«Ушел в сторону моря»

Алексей Александрович Ростовцев Ушел в сторону моря

От автора

Много лет французский специалист по авиакатастрофам Мишель Брюн вёл самостоятельное расследование обстоятельств гибели южно-корейского «Боинга» над Японским морем в ночь с 31 августа на 1 сентября 1983 года. Выводы Брюна оказались сенсационными. Эти выводы, а также аргументации Брюна я положил в основу своей повести.

Голодный медведь-шатун брел сквозь ноябрьский лес, то и дело проваливаясь в глубокий снег, едва схваченный первыми морозцами. Летом он не сумел нагулять жира в разоренной человеком тайге и потому не залег, как обычно, в берлогу, а продолжал без видимой цели болтаться по холодеющим чащобам, теряя силы и впадая в предсмертную тоску. За медведем шли волки. Они были не серые, а черные с белыми манишками. Волки ждали, когда медведь окончательно ослабеет, чтобы всей стаей разом сомкнуться над ним. Самый наглый из хищников уже попробовал вцепиться в загривок шатуна. И тогда медведь, страшно взревев, с натугой оторвал от себя волка и шмякнул его об острый березовый пень. У зверя сломался хребет и отнялись задние лапы. Лежа на боку он жадно лизал снег и скулил, словно щенок, которого выбросили из теплой конуры на холод. Скулил тихо, жалобно. Медведь сел и огляделся. Волки тоже сели, окружив его полукольцом. Дело шло к развязке.

Вот этот момент и запечатлел на своей картине арбатский художник Иван Худобин. Холст вставил в скромную раму, а к раме прикрепил скромную табличку с надписью: «Россия, год 1992». Картину Худобин подарил закадычному другу Женьке Климовичу, и она заняла почетное место в однокомнатном Женькином логове на Ходынке.

Климович, владевший пунктом обмена валюты на все том же Арбате, мог бы позволить себе и многокомнатные хоромы. Но таковые ему, холостяку, пока не требовались.

Квартира Климовича имела вид почти убогий. Старенькая тахта, стол, две табуретки, шифоньер с зеркалом, пара полок с книгами, боксерская груша, подвешенная к потолку, да гантели в углу — вот и весь интерьер гостиной. На стенах, помимо упомянутой картины, не было ничего, кроме красочного изображения пассажирского «Боинга-747» и небольшого фото японской девочки, приклеенных к обоям скотчем. Со шкафа хищно смотрел перехватчик СУ-15 очень хорошая поделка, любовно выполненная руками хозяина квартиры.

На кухне Климовича имелся холодильник «Бирюса», подвесной шкафчик и необходимый минимум посуды. К этим вещам он привык, когда жил среди них в коммунальной пещере на Шаболовке, он не мыслил себя без этих вещей и потому взял их с собой в новую эпоху.

Ни в каком родстве с миллионером Корейко, даже в самом отдаленном, Климович не состоял и заработанные баксы не складывал ни в чулок, ни в банку из-под немецкого какао «Тропенгольд». Скромность в быту была тем единственным, в чем заключалось сходство их натур.

Климовичу самому было противно вспоминать, каким образом он разбогател, но когда это случилось, он поначалу растерялся, потом лихорадочно принялся вкладывать деньги в недвижимость: купил бывшую конспиративную квартиру КГБ внутри Садового кольца и сдал ее в наем валютным путанам, приобрел за бесценок поросший богатырским бурьяном клок земли за Волгой, крошечное автопредприятие по ремонту автопокрышек в Подольске и запущенную дачу в Салтыковке. Поиграл с акциями и с девочками, попил, поел вдоволь разной вкусноты и затосковал. Тут брат Михаил, уловив нюхом его упаднический душевный настрой, дал совет — вложить оставшуюся наличность в солидное дело. Вскоре на самом бойком месте Москвы возник популярный во всех кругах обменник, к услугам которого охотно прибегали как элегантные иностранцы из дальнего зарубежья, так и хамоватые, страдающие избыточным весом отечественные нувориши. Частенько сюда захаживали актеры расположенного поблизости знаменитого театра — все эти ленины, жуковы, дзержинские, секретари райкомов, председатели колхозов, герои-подпольщики, стахановцы-метростроевцы, комсомольцы-добровольцы, ставшие в одночасье усладой очей и ушей буржуазной элиты. Они охотно давали Климовичу автографы и, тщательно пересчитывая ассигнации, занудно ныли про то, как страдали от тоталитарного режима, постоянно вынуждавшего их наступать на горло собственной песне и топтаться по собственному таланту с кукишем в кармане. Климовичу было наплевать на всю эту склизкую творческую шелупонь со старыми испитыми лицами. Он делал деньги и деньги немалые. После расчета с сотрудниками и встреч с налоговой инспекцией, забиравшей десятую часть доходов, и рэкетирами, забиравшими четвертую часть, оставалось чистыми долларов семьсот-восемьсот. Это в среднем за рабочий день. Доллары вертелись в банках, обрастая сумасшедшими процентами. Климович делал вид, что ему хорошо и весело. Брат Михаил, его компаньон и заместитель, радовался, глядя на любимца семьи Женьку.

Кроме Михаила у Климовича работали еще двое служащих: кассирша Верка, смазливая сексапильная девица, которую пришлось пару раз как следует вздуть для того, чтобы валюта перестала прилипать к ее тонким красиво наманикюренным пальчикам, и охранник из хохлов, названный в честь Бандеры Степеаном.

Верка считалась девушкой Климовича, но ее хватало на всех, и это вполне устраивало коллектив процветающего предприятия. Иногда Климович впадал в короткую непонятную хандру, выгонял Верку из своей квартиры и звал в гости друга Ивана Худобина, с которым напивался до озверения. В такие дни Верка уходила к Михаилу или к Степану. Климовичу она как-то сказала, что вообще не может спать без мужика. Если ее уложить в постель одну, то она к полуночи полезет на стену, а на рассвете ее заберут в психушку. Климович на это ответил, что любит Верку такой, какая она есть.

Охранник Степан также был личностью, не лишенной самобытности. В родной Галитчине он порешил старика-коммуняку, который почти полвека тому назад застрелил Степанова деда — видного оуновца. О своей акции возмездия хохол рассказывал многократно с превеликим наслаждением. Степана Климович потихоньку ненавидел, хотя сам был душегубом мирового масштаба, о чем речь пойдет ниже.

Михаила в семье Климовичей считали самым неспособным. В открытую его не называли дураком только из родственных соображений. Однако в скоротечно меняющейся ситуации, когда тысячи блестящих интеллектуалов позорно растерялись, подняли панический визг и впали в нищету, Михаил сразу нашел свою нишу и стал бурно процветать, чем вызвал уважение к себе даже у баловня судьбы, красавчика и остроумца Женьки.

Свой небольшой дружный коллектив Климович про себя называл зверинцем и старался проводить как можно больше времени вне его. Единственным человеком, общаясь с которым Климович отдыхал душой, был бездомный художник Худобин, высокий костлявый мужчина неопределенных лет с абсолютно лысым черепом, кудлатой пегой бородой и хриплым прокуренным басом. Его Климович поселил на дачу в Салтыковке. Одному ему открыл свой великий грех, черным камнем давившим на совесть. Выслушав Женькину исповедь, верующий Иван ужаснулся и дал совет обратиться к Господу с покаянием.

— К Богу?! — рвануло Женьку. — К Богу?! Да ежели бы он существовал, разве позволил бы весь этот кошмар?

Иван обнял Женьку и, тяжело вздохнув, как пацана погладил его по голове.

Худобин привадил Климовича к рыбалке. Червей добывают в куче перегноя на даче. Черви — жирные, бело-розовые, чрезвычайно активные. Иван прозвал их новыми русскими. Мотыля берут тут же, у проржавевшего двухсотлитрового чана с дождевой водой. Ездят поездом до старинного городка Буя, основанного еще матерью Грозного Еленой Глинской у слияния рек Костромы и Вексы. Кострому уже успел притравить буйский химзаводишко, а Векса пока остается чистой, светлой, рыбной. Вокруг Буя шумят сусанинские леса. Время тут как бы слегка притормозило неумолимый свой бег. Все три памятника Ленину в городе целы и невредимы, ни одна улица не поменяла названия, в местном музее по-прежнему выставлены напоказ кулацкий обрез и кожанка первого начальника ЧК, а некоторые водители городских автобусов возят у ветрового стекла почетный вымпел ударника коммунистического труда.

У Женьки с Иваном есть любимая полянка в сухом бору на берегу Вексы. Здесь они удят рыбу, разводят аккуратные костерчики, варят ушицу, чаевничают, а когда опускается на землю ночь, ведут долгие душевные разговоры, перед тем как заснуть. Говорит, правда, больше Иван. У него за плечами как ни как Ленинградский университет да пять лет Дубравлага за вольнодумство. Куда до него Женьке с его взлетно-посадочной эрудицией!

— Всего на Руси было четыре великие смуты, — хрипло гудит Иван, пугая ночных птиц. — Первая началась со смертью Бориса Годунова и закончилась пленением засевших в Кремле поляков ополченцами Минина и Пожарского. Продолжалась сия смута семь лет. Вторая — это Хованщина и правление царевны Софьи. Продолжалась семь лет и закончилась воцарением Великого Петра. Третья началась Февральской революцией, а закончилась вместе с гражданской войной и образованием Советского Союза. Продолжалась шесть лет. Четвертая, нынешняя, началась летом восемьдесят девятого года в ту минуту, когда Сахаров пошел к трибуне Всесоюзного съезда.

— Значит, — соображает Женька, — конец ей в девяносто пятом — девяносто шестом.

— Верно, — соглашается Иван. — Все смуты имели общие моменты. Первый — наличие двух Лжедмитриев, двух ставленников иностранных спецслужб, которые влезали в душу народа, беспардонно используя наглую ложь, демагогию и неосуществимые посулы.

— Кого же ты считаешь Лжедмитриями третьей смуты?

— Эсеров Керенского и Савинкова. Первый дуростью своей угробил Февральскую революцию, второй чуть не угробил Октябрьскую. Ведь это эсеры организовали мятеж чехословацкого корпуса, восстания в Москве, Ярославле, Рыбинске, Кронштадте, на Тамбовщине. Они начали гражданскую войну. Кстати, гражданская война и иностранная интервенция, также обязательные признаки великих российских смут. Это второй их общий момент. Третий вытекает из второго: полное разорение и развал державы.

— Во! Интервенции нам как раз и не хватает, — ворчит Женька. — Хорошо, если она останется только долларовой.

Сон у Ивана короткий, чуткий. Ни свет ни заря вместе с окружающей фауной он продирает глаза и будит Женьку. Наспех перекусив, они забрасывают удочки. Насаживая червя на пронзительно острый крючок. Женька всегда ощущает легкую резь в собственных внутренностях. Ну да, думает он, я ведь тоже новый русский.

Иван долго молчать не может и вскоре начинает распугивать рыбу.

— Если бы ты только знал, Евгений, — басит он, — сколько на святой Руси разной мути, грязи и погани! И вся эта погонь происходит от потери связи со своим классом. Крестьянин, бросивший землю, рабочий, оставивший свое ремесло, интеллигент, отложивший в сторону книгу, — все это есть деклассированный элемент, злейший враг общества. Элемент этот крайне неоднороден. Делится он, как и все живое, на умных, посредственных и глупых. Умные возглавляют воровские кланы, глупые становятся алкоголиками и бомжами, посредственные прут в политику. Вся наша беда в том, что нами на протяжении долгих лет правил посредственный деклассированный элемент. Чаще всего это были оторвавшиеся от своих классов крестьяне и рабочие: Хрущев, Брежнев, Горбачев и другие. Сегодня во власть полезли еще и деклассированные мэнээсы. Скажи, Евгений, ты мог бы представить себе академика Лихачева, несущегося впереди пьяной толпы, которая бьет витрины и крушит памятники?

— Только после пятого стакана, — смеется Климович.

— Вот! А Станкевич бежал и крушил. Это и есть деклассированный интеллигент — особь наиболее опасная, ибо лишена она здравого смысла, присущего крестьянину и рабочему… У них, чтоб стать политиком, кончают Кембридж, Оксфорд, Гейдельберг, Сорбонну. У нас политика — удел проходимцев.

— В таком духе наш Иван может рассуждать часами, начисто позабыв о первоначальной цели своего появления в данной точке земной поверхности.

День 31 августа 1993 года начался для Климовича неудачно. Под окном его офиса Иван Худобин поскандалил с известным телерепортером. Если ты, кричал Худобин, не выговариваешь звука «р», произносишь «прэсса» вместо «пресса» и не умеешь склонять имен числительных, то обратись к логопеду и найми себе учителя русского языка. Поможет это, оставайся на месте, а не поможет, катись в свою Шепетовку, и там ты будешь первым парнем на местном телевидении. Репортер обозвал Ивана фашистом. Тогда Худобин взял его за грудки и приземлил на кучу картонок из-под бананов. Дрыгая ногами среди пустых ящиков, телевизионщик кричал что-то насчет Бабьего Яра, Освенцима и Треблинки.

— Чтоб твою дочку изнасиловали в лифте! Чтоб твой сын стал педерастом! — взвизгнул он, как бы резюмируя все, произнесенное ранее, после чего спокойно выбрался на мостовую.

Сбежалась милиция. Ивана потащили в каталажку. Климовичу пришлось заплатить пострадавшему 300 долларов за моральный ущерб и 100 — за физический, да еще каждому менту отстегнуть по 50 баксов. Сгорела почти вся дневная выручка. Климович обложил друга матюком и позвал его вечером на ужин. Впрочем, Худобин пришел бы сегодня и без приглашения. Сегодня был их день, — день поминовения загубленных Женькой невинных душ. Они его отмечали вместе уже лет пять.

Климович приехал домой в половине седьмого, несколько раньше обычного, загнал не очень новый бежевый «Жигуль» шестой модели в гараж-ракушку, установленный рядом с домом, и начал собирать на стол, что бог послал. Стол получился отнюдь не бедный. Вокруг двух бутылок «Распутина» расположилась снедь дорогая, изысканная. Соленых огурцов, капусты и грибочков обещал притащить Иван.

В семь часов у двери позвонили. Климович схватил Веркины колготки, бесстыдно раскинувшиеся на тахте, сжал их в комочек, сунул в шкаф и пошел открывать, но на всякий случай заглянул в глазок бронированной двери. Снаружи никого не было.

— Иван! — позвал Климович.

Ответа не последовало. Положение резко осложнилось. Климович мог и не открывать дверь, но с минуты на минуту должен был появиться Худобин, и не исключено, что стоявший где-то на лестничной площадке незнакомец подкарауливал именно его. О предстоящем визите Ивана знала только Верка, которая за флакон парижской туалетной воды могла продать мать родную, Христа и всех святых вместе с ним. Прозвенел еще один звонок. Климович достал из ящика стола пистолет, валявшийся среди ложек и вилок, передернул затвор и стал один за другим отпирать замки и засовы. Медленно открывая дверь и держа оружие у бедра, осторожно выглянул наружу. Все дальнейшее произошло в считанные секунды. Пистолет полетел на лестницу, а сам он ощутил себя лежащим на полу мордой вниз с завернутой за спину правой рукой.

Однако незнакомец, светловолосый крепыш с голубыми глазами, так легко одолевший дюжего жилистого Климовича, казалось, не хотел причинить ему ни физического, ни морального ущерба. Он подобрал валявшееся на лестнице оружие, предложил Климовичу войти в квартиру и последовал за ним, прикрыв дверь и защелкнув один из замков. Очутившись в гостиной, он подошел к открытому окну и произвел из пистолета Климовича выстрел в небо, после чего вернул оружие хозяину, само собой, без обоймы с патронами.

— Какой великолепный стол! — весело произнес незнакомец и бесцеремонно уселся на одну из табуреток.

— Кто вы? — спросил Климович и тоже сел.

Ему протянули удостоверение в развернутом виде. Климович взял красную книжечку и прочел: «Служба внешней разведки Российской Федерации. Майор Тучков Сергей Николаевич». Уже неплохо, подумал Климович, возвращая документ владельцу, значит, не будут истязать и вымогать баксы. Он обрел прежнюю уверенность и почти строго спросил:

— Куда вы девали Худобина?

— Задержан милицией за торговлю произведениями искусства без лицензии, — ответил Тучков. — Через пару часов он будет здесь. Ничего плохого с ним не случится.

— Ваша работа?

— Да. Мне надо поговорить с вами с глазу на глаз.

Климович налил две рюмки.

— За знакомство!

— За знакомство!

— О чем будем говорить? — спросил Климович.

— Об этом, — сказал Тучков, указывая на цветную картинку с «Боингом». — И еще кое о чем.

Климович криво усмехнулся.

— Об этом уже все сказано десять лет назад.

— Истина неисчерпаема, коллега. Вам никогда не приходила в голову мысль, что «Джамбо» завалили не вы, а кто-то другой?

— Когда я дважды нажимал на «пуск» после того, как получил команду уничтожить цель, я видел перед собой самолет, своими очертаниями похожий на длинный карандаш. Примерно те же контуры имеют американские разведчики RS-135 и SR-71. Первая ракета попала ему в хвост. Вспыхнуло желтое пламя. Вторая снесла половину левого крыла. Тут же погасли огни и мигалки.

— Наши военные тогда утверждали, что самолет летел без зажженных огней.

— Это ложь. Все огни были включены.

— Предупредительный огонь открывали?

— Конечно.

— Трассирующими?

— Да не было у меня трассирующих! Тут наши снова наврали. Бронебойными. 243 снаряда высадил в белый свет как в копеечку.

— Бронебойных он мог и не увидеть?

— Мог и не увидеть.

— Вы пытались говорить с ним?

— Кто-то из наших пытался. Но если это был пассажир, то он не услышал нас. У него совсем другие частоты.

— Когда вы нажимали на «пуск», у вас была полная уверенность в том, что вы сбиваете разведчика, а не пассажира?

— Стопроцентная. Правду я узнал только на земле.

— Но ведь «Джамбо» похож не на карандаш, а на толстый банан.

— Я, скорее всего, ошибся. Расстояние было немалое… И потом, не мог же весь мир впасть в заблуждение? Работали комиссии. Нашли черный ящик, куски обшивки, вещи пассажиров. Правда, ящик почему-то оказался пустым, да и трупов не обнаружили. Кто-то решил, что трупы сожрали рачки и рыбы.

— Да-а-а… Евгений Петрович, возникла необходимость вернуться к этой истории.

— Мне нечего добавить к моим старым показаниям. Все они, очевидно, хранятся в каком-то деле. Вы их легко найдете.

— Речь идет не о даче новых показаний, а о вашем личном участии в новом расследовании.

— Кому это понадобилось?

— России.

— Какой России? Той России, которой я присягал на верность и служил, как умел, больше нет. А нынешней власти я служить не желаю.

— Странно. Вы ведь новый русский, а стало быть, новая власть — ваша власть.

— Сергей Николаевич, разрешите мне ничем не мотивировать мой отказ. А, впрочем…

Тут Климович поднялся и подошел к окну.

— Вы видите этот лес? Двадцать шесть гектаров отличного леса, огороженного железным забором?

— Конечно вижу.

— И полосатую антенну тоже?

— И антенну тоже.

— А что это за антенна, знаете?

— Насколько мне известно, здесь, на Ходынке, в начале первой мировой войны была построена для связи с союзниками мощная военная радиостанция. Впоследствии она использовалась Красной Армией. Что было дальше, не знаю.

— А теперь тут так называемое хозяйство Ливитина. Редакции у них в центре города. Там работают сотни, а может быть, тысячи служащих. Кто им платит, черт знает. В этом лесу их передатчики. Они вещают круглые сутки. Каждая станция имеет в своем названии слова «Россия» или «Москва». Это единственное, что в них есть от России и Москвы. Они выплескивают в мир немного рекламы. Все остальное — чужая музыка, от которой либо сексуальные, либо рвотные позывы, и зловонная, гнусная, гаденькая антирусская ложь. Цель этих станций — растлить душу России. А теперь скажите, какое подлинно национальное патриотическое правительство позволило бы у себя дома что-либо подобное? Вам нечего возразить, Сергей Николаевич!

Тучков усмехнулся.

— Вы говорите языком Худобина.

— Мы с Иваном мыслим одинаково. А потому давайте выпьем за упокой душ невинно убиенных и поставим на этом деле точку.

Климович снова наполнил рюмки.

— Сегодня ровно десять лет, как это случилось.

Они выпили не чокаясь. Тучков встал и протянул Климовичу обойму, вынутую из его пистолета.

— Ну что ж, Евгений Петрович, очень жаль, что вы отказываетесь помочь нам. Мы отводили вам ключевую роль в нашей операции.

— Операции? А какой навар, если не секрет, получила бы Россия в случае успеха вашего предприятия?

— Деньги. Огромные деньги!

Климович расхохотался.

— Деньги?! Да их разворуют, прежде чем Россия узнает, что стала богатой!

— Это долговременная акция. Когда она завершится, придет конец смутному времени.

— Знаете что, — сказал Климович, — только при одном условии я согласился бы помочь вам: если бы вы дали мне шанс доказать, что не я сбил этот проклятый летучий гроб.

— Но именно о таком шансе и идет речь!

— Вот как! Давайте сядем! И, вообще, нам надо бы перейти на ты. Мы ведь почти одногодки. Сколько тебе?

— Тридцать два.

— А мне тридцать четыре. Давай, Сергей, открывай свои карты!

— Пока открою только одну.

Тучков достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и положил ее перед Климовичем. Тот взял фото, взглянул на него и присвистнул.

— Тончайший фарфор ручной работы! Кто это?

— Дочь одного из членов экипажа сбитого тобой лайнера. Журналистка. Окончила университет в Токио. Владеет английским и японским языками. Был у нее брат, офицер южнокорейской полиции. Так этот парень еще восемь лет назад самостоятельно занялся расследованием той катастрофы. Кое-что ему удалось раскопать. Недавно он погиб при загадочных обстоятельствах. Теперь его дело продолжает сестра. Ее зовут Хван Джин И.

— Хван Джин И, — повторил Климович, — Хван Джин И.

— Тебе придется познакомиться с ней.

— Но ведь я убийца ее отца!

— Это будет тяжелый разговор. Но ты для нее бесценная находка. Думаю, она преодолеет ненависть и отвращение к тебе ради получения интересующей ее информации. А твоя задача узнать то, что знает она.

— Значит, я для нее вроде червяка на крючке, который она должна проглотить?

— Что-то вроде этого. Разведка — работа тонкая и вместе с тем чрезвычайно грубая. Она подобна прекрасной фреске, написанной на невзрачной мокрой штукатурке.

— Мы не причиним зла этой девушке?

— Нет. Скорее всего, нам придется спасать и защищать ее. Боюсь, что ею уже заинтересовались наши коллеги из Си-Ай-Эй.

— Что такое Си-Ай-Эй?

— Это ЦРУ. Как у тебя с английским языком?

— Могу изъясняться. В школе учил, в летном учил, на Дальнем Востоке каждый день переругивался с американцами в эфире, когда они лезли в наше воздушное пространство, нынче общаюсь с клиентами из-за рубежа.

— Это, Женечка, не тот язык, на котором говорят с красивыми женщинами. Шекспир устарел. Прочитай хотя бы одну из пьес Сомерсета Моэма. Кстати, он был агентом британской разведки. Работал против России. Посещал нашу страну. Я дам тебе несколько книг, которые надо проштудировать во что бы то ни стало. А времени у нас в обрез.

— Куда мы спешим?

— Мы торопимся на дизель-электроход «Альбатрос», который 15 сентября отправляется из Владивостока в круиз вокруг Японии с заходом в Ниигату и в корейский порт Пусан.

— В Ниигату для чего?

— Взять партию коммерческого груза и группу японских туристов. Хван Джин И купила билет на этот рейс. Так… Мне пора уходить. Скоро здесь появится Худобин. Давай приведем в порядок стол. Твой друг ничего не должен знать ни о моем визите, ни о содержании нашей беседы. На днях я позвоню тебе.

Уходя, Тучков поинтересовался портретом японской девочки, висевшим на одной из стен гостиной.

— Она летела в том «Боинге», — был ответ.

* * *

Российский разведывательный комплекс за кольцевой дорогой вблизи Ясенево после распада советской империи внешне не претерпел никаких-либо изменений. Другой только стала надпись на памятной стеле. Прежде эта надпись читалась так: «Чекистам-разведчикам, отдавшим жизнь за дело коммунизма». Теперь «дело коммунизма» заменили словом «Отечество». Число сотрудников в городке СВР, естественно, поубавилось, но оставшиеся продолжали заниматься тем, чем им и было положено заниматься — разведкой. Слегка сместились направления главных целей. Что из того? Методы остались прежними.

Утром 1 сентября Тучков по прибытию на службу сразу же попросил аудиенции у начальника отдела. Запланированная разведкой операция с участием Климовича была архиважной, а потому Тучкова приняли немедленною.

Начальник Сергея был многоопытным и неторопливым. Последнее качество у государственных служащих по мере приближения к пенсии, как правило, превалирует среди прочих достоинств. Генерал Щеглов пережил многих руководителей страны и разведки. Первые в большинстве своем были плохо образованы и без царя в голове, вторые — мудры и начитаны, однако, из этого симбиоза ничего путного не выходило. Дуракам-вождям не нужны были умные руководители секретных служб. Политбюро называли братской могилой шифровок и аналитических записок разведки. В этих документах разведка добросовестно и своевременно предупреждала о кознях недругов и о грядущих катастрофах, она просила, умоляла, заклинала верховных правителей спасти державу, сползающую к пропасти, она осмеливалась предлагать пути спасения. Все тщетно! Сановные старцы лишь загадочно улыбались, погруженные в глубокие раздумья о своих атеросклерозах, остеохондрозах, запорах, камнях в печенках и почках да о повышенном содержании сахара и холестерина в крови. Своевременно докладывался политическому руководству страны и документ, известный как «Завещание Даллеса», хотя покойный директор ЦРУ сочинил его лет за двадцать пять до смерти. Каждая строка «Завещания» дымилась ненавистью к России: «Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников и помощников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своим масштабам трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания…». От «Завещания» на Старой площади тоже отмахнулись. Если у разведки что и выгорало, то это лишь по недосмотру правительства. Когда держава таки развалилась, и сменился режим, Щеглов сгоряча написал рапорт об отставке. То же самое сделал и начальник разведки. Просьбу последнего удовлетворили, а Щеглова попросили подумать. Он подумал и остался. Решил, что резких движений больше себе никогда не позволит. Вспомнил руководителя царской военной контрразведки генерала Бонч-Бруевича, который перешел на сторону большевиков сразу после Октябрьского переворота, и тем успокоил замутившуюся было совесть. Все полетело в тартарары, но Россия еще живет и дышит, думал он, а до тех пор, пока в России теплится жизнь, я обязан служить ей. Впрочем, примерно так рассуждали про себя почти все обитатели городка СВР.

В ожидании Тучкова Щеглов перетасовывал в памяти события десятилетней давности. Об американской затее с корейским «Боингом» он через свое руководство с недельным упреждением проинформировал Политбюро, а значит, и министра обороны Устинова, который входил тогда в состав высшего органа всемогущей КПСС. Смертельно больного Андропова не стали беспокоить по пустякам, а что решило Политбюро, никто не узнает никогда. До конкретных исполнителей приказ дошел в таком виде: «Действовать согласно инструкции». На практике это означало, что самолет-нарушитель следовало принудить к посадке на советской территории, а не захочет сесть — уничтожить. В данном случае нарушитель садиться на один из сахалинских аэродромов отказался, после чего лихой ас советских ВВС Евгений Климович двумя ракетами развеял его над океаном вместе с 269 пассажирами и членами экипажа.

С каким торжеством демонстрировала тогда Джин Киркпатрик, посол Соединенных Штатов при ООН, запись переговоров советского летчика со своей базой! На весь мир прозвучал многократно усиленный техникой голос Климовича: «Цель уничтожена!» Как назло это была единственная фраза, записанная достаточно четко. Члены нашей делегации сидели, опустив глаза от стыда. Им было нечего сказать. А Ричард Берт, помощник государственного секретаря, курировавший в госдепе отношения с Москвой, взвизгнул в порыве ликования: «Мы достали их! Достали сволочей!» Они нас действительно достали. Старушка Европа после трагедии над Японским морем окончательно поверила в то, что Россия — империя зла, населенная варварами, и позволила американцам разместить их «першинги» на своей территории, Конгресс одобрил программу «звездных войн», по тропам Гиндукуша поползли новые караваны с оружием для моджахедов, и афганская война вспыхнула с новой силой. Выходит, выиграли однозначно Штаты? И тут Щеглов вспомнил неприятно поразивший его факт: на одном из праздничных приемов наш высокопоставленный военный, находясь в состоянии сильного подпития, обронил резанувшую слух фразу: «Гибель этого самолета была выгодна всем». Только спустя годы дошел до Щеглова зловещий смысл этих слов. Однако, к тому времени российская разведка получила новые данные, позволявшие увидеть историю с южнокорейским «Боингом» в совершенно новом свете и извлечь из нее немалую выгоду для России…

Войдя в кабинет Щеглова, Тучков заметил, что генерал рад ему и ждет от него добрых вестей. Но торопиться не стал. Пусть начальство задает вопросы, он будет отвечать. И Щеглов, указав ему рукой на стул, спросил:

— Ну как, согласился?

— Не сразу, но согласился. Мы ведь рассчитывали на то, что основа привлечения его к сотрудничеству будет патриотической.

— И что ж, он не любит Россию?

— Ему не нравится режим.

— Ишь ты, оппозиционер в долларовой упаковке! На чем же ты его взял?

— На комплексе вины перед погибшими. Он очень совестлив, этот новый русский, и его манит возможность доказать, что убийца кто-то другой.

— В каком объеме ты поделился с ним новой информацией о «Боинге»?

— Только подвел его к той мысли, что это дело требует дополнительного расследования.

— Правильно. Пускай доходит до всего сам. Тем естественнее будет его поведение. Где сядешь на «Альбатроса»?

— Там же, где и он: во Владивостоке.

— Зря. Сделай это в Пусане. Оставим его на первом отрезке пути одного. Мужик он тертый, не пропадет. А почему Хван Джин И плывет не от Пусана, а от Владивостока?

— Пока не ясно. Такое ее поведение кажется мне странным.

— И мне. Ну что ж, оставь все мелочи и занимайся только операцией «Ястреб». Подготовь шифровки нашим резидентам в Сеуле и Токио с просьбой оказать всемерное содействие. О ходе разработки будешь докладывать мне ежедневно. Не забудь наладить контакты с нашими контрразведывательными службами: пусть посматривают за ребятами из Си-Ай-Эй, они могут доставить нам много хлопот.

— Это уже сделано.

— Ну и ладненько.

Потом они пили чай, приготовленный секретаршей, а Щеглов рассказывал Тучкову о бондаре Аллане Пинкертоне, который однажды обнаружил на одном из пустынных островков озера Мичиган остатки погасшего костра, о чем немедленно сообщил шерифу, приврав, что видел на островке подозрительных людей. Информация Пинкертона помогла шерифу задержать шайку жуликов. Бондарь был обласкан властями и при их содействии открыл небольшое сыскное бюро. Было это в 1851 году. Агентство Пинкертона считается родоначальником всех секретных служб США, которые ныне по числу сотрудников, количеству расходуемых средств и размаху операций не имеют равных в мире.

* * *

Билл Редфилд слыл в кругу воротил оружейного бизнеса большим оригиналом. Перед Рождеством он собирал под расфуфыренной елкой молодых сотрудников своей фирмы, нанятых в истекающем году, и читал им отрывки из речи Ленина на III съезде комсомола, заменяя слова «коммунизм» и «коммунист» словами «бизнес» и «бизнесмен». Получалось примерно следующее: «Истинным бизнесменом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество. Нам не нужно зубрежки, но нам нужно развить и усовершенствовать память каждого знанием основных фактов, ибо бизнес превратится в пустоту, если в сознании бизнесмена не будут переработаны все имеющиеся знания. Вы должны не только усвоить их, но усвоить так, чтобы не загромождать своего ума тем хламом, который не нужен, а обогатить его знанием тех фактов, без которых не может быть современного образованного человека. Если бизнесмен вздумал бы рассуждать о своем бизнесе на основании полученных им готовых выводов, не производя серьезнейшей, труднейшей, большой работы, не разобравшись в фактах, к которым он обязан критически отнестись, такой бизнесмен был бы очень печален. И такое верхоглядство было бы решительным образом губительно». Редфилд придерживался того мнения, что лучшего напутствия молодым сочинить невозможно.

Он располагал многочисленными и тесными связями среди военных и был на короткой ноге с большинством сколько-нибудь известных генералов американской армии. Все они паслись на его виллах, яхтах и охотничьих угодьях. Он знал сильные и слабые стороны любого и каждому дал грибную кличку. В телефонных разговорах Редфилда с друзьями замелькали: Груздь, Боровик, Подосиновик, Масленок, Рыжик, Шампиньон, Сморчок, Пузанчик, Моховик, Козья Борода, Бледный Поганец и Мухомор. Редфилд гордился своей выдумкой. Во-первых, это было смешно. Во-вторых, конспиративно, а конспирацию торговцы смертью почитают превыше всего.

Операцию с корейским «Боингом» задумал лично Редфилд. Ему надоело отвратительное лицемерное нытье политиков обеих частей света об аморальности войны. Последнее время занудный скулеж начал воплощаться в никчемные бумажки, пышно именуемые соглашениями о разоружении, что раздражало и выбивало из трудовой колеи трудовых людей. Надо было как следует взбаламутить эту ржавую кастрюлю с дерьмом — так Редфилд называл старушку Землю и ее обитателей — чтобы последние и думать забыли о райских кущах под безоблачным небом, где царят всеобщая любовь и благоденствие. Не труд создал человека, полагал Редфилд, труд может создать только тупого раба. Человека сильного, красивого, умного, создали войны. Война — мать цивилизации и ее колыбель. В войне спасение человечества от умственной и духовной деградации.

Исполнение акции было поручено трехзвездному Мухомору, статному, спортивному и в меру глупому верзиле с лицом, обожженным солнцем тропиков, и с редкой проседью в рыжей шевелюре. Впрочем, по армейским меркам у него была ума палата. Кроме того, он обладал неплохими актерскими данными. Однажды Мухомор, складывавший пятифутовые холмики из отрубленных голов партизан, разыграл в присутствии журналистов вполне натуральный нервный припадок якобы из-за того, что русские испепелили где-то под Кандагаром четыре душманских кишлака.

У Мухомора был знакомый южнокорейский пилот, в прошлом военный летчик, регулярно выполнявший рейсы по маршруту Нью-Йорк — Анкоридж (Аляска) — Сеул и обратно в качестве командира экипажа. Познакомились они в Корее, когда Мухомор служил там. Одно время даже дружили семьями. Союзники все-таки! Бывая в Штатах, кореец иногда навещал приятеля.

Летом 1983 года во время предполетного медосмотра пилотов в Нью-Йорке врач-американец, повертев в руках кардиограмму сорокапятилетнего командира экипажа, сказал, что это сердце требует ремонта. Командир ответил, что в Сеуле ЭКГ была нормальной. В следующий раз история с кардиограммой повторилась. Врач дал понять, что может встать вопрос об отстранении пилота от полетов. Перед несчастным корейцем замаячил призрак безработицы. И тогда он поделился своей бедой с Мухомором. Тот обласкал друга, успокоил его, предложил консультацию у лучших врачей США, любую медицинскую помощь. Обещал через связи повлиять на ретивого терапевта в нью-йоркском аэропорту. Взамен попросил о небольшой услуге.

— Ты ведь понимаешь, для чего нам это нужно, Чон. Мы просто хотим посмотреть, как будут вести себя русские в такой ситуации.

— Они меня посадят.

— А ты не садись. Лети себе и лети. Русские не посмеют сбить пассажирский лайнер.

— Кто их знает. Риск велик.

— Может быть, вообще удастся проскочить. Время-то ночное.

— Они не идиоты и не разини. А что я скажу своему экипажу?

— Экипаж я возьму на себя.

— Каким образом?

— Увидишь.

— А черные ящики?

— Это тоже моя забота. Ты ни в коей мере не пострадаешь. Вышел из строя какой-то прибор, и все дела. В случае необходимости прикроем тебя через наши возможности в Сеуле. Солидный гонорар тебе гарантирован.

— А вот это лишнее. Давай не пачкать наших отношений золотом.

— Ты честный парень, Чон. Я найду способ отблагодарить старого друга. И это будет достойный тебя знак внимания.

Редфилд был доволен. Все шло по плану. Экипаж корейского «Боинга» подвергли психотронной обработке с основной установкой: «Они не посмеют сбить пассажира». Таким образом из сознания пилотов изгнали страх. Мухомор приказал выключить черные ящики радиосигналами, как только лайнер войдет в воздушное пространство Советского Союза.

— Осталась одна заковыка, — доложил Мухомор Редфилду. — Этим рейсом летят два конгрессмена.

— Кто? — поинтересовался хозяин.

— Найдорф и Митчел.

— Митчелу устройте небольшую аварию по пути в аэропорт, а Найдорф пускай летит. Он нам попросту не нужен… Сколько там всего народа?

— Двести семьдесят человек. Без Митчела двести шестьдесят девять.

— О кей! Этого более чем достаточно… Хочу предупредить вас, генерал: никаких шашней с нашими разведками! Они нашпигованы русскими шпионами.

Последнее указание босса Мухомор опрометчиво нарушил, за что впоследствии жестоко поплатился. О готовящейся операции каким-то образом пронюхали РУМО и АНБ. Они потребовали от генерала принять их в долю. Мухомор отбивался, как умел. Тогда обе разведки скинулись и преподнесли его дочери, которой 31 августа исполнилось двадцать три года, букет из двадцати трех белых роз. В цветах девушка обнаружила солидный пакет акций редфилдовского концерна, после чего железное сердце Мухомора, закаленное в колониальных войнах, дрогнуло. Уже в Анкоридже 370-тонный «Джамбо» оттащили в дальний конец аэродрома и напичкали электронной аппаратурой. Над Аляской стояли густые вечерние сумерки. В 13–00 по Гринвичу «Боинг» поднялся в воздух и взял курс на Сеул. Параллельно ему пошли два военных самолета-разведчика. Они должны были, дублируя друг друга, снимать информацию, поступающую с борта «Боинга», которому предстояло возбудить собой всю систему ПВО тихоокеанского побережья СССР. Через два с половиной часа «Боинг» появился над Камчаткой. Разведчики держались поодаль. Эти три самолета и поднявшиеся им навстречу советские перехватчики учинили в небе такой слоеный ералаш, что у персонала, обслуживавшего радары по обе стороны океана, зарябило в глазах.

* * *

Самолет шел на высоте 12 000 метров. Стояла глубока ночь. В иллюминаторах медленно плыла по черному небу частая россыпь звезд, крупных, как огни больших городов, и мелких, как серебряная пыль.

Почти все пассажиры спали или дремали, откинувшись в креслах. Бодрствовали немногие. Плакала японская девочка, у которой болело горло. Ее тихонько успокаивала мать. Сенатор Найдорф набрасывал в блокноте тезисы своего выступления перед южнокорейскими парламентариями. Американский конгрессмен хотел научить корейцев демократии, коей в этой стране почти не пахло. Минуло уже три года с той поры, когда было потоплено в крови яростное восстание в Кванчжу, а президент Чон Ду Хван и его окружение все еще не решались подарить народу хотя бы необходимый минимум свобод. Между тем сопротивление оппозиции режиму вновь нарастало. Кровавые столкновения казались неизбежными. Идеалист Найдорф верил в то, что демократия — панацея от всех бед, позабыв о негритянских волнениях в своей стране, подавленных грубой военной силой. Наморщив лоб, сенатор строчил да строчил, упиваясь собственными прозорливостью и мудростью.

Ворковала шепотом молодая супружеская пара, кореец и американка. Они обвенчались в Штатах, но свадьбу хотели сыграть на родине жениха. Держась за руки, молодожены ласкали друг друга нежными взглядами и улыбались, потому что были счастливы.

— Тебе должен понравиться дом моих стариков, — говорил он. — Это настоящая корейская хижина. Крыша из черепицы, покрытой цветной глазурью, украшена фигурками драконов. Углы ее загнуты вверх. А труба не на крыше, а рядом с домом. Все дымоходы проложены под жилой комнатой, поэтому пол всегда теплый. Это очень важно. Приходя с улицы, человек быстро восстанавливает тепловой баланс организма.

— Какая прелесть! — отвечала она.

— Мы непременно сделаем бумажного змея и на нем напишем наши желания, а когда змей поднимется высоко-высоко, перережем нитку, и он улетит в небо. Наши желания исполнятся.

— Да, мой милый.

— В ночь полнолуния мы пойдем гулять на мост через реку. Все это новогодние развлечения, но наш Новый год начался в день нашей свадьбы.

— Конечно, мой милый.

Студент-филолог из Бостона, летевший на стажировку в Сеульский университет, читал старинную корейскую повесть о Розе и белом Лотосе.

— Удивительно! — сказал он своему коллеге. — Корейцы весьма немногословны, когда живописуют женские прелести. В лучшем случае они сравнивают женщину с цветком или драгоценным камнем. Зато с каким смаком они говорят о женском безобразии! Вот послушай: «Что за страшилище эта Хо: бульдожьи щеки, глаза — что два медных колокола, нос кувшином, рот, как у сома, волосы — свиная щетина, ростом — с верстовой столб, голос подобен рыку дикого зверя, стан — в два обхвата! При этом сухорука, с толстыми ногами, с заячьими раздвоенными губами, а на лице словно черти горох молотили».

Студенты захихикали, прикрывая рты руками.

В салон вошла с дежурной улыбкой на пунцовых губах стюардесса Корасон, очаровательная маленькая филиппинка, точная копия девушек с акварелей древних восточных мастеров. Она принесла лекарство и сок манго для больного ребенка. Сорокалетний филадельфийский банкир, открыв на секунду глаза, в мгновенье ока тщательно раздел Корасон опытным взглядом и пришел к выводу, что эта женщина достойна любви. Его соседка, канадская француженка из рода маркизов де Буасси, увидела эротический сон, проснулась и потянула банкира за рукав.

— Что угодно, мадам? — учтиво спросил он.

— Мне срочно нужен мужчина. Не могли бы вы помочь?

— Как вы это себе представляете?

— Мы пройдем в туалет.

— Мадам, вы стары, у вас нехороший запах изо рта и дряблая кожа, поэтому я отказываю вам в помощи, — сказал он со свойственной ему прямотой, после чего встал и направился за Корасон в ее подсобку.

Девушка, открывавшая пузырек с пепси-колой, почувствовав за спиной постороннего, повернулась к нему лицом. Они спокойно смотрели друг на друга.

— Сколько вы стоите? — спросил банкир.

— Десять тысяч, — просто ответила она.

— Это дорого.

— На земле я стою много дешевле. Но здесь такая высота…

— Ладно. Черт с тобой!

— Деньги, пожалуйста, вперед.

Он достал чековую книжку, быстро заполнил бланк и швырнул ей листок.

— На, держи!

— Благодарю вас, сер.

Корасон спрятала чек в недрах холодильника.

— А теперь сними блузу и лифчик.

— Без этого можно обойтись. Я сниму только самое необходимое и сделаю это сама. Мужчины вашего покроя имеют обыкновение рвать дорогое белье.

— Что?! Она еще кочевряжится! — зарычал банкир и железными лапами сжал ее хрупкие плечи. — Да за такие деньги…

Корасон хрустнула, слабо пискнула и умолкла.

Два корейца — буддист и христианин — втянулись в бесплодную дискуссию о преимуществах своих религий.

— Ваш Иисус жил шестью веками позже Просветленного и заимствовал многое из его учения, — утверждал буддист. — Христианство, как и буддизм, видит путь спасения человека в нравственном усовершенствовании.

— Но как можно отрицать существование бога-творца, смешивать материальное с духовным! — возмущался христианин.

А в это время в кабине экипажа штурман сказал Чону?

— Командир, мы, кажется, заблудились и в данный момент находимся в воздушном пространстве русских.

— Не беда, — ответил Чон, спокойно улыбаясь. — Разве таким путем нельзя достичь Сеула?

— Справа от нас два МиГа, доложил второй пилот.

— Они не посмеют сбить пассажира, — успокоил его Чон, продолжая улыбаться.

— Они не посмеют сбить пассажира, они не посмеют сбить пассажира! — повторял экипаж.

Командира и его подчиненных разбирал беспричинный смех. Этот разговор уже не был зафиксирован никем и ничем.

Советские истребители исчезли также неожиданно, как появились. «Джамбо» продолжал лететь сквозь ночь прямо на юг со скоростью более тысячи километров в час.

* * *

«Альбатрос» отвалил от владивостокского пирса вечером. Город, разбежавшийся по крутым сопкам, быстро растворялся в сумерках. Вскоре от него осталась лишь продолговатая полоска огней над водой.

Климович решил про себя, что до ужина никуда не пойдет. Пускай в этой посудине сначала все как следует утрясется, думал он, тогда я и явлюсь в мир.

В Москве его скоропалительный отъезд никого не удивил. Ну решил миллионер поразвлечься в экзотических широтах, эка невидаль! Вести дела зверинца он поручил брату. Верку на прощанье хлопнул по заднице и сказал ей душевно:

— Знаю, Веруська, что половая диета для тебя — катастрофа, но СПИД страшнее. Постарайся во время моего отсутствия обходиться тем, что есть в конторе.

Тут он указал на Михаила со Степаном и, подумав, добавил:

— В крайнем случае используй подручные средства.

Разыскал на Арбате у киоска с вывеской «Квас USA» Ивана, крепко обнял его.

— Бывай, старик. Не поминай лихом, если что.

Иван взглянул на него удивленно и посоветовал поменьше пить.

Проголодавшись, Климович поменял сорочку, повязал новый галстук, брызнул на добротный английский костюм одеколона и направился в ресторан. Там уже дым шел коромыслом. Гремела музыка. Промеж столов топтались танцующие пары. Пахло табаком, алкоголем, яствами, потом и дорогой парфюмерией. На маленькой эстраде появился голый по пояс лохматый парень с хитрой сытой рожей, крестом на шее и гитарой на перевес. Здоровый битюг, подумал Климович, пахать на таком! Музыка стихла. Парень ударил по струнам с фальшивым надрывом:

Сидишь ты в платьице простом Под фиолетовым кустом. Ай лав ю, ай лав ю!!! И озаряет лунный свет Твой приземленный силуэт. Ай лав ю, ай лав ю!!! Эльвира, я тебя хочу, Готов я пить твою мочу. Ай трах ю, ай трах ю!!!

Продолжение песни потонуло в одобрительных воплях публики. Тут пришла сама Эльвира, немолодая девица с внешностью драной кошки и большим гребнем в руке. Ни платьица, ни какой-либо другой одежонки на ней не было. Все это, очевидно, осталось до поры под фиолетовым кустом. Девица разинула огромную зубастую пасть и с ходу зашлась в крике. Это была песня про любовь, и слышалась в этой песне звериная тоска по самцу. Пока Эльвира пела под аккомпанемент гитары, кривляясь и вихляя задом, желающие могли за баксы причесать волосы на самом интимном месте ее тела. Климовичу вспомнилось двустишье, которое любит повторять Иван Худобин, глядя на экран телека, нервно вздрагивающий от современных ритмов:

Ах, рок-суки и поп-кобели, До чего ж вы меня довели?!

Отыскав свободный стул, Климович наскоро перекусил, выпил бокал японского пива и пошел посмотреть корабль. «Альбатрос» был раньше военным госпитальным судном. Круизным кораблем стал в результате конверсии. От прежних времен сохранил водоизмещение 12 000 тонн, строгий обтекаемый корпус, мощные двигатели и хорошую скорость. Внутри он уподобился теперь шикарной гостинице с номерами преимущественно высокого класса, ресторанами, барами, дискотеками, видеосалонами, соляриями и плавательным бассейном.

Всем увиденным Климович остался доволен. Единственное, что ему не понравилось, так это публика. Процентов на восемьдесят она состояла из новых русских, которые своим поведением походили на дикарей, внезапно разбогатевших от того, что океан по глупой щедрости выбросил на их остров бочонок с золотом. Это были молодые здоровые парни, готовые по пьяной лавочке оклеить стены своих кают, а заодно и палубу, купюрами любого достоинства. Никто из них не был обременен ни интеллектом, ни совестью, ни честью. В них клокотала дурная энергия, жилы их переполняла горячая кровь, высосанная из слабеющего тела России. Они купили себе красивых женщин, которых взяли с собой, но им хотелось новых самок, а их женщинам хотелось новых самцов, поэтому любое человеческое существо мгновенно оценивалось тут на предмет возможности его использования в плотских наслаждениях. Иностранцы, преимущественно китайцы, японцы и корейцы, вели себя чинно, держались от наших особняком и деньгами не сорили.

Хван Джин И Климович в первый вечер не встретил, хотя точно знал, что она где-то рядом. Их каюты были на одной палубе.

Утром начался шторм, который продолжался весь день. Климовича выворачивала наизнанку морская болезнь. Тошноту вызывало одно лишь воспоминание о пище. Он не выходил из каюты, теша себя той мыслью, что остальным его спутникам не легче, и только ночью, на подходе к Ниигате, задремал, повалившись на диван.

Перед рассветом он внезапно проснулся, словно от толчка, и увидел, как клонится то влево, то вправо потолок его каюты. Звенела и брякала посуда в своих гнездах. По полу катался туда-сюда цилиндрик с дезодорантом. Корабль снова был в открытом море. Климович понял, что больше не уснет, встал, оделся, накинул плащ и вышел в коридор. Через пару минут лифт вынес его на верхнюю палубу. Было еще темно, но гребни волн светились, а вдоль борта, в пене за кормой, мерцали огоньки. Ночь медленно растворялась в утре. Справа по курсу поднялась из моря невысокая сопка.

— Что это? — спросил Климович у вахтенного матроса.

— Это японский остров Садо, — ответил тот.

Метрах в десяти от Климовича стояла женщина в куртке. Ветер трепал ее густые длинные волосы. В руках она держала большой букет цветов. Когда «Альбатрос» вышел на траверс острова, женщина приблизилась к борту и бросила цветы в море. Казалось, волны мгновенно унесли их прочь. Постояв немного, женщина ушла с палубы. Когда она проходила мимо Климовича, он увидел ее в профиль и сразу понял, что это и есть Хван Джин И, хотя она была мало похожа на фото, показанное ему в Москве. Живая девушка выглядела куда лучше своего портрета.

Следуя классическим канонам разведки, Сергей Тучков учил Климовича, что агент спецслужбы не должен настырно лезть на контакт с объектом оперативной заинтересованности. Это грязная работа, чреватая, как правило, провалом дела. Надо создать такие условия, чтобы объект сам захотел познакомиться с агентом. По замыслу Тучкова, Климович должен был поближе сойтись с круизными корейцами и рассказать им о своей якобы многолетней службе на советском Дальнем Востоке в качестве летчика-истребителя, упомянув при этом, что ему хорошо известны подробности гибели того самого «Боинга». Эта информация неизбежно дойдет до дочери погибшего пилота, и она, вероятно, захочет побеседовать с Климовичем. Остальное — дело техники.

Утром, в ресторане, Климович сразу понял, что на заветы Тучкова придется наплевать и забыть их, потому что, когда Хван Джин И вышла к завтраку, вокруг нее тут же завертелось некое подобие собачьей свадьбы. Не просыхавшие с вечера путешественники тянули ее каждый к своему столу, просили хоть минутку посидеть с ними, предлагали хоть капельку выпить за знакомство. Девушка отклоняла все эти предложения, и тогда мужики начали откровенно хамить. Симпатичный молодой японец попробовал заступиться за Хван Джин И, но его попросту оттерли на далекий задний план. Девушке не дали позавтракать. Она ушла в свою каюту, раскрасневшаяся от возмущения и гнева.

Оценив ситуацию, Климович решил действовать немедленно. Вполне возможно, думал он, что Хван Джин И сама выберет себе защитника из числа своих поклонников, тогда к ней трудно будет подступиться. На какие-то конфиденциальные беседы в подобном случае вообще нечего рассчитывать.

Перед обедом Климович подкараулил девушку в узком коридоре и встал на ее пути. Она шарахнулась от него, как мотылек от черной ночи, и в страхе прижалась спиной к переборке. Он попытался успокоить ее:

— Не бойтесь меня. Я не причиню вам зла. Я видел, в какое трудное положение вы попали сегодня утром, и мне стало жаль вас. Вы нуждаетесь в телохранителе. Я предлагаю себя на эту роль.

Она несколько оправилась от страха и спросила, смущенно улыбнувшись:

— И вы не будете трогать меня руками?

— Никогда! Вы ведь голодны, не так ли? Давайте провожу вас в ресторан!

— Хорошо. Посмотрим, что из этого получится. Как вас зовут?

— Женя, Евгений. По-английски — Юджин.

— Юджин! Вот как! А я Джин. Наши имена разнятся только одним звуком.

Когда они вошли в ресторан, кто-то громко брякнул:

— Во! Корейка-то уже нашла себе хахаля!

— Между прочим, не корейка, а кореянка, — огрызнулся Климович. — И не она меня нашла, а я ее!

— Да какая разница! — ответили ему вполне миролюбиво. — Главное, что девка клевая.

К счастью, Джин не секла по-русски. Климович отыскал свободный столик, усадил свою спутницу и сел сам. Тут же подошел официант. Когда был заказан обед, Климович поднял глаза от меню, посмотрел на Джин и вдруг оробел. Впервые он увидел так близко ее лицо. Это была тонкая восточная красота, озаренная изнутри постоянной работой мысли. Таинственные флюиды непорочности исходили от Джин, и, ощутив их присутствие в своей замызганной душе, Климович оробел еще больше. Он сразу понял, что никогда не имел дело с такими женщинами, а те женщины, с которыми он имел дело, были вовсе и не женщины. Так — сукины дочки. О них говорилось похабно и думалось похабно. Надо усадить ее к эстраде, чтобы она не смотрела на Эльвиру, подумал он.

— Почему вы молчите, Юджин? — поинтересовалась Джин.

— Я все не решаюсь спросить, — нашелся он, — зачем вы сегодня утром бросили в море цветы?

— Ах, вот в чем дело! Это моя тайна. Но раз вы видели… Я специально взяла билет от Владивостока, чтобы пройти над этим местом. У острова Садо погиб мой отец.

— Он был моряком?

— Пилотом. Это старая история. О ней забыли все, кроме корейцев. Но, может быть, вы помните: гибель «Боинга» компании «Korian air lines» 1 сентября 1983 года?

— Я помню.

Принесли обед. Климович механически пережевывал пищу, а в голове у него творился полный сумбур. Ведь я убил отца этой девушки, думал он, а прикидываюсь ее другом и обязан вывернуть наизнанку ее душу. Ради чего, толком не ведаю. Подонок я, и негде уже ставить на мне пробы!.. Но почему она назвала Садо? Ведь до Садо от острова Монерон, где я завалил «Джамбо», минут пятьдесят лета, несколько сот миль.

После обеда, когда они не спеша прогуливались по верхней палубе, наблюдая, как чайки ловят рыбу, Климович спросил у Джин, жива ли ее мать.

— Мать умерла через три года после гибели отца, — ответила она. — Брат тогда уже служил в полиции и сам зарабатывал на жизнь. Однако вскоре погиб и он. Его застрелили контрабандисты. Меня воспитывали сестра матери и ее муж. Это очень состоятельные люди. Они дали мне хорошее образование. Я училась в Токио.

— И кто же вы по профессии?

— Я журналистка, но еще нигде не работаю. Хочу написать сначала скандальную книгу, после этого меня возьмет любая газета.

— А материал для книги уже собран?

— Кое-что есть, кое-что надо еще раскопать и задокументировать.

— О чем же вы хотите написать?

Джин рассмеялась.

— Юджин, если я сегодня расскажу всему свету, о чем книга, то никакого скандала не получится.

Климович помрачнел и решил сделать заход с другого бока:

— Когда я служил в военной авиации, друзья рассказывали мне, что «Джамбо» упал в море где-то в районе южной оконечности Сахалина. Почему вы полагаете, что останки вашего отца покоятся в районе острова Садо?

— Существуют разные версии о месте гибели того самолета.

— Я знаю единственную.

Джин ловко перевела беседу на другую тему. Она явно не хотела продолжать этот разговор.

В Пусане стояли долго. У Джин там были родственники, которых она хотела навестить. Климович на много часов остался один. Тучков просил не отлучаться с корабля без его разрешения. Климович болтался по барам и палубам, рассматривая издали чужой город и размышляя о том, что же это за страна такая Южная Корея, где на территории, равной нашей относительно небольшой Ростовской области, поместилось аж сорок миллионов человек — чуть не вся Сибирь вместе с Приморьем, Камчаткой и Чукоткой.

Джин вернулась на корабль в сопровождении того самого японца, который пытался выручить ее в ресторане.

— Новый телохранитель? — полюбопытствовал Климович.

— Да что вы! — обиделась Джин. — Я вас пока не уволила. Он подошел ко мне в городе и попросил разрешения проводить меня до порта. Его зовут Томагава. Работает инженером на «Мицубиси». Очень хорошо воспитан. А манеры у него прямо-таки светские.

Последние ее фразы Климович воспринял как камень в свой огород и насупился. Джин покосилась на него прекрасными чуть раскосыми черными глазами, поняла свою оплошность, улыбнулась уголками губ, поставила перед ним цветастую коробочку:

— Это вам. Сувенир. Он защитит вас от бед.

В коробочке была керамическая фигурка Будды.

— Спасибо, Джин, — сказал растроганный Климович. — Это ваш бог?

— Я христианка, но к Просветленному на Востоке относятся с почтением.

К ужину Джин вышла в шикарном вечернем платье. От нее пахло свежестью и тончайшими духами. Они немного потанцевали и пошли в бар. Сидя за стойкой, Климович рассматривал точеный профиль девушки и балдел от совершенно новых, непонятных волнений, охвативших его. Кто-то шумно уселся рядом и заказал виски. Климович повернулся. Около него сидел Тучков. Сергей нацепил галстук-бабочку и напустил на лицо выражение нагловатой хамоватости, свойственное преуспевающим дельцам. Все это вкупе с бриллиантовым перстнем на безымянном пальце левой руки делало его чрезвычайно эффектным. Климович не имел права узнавать Тучкова. Он снова повернулся к Джин и стал слушать ее рассказ о мудром государе Древней Кореи Ван Гоне и его жалких преемниках, погубивших державу.

Около полуночи он проводил Джин до двери ее каюты и в блаженном состоянии пошел к себе. На столике у дивана сидел, скрестив ноги, глиняный Будда, а из-под него выглядывал белый картонный прямоугольник визитной карточки, на одной стороне которой было пропечатано золотыми буквами: «Пучков Сергей Владимирович, нефтепромышленник», а на другой написано чернилами от руки: «Зайди завтра в 11–00 в каюту 2-го помощника капитана». Климович понял: празднику пришел конец, наступают суровые будни…

— Вот здесь теперь и будет наша конспиративная квартира, — сказал Тучков, когда Климович явился на следующий день в назначенное место. — Садись, докладывай, что видел, что слышал, что натворил.

Климович начал рассказывать.

— Остров Садо, — это интересно, но бездоказательно, — заметил Тучков. — Надо тебе все-таки признаться ей, что именно ты сбил тот самолет. Тогда у тебя будет резон попросить, чтобы она обосновала свою версию. Хорошо бы выяснить, откуда у нее такая информация. Это следует сделать в течение ближайших дней… А твой соперник Томагава — агент Си-Ай-Эй. Он действительно работает на «Мицубиси», но только в американском бюро этой фирмы. Проживает в Штатах и женат на американке. Мы его проверили, как только он купил билет на этот рейс. Тебя он, видимо, уже расколол. Не надо было нарушать мои инструкции.

— А если бы я их не нарушил, то девушку сейчас обедал и танцевал бы японец, — возразил Климович.

— Ладно. Что сделано, то сделано. Вот тебе дубликат ключа от каюты Джин. Может понадобиться. Надеюсь, ты не станешь пользоваться им в низменных целях.

— За кого ты меня держишь, Сергей? — возмутился Климович.

— Прости, брат. Вместе с ключами даю тебе брелок — вот этого милого пса. Попадешь в крутую замазку, — дерни пса за хвост, и я прибегу, если буду близко… Во Владивостоке ты получишь брелок в качестве сувенира, без радиозакладки, конечно. Ведь предстоящий год будет годом собаки.

— Дай бог добраться до Владивостока без приключений!

— О! Приключения я тебе гарантирую. Кстати, остерегайся Томагавы. Как раз вот такие ребята со светскими манерами умеют убивать одним ударом ладони…

Когда «Альбатрос» миновал Цусимский архипелаг и вошел во Внутреннее Японское море, начались экскурсии. Внутреннее море, собственно, таковым и не является. Это широкий пролив, отделяющий Хонсю от Сикоку и Кюсю. Он весь усыпан островами и островочками, покрытыми буйной сочной субтропической растительностью.

Туристов возили в основном автобусами и электричками, но случалось, что и небольшими судами, если надо было перебраться с одного островка на другой. Томагава тенью следовал повсюду за Климовичем и Джин. Он был чрезвычайно вежлив, предупредителен и дружелюбен. Поводов для обид и ссор не давал. Правда, иногда пытался заговорить с Джин по-японски, но та неизменно отвечала по-английски. В общем-то с ним было интересно, и тем не менее через пару дней Климович начал уставать как от Томагавы, так и от бесчисленных храмов с красными воротами, синтоистских кумирен, пагодообразных феодальных замков, чайных церемоний, философских садов с карликовыми деревьями и всевозможных икебан. Конечно, было тут много удивительного. С изумлением Климович узнал, что в Японии верующих больше, чем жителей. Почти каждый японец исповедует не только печальный импортный буддизм, но и жизнеутверждающую веру предков — синтоизм. Хоронят по буддистским обычаям, женятся — по синтаистским. А некоторые наряду с этим умудряются быть еще и христианами.

Климович хотел поскорее увидеть индустриальное лицо страны. Томагава заверил его, что все это впереди, и участливо спросил, когда закончится спад в России. Климович ответил, что некоторые отрасли российской промышленности уже на крутом подъеме. Например, производство гробов. Тактичный японец больше каверзных вопросов не задавал.

В Хиросиме, после осмотра объектов, напоминающих об атомной катастрофе, они по предложению Томагавы отделились от группы и зашли в скромный ресторанчик перекусить. Принесли еду и деревянные палочки. Японец и Джин, ловко зажав между пальцами правой руки по две палочки так, будто они собирались писать сразу двумя ручками, стали уписывать суши — колобки из вареного риса со свежей морской рыбой и креветками. Климович спросил у Томагавы, как в этом заведении насчет ножей и вилок. Японец ответил, что как раз тут ничего подобного не водится, хотя во многих японских ресторанах есть европейские столовые наборы.

Климович проткнул палочкой один из колобков, но тот развалился. Томагава едва заметно, но очень нехорошо оскалил зубы и пояснил, что в более дорогих ресторанах палочки могут быть из цветной пластмассы, а в фешенебельных — из дерева дорогих пород, инкрустированного перламутром. Джин пожалела своего телохранителя и уже на улице купила ему некое подобие куриного шашлыка опять же на деревянной палочке.

Пошел прохладный дождь — первый вестник недалекой осени. Томагава вдруг остановился и, подставляя лицо струям, торжественно нараспев продекламировал по-японски:

Весна уходит, Плачут птицы, Глаза у рыб Полны слез.

Джин ответила ему тоже по-японски:

«Осень уже пришла!» — Шепнул мне на ухо ветер, Подкравшись к подушке моей.

Климович ничего не понял и хмуро спросил:

— О любви?

— О весне и осени, — Мацуо Басе, семнадцатый век.

Климович окончательно разозлился. Он вошел в уличный тир и расстрелял там всех тигров, слонов, обезьян и попугаев, за что получил в награду фаянсовую статуэтку, изображавшую старого японца. Потом он направился в зал игровых автоматов, купил десять металлических шариков, пристроился к поставленному на попа бильярду «Патинко», опустил в отверстие шарик и нажал на рычажок. Шарик помчался по желобкам, звеня на поворотах и перекрестках. Игра началась. Климович просадил все деньги, выданные ему Тучковым на оперативные расходы. Но ему было плевать на эти чужие деньги. У него своих куры не клевали. А Тучков, выдававший себя за нефтепромышленника, по сравнению с ним был просто нищим босяком. И тут Климович услышал за спиной голос Тучкова?

— Не оглядывайся! А все-таки далеко тебе до купца Пуркаева!

— Не знаю никакого Пуркаева, — ответил Климович, швыряя в автомат очередной шарик.

— В тринадцатом году якутский купец Пуркаев выписал сорок роялей марки «Бехштайн» и сто музыкантов. Купец дрых пьяный, а музыканты, сменяя друг друга, играли ему «Попутную песню» Глинки. Продрав глаза, Пуркаев заявил, что он выспался, как в дороге.

Когда Климович наконец оглянулся, сзади уже никто не стоял. Он прекратил игру и отправился на «Альбатрос».

Вечером Климович отомстил японцу, напоив его в баре до посинения. Весь самурайский лоск слетел с Томагавы. Он хвастался и кричал, допуская грубые антироссийские выпады:

— Наша цивилизация гораздо древнее вашей! Когда ваши предки еще ходили в звериных шкурах, мои уже сочиняли декадентские стихи.

— Врет он, — сказала Джин. — Это китайцы писали декадентские стихи до нашей эры. А японцы свой первый город построили только в восьмом веке, и первые их книги написаны на китайском языке. Вся их цивилизация, древняя и новая, пришла к ним с континента.

— У нас было 125 императоров! — снова возник Томагава.

У Климовича императоров было раз в десять меньше, да и тех то убивали бутылкой, то морили в каменном мешке, то душили шарфом, то разрывали в клочья бомбой, то расстреливали в грязном подвале. Самый умный из них драпанул в монастырь замаливать грехи. Однако Климович не ударил мордой в грязь и заявил, что у нашего Брежнева было 125 орденов.

— Зачем одному и тому же человеку столько орденов?

— А для чего столько императоров?

Томагава подумал и сказал, раскачиваясь перед стойкой:

— Все равно отберем у вас Курилы!

Климович сунул ему под нос кукиш. Джин расхохоталась.

— Это у них совсем другое, — говорила она, давясь от смеха. — Это у них уличная женщина так приглашает к себе мужчину.

Климович строго взглянул на нее.

— А вы откуда знаете такие вещи?

Она осеклась.

Томагава поковылял по направлению к стеклянной переборке и приклеился к ней носом. За стеклом, среди водорослей и кораллов, еле шевеля конечностями от усталости, плавали две голые девки. Они давно всем приелись, и никто, кроме японца, не обращал на них внимания.

— Спать идите! — велел Климович и пошел по коридору впереди Джин к ее каюте, яростно захлопывая по пути распахнутые двери люксов, где новая российская элита занималась групповым сексом.

«Альбатрос» давно превратился в плавучий бордель, и Климович старательно оберегал целомудрие своей подопечной, пытаясь уводить ее от созерцания некрасивых сцен, то и дело возникавших в различных точках корабля, а особенно часто там, где было много обнаженного тела — в бассейне и в соляриях.

Укладываясь в постель и засыпая, он попробовал исследовать свое отношение к Джин. Почему он не видит в ней женщины, не думает о ней как о женщине? Ведь она живая девушка из мяса и костей, прелестная, полная очарования.

Старый романтик Иван Худобин рассуждает так: человек отличается от скотины не только тем, что умеет мыслить, но и тем, что умеет любить, и чем больше мужчина любит женщину, тем легче ему обходиться без интимной близости с ней. Еще Худобин говорит: часто бывает ошибка, — мужчина любит лишь тело женщины, а не все в ней, и это принимает за любовь.

Прежде подобные Ивановы рассуждения Климович жестоко и цинично высмеивал, теперь же они представлялись ему в совершенно ином свете.

На другой день Тучков сказал:

— Хороши вы были вчера! Но далеко вам до члена полтавского присяжного суда Заворонского, который в один из праздников решил похристосоваться в цирке шапито со львом Ричардом и уснул в обнимку со зверем в его клетке.

— Когда это случилось? — спросил Климович.

— В начале века.

— Слабак был юрист. Из евреев, видать…

Приключения начались в Осаке, этом огромном многомиллионном городе на воде, окруженном гигантскими предприятиями всемирно известных фирм. Здесь стояли трое суток. Отсюда ездили в Киото — древнюю столицу Японии, и в Нара — первую столицу страны. В Киото осматривали храм богини милосердия Каннон, у которой сорок рук, и каждая из них способна спасти двадцать пять душ, а также философский сад Реандзи. В Нара полдня провели у Великого восточного храма и внутри него, созерцая самую большую в Японии статую Будды, чья высота с пьедесталом составляет двадцать два метра. На двух пальцах бронзового бога могут уместиться сразу шесть человек. Обошли несколько раз вокруг Дайбуцу — Большого Будды, после чего у них прибавилось шансов попасть в рай. Один из служителей храма рассказал, что бога ежегодно с целью профилактики чистят, собирая при этом до 30 ведер пыли.

На обратном пути Джин затеяла спор с Томагавой насчет того, какой из Будд великолепнее — нарский или камакурский, что близ Токио. Климович слушал и завидовал их образованности. Он ничего не знал о Востоке, да и о своей стране знал до стыда мало.

Вечером, уже в Осаке, Джин высказала сожаление по поводу того, что в Киото не успела омыть лицо в воде священной реки Камо-гава.

— А это еще зачем? — спросил Климович.

— Чтобы стать красивее, — ответила она.

— Куда вам еще хорошеть! — буркнул он.

В эту минуту они пересекали маленькую площадь. Японец рассказывал Климовичу, что возле Осаки находится самая большая в мире гробница. В ней захоронен император Нинтоку, живший в IV–V веках. Длина гробницы — 486 метров, ширина — 305 метров, высота — 46 метров. Джин немного отстала. Краем глаза Климович увидел, как оранжевая «Хонда», не подававшая, казалось, признаков жизни, вдруг сорвалась со своей стоянки и, взревев, буквально бросилась на девушку. Климович чудом успел вытолкнуть ее из-под колес. Сработала реакция военного летчика. Японец громко возмущался поведением водителя «бешеного автомобиля». Джин стояла, прижимая к груди сумочку. Ее смуглое личико, на котором всегда играл великолепный естественный румянец, стало желтовато-серым.

— Меня хотели убить, Юджин, — прошептала она.

— Да, это так.

Когда они поднялись на корабль и остановились у ее каюты, она сказала:

— Нам нужно поговорить.

И открыла дверь, приглашая его войти.

— Ты не боишься меня, Джин? — спросил он.

— Я не боюсь тебя, Юджин, — ответила она.

Впервые их английское «вы» прозвучало как «ты».

Они сели за столик друг против друга. Джин открыла сумочку и достала из нее небольшой красный блокнот.

— Вот что им было нужно. Если бы они меня сбили, то это попало бы в морг или в больницу вместе со мной… Я обманула тебя, Юджин. Моего брата убили не контрабандисты. Его застрелили в подъезде, когда он возвращался домой с ночного дежурства. Взяли только блокнот. Точно такой же. В нем он вел служебные записи. Но им было нужно вот это, а это тогда уже хранилось у меня. Брат был очень предусмотрителен.

— Что в блокноте?

— Здесь тайна гибели моего отца. Брат посвятил этому несколько лет. У него было много знакомых в японской полиции и в «Интерполе». Они помогали ему.

— Значит, твой брат погиб ради того, чтобы найти пилота, который завалил «Джамбо»?

— Да.

— А нашла его ты, Джин. Убийца твоего отца перед тобой.

Девушка не заплакала, не ударила его, и глаза ее не распахнулись от ужаса. Она помолчала немного и спокойно сказала:

— Когда точно это случилось?

— В 18 часов 26 минут по Гринвичу. А над Сахалином уже занимался рассвет.

— Каким было небо в тот миг?

— Я видел самолет сквозь редкие облака.

— То, что ты сказал, только подтверждает версию брата. В 18 часов 26 минут небо вокруг «Боинга» было совершенно безоблачным. Это проверенные данные метеослужб.

— Но через восемь дней после катастрофы куски обшивки «Боинга», остатки багажа были в большом количестве выброшены на побережье японских островов Хонсю и Хоккайдо.

— Их пригнало течением от Сахалина. Это же очень просто.

— Ничего не понимаю. Ведь советские водолазы нашли там, где я указал, черный ящик, небольшие обломки, кое-какие вещи.

— Их вам подбросили, Юджин.

Она открыла блокнот на последней странице.

— Брат шел к этому очень долго. Но пришел. Видишь, тут два имени, два адреса, в Токио и в Саппоро. Они подчеркнуты красной тушью. И еще кое-какие пометки. Вот: «У токийца есть пленка». А дальше длинная фраза. Я переведу тебе: «В 19 часов 15 минут по Гринвичу „Боинг“ с бортовым номером 077 вышел в эфир и сообщил свои координаты».

— Почти через пятьдесят минут после гибели!

— Это были координаты острова Садо. Слушай, Юджин. В Токио живет человек, который знает, кто убил «Джамбо». В Саппоро живет человек, который знает, кто приказал сделать это. Мы вместе найдем обоих и вместе докопаемся до истины. С твоей души свалится камень. Я напишу свою книгу.

— Черт знает что! Но ведь он падал, падал! Он исчез с экранов радаров!

— Успокойся, Юджин! Ты сбил американского разведчика. Титановый обломок его крыла нашли японские рыбаки. Знаешь, они иногда браконьерствуют у ваших берегов… Возьми блокнот. Пусть он хранится у тебя. Так будет надежнее…

После ужина Климович условным телефонным звонком вызвал Тучкова на экстренную встречу и передал ему блокнот брата Джин, сопроводив этот акт пространными устными комментариями.

— Где вы беседовали? — спросил Тучков.

— В ее каюте.

— Плохо. Вас могли подслушать. Когда теплоход швартуется к причалу, его сразу подключают к городской телефонной сети.

— Что ж ты не предупредил?

— Откуда я знал, что она не постесняется пригласить тебя в свой дом? Фамилий и адресов не называли вслух?

— Нет.

— И то слава богу.

— Сергей, давай я раскручу телефонные трубки и посмотрю, нет ли там посторонних предметов. Моей технической подготовки на это хватит. Сам-то проверяешь свой аппарат?

— Делаю это трижды в день. А ты пока ничего не трогай. Ни у нее, ни у себя. Возможно, мы когда-нибудь воспользуемся их техникой в наших интересах.

Ночью Тучков умчался в Токио на сверхскоростном экспрессе «Хикари». Он спешил в российское посольство. Требовалось срочно проверить через возможности резидентуры, а также шифровками — по оперативным учетам Центра жителя Токио японца Мацуру и гражданина США Дженкинса, проживающего в Саппоро. Именно эти фамилии подчеркнул в своем мини-досье красной тушью брат Джин.

Климовичу Тучков велел до Иокогамы с корабля не отлучаться и не отпускать от себя кореянку. Пообещал в Иокогаме вернуться на борт.

Через несколько часов «Альбатрос» вышел из Осаки и взял курс на Токио.

Токийский залив овалом врезан в сушу на шестьдесят километров. Вдоль его берегов протянулся самый большой в Азии, а может быть в мире, мегаполис, который образует столица Японии вместе с Иокогамой и другими городами. В ясную погоду над всем этим скопищем японцев царят спящая гора Фудзи и бело-розовая телебашня.

— Она выше Эйфелевой! — не без гордости заявил Томагава, поднявшийся на верхнюю палубу вслед за Климовичем и Джин.

— А в кратер Фудзи имеют обыкновение бросаться японцы, чья жизнь не сложилась, — добавила девушка. — Нередко это бывают отчаявшиеся влюбленные.

— Черт подери! — возмутился Климович. — Неужто вы полагаете, что гиды забудут сообщить мне все это?!

Они любовались раскинувшейся перед ними панорамой. Между тем «Альбатрос» подтягивался к одному из иокогамских причалов. Отсюда до центра Токио минут двадцать езды по «хай-вей» — скоростной надземной дороге эстакадного типа.

— К сожалению, сегодня я не смогу сопровождать вас, — опечалено сказал Томагава. — Мне надо встретиться кое с кем по делам фирмы.

— Ох, как нам будет скучно! — обрадовался Климович.

— Томагава-сан, не беспокойтесь о нас, я хорошо знаю город, мы не заблудимся, — принялась успокаивать японца Джин.

Она чуть не захлопала в ладоши от того, что их дела складываются так удачно.

Однако появившийся на корабле Тучков быстро положил конец их оптимизму. Узнав о том, что Томагава оставляет Климовича и Джин без надзора, он быстро извлек из этой информации свои, профессиональные выводы:

— Час от часу не легче! Значит, американцы договорились с японцами, чтобы те взяли вас под наружное наблюдение. Ты еще не знаешь, что такое японская наружка! Двое топают за тобой по пятам. Ты можешь поговорить с ними, угостить их сигаретами. И в то же время ведется квалифицированная слежка с применением скрытых камер и прочей ультрасовременной чертовщины. Ставлю тебе, Женя, три задачи: первая — разбросать наружку, вторая — увести слежку подальше от того места, где живет Мацура, третья — уйти от наблюдения. Все ясно?

— Нет, не все. Что значит «разбросать наружку»?

— Вы с Джин должны проявить максимум общительности. Заходите в мелкие лавчонки, в почтовые офисы, в банки, покупайте сувениры и заговаривайте с кем попало. Наружка начнет устанавливать ваши мимолетные связи, она распылит силы, ослабеет.

— В том случае, если мы уйдем от слежки, можно двигаться к Мацуре!

— Нет, Женя. Эту часть работы я беру на себя. Ты уж извини, но у меня, наверное, выйдет лучше. А потом — вы ведь все равно не оторветесь от наружки. Не получится у вас такое. Не обучены вы. Однако к этому надо стремиться. Пусть японцы думают, что вы хотите с кем-то встретиться и получить какую-то информацию… Приступай, Женя! Удачи тебе!

— И тебе тоже!

Климович уже хотел уйти с «конспиративной квартиры», но у самой двери остановился, повернулся к Тучкову и спросил:

— А что там творится у нас дома, Сергей? Японцы все показывают по телевизору Москву, Белый Дом, толпу людей около него, солдат в касках и бронежилетах…

— Я думаю, что ничего особенного не происходит. Просто президент еще раз поссорился с Верховным Советом. Кстати, мы можем радио послушать. Тут у них какая-то станция по-английски вещает.

Тучков повернул ручку настройки приемника. Радио сказало: «Япония последовательно поддерживала реформаторские усилия президента Бориса Ельцина, направленные на демократизацию и переход к рыночно экономике. Она и в дальнейшем намерена оказывать содействие таким усилиям, — заявил премьер-министр Морихиро Хосагава». Из приемника полилась веселая музыка, на фоне которой диктор продолжал: «В японском МИДе сделали свои выводы: тот факт, что армия и органы безопасности полностью контролируют обстановку в Москве, означает, что расчеты Ельцина были верными».

— Вот видишь, — сказал Тучков, — ничего страшного, обстановка под контролем. Не думай об этом. Сосредоточь все мысли и всю волю на выполнении задания. И еще один совет: оберегай Джин. Она очень хорошая девушка!

— Спасибо, Сергей, я пойду… Нет, еще скажи мне, что такое капитализм.

— Капитализм — это антисоветская власть минус электрофикация всей страны, — отшутился Тучков…

Они незаметно отделились от туристической группы у здания парламента, похожего не то на мавзолей, не то на крематорий, и сразу же за ними потянулся «хвост». Климович обратил на это внимание Джин. Она испугалась и расстроилась.

— Мы не сможем в такой ситуации пойти к Мацуре.

— Конечно, не сможем. Попытаемся обмануть их. Ты отлично знаешь Токио. Надо извлечь максимальную пользу из этого обстоятельства. Только не обращай на них внимания и не подавай вида, что боишься!

— Хорошо, — сказала Джин. — Тогда давай сначала погуляем по Гиндзе. Пока будем гулять, я попытаюсь что-нибудь придумать.

Они медленно пошли по торговому центру города, чувствуя неприятный холодок на спинах. Тем не менее, Климович, выполняя указание Тучкова, принялся лезть во все дыры и приставать к прохожим. Затеял пустопорожнюю дискуссию о погоде со стариком, торговавшим с тележки жареными бататами. В конце концов, Джин надоело переводить глупости, и она поинтересовалась, чем объяснить такое странное его поведение. Он ответил, что ему в Японии все интересно и что именно Гиндза разбудила в нем дремавшую доселе природную любознательность.

— Вот как! — сказала Джин. — Тогда давай посмотрим детские игрушки!

Они задержались около просторной витрины. Каких игрушек тут только не было! Казалось, вся фауна планеты в мягком и механическом вариантах собралась за широким стеклом. Звери, зверьки и зверушки жили здесь дружной и веселой компанией, не чиня друг другу никаких неудобств. Среди них с независимым видом расхаживал маленький робот «Томи», размахивая руками и поворачивая то влево, то вправо квадратную голову.

— Мужчины похожи на собак, — заметила Джин. — Женщины гораздо многообразнее.

— И какой же собачьей породы я? — спросил Климович.

— Ты большая сильная овчарка. А я кто?

— Ты белка или косуля. Не знаю точно.

Им стало смешно. Наступила раскованность. Красочная афиша театра «Кабуки» вызвала в сознании Джин таинственные ассоциации.

— Я придумала, — радостно прошептала она. — Мы едем в Синдзюку к тетушке Сатико!

Уже в метро Джин набросала на вырванном из записной книжки листке план местности, где должны были разыграться дальнейшие события, полунамеками объяснила суть своего замысла.

Слушая ее, Климович одобрительно ухмылялся.

Синдзюку — район, куда токийцы ездят развлекаться. Здесь старина теснейшим образом переплелась с модерном. В Синдзюку много маленьких магазинов, ресторанчиков, мастерских традиционных ремесел, храмов и кумирен, небоскребов, пятиэтажных домов-неваляшек из цельного железобетона и двухэтажных деревянных домиков, маленьких садов и парков. Тетушка Сатико жила на втором этаже деревянного дома. Джин пошла к ней, а Климович сел на скамейку в крошечном садике, показывая всем своим видом, что настроился на длительное ожидание. Сотрудники наружной разведки быстро обложили дом. Через полчаса из скрипучей двери вышла согбенная японская бабулька с хозяйственной сумкой и посеменила к продовольственным лавкам. Климович посидел еще минут двадцать, встал и двинулся по узкой дорожке прочь от дома. Наружка пришла в неописуемое смятение. Позабыв о конспирации, сотрудники выскочили сразу из трех машин и провели короткое совещание с теми, что обложили дом. Главным объектом для них была Джин, поэтому большинство осталось около дома; За Климовичем побежали двое. Дорожка вывела его на берег узкой грязной речушки, которая текла в глубокой канаве. Он разбежался и перепрыгнул на другую сторону. Его коротконогие преследователи не рискнули проделать то же самое. Громко ругаясь, они помчались к ближайшим мосткам, а до них было метров двести. Климович помахал им рукой и исчез за высокой стеной кустарника. Через пять минут он уже ехал в такси к парку Ееги, пристанищу поэтов, влюбленных студентов и бездомных бродяг, где в обусловленном месте его поджидала Джин, снова молодая и красивая. Наружка потеряла их.

Отсмеявшись, Климович спросил, как тетушка Сатико восприняла ее затею с переодеванием.

— Нормально. Я объяснила, что хочу подшутить над тобой. Она видела тебя из окна. Ты ей понравился. Когда-то она была известной актрисой. Теперь живет в бедности. Я хорошо заплатила ей за парик и одежду. Она сама подгримировала меня.

Джин взглянула на часики.

— Ого! Поздно-то как! Едем к Мацуре!

— Такой необходимости нет, Джин. Эту часть работы, очевидно, уже сделал за нас другой человек.

— Кто?!

— Не имею права сказать.

— Почему?! Почему здесь замешан третий?

И тут страшная догадка осенила ее.

— На кого ты работаешь, Юджин?

— Прежде всего, на себя.

— Лжешь! Ты не мог оказаться на одном корабле со мной случайно. Отвечай, на кого ты работаешь?

— Я русский человек.

— Ты русский шпион. Ты работаешь на русскую разведку!

— Между прочим, ты тоже на нее работаешь.

— С каких пор?!

— С того момента, как отдала мне блокнот брата.

— Но я не хочу быть шпионкой! Ни русской, ни американской, ни даже корейской! Боже мой, как вы все отвратительны!

Джин закрыла лицо руками и разрыдалась. Он обнял девушку и стал гладить ее волосы, едва касаясь их.

— Джин, то, что мы делаем, не причинит зла твоей родине.

Она оттолкнула его.

— Ты горе-вояка! Чем ты лучше того негодяя, который убил «Джамбо»? Ведь ты не сделал это по чистой случайности. Проскочил мимо «Джамбо» и расстрелял первую попавшуюся мишень. Разве я не права?

— Ты права, Джин. Но будь добра, выслушай меня. Знаешь, что такое цепная реакция?

— Еще бы!

— В данном случае ядерная физика не при чем. Цепная реакция — это реакция цепного кобеля на чужака. Американцы оттачивали ее в нас много месяцев. Они систематически нарушали наше воздушное пространство. Днем и ночью нас поднимали по тревоге. Мы взлетали и отгоняли их. Иногда сутками не спали. Были издерганы и озлоблены. В каждом проснулся зверь, и каждый думал: «Догнать и загрызть! Загрызть чужака!». А что там внутри — это никого не занимало. И потом: наша инструкция не делала различия между военными и гражданскими самолетами. Все они назывались одним словом — нарушитель. Да, я мог убить «Джамбо».

— Тебя наградили за этот самолет?

— Нет, я ничего не получил. Меня перевели в другую часть, спрятали от журналистов.

— А твои генералы получили награды?

— Да, они все были награждены, повышены в должностях и званиях.

— А конструкторы ракет?

— Тоже.

— Владельцы военных заводов у вас сегодня не бедствуют вместе с простым людом?

— У нас военные заводы пока государственные. Но директора их творят на этих предприятиях все, что хотят. Они, как правило, мультимиллионеры.

— Ты и жизнь мне спасал по заданию разведки?

— Разве я успел тогда подумать об этом? Прыгнул под колеса — и все!

На корабль они возвращались молча. Между ними пролегла полоса отчуждения…

Тучков отделился от группы через час после Климовича и Джин. Слежки за собой не обнаружил. Контрнаблюдение вели двое парней из нашей резидентуры, державшихся на некотором отдалении от него.

Тучков направился в район порта, где жил Мацура. Что знал Сергей об этом человеке? Только то, что он одинокий старик и радиолюбитель-фанат, что над его бумажной хижиной, собранной на деревянном каркасе, торчит довольно высокая антенна, которая и позволяет быстро отыскать жилище Мацуры среди сотен ему подобных.

Мацура встретил Тучкова очень настороженно. Иностранцы, попадающие в Токио, предпочитают не совать носа в бедняцкие трущобы, а если и забредают туда, то отнюдь не из праздного любопытства. Что привело ко мне этого белобрысого чужеземца, говорящего по-японски, думал он, непрерывно кланяясь и приглашая гостя войти. Сергей с любопытством разглядывал японца и его обиталище площадью в четыре татами, загроможденное всевозможной радиоаппаратурой. Мацура предложил Тучкову сесть на циновку, а сам принялся хлопотать у жаровенки с древесным углем. Когда уголь разогрелся, поставил на огонь круглый медный чайник.

— Мацура-сан, — сказал Сергей. — Вы не можете себе представить, сколько друзей у вас во всем свете!

— Это совсем не трудно представить, — ответил японец. — У меня много корреспондентов в разных странах. Как мне вас называть? Я не расслышал вашего имени.

— Зовите меня Серегой. Так ко мне обращаются друзья в Москве.

Японец поставил на низенький столик фарфоровые чашечки и блюдо, сплетенное из тонкого бамбука. Открыл крошечный холодильник и положил на блюдо четыре пирожных.

— Серега — это звучит по-японски.

— Я познакомился с одним из ваших заочных друзей в самолете. Этот человек рассказал, что благодаря вам удалось разгадать тайну гибели Хаммаршельда. Меня как журналиста такая информация крайне заинтересовала.

— Я ничего не знаю о Хаммаршельде, — сказал Мацура и тут же решил про себя, что обязательно сообщит о русском в полицию. — Я ничего не знаю о Хаммаршельде, кроме того, что он был Генеральным секретарем ООН, а вот рыбакам мы, радиолюбители-коротковолновики, помогали неоднократно.

— Но, возможно, вам случалось помогать и пилотам?

— Нет. Хотя я люблю слушать по ночам их болтовню. Можно сказать, что это мое второе хобби. Впрочем, иногда они спрашивают друг друга о семьях, интересуются, как кто провел отпуск и все такое прочее. Когда я был помоложе, то даже записывал кое-что из этого трепа на пленку. В свободное время прослушивал записи и думал: вот носятся по небу в железных птицах лютые враги, каждый жаждет истребить противника, а вытащи любого из самолета, сними с него скафандр, поставь его на зеленую лужайку в лесу, и окажется, что это веселый добрый человек, который любит цветы и теплый дождь, тоскует по жене и детям, мечтает вырастить сад.

Они не спеша пили ароматный чай, болтая о пустяках, но в конце концов Сергей спросил у японца о том, ради чего пришел к нему:

— Мацура-сан, десять лет назад, в ночь, когда погиб «Боинг» корейской авиакомпании, вы спали?

— Нет, — ответил японец, изменившись в лице, — в ту ночь я не спал.

— И вы все слышали?

— Да. Но там не было ничего такого, что выходило бы за рамки официальных сообщений.

Наступила неловкая пауза. Во внутреннем кармане пиджака Тучков держал свой последний козырь, и он решил, что пришла пора выложить этот козырь на стол. Мацура с любопытством ждал, что же достанет из кармана Серега-сан. В руках Тучкова появился конверт. Сергей потряс его. На стол вывалилась старая фотография формата 6 × 9. Снимок запечатлел молодого японца в военном мундире времен второй мировой войны.

— Это же мой отец! — изумленно воскликнул Мацура. — Здесь ему не больше тридцати.

— Тридцать три, — уточнил Тучков. — Снимок сделан в начале сорок шестого года в Сибири.

— Да, отец был в русском плену. Он всегда, до самой смерти хорошо говорил о России и русских. Но откуда это у вас?

Тучков достал из конверта пожелтевший лист бумаги, исписанный столбиками иероглифов, и протянул его Мацуре. Тот надел очки и стал внимательно читать. Это была подписка его отца о сотрудничестве с советской разведкой, отобранная опером Хабаровского управления НКГБ сорок семь лет назад. Внизу отец вывел свою фамилию и указал избранный им самим псевдоним — Эдо. Фото и подписку накануне доставила в Токио диппочта.

— Ваш отец помогал нам всю жизнь, — сказал Тучков. — Он был истинным другом России.

Старый Мацура не сотрудничал с советской разведкой ни одного дня. Вернувшись из плена, он не сделал карьеры и до самой пенсии оставался мелким банковским служащим. Его разведывательные возможности были более чем ограничены, а сказать точнее, никакими, поэтому разведка КГБ никогда не делала попыток к восстановлению связи с ним. Тучков солгал, но у него не было иного выхода.

— Ах, отец, отец! Кто бы мог подумать!

Мацура покачал головой и погрузился в глубокое раздумье. Наконец он сказал:

— Серега-сан, я знаю, что вам нужно, и ради памяти отца…

Он полез в картонный короб, стоявший у стенки, долго копался в нем и в итоге извлек на свет магнитофонную кассету.

— В ту ночь ваши военные пилоты подняли в эфире ужасный гвалт, и это продолжалось очень долго. Я связался с моими корреспондентами в Гонконге и на Окинаве, снова вернулся на ту волну, где говорили ваши пилоты, а они все галдели и галдели. Я не понимаю по-русски ни слова, но сообразил, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Начал писать, но внезапно наступила полнейшая тишина.

Тучков сообразил, что тишина наступила в тот самый момент, когда Климович сбил одного из нарушителей.

— Я связался с корреспондентом в Сингапуре, — продолжал японец, — вернулся к приемнику, повертел ручку, услышал, как военный летчик уже на английском языке вызывает свою базу. Он докладывал, что пока не видит цели. Когда я включил микрофон, ему ответили: цель слишком велика, для того чтобы затеряться в небе. Меня охватило любопытство. Я быстро прошел по всему диапазону и записал какого-то пассажира, который сообщал наземной службе свои позывные и координаты. Вернулся на ту волну, где говорили военные, и здесь прозвучали всего три короткие резкие английские фразы: «цель вижу», «уничтожить цель», «цель уничтожена».

Мацура вложил кассету в магнитофон, но прежде чем нажать на «play», вспомнил еще один эпизод, связанный с предыдущим:

— На другой день только и разговоров было о том, что русские сбили пассажирский «Боинг». Там погибло много японцев. Люди возмущались, плакали. Я посмотрел телевидение, почитал газеты и понял, что эта история имеет прямое отношение к услышанному мною накануне, но подается она в искаженном виде. Больше всего меня удивило то, что русские не отрицают своей причастности к совершенному злодеянию. Соображения по поводу «Джамбо» я изложил в полицейском участке. Там мне посоветовали заткнуться и в моих же собственных интересах забыть навсегда все, что я слышал в ту ночь на коротких волнах… Наденьте наушники, Серега-сан. Стены-то у нас бумажные.

Мацура включил магнитофон. Тучков обратился в слух. Старая пленка шипела, потрескивала. И вот она ожила, заполняя его мозг образами и звуками той трагической ночи.

Генерала Филатова разбудили перед рассветом еще раз.

— Ну что, посадили? — спросил он у телефонной трубки сонным голосом.

— Никак нет, товарищ генерал! Не садится.

— Сбили?

— Никак нет!

— Почему, так вашу мать?!

— Не можем определить тип нарушителя. Но предположительно это SR-71.

— Как так не можете определить?! Слепые щенки!!!

— Ночь, товарищ генерал. А потом, вы же сами знаете — рубеж возврата. Летчики не успевают как следует разглядеть его.

Филатов хорошо знал, что такое рубеж возврата, ибо сам этот рубеж придумал. После того, как предатель Беленко угнал в Японию МиГ последней модели, генерал велел не заправлять баки истребителей полностью, а заливать в них столько горючего, чтобы никто из летчиков не мог достичь ближайшего аэродрома противника. Сегодня летчики думали не о том, что за нарушитель перед ними, а о том, как успеть вернуться на свою базу.

— Где он? — спросил Филатов, посопев в трубку.

— Уже над Сахалином.

— Над Сахалином?! Вы достукаетесь, что он убежит в нейтралку! Весь мир будет смеяться! Вы что, инструкции не знаете?!

Генерал зашелся в матерщине, сквозь которую с трудом продиралось управляющее решение: послать толкового летчика, пускай догонит и развеет по ветру сукина сына.

У толкового летчика Климовича тоже было мало горючего. Он кого-то догнал и кого-то уничтожил. Садился на «соплях». В Москву полетела победная реляция.

Когда трехзвездный генерал Стивен Кларк, по кличке Мухомор, узнал, что русские сбили разведчика, а «Джамбо» продолжает полет в Сеул уже над Японским морем, он не сразу отважился сказать об этом Редфилду, но, поразмыслив, решил, что будет лучше, если Хозяин получит первые сведения о провале от него, а не от своих стукачей из ФБР. Редфидл выслушал Мухомора с ледяным спокойствием.

— Почему там оказался наш разведчик? — спросил он.

— Не знаю, — ответил генерал после некоторого замешательства.

— Хорошо, я проверю это сам, — сказал Редфилд таким тоном, что у Мухомора побежали по спине большие мексиканские муравьи.

— Стив, мне глубоко безразлично то, как вы это сделаете, — продолжал Хозяин, — но завтра свободный мир должен содрогнуться от кровожадного варварства русских. Это нужно Америке.

— Я вас понял, Билл.

— Это хорошо, что мы понимаем друг друга с полуслова. До свиданья, Стив.

Босс бросил трубку. Мухомор услышал в его голосе нехорошую усмешку. Он срочно вызвал дежурного генерала. Им оказался однозвездный Фицджеральд Холл, старый приятель и сподвижник Кларка. У карты тихоокеанской акватории Мухомор быстро и точно сформулировал боевую задачу.

— Этого требуют высшие государственные интересы Соединенных Штатов! — пояснил он.

Однако Хилл не бросился сломя голову выполнять приказ. Неожиданно для Кларка он высказал сомнение в том, что уничтожение пассажирского лайнера с тремя сотнями гражданских лиц на борту может лежать в сфере высших интересов США. Мухомор бросил взгляд на часы. Время летело со свистом.

— Я когда-либо давал вам дурацкие указания? — спросил он.

Такое иногда случалось, поэтому Холл тактично промолчал. Тогда Мухомор зашел с другой стороны:

— Вы ведь знаете, что вам грозит за невыполнение моего приказа, как знаете и то, что в Пентагоне найдется десяток генералов, которые выполнят его без колебаний.

— Почему же вы решили поручить это дело мне?

— Да потому, черт подери, что мы знаем друг друга четверть века, потому что мы вместе гнили во вьетконговских джунглях, потому что я полагаюсь на вас, как на самого себя!

— Хорошо, Стив, отдайте приказ в письменном виде.

Мухомор выругался, схватил со стола листок бумаги, прижал его левой рукой к акватории Тихого океана в районе Гавайских островов, а правой быстро написал: «Уничтожить в воздухе „Боинг-747“ с бортовым номером 077 компании KAL. Стивен Кларк. 01.09.83.»

Холл взял листок, пробежал его глазами, кивнул и вышел.

* * *

Самолет шел на высоте 11 000 метров. За иллюминаторами чуть брезжил рассвет. В такой час сон особенно крепок. Перестала плакать японская девочка. Сенатор Найдорф всхрапывал, склонив голову на плечо, а его блокнот с тезисами выступления о преимуществах демократии над тоталитаризмом валялся на полу в проходе между рядами кресел. Счастливо улыбаясь и держась за руки, уснули молодожены. Закемарил студент с раскрытой книгой на коленях. Банкир из Филадельфии и канадская француженка из рода маркизов де Буасси мирно посапывали рядом. Только два пожилых корейца, буддист и христианин, продолжали дискутировать вполголоса. Однако их дискуссия уже вышла за рамки великих религий. Они погрузились в общечеловеческие проблемы. Буддист постучал согнутым пальцем по обшивке самолета и произнес, как бы размышляя:

— Всего несколько дюймов отделяет нас от вакуума. Встреться на нашем пути небольшой метеорит, и нас не станет мгновенно.

— Мы крошечная модель человеческой цивилизации, хрупкой, незащищенной, постоянно балансирующей на грани жизни и смерти, — продолжил его мысль христианин. — Одно неосторожное движение — и этому миру конец.

В салон вошла стюардесса Корасон. Она окинула взглядом свое сонное царство, подняла с пола блокнот сенатора и положила его в сетку.

А в это время в кабине экипажа штурман сказал Чону:

— Командир, мы покинули воздушное пространство Советского Союза.

— Пронесло! — обрадовался Чон. — Теперь мы в полной безопасности. Скоро будем дома.

Он велел одному из членов экипажа связаться с наземной службой и сообщить координаты их «Боинга».

— Слева от нас истребитель, — доложил второй пилот.

Чон повернул голову влево.

— Он похож на серебряного комарика. Вероятно, американец. Тут полно их баз. А может быть, японец.

— Если повезет с транспортом, мы увидим наших детей, прежде чем они уйдут в школу, — сказал штурман.

— Да, — ответил Чон. — Сегодня нам надо как следует выспаться. Ночь была не из приятных.

— А я не буду спать, — подал голос второй пилот. — Возьму жену с дочкой и поеду с ними к морю. В такую погоду грех дрыхнуть.

— Ну, ты молодой, — засмеялся Чон, — а мне уже нужно соблюдать режим. Я в твои годы…

Два страшных удара один за другим потрясли лайнер. Громадный «Джамбо» стал быстро разваливаться на куски. Все пассажиры и экипаж умерли сразу. У них вскипела кровь, взорвались легкие и остановились сердца.

* * *

Второго сентября Мухомор прибыл в Нью-Йорк по вызову Редфилда. Пока встретивший его в аэропорту референт Хозяина, потея от жары и напряжения, балдел в автомобильных пробках, генерал бегло просматривал свежую прессу, которая кипой лежала рядом на сиденье. Заголовки, набранные гигантскими литерами, кричали, плакали, взывали к отмщению. Глаза погибших немым укором смотрели прямо в душу. Их было чертовски много, фотографий, вмонтированных в текст. Среди этого кошмара затерялось крошечное сообщение ТАСС, набранное петитом. Из него следовало, что «в ночь с 31 августа на 1 сентября с. г. самолет не установленной принадлежности со стороны Тихого океана вошел в воздушное пространство Советского Союза над полуостровом Камчатка, затем вторично нарушил воздушное пространство СССР над островом Сахалин. При этом самолет летел без аэронавигационных огней, на запросы не отвечал и в связь с радиодиспетчерской службой не вступал. Поднятые навстречу самолету-нарушителю истребители ПВО пытались оказать помощь в выводе его на ближайший аэродром. Однако самолет-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полет в сторону Японского моря».

Генералу стало не по себе, однако он быстро собрался, натянув на свое кирпичного колера лицо маску уверенности и непогрешимости.

Босс не поднялся, как обычно, навстречу ему. Коротким взмахом руки он указал Кларку на кресло у дальнего окна. В который раз тучный лысый Редфилд позавидовал высокому, спортивному, моложавому Мухомору, чью дурацкую рыжую голову не собиралась трогать плешь!

— Стив, — спросил Редфилд с нежным участием после некоторого молчания, — вы представляете, что будет, если правда когда-либо выплывет наружу?

Тут босс нехорошо осклабился и сам ответил на свой вопрос:

— Вас посадят на электрический стул, и это как раз то самое, чего вы заслуживаете.

— Что ж, мне нередко приходилось спать в обнимку со смертью, — с наигранной бодростью ответил Мухомор.

— Другого ответа я от вас и не ожидал, ибо вы родились болваном и поумнеть просто не в состоянии. Это было бы противно вашей природе… Вот что, Стив, надо красиво замести следы. В этом ваше спасение.

— Я уже отдал необходимые приказы, Билл.

— Ладно. А с армией вам придется распрощаться, потому что вы понятия не имеете о воинской дисциплине. Опять же — получение взятки. Нехорошо!

Тут босс снова отвратительно осклабился.

— Вы еще молоды, Стив. На вас плотоядно смотрят бабы. Этим надо пользоваться, на этом можно делать бизнес. Когда вас турнут из вооруженных сил, дайте объявление в большую прессу. Вот такой примерно текст: «Женщинам, нуждающимся в любви, предлагаю испытать всю глубину и мощь моей нежности».

Мухомору стало жаль себя. Он опустил голову. В горле у него запершило. Издали до него долетел голос Хозяина:

— Не унывайте, Стив! Я шучу. Для вас у меня есть другой, более подходящий вариант — политика. Один русский гений как-то изрек, что политик это социально-активный идиот. Мысль достойная гения. Это вам подойдет, Стив. На таком поприще вы сумеете принести немало пользы. Мы вместе сварим еще не одну кашу! Не так ли, Стив?

От Редфилда Мухомор вышел походкой человека, перед которым только что открылись новые блестящие перспективы.

* * *

«Альбатрос» стоял в Токио несколько дней. Все эти дни Климович и Джин провели на корабле. Тучков опасался провокаций. Сам он непрерывно курсировал между судном и российским посольством, а чем занимался, не рассказывал. В один из вечеров вызвал Климовича на встречу и дал ему послушать пленку Мацуры. Ознакомившись с записью, Климович сказал:

— Теперь уже почти ясно, что это дело рук американцев. Но для чего они убили «Джамбо»? И кто отдал приказ?

— Для чего, понятно, — ответил Тучков. — Тогда они получили от этого колоссальный навар — разместили в Европе «першинги», запустили программу «звездных войн». А последнее мы узнаем в Саппоро, если повезет. Одно не вызывает сомнений: приказ не мог исходить от официальных властей США, у тех все-таки есть тормоза. Это не почерк ЦРУ. Тут действовала тупая жесткая сила, лишенная интеллекта и души.

— А сколько было крика и вони на весь белый свет! Сколько помоев вылили на нас! Да и продолжают лить.

— Ага. В 71-ом году израильские «Фантомы» сбили ливийский «Боинг-727» с 216 пассажирами на борту. Тогда никто не вякнул… В 88-ом году американский крейсер двумя ракетами завалил над Средиземным морем иранский аэробус. Погибло 290 человек… Запад вообще не имеет морального права порицать наше прошлое. Их нынешнее благополучие замешено на океанах крови. В свое время они вывезли из Африки 150 миллионов рабов. 75 миллионов умерли в пути и были выброшены за борт. Американцы практически полностью истребили коренное население своей страны — индейцев. Именно они испытали ядерное оружие на мирных городах. Именно Запад, а не мы, породил и взлелеял фашизм. И они еще смеют убеждать нас в нашем варварстве, в нашей неполноценности!

— Можно показать пленку Джин?

— Что ж, пригласи ее погулять на верхнюю палубу, пускай послушает на плеере с наушниками.

— Но ведь она станет просить копию.

— Скажи ей, что чем позже она примется за свою книгу, тем дольше проживет.

Честно говоря, Климович собирался использовать пленку для примирения с Джин, которая после ссоры в парке Ееги позволила лишь сидеть с ней за одним столом в ресторане, не больше. План его удался. Прослушав запись, Джин, естественно, попросила копию для себя.

— Получишь во Владивостоке, — пообещал Климович, не веря, что Тучков позволит такое.

— Убью, если обманешь! — сказала Джин, сжав кулачки.

При этом она впервые за последние дни улыбнулась ему.

— За ложь не убивают, Джин, убивают за правду.

И тут в ней снова проснулась журналистка. Она стала буквально разматывать Климовича, снова и снова окуная его в тот проклятый сентябрь.

— Что нашли ваши водолазы в районе падения сбитого тобой самолета?

— Не знаю. Все работы проводились в обстановке глубочайшей секретности.

— Что за штука RS-135? А SR-71?

— О, это летающие супершпионы. Они нашпигованы самой современной электроникой, располагают серией секретных кодов, которые позволяют проникать в мозги военных компьютеров, общаться напрямую с Пентагоном и даже с Белым Домом.

— Если бы ваши нашли на дне моря такой самолет, стали бы они шуметь об этом?

— Ни в коем случае. Подобная находка явилась бы шикарным подарком для нашей разведки, для нашей оборонки, которая тогда была наглухо засекречена.

— Значит, из американской версии о гибели «Джамбо» извлекали выгоду обе стороны. Американцы выли о вашем варварстве, а вы в это время молча потрошили их секреты. Американцам-то не с руки было искать своего разведчика там, где по их версии, лежал «Боинг».

— Выходит, так.

— Через пару недель после гибели «Джамбо» американцы скушали Гренаду. И в этот самый момент, словно по команде, свободный мир перестал рыдать по безвинно убиенным пассажирам и экипажу «Боинга». Вы на оккупацию Гренады посмотрели сквозь пальцы. Шума не поднимали. А не договорился ли Советский Союз со Штатами о взаимном молчании?

— Я не знаю, Джин.

Она продолжала копать глубже.

— Представьте себе, Юджин, что из экономической сферы великих держав в один прекрасный день будут изъяты их военно-промышленные комплексы. Какие наступят последствия?

— Трудно представить.

— Совсем не трудно. Будет революция, потому что миллионы безработных сметут любой режим.

— Наша оборонка сейчас в разрухе, но обстановку в мире можно считать относительно свободной.

— В разрухе-то она в разрухе, но готова воспрянуть в любой момент, только накачай ее деньгами. А сотни ваших ракет терпеливо ждут в пусковых шахтах своего часа. Советский противовес сохранился, потому и кажется относительно стабильной обстановка в мире. Не переживай, американцы не дадут погибнуть вашей оборонке. В крайнем случае они ее купят. Ты, вероятно, помнишь, что в фашистской Германии значительная часть оборонки принадлежала американскому и английскому капиталу, что не мешало ей крошить на полях сражений доблестных воинов антигитлеровской коалиции.

Джин усмехнулась и закончила:

— Они ненавидят друг друга, они боятся друг друга, они лелеют друг друга и не могут существовать друг без друга. Военно-промышленный монстр — это гигантский спрут, опутавший мир. Он убил моего отца, он убил «Джамбо», он продолжает зажигать пожары войны в разных точках Земли, он уничтожит полсвета, если ему это понадобится. Уничтожит ради процветания нескольких тысяч мерзавцев… Вот и изложила я концепцию моей будущей книги.

— Какую жуткую картину ты нарисовала! А что, его нельзя убить?

— Спрута? Нет. Впрочем, если бы все люди объединились когда-нибудь в одну семью! Но спрут не позволит им объединиться. Я мечтаю о молотке счастья, чтобы убить спрута.

— Что за молоток?

— Мальчик с пальчик Иссумбоси влюбился в красавицу Ханако, но девушка не отвечала ему взаимностью, потому что Иссумбоси мог свободно разгуливать по ее ладони. Тогда мальчик в жестоком бою победил трех чертей и отнял у них молоток счастья. Ханако трижды стукнула молотком, и Иссумбоси превратился в красивого стройного юношу, после чего они тут же вступили в брак.

Климович подумал и сказал, что молоток счастья это русская палочка-выручалочка или просто волшебная палочка. Встретившись с Тучковым, он спросил с места в карьер:

— Сергей, ты знал правду о «Боинге», когда пришел ко мне в Москве?

— Конечно, знал.

— Ну ты и фрукт! Зачем же вешал мне лапшу на уши?

— Я не фрукт, а оперативный сотрудник разведки. А если бы не повесил тебе лапшу на уши, ты не поехал бы со мной в Японию. Разве не так?

— Так, туды твою в качель! Но я не люблю, когда мне пудрят мозги.

— Постараюсь больше этого не делать и в знак полного моего к тебе доверия предлагаю в Саппоро пойти на дело вместе со мной. Джин пускай сидит дома. Мы не имеем права подвергать ее опасности.

— Согласен.

— Тогда слушай задачу и свою легенду…

В Отару пришли в первый день октября. Отсюда до Саппоро рукой подать.

Здесь, на севере Японии, осень уже полностью вступила в свои права. Было ясно и прохладно. Из рассказа гида Тучков и Климович успели узнать, что гористый лесистый и холодный Хоккайдо японцы начали заселять только в середине прошлого века, в противном случае его заселили бы русские, что Саппоро город молодой, что он тридцать шесть лет ждал своей Олимпиады и что ради нее построил новые гостиницы, дороги, мосты, аэропорт и метро. О том, чем живет миллионный город сегодня и как собирается жить завтра, они остались в неведении, потому что в подходящий момент незаметно откололись от группы и, постоянно проверяясь, стали колесить без видимой цели по деловому центру столицы Хоккайдо, а также по ее жилым кварталам.

— Удивительно, но факт, — сказал Сергей, — сегодня за нами нет слежки. Полагаю, что японцы припасли для нас какую-то иную гадость.

— Поехали к Дженкинсу! — предложил Климович.

— Что ж, поехали.

О Дженкинсе им было известно следующее: американца девять лет тому назад уволили из вооруженных сил США за пристрастие к алкоголю. Он женился на японке, которая родила ему двоих детей. С женой живет плохо, часто бьет ее, пьянствует, поддерживает алкогольные контакты с американскими моряками и российской коммерческой шпаной, промышляет мелким бизнесом.

Семья Дженкинса занимала двухкомнатную квартирку в железобетонных пятиэтажных джунглях Саппоро. Американца они застали дома. Он был уже на взводе. Их приходу не удивился, даже обрадовался.

— Убирайся вон, косоглазая кикимора! — приказал он жене. — Ко мне пришли бледнолицые братья!

И тут же хлопнул на стол бутылку дешевого виски «Черный принц».

— Прошу садиться, друзья! Выкладывайте, с чем пожаловали, что за товар у вас!

После первой рюмки Климович начал травить, а, выражаясь оперативным языком, излагать свою легенду.

— Меня уволили из армии, — начал он.

— За это? — спросил Дженкинс, щелкнув по бутылке.

— Вообще-то у нас сокращение, но и за это же.

— Прими мои соболезнования, приятель. Кем же ты был в российских вооруженных силах?

— Летчиком-истребителем.

— На МиГах летал?

— И на МиГах, и на «Сухих».

— Прекрасные самолеты! А если ты летал на них, то скажи, куда смотрит истребитель, когда хочет увидеть землю?

— Истребитель не вертит головой, он вертит самолетом, в крайнем случае делает переворот или полубочку.

— Верно. Ты на самом деле летал. Мы с тобой сторгуемся. Что принес, показывай!

— Ничего не принес, жениться хочу!

— Вот те раз! На японке что ли?

— На русской девушке.

— Это правильно. Русские женщины красивые. А главное — белые. Тебе что от меня нужно?

— Моя невеста боится выходить за меня. Она верующая.

— Ты убил кого-нибудь?

— Никого я не убивал, но весь свет считает меня убийцей.

— Отчего ты не в тюрьме?

— Не берут меня в тюрьму, друг.

Тут Дженкинс впервые обратил внимание на Тучкова.

— А ты кто такой?

— Брат невесты.

— Ни черта не понимаю. Расскажите толком, чего вам надо.

— Ты помнишь тот корейский «Боинг», который пропал десять лет назад?

— Помню.

— Так вот: я его не сбивал.

— Конечно, ты его не сбивал.

— Кто же это сделал?

— Откуда мне знать? Он был военный летчик. Получил приказ — и сбил. Как говорится, Родина велела. Разве ты посмел бы ослушаться командира?

— Не посмел бы.

— Значит, не летчик убил людей, а генералы, приказавшие сделать это. Может, я не прав?

— Ты абсолютно прав.

— Вообще-то генералы тоже бывают разные. Один, загубив сотни невинных душ, пускает себе пулю в лоб, другой становится депутатом Конгресса и живет, словно кот в масле… Послушай, как тебя там?

— Юджин.

— А я Майкл. Так вот, Юджин, двадцать лет тому назад у меня тоже была невеста. Красавица, умница. Она любила меня.

— Отчего же вы не поженились?

— Кто тебе сказал, что не поженились? Мы обвенчались в маленькой церкви в добром старом Нью-Орлеане. У нас было три счастливых месяца… Потом она ушла от меня.

— В чем причина, если не секрет?

— Все в том же.

Тут Дженкинс снова щелкнул по пустой бутылке. Помолчав немного, он продолжал свой рассказ:

— Я уже в то время иногда срывался в штопор… Моя Сьюзен снова вышла замуж за офицера. Его звали Холл, Фицджеральд Холл. Он был неплохим парнем, мир его праху.

— Разве он умер?

— Он наложил на себя руки.

— Измена жены?

— Если б это!.. Генерал Фицджеральд Холл отдал приказ завалить тот «Боинг».

— Откуда знаешь?

— От Сьюзен. Пять лет назад я был в Штатах и встречался с ней. Она все еще красива… Холл ей ничего не сказал, не оставил письма. После смерти мужа к ней ввалились ребята из ФБР, что-то искали в квартире, все перерыли и ушли ни с чем. А через несколько месяцев она нашла на дне банки с кофе то, что им было нужно… Я сам видел эту записку. Из нее следует, что Холла заставил отдать тот приказ Стивен Кларк.

— Тоже генерал?

— Тогда Кларк был большим человеком в Пентагоне. Теперь заседает в Конгрессе. Любит щеголять перед телекамерами, с утра до ночи готов трепаться насчет «звездных войн», нейтронных бомб, атомных субмарин и разных там крылатых ракет. А рожа у него сияет, как надраенный чайник. Болтают, в Белый Дом ходит запросто… Сьюзен очень зла на Кларка. Хотела сперва отдать его на растерзание репортерам, но поразмыслила хорошенько и от этой затеи отказалась. Боится за себя и детей.

— Интересные вещи ты рассказываешь, Майкл. Вот если бы ту записку прочла моя невеста, она поверила бы, что я никого не убил.

— И ты готов лететь за клочком бумаги в Америку?

— На край света готов лететь!

— Это и есть край света. Что ж, лети! Я уже никогда не скоплю на билет до Штатов.

Дженкинс поковылял в соседнюю комнату и вскоре принес оттуда рождественскую открытку и яркий веер.

— Здесь адрес Сьюзен. Веер — мой подарок ей.

— Не загрызет супруга?

— Не посмеет… Сьюзен отдаст тебе записку. Она добрая набожная женщина. Ближнему всегда готова помочь.

Он допил виски из горлышка. Климович с Тучковым, поблагодарив его, собрались уходить.

— Эй, — крикнул Дженкинс, когда они были уже у порога. — А гонорар?

— Сколько ты хочешь, Майкл?

— Ящик виски.

— Какому сорту отдаешь предпочтение?

— В нашей лавке есть только «Черный принц».

— Возьми на «Белую лошадь»!

Климович положил перед ним несколько зеленых ассигнаций.

Уже на улице он спросил Тучкова:

— В Америку меня пошлешь теперь?

Сергей рассмеялся.

— В этом нет необходимости. Ты свое дело сделал. Спасибо.

Кушай на здоровье…

В Отару приехали вечером. Пока добирались до порта, совсем стемнело. Неподалеку от причалов, у моста, переброшенного через выемку, дорогу им преградили какие-то субъекты с бандитскими харями. Сергей выстрелил, не вынимая рук из карманов плаща. Один из нападавших закричал тонким голосом и упал, схватившись за ногу выше колена. Они воспользовались секундным замешательством в стане противника и скатились под мост на рельсы. Дальнейшее происходило в полнейшей темноте. Их настигли, окружили и стали бить, они тоже кого-то били, Сергей стрелял вверх, воздух вокруг задубел от русской и японской ругани. Тучков дрался по науке, Климович — подвернувшимся куском металлической трубы. В них несколько раз пальнули из пистолета, но без желания убить. Видимо, было велено взять русских живьем. Отбиваясь от преследователей, они выкарабкались на противоположный край выемки. Из темноты вылетела полицейская машина. Дерущиеся разбежались в разные стороны.

На корабль Тучков с Климовичем решили возвращаться вдвоем. Соблюдать конспирацию уже не было смысла.

— Значит, они договорились напустить на нас мафию, — рассуждал Сергей, сжимая рукой сильно кровоточащую щеку. — Японская мафия — солидная организация. Она достигает ста — ста двадцати тысяч участников, что значительно превышает число мафиози в Штатах.

— Ну и видик у нас! — восхитился Климович. — Можно подумать, что мы драпанули из зоны. Возьми открытку и веер.

— Сберег-таки?

— Сохранил.

Добравшись до своей каюты, Климович вымылся, переоделся и позвонил Джин. Девушка не ответила. Он заглянул в ресторан. Их обычные места за дальним столиком в укромном углу пустовали. Парень на эстраде пел:

Ну а мы, ну а мы педерасты, Наркоманы, бандиты, шпана, Как один социально опасны, И по каждому плачет тюрьма!

Эльвира раздевалась за ширмой, готовясь к выходу. Климович не на шутку встревожился и поспешил к каюте Джин.

Перед поездкой в Саппоро он отнес ей сверток, полученный от Сергея. Это было нечто прямоугольное, упакованное в синюю бумагу и перевязанное красной ленточкой. Как учил Сергей, он громко и внятно объяснил Джин, что принес блокнот ее брата и пленку, добытую в Токио. Положил сверток сверху на привинченную к переборке полку для книг так, чтобы девушка не смогла до него дотянуться, и велел ей никуда не уходить, пока он не вернется на «Альбатрос». В случае опасности она должна была звонить по внутреннему телефону 013.

Климович почти бежал, но тут к нему прицепилась мадам Лавандовская, пошлая перезрелая бабенка, в полураcстегнутом халате, на босу ногу, которая целыми днями шлялась по всем палубам в поисках свободного мужика и в навязчивой форме предлагала себя каждому встречному. Показатель степени навязчивости у нее всякий раз смещался то вниз, то вверх по шкале в полном соответствии с показателями степени опьянения. Мадам давно положила глаз на Климовича и пыталась подкатиться к нему с разных сторон.

— Господин Эжен, — сказала она ему однажды. — Вы истинный мужчина комильфо.

Климовича обидело непонятное слово.

— Сама ты хамильфо, старая стерва! — рявкнул он. — А ну брысь отсюда!

В данный момент ее якобы напугала стрельба в порту.

— Что будет с нами, если корабль захватят террористы?! — стонала она, хватая его за полы пиджака.

— В таком случае, сударыня, вы станете сначала заложницей, а потом наложницей. Разве не об этом вы мечтали?

Климович отпихнул Левандовскую в сторону и помчался дольше. Каюта Джин была заперта. Он отпер ее ключом, полученным от Сергея еще в начале путешествия, и увидел Томагаву, стоявшего на пуфике у переборки. Пуфик был отодран от пола с мясом. В руках японец держал мемуары Горбачева на английском языке. Рядом с пуфиком валялись кусок синей бумаги и красная ленточка.

— Я одобряю ваш вкус, Томагава-сан, — сказал Климович. — В этой книге вся мудрость мира. Тут тебе и Будда, и Христос, и Магомет, и Соломон с Моисеем. Где Джин?!

Японец отшвырнул книгу, спрыгнул с пуфика и встал в боевую позицию. Климович, прикрывшись пуфиком, ударил противника в зубы. Японец, как мальчик, отлетел в дальний угол, зашипел и снова принял боевую стойку. У Климовича было ощутимое преимущество в росте, да и руки у него были длиннее, японец же выглядел лучше тренированным, более ловким и проворным. Климович дрался по методике русского уличного мордобоя, поэтому из носа Томагавы вскоре обильно потекла кровь, а под его глазами засияли два фингала. Удары японца не меняли внешности Климовича, но от них перехватывало дыхание, а из глаз сыпались разноцветные шарики. Наконец потомок рода Ямато достал-таки своего врага древним самурайским приемом, после чего Климович растянулся на полу и на несколько минут, как говорят химики, выпал в осадок, но, уже теряя сознание, успел нащупать в кармане брюк брелок Тучкова и потянуть собаку за хвост. Когда он пришел в себя, то не поверил своим глазам. Тучков и Томагава вели вполне светскую беседу, сидя друг против друга за столиком. Правда, перед Сергеем лежал пистолет с опущенным предохранителем, а так все было совершенно благопристойно.

— Как здоровье императора? — осведомился Тучков.

— Император здоров и полон сил. Как чувствует себя президент?

— Он тоже полон сил.

— Томагава-сан, — подал голос Климович, поднимаясь с пола и садясь на пуфик, — чем вы открыли дверь?

— Отмычкой, — ответил японец.

— Не по-самурайски это.

— Помолчи, пожалуйста, Женя! — попросил Тучков. — Дай мне завершить переговоры. Достань пока «клопов» из своего телефона и телефона Джин.

Климович сходил в свой номер, затем раскрутил телефонную трубку в каюте Джин и положил перед Томагавой две маленькие железки.

— Нам чужого не надо.

— Что вы хотите за девушку? — спросил Сергей.

— Блокнот ее брата и пленку, полученную вами в Токио.

— Согласны. Вот кассета. Блокнот заберете, когда девушка будет здесь. Передайте привет, а также мои искренние соболезнования коллегам из Си-Ай-Эй. Я понимаю, что выметать дерьмо за кретинами из РУМО и АНБ дело не из приятных.

Томагава поклонился и ушел. Тучков остался сидеть за столом. Климович шатался из угла в угол, нервно похрустывая костяшками пальцев и заглядывая в иллюминатор, за которым было черным-черно.

— Да не маячь ты перед глазами! — крикнул ему Сергей. — Ничего с твоей Джин не случится. Сядь!

Климович сел и после некоторого раздумья робко внес предложение:

— Если Джин вернется, зачем отдавать ему блокнот? Начистим морду и спустим с трапа!

— Женя, пойми, что разведчик это, прежде всего, джентльмен и джентльменские соглашения выполняет свято. Томагава уже, видимо, прослушал запись и скоро появится на «Альбатросе» с девушкой… А здорово ты его разукрасил! Между прочим, Сирано де Бержерак дрался на дуэлях более тысячи раз. И все из-за своего длинного носа, который служил предметом постоянных насмешек. Драться из-за такой девушки, как Джин, по-видимому, одно удовольствие… Что будешь делать, когда вернешься домой? Снова в обменку?

— Надоело все. У меня есть земля за Волгой. Построю там деревянный дом и буду в нем жить.

— Большой участок?

— Пятнадцать соток.

— Почем покупал?

— По двести пятьдесят баксов за сотку.

— Дорого.

— Разве это дорого? Тьфу!

— А вот английский король Яков I продал всю Канаду некоему графу Стерлингу всего за один пенни. Граф разорился, пытаясь освоить свои огромные владения.

— Полудурок.

— Кто?

— Король. Ему не отрубили за это голову?

— Нет. Голову срубили его мамаше Марии Стюарт и сыну Карлу I. А Яков как-то проскочил. Англичане вообще предъявляли завышенные требования к своим правителям и сурово наказывали их за прегрешения. Эдуарду II, например, вставили в прямую кишку раскаленный металлический прут.

— Вот! Поэтому у них и порядок в стране… Когда же вернутся японец и Джин?!

Они пришли через полтора часа, глубокой ночью. Джин была скорее смущена, чем напугана. В руках она держала охапку газет.

— Ты в порядке, Джин? — спросил Климович.

— В полном порядке, Юджин, меня даже накормили.

— Везет вам. Нас никто не догадался накормить, — буркнул Тучков.

Джин виновато молчала.

— Томагава-сан, — сказал Сергей, передавая японцу красный блокнот. — Мы там, кажется, кого-то ранили. Замните это дело. Надеюсь, такое решение вопроса полностью совпадает с интересами обеих сторон. Желаю вам успехов в вашем нелегком труде.

Японец полистал блокнот, поклонился еще изящнее, чем в первый раз, и исчез навсегда.

— Я заслуживаю самого сурового наказания, — нарушила молчание Джин. — Но поверьте, моя совесть не даст мне покоя никогда, сколько бы я ни прожила на белом свете.

— Конечно, надо слушаться старших, — проворчал Тучков. — Давайте познакомимся! В Японии меня звали Серега-сан.

Джин протянула ему руку.

— Это мой друг, — сказал Климович.

— Я поняла.

— На чем они вас взяли? — спросил Сергей.

— Я сидела в каюте, ждала Юджина. После полудня позвонил Томагава. Сообщил, что у него для меня приятный сюрприз. Он ведь знал, что я ищу работу. Так вот: его дядя, говорил он, владелец одной из крупнейших на Хоккайдо газет. Ему нужен корреспондент в Корее. Он хотел бы со мной познакомиться. Надо поехать на часок в Саппоро. К вечеру я снова буду на корабле… Ну, мы с ним и поехали. Привез он меня в богатый особняк и куда-то исчез. Появились двое американцев. Они объяснили, что я буду у них заложницей, пока русские не вернут им какие-то бумаги. Янки очень были любезны, шутили, угощали меня изысканными яствами. Все это походило на фарс.

— Наверное, они отпустили бы тебя, если бы Томагава нашел в твоей каюте то, что искал, — сказал Климович.

— Пожалуй, что и отпустил бы, — согласился Сергей.

— А я в этом не уверена. Посмотрите-ка!

Она разложила на столике купленные в городе вечерние газеты.

Климович и Тучков ахнули в один голос. С первых полос на них смотрело прелестное улыбающееся личико Джин. Материал везде был один и тот же. Чувствовалось, что его сварганили заблаговременно. Зато заголовки были разные. Самые спокойные читались бы по-русски так: «Российские флибустьеры похитили прекрасную кореянку», «Перестрелка в порту», «Жива ли юная красавица?».

— Кажется, здесь налицо тот самый скандал, о каком ты мечтала, Джин, — обрадовался Климович. — Теперь тебя возьмут в любую газету.

— Не исключено, — согласилась девушка.

— Это уже японская самодеятельность, — размышлял вслух Сергей, просматривая прессу. — Нагнетание антирусской истерии у себя дома и в Корее. Надо сказать капитану, чтобы немедленно дал опровержение.

— Позвольте, я заклею вам щеку лейкопластырем, Серега-сан, — предложила Джин. — Как жаль, что пришлось все отдать!

— Но ведь мы теперь точно знаем, кто сбил «Боинг» и кто приказал сделать это.

— Кто же?

— Генерал Фицджеральд Холл из Пентагона. Его уже давно нет в живых.

— Нет в живых! Ах, с каким наслаждением я брала бы у него интервью!

— После такого дня вам надо как следует выспаться, Джин. Спокойной ночи!

Климовичу с Тучковым спать не хотелось. Хотелось есть. Климович чувствовал легкое недомогание. Его знобило, болела голова. Вероятно, с голодухи, подумал он. Они поднялись на верхнюю палубу. Ночь близилась к своему исходу. Густой туман уже лег на воду и сушу холодным серым покрывалом. Было зябко.

— Что молчишь? — спросил Сергей.

— Жрать хочется, и кошки на душе скребут.

— Кошки-то почему?

— Как почему? Ведь мы людей заложили! Да они теперь из Мацуры и Дженкинса сделают пару отбивных!

— Ты вот о чем! Ладно, я прогоню кошек с твоей души. Блокнот побывал в Москве, там ребята из нашей оперативно-технической службы его отксерокопировали и заменили в нем последнюю страницу. Когда американцы поймут, что их провели, мы будем уже далеко. Да и пленку Мацуры я отправил диппочтой в Москву. Томагава получил копию. Если у твоей Джин тоже кошки, то можешь рассказать ей о последнем листочке. Но больше ни о чем. Главное — не проболтайся насчет Кларка, а то ведь Джин непременно захочет проинтервьюировать его. Это совсем ни к чему. Мне бы хотелось, чтобы она жила долго-долго и украшала собой наш невзрачный мир…

Утром Климович понял, что серьезно заболел. У него поднялась температура, хриплый кашель рвался из груди. Он лежал на диване с градусником под мышкой, а судовая врачиха пичкала его таблетками, от которых не было проку. Без всякого аппетита Климович съел кое-какую снедь, принесенную Сергеем из ресторана. В тот самый момент, когда «Альбатрос» снимался с якоря, к нему вошла Джин. Она жалостливо посмотрела на него и сказала:

— Я вылечу тебя, Юджин.

— Ты ведьма?

— Немножко.

Джин принесла из своей каюты старую корейскую книгу, мешочек с какими-то семенами и фломастер. Заглядывая в книгу, она поставила точки на его ступнях и ладонях, положила на каждую точку несколько зернышек и приклеила их полосками лейкопластыря.

— Корейская народная медицина су-джок, — объяснила девушка. — Надо время от времени надавливать на каждую точку, и вся хворь пройдет… Хорошо, что ты не корейский император. Наших императоров нельзя было трогать руками. Сделавший это должен был мгновенно умереть. Однажды у одного из императоров вскочил на губе чирий. Нужна была операция. Но врач не смел и подумать об этом. Он позвал шутов, глядя на них, владыка начал смеяться, и чирий лопнул.

Джин хлопотала около него, ласковая, домашняя. От качки она потеряла равновесие и чуть было не упала. Климович удержал ее за руку и прижал к губам душистую ладошку.

— Не надо! У нас это не принято!

Девушка резко отдернула руку и посмотрела на него со строгой укоризной.

— Выходи за меня замуж, Джин! — брякнул Климович ни с того ни с сего.

Она засмеялась.

— А если не пойду?

— Тогда я вернусь в Японию и прыгну в кратер Фудзи.

Джин покачала головой и снова засмеялась.

— Ладно, живи! Только не впутывай меня больше в шпионские истории.

— Принимается.

Она села на пуфик у зеркала и произнесла несколько фраз по-японски. Климович понял, что это стихи.

— Об осени? — спросил он.

— О любви.

— Переведи!

Джин перевела:

— Встретились снова… Но ведет к тебе лишь один Путь сновидений. Пробужденье — разлука. О, если б не просыпаться!

— Прочти корейские стихи! — попросил Климович.

— Корейские будут в Корее. Прочти ты что-нибудь по-русски!

Климович испугался. Он не знал стихов о любви к женщине. Та поэзия, что проходили в школе, учила любить Родину и ненавидеть деспотизм. Но вдруг откуда-то выплыло:

— Когда-то у той вон калитки Мне было шестнадцать лет, И девушка в белой накидке Сказала мне ласково: «Нет!»

— Я не знаю, о чем эти стихи, но они очень хороши, — долетел до него голос Джин. — Когда ты их читал, глаза твои светились добром.

Иван Худобин говорит, что искусство должно заниматься тем, что в голове человека, в его душе. Все, что ниже пояса, это удел физиологов, сексологов, анатомов. Стихи японца и русского были о том, что в душе. Это было искусство.

Еще Иван говорит, что Европа и Америка впали в старческий маразм. Их философия крайнего индивидуализма есть не что иное, как старческий эгоизм. Их искусство, лишенное идеи и героя, смердит разлагающейся старостью и давно не мытым телом. Только Россия, если врагам не удастся выжечь ее самобытность, сможет влить свежую кровь в пораженный гангреной дряхлый организм так называемого цивилизованного мира.

— За что ты любишь меня? — спросила Джин. — За красивое лицо?

— Разве мужчина знает, за что он любит женщину? Одно скажу: мужчина любит всю женщину, а не что-либо одно в ней.

Тут Климович вспомнил Верку и, содрогнувшись от отвращения, добавил:

— И ненавидит тоже всю!

— Всю?!

— Да, всю! Это значит, что когда ты станешь моей женой, я буду целовать тебя всю.

Джин засмущалась, быстро собрала свои вещи и ушла, однако вскоре вернулась с термосом и пластмассовой бутербродницей. У Климовича появился аппетит. Он с наслаждением выпил горячего кофе, поел.

— В Сеуле я сделаю тебе свадебный подарок, — сказала Джин.

— Я люблю получать подарки.

— Это серьезно, Юджин. Слушай меня внимательно: через несколько дней после той трагедии волны вынесли на берег Хоккайдо близ Вакканая обломки «Джамбо» и остатки оперения ракеты «воздух-воздух» с американской маркировкой. Примчались репортеры, сделали массу снимков, был составлен даже официальный пресс-релиз, но очень скоро все это конфисковала японская служба безопасности. Тем не менее, брат добыл один экземпляр пресс-релиза. Он есть у меня.

— Какая же ты бессовестная, Джин! Почему ты только сегодня сообщаешь мне об этом?

— Скажи я о пресс-релизе раньше, ты бы не вел бы поиск с таким энтузиазмом. Ведь главным для тебя было убедиться в собственной невиновности.

— Оказывается, ты хитрющая баба, Джин!

— И еще я артистка.

— Это ты уже продемонстрировала в Токио.

— Нет, я в самом деле артистка. У нас в университете был кружок современной драмы. Мне давали там главные роли.

— Кого же ты играла?

— Красивых и умных женщин, например, Нину в русской «Чайке». В Японии Чехов очень популярен. Мне помогала тетушка Сатико, та, что нарядила меня старухой.

— Какую еще информацию ты намерена обрушить на голову тяжело больного человека?

— На сегодня достаточно.

— А теперь послушай, что я тебе скажу. Все вы думаете, что провели беднягу Юджина. На самом деле Юджин провел вас всех. Да еще на другой день после знакомства с тобой меня осенило: раз первая моя ракета попала ему под хвост, значит, я сбил не пассажира. У меня были ракеты теплового наведения. Они бьют туда, где горячо. Нарушитель вел огонь из кормовых пушек и схлопотал по этим пушкам.

— Так ты все это время валял дурака?

— В общем-то да. Я не раскололся, потому что хотел быть с тобой. И кроме того, я знал, что тебе грозит опасность. Без охраны ты пропала бы… Можно поцеловать тебя, Джин?

— Обойдешься. Всякому овощу свое время.

Она убежала. Пришел Тучков справиться о здоровье. Узнав, что Климович и Джин решили пожениться, ничуть не удивился. Зевнул даже, заявив, что события развиваются в правильном ключе, но к пресс-релизу проявил повышенный интерес и тут же стал договариваться о встрече в Сеуле:

— Там есть дворец Кенбоккун, при дворце парк, в парке монастырь Кенчхонса. Джин тебе его покажет. Не в монастыре, конечно, а около него. День встречи — 13 октября, время — 14–00.

— Давай 12-ого, — предложил Климович.

— Чудак ты, — сказал Тучков. — Композитор Рихард Вагнер давно сделал число тринадцать счастливым. Он родился в 1813 году, в его имени и фамилии, если написать их по-немецки, тринадцать букв, в тринадцать лет он бросил школу, написал тринадцать опер, любил тринадцать женщин и умер 13-ого февраля.

— Вот видишь, все-таки умер 13-ого.

— Ладно! Будь по-твоему. Встретимся 12-ого. Схему места встречи получишь во Владивостоке. Дай-ка мне брелок! Вот те на! Женя, зачем же ты оторвал собаке хвост?

Они расхохотались. Сергей вынул из брелка закладку и вернул его Климовичу…

Во Владивостоке Климович сошел на берег совершенно здоровым. За баксы он снял в гостинице два номера — для себя и Джин. Сергей заглянул к нему на несколько минут, чтобы оговорить условия встречи в Сеуле и проститься. Он спешил в Москву. Климович вручил ему письмо для Михаила, в котором сообщал о предстоящей женитьбе, а также просил брата до своего возвращения вести дела «зверинца» и ежемесячно переводить в Сеул некоторую часть чистой прибыли. Кроме того, передал подарок Ивану Худобину — набор кистей и бутылку саке. Они обнялись.

— Удачи! — сказал Тучков.

— Бывай! — ответил Климович.

После обеда они с Джин пошли в ЗАГС. Джин, собственно, не понимала, куда ее ведут. Климович объяснил ей, что она, дескать, иностранка и надо сделать кое-какие отметки в паспорте. Усадив Джин в очередь, он спросил, где тут самый главный, ответственный за любовь, и ввалился в указанный кабинет без доклада. Выслушав его, служитель Гименея в ужасе замахал на просителя руками.

— Брак с гражданкой Южной Кореи! Волокитнейшее дело!

— Любовь не ведает преград! — сказал Климович и пошелестел под носом чиновника пачкой «зеленых».

Через пятнадцать минут он с радостным воплем «Взятка — двигатель прогресса!» выскочил в коридор и вручил Джин новенькое свидетельство о браке.

— Теперь мы муж и жена!

Наморщив нос, она повертела в руках пахнущие типографской краской корочки и вернула документ Климовичу.

— Это не филькина грамота! — обиделся он.

— Кто такой Филька? — поинтересовалась она.

— Должностное лицо, не имеющее право подписи. А здесь даже печать стоит.

— Все равно я хочу обвенчаться в корейской церкви.

— Черт с тобой! Но учти, это в последний раз ты катаешься на мне верхом!

Джин иронически усмехнулась. Они вышли на улицу. У витрины большого магазина собралась толпа.

— Посмотрим, что там, — предложила Джин.

В глубине витрины стоял работающий телевизор. Танки садили из пушек по беломраморному дворцу с российским флагом на башне. Из окон здания валил жирный черный дым.

— Что это, Юджин?!

В ее голосе звучал ужас.

— Это расстреливают наш парламент.

— Я не думала, что такое возможно в Европе.

— Ну какая мы Европа, Джин? Мы дикий задворок континентальной Азии.

— Почему это случилось?

— Пойми, Джин, у нас происходит передел собственности. В такие исторические мгновенья в людях пробуждаются самые зверские инстинкты. Я это по себе знаю. В такие мгновенья любой сумасшедший дом — тихая обитель в сравнении с обществом так называемых нормальных людей. Кстати, о сумасшедшем доме. Было у нас на Кавказе большое цветущее село Чермет. Жили в нем люди разных национальностей. И вот в одну прекрасную ночь они, распаленные главарями мафиозных кланов, вооружились чем попало и поперли друг на друга. Село разорили и сожгли, народу положили тьму. Осталось посреди пепелища одно нетронутое здание — сумасшедший дом. В ночь резни его обитатели, тоже люди разных национальностей, объединившись, отстояли свой дом, защитили его от взбесившейся толпы нормальных психически полноценных безумцев. Все это видел глазами мой друг, художник Иван Худобин.

— А у вас интересно, — сказала Джин. — Я хотела бы работать здесь.

— Дурочка ты! Видишь, что у нас творится? Не бабье дело соваться в такое пекло!

— Я журналист, и мне до всего есть дело.

— Вот как! В таком случае учи русский язык.

— И выучу. Я способная. Меня в Корее не очень привечают с моим японским образованием. У нас до сих пор существует табу на все японское в духовной сфере. Только в этом году впервые разрешили публичное исполнение японских песен. Это последствия многовековой оккупации. А к России корейцы относятся неплохо. Мы ведь никогда не воевали.

— Хорошо, — сказал Климович, — сейчас мы пойдем и купим книги для занятий русским языком.

Они двинулись вдоль книжных развалов. Было много порнографии, детектива, Мандельштама, Пастернака, Бродского, Войновича, «Ледокола», Волкогонова и Олега Гордиевского. Климович ругался и плевался на асфальт. Есенина и Чехова купили у букиниста. Здесь же приобрели корейско-русский и русско-корейский словари, после чего вернулись в гостиницу. По дороге Джин рассказывала о диктаторе Пак Чжон Хи, которому на роду было написано стать содержателем бандитской малины, а он по трагической случайности взял и стал президентом.

— Куда же он девался? — спросил Климович.

— Убили его.

Климович с удовлетворением подумал, что в Корее не перевелись еще мужики, а Джин продолжала:

— В 88-ом на выборах у нас победила оппозиция. Теперь в Южной Корее более или менее нормальная жизнь. Тебе понравится.

— Поглядим, поглядим, — проворчал он.

На следующее утро они улетели в Сеул. Джин познакомила Климовича со своими родственниками, милыми стариками, воспитавшими ее. Затем священник-кореец совершил обряд бракосочетания в христианской церкви, за которым последовала скромная свадьба в небольшом ресторане.

Они решили провести медовый месяц в маленьком городе на берегу моря. Наступил первый вечер их совместной жизни. Климович сидел в шезлонге и смотрел туда, где только что затонуло солнце и где синеватая водная гладь соприкасалась с голубоватым небом. Пришла Джин и остановилась за его спиной.

— Жаль, что мы не можем поехать в Кэсон, нашу древнюю столицу. Это за 38-ой параллелью. У нас север вообще красивее Юга. Там горы, леса, водопады.

И вдруг, прижавшись к нему, она спросила:

— Ты никогда не оставишь меня, Юджин?

— Я не оставлю тебя, Джин.

Он верил в то, что сказал. Он никогда не оставит Джин одну в этом грязном разбойничьем мире, где правят бал получеловеки с рыбьими глазами и сытой пустотой на лицах.

Климович встал и крепко обнял жену.

А потом была ночь, и они растворились друг в друге…

В середине октября Климович съездил в Сеул на встречу с Тучковым. Джин сопровождала его. Всю дорогу она болтала, рассказывая ему о достопримечательностях, мелькавших за стеклами автомобиля. Только раз Климович включил приемник, чтобы узнать новости. Дикторша читала по-английски: «Президент Борис Ельцин прибыл вчера вечером в Токио. Первый официальный визит главы российского государства начался сегодня рано утром со встречи с императором Акихито и мператрицей Митико. В программу визита Ельцина входят три раунда переговоров с японским премьер-министром Морихиро Хосакавой. Ряд японских газет считает, что эта встреча важна в первую очередь для Москвы. В ходе этой встречи Хосакава намерен заявить от лица лидеров семи ведущих индустриальных держав мира о неизменной поддержке курса реформ в России».

— Как ты думаешь, — спросила Джин, — отдаст ваш новый режим Южные Курилы?

— Черт их знает, может, и отдадут. Что им до России.

Джин показала ему монастырь Кенчхонса и отправилась к родственникам. Проверившись, Климович пошел на встречу. Тучков уже ждал его. Бросил в кейс пресс-релиз, передал письмо и деньги от Михаила, а также тоненькую книжицу малого формата.

— Это тебе от Ивана.

Климович сунул книжицу в карман плаща.

— Ну как он там, Иван?

— Стоит на старом месте. Картины его идут плохо. Между прочим, одна из них похожа на ту, что висит у тебя дома. Сидят на лесной поляне волки в белых манишках. Сидят полукольцом, а перед ними на снегу кровавое пятно. Только медведь отсутствует. Сожрали они медведя.

— Нет! — крикнул Климович. — Они сожрали волка, которого убил медведь, а медведь ушел. Ушел медведь!

— Ну ушел, так ушел, — миролюбиво ответил Тучков. — Давай прощаться. Не дома ведь.

— Постой, у меня вопрос: узнает когда-нибудь мир правду о «Джамбо»?

— Боюсь, что при нашей жизни не узнает.

— Слушай, Сергей, у нас с Джин просьба к тебе: не впутывай нас больше в свои дела.

— А вы нам и не понадобитесь. Спасибо за все. Ты помнишь мой московский телефон, Женя?

— Помню.

— Будешь в Москве, заходи ко мне с женой. Гульнем! Пельмени слепим. И — ни слова о разведке! Добро?

— Добро…

На другое утро Климович уже снова сидел в своем шезлонге и любовался чужим морем. Встреча с Тучковым взбаламутила его. Он почувствовал, как в душе прорастают первые побеги зеленой тоски. Пришла Джин в любимом японском кимоно из розового шелка, расшитого белыми журавликами. В руках у нее был томик Есенина.

— Что такое шушун? — спросила она, ласкаясь к нему.

— А в словаре нет?

— Нет.

— Шушун — это женская ветровка, только длинная.

— Спасибо, милый.

— Убери челку, Джин! Помни: ничто так не оглупляет лица женщины, как челка. У тебя прекрасный чистый лоб. Его не надо закрывать.

— Хорошо, милый.

Джин ушла в дом учить русский язык, а Климович вдруг вспомнил о подарке Ивана. Принес книжку, открыл ее наугад и погрузился в чтение. Это была «История одного города» Салтыкова-Щедрина. «Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы после долгого перерыва в первый раз вздохнули свободно, — читал Климович. — Они взглянули друг на друга — и вдруг устыдились. Они не понимали, что именно произошло вокруг них, но чувствовали, что воздух напоен сквернословием и что далее дышать в этом воздухе невозможно. Была у них история, были в этой истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили. Помнили только, что у них был Урус-Кугуш-Кильдибаевы, Негодяевы, Бородавкины и в довершение позора, этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами — во имя чего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему… Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще могло казаться, что в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая сила, которая, независимо от своего содержания, может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможденный, когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что это „громадное“, это „всепокоряющее“ — не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ».

Он смотрел на строчки и не видел их. В голове его звенела песня:

Господа офицеры, Я прошу вас учесть: Кто сберег свои нервы, Не сберег свою честь. А Россия лежит В пыльных шрамах дорог. А Россия дрожит От копыт и сапог…

Климович отложил книгу и позвал жену.

— Джин, — сказал он, когда она пришла, — надо форсировать изучение русского языка.

— Хорошо, любимый, — ответила она по-русски.

* * *

Тучков прилетел из Штатов в воскресенье 12 декабря. Пока служебная машина везла его домой в Ясенево, где он жил, а затем на работу, он внимательно вглядывался в лицо заснеженной Москвы. Народ уныло и негусто брел на очередные выборы. С каждого столба улыбались гладенькие кандидаты. Они с оптимизмом смотрели в будущее, обещая России в скором времени процветание и благоденствие. Нужно только было выбрать их, а не кого-то другого.

Щеглов уже ждал Сергея. Перед генералом на пухлой разработке лежали кассета Мацуры, пресс-релиз, добытый братом Джин, и кое-какие другие «сувениры». Тучков добавил к этой коллекции записку Мухомора. Щеглов не отказал себе в удовольствии прочесть ее вслух: «Уничтожить в воздухе „Боинг-747“ компании KAL с бортовым номером 077. Стивен Кларк. 01.09.83.»

— Этого более, чем достаточно, — сказал Щеглов. — Когда мы все это положим перед ним, то он сочтет за счастье стать нашим лоббистом в Конгрессе. Нам много не надо: пусть снимут все ограничения на продажу нашего оружия в развивающиеся страны… Благодарю за службу, майор!

— Рад стараться! Ответил Тучков, усмехнувшись.

— Да не «рад стараться», а «служу великой России»! Пора бы уже выучить… И наградить ведь тебя нечем. «Дружба народов» тут не подойдет. Что это за страна такая без орденов?.. Могу два оклада или подполковника досрочно. Что хочешь?

— Все хочу.

Генерал рассмеялся.

— А почему бы и нет? Попробую устроить тебе и то и другое. Наверное, получится. Демократия! Давай сварим кофе. Секретарши сегодня нет. Сами будем работать.

Когда кофе был готов, Щеглов пустился в рассуждения:

— Не беда, что Томагава получил копию пленки Мацуры. Сама по себе пленка мало значит. Она может стать лишь материалом для газетной сенсации. Ну назначат они комиссию, ну начнут расследование, ну выйдут на Холла. А где Холл? Нет его! Вот и все дела!

— С Кларком тоже я буду говорить? — поинтересовался Сергей.

Генерал взглянул на него с ехидством.

— Ты уж прости, брат, но не майорское это дело вербовать генерала. Такую беседу придется провести мне самому. Тут должен получиться настоящий генеральский разговор…

* * *

Весной в кабинете Редфилда, как обычно, распустились жасмины. Их нежное пряное благоухание заполнило все огромное помещение. Но Редфилду этого было мало. Он то и дело подходил к цветам и жадно втягивал в себя их упоительный аромат. За этим занятием и застал Хозяина Мухомор. Редфилд обласкал представителя законодательной власти, усадил его, предложил кофе с греческим коньяком «Метакса» и сам обрезал сигару для него. Когда Редфилду удалось полностью усыпить бдительность генерала, он спросил, словно выстрелил в лоб:

— Скажите, Стив, как же это так получилось, что я узнал о вашем тайном сотрудничестве с русской разведкой не от вас, а от моего источника в высших эшелонах российской власти?

Мухомор вытер тыльной стороной руки внезапно вспотевший лоб и заюлил:

— Ну какое уж там сотрудничество? Так, согласился выполнить одну незначительную просьбу. Мне было трудно отвертеться от них. Они выскребли целую кучу дерьма из той истории с «Боингом». Помните?

— Не помню.

— Ну как же, Билл? Мы тогда вместе…

— Стив, запомните, у меня с вами не было, нет и никогда не будет общих дел. Вы сами по себе, я сам по себе. У нас слишком разные весовые категории… Так о чем же попросили русские?

— Лоббировать отмену ограничений на продажу их оружия.

— И что вы успели сделать в этом направлении?

— Пока ничего. Мне трудно вот так сразу перестроиться на сто восемьдесят градусов. И разве не вы первый, Билл, назовете меня политической проституткой?

— Да упаси господь! Вы политический педераст, Стив, притом — пассивный. Хорошо, что ничего не успели сделать. Дров бы наломали… А вообще этим бедолагам надо бы помочь. Не вижу ничего зазорного в их желании делать свой бизнес. Но все сделки должны совершаться под жестким контролем с нашей стороны. Кому, для чего, сколько? Россия наголову разгромлена и отброшена к рубежам XVI века. Она не поднимется из праха при нашей жизни. Но мы не дадим издохнуть русскому военному колоссу. Мы не самоубийцы… В этой папке ваша речь в Конгрессе, Стив. Она написана умнейшим из моих слуг. Вы произнесете ее в день, указанный мной. Он принесет вам славу, Стив…

— Может быть, провести соответствующий закон?

— Закон? Зачем он? Человечество только воображает, что живет по законам, писанным яйцеголовыми крючкотворами. На самом деле им управляют по законам прерий, законам пустыни, законам джунглей, законам гор. Именно эти законы вступают в силу, когда надо осуществить или оправдать самое чудовищное беззаконие, по этим законам пишется история… Русские сейчас готовы загнать за десять центов родную мать. Следует подготовить головы американцев, их политическое мышление к тому, что Америка должна инвестировать великолепные уникальные заводы русских, а возможно, приобрести лучшие из них. При этом целесообразно задействовать подставных лиц. Последнее — не для печати. Вам все ясно, Стив?

— Абсолютно все!

— Вот в этом я сильно сомневаюсь. Ваш мозг слишком миниатюрен для того, чтобы породить мысль, способную проникнуть в глубины моих замыслов. Но мне приходится работать с тем материалом, который я имею. В данном случае с вами, Стив. В этом мое несчастье. Я прошу вас все просьбы русских докладывать мне. Эти просьбы надо выполнять, но с умом. А вы любите пороть глупую отсебятину и потому никогда не станете президентом Соединенных Штатов.

— Выходит, у нас с русскими одни цели, Билл?

— Ну вот. Для чего же я произнес перед вами столь вдохновенную речь? Оказывается, вы так ни черта и не поняли. Ну какие у нас с ними могут быть общие цели?! Мы враги. Но у нас общая судьба. Идите сюда, Стив! Посмотрите на мои жасмины! Ну разве это не совершенство?!

Стивен Кларк приблизился к Редфилду. Холуйская улыбка расплылась по обожженному вьетнамским солнцем лицу отставного полководца империи, которой удалось, наконец, подмять под себя весь громадный мир.

— Я одно не могу сообразить, Билл, для чего вы позволили русским завербовать меня?

— А это для того, Стив, чтобы вы крепче сидели у меня на крючке.

Редфилд расхохотался и вновь склонился над белыми с розоватым отливом цветами. Кларк пытался смеяться вместе с боссом. Он прямо-таки трясся от смеха, а мозг его буравила древняя азиатская пословица: «Не верьте леопарду, нюхающему цветы, он изготовился к прыжку».

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg