой стране, какую представляла Россия к моменту ее начала, как положено — невозможно…

— Ну да, — кивнул Грязнов, — не говоря о полуразваленной экономике — чего только наша коррупция стоит! Так ты это к чему, Саня? Хочешь сказать, перед нами теракт, а за ним стоят… Кто?

— В сущности, любая из военных и даже военно-националистических организаций! Что скажете на это?

Он обвел глазами всех присутствующих.

— По-моему, — нерешительно произнес Дубинский, — если бы мы имели только это покушение, я бы лично сказал: да, возможно… Но согласитесь — отравленный кинжал, да еще антикварный и произведенный не у нас, а, как теперь говорят, в дальнем зарубежье, с разъяренными военными как-то не очень сочетается. Кстати, насколько я знаю, если иметь в виду все эти офицерские «красные бригады» — ну те, которые с националистическим душком… По-моему, за ними на самом деле ничего столь кровавого пока не числится…

— В последние годы — да, — кивнул Турецкий. — К тому же, Владимир Владимирович, не забывайте: деятельность наиболее агрессивных из них не без нашего участия была прикрыта. Во всяком случае, формально. Но кто сказал, что при этом люди, входившие в них, поменяли свои убеждения?.. Ну а что касается кинжала, я по-прежнему не согласен с Константином Дмитриевичем Меркуловым, который считает, что заказчик обоих покушений один и тот же. А ты, Вячеслав Иванович, что скажешь, а? О чем так надолго задумался?

— Размышлял над твоей точкой зрения, Сан Борисыч, — усмехнулся Грязнов.

— И что?

— А знаешь, пожалуй, думаю то же, что и ты: почерк покушений слишком разный — настолько, что даже если вдруг окажется, что за ними стоит кто-то один… Словом, не поверю! Весь мой опыт взбунтуется… Поверить в то, что сразу двоим персонам Мансуров отдавил любимую мозоль, — куда легче… Кстати, Владимир Владимирович!

— Да? — Дубинский повернулся к Грязнову.

— Насчет дальнего зарубежья… Одна из наших версий — думаю, Александр Борисович вас с ней сегодня ознакомит — как раз и ведет не просто в дальнее, а я бы сказал, в очень дальнее зарубежье…

— Что, неужели в Испанию?!

— Какое там… Пространство этой версии раскинулось, если так можно выразиться, от Волги до Гудзона…

Часы на Спасской башне пробили двенадцать раз, большинство радиостанций радостными голосами своих лучших ведущих сообщили, что в Москве наступил полдень первого дня сентября, и как раз в этот момент тридцатидвухлетняя бывшая модель Регина Голубинская открыла глаза в своей спальне, расположенной в одном из домов рядом с Тверским бульваром.

Спальня была роскошная — с деревянными темными, в цвет паркета, панелями, закрывающими стены до половины, великолепным текинским ковром золотисто-коричневых тонов на полу, двумя эркерами и, разумеется, широкой, почти квадратной кроватью, на которой и нежилась ее хозяйка под дорогим шелковым покрывалом.

Что касается самой Регины, она в свои тридцать два года все еще была красавицей. Яркая, сероглазая брюнетка с великолепной фигурой, тонко выточенными чертами фарфорово-прозрачного личика и невинным, наивным взглядом, благодаря которому никто, не знающий бывшую модель достаточно близко, не заподозрил бы в ней железный характер и редкую для женщины целеустремленность. Людей же, достаточно хорошо знавших Регину с этой стороны, было совсем немного.

В данный момент Голубинскую, отличавшуюся в числе прочего неправдоподобно тонким, почти звериным слухом, разбудил какой-то посторонний звук — в ее последнем и не слишком глубоком сне он преобразовался в щелчок затвора, хотя в реальности был всего лишь щелчком мягко захлопнувшейся двери за две комнаты от ее спальни… Регина резко распахнула густые длинные ресницы и, сев на постели, автоматически сунула руку под подушку. Однако нескольких секунд, которые ей на это понадобились, женщине оказалось достаточно, чтобы ухватить разницу между тревожным сновидением и действительностью.

— Ты, Аркадий?.. — В ее голосе, немного резковатом для такой внешности, какой обладала его хозяйка, не было и следа сонливости.

— Я, Голубка, кто же еще? — И на пороге спальни появился высокий блондин с немного грубоватым, но правильным лицом, темными глазами, в которых бродила ухмылка, и по-женски яркими, пухлыми губами.

Любовнику Регины, Аркадию Шварцу, недавно исполнилось сорок лет, он был энергичен, подвижен, почти всегда весел какой-то странной нервной веселостью, от которой у людей чувствительных изредка пробегал морозец по коже. В определенных кругах Аркадий, бывший довольно успешный скульптор, внезапно расставшийся с искусством, считался на сегодняшний день весьма удачливым бизнесменом. Хотя в чем именно заключался его бизнес, никто из знакомых Шварца понятия не имел. В упомянутых кругах Аркадий всплыл неожиданно — уже вполне успешным джентльменом, вместе с Региной. Главное — оба они всегда были при деньгах, и внешне представляли красивую пару.

— Ну?..

Регина вылезла из постели, явив миру абсолютно обнаженное, все еще безупречное тело и, не слишком торопясь, набросила на плечи валявшийся рядом с кроватью пеньюар.

— Как я и говорил, все о’кей! А ты сомневалась…

— Что ж, должно же было и у тебя хоть что-нибудь получиться, — на личике Голубинской мелькнула презрительная гримаска, — хотя бы в порядке исключения… Давай!

— Не хочешь ли ты сказать, что в провале виноват я, а не твоя галимая идея?! — Глаза Аркадия зло сверкнули.

— В руках идиота любая идея — галимая, — спокойно произнесла Голубинская и требовательно посмотрела на любовника. — Ты, часом, не оглох? Я сказала — давай сюда… Нечего вставать на пуанты!

Аркадий хотел что-то возразить, но, наткнувшись на ледяной взгляд Голубинской, молча пожал плечами и, достав из-за пазухи небольшой плотный сверток, протянул любовнице и пожал плечами:

— Можешь не пересчитывать, ровно пятьдесят косых. Она жаждала эту сумму ополовинить…

— Размечталась… — Нехорошо усмехнувшись, Регина бросила сверток на кровать и посмотрела на любовника чуть мягче. — Надеюсь, во второй раз все будет действительно о’кей, поскольку этим займусь я лично… Ты, разумеется, тоже!

— Я?!.. — От изумления Шварц даже слегка присел.

— Ты-ты, — невозмутимо бросила Регина. — Не забыл, что мы приближаемся к финалу?.. То-то! Правило все то же: главное — вовремя уйти… Ты, Аркаша, в последние годы стал не в меру жаден, а это плохо.

— Плохо? — На лице Шварца, явно не ожидавшего такого поворота в разговоре, проступила растерянность.

— Плохо, Аркашенька, — Регина улыбнулась одной из своих самых очаровательных улыбок, — плохо, потому что опасно… Вот поэтому-то я и берусь за дело сама. Ты будешь на подхвате, а привлекать кого-либо со стороны не станем… Тряхнем стариной, миленький!.. А теперь убирайся, мне некогда.

На последних словах от мягкости, так же как и от вкрадчивости, в голосе Голубинской не осталось и следа.

Не обращая больше на Шварца ни малейшего внимания, она прошла мимо него к дверям и только на пороге, слегка обернувшись, бросила:

— В шесть встречаемся в кафе. Пока!

Аркадий Шварц покорно кивнул и, бросив в спину Регине хмурый взгляд, затрусил в сторону прихожей. Будь кто-либо из знакомых Аркадия или Голубинской свидетелем этой сцены, ни за что не поверил бы своим глазам: все же знают, что Региночка — сама нежность, слушается каждого слова своего возлюбленного. Что там слова — взгляда! Недаром же большинство мужчин в их окружении завидовали Шварцу: его подруга красавица, совсем даже не дура, да еще и обладает исключительно мягким, послушным характером. И где только берут такие сокровища? Везет же некоторым!..

— Бдительные тут у вас ребятки! — Александр Борисович Турецкий иронично глянул на своего собеседника и, не удержавшись, подмигнул. — Мое удостоверение внизу только что лазером не просвечивали…

— А ты что хотел? — Теневая ФСБ, Иван Степанович Кирилин улыбнулся Турецкому, одновременно указывая ему на стул и сам усаживаясь напротив гостя.

Судьба сводила этих двоих далеко не впервые, и сейчас оба в общем-то были довольны тем, что и по этому делу вновь предстоит работать вместе.

— Ну ладно, — вздохнул Турецкий, с некоторой завистью оглядывая просторный, обставленный солидной мебелью и кадками с неведомыми Александру Борисовичу раскидистыми растениями кабинет генерала. — Отставить посторонние разговоры… Давай, Иван, к делу… нашему.

Кирилин усмехнулся и кивнул:

— К делу так к делу. Можешь начинать — как гостю, предоставляю тебе право первой ночи. Итак?

— Итак, Ваня, насколько понимаю, на вашей совести версия терроризма. Сам-то ты в нее веришь?

— Я бы определил ее скорее как политическую версию, — осторожно ответил генерал. — Уж кого-кого, а политических противников у Мансурова всегда хватало.

— Умеешь ты не отвечать на прямые вопросы, товарищ генерал, — покачал головой Александр Борисович. — Может, все-таки сделаешь исключение по старой дружбе?

— Ну ладно, если тебя интересует мое личное мнение, террористы тут ни при чем. Не их почерк, да и взрывное устройство, которым воспользовались, если верить экспертизе, наверняка дело рук сугубо отечественного умельца. Но заметь, упомяну, той политической версии это все-таки не исключает, поскольку она, как ты понимаешь, несколько шире чисто террористической. Твоя очередь, Саша: что скажешь ты?

Турецкий расстегнул свой довольно потрепанный портфель и извлек папку с бумагами и очки, которыми в последнее время ему приходилось пользоваться при чтении.

— Скажу… Прежде всего скажу я тебе, Иван Степанович, что мы пришли к выводу, к слову на основании тех же экспертных заключений, которые получал и ты со своими ребятками, что заказчиков было двое… Правда, Меркулов с нами категорически не согласен.

Генерал кивнул и посмотрел на Турецкого с интересом:

— Ты не забыл, что мы первым покушением не занимаемся?

— Не забыл. Только не говори мне, что при этом ты не ознакомился с материалами по нему. И нечего улыбаться, Иван: я к тебе пришел не столько для того, чтобы сравнить наши данные, сколько за помощью.

— Я весь внимание! — Кирилин действительно посерьезнел и собрался.

— Одна из наших основных версий хозяйственная. Тебе знаком такой господин — Вагин Руслан Петрович?

— «Русь-металл»?

— Он самый… Так знаком?

— Допустим…

— О конфликте между ним и Мансуровым информирован?

Кирилин молча кивнул.

— Видишь ли, есть у меня надежда, что относительно упомянутого конфликта ты был в курсе еще до того, как Мансурова убили. Ситуация с Сибирской ГЭС — и с этим ты спорить навряд ли станешь — уровень государственный. Особенно если учесть обнаруженные там залежи редкоземельных металлов.

— Если я что и вижу, — прервал его генерал, — так это то, что и у тебя разведка поставлена совсем неплохо! Да, все, что ты сказал, соответствует истине, но я по-прежнему не понимаю, какой помощи ты ждешь от меня: информации? Так она у тебя и так имеется. А расследованием хозяйственной версии в связи с убийством Мансурова занимаетесь вы, а не мы.

— Иван Степанович, — Турецкий поморщился, — если мы хотим докопаться до истины. А мы хотим?

— Несомненно!

— Так вот, если мы хотим докопаться до истины, без взаимной откровенности нам с тобой никак не обойтись. Да подожди ты, дай сказать! Не собираюсь я «вынимать» из тебя никакие профессиональные секреты, на хрен они мне сдались?!.. Но ты же не станешь отрицать, что покойный Мансуров человек был в первую очередь государственный! Не столько хозяин «Россвияжэнерго», сколько возглавляющий его менеджер?..

— И что отсюда, с твоей точки зрения, следует?

— Много чего отсюда следует! В том числе и то, что контрольный пакет акций по ГЭС он не продал Вагину не потому, что не желал делиться будущими прибылями, а из соображений государственных интересов. Я неправ?

— Допустим, ты прав, — кивнул Кирилин. — И что?

— Не сомневаюсь, Иван Степанович, что на фирме Вагина есть ваш человек, работающий под прикрытием. И не смотри на меня такими глазами! Не сомневаюсь, что по нашему делу этот ваш крот работать не будет, но помочь нам внедрить туда — заметь, только на время — своего человека он может? Не сомневаюсь — может! Конечно, если бы было время, мы и сами бы… что-нибудь придумали, вместо того чтобы обращаться к вам. Но времени, как ты понимаешь, нет! Думаю, в самое ближайшее будущее Вагин начнет атаку на временно исполняющего обязанности Мансурова — Всеволода Томилина. Кстати, если тебе интересно, человек, которого мы хотели бы внедрить в максимально близкое окружение Вагина, — женщина. Очаровательная девушка, которой работать под прикрытием уже доводилось — и не раз…

В кабинете генерала повисла пауза, во время которой Кирилин, поднявшись со стула, направился к своему столу и, лишь заняв собственное законное рабочее место, заговорил.

— Трудный ты человек, Александр Борисович, — вздохнул генерал.

— Это еще почему? — задиристо поинтересовался Турецкий.

— Трудно с тобой иметь дело, потому и трудный. Это твоя единственная просьба?

— Нет, эта просьба одна из двух…

— Так я и знал!.. Что за девушка?..

— Оперативник Первого Департамента МВД Галина Романова. Вряд ли ты ее знаешь…

— А ты?

— А мы с Грязновым знаем ее практически с детства…

— Уж не родственница ли она той Романовой, которая работала когда-то в МВД?

— Галя ее племянница, — коротко ответил Турецкий и нахмурился. — А что?..

— Просто хотел понять, почему вы девушку знаете с детства…

— Теперь понял?

— Я знаю, что и ты, и Грязнов, и Меркулов со старшей Романовой дружили… Ладно, что там со второй просьбой?

— Ты мне еще и насчет первой не ответил…

— Экий ты въедливый, — вздохнул генерал. — Понимаешь ведь, что с ходу на такие просьбы не ответишь! И в любом случае кое-кого на нужное вам время придется отправить в отпуск… оплачиваемый, между прочим… Например, личную секретаршу Вагина! Если ты думаешь, что у нас тут рубли с неба падают…

— У Меркулова на такой случай есть спецфонд! — обрадованно произнес Турецкий. — Спасибо тебе, Иван!..

— Погоди, погоди, — округлил глаза Кирилин. — Я тебе пока что, если не ошибаюсь, ничего не обещал!..

— Ну это ты просто не заметил, как пообещал. — Турецкий улыбнулся с самым невинным видом и поинтересовался: — Так что насчет второй просьбы — можно излагать?

— Давай, — с подчеркнуто обреченным видом махнул рукой генерал.

— Ну тут совсем все просто и совершенно бесплатно: ты, конечно, в курсе, что в конце месяца Мансуров и Томилин направлялись в Штаты по вызову Генпрокурора США — как свидетели по делу Хайгера и Шрадера?

— Стоп-стоп! — Кирилин поднял руку, останавливая Александра Борисовича. — В курсе я или нет — дело десятое, но тут я тебе точно не помощник: делом занимался ваш зарубежный отдел, вся информация там, так что, дорогой Саша…

— Все ясно. — Турецкий разочарованно поглядел на генерала. — Значит, больше того, что я выяснил у наших…

— А больше-то ничего и нет, — кивнул Иван Степанович. — От себя могу добавить, что в американском деле Мансуров никак не замешан, действительно они с Томилиным только свидетели, правда свидетели весьма важные. Что, у тебя и такая версия есть?

— Все зависит от того, насколько они важные свидетели. У меня сложилось впечатление, что без их показаний вообще что-либо доказать будет весьма сложно.

— У меня тоже, — поддержал его генерал. — Во всяком случае, механику открытия подставных фирм-однодневок, через которые Хайгер перекачивал деньги в Штаты и на личные счета — как свои, так и Шрадера, раскрыть в деталях могут как раз они. То есть теперь уже Томилин. Если не ошибаюсь, у них сохранились какие-то документы даже в этой связи.

— Подумать только, — покачал головой Турецкий, — что во всем мире мошенники действуют фактически по одной и той же схеме — что у нас открывают эти подставные фирмочки, что за рубежом. И везде срабатывает!

— Если б не срабатывало, давно бы нашли другой способ… Ну теперь, надеюсь, у тебя все… по делу?..

— Все, Иван… А-а-а, да, еще один вопрос остался… — Турецкий порылся в своих бумагах, потом сдвинул очки на нос и поглядел на генерала. — Помнишь серию дел о «красных бригадах», которыми мы пару лет назад вместе занимались?

— А что?.. — Кирилин (и это не ускользнуло от Турецкого) слегка насторожился. — Помню, конечно…

— Насколько понимаю, в отличие от нас, вы ситуацию с военными объединениями, как формальными, так и неформальными, отслеживаете…

Иван Степанович молча продолжал смотреть на Турецкого.

— Я собираюсь послать вам официальный запрос в этой связи — просто чтобы иметь представление о ситуации.

— Что ж, пошли…

— Ну а тебе самому что, так-таки и нечего сказать?

— Абсолютно нечего! Насколько знаю, никто ни во что, по крайней мере подпольно, на данный момент не объединяется. Конечно, если не считать существующих ветеранских объединений — зарегистрированных, как положено, и ни в чем плохом не замеченных. Собственно говоря, это давно уже не моя сфера деятельности.

— Ну о твоей сфере деятельности я и не собирался спрашивать — не дурак! — фыркнул Александр Борисович, укладывая свою папку с бумагами обратно в портфель и одновременно подымаясь на ноги.

— Ты, Саша, не дурак, — вздохнул генерал, — ты, Турецкий, редкостный нахал — вот ты кто…

— Ну извини… — Александр Борисович широко улыбнулся, доброжелательно глядя на Кирилина. — И спасибо тебе большое!

— Да вроде не за что пока…

— Насчет твоего «пока» вовремя напомнил: когда мне позвонить насчет Романовой?

— Я ж говорю — нахал… Звони завтра после обеда — скажем, часика в три-четыре.

— Я ж говорю «большое спасибо», а ты все скромничаешь!

— Ладно, иди отсюда, пока я не передумал! — с нарочитой раздражительностью буркнул генерал, едва сдерживая улыбку.

Покинув известное всему народу здание, Александр Борисович, отъехав совсем немного, снова припарковался при первой же возможности и извлек из бардачка мобильный телефон, дожидавшийся там, когда его хозяин завершит свой визит к генералу. Заглянув в записную книжку, Турецкий набрал номер Гали Романовой:

— Привет, Турецкий!

— Ой, Александр Борисович… здравствуйте!..

Где-то на заднем плане Турецкий услышал шум льющейся воды.

— Говорить можешь или я не вовремя?

— Конечно, могу, — заверила Галя и смущенно добавила: — Я только что из Калеников приехала, вся в пыли… Слушаю вас, Александр Борисович!

— Что в Калениках?

— Пока пусто… Володя поехал по городским адресам некоторых тамошних обитателей…

— Слово «тамошних», — назидательно произнес Турецкий, — нелитературное… Когда окончательно избавишься от своего южнорусского сленга?..

— Извините… — пробормотала окончательно смешавшаяся Галя.

— Не «извините», а даю тебе максимум двое суток! — улыбнулся Турецкий. — В общем, Галина, если серьезно, то придется тебе через пару дней приступить к обязанностям весьма и весьма необычным. Как думаешь, с работой личной секретарши олигарха справишься?

Они поговорили еще минут пять, после чего Александр Борисович отключил связь и, немного подумав, решил, что вполне даже заработал сегодня право пообедать по-человечески — в каком-нибудь симпатичном кафе.

8

День был ясный, солнечный, необыкновенно теплый для сентября, а главное — в определенном смысле знаменательный для Владимира Владимировича Дубинского: он наконец понял (или думал, что понял), для какой такой таинственной надобности повешено за его спиной зеркало бывшими хозяевами кабинета.

Вызванного с утра пораньше для собеседования хозяина клуба «Энерджи» Сибиркина Гордея Васильевича его собственное отражение в зеркале явно смущало и выбивало из колеи, что следователю было только на руку… Человек, которому не по себе, врет гораздо меньше, чем находящийся в уравновешенном состоянии — не говоря о том, что ему куда труднее скрыть от собеседника излишнюю, совсем не соответствующую ситуации нервозность. Вот как Сибиркину, например…

В течение не более чем пяти минут, понадобившихся для заполнения формальной части протокола, Гордей Васильевич, по наблюдениям Дубинского, три раза вытер платком свою абсолютно сухую лысину, четыре раза без какой-либо надобности откашлялся и один раз перепутал собственный домашний адрес.

— Что же вы так волнуетесь, Гордей Васильевич? — добродушно поинтересовался следователь, ласково и внимательно глядя в лицо директора клуба. — Неужели самый обычный вызов в прокуратуру для уточнения некоторых деталей такое страшное событие?

— Я — волнуюсь?! — Сибиркин нервно хрустнул пальцами, бросил очередной взгляд в зеркало и жалко улыбнулся. — А ведь верно — волнуюсь… Наследие прежних времен, знаете ли… Тогда вызов в подобное место был чреват — в том числе и потерей работы…

— Так ведь сейчас вам об этом вряд ли стоит беспокоиться! Клуб, как мне сообщили ваши сотрудники, ваша собственность…

— И кто же это вам сказал подобную глупость?! У «Энерджи» несколько собственников, так сказать на паях. Ну да, и я в том числе, но, поверьте, не самый крупный, а совсем наоборот… В сущности, работаю за зарплату.

— Кто же в таком случае хозяин клуба?

— Скорее, хозяйка… Очаровательная женщина, бывшая модель, Регина Алексеевна Голубинская. Но она в клубе фактически не бывает, делами занимается ее представитель Аркадий Шварц… Доверенное лицо.

— Вы, кажется, упоминали, что клуб создан на паях…

— Ну да, десять лет назад… Третий собственник — бывший депутат Мосгордумы, это он десять лет назад был депутатом и именно ему принадлежала инициатива создания клуба… Кулемин Виктор Иванович. Он уже лет пять как проживает за границей, в Англии… Как видите, все заботы и хлопоты исключительно на мне!

— Сочувствую… — Дубинский и впрямь посмотрел на Сибиркина с жалостью. — Насколько я знаю, ваш клуб — заведение закрытого типа, исключительно для тех, кто является его членом и платит довольно существенные взносы.

— Ну существенные — это для посторонних, — несколько спокойнее пояснил Гордей Васильевич. — Для богатых людей, не имеющих отношения к деятельности в сфере энергетики. Я, кажется, упоминал, что «Энерджи» создавался как закрытое заведение для профессионалов, связанных с этой сферой? Работа у них ответственная, тяжелая, а в наше время спокойно отдохнуть, пообщаться… Ну не в ресторане же или казино каком-нибудь, где никто вам не гарантирует безопасности и возможности конфиденциально обсудить профессиональные проблемы?

Дубинский кивнул и задал следующий вопрос:

— Скажите, Гордей Васильевич, если ваш клуб действительно гарантирует своим членам безопасное общение, каким образом именно в его стенах стало возможным покушение на Мансурова?

— П-послушайте, товарищ следователь… — поняв, что сам свел разговор на неприятную тему, Сибиркин мгновенно побагровел. — Разве есть в мире гарантия от ЧП? Лично я такого не слышал, к тому же исключение только подтверждает правило, а у нас за десять лет ничего подобного не было, клянусь! Я… Я просто в шоке, несмотря на то что этот бандит своей цели не достиг… в тот раз.

— Ну хорошо… Мы опросили всех ваших сотрудников и тех немногих свидетелей из членов клуба, которые присутствовали при покушении. И никто — представляете? — никто не видел, каким образом, откуда и когда человек, бросившийся на Мансурова, проник в клуб. Возможно, что-то, до того как уехать, видели вы?

— Нет, — поспешно возразил Сибиркин. — Ваш человек показывал мне его снимок, беседовал со мной… Понятия не имею, откуда этот тип взялся!

Гордей Васильевич снова глянул на свое отражение, и Дубинский мог бы поклясться, что в его взгляде мелькнула паника. «А ведь он врет!» — с некоторым облегчением констатировал Владимир Владимирович, ничем внешне не выдав своей уверенности.

— Жаль. — Следователь покачал головой. — Вы рушите наши последние надежды, можно сказать. Менеджер, с которым вы так поспешно уехали сразу после встречи, так и не объявился?

На лице Сибиркина проступила печать подлинного страдания.

— Просто проклятие какое-то… У этого Григорьева были отличные рекомендации, да и взяли-то мы его всего на полтора месяца, пока мой заместитель в отпуске. Он два года не мог вырваться отдохнуть. Наконец привел ко мне этого Григорьева, с отличными рекомендациями. Ах да, насчет рекомендаций я уже говорил…

— Как вы понимаете, поскольку сразу же после этого рокового вечера господин Григорьев бесследно исчез, мы с неизбежностью должны сделать вывод, что именно он и провел каким-то образом, да еще незаметно, в клуб убийцу. Несостоявшегося, конечно, но все-таки убийцу. Расскажите, пожалуйста, еще раз о том, куда вы и почему в тот вечер столь поспешно уехали, даже не проводив своего гостя до машины, хотя это, насколько я знаю, противоречит сложившейся традиции?

— Боже мой! — Сибиркин вновь нервно хрустнул пальцами. — Но я уже дважды все рассказывал вашему… человеку… Ну хорошо-хорошо… Дима… Я имею в виду Григорьева… Его зовут Дмитрий Иванович… Словом, еще дня за два мы договорились с устроителями этой выставки — «Технокласс», что в тот день в половине восьмого вечера приедем для окончательного оформления договора. Вы, наверное, в курсе, что у нас буквально на днях открывается их экспозиция, связанная с энергетической промышленностью, вообще с энергетикой.

— А о том, что в этот же день планируется встреча с Мансуровым, вы ведь тоже знали заранее?

— Знал, конечно! Но никак не предполагал, что встреча затянется на целых три часа!

— Во время встречи вы были в зале?

— Совсем немного, поначалу. Потом меня вызвали в ресторан, потом возникла необходимость разобраться в документах по экспозиции еще раз. Словом, я закрутился и в зал не вернулся, но Григорьев присутствовал почти до конца, пока уже я сам его оттуда не вызвал. За какое время до завершения встречи — убейте, не помню! Меня об этом уже спрашивали, но я не помню!

— И что же, больше вы с Мансуровым не общались?

— Вообще-то если это можно назвать общением… Буквально на секунду я заглянул за кулисы — публика уже покидала зал… Предложил ему отужинать в нашем ресторане, но он отказался.

— А если бы согласился? Вы бы что, отменили ваш визит к устроителям выставки?

Сибиркин вздохнул и опять вытер лысину белоснежным носовым платком, который так и не выпустил из рук.

— Честно говоря, я не сомневался, что Ренат Георгиевич откажется, предложил из вежливости и уже во второй раз. О Мансурове в нашей среде многое известно, в том числе и о его привычках: он на такие приглашения не откликается… не откликался никогда. Я, когда предложил ему поужинать у нас — ну во второй раз… Меня Дима уже ждал за кулисами, мы очень торопились.

— И сразу же отключили мобильные телефоны, — напомнил следователь.

— Ну да… Нам нужно было по дороге еще обсудить кое-какие детали.

— От устроителей выставки вы уехали приблизительно в девять пятнадцать вечера, но телефоны так и не включили… Я имею в виду в тот день.

— Я понятия не имею, почему это не сделал Григорьев, я его с тех пор и не видел, как вы знаете. Что касается меня, я же пояснял! И жена моя может подтвердить: устал я в тот вечер, голова разболелась, приехал домой, принял ванну и лег спать, наказав жене, если кто-нибудь будет до меня дозваниваться по городскому телефону, говорить, что нет дома, даже если в клубе случится пожар. Кто мог предположить, что случится кое-что похуже пожара?! Только не я!.. Ну а мобильный я — да, не только не включил, но и утром про него вспомнил чисто случайно, уже по дороге на работу.

— У меня к вам еще один вопрос, на сегодня последний: вы уверены, что действительно не видели в тот вечер в клубе человека, покушавшегося на Мансурова? Я сейчас еще раз покажу вам фотографию…

— Господи, да что же это такое… — суетливо забормотал Гордей Васильевич, отводя взгляд от физиономии Иванова, запечатленной на снимке, который пододвинул ему следователь. — Вы мне, кажется, не верите… Клянусь вам…

Владимир Владимирович Дубинский редко брал своих подозреваемых на пушку — исключительно в случаях, когда в собственных догадках был уверен на все сто. Сейчас выпал именно такой случай.

— Гордей Васильевич, — в голосе следователя не осталось и намека на еще недавнее сочувствие, — вы ведь предупреждены о тех мерах, которые влечет за собой дача ложных показаний? Между тем один из ваших сотрудников все-таки видел этого горе-киллера, причем видел вместе с Григорьевым и с вами!

— Не может такого быть! — почти взвизгнул Сибиркин, отчаянно ломая пальцы. — Я… Мне кажется, я действительно видел куртку, похожую на эту, рядом с Григорьевым, но не этого типа, клянусь! Только куртку!

Владимир Владимирович вздохнул и подвинул к Гордею Васильевичу лист кальки с каким-то планом, напоминавший поэтажный план здания из тех, которые имеются в любом БТИ. Собственно говоря, в БТИ он и был получен накануне Игорем Калиной.

— Что это? — нервно вздрогнул Сибиркин, опасливо покосившись на бумагу.

— Не узнаёте? — удивился Дубинский. — Всего лишь план здания, в котором и располагается ваш клуб.

— При чем тут…

— А вы взгляните на него повнимательнее: вот, например, здесь — пожарная лестница, прямо под окнами вашего кабинета. А под ней, совсем как в названии какой-то популярной в прежние времена книжки, «маленькая железная дверь в стене». К слову сказать, сама стена выходит в пустынный такой переулок сразу с двумя стройками, и сама по себе стена эта довольно глухая. А теперь взгляните сюда: оказывается, за дверцей находится лестница в шесть пролетов, последний из которых ведет на чердак, а третий — на площадку, куда выходит еще одна дверь. Вы в курсе, куда через нее можно попасть?

На Сибиркина жалко было смотреть: в считаные секунды он съежился и как-то обрюзг, сдувшись, точно воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Теперь он сидел ссутулившись, молча глядя в пол.

— А ведет она, — спокойно продолжил Дубинский, — непосредственно в комнату отдыха, смежную с вашим кабинетом. Вряд ли большинство сотрудников клуба о ней вообще помнят. Но вот наши сотрудники на основании осмотра данной дверцы и лестницы утверждают, что ею пользовались совсем недавно. Вы по-прежнему будете утверждать, что ни разу в жизни не видели Иванова, покушавшегося на жизнь Мансурова в стенах вашего клуба, не знаете, каким образом он туда попал, и вообще запомнили разве что пару раз мелькнувшую куртку?

В кабинете повисло тяжелое молчание. Дубинский ждал. Он не хотел торопить своего собеседника.

Наконец Сибиркин поднял на него полный отчаяния взгляд, губы у него по-стариковски дрожали.

— Я не виноват… — пробормотал он, — откуда я мог знать? Откуда? Я не мог знать… Не мог! Этот подонок обманул меня и скрылся. Вы мне верите?

— Пока не знаю. Не знаю, верить или не верить. Слушаю вас, Гордей Васильевич…

По словам Сибиркина получалась следующая картина. Менеджер Григорьев, временно принятый на работу в «Энерджи» по рекомендации зама Сибиркина, позвонил директору с утра и пожаловался, что его машина вышла из строя. Извиняясь, попросил Гордея Васильевича заехать за ним — не домой, а в кафе, где он, по его словам, будучи холостяком, ежедневно завтракает.

Кафе, как выяснилось, находилось как раз на пути между домом Сибиркина и клубом, так что никаких дополнительных хлопот директору эта просьба не доставила.

— Вы сами водите машину? — поинтересовался Дубинский.

— Да, я всегда за рулем сам, никому не доверяю, — кивнул тот. — Я автолюбитель, права получил еще в девятнадцать лет…

— Итак, вы посадили Григорьева к себе в машину возле кафе «Вечернее». Дальше?

Как выяснилось, к удивлению Гордея Васильевича, Григорьев оказался там не один, а с этим «крайне непрезентабельным», по словам Сибиркина, типом. «Типа» посадили на заднее сиденье, Григорьев сел с директором рядом, негромко пожаловавшись, что вот, мол, родственник, какая-то деревенщина, двоюродной тетки троюродный племянник, внезапно свалился на голову. И не прогонишь, парень слегка не в себе, а у него как раз мать умерла. И в клуб его, такого запаршивленного, везти неудобно.

Тут-то сам же менеджер и вспомнил про эту проклятую дверцу: мол, незаметно отправим его наверх, а потом Григорьев уведет «родственничка» к себе в кабинет. Как, вероятно, известно следствию, кабинет старшего менеджера находится прямо напротив директорского. Григорьев якобы собирался этого типа там накормить, дать ему отоспаться с дороги, а после куда-то спровадить, к каким-то дальним родственникам, что ли… Точно Сибиркин не помнил. Но план Григорьева у него никаких нехороших подозрений не вызвал. Оставив машину возле «черной дверцы», он сам вошел в клуб с парадного входа, как обычно. Поднялся к себе, отыскал ключ от второй двери комнаты отдыха, отпер ее и спустился вниз, чтобы впустить Григорьева с его «родственником». Потом отдал ему ключи, сам же сел в машину и подогнал ее к центральному выходу… Это все!

— Клянусь вам, это правда, — плаксиво произнес Сибиркин. — Понимаете, я за день напрочь про этот дурацкий эпизод забыл! И когда мы вечером поехали в офис «Технокласса», Дмитрий меня буквально потряс. Он сказал таким тоном… Ну чтобы я навсегда забыл про этого типа в куртке…

— Каким тоном? — поинтересовался Владимир Владимирович.

— Ужасным! — В голосе Сибиркина послышался неподдельный страх. — Как вспомню — мороз по коже… И телефон он велел, можно сказать приказал, выключить…

— И вы послушались, — утвердительно произнес Дубинский.

— Вы бы тоже на моем месте послушались! — почти выкрикнул Гордей Васильевич. — Я человек слабый физически и от таких вещей далекий, ничего подобного со мной в жизни не бывало.

— Подобного чему?

— Такому тону разговора со мной. Мне кажется, у него в кармане был… пистолет был, он там руку как-то так держал. Вы не поверите, но я даже все, что происходило в «Техноклассе», плохо помню. Что-то там я отвечал, что-то подписывал. И все время думал об обратной дороге, потому что Григорьев на глазах превратился из интеллигентного человека в какого-то… урода! Такое лицо у него, когда он предупреждал, было…

— Он вам чем-то угрожал?

— Сказал, — прерывисто вздохнул Сибиркин, — что если я хоть одной душе… И на том свете найдет, а уж на этом-то точно. Скажите, теперь вы мне верите? Клянусь, я рассказал вам всю правду, все как было! А больше я ничего не знаю, и в тот вечер, приехав домой, я, правда, лег спать. Но жена смотрела телевизор и разбудила меня, когда все это передали в новостях. И больше уж я не спал до утра. Совсем…

— Но мобильный тем не менее не включили.

— Не включил! И вы бы на моем месте не включили, если бы вам это велели таким тоном и… и фактически угрожая пистолетом!

— Вы что, видели этот пистолет? Нет? Тогда почему решили, что у Григорьева было оружие?

— Ну… — Сибиркин сморщился, пытаясь объяснить свою уверенность. — Понимаете, он так сунул руку во внутренний карман пиджака, словно… В общем, так делают только вооруженные бандиты! И лицо у него сделалось какое-то жуткое… Я почувствовал опасность!

— Вы просто насмотрелись голливудских боевиков. Ладно, оставим это. Куда вы подвезли Григорьева после совещания у ваших партнеров по выставке?

— Слава богу, никуда! К моему величайшему облегчению, он со мной не поехал, сказал, что ему в другую сторону, и, по-моему, начал ловить машину — во всяком случае, пошел к обочине улицы, еще раз напомнив мне на прощание то же самое. Больше я его не видел, я сразу уехал и не смотрел, что он там делает.

— Где все это происходило?

— Офис «Технокласса» на Тверской, недалеко от Брюсова переулка, там и было, на той стороне, где переулок…

— Как далеко от перехода?

— Наверное, метрах в десяти… Точно не скажу, у меня глазомер не очень хороший.

— Когда вы в последний раз связывались с вашим замом, рекомендовавшим этого Григорьева?

— Павел звонил мне примерно за два-три дня до этого кошмара, сказал, что они с женой решили рвануть в Египет, в Турции им что-то не понравилось. Обещал оттуда позвонить, но так и не позвонил. И мобильный у него не отзывается — отключен…

Об этом Дубинский уже знал — выяснил сразу после того, как стало ясно, что Григорьев исчез бесследно, и обнаружилось, что в клубе он работал временно, замещая Левина Павла Борисовича, который и рекомендовал его вместо себя, отправляясь в длительный, взятый сразу за два года отпуск. Несколько попыток связаться с ним по мобильному номеру оказались безрезультатными. Молчал и телефон супруги Левина.

Что касается домашнего адреса Григорьева, указанного, как утверждала кадровик клуба, в его паспорте, он оказался фальшивым. По месту, где якобы был зарегистрирован Григорьев, находилась сауна. Судя по всему, фальшивым был и сам паспорт. Поэтому Владимир Дубинский в постановлении о розыске и аресте «Димы» его фамилию на всякий случай указал как двойную: «Степанов», возможны документы на имя «Григорьев». Ясно было одно: фальшивый полковник, забравший Иванова из больницы, и менеджер Григорьев — одно и то же лицо.

Совпадало и словесное описание главврача с описанием внешности менеджера, полученным от сотрудников клуба. Перечитывавший его бессчетное количество раз Дубинский почти видел перед собой высокого, круглолицего мужчину с тяжелым подбородком и маленькими, глубоко посаженными серыми глазками, поймать взгляд которых практически невозможно.

Впрочем, что касается их цвета — в наше время и его можно подделать, обзаведясь соответствующими линзами. А волосы перекрасить и того легче…

Владимир Дубинский вздохнул и понял, что уже некоторое время в его кабинете стоит тишина. Он перехватил опасливый взгляд Сибиркина и встряхнулся: пора было отправлять этого труса восвояси, а затем еще долго и нудно разбираться, не солгал ли он еще в чем-нибудь, все ли концы с концами в его «правдивых» показаниях сходятся, не затаилась ли между строк пауза, за которой кроется умолчание. А для этого еще и еще раз прослушивать аудиозапись опроса.

— Скажите, — нерешительно поинтересовался Сибиркин, наблюдая, как следователь, явно неохотно, подписывает ему пропуск. — Что теперь будет… со мной?.. Вы ведь не выдадите меня, если поймаете этого Григорьева? На Западе, например, существует целая программа по защите свидетелей, а у нас…

— Я вижу, вы западное законодательство знаете лучше, чем отечественное, а лучше бы наоборот! — холодно прервал его Владимир. — В таком случае не только бы не лгали в своих показаниях, но и не скрывали бы от следствия важных фактов, зная, что за это придется отвечать!

— Я не скрывал! — заволновался Сибиркин и, вновь глянув в зеркало, хрустнул пальцами.

«Так я тебе и поверил, — мысленно возразил Дубинский, — явно где-то соврал, скотина трусливая. Ну погоди, как говорится, не в последний раз видимся».

Вслух он на этот раз не сказал ничего. Дождавшись, когда Гордей Васильевич, пробормотав по дороге три раза «До свидания» и «Всего наилучшего», пятясь как-то боком, покинет его кабинет, следователь выбрался из-за стола и, подойдя к окну, с трудом сдвинул шпингалеты. Хотя форточка была открыта все это время, Владимиру Владимировичу хотелось открыть еще и окно, чтобы проветрить комнату после визита Сибиркина как можно основательнее.

Он и сам постоял возле него — посмотрел на залитую солнцем улицу, посередине которой проходило оживленное шоссе, и лишь после этого вернулся к столу. Перемотав запись этой довольно длинной беседы, Дубинский сосредоточился, прикрыл глаза и включил пленку сначала — с того момента, как Сибиркин вошел в его кабинет. Намереваясь прослушивать все раз за разом до тех пор, пока не поймет, где же все-таки Гордей Васильевич в очередной раз солгал.

9

— Знаете, Александр Борисович, — усмехнулся Валерий Померанцев, один из лучших «важняков», работающих под началом Турецкого, — у меня складывается впечатление, что наши коллеги «оттуда» если и не знают точно, кто заказал Мансурова, то, во всяком случае, здорово кого-то подозревают.

— Ну да? — Турецкий усмехнулся, сдвинул на нос очки и иронично посмотрел на Валерия. — Может, ознакомишь нас с основаниями для твоих впечатлений?

Все собравшиеся этим поздним вечером в кабинете Александра Борисовича — Слава Грязнов, Галочка Романова, Володя Дубинский — немедленно повернулись к сидевшему, по обыкновению, в самом дальнем от начальства углу Валерию. Следователя это ничуть не смутило.

— А что тут рассказывать, — пожал он плечами, — по-моему, все и так ясно! Мансуров — птица сами знаете какого полета. В таких случаях, когда жертва столь высокого, да еще фактически государственного уровня, при формировании оперативно-следственной группы представители нашей замечательной ФСБ вводятся в нее с неизбежностью, верно?

Он обвел глазами присутствующих и, поскольку все молчали, продолжил:

— Лично я не помню ни одного случая, чтобы было иначе — кроме нынешнего. Спрашивается: почему? Отвечаю: наши давние друзья «оттуда» по каким-то причинам не пожелали светиться в расследовании официально, занявшись явно провальной версией терроризма. Какой, к черту, терроризм, когда даже взрывное устройство само по себе свидетельствует, что они к этому никакого отношения не имеют?

— Ты это о том, что террористы обычно используют помимо тротила начинку из металла? — поинтересовалась Галя Романова.

— И об этом тоже. Есть еще кое-какие тонкости с этой адской машиной… И не только с ней!

— Еще что-то? — Галочка смущенно улыбнулась. — Извини, я не видела экспертного заключения.

— Ну тебе оно вроде бы и ни к чему, но… Словом, сама схема преступления совершенно для террористов нехарактерна: эти господа обходятся, во всяком случае обходились до сих пор, взрывами в чистом виде, не говоря о том, что таких следов, как наши киллеры, не оставляют! Все в курсе, что в кустах, где сидел снайпер, остались не только гильзы, но еще и полиэтановый коврик, на котором этот гад со всеми удобствами устроился в ожидании жертвы? А еще что-то вроде выломанной неподалеку рогатины, на которую он явно опирался в момент прицела.

В кабинете повисло молчание, и Померанцев продолжил.

— Ясное дело, без этого он бы мог и не справиться со своей задачей: у «клина», если кто не знает, такая отдача, что новичку в этом деле мало не покажется.

— Валерий, — вмешался Турецкий, — ты вроде бы хотел о другом сказать. Насчет подробностей покушения и убийства в необходимой для работы мере все проинформированы.

— Сейчас скажу… Так вот, как вы думаете, почему фээсбэшники официально в нашу группу не входят? А я вам скажу почему: чтобы информация по расследованию тоже не шла, во всяком случае по их каналам. Конечно, за исключением информации по совершенно идиотской террористической версии! А это значит что?

— Ладно, хватит умничать, — не выдержал Вячеслав Иванович, — все уже и так давно поняли, что это может означать: кто-то из их же сотрудников или — бери выше — словом, персонажей, имеющих доступ к следственной информации в их системе, подозревается в… Ну ясно в чем!

— Вот именно! — кивнул Валерий и торжествующе посмотрел на Турецкого.

Александр Борисович, обнаружив, что его подчиненный наконец выговорился, не выдержал и улыбнулся Валерию, прежде чем ответить на его довольно-таки длительный монолог. Выговориться своему «важняку» он дал преднамеренно, хотя с самого начала понимал, куда тот ведет, и даже был с ним целиком и полностью согласен: зная темперамент Померанцева, он понимал, что пока того мучают соображения такого рода, перейти к сути дела в его присутствии не удастся.

— Ясно мыслишь, Валерий, но это ни для кого не новость, — доброжелательно произнес Турецкий. — Что тут можно сказать? Разве что заочно поблагодарить упомянутых тобой коллег из ФСБ за то, что на сей раз они дали нам с вами возможность спокойно работать, проявив весь наш профессионализм в полной мере…

— Вы это серьезно?! — Валерий, округлив глаза, уставился на своего шефа. — А как насчет того, чтобы поделиться со следствием своей информацией о подозреваемом?!.. Ни хрена себе «возможность работать», да это же… Словом, это обычные их дела, Александр Борисович! Ухмыльнуться и понаблюдать со стороны, как мы кувыркаемся и тычемся в углы — в основном тупые и вообще не туда.

— Так уж и не туда? — Турецкий прищурился. — Что ты этим хочешь сказать, Валерий? Что на сегодняшний день у тебя результатов пока что ноль?

— Я этого не говорил, — мгновенно снизил тон Померанцев. — Кое-что, конечно, есть.

— Вот сейчас и выясним, что именно, — подвел черту Александр Борисович. — Но начнем, извини, не с тебя. Пропустим вперед даму?

— Прошу… — Померанцев сделал неопределенно-элегантный жест рукой и стрельнул глазами в Галочку.

Галя Романова к вечеру как раз завершила свой второй рабочий день в качестве личной секретарши Вагина, представившей ее шефу как близкую подругу, вполне способную заменить девушку на неделю отгулов, взятых секретаршей якобы за свой счет… Подписывая этот самый «счет» из своего спецфонда, Константин Дмитриевич Меркулов, по словам Турецкого, поделившегося впечатлениями с Грязновым, только что не плакал…

— Кстати, Галя, вид у тебя такой, словно на тебе воду возили… Что — тяжек труд помощницы олигарха?..

— Ой, Александр Борисович… — Галочка, по обыкновению, покраснела, — честно говоря, я никогда не думала. Честное слово, наружка на целый день — и то лучше. То ему чай пять раз подряд завари, то кофе подай, то восемь факсов отправь, то по телефону ври, что его нет, то на совещание собери тех, кого в офисе уже и след простыл, а по телефонам не достать… Я в первый день даже пообедать не сумела!

— Та-а-ак… Сегодня, надеюсь, тебе это удалось?

— Два раза! — заверила Романова, и мужчины дружно рассмеялись. — Вы не поняли! Второй раз я успела перед совещанием перекусить!

— Ладно, не смущайте девушку. — Турецкий постучал ручкой по столу. — Что у тебя по делу?

— Вот… — Романова открыла сумочку, весьма изящную, приобретенную в качестве реквизита секретарши недавно, достала микрокассету: — Здесь все его телефонные разговоры за два дня…

— Сама-то успела прослушать? — поинтересовался из своего угла Померанцев.

— Не все, только вчерашние… «Жучок» я ему впарила прямо с утра: одна из моих обязанностей — еще и приходить раньше на полчаса, чтобы вытереть пыль в кабинете и приемной, полить цветы и чтоб ровно к девяти пятнадцати кофе был готов, но не передержан. Спятить можно!

— Он что, такой педант? И сам тоже ровно в это время его пьет секунда в секунду?

— Он в это время, Валера, секунда в секунду, уже второе утро подряд входит в приемную, — пояснила Романова.

— Так, ребятки! — Турецкий решительно остановил подчиненных. — Дальнейшими впечатлениями такого рода будете обмениваться после совещания в коридоре. Есть что-то за вчерашний день из интересующего нас в этих записях?

Вопрос был обращен к Романовой, которая мгновенно подобралась и посерьезнела:

— Да, Александр Борисович: совершенно точно — один из разговоров. Вагин звонил Томилину. Думаю, что и еще один — тоже. Записи сегодняшнего дня прослушать не успела…

— В двух словах, Галя: с Томилиным речь шла о чем-то конкретном?

— Упоминалась какая-то ГЭС, и они договаривались о встрече.

— Договорились?

— Томилин попросил его перезвонить послезавтра. То есть теперь уже завтра: сегодня же хоронили Мансурова, вы знаете.

— Что со вторым разговором?

— Он разговаривал с каким-то уголовником.

Турецкий молча, вопросительно уставился на Галю поверх очков.

— Ну, конечно, это я так подумала. Просто он его называл не по имени, понимаете? — Девушка слегка поерзала на стуле. — Типичное такое погоняло. Кличка, по-моему.

— А поконкретнее можешь сказать? — вновь подал голос Померанцев, заслужив тем самым возмущенный взгляд Вячеслава Ивановича, на который, надо сказать, никакого внимания не обратил.

— Могу! — несколько задиристо ответила Романова. — Вначале сказал «Григорий?» а потом «Слушай: Таран!». А тот вообще в ответ практически с фени не слезал.

— Будем надеяться, — сухо произнес Турецкий, — Валерий Александрович свое любопытство на данном этапе удовлетворил. Мы можем продолжить? Спасибо! Галя, если ты устала, можешь идти, надеюсь, за оставшиеся дни в компании Вагина ты все-таки сумеешь разобраться и с его мобильником тоже. Не думаю, что наиболее интересные нам разговоры он ведет из рабочего кабинета. Так, Валерий, вот теперь твоя очередь.

— Как вы знаете, мы с Дубинским занимаемся первым покушением, — с некоторой обидой произнес Померанцев. — То поврозь, то вместе. Все это время, прошедшее с момента гибели Мансурова, я также в меру своих сил и возможностей участвовал и во втором покушении, — в частности, успел разослать все необходимые запросы и постановления и…

— Можно поближе к результату? — сердито поинтересовался Грязнов-старший, которого Померанцев сегодня раздражал больше обычного.

— Собственно говоря, — сухо ответил тот, — об одном из них я уже частично доложил — это касается выводов по способу убийства. Никаких сомнений в том, что это дело рук профессиональных военных. Во всяком случае, взрыв. Рассчитать и его силу, и направленность с подобной точностью могут исключительно профессиональные подрывники. В этой связи мной предприняты следующие следственные действия: в ближайшем окружении жертвы в отдельную группу выделены те, кто имеет или имел хоть какое-то отношение к армии.

— Что значит «в ближайшем окружении»? — прервал его Турецкий.

— Среди знакомых, коллег по бизнесу и даже среди людей, населяющих этот самый поселок. Там, как сегодня выяснил Володя Яковлев, таковых имеется четверо, у двоих из них машины интересующей нас марки! — Померанцев с нарочитым равнодушием посмотрел на своего шефа. И поскольку тот молчал, с интересом глядя на Валерия, немного поколебавшись, уточнил: — Обе, как нарочно, синие, хотя одна из них темнее, а та, что посветлее, принадлежит не самому полковнику — зовут его, кстати, Степан Петрович Слепцов, — а его жене Марии Ипатьевне. Полковник уже третий год как отставник, зато их сын, Федор Степанович Слепцов, — офицер, какое-то очень недолгое время пробывший в Чечне, сейчас служит в одной из частей Подмосковного округа. У родителей бывает часто, поскольку часть дислоцирована неподалеку от Калеников. Да, звание у него пока невысокое — обыкновенный капитан.

— Это все? — поинтересовался Грязнов.

— Побойтесь бога, — Померанцев с обидой глянул на Вячеслава Ивановича, — расследование фактически только начато, а по любимой версии Александра Борисовича — я имею в виду по «военной» — у нас списочек образовался из тринадцати человек! Когда бы мы больше-то успели?!

— Насколько понял, из этой чертовой дюжины синие «субару» только у двоих, — возразил Грязнов.

— Да, но выяснилось это только сегодня. О запланированных ближайших следственных действиях докладывать?

Последнее адресовалось уже Александру Борисовичу, покачавшему в ответ головой:

— Доложишь мне лично завтра с утра. Что по первому покушению?

— Пока лично у меня только ответ на запрос по поводу одного из совладельцев клуба «Энерджи» Кулемина. Сразу после того как его депутатский срок в Мосгордуме истек, то есть еще в середине девяностых, он женился на англичанке и отбыл в Лондон. По официальным данным, границу пересекал после этого «сюда — опять туда» всего один раз, через три года после женитьбы. Пробыл неделю, ни в чем плохом не замечен. Визит был сугубо частный. Что касается клуба, доход от его части акций не впечатляет, во всяком случае, по сравнению с тем приданым, которое должна была принести ему супруга.

— Что, большое приданое? — усмехнулся Турецкий.

— Ее папаша — известный в Великобритании конезаводчик. Этим, по-моему, все сказано. Кстати, тот жеребец, которого преподнесли нашему президенту, выращен как раз на одном из его заводов. У меня пока все, оперативные действия по первому покушению курирует господин Дубинский.

Володя Дубинский, услышав, что он «господин», на мгновение смешался, но тут же взял себя в руки и начал свой доклад с краткого пересказа опроса Сибиркина.

— Врет на каждом шагу, кого-то явно боится до смерти и вообще скользкий тип. Да вы, Александр Борисович, вероятно, и сами пришли к тому же выводу, если успели прослушать пленку — я вам ее утром передал.

Турецкий кивнул и поинтересовался:

— Как думаете, Владимир Владимирович, где именно он солгал, после того как якобы раскололся относительно Иванова?

— Мне показалось, — после недолгого колебания осторожно ответил тот, — что на самом деле он знает этого бесследно исчезнувшего менеджера, заменявшего Левина, гораздо лучше, но не говорит об этом. Возможно, и о том, что предстоит везти Иванова в клуб, он тоже знал заранее…

— Почему вы так думаете? — заинтересованно сощурился Александр Борисович.

— Этого Григорьева он страшно боится. Чтобы так испугаться человека, даже если тот угрожал ему в самых недвусмысленных выражениях, его нужно знать дольше, чем ту неделю, которую менеджер проработал в клубе. А с другой стороны, если он знает не больше, чем говорит, с какой бы стати этому псевдо-Григорьеву ему угрожать, вообще запугивать? Он же заранее знал, что исчезнет, так что смысла заставлять Сибиркина молчать просто нет.

Турецкий одобрительно кивнул:

— Абсолютно с вами согласен! К тому же можно почти с полной уверенностью говорить о том, что Григорьев и подполковник Степанов, забравший Иванова из больницы по подложным документам, — одно и то же лицо. А там он «следил», не задумываясь о том, что его в дальнейшем будет кому опознавать. Как думаете почему?

— Есть у меня версия, но… в общем, довольно фантастическая, — смущенно улыбнулся Владимир.

— Давайте, не стесняйтесь. В конце концов, и орудие несостоявшегося тогда убийства тоже довольно-таки фантастическое. Ну и?

Дубинский слегка порозовел и кивнул.

— Знаете, я долго размышлял над его словесным портретом. Собственно говоря, в наше время внешность — дело переменчивое, причем переменить ее можно в течение нескольких минут. Я специально знакомому режиссеру звонил, поспрашивал его между делом. Вот смотрите сами: основное, что мы знаем о внешности этого Григорьева-Степанова, — лицо круглое, с высокими скулами, брюнет, глаза серо-зеленые. Ну насчет цвета волос и даже глаз и говорить не стоит. Кстати, в больнице он еще и при усах был. Но я выяснил, что даже овал лица, особенно умеючи, можно подправить, сложнее только со скулами. Ну и рост, фигура — тут все описания тоже сходятся к одному.

— Вы хотите сказать, что исчезнувший Григорьев-Степанов, появляясь в клубе, менял свою внешность? — Турецкий слегка закусил губу.

— Во всяком случае, с моей точки зрения, похоже на то. А это значит, что в клубе среди сотрудников есть люди, которые его знали или по крайней мере видели раньше в натуральном виде. Словом…

— Только не говори мне, Володя, — встрял Померанцев, — что данного фигуранта надо искать в среде артистов! Знаешь, сколько бродит по Москве безработных актеров? А если к ним еще и гримеров добавить…

Валерий для убедительности в ужасе зажмурился. Но на Дубинского его реплика особого впечатления не произвела.

— Ничего подобного говорить я не собираюсь, — спокойно возразил он. — Просто хочу с точки зрения хотя бы косвенного отношения ко всем этим штучкам просеять сотрудников клуба. Собственно говоря, с помощью Вячеслава Ивановича мы это уже начали делать, хотя о результатах я пока не знаю, не успели поговорить на эту тему. Но по меньшей мере одного человека, я имею в виду подходящего, можно сказать, там видно за версту.

— Ты имеешь в виду бывшую модельку, ныне бизнесменшу? — Померанцев пожал плечами и покосился на внимательнейшим образом наблюдавшего и слушающего Турецкого. — Пока все, что о ней сумел нарыть Яковлев, скорее против такого предположения, чем за него. Правда, он только начал, но… Словом, наиболее существенный доход от клуба получает как раз эта дама, а дела ее ведет не она сама, а ейный любовник некий Аркадий Шварц, которому она, по свидетельству некоторых близких знакомых, смотрит в рот и ловит каждое слово, а желания этого альфонса выполняет с опережением, прежде чем ему вообще чего-либо пожелается. Учтите, разрабатывать как даму, так и ее любовника мы только начали, и с Вячеславом Ивановичем пока тоже на данную тему пообщаться толком не успели. Может, сами что-нибудь скажете?

Валерий повернулся к Грязнову, который, бросив на него очередной хмурый взгляд, молча кивнул и демонстративно развернулся в сторону Турецкого.

— Скажу… Я сегодня, Саня, можно сказать, целый день на эту Голубинскую потратил, едва от компа не ослеп, а после в старом архиве рылся, пока аллергия не началась. Сдается мне, слава богу, не зря.

— Мы слушаем тебя очень внимательно, — кивнул Турецкий.

— Ну особо, конечно, не обольщайся, финиш по-прежнему тонет в тумане, но все же… Помнишь, около восьми лет назад было у нас кошмарное дельце об убийстве бизнесмена Красницкого и его семьи?

— Как не помнить, — нахмурился Александр Борисович, — если не ошибаюсь, семь трупов, а убийц так и не нашли.

— Шесть… Я говорю, что трупов было шесть, седьмого, мальчонку одиннадцатилетнего, откачали, хотя и с трудом. Он был, да так и остался, единственным свидетелем по этому треклятому делу.

Вячеслав Иванович снова развернул стул к остальным участникам совещания.

— Вы, ребятки, тут по преимуществу молодые, чтобы о деле Красницкого помнить, тем более и по сей день оно как зависло тогда, так и висит… М-да!.. Короче, по словам парнишки, убийц в дом впустил сам хозяин, было их трое, все в масках, одна — так утверждал сынишка Красницкого — женщина. Именно она расстреляла в упор, судя по всему абсолютно хладнокровно, стариков — отца и мать супруги Красницкого и младших девочек-близняшек. Кто убил самого бизнесмена, мальчик не знает, поскольку его расстреляли первым, сразу как только он, видимо, открыл им двери, его так и нашли — на пороге холла…

Существенно то, что парнишка слышал, как к этой бабе обращался один из ее подельников, назвав ее Голубкой. Сукин сын интересовался, всех ли «кончать». Такая вот история…

В дальнейшем, когда мы просеивали окружение погибших, среди всех знакомых женского пола под такую кликуху подошла соответственно своей фамилии только Голубинская. Как понимаете, никаких доказательств тому, что она и Голубка — одно и то же лицо, не было и нет. Мало ли с кем дружила жена Красницкого? Ну и с ней тоже — познакомились на каком-то показе.

— Я помню, — вмешался Турецкий, хмуро смотревший все это время в темное уже по-ночному окно, — ваша наружка, Слава, за ней тогда чуть ли не месяц моталась.

— Точно, — кивнул Вячеслав Иванович, — а потом еще пару месяцев Денискины ребята из «Глории». Ни-че-го! Точно так же и по сей день не всплыло ничего из драгоценностей, исчезнувших тогда из дома Красницких. Биография Голубинской зацепок тоже не дала, разве что насторожило ее тогда довольно близкое знакомство с основным конкурентом бизнесмена. Какое-то время он содержал эту Регину, но на момент убийства она уже вовсю крутила роман со своим нынешним скульптором.

— Он у нее что, действительно скульптор? — спросил Турецкий. — Я такого рода детали успел подзабыть…

— Ну теперь уже бывший, — кивнул Слава Грязнов. — Я специально интересовался, уже лет пять он не выставляется. Живет за ее счет, хотя среди знакомых слывет бизнесменом. Но во всяком случае, пока никаких следов его бизнеса не обнаружено.

Александр Борисович задумчиво обвел глазами своих сотрудников и какое-то время молча тасовал бумаги на своем столе. Его взгляд упал на Галю Романову, которая вопреки полученному разрешению никуда не ушла. Да и остальные выглядели не менее утомленными, чем она.

— Что ж, — произнес наконец Турецкий. — Я считаю, что в целом работаем пока удовлетворительно, в неплохом темпе. Владимир Владимирович, сейчас Вячеслав Иванович передаст вам с Померанцевым все материалы по Голубинской, которые у него имеются. Вы будете заниматься ее персоной. Валерий, поработай-ка над любовничком: по нему у нас почти ничего нет. Яковлев пусть продолжает разбираться с «субару» и вояками, ну и ты, конечно, тоже. Запрос сотоварищам из ФСБ по поводу ситуации с «красными бригадами» послал?

Померанцев устало кивнул.

— Хорошо… Галя, твой очередной отчет жду послезавтра, постарайся к тому моменту разобраться не только с мобильником: меня интересует его машина. Слава, думаю, нам все-таки понадобится «Глория», позвони Денису, договорились?

Грязнов-старший вздохнул и ничего не ответил.

— Да не вздыхай ты так, право слово, просто душу рвешь. Хочу просто позаимствовать у него кое-что из технического оснащения ЧОПа, «маячок» меня интересует. У нас, пока все оформишь по нынешним временам, не то что все поезда уйдут или машины, но и лошади с телегами успеют уползти. В общем, Галя, если номер пройдет, вызовешь Яковлева по срочной связи, пусть поездит за Вагиным. Так, с тобой все — приятных снов. Сам я займусь «американцами», но если у кого-то из вас в процессе работы всплывет «зарубежная» версия, связаться со мной в любое время суток. Если вопросов нет — все свободны.

Как всегда, оставшись вдвоем, старые друзья присели перед уходом за пару рюмашек коньячку, запасы которого у Александра Борисовича никогда не иссякали.

— Ну что? — поинтересовался Слава Грязнов, первую порцию опрокинувший одним махом. — Судя по всему, прослушивать Галкину кассету ты сегодня не собираешься?

— Слушай… Побойся бога, а? — Турецкий сурово сдвинул брови, глянув на друга исподлобья. — Помимо всего прочего — я имею в виду работу — Костя меня сегодня вызывал пять — понимаешь, пять! — раз… Его самого топчут сверху все, кому не лень, а он соответственно меня.

— И что ты ему? — полюбопытствовал Грязнов-старший, наливая себе следующую порцию напитка.

— На пятый раз нервы не выдержали — разорался. Больше до самого конца дня не трогал, за что ему отдельное спасибо. Поскольку его самого, по словам Клавдии, по очереди поимело все президентское окружение.

— Наверняка и сам Президент в стороне не остался!

— Ну с ним-то Меркулов ездил на встречу еще в первый день, если не ошибаюсь, часа через два после убийства. Слушай, давай о чем-нибудь другом для разнообразия поговорим, а?

— С удовольствием! Только вначале скажи, во сколько мы с тобой завтра по этой кассете встречаемся?

— Ч-черт… Ну до половины девятого у нас летучка. Если хочешь, приезжай пораньше, сиди для начала один слушай, если нет…

— Ни за что! — буркнул Грязнов. — Вы все устаёте, а я что, из другого теста сделан?

— Тогда выспись и приезжай к десяти.

— К девяти! Вместе послушаем, — возразил Грязнов.

— На тебя, я смотрю, не упаришь. Все, тема закрыта!

— Как там твоя Ирина Генриховна? — подчеркнуто поспешно поинтересовался Слава и подмигнул Турецкому, уставившемуся на него с возмущением:

— Я же сказал — давай сменим тему!

— Так я и сменил, — округлил брови Грязнов-старший.

— Черта с два ты ее сменил! Я из-за этого проклятого убийства знаешь когда Ирину Генриховну видел в последний раз не в глубоко спящем виде?!

Турецкий возмущенно фыркнул и потянулся к своей рюмке.

— Ну в таком случае за ее здоровье, — улыбнулся Вячеслав Иванович. — Прозит!

10

Мария Ипатьевна Слепцова поставила на белоснежную скатерть чашку чаю, ласково глянула на сына и, пододвинув к нему поближе вазочку с печеньем, присела напротив него за стол.

— Я понимаю, Феденька, — произнесла она, — что куда тебя командируют, туда и едешь и не имеешь права отказываться. Но сказать, на сколько, ты ведь мне можешь? Ну заодно и успокоить: я так надеюсь, что едешь ты не на юг! Как подумаю, что я пережила, пока ты служил в Чечне…

— Успокойся, мама, — усмехнулся Федор и с удовольствием отхлебнул крепко заваренного чая, — там, куда я направляюсь, чернозадые и не ночевали!

Мария Ипатьевна при слове «чернозадые» поморщилась, но ничего не сказала, продолжая вопросительно смотреть на сына.

— А вот на сколько… Тут, мамуль, даю слово, зависит не от меня, отец может подтвердить!

— Так он знает, куда ты едешь?

Обида, прозвучавшая в голосе матери, заставила ее сына улыбнуться:

— Нет, конечно! Зато он в курсе того, что такое офицерская служба!

Мария Ипатьевна вздохнула.

Что такое офицерская служба, она и сама знала не хуже своего супруга. Со Степаном Петровичем Слепцовым они поженились еще в те далекие времена, когда он был курсантом военного училища, а она студенткой — выпускницей истфака МГУ. По распределению, полученному после защиты диплома в одну из московских школ, Мария Ипатьевна успела поработать всего несколько месяцев, после чего началась их со Степаном походная жизнь: вначале Дальний Восток, затем несколько лет на Севере, далее были и Зауралье, и Приуралье и, наконец, последнее место службы Слепцова — Западная Украина.

Но в какие бы дальние дали ни забрасывала их судьба, без дела Мария Ипатьевна не сидела: даже в самых маленьких военных городках имелись дети, а следовательно, требовались учителя. Привыкшая к походной жизни, она, как любая женщина, мечтала тем не менее об оседлости и, с ее точки зрения, сделала все, чтобы единственный сын Федор не пошел по стопам отца. С детства старалась заинтересовать его историей, и вполне в этом преуспела.

Сын историю не только любил, но и знал преотлично, особенно отечественную. Тем большей неожиданностью стал для его матери выбор, сделанный Федором после окончания школы. Вслед за отцом он пошел в военное училище.

Мария Ипатьевна впервые в жизни, уговаривая Федора поступать куда угодно, кроме избранного им учебного заведения, пустила в ход слезы. Не помогло.

— Мама, — ласково, но твердо произнес он, подводя черту под многочисленными дискуссиями, в которых глава семьи не участвовал, твердо держа нейтралитет, — выслушай наконец мои аргументы! Ты же историк, неужели не видишь той закономерности, между прочим именно исторической, которая руководит судьбой России?

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что русский народ давно уже стал жертвой своего отношения к ассимиляции! Нет, ты только взгляни на статистику! Если так и дальше пойдет, нация наша просто исчезнет с лица земли, и очень скоро. Начиная с татаро-монгольского ига, все эти узкоглазые и чернозадые, да еще с присоединившимися к ним иудеями, планомерно уничтожают Россию. А ведь когда-то мы звались святой Русью! Мама, если ты этого не видишь и не понимаешь — ты плохой историк. России нужна защита, особенно теперь, когда все эти окраины одна за другой начинают мнить себя отдельными государствами!

— Да и черт с ними, пусть катятся! — не выдержал и подал реплику полковник, присутствующий при их разговоре. — Вспомни, сынок, хотя бы эту самую Западную Украину: как тебе жилось в Рахове? Ты уже большой тогда был, должен помнить, как москалем дразнили. Да и солдат в увольнение мы меньше чем по пять человек не отпускали — с условием, что не отойдут друг от друга.

— А я о чем?! — Федор глянул на отца, потом снова повернулся к матери. — Я как раз о том, что России нужна защита! И на границах, и изнутри! Мы должны сохранить нацию, и военные — это как раз те люди, которые в состоянии эту задачу решить.

— Ну с чего, с чего ты взял?! — воскликнула Мария Ипатьевна, совершенно не понимавшая хода сыновних рассуждений. — Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что такое военная служба! Не успеешь на одном месте прижиться — тебя дальше гонят, а куда — узнаешь в последний момент. Федор, не делай глупостей! Поступай на истфак. И жить есть где — бабушка с дедом только рады будут, а то видимся раз в году, а они уже старенькие. Если ты так своеобразно мыслишь, займешься наукой, может быть, школу свою создашь.

— Мамуль, ты в окно давно смотрела? — усмехнулся Федор. — На дворе какой нынче год? Помнишь? Твои создатели научных школ, тем более исторических, давно уже на рынках дамскими лифчиками торгуют, кому они сегодня нужны?!

Возразить Марии Ипатьевне на это было нечего, как ни странно, возражение нашлось у Степана Петровича.

— А знаешь, кто им эти лифчики подвозит? — мрачно буркнул он. — Бывшие офицеры. Еще немного, Федя, и меня самого в отставку отправят. Те, кто разваливает армию.

— Заметь, разваливают преднамеренно! — живо возразил ему Слепцов-младший. — И бороться с этими гадами можно только изнутри! Нельзя допускать повторения истории — того, что было перед семнадцатым годом, когда именно развал армии обернулся падением империи, России! Заметь, мама, в офицеры на протяжении всей истории шли исключительно лучшие люди, дворяне, хранители культуры! Так и должно быть, так и будет: настоящие русские люди.

— Никакой дворянской крови ты в себе не найдешь — сколько ни ищи, — уже совсем вяло возразила Мария Ипатьевна. — Все прадеды крестьяне, а мои так и вовсе староверы…

— Что ж, тем лучше, — нашел и в этом ее возражении слабую сторону Федор. — Староверы — представители самой незамутненной части нации. Они чужаков к себе и близко не подпускали. Даже посуду, из которой те пили, выбрасывали, чтобы не оскверниться. Все, мама, давай на этом и закончим!

С момента того памятного разговора прошло десять лет, никаких дискуссий на тему выбора профессии у них с сыном больше не возникало, как не возникало и разговоров о том, разочаровался он в ней или нет. Если судить по всегда ровному настроению Федора, похоже, что нет. Наверно, он и впрямь выбрал то, что оказалось и по силам, и по душе…

Федор допил чай, но к печенью не притронулся, чем снова задел Марию Ипатьевну: пекла собственноручно, специально для него!

— Мам, ну я же не маленький, в конце концов, — рассмеялся он в ответ на ее упрек. — Ну ладно, давай с собой возьму… Все, спешу, Шурик будет здесь через пару минут, нам еще до аэропорта пилить и пилить… Пап, ты где?

Полковник, сонно потягиваясь, появился в дверях кухни и улыбнулся сыну:

— Надо же, разоспался сегодня. А вы меня почему не разбудили?

— Потому что ложиться надо вовремя! — строго сказала Мария Ипатьевна. — Вы с Федей вчера до скольких тут сидели? Когда ты ложился, я уже десятый сон видела!

— Тогда откуда знаешь, во сколько я лег? — удивился Степан Петрович.

— Проснулась ненадолго. Степа, тебе же не двадцать лет, в самом деле, чтобы по ночам бодрствовать. Ладно, садись, сейчас яичницу быстренько зажарю.

— Не надо, Маша, я просто чаю глотну.

За окнами послышался настойчивый, прерывистый автомобильный сигнал, и Федор моментально поднялся из-за стола, несколько неловко одергивая пиджак: в командировку он на этот раз отбывал почему-то не в форме, а в непривычном штатском костюме. «Точно какая-нибудь неожиданная проверка…» — подумала Мария Ипатьевна, бросая взгляд в окно, за которым только что объявился старенький «сорок первый» вишневого цвета.

— И правда Шурик… А что с нашей машиной? — поинтересовалась сна. — Отцу на следующей неделе в Москву надо, к зубному.

— Шурка до тех пор и нашу пригонит, мамуль, не волнуйся! — Федор подхватил стоявшую возле стола спортивную сумку, обнял мать, подмигнул отцу, и через минуту его уже не было на маленькой, но уютной кухне Слепцовых.

Какое-то время Мария Ипатьевна постояла у окна, глядя вслед «Москвичу», за рулем которого находился Федоров друг Шурик, дружбы с которым она не понимала и не одобряла. Шурик Бурлаков жил в Калениках с детства, то есть с тех пор, когда никакого дачного поселка здесь не было, а была небольшая деревенька — часть богатого подмосковного совхоза. К тому моменту, как началось строительство дач, совхоз давно уже прекратил свое существование, большинство жителей Калеников, и в первую очередь молодежь, перебрались в город. А Шурик остался. Работать постоянно на каком-нибудь одном месте Бурлаков не любил, а поскольку при этом был не дурак выпить, перебивался случайными заработками в поселке.

Надо признать — руки у выпивохи золотые, особенно в том, что касалось автомеханики. Взять хотя бы слепцовский «субару», на котором Мария Ипатьевна ездила каждую неделю в город за продуктами. Водила она очень даже неплохо, а вот во «внутренностях» машины не разбиралась, как большинство женщин, совершенно. А «субару» им, как назло, попался не только подержанный, но и капризный, все время что-нибудь с ним случалось. У Бурлакова на сей счет имелась собственная теория.

— Есть такие машины, тетя Маша, — пояснял он, — которые сами к себе всякие происшествия притягивают. Ну или поломки. Вашу, например, и угнать пытались два раза, и в ту «Волгу» вы, помните, как едва не въехали? А уж то, что она глохнет вечно не вовремя, это само собой! Поменяли бы вы ее, что ли, пока чего похуже не стряслось?..

— Замолчи, наворожишь еще! — сердилась Мария Ипатьевна. — А то ты не знаешь, что Степан Петрович теперь в отставке, где нам деньги брать, чтобы машину сменить? Нет уж, чини давай, мастер!

— Ну тогда хоть освятите ее, что ли… Сейчас все свои колеса светят!

— И что, помогает? — усмехалась она, наблюдая, как Бурлаков в очередной раз копается в моторе «субару». В Бога бывший историк, получивший образование в советские времена, Мария Ипатьевна Слепцова не верила. И страшно удивилась, когда Федор, неожиданно приехавший несколько дней назад навестить родителей перед командировкой, встал на сторону Шурика.

— Ребята, — она растерянно обвела глазами свое немногочисленное семейство, остановив взгляд на муже, — а вы, часом, не того — не сдвинулись?

Полковник усмехнулся:

— Да ладно, Машунь, хуже не будет! Пускай освещают на здоровье!

Так вот и вышло, что Мария Ипатьевна, даже не подозревавшая, что процесс освящения машины займет столько времени, осталась ко вторнику, в который традиционно отправлялась в Москву за продуктами, а заодно заезжала на городскую квартиру смахнуть пыль, без колес. Мало того, так и сына в аэропорт по той же причине отвозила теперь не она сама, а Шурик на своем обшарпанном «Москвиче».

Возвратившись в кабинет после летучки, Александр Борисович Турецкий застал в своей небольшой, зато уютной приемной Славу Грязнова, активно кокетничающего с молодой секретаршей Наташей: по женской части Вячеслав Иванович был все так же неутомим, как и в стремительно удалявшейся в прошлое молодости.

— Завидую я тебе, Славка, — улыбнулся Турецкий, пропуская друга впереди себя в кабинет. — Тут, понимаешь, одно дело за другим на башку валится, одновременно грозя развалиться, начальство кровушку пьет, никак не насытится, спать приходится по четыре часа в сутки, а тебя еще и на посторонних секретарш хватает — не говоря о своих собственных!

— Ха! — Грязнов-старший с гордостью выпятил грудь и подтянул животик. — А где, ты думаешь, я беру силы на свою немалую трудовую деятельность?! Прекрасный пол предоставляет мне сей источник живой воды. Впрочем, вам с Меркуловым, погрязшим в семейной жизни, этого не понять.

— Но-но! — почти всерьез обиделся Александр Борисович. — Это я-то погряз в семейном болоте?

И он совсем было собрался назвать Славе парочку-другую имен, разумеется женских, но тот тут же сдал назад:

— Ну тебя я так, до компании приплел, чтобы Меркулов не скучал. А чего тогда интересуешься, если и у самого пока что имеется порох в пороховницах, а?

— Считай, дань традиции отдаю… Ладно, Славка, давай к делу!

— Так я уже часа два как при деле, — сообщил Вячеслав Иванович. — Кое-что интересное тебе приволок, правда, бумажонки, пока ты там совещался, успел забросить Померанцеву. Речь идет о нашем скульпторе, любовнике Голубинской.

— Что, отыскался его бизнес? — заинтересовался Турецкий.

— Гораздо лучше: отыскались некоторые детали биографии пятилетней давности.

— И?

— Пять лет назад клиент получил условный срок за мошенничество.

— Что же это нам, по-твоему, дает? — пожал плечами Александр Борисович.

— Кое-что дает: его полюбовница по этому делу тоже едва не загремела под суд, но отвертелась, проходила исключительно как свидетельница! Именно благодаря показаниям ее и еще одного типа Шварц получил срок условно и небольшой, а на отсидку отправился его подельник. Суть пересказывать?

— Пока не надо, Слав, давай лучше запись послушаем — позавчерашнюю. Во вчерашней ничего интересного нет…

— Ты все-таки не утерпел, прокрутил без меня? — усмехнулся Грязнов-старший. — Ладно, прощаю, так и быть. Ну а что касается Шварца, его судимость, пусть и условная, дает по меньшей мере то, что с представителями криминального мира, пусть и не самыми-самыми, этот господин точно пересекался!

Александр Борисович немного помолчал, но все-таки менять своих планов не стал, решив поподробнее ознакомиться с делом позднее. И, махнув Вячеславу Ивановичу на стул, вставил кассету с записью, сделанной Галей Романовой, в маленький плеер.

«— Сева?.. Привет, Вагин беспокоит… Прими мои соболезнования, упокой, Господи, его душу, хоть и был он не нашей с тобой веры!..

— Здравствуй, Руслан. — Томилин говорил заметно холодно, сухо. — За соболезнование спасибо, насчет веры — так и я вроде бы не слишком хороший христианин. Чего ты хотел?

— Так вот сразу и хотел.

— Послушай, мне сейчас некогда, поэтому давай без этих твоих экивоков. Без дела ты вряд ли бы позвонил, особенно после вашего последнего разговора с Ренатом. Если тебя интересует, сказал ли я о нем в прокуратуре, — да, сказал. Или что-то еще?

— Вот так всегда. — В голосе Вагина звучало искреннее огорчение. — Я к тебе, можно сказать, с душой, а ты… Есть у меня разговор, Сева, но нетелефонный.

— Ты все еще о контрольном пакете акций Сибирской ГЭС хлопочешь?

— Я же сказал — нетелефонный разговор, встретимся — поговорим.

— Завтра у нас похороны, Руслан. У тебя что, горит?

— Нет, конечно, и насчет прокуратуры правильно сделал, что сказал, а как же? Только лично мне бояться нечего, дорогой Сева… совершенно нечего, поверь!

Томилин промолчал, и Вагин продолжил:

— А встретиться я с тобой хотел действительно по делу, ты же теперь вместо покойного остался? Не случись с ним такая беда, я бы сейчас с ним беседовал.

— Беда, как видишь, случилась… Если хочешь, звони послезавтра, возможно, сумею найти время. Извини, больше говорить не могу!»

Послышался щелчок — Томилин отключился, не попрощавшись.

Но прежде чем Вагин положил свою трубку, им произнесено было словечко, верующему христианину решительно не подобающее.

— Здорово завернул, не находишь? — Турецкий усмехнулся и остановил запись. — Спешит господин Вагин, торопится переговорить с Томилиным, пока тот под свежим впечатлением убийства Мансурова, то есть максимально напуган.

— Да, он действительно напуган, — кивнул Грязнов. — А что там со вторым разговором?

— Сейчас… — Александр Борисович дважды прокрутил пленку, прежде чем вновь в кабинете зазвучал голос Вагина — на этот раз совершенно лишенный вкрадчивых, подчеркнуто смиренных интонаций.

«— Это я, Григорий.

— Слышу, не глухой… Почему с галимого номера?

— Мобильный разрядился… Слушай, Таран, ты не зарывайся, а слушай!

— За мобилой следить надо… Ну что еще?

— Жми на тормоз, понял?

— Жмурика напугался?

— Не твое дело, Таран!

— Ты базар-то тоже фильтруй… Ладно-ладно, понял, не дурак… Покедова!»

— Все, — сказал Александр Борисович, — дальше все разговорчики к нашему делу касательства не имеют. Чего молчишь, Слава?

Вячеслав Иванович Грязнов слегка шевельнулся на своем стуле и поглядел на Александра Борисовича отсутствующим взором.

— Слава, проснись! — ухмыльнулся Турецкий. — Что с тобой?

— Да нет, ничего… — Грязнов-старший нахмурился. — Если не считать того, что голос этого Тарана мне кажется знакомым. Вроде бы я его слышал, к тому же совсем недавно.

— Давай вспоминай! — потребовал Турецкий.

Но как Вячеслав Иванович ни старался, так и не вспомнил, где именно мог слышать голос собеседника Вагина.

11

Регина Голубинская бросила последний взгляд в зеркало и, оставшись довольна увиденным, неторопливо направилась через вестибюль в сторону зала, на пороге которого ее уже поджидал с самым восторженным выражением лица здешний метрдотель.

Ресторан, в котором она назначила встречу своей давней и, можно сказать, единственной подруге, был небольшим, очень дорогим и рассчитанным на элитную публику.

— Все как вы просили, — почтительно согнувшись, негромко пролепетал мэтр, — вас уже ждут…

Регина, преднамеренно задержавшаяся на четверть часа, и не сомневалась в том, что маниакально точная Марина будет ожидать ее, и специально дала ей возможность полюбоваться собой, пока дойдет до своего любимого столика в дальнем углу. Подруги не виделись почти пять лет, за это время много воды утекло, многое переменилось. Только не Регинина красота, для которой время, казалось, и вовсе не существовало. Интересно, в какой мере сохранила свою прежнюю форму Марина?

Едва глянув на вскочившую ей навстречу подружку, Регина ощутила что-то вроде ликования: Марочка явно сдала! Это видно даже издали, невооруженным глазом. А ведь тогда, пять лет назад, даже она, Регина, иногда завидовала ей. Как же, фантастически удачный брак, потрясающая внешность… Спрашивается: куда делся белокурый ангел с юным овалом лица, пухлыми губками и нежным румянцем во всю щеку?

Женщина, поднявшаяся ей навстречу, ангела не напоминала ничем, кроме сохранившихся пышных волос, уложенных в нарочито небрежную прическу. Время и сытая жизнь сделали со сладкоежкой Мариной Нечаевой свое черное дело: от когда-то изящной фигурки не осталось и следа — так же как от юного овала лица. Взглянув на подругу, Регина невольно припомнила ее мамашу — толстую, всегда хмурую бабу с тяжелым подбородком, преподававшую в их с Мариной школе химию. Слава богу, не в том классе, в котором учились тогда обе девушки.

Подружились они где-то классе в пятом. И хотя после окончания школы судьба их развела — Регина подалась в модельный бизнес, еще будучи ученицей восьмого класса, а Марина по настоянию матери поступила в химико-технологический, — дружба от этого не слишком пострадала. Надо сказать, в основном благодаря Марине, отчаянно завидовавшей подружке, ее красивой жизни. Ей так хотелось стать участницей этой жизни хотя бы краешком, а Регина ничего против не имела: Марочка при всем желании не смогла бы с ней соперничать — ростиком не вышла. К тому же эта бессильная зависть приятно щекотала самолюбие Голубинской, повсюду таскавшей за собой Нечаеву. Соперничества по части мужчин со стороны подруги Регина и вовсе не боялась: внешне девушки были очень разными, и столь же различались их вкусы по отношению к сильному полу. Голубинская предпочитала блондинов, Марина — исключительно жгучих брюнетов. И то, что ее супругом стал почти пятидесятилетний, бесформенный тип с серыми волосенками и вечно кислой физиономией, к реальным Марочкиным предпочтениям никакого отношения не имело.

— Боже, ты ничуть не переменилась!.. — В голосе Марины послышались истеричные нотки.

— Ты тоже неплохо выглядишь, — с удовольствием солгала Регина, высвобождаясь из жарких объятий подруги. — Полнота тебе очень идет!

— А-а-а! — Марочка махнула пухлой ручкой и опустилась на свое место. — Внешность меня уже давно не волнует. Плюнула после родов! Зато видела бы ты мою девочку — вот где красавица так красавица!

И не успела Регина ответить, как Марина, сверкнув крупным бриллиантом на безымянном пальце правой руки, схватила крошечную сумочку и извлекла из нее снимок:

— Ты только глянь на мою Катечку. Ради нее я способна на все. На все!

Ничего, кроме брезгливых чувств, дети у Регины никогда не вызывали. Но, учитывая предстоящий разговор, она изобразила умильную улыбку при виде запечатленного на снимке пучеглазого белокурого существа и кивнула, одновременно протянув руку к бокалу поданного официантом аперитива.

— Так ты назвала ее Екатериной?

— Ну да… В честь мамы, я же тебе писала!

— Должно быть, я это письмо не получила, у нас много писем не доходит до адресата… И что, папочка ничего не имел против такого выбора имени?

— О, он по-прежнему меня обожает, — рассеянно ответила Марина, удовлетворившая свое материнское тщеславие и теперь думавшая с чем-то другом. Голубинская догадывалась о чем. «А она здорово изменилась!» — решила Регина.

— Ну, дорогая, — произнесла она вслух, — за встречу! Даже если ты, как и раньше, не пьешь. Столько лет не виделись!

— Зато с твоим Аркадием я успела повидаться, — неожиданно сухо сказала Марина и пригубила свой бокал.

— Я в курсе. — Регина ответила спокойно и довольно холодно. — Более того, Марочка, Аркаша, прежде чем с тобой встретиться, обсудил детали со мной. Он меня, знаешь ли, тоже по-прежнему обожает… И боится!..

Марина бросила на подругу быстрый взгляд и ничего не ответила.

— И знаешь, родная, — продолжила та все так же спокойно, — я подумала, что тебе лучше все понять сразу, поэтому, прежде чем мы перейдем к воспоминаниям, давай завершим дело… Насколько я знаю, ты улетаешь послезавтра?

Нечаева кивнула и нервно крутанула в пальцах свой аперитив.

— Значит, завтра вся сумма должна быть у нас. Надеюсь, ты не думаешь, что я обведу тебя вокруг пальца?

— Но, Регина… Как же так? Мы же договаривались иначе!

— Предполагалось, что ты пробудешь в Москве до самого финала. — Голубинская холодно поглядела на подругу. — Но ты решила улететь раньше. Так о чем тогда вообще речь?

— А если…

— Никаких «если» не будет, дорогая! Ты меня знаешь: мое слово — лучшая гарантия. Ему верят все, кто меня знает. А уж ты-то меня знаешь точно!

Марина попыталась посмотреть Голубинской в глаза, но тут же отвела взгляд. Да, она знала свою подругу, знала это ее выражение лица, знала… О, она многое знала! И последнее, чего пожелала бы себе — так это столкнуться с Голубинской на узкой дорожке… Тем более сейчас, когда угроза нависла не только над ней, но и в первую очередь над малышкой.

— Похоже, у меня нет выхода, верно?.. — Она нервно хохотнула.

Регина на вопрос никак не прореагировала.

— Ладно, ваша взяла… Я расплачусь. Я верю в тебя, дорогая… Пусть твой Аркадий заедет ко мне в отель часов в восемь вечера. Только бы все получилось!..

— Неужели ты в этом сомневаешься? — улыбнулась Регина. — Ну в таком случае выпьем за успех мероприятия! На этот раз тебе придется допить свой бокал до конца!..

— Александр Борисович, факс из Штатов. — Миловидная секретарь Турецкого Наташа, постучавшись, вошла в кабинет Турецкого. — На английском…

— Естественно, на английском, — улыбнулся ее шеф. — А ты ожидала, что он будет на китайском или хинди? Ну ладно, не обижайся! Сделай для меня ксерокопию, оригинал — в отдел переводов. Скажи, срочно. Возможно, тогда хотя бы к концу недели получим. Что-нибудь еще?

— К вам Померанцев с утра рвался, но вы говорили не беспокоить — я попросила его зайти через пару часов.

— Правильно сделала!

— Еще только что звонил Константин Дмитриевич, просил вас к себе…

Турецкий тяжело вздохнул и, отослав секретаря, взялся за трубку внутреннего телефона:

— Костя, это я. Что-то срочное? А то я хотел почитать, чем нас американцы порадовали.

— Ну не то чтобы срочное, — кисло произнес Меркулов. — Хотел выяснить, как у тебя продвигается с Мансуровым.

— Костя! — Александр Борисович заговорил максимально проникновенно. — По убийству Мансурова у нас все продвигается в нормальном темпе — пока… Потому что если ты каждый божий день будешь требовать от меня ознакомления с подробностями, провозимся дольше во столько раз, сколько докладов ты от меня истребуешь! Объясни это, пожалуйста, своим вышестоящим и дай наконец возможность спокойно поработать!

— Легко тебе говорить «объясни»! — сердито возразил Меркулов. — Сам бы попробовал!

— Я и пробую — тебе, правда, но, поверь, это ничуть не легче!

Отдышавшись от общения с шефом, Турецкий, прежде чем заняться факсом, ксерокопию которого Наташа успела положить ему на стол, связался с собственным подчиненным — Померанцевым. Вопрос, правда, он задал ему точно такой же, как и Меркулову:

— У тебя что-то срочное? Если нет, давай по связи, мне некогда.

— У меня, Александр Борисович, скорее приятное, чем срочное: оба «субару» мы нашли: один в Калениках, непосредственно в гараже у отставного генерала Юрского, это тот, что посветлее. Второй обнаружился в городе, стоял у подъезда московского дома ее хозяйки — подполковничихи. Некой Марии Ипатьевны Слепцовой. Военных там в семье двое — муж и сын. Постановление на временное изъятие в связи с необходимостью проведения оперативно-следственных действий я уже выдал, и ребята поехали.

— В Каленики?

— И туда, и туда… Яковлева я отправил к городской квартире Слепцовых вместе с экспертами, мне почему-то эти Слепцовы представляются поперспективнее. Да, еще один «субару», тоже синий, абсолютно новый к тому же, обнаружился у довольно близкого знакомого Мансурова, бизнесмена Сопрыкина. Как ни странно, пока все.

— Дай-то бог, — вздохнул Турецкий, — чтобы на самом деле это было все! Свяжись с Томилиным и его охранником, покажите им ваши находки, кто знает, вдруг да все-таки всплывут у них в памяти какие-нибудь детали отличительные. Тем более оба утверждают, что машина была далеко не новая! По каким-то признакам они же это определили?

— По модели, вероятно, — предположил Померанцев.

— Не только, Томилин, помнится, употребил слово «довольно потрепанная», так что дерзай. Когда эксперты дадут предварительное заключение?

— Ну если повезет и хотя бы в одной из машин отыщутся какие-то следы, на словах, наверное, к концу осмотра чего-нибудь и скажут.

— «Чего-нибудь»… — проворчал Турецкий. — Ничего они не скажут! Преступники, по-твоему, что, кретины полные? Наверняка этот проклятый «Субару» уже пару раз и помыли, и пропылесосили. Ладно, зайдешь ко мне вечером, в половине шестого, раньше не дергай.

Организовав себе таким образом условия для работы, Александр Борисович наконец, сладко потянувшись и заказав Наташе очередную чашечку кофе, углубился в факс, присланный по его просьбе Генеральной прокуратурой США.

…Собственно говоря, ничего нового по сравнению с тем, что уже было известно следствию, Турецкий из американского факса не узнал, — во всяком случае, на первый взгляд. Разве что в материале присутствовали довольно скудные данные о семейном положении обоих обвиняемых.

Профессор Шрадер оказался старым холостяком, прослывшим среди коллег помешанным исключительно на науке. Косвенно это подтверждало мнение о нем Томилина: вероятно, в авантюру Крисса втянул действительно его ассистент и преподаватель того же университета Хайгер.

Вот этот господин привлек более пристальное внимание Александра Борисовича.

Как выяснилось, в России, а еще раньше в Советском Союзе, Джон Хайгер в течение пятнадцати лет побывал целых десять раз, правда, в последние пять лет, то есть после женитьбы, ни одного визита к нам за Хайгером не числилось. Правдой оказалось и то, что женился он действительно на русской: на москвичке Марине Петровне Нечаевой, имя которой Турецкому ни о чем не говорило. Сведения о супруге и вовсе сводились практически к нулю. Миссис Хайгер была, судя по всему, обыкновенной домохозяйкой и примерной матерью четырехлетней дочери, родившейся уже в Штатах. Ни о ее прежней жизни в России, ни уж тем более о семье и профессии в факсе не было ни слова.

Александр Борисович задумался и, просидев за размышлениями минут пять, взялся за телефон в надежде, что нужный ему человек окажется на месте.

В последний раз с сотрудником МИДа Иваном Васильевичем Коловротовым они пересеклись по одному из дел, которым занималась Генпрокуратура, всего около полугода назад, и Турецкий надеялся, что Коловротов еще не успел забыть, что благодаря именно стараниям Сан Борисыча не лишился тогда своей должности.

Судя по радостным интонациям, с которыми он приветствовал Турецкого, Иван Васильевич провалами памяти и впрямь не страдал.

— Рад вас слышать! — подтвердил это впечатление Коловротов. — Как поживаете, Александр Борисович?

— Вашими молитвами… надеюсь, — произнес тот, невольно улыбнувшись.

— Это правда, — вполне серьезно ответил мидовец. — И если нужна какая-то помощь — всегда пожалуйста, — дал он понять Турецкому, что насчет его внезапного звонка ничуть не обольщается: вряд ли столь занятый человек будет звонить ему, исключительно чтобы справиться насчет течения жизни.

— Помощь действительно нужна, — не стал отпираться Александр Борисович. — Естественно, на официальном уровне мы ее получим, однако, сами знаете, сколько времени уйдет на все эти наши запросы-ответы, а у нас, как всегда, горит. Могу сказать, что связано это с гибелью Мансурова…

— Я слушаю вас очень внимательно!

— Благодарю. Интересует меня вот что. Около шести лет назад некая Нечаева Марина Петровна, москвичка, одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, вышла замуж за американца, сотрудника Нью-Йоркского университета Джона Хайгера. Вы меня слышите?

— И уже записываю, — отозвался Коловротов.

— Отлично. Меня интересует все, что отыщется о ней в ваших архивах. Плюс сведения о том, сколько раз за последние годы миссис Хайгер наведывалась на родину. Пожалуй, это все.

— Так… Когда вам, Александр Борисович, необходимы сведения?

— Как всегда… — вздохнул Турецкий.

— Как всегда, — хохотнул Иван Васильевич, — это значит — вчера. Правильно я вас понял?

— Абсолютно!

— Так, дайте подумать… Ну поворачивать время вспять я пока не выучился. Но, думаю, сегодня к вечеру или завтра утром хотя бы часть интересующей вас информации получить реально… Диктуйте ваш имейл!

— Благодарю вас, Иван Васильевич! — искренне произнес Турецкий. — Собственно говоря, я почти не сомневался, что вы нам поможете!

— Просто мистика какая-то! — На физиономии Володи Дубинского, появившегося в кабинете Турецкого вместе с Яковлевым сразу после обеда, читалось искреннее недоумение. Яковлев, в отличие от следователя, как обычно, сохранял полную невозмутимость. — Мы, — продолжил Дубинский, — проделали огромную работу, просея за неделю почти тридцать человек — всех, кто работал тогда в клубе в вечернюю смену из охраны и большую часть присутствующих в зале… Допустим, те, что в зале, были сосредоточены на выступлении Мансурова и по сторонам не глазели, поэтому могли Григорьева и не увидеть. Но охрана на обоих входах-выходах в один голос твердит, что этот тип помещение клуба вечером вообще, по крайней мере через их пост, не покидал. Как входил — видели, и на центральном входе сей факт, как положено, отмечен. А дальше, несмотря на показания Сибиркина, который клянется, что уехал из «Энерджи» с ним вместе, не только никаких положенных записей, но еще и дружное утверждение, что тот вообще из здания не выходил. Словно в воздухе растворился!

— С того момента, как вошел в зал перед встречей, верно? — уточнил Турецкий. Дубинский кивнул:

— Ну после покушения вообще никого из клуба не выпускали, пока не опросили и не записали все данные. А до этого я уже сказал…

— Насколько я понимаю, — Александр Борисович задумчиво повертел в руках карандаш, — на входе-выходе отмечается приход и уход исключительно сотрудников клуба.

— Да, включая и Сибиркина, и его замов.

— Но гостей ведь не отмечают, верно?

— Гостям выдаются бейджики, которые готовятся заранее, это, к слову сказать, очень упростило нашу задачу. Этот «Энерджи» действительно закрытый клуб! Учет посетителей крайне строгий, если кто-то из сотрудников или членов клуба приглашает гостя, обязан проинформировать об этом администрацию заранее, за день.

— И что, на гостя готовится отдельный бейджик?..

— Не совсем… Бейджиков у них там заготовлено достаточно, фамилии приглашенных в этих штуках легко меняются, поскольку таблички не заламинированы. Володя и мой оперативник Калина проверили всех мужчин, и все они действительно присутствовали на встрече…

— Между тем Сибиркин утверждает, что вышли они не только вместе, но и через центральный вход, верно?

— Ну да, машина Сибиркина к тому моменту давно уже находилась на клубной парковке…

— Не могли охранники все-таки его прохлопать? Все же люди покидали клуб в большом количестве — я имею в виду гостей…

— Думаю, не могли, — вмешался Яковлев. — Вечер был довольно прохладный, Александр Борисович, большинство присутствующих на встречу пришли в верхней одежде, соответственно понадобилось время взять ее в гардеробе. К тому же охрана там бдительная, а на главном выходе стоял, кроме всего прочего, их начальник, майор Павленко — очень профессиональный мужик: он и без всяких записей ничего не спутает, запомнил даже пару человек, просто выскочивших — кто покурить, кто из машины что-то взять.

— Что, и такие были?

— Были, Александр Борисович, — снова перехватил инициативу Дубинский. — Я на всякий случай записал: один из официантов выходил подышать свежим воздухом, фамилия, если не ошибаюсь… Сейчас…

Володя торопливо полистал свой блокнот.

— Клопов Кирилл… К машине за какой-то надобностью — то ли перед самым концом встречи, то ли сразу после нее — выскакивал, кстати, уже мелькавший во время прошлого совещания Аркадий Генрихович Шварц. С ним мы тоже поговорили, на другой день после покушения он был в клубе — говорят, он там часто мелькает, поскольку является представителем совладелицы «Энерджи». Но и он никого похожего на Григорьева не видел, — кстати, весьма высокомерный мужик. Из таких самоуверенных красавчиков…

— Ясно, — вздохнул Турецкий. — Что ж, Владимир Владимирович, поскольку в мистику мы с вами не верим — так же как и в то, что человек из плоти и крови способен просто раствориться в воздухе, — вывод можно сделать один: Сибиркин действительно лжет. И скорее всего, уехал он из клуба не до покушения, а после него, выпустив предварительно Григорьева через ту самую запасную дверцу.

— Лжет-то он лжет, Александр Борисович, только, по утверждению охраны, уехал этот Гордей все-таки до покушения. Майор собственными глазами видел, как его машина тронулась с места, а затем скрылась в той стороне, где проходит единственная дорога, ведущая к шоссе. Вернуться обратно до покушения он бы точно не успел, мы с Померанцевым и Яковлевым втроем несколько раз все просчитали.

— С сотрудниками «Технокласса», насколько понимаю, тоже успели пообщаться?

— В том-то и дело, — произнес Дубинский. — Я ведь почему насчет мистики заговорил? В «Технокласс» Григорьев, по словам охраны не покидавший клуба действительно прибыл с Сибиркиным. Так что тут наш Гордей Васильевич вроде бы не лжет. Но дело в том, что девица, занимавшаяся с ними в тот вечер, видела Григорьева впервые. К тому же на фоторобот среагировала как-то неуверенно: вроде бы, говорит, он, а вроде бы и не он. Но назвался именно Григорьевым…

— Когда следующее собеседование с Сибиркиным?

— Завтра в одиннадцать ноль-ноль.

— Я подъеду, — кивнул Турецкий. — Теперь ты, Володя: совершенно очевидно, и я думаю, что очевидно это всем присутствующим, что необходима наружка за сладкой парочкой. И так затянули. В качестве напарницы к тебе пристегнем Романову, она как раз освободилась от секретарских обязанностей при Вагине…

— Александр Борисович, — осторожно возразил Яковлев, — я не успел вам сказать — Вячеслав Иванович меня уже загрузил по полной программе, и не на один день… Тоже наружка, только за Вагиным…

Некоторое время Турецкий молча смотрел на оперативника, после чего вздохнул и потянулся к своему мобильному, справедливо полагая, что вряд ли застанет Грязнова-старшего на месте по рабочему телефону.

— Привет, Слав, ты где? — поинтересовался Турецкий, дозвонившись, причем не с первого захода, до своего друга.

— В одном хорошем месте, — буркнул явно недовольный его звонком Вячеслав Иванович. — В том, где не только у тебя имеются знакомые…

— Так с ходу и не догадаешься, где именно, — улыбнулся Турецкий. — Ладно, когда сумеешь, расскажешь, но одно дело надо решить прямо сейчас.

— Давай быстрее, я занят!

— У меня Яковлев сейчас здесь. Говорят, ты меня опередил с заданием, уверен, основания у тебя для этого есть, хотя мог бы меня и проинформировать заранее…

— Некогда было, потом объясню.

— Романова тоже с ним?

— Соответственно.

— Что ж… Тогда я тебя проинформирую: нужно звонить Денису, у меня людей нет, а дело, как ты понимаешь, не терпит…

— Звони, — неожиданно легко согласился Грязнов-старший. — Я и сам уже об этом подумывал. К тому же вы к нему довольно давно не обращались… за просто так!

— Иронизируешь? — обиделся Турецкий. — Ладно, я понимаю, блюдешь семейные интересы. Я, конечно, поговорю с Меркуловым, но, после того как он оплатил секретаршин отпуск, если мне удастся его уболтать, с твоего Дениса будет причитаться, так и знай… В конце концов, как там насчет гражданского долга?..

— Сделай милость, отвяжись! — вздохнул Вячеслав Иванович. — Я больше не могу говорить как раз по той причине, что именно его в данный момент и исполняю… Все, пока!

— Что это с ним? — Турецкий с некоторым недоумением посмотрел на свой заглохший мобильник и пожал плечами. — Ладно, Яковлев, свободен! Иди занимайся Вагиным, а мы, судя по всему, вынуждены идти другим путем. Вы, Владимир Владимирович, пока останьтесь.

— Денис — это случайно не из ЧОПа «Глория»? — поинтересовался Дубинский, после того как Яковлев ушел.

— Он самый… Вы знакомы?

— Нет, но я наслышан.

— Будем надеяться, что познакомитесь, причем скоро. — Турецкий уже набирал номер Грязнова-младшего. — Привет, Денис Андреевич… Я, конечно… Похоже, не быть мне богатым — в отличие от тебя, узнаешь сразу!

Некоторое время он с улыбкой слушал своего абонента, с горячностью отрицавшего свою принадлежность к состоятельным людям, дожидаясь, когда же наконец тот поинтересуется целью звонка.

— Ладно, — так и не дотерпев до паузы, прервал он Грязнова-младшего, — я понял: ты в данный момент беден как церковная мышь…

— Ну не то чтобы уж совсем, — устыдился Денис, — на зарплаты ребятишкам пока что хватает, но…

— Слушай, а как насчет того, чтобы потрудиться во славу Родины?

— Э-э-э… — Грязнов-младший явно растерялся. — Я думал, ты, дядь Сань, звонишь, чтобы на шашлычки меня пригласить! Вон погодка-то какая золотая установилась. А ты все о своем да о своем…

— Будут тебе и шашлычки, только попозже! Вначале надо убийц нашего магната изловить, а там, сделавши дело, как говорится, гуляй смело. А если серьезно, Денис Андреевич, без твоих ребятишек на данный момент полный зарез…

— Странно, — не поверил тот. — Дело-то столь громкое, что, как я понимаю, весь личный оперсостав нашего славного МВД просто обязан быть в твоем распоряжении.

— Ну это если мы его востребуем. Ты насчет уровня профессионализма упомянутого тобой личного состава вообще-то в курсе?

— Ты мне и моим ребятам, дядь Сань, похоже, льстишь…

— Льщу! — охотно согласился Турецкий. — То есть на самом деле не льщу, а отдаю должное: так вести объект, как это делают твои Голованов и уж тем более Кротов, вряд ли кто сумеет!

— Кротов особенно, — подтвердил Грязнов-младший. — Он же у нас бывший гэрэушник… Что, наружка нужна?

— Нужна, Динечка, еще как нужна… Обманывать тебя не стану, я, конечно, попытаюсь заставить Меркулова раскошелиться, но надежды на успех мало…

— Ну если говорить о Кротове, наш Алексей Петрович вполне может позволить себе любовь к искусству, — хмыкнул Денис. — А его одного точно маловато?

— Дело в том, что подозреваемых двое.

— Ясно… — Денис некоторое время помолчал. — Ладно, дядь Сань, Севка Голованов как раз вчера жаловался, что ему приелась слежка за неверными супругами… Поймаем на слове. Агеев у меня как раз свободен, сниму Головача с задания, и через… Через сколько и где встречаемся?

— А Алексей Петрович точно в пределах досягаемости?

— Точно, — заверил Денис. — Он минут через двадцать будет у меня. Ну так во сколько и где?

— Знаешь что… — Александр Борисович покосился на часы. — Не знаю, как ты, а вот я сегодня пообедать не успел…

— Ну тогда на нашем любимом Арбате в известном тебе кафе через час… Идет? Там и в курс нас, всех сразу, введешь.

Завершив разговор с хозяином ЧОПа «Глория», Турецкий посмотрел на скромно сидевшего в уголочке Дубинского и улыбнулся:

— Бьюсь об заклад, Владимир Владимирович, вы сегодня тоже хорошо если завтракали… Так что поехали убивать двух зайцев: знакомиться и вводить в курс дела наших негласных, зато очень надежных партнеров и отдавать долг организму. Да не смотрите вы на меня с таким ужасом, за обед платим традиционно мы с Денисом Андреевичем пополам! Возражения не принимаются — это приказ!

12

Мария Ипатьевна медленно осела на кухонный табурет и с трудом заставила себя перевести взгляд с незваного гостя, все еще пытавшегося подсунуть ей какую-то официальную бумажонку, испещренную печатями, на мужа.

Степан Петрович был бледен — он всегда бледнел, когда что-либо выбивало его из колеи, — но вполне спокоен, во всяком случае внешне.

— Степа… — Женщина почувствовала, как немеют у нее губы, — следовательно, приступ астмы, которой периодически страдала, почти на подходе. Она попыталась взять себя в руки. — Степа, что… что все это значит?

— Успокойся, Машенька. — Он повернулся к мужчине, имени которого она не запомнила. — Действительно, не могли бы вы поконкретнее объяснить, по каким причинам наша машина понадобилась со столь, я бы сказал, странной целью?

— Все просто, — улыбнулся оперативник. — Понадобилась она всего лишь для следственного эксперимента… Вы, разумеется, слышали о том, что произошло в вашем поселке?

Слепцов слегка пожал плечами, но от Марии Ипатьевны не укрылось то, как еле заметно дрогнули уголки его губ: это означало, что муж нервничает.

— Если вы имеете в виду убийство…

— А что, помимо гибели вашего соседа произошло что-то еще?

Степан Петрович, слегка усмехнувшись, пожал плечами:

— Ну в принципе ежедневно что-либо постоянно случается… Так при чем тут наша машина?

— Несколько свидетелей преступления показали, что на месте убийства находился синий «субару», исчезнувший оттуда сразу после взрыва.

Полковник слегка округлил брови:

— И что же? Вы ж не полагаете всерьез, что ваши свидетели в состоянии опознать конкретный «субару» среди нескольких машин одной и той же модели?.. Кроме того, будь я на месте водителя, я бы тоже не стал навязывать себя органам в качестве свидетеля убийства, оказавшись там случайно…

— Так вы отказываетесь предоставить ваш «субару» для следственного эксперимента?

Никаких контраргументов Слепцову оперативник приводить не стал.

— Боже упаси! — Степан Петрович покачал головой. — Просто хотелось бы выяснить, как долго этот ваш эксперимент продлится и соответственно когда моей супруге вернут машину? Продукты мы закупаем в городе, как вы понимаете, это довольно далеко.

— Думаю, машину мы в состоянии вернуть завтра к вечеру.

— Как, Машенька? — Слепцов повернулся к жене. — Что там у нас с холодильником, еще не совсем опустел?

Мария Ипатьева как-то неопределенно мотнула головой: удушья она больше не чувствовала, но тревога, охватившая все ее существо в тот момент, когда оперативник переступил порог дома, не только не отпустила женщину, но, кажется, сделалась еще навязчивее.

— Запасные ключи на месте? — задал очередной вопрос Степан Петрович, и она снова кивнула.

Полковник выдвинул ящик кухонного стола, достал ключи и вручил их оперативнику:

— Вот пожалуйста… Правда, никакой гарантии, что она по-прежнему на парковке, дать не могу: друг моего сына должен был сегодня в течение дня забрать машину… Мы, знаете ли, решили последовать нынешней традиции и освятить свои колеса…

Он смущенно улыбнулся и вслед за вежливо поблагодарившим его гостем двинулся ко входным дверям. Мария Ипатьевна, оставшись одна, перевела наконец дыхание и, поднявшись, двинулась к буфету, достала свой аэрозоль, хотя приступ явно отступил.

— Маша, тебе что, плохо?!

Степан Петрович, проводивший оперативника, возвратился очень быстро и теперь, стоя в дверях, с тревогой смотрел на жену.

— Нет, Степа, это я для профилактики… Степа, что происходит?

— По-моему, этот тип вполне внятно ответил на твой вопрос. — Слепцов жестко сжал губы.

— Я не об этом, ты прекрасно меня понял…

— Машенька, перестань, — голос полковника сделался мягче, — тебе вредно волноваться, тем более не стоит это делать, когда волноваться просто-напросто не о чем… Неприятно, конечно, что машина побывает в чужих руках, но что делать? У Юрских их «субару», говорят, тоже забрали.

— Кто говорит?

— Этот ментяра и говорит… Сама посуди: надо же им создать хотя бы видимость расследования?

— Почему — видимость? — Она вдруг ощутила усталость и снова присела к столу.

— Потому что на моей памяти они с каждым «заказником» возятся годами, после чего сдают в архив.

— А я недавно по телевизору слышала…

— Брось, Маша! Мало ли что по ящику болтают… Мы сегодня обедать будем?

Она пристально посмотрела на мужа и, покачав головой, поднялась и двинулась к плите.

— Степа, — тихо произнесла Мария Ипатьевна, после того как тарелка с супом заняла свое место перед мужем, — ты… уверен, что мне… нам действительно не о чем волноваться?

— Да что ты, в конце концов, имеешь в виду?! — Полковник наконец рассердился на нее всерьез. Но жена, казалось, этого не заметила.

— Мне так не нравится Федина дружба с этим Бурлаковым, — задумчиво произнесла Мария Ипатьевна.

— Да при чем тут Бурлаков, ради бога?

— Степа, ты не знаешь, куда Феденька улетел?

— А это тут при чем? Понятия не имею! И как жена и мать военных людей, офицеров, могла бы и не спрашивать. Садись, в конце концов, есть!

Слепцова послушно опустилась за стол, взяла в руки ложку и хлеб, потом положила их обратно. Есть ей совершенно не хотелось.

— Ну, убойная команда… — Турецкий с удовольствием оглядел собравшихся в его кабинете следователей, — приступим?

Его эпитет не произвел впечатления разве что на Грязнова-старшего, продолжавшего пребывать в состоянии решительно несвойственной ему, а потому весьма странной отрешенности. Зато на лицах Померанцева и Дубинского удовольствие их шефа отразилось в полной мере.

— Правда, — продолжил Турецкий, — особо радовать мне вас пока что нечем: кое-какие сведения, запрошенные мной по супруге Хайгера, я получил, но, помимо досады, пока ничего они мне не дали… Ну почти ничего… После пятилетнего перерыва миссис Хайгер прибыла неожиданно в Москву — за десять дней до первого покушения на Мансурова. К сожалению, пообщаться с ней нам не удастся — улетела в Нью-Йорк около суток назад, тоже вполне неожиданно, по крайней мере с точки зрения служащих отеля. Кстати, Слава, сможет твой Яковлев с упомянутой обслугой пообщаться?

Грязнов-старший нехотя кивнул, но рта пока что не открыл.

— Отлично, но ты, вероятно, понимаешь, что делать это надо срочно, по горячим следам?

Вячеслав Иванович снова кивнул, никак не прореагировав на мимолетное недоумение, промелькнувшее во взгляде Турецкого, вздохнул, и, достав мобильный телефон, начал набирать номер Володи Яковлева.

— Да, не забудь ему сказать, что Марина Хайгер могла зарегистрироваться в отеле и под своей девичьей фамилией — Нечаева… — Он терпеливо переждал разговор Грязнова-старшего с оперативником. — Да, так вот. Меня в биографии Нечаевой-Хайгер заинтересовало одно обстоятельство. Эта дамочка родилась и выросла, а также провела свою юность и даже часть молодости в Москве. Закончила химико-технологический институт…

— Да ну? — не выдержал Померанцев. — Между прочим, я с самого начала, когда выяснилось, что кинжал отравлен, вспомнил старую истину: убийство с помощью отравления ядом — чаще всего дело женского ума и ручек!..

— Это не наш случай, — возразил ему негромко Дубинский.

— Как это — не наш?

— Женщины действительно предпочитают довольно часто яд, потому что чаще и больше мужчин боятся крови. А кинжал, как ты понимаешь, это в любом случае кровь…

— Все равно, то, что она химик…

— Господа, — ядовито поинтересовался Турецкий, — я вам случайно не помешаю, если продолжу?..

— Извините, — смешался Дубинский.

— Да, так вот, то, что она химик, конечно, интересно хотя бы с той точки зрения, что химику быстрее придет в голову мысль подстраховаться на всякий случай ядом. Далее, рицин не только опаснейший яд, но еще… как бы это сказать политературнее?.. Ну, скажем, так: вещество труднодоставаемое…

— Ты хочешь сказать, что достать рицин, — ожил внезапно Слава Грязнов, — настолько сложно, что это под силу только человеку, облеченному определенными полномочиями? Например, работающему в ФСБ?

От неожиданности Александр Борисович на секунду примолк, потом повернулся к Грязнову-старшему:

— Вообще-то ничего такого я сказать не хотел, но… Почему именно в ФСБ?

— Потом, — отмахнулся Вячеслав Иванович. — Потом я все объясню!

— Потом так потом, — пожал плечами Турецкий. — Словом, Валерий, я так думаю, что относительно личности миссис Хайгер с места сняться придется тебе самому.

— То есть? — оживился Померанцев. — Неужели мне предстоит поездка в Штаты?! Лично я с огромным удовольствием!

— Как говорится, мечтать не вредно, — ядовито фыркнул Александр Борисович. — Нет, мой милый, я имел в виду несколько иное, ну совсем чуть-чуть. Необходимо выяснить биографию этой дамочки в деталях. Причем если и не начиная с нежного возраста, то по крайней мере как можно раньше…

— Мне что, поговорить с ее первой учительницей или воспитательницей детского сада? — хмуро отозвался Померанцев.

— Приятно, когда тебя понимают с полуслова подчиненные, — спокойно парировал Турецкий. — Правда, что касается детского садика и начальной школы, — пожалуй, обойдемся. А вот насчет старших классов — тут ты абсолютно прав. Ну и конечно, родители… Словом, принцип возможно и небезызвестного тебе журнала «Семья и школа», почившего в бозе, кажется, в момент перестройки.

Валерий вздохнул, пожал плечами и наконец нехотя кивнул.

— Теперь ты, Владимир Владимирович… — Турецкий посмотрел на Дубинского, как ревниво отметил Померанцев, с явной симпатией. — Что там с Сибиркиным, он действительно заболел?

Очередной допрос генерального директора клуба «Энерджи» должен был состояться накануне, однако этого не произошло: Гордей Васильевич взял больничный и в данный момент, если верить ему на слово, пытался избавиться от приступа гипертонии в домашних условиях.

— Если верить его доктору — так оно и есть, — кивнул Володя.

— Но ты, судя по всему, не веришь?

— Да нет, почему? — улыбнулся Дубинский. — Скорее удивляюсь, с чего бы это ему, если с ним все чисто, разволноваться до такой степени, что в итоге даже давление подскочило?

— Скажи, твой Калина проверил еще раз, не мог ли все-таки Сибиркин выпустить этого Григорьева через ту практически потайную дверцу из своего кабинета? Сам при этом выйти через центральный вход, сесть за руль и подхватить поджидавшего его в условленном месте псевдоменеджера?

— Нет, Александр Борисович, — покачал головой Дубинский. — Причина простая: попасть из зала или из-за кулис в кабинет Сибиркина невозможно, для этого нужно обязательно пройти через холл. Из холла, как вы знаете, поскольку план здания у вас прямо перед глазами, наверх ведет лестница, верно?

Турецкий быстро перелистал папку с делом, найдя нужную страницу, и внимательно всмотрелся в кальку с поэтажным планом клуба.

— Ага… — пробормотал он. — Ну и что? На втором пролете, насколько я могу судить, она раздваивается, затем… затем левый пролет ведет в ресторан и бар… Так, правый…

— Справа, — подсказал Дубинский, который мог бы уже восстановить план здания с закрытыми глазами, — справа находятся общая гостиная для членов клуба, маленький бар с фирменными напитками, комната для индивидуальных встреч членов клуба с их деловыми гостями, которую они называют «переговорный зал»… Из гостиной ведут две двери в кабинеты сотрудников и еще несколько помещений.

— Ну да, в том числе и к кабинету Сибиркина… И что?

— Только то, что к моменту начала встречи с Мансуровым двери, ведущие в служебные помещения, были заперты охраной…

— Ну а что насчет запасных ключей?

— Запасные ключи, как и положено, в шкафчике на пожарном стенде в комнате охраны, шкафчик был заперт, ключ от него находился у нашего бывшего майора — их начальника… Все. Калина проверил это трижды…

Турецкий помолчал, потом покачал голевой:

— И впрямь мистика… Интересующий нас тип, по словам свидетелей, — всех, кроме твоего, Володя, лгуна Сибиркина, вошел в зал, где проходила встреча, после чего растаял в воздухе. Кажется, я начинаю понимать, почему ты выдвинул не совсем традиционную версию его исчезновения…

— Скорее, Александр Борисович, преображения, — вполне серьезно произнес Дубинский.

— Что-то до сих пор я ни с чем подобным не сталкивался, — с сомнением произнес Померанцев. — Как-то слишком уж… по-киношному, что ли…

— А отравленный кинжал — это, по-твоему, традиционный метод убийства? Он что, не по-киношному? — неожиданно горячо заговорил Дубинский. — Да все это дурацкое покушение ни в какие схемы не укладывается, за ним, сам видишь, стоят люди, я бы сказал, с нетрадиционным мышлением! Так почему бы нет? Тем более что и фигуранты подходящие… ну почти подходящие… Словом, хорошо, что мы за этой Голубинской и ее хахалем установили наружку!

Александр Борисович кивнул, но сказать ничего не успел, на его столе ожил селектор — Наташа, извинившись, доложила о прибытии ответа на запрос, отправленный Вячеславом Ивановичем Грязновым сразу в несколько адресов.

— А-а-а, да, ты извини, я не предупредил, — слегка оживился Слава. — Я попросил ребят, если какие-то документы прибудут, сюда пересылать… Погоди-ка…

Грязнов-старший вскочил со стула и наклонился над селектором:

— Натусечка, красавица моя… Скачай, деточка, эту бумажонку и давай ее сюда!

— Сейчас, Вячеслав Иванович, я быстро!..

Переждав щелчок селектора, означавший конец связи, Турецкий улыбнулся и, кивнув головой на своего друга, подмигнул молодым следователям:

— Слышали, как надо с женщинами разговаривать? Красавица, деточка, уси-пуси… Мне, например, Наталья никогда не пообещает сделать что-либо быстро: вначале чайку попьет, потом с коллегой посплетничает — и после пятого напоминания наконец сделает… Учитесь, словом, пока есть возможность!

Мужчины дружно рассмеялись, и Наташа, вошедшая в этот момент в кабинет, растерянно остановилась на пороге.

— Не пугайся, Натусечка, — ласково промурлыкал дамский угодник Слава, — это они над собой ржут… Спасибо тебе, красавица моя!

Дождавшись, когда покрасневшая от смущения секретарь выскочила обратно в приемную, Грязнов-старший мгновенно посерьезнел, достал из кармана очки и быстро просмотрел полученную бумагу. После чего извлек из своего портфеля блокнот, открыл нужную страницу и начал что-то сверять с принесенным Наташей документом. Следователи терпеливо ждали, когда же наконец Вячеслав Иванович заговорит и хотя бы пояснит, какой именно запрос и куда он отправлял, а главное, что именно ему ответили.

Грязнов-старший между тем загадочно улыбнулся и, продолжая, очевидно для пущего эффекта, держать паузу, неторопливо снял очки, спрятал их обратно в карман и повернулся наконец к Турецкому.

— Ну-с, Саня, — произнес он, — надеюсь, теперь дело пойдет несколько быстрее… Запрос я посылал руководству нашего спецназа: если помнишь, автоматы «клин» — пока что штука почти экспериментальная, выпущенная небольшой партией, отданной спецназу…

— Помню, — коротко подтвердил Турецкий.

— Ну как я и предполагал, кое с кем наши спецназовцы «клинами» поделились, штука-то, сам понимаешь, дорогая. Словом, вполне официально часть автоматов на законных основаниях была распродана в три военные части. Вот их номера…

— Давайте угадаю! — Темпераментный Померанцев снова не выдержал и таким образом, к вящему возмущению Вячеслава Ивановича, испортил ему эффектный финал: — Одна из частей, в которые ушли автоматы, — та самая, в которой проходит службу один из фигурантов, связанных с «субару», то бишь… Здравствуй, Федя!

Турецкий посмотрел на Померанцева, затем на моментально побагровевшее от злости лицо Грязнова-старшего и, не выдержав, расхохотался.

— Все-все, ребята, только не вздумайте устроить сейчас соревнования по части того, кто из нас умнее!.. Валерий, ты задание получил?

— Если вы имеете в виду эту Хайгер-Нечаеву…

— Ты снова угадал, умник! А посему — марш на выход… К вечеру жду первые результаты!

Померанцев обиженно посмотрел на шефа, но с учетом гневных взглядов, которые бросал на него Грязнов-старший, счел за благо не сопротивляться.

— Есть, на выход, — буркнул он и, не слишком торопясь, поднялся со своего стула и действительно покинул кабинет, подмигнув по дороге Володе Дубинскому.

— Нет, Саня… — заговорил крайне сердито Вячеслав Иванович, едва Валерий исчез, — все-таки ты перегибаешь палку! Вот мои, например, ребята ничего такого себе ни в жизнь бы не позволили! Где это видано — перебивать старших по званию?!..

— Солнце мое, — мягко улыбнулся Турецкий, — ты все время забываешь, что, хотя мы и люди служивые, званий, как таковых, у нас не имеется. Юристы мы…

— А как насчет класса и должности?! Нет, Саня, не знаю, как остальных, но Померанцева ты точно распустил!

Володя Дубинский, чувствовавший себя крайне неловко, внимательно разглядывал натертый до медового сияния паркет, — в сущности, он был частично согласен с Вячеславом Ивановичем, однако и Валерий ему нравился, где-то даже вызывал чувство, похожее на восхищение, — во всяком случае, профессионал точно высококлассный и мозги работают что надо. Кроме того, он уже понял несколько игровые отношения, сложившиеся в оперативно-следственной группе Турецкого, понял и то, что Александр Борисович нетрадиционный элемент в отношения с подчиненными привносит совершенно намеренно и тем более сознательно…

Кто знает, возможно, именно такой метод работы, такие отношения с людьми, работающими с Турецким в одной команде, и есть залог его почти легендарного успеха?..

Между тем Александр Борисович спорить со своим старым другом не стал. Вместо этого, добродушно улыбнувшись, кивнул:

— Может, ты и прав, Слава, да только сделанного уже не поправишь. Хотя можно и с другой стороны на это взглянуть.

— С какой, например? — все еще сердито поинтересовался Грязнов-старший.

— Ну как… Ясно же! Если человек, да еще с Валериным темпераментом, где-то в чем-то слегка нарушает принятые границы допустимого…

— Во-во, а я о чем? — не выдержал Слава.

— …словом, — невозмутимо продолжил Турецкий, — если он это делает, то возможность нарушить традицию у него непременно распространится на все, в том числе на мышление. А для следствия нетрадиционное мышление всегда полезно!

Некоторое время Вячеслав Иванович молча смотрел на своего друга, слегка приоткрыв рот. Потом неожиданно спокойно покачал головой:

— Опять твои психологические штучки… Как я к ним отношусь, ты отлично знаешь! Я считаю, для следствия важны в первую очередь факты, логика и анализ. А все эти ваши выверты…

Александр Борисович бросил быстрый, внимательный взгляд на Дубинского, который, в отличие от Грязнова-сташего, смотрел на Турецкого из своего угла с явным восхищением, и улыбнулся.

— Ладно, оставим выверты, давай о фактах. Точнее, об одном из них, который ты почему-то упорно скрываешь…

— Я скрываю?! С чего ты взял, что я что-то скрываю?

— Слава, — нежно поинтересовался Александр Борисович, — скажи мне, ради бога, чем ты был занят вчера, когда я тебе звонил насчет Дениса?.. И я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы видеть, что тебя мучает нечто связанное со следствием, но ты об этом ни гугу… А?

Вячеслав Иванович молча поглядел на Турецкого. Потом вздохнул и слегка поерзал в своем любимом кресле, в котором просидел все совещание.

— Ничего я не скрываю, — буркнул он в конце концов. — Просто пытаюсь вспомнить и не могу… То есть частично все-таки вспомнил…

— Да о чем вспомнил-то? — не сдержался Турецкий.

— Вчера, когда ты звонил насчет Дениса, я на Лубянке был.

— Где-где?.. На Лубянке? — Александр Борисович недоуменно уставился в свою очередь на друга. О Дубинском они оба забыли. — И за каким лешим тебя туда понесло?

— Помнишь эту запись от Вагина, которую Галка принесла? Ну ту, которая с этим Тараном, Григорием?..

— Не просто помню — могу наизусть процитировать.

— Я тебе тогда говорил, что голос бандюка мне вроде бы знаком?

— Говорил, — кивнул Турецкий.

— В общем, я вспомнил, где именно его слышал: на последнем совещании спецслужб. Помнишь, месяц назад?

— И кто?

— Коли б я знал кто! Помню, что там, а кто… Ну вот я и решил побродить там по их кулуарам, попросил знакомого, он мне пропуск заказал…

— Похоже, зря потерял время, — предположил Александр Борисович, а Слава в ответ уныло кивнул головой, но тут же нахмурился:

— Все равно вспомню! Помнишь, мы заподозрили, что они кого-то из своих подозревают в сливе информации?

— Между прочим, мысль эту высказал как раз Померанцев, — не преминул вставить Турецкий, но Грязнов-старший только отмахнулся:

— Неважно! И так всем было очевидно… Беда в том, что совещание, которое я упомянул, было совместным с представителями СМИ, речь шла об освещении в прессе и на телевидении терактов… Ты ж понимаешь, эти журналюги, особенно с телевидения, все время вопят, что мы чуть ли не в цензоры метим… Ну вот и решено было собрать все заинтересованные стороны вместе, поговорить, наладить хоть что-то похожее на взаимопонимание…

— Насколько знаю, — внес свою лепту Турецкий, — сейчас готовится такое же совещание международное: проблема-то у всех, а у демократически развитых стран особенно, одна и та же. Ну и что? Теперь, если следовать твоей логике, тебе придется погулять и в газетно-телевизионных коридорах? Только учти: войдя один раз в то же Останкино, ты рискуешь заблудиться и пропасть там навсегда, как в Бермудском треугольнике!

Александр Борисович хихикнул, а Грязнов-старший в очередной раз обиделся:

— По-твоему, я такой темный и не знаю, что там у них целый город в городе? Я что, по ящику никогда не выступал и не знаю про их вечный бардак?!.. К тому же ни в какие походы по СМИ я не собираюсь! А вот на Лубянку еще парочку раз наведаюсь обязательно, вдруг повезет?

— Основания?

— Все те же, сформулированные твоим любимчиком Померанцевым!

— Н-да… — Александр Борисович неуверенно покачал головой. — Ну не знаю… Версия вообще-то на воде вилами писана. Давай, Слав, попытаемся проделать эту операцию «Ы» другим методом?

— У тебя что, есть предложения получше?

— Ну попытаться-то можно… Знаешь, Кирилин все-таки неплохой мужик, поверь, там есть гораздо хуже.

— Охотно верю! — бросил Вячеслав Иванович.

— Плохо, что ты мне сразу не сказал, где, по твоим предположениям, слышал этот голос. Я бы еще позавчера с ним повидался.

— А сегодня что?

— Сегодня генерал отбыл дня на три куда-то с инспекцией. Ладно, не страшно. В конце концов, с Вагина теперь глаз не спускают, но даже если ни на чем противоправном не застукаем, пока что это не горит…

— Откуда ты знаешь, что отбыл?

— Видишь ли, официальный ответ на запрос по поводу общественных офицерских объединений они нам прислали. Но у меня тут же возникла масса вопросов. Насколько знаю, у тебя тоже…

Вячеслав Иванович кивнул.

— Ну я и собирался предложить ему встретиться, так сказать, на нейтральной полосе…

— В ресторане, что ли?

— Может быть, и в ресторане, а может, и вовсе в гости пригласить, Ирина была не против… Еще лучше — пока на улице тепло-светло, выехать втроем на шашлычки. Уж на берегу-то нашего озера он точно будет откровеннее, чем в том же ресторане.

— Жди — авось дождешься… Впрочем, я его, в отличие от тебя, почти не знаю, раскланиваемся при встрече, и на этом все. Ладно, уговорил, считай, что твой план принят!

В этот момент в своем углу смущенно кашлянул позабытый ими Володя Дубинский. Друзья переглянулись, и Турецкий смущенно посмотрел на следователя:

— Извините, Владимир Владимирович, сами видите — очередная нетрадиционная ситуация. Я хотел у вас выяснить последнее: когда, на ваш взгляд, мы все-таки удостоимся чести лицезреть Сибиркина?

— Я, Александр Борисович, собирался сегодня после совещания к нему нагрянуть — не для опроса, а, так сказать, проведать больного. Думаю, после этого сумею ответить на ваш вопрос.

— Что ж, разумно… В таком случае, друзья, думаю, можно временно разбегаться. Слава, ты, насколько понимаю, займешься частью, в которой служит Слепцов-младший?

— Сейчас буду связываться с командиром, — кивнул Вячеслав Иванович, — поеду к нему сам. Постараюсь прямо сегодня.

— Отлично! Володя, пока болен Сибиркин, сориентируй своего Калину на сбор всех возможных сведений о семье Слепцовых, они должны быть у меня максимально быстро. Скажем, не позднее послезавтрашнего утра. Все постановления и запросы на твоей совести…

13

Всякий раз как Валерию Померанцеву по долгу службы приходилось посещать современные школы, у него неизменно портилось настроение. Уж очень разительно отличались они от тех двух школ, в которых в свое время довелось поучиться ему. И дело было не только в появившейся повсюду серьезной охране, не позволяющей забывать, что в любой момент здесь может сложиться трагическая ситуация: после драмы Беслана об этом и так будет помниться десятилетиями.

Дело в первую очередь было в самих учениках. Валерий с нежностью вспоминал своих одноклассниц, одна из которых являлась его первой любовью. И первенствующее место в этих воспоминаниях занимал облик девчонок, одетых в старомодную, наивную школьную форму, позаимствованную в свое время советской школой у дореволюционных гимназий. Словом — где вы, гимназисточки, сбивающие снег с каблучка? Увы!

Нынешние грудастые девицы, разгуливающие по школьным коридорам в юбчонках, едва прикрывающих попы, вызывали у Померанцева, который отродясь не был ханжой, горечь и раздражение. Словно нечто жизненно важное отняли у него самого — лично… В точности так же казались ему не просто чужими, а чуждыми людьми молодые учителя, учительницы в особенности, почти не отличающиеся внешне от старшеклассниц. Поэтому свое профессиональное общение он всегда начинал с директора школы, как правило представителя старшего поколения.

На этот раз, как Валерий определил с первого взгляда, ему особенно повезло: войдя в директорский кабинет, он увидел не просто пожилую, а очень пожилую женщину, что само по себе по нынешним временам было большой редкостью.

При виде Померанцева Валентина Георгиевна с некоторым трудом поднялась из-за стола и любезно указала ему рукой на стул для посетителей. От своей секретарши она уже знала, что ее школу осчастливил «важняк» из Генпрокуратуры, но на лице старой учительницы не было и следа тревоги.

— Присаживайтесь, Валерий Александрович, — она улыбнулась, — и давайте, если можно, сразу к делу: через полчаса мне нужно уезжать в РУНО…

— Надеюсь, я вас не задержу. — Померанцев тоже улыбнулся, глядя на директрису с искренней симпатией. И вслед за этим приступил к краткому изложению обстоятельств, которые привели его сюда. То, что визит связан с гибелью Мансурова, скрывать от Валентины Георгиевны он не стал. Директриса слушала его очень внимательно, и, когда было названо имя Марины Нечаевой, в ее глазах мелькнула какая-то искорка, что от привыкшего следить за реакцией своего собеседника Померанцева не укрылось.

— Если я правильно вас поняла, — немного помолчав, после того как он умолк, произнесла Валентина Георгиевна, — вас интересует личность Марины, ее привязанности, вкусы. Насколько знаю, несколько лет назад она уехала из России. Нет, я не обо всех наших выпускниках знаю такие детали. Вам, можно сказать, просто повезло: во-первых, я преподавала в их классе два года перед выпуском, я математик. Но главное — мать Нечаевой до недавнего времени работала у нас, она химик…

— Вот как? — оживился Померанцев. — Похоже, действительно повезло! А что, ее мать перешла в другую школу?

— Просто сочла нужным выйти на пенсию. Ее адрес я вам дам. Да, так о Марине… — Она снова помолчала, прежде чем продолжить. — Знаете, обычно, если дети учатся в той же школе, в которой преподает кто-то из их родителей, у них в итоге образуется нечто вроде комплекса… У Нечаевой это здорово осложнялось характером ее матери: отец бросил их, еще когда девочке было года два-три, с бывшей семьей не общался — думаю, из-за Екатерины Ивановны, Марининой матери. Многие его, знаете ли, понимали…

— А что с ее матерью было не так? — поинтересовался Валерий.

— Катя, по натуре прирожденный лидер, с годами превратилась, в особенности по отношению к дочери, в настоящего деспота. В конце концов, добилась-таки, что девочка ее чуть ли не возненавидела. И, достигнув подросткового возраста, как и следовало ожидать, взбунтовалась.

— В чем это выразилось?

— Катя, например, запрещала ей дружить с одной из одноклассниц, действительно неприятной, распущенной, избалованной родителями девицей. Ну Марина, возможно, и сама не стала бы с ней общаться, уж очень они были разными… А тут, назло матери, чуть ли не сутками старалась находиться рядом с Региной, начала шляться с ней по ее сомнительным компаниям — и в итоге полностью подпала под ее влияние.

— Простите, — насторожился Померанцев, — как, вы сказали, зовут Маринину подругу?

— Регина… Регина Голубинская. Если вы когда-либо интересовались модельным бизнесом, должны были о ней слышать: у нас в школе в свое время почти что разразился скандал. В те годы увлечение девушек этой, с позволения сказать, профессией еще не было столь распространенным, понимаете? А Регина — она была настоящая красотка — чуть ли не в восьмом классе отправилась на кастинг, уж не помню куда, и прошла его… Как она в этой связи училась — пояснять, вероятно, не надо.

Пораженный Померанцев прослушал несколько фраз, сказанных директором, но переспрашивать не стал, постаравшись вновь включиться в неторопливый рассказ учительницы, хотя совершенно очевидно, что главное он уже услышал и ознакомить с этим сюрпризом Турецкого следовало как можно скорее.

— …словом, — вздохнула Валентина Георгиевна, — в какой-то момент Марина даже уходила из дома, жила у Голубинских. Я уже упоминала, что родители Регины обожали ее какой-то… я бы сказала, куриной страстью, ей позволялось буквально все! О ее дальнейшей судьбе, после того как она с грехом пополам получила аттестат, я знаю очень мало. Но если верить Кате Нечаевой, с Мариной они так и не расстались, несмотря на то что мать вернула девушку домой и даже заставила ее выучиться в институте…

Директор помолчала и наконец завершила свой рассказ:

— В общем, по натуре Марина — человек слабый, кроме того, истеричный. Пожалуй, именно этим и определяется ее поведение, на мой взгляд. По-моему, это и есть главное, что о ней можно было сказать тогда, когда я ее знала.

— Спасибо вам огромное, — от души произнес Валерий. — Вы даже не представляете, как нам помогли. Если у вас сохранился адрес не только Нечаевой, но и Голубинской…

Валентина Георгиевна кивнула:

— Вполне возможно, хотя гарантий дать не могу… Сейчас попрошу Сашеньку — это моя секретарь — заглянуть в архив…

Вячеслав Иванович Грязнов широко улыбнулся Турецкому, едва переступив порог его кабинета. В ответ Александр Борисович, иронично изогнув правую бровь, поинтересовался:

— Ну и в честь чего ты сияешь, как новенькая копейка? Заодно хотелось бы узнать, на какого это Ситникова ты просил меня выписать пропуск и где в данный момент этот господин Ситников обретается?

— Я к тебе, Саня, сегодня с сюрпризом, да еще с каким! — Грязнов-старший усмехнулся и почти что промаршировал в сторону своего любимого кресла под заинтересованным взглядом друга. — Да… А господин Ситников в данный момент обретается в твоей приемной, где Наташенька, дабы скрасить ему ожидание, поит нашего главного свидетеля чайком…

— Как-как-как ты его назвал?.. — прищурился Турецкий. — Главный свидетель?.. Слушай, Славка, кончай выпендриваться, времени на это просто нет: давай колись!

— Ну ладно, может, и не главный, но… Все-все, не смотри на меня как солдат на вошь! И так работаем в наступательном режиме… Короче, Саня, если ты не в курсе, неподалеку от Калеников, если точнее, в двух километрах, находится станция с тем же названием…

Турецкий кивнул.

— В утро взрыва, примерно минут через десять — пятнадцать после него, железнодорожный рабочий Ситников Игорь Викторович возвращался с ночной смены домой — в деревню Ивановка, расположенную сразу за Калениками. По причине ясного и солнечного утра шел не торопясь, естественно, по хорошо утоптанной дорожке, ведущей к Каленикам и Ивановке и возле поселка, примерно в полукилометре или чуть больше от него, пересекающейся с шоссе.

Александр Борисович пододвинул к себе лежавшую у него на столе карту и в дальнейшем, слушая Грязнова-старшего, время от времени сверялся с ней.

— Как ты понимаешь, особо бодрым после ночной смены Ситников себя не чувствовал, двигался расслабленно. В том месте, где станционная дорога и шоссе пересекаются, трасса делает поворот… Нашел это место?

— Есть, вижу…

— Движение по шоссе ранним утром не слишком оживленное, поскольку весь народ у нас в данный час сонный, мысль о предстоящем рабочем дне мало кого вдохновляет. Словом, достигнув упомянутого перекрестка, Игорь Викторович, как и положено, поглядел по сторонам и, убедившись, что никаких авто ни слева, ни справа не наблюдается, спокойно, не торопясь двинул через шоссе…

И вдруг, совершенно внезапно, как утверждает он сам, «словно черт из коробочки», со стороны поселка на полной скорости прямо на него вылетает синий «субару»! Ситников утверждает, что спасло ему жизнь, во-первых, чудо, во-вторых, рефлекс, приобретенный в те времена, когда он играл за вратаря в местной футбольной команде. Словом, выскочил он на другую сторону шоссе буквально из-под колес, одновременно произнося все народные фольклорные словечки, какие только хранились в памяти начиная с первого класса. Чудом удержался на ногах, как ты понимаешь, потрясая вослед несостоявшемуся своему убийце кулаком.

— Славка, — не выдержал Турецкий, — ты хочешь сказать, что он запомнил номер?!..

— Именно это я и хочу сказать! — торжественно провозгласил Вячеслав Иванович. — Правда, не до конца, но и те три цифры, которые запомнил, расставили точки над «и»… А в итоге, думаю, мы имеем все основания для — пусть пока что временного — задержания Слепцова!

— Старшего или младшего?

— Я бы сказал — обоих!

— А вот теперь стоп, Слава… — Александр Борисович откинулся на спинку стула и прищурился.

— Нет, не стоп! — перебил его Вячеслав Иванович. — Я тебе еще не все сказал. Ситникова нарыли мои опера, сам же я, как тебе известно, общался вчера с командиром части, в которой служит младший Слепцов. Кстати, в чине капитана…

— И что?

— Приобретенные ими автоматы «клин» оказались на месте — все. И в данный момент все они изъяты и отправлены на экспертизу. Дело, однако, в том, что еще пару лет назад Федор Степанович Слепцов служил не где-нибудь, а как раз в войсках спецназа, в их составе он и провел шесть месяцев в Чечне. Как думаешь, под чьим началом?..

— У нас тут что, радиоигра «Угадайка»? — поморщился Турецкий, но Грязнов-старший пропустил его реплику мимо ушей.

— Под началом собственного папеньки! После чего сын был направлен в известную тебе часть, а отец — в отставку…

— По собственному желанию? Я имею в виду отставку?

— Да. И понять почему можно. С того момента, как еще в советские времена начался Афган, Степан Петрович успел побывать фактически во всех горячих точках, хотя местом его приписки оставались родные части, дислоцированные во вполне мирных местах, где его терпеливо ожидала супруга. Что ты, Саня, хочешь? ГРУ…

— И где же ему довелось побывать?

— Говорю же, везде… В Афгане он командовал бригадой спецназа, затем был Туркестан… Далее — везде. Более того, уже после выхода в отставку участвовал в разработке спецоперации в Чечне. Операция удалась: группу боевиков благодаря ей удалось заманить на минное поле и соответственно уничтожить. Говорят, сейчас Слепцов пишет какую-то книгу то ли воспоминаний, то ли опытом своим военным делится.

— Ну а что сын?

— О сыне я все сведения собрать пока не успел, — признался Вячеслав Иванович. — Мои опера, конечно, профи, но все-таки не волшебники. Необходимо задержать папашу, по-моему, хотя бы как важного свидетеля. С сыночком давай подождем результата экспертизы по «клинам», хотя купить их у спецназовцев, по словам командира его части, поспособствовал как раз он. К тому же в данный момент капитан Слепцов в отсутствии — получил очередной отпуск…

Александр Борисович вскинул на друга глаза и нахмурился:

— Вот черт… Слава, нужно срочно выяснить его местопребывание, постановление я напишу прямо сейчас. Неужели мы его прохлопали? Ч-черт!..

— Да не волнуйся ты так и заодно не держи меня за мальчика. Мои ребята в данный момент как раз заняты тем, что выясняют, куда он отбыл. Без всякого твоего постановления! Ну что, папашу будем задерживать?

— Нет, Слава, не будем, — покачал головой Александр Борисович. — Ты уж прости, но я твоего Дениса озаботил не только наружкой. Можно сказать, нанес вашему семейному бизнесу дополнительный ущерб: в данный момент Филя Агеев аки черный ворон кружит вокруг семьи Слепцовых, выясняет. Словом, все что можно, но в основном их круг общения…

Вячеслав Иванович вопросительно посмотрел на Турецкого.

— Видишь ли, — пояснил тот, — поскольку ты собрал со своими операми весьма важные сведения о Слепцовых, сам Бог велел их кое к чему приплюсовать. Ты ответ на наш запрос в ФСБ внимательно читал?

— Честно говоря… — Грязнов-старший неловко поерзал в кресле. — Ну ты же сам говорил, что там вряд ли содержится нужная нам информация… Словом, проглядел по диагонали…

— И совершенно напрасно!

Турецкий с минуту порылся в бумагах на своем столе, наконец отыскал нужную, вслед за этим взял со стола очки:

— Вот послушай… Официально среди прочих объединений офицеров-отставников есть такое общественное объединение «Россия», в которое входят исключительно ветераны спецназа… Чуешь, как пахнет жаренью?.. Ах нет? Сейчас почуешь! «Россия» в свою очередь входит целиком и полностью в небезызвестный тебе «Союз офицеров-славян». А теперь как?..

— Погоди-ка… — Вячеслав Иванович нахмурился. — Кажется, название мелькало во время расследования бойни на рынке. Я не ошибаюсь? Вот только в какой связи?

— Я тебе напомню в какой! Один из сопляков, участвовавших в избиении армян, слегка прокололся, назвав в качестве идейного наставника имя руководителя «Союза». Правда, моментально отказался даже от знакомства с ним. Потом дело целиком и полностью отдали в ФСБ, остальное ты знаешь.

— Я не только это знаю, — задумчиво произнес Вячеслав Иванович. — Помню, например, что про этот «Союз» ходили слухи всякие-разные, не сильно хорошие…

— То-то и оно! Я вчера тоже об этом вспомнил: вроде бы офицеры — не все, конечно, но некоторые входящие в «Союз» — не отказываются «постоять за русскую землю», когда к ним обращаются с такими просьбами.

— Понял, — кивнул Грязнов-старший. — Ты хочешь выяснить, не имеют ли Слепцовы отношения к этой организации?

Александр Борисович молча кивнул:

— Мне, по моим прикидкам, понадобится на это не так уж много времени, Слава. Филя сейчас выясняет, кто бывает в гостях у Слепцовых. С кем они вообще общаются. Думаю, он, как всегда, сработает прекрасно. А список входящих в состав «Союза» офицеров, в связи с таким громким делом, как убийство Мансурова, думаю, нам предоставят — тем более что занялся этим Костя Меркулов собственной персоной. В общем, тайм-аут ровно сутки, Слава, далее, вне зависимости от наличия или отсутствия результатов, выписываю тебе постановление на задержание в качестве важных свидетелей обоих Слепцовых.

— Младшего еще найти надо, — напомнил Вячеслав Иванович. — Думаю, найдем. Не в Англию же он подался? С его послужным списком дальше Белоруссии еще лет десять не выпустят. Ну а теперь, Саня, думаю, можно и нашего свидетеля приглашать, Наточка твоя, пожалуй, уже замучилась его развлекать. Но должен же я был описать тебе ситуацию в деталях?

— Несомненно! — кивнул Александр Борисович.

Грязнов-старший, уже направившийся к дверям кабинета, задержался и обернулся:

— Слушай… А ты как, по-прежнему уверен, что покушение и убийство — дело совершенно разных людей?

— Ну насчет «совершенно» я бы не стал спешить, поскольку, сам знаешь, все убийцы похожи друг на друга в главном… Но что люди за кинжалом и взрывом стоят разные, — да, по-прежнему уверен? А ты что, поколебался в единстве со мной?

— Ничуть не бывало! Просто проверяю, насколько наши мнения совпадают!

— На столько же, на сколько совпадали в последние парочку десятилетий, Слава: то есть, по сути, на сто процентов!..

В этом отеле за последние пять лет старшему оперативнику Первого Департамента МВД России Владимиру Яковлеву пришлось побывать не менее дюжины раз — в связи с самыми различными делами. И каждый раз, переступая через порог центрального входа, больше напоминающего ворота, чем подъезд, он ощущал чувство, близкое к недоумению. Володя Яковлев совершенно не понимал смысла роскоши — в принципе…

За спиной оставалась шумная в любое время суток и совсем не бедно выглядевшая Тверская, тем не менее по уровню роскоши даже своеобразно организованный холл отеля производил впечатление совсем иного мира, мира, который, с точки зрения Яковлева, просто не мог не подавлять психику нормального человека. Чего стоили только галереи этажей, уходившие спиралью вверх, к стеклянной крыше здания, за безмолвными окнами которых таились немыслимые по размеру и излишеству удобств люксы?..

Неодобрительно покосившись на искусственный островок с фонтаном в центре холла, на котором функционировал бар, за семьсот рублей (во всяком случае, так было в его последний визит сюда) радовавший клиентов крошечной чашечкой кофе, Володя неторопливо направился к стойке администратора.

С администраторами здесь тоже был какой-то странный непорядок: на памяти Яковлева, молодые люди с тонкими усиками, выряженные в смокинги и галстуки-бабочки, сменявшие друг друга за стойкой, не старели и не менялись на протяжении всего существования отеля. И различались между собой разве что номерами паспортов и зафиксированными в них данными. Про себя Володя называл их Жоржиками — однажды какого-то администратора из череды близнецов именно так окликнула при нем горничная. Имя подходило молодому человеку как нельзя лучше и запало Яковлеву в душу…

Взаимоотношения с Жоржиками тоже всегда развивались по одной и той же схеме: на формальности уходило всегда никак не менее пятнадцати минут, несмотря на солидное удостоверение, которое предъявлял Яковлев в первую же минуту очередного знакомства.

На этот раз все было, как и ожидалось, в точности так же. После целой серии звонков своему начальству по внутреннему телефону очередной Жоржик повернул наконец к нему свою несколько взволнованную физиономию.

— Вообще-то, — подчеркнуто вежливо произнес он, — по этому поводу у нас из органов уже были…

— Я в курсе, — кивнул Владимир. — Так что там насчет дежурной по этажу или хотя бы горничной?

— Да, дежурная на месте, вам повезло, сегодня ее смена. Вы ведь хотели побеседовать с Данилиной? — кисло произнес администратор. — Подождите минуточку, сейчас она спустится.

«Минуточка» вылилась в целых семнадцать минут по часам Яковлева, после чего возле стойки Жоржика словно ниоткуда возникла изящная блондинка лет двадцати пяти, больше похожая на модель, чем на дежурного поэтажного администратора гостиницы.

Задав своему коллеге какой-то вопрос, она развернулась в сторону терпеливо застывшего возле колонны Яковлева и неожиданно улыбнулась ему вполне по-человечески, одновременно кокетливо поманив оперативника рукой. Изумленный Володя автоматически шагнул на зов красотки, которая, развернувшись, тут же нырнула в коридорчик, обнаружившийся справа от Жоржика. Нагнал он ее уже возле одной из многочисленных дверей, которые красовались по левой стороне закруглявшегося коридора.

— Проходите. — Девушка снова улыбнулась, одновременно вставляя ключ в замочную скважину и отпирая дверь. — Вы хотели со мной поговорить?.. Меня Даша зовут, Даша Данилина. Да входите же!

Яковлев обнаружил, что находятся они с Дашей в небольшой, но светлой комнатке, обставленной более чем лаконично: кроме обычного квадратного стола из темного лакированного дерева и четырех стульев, стоявших по сторонам столешницы, в ней ничего не было… Два окна без занавесок, зато с крепкими решетками и сигнализацией, как он отметил, выходили в довольно неприглядного вида внутренний дворик, со всех сторон задавленный серыми громадами домов, примыкавших в этом месте к Тверской.

— Здравствуйте, Дарья Никифоровна, — восстановил Яковлев статус-кво. — Похоже, здесь у вас переговорная?

— Что-то вроде… Можете звать меня просто по имени. — Она снова улыбнулась, мельком глянув на предъявленное им удостоверение. — Мне сказали, у вас ко мне вопросы насчет миссис Хайгер… Да?.. А можно я вас тоже буду просто по имени?..

— Буду только рад, — улыбнулся Яковлев, отметивший, что девушка вовсе не так проста, как кажется. Во всяком случае, ей вполне хватило мимолетного взгляда на его удостоверение, чтобы «сфотографировать» его имя-отчество, вероятно, и остальные данные, включая место работы и звание…

По опыту он знал, что, общаясь с каким-либо представителем органов впервые, обычные люди не только не в состоянии это сделать, но, даже внимательно прочитав удостоверение собеседника, спустя некоторое время в десяти случаях из десяти попросят его еще раз назвать свое имя. Ну волнуются нормальные люди, общаясь с представителями власти, причем не только в России, но и во всем мире. Особенно если речь идет о копах.

«Интересно, — подумал Володя, с удовольствием разглядывая хорошенькое личико девушки, — что это с ее стороны — прокольчик или она намеренно дает мне понять, кто есть кто?.. Можно подумать, держит за идиота: а то я не знаю, что случайных людей в отели такого класса не берут!.. Даже в качестве горничных…»

— Насчет госпожи Хайгер вы угадали, — доброжелательно произнес он вслух.

— Я не гадала, меня предупредили, — спокойно возразила Даша. — Так что вас интересует?

— У меня к вам, по сути дела, один-единственный вопрос. — Яковлев почувствовал внезапно объявившееся в душе раздражение, что бывало с ним крайне редко. — Касается он посетителей миссис Хайгер.

И, не давая ответить девице, постоянно опережавшей его как минимум на шаг, молниеносно извлек из внутреннего кармана и выложил перед ней несколько снимков.

— Взгляните, пожалуйста… Даша. Возможно, вы видели в числе гостей Хайгер кого-то из этих людей?

Данилина, не меняя позы, которую приняла, опустившись на стул напротив Володи, слегка сощурилась, разглядывая снимки издали. После примерно полуминутного молчания она перевела взгляд на Яковлева и, снова слегка улыбнувшись, кивнула:

— Видела. К слову сказать, Марина Петровна большую часть времени проводила в отеле, очень много спала… И посетитель у нее за это время был один-единственный, зато трижды.

Она взяла в руки снимки и, перетасовав их, словно карты, почти неуловимым движением, вынула одну из карточек и положила ее перед Яковлевым.

Со снимка на Володю смотрело немного надменное лицо Аркадия Шварца.

14

Иван Степанович Кирилин огляделся по сторонам, и на его лице проступила неуверенная улыбка, что для генерала столь солидной структуры, как ФСБ, было в принципе нехарактерно.

— Ну, мужики… И это вы называете «пикник на обочине»? Ничего себе «обочинка»! Я и понятия не имел, что в нашем родном Подмосковье еще сохранились такие уголки…

Александр Борисович улыбнулся и подмигнул Грязнову-старшему, уже разжигавшему костерок в небольшой впадине между двумя пологими пригорками и успевшему притащить из машины большую кастрюлю с замаринованным по всем правилам кулинарного искусства мясом для шашлыков.

Уютную поляну, на которой они устроились, с трех сторон окружала густая березовая роща, изредка перемежающаяся молодыми соснами, четвертая сторона была пологим берегом небольшого озера, действительно очень красивого. Денек выдался необыкновенно теплый и солнечный, о сентябре напоминала только темная вода озера, на которой то тут, то там виднелись золотисто-желтые, алые и пурпурные листья: на противоположном берегу росли клены, ивы и какие-то нарядные в своем осеннем убранстве кусты. Они-то и расцветили озеро во все эти радужные тона.

— Как видишь, Иван Степанович, рай земной исчез с лица нашей планетки пока что не полностью. — Турецкий присоединился к хлопотам своего друга, извлек из спортивной сумки шампуры и открыл кастрюлю с мясом.

— Говорят, — сообщил Вячеслав Иванович, — что такого теплого сентября, как нынешний, не было никогда, по крайней мере с тех пор, как человечество начало наблюдать за климатом. Саня, достань лучше водку и отнеси на берег, опусти в воду: небось, пока ехали, напиток богов успел согреться. Пусть охлаждается.

Хозяйственные хлопоты мужчины завершили около полудня. К тому времени и шашлычки были готовы, и первая порция водки разлита по пластмассовым стаканчикам.

— Ну-с, господа… — Турецкий с улыбкой оглядел собравшихся у притушенного костра. — Как говорится, за нашу нелегкую, но почетную службу… Прозит!

Кирилин вместе со всеми крякнул и с хитрецой усмехнулся.

— Что ж, Александр Борисович, надо отдать тебе должное: столь изощренной взятки я отродясь не получал!

— Так уж сразу и взятки? — притворно обиделся Турецкий. — Одно дело делаем, Иван Степанович, а ты…

— Ладно-ладно… — Кирилин перевел взгляд на Грязнова, с подчеркнутой увлеченностью поглощавшего шашлык. Потом вновь повернулся к Турецкому. — Знаешь, Сан Борисыч, я вот так вот на природу выбрался, пожалуй, впервые года за два, если не больше… И уж так мне не хочется портить весь сегодняшний день разговорами о «деле, которому мы служим», что вношу предложение: давайте покончим с делами сразу, дабы торжественная часть как можно скорее осталась позади!

— Мы не против, — ответил и за себя, и за Турецкого Вячеслав Иванович, решительно положив свой шашлык на картонную тарелочку. — Что вы предлагаете в этой связи?

Генерал залез во внутренний карман куртки и извлек несколько листков бумаги, скрепленных степлером.

— Тут, Александр Борисович, ваш Меркулов связался с моим Кротовольским… Начальство сговорилось, я получил соответствующее распоряжение и подумал: пока официальные бумаги до вас дойдут… Словом, здесь, во-первых, структура «Союза офицеров-славян», во-вторых, поименные списки на каждую из входящих в нее организаций… Э-э-э нет, мой дорогой! — Иван Степанович поспешно отодвинулся от Турецкого, протянувшего было руку за бумагами. — Уговор на берегу: отдам после того, как завершим нашу вылазку!

Александр Борисович с упреком посмотрел на Кирилина, но потом не выдержал и рассмеялся:

— Ладно, похоже, ты все-таки решил получить взятку за свои труды в полном объеме… Слава, у тебя все с собой?..

— Спрашиваешь! — Грязнов-старший тоже улыбнулся и, пошарив в сумке, в которой сюда везли припасы, достал небольшой плеер.

— У нас к вам, Иван Степанович, на самом деле был и личный интерес, — сказал он. — Сейчас я дам вам послушать одну запись. Собеседник номер один — наверняка небезызвестный вам господин, бизнесмен по фамилии Вагин…

Услышав фамилию Руслана Петровича, генерал едва заметно насторожился, что не укрылось от внимательно наблюдавших за ним и Турецкого, и Грязнова.

— А вот номер второй… Примерно пятьдесят шансов из ста на то, что он, увы, из наших коллег. И столько же на то, что вы сможете узнать его по голосу. Мы с Саней очень надеемся, что, если это произойдет, скрывать от нас, кто именно разговаривает с Вагиным, вы не станете.

Генерал выслушал Грязнова молча, потом покачал головой:

— Обещать вам заранее ничего не могу. — Он слегка сдвинул брови. — Все зависит от того, узнаю ли, но даже если узнаю…

— Хочешь сказать, — вмешался Турецкий, — что результат зависит во втором случае от того, кого именно мы засекли?

— Примерно… Надеюсь, прослушка была официально оформлена?

— Неужели ты в этом сомневаешься? — Александр Борисович округлил одну бровь, отчего его физиономия немедленно приняла подчеркнуто-высокомерное выражение. — Ладно, Слава, включай! А далее как уж повезет…

…То, что генерал Кирилин узнал вагинского собеседника мгновенно, ни у Турецкого, ни у Грязнова не вызвало никаких сомнений, едва зазвучал голос неизвестного.

Иван Степанович нахмурился и помрачнел, дослушав короткую запись до конца, попросил поставить ее с начала еще дважды, после чего возле вновь оживленного Вячеславом Ивановичем костра воцарилось недолгое молчание. Нарушил его Кирилин.

— Вот что, друзья, — хмуро произнес он, — похоже, я должен позвонить нашему начальству… Подождете?

Он с сожалением глянул на свой недоеденный шашлык и, поднявшись, направился через поляну к роще, на ходу извлекая мобильный телефон.

Дождавшись, когда генерал отойдет на приличное расстояние и углубится в рощицу, Вячеслав Иванович повернулся к Турецкому:

— Вот увидишь, черта лысого он нам скажет… А ведь узнал, сукин сын!.. Не зря их брата все терпеть не могут с их тайнами мадридского двора? Если тебя интересует мое мнение — твой Кирилин тот еще тип… Типичный фээсбэшник!..

— Перестань, Слава, — устало отмахнулся Турецкий. — Он такой же служивый человек, как и ты, сам ничего не решает, как видишь. Если уж на то пошло, то и ты относишься к нему в данной ситуации как типичный мент. У вас на представителей этой структуры еще с советских времен прямо-таки генетическая реакция, я бы сказал, без индивидуального подхода…

— Да неужели? — Вячеслав Иванович зло уставился на своего друга. — Тебе напомнить, что в те времена на каждого из наших, да и ваших тоже, у этих господ было отдельное досье?!

— Так уж и на каждого… — Турецкий постарался произнести это как можно добродушнее. — К тому же те времена, Слава, давно прошли — надеюсь, безвозвратно.

— Святой ты человек, — буркнул Грязнов-старший. — Это я насчет безвозвратности… Ладно, хватит об этом, тем более что твой друг уже возвращается со своей засекреченной прогулки, а шашлыки остыли, не говоря о том, что водка согрелась…

Иван Степанович действительно возвратился и, подойдя к костру, с сожалением оглядел импровизированное застолье.

— Ну и каковы распоряжения начальства? — не выдержал и ядовито поинтересовался Грязнов. Но генерал как будто не заметил иронии.

— Надеюсь, Александр Борисович, запись вы мне отдадите?

— Конечно, — кивнул Турецкий. — Для вас, собственно говоря, и захватили… Что скажете?

— Скажу, что раз в жизни собрался ваш покорный слуга провести выходной день как нормальный человек, так нет же… Не хочу портить отдых еще и вам, подбросите меня до трассы?..

Турецкий покачал головой и вздохнул:

— Если мы правильно вас поняли, вы возвращаетесь в город… И это все, что нам будет позволено узнать?

— Не совсем… — Генерал поколебался и, прежде чем продолжить, покосился на Вячеслава Ивановича. — Думаю, имя вагинского собеседника вам назовут не позднее чем завтра к вечеру, — по крайней мере, я лично обещаю сделать для этого все от меня зависящее. Конечно, если я не ошибся… От себя могу добавить, что, если все-таки не ошибся, дело, которым мы сейчас занимаемся, похоже, совершенно неожиданно пересеклось с вашим. Пока это все, что могу сказать.

— Могу еще кое-что добавить к вашим словам, — сердито произнес Вячеслав Иванович.

— И что же? — не глядя на него, поинтересовался Кирилин.

— Дело, которым вы сейчас занимаетесь, касается вашей внутренней безопасности!..

Иван Степанович, вместо того чтобы ответить, достал и протянул Турецкому списки «Союза офицеров-славян», затем посмотрел на свои наручные часы:

— Что ж… К сожалению, мне пора. Так подбросите меня, Александр Борисович, до трассы?

Турецкий поднялся на ноги и, прежде чем направиться в сторону рощи, где они оставили машину, повернулся к Вячеславу Ивановичу.

— Слав, — произнес он как ни в чем не бывало, — готовь пока вторую очередь шашлычков, водочку, пожалуй, стоит снова опустить в озеро. Я обернусь быстро… За вами, Иван Степанович, надо полагать, выехала машина?

— Мы что, теперь на «вы»? — немного смущенно спросил генерал. — Пойми, Сан Борисыч, я не могу некоторые вещи решать один, если бы это зависело от меня лично…

— Деловая часть завершена, — усмехнулся Турецкий, — держи кассету… Слав, давай ее сюда… А теперь пошли, а то небось за тобой уже с сиренами едут, честной народ распугивают!..

Оставшись временно в одиночестве, Слава Грязнов некоторое время сидел, зло уставившись на ни в чем не повинный костер. Затем, прежде чем завинтить бутылку с водкой и отнести ее на берег, налил полную рюмку действительно успевшего согреться напитка и, не поморщившись, заглотил всю порцию одним махом.

Всеволод Иванович Томилин недоуменно покосился на своего водителя и охранника Виктора: до сих пор он не замечал за ним столь странной манеры вождения. Да и что касается избранного сегодня им маршрута…

— Что с тобой? — Томилин, погруженный до этого момента в невеселые размышления, из которых его вывел очередной резкий поворот руля, осознал внезапно, что, хотя Виктор отлично знает, что в офисе они должны быть максимум через пятнадцать минут, почему-то крутится какими-то незнакомыми переулками, судя по всему расположенными в стороне от фирмы.

Охранник ничего не ответил, вместо этого, сжав плотно губы, в очередной раз крутанул руль. Машина буквально влетела в узкий переулок с односторонним движением, промчалась сквозь него на недозволенной скорости — благо он был пуст, — и после очередного поворота они оказались на Кольце. Лишь после этого Виктор сбросил скорость и, пристально посмотрев в зеркальце заднего вида, перестроился в правый ряд и, наконец, припарковался возле какого-то ларька.

Томилин, ошарашенно проследив за всеми его манипуляциями, открыл рот, дабы разродиться очередным вопросом, но тут водитель заговорил сам:

— Не хотел вам говорить, пока не было полной уверенности, но теперь скажу: за нами «хвост». Третий день. Серая «тойота» с заляпанными какой-то дрянью номерами. Стекла тонированные.

Всеволод Иванович ощутил, как ухнуло вниз, а затем забилось на явно повышенной скорости сердце… Трусом он не был, однако гибель Мансурова и почти что прямая угроза, прозвучавшая из уст Вагина, едва ли не впервые за все эти годы заставили его всерьез опасаться за свою жизнь.

— Где? — выдавил он из себя моментально онемевшими губами.

— В данный момент нигде. — Виктор понял его с полуслова. — Мы ушли, правда с трудом… Вчера и позавчера они провожали нас до офиса, а вчера и обратно мы ехали с сопровождением…

— И я только сегодня об этом слышу?! — Томилин в ярости повернулся к Виктору, но охранника это не смутило. — Так-то ты относишься к своим обязанностям?!

— Во-первых, — возразил Виктор, — позавчера я решил, что ошибся, а вчера проверялся по дороге домой раз десять, не выезде на окружную они отстали, но сегодня подхватили нас на том же месте. Ну а остальное вы видели сами, Всеволод Иванович. Кстати, думаю, в офисе сегодня вполне обойдутся и без вас…

— Черт, черт, черт!.. — Томилин обессиленно откинулся на спинку сиденья. — Ты уверен, что мы… ушли?

— Уверен.

— Тогда чего мы стоим? Быстро гони в Генпрокуратуру!.. Я этому Турецкому… Ну разумеется, если бы речь шла о его собственной жизни… Вот что, Виктор, довезешь меня до места — и свободен, когда понадобится, вызову… Ну чего ты на меня так смотришь? Я намерен оставаться в кабинете Турецкого до тех пор, пока они этого сучонка Вагина не арестуют!

Виктор неожиданно улыбнулся, продемонстрировав шефу идеально ровные, крепкие зубы:

— Сидячая забастовка? А это дело! Поехали!

— Нет, Александр Борисович, даю слово, ничего ни он, ни его охрана не заметили, — Галя Романова упрямо сжала губы и посмотрела на Турецкого с обидой. — Только вот пусть сам Яковлев подтвердит: ни разу за все время Вагин от своего обычного расписания и маршрутов не отклонился. Но ведь отрицательный результат — тоже результат! И Володя так же считает. Он мне звонил перед самым совещанием, сказал, что все идет как обычно…

Александр Борисович с трудом сдержал улыбку: Галина горячность его всегда забавляла. Особенно волновалась девушка в те моменты, когда, с ее точки зрения, ставился под сомнение Галин профессионализм.

— Я и не сомневаюсь, — мягко произнес он, — что вы с Яковлевым ведете Вагина профессионально. Тем более что и распечатки его телефонных разговоров тоже ничего существенного пока не дали. Что ж, придется набраться терпения… Буквально на днях появились новые обстоятельства, позволяющие считать, что Вагин мог затихнуть и по причинам, от нас с тобой, Галина, не зависящим…

Он перевел взгляд на Валерия Померанцева, который сегодня вел себя на удивление тихо, углубленно просматривая бумаги и скромно дожидаясь своей очереди.

— Как думаешь, Валерий, — окликнул его Турецкий, — могли наши коллеги проколоться и спугнуть вагинского знакомца?

— Запросто! — оживился Померанцев. — Тем более что обещали, по вашим словам, назвать нам его имя еще вчера, но не сделали этого и сегодня… Ведь не сделали?

Александр Борисович покачал головой и нахмурился. Помолчал и отпустил подчиненных, попросив Валерия задержаться.

— Я вижу, ты эти списки уже наизусть выучил, — проворчал он, кивая на бумаги в руках следователя. — Правда, фамилия Слепцов в них от этого вряд ли появилась… Ты уже разговаривал с полковником?

— Разговаривал, Александр Борисович, — кивнул Померанцев. — Ведет он себя вполне спокойно, какую бы то ни было причастность ко взрыву отрицает начисто. В общем, как все задержанные. Волноваться начинает, исключительно когда речь заходит о его жене. Когда его забирали, к ней неотложку пришлось вызвать. Думаю, и во время обыска без врачей тоже не обойдется.

— Мне на тебя эксперты жаловались. — Турецкий посмотрел на мгновенно подобравшегося Померанцева и усмехнулся: — Не волнуйся, я их не поддержал! Но и тебе скажу: еще раз употребишь в общении с коллегами непечатные выражения…

— Так, Александр Борисович, сколько ж тянуть-то можно?! — Валерий все-таки взорвался. — Это что же такое, а?.. За несколько суток не могут выяснить, есть в этом растреклятом «субару» хоть какие-то интересующие нас следы или нет! Да я сам на них жалобу накатаю! Генеральному!..

— Но-но, остынь! Еще жалобы он не катал через мою голову… Они же жалоб на тебя не пишут, исключительно по телефону — пока… Ты тоже пойми: у них там какой-то особенный, микро что-то там анализ делается, машина, как я и предполагал, вычищена и вымыта на совесть. Ты что же, думаешь, меня эта задержка радует? Слепцов — это ты и сам знаешь — в ответ на показания свидетеля твердит одно: машину мог угнать кто угодно, пока она находилась в городе… Словом, если в ближайшие пару дней ничего не нароем, ордер на его задержание никакой судья нам не продлит!

Померанцев тяжело вздохнул и уныло посмотрел в окно, потом вновь на своего шефа: ведь не кто иной, как он, принимал решение о скорейшем задержании полковника Слепцова, — правда, при поддержке Грязнова-старшего, и все-таки…

— У меня через час встреча с Агеевым, — сообщил он. — А через два часа еще с одним типом. Возможно, что-то будет, Александр Борисович… Вот нутром чую, что если и не Слепцов-старший, то как минимум младший в этом дерьме замешан!

— Агентуру свою тряхнул? — поинтересовался Турецкий. — Это хорошо, агенты могут…

Но что именно «могут агенты», Померанцеву на этот раз услышать не удалось: за дверью кабинета, в приемной, послышался какой-то шум, что-то крикнула Наташа, затем дверь резко распахнулась, и на пороге возник с повисшей на его локте испуганной секретаршей Всеволод Иванович Томилин собственной персоной…

— Простите, Александр Борисович! — Наташа почти рыдала. — Просто с ума сойти можно, этот господин… Я сейчас вызову охрану!

— Подожди, Ната! — Турецкий остановил кинувшуюся к своему столу секретаршу. — Всеволод Иванович, как вы вообще сюда прошли?

— Я… У меня тут знакомый работает! Вы… Пока вы тут тянете резину, меня хотят убить! — почти взвизгнул Томилин, который в этот момент совершенно ничем не напоминал сдержанного, воспитанного господина, каким запомнился Турецкому по предыдущим общениям.

Померанцев, заметно оживившийся при виде Всеволода Ивановича и явно приготовившийся поразвлечься за счет своего шефа, откровенно ухмыльнулся и поудобнее устроился на своем стуле. О собственной неприятной ситуации со Слепцовым он решил временно забыть.

— Проходите, сядьте и прежде всего успокойтесь, — твердо произнес Турецкий, от которого не ускользнула ни перемена в настроении подчиненного, ни ее причина. — Наташа, ко мне пока никого не впускать… Так кто вас собирается убить?

— Разумеется, Вагин, кто же еще?! Да он мне почти прямо пригрозил по телефону, а сегодня… То есть вчера… Нет, позавчера…

— Очень вас прошу: успокойтесь! — повторил Турецкий.

Всеволод Иванович наконец сел, точнее, упал на стул и дрожащей рукой пригладил растрепавшиеся волосы.

— За мной следят. — Теперь его голос упал почти до шепота. — Вагин… Пока вы его не арестуете, я отсюда не уйду!

— Обычно в таких случаях требуют охрану, — еле заметно усмехнулся Александр Борисович, — а не грозятся сменить место постоянной прописки на проживание в моем кабинете… Почему вы решили, что за вами следит Вагин и что значит «следит»?

— Кто же, кроме него?! — Томилин как-то по-женски всплеснул руками. — Он и следит… Мой охранник называет это «хвостом»!

— Где ваш охранник сейчас? — поинтересовался Померанцев, который по своей природе не был способен оставаться в стороне от какой бы то ни было ситуации.

— Внизу… — повернулся к нему Томилин. — Я его отпустил, но он остался ждать… меня…

— Сейчас я его приведу, Александр Борисович, — вскочил Валерий. — Если и правда был «хвост», думаю, он расскажет все более внятно.

Турецкий кивнул и с любопытством поглядел на перепуганного Томилина.

— Лично я верю вам, что кто-то за вами следит, — мягко произнес он. — Вот только насчет Вагина вы абсолютно точно ошибаетесь. Вся его охрана либо при нем, либо на своем рабочем месте, никому постороннему никаких распоряжений относительно вас он, пока что во всяком случае, точно не отдавал…

Всеволоду Ивановичу понадобилось некоторое время, для того чтобы, во-первых, осознать услышанное, во-вторых, сообразить, что его нынешний враг номер один находится под пристальным наблюдением.

— Но… — Он поначалу как будто слегка расслабился, но тут же в его глазах вновь взметнулся страх. — Тогда кто… кто?..

— Думаю, мы будем знать это довольно скоро, — уверенно произнес Александр Борисович и повернулся к дверям, через которые в эту минуту как раз Валерий Померанцев вводил Виктора.

При всей своей немногословности описание машины, преследующей Томилина, его водитель-охранник дал вполне исчерпывающее. И спустя полчаса, в течение которых Валерий в своем кабинете, как выразился позднее он сам, «отпаивал этого бизнес-истероида», Турецкий, сделавший несколько звонков, действительно точно знал, кто именно следит за Всеволодом Ивановичем Томилиным. Более того, причина этой слежки никаких сомнений у Александра Борисовича не вызывала…

15

Регина с откровенным презрением оглядела своего любовника с ног до головы и скривила губы:

— А ты, мой милый, не только расслабился за эти годы, но еще и отупел!

Аркадий в ответ нервно дернул плечом и начал медленно краснеть.

— Будь вчера за рулем ты, куколка моя, все кончилось бы в точности так же! — почти прошипел он. — Еще неизвестно, удастся ли тебе самой сегодня…

— Мне — удастся! — перебила его Голубинская. — И я сейчас не о вчерашнем, а как раз о сегодняшнем: какого дьявола ты так вырядился, дурак?!

Шварц недоуменно посмотрел на свою подругу, затем автоматически провел руками по дорогому пиджаку своего любимого костюма. Он давно заметил, что в этом костюмчике ему всегда везет, к тому же темно-синяя пиджачная пара Аркадию необыкновенно шла. Но сегодня рядом с Региной, одетой в удобный, облегающий ее стройную фигуру спортивный костюм и непритязательного вида черную куртку, он действительно смотрелся несколько нелепо. Ну и что? Какое это, собственно говоря, имело значение для цели, которую она преследовала?!

— Я тебе что вчера сказала, — зло поинтересовалась между тем Голубинская. — Одеться как можно удобнее! Дело зависит не только от меня, но и от того, насколько свободно ты будешь чувствовать себя за рулем. У тебя что, спортивная одежда не предусмотрена гардеробом?! Сейчас поедем к тебе — переоденешься!

Она решительно шагнула в сторону прихожей.

— Мне как раз в этом костюме удобнее всего, к тому же он… везучий! — почти взвизгнул Шварц. — И я не собираюсь переодеваться!

— Еще как собираешься! — заверила его Регина и вдруг расхохоталась: — Везучий… Ну и ну! Ты суеверен как старая баба… Везение — вот оно!

Голубинская стремительным движением извлекла из-за пазухи тяжелый на вид пистолет, молниеносно сняла его с предохранителя и, щелкнув затвором, навела дуло на любовника. С оружием она обращалась профессионально, по-мужски, и едва пистолет оказался в ее руках, как в глазах Регины вспыхнул опасный, почти безумный огонек, от которого Аркадия и в прежние времена всегда охватывала дрожь…

— С ума сошла! — Он отскочил в сторону, ударившись локтем о косяк двери. — Обращаешься словно с игрушкой… А вдруг и правда выстрелит?!

— Ты еще и трус. — Она удовлетворенно ухмыльнулась, перехватила пистолет поудобнее и вновь поставила его на предохранитель. Затем из кармана куртки извлекла глушитель и начала аккуратно, не торопясь навинчивать его на дуло.

— Идиотка… — пробормотал Аркадий, переводя дух и вытирая тыльной стороной ладони враз вспотевший лоб. — Доиграешься когда-нибудь… Вот скажи, на х… ты решила заняться этим сама, когда есть и Жук, и Котяра?! Профессионалы! А ты?!..

Глаза Регины гневно сверкнули, она гордо выпрямилась и посмотрела на Аркадия почти с ненавистью.

— Так вот как ты обо мне на самом деле думаешь?! Забыл, кто твоих сраных дружков профессионалами сделал? Да я, мой милый, в пятнадцать лет стреляла лучше, чем твой Жук после гребаного Афгана!

— Ничего я не забыл, — буркнул вспыльчивый, но отходчивый Шварц. — И кто именно тебя этому научил, тоже помню.

— Неужто до сих пор ревнуешь? — Она рассмеялась так весело, почти добродушно, словно и не гневалась на него минуту назад. Впрочем, Аркадия это ничуть не удивило: к резким перепадам настроения своей любовницы он давно привык. Регина между тем продолжила, постепенно впадая в почти благостное состояние.

— О да, Валерий… Если бы он был жив — не видать тебе меня как своих ослиных ушей! Всю жизнь буду гордиться, что была его единственной подругой, подругой настоящего киллера!

— Если не ошибаюсь, — ехидно вставил Шварц, — как раз из-за этого его и замочили — свои же…

— И где они теперь?! — Голубинская резко повернулась к нему, как-то по-особому оскалив мелкие ровные зубы. — Давненько что-то я их не видела!..

Аркадий знал, что именно означает этот ее звериный оскал, и предпочел промолчать — тем более что историю мщения за своего предшественника он не просто хорошо знал, но и принимал в ней непосредственное участие, о чем успел пожалеть за прошедшие годы множество раз. Толку от сожалений не было, тем более что влюблен он тогда был в Голубинскую слепо, до полного безумия и даже, кажется, испытывал счастье от того, что оказался ей полезен.

Впрочем, Регина его в ответ действительно не обманула: вскоре после того, как третий, и последний, бандюк, принявший решение об уничтожении ее любовника-киллера, тот, кто и организовал ему роковую ловушку, был отправлен Голубинской к праотцам, у них появились заказы и соответственно деньги, о которых до этого Аркадий и мечтать не смел. Вслед за деньгами — команда, как называла Регина свою банду, которую подбирала осторожно и тщательно, всегда из оставшихся не у дел офицеров и никогда из криминальной среды.

Постепенно она перестала принимать в операциях непосредственное участие, сам же Шварц не принимал в них участие никогда. На его совести, как правило, была подготовка операций, вместе с любовницей они решали, кто именно из членов команды будет на сей раз исполнителем. В точности так же после совместного обсуждения они решили приобрести долю акций клуба «Энерджи». Во-первых, отличное прикрытие для их подлинного бизнеса, во-вторых, и он, Аркадий, оказался при деле, причем вполне легальном, в качестве представителя Регины, владелицы акций… И как же замечательно все шло — ровно до тех пор, пока не свалилась на их голову эта идиотка, подружка, черт бы ее побрал, то ли школьных, то ли студенческих лет! Вот уж с чьей стороны Шварц никак не ожидал такой подлянки!

Уперлась когда-то в Штаты, ну и сидела бы там… Так нет же! Он так до конца и не понял, чем именно помешали ее муженьку эти двое. Но когда услышал их имена, схватился за голову и ни минуты не сомневался, что Регина, по просьбе которой он первым встретился с Нечаевой, с людьми подобного класса не свяжется — что она, дура? Даже сумма, предложенная за них, Аркадия не впечатлила: собственная шкура ему была всегда дороже, да и Регина в столь рискованные мероприятия ни разу в жизни не ввязывалась. Обычно они имели дело с куда более мелкой сошкой…

Голубинская, как он поначалу решил, все-таки дурой оказалась — как оказываются дурами рано или поздно все бабы. А возможно, дело было не в глупости, возможно, слишком ровно шла их жизнь в последние годы для ее склонной к авантюризму натуры? Не хватало Регине опасных игр ее молодости? А возможно… Он не забыл первой реакции своей любовницы на его возмущенный «отчет» о визите к Нечаевой.

Регина слушала его молча, в глубине ее загадочных зрачков вспыхивали и гасли искорки то ли интереса, то ли вполне понятного возмущения столь дурацким предложением.

— Вообрази, — Аркадий сердито вышагивал по Регининой гостиной, размахивая от возбуждения руками, — эта идиотка еще и требует, чтобы мы, как она считает, «для гарантии» воспользовались знаешь чем? Только не смейся, я сам едва не заржал, когда увидел… Отравленным кинжалом, который она приволокла с собой, ухитрилась протащить через таможню… Нет, ты только подумай, она что, начитались Агаты Кристи и решила, что это и есть жизнь?!

Регина все-таки рассмеялась. А он, вдохновленный, как ему тогда почудилось, их единодушием, продолжил:

— Нет, ты только вообрази харю Котяры, которому предлагается вместо его любимого «калаша» воспользоваться антикварной игрушкой, начиненной… не помню чем, представляешь?

Голубинская рассмеялась снова, а потом вдруг посерьезнела:

— Погоди-ка, Аркадий… повтори еще раз сумму, которую Маринка посулила.

Он остановился как вкопанный посреди комнаты и ошарашенно уставился на нее:

— Ты что, собираешься говорить об этом всерьез? Регина, вообще-то ты расслышала, кого именно эта твоя идиотка заказывает? Да нам в жизни не дотянуться не только до Мансурова, но и до…

— Заткнись! — резко оборвала она его. — Я просила назвать сумму!

Потом в гостиной воцарилось молчание — Голубинская что-то подсчитывала в уме, после чего перевела на любовника свои словно сделавшиеся больше, блестящие глаза.

— Сядь-ка, — произнесла она спокойно. — Теперь послушай меня. Ты, я не сомневаюсь, помнишь, сколько у нас бабок на швейцарских счетах. Приплюсуй сюда ее миллион, и ты поймешь, что наше ожидание на этом завершится: мы сможем наконец уехать из этого проклятого города, из этой вечно дрыхнущей, нищей страны, чтобы жить безбедно там …

— Ты… Ты это всерьез?!.. — У Шварца пересохло в горле, ноги сами подогнулись, и он буквально упал на диван рядом с Региной.

— Есть у меня одна идея… И твой Котяра тут совсем ни при чем!

…Аркадий и до этого разговора иногда подозревал, что в семье Голубинских не все в порядке с наследственностью. Подозревал в те минуты, когда улавливал в глазах Регины особый, почти сумасшедший блеск, появлявшийся накануне их наиболее кровавых операций. В глубине души он радовался тому, что ни в одной из них не участвовал, а вот Регина, кажется, с удовольствием вела свою команду на «дело». Правда, вплоть до одного момента, о котором Шварц, разрабатывавший теоретическую сторону операций, уже несколько лет пытался забыть.

Мысль о том, что среди оставленных командой в доме этого человека трупов были старики и ребенок, годами не давала Шварцу спокойно спать по ночам. Чуть легче было от того, что ребенок выжил, но именно поэтому Регина вынуждена была прекратить свое участие в операциях и на дело с их мужиками больше не ходила. Собственно говоря, никакой необходимости в ее команде давно уже не было, поэтому проколовшегося тогда во время налета Витька просто убрали, остальные, за исключением Жука и Котяры, расползлись сами кто куда, залегли на дно, после занялись собственным бизнесом — благо деньжата водились у всех.

И вот сейчас с замиранием сердца Аркадий узнал от своей любовницы, что его подозрения насчет дурной наследственности не так уж безосновательны: двоюродный брат Голубинской по линии матери, как выяснилось, периодически «отдыхает» в психушке. Причем психушку ему назначают вместо отсидок за привычку кидаться на своих обидчиков (или на тех, кого он считает обидчиками) с перышком…

— Колька и сейчас валяется в какой-то психбольнице, — спокойно рассказывала Регина. — И у меня, пока ты тут размахивал руками в приступе праведного негодования, возник план. Тетку я терпеть не могу, она дура и неряха, вечно стонет, какая она несчастная и больная. Словом, зажилась на свете, уж ты мне поверь. А Колька ее обожает, он же сумасшедший! Ну и обожает… Если его мамашку кто обидит — точно прирежет! А если и вовсе пристукнет… Словом, ты меня понял!

Шварц слушал ее, не в силах отвести взгляда от Регининого лица, и почти не расслышал обещания Голубинской взять тетушку на себя… Вздрогнул слегка лишь через несколько секунд, когда смысл сказанного до него дошел.

— Словом, свою часть дела я обделаю так, что комар носа не подточит: никого не удивит, что больная баба загнулась наконец.

— Ты… Что тебе это даст? — пролепетал он.

— Не мне, а нам, — сухо возразила Регина. — В конечном счете миллион!

— Но ты сама сказала, что этот твой Коля в психушке, в закрытой палате!

— Вот ты его оттуда и извлечешь — на похороны мамаши, только все нужно будет рассчитать и организовать.

— И как ты собираешься подсовывать его Мансурову? Личным секретарем устроить?! — истерически воскликнул Аркадий.

— Ну зачем же секретарем? — Она зло сощурилась. — К тому же устраивать все будешь ты: почему бы не организовать в нашем клубе встречу с Мансуровым? А Коленьку, которому ничего не стоит внушить, что этот злой дядя убил его маму, туда подвезти?

— Ты хочешь меня подставить! — взвизгнул Шварц. — Соображаешь, что меня вычислят моментально? Я организатор встречи, на которой убивают такого человека. Что, решила от меня отделаться и свалить отсюда самостоятельно?!

До этого момента Аркадий никогда не позволял себе разговаривать с Региной в таком тоне. Как выяснилось, правильно делал. О безобразной сцене, последовавшей за его срывом, он не забудет никогда! Лишь в самом конце она слегка сбавила обороты и, усмехнувшись, бросила:

— Менеджера мы купим. Отправим за границу на пару месяцев, вряд ли он посмеет меня ослушаться. Документы для тебя, как обычно, сделает Фотограф, а дальше поступим как в старые добрые времена: подружка Жука по-прежнему трудится на «Мосфильме», так что ни одна собака тебя там не опознает. Особенно если ты научишься сутулиться! В прошлый раз, если память мне не изменяет, у тебя это превосходно получилось…

— Это было сто лет назад, — обессиленно выдохнул Аркадий, действительно успевший забыть о том, что во время одной из операций команды ему в процессе ее подготовки пришлось воспользоваться гримом. И все прошло просто блестяще.

Он с отчаянием посмотрел на Регину и сделал последнюю попытку остановить эту сумасшедшую:

— Дорогая, я тебя умоляю, не ввязывайся в эту проклятую историю! Ты только подумай, какие сложности нас ожидают, а в итоге мальчишка может ведь и промахнуться! И что тогда?

— Ничего страшного. — Она безразлично пожала плечами. — Для этого и нужен тебе грим и парик. Зато все будет сделано так, как хочет Марка, и от оплаты она никак не отвертится! При любом раскладе! И если Колька действительно промахнется, в чем лично я сомневаюсь, что ж… В этом случае мы разберемся с обоими по своему усмотрению!

…И вот сейчас этот момент настал. Несмотря на то что Колька действительно «промахнулся», все остальное, на их взгляд, прошло гладко — вопреки мрачным прогнозам Аркадия. Регина, как она сама призналась своему любовнику, отлично развлеклась в процессе первой половины операции, а что в итоге заниматься Мансуровым во второй раз им не пришлось, что кто-то сделал за них самую грязную часть работы, Нечаевой знать было вовсе не обязательно. И даже Аркадий счел все случившееся добрым знаком ее величества Судьбы.

«В конце концов, — решил он, — затея с кинжалом и ядом настолько идиотская, настолько сумасшедшая, что ни один мент — с их-то мозгами! — никогда не размотает весь клубок… По той же причине, по какой никому в голову не пришло, что Колькину мамашу отравили, что никакого приступа удушья у нее не было!»

Яд, привезенный Нечаевой вместе с кинжалом, на который, по мнению Регины, тупые ментяры будут любоваться в ближайшие десятилетия, один раз все-таки пригодился. После чего был тщательно припрятан запасливой Голубинской, поскольку ее идею избавиться от Томилина с его помощью, мелькнувшую в сумасшедшей головушке шварцевской подруги, Аркадий зарезал на корню. В конечном счете Регина с ним согласилась: для того чтобы два раза подряд разработать сложнейшую операцию, у ее любовника просто-напросто не хватило бы ни сил, ни мозгов. Оскорбление насчет его умственных способностей он пропустил мимо ушей. Тем не менее настороженность его не покинула: слишком хорошо знал он Регину и понимал, что на чем-нибудь она за эту свою уступку обязательно отыграется.

Шварц не ошибся — отыгралась, заявив, что вопреки сложившейся в последние годы практике ликвидацией Томилина они с ним займутся собственноручно. Голубинская видела в этом гарантию успеха, а ее любовник с каждым днем, приближавшим роковую дату, не только верил в него все меньше, но и, с того момента как они начали слежку за бизнесменом, не мог отделаться от ощущения страха.

— Это потому, — презрительно поясняла Регина, — что на самом деле ты тряпка! Привык грести жар моими руками, в крайнем случае руками Жука или Котяры… Баба ты, а не мужик!

— А ты в последние годы что, не чужими руками гребла этот твой жар?! Я-то, в отличие от тебя, хотя бы мозгами шевелил!

— Было бы чем, — откровенно издевалась она над любовником. — Я, в отличие от тебя, не потеряла форму, и скоро ты в этом убедишься!

Как ни странно, слежка за Томилиным Аркадия Шварца немного успокоила. Даже несмотря на то, что в конце концов то ли он сам, то ли его водила их обнаружили, а накануне самой операции сумели от них уйти. Впрочем, особого значения это уже не имело: Голубинская со Шварцем почти сразу же, убедившись в том, что маршруты Томилина в течение дня практически не меняются, поняли, что удобнее всего выполнить заказ Нечаевой будет в момент, когда бизнесмен возвращается в Каленики со своей фирмы. Его особняк был в поселке практически крайним, еще в первый день слежки они обнаружили примыкавшую к участку Томилина очень удобную для воплощения их замысла рощицу.

Почти у самого забора особняка росла старая, но вполне крепкая береза, на которую ловкая, как кошка, Регина вскарабкалась под прикрытием темноты в мгновение ока, пока Аркадий ждал ее внизу, укрыв их «тойоту» в роще и с невольным восхищением следя за подругой.

Голубинская почти бесшумно спустилась вниз, даже не запыхавшись, и они вернулись к машине.

— Если ничего лучшего не найдем, — сказала она тогда, — этот вариант меня вполне устроит… Поездим за ним пару дней, посмотрим, а там…

— Не свалишься, если все-таки придется стрелять оттуда? — встревоженно поинтересовался Аркадий.

— Еще чего! Тот, кто занимался хотя бы пару лет спортом, да еще, как я, гимнастикой, плевать хотел — бревно под ним или ветка. Единственное, что меня смущает, — задумчиво добавила она, помолчав, — что на линии обстрела он, выйдя из машины, будет всего несколько секунд. Ладно, возможно найдем вариант получше, — например, заброшенный особняк или стройку напротив его офиса! Если нет — и этот сойдет… Все, поехали!

Ни заброшенных особняков, ни недостроенных домов напротив офиса Мансурова — Томилина не обнаружилось. Следовательно, первый вариант автоматически стал единственным. Голубинская никогда в своей практике не использовала так называемых «расстрелов в ходе движения», когда жертва находится в машине, а киллер расстреливает с максимально близкого расстояния и заказанного субъекта, и всех его спутников, не выходя из собственной машины. И Жук, и Котяра были отличными снайперами и к операциям всегда готовились с помощью Шварца долго и тщательно.

— Ладно… — Регина еще раз зло оглядела Аркадия с головы до ног. — Времени, на то чтобы заехать к тебе, все равно нет. Повтори, будь добр, последовательность своих действий!

— Я тебе что, Жук, что ли? — Он все-таки обиделся. — Ни тупостью, ни провалами в памяти пока не страдаю!

— Кажется, ты решил со мной препираться? — спокойно поинтересовалась она.

— О господи… — Шварц махнул рукой. — Да там и последовательности как таковой нет… Жду тебя в роще с включенным движком — что тут повторять?!.. Далее — на объездную дорогу позади деревни, затем — в сторону Владимира, затем разворачиваемся примерно на тридцать третьем километре и…

— Достаточно! — Она кивнула и двинулась наконец в прихожую. Аркадий спустя секунду поплелся за ней. Сердце у него тоскливо сжалось. «Скорей бы все осталось позади!» — подумал он.

Единственное свидетельство осени — ранние сумерки — уже потихоньку сгущались в тот момент, когда Шварц и Голубинская, выйдя из подъезда Регининого дома, двинулись к покорно ожидавшей их серой «тойоте». Вскоре машина, почти бесшумно заурчав движком, плавно тронулась с места и покинула просторный двор элитного дома. Мужичок в серой кепке и затрапезном плаще, возившийся под задранным капотом одной из иномарок, стоявших на парковке, которого ни Аркадий, ни Регина не заметили, а если и заметили, то не обратили внимания, проводил «тойоту» безразличным взглядом. Но едва она выехала из двора, поведение его резко изменилось.

Неведомо откуда в руках у мужичка появилась маленькая рация. Резко захлопнув капот, он нырнул в машину, мотор которой сразу же заработал. Единственное, что можно было расслышать между хлопком капота и урчанием мотора, несколько брошенных им слов:

— Всем внимание! Объекты выехали, думаю, стартуют сегодня…

Впрочем, слышать даже эти слова было на самом деле некому. На тот момент, когда произошел данный незначительный на вид эпизод, двор оказался абсолютно пуст — что, разумеется, не ускользнуло от Севы Голованова, передавшего упомянутую информацию ожидавшим ее оперативникам…

Операция началась гораздо раньше, чем ее планировали не подозревавшие об этом Голубинская и Шварц.

16

Валерий Померанцев посмотрел на часы, затем, наверное уже в десятый раз, в конец улицы и, махнув рукой на перспективу дождаться автобуса или троллейбуса, покинул остановку. Опаздывать на встречу с Марушевым было ни в коем случае нельзя: единственное, что еще оставалось в его агенте от бывшего офицера, — почти болезненная пунктуальность. Обнаружив, что Валерий задерживается, Марушев вполне мог, выждав минут пять, подняться и уйти, даже не допив свое пойло, которое в этом, с позволения сказать, кабачке выдавали за пиво…

Так уж сложилось, что со своими лучшими агентами Валерий, ничего не делая для этого преднамеренно, не первый год встречался в одном и том же месте, на отдаленной московской окраине, — в чудом сохранившейся еще с советских времен в своем первозданном виде пивнухе. Время перемен отчего-то не коснулось заведения, не сменившего даже обшарпанную, писанную маслом вывеску «Пиво — воды» на более симпатичное название. «Вод» там, разумеется, отродясь не было, а пиво как разбавлялось лет тридцать назад водой из-под крана, так и продолжало разбавляться.

Валерий подозревал, что и застывшая, словно муха в янтаре, в возрасте «за сорок» буфетчица Катя с ее когда-то белым халатом, тоже работала здесь с момента открытия забегаловки.

В «Пиво — воды» он все-таки слегка опоздал: по своим часам на одну минуту двадцать секунд, по местному будильнику, водруженному Катей на стойку, — аж на две с половиной. К счастью, о чем-то глубоко задумавшийся над нетронутой кружкой пива Марушев этого, видимо, не заметил и даже слегка вздрогнул, когда Валерий оказался возле его столика.

— Привет, Служивый. — Померанцев широко улыбнулся, опускаясь на подозрительного вида засаленный стул напротив своего, пожалуй, самого ценного агента и называя его, как и положено, не по имени, а кличкой, присвоенной в самом начале их сотрудничества. Кличка Служивый была удобна еще и тем, что на кличку не походила, вполне могла сойти для постороннего уха за распространенное обращение.

Марушев молча кивнул. Он вообще был большим молчуном, в чем Валерий убедился в свое время — когда во время одного из расследований тот попал в поле зрения Генпрокуратуры. Собственно говоря, вина его была тогда скорее косвенной, и Померанцеву самому в голову бы не пришло привлечь Служивого к сотрудничеству на столь хлипком основании. Марушев предложил себя в агенты сам, промолчав два допроса подряд, на третьем, рассеянно выслушав очередную предъявленную ему порцию доказательств, он наконец открыл рот. Но не для того, чтобы признать правоту следователя, а как раз для того, чтобы предложить себя на будущее в качестве осведомителя. Почему?

После долгих размышлений Померанцев для себя сделал вывод: это был для Служивого хоть какой-то способ зацепиться за жизнь, которая для бывшего офицера исключительно в его профессии и состояла, после того как его за пьянство исключили даже из нелегального офицерского объединения. Пить он с того момента практически перестал, но, когда бывшие друзья-коллеги вновь начали кучковаться, как определил это Марушев, участвовать в их играх отказался, хотя общения с ними не прекратил. Жил Служивый, успевший пропить свою отдельную квартиру, в коммунальной комнате, жил бобылем, вызывая жалость всех, кто знал его когда-то блестящим офицером, храбро воевавшим в годы первой чеченской…

— Ну-с… Как наши делишки? — Валерий извлек из-за пазухи принесенную с собой банку пива: испробовать здешнюю продукцию его не заставили бы и под дулом пистолета.

Марушев вздохнул и посмотрел на него с немым укором: чего, мол, ты, Померанцев, время зря тратишь на вежливые экивоки? И следователь неожиданно ощутил себя под его взглядом и впрямь чуть ли не лицемером…

— Ладно-ладно, — неловко пробормотал Валерий, — к делу так к делу…

И совсем другим тоном, предварительно оглядев незаметно полутемный и, как обычно, полупустой зал пивнухи, продолжил:

— О гибели Мансурова ты, конечно, наслышан, среди ваших об этом наверняка ходят разговоры…

— Скорее, — неожиданно усмехнулся Марушев, — только об этом и говорят. Что тебя интересует?

— Все, — коротко произнес Померанцев. — Но начать желательно с небезызвестного тебе «Союза офицеров-славян»… Если память мне не изменяет, твоя прежняя банда в него тоже когда-то входила.

При слове «банда» Служивый слегка поморщился, но комментировать данное определение не стал.

— Тебе фамилия Слепцов ничего не говорит в этой связи? — продолжил следователь. Марушев в ответ довольно надолго задумался, после чего еле заметно кивнул.

— Был такой полковник там, в Чечне, — негромко произнес он. — Говорили, храбрый мужик и человек нормальный: зазря своих пацанов под пули не подставлял. Сам я с ним не пересекался, но слышал, будто бы под ним его собственный сын служил… Правда, недолго.

— Все правильно, — кивнул Валерий. — Память у тебя, как у слона, Костя… Ладно, поехали дальше. Я так понял, что хоть ты со Слепцовыми и не пересекался, но с кем-то из их окружения был знаком.

— Почему так думаешь? — В серых глазах Марушева мелькнула редкая для него искорка заинтересованности.

— Откуда бы ты иначе знал о том, что Слепцов-младший служил под началом своего отца, да еще недолго? — усмехнулся Померанцев. — О храбрости или там о человечности знать мог, а эту деталь — она не из тех, которые на войне имеют значение.

— Правильно мыслишь… Ишь ты! — Служивый откровенно улыбнулся и посмотрел на Валерия почти с восхищением. — Ну ладно. Все верно. Насчет сына я уже здесь, в Москве, услышал, поскольку двое наших, с которыми я училище кончал, служили у Слепцова. Я отца имею в виду. Тебя, ты говорил, «Союз офицеров-славян» интересует. Ну ребята эти одно время в нем были, там тогда специальное общественное объединение для спецназовцев создавалось.

— Часом, не «Россия»?

— В «Россию» его позже переименовали…

— Ну да, вероятно, после расследования по «красным бригадам»?

Марушев спокойно кивнул.

— И что эти твои однокурсники? — с безразличным видом поинтересовался Померанцев.

— А ничего, — покачал головой Служивый. — Оба еще до расследования оттуда выбыли.

— Причина?

— Ты, если бы подумал, и сам бы допетрил: не понравилось им там кое-что… В общем, один уехал к себе в Архангельск, на родину то есть. Второй бизнесом занялся, про Чечню постарались забыть.

— Давай я попробую «допетрить» другое — насчет того, что именно твоим друзьям не понравилось в «России», — предложил Померанцев.

— Объединение тогда называлось «Земля», — поправил его Марушев. — Ну попробуй!

Валерий вновь незаметно оглядел полутемный зальчик и наклонился через стол поближе к Служивому.

— Думаю, так: кое-кто с любовью к земле русской поначалу слегка перегнул палку, затем и вовсе активизировался. Проще говоря, не отказывался за славянскую идею в стрелялки поиграть — благо рука была набита…

Марушев некоторое время вдумчиво молчал, затем прищурил на Валерия глаза:

— Если тебе нужны доказательства, то у меня их нет. И вряд ли будут.

— Нет. — Померанцев вновь откинулся на спинку стула и покачал головой. — Доказательства собирать — это, друг мой Костя, не твоя задача, а уже наша… Судя по всему, ты в свое время знавал кое-кого из тогдашней «Земли», а ныне «России», и помимо своих бывших однокурсников… Верно?

— Разве что шапочно, — осторожно ответил Марушев.

— Ну память у тебя, как мы убедились, хорошая. Сейчас я дам тебе один списочек, а ты внимательно посмотри, не мелькнет ли в нем знакомая тебе харя.

Померанцев достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги — результат нескольких дней немалого труда Филиппа Агеева, крутившегося в Калениках под видом человека, жаждущего купить там участочек — ну если уж не там, то по крайней мере в Ивановке. Интересовало его в соответствии с заданием Александра Борисовича Турецкого совсем другое: окружение семьи Слепцовых. Проще говоря, кто именно в последние дни бывал в их доме чаще остальных, помимо Александра Бурлакова.

В этой связи Валерием уже был вызван на следующее утро один из жителей Ивановки, дружок Александра. По словам разговорчивой соседки пропавшего мастера, одно время «постоянно мотавшийся» к Шурику. «Одно время» оказалось совсем недавним — примерно дней за десять до гибели Мансурова. Парня, работавшего на железнодорожной станции Каленики разнорабочим, звали Алексеем Турчинкиным. В остатке было еще четыре человека, — разумеется, без фамилий, зато с довольно внятными словесными портретами, в которые в данный момент и вчитывался, напряженно щурясь, Марушев.

Глядя на его лицо и отсутствующий взгляд в те моменты, когда он отрывал глаза от списка, Померанцев с невольной горечью подумал о том, что когда-то Служивый был хорошим офицером, если и по сей день не утерял навыка восстанавливать облик человека по словесному, надо сказать, не слишком детальному описанию. Что в конце концов доломало его — смерть родителей, не переживших отправки сына в Чечню? Бывшая и, судя по всему, горячо любимая жена, нашедшая себе другого, говорят весьма небедного, мужчину и бросившая Марушева, несмотря на то что роман их длился чуть ли не со школьных лет? Померанцев, общаясь с бывшим офицером Константином Георгиевичем Марушевым, никогда не касался тем, связанных с его личной жизнью, и представление о ней сложилось у него исключительно благодаря редким и обрывочным фразам, словно нечаянно вылетавшим у самого Служивого. Но этого было достаточно, чтобы понять, каким мраком окутала его когда-то недобрая судьба. Мраком, который не рассеялся до конца и по сей день.

— Я не уверен, — произнес наконец Марушев, — но номер два мне действительно кое-кого напомнил.

Он протянул листок обратно Померанцеву и процитировал наизусть: «Мужчина в военной форме, но без погон, возраст — сорок с небольшим, абсолютно лысый, глаза ярко-синие, рост приблизительно метр восемьдесят, телосложение нормальное»…

— Тот, который побывал у Слепцовых трижды, последний раз накануне взрыва и произвел на соседку впечатление своей ранней лысиной, — кивнул Померанцев.

— Он… — Служивый тоже кивнул. — Я когда-то побывал на парочке собраний «Земли»… Неудобно было просто так отказываться перед ребятами — ну и сходил два раза… Собрание, во всяком случае первое, вел как раз абсолютно лысый, но молодой офицер, майор кажется. Точно майор. И глаза у него были, по-моему, как раз синие, сверкучие такие. Словом, запоминающийся тип. Ребята потом в разговорах упоминали его фамилию и имя, но тут я не уверен. Фамилия, кажется, какая-то… рыбья: то ли Карпов, то ли Окунев. А имя вообще не помню… А ты говоришь — память у меня хорошая!

— Так ведь это когда было-то? — возразил Померанцев. — Лично я бы вообще все забыл!

— Ну так и я забыл. Кроме того, возможно, вообще ошибаюсь: мало ли на свете лысых и голубоглазых? Этот Карп… Слушай, вспомнил! Никакой он не Карпов, а, напротив, Карпухин!..

Пожалуй, впервые за все время их общения Валерий увидел на лице Марушева столь ясную и радостную улыбку.

— Точно Карпухин! Я вспомнил, как Витька… это один из моих… поначалу им восхищался: мол, майор Карпухин — то, майор Карпухин — се! — а после с Санькой из-за него поссорился, перед тем как свалить в свой Архангельск!

— Ты уверен? — спросил Померанцев.

— Теперь уверен… То есть уверен в том типе, а вот он ли наведывался к Слепцовым.

— Ну это мы быстро установим! — Валерий автоматически смял свою опустевшую банку из-под пива и поднялся. — В любом случае спасибо, Костя… До связи!

После ухода Померанцева Служивый еще какое-то время посидел в молчаливом одиночестве. Потом рассеянно потрогал две сторублевки, оставшиеся после ухода следователя, невесело усмехнулся и, поднявшись, медленно побрел к выходу из пивной. Деньги так и остались лежать на засаленной пластмассовой столешнице.

Регина легко подпрыгнула, вцепилась в нижнюю ветку березы и спустя несколько мгновений уже оседлала заранее присмотренную на нужной высоте другую ветвь — возле самого ствола. Она пребывала в самом лучшем из своих состояний, давно уже не переживаемых ею последние пару лет, и только сейчас поняла, как истосковалась по этой необыкновенной легкости во всем теле, азартному предчувствию несомненной удачи, когда все движения точны и ты точно знаешь, что все сделаешь как задумано, не промахнувшись ни на йоту. И твой верный друг, надежный ствол, не подведет, и рука не дрогнет. Радостное ожидание самого главного момента — когда ты, бог и царь в одном лице, вершишь главный суд над жертвой, определяешь для очередного жалкого отродья ответ на гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?..»

А вот не быть! Так постановила она, Регина, а вовсе не трусливая дуреха Марка — еще одна в целом ряду перебздевших за свое ничтожное благополучие людишек, думающих, что решают все именно они. Мгновенное ощущение, охватывавшее Регину всякий раз, когда посланная ею пуля попадала в цель, стоило ста ночей с любым, самым гениальным мужиком в постели. Разве что кроме не забытого ею Валерия… Но о нем сейчас ни-ни!..

Регина нахмурилась, достала ствол с глушителем и плотнее прижалась спиной к стволу березы.

Прямо перед ней находился прекрасно освещенный квадрат томилинского двора, в данный момент абсолютно пустой. Будущая жертва в момент постройки позаботилась о ее, Регининых, удобствах, вырубив на пути между воротами и расположенным в противоположном конце двора гаражом все деревья.

Голубинская знала, что машина Томилина должна подъехать самое большее через пятнадцать — двадцать минут: за полторы недели слежки, вплоть до момента, когда бизнесмен засек «хвост», его расписание ни разу существенно не менялось, — это же надо быть таким занудой в его возрасте?! Чем бы он ни занимался днем, вечером Томилин возвращался в особняк всегда в одно и то же время. Спешил поужинать дома? Возможно, ухмыльнулась про себя Голубинская, проблемы с желудком — у большинства из них язва. Впрочем, очень скоро и эта проблема станет для господина Томилина неактуальной.

Она немного поерзала на ветке, оказавшейся все-таки не настолько удобной, как хотелось бы. Однако вполне терпимо… вполне! На мгновение мелькнула злая мысль об этом тунеядце Аркашке, расположившемся в машине со всеми удобствами. Но насчет Аркадия она для себя и так все решила. Об этом потом! Ясно одно: делиться с ним будущей красивой жизнью она не станет, хватит с него и этих лет, проведенных за чужими спинами!

В следующую минуту Регина насторожилась: со стороны дороги ей послышался отдаленный шум мотора. Так и есть! До чего ж удобно расположен особняк: вряд ли едет кто-то чужой, наверняка Томилин, не подозревающий, что жить ему осталось считаные минуты. Регина подобралась, сжавшись, словно пантера перед прыжком, подняв ствол и теперь глядя на квадрат двора сквозь прицел. Ах, как давно не сужался для нее мир до маленького, горячего, как сгусток плазмы, пространства, охваченного прицелом!

Да, это был он — Голубинская в момент выстрела почти любила свои жертвы, дающие ей это упоительное ощущение власти? Чего-то еще, не передаваемого обычным языком?

Темная машина Всеволода Ивановича Томилина въехала в распахнувшиеся перед ней ворота, за которыми была сегодня абсолютная тьма, ни одно окно в доме напротив не светилось: очевидно, соседи, весьма кстати для Голубинской, уехали в город. Она и сама ощущала себя сейчас сгустком тьмы, притаившимся во тьме же, терпеливо поджидающим свою жертву.

Машина Томилина достигла центра двора на скорости не более двадцати километров в час и окончательно стала напротив входа в особняк. Пассажирская дверца находилась со стороны Регины. Все дальнейшее она знала наизусть.

Вначале из «десятки» выберется этот осел охранник, он же водила. Тупо оглядится по сторонам, обойдет машину и откроет пассажирскую переднюю дверцу, выпуская Томилина. В какое-то мгновение, когда бизнесмен начнет выбираться наружу, охранник автоматически отступит в сторону, и на несколько секунд голова бизнесмена окажется на одной линии со стволом ее оружия, в пространстве прицела. Этого времени ей будет вполне достаточно. А если оболтус охранник успеет прикрыть своего хозяина собственной спиной? Что ж, тем хуже для него! Только он не успеет. Недаром она, Регина, была ученицей человека, который не промахивался никогда — ни в горах далекого Афгана, ни в путанице городских улиц. Никогда и ни разу! И она его не подведет, так всегда было и будет…

Все эти мысли пронеслись в голове Голубинской почти мгновенно, а затем еще одна мысль, успевшая мелькнуть, но так и не успевшая оформиться: почему никто не выходит из «десятки»? Машина Томилина слишком долго стоит с закрытыми дверцами, поче…

В следующую секунду Регина ослепла. Значительно позже она поймет, что в лицо ей ударил сноп света из обычного, но очень сильного фонаря или, возможно, прожектора. Но в тот момент она действовала инстинктивно: зажмурившись, автоматически нажала на спуск, еще не слыша лающих мужских голосов где-то внизу: «Бросить оружие!.. Вы окружены!..» Она продолжала стрелять в пустоту, вначале в сторону машины, потом, вновь инстинктивно, вниз, потом — потом обойма кончилась, она почувствовала это мгновенно, и только тогда, все еще лишенная возможности видеть, закричала…

Это был почти нечеловеческий вопль, заставивший содрогнуться мужчин внизу, успевших повидать на своем веку всякое. Вопль, почти рычание, преисполненный такой злобы, что трудно было поверить, что кричит женщина. Она в отчаянии, не веря в происходящее, швырнула вниз пистолет и бросилась за ним сама — из слепящего света во тьму…

До земли она не долетела. Руки, подхватившие Голубинскую, продолжавшую теперь уже выть, словно израненная волчица, были ловкими, сильными и безжалостными. Осознав это, она умолкла так же внезапно, как начала кричать, словно захлебнувшись, и потеряла сознание.

В машине сделалось постепенно холодно, гораздо холоднее, чем можно было ожидать от нынешней осени. Но включить движок и обогреватель Аркадий все-таки не решился. Не решился нарушить распоряжение Регины — завести «тойоту» в определенное время, которое должно было наступить почти через пятнадцать минут.

Он вспомнил, что в багажнике среди прочего хлама должна валяться старая куртка, и, подумав, выбрался из машины, открыв предварительно багажник. Чего-чего, а хлама там было предостаточно: Голубинскую всегда просто бесила его манера набивать машину всякой дрянью, а из багажника устраивать настоящее хранилище ненужных вещей.

Покопавшись в нем на ощупь, наткнувшись на кучу каких-то мелочей, включая оставшиеся от прежней операции коробки с гримом и накладные усы, он обнаружил наконец куртку, заваленную всевозможными мелкими и крупными предметами, в самом дальнем углу, захлопнул багажник и вернулся в салон.

Стало немного теплее, но время по-прежнему тянулось медленно. Наконец пятнадцать минут миновали — и Аркадий аккуратно повернул ключ в замке зажигания. И именно в этот момент или за мгновение до него услышал непонятный вой… «Господи, что это?! — Шварц на мгновение окаменел, не веря собственным ушам. — Кто?..»

Возможно, Регина всего лишь ранила Томилина и это он так жутко воет от боли или… Нет! Только не это!

Он еще не осознал до конца страшной мысли, обрушившейся на него, а его руки, ноги уже сами делали свое дело, делали почти с немыслимой, знакомой только трусам скоростью, заставляя «тойоту» сорваться с места.

Это было, разумеется, ошибкой: на плохой, узкой дороге, по которой сюда они ползли с огромной осторожностью, машину сразу же крутануло, «тойота» ткнулась носом в кусты, но роковым разворот все же не стал, и это отрезвило его. Вновь включив заглохший двигатель, Аркадий усилием воли заставил себя унять дрожь в руках и коленях и аккуратно сдал назад. Затем выровнял руль и медленно тронул машину по неровной, узкой дороге в сторону шоссе, на которое она выходила. Выезд — он помнил это — был довольно крутым, в темноте это сулило определенные трудности… Правда, не те, которые он ожидал.

Выехав из последних перед трассой кустов, «тойота» высветила фарами не спасительный выезд на отчетливо слышимое уже шоссе, а бело-желтый бок чужой машины, перекрывавшей ей дорогу.

В следующее мгновение на крыше чужака вспыхнула синяя мигалка, и в уши Аркадию ударил почти невыносимый по силе вой сирены. Шварц никогда не относил себя к породе бойцов, его стихией всегда была закулисная деятельность. И сейчас он вдруг ощутил удивительное чувство, сходное с успокоением.

«Все, — подумалось ему. — Вот и все… наконец-то!»

И сразу вслед за этим удивился такой глупой мысли. «Тойоту» он заглушил сам, еще до того, как из оживших вокруг машины темных кустов появились люди. У них в отсвете синей мигалки были, как подумалось ему, очень странные, почти инопланетные лица. И прежде чем они распахнули машину и вытащили его наружу, он сделал это сам и словно со стороны услышал собственный, ставший тонким голос:

— Только не стреляйте, пожалуйста… Пожалуйста, не стреляйте, я безоружен… Я в жизни не держал в руках оружия!

Самое поразительное то, что это было правдой.

17

— Да-а-а… — Володя Яковлев уныло огляделся в просторной гостиной Голубинской и покачал головой. — Дай-то бог, если к завтрашнему утру управимся с этими хоромами!

— Ничего, Володечка, как говорит мой папа, глаза боятся — руки делают. — Галочка Романова улыбнулась и вопросительно посмотрела на Дубинского, только что вышедшего из спальни.

Дубинский молча кивнул, и Романова, поняв это как команду приступать к осмотру гостиной, уверенно двинулась к окну, украшенному затейливо присборенными шторами. Обыск в квартире Голубинской начался. Двое понятых с сонными и немного испуганными лицами смущенно жались в углу рядом с каким-то разлапистым растением, не решаясь присесть: женщину — здешнюю дворничиху, проживавшую в служебной квартире при домоуправлении, подняли с постели, молодой парень-консьерж и охранник в одном лице по причине позднего часа тоже похрапывал на своем посту, когда его разбудили оперативники.

— Что ж вы стоите? — усмехнулся Владимир Владимирович, указывая понятым на небольшой диванчик возле низкого, инкрустированного желтоватым перламутром карточного столика, явно антикварного, — вероятно, лет сто пятьдесят назад за ним мирно раскладывала по вечерам свои пасьянсы какая-нибудь барынька, и близко не подозревавшая, в чьи руки попадет в итоге этот столик.

Понятые немного поколебались, но, увидев, что следователь и сам пододвигает к столу довольно тяжелое кожаное кресло, дружно, как по команде шагнули к диванчику. Дубинский вздохнул, извлек из своего потрепанного кейса бланки протоколов и приступил к оформлению неизбежной шапки, изредка задавая понятым пока еще формальные вопросы.

Между тем Галя Романова продолжала осмотр гостиной, медленно двигаясь, как и положено при обыске, вдоль стен по часовой стрелке. Ее коллега Яковлев работал в спальне, Игорь Калина шуршал чем-то в соседнем с гостиной кабинете, изрядно чертыхаясь: он всегда злился во время обысков, у него это было чем-то вроде традиции, к которой Дубинский давно привык и относился с юмором.

Прикидывая время, необходимое на осмотр квартиры, Яковлев, несомненно, погорячился. Конечно, комнаты были большие, заставленные мебелью, да еще отделанные до половины стен панелями, за которыми вполне мог находиться тайник. Но было их, в конце концов, всего четыре, одна из которых, смежная со спальней хозяйки, выполняла функции гардеробной. Ну и плюс к этому просторная ванная, кухня, прихожая и небольшая кладовка. Сто или чуть больше ста квадратов, подлежащих тщательнейшему осмотру. Немало, конечно, но все-таки не двухэтажный особняк, как у Слепцовых, в который еще днем с той же целью — целью обыска — отправилась опергруппа Первого Департамента МВД и Александр Борисович собственной персоной.

На самом деле Дубинский тоже считал, что группе, осматривающей особняк, повезло больше, чем им: они знали, что именно ищут. Тогда как о них сказать это более-менее конкретно было нельзя.

В прихожей неожиданно раздался звонок, заставивший вздрогнуть всех присутствующих в гостиной. Владимир Владимирович поспешно положил ручку и, поднявшись, направился ко входным дверям, которые уже открывал находившийся там вместе со здешним, тоже разбуженным в неурочное время, участковым оперативник. Его рука при виде посетителя невольно взметнулась к виску, дабы по всей форме поприветствовать прибывшего, но Вячеслав Иванович Грязнов, за спиной которого маячил еще и Померанцев, как всегда, замахал руками:

— Ладно-ладно, считай, уже отздравствовал. — Физиономия у Грязнова-старшего была довольная, Померанцев, вынырнувший наконец из-за спины генерала, тоже улыбался. — Ну что у вас тут?

— Пока ничего, — сообщил Володя. — Вообще-то мы только что приступили.

Он вопросительно посмотрел на Померанцева, а тот не преминул ему подмигнуть.

— Сегодня ночь везения, обязательно что-нибудь добудете! — сообщил Валерий. — Если интересуешься насчет Сан Борисыча — ценой немыслимых усилий отправлен отсыпаться, хотя рвался сюда аки лев из клетки!

— Ладно, кончай мучить человека. — Слава Грязнов доброжелательно посмотрел на Дубинского. — Кое-что мы действительно нашли, Владимир Владимирович. Несколько тротиловых шашек и кое-какие железки: все это было припрятано не слишком надежно — под полом в кладовке. Знали бы — с нее б и начали. И чтоб не забыть: следы младшего Слепцова отыскались. Федор Степанович отбыл в славный город Киев, куда вслед за ним завтра с утречка отбывает еще не знающий об этом Яковлев. А у вас пока, значит…

Договорить Вячеслав Иванович не успел, поскольку в этот момент послышался голос упомянутого им Яковлева, зовущего Дубинского, вслед за этим и сам Володя возник в дверях прихожей, едва не столкнувшись со входившей в гостиную группой.

— Здравия желаю, товарищ генерал, — скороговоркой произнес Яковлев. И, не давая Грязнову-старшему среагировать на столь официальное приветствие, продолжил: — Я тут кое-что надыбал, хотя и не совсем то, что ожидалось, хотя…

То, что «надыбал» Яковлев, причем совершенно, как признал он сам, случайно, оказалось настоящим тайником, устроенным Региной за деревянной панелью в гардеробной, — что именно за одной из панелей может находиться тайник, Дубинский предугадал совершенно правильно, но вряд ли бы оперативнику удалось его отыскать обычным методом простукивания, поскольку все панели «отзывались» одинаково: ни одна из них, как выяснилось, не прилегала к стенам вплотную, в верхней же части со стеной отделку соединял резной бордюрчик. Хозяйка квартиры, несомненно, знала, что делала…

Гардеробная была, пожалуй, самой меньшей и наиболее заставленной комнатой жилища Голубинской: помимо двух старинных комодов, громоздкого дивана и двух встроенных шкафов здесь находились накрепко привинченные к полу круглые вешалки с болтавшейся на них, видимо, уже не интересующей Регину одеждой, зонтиками, шляпками. Яковлев начал осмотр гардеробной от дверей, постепенно передвигаясь слева направо, тщательно осматривая бесчисленные карманы, сумочки, заглядывая даже в брошенную под ними по преимуществу модельную обувь… Шкафы и комоды он оставил на потом.

Вот как раз за брошенные новые на вид хозяйские туфли он и запнулся, осмотрев очередную вешалку и двинувшись к следующей. И как все люди в подобных случаях, автоматически схватился, чтобы не упасть, за свободный от одежды рожок для шляп, уже осмотренной им вешалки. Неожиданно рожок под его рукой легко подался вниз — и, все-таки грохнувшись в итоге на колено, Володя увидел, как перед самым его носом дернулась, выступила вперед, а затем отползла в сторону одна из панелей. Прямо перед оперативником кирпичная кладка стены обнажилась, а посередине квадрата блеснула светлая металлическая дверца… Скорее шкафчика, чем сейфа.

Не веря в подобную удачу, Яковлев осторожно повернул маленькую круглую ручку, и дверца действительно легко открылась, еле слышно щелкнув: очевидно, Регина была настолько уверена в том, что добраться до тайника, не зная о нем, никому не удастся, что даже не потрудилась поставить в нем сейф!

— А теперь смотрите. — Володя, не глядя на обступивших его оперативников, столпившихся в гардеробной, кивнул обоим приведенным из гостиной понятым, с которых моментально слетела сонливость, и, отворив дверцу, направил туда луч фонарика. Ахнула дворничиха — почти одновременно с вытянувшей шею Галочкой Романовой. Да, как и ожидал Яковлев, наиболее эмоциональную реакцию выдали, конечно, женщины. Среди многочисленных бархатных коробочек, которыми были уставлены обе полочки шкафа, открытой оказалась одна, самая большая, квадратная: на глубоком черном фоне всеми цветами радуги брызнуло под лучами фонарика великолепное ожерелье, выполненное в виде переплетающихся веточек, усыпанных прозрачными камешками. В центре, от которого эти веточки расходились, густым, почти кровавым светом горел довольно крупный цветок, состоящий из пяти темных рубинов формы «маркиза»… Каждый его лепесток тоже окружали мелкие бриллианты: в том, что светлые камни были бриллиантами, сомнений не возникало.

— Господи помилуй… — пролепетала дворничиха и почему-то перекрестилась. Однако в глазах ее, как отметил Володя, вспыхнул огонек, явно далекий от религиозного.

— Какая красота, — произнесла Галочка, — первый раз такое вижу…

— Даст бог — не последний, — усмехнулся Померанцев, выдвинувшись вперед и наклоняясь к шкафчику. — Н-да, запасливая дамочка… Что скажете, Вячеслав Иванович?

— Скажу… — Грязнов-старший мрачно смотрел на ожерелье. — Яковлев и понятые, приступайте к описи… Галя, ты с гостиной закончила?

— Почти… — Романова с легким вздохом оторвала взгляд от тайника и не слишком поспешно отправилась назад, к прерванной работе. Вслед за ней гардеробную покинули и остальные во главе с помрачневшим Вячеславом Ивановичем.

Выйдя в гостиную, Грязнов-старший кивнул Померанцеву, приглашая его в соседнюю комнату, где в данный момент никого не было.

— Что? — негромко поинтересовался Валерий, прикрывая за собой дверь, едва они очутились в кабинете.

— Вот они и всплыли… — задумчиво произнес тот и покачал головой. — Не верь после этого в легенды…

— Вы это о чем, Вячеслав Иванович, часом, не про ожерелье? — заинтересованно произнес Померанцев.

— Про него… Думаю, и остальное найдется среди драгоценностей этой дамочки! Помнишь тот висяк с шестью трупами?

— Это когда всю семью бизнесмена замочили?

Грязнов-старший поморщился: он терпеть не мог жаргона, перекочевывающего периодически в сленг его коллег от их же подследственных. Но делать Валерию замечание не стал, просто поправил:

— Убито было шесть человек, в их числе старики, дети. Пропали только драгоценности, деньги, которые в доме были, остались нетронутыми! Среди бандитов была баба… Мальчик, ему тогда едва исполнилось одиннадцать, выжил. И он, и ближайшая подруга хозяйки дали описание пропавших вещей. Это ожерелье было среди них.

— При чем тут тогда легенды? — с любопытством спросил Валерий.

— При том, что, как рассказала нам подруга, это ожерелье жене подарил бизнесмен на пятнадцатилетие их свадьбы, купил его на Сотби вместе с легендой о том, что когда-то оно принадлежало фрейлине — теперь уже не помню какой — английской королевы. В общем, в те времена, когда Англия воевала с Индией. А рубины для него фрейлине любовник привез как раз оттуда, вроде бы чуть ли не грабанув там какой-то храм, что ли. Поподробнее тебе Турецкий расскажет, такие вещи он всегда знает. В общем, камни настоятель ограбленного храма проклял, и с тех пор всем владельцам их они приносят смерть. Начиная с той фрейлины, которую этот же любовник и убил!

— Ну последней хозяйке они смерти, как видите, не принесли, — улыбнулся здравомыслящий Померанцев. — Хотя, конечно, и везения тоже лишили… Ну и сука эта Голубинская!

Грязнов-старший посмотрел на Померанцева, на скулах которого дернулись желваки, и, ничего не ответив, открыл дверь и вернулся в гостиную.

В кресле возле стены, противоположной трем французским окнам, задумчиво взирая на них, сидела Галя Романова. При виде неподвижно замершей Галочки Вячеслав Иванович удивленно поднял брови и в свою очередь уставился на нее. Выждав пару секунд, он наконец не выдержал:

— Товарищ Романова, у вас что, перекур?.. Если вы так устали…

Галя спокойно перевела взгляд на Грязнова-старшего и мягко улыбнулась:

— Я, Вячеслав Иванович, не устала, я пытаюсь сообразить…

— Сообразить?

— Ну да… В самом начале, когда я осматривала окна, что-то было не так, а что — я не засекла! Вот и стараюсь вспомнить.

Ее шеф немедленно подошел к окнам и внимательно осмотрел все три по очереди. Собственно говоря, осматривать особо было нечего, кроме абсолютно пустых подоконников, ширина которых решительно исключала наличие в них тайника, чисто вымытых стекол с разноцветной мозаикой в верхней закругленной части да затейливо присобранных штор из золотистой парчи. Пожалуй, французским из всех трех можно было назвать только одно — среднее, действительно сделанное в пол и выходившее на балкончик столь узкий, что он был мал даже для одного человека. Это окно, как выяснилось в самом начале осмотра, оказалось крепко заколоченным.

— И что же тебя тут смущает? — Вячеслав Иванович с интересом повернулся к своей воспитаннице, ставшей в итоге отличным оперативником, одним из лучших в его департаменте.

— Н-не знаю… — Галочка нахмурилась и, поднявшись, подошла к окнам. — Какая-то мелочь, деталь… Я должна вспомнить!

Грязнову показалось, что девушка сейчас, совсем как когда-то в детстве, сердито топнет ногой, но вместо этого Романова подошла к крайнему окну, что-то бормоча себе под нос. Вячеслав Иванович прислушался:

— Так… Вначале я осмотрела подоконник, затем пол, переплеты… — Она, словно иллюстрируя свои слова, легко проводила руками по перечисляемым ею частям окна. — Потом сдвинула шторы…

Галя потянула за довольно толстый витой шнур, на конце которого вместо кисточки была мягкая шелковая ручка, напоминавшая по форме большую каплю.

Романова продолжала восстанавливать в памяти свои действия:

— Потом снова раздвинула… Подошла ко второму окну… Осмотрела переплеты, пол, плинтус, задвинула што… Есть!..

Из соседней спальни, услышав торжествующий Галин возглас, высунулся Померанцев, отправившийся помогать Яковлеву с описью найденных драгоценностей, и с любопытством уставился на Галю. Девушка не обратила на него ни малейшего внимания, едва не приплясывая на месте от нетерпения.

— Вячеслав Иванович, есть! Вот — держалка у шнура на этом окне… Попробуйте сами!

— Что попробовать? — Вячеслав Иванович едва сдерживал улыбку.

— Подержите ее немного на весу, она тяжелее той, что на первом окне и на третьем, — там что-то есть… Вот, я чувствую даже… Точно есть, что-то твердое в середине!..

— Будь осторожна! — Грязнов аккуратно вынул из Галиной руки парчовую ручку и, освободив ее от шторы, вытянул на свет.

— Я же в перчатках, — не поняла его Романова.

— Не в этом дело… Смотри, эту штуку действительно вспарывали, потом снова зашили… Померанцев!

— Я тут! — отозвался Валерий, давно уже стоявший рядом с Вячеславом Ивановичем и Галей.

— Приведи сюда одного из понятых и возьми у Володи фотоаппарат. Чистый бланк протокола осмотра на столике… Женщина, дворник, что ли, пусть остается с Яковлевым, веди охранника. Отойди, Галя! А еще лучше дуй на кухню, ее еще не осматривали, насколько я понял. Я кому сказал?!

Галочка с обидой посмотрела на Вячеслава Ивановича:

— Вы, значит, останетесь, на случай если там что-то взрывоопасное, а я, значит…

— Совершенно верно! Это приказ… Шагом марш!

То, что в итоге извлекли из заново вспоротой ручки или, как ее определила Галочка, «держалки», взрывоопасным не было. Спустя несколько минут в руках Вячеслава Ивановича оказалась обыкновенная ампула с прозрачной жидкостью, заткнутая притертой резиновой пробкой. Ампула была довольно большая, не совсем обычным выглядело и стекло — желтовато-красного оттенка.

Грязнов-старший поднял находку над головой, подошел поближе к люстре и лишь тогда разглядел латинские буквы на округлом дне ампулы.

— Ну что, господа. — Он покачал головой. — Как и ожидалось, мейд ин Ю-эс-эс-а»… Если кто не в курсе, в стекле такого оттенка за океаном хранят яды…

— Тот самый рицин! — выдохнул Померанцев. И протянул к ампуле руку, но Вячеслав Иванович моментально отстранил Валерия, с укоризной покачав головой:

— Ты, милый мой, явно нуждаешься в отдыхе… На стекле полно отпечатков, а ты…

Только сейчас Валерий заметил, что сам генерал — в тонких, почти незаметных перчатках, которые успел натянуть неизвестно когда. Он с уважением посмотрел на Грязнова-старшего, чувствуя, что краснеет в ожидании целой порции ядовитых замечаний по поводу его прокола. Но Вячеслав Иванович, вопреки обыкновению, распространяться на эту тему не стал, передав ампулу для упаковки возникшему из кабинета Калине. И Померанцев поспешно направился к столику с бланками протоколов, кивнув слегка обалдевшему от всего увиденного понятому-охраннику.

Полковник Слепцов спокойно поднял на Александра Борисовича покрасневшие от бессонницы глаза.

— Повторяю, — негромко, но твердо произнес он, — мой сын тут ни при чем. Я признаю, что действительно подготовил и осуществил покушение на господина Мансурова Рената Георгиевича по причине личной неприязни, осуществил лично, один. Ничьими консультациями и помощью не пользовался.

Турецкий невозмутимо выдержал взгляд Слепцова и, дослушав его, с сожалением покачал головой.

— Степан Петрович, — произнес он мягко, — на данном этапе следствием со всей достоверностью установлено, что в покушении на Рената Георгиевича Мансурова участвовало как минимум два человека, все доказательства я вам привел только что… Вы же военный человек — и прекрасно понимаете, о чем идет речь! Можете не сомневаться, сколько бы времени это у нас ни заняло, мы обязательно установим всех причастных к этому преступлению лиц и сделаем все возможное, чтобы они понесли соответствующее, предусмотренное законодательством наказание. Вы по-прежнему не хотите ничего добавить к сказанному вами?

На лице полковника не дрогнул ни один мускул. Он покачал головой и отвел глаза, безразлично уставившись в пространство за спиной Турецкого. Александр Борисович вздохнул и нажал кнопку вызова охраны…

Оставшись в кабинете один, он хмуро уставился в бумаги, разложенные на его столе, перечитал подписанный Слепцовым протокол допроса и, немного подумав, снял телефонную трубку аппарата внутренней связи, но в этот момент ожил селектор и раздался взволнованный голос Наташи:

— Александр Борисович, вам звонят из Штатов… Референт их генпрокурора!..

— И чем же тебя этот референт так напугал? — Турецкий улыбнулся, представив и впрямь, судя по голосу, испуганное лицо своего секретаря. — Референт, говоришь?.. Часом, не Ник Боули?..

— Д-да… Соединять?

— Конечно!

Спустя минуту, после множества эфирных шорохов и шелестов, в трубке, поднятой Турецким, действительно раздался так отчетливо, словно тот разговаривал из соседней комнаты, голос Боули, старого знакомца Турецкого, сделавшего на его, можно сказать, глазах и уж во всяком случае на его памяти совсем неплохую карьеру от рядового сотрудника Нью-Йоркской прокуратуры до помощника Генпрокурора США.

— Привет, Ник, — переходя на английский, поприветствовал его Александр Борисович и поудобнее устроился на своем любимом стуле модели «Президент»: разговор с его заокеанским собеседником предстоял долгий и, несомненно, интересный для обоих. Прежде чем приступить к нему, Турецкий на мгновение поймал себя на странной мысли — что на самом деле говорят они с Ником на одном языке… И лингвистика, и языкознание тут были ни при чем.

Просто, как уже однажды заметил Слава Грязнов, преступники всегда и повсюду ведут себя одинаково, независимо от того, где их родина: на берегах Гудзона или на берегу Волги. И в точности так же, с одним и тем же ощущением, с одинаковым упорством и там и там преследуют их они — представители Закона, понимающие друг друга с полуслова вне зависимости от того, на каком языке, английском или русском, эти слова произносятся. Просто потому, что у них одна и та же общая цель и одно и то же общее убеждение: в мире должен править Закон и Порядок, а возмездие для тех, кто думает иначе, должно быть неизбежным…

— Здравствуй, Саша, — произнес по-русски с немыслимым акцентом Боули. И Александр Борисович немедленно покривил душой, похвалив заокеанского коллегу за те успехи в произношении, которые тот сделал с момента их последней встречи непосредственно в Штатах.

18

— А дальше, Александр Борисович, — произнес Володя Дубинский, — то, о чем я уже говорил: едва мы предъявили Голубинской фото тайника с этим ожерельем, как она снова начала выть, рвать на себе волосы, и вообще… Словом, приступ бешенства, иначе не назовешь…

— Имитация? — усмехнулся Турецкий.

Прежде чем ответить, Владимир поколебался, потом решительно мотнул головой:

— Я понимаю, что звучит не совсем… ну уместно, что ли… Но мне так не показалось. Словом, я назначил судмедэкспертизу — с привлечением спецов из Ганушкина. Видите ли, даже гениальная актриса не выдержат двух почти суток притворства.

— А она что, по сей момент так и воет? — изумился Александр Борисович.

— Да нет, просто никак не реагирует на окружающее… Я счел необходимым перевести ее в медсанчасть.

Они немного помолчали, наконец Турецкий, закончив обдумывать полученную информацию, кивнул головой:

— Ладно, Володя, подождем, что скажут психиатры и прочие доктора. А пока — вот держи. — Он передал следователю несколько листков бумаги. — Приобщай к делу, это заключение экспертов, весьма для нас приятное, поскольку фактически завершает нашу часть расследования.

И, перехватив удивленный взгляд Дубинского, пояснил:

— На ампуле с рицином, найденной в квартире Голубинской, помимо ее отпечатков и отпечатков господина Шварца нашелся один-единственный, зато прямо-таки драгоценный отпечаточек, чудом сохранившийся. Угадай чей.

— Неужели… Нечаевой?

— Молодец! — искренне произнес Турецкий.

— Как же вам, Александр Борисович, удалось так быстро это установить?

— С зарубежными коллегами дружить надо! — довольно хохотнул тот. — Лично я довольно давно этим занимаюсь, нашлось кому дать распоряжение на таможню, а оттуда без всяких проволочек… представляешь? Словом, через пару часов после разговора с моим приятелем, господином Боули, отпечатки миссис Хайгер были переданы нам по электронной почте. Надеюсь, ты в курсе, что после одиннадцатого сентября все въезжающие и выезжающие из США проверяются на отпечатки пальчиков? Это касается как иностранцев, так и их собственных граждан… Очень удобно!

— Насколько понимаю, — улыбнулся Дубинский, — наши материалы для них мы тоже скопируем и отошлем?

— А как же! Прежде всего — показания Шварца, поскольку именно он контактировал с Нечаевой.

— Вот с кем не было хлопот, — кивнул Дубинский. — Вероятно, решил, что чистосердечное признание облегчит ему участь. А насчет контактов я бы тоже, Александр Борисович, не отказался так с кем-нибудь пообщаться. Знаете, какую сумму мы нашли у Голубинской в квартире?

— Видел-видел… Надеюсь, ты не имел в виду, говоря о баксах, что готов за означенную сумму на то же, на что и эта парочка?

— Боже упаси! — Владимир Владимирович покраснел, только тут сообразив, насколько двусмысленно прозвучало его заявление. — Просто лично я ни разу не видел полмиллиона долларов наличными в одной куче…

— Еще увидишь, какие твои годы, — усмехнулся Турецкий. — Ладно, давай-ка подобьем бабки по общей картине первого покушения на господина Мансурова. Давай приступай — заключение тебе писать…

Дубинский кивнул и сосредоточенно сдвинул брови, прежде чем заговорить.

— Итак, — начал он, — около восьми месяцев назад Генпрокуратурой США было возбуждено уголовное дело по факту мошенничества в отношении двоих сотрудников Нью-Йоркского университета, профессора Шрадера и его помощника Хайгера, мошенничество касалось…

— Ну это можешь опустить, — подал голос Турецкий, — переходи к нашей части.

— Ну да… — Дубинский немного помялся, прежде чем продолжить. — Упомянутое дело вполне могло развалиться непосредственно в суде без надежных свидетельских показаний главы «Россвияжэнерго» Мансурова Рената Георгиевича и его первого заместителя Томилина Всеволода Ивановича. В случае если бы Соединенные Штаты выиграли процесс, обоим ответчикам грозили помимо конфискации капиталов, полученных мошенническим путем, огромные сроки заключения, фактически пожизненные.

— Соответственно, как я выяснил, почти девяносто лет Хайгеру и что-то около шестидесяти профессору… Недурно звучит, а?

Дубинский улыбнулся и кивнул.

— Далее, — продолжил он, — события развивались следующим образом. Мы не знаем, кому из подследственных пришла в голову мысль избавиться от опасных свидетелей. Возможно, и вовсе мадам Нечаевой, у которой были в Москве нужные связи. Наверняка миссис Хайгер знала о криминальных наклонностях своей подружки, так что, возможно, предложение исходило как раз от нее.

— Думаю, американцы установят это довольно быстро, — кивнул Турецкий. — Если хочешь знать мое мнение, я согласен: подобный «сюжет», настолько невероятный, что он действительно мог удаться, скорее женского ума дело. Дамочки, начитавшейся готических романов… Ну ладно, это так — лирическое отступление. Давай дальше!

— Дальше госпожа Хайгер, она же Марина Нечаева, раздобыла кинжал с секретом…

— Извини, снова перебью, — подал голос Александр Борисович. — Ей не пришлось особо стараться ни насчет кинжала, ни насчет рицина, мне Ник… мистер Боули сказал: Хайгер — известный в Штатах коллекционер старинного холодного оружия, так что к кинжалу дамочке следовало только протянуть руку. Что касается рицина, то до рождения дочери Нечаева работала, несмотря на замужество, в том же Нью-Йоркском университете, на химическом факультете — имела дело как раз с ядами. Знаешь привычку русских женщин работать при любых обстоятельствах? Должно быть, пока не родила, боялась соскучиться в четырех стенах мужнина особняка.

Дубинский кивнул и усмехнулся:

— Действительно, вредная привычка оказалась… Ну остальное вроде бы ясно: прибыв в Москву, Марина Петровна Нечаева связывается по телефону с Голубинской, на встречу, как показал сам Шварц, Регина, узнав, что подружка прибыла к ней «с деловым предложением», отправляет его. Кстати, этот альфонс еще и трус приличный, хотя, конечно, спасибо ему большое: сами мы вряд ли бы додумались до того, что так кстати случившаяся смерть матери Николая Иванова не случайна…

Турецкий после небольшой паузы завершил тему:

— Выделишь в отдельное делопроизводство все, что касается найденных драгоценностей, и передашь ребятам, занимавшимся тем расследованием; постановление о повторном возбуждении дела я уже написал, материалы из архива отозвал… Все отправишь сюда, на имя Константина Дмитриевича Меркулова, он сообразит, кому что… Как твой Калина — не слишком протестовал, узнав, что едет на Украину вместе с Яковлевым?

— Что вы, Александр Борисович! — Дубинский вдруг рассмеялся. — Не только не протестовал — едва не плясал от радости. Понимаете, он ведь впервые в жизни прикомандирован к Генпрокуратуре. Ну и, конечно, надеется, что, если все сложится, его заметят.

— Можешь передать своему Калине, что уже заметили, — усмехнулся Турецкий. Потом пристально посмотрел на Дубинского, немного поколебался и наконец сказал моментально покрасневшему следователю: — Да ты небось и сам заметил, но все же опережу события: Слава… Вячеслав Иванович наш и на тебя глаз положил. Так что надейся и жди! А Калина, насколько я понял, с тобой работает постоянно?

— Не то чтобы постоянно, — честно ответил Владимир Владимирович, — но довольно часто. Мы с ним друг друга неплохо понимаем.

Пояснять Турецкому, что на самом деле именно он «понимает» Калину, а на деле — является одним из немногих, способных терпеть Игорев ядовитый характер за высокий профессионализм оперативника, он, конечно, не стал. Вместо этого поинтересовался:

— Александр Борисович, у меня еще один вопрос есть. Показания Аркадия Шварца интересуют американцев в полном объеме?

— Что ты имеешь в виду?

— Историю с переодеванием… То есть с гримом. Ну и арест менеджера клуба, отбывшего в отпуск, на Мальдивах…

Турецкий немного подумал, прежде чем ответить.

— Давай сделаем так: этот псевдобольной Сибиркин у нас сегодня, если не ошибаюсь, вызван на четырнадцать тридцать?

Владимир кивнул.

— Послушаем, какую сказку он расскажет на этот раз, а там и решим. Возможно, обойдемся для Штатов его показаниями.

За то время, что Дубинский не имел чести видеть Гордея Васильевича Сибиркина, директор клуба заметно похудел, однако в кабинет Александра Борисовича вошел куда решительнее, чем можно было ожидать: именно выражение решимости читалось на его бледной, действительно болезненной физиономии.

«Наверняка об аресте Шварца уже знает, — усмехнулся про себя Владимир, — оттого и осмелел… Ну-ну!..»

Турецкий окинул Сибиркина быстрым внимательным взглядом и молча указал ему на стул: допрос по договоренности с Дубинским собирался на этот раз вести он.

— Как себя чувствуете, Гордей Васильевич? — поинтересовался следователь довольно сухо.

— Спасибо, мне значительно лучше…

— Очень хорошо. — Александр Борисович раскрыл папку с делом на нужной странице. — Мы с вами давно не общались, вам напомнить ваши предыдущие показания?

— Нет! — В глазах директора мелькнуло отчаяние. — Лучше их… выбросить!

Турецкий округлил брови и иронично посмотрел на Сибиркина поверх очков:

— Да что вы, Гордей Васильевич?! Это же официальный документ, а вы вдруг — выбросить… С чего бы это?..

— Я… Я все расскажу! — Директор тяжело сглотнул, мотнул головой и действительно заговорил, почти тараторя. — Поймите меня, я был запуган этим бандитом, затравлен… Я боялся, да! И не стыжусь, что боялся, каждый боится за свою жизнь!

— Конечно-конечно, — согласился Александр Борисович самым что ни на есть сочувственным тоном. — Так что же вы хотели сказать по сути данных вами показаний?

— Я… Я сказал в прошлый раз неправду! — выпалил Сибиркин и на мгновение прикрыл глаза. — Никакого менеджера Григорьева на самом деле не было, это был он — Шварц. Я его сам в первый раз не узнал в парике, с бровями и усами!

— С бровями? — не удержался Дубинский.

— Ну да… Брови налепил новые, цвет глаз поменял. Словом, совсем другая физиономия! А потом… потом он меня… Он мне… Он сказал, что, если я открою свою пасть — так и сказал «пасть», мне не жить.

На последних словах голос Гордея Васильевича сорвался до сипа. Он откашлялся и продолжил:

— Он… Это он велел мне отправить нашего менеджера в отпуск, денег ему дал, я не знаю сколько, но тот был доволен, поехал с семьей. А себя велел оформить на его место временно, и документы были, наверное подложные. Я так думаю.

— И вы на это пошли, — констатировал очевидный факт Турецкий. — Теперь, пожалуйста, подробнее о событиях того вечера, когда было совершено покушение на Мансурова. Надеюсь, на сей раз вы скажете правду.

— Чистую правду! — горячо заверил его Сибиркин. — Мы приехали втроем с этим парнем, поначалу все так и было — он представил мне его как родственника, и я высадил их позади клуба, сам поехал на парковку. Клянусь вам, я понятия не имел, что они задумали!

— Давайте перейдем к вечеру того дня.

— Да, к вечеру… На встрече он поначалу точно был, я его видел в зале…

— В гриме?

Сибиркин кивнул.

— Потом я не заметил, когда он поднялся и ушел за кулисы. За кулисы можно прямо из зала попасть, а иначе никак, в тот вечер все было заперто. Но я не видел, клянусь, когда он это сделал! Потом… Да, потом, когда встреча закончилась, Мансуров со своим помощником и охраной какое-то время оставались на сцене, ждали, пока все покинут клуб… так положено, понимаете?

Александр Борисович кивнул.

— Я, помнится, предложил покойному Ренату Георгиевичу отужинать у нас, но он отказался. Тут меня и окликнул Аркадий, из-за кулис, уже в натуральном своем виде, без грима. Я едва на ногах устоял, когда обнаружил это… это преображение! Даже плохо помню, что он тогда говорил, только в машине, когда мы ушли из клуба, сообразил, что нужно ехать насчет выставки, встреча назначена.

— Странно, — произнес Турецкий, — странно, что никто из ваших сотрудников ничего не заподозрил, не узнал его хотя бы по голосу.

— Это как раз нестранно, — покачал головой директор. — Шварц, кроме старшего менеджера и меня, по-настоящему ни с кем в клубе не общался. Он… Ну он был человеком такого уровня, представлял Голубинскую, у которой сорок три процента акций — больше всех. Кроме того, он у нас редко бывал. А внешне — говорю вам, в первый раз я сам его не узнал. Я доскажу: в машине и потом, когда мы вышли от устроителей выставки, он мне грозил еще трижды!

Александр Борисович кивнул и выключил записывающую аппаратуру.

— Надеюсь, — усмехнулся он, вновь глянув на Сибиркина поверх очков, — на сей раз вы не станете отказываться от показаний, скажем, через недельку?

— Боже упаси! — выдохнул Сибиркин. — Клянусь вам, на сей раз каждое мое слово правда… Чистая правда!

Оставшись один, Турецкий расслабленно откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Усталость навалилась внезапно, и так же внезапно засосало где-то в области сердца. А ведь сегодня ему еще предстояло совместно с Валерием Померанцевым провести очень важный — во всяком случае, он мог оказаться очень важным — опрос близкого приятеля так и не объявившегося Шурика — жителя соседней с Калениками Ивановки Алексея Турчинкина. А до этого он собирался внимательнейшим образом изучить всю информацию о неком отставном майоре Карпухине, которую удалось раздобыть по официальным каналам. Пока что было известно, что Игорь Владимирович Карпухин возглавляет на сегодняшний день то самое общественное офицерское объединение «Россия», о котором гуляли столь неоднозначные слухи.

Словом, как всегда, день Турецкого был расписан едва ли не по минутам, и внезапная слабость, охватившая его, этим расписанием не предусматривалась…

Он открыл глаза, воровато покосился на входную дверь своего кабинета и торопливо выдвинул нижний ящик стола. Извлекая оттуда упаковку когда-то подаренных ему американскими коллегами «пилюль бодрости», заключенных в нарядные коричнево-белые полосатые капсулы, Александр Борисович дал себе страшную клятву:

— В последний раз. Честное слово, глотаю эту гадость в последний раз!

Спустя несколько минут он уже полностью углубился в бумаги, часть из которых ему привез лично Иван Степанович Кирилин, заявившийся к тому же с извинениями за то, что слово, данное на пикнике, сдержать пока не может. Кирилин позвонил и заехал в Генпрокуратуру накануне, сразу после обеда. Прежде всего выложил перед Турецким упомянутые документы и сразу же приступил к извинениям. Аргументы генерала показались Александру Борисовичу достаточно вескими, и настаивать на озвучивании фамилии неизвестного собеседника Вагина он пока не стал.

— Пойми, — вздохнул Кирилин, — все дело в том, что твой Грязнов прав: речь идет о наших сугубо внутренних делах. Кое-что лично тебе скажу, но это, Саша, строго между нами.

— Взятка? — усмехнулся догадливый Турецкий и с удовлетворением отметил уважительный взгляд генерала.

— Видишь, ты все знаешь…

— Да нет, ничего такого я не знаю, просто первое, что приходит в голову.

— Не в каждую голову это придет, — улыбнулся Иван Степанович. — Чтоб ты и дальше не гадал — скажу только, что взятка получена этим человеком от Вагина, процесс мы засняли…

— И до сих пор оба на свободе? — удивился Александр Борисович.

— Выясняем, за что именно такая сумма перекочевала от вашего бизнесмена к нашему сотруднику. Судя по всему, это связано с Мансуровым и Томилиным, но доказательств пока что негусто… Ждем не дождемся ваших результатов.

— Ага, как обычно, — фыркнул Александр Борисович. — Ждете, когда вам натаскают каштанов из огня. Хорошие у вас там люди работают! Главное — литературным языком разговаривают, а?

— Поверишь, сам засомневался, когда услышал. — Генерал покачал головой. — Отродясь не подозревал, что он способен говорить, как последний отморозок… Послушал бы ты его в жизни…

— А ты уверен, что это он?

— Мы на приборах проверяли… Голос его, не сомневайся!

— Что ж, — вздохнул Турецкий, — выходит, Галя Романова не ошиблась, когда твердо заявила, что за Вагиным и без нас следят какие-то профи. Мы тогда перепроверили все несколько раз и свою слежку сняли: не все нам на вас работать, один раз можно и местами поменяться!

— Ты что, хочешь сказать, что вычислили, кто именно следит за Вагиным? — Генерал уставился на следователя с недоверием, а Александр Борисович не выдержал и рассмеялся:

— Ты недооцениваешь наших оперов, а своих, похоже, переоцениваешь, товарищ генерал!

— Черт!.. — сказал Кирилин. И, подумав, добавил: — Дьявол!..

— Но-но, — ухмыльнулся довольно Турецкий. — Нечего нашего Яковлева такими словечками обзывать! Машину вашу проводил до известной тебе гостиницы именно он, он же ухитрился выяснить, кто именно абонирует там конкретный номерок. Остальное было делом техники, а также высоких связей моего шефа Меркулова. Словом, можете и дальше держать свои секреты при себе — они нас на данном этапе не шибко интересуют. Другое дело, если господин Вагин возобновит приостановленный им в известном тебе разговоре процесс… Кстати, вы ведь тот разговорчик тоже наверняка записали?

Кирилин усмехнулся и ничего не ответил.

— Зря я, выходит, тебя на шашлычки таскал. Ну ладно! Короче, если эти двое свяжутся, надеюсь, мы узнаем об этом сразу: никаких сомнений в том, что речь идет о заказе на несчастного Томилина, лично у меня нет…

— Хотел бы я быть таким «несчастным», как твой Томилин, — буркнул в ответ генерал.

— А я — нет, — покачал головой Турецкий. — Да и ты тоже, если б пришлось выбирать между миллионами и жизнью, вряд ли бы согласился стать предметом охоты, Иван Степанович. Или я неправ?

— Прав-прав. — Генерал крякнул и поднялся с места. — Как это у тебя получается — быть всегда правым?

— Все дело в правильном выборе, — подмигнул Турецкий, тоже вставая, чтобы проводить своего гостя. — Так что там насчет Томилина?

— Если Вагин свяжется с нашим человеком, дам тебе знать сразу же, сам, лично.

— Надеюсь, — прищурился Турецкий, — на сей раз сдержать слово тебе никто не помешает!

19

Новенькая «девятка» темно-вишневого цвета медленно двигалась вверх по Крещатику. Не потому, что движение в этот час не позволяло увеличить скорость — Киев пока что не страдал от пробок в той же степени, что и российская столица. Просто хозяин машины давал возможность своим гостям полюбоваться центром любимого города, а одному из них — Игорю Калине — еще и предаться ностальгическим воспоминаниям детства.

Володя Яковлев уже знал, что семья Калины была родом из Белой Церкви, а начальную школу Игорь кончал непосредственно здесь, в столице Украины, теперь же его родные места оказались по ту сторону государственной границы.

Впрочем, судя по виду оперативника, предаваться сентиментальным воспоминаниям он не был расположен. Глянув пару раз мельком в окно, Игорь развернулся в сторону их украинского коллеги и, как выяснилось, бывшего однокурсника Калины по милицейской школе, Ярославу Серебровскому.

— Может, повторишь еще раз для моего коллеги, Ярчик, то, что сказал мне по телефону?

Яковлев слегка округлил брови: об упомянутом телефонном разговоре он ничего не знал. Похоже, Калина из тех, кто любит сюрпризы — дай бог, чтобы приятные.

Ярослав кивнул и охотно заговорил, одновременно сворачивая с Крещатика в довольно узкий переулок: если память Яковлева не подводила, переулок должен был в итоге упереться в небольшую гостиницу. Во всяком случае, лет пять назад, когда Володя в последний раз был по служебным делам в Киеве, гостиница находилась именно здесь.

— Я не просто повторю, есть и кое-что новенькое, — произнес Ярослав. — Ваш клиент в городе пробыл недолго, двинул дальше. Ну это я тебе еще по телефону сказал…

— Точно, сел на поезд «Киев — Черкасы». Ну и?

— У меня в Черкасах дружок служит, — улыбнулся Ярослав. — Я ему, конечно, отзвонил, и вашего клиента там, конечно, встретили и проводили, так сказать, до места назначения.

— И что за место назначения? — нетерпеливо заерзал рядом с молча слушавшим их разговор Яковлевым Калина.

— Ты про такой славный городок Чигирин когда-нибудь слышал? — Ярослав притормозил машину, прижал ее к обочине и заглушил движок.

Игорь молча пожал плечами:

— Что-то такое слышал, название вроде знакомое, а что — не помню.

— Эх ты! — Серебровский посмотрел на оперативника с упреком, а Яковлев наконец не выдержал и вмешался.

— Если память мне не изменяет, — произнес он, — в этом городе Богдан Хмельницкий как раз и объединился с Россией… Верно?

— Точно! — Ярослав посмотрел на Володю одобрительно и покачал головой: последнее предназначалось Игорю. — Эх ты, а еще хохол! Собственной истории не знаешь!

— Ну это когда было! — фыркнул Игорь. — Я же не Мафусаил, чтобы такую древность помнить.

Серебровский улыбнулся и в дальнейшем адресовался уже к Яковлеву.

— В общем, судя по всему, ваш клиент залег в Чигирине на неопределенное время, у мамаши своего сослуживца. Никуда он оттуда не денется, так что, если вам это удобно, черкасские ребята его сами вам сюда доставят — бумаги насчет международного розыска пришли из вашей Генпрокуратуры сегодня утром. Так как?

Ярослав вопросительно посмотрел на Яковлева, но Владимир покачал головой:

— Спасибо, Ярослав, но мы все-таки отправимся по местам памяти вашего народного героя. Можно с твоими ребятами из Черкас связаться в ближайшее время?

— Связаться-то можно… — вздохнул Серебровский. — Только учтите: до Чигирина добираться будете никак не меньше суток. Богдан Хмельницкий скорее ваш герой, чем наш — ныне он в Украине не в чести. Ну а дорога из Черкас в Чигирин и в советские времена была не то чтобы очень.

— Тем не менее, — повторил Яковлев, — мы едем… Надеюсь, коллеги нас в беде не оставят? К тому же Слепцов ведь как-то туда добрался.

— Возможно, на попутке, а может, и правда автобусом, ходит там один… раз в час!

— Когда ближайший поезд на Черкасы?

Ярослав посмотрел на часы:

— Вы что, прямо сегодня хотите?.. Успеть, конечно, еще можно, а отдохнуть с дороги — вряд ли!..

Володя бросил взгляд в окно: их машина действительно стояла перед отелем, он не ошибся. Рядом подчеркнуто тяжело вздохнул Калина. Но Яковлев был непреклонен и воспользовался своим правом старшего по званию: через полтора часа после того, как их самолет приземлился в Киевском аэропорту, и через сорок минут после автопрогулки по Крещатику Яковлев и Калина уже сидели в удивительно холодном купе вагона старого образца, еще с советских времен насквозь пропитавшегося угольно-пластмассовой вонью.

Игорь Калина, мрачно молчавший всю дорогу до вокзала, брезгливо покосился на запятнанные матрасы, сиротливо лежавшие на голых деревянных полках, и покачал головой:

— Ну и ну… Словно на полвека назад попали… Стоило ради этого от нас отделяться! Как думаешь, на части этот вагончик не развалится, пока мы до Черкас доплюхаем?

— Да ладно тебе, — усмехнулся Яковлев. — И не такое видали… Как-нибудь доберемся! А насчет здешней самостийности — так идея, милый друг, всегда была, по большому счету, человечеству дороже материальной стороны дела. Особенно идея вымечтанная!

— Не думай, что я такой темный! — слегка обиделся Калина. — И не забудь, что я тут фактически вырос. А насчет мечты — я в курсе, что Украина за всю свою историю отдельным государством ни разу не была. Я имею в виду — до сих пор… На мой взгляд…

— Слушай, давай без политики, а? — перебил его Владимир. — Не была — так стала! Глядишь, понемножку привыкнет… Так же как и мы…

Неизвестно, что именно возразил бы ему Калина на сей раз, но в этот момент состав резко дернулся вперед, потом почему-то назад. Но в следующую минуту, очевидно сориентировавшись наконец в пространстве, поезд более-менее плавно тронулся с места. Мимо окна купе, в котором оперативники, во всяком случае пока, находились вдвоем, медленно поплыл вправо перрон вокзала и высившееся за ним громоздкое здание с только что вспыхнувшей неоном надписью «Ки€в».

Александр Борисович закрыл папку и еще раз вгляделся в лицо человека, запечатленного на снимке, лежавшем на его столе отдельно. На душе у него было тяжело: сколько таких вот биографий и материалов по ним прошло через руки Турецкого за последние годы?

Игорь Владимирович Карпухин, майор в отставке, был лишь одним из череды многих попавших, как теперь принято аккуратно выражаться, под колесо истории. За свою почти пятидесятилетнюю жизнь успел побывать практически во всех горячих точках. Ухитрился выжить в Афгане, хотя первое свое ранение получил именно там, но из-под огня его в прямом смысле слова вынес на руках командир его роты, позднее погибший…

Затем, поскольку ранение роковым не было, подрывник Карпухин попадает в Таджикистан, после чего, как водится, первая чеченская… Второе ранение оказалось более серьезным, получено при боях в Грозном. Полгода госпиталей, после чего майора комиссуют. В родной город — Москву — он возвращается уже абсолютно лысым, еще несколько месяцев при ходьбе вынужден пользоваться палкой…

Турецкий прекрасно представлял, что именно испытывал майор в первые месяцы, а возможно, и годы мирной жизни. Когда-то, в конце восьмидесятых, к нему, тогда еще совсем молодому следователю, пришел тоже молодой, тридцатипятилетний Герой Советского Союза, майор — только что вернувшийся из Афгана. Пришел не по какому-то конкретному делу, можно сказать, просто так, с отчаяния, которым не с кем было поделиться. Позднее Александр Борисович узнал, что парень успел побывать до него в редакциях нескольких газет — тоже без определенной цели, ему нужны были люди, способные выслушать его историю, вот он и ходил по столице, делясь своим горем…

Его голос и по сей день звучит в ушах Турецкого…

— Я положил там всех моих мальчишек, понимаете? — говорил он. — Всех до единого! А они ведь совсем дети были, понимаете? По восемнадцать-девятнадцать лет — и ни один не выжил… Я не знаю, за что мне дали Звезду, не хотел брать, мне приказали… Я не знаю, как теперь с этим жить, я их всех каждую ночь во сне вижу… Они ведь совсем мальчишки, дети, понимаете? И мы ушли оттуда, а они — там… Как с этим жить? Вы не представляете!..

…Игорь Владимирович Карпухин был, судя по всему, из другого теста, чем тот майор, и сломался он на свой лад — так, как ломаются, сами того не подозревая, только сильные люди. И — что уж греха таить? — недалекие… Его боль стала ненавистью, а ненависть редко бывает стихийной, чаще всего она величина векторная. А образ врага создавать заново Карпухину было не надо — слишком свежи еще были в его памяти бои первой чеченской.

Бог весть какими путями столкнула его судьба с руководством «Красной Земли», позднее расформированной за, как тогда было это сформулировано в документах, «пропаганду национальной розни». Но если в «Земле» он был рядовым членом объединения, то во вновь образовавшейся «России» уже входил в правление…

— Бывший подрывник… — пробормотал Александр Борисович и хмуро глянул на фотографию Карпухина еще раз: прищуренные глаза, крепко сжатые в прямую линию губы. На столе Турецкого ожила внутренняя связь: Слава Грязнов, как всегда, был пунктуален и через пять минут уже ввалился, по обыкновению шумно, в кабинет Сан Борисыча.

— Ну что? Чего мрачный такой — свидетель не явился?

Турецкий бросил взгляд на часы и усмехнулся:

— Кто тебе сказал? Уже минут двадцать, как томится у кабинета Померанцева, сейчас пригласим сюда…

— А что так долго? Ты говорил, его вызвали на четырнадцать тридцать.

— Сам пришел раньше… Судя по всему, волнуется парень.

— Это хорошо, — значит, есть из-за чего! Что там по нему?

— Немного, — ответил Турецкий, — вот: Турчинкин Алексей Алексеевич, шестьдесят девятого года рождения, разнорабочий на железнодорожной станции Каленики, женат, двое ребятишек. Постоянное место жительства — деревня Ивановка Московской области… Ну что, приступим?.. Да, главное: Турчинкин близкий приятель небезызвестного нам Александра Бурлакова, исчезнувшего на данном этапе расследования бесследно.

Алексей Алексеевич Турчинкин оказался бледным, худым мужчиной с вытянутым лицом, на котором застыло унылое выражение, выглядел он, по мнению Александра Борисовича, старше своих лет.

— Присаживайтесь, Алексей Алексеевич, — приветливо предложил Турецкий и кивнул тому на стул для посетителей. Померанцев, который и привел к своему шефу свидетеля, добровольно взял на себя бумажную сторону допроса и, пристроившись за спиной Турчинкина, дабы не мешать его общению сразу с двоими маэстро, быстренько разложил на журнальном столике бланки протоколов. Записывающую аппаратуру, предупредив свидетеля о ее наличии, Турецкий включил сам.

— Итак, назовите, пожалуйста, ваше имя, отчество, фамилию, домашний адрес… — начал Александр Борисович официальную часть допроса, отметив, что приготовления к нему особого впечатления на Турчинкина не произвели. Покончив с формальностями, он перешел наконец к сути дела: — Алексей Алексеевич, вы догадываетесь, в связи с чем мы вас сюда пригласили?

Свидетель, прежде чем ответить, беспокойно поерзал на стуле, подумал и еле заметно пожал плечами:

— Наверное, из-за Шурки? Ну и этого его капитана…

— Вы имеете в виду Слепцова Федора Степановича, офицера расположенной неподалеку от Калеников части и своего друга Александра Юрьевича Бурлакова?

— Ну… да, Федьку Слепцова и Шурку… Только я к ихним делам никакого отношения не имею! Я им сразу сказал, пошли бы вы…

Турчинкин сердито сдвинул светлые брови и снова поерзал на стуле: очевидно, именно так выражалось у него волнение. Грязнов с Турецким переглянулись, и инициативу перехватил Вячеслав Иванович:

— И по какой причине вы им это сказали? Если не трудно, расскажите подробнее.

— По какой… Ясное дело по какой! Им это, значит, как забава, а у меня пацанов двое и баба больная… Вот и послал! Жалко, не сразу. А на лысого я плевать хотел! Еще грозиться вздумал…

Александр Борисович откашлялся и снял очки, по большей части находившиеся у него на носу. Тяжело вздохнул и кивнул Грязнову: Турчинкин оказался из разряда тех весьма трудных свидетелей, информацию из которых тянуть приходится словно клещами — не потому, что они что-то скрывают или собираются скрыть, а потому, что выразить свою мысль в словах для них тяжкий труд.

Спустя примерно полчаса нелегкой беседы картина наконец начала проясняться.

Около двух недель назад поздно вечером к Алексею Турчинкину, по его словам, зашел Бурлаков, предложивший ему подработать. От таких предложений Алексей никогда не отказывался, поскольку из-за болезни жены денег в доме вечно не хватало.

Как выяснилось, помощь от него требовалась совсем не сложная: Турчинкину вручили список покупок, которые следовало сделать в самые ближайшие дни. Помнится, список его удивил: помимо кое-каких, как выразился он, «железяк», зачем-то понадобился, например, коврик — из тех, что стелют в предбаннике, резиновый, что ли…

— Часом, не этот? — поинтересовался Турецкий, пододвигая к Турчинкину снимок, сделанный на месте убийства Мансурова — темно-зеленый полиэтановый коврик, найденный в кустах, где ожидал свою жертву снайпер.

— Он… — Алексей, казалось, совершенно не удивился, — очевидно, давно уже сложил два и два, каким бы тугодумом ни был. — Только я к ихним делам никакого отношения не имею, — упрямо повторил он.

— Мы вас ни в чем и не обвиняем, — мягко произнес Турецкий. — Мы уже поняли, что в какой-то момент вам не понравилось поручение и вы отказались от сотрудничества…

— Ну да… Этот лысый командовал, а Шурка с Федькой только башками кивали; гляжу — на земле у них, во дворе, значит, Слепцовых, эта хе… хрень, валяется и рядом шашка… Я не дурак, в армии свое, как положено, отслужил, понял, с какими игрушками балуются… Тут, значит, лысый, меня увидел…

— До этого, так следует понимать, он вас не видел? — вмешался Вячеслав Иванович.

— Не-а… Я как раз с рынка приехал, привез, что заказывали, и, как велено было, к Слепцовым понес… Они за сараюшкой базарили, я услышал — и туда. Ну и увидел… А там этот змей лысый как начнет орать!

— Из-за вас?

— Ну да… Не понравилось ему, что народу много. А мне и того больше не понравилось — я что, дурак? У меня баба больная, пацаны сопливые еще. Словом, Шурке, когда отошли, я отдал, чего купить успел, и послал его куда подальше! А дальше ушел и знать не знаю, как они там со своими делами расковырялись. Не мое дело!

— И вам не пришло в голову, когда убили Мансурова, что ваши… знакомые имеют к этому отношение?

— Это меня не касается! — хмуро повторил Турчинкин.

…— Так пришло или не пришло? — В голосе Вячеслава Ивановича мелькнула злость.

— Ну пришло… — буркнул тот. — Только меня это не касается, с какой стати? Я и денег ихних ни копейки не взял, так даром и прокатал весь день на этот рынок чертов на своем бензине!

Турецкий перехватил взгляд Померанцева и вздохнул, потом пододвинул Алексею Алексеевичу снимок Карпухина:

— Взгляните, пожалуйста… Вам этот человек знаком?

— Он, — кивнул свидетель. — Змей этот лысый… А больше я ничего не знаю!..

Александр Борисович выключил записывающую аппаратуру и устало откинулся на спинку стула:

— Сейчас вам дадут протокол, прочтите его внимательно, если все правильно — распишетесь, следователь покажет, где именно. Давайте ваш пропуск и в ближайшее время, пожалуйста, никуда не уезжайте из дома: вы можете нам еще понадобиться.

— Отродясь никуда не ездил и дальше не собираюсь, мне работать надо, а не по отпускам разъезжать, — сообщил Турчинкин. — Только я уже все сказал, что знаю, еще-то я вам зачем?

За спиной свидетеля Померанцев красноречиво возвел глаза к потолку, демонстрируя своему шефу полное изнеможение.

Поручив Наташе проводить Турчинкина до дежурки на выход, Александр Борисович вернулся в кабинет и с удовлетворением отметил, что Грязнов без него времени зря не терял, накручивая диск городского телефона. Дождавшись, когда Вячеслав Иванович отдаст необходимые распоряжения, он кивнул головой:

— Ты прав. Карпухина надо брать, и срочно. Но каков наш главный свидетель, а? Ладно, что бог дал, то и есть, постановления я сейчас напишу. Валерий, кончай возиться с бумагами, быстро дуй в суд, пока рабочий день. Не забудь прихватить заключение экспертов по автоматам: один из «клинов» наш…

— С Украины пока молчок. — Завершивший очередной разговор Грязнов положил трубку. — Похоже, Слепцов-младший у нас теперь из важных свидетелей переместился в обвиняемые… Надеюсь, возьмут его без эксцессов…

— Яковлев исходит из того, что он вооружен, — напомнил Александр Борисович. — Надеюсь, Калина оправдает характеристику, данную ему Дубинским…

— А что папаша, по-прежнему утверждает, что единолично и собственноручно расправился с Мансуровым? — поинтересовался Померанцев, уже на ходу складывая в папку нужные бумаги.

Александр Борисович неодобрительно посмотрел на Валерия:

— Вот когда сам станешь «папашей», тогда и поймешь… — и, покачав головой, невесело добавил: — Жаль полковника, в любом случае пойдет за соучастие! Не мог он не знать, к чему готовятся его сынишка и бывший подчиненный.

— Подчиненный? — Вячеслав Иванович с удивлением посмотрел на Турецкого, который кивнул и пояснил:

— Во всяком случае, знакомы они точно были. Помнишь, Слепцов-старший уже после отставки участвовал в подготовке операции, в итоге которой были уничтожены боевики на минном поле? Среди консультантов находился и Карпухин как бывший подрывник. Думаю, полковник искренне считает себя виноватым в трагедии, поскольку наверняка сам и познакомил сына с нашим майором. Другой вопрос, как тому удалось втянуть парня в это дело, но, думаю, схожесть опыта сделала свое дело и несколько однобокое увлечение Федора Степановича Слепцова историей. Да, Валерий?

— По словам матери — да… И как вы все запоминаете, Александр Борисович? Я просто диву даюсь! — Померанцев восхищенно посмотрел на Турецкого. — Я насчет увлечения историей России в протокол даже вносить не стал, просто на словах между делом упомянул… Я вообще терпеть не могу допрашивать в таких ситуациях женщин, а уж матерей — в особенности…

— Нас ты, похоже, считаешь чуть ли не садистами, — сердито бросил Вячеслав Иванович. — Кто же, скажи на милость, это любит? Работа, однако, есть работа!

Померанцев счел за благо промолчать, тем более что время его поджимало, и с самым невинным видом покинул кабинет шефа.

20

Маленький милицейский «газик» древнего образца с брезентовым верхом в очередной раз подпрыгнул на какой-то выбоине и неожиданно пошел ровно и почти мягко, сразу увеличив скорость.

— Ну шо, товарыщи, сдаеться, прыбулы!

Круглолицый пожилой прапорщик в милицейской форме повернулся к гостям, сидевшим на задних сиденьях, и доброжелательно подмигнул Яковлеву. После чего сразу же перешел на чистейший русский язык, без малейшего намека на мягкий украинский акцент:

— Вот вам и наш Чигирин…

Калина и Яковлев с любопытством глазели в окна — каждый со своей стороны. Впрочем, особого значения это не имело, поскольку картина, представшая их взорам, повсюду была одинакова. Несмотря на то что и на Украине нынешняя осень выдалась теплой и погода была почти летняя, площадь, на которую только что въехал «газик», причем площадь явно центральная, являла собой зрелище до крайности унылое. Несколько больших, судя по всему, никогда не просыхавших луж, возле одной из которых копошились куры, а еще у одной задумчиво застыла огромная пятнистая свиноматка; обшарпанный двухэтажный особнячок с облупленными колоннами — в советские времена в нем наверняка располагался местный райком партии. Слева от него в чахлом сквере одиноко высился засиженный голубями памятник Богдану Хмельницкому.

Машина подъехала прямо к особнячку, водитель выключил движок и вопросительно посмотрел на прапорщика, звали которого Тарас Антонович Негорюйко.

— Посидите малость, я сейчас, — пообещал Тарас Антонович. И с редкой для его возраста и довольно внушительной комплекции подвижностью ловко выскочил из «газика».

Отсутствовал он недолго и вернулся не один: рядом с ним шел еще один представитель здешней полиции, тоже немолодой, но, в отличие от Негорюйко, не то чтобы хмурый, но весьма сосредоточенный, с удивительно красивым, как отметил Яковлев, интеллигентным лицом.

— Доброе утро, — поздоровался он, подойдя к распахнутой дверце машины со стороны Яковлева. — Давайте знакомиться, Коломийцев Роман Иванович…

— Роман — здешний участковый, — пояснил Негорюйко, — ваш беглец как раз поселился на его участке.

Коломийцев между тем забрался в машину и устроился на сиденье рядом с подвинувшимся Володей, после чего извлек из старомодного кожаного планшета, болтавшегося у него на боку поверх формы, сложенный вчетверо большой лист плотной бумаги. Развернув его так, чтобы большая часть листа оказалась на коленях Яковлева и Калины, Роман Иванович ткнул остро отточенным карандашом в бумагу: перед Яковлевым и Игорем, как они моментально поняли, была топографическая карта Чигирина, сделанная от руки: очень тщательно, со всеми деталями. Владимир мог бы поспорить, что карту рисовал сам участковый собственноручно.

— Вот тут сейчас мы с вами, — сразу приступил к делу Коломийцев. — На площади, значит… А вот тут дом Калинкиных…

Носик карандаша переместился на окраину Чигирина, к маленькому заштрихованному квадратику, обведенному красным фломастером. При этом Роман Иванович ухитрился засечь удивленный взгляд Яковлева, не ожидавшего услышать русскую фамилию, и даже понять причину его мимолетного удивления.

— Семья, — невозмутимо продолжил он, — действительно русская, учителя, много лет назад приехали к нам по распределению, да и остались. У сына фамилия другая, не удивляйтесь, сын отцу неродной, потому он — Горбовский, а они — Калинкины. Парень их с детства мечтал, как его родной отец, офицером стать, ну и уехал учиться в Москву… Отчим с матерью, пожалуй, тоже бы в Россию уехали после отделения, но ведь у нас как было?

Он вздохнул и поднял глаза на Яковлева:

— Все по приказу, можно сказать, за одни сутки… Приказ был нам, участковым, собрать со всех проживающих на участке паспорта, так сказать, без предупреждения… За одну ночь в каждый паспорт по штампу поставили об украинском гражданстве. Так что все граждане СССР наутро проснулись гражданами Украины.

Володя кивнул, слегка нахмурившись, а нетерпеливый Калина заерзал на месте, демонстративно подтянув к себе угол карты, в котором виднелся красный кружочек.

— Ну вот, — невозмутимо продолжил Роман Иванович. — На карте видно, что вокруг их дома, значит, за огородом, лесок маленький — больших-то у нас тут вовсе не имеется. А подход все же со стороны улицы получше будет, если ваш Слепцов вооружен, так как со стороны улицы забор высокий, а огород, значится, голый сейчас, сада у них нет.

— Хотите сказать, — поинтересовался Игорь, что мы туда, как все люди, попадем через ворота?

— Так и пойдем, — согласно кивнул Коломийцев. — Мы, значит, с опером нашим вперед пойдем, вроде как паспорта проверить, а вы, значит, за нами чуть погодя… Там, как войдешь, справа сразу хлев стоит, а между забором и хлевом проход узехонький, схорониться можно, перехватить, если в бега надумает пуститься. А за опером нашим мы по дороге заедем.

— Насколько я понял, — заговорил Володя, задумчиво глядя на карту, вы предлагаете такой план захвата: проверка паспорта у жильца, затем под каким-нибудь предлогом вы с вашим опером ведете его к воротам. Мы перехватываем его у ворот, ждем за хлевом. Поправка одна: один из нас за хлевом, второй — за воротами, на улице. Уверены, что парень ничего не заподозрит?

Коломийцев пожал плечами:

— Будем стараться! Заходил я как-то на днях к Калинкиным, вроде бы вел он себя спокойно.

— А вы вообще-то часто такие визиты делаете? — поинтересовался Калина.

— Не то чтобы часто, однако бывает.

— Нужен хороший предлог, — уверенно сказал Яковлев. — И в дом вам, вероятно, придется, Роман Иванович, идти одному… Вы-то что думаете по этому поводу, Тарас Антонович? — поинтересовался Володя у сосредоточенно молчавшего все это время прапорщика.

— А я как раз над поводом все это время и думал, — усмехнулся тот и посмотрел на часы: большая стрелка лениво двигалась к полудню.

— Надумали что-нибудь?

— Пожалуй… — Он повернулся в сторону Коломийцева. — Ты вот что, Рома… Поскольку я в Чигирине лицо никому не знакомое, скажи: мол, из Черкас проверка паспортная теперь началась, вот, скажи, приехал инспектор, и Калинкиным меня представишь, а с беглецом вашим я уж сам поговорю, найду зачем к машине позвать…

— Мужики, — обеспокоенно произнес Калина, — может, все-таки не стоит художественную самодеятельность разводить?

— У тебя есть предложение получше? — поинтересовался Яковлев. — Ты же видишь, подходов к дому фактически нет, с какой стороны ни зайдешь, из окон дома будешь виден как на ладони. Щель-то за этим хлевом хоть широкая?

— Не очень, — сознался Коломийцев. — Но все же я со своим пузом там бы поместился, а вы потоньше меня будете, даже место для какого-никакого маневра останется. Да и за хлевом, как я думаю, человек нужен исключительно для подстраховки.

— Тут вы правы, — кивнул Яковлев. — Брать его будем на выходе из ворот.

— А это значит, — подхватил Калина, — что и дислоцироваться нужно иначе. Я прав, Володя?

Яковлев кивнул:

— Как насчет габаритов вашего оперативника?

— Ну… — вздохнул Роман Иванович, — вроде меня… Сами подумайте, какая тут у нас в Чигирине оперативная работа? Орест на здешних хлебах, почитай, два с лишком десятка лет сидит.

— Живут же люди, — фальшивым голосом позавидовал Калина. — У нас на оперативке больше пяти-шести лет не высидишь, это я вот только седьмой год как застрял.

— Сравнили же вы Москву-то и нас, — невольно улыбнулся Коломийцев. — Ну так что — все же сами будете его брать? Я имею в виду на выходе?

— Сами, — твердо кивнул Яковлев. — Давайте еще раз повторим весь план захвата, потом заедем за вашим Орестом…

В тот момент, когда «газик», доукомплектованный местным оперативником, подъехал к дому Калинкиных, теплый осенний день уже вовсю вошел в свои права. Солнце светило так ярко и так по-летнему пригревало выглядевший почти безлюдным Чигирин с его, судя по всему, никогда не знавшими асфальта улочками, что с трудом верилось в цель, которую преследовали люди в «газике».

Кажется, единственным преимущественным обстоятельством для них была особенность местной застройки, при которой примерно две трети домов своими окнами смотрели на собственные огороды и сады, демонстрируя уличным прохожим слепые, мазанные глиной и выбеленные стены. Именно к такой категории домов относилось и жилище Калинкиных. Яковлев и Калина, выскользнувшие первыми из машины, бесшумно заняли места по бокам высоких дощатых ворот, довольно широких, — вероятно рассчитанных на то, чтобы выгонять через них на пастбище крупный скот. В ворота — так же как это делалось и в русских деревнях — была врезана глухая калитка с круглой прорезью. Хозяева и здесь предпочитали знать заранее, кто именно потревожил их покой — званый гость или незваный…

Где-то в глубине двора, за потемневшими от времени досками, мирно кудахтали куры, повизгивали поросята, в отдалении слышались и чьи-то голоса. Кто-то рассмеялся, что-то спросил мужской голос…

Володя и Игорь одновременно, словно по команде, извлекли оружие, Яковлев слегка кивнул моментально напрягшимся Негорюйко и Коломийцеву. Оперативник, оказавшийся тоже далеко не молодым человеком, держался, как отметили москвичи, лучше всех, во всяком случае, проявил некую толику артистизма, когда в ответ на стук Негорюйко в ворота послышались шаги — явно мужские — и хозяин поинтересовался, кто именно рвется на подворье. Хозяин?

Володя Яковлев перехватил молниеносный взгляд Игоря, и вновь почти одновременно оба взяли пистолеты на изготовку, почти вжавшись в чужой забор. Калина ощутил в этот момент знакомый ему по прежнему опыту, по многочисленным взятиям металлический холодок, всегда предваряющий развязку операции. Володя Яковлев почувствовал вдруг, как какое-то тревожное предчувствие сжало на мгновение его сердце. Но менять что-либо, тем более предупреждать участкового и его коллег об осторожности было невозможно, за забором наверняка слышен каждый шорох. Тем более что Коломийцев уже заговорил, заговорил, как услышали оба москвича, к их ужасу, плохо… Голос участкового был напряженным и далеким от естественного: видимо, он уже понял, что за воротами не хозяин дома, а его гость…

— Участковый, откройте, пожалуйста, — произнес он. — Проверка документов.

— У нас уже проверяли, — холодно возразили из-за ворот. — Кроме того, хозяев нет дома, зайдите попозже…

— Нас не хозяева интересуют, а гости. Вы ведь гость? Тут у нас самих проверка понаехала…

Но за воротами уже слышались быстро удалявшиеся от них шаги, и, прежде чем Яковлев успел вмешаться, остановить ход провалившейся — что было для него очевидно — операции, оперативник резко отодвинул Коломийцева с дороги и неожиданно сильным ударом ноги распахнул ворота, сломав несколько подгнивших досок.

— Стоять! Брось оружие! — Игорь Калина резко оттолкнул Ореста с дороги и ворвался во двор, почти сразу же раздался выстрел… Все дальнейшее Яковлев видел словно со стороны, включая самого себя, действовавшего на автомате. Неловко споткнувшийся на ровном месте Калина, словно наткнувшийся на невидимое препятствие, успевший оттолкнуть неповоротливого Ореста, но не успевший сам уйти из-под пули, выпущенной Федором Слепцовым — наугад, на бегу, — но остановившей Игоря, медленно оседавшего на землю — так медленно, словно время застыло, а пространство сгустилось…

Он сам, тоже медленно, поднимающий дуло своего верного «макарова», доброго, старого, ни разу не подводившего друга, отчаянный женский визг где-то далеко-предалеко, в другом, параллельном мире, знакомое мягкое сопротивление курка под пальцем… Звука выстрела — своего выстрела — он не слышал. Просто увидел, как убегающий в сторону огромного, действительно пустого огорода Слепцов упал, словно ни с того ни с сего, просто так. Как вылетел из его руки черный смертоносный ствол и тут же раздался почти звериный вой сквозь оскаленные зубы капитана, перекатившегося по земле, потом замершего с задранной ногой: его враз покрасневшие от крови пальцы, которыми вцепился в колено… Смертельная ненависть, исказившая лицо Федора Слепцова в тот момент, когда к нему подбежали, размахивая бесполезными своими пистолями, черкасский прапор и местные менты…

Сам Яковлев подойдет к Слепцову гораздо позже. После того как с неожиданной легкостью оторвет от здешней земли, прогретой чужим солнцем, потерявшего сознание Игоря, на какой-то нездешней силе донесет его до «газика»… И позднее никакими усилиями воли ему не удастся вспомнить, каким благим матом орал он на перепуганного водителя и подоспевшего Ореста, как витиевато, в пять этажей, крыл их за то, что слишком медленно загружаются в машину, за то, что вызванные по рации их коллеги слишком долго не появляются, за то, что проклятый «газик» слишком неторопливо двинул с места в сторону наверняка паршивой больницы местного разлива, наверняка с криворукими, пьяными, тупыми докторишками…

…Когда он пришел в себя, Федор Слепцов уже не выл, потеряв, так же как и Игорь, сознание, — видимо, от болевого шока: если пуля попадает в коленную чашечку, это действительно больно, очень больно. На окровавленных руках капитана, несмотря на это, были наручники.

Лицо Тараса Антоновича, когда он поднял его на Володю, так и не поднявшись сам с корточек, словно охраняя уже никуда не способного бежать Слепцова, тоже было выпачкано кровью.

— Сейчас врачи приедут… — почему-то виновато произнес он. Яковлев молча кивнул, безразлично глянув на безвольно валявшегося на земле капитана.

Негорюйко, по-прежнему сидя на корточках возле него, неловко кряхтя, засунул руку куда-то за собственный ремень и извлек на свет металлическую солдатскую флягу, слегка помятую. Отвинтил пробку и протянул Володе.

— Глотни, — переходя на «ты», сказал он. — Не суперечь мне, глотни, хлопец… Выживет твой Калина, увидишь — выживет!..

Яковлев молча взял флягу и действительно глотнул. Жидкость, попавшая в глотку, оказалась обжигающей, словно чистый спирт. Возможно, это и был спирт, но он сделал еще пару глотков, прежде чем вернуть флягу хозяину. Поблагодарить его он не успел, за спиной раздался гудок машины, и, обернувшись, Яковлев увидел обыкновенную неотложку, словно вынырнувшую из времен его детства…

А врачей Владимир Яковлев, как выяснилось, ругал совершенно напрасно. Когда после четырехчасового ожидания в чистенькой, выкрашенной белой краской приемной местной больнички, как показалось ему неправдоподобно крохотной, к ним спустился по деревянной, скрипучей лестнице человек в белом халате, пожилой, с покрасневшими от усталости глазами, Володя сразу понял, что ругался он зря. Перед ним был настоящий доктор, такими изображают в книжках и в кино пожилых профессоров, и от этого Володя сразу почувствовал к нему доверие.

— Ну вот, — произнес доктор и улыбнулся. — Теперь я могу сказать вам точно: и жить ваш коллега будет, и побегать еще побегает… Легкое, правда, слегка задето, но, думаю, все обойдется. Но месяцок примерно поваляется, возможно, недели три… Нет, транспортировать его пока нельзя, да и надобности нет. Обойдемся своими силами… Считайте, повезло обоим: два месяца ругался с Черкасами насчет крови, а как раз позавчера прислали, как раз нужной группы…

— Что со вторым, — тяжело сглотнув, спросил Володя. — Тоже выживет?

— Ну это уж скорее от вас зависит, а не от нас… Хотя, я слышал, — вздохнул доктор, — смертная казнь в России теперь отменена?

— У палаты охрану поставили? — На вопрос хирурга он не ответил, повернувшись к маявшемуся вместе с ним все это время хмурому Тарасу Антоновичу.

— Так точно, — ответил тот. И, подумав, добавил: — Ребята хорошие из Черкас целый наряд прислали, так что…

И Яковлев наконец ощутил усталость, почти непомерную, накатившую мгновенно, тяжелой, глухой волной.

Нужно было звонить в Москву, где, вероятно, уже по-настоящему начал волноваться Вячеслав Иванович и злиться на их молчание Турецкий. Вероятно, именно сейчас они связываются, а то и вовсе успели связаться с Киевом и Черкасами. И, узнав, что здесь произошло в общих чертах, искренне недоумевают, почему он, Яковлев, все еще не позвонил сам. Володя сознательно просил местных не докладывать пока по инстанциям о ранении Калины, только о Слепцове, раненном при попытке скрыться.

Тем не менее, осознавая все это, он так и не двинулся с места. И не сразу услышал, о чем именно совещаются доктор, имени-отчества которого он так и не спросил, с Негорюйко.

— У меня половина палат пустует, так что ради бога… Товарищ, как я посмотрю, едва сидит, куда его сейчас тащить?..

Яковлев сообразил все-таки, что речь идет о нем, и, поняв, что доктор великодушно предлагает ему ночевку в своей больничке, почувствовал наконец облегчение и осознал, что самое страшное из того, что могло сегодня случиться, все-таки не случилось. Все остальное можно пережить.

21

Последним сюрпризом той осени стали внезапно загоревшиеся одновременно в десятках мест подмосковные леса. Ядовито-желтый прозрачный дымок понемногу дотянулся до столичных окраин и пополз к центру, смешиваясь с предрассветной дымкой и полуденным смогом.

— Черт-те что, — вздохнул Вячеслав Иванович Грязнов, вышагивая по кабинету Сан Борисыча, что являлось для него признаком крайнего волнения. — Хуже всего в Орехово-Зуевском районе, утром отправили туда несколько подразделений, как в позапрошлом июле. А толку-то? Пока не начнутся дожди, все равно ничего сделать не сможем.

Александр Борисович вздохнул и ничего не ответил. Вячеслав Иванович покосился на друга, кашлянул, тоже вздохнул и, прекратив наконец мелькать перед глазами Турецкого, уселся напротив него в свое любимое кресло.

— Значит, говоришь, Вагина они взяли вместе с этим типом, опозорившим их честные ряды. Что за тип-то?

Турецкий слегка пожал плечами:

— Тип как тип, ничего особенного, если не считать, что он там возглавлял одно из подразделений. Схема самая банальная: связь с криминалом — с одной стороны, поборы с бизнесменов — с другой. На чем его подловил и начал шантажировать, то бишь пользоваться его услугами, Вагин — тайна, покрытая мраком. Думаю, Вагина они так или так скоро выпустят.

— Основания?

— Как раз за отсутствием оснований и присутствием лучшего в нашем родном городе адвоката. Доказательства того, что он через Тарана пытался заказать Мансурова, а затем и Томилина, — исключительно косвенные. Остается взятка, точнее — зафиксированная передача крупной суммы денег Вагиным этому Тарану. Кстати, Таран не кличка, это у него фамилия такая… Ну от взятки они оба дружно отпираются: мол, якобы Руслан Петрович наш просто-напросто был ихнему Григорию Ефимовичу денежек должен, вот и возвратил должок. Так что, сам видишь, выскользнуть из крепких рук нашего законодательства у господина Вагина все шансы…

— Это тебе Кирилин картинку обрисовал?

— Он самый. В качестве компенсации за ни разу не исполненное обещание поделился, можно сказать, тайнами внутреннего расследования.

— Обещания — ладно! — сердито произнес Вячеслав Иванович. — Они нам, можно сказать, всю песню с этим Вагиным испортили: не полезь наши обожаемые коллеги в это дело, уж мы-то бы точно Руслана Петровича прищучили на полную катушку!

— Еще прищучим, — мрачно пообещал Александр Борисович и вдруг усмехнулся: — Вообще-то, Слав, их тоже можно понять: честъ мундира и все такое — хорошо, что хоть это понятие для кого-то еще живо. А Вагин, во-первых, несмотря ни на что, может и не выскользнуть: во всяком случае, Кирилин собирается все для этого сделать. Во-вторых, даже если выскочит, думаю, притихнет надолго, а про Сибирскую ГЭС и вовсе постарается забыть как можно скорее. Кроме того, на днях начинается налоговая проверка его фирмы.

Грязнов не удержался и фыркнул:

— Ты, что ли, постарался?

— И я тоже… Кстати, что там с Калиной — ты в курсе?

— Так я тебе, собственно говоря, как раз и забежал сообщить, что вчера все интересующие нас по разным причинам лица прибыли в столицу. Во, даже в рифму получилось! Володька мой Яковлев в данный момент отсыпается дома, по свидетельству супруги — каменным сном. Погоди-ка…

Вячеслав Иванович пристально уставился на своего друга:

— Слушай, Саня… Что там еще происходит такое-эдакое?!

— Что ты имеешь в виду?

Турецкий поправил очки и с повышенным интересом уставился в какие-то бумаги, лежавшие на его столе в тот момент, когда приехал Вячеслав Иванович.

— Кончай морочить мне голову, а то я тебя не знаю!

— И что же такое ты обо мне знаешь? — заинтересовался Александр Борисович.

— Например, то, как ты выглядишь, получив очередной «сюрприз»!

Турецкий улыбнулся и покачал головой:

— Собственно говоря, ни о каком «сюрпризе» и речи быть не может, поскольку я его ожидал.

— И чего ж это такого ты ждал и наконец дождался?

Александр Борисович снял очки, откинулся на спинку стула и ткнул пальцем в ту самую бумагу, к которой только что проявил столь демонстративное внимание:

— Угадай, что это.

— Гадать не стану, скажу только, что ты раньше меня должен был знать, что твой подозреваемый по делу об убийстве Мансурова, Федор Степанович Слепцов, этапирован в Москву и в данный момент находится в медсанчасти Бутырок. И что ты мне на это скажешь?

— Скажу, Слава, что ты умница, но об этом я знаю давным-давно!

— С этого места, пожалуйста, поподробнее! — Вячеслав Иванович тоже расслабленно откинулся в своем кресле и прищурился.

— Поподробнее так поподробнее, — усмехнулся Турецкий. — Ну такое понятие, как юрисдикция, тебе знакомо?

Грязнов автоматически кивнул, но, несмотря на это, Александр Борисович счел нужным уточнить:

— Цитирую тебе по толковому словарю Ожегова: «Юрисдикция — это право производить суд, а также право решать правовые вопросы»…

— Что меня всегда умиляло в ваших учебниках, — не выдержал Вячеслав Иванович, — так это «масло масленое»! Ну скажи на милость, что означает это твое «право решать правовые вопросы», а?

— В самую точку! — хохотнул Турецкий. — Я как раз к этому и веду! Не насчет «масла масленого», это, извини, не ко мне. А насчет юрисдикции.

— Саня, хочешь продолжу? Вот черт! — Он в сердцах стукнул кулаком по ни в чем не повинному подлокотнику.

— Валяй, — кивнул Турецкий.

— Дело полковника Слепцова и его отважного сыночка, скорбящего на свой лад о судьбах российского народа, с того момента, как мы своими мозгами, своими людьми, рисковавшими в итоге не просто здоровьем, а еще и жизнью, его раскрутили и почти завершили, вдруг взяло да и вышло ни с того ни с сего из-под нашей юрисдикции! Я прав?!

Александр Борисович Турецкий ответил не сразу.

— И да, и нет, — произнес он наконец. — Но вообще-то ты практически прав, Слава: с того момента, как начали всплывать подковерные делишки «Союза офицеров-славян» с их «Россией» и в числе подозреваемых номер один появился Игорь Владимирович Карпухин — еще один страдалец за русский народ и чистоту нации, речь зашла фактически о государственной безопасности… внутренней… Как ты понимаешь, не хватало нам помимо террористов еще и собственных подрывников. Статья практически одна и та же!

— Словом, в дальнейшем, как я понял, расследованием благополучно расследованного нами дела будет заниматься ФСБ!

— Совместно с Генпрокуратурой…

— Словом, хорошо знакомая история про каштаны, извлекаемые из огня чужими руками! — упрямо произнес Грязнов.

— Ты не совсем прав, Слава…

— Еще как прав! — сверкнул Вячеслав Иванович глазами. — Интересно знать другое: мы ж постоянно передавали какую-то информацию в ваш пресс-центр, и по ящику она проходила. Теперь-то что скажем тому же народу?

— Ну как — что? — Александр Борисович пожал плечами. — Что есть, то и скажем. Помимо информации, идущей в данный момент под грифом СС.

— То есть обнародована будет та самая версия, которую со столь завидным упорством повторял вот здесь, в твоем кабинете, старший Слепцов! — начал расставлять свои собственные точки над «и» Вячеслав Иванович. — Мол, господина Мансурова отправили на тот свет из личной неприязни отец и сын такие-то… Тьфу!..

— Зря ты злишься, Славка, — вздохнул Турецкий. — Ей-богу, зря…

— Конечно, зря! — Вячеслав Иванович снова вскочил и забегал по кабинету. — А что мы скажем своим ребятам? Да тому же Володе Дубинскому, Калине… Насколько понимаю, им-то детали некоторые знать тоже не по чину?! Зато под пули этих отморозков лезть — добро пожаловать!

— С чего ты взял, что наши ребята — всего лишь безмозглые исполнители? — тоже начал заводиться Турецкий.

— Я?!..

— Ты-ты! То, что они не станут ни возмущаться, ни лишних вопросов нам задавать и ни про какие каштаны из огня поминать, я уверен. Слава, все они прекрасно знали, на что шли, выбирая свою профессию, и ты это знаешь не хуже меня. На данном этапе дело это для них завершено, и не думаю, что кого-то сей факт огорчит: чего-чего, а уж работы и у нас, и у них, к сожалению, всегда хватает.

Грязнов махнул рукой и молча брякнулся обратно в кресло, а Александр Борисович, немного помолчав, продолжил:

— Кроме того, ты и сам не хуже меня знаешь, что все происходит вполне закономерно — я имею в виду юрисдикцию — и в полном соответствии с нашим законодательством.

— Неужели? — буркнул Вячеслав Иванович, выплеснувший основную часть своего раздражения.

— Мне нужно тебе напоминать, что помимо статей закона есть еще и подзаконные акты, в том числе и предназначенные для внутреннего пользования правоохранительных органов?

— Ага… А еще — лошади кушают овес, а Волга впадает в Черное море, — продемонстрировал отличное знание школьной программы Вячеслав Иванович.

— Вот насчет Волги ты точно заблуждаешься, — неожиданно примирительно улыбнулся Турецкий.

— То есть? — с подозрением посмотрел на своего друга Грязнов.

— Уж если возвращаться к делу Мансурова, то, судя по первому покушению, Волга, скорее, впадает в Гудзон, чем в Черное море!..

Именно на этом месте их общение и было прервано ожившим селектором:

— Александр Борисович! — Голос Наташи был наполнен едва сдерживаемым возбуждением. — Звонят из Штатов, на проводе генеральный прокурор… Ихний!..

Вячеслав Иванович удивленно поднял брови и, не удержавшись, фыркнул:

— Это ты что, Сань, нарочно так подгадал?

— Вот те крест — ни сном ни духом! — побожился Турецкий и, наклонившись к селектору, строго произнес: — Во-первых, Наталья, не «ихний», а «их». Во-вторых, можешь соединять!

Включенный на громкую связь телефон поначалу тренькнул пару раз, потом в кабинет Турецкого ворвались шорохи эфира и пока еще далекая и разноязычная речь, обрывки которой то наплывали, то пропадали где-то во вселенной.

— Ничего, сейчас будет отлично слышно, — кивнул Александр Борисович Грязнову.

Тот улыбнулся, встал со своего места и кивнул на дверь:

— Ладно, я пошел, все равно вы сейчас по-английски будете общаться, а я даже в школе немецкий учил. Успокойся, Саня, я тебя понял… А насчет этого географического открытия твоего — не забудь им поделиться с мистером… как его там… Ну с американским генеральным… Вот-то обжалуется!

— Каким еще открытием? — не понял Турецкий, уже сосредоточившийся на ожидании разговора, поднявший наконец трубку и прижавший ее к уху.

— Насчет того, куда великая русская река впадает. Так ему и скажи: мол, наверняка ведь не знаете, поскольку у вас там у всех, начиная с господина Буша, с географией проблемы! А мы тут, скажи, пока расследованиями занимались, точно выяснили: Волга наша впадает не куда-нибудь, а конкретно в ваш Гудзон!..

И, подмигнув на прощание Александру Борисовичу, Вячеслав Иванович Грязнов вышел из его кабинета, чувствуя себя победителем…

Примечания

1

Канун — специальный стол со множеством подсвечников, на который ставятся свечи о поминовении усопших.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21 . .

Реклама на сайте