«Отпуск Мегрэ»

Жорж Сименон «Отпуск Мегрэ»

Глава 1

Улочка была узкой, как и все остальные в старых кварталах курортного городка Сабль-д'Олонн, покрытая выщербленной мостовой, с тротуарами такими, что встречным прохожим приходилось каждый раз сходить с них, уступая место друг другу.

Двустворчатая дверь на углу здания выглядела великолепно: темно-зеленая краска по гладко струганному дереву, старинные, начищенные до ослепительного блеска молоточки из чистой меди, которые теперь можно встретить только у провинциальных адвокатов и в монастырях.

Прямо напротив двери стояли два длинных сверкающих чистотой лимузина, заставлявшие сразу представить, насколько они комфортабельны. Мегрэ знал, что они принадлежат врачам-хирургам.

«А ведь я тоже мог бы стать хирургом», – подумал он.

И располагать такой же машиной, как эти. Впрочем, может быть, и не хирургом, а просто врачом какой-либо другой специальности. Он ведь на самом деле когда-то начинал изучать медицину, по которой теперь иногда испытывал своего рода ностальгию. Если бы только отец не умер так рано…

Прежде чем ступить на порог, он вынул из кармана часы. Они показывали три часа пополудни.

В этот миг раздался тонкий звон колокола в ближайшей часовне, а затем над крышами маленьких домишек городка поплыл низкий звук колокола церкви Богоматери.

Комиссар глубоко вздохнул и нажал сигнальную кнопку электрического звонка. Вздохнул же он потому, что смешно было приходить сюда ровно в три, как будто от этого зависели судьбы мира. Еще он вздохнул потому, что сразу услышал, как щелкнул автоматический замок, а тяжелая дверь, благодаря хорошо смазанному механизму, медленно и бесшумно отворилась, как бы сама по себе.

И он ступил внутрь, как и в предшествующие дни, превращаясь, переступив порог, в совершенно другого человека.

Впрочем, плечи его оставались теми же широкими плечами комиссара Мегрэ, да и фигура не теряла массивности. Однако с первых же шагов по просторному светлому коридору с ним происходило что-то вроде возвращения в детство, превращения в юного Мегрэ, который когда-то в своей деревеньке ранним утром шел на цыпочках, затаив дыхание, шмыгая замерзшим красным носом, в ризницу церкви, чтобы переодеться в одежду мальчика церковного хора.

Атмосфера здесь, что ли, способствовала этому превращению? Впрочем, ладаном здесь не пахло, его заменял тонкий аптечный дух. Но это был не тот тошнотворный запах больницы, а какой-то более нежный и даже изысканный аромат.

Шел он по мягкому, как ковер, линолеуму, которого раньше ему не приходилось видеть. Выкрашенные масляной краской гладкие стены были такой белизны, которую трудно даже представить в другом месте, а легкую влажность воздуха и тишину встретишь разве что в монастыре.

Он автоматически повернул направо и, склонившись в поклоне, как мальчик из церковного хора перед алтарем, негромко проговорил:

– Здравствуйте, сестра…

За окошечком застекленного кабинета сидела сестра в чепчике, перед которой лежала открытая книга приема посетителей.

Женщина мило ему улыбнулась:

– Здравствуйте, месье номер шесть. Сейчас я позвоню и узнаю, можно ли вам подняться. Наша милая пациентка чувствует себя все лучше и лучше.

Это была сестра Аурелия. В обычной жизни она бы казалась простой пятидесятилетней женщиной, но здесь, в этом форменном головном уборе, с гладким кукольным лицом, она выглядела человеком без возраста.

– Алло! – проговорила она бархатным голосом в телефонную трубку. – Это вы, сестра Мари-Анжелика?

Месье номер шесть ожидает внизу.

Мегрэ не сердился и не проявлял нетерпения. Кто знает, может быть, эта ежедневная церемония имела какое-то особое значение? Но там, наверху, его уже ждали, заранее зная, что он явится точно в три. Да и на второй этаж он мог подняться без всякого сопровождения, сам по себе.

Но нет! Они были пунктуальны до маниакальности.

Сестра Аурелия улыбалась ему, а он поглядывал на лестницу, покрытую красной ковровой дорожкой, на которой вот-вот должна была появиться сестра Мари-Анжелика.

Та, в свою очередь, приветливо ему заулыбалась, скрывая ладони в широких рукавах форменного серого платья.

– Вы хотите подняться, месье шестой?

Кроме того, он знал, что она обязательно скажет ему шепотом, как будто сообщая секрет или некую сенсационную новость:

– Нашей милой пациентке все лучше и лучше…

Он так и продолжал идти на цыпочках и, может быть, даже покраснел бы, если бы под тяжестью его тела заскрипели ступени лестницы. К тому же он несколько отворачивал лицо в сторону, чтобы до сопровождающей не донесся запах кальвадоса, который он пил каждый день после завтрака.

От пробивающихся сквозь квадратики оконных стекол солнечных лучей на полу коридора виднелись четкие косые полосы, как на картинах, изображающих святых.

Иногда им на пути попадался стоящий у стены столик на колесах, а иногда больная, которую везли, судя по ее отрешенному взгляду, в операционную.

Неизменно каждый раз ему встречалась, как бы случайно, сестра Альдегонда, направляющаяся к общей палате с двадцатью койками, которая, проходя мимо, со смиренной улыбкой говорила ему:

– Здравствуйте, номер шестой…

А сестра Мари-Анжелика уже открывала дверь палаты под номером шесть.

В палате на него смущенно смотрела женщина, сидящая на своей постели. Это была его жена, мадам Мегрэ, у которой всегда было такое выражение лица, будто бы она хотела сказать: «Мой бедный Мегрэ, как ты изменился…»

Почему же и здесь, в палате, он продолжал ходить на цыпочках, говорить каким-то не своим, не свойственным ему мягким тоном, а действовать так, будто боялся разбить фарфоровую чашку?

Он поцеловал жену в лоб, бросил взгляд на ночной столик, на котором лежали апельсины и пирожные, а потом, нахмурясь, на лежащее на одеяле вязание.

– Опять?

– Сестра Мари-Анжелика разрешила мне немного повязать, – поспешно сказала жена.

Существовали и другие церемониалы. Например, он вежливо здоровался с соседкой жены по палате, старой девой Ринкэ. Отдельную палату его жене предоставить не могли.

– Здравствуйте, мадемуазель Ринкэ…

Она зыркнула на него живым, но недобрым взглядом.

Его посещения явно ее раздражали. Все то время, пока он находился в палате, ее помятое лицо сохраняло недовольное выражение.

– Присаживайся, мой бедный Мегрэ…

Жена была больна, и ее срочно пришлось оперировать через три дня после их прибытия на отдых в Сабль-д'Олонн.

Тем не менее именно он был для нее «бедный» Мегрэ.

Хотя стояла жара, он ни за что бы не снял пиджак, поскольку сестра Мари-Анжелика время от времени, Бог знает, зачем, заходила в палату. Она то переставляла стакан с водой, то приносила градусник, то еще что-нибудь.

И каждый раз шептала, бросая смущенный взгляд в сторону Мегрэ:

– Извините меня…

Что касается мадам Мегрэ, то она каждый раз при встрече спрашивала:

– Ты что-нибудь ел?

Вот тут уж она была не права. Что еще он мог делать, кроме как есть и пить? И если сказать по совести, то он никогда прежде столько не пил.

На другой день после операции врач ему посоветовал:

– Не задерживайтесь у нее более получаса…

Теперь же это стало для него привычкой. Даже своего рода ритуалом. Он оставался у нее не более тридцати минут. Говорить было не о чем. Кроме того, смущало присутствие раздраженной старой девы. Да по правде сказать, он и в доброе время не слишком-то много рассказывал жене, оставаясь с ней вдвоем. Сейчас он как раз и задавался вопросом, почему так поступал.

В общем-то ничего особенного. Но почему же теперь ему ее так не хватало?

Но здесь ему приходилось терпеть и ждать, когда же кончатся эти полчаса. После нескольких минут его пребывания, мадам Мегрэ для приличия бралась за свое вязание. И как только она могла целыми днями, с утра до вечера, выдерживать присутствие этой мадемуазель Ринкэ?

Потом она искоса бросала взгляд, рассказывая что-нибудь, приговаривая:

– Не так ли, мадемуазель Ринкэ?

Мегрэ, по ее мнению, должен был понимать, что она хотела сказать именно ему, догадываться о другом смысле ее слов.

Женщины не любят показывать другим свои слабости и беспомощность. Не была исключением и мадам Мегрэ, даже если обе женщины были прикованы к постели.

– Я тут написала открыточку сестре… Будь добр, отнеси на почту.

Он сунул открытку с изображением белого здания с зеленой дверью в карман пиджака.

Может быть, это и глупо, но он имел особую систему. А вот куда сунул теперь? В левый или правый карман? Эта путаница доставит ему беспокойство сегодня вечером в одиннадцать часов.

Схема же его была такова. Каждый карман одежды имел собственное предназначение уже долгие годы. Можно даже сказать, всегда. В левом кармане брюк лежал кисет с табаком и носовой платок, из-за чего в платке всегда оказывались табачные крошки. В правом кармане брюк хранились пара курительных трубок и мелочь. Задний левый содержал портмоне, раздутый от всяких не всегда нужных бумажек так, что одна ягодица комиссара казалась толще другой.

Ключей он с собой, как правило, не носил, поскольку постоянно их терял. В пиджак же почти ничего не клал, разве что коробок спичек. Когда же покупал газеты или требовалось отнести письма на почту, то просто совал их в левый карман, не особенно заботясь.

Так ли он поступил и в этот день? Вероятно, так.

Сидел он возле окна с матовыми стеклами. Сестра Мари-Анжелика несколько раз входила и выходила, искоса поглядывая на него и чуть ли не задевая. Была она молода, на лице ни одной морщинки.

Какой-нибудь идиот решил бы, что она в него влюблена, видя, как она спешит его встретить на лестнице, как неловко ведет себя в палате, роняя вещи из рук. Но он-то знал, что она просто очень наивная молодая девчонка, от которой, собственно, и исходила идея называть его «номером шесть». Она как бы чувствовала, что его угнетает людское любопытство и он терпеть не может, чтобы к чему бы то ни было приплетали его имя.

Да и вообще, любил ли он бывать в отпуске? В течение года обычно вздыхал: «Как здорово иметь свободные дни и часы, которые можешь использовать по собственному разумению и желанию…» Этого он не мог позволить себе в кабинете на набережной Орфевр.

Отпуск представлялся ему счастьем, в которое невозможно поверить. Может быть, теперь ему не хватало мадам Мегрэ?

В общем-то нет! Просто он знал себя. Ворчал и брюзжал, хотя где-то в глубине души сознавал, что пройдет время, может год или даже месяцев шесть, и он, несмотря ни на что, скажет себе: «Боже мой! Как же я счастлив был в Сабль!»

И даже эту клинику по прошествии времени он вспомнит как вполне приличное место. Вспомнит, как нечто далекое, даже краснеющие щечки сестры Мари-Анжелики.

Комиссар никогда не доставал из кармана часы, находясь в палате, прежде чем колокол в часовне пробьет половину четвертого. А не хитрила ли мадам Мегрэ, когда говорила:

– Уже время, дорогой, тебе пора…

– Я позвоню завтра утром, – сообщал он, вставая, как будто это было какой-то новостью.

Она и так знала, что он звонит сюда каждое утро.

В палате телефона не было, но внизу на звонки отвечала сестра Аурелия. Она всегда начинала так:

– Наша милая больная прекрасно провела ночь. – Иногда добавляла: – Скоро придет месье капеллан и составит ей компанию…

Будучи здесь пленником, он испытывал раздражение от этой регулярной, размеченной по часам, как расписание поезда, жизни. Обязаловка всегда повергала его в ужас. Его просто бесила мысль, что он должен находиться там-то и там-то в определенное время, как прибывающий на станцию состав. Но тем не менее он скрупулезно соблюдал созданное самим же расписание.

Но вот в какой момент оказалась у него в кармане пиджака бумажка? И в каком кармане, левом или правом? Это была лощеная бумажка в клеточку, вероятно вырванная из записной книжки страничка. Слова были написаны четким, как ему показалось женским, почерком:

«Сжальтесь, найдите возможность повидаться с больной из палаты номер пятнадцать».

Подпись отсутствовала. И не было ничего другого, кроме этих слов.

Итак, он сунул открытку жены в карман пиджака. Находилась ли уже там эта записка? Точно сказать он не мог, потому что глубоко руку в карман не засовывал. А потом, когда опустил открытку в почтовый ящик напротив крытого рынка? Куда же он сунул эту бумажку?

Его поразило слово «сжальтесь».

Собственно, почему он должен сжалиться? Если кому-то захотелось с ним поговорить, то это можно было сделать нормальным путем. Ведь не Римский же он папа. К нему всегда мог свободно обратиться любой.

Сжальтесь… Это как-то очень сочеталось с той бархатной атмосферой, в которую он погружался каждый раз во второй половине дня, с резиновыми улыбками монахинь и взглядами Мари-Анжелики.

Нет! Он пожал плечами. Как-то плохо вязалось, чтобы Мари-Анжелика подсунула ему эту записку в карман.

Скорее, это могла быть сестра Альдегонда, находившаяся в коридоре у дверей общей палаты, когда он проходил мимо. Что касается сестры Аурелии, то ее отделяло от него окошечко.

Впрочем, это не совсем точно. Он вспомнил, что, когда уходил, она вышла из кабинета и проводила его до входной двери.

А почему это не могла сделать мадемуазель Ринкэ? Он ведь стоял рядом с ее кроватью. А еще на лестнице ему попался доктор Бертран…

Мегрэ надоело ломать голову. Да и какое значение все это имело? Но тем не менее в половине одиннадцатого он все-таки нашел записку. Сделал он это, поднявшись к себе в номер в отеле «Бель эр». Как обычно, перед сном он вывернул карманы и вытащил все содержимое, чтобы разложить на комоде.

Как и в предшествующие дни, он довольно много выпил. Без особой причины. Просто так была организована его жизнь в Сабль.

Например, спустившись из своего номера вниз в девять утра, он просто вынужден был выпить.

Утром в восемь самая маленькая и смуглая из горничных, Жюли, приносила постояльцам кофе в постель.

Почему же он должен был в это время спать, когда уже давно привык подниматься в шесть?

Вот и еще одна мания. Отпуск ведь – спи сколько хочешь. Но он просто привык в течение трехсот двадцати дней в году вставать с рассветом, обещая себе: «Ну уж в отпуске-то я отосплюсь, наверстаю!»

Окна его номера выходили на море. На дворе стоял август. Спал он с открытым окном. Старенькие шторы из красного репса не очень-то задерживали солнечные лучи, и яркий свет вместе с шорохом волн на пляже прогонял его сон.

А тут еще соседка слева, дама с четырьмя детьми от шести месяцев до восьми лет, которые все вместе проживали в одном номере.

Целый час слышались крики, споры, снование туда-сюда… Он отчетливо представлял, как она, полуодетая, сунув ноги в домашние туфли, непричесанная, воюет со своей оравой ребятишек, рассовывая одного в постель, другого в угол, давая подзатыльник старшему, который тут же ревел, ищет куда-то засунутые туфельки девчонки… И еще она безуспешно пытается зажечь спиртовку, чтобы подогреть бутылочку с соской. До Мегрэ из-под двери доносится запах спирта.

Что же до двух стариков из номера справа, то тут разыгрывалась своя комедия. Они без конца что-то монотонно бубнили, и было трудно разобрать, кто говорит, женщина или мужчина. Скорее можно было подумать, что они читают псалмы.

Ко всему прочему, нужно было ждать, пока освободится ванная на этаже, прислушиваясь к звукам спускаемой воды и шуму душа.

В номере Мегрэ был небольшой балкончик. Он выходил на него в халате, и перед ним представало великолепное зрелище – сверкающий морской простор в голубовато-белой дымке. Виднелись на пляже и первые зонтики, первые любители окунуться в цветастых купальниках.

Когда Мегрэ, чисто выбритый, с незамеченным клочком пены возле уха, спускался вниз, он закуривал уже третью трубку. Что заставляло его отправляться на кухню, так сказать, за кулисы? Ровным счетом ничего. Он мог бы, как и все прочие, пойти в светлый зал столовой, где толстенькая лощеная официантка с невообразимо огромной грудью, Жармен, обслуживала посетителей.

Так ведь нет. Он толкал дверь столовой, где обычно питались хозяева, потом открывал дверь, ведущую на кухню. Как раз в это время мадам Леонар, водрузив на нос очки, обсуждала с поваром меню. Месье же Леонар поднимался из подвала. Его в любое время дня можно было застать поднимающимся из подвала, хотя при этом он никогда не был пьян.

– Хороший сегодня денек, комиссар…

На месье Леонаре были домашние туфли и рубаха с засученными рукавами. А на кухне уже стояли наготове зеленый горошек, свежая морковь, зеленые перчики и начищенная картошка в кастрюлях. На деревянном струганом столе были разложены куски мяса; тушки рыбы, соль или тюрбо ждали, когда их почистят от чешуи…

– Стаканчик белого, комиссар?

Первый стаканчик за день. Белое вино патрона. Впрочем, прекрасное легкое белое вино с зеленоватыми искорками.

Мегрэ не мог заставить себя расположиться на пляже среди мамаш с детьми и потому просто шел в сторону Рембле, время от времени останавливаясь.

Смотрел на море и разноцветные фигурки купающихся, которых становилось все больше и больше. Потом, где-то на уровне центра города, сворачивал вправо и по узкой тропинке доходил до крытого рынка.

Комиссар медленно обходил прилавки с мясом, как будто собирался набрать продуктов человек на сорок. Потом останавливался в рыбном ряду, глядя на еще трепыхающуюся морскую живность, и даже тыкал спичкой в омара, который тут же вцеплялся в спичку клешней.

Здесь он выпивал свой второй стаканчик вина, поскольку напротив находилось маленькое бистро, в котором, спустившись на ступеньку вниз, как бы оказываешься в продолжении рынка, настолько сюда проникали возбуждающе-вкусные его запахи.

Потом, проходя мимо церкви Богоматери, Мегрэ покупал газету и усаживался на открытой террасе, всегда за один и тот же столик. Не подниматься же в номер, чтобы читать газету. И так же постоянно, как всегда, гарсон терпеливо ждал его заказа, будто он мог заказать что-нибудь кроме своего обычного стаканчика.

– Белого вина, пожалуйста…

Следует заметить, что это было просто случайностью.

Иногда он не пил белое вино месяцами.

В одиннадцать утра Мегрэ заходил в кафе и оттуда звонил в клинику, чтобы услышать, как сестра Аурелия отвечает елейным голоском: «Наша милая пациентка прекрасно провела ночь…»

У Мегрэ была в запасе еще целая куча подобных уголков, куда он заходил, когда наступало время.

В зале столовой у него тоже было свое излюбленное место, как раз напротив столика со стариками соседями из номера справа.

В первый день пребывания в отеле он после кофе заказал рюмку кальвадоса. С тех пор официантка Жармен неизменно спрашивала его:

– Ваш кальвадос, месье комиссар?

Отказываться Мегрэ как-то не решался. Чувствовал он себя отяжелевшим. Палило солнце.

В Рембле асфальт размягчался под ногами, шины автомобилей оставляли в нем четкие отпечатки.

Он поднимался в номер, но ложиться не собирался, а усаживался отдохнуть в кресло, выдвинув его на балкон.

Лицо он прикрывал газетой.

«Сжальтесь, найдите возможность повидаться с больной из палаты номер пятнадцать…»

Встречая комиссара в разных уголках города, можно было решить, что он здесь постоянный житель, как и игроки в карты, собиравшиеся каждый день во второй половине дня в пивной. А ведь прошло всего девять дней, как они с женой приехали сюда. В первый же вечер оба соблазнились съедобными ракушками. Было огромное наслаждение съесть после Парижа целое блюдо этих даров моря, только что выловленных и приготовленных.

Почувствовали себя после этого плоховато оба. Даже мешали спать соседям своей беготней. Мегрэ выздоровел уже на другой день, но его жена испытывала смутные боли. На вторую ночь ее стало знобить. Они посчитали, что это пройдет.

– Мне всегда от ракушек становилось плохо, а тут я еще переела.

Но еще через день ей стало так нехорошо, что пришлось вызвать врача, доктора Бертрана, а он срочно отправил ее в клинику.

И вот потекли неприятные часы хождения туда-сюда, новые лица, просвечивание желудка, анализы…

– Уверяю вас, доктор, что это все от ракушек, – повторяла мадам Мегрэ с вымученной улыбкой.

Но врачи не улыбались, да и сам Мегрэ тоже. Острый аппендицит, грозящий перитонитом, требовал срочной операции.

Во время самой операции он вышагивал по коридору, как и некий молодой человек, ожидавший, когда у его жены начнутся роды. Тот тоже шагал, грызя ногти до крови.

Вот так он и стал «месье номер шесть».

В последующие дни он обрел новые привычки, в частности неслышное хождение на цыпочках, умение приторно улыбаться сестре Аурелии, а затем и сестре Мари-Анжелике. Научился даже улыбаться постылой старой деве.

После всего кто-то воспользовался этим и сунул ему в карман дурацкую записку.

А все же, кто это такая – больная из палаты номер пятнадцать? Мадам Мегрэ наверняка ее знала. Она вообще знала всех, не будучи знакома лично. Была в курсе их мелких дел. Случалось, что она сильно, как в церкви, понизив голос, рассказывала мужу:

– В одиннадцатой палате лежит очень приятная дама. Однако она так несчастна… Наклонись-ка пониже… – И уже на ухо мужу шептала: – У нее рак груди…

Потом мадам Мегрэ украдкой бросала взгляд в сторону старой девы, и это должно было означать, что у той тоже рак.

– Если бы ты только видел тут одну молодую девицу!

Очень хорошенькая… Ее перевели в общую палату…

Палаты здесь распределялись, как в пассажирском поезде, образуя три класса: общая палата соответствовала третьему классу, палата на двоих – второму, а высшей в иерархии была одноместная.

О чем же здесь еще могли говорить? В основном разговоры велись какие-то детские. Да разве и сами добрые сестры не выглядели инфантильными?

Пациенты жили со своей завистью, мелкими, передаваемыми шепотом секретами… Они, как скряги, копили приносимые сладости и жадно прислушивались к тому, что делается в коридоре.

«Сжальтесь…»

Так могла написать только женщина. Но почему пациентка из пятнадцатой палаты нуждается именно в нем?

Может быть, не стоит принимать все это всерьез, а просто обратиться к сестре Аурелии и попросить разрешения посетить ту, имени которой он даже не знал?

Солнце горячими лучами заливало не только пляж, но и весь город. Все вокруг превращалось в настоящее марево, и когда человек попадал в тень, то у него перед глазами плавали красные пятна.

Ладно! Он покончил со своей сиестой, сложил газету, надел пиджак, закурил трубку и спустился вниз.

– До свидания, комиссар…

Звучит, как прощание и как напутствие.

Все вокруг любезны и улыбчивы. Один он старый ворчун. Проливной дождь или дискуссия с кем-нибудь принесли бы ему сейчас облегчение.

Опять зеленая дверь и звон колокола. Даже не нужно смотреть на часы.

– Здравствуйте, сестра…

Почему же ему не поклониться, раз так здесь принято? На очереди сестра Мари-Анжелика, которая ждет на лестнице.

– Здравствуйте, сестра…

И вот уже месье номер шесть на цыпочках снова входит в палату мадам Мегрэ.

– Как ты себя чувствуешь?

Она пытается улыбнуться, хотя это плохо у нее получается.

– Не нужно приносить мне больше апельсины. Они у меня остаются…

– Ты должна знать здесь всех больных…

Почему она вдруг подала ему знак? Он взглянул на кровать мадемуазель Ринкэ. Старая дева лежала, повернувшись лицом к стене.

– Что-то не так? – пробормотал он.

– Речь не о ней… Подойди поближе…

Все это выглядело несколько таинственно, как в пансионате для благородных девиц.

– Этой ночью умерла одна больная…

Мадам Мегрэ следила за покрывалом старой девы, которое слегка шевельнулось.

– Это было ужасно. Крики доносились даже сюда… потом приходили родственники… В течение трех часов сновали взад и вперед. Многие больные так разволновались…

Особенно когда увидели, что на соборование пришел капеллан. Он старался не шуметь, но все равно все всё знали…

Тут мадам Мегрэ едва слышно прошептала, указывая на соседку по палате:

– Она считает, что теперь наступила ее очередь…

Мегрэ не нашелся, что сказать. Он продолжал стоять, тяжеловесный и здоровенный, как человек из совсем другого мира.

– Знаешь, это была девушка… Очень красивая и молоденькая, кажется из пятнадцатой палаты.

Мадам Мегрэ удивилась, почему он как-то насторожился и нахмурился, сдвинув широкие брови и машинально вытащив из кармана трубку.

– Ты уверена, что она из пятнадцатой палаты?

– Ну да… А почему ты спрашиваешь?

– Да так просто…

Он представил жену на своем месте. О записке говорить, конечно, не следовало. Мадам Мегрэ непременно пришла бы в ужас.

– Что ты ел?

В этот момент мадемуазель Ринкэ тихонько заплакала. Лица ее не было видно, только редкие волосы на подушке, но покрывало колыхалось в ритме всхлипов.

– Тебе не стоит сегодня долго здесь задерживаться…

Конечно, ему здесь с его медвежьим здоровьем было не место. И вообще не место в этой обители, полной больных и сестер со скользящим, бархатным шагом.

Прежде чем уйти, он спросил:

– Ты знаешь, как ее звали?

– Кого?

– Девушку из пятнадцатой палаты.

– Элен Годро.

Только теперь комиссар заметил, как красны глаза у сестры Мари-Анжелики и что она как бы хотела что-то ему сказать. Не она ли сунула ему в карман эту записку?

Но он был сейчас не в состоянии расспрашивать ее об этом.

Все здесь совсем не напоминало обстановку, в которой он привык действовать, пыльные коридоры уголовной полиции, людей, которым он привык смотреть прямо в глаза, усадив в кабинете, прежде чем начать допрос, задавая прямые и грубые вопросы.

Впрочем, все это его не касалось. Умерла какая-то девушка. Ну и что? Кто-то сунул ему в карман ничего не значащую записку…

Он следовал по замкнутому кругу, как цирковая лошадь. По сути дела, дни у него проходили действительно, как у цирковой лошади, кружащейся по арене. Теперь, например, пришло время посетить пивную Рембле.

Он отправлялся туда, как на некое важное свидание, хотя, по сути дела, его там ничего не ждало.

Зальчик заведения был ярко освещен. Возле окна, выходящего на море и пляж, сидела кучка завсегдатаев, на которых ему и смотреть было нечего, поскольку никого из них он вообще не знал. Просто это были курортники, которых всегда можно было здесь застать в это время.

В глубине, в уголке за бильярдным столом, стояла пара столиков, вокруг которых сидели суровые и молчаливые люди, а гарсон внимательно следил, подстерегая малейший жест с их стороны.

Это были важные персоны, богатенькие граждане, проживающие в городе, своего рода ветераны. Некоторые из них застали то время, когда эта пивная только строилась, а иные помнили Сабль-д'Олонн еще до возникновения Рембле.

Здесь они собирались каждый раз во второй половине дня для игры в бридж. И каждый раз пожимали друг другу руки, обмениваясь короткими, ставшими ритуальными фразами.

Они привыкли к присутствию Мегрэ, который в карты не играл, а следил за ходом партии, куря трубку и попивая белое вино.

Его здесь уже приветствовали взмахом руки. Только комиссар местной полиции месье Мансюи, который и представил Мегрэ этим людям, подходил, чтобы пожать ему руку.

– Вашей жене лучше?

Мегрэ ответил, что жена чувствует себя хорошо, и тут же машинально добавил:

– Сегодня ночью в клинике умерла одна девушка…

Проговорил он негромко, но слова его прозвучали как-то грубо в тишине, царившей вокруг столиков.

По выражению лиц присутствующих он понял, что совершил какую-то оплошность. Да и комиссар полиции подал ему знак не продолжать.

Хотя он уже неделю наблюдал за игроками, Мегрэ еще недостаточно разбирался в их тактике, а на сей раз и вообще ограничился тем, что следил за лицами играющих.

Арматор месье Лурсо с багровым лицом и седыми волосами был стар, но высок и еще достаточно бодр. Из всех он, пожалуй, был наиболее сильным игроком, и, когда его партнер допускал ошибку, смотрел на него таким взглядом, что тот поеживался.

Торговец недвижимостью и земельными участками Депати выглядел более подвижным, обладал насмешливым взглядом шутника, несмотря на свои семьдесят лет.

Были здесь подрядчик строительных работ, судья, судостроитель и помощник мэра. Самому молодому уже стукнуло сорок пять – пятьдесят. Он явно заканчивал партию. Поджарый, породистый, нервный брюнет, обладавший некой изысканностью, если не сказать, манерностью.

Сыграв последнюю карту, он обычно вставал и направлялся к телефонной кабинке. Мегрэ взглянул на часы – они показывали половину пятого. Именно в четыре тридцать этот игрок каждый день звонил по телефону.

Комиссар Мансюи, который поменялся местами со своим соседом на следующую партию, наклонился к коллеге и тихонько прошептал:

– Умершая – его свояченица…

Человеком, каждый раз звонившим жене во время партии в бридж, был доктор Беллами.

Жил доктор Беллами менее чем в трехстах метрах отсюда в огромном белом доме, стоящем почти сразу за казино, точнее, между казино и молом. Его хорошо можно было разглядеть в оконный проем. Вокруг располагались другие самые красивые дома в городе. Фасад светлый, чистый, с широкими и высокими окнами, как-то сразу навевал мысли о клинике, настолько он казался спокойным и благородным.

Между тем доктор Беллами невозмутимым возвратился к столам, где его ждали и уже были розданы карты.

Месье Лурсо, не любивший перерывов в торжественной обстановке игры в бридж, пожимал плечами. Таким он, наверное, был уже не один год. В лице же доктора ничего не дрогнуло, он оставался невозмутимым. Взглянув на карты, он лишь обронил:

– Двойка треф…

Сегодня во время игры он неоднократно коротко поглядывал в сторону Мегрэ, хотя и делал это незаметно.

Взгляды его были настолько коротки, что их можно было перехватить только на лету.

«Сжальтесь…»

Почему же это слово вертелось в голове и досаждало комиссару во время этой партии?

Перед ним находился человек, который явно никогда не испытывал чувства жалости… Может быть, именно поэтому комиссар вспомнил записку?

В предшествующие дни Мегрэ уходил, не дожидаясь окончания партии. Его ведь ждали и другие «привычные уголки». Мысль о том, чтобы изменить привычкам, его даже как-то шокировала.

– Вы пробудете здесь до шести? – спросил он у комиссара Мансюи.

Тот взглянул на часы, хотя в том не было никакой необходимости, и ответил утвердительно.

Мегрэ, покинув пивную, еще раз взглянул на дом доктора Беллами, который явно был из тех, глядя на которые прохожие думают: «А не плохо бы пожить в таком доме!»

Потом комиссар посмотрел на порт, на мастерские, где шили паруса, на лодки, подплывающие и швартующиеся возле рыбного рынка…

Там же неподалеку находилось небольшое кафе, выкрашенное в зеленый цвет, с порогом, к которому вели четыре ступени, темной стойкой и тремя покрытыми коричневой клеенкой столами, за которыми сидели люди в рыбацких робах и высоких до бедер сапогах.

– Белого вина, пожалуйста…

Вино-то белое, но имеющее совсем другой вкус, чем в отеле «Бель эр», крытом рынке или в пивной Рембле.

Теперь ему оставалось пройти вдоль набережной, потом повернуть направо и вернуться узкими улочками, где в одноэтажных домишках что-то копошилось, шумело и пахло.

Когда в шесть часов он добрался до пивной Рембле, только что вышедший комиссар Мансюи уже ждал его на тротуаре, поглядывая на часы.

Глава 2

Комиссар ему сказал:

– Мне нужно некоторое время побыть в комиссариате, чтобы подписать кое-какие бумаги, да еще, возможно, меня там ждет один малый.

Комиссар был рыженьким толстячком, довольно приличным, хотя и несколько робким. Он как будто говорил людям своим видом:

– Извините меня, но я вас заверяю, что сделаю все от меня зависящее…

Наверняка, будучи ребенком, он представлял собой одного из тех большеголовых мальчиков, которые на школьных переменах предпочитают помечтать о чем-нибудь и о которых говорят, что они слишком рассудительны для своего возраста.

Был он холост и снимал квартиру у некоей вдовы, которой принадлежала еще и вилла неподалеку от отеля «Бель эр». Время от времени он заходил выпить аперитив в этот отель, где и познакомился с Мегрэ.

Как сам Мансюи не выглядел настоящим комиссаром, так каким-то ненастоящим казался и его комиссариат.

Кабинеты располагались в частном доме на маленькой площади. В некоторых комнатах еще сохранились старые обои, позволявшие угадать, где находились спальни, а где туалетные комнаты со следами когда-то стоявшей там мебели и труб, которые уже никуда не вели.

Тем не менее в помещении царил запах, который Мегрэ вдыхал с удовольствием и даже с каким-то облегчением. Это был добротный, тяжелый запах, настолько плотный, что его, как говорится, можно было резать ножом.

Это был сложный запах кожаной амуниции, шерстяной материи, идущей на форму, бумажных циркуляров, курительных трубок и деревянных скамей, отполированных задами бедолаг в комнате ожидания.

По сравнению с уголовной полицией все это выглядело комически и по-дилетантски, какой-то игрой в полицию. Один из агентов в рубашке с короткими рукавами мыл руки во дворе. От соседей доносилось кудахтанье кур.

Другие агенты играли в карты в общей комнате, стараясь выглядеть людьми бывалыми, хотя были довольно молоды.

– Позвольте проводить вас, показать дорогу…

В глубине души маленький комиссар был доволен тем, что его службу посетил такой человек, как комиссар парижской уголовной полиции, знаменитый Мегрэ. Доволен, но несколько озабочен.

В большом кабинете прямо на столах сидели два инспектора и курили. Один из них носил на голове сдвинутую на затылок шляпу на манер ковбоев в американских фильмах.

Мансюи им вежливо кивнул, открыл дверь своего кабинета, потом вернулся:

– Что нового?

– Мы тут дожидались вас и пока с Политом не беседовали. Потом еще супрефект о вас справлялся. Просил позвонить ему.

Погода была великолепная. За время своего пребывания в Сабль-д'Олонн Мегрэ еще ни разу не видел, чтобы шел дождь. Окна повсюду были открыты, так что в помещение проникал городской шум. Люди целыми семьями возвращались с пляжа.

Когда привели Полита, на нем были наручники, чтобы все выглядело вполне серьезно. Это был бедолага неопределенного возраста, каких непременно встретишь в каждом городе и деревне. Вид у него был наивный и в то же время довольно хитрый.

– Ну что, опять занимаешься скверными делишками?

Полагаю, на этот раз оправдываться не будешь.

Полит молчал, покорно глядя на комиссара, которому хотелось показать себя Мегрэ в лучшем свете.

– Так ты, как я полагаю, не отрицаешь свою вину?

Ему пришлось повторить свой вопрос дважды, прежде чем задержанный зашевелился.

– Так подтверждаешь, что виноват?

В ответ отрицательное мотание головой.

– Подтверждаешь, что залез во двор и сад мадам Медар?

Боже мой! Насколько же Мегрэ чувствовал себя здесь удобнее, чем у монахинь! Полит же уже давно ко всему привык. Жил в сколоченном из грубых досок бараке на окраине городка с женой и семью или восемью ребятишками.

Этим утром он пытался продать старьевщику две пары почти новых простыней, несколько салфеток и нижнее женское белье. Старьевщик же предупредил агента, стоявшего на углу улицы, и Полита прихватили, не дав ему пройти и двухсот метров.

Что касается обворованной мадам Медар, она уже побывала в комиссариате.

– Ты забрался к ней в сад, где она прошлой ночью развесила белье на просушку. Ты уже не в первый раз к ней лазил. На прошлой неделе забрался в крольчатник и стащил двух самых жирных кроликов.

– Не брал я никаких кроликов.

– Она официально опознала одну из шкурок, которую нашли у тебя.

– Я скорняк и выделываю шкурки кроликов. Это мое ремесло.

– Значит, обрабатываешь шкурки, когда еще кроличье мясо находится внутри?

Мансюи, щечки которого покраснели, так и сыпал вопросами.

– Откуда у тебя белье?

– Один человек продал его мне прямо на улице.

– Где?

– На улице.

– На какой улице?

– На той.

– Как она называется?

– Я не знаю.

– Ты его раньше видел?

– Не знаю.

– И он обратился прямо к тебе, чтобы продать простыни и женские рубашки?

– Я же так и говорю.

– Ты хоть сам-то понимаешь, что судья тебе не поверит и отправит за решетку?

– Это несправедливо!

От Полита исходил запах, который сильно напоминал дух ночлежек Армии спасения.

Этот тип был упрям, и чувствовалось, что он будет запираться еще несколько часов. Было ясно, что от него трудно чего-либо добиться, да к тому же этот хитрюга заявил:

– Вы же видите, что от меня нет никакого толку.

Наконец два агента увели его, держа все так же в наручниках. Мегрэ остался в кабинете комиссара с открытыми окнами в пустом здании комиссариата, если не считать пары агентов внизу.

– Вот, видели, чем приходится заниматься? Это нисколько не похоже на дела, к которым вы привыкли, не правда ли?

– А вы не забыли позвонить супрефекту?

– Да я и так знаю. Он просто хочет пригласить меня завтра на обед. Вы не знакомы с нашим супрефектом?

Очень приятный человек. Вы мне только что говорили о месье Беллами. Что вы обо всем этом думаете? Ведь это человек с сильным характером, правда? Я работаю в Сабль всего два года, но уже со всеми познакомился. Всех главных лиц города вы тоже уже видели – народ довольно серьезный. Но доктор Беллами даже среди них выделяется.

У меня была возможность как-то поговорить о нем с одним другом, медиком из Бордо. Так вот, Беллами сегодня является одним из известнейших невропатологов. Долгое время работал простым врачом в парижских больницах, где и составил себе имя. Мог бы сейчас преподавать медицину, но предпочел жить здесь вместе с матерью.

– Его семья родом из Сабль?

– Да, здесь обитало несколько поколений его предков.

Вы не видели еще его мамашу? Старая, но очень крепкая, невысокого росточка коренастая женщина. Шагает с палкой, которую держит прямо, как саблю! Раз в неделю обязательно обходит рынки.

– Отчего умерла девушка?

– Как я полагаю, именно, чтобы поговорить об этом, меня и приглашает супрефект. Он еще утром звонил мне по этому поводу. Конечно, он поддерживает связь с доктором Беллами. Они вообще с ним частенько встречаются…

Мегрэ было здесь хорошо и спокойно сидеть, покуривая трубку. Потом походить по кабинету, заглядывая в окна, и вести ленивый разговор короткими фразами.

– В городе много говорили об этом несчастном случае. Удивительно, что вы не слышали…

– У меня здесь мало знакомых.

– Это случилось… сейчас скажу… два дня назад… Ну да, третьего августа. Рапорт должен находиться в кабинете моего секретаря, но сейчас его достать не могу.

В общем, доктор Беллами возвращался на машине из Ла-Рош-сюр-Йон вместе со своей свояченицей…

– Сколько ей было лет?

– Девятнадцать. Странная девица, скорее интересная, чем красивая. Но не подумайте чего-нибудь дурного. Если Лили Годро была просто приятной, то ее сестра, на которой женат доктор Беллами, одна из самых красивых женщин, какую только можно себе представить. К сожалению, увидеть ее вам вряд ли удастся, поскольку она редко выходит из дома.

– А ей сколько? – опять спросил Мегрэ.

– Около двадцати пяти. О любви Беллами к своей жене у нас ходят легенды. Все вам скажут, что это настоящая страсть, что он ревнив безумно. Некоторые вообще считают, что он ее держит взаперти, когда выходит из дому или даже отправляется после полудня ежедневно поиграть в карты… Впрочем, сам я не очень-то в это верю… Правда, еще заметили, что мамаша Беллами никогда не выходит, если сын отсутствует, и я не удивлюсь, если окажется, что она специально следит за невесткой.

Вы сами видели, как доктор звонит по телефону. Он и двух часов не может пробыть, чтобы не поговорить с ней или, может быть, убедиться, что она на месте.

– А она из какой семьи?

– Жизнь ее матери проходила очень сумбурно. Если вас это интересует, я расскажу. По крайней мере, то, что мне известно. Жену доктора Беллами зовут Одетта, а девичья фамилия Годро. Их мать, вообще-то, из благополучной семьи морского офицера, как мне помнится. Она до сих пор остается довольно красивой женщиной. Однако в Сабль она являла собой воплощение греха. Не знаю, приходилось ли вам жить в провинции и поймете ли вы меня. Замужем она не была. Находилась на содержании у двоих-троих мужчин, в том числе и у месье Лурсо, которого вы видели за картами. Она была такой заметной, что когда проходила по улице, то шевелились сразу все занавески от выглядывавших голов. Вслед ей смотрели все подростки и женатые мужчины, а женщины сразу смолкали и поджимали губы, едва она заходила в магазин. У нее родились две дочери, отцовство которых приписывают ряду мужчин, – Одетта и Лили.

Одетта превратилась в девушку еще более красивую, чем мать. А доктор Беллами знал ее, когда ей не было еще и двадцати. На ней он и женился.

Я уже говорил вам, что это человек с сильным характером. Хотя он женился на дочери, мать ее на дух не переносил. Назначил своей теще пенсию, чтобы только она уехала отсюда. Кажется, теперь она живет в Париже с неким промышленником, который отошел от дел.

Поскольку на момент его женитьбы у Одетты была тринадцатилетняя сестра, доктор забрал и ее. У него она и воспитывалась. Сегодня, или, точнее сказать, вчера, ей было девятнадцать лет.

Вот с ней он и поехал в Ла-Рош-сюр-Йон в собственной автомашине.

– А Одетта?

– Они поехали одни. Лили была пианисткой и посещала все концерты. Концерт в Ла-Рош давали в четыре часа.

Муж сестры ее и повез туда. Когда же они возвращались…

– В котором часу?

– В начале восьмого, было еще светло. Дорога далеко не пустынная. Я все это говорю, поскольку детали довольны важны. Дверца в машине оказалась плохо закрытой, и Лили Годро выпала на дорогу. Машина шла на большой скорости. У доктора была привычка гонять вовсю, пользуясь тем, что знакомые жандармы замечаний ему не делали…

– В общем, типичный несчастный случай.

– Да, несчастный случай.

Комиссар Мансюи задумался, даже рот приоткрыл.

Мегрэ вопросительно на него смотрел, но тот повторил:

– Да, несчастный случай.

– И ничего другого нельзя предположить?

– Я, по крайней мере, считаю, что ничего.

– Вы мне уже говорили, что в интимную связь доктора с девицей Годро трудно поверить?

– На этого человека не похоже.

– А другие водители поблизости были?

– Метрах в ста позади ехал маленький грузовичок.

Водителя, конечно, допросили. Но ничего особенного он не заметил. Машина доктора пронеслась мимо него с большой скоростью, а несколько минут спустя он увидел, как распахнулась дверца и кто-то выпал на дорогу.

Если бы маленький большеголовый комиссар лучше знал Мегрэ, он сразу заметил бы, как изменился его собеседник за последние несколько минут.

Еще недавно это был грузный, несколько нерешительный мужчина, который курил трубку и без особого интереса поглядывал по сторонам. Теперь же он весь подобрался. Шаги стали тверже, а жесты замедлились.

Знающий его ближе инспектор Люка, например, все понял бы сразу и обрадовался.

– Я еще, наверное, увижусь с вами завтра, – проворчал Мегрэ, протягивая маленькому комиссару огромную лапищу.

Собеседник был сбит с толку. Он собирался проводить Мегрэ и даже выпить с ним по стаканчику. А его оставляли здесь, в кабинете, которому только что оказали честь своим посещением?

Желая показать, будто он тоже хотел бы выйти, Мансюи взялся за свою каскетку, лежавшую на столе.

– Вы забыли позвонить супрефекту, – напомнил ему Мегрэ.

Сказано это было без всякой насмешки или нарочитости. Просто он уже думал о другом, вот и все. Он размышлял. А еще точнее, просто перебирал в уме возникшие смутные образы.

Уже на пороге Мегрэ обернулся:

– Девушку сумели допросить?

– Нет. До самой смерти, то есть до прошлой ночи, она оставалась в коме.

У нее проломлен череп…

– Кто ее лечил?

– Доктор Буржуа.

Ну и дела! В день ее смерти муж сестры, как и обычно, отправился играть в бридж в пивную!

Все по-прежнему оставалось смутным и туманным.

Если уж Мегрэ и был тяжеловат, то, как говорили в уголовной полиции, в наивности его никак нельзя было обвинить.

Он двинулся по тротуару, свернул через улицу налево и закончил путь в баре, куда еще ни разу до этого не заходил, но которым собирался уже давно пополнить свою коллекцию ежедневно посещаемых уютных уголков.

– Белого вина, пожалуйста…

«Сжальтесь…» Так было написано в записке, которую сунули ему в карман.

Что бы случилось, если бы он обнаружил эту записку раньше и, немедленно вернувшись в больницу, потребовал встречи с больной из палаты номер пятнадцать? Выходит, Лили Годро вовсе не находилась в коме?

Он вернулся к себе в отель. Необходимо было перед сном пропустить стаканчик с месье Леонаром.

– Вы знакомы с доктором Беллами?

– Да, конечно. Человек он удивительный… Вылечил мою жену, так что теперь она и думать забыла о застарелых болях, которые изводили ее четыре года. И главное, не захотел взять ни сантима… Но я сумел переслать ему бутылку шартреза, которую долго хранил для какого-либо торжественного случая.

Мегрэ заснул и проснулся от знакомых звуков. Шуршание волн по песку, плач ребенка в соседней комнате, общий концерт ребятишек вместе с мамашей и монотонные псалмы стариков справа…

Ничего нового он так вчера и не узнал, только в голове немного шумело от обильных возлияний.

Снова утренний стаканчик белого вина с хозяином отеля.

– Вы не знаете, когда будут похороны?

– Вы спрашиваете о малышке Годро? Завтра. По крайней мере, собирались ее похоронить завтра. Скажу вам по секрету, полагают, что будет вскрытие. На всякий случай. Понимаете?.. Говорят, что так захотел доктор Беллами.

Все утро, совершая свое обычное турне от бистро к бистро, Мегрэ злился, и особенно на монахинь, ибо, будь они действительно добрыми сестрами, он уже позвонил бы в больницу и задал совершенно четкие и прямые вопросы. Ему не понадобилось бы много времени, чтобы выяснить, кто на самом деле сунул ему в карман записку.

А теперь он должен дожидаться трех часов. И бесполезно отвлекать от дел сестру Аурелию. Да и под каким предлогом он мог бы сейчас отправиться в больницу? Повидаться с женой? У него было право лишь позвонить в одиннадцать. Ведь ему и так пошли навстречу, разрешив посещать мадам Мегрэ каждый день после полудня.

И ходить ему там следует на цыпочках, и говорить шепотом…

– Они еще увидят… – проворчал он после третьего стаканчика белого вина.

– Здравствуйте, номер шесть. Наша милая пациентка вас ждет.

Он даже не может скорчить гримасу в адрес сестры Аурелии и, скрепя сердце, улыбается ей.

– Секундочку, я сейчас предупрежу. Сообщу, что вы уже пришли.

А тут уже другая сестра ждет его на лестничной площадке, и нет никакой возможности переговорить с нею в коридоре, где открыты двери других палат».

– Здравствуйте, номер шесть. Наша дорогая больная…

Все, как в сказочной пьеске, где ему уготована роль похитителя мускатного ореха.

Не успел он и рта раскрыть, как очутился в палате жены, где эта ужасная мадемуазель Ринкэ сверлила его своим птичьим взглядом.

– Что с тобой Мегрэ?

– Со мной? Ничего…

– У тебя плохое настроение.

– Да нет же…

– Мне пора выписываться отсюда, верно? Понимаю, как все это тебе надоело.

– Как ты себя чувствуешь?

– Уже лучше. Доктор Бертран полагает, что в понедельник мне, может быть, снимут швы. Сегодня мне уже дали немножко курицы.

Он даже не может с нею пошептаться. Да и что бы это дало? Старая карга на соседней койке уже насторожила уши, прислушиваясь.

– Кстати, ты забыл мне оставить немного денег.

– Зачем?

– Тут маленькая больная обходила с подписным листом…

Короткий взгляд в сторону старой девы Ринкэ как будто для того, чтобы он лучше мог понять мимику жены. Что он должен понять? Может быть, шла какая-то подписка в пользу этой мадемуазель?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Собирают на венок…

На миг он даже задумался, как это можно собирать на венок живому человеку, идиотство какое-то! Но ведь он не проводил дни и ночи в атмосфере тайных шепотков и многозначительных взглядов клиники.

– Для умершей из палаты номер пятнадцать…

– А… да…

Как же деликатна мадам Мегрэ! Она так тихонько говорит, потому что ее соседка тяжело больна, потому что у нее рак и она тоже может скоро умереть.

Потому-то мадам Мегрэ и понизила голос, говоря о венке…

– Передай им двадцать франков. Похороны завтра.

– Я знаю.

– Что ты ел на завтрак?

Ей, как всегда, нужно знать все детали его быта.

– По крайней мере, надеюсь, не ракушки?

Вошла сестра Мари-Анжелика:

– Вы позволите?

Это она пришла, чтобы помочь маленькой больной с подписным листом. Мегрэ отдает ей двадцать франков в тот самый момент, когда она достает карандаш.

– Хотите вписать имя моей жены, сестра?

Сестра Мари-Анжелика была готова начать писать, когда вдруг на мгновение заколебалась. Взглянула в лицо комиссару, и щечки ее порозовели.

Она вписывала имя, а он смотрел на написание букв, на почерк. Правда, она и не пыталась его маскировать.

Да и по ее взгляду все было понятно.

Поблагодарив, она увела маленькую больную.

Ты знаешь, здесь создается как бы некая общая семья… – с нежностью проговорила мадам Мегрэ. – Тебе, конечно, трудно это понять, но страдания сближают людей, и они тянутся друг к другу.

Спорить ему не хотелось, хотя в эту минуту он подумал о мадемуазель Ринкэ.

– Дней через восемь-десять, как я полагаю, меня выпустят отсюда. Послезавтра обещали позволить провести часок в кресле…

Может быть, это было и нехорошо по отношению к мадам Мегрэ, но эти полчаса показались ему длиннее, чем обычно.

– Ты не желала бы сменить палату?

Тут она прямо-таки испугалась, поскольку Мегрэ позволил себе полнейшую бестактность.

– Почему ты вдруг заговорил об этом?

– Да… видишь ли… освободилась одноместная палата…

Мадам Мегрэ, не веря своим ушам, пробормотала:

– Ты имеешь в виду пятнадцатую? Ты об этом подумал, Мегрэ?

Она должна идти в палату, в которой только что умерла девушка!

Конечно, продолжать он не стал. А мадемуазель Ринкэ явно посчитала его палачом. Он же видел в этом только средство наедине переговорить с сестрой Мари-Анжеликой.

Ну что же, придется переговорить с ней в приемной!

В коридоре он сказал:

– Не могли бы мы немного поговорить в приемной?

Она знала, о чем пойдет речь, и на лице ее отразился ужас еще больший, чем тот, что Мегрэ видел на лице жены несколько минут назад.

– Правила это запрещают.

– Вы хотите сказать, что по здешним правилам я не могу с вами переговорить?

– Только в присутствии сестры-настоятельницы, к которой вы должны обратиться с просьбой.

– И где находится эта сестра-настоятельница?

Не отдавая себе отчета, Мегрэ повысил голос. Он готов был рассердиться.

– Тсс! Тише!

Сестра Альдегонда высунулась из полуоткрытой двери палаты.

– Но хоть здесь-то мы можем, по крайней мере, поговорить?

– Правила этого не…

– Неужели?

– Тсс!

– Это вы мне писали?

– Правила не позволяют…

– Но хотя бы в город вы можете выйти? Или этого правила тоже не позволяют?

Это уже выглядело богохульством.

– Послушайте, сестра…

– Я вас умоляю, месье номер шесть…

– Вы же знаете, чего я от вас хочу.

– Тише!.. Пожалуйста…

И она, сложив руки на груди, шагнула вперед, заставляя его отступить. И тут же заговорила громче, с явным намерением сделать так, чтобы ее услышала сестра Альдегонда:

– Уверяю, что вашей милой больной всего хватает, а ее душевное состояние превосходно…

Настаивать не было никакого смысла. Мегрэ уже ступил на лестницу, попав в поле зрения сестры Аурелии.

Не оставалось ничего иного, как спуститься.

– До свидания, месье номер шесть, – прозвучал слащавый голос из окошечка. – Вы завтра позвоните?

Вид у него был, как у огромного парня среди маленьких девчушек, которые затеяли с ним игру. Маленькие девочки всех возрастов, включая мадемуазель Ринкэ, Бог знает почему! И даже мадам Мегрэ попала в эту компанию.

Зачем же было писать, если эта монашенка не могла с ним переговорить? В течение десяти минут он пытался начать разговор с Мари-Анжеликой. Тоже лицемерка порядочная. Каким ведь безмятежным голоском проворковала: «Уверяю, что вашей милой больной всего хватает…»

А та другая, из пятнадцатой палаты? Тоже была «милая больная»?

Он шел по улице, не скрываясь в тени, шел прямо под палящим солнцем. Постепенно успокаиваясь, он даже посмеялся над собой!

Бедная сестра Мари-Анжелика! В общем-то она сделала все, что смогла. Даже проявила смелость и инициативу. То, что в другом месте выглядело бы совершенно банально, здесь приобретало вид настоящего геройского поступка. Не ее вина, что Мегрэ прибыл слишком поздно, а девица Годро умерла слишком рано.

Что же теперь он мог поделать? Вернуться в клинику, встретиться с сестрой-настоятельницей и сказать ей:

«Мне необходимо переговорить с сестрой Мари-Анжеликой?!»

Под каким предлогом? Во что он вмешивается? Здесь ведь он не знаменитый комиссар Мегрэ из уголовной полиции, а просто обыкновенный месье, под номером шесть…

Обратиться прямо к доктору Беллами? Но что ему сказать, Боже мой? Разве не сам доктор настоял на вскрытии своей родственницы?

Комиссар Мансюи вчера в разговоре с ним утверждал, что Лили Годро находилась в состоянии комы, не приходила в сознание. Так и умерла.

Еще один стаканчик белого вина. В настоящем бистро, где пьют и едят настоящие мужчины. В бистро, где в окна бьет настоящий солнечный свет, а не какой-то бледный, искусственный, как в клинике, от которого чувствуешь себя неуютно.

Что до записки, то он ее порвал. Потом отправился в пивную. Явится ли туда доктор Беллами играть в карты?

Впрочем, это его личное дело. Ведь часто, когда в доме покойник, женщины трагическими голосами говорят:

«Ах нет! Не настаивайте… я и кусочка не могу проглотить… Лучше бы я сама умерла…» А спустя некоторое время они с удовольствием поглощают десерт и кончают тем, что обмениваются различными кулинарными рецептами с родственницами.

А тот же доктор Беллами продолжает ходить играть в бридж.

Он и сейчас находился там, как и ежедневно. Неоднократно поглядывал на Мегрэ, и взгляд его был разумен и вопрошающ. Казалось, он говорил: «Я знаю, что вы интересуетесь мною, что пытаетесь меня понять. Но мне все равно».

Нет, ему было далеко не все равно. По мере того как шло время, комиссар в этом все более и более убеждался. Между ним и доктором все время существовала какая-то очень тонкая незримая связь.

Мегрэ уже давно привык к тому, что люди его узнавали, привык ловить на себе любопытные взгляды. Кое-кто осмеливался даже задавать ему более или менее дурацкие вопросы, вроде того: «В чем заключается ваш метод, комиссар?» А самые настырные даже говорили:

– На мой взгляд, комиссар, из вас получился бы настоящий бергсонианец.[1]

Некоторые из присутствующих, вроде Лурсо, смотрели на него просто как на комиссара уголовной полиции.

«Вы, который повидал стольких убийц…»

А еще были и такие, кто гордился тем, что может лично пожать руку человеку, портреты которого периодически печатают в газетах.

Но не таков был Беллами. Доктор смотрел на Мегрэ как на равного. Он, кажется, признавал, что они как бы принадлежат к одному классу, хотя и находятся в разных плоскостях.

Любопытство Беллами было каким-то сочувствующим и даже уважительным.

– Половина пятого, доктор, – подсказал один из партнеров.

– Да, верно. Я не забыл.

Он встал совершенно спокойно; бесстрастный, не испытывая никакого смущения от того, что обладает репутацией ревнивца.

Все так же спокойно направился к телефонной кабине. Сквозь стекло Мегрэ отчетливо видел его резкий профиль. У комиссара все больше крепло желание встретиться и поговорить с ним.

Но как к нему подойти? Вопрос столь же деликатен, как и при общении с добрыми сестрами. Может, когда доктор будет уходить, просто сказать: «Разрешите проводить вас?»

Слишком по-детски. По-детски выглядела бы и попытка встретиться с врачом под видом медицинской консультации.

Впрочем, Мегрэ ведь принадлежал к этой группе людей, играющих в карты, хотя и не входил в нее на равных.

Игроки привыкли видеть его сидящим на одном и том же месте. Иногда даже кто-нибудь из них ему показывал свои карты. Бывало, задавал вопрос: «Очень скучаете в Сабль?»

Но тем не менее он оставался для них посторонним, напоминая чем-то экстерна среди учащихся колледжа.

«Вашей жене лучше?» Кто же его спрашивал, пытался вспомнить Мегрэ, не доктор ли Беллами?

Комиссару уже противен был этот отпуск, выводящий его из равновесия и вызывающий некую смешную робость. Даже Мансюи, находящийся здесь в своей вотчине, мог в любой момент вернуться к себе в комиссариат.

А вот он из-за того, что умерла какая-то девица, а также из-за того, что некая добрая сестра с благочестивым личиком засунула ему в карман дурацкую записку, должен ходить кругами вокруг доктора Беллами, как бедный школьник вокруг богатенького ученика в классе.

– Гарсон, еще белого вина…

Ему больше не хотелось наблюдать за доктором. Это становилось слишком заметным и навязчивым. Может быть, доктор догадывается о его робости и втихомолку посмеивается над ним.

Партия закончилась, доктор встал и направился к вешалке за шляпой.

– Приятного вам вечера, месье…

Уже почти на пороге он оглянулся:

– Вы тоже хотели уйти, месье?

Беллами явно намеренно сказал «месье», а не «комиссар», впрочем, может быть, и просто так, без всякого намерения.

– Я действительно собираюсь…

– Если вы идете в том же направлении, что и я…

Это становилось любопытным. Доктор выглядел вежливым и простым, но держался как-то холодновато, если не сказать отстраненно.

Впервые в жизни за долгие годы у Мегрэ возникло ощущение, что им пытаются манипулировать, что не он ведет игру, а ему навязывают ходы. Однако он последовал за доктором, а комиссар Мансюи с некоторым удивлением наблюдал за этой сценой.

Беллами, без всякой наигранности или насмешки, придержал дверь, пропуская комиссара.

Перед ними простирался пляж с сотнями детишек и их мамаш, с разноцветными шапочками купающихся на спокойной глади моря.

– Вы, вероятно, знаете, где я живу?

– Мне показали ваш дом, и он вызвал у меня искреннее восхищение.

– Не желаете ли взглянуть на него изнутри?

Это было настолько прямолинейно и неожиданно, что Мегрэ даже немного растерялся.

Прикуривая сигарету от позолоченной зажигалки (Мегрэ тем временем успел разглядеть и восхититься его красивыми, ухоженными руками), доктор отчетливо проговорил:

– Полагаю, что вы хотели бы познакомиться со мною поближе?

– Мне много о вас говорили.

– Обо мне действительно много говорят, особенно последние два дня.

Молчание собеседника доктора не смущало. Болтать просто так он не привык, походка его была моложавой.

Несколько человек, проходя мимо, поздоровались с ним, причем он отвечал им совершенно одинаково, будь то торговец в халате с рыбного рынка или богатая вдова в открытом лимузине с шофером в ливрее, проезжающая мимо.

– Вы бы поздно или рано пришли к этому, не правда ли?

Это могло значить многое. Может быть, даже то, что Мегрэ обязательно однажды пригласили бы в дом к доктору.

– Меня пугает все, что заставляет попусту терять время, как и двусмысленные ситуации. Вы полагаете, что я убил свояченицу?

На этот раз Мегрэ сделал над собой усилие, чтобы все так же в ногу шагать с человеком, который среди бела дня в толпе отдыхающих так резко и прямо в лоб задал ему вопрос.

Комиссар не усмехнулся и не запротестовал. Прошло лишь несколько секунд, прежде чем он так же прямо, как и был задан вопрос, ответил.

– Позавчера вечером, – сказал он, – я еще не знал, что она умерла, как и то, что она была вашей свояченицей, но уже тогда я заинтересовался ею.

Глава 3

Надеялся ли Мегрэ использовать элемент неожиданности? Но в любом случае он был разочарован. Доктор Беллами, казалось, даже не услышал начала фразы, которую заглушил шум пляжа и моря. Он сделал несколько шагов, прежде чем до него донеслось эхо последних слов комиссара. И тут на его лице выразилось некоторое изумление. Он коротко взглянул на своего спутника, как бы стараясь отыскать в его словах какой-то иной смысл, подтекст. Мегрэ же, очень чутко чувствуя своего собеседника, улавливал смутные нюансы его мыслей и был несколько разочарован.

Через несколько минут все это было уже в прошлом, и они продолжали идти ровным шагом, как и прежде.

Море стало бледнее, и вода зарябила, встряхиваясь и готовясь ко сну.

– Вы ведь родились в деревне?

Можно было сказать, что их мысли, как и шаги, снова зазвучали в унисон, как это случается у любовников, которым не нужны длинные фразы, поскольку уже создалась своего рода алгебра языка.

– Да, я родился в деревне.

– А вот я в старом доме на болотах в нескольких километрах отсюда. Дом принадлежал моей семье.

Доктор не сказал «в замке», но комиссар знал, что у Беллами был фамильный замок в этом районе.

– Из какой вы провинции?

Тот назвал департамент, и Мегрэ кивком подтвердил, что те места ему знакомы.

Вопросы были достаточно банальны.

– Ваши родители – крестьяне?

– Отец работал управляющим в замке, занимался двумя десятками испольщиков.

Потом они некоторое время шли молча. В молчании пересекли улицу, и несколько позже, миновав казино, доктор Беллами машинально полез в карман за ключами. Они как раз остановились у окрашенной в белый цвет двери.

Мегрэ вошел в дом, не испытывая ни смущения, ни удивления. Под ногами в коридоре он ощутил толстый ковер. Здесь с первых же шагов чувствовались комфорт и богатство.

Трудно было создать более спокойный и гармоничный интерьер, так, чтобы это богатство не давило. Взгляд ни на чем не задерживался, и даже свет был «хорошего качества», как это ценится у дорогого вина или бывает иногда в ясный весенний денек ранним утром, когда все вокруг искрится.

Удобная широкая лестница с коваными стойками перил вела на верхние этажи. Доктор и стал по ней подниматься, пригласив:

– Давайте пройдем в кабинет…

Он не старался скрывать удовлетворения от окружающего. В его глазах даже светилась какая-то гордость.

Они медленно поднимались, и тут случился небольшой инцидент.

Несколько выше, над их головами, открылась дверь.

Для Мегрэ она была одной из многих в этом доме, поскольку он не знал расположения комнат, но доктор сразу узнал скрип этой двери, отличающийся от других.

Он нахмурился. Вверху по ковровой дорожке зашуршали шаги. Шаги были легкие и неуверенные – поступь человека, который не лучше, чем Мегрэ, разбирался в топографии дома.

Спускавшийся по лестнице остановился, свесив голову, и ждал их. Они в свою очередь взглянули вверх и обнаружили, что на них смотрит какая-то девчонка-подросток. Их взгляды скрестились на мгновение, и в ее глазах отразилась растерянность. Она как бы заколебалась: не стоит ли подняться обратно и скрыться.

Но вдруг вместо этого она начала быстро спускаться и стала во весь рост видна на лестничной площадке.

Это была рослая и худенькая девица лет четырнадцати, с тощими коленками, в простом ситцевом платьице. Но Мегрэ сразу поразила маленькая дамская сумочка, вышитая цветным бисером, у нее в руке. Девушка, казалось, примеривалась, где она пройдет мимо них. Чиркнула спиной по стене, побежала вниз, набирая скорость, поспешно нашарила дверную ручку, действуя лихорадочно, будто ее подстерегала опасность.

Доктор, одновременно с комиссаром обернувшись, смотрел, как открылась дверь, высветившись прямоугольником, и девушка исчезла.

На этом все кончилось. Беллами посмотрел наверх.

Может быть, он думал, что оттуда кто-то за ними подсматривает. Или был просто удивлен и озабочен. Чувствовалось, что в этом появлении для него было что-то неожиданное и необъяснимое.

Они снова стали подниматься. Увидели дверь, из которой вышла девица, но та была закрыта. Прошли по длинному коридору, в конце которого Беллами открыл другую дверь:

– Входите, месье… Располагайтесь, как вам удобно.

Если жарко, снимайте пиджак.

Они находились в просторном рабочем кабинете, стены которого были заставлены книжными полками. Солнце врывалось через окно, поблескивая на корешках книг.

Беллами привычным движением закрыл жалюзи, и свет в комнате стал золотистым.

Над камином висел прекрасно написанный маслом портрет дамы, и ее же фотография в серебряной рамке стояла на столе.

Доктор снял трубку внутреннего домашнего телефона и подождал.

– Это вы, матушка? Я вам не нужен?

Из трубки донесся крикливый голос, но слов Мегрэ разобрать не смог.

– Я сейчас занят. Не пошлете ли вы ко мне Франсиса?

До прихода слуги в белой куртке они молчали.

– Я вас не спросил, будете ли вы пить виски. Портвейн, полагаю, вы тоже не желаете? Может, стаканчик пуи? Принесите бутылку пуи, Франсис. Мне же, как обычно…

Он коротко глянул на лежавшие на столе конверты, но вскрывать не стал.

– Извините меня, я отлучусь ненадолго.

Он вышел вслед за слугой. Не пошел ли он спросить о девчонке, которая попалась им на лестнице? Дойдет ли до двери на лестничной клетке, а потом еще и до жены, той, что на фотографии и на картине?

Комиссар Мансюи не преувеличивал. Такую женщину трудно было не заметить даже в уличной толпе.

И тем не менее поражала ее какая-то необыкновенная простота. Она казалась несколько робкой, но как бы отметала взгляды, устремленные на нее. Первыми чувствами ее должны быть боязнь и неприятие всего нового и неизвестного.

У нее были ясные большие глаза фиолетово-голубоватого цвета, нежный детский овал лица, но в то же время она выглядела очень женственной.

– Прошу извинить меня, что оставил вас одного…

Беллами сделал вид, будто не заметил, как внимательно его гость рассматривает портрет. Но сказал, выдвигая ящик стола:

– Сестра очень от нее отличалась, как сами вы сейчас убедитесь.

Он выбрал из фотографий одну и протянул Мегрэ.

Отличие действительно было разительное. С фото глядела брюнетка с неправильными чертами удлиненного лица, в коротком простом платье без вышивки, что придавало ей вид строгий, но простоватый.

– Они не похожи друг на друга, не правда ли? Если вам еще не сказали, то наверняка скажут, что у них разные отцы. И это, скорее всего, именно так… Признайтесь, месье, что вы бы рано или поздно пришли встретиться со мной. Не знаю, правда, каким бы предлогом вы воспользовались… Со своей стороны откровенно скажу вам, что, несмотря на все случившееся, мне хотелось поговорить с вами…

Это уже становилось любопытным: откровенность доктора была столь ненаигранной, что выглядела несколько суховатой. Он даже не давал себе труда улыбаться.

Послышался тонкий звон стекла за дверью. Это Франсис принес поднос, уставленный бутылками и стаканами.

– Извините, что сразу не предложил вам курить здесь трубку. Курите, если хотите. Наверное, мне нужно было дождаться похорон, чтобы пригласить вас. Но они назначены на завтра, как вам известно. Вы также знаете, что тела покойницы в доме не было.

Он достал из кармана часы и взглянул на них. Мегрэ понял, что в это время должно начаться вскрытие.

– Я был очень привязан к свояченице. Относился к ней, как к собственной сестре, с тех пор, как она в тринадцать лет появилась у меня в доме.

Мегрэ вспомнил девчонку, которая попалась им на лестнице, и собеседник, догадавшись о его мыслях, слегка нахмурился, проявляя плохо скрытое нетерпение.

– Извините, что не пью те же напитки, что и вы.

Ваше здоровье! Лили была нервным ребенком, немного нелюдимым и помешанным на музыке. Если вас это интересует, то я сейчас покажу то, что мы, да впрочем и она сама, называем ее убежищем…

Он медленно отхлебнул виски, поставил стакан на стол и подождал, пока Мегрэ покончил со своим.

Беллами оставлял комиссару возможность самому проявить хоть какую-то инициативу, но это не вызывало у Мегрэ ни протеста, ни чувства унижения. Однако будь здесь какой-либо посторонний свидетель, он бы счел комиссара неуклюжим и зависимым. Его взгляд казался отсутствующим, а движения тяжеловесными, но доктор тем не менее вовсе не заблуждался на его счет.

– Вы ведь в отпуске, как мне сказали. Я много раз наблюдал за вами, когда вы присутствовали при наших партиях в бридж. Эти партии стали необходимостью для большинства из нас. Что же касается лично меня, то это единственные свободные часы в течение дня, которые я провожу вне дома, и рассматриваю эту привычку как своего рода умственную гигиену. Кстати, извините, что не спросил вас о здоровье вашей супруги. Ею занимается один из наших лучших хирургов, доктор Бернар, он из моих друзей.

Беллами не солгал, когда заявил, что с самого начала интересовался Мегрэ.

– Вы уже познакомились с атмосферой нашей клиники и нашими добрыми сестрами?

Еле уловимая улыбка. Он отлично понимал, насколько неуклюже выглядит Мегрэ среди этих монашек с бархатными, скользящими шагами.

Теперь ему нужно было перейти к самой трудной теме разговора и объяснить свое внезапное приглашение, свою заботу о том, чтобы рассеять те подозрения, которые мог вынашивать комиссар полиции против него.

Подозревал ли он о записке, которую передала Мегрэ сестра Мари-Анжелика?

– Возможно, вам случалось пожить в маленьком городке вроде нашего. Замечу сразу, что лично я его люблю и вовсе не хочу сказать о нем что-либо дурное. Если я здесь, то именно потому, что сам так захотел…

Он говорил об этом с какой-то страстной нежностью.

А когда его взгляд задержался на жалюзи, можно было догадаться, как по утрам он любуется из окон своего кабинета парусниками и чайками, а проснувшись, с Удовольствием вдыхает свежий, напоенный ароматами воздух.

– Я люблю спокойствие. Я люблю свой дом…

Наверное, так же он любил свои книги в переплетах с золотом, безделушки, ждущие ласки его пальцев, и все остальное.

– Я бы очень легко мог стать дикарем, и, может быть, именно поэтому мне нужна ежедневная партия в бридж.

Это ведь просто и естественно, не так ли? Жизнь выглядит для каждого совершенно простой, пока не случится нечто неожиданное и люди не станут считать нас не такими, какие мы есть на самом деле, а будут рассматривать уже со своим отношением к случившемуся. Полагаю, именно поэтому я и пригласил вас прийти сюда.

В тот момент я не раздумывал, просто попросил вас посетить меня. Я неоднократно натыкался на ваш взгляд.

Позвольте мне задать вам нескромный вопрос. Где вы учились?

Наступила пора Мегрэ изобразить послушание, которое демонстрировали некоторые из его «клиентов» при допросе.

– Когда-то я мечтал стать врачом и три года изучал медицину. Смерть отца прервала мои занятия, и случай привел в полицию.

Он не боялся услышать что-либо шокирующее или обидное в этой рафинированной буржуазной атмосфере.

– Должен вам сказать, – сразу откликнулся Беллами, – что ваш взгляд всегда кажется взглядом человека, пытающегося поставить диагноз. За эти два дня многие смотрели на меня с любопытством, а некоторые даже как-то боязливо. Ну конечно! Я же это чувствую. И не верю, что меня любят. Наверное, вам известно, что люди менее всего прощают подобную манеру поведения себе подобным. Именно потому мало кто может позволить себе жить собственной жизнью, не заботясь о том, что о них думают другие. Я тоже не заботился два дня тому назад. Не забочусь и сегодня. Однако испытываю необходимость объясниться с вами.

Говорил он все это так, будто боялся выразить этими словами какую-то симпатию или слабость. Поэтому и добавил с едва заметной улыбкой, которую Мегрэ уже научился различать:

– Может быть, я просто старался избежать осложнений? Я ведь понял, что вы заинтригованы, хотите все узнать и попытаетесь это сделать во что бы то ни стало. Некоторые откладывают неприятные вещи на потом, другие же стараются покончить с ними сразу. Я из последних.

– А я, выходит, знаю какую-то ужасно неприятную «вещь»?

– Ну, вовсе не ужасную. Вы просто совсем меня не знаете. Не знаете и нашего городка. Все, что вам скажут, рискует деформироваться в вашем мозгу, а вы этого не любите и, как я понимаю, не успокоитесь, пока не почувствуете правду.

Он схватил портрет свояченицы и всмотрелся в него.

– Я очень любил эту девчонку, но повторяю, испытывал к ней только братские чувства. Часто случается и другое, я знаю об этом. Мужчина легко влюбляется в двух сестер, особенно если они обе живут в его доме.

Но у нас не тот случай. Лили тоже не была в меня влюблена. Скажу больше: мне вообще не нравилось то, что любила она. Она же находила меня холодным и циничным. Часто даже утверждала, что у меня нет сердца. Все это, конечно, не доказывает, что несчастный случай был именно несчастным случаем, но…

Мегрэ слушал его, продолжая думать о девочке с лестницы. Бесспорно, ее присутствие в доме шокировало доктора Беллами. Он поначалу был даже удивлен. В первый момент смотрел на нее, как на незнакомку, и явно задавался вопросом, что ей нужно у него в доме. Но с того момента, как он разглядел ее на лестничной площадке, он понял, кто она, и это было заметно по его глазам.

Однако наверняка ли он знал, к кому она приходила?

В этом доме не привыкли к появлению новых лиц.

Разве комиссар Мансюи не говорил о ревнивости доктора? Ведь даже отправившись играть в бридж, Беллами оставлял жену под присмотром своей мамаши.

Итак, появился некто. Доктор сразу же позвонил матери. Если бы девчонка приходила к ней, она бы тут же ему об этом сказала, хотя в присутствии Мегрэ сын предпочел прямо не спрашивать на этот счет. Но и мать ему ничего не сообщила. Тогда он вышел и направился к двери на лестничной площадке.

Как это доктор только что сказал?

«Все это, конечно, не доказывает, что несчастный случай был именно несчастным случаем, но…»

И Мегрэ ответил, почти не раздумывая:

– Я уверен, что у вас никогда не возникало намерения убить сестру вашей жены…

Если этот нюанс и не ускользнул от внимания доктора, то виду он не подал.

– Но существуют и другие, которые думают не так, как вы. Двери своего дома я держал открытыми для вас…

И они продолжают оставаться для вас открытыми. Надеюсь, вы понимаете, что здесь от вас ничего не скрывают. Не хотите ли взглянуть на апартаменты, которые занимала Лили? Это позволит вам одновременно познакомиться с моею матерью, которая сейчас там находится.

Доктор допил виски и подождал, когда собеседник опустошит свой стакан. Потом открыл другую дверь, и они прошли через еще одну комнату – библиотеку, более удобное помещение, в котором стоял зеленый диван. Снова дверь, ведущая по направлению к морю, и они оказались в скромном, почти строгом помещении, значительную часть которого занимал большой концертный рояль. На стенах развешаны фотографии композиторов. Кресел здесь немного и никаких пуфиков и тряпок.

– Вот вы и у нее, – проговорил Беллами, направляясь к следующей полуоткрытой двери. Тут же он несколько громче добавил: – Маман, разрешите вам представить комиссара Мегрэ, о котором вы столько слышали.

Говорил он кому-то невидимому, находящемуся в соседней комнате. Оттуда донеслось что-то вроде ворчания, потом появилась одетая в черное маленькая толстая женщина, опирающаяся на палку с набалдашником из слоновой кости. Смотрела она недоверчиво и не слишком приветливо. Окинула гостя взглядом с головы до ног и произнесла:

– Входите, месье…

– Извините, мадам. Мне неудобно, что я вас беспокою сегодня, но ваш сын настоял на том, чтобы я зашел.

Она посмотрела на доктора с откровенным недовольством, а тот, улыбнувшись ей, объяснил:

– Месье Мегрэ проводит в Сабль отпуск. Это человек, с которым мне всегда хотелось познакомиться, а поскольку он нас через несколько дней покидает, я боялся, что не успею. Мы говорили с ним о Лили, и я решил показать ему то, что она называла своим убежищем.

– Здесь все в беспорядке, – буркнула она, но тем не менее пропустила их дальше.

Мегрэ увидел почти пустую комнату, не столько напоминающую женский будуар, сколько студию артиста, несмотря на кучу вынутой из шкафа одежды на постели.

Среди прочего лежала одноцветная, без всяких украшений маленькая шапочка, скорее напоминающая некий форменный головной убор.

На стенах и на столике не было ни одной фотографии и вообще никаких милых домашних безделушек.

– Вот та обстановка, которую она любила. У нее не было ни подруги, ни друга. Каждую неделю она на один день отправлялась в Нант брать урок у преподавателя музыки. Когда же у нас в районе давались музыкальные концерты, я всегда ее туда сопровождал. А теперь пойдемте отсюда…

Мегрэ поклонился старой даме и последовал за хозяином на лестницу.

Спустившись на первый этаж, они прошли через импровизированную оранжерею с выходом в прекрасно ухоженный сад, где стояли несколько бросающих густую тень деревьев. Справа была видна большая светлая кухня.

– Вам никогда не случалось жалеть, что вы пошли на службу в полицию?

– Нет.

– Я так и думал. Глядя на вас, я неоднократно мысленно задавал себе этот вопрос.

Когда они миновали гостиную, доктор открыл входную дверь.

– Во всяком случае, я обратил внимание, что вы не задали мне ни одного вопроса.

– Зачем?

Тут Мегрэ закурил свою предусмотрительно набитую табаком трубку, которую придерживал тогда, когда они входили в комнату девушки.

Прощаясь с гостем, доктор Беллами чувствовал себя не в своей тарелке. Было ли это результатом посещения его дома комиссаром? Может быть, его сильно обеспокоило молчание Мегрэ?

В то же время доктор ни разу не заговорил о своей жене, а вопрос о том, чтобы познакомить с нею комиссара, даже не возникал.

– Надеюсь, месье, я еще буду иметь удовольствие встретиться с вами…

– Я тоже, – буркнул комиссар.

Мегрэ был почти доволен собой. Он курил трубку короткими затяжками, направляясь к центру города. Потом целый час, стоя на дорожке, которая поворачивала здесь влево, разглядывал ставшие уже привычными порт и парусные лодки, скользящие по каналу прямо к рыбному рынку, вдыхал запах гудрона и мазута.

Одновременно он поглядывал на проходящих мимо девчонок в надежде вновь увидеть ту, которая встретилась им на лестнице.

Она, как он заметил, не носила по местной моде короткую шелковую черную юбку, как большинство дочек рыбаков и работниц с консервного завода. Одета была много скромнее. Выцветшее ситцевое платьице, черные шерстяные чулки и маленькая, вышитая цветным бисером сумочка, купленная на базаре или окрестной ярмарке.

Сразу за портом раскинулась сеть мелких улочек, – которые комиссару приходилось проходить насквозь. Двухэтажные дома там встречались, но большинство были в один этаж. Очень часто, что характерно именно для Сабль, подвальчик в домиках служил и кухней, из которой можно было выбраться прямо на улицу по нескольким ведущим вверх ступеням.

Скорее всего, девчонка жила в этом квартале.

Комиссар зашел в рыбацкое кафе и выпил белого вина.

Потом подумал, что доктор Беллами после его ухода, наверное, поспешно поднялся по широкой лестнице к своей матери или жене. Кого же из них он начал расспрашивать о посещении девицы?

Мегрэ шел машинально, как делал это каждый день, пока не добрел до комиссариата полиции. Неподалеку находился железнодорожный вокзал. Должно быть, пришел поезд, ибо туда спешили люди с чемоданами в руках.

Взгляд его задержался на некоей паре, идущей с вокзала, или скорее на женщине, очень похожей на ту, что он видел на портретах в кабинете доктора Беллами.

Женщина была уже не молода, наверное лет пятидесяти, но волосы ее выглядели легкими и воздушными, а глаза казались фиолетовыми. Несколько погрузневшая фигура, но удивительная легкость при ходьбе.

Носила она белый костюм и такую же белую шляпку, которые несколько чужеродно выглядели в не слишком элегантно одетой толпе прохожих на улице. Ее сопровождала волна аромата тонких духов.

Шагала она быстро, а рядом шел мужчина лет на пятнадцать старшее ее, который явно чувствовал себя неуютно.

В руке женщина держала шикарный маленький чемоданчик из крокодиловой кожи, а мужчина нес два чемодана побольше.

Было нетрудно догадаться, что это мадам Годро, мать Одетты и Лили.

Должно быть, ей в Париж послали телеграмму, и она поспешила приехать на похороны.

Мегрэ проводил парочку взглядом. Поблизости находились несколько отелей, но они не стали заходить ни в один из них. Может быть, собирались позвонить в ту самую дверь, из которой недавно вышел комиссар?

Мегрэ зашел в комиссариат и медленно поднялся по пыльной лестнице. Хотя он побывал здесь всего один раз, чувствовал себя как дома. Не постучавшись, он толкнул дверь в кабинет, который был почти пуст, как и накануне. Было начало седьмого. Комиссар Мансюи подписывал какие-то бумаги.

– Приехала мадам Годро, – объявил Мегрэ, усаживаясь на край стола.

– На похороны, наверное. А откуда вы это знаете, комиссар?

– Только что видел ее идущей с вокзала.

– Вы с ней знакомы?

– Достаточно увидеть портрет старшей дочери, чтобы узнать мамашу.

– Я с ней никогда не встречался. Говорят, что она до сих пор сохранила красоту.

– В значительной степени, и прекрасно об этом знает.

Мансюи поставил еще несколько подписей в документах.

– Неплохо провели время?

– Доктор Беллами был многословен и пригласил меня к себе домой. Скажите, вы, случайно, не знаете девочку-подростка лет четырнадцати-пятнадцати, длинную и тощую, одетую в розовое ситцевое платьице и черные шерстяные чулки. Волосы соломенные, чуть с рыжинкой.

Комиссар удивленно воззрился на него:

– И это все, что вам о ней известно?

– Еще она носит сумочку, вышитую разноцветным бисером.

– А вы не знаете, где она живет?

– Нет.

– Имя ее тоже вам неизвестно?

– Не знаю ни имени, ни фамилии.

– А где она работает?

– Я даже не уверен, работает ли она.

– Видите ли, в Сабль проживает тысяч двадцать народу, и таких девиц, как вы описали, полно на каждой улице.

– Тем не менее я хотел бы отыскать именно эту.

– В каком хотя бы квартале вы ее встретили?

– В доме у доктора Беллами.

– И вы его не спросили?.. Ах, извините! Я понял.

Это, конечно, только признаки…

Мегрэ, улыбнувшись, стал набивать табаком трубку.

– Послушайте, комиссар, мне кажется, что я вам надоедаю. Я здесь в отпуске, это факт. И все происходящее в Сабль, в общем-то, меня не касается. Однако я много бы дал, чтобы отыскать эту девчонку…

– Я могу попытаться.

– Не знаю, вернется ли она в дом доктора. По правде сказать, я в этом сомневаюсь, но, кто знает, может быть, она станет бродить где-то поблизости. К тому же вполне возможно, что она завтра придет на погребение.

Скажите на всякий случай пару слов своим людям…

Мансюи забеспокоился:

– Вы все же подозреваете, что он убил свояченицу?

Врач, производивший вскрытие, мне только что звонил…

– Догадываюсь, что результаты оказались отрицательными?

– Совершенно верно. Как вы об этом догадались?

Удар головой о дорожное покрытие. Тело перевернулось несколько раз. Все повреждения совпадают с разрывами одежды и пятнами крови. Конечно, ее могли толкнуть, но нет ни следов удара, ни признаков того, что она могла защищаться.

– Ее и не толкали.

– Вы верите в несчастный случай?

– Не знаю.

– Но вы сказали, что ее не толкали…

– Я ничего не знаю, – нахмурившись проговорил Мегрэ. – На самом деле я знаю не больше, чем вы.

Может быть, даже меньше, поскольку совсем не знаю городка. Но нужно, чтобы я нашел эту девчонку. И еще мне хотелось поговорить наедине с сестрой Мари-Анжеликой, что, кажется, еще труднее. Вам уже приходилось приглашать кого-нибудь из этих сестер в свой кабинет?

– Нет, – ошеломленно отозвался комиссар.

– Мне вот тоже. Остается надеяться, что она мне напишет еще раз.

Говорил он это как бы для себя, поскольку не потрудился ввести Мансюи в курс дела.

– Может, пойдем выпьем по стаканчику вина? Кстати, ваш вчерашний Полит сознался?

– Нет, никак не сознается. Он вообще еще ни разу в жизни не признавал себя виновным. Мы его второй раз хватаем за руку, он тем не менее упрямо все отрицает.

Расположились они в небольшом кафе, каких поблизости было несколько. Мегрэ продолжал время от времени поглядывать вокруг в надежде увидеть девчонку.

– Видите ли, Мансюи, есть что-то такое, чего мы не знаем. Как-то все не лепится. Вот потому у меня создается впечатление, что, если мы найдем девчонку…

На этот раз вместо белого вина Мегрэ выпил аперитив. Потом, поскольку Мансюи настоял, они снова выпили. И это все добавилось к тем спиртным напиткам, которые он принял раньше. Вокруг них плавал табачный дым, а запах спиртного стал таким плотным, что доносился до улицы, чувствовался в нескольких метрах от заведения.

– Послушайте, Мансюи… – Мегрэ тронул коллегу за руку. – Я полагаю, что самое важное найти малышку.

Дело, конечно, не мое, и, может быть, я говорю непрофессионально…

– Если хотите, вернемся в комиссариат, и я дам своим людям указание на вечер.

– А не знаете ли вы, где живет слуга доктора Беллами? Или он ночует в доме хозяина?

Несчастный Мансюи даже представить себе не мог, что комиссар полиции сам может заниматься черновой работой, вести расследование таким образом.

– Я выясню… Меня это как-то раньше не беспокоило…

Мегрэ же опять заговорил, как бы сам с собой:

– Это послужило бы неплохим способом, чтобы узнать… – Потом, прямо обращаясь к Мансюи: – Вернемся в ваш кабинет. Знаете, я просто не могу объяснить. У меня лишь ощущение, что так будет лучше…

Они вошли в кабинет секретаря, расположенный на первом этаже комиссариата, где на столе стояли термос с холодным кофе и маленькая спиртовка.

– Скажите-ка, Дюбуа, вам известен слуга доктора Беллами?

– Это такой молодой блондинчик?

На этот раз ответил Мегрэ:

– Да. И зовут его Франсис…

– Он бельгиец, – подтвердил секретарь. – Как же, знаю… Он несколько раз приходил относительно визы, заверить вид на жительство иностранца…

– Женат?

– Подождите… Он у меня проходит по списку… Сейчас найду…

Все оказалось достаточно просто. Секретарь отпер свой ящик и нашел там, что искал.

– Вот… Франсис-Шарль-Альбер Декуэн. Тридцать два года. Женат на Мари-Лауренсии Ван-Оффел, кухарке…

Ее карточка тоже заверена. Подождите… Отель «Рембле».

Нет, она оттуда съехала. Последний адрес: отель «Бельвю», где она работала подсобницей на кухне еще пару месяцев тому назад.

Мансюи с любопытством взглянул на Мегрэ и спросил:

– Вы действительно туда пойдете?.. – Не закончив, он махнул рукой в сторону города и череды отелей. Возможно ли, чтобы знаменитый собрат сам бегал по каким-то адресам, допрашивал портье и слуг, как начинающий инспектор? – Если позволите, этим займется один из моих людей…

Этого только не хватало! И как раз в тот момент, когда Мегрэ почувствовал себя стоящим обеими ногами на твердой почве! Почему бы тогда не послать повестку сестре Мари-Анжелике и доктору Беллами?

Наконец он точно знал, что нужно делать. Хотя все это могло не иметь большого интереса или не представлять какую-либо важность.

Он только поглубже засунул руку в карман и покрепче сжал зубами мундштук трубки.

– Вы введете меня в курс дела? Должен я все же искать эту девчонку?

Мегрэ забыл ответить и рассеянно пожал ему руку на углу улицы, направляясь к импозантному зданию «Бельвю», самого роскошного отеля в городке.

Подсобница на кухне. Это, пожалуй, заменит двух добрых монахинь и одного врача-невропатолога.

– Я хотел бы побеседовать с Лауренсией Декуэн, которая работает здесь на кухне… – обратился он к портье.

– Вам следует пройти в дверь, которой пользуются разносчики продуктов. Повернете налево. Там будет тупик. И дверь с матовыми стеклами. И еще грузовой подъемник. Это там…

Вскоре Мегрэ, который так и не нашел кого-либо, кто бы мог его проводить, шагал по пыльному коридору, напоминающему проход за кулисами в театре. Затем, возле двери, куда проходили рассыльные, он наткнулся на огромного, похожего на мясника, амбала.

Тот, глядя на него сверху вниз, спросил:

– Это еще что такое?

– Я хотел бы поговорить с Лауренсией Декуэн.

Тогда тот насмешливо заявил:

– Еще чего! От чьего же имени вы хотите с ней поговорить, молодой человек?

– Как друг…

– Правда? Эй, Лауренсия! – заорал он. – Иди-ка сюда! Тут к тебе «друг» пришел…

Подошла полная блондинка, поправляя фартук. Сразу было видно, что молодой слуга доктора получает от нее значительно меньше, чем этот грубый волосатый мясник, от которого так и перло здоровьем и силой.

– Я вовсе не знаю этого человека, Фернан! – воскликнула он с сильным акцентом.

– Ну так как?.. Что вы на это скажете? – Он наступал тяжелый и угрожающий, как танк.

Мегрэ почувствовал себя в родной стихии.

Глава 4

– Прошу меня извинить, – вежливо, но твердо заявил Мегрэ. – Совершенно верно, я не знаком с мадам и вообще никогда ее не видел. Просто хотел расспросить ее о муже, о том, что он рассказывает, находясь вне дома патрона.

Она тут же подобралась и, подобострастно взглянув на Фернана, в первую очередь обратилась к нему:

– Вот видите, вы, ревнивец? Это совсем не то, о чем вы подумали… – Потом уже повернулась к Мегрэ: – Что еще там натворил Франсис?

Они стояли возле двери. Вела она в длинную, узкую комнатушку, освещенную довольно скупо через верхние фрамуги и где постоянно горел электрический свет. По всей длине комнаты тянулся простой стол со стоящими рядом скамьями, как в казарме. Это была столовая для обслуживающего персонала, в которой в настоящий момент находились только двое парнишек с этажей, что-то жевавшие в уголке. Туда и пригласили комиссара, выставив парней наружу.

– Вы ведь из полиции? Заметьте, что мне все равно. Даже хорошо, что Франсис в чем-то замазался, поскольку это облегчило бы мне развод с ним. Так ведь, Фернан?

Она была приземистая, короткопалая, но очень свеженькая и с задорно вздернутым носиком.

– Меня зло берет, когда подумаю, что сама должна платить за пансион нашего мальчишки, потому что этот лодырь ничего не хочет об этом слышать…

– Вы с ним не живете?

Тут вмешался Фернан, стремясь расставить точки над «i».

Вот уже два года они живут раздельно.

– Вам известно, где он снимает комнату в городе?

Толстушка Лауренсия расхохоталась:

– Конечно, комнату и со всем ее содержимым, в том числе с домашними туфлями у кровати… – Вдруг она насторожилась: – Вы ведь не из местной полиции?

– Я из Парижа.

– Ну да, местная полиция должна знать, что он путается с этой Попин…

– Попин?

– Просто с матушкой Попино, торговкой рыбой.

С той, у которой лавочка на углу улицы Репюблик. Неотесанная шлюха, которая схоронила уже трех здоровенных мужиков, до самой смерти горбативших на нее!

Думаю, что бедный Франсис тоже долго не протянет. Во всяком случае, могу с уверенностью сказать, что после десяти вечера вы точно найдете его у нее. С ним что-нибудь серьезное, месье?

Мегрэ ушел от ответа, промолчав.

– Знаете, это сильнее его… Ему обязательно нужно помаленьку подворовывать. И заметьте, вовсе не на продажу. А все для женщин. Ему обязательно нужно их чем-то удивлять… – Она опять расхохоталась и вопросительно взглянула на Фернана: – Каждый удивляет женщин, чем может, не так ли месье?

Мегрэ пообедал в одиночестве, сидя в уголке ресторана отеля «Бельвю», где его совсем не знали. Месье Леонар напрасно ждал его для обычного вечернего разговора в своей хозяйской столовой. Покончив с едой, комиссар вышел, когда уже зажигались фонари, а море фосфоресцировало.

В общем-то, было еще рановато, всего половина десятого. Мегрэ прошелся перед домом доктора Беллами, в окнах которого горел свет. Ему еще хватило времени посидеть в маленьком портовом бистро. Трудно даже пересказать, о чем он думал. Мысли роились какие-то смутные, расплывчатые. Сначала он думал о сестре Мари-Анжелике. О теплой монастырской атмосфере, которая, кажется, подействовала даже на мадам Мегрэ. Потом о красивом патрицианского стиля доме доктора. Об острых взглядах и спокойных фразах Беллами. Затем вдруг о светловолосой девчонке, отеле «Бельвю» и мяснике Фернане, о толстушке Лауренсии с ее хохотом…

Прохожих на улицах было немного. Иногда светился прямоугольник двери да темнели открытые окна. Люди пораньше ложились спать, изнывая от жары.

Иногда, проходя мимо такого раскрытого окна, он слышал шушуканье и старался пройти быстрее и потише, чуть ли не на цыпочках, как в клинике.

Дом мадам Попино находился на окраине новой части города. Это Мегрэ выяснил заранее. Красивый домик из розового кирпича. Ставни лавочки были закрыты. Имелся главный вход с дверью из мореного дуба, почтовым ящиком и медной колотушкой. Наклонившись к замочной скважине, как делал в детстве, Мегрэ заметил, что внутри горит свет. Позвонил, когда пробило одиннадцать. Услышал шум отодвигаемого стула, голоса и шаги. В открывшуюся дверь увидел коридор, из которого пахнуло запахом свежепостеленного линолеума, бамбуковую вешалку справа и зеленые растения в фаянсовых кашпо.

– Извините, мадам…

Перед ним стояла женщина, похожая на толстушку Лауренсию, тоже коротенькая и жирная, но брюнетка, одетая по местной моде, с красивой прической, открывающей лицо.

– Что случилось? Кто вы?

Она пыталась рассмотреть его в полумраке.

– Я хотел бы сказать несколько слов Франсису.

– Входите.

Дверь слева оставалась открытой. Там была столовая, выглядевшая совершенно новенькой, тоже выстланная линолеумом в желтые и красные квадраты, с развешенными по стенам медными кашпо, какими-то безделушками и мебелью в стиле Генриха Второго.

Там сидел слуга доктора Беллами в домашних туфлях, жилетке, без пиджака и в расстегнутой на груди рубашке. Развалившись в кресле, он, скрестив ноги, держал в одной руке стаканчик, в другой газету, а в зубах трубку.

Напротив стояло кресло, явно для Попин, а на столике рядом тоже стоял стаканчик и лежал иллюстрированный еженедельник.

– Франсис, с тобой хочет поговорить месье Мегрэ.

Бельгиец удивился меньше, чем сам Мегрэ.

– Вы меня узнаете? – осведомился комиссар.

За него ответила Попин:

– Неужели вы думаете, что я не видела, как вы целыми днями прохаживаетесь по городу? Я вас узнала сразу, еще неделю тому назад. Я тогда же сказала Бабетте:

«Это, малышка, знаменитый комиссар Мегрэ, или я не Попин…» У меня до сих пор хранится иллюстрированный журнал трехнедельной давности, где есть посвященная вам статья и прекрасная ваша фотография…

Франсис слушал все это, смущаясь, что он без ливреи, и чувствуя себя даже каким-то голым перед комиссаром.

– Да не бойся ты! Я уверена, что комиссар здесь вовсе не по твою душу, а из-за твоего патрона. Я вам не мешаю, комиссар? Я ведь могу выйти в другую комнату.

Хотя если вам нужна информация, то я сообщу больше, чем Франсис. Присаживайтесь. Выпьете с нами стаканчик, а? Скажу вам откровенно, обожаю всякие криминальные истории уже лет пятнадцать. Когда я читаю о раскрытии какого-нибудь сложного преступления, например убийства, говорю себе: «Наверняка им занимался сам Мегрэ». А по утрам, прежде чем поставить кофе, открываю газету и…

Мегрэ сел. По-другому он и не мог. Все было уютно, почти по-семейному. Торговка рыбой, должно быть, гордилась своей мебелью, безупречно начищенными медяшками, безделушками, интерьером мелкого буржуа.

Однако Франсис чувствовал себя неловко и хотел надеть пиджак. Но женщина его остановила:

– Не стоит стесняться комиссара, вот что я тебе скажу!

Если все, что о нем пишут, – правда, то ему все равно, в рубашке ты будешь или в пиджаке, так что не дергайся…

Дверь слева вела в лавку, откуда доносился легкий запах рыбы.

– А вы, месье Мегрэ, считаете, что это был несчастный случай?

Ну и денек ему достался! Он уже пережил один допрос у доктора Беллами.

– Прошу вас заметить, что я ничего не хочу сказать плохого об этом человеке. Я ведь знала его еще тогда, когда он был юношей. Полагаю, что я старше его года на три, если не на четыре, и не стесняюсь говорить об этом.

От нее исходила удивительная свежесть, и, несмотря на свои пятьдесят, выглядела она очень аппетитно. Наполнив стаканчик Мегрэ, она протянула свой, чтобы чокнуться.

– Я хорошо знала и его отца. Он был человеком такого же типа. Неболтливый, но и гордецом его назвать было нельзя. Что до его матери, то это женщина другого пошиба. Позвольте уж, месье Мегрэ, вам это сказать, но она настоящая стерва. И если уж случилось что-либо скверное, я уверена, она к этому руку приложила. Вы считаете, что доктора арестуют?

– Так вопрос не стоит.

Мегрэ никто не поручал заниматься расследованием.

Ему просто хотелось собрать кое-какие сведения. А ведь назавтра, благодаря Попин, весь город будет знать, что комиссар Мегрэ занимается доктором Беллами.

Все может зайти слишком далеко, но Мегрэ нисколько не сожалел, что сидит здесь, покуривая короткими затяжками трубку и грея в руке стаканчик. Он только отводил взгляд, когда тот падал на голые колени женщины, которая сидела, расставив ноги так, что была видна розовая кожа выше чулок.

Наконец он решил взять инициативу в свои руки:

– Я хотел бы задать вопрос Франсису.

– А как вы узнали, что я здесь?

Мегрэ мог соврать все, что угодно, но Попин не оставила ему для этого времени.

– Неужели, мой мальчик, ты думаешь, что никто об этом не знает. Заметьте, месье Мегрэ, что я очень хочу замуж. Он, конечно, у меня не первый. К несчастью, у него есть жена, и она слышать не хочет о разводе…

– Сегодня после полудня, Франсис, когда я заходил к доктору Беллами, из комнаты на втором этаже вышла Девчонка. Полагаю, что впустили ее вы?

– Да. Дверь открывал я.

– И значит, вы ее видели. Кто она такая?

– Я тоже задавался этим вопросом.

– Так, выходит, вы ее не знаете?

– Нет, не знаю. Просто она приходила два раза. В первый раз второго августа, когда мадам была очень больна…

– Минутку, Франсис, вы хотите сказать?..

– Не спеши, дружочек, дай спросить комиссару.

– Несчастный случай, жертвой которого стала мадемуазель Годро, произошел третьего августа. Так ведь?

– Да, так. В день концерта.

– А значит, как вы говорите, второго августа мадам Беллами заболела…

– Совершенно верно. Я бы сказал даже, что она заболела еще первого августа. Именно первого она уже не вставала.

– Часто она болеет?

– Никогда раньше не было, чтобы она целый день лежала в постели…

– Врача вызывали?

– Лечил сам хозяин, он же врач…

– Конечно…

Но ведь врач всегда пригласит к себе собрата, поскольку тот специалист.

– Вы не знаете, что с ней было?

– Нет.

– Вы заходили в ее спальню?

– Никогда! Даже если ее там не было, это запрещено. Доктор Беллами просто не выносит, чтобы какой-либо мужчина зашел в спальню к мадам. Впрочем, один раз, когда хозяина не было дома, а в апартаментах находилась только горничная Жанна, я зашел. Но едва сделал пару шагов, потому что мне нужно было сказать что-то Жанне…

– Тебе нужно было только что-то сказать ей?

– Ну да. Но доктор вошел совершенно бесшумно.

Я никогда не видел его таким разъяренным. В какой-то момент я подумал, что он хочет меня ударить…

– Значит, – повторил Мегрэ, – первого августа, за два дня до смерти сестры, Одетта Беллами заболела и не покидала кровати. Именно тогда, как вы сказали, посторонняя девица пришла повидаться с нею в первый раз?

– Не первого августа, а второго…

– Вы открыли ей дверь. В котором часу это было?

– Около половины пятого…

– Иначе говоря, в то время, когда доктор Беллами играл в пивной в карты…

Мегрэ подумал, что с тротуара можно было это увидеть и убедиться, что доктора нет дома.

– Вероятно…

– А что вам сказала эта девочка?

– Попросила позволения встретиться с мадам Беллами.

Я сначала подумал, что она говорит о матери доктора…

– А где та была в это время?

– В бельевой. Потом у портнихи.

– Я вам объясню, – вмешалась Попин. – Совершенно ясно, что она никогда не шьет себе платьев из экономии. Она же крайне скупая женщина. У нее есть своя старая горбатая портниха, которая ее совершенно безвкусно одевает, но зато берет недорого. Я бы рассказала вам кучу историй. Вы только послушайте! Когда она мне заказала рыбу далеко не первой свежести для стола слуг, то я…

– Минуточку!

– Ах, извините меня, продолжайте…

– Итак, вы разрешили малышке подняться наверх?

– Да нет же! Я ей ответил, что мадам не принимает.

Она же умоляла меня сходить и сказать, что пришла маленькая Люсиль и должна сообщить ей нечто важное.

– Значит, вы пошли в спальню, чтобы доложить…

– Извините, я позвал Жанну. Был совершенно уверен, что мадам не примет девчонку. Но все случилось не так, она велела пригласить ее наверх.

– Долго она там оставалась?

– Не знаю. Я вернулся и занялся чисткой серебра.

– А вы знаете, месье Мегрэ, что это он начищает мои медяшки? В противном случае мне пришлось бы нанять горничную. Но он делает это много лучше, полагая, что Женщины в этом плохо смыслят.

– Ну а когда она пришла сегодня, вы проводили ее наверх сразу же?

– Мне даже не пришлось предупреждать о ней. Я увидел Жанну на лестнице, и она мне сказала: «Пусть девушка поднимается, Франсис…»

– Иначе говоря, ваша хозяйка на этот раз уже ждала Люсиль?

– Я так полагаю…

– Вы никогда не подслушиваете у дверей?

– Нет, месье.

– Почему?

– Из-за матери месье Беллами. Это она только выглядит такой тяжеловесной, малоподвижной. Ходит, опираясь на палку, но всегда появляется, когда вы ее не ждете. Постоянно бродит по дому…

– Настоящая зараза! И самое главное, месье Мегрэ, она ведь совсем не похожа на женщину из благородного семейства. Когда она ходит по рынку со своей кухаркой, то, как потаскуха, осыпает всех бранью. Она забыла, что ее отец был пьяницей, который вечно валялся на тротуаре. Правда, она сама была красива. Глядя на нее теперь, этого не скажешь…

– Скажите мне, мадам Попино…

– Можете называть меня просто Попин, как все!

– Скажите, Попин, вы ведь знаете всех в Сабль. Кем может быть эта Люсиль?

– Десять лет назад я бы вам точно сказала. Я тогда продавала рыбу с тележки. Уж всех малышей я тогда знала…

– Она такая рослая и худая, с почти выцветшими соломенного цвета волосами…

– А косы у нее есть?

– Нет.

– Жаль. Потому что я тут знала одну, которая носит косы. Это дочка бондаря.

– Ей тоже лет четырнадцать-пятнадцать?

– Возможно, несколько больше. Уже сформировалась.

Грудь хотя и маленькая, но красивая.

– Припомните получше.

– Нет, не представляю… знаете, я поспрашиваю завтра утречком. Поговорю с людьми, которые заходят ко мне в лавку, думаю, кто-нибудь да знает такую… Город-то не слишком велик.

Мегрэ припомнит эти слова позже.

«Город-то не слишком велик!»

– А не создалось ли у вас впечатления, Франсис, что ваши хозяева хорошо понимают друг друга?

Бельгиец затруднился на это ответить.

– Они часто спорят?

– Никогда.

Ему просто казалось невероятным, чтобы кто-нибудь мог спорить с доктором.

– А ему приходилось, например, сухо разговаривать с женой?

– Нет, месье…

Мегрэ понимал, что следует продолжать расспросы.

– Ну а когда они бывают вместе, то часто веселятся?

За столом, например? Полагаю, что ведь вы их обслуживаете?

– Да, месье.

– А много они между собою говорят?

– Месье говорит… Его мать тоже…

– Вам не кажется, что мадам Беллами счастлива?

– Иногда, месье. Это трудно выразить словами. Если бы вы лучше знали хозяина…

– Попытайтесь все же объяснить.

– Я не могу… Это не тот человек, о котором можно говорить, что он такой, как все. Он только посмотрит на тебя, и ты сразу чувствуешь себя маленьким…

– Его жена тоже чувствует себя перед ним маленькой?

– Иногда, может быть. Она в разговоре с ним смеется и что-нибудь рассказывает, потом взглянет на него и замолкает…

– А я полагаю, – вмешалась Попин, – это бывает, когда она взглянет на свекровь. Вы должны понять, месье Мегрэ, что такая молодая женщина, как Одетта…

Я ведь помню ее совсем маленькой, и она вовсе не была задавакой. Так вот, такая женщина, как Одетта, совсем не создана для того, чтобы жить с этой старой ведьмой.

А старая Белламиха уж точно ведьма. У нее ведь и тросточка – не тросточка, а помело, на которое она садится…

Мегрэ вдруг вспомнил о допросе, который вел в его присутствии пухлый комиссар Мансюи, допросе хитрого Полита. Тот открывал рот редко и только с одной целью – чтобы отрицать очевидное. Эти же двое, напротив, говорили много, даже перебивая друг друга, и тем не менее, слушая их, до истины докопаться было довольно сложно. Он же чувствовал, что истина где-то рядом. Он пытался ее выяснить, расставить все по полочкам, рассадить всех вокруг семейного стола. Но в этот момент возникала какая-нибудь деталь, которая звучала фальшиво в общем хоре.

Трудно было разглядеть людей глазами слуги доктора, любовника мадам Попино.

– Как мадам Беллами проводила время, прежде чем заболела?

Бедный Франсис! Попин его всячески подбадривала, подсказывала ему, как в школе. Ему тоже хотелось понравиться комиссару, и он искал, как бы выразиться пояснее, насколько это возможно.

– Я не знаю… Сначала она допоздна задерживалась у себя в спальне, куда ей приносили завтрак…

– В какое время?

– К десяти часам.

– Минутку… Хозяин с хозяйкой спали в разных спальнях?

– У них есть две спальни, две ванные комнаты, но я раньше не видел, чтобы месье спал у себя.

– Даже эти последние два дня?

– Извините! С третьего августа он спит один. А днем мадам часто ходила в студию мадемуазель. Она присаживалась в уголке, читала и слушала музыку.

– Она много читала?

– Я почти всегда видел ее с книгой.

– Из дому она выходила?

– Очень редко. Или со свекровью.

– А бывало, что и одна?

– Случалось.

– В последние дни чаще, чем раньше?

– Не знаю. Видите ли, дом велик… Теперь даже в служебной части вывесили табличку. Это сделала мать доктора. Нас, слуг, трое: кухарка, Жанна и я.

На табличке расписание, кому где, зачем и в какое время находиться в течение дня. Бывает, что поднимается целый скандал, если нас обнаружат не там, где положено.

– Сестры ладили между собой?

– Думаю, что да…

– А за столом Лили была веселее и говорливее Одетты?

– По-моему, такая же.

– Еще раз повторяю вопрос, который уже задавал, и прошу как следует подумать, прежде чем ответить: вы уверены, что первого августа, за два дня до смерти сестры, ваша хозяйка заболела?

– Полагаю, что могу утверждать это с уверенностью.

– Где доктор принимает пациентов?

– Он их принимает не в доме, а во флигеле, который находится в глубине сада. Дверь там выходит на маленькую улочку.

– И кто же открывает эту дверь?

– Никто. Просто нажимаешь кнопку, и срабатывает механизм. Больные входят, садятся в приемной и ждут.

Приходит их мало. Почти всегда договариваются заранее. Месье наш не очень-то в них нуждается, понимаете? Допивайте, месье Мегрэ, я вам еще налью.

Он допил, снова чокнувшись с Попин и Франсисом.

Их немного удивляла, даже, пожалуй, смущала суровость комиссара.

– Это же так сложно, – говорила торговка рыбой, как бы утешая посетителя. – Очень сложно знать, что происходит в больших богатых домах. И такие люди, как мы, говорят то, что думают, и даже больше того. Но ведь те-то совсем другие…

– Вот кстати, – перебил ее Франсис, – сегодня вечером жду, когда месье позвонит, чтобы я принес ему виски. Каждый вечер в десять часов, когда сидит в библиотеке, он выпивает стаканчик виски. Хотя у меня в этом доме своя комната, он знает, что я там не сплю.

Я ставлю поднос на стол, кладу лед в стакан, и он мне неизменно говорит: «Добрый вечер, Франсис. Вы можете идти». А вот сегодня вечером…

Он почувствовал, что Мегрэ напрягся, и смутился, как бы испугавшись, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего.

– Ну, это просто деталь. Вспомнил, потому что Попин только что правильно сказала: никогда толком не знаешь, что происходит в больших домах. Обычно я готовлю поднос заранее, за четверть часа. Смотрю при этом на настенные часы. В это время я один. Жанна уже в постели. Курит сигарету и читает роман. Кухарка замужем и ночует в городе. В общем, смотрю – уже четверть одиннадцатого, а месье мне все не звонит. Ну я тихонечко и поднялся с подносом. Вижу, под дверью полоска света. Сделал кружок по дому, кроме спальни мадам, конечно. Его нигде нет. Я, постучав, вошел, но никого не увидел… вот тогда-то я и поднялся к Жанне, а она мне сказала, что его нет у мадам и та заперлась на ключ…

– Минутку. У нее что, такая привычка запираться на ключ?

– Не тогда, когда месье где-то снаружи. Видите ли, я вообще не придал этому значения, а просто в половине одиннадцатого оставил поднос и ушел. Так вот, просто я обратил внимание, что месье впервые ушел, не погасив свет.

– Вы уверены, что он вышел?

– На вешалке не было его шляпы.

– Он уехал на машине?

– Нет. В гараж я заглянул.

В этот момент Франсис и Попин удивленно посмотрели на Мегрэ, а он встал, и лицо его приняло озабоченное выражение.

– У вас здесь есть телефон? – спросил он.

Следуя жесту Попин, прошел в лавку и облокотился на холодный мраморный прилавок рядом с эмалированными весами.

– Алло! Пивная Рембле? Скажите, сегодня вечером доктор Беллами не заходил к вам?

У него даже не спросили, кто звонит.

– Нет, вечером не был? Минутку, пожалуйста… а комиссар полиции у вас? Никогда не заходит вечером?

Не вешайте трубку, мадемуазель. Это гарсон у телефона? Управляющий? Так никого из этих месье у вас вечером не было? Да… Месье Руйе, месье Лурсо? Хорошо, не позовете ли вы месье Лурсо?

На другом конце провода раздался недовольный голос игрока, который уже часов шесть сидит за партиями в бридж, да еще, по крайней мере, после нескольких рюмок спиртного.

– Алло! Месье Лурсо, извините, что беспокою вас.

Это комиссар Мегрэ. Не важно. Я только хотел спросить.

Не знаете ли вы, где в это время можно найти доктора Беллами? Нет, дома его нет. Что вы говорите? Он вечером не выходит из дому? Не знаете, где он может быть?

Спасибо.

Взгляд комиссара становился все более тяжелым и тревожным. Он перелистал телефонный справочник и позвонил судмедэксперту.

– Алло! Это комиссар Мегрэ. Нет, речь не идет о расследовании. Я только хотел узнать, не у вас ли доктор Беллами. Просто решил, что в связи с траурными событиями он мог вас посетить. Да нет! Только хотел у него кое-что спросить. Так вы его не видели? И не знаете, где он может быть? Как? В клинике? Об этом я не подумал.

Как все просто! Разве доктор не мог быть в клинике? Просто осматривать одну из своих пациенток.

– Алло! Сестра Аурелия? Извините. Я думал, что вы узнали по голосу. Это Мегрэ. Не могли бы вы сказать, не у вас ли доктор Беллами?

…Его нет в клинике. И вообще нет нигде.

– Один вопрос, Франсис. Спальня доктора выходит на Рембле?

– Не совсем. Но с фасада видна из Рембле.

– Благодарю.

– Вы уходите?

Он так и оставил его в недоумении, вместе с домашними туфлями и запахом рыбы, а ее – взволнованной встречей со знаменитостью.

– Если будете в нашем квартале в полдень, месье Мегрэ, я вам сообщу все, что узнаю о малышке.

Но он едва ее слушал.

Улицы были совсем пустынны. Уже за полночь комиссар увидел стоящего под фонарем полицейского агента и спросил, не видел ли тот доктора Беллами. Нет, тот его не видел.

В огромном шикарном доме доктора светилось только одно окно в библиотеке. Как сказал ему Франсис, свет там так и оставался включенным. Если бы Беллами вернулся, свет горел бы в спальне. Или, во всяком случае, он зажег бы настольную лампу после того, как выпил виски.

Если бы только он раньше узнал, что девчонку зовут Люсиль!

Теперь Мегрэ шагал широко и поспешно. Вместо того чтобы вернуться в отель, он сделал крюк и направился к комиссариату, где горел свет и должны были находиться полицейские из охраны.

– Скажите, никто из вас не знает фамилию девочки по имени Люсиль? – Они прервали из-за него партию в бел от и теперь рылись в памяти.

– Мою жену зовут Люсиль, – пошутил один из них, – но поскольку вы говорите о девочке, то это уж никак не она.

– А из какой она семьи? – осведомился бригадир.

– Не знаю.

– Нужно бы расспросить школьную учительницу, – подсказал один из агентов.

Черт побери! Комиссар, у которого никогда не было детей, как-то об этом не подумал. А ведь это действительно просто!

– Сколько же школ в Сабль?

– Подождите… С той, что у замка, три, если речь идет о школах для девочек. Не считая той, что у сестер монахинь.

– Преподавательницы уже спят?

– Конечно же нет. Особенно учитывая, что сейчас школьные каникулы.

Мегрэ провел тысячи расследований, общался с людьми из разных кругов. Но ведь он всего несколькими днями раньше впервые столкнулся с монашками, с атмосферой клиник. Также он не знал и школ для девочек.

– Как вы думаете, у учительниц есть телефон?

– Скорее всего, нет. Они, бедняги, зарабатывают почти столько же, сколько мы.

Мегрэ вдруг почувствовал усталость. За пять часов гонки в таком темпе ощутил себя опустошенным, даже каким-то ненужным, бьющимся о глухую стену.

Восемь или девять учительниц спали сейчас где-то в городе в своих маленьких, теснящихся друг к другу домишках, окна которых выходили на улочки или в садики.

По крайней мере одна из них знала маленькую Люсиль, которой исправляла ошибки в домашних заданиях.

Но, стоя на пороге комиссариата и готовясь нырнуть во тьму, он все же на мгновение заколебался. Может, вернуться и попросить отыскать список и адреса всех учительниц, а затем двинуться по этим адресам от двери к двери.

Не опасение ли показаться смешным остановило его?

«Городок-то не слишком велик», – сказала Попин.

К сожалению, он достаточно велик!

А тем временем Франсис и Попин, ложась спать, вероятно, говорили о нем. Может быть, о нем вспоминала и другая пара, фламандка и Фернан. А еще Лурсо, судмедэксперт, сестра, дежурящая в клинике, и вообще все те, кого ему случилось побеспокоить этим вечером.

Наверняка он оставил после себя любопытство, если не беспокойство у множества людей.

Имел ли он на это право, если в его голове вдруг возникла некая смутная мысль? Стоило ли баламутить этот маленький городок с толпящимися у моря домишками?

Он позвонил в дверь отеля. Месье Леонар, поджидавший его, подремывая в кресле, пошел открывать с немым укором во взгляде. И это вовсе не потому, что ему долго пришлось дожидаться, а потому, что у комиссара был какой-то издерганный вид.

– Вы выглядите усталым, – сказал Леонар. – Может, выпьете стаканчик прежде, чем подняться к себе?

– Вы, случайно, не знаете девочку по имени Люсиль, которая…

Это, конечно, было смешно, но он никак не мог отделаться от навязчивой мысли. Месье Леонар наполнил пару стаканчиков кальвадосом.

Боже мой! Сколько же белого вина выпил Мегрэ за эти несколько дней! Однако опьянения он не чувствовал.

– Ваше здоровье!

Поднявшись по лестнице, он с чувством облегчения разделся в номере. Вспомнил, что на другой день, впрочем уже сегодня, поскольку было далеко за полночь, должно состояться погребение. Но прежде он, конечно, позвонит комиссару Мансюи, который будет у себя в кабинете уже в девять часов.

Первая часть ночи прошла у него в кошмарных видениях. Снилось, что он звонит в какие-то двери, а из полуоткрытых дверей высовываются головы и отрицательно мотают слева направо, потом справа налево. Все молчат, и он тоже молчит. Однако все понимают, что он ищет доктора и Люсиль.

Потом полная пустота, как будто он провалился в бездну, и тут же стук в дверь и голос горничной Жармен:

– Вас просят к телефону…

Спал он без пижамы и потому принялся ее искать.

Подушка была мокрой от пота и пахла алкоголем. Из соседнего номера не был слышен обычный шум детей.

То ли слишком рано, то ли слишком поздно.

Наконец он оделся и открыл дверь:

– Который час?

– Половина восьмого…

Все, казалось, сместилось. Не было обычного яркого утреннего света. С чего бы это Мансюи стал звонить ему в такую рань?

– Алло! Это вы, комиссар?

Голос Мансюи тоже звучал как-то необычно.

– Мы узнали фамилию…

Почему же Мегрэ не осмеливался задать ему никакого вопроса?

– Ее зовут Люсиль Дюфье.

Опять пауза. Что-то разладилось во времени и пространстве.

– Ладно! – раздраженно проговорил он. – Так в чем же дело?

– Она мертва…

И тут у продолжавшего держать трубку возле уха Мегрэ глаза наполнились злыми слезами.

– Ее этой ночью зарезали в постели возле спальни матери.

Месье Леонар, вышедший из подвала с бутылкой белого вина в руке, так и замер ошеломленный, спрашивая себя, почему Мегрэ смотрит на него каким-то диким взглядом, как бы не узнавая.

Глава 5

Только позже Мегрэ обратил внимание, что за окном все серо. Понял, что ночью прошел дождь. До этого серые силуэты людей и вещей мешали ему взглянуть на небо и море, которое впервые с его приезда в Сабль было мрачно-зеленого цвета с темными, почти черными пятнами.

Люди в комиссариате тоже выглядели мрачными и хмурыми, веяло усталостью и беспокойством.

У подножия лестницы он случайно столкнулся с одним из агентов, который ночью посоветовал ему обратиться к учительницам. Узнав Мегрэ, он вздрогнул. Вид У него был помятый, волосы всклоченные. Наверное, он спал на скамье. И вот теперь, видя комиссара перед собой, он, наверное, вспомнил, как тот расспрашивал о Девочке, пытался выяснить ее адрес. Может, агенту вдруг пришла в голову мысль, не Мегрэ ли и есть убийца? Все выглядело бессвязным и бестолковым.

Мегрэ поднимался по лестнице. Вкус табака тоже был каким-то неприятным. Он-то успел побриться и одеться за те несколько минут, пока за ним подъехала полицейская машина, посланная Мансюи, чтобы сэкономить время. Но почему же тогда он попросил шофера сделать небольшой круг по Рембле?

Конечно, чтобы взглянуть на дом доктора. Тот стоял на месте. Весь его второй этаж был тих и спокоен, как будто там еще спали. Ставни закрыты, но внизу обойщики покрывали вход черной материей. Проехал он также и перед церковью, на этот раз потому, что было по пути, и увидел старух в накрахмаленных чепцах, возвращающихся с мессы.

В кабинете инспекторов царило лихорадочное оживление. Звонили сразу несколько телефонов. В глазах людей застыло ошеломленное выражение. На лицах гримасы, но не те, что бывают у вырванных из объятий сна, а свидетельствующие о гневе и негодовании.

Большинство инспекторов были небриты. Должно быть, они уже давно здесь. Может быть, кое-кто по дороге успел перехватить чашечку кофе в каком-нибудь открытом пораньше баре.

Отворилась дверь, и на пороге появился Мансюи, услышавший, как подъехал комиссар. Он так изменился, что Мегрэ даже был удивлен. Впрочем, возможно, ему это показалось. Комиссар полиции бы небрит. Его подняли первым. Первым же он и прибыл сюда. Его пухлые щечки покрывала густая клочковатая щетина, еще более рыжая, чем волосы на голове.

В светло-голубых глазах уже не было и намека на робость, а сквозило откровенное беспокойство. Мегрэ прошел в кабинет, и дверь за ним закрылась. Маленький комиссар уставился на него с немым вопросом во взгляде.

Но Мегрэ слишком был занят своими мыслями, чтобы беспокоиться о реакции других. А маленький комиссар, казалось, испытывал благоговейный страх перед этим плотным человеком, который накануне, когда еще жива была девочка, как-то настойчиво занимался ею и давал тщательное описание ее внешности, едва ли не за несколько часов до того, как она была зарезана в собственной постели.

– Полагаю, что вы хотите отправиться туда? – спросил он охрипшим голосом.

В Сабль еще не приходилось наблюдать подобного зрелища, и он никак не мог прийти в себя. Об этом можно было догадаться по тому, как он произнес туда.

– Я говорил по телефону с прокурором из Ла-Рош-сюр-Йон. Он пошлет прокурорских работников, которые должны подъехать к одиннадцати часам, если не раньше.

И еще поднял по тревоге мобильную бригаду из Пуатье.

Они должны прислать двух инспекторов. Я не сказал им, что вы здесь. Правильно поступил?

– Очень даже правильно.

– Вы будете заниматься расследованием?

Мегрэ, не отвечая, пожал плечами и почувствовал, что разочаровывает Мансюи. Но что он мог сказать?

– Несмотря на раннее время, вокруг домика толпился народ. Весь квартал состоит из маленьких домишек с садиками. Он располагается хотя и в границах города, но ближе к окраине. Папаша Дюфье работает ночным сторожем на верфи. Перешел он на эту работу после того, как ему ампутировали руку. Вы его увидите. Для него все случившееся – кошмар, – рассказывал маленький комиссар, упершись локтями в крышку стола. – Он ушел с работы в шесть утра, когда прибыла первая смена. Утром все шло как обычно. Человек он спокойный и педантичный. Хозяйки, которые рано встают, могут проверять по нему часы, когда он проходит мимо их домиков. Возвращается к себе, стараясь не шуметь, в шесть двадцать. Он мне все это рассказывал, как сомнамбула. Входя в домик, сначала попадаешь в кухню. Слева стоит стул, а в глубине другой, плетенный из лозы. Возле того приготовлены Домашние туфли.

В общем, вы сами все увидите. Так вот, он снял уличную обувь тихонько, чтобы никого не разбудить. Сунул горящую спичку в плиту, где уже были подготовлены лучина, бумажки и поленья.

Молотый кофе засыпан в фильтр, вода приготовлена.

Налить кипяток и положить сахар в чашу с цветочком – вот и все дело. На стене часы с медным маятником.

Стрелки показывали половину седьмого, когда он с чашкой в руке, как всегда бесшумно, вошел в спальню к жене. У них так заведено уже много лет.

Мегрэ открыл окно, несмотря на то что утро было довольно свежим.

– Продолжайте…

– Мадам Дюфье – женщина худая и бледная, плохо себя чувствует после последних родов, что не мешает ей с утра до вечера сновать по дому. Она довольно нервная, всегда в напряжении. В общем, из тех нервных особ, которые всю жизнь проводят в ожидании каких-то неприятностей, если не катастроф.

Она одевалась, пока муж снимал рабочую одежду. Сказала: «Дождь прошел, лило целый час…»

Как раз при этих словах Мегрэ взглянул на небо, которое так и оставалось серым.

– Вдвоем они провели с полчаса. Это было единственное их интимное, так сказать, время. Потом мадам Дюфье пошла разбудить дочь. Было ровно семь.

Домик у них маленький, ставней нет. Как всегда широко открытое окно выходит в садик за домом.

Люсиль лежала в постели мертвая с каким-то бледно-голубым лицом и перерезанным горлом.

Так вы пойдете туда?

Однако, говоря это, он из-за стола не встал. Но ждал.

Все еще надеялся. Мегрэ опять промолчал.

– Пошли, – вздохнул Мансюи.

Улица в предместье была точно такой, как он ее и представлял по рассказу Мансюи. Именно на таких улицах жили девчонки вроде Люсиль. На углу лавочка, где торгуют овощами, бакалеей, керосином и конфетами. На порогах женщины, на тротуарах играющие дети. Сейчас эти женщины стояли группками у порогов в пальто, наскоро накинутых поверх ночных рубашек.

Человек пятьдесят топталось у маленького домика, похожего на все остальные, вход в который охранял полицейский в форме. Машина остановилась, и оба комиссара вышли из нее.

Уже тогда Мегрэ почувствовал, что у него сжалось сердце.

– Войдете?

Он кивнул. Толпа любопытных расступилась, пропуская их. Мансюи тихонько постучал в дверь. Открыл мужчина. Хотя глаза у него и не были красны, вид был ошеломленный, а движения машинальными. Глянул на Мансюи, которого узнал, и больше не обращал на них внимания.

В этот день собственный домик как бы ему не принадлежал. Дверь в одну из спален была открыта, и на постели вытянувшись лежала женщина, монотонно стеная и всхлипывая, как скулящее животное. У изголовья сидел врач из квартала, а в кухне у плиты хлопотала какая-то старая женщина с большим животом, видимо соседка.

Чашки, наполненные кофе с молоком, так и стояли на столе. Одну из них мадам Дюфье, вероятно, и несла в семь часов утра дочери.

Домик состоял из трех комнат. Справа кухня, которая служила и гостиной, поскольку была достаточно велика, чтобы вместить всех, одно ее окно выходило в садик, другое – на улицу.

Слева две двери спален, одна родителей, с окном на фасад, другая с окном в садик.

Стены были увешаны фотографиями. Некоторые в рамках стояли на полке.

– У нее только один ребенок? – тихонько спросил Мегрэ.

– Есть еще сын, который, как я полагаю, сейчас отсутствует в Сабль. Признаюсь, что у меня не хватило совести их подробно расспрашивать. Скоро приедет прокурорская группа и еще бригада из Пуатье. Они и сделают все, что следует…

Таким образом, Мансюи еще раз засвидетельствовал, что не рожден для такой профессии. Он украдкой поглядывал на Мегрэ, который тоже, казалось, испытывал колебания, прежде чем войти в спальню.

Там ничего не трогали? – машинально спросил он, поскольку это была стандартная профессиональная фраза.

Мансюи жестом показал, что нет.

– Ну что ж, войдем…

Он открыл дверь и сразу же удивился, поскольку из комнаты пахнуло табаком. Но тут же заметил на фоне открытого окна человека, который обернулся к ним.

– Я из предосторожности, – объяснил комиссар, – оставил здесь одного из своих людей.

– Вы обещали сменить меня, – напомнил тот.

– Потерпите, Ларруи.

В комнате стояли две железные кровати, а между ними ночной столик. Тень от железных прутьев спинок рисовалась темными полосами на голубоватых обоях. Кровать у левой стены была не разобрана. На другой, покрытое простыней, лежало съежившееся тело.

У противоположной стены высился большой платяной шкаф и стол, покрытый салфеткой, а на нем белый эмалированный таз, гребень, зубная щетка и мыло в мыльнице. Под столом находились белое эмалированное ведро и кувшин для воды. Вот и все. Это была комната Люсиль, которую она делила с братом.

– Вам известно, кто эта старая женщина на кухне?

– Сегодня утром ее не было, или я ее просто не заметил, поскольку набилось полно любопытных и нам с трудом удалось выставить их.

– Мать ничего не слышала?

– Ничего.

– Судебный врач уже был?

– Должен подойти, я ему звонил прежде, чем пришел сам. Вызову его потом к себе в кабинет.

Мегрэ наконец сделал то, чего от него ждали: медленно поднял простыню у изголовья трупа. Длилось это всего несколько секунд, и он вернулся к окну.

Мансюи присоединился к нему. Все трое, включая инспектора, заглянули в садик, огороженный кольями, связанными колючей проволокой. В углу находился крольчатник, в другом – сарайчик, где Дюфье, должно быть, держал свои инструменты и что-нибудь мастерил в свободное время. На песчаной почве торчали ростки каких-то овощей, салат и капуста. Небольшая груша с редкой листвой. Краснели плоды на помидорных кустах, привязанных к подпоркам.

Говорить было не о чем. В садик легко мог проникнуть любой, перешагнув через проволоку, а уж в комнату через подоконник пролезть было совсем легко. За садиком простирался пустырь. На горизонте виднелись какие-то ветхие строения, там раньше был заводик.

– Если он и оставил следы, – негромко заметил инспектор, – то их смыло дождем, который шел все утро сегодня. Мой коллега Шарбоне уже там искал.

Они ожидали реакции Мегрэ, но тот даже не шевельнулся. Выходит, отпечатки его не интересовали?

Потом он выбрался в садик, но не через окно, а через кухню.

Небольшая, выложенная плоскими камнями дорожка вела к пустырю. Кролики, шевеля ушами и носиками, смотрели на него. Он поднял несколько листов капусты и бросил им через сетку.

Вот в таком сером и унылом окружении проводила свои дни худая, испытывающая недомогание мадам Дюфье, впрочем как и многие здешние женщины, считая каждый су.

– Сколько сейчас времени? – спросил Мегрэ, не доставая из кармана часов.

– Без пяти девять.

– Похороны в половине одиннадцатого?

Мансюи как-то не сразу понял, время похорон у него ассоциировалось с маленьким телом на постели, которое они только что видели. Потом вспомнил о другой умершей и посмотрел на Мегрэ более внимательно.

– Вы туда пойдете?

– Да.

– Вы считаете, что существует связь?…

Слышал ли его Мегрэ? Трудно сказать.

Они вернулись на кухню. Старуха, уголком фартука беспрерывно вытирая глаза, рассказывала о драме вновь прибывшим, брату Дюфье с женой, которых о трагедии известили соседи.

Выглядело все довольно странно. Эти люди говорили громкими голосами, произносили какие-то грубо звучащие слова, не думая о том, что в соседней комнате, дверь в которую оставалась открытой, лежит мать убитой девочки. Доносящиеся оттуда стоны и всхлипы как бы аккомпанировали рассказу старухи.

– А я и говорю Жерару: это мог сделать только сумасшедший. Я знала девчонку, может быть, даже лучше, чем кто-либо другой. Она совсем маленькой приходила ко мне, и я давала ей поиграть куклу моей безвременно умершей дочки…

– Извините меня… – Мегрэ тронул ее за плечо.

Она вдруг напыжилась, преисполненная важности.

Для нее все, кого она видела сегодня утром в доме, являлись официальными лицами.

– Сына предупредили?

– Эмиля?

Она бросила быстрый взгляд на висящую на стене фотографию молодого человека с приятным лицом, одетого с некоторым шиком.

– Разве вы не знаете, что Эмиль уехал? И это было большой неожиданностью для его несчастной матери, месье… Он уехал неделю тому назад. Да еще дочь, которую…

– Он уехал в свой полк?

Могло ли это быть несчастьем для такого рода людей?

– Да нет же, нет, уважаемый месье. Для военной службы он еще молод. Подождите… Ему ведь сейчас девятнадцать с половиной. Он зарабатывал на жизнь здесь.

Хозяева его ценили. И не понятно, с чего бы это вдруг на прошлой неделе ему вздумалось уехать жить в Париж? Уехал-то тихонько! Никого не предупредив! Он даже записки никакой не оставил. Сказал только, что будет работать ночью. Марта ему поверила. Она из тех, кто верит, что бы ей ни говорили. Утром, увидев, что он не возвратился, она из любопытства заглянула в шкаф и обнаружила, что его вещей там нет. Уже потом пришел почтальон и принес от него письмо, в котором Эмиль просил у нее прощения и сообщал, что уехал в Париж, что начнет новую жизнь, в этом его будущее и все такое прочее… Она мне его прочитала. Письмо и сейчас лежит в буфете.

Женщина дернулась было пойти поискать письмо, но Мегрэ жестом ее остановил:

– Вы помните, в какой это было день?

– Подождите… Сейчас скажу…

Она тихонько поговорила с Дюфье, который посмотрел на комиссара, как бы не понимая. Наверное, спрашивая себя, зачем это тому надо. Явно пытался вспомнить и наконец что-то ответил:

– Это случилось во вторник. В ночь со вторника на среду.

– Поступали ли какие-нибудь новости от него? Ну, с тех пор?

– Марта показала мне цветную открытку, которую получила из Парижа.

Комиссар Мансюи больше не старался вникнуть в этот разговор. Он с беспокойством смотрел на Мегрэ, как бы подозревая, что тот обладает каким-то сверхъестественным даром. Он почти готов был поверить, что в течение дня получит сведения, будто и сын Дюфье тоже мертв.

Когда они выходили из домика, рослый парень в габардиновом плаще прокладывал себе дорогу сквозь толпу любопытных.

– Это журналист, – сообщил Мансюи.

Мегрэ предпочел побыстрее убраться. Начиналась обычная канитель: журналисты, фотографы, прокурорские работники, потом еще эти специалисты по опознанию из Пуатье, которые битком набьются со своей аппаратурой и будут фотографировать мертвое тело под разными углами.

– Вы ожидали, что это случится? – наконец осмелился спросить маленький комиссар в машине, которая везла их в комиссариат.

Мегрэ ответил ему, как бы вернувшись откуда-то издалека:

– Кое-чего я действительно ожидал…

– Поднимемся ко мне в кабинет?

Комиссариат между тем принял свой обычный вид, наполнился людьми, которые хотели получить всякого рода свидетельства, подписи или бумаги. Сидели на скамьях разные типы, ожидая, когда начальство обратит на них внимание. Требовали Мансюи – нужен был сразу в нескольких кабинетах, но он поднялся в первую очередь наверх.

– Пуатье на проводе, – сообщил ему инспектор. – Нам послали Пьешо и Буавера. Они уже час назад выехали на машине и прибудут к десяти. С ними эксперт по идентификации. Они попросили, чтобы мы поставили заслоны вокруг города и проверяли всех подозрительных.

– Это уже сделано, – проговорил Мансюи.

При этом он посмотрел на Мегрэ, но без всякой гордости, что означало: «Что я еще мог сделать? Обычная рутина, и я должен ей следовать».

– Доктор Жама звонил?

– Нет еще.

– Свяжитесь-ка с ним по телефону. В это время он должен находиться в больнице. Это судебный медик, который совмещает работу со службой в муниципальной больнице. Доктор Жама? Это Мансюи… Да… Да, я понимаю… Прокуратура будет здесь около одиннадцати. Я полагал, что не стоит вас беспокоить, поскольку поднял рано утром. А эти могут опоздать. Я тогда вам позвоню и подошлю машину. Конечно… Когда случилось?.. Между одиннадцатью вечера и двумя часами утра. Благодарю вас. Нет, я не руковожу расследованием. Жду специалистов из Пуатье. Что? – Взглянул на Мегрэ и на мгновение заколебался. – Не думаю, что он этим будет заниматься. Во всяком случае, официально.

– Правильно, – подтвердил Мегрэ, кивнув.

Он все понимал. Мог бы дословно повторить фразы судмедэксперта, хотя и не слышал, как тот их произносил.

Точное время смерти после внешнего осмотра установить трудно, можно только сделать это приблизительно.

Итак, значит, между одиннадцатью вечера и двумя часами утра.

– Вы уходите?

– Иду на похороны.

– Я попытаюсь попасть туда, приду или в дом, или в церковь. Однако не знаю, как у меня будет со временем.

Извинитесь за меня перед доктором Беллами.

Опять этот тревожный взгляд в сторону Мегрэ, когда он произносил последние слова, но комиссар оставался непроницаемым.

– До встречи.

– А если те господа спросят о вас?

– Скажите им, что я в отпуске.

Было еще рано идти в дом, где готовились к похоронам, и он отправился вдоль по набережной. Но не для того, чтобы выпить вина. Хотя, впрочем, зашел, чтобы пропустить стаканчик, но, главное, он хотел увидеться с Попин.

В ее лавочке было полно народу.

Засучив рукава, любовница Франсиса погружала свои розовые пухлые руки в корзины с рыбой и другой морской живностью, взвешивая и щелкая кассовым аппаратом.

– А вам что, моя крошка?

Так она называла всех своих клиенток. Смотрела на них ясным взглядом и выглядела столь же свежей, как и те продукты, которые ее окружали.

– Что ты мне говоришь, девочка! Да этому мерзавцу, который такое сотворил, я бы глаза вырвала, да и еще кое-что.

Тут она заметила Мегрэ, перестала взвешивать, вытерла руки о фартук и позвала помощницу:

– Замени-ка меня на минутку, Мелани. Проходите сюда, месье Мегрэ.

И наконец, в маленьком помещении гостиной, куда доносились кухонные запахи, заговорила:

– Вы считаете, что Это он ее убил? Кто бы мог вчера подумать, а? Мы в то время как раз болтали втроем.

Если бы вы мне вчера сказали, что речь о дочке Марты. Мы ведь вместе с ней ходили в школу. Правда, это было очень давно…

– Вы знаете горничную мадам Беллами?

– Жанну? Полагаю, что знала ее еще тогда, когда она бегала по улицам босоногой девчонкой. Ее мать работала в цехе по переработке сардин. Лет в тринадцать Жанну тоже туда пристроили. Но она потом сумела перебраться в господский дом. С тех пор и работает горничной у доктора. Теперь даже глядеть ни на кого не хочет. Не верите, спросите у Франсиса.

– Не знаете, где бы я мог с ней поговорить?

– Это довольно трудно, разве что в самом доме доктора. Она ведь даже со своей матерью не встречается после того, как та вторично вышла замуж. На танцульках тоже не бывает. Сходит с ума по своей хозяйке, просто влюблена в нее. Холит и лелеет, даже спала бы, как собачонка, на коврике у ее двери, если бы позволили.

Разговаривает со всеми надменно, особенно с Франсисом. Скажите, пожалуйста, какая цаца! А вы что, хотите арестовать доктора?

– Не думаю, чтобы вопрос так стоял. Благодарю вас.

– Вы еще зайдете к нам, да? Просто сейчас мало времени, чтобы поболтать. А то приходите сегодня вечерком.

Выпьем по стаканчику. Мне очень хочется узнать, чем же все кончится.

Несмотря на свое чувствительное сердце, она действительно бы наказала убийцу именно так, как говорила в лавочке, если бы он попался ей в руки.

А отдыхающие на пляже ни о чем не подозревали.

Все так же там находились мамаши с детьми в купальных костюмчиках, торчали зонтики, катались разноцветные мячи, а на волнах колыхались головы купающихся.

В Рембле же была видна череда людей, направляющихся к дому доктора Беллами. Все это были коренные жители Сабль, одетые в черное. Останавливаясь на тротуарах, они здоровались друг с другом за руку, образовывали небольшие группки, смотрели на часы и переступали порог затянутой черной материей двери.

Среди них Мегрэ узнал Лурсо, Перретта и других завсегдатаев пивной, которые уже исполнили свой долг и теперь беседовали, стоя снаружи.

Он тоже вошел в дом. Не было необходимости устраивать прощание в одном из траурных залов, поскольку вестибюль достаточно вместителен.

Ни лестница, ни другие двери больше не видны были, только сплошная чернота, в которой горели свечи вокруг богатого гроба, окруженного морем белых цветов.

Один только доктор Беллами стоял неподвижно, и каждый по очереди проходил перед ним, склоняя голову, после чего мочил пальцы в сосуде со святой водой.

Доктор производил сильное впечатление выделяющейся на общем черном фоне белизной своего пластрона, воротничка и манжет. Черты его лица, казалось, еще больше заострились. Принимая соболезнования, он отвечал легким поклоном, выпрямлялся и смотрел уже на следующего.

Мегрэ прошел, как и остальные, поклонился и поймал обращенный на него взгляд. В этом взгляде не было ни намека на тревогу или волнение. Ничто не указывало на то, что для доктора Беллами комиссар был кем-то иным, нежели все остальные.

Супрефект приехал на своей машине, оставив ее за несколько домов до жилища Беллами, там же поставил машину мэр со своими помощниками и кое-кто еще.

Прибыли похоронные дроги. Понадобилось некоторое время, чтобы образовался кортеж, длинная вереница, тянущаяся до церковной паперти. Мужчины занимали места справа, доктор Беллами стоял один в первом Ряду. Во втором Мегрэ заметил человека неопределенного возраста, который накануне сопровождал мадам Годро. Сама же она держалась слева, одетая в траур, с черной вуалью на лице. Без конца подносила к лицу маленький носовой платочек, чтобы промокнуть глаза.

Запах духов, которыми платочек был пропитан, доносился до комиссара.

Заиграл органист, приглашенный из Ла-Рош-сюр-Йон.

В отпевании участвовал баритон в сопровождении детского церковного хора. Церковь мало-помалу заполнилась. Отпевание длилось с четверть часа.

Из-за катафалка Мегрэ плохо видел мать Беллами, которая держалась рядом с мадам Годро, и лишь доносился стук ее палки по плитам.

Одетта Беллами отсутствовала. Франсис в процессии участвовал, как и кухарка. Горничная Жанна, наверное, осталась подле хозяйки.

Когда вышли из церкви, из-за облаков появилось солнце и улицы приняли свой обычный вид, так что понадобилось некоторое время, чтобы вновь к этому привыкнуть.

Во время медленного шествия к кладбищу Мегрэ издали заметил своего коллегу Мансюи, потного и все еще не бритого. Он все-таки сумел ненадолго вырваться сюда.

Несколько близких сопровождали Беллами до ограды кладбища.

Потом он сел в машину доктора Буржуа, который, наверное, должен был отвезти его домой.

Имел ли место семейный сбор? Принимали ли в белом доме в Рембле мадам Годро с ее спутником?

Мегрэ потерял Мансюи из виду и вынужден был добираться до центра города пешком. Взглянув на часы, он обнаружил, что уже десять минут первого. Он кое о чем запамятовал, нарушил некий ритуал…

Он и представить себе не мог, что эта его забывчивость станет причиной настоящей маленькой драмы.

На самом деле мадам Мегрэ в клинике в первый раз получила разрешение покинуть постель. Она еще не ходила, но все же на час, не более, как требовал доктор, ее поместили в кресло с колесиками.

Впервые она могла прокатиться по коридору, взглянуть на другие палаты, на лица тех, чьи голоса и оханье иногда доносились до нее.

С сестрой Мари-Анжеликой они устроили целый заговор. Говорили шепотом, чтобы не вызывать чувства зависти у мадемуазель Ринкэ, которая и так была более холодной и недовольной, чем обычно. Но им хотелось преподнести сюрприз Мегрэ, который ранее неизменно звонил в одиннадцать. Телефонный аппарат находился в конце коридора в переговорной с широкими оконными проемами, которую здесь называли солярием.

Сестру Аурелию предупредили. Когда месье номер шесть позвонит, она, вместо того чтобы ответить, должна переключить телефон на переговорную. Он явно будет ошарашен, услышав голос жены.

Кресло на колесиках стояло наготове четвертью часа ранее. Однако в половине двенадцатого сестра Мари-Анжелика настояла на возвращении в палату.

Таким образом, в полдень мадам Мегрэ вынуждена была занять свое место в постели, а монахиня безуспешно пыталась ее утешить, в то время как на лице мадемуазель Ринкэ светилась торжествующая улыбка.

– Вас тут ожидают двое господ. Кажется, ваши друзья. Поскольку они торопились, я их посадил за ваш столик. Они просили у меня номера, но, к сожалению, свободных нет… – И месье Леонар, прямо-таки умоляюще, добавил: – Может быть, выпьете аперитив, а?

Те двое, что еще ели за столиком Мегрэ, были инспекторами мобильной бригады из Пуатье, Пьешо и Буавером, с которыми комиссару уже приходилось работать ранее. Они одновременно встали, держа в руках салфетки.

– Извините, патрон. Сейчас как раз время перекусить До прибытия прокурорских.

– Я полагал, что они должны приехать в одиннадцать?

– Так бы и случилось, если бы нашли следователя. Но он находился где-то за городом у знакомых, а у тех там нет телефона. Пришлось посылать курьера. Короче говоря, все будут здесь через час. Вы примете участие в расследовании?

Кто-то, может быть даже Мансюи, видимо, уже сообщил им о той позиции, которую занял Мегрэ, поскольку они переглянулись как заговорщики.

– Зачем?

– Вы, конечно, в отпуске. Мы это знаем. Правда, Буавер?

Одному из них было тридцать, другому – тридцать пять. Оба опытные полицейские, люди, о которых на набережной Орфевр говорили как о тех, кто разбирается в своем ремесле. Пьешо, тот, что постарше, вполне мог в свое время расстаться с собственной шкурой во время ареста одного поляка, в память об этом у него на правой щеке остался шрам от револьверной пули.

Мегрэ рассеянно сел за стол, расправил салфетку. Он положил себе на тарелку закуску и вполуха слушал то, что ему говорили.

– Вы ведь знаете, что убитая не была изнасилована?

Мы-то поначалу об этом подумали. Садистское преступление, как нам сказали в Пуатье. Местная полиция арестовала с полдюжины бродяг. Для этого района такое преступление довольно скверная реклама. Впрочем, будь это дело простым, вы бы вряд ли стали им заниматься накануне, не так ли?

Эти хитрецы старались выудить из него хоть какую-нибудь информацию.

– Будет, конечно, так, как вы пожелаете. Но месье из прокуратуры знают, что вы здесь… в общем… Короче…

Видя, что Мегрэ молчит, они уж и не знали, что еще сказать.

– Я в отпуске, – повторил Мегрэ, наливая себе воды.

– Конечно…

– Если я что-нибудь узнаю, то сообщу вам.

– Вы всегда были человеком правильным и обязательным…

При этих словах он даже не улыбнулся, лицо его продолжало оставаться хмурым. Ко всему прочему, он плохо себя чувствовал, как если бы начинался грипп.

– Во всяком случае, если вам нужно будет установить за кем-то наблюдение или что-нибудь еще…

– Спасибо.

– Нам пора. Уже время.

В коридоре месье Леонар посоветовал им остановиться в маленьком отеле, где, может быть, повезет с номерами.

Уже на пороге Пьешо обронил:

– А ведь патрон не шутит!

Глава 6

Он позвонил в дверь клиники тогда, когда еще не было и половины третьего, не дожидаясь звона колокола и не вынимая часов из кармана.

Сестра Аурелия удивленно и даже как-то недоуменно смотрела на него, колеблясь, снимать ли трубку. Он адресовал ей механическую улыбку, что, впрочем, не смягчило хмурого выражения ее лица.

– Это не касается моей жены, – объявил он. – Я сначала хотел бы поговорить с сестрой-настоятельницей.

– Вы уверены, месье номер шесть, что вам нужна именно настоятельница? Что касается больных и клиники в целом, как и жалоб, этим занимается сестра-экономка, которая…

– Не могли бы вы предупредить настоятельницу, что с ней хочет поговорить комиссар Мегрэ?

Сестра Аурелия предпочла не настаивать, и, пока она звонила, Мегрэ с чем-то вроде раздражения смотрел на гладкие стены и чистую лестницу.

– К вам сейчас выйдут, – объявила монахиня.

– Спасибо.

Он мерил шагами вестибюль вдоль и поперек, держа руки за спиной, заранее сердясь при мысли, что его долго заставят ждать. И был очень удивлен, когда увидел перед собой благочестивую сестру, которую раньше не Встречал. Она его ждала.

– Не хотите ли проследовать за мною, месье?

Они прошли не по лестнице. В глубине находилась дверь, украшенная блестящими головками гвоздей.

Пройдя через нее, они оказались совсем в другом мире, еще более напоминающем вату, еще более мягком и тихом, чем клиника. Должно быть, у монахинь туфли были на войлоке или мягкой резине, поскольку он не слышал шума шагов.

Дважды, когда они вступали в сложную сеть коридоров, он оборачивался, заслышав позади слабое шуршание широких юбок, перестук четок и вообще шелест, похожий на поток воздуха. Благочестивые сестры перемещались так, что сразу думалось о полете летучих мышей.

Он заметил часовенку с искусственными цветами на алтаре. Потом они вошли в приемную, где вдоль стен стояли черные кресла с бархатной малиновой обивкой.

– Преподобная матушка сейчас придет…

Опять все тот же шелест юбок и звук перебираемых четок, перемещение в воздухе накрахмаленных чепцов.

– Месье?..

Он вздрогнул, поскольку другие монахини были для него просто монахинями, когда эта, которая, хотя и носила такую же одежду, держа, как и они, руки в широких рукавах, была женщиной, явно занимающей иное социальное положение.

Высокая, сероглазая и породистая, она спокойно смотрела на него.

– Речь не идет о моей жене, – начал он, – мне необходимо было увидеться с вами, сестра…

Мегрэ подозревал, что следует сказать «преподобная мать» или что-то в этом роде, но у него не получалось.

– Нужно ваше разрешение для того, чтобы переговорить с сестрой Мари-Анжеликой.

Может быть, ему показалось, что она вздрогнула, но смотрела все так же спокойно и невозмутимо, а он уже снова стал раздражаться.

– Вы знаете, месье, что существует правило…

– Извините меня, сестра, но в данный момент вопрос о правилах не стоит.

Он покраснел, потому что вспылил первым.

– Я собиралась вам сказать, месье, что правила, – продолжала она все тем же ровным голосом, – позволяют вам встретиться с одной из наших сестер только в присутствии другой сестры.

– Даже если я приду с ордером от следователя?

Он обещал себе быть дипломатом, но эта породистая дама очень его раздражала, хотя причину объяснить он бы не смог. Просто чувствовал, что в это время господа из прокуратуры топтались вместе с инспекторами в маленьком домике Дюфье. А супруги Дюфье, которые всю жизнь работали, собирая по грошу, ничего не могли с этим поделать. Маленькая покойница лежала на постели, и, вместо того чтобы остаться со своею болью, они должны были отвечать на вопросы о своих самых интимных делах. А в это же время любопытные плющили носы о стекла окон, и журналисты слепили их своими вспышками магния.

– Сестра Мари-Анжелика очень молода, месье, и очень эмоциональна.

Он ограничился тем, что пожал плечами.

– Я сейчас пошлю, чтобы ее позвали.

Она вышла и что-то сказала одной из монахинь, находившихся за дверью, потом вернулась к нему.

– Я ожидала вашего визита. Сестра Мари-Анжелика вчера исповедовалась мне. Она серьезно нарушила правила, написав вам записку, не посоветовавшись со мной.

Он был поражен, сбит с толку, узнав, что его собеседница в курсе дела.

– Совершенно случайно ей несколько часов пришлось находиться в палате номер пятнадцать. Она еще не имеет опыта обращения с тяжелобольными, и бред несчастной девушки произвел на нее очень сильное впечатление.

Мегрэ недоверчиво спросил:

– Вы знакомы с доктором Беллами?

– Да. Я его знаю.

– Я хотел спросить, знаете ли вы его как врача или общаетесь просто по-человечески?

Ведь они должны принадлежать к одному кругу.

– Я знаю его только как медика. Сама я из Бордо.

Поскольку вы требуете, сестра Мари-Анжелика повторит вам текстуально те слова, которые она слышала. Я ей так приказала…

Конечно, это она, а не ей приказывают!

– …Приказала повторить слова, которые она слышала, или ей показалось, что слышала. Задавать наводящие вопросы, чтобы освежить ее память, бесполезно. Я этим уже занималась. Фразы, которые она вам повторит, ничем не отличаются от тех, которые произносят в бреду многие больные. Боюсь все же, что она по неопытности может попытаться придать им то важное значение, которого в них нет. Сестра Мари-Анжелика взяла на себя ужасную ответственность. Вы тоже, выслушав ее, и я молю Бога, чтобы он внушил вам осторожность и мудрость.

Шуршание в коридоре.

– Войдите, сестра. Я разрешаю вам повторить месье Мегрэ то, что вы рассказали мне.

– Вы можете остаться, – вдруг решительно проговорил комиссар.

Сестра Мари-Анжелика, покраснев, смотрела то на одну, то на другого.

– Девушка была в коме… – пробормотала она. – Но один раз, во время моего дежурства, она вдруг ожила и даже попыталась сесть. Потом вцепилась мне в руку и закричала: «Скажите!..» – Тут рассказчица прервалась, как бы ожидая одобрения со стороны настоятельницы.

Мегрэ же сохранял на лице брюзгливое выражение.

«…Его арестовали? Не нужно его арестовывать. Слышите? Я не хочу. Не хочу».

Она опять смолкла, но Мегрэ догадывался, что не сказано самого главного, и настоятельница это подтвердила. Именно она сказала:

– Продолжайте, сестра. Вы знаете, что я записала все слова, которые вы мне пересказали, и передам эту запись комиссару, если он того пожелает.

– Она еще сказала, – продолжала Мари-Анжелика: – «Не нужно ей верить… Она – чудовище…»

– И это все?

– Да, все, что я смогла понять в тот момент. Но было кое-что еще, в чем я не совсем уверена…

То, что монахиня не все выложила, Мегрэ догадался по вопрошающему взгляду, который она бросила на настоятельницу.

– Значит, вы слышали и другие слова?

– Да. Но в них не было никакого смысла. Она говорила о каком-то серебряном ноже…

– Вы уверены в этих двух словах?

– В общем-то, да, потому что она произносила их много раз. Она даже сказала: «Я до него дотронулась…»

И тут же сильно задрожала.

– Это все?

Спокойно, но твердо и решительно настоятельница приказала:

– Вы можете идти, сестра.

Мегрэ нахмурился, собираясь запротестовать, но она, так же спокойно, подала ему знак замолчать. Сама закрыла дверь за ушедшей.

– Остальное не представляет никакого интереса, я предпочла сама вам это сказать. Я могу взять на себя ответственность за одну из моих самых молодых сестер.

Ей было бы слишком трудно произнести кое-что в присутствии мужчины. Не знаю, приходилось ли вам когда-либо бодрствовать у постели бредящего больного…

И это она спрашивала у Мегрэ, тридцать лет проработавшего в полиции!

– Я только хотела обратить ваше внимание на то, что у больных иногда происходит полное изменение личности. Врач бы вам это объяснил лучше меня. Так вот, эта девушка произносила в бреду неоднократно бранные слова, которые позвольте мне вам не повторять.

– Сестра Мари-Анжелика их вам назвала?

– Исповедовать – моя обязанность.

– Полагаю, что эти слова относятся к области секса?

– Большинство. Добавлю, что речь идет о грубых ругательствах, которые не фигурируют в словарях.

Он несколько заколебался, но потом опустил голову.

– Благодарю вас, – пробормотал он.

И, как бы прощая его предыдущее поведение, настоятельница совсем другим тоном проговорила:

– Полагаю, что теперь вы захотите повидаться с нашей дорогой пациенткой, которая, как мне сообщили, расстроилась, не дождавшись вашего звонка по телефону. Представьте, она вставала и хотела ответить на ваш звонок лично.

– Благодарю вас, – повторил он уже снова в длинном коридоре, по которому она его провожала.

Обитая гвоздиками дверь открылась и закрылась за ним. Он снова очутился в клинике, которая по сравнению с монастырем показалась теперь ему какой-то обыкновенной и даже шумной.

На лестничной площадке на этот раз его ожидала не Мари-Анжелика, а сестра Альдегонда.

Мадам Мегрэ посмотрела на мужа с легким беспокойством, не осмеливаясь сразу приступить к расспросам.

– Прошу простить меня, – начал он. – Я был очень занят сегодня утром.

– Я знаю.

– Что ты знаешь?

– Просто я как раз об этом думала. Полагаю, что ты ходил на похороны. Ты обратил внимание на наш венок?

И сказать только, что это его жена задала подобный вопрос! Одиннадцати дней в клинике оказалось достаточно, чтобы она изменилась.

– Ты знаешь, я чувствую себя много лучше…

– Я даже знаю, что ты вставала.

– Кто тебе сказал?

Он не стал ссылаться на настоятельницу. Ему хотелось поскорее выбраться отсюда наружу. Ему не нравилось, как мадам Мегрэ смотрела на него, и поэтому он попытался заговорить о вещах банальных. Этаким легким тоном.

Никогда еще полчаса не тянулись для него так долго, особенно теперь, когда сестра Мари-Анжелика не устраивала своих обычных заходов в палату. Когда он наклонился к жене, чтобы ее поцеловать перед уходом, она ему шепнула:

– Ты занимался той, что лежала в пятнадцатой палате?

Конечно же она догадалась! И добавила с упреком, но как-то безнадежно:

– Ты ведь так радовался отпуску! Позвонишь мне завтра?

Все возвращалось на круги своя, в том числе и раскланивание с мадемуазель Ринкэ, о которой он совсем было забыл.

Необычная вещь: он прошел значительную часть улочек города, не задерживаясь ни в одном баре. Позвонил же только из своего отеля.

– Алло! Я хотел бы поговорить с доктором Беллами.

Алло! Это вы, доктор? Прошу извинить, что беспокою вас. Просто решил, что не увижу вас сегодня в пивной.

Однако хотел бы с вами встретиться в удобное для вас время. Алло! Что вы говорите? Прямо сейчас? Благодарю вас. Буду через десять минут.

Он забыл, как и утром, поговорить с месье Леонаром, который ходил вокруг него, напоминая несчастного пса, никак не могущего понять, почему хозяин его больше не ласкает.

– А если эти господа спросят, где вы? – наконец рискнул он задать вопрос.

– Ответьте им, что вы ничего не знаете…

Мегрэ шагал широким шагом, сжимая в зубах мундштук трубки. Дверь ему открыл Франсис:

– Вас ждут наверху.

Черная материя, свечи, цветы – все исчезло. Дом принял нормальный вид, и только в воздухе еще витал специфический запах часовни. Мегрэ следовал за слугой по толстой ковровой дорожке на лестнице. Франсис открыл дверь кабинета, и, еще никого не видя, комиссар вдохнул сигарный дым.

В кабинете царила дружеская атмосфера. Там находились двое. Доктор Беллами стоял, как всегда сухой и подтянутый, без малейших следов волнения на лице или в голосе.

– Мой дорогой Ален, – начал он с чуть заметной долей иронии, которую адресовал не собеседнику, а вновь прибывшему, – мне представилась честь и удовольствие познакомить тебя с комиссаром Мегрэ, которого ты так хотел увидеть. Месье Мегрэ, позвольте вам представить моего старого друга Алена де Фоллетье, следователя из Ла-Рош-сюр-Йон.

Человек этот был высок, но несколько жирноват, с румянцем во всю щеку. Одет в пиджак цвета опавших листьев и бриджи, а также сапоги из грубой кожи. Он курил сигару, которую, вероятно, достал из открытой коробки, лежащей на столе рядом со стаканчиком ликера.

– Очень рад, комиссар. Никак не мог встретиться с вами сегодня, поэтому я здесь. Конечно, несколько неудобно, что я в таком костюме, но у меня день отдыха, и я на лошади поскакал к друзьям за город. Тем не менее меня нашли и там, поскольку прокурор срочно попросил выехать. И вот я здесь…

Беллами указал Мегрэ на кожаное кресло, куда тот и сел. Доктор подвинул к нему коробку с сигарами и осведомился:

– Шартрез или арманьяк?

Комиссар машинально ответил:

– Арманьяк.

Сигару же он курить не стал, а набил свою трубку.

В комнате было довольно жарко, и, как догадывался Мегрэ, до его прихода здесь шла дружеская беседа двух мужчин.

– Беллами и я учились вместе в колледже. Теперь видите, что, избавившись от…

Теперь ясно, что он избавился от бригады! Это следователь и хотел выяснить! Прокурорские не слишком любят заниматься маленькими людьми вроде Дюфье.

– Когда я знакомился с этим делом, комиссар, мне сообщили, что вы здесь, но в отпуске. О деле вы, конечно, наслышаны.

Скептическая улыбка бродила по лицу следователя с темными тонкими усиками.

– Полагаю, вы, наверное, много знаете, не так ли?

И не откажете в помощи инспекторам полиции из Пуатье. Впрочем, это ваше право решать, помогать или нет. Заметьте, что я вас ни в чем не упрекаю. Но мне, как и всем, известна ваша репутация. Поскольку вы позвонили, Филипп предложил мне вас дождаться. И я очень рад представившемуся случаю…

– Доктор Беллами поставил вас в известность, почему я хотел с ним встретиться?

Их было трое. Один курил трубку, другой – сигару, а третий – сигарету, тонкую египетскую. В хрустальных рюмках на столе был налит шартрез и старый арманьяк.

– Он только что ввел меня в курс дела, – несколько шутливо ответил наконец следователь. – И я нашел это весьма любопытным. Для Филиппа хорошо и, позволю себе добавить, для вас тоже, что я здесь.

Доктор сидел упершись локтями в крышку столика и по очереди спокойно смотрел на них обоих.

– В общем, если я правильно понял, вопреки вашему сакрально-святому отпуску несчастный случай, жертвой которого стала сестра его жены, показался вам подозрительным, и вы начали делать вокруг него петли.

Тон его был вежлив, но с долей снисходительности, тон человека, умудренного жизненным опытом, разговаривающего хотя и с феноменом, но довольно вульгарной личностью, о которой он потом с улыбкой будет рассказывать своим друзьям.

– Это доктор вам сказал, что я делаю вокруг него петли?

– Ну, не такими словами… Он сказал мне, что догадывается о ваших подозрениях и отдает себя в ваше распоряжение, пригласив сюда. Так ведь?

– Почти.

– Это в его характере. Он любит играть с людьми подобного рода штучки. Поскольку вы ему позвонили с просьбой встретиться, я предположил, что у вас есть какие-то новости, так? Не бойся, Филипп, я сейчас вас покину. Что такое тайна следствия, я знаю много лучше других.

– Я прошу тебя остаться. Месье Мегрэ может спокойно говорить при тебе.

Несколько утонув в глубоком кресле, комиссар в это время держал в руке рюмку.

– Я, наряду с другими вопросами, хотел бы спросить вас, доктор, где вы были вчера вечером?

Сказано это было коротко, но Мегрэ бросил взгляд в сторону окна, и Беллами сразу подумал об оставленной горящей лампе. Подумал ли он одновременно о Франсисе? Возможно. Тем не менее он спокойно ответил:

– Я наносил визит своей теще в отель «Вандея».

Мегрэ побагровел. Следователь с ехидцей улыбнулся:

– Она остановилась там во второй половине дня со своим официально зарегистрированным мужем.

Еще одно очко в пользу доктора! Мегрэ накануне и сам заметил супружескую парочку на улице. Как же он об этом не подумал! Все очень просто!

– Она мне позвонила около восьми. До этого я не хотел ее беспокоить. Она ведь устала после долгого путешествия. Поэтому я сам отправился в отель, где ввел ее в курс дела.

– Благодарю вас, и разрешите задать еще один вопрос: кто лечил вашу жену начиная с первого августа?

– Доктор Буржуа. Я мог бы, конечно, лечить ее сам, поскольку у нее нервная депрессия, но, как и большинство моих собратьев, я против того, чтобы лечить членов своей семьи.

Улыбка де Фоллетье отметила еще одно очко в пользу доктора. Следователь просто развлекался. Для него все это было великолепной историей для рассказов в Ла-Рош и окрестных замках.

– Не могли бы назвать точную дату, когда пригласили этого доктора?

Едва заметное колебание, а следователь, удобно устроившийся, вытянув ноги в кресле, как будто что-то почувствовал в воздухе.

– Точно я не помню.

– Самый первый день?

– Видите ли, месье Мегрэ, вы ведь сами имели дело с больными, не так ли? Да, я просто забыл, что ваша жена сейчас находится в клинике, и лечит ее мой собрат Бертран. Так что вы называете первым днем?

– В первый день она почувствовала себя плохо, потом начались боли, затем лихорадка… Это в случае с моей женой. А как у вас?

Следователь хотел запротестовать, будучи человеком галантным и не желающим, чтобы подверглись обсуждению столь интимные вопросы. На этот раз он посмотрел на Мегрэ как на человека невоспитанного.

– Ах, оставьте! В случае с моей женой все началось с ощущения большой усталости. Она просто оставалась лежать в постели, как это столь часто случается с женщинами.

– Так. И в какой же день?

– Я не записывал.

Это случилось накануне несчастного случая, не так ли?

– Возможно.

Следователь от нетерпения заерзал, засучил ногами и посмотрел на комиссара осуждающе.

– Не забывайте, доктор, что вы сами пригласили меня прийти сюда, когда я решил задать вам вопросы, которые считал полезными.

– Я еще раз прошу…

– Доктор Буржуа прибыл в тот день, когда произошел несчастный случай?

– Нет.

– На другой день?

– Не думаю.

– А может быть, еще раньше? Кстати, вчера он приходил?

– Да.

– А сегодня?

– Нет еще.

– Вы каждый раз присутствуете, когда он консультирует?

– Да.

– Это же вполне естественно! – взорвался наконец Ален де Фоллетье. – Позвольте мне вам заметить, комиссар…

– Перестань, я вас слушаю, комиссар…

А тот в это время изучал лежащие на столе предметы. Бювар из твердой кожи с инициалами доктора. Нож для разрезания бумаг из слоновой кости, лежащий перед чернильницей, и еще один, поменьше и потоньше, для вскрывания писем.

– Позвольте мне, конечно в вашем присутствии, задать вопрос вашему слуге?

Следователь просто вскочил, но доктор остановил его жестом, нажимая одновременно электрический звонок вызова.

– Вы видите, – заметил он с чуть заметной нервозностью в голосе, – что я веду игру до конца?

– Вы продолжаете считать, что это игра?

Стук в дверь. Это Франсис, который, естественно, пришел с подносом.

– Франсис, комиссар Мегрэ хотел бы задать вопрос.

Разрешаю вам ответить.

Уже второй раз в течение дня кому-то разрешают при нем говорить. И это только потому, как правильно заметил следователь, что комиссар в отпуске. Вопрос был своего рода кастовый, и у Мегрэ загорелись уши.

– Скажите мне, пожалуйста, самым простым образом, куда вы положили серебряный нож?

Он даже не дал себе труда посмотреть при этом на доктора. А вот слуга, наоборот, сразу глянул ему в лицо.

Он рылся в памяти, повернувшись лицом к хозяину.

– Его нет на месте? Клянусь, что я его не брал. Если позволите, я сейчас же пойду поищу.

Значит, серебряный нож был вовсе не из области иллюзий и кошмаров, он на самом деле существовал в этом доме. И не без причины преследовал Лили Годро в клинике.

– Бесполезно, – заметил Мегрэ. – Благодарю вас.

– И это все?

Франсис не удержался, чтобы не бросить на него перед уходом взгляд, выражающий упрек. Разве не приятелями они были вчера в гостиной Попин? Разве он не рассказывал все, что знал? Зачем же теперь намекать на то, что он вор или что-то в этом роде? Да еще в присутствии других людей?

– Я всегда в вашем распоряжении, месье Мегрэ.

– Я не хотел бы испытывать ваше терпение, как и терпение месье следователя.

А тот достал из кармашка часы, всем видом показывая, что визит действительно слишком затянулся. Что этот Мегрэ явился с каким-то пустяком в кабинет-библиотеку, где так задушевно отдыхали двое друзей. Этот комиссар поступал, как удобно ему, напоминая ребенка, представленного лицу значительному, высокопоставленному, а этот ребенок ведет себя совершенно несносно.

– Я хотел бы еще, доктор, взглянуть на ваш кабинет для консультаций.

– К вашим услугам.

Не мелькнула ли в его голосе какая-то усталость?

– Ты можешь пойти с нами Ален. Я полагаю, что у тебя не было случая побывать там.

Они спустились следом за Мегрэ, тихонько переговариваясь между собой. Прошли через дверь, ведущую в сад, и пересекли его. В глубине стоял гараж из красного кирпича, через который можно было выбраться на улицу. Рядом располагалось двухэтажное здание, дверь в него доктор отпер, достав из кармана ключ.

Коридор был пуст, комната ожидания выглядела банально, в отличие от подобных комнат у других медиков не была украшена привычными акварелями на стенах. Но в соответствии с традицией стоял столик с пачкой иллюстрированных журналов.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Наверху на лестничной площадке были только две двери. Та, что посветлее, вела в рабочий кабинет доктора. Кабинет достаточно просторный, как и тот, что с библиотекой. Там стояли два великолепных кожаных кресла, стол, а у стены узкая, тоже обитая кожей кушетка, должно быть, для обследования больных.

Стекла двух выходящих в сад окон были матовыми, не давая сильно светить и слепить послеполуденному солнцу. На тех же, что выходили на улицу, висели плотные шторы. Напротив находилась слепая стена какого-то склада.

Мегрэ приоткрыл дверь в соседнюю, более узкую комнату. Она состояла из туалета и нескольких стеклянных шкафчиков, в которых в строгом порядке были разложены сверкающие никелем инструменты.

Комиссар, держа руки в карманах, медленно осматривался, к великому раздражению следователя, который злился все больше и больше. Потом Мегрэ наклонился над столом.

– Серебряного ножа нет на месте, – задумчиво констатировал он.

– А кто вам сказал, что его место здесь?

– Я только высказал предположение. Если хотите, можете позвать сюда своего слугу. Ему будет легче ответить на этот вопрос.

– У меня действительно лежал на столе нож для разрезания бумаги с серебряной рукояткой. Я даже не заметил его исчезновения.

– Однако вы принимали больных первого августа?

– В принципе я принимаю три раза в неделю, а иногда и в другие дни по договоренности.

– В какие часы вы проводите консультации?

– Это вы можете проверить по медной табличке, что висит на двери с улицы. Понедельник, среда и пятница с десяти до двенадцати.

– И никогда не принимаете вечером?

– Извините?..

– Я вас спросил, не случалось ли вам принимать вечером?

– Редко. Только в том случае, если какой-нибудь больной почему-либо не может прийти днем.

– В ближайшем прошлом было что-то подобное?

– Сейчас не помню, но можете посмотреть в моих записях на столе.

Мегрэ без всякого стеснения полистал записи. Фамилии, помеченные там, ни о чем ему не говорили.

– Разрешаете ли вы домашним беспокоить вас, когда вы здесь?

– Уточните, кого вы имеете в виду под домашними?

– Слуг, например. Вашего слугу или горничную мадам Беллами.

– Конечно же нет. Существует внутренний телефон, соединяющий флигель с основным зданием.

– А ваша жена?

– Полагаю, что она ни разу не была в этом кабинете.

Может, только когда мы поженились и я водил ее показывать дом и все поместье в целом.

– А ваша мать?

– Она заходит только в мое отсутствие, чтобы проследить в дни генеральных уборок за слугами.

– А ваша свояченица?

– Нет.

Оба уже не заботились о вежливости. Обменивались короткими и резкими репликами. Ни тот и ни другой не пытались при этом мило улыбаться.

Мегрэ самым спокойным образом открыл одно из окон, и сразу стали видны деревья в саду. Между буком и сосной можно было разглядеть часть дома, два окна на втором этаже и окошечко на третьем, ведущее в мансарду.

– Эти окна в какой комнате?

– Слева коридор, справа туалет моей свояченицы.

– А выше?

– Спальня Жанны. Я имею в виду горничную.

– Вы не знаете, когда исчез нож?

– До вашего прихода я вообще не знал, что он исчез.

Не помню, когда мне в кабинете приходилось в последний раз разрезать книги. Что касается переписки, то я чаще всего занимаюсь этим в библиотеке.

– Благодарю вас.

– И это все?

– Все. С вашего позволения, я выйду через маленькую дверь, ведущую на улочку.

На узкой лестнице он обернулся:

– Когда же вы вернулись этой ночью?

– Не могу сказать точно, но, должно быть, где-то около двенадцати. Франсис ушел, оставив поднос с виски в библиотеке. Я еще спускался, чтобы взять лед в холодильнике.

– Вы тогда видели свою жену?

– Нет.

– А ваша мать ее видела?

– Этим утром, перед похоронами.

– В вашем присутствии?

– Да.

Он не поднимался наверх. Механика сработала прекрасно и так без задержек и заеданий. Только голос доктора стал каким-то прерывистым.

Накануне они были в хорошей компании, вроде бы в полном согласии расстались. Сегодня же получилось нечто вроде схватки.

– Вы мне разрешаете заходить к вам, чтобы еще поговорить, доктор? Заметьте, что, как правильно обратил на это внимание месье Ален де Фоллетье, я здесь в отпуске и у меня нет никакого права требовать от вас чего бы то ни было. Он здесь следователь с официальной миссией в Сабль, но у вас в ранге гостя.

– Я в вашем распоряжении.

Он отстегнул цепочку, страховавшую вход.

– До скорой встречи, доктор.

– Как пожелаете.

Он, несколько поколебавшись, протянул Мегрэ руку, когда тот уже ступал на порог, и комиссар ее пожал.

А вот этот прокурорский сделал вид, что не замечает протянутой руки гостя.

– Прощайте, месье следователь. Сообщаю вам по случаю, для помощи в расследовании, что малышка Люсиль Дюфье вчера около половины пятого выходила из спальни мадам Беллами.

– Я знаю.

Мегрэ, который уже стоял на тротуаре, живо обернулся.

– Мой друг Филипп сказал мне об этом как раз перед вашим приходом!

Улочка оказалась пустынна, и видны были только запертые двери гаража доктора, голые стены и небольшое побеленное известкой здание с комнатой ожидания на первом этаже и кабинетом для консультаций на втором.

На медной табличке значилось имя доктора Беллами, а также дни и часы его консультаций. Отдельная надпись для клиентов гласила, что войти в приемную можно, нажав кнопку звонка.

Глава 7

Улочка, располагающаяся по краю города и полей, приняла свой обычный вид. Иногда у порога на стуле можно было увидеть пенсионера, покуривающего трубку. Время от времени из какого-нибудь окна доносился женский голос, зовущий ребенка. Посреди улицы мальчишки гоняли мяч, а чуть в стороне какой-то малыш в голубой рубашонке и без штанов сидел голым задом на краю тротуара.

Дверь в домик Дюфье закрыта. Их наконец оставили в покое, и только один Мегрэ собирался сейчас побеспокоить.

Сказанное следователем ошеломило его. Получилось так, что доктор Беллами опередил его, первым сообщив о визите малышки. Как же он объяснил ее присутствие в спальне своей жены?

Мегрэ постучал, услышал, как скрипнул стул, и дверь открылась. Перед ним оказалась та самая толстая старая женщина, которую он видел утром. Узнала ли она его?

Может быть, за день, уже ответив на вопросы стольким людям, она посчитала, что одним больше, одним меньше ничего не значит.

Приложив палец к губам, только шепнула:

– Тсс! Она спит.

Мегрэ вошел, снял шляпу и взглянул на дверь спальни, которая была приоткрыта. Наверное, это для того, чтобы услышать, если мадам Дюфье, которой врач дал снотворное, вдруг проснется и позовет.

Почему на комиссара неожиданно повеяло зимой, хотя на дворе стоял август? Может быть, так всегда бывает в маленьких домишках. Стоял полусумрак, было темновато, как в предвечерние часы. В плите горел огонь. Там варился суп, распространяя луковый запах. Наверное, эта плита, конфорка которой раскалилась докрасна, и заставляла вспомнить о зиме.

Месье Дюфье в расстегнутой рубахе сидел в кресле, откинув голову на спинку и дремал, полураскрыв рот.

И как это старуха сумела все здесь прибрать и вымыть после хождения стольких людей взад-вперед? Теперь домик внутри сверкал чистотой и пах мылом. Старая женщина взяла в руки вязанье, сделав это совершенно машинально. Такие, как она, просто не могут жить без какого-либо дела.

Мегрэ придвинул себе стул к плите. Он понимал, что для некоторых людей плита заменяет компанию. Помолчав, негромко спросил:

– Вы член семьи?

– Дети зовут меня тетушкой, – ответила она, не переставая считать петли вязанья. – Но я не родственница. Просто живу двумя домами дальше. Я приходила, когда Марта рожала. У меня же она оставляла малышку, когда нужно было куда-нибудь выйти. Здоровьем она не отличается.

– Вы знаете, почему она ходила к доктору Беллами?

Я имею в виду вчерашний визит к нему Люсиль.

– Она ходила к доктору? Родители мне ничего об этом не говорили. А сами вы не спрашивали? Подождите… Ведь они что-то говорили мне о деньгах, которые нашли в коробке вместе с лотерейными билетами…

Они должны быть здесь… Сходите сами в комнату.

Мои старые ноги побаливают. Откройте шкаф. Когда все здесь разошлись, я навела порядок, разложила по местам. Справа в глубине лежит жестяная коробка.

Тела в спальне уже не было. Как и Лили Годро, маленькую Люсиль увезли, чтобы подвергнуть унижению вскрытия.

Мегрэ последовал указаниям старухи. Под одеждой, которую инспекторы тщательно исследовали, он обнаружил старую коробку из-под печенья, которую и принес на кухню.

Женщина смотрела, как он снимал крышку, как пересчитывал банкноты и монеты. Возможно, от звона монет Дюфье приоткрыл глаза, но, увидев незнакомое лицо, предпочел их снова закрыть.

В коробке лежало двести тридцать пять франков, а также сброшюрованные книжечки билетов лотереи в пользу школьных касс. Один билет стоил один франк, а в книжечке их было по двадцать пять штук. Большинство продано, а на листке, вырванном из школьной тетради, записаны имена жителей квартала. Люсиль записала их карандашом.

«Малтер: одна книжечка.

Жонген: одна книжечка.

Матис: одна книжечка.

Беллами: одна книжечка».

Первые три фамилии принадлежали городским торговцам.

У доктора опять было обезоруживающее по своей простоте объяснение. Ему достаточно было сказать следователю, который, впрочем, его и ни о чем не спрашивал:

«Действительно, моя жена приняла эту девочку, которая пришла к ней вчера во второй половине дня, чтобы продать лотерейные билеты».

Для Мегрэ, конечно, такого объяснения было бы недостаточно, поскольку он уже знал, что мадам Беллами ждала девочку. Знал он и то, что Люсиль уже приходила к ней раньше и что на этот раз даже сказала свое имя Франсису.

Он сложил билеты и деньги в коробку и убрал ее обратно в шкаф.

– А не известно ли вам, мадам, как зовут ее учительницу?

– Мадам Жадэн. Живет неподалеку от кладбища. Новенький домик, который вы сразу узнаете по фасаду, выкрашенному в желтый цвет. Те господа, что здесь были, переписали имена с листка. Они тоже собирались сходить к мадам Жадэн.

– Они расспрашивали об Эмиле?

– А вы разве не вместе с ними работаете?

Он постарался обойти вопрос.

– Я принадлежу к другой службе.

– Они меня только спросили, где сейчас парень, а когда я им ответила, что он должен быть в Париже, захотели получить его тамошний адрес. Я и показала им почтовую открытку.

– А письмо?

– О нем они не спрашивали.

– Можете мне его показать?

– Возьмите, оно в буфете, в ящике справа.

Жерар Дюфье в своем полусне, должно быть, слышал их разговор, как смутный и далекий гул. Время от времени он шевелился, но слишком устал, чтобы проснуться и встать.

Ящик справа в буфете использовался как домашний хозяйственный сейф. Там лежали старые письма, счета, фотографии, потертый портфельчик, в котором хранились официальные бумаги, военный билет Дюфье, свидетельство о браке и о рождении.

– Письмо лежит сверху, – подсказала толстая женщина.

Из открытого ящика пахло чем-то пресным. Сюда скоро добавятся сувениры Люсиль и ее свидетельство о смерти.

– Вы позволите мне прочесть?

Она взглянула на спящего мужчину:

– Не стоит его будить, он очень устал…

Письмо было написано на бланке, где вверху типографским способом напечатано: «Городская типография. Ларю и Жорже». Каждое утро Мегрэ проходил мимо этого заведения, направляясь из Рембле в порт.

Письмо начиналось так:

«Моя дорогая, маленькая мамочка…»

Почерк был твердым и четким.

«Ты и представить не можешь, сколько я передумал, прежде чем решил написать тебе это письмо, которое тебя очень расстроит. Но прошу тебя читать его медленно и спокойно, сидя перед огнем на своем обычном месте.

Я очень хорошо тебя представляю. Знаю, что ты будешь плакать и даже снимать свои очки, чтобы протереть их.

И тем не менее, мама, ты знаешь, что подобное рано или поздно случается со всеми родителями. Я много размышлял над этим. Пытался найти что-нибудь подходящее в книгах и решил в конце концов, что это закон природы.

Я не чудовище и не больший эгоист, чем другие. И совсем я не бесчувственный.

Но, мамочка, мне хочется жить по-своему.

Сможешь ли ты понять, ты, которая существовала, жертвуя для других, для своего мужа, для детей? Ты помогала любому, кто в этом нуждался.

Мне нужна другая жизнь, и в этом до некоторой степени твоя вина. Именно ты породила во мне первые амбиции, стремясь дать хорошее образование. Вместо того чтобы отдать меня овладевать каким-нибудь ремеслом, как делают с мальчиками в нашей среде, ты захотела, чтобы я продолжал учиться, и была горда, видя, как я выигрываю все призы.

Теперь слишком поздно возвращаться назад. Я задыхаюсь в нашем маленьком городишке, где для такого парня, как я, будущего нет.

Когда я пришел работать в типографию «Ларю и Жорже», ты решила, что моя жизнь обеспечена, а мне было больно видеть, как ты этому радуешься.

«Вот ты и при деле», – внушала ты мне.

Я же, как ты теперь понимаешь, нацеливался совсем на другое существование.

Когда мне доверили писать малюсенькие заметки в газету, ты ходила и гордо показывала их соседям. А когда, наконец, одна газета в Париже, издатель которой не знал, что я столь молод, назначила меня своим корреспондентом в Сабль, ты вообще не могла прийти в себя от радости.

Ты представляла, что я женюсь в нашем городишке и заведу себе маленький розовый домик в новом квартале.

Все это теперь причиняет мне боль, и я не нахожу больше слов, чтобы рассказать тебе, на что я решился.

Через несколько часов, моя бедная мамочка, я уже уеду. У меня не хватило мужества поговорить об этом с тобой и с отцом. Он все же, как я полагаю, поймет меня, поскольку, прежде чем потерял руку, тоже имел амбиции.

Итак, этим вечером я сяду в поезд, идущий в Париж.

Благодаря связям в газете я нашел себе довольно скромное местечко, но надеюсь на успех. Я никому ничего не сказал об этом, даже своим хозяевам. Но ничего не бойся. Дела свои я оставляю в полном порядке. Единственно, кто немного знает, так это Люсиль, поскольку мне нужно было иметь хотя бы одно доверенное лицо. Она хорошая девочка, и ты целиком можешь на нее положиться. Она очень любит вас обоих, и с нею вы мало-помалу забудете о моем отсутствии.

Я хотел бы тебя, по меньшей мере, расцеловать перед отъездом. И даже пытался это сделать, а ты все спрашивала меня, почему я тебя так крепко обнимаю.

Я не сказал до свидания, поскольку просто не хватило мужества.

За последние несколько месяцев я сильно повзрослел. Вы же этого не заметили. Родители всегда смотрят на взрослых сыновей как на детей даже тогда, когда те становятся мужчинами. Я попытаюсь, говорил я отцу, вести себя как мужчина. И если этого не произойдет, то станет доказательством, что жизнь слишком сложна.

Напишу вам, когда будут новости. Сообщу тебе адрес, по которому ты сможешь мне написать. А это письмо получишь завтра утром, до того беспокоиться обо мне не станешь, поскольку я предупредил, что буду работать всю ночь у своих хозяев.

Письмо опущу этим вечером на вокзале, когда будет отходить последний поезд. Билет у меня есть.

Испытаю свой шанс, мама, как и многие другие это делали до меня. Я слышал от тебя, что ты осуждала людей, которые поступают так. Поверь же мне, если я буду утверждать, что так лучше всего.

Пожелай мне удачи, несмотря ни на что. Иногда молись за своего сына, который идет навстречу судьбе.

Не буди отца. Пусть он хорошо выспится, прежде чем узнает эту новость. Я знаю, что ты человек более слабый и постоянно болеешь. Подозреваю, что уже несколько месяцев у тебя побаливает сердце. Но хочу надеяться, что ты будешь гордиться мною.

До свидания, моя милая мамочка.

Твой сын Эмиль».

Мегрэ схватил открытку, на которой была изображена площадь Конкорд и несколько слов на обороте, написанных нервным почерком:

«Все в порядке. Ты можешь писать мне до востребования на 26-е почтовое отделение в Париже. Целую вас всех троих. Эмиль».

Мегрэ вспомнил, что 26-е почтовое отделение находится в предместье Сен-Дени, неподалеку от Больших бульваров.

– Ему послали телеграмму?

– Только в полдень.

– Он еще не ответил?

– А вы полагаете, что он ее уже получил? Если он приедет, это будет большим утешением родителям.

И она со вздохом посмотрела на человека с пустым рукавом, который снова крепко заснул в своем кресле, и только от его дыхания шевелились седеющие усы.

– Вы останетесь с нею на ночь?

– Можете быть спокойны. Я пошлю за своими вещами племянника.

Она, конечно, не заснет, ибо не осмелится спать в комнате, где зарезали Люсиль. Будет ухаживать за мадам Дюфье. А вот пойдет ли ночью дежурить на верфь муж?

Мегрэ не стал задавать никаких вопросов. Медленно сложил письмо и убрал на место. Конечно, ему хотелось бы взять его с собой, но он знал, что этого ему не разрешат.

В спальне мадам Дюфье захныкала, как ребенок, толстая женщина с трудом поднялась.

– Извините меня, – проговорил Мегрэ, – мне нужно уходить…

В углу стояло пианино, на дубовом столе вышитая дорожка, а на стенах фотографии детей, выстроившихся по ранжиру, и надписи по годам. Это все были питомцы мадам Жадэн, ученики, которых она выпускала из года в год.

– Один из ваших коллег уже опрашивал меня, месье комиссар, такой высокий со шрамом.

Этот Пьешо свое дело знает.

– Действительно, была организована лотерея в пользу школ. Ну и школьники занимались распространением билетов. Мы разрешаем им заходить к коммерсантам и главным образом к людям, которых они знают. Наша Люсиль располагала лотерейными билетами, как и все остальные.

В понедельник утром дети должны были сообщать о нереализованных билетах и книжечках.

– Каждому школьнику поручался определенный квартал или улица?

– Нет. В выборе мест распространения они были свободны.

– Не расскажете ли мне о Люсиль?

Мадам Жадэн была маленькая и чернявая. В классе она, наверное, выглядела строгой, поскольку это требовалось, но здесь в ее взгляде угадывалась доброта к детям.

– Ваш инспектор задавал мне возмутительные вопросы в отношении детей, я так ему и сказала. И он вам наверняка доложит, что я его плохо приняла. Вы мне кажетесь более разумным и понятливым. А он все пытался узнать, встречалась ли Люсиль с мальчиками и насколько она была продвинута в вопросах секса. Вы только подумайте! Ей ведь едва исполнилось четырнадцать лет. На вид, правда, давали больше, поскольку она была рослая, разумная, может быть даже слишком рассудительная для своего возраста. Мы иногда имеем дело, и я этого не отрицаю, с преждевременно развитыми девочками, которые знакомятся с мальчиками на улицах, особенно зимой, когда уже темновато, а то и со взрослыми мужчинами. Но это – исключение.

– Люсиль была разумной девочкой?

– Я даже называла ее маленькой мамочкой, потому что на переменах вместо того, чтобы играть со старшими, она занималась с малышами. Однажды я очень удивилась, случайно услышав ее разговор с одной из подруг, у которой в семье только что появился маленький братик. Люсиль грустно так сказала: «Мне кажется, что моя мать больше не сможет иметь детей…» Скажу вам, месье комиссар, что, на мой взгляд, только в бедных семьях есть уже настоящие мамаши в четырнадцать лет.

– Полагаю, что в связи с каникулами вы ее в последнее время не видели?

– Нет. Я видела ее много раз, ибо, чтобы не предоставлять детей самим себе и улице, мы с теми, кого доверяли нам родители, организовывали разные игры, ходили на пляж или в сосняк…

– Вам не показалось, что Люсиль изменилась?

– Я заметила, что она стала несколько нервной, и спросила ее об этом. Не знаю, бывает ли такое в классах у мальчиков, но у нас есть свои любимицы. Такой любимицей Люсиль была для меня. На переменах во время школьных занятий она охотно покидала подруг, чтобы поболтать со мной. Как-то, помнится, я спросила ее, правда ли, что брат уехал.

– Это было несколько дней тому назад или много раньше?

– Всего три дня назад. Я услышала это от других девочек. И вот, вместо того чтобы мне прямо и откровенно ответить, она отвернулась и сухо так обронила:

«Да». – «Наверное, это большое горе для твоей мамы?» – «Я не знаю». – «Она получила от него какую-нибудь весточку?» – «Я не знаю». Ну, настаивать я, конечно, не стала, потому что почувствовала, как она вся напряглась и занервничала. Это все, что мне известно, месье комиссар..

– Вы даете уроки игры на пианино?

– Всего несколько частных уроков.

– Люсиль тоже брала у вас уроки?

Мадам Жадэн с некоторым смущением опустила голову. Это, наверное, означало, что родители Люсиль не могли позволить такого рода роскошь для своей дочери.

Когда Мегрэ добрался до улицы Сен-Шарль, где находилась типография «Ларю и Жорже», рабочие уже выходили оттуда. Он пересек мощеный дворик. Обогнул грузовик и толкнул застекленную дверь, на которой висела табличка с надписью: «Бюро».

Какая-то машинистка-стенографистка надевала шляпку, тоже собираясь уходить.

– Месье Ларю здесь? – спросил он.

– Месье Ларю уже два месяца как умер.

– Извините. Могу ли я в таком случае поговорить с месье Жорже?

Тот, находясь в соседней комнате, наверное, услышал, ибо крикнул:

– Впустите ко мне, мадемуазель Берта!

Этот державшийся скромно мужчина небольшого роста был занят корректурой своей газеты.

Газета «Эхо Сабль» выходила раз в неделю на четырех полосах и содержала местные новости, объявления и извещения, в частности нотариусов.

– Садитесь, месье комиссар. Не удивляйтесь тому, что я вас знаю. Я старый друг комиссара Мансюи, и он говорил мне о вас. А еще я каждый день вижу, как вы проходите по улицам. Очень сомневался, что вы зайдете повидаться со мной. – Поскольку Мегрэ продолжал молчать, слушая его, он продолжал: – Один из ваших коллег недавно заходил, зовут его… постойте-ка…

– Буавер.

– Совершенно верно. Клянусь, мне не удалось сказать ему что-либо важное. А правда ли, что вы со своей стороны ведете расследование?

– Это Буавер вам сказал?

– Вовсе нет! Просто по городу ходят слухи… Кстати, я сегодня утром был на похоронах, поскольку доктор Беллами – один из моих клиентов. Там по крайней мере двое сказали мне об этом. Сообщили, что у вас есть свое особое мнение, полиция Пуатье не согласна с вами, но вы готовите ей сюрприз…

– Слишком много болтают, – нетерпеливо проворчал Мегрэ.

– Вы хотите, чтобы я рассказал все, что знаю об Эмиле Дюфье?

Мегрэ кивнул, хотя и слушал рассеянно.

– Так вот, это уже второй парень подобного рода, который уплыл у меня из рук и которого, могу позволить себе так сказать, я обтесал. И этот второй прямо-таки проскользнул у меня между пальцев. Заметьте, что мне очень этого не хотелось. Тот, первый, сейчас работает журналистом в Ренне, и я каждое утро читаю его статьи в «Вест-Эклер». Что же касается Эмиля… Мы тоже в тот или иной день увидим его статьи, не так ли?

– Я очень на это надеюсь.

Месье Жорже вздрогнул – настолько сурово и хмуро прозвучали эти слова.

– В любом случае, комиссар, – это честный парень, единственный недостаток которого – некоторая подозрительность. Впрочем, это слово неточное. Просто у него тенденция замыкаться в себе. Говорили, что ироническая улыбка, грубое слово или снисходительная усмешка его просто пугали. В то же время на него очень давила бедность его семьи, однако он этого не стыдился. Когда его спрашивали о профессии отца, не задумываясь и не стесняясь, отвечал: «Ночной сторож». Он не давал себе труда объяснить, что Дюфье согласился на эту работу только после того, как ему ампутировали руку.

Не знаю, доходчиво ли все объясняю… Но он хотел состояться во что бы то ни стало. Для этого он трудился не покладая рук. Рано прочел тонны книг. Однако у него периодически чередовались сомнение и уверенность…

– Женщины?

Собеседник ткнул пальцем в сторону соседнего кабинета.

– Она ушла? – тихонько спросил он, намекая на машинистку.

Потом все же решил сам сходить удостовериться.

– Вы ее видели. Мадемуазель Берта красива и аппетитна. Все мои служащие пытались ухаживать за нею.

Но на самом деле она влюблена в Эмиля Дюфье и вспыхивает от раздражения, когда кто-либо пытается сказать что-то его осуждающее при ней. Она делала все, чтобы привлечь его внимание. Стала кокеткой, меняла платья по два-три раза в неделю. А я все задавался вопросом, заметит он это или нет… Он же шел к своей цели, и мне было ясно, что со временем он уедет в Бордо или Нант. А он махнул прямо в Париж, как и большинство наших честолюбцев.

– Он вас предупредил об этом заранее?

– Нет, прислал письмо.

– Которое вы получили на следующий день после его отъезда?

– Правильно. Как и его родители. Говорят, что он в последний момент побоялся, чтобы ему не помешали, как говорится, не сунули бы палку в колеса. Думаю, даже не стоит говорить о том, что все его счета оказались в полном порядке. Если хотите, можете прочесть письмо…

Мегрэ только бегло его просмотрел. В письме Эмиль очень вежливо просил извинения и не менее любезно благодарил хозяина за все, что тот для него сделал.

– Его сестра когда-нибудь бывала здесь?

– Что-то не припомню. Впрочем, в самой конторе Дюфье бывал мало. Последние дни по крайней мере.

Много времени тратил на подготовку газеты. На газетную хронику, на объявления, поскольку в таком маленьком издательстве нужно уметь делать все.

– Мне хотелось бы как можно подробнее разобраться с тем, как он проводил время.

– Приходил к девяти утра, а иногда и раньше, ибо на время не обращал внимания. Частенько задерживался до половины одиннадцатого. Затем отправлялся в комиссариат полиции, чтобы добыть последние новости, потом шел в мэрию и к супрефекту. Так он проводил время до полудня. Во второй половине дня правил материалы, а затем шел в цех заниматься набором. После всего этого совершал еще несколько выходов в город, звонил нотариусам, торговцам недвижимостью, управляющим кинотеатрами, рекламу которых мы печатали… Это я вам описываю обычный рабочий день… В пятницу, в день выхода газеты, он оставался со мной до девяти вечера…

Ничего особенного, обычная жизнь провинциального репортера.

– В общем, – подвел итог Мегрэ, – время на личную жизнь вне работы оставалось у него только утром.

Не знаете, звонили ли ему по личным вопросам?

– Это смотря что считать личными. Я знаю, что он еще был кем-то вроде собственного корреспондента одной парижской газеты. Но предварительно испросил у меня разрешения. Времени это у него отнимало немного, поскольку туда он направлял ту же самую информацию, что печаталась в нашей газете. Я позволил ему пользоваться одной из наших телефонных линий, и он составлял список своих разговоров, чтобы бухгалтер производил с ним расчеты в конце каждого месяца. Я никогда не слышал, чтобы он вел какие-то частные беседы по телефону с другом, например…

– Благодарю вас, – в очередной раз произнес ритуальную фразу Мегрэ. – Из Парижа ни он не писал вам, ни вы не звонили ему?

– Он дал родителям адрес до востребования. Это, конечно, может занять день или два…

Жорже, сам того не подозревая, подал комиссару некую мысль. Вернувшись в отель, Мегрэ связался с уголовной полицией в Париже.

– Алло! Люка на месте? Кто у телефона? Тоерэнс? Это Мегрэ. Да. Все еще в отпуске… Да… Что?.. Как с погодой? Не знаю, сейчас посмотрю… Солнца нет, но не капает. Жанвье в кабинете? Пусть подойдет. Да, спасибо. Это Жанвье? Не очень занят? Текучка? Ладно. Не против помочь мне? Я хочу, чтобы ты побывал в 26-м почтовом отделении. Если не ошибаюсь, это в предместье Сен-Дени? Да, правильно. Поговори со служащим, который занимается перепиской до востребования. Спроси его, нет ли писем на имя Эмиля Дюфье. Да, запиши… Эмиль Дюфье… Нет, «ф», как Фернан. Подожди! Важно выяснить, приходят ли за письмами. Да… Когда и в какие дни. Пусть он задержит посетителя на несколько минут, а ты тем временем подскочи на такси. Смотри только, чтобы без всяких оплошностей. Узнай его адрес. Если нужно будет, то проследи за ним. Подожди, не вешай трубку. Потом пройдешься по меблерашкам, посмотришь регистрационные карточки последних дней. Особенно обрати внимание на период тридцать первое июля – первое августа. Искать на то же, имя. Это все! Да нет, не слишком важное дело. Просто личная просьба. Спасибо, старина. Ну, да… Ей уже лучше… Передай от меня привет Мари-Франс…

– Эти господа уже сидят за столом… – прошептал месье Леонар, возникая за спиной комиссара с бутылкой в руке.

– Пусть там и сидят.

– Может, выпьете стаканчик?

Ну что же! Наверное, лучше согласиться, чтобы не огорчать хорошего человека.

– Я им нашел два номера, но в разных отелях. Они, правда, не слишком довольны. Но при чем же я-то здесь?

Ваше здоровье!

– И ваше, месье Леонар!

– Как вы считаете, схватят мерзавца, который зарезал малышку?

Было уже восемь вечера. Включили электрическое освещение. Оба они сидели в комнате, в глубине между кухней и залом. Официантки с подносами сновали у них за спиной.

Не фраза ли, которую произнес месье Леонар, заставила Мегрэ нахмуриться? Он задумался.

– Есть будете?

– Не сейчас.

Он готов был подняться в номер и сделать то, что ему редко приходилось делать. Может быть, только в самых серьезных случаях.

Мегрэ вспомнил о том страхе, который испытал вчера, пытаясь безуспешно установить и отыскать девочку, встреченную им на лестнице у доктора Беллами. Люди, которых он расспрашивал, с удивлением смотрели на него, даже полицейские агенты, находящиеся в охране, даже комиссар Мансюи. И тем не менее, если бы он вчера нашел Люсиль, она осталась бы жива.

А вдруг он ошибается во всех и во всем?

Однако же, если не ошибается, то опасность грозит и другим людям, в том числе и ему самому. Вот почему нужно подняться к себе в номер и изложить в письменном виде свои подозрения.

– Вы уходите?

– Всего на часок. Оставьте мне чего-нибудь поесть…

Он решил написать нечто вроде доклада, но в спокойной обстановке, вечером, прежде чем лечь спать. А теперь направился к вокзалу. Разве Эмиль Дюфье не сообщил матери, что приобрел билеты заранее?

Зал ожидания оказался почти пуст и был плохо освещен. На путях стоял всего лишь один поезд местного сообщения с вагонами старой модели. На каскетке человека, сидевшего за окошечком, было написано, что он помощник начальника вокзала.

– Добрый вечер, месье комиссар…

Решительно, слишком многие его знали.

– Хочу получить у вас некоторые сведения. Вы знаете молодого Дюфье?

– Месье Эмиля? Конечно, я его знаю. По своим репортерским делам он заходил сюда каждый раз, когда должна была приехать какая-нибудь важная персона.

Я сопровождал его на платформе.

– В таком случае вы можете мне сказать, покупал ли он в конце прошлого месяца билет до Парижа?

– Я даже могу сказать, что именно я ему их отдал.

Мегрэ автоматически отметил, что сказано было во множественном числе.

– Вы отдали ему несколько билетов?

– Два билета во второй класс.

– Туда и обратно?

– Нет, только туда. Днем, еще до полудня. Он хотел билеты на последний поезд, отходящий в десять пятьдесят две…

– Вы не знаете, успел он на этот поезд?

– Полагаю, что успел. На вокзале, правда, я тогда отсутствовал некоторое время. Работал ночной помощник.

– Он здесь?

– Должен подойти. Зайдите в кабинет.

Они добрались до платформы и вошли в кабинет, где трещал телеграф.

– Скажите-ка, Альфред! Я имею честь представить тебе комиссара Мегрэ, о котором ты слышал.

– Очень приятно.

– Комиссару нужно узнать, уехал ли молодой Дюфье на 163-м поезде в один из последних дней июля. Я ему выдал два билета второго класса в один конец до Парижа. Уехать он должен был в десять пятьдесят две.

– Что-то не помню…

– Полагаю, что, если бы он уехал на этом поезде, вы бы его увидели?

– Утверждать не могу… Иногда в последний момент вызывают к телефону или в почтовый вагон. Правда, сейчас я тоже удивляюсь, что не видел его…

– Есть ли возможность узнать, использовались ли полученные билеты?

– Конечно. Достаточно запросить Париж. Путешествующие, как известно, сдают билеты при выходе. Однако случается, что пассажиры выходят на промежуточных станциях. Другие по рассеянности, выходя в толпе, забывают сдать. Но это случается редко. Это против правил, но подумать и об этом стоит… – Потом, несколько задумавшись, он как бы про себя проговорил: – Что-то здесь странное…

Посмотрел на коллегу, как бы вспомнив о чем-то, выходящем за обычные рамки.

– Эмиль Дюфье несколько раз ездил на поезде в Нант, в Ла-Рош и в Ла-Рошель. И каждый раз у него был бесплатный проезд… – Он объяснил Мегрэ: – Журналисты имеют право на бесплатный проезд в первом классе. Стоит только это оформить у себя в газете. На этот же раз он не стал пользоваться льготой, хотя речь шла о довольно продолжительной поездке. Вот я и задаюсь вопросом, почему он решил ехать вторым, когда мог путешествовать первым, не заплатив к тому же за это ни гроша?

– Он был не один, – заметил Мегрэ.

– Конечно… И речь наверняка шла о даме. Однако, знаете ли, эти господа из прессы в таких случаях не столь уж осмотрительны.

Мегрэ как-то незаметно для самого себя очутился на улице. Чуть позже он проходил перед рыбной лавкой Попин. Ставни были закрыты, и лишь узкая полосочка света пробивалась из-под двери, ведущей в коридор.

В этот еще довольно ранний час Франсис, должно быть, сервировал обед в доме доктора.

Мегрэ продолжил путь по маленьким, плохо освещенным улицам и вздрогнул, услышав шаги в темноте позади себя.

Если он был прав в своих подозрениях в предвидении того, как будут развиваться дальнейшие события, то следовало ожидать новых жертв помимо Лили Годро и маленькой Люсиль. Правда, в его реконструкции событий оставались некоторые дыры…

Он вдруг сделал полуоборот и вошел в отель «Вандея».

– Скажите, мадам Годро все еще здесь? – спросил он у хозяйки отеля, одетой в черный шелк с большой камеей на корсаже, которая находилась в это время у себя в кабинете.

– Вы забываете, месье комиссар…

Он разозлился, что его опять узнали.

– Вы забываете, месье комиссар, что ее фамилия теперь не Годро, а Эстева. Она уже уехала с месье Эстева поездом в пять тридцать.

– Полагаю, – с едва заметным раздражением в голосе проговорил Мегрэ, поскольку уже заранее мог предугадать ответ, – что ее зять заходил повидаться с ней вчера вечером?

– Совершенно верно. Они долго просидели, оставаясь последними в маленьком салоне.

– Вместе с месье Эстева?

– Думаю, хотя и не берусь утверждать, что месье Эстева поднялся в номер первым.

– Благодарю вас.

Он как начал благодарить с самого утра, так и продолжал весь день до самого вечера.

Но чья-то жизнь находилась тем временем под угрозой, если он не ошибается в своих рассуждениях.

К несчастью, он не знал ни возраста следующей жертвы, ни профессии. Не знал, мужчина это или женщина.

Знал он только, что этот некто находится в городке, скорее всего в центре, а периметр мог бы даже очертить на плане.

Всем этим невозможно было заниматься в тот же вечер. Следовало дождаться наступления дня, когда откроются лавочки и кафе. Тогда он и отправится на охоту, пользуясь навязчивой идеей, как путеводной нитью, а свое «благодарю вас» будет опять повторять хоть целый день.

Но все это при условии, если позволит время!

Оба инспектора покончили с обедом и, прихлебывая коньяк, курили сигареты, когда комиссар уселся к ним за столик в почти пустом зале столовой.

– Ну как, патрон?

И он, более хмурый и ворчливый, чем когда бы то ни было, с неприятным привкусом во рту и ощущением усталости, как это бывает после длительной поездки по железной дороге, проворчал:

– Сплошное дерьмо!

Глава 8

В одиннадцать утра Мегрэ открыл очередную дверь, наверное уже седьмую по счету. На этот раз это был магазин кожаных изделий. А начал он часов в восемь, когда торговые дома тех, кто побогаче и поэлегантнее, еще закрыты. Заходил он в лавочки, которые чаще всего посещали домашние хозяйки конкретного квартала. Крупный и широкоплечий, он трогал ручки метел и губки, которые висели на веревочках, привязанных к потолку.

Рассматривал все эти хозяйственные принадлежности с хмурым видом, ожидая своей очереди пообщаться с хозяйкой лавочки. Наблюдатель снаружи мог бы заметить, как шевелятся его губы, неизменно произнося одни и те же слова.

Поначалу комиссар полагал, что ему нужно что-нибудь покупать в этих лавочках. В бистро было много проще. А вот в одной бакалейной лавочке ему пришлось купить пакетик молотого перца, поскольку он решил, что, возможно, придется много ходить, и не хотел обременять себя объемистыми пакетами.

В галантерейной лавке, где он купил катушку ниток, старая дева с пучком длинных волос на подбородке, тупо глядела сквозь него. Да и пахло в лавочке плесенью.

– Вы знаете мадам Беллами? – повторил Мегрэ, как заклинание.

– Старую или молодую?

– Молодую.

– Знаю ее, как и все.

– Вам приходилось видеть, как она проходит здесь по вашей улице?

Это и был тот ритуальный вопрос, который он задавал без устали всем подряд.

– Послушайте, месье. Мне хватает дел и здесь, чтобы еще успевать глазеть на творящееся на улице. Я посоветую вам поступать так же, как я, и заниматься своим делом.

Тем не менее он продолжал коротко спрашивать:

– Вы знаете жену доктора Беллами?

Но от дальнейших покупок комиссар отказался. Шли люди, которые уже узнавали его по внешнему виду или просто, даже не зная его, угадывали в нем полицейского.

Теперь он начал с северного угла, иначе говоря, с портового квартала, проходя по улицам, которые мадам Беллами могла выбирать для своих прогулок или визитов. Например, она могла бывать на рыбном рынке или в его окрестностях.

– Конечно, я ее знаю. Раньше частенько видела. Очень красивая. И видела, как она проезжает в машине со своим мужем…

– А просто гуляющей пешком, вы ее видели?

Мужья поворачивались к своим женам или жены к мужьям:

Тебе доводилось видеть, чтобы она ходила пешком?

Отрицательное мотание головой. Одетта Беллами не посещала этот квартал – ни церковь Богоматери, ни центр города.

– Извините, мадам, вы знаете жену доктора Беллами?

Он не ограничивался расспросами торговцев. Заводил разговор с женщинами, стоящими на пороге, и даже побеседовал с одним немощным старичком, который вынужден был проводить время, постоянно сидя у открытого окна.

Одним словом, это была довольно скучная, опротивевшая ему работа, которой он даже немного стыдился. Ему не трудно было представить, какими словами обмениваются люди у него за спиной.

В десять часов он уже одолел большую часть дуги вокруг дома доктора. Если Одетте Беллами и приходилось ходить пешком, он доказал бы, что она могла идти только по Рембле.

Туда он и вернулся. Магазины здесь в основном были богатые.

– Извините, мадам, вы знаете…

И вот наконец он был вознагражден за свои труды.

А началось все с кондитерской, находящейся почти рядом с огромным белым домом.

– После замужества она редко выходит. Однако несколько раз я ее видела по утрам.

Эта приятная, кругленькая, розовая женщина и подозревать не могла о той радости, которая вспыхнула в сердце Мегрэ.

– Может, она выходила выгуливать собаку?

– У нее разве есть собака? Вот никогда не видела.

И вообще удивительно, чтобы в доме доктора держали собаку.

– Почему?

– Не знаю. Просто мне кажется, что он не такой человек. Нет! Я полагаю, что она куда-то ходила по делам. Чаще всего была одета в костюм. Да и шла очень быстро…

– В котором часу она выходила?

– О, вы знаете, это было не каждый день. Я даже не могу сказать, что это случалось слишком часто… Если я и обратила внимание, то потому, что в этот момент выставляла товар в витрине. Где-то часам к десяти… Случалось, я видела, как она возвращается.

– Много позже?

– Может быть, час спустя. Поклясться не осмелилась бы. Знаете, вокруг так много всего происходит…

– За месяц хотя бы часто ее видели?

– Не знаю. Не хочу вас обманывать. Ну может быть, раз в неделю… Иногда два раза…

– Благодарю вас.

Эти самые слова он непрестанно повторял с самого утра, даже бородатому галантерейщику, которого застал на месте. А начиная с кондитерской он уже след не терял. И довольно долго. Хотя требовалось разбудить людскую память.

– В каком направлении она ходила?

– В сторону, где кончается Рембле.

– К молу или к соснам?

– В сторону сосен.

Опять получались пробелы в его схеме. Если она ходила в ту сторону, то опять придется пойти туда и удостовериться.

Оба инспектора, которые с утра хорошо отдохнули и перекусили, прошли в стороне от него свежие и розовые.

Они заметили, как Мегрэ вошел в парикмахерскую, и, должно быть, решили, что зашел подстричься. Издали комиссар хорошо видел окна большого белого дома. Почему же у него вдруг возникло ощущение, что за ним следят?

Была пятница, день, когда доктор проводил консультации: с утра до полудня он должен находиться в здании в углу сада.

Однако ему ничто не мешало оставить больных, не закончив приема, или наскоро проводить их, чтобы самому спрятаться за жалюзи в библиотеке. В бинокль он вполне мог наблюдать за теми, кто приходит в комиссариат и выходит оттуда.

Но занимался ли он этим?

«Или я ошибаюсь, или…»

Эта фраза занозой сидела в голове Мегрэ со вчерашнего дня, а в сознании сохранялось ощущение опасности не столько в отношении себя – по крайней мере, не в данный момент, – а в отношении другой личности, которую он еще не установил. Именно потому, не без внутреннего сопротивления, он позвонил комиссару Мансюи.

– Это Мегрэ. Скажите, у вас нет ничего новенького для меня? Нет никаких насильственных смертей? Никаких исчезновений?

Мансюи было решил сначала, что Мегрэ шутит.

– Я хотел бы попросить вас о личной услуге. Вы ведь знаете местную администрацию лучше меня…

Каждый раз, когда он звонил из отеля, мог быть уверен, что где-то неподалеку находится месье Леонар с бутылкой, поджидающий его, как верный пес.

– У Эмиля Дюфье была привычка каждое утро заходить к вам в комиссариат, потом в мэрию и к супрефекту, чтобы собрать информацию. Каким образом? Просто ею его снабжал ваш секретарь. Не важно… Попытайтесь правильно понять мой вопрос. В принципе он должен был подходить часам к десяти с четвертью – половине одиннадцатого или чуть позже… Это позволит вам выяснить, в котором часу он потом заходил в мэрию и к супрефекту.

– Это я вам могу сообщить прямо сейчас.

– Подождите, вы не поняли. Я сказал и повторяю: в принципе мне хотелось бы узнать, происходило ли это регулярно или в какие-то дни он совершал свой обход значительно позже обычного…

– Понял.

– Я вам позвоню или зайду, чтобы получить ответ.

– У вас появились какие-то сведения?

– Пока ничего нет.

Не могло же быть новостью то известие, что он получил вчера вечером по телефону от Жанвье. Тот сообщил, что Эмиль Дюфье так и не заходил в почтовое отделение. Для него там лежали три письма, и все со штемпелем Сабль. Два из них были написаны одним и тем же почерком. Жанвье даже предположил, что этот почерк похож на девичий.

– Я должен их забрать и переслать вам? – спросил он.

– Оставь их там до нового указания.

– Есть еще телеграмма.

– Я знаю, спасибо.

Телеграмма, которая извещала молодого человека о смерти сестры.

В тот момент, когда Мегрэ вешал трубку, у него не хватило духа поручить молодому инспектору новое задание, поскольку он решил, что может выполнить его только сам. Однако не мог же он разорваться, чтобы быть одновременно в Сабль и Париже. Прав ли он был, выбрав Сабль, эту мелочную и кропотливую задачу, о решении которой думал с того самого момента, как проснулся?

– Одетта Беллами? Ну да, комиссар…

Торговец кожаными изделиями был еще одним человеком, который его узнал и относился к фанатам, встречавшим его, как кинозвезду.

– Жармен… – позвал он жену, – иди-ка сюда, здесь комиссар Мегрэ!

Супружеская пара была молода и симпатична.

– Вы уже напали на след? Это правда, что говорят?

– Откуда же мне знать, что именно говорят?

– Рассказывают, что вы хотите арестовать некую важную персону в городе, а следователь вам в этом мешает…

Таким образом, какая-то часть правды нашла отражение в самых абсурдных слухах.

– Это ложь, мадам, заверяю вас, я не хочу никого арестовывать.

– Даже убийцу малышки Дюфье?

– Этим занимаются мои коллеги. Я же только хотел задать вам вопрос. Вы знаете жену доктора Беллами?

– Я очень хорошо знаю Одетту.

– Вы с ней подруги?

– По крайней мере дружили до того, как она вышла замуж. С тех пор я ее мало видела…

– Я лишь хотел узнать, не видели ли вы ее в последнее время прогуливающейся по Рембле?

– Довольно часто…

– Что вы называете «довольно часто»?

– Не знаю… Ну, может быть, раз или два в неделю.

Случалось, что она заговаривала со мной, когда я стояла на пороге.

– И вам известно, куда она шла?

Маленькая женщина была очень удивлена, поскольку от столь знаменитого человека ждала необычайно сложного вопроса, а ей задали совершенно простой и банальный.

– Ну конечно же.

– И далеко?

– Совсем рядом. В соседний дом.

– И вы знаете, что она собиралась там делать?

– Тут и гадать нечего. Сразу видно, что вы не женщина, комиссар. На втором этаже этого дома швейная мастерская и магазин женского нижнего белья, который содержит Ольга, одна из моих подруг. Ольга одевает всех элегантных женщин Сабль. Ну разве что за исключением тех, что ездят в Нант или Париж. Но даже и те заказывают у нее белье и всякую мелочь…

– Вы уверены, что Одетта Беллами не идет дальше, еще куда-нибудь?

– Я просто видела, как она заходит, да и Ольга вам скажет.

– Благодарю вас…

Мегрэ был очень раздосадован. В общем-то, он оказался прав в своих догадках, поскольку Одетта раз-два в неделю действительно выходила из дому, но все же не смог раньше догадаться, куда она могла ходить.

Будь он отцом семейства, как тот полицейский агент, который навел его на мысль об учительнице, и сам бы об этом додумался. А будь он женщиной, в первую очередь подумал бы о портнихе.

– Вы разрешите воспользоваться вашим телефоном?

Ему было нужно связаться с Мансюи.

– Полагаю, вы были правы, комиссар. Я вот только спрашиваю себя, как вы могли догадаться, что привычки молодого Дюфье очень точно можно проследить по часам. Он действительно все делал регулярно. С разницей минут в пять в каждом из указанных вами мест. Однако время от времени он появлялся с опозданием почти на два часа. Я попытался выяснить, были ли это какие-то определенные дни, но ни один из опрошенных, к сожалению, не мог этого сказать с уверенностью.

– Я вас благодарю…

Благодарить таким образом стало для него привычкой. Поблагодарив заодно и молодую чету, Мегрэ вошел в соседнее здание – красивый многоэтажный дом со светлой просторной лестницей и дверями из полированного дуба.

На втором этаже слева он обнаружил на дверях медную гравированную табличку:

«ОЛЬГА

ВЫСОКАЯ МОДА – КРУЖЕВА – БЕЛЬЕ»

Прежде чем войти, комиссар машинально вытряхнул трубку и даже постучал ею о каблук.

Перед ним возникла какая-то маленькая взъерошенная личность.

– Вы что-то хотели, месье?

– Поговорить с мадемуазель Ольгой.

– От чьего имени?

– Ни от чьего.

– Я пойду посмотрю, на месте ли мадемуазель.

Она скрылась за портьерой, откуда сразу же донеслось шушуканье. Потом появилась высокая, худощавая женщина, пригласившая его в окрашенный в светлые жемчужные тона салон, где Мегрэ остался стоять.

– Месье?

– Мегрэ… Не важно… Мадемуазель Ольга?

– Да.

У нее была твердая походка и лицо с несколько резкими чертами. Одета с большим вкусом в легкий костюм, придававший ей вид деловой женщины.

– Не хотите ли пройти ко мне в кабинет?

Кабинет оказался небольшим, и пахло в нем душистым табаком. Ольга протянула Мегрэ сигареты, и он машинально взял одну.

– Как я полагаю, жена доктора Беллами – ваша клиентка?

– Верно. Но Одетта для меня больше чем клиентка, она моя подруга.

– Я знаю. Она ведь часто приходит повидаться с вами?

Приблизительно раз-два в неделю?

– Возможно… Но не могла бы я узнать?..

– Позвольте задавать вопросы мне. Доктор Беллами звонил вам сегодня утром?

– Нет, зачем?

– А вчера?

– И вчера не звонил.

– И не приходил повидаться с вами?

– Он вообще никогда сюда не заходит.

– А вы не замечали его где-нибудь поблизости на улице? Извините, но это крайне важно.

– Нет, не замечала.

– Вы живете прямо здесь?

– Если точно, то не совсем. Здесь находятся только салон и ателье, а я живу в апартаментах несколько меньшего размера, которые соединены с этим помещением переходом и расположены в задней части дома.

– Там есть выход, так чтобы можно было миновать Рембле?

– Как и в соседних домах, здесь два выхода: один на Рембле, другой на улицу Минаж.

– Послушайте, мадемуазель Ольга…

– Я это только и делаю. Вы же заставляете меня все время отвечать. Или мне кажется?

Она не теряла хладнокровия. Курила сигарету и смотрела ему в лицо.

– Я вас ищу со вчерашнего полудня.

Она улыбнулась:

– Как видите, найти меня совсем не трудно…

– Мне необходимо, чтобы вы отвечали мне откровенно. Проверьте, чтобы никто не мог нас слышать.

Мегрэ был столь категоричен и повелителен, что она прошла за драпировку, отдала несколько указаний, наверное отсылая подальше свой персонал.

– Ваша подруга Одетта приходила не просто для того, чтобы посетить вас, как портниху.

– Вы так полагаете?

Ее нижняя губа начала слегка подрагивать.

– Время поджимает, уверяю вас, сейчас не стоит заниматься играми. Вам, наверное, известно, кто я такой?

– Нет. Но полагаю, что вы из полиции.

– Комиссар Мегрэ.

– Очень приятно.

– Здесь я в отпуске. Мне не поручали вести расследование. Но за несколько дней случилось по меньшей мере два… две катастрофы, которые я мог предотвратить. Если бы все были откровенны со мной, я бы по крайней мере мог предотвратить смерть второго человека.

– Не вижу, чем я могу…

– Очень даже можете.

Кровь прилила к щекам девушки.

– Я вообще не был уверен, что найду вас живой этим утром. Прошлой ночью умерла маленькая Дюфье, которая знала значительно меньше, чем вы.

– Вы полагаете, что существует связь?

Она уже сдавалась, начала ему подчиняться. Большая и наиболее трудная часть работы была сделана. Ольга едва отдавала себе отчет в том, что с ней происходит, и теперь больше не могла отступать.

– Эмиль входил с улицы Миндаж?

Ольга в последний раз открыла рот, чтобы солгать или запротестовать, но столько силы воли было в этом крупном человеке, что она лишь пробормотала:

– Да…

– Я полагаю, что ваша подруга Одетта не задерживалась в салоне, а проходила прямо к вам в квартиру?

– Как вы смогли это узнать?

– Где она теперь?

– Вы должны знать…

– Отвечайте мне!

– Но… Я полагаю, что в Париже…

Мегрэ машинально вынул трубку из кармана и, набивая ее табаком, сурово проговорил:

– Нет!

– Но тогда выходит, что он тоже не уехал…

– Его больше нет в Сабль.

– А вы уверены, что Одетта здесь? Вы ее видели?

– Лично, своими глазами я ее не видел, но еще три дня назад ее видел лечащий врач, доктор Буржуа.

– Тогда я ничего не понимаю.

– Это не столь важно.

– А ее муж?

– Конечно!

– Вы хотите сказать, что он все знает?

– Это более чем вероятно.

– Но тогда… Тогда… – Охваченная ужасом, она вскочила и принялась ходить вдоль и поперек комнаты. – Вы даже представить себе не можете, что это значит…

– Очень даже могу.

– Он способен на все! Вы не знаете его, как знаю я.

Представить себе не можете, до какой степени он ее любит. Но вы его видели. Вид у него как у самого холодного человека. И это не мешает ему, захлебываясь от рыданий как ребенку, бросаться к ногам Одетты. Если бы он только мог, запер бы ее так, что на нее не мог бы упасть ни один мужской взгляд.

– Это я знаю…

– Одетта всегда была ему признательна. Но она несчастна. Много раз собиралась уйти от него, и если оставалась, то лишь из страха, что он придет в дикое отчаяние и ярость…

– Тем не менее она в конце концов решилась, – проворчал Мегрэ.

– Это только потому, что в свою очередь полюбила.

Мужчинам этого не понять. Вы наверняка не знали Эмиля. Если бы вы его видели. Увидели его глаза, дрожание его рук… Почувствовали, насколько он пылок… – Ольга в смущении смолкла. – Прошу извинить меня, – уже более спокойно произнесла она. – Ведь вы не это хотели узнать.

– Напротив.

– Ладно! Они любили друг друга, вот и все!

– Вот и все, как вы говорите! И Одетта попросила вас помочь ей облегчить встречи с молодым любовником.

– Я бы не сделала этого ни для кого другого!

– Безоговорочно вам верю.

– Я сильно рисковала.

– Да уж.

– Если бы вспыхнул скандал…

– И он скоро разразится.

– Чего же вы от меня хотите? Зачем пытаетесь напугать?

– Я сам напуган еще более, чем вы. Стараюсь все понять, чтобы предотвратить несчастье.

– Вы уверены, что Одетта не уехала?

– Да.

– А я не верю, чтобы он мог уехать один, без нее.

– Я тоже.

Ольга уставилась на комиссара, не веря своим глазам.

– Но что же тогда?

– Его не видели в Сабль с того вечера, когда был намечен побег. На вокзале его тоже не видели. Скажите, где они должны были встретиться?

– На маленькой улочке за приемной доктора.

– Во сколько?

– В половине десятого.

Как раз в то самое время, когда Беллами устраивался с виски в библиотеке неподалеку от спальни жены.

– В тот вечер в префектуре давали обед, на котором он должен был присутствовать.

– Вы уверены, что Одетта с тех пор вам не звонила и вообще не подавала признаков жизни?

– Могу в этом поклясться, комиссар. Вы же сами видите, что я все вам рассказала совершенно откровенно…

– Вам известно, где познакомились Эмиль и ваша подруга?

Ольга несколько смутилась:

– Не знаю, стоит ли вам об этом рассказывать. Боюсь, вы не поймете. Все у них получилось как-то по-детски.

– Не забывайте, что я тоже когда-то был ребенком.

– А вам случалось неделями подстерегать женщину, чтобы потом идти следом за ней по улице?.. А вот он именно так и поступал. Особенно когда она приходила ко мне. Было это осенью. Ей хотелось обновить свой гардероб. Приходила она довольно часто. Выбирала моменты, когда муж был занят на консультации, чтобы чувствовать себя свободной, поскольку не делала в это время ничего дурного. Эмиль ходил следом за ней. Вы видите, как все просто!

– Полагаю, что потом он стал писать ей записки?

– Да, но она более двух месяцев не отвечала. Когда же ответила, то потребовала только, чтобы он оставил ее в покое.

– Могу себе представить.

– Все это выглядит смешно, когда происходит с другими…

Ей-то, конечно, страстные переживания и приключения подруги не казались смешными.

– Так вот, после того письма он однажды утром поднялся сюда и заявил: «Мне совершенно необходимо поговорить с вами». Одетта не знала, как поступить. Оставить в салоне я их не могла и отправила к себе в кабинет… После этого они продолжали переписываться.

– При вашем посредничестве, как я полагаю?

– Да. Потом…

– Я понимаю…

– Все было чисто, клянусь вам.

– Ну конечно!

– Доказательством тому служит, что Одетта не колебалась все бросить и последовать за ним. В Париже ей пришлось бы тоже работать, ибо их положение было бы довольно посредственным в материальном отношении. Когда я спросила, заберет ли она свои платья и драгоценности, она ответила: «Ни в коем случае. Я не возьму ничего! Хочу начать новую жизнь!»

– А Беллами?

– Что вы хотите сказать?

– Он не испытывал никаких сомнений? Вы никогда не видели, чтобы он бродил поблизости? И еще один вопрос: ваша подруга хранила у себя письма любовника?

– Наверняка!

Она поняла, что он хотел этим сказать.

– Еще один вопрос: вы уверены, что, помимо вас, никто об этом не знал?

Судя по ее виду, он понял, что здесь что-то не так.

– Я теперь себя спрашиваю, как же я об этом не подумала? – задумчиво пробормотала она. – В начале весны Эмиль целую неделю пролежал в постели с ангиной.

А письма продолжали поступать в мой почтовый ящик.

Нужно сказать, что он из предосторожности никогда не направлял писем по почте. Однажды, когда я рано открыла дверь, заметила девочку, которая тут же убежала…

– Люсиль?

– Да, это была его сестра.

– Вы уверены, что он предупредил ее о своем отъезде?

– Может быть и так, но я не знаю. Больше ничего не знаю. Все это выглядело таким простым, легким, невинным…

– Видите ли, мадемуазель, есть еще один человек, который уже несколько дней занимается тем же поиском, что и я, причем обогнал меня в этом. А я только этим утром добрался сюда…

– Но как вам это удалось?

– Я просто шел от двери к двери. Потому что исходил от Одетты и Эмиля. Ибо так и должно было случиться: они где-то встречались. И еще потому, что не сообразил, как это сделала бы на моем месте женщина, не догадался о портнихе. А кто оплачивал счета мадам Беллами?

– Ее муж посылал мне чек в конце года.

– Он знал, что вы с ней дружите с детства?

– Наверное. Во всяком случае, Одетту и меня часто видели вместе еще до того, как он в нее влюбился.

– А она его любила?

– Полагаю, что да.

– Умеренной любовью, как я думаю, когда определенную роль играли большой дом, драгоценности, платья и машина…

– Вероятно. Одетта всегда боялась кончить так же, как ее мать. Но что же мне теперь делать? И как вы собираетесь поступать?

В это время зазвонил телефон.

– Вы позволите?

По мере того как слушала, прижав трубку к уху, она бледнела и вдруг стала подавать знаки Мегрэ.

– Да, доктор… Алло, доктор, я вас плохо слышу…

Это Ольга, да… Как? Повторите, пожалуйста, имя…

Мегрэ?..

Она взглядом просила совета у комиссара, и тот кивнул.

– Вы хотите знать, приходил ли он ко мне?

Комиссар пальцем ткнул в комнату, и она, не будучи уверенной, что правильно истолковала его жест, наугад ответила:

– Он сейчас здесь. Нет. Не очень давно. Подождите, мне кажется, что он хочет поговорить с вами…

Мегрэ взял трубку:

– Алло! Это вы, доктор?

На другом конце провода царило молчание.

– Я как раз собирался вам позвонить, чтобы попросить о встрече. Не забудьте, вы же сами сказали, что всегда в моем распоряжении… Алло!

– Да. Я слушаю.

– Вы сейчас у себя?

– Да.

– Если позволите, то через несколько минут я буду у вас. Мне только миновать половину Рембле… Алло!

Снова молчание.

– Вы меня слышите, доктор?

– Да.

– Я говорю с вами, как мужчина с мужчиной. Алло!

Заклинаю, умоляю вас, приказываю ничего до моего прихода не предпринимать. Алло!

Молчание.

– Алло! Алло! Мадемуазель, не отключайте. Как? Он повесил трубку?

Схватив шляпу, Мегрэ бросился к двери. Чуть ли не кубарем скатился по лестнице. Почти с порога увидел владельца магазина кожаных изделий со шляпой на голове, выходящего из своего заведения и что-то говорящего жене.

– Не подбросите ли меня до дома доктора Беллами?

– С удовольствием.

Оставалось проехать каких-то триста метров, и Мегрэ показалось, что пролетела они их на одном дыхании. Спутник посмотрел на него с удивлением, несколько ошеломленно. Он даже не осмелился задать вопрос.

Визг тормозов.

– Вас подождать? – только и сумел вымолвить он.

– Спасибо, нет…

Комиссар стал звонить. Долго жал кнопку звонка.

Услышал через дверь голос мадам Беллами, матери доктора, которая говорила:

– Франсис, посмотрите, что там за невежа…

Слуга открыл и тоже опешил при виде комиссара, столь возбужденного.

– Он наверху?

– Да, в библиотеке. Во всяком случае был там с четверть часа тому назад.

Беллами-мать с палкой в руке появилась в дверях салона, но он едва ей кивнул. Бросился вверх по лестнице. На мгновение застыл перед дверью Одетты. Услышал шум в коридоре. Не случись этого, может быть, даже попытался бы ее открыть.

Филипп Беллами ждал его у открытой двери в кабинет, стоя в дверной раме, как портрет на фоне блестевших золотом корешков книг.

– Чего вы испугались? – спросил он, когда Мегрэ перевел дух.

В уголках его губ таилась холодная усмешка.

Он отступил, пропуская комиссара в комнату, где они недавно сидели втроем, и жестом указал на кресло.

– Как видите, я вас ждал.

Почему же Мегрэ не мог оторвать взгляда от его белых рук? Может быть, он искал на них следы крови?

Доктор понял его взгляд:

– Вы мне не верите?

Колебание. Мгновенное размышление. Беллами, должно быть, испытывал ужасное напряжение. Он поднес руку ко лбу.

– Хорошо. Пойдемте.

Он вышел в коридор, на ходу доставая из кармана небольшой ключик. Потом остановился перед дверью жены. Повернулся и посмотрел на Мегрэ. Возможно, он все еще колебался?

Наконец доктор медленно открыл дверь, и стала видна золоченая внутренность спальни, шторы в которой были задернуты. На шелках огромной постели, раскинув по подушке светлые волосы, лежала женщина, повернув к ним в три четверти лицо с длинными ресницами, подрагивающими крыльями носа и гримасой на губах, одна из которых несколько выдавалась вперед.

На золотистом шелковом пуховике бессильно откинута рука.

Застыв у дверного проема, Филипп Беллами не шевелился и молчал. Когда Мегрэ обернулся к нему, заметил, что доктор стоит с закрытыми глазами.

– Она жива? – очень мягко спросил Мегрэ.

– Жива.

– Спит?

– Да, спит.

Беллами отвечал как лунатик, все еще не открывая глаз и стиснув руки.

– Доктор Буржуа осматривал ее сегодня утром и дал успокоительное. Нужно, чтобы она спала.

Когда они замолчали, стало слышно размеренное дыхание молодой женщины, правда, очень легкое, как биение крыльев ночного мотылька.

Сделав шаг к двери, Мегрэ еще раз оглянулся на спящую.

Голос доктора прозвучал повелительно:

– Идемте…

Он тщательно запер дверь, сунул ключ в карман и направился к библиотеке.

Глава 9

Они снова расположились в кабинете Беллами. Доктор – на своем обычном месте за столом, Мегрэ – в кожаном кресле. Оба молчали. В их молчании не было ничего враждебного, и это, возможно, в какой-то степени разряжало обстановку.

В этот самый момент, закуривая трубку, комиссар заметил те изменения, которые произошли с прошлого дня – а может, и несколько минут назад? – с его собеседником. Теперь он производил впечатление человека, охваченного гигантской усталостью, но стремящегося держаться до конца. Ресницы подчеркивали синеву кругов под глазами на бледной матовой коже лица, а губы выделялись так, что казались накрашенными.

Он сознавал, что подвергся экзамену, который устроил ему Мегрэ, и теперь, выйдя из своего лунатического состояния, протянул руку к кнопке звонка. И тут он впервые взглядом как бы испросил у комиссара разрешения. Он не улыбнулся, но что-то подобное скользнуло по его лицу, что-то очень смутное, горькое, слегка насмешливое в отношении комиссара и с совсем небольшой долей нежности к себе самому.

Думал ли он, нажимая кнопку, что, может быть, в последний раз поступает, как свободный и богатый человек, в том окружении, которое сам себе создал и в которое был влюблен?

В этот день у него было что-то вроде тика, и он постоянно подносил руку ко лбу. Дожидаясь, пока подойдет слуга, он проделал это дважды.

– Мне виски, а вам, месье Мегрэ?

– Хотя еще и рано, я выпил бы чего-нибудь покрепче. Арманьяк, например.

И вот на столе стоит поднос, наполнены стаканчики, и доктор, держа в руке зажженную сигарету, проговорил:

– Существует много решений…

Как будто речь шла о проблеме, которую они решали совместно.

– Правильное решение только одно, – вздохнул Мегрэ, как эхо. И, тяжело поднявшись, потянулся к стоящему на столе телефонному аппарату.

– Вы позволите?.. Алло! Мадемуазель, вы можете соединить меня с номером 118 в Ла-Рош-сюр-Йон? Что вы сказали? Не нужно ждать? Сразу соединяете. Алло!

Я хотел бы поговорить со следователем Аленом де Фоллетье. От доктора Беллами. Да, Беллами… Алло! Это вы, месье следователь? Говорит Мегрэ. Что вы сказали? Нет.

Я у него в кабинете и сейчас передам ему трубку. Полагаю, что он намерен попросить вас присоединиться к нам, и как можно скорее…

Как будто это было обговорено заранее, он протянул трубку доктору, который с покорным видом взял ее. На мгновение их взгляды скрестились. Они без слов хорошо понимали друг друга.

– Ален, это я… Я действительно хотел бы увидеться с тобой побыстрее, как только ты сможешь. Что ты говоришь? Насколько я тебя знаю, если ты садишься за стол, то просидишь там до половины двенадцатого. Не мог бы ты ограничиться сандвичем и сесть в машину?

Жена забрала ее и уехала в Фонтене? В таком случае, возьми такси. Да… Мы тебя ждем… Это очень важно…

Он положил трубку, и в комнате снова повисла тишина, которую вскоре нарушил телефонный звонок. Беллами вопросительно посмотрел на Мегрэ. Тот кивнул.

– Алло! Да, маман. Нет. Я буду занят еще некоторое время. Нет. Позавтракай одна. Нет, я не спущусь. – Кладя трубку, он проговорил: – Сознайтесь, что у вас нет никаких доказательств.

– Верно.

В тоне Филиппа Беллами не было ничего вызывающего. Комиссара он не боялся, а просто констатировал Факт, причем делал это без всякого триумфа.

Оба они выглядели людьми, спокойно рассматривающими данные, касающиеся некоей проблемы.

– Не знаю уж, как вы собираетесь вести себя с Аленом, но сомневаюсь, что при нынешнем положении дел с расследованием получите ордер на арест. И вовсе не потому, что он мой друг. Любой следователь в подобной ситуации заколебался бы, прежде чем взять на себя такую ответственность.

– Однако, – возразил Мегрэ, – необходимо, чтобы я ее на себя взял. Не полагаете ли вы, доктор, что уже хватит жертв?

Беллами опустил голову, может быть, для того, чтобы взглянуть на свои руки.

– Да, – согласился он наконец. – Я как раз об этом подумал перед тем, как вы пришли. Уже два дня я слежу за ходом ваших мыслей и действиями. Этим утром, еще до вашего прихода, я понял роль Ольги, потом заметил вас в Рембле переходящим от двери к двери и понял, что вы скоро доберетесь до нее. У меня было перед вами преимущество во времени… Пока вы расспрашивали людей, я мог бы позвонить в дверь, ведущую в апартаменты с улочки…

– Думаете, что этого было бы достаточно?

– Заметьте, что даже располагая свидетельством Ольги, вам не в чем обвинить меня. Учитывая презумпцию невиновности, ни один суд присяжных не вынес бы обвинительного приговора в отношении человека в моем положении. Я только хочу, чтобы вы поняли, что я еще могу высоко держать голову, продолжать игру и выйти из этой ситуации если не с почестями, то уж по крайней мере человеком свободным.

Его взгляд, казалось, ласкал все, что их окружало, и в нем не было никакой иронии.

– Единственно… – начал он.

– Единственно, – прервал его Мегрэ, – вам пришлось бы продолжить список. И вы бы начали это, не так ли? Но, даже поспешив, вы бы все равно не успели. Есть кое-что, о чем вы забыли. Существует некая личность. Во всем остальном вы действовали один. Но маленькая деталь вынудила вас просить о помощи третье лицо…

Нахмурив брови, доктор задумался, словно решая некое уравнение.

– Открытка… – шепнул, подсказывая ему, комиссар. – Открытка, которую необходимо было отправить из Парижа, самому туда не выезжая. И завтра я сделаю так, что вашу тещу вызовут в мой кабинет на набережной Орфевр и будут допрашивать несколько часов, если понадобится… Вы понимаете? Кончится тем, что она заговорит…

– Может быть.

– Учтите, что меня в этом деле удивляет только одна маленькая деталь. Как у вас под рукой оказалась открытка с видом Парижа? Я прошелся по книжным магазинам городка, но ничего подобного здесь не обнаружил.

Доктор пожал плечами, приподнялся и достал что-то из ящика стола.

– Как видите, мне это не составило большого труда. Должно быть, я когда-то случайно купил открытки у нищего или лотошника. Они годами лежали у меня в столе.

– Он протянул Мегрэ конверт, в котором находилось штук двадцать открыток, совершенно обыкновенный фото-открыток, а на конверте надпись: «Крупнейшие города Франции».

– Никогда не думал, что вы умеете так ловко подделывать почерк.

– А я его и не подделывал.

Мегрэ быстро поднял голову и посмотрел на доктора удивленно, даже с некоторым восхищением.

– Вы хотите сказать…

– Что он это написал сам.

– Под вашу диктовку?

Доктор пожал плечами с таким видом, как будто говорил, что это было бы слишком просто.

Почти в тот же миг он насторожился, подал знак Мегрэ, чтобы тот не шумел. Почти на цыпочках направился к Двери, выходящей в коридор, и распахнул ее.

Там стояла сконфуженная горничная. Беллами притворился, будто поверил, что она только что подошла.

– Вы что-то хотели, Жанна?

Мегрэ наконец увидел ее. Это была худая, плоскогрудая девица с тощими ногами, неправильными чертами лица и испорченными зубами.

– Я думала, что вы сидите за столом в столовой, и решила заняться уборкой.

– Я предпочел бы, Жанна, чтобы вы пошли убрать кабинет для консультаций. Вот ключ. – Закрыв за ней дверь, доктор вздохнул: – Вот эту я бы убивать не стал.

Не было бы необходимости. Вы поняли? Я знаю, что она думает. Но не знаю, о чем догадывается. Однако убей я половину города, будь я самым отвратительным чудовищем, вы бы не вырвали у нее ни одного слова против меня.

Прошло некоторое время, и доктор добавил:

– Эта меня любит. Любит смиренно, непримиримо, без всякой надежды на взаимность. Ее подогревает моя любовь к Одетте.

Она любила доктора, и это было еще одним проявлением ее любви и ревности к его жене, к своей хозяйке.

Продолжал ли доктор предугадывать мысли комиссара? Однако он сказал:

– Вы ошибаетесь, это не она…

Немного выждав, он с глухой грустью сообщил:

– Это моя мать! И она тоже меня любит, по крайней мере я это предполагаю, поскольку она тоже меня ревнует, как я не ревновал свою жену. А сейчас вы задаете себе вопрос, откуда я все узнал про Одетту, так ведь?

Это просто и глупо одновременно. В будуаре моей жены стоит маленький столик в стиле Людовика XV из розового дерева. На столике – письменные принадлежности и бювар. Однако, должен вам сказать, никто не испытывал такого отвращения к писанию писем, как она.

Я часто над этим подшучивал, и сам вынужден был отписываться нашим редким друзьям, чтобы принять или отказаться от приглашения. И вот однажды утром, когда Одетта была в саду, моя мать посмотрела на бювар. «Кажется, Одетта изменила своим привычкам», – сказала она мне. Промокательная бумага вся была покрыта следами чернил, как будто писали много писем. Как видите, все довольно глупо и просто. Продумывают все, но забывают о мелочах такого рода.

Теперь мне все это кажется давным-давно прошедшим, хотя минуло лишь две недели, как все обнаружилось.

– Вы нашли письма?

– Конечно нашел. Нашел там, куда их обычно прячут все женщины, – в белье.

– В них Эмиль писал об отъезде?

– В последнем письме излагались все детали побега.

– И вы ничего ей не сказали?

– Я даже виду не подал.

– Вы, кажется, должны были в этот день отправиться на обед к супрефекту?

– Да, чисто мужской обед, в смокингах.

– И вы туда пошли?

– Да, я изобразил присутствие на нем.

– Предварительно приведя жену в состояние, в котором она не могла покинуть дом.

– Совершенно верно. Под предлогом того, что она выглядит слишком усталой, что, собственно, соответствовало истине, я ввел ей сильное снотворное. Потом уложил спать и запер в спальню.

– Сами же отправились на свидание.

– Я вышел в указанное в письме время. Открыл дверь в комнате ожидания, которую вы видели, ту, что выходит на улочку. У стены заметил стоявшего в ожидании парня. Увидев меня, он задрожал. Я подумал было, что он бросится бежать и мне придется гнаться за ним.

– Вы заставили его подняться в кабинет для консультаций?

– Да. Кажется, я ему просто сказал: «Не желаете ли подняться со мной на пару минут? Моя жена плохо себя чувствует и не может сегодня последовать за вами».

Мегрэ очень живо представил себе двоих мужчин в полумраке улицы, Эмиля с чемоданом в руке и двумя билетами до Парижа, дрожащего как осиновый лист.

– Почему вы заставили его подняться?

Доктор посмотрел на Мегрэ с удивлением, точно человек, равный ему, вдруг сморозил глупость.

– Не мог же я сделать этого на улице.

– Вы уже тогда все решили?

Доктор замер.

– Все было просто, как вы понимаете. И даже много проще, чем об этом думают.

– Жалости вы не испытывали?

– Об этом я как-то не думал. Меня и теперь это слово шокирует.

– Однако он ее любил…

– Вовсе нет. – И доктор, не дрогнув, взглянул в глаза комиссару. – Если вы так говорите, то ничего не поняли. Он был влюблен, я согласен. Но влюблен не в нее, поймите. Он ведь ее толком не знал и не мог любить по-настоящему! Разве приходилось ему видеть ее больной и некрасивой, слабой и хныкающей? Разве обожал он ее недостатки, мелкую трусость и тому подобное?

Нет, он ее не знал. Просто любил некую женщину. Такую же роль сыграла бы для него любая другая. Знаете, что соблазняло его больше всего? Мое имя, мой дом, некая роскошь, репутация. Платья, которые она носила, и тайна, ее окружавшая. Я продолжаю, Мегрэ… – Впервые он назвал комиссара фамильярно. – Я уверен, что не ошибаюсь. Без меня, без моей страстной любви к ней он бы ее не полюбил.

– Вы долго с ним разговаривали?

– Да. В той ситуации, в которой он оказался, да. Он не мог отказаться мне отвечать. – Теперь доктор как-то даже стыдливо отвернулся. – Мне необходимо было узнать, – проговорил он тихим голосом, – все детали, понимаете? Все эти мелкие грязные детали…

Все это происходило там, наверху, в кабинете с матовыми стеклами.

– Мне было необходимо…

Некий пуританизм помешал Мегрэ задержаться на этом вопросе.

– Когда же вы услышали шум?

Беллами очнулся, избавившись от кошмара.

– Так вам это тоже известно? Ну конечно, я догадался об этом вчера, когда вы вдруг захотели посетить мой кабинет для консультаций и особенно когда открыли окно.

– Наверное, все объясняется не только этим…

Нужно было, чтобы она что-то увидела!

– Вопреки тому, что я утверждал в первый день нашего с вами знакомства, моя свояченица любила меня. Была ли это настоящая любовь? Иногда я спрашивал себя, не было ли это просто завистью к старшей сестре…

Он прервал свою мысль, которую попытался развить.

– Все это выглядело так, будто моя мать, Жанна, Лили… не могли выносить зрелища моей настоящей искренней любви к жене. Я ведь долго ходил холостяком.

Жены моих друзей как бы не замечали меня. Но когда у меня появилась Одетта, это сразу подогрело их интерес ко мне, заинтриговало, подтолкнуло на провокации. Я же никогда не подавал повода свояченице. Притворялся, что ничего не замечаю. Предпочитаю не вдаваться в детали, но для нее все это было чем-то сексуальным.

– Она следила за вами?

– Она заинтересовалась, заметив свет у меня в кабинете. Может быть, решила, что я принимаю там женщину? Полагаю, что это бы ее утешило и обрадовало.

Подкрепило бы ее надежды. Не знаю, как уж вам это объяснить, но это каким-то образом дало бы ей мысленно право на меня.

Я резко открыл дверь, как только что сделал перед Жанной. У меня такая привычка еще с детства. Я всегда слышу шорохи за дверью…

Сказал ей первое, что пришло на ум: «У меня клиент, прошу вернуться в дом».

– Она видела вашего собеседника?

– Не знаю… Может быть, но это не имеет значения.

– А вы еще долго оставались с ним?

– Около четверти часа. Он просил у меня прощения, обещал, что не будет искать встреч с Одеттой. Говорил, что убьет себя…

– И вы заставили его написать?

– Да.

– Под каким предлогом?

Некоторое выражение удивления, даже упрека, появилось во взгляде Беллами, которого раздражало то, что он не находит в собеседнике полного понимания.

– Да не нужен был никакой предлог! Я полагаю, сначала он вообще не знал, что писать.

– Вы унесли открытку с собой?

– Да.

– И все время были одеты в смокинг?

– Да.

– В какой же момент вы…

– Как раз, когда он кончил писать. Я взял открытку и убрал ее подальше.

Он сделал это, чтобы не забрызгать открытку кровью!

– Я усадил его на свое место. Он все еще держал ручку. Стоя сзади и выбрав момент, я воспользовался ножом с серебряной рукояткой для разрезания бумаг. Все это очень просто, месье Мегрэ. Все равно он не мог и не должен был жить, не так ли? Особенно после признаний, которые я у него вырвал.

Только теперь губы его дрогнули, но комиссар больше в нем не ошибался.

– Он упал на паркет. Я это предвидел. Время у меня было. Опять послышался шорох за дверью. Я ее приоткрыл. Моя свояченица могла видеть только ноги. «Что случилось?» – воскликнула она. – «Мой клиент упал в обморок, вот и все».

Не знаю, поверила ли она мне. Во всяком случае, до конца не должна была поверить. Но мое объяснение звучало правдоподобно. И, как видите, я был прав, говоря, что у вас нет никаких доказательств, чтобы обвинить меня.

Считаю, что вам бы даже не удалось отыскать тело…

– В конце концов его бы нашли.

– Я потратил часть ночи, чтобы заставить его исчезнуть и чтобы уничтожить следы. Вышел опустить в почтовый ящик письма, которые лежали у него в кармане.

Письмо к родителям. И еще одно к хозяину…

– И чтобы переслать открытку своей теще.

– Совершенно верно.

– Какова же была реакция вашей жены на следующий день, когда она очнулась от искусственного сна?

– Я ничего ей не сказал. А что-либо спрашивать у меня она не осмелилась.

– И вы приходили каждый день, чтобы взглянуть на нее?

– Да.

– И ничем себя не выдали?

– Нет. Она чувствовала себя очень разбитой и подавленной. Я велел ей оставаться в постели.

– А сами отправились на концерт со свояченицей?

– Я ничего не менял в наших привычках.

– Как вы рассчитывали поступать дальше?

– Не знаю.

– Когда Лили обнаружила нож?

– Ну конечно же это она! – воскликнул Беллами. – А я-то все себя спрашивал, что вас натолкнуло на след.

Я ведь знал, что ваша жена лежит в клинике, где находилась и Лили.

– Случилось так, что она заговорила в бреду.

– И она говорила о ноже?

– О ноже с серебряной рукояткой.

– Она обвиняла меня?

Он был поражен и шокирован.

– Напротив, она вас защищала. Кричала монахине, что вас не должны арестовывать, что чудовище – ваша жена.

– Ах!

– Она также произносила ругательства, которые сестры отказались мне повторить. Очень грубые ругательства, кажется.

– Это должно подтвердить вам то, что я рассказывал. – И тут же, не выдержав, он полюбопытствовал: – Вам об этом рассказала сестра Мари-Анжелика?

– Да. Я понял, что в автомашине, где вы находились вдвоем со свояченицей, она обнаружила какой-то признак, какое-то свидетельство или улику. Скорее всего, нож.

– Верно.

Странно было наблюдать за ним, трезво и сторонне разбирающим свой случай как проблему, которая касалась как бы совсем не его. Мегрэ же прислушивался к малейшему шуму в доме, как бы отсчитывая минуты, в течение которых они разговаривали просто как двое мужчин.

– Видите, какие смешные моменты могут иметь важное значение, сыграть решающую роль… Я уничтожил все следы. Не оставалось ни одной улики против меня.

Ничего, кроме этого ножа, который я потом вытер и положил на место на своем столе. Почему? Потому что у меня такая привычка, потому что мне нравится форма его рукоятки. А может, еще и потому, что я привык видеть его здесь и машинально крутил в руках во время консультаций.

На другое утро, увидев его, я нахмурился, ибо он напомнил о некоем жесте с моей стороны. Тогда я завернул его в носовой платок и сунул в карман. Несколько позже сел в машину, но нож мне мешал, и я переложил его в отделение для перчаток справа от доски с приборами управления.

Я уже и думать о нем забыл, когда Лили при возвращении с концерта из Ла-Рош открыла это отделение, чтобы достать спички.

Она схватила платок и развернула.

Я увидел ее с ножом в руке, глядящую на меня полными ужаса глазами. Конечно, она вспомнила ноги, увиденные в кабинете для консультаций накануне. А может, она все знала раньше? Может быть, даже заподозрила свою сестру?

Я сделал движение, чтобы забрать у нее нож. Не вызвало ли это у нее подозрения? Не думаю. Просто она повиновалась безрассудному импульсу. В тот момент, когда я уже взялся за лезвие ножа, она его отпустила и открыла дверцу.

Ее, поверьте мне, вовсе не нужно было убивать.

– В это я верю.

– А потом уже из-за вас я вынужден был защищаться.

Мегрэ медленно проговорил:

– Защищать что?

– Не свою голову, конечно. Вы это, должно быть, чувствуете. Даже не свою свободу. Мне хотелось, чтобы вы это поняли. С другими об этом даже и вопрос не вставал.

Я сразу же прекратил борьбу, но не из опасности, не потому, что вы где-то рядом с истиной, а потому, что понял: нужны будут еще и еще жертвы, их понадобится очень много.

Опять его губы задрожали, но на комиссара это больше не производило впечатления.

– Жертвы, включая меня?

– Может быть.

– Но вас остановила не жалость.

– Нет, не жалость. У меня больше ее нет.

Все это звучало довольно бессвязно, но, глядя на него, комиссар подумал, что видит перед собой человека, лишившегося внутреннего стержня, опустошенного.

Он ходил, пил, разговаривал как обыкновенный человек, но внутри него оставался только холодный ум, который автоматически продолжал функционировать на основе приобретенного опыта. Так происходит, как считают некоторые, с отрубленной головой, которая продолжает еще шевелить губами после казни.

– Зачем? – говорил он, глядя в сторону спальни, которую недавно так тщательно запер на ключ, положив его в карман.

Привычка к порядку подталкивала его придерживаться правды, насколько это было возможно.

– И тем не менее… Послушайте… В отношении парня я действовал почти правомерно… Застань я их вместе, любой бы французский суд присяжных оправдал меня. Но, несмотря на это, я вынужден был заниматься грязной работой, скрывать тело и лгать. Почему?

Я сейчас вам объясню, каким бы смешным вам это ни показалось. Я все равно был бы арестован, невзирая ни на что, и меня заключили бы в тюрьму, где в течение нескольких дней или недель я бы ее не видел…

В словах его и улыбке на этот раз сквозила ужасная горечь, и он снова наполнил свой стакан.

– Вот вам и объяснение. То же самое и с девчонкой.

Вы встретили ее здесь. Я понял, что вскоре вы ее отыщете, допросите и добьетесь от нее правды. А эта правда означала для меня то же самое: не увидеть ее… – Горло ему перехватило, и он произнес одними губами: – Вот и все.

Потом доктор осушил стакан, который держал в руке, и замер, сидел совершенно неподвижно. Мегрэ тоже хранил молчание.

Послышался шум проезжавших по набережной машин. С минуты на минуту одна из них остановится перед домом, и в коридоре раздастся голос следователя.

– Если бы я не был в отпуске… – наконец выдохнул Мегрэ.

Доктор согласно кивнул. Оба одновременно подумали о маленькой Люсиль.

– Сознайтесь, что сразу после моего телефонного звонка…

– Нет! – К доктору медленно возвращалось хладнокровие. – Это было до того, как вы позвонили, я уже принял решение.

– Вы задумали убить жену, а затем и себя?

– Романтично, не правда ли? Однако даже самый интеллигентный человек раз в жизни задумывается о подобном, хотя бы раз в жизни.

Он сунул два пальца в маленький кармашек и вытащил оттуда свернутую пакетиком бумажку, которую протянул Мегрэ.

– Я приготовил это для себя, – вздохнул он. – Вам лучше уничтожить это, ибо все произошло бы слишком быстро. Здесь цианистый калий. Как видите, все еще романтика! Признайтесь, вы тоже считали, что я не дам себя арестовать живым.

– Может быть.

– И теперь некоторое время вы не будете спускать с меня глаз.

– Это верно.

– Как видите, я подумал обо всем. Вы и представить себе не можете, насколько тщательно можно подготовиться в подобной ситуации.

Он встал и взял в руки бутылку, но потом поставил ее на место.

– К чему это? – буркнул он и пожал плечами. – Этот идиот Ален прибудет без опоздания. Он нам не поверит – ни одному, ни другому. Решит, что мы его разыгрываем.

Доктор стал нервно вышагивать по кабинету.

– Я выживу, вот увидите! Я сделаю все, чтобы выжить… Это абсурд, но я вопреки всему сохраняю надежду. А поскольку я буду жив, она не осмелится… – Он закусил губу и совсем уже другим тоном проговорил: – Вы верите, что меня скоро будут бить и пинать, так ведь?

В нем заговорил светский человек, которому отвратительна даже мысль о вульгарном физическом контакте.

– А в тюрьмах действительно грязно? Меня заставят делить камеру с другими заключенными?

Мегрэ усмехнулся. А взгляд его собеседника ласкал золоченые переплеты книг и окружающие безделушки.

– Я все думаю, что он там делает? – потерял наконец терпение Беллами. – И всего-то нужно полчаса, чтобы добраться сюда из Ла-Рош, даже если ехать совсем медленно…

Он подошел к окну. Несмотря на то что уже наступило время завтрака, на пляже виднелись цветные зонтики, силуэты загорающих и купающиеся в сверкающих, как рыбья чешуя, волнах.

– Как же это долго тянется… – прошептал он. Потом, помолчав: – И вообще все будет тянуться ужасно Долго!.. – Обернувшись к двери, он заколебался. Наконец взорвался: – Да скажите же хоть что-нибудь! Вы же видите, что… что…

В этот момент раздался звонок у входной двери, который, наконец, снял напряженность ожидания.

– Прошу извинить меня… Я вспомнил, что вы, вероятно, не позавтракали…

– Я не голоден.

Беллами самым естественным образом подошел к двери и открыл ее:

– Поднимайся, Ален.

Послышалось ворчание. Бог знает, что там следователь бубнил на лестнице, потом в коридоре.

– Что это еще за спешка? Я должен был завтракать с одним из друзей. Ты его, впрочем, знаешь. Это Кастинг из Ла-Рош.

С Мегрэ он поздоровался довольно сухо.

– Так что же тут случилось такого экстраординарного?

– Я убил парнишку Дюфье и его сестру.

– О чем ты?

– Спроси у комиссара.

Следователь с яростью на того посмотрел:

– Минутку! Я не люблю, когда меня…

– Послушай, Ален. Наберись терпения. Я устал.

Месье Мегрэ позже сообщит тебе все детали. Ты найдешь тело сына Дюфье…

Секундное колебание. Разве у него еще не оставалось времени? Они слишком долго были связаны дружбой с Аленом де Фоллетье, только что вошедшим в библиотеку.

Ему достаточно будет все отрицать, ни в чем не признаваться. Разговор с комиссаром велся без свидетелей.

А потом, может быть, он сможет помешать теще заговорить, как это сделал с другими?

Еще несколько слов – и будет поздно.

Но он произнес те самые нужные слова, причем таким безразличным тоном, как будто речь шла о неких архитектурных деталях.

– Прежде чем в Сабль провели водопровод, у нас на крыше был установлен резервуар для воды. Воду закачивали туда ручной помпой, и была подводка к ванным комнатам. Резервуар сохранился на крыше до сих пор. Тело находится внутри него.

Что касается ножа, боюсь, вы его никогда не найдете.

Я бросил его в водосток. Подойдите сюда. Посмотрите налево, в направлении сосен. Видите небольшой водоворот на поверхности моря? Именно туда выходит большая труба, из которой сливается вода за мыс. Не хочешь выпить, Ален?

– Послушай…

– Помилосердствуй! Я не знаю, как такие вещи происходят обычно. Но признаюсь, испытываю ужас при мысли, что на меня наденут наручники. Ты можешь сопроводить меня в машину. Доставь сразу в Ла-Рош и там сам допроси. Хотя, конечно, я предпочел бы, чтобы это случилось в другой день. Ты сам и отправишь меня в тюрьму… – Он еще раз обратился к Мегрэ: – Существуют вещи, которые я мог бы взять с собой? – Он шутил, но в то же время был вынужден опереться о стол. – Поторопись, Ален.

Тут комиссар пришел к нему на помощь, проговорив:

– Вы правильно поступите, месье следователь, сделав то, о чем вас просят.

Осталось пересечь коридор, пройти перед белой дверью. Мегрэ замыкал шествие. Беллами шел впереди быстрыми шагами, и вместо того, чтобы затянуть время ареста, ускорял его. Так же быстро он миновал дверь, ведущую в спальню жены, даже не посмотрев на нее. Все так же глядя прямо перед собой, он ступил на лестницу и замер только у вешалки, с удивлением посмотрев на множество лежащих там собственных шляп.

Поскольку на нем был костюм цвета морской волны, он выбрал серо-жемчужную шляпу и только несколько заколебался при выборе перчаток.

Франсис поспешил открыть дверь.

Внешне все выглядело, как совершенно банальный отъезд на обычную прогулку.

Возник большой, пронизанный ярким солнцем прямоугольник, который заставил засверкать светлый мрамор пола. Дом пронизывали бесконечный запах и ощущение чистоты и комфорта.

На пороге Филипп Беллами опять остановился, заколебавшись. У тротуара стояло такси. Шли люди. Доносились обрывки их разговоров.

– Вы поедете с нами, месье Мегрэ?

Тот покачал головой.

Тогда доктор сунул руку в карман. Не говоря ни слова и даже не глядя на комиссара, он что-то протянул ему и быстро преодолел последние несколько метров, отделяющие его от автомашины.

Можно было догадываться, что следователь, наконец отделавшись от комиссара и готовясь садиться в такси, готов был последними словами поносить всю эту театральность.

Заработал мотор. Машина тронулась и покатила по асфальту. В тот момент, когда она уже должна была свернуть, еще какую-то секунду было видно бледное лицо и два сверкающих глаза, уставившихся на того, кто остался.

Франсис, видя замершего на пороге Мегрэ, не осмеливался закрыть дверь. И действительно, комиссар вернулся в дом, глядя на маленький ключик, который сунули ему в руку. Ключ от спальни с задернутыми шторами, где трепетало ритмичное дыхание спящей женщины.

Примечания

1

Бергсон Анри (1859–1941) – французский философ, представитель интуитивизма и философии жизни.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Реклама на сайте