«Этюд в красно-коричневых тонах, или Тайна, несущая смерть-II»

От автора

Зная по своему читательскому опыту, сколь трудно порой бывает ориентироваться в «густонаселенном» литературном произведении, автор составил алфавитный список действующих лиц и некоторых встречающихся в повести названий, в том числе устаревших.

АБЕЛЬ Владимир Ильич — идейный руководитель местной организации Национал-большевистской партии (лимоновцы).

БЕРГ Аскольд Мартынович — инспектор полиции.

ВЛАДЛЕН СЕРАПИОНЫЧ — доктор, заведующий городским моргом.

ДУБОВ Василий — частный детектив.

«За ОС» («За Общую Справедливость») — левая парламентская фракция.

ИВЛЕВ Николай — поэт.

КОЛЛОНТАЙ — бизнесмен, торговец подержанными автомашинами.

КЛЯКСА Галина Виссарионовна — следователь прокуратуры.

ЛАВИНСКА Луиза — экс-депутат парламента, погибла в автокатастрофе.

МАУЗЕР — деятель НБП.

МАРЬЯ ВАСИЛЬЕВНА — соседка Лавинской (см.)

МГК КПСС (устаревш.) — Московский Городской Комитет Коммунистической Партии Советского Союза.

МИХЕЕВ — литературный критик.

НАХТИГАЛЬ Манфред Петрович — путчист на пенсии.

НИКА — муза критика Михеева (см.)

«ПАНОРАМА» — газета определенной окраски.

ПЕТРОВИЧ — см. Нахтигаль.

СЕРАПИОНЫЧ — см. Владлен Серапионыч.

СКРИПКА — деятель НБП.

ТОВАРИЩ ШВОНДЕР — редактор «Панорамы».

УЙО — студент-ливиец, активист НБП.

ФУТЛЯРОВ — мастер ФИДЕ, шахматный обозреватель «Панорамы» (см.)

ЧАЛИКОВА Надежда — московская журналистка, помогает Дубову (см.) в расследованиях.

Время действия — наши дни. Место действия — некая вымышленная республика бывшего СССР.

* * *

Автор уведомляет гг. Линдермана, Рубикса, Московцева, Айо, Фарбера, Чехлова и всех читателей, что персонажи и события данной повести являются творческим вымыслом автора. Всякое совпадение случайно.

Этюд в красно-коричневых тонах, или Тайна, несущая смерть-II

Из радиоточки привычным фоном негромко звучала музыка. Частный детектив Василий Дубов скучал за столом, от нечего делать разгадывая кроссворд. Время от времени он поднимал взгляд на настенные часы и всякий раз неодобрительно покачивал головой.

Но вот дверь сыщицкой конторы распахнулась, и Василий привстал из-за стола, придав лицу любезное выражение. Однако это оказалось излишним, так как вместо ожидаемого клиента вошла Надежда Чаликова — сия корреспондентка ряда московских газет была отнюдь не посторонним человеком как в конторе, так и в жизни детектива Дубова.

— Васенька, давайте сходим в кафе, — прямо с порога предложила Надежда.

— Цитрусовое из пяти букв, первая «Л», — невпопад сказал Дубов. — Ах, в кафе? Я бы не прочь, Надя, но жду посетителя. — Он еще раз глянул на часы. — Мы договаривались на одиннадцать тридцать, а уже без пяти двенадцать.

— Ну так оставьте записку, где вас искать, — предложила Надя. — В первый раз, что ли?

— Неудобно как-то, — с сомнением покачал головой Василий. — Все-таки дама, к тому же видная персона. Ну ладно, давайте подождем до полудня, и тогда уж в кафе.

— Идет, — согласилась Чаликова. — А что за дама — я ее знаю?

— Некая госпожа… — Дубов посмотрел в блокнот. — Госпожа Луиза Лавинска.

— Нет, не знаю, — подумав, ответила журналистка. — И чем же она такая видная персона?

— Кабы я знал, — глянул в потолок Дубов. — Госпожа Лавинска более всего известна в политических кругах нашей республики, а я, как вы знаете, политикой не занимаюсь.

— Говорят, что если ты не занимаешься политикой, то политика раньше или позже займется тобой, — как бы между прочим заметила Чаликова.

Дубов хотел было возразить, но тут музыка замолкла, и из радиоточки зазвучал немного растерянный голос диктора:

— Точное время двенадцать часов. Только что мы получили трагическую новость. В аварии на углу улиц Свободы и Елизаветинской погибла известная политическая деятельница, депутат парламента предыдущего созыва Луиза Лавинска. Ее автомобиль «Жигули» на высокой скорости врезался в фонарный столб. Подробности в следующем выпуске. А теперь переходим к новостям дня…

Василий резко вскочил из-за стола и приглушил репродуктор:

— Все ясно — это случилось, когда Лавинска ехала сюда. Вчера она позвонила и без длинных предисловий сказала, что располагает некоей очень важной информацией, которую может доверить только мне, — сообщил сыщик. — И это весьма странно — ведь мы даже не были знакомы.

— Значит, о вас ходит добрая слава, — печально улыбнулась Чаликова, если даже незнакомые испытывают к вам такое доверие.

Василий пристально поглядел прямо в глаза Чаликовой:

— Скажите честно, Надя, вы верите, что смерть Луизы Лавинской — это обычный несчастный случай?

Надя почти минуту молчала, а потом тихо ответила:

— Нет.

— Что ж, — вздохнул Дубов, — от вашего ответа зависело, возьмусь ли я расследовать обстоятельства ее смерти. — И, чуть помолчав, добавил: Хотя, если честно, то я не смог бы спать спокойно, даже если бы вы ответили «да».

— Я могу вам чем-то помочь? — уже почти по-деловому спросила Надежда.

— Ваша помощь будет просто бесценна. Если вам не трудно, поговорите со своими коллегами журналистами, с коллегами Лавинской политиками постарайтесь узнать о ней побольше.

— А вы?

— А я наведу справки по своим каналам, — не без важности ответил Дубов.

* * *

Одним из источников наведения справок для детектива Дубова служил небольшой ресторанчик, где он обычно обедал. А точнее говоря, круг сотрапезников, всегда готовых такие справки предоставить.

На сей раз соседями Дубова по столику оказались инспектор полиции Аскольд Мартынович Берг, заведующий городским моргом доктор Владлен Серапионыч и владелец салона подержанных автомобилей господин Коллонтай. По меньшей мере от двоих из них, а именно от инспектора и доктора, Василий надеялся что-либо выведать, а чтобы вызвать их на откровенность, с ходу сообщил, что Лавинска попала в аварию, спеша на встречу с ним.

Инспектор Берг слегка поморщился:

— Опять вы, Василий, ищете всякие страшные тайны там, где их нет. Совершенно ясно, что гражданка Лавинска просто не справилась с управлением, и оттого «Жигули» занесло прямо в столб. К тому же она не пристегнула ремни безопасности.

— Несчастный случай можно и подстроить, — заметил Дубов. — Вдруг это связано с ее политической деятельностью, или, например, с крупными деньгами?

— Не думаю, — покачал головой доктор Серапионыч. — Насколько я знаю из газет, Лавинска давно отошла от активной политики, а на днях даже вышла из партии, в которой состояла. А что до бизнеса…

— Да не было у нее никакого бизнеса, — подхватил Коллонтай. — Если, конечно, не считать бизнесом попытки продать свой «Жигуль». Не так давно она даже заходила по этому поводу ко мне в офис, но я же занимаюсь только иномарками. В общем, посоветовал искать покупателя самой, хотя и пообещал позвонить, если узнаю, что кому-то нужны «Жигули». Да видно не судьба…

— Дни наши сочтены не нами, — вздохнул доктор Серапионыч. — Всего какую-то неделю назад я лицезрел Лавинску по телевизору, а уже сегодня производил ее вскрытие…

— Ну и как? — обернулся к нему Дубов.

— Что значит «как»? — несколько удивился доктор. — Едва я принялся за дело, как ко мне в морг заявились господа из ГАИ и потребовали выдать заключение о причинах смерти. Ну я и написал, что смерть наступила от естественных причин — если, конечно, таковыми можно считать перелом черепа и прочие повреждения, несовместимые с жизнью. Тем более что это соответствует действительности… К слову сказать, обычно наши доблестные автоинспекторы подобной оперативности не проявляют.

— И это весьма странно, — в глазах детектива Дубова зажегся охотничий блеск. — Значит, все-таки что-то здесь нечисто!

— Не надо искать черную кошку в темной комнате, — пробурчал инспектор Берг, — особенно если ее там нет. Потерпевшая была известным в обществе человеком, и потому работники ГАИ хотели поскорее закрыть дело. Ну, сами знаете, чтобы отвязаться от господ репортеров, а заодно и от начальства. А если вам, дорогой коллега, больше нечем заняться, то вот вам практическое дело. До недавнего времени в нашей стране почти не было проблем с наркоманией, а в последние пару месяцев грянул настоящий наркобум — такое впечатление, будто какие-то негодяи задались целью посадить всю нашу молодежь «на иглу». И, к сожалению, это им удается.

— Мафия, — безнадежно протянул Коллонтай.

— Ну что ж, Аскольд Мартынович, я принимаю ваш вызов, — сказал Дубов. Борьба с наркоманией — задача всего общества, и я постараюсь внести свою лепту в общее дело!

И детектив погрузил ложку в уже изрядно остывшие щи.

* * *

Вечером Надежда представила Василию отчет о своих разысканиях:

— Увы, похвастаться особенно нечем. От своих коллег я узнала только то, что Лавинска никогда не отказывала им в интервью, хотя она и не принадлежала к особо ярким личностям, за которыми охотятся корреспонденты. Но мне показалось, что многие склонны считать ее гибель не случайной.

— И какие основания? — насторожился Дубов.

— Никаких, — развела руками Чаликова. — Журналистская интуиция, и только. Не смейтесь, Вася, в нашей профессия она столь же нужна, как и в вашей.

— Ну хорошо, а что говорят господа политики?

— Я покрутилась в парламентских кулуарах, но сколько-то существенной информации почти не выудила. Разве что — Луиза Лавинска была депутатом от Социалистической партии, но в нынешний созыв парламента не баллотировалась. Кстати говоря, теперь социалисты и представители еще нескольких левых и промосковских партий объединены в общую фракцию, — Надя пролистала записную книжку, — «За общую справедливость». Сокращенно — «За ОС». Теперь о Лавинской. Недавно она вышла из Соцпартии, поэтому ее бывшие единомышленники отзывались о ней довольно сдержанно, хотя и не отрицали былых заслуг. Правда, и оппоненты говорили о покойной хоть и с уважением, но без особой теплоты.

— Почему, как вы думаете?

— Я так поняла, что «левые» в обиде на Лавинску, за то что она покинула свою партию, причем со скандалом, а остальные до сих пор воспринимают ее как манфредовку.

— Кого-кого, простите? — удивился Дубов. Надя снова заглянула в книжку:

— Манфредовку. Так называют сторонников Манфреда Петровича Нахтигаля, в прошлом — путчиста, противника независимости вашей республики, потом — так называемого политзаключенного, осужденного по уголовной статье «за попытку свержения законной власти». Ныне Манфред Петрович — пенсионер и неформальный лидер левой оппозиции…

— Ну что вы, Наденька, — рассмеялся детектив, — я, конечно, мало разбираюсь в политике, но уж кто такой господин Нахтигаль, прекрасно знаю. Вы лучше расскажите побольше о Лавинской.

— Так я о ней и говорю, — вскинула бровки Надя. — Во время отсидки Манфреда госпожа Лавинска постоянно выступала за его освобождение, причем занималась этим не только здесь, но и в международных организациях. И так как она всюду утверждала, что пламенного путчиста посадили не за криминал, а за политику, то тем самым терпел ущерб международный престиж вашего государства. Вот за это многие из власть имущих и недолюбливали Луизу Лавинску. Хотя и они отмечали, что покойная, в отличие от своих однопартийцев, была социалисткой по убеждению.

— В каком смысле? — удивился Василий.

— В смысле, что остальные откровенно используют «левую» фразеологию для приобретения политического, а заодно и, чего греха таить, материального капитала. Они и в парламент приезжают на «Мерседесах» и «Вольвах», усмехнулась Надя. — Так что Лавинска со своими убеждениями и «Жигулями» на их фоне выглядела белой вороной. Или, точнее, красной…

— Ну что ж, Наденька, вы неплохо поработали, — похвалил Василий. — Я еще не очень представляю, как ваши сведения помогут в расследовании, но, возможно… Погодите, я совсем забыл — пора включать новости.

Детектив щелкнул выключателем, и на экране телевизора появилась дикторша:

— …сочувствие родным и близким покойной. Неделю тому назад она дала свое последнее интервью нашей программе, которое мы теперь повторяем.

На экране возник уголок парка со скамейкой, на которой в свободных позах сидели человек с микрофоном и статная женщина в длинном темном платье, единственным украшением которого служила крупная янтарная брошь.

— Госпожа Лавинска, местом нашего интервью вы избрали Вермутский парк. Почему?

— Здесь произошли события, заставившие меня выступить с этим заявлением, ответила госпожа Лавинска приятным грудным голосом. — Я имею в виду митинг Социалистической партии, заявленный как акция протеста против ухудшающегося уровня жизни.

— То есть то мероприятие, где национал-большевики учинили, мягко говоря, некоторые беспорядки? — уточнил корреспондент.

— Да, — кивнула Лавинска. — Знаете, я всегда была за социальную справедливость и дружбу между народами и не хочу иметь ничего общего с хулиганами, ненавидящими мой народ и использующими нацистскую символику. После митинга я потребовала от руководства Социалистической партии отмежеваться от национал-большевиков, однако это до сих пор не сделано. И так как мне стало ясно, что многие мои коллеги по партии негласно сочувствуют идеям, совершенно для меня неприемлемым, то я приняла решение, да, очень трудное для меня, но окончательное, о выходе из Соцпартии.

Лавинску и корреспондента сменили кадры митинга в том же парке — два десятка молодых людей в кожаных куртках с красными повязками на рукавах, где в белом круге чернели серп и молот. Они держали плакаты «Долой ваш собачий язык!», «Вся власть НБП!» и прочие в том же духе и выкрикивали соответствующие лозунги. Камера выхватила крупным планом одного из лимоновцев — Василия поразили его пустые глаза и явно нескоординированные движения, хотя на пьяного он похож не был.

— Вася, а почему парк называется Вермутским? — спросила Надя, когда сюжет завершился.

— Особенности национальной топонимики, — озорно усмехнулся детектив. Раньше парк носил имя Калинина, но все его называли Вермутским, поскольку там каждодневно собирались пьяницы и пили «Вермут». В советские времена под этим названием продавалась дурно пахнущая бормотуха, и мы даже не представляли, что на самом деле вермут — это особая настойка на травах. В общем, после советской власти название Калининский по вполне понятным причинам решили отменить, а чтобы не придумывать чего-то заумного, то так и назвали — Вермутский.

— А, ну ясно, — кивнула Надя, то ли поверив, то ли не поверив дубовскому объяснению. — Погодите, совсем забыла! Кто-то из депутатов, уж не помню из какой фракции, говорил мне, что накануне этого нашумевшего интервью Лавинска встречалась с Манфредом Петровичем Нахтигалем, причем прямо у него дома.

— Вот оно как, — хмыкнул Василий. — Лимоновцы, Петрович, Лавинска, митинг, интервью, авария… Нет, неспроста все это. — И детектив решительно набрал домашний номер инспектора Берга.

* * *

Вечерние новости смотрел в своей скромной квартирке и Манфред Петрович Нахтигаль. Разумеется, он не мог знать о разговоре частного детектива Дубова и журналистки Чаликовой на другом конце города, но душу мятежного экс-путчиста грызли смутные опасения.

«Только бы никто не пронюхал, что она была у меня перед этим идиотским интервью, — думал он, тупо глядя на брошку Лавинской. — Я-то знаю, что я не при чем, но на фига мне лишняя шумиха? Сейчас ведь чуть что — все шишки на меня. Или и вправду куда-нибудь смыться, да хоть бы за товаром, черт бы его подрал, пока шухер не пройдет? Мне в этом деле засвечиваться ни к чему».

Взор Петровича упал на ворох неоплаченных коммунальных счетов, и его настроение испортилось вконец.

— Мошенники, — переключился неугомонный пенсионер на своих более преуспевших единомышленников, — пока я им нужен был, то так и подкатывали на своих сраных «мерседесах» — мол, ты у нас, Петрович, славный герой, узник совести, поагитируй за нас. А теперь, как в этот долбанный парламент пролезли, будто вши, так и знать больше не хотят. Гнушаются, видите ли! Хоть бы пачку чая кто прислал. Небось как следующие выборы подойдут, так опять припрутся. А вот жопу им!..

Петрович бросил раздраженный взор в телевизор — там шел обзор зарубежных новостей: Лужков торжественно сдергивал простыню с очередного изваяния Церетели. Но даже и эти невинные кадры не улучшили Петровичу настроения:

— Лужков тоже скотина, уж так меня расхваливал, а хоть бы копейкой ссудил. Вы, говорит, дорогой Манфред Петрович, главный борец с национализмом, пламенный защитник русскоязычного населения во всем ближнем, дальнем и внутреннем зарубежье. Свинья в кепке! А сам чего вытворяет с этими, как их, «лицами кавказской национальности». А по-моему, так на свете существуют лица только двух национальностей: недорезанных буржуев и трудящихся!

Тем временем с экрана уже вещал телеобозреватель, который обычно в завершение выпуска подводил итоги дня:

— Можно сказать, что с уходом Лавинской левый фланг нашего политического спектра лишился последнего истинного социалиста — ясно, что назвать банкиров и домовладельцев из фракции «За ОС» левыми можно лишь с очень большой натяжкой.

— Что верно, то верно, — немного успокоившись, согласился Петрович. Хоть покойница и впадала порой в ересь опортунизма и ревизионизма, но за интересы трудящихся стояла твердо.

— Я сейчас не говорю о товарище Нахтигале, — продолжал обозреватель, — в настоящее время его скорее можно сравнить с использованным презервативом…

— Что-о?!! — взревел Петрович и швырнул в телевизор стоптанным шлепанцем. — Ах ты подонок! Выродок!! Ублюдок!!!

Однако телевизор продолжал издевательски извергать из себя слова неприятные для Манфреда Петровича, но увы — совершенно справедливые.

* * *

Утром Василий Дубов на своем верном «Москвиче» отправился к дому, в котором жила покойная Луиза Лавинска. Адресом его снабдил, для виду немного поворчав, инспектор полиции Берг. Разумеется, частный детектив не ждал от этой поездки чего-то нового и даже был готов к тому, что она окажется совершенно бесполезной.

Оставив «Москвич» на небольшой площадке перед трехэтажным домом довоенной постройки, Василий оглянулся. Перед входом на лавочке мирно вязала чулочек пожилая женщина — Василий без труда распознал в ней одну из тех старожилок, которые всегда все про всех знают. Теперь детективу предстояло войти к ней в доверие и расспросить о Лавинской.

Однако старушка сама окликнула Дубова:

— Молодой человек, что вы ищете?

Василий подошел к лавочке и изобразил на лице самую лучезарную улыбку, на какую был способен:

— Доброе утро, сударыня! Я расследую обстоятельства гибели вашей соседки Луизы Лавинской.

— А, так вы из полиции?

Расслышав в голосе старушки явственные нотки недоверия и даже враждебности, Дубов поспешно возразил:

— Нет-нет, сударыня. Я всего лишь частный сыщик. Василий Дубов, к вашим услугам.

— А, так вы наш человек! — обрадовалась старушка. Льда недоверия как не бывало.

— В каком смысле — наш? — не понял детектив.

— А то не знаете! — уже почти заговорщически подмигнула бабушка. Полиции я бы ничего не сказала, а вам помогу с удовольствием.

— Простите, сударыня, как вас звать-величать?

— Марья Васильевна.

— Скажите, Марья Васильевна, вы не замечали ничего странного за последние дни?

— Да нет вроде бы, — не очень уверенно ответила Марья Васильевна. Вообще-то ведь покойница, царствие ей небесное, — старушка истово перекрестилась, — правильную жизнь вела. И за народ всегда стояла…

— А машина? — спросил Дубов. — Где она обычно ее ставила?

— Да там же, где ваша. Разве чуть левее. Ах да, совсем забыла! Как раз позавчера возле нее двое каких-то молодых парней крутились.

— Вот как? — насторожился детектив. — Марья Васильевна, вы их смогли бы описать?

— Трудновато, — вздохнула старушка, — но если бы снова увидала, то узнала бы непременно.

— А как они были одеты? Какая прическа?

— Как одеты? Да обычно, без этих новомодных штучек. А прическа… Погодите, дайте вспомнить. У одного волосы коротко стриженые, а у другого наоборот, длинные. Ну, я-то, конечно, крикнула — чего это вы тут, ребята, делаете? А они мне очень так вежливо ответили, что они покупатели и что хозяйка им разрешила осмотреть машину.

— И вы им поверили?

— Да не очень. Хотела спросить у самой, да не встретила, а на следующий день… — Марья Васильевна совсем пригорюнилась.

— Ну хорошо, Марья Васильевна, — Дубов протянул ей свою визитную карточку, — спасибо вам за ценную информацию. Если что-то еще узнаете, то дайте знать, будьте уж так любезны.

— Да-да, конечно, — закивала старушка.

«Значит, Лавинска действительно пыталась продать „Жигули“, — размышлял Василий, неспеша ведя „Москвич“ по колдобистой улице, — и ничего нового я не узнал. Хотя надо еще подождать, что мне сообщит насчет автомобиля инспектор Берг…»

На светофоре зажегся красный свет, и Дубов затормозил.

— А может, прав Аскольд Мартынович — нет в этом деле никаких тайн, сказал детектив своему отражению в зеркальце.

Красный свет сменился желтым, затем зеленым, и «Москвич» тронулся с места. Но тут через улицу побежал какой-то человек. Василий ударил по тормозам, и очень вовремя — машина остановилась прямо перед носом незадачливого пешехода.

* * *

Петрович открыл газету и на первой же странице увидел некролог под фотографией Луизы Лавинской. «А я вот подохну — ни одна сволочь не вспомнит, — подумал он. — Хотя нет — вспомнят, еще как вспомнят. И на похороны слетятся, как стервятники на мертвечинку. Не дождетесь, голубчики…»

И вдруг ему явственно вспомнилась последняя встреча с Лавинской — та самая, обнародования факта которой он так опасался. В тот день Манфред Петрович находился в самом мерзопакостном настроении — «Местное время» вылило на него очередной ушат помоев. Обесчещенный пасквилянтами Петрович в бессильной злобе выл, царапал обои, рвал в куски мерзкую газетенку, но когда раздался звонок в дверь, тут же смирил чувства и даже успел убрать следы своего праведного гнева.

— А, добрый денек, товарищ Лавинска, — приветливо разулыбался Петрович, впуская гостью. — Наконец-то побаловали старичка своим визитом. А вы все молодеете…

— Благодарю вас, Манфред Петрович, — чуть смутилась Лавинска, проходя в кухню. — Но я пришла поговорить о деле…

— Нет-нет, о делах потом, — весело суетился хлебосольный хозяин, — а первым делом я вас чайком угощу. Ах, какая незадача — как раз вся заварка вышла!

— Я наслышана о вашем трудном положении и кое-чего прихватила. — С этими словами гостья принялась выкладывать из авоськи хлеб, колбасу, чай, плавленые сырки… Уже два дня сидящий на воде и черствых корках Петрович с жадностью взирал на продукты. Ему страсть как хотелось схватить палку сервелада и тут же съесть вместе со шкуркой, но он понимал, что надо сдерживаться.

— Вот уж спасибо, — ворковал Петрович, привычно заваривая чай, — а то до пенсии неделя, сами знаете, какие теперь пенсии, а сколько дерут за квартиру, за электричество, за газ… Да-да, понимаю, вы человек занятой, это я тут лодырничаю да на судьбу жалюсь… Так что же у вас за дельце?

— Я хотела поговорить с вами, Манфред Петрович, о последних выходках национал-большевиков в Вермутском парке.

Петрович обреченно вздохнул. Он так и предполагал, что речь пойдет о чем-то неприятном. Значит, придется выкручиваться.

— Да, мне их деятельность тоже не по душе, — как ни в чем не бывало ответил Петрович. — Но я даже не представляю, чем мог бы вам посодействовать…

— Как известно, митинг был организован Социалистической партией, продолжала Лавинска. — Я думала, что руководство партии не было в курсе, что они сами осуждают лимоновцев, но оказалось, что им как будто даже импонируют эти красно-коричневые хулиганы. Во всяком случае, никто из наших лидеров не только не осудил, но даже толком от них не отмежевался.

— Сожалею, — вздохнул Петрович, — но я-то чем могу помочь? Да-да, знаю, что вы сейчас скажете — что я «крестный отец» социалистов и духовный вождь всего блока «За ОС». Но на самом деле все обстоит совершенно иначе. Они меня… — Манфред осекся, так как у него чуть не вырвалось словечко «кинули». — Они давно отошли от генеральной линии, впали в ревизионизм. Да что там — просто сделались опортунистами и ренегатами.

— Ну хорошо, пусть так, — не сдавалась гостья, — но вы, лично вы можете сказать свое веское слово? Ведь вы, Манфред Петрович, пользуетесь заслуженным авторитетом как раз у той части общества, на которую пытаются воздействовать лимоновцы. Ваш долг — публично осудить их!

— Долг, долг, — чуть помолчав, зло ответил Петрович. — А где вы все были, когда я в девяносто первом пытался сохранить единство партии и целостность Союза? — Немного смягчившись, он доверительно продолжал: — Поймите, товарищ, нынче времена не те. Время разбрасывать камни прошло, настал черед их собирать. Вы же сами видите, что кругом творится. С кем прикажете революцию делать — с этими вашими депутатами? Как же, сейчас — полезут они на баррикады на своих буржуйских «Мерседесах»! А лимоновцы — они хоть и «национал», но все-таки большевики. Я вижу в них боевой задор комсомольцев моей тревожной молодости… А что до всех этих выпрыгов, эпатажа, свастики в белом круге, так не берите в голову. — Петрович чувствовал, что говорит то, чего не следовало бы, но остановиться уже не мог — его «несло». — Да, да, все это внешнее, наносное. Это мы отрехтуем. Мы превратим их в настоящих пламенных борцов за великое дело Ленина — Сталина!

— Тут, кажется, уже Гитлером попахивает, — негромко заметила Лавинска.

— Пусть Гитлером, — с жаром подхватил Петрович. — Мы должны быть диалектиками и из всего извлекать рациональное зерно, в том числе из идеологи национал-социализма. Пора уже признать, что и у Гитлера были свои положительные качества.

— Да что вы такое говорите?! — возмутилась гостья, но хозяин ее уже не слышал. Его по-прежнему «несло», но то, что он говорил теперь, было выстраданным, заветным, чем Петрович еще никогда и ни с кем не делился:

— Гитлер в стране порядок навел — раз. Покончил с безработицей — два. Решил еврейский вопрос — три…

— Манфред Петрович, вы это всерьез? — изумленно перебила Лавинска.

— Нет, в шутку, — сварливо ответил Петрович. И, поспешно вернув маску скромного пенсионера, захлопотал: — Постойте, куда вы, дорогуша? Вот уже и чайничек закипает…

— Спасибо, я лучше пойду, — тихо произнесла гостья. — Боюсь, что нам с вами не по пути…

…Течение воспоминаний прервал телефонный звонок. Петрович нехотя снял трубку:

— Да!

— Господин Нахтигаль? — раздался в трубке приятный женский голос. Манфред Петрович? С вами говорит Чаликова, журналистка из Москвы.

— В чем дело?

— Я хотела бы задать вам парочку вопросов. Если вы знаете, вчера в автомобильной аварии погибла Луиза Лавинска…

— Я не специалист в этой области, — отрезал Петрович, а сам подумал: «Ну вот, начинается…»

— Однако, насколько мне известно, незадолго до этого трагического события вы встречались с покойной…

— Ложь! — не выдержал Петрович. — Я ни с кем не встречался! Откуда вы знаете? Прекратите меня провоцировать!

Петрович в смятении швырнул трубку и тут же полез в письменный стол, где у него в дальнем уголке хранилась «заначка» — как раз на билет до Москвы и обратно.

— Ладно, поедем за товаром, — пробормотал он, дрожащими пальцами пересчитывая деньги. — Подальше от этих, — тут он подпустил неприличный эпитет, — журналюг, а заодно и заработаю пару копеек.

Петрович небрежно сунул деньги во внутренний карман и покинул квартиру, закрыв двери на цепочку и три замка.

* * *

Василий решительно вылез из «Москвича» с намерением вежливо, но строго разъяснить незадачливому пешеходу правила уличного движения, но неожиданно тот сам бросился в объятия сыщику:

— Вася! Узнаешь старого друга Колю?

Дубов пригляделся и признал в нарушителе своего бывшего одноклассника Колю Ивлева. Правда, выглядел тот явно не по годам потрепанным.

— Как раз на той неделе тебя вспоминал! — радостно продолжал вопить Ивлев. — Ну, сколько зим, сколько лет! А ты, я слышал, заделался частным сыщиком? Во здорово!

— А ты-то как? — прервал Василий бурный поток старого приятеля. — Все так же пишешь?

(Дело в том, что Коля Ивлев именовал себя поэтом и даже печатался в авангардном журнальчике «Источник», бурно возникшем на волне перестройки и тихо скончавшемся с наступлением рыночной экономики).

Но поэт не успел ответить, так как сзади загудели машины. Василий припарковал «Москвич» к ближайшему тротуару и тогда уж мог предаться беседе с давним знакомым.

— Писать-то пишу, да кому нужна подлинная поэзия в наш век чистогана? — вздохнул Ивлев. — Да чего уж там! Давай лучше заглянем в кофеюшку, тут за углом, очень милая дыра, там собирается, — Коля саркастически хмыкнул, творческая, блин, интеллигенция. Она же люмпенизированная сволочь.

Василию совсем не хотелось пить кофе, да еще в окружении столь неуважительно поименованной творческой интеллигенции, но чтобы не обижать Колю, согласился.

Кафе действительно оказалось дыра дырой, к тому же очень малолюдной видимо, творческая интеллигенция в это время обычно еще спала. Лишь за одним столиком пожилой человек в очках и с усами играл сам с собой в шахматы, а за другим пил кофе некий худощавый господин. У его ног похрапывал здоровенный ротвейлер в железном наморднике.

— Критик! — умиленно воскликнул Ивлев, бухаясь на стул рядом с хозяином собаки и увлекая за собой Дубова. — Михеев, ты даже не знаешь, как я тебя люблю!

— Знаю, знаю, — проворчал критик. — Уже с утра, небось, заправился?

— Ну так, самую малость, — захихикал Ивлев. — Знакомьтесь — критик Михеев, детектив Дубов. Вообрази, Вася, он так «достал» поэтов своей критикой, что пришлось завести себе столь надежного защитника! Ну как, ты уже выдрессировал Нику, чтоб кидалась только на нашего брата поэта?

— Я и не знал, что у тебя есть брат поэт, — как бы между прочим заметил Михеев. — А Ника — это моя муза.

Услышав свое имя, собака открыла один глаз, оглядела Ивлева и Дубова и, видимо, решив, что угрозы ее хозяину они не представляют, вновь задремала.

Продолжая что-то болтать, Ивлев извлек из дырявого кармана не менее дырявый кошелек и стал считать мелочь. Даже не прибегая к столь любимому им дедуктивному методу, Василий понял, что у его приятеля едва ли наберется даже на чашку растворимого кофе, и сам заказал две натурального.

— Спасибо, Вася! — патетически воскликнул Коля. — Скажи, чем бы я мог тебя отблагодарить? А, знаю! Я посвящу тебе свою лучшую поэму!

— Не слушайте его, — хмыкнул критик Михеев. — Если бы он посвящал по поэме всем, кто его угощал, то написал бы уже больше, чем Александр Дюма, Поль де Кок и Всеволод Кочетов вместе взятые.

— А критик все критикует, — не остался в долгу поэт. И, вновь оборотившись к Дубову, столь же сумбурно продолжал: — Послушай, Вася, давай лучше сходим на пикет!

— На какой пикет? — совсем изумился детектив. — С каких пор ты стал ходить на пикеты?

— Стихи бы лучше писал, — подпустил Михеев. — А то, поверите ли, все поэты подались в политику. Нас, критиков, без работы хотите оставить?

— А вы переквалифицируйтесь в политобозреватели, — предложил Ивлев. — Да нет, вообще-то я политикой не занимаюсь, но больно уж люди хорошие!

— Кто?

— Ну, эти, как их, национал-большевики. — Заметив недоуменное выражение на лице Василия, Коля поспешно добавил: — Ты не подумай, Вася, я их крайностей не разделяю, но люди и вправду прекрасные. Борются за интересы трудящихся, против разгула компрадорской буржуазии…

— А ты хоть понял, что сказал? — перебил Михеев. — Сам-то ты знаешь, что такое компрадорская буржуазия?

— Не знаю, но люди все равно хорошие, — продолжал Коля. — Их главный, Абель, он ведь тоже поэт, прекрасные стишки пишет: «О дайте, дайте мне гранату, Я наш позор сумею искупить, Ее я брошу прямо в НАТО — Довольно им Милошича бомбить». Вот вы не знаете Абеля, а это такой человек! Ему принадлежат два секс-шопа, а он борется с буржуями, за права бедного люда, за торжество духовности!.. Вася, пойдем на пикет — в полдень у американского посольства.

— Нет, спасибо, — уклонился Дубов. — У меня дела поважнее.

— Завидую тебе, — как-то вдруг сник Ивлев, — у тебя еще дела есть… А у меня — никаких дел. Даже мои стихи никому не нужны.

— Неправда, они мне нужны, — возразил Михеев.

— Ага, на них твоя Ника зубки точит, — вздохнул Коля. — Ну ладно, вот кофе допью и пойду бутылки собирать. — И, вдруг опять воодушевившись, заговорил быстро и даже вдохновенно: — Кстати, Вася, открою тебе, как родному. Но ты — никому ни-ни! Обещаешь? Я знаю одно местечко за городом, на берегу реки, где всегда можно бутылки найти. Там обычно Абель с друзьями гуляют. Прекрасные люди! Как-то даже пивом угостили, а я им за это свои стихи почитал.

— Что еще за место? — как бы равнодушно спросил Дубов.

— Ну я тебе объясню. Это за ламповым заводом, идешь километр по шоссе, там еще лесок, потом лужок, потом дорога направо, и выходишь прямо к берегу. Там они и собираются. И столько бутылок после себя оставляют!..

— Хорошо, буду иметь в виду, — кивнул детектив, записав в блокнот координаты бутылочного месторождения.

Василий уже собрался было встать из-за столика и покинуть кафе, но тут из-за дальнего столика раздался истерический крик:

— Жиды проклятые!

Кричал человек с шахматами.

— Что это еще за генерал Макашов? — брезгливо поморщился Василий.

— Да нет, это шахматный обозреватель «Панорамы» господин Футляров, пояснил Ивлев. — Должно быть, сейчас он разыгрывает партию с Ботвинником и решил, что Михал Моисеич мухлюет. Ну там, ладью в карман спрятал…

— А однажды было, что он сам с собой даже подрался, — добавил Михеев. Только в тот раз он, видимо, повздорил с Тиграном Петросяном. Или даже с самой Ноной Гаприндашвили.

— С чего ты так решил? — удивился Ивлев.

— А он при этом поносил «лиц кавказской национальности».

— Надо же, — опечалился Дубов. — Я во всей «Панораме» только футляровские шахматные обозрения и читаю. Вернее, читал до сегодняшнего дня. Думал, один приличный автор во всей газете, а и тот оказался «коричневым».

— Он как-то даже в Доме печати набросился на одного журналиста, припомнил критик Михеев. — Как заорет: «Ах ты жидовская морда!». Скандал был — ого-го!

— И как же их редактор товарищ Швондер терпит такого сотрудника? — изумился Василий. — Он же позорит не только газету, но и весь журналистский цех.

— Ну, видимо, взгляды Футлярова не противоречат установкам «Панорамы», глубокомысленно заметил Михеев. — Впрочем, господина Футлярова отчасти можно понять. Когда-то он был подающим надежды шахматистом, но до гроссмейстера не дотянул, застрял на мастере ФИДЕ — всякий раз его опережал кто-то другой, и нередко… Ну, сами понимаете. Вот он и бесится.

— Ну так работал бы, тренировался, оттачивал мастерство — глядишь и выбился бы в гроссмейстеры, — пожал плечами Дубов. — А других винить, да еще и по национальному признаку…

— Вот ты ему это и объясни, — хихикнул Ивлев.

Василий глянул в сторону Футлярова — тот как ни в чем не бывало двигал пешки и фигуры.

— Кстати, о шахматах, — ехидно заметил Михеев. — Я слыхал, что как-то твои друзья лимоновцы заявились на заседание одного литературного общества и затеяли дискуссию на тему: «Кто такой Мандельштам — поэт или еврей?».

— Неправда! — бурно возмутился Ивлев. — Это не они, а баркашовцы. Вот те действительно сволочи, а эти — хорошие люди! Они меня пивом угостили!

— А по-моему, один черт, — заявил Михеев. Дубов был согласен с критиком, однако промолчал — его единственным желанием было поскорее и под благовидным предлогом покинуть сие мирное прибежище творческой интеллигенции.

* * *

Первым, что испытала Надежда Чаликова, войдя в рабочий кабинет старшего следователя городской прокуратуры, был шок: прямо на стене, чуть не до потолка, было развешано огромное красное знамя с серпом и молотом в белом круге. Прямо под кругом, будто под нимбом, за огромным столом восседала хозяйка кабинета — следователь Галина Виссарионовна Клякса, тщедушного вида пожилая дама с папироской в зубах.

— Это из вещдоков, — пояснила она низким скрипучим голосом, заметив некоторое замешательство Чаликовой. — Конфисковано на митинге. Да вы присаживайтесь, товарищ. — Следователь придвинула к себе чистый бланк и, обмакнув перо в чернильницу, сделанную в виде Мавзолея с откидывающейся трибуной, доброжелательно глянула на гостью: — Ваша фамилия? — Надя ответила. — Имя, отчество? Год и место рождения? Национальность? Сколько судимостей?

— Погодите, — опомнилась Чаликова, — причем тут судимости?

— Но я же составляю на вас протокол допроса, — добродушно прищурилась Клякса. — А протокол должен быть оформлен по всей форме.

— Какой еще допрос? — удивилась Надя. — Я же московская журналистка, пришла взять у вас интервью. Разве вам не сказали?

— А-а, так это вы меня пришли допрашивать? — наконец-то дошло до Галины Виссарионовны. — Ну, тогда вы и протокол ведите. — И с этими словами госпожа Клякса пододвинула бланк к Надежде.

— Нет-нет, у меня более современная техника, — отказалась журналистка и достала из сумочки портативный диктофон.

— Хорошая штучка, — заметила следователь. — А мы тут все по старинке… Да, так о чем же вы собирались меня допра… то есть спрашивать?

— Видите ли, уважаемая Галина Виссарионовна, меня интересует одно дело, которое вы как раз ведете. — Надя кивнула на знамя. — Дело национал-большевиков.

— Веду, — согласилась госпожа Клякса. — Но, знаете ли, товарищ Чаликова, материалы следствия вообще-то не подлежат разглашению кому бы то ни было, она глянула в протокол, — даже несмотря на отсутствие у вас судимостей. Если вы, конечно, не врете.

— Я вру? — возмутилась Надя.

— Ну, может, и не вы, а журналисты вообще. Вот расследовала я тут как-то одно дельце о клевете… — Галина Виссарионовна сладостно вздохнула. — Ну ладно, что вас интересует?

— Если это не секрет, то расскажите хотя бы, откуда у вас вот это, журналистка указала на знамя.

— Ах, это! — Галина Виссарионовна извлекла из недр стола увесистую папку с торчащими оттуда номерами «Лимонки» и быстро нашла нужный материал. Конфисковано такого-то числа на недозволенном митинге у Кабинета Министров. Знамя и прочий инвентарь национал-большевизма доставил гражданин Кондратьев, партийная кличка «Маузер», безработный, 1969 года рождения, на принадлежащем ему автомобиле «Мерседес-Бенц» шестисотой модели, номер такой-то. За непристойные действия в отношении здания Кабинета Министров был задержан гражданин Питерцев, он же «Скрипка», 1961 года рождения и неопределенного рода занятий, а гражданин Абель, бизнесмен, 1958 года рождения, подвергся оштрафованию за факт засорения собой проезжей части улицы.

— Как это? — не поняла Чаликова.

— Кидался под колеса полицейской машины, — пояснила госпожа Клякса и продолжила чтение: — Гражданин Уйо, студент ливийского происхождения, пытался вручить проходящему мимо Премьер-Министру петицию национал-большевистской организации, но также был остановлен полицией. Петиция прилагается к протоколу.

— Простите, — перебила Надя, — у вас там только это?

— Что именно?

— Ну, протоколы.

— Ну разумеется! — радостно ответила Клякса. — А что вы еще ожидали там найти — жизнеописание двенадцати цезарей?

— Да, все это весьма любопытно, — заметила Чаликова, — но неужели в протоколах ничего не говорится об опасности, заключающейся в национал-большевистской идеологии?

— А идеология — это уж не наше дело, — ухмыльнулась следователь. — Этим пускай господа политики занимаются. Ну и журналисты, разумеется.

— Но что вы, лично вы обо все этом думаете? — допытывалась Надя. — Не как должностное лицо, а просто как человек и гражданин?

— А-а, вы хотите разговор по душам? Пожалуйста. — Галина Виссарионовна сунула папку в стол. — Но тогда уж будьте любезны, выключите вашу машинку.

Надя остановила запись на диктофоне.

— Мое отношение такое — не стоит особо брать их в голову. Я уже чувствую, к чему вы клоните — небось, напишете в своих московских газетах, что у нас вовсю действуют деструктивные силы, а правоохранительные органы бездействуют. — Клякса затянулась «Беломором». — Но они же никого не убивают, не воруют, не грабят. Ну резвятся ребятишки — что тут страшного?

«Ничего себе ребятишки», подумала Чаликова, вспомнив год рождения Абеля.

— И потом, они ведь выступают за порядок, — доверительно понизив голос, продолжала Клякса. — За восстановление великой державы в прежних границах. И неужели вас как россиянку не радует, что здесь, в отделившейся республике, есть еще силы, стремящиеся вернуть сбежавшую колонию в состав Великой Империи?

— Нет, не радует, — отвечала Надя. — В этом вопросе я больше согласна с Макаревичем.

— С кем, простите? — насупилась госпожа Клякса. — Такой гражданин по делу не проходит.

— Я имею в виду известного автора-исполнителя. Он, помнится, пел так: «Лучше друг по соседству, чем враг в виде братской республики».

— Ах, вот оно что… — Доверительное выражение медленно сползло с лица следователя. — Извините, гражданка Чаликова, если у вас больше нет вопросов, то не смею долее задерживать — у меня много работы.

— Да-да, конечно, — засобиралась Надя. — Благодарю вас, что уделили мне время.

Клякса чуть заметно кивнула, закурила новую папироску и даже не подняла взора от бумаг, когда журналистка покинула ее кабинет, бросив прощальный взор на национал-большевистское знамя.

* * *

Традиционный обед в ресторанчике проходил в обстановке несколько напряженной — инспектор Берг был не по-всегдашнему угрюм и молчалив, и даже усилия доктора Серапионыча, рассказывавшего всякие веселые случаи из практики, не могли вывести инспектора из дурного расположения духа. Видя это, детектив Дубов не решался задать Бергу вопрос, который его так волновал. К счастью, инспектор заговорил сам:

— Кстати, Василий, я выполнил вашу просьбу — побывал на штрафплощадке и осмотрел «Жигули» Лавинской. Вернее, то, что от них осталось.

— Спасибо, Аскольд Мартынович! — рассыпался в благодарностях Дубов, но инспектор только махнул рукой:

— Я, конечно, не ахти какой знаток автомобилей, но мне показалось, что там была испорчена рулевая тяга. Хотя, конечно, машина в таком состоянии, что однозначно не скажешь, то ли тяга была подпилена раньше, то ли сломалась при аварии.

— Благодарю вас, инспектор, — задумчиво пробормотал Дубов. — Само по себе это еще ни о чем не говорит, но в сочетании с показаниями соседки…

— А вы все никак не можете успокоиться, — неодобрительно покачал головой Берг. — Я понимаю, дорогой коллега, ваше желание приписать гибель Лавинской какому-то преступному заговору, но, по-моему, это напрасный труд. А вот наркомания с каждым днем принимает все более угрожающие размеры. Этой ночью снова жертвы — две совсем молодых девчонки умерли от передозировки героина.

— Ужасная картина, — вздохнул доктор. — Девочки-то и впрямь совсем молодые, одной, кажется, нет и шестнадцати, а так исколоты, что просто дальше некуда. Уж на что я старый циник, а представляете, что я чувствовал во время вскрытия? Между прочим, у одной из них на плече наколка в виде гранаты-«лимонки»…

— А кстати, сегодня ведь лимоновцы собирались пикетировать американское посольство, — поспешно встрял Дубов, желая увести разговор с тягостной паталогоанатомической тематики. — Интересно, что они на сей раз отчебучили?

— Как ни странно, все было в меру благопристойно, — сообщил инспектор. Помахали плакатом «Нашим — патроны, натовцам — гандоны», поскандировали свои лозунги и разошлись. Даже с полицией не особо заедались.

— Может быть, остепенились? — предположил доселе молчавший бизнесмен Коллонтай.

— Хорошо бы так, — вздохнул Берг. — Но сегодня на пикете отсутствовали главные заводилы — Абель, Маузер и Скрипка. Из числа ранее засветившихся был один только ливиец Уйо. И если бы не неприличный плакат, то полицейские даже не стали бы их трогать.

— А что, кого-то все же тронули? — усмехнулся Дубов.

— Парочку особо горластых отвели в участок, составили протокол и отпустили, — ответил инспектор. — Да, кстати! Оба находились в средней степени наркотического опьянения.

— Аскольд Мартынович, вы все это говорите так, будто чем-то очень озабочены, — проницательно заметил детектив.

— Что ж, Василий, вы угадали, — не стал отпираться инспектор. — Обычно вожди лимоновцев активно участвуют во всех мероприятиях и сами больше всех лезут на рожон, буквально напрашиваясь, чтобы их задержали, и лучше всего на десять-пятнадцать суток. А тут вдруг такая пассивность! У меня возникло ощущение, будто сегодняшний пикет — это что-то вроде дымовой завесы, а на самом деле они готовят какую-то большую гадость.

— Да нет, инспектор, мне кажется, вы малость преувеличиваете, — возразил Коллонтай. — Скорее всего, их лидеры перестали ходить на митинги, поскольку занялись, хм, коммерцией.

— Коммерцией или «хм, коммерцией»? — переспросил Дубов. — Как я понимаю, это две большие разницы.

— А вот я вам расскажу, и вы сами решите, коммерция это или «хм», предложил господин Коллонтай. — На той неделе ко мне прямо в салон заявился господин Абель собственной персоной и предложил стать их меценатом. Я жертвую некоторую сумму на культурные мероприятия…

— Простите, на что? — удивился инспектор.

— На культурные мероприятия, — подтвердил Коллонтай. — Оказывается, на имя одного из членов НБП зарегистрирована литературная студия имени Виктора Гюго…

— Кого-кого? — изумился теперь уже доктор Серапионыч. — Причем тут Гюго?

— Ясно причем, — ухмыльнулся детектив. — У них там сплошь Гавроши, подносящие на баррикады патроны. В смысле гандоны из абелевского секс-шопа. Это не считая Квазимод, накурившихся травки, да Эсмеральд с передозировкой героина. Ах да, простите, мы вас перебили. Так что же Абель?

— Ну, он мне предложил такую комбинацию: я жертвую деньги их литстудии имени Квазимодо и тем самым, согласно действующему законодательству, получаю налоговые льготы как меценат и покровитель изящных искусств. А потом Абель отдает мне часть пожертвований наличкой. Он даже показывал таблицу сколько процентов с какой суммы подлежит возврату. Так что выгода обоюдная: Гавроши получают «капусту» на свои дела, а я — скидки по налогам и доброе имя.

— И вы, разумеется, согласились? — спросил Берг.

— Разумеется, нет, — в тон инспектору ответил Коллонтай. — У меня солидный бизнес, на что мне ввязываться в сомнительные аферы? Впрочем, господин Абель особо и не настаивал — ясно, что найдется немало других бизнесменов, не столь разборчивых.

— А мы удивляемся, откуда это у безработного товарища Маузера собственный «Мерседес», — искоса глянул детектив Дубов на инспектора.

— Дайте срок, и до него доберемся, — нехотя пробурчал инспектор.

* * *

Помещение, в котором Чаликову принимал товарищ Абель, ничем не напоминало штаб радикальной политической организации. Слева по коридору открывался вид на маленькую комнатушку, забитую компьютерной техникой — видимо, здесь верстали порно-газету «УЖЕ» и боевой листок «ЛИМОНКА». А справа, куда Надю и привел некий молодой человек, находилась большая полупустая комната, в одном углу которой стояла незастланая постель, а в другом — телевизор и стопка видеомагнитофонов. На экране маячило нечто совершенно непристойное видимо, это записывались кассеты для секс-шопа. Картину дополнял сам товарищ Абель — человек средних лет в штопаном восточном халате и изрядно стоптанных шлепанцах с огромным помпоном.

Едва отворилась дверь, он вскочил с дивана и кинулся навстречу гостье:

— О, здравствуйте, здравствуйте, дорогая госпожа Чаликова! Ну, как там наша красавица Москва? Как поживает мой друг Эдичка?

— Извините, я с ним незнакома, — сухо ответила Чаликова, несколько удивленная столь радушным приемом.

— Напрасно, матушка, напрасно. Это такой человек, такой писатель! А хотите, я вам дам к нему рекомендательное письмецо?

Только теперь Надя заметила, что прямо над диваном висит цветная фотография некоего господина в кожаной куртке, очках и с короткой стрижкой. Под портретом красовалась размашистая подпись: «Сладенькому Вовочке — от противненького Эдички».

— Ах, извините, забыл представиться — товарищ Абель, — продолжал хозяин, усаживая дорогую гостью в уютное кресло. — А если полностью, то Владимир Ильич. Но вы можете звать меня запросто — Ильич.

Надя слушала разглагольствования Ильича и никак не могла представить себе этого милейшего человека бросающимся под колеса полицейской машины.

С трудом журналистке удалось вклиниться в словоизвержения товарища Абеля:

— Владимир Ильич, меня интересуют политические цели вашей организации…

— Нет-нет, умоляю вас, никакой политики! — бурно запротестовал Ильич. Вас, конечно же, ввели в заблуждение разные злопыхатели. Причем тут политические цели, когда у нас литературная студия!

— Вот оно как, — искренне подивилась Надя. — Но ваше участие в разного рода акциях…

— Нет-нет, госпожа Чаликова, это чисто литературные акции, — успокоил собеседницу товарищ Абель. — Просто некоторые невежды принимают их за политику. А на самом деле мы революционные писатели. Вот, кстати, заглянули бы к нам на заседание, я тут как раз готовлюсь выступить с докладом о творчестве товарища Лимонова. И вы сами убедитесь, что мы никакие не экстремисты, а самые что ни на есть мирные люди. Помните, как в песне: «Мы мирные люди, но наш…» Впрочем, нет, простите, это из другой оперы.

— Ну хорошо, я поняла, что вы поклонники Лимонова, — перебила Надя. — Но неужели вы только тем и заниматесь, что изучаете его, гм, творчество?

— Нет, ну почему же, — радостно подхватил Владимир Ильич. — Мы и Пелевина тоже уважаем. Сказал ведь он, что всякий, имеющий «Мерседес» — дерьмо.

— Видимо, господин Пелевин имел в виду вашего соратника товарища Маузера, — как бы вскользь заметила Чаликова.

— Ха-ха, — ненатурально засмеялся Владимир Ильич. — Нет, ну это же литературный образ…

Из неловкой заминки собеседников выручил совсем молодой парнишка, почти мальчик, без стука вбежавший в помещение:

— Ильич, где у нас шприцы?

— Не видишь, что я занят?! — рявкнул на него товарищ Абель. — Возьми в тумбочке и не мешай.

Парнишка испуганно выскочил из комнаты. И хотя Чаликова никак не откликнулась на этот эпизод, Владимир Ильич счел нужным пояснить:

— Видите ли, дорогая госпожа Чаликова, этот мальчик страдает диабетом, и ему приходится регулярно делать инъекции инсулина…

— Это очень благородно с вашей стороны, что вы помогаете страждущим, — с чувством отметила Надя.

Владимир Ильич расплылся в довольной улыбочке, будто кот, объевшийся сметаны. Воспользовавшись столь благостным состоянием своего собеседника, Надя задала следующий вопрос:

— Владимир Ильич, тут вот говорят, что ваша организация действует по наущению иностранных спецслужб. Пожалуйста, развейте эти слухи.

— А на что мне их развеивать? — благодушно возразил товарищ Абель. — Я, например, не скрываю, что работаю на ЦРУ. А товарищ Скрипка — на КГБ. Знаете, как говорят — не клади все яйца в одну корзинку. Ха-ха.

— А товарищ Маузер — на Моссад? — в тон Абелю спросила Надя.

— А вот и нет! — радостно подхватил Абель. — На Моссад работает тот молодой человек, который только что заходил. Надо же ему как-то на инсулинчик зарабатывать. А товарищ Маузер служит германской разведке — вот они ему за отличную работу и подарили «Мерседес».

— Спасибо, — Надя встала с дивана. — Благодарю вас за интересную беседу.

— Как, вы уходите? — вскочил товарищ Абель. — Так мило поговорили, и уже? Погодите, товарищ Чаликова, я вам подарю скромный сувенирчик — фирменный вибратор «В объятиях Эдички»!

— Спасибо, не надо, — отказалась журналистка и поспешно покинула комнату. В прихожей она увидала мальчика, страдающего диабетом — он сидел на стуле и бессмысленно глядел перед собой глазами, похожими на точки.

«Видимо, уже сделал инъекцию», догадалась Надя.

* * *

За ужином Дубов с Чаликовой под приглушенные звуки, доносящиеся из телевизора, обуждали и анализировали то, что им удалось узнать за минувший день.

— Ясно одно, — уверенно говорил сыщик, — господа, или, вернее, товарищи национал-большевики довольно тесно связаны с наркомафией.

— А может, они и есть наркомафия? — предположила Надя. — Или, вернее сказать, ее отделение в вашей стране.

— С них станется, — не то согласился, не то возразил Василий.

— Теперь мне совершенно ясно, как они набирают новых членов в свою поганую партию, — с жаром продолжала Чаликова. — Для начала «сажают на иглу» молодых ребят…

— И девочек, — вставил Дубов, припомнив рассказ Серапионыча.

— Тем более. А потом каждую дозу этого так называемого «инсулинчика» заставляют отрабатывать и на митингах, и еще черт знает где!

— Завтра же я доложу инспектору Бергу, где искать рассадник наркомании, решительно пообещал Василий. — Но мы совсем забыли, с чего начали: трагическая смерть Луизы Лавинской.

— Вася, а вам не кажется, что все это как-то связаны? — заметила Чаликова. — Ведь Лавинска погибла вскоре после того как открыто выступила против лимоновцев.

— Связь наверняка есть, — согласился Дубов, — хотя, видимо, куда более сложная. Проще всего было бы предположить, что аварию подстроили нацболы в отместку за ее выступление, но это, разумеется, не так. Лимоновцам любая шумиха только «в кайф», и само по себе интервью в Вермутском парке никак не могло их задеть.

— Их-то, может, и нет, — покачала головой Чаликова, — но социалистов… Ведь в сущности Лавинска обвинила своих бывших товарищей по партии в пособничестве экстремистам!

— Уже теплее, — чуть заметно улыбнулся детектив. — Но тоже не совсем убедительно. Лавинска в своем интервью лишь сказала вслух то, что и раньше не было тайной — об идейной и организационной связи респектабельных социалистов и хулиганствующих нацболов. Нет-нет, здесь другое — я даже допускаю, что «Жигулям» подпилили рулевую тягу со вполне определенной целью — чтобы не допустить моей встречи с Лавинской.

— И как вы думаете, Вася, что она собиралась вам сказать? — понизила голос Надя. Сыщик на минутку задумался:

— Думаю, что не очень ошибусь, если предположу, что Лавинска собиралась мне сообщить нечто о связях руководства Соцпартии с наркобизнесом.

— Вы хотели сказать — руководства нацболов? — переспросила Надя.

— Мы говорим — социалисты, а предполагаем — нацболы, — вздохнул Дубов. — И, соответственно, наоборот. Хотя Лавинска и отошла от активной политики, но до недавнего времени оставалась своим человеком для руководителей Социалистической партии. Видимо, кто-то из них в приватной беседе проговорился, а дальше, сопоставив факты, Лавинска пришла к самым неутешительным выводам. А уж последние сомнения, я полагаю, исчезли после ее встречи с господином Нахтигалем. Как раз накануне рокового интервью.

— Да, но в интервью она затронула лишь свои идейные разногласия с социалистами, но ни словом не обмолвилась о главном, — заметила Чаликова.

— И не удивительно, — подхватил Дубов, — ведь реальных доказательств у нее не было. Потому-то Лавинска и собиралась обратиться ко мне, а не в официальные органы… Наденька, сделайте погромче.

Надя повернула ручку звука — телевизор показывал пикет лимоновцев у американского посольства. Корреспондент брал интервью у некоего низкорослого смуглого юноши, державшего пресловутый плакат, в котором боеприпасы рифмовались с контрацептивными средствами.

— Это и есть знаменитый Уйо, — пояснила Надя.

— Я так считаю, — говорил Уйо, — что власть во всем мире должна принадлежать достойным людям — таким как Саддам Хуссейн, Александр Лукашенко, Муамар Каддафи и Эдуард Лимонов. И тогда наступит всеобщая гармония и мир во всем мире!

— Скажите, господин Уйо, — с трудом вклинился корреспондент в пламенный монолог, — чем вы объясняете отсутствие на пикете ваших руководителей?

— А они всегда с нами, — возразил Уйо. — Вон глядите.

Камера крупным планом показала групповой портрет, который держала некая молодая девица с нацболовской повязкой на рукаве кожаной куртки. На портрете, наподобие Маркса, Энгельса и Ленина, были изображены три головы.

— Тот, что справа — мой новый приятель товарищ Абель, — пояснила Надя. Посередине — Маузер, а слева — Скрипка. Их фотографии в профиль и анфас я видела в «деле» у госпожи Кляксы.

Вскоре сюжет закончился, и Надя вновь приглушила звук.

— И что же вы собираетесь предпринять? — спросила она у Дубова. Сыщик отпил глоток остывшего чая:

— Трудно сказать. Пока что мы, подобно Лавинской, не располагаем никакими реальными фактами. То, что у нас есть — лишь догадки и несколько косвенных улик. А чтобы их связать в нечто целое, недостает, может быть, самой малости — какой-то одной веревочки.

Тут зазвонил телефон. Василий снял трубку:

— Слушаю вас. А, добрый вечер, Марья Васильевна. — Детектив сделал выразительный жест, и Надя схватила трубку на параллельном аппарате.

— Василий Николаич, я вам звоню по поводу тех ребят, что отирались возле машины.

— Вы что-то о них узнали? — стараясь не выдать волнения, спросил детектив.

— Ну конечно! — радостно воскликнула Марья Васильевна. — Сегодня я их как раз видела возле американского посольства.

— Вы уверены?

— Еще как! Один держал плакат: «Нашим — патроны», а другой выкрикивал: «Бей НАТО, спасай Россию!». Молодцы, так этим буржуям и надо!

— Спасибо вам за ценную информацию, Марья Васильевна, — с чувством поблагодарил Дубов. — Но, извините, ваших взглядов на их лозунги я не разделяю.

— Напрасно, — с жаром заговорила Марья Васильевна. — Они же за коммунизм, за русский народ…

Василий не выдержал:

— При их виде мне становится стыдно, что я русский.

— Ах ты Иуда! — прошипело из трубки, а следом раздались злые короткие гудки.

— Вот вам и недостающая веревочка! — обратился Дубов к Наде. — Уж теперь-то мы их выведем на чистую воду!

— А вы уверены, что этого достаточно? — усомнилась Надя.

— Это только начало, — пообещал детектив и, бросив взгляд на часы, принялся набирать номер инспектора Берга.

* * *

Длинный состав с грохотом прорезал тьму. Яркие фары тепловоза на миг выхватывали то нижние ветки елок, подступавших к полотну, то маленькие сонные полустаночки с обвалившимися и заросшими травой платформами. Поезд мчался в Москву.

Во всем поезде не спали двое — машинист тепловоза и пассажир, ворочавшийся на боковой плацкартной полке, которая напоминала ему тюремные нары.

В голову лезли всякие гнетущие мысли и воспоминания, но пассажир усилием воли заставлял себя, если уж не удается заснуть, то хотя бы думать о чем-то приятном. Например, о том, как в былые времена он точно так же ездил в Москву на съезды и конференции. Конечно, в отдельном купе с чистыми занавесками и цветочками на столике, но колеса где-то под полом стучали так же: «Нашпа-ровоз-вперед-лети-вкомму-неос-тановка…» А утром на перроне столичного вокзала его встречал представитель МГК КПСС и на черной «Волге» вез в цековскую гостиницу — не чета той дыре, где ему предстояло остановиться завтра.

— Да, на нашей советской «Волге»! — вдруг разозлившись, пассажир стукнул кулачком по жесткой вагонной подушке. — А не на их буржуйских «Мерседесах»! — И, немного успокоившись, прошептал: — Рано хороните Петровича, ох рано. Ничего, я еще вернусь и покажу всем вам кузькину мать. Кровавыми слезами умоетесь…

Воспоминание о «Волге» и ее сравнение с «Мерседесом» (не в пользу последнего) вызвало в памяти Манфреда Петровича недавнюю беседу с товарищем Маузером.

Товарищ Маузер, здоровенный детина с бритой головой и в кожаной куртке с блестящими заклепками, поигрывая брелоком, будто гранатой, стоял возле «Мерседеса» и снисходительно слушал Петровича.

— Я — защитник всех угнетенных, — втолковывал товарищ Нахтигаль. — Я за свои убеждения шесть лет отсидел в застенках, а вы меня держите каким-то мальчиком на побегушках! Да я…

— Никто тебя не держит, — слегка повернул голову Маузер. — Не хочешь живи на одну пенсию.

— Неблагодарный народ еще оценит жертву, которую я принес на алтарь свободы и социальной справедливости! — продолжал хорохориться Петрович, хотя прекрасно понимал, что с тем же успехом он мог бы все это втолковывать фонарному столбу. — Погодите, скоро я организую собственную партию и тогда уж развернусь…

Маузер сверху вниз лениво посмотрел на маленького, щуплого Петровича:

— Да не шуми ты, не на митинге. Совсем мне мозги, блин, затрахал. Ну ладно, попрошу Абеля, чтобы подарил тебе на седьмое ноября надувную телку. Вот ее и трахай. — С этими словами товарищ Маузер сунул ключ в замок «Мерседеса».

— Кстати, вчера у меня была Лавинска… — торопливо произнес Петрович в спину Маузера. После разговора о надувных изделиях «от Абеля» это прозвучало несколько двусмысленно.

— Ну и? — обернулся Маузер.

— Чего ну и? — снова взвился Петрович. — Заложит она всех нас, вот что!

— А ты уже в штаны наложил? — гыгыкнул Маузер. — Да ладно, Петрович, не боись, не заложит. — Маузер открыл дверь. — Не успеет. — Доблестный лимоновец удобно устроился за рулем и включил зажигание. — А ты не вертись здесь под ногами, а отправляйся-ка в Москву за товаром.

— Вот где у меня ваш товар! — не выдержав, сорвался Петрович на фальцет, но Маузер его уже не слышал — он захлопнул дверь, и «Мерседес», обдав Петровича выхлопными газами, умчался прочь.

…Поезд тряхнуло на очередном стыке, и Петрович тихо завыл от бессильной злобы. Утешало одно — убежденность, что его время придет, еще ох как придет…

* * *

Утром Василий Дубов занимался всякими мелкими делами, стараясь не покидать свою контору. При этом детектив прислушивался к радио — он ждал важного сообщения о задержании руководства национал-большевиков. После всех сведений, накануне переданных им инспектору Бергу, у правоохранителей, как считал Василий, просто не было другого выхода. По расчетам Дубова, милиции оставалось лишь уточнить кое-какие данные да снять показания со свидетельницы Марьи Васильевны, так что известия о задержании он ожидал самое позднее часам к одиннадцати. Однако прошло и одиннадцать, и пол двенадцатого, но сообщения все не было.

— Ну чего они медлят? — беспокоился Василий. — И Надя чего-то задерживается…

Надежда Чаликова собиралась в ближайшие дни «на побывку» в Москву и с утра отправилась в Центральный универмаг за кое-какими покупками.

Внезапно легкая музыка стихла, и из радиоточки зазвучал встревоженный голос диктора:

— Передаем срочное сообщение…

— Ага, наконец-то! — Василий спешно подошел к репродуктору и усилил звук.

— Двадцать минут назад в Центральном универмаге произошел сильный взрыв. Есть жертвы и раненые. Пострадавшие доставляются в первую городскую больницу. На месте взрыва работает следственная бригада…

Не дослушав сообщения, Дубов выбежал из конторы и поспешил вниз по лестнице, перескакивая через две и даже три ступеньки. Минуту спустя «Москвич» мчал его в направлении больницы.

Первым, кого детектив встретил в приемном покое, оказался ни кто иной как Ивлев. Поэт с перевязанной рукой слонялся по вестибюлю, наблюдая, как «Скорые» и просто попутные машины подвозят новых раненых. Увидев Василия, Ивлев кинулся к нему.

— Что с тобой, Коля? — заботливо спросил детектив.

— Ерунда, бандитская пуля, — засмеялся Коля, хотя случай для шуток был совсем не подходящим. Просто поэт находился явно в состоянии сильного «вздрога». — Но тебе, Вася, я признаюсь, как родному — у меня там золото и бриллианты! — Ивлев затрясся, как в нервическом припадке. И вдруг погрустнел: — Я уж надеялся, оставят хоть на пару дней на казенных харчах, но ты же видишь, что тут творится… Перевязали и отпустили.

— В универмаге? — коротко спросил сыщик. Поэт закивал. — Может быть, ты там заметил что-то подозрительное?

— Конечно, заметил! — радостно подхватил Коля. И доверительно понизил голос: — Но ты никому ни-ни! Я видел, как Скрипка, ну, это один из…

— Знаю, знаю, — перебил Дубов. — И что же?

— Ну вот, я видел, как он что-то опускал в мусорник.

— Взрывчатку?

— Не знаю, что именно, слышал только, что в том отделе громче всего бабахнуло.

— Ты должен немедленно рассказать об этом полиции! — воскликнул детектив. — Вон, я вижу, инспектор Берг…

— Нет-нет, что ты! — испуганно проговорил поэт. — Они же борцы за политические идеи, а я их что, буду «закладывать», будто какой-нибудь Азеф? — И Коля, торопливо простившись, поспешил к выходу.

Детектив неодобрительно покачал головой и подошел к инспектору:

— Что нового, Аскольд Мартынович?

— Сами видите, — буркнул инспектор. — До чего дожили…

— А как насчет моего дела?

Аскольд Мартынович выразительно глянул на Дубова, будто хотел сказать: «Тут такое, а вы со своими глупостями», однако сдержался:

— По-моему, Василий, вы снова не там копаете. В логике вам, конечно, не откажешь, но с фактами слабовато.

— А хоть соседку вы допросили?

— Допросили, — не очень ласково глянул инспектор на Дубова, — но она все отрицала. Дескать, ничего не видела, ничего не слышала, ничего не знаю.

— Как так! — изумился Дубов. — Она же мне сама говорила…

— Разумеется, мы ей напомнили о том, что она вам говорила, — не без тени ехидства подхватил инспектор, — и знаете, что нам ответила почтеннейшая Марья Васильевна? Сначала она сказала, что никакого Дубова знать не ведает, а через пять секунд заявила, что Дубов — подонок, мерзавец и враг русскоязычного населения. И чем это вы ей так насолили?

Василий не успел ответить, так как к ним подошел доктор Серапионыч. Он был в белом халате и, похоже, только что отошел от операционного стола.

— Здравствуйте, доктор, — вздохнул инспектор Берг. — Что это вы здесь, а не в морге?

— Покойники подождут, — деловито ответил доктор, — а живым сейчас моя помощь куда нужнее.

— Скажите, Владлен Серапионыч, Чаликова здесь, или?.. — Дубов порывисто схватил доктора за руку.

— Здесь, — отведя взор, ответил доктор.

— Ну и как, как она?

— В критическом состоянии. В момент взрыва оказалась вблизи эпицентра. Но будем надеяться на лучшее.

— Если с ней случится худшее, то никогда не прощу себе… — прошептал детектив.

— А вы-то тут причем? — удивился Берг.

— Ведь я ее втянул в свои расследования. И знаете, что я вам скажу: цель этого взрыва — устранить Чаликову.

— И у вас есть реальные основания так считать?

— Ну разумеется! По моей просьбе она в последние дни усиленно «копала» под национал-большевиков…

— Опять вы за свое, — неодобрительно перебил инспектор.

— Да у вас, голубчик, просто мания преследования, — скорбно покачал головой Серапионыч. — И вообще, друзья мои, извините великодушно, я должен возвращаться к своим пациентам.

— Вы можете считать меня маньяком, сумасшедшим и кем угодно, но я уверен, что смерть Лавини и взрыв — звенья одной цепи! — заявил Дубов, когда они с Бергом остались вдвоем. — И если вы меня сумеете в этом переубедить, то я съем свою шляпу и галстук впридачу!

— Не надо, они вам еще пригодятся, — проворчал инспектор. И тут его словно прорвало: — Да, да, да, вы тысячу раз правы, эти лимоновцы — настоящие головорезы, и я совсем не удивлюсь, если ваши подозрения подтвердятся! Но вот так вот взять и арестовать их мы не можем. Недостает доказательств. Вот если бы удалось схватить их, что называется, с поличным, на месте преступления…

— Откуда такая щепетильность, Аскольд Мартынович? — пристально глянул Дубов на инспектора.

— А то вы не понимаете?

— Представьте себе, вот такой вот я непонятливый.

— Ну ладно, давайте начистоту, — решился инспектор. — Вы знаете, как к нашему государству относятся в Москве. И прекрасно понимаете, какая вонь подымится, если мы тронем нацболов. Припомнят и нарушения прав человека, истинные и мнимые, ну и так далее по списку, вплоть до, — инспектор невесело ухмыльнулся, — туркменских красных стрелков. И кричать будут почти все — независимо от того, как кто из политиков относится к экстремистам в самой России. Просто по принципу «наших бьют». Да и вообще, ни для кого не секрет, что за Абелем и компанией стоят российские спецслужбы. А уж на что чекисты способны — не мне вам объяснять.

— Так что же, выходит, ничего нельзя сделать? — упавшим голосом произнес Дубов.

— Пока — ничего, — подтвердил Берг. — Разве что придумать какой-нибудь совершенно неожиданный ход… Ну ладно, что-то я тут с вами заговорился, а мне еще свидетелей допрашивать. И еще, — обернулся он на прощание, думаю, не нужно вам объяснять, Василий, что откровения, на которые вы меня вызвали — не для широкой публики.

— Понимаю, — кивнул Дубов.

Детектив отошел в сторонку и стал наблюдать, как в приемный покой вносят новых раненых. О том, сколько повезли в морг, он боялся и думать.

* * *

Василий Дубов смотрел по телевизору вечерние новости, но одет он был совсем не по-домашнему — скорее, по-походному. А на экране сменяли друг друга страшные кадры смерти и разрушения. Диктор за кадром говорил подчеркнуто сухим голосом:

— Наряду с жителями нашей республики, в универмаге в момент взрыва находились и иностранные граждане, в том числе журналистка из Москвы Надежда Чаликова. По словам медиков, ее жизнь, несмотря на тяжелые ранения, в настоящее время находится вне опасности.

— Слава богу, — облегченно прошептал Василий. Это сообщение обрадовало детектива и по другой причине — теперь то, что он задумал, уже нельзя будет объяснить банальной местью за убийство любимой девушки, как это нередко происходило в шаблонных «боевиках». Меньше всего Дубову хотелось, чтобы о нем думали именно так, хотя в глубине души он сознавал, что малая толика правды в этом была.

— Наряду с полицией и службой безопасности свое параллельное расследование ведет частный детектив Василий Дубов, — сообщил диктор. — По просьбе господина Дубова мы предоставили ему слово.

Тут Василий увидел на экране себя — и ему, конечно же, показалось, что на себя он не очень-то похож, а уж и голос-то совсем другой.

— Мне по своим каналам удалось установить организаторов взрыва, — сказал с экрана частный детектив, — хотя достаточным количеством доказательств я в настоящее время не располагаю. Однако я хотел бы встретиться с преступниками и убедить их покаяться в содеянном.

Тут из телевизора послышался посторонний звук — Василий знал, что это, не удержавшись, фыркнул корреспондент, державший микрофон. Василий на экране строго посмотрел в сторону невидимого корреспондента и продолжал:

— Я прекрасно понимаю, что преступники — лишь марионетки в руках куда более могущественных сил за пределами нашей республики. И все-таки я приглашаю их в полночь на место, хорошо им известное.

Дубова на экране вновь сменили ужасающие кадры с места происшествия. Зазвонил телефон, но Василий даже не стал снимать трубку. Он выключил телевизор и, накинув плащ, вышел из квартиры.

* * *

Полянку на берегу реки Василий нашел довольно быстро. Ошибки быть не могло — повсюду валялись окурки, использованные шприцы и презервативы. В неверном свете луны поблескивали пустые бутылки — это значило, что сюда уже давно не ступала нога Ивлева.

Пересеча полянку, детектив поставил свой «Москвич» в нескольких шагах от обрыва реки. Не глуша мотора и не выключая фар, Дубов вышел из «Москвича» и стал прохаживаться по полянке, то и дело нервно поглядывая на часы. И часовая, и минутная стрелки неумолимо приближались к двенадцати. Одну руку Василий держал в кармане плаща — там у него лежал брелок с кнопкой сигнализации, которому на сей раз предстояло сработать в качестве детонатора: «Москвич» был буквально-таки нашпигован взрывчаткой. Поняв, что законным путем наказать преступников не удастся, Дубов решил сам свершить правосудие, пусть даже ценою собственной жизни.

И едва обе стрелки слились воедино, со стороны дороги послышался шум, и на полянку свернул старенький «ЗИЛ-130» с выключенными фарами. В кабине грузовика маячили, совсем как на плакате, виденном накануне по телевизору, товарищи Абель, Маузер и Скрипка. Однако «ЗИЛ» не остановился, а наоборот на всей скорости продолжал мчаться на дубовский «Москвич».

— Ах вот вы как! — пробормотал сыщик. Быстро оценив обстановку, он в несколько прыжков отскочил как можно дальше и залег в траве, зажмурив глаза и прикрыв голову руками.

Василий не видел, как «ЗИЛ» смял его «Москвич», будто консервную банку, не видел страшного снопа пламени, осветившего пол неба. Он слышал только грохот взрыва, который совсем его оглушил. А когда все стихло, детектив встал с травы и, убедившись, что он жив и почти невредим, подошел к краю обрыва. Несколько кругов по воде — вот все, что осталось и от «Москвича», и от грузовика вместе с его пассажирами. Василий пошарил в кармане и кинул в реку ставший теперь уже ненужным брелок.

* * *

К перрону, приветственно гудя, подкатил московский поезд. Минут через десять, когда пассажиры вместе с толпой встречающих исчезли за воротами вокзала, а машинист уже собирался подавать состав в депо, из плацкартного вагона вышел еще один пассажир — маленький плешивый человечек в пальто, неопрятно накинутом прямо на нижнее белье. Следом за ним соскочили два человека в форменных куртках. Каждый из них держал в руке по увесистому чемодану. Оценив обстановку, плешивый человечек попытался было кинуться наутек, но один из сопровождающих вовремя схватил его за шиворот:

— Куда?

— Пустите меня! — завизжал плешивый. — Вы не смеете!.. — С этими словами он довольно сильно толкнул одного из конвоиров, и тот от неожиданности уронил чемодан. Крышка распахнулась, и прямо на перрон вывалилось содержимое чемодана — какие-то ампулы, таблетки и пакетики с порошком.

— Хватит паясничать! — прикрикнул на человечка другой провожатый, пока его товарищ, чертыхаясь, возвращал в чемодан содержимое. — Я вас предупреждал, Манфред Петрович — сопротивление бесполезно.

— Я никуда не пойду! — вдруг заявил Манфред Петрович. — Вы не имеете права вести меня насильно.

Вместо ответа конвоиры подхватили Петровича под руки и поволокли по перрону. Тот упирался:

— Подонки! Ублюдки! Вам это даром не пройдет!.. Да вы знаете, кто я такой? Я — узник совести, мне вчера сам Лужков руку пожимал!..

— А наркотики что — тоже от Лужкова? — со смехом спросил первый конвоир, продолжая волочить неугомонного арестанта.

— Вы мне их подбросили! — вопил Петрович. — Товарищи, это провокация! Свободная республика боится свободного Нахтигаля! Меня преследуют за политические убеждения!..

Крики Петровича заглушил гудок тепловоза. Поезд медленно отчалил от перрона. Люди в форме тащили задержанного уже через вокзальные ворота, за которыми их ждала машина с синей мигалкой. Еще пару минут — и вокзал вновь погрузился в сонную тишину.

Оглавление

От автора

Этюд в красно-коричневых тонах, или Тайна, несущая смерть-II