ОЛЕГ МАРКЕЕВ
Л Е Т А Л Ь Н Ы Й И С Х О Д
политический триллер
© — Олег Маркеев, 2007 г.
От автора
Это не ностальгия, это — фантомные боли. Есть такое странное, не объяснимое наукой явление, как боль в утраченных конечностях. Уже давно ампутирована нога, уже привычен стал протез и загрубела кожа на культе, но нет, нет, да проснется зуд и боль в том, чего уже нет. Странно и страшно это.
Странно и страшно наблюдать признаки фантомных болей после утраты великой страны. Двадцать лет прошло, а стреляет болью рубец, иногда выдавливая из себя черных сгустки сукровицы малых войн на территории «бывшего СССР». Вроде бы все объяснили и все согласились, что гангрена «застоя» поразила живые ткани так, что не спасла даже реанимация «перестройки», вот и пришлось кромсать по живому.
Потеряв великую страну, мы все утратили чувство собственного достоинства от принадлежности к мощи и силе государства, способного освоить не самую благоприятную для жизни одну шестую часть суши и наладить в ней относительно комфортную и безопасную жизнь для большей части населения. И никакими пиар-кампаниями и политическими шоу это чувство не вернуть. Суррогат получается, в эффективность которого слабо верят сами его творцы, как и производители «биологических добавок» не верят в рекламу своих чудодейственных снадобий.
Так уж случилось, что работа над этой книгой совпала с требованием некоторых депутатов Думы снять атрибуты СССР со Знамени Победы. В канун празднования этого святого «праздника со слезами на глазах», последнего истинного государственного и всенародного праздника подобная инициатива «народных избранников» стала верхом маразма и нижней точкой духовной деградации. Точка. Дальше — то состояние, что в народе точно именуюется «нежитью».
Конечно, ветер Истории сметет этих «политических деятелей», как сносит палую листву с гранита Могилы неизвестного солдата. Их удел — забвение. А память о великой стране и подвигах ее народа будет жить вечно.
В тот момент, когда прошел шок от известия об очередной «миро-творческой» инициативы наших «слуг народа», вконец ошалевших от желания переписать историю и переделать мир под себя, любимых, я понял, что не зря пишу эту книгу. Потому что убежден, нет у нас права судить, есть лишь необходимость вспомнить и понять. Без этого никакая «работа над ошибками» невозможна.
Всем, кто присягал красному знамени Последней Империи, как бы не сложилась их судьба после ее гибели, посвящается.
«А когда отгрохочет, когда отболит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
Когда девушки наши сменят шинели на платьишки,
Не забыть бы тогда,
не простить бы
и не потерять».
В. Высоцкий
Глава первая
Доктор смерть
Позывной «Юнкер»
Тюремный дневник
День сто двадцать второй
Сегодня все кончится. Я точно знаю. Не потому, что я так решил.
Знаю.
Это не передать словами. Оно приходит само. Из ничего.
Ничего не изменилось. Но все вдруг стало другим. Настолько, что уже не мерещится, не чувствуешь, не ощущаешь кожей, а знаешь. Знаешь — и все. Это и есть неизбежность. Все уже решено, все отмеряно. Осталось только дождаться. Осталось только позволить судьбе сбыться.
Пять шагов вперед, пять назад. Вперед, назад. От стены к двери.
Когда она откроется, все кончится.
В коридоре пол покрыт толстой резиной. Охранники передвигаются абсолютно бесшумно. Но я научился улавливать их приближение по едва уловимому уплотнению воздуха.
Сейчас они в двадцати шагах от двери. Столько же успею сделать я. Четыре раза от двери и назад.
Мы идем навстречу друг другу. И все вместе на встречу нашей судьбе.
Ровно через пятнадцать шагов все кончится.
Начнется ли что-то взамен, не знаю. Не хочу гадать. Первое, от чего себя отучаешь — надеяться. Самый простой путь сойти с ума, отдать себя на растерзание надежде.
Выхода нет. Запертая дверь — иллюзия. За ней ничего нет.
Десять шагов.
На их месте я бы стрелял с порога. С пяти шагов трудно промахнуться. Или, что еще лучше, подмешал бы что-нибудь в пайку. Не сделали. Иначе бы я сейчас уже лежал колодой на полу. Странно. Они же не могут не знать, что я уже все знаю и готов. Или для них ритуал важнее неизбежных хлопот? Возможно…
Не смей гадать! Еще чуть-чуть и все узнаешь.
Пять шагов. От двери к стене.
Когда повернусь, все кончится.
Кра , браг, бга, хвощь, хвощь, немощь, бга, бга, хвощь, тур, кра, морок, хвощь!
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, США
лето 1989 года
22 часа 34 минуты (время местное)
На лице девушки отчетливо читалась готовность. И это Николасу понравилось. Загадки и неопределенность они любил на работе, в личной жизни предпочитал заранее оговоренные отношения.
Он расслабленно откинулся в кресле, потянул вниз узел галстука, и, не таясь, прощупал взглядом острые коленки девушки. Потом скользнул ниже.
Их разделял низкий столик из закаленного темного стекла, и, казалось, на бледно-белые ноги девушки ниже колена натянуты плотные дымчатого цвета гольфы.
Он долго рассматривал ее ступни. Были они породистые, тонкие, красивой лепки.
«Недурно. Чистая «голубая кровь», без всякой примеси крестьянской топорности. И изящная худоба — не последствия детского рахита, а гены. Тут сложно ошибиться, — подумал он. — Тонкие запястья, с беленькой косточкой, и удлиненные пальцы, встречаются часто даже у плебеек. Но такие вот узкие щиколотки, фарфоровые ступни и словно из воска вылепленные пальчики… Нет, это порода».
Он поднял взгляд. Девушка, моментально считав по его глазам, что ей выставлен высший бал, с готовностью ему улыбнулась.
«Хорошие зубы, здоровые волосы, густые брови. С генетикой у нее все в порядке. Единственное, что портит, этот взгляд сучки спаниэля. Впрочем, что ты хотел? Она знает, зачем здесь. И больше тебе ничего от нее не надо. Если ей надо больше, чем я готов заплатить, это ее проблемы. Но что-то мне подсказывает, что свою цену она давно уяснила, и проблем не будет. Америка… Каждый здесь мечтает урвать свой куш, но каждые знает свое место. Поэтому ты, сладкая, утром спустишься на лифте вниз и пойдешь на своих ломких ножках по мостовой, искать другой путь наверх. Может, в каком-нибудь другом пентхаузе и ждет тебя лестница в небо. Но только не здесь и не сейчас».
Девушка свернулась калачиком, по-кошачьи настороженно взглянула на него, будто прислушиваясь к его мыслям. Успокоилась. Подтянула к себе бокал, пригубила вино.
Она могла и не знать, но вино ей было под стать, породистое: хорошего года, из известных виноградников Роны, многолетней выдержки. Николас имел возможность выбора и умел выбирать самое лучшее.
Мягкий свет упал ей на щеку, разлился по бархатистой коже ровным персиковым цветом. В ее зрачках всплыли теплые искорки.
Он не мог вспомнить, как выбрал ее. В шалой толчее, полумраке, затопленном тягучей музыкой, пузырящейся в ритме терзаемого инфарктом сердца, ни о каком осознанном выборе речи быть не могло. Слишком душно, слишком много спиртного и наркотиков. Даже в машине толком не рассмотрел, разве что провел предварительную проверку на ощупь. Прикосновение к ее телу и ее реакция на них Николасу понравились.
«Это не везение, это интуитивная тяга к лучшему, — решил он. — Только тот, кто умеет делать безошибочный выбор, живет долго и оставляет после себя здоровое потомство».
Правда, сразу же вспомнилось, что в природе выбирают самки, а самцы из шкуры лезут, лишь бы разрекламировать себя. Но и эта мысль не вызвала оскомину. Ему было, что предъявить в качестве аргумента в своей полной социальной и сексуальной состоятельности. Молод, здоров, богат. И главное — умен. Да, чертовски умен.
Он медленно, демонстрируя свои тонкие пальцы пианиста и искусного врача, полез в нагрудный карман, выудил прозрачный пакетик и бросил его на стол. Белый порошок внутри пакетика от удара растекся ровным слоем. Судя по глазам, девушка догадалась, что это и что от нее требуется.
Он придирчиво проследил, как она краем кредитки сноровисто дробит белые гранулы порошка в невесомую взвесь.
«А пальчики ничего себе, чуткие, — констатировал он. — Вполне бы могла работать у меня лаборанткой».
Эту мысль он отогнал. В лаборатории все должно быть стерильно. Даже мысли.
Николас встал.
— Какую музыку предпочитаешь? — мимоходом поинтересовался он.
— На твой вкус, — ответила девушка, не поднимая головы.
У нее было британское произношение, отчетливо проступающее через недавно приобретенную бруклинскую гнусавость. Этого он сразу не заметил. Или просто не отложилось в памяти.
«Ладно, у нас еще будет время узнать друг друга поближе», — решил он, встав с дивана.
Он, не торопясь, непринужденной поступью хозяина двигался по студии, демонстрируя размеры и качество помещения.
Пентхауз, с балкона которого распахивался вид на Центральный парк, был убийственным аргументом. Стоило любой самке переступить порог, как ножки у нее подкашивались сами собой, а тело требовало принять горизонтальное положение. Благо мест для этого было в избытке.
Музыкальный центр в стиле хай-энд был последним аккордом, крещендо его симфонии приманивания самки, мощным, как рев оленя-секача. Полированное черное дерево, холодный хром, золотые дужки проводов и оранжевые огоньки радиоламп действовали гипотизирующе. Калькулятор в женской головке давал сбой при попытке вычислить примерную стоимость этого космического вида агрегата.
На верхней полке стойки с виниловыми пластинками лежал конверт «DHL». Он разорвал плотную бумагу. Достал кассету. Наскоро прочитал сопроводительную записку.
«Черт, если бы я вскрыл конверт раньше, ни за что бы не поперся на эту дурацкую вечеринку. Это все равно, что поменять ужин в ресторане на биг-мак из придорожной забегаловки».
Николас оглянулся. В круге света, высекавшем диван и столик из окружавшего полумрака, мерцали искорки на черном, обтягивающем платье девушки.
За короткое время их знакомства она еще не допустила ни одного прокола. Но сомнения все же оставались
«А что, если совместить два соблазна? Возможно ли вообще это — мир между телом и духом? Ни в аскезе, а в праздности?» — спросил себя он.
— Дорогая, попробуй угадать, что это.
Жужжа, узкая щель поглотила кассету. Мощные лампы времен зари радиоэлектроники, мигнув, увеличили накал раскаленных спиралей.
Из по-дизайнерски вычурных колонок ударили первые аккорды.
Девушка вскинула голову. Машинально провела пальцами по лбу, сдвинув упавшую челку.
— Прелюдия к «Гибели богов».
Николас нервно крякнул. Чего-чего, а этого он не ожидал.
— Я из Петербурга. Из России, — добавила она, как-будто это должно было все объяснить.
— Так ты русская? — машинально спросил он, лишь было чем заполнить неловкую паузу между своими репликами.
«Черт, совсем как актер, забывший текст, — с раздражением подумал он. — Теперь ясно, откуда у нее такие высокие скулы. Я-то думал, есть толика индейской крови. Русские… Там же монголы прошлись, если не ошибаюсь».
— Для вас все мы — русские, — с ноткой усталости произнесла она. — Как вы для нас — американцы.
— Тебя что-то не устраивает в таком определении?
— Пренебрежение к деталям.
Он едва сдержался, чтобы бы не вернуться к ней. Неожиданно проснулся зуд исследователя, захотелось тщательно препарировать столь интересный экземпляр.
Однажды через балконную дверь пентхауза ветром занесло бабочку. Мохнатый, иссиня-черный махаон долго не давал себя поймать. Охота на бабочку едва не стола жизни музыкальному центру. Но он изловчился и набросил на бабочку полотенце. Потом долго следил, как она умирает в парах эфира, и гадал, каким ветром занесло ее на Манхэттен. Наиболее вероятной версией было то, что она вырвалась из плена какой-то лавки, торгующей тропической экзотикой. Но хотелось верить, что ее принес мощный шквал, пронесшийся от Кариб до Флориды, а дальше… Он фантазировал, пока бабочка не умерла. Тогда он осторожно расправил ей крылья, насадил на иголку и поместил в плоский стеклянный саркофаг над своим рабочим столом.
Девушка сейчас напомнила ему ту бабочку. Бог знает, каким злым ветром перенесенную через Атлантику. Он вовсе не собирался отдавать ей больше времени, чем она заслуживала. Короткое, на одну ночь, знакомство не перерастет в нечто большее. Он решил ограничиться одной встречей. Хотя, иметь такой выдающийся экземпляр в постоянном пользовании было весьма соблазнительно.
Он встал так, чтобы отсвет от накалившихся спиралек в лампах под самым выигрышным углом падал на глаза.
— Прислал мой агент в Европе. У меня лучшая в Нью-Йорке коллекция граммофонных пластинок прошлого века. Это одна из первых пластинок симфонического оркестра Венской оперы. Представь, кто мог слышать эту же музыку в таком же исполнении!
Девушка, катая в пальцах трубочку из двадцатидолларовой бумажки, улыбнулась ему.
— Многие. Но ты, Ник, наверное, имеешь в виду Гитлера.
— Почему так решила?
— Интонация подсказала.
В ее улыбке было что-то материнско- покровительственное.
Он нервно дернул уголком губ, решил переключиться с созерцания на слуховые впечатления.
Хай-эндовские усилительные контуры тщательно воспроизводили каждый шум, записанный на пленку. Воздух шуршал от звучания старой граммофонной записи.
Николас слушал, закрыв глаза, вбирая в себя тревожные вибрации оркестра.
Неожиданно поток вагнеровских аккордов разорвал скрежет.
Николас вздрогнул.
Скрежет оборвался. Куда-то исчезло милое слуху потрескивание, пошла совершенно чистая запись.
— Крак, браг, бга, хвощь, хвощь, немощь, бга, бга, хвощь, тур, кра, морок, хвощь, — проскрипел мерзкий голос старика.
И сразу же вслед девятым валом ударил Вагнер.
Николас резко вдавил пальцем латунную кнопку. Музыка оборвалась.
— Какой-то заговор, — раздался за спиной голос девушки.
— Что? — Николас резко развернулся. — С чего ты взяла?
— Похоже на русский. «Немощь», «тур», «морок», «мрак» — это я разобрала. Что такое «хвощь» — не знаю.
— Какая-то дурацкая шутка, — проворчал он.
Во рту сделалось мерзко. А в ушах еще скрипел это противный стариковский голос.
Девушка пожала плечиком.
— Будешь?
Она трубочкой, свернутой из банкноты, указала на четыре белые «дорожки» порошка.
Ему вдруг до одури захотелось вычистить болотную слизь, скопившуюся под языком.
— Угощайся, я сейчас.
Николас бросился в ванную.
Из зеркала над раковиной на него глянуло лицо тридцатилетнего «золотого мальчика». Возможно, чуть более уставшего, чем требовали приличия. Но такой уж вечер выдался. Сплошная морока.
Он плеснул в стакан розовой жидкости, разбавил водой из-под крана. Набрал полный рот.
В этот момент желудок судорожно сжался. И воду вышибло изо рта, словно поршнем. По зеркалу поползли мутно-розовые разводы.
В новом приступе рвоты Николаса скрючило над раковиной. На полированную сталь вместе с желчной пеной хлынула кровь.
Он в страхе отшатнулся.
И тут такая резь полоснула по животу, что он свернулся в комок и рухнул на пол. Боль не отпускала. Казалось, что в животе беснуются оголодавшие крысы.
Спазм сдавил горло, задушив крик. Николас, борясь с удушьем, попробовал сдвинуть себя ближе к двери.
«Должна же она была услышать, как я грохнулся на пол. Должна! — отчаянно заметались в голове мысли. — Не могла не слышать! Я же умираю... Господи, как глупо!»
Он выпростал руку, силясь дотянуться до двери.
Новый спазм взорвался в животе. Показалось, что с размаху врезали солдатским ботинком. Николас захлебнулся беззвучным криком. Из распахнутого рта на белый кафель пола хлынула алая пена.
* * *
23 часа 04 минуты (время местное)
Детектив О’Конор окатил зареванную девушку профессионально холодным взглядом и поскреб плохо выбритый подбородок. На его языке жестов это означало крайнюю степень неудовольствия.
Его напарник, молодой и чистенький, как выпускник Гарварда, играл в «доброго следователя», старательно конспектируя в блокнот все, что вместе со слезами и соплями удавалось вытянуть из этой дурехи. Но О’Конор уже нутром чувствовал, девушка — полный тупик. В обоих качествах: как вероятный подозреваемый и единственный свидетель. За долгие годы работы в полиции он научился безошибочно, на глазок, оценивать вероятную степень соучастия в деле и возможную степень вины.
«Сто к одному, что эта кукла совершенно не при делах. Я очень удивлюсь, если это не так».
Он вздохнул, потому что нельзя было сплюнуть с досады, сунул в рот сигарету и покосолапил в ванную.
Там, посреди лужи застывающей крови все еще лежал труп. Рядом с ним на корточках сидел эксперт. Тропинку к трупу он вымостил толстыми журналами, которые пришлось бросить на пол, чтобы не вымазать ботинки в крови.
О’Конор устало прислонился к плечом к дверному косяку.
— Что у тебя, Джек?
Эксперт с треском сорвал резиновые перчатки. Поднял веснущатое лицо. Осклабился, показав лошадиные зубы.
— Фуа-гра*, — хохотнул он.
* — паштет из гусиной печени, деликатес французской кухни.
О’Конор чиркнул зажигалкой, затянулся сигаретой и выпустил дым через нос. Из ванной сочился удушливый запах засыхающей крови. К ее виду привыкнуть еще можно, к запаху — никогда. После первого же в своей карьере трупа О’Конор перестал пить молоко. В белковом сытном запахе он стал улавливать вот эти жирные и мерзкие нотки запаха недавней смерти.
— А если без еврейских хохмочек?
— Гы-гы… Просто образно выражаюсь, — не унялся эксперт.
«Слишком молод, чтобы притерпеться к виду смерти. Вот и дергается, как клоун», — отметил О’Конор.
— Слушай, умник, ночь только началась, а я уже имею труп. И зависнем мы тут, поверь, надолго. Так что, засунь свои шуточки, сам знаешь, куда. Что с ним, чем его так и когда именно?
Эксперт состроил недовольную мину. Скомкал и уронил перчатки себе под ноги.
— О’кей, детектив, отвечаю в обратном порядке. Не более часа назад. Чем? Не знаю. Точно, это не был удар. Кожные покровы на брюшине чистые, ни ссадин, ни кровоподтеков. Но внутри все так измочалено, словно долго пинали в живот. Селезенка и печень у парня превратились в кровяной пузырь, который потом лопнул, затопив всю брюшную полость кровью. Ею он и захлебнулся.
— Значит, умер почти сразу?
— Именно, почти. Если есть враг, пожелай ему такой смерти. Судя по положению тела, тянулся к двери. Наверное, хотел позвать на помощь.
— Это я вижу. Меня интересует, чем ему селезенку отбили?
Эксперт почесал кончик длинного носа.
— Предполагаю, без яда не обошлось. Токсикологическая экспертиза скажет точно.
— Н-да… Лучше бы она его пристрелила. Ему все равно, а нам хлопот меньше. —О’Конор отвернулся. Пыхнул дымом.
Медленным взглядом прошелся по обстановке квартиры, цепляя мелкие детали.
«Деньги, имя, связи», — подытожил он увиденное.
Где-то в дальних закоулках души копошилось удовлетворение, слабый отголосок классовой ненависти ирландского мальчишки, выбившегося в люди. Гадко, но все же приятно, что смерть не обходит стороной и такие райские уголки. Значит, не так уж этот мир плох. Хотя, мог бы быть гораздо лучше.
В то же время опыт пятнадцати лет службы в полиции самого сумасшедшего города на земле подсказывал, что нет ничего более мерзкого и хлопотного, чем расследование убийства чистенького мальчика в уютном холостятском гнездышке на верхнем этаже элитного кондоминиума. Это не ниггер, нашпигованные дробью в темном переулке за долг в десяток доз крэка. Увы, нет. Скоро, как воронье слетятся журналисты, начнутся звонки капитану от не афиширующих себя, но очень влиятельных персон, знакомые покойного, а особенно, знакомые женского пола, будут общаться только через адвокатов, которые за час берут больше, чем О’Конор зарабатывает за месяц. И, самое худшее, что в дело начнут совать свои длинные носы тщательно причесанные парни в строгих костюмах. Из всех навозных мух, слетающихся на тухлый запах смерти, О’Конор больше всего ненавидел федералов.
В прихожей забубнили голоса. После короткой перебранки в студию вступил тот, кого детектив меньше всего хотел видеть.
«Ну вот, накаркал. Типичная федеральная задница. Стандартная модель «Форт-Беннинг-68»*, не мнется и не гнется. Только ручная стирка», — хмыкнул себе под нос О’Конор.
—-
* — штаб-квартира ФБР, основатель и бессменный директор ФБР Гувер ввел строгий кодекс одежды, основанный на его консервативных вкусах. Темный костюм, черный галстук, белая рубашка и короткая стрижка кадровых офицеров стало фирменный стилем ФБР, особенно нелепо выглядевшим на фоне всеобщей свободы нравов, пришедшей вместе с движением хиппи в середине 70-х годов.
Он даже не стал менять позу, дожидаясь, когда федерал сам подойдет к нему.
Мужчина был на две головы выше, подтянут, на совесть накачан, и, не вооруженным взглядом видно, на несколько порядков выше классом. От самого О’Конора за милю разило полицейским участком, ночными закусочными и прокуренным нутром служебного автомобиля. Федерал пах и выглядел очень дорого. Контраст зримых признаков успеха лишь усугублялся возрастом, обоим было под пятьдесят.
— Что надо? — буркнул О’Конор.
— Линдон Форестолл, — представился мужчина. Голос у него оказался глухим баритоном, с отчетливо дребезжащей трещинкой.
Он показал пластиковую карточку со своей фотографией.
— Служба безопасности «Брант Майкробиотекс», — прочитал О’Конор, перекатил в губах сигарету. — Что надо?
Мужчина бросил взгляд за плечо О’Конору. От вида залитой кровью ванной он лишь едва заметно сузил глаза.
— Вы здесь старший, офицер? — Голос тоже не выдал никаких эмоций. Блевать от стресса он явно не собирался, что уже не могло не радовать.
Из прихожей, протиснувшись через патрульных, появился еще один федерал с объемным стальным кейсом. Гораздо моложе, но той же серийной сборки.
О’Конор дернул сигаретой, уронив столбик пепла на пол.
— Да, я здесь старший. Что надо? — Намеренно произнес с непробиваемой тупостью полицейского. На многих действовало.
Только не на Форестолла, он даже бровью не повел.
— Реверсивное разрушение селезенки и печени с последующим кровоизлиянием в брюшную полость. Предполагаете яд, — обратился он через О’Конора прямо к эксперту.
— Ответь ему, Джек, и пусть катится отсюда, — разрешил О’Конор.
— Может быть так, что токсин выработан некими микроорганизмами? — продолжил федерал.
— Возможно. Экспертиза покажет, — отозвался эксперт.
— Ее надо провести немедленно.
— Ха, я не умею гадать по кофейной гуще. Могу точно сказать, жив клиент, или уже помер. Могу примерно сказать, когда. Но причину смерти, даже если клиент нашпигован свинцом — только после вскрытия.
Форестолл навел холодный взгляд на переносицу О’Конора.
— Убитый работал на «Брант Майкробиотекс».
— Очень даже может быть, — как можно равнодушнее произнес О’Конор. — Скоро и это выясним.
О’Конор прислушался к себе. Интуиция подсказывала, что дело будет закрыто и похоронено в архиве раньше, чем он предполагал. Причем, не на полках в его участке. Слишком уж влиятельные силы вылезли из темных углов в самом начале. Обычно они дергают за ниточки из темноты и чужими руками суют палки в колеса.
— Николас Фицджеральд Ньюмен Младший. Двадцать девять лет, холост, — без запинки произнес Форестолл, словно заучил наизусть. — Первую награду по биологии получил в пятнадцать лет, включен в десятку лучших выпускников школ Америки, почетная грамота от президента США. Стипендия фонда Раскина. Три научных открытия в микробиологии пока учился в Гарварде. Далее — еще больше. Доктор медицинских наук в двадцать три года. Гений, одним словом. Если бы не подписал контракт с «Брант Майкробиотекс», давно бы получил Нобелевскую.
— Почему не получил?
— У нас он в год получает вдвое больше. Детектив, в деле такие деньги, что можно вымостить весь Центральный парк золотыми слитками.
— Хотелось бы посмотреть, — как можно равнодушнее ответил О’Конор. — Что еще надо?
Форестолл на секунду прикрыл веки. Когда поднял взгляд, его глаза показались детективу двумя стальными шариками.
— «Брант Майкробиотекс» — это микробиология, детектив. Вирусы и бактерии. В основном, смертельно опасные. Если он вынес что-то под ногтями из лаборатории… Возможно, что это реверсивная форма вируса Эбола? — обратился он через плечо детектива к эксперту. — Симптомы совпадают.
Эксперт невнятно выругался и сразу сник.
И тут О’Конор ощутил, что холодная ящерка страха скользнула по позвоночнику. Гормоны страха в миг превратили мышцы в тугие жгуты. Лампы под потолком вдруг окутались пульсирующей туманной дымкой. Показалось, что пол, как после хорошего удара в челюсть, плавно уходит из-под ног.
— Если произошло худшее, через час мы сами заблюем тут все кровью, — дожал Форестолл.
Он указал на своего напарника.
— В чемодане комплекты биологической защиты для трех человек. Остальные лежат в багажнике моей машины. Это на тот случай, если тут действительно что-то есть.
— А не поздно? — вяло поинтересовался эксперт.
Форестолл разлепил губы в резиновой улыбке.
— Ну, джентльмены, мы же сознательные граждане и не хотим, чтобы через сутки весь Нью-Йорк скосила африканская зараза. Нет? Защита нужна не нам, а от нас. Предположительно, мы все сейчас биологически опасны. Такова версия, и отмести ее может только срочная экспертиза. Пока не снята биологическая угроза, никто не покинет помещения. Это я гарантирую. Мои люди стоят у лифта и в холле здания.
Он чуть раздвинул полы пиджака, показав кобуру.
О’Конор понял, что проиграл психологическую дуэль. В его мире все было проще — пули, ножи, кастеты. На худой конец — цианид или передоз героином. Один раз даже использовали для убийства микроволновку. Пробили голову укуренному в хлам сутенера. Но никакой микробиологии.
Вместо ответа он бросил окурок на пол ванной так, чтобы тот попал в кровавую жижу. Кончик сигареты зашипел и сразу же окрасился в мутно-бордовый цвет.
Форестолл вскинул указательный палец. По его сигналу напарник поставил кейс на пол, отщелкнул клеммы на крышке.
— С вашего разрешения мы проведем экспертизу. Копию заключения, естественно, оставим полиции. Если по нашей части здесь ничего нет, мы удалимся. Это займет максимум десять минут, не больше.
— Вот так быстро? — сыграл удивление О’Конор.
— У нас неограниченные технические возможности, — сухо произнес Форестолл.
Он глазами указал на балконную дверь. О’Конор, помедлив, кивнул.
* * *
На открытой террасе гулял ветер. Сквозь свежесть зелени, принесенную из Центрального парка, отчетливо проступал смог и запах канализации. Нью-Йорк, несмотря на звание столицы мира, пах выгребной ямой.
О’Конор закурил очередную сигарету.
«Черт, лучше уж от рака легких, чем вот так, с кровью в брюхе. При раке всегда есть возможность подставиться под пулю в первой же перестрелке. Какой — ни какой, а все же выбор. А тут… Дай бог, чтобы сразу и не очень мучиться. Меньше всего охота помирать несколько месяцев в их клинике, нашпигованным по самую задницу экспериментальными лекарствами».
Он сплюнул через парапет. Белесый комок слюны подхватил ветер, унес в темноту.
О’Конор надеялся, что плевок плюхнется кому-то на голову. Сейчас он ненавидел все человечество глухой ненавистью обреченного. Он запретил себе смотреть на часы. Сигарета горит примерно десять минут, достаточно и ее для отсчета времени.
Напарник Форестолла попросил всех присутствовавших на месте преступления плюнуть в пробирки, которые потом поставил в специальный бокс и накрыл крышкой из матового стекла. Попросил подождать десять минут.
Форестолл, конечно же, не курил. Берег свое высокооплачиваемое здоровье.
Он, прислонившись задом к парапету, через панорамное стекло следил, как в студии работает его эксперт. Лицо было непроницаемым. Порывы ветра безуспешно пытались растрепать его тщательно уложенный волосы. Серебряные ниточки на висках, холодные, с прищуром глаза, твердый подбородок с ямочкой. Стандартный, надежный и опасный, как «кольт» сорок пятого калибра.
О’Конор крякнул в кулак. Форестолл никак не отреагировал.
— Интересно, где таких, как ты, лепят? — с язвинкой в голосе спросил детектив.
— Десять лет службы в ФБР, полевой агент, последняя должность — офицер для особых поручений шефа Бюро. Можешь позвонить прямо сейчас. Тебе подтвердят.
— Допустим. А почему ушел?
— Ранение, — коротко ответил Форестолл.
В окно было видно, как напарник О’Конора усаживает обратно в кресло вскочившую на ноги девушку. Успокаивая, протянул ей стакан. Толстые стекла не пропускали звуков, в мягком свете ламп сцена казалось ирреальной, из совершенно другой жизни.
— Девку зовут Наташа Кричевская, — монотонно, как автоответчик, произнес Форестолл. — Русская, иммигрировала два года назад. Работает в модельном агентстве «Голден Лук». Николас подцепил ее на вечеринке у Артура Вайсмана, это его приятель из богемных кругов. В двадцать два часа тридцать одну минуту привез сюда. Спустя ровно двадцать минут она вызвала полицию. В этот промежуток времени в дом никто не входил и не выходил.
Профессионально чутье О’Конора взвизгнуло, как сторожевой пес, почуявший опасность.
— Ты за ним следил?
— Без комментариев. Что она тебе рассказала?
— Ничего.
Форестолл покачал головой.
— Нет, она рассказала твоему парню, что непосредственно перед смертью Николас поставил кассету с записью симфонического оркестра. И он записал ее слова в блокнот.
О’Конор раздраженно поскреб подбородок.
— Та-а-ак… Еще круче. «Жучки» в квартире?
— Квартира находится под постоянным контролем службы безопасности «Брант Майкробиотекс». Камеры и микрофоны подсоединены к нашему головному компьютеру.
— Здорово. А покойный это знал?
— В его контракте есть пункт, разрешающий моей службе применять любые меры, направленные на его личную безопасность и сохранение коммерческой тайны.
— Ну-ну… За миллион в год я бы тоже разрешил поставить видеокамеру в свой сортир, — хохотнул О’Конор. — Может, ты и девочку к нему подвел?
Форестолл бросил на детектива такой резкий взгляд, что О’Конор понял, интуиция и на этот раз его не подвела. Плохо было то, что она промолчала, когда в участке потянулся за урчащей телефонной трубкой и повесил на себя этот вызов. Знал бы, вообще, оторвал бы провод у телефона, сказался больным и всю неделю просидел дома. Там жена, конечно, грызет печенку, но не как вирус Эбола, это точно.
— Черт, угораздило же… — О’Конор сделал глубокую затяжку. Выплюнул дым. — Если я хоть что-нибудь понимаю в безопасности, здесь давно уже пора быть федералам!
— Они уже здесь. Бригада агентов ФБР находится в подземном гараже, ждут, когда мы дадим отбой биологической тревоги.
— Очень умно! Значит, если мы тут кровавым поносом все засрем…
— Не каркай! — отрубил Форестолл.
— Если ты такой крутой и умный, то где ты был раньше? Или специально ждал, когда парень загнется?
Форестоллу улыбнулся через силу так, как это делают штангисты под гнетом двухсоткилограммовой тяжести, вскинутой над головой. Резиново и страшно.
О’Коннор по опыту тысяч допросов знал, пробив трещинку в защите, надо долбить в нее вопросом за вопросом, пока все оболочка не треснет, как яичная скорлупа. И он врезал вопросом:
— Это не первый случай за сегодня? Ты просто опоздал, да?
Веки Форестолла чуть дрогнули. Кто-то бы подумал, что от порыва ветра. Только не О’Коннор.
Он резко развернулся, вцепившись взглядом в лицо Форестолла.
— У парня был отключен телефон и пейджер. Ты просто не успел предупредить, хотя висел на хвосте весь вечер. Что у вас там стряслось? Не молчи, крутой, нам же на соседних койках помирать!
Форестолл, поймав сигнал своего эксперта, отлепился от парапета.
— Пойдем, детектив, выслушаем приговор.
* * *
Полицейский эксперт сразу же метнулся к О’Конору, жарко зашептал в самое ухо:
— Это просто фантастика, просто фантастика! Мы так только кардиограмму снимать умеем. А они подключились через модем к своему головному компьютеру — пять минут и все.
О’Конор локтем оттолкнул эксперта.
— Отвали, Джек. Твое дело в заднице у трупа температуру мерить, а не лезть в расследование.
Аппаратуру напарник Форестолла установил прямо на кейсе, в углу студии, оборудованном покойным под кабинет.
Принтер с повизгиванием полосовал ленту бумаги ровными строчками букв. Форестолл подхватил свободный край ленты, читал, хищно сузив глаза.
— Ну? — сглотнув комок в горле, спросил О’Конор.
Форестолл с треском оторвал лист распечатки.
По стальным глазам ничего прочитать не удалось.
— Слюнная лихорадка, — обронил он.
Эксперт за спиной О’Конора издал нервный смешок.
По тому, как сузились глаза Форестолла, детектив понял, что, несмотря на смешной диагноз, тут вовсе не до шуток.
* * *
Вашингтон, округ Колумбия, США
лето 1989 года
01 час 15 минут (время местное)
Телефонный зуммер буравил густую тишину кабинета. Хотя на определителе уже высветился номер, и Арон Миллер давно знал, кто звонит, он не спешил снять трубку. Он задал себе вопрос, но внутренний голос не хотел дать определенного ответа. Все, что удалось выпытать у своей интуиции, была тревога. В крайней ее степени. Как выражаются военные — код «красный». Прямая и явная угроза национальной безопасности.
На панели телефона мигала красная лампочка. Значит, абонент на другом конце линии включил «скрамблер». Теперь в рабочую частоту телефонной линии подмешивался хаотический высокочастотный сигнал, надежно защищая от прослушивания.
Миллер еще раз прислушался к внутреннему голосу. Никакого ответа.
Вздохнув, Миллер снял трубку. Ткнул пальцем в кнопку «скрамблера», чтобы в наушнике слышать человеческий голос, а не визг высоких частот.
— Руди, ты, надеюсь, посмотрел на часы, прежде чем звонить? Скажи спасибо, что я как раз второй раз за ночь собирался помочиться. Так что, не волнуйся, ты меня не разбудил.
— Чертова простата, она на старости лет из любого сделает трудоголика, да?— хохотнул в трубке густой баритон.
Миллер мягко улыбнулся. Абонент на том конце линии был младше его на двенадцать лет. Какие-то пятьдесят пять, время зрелости.
— Руди, в данном случае ты спутал причину и следствие. Чтобы ты знал, рак простаты — профессиональное заболевание политиков. Мошонка рефлекторно сжимается при каждом стрессе, нарушая кровообращение. Долго это продолжаться не может, рано или поздно застой крови приведет к опухоли. Пока миром правили из седла, не было проблем с простатой. А мы сидим в креслах круглые сутки и возим свои задницы с заседание на заседание на лимузинах. В результате мы правим миром, но совершенно бессильны перед унитазом. Вот и работаем по ночам. Кстати, Руди, а как лечишь свою простату ты?
— Старым добрым способом. У меня молоденькая секретарша.
Абонент захохотал. Но Миллер чутко уловил в густом, переливающемся баритоне, нотки затаенной истерики.
— Руди, у тебя проблемы?
— Да, Арон, у нас проблемы. У нас! — Абонент перевел дыхание. — Час назад Доктор Смерть добрался до моего «золотого мальчика».
— Николаса Ньюмена. Я уже знаю.
— Вот как?!
— Да, Руди, у меня свои источники.
— Даже в моей фирме?
— Иначе бы ты никогда не получил заказ от правительства.
— Ты уже в курсе, что произошло на Западном побережье?
— Да. В Сан-Диего у тебя три смертельных случая. Если считать службу безопасности, то пять. Симптомы те же, что и у Николаса Ньюмена, так?
— Это особо охраняемая зона, Арон. Лаборатория «А», туда мышь без пропуска не проскользнет!
— Как он до них добрался?
— Судя по всему, по факсу. Другой связи с внешним миром у них нет. Пришел факс за подписью Ньюмена с какой-то абракадаброй. Ребята пустили его по кругу, поржали и отправили в корзину. Через пять минут все были мертвы.
— Странно… Точно факс?
— Кабинет находится под постоянным видео-наблюдением. Дежурный офицер и охранник прибежали по тревоге, увидели трупы. Офицер по рации запросил центральный пост, те ответили, что, согласно записи, ничего странного в кабинете не происходило. Упомянули про факс. Офицер достал комок бумаги из урны, прочитал… Охранник, очевидно, заглянул через плечо. Итого — еще два трупа. — В трубке засвистел тяжелое астматическое дыхание. — Что творится, Арон?! Я уверен, что это не утечка лабораторных материалов. Там все нашпиговано датчиками. Но, все равно, лаборатории объявлена биологическая тревога. Если завтра эта новость попадет в прессу, биржа сотрет меня в порошок.
— Руди, я могу тебе обещать, что эта история никогда не попадет в газеты. И не потому что правительству кровь из носу важен этот заказ, и не потому, что я был почетным гостем на бар-мицва* твоего внука…
—————-
* — обряд совершеннолетия у иудеев, согласно традиции, мальчик, которому исполнилось тринадцать лет, открывает богослужение чтением отрывка из Торы. Данный обряд посвящения во взрослые члены сообщества уникален тем, что сдается публичный экзамен на грамотность, а не просто демонстрируются морально-психологические качества и навыки в ремесле или охоте, как в иных традиционных сообществах. Следует заметить, что еврейская диаспора на протяжении столетий выделялась среди массово неграмотного населения Европы практически стопроцентной грамотностью мужской части общины.
— Потому что вам там, в Вашингтоне, дороже собственные задницы!
«Судя по сиплому дыханию, Руди умрет не от рака простаты, а от бронхиального спазма, — мимоходом отметил Миллер. — А ведь возможностей проораться на подчиненных у него куда больше моих. Это мне, черт их дери, надо обласкивать каждого, кому давно следует дать пинка или просто оторвать бестолковую голову», — подумал Миллер.
— Именно так, Руди. Именно так, — умиротворяющим тоном произнес он в трубку.
Миллер открыл верхний ящик стола, достал толстый блокнот в кожаном переплете. В этом блокноте он уже много лет делал записи, шифруя их собственно изобретенной каббалой. Предыдущие блокноты, исписанные от корки до корки, хранились в личной ячейке маленького, но надежного швейцарского банка. По завещанию, на третий день после его смерти трое поверенных вскроют ячейку и предадут блокноты огню. Тайна о том, что он делал, канет в Лету, тайна о том, что удалось сделать останется достоянием немногих избранных.
Он открыл блокнот на нужной странице. Без труда перевел каббалистические знаки, восстановив изначальный текст послания Доктора Смерть.
Письмо за такой странной подписью, больше подходящей бульварному детективчику, пришло в офис президентской Комиссии по развитию науки и техники месяц назад. Сначала оно вызвало недоумение, потом здоровый смех.
«Комиссия по развитию науки и техники при Президенте США.
Председателю Комиссии сэру Аорону Мозесу Миллеру
Сэр,
По моему глубокому убеждению, возглавляемая Вами Комиссия не имеет ничего общего с развитием науки и техники. Они призваны облегчать жизнь людей, а не служить кормушкой для человеконенавистников. До сегодняшнего дня все, чем занималась Ваша комиссия, было поощрением создания все новых и новых способов массового убийства. И лишь для компенсации расходов за счет оболваненных вами граждан Вы бросали им технологические крохи со стола ВПК в виде микроволновок, мобильных телефонов и чудодейственных моющих средств.
Ни общественное мнение, которым вы научились манипулировать, ни пресса, которая принадлежит вам, ни массовые протесты или даже отдельные насильственные действия не в силах остановить вас. Для этого надо обладать интеллектом, сопоставимым с совокупным интеллектом тех ученых, что вы купили, и смертоносной мощью, как минимум сопоставимой с той, что вы обладаете.
Уважаемый господин Председатель, смею Вас заверить, что такой человек нашелся. Зовут его Доктор Смерть.
Не позднее двадцати восьми дней с момента получения Вами данного послания я нанесу точечный удар по программе управляемых генных мутаций, известной Вас под кодовым обозначением «МК-Фиджи». Кому как ни вам знать, что успех проекта «МК-Фиджи» станет приговором всему живому, что создала Природа, или сотворил Господь, если вы в Него верите.
Смею заверить Вас, что никакие меры безопасности не в силах отсрочить смерть руководителей исследовательской группы «МК-Фиджи».
Смерть произойдет от приступа слюнной лихорадки, известной профессионалом под названием «вирус Эпштейна-Барра».
Заранее сообщаю вам срок и цель и способ, чтобы вы в полной мере могли осознать свое бессилие.
Искренне Ваш Доктор Смерть
Оригинал послания хранился у директора ФБР, копия была передана в службу безопасности «Майкробиотекса». Там сначала посмеялись, потому что все знали, что вирус Эпштейна-Барра как причина смерти — это бред или блеф. Тем не менее, были приняты все необходимые меры безопасности. И вот, вопреки всему Николас Ньюмен и члены его группы погибли. Как обещал Доктор Смерть. В один день и по одной и той же причине.
Арон перелистал страницы, положил ладонь на записи сегодняшнего дня. Не было нужды расшифровывать каббалистические значки, он еще не забыл текст, который зашифровал всего час назад.
— Да, Арон, черт возьми, никаких следов вируса Эбола или чего-то похожего, но от печени парня остался форшмак! Форестолл поставил на ноги всех своих людей, будем надеяться, что к утру они выдвинуть что-то напоминающее версию. Но пока я ума не приложу, как это было сделано.
— Ты знаешь, что это было, Руди.
— Слюнная лихорадка?! Арон, не крути мне яйца!
— Нам нужно встретиться. Скажем, в два у седьмой лунки.
— Да? И о чем мы будем говорить?! О том, что ФБР ничего не сделало, чтобы защитить моих людей от очередного Унабомбера*?
* — «Унабомбер» (Тэд Кащинский), маргинальный ученый, бывший профессор математики Университета Калифорнии (Беркли), с 1976 по 1996 год посылал по почте самодельные бомбы, терроризируя научный истеблишмент США. Через СМИ обратился с воззванием, направленным против научно-технического прогресса, по его мнению, способствующего закабалению человечества. Оперативно-розыскные мероприятия ФБР и полиции результатов не дали. Выдал Унабомбера его родной брат.
Арон Миллер отстранился от трубки, чтобы ухо не свербил истошный голос абонента. Выждал, когда тот немного поутихнет.
— Руди, боюсь, что даже если вокруг твоего мальчика выстроился бы в каре весь Корпус морской пехоты, мы все равно не уберегли бы его. Вирус в его организме был активизирован мантрой, записанной на магнитофонную ленту. В лаборатории — еще хуже. Очевидно, что-то из арсенала психолингвистического программирования. Группа слов запустила код активации вируса. Так я это понимаю.
— Ты в это веришь?
— Пока — это версия. Но из нее вытекает, что Доктор Смерть — гений. И, увы, он не работает на нас. Это наша ошибка, и ее нужно срочно исправить.
В трубке тяжело засопели. Миллер удовлетворенно усмехнулся.
— Думаю, нам надо собраться всем в месте и поговорить, Руди.
— Будем рвать на себе одежды и посыпать головы пеплом, да?
Миллер отодвинул ладонь, открыв первые строчки тайнописи.
— Можешь делать, что тебе заблагорассудится, Руди. Я тебя пойму. Дело в том, что я получили новое послание от этого ублюдка.
— Очень мило! И кто на этот раз в списке?
Миллер помедлил с ответом. И не потому что хотел помотать нервы абоненту. Нет, он искренне верил, что произнесенное вслух слово становится необратимым действием. Поэтому медлил.
— Арни, ты там не уснул?
— Нет. И вряд ли теперь усну. В списке вся наша кампания, включая тебя, Руди. Все постоянные члены Клуба. Такие вот дела… Если тебе станет от этого легче, я значусь под первым номером.
— Какой срок? — нервно каркнул Руди.
— Не позднее двадцати восьми дней с момента получения письма. Время работает против нас. Поэтому — завтра утром у седьмой лунки, Руди.
В трубке разразилась такая глубокая тишина, что Миллер счел возможным осторожно опустить трубку на рычаг.
Красная лампочка на панели, мигнув, погасла. На том конце линии тоже положили трубку.
Миллер откинулся в кресле.
«Пусть теперь Руди узнает, что такое бессонница. И как каменеет рука, когда тянешься к трубке».
Большой дом был погружен в глубокий сон.
Миллер сидел в кресле, закрыв ладонью глаза. Как всякий старый человек, он давно свыкся с неизбежностью смерти. Но лишь сейчас он понял, как же мучительно ее ждать.
* * *
Обратный отсчет
Сан-Диего
Весна 1978 года
Университетский кампус жил ожиданием летних каникул. На зеленых лужайках под тенью цветущих магнолий, как цыгане не привале, расположились кучки студентов.
По дорожке мимо окна кабинета прошла молоденькая студенточка. На загорелом плече красовалась разлапистая полинезийская татуировка.
«Входим в эпоху неоязычества? Забавно. Жаль, что уже не могу соответствовать», — улыбнулся Арон Миллер, провожая взглядом попку, туго обтянутую джинсами.
Чтобы не отвлекаться на соблазны за окном, он плотно закрыл жалюзи.
Сбросил пиджак на спинку кресла, отстегнул цветастую бабочку, распахнул ворот рубашки. Подошел к книжному шкафу, критически осмотрел свое отражение в темном стекле. Подумав немного, взъерошил остатки кучерявой растительности, облепившей большую лысину. Придал лицу добродушное выражение. Старательно его удерживал, критически осматривая себя. После недолгих колебаний решился добавить последний штрих. Расстегнул одну пуговку рубашки на объемном животе.
И остался доволен. Теперь он выглядел добродушным дядюшкой, беззаботным баловнем судьбы, щедро и бестолково одаривающих многочисленных молодых родственников. И ничего не требующего взамен, кроме радостных улыбок и прощения чудаковатых манер.
Он развернулся и критическим взглядом окинул кабинет. И тоже остался доволен увиденным. Полный контраст с его внешностью. Типичный бункер ученого мужа, успешно держащего оборону от настырных молодых коллег. Много полированного красного дерева, золотых переплетов и дорогих офортов. И главное — чрезмерное для здравого смысла число дипломов и сертификатов в рамках.
Кабинет Миллеру предоставил ректор факультета, кое-чем ему обязанный. Если честно, то буквально всем. И таких добровольных и безотказных помощников у Миллера была полная записная книжка. Самых влиятельных, само собой. Весь архив пришлось бы возить на грузовике.
Миллер прошелся по кабинету, настраиваясь, мурлыкал под нос глупый мотивчик. Фальшивил ужасно. Но доброму дядюшке вовсе не обязательно иметь вокальные данные Пласидо Доминго. С него достаточно способности чудесным образом решать любые проблемы своих племянников.
Легко решать проблемы других, когда сам эти проблемы и создал. Главное, как в любом фокусе, это тщательная подготовка, только тогда эффект чуда гарантирован. Проблема должна быть именно жизненно важной и совершенно непосильной для решения на личном уровне «родственничка». Желательно, чтобы он был на грани отчаяния, полностью дезориентированным и отупевшим от безнадежных попыток сопротивления судьбе. Тогда он воспримет дядюшку как доброго бога. И раскроет ему душу. Оценив товар, дядюшка купит ее практически даром.
Ухватив краем глаза свое отражение в стекле, Миллер понял, что очень похож на Санта-Клауса, только без бутафорской бороды и красного колпака. Мотивчик, который он мурлыкал, стал обретать черты рождественской «Тринкль-беллс», и Арон Миллер почувствовал, что полностью вошел в образ.
Именно в этот момент из интеркома раздался голос секретарши.
— Джейкоб Морти, сэр.
Миллер сознательно неловко перегнулся через стол и нажал кнопку связи.
— Пусть войдет, мэм.
Он так же сознательно замер в неловкой позе.
— Входи, парень! — бросил он, не оглядываясь, делая вид, что возится с пультом интеркома. — Хотел бы я знать, как эта штуковина выключается.
— Просто нажмите на красную кнопку, сэр, — подсказала из селектора секретарша.
— Ага, спасибо, милая.
Он выключил связь, развернулся, потешно отдуваясь.
— Ну, одну проблему я решил.
Скользнул взглядом по молодому человеку, замершему у дверей.
«Знает ли он, кто я? Знает ли он, что я знаю о нем все, что следует знать, и даже то, что он сам за собой не замечал? Знает ли он, что я есть причина всех его несчастий на сегодняшний момент? Догадывается ли он, что я есть его единственная надежда? Ну, узнай меня!»
Судя по выражению лица, Джейкоб Морти узнал его. Не запомнить добродушного толстяка, устроившегося прямо напротив кафедры и чуть ли не подмигивающего докладчику, было невозможно. Зря, что ли, Миллер вырядился в кремово-белый льняной костюм, резко контрастирующий с консервативно темными пиджаками профессуры, восседавшей за столом президиума и оккупировавшей добрую половину зала. Да еще напялил такой безумной расцветки бабочку, что ей обзавидовался бы зазывала ярмарочного балагана.
— Я присутствовал на вашем докладе, Джек.
— Я помню, сэр,— скупо ответил молодой человек.
«И я же организовал провал», — мысленно добавил Миллер.
Он широким жестом указал на кресла для гостей. Первым плюхнулся в то, что заранее выбрал для себя. Свет, приглушенный жалюзи, должен был освещать лицо молодого человека.
Их кресла граница света и тени, и Миллеру сразу же пришла на память картина русского художника, где прокуратор Пилат пытается завести диспут об истине с избитым в кровь Христом. Связь аллегорической картины с сегодняшней сценой в кабинете ректора была абсолютной. Джейкобу Морти открылась истина, а он, Миллер, зная степень ее опасности, был готов уничтожить ее мессию.
Джейкоб Морти внешне, действительно, напоминал плотника, неожиданно для себя узревшего свет истины. Крепко сбитый, с сильными мускулистыми руками, волевым рубленным лицом и характерным взглядом студеных синих глаз. Взглядом, сосредоточенным только на одному ему ведомом.
«Не одна местная красавица бредит по этим ручищам, — мимоходом подумал Миллер. — Проверим, каков он в ближнем бою?»
— Итак, мистер Морти, вам отказано в продлении контракта свободного профессора.
— Я этого ожидал.
В голосе не было ни тени обиды или затаенной боли. А ведь прошло меньше часа, как парня препарировали без всякой анестезии.
— И все же высунулись со своим докладом, зная, что большинство научного совета настроено против вас.
— Доклад был запланирован. Я не счел нужным отменять.
— Иначе говоря, решили уйти, хлопнув дверью?
Джейкоб Морти промолчал.
— Как все неудачно сложилось, — с идеально сыгранным сочувствием произнес Миллер. — Я же здесь проездом. Услышал о вашем выступлении, решил заглянуть. И вот… Как называлась ваша статья в «Сайнтифик ресерч»? Погодите, сам вспомню. Ах, да… «Перинатальные матрицы в заговорах индейцев навахо: опыт акустического воздействия на управляемые мутации».
Он достал платок, долго, отдуваясь, вытирал лицо.
— И кто же вас надоумил скрестить микробиологию с психолингвистикой?
— А разве запрещено?
Арон Миллер укоризненно покачал головой.
«Конечно, милый мой, разрешено. Но не всем. А ты в их число не входишь. Пока — нет».
— Вряд ли в научном совете найдется специалист, способный по достоинству оценить твою идею.
— Научный мир не ограничивается нашим кампусом, — возразил Морти.
— Да, конечно. Кое-кто отозвался о вашей работе весьма лестно, — с готовностью поддакнул Миллер. — Профессор Карлсберг из Массачусетса, например.
Три сдержанно положительных отзыва на публикацию он организовал тремя телефонными звонками. Они и послужили кусочком сыра, за которым Морти бросился в мышеловку доклада на научном совете.
Миллер заставил себя лучиться благодушием. И нанес неожиданный апперкот.
— Хе-хе… Наука — прекрасное занятие, если не приходится зарабатывать им на жизнь. Кто сказал?
— Эйнштейн, — мрачно отозвался Морти.
Он скрестил свои руки плотника на груди и уставился на полосу света, пересекавшую носки его тяжелых ботинок. На несколько секунд глубоко задумался.
— Я знал, что вы появитесь, — глухо произнес он.
— Не понял? — неподдельно удивился Миллер.
— Вы. Инквизиторы.
Миллер натужно расхохотался.
— Милый мой, посмотри на меня! Если род Аорона Миллера когда-либо и имел отношение к Инквизиции, то только в качестве жертвы.
Морти окатил его холодным, как мартовский дождь, взглядом.
— Кроме того, что вы входите в попечительский совет нашего университета, равно как десятка других, вы, Арон Миллер, являетесь секретарем президентского совета по науке и технологиям, так?
Миллер хрюкнул.
— Хе-хе, синекура, сынок, обычная синекура. За небольшую услугу во время избирательной кампании предыдущий хозяин Белого дома расплатился со мной теплым местечком, а у нынешнего руки не доходят выкинуть меня вон. Вот и просиживаю штаны на заседаниях. Мой тебе совет, никогда не соглашайся на такой вариант оплаты, обязательно обжулят. Что я получил? Пару пустяков! Скука ужасная и никаких перспектив. Хе-хе…
Морти его игривого настроения не подхватил, взгляд был напряженный, целящийся.
— Вы из тех, кто следит, чтобы газон был ровный, травинка к травинке, — произнес он.
Улыбка сошла с лица Миллера. У него было такое чувство, словно, пропустив апперкот, противник двумя прямыми в корпус оттолкнул его от себя, вырвался из угла и готов решить исход боя в центре ринга.
«Лучше бы ты был простым фанатиком из дальнего угла лабораторного корпуса. Так было бы лучше для всех нас. И прежде всего для тебя самого, — подумал Миллер. — Но ты слишком… Слишком торчишь из газона».
— Да, — кивнул он, принимая условия боя.
— Значит, типичный Инквизитор.
Миллер склонил голову к плечу, будто прислушиваясь к отзвукам только что произнесенных слов.
— М-да… Образно. Думаю, я понял, что ты имеешь в виду. — Он придвинулся ближе. — Считаешь, что доказал, что Земля — полая, Вселенная свернута в трубу и изобрел вечный двигатель? Поэтому тебя надо сжечь на костре посреди кампуса, а пепел развеять по ветру, чтобы другим не повадно было покушаться на научную парадигму — эту священную дойную корову ученых мужей? — По тому, как дернулись в кривой улыбке губы Морти, Миллер понял, что нащупал правильные струнки. — И чтобы обыватели не сошли с ума, когда ты разрушишь своим открытием привычную для них картину мира, тебя самого надо побыстрее закрыть в сумасшедший дом? И надо спасать интересы корпораций, потому что твое открытие завалит мир бесплатных хлебом и излечит от всех болезней разом? Или мировая экономическая система рухнет, когда ты научишь всех делать штаны из воздуха, а бензин из воды?
Он ждал, когда улыбка на губах Морти не застынет.
— Так, нет же. Ничего подобного ты не открыл. За что тебе вколачивать кляп в глотку и закатывать в асфальт?
Он тяжко вздохнул, изобразив оскорбленное самолюбие.
— Какой я инквизитор… Скорее уж спасатель из «911».
— Будет спасать их от меня? — Мори кивнул на дверь.
Миллер покачал головой.
— Нет, сынок. Тебя — от них.
Морти вскинул на него удивленный взгляд.
— Они не успокоятся, пока не уничтожат тебя, сынок. И ты знаешь, за что. Нельзя доказывать ученым, что они полные бездари и дураки. Нельзя, сынок. Понимаю, что нужно. Но… — Миллер комично развел руками. — Нельзя. Небезопасно. Вернее, смертельно опасно.
Морти никак не отреагировал, и Миллер решил сделать паузу, старательно вытирая лицо и лысину.
— Кофе хочешь?
Морти отрицательно покачал головой
— Сэр, у нашего ректора Робинсона самый отвратительный кофе на Западном побережье. Это известно всем, кроме него самого.
— Ха… Может, воды?
— Спасибо. И вам не советую. Судя по мешкам под глазами, ваши почки и так работают с перегрузкой. Не успели акклиматизироваться. Учтите, Калифорния — не для всех.
Миллер отмахнулся влажным платком. Про себя отметил, что на сочувствии Морти и попался. Тоненькая брешь в скорлупе его защиты проделана, остальное — дело техники.
— Твоя ошибка в том, что ты все свалил в одну кучу, — тоном доброго и все прощающего дядюшки произнес он. — Смешал антропологию с микробиологией, акустику с органическим синтезом, полевые взаимодействия с высшей нервной деятельностью и сверху все залил логикой. В результате каждый член научного совета понял только свое, а в сумме никто не понял ничего. Выставил их полными невеждами, вот они на тебя и окрысились. Ты этого добивался?
— Нет.
Миллер засопел, сделав вид, что оценил шутку. Не меняя выражения, спросил:
— Ты утверждаешь, что в заговорах навахо содержатся наборы звуковых частот, способные подавить процесс размножения раковых клеток?
— Да.
Морти отвечал, будто был подключен к «детектору лжи»: односложно, без паузы на размышление, полностью сосредоточившись на контроле своих реакций. Чего и добивался Миллер.
— Ты может подтвердить это экспериментальным данными?
Это был ключевой вопрос. Научный совет с подачи Миллера пытался вытянуть из Морти хоть какие-нибудь данные, но он всякий раз уклонялся в теоретические рассуждения. Как выяснилось, опыты, которые он целый год проводил в лаборатории университета, прямого отношения к докладу не имели.
Миллер, хоть и был далек от науки, в слова не верил, только в доказательства. И он их начал собирать, как только редактор «Сайнтифик ресерч» проинформировал его о статье никому не известного микробиолога, способной стать настоящей «бомбой». В университет был отряжена специальная команда агентов. Отработав всего неделю, они получили данные, что Морти эксперименты проводил, причем, успешно. Они даже исхитрились добыть фотокопии рабочей тетради Морти, которую он хранил подальше от любопытных глаз коллег и конкурентов в своем гараже. Но Морти шифровал свои записи такой тарабарщиной, словно сам был из команды «Говорящих с ветром»*.
* — специальное подразделение армейских связистов, укомплектованное индейцами-навахо. В годы Второй мировой войны американская армия вместо математически разработанных шифров решило использовать в радиообмене на Тихоокеанском театре военных действий связистов-навахо, язык племени которых практически не поддается пониманию чужестранцу, а фонетика кажется набором бессистемных звуков. Несмотря на все усилия, службе дешифровки Японии так и не удалось взломать «код навахо», что обеспечило скрытность радиообмена американской армии и спало жизни тысячи солдат. По окончанию войны связисты-навахо были награждены высшими наградами США.
Пришлось прибегнуть к помощи экспертов-психологов. Все три эксперта, к которым обратился за негласной консультацией Миллер, в один голос утверждали, что у Морти должно было получиться. Лично у него — да.
Именно за тем, чтобы самому удостовериться в способности Морти сотворить чудо, Миллер и прилетел, бросив все дела в Вашингтоне. Десяти минут нахождения в непосредственной близости хватило, чтобы убедиться — Морти действительно из проклятого племени магов и колдунов, которым доступно невозможное. Не зря шаманы навахо признали в нем своего.
Морти не ответил по инерции ни «нет» ни «да». Просто пожал плечами, всем видом показав, что теперь не видит смысла.
На этот вариант ответа у Миллера был заготовлен ответный ход.
— Ректор Робинсон уж чересчур взъелся на тебя, парень. Он не просто дает тебе пинка под зад. Он хочет, чтобы, улетев как можно дальше от его владений, ты, упав, размозжил себе голову. — Миллер поморщился, как от зубной боли. — Плохо дело, сынок. Два года псу под хвост, но ты это переживешь. Еще молодой. Найти новое место будет сложно.
Морти придал подбородок к груди. Взгляд исподлобья был тяжелым, как у тяжеловеса на ринге.
— Как я понял, профессор Карлсберг из Массачусетса аннулирует свое приглашение без объяснения причин?
Миллер кивнул.
— Положительный отзыв на твою публикацию его ни к чему не обязывает, согласись, сынок. Насколько я знаю Тони Карлсберга, он не станет встревать в скандал. Предпочтет переждать.
— И на симпозиуме в Далласе можно ставить крест?
— Они еще не прислали уведомление с отказом? Жди, на днях получишь.
Миллер потеребил платок, вздохнув, сунул его в карман.
— Хуже всего, что Робинсон спросил у меня, как фонд Раскина посмотрит на то, что он пошлет нам отзыв об использовании нашего гранта не по назначению.
Это был нокаутирующий удар. Финансовое состояние Морти он знал лучше него самого.
Миллер выдавил улыбочку. Морти явно поплыл от удара.
— Так вы еще и член совета Фонда Раскина?
— Я там не шишка, сынок. Так я Робинсону и ответил.
— И, тем не менее, на заседании совета прислушаются к вашему мнению, как изучившему вопрос на месте, так?
— Возможно, — уклончиво ответил Миллер.
Он, кряхтя, встал. Прошел к окну. Пальцем раздвинул решетку жалюзи.
Тянул паузу. Паузу Морти выдержал на «отлично». Ни скрипнул креслом, ни вздохнул.
— Вряд ли фонд потребует назад деньги. Слишком хлопотная процедура. Но положение не из приятных, — сказал он, не оглядываясь. — У Робинсона кто-то есть в совете, это очевидно. Может и продавит решение тебе на зло. Никаких гарантий дать не могу. Слишком уж он на тебя взъелся.
«Вот теперь все, парень. Ты приперт к стенке. Ни имени, ни денег, ни будущего. Что будешь делать?»
— Что будешь делать? — спросил он вслух.
Повернулся. Морти ждал. Как ждет зверь, загнанный на край каньона.
Миллер прошел к креслу, порылся в кармане пиджака. Достал пачку мятых визиток.
— Если ты не нужен Робинсону, это еще не значит, что ты не нужен никому, — пробормотал он, перебирая визитки. — Куда я ее задевал? А, вот она.
Он протянул Морти карточку.
— Обратись к ним. Компания только что начала работу. Они скупают лучшие мозги по всему миру. И им плевать, из каких отраслей науки ты готовишь свой коктейль, лишь бы он действовал.
Морти взял из его пальцев карточку, повертел.
— «Брант Майкробиотекс», — прочитал он вслух. — Пентагон?
Миллер хохотнул.
— Нет, сынок. До заказов Пентагона им еще жить да жить. Они только встают на ноги. Как ты, между прочим. Уверен, вы найдете общий язык.
Это была чистая правда. Клуб только начал формировать структуру под новое прорывное направление в микробиологии. «Брант Майкробиотекс» — микроскопическая фирмочка с мизерным бюджетом была узловым звеном. Со временем планировалось накачать ее деньгами и технологиями. Но прежде всего — людьми. Такими как Морти.
Рука Морти с белым прямоугольником между пальцами так и осталась висеть в воздухе.
Миллер решил не подгонять. «Пусть первый шаг сделает сам, потом будет легче с ним работать».
— Это все, что вы можете мне предложить? — холодным тоном спросил Морти.
Миллер перебрал визитки. Выдал самую благодушную из своих улыбок.
— Это самое лучшее, что у меня есть. Но если тебе нужны варианты…
— Нет, спасибо. В любом случае мои исследования рано или поздно приведут к созданию бактериологического оружия избирательного действия. Оружия, для доставки которого не потребуются ракеты, будет достаточно одной трансляции «Голоса Америки». Можно убить полмира чем-то вроде слюнной лихорадки. Дядя Сэм будет безумно рад. Возможно, мне даже дадут Нобелевскую, а потом назовут моим именем общежитие студентов в нашем кампусе. Но детишки в России или Ливии проклянут меня.
— Мы разве на антивоенном митинге, сынок? — Глаза Миллера лучились доброй иронией. Это он тщательно контролировал. — Я думал, мы говорим о твоем будущем.
Морти встал. Визитку аккуратно положил на край стола.
Миллеру вдруг показалось, что сам собой врубился кондиционер, настроенный на максимальных холод, таким вдруг льдом пахнуло от Морти.
Не попрощавшись, твердой походкой Морти вышел из кабинета.
Миллер, обессиленный, опустился в кресло.
Так и сидел, прикрыв ладонью глаза, пока где-то поблизости не захлебнулся от больших оборотов и оглушительно хлопнул двигатель мотоцикла.
Сердце у Миллера екнуло. Показалось, что в кого-то в упор выстрелили из дробовика.
* * *
Вашингтон, округ Колумбия, США
лето 1989 года
02 час 05 минут (время местное)
Большой дом спал сном старика.
Арон Миллер неподвижно сидел в кресле, закрыв глаза.
«Все шло, как мы рассчитали. Даже уход Морти был просчитан в качестве наиболее вероятного варианта. Гордость ни за что не позволила бы Морти сходу принять предложение. Разговор со мной должен был до хруста затянуть пружину, сжатую у него в груди. А разжать ее и высвободить сердце Морти от нестерпимого гнета полного поражения должна была та, кому Морти бесконечно доверял.
Дома его ждала… Дай бог памяти. Да, Миа. Миа Ли. Китаяночка с фарфоровым личиком и талантом художника-графика. С утренней почтой Миа получила конверт из издательства «Артрум Пресс». Чек за десять рисунков и предложение занять пост штатного художника-иллюстратора. Добрый дядюшка Миллер умел делать подарки.
Издательство находилось в Нью-Йорке, а лаборатория «Брант Эм Би Ти» в Нью-Джерси, всего-то пару часов езды на машине.
Дальнейший сценарий разрабатывали лучшие специалисты-психологи. Миа с подачи подруги, через которую Миллер контролировал ситуацию изнутри, решит закатить вечеринку. Морти придет на ум, что шум и веселье в их доме после провального доклада — прекрасный ответ всем злопыхателям. Эксперт-психолог обещал съесть свой диплом, если Морти решится испортить праздник своей девочке. В самый пик бесшабашного веселья, а Морти, они уже это знали и учли в своем сценарии, умел и любил откручивать ручку газа до упора, на сцене должен был возникнуть добрый дядюшка Арни.
Нет, не лично. Достаточно телефонного звонка с радостным известием: Фонд Раскина решил не возбуждать процесса возврата гранта, если Морти согласится выступить с расширенным докладом перед ограниченной аудиторией. Сможет ли он быть в Нью-Йорке через пять дней?
Ровно столько дало издательство на сборы Мио.
Морти отлично знал, что означает «расширенный доклад» и должен был представлять, кто войдет в «ограниченную аудиторию». Люди бизнеса и спецслужб, такие же в прошлом маргиналы и мессии, как сам Мотри, которым набросили на шею мягкий ошейник и разрешили гулять на длинном поводке, чтобы сохранить иллюзию свободы. Эти парни потребуют предъявить все. Их «да» будет означать, что Морти вступил в тайный клуб подлинных движителей научного прогресса. В исходе голосования Миллер был уверен.
Морти должен был выбрать нищету и забвение или радость работы и счастье Мио. На выбор отводилась ровно минута. Подруга должна была позаботиться, чтобы во время телефонного разговора Миа находилась в поле зрения Морти. В психологическом портрете Морти была жертвенность, но не отмечалось суицидального комплекса. Результат был предрешен».
Миллер помял левый бок. Тяжесть, накопившаяся от долгого неподвижного сидения в кресле, стала больно давить на подреберье.
Приглушенный свет настольной лампы вдруг показался чересчур резким, и Миллер вновь закрыл глаза.
«Не вини себя, у тебя и в мыслях не было убивать Морти. Не тот случай. Он попал в сети, разбросанные нами по всей стране, очень вовремя. Как раз в тот момент, когда его целесообразнее было купить. Не за такие уж большие деньги. По сути, рисковое инвестирование в перспективное направление. Но никто его не хотел убивать. Никто, клянусь. В этом просто не было нужды».
Полицейское расследование установило, что во всем виноват прохудившийся шланг в тормозной системе.
Угнанный «форд» проносился мимо ворот кампуса как раз в том момент, когда из них Морти выруливал на своем мотоцикле. Водитель «форда» ударил по тормозам, но машина, не снижая скорости, врезала бампером в переднее колесо мотоцикла.
Морти упал неудачно, сразу же потеряв сознание от боли и сотрясения. А через секунду глухо хлопнул пробитый бак мотоцикла…
Брошенный «форд» обнаружили за два квартала от места происшествия. Преступника так и не нашли. Миа приняла предложение издателя и через неделю уже обживала свой кабинетик в нью-йоркской редакции. А Морти…
Николас Морти, вернее то, что от него осталось после аварии, был навсегда вычеркнут из списка тех, кто представляет хоть какой-то интерес для Клуба.
Миллер тяжело вздохнул и выключил настольную лампу.
Глава вторая
Клуб джентльменов
Считается, что гольф изобрели в Шотландии. Еще с давних времен шотландские пастухи, пока овцы неспешно кочевали с луга на луг, развлекались, на спор загоняя округлые камешки в кроличьи норки ударом посоха. Христианская церковь на правах победителя присвоившая себе все, что было до нее, объявила, что народной забаве обучил диких и некрещеный пастухов апостол Андрей. Возможно, что и так. Достоверных данных нет. Но доподлинно известно, что британская аристократия по своей извечной привычке присваивать все лучшее, что создано подданными, превратила гольф в благородный спорт для избранных.
В новое время то, что было доступно простому овцепасу, стало не по карману его потомкам. За привилегию погонять клюшкой мячик на ухоженной лужайке с искусственно созданным рельефом надо платить столько, что одно членство в гольф-клубе служит пропуском в мир сильных мира сего. Остальным предложены суррогатные виды гольфа, вроде японских полей на крышах небоскребов, и право поболеть за мастеров международного класса, одним ударом клюшки зашибающих столько, что хватило бы на хлеб населению целой африканской страны. Престижность гольфа неминуемо превратило все, что с ним связанно в прибыльный бизнес.
Как сказывается гольф на здоровье, не ясно, но его влияние на качество социальных связей несомненно. Прогуливаясь от лунки к лунке, изредка помахивая клюшкой ценой в сотни долларов, можно, без оглядки на чужие глаза и уши, поговорить и договориться. Сколько таких встреч «без галстуков» происходит ежедневно, и какие сделки заключаются в непринужденной обстановке, даже подумать страшно.
Никто не удивился, когда пятеро джентльменов, по виду и возрасту далеких от спорта, собрались у седьмой лунки элитного гольф-клуба на Лонг-Айленде. Игру на самый ранний час заказали двое, они пошли по полю, где к ним вскоре подключились друзья, прибывшие в клуб один за другим с разницей в несколько минут. Ни один из них в постоянных завсегдатаях клуба не числился, хотя имел привилегированную членскую карточку. Подозрительно? Ничуть. В конце концов, клуб для таких встреч и создавался. Если кто-то считает иначе, то он ничего не смыслит в спорте сильных мира сего — в политике.
В этот ранний час ничего не предвещало очередного изнурительно жаркого дня. Недавно политая трава газона источала озоновую прохладу. В рощице щебетали птицы.
Миллер уловил взгляд, брошенный Сэмом на часы и последовавшую за взглядом недовольную гримасу. Самуэль Кон был самым старым среди них, он же был старейшиной их клуба, Мемунехом*, поэтому имел право открыто выражать недовольство.
___________
* — мемунех (иврит) — буквально: «тот, кто отвечает за все и за всех».
— Он скоро приедет, Сэм, — успокаивающе произнес Миллер.
В ответ Сэм лишь хмыкнул. На морщинистом, как морда шимпанзе, лице закрепилась презрительная гримаса. Самуэль Кон не любил опозданий.
Идея создания клуба джентльменов, в последствии получившего название «Клуба любителей здравого смысла», принадлежала ему. Он же ввел правило «закрытых дверей». В первую очередь оно, естественно, касалось непосвященных, им доступ в клуб был закрыт навсегда. Для своих правила «закрытых дверей» означали, что опоздавший к заседанию клуба не допускается, а троекратное отсутствие на заседании, на которое специально приглашался член, означало, что двери клуба закрываются перед ним навсегда. Никакие объяснения и уважительные причины не принимались. Лично не дисциплинированный человек не имел права руководить другими.
Только сегодня случай был особый. Сегодня Высший совет Клуба должен был принять решение, а правила требовали присутствия минимум шести из девяти членов Совета. Правилу этому, кстати, так же придуманному Самуэлем, Совет не изменил ни разу за десятилетия своего существования Так что, оставалось только ждать опаздывающего Бранта.
Впрочем, права проявлять свои эмоции никого не лишали. Что все и делали. Самуэль брезгливо морщился, Гарри и Питер, не таясь, обменивались язвительными репликами в адрес Бранта, Алекс забавлялся тем, что ловил солнечный зайчик на отполированный кончик клюшки и пускал его в лунку, полчаса дожидающуюся мяча.
Мячик лежал у ног Миллера, а он не торопился нанести последний удар.
— Мы давно хотели влить молодую кровь. Предлагаю кандидатуру на место Бранта, — изрек Алекс, указав клюшкой на кэдди*.
* — от «кадет», помощник при игре в гольф, в его обязанности входит тащить за игроком клюшки и вести подсчет очков. Считается, что должность «кэдди» ввела шотландская королева Мария Стюарт. Как до нее аристократы и лица королевской крови обходились без прислуги на лужайке, не известно. Но Мария Стюарт посчитала, что клюшки за королевой должны носить офицеры (кадеты). Возможно, молоденькая вдовствующая королева руководствовалась чисто женскими соображениями, окружая себя красавцами в форме, но нововведение быстро прижилось и стало каноном в гольфе.
Все дружно рассмеялись. Даже вечно недовольный Сэм фыркнул. Кэдди залился краской и, ничего не поняв, на всякий случай выдал заученную улыбку.
Парень, насколько знал Миллер, был из небогатой семьи, учился в колледже на пособие, и гольф-клуб был для него шансом побыть причастным к миру сильных. За возможность быть замеченным можно не только клюшки таскать с вечно счастливой улыбкой.
Миллер поощрительно подмигнул парню.
И тут заметил белый автомобильчик, вынырнувший из-за кустов, обрамляющих пруд. Автомобильчик, специально изобретенный для удобства игроков в гольф, стал, как жук, карабкаться по откосу.
— Наконец-то, — проворчал Сэм.
— Как почувствовал, что ему нашли замену, — вставил Алекс.
Все еще раз хохотнули. Но уже не так активно, собирались перед разговором.
Миллер достал из кармана пачку банкнот, скрепленных серебряной скобкой. Вытянул двадцатку и протянул ее кэдди.
— Ты можешь думать все, что угодно, парень, но эта утренняя сырость явно не для моих старых костей. Принеси-ка двойной бурбон, если не хочешь, чтобы старик Арни слег с радикулитом.
Парень цепкими пальцами выхватил банкноту, которая тут же исчезла в его кармане. Поблагодарил фирменной клубной улыбкой.
— Да, и можешь не торопиться, сынок, — добавил Миллер.
Парень работал в клубе не первый месяц, порядки и негласные правила знал досконально. И главное, уже научился понимать язык сильных мира сего, на котором небрежно брошенная просьба иногда звучит, как приказ в армии.
Парень исчез из вида раньше, чем на пригорок взобрался автомобильчик.
Из пассажирского кресла резво выскочил Руди Брант. Водитель остался на месте. В отличие от Руди, водитель был одет в строгий деловой костюм.
— У меня есть новости, джентльмены, — сходу начал Руди.
Он единственный, кто бодрился. Остальные были мрачны и подавлены.
— Мы их оценим после анализа положения, — сухо обронил Самуэль.
Они встали вокруг лунки.
— Кворум, — объявил Самуэль.
Миллер обвел взглядом лица собравшихся.
— Господа, как я понял, мне начинать?
Все утвердительно кивнули.
Миллеру показалось, что гомон птиц в роще и рокот близкого шоссе стал глуше, и весь мир куда-то отодвинулся. Во всей вселенной остался только этот пятачок лужайки, на котором они стояли. Так бывало всякий раз, когда Клуб захлопывал свои невидимые двери от непосвященных, чтобы принять решение, от которого зависят их жизни.
— Вам известно наше правило: ничего личного в делах Клуба, — начал он. — Но сегодня случай особенный. Впервые вопрос стоит о жизни и смерти членов Высшего совета. Я посчитал необходимым вызвать на Совет лишь тех, кого эта проблема непосредственно касается. Налицо прямая и явная угроза нашим жизням и безопасности нашей организации.
Он оперся о клюшку. Еще раз обвел взглядом лица собравшихся. Теперь на всех без исключения лежала тень.
«Многие знания — многие печали», — мелькнуло у него в голове.
На лужайке, вокруг седьмой лунки стояли шестеро из девяти человек, контролирующих научно-технический прогресс в этой стране, а значит — и во всем мире.
Времена джентльменов-ученых, описанных Гербертом Уэльсом, канули в Лету. Теперь науки двигали не гениальные одиночки, а научные коллективы, снабжавшие плодами своей мозговой деятельности целые отрасли промышленности. В век Леонардо какой-нибудь полуграмотный барон финансировал науки за счет своей скудной казны. В алхимии он не понимал ни черта, единственной целью было добыть немного золота для очередной войны и содержания расплодившихся бастардов, а если повезет, толику эликсира бессмертия для себя лично. Еще в эпоху промышленной революции бизнес почувствовал запах денег, доносящийся из лабораторий ученных чудаков. Но вскоре сама наука стала бизнесом. А значит, требования к тем, кто в ней подвязывался возросли многократно. Отныне ни одно открытие не могло быть плодом неудовлетворенного самолюбия или неуемной жажды познать истину. Один неосторожный опыт, одна не прошедшая цензуру публикация в научном журнале — и баланс сил, на котором зиждется мир, рухнет в пропасть.
Опыт с ядерной бомбой научил многому. И главное — ни в коем случае нельзя оставлять без контроля ученых мужей. В головах, где расщепляются атомы и сталкиваются галактики уже не остается места для здравого смысла. Ради удачного эксперимента, «всего лишь хорошей физики»* они способны одарить ядерной бомбой любого, передать секреты его противнику, после чего громогласно объявить начало крестового похода за мир во всем мире. Спроса с них, как с блаженных, никакого, а вот последствия приходится расхлебывать десятилетиями.
———————-
* — знаменитая фраза А. Эйнштейна, в ответ на упрек в создании самого смертоносного оружия в истории человечества он сказал: «Для меня это — всего лишь хорошая физика».
Стоит недоглядеть, как в каком-нибудь Парагвае заработает установка «холодного» термоядерного синтеза, в России изобретут синтетический заменитель крови или, как с Морти, начнут лечить рак заговором шаманом навахо. И куда в таком случае деть всю энергетику или бизнес здравоохранения? Как объяснить миллионам безработных, что из-за изобретения «вечной лампочки», а такую один новоявленный Леонардо взял да смастерил в гараже, как объяснить тем, кто привык восемь часов в сутки простаивать у ненавистного станка, что в его услугах теперь не нуждаются. А значит, не будет у тебя биг-мака и футбола на экране цветного телевизора. Зачем тогда жить? Чернь никогда не задается таким вопросом. И лучше, чтобы никогда не задумалась. Иначе Октябрь в России покажется марди-гра*.
—-
* — ежегодный карнавал в Сент-Луисе
Осознание того, что в гонку самолюбий ученых следует прекратить, взнуздав прогресс здравым смыслом, увековечить сложившийся баланс сил, поставив под контроль внедрение научных открытий в странах Свободного мира и до предела сократить передачу технологий странам Третьего мира, пришло не сразу. Надо было несколько раз обжечься, чтобы просветлело в голове и боль избавила от остатков иллюзий.
Из первых, кто принял на себя ответственность за настоящее и будущее мира, в живых остался только Самуэль Кон. На правах «мемунеха» он ввел в Совет Клуба тех, кто стоял сейчас вокруг седьмой лунки. Одного движения мизинца каждого из них было достаточно, чтобы обрушить финансовый ливень на научный центр в любой точке мира или превратить в соляной столб любого, кто пересек грань здравого смысла.
Миллер отвел взгляд от солнечного зайчика, усевшегося на хромированной лопаточке клюшки и начал:
— Итак, джентльмены, нам предоставлены неопровержимые доказательства существования биологического оружия направленного и избирательного действия. И оно нацелено на нас. Отсчет времени уже пошел. Минус сегодняшний, у нас осталось двадцать семь дней до смерти. Сотрудник лаборатории «Эм Би Ти» погиб от реверсивной формы слюнной лихорадки. Как вы знаете, вирусом Эпштейна-Барра поражено практически все население земли. Включая нас с вами. — Он позволил себе шутку, на которую, как и ожидал, никто не отреагировал. — Но я не думаю, что нам следует срочно выводить из организма этот вирус. Существует миллионы видов вирусов и бактерий, и каждый теперь может считаться смертельно опасным. Такова суть продемонстрированной нам технологии.
— Очередные «лучи смерти»? — подал голос Алекс.
— Если ты имеешь в виду опыты Тесла*, то нет.
* Никола Тесла — великий ученый и техник ХХ века чешского происхождения, проживал в США, внес решающий вклад в развитие электротехники, совершил более 1000 научных открытий, обладатель 800 патентов на изобретения. Занимался проблемой передачи энергии на расстояние, в чем достиг успеха. Предлагал технологии альтернативных источников энергии, в частности — использование электромагнитного поля земли. Возможность такого способа доказал практически, создав «электромобиль», не использующий внутренних источников энергии (двигателя внутреннего сгорания) и способного развить скорость до 100 км/ час. Изобретательская и конструкторская деятельность Тесла были прекращены под давлением монополий, сделавших ставку на развитие капиталоемких производств энергии: гидро- и тепловых электростанций, включая атомные, и использование нефтепродуктов в качестве топлива.
Тесла провел успешный эксперимент с т.н. «лучами смерти». При помощи простейшего передатчика (антенны и открытого колебательного контура) он передал на такой же простой по конструкции приемник импульс энергии, выделенный при смерти лягушки, что привело к моментальной смерти другой лягушки, находящейся внутри приемника. Расстояние между лабораториями составляло сотни километров, как показала практика, сигнал распространяется практически мгновенно и не экранируется никакими препятствиями. Осознав всю опасность технологии, Тесла уничтожил приборы и все лабораторные записи.
— Есть версия, что это могло быть? — спросил Алекс.
Миллер взглядом переадресовал вопрос Бранту. Арни уже настроился на общую волну, и теперь его можно было включать в обсуждение.
— Это, черт возьми, обычная слюнная лихорадка! Передается в основном через поцелуи. Ее так и называют — «поцелуйная». Если бы не легкое течение болезни, давно бы признали венерической. От нее не умирают. Ты хочешь сказать, что, прочитав какую-то абракадабру, можно повысить вирулетность вируса?
— Увы, Руди, нам трижды доказали, что это возможно.
Русские — радиоактивное облучение. Генная инженерия. Акустические колебания признаны неэффективным способом. Не без усилий Арона.
— Всего-то десяток публикаций в научных журналах, сотня-другая тысяч долларов на гранты и один симпозиум. Вполне хватило, чтобы создать в научной среде предупреждение против этого направления.
— А в чем его опасность?
— В том, что оно истинно. Потому что эксперименты с акустикой автоматически приведут к поиску в области нетрадиционных методик шаманизма, а стоит соединить результаты с психолингвистикой, как до работающей технологии останется один шаг.
— Так вот, джентльмены, аналитический отдел «Брант Майкробиотекс» еще раз проанализировал все публикации по данному проблеме в СССР и в его странах-сателлитах. Никаких признаков, что последние пять лет русские хотя бы приступали к исследованиям по воздействию акустических волн на рост штаммов бактерий.
— Мой источник в научно-техническом управлении ЦРУ подтверждает эту информацию.
— Насколько я в курсе, это так. — Миллер.
— Значит, это не русские. Нам от этого легче?
— Согласись, одно дело ввязаться в драку с «русским медведем», другое найти и обезвредить маньяка-одиночку.
— Если за маньяком-одиночкой стоит государственная спецслужба, разницы никакой. Он не промахнется и не свихнется раньше времени. Вспомни Освальда*.
* — Ли Харви Освальд — убийца президента США Джона Кеннеди. После задержания и первого допроса был в упор расстрелян Джеком Руби. Парламентская комиссия, изучив материалы следствия, пришла к выводу, что Джон Кеннеди пал жертвой преступника-одиночки. Несмотря на многочисленные факты, опровергающие выводы комиссии, эта версия до сих пор официально считается единственно верной.
— В ФБР?
— После того, как умер Гувер, я им не доверяю. Думаю, не стоит передавать право принятия решения федеральным властям. Это — наше дело.
— Пул?
— Кредитная линия в сто миллионов на первое время?
— Даю двадцать пять из личных средств.
Все по очереди кивнули.
— Да на эти деньги можно организовать маленькую войну.
— Это и есть война, Руди, если ты еще этого не понял. И ровно через двадцать восемь дней мы узнаем, кто победил.
Быстро о происшествии. Доклад о Морти. Кто-то вылечил от проказы сына шейха. Лаборатория в Эфиопии, в районе Белого Нила.
Пул — частных лиц. Правительство в стороне.
Старый — даю полтора миллиона.
Вопрос решен.
Кто?
А твой парень не справиться? Он мне показался вполне заслуживающим доверия.
Есть желающие спрятаться в Скалистых горах или на острове, где нет телефонов?
Тогда, работаем, господа.
Надеюсь, всем ясно, что частный пул означает, что результаты операции достанутся нам и только нам?
Встреча в Израиле.
Армия Боба Димона, Коморские острова.
Рональд Стаут и Жанет Бико.
Грант от фонда Раскина
— Наука вышла из алхимии. Почему бы ей вновь не вернуться, чтобы исследовать свою колыбель? На прямую связь психоанализа с алхимией указывал еще Карл Юнг. Исследования мистера Грофа подтверждают идентичность базовых матриц в сознании, вне зависимости от принадлежности к культуре и степени цивилизованности.
Перинатальные матрицы в заговорах индейцев навахо. Опыт акустического воздействия на управляемые мутации.
«Брант МБТ»
лихорадка навахо – избирательное поражение монголоидной расы, значительная алкоголизация тюркские народы СССР.
Основа общественной жизни — жизнь общины. Community and society. Sociology and community collective pshicology .
Глава
Код — «три топора»
Красная Африка
Аналитическая записка
Известно, что политика начинается у карты мира. Перекраивание владений и «зон влияния» — древнейшая забава сильных мира сего. Только сверяя новости по карте, можно увидеть стратегию глобальной игры.
Основные боевые действия двух Мировых войн прошли в Европе, и это заслонило от внимания тот очевидный факт, что целью их было не перекраивание европейской карты, а война за колонии и попытка установления монопольного контроля за международным транспортными артериями. Значение угольного бассейна Эльзаса и Лотарингии, конфликт за который между Францией и Германией стал официальным поводом для войны в Европе, не идет ни в какое сравнение с сырьевым потенциалом Индии и Африки, как нефтяные месторождения Румынии не могу сравниваться с нефтеносными районами Аравийского полуострова. Даже Россия, а позже СССР, рассматривалась исключительно как потенциальная колония, чьи ресурсы были предназначены для нового витка развития западной цивилизации.
Со времен Колумба и Магеллана западноевропейская цивилизация жила за счет эксплуатации заморских территорий, и тот, кто контролировал импорт сырья и экспорт технологий держал под контролем весь мир, включая саму Европу.
Долгое время в этой роли выступала Британская империя, конец могуществу которой положила Вторая мировая война. Парадоксально, но вопреки сложившемуся мнению, проигравшей страной во Второй мировой была не Германия, а Британия, навсегда утратившая свое монопольное положение «империи, над которой не заходит солнце». Британские заморские территории и право контроля за мировыми морскими коммуникациями перешло к США. Войны в Корее и Вьетнаме, приведение к власти марионеточных диктатур в Латинской Америке, поддержка государства Израиль — все это попытки укрепиться в доставшихся по наследству от Британии точках непосредственного контроля за мировым трафиком сырья и технологий.
К концу ХХ века эволюционный конкурент западной цивилизации — СССР — достиг пика своего развития. За счет небывалого в истории рывка по всем направлениям технологического, научного и социального развития в предвоенный период СССР оказался способен на равных с ведущими мировыми державами участвовать во Второй мировой войне. По ее итогам СССР достиг стратегических завоеваний исключивших возможность колониального завоевания своей территории. Впервые в своей истории Россия получила мощный буфер из стран-сателлитов, гарантирующий защиту со стороны европейского театра военных действий. Советская армия дислоцировалась в ГДР, Чехословакии, Венгрии и Польше. И теперь война против России должна была начинаться форсированием Эльбы, а не Березины и Буга, как это было всегда. Армия противника теперь не могла, взломав систему приграничных укреплений, устремиться к Москве и стратегически важным городам на равниной территории европейской части России, а пробивать мощную эшелонированную оборону армий Варшавского договора.
Гарантией от ракетно-бомбового удара по территории СССР служили мощная система ПВО и наличие собственных стратегических ракетно-ядерных сил, гарантировавших ответный поражающий удар по территории США и их союзников. При этом без подавления ядерным оружием военного потенциала СССР, как показывали расчеты, оккупация его территории была невозможна. А в случае вооруженного конфликта на европейской театре военных действий без применения ядерного оружия его исход был предопределен мощью советских вооруженных сил. Так, расчетное время прорыва обороны стран НАТО и выхода передовых танковый частей к французскому побережью Атлантики составляло двадцать четыре часа. Что перекрывало расчетное время прибытия частей армии США, предназначенных для ведения боевых действий на европейском театре военных действий. Сама переброска войск через Атлантику была весьма проблематична с учетом мощи подводного флота СССР и наличием авиации стратегического назначения, способных уничтожить десант в портах погрузки и в море.
Синхронно с боевым развертыванием и переходом в наступление частей группы советских войск в Восточной Европе планировался прорыв советской армии на Балканы, массированный десант при поддержке сил Черноморского флота в Турцию и выход к нефтеносным районам Аравийского полуострова.
Если обратиться к карте мира, то нельзя не заметить, что СССР через развитие военно-политического сотрудничества упреждающе обеспечил себе стратегические позиции в случае глобального вооруженного конфликта.
Вьетнам, Кампучия и Лаос после ухода из региона США оказались под плотным военно-техническим и политическим контролем СССР. Несомненно, что в случае глобального конфликта эти страны выступили бы на стороне СССР, что гарантировано перерезало мировые транспортные пути их Тихого океана в Индийский.
В качестве плацдарма и силы первого удара в районе Персидского залива служил Ирак, с которым СССР заключил договор о взаимопомощи в случае нападения на одну из стран.
Приведение к власти про-советски ориентированных политиков и последующие поставки вооружения в Йемен, Эфиопию, Мозамбик и Анголу привели к тому, что маршрут вокруг Африканского континента полностью контролировался СССР.
Открытая поддержка палестинского сопротивления и других радикально антиизраильски настроенных арабских группировок, военно-политическое сотрудничество с арабскими государствами создавали все условия для возможной блокады важнейшей транспортной артерии — Суэцкого канала.
Сотрудничество с Кубой и поддержка коммунистических режимов в Никарагуа и Сальвадоре создавали плацдарм для нанесения удара по Панамскому каналу, что привело бы к блокированию кратчайшего пути из Атлантического океана в Тихий.
Таким образом, сухопутная по своей природе армия СССР на суше обеспечила себе стратегически выигрышное положение в предстоящем конфликте против армии США, которая предназначена для проведения широко масштабных десантных морских операций. Исход Третьей мировой войны при исключении массированного применения ядерного оружия был предопределен в пользу СССР. Обмен массированными ядерными ударами был исключен, т.к. обе стороны уже обладали арсеналом, в восемь раз превышающим уровень взаимного уничтожения.
К концу ХХ века западная цивилизации во главе с США оказались в патовой ситуации. Дальнейшее развитие без использования природных и человеческих ресурсов, находящихся под контролем СССР, включая его собственную территорию, оказалось невозможным, а военное решение проблемы исключалось, при том, что дальнейшее накопление военного потенциала без его реализации в военном конфликте на фоне исчерпания ресурсов развития угрожало коллапсом социально-экономической системы западной цивилизации.
* * *
Солнце уже жгло нещадно. Еще немного и, поднявшись в зенит, оно растечется по небу раскаленной ртутью, убивающей своим жаром все живое.
Стоило остановить машину, как к телу сразу же прилип изнуряющий зной. Черная «баранка» уазика моментально впитала жар, и его горячие иголки принялись покалывать ладони.
Максимов на секунду замер, уставившись на дымку пыли, оседающую на перегретый капот «уазика». На душе камнем лежало предчувствие чего-то безысходного и необратимого, словно под лопатку вошел шальной осколок: хлоп — и все в прошлом, а что впереди, черт его знает, но точно — ничего хорошего. На гнет усталости списать было нельзя, Максимов уже научился их отличать. Сейчас было именно оно — чувство сжимающегося кольца, не продохнуть, не вырваться.
Максимов покосился на сидевшего рядом майора Трофимова, для всей группы — просто Батя. Судя по мрачному виду, мысли у Бати были те же.
— Не раньше и не позже, — проворчал Трофимов вслух.
— Бать, прорвемся, — попробовал подбодрить его Максимов.
— Жопу бы при этом не порвать, — вяло и явно не в его адрес огрызнулся Трофимов.
По периметру площади стояли грузовики. Немецкие «ЭФки» и советкий «шестьдесят шестые». Установленные на крыше кабин пулеметы стволами смотрели вверх по перекресткам. Над крышей двухэтажного здания вяло трепыхался выцветший ангольский флаг. Из распахнутых дверей, когда-то выкрашенных голубой краской, доносились возбужденные визгливые голоса. Из здания то и дело показывались люди с ящиками, грохали их в кузов и с сонмы видом отправлялись за новым грузом. От спешной погрузки, отрывистым истеричным выкрикам, взбитой пыли все вокруг наполнилось предгрозовой тяжестью.
В администрации спорили, на улице, залитой солнечной патокой, безразлично ждали, когда власть начнет командовать. Взвод «афан»* в полном составе залег в тени, как стая бродячих собак на солнцепеке. Негры в сонном полуобмороке, с легким недоумением поглядывали на двух белых, жарящихся в своем открытом «уазике».
Со всех сторон, как тараканы на корку хлеба, к машине потянулись чернявый дети. Одеты кто во что, многие вообще голые. Дети тоже, похоже, почувствовали грозящие перемены. Раньше бы налетели и облепили, как слепни быка, сейчас подходили с опаской, настороженно сверкая черными глазами.
— Ю, уан бырр!* — выкрикнул самый крепкий, к которому липли бесенята помельче.
— Батя, с нас мзду требуют, — перевел Максимов
——————-
* — денежная единица Эфиопии, дословно, по-Ильфу и Петрову: «Дядь, дай десять копеек!»
Трофимов достал из нагрудного кармана несколько местных медяков, прицельно бросил под ноги тому, в ком опознал вожака оборванцев.
Монетки не успели упасть в пыль. Ловким, обезьяним движением мальчишка подхватил их на лету. Стая только шмыгнула носами от такой сноровки вожака.
— Беспризорщина, мать твою, за машину отвечаешь лично! — командным голосом изрек Трофимов.
Эфиопские пацаны, естественно, слов не поняли, на это он и не рассчитывал, но интонацию ловили, как бродячие собаки. Были случаи, когда некоторые из «русских специалистов» из жадности или по слабоумию пренебрегли местными обычаями, за что были жестоко наказаны. Машины не угоняли, нет, воровать целиком — это возмутительное преступление. А вот за пять минут разобрать по винтику, оставив лишь скелет кузова, — это святое. Пацаны не хулиганили, а кормили семьи, как могли. Тут только идиот, видя местную нищету, стал бы возмущаться.
Трофимов цыкнул зубом, что означало крайнюю степень раздражения. Потянул за ремень автомат, лежавший под ногами. Вороненая сталь от поездки в открытом «уазике» успела раскалиться до предела, даже деревянные накладки на цевье пропитались солнцем и неприятно покусывали пальцы.
«Уроды, блин», — проворчал Трофимов. Это он адресовал спецам из ВПК, державших свое изделие только в момент сдачи его госкомиссии. А как он жжет пальцы в сибирский мороз или здесь, под африканским солнцем, их, похоже, не волновало.
Трофимов рывком выбросил себя из уазика. Потопал ногами, выбивая образовавшуюся во время поездки немоту в суставах.
— Ладно, Юнкер, бди, изображай из себя, тьфу, блин, геолога. Я скоро.
Максимов только кивнул в ответ. Батя был явно на грани закипания, как радиатор их «уазика».
Голопузые черти уже облепили «уазик» со всех сторон. Вожак с хозяйским видом прицеливался на освободившееся сиденье.
Трофимов смазал его ладонью по курчавой голове и пошел к дому, на котором красовалась выцветшая вывеска «Совгеологоразведка». Контора, судя по названию, ко всему прочему еще и разведкой занималась.
— Держись! — скомандовал Максимов, отпуская ручной тормоз.
Клацнула передача, машина плавно покатила в косую тень дома. Малышня завизжала от восторга. Вожак впрыгнул на командирское сиденье, одарил Максимова белозубой улыбкой.
Тени едва хватило, чтобы накрыть «уазик», Максимов прикинул, что если Батя задержится дольше получаса, жариться им на сиденьях, как на раскаленных сковородках.
Вытащил из-за сиденья свой автомат, выбрался из машины. Как Батя, потопал ногами, восстанавливая кровоток. Кисло улыбнулся в ответ на незатухающие улыбки черномазой малышни. Не хотелось думать, что ждет этих мальков через несколько недель. А может, даже дней. Война уже змеей вползла в их городишко.
На крыльце под навесом не так ощущалось пекло. Максимов присел на ступеньки, смахнул с лица солнцезащитные очки. Марево сразу же плеснуло в глаза.
В этом мареве, как сквозь плохо протертое стекло, он увидел Марию.
Тонкая фигурка девушки, казалось, вынырнула из расплавленного воздуха. Вылинявший до белизны комбинезон, перетянутый в талии офицерским ремнем, красный берет «афан» заправлен под погон. Автомат, такой же, как у Максимова, короткорылый АКМСУ, висел на правом бедре удобно и правильно, чуть потяни ладонь вверх, и пальцы сами найдут предохранитель и спусковой крючок.
Волосы пострижены «горшком» и заплетены в косички, как принято у ахмарских женщин.
— Ты? — сипло выдохнул Максимов.
В горле вдруг сделалось сухо от двойного действия неожиданности и невероятной красоты Марии. Привыкнуть к красоте женщин Эфиопии невозможно. Любая пастушка здесь легко затмит Мисс Мира.
Мария радостно улыбнулась.
— Ты что здесь делаешь? — спросил он.
Мария кивнула на дверь за его спиной.
— Часовой у особого объекта. — по-русски сказала она, забавно пропевая гласные. — Правильно? — Еще шире улыбнулась.
Подошла ближе, скользнула взглядом по автомату на коленях Максимова. Села на ступеньку, слегка коснувшись его горячим плечом.
Он посмотрел в ее черные глаза, в которых плавали веселые искорки. И вдруг вспомнил любимый тост Витьки Кульбакова: «Чтобы пересекались наши пути, а не наши интересы!»
«Правильно, — подумал он. — Не дай Бог… Убивать друг друга будем, как зверюги, красиво и яростно».
Машинально отметил, что автомат она положила под правую ладонь, и так ее не убрала с приклада. Левая лежала на колене. Скользнет вниз, и пальцы выхватят нож из ножен, притороченных к голенищу левого бутса.
«Не зря учил», — подумал он.
И губы сами растянулись в улыбке.
Позывной «Юнкер»
Тюремный дневник
Мария ЗЗЗ окончила Институт дружбы народов. Педагог. Отец погиб в Огадене. Взяли переводчицей в контрразведку. Прошла подготовку на нашей базе. Дважды участвовала в рейдах групп, где я был советником. Ничего личного, как говорят американцы. Половые контакты с местным населением и подчиненными запрещены, так?
В городе оказалась, думаю, в составе подразделения «афан». Конечно, не случайно девочка со знанием русского сторожила крыльцо конторы. Но разговор Бати с полковником Ляшко она слышать не могла, за это я ручаюсь.
Содержание разговора Бати, майора Трофимова, с полковником Ляшко, мне не известно. Я уже давал показания об этом. Да, я, вообще, тогда не знал, кто такой полковник Ляшко!
Наша группа проводила закладку контейнеров длительного хранения севернее ХХХХ. Могу еще раз показать на карте. Да, схроны с оружием из расчета на отделение. Откуда известно? Глупый вопрос. Это только называется «контейнер». Обычный схрон. Места определяли сами, потом вертолетом на «точку» нам забрасывали оружие и снаряжение, мы проводили закладку, маскировали и выдвигались к новой «точке». И так две недели…
Эритрея прорвала фронт на нашем участке, начался бардак, и нам пришел приказ «три семерки». Прислали борт. Мы думали, что летим на Дахлак* , но сели в этой дыре. Батя сам ничего не знал, по рации передали, что задачу поставит ответственный офицер на месте. Получается, полковник Ляшко.
* — Архипелаг в Красном море, в конце 80-х на нем располагалась база подводных лодок, в том числе атомных, таким образом СССР полностью контролировал судоходство в стратегически важном районе мировых транспортных путей через Суэцкий канал и в Красном море.
* * *
В доме было пыльно и жарко. Двери всех комнат — на распашку. Повсюду следы спешных сборов. И никого.
Батя потянул носом воздух. Из директорского кабинета, помещавшегося в самом конце коридора, отчетливо тянуло табачным дымом.
— Уже легче, — буркнул Батя.
На месте секретаря сидел мальчишка-связист. Судя по короткой стрижке и тому, как он вздрогнул при виде явно старшего по званию, был он таким же «геологом», как и Трофимов. Одет он был в «гражданку», но до дембеля ему было еще далеко.
На столе перед ним стояла рация. Усик антенны упирался в книжную полку, плотно забитую пропыленными папками.
— Боец, старший где? — хриплым голосом спросил Трофимов.
Связист кивнул на дверь кабинета с надписью «директор экспедиции».
— Еще кто есть?
Связист отрицательно повертел головой на острой, обожженной солнцем шее. Отсутствие в доме людей его явно не воодушевляли. Вид у парня был затравленный.
— Оружие есть?
Боец пошевелил ногой, под столом что-то звякнуло металлом.
— Ну, тогда бди, — обронил Трофимов.
Батя постучал в дверь, толкнул ее ладонью и из жаркого предбанника окунулся в горных холод.
В директорском кабинете на полную мощность работал кондиционер, вдобавок Ляшко включил во всю дурь вентилятор. Сидел в самом эпицентре холодного циклона, вытирая платком испарину с лица.
Бросил недовольный взгляд на автомат в руке Трофимова, но промолчал. Оружия военным советникам не полагалось, а после объявления о выводе, тем более. Официально Трофимов и его группа теперь числилась геологами.
— Здравия желаю, Вадим Игоревич, — не совсем по уставу, но все же более-менее официально, поприветствовал временного куратора Трофимов.
Ляшко хмыкнул и протянул руку.
Рукопожатие Трофимову не понравилось. Ладонь Ляшко была влажной и слабой. Его, как тропическая лихорадка, изнутри источил мандраж.
Ляшко сделал сердитое лицо.
— Обстановка — хуже не придумаешь! А ты тут в красных партизан играешь, понимашь. Почему в форме? Почему демаскируешь?
— Мне в трусах ходить, что ли? — огрызнулся Трофимов.
Трофимов посчитал, что геологу вполне пристало носить линялые камуфляжные кубинские штаны и выцветшую от пота и солнца форменную рубашку с короткими рукавами. На голове такого же «убитого» цвета панама с темным кружком от недавно оторванной кокарды.
Ляшко, исполняя приказ маскироваться под гражданских специалистов, выглядел, как артист Пуговки на стройке: весь в белом и с песчаного цвета панамой, которую сейчас забросил на сейф.
— Хоть в трусах, но без оружия! — Поняв, что сморозил глупость, Ляшко сбавил обороты. — Положение, сам должен понимать.
«Так, твою губернию, началось», — мысленно выругался Трофимов.
— Ага, понимаю,— кивнул Трофимов. Добавлять, как это делал зубоскал Кульба, что положение интересное, скоро родим, он не стал. Должность не позволяла такой наглости.
Плюхнулся в продавленное кресло, пристроив автомат между ног.
По его наблюдениям, особым героизмом полковник Ляшко никогда не отличался, но сегодня растерял даже остатки наигранного пафоса.
Трофимов прикинул, чем он успел прогневить Господа, если тот послал ему под занавес такого куратора от резидентуры.
По его глубокому убеждению с такими личными характеристиками Ляшко мог геройствовать только в финчасти ГРУ. За какие заслуги родина зашвырнула Ляшко в Эфиопию да еще оставила после вывода основного контингента, оставалось делом темным. Опыт подсказывал, что такие места службы так просто не подбираются. В них не служат, а замаливают прошлые грешки. Африканское чистилище Ляшко проходил на последнем издыхании.
«Возможно, когда-то и был мужиком, да только здесь весь спекся. Это тебе, брат, не в Женеве шпионить, кофе по-венски попивая, тут информашку вместе с кишками из горла достают. Вот ты и потек юшкой, как пломбир на асфальте. Ничего, бывает, все мы не железные», — примирительно подумал он.
Ляшко солидно засопел носом в чашку, долго сербал чай. Отставил чашку, отдуваясь, стал вытирать пот с лица. На рубашке подмышками и на животе проступили серые влажные разводы.
— У тебя как, все в норме? — скорее для проформы поинтересовался он, знал, что докладывать ему о своем задании Трофимов не имеет права.
— Так точно, — коротко ответил Трофимов. Несмотря на усталость и гложущее изнутри предчувствие, постарался придать лицу соответствующее случаю выражение.
Опыт службы доказывал, что контакт с начальником всегда важнее боевого столкновения с противником.
— Ладненько.
Ляшко плеснул в чашку черного кипятка из термоса. Трофимову не предложил.
— Довожу обстановку, — сказал он, сербнув чай. — Карта с собой?
Трофимов достал из накладного кармана камуфляжных штанов карту. Развернул на столе.
Ляшко сосредоточенно рассматривал каракулевые разводы на карте. Пустыня она и есть пустыня, ничего не разобрать. Как давно выяснил Трофимов, Ляшко в военной топографии разбирался слабо. Тем не менее, смотрел, как Жуков на Зееловские высоты.
Палец Ляшко обвел квадрат юго-восточнее линии фронта, который недавно с треском обвалился. В образовавшиеся прорехи хлынули моторизованные части сил провинции Эритрея. Армия правительства превратилась в разрозненные подразделения, воющие сами за себя.
— Вот здесь находится сейчас группа наших связистов. Твоя задача — обеспечить эвакуацию. Людей и оборудование, что они укажут, грузишь на борт, что останется, вместе с машинами уничтожаешь. Причем так, чтобы оборудование на атомы разлетелось! Под личную ответственность. Взрывчатку я для тебя привез. На аэродроме получишь. Возвращаемся сюда, потому дружно — на Магадишо. Вопросы есть?
Трофимов прикинул в уме все варианты, в результате которых в головах начальства могла возникнуть потребность в его группе, причем такая, что пришлось сворачивать с маршрута и отменять «три семерки». Выбрал самый худший.
— Сколько до противника? — спросил он.
Ляшко тяжело засопел. Достал из конверта фотоснимок.
— Положение в районе точки на девять ноль-ноль сегодня. Точнее не имею. Судя по всему, они оказались в тылу наступающих эритрейцев.
Трофимов одним взглядом оценил обстановку. Вдоль дороги в юго-западном направлении скопом ползли черные букашки бронетехники, по косой отрезая «точку» от пути отхода к Абиссинскому нагорью.
— Плохо дело. — Он зло цыкнул зубом. — Вот тут, как я понял, откатывается бригада правительственных войск. Или что от нее осталось. Дай бог, будут драпать до самого Магадишо, но если упрутся рогом… Эритрейцы начнут разворачиваться в боевую линию против них и левым флангом аккурат зацепят «точку». Одно хорошо, у всех сейчас «тихий час» по поводу жары. Вот солнышко зайдет, тогда посмотрим, кого боженька больше любит.
— Это все, что ты можешь сказать?
— Если не матом, то — все.
Батя был в армии не первый день, и давно понял, что начальству бесполезно доказывать, что группа измотана двухнедельным рейдом, что вооружение и экипировка не соответствуют задачи боевого охранения, что… Да можно много чего сказать, но выполнять все равно придется. Поэтому лучше помолчать, выслушав приказ, и приберечь аргументы для последующего обсуждения самой животрепещущей проблемы — как из этой задницы потом выбраться живым.
Ляшко кисло усмехнулся.
Трофимов посмотрел на часы, провел в уме все расчеты.
— Значит так, плюс-минус на «ефрейторский зазор», до двадцати двух, я все закончу. Главное, чтобы связисты сопли не жевали, а к нашему прилету уже сидели на чемоданах.
Ляшко неожиданно вскочил на ноги, быстро прошел к двери, распахнул и выглянул в коридор.
Плотно придавив дверь задом, Ляшко обшарил взглядом кабинетик.
Трофимов списал приступ шпиономании на жару. Бывали случаи и похуже.
Ляшко придвинул табурет, сел напротив, понизив голос до шепота, сообщил:
— Слушай вводную, майор. Команду на вылет с «точки» дает Москва.
— Ни ху… себе! — вырвалось у Трофимова.
— Не ссы в компот, майор. Сидеть будешь на «точке» ориентировочно до трех ночи.
— Уже легче.
Лешко встал, прошел к окну, отогнул кромку плотной, до серости пропыленной, занавески.
— А обстановочка тут — еще та, — произнес он уже во весь голос. — Звездец полный, а не обстановка. Видел, «афан» пригнали?
Он оглянулся, чтобы увидеть, как кивнул Трофимов.
— Пригнали его потому, что есть точные данные, что начальник штаба танкового полка снюхался с эритрейцами. Сейчас решается вопрос, либо бригада в полном составе выдвигается затыкать дыру на фронте, либо танковый полк поднимает мятеж. И решиться этот вопрос в течение суток.
— Ага… Либо бригада в полном составе разбегается, — подсказал Трофимов.
— Хороший вариант. Но нам от этого не легче. Эритрейцам до города от фронта — сутки маршем.
— Это если по-нашему считать. Если по-негритянски, то все двое, — поправил Трофимов.
Здесь, где солнце лютовало половину дня, люди отсчитывали время по-особенному, что долго не могло уложиться в головах европейцев. Африканец не приплюсовывал время вынужденной паузы из-за жары, а наоборот, вычитал ее, искренне считая, что «мертвое» время временем считаться не может. Он с чистой совестью ложился в тень отдыхать, будучи твердо уверенным, что время, пока жарит солнце, остановило свой бег. В результате такой «забавной математики» расчетное время марша в пять часов оборачивалось во все шестнадцать, но доказать это африканцу было невозможно.
— Не принципиально, — обреченно обронил Ляшко, уронив край занавески.
Вернулся на свое место. Поболтал остатки чая в чашке. Вид у него был, как у сома, который уже перестал трепыхаться на песке.
Трофимов почувствовал, что сейчас Ляшко разразиться матерным обзором военно-политической обстановки в мире и в Эфиопии в частности, с непременным упоминанием родственниц женского пола членов Политбюро и генералитета.
— Если больше ничего нет, я пойду. Орлов надолго без присмотра оставлять нельзя. Обязательно во что-то вляпаются.
Он встал.
— Как твои мужики? — невпопад и уже слишком поздно поинтересовался Ляшко.
— А как они могут быть? Две недели в пустыне. Уже облизывались «три топора» в полный рост отметить — и домой.
— Что еще за «три топора»?
— Кодовый сигнал «три семерки» — «Возвращайтесь на базу». Символично. Праздник, можно сказать. И портвейн такой был «три семерки», в народе — «три топора».
Ляшко натужно хохотнул.
— М-да, остряки… Ладно, время пошло. Задача ясна?
— Так точно, — без особого энтузиазма ответил Трофимов. — Пойду готовить вылет.
Он шагнул к дверям. На пороге его догнал голос Ляшко.
— Троих человек в мое распоряжение пришли.
Трофимов медленно развернулся. Тяжелым взглядом уперся в блестевшее от испарины лицо Ляшко. У того хватило сил вякнуть команду, но в глазах не было ни капли уверенности, что она будет выполнена.
Батя посмотрел за порог на малохольного связиста.
Молча кивнул.
* * *
Всю дорогу Батя напряженно молчал. Глаз за черными стеклами очков видно не было, и Максимову показалось, что Батя по доброй армейской привычке ненадолго закемарил.
Оказалось, нет.
Стоило «уазику» свернуть за угол пакгауза, Батя издал короткий рык.
Тылом вертолетной площадки служили задние стены пакгаузов танкового полка. Остальные три стороны периметра пунктиром обозначил забор с колючкой. В дальнем конце под чахлым деревом стоял вагончик для летного состава. Рядом с ним растянули брезентовый навес, под которым по приказу Бати должна была отлеживаться группа.
Сейчас минимум половина из нее, точнее в расплавленном воздухе не рассмотреть, шаталась вокруг шатра в голом виде. В трусах, конечно, но такого синего армейского вида, что о принадлежности группы к советской армии сомнений не оставалось даже у местных жителей. В центре мелькал белым на заднице кто-то долговязый.
Над шатром поднимался белесый дым.
— Живоглоты, — без особой злобы выдавил Батя. — И Кульба, само собой за старшего. А ну-ка, Юнкер, дай газу!
Они по крутой дуге обогнули раскаленную тушу «Ми-8» и выехали к шатру.
Рядом с шатром наскоро соорудили шалаш, накинув сверху кусок брезента. Сквозь трещинки сочился пар. Из шалаша доносился сдавленный блаженный стон.
«Шалаш для потения», наверное, был известен еще в каменном веке, до наших дней в неизменном виде сохранился только у американских индейцев. Внутрь шалаша вносятся раскаленные камни, набиваются, сколько сможет влезть, все дружно потеют и поют магические песнопения, а шаман поддает жару, обдавая камни настоем трав. Говорят, лечат так все болезни.
За неимением бани, русские приспособились париться по-индейски. А что делать, если пот на такой жаре высыхает моментально, покрывая кожу налетом соли, которая в смеси с песком и пылью дает такую абразивную смесь, что за пару дней швами одежды до крови растирает кожу.
Батя встал в кабине.
— Ну, что за дела, я не понял?
Голые, как тигре*, и такие же поджарые и жилистые, спецназовцы замерли. Как всегда бывает, все посмотрели на заводилу. Кульбаков решил соответствовать.
————
* один из народ Эфиопии
— Я, что, зоопарк для африканских мандавошек? Бать, мне по уставу раз в неделю банный день полагается, или как?
— По уставу тебя на яйцах давно повесить полагается, — парировал Батя. — Почему демаскируем? Что было сказано? И кому тут чего было не ясно?!
— Так, кто-то плодотворно пообщался с полковником Ляшко, — заключил Кульбаков. Сразу сник.
— С чего взял?
— Ну кто у нас главный уставник? Ляшко и есть.
Из шалаша с диким ревом вырвался Большой, огромных размеров детина с детским лицом. С разбега прыгнул в бочку, обдав всех потоком мутной и теплой воды. Скрылся с головой, выставив наружу руку. Оттопыренный большой палец должен был всем дать знать, на какую вершину блаженства воспарила его душа и тело.
Следом выскочил, красный, как рак, Маленький, таких же габаритов, но прозванный так, чтобы хоть как-то отличать двух богатырского сложения членов группы. Он, прикрываясь ладонями, скачками бросился к бочке. Замер, уставившись на Батю.
В это время вынырнул Большой и объявил:
— Опоздавшему щеню — сиська рядом с задницей!
Все дружно заржали.
Большой, видев Батю, ойкнул и ушел под воду.
Батя выпрыгнул из машины. На своих он долго сердиться не умел. И даже не хотел играть в сурового начальника.
— Где воду надыбал? — уже мирно спросил он.
— Там у них целая цистерна. — Кульбаков кивнул на пакгаузы.
— Вот так и дали?
— Смотря как попросить, — Кульбаков отвел в сторону цыганские глаза.
— И как ты попросил?
— Подошел да открыл. Я же по ихнему не понимаю. Это вон — Юнкер у нас полиглот. Бать, да все путем, мы же по очереди. Шестеро здесь, шестеро по периметру бдят. Муха цэ-цэ не пролетит. Банька, кстати, только раскочегарилась. Настоятельно рекомендую.
Батя показал Кульбакову кулак.
— Кульба, в Союзе я тебя минимум год рядом с собой видеть не желаю.
Кульбаков расплылся в улыбке.
— Бать, только привези в Союз.
— А вот с этим, орлы, у нас заминка.
Батя критически осмотрел стоявших перед ним бойцов. Улыбки разом потухли. Показалось, что только что умытые лица вновь запорошила африканская пыль.
— Все подмылись, или еще есть желающие?
Кульбаков кивнул за всех.
— Тогда мы с Юнкером яйца попарим, а вы в кучу соберитесь у вагончика. Задачу ставить буду.
Кульбаков бросил на Максимова вопросительный взгляд. Тот в ответ лишь пожал плечами.
* * *
Солнце расплавленным огнем сползало к горизонту. Жара еще не спала, но от деревьев уже поползли длинные тени. После бани в тело вернулась упругая сила. Но на душе по-прежнему было тяжко. Как заметил Максимов, не только ему. Никто особо и не таился. В слух, правда, ничего не высказали.
Сидели полукругом на корточках в тени вагончика. Батя в центре, в перекрестье взглядов.
— Такие дела, хлопцы. Такой вот у нас будет «дембельский аккорд», — подвел итог Батя. — Вопросы, жалобы, предложения есть?
Он бросил взгляд на часы.
— Тогда, орлы, чиста оружия и отбой до девятнадцати ровно.
Кульбаков, все время покусывавший соломинку и смотревший куда-то поверх головы Бати, ожил. Сплюнул комок изжеванной травинки.
— Бать, у меня вопрос родился.
Батя склонил голову к плечу, окатил Кульбакова тяжелым взглядом.
— Кульба, сразу предупреждаю, без твоих хохмочек. Или ты думаешь, что мне самому все это так нравиться, что я на пальму лезть готов?
— Ну что ты, Бать! Просто еще не родился тот замполит, который объяснит, что мы тут забыли. А это у меня единственный глупый вопрос. Остальные сугубо по делу.
Батя с трудом подавил улыбку.
Кульбаков относился к неистребимому племени наследников дела и духа поручика Ржевского, на которых стояла и стоять будет русская армия. Без них она превратится в мрачный дурдом. А с ними — балаган цвета хаки. Кульбаков был головной болью и язвой желудка всех командиров, которым выпало с ним служить. И душой кампаний, заводилой загулов и талантливым организатором нарушений дисциплины, без которых сама армейская дисциплина теряет всякий смысл.
— Слушаю внимательно, Виктор. Потому что уже предупредил.
Произнес Батя, как именовал себя Кульбаков, с ударением на последний слог.
— Тут такое дело… Надо бочку камрадам вернуть. Разреши с Юнкером на «уазике» смотаться.
— Куда?
Кульбаков кивнул на пакгаузы.
— Бать, я слово советского офицера, тьфу, блин, геолога дал, что верну.
Батя смотрел на Кульбакова, как крестьянин на пойманного конокрада, не зная, с какого бока лучше врезать.
Кульбаков и выглядел, как цыганский конокрад, весь на пружинках, с лукавой усмешечкой и наглым блеском в глазах.
— Я на этот счет я очень суеверный. Посуди сам, зачем мне лишний грех перед рейдом?
Батя неожиданно сдался.
— Одна нога здесь, другая — там. Рысью!
— Яволь, грандфатер!
Кульбаков рывком вскочил на ноги.
— Юнкер, заводи мотор. Большой, со мной!
— А его зачем?
Кульбаков от удивления замер.
— Бать, ну не потащу же я бочку на себе?
* * *
На территорию танкового полка пробрались через разрыв в «колючке».
Впереди шел с бочкой на плече Большой, Максимов с Кульбаковым чуть сзади.
— Большой, ты тише топай. Негры народ темный, но могли противопехотных тут понатыкать, как в уставе написано, — предупредил Кульбаков. — Бабахнет, полетишь в рай вперед этой бочки.
— А ты не каркай, рожа цыганская! — гулко раздалось из-под бочки.
— Под ноги, говорю, смотри, чудо природы! — оставил за собой последнее слово Кульбаков.
Большой слоном вперся между пакгаузами.
— Погоди, Юнкер, у нас тут с тобой дельце есть на пару миллионов, — воровской скороговоркой прошелестел Кульбаков.
Он придержал Максимова за локоть. Потянул вдоль задней стенки пакгауза.
— Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе, ля-ля… — Безбожно фальшивя, затянул Кульбаков. — А дисциплиной у них тут полный звездец.
Он указал на пустующий «грибок» часового, показавшийся из-за угла крайнего пакгауза.
— Земля ля-ля ля-ля… — Кульбаков стрельнул глазами по сторонам. — Видна-а…
Кивнул на выцветшую маскировочную сетку, густо запорошенную белыми от солнца стебельками.
— Что ты видишь, мой юный друг?
— Ну, окоп по яйца выкопали, что тут такого? Лень ребятам, а нормального старшины нет.
— А в окопе, что, Юнкер?
В окопе стоял, стволом в направлении вертолетов, АГС-17*. И две снаряженные коробки. Судя по пыли на металле, стояли давно и без присмотра.
Кульбаков зыркнул по сторонам.
Здесь, что условно можно было назвать тылом автопарка, не было ни души.
— Пока эти черти мух не ловят от жары, Юнкер, подгони-ка поближе «уазик». Нам этот агрегат может очень пригодиться.
— Кульба, ну ты даешь!
— Юнкер, оружие советское? Мы — советские офицеры? Имеем право подержаться за кусочек родины? Еще вопросы есть? И запомни: в армии не воруют, в армии отдельные ротозеи проебывают воинское имущество.
Кульба достал из кармана сигарету, чиркнул зажигалкой, выпустил через ноздри бесцветный дым. Острым глазом полоснул по лицу Максимова.
— Улыбаться Машке будешь на гражданке. Мы для дела его берем. Слышал, трое здесь Ляшко сторожить остаются, восемь летит на «точку». Восемь стволов и ящик тротила! Как тебе такая огневая мощь? Пока Батя, как Чапай на картошке, нам стратегию рисовал, я все про этот агрегат думал. Очком чую, вляпаемся мы там по самое небалуй. А с этим чудом русских оружейников мне там ни разу страшно не будет. Роту можно повалить в легкую.
— Кульба, Батя нас порвет.
— Не ссы, не до смерти. Зато потом спасибо скажет. Еще возражения будут. Если дурак, то опровергай. Даю три секунды. Раз-два три — все, пошел!
Он удержал за рукав Максимова.
— Так, молодой, контрольный вопрос: чья идея была гранатомет скоммуниздить?
— Ну… Моя, конечено, — быстро сообразил Максимов.
— А со мной ты ею поделился?
— Никак нет, товарищ капитан.
Кульбаков усмехнулся.
— Молодец. Генералом не станешь, но двадцать пять лет прослужишь правильно. Иди! Я на стреме постою.
Он толкнул Максимова в плечо и задорно подмигнул.
Позывной «Юнкер»
Тюремный дневник
«Я, Максимов Максим Владимирович, окончил военный институт в 1985 году, стажировку проходил в должности военного переводчика в группе военных советников в Республике Ангола. По окончании учебы присвоено воинское звание лейтенант. Для дальнейшего прохождения службы направлен в Краснознаменный Одесский военный округ. Переводчик при 2 отделе штаба 14 армии. В 1986 направлен Отдельный учебный центр специального назначения Одесского военного округа, должность — военный переводчик. Прошел курс диверсионно-разведывательной подготовки.
1987 году направлен в распоряжение 10 отдела ГШ ВС СССР. С 1987 по 1989 — командирован в Эфиопию, должность — военный советник. В июне 1988 присвоено воинское звание старший лейтенант. В марте 1989 включен состав группы особого назначения под командованием майора Трофимова Ф.А.
С октября 1989 нахожусь под следствием…»
Вот так. Под следствием. Под следствием… В следствии чего? Не бывает следствия без причины. Действительно, должен же быть первый шаг по тропинке, которая уткнулась в стенку этой камеры.
Когда все началось? Пятнадцать лет. Дед однажды открыл тонкую книжечку. В библиотеке у него была масса таких, неизвестного происхождения, с непривычным иностранным шрифтом, старых, даже как-то по особенному пахнущих. Пальцем указал строчку и приказал: «Переведи!» Итальянский я не знал совершенно, но, использовав весь свой английский и тот минимум латыни, что дала бабушка, врач божьей милостью в третьем поколении, она почему-то считала, что латынь, а не математика, — гимнастика для ум, как-то сумел перетолмачить: «Ученный без военной выправки представляет из себя весьма жалкое зрелице».
«А теперь иди и думай!» — бросил дед, захлопнув книжку.
Я только успел схватить глазом автора: Юлиус Эвола.
Ушел думать в свою комнату, где на столе лежала не разобранная коллекция, которую привез с Кольского полуострова. Дед, когда не мог брать с собой в экспедиции, подбрасывал меня своим друзьям. А было их — все геологи и археологии страны.
Деда я не понял, все, с кем довелось бывать в экспедициях, конечно, не были Сталлоне, но мужиками были стопроцентными.
Я перебирал в памяти всех, кого знал. Все было у них, как надо. Но, дед был прав, чего-то не хватало. Чего-то очень важного.
К камням я в тот день не притронулся. И через неделю тоже. Как обрубило. Мир лишился Шлиманна. Шучу. Хотя, кто его знает…
Дядя Витя. Наследник пойдет в военное. Бабушка вздохнула. Даже не начинай!» В доме «Домострой» мог бы быть Библией, если бы дед не знал его наизусть.
— А ты сам как считаешь?
— Пока морально не готов убежать из дома.
— Есть же середина. Военный институт.
— Где на Рихарда Зорге учат?
— Первый раз слышу.
— А конкурс по «блату» туда знаете, какой?
— Тем интересней будет победить. К деду на истфак ты всегда успеешь по блату поступить.
Дед, неинтеллигентно, сложил кукиш и показал внуку, потом дяде Вите.
А, то, что мы не правильные военные я понял на первом же курсе. На первом этаже была караулка, на втором спал курс военных юристов. Юрики у нас были, как негры в Америке, презираемое меньшинство. Нам платили тем же, но, если разобраться, за дело. Раньше завтрака никто из коек не выбирался. А юрики подрывались, как положено по уставу, за сорок пять секунд. Кому-то из них это и спасло жизнь.
В караул пошла « языковая» группа. Народ, в полном отрыве от начальства, дрых сутки напролет, прерывая сон только выходом на посты. В сомнамбулическом состоянии какой-то уникум заряжал автомат. Контрольный спуск он произвел, присоединив магазин. Дернул затвор и нажал на крючок, как учили. Автомат, почему-то, бабахнул.
Пуля пробила потолок, который был полом для казармы юристов, и прошила подушку, на которой, слава богу, уже ничья голова не видела молодецкие сны. Выстрел прозвучал ровно в семь пятьдесят, когда рота юристов уже выстроилась в коридоре по команде «Подъем!»
Как ревел потом кастрированным морским котиком начальник курса, ясли бы на первом этаже спали переводчики, смертельного случая не избежать.
Командировка. Атака против солнца. То ли посчитали, что свои теперь под ними, то ли не рассчитали угол атаки, но лихо отбомбились по своим. Наш КП превратился в лунную поверхность. Советник начальника штаба бригады, с которым мы успели на уазике отъехать на пару километров, материться начал только на следующий день. До этого двадцать четыре часа молчал и только бешено вращал глазами.
Переводчик — это среднее между хабибом и «пиджаком». Ни один переводчик не стал генералом.
Средний путь. Прыжки с Бендерским полком десантной дивизии. Школа под Одессой. Кубинцы, сирийцы, и прочие цветные лидеры повстанческих армий и террористических группировок.
Кульба на аэродроме. Помылись.
Погрузка ящика с изделием. Сопровождает связист.
Кульба спиздил АГС-17. Русский товарищ, отдай большой пулемет.
На точке.
Связь с базой. Данные о Слепне. Разворот ротной колоны.
Макс в боевом охранении — поиск в районе.
На рассвете. Зачистка авианалетом.
Удар по колоне.
Уходят на единственной машине.
В городе бардак
— Это колона, я правильно понял? Свернула с дороги и пустошью прет прямо к «точке». Три грузовика и два БТРа. Усиленный взвод. Может, и меньше. Или больше. Сами видели, сколько негров в кузов может набиться.
Ляшко нервно дернул щекой.
— Через сколько они там будут, по-твоему?
-- Хрен тут угадаешь. По такой местности, в идеале, часов восемь ходу. Минус восемь на солнцепек, — пересчитал по-местному Трофимов.
— На рассвете?
— Но это худший вариант.
— Его и оставим, — заключил Ляшко.
— А навести на них авиацию нельзя? — подкинул вариант Трофимов.
Ляшко тяжко вздохнул и посмотрел на него, как на слабоумного.
— Чувствуется, что ты оторвался от столичной жизни.
— Само собой. Что, нет у Менгистки больше авиации?
— Считай, что уже ничего нет, — мрачно и веско произнес Ляшко. — И вот еще вводная. Ты о «Слепне» что-нибудь слышал?
* - база французского иностранного легиона в Джибути.
Трофимов усмехнулся.
Ни одна разведка не любит перебежчиков, чужих презирает, своих всеми силами сживает со свету. Дело даже не в возмездии за предательство, просто неотвратимость смерти предателя служит лучшим воспитательным средством. На тайной войне счет особый, измена одного может повлечь гибель тысячи. Причем, подлость в том и состоит, что сам ты в своем провале можешь быть полностью не виноват. Просто так карты легли.
Живешь себе под надежной легендой где-нибудь в Аргентине, шпионишь аккуратно для родной конторы, вдруг тебя хватают ни за что, ни про что и вешают за ребро на крюк в пыточной камере военной тюрьмы. И пока ты болтаешься в подвешенном состоянии в ожидании, когда прибудут добрые дяди из ЦРУ и заберут тебя для последующей работы у местных контрразведчиков, которым, по сути на тебя глубоко наплевать, о многом успеешь подумать, скрипя зубами.
Только в голову не придет, что где-то в тихой Вене скурвился какой-то капитанишка из резидентуры и сдал тот мизер, что знал. Но и этих крох информации хватило, чтобы сложить мозаику и вычислить тебя раньше, чем Центр отработает провал. Одна отрада — уверенность в том, что гниде осталось жить ровно столько, сколько ему отпустил не Господь, а всемогущий Центр. И год может пройти и десять лет, но доберутся до него люди с горячими сердцами, холодными головами и чистыми руками. Этими-то руками и свернут цыплячью шею предателю.
И если со «всяких штатских», принудительно завербованных иностранцев, спрос не велик, могут и слабинку дать, сбегав в родную контрразведку, то с советского офицера спрос особый. Расстрельная статья без всяких вариантов.
В далеком от Африки Афганистане случилось то, что не редкость на войне. Два офицера попали в плен. Аллах им судья, но сподобились они принять ислам и перейти на сторону моджахедов. Надо думать, что воевали добросовестно, если новые хозяева их не сдали и на предлагаемый обмен не купились. Родина, захлебнувшись от праведного гнева, вынесла заочный расстрельный приговор.
Трупный ветер войны бродит своими тропками, и несет судьбы человеческие, как перекати-поле. Радикальный ислам проказой стал расползаться по миру, добрался он и до Эфиопии. Конфликт провинции Эритрея с режимом Магадишо носил межэтнический характер, густо окрашенный в кумачовый цвет марксизма. Фронт национального освобождения Эритреи искренне считал, что захвативший власть полковник Менгисту Хайре Мириам не верно понимает фундаментальные положения учения Маркса-Энгельса. Чем туже затягивался узел конфликта, тем явственнее проступал исламский фактор. Марксисты Эритреи черпали поддержку только у соплеменников ахмаров, а братьям-мусульманам протянули руку единоверцы. Джихад, как известно, дело не только святое, но и прибыльное. Исламские отряды стали играть первую скрипку сопротивлении режиму, опираясь на военную и материальную помощь единоверцев со всего арабского мира.
В рамках «братской помощи» нежданно-негаданно вынырнули в Эфиопии два бывших офицера-афганца, теперь уже инструкторами Аль-Кайды.
А вот этого ни родина, ни Центр стерпеть не могли. В резидентуру в Могадишо пришел приказ «обнаружить и уничтожить». Везунчику обещали Красную Звезду без вопросов.
Проблема была в том, что один «бывший русский» безвылазно сидел на базе в Сомали, за что заслужил позывной «Трутень». И достать его можно было только десантом на базу моджахедов. Второй выступал в роли «играющего тренера», не только готовил, но и лично выводил отряды в первый рейд по тылам правительственных войск. Действовал, как когда-то его учили: точно, скрытно и беспощадно. Ловушки и засады обходил, словно носом чуял. От погонь отрывался качественно, ни разу не подставившись. От обратного окрестили «Слепнем».
— Завалить «Слепня» — это такой «дембельский аккорд», о котором можно только мечтать, — Трофимов чуть ли не облизнулся. — Это же «Слепень»!
Ляжко вдруг взорвался.
— А по мне хоть комар ростом со слона, вот с таким хоботом! — Он хлопнул ребром ладони по сгибу локтя, изобразив размеры комариного хобота. — Кому, в жопу, теперь твой «Слепень» уперся?
Трофимов хищно прищурился.
— Тогда я не понял, к чему был вопрос?
— Обстановку я тебе довожу! В ноль-двадцать перехватили радиообмен из квадрата с Камп ле Мунье*. По почерку — «Слепень». Получается, это он, сука, колону на объект выводит, а сам где-то поблизости затаился.
— Там боевое охранение есть?
— Да какое там охранение, полторы калеки, — отмахнулся Ляшко. — «Слепень» со своим мясниками их в пять секунд распотрошит.
— Это еще бабушка надвое сказала, — возразил Трофимов. — «Слепень» — не дурак, и осторожный, как лиса. Он сам не сунется, будет колону ждать. Да и в чем проблема? Туда лету-то пара часов. Жара спадет, к семнадцати по нолям будем на месте. Если связисты сопли жевать не будут, за час управимся.
Ляшко насупился и отвел взгляд.
Трофимов, почувствовав неладное, цыкнул зубом.
— Так… Еще одна вводная?
Ляжко хлопнул ртом от возмущения.
— Да ты, майор, тут совсем от жары тюкнулся?! Думаешь, нам там больше заняться нечем? Развел тут, понимаешь, «Зарницу»! Слушай приказ: все операции прекратить, группе срочно — «три топора». Так у вас это называется?
Трофимов осел в кресло.
Кодовый позывной «три семерки» — «срочный отход на базу» зубоскалы давно расшифровали как «три топора» в память о дешевом портвейне «три семерки», с которого для многих началась алкогольная биография. Расшифровка точно соответствовала тому, что происходило первые дни на базе. Только того самого, тухло-сладкого портвешка не было. Глушили себя, чем бог пошлет.
Ляшко почему-то решил, что надо играть в начальство дальше. Отпив чай, продолжил разнос:
— То, что вблизи от объекта появился «Слепень», многое проясняет. Получается, это он, сучара, навел. Где тут ХХХХХ? — Он притянул к себе карту.
Трофимов, не вставая, ткнул пальцем в серое пятнышко на пересечении двух дорог.
— Та-ак. Сколько ходу до объекта?
— Смотря, на чем: пехом или на броне?
— Батальонная колона, за сколько дойдет? — раздраженно уточнил Ляшко.
— Понятно. Самое время пятки смазывать и портянки перематывать.
Ляшко криво усмехнулся.
— Отбросить этот табор нет никакой возможности. Да и необходимости нет. Вчера Москва провела тестирование системы связи. Слава богу, все пашет. Нам спасибо, можно играть «три топора».
Радости в голосе у Ляшко не было никакой. Наоборот, скользнули странные дребезжащие нотки.
Секретность начинается с разделения информации по уровням, в результате каждый получает ее толику, как выражаются в армии, « в части, его касаемой».
Считается, что полнотой информации обладает только тот, кто находится на вершине иерархии. На самом деле мера наивысшей компетенции тяготеет как раз к низу пирамиды, где и кипит реальная работа, которая невозможна без достоверной информации. Что не «довело» сверху начальство, добирается по ходу дела через взаимодействие с такими же исполнителями. Может быть, по этому проблему излишних знаний низовых исполнителей со времен строителей египетских пирамид и вплоть до невольников, строивших подземные ставки Гитлера, решали весьма кардинальным способом — всех под нож.
Как ни секретил Центр суть выполняемого задания, а Трофимов точно знал, что какая «система связи» развертывается в пустыне, и почему для боевого охранения бригады «нефтяников-бурильщиков» задействовали его группу спецназа.
Может быть, видели, рекламные ролики с полетом крылатой ракеты? Красивая компьютерная графика отвлекает от главного вопроса: а как она считывает маршрут? Особо осведомленные, не пропустивших соответствующих статеек в газетках, ответят, что в ракету перед стартом вкладывают программу полета с точной картой местности. Ответ, конечно, на уровне школьного отличника, который знает правильный ответ, но не знает, почему он правильный. Следующий же вопрос: а откуда берется карта местности, повергнет всезнайку в стопор.
Действительно, откуда? Маршрут ракеты, как и всего в армии, прокладывается с привязкой к ориентирам: перекресткам дорог, вершинам гор, отдельным высотным объектам или геодезическим знакам. Причем, ориентиры должны быть такими, чтобы противник не мог их быстро ликвидировать. Это азы военной топографии и ориентации на местности.
Значит, прежде, чем полетит ракета, кто-то должен ножками протопать весь маршрут, старательно нанося на карту координаты ориентиров, которые потом можно перекодировать в электронный язык, понятный системе самонаведения ракеты. Частично эту работу можно выполнить, просчитав «в объем» спутниковые снимки местности. Но ножками оно надежнее… Вывод?
К каждому объекту, выбранному в качестве мишени для крылатой ракеты, задолго до ее старта ножками протопал спецназ. Или турист, или фанат рыбалки, или грибник, или «охотник за НЛО». Кто угодно, но обязательно с хорошей разведывательной подготовкой.
Противник может, как уже знаем, принимать контрмеры, искажая картину на местности, по мере сил снося особо заметные ориентиры. Поэтому идеальным вариантом разведки маршрута будет, если группа спецназа или «грибник» оставят радио-маяки, которые будут долго лежать в грунте или под водой, пока ракета не пошлет им сигнал оповещения. Тогда очнется один приборчик и даст импульс соседу. Так, по цепочке, они и доведут крылатую бестию до цели.
Идея проложить трассу пролета ракет через весь континент от Аденского залива до Атлантики была проста и убойна, как автомат Калашникова. Привет Шестому флоту США в оба конца при любой погоде. Но почему сидели в стране не один год, а жареный петух клюнул только с началом вывода войск? Зная о задании, Трофимов каждое утро говорил в сердцах: «Не раньше и, блин, не позже!»
Зубоскал Кульба, не меньше командира осведомленный в военной тайне, на это всякий раз вставлял: «Нормально. Как в армии. Все в последний момент, но на века».
Трофимов подобрался, почувствовав, что Ляшко вот-вот разродится приказом.
Откашлявшись, Ляшко, действительно, обрел полагающийся ситуации вид, но как-то неожиданно сдулся. Засопел, отираясь платком.
— Такие вот дела… «Борт» мой видел?
Трофимов кивнул. Теперь было ясно, почему Ляшко, до мокрых штанов боящийся болтанки в воздухе, прилетел вертолетом.
— Твоя задача, вылететь на «точку», лично проконтролировать, чтобы все оборудование было погружено на борт. Что не войдет, взорвать, чтобы даже следов не осталось. Спецов эвакуировать до единого человека. За каждого отвечаешь головой. Группы прикрытия прямо сейчас стянуть к «точке». Когда у тебя с ними сеанс связи?
— Этого делать нельзя, — перебил его Трофимов.
— Не понял?
— Нельзя снимать боевое охранение. Вдруг кто-то из колонны раньше времени подкатит. Или еще кого-то черт принесет. Мои хоть их отпугнут, пока мы тут копаться с вылетом будем.
— Что ты предлагаешь?
— Снять прикрытие облетом, всем вместе высадится на «точке», занять круговую оборону, пока спецы будут грузиться. Потом все зачищаем — и рвем когти.
Ляшко, прикинув в уме, кивнул.
— Под твою ответственность. Детали уточним чуть позже.
Трофимов равнодушно пожал плечами.
— Как обстановка в городе?
— Да сами видели, Вадим Игоревич. Притаились, как перед грозой. Самые умные уже дернули, куда глаза глядят.
— М-да, — Ляшко покосился на окно, плотно задрапированной пыльной тканью. — А в гарнизоне что?
— Бардак.
Ляшко глубокомысленно кивнул.
— Точные данные есть?
— Так, слухи… Мутят что-то в танковом полку. Вернее, что от него осталось. Народец потихоньку на дембель линяет. Сомневаюсь, что они тут в Сталинград играть собрались.
Ляшко вытащил тело из кресла, придвинулся почти вплотную.
— Ближайшие сутки-двое полк может перейти на сторону Эритреи. Эмиссары повстанцев вступили в контакт с начальником штаба. Данные точные, — жарко прошептал он.
В глазах Ляшко плескался страх.
— Вы с нами летите? — спросил Трофимов.
— Нет. Приказано руководить отсюда и лично проконтролировать, что груз и спецы вылетели в Могадишо.
Ляшко откинулся в кресле.
— Такие вот дела, майор, — слабым голосом произнес он.
Трофимов не стал лезть с вопросом, за какой такой залет Ляшко под занавес командировки наградили таким заданием. А может и не подставили, а наоборот, дали шанс отличиться. Только никакого энтузиазма и боевого задора он у Ляшко не наблюдал.
Да и в себе не чувствовал. Предстояла очередная работа: трудная, смертельно опасная и неблагодарная.
Так, ведь, не привыкать…
* * *
Строительная площадка примостилась боком к воинской части. Территория части была условно обозначена остатками забора с «колючкой», завалами военного металлолома и длинным рядом складов из «быстро возводимых конструкций»: ребристыми стальными полубочками.
Какой объект решили подарить советские строители братскому народу Эфиопии, судить теперь было трудно. Стройку забросили, едва выкопав фундаменты и навалив бетонных конструкций. Под воздействием солнца и пыли она быстро приняла вид лунного пейзажа.
Трофимов по-военному цепким взглядом скользнул по стройплощадке. Идеальное противотанковое заграждение. Как говорят, где прошел стройбат, там танкам уже делать нечего. Если сыпанет пехота, то, конечно, выковыривать ее придется с трудом. Но главное — техника по мелкому котловану не пройдет и метра.
В складывающееся ситуации это уже было почти везением. Десяток строительных вагончиков, окруживших прорабский коттедж, можно было снести одним выстрелом танкового орудия, если вывести танк на прямую наводку.
Словно в ответ на его мысли за стальными пакгаузами взревел танковый движок, выстрелив вверх клуб сизого дыма.
Трофимов с оттяжкой сплюнул в пыль. Толкнул дверь коттеджа.
Внутри была жуткая смесь прорабской с армейской каптеркой. Окна занавесили бронежилетами, в сумрак помещения пробивались острые лезвия света.
На кровати неподвижно лежал человек, закрыв лицо подушкой. Услышав, как забухали в предбаннике шаги, он уронил руку на автомат, лежавший на полу у кровати.
— Свои, Петро.
Человек вернул руку на живот.
Трофимов прошел к своей койке, переступая через разбросанные по полу снаряжение, пустые патронные цинки и давленные коробки.
— Сколько раз говорил, разгребите тряхомудие! Блин, бардак, на слоне не проехать.
Лежащий никак не отреагировал.
Трофимов плюхнулся на койку, бросил поверх серой подушки автомат. Привалился спиной к стене. Даже сквозь толстые доски чувствовался жар, затопивший все снаружи.
Вентилятор вяло гонял спертый воздух. На столе зеленым глазом светилась панель рации.
— Петро, хорош на массу давить!
— Я не сплю, — глухо раздалось из-под подушки. — Я думаю.
— Смотри, не привыкни.
Трофимов нашарил под подушкой плоскую фляжку с джином. Свинтил пробку, сделал два глотка. Пойло было теплым, жгло горло, шибало в нос можжевельником. Но сердце сразу отпустило, и испарина на висках стала гуще.
— Где Кульбаков? — спросил он.
— Кульба с Гераклом к басурманам пошли в гости.
— Нафига?
— Сказал, по делу.
— А точнее?
— Точнее не знаю. Скоро вернется, сам скажет.
—- Я же сказал, сидеть, как мыши! Блин, на час оставить нельзя. Нахрена он в часть к ним поперся?!
Петро отбросил подушку с лица. Но никаких попыток встать не предпринял.
— Батя, ну почему я сразу крайний?!
Трофимов сделал еще один глоток. Крякнул в кулак.
— Связь с «Юнкером» была? — спросил он уже умиротворенно.
— Так точно. Четырнадцать тридцать ровно. У молодого пруха, по ходу дела. Двух «языков» взял. Сейчас потрошит. Если получит наводку на «Слепня», экстренно выйдет на связь в шестнадцать по нолям.
Трофимов покачал головой.
— М-да… Фартит молодому.
За окном раздался скрип песка под тяжелыми шагами и натужное сопение.
Рука Петра снова упала на цевье автомата. Трофимов так же резко подгреб свой.
— «А-йя милава узнаю по походке,
Он носит, носит брюки-галифе…», — дурным голосом заблеял кто-то на крыльце.
— Кульба, — облегченно выдохнул Петр, возвращая руку в исходное положение.
Дверь распахнулась. Весь проем заняла богатырская фигура. Человек сопел под тяжестью АГС-17*, взваленного на плечо. В свободной руке удерживал на весу станок гранатомета.
Физической силы у Геракла было, как у неандертальца. Мозгов столько же, чем без зазрения пользовался Кульбаков.
*— автоматический гранатомет
— Гриша, ты его пока у стеночки поставь, я потом скажу, куда приспособим, — раздался в предбаннике его цыганистый голос.
Гриша-Геракл уставился на Трофимова, не зная, что делать дальше.
Трофимов усмехнулся и кивнул на темный угол. Геракл тут же свалил туда свою ношу.
Кульбаков на секунду возник в проеме, поставил через порог две «улитки» от гранатомета. Глаз у него был, как у конокрада, все считывал влет. Улыбка была под стать глазам, бедовая, воровская.
— О, батя! Уже вернулся. Щас все объясню. Щас только контакт с местным населением налажу, и объясню.
Трофимов мрачно кивнул в ответ.
Петро сразу же присел на постели, осклабился, ожидая бесплатного цирка. Гаврила не выходил из темного угла.
За тонкой стенкой рассыпался скороговоркой Кульбаков:
— Так, камрад, спасибо за службу. Данке шен, говорю. Вольно, можно оправиться. В смысле — сделай вид, что тебя тут нету. Иди, иди, камрад, советский специалисты отдыхают, нефиг мешать.
Кульба кого-то мягко, но настойчиво выталкивал на крыльцо. Человек, судя по звукам, выходить не хотел.
— Так, я не понял, это шо за дела? Все, свободен, молодой! — перешел на ефрейторский тон Кульба.
— Советский товарищ, отдай! — почти без акцента заявил «камрад».
— Чего?!
— Отдай!
— Не могу, камрад! Долго объяснять, но — не могу.
— Отдай! — упорствовал «камрад».
— Как я тебе его отдам? Накрылся тазом гранатомет. Сломался. Ремонт, понял? Все, свободен!
Хлопнула дверь.
Кульба, отдуваясь, шагнул через порог.
Трофимов осмотрел его долговязую, переполненную энергией фигуру, и отвел взгляд, чтобы Кульба не увидел плещущегося в глаза смеха. Капитан Кульбаков принадлежал к неистребимой никакими уставными мерами породе поручиков Ржевских, на которых стояла и стоять будет русская армия. Бабник, похабник, балагур, не дурак выпить и умный до всего, что касалось нарушений всех статей уставов разом. Душа кампании и головная боль начальства. Правда, начальство таких, скрипя сердцем, любит. Потому что из ангелов героев не получается. А со смертью Кульбаков играл в подкидного самозабвенно, как жил, правда, передергивая и отчаянно жульничая.
— Ну и как это понимать? — командирским тоном изрек Трофимов.
— Батя, я не понял, что за дела? Оружие — советское. Я — советский офицер, так? Имею я право подержаться за кусочек далекой родины? Может, этот пулемет для слонов мой брательник, варганил, с похмела маясь, однако норму выдавая. С перевыполнением плана, как штык! Здоровье гробил, можно сказать, чтобы я мог себе жизнь, спасти. И в такой трудный час, когда решается судьба…
— Кульба! — попробовал оборвать его Трофимов.
— Не, батя, я чего-то не втыкаю? У меня не очко, чтобы вы знали, а аналитическое управление ГШ. Я обстановку чую…
— Кульба, ты нахера гранатомет спионерил?! — не выдержал Трофимов. — Вони сейчас будет до небес. Нам только этого сейчас не хватало!
— Батя, будь спок. Мы им столько сюда добра навезли, что одним больше, одним меньше. Ты бы видел, что там творится! Народ на дембель пачками валит. И каждый, заметь, с оружием.
Трофимов долго выдохнул.
— Верни агрегат камрадам.
Кульба метнулся к окну, откинул «бронник».
— Батя, ты посмотри на это Арлингтонское кладбище производства конторы «Союзспецмонтаж»! Это же братская могила, я тебе говорю. Хана нам, если они с этой стороны сыпанут.
Над подоконником поднялась кучерявая голова и изрекла:
— Советский товарищ, отдай!
— Пошел нафиг! — Кульба небольно шлепнул негра по макушке.
Тот всхлипнул, и пропал.
— Батя, ты посмотри, какой сектор обстрела. Два раза жахнуть — и привет родителям. — Кульба понизил голос до шепота. — Пока они сопли будут на кулак наматывать, вы успеет до аэродрома добежать. А что ты хотел, «мухобойками» их отгонять? Так у нас всего пять автоматов. Связист не в счет, он с утра блюет мимо корыта. Съел, наверное, что-то не то.
— Твою мать, Виктор! Положение и так, ежа против шерсти родить проще… Почему в форме, почему с оружием? Приказал же, изображать из себя геологов, что не ясно?!
— Так, кто-то плодотворно пообщался с полковником Ляшко, — протянул Кульбаков.
Он уронил полу бронежилета. В комнате сразу же стало сумрачно.
Трофимов отвалился к стене. От повисшей гнетущей тишины в комнате скоро стало трудно дышать. Все взгляды скрестились на Трофимове.
— «Три топора», мужики, — произнес он.
Виктор Кульбаков ломко изломился, хлопнул себя по высоко вскинутой коленке.
— Твою маму! То-то мне сегодня снилось…
— Что тебе снилось, дома травить будешь, — оборвал его Трофимов. — Геракл, Петро! Манатки собрать и через десять минут — в распоряжении полковника Ляшко. Связиста с собой забрать.
— Он нетранспортабельный, — изрек Геракл.
— Ты смотри, какие мы слова знаем! — хохотнул Кульбаков. — Пообщался бы со мной еще месяц, взяли бы без экзаменов в военно-политическую академию.
— Что со связистом? — спросил Трофимов.
— Да, черт его знает. — Кульбаков пожал плечами. — На рассвете в штопор вдруг сорвался. Вылакал полтора литра «гвоздики», полирнул местным пивом. Просил у нас добавки, но мы сказали, что батя ввел «сухой закон». Но он и без добавки рухнул.
— Живой, хоть?
— Живой. Два раза блевал из окна. Бать, с чего это он так стоп-кран сорвал, а? Вроде, не день связиста сегодня.
— Почти угадал. Они ночью систему опробовали, все пашет. Значит, домой скоро. Вот и ометил.
Кульбаков саркастически усмехнулся.
— До дома еще дожить надо.
Попав в перекрестье тяжелых взглядов, Кульбаков спохватился и суеверно постучал по фанерной перегородке.
* * *
Солнце скатывалось по небесной сфере каплей расплавленного свинца, все больше наливаясь краснотой. Раскаленное марево загустело и не так жгло глаза.
Трофимов опустил на глаза очки, в темных стеклах пейзаж заброшенной стройки сделался рельефней, отчетливо проступили пятна теней.
Отстранившись от мира, он позволил себя расслабиться. И сразу же изнутри всколыхнулось тяжелое предчувствие. Ветер доносил всплески криков, растревоженными птицами носящимися над военным городком. В части творилось что-то неладное. До пальбы дело еще не дошло, но, судя по нервозности, вот-вот должно было полыхнуть.
Кульбаков сидел рядом на ступеньках крыльца, курил в кулак, с прищуром поглядывал на тылы части.
— Митингуют… Там сейчас на роте афан* все держится. Мужикам терять нечего. Могут взнуздать и за собой всех потянуть. Если сегодня ночью их не подрежут, конечно. Пока светло, еще бояться. А ночью, когда все негры на одно лицо, все смелые.
Трофимов промолчал, покусывая горькую от пыли былинку.
— Мне их расклады глубоко пофигу. Но нам еще сюда утром возвращаться. Прикинь, какой бардак будет.
— Посмотрим.
Кульбаков затоптал окурок каблуком. С хрустом потянулся.
— Бать, с «Юнкером» что делать будем? — как-то вскользь спросил он.
Трофимов усмехнулся.
— Не бойся, не брошу.
Кульбаков придвинулся ближе.
— Бать, первая охота у пацана. Это же… Это же, как с бабы вспугнуть. На всю жизнь импотентом можно сделать. Бать, ну посуди сам, когда ему в жизни еще такой шанс выпадет?
— Ну и что ты предлагаешь?
—
—
Кульба двух человек в охрану и на связь к Ляшко. Максимов — как с бабы сорвать. Дай пацану первую охоту. Тебе кинут подпола на пенсию, а ему еще служить и служить. Стимул нужен. Вот мне, тьфу-тьфу, пожалуют майора и медаль «за песок», закинут в Забайкальский местным спецназном ДШБ командовать. Так будет о чем байки травить, видел, чего в кошмарном сне не приснится. А пацан, что?
О крылатых ракетах.
Дембельский аккорд
.
X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня
Комментарии к книге «Летальный исход», Олег Георгиевич Маркеев
Всего 0 комментариев