«Кухтеринские бриллианты»

Михаил Черненок Кухтеринские бриллианты

Обдумывая человеческие поступки, я всегда начинал не с того, чтобы смеяться, скорбеть или порицать, а с того, чтобы понять.

Спиноза

1. Однажды утром

На высоком взгорке в густом березняке, от которого, видимо, и произошло название, узкой длинной лентой в два ряда бревенчатых домов вытянулось старинное сибирское село Березовка. У нижнего конца его, сразу за околицей, – широкое и длинное-предлинное озеро с выпуклой полоской острова на середине. За островом, на противоположном берегу, – другое село, Ярское. По воде, напрямую через остров, между селами – рукой подать. Километра два, не больше. Если же добираться от Березовки до Ярского берегом, в объезд озера, то, пожалуй, и дня не хватит.

Называется озеро Потеряевым.

До постройки железной дороги на Кузбасс через Березовку и Ярское пролегал оживленный тракт, по которому круглый год шли почтовые и купеческие обозы. В летнюю пору они переправлялись через озеро на конно-водном пароме, а зимою дорогу торили по льду. Хозяином парома был пятидесятилетний березовский трактирщик Гайдамаков, бывший штабс-капитан царской армии. Неподалеку от паромного причала, на пригорке, высился его двухэтажный с резными наличниками особняк, низ которого занимали постоялые комнаты для заезжих и просторный трактирный зал. Осенью 1917 года, перед самой Октябрьской революцией, никогда не болевший Гайдамаков скоропостижно скончался, и все его имущество перешло по наследству к совсем еще молодой вдове Елизавете Казимировне. Недолго пришлось хозяйствовать новоиспеченной трактирщице. В начале двадцатых годов колчаковцы, отступая из Березовки на Ярское, сожгли дотла двухэтажный особняк, а паром утопили. С тех пор Потеряево озеро будто опустело.

Летом в тихую безоблачную погоду водная гладь, как громадное зеркало, отражает столько солнца, что в прибрежных селах кажется еще жарче и светлее. В ненастье, когда разгуляется северный ветер, вода в озере темнеет, покрывается мутными клочьями пены. Волны, сминая густые камыши, исступленно мчатся к крутому березовскому берегу и глухо бухают в него, разбиваясь, словно от взрыва, вскипающими брызгами. Только в одном месте, у самой околицы, пенящиеся гребни будто спотыкаются. Шипя, они длинными языками лижут плотный песок на отлогом скосе и закручиваются глубокими воронками возле покосившихся черных столбов бывшего паромного причала.

Каждый раз после непогоды на песке остаются длинные стебли кувшинок и лилий, груды перепревших березовых листьев, тяжелые, как из свинца, набухшие в воде сосновые шишки. Иногда среди выброшенного озером мусора попадаются желтые кости, осколки старинной фарфоровой посуды и даже стреляные винтовочные гильзы. Все это мигом растаскивает березовская ребятня, и через день-другой песок снова становится чистым.

Неподалеку от причальных столбов, за тальниковым кустарником, над озером склонилась кривая засохшая береза. Большущим амбарным замком на тяжелой цепи с незапамятных времен к ней примкнута плоскодонная смоленая лодка, принадлежащая бабке Гайдамачихе. Чуть ни каждую весну смолит и ремонтирует лодку колхозный плотник дед Иван Глухов. Говорят, что никакой платы за это он с Гайдамачихи не берет. Ради чего старуха держит лодку – никто из березовцев не знает, так как ни разу не видели, чтобы Гайдамачиха пользовалась своей посудиной. Правда, несколько раз по селу разносился слушок, будто в полночь бабка отмыкала амбарный замок и уплывала на лодке куда-то к острову. Но это был слух – и только.

В то утро шестиклассник Димка Терехин проснулся еще до первых петухов. Поежившись под стареньким полушубком, попробовал заснуть снова, но полушубок почти не согревал от сентябрьского холода, и Димка подумал, что пришла пора перебираться с сеновала, на котором ночевал все лето, в избу. Поджав чуть не до самого подбородка застывшие колени и крепко зажмурив глаза, полежал еще несколько минут. Холод, казалось, стал еще злее. И тогда Димка стал прикидывать в уме, чем бы заняться с утра пораньше, чтобы впустую не тратить время. Решение пришло неожиданно – проверить самодельные жерлицы на щук, которые смастерили вчера с Сережкой Бирюковым и поставили на Потеряевом озере возле причальных столбов, у камышей. Решительно откинув полушубок, Димка оделся, чуть не кубарем скатился по узенькой лестнице с сеновала и, перемахнув через плетень, очутился на улице.

Краешек солнца слабо просвечивал сквозь верхушки берез, загораживающих село. Димка огляделся и от удивления присвистнул. От дома Бирюковых к озеру на росной траве темнела полоска следов, а над озером и тальниками клубился такой плотный туман, как пена па парном молоке. Димка поправил старенькие сандалеты и припустил к тальникам. В тальниках было сумрачно и сыро, в белесой пелене с трудом просматривалась тропинка. Чтобы не заплутать в тумане, Димка решил прямиком выбежать к Гайдамачихиной лодке, а от нее повернуть влево по кромке песчаного берега к камышам. У воды туман оказался еще плотнее. Не разглядев сквозь него ни лодки, ни березы, Димка свернул на песок и с разбега чуть не налетел на Сергея, сидящего на корточках.

– Ты что, с печки сорвался?! – отшатнувшись от него и вскочив на ноги, спросил Сергей.

– Не… с сеновала… – запыхавшись, проговорил Димка. – А ты чего ни свет ни варя тут делаешь? Хотел без меня жерлицы проверить, да?

– Тоже на сеновале спал, колотун пробрал до костей.

– Проверил жерлицы?

– Ты, видать, встать встал, но еще не проснулся…

– Почему «то не проснулся?… – обидчиво насупился Димка и уставился взглядом на песок. У ног Сергея лежала здоровенная щука с белым распоротым животом. От удивления у Димки даже глаза на лоб полезли. – Поймалась?! Зачем выпотрошил раньше времени? Надо бы в деревне целиком показать!… – зачастил он.

Сергей неторопливо сунул в карман складной нож, достал оттуда тусклый металлический кругляш и протянул его Димке.

– Вот… Царский серебряный рубль.

– Откуда?! – еще больше удивился Димка.

– У щуки в брюхе нащупал, распластал…

– Как он туда попал?

– Проглотила, должно быть, – Сергей усмехнулся. – Не иначе…

Мальчишки сосредоточенно стали разглядывать находку. Неожиданно в тумане, там, где стояла Гайдамачихина лодка, раздался глухой стук. Через некоторое время стук повторился, но уже значительно ближе. Казалось, кто-то ударяет веслом по борту лодки. Мальчишки удивленно переглянулись.

В тумане, возле лодки, послышался приглушенный разговор. Вроде бы голос Гайдамачихи проговорил:

– Думала, уж не вернешься к рассвету. Туманище-то, посчитай, с самой полночи, будто нечистая сила нагнала.

Ответил мужчина. Хрипловатым, похоже, уставшим голосом:

– Мог и не вернуться. Ладно веревка с собой оказалась. Выбросил конец из лодки и, как по линейке, по ней определял, куда плыть.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросила старуха.

– Гниль одна… – грубо бросил мужчина и заговорил неразборчиво.

– Неужто я виновата? Столь годов прошло, и кости погниют, не только… – перебила мужское бормотание старуха.

– Ты бы еще подольше… как собака сено… берегла… – пробормотал мужчина.

– Хоть что-нибудь уцелело?

– Уцелело… От сушки дырка.

– В мешке-то чо?

– Чирей на плечо.

– Ну, ну!… – строго повысила голос старуха. – Я ведь могу и передумать…

Голоса почти затихли. Мальчишки, затаив дыхание, не сговариваясь, осторожно полезли через тальниковые заросли по направлению голосов. Кое-как различив в тумане засохшую березу, спрятались за ее толстым корявым стволом. У берега, в трех-четырех метрах от березы, возле лодки стояла сгорбленная бабка Гайдамачиха и рослый сутуловатый мужчина в плаще с накинутым на голову капюшоном, из-за которого нельзя было разглядеть лицо. В носу лодки, насторожившись, сидел лопоухий, похожий на пуделя, Гайдамачихин пес Ходя.

Мужчина подтянул нос лодки к берегу, достал из нее мешок, заполненный чем-то наполовину, легко закинул поклажу через плечо на спину и, сутулясь, направился по тропинке от озера к селу. Гайдамачиха звякнула замком по цепи и низко наклонилась. Мальчишкам показалось, будто она что-то ищет в лодке. Через некоторое время старуха выпрямилась, повернувшись к востоку, перекрестилась и, зажав под мышкой весло, торопливо засеменила, путаясь в длинной юбке, вслед за мужчиной. Ходя, выпрыгнув из лодки, сунулся было к затаившимся за березой мальчишкам, но Гайдамачиха окликнула его, и он послушно скрылся в тальниковых кустах.

– Узнал мужика? – шепотом спросил Димку Сергей.

– Кажется, дед Иван Глухов.

Сергей отрицательно покрутил головой.

– Нет. У деда Ивана голос скрипучий, а этот говорит как из пустой бочки: «Бу, бу, бу»…

– Не из бочки, а из капюшона, и туман приглушает голос. Заметил, Гайдамачиха тоже вроде не своим голосом говорила?

Сергей задумчиво потеребил взъерошенный белобрысый чуб.

– Может быть, – согласился он и прислушался к удаляющимся шагам.

Когда шаги затихли, мальчишки осторожно подошли к лодке. Все днище лодки покрывала мутно-желтая вода. Сергей долго глядел на эту воду и вдруг спросил:

– Где на озере глинистый берег?

– Около Березовки нигде нет, – ответил Димка.

– А дальше?

– Тоже вроде бы нет.

– А это что? – Сергей запустил руку в лодку и достал из мутной воды кусок глины. – Что это, я спрашиваю?

– Глина, – проговорил Димка.

Сергей сделал серьезное лицо. Подражая Димкиной старшей сестре Галине Васильевне, преподающей в Березовской школе историю, сказал:

– Умница, Дима Терехин. Садись, пять.

– А что, не глина разве?

– Глина. Но ты скажи мне, откуда мужик привез эту глину, если ее поблизости от Березовки на берегу нигде нет?

– Наверное, с острова.

– Правильно. А зачем он туда плавал?

Димка пожал плечами и тревожно огляделся. Молочная пелена тумана по-прежнему скрывала все вокруг. Совсем рядом мутно темнели тальниковые заросли. Тревожную, глухую тишину нарушал едва уловимый шелест жестких камышовых листьев да жалобно всхлипывала вода, мелкой рябью лижущая черные смоленые борта лодки. Кроме следов бабки Гайдамачихи, на песке виднелись отпечатки крупных сапог с рубчиками на подошве, расположенными елочкой.

– Гляди… – сказал Димка. – Такой размер сапогов только дед Иван Глухов в Березовке носит. Сорок пятый, не меньше.

– Может быть… – неопределенно проговорил Сергей. Димка потянул его за рукав.

– Пошли заберем щуку и айда домой.

Сергей не шелохнулся. В который уже раз он потеребил взъерошенный чуб, упрямо повторил:

– Зачем мужик на остров плавал? Что там погнило? – и вдруг предложил: – Махнем туда, а?

– Опупел?! – испугался Димка. – В таком тумане запросто не на остров, а вдоль озера уплывешь, да и лодка… на замке ведь. Весла, к тому же, нет…

– Струсил? – Сергей поморщился и, не дождавшись от Димки ответа, опять предложил: – Или пойдем вашей Галке… Галине Васильевне расскажем.

– Это еще зачем?

– Она же руководитель кружка следопытов.

– Ну, и что из этого?

Сергей с упреком посмотрел на Димку.

– Соображаешь туго, как паровоз. Посоветуемся в кружке, начнем следить за Гайдамачихой и дедом Иваном. Может, они преступление какое задумали.

– Если преступление, то надо советоваться с вашим Антоном, он все-таки в уголовном розыске работает.

Сергей уставился на Димку таким взглядом, как будто тот только что сделал необычайное открытие.

– А ты молоток, Дим… Ты гений… – шепотом проговорил Сергей. – Сегодня же напишу братану. Как я сам до этого не дошурупил? Нет, ты, правда, молодчина, Дим…

– Ну, хватит, понес… – смутился Димка. – Пошли зa щукой.

– Только давай договоримся, чтобы, кроме Антона, о сегодняшнем – никому ни звука. Лады?

– Лады.

В Березовке на разные голоса дружно перекликались петухи. В самом конце села над трубой приземистой избушки бабки Гайдамаковой тянулась жиденькая полоска дыма. Дед Иван Глухов, громко хакая, с остервенением колол дрова в своем дворе.

2. Лотерейный билет

Первым посетителем старшего инспектора уголовного розыска Антона Бирюкова в этот день был инспектор Слава Голубев. Войдя в кабинет, он по привычке присел на подоконник и. с упреком спросил:

– Это правда?

Бирюков поднял на него глаза.

– Что, Славочка?

Голубев помолчал.

– Решил все-таки покинуть нас?

Антон догадался, что о его переводе на работу в областной уголовный розыск стало известно сотрудникам райотдела, однако вместо ответа задал вопрос:

– Откуда такие сведения?

– Только что подполковник Гладышев приказал принять у тебя дела, – Голубев опять помолчал, словно присматривался, какое произвел впечатление на Антона. И вдруг ни с того ни с сего спросил: – Давно у родичей, в Березовке, был?

– С месяц назад. А что?…

– Сегодня пятница, следовательно, впереди два выходных дня. Предлагаю махнуть к твоим старикам, порыбачить на Потеряевом озере. Ты ведь давно обещал мне показать настоящую рыбалку.

Бирюков задумался, как будто вспомнил что-то неожиданное, открыл стол и достал из него распечатанный почтовый конверт.

– В принципе согласен, – сказал он и улыбнулся, доставая из конверта половинку тетрадного листка. – Тем более, что братишка неделю назад письмо прислал. Послушай, что пишет: «Антон, срочно приезжай в Березовку. У нас тут, кажется, заваривается уголовное дело. Надо распутать. Обязательно захвати с собой пистолет. Жму руку и дожидаюсь срочно. Сергей».

– Сколько лет братишке?

– Нынче в шестой класс пошел.

Голубев подмигнул:

– Ну, и что ты до сих пор не съездил на распутывание уголовного дела? Нехорошо с такой затяжкой реагировать на сигналы с мест. Может, там уже дело заварилось и без пистолета не разобраться.

– Каюсь, забыл об этом сигнале, – Антон засмеялся. – Придется и тебе пистолет брать.

– Значит, твердо едем?

– Твердо, Слава.

Увлекшись разговором, ни Бирюков, ни Голубев не расслышали короткого стука в дверь и не заметили, как в кабинет тихонько вошел невысокий, по-кавалерийски кривоногий мужичок в измятом костюме и заметно не по размеру больших кирзовых сапогах с голенищами почти до самых колен. Вошедший смущенно потер ладонью морщинистое, давно не бритое лицо, поправил языком вставную челюсть и неожиданно громко для своего маленького роста поздоровался:

– Здравия желаю, товарищи ахвицеры!

Бирюков и Голубев повернулись к вошедшему. Антон сразу узнал колхозного конюха Торчкова, прозванного в Березовке Кумбрыком за то, что никак не выговаривает слово «комбриг». Сейчас Торчков смотрел на Антона и безмятежно улыбался.

– Здравствуйте, Иван Васильевич, – приветливо ответил Антон. – Садитесь, рассказывайте, с чем пожаловали.

Торчков неторопливо снял с взлохмаченной головы старенькую клетчатую кепку, по-утиному переваливаясь с боку на бок, прошествовал от порога к стулу, осторожно сел и заговорил:

– Иду мимо милиции, вспомнил, что ты в ней работаешь. Думаю, дай зайду, культурно с земляком поздоровкаюсь.

– Только и всего?

– Как тебе сказать, Антон Игнатьич… – Торчков стеснительно замялся. – Беда со мной стряслась, вчерашним вечером в райцентровскую вытрезвиловку попал. Вот только что выпустили оттудова. Пришел у тебя помочи просить…

– Чем же теперь вам помочь?

Торчков тяжело вздохнул.

– Скажи вытрезвительному командованию, чтобы в колхоз не сообчали о моих похождениях. Ты ж знаешь, за такую забаву в колхозе по головке не погладят… Да и штраф за ночевку мне платить нечем. Пятьсот рублей, какие в кармане имелись, это самое… Накрылись вчерась.

– Неужели пятьсот рублей пропили? – удивился Антон.

– Куды там пропил! – жалобно поморщившись и почесав на бороде щетину, Торчков махнул рукой. – Утащил ктой-то деньжонки. Может, найдешь их, дакя тебе половину за труды отдам.

– За труды нам государство платит, – Антон посмотрел на Торчкова. Зная, что у выпивохи-конюха лишнего рубля за душой никогда не водилось, спросил: – Откуда, Иван Васильевич, у вас столько денег набралось?

– Мотоцикл по лотерее выиграл. А зачем мне мотоцикл, ежели документа, чтобы кататься на нем, у меня не имеется? Я ж, как известно, кубанцкий кавар… ка-ва-лерист. Вот ежели б добрую лошадь выиграть, тады… Лошадей больше собственной женки люблю, а мотоцикл… Одна забава для молодых. Деньгами за него получил.

– И сколько получили?

– Аккурат тысячу, копейка в копейку.

– А какой мотоцикл выиграли?

– «Урал» с люлькой.

– Такой «Урал», по-моему, тысячу пятьсот стоит.

– Дак с меня комиссивонные содрали.

– Это какие еще комиссионные?

– Шут их холеру знает. Сказали, пересылка шибко дорого стоит. Сотняги три, не меньше. Да еще какие-то расходы.,.

Антон переглянулся со Славой Голубевым, недоуменно пожал плечами и снова спросил Торчкова:

– Кто так сказал? Где вы деньги получали?

– Дак люди сказали, какие этого… того… А получал у вас тут, в райцентровской сберкассе, какая возле базара.

– Номер и серию билета помните?

– Точь-в-точь те, на какие «Урал» с люлькой выпал.

– Вы мне цифры, Иван Васильевич, назовите.

– Цифры?… – Торчков растерянно заморгал. – Дак, Игнатьич… если б моя голова цифры запоминала, разве ж я конюхом в колхозе работал? Я б тады булгахтером на производстве устроился.

– Когда вы деньги получали в сберкассе? – насупившись, чтобы не рассмеяться, спросил Антон.

– Пожалуй, больше месяца прошло, в августе. Аккурат в тот день, кады бабку Гайдамачиху в больницу привозил по приказанию председателя колхоза Игната Матвеевича, стало быть, папаши твоего.

– И за месяц половину тысячи истратили?

– Дак деньги, они ж, как вода…

– Пропили, наверное, – зная неравнодушие Торчкова к спиртному, высказал предположение Антон.

Торчков обиделся:

– Пошто, Игнатьич, непременно пропил?… Зубы новые вставил, – он ловко выронил изо рта на ладонь искусственную челюсть с нежно-розовой, как с настоящей, десной, так же быстро водворил ее на место и хлопнул рукой по голенищу сапога. – Еще кирзухи вот в сельмаге отхватил.

Антон с трудом сдержал улыбку:

– Это и все покупки за пятьсот рублей?

– Разве мало?… – смутился Торчков. – Ежели бы я сто тысяч, к примеру, получил, тады б для потехи ероплан мог купить. А полтысячи по теперешнему размаху жизни деньги… так себе, мигом уплыли. Остатки женка сговорила в сберкассу пристроить. Первый раз в жизни послушался бабу, дак оно видишь, какая оказия приключилась…

Бирюков подумал, что кто-то из работников сберкассы ловко обманул простоватого конюха и по дешевке купил у него выигравший лотерейный билет. Поэтому опять спросил Торчкова:

– Кто выдавал вам деньги в сберкассе?

– Деваха какая-то.

– Как она выглядит?

– Деваха как деваха…

– Молодая? Светлая… темная?

– Не молодая и не шибко старая. А по масти… Они ж, Игнатьич, свою масть могут, как хвокусники, изменить. Иная утром с вороной гривой ходит, а к вечеру, глядишь, уже буланой стала.

Бирюков с Голубевым засмеялись.

– Ну, а если мы сейчас сходим в сберкассу, – заговорил Антон, – узнать сможете?

– Не-е-е… – Торчков помотал головой. – Дак поможешь ли, Игнатьич, отыскать пропавшие деньги?

Антону показалось, что Торчков сознательно уклоняется от разговора о сберкассе и что-то скрывает. Вроде бы разговор о получении денег за выигранный мотоцикл для него не совсем приятен. Антон внимательно посмотрел на Торчкова и сказал:

– Трудно, Иван Васильевич, вот так вот сразу это сделать. С кем хоть пили-то вчера? Где пили?

Торчков пожал щуплыми плечами, виновато сморщил и без того морщинистое лицо.

– Не помню ни чёрта, Игнатьич. В вытрезвиловке только в сознание вошел.

– Вот видите, что получается… Даже сами не знаете, где и с кем выпивали, а хотите, чтобы я отыскал пропавшие деньги.

– А ты собаку-ищейку по моим следам пусти.

– В таком деле собака не поможет.

Торчков задумался. Как будто решал: говорить или не говорить. В конце концов желание найти деньги, видимо, пересилило, и он сказал:

– Первую поллитровку, помню, с заготовителем распили, какой меня попутно в райцентр подвез. А вечером, кажись, я в «Сосновом бору», в ресторанте куражился. Оттудова и залетел в вытрезвиловку.

– Как фамилия заготовителя? Откуда он?

– Дак я ж, Игнатьич, его хвамилию не спрашивал. Знаю, по деревням ездит на лошади. Шкуры, старье всякое да бумагу подержанную собирает. И в Березовку к нам иной раз наведывается.

– Яков Степаныч? – вспомнив бойкого на язык старика-заготовителя, спросил Антон.

– Не-е-е, – Торчков крутнул головой. – Степаныч в прошлом году на заслуженную пенсию подался. Теперь другой вместо него ездит, однорукий и как глухонемой. За придурковатость его Дундуком твой дед Матвей окрестил. Только скажу тебе, он совсем не придурок. Кады поллитровку распивали, соображает, по сколь наливать. Себе все побольше норовит плеснуть.

– Где вы с ним выпивали?

– Здесь, в райцентре.

– Прямо на улице, что ли?

– Не. К мужику какому-то на квартеру заезжали. Тот к моей поллитровке еще Чебурашку поставил.

– Чего? – не понял Антон.

– Ну, это самое… еще чекушку водки.

– Квартиру, где выпивали, запомнили?

– Что ты, Игнатьич!… – Торчков, словно испугавшись, махнул рукой. – Память у меня некудышная.

Антон хотел было упрекнуть своего земляка за то; что тот отвечает на вопросы неоткровенно и чего-то не договаривает, но в это время загудел зуммер телефона внутренней связи. Звонил дежурный по райотделу. Возле небольшого железнодорожного полустанка, в шести километрах от районного центра, обнаружен труп старика. Оперативная группа уже готова к выезду на место происшествия и ждет представителя уголовного розыска.

Плотнее прижав телефонную трубку к уху, Антон хотел было сказать дежурному, что по распоряжению начальника райотдела уже передает дела Голубеву, но, поколебавшись какую-то секунду, решил напоследок выехать на происшествие сам.

– Сейчас буду, – коротко сказал он.

– Что там? – настороженно поинтересовался Голубев.

– На полустанке, кажется, ЧП. Скоро вернусь, – ответил Антон и, попросив Славу подробнее расспросить Торчкова, заторопился к оперативной машине.

3. Личность без паспорта

Сентябрьское утро было на редкость тихим и прозрачным. И бесконечно голубое небо, и светящаяся янтарной желтизной березовая роща над железнодорожной выемкой, у проселочной дороги, походили прямо-таки на левитановскую «Золотую осень». Не хватало лишь речки, да несколько инородно вписывалась в пейзаж стоящая возле леса оперативная машина милиции.

Труп старика обнаружили на опушке рощи путевые рабочие железнодорожного полустанка. Черный, неестественно скрюченный, с обгоревшим лицом, сильно пахнущим ацетоном, он лежал, уткнувшись головою в небольшую кучу золы, оставшейся от недавнего костра.

Третий час оперативная группа обследовала буквально каждый сантиметр местности в районе обнаружения, но пожухлая трава и опавшие с березок желтые пятаки листьев не сохранили никаких следов. Единственными вещественными доказательствами являлись осколки стакана из тонкого стекла и пустая бутылка с водочной этикеткой, найденные в траве около трупа. От бутылки и осколков ощутимо несло ацетоном. Немногое дал и осмотр одежды на трупе. Карманы заплатанных брюк и поношенного бушлата оказались пустыми. Сомнительной зацепкой для установления личности погибшего могли стать лишь инициалы «Р. К.», написанные химическим карандашом на сером лоскутке, пришитом у вешалки бушлата. Обут погибший был в новые кирзовые сапоги, казавшиеся несколько маловатыми для его рослой фигуры.

Когда оперативная группа заканчивала осмотр места происшествия, на служебном мотоцикле подъехал Слава Голубев. Антон отозвал его в сторону и, чувствуя какую-то неловкость, сказал:

– Придется тебе, Славочка, заниматься…

– Потому и примчался сюда, как только с твоим земляком разговор закончил, – быстро ответил Голубев.

– Что он еще наговорил?

– А-а-а… – Слава махнул рукой. – Рассказ про козла и капусту. После расскажу, – посмотрел в сторону трупа, спросил: – Документы есть?

Антон отрицательно покрутил головой:

– Ничего нет. Как говорится, личность без паспорта. Судя по одежде и коротко стриженным волосам, недавно из заключения освободился.

Голубев поцарапал затылок.

– Убийство?

– Очевидных признаков насильственной смерти на трупе нет.

– Значит, раскрывать преступление нам?

– – Как всегда, – Бирюков сорвал с березки пожухлый листок, задумчиво пожевал его стебель. – Лицо погибшего настолько обгорело, что об идентификации не может быть и речи. Создается у меня впечатление, что умышленно это сделано, чтобы затянуть время с опознанием трупа.

Голубев промолчал.

Подошли остальные участники оперативной группы: следователь Петя Лимакин, врач Борис Медников и всегда мрачноватый эксперт-криминалист капитан милиции Семенов. Поздоровавшись с Голубевым, следователь достал пачку сигарет, молча стал закуривать. Медников «стрельнул» у него и тоже закурил. Капитан Семенов, бросив короткий взгляд на двух железнодорожников, привлеченных в качестве понятых и, видимо, не решившихся подойти к оперативникам, тихо проговорил:

– Надо поднимать труп. Всю рощу прочесали. Кроме следа телеги на опушке, ничего нет. Правая передняя нога лошади не подкована.

Бирюков тоже посмотрел на понятых. Они были в форменных фуражках и ярких оранжевых жилетах, какие обычно носят работающие на железнодорожных путях. Лицо одного из них – худощавого, чем-то похожего на подростка, показалось знакомым. Антон попытался вспомнить, где и когда видел это лицо, но опять заговоривший капитан Семенов отвлек его.

– На дороге есть несколько характерных отпечатков кирзовых сапог… – эксперт-криминалист помолчал. – На всякий случай сделаю с них слепки и поедем.

– Я заверну на полустанок, потолкую с народом, – сказал Слава Голубев.

– Там, кажется, продуктовый магазин есть. Поговори с продавцом, не наведывался ли в последнее время кто из чужих, – посоветовал Антон и повернулся к Медникову. – Судмедэксперт нас ничем на порадует?

– Могу порадовать… – Медников флегматично выпустил густое облако сигаретного дыма, – свежим анекдотом…

Антон невесело улыбнулся:

– Анекдоты, Боренька, после. Сейчас нас интересует причина смерти этого загадочного старика.

– Причину скажу после вскрытия трупа.

Голубев завел мотоцикл и, забрав с собою понятых, укатил на полустанок.

В райотдел Голубев вернулся только к концу рабочего дня. Войдя к Бирюкову в кабинет, он по привычке хотел было сесть на подоконник, но передумал. Придвинул к столу стул и устало откинулся на спинку.

– Впустую? – спросил Антон.

Слава вздохнул:

– Почти. Дело, оказывается, сложнее, чем я предполагал. На полустанке ежедневно останавливается около десяти пригородных поездов, и на посадочной платформе постоянно толчется народ. По выходным дням наваливается тьма отдыхающих из Новосибирска. Особенно сейчас, в грибной сезон.

– Надо было потолковать с жителями полустанка. Может, к кому гости приезжали.

– Толковал. За прошлую неделю лишь к путевому мастеру, который сегодня понятым у нас был, дядя из Березовки наведывался.

– Из Березовки?… Кто? – Антон удивленно уставился на Голубева и только теперь вспомнил, что, кажется, именно в Березовке встречал молоденького железнодорожника, лицо которого показалось таким знакомым.

– Глухов Иван Серапионович. Знаешь такого?

– Ну, как же! Лучший плотник колхоза был, сейчас на пенсию ушел. Значит, путевой мастер – племянник Глухова? Зачем Глухов к нему наведывался?

– Приезжал на лошади. Помог дров на зиму заготовить. Кстати, дрова заготовляли в той роще, где сегодня обнаружили труп, так что, вполне возможно, след телеги на опушке с той поры остался.

– С продавцом магазина беседовал?

– Как учили… Только там не магазин, а буфет от треста дорожных ресторанов. Буфетчицу перепугал. Ей запрещено спиртным торговать, а она иногда знакомых «выручает», – Голубев достал из кармана водочную этикетку и положил ее на стол перед Антоном. – Вот, полюбуйся… Официально на трестовской базе получает запрещенный продукт, со штампом «Дорбуфет».

– На той бутылке, что нашли возле трупа, тоже этот штампик имеется, – внимательно разглядывая этикетку, сказал Антон.

– Потому и прихватил картиночку в буфете. Надо будет передать эксперту, чтобы проверил идентичность.

– Буфетчица, конечно, не помнит, кому водку продавала…

– Говорит, из железнодорожников на прошлой неделе только путевой мастер две бутылки покупал. Наверное, дядю угощал.

– Дядя его кержак, не пьющий.

– Значит, для себя купил. Как мне удалось установить, рыбак он заядлый.

– Кто, кроме мастера, покупал?

– – Говорит, какому-то инвалиду продавала. Будто бы путевой мастер попросил продать бутылку. Толковал с ним, с мастером. Заявляет, какой-то проезжий пристал, как банный лист. Чтобы отвязаться, сказал буфетчице: «Продай, а то умрет от жажды». – Слава вопросительно посмотрел на Антона. – Слушай, давай отложим передачу дел, а? Распутаем это дело коллективно, а после уедешь.

Бирюков долго молчал, разглядывая этикетку.

– Посмотрим, Слава. Если понадобится… – наконец ответил он, опять помолчал и повернулся к Голубеву. – Ты обещал рассказать, чем разговор с Торчковым закончился.

– Никаких денег, по-моему, у Торчкова не терялось. Понимаешь, ни на один вопрос прямо не ответил. Околесицу всякую нес. Ни с того ни с сего соседку свою, Гайдамакову, начал костерить на чем свет стоит. Они что, действительно рядом живут?

– Проулок их усадьбы разделяет.

– Так вот, козел этой преподобной бабки Гайдамачихи, как Торчков ее называл, повадился в торчковский огород капусту хрумкать. Торчков его как-то подкараулил и пырнул вилами, а Гайдамачиха в отместку торчковскому гусаку голову отрубила. И сейчас между ними война идет похлеще, чем у гоголевских Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. Как она вообще-то, старуха?

– Гайдамачиха? Тише воды, ниже травы. Да в ее возрасте и трудно уже воевать. За семьдесят, наверное, перевалило.

– Правда, что она из помещиц?

– После смерти мужа, говорят старики, несколько лет трактир в Березовке и паром через Потеряево озеро содержала. Колчаковцы все это в распыл пустили и хозяйку чуть было к стенке не поставили.

– За что?

Бирюков пожал плечами.

– Толком никто не знает. А Торчков ничего об этом не говорил?

– Об этом нет, а вот что у старухи еще от «царского прижима» золото припрятано, с самым серьезным видом утверждал.

– Золото?… У Гайдамачихи?… – Антон засмеялся. – Вот дает Кумбрык! Да у старухи в избе – шаром покати. Все хозяйство – козел да полуслепой от старости пес по кличке Ходя.

– Еще Торчков заявил, что Гайдамакова колдовством занимается. Говорит, своими глазами видел, как совсем недавно она возле кладбища рано утром перекрестила его корову, а к вечеру в тот же день корова подохла…

– Словом, в огороде бузина, а в Киеве дядька, – перебил Голубева Антон.

– Похоже, так… – Голубев помолчал и продолжил: – Самое интересное, когда я предложил написать заявление о пропаже денег, чтобы дать делу официальный ход, Торчков, как говорится, замахал руками и ногами. Тут-то я и сообразил, что– земляка твоего бог фантазией не обидел.

– Это точно. Брехливей Кумбрыка в Березовке мужика не сыщешь. По-моему, он и о лотерейном билете ради собственной популярности загнул, чтобы хоть как-то оправдать посещение вытрезвителя. К слову пришлось, ты проверил, был ли Торчков действительно в вытрезвителе?

– Был. Забрали еле тепленького в «Сосновом бору». Пришел с каким-то одноруким пожилым мужчиной. Когда Торчков окончательно опьянел, этот однорукий исчез.

– Наверное, заготовитель, который привез его из Березовки.

Голубев неопределенно пожал плечами и перебрался со стула на излюбленный свой подоконник. Помолчав, спросил Антона:

– Утреннее мое предложение насчет рыбалки не забыл? Все равно, шока заключения экспертов по трупу не будет, время впустую пропадет.

– Надо бы в сберкассе узнать, выигрывал ли Торчков мотоцикл, – Антон поглядел на наручные часы, – но там уже рабочий день закончился.

– В понедельник узнаем, если будет необходимость, – сказал Слава.

Бирюков еще какое-то время поразглядывал «дорбуфетовскую» этикетку и поднялся из-за стола.

– Пошли к Семенову, договоримся об экспертизе.

Эксперт-криминалист заканчивал сверку дактилоскопических отпечатков, снятых с пальцев трупа, с отпечатками, хранящимися в картотеке уголовного розыска. Попросив минутку подождать, он сверил последние карты, положил их на место и хмуро проговорил:

– В нашей коллекции сей гражданин не числится. Придется сделать запрос в главный информационный центр МВД.

– Долго эта канитель протянется? – спросил Антон.

– Запросим срочной связью. К понедельнику получим ответ.

– К тому времени и медицинское заключение будет готово, – вмешался в разговор Голубев.

Антон подал эксперту водочную этикетку.

– Надо, товарищ капитан, проверить идентичность с той, что на бутылке, найденной возле трупа. Кажется, из одного «Дорбуфета».

Семенов равнодушно взглянул на этикетку и осторожно положил ее на стол.

– Проверю. В понедельник сообщу результат.

4. Кумбрык и другие…

До свертка на Березовку Антон с Голубевым доехали на попутной машине. Старый тракт буйно загустел травой и походил сейчас на лесную просеку, вильнувшую вправо от укатанного автомашинами большака райцентр – Ярское. Выйдя по тракту к берегу Потеряева озера, Антон провел Славу мимо торчащих из воды столбов паромного причала и поднялся на высокий пригорок.

Отсюда Березовка смотрелась как на ладони. Рядом с новеньким, со сбитой по-современному набекрень крышей, «Сельмагом» алел раскрашенный яркими лозунгами кирпичный клуб, за ним – контора колхоза с поникшим от безветрия красным флагом. Даже вросшую в землю избушку Гайдамачихи в самом конце села и ту разглядеть можно. По обеим сторонам улицы, сразу за домами, вытянулись широкие прямоугольники огородов с картофельной ботвой и желтыми шапками подсолнухов. В Гайдамачихином огороде чернеет низенькая старая баня, а за огородом – кладбище, у самого края которого будто золотом отливает под лучами вечернего солнца бронзовая звездочка на памятнике березовцам, замученным колчаковцами. Тихое, как зеркало, Потеряево озеро с едва заметным на горизонте противоположным берегом распахнулось, словно большое водохранилище.

– Вот красотища!… – восторженно произнес Голубев и, показав рукою по направлению к дому Бирюковых, заторопился: – Смотри… Смотри, какой старикан живописный сидит!

На скамейке перед домом, прикрыв сивой бородою широченную грудь, подремывал дед Матвей.

– Это мой дед, – с гордостью сказал Антон. – Матвей Васильевич Бирюков, полный Георгиевский кавалер, а за Гражданскую войну орден Боевого Красного Знамени имеет.

– Да ну1… – воскликнул Голубев. – Сколько ж ему лёт?

– Под девяносто. С девятьсот четвертого года все войны, как он говорит, в бомбардирах прошел. В Отечественную добровольцем на фронт просился, не взяли. В сорок первом ему уже под шестьдесят подбиралось.

– И как себя чувствует сейчас?

– Память отличная, зрение тоже. Вот на уши туговат.

– А отец твой в Отечественную воевал?

– Разведчиком. В Берлине закончил. Полный кавалер ордена Славы.

Голубев шутливо хлопнул Антона по плечу.

– Вот дают Бирюковы! Прямо-таки гвардейский род. И имена-то у всех старорусские; Матвей, Игнат, Антон…

– Меня хотели Виталием назвать. Приехали от матери из роддома, дед Матвей спрашивает: «Кто народился, малец или девка?» Отец говорит: «Сын, Виталий». Дед уже тогда туговато слышал, ладонь к уху приложил: «Кого видали?» Отец кричит: «Виталий! Имя такое новорожденному дадим!» Дед кулаком по столу: «Видалий! Видалий!… Придумали чужеземную кличку, язык сломаешь. По-русски, Антоном, мальца нарекем!» Сказал, как отрубил. Перечить деду Матвею и сейчас в нашей семье не принято.

Полюбовавшись с пригорка селом, Антон со Славой спустились к проулку и по нему вышли прямо к дому Бирюковых. Антон подошел к дремлющему деду и, наклонившись к его уху, громко сказал:

– Здравствуй, дед Матвей!

Дед Матвей не вздрогнул от неожиданности, не шелохнулся. Медленно открыв глаза, он неторопливо поднял склоненную в дреме голову, провел костистой рукой по сивому лоскуту бороды и только после этого ответил:

– Здоров, едри-е-корень, коли не шутишь. Никак в гости явился?

Антон показал на Славу Голубева.

– С другом вот, на выходной порыбачить приехали.

Дед Матвей понимающе кивнул, сдвинулся к краю скамейки, освобождая место.

– Одолели ныне рыбаки Березовку. Каждый выходной прут к озеру и на легковушках, и на мотоциклах.

– Ну, и ловят?…

– Бывает. Серега наш на прошлой неделе с Димкой Терехиным на жерлицу щуку заловили чуть ни с метру длиной.

– Как Сережка? – поинтересовался Антон.

– А чего ему?… Шибко не фулиганит, а когда и отмочит чо, так он же малец, не девка. В тебя весь удался, следственную работу в школе ведет. Старых героев, вишь, отыскивать решил. Меня первого сыскал, фотографа домой приводил, сняли на карточку при ордене и всех Егориях. Говорит, при школе та карточка висеть будет… – дед Матвей кашлянул, поцарапал бороду и вернулся к разговору о рыбалке: – Коли удачливей зорьку провести желаете, пораньше место на берегу хватайте. Вот-вот напрутся сюда городские рыболовы, – махнул рукой в сторону дома деда Ивана Глухова, около которого стоял голубой «Запорожец». – Вон первый казак уже прикатил.

– Кто это к Глуховым приехал? – спросил Антон.

– Племяш каждый выходной тут ошивается, – дед Матвей повернулся к «Сельмагу». – Да вон, кажись, он чего-то с Иваном на телегу грузит.

Возле магазина уже знакомый Антону и Славе Голубеву путевой мастер с рыжебородым рослым стариком устанавливали на подводу новенький холодильник. Тут же крутился Торчков и невпопад давал советы.

Видимо, заметив у дома Бирюковых гостей, Торчков, по-утиному покачиваясь с боку на бок, направился к ним. Радостно улыбаясь, еще издали заговорил:

– Надыть такому совпадению случиться! Утром в районном центре встречались, а теперича уже в Березовке видимся. Никак сродственников пожаловал проведать, Антон Игнатьич?

– Дербалызнул уже? – не дав Антону ответить, строго спросил Торчкова дед Матвей.

Торчков испуганно закрутил головой.

– Что ты! Что ты, Матвей Василич! Не бери зазря на свою душу грех. С сегодняшнего дня, акромя газировки, никакой бутылочной жидкости не принимаю. Хватит! Покуражился и будя!…

– Поди, от моциклетных денег ни шиша не осталось, ась?

Сморщившись, Торчков щелкнул вставной челюстью, словно хотел проверить, на месте ли она, и небрежно отмахнулся:

– А куды мне деньги?… Гроб имя обклеивать, кады подохну? – он примостился на краешек скамейки и, заискивающе заглядывая Антону в глаза, заговорил: – Деньги, Игнатьич, по моему разумению – одно зло. Кады они есть, и печенку червяк точит, и в голове будто бы трактор «Беларусь» гудит. Другое дело, кады денег нет. Вот щас зашел в «Сельмаг» к Броньке Паутовой, дернул бутылочку газировки за двадцать копеек: в голове – свежесть, и печенка не взбрыкивает. У меня, Игнатьич, натура не та, как у некоторых. Возьми того же Ивана Глухова. В прошлом годе племяшу своему автомашину купил, – Торчков показал заскорузлым пальцем на «Запорожец». – Щас вот только холодильник в подарок опять же ему подбросил. А у самого Глухова в доме?… Чего только нет! Даже зеркальный шихванер имеется. А чего ему в том шихванере держать?… Это ж кулацкие замашки, Игнатьич, – покупать барахло, без которого в хозяйстве очень даже просто обойтись можно.

– Ты, Кумбрык, на Ивана Скорпионыча бочку не кати! – уловив нить разговора, строго оборвал Торчкова дед Матвей. – Скорпионыч – мужик хозяйственный.

– Я, Матвей Василич, не качу, – вильнул в сторону Торчков. – Я к тому рассказ вел, что надо б на полном сурьезе поставить вопрос ребром: откуда заимелись у Скорпионыча деньги, чтобы племяшу автомашину дарить? У меня тоже есть племяш. А могу я ему вот так вот, за эдорово живешь, хотя б лисапед подбросить?… Дудки!

Дед Матвей сердито обронил:

– Пропивать меньше надо. – И, не дав Торчкову открыть рта, продолжил: – Ты, Кумбрык, всех мало-мальски зажиточных людей готов кулаками обозвать. Гайдамачихе и той проходу не даешь.

– А чего это я старой ведьме должен проход давать, если она моему самому породистому гусаку лопатой голову, как маковку, оттяпала, а на корову такой глаз напустила, что та и хвост откинула?! – взвился Торчков.

– Чего?!. Ты ж свою корову гнилой картошкой обкормил.

– Кады я обкармливал? Ктой-то такое оскорбляющее сообщение на меня сделал?

– Ветеринар колхозный на ферме сказывал, чтоб другие до такой глупости не докатились.

– Шибко он понимает, твой ветеринар… – Торчков обиженно замолчал, пощелкал челюстью, словно злящийся филин, и, взглянув на Антона, проговорил, будто извиняясь: – Засиделся, Игнатьич, я с вами. Пойду по хозяйству управляться. Хоть коровы щас у меня и нет, так опять же двух боровков держу. А им тоже есть-пить надо подать.

– Вот мастак сочинять! – глядя ему вслед, громко проговорил дед Матвей. – С малолетства, едри-е-корень, такой удался. Хлебом не корми, только дай об людях дурное побалабонить.

– Правда, что он мотоцикл выиграл? – спросил Антон.

– У Кумбрыка узнать правду трудней, чем у змеи ноги найти. Говорят деревенские, будто видели у него выигрышный билет, да и деньжонки последнее время, кажись, густо у него завелись, из «Сельмага» почти не вылазил, – дед Матвей, кряхтя, стал подниматься со скамейки. – Ну, ладно, гости… Соловья баснями не кормят. Пошли в избу, надо матери доложиться, чтобы ужин готовила.

А на крыльце уже появилась Полина Владимировна, обрадованно всплеснула руками:

– Антошка, сынок! Давно появился? Проголодались, поди, в дороге? А я слышу, дед Матвей с Кумбрыком разговоры ведет. И невдомек мне, что сын в гости заявился…

5. Березовские следопыты

Дед Матвей оказался прав, когда говорил, что скоро в Березовку нагрянут городские рыболовы. Пока Антон с Голубевым сидели за столом, по селу мелькнуло около десятка мотоциклистов и промчалось несколько легковых автомашин. Все они скатились к берегу Потеряева озера. Медленно развернувшись от дома Глухова, туда же укатил голубенький «Запорожец». Едва только он проехал мимо окон Бирюковых, в избу влетел Сергей. Следом за ним появился Димка Терехин. Поздоровался, швыркнул облупившимся от загара вздернутым носом и прислонился к дверному косяку.

– Ты почему так долго не приезжал? – напустился было на Антона Сергей, но, узнав, что Антон и Слава торопятся на рыбалку, быстро притащил из кладовки кучу рыболовецких снастей и стал выбирать лучшие из них.

– Где это ты таким богатством разжился? – спросил Антон.

– На макулатуру выменял. А вот эти, – Сергей показал две самые лучшие жерлицы, – и еще мировецкую книжку, «Судьбу барабанщика», заготовитель нам с Димкой дал за серебряный рубль царский, который мы в щуке нашли.

– Ого! – с самым серьезным видом воскликнул Голубев. – У вас, оказывается, даже с серебряными рублями рыба ловится. А с золотым червонцем мы сегодня не поймаем?

Сергей смущенно пожал плечами:

– Не знаю. Дед Матвей говорит, что нам с Димкой подфартило. А рубль, правда, серебряный был – заготовитель даже на зуб пробовал. Буквы на нем такие старинные, с твердым знаком в конце некоторых слов и год выпуска – тысяча восемьсот восемьдесят первый. Наверное, кто-то бросил его в озеро, а щука вместо рыбешки – хап!… И проглотила.

Наскоро закончив ужин, Антон и Голубев переоделись и в сопровождении Сергея с Димкой отправились к озеру. На песчаном скосе, у причальных столбов, голубел «Запорожец». Возле него племянник Глухова разматывал жерличную бечеву, а сам дед Иван Глухов, кивая своей рыжей кержацкой бородой, накачивал автомобильным насосом надувную лодку. Антон издали поздоровался со стариком. Тот сдержанно, но учтиво склонил в ответ голову и, что-то сказав племяннику, устало положил насос.

– Опять Скорпионыч к острову собирается, – заговорщицким тоном сказал Сергей Димке.

– Это отчество у Глухова такое? – спросил Голубев.

– Отчество его Серапионович, выговаривается с трудом. А в Березовке трудных слов не любят, вот и получилось «Скорпионыч», – объяснил Антон и посмотрел на Сергея. – Почему «опять»? Он что, дед Иван, часто туда плавает?

– Я ж тебе писал. Почему сразу не приехал? – вместо ответа обидчиво спросил Сергей.

– Не могу же я, как по щучьему велению, по твоему зову приезжать. У меня, брат, работа.

– Будто я отдыхать приглашал. Знаешь, зачем тебя звал? Бабка Гайдамачиха со Скорпионычем уголовщиной занимаются… – Сергей многозначительно посмотрел на брата и торопливо стал рассказывать, как они с Димкой видели старуху рано утром на берегу озера.

– Почему решили, что именно дед Иван Глухов был с Гайдамачихой? – спросил Антон, когда Сергей замолчал. – Вы ведь его в лицо не видели.

– Потому что больше таких мужиков в Березовке нет. А потом… племянник Скорпионыча часто к острову плавает. Вон и сегодня лодку накачивает. Понял?

Антон помолчал.

– Понять-то понял, но, насколько мне известно, у острова водятся щуки побольше той, что вы с Димкой поймали. Вот и плавают туда, чтобы щук добывать.

– А ведь это правда, Серы! – подхватил Димка. – Помнишь, летом тот кудрявый, что с аквалангом и подводным ружьем на зеленых «Жигулях» приезжал, какую щучину оттуда привез?! Метра полтора, наверное, длиной…

– Кудрявый с аквалангом каждый раз туда днем плавал, а Гайдамачиха со Скорпионычем ночью. Что им, дня не хватает? – недовольно перебил Димку Сергей.

Разговаривая, все четверо подошли к склонившейся над озером березе, от которой тянулась цепь к лодке. Антон с Голубевым стали разматывать лески с удилищ, а Сергей с Димкой готовить жерлицы. Молча забросили удочки. Озеро рябило от ветерка, и клев, по определению Славы Голубева, был не так уж, чтобы очень, но и не очень. Окунь шел средний. Когда наловили десятка полтора рыбин, Антон отправил мальчишек в село за котелком и приправой к ухе, а сам принялся разводить костер. Голубев, принеся огромную охапку сушняка, сел рядом на траву и, разглядывая пойманную рыбу, вдруг расхохотался.

– Торчкова вспомнил. Ну и земляк у тебя, – проговорил он на вопросительный взгляд Антона и посерьезнел. – Обратил внимание, что на этот раз Торчков даже не заикнулся о деньгах?

Антон подбросил в костер хворосту. Дождавшись, когда огонь весело заплясал над ним, задумчиво заговорил:

– А вообще-то, мотоцикл Торчков, наверное, правда выиграл, коль деревенские у него билет видели. Только, почему в сберкассе выплатили за «Урал» с коляской всего тысячу рублей? Похоже, спекуляцией попахивает. Надо будет нашим обэхээсникам подсказать, чтобы заинтересовались сберкассой. Спекуляция по их части, а нам и без того работы хватит.

– В понедельник зайду к ребятам, – сказал Голубев и принялся чистить рыбу.

Побрякивая котелком и ложками, прибежали запыхавшиеся мальчишки. Сергей зачерпнул из озера воды и, вешая котелок над костром на перекладину, доложил:

– Скорпионыч с племянником меньше нашего наловили. Сегодня к острову не плавали. Говорят, ниппель лопнул, не могли лодку накачать. Вот брешут, черти!…

– Почему же брешут? – строго спросил Антон.

– Потому что раньше у них ничего не лопалось, а сегодня увидели работников уголовного розыска и сразу ниппель лопнул.

– Логично, юный следопыт, – усмехнулся Антон, а про себя подумал, как иногда можно объективно истолковать случайные факты.

Огонь костра весело лизал черные от копоти стенки котелка. Темное небо как будто подмигивало звездами. С озера легонько тянуло свежестью, шелестел широкими листьями камыш.

Уха припахивала дымком, зеленым луком и укропом. Переговариваясь, ели прямо из котелка. Когда котелок опустел и все сытно замолчали, Сергей облизал свою ложку и вдруг спросил Антона:

– Ну, так что будем с Гайдамачихой и Скорпионычем делать?

Антон незаметно подмигнул Голубеву.

– Осторожно следите за ними. Как улики подберутся, арестуем.

– Какие улики?

– Что они нарушают советское законодательство. Сергей присвистнул;

– Нашел дураков. Они могут и не нарушать закона.

– Тогда за что же их арестовывать?

– За то, что по ночам на остров плавают. Гайдамачиха наверняка там награбленное золото спрятала. Мы, когда историю Березовки для школьного музея писали, расспрашивали стариков. Знаешь, что о прошлом Гайдамаковых говорят?… Ой-е-е-ей!

– Торчков говорит?

– Хотя бы… – Сергей насупился. – Давайте завтра на остров сплаваем и узнаем, что там Скорпионыч делал.

– Пока мы плаваем, – Антон опять подмигнул Голубеву, – уголовные старики убегут из Березовки.

– Вот я и говорю, что их надо арестовать! – горячо заторопился Сергей и, вытащив из кармана аккуратно сложенную бумажку, сунул ее Антону. – Во, полюбуйся! Гайдамачиха уже навострила из Березовки лыжи.

Антон развернул тетрадный листок и при свете костра прочитал:

ПО СЛУЧАЮ ОТЪЕЗДА ПРОДАЮТЦА КУСТЫ СМОРОДИНЫ ОВОЩНЫЕ ГРЯДКИ БОЧКА СПОДКАПУСТЫ И ПРОТЧАЯ МЕБЕЛЬ ГАИДАМАКОВА.

Прочитав, посмотрел на Сергея, спросил:

– Что это? Объявление?

– Вчера бабка Гайдамачиха на дверь сельмага повесила, а мы с Димкой сняли, чтобы покупателей отбить.

– Знаешь, как ваш с Димкой поступок называется?

– Как?

– Хулиганство, – Антон вернул Сергею листок и приказным тоном сказал: – Завтра же утром повесьте туда, откуда сняли.

Сергей растерянно замигал, а настороженно слушающий Димка даже втянул голову в плечи, будто его неожиданно ударили по спине.

– Не горюйте, следопыты, – посочувствовал мальчишкам Слава Голубев. – Сыщики-профессионалы и те ошибаются.

– Чем объявления срывать да россказни Торчкова о бабке Гайдамачихе слушать, узнали бы, например, почему озеро Потеряевым называется, – посоветовал Антон.

Обидевшийся Сергей насупленно смотрел в затухающий костер, но Димка не сдержался:

– Мы это уже знаем. В озере купеческие обозы зимой терялись.

– Как? – заинтересовался Голубев.

– Очень просто. Бывало, выедут подводы из Березовки, а в Ярское, что напротив, не приедут. И никто их найти не мог, как под лед проваливались.

Голубев повернулся к Антону:

– Правда?

– Старики говорят… – Антон посмотрел на мальчишек. – А вот следопытам и разобраться бы, правду деды рассказывают или басни сочиняют.

– Это мы разберемся, – торопливо заявил Димка и швыркнул носам.

Звездное с вечера небо затянулось плотными облаками, потемнело. На берегу озера светились огни рыбацких костров…

– Ну, а о старушке Гайдамаковой что вам известно? – снова поинтересовался у мальчишек Голубев.

– Уголовная бабка, – буркнул Сергей.

– О ней разное говорят, – уточнил Димка. – Одни уверяют, что в революцию она за Советскую власть была, а другие – будто бы с колчаковцами заодно.

– Ее же колчаковцы чуть не расстреляли, – сказал Антон.

– Это знаешь за что?… – задиристо спросил Сергей и тут же ответил: – Гайдамачиха, наверное, не хотела им бриллианты отдать.

– Какие бриллианты?

– Которые ее муж прикарманил, ограбив в семнадцатом году богатого томского купца Кухтерина.

– В семнадцатом году муж Гайдамаковой уже умер, – снова сказал Антон. – Могила его на березовском кладбище, рядом с партизанским памятником. Отлично помню гранитную плиту и надпись: «Дворянин Петр Григорьевич Гайдамаков. 1867 – 1917». Пацанами мы часто на этой плите топтались, когда носили цветы к памятнику.

Мальчишки оживились. Сергей вскочил на ноги и горячо заговорил:

– Правильно! Гайдамаков умер осенью семнадцатого года, а две кухтеринские подводы с фарфоровой посудой и бриллиантами исчезли в Потеряевом озере до его смерти, в феврале. Тут, знаешь, какое уголовное дело было? Все лето в Березовке полицейские сыщики из Томска рыскали. Говорят, даже отыскали у Гайдамаковых дорогую вазу из пропавшего обоза. Вот тогда Гайдамаков с перепугу и умер.

– Почему же полицейские не арестовали Гайдамачиху? – подзадорил брата Антон.

– Ее арестовывали.

– И судили?

– Нет… Быстро выпустили. У нее ребенок грудной был, да и молодая она тогда совсем была, лет на тридцать младше своего мужа. Во!…

– Если бы Гайдамачиха была виновата, купец не пожалел бы ни ее грудного ребенка, ни молодости.

– Конечно. Так ведь вскоре революция произошла. Купец, говорят, в Шанхай умотался. А с колчаковцами остался его родственник, который работал полицейским сыщиком и следствие о пропавших бриллиантах вел. Вот он-то чуть и не укокошил Гайдамачиху…

– А потом украл у нее ребенка и скрылся, – быстро добавил Димка.

– Какого ребенка? – спросил Антон. – Насколько я знаю, у Гайдамачихи был единственный сын. Он уходил на Отечественную войну вместе с нашим отцом и погиб на фронте. По-моему, она за него и пенсию получает.

– Наверное, у нее еще был ребенок… – неуверенно проговорил Сергей. – Вообще-то мы с этой историей капитально разбирались. Всю зиму прошлую даже переписывались со следопытами из одной томской школы. Просили их договориться с уголовным розыском, чтобы помогли найти старый полицейский архив. Галина Васильевна нам подсказала.

– Ну, и что нашли томские следопыты?

Сергей вздохнул:

– Архив полицейский нашли, да никаких документов о кухтеринских бриллиантах в нем нет.

– Выходит, история с бриллиантами всего-навсего детективная легенда.

– А фарфоровая посуда?… – почти враз спросили мальчишки, и Сергей тут же добавил:

– Осколки фарфоровой посуды озеро в непогоду до сих пор на песок выбрасывает.

– В Потеряевом озере чего только нет… – Антон зевнул. – Пошли, братцы, спать. Утром придется рано на зорьку подниматься.

Тихо, спокойно спала Березовка. Лишь в доме Бирюковых светилось окно. Полина Владимировна, подремывая за столом, ждала запоздавших рыболовов.

– Ужинать будете? – спросила она, едва компания заявилась в избу.

– Мы уху варили, – похвастал Сергей. – Всю рыбу, что поймали, съели, – хлопнул себя по животу. – От пуза нарубались!

Полина Владимировна строго посмотрела на него.

– Ты-то, пострел, с голоду не умрешь, а гости…

– Спасибо, мам. Правда, как Сергей сказал, от пуза наелись, – не дал ей договорить Антон.

– В таком разе ложитесь спать, в горнице постелила, – чуть помолчала и обратилась к Антону: – Галя Терехина приходила, больше часу тебя ждала.

– Зачем я ей понадобился?

– Просила, чтоб в понедельник в школу пришел. Она там кружок какой-то ведет, ну и хочет, чтоб, значит… ребятишки настоящего следователя увидели.

– По улице слона водили… – взглянув на Славу, засмеялся Антон. – Некогда мне, мам. В понедельник на работе должен быть с утра. Дела надо передавать, в Новосибирск переводят работать.

Полина Владимировна скрестила на груди руки.

– Тебя? В Новосибирск?… Зачем же ты, сынок, согласился? В большом городе хулиганов больше. Беду себе там наживешь.

– Волков бояться – в лес не ходить.

– Да на кой тебе тот лес сдался, если в райцентре можно спокойно жить. По службе, как знаю, ты в почете здесь.

– Буду толково работать, и там почет заработаю.

Полина Владимировна устало опустилась на стул, словно не зная, как продолжить разговор, умоляюще попросила:

– Сходил бы все-таки в школу, уважил Галю. Она хорошая девушка…

Антон удивленно поднял брови:

– Не в невесты ли ее мне метишь?

– А чем Галя не невеста?… – ухватилась Полина Владимировна. – Всего на два класса младше тебя в школе шла. Институт кончила. Учительницей работает и в почете не меньше, чем ты. На что наш Сережка – сорванец, и тот ее уважает.

– Это правда, – с готовностью подтвердил Сергей. – Галина Васильевна мировецкая учителка. К тому ж, Димкина сеструха, а Димка мой лучший друг.

– Ты помолчал бы, адвокат, – Антон шутливо щелкнул Сергея по носу.

6. Дед Матвей вспоминает

Утреннюю зорьку Антон и Слава проспали.

Разбудил их Сергей перед тем, как идти в школу. Пока умывались, Полина Владимировна, уставив стол разными сортами домашнего варенья, собрала завтрак и ушла в огород по хозяйским делам. В доме, за столом, остался один дед Матвей.

– Спите, едри-е-корень, по-гвардейски! – громко сказал он, когда Слава и Антон принялись за еду. – Серьга тож вчерась с вами умаялся. Ладно мать подняла, а так бы и на учебу не поспел.

– Жаль, зорьку пропустили, – вздохнул Слава.

Дед приложил к уху ладонь:

– Чо гришь?

– Говорит, зорьку проспали! – крикнул Антон.

Дед Матвей подул на дымящееся блюдечко.

– Шибко не ори, едри-е-корень. Мало-мало я слышу, шепоток вот только не разбираю.

– Сколько вам лет, дедушка? – спросил Слава.

– Со счету уже сбился. Ты человек ученый, считай сам: в девятисот четвертом, когда пошел на япошку, было в аккурат двадцать годков. С той поры ходил на германца в империалистическую, ходил на негоже, супостата, в Гражданскую, да белогвардейцев еще чехвостил. Через гнилое море Сиваш пешком на Перекоп прошел, а посля того успел адмиралу Колчаку холку намылить, – дед Матвей осторожно поставил блюдечко на стол. – Одним словом, бог-господь, чтобы ему с небес об землю твердая посадка сделалась, меня не обидел военными походами. И все бомбардиром ходил. Пороху за'свою жизнь, мил человек, я спалил столько, что другой бы, на моем месте, до полного основания оглох и того больше.

Помешивая в чае ложечкой варенье, Антон задумчиво разглядывал на старой фарфоровой чашке, которую помнил с детства, ярких жар-птиц, тонко разрисованных в китайской манере. Видимо, по ассоциации вспомнились осколки посуды на берегу озера после непогоды, а вслед за этим вчерашний рассказ мальчишек об ограблении купца Кухтерина.

– Дед, а что за история случилась в Березовке перед революцией с кухтеринскими бриллиантами? – вдруг спросил он.

– С брыльянтами Кухтерина? – уточнил дед Матвей. – Простая история, с концом канула в Потеряевом озере. Сам томский полицмейстер-генерал в Березовку наведывался, в лепешку разбивался, чтоб угодить купцу, только и он с носом уехал. А промежду тем, вместе с драгоценностями и подводами пропало шестеро людей, считая двух ямщиков, двух урядников да приказчиков.

– Расскажи подробнее об этом.

– Подробностев, Антоша, сам томский полицмейстер-генерал не смог разузнать. И до сей поры их никто не знает.

– Как бриллианты оказались в Березовке?

Дед Матвей хмыкнул в бороду, задумавшись, помолчал.

– Тут, как бы тебе не соврать, такой табак получился. Кухтерин купец был шибко ушлый, торговлю держал по всей Сибири и связь с Китаем имел. В начале семнадцатого года он уже смикитил, что в Россее царскому режиму конец приходит, и, не долго думая, порешил сплавить свои драгоценности за границу, в Шанхайский банк. По такому случаю загрузил в Томске фарфоровой посудой две подводы – вроде как. торговать собрался – а промеж делом и брыльянты туда всунул. С обозом назначил самых преданных приказчиков, для охраны урядников нанял и отправил их с наказом держать быстрый путь прямиком на Шанхай-город китайский. Дело как раз в феврале было, люто в том году буранило по Сибири. Худо-бедно ли, добрались подводы до Березовки. Сопровождающие люди перекусили в трактире Гайдамакова и, не глядя на буран, тронулись в ночь через Потеряево озеро на Ярское. Больше их и не видели…

– И что дальше? – поторопил Антон.

– Ты человек ученый, соображай, – дед Матвей опять помолчал. – Для облегчения могу подсказать, что на озере шибко много таких мест, где даже в лютый мороз толстый лед не настывает…

– В ночном буране ямщики сбились с дороги и угодили в такое место, – быстро сказал Антон.

Дед Матвей хитро прищурился:

– Как говаривал Яшка-антиллерист: «Бух – и мимо!» С лошадиными повадками ты, Антоша, не знаком. Даже дурная лошадь сама с дороги не собьется. Она нутром дорогу чует, особливо тонкий лед. Стало быть, ежели подводы с пути свернули, кто-то лошадям такого страху нагнал, что они и чутье потеряли.

– Говорят, Гайдамаков это сделал? – чтобы ускорить рассказ, спросил Антон.

– Говорят, в Москве кур доят… – дед Матвей пошамкал губами. – Гайдамаков держал при трактире двух работников: Скорпиона, Ивана Глухова отца, и молодого парня по прозвищу Цыган. Парень тот был русским, а прозвище получил за свою наружность – шибко лицом был черен. Вот этого Цыгана и словили вскорости в Новониколаевске – так в ту пору Новосибирск обзывался, – на базаре, дорогую фарфоровую посуду продавал. А ваза та, как опознал купец, оказалась из пропавшего обоза. Сразу следствие заварилось. Цыган заявил, что вазу послал его продавать хозяин. Стали пытать Гайдамакова. Тот заявляет, что вазу продали ему приказчики, когда ужинали в трактире перед отправкой на Ярское. Оно и правда, приказчики для отводу глаз кое-где по селам и поторговывали посудой, но только, как я уже упоминал, купец был ушлый. Оказывается, отправляя обоз, он наказал строго-настрого приказчикам торговать только дешевой посудой – тарелками да чашками разными, а дорогую, – чтоб в целости-сохранности доставить в Шанхай. Вот тут и влип Гайдамаков!… От испуга приключилась с ним, как заключили доктора, холера. От такой болезни люди животом и другими внутренностями маются. Здоровый был мужик Гайдамаков, но и он против холеры не устоял, окочурился…

Дед Матвей закрыл глаза, как будто задремал.

– Что же дальше? – опять поторопил Антон.

– Только его соборовали и в гроб положили – нагрянул купец с полицейскими для учинения обыска. Весь особняк вверх тормашками перевернули – ничего не нашли. Сродственники понесли Гайдамакова на кладбище зарывать, а полицейские – по всей Березовке, в каждый дом, с обыском. Ни у кого ни шиша, а у Скорпиона Глухова ровно десяток чашек из пропавшего обоза обнаружили. Перепугался Скорпион до смерти, заикаться стал, грит: «Два дни назад хозяйка приказала утопить в озере ящик с посудой. Каюсь, пожадничал – десяток чашек домой уволок». Следователь берет его за шкирку и ведет к озеру, узнать место, где ящик утоплен. По пути заходит ко мне в дом.

– К тебе-то зачем? Тоже с обыском?

– К той поре я уже полный Егориевский бант имел, и царские власти передо мной шибко хвост не поднимали, наоборот, уважительно относились. Заявляется, значит, следователь… Молодой, дворянского покрою. Как теперь помню, называет себя Яковом Иванычем и жмет вот эту. руку, – дед Матвей показал широкую с узловатыми пальцами ладонь, – грит: – «Приглашаю вас, Матвей Василич, господин Бирюков, стать понятым». Хоть у меня, как у господина, кроме Егориевских крестов, ни шиша и не было, но возражать я не стал. Пошел. Приводит Скорпион нас на причал паромный, тычет вниз – там ящик. «Ныряй, вытаскивай!» – приказывает ему следователь. Скорпион перед следователем на колени повалился – плавать, мол, не умею. Ежели нырну, не вынырну. Следователь выхватывает из кармана пистолет, я его – за руку: «Не пужай, господин хороший, Скорпиона. Не врет мужик. По правде, как топор, плавает. Лучше пужни с берега любопытствующих баб. Я тебе мигом этот ящик, ежели он там есть, на свет божий выволоку».

– Ну, и выволок?

Дед Матвей нахмурился:

– Не перебивай, едри-е-корень, слушай. Полицейские, какие кругом нас табунились, в один секунд турнули поразинувших рты бабенок. Я одежку с себя долой и, в чем мать родила, сиганул с причала. Ящик и вправду тут как тут был. Вытащил его на песок. Следователь все до единой чашечки и, которые побитые, пересчитал – в аккурат тех не хватает, какие у Скорпиона нашли. Спрашивает меня: «Еще что там, в озере, есть?» Отвечаю: «Чистый песок». Не поверил, разделся до коротеньких трусиков и самолично сиганул. Долго нырял и плавал, а на берег вылез с пустыми руками…

– Ну, а Гайдамачиха что? – не сдержав любопытства, спросил Антон.

– А Гайдамачиха в ту пору совсем малой была, лет семнадцати, не боле. Когда следователь стал ее допрашивать, прижала пацаненка, задрожала вся. «Муж, – грит, – купил у приказчиков ящик посуды вместе с той вазой, какую Цыган продавал. С перепугу приказала Скорпиону утопить, потому как боялась, что хуже станет». Больше, сколь следователь ни старался, ни слова из нее вытянуть не смог. А старался он шибко здорово, потому как доводился купцу Кухтерину зятем и от брыльянтов тех ему солидный куш наклевывался. Все лето с полицейскими на лодках по озеру плавал.

– И ничего не нашел?

– Нашел возля острова… лошадиные да человеческие шкелеты. Там же и подводы оказались с побитой посудой, а брыльянты… будто как корова языком слизнула. – Дед Матвей неторопливо налил в блюдце из чашки уже остывший чай, отхлебнул несколько глотков и поставил блюдце на стол. – 'Подразумевали и следователь, и полицмейстер-генерал, будто дело это рук Гайдамакова и Цыгана. На Скорпиона Глухова, опять же, частично грешили, только вот загвоздка: Скорпион плавать не умел. А чтоб, значит, вытащить брыльянты из саней, надо было зимой в прорубь нырять. На такое, скажу тебе, не каждый решится.

– Как звали Цыгана? Фамилия его как?

– В те времена фамилии не больно в почете были. Цыган да и Цыган… Былон в Березовке человеком пришлым, никто его роду-племени не знал.

– А куда он делся из Березовки? – спросил Слава Голубев.

– Сказывали, будто с колчаками умотался.

– Следователь после семнадцатого года еще здесь бывал?

– Этого уже я не видел, потому как сразу после революции хлестался с белогвардейской контрой на разных фронтах и в Березовку заявился только посля полной победы Советской власти. Из разговоров слыхал, будто появлялся кухтеринский зятек, порушил все хозяйство Гайдамачихи и утек, спасая свою шкуру от Красной Армии.

– А правда, что он у нее ребенка украл? – задал вопрос Антон.

Дед Матвей недоуменно поднял брови:

– На кой шут ему ребенок Гайдамачихин сдался?

– Значит, вранье насчет ребенка?

На этот раз дед Матвей долго молчал, царапая бороду. На его лице было такое выражение, как будто он силится что-то вспомнить и никак не может.

– Гайдамачихиного сына одного только знаю, Викентия, какой погиб на Отечественной войне, – наконец заговорил он. – Других детей у нее не видал, хотя, помнится, будто люди языки чесали, что при колчаковцах Лизавета выходила замуж за Цыгана и как будто бы у них сын народился. Куда тот малец делся, если он по правде был, сказать не могу… А собою Лизавета в молодые годы очень даже видная была. Из женских краше ее в Березовке в ту пору никого не водилось, да и в теперешнее время, пожалуй… разве только внучка кузнеца Савелия Терехина малость на нее пошибает.

– А Савелий Терехин не родня Гайдамачихи?

– Эк, едри-е-корень, куда ты шрапнель запузырил! – дед Матвей даже ладонью по столу стукнул. – Савка давней сибирской породы, а Гайдамаковы после Столыпинского указа в Березовке появились. Был слух, будто отставной штабс-капитан Гайдамаков взял молодую красавицу жену из нищенок и, чтоб не унижать свое дворянское звание, мотанул с нею в Сибирь. Насколь достоверно это, ручаться не могу.

– Романтичная история, – с самым серьезным видом проговорил Голубев.

– От этой романтики, по-моему, кровью пахнет, – хмуро обронил Антон, задумчиво разглядывая китайских жар-птиц на фарфоре.

Дед Матвей, допив чай, перевернул опустевшую чашку на блюдце и довольно разгладил бороду.

– Насытился сибирский водохлеб, – сказал он и вдруг обратился к Антону: – Промежду прочим, та чашка, что ты разглядываешь, из кухтеринской посуды. Следователь мне вроде как подарок сделал за то, что ящик из– озера достал. Еще, кажись, с десяток таких было, да уж за давностью времени все побились. Только эта вот и осталась.

– Дай взглянуть, – Голубев протянул к Антону руку, взял у него чашку. С интересом рассматривая яркий, словно только что сделанный рисунок, восхищенно произнес: – Вот краски!… А мастерство?…

– Тонкая работа, – согласился Антон, поднимаясь из-за стола. – Может, сходим на озеро, а? Авось, шальной окунишка клюнет.

– Обязательно, – с готовностью согласился Слава.

Когда проходили мимо «Сельмага», Антон еще издали увидел на двери тетрадный листок. Объявление бабки Гайдамачихи висело на месте.

В воскресный вечер, когда Антон со Славой собирались на озеро провести последнюю зорьку, к Бирюковым неожиданно заявился Торчков. Вызвав Антона во двор, он долго покашливал и наконец смущенно, словно просил об одолжении, заговорил:

– Баба, Игнатьич, всю шею перепилила. Билет-то, понимаешь, лотерейный ее был. На день рожденья товарки ей преподнесли тот подарок и одних неприятностев мне наделали, залягай их кобыла хвостом. Который день уже женка проходу не дает: выкладывай, понимаешь, ей книжку – и баста!…

– Какую книжку? – не понял Антон.

– Не букварь, конечно же. Сберегательную… А игде это я сберегательную книжку возьму, кады меня до единой копейки в райцентре обчистили, – Торчков поморщился. – По моей натуре дак сгори они синим пламенем, эти деньги. А баба – она ж натурой глупей мужика… Ну и что ты вот будешь с ей делать теперь? Ревет: «С дому выпру! У суд подам!» Никуды она, возможно, и не подаст. А ежели, Игнатьич, подаст?… Суд как жиганет с меня за всю стоимость мотоцикла!… Я ж тады без штанов останусь… – сплюнул и умоляюще посмотрел на Антона. – Жизня, как говорят, трещину дала. На одного тебя, Игнатьич, надежда. Помоги отыскать деньги. Возьми за горло однорукого заготовителя – это не иначе его, паскуды, дело. Он жа, помню, перед ресторантом сказал: «Давай сюды деньги, буду сам расплачиваться, а то ты, как пить дать, обсчитаешься».

Посокрушавшись еще минут десять, но не добавив, по-существу, ничего нового, Торчков ушел. Едва только за ним захлопнулась калитка, как появилась Галина Терехина. Она была в модно расклешенных брюках и легкой белой кофточке с короткими рукавами. Последний раз Антон видел Галю лет пять назад и сейчас невольно удивился, как она похорошела с той поры. Почему-то вспомнились слова деда Матвея, что внучка кузнеца Савелия красотой похожа на молодую Гайдамачиху.

– Не бойся, не укушу, – заметив удивление Антона, весело проговорила Терехина и подала ему руку.

Антон слегка прикоснулся к ее пальцам, смущаясь, проговорил:

– Тебя прямо-таки не узнать, Галя.

Тонкие брови девушки лукаво дернулись.

– По старинной примете богатой стану или умру скоро, – улыбнувшись, сказала она.

– В твоем ли возрасте о смерти думать?

– А что мой возраст? Двадцать четыре года, – Терехина вздохнула. – Пора, как говорится…

– Лучше о замужестве подумать, – шутливо перебил Антон.

Галя засмеялась;

– Не берет никто.

– Вот уж чему не поверю…

На крыльце появился Слава Голубев в рыбачьей экипировке. За ним, столкнувшись в дверях, вывалились Сергей с Димкой.

– Ты, оказывается, здесь весело время проводишь, а мы тебя ждем, – взглянув на Антона, пошутил Голубев.

– Ой, я задерживаю, Антон… – заторопилась Галя. – Знаешь, о чем пришла тебя просить. Ну, забеги, ради бога, завтра в школу. Тебе Полина Владимировна передавала, для чего это нужно?

– Передавала. Но, к сожалению, завтра, душа винтом, я должен быть с самого утра на работе.

– Антон, умоляю!… – Галя скрестила на груди руки.

Слава Голубев, обняв мальчишек за плечи и направляясь к калитке, проговорил загробным голосом:

– Мы уходим. Соглашайся, упрямец.

Антон хлопнул его по спине, виновато посмотрел на Галю.

– , Честное слово, не могу.

– Антон… Я уже объявила следопытам. Почти вся школа соберется. Знаешь, у нас активность какая?… – Терехина бесцеремонно взяла Антона под руку. – Я сейчас пойду с тобой на рыбалку и непременно уговорю. Можно?…

– На рыбалку можно, а оставаться на понедельник в Березовке мне нельзя, – пропуская девушку впереди себя через калитку, вздохнул Антон.

– С каких пор ты таким упрямым стал? – Галя обиженно поджала губы.

Антон посмотрел на ее красивый профиль и смущенно отвел глаза. В его представлении до сегодняшнего дня Галка Терехина была младшей школьницей, бойкой хохотушкой, похожей на увеличенную резиновую куколку с косичками-вертолетиками. Сейчас же – рядом шла почти незнакомая девушка, у которой, вместо косичек-вертолетиков, были пушистые, аккуратно уложенные волосы. На его согнутой в локте руке лежала ее теплая ладонь. И ему рядом с этой девушкой было хорошо и удивительно весело.

– Галка, я обязательно встречусь с твоими следопытами, – сказал он. – Обязательно! Может быть, через день-два, перед отъездом в Новосибирск, приеду в Березовку и тогда…

– Правда, Антон, приедешь в Березовку? Не обманешь?

– Какой резон обманывать… Обязательно приеду.

– А, может, все-таки завтра?…

Антон посмотрел на нее умоляюще:

– Галя…

– Молчу! – она прижала ладонью губы. – Договорились, через день-два. Перед отъездом в Новосибирск.

Неторопливо вышли на пригорок, с которого узкая тропинка мимо засохшей кривой березы сбегала к Гайдамачихиной лодке. Спустились к воде. Слава Голубев уже успел поймать чуть не полукилограммового окуня, и мальчишки наперебой стали показывать пойманную рыбину. Однако окунь не заинтересовал Антона. Рыбачить вообще расхотелось.

Выбирая еще более удачливое место, Голубев пошел вдоль берега к камышам. Мальчишки хвостом потянулись за ним. Антон показал на чистое сухое сиденье в лодке и повернулся к девушке.

– Посидим?…

Галя утвердительно кивнула, первой шагнув в лодку, оглянулась по сторонам и проговорила:

– Не рассердилась бы на нас бабка, что посудину ее топчем. Задаст нам перцу.

– Что она, злой с годами стала?

– Нет. По-прежнему божья старушка. Это я просто так сказала.

– А что Торчков на нее жалуется?

– То ли ты Торчкова не знаешь?… – освобождая место, Галя поудобней уселась на сиденье.

– Гусака Гайдамачиха у него зарубила, что ли?…

Галя удивленно подняла брови.

– Когда у Торчкова гуси водились?… Была одна коровенка и та недавно гнилой картошки объелась. Теперь Торчков звонит по деревне, что Гайдамачиха порчу на его корову напустила. – Галя помолчала. – Вообще страшная судьба у этой бабки Гайдамаковой. И нищенкой была, и богачкой. При колчаковцах чудом, от смерти ушла. Знаешь, что с ней колчаковцы делали?… Зимой больше часа в проруби держали, а после этого трижды выстрелили в нее. Опоздай на несколько секунд красноармейцы – и сейчас бы только косточки на дне Потеряева озера покоились.

– Откуда такие подробности? – недоверчиво спросил Антон. – Я в Березовке вырос, но этого никогда не слышал. Другое дело, что колчаковцы хотели расстрелять Гайдамакову.

– Она сама мне рассказывала. Мой дед Савелий, оказывается, ее из проруби вытащил. Он тогда совсем молодым был, но уже служил в красноармейском отряде, который выбил из Березовки колчаковцев.

– И дед Савелий это подтверждает?

Галя молча наклонила голову. Антон покосился на нее, вроде бы в шутку спросил:

– Ты, Галка, не внучка ли Гайдамаковой?

– С чего ты взял? – Галя улыбнулась. – Наверное, от стариков слышал, будто я похожа на Елизавету Гайдамакову, какой она была в молодости?

– Точно, слышал, – Антон тоже улыбнулся и вдруг нелепая мысль пришла ему в голову.

– Послушай, Галя… Кто твой отец? – спросил он. – Почему ты носишь фамилию матери?

Как показалось Антону, Галя испуганно взглянула на него. Лицо ее побледнело, а губы растерянно вздрогнули. Она очень долго нервно потирала ладонями коленки, поправляла на брюках остро наутюженную стрелку и наконец тихо проговорила:

– Мне почти ничего не известно об отце. Он ушел от нас, когда Димке было меньше года, – опять помолчала. – Помню только его внешность: высокий, красивый и широкоплечий. И еще помню веселый сильный голос и всегда смеющиеся черные глаза… Мама говорит, он был хорошим человеком.

– Почему же вас бросил? – уже машинально спросил Антон.

– Об этом мама никогда не говорит… Я могу только догадываться, что в разрыве с отцом была ее вина или… отец совершил что-то такое, о чем говорить нельзя.

– Вы с матерью приехали в Березовку…

– В шестьдесят третьем году, – быстро сказала Галя. – До этого жили в Новосибирске и фамилия наша была Васильевы. А в шестьдесят третьем мама однажды пришла домой, едва одерживая слезы, и объявила нам с Димкой, что с этого дня мы будем Терехины и уедем жить к дедушке.

Наступила затяжная пауза. Глядя, как Слава Голубев таскает одного за другим окуней, Антон проклинал себя за то, что завел этот неприятный для девушки разговор. Галя заложила ногу на ногу и, обхватив сцепленными в пальцах руками колено, будто замерла. Антон торопливо начал соображать, на какую тему лучше перевести разговор, но не успел ничего придумать, как Галя, внезапно повернувшись к нему, сказала:

– Знаешь, Антон, мой отец или авантюрист, или из той породы романтиков, которые, не задумываясь, могут на несколько лет махнуть на Колыму добывать золото, уплыть куда-нибудь в открытый океан ловить селедку или рядовым работягой податься в антарктическую экспедицию. Но кем бы он ни был, авантюристом или романтиком, знаю одно: совесть по отношению к оставленной семье у него иногда просыпается. Не могу сказать, получала ли мать от него письма, но переводы денежные до сих пор приходят. Порою год, два нет ни копейки, затем как с неба сваливается извещение на три или четыре тысячи. А один раз, помню, прислал даже пять с половиной тысяч.

– Где он сейчас живет?

– Трудно сказать. Извещения идут из разных мест. Были из Одессы, Риги, Мурманска, из Магадана и даже… с какого-то чукотского прииска «Утесики». Но дело не в этом… Скажи, скряга или подлец способен оторвать от себя такие деньги?

– Нет, конечно, – согласился Антон и виновато добавил: – Прости. Не знал, что у вас в семье такое. Думал, умер отец или там… как-то по-другому…

Терехина мельком взглянула на него:

– Признайся, неправду говоришь. Что тебя насторожило?

– Да, чепуха… Нелепая мимолетная мысль…

– Нет, ты скажи, – не отставала Галя. – За откровенность надо платить откровенностью.

– Фантазируя, представил, будто твоего отца ребенком украли у Гайдамачихи. Слышала такую легенду?

Галя изумленно открыла глаза и внезапно расхохоталась заразительно и звонко. Резко оборвав смех, она сказала:

– А что?… Вообще-то, логично. Особенно, если учесть, что воспитывался мой отец в детдоме, а возраст его теперь – уже за пятьдесят…

Расстались они перед самым рассветом, когда спящую деревню наперебой принялись будить горластые березовские петухи.

Уходя с берега, Антон машинально оглянулся. Все озеро затянул мутно-серый осенний туман. Под кривой березой одиноко скособочилась ветхая Гайдамачихина лодка.

7. Из спортивного интереса

За субботу и воскресенье никаких происшествий в районе не произошло. Поболтав несколько минут с дежурным по райотделу о своих рыбацких успехах, Антон и Голубев поднялись на второй этаж и встретились с экспертом-криминалистом. Капитан Семенов закрывал на ключ оперативно-технический кабинет. Поздоровавшись, он, как всегда мрачновато, сказал:

– Гладышев собирает у себя оперативную группу, выезжавшую в пятницу на полустанок. Звонил Борис Медников, сейчас принесет медицинское заключение.

– У вас как дела? – поинтересовался Антон.

– Тоже кое-что доложу.

В кабинете начальника райотдела уже сидел следователь прокуратуры Петя Лимакин. Явно желая показать загруженность в работе, он вяло пожал вошедшим руки и усталым голосом проговорил:

– Давайте побыстрее, мне некогда прохлаждаться.

– Мы тебя подогреем, – открывая коробку «Казбека», сказал подполковник, и по его тону Антон догадался, что Гладышев сегодня в хорошем расположении духа.

Запыхавшись, влетел Борис Медников. Кивнув присутствующим, уселся в кресло возле стола подполковника, протянул к папиросной коробке руку и спросил:

– Кого ждем?

– Тебя, Боря, – ответил Гладышев.

– Меня?… – Медников сожалеючи поглядел на неприкуренную папиросу, положил ее за ухо и достал из папки стандартный бланк медицинской экспертизы. – Собственно, товарищи, мое выступление на сей раз лаконично. Вскрытие трупа показало, что смерть старика наступила в результате асфиксии, возникшей от рвотной массы, вызванной приемом ацетона. Проще говоря, старик захлебнулся ацетоном, капли которого обнаружены не только в дыхательных путях, но и в легких. -

Наступило молчание. Первым заговорил Слава Голубев:

– Оригинал этот дедушка. Обычно самоубийцы уксусную эссенцию глотают, а он решил ацетоном с жизнью расквитаться.

– Других причин смерти нет? – посмотрев на Медникова, спросил подполковник.

– Совершенно. Если не считать среднюю стадию заболевания старика гриппом, выраженным в виде насморка.

– Сколько погибшему было лет? – опять спросил Гладышев.

– Семьдесят четыре – семьдесят пять.

– Значит, самоубийство?

– По всей вероятности, – Медников посмотрел на капитана Семенова. – Если, конечно, криминалист никакой подтасовки не обнаружил.

Подполковник тоже повернулся к Семенову. Привыкший к уставному порядку, эксперт-криминалист встал со стула и открыл папку, которую до этого держал на коленях.

– Не берусь утверждать, что это подтасовка, но проведенной экспертизой установлено кое-что интересное, – заговорил он. – Во-первых, на поднятой у трупа бутылке отпечатков погибшего нет. Есть они только на осколках стакана. Во-вторых, самые свежие отпечатки пальцев, обнаруженные на бутылке, принадлежат человеку, у которого или совершенно нет левой руки, или она больна настолько, что он ею не может пользоваться.

– Выходит, этот однорукий и налил старику ацетону? – спросил Антон.

– Сейчас трудно утверждать, но при следствии факту надо уделить внимание.

– А что с водочными этикетками, которые мы с Голубевым передали вам на экспертизу?

– Этикетки тождественны. Отпечатаны на одной и той же бумаге, форма «дорбуфетовского» штампа и состав штемпельной мастики идентичны.

– Значит, найденная в роще бутылка куплена в буфете полустанка? – вставил вопрос Голубев.

Педантичный до скрупулезности капитан Семенов посмотрел на Славу:

– Мое дело – дать заключение об идентичности представленных на экспертизу материалов, а выводы и доказательства делать вам. Буфетов на железной дороге много, и все они, вероятно, получают товары на одной базе… – эксперт-криминалист сделал паузу, словно давал возможность присутствующим обдумать сказанное им, и продолжил: – Для установления личности погибшего я в пятницу направил дактокарту в информцентр. К сожалению, ответа пока нет.

Следователь Петя Лимакин участия в разговоре не принимал.

– Прокуратура что по этому поводу имеет? – спросил у него подполковник.

– Ровным счетом ничего. Судя по имеющимся фактам, смерть не насильственная. Устанавливайте личность пострадавшего, раскрывайте: самоубийство это или преступление, а там посмотрим… – не меняя позы, проговорил Лимакин.

– Мыслитель. Жан Жак Руссо… – задиристо начал Слава Голубев, но подполковник оборвал его строгим взглядом и повернулся к Лимакину:

– Меня интересует ваше мнение.

– Мое мнение… – Лимакин кашлянул. – Будет необходимость, к делу подключится прокуратура.

– Все ясно, – подполковник обвел взглядом присутствующих: – Давайте уточним. У кого вопросы есть?

– Боря, когда смерть старика наступила? – спросил Медникова Антон.

– В ночь с четверга на пятницу. Мы приехали к месту обнаружения трупа в пятницу утром, практически, как говорят, по горячему следу.

Подполковник нахмурился:

– Жаль, что этот след остывает. – И повернулся к Антону. – Останьтесь вы, Голубев и Семенов. Остальные могут быть свободны, если вопросов не имеют.

Лимакин и Медников разом поднялись. Когда дверь за ними закрылась, Гладышев обвел взглядом оставшихся и спросил:

– Ну, что делать будем? С чего начинать?

– У меня небольшое дополнение имеется, – сказал эксперт-криминалист. – На месте обнаружения трупа удалось сделать несколько слепков с оставленных на дороге следов. Прошу это учесть, если понадобится сличение обуви подозреваемых.

Подполковник кивнул и посмотрел на Антона:

– Из управления торопят, чтобы ты ехал к новому месту работы. Я взял на себя смелость сказать, что в ближайшие дни выехать не сможешь, поскольку есть, дескать, незаконченное уголовное дело. – Гладышев помолчал. – Пока я перестраховался. Никакого дела, по существу, нет, поскольку все о тумане. Но, быть может, из спортивного интереса повременишь с отъездом?… Поможешь Голубеву?

«Вот и съездил перед Новосибирском в Березовку», – вспомнив вчерашний уговор с Терехиной, хмуро подумал Антон, но возражать не стал. Вместо этого попросил:

– Поторопите, Николай Сергеевич, информцентр, чтобы впустую не шло время.

– Сегодня же дам туда телеграмму, – удовлетворенный согласием Антона, сказал Гладышев. Он взял папиросу, постучал ее мундштуком о коробку и заговорил: – Не дожидаясь, пока придет ответ информцентра, надо на полустанке поискать «однорукого». Совпадение этикеток, по-моему, не случайно. Бутылка, найденная у трупа, по всей вероятности, куплена в буфете полустанка.

– Но ведь в бутылке была не водка, а ацетон, – заметил Слава.

– Это и наводит на мысль, что принадлежала она местному жителю. Тем более, что отпечатков пальцев старика на ней нет.

У подполковника в общей сложности провели около часа. Открывая ключом дверь своего кабинета, Антон пригласил Голубева.

– В общем, я сейчас на полустанок двигаю, – сказал Слава.

Антон сел за стол, подперев кулаками подбородок, покачал головой.

– Нет… Давай-ка ты сейчас топай в заготконтору и возьми сведения об одноруком заготовителе, который в четверг привез в райцентр Торчкова. После этого забеги в сберкассу и узнай, выиграл ли действительно Торчков мотоцикл.

– А ты чем займешься?

– Схожу в райбольницу, узнаю, какого числа была на приеме у врачей бабка Гайдамакова. Ведь Торчков заявил, что он получал деньги за выигрыш в тот день, когда привозил ее в больницу. После этого съезжу на полустанок.

Голубев недовольно поморщился:

– По-моему, только время истратим, разбираясь с твоим земляком. Трепач он.

– Надо обязательно, Слава, это сделать, пока нас дела не захлестнули. Как сказал подполковник… хотя бы из спортивного интереса.

В больнице Бирюкова ждало разочарование – фамилии Гайдамаковой там даже и не числилось. Перебрав по алфавиту многолетнюю картотеку пациентов и скрупулезно прочитав от корки до корки журнал учета посетителей за весь текущий год, из регистрационной он вышел хмурым и злым. «Спортивный интерес» разгорался не на шутку, и Антон решил навести справки о Гайдамачихе в райсобесе.

Заведующая собесом быстро нашла пенсионное дело. Бирюков внимательно перелистал его и, что называется, своими глазами убедился, что пенсия Елизавете Казимировне Гайдамаковой, рождения 1900 года, назначена в 1947 году, 13 июня, в связи с потерей единственного сына-кормильца. В документах имелась справка военкомата, что рядовой Гайдамаков Викентий Петрович 1917 года рождения, являвшийся кормильцем нетрудоспособной по состоянию здоровья Гайдамаковой Е. К., погиб, защищая Родину, в марте 1942 года.

– Почему только через пять лет после гибели сына старушке назначили пенсию? – спросил Антон заведующую собесом.

Заведующая заглянула в документы, порылась в них и объяснила:

– Пенсия назначена с того времени, как Гайдамакова обратилась к нам с заявлением. Первоначально было приложено к заявлению извещение, что сын пропал без вести. Пришлось уточнять через военкомат. Оказалось, кормилец Гайдамаковой погиб.

Антон закрыл скоросшиватель с документами и, увидев на корочке карандашную надпись «9 августа 1974 г.», поинтересовался:

– Это что за дата?

– Эта?… – заведующая наморщила лоб. – В этот день Гайдамакова была у меня по поводу пересмотра пенсии. Видите в чем дело, в связи с недавним Указом, пенсии потерявшим кормильцев в годы войны увеличиваются. Вот я и объяснила Гайдамаковой, что она теперь будет получать ежемесячно на пятнадцать рублей больше.

«Вот когда Кумбрык привозил в райцентр старуху», – подумал Антон, ругнул в душе Торчкова, который умудрился спутать собес с больницей, и, поблагодарив заведующую, заторопился в райотдел. Слава Голубев был уже там. Его сообщение поразило и расстроило Бирюкова больше, чем неудача в больнице. Директор заготконторы авторитетно заявил Голубеву, что из-за неукомплектованности штата в этом году Березовку выездные заготовители не обслуживают.

– Как это так?… – пораженно спросил Славу Антон.

– Элементарно. Никто из заготовителей нынче в Березовку не ездил, – быстро ответил Слава. – И еще могу добавить: одноруких заготовителей в заготконторе нет.

– Ну, а что в сберкассе?… – уже обреченным тоном проговорил Антон.

– Тоже сюрприз. В августе месяце мотоцикл «Урал» с коляской выиграл врач-стоматолог районной больницы Станислав Яковлевич Крохин. Больше подобных выигрышей в этом году в районе не было.

Бирюков устало опустился на стул.

8. Осторожный мужик

Бориса Медникова пришлось ожидать в ординаторской – он заканчивал, как сказала дежурная сестра, срочную операцию. Из операционной Борис пришел осунувшийся и утомленный. Протянув Антону руку, вяло ответил на пожатие и, тяжело присев на застеленную белоснежной простыней кушетку, устало закрыл глаза.

– Аппендицит… пустяк… Но стоило опоздать на два-три часа, было бы поздно, – словно объясняя свою усталость, проговорил он.

Узнав, что Бирюкова интересует характеристика врача-стоматолога Крохина, Медников долго сидел, не открывая глаз. Затем достал из стола сигарету, но, не найдя спички, положил ее обратно и наконец сказал:

– Осторожный мужик Крохин.

– И это все, что ты можешь о нем сказать?

– Почти все.

– Знаешь о том, что он выиграл по денежно-вещевой лотерее мотоцикл «Урал» с коляской?

– Не только я, все сотрудники больницы об этом знают.

– Крохин показывал лотерейный билет?

– Несколько дней с ним, как с писаной торбой, носился.

– На радостях?

– Ты бы, на его месте, равнодушным остался? За три гривенника отвалить такой мотор, о котором мечтает половина жителей района! Подвернись такая удача, каюсь, тоже радостью бы заплескался. А Крохину сам бог велел радоваться – у него долгов, как семечек в подсолнухе… Мелких, но много.

– Откуда эти долги?

– Дом недавно построил, а тут с ходу и очередь на «Жигули» подошла. Не выкупишь, жди потом… – Медников где-то в закутке стола все-таки отыскал спички, закурил. – Понимаешь, чтобы сколотить деньжонок, мужик курить бросил. Года два одним винегретом, хлебом и чаем питался. Жене на обед не больше двадцати копеек выдавал.

– Жена его работает?

– Контролером в сберкассе.

– Послушай, Боря… – Антон на какую-то секунду задумался. – А не могла она, как работник сберкассы, так сказать, посодействовать выигрышу? Допустим, перекупить билет…

Медников отрицательно покрутил головой.

– Нет. Я хорошо знаю Машу. Исключительно порядочная женщина. Да и сам Станислав, сомневаюсь, чтобы пошел на махинацию. Скопидом он изрядный, но уголовный кодекс уважает. Кстати, ты его должен знать… Высокий такой, кудрявый. По-моему, я вас как-то знакомил.

Бирюков напряг память и действительно вспомнил рослого широкоплечего брюнета. Поводом для знакомства послужило анонимное письмо, поступившее в уголовный розыск, в котором врач районной больницы Крохин обвинялся в спекуляции коврами. Антон зашел тогда в больницу только ради того, чтобы узнать, существует ли в реальной жизни человек, которого обвиняет анонимщик. Крохин существовал, и Антон передал анонимку сотрудникам ОБХСС, поскольку борьба со спекуляцией их кровное дело. Недели две спустя поинтересовался принятыми мерами. Инспектор, проводивший расследование, заявил, что факты, указанные в анонимке, не подтвердились. В торговую сеть района более полугода ковры не поступали, и, естественно, приобрести их Крохин не мог. Не было и других каналов для приобретения. Случай произошел не так давно, месяца полтора назад.

– Ну и что он, Крохин?… Получил мотоцикл или деньгами стоимость выигрыша взял? – спросил Медникова Антон.

– Этого не знаю. Не интересовался.

– Боря, расскажи о нем подробнее, как о человеке.

– Чужая душа – потемки, – с наслаждением затянувшись сигаретой и выпустив густое облако дыма, излюбленным своим философским тоном изрек Медников. – Как специалист Крохин не плохой. Институт закончил с отличием, дело свое знает толково – не в каждом районе найдешь такого стоматолога…

– Чем он дышит?… Чем живет? – поторопил Антон.

– Дышит, как все грешные, воздухом. Живет насущными заботами, которых у него тьма-тьмущая, – полушутливо-полусерьезно проговорил Борис – Короче, скажу так о Крохине: это неглупый человек, жизненное кредо которого: лучше быть в провинции губернатором, чем в столице из подворотни на жизнь глядеть.

Антон задумался. Медников с жалостливой миной на лице поглядел на катастрофически уменьшающийся окурок, еще раз затянулся и продолжил:

– Чтобы не тянуть время, постараюсь объяснить. Когда это началось, не знаю, но сейчас довольно крепенько сформировался этакий тип интеллигента районного масштаба. В общем-то, это неглупые, сравнительно трудолюбивые, но… ленивые умом люди. Их не прельщают слишком высокие посты, не влекут шумные города. На высоких постах – ответственность большая, а с закисшими мозгами в крупном городе – того и гляди, за бортом жизни окажешься. К чему рисковать, если жизнь дается один раз?… Не лучше ли обосноваться в тихой гавани, года три-четыре поработать на авторитет, а потом… пусть авторитет работает. И вот, когда авторитет начинает работать в полную силу, интеллигент тихонечко уходит в тень. Заводит собственную машину, особнячок, огородик, пасеку и… Живи-поживай да мед попивай. Кстати, он на рынке по четыре рубля килограмм…

– Крохин имеет пасеку? – недоверчиво спросил Антон.

– Да разве один только Крохин?… Не сходя, что называется, с места, могу назвать десятка полтора уважаемых в районе людей, которых давно уже следовало бы презирать за их страсть к обогащению…

– Боря, мы отвлекаемся, – Антон посмотрел на часы. – Давай о Крохине.

– А что о Крохине?… – Медников недовольно посмотрел на Антона.

– Ты же сказал, что у него долгов, как семечек…

– Правильно сказал. Не подрассчитал размах: в один год дом отгрохал и «Жигули» новенькие хватанул. При таком расходе невольно в долг полезешь. Но, даю тебе слово, через год он со всеми долгами рассчитается, и ты со своим уголовным кодексом никакой зацепочки к нему не подберешь.

– Чувствую, Боря, ты его прямо-таки всем нутром ненавидишь.

– Почему только его? Я ненавижу всех стяжателей, скопидомов. Есть люди тщеславные, которых хлебом не корми, но дай на виду у общества покрасоваться. А есть другие, которые за жирный кусок готовы в разбойники уйти. Крохин относится к последним. И этот тип людей, по-моему, социально опасней.

– Ты же перед этим заявил мне, что на махинацию с лотерейным билетом Крохин не пойдет. Почему?

– Потому, что он еще не переступил в своем скопидомском аппетите ту грань, за которой забывают о существовании уголовного кодекса. И еще… Ты, кажется, хотел приплести к лотерейному билету его жену. Так вот это, скажу тебе, ни в какие рамки не лезет. Маша – полная противоположность Крохину в смысле накопительства.

– Как они живут?

– Плохо. Кажется, года два назад даже разводились, официально, через суд.

– Из-за чего?

– Не могу знать. Сам Станислав о семейных делах не любит рассказывать, а сплетни я не собираю.

– Потом опять сошлись?

– Как видишь.

– И долго они разведенными жили?

– Нет. У них был свой дом. При разделе имущества он достался Маше. Станислав, пользуясь тем, что он ценный для района врач, сразу же после развода получил благоустроенную квартиру. Маша за семь или восемь тысяч продала дом и собралась уезжать. Стася будто подменили. Видно, приложил все свое обаяние и уговорил Машу снова сойтись с ним. А теперь вот опять домик похлеще первого отгрохали.

Антон прошелся по ординаторской, остановившись, посмотрел, как Медников сосредоточенно ищет в столе сигарету, и спросил:

– Дети у Крохиных есть? Чем он увлекается?

Медников нашел какой-то окурок, прикурил.

– Детей нет и никогда не было. А увлечение Крохина – рыбалка. Каждую свободную минуту готов с удочкой проводить.

– Сколько ему лет?

– С тридцать первого года рождения.

– С тридцать первого? – удивленно переспросил Антон. – По внешности он намного старше выглядит.

– Брюнеты всегда на внешность старше выглядят. К тому же, комплекция Станислава в весе подгуляла, раздобрел прежде времени.

– Как мне с ним встретиться?

– Сейчас он в отпуске. Можешь домой наведаться. Улица Береговая, номер не помню. Да ты сразу его дом найдешь – зелененький теремок с мезонином.

9. В доме с мезонином

Дом Крохина и впрямь походил на двухэтажный теремок с красивыми резными наличниками и мезонином. Крышу мезонина венчала телевизионная антенна. Вокруг теремка – плотный высокий забор, покрашенный так же, как и дом, ярко-зеленой масляной краской. От проезжей части улицы к воротам в заборе бетонированная дорожка на ширину «Жигулей», рядом, к калитке – такой же, из бетона, тротуарчик. Над калиткой – табличка с надписью «Во дворе злая собака» и нарисованной мордой овчарки. Под табличкой – кнопка электрического звонка.

Бирюков мельком оглядел свой гражданский костюм и, протянув руку к звонку, осторожно ткнул пальцем в кнопку. Вместо ожидаемого звонка за забором раздался басовитый лай, как будто собаку ударило током. Выждав чуть ли не целую минуту, Антон потянулся было к кнопке, чтобы нажать вторично, но в это время за калиткой послышались шаги, щелкнул замок и в отворившейся створке появилась скромно одетая молодая женщина.

– Мне бы Станислава Яковлевича, – поздоровавшись, сказал Антон, рассчитывая, что женщина пригласит его войти в ограду. Но она не пригласила. Обернулась к дому, негромко крикнула:

– Крохин!… К тебе пришли. – И продолжала стоять у калитки, словно загораживала ее своим худеньким телом от пришельца.

Антону показалось, что глаза у женщины заплаканные. В приоткрытую створку он краем глаза увидел, как с высокого крыльца спустился грузный мужчина в темно-синем спортивном трико с белыми лампасами на брюках и, шаркая по бетонированной дорожке шлепанцами на босу ногу, направился к калитке. Едва он приблизился к женщине, та незаметно исчезла за забором.

– Здравствуйте, Станислав Яковлевич, – узнав Крохина, вежливо поздоровался Бирюков.

– Здравствуйте, – настороженно, с оттенком хмурости, ответил Крохин и так же, как женщина, не пригласил войти в ограду.

– Як вам, так сказать, по личному вопросу, – стараясь казаться искренним, сказал Антон. – Слышал, вы мотоцикл выиграли…

– Допустим…

Бирюков замялся:

– Я, видите ли, уже который год мечтаю купить именно «Урал» и именно с коляской.

– Похвальная мечта и безобидная. Ничего против нее не имею, – на упитанном загоревшем лице Крохина появилось подобие улыбки и сразу исчезло. – Только для этого есть магазины, туда и следует обращаться.

– Видите ли… через магазин не так-то просто достать хороший мотоцикл. Может быть, вы согласитесь…

– Оказать вам протекцию?

– Ну, что вы! Продать «Урал», поскольку мне известно, что у вас есть «Жигули». Для чего в одном доме столько техники?

Выражение лица Крохина быстро изменилось.

– Молодой человек, я не барышничаю выигранными вещами.

Исподволь разглядывая врача-стоматолога, Бирюков заметил, как тот мучительно что-то вспоминает, и решил опередить его:

– Мы ведь, Станислав Яковлевич, с вами знакомы. Помните, Борис Медников знакомил?… Я в уголовном розыске работаю, но поверьте… и сотрудники милиции не лишены земных слабостей. Моя слабость – «Урал» с коляской. Сплю и во сне вижу.

Лицо Крохина не изменилось ни на йоту. Какое-то время он молча разглядывал Антона, затем виновато пожал плечами и проговорил:

– А я вас, честное слово, не признал. Вы тогда в форме были. – И повеселел: – Вот уж совсем смешно: работник уголовного розыска не может достать желанную вещь. Я на вашем месте припутал бы какого-нибудь торгаша, он бы с доставкой на дом «Урал» организовал. Только деньги клади на бочку.

Антон виновато поморщился:

– А после под монастырь бы подвел. С торгашами только свяжись, рад не будешь.

– За честные деньги бояться нечего, – Крохин помолчал, как будто все еще о чем-то раздумывал или вспоминал, и вдруг предложил: – Заходите в дом, а то скажете: «Ничего себе старый знакомый, у калитки держит».

– Знаете… это самое… если вы не согласны продать, то… – как можно искреннее замямлил Антон, и в то же время опасаясь, как бы не переиграть – ведь Крохин, ухватившись за его слова, мог сказать: «Извините, не согласен», и тогда дальнейший контакт с ним прервется.

Однако Крохин этого не сказал. Он шире открыл калитку и пригласил:

– Ну, проходите же, проходите. Кажется… товарищ Бирюков?

– Совершенно точно, – подтвердил Антон и про себя отметил: «А ты, кажется, давно меня узнал, товарищ Крохин».

Из расположенной возле гаража конуры, которую Антон разглядел сразу, как только шагнул в ограду, опять послышался сердитый лай и мигом утих, едва Крохин громко прицыкнул. Дверь конуры была закрыта на щеколду. Антон невольно подумал, откуда сидевшая взаперти собака услышала электрический звонок, когда он нажимал кнопку у калитки.

Оставив у крыльца шлепанцы, Крохин поднялся по ступенькам и оглянулся. Заметив, что Бирюков тоже собирается разуться, проговорил:

– Входите в ботинках. С меня пример не надо брать. Я, как Лев Толстой, люблю босиком ходить.

Антон не стал возражать. Потерев подошвами о половичок возле крыльца, он, стараясь не забывать о своей роли стеснительного покупателя, двинулся за Крохиным. Миновав светлую пустую веранду, вошли в дом.

Внутри «теремок» вовсе не казался маленьким. Почти весь нижний этаж занимала просторная, как называли в старину, зала, обставленная скромной мебелью, похоже, самодельного производства или местного деревообрабатывающего комбината. У одной из стен – такие же, полукустарные-полуфабричные, книжные стеллажи, почти пустые. На полу – большой, но заметно вытертый и прожженный в нескольких местах палас. Всей роскошью залы была пирамидальная сияющая стеклом горка с дорогой посудой. Пологая лестница с перилами вела на второй этаж. Когда Крохин и Антон поднимались по ней, не скрипнула ни одна половица.

В отличие от первого, второй этаж дома был разделен на комнаты. Крохин гостеприимно протянул руку к одной из них:

– Прошу сюда. Это мой кабинет.

Бирюков шагнул в открытую дверь, исподволь окинул помещение взглядом: двухтумбовый, совершенно пустой сверху стол, закрытый секретер, два стула, у окна – вращающееся, будто из парикмахерской, старенькое кресло, рядом – больничного типа, на высокой подставке, плевательница. И больше – ничего.

– Живу скромно, – будто извиняясь, сказал Крохин. – Что делать? Нельзя враз объять необъятное. Дом этот из меня все соки вытянул, а тут еще очередь на машину подошла. Собственно… с машиной мне просто подвезло. Несколько машин район получил для премирования передовиков сельского хозяйства. Одна из них оказалась лишней, предложили мне. Знаете, я ведь в районе – величина. Такого стоматолога здесь никогда не было, поэтому, естественно, и городские власти и партийные меня стараются всячески задобрить, чтобы я не вздумал покинуть их район, – Крохин сообщил это с оттенком нескрываемой гордости, помолчал. – Словом, отказываться от предложенной машины было нельзя, и случилась непредвиденная накладка. Сейчас, не поверите, сижу в долгах, как в шелках, – он предложил Антону место напротив окна, сам устроился спиной к свету, откинулся и без всякого перехода спросил: – Значит, мечтаете о мотоцикле?

– Во сне вижу… – улыбнулся Бирюков.

– Опоздали… Всего на несколько дней опоздали. Был бы у вас новенький «Урал» с коляской. Мне он действительно не нужен. Увез я его в комиссионный магазин, и в тот же день его продали, – Крохин открыл секретер, порылся в бумагах и протянул Антону квитанцию. – Вот документ, подтверждающий, что купля-продажа совершена с соблюдением соответствующих советскому законодательству формальностей. Видите, – он ткнул пальцем в квитанцию, – даже семь процентов комиссионных с меня сорвали.

«Квитанция неподдельная», – подумал Бирюков.

– Я заплатил бы вам полную стоимость, – расстроенно проговорил он, – и даже комиссионные.

– Мне проще было получить полную стоимость в сберкассе, – Крохин вздохнул. – Брат с толку сбил. Он так же, как вы, об «Урале» мечтает. Уговорил взять мотоцикл, когда же дело дошло до расчета, оказывается, сбережений у братишки, как и у меня грешного, нет ни копейки! А я в долгах сижу по уши. Что делать?… На семейном совете решили: дело безвыходное, надо продавать «Урал». Вот так я и погорел с семью процентами комиссионных.

– Везет же людям… Имею в виду того, кому достался мотоцикл в магазине, – Бирюков вернул Крохину квитанцию и осторожно поинтересовался: – Интересно, кто он, этот счастливчик?

– Не знаю, – торопливо ответил Крохин. – Краем уха слышал от продавцов, колхозник какой-то, передовик труда, орденоносец.

– И кто его в комиссионный надоумил? – продолжая играть, загорячился Антон. – Для передовиков новенькие машины вне очереди, не только мотоциклы, продают.

Крохин пожал плечами, положил– квитанцию на место. Секретер он открывал осторожно, как будто хотел, чтобы Бирюков не заметил его содержимое. Антону нельзя было заглядывать под руки Крохина, но краем глаза он все-таки подметил в секретере, похоже, водочные бутылки. Только не мог понять, пустые они или полные. Дожидаясь, пока Крохин закроет секретер на ключ, Антон торопливо соображал, как перевести разговор к выигрышу Торчкова.

– Придется сегодня съездить в Березовку, – нашелся он. – Говорят, недавно там какой-то чудак тоже «Урал» с коляской выиграл.

– Врут, – как ни в чем не бывало сказал Крохин. – В нашем районе за последнее время, кроме меня, никто «Урала» не выигрывал. Сведения достоверные получены от заведующего сберкассой, когда оформлял выигрыш.

«Два-ноль не в мою пользу», – невесело подумал Антон и, как утопающий, хватающийся за соломинку, попытался удержать нить разговора.

– В районе не одна сберкасса.

– Мне это говорил заведующий центральной сберкассой, который в курсе всех выигрышных дел. К тому же, моя жена там контролером работает.

– А она не сможет мне помочь? – быстро ухватился Бирюков. – Когда, допустим, другой такой же случай подвернется.

Крохин покачал головой, улыбнулся. Он много, впрочем, как и сам Антон, сегодня улыбался.

– А после такой помощи ее пригласят в уголовный розыск… Нет, Маша у меня ни на какие сделки не идет, она у меня, что называется, кристалл в этом отношении.

Бирюкову ничего не оставалось, как «поблагодарить» Крохина и извиниться за отнятое время. Однако Крохин не спешил расставаться. Не переставая говорить, он повел Бирюкова по комнатам. Обойдя их, поднялись в мезонин, затем спустились в полуподвал, оглядели «подсобные помещения», как назвал их хозяин: кухню, ванную комнату, умывальник, туалет. За исключением мезонина, в котором стояла старенькая диван-кровать и лежал какой-то продолговатый, завернутый в простыню, сверток, все комнаты пустовали. И Крохин словно гордился этой пустотой.

– В больнице, товарищ Бирюков, сотрудники обо мне анекдоты рассказывают, – с усмешечкой говорил он. – Особенно Боря Медников. Юморной мужик, наблюдательный. Часто завидую ему – фанатично увлечен хирургией, куча общественных нагрузок, у вас, в милиции, судмедэкспертом выступает. И вот, несмотря на такую загрузку, защитил кандидатскую диссертацию. Ни машины, ни мотоциклы его не интересуют. Он враг частной собственности, бескомпромиссный враг. Если учесть, что Боре чуточку за тридцать, то к моим годам он бесспорно станет в медицине человеком с большой буквы. – Крохин театрально вздохнул. – Мне бы его годы… Тоже, признаться, люблю свою профессию, но сделать в стоматологии что-то значительное запоздал на десяток лет. Я ведь в Борином возрасте только-только закончил медицинский. До института в леспромхозе шоферил. На КРАЗе хлысты из лесосек возил. Денег – уйма! Можно было жить припеваючи, но…, понимал, без диплома в наше время – труба. Учился в Томске на дневном отделении. Мать почти не помню, отец в конце пятидесятых годов завещал долго жить, надеяться на родительскую помощь не приходилось… – Крохин подошел к окну. Заметив на стекле засохшие крапинки извести, поцарапал их ногтем и продолжил: – Вот в то время и привык относиться к копейке уважительно. Боря Медников постоянно упрекает меня, что я скопидом. Но он не хочет взглянуть на вторую сторону медали. Люди, рискуя заболеть цингой и прочими авитаминозами, годами живут на Крайнем Севере. Что их там удерживает? Романтика?… Не думаю. Держат их там деньги. Пять-шесть лет лишений, и можно выбираться на Большую землю. Сбережений на домик и машину обеспечено. В нашем районе, конечно, не Крайний Север, но от большой цивилизации мы оторваны. Приезд второсортных столичных артистов – для нас событие! Симфонический концерт, балет, опера – неосуществимая мечта. А попробуйте вы купить в районе нужную книгу…

Антон хотел возразить, что как раз в районе книгу купить легче, чем в крупном городе, и что Новосибирск под боком – если ты истосковался по симфоническому концерту и опере, но решил не перебивать Крохина и выслушать его философию до конца. И Крохин, заметив, что его слушают внимательно, продолжал:

– Так почему же районный специалист, имеющий высшее образование, должен становиться бессребреником? Почему он не должен быть вознагражден за лишения, вызванные районной спецификой?… – Крохин многозначительно посмотрел на Антона. – Ученый делает крупное открытие – к нему приходит мировая известность и сыплются всевозможные премии. Я открытий не делаю, но я полезный для района человек – так дайте ж мне вознаграждение районного масштаба!… К чести наших руководителей надо сказать, что они ценят специалистов. Понадобилась, скажем, мне благоустроенная квартира – пожалуйста, получай. Захотел купить машину – пожалуйста, Станислав Яковлевич, плати денежки… А машина в районе, как говаривал небезызвестный Остап Бендер, не роскошь, а средство передвижения. В городе вы можете воспользоваться трамваем, троллейбусом, такси. А здесь?… Пассажирский автобус ходит по настроению начальника автохозяйства, а мне, допустим, за два километра добираться на работу. Вот я и сажусь в собственную машину… Опять же, грибы, ягода, рыбалка… Короче говоря, еще раз подчеркиваю, собственная машина в районе не роскошь. И не зря районные власти проявляют внимание к закреплению специалистов…

«Жаль, что отдельные специалисты злоупотребляют этим вниманием», – хотел было сказать Бирюков, но смолчал – перевоспитание Крохина в его сегодняшние планы не входило. Собственно, в чем-то Крохин был прав, для района он являлся необходимым специалистом, и с этим приходилось считаться, порою даже смотреть сквозь пальцы на его человеческие слабости, поскольку, как говорится, идеальных людей нет.

На веранде Антон заметил свернутую трубочкой измятую районную газету. Хотел было поднять ее, но Крохин, проходя мимо, пнул газетный сверток в угол.

Из дома с мезонином Бирюков уходил с чувством неудовлетворенности. И не потому, что Крохин успел продать мотоцикл – «Урал» с коляской старшему инспектору уголовного розыска был ровным счетом ни к чему, – а потому, что дело с лотерейным билетом запутывалось еще больше. Возвращаясь в райотдел, Антон попутно зашел в загс. Там удалось отыскать копию решения суда от 23 ноября 1972 года о разводе супругов Крохиных. В описательной части указывалось, что мотивом развода служит отсутствие детей. Была в загсе и запись о повторном вступлении в брак, но, как известно, никаких мотивов в этой записи не указывается. Почему Крохины, совсем недолго пожив врозь, решили снова сойтись и узаконить брак, знали только они.

Решив добить дело с лотерейным билетом до конца, Антон из загса направился в комиссионный магазин. Молодая с броской внешностью продавщица, поблескивая золотом вставных зубов, подтвердила, что совсем недавно Крохин действительно сдал на комиссию новенький мотоцикл. В тот же день «Урал» был продан.

– Кто его купил? – поинтересовался Бирюков и уточнил: – Не сам Крохин привел в магазин покупателя?

– Нет, Крохин никого не приводил, – быстро ответила продавщица. – Купил какой-то молодой нахальный парень. Я его совершенно не знаю.

– А с Крохиным вы знакомы?

– Да вы что?… – словно испугалась продавщица. – Знаю только, что зубным врачом работает. Так его все в райцентре знают.

– Крохину вы не сообщали, кто купил мотоцикл?

– Да откуда ж я знаю, кто купил?… Первый раз в жизни этого покупателя видела.

«А Крохин, между прочим, заявил, что слышал от продавцов, будто какой-то колхозник купил. Передовик, орденоносец», – мысленно отметил Антон и попрощался с продавщицей.

Слава Голубев выслушал Антона внимательно и, когда тот замолчал, загорячился:

– Знаю я эту продавщицу! У нее полный рот золотых зубов. Наверняка – пациентка Крохина! Потому ничего и не знает, все шито-крыто.

– Я сам об этом подумал, – сказал Антон. – Дело, мне кажется, проще выеденного яйца. Жена Крохина заплатила Торчкову в сберкассе за билет тысячу рублей, Крохин получил выигранный мотоцикл и загнал его по прейскурантной стоимости. Пятьсот рубликов барыша в кармане!

– В таком случае Крохин немедленно должен постараться отыскать Торчкова, чтобы предупредить… – начал Голубев и быстро поправился. – Нет, ничего он не будет стараться. Он же не знает о заявлении Торчкова и считает – дело в шляпе…

В это время, когда Голубев разговаривал с Бирюковым, у закрытого шлагбаума железнодорожного переезда райцентра, дожидаясь прохода грузового поезда, как застоявшаяся лошадь, нервно дрожала от работающего мотора новенькая темно-зеленая автомашина «Жигули». На ее крыше были привязаны сложенные бамбуковые удилища. Едва только шлагбаум поднялся, автомашина сорвалась с места и, мигом проскочив переезд, устремилась из райцентра на магистральное шоссе.

За рулем «Жигулей», сосредоточенно наморщив лоб, сидел врач-стоматолог районной больницы Станислав Яковлевич Крохин.

10. «Охотники за акулами»

В понедельник, когда Антон и Слава Голубев рано утром уехали из Березовки, Сергей с Димкой, вернувшись к обеду из школы, долго скучали. Сходили с удочками на озеро, но клева не было. Поймав всего с десяток небольших чебаков, мальчишки уныло потянулись в село.

У дома Бирюковых остановились, не зная, чем заняться. На скамейке возле палисадника привычно подремывал дед Матвей. Когда мальчишки молча сели рядом с ним, дед открыл глаза, кашлянул, будто хотел прочистить горло, й, не оборачиваясь, спросил:

– Время убиваете, орлы?

– Рыбачить ходили, да не клюет! – громко ответил Сергей.

– Выводится, едри-е-корень, рыба, мельчает, – дед Матвей сладко позевнул. – Когда мальцом был, как вы, у острова в озере агромадные щуки водились, что тебе молодые киты. А кит, скажу вам, рыба здоровущая! Не зря раньше попы православных охмуряли, будто бы на китах земля держится. И верили люди этой брехне.

– Они тогда неграмотными были, поэтому и верили, – сказал Сергей. – Сам, наверное, тоже верил вначале.

– Дудки! Сказкам ни вначале, ни после не верил. По тем временам я так рассуждал: киты водятся в море-окияне, и ежели они на себе будут держать землю, то на чем же под ними держаться морю-окияну?… – дед Матвей скосил на мальчишек глаза. – Вот вы оба, можно сказать, люди ученые. Отвечайте на мой вопрос, а?…

– Не на чем держаться морю-океану, – Сергей придвинулся к деду Матвею. – Теперь ты ответь: почему в море вода соленая?

– От селедки, какая в нем плавает.

Мальчишки громко засмеялись. Дед же Матвей только чуть ухмыльнулся в бороду.

– Ржете, как сытые колхозные жеребцы. Думаете, из ума дед выжил. Про селедку вам для веселости сказал. Она пресная, едри-е-корень, селедка-то, когда живая. Вот, когда я служил в Порт-Артуре, был такой случай у нас на форту в приезд генерала Кондратенко…

Сергей посмотрел на Димку:

– Завелся дед. Полчаса будет рассказывать, как генерал вручал ему первый Георгиевский крест, а потом солдаты угощали генерала селедочной ухой.

Деревня словно вымерла. По случаю уборочной страды колхозники находились в поле и возвращались домой уже в поздних сумерках. За лесом, на пшеничных полях, глухо рокотали тракторы и самоходные комбайны, а в селе галдели кружащиеся над огородами галки да звонкоголосо перекликались перед отлетом большие стаи скворцов. Неожиданно в птичий концерт вплелось отдаленное курлыканье. В высоком безоблачном небе медленно проплывал клин журавлей.

– Димк, совсем осень наступает, – грустно проговорил Сергей. – Махнем на Гайдамачихиной лодке к острову, а?… Жерлицы возьмем, может, щуку поймаем. Слышал, дед Матвей толковал, какое там щучье место.

– Как ты возьмешь лодку? Она на замке.

– Я приглядывался, пробой от замка запросто вытащить.

Димка опасливо покосился на Сергея.

– Гайдамачиха пожалуется, нам всыпят дома.

– Бабка и не узнает, как мы уплывем, – заторопился Сергей. – Возьмем котелок с собой, уху там заварим. Зима придет, где ты настоящей ухи поешь?… Поплыли, Димк?… Ну, хочешь, ружье возьму. У нас же четыре патрона заряженных есть, стрельнем на острове.

При упоминании о ружье Димка вроде бы начал колебаться. Ружье у Бирюковых было почти легендарное, переделанное из японской винтовки, привезенной дедом Матвеем из Порт-Артура. Хотя оно и имело небольшой калибр, но стреляло лучше всяких хваленых «Зауэров». Игнат Матвеевич как-то на глазах всей Березовки из него почти со ста метров срезал пролетающего дикого гуся.

– Ну, что молчишь? – опять насел на Димку Сергей. – Поплыли, узнаем, что Скорпионыч на острове делал в ту ночь. Помнишь, когда Гайдамачиха его встречала?… – И Сергей решительно поднялся со скамейки.

Дед Матвей, прикрыв глаза, продолжал вспоминать портартуровский случай с генералом Кондратенко.

Сергей изо всех сил греб самодельным, грубо отесанным веслом, а Димка консервной банкой отчерпывал из лодки накопившуюся воду. Лодка двигалась медленно, и чтобы добраться до острова, потребовалось, наверное, не меньше часа. Заросший густым тальником островной берег был высоким, обрывистым и вовсе не походил на ту приплюснутую к воде полоску суши, которую мальчишки привыкли видеть от Березовки.

Развернув лодку, Сергей медленно направил ее вдоль берега. Вода монотонно хлюпала по бортам, больше – ни звука! Словно на острове не водилось никакой живности. Даже обычного осеннего шелеста тальника слышно не было.

– Глухо, как в танке, – положив рядом с собой на скамейку консервную банку, сказал Димка.

Сергей промолчал. Изредка загребая веслом, он разглядывал остров, выбирая место, где лучше причалить к берегу. За широкой, полого вытянутой от острова, песчаной косой показалась большая, как бухта, заводь, густо заросшая кувшинками и лилиями. Ближе к берегу воду затянула мелкая травяная ряска.

– Вот мировецкое для щук место, – Сергей показал веслом на заводь. – Останавливаемся?

– Мне все равно, – только было равнодушно согласился Димка и вдруг схватил Сергея за рукав. – Смотри, смотри…

От ряски к средине заводи стремительно вытягивался след с расходящимися волнами, словно у самой поверхности воды скользила торпеда. Неожиданно след оборвался, как будто торпеда скрылась в глубине.

– Наверное, громадная, как акула, щука, – робко высказал предположение Сергей. – Ну, конечно, щука!… В траве у берега на солнце грелась. Эх, акваланг бы сейчас и подводное ружье!…

Димка недоверчиво покосился на него:

– Нырять бы стал, да?

– А ты?… Коленки затряслись?

– Мне не жарко, чтобы в сентябре в воду лезть. Димке и в самом деле жарко не было. От необычной

тишины его, скорее, знобило, и он то и дело украдкой поглядывал на прибрежные тальники, тревожась непонятным предчувствием, что из кустов кто-то наблюдает за лодкой. Сергей, напротив, был абсолютно спокоен. Бросив весло, он схватился за удочки и объявил:

– Рыбачить будем. Место что надо!

У Димки опять по спине пробежал холодок – показалось, что из кустов чьи-то глаза напряженно вглядываются в его спину. Он осторожно повернулся к кустам – тальники будто замерли. Только вспорхнула одинокая серенькая птичка и тут же скрылась из виду.

Едва только Сергей забросил удочку, поплавок резко нырнул. Чернополосатый окунь затрепыхался в лодке. Сергей снова наживил крючок. Розовое пятнышко поплавка покачалось на воде и осторожно дернулось несколько раз. Теперь поймался крупный чебак.

– Добрый живец, – зажав его в руке, удовлетворенно проговорил Сергей и стал готовить жерлицу.

Пока он разматывал жерличную бечеву, пока привязывал свободный ее конец к лодке и насаживал на трехрогий якорек трепыхавшегося чебака, Димка не утерпел и тоже забросил удочку. Клевало, как по заказу. Увлекшись рыбалкой, мальчишки спохватились только после того, когда солнце стало клониться к гори-. зонту.

– Шабаш!… – скомандовал Сергей. – Плывем к берегу, уху варить будем.

– Может, лучше домой… – тихо проговорил Димка. – Знаешь, мне кажется, будто за нами следят с острова.

Сергей живо взглянул на тальниковые заросли. Чуть пожухлые листья серебрились на солнце, а по песчаной косе миролюбиво вышагивал длинноногий куличок. Сергей усмехнулся:

– Кому тут следить…

Переговариваясь, мальчишки подплыли к острову, выбрали чистую полянку над обрывом у песчаной косы и стали разводить костер. С острова Потеряево озеро казалось еще больше. На низкой полоске берега отчетливо виднелись приземистые березовские избушки, казавшиеся издали маленькими, почти игрушечными. Над правлением колхоза краснел лоскуток флага.

– И что мы раньше сюда не сплавали?… Говорил же Антону: «Махнем на остров»! Так разве ж его сговоришь, – бодро высказывался Сергей, подсаливая закипающую в котелке воду. Он разделся до трусов, на облупившейся от летнего загара спине остро выпирали лопатки.

– Расхрабрился, охотник за акулами, – Димка поправил на коленях ружье, которое, как только высадились на остров, не выпускал из рук, и вдруг, показывая на озеро, испуганно закричал: – Смотри!… Смотри-и-и!!!

Сергей подпрыгнул словно ужаленный и первым делом посмотрел на лодку – лодка медленно уплывала от берега. Сергей кубарем скатился с обрыва к воде, вскочил в лодку и потянул за привязанную к лодочному сиденью жерличную бечеву. Разрезая воду, бечевка натянулась тугой тетивой, и стало заметно, как сильно ее кто-то тянет.

– К берегу!… К берегу греби! – закричал Димка.

Сергей бросил бечеву, схватил весло и, стараясь изо всех сил, стал загребать им. Лодка приткнулась к обрыву. Димка тоже забрался в нее, и мальчишки наперебой потянули из воды жерлицу. Вдруг бечева ослабла, как будто ее обрубили.

– Сорвалось, а может… – досадливо начал Сергей и не успел договорить.

Вода у самого борта лодки вспучилась – почти метровой длины щука, изогнувшись дугой, плеснула широким, как ласт, хвостом и тут же ушла вглубь.

– Ружье! Тащи ружье!… – схватившись за бечеву, заорал Сергей. – Патроны у костра, в моих штанах, в кармане!

Димка пулей стрельнул на берег. Схватив берданку, он трясущимися руками отыскал патрон, клацнул затвором и одним прыжком слетел с обрыва к лодке. Сергей осторожно подтягивал бечеву. Щука, видимо, устала и у самой поверхности воды медленно подплывала к лодке. Когда расстояние до нее стало каких-нибудь метра три, Димка прицелился ей в голову и нажал на спусковой крючок. Кучно ударила по воде дробь. Взметнулся белый фонтан, и щука исчезла. Над заводью медленно таял пороховой дым.

Со злостью бросив в лодку перебитую дробью жерличную бечеву, Сергей, как завороженный, растерянно глядел на расходящиеся по воде круги.

– Готова акула!… Конец акуле!… – вдруг закричал он, показывая на безжизненно белеющее щучье брюхо.

Димка по-настоящему не успел еще почувствовать радость от удачного выстрела, а Сергей уже барахтался в воде, подтаскивая за жабры добычу к лодке. Отфыркиваясь, он то и дело выкрикивал:

– Молоток, Димк!… Капитально шарахнул!… Не ружье у меня, а пушка! Вот чудо-юдо, рыба-кит!… На таких рыбинах запросто земля удержится… Чем не акула, а?!-

Щука и в самом деле походила на акуленка. Полосатая по бокам, с широченной темной спиной, она едва вместилась поперек лодки. Сергей ткнул в щучье брюхо ногой и, посмотрев на Димку, спросил:

– Распорем?… Может, еще серебряный рубль найдем.

– Успеется, – отмахнулся Димка, – Пошли к костру, а то уха вся выкипит. – Он, словно ковбой, только что срезавший метким выстрелом противника, небрежно вскинул ружье на плечо и полез из лодки на берег.

Встревоженные выстрелом, в тальниках запорхали пташки, началась оживленная перекличка птичьих голосов. Над озером, часто махая крыльями, закружился одинокий чибис-разведчик. И Димке уже не стало казаться, что из тальников кто-то пристально наблюдает за ними.

Котелок ухи опустел незаметно. Мальчишки бросили в него ложки и разморенные сытостью устало развалились на траве. Поглаживая живот и мечтательно глядя в небо, Сергей проговорил:

– А вода, Димк, в заводи теплая, как в июле. Там, наверное, горячие родники. Маленько отдышусь, пойду купаться. Зима наступит, где искупаешься, а?…

– Домой надо собираться, – вздохнул Димка.

– Домой успеется. Надо еще поискать, чего тут Скорпионыч делал.

– Лучше в другой раз.

– Чего в другой раз? – Сергей приподнялся на локте.

– Чего?… Чего?… Расхрабрился. Дома всыпят за лодку, тогда будет «чего».

– Если всыпят, то и так всыпят, – Сергей нехотя поднялся. – Пойдем по песку побродим, может, пустых патронов от винтовки насобираем. – И, не дожидаясь Димкиного согласия, направился к песчаной косе.

Димка вздохнул, оглянулся на кусты, взял ружье и тоже двинул за Сергеем. Мальчишки обошли всю косу. Выброшенных волнами на песок патронов не попадалось. Нашли лишь ржавую лошадиную подкову, поразглядывали ее и неторопливо зашагали к лодке.

– Смотри… – вдруг тихо сказал Димка и стволом ружья показал на песок недалеко от воды. – Рыба хвост отпечатала, что ли?

Сергей присел на корточки, долго разглядывал глубокую, уже осыпавшуюся от времени по краям, вмятину в песке. Наконец неуверенно проговорил:

– Это от ластов. Наверное, аквалангист, который с подводным ружьем приезжал, тут охотился.

– А может, Скорпионыч с племянником… Помнишь, они на надувной лодке сколько раз к острову плавали?

– У них подводного ружья нет.

– Так они тебе его и покажут…

Сергей задумался, почесал вихор:

– Может, и они. Спиннинг у племянника мировецкий, заграничный. Он запросто и подводное ружье может купить.

Димка опять насторожился, вздохнул:

– Поплыли домой.

– Тащи котелок и мою одежду в лодку, – Сергей решительно направился к заводи. – Я все-таки искупнусь, замерз малость. В воде теплее.

Димка закинул ружье на ремень за плечо и зашагал к костру. Собрав остатки сушняка, бросил на затухающие угли, взял котелок, Сергеевы штаны и рубаху и, вернувшись к лодке, забрался в нее.

Сергей плескался в заводи, словно рыба, как будто сейчас был не прохладный сентябрь с туманными ночами, а, по крайней мере, начало августа. Отфыркиваясь, он издали разговаривал с молчаливо нахохлившимся в лодке Димкой.

– Не скучай, Дим… Щас искупнусь, поищем следы Скорпионыча и махнем домой… Глубина тут… С ручками, с ножками… Дна, наверное, не достать… Щас попробую… – Сергей мелькнул потрескавшимися пятками и скрылся под водой.

Димка про себя стал отсчитывать секунды. Он уже было досчитал до двадцати, когда Сергей почти по пояс выскочил из воды, частыми саженками быстро подплыл к лодке и, чуть не опрокинув ее, торопливо стал перелезать через борт. Димка толком не успел сообразить, что надо помочь другу, как Сергей уже оказался в лодке, схватил весло и оттолкнул лодку от берега.

– Чего ты?… – недоумевающе уставился на него Димка.

Сергей выплюнул за борт воду и, продолжая безостановочно грести, лишь помотал головой, как будто его ударили по макушке.

– Ты чего?… – повторил вопрос Димка.

– Там на дне… лошадиные и человеческие кости лежат. И еще, кажется, гробы какие-то… Толком не разглядел.

– Не сочиняй.

– Честное пионерское!

Димка словно прирос к сиденью, даже о ружье, лежащем у него на коленях, позабыл. Из оцепенения вывел его неожиданно вспыхнувший на острове костер. Димка впился в тальниковый берег взглядом, но возле костра никого видно не было. Лодка рывками приближалась к Березовке – Сергей едва успевал смахивать со лба выступающий пот. Костер заметно удалялся и затухал. Когда до березовского берега остался какой-нибудь десяток метров, Димке показалось, что на том месте, где исчез костер, мелькнуло пламя.

– Смотри!… – тревожно схватил он за руку Сергея.

Мальчишки недоуменно замерли. Через несколько секунд до их слуха внятно донесся отдаленный хлопок выстрела. Почти в тот же момент по инерции лодка ткнулась носом в берег. Димка первым, чуть не уронив в воду ружье, выскочил из нее и оторопел…

По тропинке к озеру, сгорбившись, шла Гайдамачиха. Перед нею, высунув из пасти мокрый язык и угрожающе скаля желтые зубы, кривоного семенил лохматый пудель Ходя.

11. Спецвыпуск районной газеты

Сберкасса открывалась в десять часов утра. Когда Бирюков появился в ней, посетителей почти не было. Сразу у входа, за открытым стандартным барьером, сильно крашенная полная дама, с юным, удивительно не вяжущимся с ее крупногабаритной фигурой лицом выбивала на кассовом аппарате чек какому-то плательщику. Рядом яркая блондинка скрипела ручкой арифмометра. Седенькая старушка, склонив голову, с любопытством заглядывала в окошечко кассира, где пожилая женщина пересчитывала деньги. Соседнее окно с табличкой «Контролер» пустовало.

Бирюков постучал в дверь заведующего сберкассой и вошел в кабинет. Представительный пожилой мужчина с несколькими рядами новеньких, словно только что из магазина, орденских колодочек, внимательно выслушав его, посмотрел на часы – было пятнадцать минут одиннадцатого.

– Мария Степановна Крохина вчера на работе не была. Приболела, я разрешил ей отдохнуть. На сегодня?… Нет, не отпрашивалась. Должна вот-вот появиться, – заведующий еще раз взглянул на часы и предложил: – Подождите пару минут. Женщина она аккуратная, видимо, в больницу за бюллетенем побежала.

Бирюков присел на предложенный стул. Разговорились. Сначала о погоде, о том о сем… Затем Антон поинтересовался порядком предъявления в сберкассу выигрышных билетов денежно-вещевой лотереи и тем, как производится по ним выплата или получение выигрышей. Заведующий увлеченно стал рассказывать. Он оказался из тех людей, которые фанатично увлечены своим делом. Уже через несколько минут Антон с усмешкой в душе посчитал себя круглым дураком, что не покупает лотерейные билеты. По словам заведующего, после каждого проведенного тиража, выигрыши так и сыплются счастливчикам. Лишь с одними только «Уралами» выходила заминка, и заведующий, к его сожалению, вынужден был подтвердить, что мотоцикл «Урал» с коляской за последнее время в районе выиграл один-единственный человек – врач-стоматолог Крохин.

– Муж Марии Степановны, которую вы ожидаете, – уточнил заведующий, вздохнул и вытащил из стола небольшую газетную вырезку. Передавая ее Антону, будто извиняясь, проговорил:

– Правда, наша районка некоторую дезинформацию, так сказать, в этом деле дала… Вот полюбуйтесь…

На мутноватом по-газетному снимке молодой парень при галстуке и в костюме, на котором довольно внятно можно было разглядеть две медали, высокомерно задрав голову, держал, словно быка за рога, мотоцикл с коляской. Из подписи под снимком явствовало, что читателям районной газеты предлагается посмотреть на передового механизатора Ярского колхоза Алексея Птицына, который недавно выиграл по денежно-вещевой лотерее мотоцикл «Урал», с коим и запечатлел его фотокорреспондент.

Ничего не понимая, Бирюков вопросительно посмотрел на заведующего сберкассой.

– Своего рода медвежья услуга!… – ткнув пальцем в снимок, возмущенно заговорил заведующий. – В целях популяризации лотереи я попросил газетного фотографа заснять с выигранным мотоциклом Станислава Яковлевича Крохина, а он, понимаете ли, какого-то колхозника заснял. Я редактору пожаловался. Сказал, разберется, даст опровержение.

– Может, Крохин продал билет этому колхознику, – осторожно сказал Антон.

Заведующий отрицательно покрутил головой:

– Станислав Яковлевич сам получил на днях выигрыш.

– А он не перекупил выигравший билет? Допустим, Марии Степановне предъявили…

– Ну, что вы! – не дал договорить заведующий. – Прежде всего, Мария Степановна работает у нас не первый год, и я вполне уверенно ручаюсь за нее головой. Это добросовестная, бескомпромиссная работница. Ну, а потом… Станислав Яковлевич порядочный человек. Да и зачем ему покупать билет, выигравший мотоцикл, если у него собственная новенькая машина есть. К слову пришлось, они с покупкой «Жигулей» в такие долги влезли, что вряд ли наскребли б денег на перекупку билета.

Бирюков посмотрел на часы – за разговором время незаметно подходило к одиннадцати. Заведующий, перехватив этот взгляд, забеспокоился:

– Видимо, серьезное случилось с Крохиной. Не в больницу ли слегла… – И, открыв дверь кабинета, попросил: – Лидочка, сходи, пожалуйста, к Марии Степановне, узнай, почему она сегодня задерживается.

Блондинка еще несколько раз скрипнула арифмометром, затем неторопливо достала из стола зеркальце и, ни слова не говоря, стала прихорашиваться.

Антон побарабанил пальцами по столу. Ждать Крохину особого смысла не было – вряд ли она могла добавить что-либо к тому, что уже сообщил заведующий. Гораздо полезнее было встретиться с фотокорреспондентом.

Придя в райотдел, Антон сразу же набрал номер телефона редактора районной газеты. Редактор без лишних объяснений догадался, о каком снимке идет речь.

– Мы разбирались с этим ляпом, – досадливо проговорил он. – Фотокорреспондент наш напутал. Понимаете, у нас обычно в понедельник газета не выходит, а на сей раз решили выпустить номер, посвященный передовикам уборки урожая. Так сказать, спецвыпуск. Верстали газету в спешке, ну и опубликовали непроверенный материал по неопытности фотокорреспондента. В следующем номере дадим поправку, извинимся перед читателями.

– Воздержитесь денек-другой от публикации поправки, – попросил Антон. – И, пожалуйста, пусть фотокорреспондент срочно зайдет ко мне, в уголовный розыск.

Буквально через несколько минут после того, как Бирюков положил телефонную трубку, в кабинет смущенно вошел молоденький худощаво-длинный очкарик. Придерживая свисающий на ремне с плеча фотоаппарат с большим, как подзорная труба, объективом, он робко присел на предложенный стул и настороженно, словно ожидая подвоха, посмотрел на Антона. Антон попросил рассказать, как произошла путаница с фотографией.

– Ну, а я при чем?… – густо краснея, фотокорреспондент помялся. – Пришел сразу к Крохину, как меня направил заведующий сберкассы. Говорю: «Надо для газеты сфотографировать с выигранным мотоциклом». Так… Крохин удивился: «Еще чего?… Это мужик один из Ярского выиграл». Я говорю: «Из сберкассы меня направили, попросили сфотать вас». Он говорит: «А если тебя попросили лоб разбить?» Я говорю: «До свидания». Так… И прямым ходом в автоинспекцию. Поинтересовался, кто у них на учет новенький «Урал» ставил. Автоинспектор мне показал парня, которому только что выдал номер. Вышли с тем парнем в коридор. Спрашиваю: «Где взял „Урал“?» Говорит: «Бог послал». «Выиграл? „– „Выиграл“. Парень с виду серьезный, одет прилично, медали на пиджаке: одна – „За доблестный труд“, вторая – «За трудовое отличие“. Говорю, мол, прямо как специально для фото оделся. Он в ответ, дескать, на районную доску Почета только снялся. Ну, я ему, мол, для газетки надо сфотать. Ломаться стал. Они всегда, передовики, ломаются, когда их снимаешь. Кто от стеснения, а кто так… для порядка. Смотрю, этот вроде для порядка ломается. Кое-как уломал… Вчера напечатали снимок, а заведующий сберкассой тарарам устроил – не того, видишь ли, сфотал!… Ну, а я при чем?… Мне ж Крохин категорически сказал, что мотоцикла у него нет.

– Прямо-таки категорически? – уточнил Бирюков.

– Конечно.

– А что он насчет мужика из Ярского говорил?

Фотокорреспондент поправил очки.

– Ну, я теперь не помню, на прошлой неделе разговор был.

– Вы ведь только что сказали, будто Крохин вам заявил: «Это мужик один из Ярского выиграл».

– Не помню, точно так сказал или… что, мол, купил мужик из Ярского. Но то, что мотоцикл в Ярском, точно он говорил. К тому ж, Птицын сам подтвердил, что бог послал «Урал» с коляской.

Антон немедля позвонил в автоинспекцию. Дежурный инспектор сообщил, что при постановке мотоцикла на учет Птицыным были предъявлены документы комиссионного магазина. Отпустив фотокорреспондента, Антон стал звонить председателю Ярского колхоза Маркелу Маркеловичу Чернышеву. Тот, выслушав, засмеялся:

– Вошел мой Птицын в моду! То на доску Почета вызывают фотографироваться, то в газете портрет печатают. Теперь и до уголовного розыска очередь дошла. Что у тебя к нему, если не секрет?

– Правда, он выиграл мотоцикл?

– Говорят, правда. Завидуешь?

– Нет, хочу увидеть счастливчика, – пошутил Антон и спросил: – А соврать он не может?

– Соврать? Нет. Но Птицын парень с юмором, может сочинить сказку про белого бычка.

– Пусть ко мне приедет. И, если можно, сегодня же.

– Уборочная в разгаре, голуба моя, – тяжело проговорил в трубку Чернышев. – Но для тебя постараюсь, оторву парня от работы.

Дверь кабинета без стука распахнулась. В нее заглянул дежурный по райотделу и почти крикнул:

– Бирюков, срочно на выезд!…

– Спасибо, Маркел Маркелович. Как говорится, пока… – заторопился кончить разговор Антон. Положив телефонную трубку, он с упреком посмотрел на дежурного. – Чего шумишь? Не видишь, разговариваю?

– Срочно, говорю, на происшествие собирайся, – торопливо повторил дежурный. – На Береговой, кажется, убийство.

12. «Чебурашка»

Смысл происшедшего дошел до сознания Антона только после того, как служебная машина, проскочив высокий железобетонный мост, вильнула на Береговую улицу и резко затормозила у крохинского дома с мезонином. Возле открытой калитки сумрачно переговаривались несколько женщин, по всей вероятности, соседки. Среди них Бирюков сразу узнал белокурую девицу, которую заведующий сберкассой посылал за Крохиной.

Увидев вылезающих из машины участников оперативной группы, женщины замолчали.

Возглавляющий группу районный прокурор – уже немолодой, степенный мужчина в форменной прокурорской одежде – подошел к женщинам, заговорил. Внимание всех сразу сосредоточилось на блондинке из сберкассы. Она заметно растерялась, стала вдруг сбивчиво рассказывать, как долго искала телефон, чтобы позвонить в милицию, а затем в прокуратуру. Прокурор отозвал блондинку к машине, стараясь успокоить, предложил вспомнить все по порядку.

– Конечно, конечно… – по-прежнему волнуясь, заговорила девушка, растерянно бегая глазами по участникам оперативной группы. Увидев среди них Бирюкова, словно обрадовалась. – Сейчас я по порядку. В общем… вот при этом товарище, – она показала на Антона, – заведующий попросил меня сходить к Марии Степановне и узнать, почему она не появляется на работе. Подхожу к калитке, позвонила. Малыш – это собаку Крохиных так зовут – молчит. Никто не открывает. Мне показалось странным. Обычно только до звонка дотронешься – собака лаем изводится, а тут молчит… Толкнула калитку, она открыта. Громко позвала – молчание. Тогда я прошла в дом. Двери все открыты, а никого нет. До этого я несколько раз бывала у Крохиных. Знаю, что Мария Степановна, когда дома, большую часть времени проводит в кухне. И в этот раз я почему-то решила, что она там. Спустилась туда – кухня у них в полуподвале. Свет горит, хотя день уже вовсю. Заглянула в ванную, а там… Мария Степановна… – девушка, будто задохнувшись, потерла горло. – Как выбежала из дома, не помню…

Пригласив понятых, оперативная группа приступила к работе. Крохина повесилась на тонком шнуре, который хозяйки обычно применяют для сушки белья. Один конец шнура был привязан к трубе отопления, проходящей под самым потолком ванной комнаты. Помогая Борису Медникову и эксперту-криминалисту Семенову вынимать тело Крохиной из петли, Бирюков обратил внимание на необычную легкость, хотя, в общем-то, нельзя было сказать, что Крохина была чрезмерно худа. И еще Антону бросилось в глаза, что лицо мертвой Крохиной было таким же, как и у живой, – отчужденно-замкнутым, усталым. На ее шее резко выделялась сизо-черная полоса, видимо, оставленная петлей при удушье.

Когда Медников начал осматривать вынутый из петли труп, а эксперт-криминалист сосредоточенно стал разглядывать бельевой шнур, Антон оказался вроде бы без дела. Прокурор вполголоса давал указания следователю Пете Лимакину. Понятые – две женщины, соседки Крохиных, и присутствующая в качестве свидетеля блондинка из сберкассы, стояли неподвижно, боясь буквально сдвинуться с места. Стараясь ни к чему не притрагиваться, Антон прошел в кухню. Вчера он заходил сюда вместе с Крохиным и, помнится, обратил внимание на безупречный порядок. Сейчас же здесь был полный разгром: посудный шкаф отодвинут от стены, дверца плиты открыта, возле поддувала – гора золы, облицовочные кафельные плитки на стенах во многих местах расколоты, как будто стены пытались долбить, возле шкафа, в углу, валялись пустые поллитровка и четушка. На кухонном столе лежал тетрадный листок, придавленный ученической синенькой ручкой с шариковым стержнем. Подошел прокурор и рядом с Антоном склонился над листком.

Это была предсмертная записка: «В моей смерти прошу никого не винить. Запуталась я и устала. Чем так жить, лучше – в петлю! М. Крохина».

Прокурор подозвал следователя, показал на записку. Лимакин, как показалось Антону, дрожащей рукой взял листок и положил его в свою папку. Антон продолжал смотреть на следы разрушения в кухне и не мог понять, ради чего это сделано. Можно было только предположить, что, разбивая облицовочные плитки на стенах, здесь искали тайник. «Кто искал?… Крохина или?…» – подумал Антон и тут же отметил, что Крохина могла учинить этот тарарам, находясь в психозе, после чего покончила самоубийством.

Конкурируя с дневным светом, в «подсобных помещениях» горели все до единой электролампочки. Видимо, к выключателям после смерти Крохиной никто не притрагивался. Об этом же, вероятно, подумал и эксперт-криминалист, приступивший к снятию с выключателей отпечатков пальцев. Следователь Лимакин сосредоточенно стал писать протокол осмотра места происшествия. Антон осторожно, двумя пальцами, за горлышко поднял с пола поллитровку и четушку и поставил их на стол. Разглядывая четушку, вдруг почему-то стал вспоминать, как ее называл Торчков: «Чиполлино?… Нет… Как же?… Как же?… Чебурашка!» И тотчас отчетливо, как на магнитофонной ленте, прозвучал ответ Торчкова, когда он впервые заявился в уголовный розыск: «К мужику какому-то на квартеру заезжали. Тот к моей поллитровке еще Чебурашку поставил». Не веря своим глазам, Антон подозвал Семенова и попросил его обязательно снять с водочной посуды отпечатки пальцев.

– На выключателях чисто. В перчатках поработали, – мрачно сказал Семенов.

– По моим предположениям, содержимое этой тары выпито на прошлой неделе, в четверг, – Антон показал на поллитровку и четушку.

Эксперт-криминалист взглянул на него, но ничего не сказал и принялся обрабатывать бутылки. На кухню опять заглянул прокурор.

– Ремонт, что ли, здесь вели? – спросил он.

Набравшись смелости, к кухонной двери подошли понятые, робко заглянули. Одна из женщин тихо проговорила:

– А бог ты мой… Какой же это изверг разгром здесь учинил? У Маши всегда порядок был в доме. Подъедет Станислав Яковлевич, удар-то для него будет…

– Это хозяин дома, Станислав Яковлевич? – спросил женщину прокурор. – Куда он уехал?

– Да, да… Хозяин, – услужливо закивала головой женщина. – Уехал вчера вечером на рыбалку. Видела я, как машина мелькнула с удочками.

. – С женой он вчера не ссорился? – опять спросил прокурор. – Как они вообще-то друг с другом жили? Женщина подумала.

– Жили, как все живут. Бывало, что и сцепятся. Так ведь… милые бранятся – только тешатся.

– Дай бог всем так жить, – вставила другая соседка. – Сам-то Станислав – хозяин отменный. Непьющий, некурящий и негулящий, умеет копейку в хозяйство пристроить…

– Будь она проклята, такая жизнь! – перебила ее первая. – Уж так экономить, как Крохины… Своя пасека, а чтобы чай когда с медом попили – упаси бог! С рыбалки Станислав по ведру рыбы каждый раз привозит. С пяток рыбешек себе оставит на жиденькую щербу, а остальное по соседям распродаст или на базар снесет. Да что там мед или рыба!… Бывало, Маша лишнюю секунду не даст электричеству погореть без нужды, чтобы счетчик не наматывал. Крохин всегда аж трясется, как увидит горящую без нужды лампочку. Это Маша, наверное, назло ему перед смертью все лампочки включила…

На улице просигналила вызванная Медниковым машина «Скорой помощи», во дворе послышались голоса санитаров. Встретивший их на веранде дома Борис Медников приказал забрать труп и стал закуривать. Антон подошел к нему, спросил:

– Ну, что, Боря?

– Похоже, самоубийство. Дальше вскрытие покажет.

Увидев в углу веранды измятую, свернутую трубочкой газету, которую вчера пнул Крохин, Антон поднял ее. Это был спецвыпуск районки. Показав на фотоснимок Птицына с мотоциклом, Антон спросил Медникова:

– Читал?

Медников, жадно затягиваясь дымом, наклонил голову:

– Кажется, зарвался Стась. Собственно, рано или поздно это с ним должно было случиться. Помнишь вчерашний наш разговор?…

Из кухонного коридорчика появились с носилками санитары. Антон посторонился, уступая им дорогу, мельком взглянул на прикрытый простыней труп и вслед за санитарами вышел на крыльцо. Медленно спустившись по ступенькам, внимательно оглядел заасфальтированный небольшой дворик, заглянул в конуру, где скорчилась, судя по всему, отравленная собака, и, подойдя к сварному металлическому гаражу, потянул не запертую на замок дверь. Дверь легко и неслышно открылась.

В гараже был образцовый порядок. На широкой, прикрепленной к стене полке лежали аккуратно свернутые брезентовая палатка и резиновая надувная лодка. Рядом с ними – ласты и маска акваланга. Здесь же – подводное ружье со сломанным наконечником стрелы. В углу приютился небольшой верстачок с тисами и слесарным инструментом. Внимательно оглядев все это хозяйство, Антон еще раз прошелся по двору и вернулся в дом. Медников по-прежнему курил на веранде.

– Там, в подполье, тайник нашли, – сказал он.

Антон торопливо спустился в кухню. Следователь Лимакин и понятые, склонившись, с любопытством заглядывали в открытый лаз подпола, где щелкал яркой фотовспышкой эксперт-криминалист. Антон тоже склонился над лазом. Погреб, как и все в доме Крохина, был отделан добротно. Стены, пол, потолок – зацементированы, вверху – электрическая лампочка. В одной из стен виднелся просторный естественный холодильник с открытой дверцей, заполненный подтаявшими кусками льда. На льду – полное ведро рыбы.

– Где тайник? – спросил Бирюков.

– Семенов, видишь, фотографирует, – ответил Лимакин.

Антон посмотрел на эксперта-криминалиста. Тот наводил фотоаппарат на абсолютно ровную стену неподалеку от открытого холодильника. Сильно резанула по глазам фотовспышка. Антон зажмурился, а когда открыл глаза, Семенов уже сидел на корточках у стены, которую только что фотографировал. Нажав какую-то кнопку, он распахнул небольшую дверцу, за которой оказалась глубокая пустая ниша. Эксперт прицелился в нее фотоаппаратом. Опять голубой молнией блеснула электронная вспышка.

– Было что в тайнике? – спросил следователя Антон.

– Пусто. До нас успели проверить, – ответил Лимакин.

Присутствующий здесь же прокурор поторопил:

– Давайте поживее, товарищи, шевелиться. Еще наверху работы много. Будем делать осмотр всего дома.

Семенов вылез из подпола. Следователь, пригласив с собой понятых, вышел из кухни в коридорчик и направился к лестнице, ведущей в залу. Бирюков пошел за ними. В зале все выглядело так, как и при вчерашнем посещении Крохина Антоном. Антон подошел к посудной горке. Внимание его привлекли фарфоровые чашки с яркими китайскими жар-птицами. Уже при первом взгляде на них будто обожгла мысль, что точно такие чашки подарил деду Матвею кухтеринский следователь. И тотчас вспомнилось, как мальчишки говорили, что в Березовку приезжает на темно-зеленых «Жигулях» какой-то рыболов-любитель с аквалангом и подводным ружьем. Теперь Антон не сомневался – это был Крохин. Невольно подумалось: «Неужели Крохин, охотясь в Потеряевом озере с подводным ружьем, отыскал еще ящик с кухтеринской посудой?»

Для следователя Лимакина осмотр залы ничего не дал. По лестнице все поднялись на второй этаж, обошли пустые комнаты. Бирюков открыл дверь кабинета, где вчера сидел с Крохиным. Здесь тоже, как и в зале, все было по-прежнему. В замке секретера торчал ключ. Семенов внимательно обследовал его и разрешил открыть секретер.

Повернув ключ, Лимакин откинул крышку. Весь низ секретера был уставлен поллитровыми бутылками и четушками с водкой.

– Ого!… – удивился прокурор и повернулся к понятым. – А вы говорили, хозяин этого дома непьющий.

Женщины, удивленно переглянувшись, пожали плечами. Та, которая ругала чрезмерную экономию Крохиных, заявила:

– Наверное, на новоселье Станислав Яковлевич запасся. Собирался новоселье на днях справлять, теперь вот справит…

А Бирюкову при виде «чебурашек» опять вспомнился Торчков.

– Скажите, – обратился он к понятым, – на прошлой неделе, в четверг, к Крохиным никто не приезжал на лошади?

Женщины задумались. И опять заговорила воинственно настроенная против экономии:

– День не помню, но, кажется, в четверг возле дома около часу стояла подвода. Двое мужчин каких-то, по виду колхозники, заходили в дом к Станиславу Яковлевичу. Один 'высокий, другой в больших сапогах, кривоногий. Приехали вроде трезвые, а из дома крепко выпившие вышли. Кривоногий даже сплясать пытался и вставную челюсть чуть не потерял.

Антон сразу вспомнил Торчкова. Сомнений почти не оставалось. Торчков с «заготовителем» начали выпивать в доме Крохина. Значит, Крохин знает этого «заготовителя» и может оказать помощь в его розыске.

– Высокий, помнится, еще вроде ковер занес в дом, – продолжала рассказывать женщина, – в простыню завернутый.

– Он однорукий, этот высокий? – спросил Антон.

– Да нет, вроде… – женщина задумалась, добавила уверенно: – Нет, обе руки у него на месте были.

Тогда Антон попросил женщину пройти в мезонин и посмотреть лежащий на диван-кровати завернутый в простыню сверток, который он видел вчера, – не его ли заносил в дом высокий мужчина? Женщина охотно согласилась. Однако никакого свертка в мезонине уже не было.

Возвратившись с Антоном в рабочий кабинет Крохина, женщина высказала предположение, что Крохины вчера крупно поругались. Было это утром, когда почтальонка только что разнесла газеты. В соседней усадьбе было слышно, как Мария Степановна кричала на мужа и всячески его обзывала.

Вспоминая усталое, как будто заплаканное лицо Крохиной, измятую районку на веранде, Антон попытался построить логическую связь и задумчиво посмотрел в окно. Поймал он себя на мысли, что вначале увидел Крохина, растерянно глядящего на свой дом с улицы, а уж после – стоящую рядом с ним темно-зеленую новенькую автомашину «Жигули» с привязанными на ее крыше бамбуковыми удилищами. Одет Крохин был, как и вчера, в спортивное трико с белыми лампасами на брюках, но вместо шлепанцев на его ногах теперь были большие резиновые сапоги с широкими раструбами завернутых голенищ.

– Вот и хозяин приехал, – повернувшись к прокурору, сказал Антон.

Во дворе, словно выстрел, хлопнула калитка. Крохин буквально ворвался в дом. Запыхавшийся, красный от возмущения, он, не поздоровавшись, набросился на присутствующих:

– Что здесь происходит?! Кто позволил?!

– Проводится обыск, Станислав Яковлевич, – спокойным голосом ответил прокурор. – Хорошо, что вы приехали.

– Кто вам позволил?! – Крохин всем корпусом повернулся к прокурору, как будто хотел броситься в драку. Он вроде бы задохнулся, несколько раз глотнул ртом воздух и, с трудом приходя в себя, все еще возмущенно заторопился: – Знаю, что вы прокурор района, что имеете право, до… Как можно без хозяина шариться в его доме?!. Я не преступник, чтобы подвергаться такому унижению…

– Ваша жена сегодня ночью покончила с собой, – перебил прокурор. – Она повесилась.

Крохин замер с полуоткрытым ртом, бессмысленным диким взглядом обвел присутствующих.

– Этого не может быть… – шепотом проговорил он.

– Труп только что увезли в морг.

Лицо Крохина стало бледнеть. Он схватился за ворот трикотажной рубашки, медленно качнулся на бок и вдруг со всех ног ринулся к кухне. Антон со следователем бросились за ним. Крохин одним махом пролетел крутую лестницу, ведущую вниз, рванул крышку подпола и словно провалился в люк. Тотчас оттуда послышался короткий сдавленный крик. Когда подбежавшие Антон и следователь заглянули в люк, Станислав Яковлевич без сознания лежал у тайника.

Прибежавший следом Медников быстро спустился в подпол и склонился над Крохиным. По его просьбе женщины-понятые быстро принесли воды. Поначалу Антону показалось, что Станислав Яковлевич симулирует обморок, но чем дольше с ним возился Медников, тем лицо Бориса становилось серьезней. И Антон понял: обморок настоящий. Приведя Крохина в сознание, Медников попросил связаться по рации из оперативной машины с дежурным по райотделу и вызвать повторно машину «Скорой помощи».

Через узкий люк Крохина с трудом подняли из подполья. Придерживаемый с двух сторон Медниковым и следователем, Станислав Яковлевич, медленно переставляя ноги, стал подниматься из кухонного коридора по лестнице в залу. Антон, идя позади, машинально разглядывал его большие резиновые сапоги, перепачканные засохшими лишаями зеленоватой озерной тины и слюденистыми крапинками рыбьей чешуи.

13. Человек с доска Почета

От Крохина Бирюков решил идти пешком. Прокурор со следователем заканчивали формальности, связанные с обыском, и ждать их не было смысла. Возле районного Дома культуры белобрысый подросток и усатый седой старик, похожий на художника-профессионала, заменяли старые фотографии на районной доске Почета новыми.

– Веня, милок, ну смотри, что ты учудил… – миролюбиво выговаривал седой усач подростку. – Всех украинцев в один ряд собрал. Будто по ранжиру выстроил: Приходько, Галушко, Бондаренко. Ну-ка помешай их с другими национальностями. Да за направлением взгляда на портретах следи. Те, что глядят в объектив, они всегда на зрителя будут глядеть, а вот другие… С другими, милок, думать надо, чтобы в центр смотрели. Возьми, к примеру, Птицына… Видишь, какой героический парень с медалями! А куда он у тебя смотрит?… Отвернулся от всех. Ну-ка помести его между Галушкой и Бондаренкой…

Антон остановился возле доски Почета и стал разглядывать крупный, застекленный в красивую раму портрет передового механизатора из Ярского. Показалось, будто задиристый чубатый Птицын с усмешечкой щурит с портрета глаза и собирается подмигнуть: ловко, мол, надул я корреспондента-очкарика с мотоциклом!

Совершенно неожиданно на Антона навалилось острое чувство досады за то, что очень уж безропотно поддался уговору подполковника и отложил поездку к новому месту работы, в Новосибирск. Тогда казалось, что совместно с Голубевым дело отравившегося ацетоном старика можно будет свернуть буквально в несколько дней, а теперь вот, как по извечному закону пакости, свалилось новое дельце – самоубийство Крохиной. И, судя по всему, самоубийство это не простое, придется с ним повозиться. Сразу же в голове один за другим закрутились вопросы: из-за чего вчера произошел между Крохиными скандал? Почему и куда Крохин вчера так поспешно уехал? Что хранилось у него в тайнике?… Действительно ли Торчков и «заготовитель» выпивали в четверг на той неделе у Крохина?… Отчего соседка Крохиных заявила, что у высокого обе руки?… Куда девался завернутый в простыню сверток, похожий на ковер, который вчера лежал на диван-кровати в мезонине?… Что было в этом свертке?…

Вопросов набиралось бесконечное количество, и ни на один из них Антон ответить не мог. Сейчас он походил на студента, вытянувшего на экзаменах совершенно незнакомый билет. Проходя мимо «Соснового бора», со злостью решил зайти в кафе и перекусить – время обеда давно уже миновало. Заказал окрошку, котлету и стакан кефира. Окрошка показалась пресной. Хлебнув пару ложек, отодвинул тарелку и раздавил вилкой котлету. Котлета тоже не лезла в горло. Выпив кефир и оставив на столе почти нетронутую еду, заторопился в райотдел.

Подполковник Гладышев сидел в кабинете один, сосредоточенно изучал какие-то документы. Он кивнул Бирюкову и показал на стул возле своего стола. Положил на стол документы, заинтересованно спросил:

– Что на Береговой? В самом деле самоубийство?

Антон сжато рассказал о результатах выезда на происшествие. Подполковник задумчиво разглядывал мундштук дымящейся папиросы– Когда Антон замолчал, спросил:

– Как Крохина на работе характеризуется? Не узнавал?

– Очень положительно.

– М-да… – Гладышев затушил окурок в пепельнице. – Положительная служебная характеристика, к сожалению, еще не избавляет человека от психического заболевания. А может быть, предстоящий стыд перед разоблачением махинации с лотерейным билетом толкнул ее в петлю.

– Кстати, товарищ подполковник, – вставил Антон. – Позвоните в Ярское Чернышеву. Я утром просил его направить ко мне механизатора Птицына. Он обещал, но Птицына до сих пор нет, и наш дежурный говорит, что он не появлялся в райотделе.

Подполковник снял телефонную трубку и стал набирать номер председателя Ярского колхоза. Чернышев ответил быстро. Разговор состоялся недолгий. Подполковник сослался на сильную занятость, узнав необходимое, попрощался с Чернышевым и, положив трубку, задумчиво сказал:

– Птицын через полчаса после твоего телефонного разговора с Чернышевым на собственном мотоцикле выехал к нам.

– Куда же он делся? От Ярского не больше двух часов езды до райцентра, а уж полдня прошло.

Гладышев пожал плечами и стал уточнять детали, связанные с лотерейным билетом и самоубийством Крохиной. Когда разговор был исчерпан и Антон собрался было уйти от подполковника, зазвонил телефон. Гладышев снял трубку, ответил и посмотрел на Антона.

– Бирюков?… Уже около часу у меня сидит… – сказал он. – Птицын появился? Направь ко мне.

Через минуту обитая дерматином дверь бесшумно отворилась, и в кабинет вошел крепко сложенный плечистый парень с лихим, будто у казака чубом, густо закрывающим правую половину лба. Бирюков сразу узнал его по фотографии на районной доске Почета, хотя вместо черного костюма с медалями в этот раз на Птицыне была синтетическая коричневая куртка с замком-»молнией». Покручивая в правой руке за ремешок защитный шлем и водительские очки, парень улыбчиво прищурился и сказал:

– Птицын я, из Ярского. Вызывали?

Подполковник кивнул головою, показал на стул:

– Проходите.

Парень посмотрел на свои запыленные сапоги. Осторожно, стараясь не наступить на ковровую дорожку, прошел к стулу, положил возле него на пол очки со шлемом и сел.

– Что так долго ехали, товарищ Птицын? спросил подполковник. – Заезжали куда-то?

– Заднее колесо, как на грех, спустило. Хорошо, запаска с собою была, а то вообще бы сегодня не доехал до райцентра. – Птицын расстегнул на куртке «молнию», опять прищурился. – Умудрился на шоссейке гвоздь в покрышку поймать.

– На своем мотоцикле ехали?

Парень утвердительно тряхнул чубом. Подполковник помолчал, переложил на столе бумаги и спросил:

– Догадываетесь, по какому поводу вас пригласили?

Птицын пожал плечами:

– Утром председатель колхоза встретил в конторе, говорит: «Срочно поезжай в районную милицию к товарищу Бирюкову». А я этого товарища во сне никогда не видел.

– Можете наяву познакомиться, – подполковник показал на Антона. – Старший инспектор уголовного розыска Бирюков.

Птицын расплылся в улыбке:

– Очень приятно. Зачем это я вам понадобился, товарищ Бирюков?

– Из автоинспекции к нам сигнал поступил, – осторожно начал Антон. – При регистрации нового мотоцикла вы предъявили на него документы комиссионного магазина. Так?…

– Так. Ну и что?… В комиссионках разве нельзя покупать?

– Можно. Но… у вас совершенно новый мотоцикл…

– А зачем бы я его старый стал покупать? – не дал договорить Птицын.

– Почему новенький «Урал» оказался в комиссионном магазине?

– Я почем знаю. Продавцы сказали, чудик один по лотерее выиграл и сдал на комиссию.

– Сколько вы за него заплатили?

– Полторы тысячи. Точнее, тысячу пятьсот сорок. Рубль в рубль по прейскурантной стоимости.

– Кто вам подсказал, что в комиссионном магазине новый «Урал» продается?

– Подскажут! Держи карман шире. Просто повезло мне. Случайно зашел в магазин и глазам не поверил. Моментом смотался в сберкассу, полторы тысячи снял и увел из комиссионки «Урал» с колясочкой. – Птицын покосился на телефон. – Не верите, можете позвонить в сберкассу. Там точно скажут, что полторы тысячи снял с книжки.

Настала пора перевести разговор к лотерейному билету, и Антон спросил:

– Для чего вы пустили слух, что выиграли мотоцикл?

– В газетке прочитали?

– Не только. В Ярском вовсю об этом говорят.

Птицын искренне засмеялся:

– Случайно такую утку пустил по деревне.

– Как это понимать? – строго спросил подполковник.

– Очень просто понимайте, – как ни в чем не бывало проговорил Птицын, – Когда, значит, привез мотоцикл, стою с ним у своего дома. Подходит Витька Столбов – тракторист из нашего колхоза. В прошлом году он раньше меня записался в сельпо в очередь на «Урал», и до сих пор его очередь еще не подошла. Ну, значит, стоим толкуем. Я ему говорю, что случайно в комиссионке купил. Он не верит. Не заливай, мол, Америку… Подкатывается дед Слышка – старик у нас, в Ярском, один есть – болтун, каких мир не видал. Подкатывается и тоже, будто ему до зарезу такая техника требуется: «Лешка! Где, слышь-ка, такую новенькую мотоциклу добыл?» Надоело мне Столбова убеждать, а тут еще этот липнет. «Выиграл, – говорю, – Кузьмич, по трехпроцентному займу». Старик глазами хлопнул, ноги – в руки и понес по деревне хлеще сарафанного радио: «Лешка-то Птицын, слышь-ка, мотоциклу с люлькой выиграл». Утром уже вся деревня знала. – Птицын замолчал, усмехнулся. – Честно говоря, если бы кто мне историю с комиссионкой рассказал, тоже бы не поверил. Случайность всегда на правду не похожа.

– В газету вас тоже случайно сфотографировали? – спросил Антон.

На бесшабашном лице Птицына появилось что-то вроде смущения. Он потупился, но ответил уверенно:

– С газетой очкастый фотограф виноват. Я ему, как деду Слышке, тоже про трехпроцентный заем говорил. Он вроде понял, а вчера гляжу в газете – мама родная!… Запузырил все-таки очкастик карточку, а в придачу к ней и утку мою в печатном виде выдал, – Птицын виновато посмотрел Антону в глаза. – Вы, наверное, из-за этого и решили, что жулик я?…

– Жуликом вас никто не считает, – сказал Антон. – Напротив, только хорошее о вас слышал, да и портрет ваш сегодня видел на районной доске Почета, у Дома культуры.

– Хорошо получился? – почти с детским любопытством спросил Птицын.

– Геройски.

– Надо будет заехать поглядеть.

– Заезжайте поглядите. – Бирюков чуть подумал и вернулся к прерванному разговору: – Так вот, корреспондент несколько не так о мотоцикле рассказывает.

– У него что, память девичья?! – возмутился Птицын. – Пойдемте в редакцию, разберемся.

– Сейчас мы его сюда пригласим, – сказал подполковник, снимая телефонную трубку.

Фотокорреспондент появился быстро. С неизменным фотоаппаратом через плечо, он робко вошел в кабинет, поздоровался.

– Здорово, друг! – с ходу наплыл на него Птицын. – Ты чего это уголовному розыску бочку на меня катишь?…

– Какую бочку? – корреспондент поправил очки, придерживая фотоаппарат, сел на краешек стула. – Ничего я на вас не качу.

– Я говорил, чтобы карточку в газете не печатал?

– Ну, говорили.

– Зачем напечатал?

– Вы же сказали, что выиграли мотоцикл…

– По трехпроцентному займу, да?

– Ну, по трехпроцентному.

– Кто же по нему выигрывает мотоциклы, человек ты – два уха!

– Я думал, вы пошутили.

– Пошутил?… Нашел клоуна!… – Птицын загорячился. – Мой портрет на районной доске Почета висит, а ты меня в клоуны производишь! Прочитают люди вранье и подумают, что передовой механизатор трепач.

– Ну, мы поправку дадим, – робко защитился корреспондент.

– Нужна мне твоя поправка, как дизельному трактору карбюратор! Люди будут надо мной смеяться, а я что в свое оправдание скажу?… Читайте продолжение. Так, по-твоему?

– Спокойнее, Птицын! – одернул подполковник. Птицын резко повернулся к нему.

– Как тут быть спокойным, товарищ начальник милиции? Он же, значит, на весь район меня оскандалил! Уголовный розыск и тот зацепился, а я передовик…

– Этого никто у вас не отнимает, – поморщившись, словно от зубной боли, сказал Антон – слишком нескромно подчеркивал Птицын свои производственные успехи, и у Антона внезапно появилась к нему неприязнь. – В уголовный розыск вас вызвали не из-за того, что газета напечатала снимок.

– Из-за чего же? – насторожился Птицын.

– Сейчас узнаете.

Антон отпустил фотокорреспондента и стал выяснять, знаком ли Птицын со Станиславом Яковлевичем Крохиным – врачом-стоматологом районной больницы. Передовой механизатор удивленно пучил глаза и ни под каким соусом знакомства не признавал. Так ничего не добившись, Антон с еще большей неприязнью закончил беседу и отпустил Птицына. Птицын поднял с пола шлем и очки, подошел к двери и, как будто назло Антону, с улыбкой заявил:

– Поеду сейчас к доске Почета, на свой портрет погляжу.

Антон, нахмурившись, промолчал. Как только закрылась дверь, он спросил Гладышева:

– Как вам, товарищ подполковник, понравился человек с доски Почета?

– Откровенно говоря, мне такие люди симпатичны. У них каша во рту не стынет, – Гладышев закурил. – А тебе, смотрю, он не понравился.

Антон смущенно кашлянул, словно его уличили в предвзятом мнении, сказал:

– Выложил бы Птицын сейчас всю правду о мотоцикле, я тоже бы стал ему симпатизировать.

– Не веришь, что было так, как он рассказал?

– Не верю, товарищ подполковник.

– Птицын, кстати, подметил, что случайность всегда на правду не похожа.

– Все равно не верю. Чтобы Крохин понес убыток на комиссионных… Нет, Николай Сергеевич, этого не может быть хотя бы потому…

– Что этого не может быть никогда, – шутливо вставил подполковник и тут же добавил: – Жизнь, дорогой мой, действительно полна случайностей, не похожих на правду.

– Вы, Николай Сергеевич, не знаете Крохина.

– В прошлом году у него зубы лечил, – прежним тоном сказал Гладышев и задумался. – Случайность… случайность… Надо, конечно, проверить, не является ли она формой проявления необходимости. Слишком белыми нитками, конечно, шита вся эта история с комиссионным магазином. Но Крохин не настолько наивен… Значит, какой вывод следует сделать?… – И сам же ответил: – Кто-то перепутал карты Крохина, здорово перепутал!… Кто?…

– Будем искать.

Подполковник достал из коробки «Казбека» папиросу, долго разминал ее в пальцах и вдруг спросил:

– Где у нас сегодня Голубев?

– С утра ушел в заготконтору, пытается на след однорукого заготовителя выйти, – ответил Антон и попросил: – Николай Сергеевич, позвоните заведующему сберкассой. Сколько Птицын снял со сберкнижки денег на покупку мотоцикла?

Гладышев снял телефонную трубку. Дождался, пока заведующий выполнит просьбу, поблагодарил его и сообщил Антону:

– Птицын снял со своего счета ровно полторы тысячи. Говоря его словами, рубль в рубль,

14. Утро вечера мудренее

К директору заготконторы Слава Голубев пришел как нельзя кстати. Коллектив районных заготовителей проваливал выполнение квартального плана, и по такому, далеко не приятному, случаю перед началом рабочего дня было созвано общее собрание. Его участники, не успев разойтись и разъехаться, еще бурно обсуждали принятое решение, когда Слава появился в заготконторе и попросил директора собрать тех из заготовителей, которые ездят по селам на лошадях. Через несколько минут в директорском кабинете собралось пятеро мужчин предпенсионного и даже сверх того возраста.

– Это все? – удивился Голубев.

– Нас мало, но мы в тельняшках, – пошутил самый молодой, по виду, из заготовителей с крупной татуировкой якоря на правой руке.

– Уже около года не можем полностью штат укомплектовать, – сказал директор. – Не идут нынче в заготовители.

– Дураков не стало, – опять заговорил тот, что с якорем. – Месяц уродуешься, как папа Карла, мотаешься по деревням, а получка придет – больше ста пятидесяти не выжмешь.

Директор посмотрел на него:

– Тебе, Кларов, грех на заработок жаловаться. Ты и за двести выжимал.

– А как эти двести доставались? – Кларов прищурился. – Когда Яков Степаныч ушел на пенсию, так я, кроме своих сел, стал Ярское да Березовку прихватывать. Ближний круг – почти полета километров!…

От неожиданного успеха Голубев даже чуточку растерялся. Он исподволь пригляделся к говорившему, но Кларов вовсе не походил на того высокого заготовителя, о котором говорил Торчков. Тем более, что обе руки Кларова были в целости и сохранности, крепкие и загорелые.

А Кларов между тем продолжал:

– Сколько уж говорим: давайте нам дефицитные товары, чтобы привлечь сдатчиков. Дали вы хоть раз?… Кукиш с маслом!… Болоньевыми куртками да ширпотребом, какой нам даете, теперь колхозника не заинтересуешь! Возьмите соседний район. Там заготовители своим активным сдатчикам и сервизик могут подбросить, и матерьялы дефицитные, а в обмен на макулатуру книжки хорошие имеются. Школьникам – пионерские, взрослым – про шпионов…

– Дефицитные материалы и книжки про шпионов без нас продадут, – оборвал Кларова директор. – Наше дело собирать сырье и макулатуру. Понятно вам?

Упоминание о книгах заинтересовало Голубева. Вдруг вспомнилось, как березовские следопыты Сергей и Димка хвастались, что за серебряный рубль, найденный в щуке, выменяли у заготовителя жерлицы и мировецкую «Судьбу барабанщика». Не давая разгореться спору, Голубев быстро спросил Кларова:

– Откуда вам известны заготовительные порядки соседнего района?

– Я к ним недавно по обмену опытом работы ездил.

– А в Березовке когда последний раз были?

– В прошлом году, сразу как Яков Степаныч на пенсию ушел. Нынче?… Нет, не был. Нынче мне участок совсем в другой стороне отвели. А сдатчики в Ярском и Березовке активные, народ там крепко живет.

Голубев оглядел остальных заготовителей:

– Из вас тоже никто в этом году в Березовке не был?

Заготовители почти хором ответили отрицательно.

– А из соседнего района не наезжают туда?

– Из соседних лишь Романыч может завернуть в чужой район, – ответил Кларов. – Ему ради плана и сто километров – не круг, а Березовка почти на самой границе районов.

– Как его фамилия»?

– Фамилии не знаю. Первый год у них работает.

– Это с протезом который? – показав на кисть левой руки, с другого конца подошел Слава.

– Да я его ни разу не видел, – Кларов пожал плечами. – Это мужики соседские рассказывали, когда обменивались опытом.

Тоненькая, очень непрочная ниточка появилась у Голубева, но он был искренне рад и этому, как радуется уже было отчаявшийся старатель, перед глазами которого неожиданно сверкнула мизерная крупинка золота – предвестник богатой россыпи. Проговорив еще с полчаса с заготовителями, Слава заторопился к экспедиторам.

Экспедиторы совершенно ничего о заготовителе из соседнего района не знали и посоветовали обратиться к шоферам автолавок – те часто бывают в селах и вполне могли там встретить активиста-соседа. К сожалению, шоферы, с которыми Голубеву удалось переговорить, только разводили руками.

В райотдел Голубев заявился после обеда, усталый, но полный оптимизма – Кларов все-таки дал в его руки ниточку к соседнему району. Дверь Бирюкова была на замке. Слава открыл свой кабинет и сразу же заказал телефонный разговор с директором заготконторы соседнего района, на всякий случай решив при разговоре с ним отрекомендоваться сотрудником райпотребсоюза. Междугородная не вызывала долго. Голубев хотел уж было поторопить телефонистку, но в это время телефон коротко звякнул. Слава схватил трубку и долгое время толком ничего понять не мог.

Звонила из Березовки Галина Васильевна Терехина. Слышимость на сельской АТС всегда была очень слабой, а на этот раз Слава вообще с трудом разобрал, что Терехина разыскивает Бирюкова. Она невнятно стала рассказывать что-то о мальчишках. До Голубева с трудом только-только начал доходить смысл, как разговор прервала междугородная.

Директор соседней заготконторы попался общительный. Он рассказал, что у них действительно есть заготовитель Романыч. Зовут его Виктором, а фамилия Калаганов. Инвалид Отечественной войны, участник партизанского движения на Украине. Да, действительно у него нет левой руки, высокий. Устроился к ним на работу в начале этого года. Работает как? Дай бог всем так работать! План чуть не в два раза перевыполняет.

– Конечно, перевыполнит… – постарался обидеться Голубев. – У наших заготовителей из зубов кусок вырывает.

– Почему у ваших?… – удивился директор.

– Вот так вот. Повадился по нашим селам ездить. Вы его надоумили соседям подножку ставить?

– Первый раз слышу о нарушении конвенции, – попробовал отшутиться директор. – Вот Романыч!… Инициативу проявляет.

– За такую инициативу наказывать надо, – недовольно сказал Слава. – Наши заготовители по его следам впустую ездят.

– Не знаю, что потянуло Романыча в ваш район. У нас своего сырья хватает. Сельчане жалуются, что редко заготовители наезжают. Обещаю прикрыть эту самодеятельность, как только Романыч за товаром появится.

– Когда он должен появиться?

– На прошлой неделе ожидали, но где-то застрял до сих пор. Не к вам ли опять заехал?…

Голубев почему-то вспомнил отравившегося ацетоном старика и вместо ответа спросил:

– Говорят, вы своим заготовителям дефицитные товары даете для привлечения сдатчиков?

– Кое-что подбрасываем.

– Книжки про шпионов?

– Не только. Ковры даже персидские не жалеем, Сервизы посудные. Между прочим, если Романыч по вашему району ездит, то и дефицитные товары вашему населению достаются. А вы изволите недовольство выражать, – директор засмеялся.

– Да нет… Мы вовсе не против, чтобы он по нашим селам ездил, – Голубев решил повернуть разговор по-другому. – Пусть, как говорится, на здоровье ездит. Позвонил не из-за этого. Думал, проходимец какой объявился. А поскольку это ваш передовик труда, ничего против не имеем. У нас сырья хватит, а вот со штатом заготовителей слабовато. Старики на пенсию уходят, молодежь нынче калачом в заготовители не затянешь.

– У нас такая же штука. Инвалиды, в основном, выручают.

В кабинет без стука вошел Антон Бирюков, ожидающе остановился у стола. Голубев еще с минуту проговорил с директором об общих трудностях в работе и положил трубку. Антон кивнул на телефон, спросил:

– Кажется, председателя райпотребсоюза изображал?

Для пользы дела могу изобразив министра финансов, – весело ответил Слава. – Понижаешь, утро вечера мудренее. Отыскал загадочного однорукого заготовителя… – лицо Голубева неожиданно потемнело. – Знаешь, Антон… звонила из Березовки Терехина, толком я не успел понять – междугородная перебила. Но, кажется, мальчишки что-то отмочили там…

– Что они могли отмочить? – насторожился Бирюков.

– Отомкнули как-то лодку Гайдамачихи, уплыли на остров. Когда возвращались, старуха их встретила… Что произошло, не понял, но, по-моему, они в старуху выстрелили…

Антон устало опустился на стул и рывком снял телефонную трубку.

15. «Прощание славянки»

Сидящий в корме лодки Сергей увидел Гайдамачиху одновременно с выскочившим на берег Димкой. Первым желанием его при этом было: оттолкнуть лодку от берега и снова уплыть на остров или в камыши. Он уже уперся было веслом в дно озера, но Димка, выставив перед собою ружье, замер перед приближающейся, как баба Яга, старухой, словно загипнотизированный. Сергей, увидев это, выскочил из лодки и как ни в чем не бывало, пожалуй, только чуть радостнее, чем следовало бы, крикнул:

– Здрасьте, бабушка!

Старуха остановилась, и тотчас, как по команде, замерла собака, с оскаленными зубами и высунутым языком бежавшая перед нею. Гайдамачиха исподлобья подслеповатыми глазами посмотрела на мальчишек, кивнула головой, будто клюнула носом, и совершенно неожиданно заговорила приветливым старческим голосом:

– Здравствуйте, внучики, здравствуйте. Рыбалить плавали?… Бог вам в помощь. Хорош ли улов?

– Слава богу, ничего… – подстраиваясь под старуху, ответил Сергей и, опасливо покосившись на щерящего зубы Ходю, показал в лодку, – Щуку, бабушка, поймали громадную, как акула.

Старуха, подметая длинной юбкой песок, подсеменила к лодке, с интересом уставилась на щуку.

– Поди, у острова словили?

– Ага, у острова, у острова, бабушка, – зачастил обретший кое-как дар речи Димка.

– Там испокон веков крупные щуки водятся. Супруг мой, Петр Григорьевич, царство ему небесное, не к ночи будь помянут, – Гайдамачиха торопливо перекрестилась, – еще крупнее этой бывало привозил с острова. Да и сама я, помоложе годами будучи, любила там рыбалить. Лодочку для целей этих держала, плотник Серапионыч ее ремонтировал… Теперь же совсем здоровье кончается. И лодочка какой уж год починки не видит, решето-решетом стала… – Гайдамачиха посмотрела на мальчишек. – Вы, миленькие, на ней больше не плавайте. Утонете по своей вине, а родители ваши положат грех на мою душу. Жить мне мало осталось, не успею перед богом отмолиться.

– Мы, бабушка, не утонем. Мы, как рыбы… – начал Сергей, но Гайдамачиха перебила его:

– На такой дырявой лодочке и рыба утонет. По молодости ума смерти еще не чуете, а она, безносая, на каждом шагу человека караулит, – старуха опять перекрестилась. – Сынок мой так же, как вы, в молодости ничего не боялся. В последнюю войну, немецкую, геройский подвиг совершил – так командир мне писал. А безносая и с героем не посчиталась. Забрала моего сыночка к себе.

Сергей пополоскал босые ноги в озере, достал из лодки штаны и рубаху и торопливо стал одеваться.

– На Отечественной войне много людей, бабушка, погибло, – натягивая через голову рубаху, проговорил он.

Старуха, соглашаясь, закивала носом:

– Плохое дело – война, внучики. Только не на ней одной гибнут люди-человеки. Кому на роду написано, тот и в безвоенные дни уходит с белого света…

Разговаривая, старуха продолжала разглядывать в лодке щуку. Она даже наклонилась, длинным костлявым пальцем потрогала щучье брюхо и вдруг попросила:

– Продали бы мне на ушицу рыбки, миленькие. Давно я ушицы не пробовала.

– Чего ее продавать… – Сергей забрался в лодку и поднял щуку. – Берите бесплатно, если хотите.

– Куда мне такую щучищу-то!… – Гайдамачиха испуганно замахала рукой. – Там, в лодочке, чебачки имеются. Вот мне штук пяток и хватит.

Сергей быстро собрал на дне лодки с десяток рыбешек и положил их в подставленный Гайдамачихой фартук. Старуха сунула под фартук руку, порылась там, как будто собиралась показать мальчишкам забавный фокус, и протянула Сергею несколько белых монет:

– Вот вам за рыбку денежки.

Сергей, насупившись, спрятал руки за спину.

– Не надо нам денег, мы не спекулянты.

– Бери, милый, бери… – настаивала Гайдамачиха. – Лишь злые люди про меня языками чешут, будто чужим добром пользуюсь. Я, милые, за прожитую жизнь напрасной копейки ни с единой души не взяла. За труд свой только брала. И ты, внучек, бери. Это трудовые твои денежки, за них греха нет…

– Не надо, да ну вас… – смутился Сергей.

– Не обижай старого человека отказом, не обижай, – продолжала петь старуха, – Конфеток в сельмаге у Броньки Паутовой купишь, сладеньким с дружком побалуешься, может, когда и вспомнишь бабушку Гайдамакову добрым словом. Уезжаю ведь я отсюдова. – Она все-таки всучила Сергею деньги, и тот, не зная, что с ними делать, смущенно спросил:

– Куда вы, бабушка, уезжаете?

– Уезжаю, милые, к своему сыну…

– Где он живет? – выпалил Сергей.

– Его давно в живых нет. Погиб он, как говорила, в немецкую войну и схоронен у города Брянска. Вот хочу найти могилку и помереть рядом с сыночком. А срок жизни моей уже подходит, вижу – безносая по пятам волочится…

Набежавшее с севера облачко широкой тенью накрыло Потеряево озеро. Вода заметно потемнела, совсем угрюмыми стали торчащие из нее черные столбы бывшего паромного причала. Гайдамачиха из-под ладошки посмотрела на небо, беззвучно пошевелила губами и отошла от воды подальше. Отыскав глазами лежащую на берегу березовую чурку, устало опустилась на нее, бережно держа на коленях в фартуке взятую у Сергея рыбу. Ходя, не отставая от хозяйки ни на шаг, улегся у старушечьих ног.

Присев, Гайдамачиха задумчиво стала вглядываться туда, где спряталось за облачком солнце и чернел едва приметный у горизонта остров, перечеркнутый покосившимися столбами бывшего причала. Она словно вспоминала давние годы, когда на этом месте шумел бойкий купеческий перевоз: ржали кони, слышалось пощелкивание бичей, звучали голоса бородатых крепких ямщиков, загоняющих на паром свои подводы, и она – совсем молодая, красивая – командовала всей этой шумной, разномастной публикой.

Как будто избавляясь от воспоминаний, Гайдамачиха покачала головой, поманила рукою к себе мальчишек и тихо проговорила:

– Остров совсем в воду уходит. Раньше намного был выше.

– Когда раньше? – спросил Сергей. – До революции, да?

– И до революции, и позднее…

– В Березовке говорят, вы до революции паром и трактир здесь держали, – неожиданно ляпнул Димка.

Гайдамачиха вскинула голову, посмотрела на ружье и как будто испугалась. Несколько секунд растерянно шамкала губами, словно у нее исчез голос, затем опять уставилась на озеро мутным взглядом и тихонько стала вспоминать:

– Супруг мой, Петр Григорьевич, этим владел. Богатым помещиком он был в России, а меня взял в жены из своих дворовых, потому как в те времена была я красоты ладной. Дружки-дворяне надсмехаться над ним стали, что нищенку в дворянские хоромы привел. А он махнул на дружков рукой да и увез меня совсем молоденькую из тех обжитых мест сюда, в Березовку. Паромишко-то, правда, ничего был… доход летом приносил. Трактиришко – так себе, вроде теперешних закусочных в райцентре. Один убыток да пьяные скандалы мы от него видели.

В голосе Гайдамачихи, в худой сгорбленной фигуре ее было столько усталости и безысходной тоски, что Димке вдруг стало жалко старуху. Он прикладом ружья толкнул Сергея и скосил глаза в сторону деревни – пошли, дескать, домой. Но Сергей, как будто не поняв намека, спросил Гайдамачиху:

– Бабушка, за что колчаковцы вас чуть не убили?

– Перед своей погибелью они всех готовы были поубивать. Бешеными собаками на людей бросались, – равнодушно проговорила Гайдамачиха и посмотрела на Димку, – Спасибо вот его деду Савелию, уже, можно сказать, мертвую меня из проруби вызволил.

Сергей чуть было не спросил о кухтеринских бриллиантах, но не осмелился и вместо этого сказал:

– Они, наверное, богатство у вас хотели отнять…

– О моем богатстве злые люди только брешут. Вскорости после смерти супруга Петра Григорьевича ограбил меня свой же работник по прозвищу Цыган, обобрал, как молоденькую липочку. Чуть не нагишом оставил, – Гайдамачиха пошамкала губами, словно собиралась заплакать. – И Петра Григорьевича, царство ему небесное, Цыган-кровопивец, можно сказать, в могилу свел. Ограбил разбойник богатый купеческий обоз, а вину за преступление на Петра Григорьевича свалил. Не вынес тот обвинения, заболел душевной болезнью и через несколько дён на моих глазах скончался, хотя силы он был неимоверной.

– Это на кладбище, рядом с памятником партизанам, его могила. Плита еще там каменная на ней? – не отставал Сергей.

– Да, милый, да… Вот только на каменную плиту супругу, на могилку и хватило моих денег. Косточки Петра Григорьевича, наверное, уж сгнили, а плита все сохраняется. И вечно будет сохраняться памятью о скончавшемся.

– А куда Цыган после революции делся?

– Кто ж его, аспида, знает. Должно быть, или колчаковцы, или красные прикончили его. Он и тех и других грабил.

– А сколько бы сейчас лет Цыгану было? – вопросы из Сергея так и сыпались. – Мог бы он до теперешних дней дожить?

– Одногодок мой был. Теперь уж, поди, помер.

Гайдамачиха по-старчески тяжело поднялась.

– Бабушка, я еще хочу спросить… – заторопился Сергей.

– Некогда мне, миленький, некогда. Да и не люблю о жуликах рассказывать. О грабителях да убийцах ты лучше своего брата Антошу поспрашивай. Он в милиции служит, больше моего знает страшных рассказов.

– Говорят, вы очень красивой в молодости были, – стараясь любыми путями продолжить разговор, с нескрываемой лестью сказал Сергей.

– Зря не скажут.

– Даже не верится, – невпопад бухнул Димка.

Лицо Гайдамачихи болезненно сморщилось, она повернулась к Димке и грустно проговорила:

– Старость, миленький, никого не красит…

Старуха тихонько подошла к самому озеру, с большим трудом нагнувшись, зачерпнула пригоршню воды и поднесла ее к губам, словно поцеловала. После этого долго стояла, не отрывая взгляда от острова, беззвучно шевеля губами, как будто про себя шептала молитву Подбежавший к ней Ходя склонился над водой, несколько раз лакнул длинным слюнявым языком и так же, как Гайдамачиха, посмотрел вдаль.

– Смотри, Ходенька, последний раз смотри… Кузя не захотел идти с нами, так, дурачок, никогда больше и не увидит нашего озера, – обращаясь к собаке, словно к разумному существу, тихо проговорила Гайдамачиха, провела мокрой от воды ладонью по лицу и, сгорбившись сильнее обычного, придерживая в фартуке рыбу, пошла по тропинке среди тальников к Березовке. Опустив понуро голову, за нею покосолапил Ходя.

Мальчишки завороженно смотрели старухе вслед. Первый раз они видели бабку Гайдамакову такой разговорчивой и ласковой и не могли понять, что с нею случилось. Молчание нарушил Димка:

– Прощаться приходила со своим озером.

– Ага… «Прощание славянки» состоялось… – задумчиво произнес Сергей и обернулся к Димке. – Пластинка такая у нас дома есть с мировецким маршем.

– Кузю какого-то вспомнила, который не захотел с ними идти смотреть на озеро, – опять сказал Димка.

Сергей постучал себя по лбу.

– Соображаешь хуже бульдозера. Козел у нее Кузя, которому Торчков вилами в бок пырнул. Помнишь?

– Значит, бабка и козла, и собаку хочет с собой увезти? Ее ж с ними в поезд пассажирский не пустят.

– Может, она на товарняке поедет.

– Кто сейчас на товарных поездах ездит? Это не в революцию, чтобы на товарняках ездить… – Димка поставил ногу на массивную цепь, тянущуюся толстой змеей от березы к берегу. – А про то, как мы лодку отомкнули, даже не спросила бабка.

– Чего тут спрашивать? Сразу видно, пробой из лодки выдернут.

Сергей показал на ладони деньги, которые сунула ему Гайдамачиха за рыбу. – Куда их деть? В озеро, на счастье, кинуть?…

– Еще чего!… – шмыгнув облупившимся носом, буркнул Димка, – Конфет в сельмаге купим или книжку какую-нибудь про трактор.

– Конфет так конфет, книжку так книжку… – стараясь задобрить друга, затараторил Сергей и вдруг, словно опомнившись, схватил Димку за руку и потянул за березу.

– Ты чего?! – удивился Димка.

– Пульнут еще разок с острова, будешь знать чего…

Димка вытаращил глаза:

– Правда, заболтались с Гайдамачихой… А кто стрелял на острове, а?…

– Я откуда знаю. Выстрел вроде как из пистолета.

– Или из винтовки. Мне показалось, будто пуля рядом с лодкой в воду шмякнулась.

Осторожно выглянув из-за березы, Сергей прищурился, прикидывая расстояние до острова, и сказал:

– Километра полтора, не больше… Из винтовки запросто достать может.

– Особенно из снайперской, – добавил Димка и торопливо предложил: – Забираем щуку и шпарим домой, а то сельмаг тетка Броня скоро закроет.

16. Скорпионыч

В Березовском сельмаге продавалось все: и продукты, и промтовары, и книжки, и запасные части для мотоциклов и велосипедов. Командовала всем магазинным хозяйством строгая и острая на язык тетка Броня Паутова. Заведующая сельмагом умела не только поддерживать порядок в своем заведении, но и по-справедливому, распределять товары между покупателями.

Когда Сергей с Димкой, позванивая в кармане «трудовыми денежками», забежали в магазин, у прилавка, напротив тетки Брони, сутуло возвышался мрачный, будто обозленный на весь мир, дед Иван Глухов. Выставив свою кержацкую бороду, он зло спрашивал:

– Ну, дак и что мне теперь делать, Бронислава, и что?!.

– Что хочешь, Иван Скорпионыч, то и делай! – твердо отвечала заведующая. – На прошлой неделе ты у меня мешок сахару-песку купил?… Купил!… А теперь еще столько же тебе подавай?… Что ж я другим буду продавать, по-твоему?…

– Я русским языком сказал: тот мешок у меня забрал племяш.

– Чего он к тебе повадился?… Прошлый раз ты холодильник ему купил. Знала б, что не себе берешь, ни в жизнь бы ты у меня холодильника не увидел!

– Дак я что, бесплатно у тебя холодильник или сахар взял?

– Не бесплатно. Только надо понять, что товары сельмаг получает для своих жителей, а не для разных там сродственников. Вот твой племяш теперь наварит варенья, а из березовских жителей ктой-то может на бобах остаться, без сахара.

– Будто ты его тютелька в тютельку получаешь, сахар. Другие тож по мешку волокут. Ну, хоть с десяток килограммов отпусти…

– Не могу, дед Иван! – отрубила тетка Броня и колобком подкатилась вдоль прилавка к мальчишкам. – Вам чего, детки?

– Книжки бы нам, теть Бронь, – сказал Сергей. – Деньги у нас есть, может, купим.

– Так у меня ж, кроме как про тракторы да автомашины, никаких книг в магазине не имеется.

– Мы, может, и про тракторы купим.

– Книжки – это дело хорошее. И тракторы с машинами вам надо изучать. Вырастете, механизаторами в колхозе станете. Счас, детки, достану вам книжки… – тетка Броня попыталась отодвинуть от прилавка какой-то полный мешок, но, не управившись с ним, позвала Скорпионыча: – Дед Иван, помоги сахар переставить.

Скорпионыч, скрипнув кирзовыми сапогами, зашел за прилавок и без помощи заведующей поднял мешок так легко, будто в нем был не сахар, а вата.

– Ничего себе, пенсионер… – шепнул Сергею на ухо Димка.

Сергей взглядом показал на большущие сапоги Скорпионыча и тоже прошептал:

– Размер сорок пятый растоптанный носит. Вот такие следы возле лодки были, когда в туман Гайдамачиха встречала. Где он тогда на острове глину нашел? Надо было сегодня поискать…

– Нате, детки, глядите, – тетка Броня положила перед мальчишками несколько книжек и повернулась к Скорпионычу, – А ты, дед Иван, не клянчи, не жди, сахару больше не получишь.

– Бронислава, смородины ведро пропадает. Ну, хоть с десяток килограммов… Уж я и так к тебе мылюсь, и этак…

– А ты, дед Иван, мылься не мылься – бриться не придется. Иди домой, иди…

Однако Скорпионыч уходить не собирался. Он только сердито зыркнул на зашушукавшихся было мальчишек, вышел из-за прилавка и прислонился к стене, словно решил во что бы то ни стало выторговать у несговорчивой тетки Брони до зарезу нужный ему сахар. Заведующая «Сельмага» принципиально отвернулась от старика и демонстративно стала нащелкивать костяшками счетов.

– Ну, хоть махры с пяток осьмушек продай, – виноватым голосом попросил дед Глухов.

– Махры хоть ящик бери. Кроме тебя, ее счас никто не покупает. На папиросы колхозники перешли.

Тетка Броня выложила на прилавок несколько пачек махорки, взяла у деда Глухова деньги и снова принялась стучать костяшками счетов. Дед Иван, спрятав махорку в карманы, опять прислонился к стене.

Молчание затянулось ненадолго. Дверь сельмага громко хлопнула. Запнувшись за порог большими, почти как у Скорпионыча, сапогами, в магазин ввалился морщинистый Торчков.

– Здравия желаю, кумпания! – одним залпом бодро выкрикнул он и, по-утиному переваливаясь, подошел к прилавку.

– Здорово, Кумбрык, – лениво ответил дед Иван Глухов. – Похмеляться явился, родимый?

Торчков облокотился на прилавок, повернулся к старику:

– Таперича, дорогой Иван Скорпионыч, ша – этому делу сказал!… Щас председатель колхоза Игнат Матвеевич товарищ Бирюков такой перцовки влил – без похмелки проветрило, – порылся в одном из карманов, звякнул по прилавку мелочью. – Откупорь-ка, Бронислава, газировочку. Переключаюсь с алкогольных напитков на безалкогольную прохладительную жидкость.

Тетка Броня подала бутылку лимонада, усмехнулась;

– С чегой-то ты так сурово настроился?

Торчков почесал затылок, как будто раздумывал, стоит ли рассказывать, и тут же махнул рукой.

– В вытрезвиловку, Бронислава, в райцентровскую на той неделе попал, а сегодня уже бумагу прислали председателю с описанием моих похождений.

– И чего ж ты там отчебучил?

– В ресторане «Сосновый бор» бушевал, говорят, хлеще, чем Потеряево озеро в непогоду.

– И с чего так раскуражился?

– Шут ее, редьку с квасом, знает. Первый раз в жизни такой зык укусил. Теперь – ша! Поклялся председателю колхоза, что до самой пенсии в рот не возьму. Ни-ни, Бронислава!… Теперича у меня другой план в жизни наметился. Перво-наперво надо добиться от колхоза пенсии. Мне ж до пенсионного возраста работать осталось кот наплакал…

– Молодые годы в пожарке проспал, а к старости пензию ищешь, – вставил дед Глухов.

– Не бурузди что попало! – окрысился на него Торчков. – Это как посмотреть, кто проспал!… Я, к примеру, в Отечественную войну от звонка до звонка на племенном заводе кубанцких лошадей ростил. Сам кавалер… ка-ва-ле-рийский генерал по хвамилии… – Торчков потер морщинистый лоб. – Хвамилию не помню, но кады он на завод приезжал выбирать для фронту лошадей, рукой подать возле меня стоял и говорил в полный голос призывающую к победе речь!… И после победного конца войны я в первый же год явился в родной колхоз для продолжения мирной жизни. – Торчков ядовито прищурился. – А ты, Иван Скорпионыч, в каких местах ошивался в трудные для государства военные годы? И кады ты после войны в Березовку прибыл, а?… Ежели забыл, напомню: ты после войны еще пять лет в тюрьме отсиживал. За какие такие дела, интересно знать, ты в тюрьму попал?…

– Кумбрык!… – грозно сверкнул глазами Скорпионыч. – Гляди, довякаешься!

– Ну-ну-ну!… – Торчков помахал перед своим носом пальцем. – Не больно-то хвост поднимай. За хвулиганские выходки и пенсионерам гайки закручивают. Теперича у меня с председателем колхоза, можно сказать, дружба, а колхозная контора, как тебе известно, супротив сельмага находится. Махну в окошко – Игнат Матвеевич тут как тут будет, а сын его Антон Игнатьич в милиции служит…

– Ты меня тюрьмой не попрекай! Я посля тюрьмы двадцать пять лет трудового стажа наработал и по закону вышел на пензию, – прежним тоном оборвал Торчкова дед Глухов.

– И правда, чего это ты Ивану Скорпионычу тюрьму припомнил? – заступилась тетка Броня. – Об этом уж в Березовке никто не помнит…

– Ты слушай, Бронислава, слушай… – Торчков спокойно налил полный стакан лимонада, но пить не стал. – Я об другом теперича хочу сказать: правды люди не любят!… Вот и Иван Скорпионыч на меня лютой тигрой вызверился, и ты пеной с кипятком взялась. Чего взбеленились-то, будто вас скипидаром мазанули?… Я мужик прямой. Правду-матку в глаза режу. Вот, опять же к примеру, вчерась Гайдамачихе задал такой категорический вопрос: «Куды ты, ведьма старая, из Березовки зашераборилась? Боишься, что из-за колдовских твоих приемов на кладбище не схоронят? Или от золотого запасу один пшик остался?» Дак, ты не поверишь, Бронислава, как она на меня забурлила!… Ходю свово зубоскалого науськивать стала. Ладно, что мужик я не пужливый…

Услышав о Гайдамачихе, Сергей и Димка навострили уши, даже книжку листать перестали.

– Бронь, ну дак и что мне делать?… – подпирая по-прежнему плечом стену, перебил Торчкова дед Иван Глухов.

Торчков живо схватил с прилавка стакан с лимонадом и участливо протянул старику:

– Хватани-ка вот газировочки, авось, полегшает на душе.

– Подь ты со своей газировкой!… – хмуро бросил старик. – Я что, по-твоему, похмелку канючу?…

– А чего ж иначе?… – растерялся Торчков. – По себе знаю, кады с утра переложишь, аккурат в это время пора похмеляться.

– Тьфу ты, балабон несчастный! – дед Иван сердито сплюнул.

– Не злись, Иван Скорпионыч, не злись за правду-матку. Хватани газиро… – Торчков словно поперхнулся, изменился в лице и с непостижимой ловкостью, не расплескав ни капли лимонада, сунул полный стакан в карман пиджака.

Все удивленно обернулись к хлопнувшей двери – в магазин вошел Игнат Матвеевич Бирюков. Торчков смотрел на председателя колхоза таким откровенно-испуганным взглядом, каким провинившийся ученик смотрит на беспощадного учителя, ожидая, что тот сейчас же заставит привести в школу родителей.

– Что с тобой, Иван Васильевич?… – удивленно посмотрев на него, спросил председатель. – Язык откусил или скулу вывихнул?

Торчков медленно приходил в себя. Он даже покрутил головой, словно только что проснулся и хотел окончательно избавиться от кошмарного сновидения. Затем, виновато потупившись, как пойманный за руку воришка, вынул из кармана спрятанный туда стакан с лимонадом и вздохнул:

– Вот, ляд ее подери… Совсем забылся, что газировкой пробавляюсь.

Тетка Броня закатилась смехом.

– Ну, спужался Кумбрык так спужался!… – сквозь смех запричитала она. – А хвалился, что не пужливый… – И кое-как просмеявшись, объяснила Игнату Матвеевичу:

– Это ж Кумбрык с перепугу подумал, что водка у него в стакане, а не лимонад. Он же привык таким способом прятаться от начальства. Прям-таки, как взаправдашний фокусник, с налитым стаканом управляется.

– Не бурузди, что попало, Бронислава, захорохорился Торчков. – Кады я прятался? Я мужик прямой… – залпом осушив лимонад, он сунул стакан в карман пиджака и, оставив на прилавке недопитую бутылку, заторопился из магазина, приговаривая: – Хватит лясы точить, заговорился было тут с вами. А дома боровок голодный сидит, надо покормить скотину…

Игнат Матвеевич подошел к мальчишкам.

– Вы чего уши развесили?

– Книжки смотрим, – ответил Сергей.

– Нашли библиотеку, – Игнат Матвеевич подал тетке Броне деньги, попросил: – Отсчитай-ка мне с десяток булок хлеба. Механизаторы сегодня допоздна в поле будут, надо ужин им увезти. – И повернулся к Сергею. – Передай матери, что домой поздно вернусь.

Сергей кивнул. Посовещавшись, мальчишки решили вместо книги купить на Гайдамачихины деньги леденцов. Уже у дверей они спохватились, что в магазине нет Скорпионыча. Старик исчез из сельмага незаметно.

17. Засада

Выйдя из магазина, Сергей оглянулся на дверь и оторопело схватил Димку за руку. Гайдамачихиного объявления на двери не было. От него остались лишь приклеенные засохшим хлебным мякишем уголки тетрадного листка.

– В магазин заходили, объявление было? – спросил Димку Сергей.

– Вроде бы было, – неуверенно ответил Димка.

– Куда делось?

– Я почем знаю… Наверное, Скорпионыч сейчас сорвал. Видишь, уголки только остались, с мясом вырвано.

– А может, бабка приходила к магазину, когда мы книжки листали?

Димка пожал плечами, несколько раз швыркнул носом. Сергей досадливо поморщился и растерянно закрутил головою по сторонам. Кругом не было ни души. Откуда-то из конца деревни, не то от усадьбы Торчкова, не то от избушки Гайдамачихи, неслышно работая мотором, к озеру мелькнули темно-зеленые «Жигули». Возле дома деда Глухова стоял голубенький «Запорожец».

– Опять племянник Скорпионыча приехал, – сказал Димка. – Повадился он что-то нынче в Березовку.

– Машину купил, вот и ездит, – Сергей подумал. – Опять, наверное, за сахаром приехал. Не зря же Скорпионыч выклянчивал… И махры набрал… Куда ему столько?… Он же не курит сам-то, дед Иван.

– Может быть, племянник… – Димка посмотрел в сторону скрывшихся «Жигулей» и спросил Сергея: – Не аквалангист ли кудрявый прикатил?…

Сергей хмыкнул:

– Скажешь тоже!… Какая в сентябре рыбалка с аквалангом?… Уши в воде обморозишь.

Разговаривая, мальчишки дошли до дома Бирюковых. В осенних сумерках быстро темнело затянутое облаками небо. По деревне только что пропылило пригнанное с выпаса стадо. Из дома с ведрами в руках вышла Полина Владимировна и, направляясь к колодцу, попросила Сергея:

– Сходил бы, сынок, Красулю поискал. Опять корова от стада отбилась.

– Сейчас! Я мигом, мам! – обрадовался Сергей и зашептал Димке: – Берем ружье и, как найдем корову, у Гайдамачихиной избушки сделаем засаду. Племяш Скорпионыча не зря опять приехал… Что-то будет сегодня…

Красулю мальчишки нашли сравнительно быстро Корова паслась неподалеку от кладбища, за Гайдамачихиным огородом. Увидев в руке Сергея длинный прут она взбрыкнула и наметом припустила к дому. Мальчишки сделали приличный крюк и скрытно стали добираться по проулку к Гайдамачихиной усадьбе.

Избушка Гайдамачихи сиротливо кособочилась на отшибе села, отделенная от Березовки проулком, по которому проходили все березовские похоронные процессии. Крытая земляным дерном, крыша заросла лебедой, отчего издали избушка казалась маленьким бугорком с зеленой полянкой на вершине. За избушкой – поросший лопухами двор. С широченными листьями и фиолетовыми шариками репьев лопухи нахально лезли из ограды и с каждым годом все больше заполняли проулок. За лопухами – вросшая в землю баня, с такой же нашлепкой лебеды на крыше, а за баней – овощные грядки и клочок огорода, обнесенный вконец обветшалым покосившимся плетнем.

Добравшись проулком до лопухов, мальчишки нырнули в них и по-пластунски приползли к избушке, казавшейся в сумерках еще ниже и мрачнее. Деревня жила обычной жизнью, как ни в чем не бывало. Хозяйки, покрикивая, доили коров, только что вернувшихся с пастьбы, кто-то колол дрова, у колодца стучали ведра и поскрипывал ворот. Громко переговариваясь, вдоль деревни проехали на машине доярки, вернувшиеся домой с вечерней дойки. В окнах домов светилось электричество. Лишь в Гайдамачихином дворе жизнь словно замерла. Мальчишки лежали не шелохнувшись. В конце концов нетерпеливому Сергею молчать надоело.

– Где бы пороха и капсюлей достать?… – прошептал он на ухо Димке. – Все патроны от берданки попалили. Два из четырех осталось, один где-то затерялся…

Димка какое-то время молчал. Было слышно только настороженное частое дыхание. Потом тоже зашептал:

– Тебе не страшно тут лежать? По этому проулку всех мертвецов на кладбище носят…

– Чего мертвых бояться? – ответил Сергей. – Они лежат, как чурки…

Замолчали. Избушка по-прежнему казалась нежилой. Даже собаку с козлом и тех не слышно было.

– Гайдамачиха уже, наверное, умоталась из Березовки, – дипломатично зашептал Димка. – Пошли домой, а?… Поздно уже, всыпят дома…

Сергей, похоже, усмехнулся:

– Струсил?…

– Ничего не струсил… – загорячился Димка. – Хочешь, в ограду пролезу?…

– Полезли вместе, там и вправду лучше разглядим, что к чему, – подхватил Сергей. – Держи ружье… Я вперед полезу, а ты, в случае чего, прикрывать будешь…

Не дожидаясь согласия, он оставил на земле рядом с Димкой берданку, пробрался сквозь дыру в плетне и, скрываясь среди лопухов, пополз по ограде к самой избушке. Димка, прижав к боку ружье, пополз за ним. Неожиданно Сергей быстро попятился и уперся ботинками Димке в лицо.

– У-у-у… Кор-р-рова… – шепотом обозлился Димка. – В лицо прямо въехал. Не видишь, что ли?…

– У меня сзади глаз нет, – огрызнулся Сергей и тревожно зашептал: – Там собака и козел вроде как дохлые лежат. Прямо на них напоролся…

Мальчишки замерли. Слабый порыв ветра невнятно полопотал листьями лопухов и опять все стихло. Даже в деревне, казалось, вымерли все звуки. Димка зашептал первым:

– Может, они вовсе не дохлые, а притворились. Знаешь, вдруг Гайдамачиха по правде ведьма, как Кумбрык говорит, а козел и собака у нее оборотни.

Сергей повернулся к Димке:

– Какие еще оборотни?

– Люди такие, колдуны, которые могут обращаться в разных животных и зверей. Раньше, говорят, их в Березовке полным-полно было. Мне бабка рассказывала…

– Ну-у?… Если бы ты смог стать оборотнем, только в барана бы обратился.

– Почему только в барана? – обиделся Димка.

– Потому что в шестом классе учишься, в пионерах какой уж год, а бабкиным сказкам веришь.

Димка сердито засопел.

– Не пыхти, паровоз, с рельсов свалишься, – Сергей осторожно похлопал его по плечу. – Лежи здесь, а я все-таки проберусь поближе к избе. – И он неслышно исчез в лопухах.

Димка затаился, словно мышонок. Наступила напряженная тишина. Один лишь ветер опять легонько тронул листья лопухов и тотчас стих.

Сергей стороной обполз дохлых козла и собаку и замер почти у самых дверей избушки. На фоне мрачного облачного неба виднелась крыша, на которой, как вставшее дыбом волосы, топорщилась лебеда. Огня в избушке не было, но до Сергея отчетливо донесся запах табачного дыма, смешанный с едва приметным запахом только что сваренной ухи. Сергей пригляделся – створка выходящего во двор окна была раскрыта. От напряжения зазвенело в ушах – в избе кто-то разговаривал, но ничего нельзя было понять.

От осеннего озноба мелко застучали зубы. Сергей силился их сжать, но от этого они начинали стучать еще сильнее.

Неожиданно послышался хрустящий скрип и, как показалось, чуть тренькнуло стекло. Сергей до рези в глазах уставился на окно – теперь створка была закрыта. Тягуче проскрипела дверь, послышались глухие голоса. Говорили хриплым полушепотом, но голос Гайдамачихи Сергей узнал сразу. И тут же на фоне пасмурного неба смутно различил сгорбленную старушечью фигуру. Рядом с ней высилось что-то островерхое, чуть не до самой крыши избушки. Сергей не сразу сообразил, что это стоит человек в плаще с наброшенным на голову капюшоном. Первых слов от волнения Сергей не разобрал. Понял только, что мужчина упомянул какую-то могилу. Гайдамачиха в ответ что-то буркнула. Мужчина помолчал и заговорил снова. Сергей старался не забыть ни одного сказанного слова.

Мужчина: – Не здоровится мне что-то. Которые сутки знобит.

Гайдамачиха: – От погоды, должно быть, – зима на носу. Да и табачищу смолишь не переставая. Покель вечер сидели, чуть не задохнулась в хате с тобой, окно пришлось растворять.

Мужчина: – Забыл спросить. Зачем к Бирюковым милицейский сын приезжал? Не вынюхивает ли?…

Гайдамачиха: – Один вечер, кажись, рыбалил с мальцами на озере, а вторую ночь напролет пролюбезничал с внучкой Савелия Терехина. Как заявился, сама спужалась, из виду ни на шаг не выпускала.

Мужчина: – Кто сегодня на остров плавал?

Гайдамачиха: – Малец Бирюковых да Терехина внук. Щуку привезли. У них и рыбы добыла на уху, что с тобой хлебали.

Мужчина: – Пусть теперь плавают, там больше нечего делать.

Гайдамачиха тяжело вздохнула. Наступило молчание. Потом Сергей опять услышал разговор.

Мужчина: – Жадность тебя, уважаемая Елизавета Казимировна, сгубила. Провела всю жизнь, как собака на сене…

Гайдамачиха: – Говорил уж, хватит… Один бог знает, кто из нас жаднее: ты со своим отцом или я.

Мужчина: – Бог… Надо ж додуматься объявление на магазин повесить… Да кто в Березовке твою «бочку сподкапусты и протчую мебель» покупать станет? Дура набитая… Уезжать тихо надо было, без объявлений.

Гайдамачиха: – Правду, сынок, сказал, что дура. Кляну себя последними словами, что поддалась на уговоры. Куда мне уезжать?… Ходю да Кузю своими руками жизни лишила, ничегошеньки теперь у меня из живого на белом свете не осталось… Вам с отцом я не верю, придушите меня при первом ловком случае. И зачем мне ехать?… Помру, однако, здесь…

Старуха, кажется, заплакала. Мужчина зло сплюнул.

Гайдамачиха: – Не плюйся. Иди, пора уже. А я никуда из Березовки не тронусь.

Мужчина: – Дура… Тебя ж милиция сразу заграбастает. Сгниешь в тюрьме.

Гайдамачиха: – Нечему уж гнить-то. Душа давным-давно выгнила, дупло осталось. Да и плоть тоже – косточки одни.

Мужчина: – Тюрьмы не знаешь, старая… И косточкам тошно будет.

Гайдамачиха: – Ишь ты, каким прокурорским голосом заговорил. В батю весь, родимый, удался – тот тоже в молодости прокурора разыгрывал. Ох, доиграетесь…

Мужчина: – Не стращай Хватит дуру валять. Выходи по старому тракту на шоссейку, там племянник на машину подберет.

Гайдамачиха: – Ты-то когда управишься?

Мужчина: – В завтрашнюю или следующую ночь… Мог бы раньше управиться, да… ковыряюсь, как жук в навозе.

Гайдамачиха: – Сам-то тож к племяшу прибудет?

Мужчина: – Чего ему там делать… В Новосибирске он давно. На железнодорожном вокзале дожидает.

Гайдамачиха: – Отчего он не схотел тебе помочь?

Мужчина: – Много будешь знать – сильней состаришься. Помощники… царя небесного… Ну хватит болтовней заниматься. Собирайся да улепетывай из Березовки.

Гайдамачиха: – Нищему собраться – только подпоясаться.

Мужчина: – Ну, все…

Гайдамачиха: – Иди уж, не рви мое сердце… Бог никогда не простит этого…

Myжчина: – Заканючила богомольная. Всем жизни переломала, дотянула…

Послышался резкий плевок. Чуть не наступив на Сергея, мужчина направился в сторону огорода. Проскрипела дверь избушки, все затихло. Сергей поднял голову, прислушался и, не разворачиваясь, пополз назад. Опять скрипнула дверь, лязгнул навешиваемый замок. Сергей замер, высунулся чуть-чуть из лопухов.

Сгорбленная Гайдамачиха задумчиво стояла у двери. Закинув за спину небольшой узелок, она перекрестилась и неслышно исчезла на деревенской улице.

Сергей торопливо заработал коленками и локтями. Выбравшись из лопухов, мальчишки со всех ног бросились вдоль деревни к колхозной конторе. Ружье больно колотило прикладом Димку по коленке, но он почти не чувствовал боли. В окнах конторы не было ни одного огонька. Димка устало перевел дух и спросил:

– Кто там был, Серы?

– Опять тот мужик, которого Гайдамачиха встречала утром на берегу озера… – Сергей несколько раз тяжело вздохнул. – Когда щуку с серебряным рублем поймали… Помнишь?

– Скорпионыч?

– Похож на Скорпионыча здорово, но не он… Кажется, тот кудрявый аквалангист, который летом часто приезжал в Березовку на зеленых «Жигулях» и охотился с подводным ружьем… – Сергей опять вздохнул. – Ты, Дим, сейчас запоминай, я тебе подробно весь услышанный разговор перескажу. Все-все запоминай, как буду говорить, на случай если я потом что-то позабуду… Димка от любопытства почти открыл рот. Когда Сергей, пересказав подслушанное, умолк, Димка швыркнул носом и спросил:

– Так это, выходит, сын Гайдамачихи был?

Сергей задумался, покрутил головой.

– Нет, кажется… По-моему, она его сынком так же называла, как нас с тобою внучиками, когда прощалась с озером.

– Борода у того мужика есть?

– Может, и есть, но я ничего не разглядел. Темно, да и капюшон лицо закрывает. Он все время вроде прячется. И тогда, помнишь, в тумане, утром?… Значит, кто-то знакомый, если боится, что его в Березовке узнают.

– Кудрявый аквалангист не прятался, – заметил Димка.

– Чего ему тогда было прятаться… Тогда он рыбачить приезжал, а сейчас что-то задумал с Гайдамачихой. Боится… Эх, дозвониться бы до Антона!… – Сергей резко схватил Димку за рукав. – Димк, пошли сестре твоей, Галине Васильевне, расскажем, а?…

– Она что, следователь?

– Попросим ее завтра утром позвонить Антону. Ей он лучше поверит… Ты не заметил, куда этот мужик двинул?

– Через огород, кажется, к кладбищу.

Сергей опять дернул Димку за рукав:

– Пошли на кладбище, еще одну засаду сделаем.

– Нет, – категорически отказался Димка. – Пойдем лучше сеструхе расскажем. Она, честное слово, может даже сегодня дозвониться до Антона.

18. Золотой перстень

Обычно Антон Бирюков не жаловался на отсутствие сна, но почти каждый раз в начале раскрытия преступления, когда не вязались концы с концами, мозг продолжал работать и во сне. Вот и на следующее утро после самоубийства Крохиной Антон проснулся ни свет ни заря. Состояние было такое, будто ночь прошла в полудреме.

Вчера в конце дня ему удалось из кабинета Голубева дозвониться до Березовки, отыскать Сережку и, несмотря на плохую слышимость, узнать подробности мальчишеских приключений, которыми так было перепугал его Слава Голубев. Зная непоседливый характер и фантазию младшего брата, Антон был далек от мысли принять рассказанное мальчишкой за чистую монету. Однако обстоятельства складывались так, что над ними стоило задуматься серьезно. Если бы не отравление старика на полустанке и не самоубийство Крохиной, Антон немедленно договорился бы с подполковником Гладышевым и срочно выехал в Березовку. Сейчас же выезжать из райцентра было нельзя – слишком стремительно начинала развиваться история с лотерейным билетом. Интуитивно, но смерть Крохиной Антон все-таки связывал с этим билетом. Он даже пытался выстроить логическую связь между событиями, обдумать и понять поступки супругов Крохиных, простака-выпивохи Торчкова, передового механизатора Птицына. Ничего путного пока из этих умозаключений не получалось.

На работу Бирюков отправился пораньше. Дежурный по райотделу, ответив на приветствие, предупредил:

– Там, у кабинета, посетитель тебя ждет.

Антон взглянул на часы – до начала рабочего дня времени оставалось еще больше часа.

– Из Ярского какой-то парень приехал, – пояснил дежурный.

Бирюков поднялся на второй этаж. По коридору нетерпеливо расхаживал Птицын. Завидев Антона, он нескрываемо обрадовался, как будто повстречал старого друга. Размахивая шлемом и защитными водительскими очками, торопливо двинулся навстречу. Еще издали заговорил:

– Повадился я к вам. Сегодня по собственному желанию приехал, прошу учесть. – И словно спохватился: – Здравствуйте, товарищ Бирюков.

– Здравствуйте, товарищ Птицын, – с плохо сдерживаемой неприязнью, в тон ему, ответил Антон, вставляя ключ в замочную скважину и прикидывая в уме, какая спешка привела спозаранку этого механизатора-зазнайку в милицию.

Поздоровавшись, Птицын замолчал, будто не знал, что говорить дальше. Антон открыл дверь, пропустил посетителя вперед себя и прошел к своему столу. Оба сели. Бирюков вопросительно поднял глаза. Птицын вроде бы чуть смутился. Опустив на пол шлем и очки, он сунул руку во внутренний карман куртки и, ни слова не говоря, положил на стол золотое кольцо со вставленным красивым камешком.

– Это все или еще есть? – стараясь скрыть удивление и ничего не понимая, пошутил Антон.

– Нету больше. Только одно дал.

– Рассказывайте по порядку, спешить некуда.

Птицын потупился, ладонью откинул свалившийся на глаза чуб.

– Сегодня буду толковать без всякой спешки. Вчера поторопился, хватит, – открыто уставился Антону в глаза. – Соврал вам вчера насчет платы за мотоцикл.

– Ай-я-яй… – Антон укоризненно покачал головой, стараясь сообразить, к чему клонит механизатор из Ярского. – Врать – это плохо, уважаемый товарищ Птицын. Детей за такие штучки наказывают.

– А взрослых надо в тюрьму сажать, – хмуро обронил Птицын.

Антон помолчал, разглядывая перстень.

– Тюрьма, опять же, не к спеху, – сказал он. – Есть еще возможность, что называется, чистосердечно рассказать и от тюрьмы избавиться.

Птицын угодливо кивнул головой.

– Постараюсь… Дохохмился, одним словом… – кашлянул, поморщился не то в усмешке, не то в болезненной гримасе. – Короче говоря, насчет мотоцикла, как правильно вы вчера подсказывали, я с Крохиным договорился заранее. На рыбалке. Он раньше к нам часто приезжал, сейчас в Березовку повадился.

– Значит, вы с ним знакомы?

– Конечно. Вчера врать, как самый последний пижон, начал. Простите, – Птицын опять кашлянул. – Заплатил я Крохину за мотоцикл две тысячи рубликов, а документы оформили через комиссионку на прейскурантную стоимость «Урала» с коляской. Мотоцикл в магазин так, для порядка, привозили. Там продавщица золотозубая – в доску своя Крохину. Она нам и оформила все документы.

Антон строго посмотрел на Птицына.

– Вот так и надо было вчера сказать, дорогой товарищ!

– Выходит, опоздал я с чистосердечным признанием?

У Антона появилось желание хлопнуть ладонью по столу, но он сдержался и лишь строго спросил:

– Почему сразу откровенно не рассказали?

– Уж очень сильно «Урал» хотелось иметь, – Птицын сосредоточенно уставился на носок своего сапога. – Договорились с Крохиным, я полторы тысячи со сберкнижки взял…

– Почему только полторы, а не две?

– Крохин так просил, на официальную стоимость.

«Предусмотрительно», – отметил про себя Антон.

– Я, конечно, сразу дошурупил, что Крохин – мужик ушлый, – продолжал рассказывать Птицын. – Только, думаю, а мне-то какое дело?… Эка беда, пятьсот рублей переплатить! Не солить же мне деньги, все равно бестолку на сберкнижке лежат. Как Крохин просил, так и сделали. Пятьсот наличными дома были. Ударили по рукам? и мотоцикл в Ярском оказался. Все нормально шло, а тут черт этого корреспондента-очкастика подсунул. И газета вышла как-то ненормально, в понедельник. Увидел я карточку, посмеялся с женой, как «игранул» в лотерею две тысячи собственных денег, и вот тебе вечером Крохин тут как тут заявляется. Стал упрекать, что я сфотографировался для газеты. Мол, в сберкассе знают, что мотоцикл-то он выиграл, а газета совсем другое пишет. Начнут разбираться – грехов не оберешься… Я возьми да ляпни: что, мол, доктор, боишься – спекуляцию приляпают? Он аж побледнел, каяться стал: дескать, первый раз с ним такое, дескать, хотел мне доброе дело сделать, а оно вон как оборачивается. Начал упрашивать, чтобы, если придется, я не сознавался, что лишнего переплатил. А мне будто шлея под хвост попала. «Ну, уж дудки, – говорю. – Если прижмут, всю правду выложу». Тут он совсем скис. Не верите, даже слезу пустил. Каяться стал, что были бы деньги, немедленно мне вернул бы пятьсот рублей, которые взял сверх стоимости. Потом трясущимися руками достает колечко, – Птицын показал на поблескивающий перед Антоном перстень, – и начинает умолять, чтобы я его взял вместо денег. Стоит якобы это колечко больше пятисот. Смешно мне стало. Говорю: «Нужно мне твое кольцо, как зайцу стоп-сигнал»… Опять же, как на грех, Люська в дом вваливается. Жена. Она вообще-то неглупая женщина, но… до дури падкая на разные колечки да браслетики. Увидела: «Ой, Лешка! Это ж прям-таки настоящий золотой перстень!» Крохин сразу усек, что ее, дуреху, запросто сговорить. Ну и, конечно, в паре с Люськой обработал меня. Договорились: мы квиты, и я об переплате – ни гу-гу!

– Что же вас сегодня заставило сделать гу-гу? – поддерживая тон Птицына, спросил Антон.

Птицын замялся, дернул губами:

– Вчера вы подсказали насчет доски Почета. Я ведь по правде подъезжал к ней. Поглядел на себя со стороны, и заскребло на душе. Думаю, две правительственные награды имею и вдруг влипну в уголовную историю… Наверняка влипну, коль розыск уже комиссионкой заинтересовался… А я ж передовой механизатор колхоза, привык жить честно. Почему я должен какого-то делягу своей грудью прикрывать?… Да нужен он мне, этот Крохин, со своим мотоциклом, как корове полупроводники!… Приехал домой, рассказал Люське. Та сразу и запричитала: «Лешка! Вези немедленно кольцо в милицию, пока в тюрьму не посадили. И мотоцикл им сдай, чтоб никаких разговоров не было! Это ж просмеют нас в деревне, если узнают, что мы нечестным путем „Урал“ заимели». А, думаю, дуреха, доперла! Позарилась на золотое колечко!… Почти не спал сегодняшнюю ночь. Утром отпросился у председателя и газанул спозаранку к вам.

– Ночевал Крохин у вас?

– Нужен он мне… Как только всучил колечко, сразу умотался.

– Куда, не сказал?

– Не-кя. Удочки у него на машине были привязаны, может, на рыбалку двинул – рыбак он вообще-то заядлый, а может, очередного дурака, как и меня, охмурять поехал.

Появившееся было поначалу подозрение, что Птицын ни свет ни заря прикатил в уголовный розыск, чтобы потребовать с Крохина переплаченные деньги, отпало. Птицын говорил искренне, и никаких претензий ни к кому не предъявлял. Антон взял перстень, примерил его на свой палец и сказал:

– Придется его забрать у вас, до выяснения.

– Ради того и приехал, чтобы сдать этот драгоценный перстенечек и извиниться за вчерашнюю трепотню… Вы уж, честное слово, простите меня…

Обстоятельно записав показания и проделав необходимые формальности, связанные с изъятием вещественных доказательств, Антон отпустил Птицына. Поразглядывав на перстне замысловатый вензель и похожий на алмаз камень, Антон отправился с ним к эксперту-криминалисту. Семенов с интересом разглядел перстень, достал из стола лупу и стал рассматривать грани алмаза.

– Золото высокой пробы, – заключил наконец он. – Алмазик, правда, простенький, но перстенечек не меньше семисот рублей стоит. Работа старинная, добротная.

– Да?!. – удивился Антон, а про себя подумал: «Не на шутку трухнул Крохин, если так расщедрился перед Птицыным».

Эксперт еще раз поднес перстень под увеличительное стекло, повертел его всеми сторонами и подтвердил свое первоначальное заключение:

– Да, не меньше семисот рублей… По всей вероятности, штучка из семейных драгоценностей. Гравировочной вязью буквы «АК» выведены. Это, наверняка, фамильный вензель…

Совершенно неожиданно лицо Семенова сделалось сосредоточенным, словно он увидел на перстне что-то необычное. Подойдя к окну, эксперт пристально стал разглядывать вензель и вдруг, повернувшись к Антону, заговорил:

– Мне доводилось встречаться с драгоценностями богатого сибирского купца Кухтерина. Этот перстенек, кажется, из его коллекции. Уж очень характерно начертание буквы «К»…

В первый момент Антону подумалось, что эксперт-криминалист его разыгрывает, но лицо Семенова, как всегда, было хмуровато-замкнутым и серьезным. Секунду поколебавшись, Антон спросил:

– Товарищ капитан, а не приходилось ли вам слышать легенду об исчезновении кухтеринских бриллиантов в семнадцатом году?

Семенов удивленно поднял глаза, и Антону показалось, что эксперт сейчас рассмеется. Однако тот ответил вполне серьезно:

– В пятидесятые годы мне долго пришлось жить и работать в Томске, в то время там о Кухтерине много легенд ходило. Купец был видный. А вы о нем откуда знаете?

– В Березовке, что у Потеряева озера, до сих пор говорят. Именно в этом озере, по слухам, как раз и исчезли бриллианты.

На лице эксперта-криминалиста мелькнуло разочарование:

– Мне другую версию приходилось слышать. Старые томичи рассказывали, что купца ограбили где-то под Иркутском какие-то золотоискатели вроде Фильки Шквореня из шишковской «Угрюм-реки».

– А о родственнике купца, который работал следователем в сыскном отделе полиции, вам ничего не известно?

– Нет, ничего… – Семенов в который уже раз принялся рассматривать через лупу вензель на перстне. Не прекращая этого занятия, он заговорил уверенным тоном: – Да, пожалуй, могу держать беспроигрышное пари, что перстенек принадлежит Аристарху Кухтерину. Был такой отпрыск в купеческом роду…

19. Подтверждение легенды

Расставшись с экспертом-криминалистом, Бирюков почти полдня провел в райбольнице, стараясь в беседах с коллегами Крохина выяснить действительное лицо врача-стоматолога. Ничего порочащего Станислава Яковлевича из этих бесед Антон не получил. В отличие от Бориса Медникова почти все, знавшие Крохина, отзывались о нем уважительно, а стремление экономить в большом и малом, которое так порицал Медников, относили к положительным чертам характера.

Почти ничего не добавило и изучение личного дела. В стандартных анкетах были стандартные ответы типа: «В войсках у белых не служил. За границей не был». В коротенькой автобиографии Станислав Яковлевич писал: «…родился 1 февраля 1931 года в г. Томске. Мать А. А. Крохина – домохозяйка, умерла, когда мне было 5 лет. Отец Я– И. Крохин – мелкий служащий, сколько его помню, сильно болел. Умер в 1958 году. В связи с болезнью отца работать мне пришлось начать рано, в 16 лет. После совершеннолетия работал шофером в различных леспромхозах Томской области, учился в вечерней школе. Получив аттестат зрелости, прошел вступительный конкурс в Томский медицинский институт, полный курс которого окончил с отличием».

Антон повстречался с главврачом больницы. Тот тоже отозвался о Крохине как об очень ценном для района специалисте и не сказал о нем ни единого плохого слова. Побеседовать с самим Крохиным главврач не разрешил – состояние здоровья Станислава Яковлевича было крайне тяжелым, и его готовили к отправке в областную психиатрическую лечебницу. Разговор прервал Борис Медников.

– Подполковник Гладышев звонил, срочно приглашает нас к себе, – заглянув в кабинет главврача, сказал он Антону.

– Как у тебя с заключением по Крохиной? – выйдя в коридор, спросил Антон.

Медников показал свернутый в трубочку бланк.

– Вот, несу подполковнику.

– Самоубийство?

– Бесспорное. А у Семенова какие результаты?

– Обещал вот-вот закончить экспертизу. Не знаю, чём обрадует.

Когда Медников и Антон вошли в кабинет подполковника, остальные участники оперативной группы находились уже там. Семенов внимательно сличал какие-то дактилоскопические отпечатки, крупно увеличенные на снимках. Слава Голубев любопытствующе заглядывал ему через плечо. Следователь Петя Лимакин, устало откинувшись на спинку стула, переговаривался с подполковником.

Едва взглянув на подполковника, Антон понял, что Гладышев только что получил какие-то важные сведения, однако выкладывать их не торопится. Придвинув к Медникову коробку «Казбека», подполковник обвел всех взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, что молчите? Докладывайте, у кого что есть». Медников неторопливо закурил и, прокашлявшись после первой затяжки, зачитал заключение медицинской экспертизы.

Наступило молчание. Подполковник посмотрел на Семенова:

– А что эксперт-криминалист скажет?

Семенов поднялся, протянул подполковнику фотоснимки дактилоскопических отпечатков.

– Любопытная деталь обнаружена. На пустой поллитровке и четушке из кухни Крохиных имеются отпечатки пальцев, идентичные отпечаткам на бутылке, пахнущей ацетоном, найденной у трупа старика на полустанке.

Все удивленно переглянулись. Даже Петя Лимакин шевельнулся, привстал и почти по-детски удивился:

– Выходит, однорукий и там, и там был?!.

– Выходит, так, – подтвердил Семенов.

– Действительно, любопытно!… – воскликнул следователь и, словно спохватившись, заговорил усталым голосом: – Кстати, у нас есть сведения, что Крохин спекулировал водкой… Запасался ею и продавал по четыре-пять рублей за бутылку, когда магазины прекращали торговлю спиртным.

Антон вспомнил секретер в доме Крохина, заполненный поллитровками и четвертинками с водкой, и решил, что сведения прокуратуры не лишены достоверности – вряд ли экономный Станислав Яковлевич решил тратиться на попойку, связанную с новосельем.

Подполковник посмотрел на следователя.

– Это не делает Крохину чести, – сказал он и, показав снимки Семенову, спросил: – Не его пальчики?

Эксперт-криминалист отрицательно повел головой:

– Эти нет.

– А другие?…

– Среди других отпечатков, оставленных на поллитровке и четушке, есть и отпечатки Крохина. Он хозяин дома, мог переставлять бутылки или угощать гостей… – Семенов помолчал. – Оперативникам могу дать еще интересную деталь. На цементной пыли возле тайника Крохина удалось сфотографировать отпечаток подошвы сапога сорок третьего размера, очень похожий на следы с рисунком «елочкой», оставленные на проселочной дороге неподалеку от места обнаружения трупа старика. Уточняю: отпечатки сапог Крохина ничего общего с обнаруженными не имеют, хотя Крохин тоже носит обувь сорок третьего размера.

– Вот если бы вы, товарищ капитан, сказали, что украдено из тайника… – сделав ударение на слове «что», проговорил Антон.

– Могу только сказать, что в тайнике находились какие-то очень старые бумаги, – быстро ответил Семенов. – Это показывает анализ пыли.

– Не деньги? – спросил Слава Голубев.

– Нет. Деньги печатаются на особой бумаге, мельчайшие частицы которой при анализе легко определить.

Подполковник посмотрел на Антона;

– Однорукого заготовителя разыскали?

– Никак нет. Удалось лишь установить, что он из соседнего района. Всем участковым инспекторам своевременно был передан словесный портрет, но заготовитель как в воду канул.

– Может, его действительно уже в живых нет, – хмуро обронил подполковник. – Оперативней крутиться надо, товарищи оперативники. Поднимайте на ноги не только сотрудников милиции, но и общественность.

Подполковник взял со стола несколько исписанных небольших листков и, заглядывая в них, заговорил снова:

– Информцентр прислал ответ на наш запрос. После этого я заказывал телефонный разговор, кое-что уточнил…

Все присутствующие насторожились. Говорил Гладышев неторопливо, суховато-казенным языком, каким обычно пишутся служебные бумаги.

По дактилоскопической карте, которую капитан Семенов сделал, сняв отпечатки пальцев умершего старика, было установлено, что отпечатки принадлежат Калаганову Роману Романовичу, ориентировочно 1900 – 1905 года рождения, первый раз осужденному в 1946 году Тираспольским городским судом за крупную контрабанду, связанную с убийством сотрудника таможни, и приговоренному к десяти годам лишения свободы. После зачтения приговора Калаганов заявил судьям, что знает тайну исчезновения драгоценностей богатого сибирского купца Кухтерина. Выговаривая себе двадцать пять процентов, полагающихся при открытии клада, и полную амнистию, он утверждал, что может найти эти драгоценности и тем самым передать государству более двадцати миллионов рублей. В качестве подтверждения о том, что исчезновение купеческих драгоценностей не выдумка, Калаганов назвал номер уголовного дела, которое якобы было заведено сыскным отделением томской губернской полиции.

Заявлению был дан ход, однако уголовного дела под этим номером в томских архивах не обнаружили, хотя в реестре этот номер числился, с пояснением «Кухтеринские бриллианты». Калаганова вызвали для беседы, но он вдруг заявил, что в молодости слышал историю ограбления купца и сочинил все от скуки.

Во время отбытия наказания Калаганов трижды совершал побеги. Каждый раз был задержан и приговорен к дополнительным срокам наказания. В один из побегов, в 1960 году, его задержали в Томске. Стараясь смягчить свою вину, он заявил следователю, что совершил побег с единственной целью – найти бывшего полицейского сыщика, который знает, где зарыты кухтеринские драгоценности, и передать его в руки правосудия. Фамилию сыщика Калаганов вспомнить не мог, назвал лишь его прозвище «Якуня-Ваня». Такое объяснение Калаганова посчитали абсурдом, и к уже солидному своему сроку он получил еще 5 лет. Из мест заключения освободился только в июле месяце прошлого года и, не получив паспорта, исчез в неизвестном направлении…

Подполковника слушали внимательно, не перебивая ни единым замечанием. Едва он замолчал, Антон быстро спросил Голубева:

– Слава, как фамилия заготовителя?

– Калаганов Виктор Романович. Инвалид Отечественной войны, участник партизанского движения на Украине.

– А этот Роман Романович…

– Или братья, или отец с сыном, – вставил в разговор Борис Медников.

– Судя по возрасту, скорее всего, братья, – Антон повернулся к эксперту-криминалисту. – Подтверждается кухтеринская легенда, товарищ капитан!

– Что за легенда? – подполковник нахмурился.

Антон сжато стал рассказывать о золотом перстне, привезенном сегодня утром Птицыным, и о своем разговоре с капитаном Семеновым. Когда он замолчал, подполковник посмотрел на эксперта:

– Действительно был такой купец?

– Не только купец, но и Якуня-Ваня действительно был, – вдруг ответил Семенов и вроде бы смутился под уставившимися на него взглядами. – Во всяком случае, когда я работал участковым милиции в Томске, мне доводилось встречаться со старичком, носившим такое прозвище. Было в то время ему… лет под шестьдесят. Сравнительно невысокий, седенький. Вместо трости ходил всегда с тоненькой деревянной рейкой. Большей частью прогуливался в районе пассажирской пристани, хотя жил где-то в противоположной стороне города. Был он вроде бы как не совсем психически здоров. Помню, при встрече с сотрудником милиции всегда отдавал честь и начинал рассказывать, как в октябре тысяча девятьсот девятнадцатого года близ станции Тайга колчаковцы заставили его ночью зарыть двадцать шесть ящиков с золотом. Всех, принимавших участие в захоронении клада, расстреляли, а он отделался раной, вылез из могилы и остался жив. Интересно, что рассказ этот он повторял буквально слово в слово и с одинаковой интонацией голоса.

– И куда же этот… Якуня-Ваня делся? – спросил подполковник.

– Затрудняюсь сказать. Исчез как-то совершенно незаметно.

– Слушайте! Дорогие товарищи… – Борис Медников торопливо взял из коробки на столе подполковника папиросу и впопыхах сунул ее в рот обратным концом. Выплюнув табак, поморщился и, не прикуривая, заговорил: – О колчаковском золоте я совсем недавно читал в каком-то журнале. Подробностей не помню, но смысл… Словом, один гражданин из Эстонии утверждает, что его родственник видел, как были зарыты в землю где-то неподалеку от сибирской железнодорожной станции Тайга двадцать шесть ящиков с золотом. Однако найти их пока не удалось. Интересно то…

– Ты лучше вспомни о золоте Наполеона, якобы затопленном на дне Симлевского озера, или сокровищах гробницы Тутанхамона. О них тоже писали в журналах, – съязвил следователь Лимакин.

– Не перебивай, – незлобно огрызнулся Медников. – Я говорю, интересно то, что совпадают и количество ящиков, и место захоронения, и время…

– А я слышал, будто колчаковское золото зарыто в нашем районе, где-то у поселка Горный, – сказал Слава Голубев.

– Слышать – одно, прочитать – другое. Журналы, как правило, непроверенных слухов не печатают…

Все оживленно включились в разговор о кладах. Лишь Антон Бирюков сидел с отсутствующим выражением лица, как будто обсуждаемое его совершенно не интересовало. Что явилось импульсом к неожиданно возникшей у Антона догадке, после он и сам объяснить не мог. Может быть, совпадение отчества и фамилии Калагановых, может, ассоциация «Якуни-Вани» с «Яковом Иванычем» – полицейским следователем, подарившим деду Матвею фарфоровые чашки с жар-птицами, может, кухтеринский золотой перстень с вензелем «АК», оказавшийся у врача-стоматолога Крохина, может, что-то другое… Но, что бы там ни было, а вот именно сейчас, в кабинете подполковника, когда все увлеклись разговором о кладоискательстве, Антону показалось, что он уловил взаимосвязь между давним ограблением купца и происшествиями, случившимися в районе за последние дни.

Догадка поначалу показалась невероятной, почти абсурдной, однако, чем напряженнее Антон развивал ее, тем больше его охватывало волнение. Выстраивая цепочку взаимосвязанных поступков людей, он вдруг понял, что может объяснить и логически обосновать эти поступки. Если бы его спросили, он без всяких сомнений объяснил бы: причину бесплодности обыска полицейскими дома Гайдамаковых; отчего молодая вдова трактирщика, дожив до глубокой старости в одиночестве, не покинула Березовку; почему поселился в райцентре и увлекся подводной охотой в Потеряевом озере выпускник Томского мединститута Станислав Крохин и почему, ни раньше, ни позже, а именно теперь появились в районе однофамильцы Калагановы, жизнь одного из которых загадочно оборвалась у костра возле небольшого железнодорожного полустанка…

Больше того, Антону показалось, что он знает, какие бумаги хранились в тайнике Крохина и кому они понадобились. Не поддавалась пока убедительному объяснению лишь связь самоубийства Крохиной с кухтеринскими драгоценностями.

Из сосредоточенной задумчивости Антона вывел вопрос подполковника Гладышева:

– А что по этому поводу скажет дорабатывающий у нас последние дни старший инспектор Бирюков?…

Антон растерянным взглядом обвел присутствующих, затем виновато посмотрел на Гладышева и ни с того ни с сего быстро проговорил:

– Товарищ подполковник, мне нужно срочно ехать

в Березовку.

Брови подполковника удивленно вздрогнули.

– Бирюков мысленно давно в областном угрозыске, – пошутил Борис Медников, раздавливая в пепельнице окурок папиросы.

– Мне очень срочно надо быть в Березовке, – повторил Антон. – Боюсь, что завтра будет поздно.

Подполковник, как и Медников, похоже, хотел отпустить какую-то шутку, но вместо этого еще раз шевельнул бровями и лаконично спросил:

– Причина?…

– Очень уважительная, сейчас постараюсь вам объяснить. Пусть только Голубев с нами останется… – заторопился Антон.

20. Острое сокровищ

Антон проверил прочность весла, принесенного откуда-то из кустов Димкой, внимательно оглядел лодку, покачал ее с борта на борт, пробуя, не опрокинется ли ветхая посудина, и заставил мальчишек вычерпать из лодки скопившуюся воду, усыпанную блестками рыбьей чешуи. Сергей прислонил к березе свою неизменную берданку и по очереди с Димкой они принялись за работу. Воды скопилось совсем немного. Минут через десять лодка была готова к отплытию. Антон сел на корму. Сергей согнал с переднего сиденья усевшегося было Димку и, укладывая на коленях ружье, храбро заявил:

– В случае перестрелки отсюда удобней будет палить.

– Я тебе запалю! – строго предупредил Антон. – И вообще, зачем ты взял эту кочергу?

Мальчишка обиделся:

– Мы ведь тебе говорили, что на острове кто-то стрелял, да и… может, рябчик попадется.

Отправлять брата домой, чтобы унести ружье, было некогда, и Антон оттолкнулся веслом от берега. Лодка заметно осела, но плыть на ней было вполне безопасно. Спину слегка пригревало неяркое сентябрьское солнце. От воды несло прохладой и едва уловимым запахом озерной тишины Тишину нарушали отдаленное гудение трактора, редкие крики кружащихся над озером голодных чибисов да бульканье воды под веслом. Остров приближался податливо, и минут через двадцать лодка уткнулась в него носом.

Вслед за Антоном мальчишки, озираясь по сторонам, поднялись на обрыв и подошли к тому месту, где прошлый раз жгли костер.

– Вы разбросали? – спросил Антон, показывая на валяющиеся но сторонам от пепелища черные головешки.

Мальчишки, стараясь не проронить ни звука, отрицательно закрутили головами.

Антон наклонился и внимательно стал разглядывать землю. Сергей с Димкой, словно ищейки, тоже припали к земле, но, кроме вмятин, оставленных прошлый раз их ногами, ничего не увидели. Ветерок едва слышно шелестел в тальниковых кустах, тоненько попискивала как будто заблудившаяся синица. Оглядев кострище, Антон, глядя под ноги, неторопливо пошел вдоль берега. Димка локтем толкнул Сергея, прошептал:

– Видишь, как у Антона карман пиджака распух? Я нарочно до него дотрагивался – пистолет там.

– По-твоему, он голыми руками стрелявшего должен брать? – тоже шепотом спросил Сергей.

– Да, нет… Я к тому говорю, что дело серьезное.

– По пустякам бы Антон не приехал…

Увидев, как Антон направился в тальники, мальчишки потянулись за ним, стараясь глядеть под ноги, чтобы не пропустить след. За тальниковыми зарослями открылся широкий луг с небольшими березовыми колками. К одному из них тянулась полоска примятой травы, словно туда прошел человек. Трава доходила чуть ли не до пояса, поэтому след в ней сохранялся долго.

– Подождите здесь, – повернувшись к мальчишкам, сказал Антон и, приглядываясь к колку, тихо пошел по примятой полосе.

Сергей тут же сорвал с плеча ружье, торопливо полез в карман за патроном. Второпях чуть было не сунул в патронник пустую гильзу, сердито сплюнув, заменил ее заряженным патроном и передернул затвор. Димка, как завороженный, смотрел в спину удаляющегося Антона.

Неожиданно, словно гром с ясного неба, совсем рядом гулко ударил выстрел. Ничего не успев сообразить, Димка, как подкошенный, ткнулся носом в землю. Слабо откликнулось эхо, несколько раз испуганно чивикнула синица, и наступила страшная тишина.

Нарушил ее сердитый голос Антона:

– Разряди кочергу!…

– Она сама разрядилась, – ответил виноватым голосом Сергей.

Димка, втянув голову в плечи, осторожно высунулся из травы – Сергей сокрушенно разглядывал берданку.

– Вот техника… – оправдывался он, – чуть забудешь поставить на предохранитель, она уже палит.

Антон стоял рядом с ним. Погрозив пальцем, строго приказал:

– Чтобы больше не заряжал!

Из березового колка, к которому тянулся след, не доносилось ни звука. Антон махнул мальчишкам рукой, чтобы следовали за ним, и решительно зашагал через луг.

Колок выделялся среди других, пожалуй, только тем, что на его опушке топорщила голые сучья поваленная и обожженная грозой береза. За толстым ее комлем серело небольшое круглое пятно золы от костра. Зола была размыта дождем и засохла.

Сергей, взяв ружье наизготовку, подошел к молоденькой березке, за которой громоздилась куча догнивающего бурелома. Вдруг он подозвал Антона с Димкой, ткнул стволом ружья в папоротник и тихо проговорил:

– Смотрите, вроде вход в избушку…

Под буреломом действительно виднелась перекошенная старая дверь с массивными ржавыми петлями, крепящими ее к трухлявому косяку. Судя по затоптанному папоротнику, дверь пытались открыть, но, не добившись успеха, сделали проще – выломали гнилые доски. Антон долго приглядывался к двери, раздвигал руками папоротник, видимо, стараясь найти следы, но следов не было. Тогда он осторожно пролез в пролом.

Это была давно заброшенная охотничья избушка, наполовину врытая в.землю и от времени почти сравнявшаяся с нею. Те несколько рядов бревен, из которых были срублены стены, заметно взялись гнилью, поросли древесным грибком. В нескольких местах потолок обвалился. Сквозь единственное, в высоту толщины бревна, продолговатое оконце, густо заросшее снаружи папоротником, слабо пробивался дневной свет. У одной из стен – развалившийся стол из толстых горбыльных плах, у другой – разбросанные гнилушки, оставшиеся от широких нар. Возле двери – вросшая в землю печка-голландка с проржавевшим боком и поваленной набок трубой.

Пригнувшись, Антон подошел к столу, неосторожно задел торчащую с потолка жердь. Она слабо хрустнула, и сверху, чуть не придавив, обвалился большой, поросший травою ком земли. В образовавшуюся дыру брызнул холодноватый луч света. В избушке стало светлее, и у самой стены, на месте нар, Антон увидел отрытый из-под земли большой сундук, окованный узкими, вконец проржавевшими полосками жести. Вокруг сундука валялось полусгнившее тряпье, остатки, похоже, соболиной шубы, старомодных женских ботинок, клочья горностаевых шкурок, огромный тюк гнилого сукна. На разрытой земле виднелись отчетливые отпечатки крупных сапог с подошвой рисунком «в елочку». В избушке над сундуком держался стойкий запах гнили.

Антон поднял одну из тряпок – это оказались остатки черного женского платья, расшитого на груди мелким разноцветным бисером. Судя по не успевшей слежаться земле, тайник был разрыт совсем недавно. И разрывали его ночью – в яме валялся фонарь «Летучая мышь» и лопата со сломанным черенком. Антон буквально на четвереньках оглядел место раскола, но, кроме уже перечисленного гнилья, ничего не обнаружил.

– Что тут, а?… – словно сговорившись, враз спросили заглядывающие в избушку мальчишки.

– Гнилье одно, – хмуро ответил Антон, и мальчишкам показалось, что он сегодня не в духе, как будто недоволен собою.

– Бриллианты здесь? – прошептал Сергей.

– Держи карман шире, – совсем уже грубо буркнул Антон.

Возвращались к берегу молча. Лишь один раз мальчишки перебросились между собою фразами. Непоседливый Сергей, оглянувшись на березовый колок, многозначительно проговорил:

– Как на острове сокровищ…

– Только сокровищ нет – одно гнилье, – холодно добавил Димка.

Когда вышли из тальника на берег, Антон спросил Сергея:

– Где кости под водою видел?

Сергей показал на поросшую кувшинками заводь за песчаной косой, и все сразу свернули туда. Шагая по отлогому спуску, Антон наступил на что-то твердое. Нагнувшись, поднял с песка ржавую подкову. Разглядывая ее, подумал, что в старину, когда ямщицкие обозы ездили между Березовкой и Ярским через озеро по льду, лучший въезд на остров трудно было подыскать. Зимняя дорога наверняка проходила по косе, и найденная подкова оказалась здесь, на прибрежном песке, вовсе не случайно.

Внимательно разглядев следы ластов, показанные мальчишками, Антон задумчиво посмотрел на заводь. Крупные, почти с человеческий кулак, кувшинки желтели среди широких листьев. У березовского берега они были значительно меньше. «Грунт здесь питательнее, что ли?…» – подумал Антон и решительно стал раздеваться. Оставшись в одних плавках, осторожно пошел в воду.

У берега вода резанула холодом, но чем больше увеличивалась глубина, тем становилось теплее. Зайдя в воду по грудь, Антон оттолкнулся ногами от дна и нырнул. Хотя с непривычки смотреть под водою было трудно, но усыпанное мелким ракушечником песчаное дно просматривалось хорошо. Песчаный ракушечник кончился обрывистым уступом, и Антон неподалеку разглядел длинные стебли кувшинок, тянущиеся кверху из травянистого ила. Чуть подальше расплывчато белели какие-то пятна. Антон почти у самого дна подплыл к одному из них и почти вплотную увидел оскаленные зубы лошадиного черепа, наполовину затянутого илом.

Вынырнув на поверхность, отдышался, набрал полные легкие свежего воздуха и нырнул снова… На этот раз удалось разглядеть торчащие из ила крупные лошадиные ребра и опрокинутые, почерневшие от долгого пребывания в воде, сани-розвальни, из-под которых наполовину высунулся человеческий скелет с отвалившимся черепом. Возле саней дно было усыпано осколками фарфоровой посуды. Осторожно, чтобы не– взмутить ил, Антон поднял один из осколков, поднес его к самым глазам и отчетливо разглядел яркую китайскую жар-птицу…

Он нырял еще много раз. Почти в самой глубине заводи отыскал еще одни затопленные сани и скелеты лошадей вперемешку с человеческими костями. Отыскал взломанный пустой ящик из-под посуды, несколько пустых, неизвестно из-под чего, жестянок и даже совершенно неожиданно возле одной из них подобрал старинный серебряный рубль, но больше ничего в заводи не было. Возле саней во многих местах в иле остались широкие расплывшиеся вмятины. Антон догадался, что это следы человека, обутого в ласты, и с отчаянием понял, что искать здесь нечего.

Одевался он торопливо, лязгая от холода зубами. Подбежавшие к нему мальчишки наперебой стали рассказывать, что нашли за косой глинистый берег, на котором остался причальный след лодки и следы человека в сапогах. Антон прошел за мальчишками к этому месту и убедился, что отпечаток подошвы «в елочку» тот самый, что и в охотничьей избушке. Сергей начал было рассказывать, как они с Димкой в то туманное утро, когда поймали щуку с серебряным рублем, догадались, что мужчина плавал на остров, но Антон не стал его слушать. Заставив мальчишек. вычерпывать из лодки воду, он поднялся на обрыв, к пепелищу костра.

Занявшись делом, мальчишки вполголоса стали обсуждать, кто, кроме них, побывал на острове и чей они слышали выстрел, когда их встретила Гайдамачиха.

– Сергей!… – неожиданно крикнул с берега Антон, – Пересчитай-ка патроны от своего самопала…

– Я уже считал! – быстро ответил тот. – Вроде, одного не хватает.

Антон спустился с обрыва к лодке. Бросив Сергею раздутую ружейную гильзу, спросил:

– Твой калибр?

Мальчишки удивленно уставились на гильзу.

– Мой… Как он сюда попал?

– Обронили в прошлый раз у костра, порох в патроне вспыхнул… Вот он и пальнул.

– Это все ты! – набросился Сергей на Димку. – Когда щуку пристреливал. Помнишь?

– Сам не мог сообразить, сколько осталось заряженных патронов, – огрызнулся Димка.

– Я вместо заряженного пустой посчитал.

– Надо было смотреть. Тоже, как паровоз, соображаешь…

– Хватит! – оборвал мальчишек Антон.

Всю обратную дорогу мальчишки оживленно перешептывались, изредка поглядывая на Антона, который, сильно загребая веслом, сидел насупившись, как будто переживал какую-то свою крупную ошибку и неизвестно за что злился на мальчишек.

В эту ночь Антон дома не ночевал. Заявился он лишь на рассвете промерзший, усталый и злой. Повесив у порога мокрый плащ, долго стаскивал такие же мокрые сапоги. Разувшись, прошел на кухню, где уже суетилась мать, ни слова не говоря, сел за стол, уперся в него локтями и опустил на сжатые кулаки голову.

– Где ты был, сынок? – с упреком спросила Полина Владимировна.

– Где был, там уже меня нет, – отчужденно проговорил он, сильно потер ладонями ввалившиеся от бессонной ночи щеки и тут же, словно извиняясь, попросил: – Ты, мам, разбуди меня через пару часиков. Обещал Гале Терехиной зайти в школу, встретиться с ее учениками.

21. Встреча со следопытами

Появление Антона Бирюкова в Березовской школе вызвало настоящий переполох. Преподаватели буквально засыпали вопросами своего бывшего ученика, а мальчишки и девчонки из кружка следопытов смотрели на него такими глазами, как будто перед ними был взаправдашний Шерлок Холмс из прославленных конандойлевских книжек.

Поначалу, когда исторический кабинет до отказа набился следопытами, Антон чуточку смутился от пристально нацеленных на него глаз, но быстро взял себя в руки. Поначалу рассказал о том, насколько богата событиями история Березовки, как мужественно сражались березовцы за установление Советской власти, как погибали, порою, безвестные герои, и насколько полезна и ответственна задача юных следопытов, чтобы воскресить в памяти людской их незаслуженно забытые имена. Разговорившись, Антон почти не заметил, как пролетел урок. Увлеченные его рассказом следопыты тоже оживились лишь тогда, когда Галина Васильевна Терехина объявила:

– А сейчас вместе с Антоном Игнатьевичем мы всем классом сходим на кладбище, чтобы у братской могилы почтить память погибших в борьбе с колчаковцами.

Сергей и Димка, будто преданные ординарцы, мигом подлетели к Антону и почти в один голос спросили:

– Цветов надо?…

– Конечно, – ответил Антон.

Шумно стали обсуждать, какие цветы лучше всего подходят для такого дела. Большинством голосов решили набрать букеты красных гвоздик, выращенных юннатами в школьной оранжерее. Узнав, куда направляются следопыты, и юннаты решили идти с ними. Набралось почти два класса, и Антон с тревогой подумал, как бы эта многочисленная любознательная ватага детворы не погубила его план.

Мягко светило сентябрьское солнце. Поредевшие молодые березки золоченым кольцом охватили деревню. В этом широком кольце, словно островок в Потеряевом озере, темнела роща старых кладбищенских берез. Насколько помнил Антон, эти березы всегда сохраняли зеленую листву дольше подрастающего молодняка, отчего кладбище почти до глубокой осени пряталось в таинственном полумраке.

У кладбищенской ограды, завидев раскинутые деревянные руки крестов и разноцветные могильные оградки, разговорчивая детвора притихла. Лишь Сергей и Димка вышагивали рядом с Антоном как ни в чем не бывало.

– Сейчас покажем тебе могилу Гайдамакова, – шепнул Антону Сергей. – Она рядом с братской могилой.

– Без вас знаю, – сухо сказал Антон и строго предупредил: – От меня не отходите ни на шаг.

– Да чего такого?… Подумаешь, кладбище… Мы с Димкой можем даже ночью… – начал Сергей, но Антон еще раз строго поглядел на него. Теперь он уже опасался не за всех школьников, а за своего непоседливого братца и его друга.

Тихо и по-осеннему грустно было в кладбищенской роще. Выстроив детей в два ряда, учительница повела их между могильными холмиками к возвышающемуся памятнику с поблескивающей бронзовой звездочкой на вершине. Путь этот Антон предложил Гале умышленно, чтобы пройти по как можно большей части кладбища.

Мельтешил в глазах частокол кладбищенских оградок, на крестах и скромных пирамидальных памятниках то и дело попадались знакомые фамилии. У одной из осевших могилок с маленькой, будто игрушечной, часовенкой на столбике вместо креста Антон остановился и сказал Сергею:

– Здесь наша бабушка Василиса похоронена.

– Знаю, – быстро ответил Сергей. – Дед Матвей каждую весну, как только березки распустятся, сюда приходит и целый день у могилки сидит… Ты ее помнишь?

– Помню. В первом классе учился, когда она умерла.

– Правда, что красивая была?

– Ей уж за семьдесят лет тогда перевалило.

– Ну и что?… Возьми деда Матвея… Девяносто стукнуло, а какой представительный!… – Сергей повернулся к молчаливо стоявшему рядом Димке, затем опять посмотрел на Антона. – Или вон возьми Димкину сеструху, Галину Васильевну. Сколько ее знаю, она с годами все лучше и лучше становится.

– Нравится тебе Галина Васильевна?

– Она всей школе нравится. Самая мировецкая учительница – даже шестиклассников за людей считает.

– Другие учителя что ж, не считают?

– Считать можно по-разному, – Сергей задумался и вдруг спросил: – Почему бы тебе, как говорила мама, не жениться на Галине Васильевне? Хочешь, мы с Димкой намекнем ей?

– Я вам намекну… – Антон шутливо взял брата за ухо и заторопился к памятнику.

Школьники, соблюдая очередность, робко проходили через узенькую калитку в просторный металлический четырехугольник оградки и полукольцом окружали памятник. Дожидаясь, пока войдут все, Антон разглядывал гранитную плиту на заросшей травою могиле Гайдамакова. Изголовье ее почти упиралось в толстую, склонившуюся над могилой, березу. Сергей потянул Антона за рукав и нетерпеливо зашептал:

– Пойдем ближе к могиле Гайдамака, я тебе что-то покажу…

Но Антону не за чем было подходить ближе. Он и отсюда увидел то, что рассчитывал увидеть, но никак не мог понять, почему прошедшая ночь прошла впустую. Молча взяв брата за плечи, Антон провел его следом за Димкой через открытую калитку к памятнику.

Церемония возложения цветов заняла немного времени. Букеты гвоздик, словно пятня загустевшей крови, легли среди увядающих к осени живых цветов, высаженных все теми же школьными юннатами на братской могиле. Несколько минут постояли в молчании, и Антон, хотя был занят своими мыслями, заметил, как серьезны стали в это время детские лица. Даже Сергей с Димкой присмирели. В просвете между березами прямо над памятником, высоко в небе, как будто символизируя вечное безмолвие, неслышно проплывало одинокое облако.

Возвращаясь с кладбища, Антон шел рядом с Терехиной. Шли молча, поотстав от разговорчивой детворы. Галя задумчиво прикусывала длинную сухую былинку. Стараясь отвлечься от бесплодных размышлений по поводу неудачи в прошлую ночь, Антон решился было заговорить, но девушка опередила его.

– Ты бы хоть раз в гости зашел, – сказала она.

– Зайду, – пообещал Антон.

Галя помолчала, перекусила былинку надвое и вдруг заговорила о том, чего Антон совершенно не ожидал:

– Я разговаривала с матерью об отце… Помнишь, в прошлый раз, когда мы сидели в Гайдамачихиной лодке, ты спрашивал у меня?… Знаешь, он сейчас не то на Сахалине, не то на Курильских островах…

– Кто? – машинально спросил Антон, отрываясь от своих мыслей.

– Мой отец.

– Почему же он уехал от вас?

– Это человек, как говорит мама, неуемной энергии, Он не может сидеть на одном, месте, не может больше года работать с одним и тем же начальством, страшно несобранный… Но, между тем, человек порядочный. У него болезненный интерес к новизне, и я не удивлюсь, если вместо Сахалина или там, как говорит мама, Курильских островов, он вдруг сейчас окажется на строительстве БАМа…

«А если в Березовке?» – почему-то захотелось спросить Антону, но он тут же отогнал уже который раз мелькавшую у него нелепую мысль и спросил:

– Галя, ну, а почему вы все-таки сменили отцовскую фамилию?

Терехина вздохнула, как будто ей очень не хотелось об этом говорить, но ответила:

– Насколько я поняла маму, в этом замешана другая женщина, точнее, мамина ревность. Ну, а это такая штука, которая зачастую не знает границ.

– У вас в доме фотографии отца есть?

– Есть. Приходи, покажу, – Галя недолго помолчала и вдруг спросила: – Скажи, Антон, а как ты относишься ко всей этой истории с бабкой Гайдамачихой? Ну, понимаешь… Ее разговор с каким-то загадочным мужчиной, неожиданный отъезд из Березовки, прощание с озером, выстрел на острове, кости какие-то там… Словом, все такое, о чем рассказывали мальчишки…

– У мальчишек завидная фантазия, – уклонился от ответа Антон.

Галя недоверчиво посмотрела на него:

– Ты знаешь, всякой фантазии надо от чего-то оттолкнуться… – И улыбнулась. – Понимаю, производственный секрет?

Антон шутливо подмигнул:

– Секрет фирмы, как говорится.

Поравнялись со школой. Галя остановилась.

– У меня сегодня еще два урока, – словно извиняясь, сказала она и попрощалась: – Если надумаешь, заходи вечером.

И тотчас рядом с Антоном, как из-под земли, выросли Сергей с Димкой.

– Какие будут дальнейшие инструкции? – протараторил Сергей.

– Идти домой и делать уроки.

На лице Сергея появилось разочарование.

– А ты куда? – недовольно спросил он.

– В колхозную контору. Позвонить надо.

– Куда позвонить?

– На кудыкину гору, – строго сказал Антон, но, зная, что таким ответом не удовлетворишь любопытного братца, добавил: – Хочу одного друга пригласить на рыбалку.

– Славу Голубева, да?

– Ох, братан, не сносить тебе головы… – Антон перед Сергеевым носом погрозил пальцем. – О кладбище – никому ни слова.

Сергей заговорщицки подмигнул:

– Железно. Не маленькие, соображаем.

22. Последняя ночь

К вечеру все небо над Березовкой затянули серо-свинцовые облака. Медленно выплыв из-за Потеряева озера, они словно зацепились над деревней и никак не могли сдвинуться с места. Однотонно забарабанил по оконным стеклам дождь, холодный и по-осеннему нудный. Сумерки сгустились так быстро, что уже к восьми часам вечера казалось, будто наступила ночь.

Сергей и Димка сидели на кухне у Бирюковых и перечитывали «Судьбу барабанщика». Прочитав последнюю страницу, Сергей захлопнул книжку и мечтательно проговорил:

– Мировецкий парень был этот барабанщик. Из пистолета запросто трах-бабах шпиона!

– Может, он и сейчас живой, барабанщик, – сказал Димка.

– Сейчас ему уже лет много. Это знаешь, про какие времена книжка написана?… Когда еще шпионов навалом было.

– Будто их сейчас нет.

– Где-то, конечно, и есть – только не в Березовке, – с сожалением проговорил Сергей.

Помолчали. Поразглядывали в книжке картинки.

– Надо было все-таки нам Гайдамачиху задержать, – заговорил Димка. – Почему ее Антон раньше не арестовал?

– Очень ему надо всякое старье арестовывать, – тоном знатока ответил Сергей. – Помрет в тюрьме, хорони ее тогда за счет государства.

– Антон сегодня у нас был, вот, – похвастался Димка. – С сеструхой фотокарточки в альбоме разглядывали.

Сергей вздохнул:

– Зря я ему посоветовал жениться на ней.

– Почему зря? Сеструха у меня ничего…

– Он же ее в Новосибирск увезет, если женится. Его туда работать переводят. Где мы еще такую учителку возьмем?

– Если она хорошая учительница, так и замуж ей ни разу не выйти? – обидчиво спросил Димка.

– Еще навыходится… – Сергей задумчиво уставился взглядом в мокрое окно. – Зря Слава Голубев сегодня приедет, в такую погоду разве рыбалка?…

В доме хлопнула дверь. Мальчишки притихли, прислушиваясь, кто пришел. По голосам поняли, что появились легкие на помин Антон и Голубев. Сняли шуршащие плащи, похоже, разулись в коридорчике и прошли в горницу. Включили свет.

– Ты вроде как встречал меня, – проговорил Слава.

– Рассчитал по времени и вышел на улицу, – ответил Антон.

– Крохин из больницы сбежал, – сообщил Голубев.

– Как сбежал? Когда? Его же хотели в областную лечебницу направить.

– Хотели, да передумали. Ничего серьезного у него, оказывается, нет. Просто нервное потрясение. Предложили успокоиться, подлечиться, а он сегодня после обеда прямо в больничной пижаме утопал домой, переоделся, сел в «Жигули» и укатил бог знает куда.

– Наши ищут?

– Конечно, но задерживать, сам понимаешь, пока никаких оснований нет.

– Ну, а на полустанке что?

– Все в порядке, как учили…

– Взяли?

– Вместе с курицей.

– Что?

– Вареную курочку жевала, когда мы заявились. Культурно, как говорит Торчков, поздоровкались, объяснили, в чем дело… Завернула в тряпицу курочку, перекрестилась и не пикнула…

– Что показывает?

– Круглый ноль, вроде как язык отнялся. – Голубев помолчал. – Кстати, лошадь с телегой тоже у племянника находилась. А в телеге среди скарба знаешь что нашли?… Содержимое крохинского тайника.

– Что там?! – очень быстро спросил Антон.

– Никогда не догадаешься… – Слава Голубев что-то долго рассказывал полушепотом, затем засмеялся и уже громко проговорил: – Вот как наши чашки точат на заводе «Карболит».

– Действительно, в жизни не догадаешься, – Антон вздохнул. – Значит, и торчковские деньги там?…

– Четыреста пятьдесят целковых. Полсотни, наверное, прокутили.

– Ну, а племянник что?…

– Похоже, был «не в курсе». Дядя попросил и лошадку и бабусю приютить.

В горнице послышались шаги, разговор стал невнятным, так что мальчишки не смогли ничего разобрать, потом Голубев спросил:

– У тебя как?

– Вчера на острове долго задержался, вернулся в темноте… Ни черта не разглядишь, ночь впустую пролежал.

– Не появился?

– Нет.

– Может, уже вырыл?

– Сам поначалу так подумал, сегодня со школьниками сходил, убедился: нет, не закончил…

– Неужели Крохин?…

– Посмотрим… Не нравится мне его побег…

Разговор опять перешел на шепот. Притихшие на кухне мальчишки насторожили уши, однако ничего уловить не успели. Стукнула входная дверь. Оставив в коридоре мокрые сапоги, в кухню вошла Полина Владимировна и попросила Сергея:

– Опять Красуля, будь она неладна, со стадом не пришла. Сходил бы, сынок, пугнул ее хворостиной до дому.

– Дождь, мам, на улице… – Сергей поморщился. – И темнота…

– С каких это пор ты темноты стал бояться? – Полина Владимировна загремела в буфете тарелками.

В кухню заглянул Антон:

– Куда ты, мам, мужиков посылаешь?

– Да опять корова не пришла, – направляясь с тарелками в горницу, ответила Полина Владимировна.

– Может, инструкцию какую попутно дашь? – шепотом спросил брата Сергей, когда мать вышла из кухни.

– Инструкция одна: найти корову и сразу – домой, необычно строго сказал Антон. – Не вздумай, как прошлый раз, за кем-нибудь следить. Понятно?…

– Ладно, – нехотя отмахнулся Сергей.

Проводив мальчишек, Антон вернулся в горницу. Мать уже собирала на стол ужин и обиженно выговаривала Славе Голубеву:

– Как это не будете?… Где это вы насытиться успели? Без ужина никуда не отпущу!

– Из уважения к вам, Полина Владимировна, придется согласиться, – улыбнулся Слава.

Из своей комнаты вышел дед Матвей, погладил поясницу и громко заговорил:

– За три дня, едри-е-корень, предчувствовал сёдняшний дождь. Зацепил, зануда, считай, на всю ночь. Наделает хлопот в хлебоуборке.

– Было бы что убирать – уберут, – сказал Антон.

– С такой техникой, какая счас в колхозе, чего не убрать! Раньше серпами до колоска убирались.

– Раньше и сеяли гектар с четвертью, а теперь за день на машине колхозные поля не объехать.

Начался обычный в семье Бирюковых разговор «о старом и новом». Дед Матвей не терпел бесхозяйственности и при каждом случае сурово шерстил колхозников, если они, полагаясь на технику, проявляли в работе беспечность. Поговорив с внуком на излюбленную тему и выпив перед сном стакан чаю с вареньем, дед Матвей поднялся из-за стола. Поднялись и Антон с Голубевым. Вышли в коридор, надели плащи. Обувшись, Антон заглянул в кухню, где Полина Владимировна мыла посуду, сказал:

– Если задержимся до утра, ты, мам, не беспокойся. А Сергея, как пригонит корову, из дому не выпускай.

– Вернулся бы только, пострел. Конечно, никуда не выпущу, – Полина Владимировна обеспокоенно посмотрела на сына. – Вы-то со Славой куда в такую непогодь подались?

– По делам надо.

– Неспокойно что-то у меня на душе, Антоша. Худа бы какого с вами не случилось…

– Мы сами смотрим, кому бы худо сделать, – Антон попытался улыбнуться.

– Берегите себя, сынки.

– Не беспокойся, мам, все нормально будет.

На улице, звонко отдаваясь в ушах, по капюшонам плащей сразу забубнил дождь. Стараясь, чтобы глаза привыкли к темноте, Антон и Голубев постояли возле крыльца.

– Погодку господь-бог выдал как по заказу, – глухо проговорил Антон. – Не передумал бы этот… в такую слякоть…

– Наоборот… решит – добрый хозяин в такую погоду собаку из дому не выгонит… – сказал в ответ Голубев и, помолчав, опросил: – Может, я на него выйду, а ты на подстраховке станешь?…

– Не надо, Слава, менять план. Все обговорили…

– Значит с обратной захожу?

– С обратной… В мою сторону деваться некуда Здесь оградки – впритирку друг к другу. Сильно не разбежится, если надумает тягу дать.

– Двигаем?…

– Пошли.

Огородом, возле самого плетня, вышли за околицу

и направились к кладбищу. Не дойдя до него, Слава тронул Антона за рукав, словно хотел успокоить, и свернул влево, обходя кладбищенскую ограду с противоположной от деревни стороны. Антон, скрываясь в мелком березняке, вышел прямо к кладбищенским воротам. Они были чуть приоткрыты, хотя Антон сам их плотно прикрывал, когда днем уходил отсюда со школьниками. Склонившись, с трудом различил примятую траву. Судя по ней, на кладбище совсем недавно прошел кто-то тяжелый.

Жалея, что нельзя посветить фонариком, который лежал в кармане плаща, Антон боком протиснулся в приоткрытую створку ворот и, пригнувшись, неслышно двинулся между могильными оградками к березе, укрывающей густыми ветвями могилу Гайдамакова. Шел, будто по краю обрыва, опасаясь взглянуть под ноги. Чтобы дождь не бубнил в ушах, осторожно снял с головы капюшон плаща. Вода противными струйками потекла за ворот, но от напряжения почти не чувствовалось ее холода.

Добравшись до березы, осторожно огляделся и затаил дыхание – у противоположного конца надгробной плиты чернела дыра подкопа. Прикрывавшие ее днем пласты дерна и мелкого хвороста горбились рядом с бугром нарытой земли. А бугор этот постоянно рос, кто-то размеренно выбрасывал из могилы землю.

Тишину на кладбище нарушал монотонный шум утихающего дождя, тревожно лопотали листья березы. Прижавшись к ее корявому стволу, Антон напряженно повернулся к возвышающемуся справа памятнику – показалось, как будто за ним что-то шевельнулось. «Неужели Слава изменил намеченный план?… Почему?…» – тревожно застучало в мыслях. Антон впился взглядом в ночную морось, но ничего возле памятника разглядеть не смог.

Дождь прекратился неожиданно. Облака вроде бы поредели, и на какое-то время в их клочьях высветилась луна. Первоначальное напряжение у Антона прошло, но чувство, что за памятником кто-то прячется, не проходило. Антон сосредоточенно прислушался. Минуло не меньше минуты, прежде чем слух уловил глухую возню, доносящуюся из могилы Гайдамакова. Ошметки земли перестали оттуда вылетать… В могиле что-то хрустнуло, словно там ломали трухлявое дерево. От возникшего опять напряжения заныло в висках и пересохло во рту. Стали затекать ноги. Стараясь быть не замеченным со стороны памятника, Антон чуть-чуть сменил положение. Безуспешно долго ломал голову: один или несколько сообщников занимаются раскопкой могилы. Время тянулось медленно…

Неожиданно в могиле хрустнуло так громко, что Антону показалось, будто там ломают кости. Возня утихла. Не отрывая взгляда от подкопа и чувствуя противную дрожь, Антон мысленно стал отсчитывать секунды. Где-то на третьей сотне в разрытой дыре шевельнулось что-то громоздкое. Оттуда вытолкнули сверток, и тотчас на поверхность стал выбираться грузный мужчина. Раскисшая от дождя земля скользила у него под руками, но он, словно испуганный медведь, подминал ее под себя, поднимаясь из могилы все выше и выше. Расстояние от подкопа до березы, за которой находился Антон, было не больше двух метров, и Антону показалось, что он даже расслышал усталое сопение, перемежающееся загнанным храпом. По спине неприятно пробежали мурашки. Антон нащупал в кармане плаща пистолет и передвинул рубчатую головку предохранителя.

Вылезший из подкопа устало присел на корточки, воровски огляделся и машинально стал стряхивать прилипшую к одежде землю. Его облик показался Антону знакомым, но плотные облака опять спрятали луну, и толком что-либо разглядеть было невозможно. На какое-то мгновение показалось, что это бородатый старик, но по широким плечам и цепкой настороженности рослой фигуры Антон решил, что даже если это и так, то задержать его все равно будет не просто. Антон пригляделся внимательнее и действительно разглядел бороду…

Кое-как отряхнувшись, старик сунул отрытый из могилы сверток в мешок, опять затравленно огляделся, явно намереваясь уходить с кладбища. Ждать больше было нечего. Интуитивно прикрываясь стволом березы, Антон шагнул влево, направил на старика пистолет и требовательно произнес:

– Руки вверх!

Будто от внезапного раската грома, старик присел, резко качнулся назад.

– Руки!!! – теперь уже громко крикнул Антон. – Ни с места!…

Старик испуганно сжался, насколько это позволяла его рослая фигура, и вдруг, как будто решив, что терять нечего, прикрывая мешком грудь, ринулся на пистолет. Антон успел отдернуть руку и качнуться в сторону. Мешок, гулко стукнув об землю, отлетел к березе. Завязалась борьба. Старик, напружинившись, тянулся к руке с пистолетом. Стараясь не уступить ему, Антон сделал рывок вправо, запнулся за надгробную плиту и, падая, почувствовал на себе тяжесть грузного тела.

От перенапряжения палец нажал на спусковой крючок пистолета. Резко ударил выстрел. Пуля, выбив искры, цокнула о гранит надгробной плиты и рикошетом заныла над памятником. Тотчас возле памятника затрещало, словно кто-то с разбегу натолкнулся на подгнивший крест. Послышался топот. Антон изловчился, заломил левой рукой правую руку старика и ударом колена из-под низу перевернул его на спину.

За памятником послышался вроде бы детский крик, затем еще…

На помощь к Антону подлетел Слава Голубев.

– Управлюсь!… Беги… Там, кажется, мальчишки… – несвязно выкрикнул ему Антон.

Голубев, налетев тоже на какой-то крест, растворился в темноте за памятником, и Антон почувствовал, как сразу обмякло тело старика.

– Пусти, Игнатьич… – услышал он задыхающийся голос деда Ивана Глухова. – За другого тебя принял… Не виноватый я… Пусти, все, как Христу богу, расскажу…

23. Нарушение «инструкции»

Отправившись на поиски коровы, мальчишки сразу двинули к кладбищу. Там в березняке, за Гайдамачихиным огородом, прошлый раз паслась своенравная Красуля. Прошли излюбленный Красулин березняк, где она обычно жевала траву, однако сегодня коровы здесь не было.

Дождь по-прежнему цедил с затянутого облаками неба. Сергей высказал предположение, что корова может пастись на кукурузном жнивье, за поскотиной.

Уныло пошли туда.

– Слышь, Серега, чего это Антон со Славой говорили? – спросил Димка.

– Говорили, значит, надо… – увильнул от ответа Сергей. Он и сам думал над этим разговором, но ничего понять не мог.

– Ну, а, по-твоему, как?… – не отставал Димка.

– По-моему, корову надо найти.

– А тебе не кажется, что они собрались ночью кого-то арестовывать?

Сергей промолчал и вдруг спросил:

– Димк, скажи по совести, правда, твой отец испытателем был?

– Ну, был.

– И правда, погиб?…

– Ну, погиб…

Димка сердито засопел. Мальчишки замолчали. До кукурузного жнивья пришлось идти чуть не полчаса. Корова, почувствовав приближение людей, словно оправдываясь, промычала из темноты. Сергей подошел к ней, замахнулся кулаком. Покачивая полными тугими боками, Красуля лениво зашагала к деревне. Мальчишки молча побрели следом. От сырого холода застыли руки, даже разговаривать не хотелось. Проселочной дорогой прошли мимо кладбища. Неожиданно Димка схватил Сергея за рукав и показал вперед. Навстречу кто-то шел, однако мальчишки не успели толком разглядеть; идущий свернул с дороги и исчез в березняке.

– Кто это? – шепотом спросил Сергей.

– Кто его знает… Здоровый, как бугай…

– Испугался он нас, что ли?

Димка пожал плечами:

– Надо Антону со Славой рассказать.

Остаток дороги прошли за каких-нибудь десяток минут. Полина Владимировна, услышав, как Сергей загоняет корову во двор, вышла на крыльцо, держа в руке подойник, и направила Красулю в хлев.

– Мам, Антон дома? – спросил Сергей.

– По делам ушел, – ответила Полина Владимировна и приказала: – Тебе велел сидеть дома. Иди в избу да спать укладывайся.

Мальчишки растерянно переглянулись. Сергей шепнул Димке:

– Наверное, в конторе они. Пока маманя корову доит, сбегаем?…

Стараясь, чтобы Полина Владимировна не заметила, мальчишки вышмыгнули за ограду и, разбрызгивая лужи, со всех ног приударили вдоль деревни. В колхозной конторе никого не было. Впервые Сергей, кажется, растерялся:

– Куда?… Куда все подевались?

Димка развел руками.

– Пошли домой. Придет Антон, тогда и расскажешь.

– Может, он к утру заявится.

– Ну, завтра расскажешь.

– А если завтра поздно будет?…

– Антон же наказывал пригнать корову и сидеть дома, – стал убеждать Сергея Димка. – Нарушим инструкцию, тогда…

– Мы ж для пользы дела, если что…

– Все равно рассердится Антон.

– Ты, Дим, вообще-то ничего пацан, – с другого конца подошел Сергей, – но вечно сомневающийся. Да если мы Антону со Славой поможем, чего сердиться на нас?… Ну, чего?!.

– Не пойму, чего ты хочешь, – прикинулся Димка.

– Этот мужик, что нам встретился, наверняка на кладбище подался. Надо его не упустить, как прошлый раз Гайдамачиху упустили. Понял теперь?…

– А если он не один?… Только сунешься к воротам…

– Что мы, дураки, чтобы в ворота соваться? В кладбищенской ограде, у памятника, кто-то штакетину оторвал. Через ту дыру проберемся и посмотрим среди могил. Сначала могилу Гайдамакова проверим. Что-то днем я заметил, как будто ее подкапывают.

Димка насупился:

– Одурел я, ночью по могилам лазить, да?…

– «А еще говорил, отец испытатель… – Сергей в упор уставился на Димку взглядом. – Да разве у испытателей такие дети?…

– Ты моего отца не трогай. – Димка отвернулся.

– А чего ты?…

– Ничего… Надо вначале избу Гайдамачихи проверить. Вдруг старуха вернулась домой, – неуверенно заговорил Димка, которому вовсе не хотелось дождливой ночью тащиться на кладбище и в то же время стало неловко, что Сергей посчитает его трусом.

– Давай проверим, – подхватил Сергей.

И мальчишки, нахохлившись, зашагали в другой конец деревни. Пригнувшись, почти на четвереньках, забрались в мокрые лопухи. Дождь вроде уменьшился, но барабанил по лопуховым листьям с прежней силой. Казалось, кроме шума дождя, в Березовке умерли все иные звуки. Сквозь знакомую дыру в плетне Сергей пролез в Гайдамачихин двор. Вернулся он быстро. Димка почти уткнулся носом в мокрое его лицо и шепотом спросил:

– Ну, что там?…

– Глухо, как в танке, – тоже прошептал Сергей. – На дверях замок такой же громадный, каким лодка примкнута.

– Пошли домой, может, Антон уже вернулся.

Сергей вытер ладонью лицо, помотал головой:

– Не-е, кладбище надо проверить.

Димка, несмотря ни на что, хотел было заспорить, но Сергей внезапно насторожился и показал на Гайдамачихину баню. От нее через плетень перелез в проулок человек. Сгорбившись, он недолго постоял и, словно крадучись, пошел к кладбищу.

– Это тот, который разговаривал с Гайдамачихой, – часто-часто зашептал Сергей. – По фигуре и плащу узнал.

Согнувшись почти до самой земли, мальчишки, не сговариваясь, двинулись за неизвестным.

Не доходя до кладбища, мужчина остановился, как будто хотел кого-то дождаться. Мальчишки замерли на месте и почти перестали дышать. Недолго постояв, неизвестный зашагал к кладбищенской ограде. Как прикинул Сергей, шел он к тому месту, где возле памятника были оторваны штакетины. Подошел к ограде, огляделся и исчез в ночной темноте.

– Здесь засаду сделаем, – показав на смутно виднеющуюся дыру в ограде, прошептал Сергей и, не дожидаясь Димкиного согласия, решительно лег в мокрую траву.

Димка тоже приткнулся рядом.

За оградой различались покосившиеся старые кресты, за ними – памятник, но больше ничего разглядеть было нельзя. Кладбище тонуло в таинственном мраке.

Легкие плащи спасали от дождя только спины, в остальных же местах давным-давно промокли насквозь. Сколько прошло времени – мальчишки не знали. Они даже не заметили, как перестал дождь. Терпение Сергея стало сдавать, но проглянувшая вдруг сквозь облака луна призрачно осветила кладбище, и Сергей неожиданно разглядел человека, притаившегося на корточках у оградки памятника. Луна светила недолго, и опять все потонуло во мраке. Стало казаться, что лежанию в засаде не будет конца.

Вдруг у могилы Гайдамакова, похоже, кто-то громко заговорил. Послышалась возня, как будто там стали бороться. Грянул пистолетный выстрел, и высоко над мальчишками протяжно запела срикошетившая пуля. У кладбищенской ограды хрустнул подломленный крест. Тотчас в нескольких шагах от мальчишек, словно из-под земли, вырос сгорбленный бегущий мужчина.

Отступать было поздно. Как ужаленные, мальчишки разом вскочили на ноги, Сергей изо всей мочи закричал:

– Стой!!! Стой!!!

Мужчина как будто не услышал предупреждения. Набычившись прикрывающим голову островерхим капюшоном плаща, он только сбавил бег и тупо двинулся на ребят. В ту же минуту, пригнувшись, словно футбольный вратарь, мужчина бросился Сергею под ноги. Падая на него, Сергей закричал оторопевшему Димке:

– Хватай!…

Что-то твердое ударило Сергея по лицу. Он изо всей силы обхватил мужчину за ноги. Рядом запыхтел Димка.

– Рука оторвалась!… – вдруг испуганно закричал он.

– Рви другую!… – не отдавая отчета, выдохнул Сергей. Новый удар по лицу высек у него из глаз искры, но он, сцепив онемевшими пальцами ладони, не выпускал ноги мужчины. Тот дергался всем телом, пытался кататься по земле, но или Димка успел-таки вцепиться в его вторую руку, или силы были не ахти какие, только с каждым движением подмятый мальчишками противник заметно сдавал.

Послышался чавкающий по сырой траве топот. Кто-то, запыхавшись, подбежал к катающемуся по земле клубку. Почти обессиливая от напряжения, мальчишки услышали голос Славы Голубева:

– Отцепитесь, следопыты… Отцепитесь!… Теперь никуда этот кладоискатель от нас не денется…

24. Шантаж

Укрытая промозглой осенней ночью, ни о чем не подозревая, спокойно спала Березовка. Лишь в окнах колхозной конторы горел электрический свет. Второй час Антон Бирюков, не прерываясь, допрашивал старика Глухова. Был тот случай, когда задержанный на месте преступления, понимая бесполезность запирательства, дает откровенные показания, стараясь хотя бы этим уменьшить свою вину. И чем дальше Антон вел допрос, тем яснее прорисовывалась картина откровенного шантажа, которым до глубины души был запуган Иван Серапионович Глухов, с незапамятных времен прозванный в Березовке Скорпионычем.

…Работящим, но очень уж невезучим человеком был коренной березовский мужик Серапион Глухов. Много раз, как говорят крестьяне, пытался он стать своим хозяйством на ноги, но каждый раз терпел неудачу. В 1916 году, пострадав от пожара, вынужден был наняться в работники к пятидесятилетнему отставному штабс-капитану Петру Григорьевичу Гайдамакову, державшему в Березовке трактир и паром через Потеряево озеро. Жил Гайдамаков бобылем и, кроме женской прислуги да Серапиона, нанял вскоре одного молодого проворного работника, прозванного за ухарский вид Цыганом.

В осеннюю распутицу, когда движение обозов по тракту почти прекратилось, укатил трактирщик проведать свою родню, оставленную где-то в теплых краях, а вскорости вернулся в Березовку с семнадцатилетней красавицей Елизаветой Казимировной, которую тут же объявил своей супругой.

Сумеречным февральским вечером 1917 года Серапион Глухов растапливал в кабинете хозяина изразцовый камин. Сам Гайдамаков подошел к одному из окон кабинета, чтобы задернуть бархатную штору, перед тем как зажечь подвешенную к потолку лампу-молнию. Начавшаяся с утра безобидная поземка теперь вихрила разгулявшимся лютым бураном. В мутно-сером месиве снега нельзя было разглядеть даже вмерзший в озерный лед паромный причал, обычно видимый из окна как на ладони.

Настроение Гайдамакова было сумрачным, под стать погоде. Невеселые, тревожные вести привозили в Березовку ямщики. Слухи распространялись один страшнее другого, и если верить им, то в России приближалось что-то страшное, похожее на библейский конец света. В долгие зимние вечера отставной штабс-капитан любил посумерничать с ночлежными ямщиками, стараясь разобраться в правдивости «расейских» новостей. Однако в последнее время и почтовые, и купеческие подводы почти перестали останавливаться на ночь в Березовке. Наскоро перекусив в трактире, ямщики, не считаясь с усталостью лошадей, во всю мочь гнали к китайской границе и с такой же торопливостью возвращались обратно.

Задумчиво постояв у окна, Гайдамаков потянул было за штору, но внимание его привлекли две легкие добротные кошевы, устало въехавшие на постоялый двор. По тому, что ямщики не стали распрягать лошадей, а лишь, ослабив подпруги, надели им торбы с овсом, Гайдамаков догадался, что и на этот раз постоялые комнаты в его доме останутся пустыми. Заглядевшись на породистых лошадей, он вдруг окликнул работника:

– Серапион!… Подойди на минутку.

Глухов оставил затопленный камин и подошел к хозяину.

– Узнаешь?… – не отрывая взгляда от лошадей, спросил Гайдамаков.

– По-моему, кухтеринские, из Томска, – ответил Серапион и удивился: – Куда в такую непогодь торопятся?…

– Похоже, на Восток, к Китаю путь держат…

В кабинет неслышно вошла Елизавета Казимировна. Зябко поведя плечами, она прижалась к мужу и тоже с любопытством стала смотреть, как из саней, неловко путаясь в длиннополых тулупах, выбираются седоки. Затем удивленно изогнула будто нарисованные, четкие брови и проговорила:

– Смотри, Петя, в каждой подводе по уряднику с ружьями. Золото в Китай везут, что ли?…

Гайдамаков промолчал, как будто не слышал вопроса. Легонько отстранив от себя жену и поцеловав ее в висок, заторопился встречать неожиданных гостей. Глухов пошел следом за хозяином. Когда они по широкой, устланной ковровой дорожкой, лестнице спустились со второго этажа в трактирный зал, проворный Цыган уже помогал вошедшим снимать тулупы. Завидев трактирщика, один из приехавших низко поклонился и, потирая озябшие руки, проговорил:

– Петру-свет-Григорьевичу наше купеческое…

– Здравствуй, Егорушка. Здравствуйте, желанные гости, – приветливо склонил голову Гайдамаков. – Чего лошадей не выпрягаете? Иль так спешите, что и пурга-буран, на ночь глядя, не пугает?…

Егорушка подышал в посиневшие ладони, быстро-быстро потер их друг о дружку и ответил уклончиво:

– Времена, Петр Григорьевич, дремать не позволяют.

– Барыши спешите хозяину заработать?

– Нынешние барыши – одни шиши. Того и гляди нагишом останешься, – опять слукавил Егорушка. Хитрые у купца Кухтерина были приказчики, никогда открыто правды не говорили.

Урядники, впустив облако морозного пара, внесли в трактир небольшой окованный железом сундук и поставили его возле широкого обеденного стола, за которым обычно трапезничали ночлежники. Гайдамаков чуть скосил глаза на Цыгана. Тот, понимая хозяина без слов, живо выставил на буфетную стойку зеленоватые бутылки и закуску. Однако гости наотрез отказались от водки, чего раньше никогда не случалось в зимнюю пору. Наскоро перекусив, они, дожидаясь, пока лошади дожуют засыпанный в торбы овес, выкурили по папиросе и стали собираться в дальнейший путь. Когда урядники, забрав окованный сундук, вышли из трактира, Егорушка, плотнее запахивая на груди тулуп, поинтересовался:

– Дорога-то ныне, Петр Григорьевич, хороша ли через озеро?

– Бог миловал, лед надежный.

Сидевший тут Серапион только было открыл рот, чтобы предупредить Егорушку, что у острова уже открылась майна, но хозяин так резанул его взглядом, что он чуть не поперхнулся и промолчал.

Егорушка поблагодарил за хлеб-соль и, откланявшись, вышел из трактира в темноту совсем уже завечеревшего подворья. Гайдамаков только кивнул Цыгану, и они, быстро накинув полушубки, оба вышли из трактира.

Развернувшись на трактирном дворе, подводы спустились по переметенной дороге к озеру и исчезли в снежном месиве. Серапион, мучимый совестью, что не сказал приказчику о подстерегающей подводы опасности у острова, вышел на улицу. Поеживаясь под стареньким полушубком, подошел к воротам и удивленно увидел, что наперерез подводам в метельную мглу нырнули двое сгорбленных лыжников. Ни хозяина, ни Цыгана во дворе не было. Возвращаясь в дом, Серапион обратил внимание, что со стены в прихожей исчез хозяйский винчестер…

Дальнейшее уже было известно Антону Бирюкову из различных источников, но он не прерывал старика Глухова, стараясь уловить в его «исповеди» еще неизвестные штрихи и уточнения, касающиеся всей этой запутанной и давней истории с кухтеринскими бриллиантами. И Глухов, видя, что его слушают внимательно, говорил почти не умолкая.

Оказывается, утопив подводы в полынье, Гайдамаков и Цыган, не дожидаясь лета, отыскали под водой сундук с драгоценностями, а попутно прихватили несколько ящиков с посудой. Вторая половина семнадцатого года стала еще тревожней, чем первая – приближалась революция, и грабителям не терпелось поскорее обратить товар в деньги. Из-за такой спешки и попался Цыган на Новониколаевском базаре с кухтеринской вазой. Внезапная смерть Гайдамакова спасла от суда Цыгана, но следствие прекращено не было. Лишь после революции оборвались все следственные нити. Загудела, заколобродила колчаковщина по Сибири, и в эту пору вновь объявился в Березовке следователь – зять ограбленного купца…

Дальнейшего Серапион Глухов уже не знал. Не успев укрыться от мобилизации, он оказался в колчаковской армии. Бесславно кончила свое существование эта сумасбродная армия, и конец Серапиона оказался бесславным. В двадцать втором году заявился он домой с тифозной горячкой. Перед смертью успел рассказать восьмилетнему сыну кухтеринскую историю. А в самый последний день заявил, что в смерти Гайдамакова повинен и он, Серапион Глухов. Предполагал, что молодая Елизавета Казимировна в сговоре с Цыганом отравила своего мужа мышьяком, а этот мышьяк по просьбе хозяйки привез от уездного фельдшера Серапион. И еще одну тайну передал бывший работник Гайдамаковых сыну: будто бы спрятала Елизавета Казимировна награбленные драгоценности так, что даже Цыган, доставший их из озера и после смерти Гайдамакова женившийся сразу же на молодой вдове, не может их отыскать. Как последнее завещание, были слова Серапиона, сказанные сыну: «Бойся, Ванюша, Цыгана и Елизавету Казимировну. Не перечь им, страшные это люди». Словно жуткую сказку, слушал Ванюшка Глухов рассказ умирающего отца, не предполагая, что впоследствии судьба сведет его самого с Цыганом.

Первый раз Цыган заявился в Березовку тайком в начале тридцать восьмого года. Назвавшись старым другом отца, долго выпытывал у Ивана Глухова, не рассказал ли чего ему перед смертью Серапион о кухтеринских драгоценностях. Иван, став уже взрослым, дал себе зарок молчать. Тогда Цыган осторожно намекнул, что Советская власть сейчас арестовывает родственников всех rex, кто был заодно с Колчаком, и предложил Ивану, чтобы избежать ареста за отца-колчаковца, скрыться в кержацком «ските», запрятанном в таежной глуши, километров за пятьдесят от Березовки. И тут Иван Глухов сделал роковую ошибку – вспомнив предсмертные слова отца, не стал перечить и ушел с Цыганом.

«Скит» оказался самым что ни на есть разбойничьим пристанищем. Жили в нем полтора десятка уже состарившихся отъявленных головорезов, преступления которых перед Советской властью были настолько велики, что ни о каком помиловании говорить не приходилось. В первый же вечер сообщили Ивану, что среди этих людей, которых и людьми-то противно было называть, когда-то обитал его отец и что теперь Ивану отсюда выхода нет.

Цыган боялся рассекретить свое логово. Даже в тайгу на охоту разрешалось уходить не меньше как втроем, в расчете, что если двое, сговорившись, надумают покинуть «скит», то третий их пристрелит. Только Цыган и его семнадцатилетний сын от Гайдамачихи Виктор могли уходить и возвращаться, когда заблагорассудится. В одну из таких отлучек принесли они весть – Гитлер напал на Советский Союз и дуром прет к Москве. Вскоре народу в «ските» прибавилось – забрели неизвестно откуда заблудшие дезертиры, пятеро изголодавшихся, еле живых мужиков.

Прошел год, другой, а долгожданный «кержаками» и дезертирами конец не приближался. Больше того, споткнувшись у Москвы и Сталинграда, фашисты быстренько покатились обратно. Весной сорок пятого, когда стало ясно, что Гитлеру пришла крышка и надеяться больше не на кого, Цыган со своим сыном тайком исчез из «скита». Оставшись без предводителя, спустя месяц разбрелись и остальные. Половина из них, напившись самогона, застрелились на месте.

Иван Глухов, обходя родные места, подался на Запад, где, как он узнал, требовались рабочие руки для восстановления разрушенного войной хозяйства. Добрался аж до самого Киева, пристроился в какой-то строительной артели. Но и тут не повезло – сбили дружки украсть пиломатериал. Суд по тому суровому времени был коротким – пять лет лишения свободы.

Освободившись из заключения, решил Глухов не враждовать с Советской властью, не пытать счастья на чужой стороне и вернулся в Березовку. В колхозе не хватало народу, а работы было непочатый край. С остервенением, словно злясь на свое запутанное прошлое, взялся Иван Глухов за работу. Больше двадцати лет минуло с той поры. Забываться стало прошлое, и вдруг нынешней весной появился в Березовке новый райповский заготовитель. Не сразу дед Иван Глухов узнал в одноруком неразговорчивом Романыче сына Цыгана. Зато Виктор быстро признал Глухова и требовательно попросил найти ему приют где-нибудь поближе к райцентру. «Мне иной раз надо будет там оставить свою подводу», – мрачно сказал он. Поначалу Глухов отказался. Тогда Романыч пригрозил, что напишет в прокуратуру о «кержацком ските»…

Антон устал записывать показания. Отложив ручку, он пошевелил затекшими пальцами и прислушался. За стенкой слышался приглушенный голос Славы Голубева, допрашивающего однорукого заготовителя. Глухов сидел сгорбившись, понуро опустив крупную рыжебородую голову. В мокрой, перепачканной грязью одежде старик выглядел подавленным и жалким. Возле его ног натекла большая лужа воды.

– Значит, решили у племянника приютить?… – спросил Антон.

Не отрывая взгляда от пола, Глухов заговорил:

– Что делать оставалось?… Спужался так, что готов был в петлю сунуться.

Вспоминая обгоревший труп старика на опушке березовой рощи у полустанка, Антон задал еще вопрос:

– Цыган тоже у племянника останавливался?

– Не-е… Виктор с поезда его встретил, завел в лесок и угостил бензином. Цыган думал, водка. Одним глотком ахнул полстакана и мигом окочурился.

Антон, казалось, не понял смысл сказанного Глуховым. Сомневаясь, уточнил:

– Сын отравил отца?…

Глухов кивнул головой:

– Ага… Чтобы драгоценностями с ним не делиться… Цыган же на большую часть рассчитывал… Это богатство целью всей жизни Цыгана было. Он и Виктора дитенком у Гайдамачихи ради того уворовал, вроде как залог за драгоценности. Сколь раз подкатывался к ней, но та и от дитя своего отмахнулась…

Антон посмотрел на перемазанный землею мешочный сверток, лежащий возле стола. Наклонившись, развернул его и достал большой глиняный горшок, похожий на античную амфору. Горшок до самого верха был заполнен тяжелыми, переливающимися при электрическом свете разноцветными камешками в золотой и серебряной оправе в виде подвесок, браслетов, перстней и других, не известных Антону украшений. Зрелище было красивым и в то же время жутковатым – яркие, почти алые, рубины казались свежей кровью, густо окропившей всю эту коллекцию драгоценностей. С неприятным чувством отведя взгляд от украшений, Антон спросил Глухова:

– Почему же сейчас Гайдамакова решила откопать свой клад и как он оказался в могиле?

Глухов кашлянул, зябко пожал руки.

– Какой год сподряд завертелся возля Гайдамачихи один мужик из райцентра. Пугать стал старуху, что у него есть документы из старого уголовного следствия, а он навроде как сродственник ограбленному купцу доводится. И вот, значит, если Гайдамачиха не выкупит у него эти бумаги, то сидеть ей в тюрьме… А в могилу к старому Гайдамаку драгоценности попали простым способом. Елизавета Казимировна сунула их под ноги покойника в гроб, так их и зарыли.

– А на острове что было зарыто?

– Это уже после революции Цыган Гайдамачихино барахло разное зарыл. Маленько, говорят, там золотишка было, так старуха давно его повытаскивала и сплавила зубному врачу в райцентр.

– Почему драгоценности отрывали вы? Тоже, как Цыган, на пай рассчитывали?

Глухов испуганно перекрестился.

– Оборони бог, Игнатьич… По несчастью оказался я за тем занятием, за каким ты меня застал. Рука протезная у Виктора почти напрочь отломилась, рыть ему стало невозможно. Много ли развернешься в тесном подкопе с одной рукой?… Вот он и заставил меня сегодняшнюю ночь пойти на кладбище и закончить начатое им дело… Молил я его господом-богом освободить от такого занятия, только он пугнул, что за прошлые мои грехи тюрьму, как пить дать, обеспечит. А я уже в тюрьме был, не хочу на старости… И еще он сказал: «Отроешь брыльянты, оставлю с миром. Доживай жизнь, как хочешь. Цыгана в живых нет, а мне в Березовке делать будет нечего». Вот этим-то заявлением и сбил он меня с путя. Мне жить можно припеваючи. Зарабатывал в колхозе хорошо, на сберкнижке денег полно – куда их девать?… Племяшу вот машину в подарок купил, холодильник… Один у меня племяш, помру – все ему оставлю…

– Почему в прошлую ночь не копали?

– Говорю, у Виктора протез отломился, а я на такое страшное дело не мог решимости набраться. Всю ночь он меня уламывал, пачку махры сжег… Столько страхов наговорил…

– Каких страхов?

– Он же ночью на квартире того мужика в райцентре был, какой стращал Гайдамачиху следственными документами. Говорит, собаке яду бросил и отмычкой дверь открыл. Стал искать документы и наткнулся на повешенную хозяйку. Но документы все-таки отыскал

– Как он с ним познакомился?

– Через Гайдамачиху. Чтобы задобрить, много хороших вещей ему сплавил. Тот мужик, видать, проходимец добрый… – Глухов умоляюще поглядел на Антона. – Не суди меня, Игнатьич, строго. Заблудился я в жизни. В прошлую пятницу, когда тебя первый раз на рыбалке увидел близ озера, шибко хотел тебе все высказать, да испужался…

– Вот и зря испугались, – Антон нахмурился. – Сейчас ведь все рассказали.

Глухов безнадежно вздохнул:

– Сейчас мне деваться некуда…

Антон посмотрел на часы – время приближалось к рассвету, но за окном цепко держалась ночная темень. Из соседней комнаты по-прежнему доносился глухой голос Славы Голубева. Вот-вот должна была подъехать из райцентра оперативная группа, вызванная по телефону. Антон только было подумал, не провести ли до приезда оперативную очную ставку Глухова с Калагановым, но в это время послышался шум автомобильного мотора. По окнам резанул яркий свет фар. Следом за первой сразу подошли еще две машины и остановились у колхозной конторы.

На крыльце затопали сапогами, послышались голоса. В председательский кабинет вошли подполковник Гладышев, начальник следственного отделения и прокурор района со следователем Петей Лимакиным.

– Где второй кладоискатель? – увидев одного старика Глухова, быстро спросил подполковник.

– В соседней комнате, Голубев допрашивает, – ответил Антон. – Привести?…

Гладышев посмотрел на прокурора, словно спрашивал у него совета. Прокурор утвердительно кивнул.

Калаганов вошел в кабинет сгорбленным, усталым стариком, выглядевшим значительно старше своих пятидесяти трех лет. Его усадили подальше от Глухова, напротив. Положив на колени поврежденный кистевой протез левой руки, он уставился тусклым взглядом в темное окно, как будто не видя никого из присутствующих. Смуглое до черноты лицо с лохматыми густыми бровями словно окаменело.

– Что, кладоискатели, доискались? – строго спросил подполковник.

Глухов повернулся к нему:

– Сколько вор ни ворует, тюрьмы не минует.

– Заткнись!… – хрипло оборвал Калаганов.

Глухов поднялся со стула во весь свой могучий рост, нервно дернул рыжей бородой и заговорил отрывисто, со злостью:

– Нет, друг ситный!… Теперь мне рот не заткнешь. Теперь терять мне нечего, молчать и гнуться перед тобой не буду…

Подполковник усадил Глухова на место, тихо посоветовался с прокурором и приказал увести Калаганова. Конвойные подошли к задержанному. Он нехотя поднялся и, сутулясь, тяжело пошел между ними.

Почти весь день провела оперативная группа в Березовке. Работы хватило всем ее участникам. Надо было официально запротоколировать преступную историю кладоискательства, допросить свидетелей, которых набралось больше десятка человек. В их числе оказался и Торчков, возивший старуху Гайдамачиху девятого августа в райцентр. Он явился в колхозную контору в новых кирзовых сапогах и в неизменном своем пиджачке, к лацкану которого на этот раз была приколота потускневшая медаль «За отвагу на пожаре». Какими путями эта медаль попала к Торчкову, никто в Березовке не знал. Но, тем не менее, в особо серьезных случаях Торчков прикалывал ее к пиджаку.

Встретившись в коридоре с Антоном, Торчков отозвал его в сторону и торопливо, сбиваясь на шепот, заговорил:

– Игнатьич, научи, ради бога, как правильно говорить следователям, а то я сдуру чего попало могу намолоть.

– Правду надо говорить, Иван Васильевич, – строго сказал Антон.

– Дак она, правда – правде рознь… – Торчков поморщился и царапнул за ухом. – Про лотерейный билет будут спрашивать?

– Могут спросить.

– Тады погорел я, как швед под Полтавой.

Антон поинтересовался:

– Почему погорели?

– Дак, как тебе, Игнатьич, культурно обсказать… – Торчков вроде бы засовестился. – Не в сберкассе ведь я гроши получал. Купил у меня тот билет зубной врач, какой зубы вставлял. Такое дело, понимаешь, вышло… Сначала я завез Гайдамачиху в собес, потом она попросилась в больницу заехать…

– В больничных документах не числится, что Гайдамакова в тот день была там, – перебил Антон.

– Слушай сюда, Инатьич!… Она ж нигде там не записывалась, а сразу в зубодергальный кабинет пришла, к знакомому врачу. Быстро так оттуда крутнулась и толкует: «Поехали, Кумбрык, домой». Мне б, дураку, махнуть бичом по кобыле и айда-пошел до Березовки. Так нет же… Думаю, дакось зубы сменю. Старые, какие этот же врач мне вставлял, совсем никудышными стали. Сунулся в зубной кабинет – врач по старому знакомству признал. Говорит: «Плати, дядька Иван, гроши, а зубы такие сделаю – износу не будет». Тут я и не сдержался от похвальбы, что, дескать, «Урал» по лотерее выиграл. Грошей, говорю, теперь у меня, что конопли, будет. Врач тады и толкует: «Чем тебе в сберкассе в очереди толкаться да комиссионные там платить, лучше отдай билет за тысячу, а зубы бесплатно сделаю». Думаю, куды как ловко получается. На том и сошлись. Он вправду зубы отчебучил… Во какие… – Торчков выронил на подставленную ладонь вставную челюсть и тут же водворил ее на место. – И денег, рубь в рубь, цельную тысячу отсчитал…

– Вот так откровенно и расскажите все следователю, – посоветовал Антон.

– Дак я ж могу еще больше наговорить, – воодушевился Торчков. – С одноруким заготовителем, когда у меня деньги украли, мы ж на квартеру к этому врачу выпивать заезжали…

– Почему сразу об этом не рассказали?

– Дак врач же мне наказывал, чтоб я про знакомство с ним не трепался. Он же уже на этой неделе вечерком ко мне в Березовку заявлялся и строго-настрого приказал, чтоб я от знакомства с ним отрекался. Дескать, я – не я и кобыла не моя… – Торчков почесал затылок. – Если вот таким макаром перед следователем выступлю, не упекет он меня в кутузку?…

– За правду, Иван Васильевич, никуда не упекают, – сказал Антон и заторопился перед отъездом из Березовки забежать домой.

Когда он через полчаса выходил из дома, к кладбищу проехала одна из оперативных машин. Прокурор принял решение эксгумировать останки Гайдамакова.

25. Наследство и наследники

Почти трое суток после задержания Глухова и Калаганова для Антона пролетели одним днем. Уточнения и наведение самых непредвиденных справок беспощадно глотали время. Хотя следствием уже вплотную занялась прокуратура, работы хватало и Антону, и Славе Голубеву. Слишком необычным было это давнее преступление.

Особенно удивило Антона содержимое крохинского тайника, выкраденное Калагановым в ту ночь, когда покончила с собой Мария Степановна. В заготовительской подводе обнаружили несколько мешков с макулатурой. Когда развязали один из них, удивились не только присутствующие при этом понятые, но и сами работники милиции: мешок втугую был забит облигациями Государственных займов СССР послевоенной поры. Было этих облигаций ровно на миллион рублей. В этом же мешке лежали два тома, переплетенные в толстые картонные корки, старого уголовного дела «Об исчезновении бриллиантов купца Кухтерина в феврале 1917 года».

– Вот они, старые бумаги из тайника… – задумчиво разглядывая тюки облигаций, проговорил Антон.

Слава Голубев, сосредоточенно листая один из томов уголовного дела, неожиданно воскликнул:

– Ты гляди, что здесь пишут!… Крепко нагрели купчишку!… Исчезло полторы тысячи рублей золотом, столько же серебром да бриллиантовых драгоценностей на одну тысячу двести пятьдесят каратов, – Слава повернулся к Антону. – Давай прикинем… Стоимость одного карата на современные деньги, грубо будем считать, около тысячи рублей… Выходит, в глиняной кринке, что отрыли из могилы Гайдамакова, побрякушек на миллион двести пятьдесят тысяч рубликов. Ничего себе, криночка!… Если бы заготовитель Калаганов знал, какой кусочек вырвали у него из пасти, он бы хлеще Крохина свихнулся.

Антон долго молчал, затем подошел к Славе, заглянул в пожелтевшие страницы уголовного дела и сказал:

– Крохин, оказывается, никуда не сбегал. Уйдя из больницы, ездил на своих «Жигулях» вокруг райцентра. Должно быть, переживал смерть жены…

– Или потерю содержимого тайника, – уточнил Голубев. – Кстати, ты его вызвал?

– Скоро должен появиться в этом кабинете.

– Облигации прежде времени не надо ему показывать. Наверняка станет отрекаться. Интересно, где он умудрился на такую сумму их набрать?…

Разговаривая, Антон и Слава с трудом затолкали объемистые тюки облигаций в ящики стола.

– О самоубийстве Марии Степановны новости есть? – спросил Голубев.

– Петя Лимакин говорит, что соседки показывают, будто она давно поговаривала… Вернее, заговорила о смерти сразу, как вторично сошлась с Крохиным. Оказывается, развод ему был нужен, чтобы получить казенную квартиру, продать свой дом и вырученные за него деньги пустить в оборот.

– Вот деляга! Сроду не додумаешься до такого бизнеса… Знаешь, я, например, не удивлюсь, если узнаю, что он и казенную квартиру продал перед тем, как уходить в новенький дом с мезонином.

– Вообще-то, надо проверить.

Послышался осторожный стук в дверь, и в кабинет вошел Крохин. Невнятно поздоровался, присел на указанное место и, опустив голову, стал нервно накручивать на палец цепочку от автомобильного ключа зажигания. Вид его был таким, словно он еще не избавился от долгой изнурительной болезни. Записав в протоколе, как положено, анкетные данные, Антон решил начать разговор неопределенным вопросом, как обычно поступал подполковник Гладышев.

– Видимо, Станислав Яковлевич, догадываетесь, по какому поводу приглашены в уголовный розыск? – спросил он Крохина; надеясь увидеть в ответе, как водится большей частью в подобных случаях, неопределенное пожимание плечами.

Однако Крохин плечами не пожал. Рассматривая перетянутый цепочкой до посинения палец, он вдруг проговорил:

– Сам собирался к вам прийти, но не мог этого сделать из-за плохого здоровья.

Антон молчал, предполагая, что Станислав Яковлевич заговорит о смерти жены, и опять ошибся. Руки Крохина задрожали, цепочка буквально впилась в палец. Он поднял на Антона полные слез глаза и трясущимися губами еле слышно вымолвил:

– Меня обворовали…

– Когда? – стараясь не порвать появившуюся ниточку, очень спокойно спросил Антон.

– В ту ночь, когда… не стало Маруси, у меня исчезли… облигации Государственных займов.

– На какую сумму?

– На миллион… рублей.

Антон сделал удивленное лицо, как будто ни о чем не знал.

– Да! Да! Да!… – отрывисто закричал Крохин. – Ровно на миллион рублей в деньгах того времени. Это было наследство, оставленное мне отцом. Наследство, на которое я рассчитывал выпутаться из долгов и хотя бы к старости зажить по-человечески. Я устал считать копейки, устал отказывать себе в элементарных жизненных удовольствиях.

– Послушайте!… – перебил Крохина Антон. – О какой нужде вы говорите? У вас собственный дом, автомашина…

– Что вы меня тычете автомашиной?! – взвинтился Крохин, – Завистники! Мещане!… Вы знаете, сколько соков эта машина из меня вытянула?… Не знаете, а тычете…

С трудом сдерживаясь, чтобы не нагрубить Крохину, Антон подчеркнуто спокойным голосом сказал:

– Я лично вас не тычу, Станислав Яковлевич, и, тем более, не завидую вам. Упомянул о доме и машине только для того, чтобы напомнить: вы не нищий, чтобы на нужду жаловаться, – голос Антона все-таки дрогнул: – Вы поняли меня, Станислав Яковлевич?!.

Крохин, видимо, и сам пожалел о внезапной вспышке, заговорил виноватым тоном:

– Простите, совсем не хотел оскорбить… Это все нервы подводят… Ежедневно столько насмешек от людей приходится слышать, что невольно сорвешься. Я теперь понимаю, почему Маша наложила на себя руки. Ей было еще труднее, чем мне… – помолчал и снова вспомнил облигации. – Вам трудно понять величину моей потери. Облигации были светлой надеждой – ведь сейчас они начинают погашаться… И вот все рухнуло! Все!!! Не знаю, чем теперь рассчитываться с долгами… Остается один выход: последовать примеру Маши или… под поезд…

– Откуда у вашего отца набралось облигаций на такую крупную сумму? – спросил Антон.

Крохин будто поперхнулся, тяжело задышал и, захлебываясь отчаянием, заговорил несвязно:

– Отец всю жизнь их покупал. Отказывал себе в куске хлеба, в одежде и каждую копейку тратил на облигации. Другие думали, что это пустые бумажки, что государство берет в долг без отдачи. Отец был неглупым человеком. Он верил Советской власти и знал, что рано или поздно его затраты окупятся. Он не рассчитывал на выигрыш, просто помогал людям, когда им жрать нечего было…

– Разве это помощь?… – не сдержался Слава Голубев. – За кусок хлеба взять с голодного, скажем, пятьдесят или сто рублей!

Крохин опять затрясся:

– Не забывайте, что тогда этих рублей не было. Были всего лишь обесцененные бумажки с картинками. Отрывая от себя кусок, отец оставался голодным. К тому же, не он, так другие купили бы облигации. Разве хотя бы это не оправдывает?… Отец никого не убивал, никого не заставлял продавать облигации силой, он совершал торговые сделки на взаимодоговорных отношениях. Кстати, я консультировался с юристами. В действиях отца не усматривается уголовного преступления.

– А преступление перед совестью?… – спросил Антон.

– Совесть отца чиста. Кто-то продавал, он покупал по выгодной цене… Или имеете в виду мою совесть?… Тем более!… Мне вы не можете приписать никакой статьи из уголовного кодекса. Облигации достались по наследству. Никто гражданского иска не предъявляет. Сейчас и людей-то тех, что продавали облигации, наверное, в живых нет, так же, как нет моего отца. Что мне остается делать? Выбросить облигации?… Или подарить государству?… Кто этот гусарский поступок оценит? Кто?!.

Антону все трудней становилось сдерживаться. Стараясь не показать этого, он оборвал Крохина:

– Давайте, Станислав Яковлевич, прекратим бессмысленную дискуссию и займемся делом. Что еще исчезло из тайника вместе с облигациями?

Крохин заметно растерялся. Опять принялся перетягивать цепочкой палец, задумался, как будто решал, стоит ли игра свеч, и наконец через силу выдавил:

– Больше ничего.

Антон пристально посмотрел в глаза:

– Хотите, чтобы мы отыскали облигации?

– Безусловно.

– Тогда отвечайте на мои вопросы откровенно.

– Что имеете в виду? – вроде бы не понял Крохин.

– Только ли облигации исчезли из тайника? – чеканя каждое слово, спросил Антон.

Лицо Крохина болезненно передернулось. Он, похоже, сделал над собой усилие и, потупившись, проговорил:

– Кроме облигаций, в тайнике лежали какие-то старые отцовские бумаги. Я даже точно не могу сказать, что в них было.

Антон посмотрел на Крохина с укором:

– Нельзя так, Станислав Яковлевич…

Крохин удивленно поднял глаза, но не проронил ни слова. Антон помолчал и добавил:

– Нельзя играть в прятки.

– Знаете… Я вышел из детского возраста, чтобы забавляться такими играми.

– Мы тоже. Поэтому серьезный разговор давайте вести серьезно, – заметив, что Крохин хочет что-то сказать, Антон, подняв руку, остановил его и докончил свою мысль. – Из простого любопытства и то вы должны были заглянуть в отцовские бумаги.

Крохин пожал плечами:

– Представьте, что я нелюбопытный.

– В таком случае нам будет трудно разговаривать.

– Разве я виноват, что вам по душе любопытные?…

– Мне по душе… – Антон начинал терять терпение. – Станислав Яковлевич, если вы пришли к нам за помощью, так будьте откровенны до конца!… Ну, что вы крутите? За мальчишек нас считаете?… Вы неглупый человек, врач… Поймите, если потерпевший не откровенен со следователем, то трудно рассчитывать на успех розыска.

На этот раз Крохин молчал очень долго. Антон, понемногу успокаиваясь, изрисовал завитушками и вензелями подвернувшийся под руку листок календаря, несколько раз переглянулся со Славой Голубевым, а Станислав Яковлевич все молчал. На его осунувшемся лице можно было без труда разглядеть мучительную внутреннюю борьбу, как будто на полном серьезе делался выбор между жизнью и смертью. В конце концов Крохин все-таки решился:

– Кроме облигаций, в тайнике лежали материалы уголовного дела, которое вела в семнадцатом году сыскная полиция по поводу исчезновения драгоценностей моего деда.

– Купца Кухтерина?!. – враз сорвалось у Антона и Голубева.

Крохин, как показалось Антону, посмотрел на них с высокомерием, усмехнулся и спросил:

– Что вас так удивило?

– Значит, вы внук ограбленного купца? – уже спокойно спросил Антон, стараясь сообразить, не сочиняет ли Крохин.

– Да… Моя мама, Ариадна Аристарховна, урожденная Кухтерина. Вы находите в этом криминал? По-вашему, быть потомком богатого купца – преступление?…

– По-нашему, будьте вы хоть наследным принцем, но не нарушайте уголовный кодекс…

– Разве я его нарушил? – резко прервал Антона Крохин.

– В этом пока никто вас не обвиняет, – сделав ударение на слове «пока», проговорил Антон и сразу спросил: – Как материалы сыскного отделения попали к вам и для чего вы их хранили?

– Это семейная реликвия.

– Реликвия?… Вы этим бумагам поклонялись?

– Я поклонялся своему деду, который из простых мужиков сумел стать миллионером.

– Как документы попали к вам? – строго повторил вопрос Антон.

Крохин задумался, на его впалых щеках заходили желваки. Видимо, решив, что терять больше нечего, он хмуро ответил:

– Это дело вел отец. Он работал в сыске, только что окончив юридический факультет. После революции забрал из архива все материалы, как печальную память о семейной катастрофе. После смерти отца, естественно, документы перешли ко мне.

– Вашего отца звали Яковом Ивановичем? – вспомнив рассказ деда Матвея, спросил Антон.

– Да… Моим отцом был Яков Иванович Крохин. Прошу учесть, что после революции он признал Советскую власть и не подвергался никаким репрессиям. Он честно трудился до конца своих дней.

В разговор вмешался Слава Голубев:

– Станислав Яковлевич, вы долгое время жили в Томске. В пятидесятые годы там, говорят, можно было встретить такого, знаете, чуточку помешанного старичка по прозвищу Якуня-Ваня. Вам не доводилось его видеть?

– При чем здесь прозвище?… – Крохин недоверчиво посмотрел на Голубева, как будто заметил, что его разыгрывают. – «Якуня-Ваня» – это была любимая присказка моего отца. Дальше что?…

– Да нет, ничего, – торопливо проговорил Голубев и вздохнул. – Умер ваш отец, умерла и присказка.

Крохин натянуто усмехнулся:

– Естественно.

– Кстати, когда и где он умер? – спросил Антон.

– В Томской психиатрической больнице. В пятьдесят шестом году у отца случилось тяжелое психическое заболевание, а через два года он скончался.

– Сами вы не пытались отыскать драгоценности деда?

– Столько лет спустя?… Кто ж их теперь найдет?… – Крохин задумчиво опустил голову. – Правда, однажды, охотясь в Потеряевом озере с подводным ружьем, я натолкнулся у острова на затопленные подводы. Похоже, это были подводы моего деда, но, кроме чайного сервиза, там уже ничего не было.

– А вы к старушке Гайдамаковой не обращались?

Крохин будто испугался:

– Никакой Гайдамаковой я не знаю!

Антон укоризненно посмотрел на него:

– Опять вы не откровенны, Станислав Яковлевич… Насколько нам известно, Елизавета Казимировна Гайдамакова – давняя ваша знакомая из Березовки. Если забыли, напомню, что она была у вас на приеме в больнице в этом году, девятого августа. Помните, когда вы купили у Торчкова лотерейный билет?…

– Что-о?!. – Крохин чуть было не вскочил со стула. – Мотоцикл я выиграл по собственному билету и продал его в соответствии с существующим порядком, через комиссионный магазин. Я ведь, кажется, вам объяснял, товарищ Бирюков, когда вы приходили ко мне домой. Зачем опять возвращаться к бесплодному разговору?

– Затем, Станислав Яковлевич, что в тот раз вы были со мной еще более не откровенны, чем сегодня… – Антон сделал паузу. – Хотите, расскажу подробнейшим образом всю нечистоплотную историю с лотерейным билетом?

– Нечистоплотную?… – на лице Крохина мелькнула обида и он с вызовом ответил: – Хочу!

К подобным приемам допроса Антон прибегал только в тех случаях, когда не сомневался в достоверности сведений, которыми располагал. Это давало возможность не играть с допрашиваемым в кошки-мышки и, как правило, ускоряло выяснение истины. Сейчас по лотерейному билету уголовный розыск имел ясную картину, и Антон заговорил:

– Собственно, не буду пересказывать то, что вы, Станислав Яковлевич, прекрасно знаете без меня. Это скучное занятие. Я только покажу вам одну вещь, и вы все поймете…

– Какую еще вещь? – насторожился Крохин.

Антон достал из сейфа золотой перстень, показал его Крохину и спросил:

– Узнаете?… Будете лукавить, напомню, что на этой вещице даже имеется семейный вензель Кухтериных.

Крохин изменился в лице. Показалось, будто скрежетнул зубами. Видимо, поняв, что карта бита, почти прошептал:

– Перстень стоит почти семьсот рублей, так что с Птицыным я рассчитался сполна и статью за спекуляцию мне не пришьете, – растерянно взглянув на Антона, быстро спросил: – А у Торчкова что, свидетели есть, как он продавал мне лотерейный билет?

– Разве в этом дело… – Антон брезгливо поморщился. – Откуда у вас этот перстень?

– По наследству, от матери. Вензель «АК» означает «Ариадна Кухтерина». Еще вопросы будут?

Антон наклонил голову:

– Будут, Станислав Яковлевич. Зачем все-таки приезжала к вам Гайдамакова в последний раз?

Крохин уставился взглядом в пол.

– Кажется, вспомнил теперь старушку из Березовки, – помолчав заговорил он. – Она несколько раз лечила у меня зубы, а последний раз приезжала за мышьяком. Сказала, одолевают в доме крысы. Вместо мышьяка я дал ей два пакета крысида.

– Знаете о том, что этим крысидом отравлены не только животные Гайдамаковой, но и ваша собака?

– Кто это мог сделать? – неподдельно удивился Крохин.

– Не догадываетесь?…

– Клянусь святыми!

«Есть ли для вас что-нибудь святое?» – чуть было не сорвалось у Антона, но он сдержался и спросил:

– Что вас связывало с одноруким заготовителем? Зачем он с Торчковым недавно приезжал к вам?

– Ничего меня с ним не связывало, – вяло, как будто потеряв последние силы, ответил Крохин. – Просто я иногда сдавал ему скопившуюся в доме макулатуру. Сами понимаете, кроме заезжих заготовителей, в райцентре макулатуру деть некуда. А ведь это ценность, зачем же ей пропадать…

– Ковер, завернутый в простыню, который лежал у вас в мезонине, на макулатуру выменяли?

– Какой ковер? Нет у меня в доме никаких ковров.

– Правильно, сейчас нет. А почему?… – спросил Антон и сам же ответил: – Потому, что заготовитель попутно с содержимым тайника прихватил и ковер, который перед этим вам привез. В телеге у него нашли этот сверток.

Крохин словно онемел. Диковатым, вконец испуганным взглядом заметался между Антоном и Славой Голубевым, как будто искал у них поддержки, и вдруг, захлебываясь, почти закричал:

– Значит, это он!… Он!… Его немедленно надо арестовать. Это страшный человек… Это грабитель!… Отец рассказывал, на чьей совести бриллианты моего деда, и предупреждал, что этот человек всю жизнь будет охотиться за ними. Я знал историю похищения бриллиантов, но я… я представлял его глубоким старцем…

– Правильно представляли, – перебил Антон словоизлияние Крохина. – Однорукий заготовитель не грабил купца Кухтерина, его тогда и на свете еще не было, так же, как не было и вас. Говоря вашими словами, он… потомок того грабителя. Вот и сошлись дороги двух потомков… двух наследников…

Крохин почти совсем потерял дар речи. Антон с трудом вытянул из него несколько уточнений, закончил писать протокол допроса и, взяв расписку о невыезде, отпустил. Крохин вышел из кабинета, покачиваясь будто пьяный.

Слава Голубев взволнованно заходил из угла в угол.

– Смотри, как ловко с облигациями получается! – остановившись возле Антона, горячо заговорил он. – Уголовного дела не возбудишь, и гражданский иск… кто ему предъявит? Вот с лотерейным билетом подзапутался. И тоже… Не так просто доказать состав преступления. Верткий человек, а?… А насчет двух наследников ты ловко ему сказал! Пусть подумает на досуге. Вот история!…

Антон сосредоточенно перечитывал только что заполненный протокол допроса. Отложив последний листок, он посмотрел на Голубева и сказал:

– Во всей этой истории для меня остается неясным, почему «Якуня-Ваня» всем встречным и поперечным рассказывал о захоронении колчаковского золота.

– Так од же помешанным был… А вообще, вот бы раскопать это дело, а?… Двадцать шесть ящиков с золотыми слитками – это тебе не глиняная кринка с кухтеринскими бриллиантами!

Антон устало повел плечами.

– Берись, Славочка, раскапывай.

Голубев опять заходил по кабинету.

– Славка, ты знаешь, почему старик Крохин попал в психиатрическую больницу именно в пятьдесят шестом году?!… – вдруг остановил его Антон.

– Почему?

– В этот год вышло постановление правительства о прекращении выпуска государственных займов. Дожить до того времени, когда начнется погашение облигаций, Крохин не рассчитывал и… свихнулся. – Антон помолчал. – Опасаюсь, как бы сейчас с Крохиным-сыном этого не случилось. Не понравился мне сегодня его вид. Если бы были более веские основания, не задумываясь, подписал бы постановление о заключении под стражу.

– Тоже такая мысль мелькала, – согласился Голубев. – В стремлении обогатиться Крохин прет напропалую, даже на поворотах не тормозит. Обрати внимание, о смерти жены лишь краешком обмолвился. Потерянный миллион для него важнее, а?,. Такой тип запросто может свихнуться, – Слава снова сделал по кабинету несколько шагов и остановился. – Да! Утром забегал в прокуратуру. Видел заключение экспертизы по эксгумации останков, привезенных с березовского кладбища. Знаешь, в сохранившихся волосах Гайдамакова обнаружена смертельная доза мышьяка. Выходит, действительно его отравила молодая супруга…

«А, может, компаньон Цыган», – хотел было сказать Антон, но его опередил телефонный звонок. Голубев не понял содержания разговора, но по тому, как Бирюков быстро вскочил из-за стола, сообразил, что произошло что-то чрезвычайное. На молчаливый, недоумевающий вопрос Славы Антон торопливо бросил:

– Едем! Кажется, Крохин погиб.

– Ты что?!. – опешил Слава. – Полчаса не прошло, как он здесь сидел. Кто звонил?

– Дежурный автоинспектор.

Через несколько минут, отпугивая сиреной зазевавшихся прохожих, оперативная машина милиции уже подъезжала к высокому и длинному мосту через реку, пересекающую райцентр, где случилось происшествие. На обочине насыпи мостового подъезда Антон издали увидел желтый автоинспекторский мотоцикл. На мосту быстро росла толпа любопытствующих. Молоденький розовощекий инспектор ГАИ, завидев оперативную машину, подбежал к ней и, едва Антон открыл дверцу, торопливо стал докладывать:

– Буквально на моих глазах все произошло, товарищ Бирюков…

– Как вы здесь оказались? – перебил Антон.

– Понимаете, я его приметил, когда он вышел из вашего кабинета. На ногах еле-еле держался. Вижу, ключ зажигания в руке, на цепочке. Догадался: автолюбитель. Неужели, думаю, в таком состоянии за руль сядет?… Гляжу, выходит из райотдела и в самом деле садится в «Жигули». Машина в зеленый цвет выкрашена. Ну, соображаю, неминуемо сейчас дров наломает! Хватаю мотоцикл и – на полном газу за ним!… У моста нагоняю, даю сигнал остановки. Он увидел меня, глаза полтинниками стали, как будто смертельно перепугался, и газанул на всю железку. «Жигули» – машина динамичная, с ходу реет. Я – за ним! Оглядывается – лицо ненормальное, вроде как смеется и язык показывает. Я ему – кулак. Доиграешься, мол! Гляжу, прибавляет газу. Ну, думаю, пора кончать гонки. Равняюсь с машиной и по всем правилам начинаю прижимать к обочине – никакой реакции с его стороны на мои действия. Совсем, думаю, очумел мужик. Влетаем на мост, на спидометрах сотню зашкалило. Он мигом – руль вправо и… Словом, вместе с машиной под мостом…

В сопровождении автоинспектора участники оперативной группы сквозь расступившуюся толпу любопытных подошли к пролому в мостовых перилах. Антон Бирюков посмотрел вниз. У самого берега из воды торчала деформированная задняя часть темно-зеленого кузова «Жигулей», сорвавшихся на большой скорости почти с пятнадцатиметровой высоты. По воде длинной лентой расплылось масляное пятно. На кузове медленно затухали красные огни стоп-сигналов. Видимо, в самый последний момент Станислав Крохин нажал на все тормоза…

Эпилог

Весной 1975 года, перед самыми майскими праздниками, на магистральном шоссе из райцентра в Ярское, в том месте, где к Березовке сворачивает просека старинного тракта, остановился запыленный попутный «газик». С сиденья, рядом с шофером, приподнялся широкоплечий молодой парень с погонами капитана милиции на форменном пальто и, открыв дверцу, легко выпрыгнул из машины.

– Может, до самого места подбросить? – спросил шофер.

– Спасибо, здесь рядом, – отказался капитан. – Да и места знакомые, не заплутаю.

Проводив взглядом умчавшуюся машину, он перебросил из руки в руку дорожный портфель, энергичным жестом поправил фуражку и размашисто зашагал по тракту в сторону Березовки. Выйдя к Потеряеву озеру, прошел мимо старых причальных столбов и, подойдя к кривой засохшей березе, возле которой обычно хранилась лодка бабки Гайдамачихи, остановился. Сейчас лодки здесь не было, лишь толстая ржавая цепь тянулась от березы к воде, и свободный конец ее уже крепко засосал озерный песок. Под яркими лучами весеннего солнца на озере доживал последние дни ноздреватый посиневший лед. Капитан носком сапога постучал по цепи и задумчиво стал смотреть на черную полоску острова за широким ледяным полем.

Из задумчивости его вывели ребячьи голоса. Капитан оглянулся. На пригорке, за старой березой, школьники, громко перекликаясь, собирали крупные, почти как озерные лилии, распустившиеся подснежники. Возглавляла звонкоголосую детвору молодая учительница. Увидев ее, капитан, похоже, смутился, но тут же решительно поднялся на пригорок.

– Димка!… Галина Васильевна!… Антон наш приехал!… – вдруг закричал один из подростков и со всех ног бросился к капитану.

Другие школьники, как по команде, выпрямились и с любопытством уставились на неожиданно появившегося сотрудника милиции.

Оглядев мигом окруживших его мальчишек и девчонок с большими букетами в руках, Антон удивился: – Куда вам столько цветов?…

– Мы к партизанскому памятнику сейчас идем, – быстро ответил за всех Сергей. – Ты пойдешь с нами, а?…

– Конечно, пойду. Ну, а дела-то как, следопыты?

– Во!… – Сергей показал оттопыренный большой палец. – Все до единого в седьмой класс перейдем. Учиться уже совсем ничего в шестом осталось.

– Молодцы. А новости какие в Березовке?

– Самая последняя новость – вчера Кумбрык первый раз в жизни премию к празднику получил.

– Да ну?…

– Чес-слово! Знаешь, как он работать стал!

– Даже пить бросил?

– С прошлого года в рот спиртного не берет, – сказала Галина Васильевна и улыбнулась. – Говорит, весь лимит алкогольных напитков, какой на его жизнь отводился, давно перевыполнил.

– А деньги, которые вы со Славой ему отыскали, в сберкассу положил и теперь сберкнижку всем показывает. Истрепал уже всю, – добавил Димка Терехин.

Антон засмеялся:

– Значит, на пользу пошло Ивану Васильевичу Торчкову знакомство с уголовным розыском.

– Очень даже на пользу, – подтвердила Галина Васильевна и, оглядев школьников, сказала: – Что, дети, идемте к памятнику.

Сергей сразу пристроился к брату, искоса поглядывая на шагающего рядом Димку Терехина, торопливо зашептал:

– И еще, Антон, у нас есть потрясающая новость. К Димке отец скоро приедет. Он, оказывается, не погиб, как Димка рассказывал, и вовсе никакой он не испытатель… Он то ли крабов ловит, то ли китов бьет на плавучей флотилии «Алеут», есть такая на Тихом океане. Вот так вот…

– Серьезно? – тоже шепотом спросил Антон.

– Чес-слово. На прошлой неделе Димкина мать от него письмо из Владивостока получила. Пишет, надоело, мол, мотаться по белому свету и по Димке сильно соскучился. Просит, чтобы простили его. Фотокарточку прислал. В тельняшке прям-таки, как морской волк…

– А как здоровье деда Матвея?

– Здоров. Говорит, еще девяносто лет проживет.

За разговором Антон не заметил, как дошли до кладбища. Старые березы, печально покачивая ветвями, зеленели молодой листвой. Над памятником партизанам золотилась бронзовая пятиконечная звезда. Возле толстого корявого ствола березы, где долгие годы мрачнела гранитная плита на могиле Гайдамакова, сейчас изумрудно зеленела выложенная свежим дерном ровная лужайка, как будто здесь никогда могилы и не было.

– Куда Гайдамаково надгробие делось? – удивился Антон.

– Плита еще в прошлом году обвалилась в могилу, когда останки Гайдамакова выкопали, – ответил Сергей. – А дед Иван Глухов, как только его суд оправдал, закопал обвал. Чтобы и следов не осталось от могилы, нынче закрыл все дерном.

– И лодку Гайдамачихину изрубил, чтоб памяти о старухе не осталось в Березовке, – сказал Димка.

Антон, вспоминая, как прошлой осенью в слякоть провел на кладбище две ночи, задумчиво посмотрел на корявую березу и быстро перевел взгляд на сияющую бронзовую звезду памятника. Над нею в голубом небе медленно плыли ярко-белые кучевые облака.

г. Тогучин.

1974 – 1975 гг.

Оглавление

1. Однажды утром

2. Лотерейный билет

3. Личность без паспорта

4. Кумбрык и другие…

5. Березовские следопыты

6. Дед Матвей вспоминает

7. Из спортивного интереса

8. Осторожный мужик

9. В доме с мезонином

10. «Охотники за акулами»

11. Спецвыпуск районной газеты

12. «Чебурашка»

13. Человек с доска Почета

14. Утро вечера мудренее

15. «Прощание славянки»

16. Скорпионыч

17. Засада

18. Золотой перстень

19. Подтверждение легенды

20. Острое сокровищ

21. Встреча со следопытами

22. Последняя ночь

23. Нарушение «инструкции»

24. Шантаж

25. Наследство и наследники

Эпилог

Реклама на сайте