«Заговор против России»

Заговор против России (fb2) - Заговор против России 1064K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Норка

Заговор против России Сергей Норка

Пролог

Он в задумчивости шагал по огромному кабинету, сжимая в правой руке незажженную трубку, катализатор его мыслительного процесса, обязательный атрибут на всех картинах, отображавших вождя в бытовой обстановке. Мягкие кавказские сапоги неслышно ступали по ковру, слегка поскрипывая. Сталин не любил топота сапог, который напоминал ему то жуткое время, когда он был рядовым пехотного полка царской армии. Бравые унтеры, цвет любой армии, за несколько месяцев превращавшие любого деревенского лабуха в бравого солдата и защитника Отечества, спасовали перед бывшим семинаристом, отказавшись от мысли обучить его строевому искусству и окружив его стеной презрения и насмешек. Военные не знали этого и в присутствии вождя старались блеснуть выправкой, вытянуться в струнку и как можно громче щелкнуть каблуками. В их понимании это должно было выражать преданность и Советской власти вообще, и лично ему, Сталину. Генералы Красной Армии не догадывались, что вызывают скрытое раздражение генсека в отличие от генералов НКВД, ступавших по паркету мягко и неслышно, словно кошки.

Он ходил взад и вперед, стараясь упорядочить полученную за последнее время информацию о положении дел в стране и в партии, хозяином которых он себя ощущал. В особых папках, доступ к ним имел он один, лежали информационные документы из НКВД, Партконтроля ЦК, СВРА (Советской военной разведки), а также письма старых партийцев, не понимавших, что происходит и за что они в свое время гремели кандалами на царской каторге.

Положение дел не радовало. Страна незаметно оказалась во власти новой криминальной буржуазии, нэпманов, скупивших на корню всю государственную машину, партийный аппарат и уже подобравшихся к святая святых — вооруженному отряду партии, чекистам. То тут, то там проскальзывала информация о связях чекистских руководителей низшего и среднего звена с финансовыми воротилами и «акулами коммерции». Иностранные концессии фактически превратились в механизм перекачки на Запад российского сырья, а вырученные барыши уверенно оседали на европейских счетах «лучших представителей рабочего класса» из Торгсина, Совмина, обкомов и горкомов.

«Золотой телец» оказался сильнее ленинских идей. Новая экономическая политика, которую скрепя сердце ввел основатель партии (идеологами и практиками ее стали примазавшиеся к партии чуждые элементы типа Рыкова и «Коли Балаболкина»), оживила торговлю и ремесло, но начисто исключила индустриализацию. Тот самый хребет, на котором должно было вырасти государство нового типа. Вот уже семь лет прошло после окончания гражданской войны, а она фактически все еще продолжается. Со стрельбой и военнопленными. Террор не прекращается и носит уже не классовый характер. Страна в кольце врагов. Не поднимется индустрия, не появится военная промышленность — сомнут. Посадят марионеточных правителей и превратят страну в сырьевой придаток. Где найти людей? Где достать деньги?

Он взял с письменного стола красную папку, развязал тесемки и вынул несколько листков бумаги. Это был список, принесенный несколько часов назад Ягодой. Стал читать:

Каменев — 40 млн. швейцарских франков в «Креди Свисс», 100 млн. Франков в «Париба», 700 млн. марок в «Дойче банк»;

Бухарин — 80 млн. фунтов в «Вестминстер бэнк», 60 млн. франков в «Креди Свисс»;

Рудзутак — 200 млн. марок в «Дойче банк», 30 млн. фунтов в «Вестминстер бэнк»…

Фамилии, цифры. Цифры, фамилии. Список насчитывал несколько тысяч фамилий. Перерожденцы. Ворюги.

«Железный Феликс» дважды выезжал в Швейцарию якобы для поправки здоровья. Вот оно, его здоровье! Семьдесят миллионов швейцарских франков! Хитрый лис Менжинский сумел раскопать документы и представить генсеку. Жесткий разговор вызвал сердечный приступ у «солдата революции». Валялся в ногах, обещал все вернуть. А накануне съезда взял и помер. Уплыли денежки, а «светлый образ» накрепко поселился на Лубянке. Нет, так действовать нельзя.

Внутри кипела ярость. Он схватил тяжелую бронзовую пепельницу и грохнул ее об пол, но ярость не утихала. Ну, погодите! Вот они, деньги на строительство социалистической индустрии. Перед его глазами замелькали заводы и фабрики, боевые корабли и самолеты. Танки…

Он опять зашагал по кабинету, затем остановился и задержался взглядом на портрете основателя партии и государства. До чего ж трезво мыслил! Не верил никому. Да, деньги есть. И деньги немалые. А люди? Весь партийно–хозяйственный аппарат обуржуазился, а точнее, превратился в обыкновенных взяточников и казнокрадов. Уголовные дела начинать нельзя. Получится подрыв идеологии, ведь это покажет массам, что деньги все же сильнее марксистской теории. Значит, нужно переводить все в плоскость идеологической борьбы. Были взяточники, стали троцкисты. Или вредители. Во–во, «вредители» — самый подходящий термин.

Голову словно сдавило стальными тисками. Он нажал кнопку, и в кабинет неслышно вошел помощник. «Власика и машину», — коротко бросил ему генсек.

Сидя в машине, которая, выехав из Спасских ворот, тут же свернула на мост и покатила по Большой Ордынке, он тупо смотрел на коротко стриженный затылок начальника охраны. С усилием оторвавшись от этого зрелища, Сталин начал разглядывать мелькающие за окном улицы.

Август 1918 года выдался холодным. Дождь, сопровождаемый промозглым ветром, лил как из ведра. Толпа штатских, спотыкаясь о булыжники, понуро брела под конвоем разношерстной охраны, одетой в полувоенное обмундирование. «Шевелись, — орал белобрысый мужичонка в кожаной куртке, с маузером через плечо. — Попили народной кровушки, теперь и ответ держать. У, контра!» Мат охранников перемешивался с всхлипываниями и стонами серой толпы.

Сталин приказал шоферу остановить машину и пальцем поманил белобрысого. Верный Власик соскочил с заднего сиденья и встал за спиной, положив правую руку на деревянную коробку с маузером. Белобрысый жестом остановил толпу и подбежал к машине, холуйским чутьем узнав большое начальство.

— Кто такие? — спросил Сталин, откашлявшись и вытерев пот со лба.

— Телигенты. Контра, — с готовностью доложил белобрысый. Изо всех сил борясь с подступающим приступом лихорадки и дикой головной болью, Сталин спросил, заранее зная ответ:

— Куда их?

— В расход. Куды ж ишо? — радостно изумился белобрысый. Отодвинув конвоира тыльной стороной ладони, он подошел к толпе. Позади тенью следовал Власик. Взгляд пробежал по лицам обреченных «телигентов», в глазах которых были мольба и надежда, и остановился на стройном высоком мужчине, в костюме–тройке. Он резко выделялся на фоне остальных кандидатов в покойники: темно–карие глаза смотрели спокойно и даже как–то равнодушно. Но это равнодушие не было прострацией смертника. Скорее, уверенностью в том, что его судьба не подлежит коррекции ходящими по земле.

Как завороженный смотрел он на незнакомца, пытаясь отыскать в нем хотя бы легкий признак страха или вообще каких–либо эмоций. Но тщетно. На миг ему показалось, что на него смотрит Христос, готовый взойти на Голгофу и выполнить свою миссию. Он тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение, и спросил: «Вы что, не боитесь смерти?» Незнакомец не ответил и только чуть заметно качнул головой. «Вы врач?» — сам не зная почему, спросил вождь. Незнакомец опять не ответил, а только вытянул руку в сторону его головы, и боль внезапно исчезла, словно улетучилась. Стало легко и приятно. Проделав эту манипуляцию, странный смертник равнодушно отвернулся.

Сталин кивнул Власику, а сам резко развернулся на каблуках и направился к автомобилю, услышав, как за спиной зычный окрик его верного охранника «Давай в машину» решил участь теперь уже бывшего смертника.

Водитель притормозил возле Марфа–Мариинской обители и, медленно проехав еще метров пятьдесят, остановил машину. «Приехали», — каким–то свистящим голосом сказал Власик, разворачиваясь всем туловищем назад.

Был уже третий час ночи. Ордынку тускло освещали фонари. Сталин вышел из машины в накинутой на плечи шинели и неторопливо направился к подъезду старинного четырехэтажного дома с одиноко светящимся окном. Туда же цепочкой устремились охранники, ехавшие в двух других машинах. Это была личная гвардия генсека, не подчинявшаяся никому, кроме Власика. Беззвучно проникнув в подъезд, они рассредоточились по этажам, а двое встали у деревянной резной двери, на которой висела потускневшая медная табличка, свидетельствовавшая о том, что в квартире проживал только один человек, доктор медицины.

Тяжело опираясь на перила, генсек поднялся на третий этаж и постучал в дверь, которая тут же распахнулась. На пороге, приветливо улыбаясь, стоял человек в безукоризненном костюме–тройке. Его густая черная и аккуратно подстриженная борода резко выделялась на фоне белоснежной рубашки.

После восьми ударов в дверь охранники отвернулись. Они никогда не видели человека, жившего в этой таинственной квартире, куда по ночам раз или два в месяц (а иногда и чаше) приезжал великий вождь. Они догадывались, что это самая страшная государственная тайна, к которой не допущен никто.

Балансир

Отверженные

Политический выбор между ворами и палачами (третьего выбора Россия не знала никогда) в экономике сводится к негласному общественному договору между властью и народом. В лучшие времена власть сама ворует и дает воровать населению. В худшие ворует единолично.

«Известия», 10 августа 1999 г.

«Демократическая» революция 1991 года застала меня в должности командира мотострелкового полка, дислоцировавшегося на территории Прибалтийского военного округа. Собственно говоря, командиром я еще не был, а только исполнял обязанности, но представление на должность уже было отослано в Главное управление кадров Министерства обороны. Мне светило досрочное присвоение звания подполковника и перевод в Москву, поскольку прежний командир, полковник Власов, переведенный в Генштаб на генеральскую должность, везде тянул меня за собой вот уже десять лет. Получая новое назначение, он ухитрялся в течение года сплавить в академию или на повышение большинство новых под чиненных и перетащить к себе старых, в числе которых я занимал особое место, так как стал «власовцем» еще в бытность его командиром роты.

Утром 19 августа, сразу после того, как по радио объявили о введении на территории СССР чрезвычайного положения, я построил полк и произнес пространную речь, из которой личному составу было совершенно непонятно, что произошло в нашей стране. Ясно одно: нужно продолжать выполнять свои непосредственные обязанности, постараться избежать контактов с населением города Вентспилса, где располагался штаб полка, и воздержаться на время от политических разговоров. Сам я был ни за «красных», ни за «белых» и, читая газеты, мало вникал в суть разногласий между стойкими партийцами и так называемыми демократами. Тем не менее мне, как и всем остальным, было ясно, что «баржа дала течь» и что несколько толстых тетрадок с конспектами классиков марксизма–ленинизма, которые я, матерясь от злости, успел составить за пятнадцать лет безупречной службы, скоро отправятся в помойку.

Мне было интересно наблюдать за изменениями в поведении политработников. Одни резко притихли и читали солдатам лекции со скучными выражениями лиц, на них было написано: «Братцы, мне весь этот маразм осточертел больше, чем вам, но… Служба». Другие явно фрондировали. Третьи по мере «развития демократических процессов» становились все более и более агрессивными. В том числе и мой замполит.

Вечером 19 августа он в сопровождении особиста пришел ко мне домой и положил на стол бумагу, которую собирался отправить по ВЧ в Государственный комитет по чрезвычайному положению. Бумага заверяла ГКЧП в полной поддержке его политики всем личным составом полка и была уже подписана им и начальником штаба, однако первой подписью значилась моя.

Это была явная инициатива, так как никаких команд сверху не поступало. Я долго колебался, но инстинкт военного, бездумно принимающего любой маразм вышестоящего командования (а в членах ГКЧП, как вы помните, был и министр обороны), сработал четко. Я подписал эту бумагу, и через двадцать минут она ушла в Москву.

О том, что делалось в столице, мы узнавали от «вражьих голосов», которые офицеры, уже не таясь, слушали на рабочих местах. Замполит метался по батальонам в попытках навести политический порядок, но, после того как два комбата в довольно грубой форме послали его очень далеко, скис и не выходил из своего кабинета до самого подавления путча. Я же понял одну истину: тот политический маразм, в состоянии которого каждого из нас держали со школьной скамьи, переполнил всеобщую чашу терпения. Своих начальников младшие офицеры ненавидели гораздо сильнее, чем внешнего врага. Как выразился в моем присутствии один молодой лейтенант, «НАТО далеко, а свои мудаки каждый день рядом».

В начале сентября в полк прибыла комиссия из Главного управления кадров в составе двух полковников, которые проинформировали меня о том, что я уволен из рядов вооруженных сил «за дискредитацию звания офицера». Такая же участь постигла замполита и начальника штаба. Особист, как и положено «солдатам партии», отделался легким испугом.

Оказавшись за бортом, я даже не пытался связаться с Власовым, чтобы не «подставлять» его перед новой властью. Начиналась новая жизнь, которую я принял безоговорочно и даже с каким–то облегчением.

Через несколько дней, лежа на верхней полке в купе поезда Рига — Москва, я напряженно думал о том, что же мне делать дальше. Возраст уже солидный: тридцать пять. Образование чисто военное, то есть никакое. Ничего не умею, кроме как командовать подразделениями. Помощи ждать неоткуда. Из родственников — только две старые тетки, которых и видел–то раза два–три в жизни. Хорошо хоть семьей не обзавелся.

Тот факт, что я не женился, имел объяснение — в 1973 году, еще курсантом–второкурсником, я серьезно повредил позвоночник.

Это произошло в транспортном самолете, когда я летел на летние каникулы домой. Не достав билет на обычный рейс, я шатался по аэропорту до тех пор, пока в буфете не познакомился с летчиками. Они должны были лететь в Москву на своем Ан‑12 и, увидев мою жалкую физиономию, пожалели «салагу». «Не горюй, служивый, — сказал командир. — До Чкаловской подбросим, а там на электричке поедешь прямо на Ярославский вокзал». Этот полет, как оказалось, определил мою дальнейшую судьбу.

Очутившись в кабине самолета, я с любопытством принялся рассматривать сложную аппаратуру и весь полет так и простоял за спинкой кресла первого пилота, который охотно объяснял мне сущность всех манипуляций и назначение приборов. Роковой для меня оказалась ошибка штурмана. Он неправильно просчитал условия посадки, в результате чего пилот на несколько секунд раньше положенного времени выключил двигатели, и самолет грохнулся на взлетно–посадочную полосу с высоты нескольких метров. Ничего страшного не произошло, за исключением того, что я упал на пол, сильно ударившись спиной о железный порог. Боль была ужасной, но я стоически поднялся на ноги и даже пробовал шутить.

Скрутило меня уже дома. Провалявшись почти весь отпуск на диване, я за три дня до отъезда попросил мать устроить мне консультацию у специалиста. Обращаться в военную поликлинику мне не хотелось, потому что карьера офицера напрямую зависела от состояния здоровья (я и в дальнейшем тщательно скрывал эту травму от командования и даже ухитрился пройти медкомиссию в академию, со скрежетом зубов выполнив программу физподготовки).

Пожилой невропатолог, муж маминой подруги, долго исследовал мои рефлексы, а затем направил на рентген. Поизучав несколько минут снимок моего позвоночника, он попросил мать выйти, чтобы поговорить со мной «как мужчина с мужчиной».

— Ты военный, будущий офицер, — сказал он, пристально глядя мне в глаза. — Что ты хочешь услышать?

— Давайте правду, — сказал я, замирая от страха. Богатое воображение уже рисовало мне судьбу Николая Островского (но без литературной известности, разумеется).

— Травма серьезная, и последствия я тебе предсказать не берусь, так как позвоночник — штука капризная и, по–моему, изученная еще меньше, чем головной мозг. Возможен паралич через несколько лет. Ну а то, что мужиком скоро перестанешь быть, это наверняка.

— Что же мне делать? — спросил я, изо всех сил стараясь выглядеть спокойным.

— Не знаю, что и посоветовать. На Бога надейся. В Бога веруешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Напрасно.

С тех пор я жил в ожидании неизбежного. Женщин старательно избегал, что было, в общем–то, нетрудно, так как особой тяги к ним я не чувствовал и до травмы. Однокурсники даже прозвали меня стоиком. Позвоночник время от времени давал о себе знать, но не сильно, и я, окончив училище, начал жизнь офицера со всеми ее прелестями, именуемыми «тяготами и лишениями военной службы». Теперь же впереди замаячила новая жизнь, причем тяготы и лишения просматривались серьезные.

Моими попутчиками оказались такие же, как я, офицеры. Точнее, не такие, а еще действующие, получившие новые назначения в разные концы Союза. Завязавшаяся в купе беседа, естественно, была на старую русскую тему «пропала Россия». Я рассеянно слушал жаркий спор моих попутчиков, время от времени лениво высказывая свое мнение и кидая скептические реплики.

Один из спорщиков, наиболее ожесточенный, сказал мне, когда мы вышли покурить в тамбур: «Я сейчас увольняюсь. Не как ты, я рапорт подал полгода назад. Ты в Москве осядешь?» И, получив утвердительный ответ, предложил: «Я тоже москвич. Давай сейчас осмотримся, а потом созвонимся где–нибудь через пару месяцев. Эти шмаркачи (он пренебрежительно кивнул в сторону нашего купе) дальше своего носа ничего не видят. А ты мне сразу приглянулся». Мы обменялись телефонами и отправились спать.

На следующее утро я вошел в доставшуюся мне в наследство от отца крошечную холостяцкую квартиру, в которую он ухитрился прописать меня, еще когда я был курсантом. Нам тогда помогло то, что в жэке не отличали солдата от курсанта, и для них я выглядел отслужившим положенный срок бойцом, вернувшимся домой после демобилизации.

В квартире все было так, как и десять лет назад, когда я последний раз заходил к отцу. Тогда мы просидели весь вечер вдвоем, обсуждая дальнейшие перспективы моей службы и его гражданской жизни. Перед выходом в отставку он получил дачный участок и собирался построить зимний домик, чтобы поселиться на природе. Он даже показывал мне эскизы домика, искренне огорчаясь моему равнодушию. А через неделю умер от обширного инфаркта на этом самом дачном участке. Приехав на похороны, я так и не смог пойти туда, где еще неделю назад слушал его полные юношеского оптимизма планы на будущее.

На оформление документов в военкомате и получение паспорта ушли две недели, которые я провел лежа на диване, бездумно глядя в телевизор и читая газеты. Жрать в Москве, кроме хлеба и плавленых сырков, было нечего, но страна была полна надежд на то, что самое страшное уже позади и теперь всех ждет новая буржуазная жизнь с колбасным изобилием и равными возможностями.

Получив наконец паспорт и военный билет (в военкомате начальник отделения, курирующего офицеров запаса, взглянув на статью, по которой я был уволен, вопросительно посмотрел мне в лицо и выразительно щелкнул себя по горлу, на что я утвердительно кивнул, и он тут же выразил свое полное понимание и сочувствие), я приступил к поискам работы.

Первым местом работы стал кооператив «Улыбка», который занимался ремонтом квартир. Я исправно клеил обои и красил потолки, пока мой напарник Дима (кандидат физико–математических наук) клал плитку. Мы проработали два месяца, после чего учредители кооператива тихо исчезли, по рассеянности забыв выдать нам зарплату за последний месяц.

Дима, интеллигентно выругавшись, устроился в другой кооператив, который был создан на базе пельменной, а я превратился в безработного нового образца. Время от времени выполнял кое–какую работу, сшибая мелкие суммы денег. Вынужденная диета не слишком благотворно действовала на мои нервы, а тот факт, что я за время «безупречной службы» как–то не удосужился обзавестись верхней зимней одеждой, высвечивал перспективу проходить предстоящую зиму в шинели со споротыми погонами, поскольку одежда, оставшаяся мне от отца, была великовата.

В тот вечер, когда я в сто первый раз просматривал записную книжку, выискивая фамилию кого–нибудь, кто смог бы помочь мне с трудоустройством, раздался телефонный звонок. Это был Валентин Постников, подполковник, с которым мы ехали в одном купе и обменялись телефонами. Беседа длилась довольно долго, и я чувствовал, что он прощупывает меня со всех сторон. В конце концов Постников попросил меня немедленно приехать к нему для серьезного разговора, поскольку на следующий день он уезжал далеко и надолго.

Впустив меня в прихожую своей коммунальной квартиры, где ему принадлежала одна комната, Постников по–братски обнял меня, что, видимо, означало полное доверие. Я огляделся. Стены длинного коридора украшали плакаты «Битлз», жестяное корыто и всевозможные шкафчики, запертые на висячие замки, что свидетельствовало о сложных отношениях обитателей этой «вороньей слободки». Из кухни доносился разговор соседок, где–то раздавался детский визг, в крайней каморке гремела музыка. Сильно пахло жареным луком.

Постников провел меня в свою крохотную комнатку, где на обеденном столе уже стояла бутылка водки, а на тарелках лежала нехитрая закуска. У стены стояли два чемодана, уже, видимо, собранные.

Первую рюмку опрокинули, не чокаясь, как на поминках. Я положил на кусок черного хлеба круг вареной колбасы, которую не ел уже полгода, и откусил здоровый кусок, стараясь, впрочем, не показывать, что голод не такое уж редкое явление в стране победившей демократии.

— Ну, так еще раз. Что намерен делать? Чем заниматься? спросил Постников, глядя мне в глаза.

— Не знаю, — пожав плечами, ответил я. — Я же уже говорил. Потыкался–помыкался и пришел к выводу, что на хрен никому не нужен. Да все мы здесь никому не нужны.

— Это верно, — жестко сказал Постников, наливая еще по одной. — В этой стране мы на хрен никому не нужны. Ты хоть понимаешь, что происходит? В какое дерьмо нас всех столкнули?

— Честно говоря, весьма слабо, — ответил я, намазывая новый бутерброд.

Я действительно слабо ориентировался в обстановке. С одной стороны, мысль о том, что уже не надо ходить на политсеминары и переписывать ленинский маразм в толстые тетради, грела душу. С другой стороны, было совершенно очевидно, что страна попала в чьи–то руки и как эти руки обойдутся с такими, как я, было неясно.

— Так вот. Запомни, мы присутствуем при очередном историческом грабеже России. Этот грабеж готовился не один год, и будет длиться не один год. Пройдет много лет, прежде чем грабители трансформируются. Вернее, не они, а их детки. А до тех пор, пока грабеж будет продолжаться, тем, кто в нем не участвует, придется туго. Выживут далеко не все. Впереди обнищание большей части населения, превратившейся в балласт, и дикий беспредел, в котором перед такими, как мы с тобой, поставлена дилемма: либо вымирать, как динозавры, либо подаваться в бандиты. Ты балласт. Ты обречен на жалкое существование.

— Знаешь, — перебил я его, — если ты меня позвал, чтобы мордой по столу повозить, то не стоило. И так настроение постоянно как у висельника. А если дело предложить хочешь, то говори прямо. Без предварительной политлекции. Только учти, что в бандиты я пока не гожусь.

— Я тебя позвал, чтобы помочь. Так же, как помогли мне. А говорю тебе все это только для того, чтобы ты понял, что нас загнали в мышеловку и что выжить мы можем только в том случае, если отбросим к… матери все красивые идеи об Отечестве, которыми нас потчевали в училище.

— А мы их уже выбросили. Партия, социализм и прочий идиотизм у меня, например, давно не вызывают благоговения.

— А Родина?

— Я считаю себя патриотом, Валя.

Постников горько усмехнулся, затем, не приглашая меня присоединиться, взял стакан, наполнил его почти до краев водкой и залпом выпил.

— А я? Я офицер в четвертом поколении. Понимаешь? Мой прадед, полный Георгиевский кавалер, за личное мужество в 1915 году был государем императором произведен в офицеры. Дед, любимец Сталина, после Сталинградской битвы в тридцать шесть лет генералом стал. И седым как лунь. Отец сорок календарных лет в армии верой и правдой оттрубил. А я из России уезжаю, потому что она меня предала. И тебя. И всех нас.

Последние слова Постников уже не произносил, а выкрикивал. И тут я заметил, что он плачет. То есть даже не плачет, просто по его двухдневной щетине текут слезы, а лицо искажено гримасой. Вид сильного и волевого человека, утирающего слезы, действовал настолько угнетающе, что я подавил желание вступить в спор и виновато замолчал. У меня было такое ощущение, как будто Постникова предал я, а не Россия. Наконец он справился с истерикой и спокойно по–деловому заговорил:

— Итак, ты понял, что здесь никому не нужен. Но есть страна, которой мы нужны. Очень нужны. И которая готова нас принять и платить нормальные деньги за ратный труд.

— Ты предлагаешь податься в «Дикие гуси»? Или в Иностранный легион?

Он отрицательно покачал головой:

— Я уезжаю к Саддаму. У него сейчас очень туго с офицерскими кадрами. Две войны выбили половину командного состава. Сейчас его представители носятся по всему Союзу и вербуют наших офицеров на должности инструкторов и в кадровый состав иракской армии. Присоединяйся к нам. Инструктору платят две тысячи долларов в месяц плюс двадцать тысяч по окончании контракта. Если займешь должность в кадрах, то гораздо больше. Я еду на должность начальника штаба танковой бригады. Пять тысяч в месяц. Это в мирное время. В военное ставки удваиваются.

— На какой срок подписывается контракт?

— На два года и на пять лет.

— Ты на сколько подмахнул?

— Я на пять. Да я вообще не собираюсь возвращаться в этот гадюшник. Ну так что?

— Согласен, — сказал я. — Куда и когда прибыть?

— Тебе позвонят. Скажут, что от меня.

Мы простились без эмоций. Постников просто протянул мне руку и сказал:

— До встречи в Багдаде.

По дороге домой, сидя в метро, я впервые в жизни с любопытством разглядывал случайных попутчиков.

Люди поражали мрачностью. Ни одного веселого или хотя бы приветливого лица. За пару месяцев демократии люди устали больше, чем за долгие годы тоталитаризма. Я понимал, что все они — уже отработанный материал. Шлак. Балласт в новой государственной системе…

Решив пройтись перед сном, я вышел на «Проспекте Маркса» и пересек Красную площадь. Моросил дождь, и площадь была безлюдна. Все, как и прежде. Часовые у Мавзолея. Четко печатая шаг, от Спасских ворот идет смена караула. Куранты бьют полночь.

Я подошел к памятнику Минину и Пожарскому. Закурил и посмотрел на пьедестал. Крупными буквами на камне было написано: «Смотри–ка, князь, какая мразь в Кремле Московском завелась!»

А может быть, Постников преувеличивает? Может быть, все не так плохо? Конечно, слабо верится в то, что бывший секретарь Свердловского обкома КПСС способен вытащить Россию из дерьма, но с народа хотя бы сняли намордник. Через несколько лет, если нынешняя власть не создаст ничего путного, ее просто не изберут по новой. Хотя, с другой стороны, общеизвестно, что в политических баталиях побеждают самые безнравственные. А добровольно власть в России еще никто никогда не отдавал. Придя домой, я еще долго размышлял над будущим.

Мне позвонили через три дня. Незнакомый голос с ярко выраженным акцентом сообщил, что звонит от Постникова, и предложил встретиться. Местом встречи был назначен кооперативный ресторан «Лозанна» на Пятницкой.

Ровно в семь вечера я подошел к ресторану и огляделся. На площадке, огороженной забором из красного кирпича, стояли несколько иномарок. У входа торчали два мордоворота с тупыми, но любезными физиономиями, которые поинтересовались, заказан ли для меня столик. Молча кивнув, я прошел в зал. В полумраке играла спокойная музыка, на сцене в луче прожектора извивались в восточном танце две девицы в купальниках. Одиноко сидевший за столиком у стены смуглолицый полный мужчина помахал мне рукой и указал на стул. Я подошел и сел, не говоря ни слова.

— Очень рад познакомиться. Меня зовут Джафар, — представился толстяк. И, протянув мне меню, гостеприимно добавил: — Заказывайте.

Обилие блюд поражало. Я, немного поколебавшись, выбрал мясное ассорти и салат из креветок.

— А что будем пить? — спросил Джафар.

— Тогда, если не возражаете, возьмем коньяку. Я кивком выразил полное согласие.

— Итак, — заговорил толстяк, когда официант, поставив на стол коньяк и закуску, удалился, — вы из газет и телевидения знаете, в каком мы оказались положении после того, как наши союзники нас предали.

— Вы имеете в виду нас? — спросил я несколько вызывающим тоном.

— Не только вас, но и ряд арабских стран, которые не только не оказали нам помощь в войне с американцами, но и допустили изоляцию Ирака. Все это может очень печально кончиться. Очень печально.

— Для кого? — полюбопытствовал я.

— Для вас и для нас. Вы проиграли войну с Западом. Результат — нарушение геостратегического баланса. Во что это выльется, остается только гадать.

— Мы проиграли войну, потому что нас предали. Наши же собственные руководители.

— Я ведь окончил Академию имени Фрунзе, — сказал толстяк, усмехнувшись. — И изучал диалектический материализм. Так вот, мне кажется, что вы путаете причину и следствие.

— Не понял. Я всегда был слаб в философии.

— Вы проиграли не потому, что вас предали. Вас предали, как только стало ясно, что вы проиграли. Вас задавили долларом и высокими технологиями. В третьей мировой войне, которая закончилась пару месяцев назад, главным оружием были не пушки и танки. И даже не ракеты с ядерными боеголовками, как полагали ваши вожди, а финансы, высокие технологии и мировой рынок. Этого никак не могли понять ваши выжившие из ума на почве марксизма руководители, чего нельзя сказать, например, о китайских вождях.

— Вы хотите сказать, что мы отстали от Запада в области высоких технологий?

— Это еще полбеды. Вы не поняли, что исход сражения решается в наше время не на поле боя, а на поле рынка. И угодили в ловушку, которую вам устроили американцы. Все вбухивали средства в вооружение. Результат — отставание от США сначала в экономике, ну а потом, как следствие, и в области вооружения. Ведь там, где американцы на производство оружия тратили доллар, вы тратили восемь. Вы издохли, не добежав до финиша.

— Мне трудно судить об этом. Я простой офицер. Толстяк одобрительно кивнул.

— Не самая плохая профессия. Итак, вы готовы отправиться в нашу страну и служить в наших войсках?

— Готов, раз пришел на встречу с вами.

— В качестве кого вы хотели бы служить?

— А что вы можете предложить?

— Должность командира мотопехотной бригады. Оклад пять тысяч долларов при полном содержании и премия тридцать тысяч по окончании службы. В случае войны или военных действий все удваивается. Если захотите продлить контракт или вообще принять наше гражданство, пожалуйста.

— Еще что?

— Должность советника командира дивизии. Оклад и условия те же.

— Еще?

— Преподавателя тактики и оперативного искусства на высших офицерских курсах. Оклад две тысячи в месяц и премия двадцать тысяч. Остальные условия те же.

— Должность советника меня устраивает, — сказал я, немного подумав.

— Отлично.

Джафар терпеливо подождал, пока я доем, затем подозвал официанта, расплатился долларами, встал и кивком пригласил следовать за ним. Мы вышли из ресторана, пересекли Пятницкую и вошли в офис, над входом в который висели вывески на английском и арабском языках. Это было представительство иракской авиакомпании. Араб, сидевший за письменным столом, увидев Джафара, вскочил и вытянулся по стойке «смирно». Я мысленно оценил хорошую строевую подготовку иракских офицеров. Мой спутник не обратил на него никакого внимания и прошел в другое помещение, где за столами сидели еще два араба. Один тут же вскочил, а второй, не вставая, сделал приветственный жест. Разговор по–арабски длился минут пять, после чего Джафар попрощался со мной, крепко пожав руку, и ушел.

— Меня зовут Хашим, — приветливо сказал клерк «Иракиэарвэйз». — Сейчас мы вас сфотографируем для загранпаспорта. Все формальности с вашим МИДом мы берем на себя.

— Это будет непросто. Я ведь всего два месяца как уволился из армии и в течение шести лет буду невыездным.

— Не волнуйтесь. Мы готовы заплатить за то, чтобы для вас сделали исключение. До сих пор никаких проблем с МИДом по вопросу об отъезде ваших бывших офицеров у нас не было.

Слово «бывший» резануло слух.. Хашим заметил это.

— Что–нибудь не так? — вежливо спросил он.

— Офицер не может быть бывшим. Он либо есть, либо его нет. Запомните это, если сами носите погоны.

— Запомню, — серьезно и даже с каким–то уважением сказал араб. — Мы сделаем вам паспорт и визу в Сирию. Из Сирии мы переправим вас в Ирак.

Наместники богов

Истинная вина Хуссейна, Каддафи и Милошевича перед мировым сообществом не в том, что они установили диктаторские режимы и грубо попирают права человека, а в том, что они не желают принять новый мировой порядок. Американский диктат.

Автор

Я лежал в своей комнате в двухэтажной вилле со странным названием «Масбах» и скрипел зубами от боли в позвоночнике.

Спустя месяц после разговора с Джафаром, который оказался офицером иракской военной разведки и работал в Москве на должности помощника военного атташе, меня переправили в Дамаск. Оттуда я переехал в Хомс, где провел неделю в задрипанном гостиничном номере без кондиционера (благо, жара уже спала), а затем темной ночью на грузовике пересек сирийско–иракскую границу. Путешествие прошло без приключений, и я поселился на вилле «Масбах», где жили еще шесть бывших русских офицеров, два болгарина и немец. Я служил в мотопехотной дивизии, отличившейся в войне с Израилем в 1973‑м и в войне с США в 1990‑м.

После «Бури в пустыне», как американцы назвали свою операцию по вышибанию иракской армии из Кувейта, дивизия была сильно ослаблена (личного состава выбита треть), и командир, мой непосредственный начальник, полковник Данун усиленно занимался ее укомплектованием. Будучи официально советником Дануна, я фактически выполнял обязанности начальника штаба, место которого было свободно.

Штаб дивизии помещался в большом военном лагере Таджи в сорока километрах от Багдада. Рабочий день начинался в восемь утра и заканчивался в час дня. Я выезжал в семь утра из дома и возвращался в два. Данун предупредил меня, что от прогулок по городу следует воздерживаться, во всяком случае не удаляться от центра, поскольку Багдад наполнен курдскими террористами. Тем не менее я сходил на сук (так арабы называют базар), который находился в районе одной из самых старых улиц под названием Рашид. Несмотря на то, что Ирак был в глухой осаде (международные экономические санкции изолировали страну от внешнего мира), на суку можно было купить все, что угодно. И многие торговцы говорили по–русски не хуже меня. Глаза разбегались от изобилия товаров. Золотые ряды, серебряные, керамика, ткани.

Володя Мартынов, живший в соседней комнате, советник командира зенитно–ракетной бригады, вошел в комнату без стука, остановился в дверях и, поизучав мое зеленое от боли лицо, спросил:

— Может быть, врача вызвать?

Я отрицательно покачал головой и поднялся.

— Пойду прогуляюсь.

Пятница у арабов выходной, и поэтому улицы были безлюдны. Я шел в трущобы на другой берег Тигра за наркотиками. Когда я неделю назад на суку спрашивал у торговцев этот товар, они в испуге отшатывались. Позже, беседуя с лейтенантом Сади, адъютантом Дануна, я получил этому объяснение. Оказывается, торговцев наркотиками в Ираке не судили. Попавшийся на распространении подобного товара араб или иностранец доставлялся в ближайший участок полиции, его расстреливали во дворе, после чего полиция составляла протокол, а труп увозили за город и закапывали. Поэтому гашиш или опиум можно было достать только в трущобах, где полиция никогда не появлялась.

Когда я переходил мост, ведущий к району бедноты, скрутило так, что я вынужден был присесть возле перил. Редкие прохожие отворачивались и ускоряли шаг. Наконец, сконцентрировав все силы, я побрел дальше. Сади утверждал, что в этом районе нет нужды искать торговцев наркотой. Они сами подойдут и предложат. Я бродил по узким улочкам. Расстояние между домами было не более двух метров. Если зажмут с двух сторон, мало не покажется. Из домов доносились женские крики, арабская музыка и молитвы. Внезапно в глазах начало темнеть. Я опустился на тротуар, прислонившись спиной к стене, и сознание покинуло меня.

Так прошло несколько часов. Время от времени сознание возвращалось, и я видел, как проходившие мимо оборванцы лениво перешагивали через мое тело, распростершееся поперек тротуара от одного дома до другого. От боли хотелось орать благим матом, но не было сил. Я закрыл глаза и стал мысленно молить Бога, чтобы он помог мне поскорее умереть.

Внезапно я услышал незнакомую, явно не арабскую речь, и кто–то легонько тронул меня за плечо. С неимоверным усилием я поднял голову и разлепил веки. Рядом стояли три бородача. «Курды», — пронеслось в голове. Арабы не носили бороды. Попытался вскочить, но тут же повалился на тротуар, сильно стукнувшись локтем. Незнакомцы что–то оживленно обсуждали, видимо, выбирали способ умерщвления саддамовского наемника. (На мне была форма подполковника.) Затем они осторожно подняли меня и понесли. Сопротивляться не было сил.

Минут через сорок меня внесли в небольшой особняк, окруженный высокой кирпичной стеной. В комнате без окон горели факелы, а посредине лежал огромный плоский камень черного цвета. «Курды» положили мое тело на камень и начали стаскивать с меня одежду. Судя по всему, готовилось какое–то языческое жертвоприношение, но движения их были очень осторожными, а лица даже выражали сочувствие. Спустя пять минут я, голый, как Адам в раю, лежал на спине, устремив взгляд в потолок. Прикосновение к камню было приятно, несмотря на дикую боль. Я молча ждал своей участи.

За те несколько минут, которые я пролежал в одиночестве на черном камне («курды», раздев меня, молча удалились), в мозгу прокрутилась вся прожитая жизнь. Причем не в форме воспоминаний, а как в кино, в ярких красках на каком–то светло–синем фоне. Я видел себя в детском возрасте, все ситуации, как кинокадры, возникающие перед моим взором, были обязательно связаны с какими–нибудь давно забытыми горестями, имевшими место в далеком прошлом.

Послышался скрип отворяемой двери, и я открыл глаза. Видения исчезли, а в ногах у меня стоял высокий, седой, как лунь, старик в длинной белой рубахе. Его внешность завораживала. Длинная седая борода опускалась почти до живота. Серебряные густые вьющиеся волосы лежали на плечах. Неестественно огромный, почти не тронутый морщинами лоб. Прямой с горбинкой нос. Глаза… Это было что–то сверхъестественное. Огромные, черные, не имеющие выражения. Зрачков не видно. Создавалось впечатление, что это не человеческие глаза, а два окна в другой мир. Мистический мир.

Старик смотрел на меня, а я чувствовал, как все мое тело вибрирует под этим магическим взглядом и словно наполняется горячим воздухом. Казалось, что меня сейчас разорвет. Одновременно усилилась боль, которую я и так едва выдерживал.

Видимо, лицо мое искривилось. Старик смотрел уже с некоторым интересом, видимо, удивляясь, почему я не кричу. А не кричал я просто потому, что не мог пошевелить губами. Наконец, он протянул левую руку ко мне, а вторую направил на молодого бородача, который стоял справа от него. Боль почему–то сразу исчезла, а лицо юноши слегка искривилось. Затем еще два бородача осторожно перевернули меня на живот, и старик, зайдя сбоку, положил свои широкие ладони мне на спину. Его прикосновение вызвало необъяснимое блаженство. Хотелось петь и летать. Но я не мог пошевелиться. Затем веки начали тяжелеть, теплая волна окутала меня с ног до головы. Я заснул. Последнее, что я успел почувствовать, какой–то аромат.

Не знаю, сколько времени я пролежал в забытьи и как долго старик «колдовал» над моим телом. Когда я очнулся, его в комнате уже не было, и только юноша, на которого старец перевел мою боль, стоял перед камнем у меня в ногах и терпеливо ждал, когда я проснусь. Он молча протянул мне одежду и, когда я уже был одет, жестом пригласил следовать за собой. Боль исчезла. Я подвигал туловищем. Ни малейших признаков. Не столько радостный, сколько обалдевший, я последовал за ним. Не говоря ни слова, он вывел меня за ворота, после чего они закрылись со страшным скрипом. Я побрел на виллу.

Прошло несколько дней. Позвоночник о себе не напоминал, но тем не менее я на следующий же день рискнул отправиться к врачу. Пожилой полковник медицинской службы долго обследовал мои рефлексы, а затем так же пристально изучал снимки, которые мне сделали тут же.

— Я не нахожу никаких изменений в позвоночнике, подполковник, — сказал он по–английски. — Вы абсолютно здоровы, а боль, видимо, имеет чисто нервное происхождение. Если хотите, я выпишу вам освобождение от службы на три дня. Полежите. Уверен, что через пару дней все пройдет.

Два дня, как и советовал мне доктор, я провалялся в своей комнате. Но постоянно какая–то непонятная тяга к «бородачам» переполняла всю мою сущность. Меня тянуло к ним, как алкоголика к водке, и на третий день я опять отправился в трущобы. В тот раз, когда я возвращался от них, было уже темно и я очень плохо запомнил дорогу.

До места, где они меня подобрали, я дошел без затруднений, а дальше начал плутать и каждый раз, как в лабиринте, возвращался на то самое место. Проплутав часов пять я, злой как черт, вернулся на виллу.

На следующий день, вернувшись из Таджи и наскоро перекусив, я опять отправился на другую сторону Тигра. Результат был тот же до мельчайших подробностей. И чем дольше я их искал, тем сильнее было желание найти. Прошла неделя, затем другая. Я ежедневно после службы отправлялся в трущобы. Все было тщетно. Но вот в один прекрасный день…

Я в своем кабинете просматривал план боевой подготовки дивизии и вносил в него коррективы. Вдруг зазвонил внутренний телефон.

— Зайди, пожалуйста, — прозвучал в трубке сочный бас полковника Дануна.

Сунув план в сейф, я отправился к своему шефу. Данун сидел за письменным столом с чашкой кофе в руке и беседовал с каким–то полковником, развалившимся в кресле спиной к двери. Увидев меня, Данун приветливо кивнул.

— Проходи. Садись и познакомься.

Я сел на диван, справа от собеседника Дануна и, когда тот обернулся, чуть не вскрикнул от удивления. Передо мной в форме полковника иракских сухопутных войск сидел один из «бородачей», подобравших меня в трущобах.

Он встал, протянул мне руку и на чистом русском языке представился:

— Полковник Сабих, начальник управления сухопутных войск министерства обороны.

Я встал, пожал ему руку и представился.

— Я слышал, подполковник, вы окончили Академию Фрунзе, — улыбаясь, сказал Сабих. — Я тоже выпускник этого храма военной науки. Очень рад встретить еще одного питомца моей альма–матер.

Около часа мы обсуждали план предстоящих командно–штабных учений, где Сабих должен был выступать в качестве посредника, после чего он посмотрел на часы:

— Рабочий день закончился. Я возвращаюсь в Багдад. Могу подбросить вас до дома, подполковник.

— С удовольствием воспользуюсь вашим предложением, господин полковник, — сказал я.

За рулем «Мерседеса», на котором приехал Сабих, сидел солдат с непроницаемым, нетипичным для эмоциональных арабов лицом. Мы уселись на заднем сиденье, и Сабих что–то сказал ему на арабском языке, а затем повернулся ко мне.

— Что тебе нужно от нас, Ищущий. Великий Молчащий прислал меня к тебе, чтобы узнать, что гнетет тебя. Ты теперь абсолютно здоров. Чего ты еще хочешь?

Я пожал плечами.

— Даже для выпускника русской академии ты очень правильно говоришь по–русски. Арабы всегда говорят с акцентом.

Сабих смотрел мне в глаза, не мигая, и под этим взглядом я физически ощущал нечто. По позвоночнику снизу вверх ползло тепло. Тело как бы вибрировало. Я отчетливо ощущал свою макушку, словно мне на голову положили камень.

— Я не араб, и мое настоящее имя не Сабих.

— Ты курд? — спросил я.

Он отрицательно покачал головой.

— Ты иностранец? Разведчик?

— Нет, я родился здесь, в Междуречье. И я не работаю на какое–либо отдельное государство.

— Ты ассириец? — продолжал допытываться я, вспомнив, что на территории Ирака и Сирии проживают несколько десятков тысяч представителей этой древнейшей нации.

— Нет. Не гадай, все равно не угадаешь. Так чего же ты хочешь?

— Не знаю, — честно сказал я. — Просто не могу отделаться от образа вашего старика. И во сне его вижу, и чувствую постоянно. Хочется его видеть. Прикоснуться к нему.

Сабих понимающе кивнул. Лицо его стало непроницаемым, как только мы сели в машину. Он сразу же превратился в другого человека, не имевшего ничего общего с тем жизнерадостным иракским полковником, с которым я еще десять минут назад беседовал в кабинете Дануна.

— Ты видел Великого Молчащего. Это очень опасно для обычного человека, но вылечить тебя мог только он. А вообще–то его уже много лет не видел никто, кроме его учеников и жрецов.

— Жрецов? — заинтересовался я. — Так вы не мусульмане?

— Нет. Наша религия гораздо древнее и отличается от всех религий мира.

— Чем?

— Она стоит над всеми остальными религиями, потому что не только непосредственно контактирует с Творцом, но и выполняет миссию.

— Какую?

— Ты очень много хочешь узнать сразу, Ищущий.

— Хорошо, — согласился я, — скажи хотя, бы как тебя зовут.

— Это тайна. Большая тайна. Если я открою тебе ее, то ты будешь навсегда связан с нами. На всю жизнь и после нее тоже.

— Вы не отпускаете тех, кто приходит к вам?

— Не в этом дело. Мы редко допускаем к себе иноземцев, в том числе и арабов. Но те, кого допускаем, сами не могут уйти от нас. Даже если уезжают навсегда за тысячи километров.

— Гипноз? Зомбирование?

Он отрицательно покачал головой.

— Я не боюсь. Открой мне твое имя, — настойчиво сказал я.

— Ты понимаешь, что просишь? Ты понимаешь, что выбираешь путь, которого не знаешь и о существовании которого не можешь даже подозревать, с которого невозможно сойти?

— Да, — твердо сказал я. Мне казалось, что я сойду с ума, если не увижу еще хотя бы раз великого старца.

— Ну что ж. Меня зовут Берос.

Когда он произнес это слово, в моем мозгу словно что–то щелкнуло, и все ощущения пропали. Но появилось чувство, что я стал каким–то другим.

— Кто же вы?

— Мы великие халдейские жрецы. Наблюдатели, а если нужно, регуляторы Всемирного Баланса на этой планете.

— Так вы халдеи, — задумчиво проговорил я. Мои знания о Древнем Вавилоне были ограничены школьной программой, но я помнил, что вавилонские жрецы творили чудеса, объяснение которым современная наука дать не могла. — У нас в Москве есть целая община ассирийцев. Я слышал, что сейчас в Египте насчитывается несколько тысяч ассирийцев, но что есть халдеи, не знал.

— Халдейский народ исчез, как только выполнил свою миссию, — сказал Сабих–Берос, — но мы, жрецы, остались и продолжаем выполнять то, что предписано нам Великим Хором.

— Что такое Хор? — спросил я.

— Хор — это Творец, источник всех Начал.

— То есть, как я понимаю, это Бог Вавилона.

— Не существует Бога Вавилона или Бога Израиля. Бог един.

— Возможно, — согласился я, — но религий великое множество. Ты полагаешь, что ваша религия единственно правильная?

— Все религии, за исключением языческих, правильные. Они выражают единую сущность и являются психическими составляющими единого Всемирного Баланса.

— Но разве у вас в Вавилоне религия не была языческой? Ведь халдеи поклонялись множеству богов.

— Халдеи, да. Религия толпы была языческой. Но жрецы всегда исполняли волю единого Бога Хора. И до поры до времени тот факт, что Бог един, был великой жреческой тайной.

— Почему?

— Этого требовал Баланс.

— А что такое Баланс?

— Ты слишком торопишься, Ищущий. Завтра приходи к нам. Будешь узнавать все постепенно и, как и мы, служить Балансу.

— Я пытался найти вас, но не смог.

— В этот раз сможешь, — сказал Сабих.

«Мерседес» остановился возле виллы. Я пожал руку полковника и вылез из машины.

Лежа на тахте в своей комнате в излюбленной позе (на спине, заложив руки за голову), я размышлял о случившемся. С одной стороны, все это отдавало мистикой и всякой чепухой, в которую я никогда не верил. Будучи вульгарным материалистом по складу ума, я всегда смеялся над суеверными приятелями, которые, забыв что–нибудь дома и вернувшись, смотрелись в зеркало, а увидев черную кошку, замедляли шаг и топтались на месте, пока их кто–нибудь не обгонял. С другой — факт, что называется, «на лице». Позвоночник в норме. Я здоров.

Во что может вылиться эта связь? Сабих сказал, что порвать с ними невозможно, но я не мог себе представить, что не смогу порвать с кем–нибудь, если захочу. Во всяком случае, у них можно многому научиться. Это я понимал ясно. Ну, а как я это использую, уже мое дело.

Где–то в ночи прозвучала автоматная очередь. Затем еще одна. Через минуту поблизости уже шел бой. Я поднялся на крышу и увидел, что метрах в ста от виллы два человека из автоматов обстреливают машину, которая, петляя, продвигалась к реке. Машина сделала резкий поворот, врезалась в магазин «Вильямс» и взорвалась.

— Дикий народ, — послышалось сзади.

Я обернулся и увидел Постникова. Мы обнялись.

— Какими судьбами? И вообще. Ты где находишься? В Багдаде?

— Нет, — ответил Валентин. — Моя бригада дислоцируется в Киркуке.

Постников выглядел молодцом. В нем появилась уверенность, не имевшая ничего общего с тем истерическим состоянием, в котором я оставил его в московской коммуналке. Форма полковника иракских танковых войск ладно облегала его поджарую фигуру. Я отметил про себя, что кобура с пистолетом висела у него не как у арабов — сбоку, а как у советских офицеров — сзади.

— Ну как ты? Обвыкся? — спросил он после того, как мы, спустившись в мою комнату и сев за стол, опрокинули по рюмке арака.

— Служим потихоньку, — ответил я, разрезая помидор. — А ты как?

— Повоевать пришлось. Восемь танков потерял.

— С кем? — удивился я.

— С курдами, разумеется. Эти остолопы, я имею в виду арабов, суют танки куда попало. Все не могут уяснить, что боевые действия в горах ведутся пехотой и спецподразделениями.

С азартом Валентин живописно рассказал мне о боях войск Саддама с курдскими повстанцами, которые были не только прекрасно оснащены новейшим американским оружием, но и имели иностранных инструкторов, преимущественно афганцев. Я отчетливо понимал, что, несмотря на азарт воспоминаний, мысли его были прикованы не к горам Курдистана, а к Родине.

Сам я весьма смутно представлял ситуацию в России, так как средства массовой информации были для меня пока еще недоступны, хотя я уже немного понимал арабский и даже пытался говорить.

— Ну, а дома что делается? Ты в курсе? — спросил я, как только он сделал паузу.

Веселое, дышащее азартом лицо Постникова помрачнело. Он начал нервно катать шарик из хлебного мякиша, затем налил полстакана арака и залпом выпил.

— То, что и предполагалось всеми, кто по своим мыслительным способностям отличается от барана.

— А именно?

— Разграбление государства невесть откуда появившимися«новыми русскими» с партийным прошлым, обнищание населения и полное моральное падение нации. Все это под проповеди и под благословение антихристов в рясах. Этот жирный боров (я понял, что он имеет в виду нового премьера, который внезапно выскочил из какого–то института, как чертик из табакерки) ввел свободную внешнюю торговлю. В том числе на стратегическое сырье. — Он помолчал и добавил, четко выговаривая звуки: — Бесконтрольно. Сейчас миллионы тонн нефти, металлов, древесины фактически присваиваются высокими чинами новой «демократической» России, гонятся за границу, а деньги оседают на их личных счетах. Одновременно происходит мощный подъем бандитизма. — Он снова налил себе араку и резким движением влил его себе в глотку. — Идет борьба за выживание. Люди взялись за оружие, но не против верхов, а против друг друга. Словом, Россия уже превратилась в криминальное государство с бандитским уклоном.

— Мда-а, — промычал я.

Несмотря на то что я собирался вернуться домой, а Постников нет, его события в России волновали гораздо больше меня.

— Я регулярно читаю сводки иракской разведки о развитии ситуации в России, — продолжал Валентин. — Все идет в соответствии с прогнозом. Формируется специфический тоталитарный режим в демократической одежде. Иракцы выявили некую аналитическую группу, которая, используя псиметоды, направляет событие в нужное русло. По расчетам иракской разведки, формирование тоталитарного режима закончится к концу 93‑го, после чего Россия и русские будут принадлежать десяти, пятнадцати семейным кланам, которые к этому времени уже сложатся как финансовые олигархии и возьмут под контроль финансовую систему государства, средства массовой информации, ключевые отрасли промышленности и организованную преступность. Поскольку все эти мероприятия будут финансироваться за счет государственного бюджета, то начнется дикое обнищание масс. Внешне все сейчас выглядит как анархия, бесконтрольность. В действительности уже действует четкая система приватизации государственных денег. Население полностью лишится всех видов защиты от этих олигархий и фактически тоже будет приватизировано.

— Как так? — не понял я.

— А вот так. Новая форма рабства. Словом, интеллектуалы, в полном смысле этого слова, разработали принципиально новый строй, в структуру которого входят элементы всех предыдущих общественно–экономических формаций, включая рабовладельческую. Причем современные рабы в отличие от рабов Древнего Рима не будут понимать, что они рабы, что исключит вероятность появления нового Спартака.

— Я не пойму только одного, — сказал я, внимательно всматриваясь в лицо Постникова. — Почему тебя это все интересует? Ведь ты принял решение порвать с Россией.

Постников на несколько минут задумался. Затем, твердо глядя мне в глаза, сказал:

— Я не исключаю, что в России создастся ситуация, когда я обязан буду вернуться. Обязан как патриот и офицер.

— Гражданская война? — спросил я скептически. Постников снисходительно улыбнулся.

— Да. Но не в том виде, в котором они проходили в прошлом. Гражданская война в России неизбежна. Но будет вестись без огнестрельного оружия.

Он посмотрел на часы и встал.

— Обо всем этом мы еще поговорим, а сейчас я должен ехать к министру. Нужно изложить кое–какие соображения.

Халдеи

Когда по повелению Набу и Мардука, любящих мое царство, и при помощи оружия, принадлежащего Грозному Эрре, который поражает молнией моих врагов, я победил ассирийца и превратил его страну в груды обломков и развалины, тогда Мардук, владыка Этеменанки, вавилонской ступенчатой башни, которая еще до меня обветшала и обвалилась, приказал мне заново возвести фундамент в котловане на старом основании, чтобы глава его могла высотой состязаться с небом.

Древние халдейские письмена

На следующий день, вернувшись из Таджи и наскоро пообедав, я отправился на другой берег Тигра. Стояла поздняя осень, и в Багдаде непрерывно лил дождь. Спустя сорок минут, весь мокрый, я уже находился на том самом месте, где меня подобрали таинственные незнакомцы. Не знаю, какое чувство вело меня по лабиринту узких трущобных улочек, но еще минут через тридцать я уже стоял перед воротами того самого особняка, в котором начался новый этап моей жизни.

Ворота открыл молодой парень, борода у него только–только пробивалась. Не поприветствовав ни жестом, ни выражением лица, он кивком пригласил меня следовать за собой. Мы пересекли дворик, посредине которого лежал большой черный камень, и вошли в дом. Здесь не было ни души. Хотя внутренним чутьем, которое почему–то обострилось, как только приблизился к этому дьявольскому особняку, я ощущал, что он полон народа. Берос, в длинной белой рубахе до пят сидел в маленькой комнате без окон. На каменном столе на деревянной подставке располагался большой хрустальный шар, жрец его глубокомысленно изучал. Со стороны казалось, что шар — живое существо, с которым Берос беседует, причем беседует очень почтительно. На полках вдоль стены стояли более мелкие хрустальные шары, различные пирамиды, кубы и параллелепипеды. На отдельной полке, напротив входа в комнату, находилась странная фигура, грубо высеченная из гранита. Просматривалось очертание человека, над которым стоял какой–то зверь, человек помещался под брюхом зверя, между четырьмя лапами.

Электричества в доме, судя по всему, не было, комната освещалась восемью факелами, издававшими тяжелый, густой запах. Когда я вошел, жрец оторвался от созерцания шара и жестом указал мне на каменную скамью напротив. Я сел и почувствовал легкое головокружение, видимо, от царящих здесь ароматов. Тело расслабилось само собой, веки отяжелели, сердце стало биться отчетливее, но медленнее. Мне казалось, что я ощущаю каждую клеточку своего тела.

Наконец непроницаемый Берос посмотрел мне в глаза и спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

— Все нормально, — ответил я, пытаясь отвести взгляд от темных бездонных глаз жреца.

— Великий Молчащий примет тебя, но сначала мы побеседуем.

Он встал, достал из сундука, стоявшего у него за спиной, какой–то предмет в форме пирамиды величиной со спичечный коробок и поставил на стол передо мной. Затем взял с полки хрустальный шарик и подошел ко мне. Чиркнув спичкой, Берос зажег пирамидку, которая, потрескивая, начала гореть таким ярким белым пламенем, что слепило глаза. Берос, не говоря ни слова, поднял шарик на уровень моего лица, и я почувствовал, как мой взгляд словно приковало к этому сверкающему шару. Постепенно мной овладело какое–то странное состояние. Комната словно исчезла. Исчезли все предметы, исчез жрец. Я не чувствовал своего тела, и только сознание как бы парило в сверкающей белой бездне. Наконец, бездна приобрела голубоватый цвет. Откуда–то сверху раздался тяжелый голос:

— Чего ты хочешь? К чему стремишься?

— К справедливости, — машинально ответил мой голос, который я слышал со стороны.

Голубой цвет становился все ярче и наконец превратился в синий. Время от времени в синей бездне вспыхивали и гасли золотистые точки.

— Что есть справедливость в твоем понимании? — продолжал голос.

— Равные права.

— Ты любишь деньги?

— Не задумывался.

— Славу?

— Равнодушен.

— Власть?

— Да, — честно признался я.

— Тебе доставляет удовольствие повелевать себе подобными? — Голос стал пронзительным, и каждый звук его вызывал вибрацию света.

— Мне нравится управлять ситуацией.

— Тебе доставляет удовольствие власть над себе подобными? — настаивал на точном ответе голос.

— Нет, — несколько раздраженно прозвучал мой голос.

Внезапно синий цвет побледнел, превратился в размытый голубой, и мое находящееся вне тела сознание увидело картины, которые сменяли друг друга, как кинокадры. Опять, как и в прошлый раз, появлялись сцены из моего детства, или давно забытые, или вообще незнакомые. Я видел себя ребенком, общавшимся с родителями, с товарищами во дворе и в школе. И каждая сцена показывала обиды, которые я терпел от окружающих. Вот отец выгоняет меня из комнаты, где он беседует с незнакомыми мне людьми. Выгоняет зато, что я вмешался в разговор и потребовал к себе внимания. Мне года четыре, не больше. Вот мать не разрешает мне оставить дома щенка, которого я подобрал на улице, и я, рыдая, несу его во двор и оставляю в чужом подъезде. Мне (это я четко запомнил) пять лет. Вот приятели насмехаются надо мной, потому что я не могу влезть на дерево, а я, обдирая локти и коленки, пытаюсь вскарабкаться по толстому сосновому стволу. Я уже в первом классе.

Картины, картины, картины. Обида, обида, обида… Наконец картинки кончились, и голубой цвет опять превратился в синий. Сознание не возвращалось в тело, оно продолжало парить в пространстве. Внезапно появилось желание выскочить из комнаты, которую я ощущал, но не видел, и воспарить ввысь. Интуитивно я направился к двери, но тут же словно уткнулся в каменную стену. Раздался мрачный пронзительный смех.

— Ты слишком спешишь, Ищущий. Тебе пока не дано покидать пределы данной псисферы. Ты хочешь справедливости, но не знаешь, что это такое. Мы откроем тебе эту тайну. На что ты готов во имя Высшей Справедливости?

— На все, — машинально ответило мое сознание. — Что есть справедливость?

— Высшая Справедливость есть Универсальный Закон Всемирного Баланса. Все в мире совершается в соответствии с Законом, и ничто не может ускользнуть от Закона. Все в мире подчиняется Причине и Следствию. И никому не дано избежать Следствия, создав Причину. И как любая причина является следствием, таки любое следствие является причиной другого следствия. Каждыйчеловек есть единица Закона, и каждый нарушает Закон, бросая вызов Высшим Силам. Ты готов служить Закону?

— Готов, — ответил я, не совсем понимая, к чему я выразил готовность.

— Ты получишь знания и огромную власть. Но помни, сын Земли, ты можешь их использовать только во благо Закона. Даже если это противоречит благу Человечества. Нарушив его, ты вступишь в конфликт с естественными Высшими Силами.

Синий цвет постепенно рассеялся, и я почувствовал свое тело. Комната приобрела форму. Берос встал и жестом предложил мне следовать за ним. Мы поднялись этажом выше и прошли в помещение без мебели и вообще без каких–либо предметов, за исключением соломенной подстилки, на которой, скрестив ноги в позе лотоса, сидел старик.

Его густые седые волосы красиво лежали на плечах. Черные, бездонные глаза, казалось, втягивали тебя, и было практически невозможно отвести взгляд. Как и Берос, он был одет в белую рубаху до пят. Бледно–коричневые руки с тонкими длинными пальцами лежали на коленях. Он источал Нечто. И это Нечто так подавляло меня, что хотелось простереться перед ним и прижаться лицом к его стопам.

Несколько минут он не мигая смотрел мне в глаза, а потом перевел взгляд на Бероса. Тот заговорил на незнакомом языке. Старик внимательно слушал, изредка кивая, а когда Берос умолк, опять перевел взгляд на меня. Установилась долгая пауза, затем Великий Молчащий правой рукой начертил в воздухе какой–то непонятный знак. Берос поклонился и направился к двери, позвав меня за собой. Мы вернулись в комнату, где жрец проделывал со мной свои дьявольские фокусы. Некоторое время мы молчали. Я после всего произошедшего не осмеливался начинать разговор, а Берос о чем–то сосредоточенно думал, не замечая меня. Наконец он заговорил:

— Сегодня ты не только проходил испытание, но и очистился от всей ненужной информации, которая была записана в недрах твоего истинного Я. Твое истинное Я отныне чисто, как у новорожденного. Ты удивлен моими словами, потому что помнишь все, что я показал тебе. Все психические травмы, полученные тобой в детстве, то есть в тот период, когда твоя психика еще не обладала необходимым комплексом защиты. Да, воспоминания остались, но негативная энергия, сгенерированная этими воспоминаниями, уничтожена. Ты готов к новому пути и перевоплощению. Великий Молчащий разрешил готовить тебя к вступлению в круг избранных и назначил меня твоим Наставником, но тебе необходимо пройти три испытания. Два из них ты уже прошел. Испытание болью несколько недель назад и испытание на послушание сегодня. Теперь ты должен пройти испытание страхом. Ты готов?

Под испытующим взглядом холодных пустых глаз жреца я чувствовал, как мурашки бегают по всему телу. В его глазах не было ничего человеческого. На меня смотрел бесчувственный компьютер, для которого я был объектом то ли исследования, то ли воздействия. Я кивнул и пошел за Беросом. Жрец провел меня в маленькую комнатку также без окон, в которой стоял один–единственный деревянный стул. Он жестом приказал мне сесть и, когда я опустился на стул, сказал:

— Ты будешь сидеть здесь, в этой комнате, несколько часов. Дверь не заперта, и ты можешь выйти отсюда, когда пожелаешь. Но помни, если ты выйдешь до того, как я за тобой приду, это будет означать, что ты не выдержал испытание, и мы должны будем расстаться.

С этими словами Берос вышел, неплотно притворив за собой дверь, а я остался сидеть, готовый к новой чертовщине. В абсолютной тишине только изредка потрескивал факел, который Берос, уходя, вставил в железное кольцо, прикрепленное к стене на уровне человеческого роста. Первые минуты я не чувствовал ничего, кроме некоторого беспокойства, вызванного, скорее всего, тем, что я увидел в тот день. Тогда я еще не знал, как Берос добивается такого эффекта, манипулируя с человеческим телом и сознанием, но не сомневался, что меня ждет нечто очень серьезное.

Прошло минут сорок, и беспокойство начало расти. Ожидание неизвестного уже само по себе является страхом или, по крайней мере, ожиданием его, а когда ты знаешь, что тебя будут испытывать этим самым страхом, но не знаешь как, он возникает автоматически, до появления внешних раздражителей.

Я был готов столкнуться с каким–нибудь внезапным шумовым эффектом или с ситуацией, угрожающей жизни (не исключал, что ко мне в комнату запустят крокодила или еще какое–нибудь животное, для которого я могу быть объектом утоления голода), но никого и ничего не было. И вдруг я почувствовал страх. Настоящий животный страх. Он обрушился на меня внезапно и усугублялся еще и тем, что я не понимал, чего боюсь. Угрозы, от которой я мог защищаться всеми доступными мне средствами (руки, ноги, зубы), не было. Все так же без колебаний пламени горел факел. Все та же одуряющая тишина. Ни звука, ни запаха. Но страх охватывал все сильнее, и вскоре я уже ощущал его физически. Все тело покрылось липким вонючим потом, дыхание затруднилось, стук сердца стал отчетливым и участился. Мозг лихорадочно заработал в поисках причины страха. Я был уверен, найди я причину, и страх если и не исчезнет, то уменьшится. Но причины не было. Я пошевелил руками и ногами, не исключая, что тело окажется парализованным. Нет. И руки, и ноги действовали нормально. Ну да. Я ведь имел право прервать испытание. Для этого нужно было только выйти из комнаты. А раз я имел такое право, то Берос наверняка позаботился о том, чтобы я имел возможность им воспользоваться.

Я встал и прошелся по комнате в надежде, что движения хоть как–то отвлекут мое сознание от мучившего меня страха. Но он с каждым движением только усиливался. Наконец страх перешел в какой–то непонятный, неосознанный ужас. И тут спасительная мысль мелькнула в мозгу. Я обману тебя, жрец. Я подошел к факелу и сунул руку в пламя. Расчет был гениально прост. Боль обожженной руки сконцентрирует на себе сознание и заглушит страх. Тщетно. На руке появились все признаки ожога. Надулся пузырь, но боли не было. Словно пламя было холодным.

Пометавшись по комнате, как тигр в клетке, я опять уселся на стуле. Ужас охватывал всю мою сущность. Хотелось кричать и кататься по полу. Желание выскочить из комнаты по своей силе не уступало страху, но я твердо знал, что скорее умру, чем прерву испытание, и поэтому стал всерьез морально готовиться к смерти.

Не знаю, сколько я просидел в этом жутком состоянии, когда почувствовал боль в обожженной руке. Боль нарастала. И по мере ее нарастания снижался страх. Через несколько минут рука уже горела, как в огне, а страх ушел полностью. Я готов был выть от боли, когда дверь распахнулась и вошел Берос. Он медленно подошел ко мне вплотную и долго смотрел мне в глаза. Я же, как подопытный кролик, обреченно сидел на стуле, время от времени хлопая веками, не в силах пошевелиться. Наконец, жрец поднес ладони к моей голове и я почувствовал сильную сонливость. Пытаясь бороться со сном, я бешено заморгал. «Не сопротивляйся», — раздался бесстрастный голос жреца. Я погрузился в глубокий сон.

Очнулся я в незнакомой комнате на жестком деревянном лежаке. Рука была забинтована и не болела. Берос сидел рядом на стуле, терпеливо ожидая моего пробуждения. Когда я сел, он посмотрел на часы и сказал:

— Неплохо. Из тебя выйдет жрец четвертой ступени.

— А сколько их всего?

— Двенадцать, — ответил Берос.

— А ты на какой ступени?

— На восьмой.

— А старец?

— На одиннадцатой.

— А кто на двенадцатой?

— Верховный жрец. Верховный Блюститель Баланса.

— Его можно увидеть?

Берос отрицательно покачал головой. — Даже я не могу его видеть. Только жрецы десятой и одиннадцатой ступеней.

Я задумался. Ко мне пришло осознание происшедшего. Если вначале я воспринимал все как какую–то мистическую игру, то теперь я представлял, в какую мощную машину сунул пальцы. Мои колебания не ускользнули от Бероса.

— Ты в чем–то сомневаешься? — спросил он все тем же лишенным эмоций голосом.

— Нисколько, — ответил я.

Решение связать свою судьбу с халдеями не вызывало у меня никаких сомнений, но вот тот факт, что я, быть может, не смогу подняться выше четвертой ступени, немало смущал. Вряд ли я стал бы офицером, если бы при поступлении в училище мне сказали, что мой предел — командир батальона.

Берос прочитал и эти мысли.

— Жрец четвертой ступени обладает огромным могуществом, — сказал он. — Ты будешь участвовать в сложнейших исторических процессах. Ты будешь влиять на судьбы людей и своей страны. Тыне будешь жить во сне, как живет все население этой планеты.

— С чего начнем обучение? — спросил я, чтобы прекратить чтение моих мыслей, которое действовало мне на нервы.

— Сегодня я расскажу тебе о том, как развивалось и развивается человечество, как оно управляется и кем, после чего тебе станут понятны многие исторические процессы и явления. Ты можешь задавать мне вопросы, но знай, что на некоторые из них я не смогу тебе ответить в силу двух причин. Первая — это то, что твой вопрос может коснуться вещей, в которые я не посвящен. Вторая — это то, что ты можешь спросить о том, чего ты не должен знать. В будущем ты будешь иметь право нести знания, которые ты получишь у нас, в общество. Но помни, это нужно делать очень осторожно, потому что каждый организм имеет определенную резистентность к внешнему воздействию. Это касается и индивидуального организма, и коллективного. Ты ежедневно употребляешь яды. Когда принимаешь пищу или лекарства, когда пьешь воду, когда дышишь воздухом. Твой организм справляется с этими ядами, но повысь их дозу, и ты заболеешь. Повысь еще, и ты умрешь. Точно так же обстоит дело и со знаниями. Знания — это психический яд, который может излечить, а может погубить и человека, и общество. Причем погубить и соматически, и кармически.

Когда Берос своим бесстрастным голосом произносил эту речь, я поймал себя на мысли, что воспринимаю все его слова как абсолютную истину, несмотря на то, что кое–что мне было непонятно.

— Поясни, пожалуйста, — попросил я.

— Очень просто. Все болезни, за исключением инфекционных, имеют психический характер. Сначала поражается психика, а потом психотравма приобретает соматический, то есть физиологический характер. Сома на древнегреческом значит тело. Ты познакомишься с этим механизмом. Таким образом, если ты передашь определенные знания человеку, чья психическая резистентность ниже той, которая сможет воспринять эти знания нужным образом, то нанесешь ему психотравму. Впоследствии она трансформируется в соматические изменения организма и поразит один из органов. Что касается кармического поражения, то, передав человеку знания, повышающие его возможности в той или иной сфере деятельности, ты можешь подтолкнуть этого человека к действиям, которые приведут его к краху или гибели. Человек и человечество должны получать те или иные знания только тогда, когда они психически готовы к приему. Например, во что вылилось получение человечеством знаний секрета ядерной энергии в период, когда оно психически было к этому не готово? К гибели людей в Японии и Советском Союзе, к массовой истерии, приведшей в конце концов к экономическому краху и социальным потрясениям нескольких сот миллионов советских граждан. Это только один пример поражения людей ядом, именуемым знаниями. Но их тысячи.

В далеком прошлом наука, знания были уделом узкого избранного круга людей, имевших соответствующую необходимости психическую резистентность. И общество развивалось в соответствии с Законом Всемирного Баланса. Жрецы, наши предшественники, строго следили за тем, чтобы человечество, нравственно не готовое владеть определенными знаниями, получало информацию о мире, в котором оно живет, только в тех объемах, которые бы не позволяли ему вмешиваться в ход развития и ломать этот хрупкий мир и уникальный механизм, управляющий его развитием. Но человечество непрерывно атаковало, пытаясь прорваться за тот информационный барьер, который воздвигли вокруг него жрецы, исходя из психического состояния общества. Талантливые одиночки уничтожались физически, как Архимед, или принимались в сонм жрецов, как Пифагор, где они получали возможность творить и приобретать знания об окружающем нас мире. — Берос глубоко задумался, глядя куда–то в пространство, как бы сквозь меня, а затем, глубоко вздохнув, продолжил: — Среди жрецов попадались отступники. Тот же Пифагор, который, как и я, был жрецом восьмой ступени. Он понес знания, приобретенные в школе жрецов, в народ. — Берос нахмурился. — Он основал школу, среди учеников были люди, опасные для общества и Баланса. Через несколько лет существования этой школы появилась опасность поворота человечества на путь развития совсем не того, который предписан Законами Баланса. Еще бы немного и задолго до появления огнестрельного оружия в мире появилось бы био-психотронное оружие. А ученики отступника приобрели бы мощь, несопоставимую с военной мощью Александра Македонского. Жрецы уничтожили школу и покарали Пифагора. Они также позаботились, чтобы знания, просочившиеся от отступника во внешний мир, исчезли. Так что, — мрачно произнес жрец, глядя мне в глаза, — будь очень осторожен, чтобы не стать отступником. Я вижу, — продолжал он, — что вопрос, который возник у тебя в начале нашего разговора, все еще мучает тебя. Ты непременно хочешь знать, почему твой психический предел четвертая ступень? Ведь так?

Я кивнул. После всего услышанного я уже не сомневался в своих возможностях, но мне было интересно, чем это было обусловлено.

— Все довольно просто и сложно одновременно. Ты обладаешь психическим потенциалом, созданным в обычных условиях. Другими словами, твои родители в момент твоего зачатия находились в состоянии обычного полового транса. Люди, зачатые в обычных условиях, всего лишь люди. Они обладают психическим потенциалом, который может быть реализован на уровне от первой до шестой ступени. Генетическая запись твоего Я, произведенная в этих условиях, не позволит тебе подняться выше шестой ступени, а учитывая твой возраст, то есть ограничение во времени обучения, твой предел — четвертая ступень.

— А ты был зачат в каких условиях? — осмелился спросить я.

— Мой отец, жрец десятой ступени, перед зачатием вошел в транс, обеспечивший генетическую запись, необходимую для наведения псиполя, которым обладаю я. Ты познакомишься с этим механизмом и научишься входить в различные трансы, в том числе и в этот. Твои дети смогут стать жрецами более высоких ступеней, чем ты. Итак, сегодня я вкратце расскажу тебе о том, как существует человеческое общество и как им управляют с тех пор, как оно стало коллективным псиполем. А завтра ты будешь принят в ученики и дашь клятву на верность служению Балансу. Через год тебя посвятят в жрецы первой ступени.

Рассказ Бероса

Помимо преобразования металлов, существуют другие великие тайны, о которых не хвастают великие посвященные… Если правда то, о чем пишет Гермес, их нельзя постичь без того, чтобы мир не оказался в огромной опасности.

Исаак Ньютон

Жрец принял позу «фараона» и закрыл глаза. Так он сидел несколько минут, затем сделал глубокий вдох, открыл глаза и начал свой рассказ:

— Ты, наверное, знаешь, что человек, как и любая биосистема, является генератором биологической энергии. Его энергетическую структуру ты познаешь позднее и научишься ею управлять. До определенных твоей ступенью пределов. Так вот, важнейшей функцией человека, смыслом его существования является постоянное генерирование энергии, малая часть которой идет на обеспечение функционирования организма самого человека, а основная часть на подпитку мирового энергетического поля. Такова же функция животных, растений и даже насекомых. В те далекие времена, когда людей было еще очень мало и энергия, генерируемая ими, не обеспечивала подпитку поля в необходимых объемах, функцию основного донора выполняли гигантские животные и растения. По мере размножения хомо сапиенс, как назвали нас европейцы, самого мощного биогенератора, и образования коллективных полей многие животные и растения исчезли. На заре человечества, когда у людей были потребности только в еде, питье и размножении, по мере увеличения числа особей образовалось первое коллективное псиполе.

В момент, когда это псиполе достигло необходимых размеров для подпитки поля Земли, которое в свою очередь является одним из многочисленных доноров мирового энергоинформационного поля, и начались глобальные изменения в фауне и флоре планеты.

Человечество росло, и по мере его роста формировались другие коллективные псиполя. С появлением первых государств появилось псиполе, именуемое на нашем жреческом языке хуарума, то есть власть. Исчезло натуральное хозяйство, и натуральный обмен уступил место денежным расчетам. Появилось самое мощное псиполе — деньги.

— Прости меня, Берос, — прервал я его. — Если я не буду задавать тебе вопросы, я не пойму механизма развития общества.

— Спрашивай, — бесстрастно разрешил жрец.

— Каким образом власть, деньги могут быть полями?

— Эти явления, разные по своей сути, объединены одним общим свойством. Они оказывают прямое воздействие на психику человека, нации, человечества, формируют индивидуальное и социальное поведение людей и тем самым направляют исторические события. Вид энергии, генерируемой человеком, напрямую зависит от псиполя, под воздействием которого он находится. Существуют и другие коллективные псиполя, скажем, религия, искусство.

— А политика? — перебил я его.

— Политика не есть псиполе. Это разновидность поведения индивидумов, находящихся под воздействием псиполей. Как правило, либо денег, либо власти. Иногда локальным или даже глобальным коллективным псиполем может стать произведение искусства, книга, человек. Но я продолжаю. После образования первых государств начались первые сбои Баланса. Дело в том, что мировой энергетический Баланс заключается в правильной пропорции нескольких видов энергии, в том числе и тех, что генерируют люди. Человек излучает семь видов энергии, каждый из них необходим Балансу. Но в определенной пропорции. И именно здесь образуется тот магический замкнутый круг, наличие которого диктует необходимость постоянной корректировки формы существования общества.

По мере образования псиполей, о которых я говорил, люди, создав их, попадали под их воздействие, что направляло их индивидуальное, а затем и социальное поведение. Социальные катаклизмы, потрясающие человеческое общество с этого момента, вызваны преобладанием энергии хург. На вашем языке это можно выразить как комплекс отрицательных эмоций: жадность, зависть, агрессия. Получается магическая спираль. Люди, попавшие под воздействие созданных ими псиполей хург и хуарума, провоцируют активные и пассивные социальные катаклизмы. Активные — это войны, восстания, массовые убийства. Пассивные — это содержание общества в состоянии угнетенности или агрессивности, что повышает излучение хург. На первый взгляд пагубность пассивного катаклизма гораздо ниже активного, но в действительности он гораздо опаснее, так как аккумулирует огромное количество темной энергии хург, которая время от времени выплескивается незаметно для человеческого глаза в энергетическое поле планеты и вызывает природные катаклизмы.

Любые искажения в человеческой психосфере могут отразиться через космос новыми катаклизмами на Земле. Такое реально не только по Библии и Платону, но и с точки зрения современной науки — квантовой механики, психофизики и биоэнергоинформатики.

В. Н. Волченко, доктор технических наук. «Совершенно секретно», № 7, 1999 г.

После глобального наводнения, вызванного несколько тысячелетий назад негативным воздействием человеческого поля на поле Земли, и сформировалась первая община жрецов–ученых. Эта каста потратила несколько сот лет на изучение природы, освоение психической энергии и создание системы расчета пропорции.

— Я не могу поверить, — осмелился я прервать Наставника, — что человеческие эмоции могут вызвать природный катаклизм.

— Могут, — отвечал Берос, не реагируя на «вольное» обращение ученика с учителем. — Могут. Все зависит от их объема и уровня плотности. Тебе не надо ни во что верить. Наша система обучения и просвещения отличается от религиозной. Ты будешь не верить, а знать. Ты будешь иметь возможность убеждаться во всем, о чем я буду говорить тебе. Я продолжаю. По мере освоения психической энергии жрецы разрабатывали и комплекс мер ее регулирования. Психическая энергия — это страшная сила, способная уничтожить все живое или оживить мертвое. Она способна контролировать течение всех процессов на Земле. Чтобы тебе было понятней, я могу сказать, что по своей мощи психическая энергия, сконцентрированная в одном человеке, многократно превосходит ядерную бомбу мегатонного класса. Освободи ее, и настанет катастрофа.

— Апокалипсис! — машинально сказал я.

— Да, Сардон описал и закодировал именно последствия накопления человечеством и освобождения громадного объема психической энергии хург и хуарума и Глобального Сбоя Баланса, — подтвердил Берос.

— Сардон? — удивленно поднял брови я. — Апокалипсис описан святым Иоанном Богословом.

— У нас его называли Сардон, что значит «орел». Он был жрецом десятой ступени. А посвящен в сан жреца он был самим Верховным Блюстителем Баланса.

— Иисусом?

Берос опять кивнул. Глаза его стали пустынными и бездонными.

— А как Его звали у вас?

Взгляд жреца опять стал осмысленным.

— У нас Он не имел человеческого имени. Для жрецов Он был Верховным Блюстителем Баланса. Это был единственный случай за всю историю человеческого общества, когда Верховный Блюститель явился миру.

— Скажи, Берос, то, что описано в фантастических романах, не фантастика? Ты жил в это время и видел Христа?

Жрец утвердительно кивнул.

— Да, я был здесь. Но не в этом теле, а в теле моего предка.

— Дух? — допытывался я.

— Нет, дух — это несколько иное понятие. Человек — огромный пласт накопленной тысячелетиями информации. И тело — только ее физическое хранилище. Как компьютер. Соедини сейчас твое сознание с одной из ячеек твоей генетической памяти, и ты будешь знать, что делал твой предок и где находился в период Великого переселения народов. Я продолжаю, — все так же бесстрастно сказал он, однако мне показалось, что в его бездонных глазах промелькнуло что–то наподобие улыбки. — Время от временив природе скапливаются объемы негативных энергий, и, когда они переваливают за критическую точку, происходит социальный катаклизм. Если же в обществе действует машина подавления индивидуумов, достаточная по мощности, чтобы не допустить социального катаклизма, то эти энергии, не находя выхода в социум (ведь при социальном катаклизме, как правило, истребляется большое количество людей, генераторов этих энергий), то происходит природный катаклизм. Поэтому мы, Великая каста халдейских жрецов, уже несколько тысячелетий регулируем процесс выброса негативных энергий в Мировое поле и поле Земли. Это осуществляется двумя путями: энергетическим и социальным. Мы основали пять мировых религий, то есть сформировали пять глобальных психических полей, в основе каждой из которых заложен механизм подавления хург и хуарумы. Миллионы иудеев, христиан, буддистов, индуистов и мусульман проводят многие часы в молитвах, заглушая в себе излучения смертоносных энергий. Десятки тысяч монахов в молитвенном трансе излучают светлые энергии, необходимые для поддержания Баланса. Но иногда хург и хуарума подходят к критической точке. На этот случай вступают в действие специальные люди, балансиры, и тайные общества, которые мы создавали параллельно с формированием религий: тамплиеры, розенкрейцеры, масоны, исмаилиты. Наши жрецы–балансиры спровоцировали поход Атиллы. Нашествие Алариха и разгром Римской империи. Когда в одиннадцатом веке империя чжурчжэней, захватившая Китай, вплотную подошла к созданию огнестрельного оружия и армии современного образца, орды монголов, под предводительством нашего жреца Азамара, который вам известен под именем Чингисхана, устремились на территорию Китая, разгромили китайское войско и уничтожили лаборатории чжурчжэней, где уже практически были созданы первые пушки. А спустя несколько веков наши балансиры руками славян поставили степные орды на путь уничтожения.

— Среди наших русских князей были ваши жрецы? — заинтересовался я.

— Не только среди князей, но и среди духовенства.

— Например?

— Например, Хамсарг, которого вы называете Вещим Олегом, и Варгон, которого вы называете святым Владимиром.

Все это казалось невероятным. В военном училище, а затем и в академии моим любимым предметом была история войн и военного искусства. И на лекциях нам довольно подробно и убедительно объяснялись причины возникновения войн, начиная с походов Александра Македонского и завоевательных войн Римской империи. Я всегда скептически относился к марксистским постулатам о неизбежности войн, пока существует империализм, ставил под сомнение исключительность экономического фактора, поскольку как истинно военный человек считал, что все решает личность, которой повинуется армия и государство. Но предположить, что с древнейших времен существовала группа людей, которая определяла, кому, когда и с кем воевать, я не мог, хотя меня считали человеком с очень богатой фантазией.

— А Петр Великий тоже был вашим жрецом? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Нет, — отрицательно покачал головой Берос. — Но в его ближайшем окружении находился жрец–балансир, которого мы перебросили в Россию из Швейцарии. Он–то и произвел псикоррекцию вашего монарха, а через него и воздействовал на ход дальнейших событий в Европе. Тогда это было очень просто. Абсолютистская власть в Европе позволяла балансировать путем влияния на одну, максимум на две личности. Псикоррекция масс была излишней. Не было необходимости создавать армии суггесторов.

— Суггесторы? Кто это такие?

— Это люди со специально скорректированной психикой, которые оказывают воздействие на толпу и направляют ее поведение. Биологические приборы, с помощью которых мы проводим пси–коррекцию масс.

— Вы их создаете, или они суггесторы от природы?

— Иногда создаем. Иногда пользуемся тем, что изготовила природа.

— Но ведь природный суггестор может работать и против вас. Впервые за всю беседу жрец снисходительно усмехнулся. Затем выражение его лица снова стало серьезным.

— Да, — сказал он, — это ты верно подметил. Таких суггесторов мы либо подчиняем и заставляем работать на Баланс, либо уничтожаем.

— Убиваете?

— Разрушаем.

— Какая разница?

— Большая. Мы не имеем права убивать физически, но имеем право поставить человека на путь самоуничтожения.

— Каким образом? — спросил я, после того как в моем мозгу пронеслась картина самоуничтожения целых армий противника.

— Мы воздействуем на него псиполем. В толстом плане это незаметно. В тонком же плане он получает мощный удар псиэнергией, которая ориентирует его подсознание на самоликвидацию.

— Он кончает жизнь самоубийством? — допытывался я. Жрец опять отрицательно покачал головой.

— Нет. Удар псиэнергией, образно говоря, сшибает блокировки в подсознании, и ранее заблокированные природные инстинкты начинают разрушать его. Сначала психически, а затем соматически. В плане соматики это выражается в перерождении клеток и образовании злокачественных опухолей, в разрушении сердечно–сосудистой или центральной нервной систем. Кроме того, его поведение постоянно создает ситуации, которые могут вылиться во внезапную гибель суггестора в результате несчастного случая. Это уже кармический удар.

К примеру, были уничтожены все суггесторы Великой французской революции и вашей Октябрьской. Суггесторы были уничтожены кармически. То есть в результате воздействия псиполей их поведение привело их всех к гибели.

— Сталин имеет отношение к вам? — спросил я.

— Разумеется. И Сталин, и Гитлер. В их окружении работали наши жрецы.

— Кто же они? — почти выкрикнул я.

— При Гитлере был наш жрец по имени Солмари. Психику Сталина корректировал жрец Маураги.

— А как их звали в жизни?

— Это тебе не нужно знать. Да и имена их тебе ничего не скажут.

— Они встречались?

— Один раз. В двадцать пятом году, в Париже, после того как стали просматриваться явные нарушения Баланса. Ими и был разработан план ликвидации этого нарушения. Сначала великий Маураги скорректировал псиполе, созданное виновниками нарушения Баланса в России, и оно начало пожирать своих создателей. Затем Солмари создал в Фреяне, которую вы называете Германией, псиполе, которое должно было схлестнуться с полем Шомкары. Жрецы задействовали заранее оговоренный план сшибки двух темных псиполей в 1941 году. В результате этой сшибки одно псиполе было уничтожено, а второе сильно ослаблено. В дальнейшем Маураги попытался изменить вектор псиполя, овладевшего Шомкарой с целью его постепенной трансформации в приемлемую для Баланса форму, однако не сумел это сделать.

— Маураги жив? — еле дыша, спросил я.

Берос долго молча смотрел на меня испытующим взглядом.

— Нет, — наконец произнес он. — Маураги умер в 1953 году. С этого года новое псиполе, которое навел в России наш жрец–балансир, начало развиваться самостоятельно. И это очень опасно для Баланса. А когда псиполе развивается стихийно в Шомкаре, это опасно вдвойне.

— Шомкара — это Россия? — Да.

— Почему это опасно вдвойне?

— По ряду причин. Основная — псипараметры населения. Дело в том, что люди рождаются двух типов. Первый тип довольно малочисленный. В процентах он выражается примерно цифрой восемь. Это собственно люди. На нашем древнем жреческом языке они называются рахжами. Второй тип, шархи, составляет обычно девяносто два процента населения Земли. Это биороботы. Разница между рахжами и шархами заключается в процентном соотношении влияния сознания и подсознания на их социальное и индивидуальное поведение, что обусловлено уровнем связи между сознанием и подсознанием. У рахжей сознание влияет на поведение на 0,8–1,2%. У шархов — от 0,7 и ниже. Остальная часть поведения диктуется подсознанием. От связи сознания и подсознания, от уровня влияния сознания на поведение человека зависит его сопротивляемость псиполям, которые воздействуют на подсознание. Роботом очень легко управлять путем подачи соответствующих сигналов в подсознание, причем как на энергетическом, так и на вербальном уровне. А коллективным подсознанием управлять еще легче. Его легко запрограммировать. И специалисты в этой области есть во многих странах. Они залезают в коллективную психику, не зная, что тем самым наносят удары по Балансу.

Жрец сурово нахмурился. Глаза его засверкали недобрым огнем. Во всей его фигуре чувствовалась такая скрытая сила, что я вздрогнул. Внутри что–то оборвалось, а затем я стал задыхаться. Бронхи, легкие заполнило что–то вязкое, которое затрудняло дыхание и вызывало легкую тошноту. Видимо, все это отразилось на моем лице, потому что лицо Бероса вновь приняло бесстрастное выражение и дышать сразу же стало легче. Жрец посмотрел на меня пустым взглядом и продолжил:

— Так случилось, что к концу девятнадцатого века количество рахжей в Шомкаре стало катастрофически падать. Они исчислялись сначала десятками тысяч, а затем сотнями. В двадцатом веке процентное содержание людей в России продолжало снижаться. Нашлись рахжи, которые сумели воздействовать на коллективное подсознание роботов и вызвать социальный катаклизм. А псиполе, которое сумели создать эти рахжи, на несколько десятков лет погрузило население Шомкары в подавленное состояние генерации темной энергии.

— В России есть рахжи, которые умеют создавать псиполя?

— Все умеют создавать псиполя. Только все они не сознают, что они создают. Поэтому очень часто в истории были случаи, когда создание пожирало своего создателя. Особенно после коррекции этого поля жрецами–балансирами. Это закон Баланса. В твоейс тране, как ни в какой другой, было очень много рахжей, которые стремились создавать псиполя. Писатели, политики. Вспомни массовый психоз, в котором вас держали много лет. У вас это называлось пропагандой. Я внимательно изучал методы создания псиполей вашими деятелями, когда учился в академии в Москве. Ваши шархи обладают нулевой сопротивляемостью к псиполям. Именно поэтому в вашей стране в течение всей истории все шло, как этоу вас говорят, шиворот–навыворот. В подсознание именно русских шархов легче всего записывать сигналы с помощью примитивных средств массовой информации.

— Почему же все развалилось?

— Потому, что, создав поле, его необходимо постоянно корректировать. С пятидесятых годов вами правили низкопробные шархи, которые были не в состоянии не то что понять механизм поля, но даже заметить его проявления. Подпитку поля они осуществляли одними и теми же методами много лет, в результате чего образовался псивакуум. Его моментально заполнили некие рахжи, о которых мы позднее поговорим подробнее. Они, как я уже тебе говорил, создали псиполе с целью захвата власти. Но они не умеют его корректировать и не понимают механизма того, что создали. Сейчас поле развивается и усиленно ими подпитывается, но в определенный момент оно выйдет из–под их контроля и начнет развиваться стихийно. Мы пока не имеем возможности осуществлять коррекцию. Только снимаем параметры. Высшие жрецы считают, что наступает глобальное нарушение Баланса.

Все, что говорил Берос, звучало как сказка. Вернее, как фантастика. Но я почему–то не сомневался ни в одном его слове. И дело было уже не в «чудесах», которые мне продемонстрировали эти монстры, как я мысленно называл их. Дело было в том, что по мере рассказа жреца в моем мозгу происходила обработка получаемой информации, которая объясняла многие вещи и отвечала на многие вопросы. Ассоциативное мышление получило толчок.

— Глобальное нарушение идет из России? — спросил я, будучи уверенным в положительном ответе.

Берос кивнул. Я задумался, что, видимо, входило в план жреца, так как он не препятствовал мне размышлять. Слабо представляя то, что происходит на Родине, которую халдей назвал странным именем Шомкара, я припомнил полуистеричные речи Постникова, они начали приобретать совсем иной смысл. Теперь мне было понятно, что Берос и Постников говорили об одном и том же, только каждый вкладывал в описание российской действительности свой смысл. Постников — эмоции, Берос — расчеты, проделанные на базе неизвестной широкой публике науки. А в том, что я столкнулся с наукой, я уже не сомневался.

Если все это так, то положение в России действительно очень опасно. Я как военный знал, к чему приводят неконтролируемые процессы или процессы, направляемые психически неполноценными людьми. А то, что власть в России захватили психически неполноценные люди, было ясно. Хотя с точки зрения ортодоксальной психиатрии они явно были здоровы.

— Чем может обернуться стихийное развитие псиполя в России? — спросил я.

Бесстрастно, словно он говорил о прогнозе погоды, обещающем мелкие неприятности типа дождя со снегом, Берос ответил:

— Социально–экономическими потрясениями, а также природными и техногенными катастрофами.

— А какова модель?

— На первом этапе, вследствие того, что власть в Шомкаре захватила самая безнравственная, а точнее психически ненормальная часть рахжей, начнутся массированные психоинформационные удары по населению, в результате чего в информационное поле Земли будет выплеснуто огромное количество энергий хург и хуарума. По нашим расчетам, этого объема хватит на то, чтобы псиполе, которое образуется в результате выброса, стало самостоятельной категорией. Роль сознания в поведении шархов будет сведена до минимума. Управлять ими будет очень просто, что и станут делать рахжи. На втором этапе рахжи потеряют контроль за этим управлением, и шархами начнет управлять образовавшееся псиполе, которое будет находиться в постоянном развитии, так как постоянно будет получать темные энергии, генерируемые населением. На третьем этапе псиполе Шомкары начнет проникать в псиполя других народов. Последствия пока мы предсказать не можем.

— Чем это грозит населению Шомкары? — спросил я.

— В социальном плане это выльется в обнищание населения, ослабление его психического и соматического иммунитета, разрушение финансовой системы и промышленности, разгул насилия, криминализацию всех слоев общества, включая власть. Подчинении Шомкары Америке. В соматическом плане это выльется в вырождение всей нации. Сокращение рождаемости, высокая смертность. Миллионам твоих соотечественников предстоит умереть в ближайшие десять лет. А то потомство, которое они будут производить, окажется генетически неполноценным.

— Вас это тревожит? Вы хотите помочь русскому народу? — задал я вопрос, пытаясь получить хоть какую–то информацию о моральных ценностях халдейских жрецов.

— Нас тревожит глобальное нарушение Баланса. Тот факт, что он будет сопровождаться падением уровня жизни и высокой смертностью биороботов, нас не касается, — бесстрастно ответил Берос. — Я понимаю, что ты пока еще не избавился от эмоций, поэтому скажу тебе, что поддержание Баланса, как правило, поддерживает нормальное существование людей. Но, повторяю, нас это не касается.

В тот же момент я почувствовал какую–то странную апатию. Это не была апатия в классическом смысле слова, когда ничего не хочется, даже есть и спать. Это было какое–то равнодушие. Перед глазами неожиданно встал отец, чья смерть все еще была глубокой раной. Эмоций не было. С таким же бесстрастным выражением лица, как у Наставника, я спросил:

— Вы хотите, чтобы я заменил Маураги?

— Маураги ты заменить не сможешь. Великий Маураги был жрецом девятой ступени, но ты станешь жрецом–балансиром в Шомкаре.

Экзамен

Посвященные из Страны Озириса говорили Соломону, одному из семи древнегреческих мудрецов: «Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди эллинов старца». Такой громадной казалась разница между высокообразованными египетскими жрецами и самыми мудрыми и знающими из греков.

«Время», 24 июля 1999 г.

Я лежал в своей комнате на вилле «Масбах», перебирая в мозгу события последних месяцев. Прошло полгода с того момента, как я перешагнул порог святилища древних халдеев. Многое изменилось. Каждый день, приезжая из Таджи на виллу, я обедал в соответствии с рационом, предписанным мне Наставником, после чего выкатывал из гаража старенький «Рено», который купил за бесценок на суку возле Золотой мечети, и отправлялся на другой берег Тигра. Ежедневно, тратя по несколько часов на психофизические упражнения самостоятельно и под руководством Бероса, я открывал все новые и новые возможности организма.

Несмотря на то почтение, которое я испытывал к Наставнику, я в глубине души ждал того момента, когда буду произведен в жрецы, из Ищущего превращусь в Ученика, и Наставника сменит Учитель. Втайне я очень надеялся, что Учителем будет сам Великий Молчащий.

Я лежал с закрытыми глазами, сконцентрировав психику на шишковидной железе. Лоб сдавливал обруч, железа пульсировала. Вспышка. Еще одна. Наконец в голубоватом свете проступили очертания комнаты. Эпифиз реагировал на вибрацию окружающих меня предметов и направлял принятые сигналы в мозг. Внезапно раздался стук в дверь, и концентрация пропала. Очертания предметов исчезли. Я открыл глаза.

— Войдите.

На пороге стоял Тодор Краев, бывший офицер болгарской армии, а ныне советник командующего багдадским сектором ПВО.

— Спишь, что ли? — несколько виновато спросил он.

— Нет, размышляю. Садись. Пива хочешь?

— Чем ты мне нравишься, так это тем, что у тебя всегда есть пиво, — заржал Тодор. — У всех остальных не задерживается.

Он полез в холодильник, достал бутылку «Ферриды», открыл ее обручальным кольцом (этому его научили в Академии имени Дзержинского, которую он окончил еще в застойные времена), сделал несколько больших глотков и развалился в кресле. Пиво всегда было у меня в холодильнике в избытке по той простой причине, что и пиво, и вино мне запретил пить Берос. Только водку и коньяк. Причем обязательно закусывать финиками. А выдавали нам это чертово пиво в магазине Минобороны исправно.

— Слушай, — заговорил Тодор. (Он любое обращение начинал со слова «слушай».) — Тебе не кажется, что у нас на вилле творится какая–то чертовщина?

Я удивленно поднял бровь.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю, — покачал он головой. — Если бы это только сомной происходило, то я бы решил, что, как это у вас говорят, крышка едет.

— Крыша, — поправил я его, заинтересованно глядя в темные, как у араба, глаза.

— Какая разница? Но все что–то ощущают.

— Что именно? — насторожился я. Он немножко помялся:

— Понимаешь, мне все время кажется, что я не один. Даже когда один. И заснуть трудно. Я засыпаю в два, а просыпаюсь в шесть, причем высыпаюсь прекрасно. И другие так же. А ты как? Ощущаешь что–нибудь такое?

— Да нет, вроде бы ничего, — сказал я, кроя про себя своих соседей, которые оказались такими чувствительными к моей вибрации. — Не бери в голову. Просто жара началась. Ну и что–то вроде вторичной акклиматизации. Мы же приехали сюда, когда температура плюс десять была. А сейчас вон какое пекло! Вчера плюс пятьдесят два в тени было.

Болгарин вновь закивал, что означало полное несогласие:

— Кочев считает, что Абдуррахман нам сюда какой–то аппаратуры напихал.

Бригадный генерал Абдуррахман возглавлял иракскую контрразведку и, поговаривали, был членом ЦК партии БААС. Я видел его только один раз, когда Саддам пару месяцев назад устроил банкет в офицерском клубе для участников боевых действий во время «Бури в пустыне». Не знаю, какое отношение я имел к подвигам иракских военных в Кувейте, но Данун приказал мне сопровождать его. Сидя за своим столиком, я явственно ощущал на себе острый взгляд Абдуррахмана, который сидел за одним столом с Хусейном. Когда же я поворачивал голову, и наши взгляды встречались, на губах бригадира появлялась приветливая улыбка.

Я сладко потянулся и сел. Краев продолжал сидеть печальным знаком вопроса.

— Плюнь на все это, — сказал я, стараясь придать своему голосу как можно больше беспечности. — Просто в вас младая кровь бушует. Там Минобороны специально для нас мамзелей из Египта выписало. Рекомендую походить недельку. Вся чертовщина разом исчезнет.

Тодор досадливо махнул рукой, встал и вышел с видом человека, которого не поняли, не забыв, впрочем, захватить с собой недопитую бутылку «Ферриды».

Итак, надо сваливать. Мои биоизлучения оказались сильнее, чем предполагалось. Кроме того, Абдуррахман действительно мог насовать жучков. И тогда мой голос, произносящий священные звуки, слушают в контрразведке. Данун, которого я попросил устроить квартиру из фонда Минобороны, обещал похлопотать, однако хлопоты длятся уже почти месяц.

Если через неделю квартира не будет выделена, придется снимать за свой счет.

Я вышел на Садун. В лицо ударила жара. Неторопливо зашагал в сторону площади Шахерезады. Сегодня мне предстояло испытание. Точнее, тест, который Берос решил устроить мне после восьми месяцев упражнений с вибрацией. Наставник захотел проверить, насколько мое подсознание стало реагировать на вибрационные потоки Земли, в связи с чем мне надлежало отправиться в Вавилон и самостоятельно найти точку Хора, один из восьми вибрационных центров планеты, находившийся на территории Междуречья. Несмотря на то что после полугода упражнений эмоции почти покинули меня, я слегка волновался. Как и положено, Берос не сообщил мне ничего о точке и о том, как я должен действовать, чтобы найти ее, и что делать после того, как найду.

На площади недалеко от фонтана, изображавшего девушку, окруженную огромными, в половину человеческого роста, кувшинами, в которых, согласно арабской сказке, сидели разбойники, стоял «Мерседес» Бероса. Водитель Максуд в форме рядового сухопутных войск облокотился на капот. Поскольку на мне также была военная форма, солдат принял стойку «смирно», приложил руку к берету и притопнул ногой, что означало приветствие старшего по званию. Я лениво козырнул в ответ, но в душе появился неприятный осадок. Рядовой Максуд, он же Амелсор, был жрецом второй ступени и в жреческой иерархии возвышался надо мной, как офицер над солдатом.

Я уселся на заднее сиденье, и машина плавно тронулась. Не знаю, каким жрецом был Максуд, но водителем он был классным. Ему ничего не стоило выскочить на встречную полосу, невзирая на несущиеся навстречу машины, и в двадцати метрах от точки соприкосновения перескочить обратно. Как всегда, он был молчалив. «Ты слишком напряжен, Ардонос», — вот единственное, что он сказал за все время поездки. «Действительно, — подумал я, — надо расслабиться». Мысленная концентрация на псицентре Бел, и энергия послушно устремилась во все точки тела. Амелсор, видимо, почувствовал это и одобрительно кивнул.

Мы проехали рощи финиковых пальм в пригороде Багдада и понеслись на большой скорости по шоссе через пески. В машине, не оборудованной кондиционером, стояла адская жара. Усилием воли я включил «точку холода», расслабился и погрузился в первичный транс.

«Помни, сын Земли. В мире все подчиняется законам Баланса. Все эмоции — это иллюзии, облеченные в материальную энергетическую форму. Они управляют низшими существами подобно тому, как ветер управляет облаками. И низшим существам не дано освободиться от них. Высшие существа повинуются только Хору, единому и всемогущему. В своем совершенстве он не имеет равных. Он абсолютен; и все, что исходит от Него, имеет все необходимое, потому что является полным целым. Он высшая причина всех причин».

Машина остановилась. Амелсор сидел, не шевелясь и не поворачивая головы. Сбросив транс, я посмотрел через ветровое стекло. Недалеко от места, где мы остановились, возвышались ворота богини Иштар. Точнее, их копия.

Вавилон. Колыбель цивилизации для историков и сгусток энергии, уплотненное информационное поле для эзотериков. Место паломничества туристов, глазеющих на великие останки древнего города, наводящих кинокамеры и фотоаппараты на развалины дворцов и висячих садов Семирамиды.

Сегодня археологический заповедник был пуст. Поток туристов прекратился с введением американцами международных санкций. Самим иракцам было не до Вавилона. Археологи прервали раскопки в связи с прекращением финансирования. Тем не менее центральная улица города была уже полностью выкопана, и огромные здания из желтого кирпича, без окон, украшенные барельефами фантастических животных, свидетели библейских событий, видевшие Навуходоносора, библейского пророка Даниила и Александра Македонского, высились на дне огромного котлована.

— Ардонос, ты пришел сюда не для того, чтобы изучать археологию, — послышалась сзади арабская речь.

Я обернулся. Амелсор с каменным лицом стоял в нескольких шагах от меня. Он протянул вперед руку:

— Приступай.

Я послушно закрыл глаза и сконцентрировался на псицентре Ану. Лавина вибраций тут же обрушилась на меня. Я едва устоял и несколько минут раскачивался, как пьяный, широко расставив ноги и устремив руки к солнцу. Концентрация. Экран. Воздействие вибраций ослабло. Концентрация. Теперь я ощущал только вибрацию собственного поля. Но как же я определю точку Хора? Пришлось ослабить экран и вновь согнуться под тяжестью энергии естественных сил. Сконцентрировав волю на единой цели, я побрел по центральной улице, шатаясь, как пьяный. Амелсор следовал за мной тенью.

Я знал, что мое подсознание проделает всю работу по дифференциации вибрационных потоков и пошлет сигнал в мозг. Пройдя центральную улицу от начала до конца, я еще около часа бродил среди развалин, а затем ноги сами понесли меня наверх из котлована в сторону огромного храма (или крепости), возле которого паслось стадо полудиких ослов. На ватных ногах я приблизился к каменному символу Вавилона (точнее, его копии, потому что оригинал был увезен в Англию). Грубая скульптура. Лев, насилующий женщину. Я уже знал, что это единый Бог Хор насилует вавилонскую царицу. От этого совокупления родился Великий Сфинкс, символ древнего Египта, младшего брата Вавилона.

Нечто потянуло меня к себе, и я оказался в центре вибрационного смерча. Мощные потоки энергии побежали по всему телу. Я явственно чувствовал, как на макушке словно раскрылась воронка, в которую устремилась вибрация, и все окружавшие меня предметы изменили цвета. Транс начал усиливаться сам собой. Я закрыл глаза, продолжая все видеть. Шишковидная железа включилась полностью сама собой, без каких–либо усилий с моей стороны. Наконец, я увидел вибрационные вихри, вырывавшиеся из–под моих ног.

— Уходим, Ардонос, — раздался сзади голос Амелсора. — В состоянии транса нельзя долго стоять на точке Хора.

Я не шевелился, не в силах сбросить с себя блаженство, исходящее из точки. Охваченный очарованием красок и фантастических рисунков, меняющихся перед моим взором, как световая музыка, потрясенный красотой звуков вибрации Земли, я застыл, как Одиссей под пение божественных и ужасных Сирен.

— Ты входишь в состояние Анубелэа. Твой организм не выдержит этого.

Внезапно меня окутала тьма, и все ощущения исчезли. Очнулся я в машине на заднем сиденье. Голова гудела, но состояние было приятным. Такой бодрости и силы я не ощущал никогда.

— Отвези меня на Шаркия, Максуд, — попросил я.

— Нам, сэди (Да, господин), — ответил солдат. Затем помолчал немного и, не поворачивая головы, добавил: — Всемогущий Хор пощадил тебя.

— С твоей помощью, как я полагаю, — усмехнулся я.

— Я не смог бы тебе помочь, если бы это не было угодно Хору, — бесстрастно ответил жрец.

На Шаркия Максуд, как и полагалось, вышел из машины, открыл мне дверь, вытянулся по стойке «смирно» и приложил руку к берету. Я козырнул и пошел в направлении переулка, где располагался двухэтажный особняк Дануна.

Дверь открыла молодая красивая арабка, судя по всему, жена моего начальника. Приветливо улыбнувшись, она сказала по–русски с легким акцентом:

— Поднимайтесь наверх. Вас ждут. — Потом добавила: — Выувидите старого знакомого.

Я поднялся по каменной, покрытой красным ковром лестнице на второй этаж и прошел в комнату, из которой раздавались смех и мужские голоса. Сочный баритон показался мне знакомым.

На диване перед низким столиком, уставленным бутылками и закуской, лицом к двери сидел Данун, одетый в белую до пят рубаху с большим вырезом. Его смуглая грудь, покрытая черными, как смоль, волосами, резко контрастировала с белизной арабского национального одеяния. В кресле спиной ко мне сидел человек. Из–за высокой спинки кресла была видна только его макушка. Когда Данун, увидев меня, сделал приветственный жест рукой, человек встал и пошел прямо на меня с протянутыми руками. Это был толстяк Джафар, офицер иракской разведки, чьей милостью я стал подполковником армии Саддама. Радушная улыбка диссонировала с холодным острым взглядом. Мы обнялись, как два старинных приятеля, причем толстяк даже чмокнул меня в щеку.

— Ну? Стоящего парня я тебе прислал? — обратился он с видом благодетеля к Дануну, который разливал по рюмкам «Смирновскую», видимо, привезенную Джафаром из Москвы.

— Классный парень, — ответил тот, жестом предлагая нам поднять рюмки. — Как и все русские, пьет только арак, но закусывает финиками. Кстати, можешь говорить по–арабски. Он уже командует на нашем языке. Думаю, через год и ислам примет.

— Он атеист, как и все русские. У них даже попы атеисты. Или язычники, — в тон ему заметил толстяк.

Данун, лукаво глядя на меня, сказал загадочным тоном:

— Для тебя есть новости. Хорошие новости.

Не знаю почему, но я сразу же понял, какие новости имел ввиду полковник.

— Квартиру выделили?

— Алла! — заржал начальник. — Ты ясновидящий. Две комнаты. Ванная, как у султана. Можешь обзаводиться семьей. Тебе по воинскому званию две жены полагаются.

— А почему же у тебя только одна?

— Стар уже. С одной еле–еле управляюсь.

Мы подняли рюмки и чокнулись. Джафар крякнул по–русски и отправил в рот маслину. Еще несколько дней назад он был в Москве. Но меня это не трогало. За время беседы я ни разу не спросил его о событиях в России. Завязалась беседа. Данун почти не принимал участия в разговоре, а только подливал в рюмки. Умные глаза Джафара сверлили меня насквозь, но я спокойно выдерживал его взгляд. Взгляд профессионала.

— Он непроницаем, как суффий, — заметил толстяк. — Почему о России не спрашиваешь?

— Сам расскажешь, — пожал я плечами.

Джафар налил одному себе коньяк, сделал маленький глоток и изобразил на лице полное блаженство.

— Очень много изменений. Внешне все выглядит как экономический и политический хаос, но наши аналитики едины во мнении. Идет целенаправленная политика разгрома потенциала России, руководимая из США.

— А что собой представляет так называемое СНГ? — спросил я. — Какое–нибудь подобие Советского Союза присутствует?

— Фикция, — поморщился Джафар. — Чернила на бумаге. Никто эту структуру серьезно не рассматривает. Власть во всех странах захватили конкретные личности, которые преследуют конкретные личные интересы. Государственники присутствуют в эшелонах власти только в Прибалтийских республиках.

— Он опрокинул еще одну рюмку коньяка, потянулся за кейсом, который стоял рядом с креслом. Положил его на колени и вопросительно посмотрел на Дануна. Тот кивнул, после чего Джафар раскрыл кейс и достал папку.

— Ты ведь уже читаешь по–арабски? — спросил он.

— Да, хотя не могу сказать, что свободно.

— На. Почитай. Если что будет непонятно, спрашивай. А мы пока поговорим о наших делах.

Я взял папку и пересел в кресло, стоявшее в углу. Включил торшер и открыл папку. Увидев, кому адресованы бумаги, вопросительно посмотрел на Джафара. Тот утвердительно кивнул: «Читай. Я имею разрешение от руководства БААС ознакомить с этими материалами русских, с которыми наша служба собирается сотрудничать».

Секретно

Только для высшего руководства партии Арабского Социалистического Возрождения

Обобщенное донесение

«О событиях, происходящих в Российской Федерации»

Докладываю анализ происходящих в России событий и перспектив развития политической и экономической ситуации, сделанный группой «Семирамида». По полученной от агента «Джюмрак» информации, операция по ликвидации СССР разрабатывалась и планировалась группой экспертов Гарвардского университета и осуществлялась секретным подразделением «Ипсилон» Центрального разведывательного управления США. В ходе данной операции под кодовым наименованием «Гарвардский проект» ЦРУ была осуществлена психологическая обработка ряда высокопоставленных деятелей КПСС в целях создания с их помощью соответствующих условий для переноса широкомасштабных псидиверсий непосредственно на территорию Советского Союза.

Также в рамках проекта в Гарвардском университете при участии экспертов ЦРУ была подготовлена из граждан СССР группа экономистов и политиков, которым в будущем окажут всестороннее содействие для проникновения в высшие эшелоны власти России и которым предстоит проводить государственную политику России в интересах США. В ходе подготовки к перевороту, произошедшему незапланированно в августе прошлого года, в результате выступления группы ортодоксов, спровоцированной участниками Гарвардского проекта, указанная группа фактически создала себе предпосылки для захвата ключевых должностей в высших органах управления России.

Информация, получаемая из российской прессы, а также от нелегальных источников, свидетельствует о том, что группа американских псиагентов успешно внедрилась в высшие эшелоны власти и окружение президента России. Действия спецслужб и правоохранительных органов государства практически заблокированы в целях реализации подготовленной Центральным разведывательным управлением США операции «Стрим» («Поток»).

Операция «Стрим» является вторым этапом Гарвардского проекта. В рамках операции создана система перекачки российского стратегического сырья на Запад специально созданными для этой цели коммерческими структурами с пропорциональным размещением полученных финансовых средств в странах, следующих в фарватере американской внешней политики. Вопрос о размещении российских теневых капиталов в американских банках обсуждается, однако следует полагать, что американская администрация воздержится от предоставления возможности российским юридическим и физическим лицам ввоза указанных капиталов в США, учитывая тенденцию быстрой криминализации российской экономики.

Одновременно с обеспечением реализации операции «Стрим» Соединенные Штаты разработали комплекс мер с использованием международных финансовых институтов и правительств стран Европы по затягиванию России в «долговую спираль» путем предоставления крупных займов. Затягивание в долговую спираль имеет двоякую цель: контроль за развитием российской экономики, поддержание ее постоянно в состоянии стабильной стагнации, а также возможность диктовать свою волю в международной политике.

Нами отмечено также быстрое формирование крупных преступных синдикатов, которые берут под контроль целые отрасли промышленности, а также финансовую систему. Одновременно отмечается криминализация органов управления государства как на региональном, так и на федеральном уровне. В настоящее время группа «Семирамида» пытается спрогнозировать последствия и направления развития данного процесса, однако это сопряжено с рядом трудностей, в первую очередь с тем, что имеет место некий массовый психический процесс, который требует всестороннего анализа специалистами в этой области. Следует полагать, что основные потоки финансов преступных синдикатов будут направляться в оффшорные банки.

Выводы

1. Ираку в будущем не следует надеяться на помощь России в противостоянии американской экономической, политической и военной экспансии. Также не следует надеяться на военно–техническое сотрудничество.

2. Экономическую и политическую изоляцию Ирака следует рассматривать как долговременный процесс.

3. Следует принять все возможные меры к поиску контактов со странами, не столь зависимыми от США, как Россия (Франция, Китай).

Все изложенное в разведдонесении не вызвало особого интереса, поскольку то же самое, только иносказательно мне говорил Берос.

Вторая бумага была более интересна.

Секретно

Только для членов руководства партии БААС

Докладываю, что источник информации в Государственном департаменте США ознакомил меня с секретным планом мероприятий, которые американская администрация намерена в ближайшие несколько лет провести в России, используя своих агентов влияния.

1. Уничтожение производственного комплекса России путем максимального сокращения платежеспособности населения, а также путем разрушения инвестиционного механизма, трансформирующего сбережения населения и накопления предпринимателей в эффективные инвестиции.

2. Проведение денежной политики, направленной на недопущение оживления отечественного производства путем создания питательной среды для узаконенных финансовых махинаций с использованием государственного бюджета. В этих целях специалисты экономического департамента ЦРУ разработали схему использования государственных казначейских обязательств под нереально высокие проценты.

3. Затягивание России в долговую спираль, используя иностранные кредиты. Это мероприятие будет осуществляться путем предоставления правительству России миллиардных займов. Основным инструментом станет Международный валютный фонд и другие финансовые организации.

Специалисты ЦРУ планируют, что часть займов пойдет на систематическое погашение государственных обязательств, большое количество которых будет скупаться специальными компаниями, принадлежащими частным лицам американского происхождения, финансирующими Международный валютный фонд, а часть заемных средств будет похищена. Эти мероприятия к 1998 году создадут ситуацию, вследствие которой Россия никогда не сможет расплатиться по внешним долгам, что позволит Соединенным Штатам диктовать ей свою волю не только в области внешней, но и внутренней политики.

В настоящее время этот план единогласно принят конгрессом США и администрацией, однако единого мнения о судьбе России после его реализации нет. Часть политиков и экспертов считает, что Российскую Федерацию следует сохранить, но сделать безъядерной державой. Другая влиятельная группа полагает необходимым расчленение Федерации на несколько десятков независимых государств с последующим выкупом у них всех ядерных вооружений.

Шахбаз

Я аккуратно сложил листки, сунул их в папку, перешел в кресло возле стола, за которым сидели арабы, и вопросительно посмотрел на Джафара. В его глазах был искренний интерес, мне очень понятный. Его интересовала не столько моя точка зрения на происходящие в России события, сколько моя реакция. Видимо, пробуждение патриотического порыва являлось одним из элементов намечаемой им схемы вербовки. Реакция русского на разгром родной страны и порабощение ее народа. Разведчик не знал, что перед ним уже не русский, а человек с психикой древнего халдея, для которого нет России, родины в общепринятом смысле. Есть Шомкара, источник глобального нарушения Мирового Баланса. Нет русского народа. Есть некая псикатегория, обозначаемая термином «шарх», являющаяся бездумным инструментом наведения дисбаланса.

Я пожал плечами, равнодушно глядя в глаза толстяку, и сказал:

— Для того чтобы понять, что происходит в России, вам не было нужды напрягать свою разведку. Достаточно внимательно читать прессу.

Араб обиженно выпятил губы.

— В печати ты этого не найдешь. А за информацию мы заплатили много «зелени».

— Какой «зелени»? — не понял я.

— Темнота, — развеселился толстяк. — Так в России сейчас называют доллары. И товар, и деньги, и новая национальная идея советского народа. За «зелень» теперь в России можно купить все. Заводы и фабрики, артистов и писателей, политиков и чиновников.

Я пожал плечами:

— Ну так покупайте, если это вам нужно. Джафар огорченно развел руками:

— Мы бы купили, но денег нет. — Он немного помолчал и добавил: — Столько, сколько у американцев. Теперь в России рынок. И люди продают себя тому, кто предложит более высокую цену. Ну, а как ты лично относишься к тому, что твоя страна оказалась под иностранным сапогом? — спросил он напрямую.

— Никак, — равнодушно сказал я. — Я не собираюсь возвращаться.

— А если мы попросим тебя вернуться? — спросил он, напряженно глядя мне в глаза.

— Поговорим об этом, когда закончится мой контракт. Лицо разведчика осталось непроницаемым, но глаза выдавали разочарование. Что касается Дануна, то он явно был рад тому, что военной разведке не удалось сманить у него советника.

Поздно вечером я вернулся на виллу. Все ее обитатели уже спали, и только Тодор сидел в холле в кресле, поглаживая за ушами Бака, немецкую овчарку, которую он сумел привезти с собой из Софии. Когда я вошел, Тодор отрешенно посмотрел на меня пьяными пустыми глазами. Пес же, напротив, вскочил на все четыре лапы, уставился на меня, словно увидел впервые, а затем осторожно подошел и начал тщательно обнюхивать. Так он поступал только с незнакомцами. Я же был его большим другом. Гулял с ним и кормил его, когда хозяин по причине сильного опьянения не мог этого сделать сам. В глазах болгарина появилось истинное изумление. Он хорошо знал привычки своего четвероногого друга.

• Какого черта? — сказал он заплетающимся языком. — Это ты или не ты?

• Для тебя я, для него нет, — загадочно ответил я.

Мне было все ясно. Для пса в отличие от его хозяина не существовало зрительных образов. Его память содержала индивидуальные запахи людей. Видимо, под воздействием вибрации точки Хора изменились мои индивидуальные вибрация и запах. Для людей я остался прежним, для собак стал другим человеком.

• Какого черта? — попытался завязать разговор Тодор.

• Не бери в голову, дружище. Отправляйся лучше баиньки, — сказал я и прошел в свою комнату.

Рождение

Преодолеть повторяющиеся рождение и смерть и наслаждаться даром бессмертия может только тот, кто способен одновременно понять процесс погружения в невежество и процесс совершенствования трансцендентного знания.

Эзотерическая мудрость

«Завтра, быть может, твой день рождения. Если это так, то я поздравляю тебя», — сказал Берос на халдейском языке.

Стоял жаркий август. Я родился сорок лет назад в холодном декабре, под завывание московских метелей, но слова Наставника не вызывали удивления. Поймал себя на мысли, что если бы при нашем разговоре присутствовал человек, владеющий языком древних вавилонян, он все равно не понял бы нас. Для него слова Бероса означали бы то, что на следующий день я стану на год старше. Мне же было ясно, что я подошел к некой кармической точке, в которой надо мной завис дамоклов меч, и что завтра будет решен вопрос, смогу ли я продолжать свое существование в этом мире или внезапно перейду в другой. Другими словами, надо мной нависла грозная опасность, и, возможно, я уже кармический мертвец, а завтра стану мертвецом физическим. Удивительная вещь, психическое подчинение карме. Пять лет назад, узнав, что завтра я могу погибнуть, я был бы повергнут в шок и стал бы лихорадочно высчитывать, откуда идет угроза и как ее избежать. Сейчас же меня интересовало только одно. Знает ли Наставник, какая опасность грозит его ученику? То, что он не имеет права вмешиваться в мои отношения с Высшими Силами, мне было известно. Но знает ли он, как эти Силы завтра, быть может, расправятся со мной? Несмотря на обработку, которой я подвергся за минувшие пять лет, любопытство не покинуло меня.

Я внимательно посмотрел ему в глаза. Он ждал Знака. Если я завтра погибну, то это будет означать, что он даром потратил пять лет, и жрецам вновь потребуется время на подготовку нового балансира. Если же послезавтра мы встретимся вновь, то…

Я поднялся со стула.

— Дозволяет ли мне Наставник уйти? — почтительно спросил я.

— Ступай, — равнодушно ответил он.

Бредя домой по ночному Багдаду, я размышлял не о том, что завтра, вполне возможно, мой труп будет выставлен перед товарищами по службе для опознания. Больше всего меня интересовало другое. Что будет, если завтра мне суждено родиться? Куда направит меня Баланс устами моего Учителя после кармического рождения? Не географически, конечно. Здесь все было ясно. Место моего служения Балансу — Шомкара. А вот какие способы служения мне будут дозволены? Чисто энергетические или, подобно великому Маураги, мне будет разрешено влиять на ход истории Шомка–ры? Устранять неугодных, продвигать подсознательно служащих Балансу? Воздействовать на личности, на социум?

На следующий день ровно в семь утра я, уже позавтракавший и побрившийся, выглянул в окно. Машины, которая ежедневно отвозила меня в Таджи, еще не было (мой водитель, вечно сонный Ибрагим, всегда опаздывал на пять–семь минут). Неожиданно зазвонил телефон. Я поднял трубку, загудевшую басом бригадного генерала Дануна.

— Мархаба, хабиби (Привет, дорогой). Какая удача, что ты еще не вышел из дома.

— Что случилось?

— Я приказал Сади съездить в Хаббанию по одному делу и дал ему твою машину. Тебя же прошу пройтись до генштаба. Ровно в восемь генерал Валид проводит совещание. Поприсутствуй и выскажи нашу точку зрения. Совещание закончится не позднее десяти, поскольку Валида на одиннадцать вызвал главнокомандующий. В десять тридцать за тобой заедет автобус. Тыловики будут ехать в Таджи и захватят тебя. Куда заехать, в штаб или домой?

— Пусть приезжают домой, — сказал я, прикинув, что от моего дома до генштаба три минуты хода, а значит, я успею зайти в книжную лавку. Хозяин накануне обещал показать мне древние книги, которые его сын нелегально привез из Иордании.

Я вышел из дома и огляделся. Толпы голодных, оборванных мальчишек, мрачные лица мужчин и женщин. Они все чаще одевались в соответствии с требованиями ислама. Последние годы Ирак заметно исламизировался. Это и понятно. Бывшие друзья и союзники теперь следуют в фарватере американской политики. Ирак остался один на один с таким монстром, как США. В этой ситуации приходилось рассчитывать только на Аллаха.

Без пяти десять (совещание продлилось всего сорок минут) я уже сидел в лавке и листал книги, которые Джума, хозяин лавки, вручил мне трясущимися от волнения руками. Рукописному Корану на вид было лет триста, он почти не поддавался чтению из–за неразборчивого почерка переписчика. Несмотря на почтительное волнение, с которым Джума передавал мне в руки манускрипт, я был уверен, что старый мошенник постарается переправить его за кордон и загнать тысяч за двадцать баксов.

Одна книга, облаченная в переплет из бараньей шкуры, особенно привлекла мое внимание. На обложке названия не было. Я открыл титульный лист. «Откровения шейха Абу Мансура ибн Джа–бара». Начал листать толстые страницы.

«Во имя Аллаха великого и милосердного!

Я, Абу Мансур ибн Джабар, шейх и сын шейха, под мыслью, внушенной мне Аллахом, оставил свои стада и пастбища, золото и драгоценности, жен и детей и нищим дервишем отправился пешком в великий город Багдад, дабы стать свидетелем великих событий …»

Пролистав пол книги, я понял, что автор был свидетелем разграбления Багдада ордами монголов во времена Шамра, когда наступление ислама на Европу грозило глобальным нарушением Баланса и халдейские жрецы отдали приказ своему брату Азамару остановить продвижение зеленого знамени Пророка на Запад. Азамар исполнил волю старших жрецов, и монгольская степь надолго стала кармическим узлом, сдерживающим и тормозящим развитие азиатских и европейских псиполей. А когда потомки Азамара выполнили до конца его миссию, могущественная империя монголов развалилась так же внезапно, как и появилась. Некоторые фразы повествования наводили на мысль, что автор, человек фанатично верящий в Аллаха, тем не менее подспудно чувствовал, что события, свидетелем которых он стал, направлялись конкретными людьми. И считая всех людей орудием в руках Аллаха, он не мог понять, почему Всемогущий руками этих людей воздвиг непреодолимое препятствие продвижению правоверных на Запад.

В конце книги Абу Мансур описал интересный эпизод, который произошел, когда «неверные» грабили дворец халифа. В разгар грабежа во дворце появился некто Хызр, дервиш, одетый в лохмотья. Одним движением руки он остановил грабеж и заставил монгольских воинов низко склониться перед ним. А когда темник, руководивший штурмом, приказал выложить перед дервишем сокровища, захваченные монголами, Хызр, не взглянув на груду золота, прошел в библиотеку, открыл тайник, расположенный в стене, достал какую–то толстую книгу и, завернув ее в свой плащ, удалился.

Увлекшись чтением, я совсем забыл о том, что в моем распоряжении было всего тридцать минут. Закончив изучение книги, я посмотрел на часы. Стрелки показывали без пяти одиннадцать. Наскоро простившись с Джумой, я опрометью кинулся к своему дому. Автобуса возле подъезда не было. Я поднялся в квартиру, где служанка, нанятая мной за счет Минобороны, уже прибирала комнаты.

— За тобой заезжали офицеры, сэди, — сказала она, отжимая тряпку, которой протирала мебель.

— Давно уехали?

— Минуты три назад.

Я на мгновение задумался, а затем подошел к телефону и набрал номер Дануна. Телефон молчал. Моя развалюха стояла под окном, но была неисправна. Придется добираться на такси. Я вышел на улицу и помахал рукой старенькой «Тойоте», на которой было написано слово «такси».

Через пятнадцать минут мы уже выехали из Багдада и мчались по шоссе в направлении Таджи. Километрах в двадцати от города мы уткнулись в огромную пробку, из центра которой валил густой черный дым. Место происшествия было окружено «красными беретами», что несколько удивило меня, поскольку дорожными происшествиями занималась полиция. Самые нетерпеливые водители съезжали с шоссе и огибали пробку по песку. Мой таксист, не задумываясь, съехал на грунт и поехал за огромным грузовым «Мерседесом». Пыль стояла столбом. Я поднял стекло и, когда мы поравнялись с местом аварии, попытался разглядеть, что там произошло. Но из–за дыма и пыли мне это не удалось сделать.

— Алла, — покачал головой таксист. — Начало новой жизни.

Отпустив такси возле контрольно–пропускного пункта, я прошел на территорию лагеря. Репродукторы, размещенные на столбах по всей территории лагеря, ревели, изрыгая в атмосферу арабскую музыку, под которую довольно успешно маршировали солдаты. Я пошел по эвкалиптовой аллее в направлении штаба.

У самого входа я столкнулся с ординарцем Дануна. Солдат застыл на месте и с изумлением уставился на меня.

— Мархаба, Юсуф! — я похлопал его по плечу, что означало полное благоволение офицера к низшему чину. Я относился к нему с уважением, поскольку солдатом он был только до двух часов пополудни, а затем становился поэтом. Его стихи (он дарил мне свои книги) были полны романтики и восточной философии. — Бригадир Данун у себя?

— Да, сэди, — промямлил он.

Еще раз хлопнув его по плечу, я прошел в кабинет Дануна. Бригадир сидел за столом и что–то сосредоточенно писал. Когда я появился в кабинете и, как полагалось, поприветствовал его, он поднял голову и уставился на меня тем же взглядом, что и его ординарец. Так смотрят сыновья богатых родителей, узнав от нотариуса, что покойный батюшка завещал все свое состояние молодой любовнице, а им передал свое родительское благословение. Жестом указав мне на кресло, он еще минуты три сидел не шевелясь, глубокомысленно изучая мою переносицу. Я также сидел, не шелохнувшись, памятуя о том, что терпение не только добродетель, но и обязательное качество жреца.

Наконец, он встал, прошелся по кабинету, просвистел какой–то европейский мотив, а затем, резко повернувшись ко мне, спросил:

— У тебя на теле есть какие–нибудь знаки? Родимые пятна?

— Есть, — ответил я в некотором недоумении.

— Покажи.

Я обнажил плечо, на котором было довольно крупное родимое пятно, появившееся у меня лет в десять. Данун глубокомысленно поизучал пятно и даже потрогал его пальцем.

— Давно оно у тебя?

— С детства, — сказал я, начиная кое о чем догадываться.

— Ты Сайд (сын Аллаха), — сказал генерал с некоторым почтением. Данун не был фанатичным мусульманином, но относился к религии с глубочайшим уважением. — На чем ты добирался до Таджи?

— На такси. Но не волнуйся, я заплачу сам, поскольку виноват, что опоздал на автобус. Дивизионная касса не пострадает.

— А почему ты опоздал? Что задержало тебя? — продолжал допрос Данун.

— Завоз был в книжную лавку, — честно признался я. — Очень интересную книгу обнаружил. Настолько зачитался, что позабыл обо всем на свете.

— Аллах спас своего сына. Знаешь ли, что я сейчас писал?

— Понятия не имею, — ответил я, хотя мне все уже было ясно. Я родился вновь, дабы моя новая жизнь в этом мире послужила всемогущему Балансу.

— Автобус с нашими офицерами столкнулся с грузовиком. Все погибли. Я сейчас писал приказ о проведении нашего собственного расследования параллельно с военной полицией и распоряжение о похоронах группы офицеров, в числе которых фигурируешь и ты.

Я задумался. Громадный блок информации выполз из недр психики и сконцентрировался в сознании. Железа, как кинопроектор, начала прокручивать события минувших пяти лет, которые я провел в Междуречье. Бесстрастное лицо Учителя возникло перед глазами. «Ты жрец Хора, Великого и Всемогущего! Любовь, ненависть, слава, деньги, власть чужды тебе. Люди, животные, растения равны перед тобой как материальные элементы Баланса. В мире не существует добра и зла, как не существует двух начал, но есть силы, направленные на поддержание Баланса или на его сбой. Эти силы входят в соприкосновение и разрушают друг друга, а на их обломках возникает новая сила, представляющая нечто среднее, необходимое Балансу. Твоя миссия поддерживать, а если нужно, и создавать силу, противостоящую той, что нарушает Баланс. Ты жрец Хора, Великого и Всемогущего, живешь во имя единственной великой цели».

Вот и пришел конец моей жизни в Месопотамии. Мой путь лежал в Шомкару, географическую и энергетическую точку Глобального сбоя Баланса. В Шомкару, чей народ находился в состоянии психического транса, наведенного темными энергиями, сгенерированными им самим под воздействием группы рахжей, стремящихся к своей цели, но не представлявших, какой страшный механизм они создали и запустили в действие.

— … Поэтому, поскольку ты не умер, можно поговорить о продлении контракта. Эй! Ты меня слушаешь? — слова Дануна вывели меня из задумчивости.

— Да, да. Конечно. Только, видишь ли, я собираюсь вернуться в Россию.

Партия

Александр Петрович и Андрей Иванович

Историческая вина Ельцина заключается в том, что он создал режим благоприятствования нечистоплотности. В России разбогатели, грубо говоря, не лучшие, а худшие. Произошла селекция наоборот: был создан племзавод, где собраны самые вонючие быки.

«Новая газета», № 26, 1999 г.

В двухместном купе спального вагона поезда Санкт–Петербург — Москва сидели и разговаривали два человека интеллигентной наружности. Беседа, затянувшаяся за полночь, протекала в спокойном, дружелюбном тоне, как и положено беседе двух умных, уверенных в себе людей.

Тот, что постарше (на вид ему было лет пятьдесят), помешивая ложечкой сахар в стакане с чаем, смотрел на собеседника с нескрываемым любопытством.

— Все это очень интересно. Признаться, я никогда не сталкивался с подобными интерпретациями социальных процессов, но… Вы знаете, что я пытаюсь понять в ходе всего разговора? Я пытаюсь вычислить, кто вы по профессии и какое у вас образование. С одной стороны, вы типичный гуманитарий, скорее всего, историк. Хотя не исключаю, что вы философ или социолог. С другой стороны, знания в области физики, которыми вы постоянно оперируете, показывают, что вы давно оставили позади уровень средней школы. А ваши ссылки на биологические законы, которыми вы обосновываете социальные процессы, заставляют меня серьезно задумываться над вопросом: «А кто же мы такие?» Разумные существа или животные, повинующиеся природным инстинктам, облеченным в форму сознания?

Его собеседник рассмеялся. На вид ему было лет сорок. В отличие от своего флегматичного соседа, он отчаянно жестикулировал. Его мимика свидетельствовала об эмоциональности характера, но внимательный взгляд холодных глаз выдавал с головой натуру, не соответствующую манерам.

— Вы знаете, Александр Петрович, ваши слова напомнили мне одно высказывание Рассела: «Люди считаются разумными существами. Всю жизнь я ищу доказательства этому». Но я не собираюсь ничего скрывать, поскольку уже много лет главным моим принципом в общении с людьми является открытость. Я ужасно не люблю, когда кому–то во мне что–то неясно. Это создает массу неудобств. Что касается образования, то оно у меня военное, другими словами, никакое.

— Ну, голубчик, — улыбнулся в свою очередь тот, кого назвали Александром Петровичем, — вы меня обижаете. Я ведь тоже бывший офицер.

— Офицер не может быть бывшим. Он либо есть, либо его никогда не было, — также улыбаясь, сказал собеседник.

— Интересная мысль, Андрей Иванович. Я ее обязательно запомню. Но скажите, а чем вы занимаетесь? Где работаете?

— В настоящее время нигде. Всего месяц назад вернулся из–заграницы и пока еще не устроился.

— А чем занимались?

— Был заместителем директора одной консалтинговой фирмы.

— Долго там проработали?

— Достаточно. Семь лет.

— Солидный срок. То есть вы уехали в девяносто первом?

— Совершенно верно. И за эти годы ни разу не был дома. Даже отпуск проводил за рубежом.

— Интересно, интересно. И чем намерены заняться?

— Пока не знаю. Присматриваюсь. Уезжал ведь из одной страны, а приехал совсем в другую. Другая политика. Другая экономика. А главное, совсем другая психология населения.

— Понимаю, понимаю, — задумчиво сказал Александр Петрович. — Знаете что, дружище, вот вам моя визитка. — Он вынул из нагрудного кармана перо и написал на карточке номер домашнего телефона. — Я бы с удовольствием продолжил наше случайное знакомство. Думаю, что смогу в будущем оказаться вам полезным.

А сейчас давайте спать. Не хочу, чтобы завтра вы были не в форме.

Андрей Иванович весело рассмеялся и ничего не ответил.

На следующее утро случайные попутчики распрощались на перроне Ленинградского вокзала. Андрей Иванович пошел к метро, а Александр Петрович вышел на площадь, где его ожидала серая «Волга», за рулем которой сидел одетый в дорогой костюм молодой человек лет двадцати пяти.

— Привет, — бросил Александр Петрович, усаживаясь на заднем сиденье. — Что новенького?

— Все в порядке, шеф, — очень лапидарно ответил молодой человек и включил зажигание.

Это означало, что все поручения, отданные депутатом Государственной Думы Александром Петровичем Бирюковым перед отъездом в Питер, выполнены. Машина выехала на Садовое кольцо и пристроилась к колонне автотранспорта в правом ряду.

Бирюков расслабился, как он всегда делал перед важным разговором. Его не покидали впечатления, которые он получил, общаясь несколько часов со случайным попутчиком по купе. И дело было не только в том, что собеседник оригинально комментировал происходящие социальные процессы. Мало ли на свете ненормальных, объясняющих насморк президента той или иной страны волновыми процессами в околоземном космическом пространстве? Дело было в том, что Александр Петрович страдал бессонницей и уже несколько лет фактически не спал по ночам, а лишь погружался в какое–то непонятное дремотное состояние, время от времени выныривая из него и бодрствуя по полчаса, но затем опять погружался в дремоту. Лекарства, в огромных количествах прописываемые ему невропатологами, оказывали на него такое же лечебное воздействие, как вода из крана. Ежедневные прогулки перед сном и прочие мероприятия, рекомендуемые врачами, также не помогали. И хотя все это не особенно влияло на физическое состояние, каждую ночь Александр Петрович воспринимал как суровое наказание Божие.

Но минувшей ночью в поезде произошло нечто неожиданное. Как только Бирюков лег и сомкнул веки, он словно провалился в темную яму. Сон был настолько крепким, что он проснулся только в семь утра, когда проводница принялась немилосердно колотить в дверь и кричать, что до Москвы осталось десять минут пути. Андрей Иванович, уже умывшийся и гладко выбритый, сидел на своей полке и смотрел в окно.

Когда «Волга» остановилась, Александр Петрович вынул записную книжку и железнодорожный билет, на котором был записан номер домашнего телефона его попутчика, переписал его, а сам билет отдал водителю.

— Выясни, кто проживает по адресу, где установлен этот телефон и собери всю возможную информацию. Дело срочное, — сам не зная почему, добавил он.

— Несколько дней понадобится. Какие источники можно задействовать? — спросил молодой человек.

— Все, — кратко бросил Бирюков.

Он вылез из машины и направился к старинному трехэтажному особняку, на дверях которого висела бронзовая табличка с надписью: «ООО «Фемида»» и изображением древнегреческой богини с весами и завязанными глазами. Охранники, видимо, знали Александра Петровича в лицо, поскольку никак не отреагировали на его приход. Бирюков поднялся по красивой лестнице из дуба на второй этаж и прошел в комнату, где в креслах за круглым столом, покрытым зеленой суконной скатертью, сидели еще четыре человека.

При появлении Александра Петровича присутствующие изобразили на лицах улыбки. Бирюков сел в одно из пустующих кресел и обвел всех приветливым взглядом.

— Сразу же скажу, что съездил очень удачно. Объекты воздействия в Петербурге фактически стягиваются в единый кулак, и с начала года «паутина» сильно окрепла, — заговорил он тихим голосом. — «Паук» считает, что банк данных и количество агентов позволяют начать формирование команд особого воздействия.

— А каково мнение Кардинала? — спросил человек лет пятидесяти с глубоким шрамом на лбу.

— Кстати, почему он не пришел?

— Николай Иванович вчера уехал в командировку. Будет только через неделю, — ответил сидевший напротив здоровяк в свитере и темных очках.

— Жаль. Очень жаль. Он мне как раз сейчас очень нужен, — пробормотал Александр Петрович. — Итак, господа, я лично ознакомился с банком данных. Компромат имеется почти на всю питерскую верхушку, и мы можем приступать к особой обработке. Думаю, что скоро наша партия приобретет немало бессознательных членов, стоящих высоко на социальной лестнице.

— Я прошу прощения, друзья, — заговорил седой мужчина, сидевший рядом с Бирюковым. — Я в Совете человек новый, поэтому мне кое–что непонятно. В нашем министерстве я не сумею вам назвать ни одного из моих коллег, замов министра, на кого бы не имелось компромата. В МВД и ФСБ, я думаю, есть материал и похлеще того, что я передал в наш банк данных. Но коллеги знают об этом и ничуть не беспокоятся. И они абсолютно правы. При существующем режиме это им ничем не грозит. О сотнях миллионов долларов, что лежат за рубежом на счетах уважаемых людей, начиная от замминистра и заканчивая президентом, пишут все газеты. Реакции нет ни от прокуроров, ни от населения. Словом, всем этим компроматом можно подтереться. Вы уж простите меня за вульгаризм.

Человек со шрамом понимающе посмотрел на замминистра и таким же тихим голосом, как у Александра Петровича, объяснил:

— Для этого и созданы команды специального воздействия, дружище. В их задачу входит не увольнение чиновника с работы или доведение его до суда, а подчинение его нам.

— Вульгарный шантаж?

— Ничего общего. Попозже Кардинал разъяснит вам суть специального воздействия, схемы которого разработаны в его лаборатории. Примитивно, это комплекс спецмероприятий, в результате которых у человека появляется сильный страх. Он боится, но при этом не знает, кого или чего именно. Этот страх постоянно подогревается, и человек все время находится в специфическом состоянии, необходимом для работы с ним. Ведь довольно дискомфортно бояться двадцать четыре часа в сутки.

— Вычтите шесть–восемь часов на сон, — ехидно вставил замминистра.

— Во время сна он испытывает особый страх, — сказал Александр Петрович. — Когда возвращается председатель?

— В понедельник. — Человек со шрамом достал сигарету, щелкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся. — На Совете он намерен представить на утверждение стратегию действий на ближайшие два года.

— Решение не принимать участие в выборах окончательное? — поинтересовался Александр Петрович.

— Да, — ответил здоровяк. — Кардинал сумел доказать нам всем, что «светиться» на выборах нельзя. Результаты ясны, но все параметры работы противника в ходе выборов мы сумеем снять и без «засветки».

— Кстати, — снова заговорил человек со шрамом, — ко мне поступила информация, что служба Коржа развернула несколько десятков фальшивых избирательных пунктов.

— Коммуняки знают? — спросил замминистра.

— Знают, но виду не подают.

— Ну да! Боятся отстрела. А может, надеются, что это не поможет Беспальчику. Больно уж велик был разрыв.

— На этот случай есть избирком, — веско сказал человек со шрамом. — Как говорил товарищ Сталин, «неважно, как проголосуют, важно, как подсчитают». После выборов председателя ЦИК можно либо шлепнуть, либо послом куда–нибудь отправить. Надолго.

— Но это все лирика. Наша главная задача — определить, как Третья фракция будет действовать в новых условиях. Хотя я не исключаю, что через два года будет одна тактика, а через четыре — другая.

По конфиденциальной информации, поступившей к нам из Рима, Андрей Костин изложил итальянцам подробную схему финансирования предвыборной кампании Бориса Ельцина летом 1996 года. Он также сообщил об участии Татьяны Дьяченко, Бориса Березовского и Анатолия Чубайса в использовании грязных предвыборных денег, которые им поставлял Национальный резервный банк (Лебедев) через Внешэкономбанк (Костин) и целый ряд аффилированных фирм в различных оффшорных зонах. То есть миллионные суммы отмывались через сложную цепочку подставных компаний, обналичивались и направлялись на предвыборную агитацию.

«Версия», № 23, 1999 г.

— Ну, здесь Кардиналу и карты в руки, — сказал Александр Петрович, всем своим видом показывая, что этот вопрос его в данный момент не интересует. — В Питере, как сообщил мне «паук», появилась очень интересная бригада киллеров. Он пытается их отследить с помощью своих людей в органах внутренних дел, но пока безрезультатно.

— Чем же они вызвали его интерес? — недовольно спросил человек со шрамом.

— Они уничтожают преступников. За минувший месяц ими было убито двадцать два бандита.

— Ну, дружище. Не понимаю «паука». Это же обычные разборки, каких сотни.

— Не совсем. Во–первых, убивают непрофессионально. Во–вторых, убивают только всякую мелкую шушеру типа той, что пасется на рынках. Ни одного авторитета они пока не тронули.«Паук» утверждает, что здесь имеет место чисто психологический фактор. Ненависть к преступному миру. Месть. Но не конкретным преступникам, а всему сообществу. И еще одна интересная деталь. На трупах почти всегда обнаруживалась бумажка с изображением собаки.

— И что же здесь интересного? — несколько недоумевающе спросил заместитель министра.

Человек в свитере рассмеялся и пояснил:

— «Паук», поскольку он из команды Кардинала, видимо, не исключает использование ППД, то есть псиоружия примитивного действия. Представьте, голубчик, что нас всех поубивают, на трупы положат бумажки с собачками, а через пару дней вы придете домой, полезете в почтовый ящик и обнаружите там такую же бумажку. Как вы будете себя чувствовать?

— Я буду очень и очень заинтригован, — насмешливо улыбнулся замминистра. — Кстати, а много людей в паутине?

— «Паутина» — это не люди, — терпеливо продолжил ликбез здоровяк. — «Паутина» — это система псисвязей. Люди — только отдельные узлы этих связей и они же объекты воздействия для «паука».

— Мухи, — рассмеялся замминистра.

— Не совсем. Вообще–то, дружище, если вы не собираетесь стать учеником Кардинала и всерьез изучать нашу науку, вам лучше не думать над этими проблемами. В противном случае вы можете прийти к выводу, что у нас крыша поехала. Но наиболее вероятный вариант — крыша поедет у вас. Это было бы прискорбно.

— Постараюсь не свихнуться, — неожиданно серьезно сказал чиновник.

— Итак, господа, — заговорил человек со шрамом, — заседание Совета намечено на девятое мая. О месте и времени председатель оповестит нас дополнительно. Так что не планируйте на праздник торжественных мероприятий.

Александр Петрович вышел из особняка. Машины не было, и он отправился к метро. В отличие от владельцев служебных и личных машин он часто пользовался общественным транспортом. Это было странно, но лучше всего ему думалось не в спокойной обстановке, а во время ходьбы.

Единственным неудобством такой особенности было то, что, передвигаясь по улицам, он не имел возможности записывать свои мысли, в результате чего многие из них оказывались нереализованными.

Александр Петрович неторопливо дошел до Новокузнецкой, спустился в метро и поехал домой, переваривая по пути полученную информацию. Разделяя точку зрения Кардинала о долгосрочное ™ стратегического плана прихода к власти, он не был полностью согласен, что партии следует «светиться», даже выставляя независимого кандидата на предстоящие президентские выборы. «Паутина» еще слишком слаба. Размышляя, поймал себя на том, что все время невольно возвращается в мыслях к своему странному попутчику.

Подсознательно он чувствовал, что этот человек очень нужен им, и в то же время что–то подсказывало ему, что Андрей Иванович никогда не присоединится ни к одной политической силе, поскольку во всех его высказываниях чувствовалось не только презрение к политикам и политике, но и уверенность, что судьбы стран вершат не политики и не финансовые магнаты. Тогда кто? Его высказывание о развитии социально–политических процессов во многом совпадали с теорией Кардинала, с разницей лишь в том, что Кардинал не ориентировался на природные процессы, а оперировал только психическими параметрами личностей и населения. Так или иначе, Бирюков пришел к выводу, что Андрея Ивановича необходимо показать Кардиналу.

Партия и Кардинал

Александр Петрович Бирюков был одним из восьми руководителей русского сопротивления. Нелегальная партия, членом Совета которой он являлся, существовала уже около года и не имела аналогов в истории тайных обществ, поскольку люди, формировавшие и направлявшие действия подполья, не были политиками. У истоков создания организации, названной просто Партия, стояли ученые во главе с малоизвестным психологом Николаем Ивановичем Бардиным, о прошлом которого толком никто ничего не знал. Единственное, что было известно, это то, что до 91‑го года он работал в каком–то закрытом НИИ, а после возглавлял частную лабораторию социальных исследований, которая существовала на спонсорские деньги. Спонсорами выступали несколько банков и коммерческих фирм, которым сотрудники лаборатории оказывали, на первый взгляд, незначительные консультационные услуги. В действительности «монахи», как называли их члены Совета, играли большую роль в деятельности своих спонсоров. Они не только влияли на кадровые назначения в банках путем предоставления психологических параметров кандидатов на более или менее значимые должности, но и часто присутствовали на важных переговорах, не принимая в них никакого участия. И такие переговоры, как правило, оканчивались для спонсоров успешно.

Чем занимается Бардин внутри своей лаборатории, не знал никто, однако Александру Петровичу было известно, что пару лет назад ею заинтересовалась ФСБ. Разработка продолжалась несколько месяцев, но ничего существенного не дала. Эксперты пришли к выводу, что имеют дело либо с какой–то непонятной сектой, исповедующей никому не известную религию (помесь индуизма, ислама и христианства), либо с группой шизофреников, занимающихся магией.

Интерес вызывало то, что все эфэсбэшники, участвовавшие в разработке, как–то очень плохо кончили. Офицеры, прослушивавшие разговоры сотрудников лаборатории и не понимавшие ни странных терминов, ни даже сути разговоров, через несколько месяцев стали совсем больными людьми. Почти у всех оказалась разрушена сердечно–сосудистая система, стали отмечаться отклонения в психике. Несколько человек заболели раком. Начальник Управления округа, который лично курировал этот вопрос, попал в автомобильную катастрофу, после которой был отправлен на пенсию с первой группой инвалидности, а его зама, косвенно участвовавшего в разработке, обнаружили в своем кабинете с обширным инсультом.

Но самым интересным было то, что из разговоров «сектантов» следовало, что они прекрасно знают, что их «пасут» и выражают сочувствие оперативникам, влипшим в эту историю. Тот же факт, что их отслеживают органы безопасности, не вызывал у них беспокойства.

Сам Кардинал, как его называли члены Совета, был человеком религиозным, однако не признавал ни одной конфессии, а предпочитал общаться с Богом без посредников. В храмы не ходил, а Русскую православную церковь считал порождением дьявола и слугой Антихриста. «Богу поклоняйся, но попам не верь, особенно чекистам», — говаривал он. В лаборатории было много икон и сотрудникам строго–настрого запрещалось курить в тех комнатах, где они висели.

Когда группа единомышленников (в нее входил и Бирюков) пришла к решению сформировать политическое движение, целью которого был приход к власти и создание в России системы управления, соответствующей обстановке, именно Кардинал доказал всем, что легальные методы борьбы за власть являются бесперспективными, и предложил создать подпольную структуру, использующую методы, разработанные в его лаборатории. Мотивировал он это тем, что режим, пришедший к власти в 1991 году, действовал именно нелегальными псиметодами и установил систему власти, исключающую появление у кормушки легальных конкурентов. Кардинал доказал, что в сложившейся обстановке экономическая и политическая системы управления государством и обществом отошли на второй план и что главную роль в вопросе выживания России как целостного государства и сохранения нации стала играть психическая система управления.

Бардин наглядно показал, что в условиях психо-информационного террора, используемого против населения страны, последнее фактически превращено в биороботов, что его поведение, направляемое методами псивоздействия, исключает смену режима легитимными средствами, и предложил схему, которая стала для подполья основой того, что во времена КПСС называли «партийным строительством». Сущностью этой схемы было то, что партийные ряды состояли из людей, не осознавших, что они являются членами подпольной организации.

Четко структурированная организация начала действовать, опутывая своей невидимой цепочкой все новых и новых людей. Каждый человек, попавший в поле зрение Партии, становился ее бессознательным членом. «Монахи» Кардинала, безошибочно играя на инстинктах, ловко манипулировали чиновниками и банкирами, политиками и представителями толпы.

Первый псиудар был нанесен Бардиным в никуда, но именно он явился тем стволом, на котором начали расти и покрываться листьями ветви. Это была книга под названием «Бездна». Ее под руководством Николая Ивановича написали его ассистенты. По форме это был обычный политический детектив, триллер, отражавший российскую постсоветскую действительность. Но средний человек, прочитавший эту книгу, испытывал целый диапазон чувств. Из бездн его подсознания Кардинал вытаскивал информацию, которая незаметно меняла личность и формировала ее реакцию на события в России. Детективную литературу в качестве псиоружия Бардин выбрал не только потому, что средства массовой информации находились в руках режима, но и по той простой причине, что в его лаборатории были разработаны определенные методы «литературного» воздействия, позволяющие, как он утверждал, записывать на уровне подсознания информацию, которая в дальнейшем определит поведение человека. Методы эти не могли быть использованы радио и телевидением.

Александр Петрович не только прочитал «Бездну», но и добросовестно ее проанализировал, пытаясь распознать дьявольские трюки Кардинала. Тщетно. Детектив как детектив, ничем не отличающийся от других. Разве только чуть более политизирован. Когда он рассказал о своих попытках Бардину, тот, как всегда, добродушно рассмеялся и заметил: «Установите контакт с вашим подсознанием, вашим истинным Я, голубчик, и вы узнаете много интересного. Могу вам сказать одно: тема книги не столь важна, как форма ее изложения. От сути вы сможете уйти, если постараетесь. От формы — никогда».

Книга пролежала на прилавках около месяца, а затем исчезла. «Монахи» установили, что она была изъята неизвестными людьми, скупившими оптом все экземпляры. Интересно было то, что после этого инцидента торговцы наотрез отказывались ее брать.

Молодые ассистенты Бардина были очень огорчены, а Кардинал, наоборот, потирал руки от удовольствия. Скоро стало известно, что в провинциальных городах кто–то распространяет «Бездну», а по Москве она ходит в ксероксном варианте.

— Подпольно изданная книга, передаваемая из рук в руки, оказывает гораздо более мощное воздействие на читателя, чем та, которую он купил с прилавка, — вещал Кардинал перед своими учениками. — Вспомните советские времена! Ведь сыр, извлеченный из–под прилавка, казался всем гораздо вкуснее того, что лежал на витрине, хотя разница если и была, то не оказывала существенного влияния на вкусовые ощущения.

Один из ассистентов Кардинала, «засвеченный» в качестве автора, моментально оказался в центре общения самой разношерстной публики, которая образовала своеобразную цепочку. Один читатель знакомил его с другим, другой с третьим и так далее.

Кардинала они интересовали меньше всего. Его неподдельное восхищение вызывали те, кто стоял за изъятием «Бездны».

— Это очень интересные люди, голубчик. И большие специалисты, — говорил он Бирюкову. — Они сумели понять, что это такое, в отличие от вас.

Александр Петрович смущенно молчал и только изредка покашливал.

В кабинете Бардина стоял компьютер, над которым долго в свое время колдовал приятель Кардинала, доктор физико–математических наук. В сейфе лежали дискетки. Они, по мнению Кардинала, являлись главной ценностью Партии — банком данных. В нем хранились псипараметры всех бессознательных членов подпольной организации, которых Партия использовала в первую очередь для расширения своих рядов.

Постепенно эти ряды разрослись до такой степени, что Бардину пришлось перестраивать структуру. Бессознательные члены были разбиты на группы, контакт с ними начал осуществляться через ассистентов, получивших названия кураторов. У каждого куратора был не только список вверенных ему «кроликов», но и перечень их возможностей. Бессознательные члены Партии, попав в затруднительное положение, немедленно получали помощь от куратора, использовавшего в подобных случаях других подсознательных «кроликов». Люди не знали друг друга, но паутина маклера связывала их крепче цепей.

После того как в цепочку попал ряд высокопоставленных чиновников силовых структур, Бардин в своей лаборатории создал особое подразделение, получившее научное название КОВ (команда особого воздействия).

Бойцы этой команды, прошедшие «особую подготовку» под руководством Кардинала, в краткие сроки сформировали обширный банк данных, содержащий оперативную информацию о преступлениях высших чиновников государства. Бардин и двое самых приближенных ассистентов неделями не вылезали из лаборатории, составляя психоинформационные модели объектов, как называли конкретных людей «монахи», и схемы воздействия.

«Вульгарный шантаж ничего не даст, а только принесет вред, — говорил он членам Совета, когда те пытались торопить его. — можно шантажировать преступника? Тем, что вы передадите информацию о его преступлениях государственным органам. Но в данном случае это не годится. Органы и так располагают этой информацией. Мы ведь от них ее и получили. Преступники знают, что для органов они неприкосновенны хотя бы по той причине, что слишком много знают. Здесь необходимо другое».

Вскоре масса чиновников, сама того не подозревая, крепко сидела «на крючке», их количество росло, как снежный ком, и Кардиналу пришлось реструктурировать лабораторию. Чиновники были разбиты на блоки, которые и получили названия «паутины», а ассистенты Бардина, руководившие кураторами, были названы «пауками». «Пауки» втягивали в свои «паутины» все новых «мух».

Особенно преуспел «паук» Петербурга, который прибрал к рукам среднее звено ГУОП и городской прокуратуры. Информация о преступниках текла в его банк рекой, и в один прекрасный день он проинформировал Совет о необходимости создания в северной столице России команд особого воздействия.

Как действовали команды особого воздействия, членам Совета было неизвестно, но действовали они весьма успешно. Бывали, конечно, и проколы. В результате воздействия покончили с собой два крупных чиновника. Александр Петрович присутствовал при докладе командира одной из команд Кардиналу и был поражен. Бардин, всегда мягкий, добродушный и хладнокровный, рявкал на своего ассистента, как ротный старшина, а нелитературные выражения, вылетавшие из его перекошенного рта, звучали вполне натурально.

Когда же после ухода командира Бирюков попытался его успокоить, доказывая, что в конце концов ничего страшного не произошло, просто погибли два преступника, Кардинал бросил только одну фразу, после которой Александр Петрович почувствовал в груди легкий холодок: «Да черт с ними. Ужасно то, что пропали три месяца исследований. Когда я еще получу псимодели с такими параметрами?» Впервые Бирюков понял, что для Николая Ивановича он не единомышленник или товарищ по борьбе, а псимодель с индивидуальными параметрами, действующая по программе, заложенной природой и скорректированной людьми и обстоятельствами. Но это не оттолкнуло его от Бардина. Напротив, его интерес к этой загадочной личности возрос. Он даже попытался завязать неформальные, дружеские отношения. Что из этого получилось, он сам не понял. Кардинал был неизменно приветлив и доброжелателен, но точно так же, как и со всеми. На приглашения в гости всегда отвечал вежливым отказом, ссылаясь на срочную работу (и это было чистейшей правдой), а попытки затащить его на рыбалку или дачу в выходные дни всегда оканчивались полным провалом.

Члены Совета, наблюдая за «атаками» Бирюкова на Кардинала, только посмеивались. Все они уже прошли через это. Тем не менее Александр Петрович не сдался, и его усилия даже были некоторым образом вознаграждены.

Причиной этому послужил необыкновенно наглый шаг, который Бирюков предпринял после того, как Кардинал отказался прийти на его юбилей. Проводив гостей, Александр Петрович, вместо того чтобы отправиться спать, вызвал машину и отправился на Большую Ордынку. Адрес Бардина Бирюков узнал через своих людей в органах внутренних дел, так как Кардинал никому не давал даже номера своего домашнего телефона.

Когда Бирюков подошел к двери Николая Ивановича, то увидел клочок бумаги, приклеенный к кожаной обивке. На нем крупным ровным почерком Бардина было выведено: «Александр Петрович! Я во дворе гуляю с собакой. Буду в 23.30». Как он узнал о предстоящем визите Бирюкова, осталось тайной.

Точно в указанное время появился хозяин квартиры, ведя на поводке молодую, черную, как сажа, восточноевропейскую овчарку, которая смерила Александра Петровича холодным и полным достоинства взглядом. Глаза ее владельца не скрывали насмешки, но тем не менее с тех пор Александр Петрович стал единственным членом Совета, допущенным в жилище Кардинала.

Все это промелькнуло как импульс в его мозгу, когда, спустя несколько дней после приезда из Петербурга, он поздно вечером вышел из здания Государственной Думы, сел в машину и коротко бросил: «К Николаю Ивановичу». В кейсе Бирюкова лежал листок бумаги, на котором было напечатано: «Рублевский Андреи Иванович. Год рождения 1956. Москвич. Окончил Киевское общевойсковое командное училище в 1977 г. Проходил службу в Прибалтийском военном округе. Окончил Военную академию им. Фрунзе. Последняя должность — командир мотострелкового полка. В сентябре 1991 г. уволен из рядов Вооруженных сил за поддержку ГКЧП. В декабре 1991 г. заключил контракт с сирийской фирмой на работу в г. Хомсе. С декабря 1991 по март 1998 находился в Сирии. Информацией о том, чем Рублевский занимался в Сирии, не располагаем. Вернулся в Москву 2 апреля 1998 г. В настоящее время нигде не работает и ни с кем не встречается».

В принципе ничего интересного в этом крошечном досье не было, за исключением одной–единственной фразы: «Информацией о том, чем Рублевский занимался в Сирии, не располагаем». Бирюков сам не понимал, почему эта фраза вызывала у него какое–то беспокойство.

Кардинал, в широком восточном халате, открыл дверь еще до того, как Александр Петрович нажал кнопку звонка, и гостеприимным жестом пригласил гостя в комнату.

— Вы все время демонстрируете свои сверхъестественные качества, Николай Иванович, — несколько раздраженно бросил Бирюков. — Могли бы и подождать, пока я позвоню.

Бардин добродушно рассмеялся и указал на овчарку, которая стояла позади своего хозяина:

— Это не мои сверхъестественные качества, голубчик. Это естественные качества служебной собаки: определять по запаху знакомого ей человека, как только он появляется в зоне досягаемости для ее обоняния, и подавать сигнал. А вообще–то ваши слова заставляют меня тщательно анализировать свое поведение. Меньше всего мне хочется отличаться от людей. Пусть даже и в лучшую сторону.

— Виноват, — смущенно сказал Александр Петрович и прошел в комнату, где на столике уже стоял поднос с дымящимся кофейником, двумя чашками и сахарницей. Николай Иванович не любил суррогат и не пил растворимый кофе или чай в пакетиках.

— Итак, голубчик, — приветливо сказал он, разливая крепкий кофе по чашкам, — как мне известно, вы очень успешно посетили Питер. Так что же «паук»?

Бирюков вкратце описал ситуацию в питерской паутине. Кардинал слушал, не задавая вопросов, но глаза его все равно смеялись. Впрочем, Александр Петрович уже привык к этой не совсем приятной манере и знал, что, несмотря на насмешливый взгляд, Бардин слушает внимательно.

— Подумаем, голубчик, — сказал он, когда Бирюков закончил. — Я думаю, нет смысла посылать КОВ из Москвы. Целесообразнее, чтобы «паук» прислал несколько человек для обучения. За три–шесть месяцев мы подготовим их к работе и сформируем команду. Кстати, копии медицинских карт новых членов Партии у «паука»имеются?

— Не все, но, думаю, в ближайшее время мы это уладим. Поликлиники охвачены практически все.

Наступила недолгая пауза, которую прервал Кардинал:

— Мне кажется, дорогуша, что вы еще что–то хотите мне сообщить.

— Да-а, — помялся Александр Петрович, — только не знаю, заслуживает ли это вашего внимания.

— Посмотрим, — ободряюще кивнул Николай Иванович. Бирюков быстро рассказал ему о встрече в поезде и положил на стол досье. Бардин внимательно изучил бумагу и посмотрел на собеседника. Взгляд его стал серьезным.

— Пожалуйста, голубчик, перескажите мне все еще раз, только побольше деталей.

Ободренный сменой выражения лица Кардинала, Александр Петрович повторил свой рассказ, стараясь не упустить ни одну мелочь.

— А вы не запомнили, как он жестикулировал?

— Ну, как. По–разному…

— А сны вы видели в эту ночь?

— Нет. Отключился на полную катушку.

— А сейчас как? Бессонница пропала?

— Полностью. Сплю как сурок.

— Интере–есно, — задумчиво протянул Бардин.

— Николай Иванович, — заговорил Бирюков, — я давно хотел вас попросить объяснить мне в примитивной форме прикладную сторону вашей научной работы. Ведь в отличие от нас вас не интересует ничего, кроме вашей науки. Вы так же далеки от политики, как декабристы от народа. Почему вы примкнули именно к нам?

Все так же серьезно Бардин ответил:

— Я не примкнул к вам, уважаемый. Скорее, вы примкнули ко мне. А если быть точнее, то я создал вас. Вашу Партию. И как вы справедливо заметили, я преследовал не политические цели, а научные.

— Да, я понимаю, что мы для вас подопытные кролики, — неприязненно сказал Бирюков. — Вы не просто не с нами. Вы над нами.

Кардинал весело рассмеялся:

— Я вижу, сегодня у нас вечер откровений. Хорошо, я разъясню вам кое–какие аспекты нашей совместной работы, но сначала, голубчик, вы должны, как говорят связисты, настроиться на нужную волну. А это значит (он стал загибать пальцы) поверить мне, что я рассматриваю вас всех не как подопытных кроликов, а как союзников (подопытными кроликами вы являетесь в своих поликлиниках). Что мы с вами делаем одно дело, но каждый в своей области, и что цели у нас разные, но интересы совпадают. Настроились?

— Ну, допустим, — спокойно сказал Бирюков, обезоруженный, как всегда, доброжелательностью доктора наук.

— Итак. Я, помнится, на одном из заседаний Совета дал детальный анализ правящего ныне в России режима. И показал, что главным его оружием является манипулирование психологическими факторами, с помощью которого толпа то погружается в апатию, то возбуждается до состояния готовности к революционным свершениям. Сейчас специалисты правящего режима прочно погрузили население этой страны в состояние апатии. И вы все, в том числе и лично вы, со мной согласились и пришли к выводу, что традиционными политическими методами этот режим не свалить. Так?

— Так.

— Теперь, голубчик, я открою вам маленький медицинский секрет, хотя разглашение диагноза пациента является нарушением врачебной этики. Я работаю с пациентом психически ненормальным, и вы работаете с ним же. Только я работаю как врач, а вы как политик.

— Что же это за пациент?

— Этот пациент — русский народ, который на девяносто пять процентов поражен психическим заболеванием.

— И когда он заболел? С наступлением демократии?

— Нет. Точную дату я вам назвать не могу, но, исходя из того, что это генетически обусловленное заболевание, могу предположить, что русские заболели в период Киевской Руси, следствием чего явился ее распад на удельные княжества. Теперь, голубчик, внимательно, очень внимательно прослушайте все характерные псипараметры этого заболевания. Вы много слышали и читали о так называемой загадочной русской душе. Загадкой она всегда являлась для писателей–классиков и читателей–обывателей. Но не для специалистов. Выслушайте внимательно и вдумчиво то, что я вам расскажу, и вы увидите, что никакой загадочности здесь нет. Все просто до примитивности.

Я назову вам параметры русской психологии, употребляя общепринятые бытовые термины, а потом расскажу, в чем состоит эта самая загадка.

И тогда–то именно на участке 1‑го Сибирского корпуса был выдвинут женский батальон с задачей выбить немцев из занятых ими наших передовых окопов у Новоспасского леса. Окопов, в которые неприятельские войска ворвались на плечах убегавших солдат, когда–то славных сибирских стрелков. Женский батальон блестяще справился с задачей, потеряв около 50 доброволиц из 192. Как же русский солдат отблагодарил русскую женщину за оказанную ему помощь? По материалам СОАиФ, сообщенным на втором совещании общественных деятелей в октябре 1917 г., многие из раненых женщин, оставшихся на поле сражения в ту ночь, были изнасилованы… Некоторых из них постигла еще худшая участь…

«Мир новостей», № 9, 1997 г.

— Итак, первый параметр — патологическая жестокость. Вся русская история есть чередование кровавых событий. Человеческая жизнь — самое дешевое, что имелось на Руси. И иностранцы, приезжавшие в Московию из средневековой Европы, где особого гуманизма в тот период не наблюдалось, и те приходили в ужас от московских нравов.

Второй параметр — патологическая жадность. Вся история государства Российского — история грабежа. Чиновничьего, разбойничьего, купеческого. Учебниками для изучения этого параметра могут служить произведения Островского и Щедрина. Именно эти два параметра позволили, вопреки логике, большевикам взять власть и удержать ее. «Грабь награбленное!» Гениально. Невозможно было придумать лозунг, более милый русскому сердцу.

Третий параметр — патологическая леность. Не путайте с вульгарной ленью, голубчик. Под леностью я подразумеваю апатичность поведения в промежутке между массовыми всплесками жадности и жестокости. Эти три параметра — главные составляющие русского характера.

А теперь перейдем к загадке русской души. Загадка проста. Эти параметры являются латентными. То есть подавленными, загнанными жесткими методами в глубины подсознания. Время от времени находятся личности типа Стеньки Разина или Ленина, которые находят способ высвободить их и направить в нужное русло. Тогда наступает социальный катаклизм, после чего должна появиться личность типа Сталина, которая сможет загнать их обратно в подсознание. Затем наступает период лености, апатии. И так до следующего всплеска или прихода соответствующей личности. Латентность! Запомните, голубчик!

Русский человек — или святой, или свинья. Он легко поддается соблазнам и не выдерживает соблазна легкой наживы, он не прошел настоящей школы чести, не имеет гражданского закала.

И. Бердяев, русский философ

— Вы русофоб, Николай Иванович? — тихим голосом спросил Бирюков.

Кардинал досадливо поморщился.

— Вам не удалось настроиться на волну, Александр Петрович. Русофоб! Это уже из области идеологии, а я далек от нее так же, как от политики. Вот вам яркий пример еще одного параметра русской души. Бегство от реальности. Вы психологически не приемлете реальность. Человек, который назовет вещи своими именами, который покажет вам реальность, будет в вашем восприятии русофобом. А человек, который нарисует иллюзию величия русской души, будет вами воспринят как патриот. Хотя первый так же далек от русофобии, как второй от патриотизма. Так вот, я продолжаю. Загадочность русской души русские классики и иностранцы, если вы внимательно ознакомитесь с этим вопросом, видели в непредсказуемости поведения русских. А она называется немотивированностью поведения. В действительности никакой немотивированности в природе нет. Просто параметры, находящиеся в латентном состоянии, время от времени выходят из этого состояния и создают видимость немотивированности, непредсказуемости.

— Да, я не могу не согласиться с тем, что вы сказали. Эти, как вы их называете, параметры, действительно, присутствуют в нашей национальной психологии. Но почему это так? Почему русский народ стал таким? Да потому, что русский народ столетиями жил в ужасном свинстве.

Александр Петрович глотнул остывшего кофе. Он был возбужден, в то время как его оппонент оставался насмешливо–спокойным.

— Путаете причину и следствие, уважаемый Александр Петрович. Не стал таким из–за того, что жил в свинстве, но жил в свинстве из–за того, что стал таким. И это подсознательно понимают народы, граничащие с Россией. Поляки, венгры, даже болгары. Обратите внимание на отношение к русским в Восточной Европе. В коммунистическом маразме, несколько десятков лет терзавшем их страны, они винят не коммунистов. Они винят русских и рвутся в НАТО. И они правы. Когда живешь в одной квартире с шизофреником, от которого в любой момент можно ожидать какой–нибудь бяки, нужно иметь под рукой дубину. И заметьте еще один нюанс, голубчик. Преступность после падения соцсистемы повысилась во всех странах. Но в такой дикой, массовой и неконтролируемой форме, да еще на уровне высшего эшелона государственной власти — только у нас. Но тем не менее я жалею этот народ, хоть вы и называете меня русофобом. Я жалею его, как врач должен жалеть больного. Вы же, политики, относитесь к нему, как к быдлу, без которого, к сожалению, нельзя обойтись на выборах.

Но это все лирика. Перейдем к делу. Вы как член Совета ознакомились с материалами, свидетельствующими о том, что в 1991 году к власти в России пришла подпольная фракция КПСС, которая использовала научные достижения американских специалистов в области психологической войны и опиралась на американские спецслужбы. Вы также вкратце ознакомились с методами Гарвардского проекта, который сумела реализовать эта фракция. Но ни вы, ни американцы даже не подумали просчитать последствия этой акции. Американцы — это динозавры. Когда динозавра бьют дубинкой по хвосту, требуется какое–то время, чтобы этот сигнал дошел от хвоста до мозга. Они только–только начинают понимать, какие проблемы появятся у них в будущем. Европа это уже поняла и сейчас лихорадочно ищет выход из создавшегося положения. Мы же, я имею в виду мою лабораторию, просчитали все и спрогнозировали почти все. Нынешний режим создал то, что необходимо для его существования, — психологическую систему управления страной. Население, за небольшим исключением, погружено в апатию. Причем и без сталинских методов.

Обратите внимание на лозунги отдельных очагов сопротивления, если можно их так назвать. «Выплатите зарплату!» Все. Эти бедолаги не понимают и не в состоянии понять, что зарплата не будет стабильно выплачиваться до тех пор, пока не сменится экономическая система управления страной. А эта система не сменится до тех пор, пока не сменится существующий режим. Просто до примитивизма. Но, увы! Понять этого мой пациент не в состоянии.

Пойдем дальше. Тайная фракция использовала третий параметр, леность ума, для погружения моего пациента в спячку. Далее она сформировала социальную группу, назовем ее условно коррумпированное чиновничество, которое стало элементом психологической системы управления.

— Преступников. Называйте уж и здесь вещи своими именами, — перебил профессора Александр Петрович.

— Голубчик, — ласковым голосом произнес Кардинал, — это для вас они преступники, а для меня они больные, пострадавшие, если хотите.

— Это как же? — таким же елейным голосом спросил Бирюков.

— Да очень просто, дружок мой. Если я, подобно эсэсовскому доктору Менгеле, в научных или в других целях заражу вас холерой, будете ли вы считать себя пострадавшим?

— Разумеется.

— А если я искусственно создам обстановку, в которой вы сойдете с ума? Вы будете считать себя пострадавшим?

— Пожалуй, — Александр Петрович не мог понять, куда клонит Бардин.

— Так вот, тайная фракция очень умело создала обстановку, в которой латентный подпараметр, именуемый в народе жадностью, перестал быть латентным и поразил психику огромного количества чиновников. Им в настоящее время нужен не столько прокурор, сколько психиатр. Создав для участников экономической системы управления возможности безнаказанно грабить бюджет и вытягивать из населения взятки, режим привязал их к себе накрепко. И они уже не могут контролировать себя. Вы же знаете, что в банках данных правоохранительных органов есть материал на всю управленческую верхушку, включая нынешнего президента и его ближайших родственников. И наконец, третий параметр — жестокость. Вы ведь понимаете, что на то, чтобы задавить российский криминал, я имею ввиду тех, кого называют братвой, нужен месяц. Максимум, два. Но режим опекает их, как мать свое дитя. Система безнаказанности бандитов, созданная режимом, вывела жестокость из состояния латентности. И эти самые бандиты в случае необходимости со всей жестокостью встанут на защиту этого режима. Их руками можно физически устранять неугодных, и вы сами знаете, как это делается. С их помощью можно многим заткнуть рот. Вы ведь знаете, что криминальные коммерческие и финансовые структуры могут, если понадобится, выставить в поддержку режима несколько сот тысяч вооруженных бойцов.

Бардин помолчал, потом плеснул в чашку остывшего кофе, сделал несколько глотков и продолжил:

— Настоящее политическое сопротивление, а оно очень малочисленное, загнано в рамки официальной политики и циркулирует в нем, как пар в паровом котле. Оно теряется среди оппозиции, созданной режимом. К кому на выборах присоединяться противнику нынешнего режима, голубчик? Разумеется, к оппозиции. К нынешним коммунистам или жариновцам, которых перед захватом власти предусмотрительно создала тайная фракция. А это значит, что кто бы ни получил лавры в этом спектакле, выиграет режиссер. Таким образом, нынешний режим можно сокрушить только банальным вооруженным путем, но это пахнет большой кровью. Поэтому необходимо задействовать псиметоды, причем действовать нужно по принципу цаныши.

— Это еще что такое?

— Это тактика китайцев. Постепенное поедание чего–либо, подобно тому, как шелковичный червь поедает листья. Плавно и незаметно.

— Но на это уйдут десятилетия, — грустно сказал Александр Петрович.

— А куда вы торопитесь? — насмешливо спросил Бардин. — Может быть, у вас в Думе буфет плохой?

— Это уже цинизм, голубчик, — в свою очередь констатировал Бирюков, очень довольный тем, что оппонент раскрылся и позволил нанести удар. — И теперь я имею право сделать вывод, что вы совсем не тот, за кого себя выдаете.

Кардинал посмотрел на собеседника с нескрываемым интересом:

— Похоже, вы не теряете зря времени, уважаемый. Вы действительно кое–чему научились. Ну да ладно, не буду развращать вас комплиментами.

— Опоздали, друг мой. Я развратился, еще когда был курсантом–первокурсником.

— А вот это уже действительно цинизм, голубчик! — Профессор дал понять, что разговор на серьезные темы окончен. И тем не менее он все же добавил: — Знаете что, познакомьте меня с этим самым Рублевским.

«Бездна»

Директор ФСК Сергей Степашин, отвечая на мой вопрос, сказал «о значительных трудностях, возникающих при расследовании и пресечении фактов коррупции со стороны руководящих должностных лиц».

«Новая газета», 5 марта 1999 г.

Веселов нажал кнопку селектора.

— Слушаю, Владимир Иванович, — раздался голос секретарши.

— Кофе, — коротко бросил замминистра, — и не соединяй меня ни с кем.

Задумчиво прихлебывая напиток, Веселов перебирал в памяти события последних месяцев. Это началось как–то внезапно со звонков по мобильному телефону, который он постоянно носил с собой. Звонивший на «алло» замминистра не отвечал, но звонил аккуратно, причем в одно и то же время. Затем Владимир Иванович почувствовал (не заметил, а именно почувствовал), что за ним наблюдают. Сначала он подумал, что находится в разработке одной из спецслужб или прокуратуры в связи с каким–нибудь «злоупотреблением служебным положением», как теперь называлось вульгарное взяточничество. Это не особенно испугало его, поскольку все суммы, получаемые им в виде «комиссий» за оказанные различным банкам и структурам услуги в области подпитки из государственного бюджета, он честно делил с курировавшими его работниками прокуратуры и ФСБ. Другими словами, если «посторонние» схватили где–то след, то «свои» прикроют. Кроме того, «свои» заранее предупреждали Владимира Ивановича о всех деликатных моментах. Если же его «на крючок» подцепила одна из преступных группировок, то и это было нестрашно. Во–первых, силовики не дадут пропасть курочке, несущей золотые яички, а во–вторых, с руководителями наиболее мощных московских группировок давно были установлены вполне дружеские и деловые отношения. Да и подцепить было невозможно. Вся его недвижимость числилась за родственниками, деньги лежали в западных банках на счетах проверенных людей. Но сам факт, что за ним кто–то следит, вызывал раздражение и легкую тревогу.

Однажды, когда он обедал в ресторане с деловым партнером, какой–то молодой человек встал недалеко от их столика, а раскрашенная девица, выскочившая невесть откуда, как чертик из табакерки, начала его фотографировать. Наверняка в кадре оказался и Владимир Иванович. На собеседника Веселова это не произвело особого впечатления, а Владимиру Ивановичу стало неуютно, как если бы его засняли голым в бане.

В один прекрасный день в министерство на имя Веселова пришел пакет. Распечатав его, замминистра обнаружил книжку под названием «Бездна» какого–то неизвестного автора. Обложка не оставляла сомнений, что перед ним вульгарный детектив с обязательной эротической приправой. Такие на всех лотках в метро лежали в огромном количестве.

Веселов бездумно бросил книжку в ящик стола и случайно вспомнил о ней, собирая бумаги для служебной командировки в США. Он сунул книгу в портфель, чтобы убить время в полете, и после завтрака в самолете, когда все газеты, розданные стюардессой, были просмотрены, Веселов раскрыл детектив и углубился в чтение. Он надеялся, что через десять–пятнадцать минут этот экземпляр бульварной литературы погрузит его в спокойный глубокий сон. Но сна не получилось. Через полчаса Владимир Иванович читал уже с таким напряжением, с каким не изучал даже важные правительственные документы, имевшие непосредственное отношение к его бизнесу. В книге описывался криминальный чиновничий мир, причем в одном из высокопоставленных героев детектива он узнал себя, хотя имя и фамилия были изменены. Самым страшным было даже не то, что здесь детально описывались незаконные финансовые операции пятилетней давности, которые он провернул, еще будучи начальником отдела, а то, что говорилось и о тех, что в настоящий момент были в стадии реализации. В сообщниках героя, прототипом которого он был, без труда узнавались все участники афер, включая прикрытие в ФСБ и прокуратуре. В других персонажах он узнавал своих коллег. Вот два замминистра, а вот министр и два вице–премьера, чьи поручения он выполнял бесплатно, но с долей негодования, поскольку мысленно подсчитал, сколько они на этом сорвут.

В Нью–Йорк Веселое прибыл в полном смятении, и его коллеги не могли понять, что случилось с всегда энергичным и самоуверенным главой делегации. Переговоры он вел вяло и категорически отказался встречаться в неофициальной обстановке с представителями американских деловых кругов. Было очевидно, что его мысли находятся где–то далеко, он невпопад отвечал на простейшие вопросы американцев и, чего никогда с ним не случалось, даже уступил ведение переговоров своему коллеге, который был ниже его по должности.

Вечером, вместо того чтобы идти на банкет, который американские банки всегда устраивали для российских чиновников, памятуя о тех временах, когда российский чиновник был бедным человеком, и между собой называя это мероприятие «Halyava for Russians» (халява для русских), Владимир Иванович заперся в своем номере и продолжил чтение «Бездны». Дочитав первую часть, он узнал очень много интересного о деятельности руководителей государства и даже о работе своих подчиненных. Кроме того, он упрочил свои знания в области криминального мира и схем перекачки «грязных» денег за рубеж.

Дискомфорт рос, а когда Веселое перешел ко второй части романа, его охватил страх. Вторая часть описывала смену режима в России, приход к власти жесткого правителя и установление диктаторской формы правления. Все главные герои «Бездны» оказались в тюремных камерах, и он, Веселое Владимир Иванович, уже сидел на допросе у следователя, скрывать от которого что–либо было бессмысленно, поскольку всю информацию тот уже и так имел.

А тут еще проклятый телефон звонил исправно, и кто–то тяжело дышал в трубку. Словом, в Москву замминистра вернулся в ужасном состоянии, выражавшемся в смеси злобы и страха.

Все это он вспоминал, пытаясь не упускать никаких деталей. И чем больше деталей он вспоминал, тем сильнее чувствовал, что находится «на крючке». Самые безобидные эпизоды выглядели проявлениями «разработки» неизвестных. Докурив сигарету и допив кофе, Владимир Иванович снял трубку «вертушки» и набрал номер своего надежного партнера, замминистра внутренних дел Анатолия Романовича Покасова.

— Слушаю, — раздался сочный баритон генерала.

— Здорово, дружище, — приветливо сказал Веселов.

— О, какие люди! Как съездил?

— Нормально. Все нормально.

— Как же, как же. Наслышан. Что новенького?

— Повидаться нужно, Романыч.

— Что–нибудь срочное? — Голос генерала стал серьезным.

— Да, и я хотел бы, чтобы Виктор Васильевич присутствовал.

— Даже так… Что–нибудь серьезное?

— По–моему, да.

— Так, дай подумать. В двадцать два ноль–ноль в сауне. Идет?

— Нет. Через час у меня.

— Да что случилось?

— Увидишь.

— Ты меня вконец заинтриговал. Ладно. Сейчас созвонюсь с Василичем. Через час жди.

У нас масса информации о коррумпированности чиновников, и она далеко не вся предается огласке за пределами служебного кабинета. По неофициальным данным, общее число неприкасаемых в России порядка 4 миллионов человек.

Генерал Гуров, начальник Главного управления по борьбе с оргпреступностью. «Новая газета», № 48, 1998 г.

Веселов положил трубку и задумался. Виктор Васильевич Хохлов, начальник Управления по борьбе с оргпреступностью ФСБ, в свое время пролоббировал несколько распоряжений правительства, где требовалась виза Веселова. «Наваром» он с Владимиром Ивановичем, разумеется, не поделился, но дал понять, что отныне между ними установлены дружеские отношения и последний вправе всегда рассчитывать на его помощь. Стороной Веселов узнал, что вскоре после выхода распоряжения правительства о выделении из бюджета крупной суммы на закупку оборудования для ФСБ (а сумма значительно превышала общую стоимость упомянутого оборудования), Хохлов купил сыну четырехкомнатную квартиру стоимостью в триста тысяч долларов и построил дачу за полмиллиона все тех же «зеленых». Впоследствии, встречаясь с Хохловым в неофициальной обстановке (для этого ему пришлось вступить в охотничье общество, хотя таскаться с ружьем по лесу он терпеть не мог), Владимир Иванович из намеков понял, что генерал ФСБ прекрасно осведомлен о доходах его, Веселова, и коллег по министерству. После этого разговора Веселов даже почувствовал некоторое облегчение и действовал уже гораздо смелее, чем раньше. Его счета за рубежом росли в геометрической прогрессии, но по мере их возрастания (он это чувствовал) росло и страстное желание их увеличивать.

«Друзья» появились, как и было условлено, ровно через час. Веселов нажал кнопку селектора и приказал секретарше:

— Три кофе, и ни с кем не соединяй.

После обмена приветствиями и любезностями чиновники расселись за столом. Силовики вопросительно смотрели на Веселова. Ни слова не говоря, Владимир Иванович выложил на стол «Бездну». Первым прореагировал эмвэдэшник:

— Это что? Ты нас для этого и зазвал? Ты знаешь, что я важнейшее совещание отменил?

Лицо второго визитера, большого чина ФСБ, было абсолютно бесстрастным:

— Напрасно ты думаешь. Толя, что это пустяки. Как я вижу, твое ведомство в это еще не вникло.

— Да брось ты, Витя. Эта херня у нас по министерству уже месяц ходит. Молодежь зачитывается. Ну и что?

— А ты сам–то читал?

— У меня времени нет херней заниматься.

— А ты почитай, почитай, — ласково посоветовал Хохлов. — Много интересного найдешь. Мы этим по команде со Старой площади уже два месяца занимаемся. Может, среди персонажей и узнаешь кого.

Веселое рассмеялся. Он–то знал, что Анатолий Романович обязательно опознает, по крайней мере, хотя бы одного из персонажей.

— Всю книгу не обязательно. Я вот тут зачитаю кое–какие отрывки, — сказал он, раскрывая текст на заложенном закладкой месте.

Прослушав отрывки, Покасов задумчиво пожевал губами. Теперь ему стали понятны улыбки некоторых сослуживцев, настоятельно рекомендовавших ему почитать детектив перед сном. Наконец, повернув голову в сторону Хохлова, он спросил:

— Два месяца занимаетесь и что выявили? Автора хоть установили?

Генерал ФСБ заговорил тихим деловитым голосом:

— Автора установили. Это якобы Иванов Андрей Николаевич. Вокруг него уже образовался круг почитателей таланта и граждан, поддерживающих государственную модель, отраженную в книге. Мы сунули туда своего человека, но никакой ценной информации он добыть пока не может, потому как ясно, что автор липовый. Компьютер показал, что писали несколько человек. Издатели — наши люди. Я говорил с главным. Он тоже считает, что автор липовый. Людей, которые принесли рукопись, мы проверили. Ничего особенного не обнаружили. Мелкие бизнесмены. Якобы друзья автора. Надеются сорвать пару тысяч баксов на издании. Дальше этого их интересы не простираются. Но что интересно, книга находилась в продаже всего месяц. Потом мы через криминал дали команду торговцам ее не брать. И тем не менее она распространяется, хотя издательство ее больше не печатает. Более того, эта «Бездна» ходит по рукам в ксероксном варианте. Наши специалисты провели исследование среди читателей. Восемьдесят пять процентов полностью поддерживают идею и все мероприятия, описанные в этой книге. Так что народ нас шибко не любит. — Виктор Васильевич отхлебнул кофе, закурил сигарету и продолжил: — На первый взгляд все выглядит как элементарный шантаж, но это не совсем так. Никого из персонажей пока никто не шантажировал. Мы за этим следим внимательно. Кстати, ты, Владимир Иванович, не один ее в подарок получил. Так что, если только попробует кто–то шантажировать, немедленно сообщи. Нас эти люди очень интересуют.

— Почему не взять за жабры лжеавтора и не выяснить истинного? — спросил Покасов.

— Каким образом?

— Да любым. Подбросить в портфель наркоту и взять с полипным. А там уже потихоньку на допросах перейти к интересующему вопросу.

Заместитель министра внутренних дел был настроен агрессивно. Но его коллега только насмешливо улыбнулся и сказал:

— В нашей конторе вы, генерал, максимум до капитана дослужились бы. Перед пенсией кинули бы майора. Не знаю, что они придумали, но, зная ваших «интеллектуалов» в погонах, наверняка предусмотрели это и сейчас только и ждут такого развития событий, чтобы дальше действовать в соответствии с ранее намеченным планом. А если за ними стоят мощные люди?

— Например? — спросил Веселое, которому было трудно представить, что существует кто–то еще более мощный, чем он.

— Например, кто–то из достойных людей, не упомянутых в данном экземпляре «современной русской классики». Финансовые олигархи. А далее, шумиха в прессе, реклама этой книжонки, открытый шантаж в средствах массовой информации, передача перед экраном телевизора подтверждающего материала генеральному прокурору и так далее. Мало ли способов проведения так называемых активных мероприятий. Со всеми вытекающими последствиями для несчастных персонажей. Ведь при написании использовались оперативные материалы. Где гарантия, что копии уже не лежат в условном месте и не ждут своего часа? И все это для того, чтобы отбить на допросе внутренности какого–то лабуха, который, числясь автором, быть может, и не читал «собственного»произведения?

Веселое поежился, на секунду представив, что сценарий, описанный Хохловым, имеет место в реальности. И тоже внес предложение:

— Но тогда его можно купить. Генерал ФСБ поморщился:

— Я же говорю, лжеавтор может не знать ничего и никого. Ну, купили, дальше что ты с ним делать будешь? Он за деньги признается, причем расскажет абсолютную правду о том, что рукопись ему принес какой–то дядя, которого он не знает и больше никогда не видел. Предложил прославиться и срубить немного денег. Дальше что будем делать? Составим фоторобот дяди и будем его искать? Кроме того, учтите, что это может быть не политическое мероприятие, а научный опыт. Ведь книга–то — типичная псиатака. Я бы не удивился, если бы узнал, что здесь действует какой–нибудь наш или гэрэушный НИИ. В целях разработки новых методов вербовки. Денег у разведок нет, так псиметоды развивать надо. Долбанули нам по нервной системе и теперь изучают нашу реакцию, поведение, состояние здоровья, наконец. Словом, вариантов много.

— Так что же делать? — растерянно спросили в один голос Веселов и Покасов.

— А ничего. Наблюдать, копить информацию. И главное, не суетиться под клиентом.

Генерал ФСБ, успокаивая мандражирующих друзей, не сказал им того, что его заботило больше всего. По данным Службы внешней разведки, в последнее время за рубеж пошла потоком информация о криминальной обстановке в России, причем информация оперативная, отражающая реальное положение вещей. Фактически спецслужбы США и ряда европейских стран получили подлинную картину криминализации России — смычку высшего эшелона управления с криминалитетом, смычку криминалитета российского с криминалитетом других стран и проникновение русского криминалитета в политические сферы стран Запада, что уже всерьез угрожало национальной безопасности ряда европейских государств. Информация передавалась настолько профессионально, что источники установить не удавалось. Реакция правительств западных стран на доклады спецслужб была неизвестна. Но беспокоило больше всего то, что весь этот информационный вал мог обрушиться в западную прессу. А ей в отличие от российской заткнуть глотку невозможно.

Генерал с тоской вспоминал времена «железного занавеса», когда агентура западных спецслужб для передачи информации использовала электронные средства и рано или поздно на этом сыпалась. Сейчас, чтобы переправить государственные секреты, достаточно купить турпутевку. А через два года президентские выборы. На это уже брошены все государственные, банковские и силовые структуры. Как поведут себя неизвестные (а то, что источник утечки информации об истинном положении в России имеет организованный характер, генералу было ясно), располагающие «информационными бомбами», в период избирательной кампании, спрогнозировать трудно, но ясно одно: в случае шумихи президент, который скорее умрет, чем откажется баллотироваться на третий срок, в политических целях выбросит толпе на копья не то что соратников, мать родную.

Хохлов, один из самых опытных специалистов в области сыска, не мог осознать, что и он, и его партнеры уже угодили в «паутину» и что теперь они неосознанные члены подпольной организации, именуемой Партией. Он не мог предположить, что провокации человека, которого называют Кардиналом, не имеют ничего общего с привычными кагэбистскими «активными мероприятиями», и поэтому терпеливо ждал, когда «шантажисты» свяжутся с ним и с другими персонажами «Бездны» и потребуют либо денег, либо услуг. Вот тогда их можно будет брать голыми руками с применением столь любимых МВД «неконституционных» методов.

А в это время в лаборатории Бардина группа из четырех человек внимательно просматривала видеокассеты, на которых был запечатлен замминистра Веселов Владимир Иванович. Иногда пленку крутили в замедленном темпе, и тогда каждый из наблюдающих делал пометки в блокноте.

— Да, — с довольным видом сказал молодой человек двухметрового роста и приятной наружности, — дисбаланс на лице налицо. Клиент получил нужную дозу на подсознательном уровне. Через пару–тройку недель он будет подозревать всех и вся. Даже собственную жену. Насколько изменилась внешность?

— На шесть единиц, — с таким же довольным видом ответил другой молодой человек, черноволосый, с большими карими глазами, которые смотрели на окружающих с неприкрытой грустью. — Рекордсмен. Шесть единиц за месяц.

Дверь бесшумно открылась, и в комнату вошел Бардин в сопровождении депутата Государственной Думы Александра Петровича Бирюкова. Все ассистенты Кардинала встали и склонили головы.

— Ну что, Олег? — спросил Николай Иванович у «двухметрового», как его мысленно окрестил Бирюков. — Как продвигается партийное строительство?

— Успешно, — лаконично сказал тот, которого звали Олегом, с некоторым беспокойством посмотрев на незнакомого ему Бирюкова.

— Это свой, — успокаивающе улыбнулся Бардин. — Познакомьтесь. Это наш новый внештатный сотрудник, Александр Петрович Бирюков. Специальных знаний не имеет и будет заниматься только прикладной частью нашей деятельности. Поэтому необходимо разъяснить ему кое–какие аспекты научной работы. Воинов и ты, Яков, — он посмотрел на человека с грустными глазами, — займитесь им.

С этими словами Николай Иванович удалился, не забыв одарить всех присутствующих ласковой улыбкой. Бирюков сел в кресло и вопросительно посмотрел на Воинова.

Странные люди

Те, кто совершенствуется в невежественной деятельности, попадут в темнейшие районы невежества. Однако еще хуже те, кто совершенствует так называемые знания.

Эзотерическая мудрость

Бардин, выйдя из своей лаборатории, сел в машину и, взглянув на бумажку, на которой рукой Александра Петровича был написан какой–то адрес, включил зажигание. Люди, хорошо знавшие Николая Ивановича, были бы крайне удивлены состоянием, в котором находился великий Кардинал. Он явно нервничал, что было совершенно несвойственно его натуре. Взгляд, обычно насмешливый, был задумчив и несколько напряжен.

Через несколько минут машина выехала на Большую Ордынку и свернула во дворик возле реставрационных мастерских имени Грабаря, именовавшихся до революции Марфа–Мариинской обителью. Припарковав машину возле крайнего подъезда, Бардин вышел наружу и начал прогуливаться взад и вперед, время от времени посматривая на часы.

— Николай Иванович? — послышался сзади несколько насмешливый голос.

Кардинал резко обернулся. Перед ним стоял человек лет сорока, среднего роста с ничем не примечательной наружностью. Он настолько не отличался от «представителей толпы», что Бардин сразу же почувствовал зависть. Он знал, насколько трудно не отличаться от всех, занимаясь тем, чем занимался он и чем, по–видимому, занимается тот, к кому он сегодня пришел. Пришел сам. Пришел, а не пригласил к себе в лабораторию.

— Я Рублевский, — представился незнакомец. — Александр Петрович дозвонился до меня неделю назад, но, честное слово, я был настолько занят, что не мог встретиться с вами раньше. Пойдемте.

С чувством некоторой напряженности Бардин переступил порог жилища того, кто интересовал его больше всего на свете. Но, как он и ожидал, ничего любопытного в однокомнатной квартире не было. Обстановка была очень скромной, хотя и современной. Во всем чувствовался холостяк с крепко сложившимися привычками и образом жизни.

— Присаживайтесь, Николай Иванович. Сейчас я сварю кофе. Вы ведь не пьете растворимый.

— Это вам Александр Петрович сказал? — спросил Бардин, мысленно пожалев всех тех, кто общался с Рублевским. Впервые Николай Иванович встретился с человеком, для которого он был существом низшего порядка.

— Нет, — засмеялся тот, — просто такие люди, как вы, не любят суррогатов. Чай так чай. Кофе так кофе. Женщина так женщина. Я ведь такой же любитель натурального, как и вы. И такой же холостяк.

— Откуда вы знаете, что я холостяк? — Кардинал окончательно свыкся с мыслью, что перед ним некто, стоящий выше его на иерархической лестнице науки, и теперь просто поставил себе целью узнать как можно больше.

— Вам на роду написано, Николай Иванович. Впрочем, холостяк вы недавний. Разошлись?

— Моя жена погибла, — спокойно, без намека на эмоции сказал Бардин, отметив, что, как он и предполагал, беседа начнется с того, что его новый знакомый покажет свою осведомленность в том, чего он не мог знать, с целью нарушения психического баланса собеседника. Этот прием был ему хорошо известен. Принцип некоторых видов восточных единоборств. Прием никогда не проводится сразу. Сначала следует подготовка к его проведению путем незаметного и несильного тычка или рывка для лишения противника равновесия. И только когда равновесие нарушено, проводится сам прием. — И, как вы правильно подметили, не так давно. Два года назад.

Рублевский не извинился, как полагалось бы сделать в подобном случае, а только понимающе кивнул и вышел в кухню. Это свидетельствовало о том, что он также оценил подготовку Бардина и воспринимал его серьезно. Через десять минут Николай Иванович почувствовал ароматный запах натурального кофе, а затем в комнату неслышно вошел хозяин с подносом, на котором стояли две большие чашки дымящегося кофе, бутылка коньяка, две рюмки и блюдце с финиками.

— Странная закуска, — улыбнулся Николай Иванович, — обычно в таких случаях в ходу лимоны.

— А вы попробуйте с финиками. Увидите, что это гораздо приятнее. Знаете, когда я пару месяцев назад возвращался в Россию, то больше всего боялся, что здесь в продаже нет фиников. Даже вез с собой целый мешок.

— Вы были на Ближнем Востоке? — полюбопытствовал Бардин, хотя прекрасно знал, откуда приехал этот интересный субъект.

— Да, несколько лет провел в Сирии и Иордании. «Так вот почему не удалось отыскать его след в Сирии, — подумал Николай Иванович. — Видимо, последнее время провел в Иордании. Ну что ж, поищем в Иордании».

Завязалась беседа. Со стороны можно было подумать, что два интеллигентных человека разговаривают на английский манер о ничего не значащих вещах, включая погоду, но Бардин знал, что его просвечивают насквозь, как рентгеном, причем не только на вербальном, но и на высшем психическом уровне. Он сразу же оценил класс Рублевского, его умение задавать вопросы, ответы на которые несли в себе информацию о психической модели собеседника, а главное, скорость обработки этой информации. Цель некоторых вопросов была ему понятна, особенно когда они звучали совсем невинно, типа: «Не слишком ли горячий кофе, Николай Иванович? Вы вообще какую пищу предпочитаете, горячую или теплую?» В его лаборатории работало целое направление, систематизирующее связь восприятия вкусовых ощущений с моделью высшей психики, но он не представлял, что такой объем информации возможно обрабатывать в масштабе реального времени без компьютера, в уме. «Интересно, — подумал Бардин, — если бы на моем месте сидел кто–нибудь из ассистентов и не знал, с кем он имеет дело, сумел бы он хотя бы почувствовать, что его тестируют?»

Беседа плавно перетекла в политическое русло. Как и ожидал Кардинал, Рублевский не имел политических убеждений и все политические явления и течения рассматривал с чисто психологической точки зрения.

— Политологи, твердящие о необходимости создания национальной идеи, на мой взгляд, либо мошенники, либо люди, не воспринимающие реальную ситуацию в России.

Николай Иванович вдруг отметил, что, говоря о России и русских, Рублевский ни разу не использовал такие слова, как «мы», «у нас», «в нашей стране». Создавалось впечатление, что говорит иностранец, в совершенстве владеющий русским языком. Рублевский же тем временем продолжал:

— Официальные русские идеи не воспринимались населением этой страны никогда. Но всегда имелась подсознательная русская идея, которой в своем социальном поведении следовали все русские за исключением интеллектуальной элиты. Эта идея всегда была в состоянии перманентного изменения. Заметьте, не развития, а изменения. По форме. Но суть ее в более или менее конкретной форме была одна и та же. В настоящий момент русская национальная идея сформировалась на уровне псиполя и управляет русскими и иже с ними.

— Что же это за идея? — спросил Николай Иванович, отметив, что впервые его собеседник употребил термин, используемый в его лаборатории.

Я ожидал, что после падения коммунизма этот процесс продолжится с новой силой. Но после августа 1991 года он не только не продолжился, но и вообще начал останавливаться. Я видел, что к власти приходят люди, совершенно непригодные для нее, которые не имеют не только реального представления о демократии, но даже простого желания нести блага своему народу. Эти люди были готовы продавать и себя, и страну кому угодно.

Дж. Кьеза, итальянский социолог. «Лица», № 8, 1997 г.

— Деньги, уважаемый Николай Иванович. Из всемирного эквивалента товара деньги в этой стране превратились в национальную идею, и любая другая идея для россиян неприемлема. Деньги, повторяю, не как всемирный эквивалент, а как психическая категория управляют людьми, властвуют над их душой, направляют их поведение. Деньги заставляют их убивать, грабить, бороться за власть, обрекать на смерть от болезней и голода миллионы своих соотечественников, разрушать собственную страну, развязывать гражданские войны, а затем, сколотив на крови восемнадцатилетних солдат гигантские состояния, не пожертвовать ни гроша на то, чтобы захоронить их тела. Это дьявольское псиполе сделало русских жестокими до абсурда, равнодушными даже к судьбам собственных детей. Этому идолу поклоняется даже местная церковь, которая готова совершать и постоянно совершает смертные грехи. На языке русских классиков это называется полным духовным вырождением нации.

— Другой бы на моем месте, — задумчиво сказал Бардин, — возразил вам. Начал бы отстаивать банальную мысль о том, что не все русские такие, а только те безнравственные личности, негодяи, которые пришли к власти путем обмана собственного народа. Но я знаю, во–первых, силу этого псиполя, во–вторых, модель национальной психики, а в-третьих, низкий уровень психической резистентности нашего народа к воздействию извне. В особенности к воздействию псиполей, как вы их называете.

— Как вы их называете, уважаемый, — перебил его Рублевский. — Я их называю несколько иначе.

Николай Иванович не стал спрашивать собеседника, как тот называет явление, изучаемое в его, Бардина, лаборатории. Если Рублевский «просветил» его насквозь за прошедшие полтора часа, то и его профессиональный опыт позволил ему сделать определенные выводы о том, с кем его свела судьба в лице Александра Петровича. И эти выводы говорили о том, что привлечь этого «монстра» к работе в качестве даже консультанта не удастся.

Но интуитивно Бардин понял, что «монстр» появился в России не случайно и что его миссия кое в чем совпадает с целями Бардина и его соратников. И что сотрудничество, даже неравноправное, вполне возможно. Как человек высокоинтеллектуальный, Бардин был начисто лишен каких–либо амбиций, поэтому мысль о перспективе сделаться орудием в руках «монстра», которого ему не дано понять, не смущала его. Во–первых, главное — достижение цели. Во–вторых, будучи инструментом с кое–какими знаниями, психическими возможностями и опытом, он сумеет кое–что понять и кое–чему научиться. Кроме того, масштаб «монстра» вырисовывался таким огромным, что Николаю Ивановичу было ясно: «монстр» не будет пользоваться плодами своего труда и по окончании миссии исчезнет так же внезапно, как и появился.

Бардин поднял голову, посмотрел в глаза Рублевскому и, столкнувшись со смеющимся взглядом, улыбнулся. Рублевский мягко и доброжелательно сказал:

— Вы пришли к абсолютно правильным выводам, Николай Иванович. Наши цели совпадают, и в этой связи вы можете в ряде случаев рассчитывать на мою поддержку. Вы ведь не политик, как уважаемый Александр Петрович, по рекомендации которого вы пришли ко мне. Вы ученый. Как вы называете вашу науку?

Бардин на мгновение задумался. Только сейчас он обнаружил, что наука, которой занимался он и его команда, еще не имеет названия. Психология? Нет. Слишком узко и поверхностно. Древнее название «эзотерика» тоже не подходило. Информатика? Не то.

— Видите ли, Андрей Иванович, эта наука пока не имеет названия. Наиболее близким к ее содержанию явилось бы название «психофизика». Или физика элементарных биочастиц.

Рублевский с пониманием кивнул.

— А личности и социум — испытательный полигон вашей науки. Не так ли?

— Верно. И здесь главными инструментами являются политики, с помощью которых мы пытаемся оперировать с социумом.

— А непосредственный контакт с социумом вам доступен? — деловито спросил Андрей Иванович.

— Пока нет. Не хватает энергетических мощностей. Ну и, разумеется, уровень концентрирования биочастиц в лучи у нас пока еще очень низок.

— Ну что ж, — весело и непринужденно, как если бы речь шла о поездке за город с целью пообщаться с природой и половить рыбку, сказал Рублевский, — давайте посотрудничаем.

— Вам ведь не надо рассказывать детали о нас. Насколько я понимаю, всю информацию вы сняли с уважаемого Александра Петровича, который и не подозревает о том, что несколько часов добросовестно докладывал незнакомцу о том, кто он такой, кто мы такие и так далее, в награду за что получил полное излечение от бессонницы.

— Это была не награда, Николай Иванович, — мягко сказал «монстр», — это была весточка вам о том, что я появился в России.

— Ну да, ну да, конечно, вы не могли не считать псипараметры Александра Петровича и, конечно, сразу определили в его подсознании присутствие посторонних.

— Вы далеко продвинулись в науке, Николай Иванович, — с уважением и даже некоторым удивлением сказал Рублевский. — Признаться, я не ожидал встретить на территории России таких специалистов.

Бардин не ответил комплиментом на комплимент, что означало безоговорочное признание превосходства его собеседника, и сразу же перешел к делу.

— Какой контрактик я должен подмахнуть, Андрей Иванович?

— Готовы душу в залог поставить? — все так же весело спросил Рублевский.

— Не вижу иного выхода, уважаемый Мефистофель, — грустно рассмеялся доктор медицинских наук. — Контрактик кровью подписывать?

— Вы насмотрелись дурных хичкоковских триллеров, уважаемый Фауст. Сейчас серьезные специалисты уже не используют эти дешевые средневековые методы воздействия на психику.

— Слава Богу. Я с детства боюсь вида крови. Готов следовать вашим современным ритуалам.

— Хорошо, — лицо «монстра» преобразилось. От веселого, добродушного взгляда не осталось и следа. На Бардина смотрели пустые бездонные глаза, из которых веяло таким холодом, что профессор почти физически почувствовал его. И в этом холодном взгляде ощущалось столько энергии, что Николай Иванович невольно поежился.

— С чего начнем? — спросил он, чтобы прервать дьявольскую паузу.

— Первым делом оговорим условия сотрудничества.

— Принимается, — поспешно согласился Кардинал. — О вас никто, кроме меня, не будет знать. Встречаться будем там, где вы укажете, в то время, которое вы укажете. Я буду доступен вам в любое время дня и ночи. Все ваши требования и указания будут выполняться неукоснительно. Я никогда не задам ни одного вопроса, имеющего отношение к вашим указаниям. Никогда не спрошу: «Почему?», «Зачем?». Всю информацию, которая может быть мне Доступна, вы определяете сами.

— Я очень сожалею, уважаемый Николай Иванович, — задумчиво сказал Рублевский, — что мой низкий статус в науке не позволяет мне брать учеников. Вы были бы первым. Но, увы. Я не Мастер, а только Подмастерье, которому Мастер поручил произвести некоторые детали изготовляемого им произведения искусства.

Это неожиданное признание говорило о многом. И о загадочных «супермонстрах», стоявших за удивительным незнакомцем, и о строгих законах, властвовавших над неизвестными «монстрами», и о высокой оценке психических параметров Кардинала.

Николай Иванович, который со студенческой скамьи понял, что все homo sapiens в действительности являются сложными биологическими машинами, сконструированными неизвестно кем, но кем–то, которого одни называли природой, а другие Богом (хотя, по мнению Бардина, это были два разных названия одного и того же явления), стремился максимально приблизиться к этому явлению, заглянуть за горизонт. Он также пришел к однозначному выводу, что заглянуть туда можно только через единственное отверстие, единственный мостик, существующий между тем и этим мирами, — человеческую высшую психику.

— Мне не нужно предупреждать вас о последствиях нарушения контракта, Николай Иванович? — все с тем же ничего не выражающим лицом прервал его размышления Рублевский.

— Позвольте мне самому угадать, Андрей Иванович, — лицо Бардина выразило шутливое показное подобострастие. Но это не было проявлением комплекса неполноценности. Он просто давал понять «монстру», что еще не привык к его естественному выражению лица и глаз.

Рублевский все сразу же понял, и лицо его «ожило». Глаза вновь приняли насмешливо–доброжелательное выражение.

— Ну–ка, угадайте.

— В случае нарушения контракта, — заговорил Бардин, подражая студентам на экзамене, — а точнее, в случае если мое поведение будет отклоняться от модели, записанной вами в верхние слои моего подсознания, эта информация будет автоматически превращаться в психотравму, которая сначала трансформирует психику, а затем выйдет на уровень физиологии, и несчастный Николай Иванович Бардин начнет разрушаться. Либо летит к черту один из внутренних органов, скажем, сердечно–сосудистая система, либо начинается перерождение клеток из доброкачественных в злокачественные, что в простонародье называется раком.

— Оценка три с плюсом, — доброжелательно улыбнулся Рублевский. — Во–первых, не в верхние слои, а в средние. Во–вторых, ответ не полон, поскольку затронуто только действие биополей, в то время как в случае отклонения от заданного вам псивектора включится кармический механизм и заработает бытовая причинно–следственная связь.

— Мы имеем гипотезу, согласно которой биоэнергетический вектор воздействует на кармический процесс, — не растерялся Николай Иванович, — но, к сожалению, современная вычислительная техника не позволяет нам осуществлять подсчет параметров причинно–следственной связи, возникающих при воздействии на поля.

Рублевский понимающе наклонил голову и спросил:

— А генерацию вектора воздействия вы осуществляете?

— Как я уже говорил, на уровне личности.

— Звуковая вибрация?

— Совершенно верно. Набор звуков индивидуальный.

— Сколько приборов?

— Шесть человек.

— Маловато. Как далеко вы продвинулись в области воздействия на карму?

Николай Иванович смущенно улыбнулся.

— Проведено успешно четыре эксперимента. Люди, подвергшиеся псикоррекции, заняли соответствующие должности в правительстве и в крупных финансовых структурах.

— Это все?

— Пока все. Мы не торопим события. Наша программа рассчитана на двадцать лет.

— Увы, уважаемый Николай Иванович, — сказал «монстр», пристально глядя в глаза собеседнику, — таким временем я не располагаю. Серьезно нарушен психоэнергетический баланс общества. Дисбаланс развивается быстрыми темпами и уже воздействует на природу. В России идет эпидемия некой психической болезни, затронувшей самые глубины подсознания. Фактически уже больше половины населения превращены в человекообразных обезьян, выполняющих подсознательно вложенные в них рутинные функции в производственных, общественных и политических процессах. Эпидемия каждый день поражает новых людей в геометрической прогрессии. Более того, она распространяется на другие страны. Времени на терапевтическое лечение нет. Придется действовать с помощью социально–политического ножа, так сказать. Итак, что от вас требуется в первую очередь. — Он начал загибать пальцы. — Во–первых, мне необходимы восемь человек пониженной сенсативности и с повышенным самовнушением, которые будут контактировать только со мной. Во–вторых, мне нужно изолированное от звуков и желательно от света помещение, в которое необходимо закрыть доступ всем, кроме меня. Люди, подобранные вами, будут иметь туда доступ, но только в моем присутствии. В-третьих, необходимо уже сейчас начать подготовку суггесторов для проведения предвыборной кампании. Вы будете готовить их по методике, которую я вам дам. В-четвертых, нужно подобрать человек пять, владеющих пером, для написания псевдохудожественных произведений типа вашей «Бездны». Профессиональные писатели исключаются. Эти произведения будут корректироваться мной и выбрасываться в массы. Позаботьтесь о механизме. В-пятых, необходимо подобрать кандидатуру на роль президента. В ближайшее время представьте мне фотографии, желательно свежие, трех–четырех кандидатов. Как у вас с финансами?

— Кое–какие средства имеются, но на президентскую кампанию, разумеется, средств нет, — сказал Бардин, понимая, что «монстр» также не располагает финансовыми средствами.

— Средства у вас появятся, и, я думаю, скоро. Свою научную работу продолжайте. Вы идете в правильном направлении. Но на мою поддержку в этой области не рассчитывайте.

— Андрей Иванович, — спросил Бардин поколебавшись, — то, что вы сейчас сказали относительно психического заболевания, нам известно. Но…

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Рублевский, — но вы не имеете системы измерения псипараметров, а следовательно, не можете ни просчитать ситуацию на сегодняшний день, ни подсчитать величину ускорения процесса, а как итог, не способны спрогнозировать поведение социума и отдельных личностей, влияющих на все процессы.

— Именно о личностях я и хотел у вас спросить. Вы их знаете?

— На уровне индивидуальных псиполей.

— Нам необходимо найти их?

— Найти и уничтожить, дорогой Николай Иванович. В противном случае Баланс будет все время подвергаться сбоям.

— Далеко зашли их возможности? — деловито спросил Кардинал.

— Посмотрите вокруг.

— Далеко, — задумчиво протянул Бардин. — Вы знаете, когда мы пришли к выводу о наличии эпидемии, самым сложным было решить, что это: стихийный процесс или целенаправленное воздействие человека.

— И к какому же выводу вы пришли?

— К интересному. Во–первых, нам было ясно, что начало процессу положили люди. Во–вторых, что процесс постепенно вышел из–под их контроля. И самое важное, это то, что они этого не поняли и продолжают воздействие.

Рублевский задумчиво сказал:

— Найти их будет трудно. Очень трудно.

«Грузчики»

Армию захлестывает именно уголовная преступность. В прошлом году общеуголовные преступления увеличились на 43%. Взяточничество выросло на 73%, а за два месяца этого года показатель по взяткам скакнул аж в два раза. Настораживает и всплеск офицерской преступности. В 1998 году она увеличилась на 40,5%, а за два месяца 99‑го — в 2,5 раза.

М. Кислицин, военный прокурор Московского военного округа. «Сегодня», № 97, 1999 г.

— Давай, ваши благородия! Если до двух управитесь, по пять бутылок водки к зарплате в качестве премиальных, — контролер, которого звали Валера, а за глаза величали Хорьком, сунул в карман пейджер и направился к только что прибывшему товарняку.

Десяток мужиков средних лет с приличной внешностью, но в потрепанной ханыжной одежде побросали сигареты и послушно направились за ним. Их лица не выразили восторга от перспективы премии. Через пять минут уже вовсю кипела работа. Ящики водкой аккуратно грузились на электрокары и убывали в неизвестном направлении. Живая цепочка действовала быстро, но без излишней спешки. Мужики работали слаженно. Каждый на своем месте делал свое дело, и через два часа работа уже близилась к концу. К Хорьку сзади подошел молодой человек с дегенеративной внешностью и толстой золотой цепочкой на шее и хлопнул «десятника» по спине:

— Порядок, — не оборачиваясь, кинул Хорек. — Грузчики на конвейере. Свое дело знают.

«Грузчиками» в депо называли бригаду из десяти кадровых офицеров Главного разведывательного управления Генерального штаба, сокращенно ГРУ. Получая мизерную зарплату раз в три месяца, офицеры, дабы семьи не умерли с голоду, по ночам разгружали товарняки на Курском вокзале, а после разгрузки успевали часика два поспать, прежде чем отправиться на службу. Работодатели относились к ним с уважением, ценили их за старательность и организованность и старались поставить на разгрузку с таким расчетом, чтобы «грузчики» успевали добраться до дома не позднее четырех часов утра.

В эту ночь, разгрузив два вагона с водкой и получив причитавшийся им денежный гонорар в размере пятисот рублей плюс премию в пять бутылок фальшивой «Смирновской», офицеры не разбежались по домам, как обычно, а расположились на скамье в скверике неподалеку от вокзала. Вареная колбаса, нарезанная толстыми ломтями, и куски черного хлеба были разложены на газетке. Бумажные стаканчики выстроились в ряд. Офицеры никогда не пили «из горла», как лучшие представители рабочего класса. Забулькала водка. Мужики подняли стаканы.

— Помянем, — хриплым голосом сказал один. Опрокинули, не чокаясь.

— Скоро все там будем, — задумчиво жуя бутерброд, сказал самый младший член бригады, мужчина лет тридцати.

— Ну уж нет. Я, как Юрка, драпать не намерен. Еще побарахтаемся, — возразил офицер богатырского телосложения с пшеничными волосами.

— Поспешил Юрка, — пробасил мужик с тоненькими усиками и стальным взглядом серых глаз. — А главное, без всякой пользы ушел.

«Грузчики» поминали своего товарища. Юрий Муравьев, общий любимец, «рубаха–парень», готовый всегда броситься на помощь первому встречному, весельчак, заражавший своим неиссякаемым юмором окружающих, уже несколько часов покоился на Химкинском кладбище. Офицеры знали со слов его жены, как все произошло.

Семья Муравьевых состояла из шести полноправных членов: Юрия Николаевича с женой, трех сыновей да дога Петьки. Несмотря на «зверскую» породу, Петька был на редкость ласковым существом. Зверел он только тогда, когда в качестве десерта получал кость, которую тут же уносил в угол комнаты и с наслаждением грыз. В эти минуты к псу подходить было нельзя даже главе семьи, которого Петька почитал за хозяина и любил больше всех. Однажды Муравьев в шутку приблизился к собаке, лежавшей в своем углу с костью, и сказал: «Отдай». Ответом на это приказание был такой оскал и рык, что Юрий Николаевич струсил не на шутку и больше не «посягал» на собачью святыню.

С наступлением демократии семья Муравьевых зажила впроголодь, но Петька, любимец хозяина, исправно получал свои кости. Однажды он заболел, и Муравьевы, продав все, что только можно было, включая обручальные кольца, наняли лучшего в Москве ветеринара, с помощью которого выходили собаку. Петька словно чувствовал, на какие жертвы шел ради него хозяин. Он подходил к Муравьеву, сидевшему по вечерам в стареньком кресле, и, вздыхая, клал ему голову на колени, стараясь прижаться как можно теснее. Зимой 96‑го, когда Муравьев несколько месяцев не получал денежное довольствие и семья жила на мизерную зарплату его жены, работавшей библиотекарем в военной академии, случилось страшное.

Старшего сына Юрия Николаевича сильно избили, когда пацан вступился за старика, подвергшегося ограблению. Серьезное повреждение позвоночника требовало немедленной операции, в противном случае двадцатилетнему парню грозил паралич. Операция оценивалась в три тысячи долларов — для семейства Муравьевых деньги неподъемные. Юрий Николаевич метался по всем друзьям, таким же нищим, как и он сам, собирая по копейкам необходимую сумму. Оставалось совсем немного. И тогда на семейном совете было принято решение продать Петьку. В тот вечер Муравьев пришел домой серый от бешенства и отчаяния. Петька в своем углу грыз кость. Не обращая ни на кого внимания, Юрий Николаевич прошел в свою комнату и бухнулся в кресло. Так он и сидел в какой–то прострации, устремив пустой взгляд в стенку. Пес подошел к нему, но Муравьев не мог смотреть на друга, которого он завтра Должен был продать, чтобы спасти сына. Петька постоял несколько минут, потом вздохнул и поплелся из комнаты, опустив голову и поджав хвост. Муравьев посмотрел на пол. У его ног в луже собачьих слюней лежала кость.

На следующее утро он отвез собаку на Птичий рынок. Словно все понимая, Петька уходил с новым хозяином не оборачиваясь, низко опустив голову. Муравьев шел метрах в двадцати до самой машины, на заднее сиденье которой усадили его друга. Машина уехала, а он еще долго стоял, глядя куда–то в пространство.

Придя домой, он выложил деньги на обеденный стол, а потом умер от обширного инфаркта.

В прошлом году были зафиксированы факты самоубийства офицеров. Причина одна — нищета. Вот у нас подполковник из одного НИИ — задержка в зарплате, жена больная раком, детей кормить нечем. Пытался повеситься, не получилось. Взял нож и всадил себе в сердце.

М. Кислицын, военный прокурор Московского военного округа. «Сегодня», № 97, 1999 г.

Офицеры налили еще по одной.

— И как ты собираешься барахтаться? — насмешливо спросил товарища подполковник Родионов. — В генералы пробиваться? Им, вроде бы, неплохо живется в стране победившей демократии. Или свой банк открыть?

Этот вопрос поставил богатыря в тупик. Складывалось впечатление, что он впервые задумался о перспективах на будущее. Не найдя что ответить, он только пожал плечами, но Родионов не отставал.

— Не слышу. Так как ты собираешься барахтаться? Как вы все собираетесь барахтаться? — Черные глаза Родионова, напоминающие дульные срезы пистолета, сверлили насквозь.

Он переводил их с одного на другого, и все невольно опускали взгляд в землю или отводили в сторону. В компании товарищей, до сих пор державшихся на равных, внезапно образовался лидер. «Как просто, — подумал подполковник, — жесткий голос, пристальный взгляд и все машинально вытягиваются по стойке «смирно»». Он не знал, что предложить и чем заполнить душевный вакуум своих товарищей, но понимал, что в его распоряжении секунды. Если он не сможет предложить нечто такое, что повело бы всех в одном русле, то внезапно появившийся лидер так же внезапно исчезнет и группа единомышленников вновь превратится в бригаду «грузчиков», разгружающую вагоны с водкой. Установилась долгая пауза. У каждого подспудно были желание и готовность действовать.

Наконец один из «грузчиков» не выдержал. Он раздраженно посмотрел на Родионова и буркнул:

— Ты бодягу не разводи. Если есть серьезные предложения, то говори.

Родионов, не торопясь, разлил по стаканчикам водку и, когда все выпили, сказал жестким голосом:

— Ну что ж. Давайте поговорим серьезно.

В прошлом году у нас был случай, когда прапорщик, у которого было шестеро детей, украл гранатомет «Муха». Я его допрашивал, он мне сказал: «Дети голодают, вот я и продал гранатомет бандитам».

М. Кислицын, военный прокурор Московского военного округа. «Сегодня», № 97, 1999 г.

Заседание Совета

Сырьевой придаток. Безусловная эмиграция всех людей, которые могут думать… Далее развал, превращение в десяток маленьких государств… Как ни верти, все равно это обанкротившаяся страна… Россия «наконец» должна расстаться с образом Великой державы…

А. Кох, «молодой реформатор»

Утром девятого мая 1998 года к скромному деревянному домику, принадлежавшему чиновнику средней руки Петру Алексеевичу Романову, подъехали несколько автомобилей отечественных марок. Домик стоял на окраине подмосковной деревеньки, которая напоминала русское село времен Великой Отечественной войны. Первое, что бросалось в глаза при въезде в село, это отсутствие мужиков, а бабы, преимущественно пенсионного возраста, имели такой подавленный вид, словно каждый день получали «похоронки» на мужей, сыновей и братьев. Повсюду виднелись следы разрухи, будто в деревне побывала рота эсэсовцев. Проржавевшие останки сельскохозяйственной техники валялись там и тут, прогнившие черные с белым налетом доски деревенских домов наводили уныние и вызывали чувство безысходности.

Домик Романова, доставшийся ему от отца, который, уволившись в запас из рядов вооруженных сил в семидесятых годах, переехал в деревню и занимался преимущественно рыбной ловлей и чтением книг, был огорожен высоким забором и окружен деревьями так, что снаружи его почти не было видно. Во дворе стоял столик с двумя скамейками, на них сидели четыре молодых человека, играли в карты. Пятый хлопотал у костра, разведенного в специально выкопанной яме, над ней стоял небольшой мангал. Неподалеку от костра лежала трехгодовалая восточноевропейская овчарка, время от времени бросавшая вожделенные взгляды на сочные куски свиного шашлыка.

Приехавшие к Романову гости — среди них Александр Петрович Бирюков, Николай Иванович Бардин, а также четверо людей, с которыми Бирюков встречался в офисе фирмы «Фемида», — поздоровались с охранниками и прошли в дом. Они поднялись на второй этаж, а точнее чердак, оборудованный под кабинет еще покойным Романовым–старшим, и расселись вокруг стола. Через несколько минут заскрипела деревянная лестница, и на чердак поднялся хозяин дома в сопровождении незнакомого человека лет сорока пяти, в строгом темно–синем костюме. Этот костюм сразу же выделил его из общей массы, одетой для отдыха на природе. Его внимательный взгляд обежал всех присутствовавших и почему–то зафиксировался на Бардине. Николай Иванович также очень внимательно и с интересом изучал незнакомца.

Даже непосвященным было понятно, что между Кардиналом и человеком, вошедшим вместе с председателем, установилась какая–то незримая связь.

Члены Совета недоуменно и вопросительно посмотрели на Романова. Впервые за время существования их подпольной организации на заседании Совета присутствовал посторонний. Романов же, не обращая внимания на реакцию коллег, жестом предложил незнакомцу занять свободный стул. Сам уселся во главе стола и обвел присутствующих взглядом человека, который знает больше, чем окружающие.

— Итак, господа, — заговорил он спокойным звучным голосом, внимательно следя за реакцией членов Совета, — для начала я проинформирую вас о том, что существование нашей секретной организации отныне не является секретом.

Реакции на это сообщение не последовало, по крайней мере внешней. Присутствующие хранили каменное выражение лиц, которому могли бы позавидовать древнегреческие статуи. Наконец доктор Бардин улыбнулся и сказал:

— Этого следовало ожидать. В конце концов все тайное рано или поздно становится явным. Это было предусмотрено нами с самого начала.

Члены Совета зашевелились.

— И что же в этом случае нам предстоит предпринять? — спросил неизвестно кого замминистра.

— В этом случае в действие вступает план «L», который предусматривает легализацию части Партии и регистрацию ее как политического движения. Вторая часть продолжает действовать в условиях подполья, — пояснил Кардинал, невзирая на присутствие постороннего. — Предусмотрено абсолютно все, — добавил он.

Романов достал пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. Его вид свидетельствовал о том, что утечка информации о нелегальной партии его мало тревожит.

— Господа члены Совета, — заговорил он, — произошло нечто такое, чего мы предусмотреть не могли. И сейчас нам необходимо принять решение, как действовать в новых условиях. Разрешите представить посланца американской администрации. — Он кивком указал на незнакомца. — Константин Павлович Сидоренко прибыл из Вашингтона, где встречался с директором ЦРУ и госсекретарем. Существование нашей Партии не является секретом пока только для западных спецслужб и, если мы договоримся о сотрудничестве, не в их интересах рассекречивать нас.

Сидоренко еще раз внимательно оглядел всех присутствующих и заговорил спокойным деловым тоном, словно речь шла об абсолютно обыденном деле, не имеющем принципиального значения для слушающих. Несмотря на то, что говорил Константин Павлович для восьми человек, создавалось впечатление, что беседует он только с одним человеком — с Бардиным.

— Уважаемые господа! Для начала я должен проинформировать вас о том, что я не являюсь агентом ЦРУ или какой–либо другой западной спецслужбы и не собираюсь таковым становиться. Должен также сообщить, что и ко мне особого интереса со стороны упомянутых служб не наблюдается. Единственное задание, которое они попросили меня выполнить, — это установить связь между вами и ими. И суть всего происходящего заключается в следующем.

Несколько месяцев назад отсюда, из России, начала потоками поступать информация о массированном проникновении российской организованной преступности в страны Западной Европы, США и Канаду, причем не только в экономику и финансовую систему, но и в органы власти и политические партии.

Все члены Совета посмотрели на Кардинала, который никак не прореагировал на это известие.

— В поле зрения спецслужб попал некий Марсель Мерсье, французский журналист, специализирующийся на международном криминалитете. Сейчас его активно разыскивают и ЦРУ, и спецслужбы стран Европы.

— А зачем его искать, если он печатается в газетах? — удивленно спросил Финансист (так в Совете прозвали замминистра).

Сидоренко вежливо улыбнулся, давая понять, что ему вполне ясно недоумение непрофессионала.

— Дело в том, — ответил он без признаков превосходства, — что этого Мерсье никто не знает. Мерсье — псевдоним, хозяин которого с некоторых пор регулярно направляет по почте статьи, напоминающие разведдонесения, часто подкрепленные подтверждающим материалом в виде документов, фотографий или магнитофонных и видеозаписей, в различные европейские газеты. Лично его не видел ни один издатель. Иногда Мерсье присылает интересные материалы спецслужбам.

Так, если кто–нибудь помнит арест российского корабля, шедшего под панамским флагом из Стамбула в Амстердам с партией наркотиков стоимостью в полмиллиарда долларов, то могу сообщить, что информация в Интерпол пришла от Мерсье. Этот же Мерсье передал прокурору Итальянской Республики материалы, подтверждающие, что в итальянском парламенте присутствуют представители международного наркокартеля. Прокурор был через несколько дней застрелен, материалы исчезли, но информация все же успела просочиться в прессу.

Ряд экспертов ЦРУ считает, что под псевдонимом Мерсье действует целая организация, штаб–квартира ее находится в Москве. Вот здесь, — он положил руку на толстую папку, которую принес с собой, — находятся все материалы, переданные за прошедшие полгода Мерсье западным спецслужбам, а также аналитические материалы относительно международного криминального синдиката, подготовленные службами стран Европы и ЦРУ.

Из материалов Мерсье следует, что Российская Федерация полностью контролируется преступниками. Имеются в виду не банды, называемые преступными группировками, а стихийно сложившаяся система государственного управления, которая породила сообщество высших должностных лиц государства, обладающих криминальным мышлением и действующих криминальными методами для достижения личных и корпоративных интересов. Участие в системе высших должностных лиц силовых структур позволяет этому сообществу контролировать преступные группировки и использовать их в своих интересах.

Эксперты западных стран пришли к однозначному выводу, что демократическим путем криминальный режим, правящий Россией, не может быть лишен власти. Одновременно было признано, что проникновение международного криминалитета, ведущую роль в деятельности которого играет Россия, взять под контроль не удается. Выражаясь языком марксистов, процесс экспорта криминальной революции перешел те рамки, при которых страны Запада могут ему воспрепятствовать. На счетах русских преступников, с точки зрения юриспруденции западных стран преступниками не являющихся, лежат сотни миллиардов долларов, и умелые действия могут ввергнуть экономику ряда стран в полный хаос. Все это правительства стран «семерки» в настоящий момент ясно осознают.

— Лучше поздно, чем никого, — усмехнулся один из членов Совета. — И чего они хотят от нас после того, как заварили всю эту кашу? Чтобы мы недемократическим путем, а точнее путем государственного переворота, взяли власть и физически разгромили новоявленный Криминтерн? Лично я — пас.

— Спецслужбы стран «семерки» предлагают политическую и финансовую помощь, — невозмутимо ответил на это заявление Сидоренко.

Члены Совета начали вполголоса обсуждать услышанное. Сидоренко терпеливо ждал, когда ему снова предоставят возможность говорить. Помимо него молчали только двое — Романов и Бардин. Председатель внимательно слушал, о чем говорят коллеги, а Кардинал с интересом рассматривал посланца западных спецслужб, нимало не интересуясь мнением окружающих о сложившейся ситуации, как будто все сказанное Сидоренко его не касалось. Последний в свою очередь также рассматривал Николая Ивановича, словно угадав в нем главное действующее лицо.

Кардинал размышлял. Псиинформационная атака на страны Запада под кодовым наименованием «Марсель Мерсье» прошла успешно. Удалось не только сформировать соответствующее общественное мнение в странах «семерки» относительно новой «русской угрозы», но и воздействовать на правительства и спецслужбы. Бардин был уверен в успехе, но не предполагал, что дело примет такой оборот. Беспокойство американцев вполне понятно.

Контролируя посредством Международного валютного фонда и других международных финансовых организаций политику правительства России, они управляли Россией в своих интересах до тех пор, пока Россия контролировалась этим марионеточным правительством. В тот самый момент, когда правительство потеряло контроль над государством, контроль потеряли США. И теперь им во что бы то ни стало необходимо этот контроль восстановить. Но им, видимо, уже понятно, что, заменив одно «послушное» правительство на другое, а «друга Бориса» на какого–нибудь «друга Ивана» или «друга Петра», контроль над государством они не восстановят, поскольку новое правительство управлять страной будет весьма условно.

Страной будет управлять ПСИХИЧЕСКАЯ СИСТЕМА, не подчиняющаяся никому, функционирующая самостоятельно, подчиняющая всех, кто в нее попадает, перемалывающая тех, кто пытается сопротивляться. Эксперты ЦРУ в области пси-информационной войны, видимо, это поняли. И поняли то, что, сожрав Россию, этот монстр не остановится. Бюджет теневого правительства в отличие от федерального бюджета дефицита не имеет. И в заимствованиях, с помощью которых Америка поставила Россию на колени, не нуждается. Проникновение русского криминалитета в страны — союзники США было неизбежным, и рано или поздно оно приведет к процессу, аналогичному тому, что идет в России. Неужели в действительности западные политики настолько наивны, что, отдавая такую страну, как Россия, в руки мафии, они не смогли понять тот факт, что этой самой мафии очень быстро станет тесно в рамках одной страны? А чиновник, хоть и европейский, тоже человек, а следовательно, также подвержен всем тем «слабостям», которые криминализировали правительства России? Другими словами, он так же покупается и продается.

— Господа, — прервал его размышления голос председателя, — думаю, обмен мнениями можно закончить. Мы должны решить, что делать в этой ситуации. Неясностей много, ясно одно. Стратегию необходимо изменять независимо от того, примем мы помощь спецслужб или нет. Константин Павлович, — любезно обратился он к Сидоренко, — вы не обидитесь, если мы попросим вас подождать внизу?

Сидоренко понимающе наклонил голову и направился к лестнице, провожаемый внимательными взглядами. Спустившись вниз, он уселся в старенькое кресло и покачал головой, что означало: «Ну и ну!»

Когда скрип ступенек прекратился, Романов еще раз оглядел товарищей по партии, а затем вопросительно посмотрел на человека, сидевшего по правую руку. Таков был порядок, установленный Кардиналом. Члены Совета выступали по очереди справа налево. Перебивать выступающего строго запрещалось, а вопросы можно было задавать только по окончании речи тоже по очереди.

Вопреки правилам, сидевший по правую руку от председателя не стал выражать своего мнения, а обратился к Романову с вопросом:

— Петр Алексеевич, я думаю, что выражу общее мнение, если прежде всего спрошу вас, кто этот человек, откуда он взялся и, вообще, как вы с ним познакомились?

— Резонный вопрос, — согласился председатель. Он, не торопясь, вынул из нагрудного кармана рубашки пачку «Мальборо» и зажигалку. Закурил и прищурил левый глаз, в который попал сигаретный дым. Затем достал из папки лист бумаги. — Вот данные на этого господина. Нашей информационной службе удалось собрать их за две недели, после того как он заявился ко мне на квартиру в одиннадцать вечера. — Романов начал читать, время от времени поглядывая на коллег.

«Сидоренко Константин Павлович. Год рождения 1950. Место рождения Ленинград. В 1968 г. был призван в пограничные войска КГБ LCCP. Службу проходил в Прибалтийском пограничном округе. 1970‑м по разнарядке направлен в Высшую школу КГБ в Москве. Окончил в 1976 году и был направлен для прохождения службы в Первое главное управление КГБ СССР. В период 1976–1980 годов работал в центральном аппарате Первого управления. За это время 12 раз принимал участие в операциях КГБ за рубежом: в Сирии, Ираке, Египте, Гвинее, Анголе, Италии, Франции. В 1984‑м был направлен для работы в резидентуру КГБ в Великобритании. Официально занимал должность помощника пресс–атташе советского посольства. В 1985 году после серии провалов был отозван в Москву и переведен в Пятое главное управление КГБ, где проработал до июля 1990 года в должности начальника отдела. В 1990 году уволен в запас в звании полковника в соответствии с рапортом на имя Председателя КГБ.

Награжден орденами боевого Красного Знамени и Красной Звезды.

С 1991 по 1995 год работал консультантом английской фирмы, аккредитованной в Москве. В настоящее время не работает. Профессионал высокого класса. Разносторонне образован. Эрудирован. Свободно владеет английским, итальянским и французским языками. Превосходно владеет всеми видами огнестрельного, холодного оружия и спецтехники. Коммуникабелен. Лабилен. Обладает чувством юмора. Легко знакомится и сходится с людьми. Круг общения очень широк как в России, так и за рубежом.

Из родственников имеет только сына и жену».

Романов закончил читать, положил листок в папку и вопросительно посмотрел на членов Совета. Установилась долгая пауза, затем на председателя посыпался град вопросов.

— Кто вывел Сидоренко на вас? — спросил Финансист. — По его словам, американцы нуждаются в нашей организации, ЦРУ и спецслужбы стран «семерки» готовы принять любые условия сотрудничества.

— И чего они от нас хотят? Конкретно, — спросил Иван Николаевич Курнаков, сотрудник МИДа, отвечающий в Партии за международные контакты. Члены Совета именовали его Дипломатом.

— Предложение сделано открытым текстом, — ответил председатель. — Они помогают нам захватить власть легитимными средствами, как они это сделали в отношении нынешнего режима. Мы, получив власть, устанавливаем жесткую систему правления в целях прекращения процесса дальнейшей криминализации России и проникновения русского криминалитета в другие страны. Мы же должны будем взять под контроль криминальные капиталы, размещенные в странах «семерки», и принять меры для того, чтобы они не принесли сбоев в финансовых системах стран пребывания. Это отдельный предмет переговоров.

— Но мы отвлеклись от первого вопроса, — нудным голосом заговорил Финансист, которого больше всего волновал вопрос конспирации. — Насколько вероятно, что этот Сидоренко действительно посланец стран Запада, а не провокатор ФСБ? Где гарантии того что, вступив при его посредничестве в контакт с западными спецслужбами, мы не будем арестованы по обвинению в государственной измене? Кстати, здесь присутствует и моральный аспект. Я не собираюсь продавать Родину.

— Родина уже давно продана, голубчик, — засмеялся Бардин. — И все, кто не успел или не сумел принять участие в продаже, являются противниками нынешнего режима, а следовательно, нашими потенциальными союзниками. И таких довольно много.

— Николай Иванович, — заговорил молчавший до этого Бирюков, — я всегда ценил в вас чувство юмора, но сейчас предмет слишком серьезен, чтобы шутить.

— Во–первых, я не шутил, — ответил Кардинал с обезоруживающей ласковой улыбкой. — Во–вторых, я не вижу предмета для беспокойства. Возьмем худший вариант. Сидоренко — провокатор ФСБ. Что это означает и что из этого следует? Что нас вульгарно «пасут», поскольку не имеют юридических оснований предъявить нам какие–либо обвинения. В том числе и в государственной измене. То, что для господ чекистов больше не является секретом существование нашей организации, конечно, факт малоприятный, но, — он обвел всех присутствующих спокойным взглядом, который действовал успокаивающе на людей, находящихся в состоянии стресса, — это открывает широкие перспективы. Мы можем через Сидоренко гнать дезу и тем самым оказывать определенное воздействие на ход вещей. Кроме того, целью операции «Марсель Мерсье» и была активизация Запада в нужном для нас направлении. Давайте посмотрим на все произошедшее у нас ретроспективно.

Николай Иванович встал из–за стола и начал расхаживать взад и вперед, заложив руки за спину. Члены Совета прощали ему эту сталинскую привычку, поскольку знали, что так ему лучше думается. А мысли Кардинала в Совете ценились на вес золота.

— Прежде всего, нам нужно решить, кем для нас будут являться американцы. Позволю себе напомнить. После того как американцам стало известно, что Гарвардский проект, разработанный их специалистами, выкраден и реализован некой тайной фракцией КПСС при помощи части КГБ, они не обратили на это внимание поскольку главная цель была достигнута. Они имели всю информацию о преступной деятельности высшего управленческого эшелона России и спокойно наблюдали за процессом криминализации нашей страны и даже способствовали этому, поскольку это вело к ее ослаблению и распаду. Даже самому бездарному аналитику ясно, на что всегда нацелена «американская помощь», как говорят преферансисты. Однако, — профессор поднял указательный палец, — глупо было бы не использовать стремление американцев восстановить свой контроль над Россией и отказаться от получения финансов и информации, которой те располагают. Кроме того, не забывайте о процессе консолидации европейских стран перед американской угрозой. Точнее, перед угрозой доллара. Этот момент также можно грамотно обыграть. Ведь, насколько я понял со слов Сидоренко, спецслужбы стран Европы также предлагают нам свою помощь.

— Николай Иванович, — прервал монолог Бардина Курнаков, — наши связи с западными спецслужбами рано или поздно станут достоянием ФСБ. А далее будет разыгран банальный сценарий, согласно которому нас обвиняют в государственной измене и берут под стражу, после чего в прессе начинается шумиха по поводу заговора иностранных спецслужб против «демократической России». Далее «извинения» правительств стран Запада, которые тут же объявят о том, что не располагали информацией о действиях своих разведок и т. д.

— Голубчик, — мягко сказал Бардин, — нам нечего будет инкриминировать. Мы не собираемся работать на спецслужбы иностранных государств. Если они будут нам в одностороннем порядке поставлять информацию и финансировать предстоящую выборную кампанию, то эту связь и выявить–то будет очень трудно. А способов передачи денег сейчас очень много. Здесь и инвестиции, и открытие счетов за рубежом, и вульгарный провоз налички диппочтой.

— Но эти деньги надо будет потом отрабатывать, — насмешливо заметил Бирюков.

— Справедливо, — кивнул Николай Иванович. — И мы их отработаем, прекратив процесс проникновения криминальных капиталов в финансовые системы США и стран Европы.

Бардин сел, после чего все члены Совета начали высказывать в точку зрения на формы сотрудничества. Сам предмет принятия помощи от Запада сомнений больше не вызывал. Внимательно выслушав всех, Романов подвел итог.

_- Итак, мы принимаем помощь на условиях, разработанных нашими специалистами. Разумеется, операция «Марсель Мерсье» должна продолжаться. — Он подошел к лестнице и позвал: — Константин Павлович, поднимитесь, пожалуйста.

Сидоренко поднялся и сел за стол, положив руки перед собой. Несмотря на то что как профессионал он понимал опасность своего положения в том случае, если у людей, к которым он пришел, зародилось сомнение в истинности его поступка, лицо его было абсолютно спокойным.

«Когорта идейных бойцов невидимого фронта, воспитанных на смеси патриотизма с теорией Ленина. Все–таки, что ни говори, экономистов у нас готовить не умели, финансистов тоже, но что касается данной публики, то здесь мы были на высоте», — подумал Николай Иванович.

— Константин Павлович, — обратился к Сидоренко Романов, — Совет обсудил вашу информацию и решил принять помощь представляемых вами организаций. Разумеется, мы используем их любезное согласие на выставление наших условий. Вы же назначаетесь моим помощником. Как в организационном плане мы сейчас должны действовать?

Сидоренко спокойно заговорил. Он обращался к председателю, но все его слова явно адресовались Кардиналу, на которого Константин Павлович время от времени посматривал.

— Предполагается встреча ваших представителей с несколькими руководителями ЦРУ. Встречу можно провести в Италии на американской авиабазе Авьяно, недалеко от Неаполя. Италия выбрана не случайно. Связи между итальянской мафией и российской преступностью просматриваются особенно отчетливо. Поэтому на встрече будут присутствовать итальянцы. Гарантируется полная конфиденциальность. Спецслужбы не будут знать ни фамилий, ни рода занятий членов Совета, прибывших на переговоры. У американцев есть схема направления денег вашей Партии, а также каналы передачи информации, представляющей для вас интерес. Организационную часть поездки я готов взять на себя.

— Прекрасно, — сказал Романов. — Технические детали мы обсудим с вами позднее. На этом, думаю, можно закончить наше заседание. А сейчас приглашаю всех на шашлык.

Все встали. Сидоренко повернулся к председателю.

— Очень сожалею, Петр Алексеевич, но мне необходимо вернуться в Москву.

Председатель развел руками и начал спускаться по лестнице вниз. Все последовали за ним. Сидоренко также вышел из дома и направился к красным «Жигулям», которые стояли снаружи за забором. Насвистывая марш, он открыл дверцу и уже собирался сесть за руль.

— Константин Павлович! — раздался за спиной голос. Сидоренко обернулся. Перед ним с приветливой улыбкой стоял Бардин.

— У меня тоже на шашлык времени не осталось. Не подвезете до Москвы?

Хозяин «Жигулей» гостеприимным жестом указал на автомобиль.

До кольцевой спутники молчали. Происходила своеобразная психологическая дуэль, проигравшей стороной в которой должен был стать тот, кто начнет разговор. Сидоренко насвистывал различные воинские марши. Бардин делал вид, что погрузился в дрему. Наконец профессионал капитулировал.

— Я знал, что именно вы захотите, чтобы я подвез вас до города, — сказал он, глядя на дорогу.

— У меня сразу же сложилось о вас чрезвычайно высокое мнение, голубчик, — дружелюбно засмеялся Кардинал. — Какое–то внутреннее чувство говорит мне, что мы станем большими друзьями.

— Разве у вас могут быть друзья? — насмешливо спросил Сидоренко.

Бардин развернулся всем телом к водителю. Его лицо выражало искреннее удовольствие.

— Да. Вы правы, — сказал Николай Иванович, — я очень трудно схожусь с людьми до дистанции, которую можно было бы определить как дружба. Но тем не менее друзья у меня есть. Немного, но зато очень качественные.

— Не они ли сели мне на хвост с того момента, как я выехал из деревни? — спросил Сидоренко, указывая назад. — Судя по всему, вести они умеют, но я умею уходить.

— А зачем вам уходить, голубчик? Я и не собираюсь скрывать, 0 это моя машина, в которой водитель и сотрудник моей лаборатории Я ведь не уверен, что вы довезете меня до самого места назначения, а не высадите возле ближайшего метро.

— Судя по всему, — сказал Сидоренко, сохраняя насмешливый тон, — мне не только придется отвезти вас к месту назначения, но и зайти к вам в гости на чашечку кофе.

— Это было бы замечательно. Но вы ведь спешите, — сказал Бардин, сохраняя тон полного дружелюбия.

— Вы прекрасно знаете, что я никуда не спешу.

— Вот и чудненько. Заедем ко мне. Попьем кофейку с финиками. Вы любите финики?

— Смотря какие.

— А что, бывают разные финики? — удивился Кардинал.

— Насколько мне известно, на Востоке произрастает около семидесяти сортов этой культуры.

— Ну и ну! Не знал. А скажите, голубчик, ведь существуют две причины, по которой один человек держится насмешливо в отношении другого. Первая — это чувство превосходства над собеседником, а вторая — психологическая защита от его превосходства. Что имеет место у вас?

— Ни то ни другое, — засмеялся Константин Павлович. — Я, знаете ли, по жизни большой насмешник.

Кот выходит на сцену

Президент предлагает фактически уравнять командира взвода и, скажем, секретаршу министра или вице–премьера. У армии же особые функции, и она должна иметь привилегии. Буквально несколько дней назад Буш говорил, что они никогда не пожалеют денег для военнослужащих, что американский военный должен на порядок быть выше, чем остальные граждане. И на этом фоне принимать очередное унижение армии — просто предательство!

«Советская Россия», 19 марта 1999 г.

Сидоренко и Бардин сидели в лаборатории в кабинете директора и неторопливо беседовали, попивая крепкий черный кофе с финиками. Несмотря на дневное время, в кабинете Николая Ивановича горел свет, а окна были завешены старомодными плотными шторами коричневого цвета. Кардинал не любил западный модерн. Гость сидел, спокойно развалившись в широком кожаном кресле, отвечая на вопросы несколько лениво. От насмешливости не осталось и следа. Всем своим видом он показывал расслабленность, но опытный глаз Кардинала четко фиксировал, что расслабленность эта внешняя и что внутренне собеседник собран и готов реагировать на любой сигнал со стороны. Судя по всему, гостя тоже было трудно обмануть гостеприимным радушием, и его вопросы также были не такими невинными, как могло показаться постороннему наблюдателю. «Молодец, великолепная псимодель», — подумал Бардин и поймал себя на чувстве, что ему бы очень не хотелось, чтобы новый знакомый оказался провокатором.

— Николай Иванович, — сказал Сидоренко, — к кофе обычно подается коньяк. И я уверен, что вон в том шкафчике у вас не одна бутылка. Конечно, можно предположить, что вы относитесь к той редкой категории россиян, которая не пьет с малознакомыми людьми, но интуиция мне подсказывает, что дело не в этом. Видимо, та проверка, к которой вы усиленно готовите меня уже полтора часа, исключает применение спиртного.

— У вас великолепная интуиция, дружочек, — улыбнулся Николай Иванович. — Так вы согласны подвергнуться проверке, после которой естественное недоверие к внезапно появившемуся посланцу западных спецслужб у нас исчезнет?

Константин Павлович обреченно развел руками.

— А куда деваться? Гипноз?

— Ну что вы! Это было бы неуважением к вашему самоконтролю и артистизму. Природным качествам, которые получили развитие в ходе вашей подготовки и прошлой деятельности. Вам придется принять инъекцию нашего препарата. Уверяю вас, для здоровья он абсолютно безвреден.

Сидоренко понимающе покивал и пожевал губами.

— Учитывая тот факт, что ваши люди могли ликвидировать меня вульгарными методами еще на даче уважаемого Петра Алексеевича, я далек от мысли, что после вашей инъекции отправлюсь в лучший мир. Колите. Желательно не в зад. Я хоть и могу пить с малознакомыми, но, знаете, голый зад им показывать стесняюсь.

— Зад исключен, голубчик, — сказал Бардин, поднимаясь с кресла и жестом приглашая гостя следовать за ним. — Инъекция будет в вену.

Они прошли в комнату, где кроме маленького медицинского столика, на котором лежали различные медицинские инструменты для оказания первой помощи, стоял топчан, покрытый белой простыней, — неотъемлемый атрибут всех поликлиник, и широкое кресло. Бардин жестом указал на топчан, а сам, как только Сидоренко улегся, предварительно сняв пиджак, развалился в кресле.

— Кстати, голубчик, — спросил Николай Иванович непонятно, с какой целью, то ли чтобы заполнить образовавшуюся паузу, то ли чтобы получить дополнительную информацию о психологическом портрете пациента, — многие люди всю жизнь ходят, сопровождаемые прозвищами, которые приклеиваются к ним либо в силу фамилии, либо вследствие какого–нибудь эпизода в жизни, либо из–за особенности внешности или личных качеств. Скажем, Железный Феликс, Толик Ваучер. А к некоторым клички просто не прилипают. Вы к какой категории относитесь? У вас есть прозвище?

— С раннего детства, — ответил Сидоренко, — приятели называют меня Котом. Не путать с Кисой. Хотя есть группа людей, именующая меня Пантерой.

— Отлично, господин Кот. — При этом Бардин улыбнулся. — Это прозвище подходит вам как нельзя лучше. А меня называют Кардиналом.

— Будем знакомы, — одними губами улыбнулся Кот. — Вам это прозвище подходит еще больше. Как только я вас увидел, я про себя назвал вас Торквемадой. Хотя и на святого Игнатия Лойолу вы тоже смахиваете.

В ответ на эти слова Николай Иванович загадочно улыбнулся, но никак их не прокомментировал.

В комнату вошел молодой человек двухметрового роста. В руках он держал металлический чемодан, какие носят при исполнении служебных обязанностей врачи «скорой помощи». Он переглянулся с Бардиным, затем закатал рукав Сидоренко и наложил жгут. Игла вошла мягко, и кровь того, кого с детства называли Котом, появилась в шприце, что свидетельствовало о попадании в вену. Ассистент Кардинала снял жгут и медленно ввел препарат.

— Не тошнит? — заботливо спросил Николай Иванович.

— Ничуть, — несколько насмешливо констатировал пациент. Прошло несколько минут. И Бардин, и ассистент, в котором внимательный читатель без труда узнает Олега Воинова, наблюдали за серьезным и сосредоточенным лицом Сидоренко. Тот впился взглядом в небольшое пятнышко на потолке, и лицо его словно окаменело. Прошло еще десять минут. Сидоренко продолжал фиксировать взглядом пятно. Лицо Кардинала было бесстрастным, на лице Воинова отображалось недоумение.

— Крепкий орешек! — сказал он и повернулся к Бардину. — Еще дозу?

Кардинал отрицательно покачал головой и взглядом указал на дверь. Ассистент собрал инструменты в чемодан и вышел. Бардин подошел к топчану. Кот, не моргая, держал застывший взгляд на пятне.

— Голубчик, — мягко сказал Николай Иванович, — вы достаточно продемонстрировали свои качества, хотя в этом и нет необходимости. Мне они были ясны с того момента, как я вас увидел. Сейчас сопротивление препарату пагубно отражается на вашем здоровье и тех качествах, о которых я говорил. Давайте приступим к проверке. Вы и так уже отобрали у меня добрых десять минут беседы в условиях полной искренности.

Кот послушно закрыл глаза, и через несколько минут дыхание его стало ровным и глубоким, как у спокойно спящих людей, не отягощенных бытовыми проблемами и угрызениями совести. Бардин, не сводя взгляда с лица спящего, взял его руку и нащупал пульс. Абсолютно ровный и с прекрасным наполнением. Удостоверившись, что препарат свое дело сделал, Николай Иванович вернулся в кресло.

Прошло десять минут. Кот открыл глаза и сел, прислонившись спиной к стене. Никаких признаков сонливости на его лице не было. Лицо было непроницаемым, как у древнегреческого жреца. Мертвые глаза смотрели на профессора с холодным равнодушием.

«Ну, голуба моя, — подумал Бардин, — если ты вопреки законам природы сумел преодолеть действие препарата и теперь разыгрываешь спектакль, то ты не только великий актер, в сравнении с которым Качалов и Щепкин жалкие участники заводской самодеятельности, но и самый настоящий Кардинал, а я только священник мелкого прихода».

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, прервав мысли.

— Хорошо.

Далее посыпались вопросы, на которые Сидоренко отвечал лишенным интонаций голосом. Кардинал спешил. Противодействие пациента воздействию препарата украло у Бардина десять минут допроса.

— Каким образом американцы вышли на вас?

— Через моего друга, сотрудника ЦРУ.

— Что вас связывает с этим другом?

— Дружба.

— Как вы подружились?

— Часто встречались, когда работали в Лондоне.

— Он знал, что вы офицер КГБ?

— Знал.

— Когда вы ушли из КГБ? — В 1990 году.

— Вы имеете сейчас связь с ФСБ? — Нет.

— Как вы относитесь к США?

— Я ненавижу эту страну.

— Как вы относились к режиму КПСС?

— Ненавидел.

— Как вы относитесь к нынешнему правящему режиму в России?

— Ненавижу.

— На что вы готовы во имя его свержения?

— Готов пожертвовать жизнью.

— Вы знали всех членов Совета нашей Партии. 5 — Всех, кроме вас.

— Почему вы пришли именно к Романову?

— Он похож на будущего президента России.

— Вы знаете будущего президента России?

— Я представляю его.

— Какие у вас политические убеждения?

— Я коммунист.

— Почему же вы ненавидели режим КПСС?

— Он не был коммунистическим.

— А каким?

— Преступным.

Задавая вопросы, Николай Иванович постоянно посматривал на часы. Последние ответы Сидоренко как бы выдавливал из себя. Было видно, что он борется со сном. Николай Иванович прекратил диалог, и через несколько минут Кот уже крепко спал. Его тело обвисло и повалилось на бок. Кардинал встал, подошел к топчану и закинул ноги пациента. Затем достал из шкафчика небольшую подушку и подложил ее под голову спящего. Сделав все это, он вышел из комнаты. В коридоре в кресле сидел Воинов.

— Олег, — обратился к нему Николай Иванович, — иди к нему. Как только он проснется, проверь сердце, давление и рефлексы, а после приведи ко мне.

Воинов молча прошел в комнату, где спокойно спал тот, кого в детстве называли Котом, в зрелости Пантерой, а Бардин отправился к себе.

Итак, Сидоренко не провокатор. По крайней мере, сознательно не намерен работать против Партии. Но действия западных спецслужб пока непонятны. Конечно, операция «Марсель Мерсье» предполагала активизацию действий разведок, в первую очередь европейских, по сбору информации о преступности в России. А эта активизация неизбежно должна была привести их к выводу о том, что источником развития криминалитета российского, а следом и международного, является правящий режим. На мысль о проведении операции по нанесению псиинформационных ударов по европейским странам Бардина навело сообщение о предложении четырех европейских стран правительству России заключить соглашение о сотрудничестве в области противодействия отмывке криминальных капиталов и отказе российского руководства подписать эти соглашения. Вскоре после этого источники информации в ФСБ сообщили о фактическом начале ведения разведки российского криминала рядом европейских стран. Иностранные разведки, пока на уровне «подкрышников», засылали своих агентов в Россию, которые собирали информацию о российских преступных группировках с таким же рвением, с каким их предшественники добывали информацию о ядерном потенциале СССР. Но то, что спецслужбы, и в том числе ЦРУ, готовы начать финансирование противников правящего режима, как в старые добрые советские времена, было полной неожиданностью. Здесь что–то не так, поскольку все это происходит параллельно с колоссальными суммами, вливаемыми Международным валютным фондом и Мировым банком, организациями, подконтрольными США, в преступный режим. Не проще ли прекратить финансирование, ведь долгов и так уже столько, что России все равно из них не выбраться?

«Ну что ж, господа. Если вы поняли, какую бомбу вы заложили под будущие поколения американцев, то я очень рад, хотя и сомневаюсь, что у вас на это хватит мозгов».

Придя в кабинет, Бардин вынул из шкафчика бутылку французского коньяка, две рюмки, коробку шоколадных конфет и, поставив все это на журнальный столик, подошел к рабочему столу.

— Сейчас ко мне придет человек, — сказал он в селектор. — Как только войдет, принеси кофе.

Кот в сопровождении Воинова появился через двадцать минут. Кардинал вопрошающе посмотрел на своего ассистента, который, сложив в кольцо большой и указательный пальцы на правой руке, без слов дал понять своему шефу, что клиент в полном здравии, после чего так же молча повернулся и вышел. Бардин гостеприимным жестом указал Константину Павловичу на кресло и, когда тот развалился, устало, словно после тяжелого рабочего дня, вытянув ноги, сел напротив. Вошел молодой человек в белом халате. В руках его был поднос с кофейником, сахарницей и двумя чашками. Не говоря ни слова, он поставил поднос на столик и вышел.

— Итак, голубчик, — сказал Николай Иванович, разливая коньяк по рюмкам и открывая коробку с конфетами, — давайте выпьем за наше знакомство и сотрудничество.

Они чокнулись и выпили, но по–разному. Бардин пил маленькими глотками, вдыхая коньячные испарения, а Кот опрокинул рюмку резким движением и тут же сунул в рот конфету.

— Вы знали, что Романов приведет меня на заседание? — спросил он и, не дожидаясь предложения, налил в чашку кофе. Напиток был натуральным, мастерски сваренным, и Константин Павлович пил его, явно наслаждаясь вкусом и запахом.

— Разумеется, — подтвердил догадку Кардинал.

— Это ваша наружка «пасла» меня всю неделю накануне заседания?

— Это была не наружка, голубчик, — Николай Иванович налил себе кофе и сделал глоток. Затем поставил чашку на поднос и откинулся в кресле, заложив руки за голову. — Это были сотрудники моей лаборатории, которые снимали с вас псипараметры для просчета вашей псимодели.

— И как вам моя псимодель? — насмешливо спросил Кот.

— Отменная модель. Вы важное приобретение для нашей организации.

— А вы уверены, что вы меня приобрели? — продолжал паясничать Сидоренко, но Бардин не принял вызова.

— Какая разница, кто кого приобрел. Мы вас или вы нас. Главное, мы теперь вместе. А скажите, голубчик…

Разговор на ничего не значащие темы продолжался еще около часа. Кардинал не задавал вопросов, поскольку всю необходимую информацию о собеседнике уже имел. Кот же задавал вопросы один за другим, и Николай Иванович с удовольствием отметил, как профессионально велся «допрос». Но вот дверь отворилась, и вошел Романов.

— Ждем вас, Петр Алексеевич. Разговор не начинаем. Романов сел напротив Кота. Даже посторонний наблюдатель отметил бы сходство трех внешне непохожих друг на друга людей. Романов вопросительно посмотрел на Бардина, и Николай Иванович кивнул.

— Константин Павлович, — заговорил председатель Партии, — давайте откровенно. Вы пришли к нам от имени западных спецслужб и, в частности, от ЦРУ. Вы понимаете, что никакой дружбы и доверия с ЦРУ у нас быть не может. С некоторыми европейскими спецслужбами в будущем может быть, а с ЦРУ нет. Кем вы себя считаете? Кто вы? Один из них или один из нас?

— В любом случае не один из них, — сказал Сидоренко серьезно. — А если не секрет, на чем базируется такое разделение?

— Любому мало–мальски мыслящему и грамотному человеку понятно, что США — наш враг. Когда я говорю наш, я имею в виду не Россию, а Европу. И многие, от которых зависит судьба Европы, это понимают, но, — он поднял кверху указательный палец, — пока не видят пути, пойдя по которому, Европа может перестать быть экономическим и политическим вассалом Америки. После крушения одной из двух сверхдержав многие европейские политики и финансисты наивно полагали, что сверхдержав больше не существует, поскольку они больше не нуждаются в защите от красного монстра, готового слопать европейскую цивилизацию. Время показало, что они сильно заблуждались. И сейчас многие понимают, что не только США защищали их от советского монстра, но и советский монстр защищал их от американского монстра. Произошло фактически следующее: американский монстр подчинил советского монстра, и теперь старушка Европа будет вынуждена противостоять монстру сочлененному. Но о делах внешних мы поговорим как–нибудь позже. Сейчас же давайте обратимся к нашим скорбным делам. Николай Иванович, кофейком не угостите? Только погорячей. Бардин нажал кнопку селектора.

— Виктор, у нас кофе остыл. Завари, дружок, по новой и принеси еще одну чашку.

Романов сложил ладони, как молящийся, и сидел в этой позе до тех пор, пока перед ним не появилась чашка ароматного напитка. Сделав глоток, он продолжил.

— Итак, как вы уже догадались, пообщавшись с Николаем Ивановичем, нашим оружием на предстоящих выборах будут новые специальные технологии и деньги. Кстати, о деньгах. Какие у вас источники существования?

Сидоренко улыбнулся:

— Полковничья пенсия.

— Не густо, — сокрушенно покачал головой Романов. — И все?

— Я очень скромен в быту, как раньше писали в партийных характеристиках. Кроме того, время от времени провожу мелкие операции консультационного и посреднического характера. Словом, на хлеб хватает.

Романов одобрительно кивнул.

— Похвально. У нас вы тоже будете получать небольшую зарплату. Итак, отныне вы — мой помощник по специальным вопросам.

— Что это за специальные вопросы? — быстро отреагировал полковник на новое назначение.

— Специальные вопросы, — отвечал председатель Партии, — это сфера деятельности Николая Ивановича. Вы будете работать в его лаборатории. Надеюсь, вы подружитесь, хотя говорят, что У Николая Ивановича есть только один друг, его овчарка. В лаборатории разрабатываются методы воздействия на индивидуум и социум. Эти методы будут главным инструментом нашего прихода к власти, а в дальнейшем и управления страной. Для начала я хотел бы, учитывая ваш опыт в специальной работе, использовать вас в отработке психоинформационных ударов.

Кот насмешливо посмотрел сначала на председателя, а потом на начальника лаборатории.

— Псиметоды годятся только против слабонервных дамочек. Я готов вам это доказать на практике. Атакуйте. Если же у вас разрабатываются электронные псигенераторы, разрушающие психику, а затем и организм человека, то, уверяю вас, пистолет решает эти вопросы гораздо быстрее. И дешевле.

Бардин не отреагировал на насмешку. Он подошел к металлическому шкафчику, набрал код и, когда дверца распахнулась, достал оттуда картонную папку, на которой было написано от руки: «К. П. Сидоренко. Псимодель А 1412». Кот все так же насмешливо наблюдал за действиями профессора медицины. Бардин сел рядом и раскрыл папку, в которой лежали несколько листков бумаги, испещренных непонятными значками и цифрами, а также две фотографии. На одной был изображен сам Сидоренко, на другой он же с женщиной средних лет и юношей лет двадцати с тонкими чертами лица и глазами, как у Константина Павловича, только не насмешливыми, а грустными.

— Извольте взглянуть, Константин Павлович, — ласковым и даже каким–то сочувствующим тоном заговорил Бардин.

— Я уже видел эту фотографию, — саркастически сказал Сидоренко.

— Не сомневаюсь, голубчик. Разрешите задать вам несколько вопросов и объяснить кое–что. У вашего сына с детства неважный вестибулярный аппарат. Не так ли?

— Допустим.

— Кроме того, в возрасте пяти лет он получил удар по голове, результатом которого стало сотрясение мозга. Так?

— Так.

— После этого вы стали замечать в его поведении некоторые странности. Так?

— Нет. Не так. Никаких странностей я не замечал.

— Возможно, — согласился профессор. — Вы их не заметили, а точнее, не обратили внимания на то, что в возрасте 12–13 лет он стал раздражительным, участились конфликты. Так?

— Так, — лицо Кота перестало быть насмешливым, во взгляде появилась некоторая неуверенность.

— В возрасте пятнадцати лет у него появились проблемы со зрением. За несколько месяцев зрение упало на несколько единиц. Сейчас ему двадцать два года, а у него нет никакой потребности в женском поле. Нет даже подружки, с которой он мог бы провести время. Вас это, видимо, не удивляет и ничего особенного вы в этом не видите. Но вас серьезно обеспокоило состояние его крови. Год назад, когда он проходил медицинское обследование.

Не так ли?

Сидоренко не ответил. Неуверенность в его взгляде сменилась напряженностью. Он устремил тяжелый взгляд на человека, который проник в его семейный мир. А профессор все говорил и говорил. Наконец, Бардин закончил.

— И что же все это значит? — спросил Кот тоном, не предвещающим ничего хорошего.

Взгляд Бардина выражал искреннее сочувствие.

— Это значит, голубчик, что у вашего сына предраковое состояние. Ослабился иммунитет, и несколько клеток головного мозга уже не в силах сопротивляться перерождению в злокачественные. Через семь–восемь месяцев появится опухоль, которая будет сопровождаться потерей речи и нарушением функционирования опорно–двигательного аппарата. Операция, которую ему придется перенести, несколько продлит ему жизнь. На три–четыре года. Но он будет почти полностью парализован.

Сидоренко обмяк и сразу же как–то постарел. Так он сидел под сочувственными взглядами Романова и Бардина несколько минут. Наконец, Кот поднял глаза на Николая Ивановича и тихо спросил:

— Изменить ничего нельзя? Взгляд Кардинала стал жестким.

— В моей лаборатории имеются средства, способные заблокировать этот процесс.

— Так действуйте же, черт вас возьми.

Бардин и Романов переглянулись. Взгляд профессора не выражал ничего, взгляд же председателя показывал, что ему очень неуютно. За несколько лет общения с Бардиным Петр Алексеевич так и не научился бесстрастно взирать на опыты Кардинала с человеческой психикой.

— Константин Павлович, — обратился к сидящему в полном смятении Сидоренко Николай Иванович, — вся информация о вашем сыне почерпнута из его медицинской карты, которую мои ассистенты скопировали с согласия регистратора вашей поликлиники- За деньги, разумеется. Половина симптомов, которые я описал, являются обычными процессами, происходящими в организме юношей в переходный период. Равнодушия к слабому полу у него не наблюдается, просто он не считает нужным посвящать в это отца, поскольку особой близости между вами не установлено, в силу того, что ваша работа не оставляла вам времени заниматься сыном. Все остальные симптомы — это обычные проявления незначительных заболеваний в этом возрасте. Временное повышение биллирубина в крови — последствия перенесенного несколько лет назад инфекционного гепатита.

— Это значит… — начал Сидоренко.

— Это значит, что ваш сын абсолютно здоров, — перебил его Кардинал, — а вы были смяты самой примитивной псиатакой, и заметьте, в течение пяти минут. Как ее продолжать, вы, наверное, и сами знаете.

Кот хлопнул себя по лбу. Это ж надо оказаться таким идиотом!

— Ведь меня обучали этим примитивным методам вербовки. Но объясните мне, пожалуйста, одну вещь. Ведь у вас, видимо, имеется и моя карта. Или моей жены. Почему вы использовали именно сына?

— К жене вы равнодушны, голубчик, поскольку слишком долго работали в паре. Вы не могли избежать трансформации ее восприятия в вашей психике. Она для вас напарник по работе. Что касается вашей карты, то вы слишком часто рисковали жизнью. И атака не имела бы такого эффекта. Итак, вы убедились, что от псиатак нет защиты, если они проводятся правильно.

— Возражать трудно, — Сидоренко облегченно рассмеялся. — С чего начнем?

Николай Иванович потер руки. Он немного нервничал в связи с комплексом вины, образовавшимся после псиатаки на Сидоренко, хотя и был уверен, что «пациент» все воспринял как надо.

— Для начала я хотел бы, чтобы вы присоединились к эксперименту, который мы назвали коротеньким словом «Пес». Как только мы его закончим, вы начнете работать в качестве помощника председателя. Ваши американские друзья ведь могут подождать две недели?

Кот молча кивнул.

— Прекрасно. Итак. Начат эксперимент в Санкт–Петербурге, но мы хотим провести серию экспериментов в Москве. Дело заключается в записи в сознание и подсознание сигнала опасности у определенных психических моделей. В Санкт–Петербурге нами была сформирована небольшая команда ликвидаторов и методом тыка выбрано несколько десятков рядовых бандитов и пять авторитетов. Плюс два высокопоставленных чина МВД, связанных с преступным миром. Эксперимент заключается в следующем. Ликвидаторы методично уничтожают бандитов, оставляя на трупах изображение собаки. Это изображение и является сигналом опасности. Далее, когда все участвующие в эксперименте объекты ликвидированы, в нескольких газетах бульварного толка появится материал о воинствующей религиозной общине, которая называет себя «Псами Иисуса Христа». Убивают профессионалы, но делают это они преднамеренно непрофессионально, с тем чтобы исключить для читающего восприятие событий как разборки. Когда существование «псов» будет подкреплено соответствующими слухами, в подсознании определенной части криминалитета появится состояние ожидания страха. И тогда начнется тонкая работа. Под наблюдение будут взяты несколько объектов, которым подбросят изображения собаки. То есть дан сигнал опасности. С них будут сниматься и обрабатываться индивидуальные псипараметры. Сейчас в Москве появилась группа профессионалов, за которой мы внимательно наблюдаем. В нее входит наш человек, и она готова на все. Я хотел бы, чтобы вы были координатором между этой группой и моей лабораторией.

Кардинал закончил и испытующе посмотрел на Кота. По лицу бывшего полковника госбезопасности было видно, что медицинские изыскания доктора Бардина не производят на него угнетающего воздействия. Он немного подумал, а затем сказал:

— Я не против пройти этот испытательный срок и повязаться с вами кровью. Но скажите, какое прикладное значение имеют ваши эксперименты?

На это ответил председатель Партии, внимательно наблюдавший за выражением лица испытуемого.

Он подошел к стене, на которой висела доска, раздвинул занавески и взял фломастер.

— Смотрите, Константин Павлович. Вы, как и любой офицер, знаете, что успех каждого мероприятия всегда зависит от эффективности системы управления этим мероприятием. В обычном цивилизованном государстве имеется комплексная система Управления государством, его народным хозяйством и обществом. Условно эту систему управления можно разделить на следующие элементы. Он немножко подумал и начал писать ровным, четким почерком. В этот момент Романов, казалось, попал в родную стихию. Он внешне напоминал профессора, читающего лекцию студенческой аудитории. Из досье на председателя Партии, с которым его ознакомили в ЦРУ, Сидоренко знал, что одно время Романов был преподавателем общественных дисциплин в радиомеханическом техникуме. Но когда он заговорил ровным, ничего не выражающим голосом, формулируя свои мысли четко и кратко, он уже напоминал военного, докладывающего по карте оперативную обстановку вверенного ему подразделения.

— Итак, этими элементами являются: а) финансово–экономическая система управления; б) политическая система управления. Два элемента позволяют государству постоянно корректировать ход развития социально–экономического процесса. Это при условии, — он назидательно поднял палец, — что менталитет населения адекватно воспринимает все виды коррекции и коррекция направляет его поведение в соответствии с заданными параметрами. Население законопослушно, патриотично, обладает необходимым уровнем внутренней культуры и работоспособности. При этом необходимо помнить, что население состоит из двух страт. Те, кто управляет, и те, кем управляют. И обе страты имеют необходимый менталитет.

Романов задумался, затем посмотрел на Кота и неожиданно спросил:

— Вы любите историю, Константин Павлович? Сидоренко слегка улыбнулся:

— Допустим. Романов продолжил:

— У нас, современных поколений, гипертрофированное представление о собственной истории. Все учебники истории бессовестно лгут. Поэтому я с детства изучал этот предмет не по учебникам, а по рассказам очевидцев, военных, чекистов, рабочих интеллигентов. Вот какую картину я воссоздал по их рассказам о двадцатых годах.

Романов отошел от доски и сел в кресло напротив Кота. Последний слушал с интересом.

— Конкретно в двадцать седьмом году, — продолжил монолог Петр Алексеевич, — в СССР был не один десяток людей, в сравнении с которыми те, кого сейчас именуют гордым названием «олигарх», _ жалкие оборванцы, а нынешние правители — мелкие воришки на уровне вульгарного тырения мелочи на базаре. Они сплавляли за границу сырье, используя иностранные концессии, спекулировали на биржах, развернули торговлю, какой и при царе не было. И перекрыли доступ капитала в промышленность. А партии нужна была индустриализация. Олигархи, то бишь нэпманы, скупили на корню весь партийно–правительственный аппарат и уже подбирались к карательным органам. Впрочем, им удалось частично скупить и их. В тридцать седьмом НКВД чистили от нэпманских ставленников так же усердно, как и другие государственные структуры. Сначала они загнали в угол население. Ведь это только в «демократической» прессе описывается рай, именуемый нэпом. В действительности страна, мягко говоря, недоедала. Да, население было загнано в угол. Но не это было страшно. На страже порядка стояла «непобедимая и легендарная», которая не отличалась мягкосердечием и готова была мочить кого угодно по первому приказу… Страшно было другое. Они загнали в угол государство. Государство потеряло контроль за ситуацией в стране. Фактически теряло власть. Ведь чиновник и партийный функционер — это такой же человек, которому нужно кушать и содержать семью. И служит он тому, кто ему платит. А это уже опасно. Это не может продолжаться долго. Ни одно государство, я имею в виду не людей, а систему, не потерпит этого.

И государство их раздавило. Это чушь, что систему лагерей и отстрелов создал Сталин. Он был механическим исполнителем воли государства, которое его руками восстановило свой контроль над страной. И если вы пороетесь в архивах НКВД, то увидите, что рабочих и мелких служащих среди репрессированных очень мало. В основном это партийные и государственные чиновники. И обвинение в троцкизме и прочих «измах» — это маскировка. Их действительная вина состояла в том, что они были куплены нэпманами. Правда, для товарища Сталина это называлось не коррупцией, как сейчас, а идейным перерождением. Обуржуазиванием. Вы можете задать вопрос: зачем я вам это говорю? А затем, что наше государство уже фактически загнано в угол. Как в двадцать седьмом. Скоро оно начнет действовать. Я не знаю людей, которых оно выдвинет на эту роль. Повторяю. Под государством я подразумеваю не людей, обладающих властью, но систему, живущую и функционирующую по своим объективным законам. Создающую ситуации в ответ на действия людей, нарушающих эти законы. Как экология. Природа не может запретить человеку загрязнять окружающую среду. Но в ответ на его действия она создаст ситуацию, когда человек будет вынужден или уважать природный закон или погибнуть. Под кого создастся соответствующая ситуация, когда никаких альтернатив в действиях, как и у Сталина, не будет, мы пока не знаем. Может быть, это будем мы, может быть, другие, но ясно одно: тех двух элементов системы управления, которыми оперируют цивилизованные государства, для нас недостаточно. Должна быть третья система управления, которая обеспечит функционирование двух первых. При Сталине она была. Психологическая система управления, в которую входили сознательная часть в виде идеологии марксизма и пропагандистского аппарата и подсознательная в виде посеянного государством страха. Мы в худших условиях. В отличие от товарища Сталина мы не имеем репрессивных органов, не купленных нэпманами. Плюс кампания по борьбе с «врагами народа» в современных условиях неприемлема. Это видимая официальная государственная система и для нее нужна соответствующая ситуация. Поэтому необходима невидимая психическая система управления, базирующаяся на комплексе сигналов угрозы в подсознание огромной части населения, в чьих экономических интересах не допустить функционирование двух первых систем в интересах государства.

Романов встал и заходил по кабинету. Затем остановился и вытянул руку с простертым указательным пальцем в сторону Бардина.

— Он и его лаборатория разрабатывают эти сигналы и эту третью тайную систему управления. В соответствии с современными условиями. Без разработанной и опробованной системы психического контроля за населением власть брать нельзя. Мы либо трансформируемся в нынешний режим, либо будем смяты. Причем смяты жестоко.

— Я во многом согласен с вами, Петр Алексеевич, — сказал Сидоренко, который все это время внимательно слушал, не задавая вопросов. — В чем я с вами не согласен, так это в оценке нашего народа. Не согласен как патриот. Из ваших рассуждений следует, что Россия населена одними ворами и дебилами. Скотами.

Романов пропустил слова Кота мимо ушей и спросил:

— Вы готовы принять участие в создании псисистемы управления?

— Разумеется.

Как только он произнес эти слова, со своего места поднялся молчавший все это время Бардин. Он написал что–то на листке бумаги и протянул Коту.

— Вот координаты человека, с которым вам надлежит встретиться и оговорить схему операций в рамках научной программы «Псы Иисуса Христа».

Домой Кота отвез на своем стареньком «жигуле» Романов. Во дворе дома, где проживал Сидоренко, они еще несколько минут беседовали, сидя в машине. В десяти метрах от романовского «жигуля» стояло несколько гаражей, называемых в простонародье «ракушками». К одной из ракушек подошел ханыжного вида мужик, расстегнул штаны и начал справлять нужду прямо на дверь гаража.

— Вот же скот, — в сердцах хмыкнул Константин Павлович. — Ведь наверняка живет в этом же доме, но лень подняться и зайти в сортир.

— Это ваш гараж? — насмешливо осведомился Романов.

— Если бы мой был, я б его сейчас заставил мордой вытереть, — ответил Кот.

— Ну так не нервничайте.

Мужик закончил отправление естественного физиологического процесса, застегнул штаны, а затем достал из кармана ключ, отпер «ракушку» и через несколько минут выехал из нее на синей иномарке.

— Позвольте, — растерянно и удивленно сказал Кот. — Это он что? Свой собственный гараж обоссал?

Романов усмехнулся.

— Мне вспомнились ваши патриотические обвинения в мой адрес, уважаемый Константин Павлович. Относительно того, что я якобы утверждаю, что Россия населена скотами. Запомните. В Европе вообще не писают на гараж. В Азии или в Африке могут пописать, но только на чужой. И только россиянин может описать свой собственный, потому что ему лень дойти до чужого. Русская душа загадочна.

Сидоренко ничего не ответил.

Псы Иисуса Христа

Возможно, самый успешный бизнес в России сегодня — это организованная преступность, которая распространяется по всему миру и грозит нанести больше ущерба, чем советский шпионаж в годы «холодной войны». Хотя ее часто называют «русская мафия», организованная преступность в России не отвечает привычной картине гангстеров из подпольного мира. Все гораздо больше и сложнее: это трехсторонний союз чиновников, бизнесменов и гангстеров, который пронизывает все слои общества и экономики.

Б. Ренфрю, обозреватель агентства «Ассошиэйтед Пресс»

Родионов сидел на скамейке, лениво поглядывая по сторонам. Сложенная вчетверо газета лежала рядом.

Поглядывая время от времени на часы, Александр Иванович чертыхался. Уже тридцать минут торчал он на солнцепеке в ожидании связника.

В ту ночь, когда поминали Муравьева, Родионов сделал для себя выбор. Для себя и для товарищей, которые, подчиняясь инстинктам стаи, изъявили готовность влиться в состав неизвестной организации, гарантирующей им «работу по специальности», деньги и защиту. Что это за организация, не знал никто, включая Родионова. Ему был известен только один ее член, который подсел к нему в «Русском бистро», где подполковник Армии Российской решил оставить трудовые накопления в размере стоимости двух банок пива. Незнакомец, представившийся как Олег, обладал располагающими к доверию внешностью и манерами, и Родионов «раскрылся» очень быстро, несмотря на многолетнюю привычку избегать случайных встреч. Видимо, стресс, в котором подполковник находился уже несколько лет, требовал снятия, и офицер уже не мог сопротивляться этой психологической потребности. Олег слушал внимательно и сочувственно, а когда его собеседник закончил «изливать душу» и пиво было выпито, пригласил посидеть в ресторане.

Впервые за последние десять лет подполковник Российской Армии оказался в ресторане. Случайно или специально Олег выбрал дорогой ресторан, сказать трудно, но Родионов, впервые за много лет попробовавший давно забытые деликатесы, запивая их французским коньяком, почему–то не почувствовал душевного комфорта. Он понимал, что мешало ему. Присутствие самодовольных, развязных людей. Он не был завистлив от природы, но, глядя на тех, кого окрестили «новыми русскими», видел Муравьева, лежавшего в гробу, и его многострадальную вдову, сидевшую в обмороке возле гроба. Олег, вероятно, обладавший дьявольской проницательностью, все понял и подмигнул.

— Это не «новые русские», — сказал он, указав на зал. — В сравнении с настоящими новыми они оборванцы.

Разговор, в ходе которого Родионов отчетливо понял, что Олег подсел к нему не случайно, продлился несколько часов. И хотя как профессионал подполковник прекрасно понимал, что идет вербовка, это не вызвало у него негативных чувств. Та злоба, которая копилась годами в недрах подсознания, выплеснулась в эмоции после смерти Муравьева, и сейчас он готов был продаться не то что иностранной разведке, но дьяволу. Причем даже не за деньги. За возможность мстить проклятому режиму.

Когда точки зрения были уточнены и Родионов подтвердил готовность сотрудничать, Олег сообщил ему, что организация, которую он представляет, не является шпионской или бандитской, имеет патриотический оттенок и борется с режимом нелегальными методами.

— Тебе позвонят от меня, — сказал Олег на прощанье.

И вот Родионов уже полчаса сидел и ждал человека, который позвонил ему и, сославшись на Олега, назначил встречу. Посидев еще десять минут, Александр Иванович посмотрел на часы в последний раз, выматерился и направился к метро. В вагоне электрички кто–то осторожно тронул его за руку, и приятный баритон спросил:

— Александр Иванович?

Родионов обернулся. Перед ним стоял высокий мужчина с короткой стрижкой седеющих волос и смеющимися глазами.

— Я от Олега.

Родионов понимающе хмыкнул.

— Доверяй, но проверяй.

— Надеюсь, вы не обиделись? — дружелюбно спросил незнакомец.

— Нисколько. Как вас называть?

— Зовите меня Котом. Мне это будет приятно, потому что так меня называют друзья. Надеюсь, мы ими станем.

— Может быть, — сказал Родионов, осматривая незнакомца. — Где будем беседовать?

Через несколько минут они сидели на втором этаже небольшого ресторана с английским названием «Джон Буль». Молоденькая официантка принесла меню, и Кот гостеприимным тоном, давая понять, что расплачивается он, сказал:

— Заказывайте, Александр Иванович.

Родионов, у которого с утра во рту не было маковой росинки, выбрал мясное блюдо и пиво с чесночными хлебцами. Кот держался с ним как со старым знакомым, которого не видел много лет, и не спешил начинать разговор о деле. За соседними столиками сидели «новые среднего пошиба», как окрестил их Родионов. Он поймал себя на том, что они уже не вызывали у него такой сильной неприязни, как в прошлый раз, когда он обедал с Олегом.

Кот болтал без умолку на ничего не значащие темы, и только когда с бифштексами было покончено и официантка принесла кофе и две порции коньяка, перешел к делу.

— Олег сказал мне, что вы с командой. Это так? Родионов пригубил коньяк и молча кивнул.

— Сколько человек?

— Девять.

— В деле были?

— Почти все. Афган, Чечня, Ближний Восток, Африка.

— Я имел в виду другое. Здесь, в Москве, вы уже вместе в деле были?

— Только на разгрузке вагонов, — горько усмехнулся подполковник.

— Договоренность какая–нибудь между вами есть?

— Пока нет. Я не форсировал события.

— Разумно, — одобрительно кивнул Кот. — Но почему тогда вы уверены в том, что они пойдут на мокрые дела?

— Дошли до ручки. Готовы хоть на большую дорогу.

Кот немного подумал. Внутренне он был немного разочарован, но виду не подал.

— Вы знаете, что собой представляет организация, которая пригласила вас в свои ряды?

— Весьма смутно, но, судя по всему, организация не слабая и действует профессионально.

— Откуда такие выводы? — с интересом спросил Кот.

— Вербовка была осуществлена очень грамотно. Кроме того, Олег имел обо мне всю информацию, что свидетельствует о наличии у него информаторов в нашем управлении. А это немало.

— Когда думаете провести беседу с командой?

— Сегодня ночью.

— Почему ночью? Ночью надо спать. Или сексом заниматься.

— Это вы ночью спите. А мы по ночам вагоны разгружаем.

— Хорошо. Я свяжусь с вами завтра вечером. Операция, которую мы запланировали, состоится через три дня. Оружие у вас есть?

— Только табельное.

— Ясно. Экипировка за мной. Операция принесет кое–какие деньги. Все участники получат свою долю. После этого желающие продолжать работу в рядах нашей организации будут посвящены в суть наших действий и в цели организации. Те, кто захочет отойти, будут свободны.

Спустя несколько дней после этого разговора Николай Иванович Бардин сидел один в своем кабинете в лаборатории и просматривал газеты. «Сегодня», «Коммерсант» и «Московский комсомолец» в разделах «происшествия» в деталях описывали нападение неизвестных преступников на некую коммерческую фирму. По информации газет, фирма принадлежала одной из московских преступных группировок, и нападение было совершено через пятнадцать минут после того, как в ее офис был доставлен «черный нал», собранный с коммерческих структур в качестве платы за «крышу», и контрабандный товар. Оперативники, прибывшие на место преступления, обнаружили трупы четырех охранников и пятерых сотрудников фирмы. Все газеты указывали, что на месте происшествия преступники оставили свои визитки — листки плотной бумаги с изображением собаки. К газетным статьям были приложены фотографии. На одной — помещение фирмы с трупами на полу. На другой — визитка с изображением оскалившегося пса. Газета «Сегодня» также сообщала, что подобные происшествия имели место в Санкт–Петербурге месяц назад, и делала вывод о появлении на территории двух мегаполисов самой свирепой и безжалостной банды, грабящей и уничтожающей себе подобных.

Николай Иванович глубокомысленно поизучал фотографии и снял трубку телефона.

— Зайди, — коротко бросил он. Через несколько минут дверь творилась и вошел Воинов. Николай Иванович молча указал ему на кресло, стоявшее напротив его письменного стола, и, когда тот сел, сказал:

— В целом неплохо. А как идут активные мероприятия?

— Все наши люди, внедренные в криминальные структуры, активно муссируют эти события и распускают слухи. Кроме того, наши агенты в МВД также сгущают краски. Честный Крот принял меры к тому, чтобы официальной версией, учитывая аналогичные происшествия в Питере, было появление банды, имеющей наводчиков в структурах правопорядка, оперирующей исключительно жестокими методами против криминальных структур с целью их ограбления.

Николай Иванович рассмеялся.

— А что насчет действий какой–нибудь «Белой стрелы»? Подозрение на государственные структуры есть?

Олег отрицательно покачал головой:

— Нет. Все считают, что появились современные Робин Гуды.

— Следите внимательно. Сейчас наступает самый ответственный момент. Все псипараметры срисовывайте мгновенно. Поведение объектов отслеживайте как можно более тщательно.

— Сил маловато, — с сожалением сказал Воинов.

— Да, маловато, — согласился Кардинал. — Но думаю, хватит на то, чтобы на практике подтвердить правильность нашей концепции.

В это время в дверь постучали и вошел Кот. Воинов тут же поднялся с места и вышел, обменявшись с Сидоренко рукопожатием.

— Вы знаете, Николай Иванович, — сказал Кот, усаживаясь в кресло, на котором до него сидел Воинов, — исходя из габаритов ваших ассистентов, целесообразно их использовать в спецкомандах типа той, которую временно возглавляю я.

— Как вы ее назвали? — спросил Бардин, протягивая руку.

— «Алмаз». Коротко и ясно. Оперативный псевдоним должен быть кратким и отражающим сущность оперативника, — ответил Константин Павлович, пожимая руку.

— Голубчик, — весело улыбаясь, сказал профессор, — интеллект моих ассистентов прямо пропорционален их габаритам. Было бы непростительным транжирством использовать его не по назначению.

— Предложение снимается, — выражая искреннее сожаление, сказал исполняющий обязанности руководителя группы «Алмаз».

— Сколько денег дала ваша операция?

— Триста шестьдесят тысяч пятьсот тридцать «зеленых» и сорок восемь тысяч «деревянных».

— Сколько вы выделили «Алмазу»? у- - По пять тысяч долларов и по две тысячи рублей на брата.

— Как они отнеслись к тому, что большую часть выручки вы унесли с собой?

— Они не видели, сколько я взял. Обыск офиса я произвел один. Они классно отправили на тот свет всех этих бедолаг и вышли. Такова была моя установка, я не хотел на первом же деле подвергать искушению их бессмертные души.

— Разумно, разумно, — согласился Николай Иванович. — Желающие выйти из игры есть?

— Пока нет, — осторожно ответил Кот.

— Прекрасно. Перейдем к делу. Для успешного завершения эксперимента необходимо провести еще несколько подобных операций. Но… — он помолчал, словно собирался с мыслями, а затем продолжил, — сейчас весь криминал будет готов к нападениям, эффекта внезапности больше нет. Поэтому не будем рисковать. Деньги, добытые в ходе операции, пойдут на ежемесячную зарплату «Алмазу». Командиру будете выдавать по две тысячи долларов в месяц, остальным по полторы. Но в течение месяца нужно будет ликвидировать двадцать–тридцать авторитетов среднего звена. Естественно, с использованием собачки. На этом ваша работа в этой области будет закончена. Вот список тех, кого нужно уничтожить.

Николай Иванович достал из стола несколько листков бумаги, на которых были напечатаны фамилии и адреса тех, кто должен был пожертвовать жизнью во имя науки. Сидоренко поизучал список несколько минут, а затем поднял глаза на Бардина.

— Но здесь же около сотни фамилий.

— Да. Вам предоставляется выбор. Те, кого наиболее желательно ликвидировать, помечены галочками. Но главным критерием должна быть безопасность ваших людей. Уничтожайте тех, кто наиболее уязвим. А вот этих пятерых уничтожить обязательно. Желательно разом.

На стол лег маленький листок бумаги, на котором стояли пять Фамилий с указанием адресов и мест работы.

— О-о, — протянул Кот, — но это же не бандиты. Очень солидные люди.

— Эти люди, голубчик, являются представителями социальной группы, которую необходимо будет в будущем поставить под псиконтроль в первую очередь.

Спустя два дня после этого разговора заместитель министра внутренних дел Анатолий Романович Покасов направлялся домой после трудного рабочего дня. Душевное состояние замминистра можно было определить как тихую истерику. Дело в том, что, явившись сегодня утром к министру для доклада, он впервые не удостоился рукопожатия. Министр слушал доклад с непроницаемым лицом, не задав ни одного вопроса, а когда Анатолий Романович закончил, кивком дал ему понять, что аудиенция окончена. Вечером он выбрал удобный случай, чтобы вновь попросить министра принять его, но помощник с явной насмешкой сообщил, что министр очень занят.

Покасов не знал, что два дня назад на стол министру лег перевод статьи из французской газеты «Фигаро», в которой некий журналист Марсель Мерсье описывал связь высших чинов российского МВД (среди которых фигурировала фамилия Покасова) с криминальными кругами. То, что его заместитель получает деньги от двух преступных группировок, министр знал, но вот то, что этот факт стал достоянием прессы, было крайне неприятно. Это требовало реакции, поскольку коллеги за рубежом относились к статьям проклятого Мерсье очень серьезно. Выступить с опровержением было опасно, поскольку Мерсье неоднократно подтверждал свои заявления в прессе фактами, являющимися уликами даже для российских «ручных» судов. На чиновничьем языке это означало, что министра «подставили».

Машина въехала во двор красивого кирпичного здания, в котором в квартире, купленной за полмиллиона долларов, проживал замминистра, и остановилась у подъезда. Метрах в двадцати стоял мини–автобус «Тойота» с затемненными стеклами, из которого неслась веселая музыка.

Коротко бросив водителю: «Завтра в семь», Анатолий Романович вышел из машины и направился к подъезду. Он уже взялся за ручку, когда его взгляд уперся в листок бумаги, приколотый канцелярской кнопкой к двери. На листке была изображена злобно скалящаяся собака неизвестной породы.

«Что за чушь», — подумал замминистра и попытался вспомнить, откуда ему знакома эта собака. — Твою мать, — выругался он, вспомнив что–то.

Это были последние слова, произнесенные Анатолием Романовичем Покасовым. В воздухе просвистела стрела, и с воплем боли и гнева замминистра внутренних дел Российской Федерации повалился на землю.

Прибывшие через десять минут на место происшествия оперативники, вызванные по телефону водителем покасовской машины, долго осматривали стрелу от спортивного арбалета с прикрепленной к ней медной пластинкой, на которой были выгравированы голова собаки и слово «Крот».

На следующее утро, в девять часов Веселов с женой и дочерью вошел в здание аэропорта «Шереметьево‑2». Семья уже направилась в зал VIP, когда зазвонил мобильный телефон Владимира Ивановича.

— Алло!

— Иваныч, — раздался вкрадчивый голос Хохлова, — я уже подъезжаю. Через десять минут буду в аэропорту. Не уходи, пока не повидаемся. Ты в VIP-зале?

— Да, — испуганно сказал Владимир Иванович.

— Тогда жди, — в трубке послышались гудки. На деревянных ногах Веселов вошел в зал VIP и плюхнулся в первое попавшееся кресло, не обращая внимания на недоумевающие взгляды жены.

Если Хохлов вдруг помчался в аэропорт, значит, произошло что–то очень важное и неприятное. Желудок сдавило железной рукой, но чувство собственной значимости пересилило «медвежью болезнь». Придав лицу снисходительно–важное выражение, замминистра откинулся в кресле и принялся что–то насвистывать, чего обычно за ним не наблюдалось.

Хохлов, не заходя внутрь зала, приоткрыл дверь и поманил Владимира Ивановича рукой. Тот вскочил и направился за генералом, который стал неторопливо подниматься по лестнице на второй этаж, где располагался бар.

— Давай кофейку выпьем. Время есть, — сказал Хохлов, присаживаясь за столик.

Официант тут же подошел к их столу и положил меню.

— Два эспрессо, — коротко бросил Хохлов.

Веселов отметил, что такой озабоченности на лице генерала еЩе не было за период их знакомства, и это десятикратно усилило его тревогу.

— Ты когда последний раз виделся с Покасовым? — спросил Хохлов, не глядя на собеседника.

— Позавчера. — В мозгу Владимира Ивановича возникла картина позавчерашнего вечера, проведенного в сауне в компании Анатолия Романовича и двух «мочалок», девиц легкого поведения. Видимо, Веселое не мог скрывать отвращения, поэтому «мочалки» сконцентрировали свои «чары» на пьяном замминистра МВД. — А что?

— Он тебе ничего важного не говорил?

— Например? — Веселов уже нервничал не на шутку.

— Про собачек, например.

— Какие, к черту, собачки? Что случилось?

— Его убили вчера вечером.

Выждав, пока новость отзвенела в ушах, Владимир Иванович, ничего не соображая, спросил:

— А при чем тут собачки?

Замдиректора ФСБ с грустью посмотрел на впавшего в прострацию замминистра. Душу его переполняло презрение к жалкому, трясущемуся Веселову.

«Может, не пугать зря?» — подумал он.

— Дело в том, что месяц назад в Питере и здесь объявилась банда. Занимается только убийствами. Причем на трупах эти уроды обязательно оставляют бумажку с собачкой. Вот такую, — он достал из кейса фотографию и протянул Веселову. — До сих пор истребляли только бандитов. А вчера в разных частях города были убиты несколько высокопоставленных чиновников. В том числе и Покасов. Возле трупов — собачки.

— А чего они добиваются? — голос Веселова дрожал, как натянутая струна.

— Не знаю, — спокойно ответил Хохлов. — Сначала думали, что это просто бандитские дела. А теперь видишь, как все оборачивается. Не хочу тебя пугать, но я такую же бумажку обнаружил вчера у себя в почтовом ящике. Точнее, жена обнаружила. Если получишь, немедленно мне сообщи.

Сразу после взлета Веселов прочно оккупировал туалет. Проклятая «медвежья болезнь» не отпускала до самой Ниццы. Какое–то чувство подсказывало ему, что между этой проклятой «собачьей» бумажкой и всеми событиями, происшедшими за последнее время| существует незримая связь. Если бы при всем этом присутствовал доктор Бардин, он был бы очень доволен результатом, так как его лабораторию очень интересовал эффект повышения параметров интуиции индивидуума в обстановке ощущения повышенной опасности.

По прибытии в Ниццу Владимир Иванович немного успокоился. Распаковав чемодан и приняв душ, он дал себе слово не думать о неприятных вещах, тем более что звонков по телефону не было уже две недели. Через полчаса семейство Веселовых отдыхало на берегу Средиземного моря под большим тентом, с удовольствием вдыхая соленый морской воздух. После ужина семья замминистра больше часа чинно гуляла по набережной, время от времени натыкаясь на мелкие группы людей, говорящих по–русски. Но несмотря на это, Владимир Иванович был почти счастлив. В двадцать три ноль–ноль Веселов в пушистом халате вышел из ванной.

— Ой, что это? — вдруг воскликнула дочь. Владимир Иванович подошел к журнальному столику. Возле пепельницы лежала визитка с изображением оскалившейся собаки. Ровным красивым почерком под картинкой было выведено: «До встречи!» И подпись: «Псы Иисуса Христа».

«Монстр»

Наша власть защищает только свои интересы и интересы тех людей, которые приобрели громадные богатства в течение нескольких последних лет. Причем они гребли под себя все, что им попадалось в руки, не разбирая, надо им это или нет. На первый взгляд, мои высказывания очень похожи на коммунистические лозунги. Но в таком случае и пять Нобелевских лауреатов можно смело записывать в коммунисты, потому что они говорят подобные вещи. Кстати, и Сорос может заочно вступить в КПРФ.

Дж. Кьеза, итальянский социолог. «Лица», № 8, 1999 г.

Профессор Бардин сидел в своем кабинете, устремив внимательный взгляд темных глаз на экран компьютерного монитора. Слева от него на стуле сидел Воинов, а справа, вольготно развалившись в кресле, — Сидоренко. На экране отображалось лицо Владимира Ивановича Веселова без волос, покрытое сеткой, состоящей из мелких квадратов.

— Сколь символична ваша система, — засмеялся Кот.

— Чем же? — не отрывая взгляда от экрана, спросил Бардин.

— Ему уже давно пора увидеть небо в клеточку, — ответил Константин Павлович.

Николай Иванович поманипулировал с клавиатурой, и клетки, покрывавшие изображение замминистра, уменьшились. Бардин продолжил манипулирование, и на мониторе появились еще два изображения Веселова, также покрытые сеткой. Под каждым изображением стояла дата.

— Обратите внимание, — сказал профессор, указывая концом своего «Паркера» на экран. — Вот это — матрица его внешности по состоянию на двадцатое мая. Вот это, — «Паркер» заскользил по экрану, — после прочтения им «Бездны». Изменение внешности на шесть единиц. Вот это — после разговора с Хохловым в «Шереметьеве», где, как я полагаю, он узнал о смерти Покасова. Изменение еще на восемь единиц. А вот это — в Ницце, после получения весточки от «псов». Изменение на двенадцать единиц.

— А почему он на фотографии без волос? — спросил Кот. На этот вопрос ответил уже Воинов.

— Изменение расположения волос не зависит от изменения психических параметров, и если компьютер будет и это фиксировать, то будет большая погрешность.

Николай Иванович сделал пометки в большой таблице, которая лежала перед ним на столе, и обратился к Воинову:

— Олег, постарайтесь обработать все полученные материалы к концу следующей недели. Выводы будем делать вместе.

Воинов молча кивнул и вышел. Бардин подмигнул Коту:

— Вы славно поработали, Константин Павлович. Думаю, в будущем та научная работа, которую мы провели с вашей помощью, послужит основой для создания психической системы управления экономикой и государством.

— Служу Советскому Союзу, — насмешливо козырнул Сидоренко. — Насколько я понимаю, операция «Псы Иисуса Христа» успешно завершена.

— Совершенно верно.

— И чем теперь заниматься моему «Алмазу»?

— Ждать новых поручений. Пусть ваши люди постепенно увольняются из вооруженных сил и отправляются работать вот в эту охранную фирму.

Профессор положил перед Сидоренко визитную карточку, на которой было обозначено: «ООО «Гард». Баранов Владислав Игоревич. Генеральный директор». Кот спрятал визитку в бумажник и, поняв по лицу Николая Ивановича, что аудиенция окончена поднялся с кресла и вышел. Кардинал проводил его внимательным взглядом и вновь положил руки на клавиатуру. На экране появились изображения президента России. Изменения внешности фиксировал не только компьютер, но и натренированный глаз Бардина.

Психическое заболевание налицо. Видимо, механизм самоликвидации, заложенный природой в психике каждого человека, о котором ему вскользь говорил Рублевский во время их последней встречи, уже включился. Но и государственный механизм, которому надлежало продлить нахождение этого психо-информационного трупа у власти, также работал во всю мощь. Бардин положил перед собой лист бумаги и углубился в расчеты.

Он был полностью поглощен своим делом, когда дверь отворилась и вошел Романов. Петр Алексеевич встал за спиной Кардинала, который так и не прекратил делать расчеты. На бумаге появлялись цифры и какие–то не ведомые никому значки и символы. Романов внимательно смотрел на монитор.

Наконец Николай Иванович оторвался от расчетов и протянул руку.

— День добрый, Петр Алексеевич.

Глава Партии пожал протянутую руку и прошел к креслу, которое до этого занимал Сидоренко.

— Итак? — спросил он, вопрошающе глядя на Бардина.

— Все идет, как мы и предполагали. Он неизлечимо болен. Психически. И физически также. Думаю, ему придется перенести операцию на сердце. После этого, по нашим расчетам, он проживет еще два–три года.

— Сердце настолько плохое? — лицо Романова выражало полное внимание и озабоченность.

Бардин рассмеялся.

— Если смотреть с нравственной точки зрения, то оно ужасно, полное нравственное помешательство, как называл этот феномен великий Ламброзо. С точки зрения ортодоксальной медицины — ничего страшного. С точки зрения нашей науки — начался процесс медленного умирания. Не знаю, хорошо это или плохо, но через два года, если президент еще будет физически жив, он станет абсолютно недееспособным.

— Физически жив? А как еще может быть жив человек?

— Энергетически. С энергетической, а следовательно, и с психической точки зрения он уже труп. Точнее, почти труп.

— Не так хорошо, как здорово, — усмехнулся Романов. — И что из этого следует?

— Из этого следует, что наша стратегия должна будет постоянно подвергаться коррекции. Что по выборам?

— Вопрос практически решен. — Он?

— Конечно. Как говорил незабвенный Иосиф Виссарионович, «не важно, как проголосуют. Важно, как подсчитают». ФАПСИ уже готово. По нашим расчетам, он в действительности наберет не более восьми процентов в первом туре.

— А кто вышел бы во второй тур, если бы считали не по Сталину?

— Пан Зюзя и Генерал.

Николай Иванович задумался. «Монстр» утверждал, что вероятность следующих выборов через два–три года очень высока. В таком случае времени в обрез. В его мозгу вдруг всплыл разговор с Рублевским, когда тот, именуя президента не иначе, как «низкопробный шарх» (что такое шарх, Николай Иванович не знал, но, памятуя о договоренности, вопроса не задал), заявил:

«Шарх встал на путь саморазрушения. Это, с одной стороны, хорошо, с другой — плохо. Везде баланс». Но Николай Иванович помнил, что один из генсеков ЦК КПСС после включения механизма самоликвидации физически просуществовал почти десять лет.

— Что Сидоренко? — прервал его размышления Романов.

— Все в порядке. Годится практически для любой работы. Способен системно мыслить, но, если нужно, может абсолютно хладнокровно отправить на тот свет кого угодно.

— Я не это имел в виду, — поморщился Петр Алексеевич. — В его профессиональных качествах я и не сомневался. Но что у него внутри?

— Цели Партии совпадают с его целями. На измену он почти не способен.

— Почти? — Романов удивленно поднял правую бровь.

Николай Иванович мягко улыбнулся, голос зазвучал вкрадчиво:

— Я имею в виду то, что ситуация, в которой он станет изменником, крайне маловероятна.

— Но вероятность все же существует?

— Голубчик, — все так же мягко улыбаясь, сказал Николай Иванович, — в теории существует ситуация, когда вы предадите собственных детей. Но вероятность, что вы в ней окажетесь, так же мала, как и та, что имеет отношение к Сидоренко.

Стоявший на столе Бардина селектор внутренней связи неожиданно включился, и мужской голос бодро сообщил: «Николай Иванович. Все прибыли». Бардин поднялся со своего места и пошел к двери. Романов последовал за ним.

Руководители единственного в России подполья спустились в подвальное помещение, оборудованное под мини–конференц–зал, где за большим круглым столом уже сидели все члены Совета. В угловом кресле примостился Сидоренко.

При появлении Романова и Бардина все встали. Как только председатель Партии занял свое место, Кот подошел к столу и положил перед ним несколько листов бумаги. Петр Алексеевич мельком взглянул на первый лист и обратился к Совету:

— Уважаемые соратники. По поступившей к нам информации, исход выборов решен. Нет нужды называть победителя. В этой связи вашему вниманию предлагается анализ ситуации и перспектив ее развития, с тем чтобы мы могли построить стратегию нашей организации. Пожалуйста, Александр Петрович.

Бирюков, возглавлявший информационный отдел Партии, встал и раскрыл папку. Все отметили, как сразу же изменился Александр Петрович. Лицо стало непроницаемым, голос жестким.

— Уважаемые члены Совета. Мы обобщили полученную за последнее время информацию и выявили следующую картину.

Он подошел к доске и наполовину отодвинул штору. В руке появилась указка.

— Как известно всем здесь присутствующим, тайная фракция 1 СС, которую мы называем Третьей фракцией (он ткнул указкой в квадрат, обозначенный на схеме «ФЗ»), захватившая в 1991 году власть в стране и использовавшая в качестве инструмента нынешнего президента, решила продлить его полномочия еще на четыре года. Все наши попытки выявить фракцию успеха не имели, одна- по информации нашего отдела психологической борьбы (все посмотрели на Бардина, который не отреагировал на заявление Бирюкова), очерчен круг специалистов, работавших во времена СССР над психотропным оружием, которые могут быть связаны с Третьей фракцией. Кроме того, среди людей, окружавших президента все эти годы, не могли не присутствовать представители фракции. Выявление фракции является одной из важнейших задач, стоящих перед нами на ближайшие четыре года.

Анализ информации, предоставленной нам Константином Павловичем, позволяет подтвердить наш вывод о стратегии США в отношении России.

Развал Советского Союза с использованием тайной фракции КПСС следует считать только первым этапом реализации Гарвардского проекта.

Второй этап — затягивание России в долговую спираль. Американцам прекрасно известно, что деньги, выделяемые на реформы в России международными финансовыми организациями, находящимися под контролем США, присваиваются высшими государственными чиновниками и коммерческими банками. Трудно сказать, являются ли банки орудием присвоения в руках чиновников, или чиновники являются орудием в руках банков. Очевидно одно: и с той, и с другой стороны присутствует Третья фракция. По нашим расчетам, через два года Россия будет обладать внешним долгом, который не сможет быть погашен никогда, а это неизбежно приведет к введению внешнего управления Россией в замаскированной форме. И это станет окончанием реализации Гарвардского проекта по схеме американцев.

Встает вопрос, почему, несмотря на то, что реализация Гарвардского проекта протекает в соответствии с планом и без каких–либо серьезных сбоев, ЦРУ обеспокоено положением в России до такой степени, что предложило сотрудничество русскому подпольному сопротивлению?

Прошу обратить внимание на схему, которую нам передал Константин Павлович. — Он начал водить указкой по доске. — Здесь показаны выявленные ими потоки российских преступных капиталов. Как видите, в США сумма только наркоденег российской мафии составляет шестнадцать миллиардов долларов. Это немного для серьезного давления на американскую администрацию, однако вполне достаточно, чтобы захватить плацдарм в американском андерграунде и укрепиться в нем. Кроме того, в соответствии с данными мониторинга, этот капитал растет с невероятной скоростью. По темпам роста он опережает все национальные преступные кланы, действующие в США. И попытки остановить его рост к успеху не привели. Для успешного противодействия русской мафии американцам необходимо менять конституцию. А это невозможно о ряду причин. Показательные процессы над русскими преступниками, проведенные американским правосудием за последний продемонстрировали американцам, что они были несколько наивны и что они столкнулись с принципиально новым явлением. Поскольку деньги русского криминалитета, находящиеся в американских банках, отмыты, возможностей для их изъятия законными средствами американские власти не имеют. В этой связи американцы дали понять, что в случае нашего прихода к власти они закроют глаза на методы изъятия этих денег, а их использование новым российским режимом будет являться предметом переговоров. Учитывая тот факт, что отказ России от погашения внешних долгов как вариант не рассматривается, можно предположить, что американцы будут настаивать на использовании указанных капиталов для погашения российского долга Америке.

Кроме того, в настоящее время мнение специалистов Гарвардского проекта на конечную цель его реализации разделилось. Образовалась группа влиятельных экспертов, считающая, что процесс распада России на отдельные государства может быть сопряжен с такой реакцией населения, которая позволит легитимно прийти к власти диктатору, не подверженному американскому влиянию, что обойдется американским налогоплательщикам во многие миллиарды долларов.

В этой связи, как мы полагаем, отрабатывается вариант приведения к власти диктатора проамериканской ориентации, защищающего интересы США. Видимо, наша Партия рассматривается ЦРУ в качестве организации, способной выставить нужную кандидатуру, в этой ситуации нам необходимо разыграть американскую карту таким образом, чтобы спецслужбы до самых выборов и некоторое время после них рассматривали нас в качестве замены нынешнему режиму. У меня все.

Бирюков влажной губкой стер схему и прошел на свое место. Никто не проронил ни единого слова, пока председатель не повернулся к Сидоренко и не поинтересовался:

— Когда намечается встреча, Константин Павлович?

— Через две недели. Визы уже готовы.

Председатель повернулся к Курнакову, который понимающе замотал головой. Романов кивнул Бардину, после чего тот прошел к доске и отодвинул вторую штору. Взору зрителей предстал рисунок, напоминающий электронную схему.

— Прошу внимания, — заговорил Николай Иванович, оперируя вместо указки остро отточенным карандашом. — С момента основания нашей Партии ее ряды постепенно росли, и в настоящее время мы имеем следующую картину. Наши филиалы находятся в шести крупных городах. — Карандаш плавно заскользил по схеме. — «Паутина» насчитывает около трехсот бессознательных членов, занимающих солидные посты в системе управления государства. Нами разработана методика внедрения в подсознание масс необходимых нам псиустановок. В настоящее время в лаборатории уже изготовлена псевдохудожественная литература, которая за два–три года внедрит эти псиустановки в подсознание нескольких миллионов человек. Как указано на схеме, пси0информационные удары будут наноситься в основном в мегаполисах. Для глухой провинции будут выпущены три художественных фильма, сценарии которых сейчас уже написаны и подвергаются специальной обработке. Как только будут получены деньги от спецслужб, фильмы начнут снимать.

По расчетам лаборатории, психическое состояние будущего президента позволяет сделать вывод о возможности досрочных выборов. В этой связи нами разрабатывается план кампании, проводимой в экстраординарной обстановке. В этих целях нами сейчас готовятся несколько групп суггесторов для проведения кратких мини–митингов в провинции. Уже заготовлены тексты листовок, воздействующих на психику населения и подталкивающих его к принятию нужных нам установок. Через несколько месяцев группы суггесторов начнут работу в указанных на схеме городах. У меня все.

Николай Иванович вопросительно посмотрел на аудиторию.

— Николай Иванович, — обратился к нему один из членов Совета, — я давно хотел спросить. Насколько законна и насколько нравственна система, созданная вами, с помощью которой мы будем брать власть?

Члены Совета зашевелились. Все они были высокопоставленными чиновниками режима, начисто лишенного не только нравственности, но и законности. Именно этот режим сплотил их для борьбы с ним, и во имя его свержения многие были готовы на все. Причины, по которым они сплотились, у каждого были свои. Одни ушли в подполье из чисто нравственных побуждений, другие из страха перед будущим Апокалипсисом, третьих обуревало честолюбие Но всех их объединяло одно: они не были лишены чувства патриотизма, и методы, с помощью которых профессор Бардин собирался обращаться с русским народом, представителями которого они себя ощущали, вызывали внутренний протест.

Кардинал обвел всех присутствующих насмешливым взглядом.

— Уважаемые члены Совета, — начал он, — я понимаю ваши сомнения, и сам не в восторге от того, что мы поставлены в положение, при котором всякие другие методы обречены на провал. Скажу сразу же, что с юридической точки зрения все это абсолютно законно, поскольку у нас в стране не существует законов, регулирующих действия как организаций, так и частных лиц в этой области, и с 1985 года в стране идет пси-информационное истребление населения. Если бы существовали соответствующие законы, то масса людей — политиков, киношников и артистов — уже сидели бы за решеткой во главе с нынешним главой государства. Что касается нравственной стороны. Как вы полагаете, если в войне противник применил оружие массового поражения, будет ли безнравственным ответить ему тем же? Это во–первых. Во–вторых, другого средства (помимо этого), кроме вооруженного восстания, для свержения нынешнего режима просто не существует. А вооруженное восстание — это несовременно.

Отвесив изящный поклон, Николай Иванович прошел к своему месту и сел. В завязавшейся дискуссии он участия не принимал и даже, казалось, никого не слушал.

По окончании заседания Бардин заскочил в свой кабинет, взял трубку телефона и набрал номер. Выждав два гудка, он положил трубку и тут же покинул здание, в котором помещалась лаборатория. Через несколько минут он уже прогуливался по Большой Ордынке.

Ни Рублевский незаметно подошел сзади. Ни на одной встрече Николай Иванович смог засечь момент его появления. Ощущение было таким, словно человек–невидимка внезапно приобретал видимый облик.

— Как поживаете, Николай Иванович? — весело спросил «монстр».

— Вашими молитвами, Андрей Иванович, — ответил Бардин стараясь придать лицу такое же веселое выражение.

Они пошли по Ордынке в направлении Добрынинской площади.

— Красота–то какая, — сказал Рублевский, указывая на старинную церковь. — Все–таки у наших дедов были хороший вкус и понимание гармонии духовного и материального.

— Не ожидал от вас, исповедующего непонятную мне религию, такого восторга при виде православного храма, — ответил Бардин.

— Красота не нуждается в религиозной аранжировке, уважаемый.

Они помолчали несколько минут, а затем Бардин спросил:

— Вы довольны моими людьми?

— О, да. Вы прекрасный селекционер. Не жаль было расставаться?

— Жаль, — искренне сказал Николай Иванович, который не видел своих сотрудников с тех самых пор, как направил их в офис, снятый для Рублевского.

— А что по кандидату?

— Годится, — несколько поколебавшись, ответил Андрей Иванович. — Хотите увидеть своих бывших сотрудников?

Предложение было настолько неожиданным, что Николай Иванович опешил. Согласно условию, выставленному Рублевским при первом разговоре, в «чистую комнату» вход был открыт только этим восьми. Он понимал, что доступ в «святилище» был для него закрыт не потому, что «монстр» ему не доверял, а потому, что там не должно было присутствовать псиполе постороннего. Рублевский сразу же понял колебание Кардинала.

— Не беспокойтесь. В комнату вы входить не будете. Ну что. Идем?

— Идем, — ответил Бардин, внешне невозмутимо и даже несколько равнодушно, хотя сам сгорал от нетерпения.

Рублевский усмехнулся.

Они свернули на Малую Ордынку и вошли во двор большого здания постройки прошлого века. Поднялись на восьмой этаж и остановились возле бронированной, обтянутой коричневым кожзаменителем дверью. «Монстр» поковырял ключом, затем откуда–то вынул электронное устройство и послал в дверь импульс. Раздался щелчок, и дверь слегка приоткрылась. Представители двух разных направлений освоения «тонкого мира» вошли в святилище. Рублевский тут же указал рукой на дверь справа, и Николай Иванович послушно прошел в комнату.

Ничего особенного. Диван, два кресла, рабочий стол с монитором, которым пользуются охранники для внешнего наблюдения, и компьютер. На стене — написанный маслом портрет бородача лет сорока восточной внешности. На столе между компьютером и монитором большая пирамида из какого–то минерала и каменное изваяние. В нем угадывались очертания животного, скорее всего, льва, под его брюхом находилась человеческая фигура. Бардин встал напротив стола и стены с портретом и сконцентрировал на нем все свое внимание. Каким–то шестым чувством он ощущал нечто, исходящее от портрета. Человек, одетый в белую арабскую рубаху, даже на портрете мог служить олицетворением силы и великого ума.

— Это ваш Учитель? — спросил Николай Иванович, почтительно указывая на портрет и поражаясь доверию, оказанному ему, простому смертному.

— Нет, разумеется. Это мой Наставник. Как вы понимаете, Учителя я не имею права показывать никому. Присаживайтесь, Николай Иванович. Берите вон тот стульчик.

Бардин примостился сбоку, и Андрей Иванович включил монитор. Взору Кардинала предстала пустая комната, посередине которой кругом сидели в позе «фараона» его бывшие сотрудники. Их глаза были закрыты, лица непроницаемы, губы шевелились. Николай Иванович впился взглядом в экран, пытаясь не услышать (звук был отключен), а почувствовать звуковой ряд.

Рублевский с интересом наблюдал за Кардиналом, не роняя ни слова. Наконец усилия профессора были вознаграждены. Он почувствовал. Неимоверным усилием, сопровождающимся диким, немыслимым напряжением психики, он почувствовал упорядоченную вибрацию, исходившую с экрана монитора в такт движению «биологических приборов», созданных «монстром». Он сразу расслабился и обмяк, всем видом напоминая то ли выжатый лимон, то ли тающее эскимо.

Рублевский выключил монитор и нажал кнопку, вмонтированную во внутреннюю сторону стола. Через несколько минут дверь открылась, и на пороге появился молодой человек с таким же непроницаемым лицом, как у бывших сотрудников Николая Ивановича.

— Кофе, — приказал Рублевский.

Через несколько минут на столе уже стояли две чашки крепкого кофе и блюдце с янтарными финиками. «Монстр» достал из шкафчика одну рюмку и бутылку коньяка, внутри которой лежали три скорпиона.

— Выпейте–ка, Николай Иванович. Вы перенапряглись. Бардин послушно влил в горло коньяк, почти не почувствовав ни вкуса, ни запаха, и взял с блюдца финик. Рублевский посмотрел на него с сочувствием и внезапно предложил:

— Спрашивайте, Николай Иванович. Вы заслужили право задать несколько вопросов.

Бардин тряхнул головой, как бы приходя в себя.

— Определите, пожалуйста, диапазон моего любопытства, Андрей Иванович.

— Он неограничен, — засмеялся Рублевский. — Так что пользуйтесь случаем.

Люди, знавшие Кардинала, были бы, как минимум, очень удивлены, увидев его в состоянии такого возбуждения. Сам же Николай Иванович чувствовал себя Али Бабой, случайно зашедшим в пещеру с сокровищами. Но он тут же вспомнил, что сохранить жизнь герою «Тысячи и одной ночи» в отличие от его жадного братца удалось потому, что он выказал умеренность и взял только самое необходимое.

— Это передатчики или приемники? — хрипло спросил он, кивнув на выключенный монитор.

— Передатчики, — ответил Рублевский, испытующе глядя в глаза Бардину.

— Они генерируют единое поле? Рублевский кивнул.

— Смотрите. — Он взял лист бумаги и остро отточенный карандаш. — Сейчас идет первая стадия подготовки. — Рублевский начал рисовать. — Они отрабатывают концентрацию на первом психическом центре, а его усиление путем создания вибрации при чтении индивидуальных мантр и есть генерация энергии.

Бардин сглотнул слюну. «Монстр» так просто говорил ему о том, чему он посвятил всю свою жизнь с того момента, как понял, что псигенераторы, созданные на базе электроники в закрытом НИИ, где он начинал свою научную деятельность, являются детской рогаткой в сравнении с самым совершенным псигенератором, созданным самой природой. «Монстр» владел святая святых древних ученых — системой подбора звукового ряда для индивидуального организма. Индивидуальной биосистемы.

Рублевский усмехнулся. Он прекрасно понимал, что творилось в душе Кардинала.

— Второй этап — концентрация вибрации на шестом психическом центре, продолжал он просвещать профессора, — и создание псиинформационной матрицы объекта воздействия. Третий этап — нанесение псиэнергетического удара по матрице путем выброса информации в биополе планеты через седьмой психический центр. Точнее, по одному из ее психических центров. Это при воздействии на расстоянии через биоэнергетическое поле планеты. Результат в этом случае ожидается через пять–восемь недель. При непосредственном контакте с объектом результат будет получен через несколько часов.

Бардин откинулся на спинку стула и утер лоб.

— Меня некоторые знакомые считают страшным человеком, Андрей Иванович. Но я — овечка в сравнении с вами. Да и человек ли вы?

— Это как посмотреть, — засмеялся «Монстр». — С ортодоксальной точки зрения, я — человек, поскольку у меня человеческое тело и человеческое сознание.

— С другой точки зрения, вы — сверхчеловек?

— Не–ет, — протянул Рублевский и досадливо поморщился. — Сверхчеловек — это Шварценеггер. С другой точки зрения, я вообще не человек.

— А кто же?

— Биологический прибор, выполняющий определенную функцию, обладающий определенным диапазоном самостоятельности и снабженный механизмом самоуничтожения, если выйду за Рамки этого самого диапазона.

— Кем создан этот прибор? — задал Николай Иванович жуткий вопрос, заранее зная, что никогда и никому «Монстр» не скажет этого даже под пытками.

Рублевский серьезно посмотрел на него и ответил с некоторым сожалением:

— Я могу ответить на этот вопрос, Николай Иванович, но затем сразу же вас уничтожу.

— Скажите, Андрей Иванович, — перевел разговор на другую тему Бардин, нисколько не сомневавшийся, что «Монстр», не колеблясь, выполнит все им сказанное, — вы наносили удары по президенту?

— Нет. — На лице Рублевского появилось выражение легкого презрения и даже отвращения. — В этом нет необходимости. Шарх сам уничтожит себя. Но воздействие с моей стороны было. Я несколько ускорил включение механизма самоуничтожения, заложенного в каждого из людей самой природой. При тех низменных страстях, что охватили его высшую психику, было бы непростительным расточительством тратить энергию на такого низкопробного шарха.

Николай Иванович выпрямился, затем его тело слегка подалось вперед в направлении Рублевского. Он впился взглядом в серые бездонные глаза халдея, и вопросы посыпались один за другим.

— Через какой психический центр наносится удар при непосредственном контакте?

— Через шестой, разумеется.

— А на расстоянии?

— Через седьмой.

— Центров всего семь?

— Восемь. Но восьмой центр у обычных людей отключен.

— Вы включаете его при помощи индивидуальной мантры?

— Конечно.

Дуэль умов

1999 год

— Что, на ваш взгляд, должен сейчас предпринять Скуратов?

— Немедленно возбудить уголовное дело по факту препятствия его служебной деятельности и явного давления со стороны Президента. Это надо было делать раньше, когда Ельцин и его свита звонили ему по поводу пресловутой коробки с долларами и запрещали расследовать дело. Но и сейчас не поздно. Затем немедленно опротестовать результаты президентских выборов‑96, так как они были сплошь подтасованы. Факты у него есть.

Из интервью А. Коржакова. «Парламентская газета», № 61.

Президент умирал. Даже скорее не умирал, а угасал. Угасал неотвратимо, медленно и мучительно. Но муки, которые он испытывал не были ни физическими, ни нравственными. Здесь было нечто другое. Он достиг вершин власти. Он создал мощную финансовую империю по примеру итальянских семейных кланов. У него были огромные счета и недвижимость за границей.

Изобретенный им финансовый и властный инструмент, о котором никто, кроме него, не знал и которого до него не имел в своем распоряжении ни один правитель, был особым предметом его гордости, его высшим достижением. Он позволял президенту властвовать до самой смерти, невзирая на отношение к нему народа и прочие анахронизмы типа Конституции, предоставлял возможность бескровно и быстро расправиться с любым противником. И вот, когда необъятная власть у него в руках, смерть дышит ему в затылок.

Каждый день он чувствовал, как угасают физические силы и как одновременно растет страстное желание жить и властвовать. Каждое утро, когда он просыпался с ощущением неимоверной усталости, только жажда сохранить власть заставляла его размыкать веки. Сейчас он сидел в объемном мягком кресле. Пушистый клетчатый плед укутывал ноги, несмотря на то, что комнатная температура стабильно держалась на уровне 25 градусов. В руках президент держал пульт и периодически переключал телевизионные программы. В последнее время он все больше времени проводил в этом кресле у телевизора, максимально сократив свои встречи с высшими чиновниками государства, которые, впрочем, не очень–то и стремились получить «доступ к телу». Ну–ну. Он хохотнул, представив их лица, когда они получат очередной выкрутас. Думают, он ничего не знает. А этот журналистик, вытащенный из дерьма и до сих пор не привыкший к белой сорочке и галстуку? В джинсах родился, в джинсах и помрет. Заигрывает со всеми потенциальными преемниками. Надеется выцыганить собственную безопасность. Кто его привел в конце восьмидесятых? Память совсем ни к черту стала. Только Рыжий преданность изображает. А преданность–то за океан тянется.

Губернатор Санкт–Петербурга Владимир Яковлев обратился к городским депутатам с предложением принять специальный закон о материальной поддержке бывшего члена Политбюро ЦК КПСС, бывшего Первого секретаря Московского горкома КПСС и бывшего Первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Льва Зайкова. Ему 76 лет. Он живет в обычной квартире на Петроградск°и стороне северной столицы и получает пенсию 700 рублей.

«Новая газета», 5 марта 1999 г.

Сейчас, спустя десять лет с того момента, как он вступил на этот президент вдруг попытался вспомнить, как все это произошло. Чёрт его знает. Один он вряд ли ступил бы на путь борьбы за власть. Но и соратников–то было не так уж много. И были они (вплоть до саго его избрания Председателем Верховного Совета РСФСР) какие–то размытые. Вроде бы есть, и в то же время нет. Да, много соратников прошло через Кремль за минувшие годы. Саша–дурачок. Не понял, для чего его служба была создана. Понял бы, не обижался бы на ее ликвидацию и свою отставку. Поставленную задачу он выполнил с блеском. Информация об уголовных преступлениях и счетах всех соратников и противников лежит в сейфе в Швейцарии. Правда, у него, у Саши, тоже кое–что осталось. Ну да ладно, Бог с ним. Тем более что все это ему может очень пригодиться.

Президент на мгновение представил, какая каша заварилась бы, если бы Сашины документы в западной прессе выплыли. Вот рожи бы у соратников вытянулись. Огурцами бы стали. Ей–ей. Он представил вышеозначенные рожи и беззвучно захихикал. «Наш дом — Россия»… Ваш–то он ваш, да только каждый в нем свой угол знать должен. И в чужой не лезть. Предлагают гарантии безопасности после отставки? Знаем мы их гарантии. Проходили на уроках истории в школе. Сашины документы — вот настоящие гарантии. Гарантии и безопасности, и власти.

Он поднял пульт и слабеющей рукой нажал кнопку. По шестому каналу шла новая политическая передача. Известный всей стране скандальный журналист Сергей Пидоренко вел беседу с незнакомым человеком, одетым в красный пиджак и синюю рубашку. Красный галстук был победно завязан крупным узлом. Время от времени на экране, в самом низу, появлялись титры:

«Алексей Иванов. Автор книги «Бездна».

— Ну а возможен ли приход диктатора, наподобие того, что изображен в вашей книге, Алексей Иванович? — спросил ведущий.

Автор «Бездны» на минутку задумался. Затем в его глазах появилась снисходительная усмешка.

— Вопрос сложный, — наконец сказал он, растягивая звуки. — Давайте немножко порассуждаем. Ретроспективно. — Он сложил руки крышей, совсем как лидер избирательного блока «Наш дом — Россия» на предвыборном плакате. — Может быть, вы помните, как в конце 98‑го года лидер «Яблока» сделал заявление о коррумпированности правительства? И что? Открыл Америку! Как будто этого никто не знал. И тем не менее последовала мгновенная реакция Генпрокурора и министра внутренних дел. А средства массовой информации начали обсасывать это заявление со всех сторон. Все! И радио, и телевидение, и газеты.

Затем лидер коммунистов заявил, что президент является разложившейся от пьянства личностью, неспособной принимать решения. Экое открытие! Да об этом вся страна говорила. И опять мгновенная реакция министра юстиции и опять муссирование этого заявления средствами массовой информации. (Президент даже крякнул при упоминании столь неприятного факта.) Но, — Иванов поднял указательный палец и, выждав паузу, продолжил, — за несколько дней до этого Геннадий Андреевич сделал гораздо более сенсационное заявление. И говорил он о таких вещах, о которых никто не знал. Если вы забыли, я напомню. Он заявил, что у него имеются документы, свидетельствующие о том, что президент занял свой пост незаконно, что он является узурпатором и что бывшему председателю ЦИК (который сразу же после выборов 96‑го года был отправлен послом в одну из европейских стран) придется прервать свой заграничный вояж, вернуться и дать объяснения суду.

И что? Со стороны официальных лиц никакой реакции, со стороны СМИ гробовое молчание. Как будто и не было никакого заявления. И господин Зюганов больше этот вопрос не поднимал. Судя по всему, его вульгарно «купили». Да–да. Коммунисты покупаются так же легко, как и жариновцы.

В думских коридорах рассказывают анекдот о том, как после неудачного выдвижения Черномырдина в премьеры в сентябре прошлого года обозленный Виктор Степанович орал на Зюганова: «Я тебе столько денег дал! Ты чего мне обещал? Ты обманщик, коммунист проклятый!!!»

«Новое время», № 36, 1999 г.

— Алексей Иванович, — заерзал на своем месте Пидоренко, — а как вы считаете…

— Минуточку, — засмеялся Иванов каким–то зловещим смехом, — я продолжаю отвечать на ваш вопрос, если только вы не лишаете меня эфира. Итак! — Он слегка повернул голову и теперь смотрел не на ведущего, а прямо в камеру. — Никакой реакции ни стороны правоохранительных органов, ни со стороны СМИ не следовало. А теперь мысленно перенесемся в 1996 год. В стране Лет война. Телевидение показывает, как российская авиация сравнивает с землей дома мирных жителей Грозного. Везде плачущие старухи и искалеченные дети. Показывают трупы русских солдат, которых не могут опознать из–за отсутствия средств. Если помните, их загружали в рефрижераторы, в то время как матери обивали пороги военных ведомств, пытаясь получить то, что осталось от их детей.

Рейтинг нынешнего президента накануне выборов составлял пять процентов. А затем? Примитивный трюк «Голосуй, или проиграешь!», И он выходит во второй тур, а затем становится президентом на второй срок. Скажите, — повернулся Иванов к ведущему, — не будучи полным идиотом, можно поверить в то, что он действительно победил на выборах?

Президент раздраженно переключил программу. Что за Иванов? Что за «Бездна»? Сейчас его уже абсолютно не волновал тот факт, что фальсификация выборов 96‑го станет достоянием публики. Плевать. Это быдло все слопает. Интересно другое. Тогда, в 96‑м с коммунистами удалось договориться. Точнее, запугать и купить. Кто же сейчас все это вытаскивает наружу?

Он сделал пометку в блокноте. Какая–то незримая сила заставила его вновь переключиться на TV‑6.

— Таким образом, — прозвучал голос Иванова, — нынешний режим позаботился о том, чтобы его невозможно было ликвидировать демократическим путем. Старая добрая система, созданная предшественниками. Тоталитарное государство с демократической вывеской, управляемое кучкой лишенных какой бы то ни было морали людей. Поэтому возможны только три сценария прихода диктатора, который ликвидирует этот режим.

Первый, наименее желательный. Это стихийное всенародное восстание. Второй — вульгарный переворот, взятие под контроль избирательной системы и проведение реальных выборов. Третий — самый долгий, чреватый физическим исчезновением двух третей населения России. Это создание условий, при которых режим (в лице конкретных лиц) уйдет сам, после того как воровать уже будет нечего. Но это долгий процесс. Представьте, сколько времени понадобится на то, чтобы перекачать за рубеж всю нефть и весь газ, вырубить леса, добыть и переправить за границу все золото и алмазы!

Снова заговорил ведущий. Он уже оправился от удара, полученного в результате незапланированного поворота темы, и теперь пробовал лавировать.

— Алексей Иванович, — обратился он к автору «Бездны» — я не уверен, что то, о чем вы говорите, действительно имеет место. Но, даже если это и так, то аналогичная ситуация была на Филиппинах при правлении президента Маркоса.

— Совершенно верно, — кивнул Иванов, — там события развивались по первому сценарию. Маркое сфальсифицировал выборы, но массы под руководством его главного соперника, госпожи Карасон Акино, не признали результатов выборов и вышли на улицы. В результате стихийного восстания Маркосу пришлось бежать из страны. Но у нас ситуация несколько иная. Впрочем, — он немного поколебался, — есть один сценарий, точнее, способ, который может дать шанс провести реальные выборы.

Ведущий изобразил на лице высшую заинтересованность, а Иванов продолжал:

— Как нам всем известно, выборные кампании кандидатов в президенты финансируются различными частными структурами и лицами. Спрашивается, чьи интересы будет защищать избранный таким образом президент? Будет ли он пресекать растаскивание федерального бюджета этими структурами и лицами? Для того чтобы президент выражал интересы народа, его выборную кампанию должен финансировать сам народ. Технически это можно сделать следующим образом. Иванов опять повернулся лицом к камере. — Регистрируется фонд поддержки народного президента, в который граждане вносят пожертвования. Не обязательно большие. Здесь важен сам факт взноса.

Пусть он будет символическим, но если в фонд внесут взносы, скажем, двадцать–тридцать миллионов избирателей, то ЦИКу будет значительно сложнее выполнять волю режима и фальсифицировать будущие выборы, поскольку фактически в краткие сроки будет создана партия всенародного президента, и наличие двадцати–тридцати миллионов ее членов будет свидетельствовать о таком же количестве голосов в его пользу на выборах.

Ведущий изобразил саркастическую улыбку:

— Алексей Иванович, мы были свидетелями формирования и работы десятков фондов. Результаты известны. Как будут расходоваться средства, аккумулированные на счетах этого фонда, его пайщики не смогут проследить.

Улыбка, появившаяся на лице Иванова, была не менее саркастична.

— Расходы фонда будут лимитированы его уставом. Ну в проверках различных государственных органов, поверьте мне, недостатка не будет.

— Скажите, Алексей Иванович, какие основные задачи, по вашему мнению, должны стоять перед будущим президентом?

Улыбка сошла с лица автора «Бездны», и взгляд его стал серьезным:

— Задача номер один — исключить проникновение во власть марионеток Международного валютного фонда, которые привели страну к запланированному краху. Задача номер два — создать прозрачную систему борьбы с коррупцией и ликвидировать касту неприкасаемых. Задача номер три — устранить все искусственно созданные нынешним режимом препятствия приходу иностранных инвесторов. Задача номер четыре — использовать недостатки нашей правовой системы не в интересах криминала, а для его ликвидации. Все это создаст базу для формирования новой системы управления, отвечающей потребностям современной обстановки.

— И последний вопрос. Что бы вы пожелали нынешнему президенту?

Иванов, четко выговаривая слова, произнес:

— Чтобы имя его было проклято потомками!

Это было уже слишком. Президент посмотрел на часы и включил первый канал. Программа «Время» уже началась, но посмотреть ее не удалось. Дверь отворилась, и в комнату вошла средних лет женщина в просторном платье. На вопросительный взгляд президента она лаконично пояснила:

— Они пришли.

— Пусть заходят, — благодушно сказал глава государства и клана.

Женщина вышла и через несколько секунд вернулась в сопровождении двух мужчин, чьи физиономии были ненавистны всей стране. «Плешивый и рыжий, — неприязненно подумал президент. — оба на черта похожи. Только рожки приделай».

— Ну, что скажете? — спросил он тоном отца, прощающего блудных сыновей.

— Господин президент, — залопотал плешивый, — обстановка в стране не позволяет вам сейчас уходить.

— Я же объявлял неоднократно, что не буду выставлять свою кандидатуру на третий срок, — недовольно сказал президент, прекрасно понимая, о чем идет речь, а про себя злорадно подумал: «Боитесь, черти».

— Господин президент, — вступил в разговор рыжий, — существуют ситуации, когда необходимо жертвовать принципами. Даже демократическими. Кроме того, вам совсем необязательно выставлять свою кандидатуру. Есть интересный план.

А в это время в маленьком кафе на Арбате за столиком у окна сидели и, потягивая пиво, беседовали трое мужчин интеллигентной наружности. За соседним столиком, также прихлебывая из пивных бокалов, расположился Сидоренко с двумя офицерами из группы «Алмаз». Еще два «алмазовца» неторопливо прогуливались снаружи, время от времени заглядывая внутрь через окно.

— Господин Романов, — заговорил мужчина средних лет в темно–синем костюме, синей рубашке и с шейным платком вместо галстука, — я очень плохо говорю на русском языке, а Поль, — он кивнул на высокого брюнета с внимательными глазами шоколадного цвета, — на русском не говорит вообще, хотя и понимает отдельные фразы. В то же время, нам не хотелось бы беседовать через переводчика.

— Уважаемый господин Ферран, — улыбнулся Романов, — мы можем говорить на английском, если господин Эстанж владеет этим языком.

— Good, — Ферран продолжил по–английски: — Я представляю политический клуб «Европа». Организация мы молодая, но активная. Клуб состоит из четырех секций: французской, итальянской, германской и швейцарской.

Он отхлебнул из бокала и сделал паузу, чем немедленно воспользовался Романов:

— Меня несколько удивляет отсутствие английской секции, — сказал он, понимающе улыбаясь.

— Наш клуб — международная организация, но в нее могут входить только европейские страны. Англия, как вам известно, фактически является пятьдесят первым штатом. Она не имеет своей внешней политики, но следует в фарватере США. Итак, я перехожу к сути вопроса. Наш клуб объединяет политиков и высокопоставленных чиновников, придерживающихся идеи паневропейской солидарности.

— Что означает термин «паневропейская солидарность»? — сил Романов. Его обычно насмешливый взгляд стал серьезным.

— Паневропейская солидарность — это создание европейской конфедерации с единой финансовой системой, способной противостоять долларовой экспансии, и единым внешнеполитическим курсом, отвечающим интересам Европы и отвергающим американский диктат.

На днях стало известно, что администрация президента США Билла Клинтона намерена в скором времени опубликовать план поддержки американской металлургии, который предусматривает меры по сокращению производства стали во многих странах. Администрация Клинтона намерена обратиться к конгрессу США с просьбой изучить факты поддержки производителей стали во всем мире и оказать давление на мировые финансовые организации, включая Всемирный банк, чтобы те отказались от финансирования программ, которые могут привести к увеличению производства стали в той или иной стране.

«Новая газета», 11 августа 1999 г.

— После краха Советского Союза европейские лидеры, находясь в состоянии эйфории, не поняли или не захотели понять, какую опасность для наших стран стали представлять США. Некоторые наивно полагали, что эпоха сверхдержав закончилась, но практика показала обратное. И в настоящее время мы оказались перед лицом новой, не менее серьезной, чем почивший СССР, опасности.

Осуществляя долларовую экспансию, Соединенные Штаты загнали себя в ловушку. И теперь они встали перед дилеммой: либо невиданный крах, либо сохранение любыми способами ныне существующей мировой финансовой системы, основу которой представляет их национальная валюта, и своего статуса единственного экспортера доллара. Но в этом случае крах может постичь нас точ–так же, как это произошло с рядом азиатских и латиноамериканских стран.

Кроме того, у нас впереди серьезные проблемы, связанные с сырьем. Вы, может быть, знаете, что, по оценке специалистов, основной кладовой сырья в двадцать первом веке станет Африка. Уже сейчас отчетливо просматривается американское экономическое вторжение на этот континент и вытеснение французских компаний. Как вы полагаете, почему Россия вступила в Парижский клуб?

— Честно говоря, я слабо владею этим вопросом, — признался Романов.

— Объясняю. Для того чтобы добывать сырье в странах традиционного присутствия СССР, туда необходимо завезти технику, оборотный капитал и так далее. Все это называется инвестициями. По правилам Международного валютного фонда, осуществлять инвестиции в страны с неурегулированным внешним долгом не рекомендуется. Поэтому в первую очередь необходимо урегулировать долги этих стран России, которая стала преемницей СССР. Но каким образом? Очень просто. Россию затянули в Парижский клуб и теперь ее заставят, в соответствии с условиями Парижского клуба, списать девяносто процентов африканских долгов. А по остальным дать должникам отсрочку на двадцать лет. Долг урегулирован. Можно начинать экспансию.

— Ловко, — покачал головой Романов. — Не очень хорошо, но здорово.

Француз не обратил внимания на реплику и продолжал:

— Как вы знаете, процесс выхода Европы из–под американского диктата уже идет. В этой связи, согласно расчетам наших аналитиков, Россия может оказаться решающим фактором в противостоянии евро — доллар. И в возможном политическом противостоянии. Как вы полагаете, мистер Романов, возможна смычка России с Европой в этом противостоянии?

— При нынешнем режиме нет, — твердо сказал Петр Алексеевич.

— И мы так считаем, — кивнул француз. — А какова ваша точка зрения на этот вопрос?

Романов задумался. Профессор Ферран вышел на него месяц назад, позвонив по телефону и предложив встретиться. Не было никаких сомнений, что всю информацию о Романове и его подпольной партии он получил от Сюртэ Женераль, которая участвовала в переговорах между представителями Партии, с одной стороны, и ЦРУ и спецслужбами четырех европейских стран (в том числе и Англии) — с другой. Романов прекрасно понимал, что в сложившейся после развала СССР обстановке противостояние Европа — Америка неизбежно. Однако игра, которую он и его соратники вели с Западом, и в особенности с США, требовала максимальной осторожности. В дальнейшем, после захвата власти, само собой разумелось, что новый режим, установленный Партией, будет проводить политику исключительно в интересах России. Но на кого делать ставку в уже фактически начавшемся противостоянии, было не совсем ясно. В любом случае лавировать удастся недолго.

По информации, полученной о Ферране по каналам Сидоренко, было известно, что профессор экономики Жан Ферран является специалистом по России и Восточной Европе, а также консультантом премьера и, как удалось узнать Сидоренко, французской разведки. Романов перед встречей прочитал статьи Феррана, написанные еще в 1992 году. Профессор бил тревогу по поводу наступления эры гегемонии США и призывал правительства стран Европы осознать, какую опасность стали представлять Старому Свету Соединенные Штаты после развала Советского Союза. Затем усилиями Феррана был создан европейский политический клуб, основным направлением деятельности которого стала борьба за интеграцию Европы и выход европейских стран из–под влияния США. Именно этот клуб сыграл значительную роль в создании европейской валюты. И введение системы евро профессор Ферран рассматривал как «начало войны Европы за независимость». Он утверждал, что, начав финансовое противостояние, избежать противостояния политического невозможно.

Все это молнией пронеслось в мозгу председателя Партии. Ему было ясно, что провокатором Ферран не является, однако такой важный шаг, как выступление на стороне Европы против США, требовал согласия всех членов Совета.

Опытный финансист, президент Мирового банка Джеймс Вулфенсон доверительно посоветовал нашим руководителям: «Вам надо говорить не с Мишелем Камдессю, а со Стэнли Фишером и со мной. Вам надо идти в Белый Дом и Госдеп и договариваться с Альбертом Гором, Мадлен Олбрайт и, наконец, с самим Клинтоном».

«Парламентская газета», 20 февраля 1999 г.

Видите ли, — уклончиво начал он, — лично я придерживать такой же точки зрения. Совершенно ясно даже школьнику, что США, став экспортером своей национальной валюты, в настоящее время не обеспеченной ни золотом, ни товарами, и преследуя цель подчинить весь мир своему диктату, загнали себя в ловушку. Но он загнали в ловушку и нас. В Россию уже ввезено более двухсот миллиардов долларов. Их владельцы не понимают, что эта бумага отличается от рубля только тем, что население нашей страны считает ее деньгами. Все контракты заключаются нашими структурами в рублевом эквиваленте доллара. А при расчете наличностью рубль вообще не используется. Именно доллар стал оружием массового поражения, поставившим Россию на колени.

Я 6 уду откровенен, господа. Все это мы прекрасно понимаем, но… — он сделал паузу и отпил из бокала, — именно США в лице ЦРУ вышли на нас и предложили нам содействие в приходе к власти. Правда, мы не получили пока финансовой помощи, но информацию от американцев о положении в нашей стране, точнее, в ее верхних эшелонах власти мы получаем регулярно.

— А может быть, дезинформацию? — тонко улыбнувшись, вступил в разговор молчавший до этого момента Эстанж. — Скажите господин Романов, Мишель Мерсье — это ваша работа?

— Честнo говоря, я впервые слышу это имя, — не моргнув глазом соврал Петр Алексеевич. — А кто это?

— Не важно, — сказал Ферран. — Если вам это имя ничего не говорит, то не стоит и обсуждать его. Скажу только, что в шумихе, поднявшейся вокруг этого имени и его статей, мы сыграли не маленькую роль.

— Господин Романов, — вдруг на чистейшем русском языке спросил Эстанж, — у вас были с ЦРУ контакты без участия европейских структур. Вы можете хотя бы в общих чертах сообщить нам о ваших договоренностях?

Это был явный ультиматум, который загонял Романова в угол. Отказаться отвечать было равнозначно отказу от ориентации на Европу. Проинформировать же Сюртэ Женераль (а в том, что Эстанж представляет французскую разведку, Романов больше не сомневался) о конфиденциальных договоренностях с американцами означало бы определение позиции. И Петр Алексеевич решился. Бесстрастно глядя в глаза француза, он сказал:

— Американцы предложили нам все виды поддержки для прихода к власти. В принципе их предложения на двусторонних встречах не отличались от тех, что делались в присутствии представителей европейских спецслужб.

Было видно, что французы и сами догадывались об этом. Казалось, ничего страшного не произошло, но, как только Романов перевел дух, Эстанж нанес последний и сокрушительный удар.

— А условия? — вкрадчивым голосом спросил он.

Романов понял, что пытаться лавировать дальше бессмысленно.

— Проамериканская политика после прихода к власти. Об этом вы если и не знаете, то можете догадываться, зная американскую геополитику. «Сомоса, конечно, мерзавец, но это наш мерзавец». Другими словами, работавшие открыто на американцев «демократы» разрушили Россию и поставили ее на колени перед США, а задачей сменившего их диктатора станет сохранение достижений «демократии». Демократическими методами это будет сделать трудно, и американцы это прекрасно понимают. Естественно, диктатор должен будет создать условия, при которых русский криминал потечет в Европу, а не в Америку. И все удары русских криминальных капиталов должны в будущем прийтись на евро, а не на доллар.

Французы переглянулись. Затем Эстанж чуть заметно кивнул.

— Господин Романов, — продолжил на английском языке беседу Ферран, — откровенность за откровенность. В Америке существуют два мнения относительно будущего России. Первое — сохранение вашей страны в полумертвом, но целостном состоянии. Второе — продолжение прежней политики, конечной целью которой является разделение России на несколько десятков государств, с последующим выкупом у них ядерного оружия по низким ценам. При первом варианте предусматривалось приведение к власти проамериканского диктатора. При втором — сохранение прежнего режима. Как вы уже, видимо, догадались, на момент ваших переговоров с представителями ЦРУ в конгрессе США господствовала первая точка зрения. В настоящее время победили представители второй.

Французы внимательно следили за реакцией Романова на столь неприятные новости, но лицо его сохраняло выражение полой невозмутимости. Он уже понял, что альтернативы плану Америка — Европа больше не существует, и сделал выбор.

— Как вы понимаете, нас мало удовлетворяет первый вариант, второй не удовлетворяет и вовсе, — сказал Эстанж.

Что это означает для моей организации? — спросил Петр Алексеевич. — Значит ли это, что американцы прервут с нами контакты или выдадут нас ФСБ?

— Ни то, ни другое. Они прекрасно информированы о ваших возможностях и ваших связях с патриотически настроенными представителями руководства ФСБ. Кроме того, им известно, что Марсель Мерсье — это ваш человек, а значит, у вас имеется, во–первых, компромат с доказательствами на многих руководителей, который вы храните за границей, а во–вторых, возможность вывалить в ответ на действия ФСБ против вас весь этот компромат в европейскую печать и раздуть шумиху.

— Тогда что?

— Вас вывели в запасные игроки. Американцы будут поддерживать с вами связь и оказывать помощь ровно в таких размерах, чтобы вы не смогли прийти к власти. А параллельно они уже приняли меры к тому, чтобы у власти остался нынешний президент.

Вот этого варианта Романов предусмотреть не мог. На его лице появилось выражение скепсиса вперемежку с удивлением:

— Каким образом это можно сделать? — спросил он. — Во–первых, нынешний президент не имеет права выставлять свою кандидатуру на будущих выборах. Во–вторых, даже если он и найдет лазейку в законе и Конституционный Суд признает ее правомочной, ему не набрать и пяти процентов голосов. А при такой расстановке сфальсифицировать результаты почти невозможно.

— А кто вам сказал, что выборы состоятся? — улыбнулся Ферран.

— Отмена выборов чревата серьезными последствиями и внутри государства, и в международном плане. Даже в СССР выборы проходили строго по графику.

— А их не отменят. Просто за полгода до выборов президента будет созвано Конституционное собрание, которое внесет в соответствии с давними требованиями Думы поправки в Конституцию. И среди них будет продление президентских полномочий до семи лет. Следовательно, нынешний президент останется в Кремле еще на три года, а за три года можно реализовать американский план расчленения России.

— Но на это не пойдет ни одна фракция. В первую очередь коммунисты, а их в парламенте большинство.

— Если бы вы знали, какие на это отпущены деньги, — усмехнулся Ферран, — вы бы не сомневались в успехе этого плана. КПСС была куплена на корню. Почему вы думаете, что нельзя купить КПРФ? Это вопрос цены. А здесь американцы торговаться не будут.

— Как вам кажется, уйдет президент со своего поста на пенсию добровольно или нет? И как это будет происходить?

— Добровольный уход исключен. Если проанализировать прессу, то идет обсуждение разных вариантов продления президентской жизни Ельцина. Какой вариант будет выбран, предсказать не берусь. Допустим, союз Белоруссии, России и Югославии, президент и два вице–президента или еще что–нибудь. Ключ от своего кремлевского кабинета, как и ядерный чемоданчик, Ельцин никому не отдаст и будет в Кремле до конца своих дней. Я в этом уверен.

Из интервью писателей А. Черняка и В. Андриянова. «Версия», № 17, 199… г.

Наступила долгая пауза, в ходе которой французы и Сидоренко, сидевший лицом к Романову, не спускали с него глаз, а Романов не мог оторвать взгляд от почти полного бокала с пивом. Наконец он очнулся.

— Насколько можно верить этой информации? — спокойно спросил он.

— Через полгода сами убедитесь в ее достоверности, — ответил Ферран. В его взгляде было откровенное сочувствие, в отличие от взгляда Эстанжа, который был холоден как лед.

— Такого блядства мы предусмотреть не могли даже при богатой фантазии наших аналитиков, — выдал глава Партии на родном языке.

— О да, да. Блядство, — засмеялся Эстанж. Ферран не понял выражения.

— Что это значит? — спросил он на французском. И, после того как Эстанж разъяснил ему суть русского идиоматического выражения, тоже засмеялся.

— Это блядство, как вы его называете, — сказал он, — иначе называется геополитикой. А в политике, как правило, выигрывает тот, кого меньше предают. Ваш президент всегда выигрывал, потому что его не успевали предать. Он это делал быстрее. Учитесь у него, вдруг сами станете президентом.

— Мы попробуем изобрести новую политическую технологию, — буркнул Романов. — Итак, господа. У вас имеются какие–нибудь предложения? Вы готовы дать деньги?

— Деньги мы вам дать не можем по ряду причин, но мы готовы устроить все так, что деньги к вам поступят от ваших соотечественников.

— Каким образом?

— Еще в студенческие годы в Сорбонне, — засмеялся Эстанж, — я прочитал ваш знаменитый роман «Золотой теленок». Так вот, как говорил его главный герой, чтобы не потерять все, подзащитный согласится отдать часть.

Президент в это время уже выслушал доклад Рыжего и теперь делал вид, что размышляет.

— Добро, — сказал он наконец, — действуйте. Президент проводил их насмешливым взглядом и вновь включил телевизор.

По нашим сведениям, в начале июля произошла встреча, в которой с российской стороны приняли участие один из руководителей Совета безопасности Огарев и небезызвестный Роман Абрамович, а с американской стороны — один из помощников Госсекретаря США и представитель ЦРУ.

Встреча проходила за пределами России, вероятнее всего, в австрийских или швейцарских Альпах. На альпийской встрече действительно обсуждались вопросы предоставления гарантий членам семьи в случае возникновения непредсказуемой ситуации в России и распространения в отношении членов семьи закона, защищающего права секретных агентов. Представители семьи просили о гарантиях с тем, чтобы избежать секвестра на имущество, блокировки счетов и депортации определенных лиц. Такие гарантии были даны.

«Версия» № 29, 1999 г.

Презентация

Мы дошли до такой степени социальной «завшивленности», что на каждое очередное сообщение об убийстве разводим руками: «Ну, наверное, было за что».

Генерал Гуров, начальник Главного управления по борьбе с оргпреступностью. «Новая газета», № 48, 1998 г.

Алексей Иванович Иванов вышел из студии Останкино, где он давал интервью, закурил сигарету и направился к своему «жигулю» красного цвета. Он уже взялся за ручку дверцы, когда сзади его окликнули:

— Алексей Иванович, можно вас на минутку?

Иванов обернулся. Перед ним стояла женщина средних лет, одетая просто, но дорого. Иванов быстро осмотрелся. Поблизости никого не было.

— Слушаю вас, — любезно сказал он.

— Алексей Иванович, я с интересом прочитала вашу книгу и с еще большим интересом посмотрела интервью.

«Какая–нибудь тележурналистка, — подумал Иванов, — хочет получить скандальный материальчик».

— Вы были на студии? — спросил он.

— О нет, — улыбнулась незнакомка, — у меня телевизор в машине.

— Как я полагаю, — улыбнулся в ответ Алексей Иванович, — вы одна из поклонниц моего таланта.

— Ваших талантов, — засмеялась женщина. — Ведь книгу писали несколько человек. Не так ли?

Это уже становилось интересно. Кардинал лично корректировал текст и утверждал, что ни один в мире компьютер не установит, что «Бездну» писали несколько человек. Если за минуту до этого Иванов собирался под благовидным предлогом отделаться от дальнейшего знакомства, то теперь он просто не имел права сделать это. Необходимо было «снять» с незнакомки как можно больше информации и доложить Бардину, чтобы тот сумел вычислить источник утечки информации из лаборатории.

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Об этом, кроме меня, не знает никто, — доброжелательно сказала незнакомка.

— Я и не беспокоюсь. Тем более что вы ошибаетесь.

— Пусть так. Алексей Иванович, могу я пригласить вас на чашку кофе?

— Было бы непростительной глупостью отказаться от приглашения столь очаровательной дамы, — вальяжно улыбнулся Иванов, надевая маску отпетого бабника.

— О! Не пытайтесь ввести меня в заблуждение. Вы нечто более сложное, чем обыкновенный ловелас. Поезжайте за мной.

Она села в синюю «Вольво», и Иванов послушно пристроился ей в хвост. Через несколько минут они сидели в кафе на Тверской. Иванов внимательно изучал незнакомку и не мог отделаться от ощущения, что он уже встречал кого–то, очень на нее похожего. Причем не внешне. Она даже скорее не напоминала, а ассоциировалась с каким–то далеким эпизодом его жизни.

— Ну-с, — сказал Алексей Иванович, после того как ему принесли чашку крепкого кофе, а незнакомке стакан минеральной воды без газа, — чем могу быть полезен?

Дама слегка насмешливо улыбнулась.

— Я думаю, мы также можем быть вам полезны.

— Кто это «мы»? — вежливо поинтересовался Иванов. Незнакомка положила перед ним визитку, на которой выделялся какой–то старинный герб золотого тиснения. Алексей Иванович не был силен в геральдике, но фамилия владелицы визитки говорила о многом. «Натали Галицкая, Русский клуб», — прочитал он про себя и внезапно вспомнил, с чем ассоциировалось сегодняшнее знакомство. Простота в сочетании с надменностью — признак современной русской аристократии, прошедшей через жернова советского воспитания. В прошлом ему доводилось встречаться с подобными личностями.

— Итак, чем же вы можете быть мне полезны? — спросил он уже несколько раздраженно.

— Ваша книга произвела определенное воздействие на московский бомонд, — начала Галицкая.

— Не только на московский, — усмехнулся Иванов.

— Не сомневаюсь. Но мы пока работаем только в Москве. У нас к вам предложение. Мы хотели бы провести презентацию вашей книги.

— Вот как, — Алексей Иванович был несколько озадачен. Работая над психоинформационным оружием, именуемым «Бездна», они не планировали шоу.

«А что, можно попробовать», — подумал он, вспомнив, что Кардинал предоставил ему весь диапазон самостоятельности.

— Ну что ж. Предложение интересное. Сколько у вас уйдет на это времени?

— Практически все готово. Мы могли бы провести это мероприятие, скажем, в ближайшую пятницу. В отеле «Москва».

— Вы состоятельные люди, — улыбнулся Алексей Иванович. — Вам что, деньги некуда девать?

— Это наша забота, — очаровательно улыбнулась представительница «Русского клуба».

— Хорошо. Вот вам моя визитка. В четверг подтвердите дату, и в пятницу я как штык буду на вашем мероприятии.

Расставшись с Галицкой, Иванов направился в свой офис, где состоялось краткое совещание участников проекта «Бездна», а женщина, поколесив по городу, остановила машину возле гостиницы «Москва». Быстрым шагом миновала вестибюль и подошла к лифту. Она не заметила, как одновременно с ней возле гостиницы остановилась белая «Волга», из которой вышел средних лет мужчина и проследовал за ней в гостиницу. Они вместе зашли в лифт, проплыли несколько этажей и, когда тот остановился, мужчина пропустил ее вперед и проследил, в какой номер она направилась.

В номере сидели несколько человек. Они выжидательно посмотрели на Галицкую, как только она вошла.

— Ну?

Она победно оттопырила большой палец.

— Все в порядке. Он согласился. В пятницу он будет. Побольше прессы, и мы разом создадим себе статус интересной структуры.

— А почему вы выбрали именно его? Мало ли сейчас в Москве скандальных писак? — заговорил усатый мужик, одетый с небрежностью свободного художника.

— Скандальных писак действительно развелось очень много, — ответил ему мужчина в коричневом пиджаке фирмы «Картье», — но эта книга вызвала самый большой ажиотаж.

— Да брось ты, — махнул рукой «художник», — книги того же Доценко пользуются гораздо большей популярностью. Да и ажиотажа я никакого не заметил.

— А ты читал «Бездну»? — спросила его Галицкая.

— Я подобную макулатуру не читаю.

— Напрасно, — усмехнулся «Картье». — Ажиотаж был, но не в массах, а в узких кругах политиков и в особенности чиновников. Переполошились не на шутку. Я это от своих клиентов знаю. Ну а нашему клубу необходимо привлечь внимание не масс, а именно этих кругов.

В четверг, разложив перед собой пачку приглашений на презентацию книги «Бездна», Галицкая достала из сумочки визитку А. И. Иванова и сняла трубку телефона.

— Слушаю, — ответил мужской голос. Это был чужой голос, что немного удивило ее, так как Алексей Иванович предупредил, что к этому телефону допущен только он.

— Мне, пожалуйста, Алексея Ивановича.

— Простите, а кто спрашивает?

Несколько раздраженно она назвала свое имя. Собеседник не обратил внимания на раздражение.

— Алексей Иванович сейчас отсутствует, но он говорил мне о вас. Не могли бы мы встретиться?

— Я встречусь с Алексеем Ивановичем, — все больше раздражаясь, сказала Галицкая.

— Видите ли, его не будет очень длительное время, а, насколько я знаю, у вас намечено мероприятие с его участием. По поводу этого я и хотел с вами поговорить.

— Ну хорошо. Где и когда?

— Если не возражаете, в том самом месте, где вы пили чай с Алексеем. Скажем, сегодня в то же время плюс два часа.

— Как я вас узнаю?

— Я сам вас узнаю.

Через три часа Галицкая уже входила в кафе на Тверской, где состоялась ее первая и, как оказалось, последняя встреча с Ивановым. Сидевший за одним из столиков мужчина помахал ей рукой и, когда она присела за тот же столик, представился:

— Мячков Евгений Владимирович. Можно просто Евгений.

— Итак? — она вопросительно посмотрела на него.

— Итак, случилось нечто, в результате чего я должен заменить Алексея на вашем мероприятии.

Внешне Мячков был гораздо менее привлекателен, чем Иванов. Если в Иванове чувствовалась некая скрытая мягкая сила (типичный интеллигент), то в его коллеге просматривалась сила грубая. Взгляд глубоко посаженных глаз сверлил собеседника, как два буравчика. Мигал он очень редко, и на слабонервных это, видимо, действовало безотказно.

— А почему не сможет быть Алексей Иванович? — спросила Галицкая, явно недовольная заменой действующего лица.

Вместо ответа Мячков достал бумажник и выложил на стол черно–белую фотографию. Женщина заинтересованно взяла эту фотографию, и лицо ее слегка побледнело. В луже крови на тротуаре лежало тело Иванова. Рядом стояли несколько зевак и два человека в милицейской форме.

— Как это произошло? — тихо спросила она.

— Сбила машина, когда он шел по тротуару. Через несколько часов после встречи с вами, — спокойно ответил Евгений Владимирович.

— Он жив?

— Нет. Скончался по дороге в больницу. От внутреннего кровоизлияния.

— Это несчастный случаи?

Мячков отрицательно покачал головой. Затем спрятал фотографию в бумажник и посмотрел в глаза собеседнице.

— Это было хладнокровное запланированное убийство.

— Вы знаете, кто это сделал?

— Догадываемся. Люди недальновидные.

— Почему вы так думаете?

— Они создали «Бездне» такую рекламу, что Алексей на том свете хлопает в ладоши.

Раздражение женщины наконец выплеснулось наружу.

— А вы исключаете, что в недалеком будущем эта реклама повторится. Только хлопать в ладоши уже будете вы?

— Это не исключено, — насмешливо ответил он. — А может быть, похлопаем вместе?

— Я‑то тут при чем? — пожала она плечами.

— Вы ввязались в скверную историю. Так что мы не будем в претензии, если вы отмените ваше мероприятие.

— Мероприятие состоится, хотя бы потому, что я очень упрямая.

— Ну что же. Располагайте мной в таком случае.

Лучше пожертвовать частью, чем целым

Трудно сказать, не имея достоверной информации, чем является российская банковская система — фатальной ошибкой Ельцинских правительств или антигосударственным мероприятием, преследующим определенные цели. Важно констатировать непреложный факт: система коммерческих банков, созданная под патронажем высших чиновников, загнала Россию в ловушку, выбраться из которой будет очень трудно.

Из интервью А. Коржакова, «Комсомольская правда», 21 ноября 199… г.

Андрей Петрович Ваулин, директор Российского НИИ финансов переходного периода, а в прошлом крупный государственный чиновник, устало развалился на широкой двуспальной кровати гостиничного номера. Настроение было радужное: Париж встретил его прекрасной погодой, переговоры с будущими партнерам прошли очень успешно. Это было очень важно, так как именно с и помощью Андрей Петрович надеялся в будущем получить сначала вид на жительство во Франции, а затем и гражданство. Впереди маячил двухнедельный отпуск на собственной вилле на Лазурном берегу, где с весны находилась его семья. Единственное, что несколько омрачало отпуск, так это необходимость возвращаться в эту гнусную Россию, где в целях создания видимости борьбы правительства с коррупцией прокуратуре время от времени выдавали какого–нибудь бедолагу–чиновника. А поскольку Андрей Петрович знал очень многое и очень о многих, в случае его заклания могли получиться самые неожиданные результаты. Обидно все–таки сгинуть в неказистом отеле «Лефортово», имея сотни миллионов долларов в банках за рубежом.

«Ну, дай Бог, полгода не тронут, а там «прощай, немытая Россия», подумал Ваулин и выключил свет. Сон пришел мгновенно, как у человека не просто с чистой, а с кристально чистой совестью. Перед самим собой его совесть была чиста, как слеза младенца.

Проснулся он от того, что кто–то осторожно тронул его за плечо, и ласковый голос произнес по–русски:

— Господин Ваулин, не угодно ли проснуться?

Андрей Петрович от неожиданности подпрыгнул на кровати, затем сел и протер глаза. Возле него стоял человек в темно–синем костюме и затемненных очках. Еще один вольготно расположился в кресле справа от кровати, а возле входной двери, облокотившись о стену, стоял третий. В лицах незнакомцев не было никакой враждебности, напротив, все трое приветливо улыбались. Ваулин попытался вскочить, но железная рука пригвоздила его к постели.

— Спокойно, Андрей Петрович. Мы не грабители. Убивать вас тоже не собираемся, — сказал человек в синем костюме. — Давайте побеседуем.

Он отошел от кровати и уселся на диване, всем своим видом показывая расположение к собеседнику. Ваулин как истинный финансист начал прокручивать в мозгу все возможные ситуации, судя по акценту, который отчетливо слышался в речи «синего», они скорее всего, не русские бандиты, «наехавшие» на соотечественника–миллионера. Полиция или налоговики не стали бы проникать в номер среди ночи. Козни партнеров? Маловероятно, так как то трудничество, о котором они договорились несколько часов наяд было для них гораздо более выгодным вариантом развития отношений. Скорее всего, одна из спецслужб. Это в их духе — действовать, как в бульварных романах. Но чья?

— Странный способ вести беседу, — сказал он, затягивая переход к существу вопроса, чтобы еще немного подумать.

— Это в ваших же интересах, — улыбнулся незнакомец. — Для вас лучше не появляться в нашем обществе. Кроме того, в этом номере нет прослушки. Можно говорить абсолютно доверительно.

— Для того чтобы говорить доверительно, необходимо, по крайней мере, знать, с кем разговариваешь.

— Я думаю, вы уже догадались, — опять заулыбался «синий». — Ведь у вас не мозг, а компьютер, судя по имеющейся у нас информации. Жан, дай–ка, — он протянул руку к сидящему на диване.

Жан вынул из портфеля папку.

— Посмотрите, Андрей Петрович. Здесь вся ваша вторая жизнь, — он протянул Ваулину папку.

Тот был вынужден подняться и, стыдливо прикрываясь одеялом, подойти к креслу.

— Не стесняйтесь, Андрей Петрович. На нашей работе «голубых» не держат, — осклабился незнакомец, сидевший в кресле.

— Единственная приятная новость за время знакомства, — буркнул Ваулин и углубился в чтение.

Пред ним предстали схемы операций, проведенных им в бытность работы в министерстве, имена участников, номера счетов. Находясь в «гнусной» России, он мало беспокоился о последствиях своих финансовых операций, большинство из которых детально описывалось в газетах. Он считал себя «неприкасаемым» не в силу занимаемого им высокого социального статуса, а потому, что его показания могли вскрыть «вторую» жизнь многих уважаемых людей, находившихся ныне у власти. Они, в свою очередь, потащили бы за собой других уважаемых людей и так далее. До главы государства и его семейства включительно.

Того, что его ночные гости выдадут эти материалы российским властям, он не боялся в силу тех же причин. Да и знали о нем российские спецслужбы побольше того, что представили ему визитеры. И ясно, что они это прекрасно понимали. Понимали, но тем не менее все же пришли. Значит, у них на уме что–то другое. Но что?

Вот этого Ваулин вычислить никак не мог. Незнакомцы видели что объект воздействия усиленно размышляет, и терпеливо ждали когда этот процесс закончится.

— Я вас слушаю, — наконец сказал Андрей Петрович, придя к выводу, что больше он ничего просчитать не сможет.

— Вы понимаете, господин Ваулин, — сказал человек, сидевший в кресле, — что вся эта информация может быть использована не только в качестве компромата на вас в средствах массовой информации, но и для принятия к вам некоторых мер юридического характера. В России, мы это прекрасно понимаем, вам вряд ли что–нибудь грозит при нынешней власти. Но у нас во Франции да и в некоторых других странах, где размещены ваши капиталы, есть законы, которые могут быть использованы против вас. Не говоря уж о том, что в нашем арсенале имеется ряд спецметодов и мероприятий.

— Например, обнаружение в моем чемодане на таможне килограмма героина, — усмехнулся Ваулин.

— И это тоже. Но при том, что мы имеем, нам нет необходимости прибегать к столь примитивным мерам.

— Чего вы от меня хотите? — спросил Андрей Петрович, заранее зная ответ. — Точнее, сколько вы хотите и каким образом желаете получить?

— Вот это деловая постановка вопроса, — улыбнулся «синий». — Как я уже говорил вам, мы не грабители. Поэтому мы просто попросим вас профинансировать некое наше мероприятие. Объем финансирования составит всего двести миллионов долларов. Ровно столько, сколько вы потратили бы на уплату налогов в вашей стране, если бы ваши операции с бюджетными средствами носили легальный характер.

— Круто, — с облегчением перевел дух Ваулин. — А что, у французского правительства уже нет денег на финансирование мероприятий, проводимых национальной разведкой?

— Есть, — засмеялся сидящий в кресле. — Казна Франции полна. Но нам нужно наличными.

— Теперь перейдем к вопросу о нашей помощи вам, — вмешался «синий». — После того как вы дадите указание банкам выплатить наличные нескольким нашим компаниям, вы получите французское гражданство и сможете вполне легально жить на вашей вилле в Каннах или в своем особняке в Париже. Я думаю, вы можете уже не возвращаться в Россию. Да, и еще. Господин Гомье, — он кивнул на субъекта, стоявшего у двери и в ходе всей беседы не проронившего ни слова, — позаботится о том, чтобы не возникло каких сложностей с получением денег, и вообще будет опекать вас на территории Франции.

С этими словами он поднялся с кресла и, отвесив окончательно успокоившемуся Ваулину полупочтительный, полунасмешливый поклон, направился к двери. Андрей Петрович ожидал, что оставшиеся последуют за ним, но они даже не пошевелились. Когда «синий» вышел и Гомье занял его место на диване, Ваулин вопросительно посмотрел на них.

— Что–нибудь еще? — спросил он, ощущая некоторое беспокойство.

— Да, — кивнул сидящий в кресле. — Теперь я попрошу вас рассказать нам о всех ваших бывших партнерах в России. Словом, о тех, кто мог бы выступить, как и вы, нашими спонсорами.

— С удовольствием, — весело сказал Ваулин. — Как любит повторять мой бывший начальник, который, к сожалению, не годится в спонсоры, «делиться надо».

— Очень жаль, что вы это поняли только сейчас, — саркастически усмехнулся Гомье.

100 тысяч бездомных детей. Примерно столько их в настоящее время обитает в Москве. Об этом сообщила в понедельник на пресс–конференции в Москве заместитель председателя Международного движения «Добро без границ» Светлана Бочарова. По ее словам, за последние три года число детей–сирот в столице увеличилось на 30%.

«Новые известия», № 159, 1999 г.

Олигарх удобно расположился в кресле у камина в своем кабинете на втором этаже роскошного особняка в пригороде Гамбурга. Сидя в глубокой задумчивости, он старался переварить состоявшийся утром перед его вылетом в Германию разговор с верным партнером, в прошлом могущественным вице–премьером, а ныне главой одной из самых крупных государственных компаний. Несмотря на огромные амбиции, которые с самого рождения можно было прочесть на надменном лице Рыжего (они не пропали даже в тот период, когда «выдающийся реформатор» и одновременно «великий комбинатор» еще торговал картошкой на одном из ленинградских рынков), он примчался в «Шереметьево» за два часа до вылета самолета на Гамбург, на котором улетал олигарх, и терпеливо ждал его в зале V1P.

Сам поступок уже свидетельствовал о том, что вопрос был из ряда вон выходящим, но когда олигарх выслушал предложение Рыжего, он понял, что недооценил всей его важности, когда утром после звонка «реформатора–комбинатора» решил не торопиться и приехал только за сорок минут до отлета. Речь шла о судьбе государства и, что было еще более важно, о судьбе самого олигарха и ему подобных.

Олигарх потер ладонями плечи (псориаз, мучивший его уже не один год, постоянно давал о себе знать) и недовольно поморщился, но не от ощущений, вызываемых болезнью, а от стука в дверь.

— Войди, — отрывисто бросил он. Дверь отворилась, и вошел помощник в сопровождении одного из охранников.

— Владимир Олегович, — почтительно обратился к боссу помощник, — там два каких–то немца желают с вами поговорить.

— Кто такие?

— Они не представились. Сказали только, что по просьбе господина Кохлера.

— Впусти.

Кохлер был одним из ближайших сподвижников олигарха. Занимая пост «министра по приватизации России», как называли его в узком кругу, он фактически бесплатно оттяпал огромные куски госсобственности в пользу банка, возглавляемого олигархом, а в действительности в пользу самого олигарха. Нажив на приватизации баснословные барыши, Кохлер погорел, как Шура Балаганов, на мелкой взятке в сто тысяч долларов, которую ему оформили как гонорар за книгу, не существующую в природе. Об этом пронюхал конкурент олигарха, оставшийся «с носом» в ходе одной из крупнейших афер.

С помощью принадлежавших ему СМИ конкурент сумел в краткие сроки вышибить из кресла и министра, и всех его подручных, которые гордо именовали себя «молодыми реформаторами». Пару месяцев назад олигарх через своих платных осведомителей в ФСБ узнал, что по поручению премьера прокуратура начала раскручивать против Кохлера дело. На потеху толпе.

Олигарх был очень встревожен. Но не судьбой отработавшего своё сподвижника, а тем, что игра в борьбу с коррупцией затронула тему, считавшуюся до сих пор табу — приватизацию. Он посоветовал Кохлеру попутешествовать некоторое время до выяснения ситуации, что тот послушно и исполнил. Сбежал в Швейцарию, где хранил основную часть своих капиталов, и затаился, как мышь.

Охранник ввел в комнату двух немцев в строгих темных костюмах. Молча кивнув им на кресла, стоявшие возле камина, олигарх заложил руки за голову и вытянул ноги, всем своим видом показывая полную уверенность в собственных силах.

— Вы говорите по–русски? — спросил он, когда немцы уселись.

— О, разумеется.

— Чем могу быть полезен?

— Напротив, это мы пришли, чтобы быть полезными вам, — сказал немец помоложе и указал на своего товарища. — Это господин Зюсмильх. Из Интерпола. Что касается меня, то я майор Грюнвейс, представитель БНД.

Это было несколько неожиданно. Олигарх, проводя свои операции в России и за рубежом, прекрасно понимал, что рано или поздно ему придется встретиться с представителями Интерпола, но визита германской военной разведки он не ожидал. Ведь не вербовать же его за деньги пришел этот господин!

— Вы не будете столь любезны, — желчно заговорил олигарх, — предъявить мне какие–нибудь доказательства того, что вы действительно представители этих организаций, а не какие–нибудь аферисты.

— Конечно, конечно, — закивали гости. Они достали свои Удостоверения и почти ткнули их в нос олигарху.

— А как я могу проверить, не фальшивки ли это?

— Очень просто, — улыбнулся разведчик, — вы можете позвонить своему послу (именно это и собирался сделать олигарх, как только удалятся странные гости) и сообщить ему о нашем визите, вяжется с нашими штаб–квартирами и получит подтверждение, что мы те, за кого себя выдаем. Однако не в ваших интересах, чтобы о нашей встрече знал еще кто–нибудь, кроме вашей охраны.

— Хорошо, — после некоторых раздумий сказал олигарх. — Я вас слушаю.

— Сначала прочтите записку, которую вам прислал господин Кохлер.

Грюнвейс протянул ему сложенный вчетверо листок бумаги. На листке с эмблемой известного Женевского отеля почерком Кохлера было написано: «Володя, нас взяли в оборот. Прошу тебя крепко подумать, прежде чем принять решение. Лично я капитулировал. Алик».

Обстановка накаляется

Многие жестокие убийства так и остаются нераскрытыми. Кроме того, немало уже пойманных преступников уходят от возмездия ввиду недостаточности улик, выявленных следствием. «Где же справедливость?» — вопрошают люди… Этот же вопрос задали себе несколько бывших сотрудников правоохранительных органов и службы безопасности и создали тайную организацию, занимающуюся поиском и наказанием преступников–убийц.

«Мир новостей», № 11, 199… г.

Николай Иванович допил кофе и посмотрел на часы: половина четвертого утра. Бардин начал неторопливо собираться на дачу к Романову, где должно было состояться внеочередное заседание Совета. Накануне ему позвонил Сидоренко и сообщил, что председатель ждет всех на шашлык, что на «партийном» языке означало необходимость срочной встречи в связи с вновь возникшими чрезвычайными обстоятельствами.

Николай Иванович встал, задумчиво подошел к раковине и принялся мыть чашку. Внезапно заворчал Зигмунд, единственный близкий друг Кардинала. Но еще за несколько секунд до этого Бардин почувствовал легкое беспокойство. Он неслышно подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестничной площадке никого не было. И тем не менее тревога начала нарастать, а ворчание собаки перешло в тихое рычание.

Зазвонил телефон. Это не удивило Николая Ивановича, поскольку Сидоренко должен был ему позвонить, когда машина будет уже у подъезда. Кардинал снял трубку, но вместо Сидоренко услышал голос Рублевского, который произнес только одно слово — «Опасность».

Рублевский никогда не звонил Бардину сам, а связывал с ним через одного из своих ассистентов. И тот факт, что он решился засветиться» через прослушку телефона Кардинала, свидетельствовал о серьезности положения.

Первым движением Николая Ивановича было выпустить на лестницу собаку, но он тут же отказался от этого намерения, не пожелав рисковать единственным другом. Кроме того, сотрудники Бардина (и в особенности Сидоренко) не допускали отклонений от его указаний или договоренностей. Следовательно, лучше дождаться телефонного звонка. Через несколько минут в трубке зазвучал бодрый голос Кота:

— Николай Иванович, я подъезжаю. Выходите через пять минут.

— Остановите машину, голубчик, — прикрывая трубку ладонью, негромко сказал Бардин. — Остановились?

— Остановился, — ничуть не удивившись, сказал Кот.

— Вы один?

— Нет, со мной еще помощник.

— Прекрасно. Дело в том, что, как мне кажется, на лестнице меня кто–то поджидает. Будьте осторожны.

— Понял, — кратко ответил Сидоренко, и в трубке раздались прерывистые гудки.

Прошло еще полчаса. Бардин сидел абсолютно спокойно. Внешне казалось, что он дремлет, но в действительности его мозг, как компьютер, просчитывал ситуацию. Он всегда предполагал, что рано или поздно кто–то захочет убрать его. Это было обусловлено родом его деятельности, и единственное, что его интересовало, кто же этим человеком окажется.

В дверь позвонили, и Николай Иванович подошел к глазку. На площадке стоял Кот. Кардинал открыл дверь, и Сидоренко со своим помощником Игорем, детиной под два метра ростом, и вездесущим Воиновым втащили в квартиру, как куль муки, какого–то мужика в спортивном костюме. Сидоренко ногой закинул в прихожую спортивную сумку и захлопнул дверь.

— Вы готовы, Николай Иванович? — спросил Кот как ни в чем не бывало.

— Разумеется, голубчик, — таким же тоном ответил Бардин.

— Тогда в путь!

Они спустились во двор, и Кот с Игорем аккуратно уложили мужика в багажник «Жигулей».

— При нем было оружие? — спросил Кардинал, когда они тронулись с места.

Вместо ответа Сидоренко вытащил из–под пиджака пистолет с глушителем.

— Кому–то вы сильно насолили, Николай Иванович, — весело доложил он. — Как вы сами понимаете, главное сейчас — узнать кому.

— Попробуем, — спокойно сказал Бардин и, вынув из кармана телефон, набрал номер. — Олег, доброе утро. Захвати, пожалуйста, пару ампул «И» и подъезжай… — тут он замялся.

— К председателю нельзя. Пускай подъедет на Кутузовский к магазину «Сантехника» и ждет меня, — сказал Сидоренко.

— Олег, подъезжай к магазину «Сантехника» на Кутузовском проспекте и жди нашего общего друга, — послушно продублировал Кардинал и дал отбой. — Как вы думаете, Константин Павлович, кто это меня так не любит? — спросил он Сидоренко.

— А за что вас любить, Николай Иванович? — все так же жизнерадостно выпалил Кот. — В компании вы не отдыхаете. В баню вас также не затащишь. Сидите, как сыч, в своей лаборатории и раздеваете людей до самого подсознания. Кому же это будет приятно?

— Да, — задумчиво пожевал губами профессор. — Это мало кому может понравиться. Но ведь не убивать же за это. Ну набили бы морду… А убивать–то зачем? Форменное хулиганство.

— Рассея. Дикий народ, — хмыкнул Константин Павлович. — Игорек, ты за тылом внимательно следишь? Хвоста не было?

— Все чисто, — лениво сказал немногословный Игорь.

— Рекомендую, Николай Иванович, — Сидоренко хлопнул верзилу по плечу. — Данилов Игорь Анатольевич. В прошлом офицер ГРУ. Говорит мало, но делает много.

— Редкое качество, — усмехнулся Кардинал.

Высадив Бардина у дачи Романова и подождав, когда он войдет в дом, Сидоренко развернул машину и помчался по направлению к Москве. Николай Иванович прошел в зал заседаний, как в шутку члены Совета именовали чердак, и застал всю команду в сборе.

— Опаздываете, Николай Иванович, — приветствовал его Романов. — На вас непохоже.

— Виноват, Петр Алексеевич. Обещаю исправиться. Глаза профессора, как всегда, весело блестели. Он сел на свое место, после чего все вопросительно посмотрели на председателя.

Время совещания (а часы показывали пять пятнадцать) говорило м что случилось что–то важное и непредвиденное. Об этом свидельствовала и инструкция, которую Романов через Сидоренко прислал всем членам Совета: в случае чего–либо подозрительного (столь ранний час был выбран для того, чтобы легче было обнаружить слежку, если таковая имела место быть) на совещание не приезжать, а отправляться в ближнее Подмосковье и провести несколько часов на берегу какого–нибудь озера с удочкой в руках. Романов обвел всех спокойным взглядом.

— Итак, уважаемые соратники, должен сообщить вам, что произошло нечто такое, что заставляет нас менять не только тактику, но и корректировать стратегию. Вчера у меня состоялась встреча с двумя французами, представляющими некую новую международную организацию «Европа».

Сразу же оговорюсь. Организация общественная, но имеет тесные связи с правительствами и спецслужбами пяти европейских государств. Скажу больше, многие члены «Европы» являются советниками или консультантами премьеров и министров. Словом, политический бомонд второго эшелона.

— А первый эшелон? — заинтересованно спросил Курнаков.

— Первый эшелон пока для нас за занавеской. Но по намекам я понял, что за организацией стоят очень мощные политики, промышленники и банкиры, придерживающиеся проевропейской ориентации. Мне сообщили следующее. В США победила точка зрения о необходимости расчленения России на несколько государств, в связи с чем американцы взяли курс на сохранение нынешнего режима. В ближайшее время следует ожидать нового пришествия во все верхние эшелоны управления американских агентов влияния для реализации плана, позволяющего сохранить нынешнего президента у власти еще на три года. За эти три года и будут созданы окончательно экономические и политические условия для Распада нашего государства. Это ни в коей мере не устраивает европейских политиков, которые готовы оказать нам помощь в приходе к власти. В первую очередь финансовую. Операции по добыванию средств европейские спецслужбы уже начали. Еще до разговора со мной. Нам необходимо подготовить механизм для приема денег и разработать схему действий через полгода, когда будет ясно, что выборы президента не состоятся. Связь со спецслужбами будет осуществляться через «Европу».

— Мда-а, — промычал Курнаков. — Вы, Петр Алексеевич, новости рассказывать не любите. Предпочитаете слушать. Но если уж рассказываете, то такие, от которых не по себе становится. Где гарантии, что американцы уже не пронюхали про эти маневры?

— Гарантии — это то, что мы еще живы, — ответил председатель. — Кроме того, в европейских странах об этом знает очень узкий круг людей. Я не исключаю, что главы государств не в курсе дела, а все обрывается на главах спецслужб.

— Вы хотите сказать, что спецслужбы используют свои бюджеты для помощи нам, и об этом никто не знает? — недоверчиво покачал головой Курнаков.

— А кто вам сказал, уважаемый господин министр иностранных дел, что они используют бюджетные деньги? Европа не Россия. Они используют российские деньги. И не бюджетные, а бывшие бюджетные. Итак, какие будут мнения?

Наступила долгая пауза, понятная Романову. Члены Совета ясно осознавали, что зашли очень далеко. Было понятно, что у многих из них промелькнула мысль о выходе из игры, но всех сковывал страх. И Романов знал источник этого страха, сидевший сбоку от него со спокойным добродушным лицом. Он вдруг вспомнил, как год назад Кардинал, добродушно посмеиваясь, раскрывал своим соратникам некоторые методы уничтожения человека. Методы уничтожения без оружия. Психические методы. Романов еще тогда подумал, что, прежде чем выйти из Партии (если бы такое решение было принято), он бы ликвидировал Бардина. Примитивно. При помощи оружия. Но он понимал, что лаборатория, созданная Кардиналом, сотрудников которой он даже не знал, тут же уничтожит его. Без оружия. Тихо и незаметно.

— Мне кажется, — заговорил Бирюков, — что у нас нет выбора. Если предложение европейцев не является провокацией, то его нужно принимать.

Романов обвел взглядом членов Совета, которые молча кивали, когда глаза председателя останавливались на них.

Александр Петрович, внимательно следивший за процедур 0» голосования, продолжил:

— Я должен вам сказать, что по некоторым признакам, наблюдаемым у нас в Думе, можно сделать вывод о том, что готовите что–то важное, о чем пока знают только руководители фракций. Но слухи ходят упорные.

— Что за слухи? — с интересом спросил один из членов Совета.

— Слухи о том, что президент согласен на внесение поправок в Конституцию.

— Это похоже на правду, — подтвердил замминистра финансов, — У нас не замечается никаких мероприятий, связанных с подготовкой к финансированию выборов. Я задал этот вопрос министру, но он как–то ушел от ответа.

— А тот факт, что Рыжий назначен главой администрации, разве ни о чем не говорит? — сказал Бирюков.

— Вы все правы, — заговорил Романов. — План американцев заключается в переносе выборов президента путем внесения поправок в Конституцию. Сейчас уже в обстановке строгой секретности идут переговоры с межоппозиционными фракциями Думы и людьми президента. Оговариваются не только денежные вопросы, но и уступки режима относительно ограничений конституционных полномочий главы государства.

— Он пойдет на ограничение своих полномочий? — с сомнением спросил Бирюков.

— Во–первых, — ответил Романов, — у него нет другого выхода. Во–вторых, он не хуже нас понимает, что, находясь на высшей должности в России, он будет сам определять свои полномочия, что бы там ни записали на туалетной бумаге, именуемой Конституцией. Итак, насколько я понимаю, возражающих против смены ориентации нет? — Он обвел всех присутствующих испытующим взглядом. — Отлично. Давайте продумаем в общих чертах план наших действий в сложившейся обстановке. Я имею в виду отмену выборов.

Все посмотрели на Бардина, который задумчиво рисовал на листке бумаги непонятные значки. Постороннему могло показаться, что профессор просто размышляет, предоставляя руке право произвольно рисовать нечто не имеющее смысла, но члены Совета знали, что Кардинал осуществляет какие–то расчеты с помощью понятной только ему одному системы. Наконец, он закончил рисовать и заговорил:

— В данной ситуации, как мне кажется, возможен только банальный переворот путем физического устранения нынешнего президента.

— А есть реальная возможность его устранить? — живо поинтересовался один из членов Совета.

— Разумеется, — отвечал Николай Иванович, глядя в свои расчеты. — На устранение понадобится около двух месяцев. Медики не смогут ему помочь, если мы нанесем ряд психоэнергетических ударов в область центра, регулирующего сердечно–сосудистую систему.

— Каким образом? На расстоянии? — спросил Курнаков.

— Естественно, на расстоянии. Ни я, ни мои ассистенты не имеют доступа к объекту уничтожения. Придется воспользоваться прямым эфиром.

— То есть?

— Дождемся, когда он будет выступать в прямом эфире и нанесем удар по псиматрице, которая будет автоматически изготовлена телевидением.

— Все это звучит по меньшей мере как фантастика, — сказал Романов. — Если бы это сказал кто–то другой, я бы счел его шарлатаном.

— Это теоретически очень просто, — улыбнулся Кардинал. — Вопрос тренировки.

— А другие варианты есть? — продолжал председатель. — Я об этом спрашиваю, скажу честно, потому, что не верю в возможность высших ударов.

— Только один.

— Какой?

— Социальный катаклизм, уход президента в отставку и выборы.

— Что для этого необходимо? — спросил Романов, явно выражая мнение всех членов Совета.

— Во–первых, составить четкий план действий, — отвечал Кардинал, во–вторых, начинать действовать немедленно после его составления. План я представлю через три дня. Кстати, Петр Алексеевич, не позволите ли мне пожить на вашей даче несколько дней. Здесь хорошо думается…

А в это время машина Сидоренко на большой скорости удалялась от Москвы в северном направлении. Недалеко от Новгорода Кот свернул в лес и поехал по грунтовой дороге. Подъехав к небольшому озеру, он остановился, вылез из машины и прошелся, потягиваясь и массируя мышцы. Данилов нырнул в машину и вытащил моток веревки и пудовую спортивную гирю, которая в его мощны руках казалась муляжом, который клоуны используют на арене цирка.

Воинов, человек далеко не хилого телосложения, только хмыкнул, когда Игорь взял гирю и несколько раз перекрестился. Затем он взял с заднего сиденья сумку и вопросительно посмотрел на Сидоренко. Кот взглянул на Данилова:

— Ты готов?

— Всегда готов, — ответил Игорь, по–пионерски отсалютовав начальнику зажатой в руке гирей.

Сидоренко открыл багажник:

— Вылезай, приехали.

Киллер вылез из багажника и быстро огляделся. На лицах его похитителей было написано искреннее благодушие, но именно это и доказывало, что перед ним не дилетанты в вопросах специальной работы. Пробовать бежать было бессмысленно.

— Пытать будете? — спросил он.

— Очень надеюсь, что до этого не дойдет, — ответил Сидоренко. — Давай выкладывай, кто послал. И вообще все, что знаешь. Расскажешь, останешься живым. Только до Москвы пехом будешь добираться. Не расскажешь, вон твоя могила, — он красноречиво указал рукой на озеро.

— А я ничего и не знаю. Задание ставил диспетчер. Такса — десять кусков. А кто заказывал, — он пожал плечами, — понятия не имею. Хоть убейте!

— Понятно, — протянул Кот. — Звать–то как?

— Николай. Николай Васильевич Кузнецов.

— Как же ты, Николай Васильевич, в киллеры попал? — продолжал игру Сидоренко.

— Нужда заставила, — несколько виновато произнес Николай Васильевич, напряженно глядя по сторонам.

— А квалификацию где получил?

— В Афгане. Бывший прапорщик. Ничего не умею, кроме как стрелять.

— Понятно, — сочувственно сказал Кот. — Олег, доставай. Пытать мы тебя не будем, Николай Васильевич. Не садисты, чай.

Воинов раскрыл сумку и вынул из нее шприц и две ампулы. Киллер неожиданно нанес удар ногой, целясь в руки Воинова, но реакция ученика Кардинала была молниеносной, и удар пришелся в пустоту. В тот же миг Кузнецов попал в железные объятия Данилова и через несколько секунд уже лежал на земле с вывернутой левой рукой.

— Суки! — прохрипел он, правой пытаясь разжать руку Игоря, обхватившую его шею.

Сидоренко неторопливо взял его руку и, опустившись на одно колено, положил ее на другое локтевым суставом вниз. Воинов достал резиновый жгут и наложил его на предплечье. Затем вскрыл первую ампулу, наполнил шприц и осторожно ввел иглу в вену. Левой рукой распустил жгут и ввел препарат. Киллер, который слегка трепыхался в руках Данилова, затих, закрыл глаза, и дыхание его стало ровным. Выждав две минуты, Воинов вскрыл вторую ампулу и повторил инъекцию, после чего Данилов осторожно опустил тело на землю. Прошло несколько секунд, и Кузнецов открыл глаза. Сладко потянувшись, он сел, глядя куда–то в пространство.

— Ваше имя и фамилия, — начал задавать вопросы Сидоренко.

— Василенко Николай Васильевич, — совершенно бесцветным голосом ответил киллер.

— Кто вы?

— Кадровый офицер Федеральной службы безопасности России.

— Звание?

— Подполковник.

— Подразделение?

— Я нахожусь в распоряжении Директора ФСБ.

— Что вы знаете о человеке, которого хотели убить?

— Бардин Николай Иванович. Руководитель частной лаборатории социальных исследований.

— Это все?

— Все.

— Кто вам приказал ликвидировать Бардина?

— Директор ФСБ.

— Он отдавал вам приказ лично?

— Да. Он всегда отдает мне приказы лично.

— Что вас связывает с Директором?

— Мы друзья со студенческих времен.

— Вам известны причины, по которым Директор решил устранить Бардина?

— Нет. Причины мне неизвестны.

Кот отвел Воинова в сторону.

— По–моему, все ясно. Он больше ничего не знает.

— По–моему, тоже.

Сидоренко медленно подошел к киллеру и вынул пистолет глушителем, отобранный у него при его перехвате в подъезде. Василенко никак не отреагировал и продолжал спокойно сидеть, обхватив руками колени. Его взгляд, устремленный на пистолет, не выражал ровным счетом ничего. Кот сделал два выстрела в голову, после чего Данилов начал обматывать ноги трупа веревкой. Затем он накрепко привязал к его ногам гирю и стал стаскивать с себя свитер. Сидоренко тоже начал раздеваться.

— Моя помощь нужна? — спросил Воинов.

— Дыши воздухом. Ты свою задачу выполнил, — ответил Кот.

Раздевшись до трусов, они поволокли труп к озеру. Воинов аккуратно сложил шприц и пустые ампулы в сумку и начал наблюдать за действиями своих партнеров. Сидоренко и Данилов вошли в воду и поплыли к середине озера, гребя каждый одной рукой. Тело киллера было под водой. Через четверть часа они достигли середины и, резко повернувшись, размашистыми саженками поплыли обратно к берегу.

На войне, как на войне

Жестокие избиения демонстрантов московским ОМОНом 23 февраля и 22 июня 1992 г. и 1 мая 1993 г. служили именно этой цели. Расстрел Белого дома 4 октября 1993 г. также был в чистом виде акцией устрашения. Массовые убийства людей 4 октября возродили в душах людей тот генетический страх перед властью, который начал уже понемногу выветриваться за годы перестройки. В итоге победы Ельцина над парламентом был установлен, по оценке венгерского политолога Т. Крауса, «консервативный авторитарный режим с бонапартистскими тенденциями, опирающийся на гнетущую политическую апатию населения».

«Новая газета», 3 сентября 1999 г.

Палата Центральной клинической больницы, куда поместили Директора ФСБ, была обставлена с роскошью, достойной пятизвездочного отеля. В коридоре перед дверью на кожаном диване расположились два охранника. Еще один, дылда двухметрового роста, прохаживался взад и вперед перед дверью. Несмотря на то, что состояние больного не внушало опасений (обычный сердечный приступ), в соседней комнате круглосуточно дежурил врач.

Недомогание Директор ФСБ почувствовал в машине днем раньше, когда направлялся на работу. Ничего необычного в этом не было. Чуть–чуть покалывало в сердце. Но на всякий случай, войдя в свой кабинет на Лубянке, он тут же потребовал врача. Врач, много лет пользовавший высокопоставленных «слуг народа», как и полагалось в подобной обстановке, настоял на срочной госпитализации.

Директор, лежа на широкой кровати, лениво переключал программы. Мозг аналитика со скоростью света перерабатывал получаемую из программ новостей информацию и отмечал высокую квалификацию кадровых дезинформаторов Лубянки, поставлявших последние новости жуликоватым журналистам.

Зазвонила «вертушка». Так же лениво Директор снял трубку:

— Алло.

— Ну, как ты там? — раздался голос руководителя Администрации Президента.

— Потихоньку, — осторожно ответил Директор. — Думаю, через пару–тройку дней приступить к работе.

— Давай, не залеживайся. Дел много. Да, кстати, писатель заболел. Ты молодец!

— Стараемся, — хмыкнул Директор.

Прошло несколько минут, и в палату вошли врач и молоденькая медсестра со шприцем в руке.

— Как самочувствие? — ласково улыбаясь, спросил доктор.

— По–моему, пора выписываться, — любезно ответил высокопоставленный пациент.

Врач про себя отметил, что вельможи демократической формации в обращении с врачами так же любезны, как и прежние партийные товарищи. Статус статусом, а от доктора зависят все. Послушав сердце, врач сам опустил майку пациента и весело сказал.

— С вами, Владимир Николаевич, работать — одно удовольствие. Здоровье отменное.

— Чего же держите? — засмеялся Директор.

— У нас, как и у вас, основное направление — профилактическая работа. Давайте витаминчик вколем, и спать.

Снисходительно поглядывая на миловидную медсестру, Директор вытянул левую руку. Сестра наложила жгут и быстрым движением ввела иглу в вену. Через несколько минут директор уже спал сном праведника.

Врач пощупал пульс и вынул из кармана голубого халата ампулу. Сестра не менее сноровисто наполнила тот же шприц, и игла вновь вошла в вену. Спустя несколько секунд Директор открыл глаза Они были мертвы, как у покойника. Врач забрал шприц и ампулу сунул их в карман и кивнул сестре. Та вышла. Присев на краешек кровати, врач начал задавать вопросы.

— Какие действия ваша организация осуществляет в связи с предстоящими выборами?

— Мы страхуем переговоры Администрации Президента с лидерами думских фракций.

— Выборы состоятся?

— Нет.

— Какой план у президента?

— За полгода до выборов Дума обратится к президенту с требованием внести поправки в Конституцию.

— Какие поправка будут внесены?

— Будут расширены полномочия Думы, изменена избирательная система и продлен срок полномочий президента до семи лет.

— С какими фракциями уже проведены переговоры?

— С коммунистами, ЛДПР, НДР, со всеми независимыми…

— Они приняли этот план? — Да.

— Почему коммунисты согласились?

— По двум причинам.

Наступила пауза. Врач некоторое время вопросительно смотрел на Директора, затем чертыхнулся вполголоса и посмотрел на часы:

— По каким причинам?

— Первая — электронная система подсчета голосов в наших Руках, и они знают, что им никогда не выиграть выборы.

— Вторая? — нетерпеливо спросил врач.

— Им заплачено триста миллионов долларов. Глаза Директора начали закрываться.

— Кто приказал вам ликвидировать Бардина? — торопливо спросил врач.

— Руководитель Администрации Прези… — плохо слушающимися губами прошелестел Директор. Его глаза закрылись, и он погрузился в глубокий сон.

Врач неторопливо достал шприц, наполнил его препаратом из ампулы, которую вынул из нагрудного кармана, и сделал укол в вену. После этого он приготовил полиэтиленовый пакетик и аккуратно сложил в него все ампулы и шприцы. Закончив, пощупал пуль пациента и вышел. Охранники лениво проводили его взглядом.

Через два дня Директора выписали из ЦКБ, а еще через неделю в газетах появилось сообщение о том, что на своем рабочем месте от обширного инфаркта скончался директор Федеральной службы безопасности Российской Федерации. Гроб с телом для прощания был выставлен в Колонном зале Дома союзов, однако посетителей было очень мало.

На даче Романова в маленькой комнате сидели трое: сам хозяин, Николай Иванович Бардин и Константин Павлович Сидоренко. Романов и Бардин, только что выслушавшие доклад Сидоренко, размышляли каждый по–своему о случившемся.

— Скажите, Николай Иванович, — спросил наконец Романов, — а какова вероятность того, что допрашиваемый все же ухитрится сохранить контроль над собой после инъекции вашего препарата?

— Она равна нулю, — твердо отвечал Бардин. — Наиболее хорошо подготовленные в психическом плане личности могут сопротивляться действию препарата, но не более четырех минут.

— Таким образом, приказ о вашей ликвидации был отдан Рыжим. Это точно?

— Абсолютно.

— Теперь необходимо понять, в качестве кого вас собирались ликвидировать. В качестве шефа лаборатории или в качестве члена Совета Партии.

— Скорее всего, первое, — вмешался в разговор Сидоренко. — В противном случае ликвидации подверглись бы все члены Совета.

— Он прав, — задумчиво протянул Николай Иванович.

— Вы уверены? — спросил Романов. — Да.

— На чем же базируется ваша уверенность?

— На том, голубчик, что я не чувствую опасности в отношении вас и других членов Совета.

Для посторонних этот аргумент прозвучал бы недостаточно убедительно, но для членов Совета интуиция Кардинала приравнивалась к самому надежному источнику информации.

Романов встал и в задумчивости начал прохаживаться взаД и вперед. Наконец, посмотрев на часы, он подошел к старенькому телевизору, стоявшему на стеллаже еще с отцовских времен, и нажал кнопку. Передавали последние известия. «Своим указом, — звучал голос диктора, — Президент освободил Владимира Родионова от обязанностей Председателя Правительства Российской Федерации по его просьбе. Этим же указом исполнение обязанностей премьера возложено на Александра Воложина, бывшего главу Администрации Президента. Президентом уже направлено представление в Государственную Думу».

Все трое посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Ну, кажется, началось, — сказал Романов. — Поскольку сделка состоялась, кандидат пройдет «на ура».

— Вы так думаете? — с сомнением спросил Сидоренко.

— Разумеется, голубчик, — заговорил Бардин. — Если торг относительно внесения поправок в Конституцию успешно состоялся, то кандидатура Воложина пройдет, как минимум, простым большинством голосов.

— А если нет?

— А если нет, то он будет пока исполнять обязанности, а затем его назначат президентом. Он единственная кандидатура, приемлемая для Семьи. Ведь даже если президентом станет не он, а другой, даже представитель режима, то масса достойных людей может оказаться за решеткой или потерять трудовые накопления. Нет, Воложин — единственный гарант безопасности Семьи в случае неудачи с продлением президентского срока. — Кстати, Константин Павлович, ваш «Алмаз» в хорошей форме? — спросил Романов.

Даже такая элементарная процедура, как подсчет голосов при помощи компьютеров, связанных друг с другом в рамках одной сети, при грамотной реализации в условиях военных информационных действий, когда на кон поставлена судьба страны, способна принести тому, кто за ней стоит, не один миллион голосов. Проверить все программное обеспечение на наличие закладки, в нужный момент корректирующей работу абсолютно правильно написанной и даже сертифицированной программы подсчета результатов, в сегодняшней ситуации, особенно в России, не способен никто.

С. П. Расторгуев, доктор технических наук, академик Международной академии информатизации, член–корреспондент Академии криптографии РФ. «Независимая газета», 29 апреля 1999 г.

Спустя несколько дней после этого разговора случилось нечто осложнившее деятельность президента. Рано утром по Рублевскому шоссе в сторону Москвы на большой скорости летели две машины. В джипе идущем впереди, сидели пять офицеров Службы охраны, телохранители руководителя Администрации Президента. В «Мерседесе», следовавшем в десяти–пятнадцати метрах от «джипа», на заднем сиденье расположились двое: сам руководитель и его доверенное лицо, от которого у бывшего «молодого реформатора» не было тайн и который был в курсе даже самой секретной деятельности главного приватизатора страны.

…В ходе подготовки решений от 17 августа А. Б. Чубайсом по согласованию с председателем правительства РФ и председателем ЦБ РФ… без соблюдения необходимых требований национальной безопасности велись консультации с руководителями иностранных финансовых организаций, имеющих свои интересы на российском финансовом рынке. Им была передана информация конфиденциального характера, сознательно скрывавшаяся от российских участников рынка, представительных органов государственной власти, общественности… Указанные обстоятельства позволяют констатировать грубое нарушение С. В. Кириенко и А. Б. Чубайсом установленных законодательством требований по соблюдению государственной тайны, проведению международных переговоров, обеспечению национальной безопасности…

Из материалов Временной комиссии СФ ФС РФ по расследованию причин, обстоятельств и последствий принятия решения от 17.08.1998 г. «Новая газета», № 28, 1999 г.

На шоссе не было ни одной машины, за исключением милицейских, расположенных по всему маршруту движения кортежа. Люди в форме и с автоматами на плече почтительно козыряли проносившемуся мимо них «Мерседесу». Настроение пассажиров было прекрасным. Все шло по плану. Переговоры с «оппозицией» практически были закончены, хотя товарищи из КПРФ все еще немного кочевряжились относительно поправок в Конституцию. К удивлению руководителя, сумму в жалких триста миллионов долларов они приняли безоговорочно.

«Если бы американцы знали раньше, что коммунистов так легко покупать, они бы не вбухивали сотни миллиардов на оборону, — думал руководитель, проводивший переговоры. — Но молодцы. Даже продаваясь, стараются сохранить лицо. В собственных глазах, разумеется».

Кортеж приближался к милицейской машине, одиноко стоявшей У обочины.

— Ты знаешь, — обратился руководитель к верному помощнику, — я думаю, что…

Это были его последние в этой жизни слова. Когда машины кортежа приблизились к милицейским «Жигулям», люди в форме молниеносно выхватили из кабины гранатометы. Раздались два хлопка, и через несколько секунд и джип, и «Мерседес» уже были охвачены пламенем. Милиционеры, бросив оружие на шоссе, устремились в лес.

В тот же день Николай Иванович Бардин переступил порог своей квартиры, где его радостным визгом встретил четвероногий друг, которому уже порядком успел надоесть Данилов, не спускавший его с поводка даже в садике, огороженном высоким забором.

Журналист

Нельзя игнорировать тот факт, что верность Ельцину является имманентным свойством нынешнего режима, сложенного самими олигархами. Да, это цезаристский режим, но те, кто его таким сделал, должны понимать, что их «присяга» на верность хозяину воспринимается последним как естественная норма, оплаченная к тому же теми «кормлениями», которые получили в свое распоряжение олигархи. А всякое отступление от этой «присяги» воспринимается как бунт.

В. Третьяков. «Новая газета», 1 июня 1999 г.

В это утро Владимир Иванович Дубков проснулся в пустой квартире, где он уже два года, как жил один. Тот факт, что бывшая жена тихо, без скандалов, забрала сына и уехала к родителям в Воронеж, вызывал у него противоречивые чувства. Смесь горечи и радости. С одной стороны, разлука с сыном, с другой — конец неопределённости в отношениях со второй половиной. Неопределенность эта длилась десять лет, прежде чем они пришли к выводу, что пора разводиться. Они познакомились еще в университете, где Дубков учился на факультете журналистики, а его будущая супруга — на биофаке. И впоследствии, когда провал брака уже отмечался всеми друзьями, Владимир Иванович на вопросы о причине женитьбы глубокомысленно отвечал: «Есть три разновидности брака. По любви, по расчету и по инерции. Я женился по инерции».

«Итак, — подумал Дубков, сидя на диване и сосредоточенно рассматривая синяк на левой ноге, — подведем итоги. Жены нет. Сына нет. Друзей нет. Перспектив нет. И в холодильнике, по–моему, тоже ничего нет. Как говорится, туши свет, кидай гранату».

Он потянулся, грустно хмыкнул и поплелся в ванную. Намыливая щеки, Владимир Иванович мрачно размышлял о том, как жить дальше. Когда физиономия была уже гладенькая, а решение о том, что теперь главное — это работа, созрело окончательно, зазвонил телефон.

— Алло.

— Ты в запой случайно не вдарился? — прозвучал в трубке голос главного редактора.

— Еще нет, — мрачно и решительно сказал Дубков. — Собираюсь поближе к уик–энду.

— Ты где вчера шлялся весь рабочий день?

— В соответствии с личным планом работы собирал материалы по выборам.

Владимир Дубков был в редакции на особом положении. И здесь играла роль не только установившаяся между ним и главным редактором странная психологическая взаимозависимость, но и высокий профессионализм Дубкова–аналитика. Александр Иванович Терентьев, который помимо издания газеты еще и активно занимался политикой, ценил умение Дубкова увидеть в малозначащих процессах признаки процессов глобальных и ту иезуитскую манеру, в которой тот излагал материал. Именно Дубкову поручались серии статей, направленных против политических противников владельцев газеты в периоды обострения ситуации. Причем, занимаясь копанием в «грязном белье». Дубков ухитрился сохранить свой имидж аналитика и не получить славу скандального хроникера. А все потому, что, поручая Владимиру Ивановичу «раздолбать» кого–нибудь из политических конкурентов, Терентьев (он же Саня, как называл его Дубков) никогда не снабжал его «компрой», а предпочитал, чтобы Дубков выискивал компрометирующий материал сам, путем анализа и собственных поисков, и не терял навыков аналитика и поисковика.

— Когда будешь? — голос Сани выражал явное неудовольствие.

— Не раньше среды, — ответил Владимир Иванович, машинально посмотрев на блестящий переплет книги со странным названием «Бездна».

— Смотри, не позже.

Заглянув для проформы в холодильник и убедившись, что в обеих камерах пусто, Владимир Иванович устроил себе «горячий завтрак», выкурив сигарету, после чего мысленно спланировал свой рабочий день. Через несколько минут он уже был готов к выходу: рубашка не первой свежести, зато аккуратно выглажена, галстук потертый, но завязан изящным узлом, костюм нечищеный, но сидит на его стройной, не тронутой временем фигуре безукоризненно.

Уже в передней он что–то вспомнил и вернулся в комнату. На журнальном столике лежала «Бездна». Блестящий переплет отражал падавшие на него лучи солнца, и казалось, что человек, изображенный на обложке, излучал некое божественное сияние.

«Чушь какая–то», — подумал Владимир Иванович, но книгу в портфель все–таки сунул.

Через час он уже сидел в кафе на Арбате, читая газету с собственной статьей, сильно урезанной, и лениво прихлебывал крепкий кофе. Кто–то бухнулся на стул напротив Дубкова.

— Привет.

— Привет. Кофе будешь?

Субъект отрицательно покачал головой, затем вынул из–за пазухи плоскую флягу и, отхлебнув глоток и скорчив рожу, словно проглотил лимон, прохрипел:

— Никогда не пей. Гадость.

— Не употребляю, — буркнул Владимир Иванович. — Принес?

Вместо ответа субъект достал из потрепанного портфеля пачку бумаг и положил перед Дубковым. Журналист погрузился в чтение.

— Документы подлинные? — спросил он наконец.

— Копии подлинников, — ответил осведомитель.

— Сколько?

— Двести.

Дубков немного подумал и достал бумажник. Вынул из него двести долларов и протянул субъекту. Тот, не торопясь, спрятал деньги в кошелек и спросил:

— Протокол закрытого заседания фракции нужен?

— Подписан секретарем?

— Нет. Я же не мог попросить его подписать протокол после того, как восстановил его с пленки.

— Тогда не нужно.

Владимир Иванович не был склочником, но с детства любил проникать в чужие тайны и вести расследования. В школе–интернате, где он учился со второго по десятый класс, за его страсть товарищи даже дали ему кличку Пинкертон. В течение дня Дубков посетил еще три кафе в разных частях города, и к концу дня его бумажник был пуст. Ровно в шесть пятьдесят вечера он переступил порог гостиницы «Москва». Два любезно улыбающихся охранника, занимавших позиции рядом со швейцаром, одетым в форму, напоминающую помесь генеральского мундира с ливреей лакея, вежливо осведомились:

— Вы на презентацию?

— Да, — так же любезно заулыбался Дубков.

— Приглашение, пожалуйста.

Владимир Иванович вынул из старой потертой журналистской папки конверт, который какой–то «Русский клуб» прислал в редакцию вместе с экземпляром «Бездны». Получив от главного редактора послание клуба и не разжившись комментариями, Дубков уже склонялся к тому, чтобы подарить книгу кому–нибудь из сотрудников, а конверт выкинуть в корзину для мусора, но магическое слово «презентация» ассоциировалось с халявной выпивкой и закуской, поэтому он сунул конверт в папку на всякий случай, не исключая, что сходит на это мероприятие, чтобы поесть. Но когда он скуки ради перелистал книгу, то немедленно сунул ее туда же в папку и, придя поздно вечером домой, принялся читать.

Книга произвела на него сильное впечатление, породив целый диапазон противоречивых чувств. Будучи убежденным демократом, Владимир Иванович не мог принять описываемую в книге диктатуру. Но в то же время он затруднялся ответить самому себе, есть ли другой путь. И еще один момент сильно заинтересовал его: некоторые события, описанные автором, совпадали с криминальными материалами, полученными когда–то от его осведомителей в прокуратуре. В памяти всплыло, как, потратив массу времени и сил на написание статей о творившемся криминальном беспределе в высших эшелонах власти, он матерился извозчичьим матом, выбрасывая статьи в корзину, после того как Саня отказался их печатать и настоятельно посоветовал никому не показывать. Из книги следовало, что автор описывал реальные события. Реальные события прошлого. Тогда где гарантия, что события будущего, описанные в «Бездне», тоже не станут реальностью?

— На второй этаж, — сказал охранник.

Владимир Иванович поднялся по лестнице и вскоре оказался в банкетном зале. Вокруг столов с выпивкой и закуской тусовалось человек триста. Вспомнив, что завтрака не будет, так как на закупку провизии у него не было времени, а холодильник уже отдавал поразительным резонансом, Дубков протиснулся к столику и спешно накидал на тарелку кое–какой закуски.

Поедая дармовые деликатесы, он внимательно разглядывал присутствующих. Публика была самая разношерстная. Преобладали люди с внешностью «свободных художников». Мелькнуло несколько знакомых физиономий коллег–журналистов. Установленный где–то невидимый репродуктор время от времени вещал:

«Дамы и господа! Вы присутствуете на презентации книги Алексея Иванова «Бездна».

Потолкавшись еще с полчаса и выпив граммов двести коньяка, Дубков уже было собрался домой, придя к выводу, что это обычная тусовка, для которой совершенно случайно избрали в качестве повода заинтересовавшую его книгу, как вдруг громкоговоритель пригласил всех участников в зал на встречу с «соратником автора». Судорожно проглотив последний кусок осетрины, Владимир Иванович направился за толпой, прислушиваясь, о чем говорят собравшиеся.

— Ты что! — говорил длинный субъект в очках своему спутнику, — это же знаменитая книга. Я за ней полгода охочусь. Дали почитать на два дня, а когда пошел покупать, ее уже из продажи изъяли.

«Неудивительно, — подумал Дубков. — Удивительно, что ее вообще напечатали».

В зале на сцене стоял стол, за которым сидели мужчина мрачной наружности и блондинка средних лет. Как только публика расселась блондинка встала из–за стола и обратилась к залу:

— Дамы и господа! Я прошу вас почтить память Алексея Ивановича Иванова, автора книги «Бездна», трагически погибшего н сколько дней назад.

Дубков машинально встал, с удивлением отметив, что он подспудно ожидал чего–нибудь такого. С мест поднялась и вся публика. На их лицах Дубков не мог прочитать ничего, кроме любопытства.

— Самая лучшая реклама для скандального произведения, — вполголоса сказал его сосед.

— Прошу садиться, — продолжила женщина. — Разрешите представить вам соратника и друга автора Евгения Владимировича Мячкова.

Слегка откашлявшись, Мячков обратился к залу:

— Уважаемые дамы и господа! Прежде всего, я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли на презентацию нашей книги, и попросить не задавать мне никаких вопросов о трагической смерти ее автора. Сконцентрируемся на тех проблемах, которые отразил в «Бездне» Алексей Иванович.

Он сел и устремил взгляд глаз–буравчиков в зал. Встретившись с ним взглядом, Дубков почувствовал некоторое раздражение. Он не любил личностей, демонстрирующих свой магнетизм на слабонервных.

С места поднялся молодой человек, в котором Дубков узнал скандального репортера «Московского комсомольца». Держа в руке диктофон, он обратился к Мячкову:

— Евгений Владимирович, в книге «Бездна» автор в положительных тонах описывает установление диктаторского режима в нашей стране. Более того, он рисует диктатуру и диктатора–мессию как панацею от всех бед, которые на нас обрушились с наступлением демократии. Не кажется ли вам, что мы слишком много заплатили за демократию, чтобы откатываться назад к диктатуре?

— Спасибо за вопрос, — сказал Мячков, улыбаясь одними губами. — Я постараюсь дать не ответ на него, а анализ происходящего, с тем чтобы ответ на ключевой вопрос книги каждый себе дал самостоятельно. — Он помолчал, словно собираясь с мыслями, затем тряхнул головой и заговорил тихим вкрадчивым голосом. — ~ Итак, сначала о демократии. Что вы подразумеваете под этим термином? Если возможность кричать на улицах и в СМИ, что президент свинья, или публиковать факты казнокрадства, то у нас, безусловно демократическое государство. Потому что нынешний режим в отличие от прежнего, коммунистического, прекрасно понимает, что караван идет, даже если собаки лают. Но имеется ли у нас главный показатель демократии, свободный рынок? То есть равные для всех условия ведения бизнеса. Имеются ли у нас средства контроля за государственными финансами? Имеется ли у нас независимый парламент, который не покупается и не продается? Имеется и у нас Конституция, отражающая интересы общества, а не семейных кланов? Возможны ли у нас нефальсифицированные выборы? Может ли рядовой россиянин добиться соблюдения своих конституционных прав? Пусть каждый честно ответит самому себе на эти вопросы. Не вслух. Про себя.

Мячков сделал паузу и выжидательно посмотрел на зал. Аудитория слушала с интересом и не выказывала желания вступать в полемику. Все, о чем говорил оратор, было прекрасно известно каждому. И каждый подспудно понимал, что на пути демократии в России создана такая стена, в сравнении с которой весь прежний советский аппарат подавления — детская игрушка. И в то же время сущность каждого протестовала против ликвидации иллюзий, навеянных внешними признаками того, что называлось демократией.

— А теперь, — вновь заговорил Мячков, — пусть каждый даст себе ответ на второй вопрос. А нужно ли нам эту систему менять, или лучше оставить все, как есть? — Он помолчал несколько секунд, словно давая аудитории подумать, а затем продолжил: — И наконец, ответьте себе на третий вопрос: какими методами это можно изменить, а какие не дадут результатов.

Время Мячков рассчитал таким образом, что Дубков, как и все остальные, не имел возможности подумать и выискать аргументы, опровергающие основные идеи «Бездны», или найти хотя бы какие–нибудь доказательства пользы существующей формы правления. Он мысленно похвалил представителя «Бездны» за удачное построение схемы полемики, а точнее, воздействия на аудиторию, и встал.

— Милостивый государь, — иронично заговорил Владимир Иванович, — должен признаться, что ваши вопросы исключают альтернативу в ответах, но… — он обернулся и обвел взглядом аудиторию, — вся положительная основа диктатуры, описанной в книге, и государственность диктатора зиждятся на его высоких моральных качествах. Где гарантия, что, получив неограниченные возможности в управлении государством, он не трансформируется в нынешнего президента? Ведь сегодняшний правитель в восьмидесятые годы представал перед нами не менее нравственной фигурой. А что было потом, мы все видели.

На лице оппонента отразилось полное понимание опасений Дубкова.

— Очень хороший вопрос. Спасибо.

— Всегда к вашим услугам, — саркастически бросил Владимир Иванович и сел на место.

— Итак. Из вопроса следует, что отсутствие демократии в стране безоговорочно признается уважаемым… — он вопросительно посмотрел на Дубкова.

— Владимир Иванович, — поклонился, не вставая, Дубков.

— …Владимиром Ивановичем, — закончил фразу Мячков. — Теперь относительно гарантий. Посмотрим ретроспективно на события в нашей стране. Вспомним май 1999 года. Если вы не забыли, в стране имел место государственный переворот по латиноамериканской модели, хотя внешне все выглядело как очередная смена правительства. Я говорю по латиноамериканской, потому что власть была захвачена семейным кланом. Даже пресса использовала термин «Семья», как будто речь шла о клане Самосы или Стресснера. В течение двух недель в руках Семьи оказались практически все финансы государства. Казна, источники ее пополнения (я имею в виду государственные монополии). Центральный банк, Сбербанк и так далее. Со стороны населения не было ни малейших признаков протеста. В этой связи я позволю себе зачитать одну цитату из книги, на презентации которой мы присутствуем.

Он взял со стола книгу, полистал страницы и, найдя нужное место, начал читать: «Приход диктатора, а точнее, его замена была исключена в силу созданной режимом системы управления государством, поскольку захват финансов в стране, где все продаются и покупаются, где политические партии и общественные движения являются не чем иным, как коммерческими структурами, торгующими своими голосами в парламенте, означал такую непоколебимость семейного клана, которой еще не знала мировая история. Казалось, что новая форма диктатуры установилась на долгие годы. Однако, как это иногда бывает даже в самых просчитанных и управляемых исторических процессах, вмешался фатум. Начались стихийные волнения населения. То тут, то там возникали очаги сопротивления. Их подавляли, но они возникали вновь. «начиналась социальная цепная реакция».

Мячков закрыл книгу и посмотрел на Дубкова:

— Я не заметил гарантий, — сказал Владимир Иванович, сохраняя саркастический тон.

— Очень жаль, — не менее саркастично ответил Мячков. — Очень жаль, что вы не поняли, что при любой форме правления вы не получите никаких гарантий, если не создадите их сами. Только правильная реакция масс, и нас с вами в том числе, может быть гарантией того, что нас не будут очередной раз тыкать мордой в дерьмо.

— Мы это уже слышали от большевиков, — крикнула с места какая–то эксцентричная дама. — Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой.

— Ну! И разве они в этом были не правы? А теперь разрешите мне сказать несколько слов о книге. — И не дожидаясь, когда президиум ответит согласием, Дубков встал и вышел вперед, повернувшись лицом к залу. — Уважаемые дамы и господа, граждане и товарищи! Я внимательно изучил социально–политические концепции, изложенные в «Бездне», и пришел к следующему выводу. При этом сразу же оговорюсь, что автор выступал с либеральных позиций, и я не отметил в книге ни одного абзаца, который можно было бы расценивать как давление на читателя или навязывание ему своей точки зрения. Итак, к какому же выводу я пришел? Вывод неутешительный. Население нашей страны (мне не хочется употреблять слово народ) делится на три психологические группы. Первая — это интеллектуальная элита, составляющая примерно полтора процента населения нашей страны. Это люди, которые понимают, что происходит, и не вмешиваются в политические события. Вторую можно условно обозначить термином «быдло». Это категория людей, втайне считающих себя либеральной интеллигенцией, придерживающихся принципов демократических свобод, ею легко манипулировать при помощи жупела коммунистической угрозы. И третья группа — это недочеловеки, которым в прошлом вставили в психику программу в виде ненависти к буржуям и которыми манипулируют политические бизнесмены, именующие себя коммунистами, патриотами и прочее и прочее.

По залу пронёсся ропот. Люди автоматически прикинули, к какой части населения относится каждый из них, и восприняли данную градуировку как личное оскорбление.

— Господа! Не обижайтесь, — засмеялся Дубков, — я, как и большая часть присутствующих, отношусь к категории быдла и сам не придерживаюсь данной точки зрения. Я только позволил себе открытым текстом интерпретировать один из постулатов, изложенных в «Бездне». — Произнеся заключительную фразу, он сел на место, победно поглядывая на президиум.

Мячков на мгновение задумался, а затем заговорил жестким резким тоном:

— Позволю себе заметить, что терминология, обозначающая три основные группы русского народа, введена не автором, а уважаемым господином оратором. Мы отвергаем эти термины, так как от них веет менталитетом, присущим той категории людей, которая называется быдлом.

Мы себя таковыми не считаем. Но уважаемый оратор правильно подметил деление нашего народа на три группы, исходя из их менталитета. Вспомним, что творилось в стране в течение семи десятков лет правления коммунистов. И тем не менее значительная часть населения желает их возвращения. Эта та часть, которая в силу личных качеств не смогла занять нишу в новом обществе. Они заслуживают сочувствия. Мы более десяти лет смотрели на то, что вытворяли коммунисты, именующие себя демократами, либералами, социалистами и так далее. Мы скатились к семейному правлению государством и приватизации государства и всего народа семейным кланом. Однако значительная часть населения готова признать их власть. Обратимся сейчас не к политике и не к экономике. Обратимся к морали. К нравственному уровню указанных групп населения. Мы видели все смертные грехи, совершаемые обоими режимами: убийства, воровство, растление молодежи, отданной на откуп наркомафии. Что еще нужно увидеть вам, чтобы вы отвергли тех и других? Ответ на этот вопрос я оставляю вашей совести, господа и товарищи…

С места поднялась дама, излучающая целый спектр эмоций.

— Господин Мячков, — заговорила она прерывающимся о волнения голосом, — вы обвиняете нас в безнравственности. Да, да! В безнравственности. Но в книге, которую вы представляете и защищаете, высказывается масса безнравственных постулатов. Ваш диктатор широко использует смертную казнь в борьбе с преступностью. Или, как он выражается, с «отбросами преступного мира». Казнь — это месть преступнику. А тот, кто мстит, ставит себя на один уровень с тем, кому мстит. И в этом смысле казнь — жертва на алтарь самых темных наших инстинктов. Мы исчерпали всякое право на казнь.

Мячков понимающе кивнул головой и, дождавшись момента, когда дама села на свое место, ответил:

— Я с вами согласен во многом. Мы действительно исчерпали право на казнь. Но преступный мир так не считает. Он казнит ежедневно десятки и сотни людей. Кроме того, я с вами полностью согласен относительно мести. Мстить кому бы то ни было — дело безнравственное. Но здесь имеет место не месть. Если бешеная собака загрызает человека, после чего ее пристреливают, значит ли это, что ей мстят за человека, которого она загрызла? Нет и еще раз нет. Просто устраняется объект, представляющий опасность для людей. Объект, который на практике доказал свою опасность. Вы можете сказать, — его тон стал саркастичным, — что человек имеет больше прав, чем собака. Возможно это и так. Но ведь результат один и тот же. Смерть. Вам будет легче, если ваш сын погибнет от руки пьяного отребья, а не от клыков бешеной собаки? Мне нет.

С места встал бородатый интеллигент «меньшевистской наружности».

— Господин философ, — саркастично обратился он к Мячкову, — главный герой «Бездны», которого автор изобразил в виде мессии, подобно Робин Гуду отнимает у богатых собственность. Правда, он не раздает ее бедным, а отдает в руки государства, чтобы продать тем же богатым. Это ведет к благоденствию. Но это в книге. Неужели вы не понимаете, что в жизни это приведет к гражданской войне? Мы ведь это уже проходили. Спасибо.

— Очень важный вопрос, — с удовлетворением заметил Мячков, — Спасибо вам. Вопрос этот важен потому, что господа Чубайс и Гайдан вот уже много лет пытаются внушить нам мысль, что возвращение обществу украденной у нее собственности приведет к гражданской войне. Обратимся к ретроспективе. Я не настаиваю на правильности своей точки зрения, но, изучив массу документов о гражданской войне в России, я пришел к выводу, что она имела место не по причине экспроприации крупной собственности. Причина была в том, что, во–первых, большевики экспроприировали всю собственность. И крупную, и среднюю, и мелкую. Но и это не было главной причиной. Главная причина была в том, что они намеревались экспроприировать жизни целых классов людей. И людям пришлось защищать уже не собственность, а право не быть расстрелянными в овраге или в подвалах ЧК. В книге же нет ни малейшего намека на физическую ликвидацию какого–либо класса или даже социальной группы людей, за исключением части криминального мира. — Он помолчал, собираясь с мыслями, а затем продолжил: — Когда Гайдан запугивает нас гражданской войной как следствием передела собственности, он прекрасно знает, что для возникновения такого социального явления, как гражданская война, необходимо, как минимум, иметь две противоборствующие стороны, вооруженные не только винтовками, но и идеей, готовые истреблять друг друга. Возникает вопрос: кто с кем будет воевать? Вы хотите сказать, что если у Абрамовича отобрать «Сибнефть», а у Потанина «Норильский никель», то население разделится на две большие группы людей, возьмет в руки оружие и начнет истреблять друг друга? Одни для того, чтобы вернуть эту собственность ее прежним владельцам, а другие, чтобы ее не возвращать? Я сомневаюсь, что даже в этом зале, наполненном, как я убедился, идейными демократами, найдется хоть один, кто согласится с оружием в руках защищать право Абрамовича на «Сибнефть». Или Березовского на его многочисленные компании. Вам самим–то не смешно?

— Дорогой товарищ! Простите за старорежимное обращение, — обратился к Мячкову молодой человек в очках и потертом костюме. — Насчет передела собственности с вами можно согласиться. Но вот во что нельзя поверить, так это в диктатуру с человеческим лицом.

— Человеческое лицо — это главное, чего нам не хватает, — засмеялся Мячков. — Социализм с человеческим лицом у нас не получился. Некоторые теоретики утверждают, что такого в природе вообще быть не может. Не знаю. Но ведь и строительство капитализма с человеческим лицом мы тоже уже прошли. Не получается, — развел он руками. — Сейчас проходим непонятно что, но человеческое лицо и тут явно не просматривается. Может быть, попробуем диктатуру? В порядке эксперимента.

Он посмотрел на часы и встал.

— К сожалению, я вынужден вас оставить. Но на прощание хочу рекомендовать вам сделать одну вещь. Подумайте хорошенько и ответьте себе честно на следующие вопросы. Кому следует бояться диктатуры, описанной в «Бездне»? Какие ваши интересы она затрагивает? Чем она вам грозит, и что вы теряете? Ведь все достижения «либеральной революции» она вам оставляет. Та же свобода говорить, что вздумается. То же право заниматься бизнесом. Причем она гарантирует вам в бизнесе защиту от криминала. То же право выезжать за рубеж, когда вам вздумается. Словом, все то же, за исключением беззакония, которое терзает наше общество уже не один год.

С этими словами Мячков встал и, слегка поклонившись, вышел из зала. Всe оставались на своих местах. Завязалась горячая дискуссия. И только Владимир Иванович Дубков незаметно выскользнул из зала и направился за Мячковым. Следуя за ним по пятам, он вышел из гостиницы и увидел, как последний садился в белую «Волгу».

— Володя! — вдруг послышалось сзади. — Ты что здесь делаешь в столь поздний час? — Перед ним, поигрывая ключами, стоял его коллега из отдела скандальной хроники.

— Послушай, Пузырь, ты очень занят? — спросил Дубков.

— Ну, вообще–то… — задумчиво произнес Пузырь. — А что?

— Давай–ка проследим вот за этой «Волгой», — таинственным голосом предложил Дубков.

— Есть жареный материал? — деловито осведомился Пузырь, который знал, что по скандальности политические статьи Дубкова бывают похлеще, чем его репортажи, и что главный редактор платит ему по высшей таксе. — В соавторы берешь?

— Заметано, — поспешил заверить «скандалиста» Дубков, не отрывая взгляда от «Волги», в которой сидел Мячков. — Поехали.

Через десять минут Дубков убедился, что «Волгу» Мячкова сопровождает не только он. За ними неотступно следовала иномарка темно–синего цвета, в салоне которой находились трое мужчин. Заметил это и Пузырь.

— За ним или за нами? — спросил он, кивком указав на иномарку.

— За ним, за ним, — успокоил его Дубков. — Мы–то на хрен никому не нужны.

— Ну, ты–то, может, и не нужен, — засомневался «скандалист», — а вот на меня многие зуб имеют.

«Волга» Мячкова свернула в подворотню высокого дома. Пузырь притормозил машину и позволил иномарке проследовать за «Волгой». Затем остановился и выключил двигатель.

— Ты что? — зашипел на него Владимир Иванович. — Поезжай за ними!

— Спокойно, доцент! — сказал Пузырь с превосходством профессионального подглядывальщика за чужими секретами. — Дальше пехом.

Он откуда–то вытащил кинокамеру и вылез из машины. Дубков последовал за ним, решив довериться профессиональному опыту скандального хроникера. Крадучись вдоль стены, они проследовали во двор, где Мячков уже загнал свою машину в «ракушку» и теперь вешал замок. Они резко нырнули за ряд гаражей, расположенных в одну линию, и приблизились к Мячкову.

Из иномарки вышли трое и подошли к Мячкову.

— Господин Мячков? — вежливо осведомился один.

— Чем могу служить? — также вежливо ответил вопросом на вопрос Мячков.

Ответа не последовало. Удар кулака опрокинул Мячкова на землю, после чего все трое начали бить его ногами.

Первой реакцией Дубкова было движение, свидетельствующее о том, что он собирается вскочить из–за гаражей и броситься на помощь, но Пузырь, более опытный в таких делах, вцепился в него мертвой хваткой, шипя, как змея:

— Ты профессионал или кто? Наша задача наблюдать, а не вмешиваться!

Не разделяя точку зрения коллеги, Владимир Иванович все же вырвался бы из его объятий, но в это время во двор на большой скорости въехал микроавтобус. Из него, как горох, высыпались вооруженные люди, которые без звука окружили лежавшего без движения Мячкова и тех, кто на него напал. Под прицелами шести пистолетов с глушителями нападающие заложили руки за голову и проследовали в микроавтобус, куда двое из вновь прибывших осторожно занесли тело Мячкова.

— Ну и ну, — промолвил Пузырь, наводя кинокамеру на удалявшийся автобус.

«Кто хочет жить, присоединяйтесь!»

Конституция не икона, чтобы на нее молиться, ведь даже святы I иконы переписывают.

Е. Строев, Председатель Совета Федерации — «Новая газета», 4 августа 1999 г.

Юрий Григорьевич Романченко пришел в этот день домой в прекрасном расположении духа, поскольку получил официальное уведомление от мэрии Санкт–Петербурга о том, что его фирма «Растрелли» выиграла конкурс на реставрацию Таврического дворца.

Сумма контракта была настолько велика, что при воспоминании о том, что еще год назад он был безработным оборванцем, сидевшим на шее жены, работавшей на трех работах, Юрий Григорьевич задумался о том, как многогранна жизнь и как она вертит человеком, независимо от его интеллектуальных возможностей и личных качеств.

С наступлением «демократии» кандидат исторических наук Романченко, в меру своих сил и возможностей боровшийся с тоталитарным коммунистическим режимом, получил полную свободу высказывать свои мысли вслух не только перед женой на кухне, но и публично. Однако из человека третьего сорта, коим являлся средний интеллигент в государстве рабочих и крестьян, он перешел в разряд «социального балласта», иначе говоря, отброса общества. И часто ловя себя на мысли, что тоталитаризм уже не представляется ему чем–то ужасным, он всячески убеждал себя, что не променяет полученную свободу ни на какие социальные гарантии. По мере обнищания убеждать себя в этом ему становилось все труднее. Но вот настал тот радостный миг, когда старый друг Николаев неожиданно позвонил ему домой и предложил заняться строительным бизнесом, мотивируя компенсацию отсутствия опыта в этой сфере порядочностью и честностью кандидата исторических наук. На фирму, которую учредили Николаев и Романченко, сразу же посыпался дождь заказов, поскольку другие учредители, которых Юрий Григорьевич не знал даже в лицо, явно имели связи с уважаемыми гражданами славного города Питера.

Сидя за столом из красного дерева в просторной, отделанной по последней европейской моде кухне и поедая ужин, заботливо приготовленный женой, Юрий Григорьевич делился с ней своими успехами и советовался, где им отдохнуть в этом году, на Капри или на Лазурном берегу.

То, что жена относилась к его успехам абсолютно равнодушно, несколько снижало чувство собственной значимости, а главное, радость от того, что теперь он имеет возможность компенсировать семье (жене и дочери) все тяготы прошлой жизни.

— Не пора ли тебе уйти с работы? — в очередной раз спроси он Нину, которая хоть и сократила количество работ до одной, но никак не соглашалась расстаться с университетом, где она преподавала философию, получая гроши, на которые нельзя было даже один раз сходить в ресторан.

— Ты же знаешь, — спокойно отвечала она, — что для профессиональной домохозяйки у меня слишком философский склад ума.

— Чушь какую–то городишь, — пробурчал Юрий Григорьевич и включил телевизор, вмонтированный в стену.

Из телевизионных программ он принципиально смотрел только информационные. Вот и теперь он включил «Новости» чтобы после просмотра выразить свою точку зрения на события, происходящие в стране и в мире. От этой кухонной привычки он отвыкнуть не мог, что слегка раздражало его домашних, которые не ходили на выборы и вообще были полностью деполитизированы.

«Сегодня президент Борис Елицин выступил с обращением к россиянам», — сообщила дикторша.

Это было то, чего ждал Романченко. Слухи о сенсационном обращении президента к народу, которое якобы долго составлялось в Кремле, уже давно муссировались в городе, Романченко имел самые неожиданные его варианты.

«Дорогие россияне!» — прозвучал с экрана старческий голос.

Одутловатое лицо с маленькими глазками, поучительно смотрящими куда–то в пространство, выражало полную уверенность в своей значимости.

— Он все больше и больше становится похож на свою куклу, — заметила жена.

— Да нет. Кукла значительно симпатичнее, — высказала свое видение вопроса дочь, появившаяся неслышно на кухне и теперь стоявшая в дверях, заложив руки за голову. Эту позу она скопировала у отца, который был для нее образцом мужчины.

«Решение, которое я принял вчера, является результате глубокого анализа состояния общества в настоящий момент и его отличия от того, в котором оно находилось в 1993 году, когда мы принимали первую в истории России демократически Конституцию. С момента ее принятия прошло немало лет. Мы все изменились. Изменилась наша жизнь, изменился менталитет. Появился новый класс. Класс собственников, который с каждым днем крепчает и ширится. В 1993 году, как показали события, еще возможен был поворот к прошлому. Коммунистический реванш. Сейчас, и мы можем это утверждать с полной уверенностью, возврат в прошлое невозможен.

Мне постоянно приходят письма с рекомендациями относительно совершенствования нынешней Конституции. Давно приходят. Но только сейчас появилась возможность и даже необходимость дальнейшей демократизации нашего общества, которая невозможна без внесения изменений в действующую Конституцию, гарантом которой я являюсь уже не один год. Я согласен, что теперь можно предоставить большие права парламенту, больше суверенитета регионам, больше прав гражданам.

В этой связи мной принято решение и подписан указ о создании Конституционной комиссии по рассмотрению и внесению поправок и изменений в Конституцию Российской Федерации. Председатель Комиссии уже назначен. И он будет работать в тесном взаимодействии с обеими палатами Федерального Собрания.

Я высказал свои пожелания относительно ряда статей. Думаю, пришла пора продлить срок полномочий депутатов Государственной Думы и глав администраций регионов. Большие права нужно предоставить Думе и Совету Федерации в вопросах формирования правительства. Пора, понимаешь, немного разгрузить президента. Позволить ему сконцентрироваться на других, не менее важных вопросах.

Дорогие россияне! Я призываю всех вас принять участие в разработке поправок к Конституции. Мною отданы строгие указания Шахраю, председателю Комиссии, чтобы ни одно письмо гражданина России не осталось без внимания».

Юрий Григорьевич задумался. В принципе его мало волновала Конституция и все внутриполитические дрязги. Несколько лет бедствий не сломали его морально, но выработали некий жизненный постулат, который предусматривал наличие какого–либо отношения к окружающей его действительности только в том случае, если затрагивались его интересы.

В данной ситуации его интересам ничего не угрожало. Режим, конечно, мерзкий, что и говорить, но он, Юрий Григорьевич Романченко, сумел найти в его рамках свою нишу, а все остальное мало волновало. Попивая крепкий чай, он с интересом продолжал смотреть программу.

Теперь транслировали запись похорон руководителя Администрации Президента, погибшего несколько дней назад от рук террористов. На экране мелькали знакомые лица. У гроба собралась кучка «демократов» второго призыва (так их мысленно окрестил Юрий Григорьевич), которые сменили вывеску «молодые реформаторы» на «Правое дело». Их пламенные речи напоминали фильмы про стойких коммунистов, борцов за народное дело. Подтекст был тот же: «Всех не перестреляете! На место одного убывшего бойца встанут сотни новых».

Это вызывало сомнение. И не потому, что «молодые демократы» воспринимались им как вульгарные аферисты, а просто потому, что всем, и Романченко в том числе, все это уже было до лампочки. Встанут так встанут. Черт с ними. Главное сейчас — реализовать контракт на реставрацию Таврического дворца.

Спустя несколько дней газеты опубликовали поправки к Конституции, основными из которых являлись продление сроков полномочий президента и глав администраций регионов до семи лет, а депутатов Государственной Думы — до шести. Остальные поправки, которые могли трактоваться поразному в зависимости от ситуации, можно было назвать «водой».

На следующий день, после того как газеты выплеснули на свои страницы материалы о дальнейшей «демократизации общества» (от освещения указанных событий основной массой СМИ веяло чем–то знакомым, но давно забытым), Юрий Григорьевич обратил внимание на листок бумаги, приклеенный к двери парадного. Он на минуту задержался, предположив, что эта информация касается каких–нибудь бытовых проблем, ожидающих жильцов его дома в недалеком будущем. Однако на листке типографским способом было напечатано следующее:

Гражданин России! Задай себе несколько вопросов:

1. Нужны ли тебе какие–либо изменения в стране, или всё лучше оставить как есть?

2. Возможны ли какие–либо изменения при нынешнем правящем режиме?

3. Согласится ли нынешний режим уйти демократическим путем?

4. Что делать, если тебе нужны перемены?

Ни подписи, ни ссылки на какую–либо организацию на листке не было. Пожав плечами, Романченко направился к машине, и вскоре он уже был в своем офисе. По дороге, глядя по сторонам, он обнаружил, что такими листовками обклеен весь город. Блестящее положение дел возглавляемой им компании и личные успехи вызывали скептический настрой относительно участия в политической жизни общества, однако какой–то червячок внутри грыз его непрестанно, лишая душевного комфорта.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел Николаев, близкий друг и соучредитель компании. В руках у него были какие–то бумаги, которые он с победным видом бросил на стол генеральному директору.

— Пожалуйте, граф. Вас ждут великие дела.

Юрий Григорьевич взглянул на первый лист. Это был долгожданный контракт на реставрацию Таврического дворца. Романченко, несмотря на то, что знал весь текст почти наизусть, с явным удовольствием перечитал его от начала до конца, а затем с не меньшим удовольствием подписал. Ну что ж, как говорил Никита Сергеевич Хрущев, «цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!»

Они поговорили о делах еще минут десять, после чего, как водится у россиян со времен монголо–татарского ига, перешли на политику.

— Как тебе дедушкин трюк с продлением полномочий? — спросил Николаев, человек неопределенной политической ориентации.

— До лампочки, — хохотнул Романченко. — Сомневаюсь, что коммуняки эти поправки пропустят.

— А я не сомневаюсь, — заявил Николаев. — Во–первых, они на два года мандаты продлевают, а во–вторых, полагаю, что это ведь не безвозмездно. Бизнес есть бизнес.

— При чем тут бизнес? — удивился Романченко.

— Как при чем? — в свою очередь удивился Николаев политической безграмотности своего компаньона. — Дума — это акционерное общество закрытого типа, торгующее голосами. Я всегда поражался икре, которую метали наши демократы относительно роста популярности баркашовцев и их прохода в Думу. Да это самый верный способ ликвидировать РНЕ! Сейчас они какое–то подобие политической партии. Если же они пройдут в Думу, то автоматически трансформируются в нормальную коммерческую структуру, торгующую своими голосами. Как жариновцы.

— Сколько же денег понадобится? — насмешливо спросил Романченко.

— Сколько бы ни понадобилось, все выплатят. Проект рентабельный.

— А общественное мнение?

— Дорогой мой, общественное мнение тем и хорошо, что на него нет нужды обращать внимание. Оно безвредно. Если бы было наоборот, то у нас бы уже свирепствовала цензура почище, чем в советские времена.

Однако уже на следующий день Юрий Григорьевич получил возможность убедиться, что общественное мнение может иметь некоторый вес, если его вовремя направить в нужное русло. За ночь город покрылся новыми листовками, довольно примитивными по содержанию, но формирующими нечто вроде установки, а в метро молодые люди раздавали бесплатно всем желающим книгу со странным названием «Бездна» (дочь принесла домой один экземпляр и теперь зачитывалась им, не гася в комнате свет до трех часов ночи).

Придя домой, он обнаружил листовку в своем почтовом ящике.

Россиянин! Подумай, кто ты в этом государстве, и задай себе несколько вопросов:

1. Какими правами ты реально обладаешь?

2. Хочешь ли ты продолжать жить так, как жил до сих пор.

3. Уверен ли ты в будущем твоих детей?

4. Уверен ли ты, что твоего ребенка завтра не убьют на ули или не сделают наркоманом?

5. Как можно добиться перемен?

За ужином он был мрачен и задумчив. Рассуждения дочери о том, что все они не что иное, как бессловесные скоты, раздражали его, и он вдруг понял почему. А ведь она права! На все сто процентов. И еще он понял, что неизвестный автор листовки бил в незащищённое место. Да, он был уверен в себе, но будущее дочери вызывало у него беспокойство. Что будет с ней, если с ним что–нибудь случится?

На следующий день, проезжая по улицам Питера, он видел проходившие тут и там небольшие митинги, на которых ораторы гневно, а главное, безошибочно определяя болевые точки обывателя, громили правящий режим.

Утром следующего дня из программы новостей он узнал, что забастовали несколько крупных предприятий и городской транспорт. Это означало, что скоро начнутся перебои с бензином и продовольствием.

В прескверном расположении духа он поехал на объект, а затем в гостиницу «Московская», где должны были пройти переговоры с администрацией относительно ремонта здания мэрии.

Сумма контракта намечалась значительно большая, чем в случае с Таврическим дворцом, конкуренты наступали на пятки, и поэтому Юрий Григорьевич очень нервничал. Около гостиницы его взору предстала неприятная картина. По пустынной мостовой навстречу его машине шли человек двадцать с плакатами: «Долой воровской режим!» и «Кто хочет жить, присоединяйтесь!»

Юрий Григорьевич притормозил, подъехал к тротуару, вышел из машины и стал наблюдать за процессией. Группа, к которой начали присоединяться пешеходы, прошла мимо него. Сам не зная почему, он запер машину и, не торопясь, последовал за демонстрантами.

Подразделение милиции преградило путь толпе. — Пройдите на тротуар! Не нарушайте правила уличного движения. — закричал офицер с погонами капитана, но толпа упрямо продолжала наступать на милиционеров. Через несколько секунд в ход уже пошли дубинки.

Демонстранты сели на мостовую, крепко сцепившись руками. Милиция, продолжая наносить удары, начала их растаскивать. Вокруг собралась внушительная толпа, которая пока никак не реагировала на происходящее, но чувствовалось, что напряжение растет.

От клубка тел наконец оторвали какую–то старуху, двое ментов поволокли ее за ноги к тротуару.

— Сыночки! За что? — простонала она, и вдруг ее глаза остекленели.

— Кого бьете, демократы? — вдруг завопил стоявший справа от Романченко мужичонка в потертом пиджаке, с пакетом картошки в руках. Он сунул руку в пакет, и в милиционеров полетели увесистые грязные клубни.

— Бей их! — раздалось слева, и тут же со всех сторон грянул старое доброе русское «ура». Толпа сначала замерла, а затем кинулась на милиционеров, вкладывая в удары кулаков накопленную годами ненависть к режиму.

В стране, где две трети людей находятся за чертой бедности, ситуация в экономике (не в Москве, нет) не улучшается уже девять лет. У подавляющего большинства населения нет никаких иллюзий в отношении способностей политической элиты вывести страну из кризиса, радикальная оппозиция обречена на успех. Вопрос только в появлении вождей улицы, вождей униженных и оскорбленных. И не нужно тешиться надеждой, что за ними не пойдут. Данные социологов показывают, что в акциях протеста, демонстрациях и пикетах готовы принять в «спокойное», т. е. обычное, время около 10% людей, а во время обострения ситуации — до 50%. А на так любимом нашими аналитиками Западе 10% протестного населения свидетельствовали бы о предреволюционном состоянии.

«Новая газета», 15 сентября 1999 г.

В голове Романченко как молния пронеслись все обиды и унижения, выпавшие на его долю за последние несколько лет. Ничего не соображая, он подскочил к одному из ментов и двинул его тяжелым кулаком по макушке. Через несколько секунд милицейский кордон был облеплен вопящей живой массой. На мостовую шмякнулось что–то железное. Юрий Григорьевич глянул под ноги и увидел пистолет, который, видимо, выпал из кобуры мента, получившего удар по голове. Романченко ухитрился нагнуться (для этого ему понадобилось напрячь все силы), поднял оружие и сунул в карман.

Забыв про оставленную машину, вместе с толпой он дошел до Дворцовой площади, где вовсю кипел митинг. Лозунг был только один: «Долой воровской режим! Президента в отставку!»

Домой Юрий Григорьевич добирался несколько часов, хотя жил не очень далеко от Дворцовой площади. За несколько часов весь центр Питера покрылся баррикадами, возле них толпился народ. Время от времени в толпу митингующих кто–то бросал листовки, очень краткие по содержанию, но отвечающие настроению людей. Забежав домой, Романченко обнаружил, что ни жены, ни дочери в квартире нет. Наскоро перекусив, он включил телевизор, надеясь почерпнуть что–либо новое о происходящих событиях. К его величайшему изумлению, ни по одной из центральных программ не сообщалось о волнениях в Санкт–Петербурге. Ночь Юрий Григорьевич провел на баррикаде неподалеку от дома.

Обыватель

Россия — это не страны Запада, где природных ресурсов практически нет. Если бы там сложилась подобная ситуация, то любое государство такого способа развития и выживания, а точнее «бардака», уже давно бы не выдержало. Ну, максимум, продержалось бы пару лет. В вашей стране подобное состояние может продолжаться сколько угодно, потому что в России несметные природные ресурсы.

Дж. Кьеза, итальянский социолог. «Лица», № 8, 1999 г.

Владимир Иванович Дубков уже стоял в дверях, когда зазвонил телефон. Первым его побуждением было выйти из квартиры, предоставив аппарату надрываться хоть до самого вечера, но, поскольку он шел на встречу с осведомителем и не исключал, что это может звонить он, пытаясь отменить или перенести встречу, подошел к телефону и взял трубку.

— Слушаю, — сказал Дубков недовольным тоном.

— Ты сегодня в котором часу будешь? — раздался в трубке голос главного редактора.

— Я же тебе вчера сказал, что буду после трех. Ты что, с похмелки, что ли?

— Приезжай немедленно. Есть важное задание, — бухнуло в трубке, а затем послышались короткие гудки.

От души выругавшись, Дубков набрал номер приемной Сани, чтобы высказать всё, что он думал по поводу его звонка, но секретарша любезно сообщила ему, что Александр Васильевич только что вышел и будет минут через сорок. Делать было нечего. Дубков поехал в редакцию.

В кабинете Сани сидел один из помощников президента, Владимир Иванович знал его в лицо. Василий Викторович Приходько, которому в узком журналистском кругу дали прозвище Холуй за его умение разыгрывать искреннее веселье при отпускании президентом плоских шуток, был мрачен.

— Это и есть твой супер? — спросил он редактора, пренебрежительно кивнув на Дубкова.

— Он самый, — любовно посмотрел на Владимира Ивановича редактор. — Ты с ним поосторожней. Если на тебя зуб заимеет, солоно тебе придется.

Судя по пренебрежительному лицу Холуя, его мало впечатлила характеристика рядового журналиста. Сохраняя на лице выражение понимания собственной значимости, но придав ему некоторую сановную снисходительность, Приходько начал излагать суть вопроса, для решения которого и понадобился супер.

— Простите, как вас? — спросил он Владимира Ивановича, глядя почему–то на редактора.

— Владимир Иванович, — любезно сообщил Саня.

Дубкову была понятна эта любезность, поскольку газета, которую вот уже несколько лет возглавлял его друг Саня, и в которой Дубков работал, принадлежала финансовому магнату, входящему в правящий клан, именуемый в прессе «семьей».

— Так вот, Владимир Иванович, — продолжал Холуй. — Дело в том, что в ряде мегаполисов начались всеобщие беспорядки. Забастовки, марши протеста и прочее.

Так вот, определенная группа людей, которая ими (природными богатствами) уже завладела, может не только обогащаться, но и отдавать кое–что народу. Забастуют, допустим, в одном месте рабочие — привезут туда самолетами деньги. В другом конце страны остановка работы — туда перебросят что–нибудь. И так очень долго.

Дж. Кьеза, итальянский социолог. «Лица», № 8, 1999 г.

Заметив недоуменный взгляд Дубкова, он пояснил: — Дело в том, что мы приняли меры к тому, чтобы эти беспорядки не слишком широко освещались в прессе. Кроме того, открою маленький секрет. Все скандальные статьи (и ваша в том числе) о финансовых махинациях высших чиновников с последующими возбуждениями уголовных дел служат неким отвлекающим манёвром. Как в старину, помните? Собирался возмущенный народ в Кремле у Красного крыльца. Вот–вот разнесут к чертям царские палаты. И тут русские государи принимали единственное правильной решение — насытить толпу кровью.

Он протянул вперед руку, словно Ленин на постаменте, и зычным голосом воскликнул:

— Боярина Матвеева на копья! После этого пару больно уж заворовавшихся бояр кидали стрельцам, и все уходили довольные и умиротворенные.

— Отличие лишь в том, что в наше время, прежде чем кинуть клич «Боярина Юмашева на копья!», его заблаговременно просят отъехать в заморские страны, — не без ехидства заметил Дубков.

— Эволюция! — развел руками Холуй. — Итак, Владимир Иванович, перейдем к делу. Мы хотим, чтобы вы выехали в Питер и осветили события, происходящие там, в нужном ракурсе. Особенно встречу населения с премьер–министром.

— Он едет в Питер? — поинтересовался Дубков.

— Да. Мы хотим, чтобы вы выехали сегодня же, а завтра уже прислали нам материал о встрече Воложина с населением.

Утром следующего дня Владимир Иванович сошел с экспресса Москва — Санкт–Петербург и направился в метро. Прочитав наклеенное на входе объявление, извещавшее о том, что метрополитен не работает в связи с забастовкой, он подошел к телефону–автомату и набрал номер корпункта своей газеты.

— Алло! — раздался жизнерадостный голос заведующего.

— Слушай, парень, что у вас здесь в Питере делается? Транспорт какой–нибудь работает? — спросил Владимир Иванович благодушным голосом.

— Только ноги, — ответил завкорпунктом Михайлов. — А это кто?

— Надо знать голоса товарищей из главной редакции, — нравоучительно заметил Дубков.

— Пинкертон, это ты? Каким ветром занесло?

— Попутным. Объясни, что происходит.

— Революционная ситуация, — торжественно сказал Михайлов. — А проще, какой–то бардак. Все бастуют. Ты когда будешь?

— Сейчас схожу на встречу с премьером, а потом к вам, — ответил Дубков, мысленно прикинув, сколько времени ему понадобится, чтобы пехом дотащиться до Васильевского острова, где располагался корпункт.

— Давай. Только осторожно. А то, знаешь, тут всякое может случиться.

— Не учи ученого. Тут у вас интеллигентов по морде еще не бьют за здорово живешь?

— Пока не наблюдалось.

— Ладно, пока.

Дубков повесил трубку и быстрым шагом отправился на Невский. Через каждые пятьсот–шестьсот метров проспект перегораживали баррикады. Приходилось протискиваться через узкие проходы, которые «повстанцы» оставили для пешеходов. Настроены они были довольно миролюбиво, но чувствовалось, что «тормоза» отпущены. На всех баррикадах были установлены плакаты: «Президента в отставку! Честные выборы!»

Часа через полтора он уже был на Дворцовой площади, где на трибуне, наспех кем–то сколоченной, стоял премьер и что–то вещал под свист и улюлюканье толпы. Недалеко от трибуны виднелся корпус небольшого вертолета, на котором, судя по всему, и прибыл к месту встречи с «трудящимися» новый глава Администрации президента.

— Я клятвенно заверяю вас, что все ваши требования экономического характера будут незамедлительно выполнены правительством. Что касается политических требований, то я поставлю перед президентом вопросы о проведении референдума и переносе выборов. Если большинство населения не пожелает переноса, то выборы состоятся, — надрывался он в микрофон.

— Никакого референдума! Выборы в соответствии с действующей Конституцией, — раздавались крики из толпы.

— Долой! Долой! В отставку! В отставку! — вопили люди, позабыв прояснить, кого они хотят видеть в отставке, присутствующего главу администрации или отсутствующего президента.

Дубков, отказавшись от мысли пробиться поближе к трибуне, стал слушать, о чем говорят окружавшие его питерцы. Мнение было единое. Ничему не верить. Добиваться немедленной отставки президента и требовать проведения выборов. Глава администрации попытался сказать еще что–то, но брошенное чьей–то меткой рукой яйцо угодило главе правительства прямо в лоб, по которому сразу же разлился желток. Утираясь платком, он спрыгнул с трибуны и, сопровождаемый охраной, начал двигаться к вертолету. Толпа не препятствовала, а, наоборот, расступалась, сопровождая его свистом. Вскоре послышался шум винтов, и машина взмыла в воздух. На трибуне появились новые ораторы.

— А где же губернатор? — спросил Владимир Иванович стоявшего рядом с ним мужика, озабоченно взвешивавшего на ладони камень внушительной величины.

— Ты что, не здешний? — в свою очередь задал вопрос мужик.

— Корреспондент из Москвы, — ответил Дубков, не зная еще, как здесь относятся к представителям столицы.

— А-а, — уважительно протянул «повстанец». — Вот и напиши все, что видел. Мы будем до конца стоять. И армия с нами. А губернатор носа не показывает. Смылся куда–то.

Выбираясь из толпы в сторону моста на Васильевский остров, Дубков отметил, что в толпе то тут, то там мелькают люди, которые руководят действиями митингующих. Фактически на площади кипели несколько митингов, отличавшихся удивительным единомыслием. Минут через сорок он уже был в корпункте.

— Ну, докладывайте, — не здороваясь, приказал Владимир Иванович заведующему и спецкору, составлявшим весь штат корпункта.

— Да докладывать–то особо нечего. Все получилось как–то внезапно. Сначала по городу листовки кто–то распространять начал. Затем транспортники забастовали. А потом, бац, и вся эта свистопляска началась. Стихия.

— Стихия, — протянул Дубков и задумался.

Внешне все действительно напоминало стихию. Ну, листовки. Мало ли их распространялось по всей стране, начиная с 91‑го года. Забастовка? Да по всей стране то тут, то там кто–нибудь либо бастует, либо на рельсах сидит. Владимир Иванович шестым чувством аналитика ощущал, что здесь действует какая–то невидимая сила, которая разыгрывает все как по нотам.

— А кто вообще организовывал все это? Какая–нибудь организация высветилась? — Он вопросительно посмотрел сначала на одного, потом на другого.

— Что ты, — заведующий корпунктом. — Да как только это началось, все организации по щелям разбежались. Коммуняки самые первые драпанули.

Эту ночь Дубков провел в корпункте, тщетно пытаясь дозвониться до Москвы. Телефонная связь почему–то не работала. Не отрывая взгляда от старенького телевизора, Владимир Иванович поражался полному отсутствию информации о событиях в Питере. Ночью откуда–то издали слышались автоматные очереди. Как он потом узнал, в районе Васильевского острова отряд милиции штурмом взял несколько баррикад. Это была первая кровь. Выйдя в шесть утра из корпункта, он через полтора часа был в центре. Не удаляясь от Невского, Дубков ходил по параллельным улицам, наблюдая, как росло количество народа на баррикадах.

«Главное начать, — подумал он, сделав в слове «начать» ударение на первый слог. — Ведь как был прав отец «перестройки»! Вопрос только, как потом закончить?»

На Сенной площади он увидел большую толпу народа, заблокированную со всех сторон отрядами ОМОНа и несколькими сотнями солдат с черными погонами. Все ОМОНовцы были, как и положено, в масках. В отличие от солдат, образовывавших стройные шеренги, стражи порядка стояли бесформенными толпами, напоминая стаи гончих псов.

«Вот, наверное, откуда появился жаргонизм «легавый», — подумал Владимир Иванович.

Он не сделал попытки протиснуться к толпе, а только подошел и встал прямо за шеренгой солдат. На лицах юнцов в солдатских погонах читалось адское напряжение. Лица молодых офицеров выражали плохо скрываемое бешенство. Они вполголоса о чем–то переговаривались. Дубков протиснулся поближе.

— Хрен их сдержишь, Витя, — услышал он негромкий голос лейтенанта.

— Не рыпайся, — сквозь зубы процедил верзила с погонами капитана.

Прозвучал голос из мегафона: «Внимание! Всем участникам беспорядков лечь на землю. В неподчинившихся будем стрелять!»

«Ой–ой–ой», — сказал про себя Дубков, пытаясь взглядом найти командира ОМОНовцев, вещавшего в мегафон. Однако сделать ему этого не удалось, так как мешали головы солдат. Сзади начали подходить люди, и вскоре все участники событий стали напоминать слоеный пирог. В центре толпа, окруженная ОМОНом, затем цепи солдат, за ними другая толпа. Владимир Иванович заметил, что люди, прибывшие несколько минут назад и столпившиеся позади солдатских шеренг, что–то говорили солдатам.

— Ребята, кого защищать будете? — услышал он справа девичий голос.

— Земляки! Вы ведь не менты. Вы такие же, как мы. У вас же родители сейчас в таких же толпах стоят! — послышался мужской голос слева.

Солдаты стояли спиной к ораторам, и лиц их не было видно, но Дубков почти физически чувствовал, как растет напряжение. Офицеры делали вид, что ничего не слышат.

«А ведь достаточно одного взбалмошного лейтенантика, который скомандует «фас», и такое начнется!» — подумал Дубков, у которого в мозгу почему–то всплыли кадры из художественного фильма о восстании декабристов.

Между тем толпа не выказывала готовности выполнить требования стражей режима. На мгновение все замерло, а затем люди в масках ринулись на толпу. Заработали дубинки. Через несколько минут было ясно, что обе стороны, и нападавшая, и оборонявшаяся, загнали себя в западню. Демонстрантам было некуда отступать, так как со всех сторон они были сжаты подразделениями ОМОНа, а ОМОНовцы избивали только первые ряды демонстрантов. Люди, собравшиеся позади солдатских шеренг, с началом избиения заволновались, но не стали прорываться через шеренги солдат, видимо, потому, что не считали армию своим противником. По мере того как вопли избиваемых, которые оказывали отчаянное сопротивление «работникам правопорядка», становились все громче, в шеренгах солдат росло шевеление.

— Товарищ капитан, что же они делают! Там же женщины! — раздалось из шеренги.

— Разговорчики! — рявкнул капитан. — Не вмешиваться!

Из гущи ОМОНовцев вырвался хлопок пистолетного выстрела. Затем еще один. И через несколько секунд, после протяжного женского вопля, из солдатской шеренги прозвучала короткая очередь. Несколько ОМОНовцев повалились на асфальт с раздробленными ногами.

— Бей ментов, — заорал кто–то в шеренге слева от Дубкова. — Урра–а–а!

— Ни с места! — заорал капитан, но шеренги, ощетинившись штыками и напоминая огромного ежа, бегом двинулись на тылы ОМОНа. За ними ринулась и толпа.

Дубков, стиснутый сзади и спереди, против своей воли устремился вперед. «Только бы не упасть, — мелькнуло в голове. — Затопчут».

Штыковая атака оказалась эффективной только с психологической точки зрения. Солдатские штыки не могли пробить пуленепробиваемые жилеты «слуг режима», но, зажатые с двух сторон, «псы» через несколько минут перемешались с толпой и солдатами, и вся эта масса устремилась в разные стороны.

Как позже узнал Дубков, подобные ситуации возникали повсеместно, причем в нескольких случаях солдаты и младшие офицеры не только открыто переходили на сторону демонстрантов, но и открывали огонь по ОМОНовцам, которые оказались единственной силой, сохранившей преданность законному режиму. Милиция действовала очень вяло или вообще отказывалась лезть в эту мясорубку. Приказы, как правило, не выполнялись.

Телефон главного редактора ответил только поздно ночью. Голос Сани звучал очень нервно:

— Выезжай немедленно!

— Ты что! Здесь такие события разворачиваются!

— Не беспокойся. Здесь не менее интересно.

Почти два часа Владимир Иванович потратил на то, чтобы пешком добраться до вокзала. Тем не менее вскоре он уже лежал на верхней боковой полке плацкартного вагона. Заснул Дубков только под утро, поскольку имел привычку писать свои статьи сначала мысленно, а нигде ему так хорошо не думалось, как на верхней полке под стук колес поезда.

Выйдя из вагона, он тут же понял, что случилось что–то страшное. Вокзал был оцеплен милицией, явно ощущался запах гари. В конце платформы стояли несколько милиционеров, они направляли поток приезжих в обход здания вокзала на площадь.

— Скажите, а что случилось? — спросил Владимир Иванович угрюмого милиционера, которому уже явно надоело отвечать на подобные вопросы.

— Проходите. Не задерживайтесь, — сквозь зубы процедил тот.

На площади стояла толпа.

— Что случилось? — спросил Дубков первого попавшегося на его пути мужика.

— Диверсия, — мрачно ответил тот. — Рвануло так, что полвокзала разнесло.

Со стороны вокзала раздавались чьи–то вопли и сигналы реанимобилей. Несмотря на трагичность положения, в толпе шныряли «леваки», задававшие всем стандартный вопрос:

— Машина нужна? Куда ехать?

Придя к окончательному выводу, что пробиться к месту события ему не удастся, Дубков ухватил за руки одного из «водил»:

— Поехали.

Через сорок минут он был уже в редакции, где его встретил Саня с задумчивым выражением вечно кислого лица.

— Докладывай, — коротко бросил он, после того как Владимир Иванович расположился в кресле.

— Ну, ты так сразу. Напои сначала чаем. Я ведь еще не завтракал, — заметил Дубков, собираясь с мыслями.

Его симпатии были явно на стороне «повстанцев», так как, будучи демократом, он все же ухитрялся в душе оставаться порядочным человеком в отличие от главного редактора, который справедливо считал себя наемником и умел абстрагироваться от морали. «Мораль и журналистика — вещи несовместимые», — любил повторять он в неприятных ситуациях, которые, как правило, возникали в связи со срочными заказами хозяев. «Если хотите чтить мораль, то вам лучше переквалифицироваться в школьные учителя».

Зная все это, Владимир Иванович прикидывал, как бы ему изложить все так, чтобы граждане его родного Питера не предстали в будущих дубковских статьях шайкой люмпенов красно–коричневого цвета, не желающих трудиться.

— Два чая и бутерброды, — приказал Саня по громкоговорящей связи своей секретарше. — Нет, дежурные.

Это означало, что вместо бутербродов с икрой, которые любил главный редактор, Дубкову придется есть вчерашние из холодильника. С дешевой колбасой или не менее дешевым сыром.

— Ну, что докладывать, — сказал Владимир Иванович, отхлебывая крепко заваренный чай (слава богу, чая дежурного не делали) и откусывая от бутерброда со слегка усохшим сыром. — Революция.

Он вкратце описал события, свидетелем которых стал несколько часов назад, не забыв описать и физиономию премьера, когда тому в лоб угодило яйцо.

— Даю на статью два дня, — получил он указание шефа.

— Ну, а здесь–то что происходит? Я оказался на вокзале через несколько минут после взрыва.

— После взрывов, — поправил его Саня. — Рвануло сразу в пяти местах. И не только в Москве, в Питере тоже. И еще в шести городах. Кроме того, в Дагестан вторглись банды чеченцев под командованием Хаттаба. Идут бои.

В середине июля, через пару дней после приезда дуэта, в порт Булье вошла частная английская яхта «Магия», прибывшая с Мальты. С нее на берег сошли два англичанина. Если верить паспортным данным, одним из «англичан» являлся некий турок Мехмед, в прошлом советник исламистского премьера Турции Эрбакана, достаточно влиятельная фигура в ваххабистских кругах Турции, Ближнего Востока и Северного Кавказа. Вторым человеком, к удивлению спецслужбистов, был небезызвестный чеченский полевой командир Шамиль Басаев.

«Версия», № 29, 1999 г.

— Какие–нибудь официальные сообщения были? — спросил Дубков.

— Да, разумеется. Десять минут назад по всем СМИ выступил премьер с заявлением, что несколько чеченских полевых командиров объявили России газават и что ответ будет молниеносным и жестким. В настоящий момент наши самолеты уже утюжат чеченскую территорию, а в Дагестан стягиваются войска.

— Та–ак, — задумчиво протянул Дубков. — Обстановка накаляется. А что поведение населения? Следовать примеру Питера пока не собирается?

— Пока все тихо. Твоя задача сейчас осветить события в Питере под углом патриотизма. В стране фактически война, а питерцы наносят удар в спину.

— Кому? — насмешливо спросил журналист, стремящийся сохранить мораль, но не потерять политические убеждения.

— России, — раздраженно ответил потерявший мораль и, видимо, политические убеждения в придачу главный редактор.

— Э, брат! Так недолго и в красно–коричневые угодить, — продолжал выпендриваться журналист.

— Перестань паясничать. Ты что, не понимаешь, что речь идет о существовании нашей газеты?

— А я думал, о существовании нашего государства, — серьезно сказал Дубков. — Извини, постоянно путаюсь в приоритетах.

Французы напряглись и усилили наблюдение. И не зря. На самолете одной из российских нефтяных компаний поздно вечером в аэропорт Ниццы прилетел человек, лысоватый, с бородой, колючим взглядом, внешне очень похожий на главу кремлевской Администрации. Уже пройдя контроль французской пограничной службы, этот человек настороженно посмотрел по сторонам. Он был в строгом костюме, с портфелем и без всякой охраны. Лысоватый человек успокоился, только когда увидел встречающих его двоих абхазов и Суркова. Все они сели в «Роллс–ройс» и умчались на виллу в Булье. Всю ночь на вилле что–то происходило: была усилена охраны виллы, а пространство вокруг нее распространяло такое сильное магнитное излучение, что мобильные телефоны в радиусе нескольких сотен метров попросту не работали. Утром тот же «Роллс–ройс» умчался в аэропорт, и человек, похожий на Волошина, улетел в Москву. В течение суток виллу покинули и все ее обитатели.

«Версия», № 29, 1999 г.

— Ты можешь хоть сейчас не паясничать? — устало спросил редактор журналиста, которому все прощалось за профессионализм и скорость в работе.

В это время зазвонил телефон. Редактор снял трубку:

— Алло. Нет. Сейчас.

Он схватил пульт телевизора и нажал кнопку. На экране возник текст: «ЭКСТРЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ». Оба замерли, не спуская с него глаз. Через несколько минут на экране появился диктор: «Несколько часов назад в своей резиденции Горки‑9 Президент Российской Федерации издал указ». Прерывающимся от волнения голосом диктор начал читать:

УКАЗ Президента Российской Федерации

О введении чрезвычайного положения на территории России

В связи с резким осложнением политической и криминогенной обстановки на территории России, массовыми беспорядками, сопровождающимися насилием и угрожающими жизни и безопасности граждан, а также нормальной деятельности государственных институтов; с целью обеспечения государственной и общественной безопасности, охраны прав граждан; в соответствии со статьей 88 Конституции Российской Федерации, Законом РСФСР «О чрезвычайном положении» и Законом Российской Федерации «О безопасности», постановляю:

1. Ввести с 10 часов 00 минут чрезвычайное положение на всей территории Российской Федерации.

2. Ввести на период чрезвычайного положения в качестве особой формы управления Временную администрацию.

3. Назначить председателя правительства главой Временной администрации; министра обороны, министра внутренних дел и директора Федеральной службы безопасности — заместителями главы Временной администрации.

4. Установить, что на всей территории России на период чрезвычайного положения органы исполнительной власти регионов непосредственно подчиняются Временной администрации; приказы и распоряжения Временной администрации, изданные в соответствии с Законом РСФСР «О чрезвычайном положении» и настоящим Указом, обязательны для исполнения всеми государственными и общественными организациями и гражданами. Решения органов исполнительной власти, принятые без предварительного согласования с Временной администрацией, не имеют юридической силы.

5. На период чрезвычайного положения запретить проведение собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций, а также иных массовых мероприятий; запретить проведение забастовок; запретить продажу оружия и боеприпасов, ядовитых веществ и спиртных напитков; провести временное изъятие у граждан огнестрельного и холодного оружия, боеприпасов, ядовитых и взрывчатых веществ, а также учебной военной техники и радиоактивных веществ.

6. Временной администрации установить особый режим въезда и выезда, а также особый порядок передвижения граждан и ограничения движения транспортных средств; усилить охрану общественного порядка и объектов, обеспечивающих жизнедеятельность населения; ужесточить проверку документов в местах скопления граждан, а в исключительных случаях, при имеющихся данных о наличии у граждан оружия, проводить личный досмотр вещей, жилищ, транспортных средств и перевозимых грузов; приостановить после предварительного предупреждения деятельность политических партий, общественных объединений и массовых движений, препятствующих нормализации обстановки; ограничить свободу печати и других средств массовой информации путем введения предварительной цензуры, с правом временного ареста печатной продукции, а также временно изъять звукоусиливающие технические средства и множительную аппаратуру; с учетом обстановки в том или ином населенном пункте ввести комендантский час, то есть запрет гражданам находиться на улицах и иных общественных местах без специально выданных пропусков и документов, удостоверяющих личность, в установленное время суток.

7. Подчинить в оперативном отношении главе Временной администрации силы Министерства внутренних дел Российской Федерации, Министерства обороны Российской Федерации, Федеральной службы безопасности Российской Федерации, Федеральной пограничной службы Российской Федерации и других федеральных органов исполнительной власти, привлекаемые для обеспечения режима чрезвычайного положения.

8. Федеральному агентству правительственной связи и информации при Президенте Российской Федерации в установленном порядке обеспечить Временную администрацию правительственной связью и иными видами специальной связи.

9. Настоящий Указ вступает в силу со дня его подписания. В соответствии со статьей 102 Конституции Российской Федерации направить настоящий Указ в Совет Федерации Федерального Собрания Российской Федерации.

Президент Российской Федерации

Редактор и журналист уставились друг на друга, как два барана, готовые к смертельной схватке по не совсем понятным для обоих причинам.

«Паук» и Совет

Бесконтрольная власть президента при капиталистической или полукапиталистической экономике — это, помимо всего прочего, возможность бесконтрольного обогащения его и его семьи в масштабах, которые и не снились правителям советской эпохи. В этом наша президентская власть ближе не к своим советским предшественникам, а к авторитарным режимам полукапиталистических стран третьего мира Маркоса, Сухарто, Мобуту и т. д.

«Общая газета», № 26, 1999 г.

В небольшом офисе в центре Санкт–Петербурга вели неторопливую беседу двое. В одном читатель безошибочно мог бы определить Александра Петровича Бирюкова, который, как всегда, сохранял флегматичность, что давало ему преимущество перед оппонентами в жарких спорах и уравнивало в беседах с людьми, лишенными эмоций.

Его собеседником был человек с нервным выразительным лицом и пронзительным взглядом маленьких зеленых глаз. Бирюков, благодаря прекрасному, выработанному годами самоконтролю, тем не менее искусно скрывал дискомфорт, доставляемый ему взглядом собеседника и резкими изменениями тональности его голоса. Но со стороны было ясно, что собеседник не только прекрасно видит этот дискомфорт, но и манипулирует им, как клавиатурой компьютера, то усиливая, то ослабляя, то сводя на нет.

Александр Петрович прибыл в Питер в качестве ревизора, которого Романов направил для выяснения некоторых действий питерского «паука», не согласованных с Советом. Бирюков, объездивший все мегаполисы, где находились глубоко законспирированные филиалы Партии, отметил, что питерский «паук» резко отличался от всех остальных. Представителю Совета было известно, что он учился на одном курсе с Николаем Ивановичем Бардиным и что именно он вовлек Кардинала в эту «чертовщину» много лет назад. Более того, Бирюков точно знал, что Кардинал и «паук» ни разу не встречались с момента окончания медицинского института, хотя и контактировали постоянно, используя им одним известный метод. Их связывало нечто трагическое, не известное кроме них никому.

— Должен сказать, уважаемый Игорь Владимирович, что ваши действия несколько спутали наши планы. Хотя должен признать, что ситуация, созданная вами в городе, дала богатую информацию. Наши аналитики в один голос утверждали, что вывести население мегаполисов из спячки, в которую их погрузили после 96‑го года, невозможно, — сказал Александр Петрович, избегая взгляда собеседника.

— Вы знаете, Александр Петрович, — ответил «паук», — что моя теория психического управления массами несколько отличается от взглядов Николая. Даже, скажу, сильно отличается. Мы с ним всегда были друзьями в личных отношениях и противниками в научной сфере. Сейчас трудно сказать, кто из нас прав в кардинальных вопросах, так как и он, и я добились определенных практических результатов. Поэтому некоторые мои действия действительно могут вносить некоторый разлад в схему, построенную Николаем.

— Скажите, Игорь Владимирович, — внезапно перешел на другую тему Бирюков, — а то забыл спросить об этом при нашей последней встрече. А у вас есть политические убеждения? Или, как бы это правильнее выразиться, политическая мораль?

«Паук» саркастически засмеялся. В его социальной градуировке первое почетное место занимали ученые, политики — почетное последнее, поэтому Александр Петрович был не то чем–то вроде недочеловека, который, считая себя партнером ученого, в действительности является лишь объектом исследования, как морская свинка.

— Должен признаться, Александр Петрович, я не политик, — корректно начал он. — Политика для меня — дело слишком сложное. Максимум, на что я способен, это изучать ее. Но не более того.

— Я так и думал, — кивнул Бирюков. — Итак, что же заставило вас инициировать социальный катаклизм, не согласовывая свои действия с нами?

Игорь Владимирович подождал, пока вошедший в кабинет молодой человек поставит перед ними чашки с кофе, после чего проводил его взглядом и, как только дверь за ним закрылась, заговорил очень серьезным деловым тоном.

— Меня к этому подтолкнули несколько причин. Первая, конечно, сугубо научная. Осуществляя мониторинг психического состояния масс, мы пришли к выводу, что наступил тот момент, когда маленький толчок может породить цепную реакцию. Другими словами, запустить в действие подсознательную псиустановку, которая формировалась около десяти лет. Если такой момент упустить, то начнется длительный период нового процесса накопления информации психикой людей. Я не уверен, что доживу до подхода к следующей критической точке. Во–вторых, я знаю, какую работу проделала наша Партия, готовясь к выборам. Если бы нашим оппонентам удалось их перенести, то пришлось бы перестраивать всю стратегическую линию. И в-третьих, операция была подготовлена нами с такой тщательностью, что никто никогда не поймет, откуда растут ноги.

— Вы уверены? — с сомнением спросил Бирюков.

— Абсолютно. Мои люди в управлении ФСБ Санкт–Петербурга сообщают, что чекисты не имеют ни малейшего подозрения. Все едины во мнении, что процесс начался стихийно.

Александр Петрович задумчиво пожевал губами. Его, как и всех членов Совета, больше всего интересовал вопрос, известно ли компетентным органам, что в стране действует разветвленная подпольная организация. Никаких сведений со стороны людей Партии в центральном аппарате ФСБ и других силовых структурах на этот счет не поступало. Он знал, что в случае получения такой информации главной задачей Партии станет ее легализация. К этому все было готово с момента ее основания. А вот относительно региональных филиалов у него имелись сомнения. Сумели ли региональные «пауки» наладить четкое взаимодействие с тамошними эфэсбэшниками?

— Итак, — заговорил он, — не опишете ли в деталях схему создания настоящей ситуации?

— Разумеется, — с готовностью отозвался «паук». — Как только от вас пришла информация об отмене выборов, нами было заготовлено полтора миллиона листовок, дающих толчок псиустановке, а также подготовлены мобильные группы создания напряженной ситуации.

Он встал, подошел к стене, часть которой была закрыта Государственным флагом Российской Федерации, и небрежно откинул полотно. Взору Александра Петровича открылась карта Санкт–Петербурга, испещренная пометками синим фломастером.

— Вот в этих районах, наиболее неблагополучных с социально–психической точки зрения, триста тысяч листовок были брошены в почтовые ящики. Далее группы шесть раз разбрасывали листовки в центральных районах города. Таким образом, к моменту получения населением официальной информации об отмене выборов оно уже было готово к соответствующей реакции. В психику людей была заложена соответствующая установка, вторым толчком к реализации которой должно было послужить выступление Елицина, в котором он информировал их о том, что они ожидали. Параллельно с этим нами было бесплатно распространено двести тысяч экземпляров «Бездны», в которые вкладывались листовки соответствующего содержания. Вот в этих районах, — он начал водить авторучкой по карте, — мы сумели через своих людей вызвать повышение цен на хлеб и ряд других продуктов питания.

— Каким образом?

— Сделали нерентабельными два хлебозавода, перекрыв им возможность закупки дешевой муки. Давайте не будем сейчас вдаваться в технические детали.

— Но, дорогой мой, — голос Бирюкова несколько напрягся, — вы проводили спецмероприятия и уверены, что они прошли мимо ФСБ. Вы что, считаете их полными идиотами?

— Нет, — тонко улыбнулся «паук», — не полными. Но вы не найдете ни одного человека в России, который бы увязал социальный катаклизм с агитацией. Ведь в средствах массовой информации агитация похлеще. Уже больше десяти лет. Однако социальные катаклизмы случались только тогда, когда их инициировал режим. Я продолжаю, с вашего позволения. Ту наличность, которую вы прислали нам две недели назад, мы потратили на организацию забастовки работников городского транспорта и приняли меры к организации перебоев снабжения города бензином. После нескольких дней жизни горожан в условиях паралича транспортной системы мы сумели организовать демонстрацию. Мы успели это сделать буквально за несколько часов до того, как Москва приняла меры к ликвидации созданной нами ситуации. Ну а дальше оставалось только использовать ошибки режима.

Скажем, эти идиоты, как мы и предполагали, пустили в ход силовые методы. Полилась кровь, и тут они сделали фатальную ошибку. Они вывели войска, которые тут же поддержали население города и парализовали ОМОН. Взгляните на карту. Всего вы видите четыре тысячи триста восемьдесят семь баррикад. Из них при нашем непосредственном руководстве создавались только девяносто шесть. Остальное — стихия. Должен сказать, что очень благодатной почвой оказались армейские круги. Если бы мы ориентировались на военный переворот, то успех был бы полный. Армия только и ждет, когда появится новый Миних и зычным голосом скомандует: «Ребята! Пошли Бирона свергать!»

В это время зазвонил телефон. «Паук» снял трубку:

— Слушаю. Да, я в курсе. Понятно. Отслеживайте ситуацию как можно тщательнее.

Один за другим раздалось еще несколько звонков, на которые Игорь Владимирович отвечал с той же лаконичностью. Наконец телефон замолчал.

— Александр Петрович, — обратился научный оппонент Кардинала к представителю Совета, — произошло то, что мы и ожидали: от силовых методов решения проблемы режим перешел к маневрированию. Только что прибыл новый командующий округом, снабженный неограниченными полномочиями. Силы правопорядка получили приказ не появляться на улицах, а войска — исполнять их обязанности, но не вмешиваться в политические события. Только поддерживать ситуацию в рамках контроля. Простите, я должен дать моим людям кое–какие указания.

Он нажал кнопку связи, и через несколько секунд в комнату вошла пожилая женщина. Она остановилась в дверях и вопросительно посмотрела на Игоря Владимировича.

— Надежда Ивановна, — обратился к ней «паук», — оповестите, пожалуйста, руководителей всех команд, что в связи с изменением ситуации мы переходим к реализации плана «С». Команды слежения, в особенности подразделение «Омега», должны отслеживать ситуацию круглосуточно. О малейших изменениях в коллективной психике населения докладывать немедленно. Что там v команды «Ипсилон»?

— Ими заготовлено около пятисот тысяч листовок типа «П». Ждут приказа на распространение.

— Все листовки уничтожить, — как бы размышляя о чем–то, сказал Игорь Владимирович. — Пусть немедленно приступают к печатанию листовок типа «ПВ 2 ЧС». И распространяют по мере изготовления.

— Скажите, Игорь Владимирович, — с любопытством спросил Бирюков, когда женщина вышла, — а что такое «ПВ 2 ЧС»?

— Прямое воздействие в чрезвычайной ситуации.

— А до этого было косвенное? — с некоторой насмешкой поинтересовался Александр Петрович.

— Не совсем. Первые листовки ориентировали психику на самостоятельную дачу установки. А вторая партия уже будет давать установку нашу.

Бирюков жестко посмотрел на «паука». Его глаза сузились и превратились в два буравчика, которые начали сверлить собеседника, но не в целях проникновения в недра его сознания, а с целью подчинить его своей воле. Такое очень редко случалось с Александром Петровичем и, как правило, заканчивалось успехом.

— Что представляет собой ваш план? Почему он не согласован с Советом?

— Ну, так давайте согласуем, — весело сказал Игорь Владимирович. — Вы видите, что вино налито. Надо пить. Кстати, не хотите ли чаю? Нет? Напрасно. Чай — очень хороший помощник в дискуссии. Итак! Через несколько часов население получит листовки с инструкциями, из которых ему будет понятно, — он начал загибать пальцы: — А. В первом бою одержана победа, и противник перешел к обороне. Б. Борьбу нельзя прекращать ни под каким предлогом до тех пор, пока не будет достигнута цель, а именно, выборы в соответствии с Конституцией. В. Необходима организованность, в связи с чем каждый должен знать свое место. Это место указано в листовке. И каждый прочитавший ее будет знать, куда ему идти, где находиться и что делать. Я предлагаю вам, уважаемый Александр Петрович, немедленно выехать в Москву и рассказать нашим соратникам, и Николаю в первую очередь, что происходит здесь, а также сообщить, что я считаю целесообразным начать то же самое в столице и в других крупных городах.

На следующий день по дороге на вокзал (его повез на своей машине один из помощников «паука») Бирюков внимательно наблюдал за тем, что происходило на улицах. Они как–то враз опустели. Военные патрули попадались чуть ли не чаще, чем цивильные граждане. Все это резко контрастировало с обстановкой, царившей в Питере в день его приезда, за исключением одного. Он чувствовал во внешнем спокойствии какую–то странную напряженность. Ему было ясно, что по первому сигналу (он знал, какой сигнал изобрел «паук» для вывода людей на улицы) улицы заполнятся народом, готовым на все.

В поезде, лежа в купе спального вагона в полном одиночестве, он размышлял над последней фразой Игоря Владимировича, которую тот произнес, кривляясь и подражая голосу покойного, и в то же время вечно живого вождя мирового пролетариата: «Припомните историю, батенька. Побеждает тот, кто действует решительно в нужный момент и в нужном месте. Колеблющиеся, как правило, проигрывают. Это может подтвердить и нынешний почти президент, который всегда побеждал потому, что никогда не колебался, и потому, что всегда колебались его политические оппоненты».

Кого он имел в виду под термином «почти президент», Бирюков спрашивать не стал.

Прибыв на Ленинградский вокзал, Александр Петрович сразу пошел к поджидавшей его машине, возле которой курил его водитель. Когда они отъехали уже на приличное расстояние, раздался грохот, судя по всему, со стороны вокзала. Водитель и Бирюков машинально посмотрели друг на друга, и Александр Петрович почему–то пожал плечами. Через десять минут зазвонил телефон.

— Алло, — сказал Бирюков, достав телефон.

— Александр Петрович? — раздался жизнерадостный голос Сидоренко. — С приездом. Николай Иванович очень просил вас приехать. Он сейчас у себя.

— Хорошо. Сейчас буду, — ответил Бирюков и, повернувшись к водителю, коротко бросил: — В лабораторию.

Пройдя в кабинет Кардинала, он увидел, что уже почти весь Совет был в сборе. Все с некоторым напряжением, но вполне спокойно слушали Указ Президента о введении чрезвычайного положения. Руководители подполья ожидали этот Указ с момента получения информации от французской спецслужбы о тайной встрече высокопоставленного кремлевского чиновника с чеченскими лидерами на юге Франции. Французы также раздобыли информацию о переводе баснословных сумм из офшорных банков на «чеченские» счета, оформленные на подставных лиц. Аналитический отдел Партии был един во мнении, что готовится переворот, целью которого является введение чрезвычайного положения и перенос выборов президента на неопределенный срок.

— Итак, коллеги, каковы, по вашему мнению, должны быть наши действия в сложившейся ситуации? — спросил Романов, обведя всех невеселым взглядом.

— Моя точка зрения — выжидать. Прекратить на время всякую деятельность, — сразу же ответил один из членов Совета.

Разгорелась жаркая дискуссия, в которой не принимали участия только три человека: Романов, сидевший сзади от него Сидоренко и Бардин. Романов внимательно слушал мнение каждого. Сидоренко сидел с непроницаемым лицом. Бардин рисовал какие–то странные фигурки.

— А вы что думаете, Николай Иванович? — спросил Романов после того, как высказались все.

Кардинал оторвался от рисунков и холодным, ничего не выражающим взглядом посмотрел сначала на Романова, а затем поочередно на всех членов Совета. Даже Кот, который общался с Бардиным чаще всех из присутствующих, являясь, по сути дела, помощником не председателя Партии, а ее духовного руководителя, почувствовал легкий холодок внутри. Внезапно все ощутили одно и то же — дискуссия была пустой тратой времени. Все будет так, как решит Бардин. Каждый напряженно ожидал ответа Николая Ивановича.

— Я полагаю, уважаемые коллеги, — сказал Кардинал, убедившись с помощью какого–то известного только ему способа, что контролирует ситуацию, — нам надо быть готовыми к реализации любого варианта нашего Стратегического плана. Я же прошу тайм–аут на несколько часов, после чего выскажу свое мнение. А сейчас, я думаю, Александр Петрович сообщит нам об обстановке в Питере и действиях нашего питерского филиала.

«Монстры»

Как сообщили в среду высокопоставленные чиновники американской, британской и российской правоохранительных систем, российская организованная преступность отмыла, как минимум, 15 миллиардов долларов по указанию Бориса Ельцина. В интервью чиновники сказали, что эта сумма может включать и 10 миллиардов долларов займа, выделенного Международным валютным фондом.

«USA Today», 26 августа 1999 г.

Два джентльмена сидели в уютном кабинете небольшой виллы в предместье Нью–Йорка. В мраморном камине весело потрескивали дрова, свет был погашен, и комната освещалась только пламенем, исполнявшим какой–то дьявольский танец.

Джентльмен пожилого возраста с благородными сединами на висках несколько нравоучительно обращался к своему собеседнику средних лет, говорящему на английском с легким акцентом. Беседа велась неторопливо, и было ясно, что оба собеседника не только обсуждают важные вопросы, но и получают искреннее удовольствие от общения друг с другом.

— Так вот, Джекоб, — обратился американец к своему европейскому собеседнику, — все получается не так, как мы планировали. И знаете почему? Да потому, что мы в первую очередь несколько переоценили свои возможности. Нет, не в экономике, не в финансах, не в вооружениях. Мы несколько переоценили наши интеллектуальные возможности. Успехи, которых мы достигли за последние пятнадцать лет, не просто вскружили нам голову, но и заставили нас игнорировать массу мелких факторов, которые в конечном итоге вылились в громадную западню.

— Для нас? — спросил европеец, придерживающийся той же точки зрения, но не спешивший ее высказывать.

— В первую очередь для нас.

— Вы, по–моему, несколько утрируете, сенатор. Я не вижу пока опасности для Соединенных Штатов.

— Верно, — кивнул благородной головой сенатор. — Не видите. И никто пока не видит. В первую очередь в конгрессе и в Белом доме. Им бы надо было почаще читать Библию. В особенности Экклезиаст. Тогда бы они понимали, что все обречено на повторение. Но только участники повторяющейся ситуации могут поменяться местами. То, о чем вы мне сегодня сообщили, не является для меня новостью. Нет, я не знал конкретных цифр, но я видел процесс. Запомните, этому не учат в университетах. Это суровая бытовая действительность. Каждое явление — частичка какого–то процесса. Причем, жизнь устроена так, что часто случается, что явление, приносящее вам пользу, является частичкой губительного для вас процесса. Поясню. Я еще в конце восьмидесятых подверг в конгрессе и в АН Б резкой критике ту политику, которая была спланирована в отношении России. Конечно, план постоянного содержания ее в полудохлом состоянии был неплох. И чрезвычайно заманчив. Мы насовали в верхний эшелон российского истэблишмента своих друзей, которые, пользуясь тем, что неограниченная власть в России попала в руки человека, которого не интересует ничего, кроме ее сохранения и ее внешних атрибутов, создали требуемую для нас систему. То есть перекрыли все возможности развития промышленности. Мы закрыли глаза на грабеж, которому группа людей подвергла свою страну, и приветствовали и способствовали вывозу из этой страны наворованного капитала. Поскольку капитал должен был вывозиться из страны, чтобы исключить возможности ее развития. Должен признаться, что в то время я интуитивно чувствовал, но не понимал, во что это может вылиться для нас, американцев. И только потом увидел, а вы сегодня подтвердили мои догадки, что происходил не вывоз капиталов из России, а русская финансовая экспансия на Запад. Какая–то дикая смесь из китайской стратегии цаньши и еврейской финансовой оккупации.

— Но в чем опасность, кроме экономических факторов, расчеты которых я вам представил, Эйб? — нетерпеливо спросил Жак. Сенатор США именовал его на английский манер Джекобом.

Он уже интуитивно чувствовал, куда клонит его собеседник, но не мог сформировать конкретную мысль. Сенатор засмеялся. В нем жила генетическая неприязнь американских колонистов к представителям метрополий.

— Евреи больше тысячи лет в поте лица в тяжелейших условиях создавали свою финансовую империю. Больше тысячи лет у них ушло на то, чтобы создать систему, с помощью которой они возродились как нация, как государство и могли диктовать свою волю большей части мира. Читайте Экклезиаст, мой милый Джекоб. Тогда вы увидите, что русские делают то же самое. За какие–то десять лет они создали мировой русский капитал, с которым уже нельзя не считаться. Наши остолопы в ЦРУ и конгрессе хлопали в ладоши, наблюдая за тем, как русское сырье превращается в доллары и расползается по всему свету. В первую очередь по Европе. А в России встают заводы и разрушается инфраструктура. Они по простоте душевной, а точнее, по природной тупости полагали, что во всем мире теперь наступает власть доллара. Так–то оно так, да только они забыли, что у доллара, как правило, есть хозяин. И это была фатальная ошибка наших доморощенных стратегов, что они допустили, чтобы хозяевами доллара стали русские. Другими словами, русские использовали против нас наше же изобретение. И что мы видим теперь? Теперь мы видим, что Европа, самая дружественная США часть света, почти уже находится под властью доллара. Но русского доллара. Принадлежащего этим проклятым русским. А что будет потом? Я вам скажу. Потом везде, где находится русский доллар, начнут появляться его хозяева со всеми вытекающими отсюда последствиями, которые в настоящий момент трудно спрогнозировать.

Жак, несколько ошарашенный импульсивностью сенатора, которого он привык видеть всегда хладнокровно излучающим уверенность в правильности американской политики, попробовал внести долю оптимизма.

— Но в чем вы видите опасность политическую? Да, мы также обеспокоены разросшимся и постоянно отмываемым капиталом, принадлежащим русским. Но, поверьте, они, с политической точки зрения, не представляют какую–либо опасность для Запада. В особенности для США. Как утверждают наши эксперты, подавляющее их число не связывает свое будущее с Россией. Более того, они презирают ее гораздо сильнее, чем мы. Кроме того, это разрозненные группы людей или одиночки.

— То–то и оно, сынок, — крякнул сенатор, — они связывают свое будущее с Западом. Но вот в качестве кого они захотят пребывать на Западе — это очень интересный вопрос. Когда у человека столько денег, сколько у них, он не захочет мириться с положением второго сорта. В один прекрасный день они увидят, что их совместный капитал разросся до такой степени, что, объединившись, они смогут диктовать свою волю всему миру. Русскую волю с помощью американского доллара, который они получили, ограбив свою страну. И как они будут использовать ту невидимую власть, которую они получат, объединившись, это большой вопрос. Особенно если учесть то, что менталитет у них криминальный. И у себя на родине они привыкли к полной безнаказанности и несоблюдению каких бы то ни было правил, свойственных цивилизованному миру. И вы правы. Им начхать на свою страну. Она может исчезнуть, как исчез когда–то Израиль. А диктовать свою волю они будут с южного берега Франции, с горных курортов Швейцарии, с роскошных вилл во Флориде. Это будут евреи XXI века. Дай Бог, чтобы это произошло, когда я уже буду в могиле, благо наследников у меня нет. Поэтому я крайне негативно отнесся к решению конгресса и будущего президента сохранить в России нынешний режим.

— Что же вы предлагаете, сэр? — почтительно осведомился Жак, убежденный собеседником в серьезности вопроса.

— Вы сообщили мне, что имеете связь с русским подпольем, возглавляемым очень решительным человеком…

Выступая на страницах «Уолл–стрит джорнэл», он (Бжезинский) заявил, что «потрясен» компетентностью действий российских предпринимателей в Америке. Маловероятно, пишет Бжезинский, чтобы они могли провести свои финансовые комбинации «без профессионального западного совета». Были ли в это вовлечены западные официальные лица и есть ли у западной политической системы иммунитет против «такого русского вторжения»? Понимает ли кто–нибудь в Америке, пишет Бжезинский, что «бороться с нынешними русскими будет сложнее, чем с коммунизмом?» …К подобным заключениям можно было бы отнестись с иронией, если бы не одно обстоятельство. Луис Шелли, директор транснационального Центра по изучению оргпреступности американского университета, подметила, что «русские бешеные деньги» чуть ли не спровоцировали «кризис американской банковской системы». Одним словом, если судить по некоторым материалам солидных американских изданий, Москва применила в США готовившееся годами в недрах КГБ СССР «секретное оружие» и нанесла противнику чувствительный урон.

«Век», № 36, 1999 г.

В это же время по одной из маленьких старинных улочек Замоскворечья пробирались сквозь орды иномарок скромные «Жигули», за рулем которых сидел Константин Павлович Сидоренко, а рядом с ним расположился Николай Иванович Бардин. Он использовал Кота в качестве шофера только в самых важных случаях. Последний это знал, ценил и, выступая в качестве водителя Кардинала, был всегда предельно собран и сосредоточен.

— Николай Иванович, — говорил Кот, напряженно глядя перед собой, — меня не столько беспокоит, сколько интересует один момент. Ну, допустим, мы ухитрились захватить власть. Хотя шансов, признаться, прискорбно мало. Дальше что? Как вы собираетесь разгрести всю эту навозную кучу? Страна поражена криминальным менталитетом. Казна пуста, банковская система — главное препятствие развития экономики. Промышленность…

— Голубчик, — ласково перебил его Кардинал, — вы затрагиваете вопросы, находящиеся вне моей компетенции. Я, честно должен признаться, до сих пор не отличаю дебета от кредита. Но я знаю тот непреложный факт, что в основе политики и экономики лежит психика. Если психика направлена в правильное русло, то все остальное приложится. Поэтому разработку экономической и финансовой стратегии мы оставим нашим экономическим стратегам. Административную систему реализации этой стратегии будет создавать Петр Алексеевич со своей командой. Он же позаботится о ее бесперебойном функционировании. Наша задача совсем в другом. И она является ключевой. Это создание невидимой психической системы управления экономикой и обществом в целом. — Он на мгновение задумался, а потом добавил: — И моя лаборатория к этому готова. Почти готова, — поправился он тут же.

Кот искренне засмеялся. Ему показалось, что в речах Кардинала проскальзывает наивность.

— Как же вы будете строить свою псисистему? Опять ГУЛАГ? Состояние всеобщего страха? Но мы это уже проходили.

Бардин ласково засмеялся, и в этом смехе Сидоренко послышалось нечто зловещее.

— А что мы еще не проходили? Вы мне можете сказать, что мы еще не проходили, друг мой? И кто вам сказал, что то, что мы уже проходили, не может быть использовано вновь? Нет, ГУЛАГ неприемлем. С этим я согласен. Но, к сожалению, вынужден констатировать, что страх действительно будет стержнем новой психически системы управления обществом.

— Вы уверены, что он будет продуктивным? — с сомнением спросил Кот. — Вы полагаете, что экономические методы управления не могут заменить силовые? И будут ли силовые методы эффективными?

Бардин ничего не ответил. Его внимание привлекло то, что происходило снаружи. В результате образовавшейся небольшой пробки в переулке, где проходили дорожные работы, скопилось несколько десятков машин. Впереди «Жигулей» Сидоренко встал роскошный джип с затемненными стеклами. Он довольно бесцеремонно протиснулся слева вперед сидоренковской машины, едва не задев крыло. И в тот же самый миг справа так же протиснулся задрипанный поцарапанный «жигуленок» с такими же затемненными стеклами. Сидящих в этих обеих машинах не было видно, «жигуленок», объехав машину Кота (для этого ему пришлось выехать на тротуар), так же нахально объехал крутой джип и встал самым первым в толпе машин.

Кот, как и Кардинал, почувствовал, что их ожидает нечто интересное. И не ошибся. Из джипа вышли двое крутых. Они подошли к «жигуленку» с двух сторон, оторвали зеркала, демонстративно положили их на капот и с достоинством удалились в салон своей роскошной машины.

Прошло несколько секунд, и передние двери «жигуленка» распахнулись. Оттуда с большим трудом вылезли два двухметрового роста мордоворота в камуфляжной форме с автоматами в руках. Они неторопливо подошли к джипу и так же неторопливо начали крушить затемненные стекла иномарки. Автоматы, прикладами которых они били стекла, казались игрушечными в их огромных руках, более напоминавших медвежьи лапы, чем кисти человеческих рук.

Когда стекла были выбиты, и салон джипа предстал перед взорами изумленной публики, Сидоренко и Бардин обнаружили, что обитателей этого салона не видно. Наблюдавшие эту курьезную ситуацию не могли даже представить, что пассажиры джипа, мужики довольно крупные, сумеют сжаться до таких размеров на полу автомобиля так, что снаружи их не будет видно. Добив последнее стекло, мордовороты неторопливо удалились в свой потрепанный «жигуленок». Зеркала они взяли, и Сидоренко видел, как один из них аккуратно положил их в «бардачок».

На светофоре главной улицы зажегся зеленый свет, и «жигуленок» так же неторопливо двинулся вперед. За ним, гудя, объезжали джип и машину Сидоренко все остальные участники пробки. В салоне раскуроченной иномарки все еще никого не было видно, и Сидоренко, которому очень хотелось увидеть лица «крутых», пришлось втиснуться в общую массу, не дождавшись зрелища. Через несколько секунд они уже оказались на Большой Ордынке.

— Мне нужно отвечать на ваш вопрос, голубчик? — насмешливо спросил Бардин.

— Нет, пожалуй. Вы меня убедили, уважаемый профессор, — ответил Кот и расхохотался. — Эх, жаль я морды тех двоих так и не увидел.

Они медленно поехали по Ордынке, и вскоре Бардин попросил остановиться. Оставив Кота в машине и попросив его никуда не уезжать, он прошел метров сто и свернул во дворик неподалеку от Марфа–Мариинской обители. «Странно, — подумал Сидоренко, который знал, что Бардин живет в доме, находящемся в этом дворике. — Сказал, на важную встречу. Неужели осторожный Кардинал теперь важные встречи дома устраивает?»

Николай Иванович вошел в один из подъездов и поднялся на лифте на восьмой этаж. Дверь в квартиру Рублевского была чуть–чуть приоткрыта.

— Проходите, Николай Иванович, — раздался из квартиры веселый голос ее хозяина.

Кардинал с привычным внутренним трепетом вошел в «жилище богов», как он в шутку именовал логово «монстра».

В комнате на журнальном столике уже стоял кофейник, бутылка арабской финиковой водки «Арак», две рюмки и восточное блюдо с янтарными мясистыми финиками.

Хозяин встал, пожал кардинальскую, холодную, как лед, руку и гостеприимным жестом указал на кресло. Разумеется, от его внимания, а точнее, от его какой–то звериной интуиции не ускользнул тот факт, что Бардин находится в состоянии крайнего возбуждения, несмотря на то, что лицо Николая Ивановича оставалось невозмутимым. И Бардин знал, что «монстру» понятно его состояние, и даже не исключал, что Рублевский уже знает просьбу, с которой к нему хочет обратиться Кардинал.

— А вы знаете, Николай Иванович, что в этой комнате кроме вас еще никого не было. Если не считать ее первого и единственного владельца, пусть земля ему будет пухом.

— Насколько я понимаю, эта квартира принадлежала вашему родственнику, — сказал Бардин, оглядывая комнату так, как если бы видел ее впервые.

— Да. Бывшему родственнику, которого я очень любил, пока был человеком.

Он налил в рюмки водку и взял финик. Не чокаясь, они выпили, после чего Рублевский наполнил чашки кофе.

— Вы знаете, Николай Иванович, я открыл удивительное свойство кофе. Перед тем как его пить, необходимо выпить рюмку коньяка или водки. Тогда ваши язык и небо будут воспринимать кофе гораздо лучше. Вы познаете вкусовые ощущения, недоступные при обычном состоянии органов вкуса. Итак, что случилось? Что заставило вас просить о срочной встрече, мой друг?

Бардин до этого никогда не просил аудиенции у «монстра», но приходил два раза в месяц в строго установленные дни и часы. Помимо этих встреч «монстр» сам вызывал Кардинала, когда тот был ему нужен. Попивая кофе маленькими глотками, Николай Иванович немного помолчал, а затем произнес только одну фразу:

— Помогите нам.

Рублевский понимающе склонил голову:

— Николай Иванович, я никогда не спрашивал вас о ваших целях, хотя всегда знал, что вы являетесь элементом некой социальной системы. Организации. И я не строил иллюзий относительно ваших чисто научных изысканий, но всегда считал, что наука для вас является ключом к достижению какой–то цели. Скорее всего, политической.

— Я не политик и политикой не занимаюсь, — осмелился перебить собеседника Бардин.

— Знаю, — досадливо поморщился Андрей Иванович. — Знаю, что вы искренне считаете себя ученым, далеким от политики. Но ваша наука имеет прикладное значение.

— Но ваша также, уважаемый Андрей Иванович, — попробовал атаковать Бардин.

— Верно, — засмеялся Рублевский. — Только ваша поставлена на службу людям, а моя — природе. А люди рассматриваются моей наукой не как социум или его составляющие, а как биологические единицы. Ну ладно. Вы заслужили мое уважение и право на мою благодарность. Чего вы хотите?

— Вы выполните любую мою просьбу? — почти шепотом спросил Николай Иванович.

— Нет, — отвечал «монстр» с равнодушным выражением лица. — Только ту, которая не представляет опасности для Баланса. Говорите. Смелей. Смелость, как говорят, города берет.

— Здесь речь идет не о городе, а о стране.

— Для меня все едино. Чего вы хотите?

Бардин, не спрашивая разрешения, налил в рюмку водки, выпил, поморщился (он с детства не любил анис) и положил в рот финик.

— Андрей Иванович, — заговорил он спокойным деловым тоном. — Я прекрасно знаю о том, что вам известно обо мне все, и я бы никогда не пытался скрыть что–либо от вас. Да, я действительно член, точнее, руководитель, русского сопротивления. Я действительно уже несколько лет готовлю захват власти с целью положить конец истреблению моего народа. К которому вы когда–то имели некоторое отношение, — не удержался и ядовито добавил он. — Сейчас сложилась ситуация, в которой захват нами власти либо отодвигается на длительный срок, либо связан с большим кровопролитием. Мы хотели бы избежать этого.

— Из ваших слов следует, — уверенно сказал Рублевский, — что перед кровопролитием вы не остановитесь.

— Да, — тихо и твердо ответил Кардинал. — Но его можно избежать. Препятствием этому является всего–навсего одна биосистема.

Рублевский на мгновение задумался. Казалось, он просчитывает на много лет вперед последствия своего вмешательства в естественный ход событий. То воздействие, которое он окажет на Баланс, и ту ответственность перед Естественными Высшими природными силами, которую он возьмет на себя. Кардинал, не представляя во всем объеме силу, к которой он апеллировал, чисто интуитивно знал, что идет ва–банк, где в случае проигрыша его судьба будет настолько страшна, что танталовы муки покажутся раем.

— Но ведь он и так обречен, — сказал «монстр», закончив свои расчеты. — Я уже говорил вам, что включил в его высшей психике программу самоуничтожения. Зачем брать грех на душу?

— Время, уважаемый Андрей Иванович. У нас нет времени.

— Хорошо, — «монстр» налил себе кофе и начал тщательно размешивать сахар. — Хорошо. Я, возможно, помогу вам. Если, — он поднял палец, заметив радостное выражение глаз Кардинала, — если то, что вы будете делать, придя к власти, соответствует интересам Баланса. Кроме того, как вы догадались еще до нашего знакомства, шарх есть не что иное, как инструмент в руках неких личностей, которые, используя псиметоды, управляют им, а через него государством. Именно их я рассматриваю как объект атаки. Вы нашли их?

— Пока только подбираемся, — неуверенно сказал Бардин. — Но смею вас заверить, что, если вы поможете нам сейчас получить власть, мы найдем их значительно быстрее. И уничтожим физически, — закончил он, почти машинально отметив пустоту в глазах Рублевского.

— Ну, допустим, я устраняю шарха. Что у вас имеется для прихода к власти?

Николай Иванович понял, что настал самый ответственный момент. Было ясно, что главная задача — убедить «монстра» в возможности захвата власти Партией. Как она будет действовать потом, вопрос решаемый. В конце концов «монстр» сам может указать, что делать.

— Нами подготовлено все для предвыборной кампании. Создан Фонд поддержки народного президента, который будет финансировать ортодоксальные выборные технологии, используемые с помощью СМИ. Сконцентрировано большое количество наличности на осуществление маневров с активными участниками ситуации. Активные участники, сами того не подозревая, прошли психическое структурирование и готовы к приему воздействия извне. Заготовлено несколько десятков миллионов листовок, составленных специалистами моей лаборатории. Они способны воздействовать на подсознательные параметры всех псимоделей. Сформированы в мегаполисах и в регионах группы оперативного воздействия. Они будут ежечасно проводить мини–митинги, в ходе которых будут воздействовать на избирателей на всех трех психических уровнях. Кроме того, в нужный момент мы получим необходимую поддержку из Европы…

Рублевский внимательно слушал, время от времени кивая. Все, о чем говорил Кардинал, свидетельствовало о том, что Партия серьезно, а главное, незаметно подготовилась к проведению «тихого» переворота.

— А как с электронными средствами подсчета голосов? — внезапно спросил он. — Что вы будете делать, чтобы не допустить фальсификацию выборов, как это было в 1996 году?

— Это один из самых сложных моментов, — с готовностью признал Бардин. — Нами выявлены все люди, от которых будет зависеть фальсификация, и взяты под жесткий контроль. К каждому приставлена бригада спецоператоров, как мы их называем. В момент подсчета эти люди будут поставлены перед дилеммой потерять семью или не допустить фальсификацию. Наблюдение будет вестись очень тщательно с помощью нашей агентуры в структурах, контролирующих механизм подсчета голосов. Высокооплачиваемой агентуры.

— Хорошо. Допустим, вы меня убедили. Хотя, должен признаться, ваши методы несколько не укладываются в рамки общепринятой морали.

— Но у вас ведь нет общепринятой морали, Андрей Иванович, — усмехнулся Бардин.

— Я сказал, общепринятой, уважаемый Николай Иванович, а не моей.

— И здесь вы не правы, любезный Андрей Иванович. Нынешняя общепринятая мораль вполне соответствует нашим действиям. Поэтому мы хотели бы ее изменить.

В пустых глазах «монстра» появилось легкое беспокойство.

— Вы, надеюсь, не подумали, что я вас осуждаю.

— Боже упаси. Ваши людские дела меня абсолютно не касаются. Итак. Вы захватили власть. Как вы ее употребите?

— Мы создадим эффективную психическую систему управления обществом в целом и отдельными людьми. Каждый, кто попытается сопротивляться этой системе или выйти за ее рамки, будет уничтожаться либо системой, либо самим собой.

— Страх?

— Пока только страх.

— Мда-а, — протянул Рублевский. — Не очень приятное блюдо для биоэнергетического поля планеты, но, во всяком случае, безвредное. А как насчет биогенераторов, подрывающих Баланс?

Сначала Бардин не понял, что под биогенераторами Рублевский подразумевал живых людей, но затем, сориентировавшись в проблеме, быстро ответил:

— Часть их будет ликвидирована физически. Остальные подвергнутся воздействию псисистемы.

— Сколько же генераторов вы намерены отключить?

— По нашим подсчетам, их минимальное количество составит семьдесят–восемьдесят тысяч. Ликвидированы будут разом. Нами уже спланирована операция, которую мы проведем через три месяца после прихода к власти. Надеюсь, технические детали вас не интересуют?

— Нисколько. Я помогу вам. Но потребуется некоторое время.

— Сколько? — напряженно спросил Николай Иванович.

— Так, давайте посчитаем, — задумчиво ответил Рублевский. — Псиматрица шарха мной изготовлена. На это времени не требуется. Наносить энергетический удар означало бы большие затраты энергии, необходимые для подпитки поля планеты. Остается запись смертельной информации в его индивидуальное биополе. Для этого понадобится изготовить специальный биогенератор, работающий в том же диапазоне, что и шарх. На это уйдет шестнадцать дней. Есть маленький недостаток. Когда генератор начнет работать в диапазоне шарха и я запишу необходимую информацию в его биополе, эта информация убьет не только шарха, но и биогенератор, если тот не успеет перестроиться на свой диапазон. На перестройку у него уйдет шестнадцать недель минимум. Информацию можно записать разную. Эффект в зависимости от этого будет достигнут за период от нескольких часов до года. Если хотите сохранить биогенератор, то шарх не прекратит свое существование раньше, чем через шестнадцать недель.

— Кто будет биогенератором? — тихо спросил Бардин, заранее зная ответ.

— Разумеется, один из ваших бывших ассистентов, — засмеялся Рублевский. — Итак, за какое время вы хотите уничтожить шарха?

— Минимум, за неделю, — бледнея от нахлынувших на него эмоций, сказал Николай Иванович.

— Разумно, — кивнул «монстр». — Наука требует жертв.

— Я охотно выступил бы в роли генератора сам, — сухо сказал Бардин, — если бы мог возложить на кого–нибудь всю работу после прихода к власти. Но, увы, преемника у меня пока нет.

— Не переживайте, Николай Иванович. Смотрите на себя, как на командира в бою, который вынужден жертвовать не только техникой, но и живой силой для выполнения боевой задачи. Уверяю вас, маршал Жуков положил народу куда больше, и тем не менее даже в постсоветские времена считается национальным героем. Итак. Кого из своих учеников вы готовы принести в жертву науке?

Основа магической формулы, или мантры, такова: коль скоро знаем главную тональность (ноту) какой–либо сущности, будь стихия, явление, предмет или божество, мы можем, использу эту тональность, воздействовать в приказном порядке на эту суш ность.

Карл Юнг

На лице Бардина отразилась целая буря чувств. Он сильно побледнел. На лбу появились бусинки пота. Пальцы правой руки начали выбивать на кулаке левой какой–то ритм. Рублевский внимательно и даже с каким–то любопытством смотрел на него. Наконец, лицо Бардина приобрело обычное выражение. Он посмотрел в глаза «монстру» и тихо произнес:

— Никого. Я беру свою просьбу назад. Рублевский добродушно рассмеялся.

— Вы никогда не переступите определенную грань в науке, Николай Иванович. Наша наука и эмоции — вещи несовместимые.

— Да, — так же тихо отвечал Бардин, — я в отличие от вас остался человеком.

«Монстр» лениво кивнул, и лицо его вновь стало бесстрастным.

— Я был уверен в этом, Николай Иванович. Просто хотел, чтобы вы отчетливо поняли те пределы, в рамках которых находитесь, и в будущем не лезли туда, где человеку быть не полагается. Но я вас должен обрадовать. Моя помощь вам не нужна. Шарх преподнесет вам вскоре такой сюрприз, от которого вы ахнете. Да и не только вы. У него, знаете ли, случилось то, что называется временное просветление разума.

На обратном пути Бардин лихорадочно размышлял, стараясь просчитать как можно больше вариантов возможных событий. На конец, он пришел к окончательному выводу и повернул голову в сторону Кота, который за все то время не проронил ни слова, всем телом ощутив, что Кардинал только что вернулся из другого мира.

— Нам предстоят великие дела, Константин Павлович, — сказал он.

— Всегда готов, — ответил бывший пионер. Через несколько минут они уже сидели в кабинете Бардина, их с нетерпением молодого любовника дожидался Романов. Впервые за время общения с председателем Партии Кот не увидел добродушно–насмешливого выражения лица, которое Романов сохранял даже в самых критических ситуациях. Тем не менее он не задал ни одного вопроса и только уставился на Кардинала, казалось, не замечая Сидоренко.

— Итак, — сказал Николай Иванович, также словно забыв о присутствии третьего лица, — ситуация изменится в ближайшее время.

— Он намерен отменить чрезвычайное положение и провести выборы со своим участием? — живо спросил Романов.

Кардинал отрицательно покачал головой.

— Будет сохранять чрезвычайку долгое время? — продолжал допытываться Петр Алексеевич.

— Нет, — задумчиво отвечал Николай Иванович. — Не пытайтесь угадать. Все равно не угадаете.

— Так скажите.

Бардин с нескрываемым любопытством посмотрел сначала на Сидоренко, затем на Романова и, тщательно выговаривая звуки, произнес:

— Он в ближайшее время подаст в отставку. Установилась длительная пауза, в ходе которой и Романов, и Сидоренко лихорадочно пытались сообразить, сошел Бардин с ума или просто шутит в столь неподходящий момент.

— Но это невозможно, — не выдержал Кот. — Он скорее мать родную продаст.

— Это точно? — напряженно размышляя о чем–то, спросил Романов.

Бардин кивнул, а затем подтвердил:

— На сто процентов.

На лице Романова отразилась целая буря переживаний. Было видно, что психологически он еще не созрел к восприятию конечного этапа цели своей жизни. Бардин понимал, что в психике будущего Президента России имеет место феномен, который он и его коллеги условно называли психической энергией. Психика Романова была нацелена на четыре года кропотливой работы, а его поставили в положение типа «сейчас или никогда».

В Бардине заговорил ученый. Напрягая волю и все свои психические возможности, он пытался почувствовать, что в эти минуты творится в психике Петра Алексеевича. И Романов, в свою очередь, знал, что, если у Кардинала появятся хотя бы малейшие сомнения в намерениях главы Партии, он будет просто уничтожен. Может быть, даже сейчас с помощью преданного Бардину Сидоренко. Он взял себя в руки и спросил:

— Кто еще знает об этом?

— Только тот, кто это мне сообщил.

— Я его знаю? — спросил Петр Алексеевич, всегда полагавший, что Кардинал имеет контакты в высших сферах политических кругов.

— Нет, — отрицательно покачал головой Николай Иванович. — Его никто кроме меня не знает.

Романов спросил:

— Каковы же будут наши действия в новых условиях?

— Участие в выборах, — спокойно отвечал Бардин. — Все по плану. Вы выставляете свою кандидатуру, и с помощью временных союзников, внутренних и внешних, мы берем власть.

— А потом?

— Как нам действовать потом, надо решить сейчас. Есть два варианта. Первый — вы получаете диктаторские полномочия, и мы реализуем схему создания системы психического управления государством. Прошу вас подумать. Весь риск и вся ответственность в этом случае ложатся на вас. Вы станете либо героем, спасителем Отечества, который будет рассматриваться историками в том же ракурсе, что и ваш полный тезка Петр Великий, а также Рузвельт, Аденауэр, Черчилль; либо одиозной исторической личностью, которую потомки поставят на одну доску со Сталиным, Сомосой и прочими представителями исторического отребья; либо окажетесь смешной, жалкой политической фигурой, о которой все забудут после того, как насмеются вволю.

Говоря все это, Николай Иванович внимательно смотрел на человека, поставленного им в сложное положение, и с удовлетворением отметил, что на лице Романова, как обычно, появилось насмешливое выражение.

— Второй вариант? — насмешливо спросил Петр Алексеевич.

— Второй вариант более безопасен. И при его осуществлении возможны маневры. Вы разыгрываете игру, которую когда–то сыграл самый образованный и умный российский монарх Александр Павлович, либерал, демократ, воспитанник республиканца Лагарпа на троне, а возле трона мерзкий диктатор, «всей России притеснитель, губернаторов мучитель» Алексей Андреевич Аракчеев, который зажмет всю страну в железный кулак. В случае провала все шишки обрушатся на этого бедолагу, а вы станете обычным номинальным главой государства, какими были Брежнев, Елицин и многие другие.

— Кто же может сыграть роль Аракчеева? — спросил Романов.

— Да кто угодно. Вот хотя бы Константин Павлович. Чем не Аракчеев? Так же умен, так же тверд, да еще и хорошими манерами обладает в отличие от исторического образца. Да что там! — Кардинал обвел собеседников грустным взором и махнул рукой, — аракчеевых в России пруд пруди. Проблема другая: где взять в придачу к нему Сперанского и Чарторыйского. С этой публикой у нас после семнадцатого года хронический дефицит. Так что, Петр Алексеевич, на каком варианте остановимся?

Романов думал, опустив голову так низко, что ни Кот, ни Бардин не видели его лица. Наконец он поднялся со своего кресла и, твердо глядя в глаза Бардину, ответил:

— На первом.

P. S. От лица Константина Павловича Сидоренко.

В тот вечер, когда Николай Иванович огласил свои предложения на Совете, для меня началась новая жизнь. Ее можно было сравнить со спринтерской гонкой, где в качестве финиша выступала судьба России.

Собственно делами выборов я не занимался. Мне поручили разработку внеочередных мероприятий, которые необходимо было начать проводить на следующий же день после принесения Петром Алексеевичем присяги на верность России и русскому народу. Также я возглавил группу, принимающую информацию от многочисленных источников. В свое время их втянула в себя «паутина», созданная Кардиналом. Главной целью моей группы было не допустить фальсификации выборов. Это было не только самое сложное задание, которое поручила мне Партия, но и самое важное. Я знал, что в случае фальсификации все готово к тому, чтобы вывести народ на улицы. И я не сомневался, что Кардинал не остановится перед кровью.

Не стану описывать, какими методами нам удалось обеспечить объективность подсчета. Скажу только, что по своему содержанию и форме они не отличались от методов нашего противника и были такими же мерзкими.

Список кандидатов на немедленное взятие под стражу, который составила на базе имеющейся у нас информации моя группа, включал несколько сот человек. Я не понимал спокойствия Кардинала, когда за пару недель до выборов часть из этих людей ретировалась за границу. «Шарик кругленький», — говорил он, потирая руки.

Я был очень удивлен, когда на следующий день после принятия присяги новым президентом Николай Иванович в качестве главной задачи поручил мне найти какого–то Рублевского. Я связался с ФСБ, которую мне поручил курировать Петр Алексеевич, и вскоре получил донесение о том, что Рублевский Андрей Иванович за несколько дней до выборов отбыл в Иорданию.

Николай Иванович был страшно взволнован, когда я сообщил ему об этом.

— Как же так! Как же так! — все время повторял он и тут же не терпящим возражений тоном приказал мне найти его «хоть на краю света».

Пришлось связываться с резидентурой ГРУ и СВР в Аммане. Спустя месяц начальник ГРУ вручил мне донесение: «Докладываю, что Рублевский Андрей Иванович находился в Аммане двое суток, после чего, отбыл в неизвестном направлении. Точно установлено, что на территории Иордании его в настоящее время нет. Поскольку выезд его из страны не зафиксирован официалъньти органами, можно предположить, что он нелегально перешел иордано–иракскую границу и в настоящий момент находится на территории Ирака».

На территории Ирака загадочного Рублевского нам обнаружить не удалось…

В оформлении книги использована работа художницы Елены Норки

Оформление переплета — В. Драновский

Дизайн — К. Гуреев

Оглавление

Пролог

Балансир

  Отверженные

  Наместники богов

  Халдеи

  Рассказ Бероса

  Экзамен

  Рождение

Партия

  Александр Петрович и Андрей Иванович

  Партия и Кардинал

  «Бездна»

  Странные люди

  «Грузчики»

  Заседание Совета

  Кот выходит на сцену

  Псы Иисуса Христа

  «Монстр»

Дуэль умов

  1999 год

  Презентация

  Лучше пожертвовать частью, чем целым

  Обстановка накаляется

  На войне, как на войне

  Журналист

  «Кто хочет жить, присоединяйтесь!»

  Обыватель

  «Паук» и Совет

  «Монстры» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg