«Убить президента»

Убить президента

ОТ АВТОРА

Автор считает своим долгом предупредить: все события, описанные в романе, от начала и до конца вымышлены. Автор не несет никакой ответственности за возможные случайные совпадения имен, портретов, названий учреждений и населенных пунктов, а также какие-либо иные случаи непредсказуемого проникновения чистого вымысла в реальность.

Часть первая ПРЕЛЮДИЯ

Можно сидеть в ванне и не быть при этом Архимедом.

Патрик Блер, «Жизнеописание Шарлотты Кордэ»

Глава 1 ПРЕЗИДЕНТ

В девять тридцать замигала лампочка телефона спецсвязи. Зуммер такой вежливый, негромкий, никак не привыкну. Я поднял трубку, и Павлик напряженным голосом сообщил, что убивать меня будут завтра. Предположительно вечером. Точные время и место, покушения пока неизвестны. Состав участников неизвестен.

Умницы.

Павлик, если кто еще не знает, руководит Службой Безопасности Президента. То есть меня. Главный Телохранитель, если угодно. Существо преданное, но интеллектуально крайне убогое. Попросту дубина. Говорят, в свое время так и не смог одолеть рассказ «Муму». Завяз на середине. Давно заметил, что ум и личная преданность – две вещи несовместные. Как гений и злодейство (я – исключение). И хорошо, что несовместные. Павлик дело свое охранное знает и притом преданный дурак. Найдите-ка сейчас такого умника, в верности которого я бы не усомнился. Последним был мой пресс-секретарь Веня. Вениамин Васечкин, кандидат наук. Правда, он пока еще не знает, что был. Завтра узнает. Завтра будет для многих день приятных неожиданностей. И неприятных… Что-то наш Павлик так нервно задышал в трубке. Ах да, еще покушение.

– Подробности какие-нибудь есть? Хоть что-нибудь? – поинтересовался я у Павлика. Подробностей, естественно, не было. Дубина Павлик стал извиняться. Оказывается, соколы перестарались. Приняли агента ФСК за одного из участников будущей акции. Проявили бдительность. Сам Павлик примчался в Лефортово слишком поздно, когда стукача уже отскребали от стен камеры. Как уверяет Павлик, покойник успел сказать только про завтра.

Тут мой имбецил Павлик начал снова мучительно оправдываться. Оказывается, фискалы сами виноваты – не поставили его, начальника СБ, в известность. А сам он опоздал в Лефортово потому, что-де проверял сигнал. Гражданка Воронина обнаружила в подъезде своего дома, в пяти кварталах от Кремля, подозрительного мужчину с пакетом в руках. Выяснилось, что мужчина – нормальный алконавт. И в пакете не пластиковая взрывчатка, а две бутылки «Распутина», «красненькое» и какая-то ливерная колбаса. Колбасу на всякий случай отдали на экспертизу.

– А водку? – спросил я вкрадчиво. Так, как только я умею. – Водку проверили? Вдруг там нитроглицерин?

Кретин Павлик вполне серьезно отрапортовал, что водка настоящая. Действительно, натуральный «Распутин». Один портрет на горлышке, один на этикетке. Он сам проверял. Кстати, хозяин пакета пока задержан. До особого распоряжения. Моего, надо полагать. Ну-ка, господин Президент России, распорядись насчет бутылки водки и колбасы.

Мне пришла в голову неплохая мысль: задержать самого Павлика. Обвинить в мародерстве и судить показательным судом. Поддержать имидж сурового, но справедливого царя. Народу это нравится. Хотя, пожалуй, не выйдет. Павлика пока нельзя. Дегенерат, но верный. Что я буду без таких делать? Например, завтра? И потом президентская команда слишком ценный капитал, чтобы тратить по пустякам. Золотой фонд Большой политики. После того как погиб в автокатастрофе лейб-медик Гриша, пришлось и так сделать паузу. Пресса, наш дорогой аппендикс демократии, уже помалкивала. Но слухи, если они не исходят лично от Президента, – вещь бессмысленная и опасная. Поэтому отставить показательный суд. По крайней мере, пока.

– Мужика отпустить. Водку вернуть. Потерю колбасы компенсировать. Гражданку Воронину официально поблагодарить…

Я почувствовал, как ожил на другом конце линии мой Павлик. Приказы ясные и четкие. Все понятно. Это он любит. Пришлось испортить ему удовольствие.

– Ну, а теперь о завтрашнем покушении. Это, Паша, очень некстати. Ты понял? Сам знаешь, какой завтра день – в Кремле не отсидишься. Встречи, обеды, водружение венков. Журналистов набралась уже целая дивизия. Может, отменить хотя бы Большой?…

Паша согласно вякнул в трубке. Охрана в театре для него – одна морока. Всех зрителей через металлоискатель не пропустишь. Мудро, господин Президент! Отменить, конечно, отменить!

– …Хотя нет, нельзя, – раздумчиво сказал я к совершенному Павликову неудовольствию. – Большой балет – это наша гордость. Придется присутствовать. Церемониал. Протокол. Понимаешь?

Слово «протокол» Павлик понимал. Как-никак работал когда-то рядовым участковым. И если бы не фортуна в моем лице… Однако хорошенького понемножку, Павлик.

– И еще, – добавил я, чтобы уж совсем расстроить своего Главного Телохранителя. – Попроси, чтобы генерал Голубев был у меня в течение получаса.

– Так точно, – буркнул Павлик обиженно.

Генерал Голубев – начальник Управления ФСК. Он да еще Митрофанов из Управления Охраны – два Павликовых вечных конкурента. Все трое так меня любят, что ревнуют друг к другу. И это правильно. Спецслужбы разделили еще при Ельцине. Да нет, еще, кажется, при Горбачеве в сентябре 91-го. Михаил Сергеич не успел уже воспользоваться своей идеей. Но идея была старая и славная. Разделяй и властвуй. Пусть конкурируют друг с другом, пусть каждый тянет одеяло на себя. Суеты больше, но спокойнее. Никогда не объединятся против Президента. Кто-нибудь, да заложит всенепременно.

Павлик в трубке между тем демонстрировал молчаливый укор. Он не любит федералистов. У них опыт, они шустрят. У них стукачи по всей Москве. Голубев убийство стукача ему припомнит.

– А может, твои нарочно прибили фискала? – эдак небрежно спросил я вдруг у Павлика. – Может, как раз по твоему приказу? Чтобы потом, не торопясь, уконтропупить любимого Президента? А?

Павлик что-то панически булькнул в трубке. Кажется, он готов был уже доказать свою преданность тут же, по телефону. Сделать себе харакири из табельного оружия. Всякий раз я забываю, что преданным имбецилам не свойственно чувство юмора. А мне, как назло, свойственно. Говорят, это наследство от папы. Папочка, сволочь, был большой юморист. Когда не ссорился с мамочкой.

– Ладно-ладно, – пресек я чуть было не состоявшееся харакири. – Пошутил. Но Голубева все-таки пригласи. И сам, кстати, можешь зайти. Ум хорошо, а полтора – лучше.

Павлик с облегчением хихикнул. Эту шутку он уже научился понимать. С четвертого или пятого раза, но научился. Способный.

Глава 2 ВАЛЕРИЯ

Еще вчера мы согласовали с Андреем место проведения операции, но крепко поцапались в вопросе о выборе оружия. Андрей настаивал на бомбе, но я была непоколебима: только пистолет. От входа до лестницы наверх, в правительственную ложу, сорок восемь метров. Целых десять секунд, даже если идти быстрым шагом. И там уж точно будет кто-то посторонний, помимо дуболомов из личной охраны. Если бросать бомбу, то обязательно будет много жертв. Невинных жертв. Это аксиома террора, его краеугольный камень. Урок Игнатия Гриневицкого нам всем должен пойти впрок. Никаких бомб!

Андрей добросовестно мне кивал, но видно было, что имя народовольца Гриневицкого для него что звук пустой. И что историю покушения на Александра II он либо знает нетвердо, либо вообще не знает. Странно – чему его учили в этом историко-архивном? Хотя да: его же вышибли со второго курса. Как он рассказывал, по личному распоряжению оппортуниста Афанасьева. Думаю, что мальчик присочинял, и наверняка он лишился студбилета из-за какого-нибудь банального хвоста по немецкому. Милый героический лоботряс. Пусть сочиняет. Революционер сам должен быть автором и творцом своей биографии, особенно молодой. Не всем же повезло в молодости разбрасывать листовки на премьере «Иоланты», отсидеть свои полгода в «Матросской Тишине» и два года у Кащенко. И тем более не все удостоились прозвища «бабушка русской демократии».

Андрей сказал, что из пистолета я непременно промахнусь, и все пойдет насмарку. И тогда придется стрелять уже ему. Только с запозданием, из неудобного положения. И ты, Лерочка, и я обязательно погибнем, потому что сами станем мишенями…

Я ответила Андрею, что такая смерть почетна, но сама думала о другом. Я думала, что не промахнусь, не могу промахнуться. Неудобно прицельно стрелять, когда у тебя очки минус восемь. Но я долго тренировалась, каждый шаг повторяла раз двести. Могу теперь даже с закрытыми глазами повторить. Три шага вперед, два направо, мимо портьеры, мимо дурацкого ампирного светильника (какая, к слову, безвкусица!), мимо колонны, мимо двери литчасти, потом еще поворот направо… И у меня всего четыре секунды. На два выстрела, больше не успею. Покойный Фортунатов еще пять лет назад меня учил: «Лера, целься только в голову или в шею, у этих друзей наверняка надет бронежилет». Пять лет назад его уроки не пригодились, да и цели были другие. Несерьезные, в общем, цели. Грамматика боя, язык батарей. Ничего, завтра пригодятся. Завтра будет ТВОЙ ТУЛОН, Лера. Звездный час твоей прекрасной и яростной жизни. Кто это сказал: «Жизнь не удалась, отрепетируем смерть!»? Не помню, да и не важно. Важно, как это у Некрасова: умрешь недаром – дело прочно. И главное, чтобы ЕГО смерть состоялась раньше…

Интересно, что еще недавно я была убеждена, будто мой звездный час – это та ночь на окружной дороге, под дождем. Когда таманцы сгрудили свои танки перед нашим игрушечным пикетом, и я все ждала, что оловянноглазый генерал в сером дождевике погасит свою дурацкую сигарету и скомандует танкистам: «Полный вперед!» Мои друзья из Дем.Альянса – а также трусливые крысы, которых я тогда полагала друзьями, – говорили мне потом, будто я специально лезла на рожон, будто совершенно ни к чему было рвать у них на глазах портрет батьки Язова и швырять мокрому и злому генералу в лицо. Но все-таки мы задержали их на два с половиной часа, и когда они въехали в центр, все схлопнулось. Думаю, тот генерал с сигаретой еще мысленно благодарил меня за то, что я помешала ему выполнить приказ. Если эти оловянноглазые способны мыслить. Наверное, все же и не благодарил. И черт с ним. Какое мне дело до вас до всех – усатых, лысых, верноподданных?

Но вам до меня уже завтра будет дело. Итак, три шага вперед, два направо… Лет двадцать тому назад, еще девчонкой, я была влюблена в Бакунина. Огромный, мощный и злой был мужик, веселый разрушитель. Маркс от него трусливо прятался, потому что не понимал, а аккуратный кухонный революционер Герцен (этот духовный предтеча нашего Витюши Морозова!) предупреждал не то Муханова, не то единокровного Огарева – мол, держитесь подальше от этого неуемного господина. Дескать, чересчур неистов, чересчур размашист. Уж не перевербован ли в здании у Цепного моста, не состоит ли на жалованье у Департамента полиции?… Какой там к черту Департамент! Бакунин просто ДЕЛА хотел, настоящего дела. Я думаю, он наверняка понял бы неизбежность нашей завтрашней АКЦИИ…

Акция, согласна, слово нехорошее. Некрасивое, чужое. Словно к убийству пристегнут экономический расчет. Но не говорить же казнь? Получается еще страшнее, глупее и выспреннее. Словно я уже не Лера Старосельская, профессиональная революционерка тридцати девяти лет от роду, а чуть ли не праща в деснице Господней. Богу ведь совершенно наплевать на наши земные дела. Ему наплевать, убью я завтра Этого Господина или кто-нибудь из телохранителей успеет выстрелить в меня раньше. Лично я надеюсь, что убью. На моей стороне эффект неожиданности. ОН уже вообразил, будто все не пикнут. Брежнев тоже так думал, и передумал лишь в тот момент, когда храбрый полковник Ильин вышел навстречу кавалькаде с двумя «Макаровыми» в руках. Правда, Ильин перепутал машины: в той, куда он целил, сидели наши космонавты, а Леонид Ильич сидел в «Чайке», ехавшей следом.

Ильина потому и объявили психом, что он перепутал. Но я-то не ошибусь мишенью.

Эту физиономию с плакатов невозможно спутать ни с какой другой. Эту физиономию наш многострадальный и глупый народ выбрал посредством свободного волеизъявления. Взял да и поставил жирную галочку напротив его фамилии. И Этот Господин на следующий день после победы торжественно сдержал одно свое обещание: снизил цены на хлеб, сахар и водку. Снизил почти до дореформенного предела. Кричали мужики «ура» и в воздух чепчики бросали. А через неделю все, что сказочно подешевело, фактически исчезло из свободной продажи… А потом снова появилось и снова подорожало, уже раз в пять. Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет. Экономическая аксиома, господа! Да, хорошо бы не забыть: до завтра подсунуть Машке все свои консервы и весь свой сахар. Мне они уже не понадобятся, а девочке не помешают.

Уже десять утра. Где же Андрей? Он должен был уже полчаса назад принести мне оружие. Я давно этот пистолет у него выпрашивала. Маленький, тяжелый, мне как раз по руке. И калибр замечательный. Когда мы в лесу стреляли по большим консервным банкам, каждая пулька проделывала в жести дыру величиной с кулак. Я попала в цель три раза из трех. Андрей проворчал тогда, что это наверняка случайность, но посмотрел с уважением. Как же, случайность. Когда приходит твой Звездный Час, твой Тулон, просто необходимо быть во всеоружии. Как в переносном, так и в буквальном смысле этого слова…

Та-ак. Вот и два звонка в дверь, как договорились. Это Андрей.

Глава 3 ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

Шеф меня за дурака считает. Вслух не говорит, но я по глазам вижу. Конечно, у него и инъяз за плечами, и училище политработников, и юрфак заочный. А у меня только сраная ментовская школа в Верхних Нужниках, да пять лет участковым в Кузьминках. Где уж нам, дуракам, чай пить! Он даже думает, что я рассказ «Муму» не одолел. Вот тут ошибочка вышла. Рассказ этот я нарочно нашел и прочел, уже когда в СБ пришел. И понял я вот что: если бы барыня своего глухонемого козла его собачкой не напрягала бы, он бы ей всю жизнь служил верой и правдой. Мне только скажи поласковее: «Павлик, надо!» – и я в лепешку расшибусь, но сделаю. Майор Ванюков, начальник райотдела в Кузьминках, этого не понимал. А шеф понял. Посмеивается, подначивает, иногда и прикрикнет – зато доверяет. Поэтому согласен быть при нем дураком. Дураком Его Превосходительства. Лучше, чем дураком при майоре Ванюкове в загребанных Кузьминках. Но только я не совсем уж дурак. Мой принцип – лучше перебдеть, чем недобдеть. Мог бы спокойно не выезжать самолично по каждому сигналу, но всякий раз боялся: а вдруг? Вдруг это ТО САМОЕ, из-за чего я свой хлеб генеральский ем и водку генеральскую пью? Ясно ведь, что террорист-профессионал не будет в пяти кварталах от Кремля прятаться с гранатой в подъезде. А что, если любитель? Какой-нибудь разочарованный хрен, защитник свободы и демократии? Когда я еще в Кузьминках кантовался, знакомый участковый рассказывал про Шмонова, который из берданки в Горбачева метил. Значит, когда обшмонали этого Шмонова, нашли у него плакатик «Горбачев – палач советского народа!». И два патрона с крупной дробью. На крупную, стало быть, дичь. И если бы не был тот Шмонов малахольным и не зацепилось его ружьишко за подкладку, вышел бы громкий концерт по заявкам трудящихся.

Горбачева-то мне не жалко, хотя он никакой не палач. Но ошибки дурных его охранников я учел. Система «четыре – два – четыре» хороша только в футболе, и то если за спиной настоящий вратарь, а не дырка от бублика. А для охраны эта метода никуда не годится: непроницаема, как решето. Достаточно отсечь левого крайнего потехничней – и левый фланг объекта номер 1 тут же открыт. Подходи, говори здрасьте и стреляй с нашим с вами удовольствием. Можно и без здрасьте, молча. Бабахнул, крутанулся и ушел. А ты вызывай труповозку. Я даже удивляюсь, что за все горбачевские шесть лет на него никто всерьез не покушался. Кроме, конечно, этого придурка с берданкой. Словно Горбачев – не Горбачев, а неуловимый Джо из анекдота. Который, значит, никому не нужен…

По правде сказать, и против моего нынешнего начальника никаких серьезных терактов покамест не было. Хотя официально, для прессы, велено намекать на два ин-ци-ден-та во время его предвыборной кампании. Для солидности, говорят. Только ничего там солидного не было. Первый раз просто раскулачили его «Жигули» в Ягодном: выбили боковое стекло, пока шеф выступал перед своими избирателями на текстильном комбинате. Взяли видюшник, кожаное пальто, магнитофон и ящик водки с заднего сиденья. Шеф потом намекал, что машина была заминирована и называл какие-то страшные килограммы взрывчатки. Это попало во все газеты. Но я-то работал вместе с саперами и убедился, что никаким взрывателем там и не пахло. Обычное уличное шакалье. Урки те мелкие и не знали, ЧЬЮ машину они грабанули. Польстились они на видак, который разглядели через стекло. Начальник к краже техники и водки отнесся спокойно – благо куплено все было не на родные, а на партийные деньги. А за пальто переживал. Говорил журналистам, что это дорогой подарок от соратников с Дона. Хотя я сам покупал ему это пальтецо в «комке» в Столешниковом. Это называется пропаганда, вранье себе на пользу. Шеф проделывает это уже машинально, но всегда с толком. Самое интересное – после того случая на Дону и впрямь объявились какие-то соратнички. Прислали в подарок бекешу, тыщ на… на много.

Воров, ясное дело, не нашли, а дело о теракте сам же шеф тихо замял через три дня – после того, как газеты сделали свое дело. А мне сказал: «Бди! Считай это генеральной репетицией. В следующий раз могут и в самом деле мину подложить. Знаешь ведь, как меня любят некоторые…» Я, помнится, тогда пообещал крепить бдительность, хотя моей вины в том не было: я, как и положено, обеспечивал безопасность в зале для выступлений. А за машиной обязан был следить шофер Клыков. Отлить, видите ли, он ходил…

Шеф ошибся. В следующий раз, на встрече с работягами в Бутово, мы бросили все ударные силы на охрану драгоценного автомобиля, но ослабили фронтальный охват охраняемого лица. Это был первый и, думаю, последний раз, когда лицо пострадало по моей вине. К счастью, злоумышленник не был вооружен. Потому что при огневом контакте я, наверное, не успел бы выбить ствол из его руки. Я-то и замешкался чуть, поскольку в руке его ничего не заметил, кроме кулака. Им он и вмазал шефу по физиономии. Второго удара он, конечно, нанести не успел – я прыгнул ему на плечи, попытавшись обычным приемом завернуть ему руку за спину. Мужик был здоровый, и прием не сразу сработал. Соколы при этом не столько помогали, сколько мешали – кричали дурными голосами, хватали мужика за ноги (я потом выгнал двоих из охраны, самых бестолковых). Мужик, здоровый как танк, занимался только мной. Как и я им. Два удара выдержало мое ухо, один пришелся по корпусу, но я уже дожал его, вывернул руку до предела, до скрипа, до крика. И мне было гораздо спокойнее получать свои оплеухи и сидеть потом на спине лежащего гада, вязать ему руки, – чем потом поднять глаза и посмотреть в побитое лицо моего дорогого начальника. Когда я все-таки набрался смелости и взглянул на шефа, тот уже был почти в порядке. О стычке напоминал только платочек, который он держал возле разбитого носа.

Шеф мне тогда сказал очень серьезно: «Павлик, запомни! Если меня убьют, я тебя уволю…» Я запомнил. Этот удар по морде мы снова расписали как теракт, хотя мужик оказался никаким не политическим противником. Просто ему давно не платили зарплаты и он был не дурак выпить и подраться. Увидев с бодуна шефа со свитой, он, представьте, вообразил, что приехал кто-то из заводоуправления. Я и раньше осторожненько предупреждал шефа: если уж он говорит на каждом митинге «Я такой же, как и вы!» – то и надо бы одеваться поскромнее. Мужики сейчас злые и не любят богатеньких. Шеф тогда проворчал: «В обносках ходить прикажешь?» Но после мордобоя без напоминаний уже надевал свой старый плащ и потертую кепку. И выглядел уже совсем своим в доску. И уже до самого всенародного избрания его никто и пальцем не тронул.

А вот теперь, значит, хотят тронуть. И кто его сможет защитить? Ясно мы, не голубевские же фискалы. Тут без вопросов. Все эти их вшивые разработки пусть засунут подальше. Ты нам дай время и место и отойди. Стукач, с которым мои ребята так неосторожно обошлись, знал гораздо больше, чем успел сказать. Но все звал, говорят, генерала Голубева. Мой заместитель его, видите ли, не устраивал.

Глава 4 РЕДАКТОР МОРОЗОВ

Это был приятный визит. И одновременно неожиданный. Но все-таки больше приятный. Приятный, хотя и неожиданный. Минут пять я по привычке двигал эти слова взад и вперед, словно костяные фрагменты китайской головоломки, пока не нашел для них идеально точное расположение. Неожиданный, но приятный. В этом забавном «но» все дело. Я сам похож на это аккуратное «но». Противительный союз. Умеренно противительный, а потому нерушимый. Республик свободных. Свободных, как моя газета.

Сначала в мой кабинет вошли двое в штатском, озираясь, словно новички саперы на минном поле. Я думал, у них головы открутятся от разнообразных впечатлений. Мой рабочий кабинет специально и задуман для того, чтобы производить впечатление. На иностранных дипломатов и на орлов из спецслужб. Слева по курсу – книжная стенка, вся из старинных фолиантов в натуральных кожаных переплетах с золотым тиснением. Подделка, конечно, но издали отменно смотрится. Справа по курсу – роскошные цветные фотографии, в ореховых рамках и без. Некоторые, по нынешним временам, следовало бы убрать подальше, но я их держу из принципа. Опять мое «но». Маленький аккуратный привкус свободомыслия. Умное начальство, как известно, терпит в интеллигенте чуть-чуть фронды. Понятно, что любое начальство старается выглядеть умным. На фотографиях изображен в основном я. Я в разнообразных компаниях. Я и Тэтчер. Я и Горбачев. Я и Клинтон. Я и Папа Римский. Я и Пол Маккартни. Я и Ельцин. Я и академик Сахаров. Причем почти все снимки, в отличие от фолиантов, подлинные. Только мое фото с Сахаровым – фотомонтаж. Мы с ним действительно один раз встречались, однако упрямый старик не пожелал фотографироваться. Сказал мне своим скрипучим голосом, что в Горьком так устал от оперативной съемки ГБ, что теперь старается, без крайней на то необходимости, не глядеть в объектив. Я проглотил обиду такого сравнения. Гений, что с него возьмешь. К тому же в нашей фотолаборатории мне потом сделали очень солидный монтаж: Сахаров жмет мне руку и улыбается. А я – ему. Трогательно так все получилось, просто до слез…

Штатские по привычке въехали глазами в Ельцина, потом в Папу Римского. Даже не заметили, что прямо по курсу за своим рабочим столом сижу я и закуриваю сигарету. Учуяли только запах дыма и повернули свои глазки ко мне. Один из штатских сказал очень любезно: «Господин Морозов! Извините, что без приглашения. С вами тут хотели бы побеседовать…» Я поднялся было с места, но второй штатский замахал рукой. Мол, сидите-сидите. Никуда ехать не надо, гора сама явится к Магомету. И точно, секунд через тридцать гора явилась. Ленивым жестом выпроводила штатских и села напротив моего стола. Горе было лет тридцать пять. Гора была одета в суперэлегантный и модный костюм от Юдашкина.

– Привет, Олег! – сказал я. – Виноват, Олег… м-м… Витальевич.

– Доброе утро, Виктор Ноевич, – любезно отозвался гость.

Я сначала даже не понял, куда он смотрит, но потом сообразил. На мои настольные часы он смотрит. Огромные, в форме морского штурвала, раньше такие у Брежнева были. Я их достал уже после того, как Олег покинул нашу редакцию. Большому кораблю, сами понимаете…

– Слушаю вас, – сказал я со всевозможной учтивостью, не перерастающей, однако, в подобострастие. При желании в этом моем «слушаю» можно было уловить чуть заметный привкус почтительной издевки.

– Часики брежневские, конечно, подделка? – спросил Олег.

– Конечно, подлинные, – небрежным тоном соврал я. – Ребята из Протокольного отдела подарили. А что, восстанавливаем реликвии? Чтобы все было как при дедушке? Часы, если надо, готов вернуть. А вот статью сто девяностую-прим лучше бы не возвращать.

– Ладно, вернем народу статью семидесятую.

Олег оценил мою маленькую фронду. Но видно было, что настроения пикироваться, как в былые времена, у него нет. Да и не подобает чину.

– Виктор Ноевич. – Вялым жестом начальника Олег разогнал табачный дым, и я тотчас же загасил свою сигарету. – Я к вам по-приятельски зашел. Знал, что в утренний час мой визит вас не слишком обременит.

– Не слишком, – подтвердил я, не очень понимая, в чем дело.

Олег кивнул.

– Есть мнение, Виктор Ноевич, что в России чересчур много газет. Мы, конечно, не против свободы слова, но, сами понимаете, излишний разброс суждений дезориентирует человека труда. Он не знает, чему верить. Еще при «уральском медведе», – Олег не глядя ткнул указующим перстом куда-то вбок, где, по его расчетам, должна была висеть фотография Ельцина, – пресса совершенно обнаглела…

Я машинально проследил направление его пальца и обнаружил, что он по ошибке указывает на Папу Римского. Да-с, что было то было. Догмат о непогрешимости Папы в ту пору не соблюдали все, кому не лень. Я в том числе.

– Мы не собираемся сразу кого-то запрещать, – продолжал между тем Олег. – Но есть меры, так сказать, экономического воздействия…

Я почему-то не испугался. Наверное, потому, что понял: для того, чтобы раздавить газету, не нужно предварительно устраивать рандеву с редактором. Такие вещи делаются бесконтактным способом. Знаем-знаем. Тем не менее, я изобразил на лице гримасу отчасти поруганной Добродетели:

– Начнете, разумеется, с нас?

Олег начальственно усмехнулся. Кажется, ему было приятно покровительствовать своему бывшему главному.

– Как раз напротив, – сообщил он. – У Президента на ваш счет совсем иные планы. По предварительному раскладу, выплывет только правительственный официоз… ну, и ваша «Свободная газета». Вы получите дотации, какие вам и не снились. Офсет, цветная печать, штатное расписание сможете расширить вдвое. Тираж – миллион или два. Устроит? Должна ведь наша интеллигенция иметь хотя бы одну трибуну. Умное, смелое, независимое издание. Как вы к этой перспективе относитесь?

Я понимающе улыбнулся:

– И за все эти государственные благодеяния мы, разумеется, обязаны будем…

– Ничего, – быстро перебил Олег. – Вернее, почти ничего. Мелкие незначительные любезности.

– Какие, например?

Олег сделал вид, что глубоко задумался, хотя я-то давно знал все его приемчики. Когда в свое время на редколлегии он вот так закатывал глаза, изображая напряженную работу мысли, все уже догадывались, что он заранее все сформулировал и валяет ваньку.

– Например… Например… Как вы относитесь к партии Демократический Альянс?

Я пожал плечами:

– Как и все. Крикуны-истерики. Их от силы два десятка, а вопят за всю ущемленную интеллигенцию. Ущемленную за одно место. По сути дела, вся партия – это Лера Старосельская, весталка русской демократии и одновременно ее родная бабушка. Все это крайне несолидно, Олег… Витальевич. Игра в казаков-разбойников. Посмотрите хотя бы наш социологический рейтинг профессора Виноградова. Лера со своим ДА там на девяносто восьмом месте, из ста.

Олег заметно посерьезнел.

– Вот и попали пальцем в небо со своими рейтингом и профессором. Поверьте моим словам, ДА давно уже солидная террористическая организация. У них боевики, склады с оружием. Я считаю, что Дем.Альянс – чрезвычайно серьезная угроза нашей стабильности. Я вам оставлю кое-какие конфиденциальные материалы, полученные оперативным путем. Почитайте, подумайте. Буду вам крайне признателен, если в завтрашнем номере появится статья о ДА. Пусть будет без перехлестов, – на намеках, слухах и утечке информации, этого вполне достаточно. И не комплексуйте. Считайте меня просто внештатным автором «Свободной газеты». Согласны?

Я был согласен, но для приличия еще топорщился:

– А почему непременно завтра? День-то какой, Олег (опять пауза) Витальевич. Стоит ли пугать наших дорогих гостей рассказами о террористах? Пусть разъедутся, тогда и дадим…

– Дать надо завтра, – строго произнес Олег, и я, наконец, осознал, что разговариваю не со своим бывшим сотрудником, а с официальным лицом. – Никакой лакировки действительности, никаких потемкинских деревень к приезду кого бы то ни было. Суровая правда – без прикрас. И обязательно вставьте шпильку ФСК и Службе Безопасности Президента. А то они уже давно даже мух не ловят, аж за державу обидно. Если что, я вас прикрою. Договорились?

– Я подумаю, – сказал я по привычке уклончиво. Хотя тут и думать было нечего. Умеренная фронда при поддержке Президента – это, если отбросить эмоции, буквально золотое дно. И это возможность не экономить каждый рубль, не клянчить у фондов, не унижаться перед мэрией. Продаваться – так по-крупному. Только тогда остаешься по-настоящему свободным.

– Отлично! – понял меня Олег, и через десять секунд я уже прощался с ним у дверей кабинета.

Я вернулся на место и раскрыл оставленную папочку. Чем, интересно, вам насолила смешная толстенькая Лера-революционерка?

К трем листочкам четкой компьютерной распечатки была аккуратно пришпилена лаковая визитка Олега. Я не торопясь рассмотрел этот знак внимания. Вверху – российский триколор. В центре крупно – Олег Витальевич Митрофанов. И внизу помельче – Начальник Управления Охраны при Совете Министров Российской Федерации.

Глава 5 МАКС ЛАПТЕВ

Дурацкое сокращение ФСК чуть не поломало мое будущее семейное счастье. Затянувшийся мой трехлетний роман с Еленой только-только начал во что-то вырисовываться, как у нас в очередной раз сменили вывеску.

– Очень мило, – сообщила мне Лена. – Выходит, я как порядочная девушка познакомилась с молодым гэбистом. Он меня соблазнил, а потом превратился в эмбрр… не поймешь что. А теперь стал еще вдобавок фискалом.

– Вот и не надо было с гэбистом знакомиться, – сразу разозлился я, потому что новое название мне самому казалось еще хуже прежних. – Знала же, на что идешь. Как тебе уже, наверное, известно, мы – враги прогресса, душители свободы. Буковского чуть не замучили в психушке, еле ушел. И вообще готовим вовсю государственный переворот. Колонну тракторов в Безбожном переулке видела? Так вот, это – замаскированные танки. В пятницу берем Кремль.

– Смешно, – с каменным лицом сказала Леночка. – Ты эту фразу репетировал или как?

– Или как, – отозвался я.

– Тогда ты ошибся профессией, Макс. Тебе в театр эстрады надо было поступать, к Жванецкому. Только я бы на твой спектакль не пришла. Юмор у тебя малость казарменный.

– Ну и не приходи, – буркнул я, чувствуя себя полнейшим идиотом. – Мы со Жванецким прекрасно без тебя обойдемся.

Ни слова больше не говоря, Леночка сделала кругом на каблучке и пошла прочь. Потом она призналась, что если бы я ее не догнал сразу, то она бы ушла совсем. Происходила вся эта милая сцена в позапрошлом году.

Теперь мы счастливые супруги, у нас дочка. Ленка по-прежнему работает в своей газете, а я по-прежнему служу в этом, как его… в ФСК. Все жду новой реорганизации и нового названия, поприличней. Новая форма этого нашего дела сейчас необходима, а содержание меня вполне устраивает. По крайней мере, до сегодняшнего дня устраивало.

В двенадцать, за полчаса до обеда, меня вызвал к себе наш генерал. Я захватил с собой последние разработки по Карташову и его окружению, с тем и переступил порог кабинета.

Генерал был сильно не в духе. Раздражение так и сквозило в каждом его жесте, даже в наклоне головы. Даже в цвете лысины. Даже в том, как брезгливо он держал свой «ронсон», когда прикуривал. Я догадывался уже, что генерал сердится не на меня. Когда я рысью пробегал через приемную, Сонечка Владимировна успела шепнуть мне, что «папа» был у Президента. Что-то случилось. Только вот что?

– У тебя что сейчас в работе? – осведомился генерал, раскурив наконец свое допотопное «Золотое руно». В кабинете сладко запахло химически чистой мятой.

Я положил ему на стол свои бумаги и откашлялся.

– С момента последней оперативной проверки штаб-квартира группы Карташова свое место дислокации не изменила. Численность группы осталась прежней. По мнению экспертов из аналитического отдела, данные о численности карташовцев, которые приведены в их бюллетене «Честь и Порядок», сильно завышены. Основное транспортное средство штаба – машина «БМВ», – записано на имя сына. Тир штаб-квартиры оснащен малокалиберными и пневматическими винтовками. По непроверенным данным, в сейфе штаба находятся четыре автомата АК-74, сам наш подопечный носит с собой двенадцатизарядную «беретту» бельгийского производства. Разрешения на ношение оружия не имеет. Мой контакт в штабе утверждает, что на сегодняшний день Карташов настроен лояльно к Президенту.

– Вот и ладно, – произнес генерал. – Лоялен – стало быть, не полезет на рожон. И оставь его на пару дней в покое. Тут у нас другое чепе…

Минут через десять я, как и мой начальник, уже испытывал одно лишь чувство раздраженной озабоченности, или озабоченного раздражения, как кому нравится. Чувство боли я профессионально-быстро загасил. Чувство ненависти тоже. Этим делу не поможешь. Понятно, что этих соколов, которые в Лефортово забили ногами нашего ценнейшего агента «Кириченко», мы поодиночке вычислим. Пусть их Пал Семеныч (или Пал Секамыч, как называют злые языки Главного Телохранителя – за любовь к японской видеотехнике) скрывает сколько угодно. У нас с этим серьезно. Правда, возможное покушение на жизнь Президента – дело еще более серьезное. И времени до завтрашнего вечера осталось всего ничего.

– Ты вот что, – изрек наконец генерал, когда я замолчал, отвозмущавшись. – Быстро проверь все связи «Кириченко», все до единой за последнюю неделю. Дело, сам понимаешь, деликатное. Наши коллеги боятся, что мы у них хлеб отобьем. Вот и славно, только не нарывайся. Завтра в восемь ноль-ноль представишь полный отчет. Уяснил?

Я кивнул.

– Ну, давай.

Я уже открывал дверь кабинета, когда генерал окликнул меня:

– Э-э… Максим! А как была его настоящая фамилия? Ну, этого «Кириченко»?

Я сказал. После смерти агента конспирация уже не так важна, поэтому я почти не нарушил наших правил. Тем более что, похоже, генерал все знал, просто проверял себя.

– Ну да? Так он, значит, родственник этого нашего… как его там по званию?…

– Сын, – ответил я коротко. – Правда, они уже несколько лет не общались. После того, как его отец…

– Знаю, – перебил генерал. – Ладно, свободен.

– Слушаюсь! – сказал я и вышел.

Глава 6 ПРЕЗИДЕНТ

Ах, как они сцепились! Как они славно сцепились! Они даже забыли, что ругаются в кабинете их любимого Президента и в присутствии самого любимого Президента. Я специально отошел на два шага в сторону, чтобы сполна насладиться великолепным зрелищем. И ведь находились болваны, которые три месяца назад выражали мне свое удивление – зачем-де я оставил руководить органами старого гэбэшного волка Голубева, который еще наших отцов и дедов сажал? И каким ветром занесло на пост начальника моей Службы Безопасности бывшего полуграмотного мента Павлика? Простите, друзья, а где бы я взял тогда такую замечательную багровую лысину, истекающую злым потом? И кто бы оправдывался сейчас таким коллекционным матом, которым можно было, наверное, в наших несчастных Раменках или Кузьминках разгонять пьяную толпу?…

Когда эта парочка выкатилась наконец из моего кабинета, я нарочно посмотрел на паркет – не осталось ли на нем клочьев генеральских мундиров, выбитых зубов и обломков эполетов. Но все было чисто, а жаль.

Примерно вот так в пору моего глубокого детства собачились мои папа с мамой. Для затравки они в таких случаях искали меня, чтобы надавать затрещин, но я обыкновенно прятался то в шкафу, то под столом, то под продавленной родительской кроватью. Тогда они начинали орать друг на друга, и это было почище любого цирка. У папочки голос был мелкий, визгливый, какой-то бабий, зато маман басила, как геликон из нашего городского оркестра, когда он брал нижнее «до». Сколько себя помню, чай мы пили из каких-то немыслимых разрозненных чашек, поскольку во время родительских разборок лучшие предметы чайных сервизов обязательно оказывались на полу. Слова «шлюха», «импотент», «гнида», «бестолочь» я выучил именно тогда, сидя в шкафу или под кроватью, – и это были мои первые университеты. Маман со страшной силой несла папу за ее погубленную молодость и разбитую жизнь. Папуля, в свою очередь, остроумно крыл маму – как я теперь понимаю – за ее бесчисленные походы налево, изредка даже высказывая сомнения в своем отцовстве. Иногда в схватку встревал мой дед, отец папани, и тогда уж начиналась чистой воды комедия. Дед был глух как лапоть, зануден и мелочен сам по себе и ехиден, как папа. Бас же у него точь-в-точь походил на мамочкин. Иногда мне представлялось, что дед мой, по странному стечению обстоятельств, был единокровным отцом и папы, и мамы одновременно. У деда имелась своя сольная партия, и ею он забивал вопли обоих моих родителей. «Враги народа! – орал дед. – Троцкисты! Будь моя воля, загремели бы вы щас на лесоповал по пятьдесят восьмой! Дать каждому по десятке, да четыре по рогам, да с поражением в правах на пятерик!…» До войны, то есть до моего еще рождения, дед был верным другом товарища Ежова. И когда «дорогой товарищ» вдруг оказался подлым гадом, деда чуть не законопатили всерьез и надолго. В конце концов, он оказался в Дальлаге, хотя и не зэком, а помначкаром. Там же его и контузили поленом по голове, когда он, по идиотской своей дотошности, полез ночью в уголовный барак с проверкою. Из Дальлага дед вернулся уже со справкой о первой группе инвалидности и с неугасимой верой в дело товарища Сталина. Кстати сказать, как раз Иосиф Виссарионович стал той причиной, по которой вся моя домашняя троица, заключив на время перемирие, первый раз самым жестоким образом меня отколотила. Так отколошматила, что им потом самим пришлось бегать к соседям, вызывать неотложку и трусливо врать озябшему и заснеженному врачу, будто я, глупыш такой, упал с верхней лестницы.

А дело было так. На новогоднем вечере в детском саду в присутствии множества родителей (в том числе и родителя золотушной Вики Королевой, начальника районного МГБ) я, пятилетний пацан, допустил вражескую выходку. Когда директриса детсада, толстая, расплывшаяся лицемерная дура, которая в будние дни обзывала нас паскудами и гаденышами, а по праздникам – милыми детками, спросила меня, подсюсюкивая, кем я хочу стать, – я честно ответил то, что думал. Я тогда вовсе не хулиганил. Я искренне верил, что товарищ Сталин – это не имя, а профессия. Как директор конфетной фабрики или киномеханик в «Паласе», но только еще лучше. И вот, когда я признался директрисе, КЕМ я хочу стать, когда вырасту, возле елки наступила нехорошая тишина. Краем глаза я заметил, как побледнела маман и заворочался на своем месте товарищ Королев-старший, намереваясь то ли сделать шаг ко мне, то ли почесать свой кожаный планшет. К счастью для всех нас, сообразительный детсадовский гармонист грянул маршик «Здравствуй, здравствуй, Новый год!», все подхватили, перевирая слова, и мое политическое хулиганство было предусмотрительно всеми забыто. Всеми – только не моими родителями. И, Боже мой, как они потом били! С того самого зимнего вечера у меня в плохую погоду раскалывается голова, словно это не деда, а меня саданули поленом. В глазах моих в эти минуты плавают разноцветные новогодние шарики. И все же я благодарен родителям.

Потому что именно в этот вечер я сделал выбор на всю жизнь. Я понял, что не хочу быть наказанным без вины. И что рано или поздно я обязательно БУДУ ТОВАРИЩЕМ СТАЛИНЫМ. Потому что я, маленький клоп, сообразил то, что не пришло в тупые головы взрослых. Что СТАЛИН в нашей стране – это именно профессия. И поэтому земное имя товарища Сталина совершенно не важно.

Вполне подойдет и мое…

На этом месте моих воспоминаний зазвонил телефон внутренней связи. Я посмотрел на часы. Было четверть первого. До покушения на мою персону, по всем расчетам, оставалось еще больше суток. Можно было расслабиться. Я поднял трубку, чтобы узнать: кто же это просится к товарищу Сталину на прием?

Глава 7 ВАЛЕРИЯ

Когда Андрей закрыл за собой дверь, было двадцать минут первого. Пистолет он оставил на столе, взяв с меня слово до завтра больше не возиться с оружием. Завтра он сам еще раз все проверит, чтобы уже наверняка. Я легко пообещала ему это, потому что не была на «ты» с этой техникой. Знала, конечно, как зарядить и куда нажать. Это главное. В обойме шесть патронов, а завтра вечером их останется четыре. По крайней мере, я на это надеюсь. Для порядка я еще раз мысленно повторила свой ритуальный отсчет (три шага вперед, два направо…). До завтра предстояло еще хорошенько обдумать, как лучше добираться до театра. Внутрь попасть проблемы большой не было: Андрею после долгих ухищрений удалось достать приличный билет. Взяв его в руки, я в первый момент инстинктивно обрадовалась – партер, восьмой ряд! Последний раз я смотрела «Спартак» в Большом с балкона третьего яруса лет пятнадцать назад, и тогда даже мой перламутровый бинокль не помог мне разобраться – кто же из этих крошечных фигурок на сцене Лиспа?… Еще через пять секунд я взяла себя в руки. Какой там партер! Все должно было совершиться еще до начала первого действия, так что мое местечко будет пустовать. Или на него тайком проберется какой-нибудь нищий балетоман, у которого хватило денег только на последний ярус…

Боже мой, что за вздорные и мелкие мысли! Я попыталась было настроиться на героический лад и даже сняла с полки «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, но, пробежав глазами многажды читанную первую страницу, с досадой вернула том на место. Если и перечитывать сейчас что-нибудь для поднятия духа, так это мою любимую «Мертвую зону» Стивена Кинга. Многим моим соратникам из Дем.Альянса, всем этим утонченным ценителям Борхеса и Беккета, Кинг казался слишком вульгарным, мелодраматичным, но они как раз ничего в этом не смыслили. Все они полагали, что «Мертвая зона» – книга про парапсихологию, и все возвращали мне номера «Иностранки», не преодолев и первых трех глав. На самом же деле роман был об ответственности. Джон Смит у Кинга, увидев фигляра Стилсона, уже знал: если ЭТОТ будет американским президентом, человечество погибнет, ибо мировой войны не избежать. Смиту природа подарила право знать ЗАРАНЕЕ, чувство грядущего. Он не был никаким политиком, но он купил ружье и научился стрелять. Когда я впервые прочла «Мертвую зону», я сразу поняла, что я бы сделала то же самое. Не задумываясь ни на секунду. И когда десять лет спустя на нашу сцену вылез ЭТОТ, я не усомнилась в своем предчувствии. Может, у меня с мозгами не все в порядке. Может, прав был профессор Линцер из кащенковской больницы с его вялотекущей шизофренией, осложненной реформаторским бредом. И когда меня всерьез убеждали: «Лера, ты психованная!» – я почти не возражала. Все мы немного не в своем уме, как говорил Чеширский Кот. Но. Но. Но. Впервые увидев наклеенный на забор предвыборный плакат ЭТОГО (ужасный клетчатый пиджак, рука выброшена вверх, рот искажен криком), я догадалась. ЭТОТ как пить дать станет нашим президентом. И если я его не остановлю, всем конец. Вообще всем, полная амба. Без различия классов, сословий и политических партий. Он это сделает, у него мозги так устроены. От него за версту несет смертью, но только почему-то никто, кроме тебя, Лера, этого не видит. Или, может быть, некоторые тоже видят, но молчат. В силу своих суицидных наклонностей. Полным-полно самоубийц, миллионов примерно семьдесят. Было бы просто несправедливо, если бы на такое количество самоубийц не нашлось хотя бы одного завалященького убийцы.

У меня просто выхода другого нет, кроме как стать этим убийцей. Или этой убийцей – как правильно сказать? Русский язык не предусмотрел таких тонкостей, как он не предусмотрел, что убийца может быть женского рода. С другой стороны, наш «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» не предусмотрел и появления на свет Этого Господина, которому по плечу за короткий срок лишить русский язык всех этих замечательных качеств. Превратить в маленький, хлипкий, лживый и рабский язычок. На котором можно будет только орать: «Хайль Президент!» – и то лишь до поры, пока не упадет первая бомба возмездия.

Когда я впервые увидела этот плакат, я сказала своим: «Кто любит меня – за мной!» Они любили меня, свою демократическую Жанну д'Арк, со всеми ее восемьюдесятью шестью килограммами живого веса. Но сначала за мной не пошли. Они развлекались тем, что дразнили нашего медведя, а Этого Господина считали потешным клоуном, с которым и связываться было глупо. Проснулись мои соратнички лишь тогда, когда клоун попал в парламент и через месяц своим выступлением едва не спровоцировал новый российско-китайский вооруженный конфликт. Чуть ли не полстраны пускало радостные слюни перед своими телевизорами, когда он кричал с трибуны: «Верните Даманский! Наши дети полегли там не для того, чтобы по приказу из Пекина их безымянные могилы засеивались рисом. Верните Даманский, последний российский форпост на Востоке!…» На следующий день, как и следовало ожидать, Китай привел свои пограничные части в состояние боевой готовности. Еще через день наши войска, стоявшие на границе, предприняли то же самое. Будь наш МИД чуть менее энергичен в своем стремлении все уладить, мир бы продлился до первого выстрела.

Вот тогда мои демократы кое-что поняли. Только поздно было. Крик «На Восток!», обещание всем гонконгской электроники и каждой русской семье по «тойоте» сделали свое дело. Обещания по поводу хлеба, сахара и водки довершили все дело…

О, мои доверчивые умные дурачки! Когда пошел третий месяц царствования Этого Господина, а мировая война все еще не началась, благонамеренные в ДА вместе с мосье Воскресенским снова подняли свои приплюснутые головки. Дескать, Лерочка, все оказалось не так и страшно. Трамваи ходят, телевидение работает, газеты шустрят себе. Копошится Дума.

Не торопитесь, сказала им я. Потерпите. БУДЕТ страшно.

Они опять не поверили или оробели.

Поверил безоговорочно только один Андрей – самый тихий и молчаливый мальчик, в нашем Дем.Альянсе. После очередного моего выступления на Пушке он вдруг подошел ко мне и деловито спросил: «Когда начнем?»

Глава 8 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

У нас в Останкино коридоры не кончаются стенкой. Они кончаются дверью какого-нибудь эфирного начальника. Самый длинный коридор заканчивался дверью самого большого начальника. Императора всея эфира, царя черно-белого и цветного изображений и прочая, и прочая. Вот в эту дверь я и влетел на полном ходу. Практика показывает, что мимо Аглаи в приемной надо пролетать на сверхзвуковой скорости. Пока ушки ее обнаружат какое-то незапланированное шевеление в комнате, пока она всплеснет своими приклеенными ресницами, пока губки ее сложатся в привычную фигурку «Его-нет-на-месте-зайди-попозже», – ты уже преодолел дверь кабинета и застал родимого начальника за привычным мазохистским занятием. То бишь за изучением новой сетки вещания, сопровождаемым попытками прикинуть, сколько журналистов при новом раскладе обзовут тебя сволочью.

Я плюхнулся в кресло, не дожидаясь приглашения, и сопроводил эту процедуру таким шумом, что даже прилежный мазохист был бы вынужден оторваться от своего увлекательного занятия.

Вот и наш любезный Александр Яковлевич поднял голову и поглядел на меня с веселым интересом.

– Что за безобразие! – крикнул я прямо в честные глаза начальника.

Милейший Александр Яковлевич хмыкнул:

– Все воюешь, Полковников? Ну, быть тебе скоро Генераловым.

Я вздохнул и перевел дыхание. Фамилия моя, конечно, военная, зато профессия совершенно мирная. Я беру интервью. Один раз в неделю, по сорок пять минут. Программа моя называется «Лицом к лицу». Завистливые коллеги называют мою программу «Допрос третьей степени» и одновременно удивляются, как, мол, при таком моем зверском отношении к собеседникам у меня от этих именитых собеседников отбою нет. А они со своих гостей пылинки сдувают, мух от них отгоняют, вопросики задают исключительно приятненькие, с двойной гарантией… а несознательный клиент прет ко мне. Наверное, массовый клиент наш, как и мой босс Александр Яковлевич, тоже немного мазохист. Любит, голубчик, чтобы хоть кто-то его в глаза назвал сволочью. Причем я, прошу заметить, никаких таких грубых слов не употребляю. Я – вежливый следователь. Мои гости сами знают, что чистосердечное признание смягчает вину.

В данный момент я ожидал чистосердечного признания от своего босса и имел все основания обойтись без своей экранной корректности.

– Мне что, можно уже заявление писать? Так, что ли?

Лицо Александра Яковлевича слегка затуманилось.

– Не кипятись, Аркаша. Спокойнее. В чем дело-то?

Я разозлился уже по-настоящему. Если бы он знал, как долго я подбирался к Дроздову, как заманивал. Дроздов был не из обычных клиентов-мазохистов. Командующий Таманской дивизией, он не тронул Белый дом в августе и брал в октябре. В октябре ему чуть не прострелили легкое, а в декабре уже чуть не отставили с треском за громкую аморалку – генерал-вдовец вдруг отбил молодую жену у начальника Московского военного округа. Ходили слухи, что только наш прежний президент предотвратил скандал, будто бы заявив спикеру Думы: «Крови Дроздова хотите? Не выйдет! Я вам его не отдам…» Впрочем, возможно, ничего такого тогдашний президент не говорил, однако же комдив уцелел и до сих пор комдив. Как ему удалось удержаться, я и хотел выяснить. И вот запись нашей беседы точно должна была состояться сегодня, еще полчаса назад. До начала я не решил, буду ли я его спрашивать об августе, зато уже знал, что обязательно подкину ему вопросик о декабрьском скандале…

Как же, подкинул один такой. Мало того что запись не состоялась, в сегодняшней вечерней сетке я вообще не нашел «Лица к лицу». На этом самом месте появился какой-то «Художественный фильм».

Примерно все это я и изложил своему начальнику. Можно подумать, что сам он не знал, кто такой Дроздов, и изменения в программу вносил какой-то посторонний дядя. Такой, знаете ли, зловредный мистер Хайд Александра Яковлевича.

– Ну, что ты сразу – заявление, заявление? – покачал головой Александр Яковлевич. Сейчас он пребывал в фазе доктора Джекила. – Ты тут совершенно ни при чем. Просто обстоятельства так складываются…

– Ага, – желчно сказал я. – У генерала Дроздова насморк. И чтобы он не дай Бог не чихнул на меня, он решил чихать на всю передачу. Это вы все-таки поосторожничали, да?

– Вовсе нет, – мягко сказал мой шеф. – Мне тут звонили из штаба округа. Сказали, что он не может приехать. Какие-то у него дома неприятности…

Последние слова мне крайне не понравились. В том давнем августе все мои репортерские попытки достучаться до кого-то из военных пресекались все теми же отговорками насчет срочных личных проблем.

– Вы сами-то этому верите? – прямо спросил я у своего босса.

Тот изобразил на лице свою любимую гримаску, означающую что-то вроде да как тебе сказать… Вслух же заметил наставительно:

– Не паникуй раньше времени, Аркаша. Поставим давай сегодня кино, а за неделю отыщешь ты своего Дроздова. А я тебе студию дам в любой день и час. От «Новостей» оторву, а дам. Идет?

Отступать было унизительно, однако передача уже была сорвана, и я не стал торговаться. Это его обещание я ему припомню потом.

– Променяли вы меня, Сан Яклич, на какое-то глупое кино! – произнес я с напускной грустью в голосе, но в то же время как бы и всерьез. – Фильм-то хоть хороший? Или, как всегда, мыло оперное?

– Нет-нет, хороший! – ответил мне Александр-свет-Яковлевич с долей некоего удивления в голосе. – Очень приличный. Я давно заказывал что-нибудь американское, только не безмозглый боевик. И вдруг на сегодня дали. Это, Аркадий, современная классика. Картина Оливера Стоуна.

– А как называется? – спросил я без особого интереса. Так, для порядка.

– «Выстрелы в Далласе». Фильм про убийство Кеннеди.

Глава 9 МАКС ЛАПТЕВ

Я не стал вызывать машину, а просто сел в метро на Лубянке и доехал до «Профсоюзной», где снимал квартиру агент «Кириченко». В этом районе Москвы в два часа пополудни было довольно пустовато. Рука нового столичного градоначальника, лихорадочно подрумянивавшего Москву к завтрашнему приезду дорогих гостей, не добралась до этих районов. Армии дворников не мели улицы, поливальщики не поливали, штукатуры не подкрашивали облупившиеся фасады. Пахло сиренью и помойкой. Близ кинотеатра «Тифлис» (бывш. «Тбилиси») вяло кучковалась молодежь: в фойе работали игральные автоматы, и, при сильном напряжении сил, можно было заработать на призовую игру и бутылочку пепси.

Этот район я знаю довольно хорошо, а здание ИНИОН с модернистской желтой нашлепкой на фасаде, похожей на большое стариковское ухо, мне и вовсе как родное. В библиотеке ИНИОНа Ленка в пору своего припоздалого студенчества писала диплом, и я ежевечерне приходил сюда ее встречать. И всякий раз Ленка, выходя из здания, кивала огромному уху и замогильным голосом сообщала: «Гражданин! Большой Брат слушает тебя…» Я понимал, что это не только Оруэлл, которого Ленка обожала, но это и камешек в мой огород. Как-никак, но я тоже подручный Большого Брата. Брат, конечно, стал уже не тот, да и я подручный достаточно честный. Но все же, все же…

Проходя мимо, я приятельски кивнул Большому Уху как своему коллеге и стал подниматься по асфальтированной дорожке вверх, мимо детской площадки, мимо гаражей, мимо упомянутой помойки, очень удачно расположенной так, чтобы любой маршрут пролегал мимо этих незакрытых и вечно воняющих серых баков. Праздник, который всегда с тобой. В соседней пятиэтажке – серой, словно выкрашенной под цвет баков – жил мой школьный друг Сережа Ручьев. Жил вместе с женой Ириной, дочерью Аленой, тещей Розой Георгиевной и бультерьером по кличке Пласидо Доминго (по-домашнему – Плакса). Имечко бедному животному подобрала Ирка, которая сама и купила щенка, как только устроилась завлитом в Большой театр. До этого Ирка работала в маленьком театре Вернисаж в Каретном ряду, где последовательно враждовала со всеми приходящими директорами. Ибо каждый директор, занимая свое кресло, тут же норовил отдать флигель под коммерческий магазин, а в малом зале открыть валютный ресторанчик с ма-а-а-ленькой рулеточкой. (Но все вырученные деньги тратить, канэшно, на святое искусство.) Четыре раза за шесть лет Ирка напрягала все свои формальные и неформальные связи в мэрии, чтобы изгонять торгующих из храма Мельпомены. На пятый раз плюнула и ушла на спокойную работу в Большой, под крыло к Григоровичу. Завела себе собаку, купила финскую стенку и – успокоилась.

На всякий случай я сделал небольшой крюк и обогнул чахлый палисадничек, где семейство Ручьевых, по обыкновению, выгуливало своего Плаксу. Был шанс увидеть Сережку, которого неразумное четвероногое вполне могло бы в этот час оторвать от его персоналки и заставить топтаться в кустиках на манер пограничника – пока его джульбарс удовлетворял свои мелкие и крупные потребности.

Но Сержа не наблюдалось, и я, коря себя за потерю лишних пяти минут казенного времени, миновал палисадник и вошел в подъезд. Ключ у меня имелся, но если бы его и не было, дверь квартиры «Кириченко» открыть не составляло труда.

Кто-то, похоже, это уже и сделал.

Такая мысль пришла мне в голову ровно через пятнадцать секунд после того, как я вошел. Нет, никаких следов обыска не было видно. Работали очень чисто, все наилучшим образом расставили по местам. Только немножечко перестарались. «Кириченко» никогда не был аккуратистом, и ТАКАЯ ровная складка на одеяле ему бы просто не далась. И ТАК тщательно расставлять свои книжки на полках ему бы в голову не пришло. Тома у него вечно стояли как пьяные, принявшие разные дозы: одни наклонились чуть, других основательно кренило в разные стороны, а были и такие, что лежали на полках уже плашмя. Теперь же книги производили впечатление лишь чуть поддатых интеллигентов, прекрасно держащихся на ногах. Было ясно, что тот (или те), кто привел книги в трезвое положение, что-то искал на полках – и довольно основательно.

Стало быть, мне там искать совершенно бесполезно.

Я внимательно огляделся. Непонятно, ЧТО могли здесь с таким упорством искать. Однако еще труднее поверить, что «Кириченко» не смог бы у себя что-нибудь толково спрятать, если бы захотел. Заглядывать в телевизор и просеивать гречку в кухонных жестяных коробах было бессмысленно, тем более что мои предшественники проделали даже этот мартышкин труд. Оставалось лишь надеяться, что «Кириченко» напоследок придумал что-то остроумное и что я смогу догадаться, что именно. Я на мгновение прикрыл глаза. Так, так. Место должно быть совершенно невероятным и в то же время бросаться в глаза. Графин? Нет. Настольная лампа? Нет. Сложенная газета на тумбочке? Нет. Репродукция на стене? Стоп-стоп. А ну-ка назад. Газета. Насколько я знаю, «Кириченко» в руки не брал «Свободную газету» и уж тем более ее не выписывал. А между тем… Я схватил номер. Точно! На полях, как это принято у почтальонов, были написаны два числа. Номер дома и квартира. Явно не его номера, и не соседние. На этой Новочеремушкинской таких номеров нет вообще. Поставить на уши все подписные агентства? Но это наверное могли бы сделать (даже наверняка сделали) и те, кто здесь что-то искал.

Значит… Значит, это не номер дома и квартира. Тогда что же? Номер телефона? Но цифр слишком мало. Для камеры хранения, где герои шпионских романов все прячут, цифр, наоборот, многовато. Да и не стал бы «Кириченко» доверять стандарту. И потом, похоже, у него не было времени ездить на вокзал и снимать бокс. Тут должно быть что-то совсем простое, какой-то совсем элементарный почтовый ящик. Сто-о-оп! Вот оно. Ящик. Абонементный ящик. Тут я вспомнил отчетливо один из разговоров с «Кириченко», в котором он признался, что зачем-то продолжает оплачивать абонементный ящик в районе Гоголевского бульвара. Там, где раньше – пока не умерла мать и не женился заново отец – жил в родительской квартире. Вся почта к нему уже третий год приходила сюда, на «Профсоюзную», а тот старый ящик наш «Кириченко», кажется, не отпускал из какого-то ностальгического чувства. Словно надеялся, что однажды кто-то пришлет ему туда письмо.

Газету я, конечно, с собой брать не стал, просто запомнил номер и оставил ее в таком же положении. Я предполагал, что может быть и повторный обыск, и тогда пропажа газеты даст им (кому, кстати, им?) необходимый ключ к разгадке. Возможно, что они тоже догадаются про этот ящик, если им придет в голову хорошенько изучить биографию агента. Надеюсь, я успею раньше.

Выходя из квартиры, я деликатно, придержал собачку замка, чтобы дверь закрылась тихо, без щелчка. Сделал я это скорее по профессиональной привычке. И, как выяснилось, поступил абсолютно правильно.

Потому что в подъезде, одним лестничным пролетом выше, кто-то был.

И этот кто-то, похоже, поджидал меня.

И намерения у этого кого-то были, кажется, самые серьезные.

Глава 10 ОРУЖЕЙНИК РОЙФЕ

Вы помните Семена Михайловича Буденного? И не старого, в гробу, который везли по проспекту Мира на лафете, а молодого Сенечку, толстого усатого красавца? Я таки его помню, я. Я делал ему пулемет для дачи. Нормальные люди ставили на даче электрический насос американской фирмы «Брандт», а Сеня решил поставить на чердаке пулемет. Хороший английский «гочкис», их в гражданскую было много у Колчака и кое-что перепало и нам. Конструкция, конечно, не первый сорт, но после того, как я заменил прицел на работу собственного изготовления и перебрал затвор, он уже стал первый сорт. И в тридцать восьмом оказалось, что я был не прав, а Сеня прав. Когда к нему пришли люди из энкавэдэ, насос фирмы «Брандт» не смог бы помочь, а пулемет системы «гочкис» очень даже помог. Мне говорили, под большим, конечно, секретом, что Сеня одной очередью уложил всех троих, а потом позвонил в Кремль и закричал по аппарату, что контрреволюция напала на него и что нужна подмога. Иосиф Виссарионович тогда сказал Ежову: «Не трогай дурака!» – и все обошлось в лучшем виде.

Я делал пистолет Иосифу Виссарионовичу. Да. Иосиф Виссарионович хотел такой маленький пистолет, чтобы умещался за голенищем его мягких сапожек. Но чтобы стрелял, как большой. Каждый патрон я делал вручную, но я его сработал как надо. Иосиф Виссарионович лично сделал две поправки и два пожелания, и я все исполнил. Правда, я не слышал, чтобы он потом лично из него стрелял. То ли я ему все ж таки не угодил, то ли просто за него стреляли другие. Берии я ничего не делал. Он не знал толку в настоящем оружии. На службе Берия пользовался, говорят, казенным ТТ, а дома любил играться с дурным немецким «зауэром», хорошим только тем, что инкрустирован золотом и камнями.

Хрущеву я сделал большой кольт. Никита Сергеевич увидел такой в Америке, когда ездил пропагандировать спутник и перенимать кукурузу. Он мне сказал: «Сделай, как у американцев». Но я сделал лучше, чем у американцев. Сам мистер Кольт не нашел бы в моей работе никакого изъяна. Никита Сергеевич был так доволен, что хотел вооружить кольтами всю московскую милицию или хотя бы кремлевскую охрану. Но тут его сняли за волюнтаризм.

Последним серьезным заказчиком был товарищ Брежнев. Он очень любил пистолеты, еще больше, чем автомобили. Я ему сделал такой «люгер», что просто пальчики оближешь! А коллекционный маузер! А парабеллум – в точности такой, какой был у Зейсс-Инкварта, только сделанный под наш унитарный патрон! Даже обычный «Макаров» Леонид Ильич хотел получить не такой, как у всех, а с секретом. Я делал ему автоматический скорострельный «Макаров» под малокалиберный патрон с удлиненной обоймой. В обойме патронов умещалось восемнадцать. Восемнадцать! Это был шмайссер, а не «Макаров». Леонид Ильич нарочно брал его на охоту и стрелял очередями. И все удивлялись, потому что такого хитрого «Макарова» никогда не видели…

После смерти Леонида Ильича серьезной работы почти не стало. Я по-прежнему сидел в своей мастерской в подвале Спасской башни и получал свою маленькую зарплату, как будто я часовой мастер и должен чинить их ужасные куранты. Но серьезной работы не было, была одна дрянь, недостойная мастера. Крупные люди перестали обращать внимание на Ройфе. Они, наверное, думали, что, раз мне девяносто шесть лет, значит, я уже умер. Стали приходить какие-то сопляки в мундирах. Они да, платили хорошие деньги, но заказывали глупости, которые этих денег не стоили. Какие-то фокусы для фейерверков, стреляющие авторучки и нестреляющие пистолеты, духовые ружья для игры в пластмассовые дротики. Они сошли с ума, но и я сошел с ума, потому что все это делал. Последний раз мне заказали патроны с игрушечными пулями и фальшивую гранату-лимонку из пенопласта, которая бы только делала звук и вспышку. Я выполнил заказ и сказал: все! Я мастер, а не циркач. За фокусами обращайтесь на «Мосфильм». Мне девяносто шесть лет, и я хочу в своей жизни кое-что успеть сделать. Я буду делать пистолет в подарок Президенту. Правда, я не представлен ему, а он не знает старого Ройфе. Нас забыли познакомить, но это не важно. Хорошее оружие еще никому не помешало, поверьте моему опыту. А это будет лучшее оружие. Это будет особый пистолет. Пистолет системы «Президент», конструкции мастера Ройфе. Он будет уметь все. Он будет стрелять очередями и пробивать стальной лист насквозь. У него будет большая обойма и очень легкий спуск. Его можно будет носить в кармане пиджака и за голенищем мягких сапог. Президент специально будет носить мягкие сапоги, чтобы не расставаться с моим удобным пистолетом. Я это сделаю, не будь я мастер Ройфе. Да что там скрывать, я уже почти это сделал. Еще день, и все будет готово.

Это будет лучший мой пистолет.

Президенту понравится. Даже товарищу Сталину такая работа понравилась бы. Даже ему.

Глава 11 МАКС ЛАПТЕВ

Я Лаптев, но отнюдь не лапоть. В честь моих героических предков назвали одно большое море и один глубокий пролив на севере страны, а также кое-какую мелочь на полуострове Таймыр. В моих жилах течет кровь полярных авантюристов, которые побеждали, потому что не приучены были отступать. Во всяком случае, так гласит семейная легенда.

Жаль, что эта троица – один на лестнице и двое у подъезда – не была посвящена в нашу семейную легенду. Иначе они, конечно, не стали бы так серьезно перекрывать мне все пути к отступлению и не послали навстречу всего лишь одного толстого мордоворота. Толстяки действительно опасны в ближнем бою: можно сколько угодно сжимать жирный загривок и молотить по пузу-барабану – успеха не будет. Но реакция у них чуть-чуть замедленная. Должно быть, слой жира на доли секунды тормозит реакцию мышц на команду мозговых нейронов. Для обычного драчуна эти доли секунды ничего не значат, но мы, чай, не первый год замужем.

Я пошел, прямо на него, демонстративно игнорируя тех, кто сзади. В полуметре от толстяка я замедлил ход и с немыслимой развязностью в голосе спросил:

– Эй, козел, у тебя закурить не найдется?

Будь это действительно просто наглая уличная шпана, под которую упорно косили толстый мордоворот и та парочка, я бы обязательно получил на свой вопрос хоть какой-нибудь ответ. Уличный этикет требовал сначала легкой словесной разрядки и только потом – кровавого мордобоя.

Однако толстяк вместо ответа просто молча ударил меня в лицо.

Точнее сказать, он ударил в то место, где долю секунды назад действительно находилось мое лицо. Потому что в этот момент лицо мое уже переместилось сантиметров на двадцать влево, зато правая моя пятка серьезно соприкоснулась с его открытым горлом. Серьезно для горла, а не для пятки. Одного такого удара было недостаточно, чтобы свалить с ног эту гору мяса, но этого и не требовалось. Мордоворот инстинктивно схватился за шею и потому оставил незащищенным корпус, в особенности нижнюю его часть. Удары кулаком в пах и ногой прямо по коленной чашечке завершили краткое единоборство Давида с Голиафом: толстяк с булькающим стоном пал на серый асфальт, освобождая мне проход, и даже не пошевелился, когда я невежливо перепрыгнул через него и помчался вперед. При желании можно было задержаться и завязать дискуссию с теми двумя: выяснить, чего, собственно, они от меня хотели. Но внутренний голос подсказывал мне, что я и так уже знаю, с чем связано их внимание к моей скромной персоне, а подробности меня пока занимали меньше, чем личная безопасность. Вдобавок ко всему мое преимущество внезапности кончилось, и те двое, похоже, не намеревались со мною шутить. Судя по тому, как они бесцеремонно перепрыгнули через своего булькающего коллегу, их интерес ко мне был крайне велик и удовлетворить его они намеревались немедленно. В мою задачу это как раз не входило. Я прибавил темпа, раздумывая на ходу, не роняет ли мое бегство чести предков-полярников. И метров через триста решил, что нет, честь в порядке. Во-первых, так или иначе я двигался в нужном мне направлении, а это отступлением никак не назовешь. Во-вторых, вряд ли и мои предки, чувствуя за спинами дыхание двух разъяренных белых медведей и не имея в руках винтовки, останавливались для светской беседы. Оружие я по глупости не захватил из сейфа, потому мне оставалось только одно: в быстром темпе уносить ноги, что я и делал вот уже пятнадцать минут. Два года назад в тренировочном забеге клуба «Железнодорожник» (наше Управление к нему приписано для конспирации) я занял почетное пятое место, из шести. Судя по всему за прошедшие два года я сумел значительно улучшить свои спортивные показатели. Хотя в том давнем забеге никто не подвергал мою жизнь опасности, а сегодня как раз напротив, и адреналин, что ни говорите, – своеобразный биологический допинг. Поэтому нынешний результат мне все равно не засчитают. Одно утешение – мои преследователи тоже останутся без спортивных наград. Вопрос тут в другом: кто раньше выдохнется, я или они?

– Стой, сволочь! – Это прорезался голос у одного из тех, кто за моей спиной перемножал километры на часы. Кричал он определенно зря: лишняя трата энергии… – Стой, фискальная морда!…

А вот это с его стороны непростительная глупость. Теперь, не снижая темпа, я уже твердо знал, что им кое-что известно про меня. Например, место работы. Я как-никак в штатском, и на лбу у меня не имеется татуировки ФСК. Значит, их навели. Но кто? И кто они вообще такие? Если судить по тому, что они меня до сих пор не поймали, – оба они не принадлежат к числу победителей бегового соревнования имени братьев Знаменских…

Бабушка мне недаром говорила: нельзя два дела делать одновременно. Как выяснилось, бежать и думать о чем-то постороннем – тоже два разных дела. Уже в двадцати метрах от спуска в метро (где преследовать меня было бы не так удобно) я не заметил высунувшегося из травы горлышка поливальной трубы и, споткнувшись, приземлился на четыре точки. Разрыв между мной и упрямой парочкой сократился до опасного расстояния. Поэтому мне ничего не оставалось, как буквально кубарем скатиться по лестнице вниз и броситься не к эскалатору, а к соседней двери, на которой красовалась табличка «Не работает». Внушительный амбарный замок на двери был чистой фикцией, и я влетел внутрь.

Это была местная достопримечательность – небольшой общественный сортир с раковиной, двумя писсуарами и тремя кабинками. То есть сам по себе клозет был самый заурядный – серебристый кафель, кондиционер, люминесцентные лампы для придания интима отсутствовали. Необычность его состояла в том, что он был бесплатный и чуть ли не единственный общественный сортир в системе московского метрополитена. Его построили с полгода назад, открыли с большой помпой, чуть ли не с оркестром, и в МК уже окрестили его первой ласточкой. Само собой, после торжественного открытия ласточка отлично проработала три недели, а потом стала то и дело закрываться на ремонт: в спешке фановые трубы там поставили не того калибра.

Оказавшись за дверью, я притаился у входа. И как только входная дверь распахнулась от мощного удара, подставил ножку первому, вбегающему. Сам виноват, что полез: там же ясно было написано – «Не работает». Двери в кабинках, как выяснилось, делаются из фанеры совсем плевой толщины. Во всяком случае, первый из парочки бегунов удачно пробил ее головой и замер на подлете к унитазу. Кажется, это был как раз тот, кто неосторожно назвал меня сволочью. Сам ты сволочь! – запоздало подумал я, но больше уже на человека с унитазом не отвлекался. Поскольку бегун номер два уже не желал рисковать и нацелил пистолет мне прямо в лицо.

– Стоять на месте! – злобно прошептал обладатель пистолета.

В тишине я услышал, как щелкнул взведенный курок. Я в этот момент находился у фанерной двери второй из кабинок и отлично себе представил результат выстрела. Я проломлю своей задницей эту дверь и приземлюсь близ унитаза. Точь-в-точь как наш друг в соседней кабинке. Только он сможет потом оклематься, а я – уже никогда. С дыркой во лбу это мало у кого получается. Никогда. На редкость противное слово, думал я, глядя на глазок ствола.

К счастью, события последующих десяти секунд подтвердили древнюю мудрость: никогда не говори никогда. За спиной деятеля с пистолетом неслышно показался какой-то бородатый бомж и, опершись на косяк, дал обеими ногами ему сильнейшего пинка. Я быстро посторонился, и второй мой преследователь мгновенно разделил участь первого. Энергичный сухой треск фанеры подтвердил мои предположения по поводу ее качества. Так и есть: дрянь материал. Была некая приятная симметрия в расположении двух этих граждан, обнимающих свои унитазы в обломках двери. Чувствовалось, что раньше чем через полчаса они не покинут своих боевых постов. На всякий случай я шустро подобрал оброненный пистолет и лишь тогда взглянул на бомжа-спасителя.

И увидел, что это никакой не бомж.

Глава 12 ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

Я бросил на пол газету и подумал, что пора сваливать обратно в Париж. За три месяца никаких скандалов с моим участием. Для автора Самого Скандального Романа Десятилетия «Гей-славяне» это было похоже на катастрофу. Ни один паршивый листок не берет у меня интервью, не интересуется моим мнением, никто не приглашает на выставки и премьеры. Никто, черт побери, не лезет бить морду! Надо сказать, недооценил я своего бывшего друга, а потом заклятого врага. Как только мой бывший долгоносенький соратник с помпой въехал в Кремль, я бросил свой Париж и просто пулей оказался в Москве. Я не сомневался, что новый Президент, по своей злопамятности, первым делом прикажет по-свойски разобраться с автором гневной брошюры «Спасите от него Россию!». Было немножко жутковато самому лезть в пасть зверя, но еще больше приятно. Я чувствовал себя Рихардом Зорге после разоблачения. Ну, если быть честным, я надеялся, что убить-то он меня точно не прикажет: слишком просто. В худшем случае спустит с цепи своих костоломов из ГБ, чтобы они по-тихому намяли мне бока. Или там спровоцировали мне мелкий срочок за хулиганство. На этот случай я уже настропалил своих знакомых корреспондентов из «Фигаро» и «Ай-ти-ви», провел работу среди секретарей нескольких посольств и загодя предупредил французское отделение «Эмнисти интэрнэшнл», что вот-вот в России будут нарушены права европейски известного писателя Изюмова. И – ничего. Таможня без звука прореагировала на все шестьсот экземпляров ввозимой мной в Россию антипрезидентской брошюры, даже пошлину слупила божескую. В аренде автомобиля мне не отказали. Московскую квартиру в мое отсутствие никто не разгромил. Хотя, последний раз уезжая во Францию, я нарочно приобрел в комиссионках несколько разноцветных безвкусных хрустальных тонконогих ваз. При любом погроме моей квартиры она бы вся оказалась в живописных осколках. На пробу я кокнул одну вазу – вид был великолепный, прямо для полароида. Последний день Помпеи. Блестящая иллюстрация для первой полосы «Пари-матч» на тему зверств КГБ. Или как там теперь Лубянка называется? БРЫСЬ? ХРЯСЬ? ФАСС? Ах, ну да: ФСК. Фискалы. Дразнилка, похожая на школьную. Фискалы-фискалы-фискалы! Школу свою, гадючник, век не забуду. Как меня самого там только не дразнили! Я бы согласился, чтобы меня называли Изюмом, но не тут-то было. Мамочке моей, комиссаржевской недоделанной, щепкинское училище впрок не пошло. Крыша у нее поехала на Шиллере. А уж когда Изюмов-старший подался в бега в поисках лучшей доли, крыша съехала окончательно. Она тогда была на шестом месяце и вбила себе в голову, что у нее родится дочка, и она назовет ее Луизой. Помните «Коварство и любовь»? Там фригидная идиотка Луиза и великовозрастный дурень Фердинанд никак не могли найти консенсус. Так вот, родился я. Мамочка недолго горевала. Не будет Луизы, зато будет Фердинанд. Фер-ди-нанд. Фердинанд Изюмов! Какое замечательное развлечение для моих сверстников! Недаром с бывшим моим другом, потом врагом, а потом Президентом мы в первый же день знакомства нашли общую тему, с которой потом долго не слезали. Наше так называемое счастливое так называемое детство. Мы с ним быстро сошлись, потому что были похожи. Ему, правда, доставалось больше. Его лупили всей семьей, а меня ставила в угол на горох одинокая брошенная мама. И, несмотря на обалденное имечко и школьные пинки под зад, я вырос и стал европейски известным писателем. А он так бы и остался вшивым адвокатом с нищенскими гонорарами. Но не остался. Повезло подлецу. Успел запрыгнуть в карету истории. Случайность, не более. Если бы я в семьдесят восьмом не мотанул в Париж, Президентом сегодня мог бы стать я. Но мог ведь и не стать. А европейски известным писателем в этой стране я бы совершенно точно не стал. Роман «Гей-славяне», этот «Архипелаг ГУЛАГ» для голубых, едва бы вышел в свет при большевиках. Он даже при демократах издавался попервоначалу с большим трудом. Этих эстетов коробило даже от обычного слова жопа, напечатанного в разрядку. А уж мою жемчужину, сцену совокупления главного героя сначала с пуэрториканцем, потом с китайцем и напоследок с индейцем, – уговаривали меня вычеркнуть сразу в трех издательствах. Прыщавый молодой редактор альманаха «Конец света», который – судя по виду – жил ненапряженной половой жизнью, был либеральнее всех. Он умолял вычеркнуть только индейца – на том-де основании, что эта сцена разрушит в воображении читателя знакомый с детства величественный образ Соколиного Глаза. Я на это грубо возразил, что индейцы трахаются не хуже других и если он, редактор, съездит в Колорадо-Спрингс, то сам сможет в этом убедиться. Этот прыщавый ублюдок испуганно подобрал свою задницу и примирительно пискнул, что ежели, мол, дать сноску, что роман публикуется в авторской редакции, то можно оставить и Соколиного Глаза. Роман, разумеется, произвел сенсацию. Критикам особенно понравилась та самая сцена, в которой одни находили экзистенцию угнетенного сознания жителя мегаполиса, а другие видели революционный подход к проблеме взаимоотношений с нацменьшинствами. Читатели на встречах со мной глядели на меня с обожанием. Не знаю, много ли среди них было настоящих гомосексуалистов, во всяком случае, все держались в рамках (только после моих выступлений перед публикой мне нередко передавали надушенные записки с нарисованными знаком Марса и сердечком, объяснения в любви и незначительные подарки). Разговоры же на встречах со мной шли все больше о высокой литературе, о постмодерне и прочем слюнявом дерьме, куда меня, Фердинанда Изюмова, причисляли. Я важно придерживал пальчиком дужку очков и многозначительно кивал. Угу, постмодернизм. Опоэтизированный промискуитет. Реверс внутреннего либидо. Задницы у них у всех были квелые и не вызывали даже желания помочиться. Только один раз из зала поднялся носатый крендель в потрясном клетчатом пиджаке и с крепкой литой задницей, и он-то единственный из всего занудного бомонда в разговоре легко произнес слово жопа. Мы немедленно познакомились. Будущий Президент, как и я, не был никаким геем. Он в тот период просто старался мелькать на всех тусовках, куда приезжало телевидение, и знакомство с такой европейской величиной, как я, было ему в кайф.

В общем, он меня использовал, в очередной раз злобно подумал я. Лучше бы трахнул. Но он меня просто выжал, как тюбик с зубной пастой, и выкинул. В какой-то момент предвыборной гонки он рассчитал, что знакомство со скандальным Изюмовым может отрицательно сказаться на его рейтинге. Говнюк! Хитрый и расчетливый говнюк. Главой администрации он меня обещал назначить. Потом вице-премьером. Пресс-секретарем. Советником. Мальчиком на побегушках. По мере роста его популярности у плебса его обещания делались все скромнее. Последней должностью, которую он мне предложил, было место директора Большого театра. «Балеруны там ходят хорошенькие, – игриво сказал он мне. – В обтягивающих трико». Я сухо ответил, что тогда уж лучше дать мне место директора Сандуновских бань, потому что там мужики ходят вообще безо всего. Это была наша последняя встреча. Через неделю я начал писать свою обличительную брошюру, которая, увы, ничего не изменила…

Я вздохнул.

На первой странице газеты, брошенной мною на стол, нахально улыбалась круглая и длинноносая физиономия моего бывшего друга. Я пририсовал скотине на портрете пейсы, ермолку, длинную раввинскую бороду.

После чего сосредоточенно выколол мерзавцу глаза. И уж затем, с чувством глубокого удовлетворения, понес изгаженную газету к мусорному ведру. По ходу дела из складок газеты вывалился на пол прежде не замеченный белый конверт. Конверт был без обратного адреса и пах одеколоном «Консул». Боже, как они мне надоели! Я ногтем вскрыл конверт, но никакой записки с объяснениями в любви не обнаружил. Только билет в Большой на завтра. В театр, директорство в котором имел наглость мне предлагать этот прохвост. Завтра давали «Спартак». Я сразу решил, что подарок неизвестного поклонника мне в кайф и что я пойду непременно. Потусуюсь среди публики. Может, в какой-нибудь светской хронике кто-нибудь упомянет мой визит. По контрасту. Фердинанд Изюмов и Большой балет. Кстати, и место было отличное. Партер, восьмой ряд.

Глава 13 ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

Вот уже второй час я тупо сидел над сиреневым листком с грифом «Совершенно секретно». Напечатано в двух экземплярах. У меня был второй, но хоть бы и первый? Все равно нет твердой уверенности, что кто-то еще не будет завтра знать всего президентского маршрута. Репортеры-то знают всегда откуда-то все заранее и первые бегут со своими камерами, топча ноги моим соколам. И не моги разбить пару камер, даже пару очков. У меня давно чесались руки отдубасить самых настырных. На редкость пакостная братия, отца родного не пожалеют. Самая большая гнида из этой братии – любимец публики, курносый провокатор. Этот даже с камерой сам не бегает, зато все бегают к нему. А он только улыбается во весь экран. Мол, здрасьте, я Аркадий Полковников, программа «Лицом к лицу». Наше вам с кисточкой. И поехал, поехал. Я на своем кабинетном «Шарпе» нарочно записал пяток его программ. Хорошее средство после большого бодуна. Когда глаза и мысли разбегаются в разные стороны, очень пользительно включить курносого Аркашу. С любого места, на выбор. Пять минут, и ты в полном порядке. Злость у меня любой алкоголь выгоняет. Думаешь только: вот сволочь! И сразу чертовски хочется работать.

Само воспоминание о телевизионном провокаторе уже неплохо подействовало. Я взглянул на сиреневый листок с несколько большим интересом. И понял, что самое реальное – пункты восемь и девять. Пункт восьмой – от 17.45 до 18.30. И пункт девятый – от 19.00 до 21.25. Первый маршрут имел два варианта, и Президент в последний момент выберет один из двух. Либо ярмарку в Сокольниках, либо ВДНХ. Я догадывался, что Сокольники включены в маршрут для отвода глаз. Шеф почти наверняка прикажет ехать на ВДНХ. Не потому, что в Сокольниках лет пятнадцать назад повесили одного мужика из МИДа, прямо за выставочным павильоном, – плевал шеф на все суеверия. И не потому, что случай тот описан в известном романе – плевал он и на всю мировую литературу, вместе взятую, включая рассказ «Муму». А лишь потому, что роман был посвящен товарищу Андропову Юрию Владимировичу. Шеф уважает Андропова, и я уважаю. Но шеф терпеть не может ездить по местам чужой боевой и трудовой славы. Говорит: в Москве скоро будет достаточно мест, связанных лично с его президентским именем. Вот по этим историческим местам он и будет ездить. Вернее, так: из-за того, что шеф по этим местам будет ездить, места и превратятся в исторические. Насколько я помню, до сих пор с ВДНХ впрямую не связано имя какого-нибудь царя или генсека. Поэтому здесь есть возможность быстро войти в историю. Например, можно снести к черту памятник «Рабочий и колхозница». Еще лучше – достроить его до нужной кондиции. Например, присобачить к этой парочке третьего, интеллигента. Сделать маленькую такую, по колено рабочему и колхознице, фигурку. Чтобы путалась под ногами. Типа Аркаши Полковникова… Я даже засмеялся от удовольствия. Нет, не такой уж я дурак. До эдакой хохмы не додумался бы и пресс-секретарь господин Васечкин, даром что он кандидат наук. Может, и мне стать кандидатом? А что, смогу. Название диссертации Васечкина я же запомнил, с третьей попытки. «Утопия как феномен и жизненное пространство»… Хотя нет, не выйдет из меня кандидата. Заковыристые для этого нужны мозги, чтобы нарочно все запутывать. Например, лично у меня трехкомнатное жизненное пространство в Крылатском, кухня хорошая, шесть на шесть, ванная. А у нашего Васечкина жизненное пространство, оказывается, у-то-пи-я… Феномен, бля.

Слово «феномен» встряхнуло меня не хуже Полковникова, и я вернулся к прерванному маршруту. Конечно, ВДНХ может очень быстро стать историческим местом, без всякого памятника. Если там, допустим, прострелят голову нашему дорогому Президенту. Нет, едва ли на ВДНХ. Неудобно. Публику мы не пропустим, а снайперу там негде укрыться. И потом, на ВДНХ шеф поедет не один, а с кем-нибудь из дорогих гостей. А то и с двумя. Причем, за ихнюю секьюрити я спокоен, это вам не мои соколы. Каждый камушек обсмотрят. Так что террорист, если у него не тараканы в голове, туда не полезет.

Остается Большой. Точно он. Советовал ведь я шефу завтра туда не ездить. А он заладил: протокол, протокол… Вешает мне лапшу на уши, как грудному младенцу. Согласно дипломатическому протоколу – я не поленился специально узнать в МИДе! – этот театр завтра совсем не обязателен. Все равно гостей дорогих на спектакле не будет. Они аккурат в эти часы, с 19.00 до 21.00, будут заседать в этом… черт!… В Спасо-Хаусе. Готовиться. Обсуждать послезавтрашний саммит. Крупнейшую, значит, встречу на высшем уровне.

Шефа я очень хорошо понимаю. Этот вечер ему все равно надо будет чем-то занять. И одновременно показать всем, что он в полном порядке. В этом плане идея с посещением театра придумана хорошо, не отнять. Опять же, восхищенная публика устроит ему овацию. Ему, заметьте, а не балеринам. Шеф любит такие выкрутасы.

Но в Большом опасно. Одних бархатных портьер восемьдесят две штуки. За каждой сокола не поставишь, да и кадры нужны под рукой. Сколько я просил шефа, чтобы он увеличил штат. Наша СБ по сравнению со спецконтингентом Управления Охраны – как болонка против немецкой овчарки. И у генерала Голубева, между прочим, кадры точно несчитанные. Восемьдесят пять тысяч всего у него, видите ли. И по всей стране. А неофициально у него сколько? А тот выскочка, с которым мои соколы вчера ночью неаккуратно разобрались, – он из каких был? Из официальных или неофициальных?

Фискалы – они и есть фискалы. Так, что ли, вообще никого и пальцем не тронь – вдруг вся Москва шустрит на Голубева?…

Я вновь тоскливо взглянул на сиреневый листок и потянулся к телефону спецсвязи, чтобы позвонить в Управление Охраны. Но Митрофанова, естественно, на месте не оказалось. Референт узнал меня по голосу и не без удовольствия сообщил, что начальник проводит оперативную рекогносцировку. В связи с завтрашними визитами гостей. Паршивая козявка намекала мне, что, пока их начальник трудится, Служба Безопасности семечки грызет. Хоть бы и семечки, твое какое собачье дело?

Ругая себя за малодушие, я позвонил в ФСК. Голубев был на месте, но разговаривал со мной с явным отвращением. Они, видите ли, спецслужбы в четвертом поколении, их прадедушка служили еще при Бенкендорфе. А я ментяра поганый, и мое место в багажнике.

Я наивежливейшим тоном осведомился, нет ли чего нового.

– Мы работаем в этом направлении, – сказал Голубев. – Результаты будут доложены лично Президенту.

Лично, значит. Вот оно как. А Служба Безопасности будет гонять своих соколов по всей Москве, пока не соберет ту же самую информацию. Как будто у нас свой Президент, а у Голубева свой, и тот, голубевский, важнее. И в моего Президента может стрелять всякий, кому не лень.

Все тем же вежливым тоном я намекнул Голубеву, что лет сорок назад это называлось саботажем. Лет сорок назад Голубев уже работал в органах, и слово это ему было хорошо известно.

– Если бы сорок лет назад ваши убили моего сотрудника, – ледяным голосом сообщил мне этот лысый гэ-бэшный хрен, – то ты бы, падло, уже давно давал показания в наших подвалах. Несмотря на свои звания и должности.

Вот бериевская сволочь! Я чуть не задохнулся от возмущения, но собрал остатки вежливости и заявил ему, что я сам найду виновных и займусь ими.

– Займитесь, займитесь, КОЛЛЕГА. – Голубев передразнил мое вежливое обращение. – Только все силы на это не потратьте. Поберегите чуток для нашей Красной Армии. Есть сведения, что у отдельных представителей ее командования будут к вам кое-какие вопросы…

Я ошалел.

– Да армия тут при чем?

– При том, – четко сказал Голубев. – Вы хоть поинтересовались именем нашего сотрудника, который попал вчера под ваш каток?

– А что?

Но Голубев уже повесил трубку. Вот гадство! Армия зачем-то здесь приплелась. Вечно мои придурки пришьют не того, кого надо.

Глава 14 ЭКС-ПРЕЗИДЕНТ

После обеда к даче подъехал черный «мерседес». Судя по тому, с каким шиком водитель скрипнул у входа тормозами и с какой озабоченностью забегала внизу охрана, прибыла какая-то важная шишка. Чуть ли не охранник охранников, самый главный российский вертухай.

Я наказал дочке и внукам не высовываться. Набросил пиджак, спустился по лестнице на несколько ступенек вниз и сказал прибывшему:

– Ну?!

Задребезжали подвески большой люстры в холле, а гость невольно попятился. Вот она, сила привычки! Это громовое «ну?!» еще недавно знала вся страна. Братец мой, по образованию физик, в свое время уверял, будто у меня необычный, редкостной силы голос. Я толком не понял, в чем там хитрость. Какие-то децибелы или обертоны. В нем частота колебаний, что ли, особенная. Короче, в горах мне не рекомендовалось кричать и даже говорить в полный голос. Иначе можно было вызвать обвал или лавину.

– Ну? – повторил я тоном ниже. Люстру разбивать не хотелось.

Главный вертухай – по виду между тридцатью и сорока – довольно быстро опомнился и деловым тоном произнес, глядя мне в лицо и потому невольно задирая голову:

– У меня к вам ответственный разговор.

Вот так, без имени, без отчества. Ну да, хозяин пожаловал!

– Говори. – Я глянул на Вертухаича исподлобья. – На все тебе минута. – Хотелось поскорее выпроводить нахала, и в то же время разбирало любопытство: что ИМ от меня надо? Как-никак первый официальный визит за время моего затворничества. Нашли, понимаешь, кого прислать. Вла-а-асть. Мелкая крикливая шушера. Недаром покойный Иволгин воскликнул сразу после выборов: «Страна моя, ты просто спятила!» Бедняга Иволгин. Что он, интересно, чувствовал, когда прыгал из окна своей башни на Котельнической набережной?…

– Здесь неудобно… То есть на лестнице, – заявил нахал. – Разговор строго конфиденциальный. Дело касается ваших близких. Все зависит от вас.

Шантаж. Этого и следовало ожидать. Они догадываются, ЧЕМ меня можно взять за жабры. Но не уверены до конца. Только спокойнее. Не показывай, как ты сразу испугался за Аньку и внуков. Они уважают силу. И они по привычке считают тебя сильным человеком. Если, они поймут, что от президента осталось только громовое «ну?!», они тебя на бутерброд намажут. Побольше металла в голосе.

– Пшел вон! – рявкнул я.

Люстру сотрясло, с нее посыпались подвески. Несколько штук угодило в молодого Вертухаича. Он слетел с лестницы и схватился за лоб, на котором сразу набухла кровавая царапина. Я быстро взглянул на остолбеневших охранников. На них стеклянный дождь из люстры, который я вызывал своим криком, производил всегда неизгладимое впечатление.

Отлично сработано. Я неторопливо повернулся и начал подниматься вверх. Царь давал понять, что аудиенция окончена.

Окровавленный Вертухаич так, однако, не думал. Не убирая ладони со лба, этот маэстро охранников бросился за мной. Как видно, он еще не расстался с надеждой все-таки довести свою миссию до конца.

Я вышел на маленькую тенистую веранду и посмотрел вниз. Наружная охрана столпилась возле «мерседеса» и уже начала обсуждать царский гнев. Эти дебилы с короткоствольными автоматами на животах, получив соответствующий приказ, не затруднились бы расстрелять и меня, и Аньку, и внуков. И вместе с тем они меня побаивались. Для них я был Гулливером среди лилипутов. Связанным по рукам и ногам – и все-таки опасным.

За спиной аккуратно кашлянул Вертухаич. Ранение поубавило у него гонору. Но ясно было, что он так просто не уйдет. Не для того он гнал в Завидово свой «мерседес», чтобы вернуться только с исцарапанной рожей.

Я обернулся к нему.

– Извините, я забыл представиться, – торопливо произнес Вертухаич, бросив опасливый взгляд вверх. К счастью для него, люстра на этой даче только одна. – Я начальник Управления Охраны. Меня зовут Олег Витальевич.

– А меня – нет, – ответил я, внутренне усмехаясь.

Этой дурацкой шуточкой я всегда проверял в разговоре своих противников. Если вежливо хихикнет, значит, уже выбит из колеи. Если удивленно промолчит, значит, умеет держать себя в руках. Олег Витальевич машинально хихикнул. Очень хорошо. Этот сет я выиграл. Но только этот.

– Так что тебе надо? – буркнул я и посмотрел на часы. Вертухай Витальич ловко вытащил из внутреннего кармана пиджака сверток и проговорил быстро:

– Мы знаем, что вы хотели бы отправить вашу дочь Анну вместе с внуками Максимом и Игорем за границу. Мы готовы пойти вам навстречу. Здесь паспорт с французской визой и билеты на завтра. Но и вы должны нам помочь…

Шантаж, как я и думал. У них уголовные замашки. Шантаж и угрозы. Четыре сбоку – ваших нет.

Мой верный Батыров еще полгода назад предлагал мне отослать Аньку с пацанами хотя бы в Финляндию или Швецию. Только на время предвыборной кампании, говорил он. Я, помнится, тогда его просто послал. Президент я еще или не президент? Что за настроения, понимаешь? Вот тебе и еще. Батырова тоже теперь нет в живых. Подумать только. Не вписался в поворот на своих «Жигулях». Если бы я его тогда послушался, дочура и внуки были бы сейчас в безопасности. А со мной один хрен бы они так просто сладили. Теперь же делать нечего. Главное, чтобы они не сообразили, как легко им удалось бы меня взять. Стоит им приставить дуло к встрепанной головке Игорька или Максимки – и я соглашусь без всякой визы. Я старый человек, мне шестьдесят пять. Как славно, что пока не научились читать мысли.

– По-мочь? – брезгливо, по слогам выговорил я. – Я – вам – помочь? Чем же? Может, прикажете застрелиться? Да еще записочку сочинить? Я, мол, брал взятки и виноват перед Россией?

Что-то промелькнуло в глазах Вертухаича, и я решил, чти и такой вариант, вполне возможно, ОНИ обсуждали.

– Нет-нет, избави Боже! – заторопился он. – От вас требуется сущий пустяк. Посетить завтра Большой театр балет «Спартак». В антракте пройтись по фойе. Дело том, что на завтрашнем спектакле будет Президент. Было бы хорошо, если бы вы случайно встретились с ним. И хотя бы минут пять побеседовали… Рукопожатие совершенно необязательно, – добавил он сразу, уловив выражение моего лица. – Только краткая беседа. Пусть журналисты увидят, что все нормально. Это, сами понимаете, очень важно для национального согласия в обществе.

Вот сукины дети, подумал я. Как же, для национального согласия! Для саммита им это нужно. Легко было орать в Думе, что Запад наш главный враг. А теперь инвестиции нужны. Кредиты нужны, хоть зарежься. Куба нам денег в долг не даст, у них у самих нету.

– В театр пойти? – с задумчивым видом переспросил я. – А может, сразу в цирк на Цветном? Там и места побольше, и встретиться можно. На арене.

Вертухай Вертухаич почувствовал издевку и тут же показал зубки.

– Мы могли бы вас заставить, – произнес он. – Однако просим. Не для себя ведь, для страны. Я сделал вид, что страшно заинтересовался.

– Заставить? Это как же? Силой в Большой театр поведете, под конвоем? В целях, стало быть, всяческого согласия? Это будет картинка.

– Ну, зачем же так, – ответил Вертухаич. – Просто напоминаю вам, что жизнь полна случайностей. Или вас не удивило, как быстро исчезли Батыров и Иволгин? И не думаете ли вы, что Батыров, бывший гонщик, разучился водить «Жигули»?

– Хитро придумано, – сказал я спокойно, стараясь ничем не выдать своих чувств. Ну, подонки! – А меня, выходит, утопите в ванне.

– Что вы, – широко улыбнулся Олег Витальевич. – Как можно. Я просто напоминаю, что на этой террасе не очень высокие перила. Ваш внук может, играя, случайно упасть. Здесь второй этаж, внизу асфальт. Вспомните, что позавчера Максим чуть не свалился с качелей. Охранник еле успел его подхватить. Завтра может и не успеть.

Вот теперь, решил я, можно дать слабину и идти на обмен. Но медленно, осторожно. Держи себя в руках.

– Гарантии? – спросил я.

Главный Вертухай с готовностью протянул мне пакет.

– Вот они. Я лично прослежу, чтобы ваша дочь с детьми села на самолет в «Шереметьево»-2.

– Не пойдет, – возразил я. – Это я САМ должен проследить, чтобы самолет взлетел. После этого везите меня в театр, в цирк, в казино. Я не буду возражать, даю слово. Но только ПОСЛЕ.

Собеседник мой, подумав, кивнул:

– Идет. Я рад, что мы договорились. Надеюсь, вы нас не подведете. Сделаем так, как вам хочется. У нас выйдет неплохой ченьдж. Аэропорт, потом Большой. Скажите дочери, пусть собирает вещички. Завтра в пять мы заедем.

Когда он сбежал вниз по лестнице и «мерседес», шелестя шинами по асфальту двора, выехал из ворот, я поймал себя на странном чувстве. Что-то тут явно было не так. Что-то непонятное. Чересчур легко я получил согласие на своих условиях. Если он не блефовал и эти волки действительно убили Иволгина с Батыровым, то с какой стати идти на уступки мне? Пистолет к виску – и в дамках.

Я сел на кровать и задумался. Как ни поверни, в театр ехать все равно придется. Черт бы их всех побрал! Балет под названием «Спартак», надо же. Терпеть не могу балета. Предпочитаю футбол.

Глава 15 МАКС ЛАПТЕВ

– Привет, Борода, – сказал я радостно. – Ты как-то очень вовремя появился. Благодарю за службу! Бородатый бомж выплюнул окурок и ухмыльнулся:

– Это ты служишь. А я так, поссать зашел.

Александр Вячеславович Филиков, он же Дядя Саша, он же Борода, являл собой одну из достопримечательностей Управления. Знаменит он был своим патологическим пристрастием к никотину и клочковатой, вечно неприбранной бородой. Дядя Саша готов был курить где угодно, что угодно и когда угодно, причем своих сигарет или папирос принципиально не держал. В засаду наше начальство его уже давным-давно не посылало, логично предполагая, что он ее непременно провалит. Через каждые полчаса после очередной сигареты Филиков начинал суетливо шарить по карманам и с тоской поглядывать на коллег. Когда же он заполучал наконец свое курево, то набрасывался на него с таким громким смаком, что в дальнейшем можно было уже не конспирироваться – бесполезно. Рассказывали, как однажды Филикову поручили уличную слежку за легендарным террористом Максудом по кличке Снайпер. Дядя Саша доблестно продержался без сигареты почти целый час. Он очень грамотно провел Максуда по Крымскому валу, потом по Зубовскому бульвару, повернул вместе с ним на Пречистенку и только на Волхонке не выдержал: догнал Максуда и виновато попросил у него сигаретку. А когда террорист лениво достал пачку «Кента», Филиков жадно стрельнул у Снайпера сразу три штуки. После ареста Максуда Дядя Саша уверял всех, что это был обдуманный тактический ход. Так или иначе непритворная жадность заядлого курильщика убедила террориста: неряшливого вида бородач, конечно, никакого отношения к органам иметь не может. Ошибка эта впоследствии стоила Снайперу очень дорого…

Борода Александра Филикова имела отдельную историю. Каждый новый начальник, приходящий на Лубянку, начинал свою реформаторскую деятельность с категорического приказа Филикову побриться. И каждый раз приказ этот не исполнялся – что, в конечном итоге, губило на корню и остальные серьезные реформы Лубянки. К счастью для Дяди Саши, Федорчука он не застал. Но уже Крючков грозил Дяде Саше увольнением в случае отказа, Бакатин мягко настаивал, а Баранников, говорят, снизошел даже до того, что предлагал Филикову в обмен на бритье бороды новую звездочку на погоны. Все было впустую: Филиков гордо говорил, что не может поступиться принципами. Принципы эти, правда, со временем менялись. Вначале Филиков уверял всех, что не побреется до тех пор, пока у власти – коммунисты (отчего заслужил репутацию ярого демократа, чуть ли не сторонника Леры Старосельской). Потом он не брился под тем предлогом, что у власти оказались-де не те демократы и он подождет других, как он говорил – болеющих за Державу (отчего в Управлении его тут же стали считать убежденным патриотом). Когда же в Кремль пришел наш новый Президент, болеющий за Державу почти что с пионерского возраста, – Филиков объявил всем, что осознал свои прежние заблуждения. И, будучи истинным монархистом и поклонником убиенного императора Николая Александровича, он намерен во всем подражать ему, даже в мелочах. При этом он демонстрировал всем желающим цепочку с медальоном с портретом царя, надетую прямо поверх рубашки. Покойный император имел гладкую и холеную бородку. Если бы Николай II носил такое же буйное и клочковатое безобразие, как у Филикова, Октябрьская революция произошла бы лет на десять раньше.

Лично я почти не сомневался, что Дядя Саша всего-навсего валяет дурака. Ему было просто лень касаться ножницами своей растительности, и он предпочитал придумывать любые отговорки, даже самые замысловатые. Кроме того, борода всерьез помогала в оперативной работе: Максуд – далеко не единственный, кто обманулся в оценке Дяди Саши. Поняв рано или поздно это простое обстоятельство, каждый новый хозяин Лубянки прекращал свои вздорные попытки обрить Филикова. Вся оперативная сила Бороды, казалось, таилась именно в бороде. Как у библейского Самсона, если я ничего не путаю…

– Между прочим, туалет на ремонте, – лукаво сказал я Филикову, мысленно прикидывая, через сколько минут он начнет озираться на предмет закурить. – Вход строго воспрещен.

– А-а, – догадался Борода, окинув взглядом поле битвы. – Вот куда тебя, оказывается, назначили. Ну, с повышением. А эти, – он кивнул на громил, отдыхающих у своих унитазов, – с боем, выходит, прорывались? Опасная работенка, не позавидуешь…

Тут мы не выдержали и оба, как ненормальные, заржали. Я избавлялся таким образом от нервного стресса. Никак не могу привыкнуть, когда тебе в лоб направляют дуло.

Отсмеявшись, Дядя Саша поинтересовался, в чем дело. Не вдаваясь в подробности, я описал ему весь свой путь от подъезда «Кириченко» до этой кафельной первой ласточки. Слушая меня, Филиков все больше хмурился, да и мне тут же стало неловко за свой нервный смех.

Оказалось, что о смерти «Кириченко» Дядя Саша уже слышал в Управлении. Как раз когда он уходил, на первом этаже вешали большое объявление в траурной рамке. Есть у нас такое специальное место для подобных объявлений. Фотографии тут не полагаются. Да и в некрологе он будет у нас значиться как «Кириченко». Черт бы побрал нашу работу.

– Похороны завтра в пять, – сообщил мне Филиков. На Солнцевском, как обычно. Интересно, отец его уже знает?

Я пожал плечами.

– Наверное, сообщили. А что?

Дядя Саша сказал серьезно:

– Сложный он человек, сам знаешь. Приедет завтра на своем танке и разнесет на Лубянке пару этажей. Нормальные люди не понимают, что мы, соколы и охранцы – три разные конторы. Для них мы все на одно лицо.

– Ну, ты-то нет, – хмуро пошутил я. – Тебя трудно с кем-то спутать.

Слова насчет танка были, конечно, некоторым преувеличением. Но небольшим. Человек тот действительно был крутой и резкий. Кстати, ходили слухи, что свою последнюю жену он увез от бывшего мужа как раз на танке. Отбил, можно считать, в схватке. Правда, сын его в тот же день от него ушел. Сразу, без объяснений. Не простил отцу, что тот не выдержал и двух месяцев после смерти матери. Если кому-нибудь рассказать эту историю, похоже будет на мелодраму, почти что на аргентинский сериал из телевизора. Только на самом деле это совсем не кино.

Но тут никотиноман Филиков перебил мои грустные думы.

– Слушай, – произнес он нервно. – А сигареточки у тебя, Макс, не найдется? Курить хочу – умираю. – Я нашарил в кармане пачку и подал ее Дяде Саше.

– Возьму две, – предупредил он. – Свои, знаешь, дома оставил.

Затем Филиков выхватил из кармана коробок и потряс его. На лице его отразилось глубочайшее разочарование. Он спросил застенчиво:

– Может, и огонек у тебя найдется?

Я полез было в карман за зажигалкой, уже нашарил ее в кармане, но затем разжал пальцы. Как раз сегодня утром зажигалочка задурила. То ли какая-то деталь из нее выпала, то ли просто проявился вздорный ее характер. Вместо того чтобы давать маленький язычок пламени, эта дура стала выплевывать целый протуберанец, почти как огнемет. Только чудом сегодня она мне не опалила брови – еле увернулся.

– Увы, – сказал я. – У меня тоже пусто.

Филиков озабоченно огляделся по сторонам, потом вздохнул и направился к одному из громил. Тот все еще лежал неподвижно, как куль.

– Мародерствовать будешь? – спросил я.

Дядя Саша отмахнулся и запустил руку в карман поверженного противника. Из кармана он извлек какую-то желтую карточку, расческу и коробок спичек. Прикурил, облегченно вздохнул и вознамерился было вернуть все, кроме коробка, ему в карман обратно. Но тут неожиданно присмотрелся к карточке и аж крякнул:

– Эге!

А потом:

– Ну-ну.

И через пару секунд:

– Вот так история!

Я с любопытством спросил у Филикова:

– Да что случилось, Борода? Нашел удостоверение агента ЦРУ или киевской Безпеки?

– Гораздо интересней, – покрутил бородатой головой Дядя Саша. – Я-то подумал, это обычные наемные шестерки, которых можно снять за пару тысяч баксов, а тут… Погляди-ка!

Я взял в руки плотную карточку – бумажку, запаянную в пластик желтого цвета. Ни имени, ни фамилии. Герб России. Надпись «Пропуск. Кремль». И две даты – завтрашняя и послезавтрашняя.

– Погляди-ка у второго, – попросил я. Филиков ловко проделал ту же операцию с карманами второго и извлек точно такую же карточку.

– Не своих ли мы случаем примочили? – спросил он чуть разочарованно. – Какое-нибудь там новое пополнение…

– Едва ли, – возразил я ему. – Если бы хоть кто-то в Управлении стал раздавать такие пропуска, мы бы знали. Да и зачем нам Кремль? Нам и на Лубянке тепло.

– Выходит… – начал было Дядя Саша.

– Вот-вот, – сказал я. – Либо те, либо эти. Попробуй до завтра проверить по своим каналам, у кого появились такие пригласительные билетики. Встречаемся завтра в пять, на Солнцевском. Если меня вдруг не будет, доложишь обо всем генералу Голубеву. Но не раньше. Тут еще во многом разобраться надо… – Про абонементный ящик «Кириченко» я пока не стал ему ничего рассказывать, чтобы не забивать ему мозги лишней информацией.

– Сделаем, – коротко сказал Филиков, хотя вовсе не был моим подчиненным и мог бы отказаться. – До завтра.

Он бережно опустил карточку в свой бумажник, сунул мне на прощание руку и, досасывая свой окурок, выскользнул за дверь.

Я остался один в этом сортире с желтой пластиковой карточкой в руке и трофейным пистолетом за поясом. Самое время поразмышлять в одиночестве. Однако мое одиночество продолжалось недолго. Минуты через две за дверью загромыхали тяжелые шаги. Казалось, это приятель моих предков-полярников белый медведь задумал отправить свои естественные надобности не где-нибудь на льдине, а именно тут. Цивилизованным путем. Само собой, читать медведя не выучили и табличку «Не работает» он проигнорировал. Я отскочил в сторону, нашаривая пистолет. Белые медведи, если их раздразнить, очень, опасны.

Дверь начала приоткрываться.

Появись в двери в самом деле зубастая и клыкастая голова белого хищника, я бы уже не очень-то удивился. Однако это был всего лишь мой знакомый толстяк, через которого мы все трое прыгали на дороге, упражняясь в беге на длинные дистанции.

Лжемедведь уставился на своих поверженных собратьев по тундре. Наверное, увиденное неприятно удивило его. Можно подумать, двадцать минут назад сам он выглядел на тропинке многим лучше.

Продолжая глядеть вперед, он полностью вошел в помещение нашей ласточки. На хищников иногда нападает такой ступор. Полностью отказывает боковое зрение. Загипнотизированный видом двух неподвижных тел, он забыл про третье, подвижное. Да еще и вооруженное пистолетом с достаточно тяжелой рукояткой.

Голова у таких типов – всегда самое слабое место. Удостоверившись в своей правоте, я подхватил обмякшего толстяка и, еле дыша, затащил его в третью кабинку. На сей раз фанерная дверца уцелела. Вот теперь все ячейки заняты, пора уходить. Я бегло обыскал толстяка и обнаружил два ценных предмета: пистолет и еще одну, такую же пластиковую карточку. Обойму я вытащил и переложил себе в карман. Туда же отправилась и карточка. Боюсь, что это не последняя в моей коллекции. Соберу их побольше и поведу своих друзей и знакомых в «Кремль» на экскурсию. Благо билетики действительны еще два дня.

Пустой пистолет я засунул в сливной бачок и покинул наконец уютное заведение. В подземном переходе почти никого не было. Только какой-то низенький старичок, увидя меня выходящим из дверей, близоруко рванулся было в сторону сортира. Очевидно, он вообразил, что эпоха смены фановых труб благополучно завершилась.

– Ремонт, гражданин! – строгим голосом остановил я его. – Туалет временно не работает.

Хозяйским жестом я нацепил обратно фальшивый замок и, посвистывая, вошел в метро. На какую-то секунду у меня мелькнула мысль предъявить замотанной контролерше волшебную желтую карточку с надписью Кремль. Но я быстро одумался и конспиративно бросил жетон.

Глава 16 ВАЛЕРИЯ

Новую квартиру нашел для меня Андрей почти три месяца назад, как только Этот Господин поставил на свое зеро и выиграл – сгреб все жетоны с зеленого сукна. Дем.Альянс никто не преследовал, но я-то знала, что рано или поздно нас всех будут прислонять к стенке и пора переходить на нелегальное положение. Три месяца назад трусливые бараны, мои бывшие друзья, пустились со мною в затяжной спор. Уместно ли, мол, подполье в демократической стране? Не лучше ли все оставить как есть: митинги, газетки, петиции? Я сказала им, что в их устах слово «демократия» звучит просто неприлично. И что когда я именно от них это слово слышу, мне хочется схватиться за пистолет. Обладатель опереточного имени Андрон Сигизмундович, напыщенный демагог Воскресенский, поблескивая своим пенсне – которое будто бы делало его похожим на Чехова, – завел свою тягомотину из чеховских цитат. Мол, никто не знает настоящей правды – и тем более я, Лера Старосельская. Для Чехова месье Воскресенский слишком разъел лицо, отчего вместе со своим дурацким пенсне сделался похож не на Антона, а на Лаврентия Павловича.

Я сказала, что даже у Чехова дядя Ваня стрелял в профессора Серебрякова из пистолета, а уж Этот Господин поопаснее зануды профессора. И еще я сказала мистеру Воскресенскому, что если на сцене в первом акте висит ружье, то в последнем оно обязательно выстрелит. И пусть уж лучше выстрелит по делу, чем в потолок.

Пан Воскресенский назвал меня эсеркой и дрожащим козлиным голосом объявил, что никакой нелегальщиной заниматься он не будет и никому не советует. Комната, в которой состоялся этот исторический разговор, была вся уставлена стеллажами с книгами. На столике возле окна примостились компьютер и факс. В углу возвышался хороший телевизор «Хитачи». В столовой, как я знала, стоял отличный беккеровский рояль. В коридоре белел холодильник «Розенлев», доверху набитый коньяком «Камю».

– Камю, – сказала я Воскресенскому, и тот машинально сделал движение в сторону своего холодильника. Как видно, он решил откупиться от Леры Старосельской бутылкой коньяка. Коньяка ему, конечно, тоже было жалко, но… – Да нет, – остановила я его. – Ты меня не понял, Андрон. Камю, роман «Чума». Все твое хрупкое благополучие есть пир во время чумы. Ты ведь сам не очень веришь, что все обойдется. Но тебе до слез не хочется бросать все это – книги, картины, коньяк – и забиваться на конспиративную квартиру. Знаешь, почему многие евреи после прихода к власти Гитлера не покинули сразу Германию? Они почти все учили своих детей музыке, у них почти у всех было пианино. Через границы тяжелые инструменты везти было нельзя, но и бросать не хотелось. А на чем ребенок будет играть? Он ведь такой способный!… А потом приходили штурмовики и разбивали пианино вместе с человеческими головами…

– Что ты такое несешь? – забормотал Андрон, тревожно поглядывая в сторону столовой. Словно он хотел удостовериться, что его драгоценный рояль пока цел. – Какие у нас штурмовики? Где ты их взяла?

Я могла бы напомнить этому трусливому червячку про ребятишек Додолева, Белякина и Карташова, или про гестапистых пареньков из нового Управления Охраны, или про наших дорогих соколов из маленькой личной армии Этого Господина – этакого зародыша будущего Sturmbateilung'a. Хорошо, если они передерутся между собой. А ну как объединятся?

Однако вместо этого я сказала:

– Ладно, допустим, не штурмовики. Придут аккуратные фискалы из гэбухи. Рояль разбивать не будут, книжки жечь не будут. Все внесут в протокол и передадут в казну. А тебя вежливенько в лагерь, на нары. За невосторженный образ мыслей. Не любишь Господина Президента – в лагерь. Или полюбишь?

– Уходи, – глухо сказал мне тогда Воскресенский. – Слушать тебя не хочу. Не хочу, не хочу… – бубнил он за моей спиной, тщательно закрывая за мной тяжелую дверь. Я приложила ухо к двери. Из-за нее все еще доносился бубнеж, словно Андрон уже забыл, что я ушла, и продолжал в одиночку спор со мной…

Мое новое убежище оказалось на другом конце Москвы. Маленькая, жалкая халупа в панельном шестиэтажнике в спальном районе. То, что надо, никаких излишеств. Одна комнатка четыре на пять, кухня, туалет. Телефон. Телевизор – старый «Рекорд». Я перетащила сюда кое-что из одежды, с десяток книг. Сам процесс переселения смахивал на сцену из боевика. Андрюша добыл у родителей машину, мы погрузились и начали петлять по городу, стараясь оторваться от хвоста. Правда, я не была уверена, что хвост тогда уже (или еще) был. В краткий момент смены власти спецслужбы нередко впадают в оцепенение, как собака Павлова, получившая две противоречивые команды одновременно. Я полагала, что за Дем.Альянс скоро возьмутся, но покамест эта пауза мне на руку.

Мы все равно хорошенько помотались, прежде чем убедились, что нас никто не пасет. Затем подъехали к нужному дому. Андрей вынес вещи и, взяв меня под руку, стал осторожно выводить из автомобиля. Я придумала себе отличный пластический грим, наклеила морщины, нацепила уродливый старческий платок и в таком виде древней толстой клушей вывалилась из авто, сразу повиснув на руке доблестного Андрея. Со стороны могло показаться, что это любящий внук сопровождает свою почтенную столетнюю бабулю. Вид был очень мирный, даже идиллический. Я тогда уже сразу решила, что на АКЦИЮ пойду как раз в этом гриме. Он мне очень к лицу, и никто не узнает в старушенции Леру Старосельскую. Такая мера предосторожности отнюдь не была излишней. Во времена Горбачева, и тем более после августа, я по неосторожности своей сумела основательно засветиться: на митингах, в прессе, даже на ТВ. Люди стали оглядываться на меня на улице, узнавая. Кое-кто просил автограф. Это было уместно для какой-нибудь кинодивы, но для профессиональной революционерки, задумавшей совершить покушение, моя прежняя беспечность стала выглядеть клинической глупостью. Не хватало еще, чтобы на меня в самый ответственный момент зеваки стали показывать пальцем и судачить. Вот, мол, идет ТА САМАЯ Валерия Брониславовна Старосельская. Интересно, что у нее спрятано в муфточке? Уж не револьвер ли? Уж не хочет ли наша Лера застрелить Господина Президента? Понятно, что без конспирации и грима пройти мне удастся до первого сокола. Да что там сокола – до первого постового милиционера, большинство из которых меня отлично помнят из-за оцеплений на Пушке. Дем.Альянс тогда был единственной оппозиционной Горбачеву партией, и нас разгонять посылали милицейские кадры со всей Москвы. Помню я, на одном из митингов мне крепко досталось дубинкой по спине от тощего, как глиста, долговязого мента то ли из Софрино, то ли из Кузьминок. Очень старался мент, носом землю рыл. Через пару лет я заметила знакомую физиономию в свите Этого Господина. Разузнала кое-что. Оказалось, что глист высоко взлетел и теперь начальник всех соколов. Фамилию его никто не мог припомнить, но по имени-отчеству уже знали. Павел Семеныч он уже был. Павлуша. Павлик. Если бы его скрестить с гиеной российской журналистики, драгоценнейшим Витюшей Морозовым, получилось бы славное сочетание: Павлик Морозов.

Глава 17 ДРОЗДОВ

Полчаса назад я сорвался и накричал ни Милену. Я был не прав, а она кругом права, но она промолчала. Потому что все не имело никакого значения. Мальчик умер. Он лежал неживой в длинном сумрачном зале на Лубянке и уже не мог мне сказать того, что хотел. Он был еще жив вчера, когда вдруг позвонил мне и кричал в трубку Милене, что это очень-очень важно. Что это смерти подобно. Вот она и смерть – приходит, когда не зовут. Он искал меня вчера, а я вчера месил жирную грязь на подмосковном полигоне и старался переорать дизель танка Т-72. И радовался, дурак, когда дивизия слышала меня, а не дизель. Когда я приехал домой вчера ночью и еще час ворочался в постели, раздумывая, ЧТО заставило его позвонить после трех лет молчания, – мальчик уже был мертв. А назавтра он не позвонил, потому что лежал на столе в длинном зале. Вместо него мне позвонили они и сказали: приезжайте.

Он лежал на столе и очень был похож на живого.

Только лицо. При жизни он никогда не стал бы так страшно пудрить лицо. Только рука, вывернутая так, словно лежала отдельно от тела. Только шея, повязанная нелепым платком, который при жизни он бы никогда не повязал.

– Что с ним было? – спросил я у низенького лысого генерала, который привел меня в зал. Я ничуть не сомневался, что он соврет, но все равно надеялся.

– Несчастный случай, – ответил лысый чекистский генерал, глядя куда-то вбок. – Автомобильная авария. Я вам искренне соболезную.

Если взять танковое орудие… Да что там орудие. Если взять хороший башенный пулемет, здесь все можно превратить в полигон. И лживого лысого генерала, и весь его корпус жандармов.

Вместо этого я сказал:

– Автомобильный случай, выходит. Ну да.

Лживый генерал, скорее всего, был ни при чем и врал по привычке. Потому что чекисты не умеют не врать. Только мой мальчик сказал бы мне правду. За три года, когда он служил на Лубянке и не звонил мне, мой мальчик не смог бы выучиться врать. Он был еще неопытным чекистом и потому позволил себя убить. Он ведь и пошел служить на Лубянку мне назло. Когда я привез домой Милену, он тут же без слов собрал свой чемоданчик. Когда-то я сказал ему – давно, еще при жизни Веры: «Настоящий офицер никогда не пойдет в жандармы». Не помню, где это я услышал или вычитал. Но он не забыл. И он пошел работать именно на Лубянку. Он вообще помнил все мелочи, хотя мог упустить самые важные вещи. Но вчера как раз я, перекрикивая танк, упустил самую важную вещь в моей жизни. И уж точно – в его жизни.

Поскольку за неважную его не стали бы убивать с такой жестокостью.

Несчастный случай, сказало мне это лысое жандармское начальство. Как бы не так. При мне запаивали в Афгане эти цинковые гробы с грузом 200, и я знаю, как выглядят мертвые мальчики, попавшие в руки полевого командира Джамаля. Я тогда смотрел на наших мертвых мальчиков, потому что именно так мог заставить себя на следующий день разбивать из танковых пушек их дома и превращать в мертвых их женщин и стариков, которые не хотели выходить. Везде полным-полно мертвецов.

– Кто его убил? – спросил я у лысого генерала прямо в глаза. Генерал мигнул. На секунду мне показалось, что там, в глубине лубянской непроницаемой физиономии, вот-вот появится человеческое лицо. Не дождался. По физиономии просто пробежала легкая быстрая рябь, как бывает у телевизора. Легкие помехи. Затем экран очистился.

И все же человек, который чуть не выплыл из глубины бездонного чекистского омута, успел на короткое мгновение пробиться к генеральским устам и выдохнуть:

– Мы тут ни при чем… Это… – после чего чекист превратился снова окончательно в чекиста. С горячим сердцем и холодными руками… Или как у них там? Руку я ему не подавал и проверить, так ли она холодна, не мог. Но, конечно, не холоднее неестественно вывернутой руки моего маленького мертвого мальчика. Груз 200. Вот где он меня достал. Ты воскрес, Джамаль, несмотря на то, что я лично раздавил тебя танком, загнав в ущелье. Ты воскрес, убил моего мальчика и снова умер. Кому теперь мстить? Кого выжигать вместе с «зеленкой»?

Вот и все. Делать мне больше здесь было нечего. Я повернулся и вышел из зала, оставив моего мертвого мальчика один на один с тем, кто посылал его на смерть.

Пусть сам хорошенько посмотрит на него.

– Похороны завтра в пять, на Солнцевском, – Догнал меня голос человеко-чекиста. Но я не стал оборачиваться и затворил за собой дверь. И пока мой шофер выворачивал нашу «Волгу» с Лубянской площади, а адъютант бормотал соболезнующую шелуху, я все думал. Сначала я представлял себе, как моего мертвого мальчика будут хоронить на этом укромном Солнцевском кладбище, месте для средних чинов Лубянки, от капитана до полковника. Лысый жандармский генерал конспиративно туда не поедет, а все прочие будут в париках и масках и все будут врать над мертвецом. Они скажут проникновенно: «От нас ушел Игорь Дроздов, наш замечательный друг…» Нет-нет, соврут и тут. Уже на выходе с первого этажа я обнаружил траурный плакат. На нем Игоря звали «Кириченко». Конспиративное имя! Они ему даже умереть не дадут под своим именем. Какое дерьмо. Ненавижу. Никогда не любил наш жандармский корпус, запрезирал эту компанию еще с Афгана. А теперь ненавижу. Они убили моего мальчика, вполне достаточный повод.

Тут я сказал себе: отставить. Ненавидь себя. Виноват ты сам. Если бы ты не женился на Милене, твой мальчик не ушел бы от тебя и не пришел бы к ним. Ты сам во всем виноват. Наполовину сам. А на вторую половину? Есть и вторая половина. Не забудь об этом, генерал Дроздов. Какие-то ублюдки ведь били его, ломали ему руки. И это был не Джамаль. Джамаль подох и не воскреснет. Глупо воевать с мертвецами. Здесь поработали живые. Наши собственные русские моджахеды. Вот кого надо найти. Или хотя бы тех, кто отдавал приказ. Но как узнать, кто? Не в милицию же обращаться?…

Машина свернула на проспект Мира и замедлила ход.

– Куда теперь, товарищ генерал? – осторожно подал голос шофер Дима. – В штаб или домой?

Адъютант подал мне раскрытый планшет. В штабе сегодня делать было нечего. После вчерашних учений штабные отмывались от подмосковной грязи и подсчитывали, укрепил я боеготовность вверенной мне дивизии или, напротив, расшатал. Уже который год подряд продолжалась эта канитель: штабные учили меня управлять таманцами. Хорошо хоть они не лезли учить меня управлять танком. Впрочем, их жирные брюха застряли бы в люках.

– Домой, – приказал я и вспомнил о Милене. Вчера я повысил на нее голос второй раз в жизни. Первый раз в жизни было три года назад, когда я героически умыкнул ее от мужа. Она оскальзывалась на заледенелой броне, я подсаживал ее и громко орал для поднятия боевого духа. Ее супруг не нашел ничего лучшего, чем преследовать нас на БМП. Он не знал, что у меня мой танк укрыт в ложбинке, и не догадался взять с собой даже приличного гранатомета. Мы захлопнули люк перед самым носом его БМП. А потом я дал полный вперед, и мы спокойно двинулись домой, не обращая внимания на бронированную зеленую жестянку, оставшуюся позади. А потом я привел Милену домой и Игорь ушел из дома…

– Погоди-ка, – сказал я шоферу. Планшет – неплохая штука для военного. Протез памяти. Забыл, как тебя зовут и кто ты по должности – посмотри в записи. Кажется, есть человек, который может тебе помочь кое-что выяснить. Если, конечно, захочет… – Меняем маршрут, – приказал я шоферу. – Поезжай в Останкино.

Глава 18 ПОСОЛ УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ

Распечатав очередной циркуляр из Киева, я подумал: они там совсем с ума посходили. Вчера прислали описание новой процедуры поднятия государственного флага над зданием посольства. Сегодня диппочта принесла три анкеты и перечень мероприятий, во время которых желательно ношение национального костюма. Я представил, как появляюсь в Большом театре в вышитой рубахе и в сапогах, и испуганно проглядел перечень. К счастью, о театрах там ничего не было сказано. До завтра можно спать спокойно. М-да, театр… С завтрашним посещением Большого тоже надо было что-то немедленно решать. Запрошу Киев, мстительно решил я. Займу тамошние умные головы этой важной государственной проблемой.

Тренькнул звоночек внутренней связи. Анеля медовым голосом пропела:

– К вам атташе по культуре. Очень просится.

Я мысленно содрогнулся. Всякий раз, когда я видел молодцеватую гренадерскую фигуру Сердюка, мне хотелось поймать начальника киевской Безпеки и долго бить его по башке пачкой секретных циркуляров. Нашли кого послать, олухи. Сердюк так же похож на атташе по культуре, как я на балерину Большого театра. Да я, наверное, и больше похож. Сотрудника Безпеки в нем можно было разглядеть с десяти шагов – один квадратный, гладко выбритый подбородок чего стоил. А руки! В этих лапах легко можно было представить пулемет, штык-нож и даже затвор безоткатного орудия черкасского завода. Но только не скрипку, не книжку и не театральный бинокль. Полевой – сколько угодно. Одиннадцатикратный. Один раз он чуть не взял с собой такой агрегат на Таганку. Сказал, будто хотел посмотреть, правда ли у них там голая Маргарита или это такое трико. Я тогда страшно разозлился и сказал, что если он никогда в жизни не видел голой женщины, то пусть в нерабочее время разденет секретаршу Анелю. Я разрешаю. Он радостно сказал, что это ему как раз давно не интересно. Вздохнув, я сказал в микрофон селектора:

– Пусть войдет.

Атташе по культуре Сердюк вошел, громко топая.

– Здоровеньки булы! – приветствовал он меня строго по уставу.

– Расслабьтесь, Сердюк, – попросил я его. – Тут все свои, москалей нема.

Сердюк мигом расслабился и уселся на край моего рабочего стола, демонстрируя своим видом полное единство разведки и дипломатии.

– Так вы покумекали насчет завтра? Принимаем мы приглашение или нет? – поинтересовался он, по старой гэбэшной привычке заглядывая мне прямо в лицо. Скажем спасибо, что он не догадался включить настольную лампу и направить свет в глаза.

– Я пошлю специальный запрос в Киев. Начальству видней, – ответил я, потихоньку отодвигая подальше от Сердюка графин, пару хрустальных рюмок и телефонный аппарат. Ему ничего не стоило придавить все это, даже не заметив.

– Да знаю я, чего они вам присоветуют! – Сердюк пренебрежительно махнул рукой. – Скажут, чтобы мы не дразнили Кремль. Раз приглашают – надо, дескать, идти…

– Ну и пойдем, – сказал я. – На саммит нас не позвали, так хоть в театр зовут. В антракте встретим нового Президента. Обменяемся по вопросу добрососедских отношений.

Сердюк досадливо помотал головой. Эта перспектива ему тоже явно была не по душе.

– А что, Безпека против? – спросил я с надеждой. Идти завтра никуда не хотелось. Даже в смокинге, а не в национальном костюме – не хотелось. – Есть опасения, что?…

Атташе по культуре приосанился. О своем любимом предмете он мог говорить красиво и проникновенно.

– Опасения всегда есть, – торжественно проговорил он. – И в последнее время их особенно много. Я не исключаю провокаций, подрывающих престиж нашего государства.

– Что-нибудь конкретное? – поинтересовался я уже без особой надежды. Видно, никаких серьезных противопоказаний против завтрашнего культпохода в театр у Безпеки нет. А что касается провокаций, то я и сам могу их вообразить штук двадцать, не отходя от стола. Например, эскорт Президента России проезжает по луже так, чтобы забрызгать наш посольский автомобиль с дипломатическим номером. Престиж подорван, точнее, испачкан. Или еще. В антракте мы встречаемся с Президентом России, я ему подаю руку, а он мне не подает. Суверенитету нанесена пощечина. Провокация третья. В антракте я подхожу к Президенту России. Видя меня издали, он заводит с кем-то громкий разговор, что-де никакой самостийной Украины нет и быть не может. Во всех трех случаях мне ничего не остается, как вернуться в посольство и поставить в известность Киев. И на Борщаговке будут решать, посылать ли ноту протеста или сразу в Совет Безопасности. Или, как всегда, промолчать, потому что надо соблюдать взвешенность.

– Конкретных доказательств не имеем, – признал грустно Сердюк. – Но лучше бы завтра послать этот балет к черту, от греха подальше. Предчувствие у меня нехорошее. Я вот зеркало сегодня разбил. Даже побриться не успел, а оно уже хрясь…

Сердюк задумчиво потер свой квадратный подбородок, и я заметил, что подбородок совершенно точно не выбрит.

Мне стало жаль атташе по культуре. Если что-нибудь случится, меня в самом худшем случае переведут первым секретарем посольства в Тринидад или Улан-Батор. А его куда? В младшие оперативники Черниговской Безпеки?

Чтобы немного утешить Сердюка, я сунул ему свежий циркуляр с перечнем мероприятий, пригодных для ношения украинских косовороток, шаровар и сапог-бутылок. Сердюк почитал немного и присвистнул.

– Вот где самые провокаторы сидят, – наставительно произнес я. – Скажите вашему киевскому начальству, пусть они лучше вот ими займутся. Сплошной подрыв престижа.

Атташе скривился:

– Думаете, мое начальство лучше вашего? У нас на Крещатнике такие же орлы, как у вас на Борщаговке. Если бы вы знали, какие МНЕ высылают циркуляры… – Он решительно встал. – Я все-таки завтра с утра займусь дополнительной проверкой. Съезжу в театр, посмотрю на местности. Разве атташе по культуре не может зайти в Большой театр?

– Может, конечно может, – заверил я его. – Мало того, обязан. И бинокль не забудьте захватить. Сердюк подозрительно поглядел на меня:

– Издеваетесь? Все не можете забыть тот случай?

– Завидую, – сказал я с сердцем, хотя сердился вовсе не на бедного начальника нашей посольской Безпеки.

– До побачення! – официальным голосом отрезал Сердюк и вышел за дверь.

Я же, вернув графин и телефон на место, вновь застыл над посланием из Киева. Теперь уже над анкетой номер 1435/96-С. Мне предлагалось оценить средний уровень смертности среди этнических украинцев города Москвы. Для чего это нужно было Киеву, можно лишь предполагать. Для доклада в ООН? Или чтобы расширить смету посольских фуршетов?

Я протянул руку к компьютеру и вывел на экран сегодняшнюю сводку милиции и ГАИ. Вот, например, подумал я, глядя на терминал. Погиб некто Кириченко. Судя по фамилии, украинец. Должен ли я считать его ЭТНИЧЕСКИМ украинцем и вставлять в свой отчет?

А-а, пропади все пропадом. Я отключил компьютер, сгреб в ящик стола все бумажки и прилег на свой посольский диванчик. Очень патриотично было бы отдыхать с томиком Шевченко или Коцюбинского.

Но я малодушно раскрыл Чейза.

Глава 19 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

У меня на перевороты глаз наметанный. Я их пережил уже два, и оба с пользой для себя и своей передачи. Опыт какой-никакой имеется. В августе я попал на окружную дорогу как раз, когда демократы во главе с неутомимой Лерой Старосельской останавливали танки. В октябре мы вместе с Си-Эн-Эн снимали эти же самые танки, которых никто уже не останавливал, но которые сами, похоже, не торопились. В обоих случаях танками все начиналось и заканчивалось. Значит, если действительно таманцы получили какой-то приказ – жди беды.

Третьего путча Россия не выдержит, пошлет всех подальше. И правильно сделает. Но хочется, конечно, чтобы у меня больше не было повода делать очередную передачу на надоевшую тему.

К тому же неясно, смогу ли я ее на этот раз кому-нибудь показать.

Я засел за телефон, пытаясь разведать обстановку. Телевидение – могучая вещь, если им умело пользоваться. Я уже слышал шепоточки, будто Аркадий Полковников берет взятки. Беру, друзья, беру, признаюсь честно. Телефонными номерами, которых нет ни в одном справочнике. Правом по этим номерам в экстренных случаях звонить. И плюс хорошим отношением тех, кто снимает трубки на другом конце провода. Если хотите, родные мои коллеги, можете делать то же самое. Ах, не получается? Кишка, извините, тонка? Ну, тогда и помалкивайте. Эти пацанчики, которые полезли на ТВ после августа, думают, будто их работа – это веселая тусовка с баночным пивом и девочками. Посадил известного человека перед телекамерой, спросил, какие подтяжки он носит – и уже герой, уже тебя знает вся страна. Уже можно класть ноги на стол и не стесняться своей шепелявости и неумения двух слов связать. «А ска-а-фите пофалуйстфа, фы по натуфе тафой фомантик, да?…» И они, заметьте, искренне считают себя профессионалами, потому что уже выучили слова «монитор» и «бетакам». А прыгать ночью с парашютом над Абхазией не пробовали? И в багажнике машины банды рэкетиров никогда не прятались? А везти через границу бывшего Генерального прокурора, за которым охотится мафия вам, братцы, случайно не приходилось? Все почему-то думают, что Аркаша Полковников сидит в своей студии как царь, и все ему со всех сторон тащат сенсации? Как же! Только один наш дорогой Александр Яковлевич знает, чего мне стоит каждая передача. И когда он уйдет из Останкино, вообще никто не будет знать… А уйдет он боюсь, скоро. Точнее скажем, его уйдут. Новый Президент уже, кажется, наметил на этот пост своего человечка. То бишь человека. Можно сказать, человечище. Этакую глыбу. Видел я эту глыбу в Думе. При нем я уж точно недолго здесь засижусь. Плотный, как шкаф, физиономия блином, глазки маленькие и прячутся где-то ближе к носу. И говорит быстро-быстро, и вроде умных слов навалом, а ничего понять нельзя. Я потом только сообразил, когда сунул нос в неправленый текст стенограммы какого-то его выступления: он глаголов не употребляет. То есть вообще. Как мистер Джингль у Диккенса. Только у нашего еще и существительные невпопад. Ха-ароший будет у нас шеф. Будем при нем новую передачу делать, «Морда к морде»… Заметил ли кто-нибудь, что у людей нашего нового Президента какой-то неуловимый внешний дефект? Один костлявый как жердь, у другого уши разных размеров, у третьего опять же физиономия блином. Двух только приятных людей при Президенте я нашел: врача его Гришу Заславского да еще пресс-секретаря Васечкина. Правда, Гриша как-то быстро погиб, машина его на Рублевке перевернулась на ровном месте. Жалко парня. Остался один Васечкин. Я обратил внимание, что на пресс-конференциях этот лопоухий Васечкин сильно краснеет, когда зачитывает какое-нибудь официальное коммюнике. Стыдно ему, что ли. Или, может, просто кожа на лице тонкая. Но все равно производит это отрадное впечатление. Если пресс-секретарь умеет краснеть – это в нашей державе уже почти подвиг…

Раздумывая над всем этим, я одновременно листал свой блокнот с телефонами. Мой аппарат вот уже полчаса обиженно попискивал, словно каждое нажатие на кнопку с цифрой приносило ему, аппарату, личную неприятность. Сорок пять минут интенсивного перезвона, сопровождаемого возмущенным писком кнопочной панели, дали кое-какую информацию к размышлению. Я наконец оставил аппарат в покое, крикнул в приемной, что меня нет ни для кого, и вернулся к столу.

Надо было все хорошенько обдумать, и обдумывать я предпочитал в одиночестве.

По правде сказать, многих моих телефонных собеседников мои сегодняшние вопросы удивляли. Но не всех. Некоторые привыкли к моему странному любопытству, некоторые были всегда настороже. Раза три или четыре мои приятные собеседники отвечали мне деревянными голосами, ненатурально кашляя в трубку. Я их не мучил, догадываясь, что, возможно, их номера поставлены на контроль. Да и вообще большинство моих информаторов предпочитали отвечать на мои конкретные вопросы междометиями, надеясь, что по интонации я сам догадаюсь, что, где и как.

В общем, диспозиция такова. Кантемировцы в казармах, никакого времени «Ч» не объявлено. Таманцы вчера проводили учебные танковые стрельбы на одном из подмосковных полигонов (мой информатор, разумеется, не уточнил, на каком именно, но я и сам догадывался: на Завидовском). Стрельбы те считались плановыми; однако составлялись эти планы за месяц или за день вперед, никто поручиться не смог. Тем не менее таманцы пока все на своих местах. Кремлевская рота спецкараула получила пополнение, но это ровным счетом ничего не значило. С тех пор как кремлевских солдатиков обрядили, на потеху публике, в старинную лейб-гвардейскую форму, отношение к этому потешному полку у меня было самым ироническим. Так, живая иллюстрация к стихотворению Бородино. Даром, что у них не музейные ружья, а автоматы Калашникова. Короче, забил заряд я в пушку туго.

Некоторые любопытные сведения, впрочем, до меня дошли. Активизировалась патрульно-постовая служба ГАИ, весь эфир их забит переговорами. Но это как раз понятно. Завтра прибывают высокие иностранные гости, и наши гаишники, забыв на время свой штрафной промысел, будут перекрывать центральные магистрали. Вдруг какой-нибудь неучтенный дерьмовоз вывернет на Садовое кольцо и поцарапает кузов лимузина американского президента? Получится международный инцидент, и лидеры семерки на саммите передумают предоставлять нам кредиты. Без которых, как всем известно, мы в глубокой… гм… дыре.

Сообщили мне между прочим, что самое большое шевеление наблюдается возле здания Управления Охраны. Такое впечатление, что саммит уже начался и проходит именно там, за закрытыми дверями. Похоже, сказали мне, обеспечение всех завтрашних мероприятий наша Охрана зарезервировала за собой. Я, правда, до сих пор был уверен, что во всех случаях, если дело касается Президента, функции охраны берут на себя соколы из СБ. Впрочем, сейчас уж не разберешь, кто и за что у них отвечает. Если честно, я долгое время просто путал все наши три спецслужбы. Все в штатском, все при государе и все бдят. Только когда мне пришлось делать один из репортажей, я чуть-чуть разобрался в некоторых тонкостях. Самые тихие, вечно в тени и все бочком – кагэбэшники, теперь почти официально называемые фискалами (сокращение себе подобрали, да!). Самые наглые – грудь вперед, автоматы так и выпирают из пиджаков, – это царевы соколы. Ну, а охранцы, мне показалось, ни то, ни се. Серединка на половинку. Разве что многие из них предпочитают носить темные очки, как у тонтон-макутов. Но некоторые и не носят, кому – что. Надо думать, послезавтрашний саммит для них – дорогой подарок. Покажут всему миру, что при деле. А коли все сойдет гладко, получат после отъезда гостей благодарности и ценные подарки. Интересно, что сегодня они там, в Кремле, понимают под ценным подарком? Раньше примерным деятелям дарили часы. Ну, а теперь – японские телевизоры с магнитофонами? Тогда, если верить анекдотам, главный начальник соколов по прозвищу Пал Секамыч столько великих дел насовершал, что по уши в подарках. Говорят, у него только в кабинете три телевизора из самых лучших, да еще дома штук пять. Представляю, как он их включает одновременно – это все пять! – настраивает на все программы, пьет пиво, и балдеет, балдеет…

Мысли о пиве окончательно прогнали все мои подозрения насчет переворота или чего-то вроде того. Пиво – это всегда хорошо. Нынешнее поколение выбирает пиво. Осталось еще несколько рутинных дел минут на пятнадцать. А потом – в буфет, в буфет и еще раз в буфет.

Тут дверь моя внезапно приотворилась, и заглянула сама директорская Аглая. Губы бантиком, прическа «не-тронь-меня», очки в японской оправе. И зовет всегда меня не Аркашей и даже не Аркадием, а исключительно по отчеству – Аркадий Николаевич.

– Извините, Аркадий Николаевич, – произнесла Аглая, щурясь через свои японские линзы. – К вам тут… Я провожу к вам?

Своей секретарши, заметим, у меня нет, а Аглая редко снизойдет. Только если что-то особенное. Челентано, допустим, меня ищет, все коридоры обегал. Последний раз она вот так лично ко мне заглядывала, когда ко мне на передачу пришла Настасья Кински. Я вдруг обеспокоился, что назначил рандеву какой-то киношной знаменитости, а тут из-за всех этих генеральских дел забыл. Я бросил взгляд на календарь.

– Кто там? – поинтересовался я с важным видом. В том смысле, что, мол, если опять Челентано, то скажите, пусть зайдет попозже.

– Тут генерал к вам, – отрапортовала Аглая. Видно, чин все-таки подействовал на нее. Жаль, что я не генерал, а всего лишь Полковников. – Генерал Дроздов, командующий Таманской дивизией.

Я подскочил. Вот вам и личные неприятности! Пусть с опозданием на несколько часов, но ведь не забыл. Вот это точность, я понимаю.

– Бегу, – сказал я, но на всякий случай выглянул в окно: не на танке ли, по своему обыкновению, прибыл товарищ генерал?

Танка поблизости не наблюдалось. Вероятно, генерал Дроздов сделал исключение и приехал так по-дружески, налегке.

Или оставил свой танк в засаде.

Глава 20 МАКС ЛАПТЕВ

Я доехал до «Кропоткинской» и вышел на Гоголевский бульвар. Рабочий день заканчивался, и надо было поторапливаться. Не хватало еще упереться в закрытые двери почтового отделения. У меня уже однажды такой случай был, и тоже связанный с почтой. Хорошо, что тут идти по крайней мере всего два шага. Минут шесть, если даже двигаться совсем прогулочной походкой. Я управился за три и вскоре уже входил в подъезд дома номер 23. Маленькое почтовое отделение занимало две комнатки на первом этаже. Площади явно не хватало, и деревянные абонементные ящики держали почти у самого входа, в таком тесном предбанничке. Это было очень кстати. Найдя нужный бокс, я огляделся. Не хотелось при всем честном народе доставать свою универсальную отмычку. Никакого честного и даже нечестного народа, однако, вокруг не было. По крайней мере, за тем стеллажом из ящиков, за которым стоял я сам. Вот и славненько.

Я извлек свой инструмент из футлярчика и осторожно вставил это чудо воровской техники в замочную скважину. Что хорошо в нашей универсальной отмычке – так это ее приспособленность ко всем случаям жизни. Дверной замок, зажигание автомобиля, несгораемый шкаф – все пожалуйста. Только что на сейфах с секретом я ее не испытывал. Не доводилось мне вскрывать сейфы. Все больше как-то абонементные ящики попадаются.

Замок послушно щелкнул, и дверца распахнулась. Сперва мне показалось, будто в боксе вообще ничего нет. Потом я заметил в глубине серый конверт. Судя по тому, что конверт не заклеен, это явно не письмо. Сделав такое гениальное умозаключение, я медленно раскрыл оставленный конверт.

Да уж. Легких и быстрых ответов на любые вопросы находка эта точно мне не принесет. Вот новые вопросы – это наверняка.

Я еще раз обозрел трофеи. Итак, что мы имеем. Пистолетный патрон – одна штука. Репертуар Большого театра на эту неделю – тоже одна штука. Наконец, полиэтиленовый пакет, в который упакована упомянутая бумажка с перечислением спектаклей Большого, – тоже в количестве одной штуки.

Рассмотрим все внимательно. Патрон положим обратно – пусть над ним поколдуют эксперты. А вот репертуар… Запаковали ведь его в полиэтилен, значит – для чего-то надо было. Я внимательно исследовал бумажку. Ну, конечно. На обороте я обнаружил большой круг, изображенный небрежным росчерком шариковой ручки, и рядом слова. Точнее, полслова и две буквы. Андр.ДА. Я развернул целлофан и, держа глянцевый листок с репертуаром за самые краешки, повертел его и так, и эдак. Ага. Ясно. Я бережно положил листок обратно в целлофан, стараясь случайно не коснуться очерченного круга. Это чей-то отпечаток пальца. Нигде так не держатся отлично папиллярные узоры, как на глянцевой бумаге. Это – тоже экспертам. Может быть, хотя бы они мне подскажут, кто такой этот Андр.ДА. Без этого зацепиться буквально не за что. Отчество и фамилия вообще сокращены до инициалов, а имя Андрей – самое что ни на есть распространенное. Не густо. Если, так тщательно искали эту чепуху, если веселая троица мордоворотов собиралась меня из-за этого убить – значит, тут есть ключ, который мне неведом. Давай-ка еще раз, сначала. Патрон ключ может дать, только если оружейники, баллисты и трассологи найдут здесь что-то необычное. Но это вряд ли, патрон как патрон. Загадочного Андра искать в Москве можно разве что методом тыка. Остается отпечаток пальца. Это уже кое-что.

Я сунул конверт в карман, запер бокс и вышел из подъезда. В дверях я нос к носу столкнулся с молоденьким парнем, который медленно, как муравей, тащил в руках огромную стопку книг. Я отпрянул, но поздно: парень потерял равновесие, качнулся и с ужасом стал наблюдать, как книги из его стопки вываливаются на асфальт.

Уважение к книге у меня в крови. От бабушки-учительницы. Мы и с Ленкой-то познакомились в книжном. Она мне потом призналась, что первый раз увидела человека (то есть меня), который-де с книгой обращался как с бабочкой, будто боялся ненароком стрясти пыльцу с крыльев.

Бабочки из стопки бедного парня норовили все разлететься в разные стороны, и мне ничего не оставалось, как броситься на помощь. Вместе мы восстановили стопку почти без потерь. Долетела до асфальта и чуть запылилась только одна книжка. Ясное дело, детектив. Правда, не переводной. Сейчас, когда начала возвращаться мода на советские детективы брежневских времен, все эти милицейские шлягеры поперли опять косяком. Тот, который я поднял с асфальта, назывался «Петровка, 38».

Хорошая подсказка, подумал я, помогая парню донести всю пачку прямо до двери его квартиры, помещавшейся в том же, что и почта, подъезде. Парня звали Женей, он был учителем, а детективы читал сверх школьной программы. Когда сильно уставал от Тургенева и Солженицына, самый смак было иметь под рукой наготове «Петровку, 38».

Парень Женя встретился мне очень вовремя. Не будь его стопки, я бы, наверное, и не вспомнил, что к нашим экспертам обращаться не обязательно. Есть в Москве место, где то же самое сделают вне очереди и без бумажной волокиты.

Именно там, на Петровке. В царстве моего хорошего знакомца, милицейского гения Сережи Некрасова. Принято считать, что наша контора и милиция дружат меж собой как кошка с собакой. Когда-то это почти соответствовало действительности, и мы взаимно терпеть не могли друг друга. МУР сменил гнев на милость, когда к одной спецслужбе прибавилось еще две и выяснилось, что, например, охранцы, пожалуй, ничем не лучше чекистов – и даже хуже. Старый враг был все-таки лучше новых двух, и с нами уголовный розыск заключил выгодное для нас всех перемирие. С тех пор контакты наши стали чуть больше неформальными, а потому появление человека с Лубянки в МУРе уже, не вызывало косых взглядов.

Я посмотрел на часы. Сейчас Некрасов как раз на месте. Он, конечно, скажет, что его отдел завален работой поверх головы. И тогда я скажу ему про «Кириченко». И он поймет. У них у самих каждую неделю по два-три таких случая. Не успевают своих хоронить.

Кстати, не забыть бы отдать им на экспертизу заодно и пистолет, который я позаимствовал у одного из мордоворотов. Чем черт не шутит, вдруг оружие засвеченное? Такие штуки иногда, да проходят. Чтобы больше не тратить время, я отловил частное такси. Сговорились быстро, и уже через пятнадцать минут мы въезжали на Петровку. Дорога была забита машинами, и я с тревогой представлял, ЧТО тут будет завтра. Когда мы миновали Большой театр, я посочувствовал театралам-автовладельцам. Места для парковки поблизости никто не предусмотрел, и многим, чувствуется, приходилось оставлять свои средства передвижения аж на улице Чехова. Одна радость, что МУР рядом: может, и не угонят их «мерседесы» и «вольво». Тут до меня дошло, что есть и еще одна зацепка – репертуар театра. Вряд ли она тут случайная бумажка, просто место, где люди оставляют свои отпечатки. Я снова вытащил из кармана конверт, который уже немного помялся. Выяснилось, что сегодня спектакля нет, а завтра «Спартак». Не сходить ли мне? Попрошу Ирку Ручьеву и погружусь на один вечер в Большое Искусство. Хотя искусство искусством, но логическая цепочка все равно никак не получалась. Поднимаясь на второй этаж желтого муровского корпуса, я все размышлял, что же такое может объединять убийство «Кириченко», трех громил с новенькими пропускали в Кремль, загадочного Андра и балет «Спартак»? Выходила полнейшая ерунда.

Погруженный в невеселые мысли, я едва не проскочил нужную дверь.

Ага, вот здесь. Некрасов С.А.

Я постучался и вошел, не дожидаясь ответа.

Глава 21 РЕДАКТОР МОРОЗОВ

– Виктор Ноевич! Первая полоса готова…

Я взял из рук ответсека оригинал-макет первой полосы и залюбовался. Мне нравится моя газета. Должно быть, я ненастоящий интеллигент. У настоящей интеллигенции есть пакостная черта всегда и во всем сомневаться и праздновать труса, когда ей кажется, будто она сделала шажок в неверном направлении и ненароком уронила свое достоинство. Мне так совсем не кажется. Достоинство нашего интеллигента вообще есть недоразумение, фикция, сапоги всмятку. Восемьдесят лет кушали из рук режима – так не стройте теперь из себя институток, не знающих, откуда ноги растут. Я по крайней мере не воображаю, что прозрел и покаялся раньше всех, хотя, надо думать, прозрел я раньше многих. И уж конечно, раньше многих из тех, кто считает наше название претенциозным и оскорбительным для всех остальных. Мол, как это так – «Свободная газета»? А остальные, дескать, что, несвободные?

Не знаю, не знаю. Я отвечаю только за себя.

На первой полосе кривила губы Лера Старосельская собственной персоной. Выражение лица бабушки русской демократии было на редкость отталкивающим. Ребята выбрали, надо признать, самое лучшее фото, подрубив его немного, чтобы влезло в полосу. Поэтому не было видно, что Лера разрывает портрет маршала Язова. И это хорошо, что не видно. Кто сейчас помнит этого бывшего министра обороны Советского Союза? Зато снимку такая редактура пошла только на пользу. Теперь могло показаться, что Лера кого-то душит в нижней, невидимой части кадра.

Отличная работа. Секретариат надо поощрить.

Правда, и текст недурен. Этакая копродукция главного редактора «Свободной газеты» Виктора Ноевича Морозова и Его Превосходительства начальника Управления Охраны Олега Витальевича Митрофанова. Подпись будет одна моя, так договорено. Тем более что и заголовок здесь мой: «В кого метит Демократический Альянс?» Каково? Точное, емкое слово «метит». Не придерешься. И означать это может все что угодно – вплоть до террористического акта. Я представил себе, как толстая близорукая Лера метит в меня из револьвера, и почувствовал дополнительный комизм ситуации. Думаю, что за всю свою сознательную жизнь Лера-революционерка ни разу не выстрелила, да и нож в руки не брала, чтобы порезать колбасу. Написал же я, естественно, про Леру не то, что думал, а наоборот. Написал о том, как радикалы, подобные госпоже В.Б.Старосельской, в любой момент могут взяться за оружие. И это в те дни, когда согласие так необходимо нашему обществу… В те дни, когда всенародно избранный Президент одержал внушительную внешнеполитическую победу, уговорив лидеров стран семерки приехать в Москву… В те дни, когда цены на хлеб вот-вот достигнут рекордно низкой отметки… У меня, скажу без ложной скромности, отлично получаются все эти риторические обороты. В этом мы похожи с господином Президентом.

Хотя кое в чем и серьезно расходимся…

– Виктор Ноевич, ну как? – тревожно спросил ответсек, глядя то на полосу со злобной Лерой, то на мое доброе неинтеллигентное лицо.

– Славно, славно… – произнес я. – Вперед, мальчики, не опоздайте с остальными полосами. Типография ждать не будет, и читатель нам этого не простит…

Так вот, мы кое в чем с Президентом расходимся. Взять хотя бы отношение к отчествам. Я свое люблю. Мой папа был простым врачом-окулистом с библейским именем, но своим именем он добавил своему сынуле библейский вес. Некую, скажем так, значительность. Я люблю в разговоре ненароком, в шутку, намекнуть, что происхожу из ноева колена. Некоторые верят. Те, что не верят, все равно на всякий случай завидуют.

В этом смысле наш дорогой Президент и, надеюсь, будущий спонсор «Свободной газеты» свалял большого дурака. Мысленно можно себе в этом признаться. Ему не следовало у всех на глазах менять свое родовое отчество и из Владимира Марковича превращаться во Владимира Макаровича. И не нужно было на скорую руку придумывать, что отца в семье звали как раз таки Макаром. Это смешно и неправда. Ни один самый занюханный Марк никогда добровольно не переименуется в Макарку. Был бы жив папа Марк, он бы сильно обиделся на сына. Но наши папы – мой и президентский – уже скончались. И не увидели, в каких уважаемых людей превратились их сорванцы Витя и Вова. Особенно Вова. Хотя и Витя неплох. Не заказать ли нашим фотографам новый исторический снимок для моей экспозиции в кабинет? Вова и Витя склонились над картой России. Такой снимок, кстати, украсил бы и нашу первую полосу. Подпись можно дать такую скромно-непритязательную: Главный редактор «Свободной газеты» и Президент России обсуждают проблемы южной Курильской гряды. Ну, это ты, Ноевич, положим, хватил через край: Президента все-таки надо поставить на первое место. Вдобавок еще не факт, что Президент станет со мной обсуждать эту несчастную курильскую проблему. Бывший президент, например, не стал. И мне ничего не оставалось делать, как опубликовать в газете полностью придуманный мной воображаемый диалог с Президентом по вопросам Курил. Коллеги-газетчики взвыли от зависти. Никто до меня не догадался, что интервью с госдеятелями можно писать без всяких госдеятелей. Бери их последнее выступление в Думе – и импровизируй… Смешно.

Я улыбнулся своим мыслям.

А теперь – самое приятное.

Пора намекнуть моим дорогим сотрудникам, что скоро жизнь их будет прекрасной и удивительной, а финансовые их дела будут еще прекраснее и удивительнее. И все благодаря мудрой политической позиции сына Ноева ковчега. Ведь не кому-нибудь, а мне, и только мне предложили такую аппетитную подачку – и за сущий пустяк. За то, чтобы я обругал толстую принципиальную Леру Старосельскую.

Удивительный народ эти крупные чиновники. Право, как дети. Да я бы и бесплатно сделал то же самое!

Глава 22 ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

Я сказал в трубку: «Немедленно Мосина ко мне!» – и когда в дверь просунулись выпуклые щечки моего первого заместителя, я сильно врезал ему по левой.

– За что, хозяин? – плаксиво выкрикнул Мосин и подставил под мой кулак правую. Я врезал и по правой.

Мосин некрасиво перекувыркнулся на паркете и отлетел в угол, едва не опрокинув телевизор фирмы «Сони». Я опомнился: техника была не виновата. К тому же после двух оплеух вице-сокол все понял. Не могу сказать, что осознал, но понял.

– Ну, не думали мы, хозяин, что он был из фискалов… – проблеял он из угла, благоразумно не поднимаясь с паркета. – Христом Богом клянусь, не знали… А потом не поверили… Вид у него был совсем не лубянский. Такой интеллигент, соплей перешибешь…

Я не торопясь приблизился к верному Мосину и, размахнувшись, ударил носком полуботинка в бок. Ударил, признаться, не в полную силу, потому что начал уже немного остывать. Мой зам это понял и, героически приняв пинок, стал приподниматься и отряхиваться. Если не считать битой рожи, выглядел он довольно нормально, и я решил, что на этот раз я ему ничего не переломал.

– Этих фискалов, хозяин, как тараканов, – продолжил Мосин, косясь на мой полуботинок. – Куда ни наступи – фискал. В пробирках их, что ли, на Лубянке выращивают?

– Гнида, – сказал я почти ласково. – Ты хоть знаешь, кто оказался отец того парня?

Мой зам переменился в лице. Только что его жирная физиономия отражала смирение домашнего кота, покорно принимающего заслуженную трепку за съеденную хозяйскую канарейку. Теперь он по-настоящему встревожился.

– А кто? Кто? – Он стал заискивающе заглядывать мне в глаза.

Я сказал, кто.

– Побочный сын, что ли? – с трусливой ухмылочкой переспросил Мосин. – Этот вроде… как его? Кириленко. А тот Дроздов.

Я поискал глазами тяжелый предмет, чтобы запустить в голову непонятливому ублюдку.

– «Кириченко» – это кликуха была его, дубина! Он же фискал, у них у многих по два имени.

– Так Дроздов уже в курсе, что мы?… – быстро спросил меня Мосин.

– Не знаю, – мрачно произнес я. – Может, конечно, Голубев ему и не скажет. Авось побоится Президента. Но генерал сам не дурак, в конце концов догадается…

– И что же тогда делать? – весь как-то подобрался сокол номер два. – Чтой-то мне не хочется попадать ему под руку. Да и вам, хозяин…

Проклятая Моська таким образом напоминала мне, что хоть меня и не было в ту ночь в Лефортово, но начальник-то все равно я. Вспомнил, вонючка. Когда был за старшего в ту ночь, не вспоминал. Толстая хитрая гнида.

– Молись, чтобы Дроздов не узнал, – проговорил я. – И не просто молись, предупреди людишек. Голубев, допустим, и смолчит, но этот комдив сам будет землю рыть. Завтра на похоронах сынули проследи за ним. Без шума. И если что…

– То что? – с надеждой поинтересовался Мосин. Он, наверное, надеялся, что я выдам ему устную (а лучше письменную) директиву пришить командующего Таманской дивизией. Жди-ка. Я еще не самоубийца такие приказы даже устно отдавать.

– То ничего, – ответил я кратко. – Доложишь мне.

– Будет исполнено! – сказал Мосин четко и, как мне показалось, несколько разочарованно. Чувство самосохранения у него работало так, как надо. Убили сына, значит, надо пристукнуть и папу. Только этот папа сам кого хочешь на кусочки распилит. В Афгане он целые деревни под корень сводил. Ему толстые мосинские щечки на один чих.

– И вот еще что, – добавил я. – Ты в своем рапорте не указал, как вы вышли на парня. У тебя там только про оперативные данные. Кто вам его сдал, ну-ка?

Мосин замялся. Видно было, как ему охота соврать про оперативные успехи своих соколов из группы наблюдения. Однако, припомнив, чего они все в ту ночь нанаблюдали, вынужден был признаться.

– Был один звоночек, – пробормотал он нехотя.

– Анонимный, естественно?

– Вроде того. Звонили от метро «Белорусской», из автомата. Продолжительность разговора – около четырех минут. Звонил мужчина. Передал информацию о Кири… Дроздове, значит. И повесил трубку.

– Запись сохранилась?

– Обижаете, хозяин! Вот она. – Мосин стал медленно приходить в себя. Вероятно, возможность попасть в дроздовские руки была им как-то быстро подзабыта.

Я внимательно прослушал запись. Мосин стоял рядом, вертя шеей и массируя свои щечки. Похож он был в этот момент на жирную моську, которой ненадолго удалось улизнуть от слона.

– И что скажешь? – поинтересовался я у своего зама, выключив плеер. Мыслей у того было, что кот наплакал.

– Ну, это мужчина. Средних… м-м… среднего возраста. Судя по всему, не с Кавказа и не из Прибалтики. Москвич…

– Почему, скажи на милость?

– Очень делово объяснял, как найти этого «Кириченко»-Дроздова. Так и сыпал улицами, знал все подъездные пути. Этого за три дня не выучишь…

– И все? – пренебрежительно протянул я. – Весь твой детективный метод?

– Пока все, хозяин. А вы что-то еще заметили? – Последний вопрос был у него с подвохом. Если уж сам великий Мосин больше ничего не обнаружил, то его начальник-тупица и подавно…

Мосина я вытащил в свое время из бильярдной ЦПКиО. У него был отличный глазомер и классно поставленный удар от борта. Еще он умел читать по губам и когда-то неплохо боксировал. Со своими обязанностями вице-сокола он еще кое-как справлялся. Но сыщиком, Мосин, надо родиться, и это моему заму не дано. Учить таких сыску уже бесполезно.

Я прокрутил еще раз начало:

– Вот слушай. Слышишь?

Мосин равнодушно пожал плечами.

– Слышу. Сказал, что срочно. Потом попросил, чтобы сообщили сразу на Центральный пост, для соколов… Ну, нам и сообщили. Все правильно.

– Дурень, – процедил я. – Он ведь сказал не Центральный пост. Он сказал «прямая централка». Посторонний так не скажет.

– Кто-то из наших? – вытаращил глаза Мосин.

– Не думаю, – медленно проговорил я. – Видимо, фискалы или охранцы. Причем скорее охранцы, чем фискалы. Голубеву, согласись, убирать своего, да еще сына Дроздова, едва ли резон…

Глаза у Мосина зажглись ненавистью.

– Получается, что это Митрофанов сыграл с нами втемную? Ах, газетная вошь! Да я его… Да мы его… Да вы его…

Я прикрыл Моське рот ладонью.

– Тише, тише. Это пока версия. Просто эти два-три дня будьте крайне осторожны. Пусть только разъедутся гости, и я сам поговорю с шефом, об охранцах. Надо определиться, кто в доме хозяин. Раз и навсегда.

– Именно! – не выдержал Мосин. – Раз – и навсегда. Навеки. – Он прищелкнул языком, изображая пистолетный выстрел. – Такой подлянки прощать нельзя. Может, подкинуть Дроздову мысль об охранцах? В конце концов, это они виноваты. – Судя по всему, Мосин нашел виноватых и быстро успокоился. Он даже как будто забыл, что руками поработали именно наши соколы, а охранцы, если и были тут замешаны, остались чистенькими. Неплохо придумано. Узнаю руку Олега. Продал нам ценную информацию о покушении и тут же потопил…

– Хозяин, – снова возник мой зам. – А с театром что будем делать? Готовить мне соколов к завтра или подождать?

– Готовь! – приказал я. – Через десять… нет, уже девять минут я докладываю шефу по спецсвязи очередные успехи. Очередное отсутствие успехов. Постараюсь последний раз уговорить его отменить театр. Но боюсь, что его не переубедишь. Поэтому готовь выездную бригаду по плану номер 3 «Массовые мероприятия в закрытых помещениях». И чтобы сегодня у тебя никаких казино с девками. Завтра с утра поедем. Ну, пошел.

– Слушшшсь, – прошипела Моська и скакнула за дверь.

А я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Сколько ни общаюсь с шефом, а всякий раз перед разговором чувствую себя скованно. «Боюсь я его, что ли?» – спросил я сам себя. И сам же себе ответил: «Боюсь…»

Глава 23 ПРЕЗИДЕНТ

Вот уже почти три месяца моя любимая книжка – толстый том совершенно секретного экономического доклада, переплетенный в черный коленкор. Ручная работа – я имею в виду переплет. Правда, и доклад ручной работы тоже, в общем, неплох. Да что там – отличный доклад. Держа в уме его, я выиграл президентскую гонку. Доклад этот писали, независимо друг от друга, один профессор в Принстоне и один доктор наук в Плехановке. Вывод у них получился один: три года интенсивных западных вложений в нашу экономику – и мы выкарабкаемся. Всего три года, срок пустячный. Это вам не пятнадцать лет, которые Хрущев предлагал подождать до наступления коммунизма. Лысого кукурузника я, понятно, не люблю. Но не понимаю, отчего потомки ставили в вину этот несчастный прогноз коммунизма на 1980 год. Кто знает, если бы его не сместили в 64-м, вдруг он бы построил у нас коммунизм. Надо было дать человеку шанс. Это я давно понял. Довод ведь серьезный. И винить уж тогда следовало Брежнева: он ведь задвинул в отставку человека, пообещавшего народу коммунизм. То есть не Хрущев, а как раз Леонид Ильич разрушил у нашего человека мечту в быстрое достижение светлого будущего. Потому и чуть не получил пулю от сумасшедшего Ильина. От Ильина, которого они объявили сумасшедшим. Психиатры назвали это паранойей и отправили Ильина гнить в психушке.

Я положил на место том с докладом и потер лоб. Голова снова разболелась, пора принимать таблетку. Желательно таблетку из моих личных запасов, чтобы ни у кого не было искушения немножко отравить горячо любимого народом Президента. Теперь, когда осталось всего три года до наступления эпохи всеобщего процветания, было бы чистым безумием позволить себя ухлопать. Кого угодно, только чур не меня.

Покойный Гриша Заславский, мой врач-вредитель, месяц назад решил, что я сошел с ума. Он провел свои дурацкие тесты по американской системе, с двойной страховкой, сверил все показатели, все пересчитал трижды и пришел, умничка, ко мне за советом. И уже потому я догадался, что наш Гришаня сам немножко ненормальный. Кто же ТАКИЕ вещи говорит в лицо государственному лицу и воображает, будто все обойдется для докладчика без последствий? В практике прежнего товарища Сталина был уже похожий случай с профессором Бехтеревым. Докторишка имел неосторожность не то чтобы сказать в лицо вождю, а всего лишь где-то обмолвиться о трудном случае паранойи – и докторишки не стало. Бехтеревский коллега-врач дал ему таблетку патентованного средства от головной боли. И через два дня голова у профессора совсем уже не болела. Мертвым, как известно, не больно.

Глупый Гриша Заславский, несмотря на свою глупость, из моих рук никакую таблетку бы не принял. Обошлись без химии. Механик чуть подправил тормоза Гришиной «девятки», и та перевернулась на ровном месте. Не уверен – не обгоняй. Гаишники, не сговариваясь, оформили это как очевиднейший несчастный случай. Вечно эти тормоза отказывают в самый неподходящий момент!…

В этот неподходящий момент моих глубоких раздумий о России и обо мне лично мигнула лампочка спецсвязи. М-да. Подумать спокойно не дадут. Я взглянул на настольные часы в виде морского штурвала – они, кажется, достались мне как раз от Брежнева как переходящее красное знамя. Слабая компенсация за несостоявшийся коммунизм. 17.55. По распорядку у Президента ежедневный медосмотр. Надоели они все, но надо. Я буркнул в трубку, что, мол, пусть зайдет.

Вошел этот заморыш, унаследовавший Гришину практику. Дрожащими от волнения руками он смерил мне давление, температуру, пощупал живот, осмотрел склеры. После чего на цыпочках покинул мою комнату отдыха. Руки у заморыша были слабенькими и потными. Жаль Гришку, искренне жаль. Честный парень пострадал из-за собственных двух ошибок. Ошибка вторая – что он пошел ко мне со своими тестами. Ошибка первая и главная – что я вовсе не сумасшедший. Сумасшедших людей вообще в природе нет. Есть дураки, есть гении. Есть средние люди. Дураков, что характерно, сумасшедшими никто никогда не считает.

А вот гениев – сплошь и рядом.

Глупый Гриша не знал, что я гений, да и откуда ему знать? Я ведь не показывал ему переплетенный том с секретным докладом, из которого вытекало, что нам бы только три года продержаться. Детский срок – три года. С таким Президентом, как я, страна переживет этот срок и придет к светлому будущему. Тогда-то все скажут: спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! Они, правда, не знают пока, что товарищ Сталин – это я. Но со временем узнают. Когда сбудутся выводы двух профессоров, и все получат свою недостающую мечту. Это будет не американское просперити, а наше русское процветание.

Главное, чтобы мне не помешали. Главное, чтобы не стали лезть со своими советами и принимать законы с тысячами бессмысленных поправок. Никаких поправок. Будет так, как насчитали профессора и приказал я. Экономика была, есть и будет неэкономной. Она будет такой, как я хочу. Какой хочу, такой и будет. Если уж я желаю этой стране добра, то не толкайте под руку. Добро, сами понимаете, должно быть с кулаками. Люблю эту строчку, но не припомню, откуда. Будет время, поручу референту автора отыскать и, если жив, – наградить. Если скончался, то перезахоронить прах на самом престижном кладбище. Мы умеем быть благодарными. Никто еще не награждал на Руси стихотворца за одну строчку. Я буду первым. Я во многом буду первым…

Снова мигнула лампочка. Так-так. 18.20. Время доклада Павлика, предводителя наших секретных команчей. Доклад оказался более чем скромным. О завтрашнем покушении – почти ничего нового. Детективным методом (каким-каким? – мысленно поразился я) установлено предположительное, место покушения – Большой театр. В этой связи он, Павлик, все-таки покорнейше просит пересмотреть план на завтра и театр на всякий случай отменить. Береженого Бог бережет.

Пришлось вновь напомнить Павлику, что балет состоится в любую погоду. Да и к тому же я не желаю из-за каких-то террористов портить себе эстетическое удовольствие. Ноблес оближ, как говорят французы.

– Так точно, – сказал Павлик растерянно.

Перед иностранными словами и тем более целыми выражениями он терялся. Помню, как слово «инаугурация» вывело его из колеи на целых полдня. Через полдня до него наконец-то дошло, что эта штука – не болезнь вроде триппера или простатита, а всего только торжественная церемония вступления Президента в должность. Он-то, бедняга, возмущался сначала, каким образом это неприличное слово попало во все газеты и не наносит ли сие ущерба любимому Президенту.

Я вспомнил об этом случае и расхохотался.

– Продолжайте расследование, – приказал я Павлику. – И помните, что жизнь Президента полностью зависит от вас.

Павлик взволнованно хрюкнул что-то вроде «рад стараться!» и отключился. Сделал он это очень вовремя, потому что я еще хотел озадачить его словами «прогредиентный» и «парафрения». Их ему бы хватило до завтрашнего вечера. Я вновь пожалел о лейб-медике Грише Заславском, ибо это были слова из его лексикона. Что они означали, я и сам толком не знал.

Глава 24 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

Я репортер, не частный сыщик. Даже когда я прятался в том багажнике у рэкетиров, то думал не о скором торжестве правосудия. Смешно, но меня волновало больше всего, как бы мне не разбить в тряске свою портативную видеокамеру, чудо японской техники. Камеру мне подарил Накамура. Мы тогда делали совместную программу о Курилах, снимали, что называется, в две руки. Весна тогда стояла холодная, с океана поддувало, особенно ночами, и я замерзал даже в своей универсальной куртке из экипировки полярников. Накамура же ходил по берегу в одном легком плаще, одним своим видом опровергая пословицу «Где тепло, там и родина». У Накамуры было наоборот: здесь была его родина, и поэтому здесь ему было тепло. Отсюда его вывезли младенцем, такой же весной сорок шестого, и сюда он надеялся возвратиться так или иначе. На всякий случай он откупил себе место на здешнем кладбище, хотя умирать покамест не собирался. Накамура работал на солидную токийскую телекомпанию, а я в ту пору еще не был принят в штат Останкина и чувствовал себя вольным художником. Бедным, но честным. Накамуре честность моя явно нравилась, зато бедность расстраивала. Сам он снимал камерой фирмы «Сони», а у меня было громоздкое изделие ижевского завода фотовидеотехники, образца 1983 года. Два дня японец честно терпел моего рычащего уродца, потом сердце профессионала не выдержало: он достал из своего багажа запасную камеру в еще даже не распечатанной коробке и без слов протянул мне. С тех пор моя камера – предмет зависти всей нашей редакции телепрограмм. Маленькая, легкая, умещается в несессере, батареек хватает на три-четыре плотные съемки…

– Так ты мне поможешь? – повторил Дроздов.

– Попробуем. – Я сам даже удивился твердости своего голоса. Никогда не могу отказать людям с такими лицами. За два дня со времени нашей первой встречи на КП Дроздов стал выглядеть постаревшим лет на десять: глаза пристыли, словно на сильном морозе, возле губ собрались пергаментные складки, щеки ввалились. Морщась и кривясь, как от сильной боли, генерал рассказал мне о телефонном звонке и о том, что именно он видел на длинном столе в темноватом зале на Лубянке. К концу своего рассказа он изломал целый коробок спичек о края моей настольной пепельницы, а потом бестолково зашарил в пустом коробке, пытаясь зажечь сигарету. «Ты только найди их, – говорил он мне, чиркая о коробок обломком спички и обжигая пальцы. – Только узнай, кто это. Дальше уж моя забота…» Я очень хорошо представлял себе, ЧТО будет с этими людьми, если я их вдруг найду. Им будет ОЧЕНЬ плохо. Однако никакой жалости я к ним заранее не испытывал. Потому что представлял еще лучше, что испытывал генерал, потеряв сына вторично. Первый раз – когда тот ушел из дома, но тогда хоть была надежда, что он вернется. Второй раз – когда он ушел туда, откуда не возвращаются.

Дроздов, не глядя на меня, сосредоточенно стал искать в пепельнице еще один спичечный обломок, потому что сигарета его погасла. Кажется, он забывал затягиваться.

– Учти, Аркадий, это может быть очень опасно, – произнес он негромко. – Твоя задача только добыть информацию. Если почувствуешь хоть что-то неладное, немедленно поиск прекращай… Ты ведь не Рембо и не капитан… как его… капитан Волошин. Если и с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

Я кивнул. Я вправду не детектив из кинофильмов, а обычный журналист. Ну, может быть, не совсем обычный, однако не супергерой. Действительно, не Рембо. Я не умею стрелять по македонски. Не говоря уже о каратэ, прыжках на мотоциклах через пропасть и бросках лассо с вертолета. С камерой в руках я чувствую себя гораздо естественнее, да и подозрений вызываю меньше. Мое лицо – мое удостоверение.

Генерал поднялся, встал с места и я.

– Значит, встречаемся завтра на Солнцевском, в пять. – Он не сказал слово кладбище, но лицо его опять страшно исказилось. Будто кто-то воткнул ему в шею металлическую спицу и она вот-вот должна выйти из левой щеки. – Попробуй что-то узнать. Вы… вы были почти ровесниками.

С этими словами он сжал мне руку, потом быстро отпустил и стремительно вышел. Сквозь открывшуюся дверь я видел, как в приемной на Дроздова набежал адъютант и повел его, как слепого, по нашим коридорам. Когда их шаги затихли, я осторожно, почему-то стараясь не шуметь, вернулся к себе в комнату.

Значит, так. Начнем с самого элементарного. Для начала проверим официальную версию насчет автомобильной катастрофы. Генерал считает ее лживой, и, похоже, он прав. Но удостовериться надо самому.

Я включил персоналку и вызвал общую сводку за вчера и за сегодня. Так. Вот дорожно-транспортные происшествия со смертельным исходом. Зыков. Не то Исаев. Не то Кашин. Опять не то. Вот! Кириченко Игорь Игнатьевич.

Я откинулся на стуле. Пожалуйста тебе официальное подтверждение, не подкопаешься. Хотя на самом деле подкопаться очень легко. Это ведь надо умудриться, чтобы в таком тихом районе и в такой поздний час попасть под неизвестный грузовик! Топорно работают, очень топорно. Когда я снимал сюжет про автомобильную мафию, меня обучили многим таким штучкам. Оказывается, зная код, легко не только что-то затереть в сводке, но и вписать так, чтобы всем казалось, будто так все и было. Те друзья-мафиозники откуда-то код знали, кто-то их наводил. Они меняли номера не на самих автомобилях, а только в компьютере. После чего новенькую машину можно было законно списывать на металлолом и вывозить ее со стоянок…

Однако мафиозников взяли еще полгода назад, и сейчас они кукуют на нарах. Чьи же это фокусы?

Я прикинул, какой это должен быть район, а затем, полистав справочник; нашел замоскворецкое ГАИ. Кажется, здесь.

– Алло, – сказал я в трубку уверенным начальственным тоном, когда на том конце провода отозвались. – Алло. С вами говорят из областного управления по контролю за дорожно-транспортными происшествиями, полковник Басов. – Я был уверен, что никакого такого управления по контролю вместе с мифическим Басовым не существует, поскольку я их выдумал три минуты назад. Но я также был уверен, что при нынешних перестановках и переименованиях служб и ведомств никто не станет перепроверять и даже переспрашивать.

Так и случилось.

– Майор Березуцкий на проводе, – с готовностью отозвался голос. – Слушаю вас, товарищ полковник.

– Э… э… майор, – все тем же начальственным голосом продолжил я. – Тут у вас вчера ночью было сомнительное ДТП. Похоже, что грузовик, который сбил этого парня, у МУРа в розыске. Какая-то там афера с накладными. Проверьте, пожалуйста.

– Какого парня? – удивился Березуцкий на том конце провода. – У нас в районе уже три дня без аварий. Да и до этого была в основном мелочевка. Тут явная ошибка, товарищ Басов.

– А вы посмотрите компьютерные сводки, – посоветовал я майору. – Это ДТП висит со вчерашней ночи на вашем районе.

– Одну минуту, – виновато сказал Березуцкий, и было слышно, как он застучал по клавиатуре своей машины. – Действительно, – произнес он с удивлением. – Но тут недоразумение, товарищ полковник. Видимо, сбой в сетях, и к нам влезла информация из какого-то другого района. Я сам дежурил, никакого происшествия у нас не было. Если хотите, я могу еще раз проверить по журналу и вам перезвоню…

– Не надо, майор, – остановил я его. – Должно быть, вы правы. Эти наши компьютеры просто рухлядь. Мэрия пожадничала на хорошие модели, и в результате страдаем мы все… Спасибо вам.

– Не за что, – с облегчением в голосе ответил майор и повесил трубку.

Очень хорошо, сказал я сам себе. Проверили. Теперь морги. Начнем опять с Замоскворечья. Представим себе, что тело было обнаружено все-таки именно там.

Телефоны всех московских моргов мало у кого есть. Справочные давно уже перестали сообщать всем желающим эти номера, дабы простые несознательные граждане не мешали работе специалистов. Но я был несознательный журналист, и все номера у меня имелись – от самого крупного, Тимирязевского, морга до малой прозекторской Третьего Медицинского института, что близ Лефортово.

Именно в этом самом месте я и обнаружил упоминание о «Кириченко».

Дежурный оказался немногословен. И на вопрос начальника управления санитарно-эпидемиологического контроля Басова он ответил очень кратко. Сверившись со своими записями, он сообщил, что тело было доставлено в 2.30 утра и что в 4.20 труп забрали родственники. Нет, вскрытия не проводилось. Нет, он не знает, почему. Да, санитары, дежурившие этой ночью, еще здесь – у них суточная смена.

Я брюзгливым хозяйским тоном поблагодарил за ценное сообщение и бросил трубку на рычаг.

Больше ничего из телефонов извлечь было нельзя. Надлежало самому ехать и разбираться на месте. Я вызвал из гаража наш «рафик» и сказал Севе, что время уже нерабочее и я поведу сам.

– Как хотите, Аркадий Николаевич, – чуть обиженно ответил наш шофер. Вечно этот юноша огорчался, что все сенсации совершаются тогда, когда он сидит дома, или болеет, или находится в отпуске. – А куда поедете? То есть хватит ли бензина, я в этом плане интересуюсь.

– Я еду в морг, – сказал я правду. – Составите мне компанию? Или все-таки лучше поедете домой?

Слабонервный Сева тут же согласился, что лучше всего ему как раз поехать домой.

Глава 25 ВАЛЕРИЯ

Платье ни к черту не годилось. Хорошо, что я это поняла еще сегодня, когда есть время и можно все исправить. Я критически обсмотрела со всех сторон этот балахон. Понятно, что в образе старушенции нельзя было претендовать на что-нибудь яркое и пестренькое, но этот унылый темно-песочный цвет мог свести с ума кого угодно. Появиться в таком виде в театре – это все равно что просто появиться в лохмотьях. Тут уж можно быть уверенной: на тебя все обратят внимание. И все подумают: из какой помойки вылезла эта бабуля? Может быть, в таком виде меня вообще в театр не пустят, чтобы я своим видом не расстраивала Этого Господина. Вот будет фокус! Не скажешь ведь им: «У меня к нему есть дело. Я, знаете ли, хочу его убить…»

Да, театр – не самое лучшее место для АКЦИИ. Я взяла ножницы и нитки и принялась доводить балахон до ума. Допустим, я немного преувеличила, решила я через полчаса. Если поверх надеть розовую кофточку, то будет смотреться не так плохо. Почтенная пожилая дама-пенсионерка надумала посетить свой любимый балет. В сумочке у нее запасные очки, театральный бинокль, две ириски, пудреница. Ну и еще кое-что. В общем, место-то удачное для акции. Но все равно, когда Андрей предложил Большой в этом качестве, мне сделалось немного неуютно. Дело не в том, что начинала я с листовок именно в театре. Разумеется, в одну реку нельзя входить дважды, хотя в то же время преступника всегда тянет на место своего преступления. С этим нет проблем, я не комплексую.

Беда в другом. Исторические аналогии в данном случае не в мою пользу. Кого убивали в театре? Линкольна и Столыпина. Оба эти покушения мне категорически несимпатичны. Бут, Багров и Старосельская – компания хоть куда!

Я встала перед зеркалом и примерила наконец балахон вместе с кофточкой. Еще чуть подобрать рукава – и будет полный порядок. Вот так ты и будешь выглядеть, когда всадишь пулю в этого мерзавца. Что же касается вас, мистер Линкольн, и вас, Петр Аркадьевич, то я против вас ничего не имею. Вернее, имею, Петр Аркадьевич, но не настолько, чтобы палить в вас. Хотя не поручусь, что, живи я в вашу пору, я не была бы среди социалистов-революционеров. Лихие были ребята. Хотя да, Азеф. Король провокаторов. Живи я в вашу пору, Петр Аркадьевич, я бы давно уже сидела в Петропавловке или в Александровском централе. Меня бы первой выдал Азеф, сообразив, что я всех опаснее. Или, может быть, я успела бы его самого разоблачить, как Бурцев…

Тут я сама удивилась ходу своих мыслей.

Боже мой, о чем это я? Не бред ли у меня от истощения сил? Какой там Азеф! У нас в Дем.Альянсе провокаторов нет. Даже среди трусливых червячков не найдется такого, кто бы предал свою Леру!

Однако в любом случае до истощения доводить себя не стоило. Я взяла с холодильника пирожное и откусила кусочек. Пирожное было так себе, крем чересчур приторный. Лучшие пирожные в своей жизни я, между прочим, пробовала как раз в театрах. Заварные на Таганке. Песочные в Маяковке. На Малой Бронной два сезона были приличные наполеоны. Я в те годы попадала в театр сразу после работы, и приходилось питаться в театральных буфетах. Лопала, что дают, оттого и запомнила.

Не преуменьшай, Лера, сказала я сама себе, откусив еще пирожного. Те наполеоны на Малой Бронной были не приличными, как ты выразилась, а просто замечательными. Ради них можно было стерпеть пьесы несчастного Радзинского. Два наполеона за вечер – и ты почти получаешь удовольствие.

Кстати, о Наполеоне. Об императоре, не о пирожном. Меня всегда необыкновенно смешила та сцена в «Войне и мире», когда Пьер, вооружившись ножами, решает убить Наполеона. Представить себе, что этого медведя допустили бы до императора… Все-таки Толстой был непоследователен: то он изображал своего Пьера почти что мудрецом, а то вдруг превращал его в чистой воды идиота. Ножом заколоть императора! М-да. Кажется, только Занду и Шарлотте Кордэ удалось эффективно использовать при покушении холодное оружие. И то, извините, кого зарезал Занд? Писателя Коцебу, пусть даже сверхофициозного, но только писателя. С таким же успехом можно было лет двадцать назад покушаться на Сергея Михалкова.

Я вообразила на минуту, как я с кинжалом набрасываюсь на автора «Дяди Степы», и мне сразу стало смешно. Если уж убивать кого-то вроде местного Коцебу, то на эту роль больше всего подходит главный редактор «Свободной газеты» Витюша Морозов. Вот уж Коцебу так Коцебу! Три шага вперед, два направо… и ствол пистолета упирается в бледный лоб бывшего демократа Витюши. Я нажимаю на спуск и… Тут я передумала. Даже Витюшу убивать не стоило бы. Если уж брать грех на душу, то только ради Одного Дела.

Я доела пирожное. Ближе к концу крем оказался не таким уж приторным. Почти как на Таганке.

Шарлотта Кордэ – дело другое. Большевистский упырь Марат для меня фигура куда более страшная. От него, кстати, была прямая дорога к товарищу Сталину. Марат ведь выпускал газету под названием «Друг народа». Другом был он сам. Ну, а помимо друзей, у народа, само собой, были враги. Враги народа – это пошло как раз от товарища Марата. Я подумала о парадоксах истории: от Марата к товарищу Сталину, а потом к Этому Господину. Вот ему-то уж точно бы не помешала своя Шарлотта Кордэ. Я с ходу нарисовала себе такую картинку: Этот Господин сидит в ванне. Появляется Лера Старосельская с остро наточенным кинжалом. Умри, тиран! – восклицает Лера и вонзает кинжал по самую рукоятку. Куда, кстати, вонзает? Из пистолета-то как раз без вариантов: только в голову, потому что наверняка он носит бронежилет. А тут растеряешься, куда же вонзить? Или, может быть, он и в ванне сидит в бронежилете? Я фыркнула, представив себе такой кадр. Нет, по крайней мере в бане он ходит без бронежилета, налегке. Известный французский писатель Изюмов в своей бессмертной брошюре описал уже сцену посещения бани Этим Господином, когда тот еще был простым кандидатом в президенты. Помню, читать это было даже довольно забавно. Как там у него? Впереди идут голые телохранители с автоматами наперевес, позади другие телохранители, тоже голые, несут шайки и резиновые тапочки. Описывая эту сцену, писатель Изюмов, помнится, сосредоточивался не на Этом Господине, а в основном на этих голых телохранителях. Ну-с, у кого чего болит…

Я разложила завтрашний балахон на столе и включила утюг. Глажение меня всегда успокаивало. Если бы не моя миссия, работала бы я в какой-нибудь прачечной на Большой Якиманке.

Утюг быстро нагрелся, и я поплевала на него. Утюг возмущенно зашипел, как горячие камушки в русской бане, если их хорошенько окатить ледяной водой.

Не строй иллюзий, сказала я себе. В одной бане с Этим Господином тебе, Лера, не бывать, да и противно больно убивать его потного, мыльного и мокрого.

Завтра в театре все будет красиво и торжественно.

Только бы не промахнуться.

Глава 26 РЕДАКТОР МОРОЗОВ

– Что-то не пойму я вас, многоуважаемая Елена Сергеевна, – сказал я, по возможности стараясь не разозлиться и не расплескать своего чудного настроения. – Вам что, новая ваша зарплата не нравится? Так ведь это только пока. Уверяю вас, через месяц-другой такой обозреватель, как вы, будет получать еще в полтора раза больше…

– Нет, – сказала мне эта маленькая белобрысая дрянь. – Зарплата мне как раз нравится.

– Что же вам не по душе? – спросил я, глядя как бы поверх ее головы. Пигалица эта утонула в кресле и тоже смотрела не на меня, а прямо перед собой.

– Все остальное, – ответила мне белобрысая и тут поглядела прямо мне в лицо, так что я не успел увести свой взгляд куда-нибудь в область полок и портретов. Губы Елены Сергеевны были плотно сжаты, глаза горели тихим вызовом. Пригрели змейку в родном коллективе, подумал я, а вслух заметил с некоей отеческой укоризной:

– Ну, а конкретнее?

– Да хотя бы вот это! – Она ткнула своим пальчиком в оттиск первой полосы, который лежал на моем столе и край которого свешивался со стола вниз.

– В чем дело? – искренне удивился я. – Вам нравится Лера? Эта фанатичка? Эта террористка? И это в те дни, когда наша страна прилагает все силы…

– …для достижения национального согласия, когда сам господин Президент не жалеет своей энергии… и так далее, – мигом продолжила Елена Сергеевна. – Спасибо, я это уже читала. Дело ведь не в ней. Дело в том, что мы стали плясать под чужую дудку. И сделали это, многоуважаемый Виктор Ноевич, быстро, глупо и некрасиво.

Нет, вы только послушайте ее! А что я должен был сделать? Сказать Митрофанову нет и потом распустить всю редакцию, потому что нас иначе бы так или так прикрыли?

– А вы что предлагаете, драгоценнейшая Елена Сергеевна, – поинтересовался я с хорошей долей сарказма в голосе. – Что-то я не слышу альтернативных вариантов?

– Каких там вариантов, – грустно сказала Елена Сергеевна, и мне почудилось на секунду, будто ей действительно почему-то меня жаль. – Вы ведь уже определились, Виктор Ноевич. Вы, наверное, сделали свой выбор еще задолго до того, как я пришла в редакцию. Просто у вас все не было повода этот свой выбор проявить. И вот, наконец, случай представился.

– Вы что же имеете в виду? – изобразил я непонимание на лице. – Разве найти спонсоров – это плохо?

– Смотря каких, – ответила белобрысая без всяких раздумий.

– Если идете навстречу таким вот (она кивнула на первую полосу) добрым пожеланиям, то я догадываюсь, куда мы все очень скоро придем.

– Куда же? – спросил я просто для того, чтобы не промолчать.

Вместо ответа Елена Сергеевна изобразила на пальцах простейшее подобие решетки. Оказывается, это я приближаю диктатуру, цензуру и ГУЛАГ. Забавно.

– Ваш муж, если на то пошло, – усмехнулся я, – тоже, между прочим, не в оранжерее работает.

– Верно, – не стала спорить Елена Сергеевна. – Макс работает на Лубянке. Но подлости он не сделает и не предаст. И потом он не носит на своем лбу табличку «Свободный Максим Лаптев».

– А мы? – спросил я, зная возможный ответ. Елена Сергеевна Лаптева выразительно промолчала. Ответа, собственно, не требовалось, и я это понимал не хуже нее. Только она, в отличие от меня, может повертеть хвостиком и уйти. Я же обязан буду остаться и спасать свою газету. Всеми правдами и неправдами. Да Бог с ними, с правдами – согласен одними неправдами. Лишь бы подействовало.

– Дорогая Елена Сергеевна, – сказал я, в свою очередь посмотрев белобрысой в глаза. – В нашей стране дела идут не блестяще. Я не уверен, что обозреватель вашего уровня и вашей квалификации сможет найти себе достойную работу по плечу. Вы ведь не пойдете в «Метро-экспресс» или в «Московский листок»?

– Кто знает, – задумчиво проговорила Лаптева. – В конце концов, название «Московский листок» выглядит честнее, чем наша так называемая «Свободная газета». Какая уж тут свобода, Виктор Ноевич? Сегодня нам приказали ругать ДА, завтра науськают на кого-нибудь другого…

– Если вы явились оскорблять меня, – сухо сказал я, – то лучше уходите. Остыньте, подумайте, посоветуйтесь с мужем. А потом можете решать – будете вы у меня работать или нет. Хорошо?

– А я уже все решила, – сказала мне белобрысая спокойно. – Вот мое заявление. Полагаю, вы не станете чинить мне препятствия и требовать, чтобы я, согласно существующему законодательству, работала здесь еще две недели?

Я подумал, что за две недели работы можно было бы стребовать с нее хоть пару комментариев и обзоров вперед. Но это я только так подумал. Совсем уж мелкой сволочью мне быть не хотелось.

– Разумеется, Елена Сергеевна. – Я вытащил свой паркер с золотым пером и, не торопясь, подписал ее заявление. – Если поторопитесь, еще успеете сегодня застать на месте кассира и получить расчет. Там вам еще премия начислена за материал о российском рынке стрелкового оружия. Или откажетесь получать деньги в такой ужасной продажной газете?

– ЭТИ деньги я получу, – неторопливо произнесла Елена Сергеевна, подчеркнув слово эти, как будто я предлагал ей еще какие-то другие. – Я их заработала. Но больше мне ничего от вас не надо.

Я встал со своего места, белобрысая Елена Сергеевна Лаптева тоже поднялась. Сейчас она выглядела по сравнению со мной чистым котенком, беленьким и пушистым. К сожалению, у этого котенка оказались длинные когти. К сожалению.

– Если вдруг передумаете, Елена Сергеевна, – со всевозможным дружелюбием (откуда что взялось?) сообщил я. – То приходите. Поверьте, нашей продажной газете вас будет не хватать.

– Я тронута, – сказала котенок Елена Сергеевна. – Но я не передумаю.

Глава 27 МАКС ЛАПТЕВ

Некрасов нисколько не удивился.

– О, Макс, входи, – сказал он, таким тоном, словно мы расстались всего полчаса назад. – Подожди, я сейчас… – И он опять склонился над окуляром огромного, чуть ли не в половину комнаты, микроскопа. Микроскоп был гордостью МУРа. В отличие от всех своих рядовых собратьев этот имел собственное имя – Левенгук и, как вполне серьезно уверял гостей Некрасов, телескоп с точно такой же разрешающей способностью мог бы позволить без помех рассматривать поверхность Марса как собственный потолок. Правда, Некрасов использовал свой замечательный оптический прибор, только чтобы смотреть в глубь вещества, а не в космос.

– Ты открыл наконец нечто великое? – спросил я, с любопытством оглядывая лабораторию. С тех пор как я тут побывал последний раз, здесь произошли существенные изменения. В основном за счет уменьшения свободного места и увеличения числа разнообразных хитрых приборов, назначение которых я бы не смог определить даже под пыткой.

– Угу-угу, – сказал Некрасов, не отрываясь от окуляра. – Подожди-подожди… Еще секундочку…

Я прислонился к матово блестевшей дверце вытяжного шкафа и взял в руки какую-то синюю пробирку. На дне ее лежало несколько изящных кристаллов.

– Лучше поставь ее на место, – посоветовал мне бдительный Некрасов, по-прежнему глядя в свой микроскоп. – Это главный ингредиент так называемого виндзорского коктейля. Англичане дали на экспертизу. С помощью этой штуки боевики из ИРА чуть не разнесли Тауэр. Нитроглицерин по сравнению с этими кристаллами – детская игрушка. Тот, кто синтезировал эту взрывчатку, гений. Там есть просто потрясающей красоты молекула. Если хочешь, ты сам потом посмотришь под микроскопом.

– Спасибо, как-нибудь в другой раз, – быстро ответил я и, стараясь не делать резких движений, водрузил пробирку на место. Что-либо трогать здесь почему-то расхотелось. Слева от вытяжного шкафа висел пистолетный стенд. Представлены на нем были, по всей видимости, такие редкие модели, что я узнал только старый семизарядный «вальтер» – и то лишь случайно: у международного террориста Нагеля, которого мы недавно брали вместе с Интерполом, была точно такая же машинка. И если бы не чуть-чуть везения, знакомство с таким «вальтером» могло бы оказаться вообще последним в моей жизни. К счастью для меня, даже хваленая немецкая техника иногда подводит. Тем более, если ты эту технику чистишь и смазываешь через пень колоду.

Справа от вытяжного шкафа стоял на собственных ножках какой-то сложный электронный агрегат, похожий на гибрид телевизора и стиральной машины. Из-под днища агрегата выползал пучок разноцветных проводов, которые, переплетаясь и расходясь, расползались затем вправо и влево и скрывались во внутренностях трех каких-то других приборов. Последний из трех приборов одноглазо светился лампочкой и недружелюбно гудел.

– Ну, вот и я, – проговорил Некрасов, отклеившись от своего Левенгука и потирая лицо. Вокруг его правого глаза краснел след от окуляра, – извини, что заставил тебя ждать. Чаю желаешь?

– А как же, – сказал я, хотя и не особенно желал.

Это был ритуал, от которого нельзя было отказываться. Каждый раз я не без сомнения брал колбу с янтарным горячим напитком, подозревая, что в этой же самой пробирке хозяин лаборатории держал когда-то тринитротолуол или, хуже того, какой-нибудь цианид натрия.

Впрочем, чай каждый раз был замечательный и всегда новый сорт. Коллеги Некрасова из Скотленд-Ярда никогда не присылали ему банальный «Липтон», всякий раз изыскивая что-нибудь экзотическое. Последний раз мы пили бирманский, с лепестками травы айяк. В этот раз чай был из Малайзии, с необычным, хотя и довольно приятным, привкусом.

– Так что у тебя? – как бы между прочим спросил Некрасов, сделав пару глотков. Я протянул ему все свои трофеи – патрон, репертуар с отпечатком и конфискованный у громилы пистолет.

Сергей принял у меня все это с лицом, несколько даже разочарованным. Очевидно, он ожидал чего-то более любопытного, чем рутинные оружие и отпечатки.

– Только-то? – пожал он плечами, – Такой пустячок тебе могли бы сделать к у тебя на Лубянке. Дима Прокудин у вас там есть, почти мой ученик. Правда, халтурит иногда…

– Мне нужно быстро, Сережа, – сказал я, стараясь не обращать внимания на какой-то нервный некрасовский тон. – И желательно без бумажной волокиты. У тебя с этим проще, чем у нас.

Некрасов кивнул.

– Что верно, то верно. Мы бы в бумажках просто утонули. Так что случилось, Макс?

Не вдаваясь в подробности, я рассказал Некрасову про «Кириченко». И про то, что к завтрашнему утру мне надо уже выдать генералу какой-то результат. И еще о том, что с результатами пока негусто, трое побитых мордоворотов в счет не идут.

– Завтра к семи утра приходи сюда, – подумав, предложил Сергей. – Мне все равно, похоже, здесь ночевать. Ночью и компьютер посвободнее, и в картотеке народа нет. Сделаем все в лучшем виде. Идет?

– Идет! – обрадовался я. – Считай, что опять за мной должок.

– Ерунда, – решительно проговорил Некрасов. – Работа ведь такая. – Он покрутил пуговицу своего рабочего халата, что означало величайшую степень некрасовской задумчивости.

Я молча смотрел на Сергея, уже предполагая, о чем он меня может спросить. Ах, если бы я знал ответ… Политика, чтоб ей пусто было. Любимый Сережин конек. Кажется, теперь уже опять небезопасный.

– Ты думаешь, все это неспроста? – произнес он наконец. – Думаешь, весы качнутся?

Я развел руками, но Сергею, кажется, не нужен был быстрый ответ.

– Три месяца живем как на вулкане, – продолжал он со злостью. – Три месяца никто из нас не уверен, останутся ли его обещания предвыборным бредом или завтра мы действительно будем воевать Гонконг и прорубать великий путь на восток?

Некрасов поставил на стол свою пробирку с недопитым чаем и прошелся по лаборатории, очень ловко уворачиваясь от шкафов, стеклянных реторт и проводов.

– Это ведь чудо, что к нам согласились приехать все члены семерки, – говорил Сергей, что-то переставляя на стеллажах.

– Я, когда узнал, что они едут, даже испугался. Рисковые, подумал, ребята. И даже кредитов собираются нам дать. Уважают они, так-растак, волеизъявление россиян. И вообще уже три месяца никто из них его фашистом не называет. Они уже утерлись. Они уже забыли, как всего полгода назад наш будущий господин Президент обещал в Думе разбомбить Францию к чертовой матери. Или о том, как он избил американского посла. Или как, проезжая по Италии, потряс всех открытием, что никакого итальянского народа не существует, а есть лишь потомки румынских цыган…

Я все это знал немногим хуже Сергея, только старался об этом не думать. Исполняю свои обязанности, ловлю террористов – и ладно. И хорошо.

– Начальство стало дерганым, – продолжал тем временем Некрасов. – Тоже мечется, не знает, кому угодить. Ваши еще ведут себя тихо. А вот соколы с охранцами совсем распоясались. Они, мол, государева гвардия, а мы так, черная кость. И все терпят, потому что побаиваются. Потому что никто не знает, что этот наш всенародно избранный выкинет завтра. Я нарочно узнавал у наших психиатров, какой максимальный период релаксации у параноиков в активной фазе. Два с половиной месяца, Макс. Два с половиной! В самом лучшем случае – три. На днях три месяца истекают… Мне страшно, Макс, – добавил он совсем негромко. – Если бы не Левенгук, давно бы дернул куда-нибудь в Аргентину. Они мне давно уже свой исследовательский центр предлагают. Но как я брошу такого красавца? – Он кивнул на микроскоп.

Некрасова я отлично понимал. Примерно о том же самом шептались и у нас на Лубянке. Даже генерал Голубев, чье назначение Президент неожиданно подтвердил, по-моему, не очень понимал новой генеральной линии.

– Ладно, – сказал Сергей, не дожидаясь моих ответов и как бы подводя черту под тягостным разговором. – Не будем больше об этом. Сделать-то все равно уже ничего нельзя… Пойду работать, Макс. И если каждый честно на своем месте… – Некрасов недоговорил и махнул рукой. – Все-все. Жду тебя завтра. Извини, что разболтался. С кем мне еще поговорить об этом, как не с тобой?

Я молча пожал Сергею руку, надеясь, что оперативная текучка поможет мне побыстрее забыть эту печальную беседу. Переместить куда-нибудь на окраину памяти. Бедный Сережа, подумал я. Если ломать голову еще и об этом, будет совсем тяжко. Сам я не позволяю себе такие мысли даже по ночам. Стараюсь, по крайней мере. Уверяю себя, что мое дело фискальское, небольшое. Приказали – выполнил. Рисковать жизнью? Рады стараться.

Некрасов задержал мою руку в своей и произнес с отчаянной интонацией, которой я у него раньше не замечал:

– Помнишь, как мы над ним смеялись еще полгода назад? Говорили – позер, клоун, хулиган. Лучше бы какая-нибудь умная голова еще тогда догадалась его грохнуть.

– Чего-чего? – переспросил я, опешив.

– Убить. Понимаешь, Макс? Убить.

Глава 28 ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

Вот он, скандал! Вот он вырисовывается у меня в голове.

Я в возбуждении прошелся по комнате, почесывая задницу. Так мне всегда лучше думалось, на ходу. Проверенный способ. Как славно, что я не выбросил на помойку эту газетку с портретом моего заклятого друга. Если честно сказать, даже выбросил, но теперь снова достал и разгладил на столе. Газета и счастливый билетик лежали теперь рядышком, бочок к бочку. Хорошо, что у меня такая замечательная память. Мог бы и не упомнить эту строчку в газете. Но упомнил. Неизвестный мне репортер (судя по стилю, пассивный педик) высказывал предположение, что завтрашний спектакль «Спартак» соизволит посетить сам господин Президент.

Хорошо бы соизволил, подумал я с воодушевлением. Насколько я помню, он никогда не любил балета, но теперь будет исправно посещать Большой. Потому что его предшественник предпочитал футбольные матчи в Лужниках. Господин Наоборот, как назвал его в своей газете какой-то канадский засранец. Замечательная привычка. Так держать, Маркович!

Я выволок из шкафа весь свой гардероб и принялся прикидывать сценарий своего завтрашнего костюма. До завтрашнего спектакля оставалось еще часов двадцать, но гардероб такая вещь, что никогда не мешает начать пораньше.

Разумеется, будут репортеры. И не какие-нибудь там шестерки из светской хроники, как я думал раньше, все эти юные кусочники, охотники за информашками строк на пятнадцать. Визит Президента в храм искусств придут освещать педрилы покрупней – и почти все они меня знают и заметят. Пусть попробуют не заметить, я им брошусь в глаза. В этом пиджачишке цвета морской волны с огромными глазами, нарисованными на спине, на боках и на рукаве. В этих бархатных джинсах, словно сошедших с полотен Рене Магритта. В этом восхитительном шейном платке цвета корня мандрагоры (какого он, кстати, цвета?). Наконец, в этих потрясающих зеркальных очках от Кардена – тысяча франков, как одна копеечка. (Ну, не тысяча. Триста. Но ведь от Кардена!)

Заметят как миленькие, решил я. Задницы напрягут от усердия, будут отворачиваться, но краем глаза следить за европейски известным писателем Изюмовым. Парад-алле! Фердинанд Изюмов с группой дрессированных репортеров. Только в нашем цирке.

Так, теперь обувь. Обувь лежала сваленной в большой коробке из-под телевизора, и чтобы составить подходящую пару, пришлось основательно покопаться. У меня созрела даже дикая мысль явиться в разных ботинках, но я тут же передумал. Это не стильно, это получится замотанный совдеповский совок. Должно быть нечто цельное, крутое, вызывающее.

Подумав, я выбрал из всего многообразия пару кавалерийских сапог с колесиками на шпорах. Класс. Я пальцем прокрутил каждое колесико и с удовлетворением услышал омерзительный скрип несмазанного металла. Славно, славно, Фредди-беби, только не увлекайся. Примерь-ка, по ноге ли сапожки, не узковаты ли?

Я померил и с горечью понял, что с сапожками пролет: тесноваты. Даже если порушить мой педикюр и рискнуть остричь ногти на ногах – все равно быстро в них не походишь. Пришлось остановить свой выбор на паре крепких американских армейских ботинок. Раньше я их носил обязательно в паре с красноармейской шинелью и только в дождливую погоду. Когда я из слякоти ступал на какой-нибудь паркет, то американская резина гордо печатала: US ARMY. Следы эти потом долго не удавалось затереть, и все пришедшие вослед уже знали с порога: присутствует европейский прозаик Изюмов.

Может, завтра будет дождь? – подумал я со слабой надеждой. Нет, вряд ли будет. Даже если и соберутся над Москвой облака, их, наверное, расстреляют заранее с метеозондов. Завтра приезжают эти капиталистические педрилы, и над всей Москвой должно быть безоблачное небо.

«Над всей Москвою безоблачное небо». Я повторил эту вкусную фразу, означающую военный переворот или хоть какой-нибудь скандал. Переворот вам не обещаю, господа репортеры, усмехнулся я в зеркало, но скандал попробую. Я примерил перед зеркалом свою фирменную зеленую кепочку с изображением моего тезки, немецкого самоходного орудия «Фердинанд». Порядок.

Теперь ручная кладь. Я, поколебавшись, выбрал на завтра вместительную сумку из крокодиловой кожи с перламутровыми замочками. Атасная штука. Задницы надорвете, а другой такой в Москве не сыщете. Сам шил по собственному сценарию. Сам потрошил крокодила, сам вымачивал кожуру. Крокодила, допустим, они мне продали явно старого и некондиционного. Из молодого, говорят, можно было бы выкроить еще пару штиблет.

В эту сумку войдет десятка полтора книжек. Что брать – вопросов не было. Если бы господин Президент не собирался посетить спектакль, я бы, конечно, взял «Гей-славян», у меня их вечно просят. Но раз есть шанс встретить своего закадычного врага, то погрузим в сумочку побольше моих брошюр «Спасите от него Россию!».

В бывшего крокодила с натугой полезло семнадцать штук. Я защелкнул сумку и провел ногтем по зеленой ребристой поверхности. Будет так, сообразил я. В антракте я выйду в фойе и устрою бесплатную раздачу брошюр с автографами автора. Если удастся создать толпишку, то подлезут непременно соколы. Меня выведут, если повезет, вынесут на руках. Конечно, набьют лицо. Возможно, разорвут мою фирменную кепочку. Шум, потасовка. И завтра в любой бульварной газете будет по статье «Очередная провокационная выходка писателя Изюмова». Бог ты мой, как я соскучился по таким статьям!

Однако береженого Бог бережет. Я загодя рассовал по карманам своего сногсшибательного пиджака с глазами кастет и баллончик с нервно-паралитическим газом. То есть я надеялся, что меня просто выкинут, однако если захотят продолжить на улице, то можно будет попробовать отбиться. Когда-то я славно умел пользоваться кастетом. А уж баллончик – святое дело против насильников. Многие почему-то полагают, что если у меня самая крутая задница во всей Москве, ее можно использовать не по прямому назначению. Не выйдет, господа хорошие! Не удастся. Я вам не Соколиный Глаз, да и мы, к счастью, не на свалке в Колорадо-Спрингс. Фердинанд Изюмов есть всенародное достояние и не принадлежит, кроме себя, никому конкретно.

Я еще немного повертелся перед зеркалом, потом завтрашний костюм отложил в сторону, а остальное спрятал. Времени до завтра было вагон. Что, интересно, у нас сегодня по ТиВи? Я заглянул в программу. Ну… ну, вот хотя бы «Лицом к лицу». Бенефис господина Полковникова. Забавная передачка, если бы господин Полковников поменьше выпендривался. Брал бы пример, скажем, с меня.

Телевизор включился и сразу заорал, засверкал разными цветами – как всегда, передавали идиотскую рекламу мороженого «Кактус». Я отвлекся и даже не заметил, как кактусов сменила дикторша. Участливым голосом, как говорят с тяжелобольными, она стала что-то вещать. Я въехал только на середине и тут же обиделся. Ну вот, стоило европейскому писателю Изюмову собраться посмотреть ваше паршивое ТиВи, как вы тут же объявляете, что «Лицом к лицу» переносится и все мы должны с радостью глядеть на «Выстрелы в Далласе». Да видел я ваши «Выстрелы»… еще в Париже три года назад. Обычный и притом плохо снятый кунштюк про убийство Кеннеди. И Освальд был редкой дубиной, и режиссер фильма не умнее. Им надо было пригласить в консультанты меня. Если бы я захотел убить Президента, я бы все сделал не так и лучше. Гораздо лучше.

Глава 29 МАКС ЛАПТЕВ

– Максик, мне нужно с тобой поговорить, – сказала Ленка, пока я приканчивал миску с макаронами. Чаем, как известно, сыт не будешь, даже если чай из самой Малайзии.

– М-м-м… – сердито промычал я, что означало: «Дай человеку спокойно поесть!»

– Макс, скажи мне, как у нас в семье с деньгами? – не отставала моя верная женушка.

Я очистил миску, наконец, и ответил:

– С деньгами, у нас, Ленок, хорошо. Вот без денег плохо.

– Максим, ну я серьезно!

Я внимательно поглядел на Ленку. Похоже, она действительно говорила серьезно. Кажется, наступала Пора Большой Покупки. Примерно раз в три месяца моя супруга заявляла мне, что прохудились мои ботинки. Или что пиджак приказал долго жить. Или что мы никак не сможем обойтись без четырехтомника Юкио Мисимы.

– Деньги у нас есть, Елена Сергеевна, – сообщил я веско, как и подобает главе семейства. – Остались еще от премии. Помнишь, на прошлой неделе было у нас кое-какое дельце, после которого начальство раздавало правительственные награды? Я тогда как раз удачно взял деньгами.

– Вот и отлично, – сказала Ленка. – Я как раз сегодня тоже получила неожиданную премию. Не пропадем.

– Это ты к чему? – спросил я встревоженно. Кажется, дело было отнюдь не в Большой Покупке. – Что-нибудь случилось? Родители?…

– Нет-нет, – успокоила меня Ленка. – Я просто сегодня ушла из своей газеты и некоторое время посижу, если ты не возражаешь, на твоем иждивении.

– Очень хорошо! – сказал я совершенно искренне. Теперь я был уверен, что к моей последующей просьбе жена отнесется куда спокойнее, чем обычно. – Это весьма кстати, Ленок. С завтрашнего утра ты вместе с дочкой отправишься погостить к Володе. Буквально дня на два или на три. Сиди там и носа не высовывай. Даже в магазин не ходи. Поняла?

Это мудрое решение я принял, пока ехал из МУРа домой. Что-то мне не нравилось, с какой легкостью три сегодняшних мордоворота вычислили мою принадлежность к ФСК.

– Так точно, – сказала Ленка, изобразив левой рукой некоторое подобие пилотки на голове, а правой отдавая мне честь. – Слушаюсь, товарищ капитан.

К счастью, Ленка уже знала: есть в моей работе вещи, с которыми просто следует смириться. Мне уже пару раз приходилось спроваживать маму с дочкой из дому. Один раз – еще в самом начале моей лубянской карьеры, когда за нашу группу очень плотно взялись люди Худайбердыева. Мы тогда довольно удачно конфисковали два их транспорта с анашой, и сам Усман-ага приехал в столицу разбираться. Вторично я вынужден был на время выселять из квартиры женскую половину семейства, когда черемушкинская автомобильная кодла стала стремительно наезжать на нас, в самом буквальном смысле этого слова наезжать.

– Поживешь у Разиных, отдохнешь. Книжечки почитаешь, – сказал я, чувствуя в своем голосе просительные интонации. Володя Разин – мой двоюродный брат, и его библиотека шпионского романа, говорят, – сегодня лучшая в Москве. Я отыскал там даже биографию Лоуренса Аравийского, выпущенную Издательством Наркомата обороны в 1939 году и тут же изъятую из обращения.

– Что случилось-то? – спросила Ленка. – Объявился сексуальный маньяк, который преследует жен всех капитанов ФСК?

– Вот-вот, – кивнул я. – Что-то вроде того.

Если честно, я и сам не знал толком, что могло случиться. Но внутреннему голосу нужно верить. В этом убедила моя не очень долгая оперативная работа. Пусть Ленка лучше будет пока подальше от меня.

– Кстати, а что это вдруг так стремительно решила уйти? – поинтересовался я, когда вечерний кофе был выпит и я порадовался семейной идиллии: восемь часов вечера на дворе, а вся наша семья уже в сборе. – Нет, я не против. Но ты ведь говорила, что уволишься оттуда, как только подыщешь новое место.

– Осточертело, – односложно выразилась супруга, и мне пришлось потратить немало сил на уговоры, прежде чем она рассказала мне историю глубокого и окончательного морального падения Виктора Ноевича Морозова.

История, что ни говори, тягостная. Когда Ленка пришла в «Свободную газету», та еще соответствовала своему названию. Но уже ненадолго…

– Какая, кстати, Лера Старосельская? – без всякой задней мысли уточнил я. – Та самая, полная, из Демократического Альянса?

– Точно, она, единственная и неповторимая. Валерия из ДА.

В моих мозгах что-то мгновенно щелкнуло.

– Постой-постой? – заторопился я. – Откуда Валерия, ты говоришь?

Ленка непонимающе уставилась на меня:

– Ну, из Дем.Альянса же. Сокращенно ДА.

Бог ты мой, подумал я с чувством глубокого, раскаяния. Какой же ты кретин, Макс! Вообразил, что Д. и А. – это инициалы, отчество и фамилия загадочного Андра. А это ведь наверняка именно партийное сокращение! И фигура Леры выходит очень подходящей. Бомбистка-революционерка, готовый кадр для теракта.

– Солнышко, ты прелесть, – объявил я, вылетая из-за стола. – А теперь, извини, дела. Я ведь только поужинать заехал и на тебя посмотреть. Мне пора обратно на Лубянку. Совещание со спецконтингентом, – прибавил я внушительно. Такие слова придают твоему вранью убедительность.

– Ты же еще пять минут назад не собирался никуда уходить? – подозрительно спросила Ленка. – С чего бы это вдруг?

Я тем временем уже лихорадочно натягивал ботинки.

– Конспигация, Наденька, конспигация, – сообщил я с незабываемой ленинской картавинкой. – Смольный на проводе. Будем бгать. Хогоший пговод, медный. Пгигодится.

– Да ну тебя, – махнула рукой Ленка. – Вечно у тебя шуточки.

Как хорошо, что со студенчества научился такому милому трепу. Любые свои проблемы легче легкого спрятать от жены за всеми этими незамысловатыми шуточками. Ей ведь совершенно не надо знать, что случилось с «Кириченко». Вернее, со старшим лейтенантом Игорем Дроздовым. Он ведь так и умер, пытаясь предупредить нас о завтрашнем покушении. Отдал свою молодую жизнь за господина Президента. И принял смерть от подручных все того же господина Президента. Какая нелепость. По-ли-ти-ка! О, какое счастье, что я – не политик.

На лестнице я чуть не споткнулся на банановой кожуре. Это прогресс, черт возьми, думал я, длинными прыжками направляясь к метро. На чем мог раньше споткнуться в родном подъезде советский человек? В лучшем случае на картофельных очистках, в худшем – на кошачьем дерьме. А теперь во всех лавочках лежат навалом ананасы, бананы, киви. Кушай, если в кармане кое-что шелестит. Но и за то спасибо.

Я честно старался выкинуть из головы все политико-банановые дела, но вдруг вспомнил, что наш Президент, когда еще не был Президентом, торжественно пообещал закрыть по стране все эти коммерческие торговые точки. Точки пока стоят, хотя и сильно прижатые налогами. Но только что там говорил Некрасов по поводу релаксации? Возьмет и ликвидирует завтра, вырвет с корнем эти жалкие палатки. Надо же вернуть россиянину его законное право поскальзываться в подъезде исключительно на кошачьем дерьме.

Глава 30 ПОСОЛ УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ

В двадцать часов пятнадцать минут пришел факс из Киева. Я только-только надумал подремать после ужина, как глупая Анеля внесла мне этот листок на подносе. Как будто это был не кусок бумажки, а по крайней мере кремовый торт.

Эта дурочка поспешила сообщить мне безумно радостное известие, что Киев дал добро на посещение Большого.

– Ты-то что улыбаешься? – сказал я брюзгливо. – Билетов действительно два, но вторым пойдет пан Сердюк. Все-таки не пустое место, атташе по культуре. Должен ведь он следить за новинками мировой культуры. Иногда – представь, Анеля! – эта культура бывает и в москальском царстве-государстве.

– Не очень-то и хотелось, – дрожащим от обиды голосом заявила моя гордая секретарша и, смахнув на стол содержимое подноса, вышла за дверь. Глядя на ее запунцовевшие щечки, я уже не в первый раз пожалел, что вышел из романтического возраста и притом нахожусь при исполнении.

После чего я взял в руки злосчастный факс. С каким удовольствием я прикинулся бы завтра больным и отправил в театр вместо себя ту же Анелю. Вместе с Сердюком они бы неплохо смотрелись. Но теперь уже это сделать адски сложно. Согласно факсу, вопрос этот серьезно прорабатывался в Министерстве иностранных дел. И в итоге было принято взвешенное, как они считали, решение: в театр идти, на провокации не поддаваться.

То, что я и думал.

Факс был длинным. При встрече с российским Президентом – если она состоится в театральных кулуарах – рекомендовано было не упоминать в разговоре проблемы Крыма, Донбасса, курса карбованца, положения лиц без гражданства и с двойным гражданством, нашего долга «Экспортнефти», отказа парламентарию Маслову во въездной визе… и так всего сорок восемь пунктов. Чувствовалось, в МИДе вдумчиво проработали все возможные варианты и составили список запретных тем, что называется, с запасом. Следуя этим инструкциям, я смог бы вести более-менее осмысленный разговор с российским Президентом только о погоде и только на протяжении примерно пяти минут: по истечении данного срока я бы обязательно влез в какую-нибудь из нерекомендованных областей. Знаем мы эти разговоры о погоде.

Факс я собственноручно подшил в секретную папку с входящими документами, поборов в себе искушение тихонько отправить листок в жерло машинки для уничтожения бумаг. И потом уверить Борщаговку, что факс просто не дошел. Вполне, между прочим, обыкновенное дело. И не такие бумажки терялись в пути.

Я с сожалением закрыл папку и заодно отложил в сторону недочитанного Чейза.

Все было плохо. Значительно хуже, чем мог предполагать Киев.

На берегах Днепра не почувствуешь того, что я ощущал здесь, в Москве. Эту наэлектризованную атмосферу тихой враждебности, которая шла из Кремля. Это трудно было понять по газетам и брифингам, по ТВ и официальным речам. Это надо было просто чувствовать.

На Борщаговке некоторые меня считали паникером. Конечно, там все все знали лучше моего и на мои отчеты, я уверен, поглядывали юмористически. У старого дурака мания преследования. Пора подыскивать ему замену. Или что-то в этом роде. Мои мрачные прогнозы не вписывались в их замечательный план, согласно которому внутренний курс на незалежность дополнялся внешнеполитической доктриной так называемой взвешенности и так называемого корректного дружелюбия. Проще говоря, в Киеве брали за образец поведение глупенькой беременной курсистки из анекдота, которая надеялась, что как-то все само рассосется.

Черта лысого рассосется! После 12 июня беременность вступила в необратимую фазу. Мы беременны войной, вот что, подумал я. Дай Бог, если холодной. В Киеве кажется, что если демонстрировать дружелюбие и не касаться в беседах с московским вождем сорока восьми запретных пунктов, то обстановка постепенно нормализуется. Похоже, на последнее надеются не только в Киеве, но и в Вашингтоне, Лондоне, Берлине, Париже, Токио… Они и слетаются завтра в Москву, собираясь откупиться от будущей войны. Ну да.

Он нам покажет сорок восемь пунктов. Он нам покажет корректность и дружелюбие. Готовьтесь, мои коллеги. Он нам покажет конструктивное сотрудничество двух держав на взаимовыгодной основе, дорогой премьер. В сорок восемь часов.

Я принял валидол, запил из графина. В театр завтра все равно придется идти, горько подумал я. Исполнять государственную доктрину. Стараться попасться на глаза и корректно-дружелюбно говорить о погоде. Демонстрируя тем самым, будто ось Москва-Киев тверда и нерушима. Осью тебя по башке!

Может быть, напиться? От мировой войны это не спасет. Но раньше, еще в Киеве, это универсальное средство неплохо мне помогало от мировой скорби.

Я нажал на кнопку звонка, и через секунду ко мне в кабинет впорхнула верная Анеля. К счастью, обижаться на меня долго она не умела.

– Слухаю, Васыль Палыч! – Она преданно посмотрела мне в глаза.

Я откашлялся.

– Вот что, Анеля, – сказал я. – Пошукай мне…

– Горилочки? – обрадовалась она. – Та зараз.

Я сглотнул слюну. Посольскую горилку делали на заказ, специально для приемов, и у нас на фуршетах из-за нее вечно было не протолкнуться. Однако я был уверен, что через десять минут из посольства уйдет шифровка на Крещатник. О том, что шановний пан посол Козицкий выпивает на рабочем месте. Конечно, наплевать на бдительность родного Сердюка – работа у него такая, собачья. Но только еще через час эта шифровка будет уже на Борщаговке и положена на стол министру. И референт аккуратно намекнет, что старый паникер – еще и пьяница. Отправим-ка его третьим секретарем в Тринидад или в эту, в Луанпрабангу. Господи, я и слова-то этого не выговорю!

– Ну, як же? – вновь подала голос Анеля. – Горилочки пошукать, чи ни?

– Кофе, – трусливо сказал я. – И покрепче.

Глава 31 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

Притворяться Басовым можно только по телефону. При личных контактах надежда была только на мою некоторую популярность. В конце концов, физиономия моя на ТВ изрядно примелькалась.

Не знаю, для всех ли. Вот и повод проверить…

К счастью, моя известность простерлась и на сотрудников морга близ Лефортово. Открывая мне дверь, пожилая прозекторша засмущалась, как девочка. Затем на ее лице любопытство смешалось с тревогой.

– У нас будете снимать? – спросила она обеспокоенно. Я заверил, что не буду, черкнул автограф на предусмотрительно захваченной открытке, чем чрезвычайно расположил ее к себе. Я был уверен, что теперь могу рассчитывать на самое доброе к себе отношение. Вплоть до вскрытия без очереди. Хотя как раз с этим я бы не торопился. Можно и подождать, время терпит.

Узнав, что мне нужна всего лишь короткая справочка, любезная прозекторша тут же самолично залезла в журнал и показала мне необходимую запись. Через две минуты пред мои светлые очи предстал санитар Глеб, который как раз дежурил в прошлую ночь и сейчас заканчивал эту смену. Санитар Глеб, как видно, тоже меня узнал, но лишних вопросов не задавал и согласился уединиться со мной в одной из пустующих прозекторских и ответить на пару моих пустяковых вопросов.

Внешне длинноволосый субтильный Глеб походил на усталого и разочарованного во всем хиппи. Есть такие лица, на которых выражение вечной хмурости запечатлено почти с самого рождения. По крайней мере, с того момента, когда младенец понял, что мир вокруг жесток и вкусного молока не хватит надолго. Такие лица я встречал где угодно – в Люберцах, на набережных Владивостока и среди тусовки в Гринвич-Виллидж.

– А скажите, Глеб, – спросил его я. – Было ли в том случае нечто необычное?

– Да нет, – пожал неопределенно плечами санитар. – По виду типичный пример уличного нападения. Так бьют, когда не стараются ограбить. Немотивированная жестокость, понимаете?

Я понимающе кивнул.

– Так это была не автомобильная авария? – изобразил я удивление. Официальная версия давно протухла и требовались только еще детали.

– Нет, конечно, – уверенно ответил Глеб. – Характер повреждений не тот. Мы такие штуки еще на четвертом курсе, на судебной медицине прошли. Ошибиться никак невозможно.

– Хорошо, – согласился я. – А как выглядели родственники, которые, как вот тут написано, в 4.20 забрали тело?

Глеб помолчал, очевидно, отыскивая подходящее выражение.

– Такие шкафы без особых примет, – сообщил он мне наконец. И прибавил: – Только, я думаю, совсем это не родственники.

– А кто же? – Я продолжал играть удивление.

Санитар Глеб без колебаний ответил:

– Да фискалы. Я эту вкрадчивую манеру чекистов наших давно изучил. Всегда мягко стелят, да жестко спать. Патока с толченым стеклом.

Я снова кивнул. Пока все, сообщенное мне Глебом, прекрасно укладывалось в схему генерала Дроздова. Ясное дело, забрать труп должны были именно чекисты. Каким-то ведь образом попало тело Игоря Дроздова на стол в длинном темноватом зале на Лубянке.

– А почему не стали вскрывать? – спросил я.

– Родственники отказались, – ответил Глеб. – Из родственных чувств. Сказали, что и так все ясно, предъявили официальное разрешение на вынос тела и покойника унесли.

– Ну, а кем подписано было это разрешение? – Мне показалось, что я нащупал хоть какое-то приближение к самому главному.

Санитар Глеб тут же разрушил мои хитрые построения.

– Никем, – просто сообщил санитар Глеб. – Это такая стандартная форма с грифом и печатью. Подпись там не требуется. Иногда, правда, ее там ставят, для наглядности. Но это не тот случай. Наглядность тем шкафам не была нужна. Они сами по себе наглядность.

Я вздохнул. Дело начинало буксовать. Столько людей – и ни одного серьезного подозреваемого. Комиссар Мегрэ тебя бы явно не похвалил, Аркаша. Ладно, переживем. Примерно так или почти так было на съемках в Голландии. Голландцы вокруг относились к нам чрезвычайно предупредительно. Но из-за того, что целыми днями у них шел дождь, ничем реальным помочь не смогли.

– Ну, допустим, – сказал я Глебу, чувствуя себя в шкуре сыщика все более неуютно. – А кто были те, что принесли к вам тело?

Глеб немного оживился. Выяснилось, что они назвали себя случайными прохожими, но явно врали. Когда он, Глеб, вышел в коридор, то услышал, как эта троица общается между собой. Причем так, как это делают весьма знакомые люди, да и к тому же когда среди них есть начальник и подчиненные.

– Так это, выходит, тоже были фискалы? – поинтересовался я. – Одни фискалы передают тело другим. Немного непонятно, зато интересно. Хорошо соответствует ментальности Лубянки.

Санитар Глеб не переспросил меня, что такое ментальность, и это сразу прибавило у меня к нему симпатий. Бывает же так: десять минут поговоришь – и уже чувствуешь комфорт, словно знаком с человеком добрых десять лет. Несмотря на хмурость и внешность хиппи. Такие знакомцы у меня всегда были наперечет.

– Нет уж, как раз ЭТИ точно фискалами не были, – после некоторого раздумья произнес Глеб. – Манеры не те. У каждого из них не было лубянских привычек превращаться в человека-тень. Зато у каждого наглости хватало на пятерых. Больше всего они похожи на президентских соколов или на рэкетиров. Что, в принципе, одно и то же.

Я удивленно поднял брови. Такая жесткость в суждениях сегодня уже не очень в моде. Закон об оскорблении личности Президента был подписан и скоро должен был начать работать.

– Опишите, пожалуйста, этих гавриков, – попросил я.

– А хотите, я их лучше нарисую? – вдруг предложил мне Глеб.

Определенно человек был с сюрпризами. Кого только не встретишь в стенах районного морга. В том числе и санитаров.

– Глеб, а вы что, умеете? – от неожиданности не слишком вежливо поинтересовался я. – Я к тому, что вы вроде медик…

Нисколько не обижаясь, Глеб все с тем же сосредоточенно-хмурым выражением лица усталого хиппи вытащил из ящика стола планшет и карандаш. Я встал за его спиной и стал, затаив дыхание (правда, затаив!), смотреть, как из нескольких штрихов рождались живые лица – одно, другое, третье. Это были не шаржи, хотя и не обычные портреты. В каждом из трех лиц преобладала какая-то одна черта: у одного крепкий нос, у другого чуть оттопыренные уши, у третьего – крупные мясистые щеки. Такой скоростью и такой изобретательностью не смогли бы похвастать и многие мои знакомые профессиональные графики.

– Примерно они выглядели так, – произнес Глеб, закончив работу, и протянул, мне планшет.

– Глеб, да почему же вы сидите здесь, в морге? – спросил я совершенно искренне. – Вам медицину бросать надо и только рисовать…

– Пробовал уже, – покачал головой усталый хиппи. – Два месяца пытался подрабатывать в подземном переходе на Арбате. Прогорел.

– Отчего же? – удивился я.

– Народ обижался, – впервые за всю нашу беседу хмыкнул Глеб. – Ты, говорят, делаешь нас еще хуже, чем в жизни. Мы, говорят, свои рожи и так каждое утро в зеркале видим. Ты, мол, сделай нас красивыми…

Я не выдержал и тоже хмыкнул. Такие монологи насчет красоты у нас любит произносить Александр Яковлевич. Не все же так мрачно в жизни, Аркадий Николаевич. Есть ведь и позитивные стороны. Поменьше пессимизма, дорогой Аркадий Николаевич. В общем, сделайте наши рожи красивыми.

Я внимательно стал разглядывать портреты, сделанные по памяти санитаром и художником Глебом. Глядя на эти физиономии, ей-богу, трудно было стать оптимистом. Больше всего от них хотелось бежать куда подальше.

Погоди-ка бежать, Аркаша, сказал я сам себе. А ведь эта щекастая рожа тебе определенно кого-то напоминает. Минутку-минутку… Ну да, бильярдная в ЦПКиО, некогда имени Горького, а теперь безымянном. Этот щекастый года полтора назад классно умыл тебя на двадцать баксов. С кем же я тогда был в парке? С Анютой? С Надеждой? С Ириной? Уже не припомню. Зато помню, как захотелось пофорсить и на глазах у дамы выиграть хотя бы партию у маркера. Одну я тогда точно выиграл, а вот три проиграл. И нам не хватило на такси.

– Спасибо, дорогой Глеб, – задушевно сказал я, сложил рисунок и протянул санитару свою визитку. – Позвоните мне. Я знаю один хороший еженедельник, где такие графики, как вы…

Глеб аккуратно спрятал в карман карточку, но покачал головой.

– Нет уж, спасибо, – ответил он. – Еще попросят изобразить нашего господина Президента. И у вашей газеты из-за меня потом будут неприятности.

В глубине души я вынужден был признать несомненную правоту этих слов. Господину Президенту едва ли понравится портрет в такой манере. Правда, ему-то как раз на зеркало неча пенять… Бог ты мой, отчего наш народ так любит юродивых и убогих?!

Глава 32 ЭКС-ПРЕЗИДЕНТ

Когда я вошел в комнату дочери, моя Анька сидела на диване возле раскрытых чемоданов и рыдала в голос. Игорек и Максимка в полном восторге носились вокруг горы вещей, которые предстояло как-то запихнуть, и самозабвенно орали. В телевизоре кто-то в кого-то стрелял. Шум стоял, как в Государственной думе во время утверждения бюджета.

Я выключил звук у телевизора, сунул внукам по долгоиграющему финскому леденцу, а Аньке сказал:

– Ну, что ты как маленькая… Рева-корова.

Пацаны мгновенно замолчали, углубившись в конфеты.

Доча перестала рыдать, зато начала всхлипывать. Я погладил ее по голове, утер ей слезы и сопли кстати подвернувшимся платком и присел рядом. Анька лицом пошла больше в меня, чем в мать. От меня ей перепали высокий лоб, нос картошкой и волевой подбородок. От матери достались только огромные глаза-тарелки. Такие глаза любит придумывать на своих картинах художник Глазунов. Только у Аньки они настоящие, без обмана. Ничего придумывать уже не надо.

– Па, я не хочу никуда лететь, – все еще всхлипывая, проговорила дочь. – Или чтобы ты вместе с нами… Я погрозил ей пальцем:

– Кончай ныть и слушай. Разнюнилась, понимаешь. Меня они никогда не выпустят, да и нельзя мне уезжать никак. А ты рыбешка мелкая, тебя они отпускают. Не задаром, конечно, но отпускают. Останешься – убьют. И тебя, и меня, и пацанов. Объявят потом, что напали террористы. Или там грабители. А может, вовсе ничего не объявят. С глаз долой – из сердца вон.

Анька с ужасом поглядела на меня.

– Пап, ты что? Они, конечно, сволочи первостатейные, но убивать… Три месяца ведь прошло уже при этом, при новом, – дочка поежилась, – и ведь пока все нормально. Почти, – поправилась она.

Вот именно что почти, подумал я. Мелкие, незначительные детали. Десяток странных несчастных случаев и самоубийств в столице. Закрылась пара либеральных газет. Курс доллара подскочил сразу на полтораста пунктов. Что-то непонятное происходило на южных границах. Батыров, когда еще он был жив, а меня охраняли не так тщательно, рассказывал о новых таможенных правилах. Новый президент, такой говорливый в Думе, на своем новом посту не произнес ни одной зажигательной речи. Ни по одному принципиальному вопросу. Все эти брифинги и пресс-конференции – я за ними внимательно следил по ящику – похожи были на переливание из пустого в порожнее. Пресс-секретарь старался как мог, надувал щеки, краснел, когда его спрашивали о ценах на хлеб и сахар, бормотал про временные трудности.

Что-то вызревало, как опухоль. Я чувствовал это верхним чутьем, словно хорошая овчарка. Мне ведь и удалось-то шесть лет продержаться на этом месте в этой стране, потому что чутье не подводило. Теперь нюх, конечно, не тот. Старый стал песик. Но лучше, чтобы Аньки и внуков здесь поблизости не было. Запах опасности тут был очень силен. Ребятки, которые меня как будто охраняют, автоматики свои не для развлечения носят.

– Не спорь со мной, – произнес я сердито. – Если папа просит: «Уезжай!» – значит, уезжай. Папа тебе плохого не посоветует. Ну, а коли выйдет, что старый болван и только пугает, всегда сможешь вернуться.

Я пододвинул чемоданы.

– Укладывайся, не торопись. Самолет твой завтра после обеда, так что время есть. Особо не нагружай, бери самое необходимое. Остальное во Франции сама купишь. Не забыла еще французский, а?

Анька машинально кивнула. В свое время она заканчивала французское отделение филфака, работала переводчицей в Госкино и, как я помнил, лопотала довольно бойко.

– Пап, ведь не фашизм у нас, – сказала она. – В лагеря вроде не сажают, Дума работает. Он даже твоего премьера пока не сменил. Может, ты все-таки зря пугаешься и меня пугаешь? Войны-то не предвидится, Запад опять же готов идти нам навстречу. Вот завтра вся семерка в гости к нам, кредитов дадут. А ты, между прочим, к ним сам ездил…

– Уела, доча, – усмехнулся я. – Было дело, ездил. И денег просил. А теперь, обрати внимание, они сами предлагают. Чуют запашок смерти, откупиться пытаются. Очень, понимаешь, неприятно ждать, когда жареный петух в одно место клюнет.

– Так, думаешь, клюнет? – тихо спросила Анька. Желание спорить, к счастью, у нее прошло.

Вместо ответа я подвел ее к окну и показал пальцем на наших охранников. Эти молодцы внизу тренировались с манекенами. Бросали через себя, прикалывали острыми длинными ножами. Приемы у них получались пока неважно, однако ножами они пользовались уже с уверенностью хороших мясников.

– Видела? – спросил я. – Усекаешь?

– Ага, – почему-то шепотом ответила мне Анька. – Усекаю. Ты прав, па, не очень-то они похожи на охранников.

За спиной раздался громкий визг, и мы с дочкой одновременно вздрогнули. Это пацаны дососали свои леденцы и устроили громкую потасовку, прямо на куче вещей. Хорошо, что у меня всегда был припас для этих малолетних хулиганов. Я быстренько достал по шоколадке и вручил Игорьку и Максимке. Потом повернулся к Аньке, которая, как зачарованная, стояла у окна, не в силах оторваться от зловещего цирка внизу.

Я взял ее за руку, потянул за собой и усадил на диван рядом с чемоданами.

– Ну, какая ж это охрана, – объяснил я. – Это конвой. Охрана охраняет, а эти нас с тобой караулят. Посуди сама: за последний месяц ни одного звонка, ни одного визита. Ладно, допустим, друзья-приятели отшатнулись, да ведь не все же?

Тут я сообразил, что не все. Заезжали Иволгин с Батыровым, бывшие мои советники. Теперь и их не стало.

Анька взяла первый сверток и швырнула его в раскрытый чемодан. На втором задумалась.

– Слушай, па, а что значит отпускают не задаром? Они тебя взамен о чем-то попросили? О чем-то важном, да?

Я прикусил язык. Надо же было брякнуть это дурацкое «не задаром»! Теперь надо как-то выкручиваться, чтобы ей потом всю жизнь не мучиться угрызениями совести.

– Да так, мелочь, – буркнул я, стараясь как можно небрежнее. – На «Спартак» меня завтра позвали.

– А с кем он играет? – полюбопытствовала доча.

– На балет меня пригласили, – объяснил я коротко. – На балет, понимаешь. В Большой.

– Это у них для тебя такая форма пытки? – невинным тоном спросила доча.

Ехидством она в маменьку, это точно. Ну, слава Богу. Если уже шутит, то порядок.

Я сердито нахмурил брови, всем видом показывая, что обиделся.

– Правильно, – сообщил я. – Типа электрического стула. После первого тайма… тьфу, черт!… первого действия папашу твоего можно будет намазывать на бутерброд и лопать. После второго действия он окончательно свихнется и расцелует всех своих врагов.

Анька хитро прищурилась, нисколько не поверив, что я и вправду рассердился на ее подначку.

– Тебе еще повезло, что завтра «Спартак», – объявила она. – Могло быть и хуже.

– Это еще почему? – удивился я.

– Могли бы позвать на «Лебединое озеро».

От одного этого названия у меня ломило в зубах со времен памятного августа.

– И вправду, – сказал я растерянно. – Эти садисты на все способны. Значит, повезло.

Глава 33 МАКС ЛАПТЕВ

Дежурный на Лубянке мельком глянул на мой пропуск и кивнул. Я взял на контрольном щите ключ от своего рабочего кабинета, отключил сигнализацию и стал подниматься на наш второй этаж, нарочно производя побольше шума. Не то что дежурный стал бы проверять, куда это направляется капитан Лаптев, но от привычки не пренебрегать мелочами, если возможно, я старался никогда не отступать. Дотопав до середины лестницы, я спустился на цыпочках обратно и быстро прошел в направлении галереи. В это время переход был уже пуст, однако задерживаться тут не стоило. Мне повезло не встретить какого-нибудь припоздалого опера, и через две минуты я уже стоял у двери архива. Открыть дверь – дело нескольких секунд. В тот момент, когда тяжелая массивная дверь беззвучно поддалась, на пульте у дежурного обязаны были загореться лампочка и нудно заныть сигнал зуммера. Это в том случае, если включена сигнализация. Но я ее как раз и отключил – незаметно, заодно со своим кабинетом. Если дежурный заметит, легко будет сослаться на то, что задел рукавом: тумблерочки там действительно очень легкие.

Это был, разумеется, не Главный Архив. И даже не один из оперативных архивов, которые держали наготове на случай ошибок в компьютере. В эти я бы так просто не проник. Там сигнализацию не выключишь одной жалкой кнопочкой. Там круглосуточная охрана, и без личной резолюции генерала Голубева туда просто никогда не попадешь. Да и то эту резолюцию обсмотрят со всех сторон, только что не просветят на рентгене.

Мне повезло, что эта цитадель находилась на другом конце здания. В этой части этажа телекамер – и тех почти нет. А те, что есть, давным-давно страдают катарактой линз. К тому же старые камеры создают большие помехи для компьютеров, и их без нужды стараются не включать. Сейчас, например, они еще не включены. А в полночь, когда они будут наконец задействованы, в этом коридоре уже не будет меня.

Я притворил за собой дверь и включил местное освещение. Глазам моим предстала картина привычного беспорядка. Все шкафы у стен пустовали, указатели валялись в самых неожиданных местах. Весь центр огромного зала занимала величественная куча папок, папочек, облысевших картотек и просто подшитых кое-как бумаг неизвестно какого назначения. Разгильдяйство нас погубит – разгильдяйство нас и спасет.

Это был наш знаменитый Мусорный Архив. Некоторые называли его также Большой свалкой, а какой-то начитанный шутник из аналитического отдела даже пустил названьице Остров погибших кораблей. В том смысле, что останки трудовой деятельности бывшего Пятого управления Лубянки нашли здесь свой последний приют. Рассказывают, что именно в таком вот виде застала этот зал команда Бакатина, когда в августе 91-го пришла принимать дела. Больше половины архива Пятого управления было уничтожено в ночь с 21-го на 22-е августа. Кое-что под шумок успели унести, и где-то эти ядовитые папочки отлеживаются, а может, уже и в деле. Остальное так и осталось лежать громадной неразобранной кучей. Каждый новый начальник КГБ-МБР-ФСК посещал один раз Остров погибших кораблей, брал с краю какую-нибудь папку постарее и, если там не было ничего горячего или даже теплого, отдавал журналистам. Насчет всего прочего давалось указание немедленно все разобрать и восстановить порядок. Эффективность этих приказов могла сравниться только с административным воздействием на бороду дяди Саши Филикова. То бишь подчиняться приказу никто не собирался. Как-то так вышло, что при составлении нового штатного расписания про Большую свалку кадровики забыли и не прикрепили к этой горе мусора даже какую-нибудь девчонку из оперативного резерва. Поэтому здесь все оставалось практически без изменения. Архив потихоньку растаскивался, но медленно: в ту памятную августовскую ночь все папки лишились своих опознавательных знаков, и искать тут что-либо целенаправленно не имело никакого смысла. Конечно, попадались сталкеры, которые возвращались от мусорной кучи с полезными трофеями. Но их было явно недостаточно для того, чтобы в обозримом будущем Мусорный Архив ликвидировался как бы сам собой.

Я не входил в число активных сталкеров, хотя иногда по просьбе репортеров из числа подружек моей жены воровал документ-другой. Я догадывался, что некоторые мои коллеги занимаются тем же. Лубянка к таким утечкам относилась очень хладнокровно. Более того, они были ей на руку. Создавалась видимость небывалой открытости нашего ведомства, времени перемен на Лубянке и т.п. Во всяком случае, ни одного служебного расследования по фактам публикаций возбуждено не было. Это всех устраивало…

Обойдя кучу со всех сторон, я наконец обнаружил то, что хотел. Две толстые темно-зеленые папки, перевязанные шпагатом. Специально искать оперативные материалы на Дем.Альянс в этом хаосе было бессмысленно. Но мне повезло. Неделю назад при очередном набеге я случайно открыл одну из этих папок и сразу сообразил, что тут такое лежит. Признаться, утаскивать документы из этих папок у меня не было особого интереса, и я вернул все на место. То есть в кучу.

А вот именно теперь и именно эти папки могли мне помочь. Нигде в другом месте я бы не нашел таких подробных разработок на ДА. А тут, насколько я помню, были, по крайней мере, адреса, приметы, данные наблюдений. В некоторых папках лежали даже фотографии недурного качества. Правда, все досье заканчивались 91-м годом и с тех пор могли трижды устареть. Однако это было все-таки гораздо лучше, чем ничего. По крайней мере, этих потенциальных Андров можно было попытаться выловить.

Я вытащил зеленую папку, стер пыль, развязал тесемки и с ходу обнаружил то, что искал.

Список. Три сотни активистов на всю страну. Маловато. Я вспомнил зажигательные выступления Леры Старосельской на Пушке, еще в 90-м. Тогда многие наши, отнюдь не по служебной надобности, ходили послушать неистовых ораторов из Дем.Альянса. Даже, случалось, аккуратно отсекали чересчур резвых ментов. Леру, конечно, слушать было интересно. Но я уже тогда догадывался, что количество членов ДА она явно завышала, для солидности. А может, и вправду верила. Какие там сотни тысяч! Вот они, все триста. Все в разработке. Я порадовался, что Старосельская преувеличивала. Разбирать сотню тысяч досье мне как раз хватило бы до пенсии. С тремястами же я надеялся разобраться за час.

Для начала я отложил в сторону досье на провинциальные ячейки. Потом отсеял женщин (отложив в сторону лишь одно, самое пухлое досье, заведенное на саму Леру). Осталась всего сотня дел.

Минут через сорок я выбрал шестерых кандидатов на возможную роль Андра, искренне надеясь, что покойный Игорь Дроздов знал, что делал.

Итак, вот они, голубчики. Все москвичи, все допенсионного возраста. Я разложил на полу папки и, для быстроты, переписал с ходу в свой блокнот фамилии и адреса.

Колокольцев Андрей Ефимович.

Сапего Андрей Юрьевич.

Минич Андрей Михайлович.

Трахтенберг Андрей Борухович.

Николашин Андрей Ильич.

Воскресенский Андрон Сигизмундович.

Ну вот, порядок. Пять Андреев, один Андрон. Я достал из кармана план Москвы и быстро нанес на него необходимые отметки. Дело обстояло неплохо: из шести четверо жили в центре – на Сретенском бульваре, на Мясницкой, на Воронцовом поле и на Поварской. Двое оставшихся немного подальше – на Аргуновской и на Алтуфьевском шоссе.

Будем надеяться, что за эти годы они никуда не переехали. На тех, кто жил в центре, надежды было больше. Из центральной Москвы, как правило, переезжают гораздо реже. Место, знаете, хорошее.

Я вытащил из полиэтиленового пакета, с которым пришел, большую пустую картонку и зашвырнул подальше в кучу. В пакет же я уложил шесть папочек-досье на Андреев и Андрона. Туда же я сунул дело самой Леры Старосельской. Теперь пора выбираться. Дежурный видел, как я входил с большим пакетом. С ним и выйду. Проверять меня он не станет. Кстати, надо будет не забыть тихонько восстановить сигнализацию. Пусть все будет в норме.

На выходе я кивнул дежурному, вышел из здания и свернул сразу на автомобильную стоянку, где с утра был припаркован мой служебный «жигуль». Днем я предпочитал машиной пользоваться как можно меньше. Не из скромности, а потому что ненавидел пробки. Завтра машину тем более придется оставить на приколе: в связи с прилетом делегаций вся Москва наверняка будет перекрыта. Но вот сегодня вечерком есть смысл поездить по холодку, сэкономить время. К тому же по вечерам ходить пешком было небезопасно. Шпана не разбирается, кто ты – капитан с Лубянки или просто модно прикинутый лох, у которого наверняка залежалась в бумажнике лишняя сотня-другая баксов.

Я выехал на Большую Лубянку, с тем чтобы потом попасть на Сретенский бульвар. Список Андреев жег мне карман, требовалось спешить. Но вначале нужно было посетить саму госпожу Старосельскую, показать ей фото. Дроздова-«Кириченко» и задать пару вопросов. Улица Чернышевского находилась неподалеку. В Москве уже темнело, однако нужный номер дома я успел обнаружить еще до того, как зажглись первые фонари.

М-да, неплохой домишко. Сталинский ампир, но без излишеств. Высокие потолки и маленькие декоративные балкончики, на которые не выйдешь без риска бухнуться вниз и сломать себе шею.

В принципе, покаянно подумал я, можно было обойтись и без партизанщины. Ты ведь не сам придумал себе это дело. Один звонок Голубеву – и ты получил бы в руки любое разрешение. Правда, для этого пришлось бы объяснять генералу, каким образом ты отыскал в куче необходимые досье. И вообще, чересчур много объяснять. И тратить на все это драгоценное время. Ладно. Мои методы – это мои методы.

Я заглушил мотор и вышел. Квартира Валерии Старосельской располагалась на третьем этаже. Перед тем как позвонить, я посмотрел на часы. 21.37. Время детское. Самое время ходить по гостям.

Звонок оказался хриплым и немелодичным крикуном, под стать самой Лере. От каждого нажатия он заходился треском, громким и, как выяснилось, бесполезным. Судя по всему, квартира пустовала.

Я замер перед дверью в раздумье. Существовало два пути. Вернуться сюда завтра, предварительно убедив генерала Голубева в необходимости ордера на обыск, получить его с большой волокитой, приехать сюда с полной машиной понятых и, вполне возможно, вообще ничего и никого не найти. Это был нормальный, законный и респектабельный путь.

Вариант номер два – напротив, абсолютно не законный – по идее, всерьез даже не должен был рассматриваться. Вариант состоял в следующем. Снова воспользоваться своей чудо-отмычкой и зайти в квартиру сейчас, не дожидаясь завтра и понятых. Конечно, в самом-самом крайнем случае сотрудник ФСК строго неофициально мог позволить себе такое самоуправство. Если, допустим, речь бы шла о жизни и смерти. Я прикинул. Как ни крути, а расследовал я дело о возможном покушении на самого Президента. В принципе, под эту формулировку мое будущее самоуправство подпадает.

Так что – если разобраться здраво – я ничего особенного не нарушил.

Мысленно я еще достраивал формулу своего оправдания, а рука моя, вытащившая отмычку, уже работала сама по себе.

Щелк. Я закрыл дверь и осторожно тронул пальцем выключатель в коридоре. Зажглась маленькая тусклая лампочка. Я пошел по коридору, вступил в единственную комнату и снова нашарил выключатель. Тут лампочка светила поярче.

Минуты через две я позволил себе очередное глубокомысленное умозаключение: поговорить с Лерой Старосельской мне едва ли сегодня удастся. Ввиду ее очевиднейшего отсутствия дома. Что-то мне подсказывало, что и завтра и послезавтра приходить сюда с понятыми или без абсолютно бесперспективно. Нет, теоретически Лера жила именно здесь. Вся обстановка – книги, портреты на стенах, газеты – свидетельствовала как раз об этом. Но также и было очевидно: хозяйка не появлялась здесь уже давно. Судя по слою пыли на подоконнике и подсохшему кактусу – месяца два, как минимум. Я осторожно, стараясь особо не наследить, обыскал комнату. Все здесь носило следы быстрого отъезда. Вешалки в платяном шкафу были наполовину пусты, чемодан отсутствовал. Книжная полка зияла несколькими лакунами – видимо, впопыхах хозяйка даже не сообразила чуть сдвинуть оставшиеся книжки, чтобы зазоры исчезли.

Эти лакуны, а также спокойно висящее в шкафу зимнее пальто привели меня к мысли о том, что, скорее всего, Лера уехала недалеко. Не исключено, что она по-прежнему находится в Москве.

Но только по адресу, которого уже наверняка не найти в архиве – ни в Мусорном, ни даже в Главном.

Глава 34 ДРОЗДОВ

– Я вам соболезную, генерал. В таком юном возрасте… Это ведь был несчастный случай, да?

Я промолчал. У Президента оказалась скверная привычка говорить с человеком стоя за его спиной. У Президента оказалось вообще довольно много скверных привычек. Например, бесшумно ходить кругами по своему кабинету и курить при этом вонючую трубочку.

Полчаса назад меня выдернули из дому срочным звонком, и вот теперь я стоял в кабинете главнокомандующего Всея Руси. Так близко я видел Президента впервые. Точнее, слышал. Ибо Президент упорно предпочитал держаться то с тыла, то с флангов.

Лучше было бы ему сменить тему разговора. В конце концов, не для того же он меня сюда вызвал? Хозяин кабинета словно бы прочел мои мысли.

– Впрочем, оставим эту печальную тему, – произнес он, появившись из-за моего правого плеча, выдохнул клуб дыма и снова спрятался мне за спину. – Я понимаю, как вам, отцу, тяжело…

Сказано это было с такой официальной участливостью и таким бодрым тоном, что я почувствовал, что с трудом держу себя в руках.

Спокойнее, спокойнее, приказал я сам себе. Он это делает не со зла. Он просто чиновник. Очень крупный, да, но чиновник. У них, наверное, просто принято в такой форме выражать сочувствие. Терпи, Дроздов, скоро пройдет.

– Я много слышал о вас, генерал, – проговорил из-за моей спины хозяин кабинета. – Бывший президент, я знаю, ценил вас, но вы ведь не были его человеком, верно?

Мне осталось только вновь промолчать. Видимо, Президент просто любил вопросы, на которые нельзя ответить ни да, ни нет. Похоже, мой собеседник испытывал удовольствие от того, что ставил человека в тупик. Мне даже послышалось легкое хихиканье. Хотя, скорее всего, это был только легкий кашель.

– Так не были, генерал?

Кажется, он все-таки хотел услышать мой ответ. Ну что ж.

– У нас не было с ним разногласий, – отрапортовал я, глядя перед собой. Не рассказывать же ему, что за весь шестилетний срок я встречался с президентом всего дважды. И оба раза – когда он приезжал к таманцам на учения. – Я выполнял приказы согласно уставу.

– Верно. Верно, мой генерал, – снова то ли хихикнул, то ли кашлянул за спиной Президент. – В Афганистане вы ведь тоже… как это… выполняли приказ. Правильно?

Я стиснул зубы до скрипа. Он меня мучить сюда позвал? Пока он был кандидатом, я много слышал о странностях его поведения. Но тогда я думал, что газеты, как всегда, привирают. Оказывается, нет. Только я боевой генерал, а не мальчик для битья.

– Господин Президент, – начал я решительно, – если вы полагаете…

– Полно обижаться, генерал, – быстро перебил меня Президент, легонько ткнув меня кулачком в спину. – Я отнюдь не из пацифистов, как вы, возможно, знаете. Афганистан был ошибкой, но не потому что мы там слишком много стреляли. Наоборот, мы там мало стреляли. И, главное, начали не вовремя. Мировое сообщество тогда еще не созрело, чтобы слушаться нас. Все эти санкции, эмбарго, бойкот Олимпиады… Сейчас бы такой номер у них не прошел. Верно, генерал? Мы бы сейчас смогли повоевать, так? Послали бы под Кандагар не одну армию, а три, пять, десять. И никто бы не пикнул…

Мне стало еще больше не по себе. Если он таким образом издевался надо мной, то я не понимал причины.

– Позволю не согласиться с вами, господин Президент, – сказал я твердо. – Афганистан был не ошибкой, а безмозглой авантюрой. Мы зря туда влезли. Я виноват в том, что понял это не сразу. В любое время готов нести за это ответственность, вплоть до трибунала.

Президент снова хихикнул-кашлянул.

– Да я шучу, дорогой генерал, – сказал он. Было слышно, как он причмокнул своей трубочкой. – Афганистан не стоит у нас пока на повестке дня… Скажите-ка мне лучше, как вы относитесь к возможности военного переворота? Может пойти армия против законно избранного Президента?

Вот оно что, подумал я с облегчением. Сразу бы с этого начал. Все они боятся человека с ружьем и хотят гарантий. Бывший президент оба раза, когда приезжал в расположение дивизии, спрашивал примерно о том же. Каждый его приезд совпадал почему-то с повышением цен. И этот туда же. Но куда уж больше! И так сегодня сахар не всякий уже может себе позволить…

– Армия всегда была и будет с народом, – ответил я привычной, накрепко заученной формулой. – Армия никогда не пойдет против своего народа.

Президент снова возник у меня из-за спины, теперь выйдя со стороны левого плеча. Повторилась та же процедура: он снова выдохнул клубок дыма и снова нырнул мне в тыл. Кажется, он рассчитывал на свой конкретный вопрос получить конкретный ответ. Что-то вроде искренних заверений, что нет, никогда, за вас в огонь и в воду… Про народ ему слушать было неинтересно.

– Очень хорошо, – сказал он наконец. – Я рад, что мы с вами, генерал, нашли полное взаимопонимание. Завтра к нам едут важные гости. Соответствующие службы, конечно, постараются не допустить инцидентов. Но мне хотелось бы, чтобы и таманцы были наготове. Рост терроризма, сами знаете…

– Так точно, – сказал я, по-прежнему глядя перед собой. Соответствующих служб ему, значит, мало. Таманцы, значит, понадобились. Придется сейчас снова ехать в часть и отменять все увольнительные и отпуска. А уж как обрадуются мои… – Разрешите идти?

Президент наконец-то возник у меня перед глазами, хотя лицо его скрывалось за дымным облачком.

– Ну да, идите, генерал, – сказал он. – Я ведь вас уже отпустил.

Я развернулся и пошел к выходу.

– Кстати, как вы относитесь к маршалу Жукову? – спросил он мне вслед.

– Простите, господин Президент? – Я невольно обернулся.

Президент, похоже, не шутил.

– Да-да, к Жукову, – повторил он с нажимом. – К Георгию Константиновичу. Считаете, что Хрущев обошелся с ним несправедливо?

Он сумасшедший, решил я вдруг. Если так, все сразу вставало на свои места – сталинская трубочка, дурацкие вопросы, разговоры про Афган… Хотелось бы знать, когда он свихнулся, до выборов или после? Боюсь, что до. Но мы-то, мы-то, выбирая, были в своем уме?

– К Жукову? – переспросил я, стараясь выиграть время. – Я считаю, что…

Президент нетерпеливо махнул рукой…

– Я так и думал, – сказал он. – Идите, служите. И помните, о чем я вам говорил.

Я быстрым шагом вышел за дверь, боясь услышать еще какой-нибудь вопрос. Пока вертлявый референт вел меня к главному выходу из апартаментов, я пытался выкинуть из головы весь этот бредовый разговор и представить себе лицо моего Игоря, когда тот был еще жив. Однако память, как заведенная, прокручивала последний вопрос, неожиданно заданный не в кабинете Президента. К тому моменту, когда я садился в свою машину, у меня возникло одно предположение.

Он хочет меня убрать из дивизии, подумал я. И боится, что я не подчинюсь… так, что ли? И брошу солдат на Кремль?

Нелепость какая-то. Глупость. Дичь. Если я прав, значит, он все-таки настоящий сумасшедший. Только ненормальный может всерьез просчитывать и такой вариант. Хотя, разумеется, для таманцев взять тот же Кремль – дело пустяковое. Работы минут на сорок. Но для этого нужно еще, чтобы сумасшедшими были и хотя бы половина моих старших офицеров. Как минимум.

Глава 35 ПРЕЗИДЕНТ

Болван, как я и думал. Суровый, но справедливый. Слуга царю, отец солдатам. У этих военных одна извилина, и та прямая. Боже мой, как напрягались его мозги, пока он пытался понять мои вопросы, пока пытался складывать свои ответы из заплесневелых уставов внутренней службы. Армия никогда не пойдет против своего народа… Я весело хмыкнул. Идет сейчас и думает: чем же я не угодил господину Президенту? Зачем тот спрашивал про Жукова?

Просто так спрашивал. Искал достойную кандидатуру. При товарище Сталине должен быть такой товарищ Жуков, которого можно было бы поощрять и примерно наказывать. И знать, что он никогда не устроит против тебя заговор. И, наоборот, послушается, согласно уставу, именно тебя.

Я сунул трубку в глубокий ящик стола и включил кондиционер. Терпеть не могу табак. И зачем, спрашивается, курю? Чтобы быть похожим на НЕГО? И так на него похож, совсем уж можно не обезьянничать.

Впрочем, пусть будет трубка. Все привыкли к такому образу. Не будем менять.

Я с удовлетворением подумал, что Горбачев погорел на том, что выбрал себе не того Жукова. У Язова не было полководческого дара. Был бы на его месте настоящий Жуков или даже этот, Дроздов, они в том августе никогда не ввязались бы в глупый путч.

Тогда это было бессмысленно, а сейчас – втройне. Тогда не существовало трех секретных служб, каждая из которых бы тянула одеяло на себя и доносила бы на товарку.

А сейчас они есть, кивнул я, соглашаясь с самим собой. И потому переворот возможен в России в одном-единственном случае: если его возглавляет сам Президент, поддерживают кабинет, армия и специальные службы. Тогда это, правда, и не называется переворотом, а только корректировкой политического курса.

Корректировкой, да. Градусов примерно на сто восемьдесят.

Под аплодисменты восхищенного народа – куда же он, голубчик, денется!

Мысли эти всегда были самыми приятными, и всякий раз я их поспешно от себя гнал. Не время расслабляться, не время. В свое время все будет, а сейчас не будем отвлекаться. Завтра – день серьезных событий, возможно, даже исторических событий.

Я в очередной раз заглянул в завтрашний распорядок и, подумав, вычеркнул и Сокольники, и ВДНХ, и вообще все, кроме официальных встреч в аэропорту и культпохода в Большой театр. Осмотр достопримечательностей отложим: ВДНХ я, что ли, никогда не видел?

Под руку мне попался сиреневый листок с распорядком на послезавтра. Там стояло только одно слово «саммит».

Отлично, подумал я. Надеюсь, все так и произойдет согласно заранее утвержденному плану. Члены семерки – люди дисциплинированные, а уж я какой пунктуальный! Раз запланирована официальная встреча на высшем уровне, значит, проведем.

Покажем высший уровень, как это мы умеем. Недовольных не будет. И довольных не будет. Как говорил товарищ Сталин, командовать парадом буду я. Я представил себе такой парад на Красной площади. Ура. Музыка. Несут портреты. Впереди маршал Жуков на белом коне. Точнее, и.о. Жукова генерал Дроздов.

И я выступаю с Мавзолея: «Братья и сестры! К вам обращаюсь, друзья мои!…» Красиво. И это показывают по ТВ на всю страну. Очень досадно, что во времена товарища Сталина у нас не было массового телевидения. Да и саммиты при товарище Сталине были хиловатые. Тот же Потсдам хотя бы: всего три человека. Курам на смех.

На историческое событие никак не тянет. Вот наш саммит будет событием и войдет во все учебники истории.

Потому что все великие события всегда попадают в учебники истории. И это будет тот случай, когда величие события будет всем нормальным людям ясным с самого начала. А те, которым что-то будет не ясно, поверят нам на слово.

Павлик, например, поверит. Что он, кстати, делает? Спорю, что сидит, задрав ноги на стол, и уставился в телевизор. Отдыхай, Павлик, отдыхай. Мою драгоценную жизнь ты будешь оберегать завтра, а сейчас, разрешаю, расслабься. Смотри свое дурацкое видео. Но будь начеку.

Я присел к столу и нажал кнопку телефона спецсвязи.

Павлик снял трубку мгновенно.

– Слушаю, господин Президент! Что-нибудь случилось?

В трубке еще секунду слышалась музычка, а потом мой Главный Телохранитель, очевидно, дотянулся до клавиши, и все смолкло. Чувствовалось, что Павлик уже не сидит, а стоит с трубкой в руках.

– Да ничего не случилось, Павлик! – ответил я. – Тут у меня был на приеме генерал Дроздов. Хороший, честный офицер. Мы с ним обменялись мнениями о реформе в армии и, знаешь, во многом наши позиции совпали. Я, кстати, выразил ему свои соболезнования в связи с кончиной сына… – Тут я почувствовал, как напрягся Павлик на другом конце трубки. – И ты знаешь…

Я сделал паузу. Я просто физически ощущал, как Павлик томится у телефона.

– Ты знаешь, мне показалось…

Я опять сделал долгую паузу.

– Мне почему-то показалось, что генерал не поверил официальной версии о несчастном случае.

Молчание в трубке стало почти похоронным.

– Ну ладно, Павлик, отдыхай, – закончил я. – Не буду тебе мешать. Я, собственно, просто так позвонил, по-дружески. Счастливо!

Глава 36 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

Прежде чем ехать в ЦПКиО и искать там толстощекого маркера, необходимо было сделать два важных дела. Поэтому я сперва завернул в редакцию «Московского листка» и на тамошнем ксероксе откатал себе несколько приличных копий карманного формата с рисунков санитара-художника. Копии я рассовал по карманам, причем один толстощекий портрет специально поместил аккуратненько в свой бумажник – и не в то отделение, где рубли, а туда, где доллары. Пора было двигаться дальше, однако пройти в «Московский листок» оказалось проще, чем оттуда выйти: здешний народ, не слушая моих возражений, потянул меня к столу. Многолюдство в редакции, несмотря на вечерний час, объяснилось очередным некруглым юбилеем их главного, Стаса Боровицкого – веселого мужичка лет тридцати восьми, пробивного, обаятельного и себе на уме.

Отказываться было неудобно, да и поесть не худо. Поэтому я отдался на волю стихии и, положив себе минут двадцать на ужин, придвинул поближе бутылку пепси и глубокую миску с бутербродами. За столом тем временем шел обычный треп: юбиляра традиционно допрашивали с пристрастием, как его в действительности зовут. Это был редакционный ритуал. Дело в том, что Стасу никто не верил, будто Боровицкий – его подлинная фамилия, уж больно московской она была! Газетка «Честь и порядок», помню, одно время особенно много упражнялась в раскрытии настоящей фамилии Стаса. Самой многоступенчатой была, кажется, такая – Альперович-Каценеленбоген. В действительности Боровицкий был настоящим Боровицким и жил рядом с метро «Боровицкая», хотя, когда его особенно допекали насчет фамилии, Стас грозился и вправду ее поменять…

Съев пару бутербродов, я осмотрелся и обнаружил, что соседствую с двумя криминальными репортерами «Листка», Гариком Сафроновым и Женей Кулебякиным. Пользуясь тем, что празднование началось недавно и ребята еще не успели толком разогреться, я осторожно расспросил их про Парк культуры. Выяснилось, что вечерами там относительно спокойно, рэкетиры не балуют, а если кто и наезжает туда – то разве что парни из Управления Охраны, да и те нерегулярно. Про обстановку в тамошней бильярдной ни Гарик, ни Женечка, впрочем, толком не знали. Ибо репортеров, тем более из «Листка», там не жаловали.

Минут через десять я тихонько допил свое пепси и незаметно – по крайней мере я на это надеялся – вылез из-за стола. Общение с Гариком и Женей окончательно убедило меня в необходимости совершения еще одного дела. Я залез в свой «рафик» и вытащил из бардачка мой туристический набор – пегий парик и очки в черепаховой оправе. Эти два простеньких предмета из набора для школьного драмкружка всегда служили мне на удивление эффективно. В таком обличье ведущего популярной телепрограммы «Лицом к лицу» узнать было крайне затруднительно. В нужных местах я никогда не упускал случая попользоваться своей известностью, но иногда лучше выглядеть понезаметнее.

Похоже, сейчас предстоял именно такой случай.

Я поставил свой «рафик» у ворот парка и до бильярдной дошел пешком, бдительно оглядываясь по сторонам. Но в парке было действительно спокойно. Лишь на подступах к бильярдной меня ожидала пестрая толпа желающих насладиться прелестями нехитрой игры в шарики на зеленом поле. Пробиваться через толпу и штурмовать двери с боем нечего было и думать – тем более что вход в бильярдную подпирали рослые ребятишки из парковой секьюрити, с дубинками на поясах и коробочками уоки-токи в руках. Отступать или тем более отстаивать очередь было глупо, да и обидно: Полковников я или кто? Следовало действовать хитростью.

Я обогнул толпу, а затем, лениво раздвигая плечами крайних, приблизился к ближайшему из двух секьюрити. Тот даже внимания обращать не стал на длинноволосого очкарика, пока я не ткнул его пальчиком.

– Чего тебе? В очередь, в очередь… – процедил мальчишечка с дубинкой и с уоки-токи, отмахиваясь от меня как от мухи.

Тут я сделал некий малозаметный жест левой рукой.

Этот жест я подсмотрел у охранцев, а потом долго тренировался перед зеркалом. Следовало чуть потянуть себя за левый лацкан с таким видом, будто ты вот-вот отвернешь его и покажешь спрятанный значок. Никаких таких значков у Управления Охраны не существовало – это просто был их негласный способ общения с мелкими частными охранниками. Означал этот хитрый жест примерно следующее: не шуми, дядя пришел. Наверняка любой из штатных работников Охраны без труда выявил бы во мне самозванца. Охотно допускаю, что в жесте, скопированном мной, был недостаток наглого хозяйского шарма. Но для посторонних приемчик делал свое дело. Секьюрити мог заартачиться в единственном случае. Если бы эту территорию контролировали не охранцы, а, например, соколы.

К счастью, информация из стен «Московского листка» оказалась точной.

Мальчик с дубинкой захлопал глазами, потом молодцевато подобрался, едва ли не щелкнул каблуками и распахнул передо мной дверь. Толпа вокруг глядела на меня с завистью и ненавистью. Будь я настоящим охранцем, я бы попенял мальчику за излишнее усердие, благодаря которому меня легко могли бы раскусить окружающие. Но я всего лишь настоящий Аркаша Полковников, и мне все равно, что обо мне подумают оставшиеся за порогом бильярдисты.

В бильярдной было накурено, но довольно уютно для такого злачного места. Горели лампы под расписными абажурами, возле столиков деловито кучковались игроки и болельщики. Те, кому не повезло, заливали горе в соседнем зале, где баночное пиво продавали по традиции на квотер-другой дешевле, чем по всей Москве. Когда в позапрошлом году я последний раз заходил сюда, женщин явно было больше. Теперь же игроки предпочитали ходить сюда без подружек: видимо, репутация приличного заведения, куда не стыдно пригласить даму, здешней бильярдной была уже потеряна.

Может, оно и к лучшему. Тот еще был гадючник – это я понял еще в свой предыдущий визит, когда толстощекий маркер ограбил меня на два десятка честно заработанных баксов.

Я сунул швейцару десять входных штук и неторопливо двинулся к ближайшему столу, где колдовал старикан со сморщенным лицом и с крепкими мускулистыми руками мастера кия и шариков. Минут через пять, когда очередной проигравший разочарованно, отвалился от стола и исчез в пивной комнате, настала моя очередь брать в руки кий.

Игрок я средненький, хотя и азартный. Таких маркеры очень любят, и я не стал разочаровывать рукастого старикана, проиграв ему пару партий, а одну, сильно напрягшись, выиграл. Сальдо было в пользу маркера, но он наконец-то посмотрел на меня с уважением.

Теперь самое время пить пиво.

– Угощаю! – заявил я, по-купечески размахивая бумажником. – Ты классно играешь, батя.

Я знал, что правила бильярдной запрещают маркеру лакомиться пивом, да еще на рабочем месте, да еще и по приглашению клиентов. Однако внешние данные морщинистого бати подсказывали мне, что старикан плюет на запреты.

Так оно и оказалось. Батя для приличия помялся, потом не выдержал, сунул свой кий в пирамиду у стены и последовал за мной в пивной зал. Теперь следовало аккуратно обронить рисунок. Это было довольно просто. Расплачиваясь за свое и за стариковское пиво, я чуть больше, чем следовало, приоткрыл кармашек с долларами, придерживая пальцами купюры. По законам аэродинамики копия рисунка спланировала на стойку, прямо перед глазами моего соратника по пиву. Старик машинально подхватил бумажку и так и впился в нее глазами.

– Это откуда у тебя? – удивленно спросил он, даже отставив в сторону заветную баночку. Узнал старикан, узнал! Очень хорошо.

– Это из моей домашней коллекции, – сообщил я важно. – Испанский художник Франсиско Гойя, слыхал про такого? Офорт из цикла «Капричос».

Старик не выпускал картинки из рук, хмыкая себе под нос.

– А что, испанец этот ходил к нам сюда играть, что ли? – поинтересовался он. – Вроде не было тут испанца. Янки вот захаживали, бундесы иногда забредают, но испанца точно не было.

– Художник Франсиско Гойя скончался в прошлом веке, – произнес я надменно. – И потому, батя, посещать это заведение никак не имел возможности.

Тут старикан радостно заржал. Так неожиданно громко, что я чуть не выронил свое пиво.

– Вот черт! – радостно заявил он. – А морда эта будто с нашего Ваньки срисована. Ну просто один к одному.

– Какого еще Ваньки? – спросил я с оскорбленным видом, забирая у бати рисунок и засовывая его обратно в бумажник.

– Да нашего же Ваньки Мосина! – пояснил старик и вознаградил себя за открытие хорошим глотком пива. – Совпадение от и до. Особенно щеки. Ну, испанец, ну дает! Помер в прошлом веке, а Ваньку так похоже нарисовал.

Я по-прежнему изображал оскорбленное достоинство ценителя живописи, которому только что сообщили, будто Мона Лиза – никакая не Джоконда, а просто Лизка с Савеловского вокзала.

– А ну-ка, веди меня к своему Мосину, – сказал я сердито и взял старика за рукав. – Желаю лично убедиться, что врешь…

Старик вырвался, осушил банку и утер пену с кончика носа.

– Нет его больше здесь, – огорченно поведал мне он. – Вот уж год скоро, как нету. Не работает. А какой удар у него был!…

– На пенсии, что ли? – недоверчиво спросил я. – Или, не дай Бог, дуба дал?

Старик маркер гордо выпрямился.

– Как же, на пенсии, – ухмыльнулся он с видом превосходства. – Ванька сейчас большой человек. При должности да при оружии. И команда при нем дай Боже.

– Рэкет, что ли? – Я понизил голос. Старикан покачал головой.

– Я ж тебе объясняю, при должности… – Тут батя пустился в невразумительные объяснения, в чем, по его мнению, заключается мосинская должность. Чувствовалось, что маркер и сам крайне приблизительно представляет, чем нынче занят его бывший корешок. По рассказу выходило, будто Мосин следит за порядком по всей Москве.

– В милиции, выходит, служит? – задал я наводящий вопрос. Нет, запротестовал старик, не в милиции. Ванька-де не тот человек, чтобы в менты податься. Может быть, Ваня нынче на Лубянке служит? Тоже нет: Ване западло идти в фискалы.

Намучившись с невразумительным дедушкой, я взял еще по банке пива и вручил жестянку старику с последним вопросом: знает ли он хотя бы, где этого Ваню Мосина можно найти на предмет сравнения с рисунком Гойи. Оказалось, что тут батя знал более-менее точный ответ. По его сведениям, Мосин со своей командой любит отдыхать в «Вишенке». Там-де его неоднократно видели какие-то общие знакомые.

Я присвистнул. «Вишенка» была едва ли не самым престижным и дорогим казино в столице. Располагалось это заведение у истоков Арбата, в здании бывшего кинотеатра «Художественный».

Я посмотрел на часы. Было всего десять. Вечер в «Вишенке» только-только начинался.

– А что, может быть, и заеду туда как-нибудь, – объявил я старику. – Проверю. И если брешешь, потом настучу тебе кием по лбу.

Старик хлопнул еще баночку и был уже своим в доску.

– Идет, – сказал он сердечно. – Увидишь Мосина, передавай ему привет от Николая Фомича, от Суворова. Я не выдержал и ухмыльнулся:

– Так ты Суворов, что ли? Старикан орлом расправил плечи:

– А то! Потомок того самого, графа Рымникского.

– Да-а-а, – задумчиво протянул я. – До чего довели большевики русскую аристократию!

С этими словами я покинул бильярдно-пивную точку, оставив старика в размышлении, поощрил я его этой последней фразой или, напротив, смертельно уязвил.

Я не стал ждать, когда он поймет.

Надо было поторапливаться.

Глава 37 МАКС ЛАПТЕВ

Первым на моем пути оказался многоэтажный дом на Сретенском бульваре, где проживал некто Минич Андрей Михайлович. Когда я припарковал свой «жигуль» возле дома, мои наручные часики проиграли «Йестедей». Видно, конструкторы этого тайваньского механизма предвидели, что носить их продукцию будут поклонники «Битлз». Или, может, никакой другой европейской мелодии под рукой у них не оказалось.

Так или иначе, «Йестедей» означал, что время – десять вечера. Порядок. Сотруднику Лубянки пора выходить на охоту. Даже, может быть, еще и рановато. Я вспомнил хит прошлого сезона, который, с легкой руки Юрия Шевчука, распевала вся Россия. По крайней мере, молодая ее часть.

Фискалы ходят по ночам – На то они фискалы…

Я невольно замурлыкал чуть слышно эту песенку. Жаль, что тайваньцы не сообразили настроить партию своих часов именно на этот хит. Вся Лубянка, от младшего оперативника до генерала, расхватала бы такое чудо.

Досадно, что наш внутренний рынок на Западе и на Востоке еще толком не изучен. О, сколько им открытий чудных готовит просвещенья дух…

Ну, поехали.

Дверь, за которой жил Андрей Михайлович Минич, была сделана из крепкой листовой стали. Автоматные пули или автоген ее бы не взяли. Пожалуй, разнести ее можно было бы из армейской базуки, если бы удалось установить базуку в этом тесном коридоре. Проще всего было бы сокрушить эту преграду направленным взрывом – но тут требовался опытный сапер. Взрывную волну пришлось бы направлять строго в глубь квартиры, не левее, не правее. Иначе легко можно устроить неприятность заодно и всем соседям по лестничной клетке…

– Кто там? – спросил тонкий голос из-за двери, и окуляр дверного глазка-перископа уставился мне в лицо. Я тотчас же сунул под перископ свое служебное удостоверение, гадая, придется ли мне все-таки вызывать саперов и что на это скажет генерал Голубев.

Обошлось, к счастью, без направленных взрывов. Защелкали засовы, заскрипели замки, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы смог протиснуться человек средней комплекции. Комплекция, по счастью, у меня как раз средняя, а индекс обидчивости – даже ниже среднего. Поэтому я не стал ломать голову, пристало ли капитану ФСК, выполняющему к тому же спецзадание самого директора ФСК, пролезать в милостиво открытый мне зазор, – а просто пролез.

Хозяин квартиры немедленно замкнул все свои замки. Сделал он это столь быстро и виртуозно, что я подумал сразу: если мне придется отсюда спасаться бегством, замки меня задержат как минимум минут на пятнадцать. Будем надеяться, ничего такого не случится.

– Итак, с чем пожаловали? – холодно спросил хозяин, не пропуская меня из коридора в комнату. На вид Андрею Михайловичу Миничу было лет тридцать пять. Белокурая шевелюра обметала его голову в живописном беспорядке. Старомодные очки в металлической оправе придавали ему вид то ли бухгалтера-расстриги, то ли Жака Паганеля в период юношества. Одет Андрей Михайлович был в дорогой импортный спортивный костюм фирмы «Пума» и в какие-то разбитые тапочки-плетенки на босу ногу.

– Добрый вечер, многоуважаемый Андрей Михайлович, – сказал я самым любезным тоном. – Извините, что побеспокоил. Мне хотелось бы поговорить с вами в приватном, так сказать, порядке, не отнимая ваше время вызовом, официальными повестками. Скажу более: на руках я не имею даже ордера на обыск и вы вправе не пустить меня дальше порога… – Андрей Михайлович осклабился. Как видно, он вовсю собирался воспользоваться этим правом. – Хотя, сами понимаете, оформить мне ордер – дело полутора часов. После чего не только я, но и ваши соседи в качестве понятых смогут осмотреть вашу квартиру. Итак, давайте, что называется, определимся сразу: мы с вами просто беседуем или придется беспокоить и вас, и себя, и соседей?

Андрей Михайлович определился в три секунды. Просто отодвинулся и пропустил меня в комнату.

– С каких это пор Лубянка стала этим делом интересоваться? – проворчал он. – Я понимаю, милиция нравов или там налоговая инспекция… Но контрразведка-то здесь с какого бока?

Я уже собирался сказать, что ФСК интересуется всем и всегда с какого-то бака, работа такая. Однако, бросив взгляд на обстановку в комнате, вовремя промолчал, сочтя, что в данных условиях фраза моя может прозвучать на редкость двусмысленно.

Бизнес Андрея Михайловича Минича был виден невооруженным глазом. Квартира была превращена в складское помещение. На полу, под столом, на стульях громоздились яркие пачки в полиэтиленовых упаковках. Вот оно что. Немного «Плейбоя», немного «Пентхауза» для самых интеллигентных потребителей, а для всех остальных – «Хард-мэгэзин», жесткое порно из Гонконга. Каждый такой журнальчик стоил пятую часть моего месячного жалованья.

– Контрразведке, – согласился я, подумав, – ваш бизнес действительно не интересен. Хотя, конечно, с перечисленными вами ведомствами у нас самые тесные контакты. Желаете проверить?

Андрей Михайлович тут же поверил на слово и, наконец, нормальным светским тоном поинтересовался целью моего визита.

– Цель-то у меня пустяковая, – кротко заметил я и протянул ему аккуратно глянцевую фотографию покойного Дроздова-«Кириченко». Несколькими экземплярами такого снимка я разжился еще днем, у себя в отделе. – Видели вы когда-нибудь этого человека?

Минич сосредоточенно повертел фото в руках и с видимым облегчением ответил, что никогда не видел и не знает. После чего вернул мне снимок. Я же, со своей стороны, подставил раскрытую папку, и фотография скользнула туда. Вот так. Отпечатки сверим завтра, в лаборатории у Некрасова.

Теперь предстояло самое главное. Я вытащил другую фотографию и подал ее Миничу. Тот взглянул на снимок и презрительно сощурился.

– Политический сыск? – поинтересовался он. – Я-то думал, что с этим вы покончили. Впрочем, она-то как раз и предупреждала, что все вернется на круги своя…

Я не стал спорить с ним, а просто спросил его:

– Так где бы мне отыскать госпожу Старосельскую, а, Андрей Михайлович? Сделайте милость, подскажите.

Минич нехорошо посмотрел на меня. Так смотрят не на представителя серьезного государственного ведомства, а на мелкое шакалье, которое отбирает у школьников карманные деньги.

– Я думал. Что. Пятое. Управление. Ликвидировано, – сказал он медленно, с расстановкой. Так уважающий себя пацан объясняет уличному шакалу, что денег у него при себе нет. – И факт. Моего. Выхода. Из Дем.Альянса. Не дает. Вам. Никакого. Права. Считать. Меня стукачом.

Я невольно порадовался за Андрея Михайловича. Говорить подобным тоном с фискалом, имея дома такой склад готовой и столь сомнительной продукции, мог и вправду далеко не трусливый человек.

– Я не из Пятого управления, – сказал я мягко. – Я из отдела по борьбе с терроризмом. Террористы, понимаете? Пиф-паф.

Минич с удивлением поднял брови. Взгляд его стал менее враждебным, но более озадаченным.

– Уж не думаете ли вы, что Лера…

– Я ничего пока не думаю, – перебил я его все тем же мягким тоном. Моя Ленка называет этот тон убедительным. В том плане, что мне им иногда удается убедить собеседника, мою Ленку, например – не покупать четырехтомник Юкио Мисимы, ну его к черту. – Я расследую дело, и только.

– Да нет же, это ерунда! – убежденно сказал Минич. – Лера, конечно, всегда любила трепаться на тему цареубийства. Это был ее конек, ее любимый предмет для разговора. Но чтобы практически… – Тут Андрей Михайлович Минич вдруг понял, что сказал несколько больше, чем следовало бы, и сказал со злостью: – Уходите, капитан! Можете возвращаться с понятыми, с санитарами, с костоломами. А сейчас уходите…

– Ну, что вы. – Я пожал плечами. – Какие там понятые! Я и так вам благодарен за помощь. Кстати, если вы все-таки увидите в эти дни госпожу Старосельскую, скажите ей о моем визите.

С этими словами я протянул Миничу руку, которую тот с самым мрачным видом не пожал. Уважаю принципы. Если, мол, я торгую порнографией, это еще не означает, что я продажная шкура. Браво. Широк русский человек, подумал я, выходя из подъезда.

При желании можно было бы немного покараулить у дома на тот случай, если господин Минич все-таки связан с этим делом и кинется предупреждать Леру об опасности. Но что-то мне подсказывало, что Андрей Михайлович действительно давно покинул ДА и что отпечаток на глянцевом репертуаре действительно не его.

Я открыл свой список и, поразмыслив, вычеркнул фамилию Минича.

Поехали дальше. Фискалы, как известно, ходят по ночам. А некоторые, вроде меня, даже ездят на своих «Жигулях». На то они, сами понимаете, фискалы. Насвистывая приставшую мелодию, я сел за руль.

Посмотрим, что нам поведает господин Сапего.

Глава 38 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

Всем хорош мой телевизионный «рафик». Скорость, маневренность, проходимость, плюс затемненные стекла, плюс просторный салон, плюс диванчик в салоне на все случаи жизни. Одно в нем плохо – телефон. И номер телефона, который знают все, кому не лень, от последнего монтажера-сверхурочника на студии до самого нашего Алексан-Яклича. Пока я сидел в «рафике», раздумывая, как лучше подступиться к «Вишенке» и выяснить, кто же все-таки такой этот Ваня Мосин, ожил телефон. Я поднял трубку, намереваясь послать к черту любого. Но не смог этого сделать: звонил не любой, а Александр-наш-Яковлевич. Начальник, как-никак.

– Аркаша, – произнес начальник самым сердечным тоном, в котором проглядывали и просящие интонации. – Выручи меня, очень тебя прошу…

– А в чем дело? – спросил я не слишком любезно. Когда начальство просит, необходимо сохранять осанку и не сбиваться на приторное «да-да, пожалуйста, об чем разговор, сделаем». Иначе совсем на шею сядут.

Выяснилось, что срочно, в пожарном порядке надо заменить внезапно выбывшего из строя Диму Игрунова с МТВ. Димочка, любимец публики, захворал, а через сорок минут у него прямой эфир в программе «Ночная жизнь Москвы». Нужно выйти в эфире сюжетом минут на пятнадцать.

– Ну и пусть выходит кто-нибудь с МТВ, – желчно сказал я. Не любил я тамошнюю публику. Молодые да ранние. – Что у них там, замены нет?

Оказалось, что замена есть, но все не то. Нет у них звезд пока, кроме Игрунова. Так, может, я, соседняя звезда, окажу помощь бедствующей программе? Так сказать, от нашего стола вашему столу.

– Какая, к дьяволу, Игрунов звезда? – разозлился я. – Прямо перед камерой сидит и ковыряет в зубах. Хорошо еще, что не в носу. А потом рассказывает, сюсюкая, как посетил гигиенический салон «Пур ле пти» на Кадашевской набережной и как там пахло шанелью номер восемнадцать. Причем явно врет. Знаю я этот гигиенический салон! Там все двери кабинок с внутренней стороны изрисованы, как на вокзале. И там не только шанели, но даже туалетной бумаги приличной нет…

– Не злись, Аркаша, – миролюбиво сказал Александр Яковлевич. – Ну, не звезда, по-нашему. Но народу нравится. Такой веселый грянувший хам. Стиль жизни.

В этот момент я понял, как совместить приятное с полезным.

– Ладно, – словно бы нехотя соглашаясь, проговорил я. – Уговорили. Только из уважения к вашим сединам. Когда эфир?

.– Через сорок пять минут, – сокрушенным голосом сообщил начальник. – Еще минут пять-семь можно будет потянуть за счет рекламы… У тебя ведь вся аппаратура есть в «рафике», я знаю. А бригада с МТВ ждет наготове, бери любого – и вперед.

– Никакого МТВ, – отрезал я, войдя во вкус. – Я работаю только со своей бригадой. Оплата тройная, за срочность. Сюжет выбираю сам.

– Годится, – повеселел Александр Яковлевич и, после краткого обсуждения чисто технических деталей, отключился.

Теперь нужно было спешить. Доехать до «Вишенки» – дело получаса, но еще предстояло собрать свою бригаду. В этом случае телефон в машине – не такая уж скверная вещь. Бригада моя легка на подъем, понимает с полуслова. И для того, что я задумал, годится только она.

Я догадывался, что своими телефонными звонками в неурочное время я, как обычно, отвлеку от дел всех троих – Катю, Журавлева и Мокеича. Катю – от годовалого Петюни и от мужа-коммерсанта. Журавлева – от жены-бизнесменши и разговоров за семейным столом про темпы инфляции. Мокеича – от детектива, который я сам же ему и дал сегодня.

К счастью, я знал, что они с удовольствием отвлекутся от этих дел на час и больше. Катя рада будет отдохнуть от капризного Петюни, а заодно и от нуднейшего супруга. Журавлев от разговоров про инфляцию, которые его уже достали, готов бежать хоть на край света. Что касается Мокеича с его (то есть с моим) детективом, то здесь совсем просто – заложил книгу фантиком и прыг в метро.

Надежды мои оправдались. Переговоры вышли краткими и удачными. А услышав про тройную оплату, сменила гнев на милость даже суровая жена Журавлева. Так что через полчаса, когда я подъехал к «Вишенке», бригада уже ожидала меня в полуквартале от входа и в десять секунд погрузилась в «рафик». Мокеич сразу нацепил наушники и полез проверять аппаратуру, что-то бормоча про картинку. Катя проинспектировала свои переносные софиты, а Журавлев занялся, как всегда, подготовкой микрофонов. Когда все приготовления были сделаны и до выхода в эфир оставалось еще восемь минут, я кратко объяснил команде мой план.

– Через кухню? – поцокал языком Мокеич. – Неглупо. Они сами виноваты – не нужно было совмещать казино с рестораном. Была бы им полная герметичность…

– По башке нам дадут! – радостно сказал Журавлев. Он обожал приключения, просто жена его пока об этом не знала.

– Ой, а за полтора часа управимся? – вдруг вспомнила Катя. – Я забыла, мне же Петюню кормить.

– За пятнадцать минут управимся, – строго сказал я. – Больше прямого эфира нам все равно не дадут. За дело!

Само собой, я не стал посвящать команду в планы моих собственных поисков. Достаточно и того, что им были розданы портреты щекастого Мосина и его дружков. По моей официальной версии, Мосин со товарищи были вице-президентами акционерного общества «ККК» и проигрывали в казино казенные денежки, заработанные их акционерами. Про то, что возможен скандал, я честно предупредил. А про все остальное моим знать не требовалось – для их же собственной безопасности.

Вторжение удалось точно так, как я задумал. Будь на нашем месте рэкетиры, они получили бы от трех парней, караулящих вход в кухню, достойный отпор. Но на телевизионщиков их не успели науськать. Пока они орали что-то предостерегающее, не решаясь, однако, пустить в ход тяжелые предметы и тем более оружие, мы вихрем пронеслись через кухню, миновали курительную комнату и вступили в главный зал. Географию «Вишенки» я знал довольно приблизительно, поскольку появлялся здесь только один раз, и то очень нетрезвым. Впрочем, ошибиться было уже трудно. Главный зал походил именно на главный зал казино.

В ту минуту, когда мы переступили порог потрясающего зала с царицей-рулеткой в центре, на камере у Мокеича зажглась красная лампочка. Пошел эфир. Я забежал вперед и, поправив галстук, предстал перед камерой. Сейчас меня могли видеть пять миллионов москвичей и гостей столицы. Справедливости ради замечу, что моя программа «Лицом к лицу» выходит на всю Россию, и там-то меня могут видеть сто пятьдесят миллионов человек. Потому и популярность моя несколько побольше, чем у Димочки Игрунова. В тридцать раз побольше, господа.

Ладно, сегодня играем на, чужом поле за тройной гонорар.

– В прямом эфире – программа «Ночная жизнь Москвы», – начал я, невольно подражая нахальной игруновской скороговорке. – Как всегда, многолюдно в одном из самых популярных ночных клубов столицы. Бизнесмены и рэкетиры, представители творческих профессий и государственные чиновники, уставшие от дневных забот, собираются в «Вишенке» отдохнуть, расслабиться, поставить на карту свои честно заработанные, – я хитро подмигнул в камеру, – сбережения. Что наша жизнь? Игра! – утверждал один из шекспировских персонажей и был абсолютно прав… – Говоря все это, я заметил за спинами членов моей команды рассвирепевших караульщиков с кухни и главного входа, чью активность, однако, сдерживал бледный пожилой джентльмен в смокинге. Очевидно, это был кто-то из вишневого начальства, который соображал не хуже меня, что такое прямой эфир, и надеялся разобраться со мной при выключенной телекамере, не раньше. Это меня устраивало. Продолжая свой почти игруновский треп, я стал огибать центральную рулетку, между делом вглядываясь в лица сидящих. Кое-кто меня уже узнал и напряженно заулыбался. Очевидно, в стане играющих зародилось опасение, что Аркаша Полковников проведет свой традиционный допрос лицом к лицу. Не могу сказать, что их опасения были совсем беспочвенными – просто из всей публики меня интересовали всего три человека. Вернее, даже один. Бывший бильярдист с мясистыми щеками Ваня Мосин. Если бы его в зале не оказалось, я честно отработал бы прямой эфир на полутонах и потом нашел возможность объясниться с хозяевами «Вишенки». Может быть, они бы еще и заплатили МТВ за рекламу их фешенебельного заведения для мафиози и номенклатуры, разбавленных культурной тусовкой…

Однако щекастый Мосин был здесь. Одну из щек украшала свежая нашлепка из пластыря. Двое молодцов, запечатленных внимательным художником-санитаром из морга, были тут же, сидели по бокам. Продолжая нести обычный игруновский вздор насчет сливок нашего общества, я протанцевал к Мосину и положил ему руку на плечо. Оба его соседа напряглись. Я был уверен, что одно мое неосторожное движение – и они выхватят из-за пазух внушительного вида стволы. По крайней мере, пиджаки у них оттопыривались. Кто же он такой, этот Ваня? – подумал я и решил удовлетворить свое любопытство на публику. Кстати, была и тема для беседы: перед Ваней я заметил большую кучу фишек. Бывший маркер из ЦПКиО явно выигрывал.

– …И вот человеку повезло, – продолжал я, указывая на Мосина. – Красавица-фортуна выбрала его. Представьтесь, пожалуйста, нашим телезрителям.

– Мосин Иван Сергеевич, – машинально представился Мосин. – Служба Безопасности Президента России…

Влипли, лихорадочно подумал я, все так же сладко по игруновски улыбаясь и оглядывая вероятные пути к отступлению. Старик-то в бильярдной не соврал. СБ. Это – соколы. И, судя по всему, Мосин там едва ли не какая-нибудь шишка. Надо было немедленно сматываться. Мое чувство самосохранения, проверенное годами, подсказывало, что нужно удирать, пока целы. Однако какой-то бес во мне требовал довести свой поиск до конца. Потому что едва ли еще представится возможность (да и будет желание) пообщаться с этим щекастым соколом крупного калибра.

– Довольны ли вы, Иван Сергеевич, своим выигрышем? – продолжал петь я, делая знак Мокеичу, чтобы тот взял Мосина крупным планом. Мокеич за камерой был невозмутим, хотя я догадывался, что и ему от общения с соколами тоже не по себе.

Одновременно с вопросом я поднес поближе к лицу Мосина свою открытую левую ладонь, стараясь, чтобы она не попала в кадр, но чтобы Мосин обязательно ее заметил. Получасом раньше, в «рафике», я приклеил прозрачным скотчем к внутренней стороне ладони небольшую бумажку. На ней были написаны только две фамилии: Кириченко и Дроздов.

Если бы эти фамилии для Мосина ничего не значили, он бы равнодушно скользнул по ним взглядом и принялся бы объяснять телезрителям свое довольство или недовольство крупным выигрышем.

Беда в том, что фамилии эти для Мосина кое-что значили. И даже слишком много. В глазах его я увидел на мгновение самый настоящий отчаянный страх, словно он увидел не бумажку, приклеенную скотчем, а пистолетное дуло. В ту же секунду я понял, что сейчас что-то начнется.

– Итак, с вами Аркадий Полковников, мы в прямом эфире, – протараторил я быстро, рассчитывая, что это упоминание заставит Мосина взять себя в руки.

Ничуть не бывало! На сокола, видимо, так подействовали эти две фамилии, что он позабыл про все на свете, даже про камеру, направленную ему в лицо.

– Сволочь! – завизжал Мосин и начал приподниматься из-за стола. Два соседних сокола тоже вскочили. Теперь я уже не сомневался, что у них за пазухой серьезное оружие. Длинные такие пистолеты.

Камера по-прежнему была включена. Телезрителю могло показаться, что Мосин внезапно озверел от простого вопроса о выигрыше.

Я сделал знак уходим своей команде, и мы стали уходить. Точнее, убегать. Еще точнее, драпать с максимальной скоростью.

При этом камера продолжала снимать.

Глава 39 ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

Эти козлы просто издеваются надо мной! Пока я сижу и ломаю голову, как спасти нашего дорогого Президента от завтрашней опасности, на ТВ не находят ничего лучшего, как показывать кино про покушение на Президента. Правда, на американского. Но хрен редьки не слаще. Сперва я даже потянулся к правительственной связи, чтобы наорать на любое останкинское начальство, которое попадется под руку. Правда, вовремя одумался. Интересно, что я им скажу? Не показывайте фильм про американское покушение, потому что и нашего Президента кто-то собирается завтра грохнуть? Идиотизм. Вот тогда все сразу поймут, что главный сокол Павел Семенович точно дурак, дурак со справкой.

Поэтому вместо телефона я взял в руки пульт и переключил каналы. Пусть они смотрят, я-то зато смотреть не буду. По МТВ шли клипы – из программы «Ночная жизнь Москвы». Хоть эти картинки не раздражают, решил я, под них можно спокойно поразмыслить о завтрашнем дне.

Разберем все не торопясь, как нас учили в моей драной школе милиции. Во-первых, никакого теракта завтра может вообще не состояться. Есть шанс, что покойный фискал ошибся и нас напрасно перебаламутил. В конце концов, раньше никаких покушений не было, и совершенно непонятно, отчего бы им быть раньше? Из-за цен? Но ведь и при предыдущем нашем цены росли дай Боже. И ничего, все обходилось. А наш, между прочим, еще и ста дней своих в новой должности не провел… Кстати, когда там будет сто дней? Я скосил глаза на настенный календарь. Ну вот, уже на следующей неделе. Надо бы не забыть поздравить, шефу будет приятно. Что бы ему только подарить? Где-то я видел у нас том «Краткого курса истории КПСС» с пометками самого Сталина. Шеф последнее время неровно дышит к вождю. Имеет право, раз сидит в его кабинете. Я вот к генералу Власику, главному сталинскому телохранителю, тоже стал относиться по-другому. Пару фильмов даже посмотрел из его архива. Учебных, конечно. Толковый был мужик, знал, как вождя беречь. Я раньше думал, просто был холуй, вроде Поскребышева. Ан нет, граждане, не холуй. Любил он товарища Сталина, вот так. Потому и слетел со всех постов, когда великий вождь приказал долго жить. И я не заживусь, если что, не дай Бог, случится…

Брр. Даже думать про это страшно. Не будем думать. Тем более не очень и умеем.

Я рассеянно взглянул на экран. Клипы сменились рекламными заставками. Сейчас покажут какое-нибудь роскошное заведение, где простые честные россияне проводят время, не думая ни про какие покушения.

Ладно. Рассмотрим, что во-вторых. ВДНХ и Сокольники можно смело отметать. Допустим, террорист будет в Большом. Но мы и здесь не лыком шиты. Завтра с утра запущу в театр своих соколов, пусть каждую былинку проверят. Саперов возьмем, химиков – нет ли каких ядов? Ни одна мышь без спроса не прошмыгнет. Кстати, захватить двух парней из бригады дератизации. Пусть проверят заодно насчет мышей и крыс. Не то что не боюсь, будто какая-нибудь крыса-террористка вопьется нашему Президенту в щиколотку. Но будет очень неудобно, если вдруг несанкционированный мышонок, испугавшись шума, пробежит поблизости. У Большого дренажная система не в порядке, подвалы заливает… Я мысленно усмехнулся, припомнив, как в гостинице «Россия» в номере у шефа завелась крыска. Шуму было на весь квартал. Правда, шеф уже тогда проявил свой характер и вынудил в конце концов закрыть «Россию» на капитальный ремонт.

В общем, с грызунами, большими и маленькими, проблем быть не должно. Да и человек, ежели что, никуда от нас не денется. Соколы наши уже приучены охотиться на человека. Я и сам буду в первых рядах и, если что, не промахнусь. Мой «Макаров» пристрелян и бьет хорошо, кучно.

Что же тебя беспокоит, Павлик? – спросил я сам себя и понял, что не возможный завтрашний теракт. С этим мы как-нибудь разберемся. А вот с генералом Дроздовым как разбираться?

Я взглянул на экран. По-прежнему шла реклама. Мальчик бегал за девочкой и рекламировал мороженое «Кактус». Дядя бегал за тетей и рекламировал противозачаточные средства фирмы «Звягинцев и сын». Потом демонстрировали самого господина Звягинцева, без сына. Тот стоял на фоне конвейера, по которому ползли кружочки в серебристых упаковках. Звягинцев-старший призывал кого-нибудь трахнуть именно в его изделиях… Не-ет, давно пора взяться за эту чертову рекламу. Вот разъедутся иностранцы, я наберусь смелости и поговорю с шефом. Даже мои соколы – и те жалуются. Одно сплошное растление русского народа. А ведь перед выборами обещаны, между прочим, соборность и державность…

На слове «державность» я вновь подумал о генерале Дроздове. Может быть, Президент так пошутил, сказав, что генерал догадывается. А может, и правда. Завтра Мосин пошлет соколов из наружки на кладбище. Пусть поглядят, кто выразит генералу свои соболезнования. И с кем генерал будет разговаривать. Армейскую разведку на это дело он не задействует, точно. Щепетилен генерал, личное с общественным не путает. Кремень-мужик. Потому и страшновато… Хотя если сам начнет копать, мы его все-таки окоротим. Как – пока не знаю, авось до этого дело не дойдет. Я поднял глаза на телеэкран и обомлел.

Прямо на меня с экрана смотрел не кто иной, как мой Мосин. Эфир явно был прямой, поскольку эту нашлепку на щеке Мосин не смог сделать раньше, чем пообщался сегодня со мной. Дело происходило в казино, чуть ли не в «Вишенке». Ах ты, сукин сын! Тебе же ясно было сказано: никуда не ходить, готовиться к завтрашнему! Нет, поиграть стервецу захотелось. Ну, попадется он мне завтра – уйдет от меня еще с десятью нашлепками на голове. Если вообще с головой.

Я стукнул кулаком по ручке кресла. Вот так и узнаешь из телевизора, как твои подчиненные выполняют твои приказы. Вот и…

В это мгновение я обалдел уже совершенно. Если бы у меня под рукой была булавка, я бы немедленно ткнул себя острием.

Потому что камера переместилась с мосинской физиономии на лицо ведущего программы. И я увидел вместо моего любимого Димы Игрунова совершенно постороннюю, но очень-очень знакомую морду…

Полковников! Черт меня побери, Аркашка Полковников!!!

Я почувствовал, что кричу. Или нет: я молчал. Орали с телеэкрана.

Глава 40 ВАЛЕРИЯ

Мне стало противно, и я выключила телевизор. Лучше бы и не включала. Захотелось, видите ли, старушке последний раз бросить взгляд на ночную жизнь Москвы.

Ну, вот и бросила. Насладилась. Досадно будет, если эти номенклатурные фейсы, сидевшие вокруг рулетки, окажутся в числе последних моих воспоминаний. Завтра ведь неизвестно как обернется. Да и к тому же, если мне улыбнется удача, Служба Безопасности наверняка постарается меня прикончить. В отместку за горячо любимого. Но это пожалуйста, за это пострадать не жалко. Жалко не пострадать.

Если честно, я выключила телевизор не только из-за этих мордатых прожигателей жизни и проедателей денег. Тут я плюралистка. Раз у нас свобода, пусть себе прожигают и проедают.

Я выключила телевизор, когда убедилась, что на экране в роли ведущего этой пошлейшей программы – сам Аркадий Полковников собственной персоной.

Это было горше всего. Журналистика, конечно, есть вторая древнейшая профессия, и к ведущим таких всевозможных телешоу – вроде Димочки Игрунова – я отношусь с брезгливым сочувствием: кушать-то ведь надо.

Но когда за это дело берется мастер такого класса, как Полковников, – это уже симптом. Симптом того, что я была трижды права и наша гласность кончается.

Самого Полковникова я винить права не имею. Когда сегодня вместо его программы стали неожиданно показывать американский фильм, я поняла, что программа «Лицом к лицу» приказала долго жить. Этот Господин, наш, с позволения сказать, всенародный президент, тихо гнет свою линию. Потихоньку закрывает газеты, убирает из эфира самые острые телепрограммы. Скоро от нашей гласности может остаться одна только пустая оболочка, а от свободы слова – одна только «Свободная газета» Витюши Морозова, нашего русского Коцебу…

Некоторые – и среди них даже отдельные мои бывшие соратники – называют меня фанатичкой Лерой. Я не обижаюсь, но это несправедливо. Я не фанатичка, потому что мои поступки проистекают не из идеи в чистом виде. Я всегда проверяю идею фактами реальной жизни и, лишь убедившись, берусь за дело. Я умею делать выводы даже из малозаметных фактов.

Программа, которую я только что посмотрела, – это факт.

То, что происходит с нашим ТВ, – это реальность.

Вот вам одно из доказательств того, что я права.

Завтра я предъявлю Этому Господину счет.

Глава 41 ПРЕЗИДЕНТ

Телевизор лучше смотреть без звука. Картинка успокаивает. Лица на экране кажутся умными и одухотворенными. А включишь звук – непременно окажется, что они несут какую-нибудь ахинею.

Может, взять и отменить звук на ТВ президентским указом? Оставить только изображение и титры. Было ведь когда-то кино немым, и было оно Великим Немым. А как только заговорило, так сразу начало пороть чушь. Товарищ Сталин любил звуковое кино только потому, что мог отменить любую кинокартину. И те, что ему не нравились, – отменял. Вместе с режиссерами и исполнителями главных ролей. И все было в порядке. Фильмы, которые нравились ему, нравились народу.

Нет, подумал я с сожалением, отменять звук на ТВ, пожалуй, нельзя. Президентские указы лучше всего читать с экрана вслух. С чувством, с толком, с расстановкой. Чтобы все прониклись. Указ номер 1… Указ номер 2… Указ номер 314… Итак, телевидение спасено. По крайней мере на два дня звук я ему оставлю. Жаль, что на ТВ пока так и не узнают, какой я им сейчас царский подарок сделал. Мог бы отменить звук, но оставил. Цените своего государя. Государь суров, но справедлив.

Пока я придумывал и отменял нововведения на ТВ, на экране возникли кадры какой-то кинокомедии. Что-то из современной жизни. Как я успел заметить, действие фильма происходило в казино. Начала я не видел, поэтому не знал, из-за чего там разгорелась ссора. Но сцена погони снята была очень смешно. Да и актер с нашлепкой на щеке играл очень убедительно. Талантливо играл. Можем ведь, когда захотим. Не хуже ваших хваленых американцев. Нет, определенно снято удачно. Причем, этот, с подбитой щекой, чем-то напоминает одного из наших соколов. Только сокол тот дубина, а актер этот щекастый, видимо, очень способный комик. Надо бы поощрить. Жаль, что я не посмотрел в титры и не знаю фамилию. Завтра нужно, будет при случае спросить у Павлика. Он-то с телевизором почти сроднился и все эти киношные дела должен знать. Может, прямо сейчас ему снова позвонить? Да ладно, потерпит до завтра.

Глава 42 МАКС ЛАПТЕВ

– Ничего я вам не скажу! – Маленький сухонький Сапего сердито посмотрел на меня. – Вы обманом проникли в мою квартиру, а теперь задаете мне нелепые вопросы. Я имею полное право на них не отвечать… Демократический Альянс, видите ли, вас заинтересовал. Вспомнили прошлогодний снег!

Разговор происходил в большой гостиной квартиры господина Сапего Андрея Юрьевича. Гостиная была похожа на музей. На столе громоздились какие-то пожелтевшие пергамента, в простенках между книжными шкафами висели старинные портреты усатых вельмож с надменными лицами. На одном из портретов был запечатлен, кажется, сам гетман Мазепа с гетманской булавой в правой руке (впрочем, может быть, это был даже вовсе не Мазепа, а просто похож). Книги на полках были современными, но имена авторов какие-то сплошь незнакомые – Квитка-Основьяненко, Котляревский, Винниченко, Хвылевый, Лазарчук. Гоголя же я, сколько ни вглядывался, на полках не обнаружил.

Пока я осматривался, Сапего чрезвычайно неприязненно наблюдал за мной. По габаритам своих усов Сапего вполне мог бы претендовать на соседство своего портрета с гетманскими. Жаль, что комплекцией он не вышел: даже великий Кобзарь на одной из здешних картин, человек не богатырского роста, был выше Сапеги чуть ли не на целую голову. Заметив, что я перестал наконец озираться по сторонам, хозяин квартиры извлек из наружного кармана своей нарядной вышитой рубахи книжечку желто-голубой раскраски и с торжеством сунул ее мне под нос. Судя по всему, это был его решающий аргумент.

– К вашему сведению, я иностранный подданный, – заявил он. – И наш дальнейший разговор возможен только в присутствии украинского посла. Вам ясно, господин хороший?

Я задумчиво посмотрел на часы. Беспокоить посла было определенно поздновато.

– Сегодня с послом вряд ли что получится, – объяснил я Сапеге.

– Ничего, я не тороплюсь, – величественно надувая щеки, произнес иностранный подданный Сапего. – Придете завтра.

Я лениво перелистал желто-голубой Сапегин паспорт, но хозяину его возвращать не спешил. Сапего чуть встревожился.

– Видите ли, Андрей Юрьевич, – начал я негромко. – Я из отдела по борьбе с терроризмом. Сейчас мы расследуем дело о готовящемся покушении на жизнь одного из руководителей Российской Федерации. Вас никто ни в чем не подозревает, но вы могли бы нам кое в чем серьезно помочь, ответив на пару моих вопросов. Даже не вопросов – так, вопросиков.

– Только в присутствии посла, – отрезал Сапего несколько менее уверенным тоном.

– Андрей Юрьевич, дорогой, у нас очень мало времени, – продолжил я максимально задушевным голосом. – Теракт может состояться уже завтра. И знаете, как тогда наше ведомство расценит ваш отказ помочь?

Сапего еще больше встревожился, но промолчал.

– Правильно, – кивнул я, сделав вид, что не заметил его молчания. – Как соучастие. В лучшем случае при отсутствии прямых улик ФСК будет ходатайствовать в МИД о признании вас нежелательным иностранцем и высылке из страны в сорок восемь часов. Ну, а в худшем случае… – Я вновь перелистал желто-голубой паспорт и сделал вид, будто намереваюсь положить его к себе в карман. Сапего инстинктивно сделал предостерегающий жест рукой. – А в худшем случае, – с нажимом проговорил я, – вы можете быть обвинены во враждебной деятельности в пользу другого государства. Дипломатической неприкосновенности у вас нет, вы не дипломат. Поэтому не будет оснований воспрепятствовать вашему аресту… Так что, может, сделаете для меня исключение и ответите на мои вопросики? – С этими словами я протянул Сапеге его паспорт, но сделал это чуть медленнее, чем следовало бы. Андрей Юрьевич сам подался ко мне, схватил свою желтокожую паспортину и быстро упрятал ее обратно в карман.

– ГБ всегда ГБ, как контору ни назови, – изрек он. – Нет чтобы попросить интеллигентно! Сразу угрозы. Сразу обещания посадить…

– Вы уже имели дело с нашим ведомством? – полюбопытствовал я.

– Имел, – горделиво сказал Сапего. – В девяностом году мы вместе со Старосельской и Трахтенбергом проходили по делу об оскорблений достоинства президента Горбачева. Кстати, я и в Дем.Альянс вступал, чтобы бороться за освобождение Украины. В девяносто первом, естественно, вышел. Дело было сделано.

– И со Старосельской больше не встречались? – спросил я.

– А зачем? – искренне удивился Сапего. – Вмешиваться в ваши московские дела я не собираюсь. Тем более, чего уж греха таить, мне и раньше милитаристские интонации у Леры были несимпатичны.

– Какие-какие интонации? – переспросил я.

– Ну, понимаете, когда человек слишком громко кричит, что будет отстаивать свои идеалы с оружием в руках, его как-то сразу хочется обойти стороной. Неизвестно, как там выйдет с идеалами, а вот что тебя шальной пулей может зацепить – это вполне возможно. Мы с Андроном ее предупреждали, что все эти зажигательные речи добром не кончатся. И, судя по вашему визиту, мы оказались правы…

– Скажите, Андрей Юрьевич, – небрежно и как бы мимоходом спросил я у Сапеги. – А что, эти разговоры об оружии имели какую-то реальную основу?

– Надеюсь, что нет, – развел руками Сапего. – Как говорится, бодливой корове бог рог не дает. Лера близорука и, по-моему, даже пневматической винтовки в руках не держала. Разве что в детстве. Да и не стал бы никто из нас ее учить стрелять. И уж, конечно, Андрон к своему маузеру ее и близко не подпускал…

Ну и работнички, нехорошо подумал я о своих коллегах из бывшего Пятого управления: в досье на Андрона Воскресенского ни о каком маузере сказано не было!

– Андрон, вы говорите? – быстро, чтобы не потерять инициативы, спросил я. – Так что же, у господина Воскресенского был пистолет?

Сапего состроил кислую гримасу.

– М-да, старею, – пробурчал он. – Разболтался. Всякие навыки общения с ГБ потерял, куда это годится?

– Никуда, – поддакнул я. – Вы должны все отрицать, даже свое имя. Ну, так как же с маузером?

Сапего объяснил:

– Сболтнул я, конечно, зря, но с маузером все законно. Это семейная реликвия. Наградной пистолет. Подарок Воскресенскому-старшему от маршала Ворошилова. С таким, доложу я вам, на теракт идти бессмысленно: он ни в одной сумочке не поместится.

Это уж мы сами разберемся, что и куда поместится, подумал я, а вслух сказал:

– И последний вопрос. Только не удивляйтесь. Скажите, кто из членов Дем.Альянса по имени Андрей разделял спорные, с вашей точки зрения, взгляды Валерии Старосельской? В том числе и на утверждение идеалов с оружием в руках.

– Только не я! – с ходу произнес Сапего. Потом, подумав, спросил недоуменно: – А почему по имени Андрей?

– Так надо, – ответил я строго. – Считайте, что проверяем сегодня на букву А.

Сапего задумался, зашевелил губами.

– У нас-то и Андреев в Дем.Альянсе было немного… Может быть, Трахтенберг? Очень шумный парень. Николашин – тот поскромнее держался. Кстати, Николашин тоже Андрей, но это вряд ли то, что вам надо. Скорее все-таки Трахтенберг. Поговорите с ним. Только, конечно, без ссылок на меня.

– А Колокольцев? – спросил я.

– Не помню такого, – проговорил Сапего. – Правда, с молодежью-то я не очень знакомился, сторонился самых крикунов.

– Ага, – согласно кивнул я. – Они были крикуны, Лера все больше насчет вооруженных идеалов, а вы – за независимость Украины. Пестрая компания. Ну так потому он и альянс, да еще демократический. Я правильно рассуждаю?

Сапего снова рассердился, и теперь, кажется, уже не на шутку. Я случайно задел самое дорогое.

– Вы злоупотребили моим гостеприимством. – Хозяин квартиры посмотрел на меня злыми глазами. – Вы запугали, меня, а теперь еще и издеваетесь? Я этого так не оставлю. Все, никаких вопросов! Только в присутствии посла и с переводчиком!

Я тут же откланялся, боясь, что сейчас он перейдет на иностранный украинский язык, и мне впрямь не обойтись без переводчика. Хорошо, что Сапегин отпечаток на фотографии у меня уже имелся.

Выйдя на улицу, я глотнул свежего воздуха, залез в машину и стал решать, что делать дальше. Время было уже позднее для визитов, хотя, с другой стороны, по крайней мере один визит лучше до завтра не откладывать. Я открыл свою карту и посмотрел, как лучше проехать к дому господина Воскресенского – единственного Андрона среди всех Андреев.

Глава 43 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

Говорят, знаменитый Фридрих Барбаросса никогда не показывал врагам спины. Эту истину я однажды почерпнул из отрывного календаря и с тех пор предпочитал никогда не пренебрегать заветами рыжебородого полководца. Но в данном случае пришлось сделать исключение: даже Барбароссе, я думаю, не удалось бы одновременно спасаться бегством, вести непринужденный репортаж в прямом эфире и вместе с тем не выглядеть смешным в глазах противника. Я предпочел выбрать первых два условия из трех возможных: пусть посмеются, если сумеют. Нашей четверке, например, точно уж было не до смеха. С одной стороны подступали оскорбленные соколы, ведомые толстощеким вождем с нашлепкой. С другой стороны угрожающе приближалась команда вышибал самой «Вишенки». Да и все прочие обитатели игорного зала, пока еще сидевшие на своих местах, могли в любую секунду повскакивать со своих мест и оскорбить нас действием. Оставалось только одно. Не дожидаться, пока замкнется круг, и прорываться к выходу. К выходу, который сейчас для нас был уже не там, где вход, – дорога через кухню была надежно перекрыта.

Хорошо еще, что нашей маленькой команде довольно часто приходилось куда-то прорываться, и порядок действий был отработан до мелочей. Вот и сейчас наша четверка на ходу перестроилась клином. На острие клина несся Журавлев, с угрожающим видом размахивая раструбом направленного микрофона. Сооружение это было довольно хлипкое и чрезвычайно бесполезное в драке. Зато внешне данная конструкция очень была похожа на американский стингер – каким его показывают в кино. Для правдоподобия Журавлев в свое время приклепал к кожуху микрофона нечто напоминающее мушку, и с тех пор это психологическое оружие действовало безотказно. Люди очень зримо представляли себе прямое попадание ракеты и шарахались в разные стороны. Только гораздо позднее, когда мы уже успевали промчаться, все вокруг начинали соображать, что стингер никак не входит в комплект оборудования телевизионщиков и, скорее всего, это вовсе не ракетная установка…

Среднюю часть нашего маленького клина составляли Катя со своим осветительным прибором и Мокеич с камерой. Это была наименее защищенная часть группы. Мокеич, прилипший к окуляру, с ушами, зажатыми в наушники, был фактически глух и слеп. От врагов он мог лишь отбрыкиваться ногами – и то лишь в том случае, когда не использовал ноги для бегства. Кате при крайней необходимости разрешалось употребить свой осветительный прибор в качестве ударного инструмента. Когда лопалась лампа, звук раздавался как при взрыве хорошей доброй лимонки, а осколками можно было вывести из строя любого врага. Катя, однако, не злоупотребляла такой возможностью, уповая в основном на быстроту ног: запасных ламп было мало, и стоили они дорого.

Замыкал группу, по обыкновению, ваш покорный слуга. Если камера была включена, мне приходилось сохранять на лице самую обаятельную гримасу и болтать что-нибудь утешительно-информационное.

На этот раз я мчался за Мокеичем и Катей и, видя непогасший красный глазок телекамеры, вдохновенно выкрикивал что-то вроде:

– Да, господа, большие выигрыши – это сильные страсти. Увы-увы, стрессы напряженного рабочего дня не всегда удается погасить даже за столиком рулетки. Конечно, все мы – живые люди, у всех нервы. Очевидно, уважаемые господа из Службы Безопасности – вы видите их за моей спиной – днем немного понервничали. Это, что ни говорите, бывает. Случается, любая незначительная мелочь может вывести человека…

Над моим ухом что-то просвистело. Пуля, испуганно подумал я, но, к моей радости, это был всего лишь тяжелый хрустальный бокал, который врезался в стену и обдал преследователей порцией брызг. Порядок!

– …из равновесия. Но, как говорится, посуда бьется к счастью, и любой стресс, в конце концов, можно погасить путем смены рода деятельности. Если днем вы занимались службой безопасности, вечером сам Бог велел отдохнуть у зеленого стола…

Бац! Еще один бокал, и еще раз мимо. В этой тесноте хорошенько не размахнешься. Мы уже мчались по коридору по направлению к главному выходу. У Журавлева отличный инстинкт, он кинулся – и нас повел – туда, где меньше народу и где стеклянные входные двери еще не забраны решеткой на ночь. В крайнем случае рванем через стекло. Тут главное – беречь глаза, руки и камеру. Вернее, в таком порядке: глаза, камеру, руки.

Ба-бах! А вот это уже стрельба. К счастью, никто ни в кого не попал. Скорее всего, стреляли пока вверх, для острастки. А может, стрелки такие дерьмовые. Соколы вообще никудышные стрелки. Дать в морду, отбить печень, раскрошить челюсть – это они могут. Но метко стрелять… на кой черт это надо? Пустил очередь – в кого-нибудь да попадешь. Правда, наши преследователи сейчас без автоматов. Оставили, наверное, в гардеробе… Ба-бах! Бах! Вот это молодцы. Попали в стекло наружной двери. До двери этой нам еще метров десять, поэтому град осколков просыпался не на нас, а на швейцаров, которые приготовились нас встречать. Полная неразбериха! Те, у дверей, брызнули на пол: подумали, будто стреляют именно в них, а не в меня, Мокеича и Катю с Журавлевым. Давненько я так не бегал!

Еще один рывок! Кстати, камера все еще работала. Мокеич уже не ловил меня в кадр, а просто несся прыжками, держа камеру под мышкой. Представляю, какая потрясающе достоверная картинка была сейчас на экране. Мы скакали бок о бок с Мокеичем. Наушник у него от бега сполз, и я слышал восхищенные вопли из студии. Все в полном отпаде! Заснять скандал в самой «Вишенке», да еще с участием соколов. Кому-то этот прямой эфир еще припомнят, но все будет потом, завтра, а сейчас они умирали от счастья.

Нам было не до счастья. Нам бы успеть…

Успели!

Наша дружная кавалькада в полном составе выпрыгнула из пустого проема входной двери. Напоследок Катя ухитрилась все-таки разбить лампу о косяк, и я вовремя увернулся от осколков. Судя по крикам у меня за спиной, кто-то не увернулся. Хорошо бы это был толстощекий Мосин. Лишняя нашлепка ему бы не помешала.

Как только мы выпрыгнули из двери, лампочка на камере погасла. Странно, неужели прошло всего пятнадцать минут? Да быть не может. Мне показалось, что прошло уже не меньше часа. Вот что значит теория относительности.

Рафик был прямо под боком, мотор еще толком не успел остыть, и мы взяли сразу с места в карьер. Преследователи замешкались. Они припарковали свои лимузины в стороне, противоположной нашему бегству. Это дало нам минуты три для отрыва.

И мы помчались по ночной Москве. К нашему счастью, ночная жизнь кипела только в особых, предназначенных для этого заведениях и не распространялась на проезжую часть. Дорога была отнюдь не загружена. Завтра, когда в Москву понаедут гости, родео не устроишь. Но пока путь свободен, вперед!

Мокеич за рулем старался как мог. Наш маленький «рафик» был ничто по сравнению с лимузинами соколов, но Мокеич выжимал из механизма все и даже больше. Оторваться можно либо сейчас, когда между нами еще дистанция, либо никогда. Еще десять минут, и они нас настигнут, и тогда… Об этом лучше было бы не думать.

Пока же мы мчались по улице Поварской. Мокеич рулил, «рафик» вздрагивал, Катя собирала свои проводки, горестно вывинчивая цоколь покойной осветительной лампы. Журавлев нервно вертел в руках свой раструб микрофона, растерянно соображая, нельзя ли на пять минут переделать его в настоящий стингер. Что касается меня, то я вместе со всеми подпрыгивал на ухабах, борясь с желанием набрать оставленный мне номер генерала Дроздова и попросить на выручку пару танков.

Мы вырвались на бульвар, вспугнули двух прохожих-камикадзе, разминулись со случайным «жигулем» и, визжа тормозами, рванули в сторону Триумфальной площади. Надо было добраться до Большой Садовой, а там можно было уйти переулками, которые лучше Мокеича не знал никто.

– Ходу, Мокеич, ходу! – сказал я, вглядываясь в зеркало заднего обзора. Вот-вот на горизонте могли появиться преследователи. Собственно говоря, поймать нас можно было легче легкого, если бы соколы обратились в ГАИ. Но я прекрасно знал, что сейчас они этого не сделают – особенно эта троица.

– Аркадий Николаевич, они далеко? – спокойным голосом спросила меня Катя.

Я порадовался за нее. Другая бы на ее месте давно впала в истерику и начала бы звать маму. А Катерина – ничего. Привыкла. Бывали у нашей команды случаи и покруче.

– Боюсь, что… – начал я, взглянул в зеркало и осекся. Преследователей не было! Очевидно, они свернули на Герцена и теперь могли догонять разве что свою тень.

– Интересно, почему же они свернули? – спросил меня Журавлев. Он отложил наконец свой стингер, тоже взглянул в зеркало и теперь удовлетворенно протирал очки.

– А черт их знает, – беспечно сказал я. – Считайте, что повезло. Вместо бизнесменов случайно напоролись на вооруженных соколов и остались целы. Скажем спасибо гражданке Фортуне…

– Случайно? – хитренько переспросила меня Катя.

– Абсолютно случайно, – честно уверил я ее. Это было, кстати, чистой правдой. Случайно и по моей вине. Я, идиот, не сделал нужных выводов из рассказа бильярдиста Суворова и про соколов просто не подумал. Иначе я бы не решился рисковать своей командой.

Все мы задним умом крепки, подумал я покаянно. Даже известные на всю страну тележурналисты вроде меня. Тут я вообразил себе, как Димочка Игрунов с градусником под мышкой смотрел мой репортаж из «Вишенки», скрипя зубами от зависти, – и сразу утешился.

Глава 44 МАКС ЛАПТЕВ

Ночью здесь, оказывается, большое движение, подумал я, с трудом уворачиваясь от телевизионного «рафика». Так бедному фискалу недолго и в аварию угодить.

Я проводил глазами шустрый фургончик, остановил свой «жигуль» и осмотрелся. Дом, в котором проживал господин Воскресенский, должен быть где-то поблизости, на Поварской. Фонари уже бледненько горели, и в их неверном свете таблички на домах рассматривать можно было только вблизи. Я вышел из машины, и тут рядом завизжали тормоза. Автогонки здесь, что ли? Я оглянулся. Рядом с моим «жигулем», почти борт в борт, притормозил чей-то лимузин. Из него высунулась злая голова с нашлепкой на щеке.

Хотя было и темновато, эту голову я узнал. Некто Мосин, правая рука Пал-Секамыча. Второй человек у соколов. По отзывам знающих людей, большой мерзавец.

– Эй, мужик! – крикнул Мосин. Меня он, разумеется, не узнал, и не только потому, что я стоял в тени, но и потому что не знал никогда. Одно из преимуществ нашей службы – быть в тени и не высовываться.

– Чего тебе? – лениво спросил я, делая вид, что закуриваю.

– Слушай, «рафик» видал? Куда он поехал, а?

Я не колебался.

– Туда! – Я махнул рукой в сторону улицы Герцена.

Мосин ткнул шофера, лимузин взвизгнул и умчался в указанном мною направлении. Пусть поищут, ухмыльнулся я злорадно. Не знаю, чем телевизионщики насолили сегодня соколам, но теперь Мосину их уже не поймать.

Я еще по инерции ухмылялся, когда звонил в дверь квартиры Андрона Воскресенского и предъявлял ему свое служебное удостоверение. Но тут же стал серьезным, увидев, как смертельно побледнел хозяин квартиры. Очень похоже, что визит мой его напугал, но не удивил.

– Я могу собрать вещи? – с ходу спросил Воскресенский слегка надтреснутым голосом. Так в старинных фильмах про гражданскую войну говорили интеллигенты-вредители, когда к ним с обыском приходили орлы из чрезвычайки. Впрочем, и сам Воскресенский внешне напоминал такого интеллигента из фильма. Разве что сутулился чуть больше, чем следовало бы.

– Вещи? – не без удивления повторил я. – Что ж, вещи, наверное, вы можете собрать. Только сначала, пожалуйста, извольте чистосердечное признание.

– Признание в чем? – глухо спросил Воскресенский.

– Уж вам виднее, в чем, – пожал я плечами. – Вы ведь даже не спросили, зачем я пришел. Сразу сдаетесь. Ну, так рассказывайте.

– Про что? – все так же глухо произнес Андрон Сигизмундович. Видно было, что каждое слово дается ему с трудом. Руки у него подрагивали. Он старался не смотреть мне в глаза и вообще производил впечатление человека, с детства перепуганного. Только вот в чем?

– Расскажите мне про покушение, – сразу взял я быка за рога.

Губы Воскресенского сложились в какую-то странную болезненную улыбочку.

– Да-да, конечно, – обреченно кивнул он. – Ваш неизменный репертуар. Покушение на генералиссимуса и туннель от Бомбея до Лондона. Узнаю Лубянку. Валерия истеричка, но в этом она была права.

– В чем, в чем права? – не отставал я.

– Во время нашего последнего разговора она предупреждала меня, что этим кончится. Черные «воронки» будут разъезжать по ночам и хватать по спискам. Всех бывших антисоветчиков, радикалов и прочих диссидентов. Вы ведь мой адрес взяли из списка Дем.Альянса?

– Вроде того, – согласился я. – Так когда вы разговаривали с Валерией в последний раз?

– Не помню, – сказал Воскресенский. – Месяца два назад.

– А свой маузер вы ей тогда же передали? – поинтересовался я. – Ну, тот самый, именной, который маршал Ворошилов преподнес вашему батюшке…

Андрон Сигизмундович потер рукой свой лоб. Ясно было, что вопрос мой для него был верхом бессмысленности.

– При чем тут маузер? – унылым жестом пресек он мою явную глупость. – Не просила Валерия у меня никакого маузера. Да вот он, на месте.

С этими словами Воскресенский приставил лестницу к книжным стеллажам, взобрался почти на самую верхотуру и снял с полки огромный пыльный фолиант.

– Держите, – сказал он мне сверху.

Я подхватил обеими руками том, разгреб пыль и открыл. Как и следовало ожидать, внутри тома было вырезано гнездо и в нем действительно лежал огромный маузер в некогда яично-желтой, а теперь уже основательно поблекшей деревянной кобуре. Сапего был прав. Для теракта это грозное оружие было совершенно бесполезно. Для прицельной стрельбы с дальнего расстояния маузер не смог бы заменить даже плохонькую винтовку, а вблизи маузер был просто до неприличия громоздок. Любая охрана расщелкала бы человека с такой пушкой за километр.

Да, эту версию пришлось отбросить. Я еще раз с сожалением кинул взгляд на музейный маузер, повертел его в руках, пересчитал патроны (их было всего пять, и они неплохо сохранились) и положил оружие обратно в тайник.

– Кладите его, где лежал, – попросил я Воскресенского.

Тот удивленно уставился на меня:

– Как, вы не собираетесь его конфисковывать?

Я развел руками.

– Представьте, не собираюсь. И арестовывать вас сейчас я тоже, между прочим, не собираюсь. Да и приехал я не на «воронке», а на «Жигулях». Посмотрите в окно, убедитесь.

Воскресенский, сжимая фолиант в руках, деревянной походкой послушно направился к окну. Когда он вернулся, бледное его лицо чуть порозовело.

– В таком случае, не понимаю… – начал было он. Именно таким голосом честные советские интеллигенты в старых фильмах, напрасно заподозренные в заговорах, говорят с чекистским хамьем.

– Вы книжечку-то с пистолетиком на место положите, – посоветовал я Воскресенскому. – Она тяжелая, в руках устанете держать.

Андрон Сигизмундович повел плечами, однако вновь забрался по лесенке и вернул том на место.

– Вот и отлично, – похвалил я. – А теперь слушайте…

Минут через десять, когда я замолчал и сложил фотографии обратно в свою папочку, Андрон Сигизмундович сотворил на лице почти дружелюбную гримасу. Он уже вошел в образ честного интеллигента, к которому за советом приходит молодой рабочий паренек.

– С вами трудно спорить, – произнес Воскресенский наконец. – Но и соглашаться нет охоты. Вы утверждаете, будто бы есть вероятность покушения на Президента и что, возможно, Валерия Старосельская к этому делу причастна…

– Я не утверждаю, – вставил я. – Просто существует одна из версий, и ее надо проработать. Подтвердить либо отбросить. Это всего лить догадки, почти ни на чем не основанные… – Разумеется, ни об убийстве Дроздова-«Кириченко», ни о его посмертных уликах я ничего рассказывать не стал.

– Чисто теоретически такая возможность существует, – признал Андрон Сигизмундович. – Валерия не всегда адекватна, но… я не верю. Простите, не верю. Валерия – человек творческий и потому довольно безалаберный. Покушение же – такая область, в которой необходим почти математический расчет. Кто-то должен был позаботиться об оружии, обеспечить прикрытие… Разработать реальный план, в конце концов. Многие грандиозные планы Валерии в свое время уже были остановлены из-за невинных бытовых мелочей.

– Другими словами, – подытожил я мысль, – у Валерии в таком деле должен непременно быть помощник. Или помощники.

Воскресенский приостановил плавное течение своих мыслей. Такой простой вариант явно не приходил ему в голову.

– Значит, вы считаете, будто кто-то из Дем.Альянса может сейчас вместе с Валерией… Совершенно невероятно!

– Минутку, – удивился теперь я. – Выходит, у Старосельской в ДА не было единомышленников? Неувязочка какая-то получается. Я-то слышал другое – будто зачастую в меньшинстве оказывались именно вы…

На самом деле ничего такого я не слышал. Но подначка сработала.

Воскресенский покраснел. Чувствовалось, что мои подозрения невероятно его задели.

– Чушь! – запальчиво произнес он. – Чушь, господин с Лубянки. Если Трахтенберг с Колокольцевым одно время и подпевали ее бредням, то и они постепенно разобрались в ее идеях. Должны были разобраться.

– А Николашин? – подхватил я. – Николашин-то наверняка тоже ее поддерживал. Разве нет?

Андрон Сигизмундович сердито отмахнулся. Я понял, что он вновь переживает былые идеологические баталии.

– Ваш Николашин вообще предпочитал помалкивать, – заявил он. – Не знаю уж, кого он поддерживал, но делал это преимущественно молча.

Я подвел черту.

– Итак, вы полагаете, что помощь Старосельской в теракте могли оказать либо Трахтенберг, либо Колокольцев. Так?

Воскресенский схватился за голову:

– Не переиначивайте, не переиначивайте меня! Про теракт я ничего вам не говорил. Вы меня запутали, вы провокатор.

– Успокойтесь, пожалуйста, – нежно сказал я. – Будь я провокатор, я бы ваши слова записал на диктофон. Или, еще лучше, получил бы от вас подпись под протоколом. Но мне-то не это нужно, поймите. Покушение – дело нешуточное, и наш с вами долг его остановить. Вы ведь уважаете всенародно избранного президента, не так ли?

Воскресенский раздраженно уставился на меня:

– А вы-то сами его уважаете?

– Я на службе, выполняю свой долг. Политика не мое дело.

– Но я-то не на службе! – воскликнул Андрон Сигизмундович. – И президента нашего я не уважаю… Правда, не настолько, чтобы устраивать на него покушения, – добавил он через несколько секунд.

– Спасибо. Я вам верю, – сказал я. – Не передать ли от вас привет Трахтенбергу с Колокольцевым? Вы ведь не будете сейчас им звонить и предупреждать о моем визите, правильно?

– А что если позвоню? – неуверенно спросил Воскресенский. – Тогда что?

– Тогда станете соучастником, – пояснил я любезно. – Со всеми вытекающими… Да нет, я не верю. Вы по убеждениям не террорист.

– Я вас больше не задерживаю! – злым фальцетом выкрикнул Воскресенский.

Мне стало неловко за свое хамство. Однако что делать! Быстрота результата возможна только при отсутствии известных сантиментов. Очень хорошо, что в такие минуты меня не видит Ленка. Впрочем, требовалось доиграть роль до конца.

– Было бы довольно странно, если бы вы попытались меня задержать, – сказал я задумчиво. – Обычно задерживать – это наша прерогатива. Слышали, что такое прерогатива?

Вместо ответа Воскресенский открыл входную дверь и пальцем указал мне на выход.

– Благодарю вас, – сказал я и вышел. Дверь за мной хлопнула так громко и быстро, словно хозяин квартиры втайне рассчитывал прищемить мне пятку.

Залезая в машину, я взглянул мельком на часы. Ого! Работаю сверхурочно до и после полуночи. Пора баиньки. Сегодня был тяжелый день, но завтра, кажется, будет еще тяжелей. Самое печальное, что пока результатов – кот наплакал. С чем идти утром к Голубеву, не имею понятия. Со своими догадками? С патроном и отпечатком? Маловато для счастья…

Навстречу проехала машина, ослепив меня фарами. Я решил было, что это вернулись несолоно хлебавши соколы, но это оказалась не та машина. Вот и прекрасно, что не та.

Возле своего дома я припарковал «жигуль», поднялся на свой этаж и, стараясь не шуметь, открыл дверь. Ленка дремала в кресле у телевизора.

– А-а, это ты… – сонно сказала она. – Разобрался со спей… спецконтингентом?

– Угу, солнышко. – Я поцеловал ее в лоб. – Мне никто не звонил?

Ленка, стараясь не спугнуть сладкую дремоту, отвечала еле-еле, почти не разжимая губ.

– Звонил… это… какой-то твой дядя. Дядя Саша. Напомнил про чьи-то похороны завтра. Кто-то умер, да?

– Двоюродная тетя, – ласково соврал я. – Дальняя родственница, но пойти надо, неудобно. Кто-то еще звонил?

– Вроде больше никто, – растягивая слова, прошептала Ленка, по-прежнему клюя носом. – Был еще один странный звонок, молчали в трубку секунд тридцать… Или просто телефон не сработал…

– Скорее всего, – поддакнул я и прямо с кресла перенес Ленку на кровать. – Спи давай. Завтра вы едете в гости к Разиным, не забудь.

Но Ленка меня уже не слышала. Она спала.

Я посмотрел на телефонный аппарат. К слову сказать, я совершенно не боялся, что Андрон Сигизмундович все-таки наберется храбрости предупредить по телефону Трахтенберга или Колокольцева. Еще в Управлении, выйдя из Мусорного Архива, я уточнил все данные по телефонным справочникам. Ни у Трахтенберга, ни у Колокольцева телефонов вообще не было.

Часть вторая БОЛЬШОЙ БАЛЕТ

Близорукому стрелку трудно промахнуться. Он может просто не заметить цель.

Роберт Хьюз, «Фанни Каплан»

Глава 45 МАКС ЛАПТЕВ

Я выскочил из дому, когда Ленка с дочкой еще спали, и сразу взглянул на небо. Дождя как будто не предвиделось. День обещал быть теплым, но не жарким – как раз то, что надо. В сентябре иногда выпадают такие замечательные дни, когда природа словно бы расплачивается с нами за свои летние капризы. За жару под сорок, за ветры, за дожди, вроде тех, что были тогда в том августе девяносто первого…

Я по привычке помотал головой, отгоняя тяжкие воспоминания. Про тот август лучше не думать. Лучше думать про этот сентябрь, тем более что есть над чем поразмыслить. Доклад генералу Голубеву у меня уже сложился, не хватало там лишь некоторых деталей.

Вроде, например, отпечатков пальцев.

Через полчаса я был в МУРе. В эти утренние часы милицейский народ уже деловито сновал по коридорам, трезвый и озабоченный. МУР по-своему готовился к сегодняшнему саммиту. Проверялись вокзалы и рынки. Под шумок, видимо, гоняли кавказцев. Во всяком случае, мимо меня по коридору второго этажа то и дело сновали оперы, конвоируя усатых брюнетов, одетых до наглости роскошно. Брюнеты возмущались, демонстрируя всему миру замечательные золотые зубы. Оперы в пререкания старались не вступать. Картинка была привычной. Любой повод почистить столицу наша доблестная милиция стремилась использовать на все сто. Всегда излишнее усердие легко можно было объяснить заботой о безопасности дорогих гостей – участников всевозможных саммитов, встреч, спортивных соревнований или парламентских слетов.

Ну, и ладно. У них свое дело, у меня свое. Я подумал, что не худо бы сегодня попользоваться милицейской формой. В дни, когда на улице много милиции, нет ничего лучше, чем одеваться, как все. Мимикрия, мудрость природы.

Когда я вошел в некрасовскую лабораторию, Сережа по-прежнему колдовал вокруг своего Левенгука. Могло показаться, будто он вообще не ложился спать. Услышав, как я открыл дверь, он недовольно высунул глаза из-за окуляра, увидел меня, успокоился и пробурчал:

– А-а, доброе утро, Макс. Подожди немного, я сейчас.

Я сел на табуретку между пистолетным стендом и вытяжным шкафом и по привычке осмотрелся. Колба со взрывоопасными кристаллами с полки исчезла, зато на ее месте возник желтый человеческий череп, измазанный зеленым пластилином. Очевидно, кто-то восстанавливал лицо по методу Герасимова. Бедный Йорик, подумал я, имел в виду череп, а не покойного Герасимова. Впрочем, и он в каком-то смысле бедный. Придумал метод, чтобы восстанавливать облик усопших князей и императоров. А вместо этого хитроумные менты стали восстанавливать малосимпатичные физиономии всяких бомжей, безуспешно объявленных в розыск еще при министре Власике. Кстати, а кто сейчас министр МВД? Вот не помню. Кажется, все тот же, что и был раньше. Вообще любопытно, подумал я. Наш дорогой Президент практически не сменил кабинет. Оставил премьера, не принял отставки министров иностранных дел и обороны. Нашего Голубева тоже оставил. Турнул, кажется, только министра экономики, который воспротивился снижению цен на хлеб, водку и сахар. И это все. Как будто позабыл свои предвыборные обещания. Неужели Кремль на него так подействовал?

Или Некрасов был прав и что-то затевается?

Я поглядел на Некрасова, который, глядя в окуляр, что-то вдумчиво наговаривал на диктофон. Одновременно он строчил в тетрадке какие-то каракули.

– Ну, вот и готово, – произнес он наконец и устало потер лицо. – Черт. Совершенно не высыпаюсь. Увеличили штат, да что толку! Все равно с Левенгуком, кроме меня, никто у нас толком работать не умеет. Заколачивать микроскопом гвозди – вот все, что они умеют… Извини за вчерашнее, – добавил Некрасов неожиданно. – Что-то на меня нашло, какое-то отчаяние напало. Может, в самом деле все это пустые страхи. Может, это просто у нас атмосфера?…

Я вспомнил вчерашних Сапего и Воскресенского. Вроде умные люди, но как легко они решили, что КГБ опять взялось за старое. Все боятся, подумал я. Все подсознательно ждут чего-то ТАКОГО. Молчанию Кремля никто не верит… Ну ладно. Побоку политику. Мы, простые фискалы, лопаем, что дают.

– Атмосфера, – кивнул я Некрасову. – Во всем городе атмосфера. Не ты первый, не ты последний. – И, чтобы перевести разговор с тяжелой темы, я сунул Сергею карточки с отпечатками моих вчерашних знакомцев. – Сделай доброе дело, погляди, не совпадают ли эти пальчики с теми, что я вчера принес.

– Айн момент, – откликнулся Некрасов. – А потом я тебе расскажу о том, что ты мне притащил вчера…

С этими словами он быстро обработал снимки, сделал оттиски, снова залез в микроскоп и буквально через пять минут сообщил мне:

– Нет, не совпадают. Это не те.

Признаться, я и сам так думал. Но всегда приятно, когда точная наука подтверждает твои дилетантские гипотезы, рожденные чистой физиогномикой. Если бы вдруг выяснилось, что подозрительный террорист Андр – это Минич, Сапего или Воскресенский, я бы себя уважать перестал.

– Ловко ты, – с уважением сказал я. – Просто ас. Работал бы в частном сыскном бюро, давно стал бы миллионером.

– Барахло твои частники, – засмеялся Некрасов. – Они сами, чуть что, бегают в МУР за консультациями. Только и умеют, что интервью журналистам давать. Мы, мол, все дела доводим до конца… Ладно, слушай сюда. – Некрасов стер улыбку с лица.

– Слушаю, мастер, – почтительно отозвался я.

– Во-первых, пистолет, что ты мне дал. Ничего особенного. Обычный «стечкин», даже не модернизированный. В деле не был. Зато по номеру выходит занятная вещь. Это из партии, официально закупленной нами в Ижевске. Плачено из бюджета, а вот кто получатель… Получатель, естественно, засекречен. Говорить о нем можно только приблизительно. Армия, насколько мне известно, «стечкиными» уже не пользуется. Наше ведомство этих пистолетов за последние два года не получало. Следовательно…

– Следовательно… – повторил я с интересом.

– Следовательно, пистолет попал к секретным службам или к инкассаторам. Выбирай версию, которая тебе самому лучше нравится.

«Так-так», – подумал я. На инкассаторов эти вчерашние мордовороты никак не были похожи.

– Сережа, – осторожно спросил я. – А какую именно секретную службу ты имеешь в виду? Их как-никак целых три.

– Вот уж не знаю, – заявил мне Некрасов. – Может быть, вы. Может быть, Управление Охраны или соколы СБ. Выясняй сам, ты ведь в этих кругах вращаешься… Правда, – прибавил Сережа, – если этот пистолет как-то связан с отпечатками, то зацепка есть.

На мой взгляд, связь отпечатка с пистолетом мордоворотов была, но довольно слабая. Квартира Дроздова-«Кириченко». Именно Дроздову принадлежал бокс на почтамте. И именно возле дома Дроздова эти медведи на меня набросились… Нет, что-то здесь определенно было.

– Какая зацепка? – Я внимательно посмотрел в лицо Некрасову. Лицо эксперта было непроницаемо. – Ну ладно, не тяни…

Некрасов молча взял меня за руку и подвел к компьютеру.

– Смотри на экран, – приказал он. – Вот я ввел информацию об этом отпечатке. Гляди, что сейчас будет.

На экране замелькали цветные квадраты, потом компьютер виновато пискнул и на экране возник черный кружок с надписью по-английски. Сережа нажал пару клавиш. Компьютер запищал еще обиженнее, но кружок и надпись никуда не делись.

– Постой-постой, – сообразил я. – Он нашел отпечаток, но нам не отдает, так?

– Верно, – согласился Некрасов. – Требует допуск. Я ввел свой, муровский. Никакого эффекта. Теперь-ка ты введи свой, гэбэшный.

Я послушно пробежался по клавиатуре.

Компьютер повторил все ту же заунывную ноту. Картинка мигнула, однако по-прежнему осталась на месте.

– Как видишь, и Лубянка не всесильна, – подытожил Некрасов. – Есть ведомства, выходит, и почище вашего…

– То есть?

Некрасов хмыкнул.

– Встречался уже мне этот черный кружок. Похоже, что фирменный значок. Обычно одна солидная организация запирает им свои базы данных.

– Да кто? – Я нетерпеливо дернул Некрасова за рукав. Тот еще фрукт, тоже обожает говорить загадками.

– Не дергай, рукав оторвешь… Управление Охраны, конечно.

Я ошеломленно отпустил некрасовский рукав. Да-а-а, очень интересно. Выходит, что мой Андр состоит в штате у охранцев? И одновременно в Дем.Альянсе. Ну и ну. Когда-то мне попалась книжка про эсеровское подполье начала века. Там агент полиции Азеф одновременно возглавлял и боевую эсеровскую ячейку. И даже организовал убийство какого-то великого князя.

– Удивлен? – Некрасов, похоже, наслаждался моим замешательством. Я давно заметил, что эксперты чем-то похожи на фокусников. Исполнят свой замысловатый трюк и ждут аплодисментов публики.

– Забавно, – проговорил я, наконец-то собираясь с мыслями.

– Но и это еще не все. – Жестом опытного фокусника Некрасов подсунул мне вчерашний патрон. – Смотри, что я тебе сейчас покажу.

То, что он сделал, было невероятно. Этого не могло быть по законам физики.

– Черт возьми, – пробормотал я, не в силах сказать ничего другого. – Черт возьми… Черт…

– Появилась какая-нибудь гипотеза на этот счет? – поинтересовался Некрасов.

Я медленно приходил в себя. Это был не фокус. Гипотеза появилась, и была она вполне реальной и крайне тревожной. Надо было немедленно встречаться с генералом Голубевым.

Глава 46 ВАЛЕРИЯ

Утро началось с газеты. Я достала ее из почтового ящика по привычке. Дома у себя я выписывала «Известия» и «Московский листок», а здесь ничего. Хватало и того, что хозяева, сдавшие Андрею эту квартиру, выписали на год «Свободную газету». И теперь я каждое утро вынимала из ящика изделие хитроумного Витюши Морозова.

«Ну-с, что новенького Витюша наклеветал?» – подумала я, разворачивая номер еще в лифте. Как всегда, начинала я с последней страницы. На ней появлялись разнообразные отзывы, отклики и отповеди другим изданиям, которые, по мнению Морозова, недостаточно почтительно отзывались об их замечательной газете. Похоже, рубрику «Свободный бумеранг» вел лично господин Морозов. Или журналист, чрезвычайно умело подражающий стилю своего главного редактора. По-моему, выражения типа «свинская наглость газеты имярек, посмевшей вылить ушат грязных помоев», могли принадлежать перу только одного человека – самого Витюши. В этом номере доставалось «Московскому листку», посмевшему вылить что-то на кого-то из «СГ». Грызня эта была мне неинтересна, и я перевернула страницу. На предпоследней странице газеты помещались новости культуры. Я с сожалением пробежала все публикации. Невеликая радость следить за культурой по страницам «Свободной газеты», но все же лучше, чем ничего. Так, что у нас? «Ревизор» в театре Вернисаж, городничий въезжает на сцену на трехколесном велосипеде. Для рецензента ясно, что три колеса символизируют православие, самодержавие и народность… Боже, какая чушь. Отрывок из нового романа Кабакова «Похождения ненастоящего мужчины». Я начала было читать, вообразив, будто герой романа – импотент. Но оказалось, что это всего лишь зомби, оживший мертвец… Скукота. Кабаков совершенно исписался. А ведь «Роковая страсть» у него была ничего, критики даже ставили его в один ряд с Миллером и маркизом де Садом. М-да, мельчают великие… Я проглядела заметку «Триста тысяч одних статистов», посвященную очередной премьере в Киноцентре. Бог ты мой, сколько же лет я не была в Киноцентре? Хотя теперь уже не буду. Так что там? А-а, эпопея «Тихий Дон» Джорджа Лукаса. Маститый автор «Звездных войн» снял масштабное полотно о русском казачестве. Судя по рецензии, снял с размахом, сравнимым разве что с его космическим сериалом. В Америке фильм, оказывается, прошел с колоссальным успехом, а у нас критики высмеяли все старания режиссера. Что это, дескать, за казаки с американскими автоматическими винтовками М-16? Глупые критики, М-16 – отличное оружие, и если уж режиссер смог вооружить казаков этими любимыми американским народом ружьями, то надо радоваться. Должен ведь американский зритель увидеть в этих бородатых варварах что-то знакомое, иначе не посочувствует…

Я перевернула еще одну страницу. Вялая международная хроника, в основном предвкушения завтрашнего саммита. Ну-ну, предвкушайте. Визит премьера Степанова в Алма-Ату и невнятные коммюнике с Назарбаевым. Обе стороны заверяют друг друга и сами ни во что не верят. Кажется, сам Степанов уже на все махнул рукой. Пусть, мол, все идет как идет, пока не развалится окончательно. Ну, и Этот Господин важно безмолвствует. Очень угрожающе безмолвствует… Ха, недолго музыка играла, недолго кто-то танцевал. Лучше бы Этому Господину пойти не в Большой, а в тот же театр Вернисаж. К его услугам будет Городничий на трех колесах вместе с православием и народностью. А в Большом ждет тебя, родимый, только Лера Старосельская… А саму Леру Старосельскую ждет казенный дом и дальняя дорога. Дальняя-дальняя, до ближайшей стенки. Я перешла к первой странице и увидела себя. Я занимала почти треть первой страницы. Я была отвратительна на вид.

Руки мои угрожающе раскорячились, кисти рук терялись где-то за кадром. Выглядело это так, словно у меня в одной руке нож, а второй я кого-то душу. Монстр, а не Лера. Любо-дорого смотреть.

Статья возле фото называлась «В кого метит Демократический Альянс?» и подписана была Витюшей лично. В статье излагались некоторые сведения из моей биографии и биографии ДА. Все это под пером нашего Коцебу Морозова приобретало неслыханно зловещий характер. ДА изображался чем-то вроде масонской ложи и Коза ностра. Образ самой Леры Старосельской был подан особо убийственно. Фанатичка. Террористка. Буйнопомешанная (сидела в психушке в начале 70-х, ага!). Угроза стабильности в государстве и национальному согласию. И вообще странно, что до сих пор на свободе. Куда смотрят ФСК и соколы? Не туда, не туда они смотрят! Витюша, разумеется, не за возвращение 37-го года, но надо ведь и совесть иметь. И он, в лице российского народа… Точнее так: российский народ в его лице. Короче, кто-то в чьем-то лице обращается с вопросом: доколе? До сегодняшнего вечера, Витюша, подумала я. Потерпи немного, голубчик. Будет тебе и белка, будет тебе и по морде.

Я еще раз внимательно перечитала статью и порадовалась за себя. Если такой человек, как Морозов, меня поносит, значит, я на верном пути. И еще я подумала о том, что Занд, убийца Коцебу, напрасно отдал свою молодую жизнь. Таких, как Коцебу или Морозов, не бьют ножом в сердце. Их просто бьют по физиономии. Один раз. Это называется пощечина.

Тебе повезло, Витюша, подумала я. У меня сейчас другие заботы. Может, кто-нибудь другой догадается?

Я со вздохом свернула газету вдвое. Потом еще раз вдвое. И еще раз. И еще. До культпохода в Большой Театр оставалось около десяти часов.

Глава 47 МАКС ЛАПТЕВ

Генерал Голубев был мрачен. Он отмахнулся от моего приветствия по всей форме и таким же точно жестом пресек мое желание доложить результаты расследования.

– Читай, – коротко сказал он и протянул мне тоненькую полиэтиленовую папку.

Я принялся читать и похолодел. Как? Когда? Я ведь только вчера?…

В папке лежали косноязычный милицейский протокол и несколько фотографий. В протоколе говорилось, что вчера в 01 час 35 минут пополуночи соседи господина Воскресенского А.С. услышали в квартире соседа странный звук, похожий на выстрел. На звонок соседей г-н Воскресенский не открыл, и по этому случаю была вызвана милиция. Прибывший наряд обнаружил в вышеуказанной квартире труп мужчины, опознанный соседями (г-н Мякишев В.Н. и г-жа Юдина С.П.) как принадлежащий хозяину квартиры г-ну Воскресенскому А.С. При осмотре места происшествия был обнаружен пистолет системы «стечкин» и записка, отпечатанная на машинке. Согласно записке, поводом к самоубийству г-на Воскресенского послужил визит сотрудника Федеральной службы контрразведки г-на Лаптева М.А. Означенный сотрудник Лаптев М.А., путем угроз и запугивания, вынудил г-на Воскресенского к так называемым добровольным признаниям в поступках, которые покойный г-н Воскресенский не совершал. При осмотре было… ну, и так далее, в таком примерно духе. К рапорту прилагались и фотоснимки. На них мертвый Воскресенский полулежал, прислонившись к роялю. Рядом с его рукой валялся «стечкин» – точь-в-точь такой, какой я вчера отобрал у мордоворота. Грубо сработано, торопятся, подумал я. Хотя, с другой стороны, откуда им было знать о существовании маузера? Слепили самоубийство из того оружия, что нашлось у них…

– Это все подстроено! – произнес я, кладя папку генералу на стол и стараясь говорить спокойно. – Если вы мне дадите буквально две минуты, я все объясню…

– Напишете рапорт, – четко, громко выговаривая слова, отрезал Голубев. – До окончания внутреннего расследования вы отстраняетесь от дела. Можете считать себя в отпуске.

– Да, но покушение…

– Я вам сказал: вы этим делом больше не занимаетесь. Кроме того, расследование дела о возможном покушении на Президента с сегодняшнего дня официально возложено на Управление Охраны и находится под непосредственным контролем начальника Управления Охраны, господина Митрофанова Олега Витальевича. Вам все ясно, капитан Лаптев?

– Так точно, – убитым голосом ответил я.

– Кроме того, – вдруг добавил Голубев, – вы ведь, капитан, все равно ничего и не обнаружили, что могло бы пролить свет на это дело. Верно я вас понял?

Я хотел возразить, что нет, не так, конечно, неверно. Что есть важные доказательства… Что я готов хоть сейчас… Я открыл рот все это сказать – но тут же и закрыл. Потому что вдруг понял, отчего Голубев разговаривает со мной так громко и четко, словно уверен, что разговор этот обязательно будет слушать кто-то посторонний. Понял я и странное выражение лица генерала, и то, как он намеренно меня перебил, не давая говорить.

Бог ты мой, отчаянно подумал я. До чего мы дожили? Неужели кто-то слушает кабинет самого директора Управления ФСК? Невероятно!

Вслух я виновато сказал, стараясь тоже говорить вполне отчетливо:

– Так точно. Никаких доказательств мне найти не удалось. Скорее всего, агент «Кириченко» был единственным, кто хоть что-то знал…

Генерал кивнул:

– Вы свободны, капитан. Идите и пишите рапорт, и чтобы через полчаса он лежал у меня на столе. Потом вы считаетесь в отпуске, вплоть до особого распоряжения.

Голубев произнес эту тираду самым угрюмым тоном, однако под конец фразы неожиданно мне подмигнул и большим пальцем правой руки показал, на потолок. И я сообразил, что, если в отпуске продолжу свои поиски, генерал не станет мне чинить препятствия. Хотя и помогать, конечно, тоже не станет. Обычная наша метода. Начальство не отвечает за неудачников, но против героев, под своим чутким руководством, не возражает. Голубев был чекистом старой школы и все эти хитрости знал до мелочей…

Ладно. Спасибо, как говорится, и на этом.

Я вышел из кабинета Голубева и, не сдержавшись, хлопнул входной дверью. Главным чувством, переполнявшим меня, была злость. Я весь дрожал от ярости, вспоминая серые милицейские снимки, на которых распластался Воскресенский с пулей в голове. Человек, которого фактически я убил. Убил уже тем, что пришел к нему и подарил кому-то прекрасный шанс убрать меня с дороги. Я, кажется, представлял уже себе, что за люди могли хладнокровно пристрелить Воскресенского, грубо подкинуть ему свой пистолет и подставить меня. Судя по всему, они торопились. Им было важно убрать меня с дороги хоть на сутки…

Очень интересно, что же должно случиться в ближайшие сутки?

Хотя, конечно, ясно, ЧТО именно.

Осталось только вычислить, где ЭТО должно произойти? Пока у меня имелась на этот счет лишь слабая догадка.

Зайдя в свой кабинет, я не стал включать компьютер, а по старинке заправил в ундервуд чистый листок бумаги. Для большого рапорта обо всем время еще не настало, и сейчас он только бы помешал моему начальнику играть в несознанку. Хорошо, возьмем ответственность на себя, не привыкать. Я ограничился рапортом-малюткой на полстранички. Коротко описал свой визит к Воскресенскому (аккуратно обойдя причины визита). После чего намекнул на странный характер самоубийства Воскресенского, который, во-первых, не имел никаких поводов свести счеты, с жизнью, а, во-вторых, сделал выстрел почему-то не из личного маузера, а из пистолета «стечкин», вообще неизвестно кому принадлежащего. Я надеялся, что, проверив «стечкин», наши эксперты придут к тем же выводам, что и Некрасов из МУРа.

Сочинив сей краткий опус, я отдал рапорт секретарше Голубева, вернулся в свой кабинет и стал обдумывать ближайший порядок действий. Перво-наперво надлежало успокоиться. Ярость – плохой советчик, даже если она благородная и вскипает как волна. Разумеется, на войне как на войне. Но взять себя в руки необходимо.

Чтобы немного успокоиться, я открыл шкаф и пошарил в комплектах спецодежды. Мысль сменить свой цивильный костюм на милицейскую форму была определенно удачной. Итак, перво-наперво мимикрия.

Через несколько минут в кабинете капитана ФСК Максима Лаптева возник капитан милиции Максим Лаптев. Форма была подогнана неплохо и смотрелась на мне гораздо лучше, чем штатский костюм. В форме я выглядел значительно солиднее… Порядок. Возьмем еще гаишный жезл. В таком виде вполне можно обойтись без машины. Останавливай любую и садись, тебя подвезут.

Уже намереваясь покинуть свой кабинет, я услышал телефонный звонок. Звонили не по внутреннему, а по городскому. Ленка? Я подскочил к столу и взял трубку.

Это была не Ленка. Это был мой приятель Ручьев, супруг своей жены Ирины и хозяин собаки Плаксы. Честно говоря, я даже забыл, что давал ему когда-то свой рабочий телефон.

Услышав голос Ручьева, я первым делом хотел извиниться и перенести разговор на потом. Но потом мне стало неудобно. Пять минут меня не спасут, а без дела Ручьев мне на работу звонить бы не стал.

Оказалось, Ручьев хотел попросить у меня совета, а Ирина – мне пожаловаться. Он надумал покупать газовый пистолет и не знал, какую марку выбрать.

– Да зачем тебе пистолет? – удивился я, на минуту забыв обо всех своих делах. Серегу Ручьева я мог себе представить с собакой, с компьютером или с книжкой. Но никак не с пистолетом. В этом было что-то несовместимое. Вроде сигареты в зубах Мадонны на картинах мастеров Возрождения.

Ручьев горестно признался, что живет в бандитском районе. Каждый день тут драки со стрельбой. Вчера, например, мафия устроила здесь разборку в метро, на станции «Профсоюзная».

– Прямо на самой станции? – полюбопытствовал я.

Ручьев сказал, что подробностей не знает, но вроде на самой станции или в подземном переходе, где туалет. Троих избили до полусмерти, четвертый ушел.

Ага, подумал я. Четвертый все-таки ушел. Четвертым, как нетрудно догадаться, был я сам. Роль мафии сыграли три мордоворота с желтыми пропусками-карточками и с пистолетами системы «стечкин». Мне вдруг пришло в голову, что в Москве и мафии-то никакой нет. Просто спецслужбы разбираются между собой, пугая честной народ вроде тихони Ручьева.

– Бери «вальтер», – деловито посоветовал я Ручьеву. – У него вид солидный. А еще лучше обучите вашего Плаксу команде «фас».

Ручьев переспросил название пистолета и грустно заметил, что Плакса у них знает только команду «гулять», а больше всего любит пожрать и поспать…

На этом месте трубку взяла Ирина, супруга Ручьева.

– Але, Макс, – затараторила она. – Скажи мне, дорогой, почему ваши меня сейчас на работу не пустили?

– То есть как не пустили? – растерялся я. Трудно было найти человека, который бы мог помешать Ирочке Ручьевой добиться своего. – И почему это наши?

– А то не знаешь! – огрызнулась Ирка. – Четверо каких-то дегенератов оккупировали литчасть в Большом и мне даже в дверь войти не дали. Заладили свое: «Охрана, охрана!» Их тут с утра уже в театре видимо-невидимо, а в нашей литчасти у них не то штаб, не то засада.

В голове моей все прояснилось. Кусочки мозаики, которые были рассыпаны по сторонам без пользы, точь-в-точь как папки в Мусорном Архиве, вмиг сложились в одну картинку. Вон оно что, подумал я. Ну, хитрецы. Ну, подонки. Как ловко все придумали…

– Что ты молчишь, Макс? – продолжала терзать меня Ирка. – Ну, скажи что-нибудь. Мне ведь домой из-за этого пришлось вернуться. Скажи на милость, что все это значит и когда все это кончится? А, Максим?

– Спасибо, Ирина, – сказал я совершенно невпопад. – Эти «наши» совсем не наши, это Управление Охраны, а я в ФСК… Я что-нибудь узнаю и сразу позвоню. Хорошо?

– Хорошо, – недовольно ответила Ирка. Она поняла так, будто я выгораживаю своих. Для нее тоже не было никакой разницы между ФСК, УО и СБ.

Между тем разница была. И большая.

И сегодня в ней-то было все дело…

Я выскочил из здания на Лубянке, замахал жезлом и с ходу остановил уазик. Перед тем как назвать адрес, я на мгновение задумался. Кто же из трех тот самый Андрей, слуга двух господ? Трахтенберг? Николашин? Колокольцев?

Глава 48 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

– Вставайте, граф! – сказал знакомый женский голос. – Завтрак готов и уже стынет.

Я протер глаза, еще не очень соображая, где я. Снилась какая-то чушь. Будто в казино за столиком с рулеткой сидит все наше телевизионное начальство с Александром Яковличем во главе. Причем вся компания ставит на красное. Я тоже хочу поставить на красное, но мне не дают. «А вам на черное, на черное, – говорит Сан-Яклич. – Или на зеро. Но только учтите: проиграете – пойдете командовать Таманской дивизией. Танк водить умеете?»…

Я сел в кровати, обхватив голову руками. Ну и сон. Бред, а не сон. Интересно, как бы его старик Фрейд истолковал? Пожалуй, что никак. Рулетку и шефа он бы еще как-то объяснил, но Таманскую дивизию… Вот вопрос: если во сне вас хотят назначить комдивом – к чему это? К добру или не к добру? Может быть, к войне? Не дай Бог, конечно.

– Проснулся, Аркаша? – спросил меня все тот же голос. – Вот молодец. Я уже думала, тебя из пушек не разбудишь.

Дались вам эти пушки, все еще сонно подумал я, но уже проснулся. И догадался наконец, где я нахожусь. У Натальи. Ну да.

Сама Наталья, довольно улыбаясь, протягивала мне рубашку. Ее круглое лицо излучало одно сплошное Дружелюбие. Золотая улыбка едва ли не слепила мне глаза.

Мне стало неловко. Я ничем такого отношения к себе не заслужил. Даже вчера, заявившись к Наталье в полпервого ночи, я сразу недипломатично задрых. Или не сразу? Я потер лоб, соображая. То-то мне всю ночь танки снились. Чудилось, будто обнимаю броню какого-нибудь Т-72… Нет, пожалуй, все-таки сразу. Натальино дружелюбие – это аванс.

Я взял у нее из рук рубашку, припоминая события вчерашнего вечера.

Счастливо оторвавшись от соколов, мы еще попетляли для надежности и остановились в каком-то из любимых Мокеичем переулков.

– Все, братцы-кролики, – сказал я своей команде. – Спасибо за службу. Теперь разбегаемся. На три ближайших дня даю вам всем отгулы и исчезните с горизонта. В деревню, на дачу, в гости к теще – куда хотите. Только не, отсвечивайте в городе. Завтра на ТВ может быть скандал, и лучше, чтобы вас на горизонте не было. Соколы шуток не понимают. Пока они опомнятся да остынут, должно пройти какое-то время. Но пока сматывайтесь. Я вас прикрою, а вы, если что, все валите на меня…

– Вот еще, – пробурчала Катя. – Что мы, маленькие? Не первый год вместе работаем…

– Именно, – наставительно сказал я. – Пора бы привыкнуть, что в таких случаях приказы начальника не обсуждают. Вот берите пример с Мокеича: сидит и не обсуждает.

– Тебя обсудишь, – хмыкнул Мокеич.

– Вот так-то, – удовлетворенно согласился я. – Все, расходняк. Мокеич, отгонишь «рафик» на нашу запасную стоянку… Кстати, – добавил я, – одолжи-ка начальнику свою старую тачку. На пару дней.

Мокеич с готовностью отдал мне ключи. У него был старый ушастый «Запорожец», который он давно терпеть не мог, мечтал кому-нибудь сплавить и пока ездил по доверенности на «нивке» своей тещи. Я же, разбивший свою «Волгу», с удовольствием пользовался ушастым уродцем. С ним я был спокоен: такую машину грабить не полезут.

– А сами вы куда сейчас? – спросил Журавлев. – Домой вам тем более нельзя. Может, к нам? Потеснимся… Жена будет рада, – закончил он неестественно бодрым голосом. Как видно, ему смертельно не хотелось одному возвращаться к семейным разговорам про темпы инфляции. И мне, по правде говоря, тем более.

– Я найду, куда ехать, – заверил я. – За меня прошу не беспокоиться, не пропаду.

– К Алле Евгеньевне поедете? – ревниво спросила Катюша. – Или к Татьяне? А может, к Наталье или Верочке с «Мосфильма»?

Каким-то образом Катя всегда была в курсе всех моих личных дел. Она знала многое, хотя и не все. Женская интуиция у нее была развита отменно. Я был для нее чуть больше, чем просто любимый начальник.

– Катюша, – проникновенным голосом произнес я. – Рыбка моя, мечта моя. Ты ведь знаешь, я поехал бы только к тебе. Но ведь Петюня… И потом Борис Игоревич едва ли будет доволен…

Катюша примолкла. Супруг Борис Игоревич едва ли был бы доволен. Я подозреваю, что он и так имел на меня огромнейший зуб из-за вечерних записей нашей программы. Возможно, он подозревал, что дело не только в записях…

Мы подбросили до дома Журавлева, потом Катю. После чего Мокеич вопросительно поглядел на меня:

– Куда ехать, шеф?

Я задал ему направление, в самом общем виде, а потом задумался. Если соколы до утра не угомонятся, меня станут искать в первую очередь. Значит, адрес мой на ближайшие день-два никто не должен был знать. В районе Тверской, куда держал путь наш «рафик», у меня было три варианта. Алла Евгеньевна, Наталья и Вита. Насколько я помню из истории, Ясир Арафат, проживая в Тунисе и опасаясь покушений, каждый вечер менял свой адрес, доверяясь случаю: подбрасывал драхму. У меня была штука получше. Я выудил из наружного кармана рубашки пластмассовый кубик и загадал: один, два – иду к Алле, три – четыре – ночую у Виты. А если выпадет пятерка или шестерка – делать нечего, придется идти к Наталье. Честно говоря, хотелось мне к Алле, но там меня и проще всего было отыскать. Доверимся-ка случаю.

Метод Арафата дал мне шестерку. Против судьбы не пойдешь.

– Стой, – сказал я Мокеичу. – Дальше я пешком. А ты лучше позабудь, в какую сторону ты меня вез.

– Будет сделано, – миролюбиво сказал Мокеич и умчался.

Так я попал к Наталье.

Я провел рукой по карману рубашки, кубик был там. Маленькое орудие Фатума. Если бы не он, был бы я сейчас у Аллы и пил бы чай… без сахара и безо всего. В том числе и без хлеба. Вечно у Аллы холодильник пустой, и если приходишь без предупреждения – пеняй на себя.

В этом отношении кубик выбрал Наталью недаром. За ее завтраки ей можно простить очень многое. Даже три золотых передних зуба. Даже неправильные ударения, которые она иногда расставляла в иностранных словах. Наталья была женщиной умной и начитанной. Но что же поделать, если в книгах на иностранных словах ударения не ставятся – догадайся, мол, сама. Наталья догадывалась, но части неправильно.

Раньше меня это раздражало, но потом я привык.

Кстати, к ее потрясающим котлетам я привык еще раньше.

Я доел свою порцию, глотнул компоту и только тогда взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Так. Теперь надо позвонить на работу и Дроздову, как договорились.

Только, конечно, не из квартиры. Я пошарил в карманах.

– Наташ, у тебя жетон есть? – спросил я.

У хозяйственной Наташи жетонов нашлась целая пригоршня. Я взял парочку. Потом, подумав, взял еще два. Телефоны-автоматы, производимые в нашей стране, на редкость ненадежны. Это вам не автоматы Калашникова.

Глава 49 МАКС ЛАПТЕВ

На мой звонок долго никто не открывал. Наконец, за дверью я услышал шаркающие шаги.

– Кто это там? – спросил старушечий голос из-за двери.

– Милиция, – строго произнес я. – Трахтенберг здесь проживает?

Дверь приоткрылась сантиметров на пять, в проеме блеснула цепочка. Хозяйка, видимо, обсмотрела мою милицейскую форму, осталась довольна и, наконец, пустила меня внутрь. Но не далее прихожей.

Старушка была как в книге «Преступление и наказание». Грязноватый халат, крысиный хвостик волос. Из кухни несло чем-то горелым и противным. Да и квартирка сама выглядела на редкость противно. Чувствовалось, что живут здесь не очень давно, но уже успели все основательно загадить. Стены были в какой-то жирной копоти и, случайно коснувшись одной из стен, я думал о том, обо что же вытереть руку.

– Трахберги? – радостно сказала старушка. – Уехали, уехали они. В Израиль, значит, подались. Квартирку продали и поминай как звали. Скатертью дорога. Пущай отдохнет от них Россия-матушка… – Тут старуха тревожно посмотрела мне в лицо и спросила: – Извиняйте. А вас, товарищ милиционер, как, к примеру, звать-величать?

– Лаптев, – отрапортовал я. – По имени Максим, по отчеству Анатольевич. По званию – капитан. Что вас еще интересует?

Старушка успокоилась.

– Да нет, – ответила она. – Ничего, товарищ милиционер. Я подумала, может, вы из этих…

– Из каких? – переспросил я. Очень я не люблю таких разговоров. В эти минуты мне хочется, хоть ненадолго, стать евреем.

Старуха засмущалась и ничего не ответила. Словно бы ей на подмогу из комнаты в прихожую вышел мужик лет сорока, со встрепанными волосами, в трусах, в майке и в шлепанцах. В руках он держал наполовину опустошенную банку с солеными помидорами. Мужик задумчиво ел. Глаза у него были чуть прикрыты от удовольствия.

– День добрый, гражданин начальник, – произнес мужик, жуя. – Хотите помидорку? Мамаша сама солила. – Он лениво мотнул головой в сторону старухи. Та горделиво потупилась.

– Здравствуйте, – сказал я. – Спасибо, конечно. Я только что из-за стола, сыт…

– Ну, как хотите. – Мужик спокойно вытер пальцы о майку. – А старую вы не слушайте. Андрюха нормальный парень. Я с ним пару раз успел потолковать, пока квартиру оформляли. Злой только был очень, а так ничего. Все ругался на всех. Идиоты, говорил, падлы… нет, быдлы. Короче, суки позорные, примерно так. И выпить был не дурак. Короче, парень что надо, и плевать мне, что еврей…

Старуха недовольно кашлянула. Слова сына ей не нравились, но спорить она не хотела, стесняясь постороннего, да еще и милиционера.

– Плевать, – повторил мужик. – Главное что? Главное, чтобы человек был хороший. Взять хотя бы президента нашего. Чихал я на то, что он Маркович по отчеству. Пусть хоть Абрамович. Главное, чтобы он всем коммунякам и демократам дал просраться… Правильно я излагаю, гражданин начальник?

Старуха поджала губы.

– Макарович он по отчеству, а не Маркович, – с досадой произнесла она. – Папу его Макаром звали. Он же рассказывал по телевизору. В паспортном столе ошиблись или специально навредить захотели.

Мужик засмеялся и добродушно покрутил пальцем у виска. При этом он чуть не выронил свою банку, однако проворно успел подхватить.

– Выходит, уехали, – сказал я. – А, простите, давно?

– Да месяца три будет. – Мужик прищурился. – Ну да, сразу после выборов и уехал Андрюха. Я его еще в аэропорт провожал. Багаж-то они поездом отправили, – пояснил он, – а сами вот на самолете, налегке.

– Благодарю вас. – Я козырнул. – Извините за беспокойство.

– Да какое там беспокойство, гражданин начальник, – пожал плечами мужик. – Все равно сегодня не работаю. Вот поем и телевизор буду смотреть. Как наш президент всяких американцев-французов встречает. Понаехали, не запылились, нате-здрасьте. Уважают Россию…

Я еще раз козырнул, вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице. Лифт не работал, и, похоже, давно. Пройдя уже два пролета вниз, я вдруг услышал голос старухи:

– Товарищ милиционер, а, товарищ милиционер?

Пришлось вернуться.

– Товарищ милиционер, я забыла спросить… – Старуха с любопытством уставилась на меня. – А чего вы Трахберга-то искали? Натворил он чего-то перед отъездом? Украл, может, чего?

– Да ничего не натворил, – ответил я официальным голосом. – Просто я с ним хотел побеседовать. По вопросу соблюдения паспортного режима.

– Понятно… – Старуха потеряла ко мне всякий интерес и скрылась за дверью, а я, наконец, смог покинуть этот дом. Не могу сказать, что общение со старушкой и с ее сыном доставило мне большое удовольствие.

На улице я хорошенько проверил, нет ли за мной хвоста. Я, правда, и с Лубянки ушел вполне конспиративно, но тем не менее. Еще одной провокации мне совсем не хотелось. Хотя, конечно, представить, чтобы эта парочка после беседы со мной решила покончить жизнь самоубийством, любому бы было довольно затруднительно. От такого липой несло бы за версту. На это я и надеялся. Да и среди бела дня… Помимо всего прочего, мужик с банкой – это вам не хлипкий Воскресенский.

Слежки за мной я не обнаружил и довольно быстро добрался до дома предпоследнего из оставшихся Андреев – Колокольцева. Милиции на улицах было уже хоть отбавляй, и я в своей форме ничем не выделялся. Идет себе опер по своим делам. Или гаишник. Или участковый.

Колокольцев жил на Аргуновской, недалеко от Останкино и гостиницы «Космос». Дом его представлял собой такое высоченное здание с единственным подъездом, который имел, правда, два входа, с наружной и с внутренней стороны фасада. С обеих сторон дома были расставлены скамеечки, и на них грелись сонные бабули. Насколько мне известно, наши оперативники терпеть не могли такие дома-башни. Звукоизоляции здесь практически не было никакой, и любая операция захвата превращалась в спектакль с участием всех любопытных жителей дома. Уж не говоря о том, что каждый мог попасть под шальную пулю…

Квартира Колокольцева располагалась на десятом этаже, а всего этажей было двенадцать. Лифт работал, но так угрожающе скрипел, что я решил обратный путь проделать пешком. Осторожности ради.

Впрочем, осторожничать мне пришлось гораздо раньше. Позвонив в обшарпанную дверь, я машинально встал сбоку. И не напрасно. Лохматый паренек, высунувшийся из квартиры, действовал решительно. В руках у него был большой железный прут, и он с размаху свистнул по тому месту, где, по идее, должен был стоять визитер. Кажется, он собирался ударить вообще любого, кто надумает прийти к нему с визитом. Однако, увидев мою милицейскую форму, он впал в неистовство.

– А-а-а! – страшно крикнул он и еще раз ударил прутом. И еще раз промахнулся, причем я даже не особенно уворачивался. Что-то у этого парня было неладное с координацией движений. Словно руки его существовали отдельно от головы.

– Бросай прут! – крикнул в ответ я. – Буду стрелять!

Парень бешено вращал глазами. Непослушная железная палка в руках явно злила его не меньше, чем я сам. Он снова крикнул, что-то совсем неразборчивое, и метнул свое орудие прямо мне в лицо.

Прут ударился о стену в полуметре над моей головой и отколол солидный кусок штукатурки. Поле битвы на мгновение заволокло известковыми брызгами. Я воспользовался этой заминкой, чтобы схватить скандалиста за руку. Однако он оказался неожиданно сильным, вырвался и помчался по лестнице. Почему-то вверх, а не вниз.

Я побежал за ним, моля Бога, чтобы дверь на чердак была заперта. Для полного счастья мне не хватало только поединка на крыше небоскреба, как в американском боевике.

На сей раз удача улыбнулась мне. Я нагнал парня и схватил его в тот момент, когда он пытался голыми руками свернуть замок на двери, ведущей на чердак. Он снова закричал, стал неистово вырываться, суча руками и ногами. И вдруг обмяк, тяжело задышал и медленно сполз на бетонный пол. Я даже испугался – настолько этот парень вдруг стал похож на нелепую заводную игрушку, у которой лопнула пружина завода.

– Пошли отсюда… козлы… – невнятно пробормотал он, глядя мне в глаза и в то же время куда-то помимо меня. Меня он уже не видел. Я расстегнул пуговицу на рукаве его давно не стираной рубахи и закатал рукав. Так и есть. Вся рука на внутреннем изгибе локтя была в красных точках. Понятно.

Осторожно обхватив парня, я приподнял его и медленно повел вниз. Тот, по-прежнему тяжело дыша и опираясь на мою руку, доплелся таким образом до квартиры и плюхнулся кулем на диван. Длинные его патлы разметались по грязной подушке, открыв наконец, полностью его лицо.

Это лицо было мне уже знакомо по фотографии, которую я подобрал вчера в Мусорном Архиве. Так и есть. Колокольцев Андрей Ефимович, некогда соратник Леры Старосельской, явный и безнадежный наркоман. Судя по обстановке в квартире, Колокольцев не всегда был таким. Пустые полки еще хранили следы книг. На стене висело несколько эстампов, которые бы и я не отказался у себя повесить. Мебели почти не было – так, диван и пара стульев, – но та, что еще оставалась, когда-то имела отношение к хорошему гарнитуру. Среди жестяных тарелок и граненых стаканов на полу стояло несколько чашек и блюдец, определенно принадлежавших некогда к красивому сервизу.

Я оставил Колокольцева лежать на диване и прошелся по лестничной площадке, звоня во все двери. В квартире напротив оказался телефон. Благодаря моей милицейской форме я мог быть избавлен от расспросов. Впрочем, и так все было ясно. Быстро вызвав наркологическую бригаду, я двинулся обратно, в убежище бывшего члена ДА Колокольцева.

– Опять Андрей? – сразу все поняла пожилая миловидная женщина, хозяйка телефона. Она вышла вслед за мной на площадку.

Я кивнул и спросил:

– Давно это с ним?

– С год… Или чуть поменьше. Раньше был человек как человек. Вежливый, внимательный. Пить – сроду не пил, все с книжками. Друзья к нему заходили, девушки…

Я полез в свой планшет, и соседка сразу же опознала по фотографиям Леру Старосельскую и Андрея Трахтенберга.

– А потом что было? – Я положил фотографии обратно.

– А потом – все, – грустно ответила соседка. – Со всеми поссорился. На нас стал кричать. Мы уж с мужем и так с ним, и эдак… Заходили, звали чайку попить, пообедать, но даже нам он, в конце концов, перестал дверь открывать… Последний раз мы с ним нормально поговорили месяца три назад. Он тогда сказал, что страна катится в пропасть, и ему уже все равно…

– А эти друзья его больше не приходили? – Я повел пальцем в сторону планшета с фотографиями.

– Нет, ни разу. Я ведь все больше дома сижу, а слышно у нас на лестнице все так, будто и стен никаких нет. Как лифт зашумит, я и подойду к глазку… Нет-нет, перестали к нему друзья ходить. И еще раньше, чем он пристрастился к этому делу. Потом уж мы пару раз хотели и «скорую» вызвать. Но Андрей просил этого не делать. Говорил, что иначе его посадят в тюрьму за наркотики… Неужели теперь тюрьма? Я отрицательно помотал головой.

– Да нет, не думаю. Но лечить его придется, иначе уж… сами понимаете.

Соседка понимала. Я тоже понимал, но уже другое: если и готовится теракт, Колокольцев к нему не причастен. Полностью отпадает. Оставалась последняя моя надежда – Николашин.

Передав Колокольцева прямо на руки приехавшим санитарам, я покинул дом-башню. Уже в лифте я вспомнил, что решил спускаться пешком, но, на счастье, дребезжащий механизм довез меня без происшествий.

Андрей Николашин жил на Воронцовом поле, в старом, но крепком доме хрущевской застройки. Квартира располагалась на третьем этаже.

На звонок открыл сам хозяин, молодой человек, похожий на собственную фотографию из досье. Ни слова не говоря, он ввел меня в комнату и там поглядел на меня с усмешкой.

– Добрый день, капитан Лаптев, – почти весело проговорил он. – Мы уж вас заждались.

Я хотел спросить, кто это мы, но тут меня сзади ударили по затылку чем-то тяжелым, и я потерял сознание.

Глава 50 ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

У Мосина был до того побитый вид, что я раздумал добавлять. Толстые его щечки обвисли, а нашлепка из пластыря, по-моему, выросла раза в два. Об такого грех было руки пачкать. Я для профилактики щелкнул его по носу и поинтересовался:

– Ну что, игрок? Весело провел вчерашний вечер? Видел, видел я тебя с твоим другом Аркашей Полковниковым. Ха-а-рошая компания, ничего не скажешь!

– Я убью его, – злобно произнес Мосин. – Я его достану. Он не рад будет, что родился на свет. Я…

– Ты вонючка, – прервал я его. – Стой и слушай. Предупреждение мое тебе будет самое последнее. Я тебе приказал вчера не ездить и готовить соколов к сегодняшней работе. Ты мой приказ нарушил. Мало того, ты опозорил нашу службу своим скандалом. Ты бросил тень на самого Президента!… – Голос мой сорвался на крик. Это у меня получилось невольно. Моська втянула голову в плечи. – Я тебе говорю: еще один раз, и я тебя вышвырну обратно в твою сраную бильярдную в парке Горького. Или вообще пристрелю. Понял, ну?

Мосин закивал. Толстые его щечки вместе с нашлепкой мелко затряслись в такт. Он все осознал, проникся и вообще больше никогда…

– Понимаете, хозяин, – своим мерзким плаксивым тоном заговорил он. – Эти ублюдки с телевидения налетели на нас, как вороны…

– А ты что, разве не сокол, – раздраженно перебил я, – чтобы ворон бояться? Выходит, ты и есть глупая жирная ворона…

– Я виноват, виноват, – продолжил свою покаянную песенку Мосин. – Я ж не думал, что этой гниде Полковникову все известно! Я же думал, обычное телевидение. Вопрос – ответ, с кем не бывает?…

– Вижу, что не думал, – заметил я наставительно. – Не умеешь это делать, так не лезь. За нас Президент думает, усек?…

Потом до меня дошли наконец моськины слова.

– Что ему известно? – спросил я зловеще. – А ну, выкладывай, сукин сын, игрок гребаный!

Моська попятилась.

– Ну… это… Про то, как мы этого фискала замочили…

– Врешь! – Я схватил его за грудки. – Ты проболтался?! Ты сам ему сказал, урод?!

Мой заместитель, вице-сокол с битой мордой, с готовностью подставил мне щеку для удара и захныкал:

– Да я ни сном ни духом… Я и сказать ничего не успел. У него уже все на руке было написано.

Я отпустил Моську.

– Что значит на руке?

Мосин, захлебываясь в словах, изложил мне, в конце концов, все события вчерашнего вечера. Если это было правда, все выходило очень неприятно.

– Позвольте, хозяин, я его найду и собственноручно шлепну, – произнес Мосин, преданно глядя мне в глаза. – Это ведь не Дроздов с его танками, а паршивый репортеришка. Пристрелим по-тихому, никто жалеть не будет. Больно умный стал, во все лезет…

– Даже не думай, – прекратил я его излияния. – Сообрази хорошенько, дурень. Откуда-то он все это узнал. Наверняка он на кого-то работает.

– На охранцев, наверное, – встрял Мосин. – Это их штучки, это они ведь нас подставили… Ну, я до него доберусь!…

– Ты до Митрофанова доберись, – сказал я. – Слабо тебе ЕГО пристрелить по-тихому или по-громкому. А?

Мосин захлопал глазами. Самому добраться до начальника всех охранцев ему было слабо.

– К тому же, – добавил я, – если Аркашка с кем и связан, так, конечно, не с охранцами. Некультурная для него эта публика. Скорее, он пашет на Контору, на генерала Голубева.

– А что, – согласился Мосин. – У Голубева вся Москва в фискалах. Фискалов как грязи. Ну и хорошо. Одним фискалом больше – одним меньше. Отдайте мне его, хозяин, а?

– Голубева тебе отдать? – спросил я. – Давай, забирай. Осилишь?

– Да нет, – испуганно поправился Мосин. – Зачем Голубева? Журналиста этого поганого, трепло телевизионное…

– Даже не думай, – повторил я грозным тоном. Эту фразу я нашел в фильме «Грязный Гарри», который смотрел уже раз пятнадцать на своем домашнем «Шарпе». Эх, из тех бы ребят набрать себе команду. – Вы позавчера уже грохнули одного фискала, еще одного хочешь? Голубев нас за это уж точно отщелкает поодиночке, и Президент нам не поможет… Пошли ребят только понаблюдать. Пусть, значит, одни соколы посматривают за Дроздовым, а другие пошустрят за Аркашкой. Но не трогать. Пока. Усек?

– Ясно, хозяин, – с недовольным видом кивнула Моська. Очень ему хотелось Полковникова шлепнуть. Да кому, дурень, не хотелось бы?

Тут зазвонил телефон. Я жестом приказал Мосину убираться и взял трубку. Звонил Антонов из той группы соколов, которую я еще с утра послал на осмотр в Большой. Антонов пожаловался на то, что работать нормально нет никакой возможности, мешают…

– С каких это пор тебе цивильные мешали? – удивился я. Вот еще один придурок. Мешают ему, видите ли, осуществлять безопасность Президента. Вот фрукт!

Но оказалось, что Антонов имел в виду другое. Вовсе не цивильные, а самые что ни на есть кадровые стояли на пути соколов.

– Охранцы, говоришь? – переспросил я, зверея. Ну, Митрофанов! – Ждите меня, я сейчас сам приеду, – приказал я и бросил трубку. Мы еще поглядим, кто в доме хозяин. – Машину! – приказал я. – Четверо со мной. Едем в Большой, разбираться.

Глава 51 МАКС ЛАПТЕВ

Бить по голове надо уметь. Эти умели, но недостаточно. Видимо, опыта еще маловато. По всем правилам я должен был очнуться где-нибудь на дне Москвы-реки секунды примерно на три. Вместо этого я очнулся значительно раньше. На заднем сиденье машины, в компании каких-то мордоворотов. Я был зажат между ними, как порция свиной отбивной между двумя ломтями хлеба в хорошем биг-маке из «Макдональдса». Едал я такие бутерброды, было дело. Однако сейчас, кажется, собирались съесть меня.

Мною вы подавитесь, решил я, осматриваясь сквозь чуть приоткрытые глаза. Мордоворот, сидящий справа, заметил мой нехитрый маневр.

– А-а, очнулся, капитан, – протянул он немного разочарованно. Кажется, он готов был мне еще разок врезать по голове. Но в машине было так тесно, что размахнуться как следует ему не удалось бы.

Я застонал. На самом деле череп у меня крепкий, так что стон был сплошной липой.

– Больно, – удовлетворенно признал мордоворот. – Это еще семечки. Больно будет потом. Узнаешь меня?

Вопрос был излишен. Это был один из трех вчерашних мордоворотов, которые после нашей встречи прилегли отдохнуть в туалете на «Профсоюзной». Я вспомнил рассказ Ручьева и огорчился. Выходит, народная молва преувеличила, и избитые до полусмерти снова в строю.

– Он узнал, – сообщил тип, сидящий слева. – Он уже боится.

Тип слева был тоже из вчерашних. Судя по тому, как он морщился, ворочая шеей, ему от меня сильно досталось. За рулем, впрочем, сидел незнакомый мордоворот.

– А где ваш третий друг, полный такой? – спросил я, обращаясь к двум своим соседям одновременно. – Что-то я его не вижу. Не захворал ли после вчерашнего? Полы там в туалете холодные…

Мордоворот слева двинул мне в бок локтем. Я охнул: локоть у него был острый, и удар вышел хоть куда.

– Издевается, фискал, – сказал левый мордоворот через мою голову.

– Это он так шутит, – не согласился правый мордоворот и аккуратно надвинул мне на глаза милицейскую фуражку. Руки мои, разумеется, были крепко связаны, поэтому поправить головной убор я не мог. Мой милицейский планшет лежал у меня на коленях. Правда, вот гаишный жезл куда-то исчез.

Прикарманили палочку, сообразил я. Мелкие ворюги служат в Охране. Доживу – пожалуюсь господину Митрофанову.

– Тебя ведь по-хорошему попросили, – вновь подал голос правый мордоворот. – Не лезь в это дело. Ваш генерал тебе что приказал? Отдыхать приказал. А ты не послушался, полез. Из-за тебя и дядьку пришлось хлопнуть. Другой бы сообразил, а ты – нет. Ну, так пеняй на себя.

Значит, охранцы в самом деле поставили жучок в кабинет Голубеву, понял я. Ай да Митрофанов, ай да сукин сын.

– А куда мы едем? – поинтересовался я. – Случайно не в Большой театр?

Левый мордоворот заржал:

– Театрал, твою мать! Рано еще в Большой. Еще не вечер.

– Заткнись, – сказал тот, что сидел справа от меня.

– А что? – удивился левый. – Фискал уже больше никому ничего не расскажет. Верно я говорю? – И он опять с удовольствием саданул меня локтем в бок. Удар был еще сильнее. Меня мотнуло чуть ли не на колени моему правому соседу.

Тот, сердито морщась, оттолкнул меня и прошипел своему товарищу:

– Не наигрался, что ли, дурак? Успеешь.

Я догадался, что и правый мой сосед вышел из вчерашнего боя отнюдь не невредимым. Просто замечательно. Из трех противников двое были инвалидами, а третий сидел за рулем.

Пока двое мордоворотов пихали меня в бока, фуражка на голове вновь вернулась в нормальное положение. Я увидел, что едем мы все еще по центру Москвы, по направлению к реке. Сейчас мы как раз проезжали Смоленский бульвар и въезжали на Зубовский.

Увидел я и еще кое-что. Солидная комплекция моих соседей сыграла мне на руку. Правая задняя дверца была не захлопнута. Край пиджака моего стража попал в щель, и из-за этого закрытая дверь держалась вообще неизвестно на чем. На мое счастье, водитель был неопытный и не заметил столь явного нарушения. Отлично. Мне, как всегда, везет.

На всякий случай я тут же отвел глаза от зажатой дверью полы пиджака, чтобы сосед слева случайно не проследил за моим взглядом и не обнаружил то же, что и я.

Машина между тем приближалась к Москве-реке. Где-то здесь, неподалеку от бывшего Дома печати, была большая стройка, огороженная забором. Кажется, реконструировали станцию «Парк культуры» или что-то в таком роде. Через строительную площадку машина не пройдет, зато пешком пробежаться можно. А бегал я, как показывал вчерашний опыт, быстрее, чем эта парочка.

Минуты через три действительно показался длинный деревянный забор, огораживающий строительство. Сейчас должен был быть и пролом в заборе. Примерно с месяц назад я уже сокращал здесь свой путь, махнув напрямик через стройку… Вот и дыра в заборе. Пора.

Я изо всех сил двинул корпусом в плечо левому соседу.

– Драться, гондон?! – заорал левый мордоворот и, забыв о просьбе своего товарища оставить пинки на потом, сильно и злобно пихнул меня в бок. Я уже был готов к этому удару и с удовольствием отдался силе инерции. Мой правый сосед, благодаря все той же силе, толкнул правую дверь. Дверь не выдержала и раскрылась.

– Сто-о-о-й! – завопил правый мордоворот водителю, еле держась, чтобы не выпасть в открытую дверь. Дверь заскрежетала по кромке забора. Звук был еще тот.

– Тормози, тормози! – крикнул левый сосед, на секунду забыв обо мне. Шофер испуганно нажал на тормоз. Машину тряхнуло, ход замедлился, и я выпрыгнул метрах в пяти от проема в заборе. Попутно мне пришлось выпихнуть из машины соседа справа. Тот, не рассчитывая упасть, не подготовился и поэтому, кажется, ушибся о бордюр. Нашему Ванюшке везде камушки, отметил я про себя, впрочем, без всякого сострадания. Соотношение сил стало два к одному…

Бежать со связанными руками было на редкость неудобно – почти так же, как бегать в мешке. В скорости и в маневренности я определенно проигрывал, надеясь только на везение.

Прыгнув в дыру в заборе, я мгновенно догадался, что надеялся зря: за прошедший месяц стройка неожиданно продвинулась, и уже вырыт был глубокий котлован. Что характерно, прямо у забора. Бежать было некуда. Оставалось только выскочить через проем обратно и броситься вдоль забора через бульвар.

Я так и сделал, но опоздал. Выскочив, я лоб в лоб столкнулся с разозленной парочкой, левым мордоворотом и шофером, и тут же был схвачен ими. Сдаваться без боя не хотелось. Пару раз я довольно удачно врезал ногами своему левому стражу, один раз, потеряв при этом фуражку, хорошо стукнул шофера головой. Но с руками, связанными за спиной, не повоюешь. Я получил несколько сильнейших ударов, один из которых, как назло, пришелся в солнечное сплетение. После чего эти друзья сообразили заломить мне руки и потащить к машине. Перед входом я чуть пришел в себя, уперся, как Иван-дурак, не желающий лезть в печь. Мордоворот и шофер стали неаккуратно запихивать меня внутрь частями: голова и плечи уже прошли, однако часть туловища, корма и ноги еще сопротивлялись. Я отбрыкивался, как мог, надеясь только на везение. Например, на случайный милицейский патруль. Но, как назло, ни одного милицейского околыша поблизости не было. Скорее всего, всех бросили на Тверскую и на Новый Арбат – следить за прохождением президентского кортежа. Прохожих рядом со стройкой тоже не наблюдалось. Очевидно, все уже знали про котлован. Тем временем кто-то сзади (то ли мордоворот, то ли шофер) пребольно пнул меня по заду и выиграл таким образом еще сантиметров пять. Они меня все-таки упакуют, подумал я, испытывая жалость к самому себе. Форменные милицейские брюки трещали по швам.

И в этот момент произошло чудо. Сзади послышался шум машины. Ослабли руки мордоворота и шофера. И кто-то, почти как в любимом с детства рассказе Гайдара, крикнул гневно и повелительно:

– Не сметь, суки!

Глава 52 ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

Как я ни торопил нашего водителя, пришлось ехать в обход через всю Москву. Две улицы были перекрыты гаишниками, два других подъезда были забиты машинами, как шпротами консервная банка. Нормально ехать можно было только по Зубовскому – с тем, чтобы после свернуть на Остоженку.

Соколы, сидевшие рядом со мной, вели себя тихонько, как мышки: видели, что хозяин не в духе. Даже Мосин, развалясь на переднем сиденье, искоса поглядывал на меня преданным взором, но помалкивал. И был абсолютно прав: скажи он хоть слово, и моя злость на охранцев и на самого господина Митрофанова вылилась бы не по адресу.

Я ехал, злился и переживал свое унижение. Что же это такое получается? – думал я, злобно глядя в окно машины на проносившиеся мимо дома и автомобили. Управление Охраны здесь, Управление Охраны там. Везде эти гадины, во все суются. Как только Президент наш их терпит? Пора бы понять наконец, что от такого, как Митрофанов, добра не жди. Ты ему руку, так он ее откусит. Там, глядишь, и выйдет, что Служба Безопасности совсем и не нужна, а охранцы со всем справятся. Митрофанов – самая хитрая сволочь, еще хуже Голубева. Фискалы по крайней мере не выпячиваются, а эти так и лезут, и лезут…

По левую руку показался зеленый деревянный забор. Что-то здесь, видно, строили-строили, никак не могли достроить. Вот куда бы охранцев, представил я себе со злостью. На стройки народного хозяйства. Одеть их в робы, дать хороших конвоиров и пусть вкалывают на благо народа…

– Гляньте, хозяин! – воскликнул вдруг Мосин.

Я и сам уже видел. У кромки забора двое каких-то цивильных заталкивали в автомобиль упирающегося мента. Руки у того были связаны, но отбивался он технично. Форменная фуражка и планшет валялись на земле.

«Ну, падлы!» – решительно подумал я. Я вам покажу мента бить. Я вас научу, как относиться к форме. В Кузьминках у нас были такие деловые, попробовали прижимать патрульных. Но мы им тогда показали, радостно вспомнил я. Мы их отметелили. Мы их разделали как Бог черепаху. За одну затрещину, которую получил наш патрульный возле танцплощадки, эти гниды получили сто затрещин. Тысячу. Они уж не рады были, что связались с нашими. Они еще легко тогда отделались. Проломленный череп, пара переломов, два-три треснутых ребра… Пустяки для тех, кто рискнул оказать сопротивление нашей милиции.

– Притормози! – крикнул я водителю, а соколам скомандовал: – На выход! По счету три. Мосин, считай.

– Раз! – довольно крикнул Мосин. – Два. Три. ПОШЛИ!

Скрипнули тормоза, и соколы, выхватив пистолеты, посыпались из машины. Оба цивильных мгновенно оказались под прицелом.

– Не сметь, суки! – крикнул я цивильным.

Те мгновенно задрали лапки, кверху. Я заметил еще одного штатского, который копошился у бордюра, пытаясь встать на четвереньки. Видно, наш мент его сумел-таки вырубить. Вот парень!

Отпущенный милиционер выпрямился. В драке ему здорово досталось, но держался он молодцом. Наподобие меня самого в нашем кузьминском патруле. Он даже похож был немного на моего напарника, которого пять лет назад отметелили возле танцплощадки.

– Развяжите его, – кивнул я ближайшему соколу, а сам обратился к штатским с вопросами: – Вас здесь расщелкать, а? При попытке к бегству, а? Что на это скажете?

Мосин энергично завозился у меня за спиной. Он уже был готов доказать, какой он стрелок. По неподвижной, само собой, мишени.

Штатские испугались. Тот, что лежал возле бордюра, пытаясь подняться, сразу же прекратил свои попытки. А один из двух стоявших перед нами неуверенно пробормотал:

– Постойте, господа… Вы из Службы Безопасности, да?

– Сообразительный, – покивал я. – Угадал. Дальше что скажешь?

Штатский помялся:

– Тут недоразумение, господа. Мы с вами коллеги…

– Да ну? – удивился я. – Я вроде среди своих соколов таких не знаю. Мосин, а Мосин! Может, ты их знаешь?

– Никак нет, – с удовлетворением произнес Мосин. – Самые натуральные самозванцы.

Штатский попытался было опустить руки, но ближайший сокол прикрикнул на него, и тот вернул свои грабли на исходную позицию.

– Вы меня не поняли, – кисло сказал он. – Мы не из СБ. Мы – из Управления Охраны. И этот милиционер…

Мосин обрадованно хмыкнул. Заулыбались и все остальные мои соколы. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Штатский прочитал на наших лицах мстительную радость и испуганно примолк.

– Из Управления Охраны, вот как? – переспросил вежливо я. – Мосин, ты слышал? Эти бандюги, напавшие на милиционера, воображают, будто я им поверю. Я знаю Олега Витальевича Митрофанова и никогда не поверю, что у него в штате служат такие козлы…

– Врут они, врут! – услужливо хихикнул Мосин.

Штатский запричитал:

– Да у нас документы есть! Не верите, посмотрите в наших карманах…

– Это вы на что намекаете? – грозно прервал я. – Что мы, работники Службы Безопасности Президента, шарим по карманам, как жулики?!

Я повернулся к менту, которого уже развязали и который растирал затекшие руки:

– Парень, сделай милость, отгони их машинку куда подальше. А то она здесь проезжую часть загораживает. Тем более что этим гос-по-дам транспорт уже не понадобится… Идет?

– Будет сделано, – козырнул мент и полез в кабину. Чувствовалось, что с машиной он управляется ловко, почти как я в свое время с нашим патрульным Москвичом в Кузьминках.

Когда парень уже завел мотор, я все-таки не выдержал и спросил:

– Ты сам-то из какого района? Случаем, не кузьминский будешь?

Мент внимательно посмотрел на меня. Потом отчетливо сказал:

– Забыл представиться. Капитан Лаптев, Федеральная служба контрразведки. Благодарю за помощь.

Машина обдала меня выхлопными газами и умчалась.

Мосин возмущенно крякнул.

Боже ж мой, застонал я про себя. И тут фискал! Проходу нет от фискалов! Вся Москва в фискалах! Ну, Голубев…

– Хозяин! Может, догоним? – шепнул мне Мосин, не меньше моего оскорбленный.

Я поглядел вслед уехавшему автомобилю:

– Черт с ним. Разберемся лучше с этими. И – в Большой. Наши, наверное, уже заждались.

Глава 53 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

Купить сигареты на Тверской оказалось большой проблемой. После реконструкции улицу сделали правительственной магистралью, по которой официальные кортежи специально проезжали, делая крюк. Считалось, что важные деятели таким образом приобщаются к нашему славному державному прошлому – пусть хотя бы на протяжении всего одной улицы. Новый наш мэр, помня о предвыборных заявлениях нашего Президента, первым делом выгнал с Тверской всех мелких коммерсантов, а бизнесменов покрупнее переселил в подвалы исторических зданий. Первое время местные жители с тоской озирались, присматривались, где бы чего купить, но потом привыкли…

Я, увы, не был тверским аборигеном и довольно быстро запутался в этих исторических подвалах: вывески тут были маленькие, располагались на уровне колен прохожих, да к тому же еще были исполнены (по требованию опять-таки мэра) замысловатой славянской вязью с обязательным присовокуплением еров и ятей. Только через километр напряженных поисков я заметил маленькую вывеску «Табакъ», купил у хмурого продавца свою «Магну» и снова вышел из подвала на поверхность.

Здесь, в трехстах метрах от «Националя», и выворачивала, по обыкновению, на Тверскую какая-нибудь правительственная кавалькада. Сегодня в этом месте милиционеров было особенно много. Они деловито переговаривались, расставляя легкие металлические барьеры. Небольшой участок дороги был уже огорожен с двух сторон, как если бы по Тверской собирались выпускать крупных хищников. Однако на самом деле милиционеры просто-напросто готовились к предстоящему проезду Президента в аэропорт и обратно. Времени до торжественного проезда было более чем достаточно, поэтому люди в милицейской униформе работали сноровисто, но не торопясь. Их старший, судя по погонам, майор, между делом покрикивал на своих подчиненных. При каждом окрике бригада милиционеров картинно замирала по стойке смирно, все брали под козырек и, естественно, прекращали работу. Я нарочно остановился посмотреть, прикидывая: когда же майор сообразит, что задерживают всех именно его начальственные команды и распекания?

Мне пришлось выкурить три сигареты подряд, прежде чем до майора дошло, что от криков его толку не будет. После чего он погрозил кулаком своим милицейским работягам и стал, как и я двадцать минут назад, озираться в поисках табачного киоска. Видно было, что майор командует здесь недавно.

Взгляд милицейского начальника обежал окрестности и задержался на мне. Я доставал в этот момент очередную сигарету и жестом показал, где тут спрятан заветный «Табакъ». Майор кивком поблагодарил и нырнул в низенькую дверь подвальчика. В отсутствие начальника работа у милиционеров пошла побыстрее. Дело было нетрудное, привычное и веселое. Я засмотрелся, как они перебрасывают друг другу полосатые барьерчики, и не заметил, как ко мне подошли сзади.

– Чего стоишь? Посмотрел и проваливай! – сказал за спиной грубый голос. Судя по интонации, это не был просто случайный прохожий, которому нечем заняться.

Я обернулся. Сзади меня стоял плечистый парень лет тридцати в темных очках и в строгом темном костюме, немного странном для жаркого осеннего дня. Хотя, не будь пиджаков, где нашим доблестным охранцам прятать свое табельное оружие? А то, что перед мной рыцарь Управления Охраны, лично мне догадаться было нетрудно: парень, видимо, принят был недавно и при разговоре машинально отрабатывал все тот же коронный жест УО слегка коснувшись левого лацкана пиджака, небрежно теребил его. Будь на мне пиджак, я недолго думая ответил бы ему тем же жестом, но на мне была всего-навсего ковбойка с закатанными рукавами. Поэтому я невинно спросил:

– А что, посмотреть нельзя? Тебе можно, мне нельзя?

Я нарывался, но в меру. На глазах у десятков милиционеров охранец не станет лезть в драку. Так и случилось.

– Мне можно. Управление Охраны, – серьезно заявил парень в темных очках и вытащил из кармана удостоверение. При этом из кармана выпорхнула какая-то желтая бумажка, похожая на спецпропуск в метро. Парень в очках с неожиданной грацией подхватил карточку и водворил ее обратно в карман.

– А кого же ты охраняешь, родной? – спросил я. – Этих, что ли? – Я показал рукой на бригаду милиционеров-барьероукладчиков. – Так у них вроде свой начальник есть…

– Кого надо, того и… – грубо начал охранец, однако потом, присмотревшись к моему лицу, вдруг спросил: – Эй, ты не с телевидения? Что-то я тебя вроде видел…

Вот оно, бремя славы, гордо подумал я. Занюханный охранец – и тот смотрит мою передачу «Лицом к лицу». И еще кто-то смеет утверждать, что я делаю программу для одних только высоколобых интеллектуалов!…

– Точно! Я тебя по ящику вчера видел! – обрадованно продолжил охранец. – Ты теперь вместо Димы Игрунова, да? Ну, у тебя вчера вышло покруче. Соколов вы классно раздразнили, у них аж морды перекосились… Или это были не настоящие соколы, а ваши, телевизионщики? – вдруг недоверчиво поинтересовался он.

– Настоящие были соколы, в самом лучшем виде, – уверенно сказал я. – Не сомневайся. Мы не биржа, у нас не обманывают…

– То-то я смотрю, – обрадовался охранец, – соколы как живые, вашим так не сыграть. Особенно этот, с толстыми щеками… – Он радостно хихикнул. – Как они за вами погнались, умора…

Ну да, мрачно подумал я, вспоминая, как бились об стену хрустальные бокалы. Тебе-то умора, Алексан-Якличу – прямой эфир, а мне-то что? Славу сменщика Димочки Игрунова? Слабовато для утешения.

– Смешно было, – подтвердил я. – Веселые ребятки эти соколы.

– Куда уж веселее, – поддержал охранец и, наконец, позволил себе следовать команде вольно: снял свои дурацкие темные очки и закурил. Лицо у него было молодое, довольное, правый глаз сильно косил. – Ты все-таки уходил бы отсюда, – доверительно сказал охранец, затягиваясь. – Через полтора часа проедет Президент, и все будут бдить. Сунешь руку в карман за сигаретами, а кто-нибудь из наших подумает, что за бомбой… И – поминай как звали!

– Да у кого рука поднимется на нашего Президента?! – с пафосом произнес я. – На нашего любимого? На всенародно избранного? Неужто найдется такой изверг? Не поверю.

Я сильно переигрывал в стиле Димы Игрунова, но мой новый знакомец, похоже, привык к именно такой тональности разговора.

– Может, и найдется такой мерзавец, – важно сказал парень и, понизив голос, добавил: – У нас был сегодня ин-струк-таж (трудное слово он выговорил в три приема, но не напутал). Сказали, что все возможно. Вплоть до покушения…

– Ты что? – поразился я, уже без игры в Диму, а почти по-настоящему. Разговор приобретал какое-то необыкновенное направление.

– Вот тебе и что, – значительным голосом проговорил охранец. – Террористы куда хочешь могут проникнуть. Хоть в «Шереметьево», хоть даже в Большой театр. Сам генерал нам…

В этот момент охранец опомнился и понял, кажется, что свалял дурака. Я был телезвездой, почти что Димой Игруновым, но все-таки чужой, посторонний. Видимо, генерал ин-струк-тиро-вал их насчет строгой секретности.

– Ладно. – Охранец оборвал сам себя. – Забудь, что, сейчас слышал. И не вздумай кому-нибудь на своем телевидении протрепаться. Из-под земли найду, даром что ты «Ночную жизнь Москвы» ведешь…

– Могила, – с готовностью отозвался я, кивнул помрачневшему от своих дум охранцу и стал медленно отступать. Маленький переулок тут был очень кстати.

Странные дела проясняются, думал я, отыскивая телефон-автомат. Охранец, конечно, молодой дурак, но что-то происходит, это точно. Конечно, покушения никакого не будет… но с каких пор Управление Охраны стало заниматься всеми этими делами? Раньше-то безопасность Президента обеспечивали всегда именно соколы из СБ, а террористами должна была заниматься исключительна ФСК… Что-то тут не связывается, не будь я Аркадий Полковников. Опять же, до сих пор соперничество наших спецслужб все-таки не было связано с убийством. Смерть сына Дроздова – это симптом и символ… Но тогда чего?

У меня нехорошо заныло в желудке, как утром 19 августа и ночью 3 октября. Мой организм тоже что-то подозревал, вместе со мной.

Мне наконец попалась целая грибница телефонов-автоматов. Я вошел в первую же кабину, чтобы набрать один из оставленных мне генералом Дроздовым номеров. Жетон сразу провалился в щель, но гудка не последовало. Ну, начинается, недовольно подумал я и перешел ко второму пожирателю жетонов. На этот раз я действовал осмотрительнее. Сначала снял трубку, услышал гудок, потом набрал номер… В трубке щелкнуло. «Трест ресторанов и столовых», – сказал женский голос. Я стукнул кулаком по подлой металлической коробке и, зверея, перешел в третью кабину. Теперь я уже жалел, что не отнял у Натальи всю горсть жетонов… На этот раз было занято. Я набрал другой генеральский номер – и там занято. Третий – та же самая картина. Было такое впечатление, что генерал Дроздов разговаривает по трем телефонам одновременно. Я повторил свои попытки – с тем же результатом. Если не дозвонюсь, придется все-таки ехать на Солнцевское, безо всякого удовольствия думал я. Ума не приложу, как можно будет о ТАКИХ делах говорить с отцом возле могилы его сына… Вот положеньице! Я еще раз набрал все три номера. По-прежнему короткие гудки. Чтобы проверить автомат, я решил пожертвовать одним из двух оставшихся жетонов и позвонил себе на ТВ. Трубку сняла Аглая, секретарша Алексан-Яклича.

– Ой, Аркадий Николаевич, – проговорила Аглая. – Александр Яковлевич вас прямо обыскался. По поводу вчерашней передачи по МТВ было столько звонков, столько звонков!

– А что спрашивали? – тут же полюбопытствовал я. Что ни говори, а приятно, когда публика не остается равнодушной.

– Разное, – самым любезным тоном сообщила Аглая. – Но в основном телезрители беспокоились, куда мы дели из эфира Димочку Игрунова. И что за неприятный тип объявился вместо него.

Глава 54 ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

– Вы не опоздаете, Павел Семенович? – очень вежливо сказал Митрофанов. – Через час президентский кортеж должен ехать в «Шереметьево»-2, встречать гостей. Странно будет, если Президент задержится из-за вас…

Я с ненавистью посмотрел на улыбающееся лицо начальника Управления Охраны. Уже за одну улыбку этого Олега я поставил бы к стенке. А за вежливость – тем более. Короче, дважды бы поставил к стенке. Падло.

– Я сам знаю, куда и когда мне ехать, – злобно ответил я.

– Очень странно, что вы мне вообще позволяете следить за безопасностью Президента. Спасибочки. Я уж боялся, что вы меня уволите и сами будете во всех дырках затычкой!

Мы стояли в фойе Большого театра и смотрели друг на друга. Вернее, враг на врага. Правда, у Митрофанова вид был очень мирный и даже почти дружеский. Соколы и охранцы разбрелись по этажам театра, группируясь кучками и делая вид, что взаимно не замечают чужих.

– Ну, не горячитесь, Павел Семенович, – мягко проговорил Митрофанов. – Насчет театра все улажено с Президентом. Я убедил его, что оба наших ведомства здесь прекрасно поделят свои функции.

– Это, интересно, как же? – перебил я этого интеллигента.

На лбу элегантного Митрофанова я вдруг заметил тщательно припудренную большую царапину. С бабой, наверное, своей поцапался, с удовлетворением решил я. Это немножко подняло мое настроение.

– Все очень просто, Павел Семенович, – с готовностью стал объяснять мне шеф всех охранцев. – Вы оберегаете персону Президента, и, кроме того, ваши соколы возьмут под контроль чердачное помещение театра и подвал. Моя команда будет обеспечивать охрану входа, фойе, лестниц…

– А зрительный зал? – быстро спросил я. Обычно зрительный зал брали на себя соколы.

– Да, и, конечно, зрительный зал, и сцену, и помещения для труппы… Все это мы возьмем под контроль.

– Что еще за новости! – У меня чуть в глазах не потемнело от такого нахальства. – Никогда Управление Охраны не вмешивалось в дела Службы Безопасности Президента! И не будет этого.

– Павел Семенович, – укоризненно сказала эта охранная лиса. – Мы ведь не дети, в самом деле. Случай-то исключительный, сами понимаете. Мы же с вами знаем, что террористы на сегодня готовят покушение на Президента. И, вероятнее всего, они попытаются осуществить свой план именно на спектакле в Большом… Так неужели мы не оставим наши споры на потом? Россия ведь, можно сказать, в опасности.

Против хитрой митрофановской болтовни я был бессилен, чувствуя, что я его не переболтаю. Теперь я уже не сомневался, что ныне покойного фискала нам подставили точно спецы из Управления Охраны. Надежда была на то, что ФСК сцепится с СБ, а митрофановская братия останется в стороне, чистенькой… Ну ладно, сволочь, подумал про себя я. Пусть пройдет спектакль в Большом, пусть кончится саммит, тогда уж поговорим. И никто тебе не поможет. Ни черт, ни дьявол, ни даже наш дорогой Президент. Буду каждый день капать Марковичу нашему на мозги. Павлик, может, и дурак, но и к дураку, бывает, прислушиваются…

– Ладно, – признал я, сделав вид, что иду на попятную. – Мы прикрываем Президента со всех сторон, берем на себя чердак и подвал… и еще по три сокола будут на каждом этаже, для страховки. Остальное – ваше. Но, имейте в виду, это первый и последний раз.

– Об чем разговор, – сердечно сказал этот хитрый интеллигент. – Все будет в лучшем виде. Ну, а в «Шереметьево»-2 уж вы поработайте, пока мои тут будут разбираться с портьерами и верхними галереями. Их тут, как я заметил, чертова прорва.

– Все, договорились, – произнес я почти так же сердечно, как и Митрофанов. – Прощаемся до вечера?

Митрофанов снова широко улыбнулся, словно я пообещал ему кусок торта или поллитра.

– Ну, конечно, – ответил он. – Я, правда, заеду в «Шереметьево»-2. Но немного позже, проеду через Завидово…

Ну и маршрут, подумал я. Врет, как всегда. Как всегда, вещает лапшу. Вот теперь я позволю себе небольшой реванш. Пора.

– Кстати, Олег Витальевич, – сказал я добродушно, протягивая Митрофанову руку. – Пока я сюда ехал, анекдот вышел забавный. Двух субчиков поймали, которые выдавали себя за агентов Управления Охраны. И документы очень похожи на настоящие…

– Не понял вас, – удивленно сказал Митрофанов.

Я с удовольствием рассказал, как мы отбили милиционера у пары рэкетиров, умолчав, конечно, про фискальное нутро липового мента. На моих глазах господин Митрофанов сначала побледнел, потом посерел, потом побагровел.

– И где они теперь? – произнес он свистящим шепотом. – Куда вы их дели?

– Куда и следовало, – спокойно ответил я. – Намяли бока и сдали в ближайшее отделение. Кажется в 48-е. В чем дело?

– А мент этот где? – не обращая внимания на мой вопрос, нервно спросил Митрофанов. – Его вы, надеюсь, тоже задержали?

– Для чего? – изумился я, прямо глядя на изменившееся лицо Митрофанова. Куда девалось его добродушие. – Милиционер как милиционер, мы его выручили и отпустили. Я даже попросил его отогнать машину, которую мы конфисковали у этих самозванцев.

Митрофанов зверем посмотрел на меня. Видно, он хотел что-то сказать, но осекся. Да и в самом деле, что говорить? Что его охранцы задержали фискала, наверняка потом рассчитывая опять все свалить на нас? Дудки, больше не выйдет.

– С-с-с-пасибо, Павел Семенович, – произнес он свистящим шепотом. Царапина на его лбу побагровела. – Я умею ценить доброту.

– Рад был помочь, – уставным голосом ответил я. – Разве мы можем терпеть, когда самозванцы пытаются бросить тень на наши славные дела?!

Последних моих слов Митрофанов явно не слышал. С перекошенной физиономией он отбежал к группе своих охранцев и принялся, ругаясь, отдавать какие-то распоряжения.

Я почувствовал себя отмщенным. Соколы мои, издали наблюдая за нашим поединком, встретили меня бурными возгласами, когда я присоединился к ним. Никто ничего не понял, но все заметили, как их хозяин уел Митрофанова.

Поручив работу в Большом соколам из группы Антонова и объяснив тому задачу, я вышел через служебный вход. Мои парни следовали за мной, радостно посмеиваясь на ходу.

Возле служебного входа прогуливался, бросая взгляды на автомобили и группы дежурных соколов, какой-то амбал под два метра ростом. Вел он себя довольно мирно, но береженого Бог бережет.

– Что вы тут делаете? Ваши документы? – спросил я, делая знак соколам. Мои мальчики сразу же взяли амбала в плотное кольцо.

Тот нисколько не испугался.

– Я есть иностранный дипломат, – твердо сказал амбал, доставая паспорт. – Российську мову не розумию.

Судя по документам, это и вправду был дипломат – атташе по культуре посольства Республики Украина.

Скорее всего, хохол разбирался в культуре так же, как я или Мосин, и был из посольской Безпеки, что-то здесь вынюхивая. Однако формального повода задержать его у меня не было.

– Значит, не розмовляете? – спросил я, возвращая атташе его документы. – Може розумиете, тильки трохи?

Лицо атташе приняло официальную мину.

– Абсолютно, – нагло ответил он. – Неспособный я к языкам.

Глава 55 ДРОЗДОВ

Я отключил все телефоны, кроме спецсвязи, чтобы хорошенько собраться с мыслями. Первый раз в жизни все было непонятно – все, от начала до конца. Понятно было в Афгане. Плохо, но ясно: здесь свои, здесь чужие, посередине «зеленка». Приказы были подлые, но тоже ясные – морщимся, но выполняем. Жизнь тогда была простая, как партия в шахматы: черные ходят так, белые эдак. Джамаль берет наших заложников, мы сжигаем три его кишлака. Или мы захватываем его караван – Джамаль нападает на наши патрули. В Афгане я убедился, что все разговоры про азиатское коварство и про «Восток – дело тонкое» – бред спецов из дипломатических академий. У Джамаля коварства было не больше, чем у меня. Просто на каждый ход каждой стороны следовал ответ. Если ходы были подлые, ответы были такие же подлые. Если мы шли на уступки – та сторона делала то же самое. Иногда в Афгане мне казалось, что я воюю с зеркалом. И что там, на другой стороне, сидит полковник Дроздов, только в чалме, и повторяет все мои жесты. Иногда мне чудилось, что всю войну можно прекратить за двадцать четыре часа. Разъехаться в разные стороны, и все бы улеглось само собой. Однако мы с Джамалем на черно-белой доске были только фигурами, а не игроками. У него был совет полевых командиров, у меня – Генштаб и Политбюро…

Я машинально помассировал плечо. Афганская рана давно не болела, но вспоминал я о ней часто. След от воспоминаний был более заметен, чем след от пули.

В августе и в октябре понятно было не все, но многое. Приказы батьки Язова нужно было исполнять, но можно было не торопиться. Стрелять таманцам не хотелось, и мне тем более. Путч этот мог и должен был прекратиться без применения оружия. Какая-то из сторон должна была уступить, и не в наших правилах было торопить события. В августе я стоял на окружной дороге и покуривал перед толпой промокших демократов, построивших на шоссе свои смешные баррикады. Сигарета то и дело намокала и гасла, и я зажигал новую. Если бы не проливной дождь, наше стояние на дороге было бы даже приятным. Мокрые демократы на пути были хорошим поводом, чтобы не двигаться с места. Поводом, а не причиной – но им это знать было не обязательно. Мокрые демократы были злы и решительны. Толстая дама, кидавшая мне в лицо обрывки какой-то бумаги, кажется, твердо намеревалась лечь под танк. По-моему, она даже не представляла себе, что это удовольствие ниже среднего. Если не верит, пусть спросит у Джамаля.

В том августе был еще жив Игорь, и еще не ушел из дому…

Отставить, приказал я сам себе. Тебе еще предстоит сегодня Солнцевское кладбище, а пока отставить. В таком состоянии ты не то что танками, детскими самокатами не сможешь командовать. Вчера ты и так поймал жалостливый взгляд адъютанта, когда он глядел на твои руки с планшетом. Эти трясущиеся руки хороши были в том давнем августе, и не у тебя.

Если тебя начинают жалеть твои адъютанты, надо срочно подавать в отставку или стреляться.

Я внимательно посмотрел на свои руки, держа ладони перед собой. Нет, теперь все было в порядке. Во всяком случае, по рукам генерала Дроздова не должно быть видно, что он чувствует.

А также по лицу или по голосу. Надеюсь, полчаса назад, когда мне по спецсвязи позвонил Президент, голос меня не выдал. Голос не выдал, что генерал Дроздов ничегошеньки не понимает. Голос генерала-дуболома, который к месту и не к месту вворачивает фразу насчет армии, которая не пойдет против своего народа. В устах генерала-дуболома эта фраза должна была звучать убедительно. Правда, сам генерал Дроздов в этой фразе, простите, сомневался. На самом деле армия пойдет куда угодно, если на то будет приказ. Иначе это не армия, а сброд. Другое дело, отдадут ли приказ. Я не отдам, за других не ручаюсь.

Впрочем, Президент как раз допрашивал меня, а не других.

По его словам выходило, будто в Москве зреет заговор против законной власти и он, Президент, хотел бы быть уверенным в Дроздове и таманцах.

– Армия никогда не пойдет против Конституции, – тупо отвечал генерал-дуболом в моем лице.

Но Президенту этого оказалось недостаточно. Как и вчера во время нашей встречи, он разглагольствовал о порядке, о маршале Жукове, завтрашнем саммите и ценах на сахар. Судя по звуку, Президент разговаривал через селектор, шагая по своему кабинету. Если бы я был сейчас в этом кабинете, он, Президент, обязательно спрятался бы мне за спину и обкурил бы меня своим скверным табаком. Я почти физически почувствовал запах этого табака в своем кабинете.

– Даст ли нам завтра Запад кредиты? Удобно ли великой державе одалживаться?

– Да, господин Президент… Нет, господин, Президент, – деревянно отвечал генерал-дуболом. Голос его, хочется верить, был тверд как хорошие породы дерева. Генералу-дуболому должно было наплевать на все кредиты и саммиты. Генерал Дроздов помалкивал.

Вчера мне казалось, будто я уловил тайный смысл президентских намеков. Сегодня я уже в этом сомневался. Не похоже было, что Президент на самом деле боится, что таманцы вступят в заговор. Однако Президент, безусловно, чего-то боялся. Или… Отставить! Или все-таки не боялся? Но что тогда? Тогда делал вид, что чего-то боялся. Но зачем? Для чего? И почему именно я, генерал-полковник Дроздов, должен был об этом знать?

Возможно, чтобы по первому зову поднять таманцев. Но против кого поднять и во имя чего?

Если Президент хотел заручиться моей поддержкой, то он скорее мог достичь обратного. Мои вчерашние подозрения насчет сумасшествия потихоньку начинали подтверждаться. Еще пара таких разговоров, и я уже крепко подумаю, выполнять ли сразу все безумные приказы. Или поступить, как в том августе. Говорить «так точно!» и не торопиться. Воистину так.

Я включил все телефоны и стал ждать, не позвонит ли Полковников. Ждать и догонять – ничего хуже не придумаешь. Но я предпочел бы ждать, догонять, рисовать каракули на чистом листе в планшете. Только бы не думать. Со вчерашнего дня от этого занятия сразу, как сейчас, начинала болеть голова. И сразу хотелось просто влезть в танк и мчаться на нем по открытому полю, предоставив право размышлять радисту, водителю и наводчику башенного орудия.

Глава 56 МАКС ЛАПТЕВ

Я загнал украденную машину охранцев в какой-то маленький дворик, выключил мотор и только тогда получил возможность спокойно подумать. Мое спасение из лап УО казалось невероятным. И одновременно совершенно логичным. Две спецслужбы способны просто вмертвую вцепиться в глотки друг друга, когда их три, есть пространство для маневра.

Будем считать, что тебе повезло. Однако нет ничего глупее, чем только уповать на везение. В квартире Николашина ты повел себя как сопливый стажер – даже не проверил тылы. Или уже не был уверен, что Николашин – именно тот человек, который был тебе нужен?

Я достал из кармана сигареты и зажигалку – и тут лишь вспомнил, что так и не починил свой огнеметик. Я повертел ее в руках и решил не рисковать, потому и сунул ее обратно. В бардачке украденной машины спичек не было. Зато я нашел там три желтых пропуска в Кремль, которые сперва я отнял у мордоворотов, а сегодня они забрали их обратно. Правда, ненадолго. Круговорот пропусков в природе мне, честно говоря, не очень понравился. Главным образом, не понравилось мне то, что я так и не мог себе представить, для чего нужно было придумывать какие-то отдельные документы только на два дня? Объяснение этому было только одно, страшноватое, и я почел за необходимость покамест его не развивать. Просто подождать пока до встречи с Дядей Сашей. Вероятно, он что-то нарыл. Иначе с чего бы ему вчера звонить и напоминать о нашей встрече в Солнцево. Я вернул сигареты в тот же карман, не без гордости представив на моем месте Дядю Сашу. Тот бы наверняка уже давно не выдержал и запалил бы сигарету даже с риском устроить пожар. А вот у меня сильная воля. Хочу – курю, но могу и не курить. И голову можно не ломать, где раздобыть спички, не вылезая из краденой машины в каком-то чужом переулке.

Да уж – не ломать голову. Сегодня это попытались сделать другие, почти успешно. Я припомнил засаду в квартире Николашина и мой последующий план. Так был ли Николашин ТЕМ САМЫМ человеком, которого я искал весь вчерашний вечер?

Это он. Точно он, подумал я решительно. После удара по голове сомнений практически не оставалось. И если я прав, картина предстоящего события в Большом театре выглядела почти завершенной. Было лишь несколько непроясненных моментов. Сценарий выглядел умно, однако фигура главного дирижера сегодняшнего покушения виделась пока не очень ясно. Не ясен был и ход дальнейших событий – так, только в общих чертах. Самое главное: непонятно было, что же мне, черт возьми, делать со своим знанием? Проще простого было отыскать Голубева, отчитаться по форме и снять с себя ответственность. Но формально я не имел права заниматься подобными делами. Фактически же те, кто слушали сегодня кабинет Голубева и, скорее всего, и его машину тоже, надеялись как раз на такой исход моих поисков. Не исключено, что и сам жучок-то был затеян с этой целью…

Я помотал головой. Ну, это ты уж хватил через край, оборвал я сам себя. Ты еще вообрази, что вообще все затеяно, чтобы отловить тебя. У психиатров это называется мания преследования…

Хорошо, возразил я своему осторожному я. Однако моя мания кое на чем основана. «Кириченко»-Дроздова убили – это факт. Результаты экспертизы Некрасова – тоже факт, еще какой, мощнейший. Устранение Воскресенского, чтобы вывести меня из игры, – реальность. Мое похищение охранцами при содействии Николашина – тоже не ерунда… Уж такую мелочь, как вчерашнее нападение мордоворотов, можно даже не учитывать. Может, они всего-навсего от меня хотели узнать, который час…

Кстати, о часах. Я приложил свои часы к уху. В драке, кажется, они пострадали не меньше, чем мой бок. Бок уже отходил, а вот потеря часов осложнила бы дело. Не снимешь ведь с прохожего? Конечно, в критических случаях сотрудник милиции мог на время конфисковать у граждан личный транспорт; в инструкции была даже на этот счет отдельная статья. Но конфискация часов больше всего походила бы на грабеж.

К моему счастью, часы тикали, несмотря на треснутое стекло. Через два часа надо было уже двигаться в Солнцево, на встречу с Дядей Сашей Филиковым, а у меня еще до сих пор не было твердого плана, как же мне поступить сегодняшним вечером.

Часы тикали. Минут через двадцать пять такого напряженного обдумывания моей дальнейшей судьбы я грубо-приблизительно распланировал эти последующие действия. Нельзя было делать то, что от тебя ожидают. То есть, во-первых, нельзя было пытаться встретиться с Голубевым: по дороге я был бы обязательно перехвачен. Мой рапорт Голубеву – слишком предсказуемый вариант. Во-вторых, в милицию обращаться было бессмысленно – наверняка милицейское начальство уже предупредили, что у них может появиться опасный сумасшедший из фискалов… Не доставим им такого удовольствия. Оставалась еще пресса. В принципе, я знал координаты московского бюро «Свободы», но я так же прекрасно знал от Ленки, что, обжегшись на паре-тройке фальшивок по поводу разнообразных фантастических путчей, даже радиоголоса предпочитали не торопиться и проверять информацию тщательно. Времени на проверку не оставалось. Про официальное телевидение с радио и думать нечего: там будут проверять долго. Вплоть до тех пор, когда ЭТО случится.

Оставались еще газеты – тот же «Московский листок». В самом лучшем случае, если бы главный редактор поверил мне – незнакомому фискалу со слегка побитым лицом, – статья могла бы выйти только завтра. Поздно, опять поздно…

Взвесив все, я пришел к единственному решению. Сегодня вечером я сделаю то, что наверняка в моих силах. Попробую предпринять единственное, в нем они мне совсем уж не смогут помешать. План мой был не безупречен, но ведь и они рисковали. Не знаю, в чем их точный план действий, но главную игру я им поломаю. Остановлю Леру Старосельскую, романтическую террористку. Думаю, что ее посвятили далеко НЕ ВО ВСЕ подробности ее героического покушения. Сдается мне, что о многом ей, по скромности, не стали рассказывать. Адреса Лериного убежища я по-прежнему не знал, да он мне теперь был и не нужен. Разговорчивость одного из мордоворотов окончательно убедила меня в том, где ЭТО будет происходить. Место встречи, как говорится, изменить нельзя. И не надо.

Для осуществления моего плана нужен был хотя бы один помощник. Придется довериться Дяде Саше – ничего другого просто не остается.

Я завел мотор и выехал из моего убежища. Минут через сорок я рассчитывал быть в Солнцево. В крайнем случае, с учетом пробок, – через час.

Глава 57 РЕДАКТОР МОРОЗОВ

Наверное, я все-таки интеллигент. Гнилой интеллигент. Почему я не могу, как простой нормальный человек, порадоваться готовой работе? Почему я начинаю рефлексировать вместо того, чтобы твердо и уверенно смотреть в будущее?

Я раздраженно отшвырнул сегодняшний номер моей газеты с прекрасной первой полосой. Сейчас она уже не казалась мне прекрасной. Она казалась мне грубой, вызывающей и самодовольной. Видимо, вчера я сотворил свой опус под влиянием светлых перспектив, нарисованных мне Олегом Митрофановым. Однако сегодня Митрофанов не позвонил, как обещал, и перспективы поблекли. Я неожиданно сообразил, что вчерашний треп Олега, по существу, ни к чему его не обязывал. Верно-верно, вчера было заключено джентльменское соглашение. Но кто вам сказал, что начальник секретной службы – джентльмен? Скорее, наоборот: джентльмен не удержался бы в кресле начальника спецслужбы. Ты знал, Витя, на что шел.

Правда, я и сам не джентльмен, подумал я поспешно. Так что вроде мы квиты. Чего хотели, то и поимели.

Я нервно забарабанил пальцами по крышке стола. Почему-то мои пальцы стали выстукивать, независимо от моего желания, что-то вроде та-а та-та-та-та та-та-та-та та-та-та. Похоронный марш. Очень здорово. Я накрыл разбушевавшуюся кисть руки другой ладонью. Это все нервы и стрессы, подумал я, хотя такое объяснение меня ничуть не успокоило. Похоже, пигалица Лаптева, которая ушла от нас вчера, кое в чем была права… Вот, уцепился я за эту мысль. Слава Богу, нашел! Никакой это у меня не комплекс интеллигента. Я нормальный человек. Просто я испугался, что продался рано, задешево и не тому.

Я искоса взглянул на телефонный аппарат, надеясь вдруг, что он сию секунду отзовется голосом Митрофанова и прервет мои страхи. Телефон и не думал звонить. Он вызывающе поблескивал на моем столе. Серебристый корпус отражал мое лицо. То же самое лицо отражало и стекло настольных часов-штурвала. И телефону, и часам моя физиономия определенно не нравилась, и они отражали ее кое-как, халтурно, с искажением пропорций. Мужественные линии моих скул расплылись куда-то в разные стороны. Греческий нос превратился в щепочку, зато очки на носу сделались похожими просто на темные круги под глазами, причем круги фантастических размеров, напоминающие бублики. Если, конечно, бывают черные бублики.

Я на всякий случай снял очки и снова взглянул на свои отражения. Круги исчезли, но лицо не стало лучше. Кажется, сообразил я, продался я не просто дешево, а отдался даром. С такой-то политической физиономией, горько подумал я, наивно требовать каких-то денег. Скажи спасибо, что жить дают…

Зазвонил телефон, и я схватил трубку, не дожидаясь, пока это сделает секретарь. Может быть, все еще не так плохо?

Звонил, однако, вовсе не Митрофанов. То есть совершенно не Митрофанов.

– Морозов… Морозов… – зашептали в трубке. – Ты дурак, Морозов – даром что Ноевич.

– Что? Что такое? – вскрикнул я. – Что вам нужно?

– Ты дурак, Морозов… Хоть ты Ноевич, а дурак, – с удовольствием повторил голос в трубке.

– Эй! Кто это говорит?!

– Все говорят, – хихикнул голос и отключился. Я со злостью швырнул трубку на рычаг и отер пот. Раз в день обязательно позвонит какой-нибудь псих. Но обычно их отлавливал секретарь, а в этот раз попался я сам. Звонок психа аккуратно пристегнулся к моим рассуждениям о дешевой продаже совести – словно бы специально подлец на другом конце провода подслушал мои мысли и выбрал наиболее подходящий момент для своей пакости.

– Ну что за пакость! – сердито сказал я вслух и тут вдруг с испугом заметил, что в кабинете я уже не один. В дверях стоял очкастый блондинчик в адидасовском костюме. – Простите… В чем дело? – осторожно спросил я. На мгновение я решил, что это посланец Олега Митрофанова.

– Вы Виктор Ноевич Морозов? – в упор спросил гость.

Нет, не похож он был на митрофановского конфидента. Скорее, на одного из возмущенных читателей, которые пытаются время от времени проникнуть ко мне на прием.

– Да, я Морозов, – строго сказал я. – А вы, извините, как сюда попали? И по какому поводу? Визитер раздвинул губы в легкой улыбке.

– Платить надо лучше вашим секретарям, – произнес он. – Или брать на эту должность пожилых бабусь, которым уже ничего не светит…

– В каком смысле? – подивился я.

– В самом прямом. Я им пока подкинул хороший журнальчик… Им как раз хватит пятнадцати минут, чтобы его перелистать. А то и всех двадцати – все зависит от темперамента.

– На что – двадцати? На что – пятнадцати? – с тревогой спросил я.

– О, ничего особенного, – сказал гость, подошел к моему стулу, размахнулся и сильно хлобыстнул ладонью по моей левой скуле. Почему-то я и не подумал сопротивляться, хотя был не слабее вошедшего. То ли звонок меня выбил из колеи, то ли интеллигентские размышления. Нет, определенно я гнилой интеллигент, думал я, держась за скулу. Меня бьют по морде, а я даже молчу.

– За что? – воскликнул я. – Вы что, с ума сошли? Гость сощурился.

– Догадайтесь, за что, – предложил он. – Три попытки.

Мне, само собой, хватило одной. Я мотнул головой в сторону материала на сегодняшней первой полосе.

– Правильно, – сказал гость. – Вы какой газетой себя считаете, лживой или правдивой?

– Но позвольте, – сказал я, пытаясь дотянуться до кнопки вызова секретаря. Гость перехватил мою руку.

– Наверное, правдивой. Точно?

Мне ничего не оставалось, как кивнуть. Отвечать на этот вопрос было нельзя, но и трусливо помалкивать – тоже стыдно.

– Очень хорошо, – сказал гость. – Вы тут пишете, что члены ДА все сплошь террористы и едва ли не готовят вооруженный мятеж. Я вот тоже член Дем.Альянса, хоть и бывший. Прочел утром вашу газету и понял, что надобно личным примером доказать вашу правоту.

С этими словами он вновь хлопнул меня по лицу. Совсем не больно, но крайне обидно.

– Примите от террориста, – произнес гость. – Пулемет, извините, дома оставил. Базуку тоже. Поэтому получите то, что есть. И впредь пишите только одну правду, хорошо?

Гость погрозил мне пальцем и пошел к выходу.

– Эй, – закричал я вслед, немного приходя в себя. – Да кто вы такой, черт возьми?!

Белобрысый очкастый террорист неторопливо повернулся.

– Если угодно, Минич, к вашим услугам. По профессии – спекулянт. Ответственность за этот теракт в виде пощечины беру на себя.

Входная дверь громко хлопнула, я остался один.

Глава 58 ВАЛЕРИЯ

– Что-нибудь случилось? – спросила я Андрея, едва только он переступил порог квартиры.

Андрей был явно не в своей тарелке. Выглядел он устало, губы плотно сжаты, волосы взъерошены, даже в костюме ощущалась какая-то небрежность, хотя на первый взгляд все было в порядке.

– А? – переспросил меня Андрей, думая о чем-то постороннем. В последние несколько дней, пока мы готовились к АКЦИИ, на него часто стала находить такая задумчивость.

Юноша боится, решила я. И это правильно. Не дрова собираемся колоть и не куропаток отстреливать.

– Я говорю, случилось что-нибудь? – повторила я, пододвигая Андрею стул. Мой соратник Николашин плюхнулся на стул со всего размаха. Старая мебель громко скрипнула.

– Нет, ничего, Лера, – сказал Андрей, изображая на лице улыбку. Получалось у него с трудом. – Это все мои личные проблемы…

Я понимающе кивнула. Сама я к сексу относилась отрицательно, считая это занятие досужим баловством. Но свою точку зрения своим соратникам по Дем.Альянсу никогда не навязывала. Революционер должен поддерживать форму любыми приемлемыми для себя способами. Если он любит отдыхать в чужой постели – ради Бога. Это его проблемы. Лера Старосельская в таких вопросах отнюдь не диктатор. Она вообще, доложу вам, не диктатор. Главное – не расслабляться перед ответственным делом, таково мое правило.

– Выпьешь чаю? – спросила я у Андрея.

Чай я заваривала сама. Если бы не политика, я могла бы неплохо зарабатывать в чайной на Малой Грузинской. Я там даже подрабатывала, в 90-м, когда с деньгами было совсем скверно. Меня потом вполне серьезно не хотели отпускать, предлагая очень приличное по тем временам жалованье. Но потом Горбачев дал приказ захватить литовскую телевышку, и я сказала в чайной «Адью». Потехе – час.

– Нет-нет, спасибо, – замахал руками Андрей, отказываясь. Кажется, он всерьез переживал эти свои личные дела.

Чувствительный, подумала я. Эмоциональный. Крови, наверное, боится. Если бы не все это, если бы не его личные дела, которым он посвящает до половины дня, мог бы стать приличным революционером. Когда-нибудь.

Я налила себе чаю и присела на соседний стул, глядя на Андрея. А может, он переживает из-за меня? Может быть, его гложет совесть, что я попадаю под прицел охраны, а он, дублер, остается в стороне? Но ведь мы уже давно, раз и навсегда решили, что номером первым должна идти я. Это вам не убийство из-за угла. Это политическая акция. Я должна это сделать, пока не произошло что-нибудь совсем плохое…

– В общем, так, – напряженно заговорил Андрей. – Вечером я беру отцовскую машину и довожу тебя до Большого. Войдем вместе… Я должен быть рядом до самой акции!

– Дурачок, – сказала я нежно. – Все будет совсем не так. В моем плане это не предусмотрено…

– Подожди-подожди. – Андрей уставился на меня, забыв о своих личных проблемах. – Ты хочешь сказать, что к Большому мы…

– Точно, – подтвердила я. – До Большого мы, разумеется, будем добираться самостоятельно и не приведи Бог нам встретиться. Ты должен быть дублером, а не моим телохранителем. Если со мной что-то произойдет, приведешь в действие план-два. Еще один пистолет ты достал?

Андрей пренебрежительно пожал плечами:

– Этого-то добра… Но послушай, как ты доберешься до Большого? Ты ведь не умеешь водить машину?

Андреева наивность меня позабавила. Должно быть, он полагал, что такой важной личности, как убийце Президента, нужен непременно автомобильный эскорт.

– Не нужна мне машина, – пояснила я. – Сделаю свой грим и спокойно доберусь на метро. Кстати, и меньше подозрений. Автостоянки у Большого наверняка под контролем соколов.

Мой соратник вскочил и встревоженно замахал руками.

– Постой, Лера! Мы ведь раньше решали по-другому…

– Я перерешила, – проговорила я медленно. – Вместе нас видеть не должны ни в коем случае. Или ты забыл мои уроки конспирации?

– Да не забыл я, – растерянно, как мне показалось, пробормотал Андрей. – Просто я думал… Мы собирались…

Я хлопнула ладонью по столу:

– Прения окончены. Я руковожу операцией, изволь слушаться. Или можешь выметаться к мамочке или к этой своей… из-за которой на тебе лица нет…

– Слушаюсь, – покорно сказал Андрей. – Но ведь ты подвергаешь операцию большому риску. Вдруг с тобой что-нибудь случится в пути?

– Со старушкой, которую я изображу? Ну, если только попадется какой-нибудь сокол-геронтофил. Как ты думаешь, много ли среди соколов геронтофилов?

Андрей первый раз за сегодняшний день нормально улыбнулся.

– Не думаю, – признал он. – Там скорее уж педофилы…

– Замечательно, – кивнула я. – Стало быть, мне ничего не грозит. Я ведь не собираюсь маскироваться под маленькую девочку, верно?

Николашин критически оглядел мои внушительные габариты.

– Боюсь, что это у тебя и не вышло бы.

Я засмеялась. Не то чтобы Андрей сказал что-нибудь особенно смешное, но в день АКЦИИ просто необходима была хорошая разрядка. Через несколько секунд смеялись мы вместе.

Потом Андрей наконец остановился.

– Ладно, – сказал он. – Дай-ка мне твой пистолет, проверю напоследок, что и как.

Я отдала ему мое боевое оружие и стала убирать со стола. Судя по щелчкам, доносившимся за моей спиной, Андрей вытащил обойму и проверял спуск. Наконец он вернул обойму на место.

– Порядок, – удовлетворенно сообщил он, кладя пистолет на стол. – Тогда я пошел… Увидимся? – Он странно поглядел на меня. С удивлением и какой-то тенью жалости.

– Обязательно увидимся… когда-нибудь, – соврала я и выпроводила моего верного помощника. На самом деле увидеться мы смогли бы только в одном месте и в одном случае. В подвалах Лубянки. И только если наше предприятие потерпит неудачу. В случае успеха Андрей был обязан уцелеть. Достаточно и одной жертвы – то есть меня. Выше головы достаточно. Я взглянула на часы.

Глава 59 ЭКС-ПРЕЗИДЕНТ

Когда, наконец, объявили посадку на самолет, Анька опять разревелась. Совсем некстати. У меня у самого так хреново было на душе, что мы могли бы составить замечательную компанию: дочь, у которой глаза на мокром месте, и хлюпающий отец. Я достал из ее сумочки платок и в который уже раз утер глаза и нос. Как в детстве. Вечно она сопливилась, и вечно я ей нос вытирал.

– Па-ап, – опять тихонько протянула доча сквозь слезы. – Мне страшно за тебя… Не надо мне никуда, ни в какой Париж…

– Можно подумать, я очень хочу, – проговорил я, насупив брови. – Надо. Есть такое слово – надо. Заставлять я тебя не могу, но только Игорек и Максимка не виноваты, что они МОИ внуки. Сбереги их. Понимаешь?

– Понимаю, – покорно ответила Анька.

Мы стояли недалеко от стойки регистрации и посадки, народ вокруг торопливо обтекал нас, не обращая на нас особого внимания. Подумаешь, пожилой дядька прощается с дочкой. Дядька вроде похож на бывшего президента. Такой же седой и мордастый. Очень надо нам их разглядывать…

– Если все образуется, – сказал я, сам не веря своим словам, – я за вами приеду… Прилечу.

– Ага, – неуверенно сказала доча, догадываясь обо всем. – Обязательно прилети, ладно? Мне ничего не остается, только ждать тебя…

Игорек и Максимка вертелись тут же, у наших ног, хотя и вели себя на удивление прилично: не шумели, не визжали, громко не топали. Наверное, огромный аэровокзал произвел на них большое впечатление. А может, они сообразили, что их крики и визги все равно в этом шуме никто не услышит. И тогда зачем стараться? Сообразительные парни, оба в деда.

Где-то над нашими головами заговорил динамик. Женский голос по-русски и по-французски напомнил мадам и месье, что продолжается посадка на рейс Москва-Париж. Дисциплинированные мадам и месье между тем почти все уже прошли таможенный досмотр и с недоумением поглядывали на экзотическую пару. На нас с Анькой.

– Пора, – сказал я. – Ну, идите. Иначе на самолет опоздаете.

– Ну и опоздаем, – упрямо произнесла доча. Глаза у нее уже просохли, однако нос подозрительно хлюпал.

– Нельзя, – мягко сказал я. – У меня в Большой только один билет. А у тебя билет до Парижа. Нам в разные стороны.

Стоявший в отдалении Олег Вертухаич сделал мне знак рукой. В самом деле пора. Я навьючил на Аньку ее сумку. Вручил ей ручку чемодана. Оставшейся рукой доча крепко ухватила ладошки внуков. Игорек с Максимкой не вырывались, вели себя тихо – словно что-то чувствовали.

– Не скучай, – торопливо буркнул я Аньке, чмокнул ее в щеку, погладил по головкам внуков, а потом подтолкнул дочку к стойке регистрации.

– До свидания, – крикнула мне вслед Анька, но я уже уходил от стойки. Впрочем, боковым зрением я заметил, что дочь с внуками вошли в дверь.

Вертухаич с двумя охранниками-конвоирами тут же пристроились чуть позади меня. Через десять секунд Главный Вертухай Митрофанов вырвался вперед и деликатно взял меня под локоть.

– Удовлетворены? – вкрадчиво спросил он. – Мы свое обещание выполнили, дело за вами. Поедем?

– Подождем, – спокойно возразил я. – Поедем, когда самолет взлетит. Знаю я ваши подлые штучки.

– Обижаете, – с деланным удивлением проговорил Олег Вертухаич.

– Обижаю, – подтвердил я. – Терпите. Если вам нужен живой, хоть и бывший президент России в театре, извольте терпеть. Я капризный. Сейчас мы пойдем вон к тому окну и я буду смотреть, как дочь с внуками поднимается по трапу самолета. Вместе с французами… Дайте бинокль!

– Нет у нас бинокля, – мрачно произнес один из охранников-конвоиров. – Не держим.

Я демонстративно повернулся спиной к Вертухаичу.

– Значит, все отменяется, – бросил я и стал глядеть на табло.

За моей спиной вспыхнула и погасла короткая перебранка, закончившаяся звуком оплеухи. Очевидно, Вертухаич решал со своими кадрами вопросы субординации. Бинокля у них нет, понимаешь, ухмыльнулся я про себя. Как же! Они запасливые, чего у них только нет.

Вертухаич тронул меня за локоть и, когда я повернулся, вручил мне маленький бинокль. Это была очень хорошая портативная модель: места он занимал мало, а увеличивал здорово.

– Простите за маленькую накладку, – проговорил Митрофанов, вытирая костяшки правой руки носовым платком. – Он просто вас не понял. Смотрите сколько хотите. Мы вас не обманываем. Раз обещал, что она с вашими внуками полетит в Париж – значит, полетит.

Я подошел к окну и настроил бинокль. Анька с пацанами была хорошо видна в группе французов, толпившихся у трапа. Недаром я заставил ее надеть красный жакет. Не спутаешь. Минуты через две дверь открылась и стюардесса в синем приглашающе замахала рукой. Ряды галантных французов тотчас же раздвинулись, и первыми на трап ступили женщины. Женщин в этот раз было немного, Анька двигалась третьей и очень скоро исчезла в салоне. Теперь оставалось только ждать взлета. Пока самолет засасывал через трубочку трапа оставшихся пассажиров, я бросил взгляд на, специальный сектор аэродрома. Здесь разворачивались: сразу несколько тяжелых «боингов», только что прилетевших из Брюсселя. То, что они именно из Брюсселя я догадался сразу. Несмотря на охрану-конвой, газеты мне в Завидово приносили. Вот она, вся семерка в полном составе. Цып-цып. Слетелись. Будут обхаживать Президента, предлагать отсрочки кредитов, сулить льготы… Лишь бы не было войны. За это они готовы заплатить. Не очень, правда, много. Подкинуть на бедность вождю дикой северной державы. Вдруг, понимаешь, и правда двинет танки на восток и на юго-восток?

– Ну-ну, – сказал я вслух.

Вертухаич, чутко уловив звук моего голоса, подскочил ко мне.

– Вы меня звали?…

– Если тебя зовут «ну-ну», то звал… – сварливо отрезал я, надеясь по крайней мере разозлить Главного Вертухая.

Я направил свой бинокль снова на французский самолет. Тот уже выруливал на взлетную полосу. Еще немного, и серебристая машина скрылась из глаз.

– Все? – терпеливо спросил Олег Вертухаич. Видимо, я им был здорово нужен сегодня в театре. Странно, неужели только вид бывшего президента России, живого и здорового, мог помочь нынешнему на предстоящем саммите? Тогда дела у него неважнецкие.

– Почти все, – сказал я, с неохотой возвращая отличный бинокль.

Последнее, что я успел увидеть в него, это толпу встречающих и охранников возле иностранных «боингов». Официальный дружественный визит семерки начался. Пусть ОН только не надеется, злорадно подумал я, что ему за один раз удастся превратить семерку в восьмерку. Я пытался это сделать все пять лет, и всякий раз что-то мешало. То эстонцы, то чеченцы, то абхазы… Пусть теперь он попробует, ну-ка? Ему-то доверяют раз в сто поменьше, чем мне. Не зря ведь такой у них был траур в июне, когда выбрали его, а меня…

– Почти? – не понял Вертухаич. – Что-то еще?

– Да, – кивнул я. – Хорошо бы пожевать чего-нибудь. В театре, я понимаю, вы меня в зале и в фойе будете пасти. До буфета не дойдет, так?

Олег Вертухаич оценивающе поглядел на меня.

– Вы правы, – сказал он непонятным тоном. – Лучше подкрепиться заранее. Не есть же мы идем в Большой, в конце концов.

Глава 60 МАКС ЛАПТЕВ

– Погляди-ка на этого типа! – сказал Дядя Саша.

– Какого именно? – уточнил я. – Типов тут достаточно, и далеко не все из нашей конторы…

Типов на кладбище в Солнцево было действительно полным-полно. Мы с Филиковым сидели в моей машине, припаркованной недалеко от кладбищенской ограды. Зелени в этой части кладбища было маловато, зато обзор с этого места открывался очень неплохой. Запасливый Дядя Саша сунул мне в руки подзорную трубу. Вернее, не трубу, а запасную трубку от оптического прицела. Разглядывая в нее окружающих, я невольно ловил себя на мысли, будто целюсь в них из винтовки. Чувство было так себе. По совету того же Филикова я снял и бросил на сиденье свою голубую милицейскую рубашку. На голову я нацепил Дяди Сашину веселую кепку с козырьком, на нос повесил филиковские же очки с темными стеклами. В таком виде узнать меня было довольно трудно: выглядел я непохоже. Пожалуй, повстречай я себя в этаком чужом обличье, сам бы и прошел мимо… Кстати, машина, в которой мы сидели, тоже была чужая. Все та же, уворованная у мордоворотов из Охраны. «Свои» был один только Филиков, расположившийся на заднем сиденье.

– Вот он, вот, гляди! – Филиков наконец-то показал мне подозрительного типа. Человек со встрепанными волосами пегого цвета и в темных очках вертелся в толпе поблизости от генерала Дроздова. Человек был мне не знаком, и, очевидно, Филикову тоже. Между тем держался он по-свойски и все норовил оказаться то сбоку от Дроздова, то сзади. Сам Дроздов стоял неподвижно, глядя на открытую могилу. Губы его шевелились, но лицо генерала выглядело почти спокойно. Я знал такие лица и знал цену такому спокойствию. Гроб с телом Игоря Дроздова был уже заколочен, и полковник из церемониальной группы дожевывал траурную речь. Толпа вокруг состояла в основном из младших курсантов и нескольких отставников-ветеранов. Голубева, естественно, не было. Вообще не было никого из действующего состава нашего отдела. Конспирация, дьявол ее побери!

Дядя Саша легонько тронул меня за руку.

– Смотри, – проговорил он, – как генерала обложили. Со всех сторон…

Я проследил за его взглядом и обнаружил соглядатаев. Оба были в черном, и оба, не скрываясь, глазели на генерала Дроздова. Вид у них был довольно мирный, только вот пиджаки малость оттопыривались.

– Заметил? – уже шепотом сказал Дядя Саша. – Теперь медленно обернись. Только спокойнее, будто ты решил почесать в затылке…

Я послушался Филикова и сделал так, как он просил. Лучше Дяди Саши в наружке никого не было. И никто лучше, между прочим, не умел уходить от хвостов в случае необходимости. Исполнив ритуал чесания затылка и заодно проверив свою шишку (болела!), я заметил еще одну парочку шпионов уже с другой стороны. Одеты они, в отличие от первых, были неофициально, даже панковато. Но манера держаться и маленькие сумочки, которые они не выпускали из рук, убедили меня, что Дядя Саша вычислил их абсолютно правильно. Эта парочка переглядывалась и перешептывалась, однако, как я заметил, тоже не выпускала из виду ту часть толпы, где был Дроздов…

– Постой, – так же шепотом проговорил я. – А может, они не за генералом следят?

– А за кем же? – Филиков выудил из кармана еще одну оптическую трубку и приставил ее к глазу. Трубки эти были небольшого размера, со стороны случайный прохожий мог решить, будто Дядя Саша чешет кулаком глаз.

– Да вот за этим, за пегим, в очках, – сказал я. Мысль о том, что обе группы соглядатаев выслеживают здесь не Дроздова или не только Дроздова, пришла мне в голову всего минуту назад: когда я обратил внимание на странные эволюции парочки в черном. Стоило пегому отойти от генерала, и они тут же, как подсолнухи на солнце, уставились в его сторону.

– Ты прав, Макс, – рассмотрев все хорошенько, признал Филиков. – Сиди тут, а я попробую поближе его рассмотреть… Кстати, и покурю, – добавил он как бы между прочим. – У тебя сигаретки не найдется?

Я со вздохом достал пачку. Филиков был неисправим.

Из окна машины я заметил, как Дядя Саша, словно школьник, покуривая в кулак, приютился у ближайшего монумента – кажется, поставленного какому-то майору Гейзину. Сам Гейзин, изображенный на барельефе усатым горбоносым красавцем, строго взирал на Филикова. Дядя Саша пытался изображать скорбь по майору, делая вид, будто он старый боевой товарищ покойного. Однако внешность Филикова и его буйная, до глаз, борода вкупе с затрапезной рубашкой, вряд ли кого-нибудь могли обмануть. И вот уже две старушки из местных, крестясь, сунули Дяде Саше несколько пустых бутылок и какую-то мелочь. Со своего места, да еще через окуляр, мне было отлично видно, как Филиков стал кланяться и благодарить, благодарить и кланяться. При этом он мимоходом обозревал окрестности…

Минут через пять Дядя Саша, весь пропахший табаком, залез обратно в машину. Бутылки, подаренные ему сердобольными старушками, он исправно принес с собой.

– Много подали? – полюбопытствовал я. Дядя Саша, нисколько не обижаясь, пересчитал мелочь.

– Не хватит, – сказал он с сожалением. – Даже если все три бутылки сдать – и то на красненькое не выйдет… Но сигарет, пожалуй, можно купить.

– Не ошибся ли ты профессией, Филиков? – спросил я. – В качестве профессионального нищего ты бы зарабатывал гораздо больше, чем у нас в конторе.

– Да пошел ты… – беззлобно отозвался Филиков, однако мелочь ссыпал себе в карман, а пустые бутылки пристроил в бардачок. – Бабки подали мне искренне, – объяснил он. – Это святые деньги, они нам счастье принесут…

– М-да, счастья нам было бы не худо, – произнес я. – Но ты ведь, кажется, отправлялся не за милостыней и не по майору Гейзину скорбеть…

Филиков пожал плечами.

– Ряженый он, – задумчиво проговорил он. – Что в парике – это точно. Только я не понял: следит он за Дроздовым или поговорить с ним хочет?

Полковник, между тем, закончил свою речь, толпа сдвинулась, и мы с Дядей Сашей на какое-то время потеряли из виду и Дроздова, и пегого субъекта. Обе парочки соглядатаев – и панковатая, и в костюмах – обеспокоенно завертели головами и с разных сторон влились в траурную толпу.

– На выходе прихватим этого пегого? – вдруг предложил Дядя Саша. – По-моему, он нам может пригодиться.

– Да зачем он нам? – удивился я. – Мало ли что в парике? Может, он просто лысину скрывает?

– Нет, он не лысый, – загадочно произнес Филиков, и я понял, что вблизи Дядя Саша увидел побольше, чем я из машины.

– Ладно, – согласился я. – Прихватим волосатого… Так что ты нарыл по поводу этих пропусков в Кремль?

Филиков хитро прищурился.

– Желтеньких? Есть кое-что. Во-первых, ввели их только позавчера. Во-вторых, вручили их только охранцам. А в-третьих… Как ты думаешь, кто распорядился печатать эти пропуска?

– Тут и думать нечего, – уверенно сказал я. – Генерал Митрофанов, Олег Витальевич. Угадал? Филиков улыбнулся сквозь бороду.

– Вот и нет, не угадал, – торжествующе сказал он. Мелко мыслишь. Пропуска эти… Ты погляди, погляди! – прервал он самого себя. – Вот, левее, еще левее!

Я пригляделся.

– Заводи мотор, – скомандовал мне Дядя Саша. – Похоже, не мы одни такие умные.

– Да уж, – не стал спорить я, быстро поворачивая ключ зажигания. – Парик надо спасать…

Глава 61 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

Никому не посоветую играть в шпионов – тем более на кладбище. К тому же в парике, который сегодня как никогда выглядел по-дурацки. К тому же в толпе, состоящей из граждан, призванных шпионов ловить. Вдобавок мне пришлось еще и передавать секретные сведения на краю могилы. И не кому-нибудь, а безутешному отцу…

К черту. Я был этим шпионом.

С самого начала идея ехать в Солнцево казалась безумной. Соколов я как раз не боялся: в том месте, где много фискалов, ребятки из СБ не полезут на рожон.

Если честно, побаивался я Дроздова. Назначая вчера мне эту встречу в Солнцево, комдив был определенно не в себе. В день похорон сына – будь ты самый черствый человек – едва ли следовало думать о чем-то ином, кроме похорон сына. Дроздов был, кажется, человеком из железа – как это описал Вайда. Вчера мне показалось, что крепкий металл дал трещину; оттого я и взялся помочь комдиву. Сегодня я уже понимал, что генерал эту трещину в броне давно заклепал, заварил на веки вечные. Я уважал людей из железа. Не исключено, что из-за них наше отечество еще не полетело в тартарары. Но мне в их обществе было довольно жутковато, если не сказать больше…

Вчера я дал обещание отцу, потерявшему сына. Сегодня мне предстояло отчитаться перед бронированным комдивом, жестким и мстительным. Делать нечего, надо было ехать. Рассказывать Дроздову про Мосина, соколов и свои подозрения, а потом быстро убираться восвояси.

Первую часть своего плана мне удалось выполнить достаточно быстро. Толпа вокруг Дроздова на кладбище была большой, но не плотной. Буквально через пятнадцать минут мне удалось протиснуться к комдиву и, глядя в сторону, поведать Дроздову о том, что случилось вчера. Как я и ожидал, сегодняшний генерал-полковник Дроздов был уже снова металлическим комдивом. Слушая меня, он только изредка выплевывал какие-то слова на каком-то из восточных языков – то ли фарси, то ли пушту, а может быть, арабском. По-моему, это были черные ругательства. По крайней мере, произносил он их именно как ругательства.

Выслушав меня до конца, переспросив фамилии и получив из рук в руки копии рисунков санитара-художника, Дроздов произнес коротко:

– Понял. Спасибо. Твой должник.

После чего в таком же рубленом стиле выдал мне сообщение, от которого я буквально обалдел.

– То есть как? Вы серьезно?! – воскликнул я, забыв о толпе вокруг и вообще обо всем.

– Я же сказал… – все так же зло, сквозь зубы выплюнул Дроздов, но тут церемония резко закончилась, толпа заволновалась, вокруг генерала образовался водоворотик из соболезнователей. И я сразу потерял его из виду. Самое время было выбираться и, по возможности, не торопясь, обмозговать услышанное.

Правда, никакого времени на обдумывание мне не дали.

Пробираясь обратно сквозь толпу, я неожиданно попал в клещи.

– Разрешите… – начал было я и тут же сообразил, что они поймали как раз того, кого хотели. Поймавших меня было числом двое. Оба были в траурных черных костюмах, оттопыренных с левого бока. Это выглядело некрасиво, зато для хозяев костюмов было удобно: в любой момент пистолет мог быть извлечен наружу. А на красоту парочка плевала.

Соколы, сообразил я. Узнаю повадки.

– Не спеши, Полковников, – прошипел один из черных. – За тобой должок… Что ты сказал генералу, ну?!

– Какому генералу? Какой полковник?! – Я энергично стал вырываться, надеясь, что парик не спадет, и рассчитывая, будто кто-то в толпе обернется на странную черно-белую троицу.

Соколы держали крепко, и я догадался, что свои способности шпиона я несколько преувеличил.

– Ты вчера был в бильярдной? Ты вчера вломился в «Вишенку»?

Каждый вопрос, произнесенный шепотом, сопровождался незаметным со стороны, но подлым ударом по почкам. Кажется, лафа кончилась. Сегодня они меня взяли врасплох, как вчера выиграл инициативу я. Очевидно, мосинская компания со вчерашнего вечера даром времени не теряла и в темпе прошлась по моему маршруту. Надеялся я лишь на то, что отследили меня только здесь, а не у Натальи…

О-ох! Меня опять ударили по почкам. Я невольно обвис у них в руках. Еще пара таких ударов, и меня свернут в трубочку и доставят куда угодно. И все вокруг будут думать, что пегий паренек в очках перепил от безутешного горя и родственники несут его проспаться.

– На кого работаешь, сучара?! На охранцев? На фискалов?!

Несмотря на сильную боль, сознания я не потерял. Скосив глаза, я заметил, как за нашей троицей в быстром темпе следуют двое крепких парней, прикинутых модно, но безвкусно. В руках они держали по небольшой сумочке, вроде моего несессера. Только у меня в сумке лежала камера, подарок доброго Накамуры, а у них, кажется, – что-то совсем другое. Кстати, невзирая на нападение соколов, я машинально не стал отмахиваться своим несессером. Наверное, сохранность камеры мне была дороже жизни… Смешно. Но смеяться я уже не мог. Вместо этого я шепнул конвоирам, что мне пришло в голову:

– На ФСК. И если… вы меня не отпустите… с вами разделаются мои парни… сзади…

Эту фразу, простую, как мычание, я выговаривал, минуты полторы, набирая воздуху в легкие, чтобы сказать каждое следующее слово. Нет, я не Рембо, я другой…

Еще минута понадобилась черной парочке, чтобы понять: я им еще и угрожаю. Продолжая меня тащить, один сокол уже привычно замахнулся, зато другой, на мое счастье, все-таки взглянул назад. Оба парня с сумками в руках достаточно далеко выделились из толпы, чтобы сразу броситься в глаза моим соколам.

– Атас! – крикнул сокол, и одна парочка без разговоров развернулась навстречу другой.

Меня отбросили на асфальт, чтобы освободить руки. Правильно, подумал я и стал отползать в сторону, к зеленым насаждениям, не выпуская из рук своего верного несессера с камерой. В отличие от вчерашнего, журналист во мне не шевелился. Мне отчего-то не хотелось расчехлять свое японское чудо и снимать сцену еще одной потасовки. Отползая, я утешал себя только тем, что съемка драки с погоней была бы простым самоповтором, после вчерашнего. Настоящий художник между тем не должен стоять на месте и повторяться. Он обязан двигаться вперед… Тут я ударился локтем о дерево… По крайней мере, ползти вперед.

К сожалению, эта кладбищенская аллея была сегодня немноголюдна. Проще говоря, тут не было ни души. Толпа скорбящих осталась где-то справа, за деревьями, и попасть сразу в гущу людей было невозможно. Даже если учесть, что теперь я сумел подняться с четверенек и двигаться на своих двоих. Втайне я очень надеялся, что обе парочки не смогут полюбовно договориться насчет меня и немного помашут кулаками. Лично меня устраивало, чтобы не выиграла ни та, ни другая команда. Хотя бы несколько минут. Будь я сейчас менее занят отступлением, я бы даже вернулся на место схватки в качестве рефери. Следить, чтобы они не нарушали правила рукопашного боя. Я весьма рассчитывал, что стрелять друг в друга они, по крайней мере поначалу, не станут. Здесь, на кладбище, и без того достаточно покойников…

Обдумывая эти интересные идеи, я перестал как следует прислушиваться к шуму потасовки на аллее. На месте моего побега между тем стихли крики и звуки ударов тяжелыми предметами по тупым предметам. Спохватился я лишь тогда, когда сзади зашевелились кусты, и на оперативный простор выскочила парочка. Уже другая, с сумками. Их никто не преследовал – значит, моих доброжелателей стало вдвое меньше. Правда, эти оставшиеся вели себя довольно грубо. Они без разговоров схватили меня под руки и выволокли на аллею. Там по-прежнему никого не было, даже тел черной парочки. Где-то далеко-далеко позади разворачивалась на дороге какая-то машина, однако я не обольщался. Со стороны я вновь выглядел упившимся родственником, которого волокут сердобольные друзья. Эти, однако, били не по почкам, а поддых. После первого же удара видеть что-либо я перестал, но слова до меня доходили.

– Что тебе сказал генерал, а? Отвечай, гнида? На кого работаешь? На фискалов?!

Задав свои вопросы, мои новые конвоиры чуть ослабили хватку и вполне гуманно перестали меня бить. До них, кажется, дошло, что в таком состоянии я вряд ли что-нибудь смогу сказать.

Меня поставили на ноги и разогнули, чтобы я стоял прямо. Чувствовал я себя неважно. Кажется, сломано ничего не было, зато ушиблено все, что только можно.

– Кто… вы… такие? – ответил я вопросом на вопрос. Ответил, видимо, не очень удачно, поскольку сразу же меня легонько съездили по носу. Не самое внятное ответное замечание, но самое доступное по форме. На всякий случай, если я вдруг не понял, один из моих новых друзей перевел с языка жестов на разговорный русский.

– Управление Охраны, – презрительно процедил он. – Усек, мудило? Будешь теперь отвечать?

Я закивал на всякий случай. Положение мое было отчаянным. Звать на помощь бесполезно, да и кто поверит воплям пегого алкаша, который вырывается из рук трезвых родственников и несет всякую околесицу.

– Вопрос первый, – начал все тот же охранец. – Что тебе сказал генерал Дроздов? Вопрос второй. Что от тебя хотели соколы? Вопрос третий. Кто тебе приказал…

Довести последний вопрос до конца он, впрочем, не успел.

Автомобиль, который лениво разворачивался где-то далеко позади, неожиданно очутился рядом с нами. Из кабины высунулась голова в темных очках и в кепке козырьком.

– Ребята, – задумчиво произнесла голова в кепке. – Как нам проехать к монументу майору Гейзину?

– Проваливайте, – вместе, не сговариваясь, сказали мои приятели с сумочками.

Видимо, в их теперешнем лексиконе это было самое вежливое слово. Двум пассажирам автомобиля такое слово, по-моему, слишком вежливым не показалось. Во всяком случае они мгновенно выпорхнули из машины, чего мои приятели никак не ожидали. Они упустили то мгновение, когда им нужно было отшвырнуть в сторону меня и освободить свои руки. Я был не Рембо, зато эти двое, видимо, выучились у легендарного киногероя паре приемчиков. По крайней мере, ногами они дрались квалифицированно. Хлоп! Хлоп! Руки мои оказались свободными, зато мои бывшие приятели уже в прострации валялись с правой и левой стороны от меня. Меня самого покамест не тронули.

– Дядя Саша, – сказал тип в кепке с козырьком своему заросшему бородой напарнику, – их надо бы связать и оттащить в тенек.

Тот, кого назвали Дядей Сашей, шустро достал из кармана моток бечевки и обмотал ноги-руки обеспамятевших охранцев. Я с большим запозданием сообразил, почему эта парочка из УО не была так предупредительна, как давешний охранец на Тверской. Они, наверное, меня не узнали в этом парике! А то, может, как телезвезду, лупили бы не так сильно…

Тем временем мои спасители перекантовали парочку в кусты, а потом, вернувшись ко мне, подтолкнули легонько меня в машину. Я покорно влез на заднее сиденье. Тип в кепке завел мотор. Бородатый уставился на меня и негромко сказал:

– Ну, так что?

Я устало поглядел на своих спасителей.

– Вы, конечно, из ФСК, – утвердительно произнес я.

– Ух ты, – озадаченно сказал бородатый. – Ты телепат, что ли? Я вздохнул.

– Те, что были до вас, оказались из СБ и из УО. Спецслужбы у нас три, а из трех два вычитать я пока что умею.

Бородатый усмехнулся:

– Есть у нас к тебе дело…

Я поежился.

– Тоже бить будете? Спрашивать, на кого я работаю?

Тот, что сидел в кепке за рулем, громко хмыкнул.

– Для начала снимите парик. Вы ведь Полковников с телевидения, да? Программа «Лицом к лицу»?

Последние слова весьма расположили меня в пользу этих двух фискалов. Я снял пегий парик и очки, пригладил волосы.

– Отлично, – сказал тип в кепке. – Хотите получить сенсацию?

Глава 62 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ (Продолжение)

– Невероятно! – признался я полчаса спустя. – Больше всего это похоже на бред или на дрянной боевик из не нашей жизни.

Тип в кепке с козырьком, которого звали Максимом Лаптевым, пожал плечами:

– То, что вы нам рассказали, тоже похоже на плохой боевик. А тем более, если вы правильно расслышали Дроздова, – это вообще уже из разряда фантастики…

– Ненаучной и очень мрачной, – прибавил бородатый Дядя Саша. – Есть ведь специалисты, врачи, медицинские комиссии… По-моему, твой генерал Дроздов погорячился. В связи с постигшим его тяжелым горем… Нет уж, ЭТОМУ я не верю. И так хватает чернухи с этим покушением…

Максим Лаптев сказал осторожно:

– Ладно. Давайте пока примем генеральские слова к сведению, но займемся другими делами. Дядя Саша прав. Главный вопрос – что будем делать с терактом. В связи со всеми его обстоятельствами.

Дядя Саша проговорил рассудительно:

– Куда ни кинь – все клин. Перво-наперво надо не болтать, а ехать туда. И так время поджимает. Нам надо прибыть хотя бы за час.

– А я куда, по-твоему, рулю? – удивился Лаптев. – Туда и едем. Что-то у тебя нынче с соображалочкой туго.

– Это потому что я давно не курил, – серьезно ответил Дядя Саша. – Мозги требуют наркотика… Аркадий Николаевич, не найдется сигаретки? Свои все вышли, как назло…

Лаптев с переднего сиденья непонятно хихикнул. Я, пожав плечами, достал свою початую «Магну» и коробок, в котором оставалось две спички. Парочка моих спасителей-фискалов выглядела очень экзотично. Впрочем, и сам я в этой необычной компании казался себе вполне на месте: тележурналист с подбитым глазом. Меня не оставляло странное чувство, что нее мы попали внутрь какого-то американского боевика и теперь катимся по наклонной плоскости сюжета. Для полноты, картины в нашей компании не хватало только блондинки и ребенка – все остальное уже было. Мои спутники, правда, меньше всего думали про американское кино. Дядя Саша деловито потрошил сумочки моих последних конвоиров. Лаптев, не выпуская руля, на ходу облачался обратно в милицейскую рубашку. В конце концов ему удалось привести себя в относительный порядок; затем он отложил на соседнее сиденье кепку и темные очки. Я немедленно протянул ему милицейский головной убор. Обратное превращение в милиционера было как нельзя кстати: в центре города, куда мы направлялись, было полным-полно патрулей, и милицейский капитан за рулем, по крайней мере, избавлял нас от излишнего внимания ГАИ.

– Заедем со стороны Театральной площади, – предложил Дядя Саша. Он убедился, что в сумочках охранцев были только пистолеты и не было курева, негромко выругался и оставил свои попытки мелкого мародерства.

– Конечно, с Театральной, – согласился Лаптев. – Там возле ЦУМа есть хорошее местечко для наблюдения: видно обе стороны.

– Как же ты припаркуешься? – спросил заинтересованно Филиков, раскуривая наконец мою сигарету моей спичкой. – Там же стоянка запрещена. Нас оттуда турнут через десять минут.

– Была запрещена, – любезно объяснил Лаптев, отважно вписываясь в поворот. Вел он машину довольно лихо, не боялся. Может быть, оттого не боялся, что машина была чужая и отбита, как я понял, у Охраны.

– А теперь? – спросил я Лаптева. За всеми нововведениями градоначальника уследить просто было нельзя.

– А теперь – разрешена, – обнадежил нас Лаптев. – Сто баксов в день… Нет, вру: сто пятьдесят.

– Сколько-сколько? – поразился бедный Дядя Саша.

Максим Лаптев самым небрежным тоном повторил.

– И что, – заинтересовался Филиков, – у нас сейчас есть такая сумма? У меня, например, нет. И попробуй кому докажи, что мы с тобой на задании и при исполнении… К тому же Лубянку уже не боятся так, как раньше, – прибавил он с печалью. – Сейчас, Макс, у Президента другие фавориты…

– Это ты верно заметил, – кивнул Лаптев. – Вот в них мы и сыграем на стоянке. Машина-то наша откуда взялась? Эту серию номеров ГАИ обязано знать и не встревать.

– Под охранцев работать? – огорчился Дядя. Саша. – Стыд-то какой.

– Вам тоже стыдно, Аркадий Николаевич? – спросил меня Лаптев.

– Потерплю, – быстро отозвался я.

Лишних ста пятидесяти баксов у меня под рукой не было. По правде говоря, у меня и с рублями было туговато. Отправляясь в Солнцево, я переложил свой бумажник из кармана в отделение ушастого «Запорожца» Мокеича, на котором доехал до кладбища. Надеюсь, его никто там не додумается вскрыть. Все-таки атмосфера кладбища не должна благоприятствовать уголовным преступлениям… Я припомнил, однако, как меня отлупили, невзирая на кладбищенскую атмосферу, и почел необходимым подумать о чем-нибудь другом. Например, о том, какой отличный сюжет можно будет мне снять, если все, во что мы впутались, не блеф. Я еще раз проверил камеру. Подарок господина Накамуры работал, как часы. Меня убьют – а это чудо техники все равно будет работать… Последняя мысль мне тоже крайне не понравилась. Снимать телесюжет ценою собственной жизни – это никогда не было моим правилом. Отчасти я нарушил правило только вчера, в «Вишенке», однако это исключение, не должно войти в систему. Ни за какой тройной оклад…

– Эй, Макс! Макс! Осторожнее! – неожиданно воскликнул Дядя Саша.

Я вернулся к реальности и тоже со страхом заметил, что Максим выруливает уж чересчур бесшабашно. Милицейская фуражка могла спасти нас от ГАИ, а номер Управления Охраны – от потери полутора сотен долларов. Но вот от аварии нас бы спасти никто не смог.

– Не обгоняй его, Макс! Не надо! – встревоженно крикнул Филиков, видя, как лихо теснит Лаптев какой-то драндулет, типа «Чайки» восьмидесятого года выпуска. Обитатели «Чайки» с ужасом смотрели на нахала.

– Не мешай, Дядя Саша, – сосредоточенно говорил меж тем Лаптев, совершая свои фантастические маневры. – Если мы сейчас попадем в пробку на Арбате – то, считай, опоздали…

С этими словами он круто вывернул машину. Раздался громкий скрежет. Машину тряхнуло.

– Прорвались! – радостно сказал Лаптев.

В окно я заметил, что «Чайка»-драндулет боком въехала на тротуар. И еще – что у нее сильно помято крыло. И еще – что на помятом крыле трепыхается какой-то явно не наш флажок.

– Максим, – взволнованно произнес я. – По-моему, это была посольская машина…

Дядя Саша с интересом посмотрел через плечо.

– И правда, – с укоризной сообщил он. – Прибавь-ка скорость, от греха подальше… – Потом он подумал и произнес: – Кстати, а у какой страны желто-голубой флаг? У Швейцарии, что ли?

Глава 63 ПОСОЛ УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ

С самого утра все пошло наперекосяк, словно одно к одному.

Сперва закатила внеочередную истерику моя секретарша Анеля, вообразив, будто я грубо с ней поздоровался. Битых полчаса мне пришлось отпаивать эту дурочку валерьянкой и сладким сиропом, по-отечески гладить ее по головке, опасаясь, что вот сейчас распахнется дверь приемной, войдет бдительный Сердюк и, как всегда, поймет все превратно. Наверняка у него уже давным-давно заготовлена депеша в Киев, и в этой депеше шановный посол обвиняется в безнравственном поведении и использовании служебного положения в личных целях. Можно подумать, что, если бы я и впрямь собрался воспользоваться своим служебным положением в общении с Анелей, я стал бы делать это в нашей приемной!…

Наконец моя Анеля успокоилась и удалилась восстанавливать макияж, а я с головной болью вернулся к себе в кабинет.

Оказалось, что мои испытания только-только начинались. Стоило мне унять секретаршу, как по телефону стал названивать какой-то Сапего, жалуясь мне зачем-то на бесчинства Лубянки. Я с тоской слушал минут сорок, как пан Сапего изливал мне свои мыслимые и немыслимые обиды на москалей, которые вламываются в квартиры иностранных подданных и устраивают там допросы. За все эти сорок минут я так и не понял, какого черта следовало подвергать допросу этого занудного историка, зато даже пожалел российского гэбиста, который встретился вчера с таким вот фруктом.

От Сапеги меня спас приехавший Сердюк. Он взял у меня отводную трубку, немного послушал и резко осведомился у оскорбленного историка, чего тот, собственно, хочет от посла Украинской Республики Козицкого?

Сразу выяснилось, что при всем своем красноречии требований послу пан Сапего сформулировать не в состоянии. Нет, он не требует немедленного объявления войны России. Нет, ноты протеста в адрес российского МИДа он тоже не требует. Чего же он требует? Ах, оградить его, великого историка Сапего, от посягательств российской Лубянки? Хорошо. Пусть он только скажет, каким образом это сделать? Не желает ли, к примеру, пан Сапего переехать из своей квартиры в центре Москвы в маленький номер для гостей на территории самого посольства? Нет, не желает. А может быть, пан Сапего желает, чтобы посол Козицкий послал сичевиков охранять Сапегину городскую квартиру? Нет, этого он тоже не желает… Отвечая на прямые вопросы Сердюка, Сапего совсем запутался и в конце уже стал гнуть, что он всего лишь возмущен, что его, украинского гражданина, допрашивал российский гэбист. Ладно, объявил Сердюк. В таком случае он посоветует послу распорядиться, чтобы отныне пана Сапего ежевечерне посещали агенты Безпеки и вели свои допросы исключительно на родном языке. Такой вариант пана Сапего устраивает? Историк испуганно пискнул, что ему, в принципе, не к спеху, и отключился.

– Спасибо, – искренне сказал я Сердюку. – Выручил, умеешь.

Сердюк грустно махнул рукой. Оказалось, что он только что вернулся из района Большого театра и вернулся в самом скверном расположении духа. Внутрь театра попасть не удалось, но и то, что он увидел вблизи, настораживало. Четырежды у него проверяли документы, причем три раза – Управление Охраны и только один – Служба Безопасности Президента. Я удивился. С каких это пор Охрана берет на себя все эти дела? Сердюк согласился со мной, что все это крайне подозрительно и больше всего походит на провокацию.

– Такэ дило трэба розжуваты, – уставным тоном выразился Сердюк.

– Да что там розжуваты, – печально возразил я. – Киев требует – пойдем как миленькие…

Я надел свой идиотский парадный фрак, галстук и на всякий случай повторил список запретных тем, которых я не должен касаться в разговорах с российским президентом. Пока я подзубривал инструкцию, зашел Сердюк, тоже во фраке, который выглядел на его фигуре еще более по-идиотски, чем на моей.

Сердюк принес новость: посольская машина для официальных выездов на ремонте. Не успел я обрадоваться, как он меня тут же огорошил. Есть запасной автомобиль для выездов, на ходу. В гараже я взглянул и ужаснулся. Запасным автомобилем была древняя «Чайка», по слухам, подаренная еще покойным Брежневым покойному Щербицкому и оставленная в резерве украинского представительства в Москве просто потому, что в Киеве эта «Чайка» Щербицкому была без надобности.

Шофер Яша сообщил хмуро, что вообще-то ехать можно, только скорость у этого динозавра не того. По этому случаю решили выехать пораньше. Яша бережно вел лакированный подарок Брежнева, бдительно бибикая, когда какая-нибудь машина вела себя чересчур вольно. До въезда на Арбат все шло подозрительно гладко, а потом нашу подарочную «Чайку» начал теснить к обочине какой-то наглый лихач. Я не очень разбираюсь в правилах дорожного движения, но, по-моему, этот автомобиль нарушил все, что мог. Очень ему не терпелось обогнать нас, не дожидаясь поворота.

– Притормози, Яша, пусть проедет с глаз долой, – попросил я шофера.

– Цэ нэможлыво, – хмуро ответил Яша и нажал на газ.

Раздался дикий скрежет, удар, и наша машина поехала вдруг не прямо, а куда-то направо и тюкнулась боком о какой-то столб.

– …! – выразился Яша на хорошем русском.

– Приехали, – чрезвычайно довольным тоном произнес Сердюк.

– Вы заметили, Васыль Палыч, кто там за рулем сидел?

– А кто? – спросил я.

– Милиционер! – радостно объявил Сердюк. – Вот она, провокация! А ведь мы предупреждали Киев. Едем обратно, в посольство, – приказал он шоферу. Мне же сказал: – Теперь никто не придерется.

Мы с Сердюком удовлетворенно пожали друг другу руки, и, пока Яша поворачивал нашу помятую «Чайку» на обратный путь, я со спокойной совестью скатал в трубочку и выкинул в окно два билета в Большой театр, на балет «Спартак». Партер, ряд восьмой, места пятое и шестое.

Глава 64 МАКС ЛАПТЕВ

– По-моему, это не самое удобное место, – пожаловался мне Филиков.

– Сам вижу, – огрызнулся я, что есть силы выглядывая в окно машины. – Зато мы не заплатили за стоянку ни копейки…

– Точнее, ни цента, – миролюбиво подхватил Полковников, выглядывая в другое окно.

Сам Дядя Саша тем временем обозревал окрестности из заднего окна нашего краденого лимузина.

Место в самом деле я выбрал далеко не лучшее. Несмотря на то что к вечеру погода испортилась, подул ветер и вот-вот мог начаться дождь, на Театральной площади было довольно людно. По Петровке тоже сновал народ. Прибавьте к этому еще и милицию, и охранцев, которых, мы подозревали, тоже поблизости предостаточно, – и вы догадаетесь, что в этой толкучке мы легко могли бы пропустить появление террористки Леры. Я, правда, показал Дяде Саше и Полковникову фотографию Старосельской, однако у меня лично не было уверенности, что она не станет гримироваться. Это было бы со стороны Леры непростительной глупостью, а дурой, как я успел догадаться, Валерия Брониславовна не была. Вдобавок ко всему мы не представляли, с какой стороны она вообще может появиться. Словом, задачка была со множеством неизвестных, ответ к ней не указан в конце учебника.

– А что вы будете с ней делать? – поинтересовался Полковников, не отрываясь от порученного ему сектора обзора и, по-моему, весьма гордого поставленной перед ним задачей. Странно еще, что он не сказал: что МЫ будем с ней делать?

Дядя Саша распушил свою бороду и сказал бандитским тоном:

– Замочим на месте без суда и следствия. Вздумала, видите ли, покушаться на нашу гордость, на всенародно избранного…

Полковников перебил обиженно:

– Ну, я серьезно, братцы. Взяли в компанию – так не валяйте дурака. Мы партнеры или кто?

– Верно, Аркаша, – сказал я сердечно. – Мы партнеры. Дядя шутит, не обращай на него внимания. Мы… гм… постараемся ее убедить, что она не права.

– И нам удастся? – полюбопытствовал Аркадий, своим этим «нам» переходя на практике и безоговорочно к партнерству. В голосе его чествовалось некое сомнение.

Честно говоря, и я был далеко не уверен, что получится. Валерия – крепкий орешек, хотя и были у меня запасе кое-какие аргументы.

– Главное – объяснить все хорошенько, – ответил я. – Может быть, тогда она сама сможет сделать из этого правильные выводы.

– А какие правильные? – не отставал Полковников. Кажется, он забыл, что находится не в студии и с интервью придется погодить.

– Увидим, – отозвался я неопределенно. Факты, которыми мы располагали, могли подвигнуть к разнообразным выводам.

Аркадий озадаченно замолчал. Возможно, он не привык, что люди, которых он приглашает к интервью, отделываются общими словами, а не раскрывают перед ним всю душу. Кстати, против истины я не погрешил. Сейчас самым важным для нашей команды было как раз УВИДЕТЬ вовремя того, кого надо.

– Эй, братцы! – позвал глазастый Филиков с заднего сиденья.

Мы уставили свои глаза и окуляры в ту сторону, куда он показывал.

– Где она? – спросил я быстро.

– Да не она, – хмыкнул Дядя Саша. – Дружок твой ее встречать пришел. Вернее, не встречать, а просто присмотреть за ней. Издали…

Я взял зрительную трубку и сразу заметил человека, которого Филиков знал только по фото из досье, а я видел один раз. Правда, очень недолго. Под колпаком телефонной будки возле здания Центрального детского театра появился не кто иной, как мой приятель Андр. Андрей Николашин собственной персоной. Выражения его лица я не видел, но, кажется, он занимался тем же, что и мы: кого-то высматривал. Пока мы глядели, наш Андр сменил место наблюдения, постепенно приближаясь к Большому. Теперь он стоял возле афишной тумбы.

– Его бы надо отсечь от нашей дамы, – проговорил Дядя Саша. – Хотя бы секунд на двадцать. Пусть потом поищет.

Я снова вернулся к своему окошку.

– Интересно, как ты это сделаешь, – спросил я у Филикова, – если она возьмет сейчас и выйдет из метро? Тут до театра два шага. Выскочить из машины мы еще успеем, а разлучить этих голубков – навряд ли.

– Будем надеяться на лучшее, – ответил Дядя Саша. – Лера, как революционерка, должна хоть немного быть конспиратором. Не выйдет она на Театральной, это слишком просто. Пойдет другим путем.

Я скептически покачал головой. Однако Дядя Саша оказался прав.

Леру я заметил на Петровке. Вернее сказать, ее я как раз поначалу и не заметил. Просто мой глаз привычно выделил вдруг из толпы прохожих две фигуры. Одеты оба были неброско и их в принципе легко было принять за каких-нибудь бедных студентов или приезжих из глубинки. Однако они старательно страховали друг друга. Плохое пополнение в Охране, подумал радостно. Старательное, но неумелое. Необстрелянное. Или, может быть, как раз обстрелянное, но без опыта наружки. Любой профи их просчитает… Так, и кого же они пасут?…

– Ну-ка, ну-ка, – сказал я вслух.

Дядя Саша оторвался от наблюдения за Андром. Полковников тоже резко повернулся в мою сторону. Филиков присмотрелся и крякнул:

– Ну дает!

Полковников озадаченно произнес:

– Да это не она! Вы что!

Но это была она. Валерия Брониславовна Старосельская, прекрасно, можно сказать, талантливо загримированная под старушенцию-аристократку, неторопливо двигалась по Петровке. Нам еще повезло, что она грамотно играла свою роль и плелась сообразно старушкиному возрасту. Парни из Охраны, маячившие за ней, делали все возможное, чтобы тоже замедлить свой темп. Картина презанятная, жаль, рассматривать ее было некогда. Пока Андр Николашин Леру не видел. Но еще пара минут – и она окажется в зоне его видимости. Нейтрализовать одновременно два хвоста нам с Дядей Сашей просто не под силу.

– Макс, ходу! – прошептал Филиков. Мы снялись с места и неторопливо поехали по Петровке навстречу Лере. Очень-очень неторопливо.

– Хорош, – скомандовал Дядя Саша. Говорить он стал очень быстро и очень четко. – Ты оставайся в машине, – приказал он Полковникову. – Ты ее сейчас возьмешь, – сказал он уже мне. – Только подожди полминуты, чтобы я оприходовал эту парочку за ней.

– Сумеешь? – усомнился я.

– Чепуха, молодняк, – пренебрежительно проговорил Филиков и, хлопнув дверцей, исчез. Я поглядел на секундную стрелку и ровно через полминуты выключил мотор и вылез следом, оставив дверь в салон открытой. Ни Дяди Саши, ни Лериного хвоста на горизонте уже не было видно. Старуха аристократка с ридикюлем была, однако, прямо в двух шагах от меня. Когда она поравнялась с нашим лимузином, я вежливо сказал ей «пардон» и сильно толкнул. В кино обычно процедуру захвата изображают со всевозможными зверскими подробностями. На самом деле человека достаточно легонько толкнуть, и он сам окажется в машине. Причем еще пару секунд ему будет казаться, что толкнули его случайно.

Сегодня меня уже не раз толкали, но и я толкал. Правый толчковый бок заболел от очередного потрясения, зато старушка Лера мигом очутилась на сиденье. Я запрыгнул следом, хлопнул дверцей и скоренько приковал одну Лерину руку к рулевому колесу. В комплекте милиционера, как известно, всегда находились простенькие наручники. Вся операция заняла секунд десять.

– Госпожа Старосельская, – сказал я. – Мы вынуждены вас задержать.

Надо отдать Лере должное. Она сразу все поняла и выглядела очень спокойно. У нее был такой вид, что мои слова ее не испугали, а просто заинтересовали. Как ученого интересуют результаты опытов.

– Неплохо, – деловито сказала Старосельская. – Вы из контрразведки? И где был прокол?

Чувствовалось, что она уже осваивается в роли арестантки.

– Извините, – поспешил уточнить с заднего сиденья Аркадий. – Я, собственно, не из контрразведки…

Лера мельком глянула назад и сказала с удивлением:

– Вы же Полковников. С телевидения. Как вы-то здесь оказались?…

Полковников засмущался.

– Понимаете, – начал он. – Я вообще-то…

Хлопнула дверца, и в машину влез веселый Дядя Саша.

– Порядок, – сказал он удовлетворенно. – Птенчики отдыхают в подъезде. Когда они очухаются, пусть попробуют позвать на помощь. Штаны их я забросил в мусоропровод… А вам должно быть стыдно, – обратился он уже к Лере. – Взрослая женщина, можно сказать, пожилая, а такой элементарный хвост не обнаружила…

– Совсем не пожилая, – обиженно произнесла Лера и потянулась к ридикюлю, который свалился на пол. Я взял ее сумочку сам, открыл и выудил из-под пистолета мятый платок. Лера кивнула, поплевала на платок и начала стирать старушечий грим. Обработав половину лица, она вдруг остановилась. Арестовывали ее не один раз, к этому она, видимо, привыкла. Но сейчас все было довольно странно.

– Ничего не понимаю, – произнесла она. – Да кто вы, черт возьми?

Вместо ответа я вытащил из Лериного пистолета обойму и показал Старосельской.

– Я сам все понял не сразу, – медленно проговорил я, надеясь, что она меня внимательно выслушает. – Даже сейчас я не могу свести все концы с концами… Вчера утром я знал только, что кто-то собирается убить Президента. Вчера вечером я уже представлял себе, КТО будет пытаться это сделать. А сегодня я стал догадываться, КОМУ все это надо…

– Конечно, международному империализму, – с насмешкой прервала Старосельская. – У Лубянки одни и те же песни. Еще Крючков, помню, называл меня агентом…

Я не стал тратить время на спор и продолжил:

– То, что здесь торчат уши Управления Охраны, я сообразил. Не очень было, правда, понятно, зачем Охране убирать Президента, если Управление и так при нем идет в гору. Сегодня утром мне на пальцах объяснили простейшую вещь. Тогда я решил, что ваше так называемое покушение состряпано Охраной как раз для того, чтобы героически выслужиться и с ходу подмять под себя остальные две секретные службы – ФСК и СБ. Идея древняя, но всегда срабатывала хорошо. Да, это была неплохая версия… Правда, потом, когда я узнал еще и про желтенькие пропуска в Кремль…

Лера сердито замахала рукой с платком. На лице ее осталась часть старушечьего грима. Вид у нее был довольно потешный.

– Что за ерунда! – тревожно сказала она. – Причем тут Охрана, какие пропуска? И почему покушение так называемое?

Я ожидал этого последнего вопроса и специально для Леры подготовил небольшой фокус, которому меня утром научил Некрасов. Я выщелкнул из обоймы один патрон, потом достал из кармана перочинный ножик. Лера смотрела на меня, как удав на непослушного кролика.

– Ловкость рук, – произнес я, – и никакого мошенства. Глядите все! – Я подложил планшет, чтобы было удобнее, взял патрон, изготовился… и стал резать пулю, как колбасу. Лера ахнула. Пуля, казавшаяся свинцовой, под ножом вела себя не хуже, чем колбаса: на маленькие аккуратные ломтики разрезать ее было легче легкого.

– Отличная работа, – поцокал языком Дядя Саша. – Такой пулей не убьешь даже таракана. Но выглядит оч-чень солидно…

– Вас подставили, Лера, – грустно сказал я.

Впервые Валерия Брониславовна Старосельская потеряла всю свою самоуверенность. На нее жалко было смотреть. Как будто она восстановила обратно весь свой грим и снова превратилась в старушку.

– Так, значит… – пробормотала она. – Получается, что Андрей… Да нет, быть не может…

– Кстати, – небрежно спросил я. – А какую роль вы отводили Николашину в этом деле?

– Дубль, – машинально сказала Лера, не отрывая взгляда от ломтиков пули. – План номер два. Если бы со мной что-нибудь случилось, он должен был меня заменить… Перед началом спектакля, возле лестницы в партер…

– А вот и Президент! – прервал наш разговор Филиков. Действительно, кортеж мотоциклистов и машин промчался мимо и остановился буквально в пятистах метрах от нашего лимузина. Открылась дверца Главного Автомобиля, и Президент в окружении соколов стремительно нырнул в дверь служебного входа театра. Все мы проводили его глазами.

– Интересно… – подал голос Аркадий Полковников. – А охранцами тоже предусмотрен план номер два?

Глава 65 ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

Педрила-журналист не соврал: ждали в театре Президента, ждали моего закадычного врага! По этому случаю собрался весь бомонд – целая куча гиен пера и кое-кто с телевидения. Я прошелся по фойе в своих потрясающих армейских ботиночках, и меня узнали. Я почувствовал, как рыльце телекамеры потянулось за мной, как встрепенулись в толпе журналюг. Теперь нужно было подсекать. Я притиснулся к старушке, торгующей программками и разноцветными буклетами или каким-то дерьмом наподобие, и спросил: «Мамаша, где здесь будет сортир?!» Спросил я вроде бы ей в ухо, а получилось, что на все фойе. Сортир мне был, конечно, не нужен. Я успел отлить еще дома, да и знал я, где тут заведение Два Нуля. Важным был сам вопрос. В детстве я прочитал, будто бы с такого вопроса какой-то древний поэт – то ли Державин, то ли Пушкин – начинал свои визиты в присутственные места. Эта шуточка мне дико понравилась. И правильно: лучше спросить заранее, чтобы потом не бегать по коридорам и не искать, где бы, черт возьми, поблевать? К тому же фраза про сортир выглядела прикольной. Публика балдела: ка-а-кой крутой!

У старушки с программками когда-то был неплохой зад. Но давно. Лет двести назад. По-моему, она им даже пользоваться разучилась. Забыла, кошелка старая, что такое стульчак. И уж слово сортир восприняла как личное оскорбление.

– Что такое? Что такое? – закудахтала она, отпрыгивая от меня и чуть не теряя свои буклетики. – Что вы от меня хотите?

Да уж не то, на что ты надеешься, подумал я. Все вокруг уже смотрели на меня. На меня, на мои штанцы, мою сумочку и мою кепочку с одноименным «Фердинандом». Мимоходом оглядев фойе, я заметил, как недружелюбно посматривают на меня мальчики в штатском – этого добра сегодня было не меньше, чем журналюг. Придется осадить назад, мудро рассудил я. Если они меня выкинут до прихода Президента, то главного трюка с раздачей книжек мне не исполнить.

Я сказал добродушно:

– Программку хочу купить. И буклеты, вот этот и вон тот…

Старая кошелка с бывшей задницей опасливо вернулась на исходную позицию. Я вытащил пять баксов, отмахнулся от сдачи и сгреб в охапку разноцветное барахло, мысленно ища уже ближайшую урну. Вся эта дрянь отпечатана была на толстой роскошной бумаге, которую я ненавидел и в Париже. Богачи чертовы! Всю задницу обдерешь, разминай или не разминай.

Об этом я и сообщил на прощание бабке. Но уже тихо, не для фойе. Лицо кошелки перекосилось. Видно было, что книжку «Гей-славяне», сочинение писателя Изюмова, в детстве прочесть под одеялом запрещала ей кошелкина мамаша. Хотя какой там Изюмов! В пору ее детства единственной крутой вещью была поэма «Лука Мудищев». Ее, может, она и прочла под одеялом. Но уже забыла на старости лет. И написал поэму, кажется, не я.

Я обнаружил наконец урну, сбросил туда все свои покупки, похлопал себя по заднице и легкой пружинистой походкой отправился в зрительный зал. Я просто физически ощущал своим затылком злые взгляды журналистских гиен. Или я ничего не понимаю в жизни, или завтра хоть одна сволочь обязана написать: «К сожалению, визит Президента в театр был подпорчен хамской выходкой скандально известного Фердинанда Изюмова, который»… Впрочем, «который» будет в антракте. Нельзя складывать все яйца в одну мошонку. Я насторожил гиен, теперь ждите. Будет акт второй. Мне вспомнилось, как мой фрэнд Боря Казимиров хвастался, что написал пьесу в пяти половых актах, и жаловался мне, что никто ему не верит, будто он написал… «И я не верю, – честно сказал я ему тогда. – Максимум на что ты способен, – это пьеса в двух половых актах. Но даже в таком случае у твоего произведения будет открытый финал. Соображаешь?» После этих слов Боря сразу перестал быть моим фрэндом, и черт бы с ним. Казимиров теперь в Канаде, работает на ферме и разводит коров, а Фредди-беби стал европейской величиной. Писателем. Известным публицистом. Можно сказать, на одной ноге с королями и президентами. Будущими…

…и бывшими! Я нашел свое седьмое место на восьмом ряду и испытал легкое потрясение, узнав своего соседа. Ни хрена себе улыбочка Фортуны. Место номер восемь занимала массивная фигура. Седые пряди и нос картошкой. Он самый. Позавчерашний хозяин России, ныне скромный зритель в Большом театре. Сик транзит глория мунди… или муди? Забыл.

Я шлепнулся рядом и посмотрел на соседа. Бывший президент посмотрел на европейскую знаменитость. Два места с другой стороны от меня были еще не заняты. Блин, подумал я с воодушевлением. А кто же сядет с другой стороны? Может быть, Горбачев с леди Тэтчер? Где же телекамеры, черт возьми? Я чуть не застонал от обиды. Пока педрилы-тивишники ждут в фойе выхода – вернее, входа – Президента, тут в зрительном зале сам Фредди-беби беседует с бывшим президентом России о судьбах России. Камеры! Мотор! Дайте свет!

– Добрый вечер, – с чувством произнес я, прикидывая, как получше начать этот разговор о судьбах России. Хорошая, между прочим, завязка для новой книги… Кстати! Еще одна мысль буквально пронзила меня. А вдруг это как раз он прислал мне билет? На гея он, правда, не похож, но, может, просто умело маскировался?…

– Добрый вечер, – мрачно отозвался бывший президент. – Кепку бы сняли. В театре находитесь, а не в конюшне. Очаг культуры… – Он почему-то вздохнул. Я понял, что бывший не догадывается пока, КТО именно сидит рядом с ним.

Я дисциплинированно стянул свою крутую кепочку с «Фердинандом» и положил ее на свои коленки, обтянутые крутейшими брючками.

– Позвольте представиться, – торжественно сказал я. – Фердинанд Изюмов, писатель. Будем знакомы.

Бывший президент недовольно моргнул. Что-то отразилось на его лице. Похоже, он слышал обо мне. Точно-точно, слышал, потому что отодвинулся от меня подальше.

– Это ты, что ли, написал про то, как тебя индеец поимел? – спросил он неприязненно. Я возликовал. Вся Россия меня читает, вся. От слесаря-водопроводчика до президента. Плюются, но читают. Высокий класс!

– Во-первых, не меня, а моего героя, – с готовностью начал объяснять я. – Во-вторых, даже не его, а скорее он, как вы верно выразились, поимел индейца. В-третьих, там было еще двое… Такая многокомпозиционная сцена. Я понятно излагаю?

– Понятно, – еще более мрачно откликнулся бывший. Я догадался, что к большому разговору о судьбах страны он сегодня явно не готов. – И не стыдно тебе писать такое говно? Взрослый мужик, модный… – Он брезгливо ткнул пальцем в направлении моего роскошного пиджачка с нарисованными глазками. – Денег, что ли, не хватает?

Я оскорбился. Бывший президент оказался тупым бурбоном. Я так и думал. Если ты всю жизнь проработал секретарем обкома, тебе не понять постмодерна. Примитивные партийные рефлексы. Если индеец скачет на коне – это хорошо. А вот если того же индейца трахает молодой темпераментный славянин – это уже, видите ли, говно. Я стал судорожно перебирать в уме самые умные фразы из рецензий на «Гей-славян». В голове трепыхалась только какая-то заумь вроде поливекторного дискурса или экзистенциальной компоненты. Пишут, блин. Попробуй объяснить простому человеку. Одна Марья Васильевна нашла человеческие слова. Помню, что человеческие, а какие именно – позабыл. Надрался в задницу и не запомнил.

– Денег хватает, – ответил я упрямо. – Денег у меня, может, не меньше вашего. И квартира в Париже на бульваре Распай, и машины две… И костюмов две сотни, – прибавил я зачем-то. Костюмов у меня на самом деле было всего штук тридцать, но почему не пустить пыль в глаза бывшему партийному совку?

У бывшего президента, пока я говорил, было тупо-сосредоточенное выражение лица. Казалось, он внимательно прислушивается к моим словам, пробуя на вкус чуть ли не каждое… Мгновение спустя я понял, что прислушивался он совсем не ко мне.

Я навострил уши. Где-то далеко в фойе что-то громко щелкнуло, словно разбили, несколько осветительных ламп. Раздались приглушенные крики, несколько черных костюмов выбежало из зала.

«Вот проклятье!» – подумал я растерянно. Пока я тут распинался с этим бывшим, там в фойе уже произошел какой-то скандал. И произошел, к сожалению, без моего участия и даже присутствия.

Я вскочил с места, но уже через два шага вдруг заметил, что я не иду самостоятельно. Меня тащат к выходу двое в штатском. Тащат, заломив мне руки. Примерно такого я и ожидал, когда шел сюда. Но только ПОСЛЕ какой-нибудь моей антипрезидентской выходки. ПОСЛЕ, а не ДО! У нас презумпция невиновности, между прочим! Я еще ничего не сделал для того, чтобы меня выкинули или забрали.

Зрители в зале повскакали с мест и тоже припустились к выходу. Скандал в фойе многих интересовал сильнее, чем предстоящий «Спартак». Об этом можно было бы рассказать дома… Штатские тем временем тащили меня вперед с упорством муравьев, не разбирая, дороги. Пару раз я въезжал головой в чьи-то спины. Один раз мною чуть не протаранили мраморную колонну. Мимоходом я заметил, что параллельным курсом к выходу движется мой бывший сосед и всеобщий бывший президент. Двигается тоже, кстати, не по своей воле. А его-то за что? Он-то, по-моему, даже и в мыслях не держал похулиганить! Обозвал, правда, мою книжку говном, но это ведь не повод, чтобы выкидывать из зала пожилого человека… Я, между прочим, на слово «говно» как раз и не обиделся.

В этот миг меня вынесли из какой-то боковой двери прямо на улицу и кинули на сиденье большой машины. Там уже сидел некий тип, который сразу, недолго думая, заехал мне в рыло. Когда я опомнился, рядом на то же сиденье впихнули еще одного пассажира. Того самого. Моего бывшего соседа по восьмому ряду. Правда, теперь у экс-президента была разбита губа и порван пиджак. Видимо, по пути он вздумал сопротивляться. Следом на сиденье втиснулся и четвертый пассажир, тоже из этих, из штатских, – и машина сразу сорвалась с места.

– Что, падлы? – возбужденно дыша, проорал штатский. – Не удалась ваша подлая затея?! Не вышло отца нашего родного прикончить?!!

Он бредит, испуганно подумал я. Со времен Иосифа Виссарионовича у нас сроду не было никакого отца родного. А Иосиф вроде помер.

– Какая еще затея? – спросил я и тут же получил от штатского удар по корпусу. Что-то хрустнуло. Ребро, скорбно подумал я. Но сейчас же понял, что хрустнуло что-то похуже. Типа моего газового баллончика в кармане моего замечательного пиджака цвета морской волны с нарисованными глазками.

Глава 66 ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

Ко всему я был готов, но такой дурости не ожидал. Митрофанов был, конечно, гнидой, однако я надеялся, что он хотя бы не обалдуй. Ничуть не бывало! Служебный вход, через который мы провели Президента в театр, подпирали только два моих сокола. При виде нас они вытянулись по стойке смирно, и это бы меня обрадовало – если бы все остальное было в порядке. Охранцы бродили по фойе, изображая зрителей, и были расставлены не там, где надо, а просто торчали в разных местах. Почему-то особенно много их было у лестницы, словно они опасались, что она может рухнуть без их присутствия. Проходя мимо ближайшей бархатной портьеры, я ткнул рукой за бархат. Пусто. Вот ведь сука, взвыл я про себя, имея в виду того же Митрофанова. Соколов он из театра почти всех выгнал, а своих пристроил через пень колоду. Глаз у меня на такое был наметанный, и я заметил, что все у охранцев организовано через жопу. Возможные сектора обстрела были почти нигде не перекрыты, окна и двери заблокированы не были. Несколько моих соколов, милостиво оставленных Митрофановым на этаже, суетились, пытаясь закрыть собою бреши. Мне на пути попался замотанный и расстроенный Антонов. Я свирепо взглянул на него и показал исподтишка кулак. Тот так же исподтишка сделал виноватую гримасу: дескать, извините, хозяин, мы здесь не главные. Это, правда, я и сам хорошо понимал. Не понимал я только, почему же так беспечны эти главные. Может, они точно уже выяснили, что сегодня или хотя бы в этом месте фойе покушения никакого не будет – и потому расслабились? Но откуда же они могли знать это ТОЧНО?

Я сделал своим соколам из прикрытия знак, чтобы они держались к Президенту еще ближе. Мне вдруг показалось, что сейчас любое происшествие было бы Митрофанову только на руку: всегда бы он смог сказать, что прошляпила именно СБ. Я даже покрутил головой, рассчитывая увидеть где-нибудь в уголке довольную улыбочку этого гребаного интеллигента Олега Витальевича.

– Павлик, ты меня затолкал, – произнес вдруг Президент негромко. – Твои соколы мне на ноги наступают, пусть чуток разойдутся.

– Никак нельзя, шеф, – шепотом ответил я, пользуясь случаем капнуть на Митрофанова. – Внешнее прикрытие организовано просто из рук вон. Генерал Митрофанов, которому поручен театр, либо пьян, либо болен, либо разучился профессионально работать…

Шеф тихонько рассмеялся:

– Ты ревнив, Павлик, как баба. Боишься, что Митрофанов тебя обставит, и стучишь потихоньку… Нехорошо.

– Никак нет, – дерзко возразил я, понимая, что на эту дерзость и именно сейчас я имею право. – Поглядите сюда… и вот сюда… и вот в этот пустой угол… Вашему Митрофанову плевать на вашу безопасность. Я бы вообще был с ним поосторожнее.

– А что такое? – рассеянно поинтересовался Президент. Он словно нарочно двигался медленно и не прошел еще и половины пути до своей бронированной президентской ложи.

– У меня есть сведения, – сказал я быстро, – что того фискала, которого мои соколы… Короче, что его нам подсуропил как раз Митрофанов. Чтобы, значит, мы оказались в дураках.

– Ну, а вы? – лениво спросил Президент. – Где ваши соколы, по-твоему, оказались, а?

– В дураках, – признал я. – Но, шеф, такая провокация…

Президент поморщился:

– Оставь Олега в покое. Он мне обо всем, что надо, сам докладывает. Занимайся своим делом.

– Вот я и занимаюсь! – проговорил я. – Именно это и делаю. Для вашей же безопасности, шеф.

– Для безопасности ты мне все ноги оттоптал, – процедил шеф. – Пусть передние ребята расступятся, дай мне хоть на публику посмотреть…

– Чего там смотреть, – буркнул я. – Цивильные козлы да журналисты. Да еще эти недоумки из Охраны. – Тем не менее я сделал знак, и переднее прикрытие чуть расступилось.

Дальше началось страшное кино, почему-то замедленное. Такую шутку я иногда проделываю со своим домашним «Хитачи», чтобы получше рассмотреть прием каратэ или там порнушку. Мозги мои сами собой настроились на прием и стали нумеровать кадры.

При кадре номер один из-под лестницы начал возникать бледный парень с сумочкой, надетой отчего-то на правую руку. Я открыл рот, чтобы дать команду соколам, но тут начался кадр номер два.

Сумочка стала медленно-медленно падать на пол, и в руке парня уже был пистолет. Он начал его поднимать, а наше оружие было еще на своих местах.

Кадр номер три – я полез за своим «Макаровым», понимая, что не успею никак и он может оказаться первым. В середине кадра номер три за спиной парня с пистолетом медленно стала открываться дверь и оттуда все так же медленно стала выползать толпа охранцев. Как будто они давно знали, что стрелять по Президенту будут точно с этого места.

Кадр номер четыре. Парень нажал на спуск, и я стал медленно прыгать навстречу вспышке, застывшей в дуле, надеясь поймать пулю своим плечом или боком. Охранцы сзади парня тоже замерли в своем безмолвном прыжке. Я успел пожалеть, что сейчас пуля ударит в меня, а всю славу по захвату террориста получат эти безмозглые митрофановские козлы…

Кадр номер пять сопровождался громким звуком выстрела. Меня неторопливо ударило горячим воздухом, но пуля из ствола куда-то подевалась. Ушла вверх, подумал я. Мазила! С такого расстояния не попасть. Счастье-то какое! Мазила! Губошлеп! Я был жив и уже с пистолетом в руке. Я был жив, и Президент был жив! Охранцы на заднем плане все еще прыгали, никак не могли допрыгнуть. Ну, теперь-то моя взяла, подумал я и в этом же замедленном ритме потянул спуск своего «Макарова».

Кадр номер шесть. Один из охранцев стал разевать рот в крике, но слов еще слышно не было. Кажется, этот говнюк советовал мне брать живым. Сейчас, ждите, злобно подумал я.

При звуке МОЕГО выстрела замедленное кино мгновенно закончилось.

Рапид выключили.

Парень в ту же секунду выронил свой пистолет и растянулся на паркете. Целил я в плечо и попал бы в плечо. Однако в последнюю секунду охранцы, что сзади, допрыгнули до мальчика и сбили мне цель. Пуля угодила в грудь, желтый паркет возле тела мгновенно покраснел.

На секунду наступила мертвая тишина. Такое всеобщее краткое оцепенение, после которого следовало ожидать шума, криков, визга ближайших зрителей и прочего мерзкого переполоха.

В этой тишине явственно прозвучал сдавленный шепот одного из штатских-охранцев:

– А говорили, что баба будет…

Глава 67 ВАЛЕРИЯ

Всякое со мной бывало. В детстве я помирала от скарлатины. Меня лупила милиция на митингах. В Лефортово мне два дня не давали спать. В Кащенковской больнице меня пытали электрошоком и аминазином. И всякий раз я умудрялась не разреветься. Я даже думала, что вообще не умею плакать, неспособная от природы.

И вот… Если бы еще вчера кто-то мне сказал, что я, как кисейная барышня, разрыдаюсь в компании гэбистов, меня бы это позабавило. Потому что еще вчера это казалось мне чистой крезой. Плачущая Лера Старосельская – это все равно что сухая вода и горький сахар.

И вот… Я сидела в машине на переднем сиденье и грязным платком утирала свой распухший нос. Два фискала и один Полковников сгрудились вокруг обманутой Леры и, кажется, искренне ей сочувствовали. Полковников пожертвовал даже чистый платок из своих личных запасов, но вскоре и эта тряпочка быстро промокла. Кстати, платок был женский. На нем была вышита буква Н. Я поняла, что еще не разучилась соображать и наблюдать, но подлые слезы так и капали. Шарлотта Кордэ, думала я, размазывая слезы мокрой тряпочкой. Из тебя такая же Шарлотта, как из дерьма пуля. Вышла резать Марата по сценарию самого Марата. Вышла пожертвовать собой, не зная, что кто-то хихикает из-за кулис. Славный спектакль с набитой дурой Валерией Старосельской в главной роли. Никакая ты не бабушка русской демократии, мстительно сказала я самом себе. Ты толстая глупая корова, пешка в игре Охраны, если не кого-то похуже. Ты Ван дер Люббе, безмозглый человек для провокаций. Этот болван, наверное, тоже надеялся, поджигая рейхстаг, совершить благородный поступок. Сам пропал и всех погубил. Болван? Кто болван? Да я, я! Кто трепался на всех митингах, что убьешь тирана? Политический капитал себе зарабатывала. Вся митинговая шиза уже давно была в курсе: вот Лера-которая-убьет-тирана. Будущий завоеватель Гонконга пришел к власти? Пришел. Тиран? Ну-у-у, пробу негде ставить. Вот, Лера, и флаг тебе в руки. Вот тебе, Жанночка, и меч из фанеры. Вот тебе, Шарлотта, и ножик из картона. Вот тебе, Фанни, и пистолет с кривым дулом. Кто там любит меня? Кто – за мной? Мальчик Андрюша идет за мной. Все Управление Охраны идет за мной и аплодирует. Сам господин Президент… Ах какая мразь! Лучше бы я ничего не знала. Лучше бы эти фискалы и примкнувший к ним репортер не стали меня спасать. Выстрелила бы с надеждой, что попала в цель. Я бы тогда не увидела фото мертвого Андрона, который погиб из-за меня. Это ведь МЕНЯ прятала Охрана, чтобы, упаси Боже, до дня икс кто-нибудь меня бы не потревожил…

На душе стало до того мерзко, что малодушная мысль застрелиться немедленно вдруг возникла в моей идиотской голове. Возникла – и сразу же погасла. Во-первых, не из чего. И, в-главных – не дождетесь! Такого удовольствия я вам не доставлю. ИХ затея, возможно, на сегодня и сорвана, зато Я свое обещание так и не выполнила.

Все, Лера. Все.

Я последний раз по инерции всхлипнула, утерлась и сказала решительно фискалу Лаптеву:

– Снимите наручники. Слово даю, никуда не убегу.

Капитан Лаптев, не задумываясь, отстегнул браслеты, после чего мы с ним элегантно поменялись местами: он сел за руль, а я поместилась рядом с ним.

Я почувствовала, что отчаяние прячется в какой-то дальний уголок моего сознания, а на смену ему приходит моя прежняя решимость. Правильно, Лера. Игра еще не проиграна. Была чужая игра, станет – моя.

– И что теперь будем делать? – спросила я у своих спасителей-тюремщиков.

Бородатый Филиков распушил, потом кое-как пригладил свою ужасную бороду и сказал:

– Курить.

Полковников, вытащив из сумки крошку видеокамеру, бархоткой протер линзы, прицелился из окна и так же коротко произнес:

– Наблюдать.

Капитан Лаптев, который, как видно, в этой группе был за старшего, пожал плечами и честно признался:

– Черт его знает… Ждать, наверное. Вас мы выкрали, и без главного виновника им сейчас придется туго…

Буквально через две-три минуты все мы поняли, что были оптимистами. Глупыми, наивными оптимистами. Незаменимых у Охраны определенно не было. Дверь служебного выхода внезапно распахнулась, из нее высыпалась толпа разъяренных соколов с Этим Господином в центре. Президентский кортеж резко взял старт, мотоциклы взревели, и через секунду объект покушения пропал из глаз.

– Липа, все чистая липа, – брюзгливо произнес Дядя Саша.

– Хоть бы для порядка пошерстили вокруг театра, хоть бы машины вокруг для приличия проверили… Нет! Получили установку, сыграли в игру, – и отвалили. У нас бы в конторе таких дилетантов завтра бы, да без выходного пособия…

– Не заводись, Дядя Саша, – начал было Лаптев, но осекся. Спектакль, оказывается, еще не был сыгран. Из той же двери штатские вытащили каких-то двух людей, с криками кинули в свою машину – и тоже умчались, только в противоположном направлении.

– Вот и заговорщиков нашли, – не отрываясь от видоискателя возбужденно воскликнул Полковников. – Вы их узнали, да?

– Одного узнал, – зло ответил Лаптев и начал, наплевав на все правила движения, разворачивать нашу машину. – Тут ошибиться трудно. Этот нос картошкой ни с чем не спутаешь… Какие же они скоты!

– По-ли-ти-ка, – сквозь зубы просвистел озабоченный Полковников, прилипший к своей видеокамере. Слово это прозвучало как ругательство. – Вот кто им был нужен! Пистолет ему в руку они вложить не смогли, да и зачем? И так сойдет… До чего нагло все устроили!

Наша машина мчалась, сильно отставая от той, на которой повезли нашего Бывшего. Бывшую надежду нашей бывшей демократии. Теперь ему поспешно кроили образ заговорщика. Но ведь я устраивала заговор, одна я! Почему же я сижу в приятной компании, а ЕГО везут в Лефортово? Вопрос был излишним. Лера должна была быть гарниром, приправой к по-настоящему острому блюду. К какому – понятно. В нашей истории был уже один деятель, любитель острых кушаний… Я закусила губу от злости.

– Э-э, – неуверенно сказал Филиков. – А кто был тот второй… ну, разноцветный, в кепочке? Случайно не Евтушенко?

– Черт его знает, – равнодушно бросил Лаптев, стараясь любым способом сократить расстояние между машинами. – Прихватили кого-то для компании…

– Я узнала, – произнесла я. – Если кому интересно, это писатель Фердинанд Изюмов. Редкий сукин сын.

Дядя Саша сплюнул в открытое окно.

– А этот-то зачем? – озадаченно спросил он. – Он же вроде того… порнографию пишет, да еще про педерастов… Какие-то мужики в какой-то пустыне… В общем, муть голубая.

Капитан Лаптев резко сказал:

– Догоним – спросим. Это ведь охранцы. Значит, повезут не в Лефортово, а к себе на Садовую. Тут через два квартала будет тихая улочка…

– Ну и что? – скептически поинтересовался Дядя Саша. – Отбивать их будем? Тут без стрельбы не обойдешься, а мне бы не хотелось… Противное дело. Все равно что курить польский «Салем».

– Не говори под руку! – раздраженно произнес Лаптев. – Я за рулем. Сегодня по твоей милости мы уже раз чуть не попали в аварию…

– Почему это по моей? – удивился бородатый Филиков. – Кто вел машину, ты или я? Я просто сказал тогда… Я и сейчас только говорю. Без стрельбы, говорю, здесь не обойдешься… Вот и все, что я сказал.

К счастью, обошлось без стрельбы. Даже без намеков на нее. Видимо, есть Бог, в которого я честно не верю. Он хоть и начисто испортил погоду в Москве этим вечером, сжалился над бедной Лерой и ее друзьями-гэбистами. Или не Бог, а рок. Или случай. Какая-то сила без названия, но со своеобразным чувством юмора.

Машина, за которой мы так безуспешно гнались, свернула на тихую улочку и вдруг резко затормозила. Дверцы распахнулись, и оттуда начали прыгать охранцы вперемежку со своими пленниками. Из салона выползло рыжее облачко дыма. Мы были от них еще на приличном расстоянии, однако слабая волна удушливой вони стала докатываться и до нас.

Лаптев проехал еще сотню метров и затормозил.

– Что за дрянь? – возмутился Полковников, брезгливо кашляя.

– Гениально! – прокашлял в ответ Филиков. – То, что надо! Кто-то взорвал в салоне химическую гранатку. Вот козлы.

– Протухшую, – добавил Максим Лаптев и, зажимая нос, кинулся из машины прямо в облако вонючего дыма.

– Камикадзе, – простонал сердито Филиков и бросился следом. На секунду он остановился и бросил нам с Полковниковым: – Сидите на месте, справимся без вас…

– Да мы и не собирались, – чихая, ответил Полковников, машинально отмахиваясь от вони своей камерой. Запах был еще тот.

Я вспомнила древние уроки по гражданской обороне и старалась дышать через мокрый платок – благо слезы на моем еще не высохли. Я уже поняла, что дело, в которое мы впутались, воняет. Но я не догадывалась, что до ТАКОЙ степени!

Глава 68 ЭКС-ПРЕЗИДЕНТ

Какая-то сволочь из штатских разбила мне губу, пока меня волокли из театра в эту машину. Было больно, противно, обидно. Больше всего – обидно. Год назад газетчики называли меня непредсказуемым политиком. Как бы не так! За все мои шесть лет я, наверное, наделал полным-полно глупостей. Собственных и подсказанных мудрилами из референтов. В ком-то ошибся, кто-то ошибся во мне. Понял раз и навсегда, что чистыми руками большую политику не сделаешь. Абсолютно чистыми руками. Руки мои были довольно чисты – насколько это было возможно. Приходилось делать разное, и не очень хорошее. Но ведь у меня была мера! Была ведь граница, перед которой я мог остановиться, была…

У ЭТОГО никаких границ не было. Он и победил меня три месяца назад, потому что не стеснялся. Никого и ни в чем. И теперь, выходит, я сам виноват. Выкупил Аньку и внуков, но какой дорогой ценой! Поверил, что ему просто нужно мое унижение на глазах у всех. Как же. Моя старая шкура ему нужна. Моя седая голова ему нужна – чтобы насадить на кол: я, мол, поймал злодея. Глядите, люди добрые! Вы меня выбрали, а ОН задумал меня извести. Глупо до отвращения, но ведь кто-то поверит. Верили же во врагов народа, и в то, что первые лица в стране оказывались шпионами, – тоже верили. Слопают и это. Кто-то поморщится, но сожрет. На Западе, естественно, не поверят, но, в конце концов, сделают вид. Одного не пойму: зачем ОН сотворил это накануне саммита? Неужели не мог подождать? Или нарочно – считает всю семерку круглыми идиотами? Сразу ведь, пожалуй, застесняются они такого вранья и кредитов не дадут. Или… Или чихал он на кредиты?… Тогда он просто безумец. Господи, да предупреждали ведь меня, что он псих. Что у него чего-то там с наследственностью… А я посмеялся, да. Сказал моим умникам, что если он псих, так и выберут его одни ненормальные. Было очень весело. Последний раз мы так веселились три года назад, когда выбирали Думу. Уже тогда вся компания этого деятеля скверно попахивала. Очень-очень скверно пахла…

Тут я понял, что в нашей машине действительно пахнуть стало как в свинарнике или в нечищеном коровнике. Как будто где-то в воздухе перед нашими носами кто-то подвесил огромную невидимую коровью лепешку.

– Кончай пердеть! – заорал на моего соседа охранник.

Писатель с дебильным имечком Фердинанд протестующе замахал рукой – и тут вдруг у него из кармана повалил густой омерзительный дым. Казалось, что невидимую коровью лепешку еще и подожгли. Запах стал невыносимым. В какую-то секунду я подумал, что сейчас умру от вони.

Я гаркнул что есть мочи:

– Все из машины! Быстро! Угорим к такой-то матери!

Голос меня не подвел. Шофер дернулся, как будто его ударили кулаком по спине, и резко двинул по тормозам. Штатский обалдуй копошился по правую руку, не решаясь открыть дверь.

Пришлось крикнуть ему в самое ухо:

– Ну!!!

Крик – мое стратегическое оружие. Может, я использовал его и не в полную силу, но хватило и этого. Штатский схватился за голову. По-моему, у него лопнула барабанная перепонка. Крик плюс удушливая вонь сделали свое дело. Второй охранник с бессмысленными глазами распахнул дверцу, и мы стали вываливаться оттуда на воздух. Первым наружу вылетел охранник, но на ногах не удержался. Писатель-придурок в дымящемся пиджаке упал на четвереньки, вскочил и резко побежал куда-то в сторону, продолжая дымить, вонять и кашлять в одно и то же время.

– Пиджак сними, писатель! – крикнул я ему вслед.

Фердинанд услышал, стянул свой разноцветный пиджак, бросил его через плечо и припустил дальше. Дымный пиджак накрыл того охранника, который успел вылезти. Рыжая вонь расходилась кругами, и я почувствовал, что теряю сознание. Мне померещилось, что какой-то милиционер без фуражки и бородач с совершенно разбойничьим лицом хватают меня и куда-то тащат. Сопротивляться не было сил…

В себя я пришел уже в какой-то машине. Машина куда-то ехала. Я занимал треть заднего сиденья. С одной стороны сидела какая-то женщина и неумело обмахивала мое лицо ридикюлем. С другой стороны расположился мужчина с кинокамерой, который что-то снимал за окном.

– Что это было? – спросил я слабым голосом. С переднего сиденья ко мне повернулась разбойничья борода.

Борода весело хмыкнула:

– Жадность фраера сгубила! В том смысле, что выручила…

Милиционер, сидящий за рулем, сказал нетерпеливо:

– Дядя Саша, скажи нормально. Человек и так чуть живой.

Тот, которого назвали Дядей Сашей, великодушно объяснил:

– Кто-то из пассажиров пожадничал. Купил себе просроченный баллончик, да еще румынского производства. Они в три раза дешевле немецких, зато и корпус у них – чепуха на постном масле. А уж про то, каким дерьмом они его наполняют, сами можете убедиться. Причем, выдают это за нервно-паралитическую смесь…

Я принюхался. От моего костюма еще попахивало, но еле-еле. Какая-то добрая душа щедро вылила на меня флакончик приторных духов. Духи были явно не французские, но запах они надежно перешибали. И на том, как говорится, спасибо.

– Это писателя Фердинанда баллончик, – объявил я. – Моего товарища по несчастью. По-моему, он его просто неосторожно раздавил.

– Я же говорю, – произнес бородач. – Корпус у них чуть ли не бумажный. Экономию наводят, черти. Молодец, Фердинанд.

В салоне наступило молчание. Машина ехала как будто по центру Москвы, но все больше маленькими улочками и переулками.

– Пора познакомиться, – сказала моя соседка. – Моя фамилия Старосельская, лидер партии Демократический Альянс. С сегодняшнего дня, вероятно, партии запрещенной… Вы, кстати, можете не представляться, – любезно прибавила она, – вас тут все знают. Многие даже за вас голосовали…

– Спасибо, – проговорил я искренне. – Я про вас, кажется, слышал… Это не ваши останавливали танковую колонну в 91-м?

Лидер партии Демократический Альянс потупилась. Кажется, о том августе было приятно вспомнить и мне, и ей.

– Ну, не то чтобы останавливала… – протянула она.

– Но танки просто взяли и притормозили, – закончил за нее мой сосед с кинокамерой. Лицо его мне показалось очень знакомым.

– Полковников, – назвал себя он. – Аркадий Полковников. Может, вам попадалась на ТВ передача «Лицом к лицу»?

– Еще бы, – улыбнувшись, ответил я. – Я все ждал, когда вы меня позовете? Так и не дождался.

– Я не виноват, – возразил Полковников серьезно. – К вам было не пробиться. Раньше вас охраняли…

– А потом – караулили, – продолжил я. – Знаете, такая дачка в Завидово и много-много вооруженных людей. И все меня очень не любили.

Бородач опять повернулся к нам со своего сиденья.

– Филиков моя фамилия, – церемонно представился он. – Александр Вячеславович. Фискал.

– Капитан Максим Лаптев, – подал голос водитель в милицейской рубашке. – Коллега Дяди Саши.

– Это что же, – медленно поинтересовался я. – Вы ко мне приставлены Лубянкой или как?

– Скорее всего «или как», – подумав, сказал капитан Лаптев. – Тут вообще все очень странно… Если хотите, я вам сейчас все расскажу.

– Лучше дай я, – перебил Дядя Саша. – Ты у нас по-простому не умеешь, тебе бы все с психологией.

– Давай, расскажи по-простому, – согласился капитан.

– Ага, – важно кивнул бородатый Филиков. – Тогда с самого начала. Захожу я вчера в сортир на «Профсоюзной» и вдруг вижу…

Глава 69 ПРЕЗИДЕНТ

Это был хороший план… Да что там хороший – это был самый лучший план! Самый гениальный, самый тонкий, самый остроумный, какие умею придумывать только один я и никто другой.

Представьте себе покушение на священную особу Президента. Через пару-тройку месяцев после избрания, когда народ еще не остыл от обещаний, но уже простил цены на сахар и временно отложенный поход на Восток. Представьте себе террористку, один только вид которой у народа вызовет законную ненависть: в очках да еще и толстая – значит, много жрет. Теперь представьте себе компанию заговорщиков – бывший президент страны, ослепленный местью к сопернику, скандальный писака, к тому же гражданин Франции, да еще и украинский посол в Москве, ослепленный… предположим, проблемами Донбасса или чем еще хохлы могут быть ослеплены? Допустим, салом или горилкой. К тому же дама с пистолетом – это всегда очень смешно, а еще смешнее – писатель-порнограф в компании с бывшим президентом. Высочайший уровень издевки, такое только мне в голову придет. Здесь кругом сплошные плюсы. Эта… как еще там?… Новосельская так много во всеуслышание объявляла – еще до выборов – на меня покушение, что после выборов ее совсем просто было поймать на слабо. Дескать, ты все пела? Это дело. Так поди ж ты, постреляй… Вдобавок у этой недоделанной Фанни Каплан была еще и своя партия из трех с половиной человек, под названием Демократический Альянс. При желании наши славные органы смогли бы записать в эту партию тысячу, сто тысяч, миллион членов… Только свистни – и вся тундра будет заполнена Демократическим Альянсом, благо название подходящее.

Словом, идея была гениальная, потому что простая. Французское гражданство моего бывшего друга Фердинанда вообще было достаточным поводом, чтобы заявить об интригах Запада. Помимо того, Фердик еще и пользовался известностью как голубой, а наш простой народ известно как к педикам относится… Ну и, наконец, хохлы. По сигналу номер раз возмущенные народные массы вполне могли бы немного погромить особняк украинского посольства. Тут очень уместно было бы небольшое введение чрезвычайного положения ввиду чрезвычайных обстоятельств и покушения на священную особу. Ввести ненадолго, годика на три. И в это же самое время…

И в это время…

И в это время мозгляк Митрофанов, стоящий навытяжку посередине моего кабинета, робко кашлянул. Сталинский табак ему, видите ли, не понравился. Бог ты мой! Вот из-за таких остолопов ломаются самые блестящие замыслы. Вот из-за таких лупоглазых недоносков. У-у, мррразь.

Я на цыпочках подошел к мозгляку, втянул в себя побольше дыма и выпустил ему в самую рожу.

– Ты у меня в Магадан поедешь, в двадцать четыре часа! – Я оттянул трубку и щелкнул его по медному лбу. Звук был хорош. Я повторил процедуру. Звук стал еще лучше. Похоже, у начальника Управления Охраны в черепушке почти не было мозгов. К длинной царапине на лбу прибавилась еще и блямба. – Ты весь мой план изгадил… Ну, почти весь, – прибавил я во внезапном приступе великодушия. – Но изгадил. Где украинский посол?

Митрофанов что-то жалко прошептал, с трудом двигая губами.

– Ах, машина сломалась? Ах, в аварию попал? Ладно. Где тогда очкастая фанатичка с пистолетом? Ну, я тебя спрашиваю, ГЕНЕРАЛ?

– Ее… ее похитили… – через силу произнес этот кандидат в Магадан. – Увезли на машине…

– На какой машине? Кто увез?! Ну?!

– На нашей, на управленской… – покаянно прошептал все еще генерал Митрофанов. – Какой-то Лаптев из гэбухи спутал нам все карты… Прикажете вызвать Голубева…

– Ма-ал-чать! – заорал я в его бледное недоношенное лицо. – Эту сказку я уже слышал. Вы поставили на контроль кабинет Голубева? Так?

Все-еще-генерал промолчал.

– Приказывал Голубев этому… как его… Лаптеву путать вам все карты? Ну, приказывал или нет?

Недоношенное лицо Митрофанова совсем побледнело. Теперь на нем выделялись только царапина и моя блямба.

– Нет, – вынужденно признал он. – Наоборот, он отстранил Лаптева от всех дел…

– Та-а-а-к, – сурово протянул я, глядя в помертвевшие глазки начальника Управления Охраны. – Значит, выходит, то, что ты раньше мне пел, – брехня? Не ФСК тебя подкузьмила, а только один-единственный никем не управляемый капитан? Да ведь за такое расстрелять мало… Тебя, тебя, дегенерат!

– Он был не один, – прошелестел Митрофанов.

– Ну, пусть двое или трое, – раздраженно перебил его я. – Ты понимаешь, что получается? Дело начато, его не остановить. И начато оно из-за тебя просто по-идиотски…

– Лаптеву помогали, – с неожиданным тихим упрямством сказал Митрофанов. – Мы его уже взяли, и тут вмешался ваш Пал-Сека…

Я снова приблизился к пока-генералу и взял его за галстук.

– Мой ПАВЕЛ СЕМЕНОВИЧ, между прочим, специально не был предупрежден. Специально! По твоему, между прочим, совету. И он, кстати, верит в покушение до сих пор. И он, а не ты, закрывал меня собою от пули, не зная, что вместо пули туфта. Понял?

– На нем ведь все равно был бронежилет, – тускло произнес Митрофанов. – Знал, наверное, что не пострадает. А нашего сотрудника пристрелил…

– Правильно, – кивнул я. – Наверняка на нем был бронежилет. И на мне был. Я и сейчас, кстати, в нем. И вам никто не мешал дать бронежилет своему агенту. Вы же знали, что Павлик не в курсе… Получается, что ты, именно ты виноват в смерти вашего агента. Соображаешь? – Я опять выдохнул ему в лицо, и Митрофанов не решился даже кашлянуть.

– Мы надеялись… – увянувшим голосом проговорил Митрофанов, – что наши сразу его схватят – и все. Они ждали совсем рядом, в комнате литчасти…

Я махнул рукой:

– Мне плевать на что ты надеялся. Разжалую я тебя потом. А сейчас изволь спасать положение. У тебя в руках бывший вместе с Фердинандом. Доставь обоих в Лефортово и покрути. К утру мне нужно признание в заговоре с целью. От обоих. Только тогда ты еще…

Замигала лампочка телефона спецсвязи. Загудел зуммер. Кажется, было что-то срочное. Я взял трубку, послушал, положил на место. Потом поглядел на Митрофанова. Наверное, в моем лице было что-то нехорошее, потому что начальник Управления Охраны мелко затрясся.

– Это что же получается? – тихо и зловеще спросили я. – Ты меня убедил, что твои охранцы – самые лучшие Я тебя послушал, даже переместил половину ваших в Кремль, обеспечил их пропусками, в ущерб Павлику и его соколам… А ТВОИ ОКАЗАЛИСЬ ПОЛНЫМ ДЕРЬМОМ!!! – заорал я что есть силы.

Митрофанов помертвел. Он наверняка вспомнил предвыборную кампанию, мои выступления на митингах, где я своими сокрушительными воплями «На Восток! На Восток!!» мог сорвать с места разом хоть тысячу, хоть сто тысяч человек.

– ОНИ ИХ УПУСТИЛИ!!! – снова проорал я, наслаждаясь митрофановским страхом. Моя предвыборная манера вообще была популярна. Я знал, что мой Павлик, например, со своими подчиненными обращается только так.

– Не может быть… – пропищал Митрофанов, тщетно стараясь не распасться на мелкие кусочки.

Я с ходу сменил тональность. Воспитательная работа была проведена и сейчас трясущийся овечий хвостик был мне уже не нужен. Теперь надо быстро действовать. План проваливался, но не провалился. Более того, я придумал его таким прочным, что даже при полном идиотизме исполнителей он продолжал работать.

– Может. Все может быть, – сказал я спокойно. – Твои не догадались их обыскать, а у Фердика-педика, оказывается, была припрятана газовая бомбочка. Я не знал, что этот стервец на такие шутки горазд… Ладно. – Я подвел черту. – По твоей милости все паршиво, но не безнадежно. Немедленно бери своих охранцев… даже из Кремля почти всех бери… и начинайте прочесывать город. Все дороги, все вокзалы, все аэропорты. Подключите всех, кого можно, – милицию, ГАИ, соколов, хоть пожарные команды и «скорые помощи». Они наверняка постараются скрыться из города. Вы их должны взять до утра. Живыми или мертвыми…

При последних словах Митрофанов, кажется, немного повеселел. Мертвыми охранцы брать умели. Вдесятером на одного – и в капусту.

– Шагом марш! – скомандовал я. – Это твоя последняя попытка. Не найдешь – сорву погоны и отправлю жрать баланду.

– Есть! – по-военному сказал Митрофанов, хотя никаким военным сроду не был. А был паршивым журналистом в паршивой газетке.

– Катись, – произнес я. – И в случае чего запомни: испортишь и это – пожалеешь, что на свет родился. Обещаю.

Митрофанов улетучился, а я сразу же набрал Павлика.

– Павлик, – сказал я. – Еще раз спасибо за службу. Спас. Век буду признателен…

Павлик на другом конце провода радостно-смущенно молчал. Это ведь не шутка: спас своего Президента от верной гибели. Мой преданный дебил. Мой сторожевой песик. Да-а, будь Павлик поголовастее – мне и не нужен был бы никакой Митрофанов…

– Павлик, – продолжал я. – Дело еще не сделано…

– Слушаю! – Главный сокол встрепенулся:

– Нескольким заговорщикам удалось скрыться. Среди них – бывший президент, пара ссученных гэбистов, баба-фанатичка и какой-то журналист с телевидения…

– Слушаю!! – воскликнул Павлик с готовностью. – Шеф, усилим вашу охрану в Кремле. Я сам буду дежурить, только прикажите…

Вот дурачок. Он решил, что покушения еще не кончились и что меня будут доставать в моем собственном кабинете. Мой верный тупица… Хотя да: для него-то и ПЕРВОЕ ПОКУШЕНИЕ было взаправду! Ах, его бедные карликовые мозги.

– Павлик, – прервал я его верноподданные излияния. – Дополнительной охраны не надо. Наоборот. Забирай своих соколов и начинайте поиски в городе. Ищите на окраинах и на выездах. Приметы террористов получишь у Митрофанова, немедленно.

– Мы что, поступаем в распоряжение Охраны? – напряженным тоном осведомился мой Павлик. Он вообразил, что шеф за все его труды его же и предал.

– Вовсе нет, – сказал я. – Вы действуйте самостоятельно. Если уж мне захочется слить СБ и УО, то скорее я поставлю начальником тебя, а не Митрофанова.

– Спасибо, шеф, – потеплевшим голосом пробормотал мой Главный Телохранитель. – Но, может, я у вас оставлю хоть полусотню соколов?

– Нет, – сказал я твердо. – Найдите этих, живыми или мертвыми. Это сейчас самое важное. Если вы их упустите, все рано или поздно повторится. И вдруг тогда они не промажут?…

– Я понял, – осознал глупый Павлик. – Будет исполнено. Мы сейчас же начнем передавать все их приметы… – На этих словах он отключил связь.

Я спрятал свою дежурную курительную трубочку, которую все еще машинально держал в руке, и стал разгонять рукой табачный дым. До кондиционера дотягиваться было лень.

Сквозь застоявшийся дым проглянуло табло часов-календаря на стене. Я подумал, что лучше всего было бы получить всех этих голубчиков мертвыми. В конце концов, признания даже и не обязательны… Упростим план. Их вооруженный заговор и смерть в перестрелке со спецслужбами – лучшее доказательство. Я подумал, что Митрофанова я, наверное, разжаловать не буду. Он провалил почти все, но не провалил самой важной операции – самого покушения. В конце концов, пусть не женщина, пусть одураченный парень из той же самой партии. Все равно понятно, КТО был идейным вдохновителем. Самое главное – сделано…

Я опять посмотрел на электронное табло. Через несколько часов начнутся новые сутки. Завтра будет саммит. Уже скоро, потерпи. И не думаю, ухмыльнулся я про себя, что в теперешних условиях этот саммит растянется надолго…

Я взял трубку телефона спецсвязи и приказал:

– Соедините с Таманской дивизией… Да, с генералом Дроздовым.

Глава 70 МАКС ЛАПТЕВ

– …Ну и дела! – удивленно проговорил бывший президент, когда все мы закончили. – Так, значит, вы и вправду хотели его убить?

– Хотела! – заносчиво сказала Лера. – Я и сейчас, между прочим…

– Ладно-ладно, – торопливо прервал ее Дядя Саша. – С террором на сегодня, надеюсь, мы покончили.

Лера не ответила. Выражения ее лица я не видел, потому что сидел за рулем и не отрывался от дороги. Но мне показалось, что словами Филикова она осталась недовольна.

– Хорошо, – говорил тем временем наш бывший президент. – А вы, Максим, стало быть, хотели ее поймать?

– Ага, – произнес я кратко. Честно говоря, сейчас у меня не было никакого желания волочить Леру на Лубянку и сдавать ее под расписку генералу Голубеву.

– Так, – сказал бывший. – А вы, Аркадий, впутались в это дело из одного журналистского интереса?

Полковников, судя по всему, нянчил свою камеру. В зеркале заднего вида иногда мелькали его пальцы с бархоткой, которой он полировал линзы объектива.

– Сначала нет, – признал Полковников. – Сначала хотел просто помочь Дроздову. А потом, конечно… Да и обстоятельства так сложились…

– В роли ведущего «Ночной Москвы», – с чувством сказала Лера, – вы, Аркадий, были отвратительны. Я никогда не думала, что такой журналист как вы…

– Так получилось, – огорченно ответил Аркадий. – Это была вылазка в тыл врага. Нас в этой «Вишенке» чуть не убили.

– Потому что полезли не в свое дело, – желчно сказала Лера. – Ваше дело – «Лицом к лицу», вот и занимались бы этим…

– А в чем, Валерия, ваше дело? – самым невинным тоном осведомился бывший президент.

– Гм… – сказал Дядя Саша. Я улыбнулся. Отмщенный Полковников хихикнул.

Лера сказала совершенно серьезно:

– Вы все правы. Я не должна была никого упрекать. Мое собственное дело не сделано. Пока.

– Гм-гм… – с еще большим сомнением произнес Филиков.

В салоне машины наступило молчание. Слышался только свист ветра, из-за которого редкие дождевые капли почти не долетали до земли. Мерзопакостная погода настраивала всех на не самые веселые размышления. Преимущества такой погоды были только в том, что с улочек, по которым мы ехали, исчезли почти все свидетели нашего продвижения вперед.

– Кстати, куда это мы едем? – вдруг спохватилась Лера. – Лубянка не в той стороне, и Лефортово тоже. Дядя Саша пожал плечами.

– Командир знает, куда едем… А, между прочим, действительно, куда. А, Максим?

– Послушай-ка радио, – ответил я невозмутимо.

– «Свободу»? – полюбопытствовал Филиков. – «Немецкую волну»?

– Милицейскую волну, – сказал я. – Очень хорошая радиостанция.

Дядя Саша послушно стал шарить по приборной панели. Машина охранцев оборудована была всем необходимым. При желании мы могли бы и сами выйти в эфир… если бы не понимали, что при включенном радиотелефоне нас засечь проще простого.

– Нашел, – объявил Филиков, начиная крутить ручки настройки. Самое смешное, что поначалу действительно попалась «Немецкая волна».

«…Закончился гибелью злоумышленника, который предпринял попытку покушения на Президента России. Мы передавали новости. А сейчас послушайте очерк о жизни и творчестве Иоганна Себастьяна Баха».

Зазвучал Бах.

– Ваш дублер сработал, – недовольно сказал Дядя Саша притихшей Лере. – И при попытке покушения его, по-моему, свои же и кончили. Для правдоподобия картинки…

– Фашисты. – Лера замолотила кулачком по спинке моего сиденья. – Неужели им все это сойдет с рук? Неужели сойдет и это?…

Бывший президент пророкотал за моей спиной:

– Давайте без истерик. Если раньше сходило, то и сейчас сойдет. Я сделал все, что мог. Выбрали его, а не меня.

– Значит, сделали не все, – жестко произнесла Лера. – Могли бы его арестовать, не дожидаясь выборов. Поводов нашлось бы три вагона. Одной семьдесят четвертой статьей можно было его завалить с голов до ног…

Дядя Саша сосредоточенна вертел ручку настройки. Баха сменила какая-то французская болтовня, потом эфире возник и пропал древний хит Макаревича, оставив только вылетевшее к нам «…с дураками…» Затем начались марши, прерываемые атмосферными разрядами.

– Как же его было арестовать? – удивился бывший президент. – Он ведь был депутатом, а Дума на прокурора никак не реагировала. Вы же и так знаете, зачем же спрашивать?

– Разогнать Думу! – увесисто припечатала Лера. – По домам. Кто будет сопротивляться – по камерам.

– Разогнать… – горьки проговорил бывший. – ОПЯТЬ?

– Да, опять! – ответила Лера. – Более того…

Дядя Саша прервал эту политическую баталию.

– Виноват, – сказал он. – Это, кажется, про нас.

«…Приметы особо опасных преступников, – равнодушной скороговоркой произнес женский голос по радио. – Повторяю: всем постам ГАИ в районе Казанского, Курского, Павелецкого, Ленинградского и Савеловского вокзалов, а также всем постам на окружных дорогах. Вооруженные террористы попытаются покинуть город. Номер машины МК 103-2 Е, серебристо-серая „тойота“. При задержании разрешено открывать огонь на поражение…»

Дядя Саша выключил приемник.

– Мы не на вокзал, случайно, едем? – спросил он.

Я ответил Филикову, что нет, не на вокзал, совсем в другое место.

Подал голос Полковников:

– От этой машины надо избавляться. Ее, оказывается, каждая собака знает. И вообще, не худо бы вызвать подкрепление.

– Вот-вот, – мрачно поддержал Дядя Саша. Я заметил, что после услышанного по радио настроение моего напарника еще больше ухудшилось. Правда, и всем остальным стало не по себе. – Вот-вот, – повторил Филиков с нажимом. – Вызовем на подмогу танковую бригаду. Или дивизию.

– Напрасно смеетесь, Саша, – заявил Аркадий.

В зеркальце заднего вида я углядел, что Полковников давно уже пристально вглядывается вперед. Кажется, он что-то заметил.

Я сказал:

– От машины мы избавимся. Скоро будет у нас другой автомобиль. «БМВ» хотите?

– Где вы его украдете, Максим? – с интересом спросила Лера, и я подумал, что в ее глазах я уже приобрел довольно устойчивую репутацию автомобильного вора.

Ответить я не успел.

– Макс, притормози, – сказал Полковников, и, когда я ударил по тормозам, Аркадий сорвался с места и выскочил – прямо наперерез яркому малолитражному автобусу. На автобусе была какая-то надпись на иероглифах.

– Мы захватываем эту тачку? – деловито поинтересовалась Лера. – Но, по-моему, ярковата. И потом это ведь совсем не «БМВ»…

Тем временем Полковников открыл боковую дверцу и забрался в микроавтобус.

– Может быть, поедем? – неспокойным голосом произнес Дядя Саша. – Кажется, наш друг надумал попросить политического убежища у японцев. Но всех они навряд ли примут. Маленькая страна.

– Была бы побольше, – заметил я. – Если бы им отдали их острова.

Бывший президент сказал с заднего сиденья:

– Давайте только не будем про эти чертовы острова. И так тошно. Максим, сделайте милость…

– Как скажете. – Я пожал плечами.

Открылась дверца нашей машины, и на свое место вернулся Полковников. Он был очень доволен и распихивал по карманам какие-то блокноты и ручки.

– Ну, где там, Макс, ваш обещанный «БМВ»? – возбужденно спросил он.

Я заметил, как японский микроавтобус стронулся с места и вскоре исчез за углом.

– Будет-будет, – кивнул я, нажимая на газ. – А что это за японцы?

– Просто чудо какое-то, – жизнерадостно произнес Полковников. – Я так и думал. Это мой старый друг Накамура-сан. Я у него взял еще несколько чистых кассет для своей крошки. Оказывается, они приехали освещать саммит и малость заблудились. К счастью, их автобус за километр видно…

– А этот твой старый друг Накамура не стукнет на нас ближайшим ментам? – мрачно осведомился Филиков. Он смолил чью-то сигаретку, но как-то без всегдашнего азарта. – У них там, в автобусе, радио тоже, наверное, имеется.

– Накамура не стукнет, – убежденно ответил Полковников. – Даже наоборот…

Дядя Саша открыл было рот, чтобы выяснить, что же означает это самое наоборот, но тут настала моя очередь вмешаться в разговор.

– Внимание, – объявил я. – Мы приехали. Пришла пора обновить наш автомобильный парк и, кстати, пополнить арсенал.

– Опять грабить? – с благоговейным ужасом спросила Лера. Кажется, в ее глазах я вырос до уровня Робин Гуда.

– Почти, – скромно ответил я. – Приготовьтесь к встрече с господами, лояльно настроенными к господину президенту.

– Макс, не надо, – предостерегающе сказал Дядя Саша. Он сразу все понял. – Они нас размажут в один прием.

– Авось повезет, – возразил я. – Или, может, у тебя есть идея получше?

Глава 71 ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

Это заговор, думал я, в ускоренном темпе прыгая по асфальту. Заговор против европейского писателя Фердинанда Изюмова. Я порадовался, что пересилил свою гордыню и не стал надевать тесные сапоги с колесиками-шпорами. В них я бы не пробежал и ста метров. А эти классные американские башмаки, крепкие и удобные, могли выдержать и не такой кросс.

Главное, чтобы выдержали ноги. И руки. И голова. Не говоря уже про задницу. Вернусь в Париж – обязательно закажу себе еще две пары таких классных ботинок. Если, конечно, вернусь. Если меня не подстрелят, как куропатку…

Я огляделся. Погони как будто не было, однако требовалось все равно как следует замести следы. Самое лучшее, сообразил я, это посыпать следы красным перцем, от собак. Правда, накрапывает дождь и, возможно, собаки след не возьмут. Но рисковать не будем.

Я притормозил свой бег у ближайшего продовольственного ларька. Дедок, покупавший консервы, шарахнулся от меня, как от привидения. Видимо, мои отпадные штанцы его глубоко перепахали. Тебе еще повезло, подумал я, что мой зверский пиджачок с глазами остался лежать на поле боя. А то бы, дед, ты вообще умер на месте. Недаром Марья Васильевна говорила, что у меня убийственный вид…

– Перец есть? – крикнул я в окошечко киоска.

– Чего? – крикнул в ответ парень в киоске. То ли он был глухой, то ли ветер сдувал все мои слова.

– Перец! – крикнул я ему в физиономию, и он услышал. Голова его исчезла, зато появились руки с банкой. В банке одиноко плавал консервированный болгарский перец. Он был похож на заспиртованного младенца из кунсткамеры.

– Вот! – гордо крикнул глухой продавец сквозь ветер. – Отличная закуска! Вам повезло! Осталась последняя банка!

– Нет! – крикнул я, протягивая обратно заспиртованного младенца. – Мне нужен другой! Молотый!

Парень из продуктового ларька тревожно поглядел на меня, как на опасного психа. Он никогда не видел, чтобы закусывали молотым перцем. О том, что этот продукт можно использовать для чего-либо другого, кроме закуски, в его квадратную голову не приходило. Он с сомнением оглядел мой крутейший прикид, который был хорош даже без пиджака, и пришел к выводу, что я наверняка псих, но при бабках. Я думаю, что в его мозгах маленький кассовый аппарат уже начал подсчитывать примерную стоимость клевого шейного платка. Платок еще пованивал после переделки в автомобиле, но был еще весьма ничего.

Тем не менее парень прокричал мне:

– Молотого нет!

Должно быть, он просто поленился искать. В таких киосках обязаны держать подобные пакетики.

– Плачу в баксах, – поспешно прокричал я в ответ.

Парень удивленно завозился и, после долгих судорог, показал мне в окошко большой захватанный пакет, на котором черным по серому было выведено KRASNYI PERETZ. Видно, эта дрянь кем-то предназначалась на экспорт. Я сунул руку в карман пиджака – и тут сообразил, что пиджака-то на мне уже нет.

– Момент! – воскликнул я и запустил руку в свой потайной карманчик штанов. У меня на каждой паре был такой тайничок. Никогда не знаешь, в какую передрягу попадешь. Всегда не помешает иметь пару десятков баксов под рукой… Ну, точнее, не совсем под рукой. В этой паре моих классных брючат кармашек располагался там, где ширинка, только с внутренней стороны.

Парень в киоске со страхом наблюдал за моими странными телодвижениями, видимо, уже проклиная себя, что вообще открыл мне окошечко своего продуктового шопа. Наконец, я долез до тайника и опустошил его. Теперь в моих руках была одна десятка и десяток однодолларовых купюр. Я отложил две по доллару, остальные припрятал.

– Двух хватит? – спросил я в окошечко.

Вместо ответа парень стремительно швырнул мне пакет, сгреб доллары, мигом захлопнул свое окошечко, заложил засовом изнутри и даже выключил свет.

Самое время удирать и мне. Я вскрыл пакет и вновь бросился бежать в сторону предполагаемого метро, на пути жестом сеятеля рассыпая перец. Расходовал я экономно, и хватить должно было надолго.

Удивленные одиночные прохожие шарахались у меня из-под ног, но я не обращал на них внимания. Спохватился я только метров через триста и бросил взгляд назад. За моей спиной образовалась неаккуратная красная линии, бравшая начало возле злополучного киоска. Я вновь повернулся, чтобы продолжать, но тут меня осенило: по этому красному следу собака, конечно, пройти бы не смогла. Зато человек с нормальным зрением легко бы мог проследить, куда я направляюсь. Примерно такие же следы оставлял после себя Мальчик-с-Пальчик, только он хотел, чтобы его нашли, а я – как раз наоборот.

Обругав себя идиотом, я выкинул дурацкий перец в ближайшую урну и рванул в сторону, стараясь отойти подальше от красного следа. По пути я думал сразу о трех вещах. Во-первых, о том, что со мной сделают, если поймают. Мысли лезли в голову на редкость неприятные, и будь я даже самым крутым мазохистом во всей Москве (про Париж я уж не говорю!) – и то бы ничего приятного меня бы не ждало.

Во вторую очередь я подумал о моем бывшем друге, который подстроил мне эту подлянку. Тут кулаки у меня сами собой сжались. Я, конечно, подозревал Марковича в иезуитстве, но, честно говоря, не догадывался о его масштабах. Сымпровизировать покушение на себя – специально для того, чтобы подставить под удар Фердинанда Изюмова, – вот это грандиозная провокация! Сам по себе скандал мне нравился. Не нравилось только, что жертвой должен был стать я…

На бегу у меня открылась второе дыхание. К тому же район начался знакомый, и теперь я знал, куда именно бегу.

«Чего только не сделаешь от зависти!» – подумал я. Надо же: стал президентом великой державы, а так и остался мелким завистником. Позавидовал, представьте, моему таланту и моей европейской славе и за это решил меня извести. Если бы не скорбная мысль N 1 о возможной поимке, я был бы совершенно доволен. Тем паче, что мысль N 2 вела меня в правильном направлении. Где-то неподалеку от Петровского бульвара в маленьком подвальчике помещался хороший, хотя и не бомондный гей-клуб. Для вида там располагалась какая-то винная лавочка, а в подвале ежедневно собирались персонажи моего знаменитого романа. Как раз месяца три назад они мне прислали карточку постоянного члена. Делать нечего – придется временно укрыться здесь, таким образом официально закрепить это свое членство. Не останавливаясь, я почесал задницу. Задницу подвергать испытаниям особенно не хотелось, но вся остальная шкура, черт побери, была еще дороже…

Глава 72 МАКС ЛАПТЕВ

Лояльный к президенту Карташов закусывал.

Он сидел во главе стола как почтенный отец семейства. По правую и по левую его руку располагались чада и домочадцы – все, как и папа, в черной униформе и в скрипящих кожаных портупеях. Карташовцев за столом было человек пятнадцать. Перед каждым возвышалась горка красных вареных раков и поблескивало несколько жестянок с пивом. Перед самим Карташовым лежали самые крупные раки и стояло больше всего жестянок. Карташов сосредоточенно жевал, не отвлекаясь ни на какие разговоры. Соратники тоже дисциплинированно помалкивали. В комнате слышался только мерный шум от работающих челюстей, да еще время от времени хлопали открываемые жестянки…

Некоторое время мы стояли в дверях, не решаясь прерывать идиллию. В конце концов я не выдержал и сказал:

– Приятного аппетита!

Полтора десятка стриженых голов недовольно повернулись в нашу сторону. В комнате было темновато, стояли мы у самых дверей, и наше вооружение замечено было не сразу. Карташов буркнул лениво, на мгновение оторвавшись от своего рака:

– Апарин, разберись!

Белобрысый очкастый Апарин вскочил из-за стола и направился к нам, на ходу промокая рот обшлагом своей черной форменной рубашки. По мере приближения к нам выражение его лица последовательно менялось: сначала на нем явственно читалось одно только недовольство, потом появилось недоумение и под конец обозначилось нечто вроде страха.

При ближайшем рассмотрении мы представляли собой довольно экзотическую компанию: Валерия со своим пистолетом, насупленный экс-президент, возбужденный Полковников, бомжеватый Филиков и я в милицейской форме. Мы с Дядей Сашей тоже разжились пистолетами, найденными в сумочках солнцевских охранцев. Наша команда была вообще ни на что не похожа – разве что на туристскую группу, забредшую в поисках впечатлений черт знает куда. Или, допустим, на отряд командос, навербованных из представителей ЖЭКа.

В таком виде у нас было известное преимущество: карташовцы, не ожидая подвоха, подпустили нас довольно близко.

– Вам чего, начальник? – тревожно спросил очкастый Апарин, обращаясь ко мне. Вернее, не ко мне, а к моей милицейской форме.

– Встать! – внезапно заорал я.

Как и было договорено, при этом слове Лера немедленно пальнула в воздух. Игрушечными патронами убить было нельзя, зато звук они давали отменный.

В ту же секунду Дядя Саша красиво съездил белобрысому Апарину по физиономии. Тот взмахнул руками, пролетел через всю комнату и приземлился на обеденном столе, попутно смахнув на пол раково-пивное изобилие вместе со скатертью.

Карташовцы бестолково повскакивали с мест, еще не представляя, что им делать, – то ли спасать остатки провизии, то ли давать пришельцам вооруженный отпор. Сам лояльный Карташов, не в силах расстаться со своим раком, потерял необходимую инициативу. Пользуясь неразберихой, мы преодолели расстояние между дверью и бывшим столом яств, и Лера не отказала себе в удовольствии стрельнуть еще пару раз. Я тут же взял на прицел Карташова, а Дядя Саша стал с угрожающим видом поводить стволом, словно выбирая, кого раньше шлепнуть.

– Все к стене! – проорал я, надсаживаясь. Крики вместе с выстрелами в потолок на этих ребят действовали лучше всего. Сказалось еще и то, что их здесь учили подчиняться приказам.

Услышав мою команду, почти все карташовцы послушно стали отступать к стене, на которой были развешаны красно-черные штандарты и портреты фюреров. Выглядело это так, словно вся эта братия решила вдруг сфотографироваться на фоне знамени. Сходство усиливала еще и толкотня, которая непредусмотренно возникла у стены. В конце концов карташовцы сами собой рассчитались на первый-второй и стали в две шеренги.

– Руки за головы! – снова проорал я, заметив, что один из бывших пожирателей раков отступил не к стене, а куда-то вбок, к бумажным стопам, состоящим, по-моему, из карташовских газет. Видимо, это был самый молодой и самый воинственный чернорубашечник, которого наши убедительные аргументы не убедили.

Пришлось крикнуть, отдельно обращаясь к нему:

– Эй ты! Ты, тебе говорю! Встань к остальным, а то хуже будет!

Молодой и воинственный карташовец еще колебался. Он, похоже, воображал, что у нас здесь кино.

– Ну!! – пророкотал голос бывшего президента. Словно маленький смерчик пронесся по комнате. Стопа газет колыхнулась и повалилась на голову карташовца-камикадзе. Очевидно, газеты хорошо слежались, и поэтому звук получился чистый и громкий. Чернорубашечника-одиночку тут же сбило с ног, и через мгновение он только слабо шевелил конечностями, не в силах выползти из-под бумажной кучи. Весь центр комнаты покрылся слоем газет разной степени толщины: в эпицентре разгрома газетные горы были довольно высоки, а ближе к перевернутому столу долетели только отдельные номера. В обстановке такого разгрома заголовок газеты «Честь и Порядок» выглядел довольно нелепо.

Сам Карташов с ужасом поглядывал то на пистолет, то на учиненный в его штаб-квартире разгром. Самому ему неоднократно доводилось громить чужие штаб-квартиры и редакции, но такой беспорядок в обители «Чести и Порядка» был для него что нож острый.

– Та-ак, – произнес я голосом киношного людоеда. – Незаконное вооруженное формирование. Понятые, обратите внимание…

Услышав знакомое слово, Карташов чуть приободрился. Он вообразил, что это какой-то спятивший милиционер решил проявить инициативу.

– У нас все законно, – начал было он. – Мы охранная фирма на патриотических соборных началах. Издаем свою газету, все зарегистрировано…

– Ма-ал-чать! – прервал я его. – Или ты не слышал, что произошло покушение на нашего любимого президента, и все твои бумажки гроша ломаного не стоят?!

– Как – покушение? – испуганно спросил Карташов. Очевидно, увлекшись пивом и раками, они даже не удосужились включить радиоприемник.

– Так – покушение! – передразнил я его. – На месте преступления найдена вот такая газета, – нагло соврал я.

Карташов всплеснул ручками:

– Да эту газету мог принести кто угодно… Мы ее свободно раздаем, бесплатно…

Я зверски выпучил глаза, про себя подумав, что со стороны, должно быть, вид у меня донельзя отталкивающий. Впрочем, на таких, как Карташов, этот вид действовал лучше всего.

– Ключи, – скомандовал я. – Ключи от сейфа, живо!

Карташов занервничал, и я понял, что в сейфе еще и касса.

– Давай, давай ключи! – нетерпеливо крикнул Филиков, знаками показывая, что нам пора убираться. – Не зли начальника. Видишь, не в себе человек…

– Считаю до трех, – произнес я. – Раз… Карташов поспешно выудил ключи из бокового кармана.

– Открывай сам, – приказал я. Сейф вполне мог оказаться с секретом, и рисковать мне решительно не хотелось.

Карташов неуверенной походкой заковылял в направлении огромного несгораемого шкафа, тоже задрапированного штандартом с треугольной свастикой. По рядам карташовцев пробежал шепоток. Первый раз в жизни они видели, как их шеф безропотно сдает кассу.

Возле сейфа главный чернорубашечник немного замешкался. Чтобы чуть приободрить его, Лера выстрелила у него прямо над ухом. Карташов крикнул «Ай!» и тут же завозился с ключами. Замок плохо поддавался.

– Саботаж? – с угрозой спросил я, с трудом сдерживая смех. Вероятно, это был нервный смех, потому что ничего особо веселого в нашем положении не было. А после того, как по милицейской волне пообещали открывать огонь на наше поражение, перспективы перед нами открывались самые безрадостные.

– Крак! – сказал сейф, и дверца открылась. При виде содержимого я невольно вспомнил любимую фразу капитана Блада: «Кто предупрежден, тот вооружен». Нет, работа на Лубянке имеет кое-какие преимущества.

Я быстро приказал Карташову:

– Шаг назад.

Филиков все так же зловеще повел стволом, и Карташов, бросив прощальный взгляд на полки сейфа, послушно отступил.

Мои информаторы не соврали: все четыре автомата АК-74 были здесь. Запасные магазины были уже снаряжены, так что нам оставалось только подхватить находку. Дядя Саша нагрузился оружием и сразу сделался похож на какого-нибудь кубинского или латиноамериканского солдата удачи. Он и без автоматов смотрелся довольно мрачновато, а с автоматами и вовсе прямо-таки излучал опасность. Помимо автоматов, на одной из полок случайно залежалась граната Ф-1, и я понял, каким образом мы будем покидать эту гостеприимную штаб-квартиру.

Карташов заметил, что на кассу мы не посягнули, и почувствовал себя увереннее. Он начал делать какие-то знаки своему чернорубашечному семейству, воображая, что мы не заметим.

– Жить надоело, да? – безразлично спросил Дядя Саша, щелкнув затвором трофейного Калашникова.

Карташов застыл в неудобной позе: рука его еще делала знак соратникам, а голова уже предупредительно была повернута в сторону человека с ружьем.

– Я – ничего… – произнес Карташов. – Голова зачесалась…

Я развернул этого деятеля к себе лицом.

– Где твоя «беретта»? – грозно спросил я. – Пятнадцатизарядная. Куда ты ее дел? Ну, отвечай!

Карташов, пораженный моим всезнанием, только заплямкал губами.

– Он не хочет отдавать, – кровожадно произнесла Лера, наслаждаясь разгромом. Устроить шмон в самом гнезде черных рубашек – могла ли она об этом мечтать?!

– Я хочу, я хочу, – выговорил с трудом Карташов. – Но у меня… ее нет. Курок сломался. Я отдал на завод… починить.

– Проверим! – грозным тоном пообещал я. – А теперь давай ключи.

Карташов выпучил глаза:

– Я ведь только что… все отдал! Я прикрикнул:

– От машины ключи! Скорее! Где припаркован ваш «БМВ»?…

Дрожащим голосом ограбленный Карташов объяснил, где найти машину.

– Теперь ждите, – произнес я официальным тоном. – Через полчаса мы вернемся с автобусом и погрузим вас всех. Кто сейчас попытается бежать, пусть пеняет на себя… Через полчаса!

Я вырвал телефонный шнур, и мы стали цепочкой двигаться к дверям. Гранату Ф-1 я на всякий случай держал в левой руке – на тот случай, если кто-то из черных рубашек напоследок решит проявить, героизм. Но дураков не было. Подвергать свои жизни опасности из-за четырех АКМов и хозяйского автомобиля никому отчего-то не хотелось. Я продел в чеку веревку и, закрывая за собой дверь, аккуратно приладил гранату.

– Выход заминирован! – крикнул я через дверь. – Кто не верит, пусть попробует открыть.

Ответом мне была бессильная ругань фюрера Карташова. Я вдруг решил, что мы, наверное, сами преувеличиваем опасность этих деятелей в черном. Просто никто до сих пор не догадался, что надобно их не уговаривать, а просто выстрелить над ухом и обчистить их сейфы. Без всяких ордеров и прочих ценных бумаг… Соображение это было вопиюще противозаконным, и я порадовался, что мои анархистские мысли никто не слышит. Вот так всегда бывает, думал я, пробуя мотор карташовского «БМВ». Начинаем с рассуждений о правовом государстве, а все кончается мечтами о возможности безнаказанно бить морды.

– Ничего машина, – произнес Полковников, когда все расселись. Заднее сиденье было шире, чем у «тойоты», и теперь сидевшие сзади могли друг друга не толкать.

Я завел мотор, и мы поскорее покинули район, прилегающий к штаб-квартире. Сделали мы это несколько более поспешно, опасаясь, что все-таки найдется умник и решится открыть дверь, невзирая на гранату…

Минут через пять Полковников осторожно спросил:

– То, что мы сделали, наверное, незаконно?

– Наверное, – равнодушно отозвался Дядя Саша. Он по-прежнему нянчил связку автоматов, не решаясь переложить их куда-нибудь подальше.

– Бедные фашисты, – с чувством произнесла Лера. – Как они теперь скучают без своего оружия! Конечно, мы нарушили закон. Отняли у них их орудия труда… За это нас будут судить.

– До суда надо еще в живых остаться, – пробурчал Филиков. – Куда вот мы, к примеру, сейчас направляемся?

Дядя Саша задал вопрос, на который я покамест ответить не решался.

– Послушай-ка радио, – предложил я вместо ответа. – Вдруг нас уже поймали?

Дядя Саша изучил приборную панель карташовской машины и обнаружил здесь неплохой приемник. Радиотелефона, правда, тут уже не было.

– Ага, – пробормотал под нос Филиков. – Так… так…

Салон машины неожиданно заполнил четкий голос диктора.

«…Рейса Москва-Париж авиакомпании Эр-Франс, – сообщил диктор. – По свидетельству очевидцев, правый мотор загорелся, когда самолет был уже в трех километрах от аэропорта „Орли“ и шел на посадку…»

– Опять катастрофа, – без всякого выражения проговорил Филиков и вновь стал крутить ручки настройки. Вернее, начал было крутить, но был остановлен неожиданным возгласом с заднего сиденья:

– Не трожь!

От неожиданности Дядя Саша резко отдернул руку. Я мгновенно понял: для одного из нашей команды случилось что-то ужасное. Между тем бесстрастный голос диктора продолжал, чуть поперхнувшись:

«…пострадавших уточняется. По мнению представителей криминальной полиции, не исключена диверсия…»

Бывший президент застонал. В зеркальце я видел, как на лицо его пала какая-то смертная пелена. Сквозь стон он выговорил:

– До-ча. Максимка. Игорек… И я ведь сам, собственными руками… Потому они их так легко… выпустили… Гаааады!

Мы молчали. Утешать этого огромного сильного человека никто из нас не решился. Да и что мы могли ему сказать?

За окнами машины начинало темнеть. Мы ехали по кольцу, медленно сужая круги.

– Простите, – сказал бывший неожиданно твердым голосом. – Теперь все просто. Подбросьте меня до Кремля, до Боровицких ворот… А дальше уж я сам.

– Вы с ума сошли! – воскликнул Филиков. – Это самоубийство. И мы…

Бывший президент повторил мертвенно-спокойным голосом:

– Подбросьте меня до Кремля.

– И меня! – быстро проговорила Лера.

Глава 73 РЕДАКТОР МОРОЗОВ

Я держал в руках верстку первой полосы завтрашнего номера. Настроение было среднее. С одной, стороны, выходило, что мой гвоздевой материал о проблемах Южных Курил несказанно важен. С другой стороны, я подозревал, что не все поймут важность темы и глубину моих географо-политических изысков. Вот так всегда, думал я с горьким удовлетворением. Когда хочешь сказать миру что-то значительное, то велик шанс, что тебя не поймут. Или поймут превратно.

Я задумчиво разгладил полосу. Фотография одного из курильских видов занимала центральное место. Забавно, что сам я никогда на Курилах не был и не буду: такие животрепещущие проблемы надобно изучать на приличном расстоянии. Всем ведь известно, что еще ни один из жителей Южных Курил не написал ни одной приличной статьи по проблемам Южных Курил. Все они ангажированы, и только мы, на географическом удалении, бесстрастны.

Идея выглядела безупречной, но тут я сообразил, что, если на то пошло, все московские дела лучше рассматривать тоже на известном удалении. Почему же мы не привлекаем для этого аналитиков с тех же Курил?…

Впрочем, может быть, на Курилах и нет своих аналитиков. Там, кажется, и населения почти нет. Японцы сидят друг у друга на шеях в своих загазованных мегаполисах – а тут тебе полное безлюдье. На сотни километров один несчастный оленевод. Можем ли мы лишиться такого богатства?

Мысли мои перебил стук в дверь.

– Да-да, – произнес я скорбно. Надеюсь, что не господин Минич вернулся, добавить мне еще оплеуху-другую?

В кабинет вкатился колобком мой первый заместитель Казаков. В ширину он имел почти те же габариты, что и в высоту, и при желании его довольно просто было бы кантовать: как мячик. Злые языки утверждали, что после нескольких юбилеев Казаков был доставлен к себе домой именно таким экзотическим способом.

– Виктор Ноич! – глотая слоги, с порога жизнерадостно заверещал Казаков. – Мы гении! Вернее, вы гений. Вы как в воду глядели!

Я насторожился. Гением я себя, пожалуй, не чувствовал, и в преувеличениях Казакова было что-то пугающее.

– Что случилось, Вадим Юльевич? – сухо поинтересовался я, не предлагая своему заму сесть. В правоту пословицы, что-де в ногах правды нет, я принципиально не верил. У журналиста правда именно в ногах и даже чуть повыше. Кто рассиживается на одном месте, в нашей профессии не добивается ничего.

Казаков, впрочем, и не намеревался садиться. Он прыгал вокруг моего стола с идиотской ухмылкой сказочного персонажа, который и от бабушки ушел, и от дедушки ушел. Персонажа, натурально, звали Неуловимый Джо. Он ото всех ушел, потому что никому был на фиг не нужен.

– Излагайте, – строго сказал я, стараясь унять его ужимки и прыжки. Непосредственность Казакова часто меня бесила. Так непринужденно мог вести себя в лучшем случае только я сам, главный редактор «Свободной газеты» Виктор Ноевич Морозов. Всем остальным надлежало соблюдать себя и быть скромнее.

– Наш сегодняшний материал про Дем.Альянс попал в самую точку! – ликующе провозгласил Казаков. – Вы слышали радио? В Большом было покушение на Президента. Террорист оказался именно из ДА. Ближайший, можно сказать, соратник Леры Старосельской… Кстати говоря, сама Старосельская сейчас в розыске и, наверное, скоро будет арестована…

Я похолодел. Ни в какие гениальные совпадения я не верил.

– Кто-то пострадал? – с ходу спросил я Казакова. Тот прямо волчком завертелся от переполнявших его чувств.

– Президент жив, ни царапины! – торжествующе объявил он. – Ну, а террориста этого, конечно, шлепнули. Бац – и готово!

При этих словах Казаков исполнил нечто, напоминающее танец живота.

– Вы можете стоять спокойно?! – прикрикнул я. – Мельтешите под ногами, думать мешаете…

– А что там думать? – жизнерадостно объявил Казаков. – Прыгать надо. Я уже бегал в цех и договорился, что они подождут. Думаю, теперь надо переверстывать первую. Такая новость! И мы, мы первые забили тревогу…

Я обхватил голову руками. Колобок носился у меня под носом, строя планы новой первой полосы. По его мнению, необходимо повторить снимок Старосельской, только теперь крупно выделить руки. Он уже узнавал, типографий берется выделить эти руки ярко-красным цветом.

Ах, Олег Витальевич, тем временем думал я, не вслушиваясь в словоизвержения моего неукротимого зама. Ах, фокусник! Я теперь нисколько не сомневался, что Дем.Альянс к сегодняшнему происшествию либо вовсе никакого отношения не имеет, либо самое косвенное. Это была всего лишь политическая комбинация с жертвой пешки – какого-то там террориста. Наверняка и ненастоящего к тому же. Самое скверное, что и я вместе со «Свободной газетой» так или иначе оказывался виноват в этой маленькой, запланированной смерти. Лаптева была права, и даже грубый Минич, выходит, был тоже прав. Пощечина – это еще самое мягкое, что я заслужил. По всем правилам, на первой полосе следовало бы печатать фотографию как раз Виктора Ноевича Морозова с окровавленными руками. Ты этого хотел, Жорж Данден, мрачно подумал я. Ты продался быстро, дешево, да еще и палачам. Браво, Витюша. Поздравляю.

В этот момент я осознал, что все еще сижу, обхватив руками голову, а мой бравый Казаков вдохновенно открывает и закрывает рот, возбужденно жестикулируя. Я отдернул руки на середине какого-то длинного пассажа:

– …И стать форпостом оперативной политической хроники, – говорил между тем Казаков, загибая очередной палец. – Теперь наш приоритет не заметить будет нельзя. Поскольку мы самыми первыми разоблачили…

Я вновь заткнул уши и громко произнес, надеясь перекричать Казакова:

– Все, все, вы свободны!

Казаков недоуменно заткнулся. От избытка идей его так и распирало. Потом он сообразил, что у редактора тоже есть свои идеи, и приготовился взять их на карандаш.

Я повторил:

– Ну, идите!

Казаков попятился, но потом не выдержал и спросил:

– Так я даю команду?

– Какую еще команду?

Мой зам опешил. Он был уверен, что все объяснил правильно.

– Ну, переверстывать первую полосу… Покушение… Старосельская… Наши прогнозы…

Я внимательно посмотрел на Казакова и медленно, с чувством, сказал:

– Переверстывать не будем. Поняли? Оставим все, как есть.

Глава 74 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

– Я все-таки не понимаю, – сказал я.

Дурная погода сделала свое дело. Мы ехали по пустынным улицам города, и нам навстречу попадались только редкие автомобили. Милицейских среди них не встретилось: кажется, всю милицию бросили на то, чтобы караулить от нас вокзалы и окружные дороги. Вот что значит неверная установка. Почему-то все пребывали в уверенности, что преступники так и норовят выбраться из города. Но мы-то ничего преступного не совершали, и, значит, драпать нам было нечего! Если, конечно, не считать ограбления черных рубашек, мы были чисты перед законом… Но это наших преследователей, разумеется, не волновало.

Теперь дорогу показывал Дядя Саша. Он уже упаковал трофейные автоматы в какой-то огромный холщовый мешок и теперь бдительно следил за дорогой. Дядя Саша убедил нас заехать на какую-то его точку и понадежнее экипироваться: в качестве боевой единицы мы могли напугать разве что Карташова с командой. И то если эта команда насосалась пива и утратила чувство реальности…

– Чего ты не понимаешь? – поинтересовался Лаптев.

– Зачем ЕМУ все это было надо. Вся эта история с покушением, с подставными фигурами…

Филиков на переднем сиденье выразительно пожал плечами.

– Да какая разница! Вожжа под хвост попала. Твой же Дроздов сам говорил тебе, что ОН тронулся. Может, конечно, он и не сумасшедший. Даже скорее всего не сумасшедший. Просто нормальный русский самодур. Мол, как пожелаем, так и сделаем… Одно слово – президент. Избранник народа. Священная, между прочим, особа.

Лаптев сказал сквозь зубы:

– Ты все упрощаешь, Дядя Саша. Вожжа под хвост попала ему значительно раньше, задолго до выборов. Непонятно, почему он сразу после победы на целых три месяца притаился? Будь он просто активным психом, он должен был бы за эти месяцы так развернуться! Всю страну на уши поставить…

– Это ты все усложняешь, – буркнул под нос Филиков. – Привык, что все должно быть логично да рассчитано. Да плевал наш избранник на всю твою логику. Он же власть. Понимаешь, дурья башка, вла-а-а-сть. Подданные должны трепетать и теряться в догадках. Вождь, которого можно предсказать, в народе популярностью не пользуется… Извините, конечно, никого не хотел обидеть, – добавил Дядя Саша поспешно, вспомнив, видимо, о присутствии в машине экс-президента.

– Какие там обиды, – сурово сказал бывший. Он сидел между мной и Лерой как-то неестественно прямо, словно задался целью продемонстрировать свою осанку. – Меня предсказать было можно. На три хода вперед. Потому и проиграл. Народ, оказывается, не любит скучных и понятных…

– Подождите, – сказал я. – Мы все не о том.

– О том о самом, – желчно сказала Лера. – Вам, Аркадий, надо учиться азам политграмоты. Да и вы тут нагородили с три короба, – продолжила она, обращаясь непосредственно к Дяде Саше. – Нормального хитрого негодяя превратили в какого-то гения зла. Ну, не гений он. Затаился он, чтобы потом был эффект внезапности. Помните, как все дрожали, когда он въехал в Кремль? А – ничего. И все начали успокаиваться…

– Положим, не все, – сказал я галантно.

– Я не в счет, – отмахнулась Лера. – Я урод. Я всегда предвижу худшее, так уж воспитана.

– Так что насчет внезапности? – осведомился Лаптев.

В голосе его я почувствовал какое-то невысказанное сомнение. Не нравились ему азы политграмоты. По-моему, он все-таки не верил в простые ответы. Я, кстати, тоже.

– Все просто, – объявила Лера. – Он устраивает… м-м… с моей помощью, увы… весь этот кипеж с терактом, а потом преспокойно может вводить военное положение по всей стране. Выдумает хорошенькое подполье…

– Вроде Дем.Альянса, – не без ехидства прибавил Лаптев.

– Вроде, – невозмутимо кивнула Лера. – Моя вина не в том, что я хотела его остановить, а в том, что не смогла. Победителей не судят…

– Вот я и говорю, – по-своему понял Дядя Саша. – Никто нас судить не станет. Поймают и сразу расщелкают у ближайшей стенки.

– Что такое «кипеж»? – сумрачно поинтересовался экс-президент. Казалось, мысли его были далеко-далеко и он только краем уха ловил разговоры в салоне.

– Кипеж – это все равно что атас, – объяснила Лера.

– А что такое «атас»?

– Это все равно что шухер, – любезно перевела Старосельская.

– Угу, – озадаченно проговорил бывший президент. – Простите, Лера, вы при Брежневе в тюрьме сидели, да?

– Это разве тюрьма, – небрежно ответила Лера. – Подержали в КПЗ, потом перевели в спецпсихушку. А вы ведь при Брежневе секретарем обкома были, верно?

Лаптев нарочито громко откашлялся:

– А вот мы с Дядей Сашей на Лубянке служили. Не при Брежневе, но почти сразу после.

– Зато наш теперешний президент был адвокатом в какой-то конторе. Вот он в тюрьме не сидел. Ну и что с этого? – подхватила Лера.

Бывший президент пророкотал со своего места:

– Лера, вы меня неправильно поняли. Просто все эти слова… Атас, шухер, кипеж…

Лера фыркнула:

– Так при чем же здесь тюрьма? Нормальное интеллигентское арго. Не хуже всяких варваризмов…

Я сказал с отчаянием, видя, что разговор в салоне заворачивает совсем не в ту сторону:

– Лера, Макс… Мы все не о том. Чрезвычайное положение ОН мог бы ввести давным-давно. Мало ли поводов… Преступность, например. Я не пойму, зачем он нарочно подгадал под саммит?

– Потому что сволочь, – зло произнесла Лера. – Плохое объяснение?

– Плохое! – сказал я. – Вернее, даже совсем не объяснение. Наверняка здесь есть какая-то подоплека. Зачем-то ему понадобились охранцы в Кремле. Зачем-то он дергал Дроздова и его дивизию… Макс прав, упрощать здесь глупо. Может, он и безумец, но ведь не идиот?

– Не идиот, – вынуждена была признать сама Лера.

– Вот я и говорю. Он инсценирует покушение, вводит чрезвычайку – и что же? Что же будет с саммитом? Все ведь шито белыми нитками. В таких условиях никакого саммита просто не будет, не говоря уж о кредитах. Члены семерки разъедутся по домам и вместо денег объявят нам какое-нибудь очередное эмбарго. Вроде поправки Джексона-Вэника. Помните про такую?

В машине повисло молчание.

– Аркадий прав, – сказал наконец Лаптев. – Вот уже полдня я размышляю о том же самом. Как совместить этот саммит и диктатуру? Зачем же он их, черт возьми, в Россию приглашал? Чтобы продемонстрировать всю эту мерзость? Чтобы во всем мире поняли, что с нами дела иметь нельзя?

– Вот-вот, – произнес я. – Они разъедутся, и не будет нам ни кредитов, ни инвестиций, ни нормальной международной жизни…

– Правильно, – проговорил Лаптев. – Снова будет холодная война. Но кредиты мы получим. Причем в неограниченном количестве.

– Что за ерунда? – удивился я. – Такое в принципе не совместимо. Как только они разъедутся…

Макс Лаптев вздохнул и произнес самым обыденным тоном:

– Господи, да не разъедутся они никуда, Аркаша! Он их пригласил не для того, чтобы выпустить… Про взятие заложников слыхал что-нибудь?

Глава 75 ПРЕЗИДЕНТ

Если вам приставят пистолет к виску, вы не будете рыпаться. Вы сделаете все, что вам скажут. И еще будете благодарить, что вас оставили в живых – могут ведь и не помиловать. Во времена, когда я еще не был Президентом, но уже любимцем нашей Думы, вошел в моду захват автобусов с пассажирами, и обязательно в Минеральных Водах. Почти каждый месяц какая-нибудь банда пытала счастье на поприще этого киднеппинга. Всякий раз они просили вертолет, миллионы долларов, и всякий раз их ловили не отходя от кассы. Выступая в Думе, я всегда требовал принятия самого сурового законодательства включая разрешение расстрелов на месте всех этих мерзавцев. Признаюсь, многие аплодисменты, которые я получил за все это в Думе, были явно не по адресу. Потому что против метода взятия заложников я никогда ничего не имел.

Другое дело, что все эти захваты осуществляли такие безнадежные дилетанты от киднеппинга, что расстрел на месте для них был бы самым лучшим выходом. Эти грязные, неумытые наркоманы со своими канистрами с бензином дискредитировали потрясающую идею.

Идея была не моя. Все мои предшественники так или иначе приложили к ней руку, обкатывая ее, обтесывая, полируя и доводя до полного совершенства. Первым был, конечно, товарищ Сталин, однако и Никита, и Леонид Ильич внесли свою посильную лепту. Другое дело, что никто не решился довести эту идею до конца. У нас было все необходимое, чтобы собрать со своих соседей богатейшую дань, никуда не посылая свои экспедиционные части.

У нас была бомба. У них тоже была бомба. Но воевать им хотелось куда меньше, чем нам. Всякий раз они предпочитали откупаться. Раз за разом ставки возрастали. Страх стоил дорого. Леонид Ильич потому и продержался так долго, что с самого начала понял это. Усвоил. Усек.

Однако все наши вожди проигрывали из-за того, что боялись внятно произнести последнее слово и назвать вещи своими именами. Насквозь лживая американо-европейская культура облекла самые простые понятия в дипломатическую казуистику. Из-за этого гениальная идея слабела и хирела. При Горбачеве шанс был надолго упущен. Горбачев вообразил, что ОНИ нас будут кормить за красивые глаза, за то, что мы НЕ будем их пугать. Безмозглый идеалист. В деловых отношениях нет ничего надежней и честнее, чем пистолет у виска.

Тут пасует вся ваша хитрая дипломатия, зато все предельно ясно.

Дайте нам жрать, иначе мы вас закопаем. Просто и понятно.

С завтрашнего дня с дипломатической казуистикой будет покончено.

Это будет ультиматум, который не принять они не смогут. Семь президентов и премьеров – по-моему, не очень большая плата за три года нормальной российской жизни. А через три года… А через три года колесо истории сделает свой оборот, и мы окрепнем настолько, что сможем их отпустить по домам. Цель оправдывает средства. Три года шантажа и угроз в обмен на светлое будущее державы – тут и выбирать нечего.

Я уже выбрал. А поскольку мой народ выбрал меня, то, значит, этот исторический путь избрал также и мой народ.

Народ так и не узнает, сколько сил мне стоила вся эта потрясающая идея. Три месяца я вынужден был помалкивать, сохранять посты политическим импотентам и выпускать на брифинги ученого осла Васечкина. Умного осла Васечкина. Грамотного. Интеллигентного. За его постной физиономией я целых три месяца скрывал свою настоящую рожу.

Все. Теперь не будет Васечкина. Теперь не будет дипломатических выкрутасов. Внутреннюю оппозицию усмирим чрезвычайкой. А на международной арене действовать будем по принципу «ты – мне, я – тебе». Возможно, после первого года кормежки мы отпустим пару президентов. Конечно, не американца и не японского премьера. Эти будут здесь сидеть до победного конца и сами командовать кредитами и поставками к нам продовольствия и товаров. По-хорошему, одного из заложников неплохо было бы публично казнить – в качестве назидания всем остальным. Возможно, итальянца или француза, их не так жалко. Конечно, не американского президента и не японца. Эти заложники нужны будут целехонькими. От них мы и получим больше всего выгоды. Впрочем, Россию не будут волновать такие мелочи, кто и в каких количествах будет отстегивать за выкуп своих обожаемых лидеров…

Я прошелся по кабинету, улыбаясь своим мыслям. Думаю, никто не станет жадничать, чтобы выручить своих руководителей. Возможно, они будут торговаться. Что ж, поторгуемся. Если американские налогоплательщики хотят получить на Хэллоуин ухо или большой палец своего президента, пусть торгуются. То-то же.

Все прочие случаи с заложниками были безнадежны именно потому, что жалкие одиночки требовали от судьбы слишком мало и не решались взять в союзники ВСЕ государство.

Поэтому МОЙ гениальный план удастся. Я рискну – и выиграю. ОНИ не решатся рисковать всей страной, но Я сделаю это. Народ дал мне на это право. Народ должен иметь нормальную жизнь при таком Президенте, как я.

И он БУДЕТ ее иметь. Еще день-другой – и с высокими ценами будет покончено. Весь земной шарик будет закармливать нас, опасаясь, что от голода или из страха наш пистолет, который мы держим у их виска, начнет палить. Как бы самостоятельно, независимо от нашего желания.

А мы не будем развеивать их опасения. С завтрашнего дня военный паритет закончится. Ракет и бомб у нас будет по-прежнему примерно одинаково, но у нас будут ТАКИЕ заложники и счет станет сразу в нашу пользу.

Будет ли война? Смешной вопрос. Конечно же, не будет. Никто не решится подвергать опасности ценных заложников. Проше всего будет смириться и заплатить. Тем более что и мы много не запросим. Только трехлетней помощи для поддержки штанов. А там уж…

А там мы снова станем сверхдержавой, мощным колоссом, как при товарище Сталине, и все остальное не будет иметь значения.

История нас не осудит. История не осудит даже лично меня, потому, что не кто иной, как я, способен вернуть России величие и приумножить его. Так будет. Этого Я хочу.

Покойный Гриша Заславский, возможно, опять назвал бы меня ненормальным. Если бы я мог, я бы непременно сохранил моему лейб-медику жизнь и поглядел на него через три года. Увы, в живых Гришу оставлять было никак нельзя. Есть люди, которые не видят разницы между сумасшествием и гениальностью. Скоро таких людей будет намного меньше, но пока они еще есть.

Никто меня не остановит, подумал я. Все беды гениев на Руси состояли в том, что среди них не было ни одного президента. И вот – совпало. Я – и то, и другое одновременно. Это судьба.

Глава 76 МАКС ЛАПТЕВ

– Бред! – сказал решительно Дядя Саша. – Тут и обсуждать нечего. Не у Президента ум за разум зашел, а у тебя, Макс… Ну кому ТАКОЕ может прийти в голову – держать у нас в заложниках всю семерку?

Лера протянула задумчиво:

– А что? Эта версия все объясняет. Я, пожалуй, верю, что Этот Господин способен на ТАКОЕ. Он на все способен, я давно говорила. Просто раньше у него возможностей не было, а сейчас – вся Россия к его ногам. Но он, разумеется, хочет весь шарик. Аппетит приходит во время еды…

– Еще одна! – возмутился Филиков. – Макс, твоя безумная версия заразительна. Госпожа Старосельская тоже на ней подвинулась…

– Я давно уже подвинулась, – гордо сказала Лера. – Еще в 72-м, когда бросала листовки. Я псих со справкой. Вялотекущая шизофрения. Реформаторский бред. Пожалуй, я согласна с Максом.

– Довольно правдоподобно, – проговорил Аркадий Полковников. – А если принять во внимание то, что я услышал от Дроздова, то ОЧЕНЬ правдоподобно. Хотя, конечно, это только версия.

Бывший президент произнес глухо:

– Он может. У него нет тормозов. Это ведь так просто – не выгадывать на переговорах миллиард-другой в пользу бедных. Просто стукнуть хорошенько кулаком по столу. Просто сказать: «Жрать давайте!» И ожидать, когда нам принесут. Тем более, если имеешь такой залог.

– Неужели принесут? – спросил Полковников. – Неужели этот план может сработать?

– Отчего же нет? – сказала Лера. – Террористов, захвативших заложников, у них стараются не раздражать. Вдруг убьют кого-нибудь…

Я подумал, что весь этот разговор со стороны мог показаться бредовым – от начала и до конца. Хотя подобную компанию в одной машине еще вчера мне тоже трудно было бы вообразить. Так что все в порядке вещей. До полноты безумной картины нам не хватало только врезаться в какую-нибудь витрину и побросать друг в друга кремовые торты. Подлец человек ко всему привыкает. В свою сумасшедшую версию я готов был поверить скорее, чем даже в кремовый торт.

– Мне кажется… – начал я.

– Ты веди машину, – с досадой прервал меня Дядя Саша. – А то еще врежемся в какую-нибудь витрину. Сказал глупость и только всех перебаламутил. Мало у нас неприятностей и без этого…

– Мне кажется, это как раз не глупость, – медленно заметил наш бывший. – По-моему, там, на Западе, по-прежнему боятся, что мы поступим как-нибудь в этом роде. Они ведь и меня боялись. Конечно, зачем медведю демократия? Вынь да положь ему меда, и побольше. Все, что происходило у нас, начиная с Горбачева, всей семерке казалось чудом. А чудеса, как известно, вещь хрупкая. Никто не знает, откуда они берутся и надолго ли их хватает…

– Очень интересно! – возмущенно воскликнула Лера. – Так, выходит, нам принесут этого меда? И никто не пикнет?

– Года два назад вполне бы и принесли, – спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, поведал бывший президент.

– А сейчас? – спросил Полковников. Кажется, он вспомнил, что он еще и журналист и сидит как раз лицом к лицу с объектом своего интервью. Вернее, сидит бок о бок.

– А сейчас не принесут, – безразлично проговорил бывший. – Новый генсек ООН очень не любит террористов. Насколько я знаю, раньше он был в Швеции министром внутренних дел, и каждое такое внутреннее дело… Словом, меда не будет. К тому же этот новый американский вице, Монелли. Он такой решительный мужичок, вроде моего усатого. Стоит только президенту угодить в плен, как президентом США автоматически становится он. Он бывший бригадный генерал, если кто не знает. Не навоевался. И очень захочет послать в нокаут медведя… И, кстати, будет иметь на это право…

– Извините за грубость, – сердито встрял Филиков. – Я в большой политике ни черта не понимаю. Я простой фискал с высшим образованием. Но здесь, я смотрю, у всех крыша едет. Ну, как вы себе представляете все это дело? Начнется саммит, зайдут чекисты и скажут: «Всем руки на стол!» И повяжут президентов с премьерами, так, что ли?

– Примерно так, – согласилась Лера. – У вас вполне оперативное мышление. Какое у вас, Александр, кстати, высшее образование? Военное?

– Сельскохозяйственное, – грубо сказал озверевший Филиков. – Плюс два курса истфака. Плюс школа КГБ. Грамотный, грамотный я. – Он с раздражением зачиркал спичкой. Это была последняя спичка в коробке и никак не хотела зажигаться. Филиков ее измучил, но наконец запалил. – Допустим, вы все правы. Допустим, отдан приказ. Но попробуйте найдите дурака, чтобы он решился его исполнить? Тут ведь человек с самыми малыми мозгами призадумается…

– А соколы на что? – удивилась Лера. – А Управление Охраны? У них рука не дрогнет…

– Да, – сказал бывший президент, и все мы поняли, о чем он подумал.

Филиков досадливо заперхал. То ли сигарета, которую он обнаружил в бардачке карташовской машины, была совсем уж дрянная, то ли таким образом выражал свое несогласие.

– Я простой оперативник, – решительно произнес он. – Может, я не прав. Тут надо все спокойно, обстоятельно…

Тут вмешался я.

– Дядя Саша, – сказал я тоном полководца, которого некто Сусанин завел неведомо куда. – Мы приехали, что ли? Здесь твоя точка, куда ты нас позвал?

Филиков выглянул в окошко.

– Она самая, – радостно признал он. – Быстро добрались…

– Хороший район, – признала Лера. – И до Кремля здесь рукой, подать.

– Да-да, – неопределенно сказал Филиков. – Кремль тут, можно сказать, уже виден. – Он вытащил из кармана ключ и сунул мне. – Поднимайтесь на третий этаж, квартира двадцать семь. Только не шумите. Я иду следом за вами. – Он подхватил мешок с автоматами.

– Дядя Саша, – бдительно сказала Лера. – Рассиживаться особенно мы не будем. Действовать надо…

– Конечно-конечно, – оглядываясь по сторонам, прошептал Филиков. – Ну, идите же!

Гуськом мы поднялись на третий этаж. Лампочка не горела, нужную дверь я нашел почти ощупью. После чего ощупью и открыл.

Судя по спартанской обстановке, это была квартира из оперативного резерва. Своего рода перевалочный пункт. У нашего отдела такие квартиры были в районе Сокольников и за Садово-Триумфальной. Правда, я никогда не думал, что у нас есть точки и в пределах Садового кольца.

– Скромно живет Дядя Саша, – осматриваясь, проговорила Лера. – И примет высшего образования я что-то не замечаю… Книг то есть.

Я хотел было объяснить госпоже Старосельской разницу между жилой квартирой и оперативной точкой, но не успел. Вошел Филиков, удовлетворенный и почему-то без мешка с трофейным вооружением. Последние слова Леры он услышал.

– Книги, Валерия Брониславовна, у меня дома. Книг у меня, между прочим, полно, и не только по сельскому хозяйству и по истории. А это, извините, наша фискальная точка. Скажите спасибо генералу Голубеву. Это из его личного резерва. Об этой квартире, кроме него, а теперь еще и нас, вообще никто не знает. Машину я отогнал и припрятал, запасы здесь имеются. Отсидимся, пока все не стихнет. Нас ищут на вокзалах, а мы себе тут, в сердце Москвы… Я свяжусь с генералом, и нас потом тихо эвакуируют. Фискалы своих не бросают. Верно я говорю?

– Погодите, – удивленно сказал бывший президент. – Но отсиживаться здесь я не собираюсь… Спасибо, конечно. До Боровицких ворот здесь, я смотрю, рукой подать. Сам дойду.

Лера сердито топнула ногой.

– Дядя Саша, вы что? Как мы можем спокойно здесь сидеть? Неужто вы не поняли, что завтра в мире ТАКОЕ начнется!

– Не начнется, – успокоил Филиков. – А если что-нибудь и начнется, тем более лучше спрятаться. Нишкнуть. Затаиться. Я прав, Макс?

Лера еще ничего не поняла и продолжала препираться с Филиковым, а я уже бросился на Дядю Сашу и немедленно наткнулся физиономией на его кулак: опытный Филиков просчитал мою реакцию и был готов. Я отлетел в сторону.

– Я прав, Макс, – сам себе ответил Филиков. – И Голубев прав. Извини. Ты хороший работник, но… увлекаешься чересчур. Близко к сердцу все принимаешь.

– Братцы, да вы что?… – начал было Полковников и вдруг осекся. – Постойте, а где наши трофеи?

Дядя Саша ухмыльнулся:

– Там канализационный люк неподалеку. Глубокий. Все железки я спустил туда. Им там самое место. Неужто из них стрелять?…

– Вот как, – холодно произнесла Лера. – Сколько гэбиста ни корми…

Я поднялся с пола и пощупал ушибленную скулу. Кто меня сегодня только не лупил! Один наркоман, два охранца, а вот теперь еще и коллега. Не капитан Лаптев, а какой-то мальчик для битья.

– Выходит, Голубев… – сказал я. – Но зачем? Я ведь и сам…

– Для страховки, – виновато разъяснил Дядя Саша. – И на случай непредвиденных обстоятельств. А ты думаешь, я тогда случайно в сортир на «Профсоюзной» забрел?

Я промолчал. Мой дорогой начальник оказался очень предусмотрительным. Зато я – круглым идиотом.

– Не хмурься, Макс, – произнес Филиков. – Я тебя честно прикрывал везде, где мог. Охранцев раскидать? За милую душу. Соколов, если бы встретились, – тоже пожалуйста. Черных рубашек отметелить – с самым сердечным удовольствием: у меня у самого эти карташовы во где сидят… Но чтобы Кремль штурмом брать – так мы не договаривались. Про это никакого приказа ни от какого Голубева я не получал. А получил бы – не расслышал. Самоубийства хороши только в кино.

– Вот ты какой, Дядя Саша, – задумчиво сказал я.

– Вот я какой, – покладисто ответил Филиков. – Нормальный. Работаю за зарплату.

Лера прищурилась.

– Спасибо за заботу, – с чувством произнесла она. – Но учтите, Дядя Саша, нас больше. Нас четверо, а вы один. И оружие…

– Уже нет, – потупился Филиков. – Извините за перестраховку. Все оно там, в канализации. Остался только Лерин пугач с игрушечными патронами. Но предположим, вы со мной справитесь. А дальше что? С голыми руками идти на Кремль?

– Почему обязательно Кремль? – покачал головой Полковников. – Есть же еще редакции. Телевидение, наконец… – Тут он примолк и потер лоб.

Несмотря на все наше тяжкое положение, я хмыкнул. Полковников рассуждал примерно так же, как и я с утра. Мы могли быть кругом правы, но доказательств у нас не было и быть не могло. Даже бывшему президенту бы, деликатно извинившись, не поверили. Слишком невероятно. Чересчур неправдоподобно. Бредовая фантастика… Что там – телевидение! Даже Филиков – и тот не поверил.

Дядя Саша между тем снова заговорил:

– Предположим, вы со мной справитесь. А может, и не справитесь. Из профессионалов здесь только Макс. А все остальные – далеко не Рембо.

– Дался всем этот Рембо, – вдруг обиделся Полковников. – Фильм-то этот, штамповку американскую, давно забыли.

– Да при чем здесь фильм! – отмахнулся Дядя Саша. – Я про то, что силы не равны…

Лера, устав стоять, присела на покосившийся диван.

– Вы меня не остановите, – упрямо сказала она. – Раз уж мы все равно террористы и вне закона, глупо погибать ни за что. Есть смысл погибнуть с толком. Тем более, маленький шанс у нас есть.

– Ни единого, – твердо сказал Дядя Саша.

– Пройти-то можно… – неторопливо проговорил бывший.

– И слушать не хочу! – прервал Дядя Саша. Он захлопал по карманам, не выпуская меня из виду. В одном из карманов явственно обозначился контур пистолета. Значит, выкинул он не все, сообразил я. А теперь внимание, Макс! Сейчас он попросит спички.

Филиков извлек трофейную карташовскую сигарету, потом коробок и потряс его.

– Макс, – сказал он своим всегдашним просящим тоном. – Дай спичек.

– Пользуйся своими, – ответил я.

– Ма-а-акс, – протянул этот несчастный никотиноман. – Имей совесть. Я тебя сегодня от смерти спас. И сейчас, можно сказать, спасаю. Ты сам меня потом благодарить будешь…

– Не буду, – проговорил я недовольно, делая шаг к Дяде Саше и запуская руку в карман. – Ну, черт с тобой…

– Стоп-стоп, – хитро сказал Филиков. – Я твои приемчики знаю. В ближнем бою ты неплох. Не будем рисковать.

Я остановился:

– Так чего ты хочешь?

Филиков быстро проговорил:

– Все отойдите подальше от стола, а ты, Макс, положи спички на стол и тоже отойди. Только не глупите.

– Не глупить? – презрительно спросила Лера, обращаясь ко мне. Дядя Саша, как видно, превратился для нее из человека обратно в гэбиста.

– У него пистолет, – объяснил я Лере. – Он хочет сказать, что может в нас пальнуть.

– Я, конечно, если что, стрелять буду поверх голов, – торжественно объявил Филиков. – Но если мне не покурить вовремя, рука моя может дрогнуть… Ну, давай спички, не тяни.

– У меня зажигалка, – для порядка уточнил я. С этими словами я выудил свою зажигалку-развалюху и аккуратно положил ее на стол. Будем надеяться, что за два дня, пока я ее протаскал в кармане, она работать лучше не стала.

Филиков жадно сунул в рот сигарету, схватил зажигалку, крутнул колесико… и тут я прыгнул. Теперь удачно, Дяде Саше в этот момент было не до меня. Зажигалка-огнеметик не подвела. Точнее, в очередной раз запланированно подвела. Огромный протуберанец пламени вырвался наружу и обжег Дяди-Сашину бороду. Запахло паленым. Филиков заорал и стал бить себя по щекам, гася огонь. Я деятельно помогал ему в ликвидации пожара. Когда остатки филиковской бороды были спасены, сам ее хозяин обнаружил, что лишился пистолета и прикован одной рукой к батарее парового отопления. С обгорелой бородой Дядя Саша вызвал у меня приступ жалости.

– Ты тоже извини, – сказал я покаянно. – Борода отрастет.

– Сволочь, – горько ответил Филиков. – Подпалил меня, как поросенка. Неужели специально для меня эту зажигалку хранил?

– Так получилось. – Я пожал плечами. – Так что вы говорили насчет Боровицких ворот? – обратился я уже к бывшему президенту.

Тот с безучастным видом приблизился к нам.

– Там, понимаешь, есть одна штука. Подъедем, я вам объясню. Гренадеры там на посту стоят, вот что… Эти, в костюмах из Бородино. И если подъехать между десятью и двенадцатью…

– Самоубийцы, – прошептал прикованный Филиков. – Психи ненормальные. Ну, пройдете вы, допустим. И – что? ЧТО?

– Потолкуем, – сказал я рассеянно. – Авось убедим нашего дорогого и любимого передумать. А если не убедим… – Я снял со стола пыльный графин, сходил на кухню, сполоснул его и наполнил водой. Из кухонного шкафа я извлек несколько банок консервов, стараясь выбирать только с ключиками, чтобы не потребовался консервный нож. – А если не убедим, – продолжил я, возвращаясь в комнату, – то тебе придется поскучать. До тех пор, пока Голубев не зайдет сюда тебя проведать.

– Ненормальные, – с отчаянием произнес Филиков. – Видит Бог, я вас предупреждал… А вы, – сказал он, обращаясь к бывшему президенту, – хоть вы скажите этим фанатикам… Вы пожилой человек…

Бывший президент поглядел на Филикова.

– Пожилой, – кивнул он медленно. – И, кажется, одинокий. Терять мне нечего. А поговорить напоследок с ЭТИМ мне хочется. По-мужски.

– Вот это правильно! – одобрительно подхватила Лера. – Недаром я за вас голосовала. Вы – мой избранник, именно вы – мой президент. Этого Господина я знать не знаю.

Я взглянул на часы.

– Поторопимся, – предупредил я команду, в которой стало на одного человека меньше. – Скоро они начнут прочесывать центр города и тогда нам точно не поздоровится… Так куда ты, Дядя Саша, поставил наш трофейный «БМВ»?

– Не скажу, – храбро помотал головой Филиков.

– Ладно, – кротко согласился я. – Сами найдем. Но тогда уж, извини, сигарет и спичек я тебе не оставлю.

Я сделал знак рукой, и мы по одному начали выходить из квартиры. Я шел замыкающим, догадываясь, что есть пытка, которую Филиков выдержать не сможет. Так и случилось.

– Хрен с вами, – тоскливо сказал Филиков и объяснил мне, где искать наш четырехколесный трофей. В обмен он честно получил пачку какой-то курительной дряни, которую я разыскал в кухне на полке, рядом с консервами. По мнению Филикова, это и вправду была дрянь. – А ничего получше нет?

– Все претензии – к генералу Голубеву! – объявил я и захлопнул за собой дверь оперативной квартиры.

Машину мы обнаружили довольно быстро. Филиков припарковал ее неподалеку, не удосужившись хорошенько ее спрятать. Именно потому – как выяснилось чуть позднее – мы не были единственными, знавшими об этом карташовском достоянии. Как только мы приблизились к авто и я полез в карман за ключами, нас ослепило фарами. Ожил тихо припаркованный неподалеку лимузин. Оттуда неторопливой походкой выбралась троица.

– Ой, – сказал Полковников, узнавая.

– Привет, голубки! – радостно сказал тот, что был пониже, с выпуклыми мясистыми щеками. Мгновение спустя я узнал его. А он узнал меня. – Ба! Какие люди, и воруют машины. Вас этому на Лубянке научили? Вот я пожалуюсь Голубеву. – Он всплеснул ручками. У него в руках оружия не было, зато его напарники без лишних разговоров уставили на нас свои стволы. О том, что большой русский патриот Пал-Секамыч недавно вооружил своих соколов израильскими «узи», я знавал и раньше. Но одно дело знать, а другое – лично увидеть.

Щекастый вице-сокол Мосин тем временем пересчитал нас пальчиком:

– Ага, – прицокнул он языком. – Террористы на месте. Бывший президент – вот он, сумасшедшая толстая баба – на месте, журналист… о-о-о, какая встреча! Мы вас не зашибли вчера в казино, нет?… Журналист тоже тут. Кто еще? Капитан Лаптев – вот он. Где бородач? – быстро спросил он.

Повезло Филикову, подумал я.

– Птичка упорхнула, – ответил я, разводя руками.

– Не дергайся! Стой спокойно! – тотчас же буркнул один из соколов.

Мосин пренебрежительно махнул рукой.

– Ладно, обойдемся и без бородатого. Никуда не денется. Да у нас и так – комплект. – Он взглянул на экс-президента и довольно потер ручки. При свете фар виден мне был только мосинский силуэт, но я мог себе представить, что сокол N 2 плотоядно улыбается. – Пожалте за мной. Мы тут подыскали местечко.

Местечко оказалось совсем рядом. Двор, у входа в который был припаркован наш «БМВ», представлял собой узкий пенал. Грузовик мог бы сюда въехать, но развернуться бы уже не смог. Торец пенала образовывала кирпичная стена, без окон. Кирпич был, кажется, темно-красным. Впрочем, рассмотреть расцветку было мудрено. Во дворе-пенале горели всего только три тусклые лампочки.

– К стеночке, к стеночке, пожалуйста, – предупредительно проговорил Мосин. – Во-от сюда. И руки, руки, пожалуйста, не опускайте.

Мы выстроились у стены, ощущая свое полнейшее бессилие. Особенно я. Дядя Саша зря назвал меня профессионалом… Сапожник я, а не профессионал. Хотя, конечно, против лома нет приема. Оставалось только одно – тянуть время. Если нас не пристрелили сразу – значит, Мосин не против напоследок поболтать. Тщеславный, как и все садисты.

– Как вы нас нашли? – спросил я.

Мосин расправил плечи и ласково погладил свою нашлепку на щеке.

– Это было нетрудно, – объяснил он. – У нашего друга господина Карташова в штаб-квартире был не только обычный телефон, который вы, грубо говоря, вырвали. Но еще и радиотелефон. Понимаете, да? – обратился он ко мне.

– С каких это пор, – поинтересовался я, – люди вроде Карташова среди друзей Службы Безопасности Президента?

– С самого начала, – с готовностью объяснил мне Мосин. Он, похоже, наслаждался своей ролью и полагал, что жертву прежде надо хорошенько унизить. – Если господин Митрофанов может шиковать в своем Управлении и если у Лубянки вся Москва в фискалах, то нам, увы, приходится подбирать все, что плохо лежит. Допустим, и Карташов, и Додолев – товарец дрянной, но, бывает, на что-то и сгодится. Вот как сегодня, например. Один звонок мне лично, и мы сразу поняли, что за птички ограбили нашего друга. А дальше уж дело техники, благо «БМВ» – машина приметная. Пока все вас ищут на окраинах, я уже тут как тут.

– И что же дальше? – поинтересовался я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойнее. Если сейчас упасть, перекатиться на бок и открыть стрельбу из моего – то бишь филиковского – оружия (они ведь и не обыскали нас!), то сам я наверняка уцелею. Но вся моя команда – наверняка нет. Слишком много мишеней, трудно промахнуться даже соколам.

– Что дальше? – переспросил Мосин. – Награда вот за вас обещана. За живых или за мертвых. Причем, награда совершенно одинаковая – что за мертвых, что за живых. Поэтому в деньгах мы не проиграем, а нам зато будет спокойно… И потом, – прибавил Мосин мечтательно. – Как можно упустить шанс взять на прицел президента, пусть и бывшего? Будет на старости лет о чем внукам рассказывать.

– У вас есть внуки? – вежливо поинтересовалась Валерия, делая шаг вперед.

– Назад! – проорал один из соколов, приподнимая автомат.

– Встаньте в строй, – ласково проговорил Мосин. – Понимаю, что вам уже не терпится на тот свет, но чем вы лучше других?… А внуков, кстати, у меня пока нет. Но будут. Детки мои шустрые. Они…

Рассказать о своих детях Мосин, однако, не успел. Дворик-пенал заполнился дымом и грохотом, и туда задним ходом, неторопливо лязгая гусеницами, въехал тяжелый танк Т-72. Автоматчики замерли в оцепенении, и сейчас я вполне мог бы прыгнуть и с ходу уложить обоих. Но в этом не было уже никакой нужды. Танк заполнил собой сразу половину дворика и выйти отсюда, иначе как перелезая через бронированные траки, никто бы все равно не смог. Танковый люк открылся, и из него показалась фигура в шлеме и с генеральскими погонами.

– Бросить оружие, – брезгливо приказал генерал, и соколы поспешно побросали на землю свои автоматики. На фоне танка автоматы выглядели совершенно бессмысленными игрушками.

После этого генерал снял шлем и, спрыгнув с брони на землю, приблизился к Мосину. Тот буквально прилип к своему месту, не в силах сделать даже шага. – Ты – Мосин, – произнес генерал. – Я – генерал Дроздов. Слышал когда-нибудь эту фамилию?

Глава 77 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

Я никогда не любил голливудские боевики и античные трагедии. В основном из-за ненатуральности концовок. Появление в финале этакого бога из машины раздражало меня своим подлым вызовом реальности. В нормальной жизни спаситель и герой, если и имелся в природе, никогда не смог бы подгадать к назначенному часу. В нормальной жизни шансов уцелеть у нас не было…

К счастью, вот уже пять минут мы жили в античной трагедии. Бог из машины был. Машина имела вид темной бронированной громадины Т-72, и бог появлялся именно изнутри. Правда, он не походил на расслабленных и суетливых античных богов. Скорее, это был цельнометаллический холодный бог из скандинавского пантеона – Тор или Один.

Бог явился из машины, чтобы карать, а не миловать, и я не завидовал тем, кто стоял у него на пути.

Не знаю, разбирался ли бывший маркер бильярдной ЦПКиО, а ныне вице-сокол Иван Мосин в античной трагедии и в скандинавской мифологии. Наверняка нет. Но то, что ему конец, он уловил.

– Не-е-ет! – закричал Мосин. – Я ни при чем, товарищ генерал! Мы ни при чем! Мы случайно! Нам… нам приказали! Нас поймали в ловушку! Это была провокация!… Да! Да!

Мосинский бессвязный крик заметался в узком пенале двора-тупика, отражаясь от глухих стен. Вице-сокол определенно не знал законов классической трагедии: вопил как резаный.

– Про-во-ка-ция? – медленно, по слогам произнес Тор или Один, пробуя на язык незнакомое слово. – Кто-то ЗАСТАВИЛ вас убить моего сына? Вас СПРОВОЦИРОВАЛИ бить его, беззащитного, ногами и железными прутьями?

Мосин был дурак. Эти спокойные холодные вопросы, видимо, пробудили в нем какую-то безумную надежду. Вице-сокол никогда не разговаривал раньше с богами-мстителями и не знал, что те НИКОГДА не изменяют своих решений.

– Да-да, – прокричал он. – Это все Митрофанов. Я точно знаю! Это он! Он захотел убрать парня нашими руками, а потом все свалить на нас! Он спровоцировал, он навел! Больше некому…

– Митрофанов, говоришь? – спросил бог-из-машины. – Кто это такой? – Видимо, в древней Скандинавии плоховато знали наш собственный пантеон.

Кажется, дурак Мосин еще больше приободрился.

– Начальник Управления Охраны! – воскликнул он. – Я знаю, где он сейчас! В особняке охранцев, руководит поиском… Я могу показать!

При тусклом свете лампочек я увидел кривую усмешку на лице Тора-Дроздова. Мосин задрожал.

– Покажешь, – сказал негромко генерал Дроздов. – Обязательно. Сейчас.

После этого он наконец кивнул мне:

– Вечер добрый, Аркадий. Кажется, мы тут вовремя?

– Спасибо… – только и смог сказать я. – Если бы не вы… Вы нас все-таки нашли…

Генерал Дроздов надел свой шлем.

– Спасибо скажите своему сумасшедшему японцу, – усмехнулся он. – Всю дивизию переполошил. Хотя, конечно, ОНИ, – Дроздов кивнул на съежившегося Мосина и оцепенелых соколов, – у нас уже были на примете. Так орали на своей радиоволне, что запеленговать их было пара пустяков. Хотели сначала отложить до утра, но как услышали по радио…

Тут Дроздов заметил бывшего президента и строго по уставу ему козырнул:

– Здравия желаю, господин президент!

– Бывший, бывший, – спокойно уточнил наш спутник, пожимая генералу руку. – Спасибо. Таманцы, как всегда, на высоте. Не желаете присоединиться к нам? – поинтересовался экс-президент у Дроздова. – Мы тут в Кремль решили зайти.

– На экскурсию, – добавила Лера. Она все присматривалась к Дроздову, а потом произнесла с интересом: – Не припоминаете меня?

Генерал Дроздов секунду помедлил. Видимо, он выбирал, кому именно он должен отвечать первым – бывшему президенту или даме. Потом выбрал.

– Я вас помню, – кратко сообщил он Лере. – Несколько лет назад на окружной дороге вы забросали меня мокрыми клочками бумаги. Чьим-то портретом. Мы тогда славно покурили… – После чего Дроздов снова козырнул экс-президенту. – Извините, – произнес он, – неотложное дело. Надо заехать в Управление Охраны. Если хотите, можем только подбросить вас прямо к кремлевским воротам.

– Благодарим, генерал, – ответил экс-президент. – Я пошутил. У нас есть свой транспорт. Мы проедем тихонько, из пушек палить не будем.

Максим Лаптев произнес негромко:

– Спасибо вам. Я знал вашего сына и…

Лицо сурового северного бога исказилось мукой, и я вдруг понял, что никакой Дроздов не цельнометаллический, а держится из последних сил.

Впрочем, он тут же взял себя в руки.

– Время, – сказал он сурово. – Мне пора, и вам, кажется, тоже. Перелезайте… Стоять! – крикнул он уже Мосину и мосинцам, которые вообразили, что это предложение относится и к ним тоже. Те испуганно вжались в стену.

Мы по одному взобрались на броню и, придерживаясь руками за башню, выползли из дворика-пенала к своему «БМВ». Последним на броню влез сам Дроздов. Я шел замыкающим и слышал, как за моей спиной генерал проговорил что-то на чужом языке. Я расслышал только «иншалла» и «джамаль»…

Через минуту мы уже сидели в машине и Лаптев пробовал мотор.

– Значит, так, – говорил экс-президент, пересевший теперь на переднее сиденье, рядом с Максимом. – Пропуска эти желтые держите под рукой. Они нам, конечно, помогут, но дело не в них одних. Главное…

Раздался грохот танкового дизеля. Огромная машина, поглотившая бога обратно, стала медленно выезжать из двора-пенала. Или въезжать?!

– Что они делают?! – воскликнула Лера, тоже выглядывая в окно. – Им ведь надо вперед, а не назад!

Я в ужасе промолчал, потому что все понял. Кажется, поняли и все остальные. На несколько секунд танк почти весь исчез под аркой, потом раздался сильный удар, какие-то еще странные звуки, словно кто-то огромный раздавил скорлупу большого куриного яйца. Потом все стихло, и танк, как ни в чем не бывало, вынырнул из двора и с ходу въехал на дорогу. Из люка на несколько мгновений показалась голова в шлеме и правая рука. Генерал прощально махнул рукой нашему авто, после чего люк с лязгом захлопнулся и танк вырулил куда-то в темень. Еще некоторое время мы слышали лязг гусениц и грохот.

– Боже мой! – сказал я, содрогнувшись от только что увиденного.

– Афган, что ты хочешь, – жестко произнесла Лера. – Знают истину танки. Либо они тебя, либо ты их. Узнаю почерк… Впрочем, – зло добавила она, – ЭТИХ мне не жалко.

– Едем, – сумрачно сказал экс-президент. Как видно, и на него картина короткой и жестокой расправы генерала с соколами произвела впечатление.

Макс послушно тронул машину, и мы поехали по направлению к Боровицким воротам. Встречного транспорта практически не было, прохожих – тоже. Мы ехали по пустынной темной Москве, и никто даже не думал нас останавливать. Впрочем, я догадывался, что через четверть часа охранцам будет уже совсем не до нас.

– Постойте, – вдруг вспомнила Лера. – А кто-нибудь забрал их автоматы? Мы, выходит, так и остались безоружными.

– Желаете, Валерия, ТУДА вернуться и их подобрать? – угрюмо спросил экс-президент. – Можем повернуть. Но только вы В ТОТ ДВОР сами сходите…

Я зябко поежился, вмиг представив себе, ЧТО осталось от Мосина и соколов. Старосельская, видимо, представила тоже.

– Нет, – проговорила она нерешительно. – Но ведь оружие… Как же мы так, с голыми руками?

– И, как один, умрем в борьбе за это… – тихо и печально пробормотал Макс. У него, похоже, на душе тоже кошки скребли, хотя его-то убийством удивить было довольно трудно.

Экс-президент повернулся к нам со своего переднего сиденья.

– Оружие нам ни к чему, – веско проговорил он. – Мы ведь не собираемся снимать караул или мину под стену подкладывать. Въедем, как положено, через ворота. Безо всякого боя.

– Это как? – недоверчиво спросила Лера.

– А так, – ответил бывший президент.

Глава 78 ВАЛЕРИЯ

Году примерно в 90-м тогдашний главный гэбист Крючков пугал Горбачева Дем.Альянсом. Однажды он сообщил даже, что после одного из митингов демократы намерены штурмовать кремлевские стены и уже как будто заготовили металлические кошки и веревочные лестницы. Я тогда очень веселилась, узнав об этом, потому что на стену физически не смогла бы залезть, даже если бы очень и захотела. Ни я, ни покойные Фортунатов с Андроном альпинистами не были. Да и Кремль нам тогда совсем не был нужен…

А теперь, представьте, стал нужен.

Однако лезть на стену не понадобилось.

Все было действительно до смешного просто. Не доезжая немного до Боровицких ворот, экс-президент объяснил нам все, и я пожалела, что в 90-м его не было среди наших в ДА. На Боровицкие ворота всегда ставили самое свежее деревенское пополнение. Это была давняя кремлевская традиция, возникшая, по слухам, еще во времена Сталина. Тогда как раз впервые здоровенных голубоглазых парнишек из-под Костромы или из-под Иркутска стали отбирать по росту в кремлевский полк. Уже в последние годы Боровицкие ворота стали таким же историческим местом, как и Тверская. Здесь несли службу лейб-гренадеры, одетые в опереточные мундиры. Как мне объяснил наш бывший президент, туда специально ставили мощных, но не шибко умных парней. Чтобы не развратить их цивилизацией, газет им не давали, радио они не слушали, а из книг им выделяли только исторические романы, чтобы они вживались в образ. Если верить рассказу нашего экса, большинство внутрикремлевских анекдотов было связано как раз с этими гвардейцами. Службу они несли самоотверженно и все бы легли костьми, решись кто-нибудь с боем прорываться через их заграждения.

Но обмануть их было можно.

В 22.15, сразу после смены караула, Макс Лаптев остановил нашу машину перед воротами, деловитой походкой подошел к двери дежурки и постучал в застекленное окошечко.

Оттуда немедленно выпрыгнула пара гренадеров с автоматами Калашникова наперевес. Я почему-то сразу вспомнила статью про фильм «Тихий Дон», которую я прочла утром в газете Витюши Морозова. И решила, что лейб-гренадеры с автоматами выглядят ничуть не слабее, чем донские казаки с винтовками М-16.

– Стой, кто идет? – синхронно сказала парочка, держа автоматы на изготовку. Тренировали их, наверное, отменно, потому что дуэт получился необычайно слаженным.

– Свои, свои, – успокоил милиционер Макс и сунул под нос гвардейцам сразу несколько желтых карточек-пропусков.

Гвардейцы стали несколько менее подозрительными. Из окна машины я наблюдала, как они забросили свои автоматы за плечи и начали совещаться.

– Мы сначала доложим, – сказал наконец один. – Про вашу машину нам ничего не сообщали.

– Может, вы шпионы, – произнес второй.

– А пропуска подделаны, – добавил первый.

– И в машине взрывчатка, – сказали они хором. Дуэт снова прозвучал отменно. Видимо, в случае появления неизвестной машины у них уже были какие-то инструкции.

– Ребята, да вы что, с ума сошли?! – сказал, повысив голос, Макс. – Хотите, чтобы вас завтра вышибли отсюда? Мы же ПРЕЗИДЕНТА везем!!

Гвардейцы тут же схватили свои автоматы и снова их взяли на изготовку.

– Врешь! – сказал первый. – Президент проехал давно в Кремль. Нам сообщили.

– Через Спасские ворота, – сказал второй. Как мне показалось, немного обиженно. – Он через Спасские ездит и ездит. А через наши – никогда.

Максим произнес сурово:

– Можем и сейчас проехать через Спасские. Но тогда вы пеняйте на себя!

При этих словах дверь нашей машины щелкнула. Лейб-гренадеры мгновенно наставили на наш «БМВ» свои стволы, готовясь поразить супостата или умереть. Вместо супостата из авто с грацией заправского адъютанта выпорхнул Полковников и распахнул противоположную дверцу машины.

Только бы не сорвалось, подумала я. Господи, я в тебя не верю, но все же пошли сейчас Лере Старосельской удачи! Сейчас наступала самая опасная фаза нашего плана. Господи, сделай так, чтобы эти парни оказались простыми деревенскими пентюхами.

Из машины вышел Президент. Естественно, бывший. Не узнать его стражи ворот просто не могли. Расчет был на то, что старого президента за шесть лет все видели неоднократно, а новый за три месяца еще не успел толком примелькаться. Тем более, если стражи ворот только что из деревни, где в тонкостях политической ситуации разбираются плохо.

– Здорово, орлы! – важно произнес экс-президент. – Не узнаете меня, что ли? А, гвардейцы?

Парочка дружно взяла на караул своими автоматами. Все, что они делали синхронно, получалось у них слаженно и красиво.

– Здра! Жла! Гдин! Пдент! – автоматически выкрикнули они.

Экс-президент нагло потрепал по щеке крайнего гвардейца.

– Молодцы! – сказал он торжественно. – Благодарю за службу. А теперь пропустите эту машину. Они со мной.

Один из стражей мигом сорвался с места, нырнул в дежурку и завозился там. Скоро створки ворот начали медленно открываться.

Второй страж ел глазами экс-президента. Фонарь над дежуркой освещал его честную физиономию, и я видела, как на этой физиономии верноподданнические чувства борются с деревенской сметкой. Победила все-таки осторожность.

– Господин президент! – неуверенно, сам пугаясь своих слов, обратился он. – Но ведь нам сообщили, что вы уже в Кремле. Уже с двадцати часов сорока пяти минут московского времени.

– Как же я в Кремле, – рассудительно произнес наш хитрый экс, – когда я вот стою перед тобой. Можешь меня потрогать.

– А кто же тогда в Кремле? – тупо спросил страж.

– Не знаю, – пожал плечами наш бывший. – Вот приеду, проверю.

– Ага! – понял страж. – Значится, теперь два президента? Правильно я рассуждаю?

– Правильно, – задумчиво ответил экс, садясь в машину. – А два всегда лучше, чем один.

Этот простой аргумент и решил все дело. Страж снова взял на караул, и наш «БМВ» медленно, как и подобает машине президента, въехал в Кремль. Ворота за нами закрылись. Так или иначе, отступать было некуда. Оставалось только двигаться вперед.

– Куда теперь? – спросил Максим напряженно. Он еще тоже не отошел, кажется, от пережитого волнения. Эти опереточные воины, заподозри они неладное, расстреляли бы наше авто строго по уставу и даже отпуск бы за нас смогли получить – съездить в родную деревню. Все-таки славно, что на нашей стороне человек, который знает эти места. И которого, кстати, самого знают в этих местах.

– Прямо, потом чуть вправо и снова прямо, – произнес бывший. – А потом нам придется идти пешком. Есть тут такой переход, которым я иногда пользовался, когда хотел сократить расстояние.

– А как мы туда попадем? – осведомился Полковников, прижимая к груди свою верную сумочку с камерой.

– Там электроника, но очень простая, – рассеянно сказал бывший президент. – Опознаватель знает отпечаток большого пальца президента.

– Да, но… – начал было Аркадий.

– Не продолжайте, понял, – хмыкнул экс. – Я знаю, что отпечаток сменили сразу после того, как в Кремль въехал ОН. Но ведь отпечаток, а не весь механизм… Я знаю, в каком месте надо стукнуть по коробке опознавателя, чтобы он сработал напрямую, – объяснил наш бывший.

– М-да, – только и сказала я.

Машина остановилась, и мы вышли. Двор освещался, но не слишком ярко. Однако наша группа могла быть видна как на ладони.

– Это здесь, – показал экс-президент. – Шагов двести направо.

Где-то за углом послышался близкий шум. Судя по звуку, бежало человек двадцать, возбужденно переговариваясь. Мне даже показалось, что я слышу клацанье затворов. Видимо, до стража Боровицких ворот наконец дошло, что два президента в одном Кремле – явное нарушение устава, и он поднял тревогу.

– Не успели… – с досадой прошептал экс-президент и, быстро оглядевшись, поманил нас рукой: – Давайте сюда!

Мы нырнули в какое-то подвальное помещение и притворили за собой тяжелую кованую дверь.

– Что тут такое? – шепотом спросила я бывшего.

– Не знаю, – честно ответил он. – Я здесь и не был никогда. Знаю только, что тут то ли склад, то ли смотритель курантов.

Полковников чертыхнулся. В суматохе он выронил на пол свою сумочку и сейчас, как я поняла, опустился на пол и принялся искать ее ощупью.

Дзен-н-нь!

Полковников что-то свалил или перевернул. По звуку это что-то напоминало Царь-колокол. Тотчас же в темноте возникла полоска света, которая все увеличивалась, и я поняла, что это открыли какую-то внутреннюю дверь.

– Кто здесь? – спросил старческий голос. – Отвечайте или я буду стрелять.

– Лучше не стреляйте, – сказала я. – Терпеть не могу, когда в меня стреляют.

– Можно подумать, что я очень люблю стрелять по живым людям! – обиделся голос и пригласил нас: – Заходите сюда. А то вы мне тут все расколотите…

Глава 79 ОРУЖЕЙНИК РОЙФЕ

– Здравствуйте, – сказал я. – Только не вертите головами, потому что здесь много острых предметов и чей-то глаз может как раз попасть на какой-нибудь предмет. Понимаете?

Они поздоровались и перестали смотреть на мастера Ройфе как на привидение, а на мою мастерскую – как на пещеру Лехтвейса. Мне девяносто шесть лет, привидения в России так долго не живут.

Полная представительная мадам в очках, похожая на вдову, а перед этим жену маршала Рокотова сказала:

– Ничего себе! Тут целый музей оружия!

Сам Рокотов, помню, заказывал мне утяжеленную дробь для своей дрянной «тулки», не решаясь поменять ее на «зауэр». Тогда шла борьба с низкопоклонством, и он боялся. А маршальша ходила сама прицениваться к «зауэру», но я его не продал, потому что маршал боялся низкопоклонства. Правда, может быть, она хотела «зауэр» не для маршала, но тогда я тем более был прав, что не продал.

– О да, мадам, – сказал я похожей на маршальшу. – Это музей. И старый мастер Ройфе здесь самый главный экспонат. Он уже не стреляет сам, но еще может научить стрелять других.

Я поправил на носу очки и стал смотреть на своих поздних гостей.

Гостей всего было четыре персоны. Кроме мадам, все еще похожей на маршальскую жену, а потом вдову, были еще милицейский капитан, парень с женской сумочкой в руках, в которую поместились бы небольшой «люгер» и пара пригоршней патронов к нему. И был еще… Мой Бог!

Я снял с носа очки, протер их и снова вернул на место. Я не ошибся…

– Господин Президент! – сказал я. – Я рад видеть Вас и Ваших друзей. Вы пришли заказать мне пистолет? Так он уже готов. Я знал, что он вам понадобится. Желаете получить немедленно?

Господин Президент развел руками.

– Вы опоздали, – грустно произнес он. – Ваш подарок вы должны вручать не мне. Вот уже три месяца как я не Президент.

Он так прямо и сказал. Я покачал головой. Да, времена меняются.

Мастер Ройфе раньше был всем нужен, и все от него что-то хотели. Потом он стал уже не всем и не очень нужен, но иногда от него еще что-то хотели, кроме ремонта этих глупых старых курантов… Но никогда и никто не отказывался от подарков мастера Ройфе. Даже товарищ Сталин, которому я, по правде, ничего не дарил. Просто генерал Власик снял с полки и сказал: «Подарок». И стал подарок.

– Вы хотите меня обидеть, господин Президент? – спросил я. – Вы думаете, если Ройфе совсем пожилой и имеет только песок, который из него сыплется, то он уже ничего не может? Если Вы не Президент, то кто же? Может быть, это мастера Ройфе сделали Президентом, но не сказали? Я прекрасно помню именно Вас. Вы мне сказали: «Доброе утро!» Не помните? Нас не представляли, поэтому я Вам тоже только ответил: «Доброе утро» и пошел своей дорогой.

– Простите, – развел руками Президент. – Я не хотел…

– И не надо, – проговорил я, поскольку не желал слушать слов отказа. – Если пистолет системы «Президент», великолепный, многозарядный, пробивающий любой бронежилет, с мягким спуском и удобной рукояткой из стали с перламутром Вам не понравится сейчас, Вы можете отдать его обратно. Можете швырнуть мне его в лицо, если он Вам не понравится. Я так говорю, потому что я спокоен за свое лицо.

– Покажите! – немедленно сказала мадам, похожая на маршальшу Рокотову. Наверное, это была супруга господина Президента, и я подумал, что если она уговорит его принять подарок, то, значит, я старался не зря.

Я открыл ящик стола и вытащил свой подарок.

Я не сомневался в том, что он понравится. Я боялся, что Президент не решится его взять.

– Берем! – воскликнула мадам и протянула руку к коробке. Господин Президент сделал предостерегающий жест рукой.

– Лучше взять, – проговорил милиционер, и я сразу полюбил всю милицию, имеющую таких обходительных и умных капитанов.

– Не ЕМУ же оставлять, – непонятно сказал юноша с женской сумкой, и я сразу подумал, что в этой глупой современной моде носить женские сумки есть что-то хорошее.

Но господин Президент еще колебался.

– Хорошо, – сказал я. – Хорошо. Вы не хотите брать подарок мастера Ройфе и отказываетесь от самого лучшего его пистолета системы «Президент», потому что Вы, как Вы говорите, не Президент. Ладно, допустим. Но разве не может мастер Ройфе подарить свой пистолет БЫВШЕМУ Президенту. На добрую память, нет?

Я почувствовал, что возразить ему нечего.

Ни слова больше не говоря, я взял коробку и с поклоном передал ее Президенту. Тот принял ее.

– Кладите сюда! – Мадам раскрыла свой ридикюль, вынула оттуда какой-то знакомый мне «браунинг», а на его место Президент неуверенно сунул мою подаренную вещь. Мадам, похожая на президентскую жену, стала оглядываться, чтобы куда-нибудь положить свою бывшую игрушку из ридикюля.

Я принял у нее этот несчастный «браунинг» и сразу узнал свою работу. Пистолет с игрушечными патронами, который заказал мне кто-то из генералов.

– Вы играете в театре? – спросил я у мадам. – Этот пугач довольно тонкая работа, но, конечно, глупая.

– В театре? – переспросила мадам в очках и почему-то добавила странным голосом: – Да, я сегодня чуть не сыграла в первом составе. Это был хорошо срежиссированный спектакль.

. Милиционер незаметно взглянул на часы, но я заметил.

– Благодарю вас за визит, – сказал я. – Рад, что моя главная работа попала в надежные руки. Было бы глупо умереть, не сделав пистолета хотя бы одному Президенту России.

– Вам спасибо, – сердечно, но как-то все еще неуверенно ответил Президент, и он вместе со свитой покинул мою мастерскую. Я проводил их до порога, а потом и выглянул вслед за ними, чтобы закрыть наружную дверь.

И он мне еще будет что-то говорить, подумал я про себя, увидев, как они со свитой открыли дверь подземной галереи и скрылись за ней. Уж кто-кто, а мастер Ройфе знал, что дверь этой галереи открыть мог только один человек. Президент.

Глава 80 МАКС ЛАПТЕВ

– Послушай-ка ты, гадина!…

– Нет, это ты меня послушай! Ты, политический импотент!…

Они стояли друг напротив друга – один большой, седой, грузный, в помятом сером костюме, а другой – во френче наподобие сталинского, и с ненавистью глядели друг на друга. Если бы не все жутковатые события вчерашнего и сегодняшнего дней, картина этой исторической встречи двух президентов выглядела бы даже забавной. Но сейчас я чувствовал только огромную усталость, и ничего, кроме усталости. Мы наконец добрались до цели, а что делать дальше – я понятия не имел.

ЭТИ по крайней мере знали.

– Опять лагеря, да? Опять врагов искать будем?!.

– Да уж лучше лагеря, чем твоя реформа! Капитализм захотел он построить в одной отдельно взятой…

– Ты, ты… убийца!

– Пусть убийца. А ты и убивать толком не смог, когда и захотел…

– Ты сможешь!

– Да, я смогу. И ты это знаешь. Я – смогу.

Господи, подумал я, неужто мы проделали весь путь ради этого спора? Хотя… ради чего?

Последним препятствием на нашем пути в этот кабинет была троица у дверей. Перед этим нам сравнительно легко удалось угомонить двух полусонных соколов на этаже, которые, похоже, так и не поняли, что произошло и как они, собственно, оказались на полу. Троица была тоже не в лучшей форме. Очевидно, у дверей кабинета САМОГО не принято было держать оружие на изготовку. Поэтому пока оба телохранителя-сокола клацали своими затворами, нам удалось отшвырнуть их и проскочить за угол. Правда, третий – из числа лейб-гвардейцев – оказался сообразительнее. Он успел даже пустить очередь из своего Калашникова, однако она прошла над нашими головами и только отколола кусок декоративной лепнины на потолке приемной. Второй очереди уже не последовало. Экс-президент так гаркнул ему в лицо, что он, схватившись за голову, выронил свой автомат. Я в тот момент запоздало подумал, что такое мощное акустическое оружие мы за сегодняшний день почти и не использовали…

А потом мы вломились в кабинет. Пока мы продвигались по подземной галерее, экс-президент успел прочесть нам маленькую лекцию о том месте, куда мы попадем. Это был один из шести рабочих кабинетов Иосифа Виссарионовича, оборудованный по последнему слову техники в конце 40-х и модернизированный при Брежневе. Действительно, огромная комната была наполовину задрапирована темно-синим бархатом. Окна не было или его не было видно. Горела одинокая настольная лампа под зеленым абажуром и кто-то во френче курил какую-то чрезвычайно неприятного запаха трубочку. Запах табака чем-то неуловимо напоминал мне вонь газовой гранатки Фердинанда Изюмова.

В первое мгновение не только я, но и все мы оторопели. Показалось вдруг, что сам товарищ Сталин, неведомым способом воскреснув, явился в свой кабинет. Тут хозяин апартаментов обернулся на шум, и всякое сходство пропало. Это был, конечно, не Сталин. Это был ОН. Организатор и вдохновитель. Этот Господин, как называла его Лера Старосельская. Избранник нашего народа.

– Сами пришли! – сказал Этот Господин.

Вломившись в кабинет, мы по инерции проскочили в глубь комнаты, и лишь осторожная Лера догадалась тут же вернуться и защелкнуть дверь изнутри на все запоры. Очевидно, сам хозяин кабинета проделывал это неоднократно. Замки были хорошие.

Пока Лера возилась с дверью, а Полковников исчез где-то в тени, в районе книжных полок, бывший президент быстрым шагом приблизился к нынешнему. Тот выглядел удивленным, но не испуганным.

– Надеетесь на мое великодушие? – спросил. Этот Господин. – Зря.

– Да я тебе… – пророкотал бывший президент.

И – пошло-поехало.

Нет, все-таки пришли мы сюда не напрасно. Это надо было видеть. Кажется, вся наша оставшаяся в кабинете команда следила за этой встречей. Лично я первый раз в жизни (и, возможно, в последний) наблюдал за разговором двух ТАКИХ врагов, которые уже не боялись ничего потерять. Один – потому что уже потерял все или почти все. Другой – потому что имел в своих руках все и был уверен, что ничто не может заставить его с этим расстаться.

– Зачем ты это делаешь?!

– Зачем? Это ты меня спрашиваешь зачем? Ты, как идиот, развалил огромную державу, а я ей верну и счастье, и довольство, и гордость! Они все перед нами будут плясать!

– Будешь шантажировать их? С огнем играть?

– Ух как страшно. Буду. Шантажировать. Брать заложников. Понадобится – буду стрелять. Потребуется бомбу кинуть – кину…

– Да ты что?!

– Испугался за своих дружков на Западе? А у меня там нет дружков. Я знаю, что все они нам враги – и мне спокойнее. Они мне никто, и я им никто. Мне их не жалко. С завтрашнего дня они это поймут, и вот тогда начнется НАСТОЯЩАЯ игра.

– А если проиграешь?

– Рискну. И не проиграю.

– А войны не боишься?

– Не боюсь. Это ты боялся. Ракеты перенацеливал, с японцами сюсюкал, из Прибалтики войска вывел… Я уж не говорю про Украину или Казахстан.

– Вернешь? Танки пошлешь?

– Понадобится – и пошлю. А скорее всего они сами к нам прибегут. Конечно, сперва у нас будут строгости. Зато как начнем мы жизнь по первому разряду, как начнем жрать от пуза… Вот тогда примчатся. Променяют свою голодную свободу на нашу сытую военную диктатуру. Хотите – присоединяйтесь, скажем мы. Потому что НАС, и только НАС семерка будет кормить. На других у них сил не хватит…

– Ничего у тебя не получится!

– Получится. За границей меня УЖЕ боятся. Все их аналитики мои речи в Думе наверняка раз по сто изучили. И все равно приехали к нам. Вдруг я изменился? Вдруг передумал идти походом на Восток?…

– А ты не передумал?

– Поход на Восток – это всегда было приманкой для дураков. Чтобы помнили. Чтобы голосовали. Теперь мы все получим без всякого похода. Три года нас будут поить и кормить. Потом мы окрепнем, восстановим державу, укрепим промышленность… Потом, может быть, мы и на Восток сходим, и пространство расширим. Территория наша мала. Вернем Аляску…

– Ты опасный сумасшедший! Ты ненормальный!

– Зато ты нормальный. И где твои избиратели? Тю-тю. Выбрали гения. Меня. Я ненормальный. В ЛУЧШУЮ СТОРОНУ от нормы. Понял, ты?!

– Твой план сорвался. Мы здесь.

– Да наплевать. Я…

Разговор был прерван самым неожиданным образом. Из темноты вылез Полковников со своей камерой-малюткой и застенчиво попросил:

– Повторите, пожалуйста, еще раз с того места, где вы говорите про норму. Я кассету менял…

Я не выдержал и засмеялся. Наконец-то Аркаша дорвался сегодня до Большой Сенсации. Секунду спустя ко мне присоединилась Лера. Следом за ней, крепко подумав, начал улыбаться экс-президент.

Господин в сталинском френче спросил раздраженно:

– Снимаешь? Для истории?

– Ну да, – сказал честно Полковников. – Для телевидения.

Тут вдруг засмеялся и Президент. Смех у него был громкий, клекочущий, неприятный на слух и продолжался всего секунды три.

– Дурак, – спокойно объявил Президент. – Какое телевидение? Вы уже мертвецы. Послушайте-ка.

Мы прислушались. За дверью кабинета уже раздавались шум и крики. По чьей-то команде в дверь стали тяжело бить. Правда, дверь была старая, крепкая и даже не гнулась.

– Войти сюда проще, чем выйти, верно? – насмешливо поинтересовался Президент. – Даже если вы не откроете, минут через пятнадцать мои соколы и охранцы будут здесь. У вас есть выбор. Вас могут убить медленно и очень больно, а могут быстро и почти безболезненно. С удовольствием бы сохранил вам жизнь, года на три, чтобы вы сами все увидели. Но не могу. Государственная безопасность. Поэтому если вы откроете сейчас сами, то вас убьют быстро. Даю слово. Соглашайтесь, выбор хороший. Мой план…

– Твой план сорвался, – упрямо проговорил экс-президент.

– Ничего подобного, – уверенно ответил Президент. – Сейчас, когда мы с вами разговариваем, таманцы генерала Дроздова уже окружили или даже заняли Спасо-Хаус. Вся семерка там…

– Не обольщайтесь, – произнес Полковников.

Президент взглянул на журналиста как на интересное насекомое:

– Это почему же? Генерал выполнит приказ. А теперь, когда отпала нужда вас искать, я брошу туда же СБ и Охрану. И все…

Раздался сигнал зуммера.

– Вот и новости, – удовлетворенно сказал Президент и взял трубку. – Да. Павлик? Да. ЧТО-О-О?! Этого быть не может! Он что, заблудился? Спасо-Хаус совсем в другой стороне!…

– Он не заблудился, – подала голос Лера. – Генерал Дроздов решает свои личные проблемы. Вы напрасно поставили на этого человека…

– Какие там проблемы?! – крикнул Президент, швыряя трубку на рычаг. – Он обстреливает здание Управления Охраны!

– В ваш план, – заметила Лера, – вкралось несколько неувязок. Во-первых, не надо было трогать сына Дроздова…

– Он узнал… – пробормотал Президент, с ненавистью глядя уже на Леру. – Этот парень откуда-то все узнал. Пришлось Митрофанову сдать его соколам…

– Во-вторых, – продолжала Лера, – вам не удалось подставить МЕНЯ. Я, как видите, жива и здорова…

– Это поправимо! – злобно сказал Президент, прислушиваясь. – Я не буду даже ждать охрану. – Он сделал шаг в сторону Леры.

– Не двигаться! – приказала Лера. В ее руке появился большой серебристый пистолет с большой рукояткой. Рукоятка поблескивала. Это был пистолет системы «Президент», последняя работа мастера Ройфе.

Пистолет был направлен прямо в живот Президенту. Очевидно, от волнения Лера забыла про бронежилет. А вот Президент, я думаю, про свою защиту помнил и почти не боялся.

– Я тебе покажу не двигаться! – проорал он. – Я тебя, толстая очкастая сука… Ты у меня покомандуешь. Дрянь!

Он прыгнул к Лере и схватил пистолет за дуло.

Мастер Ройфе был отличным оружейником и все, что он обещал, сбылось. Спуск пистолета и вправду оказался легким. Хватило одного неосторожного движения, чтобы он сработал и раздался выстрел.

Лера отдернула руку. Видно, сама она все-таки не смогла бы выстрелить в живого человека.

Президент остановился и схватился рукой за грудь. На лице его отразилось недоумение. «Как же так?» – прошептал он, увидев, как из отверстия, проделанного в его френче, закапала кровь. Бронежилет не помог. Пуля вылетела из патрона, изготовленного лично мастером Ройфе, легко миновала все преграды.

Пистолет «Президент» убил президента.

Глава 81 ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

После выстрела крики за дверью усилились. Стук стал непрерывным, и я заметил, что хорошая дубовая дверь начинает медленно поддаваться. По-моему, скоро мне предстоит освоить еще один жанр – репортаж с петлей на шее. Я решил, что это не слишком симпатичный жанр.

Кажется, все наши думали примерно так же.

– Ну вот, – мрачно произнес Макс Лаптев. – Вы и добились своего, Лера. И что вы в театре намеревались делать после выстрела?

– Я не думала, – растерянно проговорила Лера, глядя то на мертвого Президента, то на пистолет в своей руке. – Вернее, я думала…

– О чем? – нетерпеливо спросил Макс, прислушиваясь.

– Что меня, конечно, схватят…

– Отличный план! – сердито произнес Лаптев. – Главное, вполне выполнимый. Еще несколько минут – и он будет осуществлен. Нет ли у нас чего получше? Нет, если, конечно, вы хотите пострадать и отдаться в руки соколам…

– Я с этим не тороплюсь, – сообщила Лера, постепенно приходя в себя.

– Скажите! – Макс обратился к экс-президенту, который, похоже, пребывал в легкой прострации. – Вы же знаете, здесь должен быть еще какой-то выход! Помните, вы рассказывали о запасном ходе, который тут был на случай измен… Помните?

Бывший президент помотал своею седой головой, отгоняя какие-то мысли, как назойливых мух.

– Сейчас, – проговорил он, подошел к стене и начал ее ощупывать. Макс Лаптев, взяв в руки настольную лампу со стола, поднял ее повыше, чтобы хоть немного улучшить освещение.

– Ну, что там? – спросил я, не выпуская из рук драгоценной камеры. Пленка кончилась, но и то, что я успел запечатлеть, было бесценно. Только вот увидит ли это хоть кто-нибудь и когда-нибудь?

Бывший президент вдруг сказал:

– Так… Вот. Да, это здесь. Максим, посветите!

Лаптев поднес лампу поближе, насколько хватило провода. Мы с Лерой тоже приблизились.

Стена выглядела сплошной. Только если сильно приглядеться, можно было заметить, что одна панель чуть выступает. Ни ручки, ни какой-нибудь кнопки на панели не было. Только одно небольшое отверстие.

– Открывайте! – нетерпеливо сказала Лера, как и все мы, прислушиваясь к звукам за главной дверью. Дверь уже потрескивала. Хорошее дерево использовали в Кремле. Но и оно едва ли выдержало бы долго. Я догадался, что Лерино желание пострадать вытеснилось нормальным инстинктом самосохранения.

– Тут просто так не откроешь, – ответил бывший президент. – Здесь старая конструкция, никакой электроники нет. Ищите ключ!

Сказать было легче, чем сделать. Макс профессионально-осторожно исследовал карманы френча покойного президента, а мы с Лерой тщательно перерывали все ящики письменного стола. Тщетно. Похоже, покойник напоследок сумел-таки достать нас и припрятал ключ. Или, что было вернее, просто-напросто еще не настолько изучил все свои кабинеты, чтобы узнать все их секреты. Нам было, в общем, все равно. Результат был один: никакого ключа не было.

– Ну, что же, – произнес Максим с каким-то спокойствием. – Когда они ворвутся сюда, мы сможем, по крайней мере, уложить парочку соколов…

– …и погибнуть в честном бою, – проговорила Лера. Она поняла безвыходность нашего положения.

– Эй, – осторожно сказал я. Было страшно и погибать в бою не хотелось. – Может, все-таки есть спасение?

– Было! – уже безразлично произнес экс-президент. – Вот за этой самой панелью. Там такой туннель, и выход очень удобный. Я, помню, сам… Ну, не повезло. – Он с досады стукнул кулаком по панели. Неожиданно с другой стороны панели раздался ответный стук.

– Кажется, они добрались и сюда, – проговорил Максим. – Лера, быстро дайте мне пистолет.

Лера сделала шаг к Максиму, но дойти не успела.

Панель стада медленно отодвигаться.

«Вот и конец», – понял я, уже заранее представляя, как сейчас посыплются в кабинет разъяренные соколы, на ходу открывая огонь.

В отверстии показалась смутно знакомая ушастая голова.

– Не стреляйте, – прошептала голова. – Я ваш друг. Быстрее сюда, здесь можно выйти…

– Погодите, кто вы такой? – с недоумением спросил Максим.

– Да быстрее вы! – с нетерпением проговорил ушастый. – Заходите сюда… Васечкин моя фамилия.

Глава 82 ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ

12 сентября 199… года деструктивными элементами из Управления Охраны при Совмине России и из Службы Безопасности Президента России была предпринята попытка государственного переворота в стране. Мятежники предполагали установить в стране полицейско-фашистскую диктатуру, а в международных отношениях – вернуться ко временам так называемой холодной войны. В результате террористического акта погиб Президент России. Благодаря мужеству и героизму сотрудников Федеральной Службы Контрразведки и лично директора ФСК генерал-майора И.А.Голубева, а также при посредстве Таманской дивизии генерал-полковника К.Н.Дроздова путч в столице был подавлен. Главари мятежников (руководители СБ и УО) погибли в завязавшейся перестрелке. В ходе проведения боевой операции скончался от сердечного приступа комдив К.Н.Дроздов.

На чрезвычайном заседании Правительства России, принято решение назначить временно исполняющим обязанности Президента РФ (сроком на три месяца) премьер-министра России В.С.Степанова. На внеочередном пленарном заседании Государственной Думы РФ подавляющим большинством голосов решено провести внеочередные президентские выборы по истечении трех месяцев (ориентировочный срок – 12 декабря 199… года).

Правительство РФ и Российская Государственная Дума приняли совместное решение объявить с 14 по 16 сентября трехдневный траур в связи с гибелью Президента РФ…

Глава 83 МАКС ЛАПТЕВ (Эпилог)

– Ну что за врун! – сердито выпалила Лера Старосельская и передала сегодняшний номер «Свободной газеты» с Официальным сообщением Аркаше Полковникову. – Тут больше половины – чистая брехня!

– Будьте снисходительны к Васечкину, – сказал я. – У него это профессиональное. По крайней мере кое-что правдивое здесь имеется…

Мы втроем стояли у стойки регистрации в аэропорту «Шереметьево»-2. Нет, мы сами никуда не улетали: просто провожали одного человека.

Полковников тоже прочитал сообщение и стал, не торопясь, разглядывать весь оставшийся номер. Первую страницу занимал огромный прочувствованный некролог Президента с фотографией. На ней покойный был без своего френча, улыбался и выглядел почти приличным человеком. Не сомневаюсь, что в официальной историографии он вполне может остаться как Президент, Который Желал Добра России, Но Не Успел Достичь Цели. К. счастью для нас. Но вот о том, что к счастью, – мало кто будет знать. Покойник не ошибся. Ни по какому телевидению пленку, отснятую Аркадием, показать не разрешили. Чтобы не подрывать престиж страны. Скажем спасибо, что хоть мы сами не попали в список террористов и заговорщиков…

– А-а, вот и наш герой! – протянул Полковников, переходя к статьям на последней полосе. Там красовался огромный портрет писателя Фердинанда Изюмова.

Изюмов был в своей кепочке, в костюме жокея и в огромных сапогах со шпорами. В интервью главному редактору «СГ» Виктору Морозову писатель Изюмов рассказывал о своем героическом противостоянии террористам из Управления Охраны. О покойном президенте Изюмов отзывался в уважительных тонах.

– Молодец, Изюмов, – насмешливо подхватила Лера. – Теперь всем будет ясно, кто на самом деле подавил путч. Два больших демократа – Фердик Изюмов и Витюша Морозов. И еще майор Филиков, – прибавила она не без издевки.

Это было произнесено специально в расчете на меня. Филикову действительно тут же было присвоено звание майора и наш Голубев поощрил его ценным подарком. Возможно, произошло это именно потому, что полуобгоревшую бороду все-таки пришлось сбрить. Сам я остался капитаном, но не особенно расстраивался. Я был рад, что все обошлось и что я, к великому счастью, в тот самый день догадался отправить Ленку с дочкой к родным. Потому что ко мне в тот вечер, оказывается, вламывались охранцы, а потом еще и соколы. Никого не обнаружив, они постреляли в стены, по шкафам и изуродовали в том числе десятка два книг… Впрочем, как я догадался по голубевским намекам, квартиру мне отремонтируют за счет Управления. Это, согласитесь, гораздо практичнее, чем лишняя звездочка…

– Да, – проговорил Аркаша, складывая наконец газету. – У Васечкина наврано изрядно. Но если бы писать всю правду, понадобился бы роман в три сотни страниц…

Я кивнул. Полковников был, в общем-то, прав. То, что знали мы, едва ли уместилось бы в коротком сообщении. Слишком долго пришлось бы объяснять, почему на самом деле Пал-Секамыч застрелился в собственном кабинете под портретом Президента, включив на полную мощность сразу все свои замечательные телевизоры. И по какой именно причине Дроздов со своими таманцами выкуривал из здания Управления Охраны генерала Митрофанова и, в конце концов, просто расстрелял весь особняк прямой наводкой, отчего погиб не только Митрофанов, но и четверть всего наличного состава УО. И пришлось бы рассказывать историю о том, как пресс-секретарь Васечкин обо всем догадался и вышел на Игоря Дроздова-«Кириченко», добыв ему отпечаток и патрон. И еще о том, почему отказало сердце у железного Дроздова-старшего, который продолжил свой афганский спор, но только уже на родной земле…

– Ладно, – великодушно сказала Лера. – Замнем для ясности. Хватит и того, что мы сделали.

– Это точно, – безрадостно согласился Полковников. – Этого хватит на всю жизнь. Состарюсь – сочиню сенсационные мемуары.

– Ты еще состарься сначала, – проговорил я. – Будешь опять со своей камерой лезть во все щели – наверняка останешься без головы.

– Работа такая, – пожал плечами Полковников. – Дима Игрунов, к моей радости, выздоровел и вернулся к своей «Ночной жизни». А мне осталось мое «Лицом к лицу». Хочешь, Макс, сделаем с тобой передачу? Нет, правда?

Я улыбнулся:

– И о чем же мы с тобой будем говорить? Мы же террористами занимаемся, там все дела с та-а-ким сроком давности. Замучаешься ждать.

– Поговорим о мировой литературе, – не отставал Полковников. – Человек с такой домашней библиотекой…

– Да ну тебя. – Я отмахнулся. – Лучше вот его пригласи, как вернется. Я помню, ты ему обещал.

К стойке регистрации подходил ОН. Бывший президент. Он держал в одной руке легкий чемоданчик, в другой – полиэтиленовый пакет. Бывший президент устало улыбался.

– Всем – здравствуйте! – пробасил он. Со стойки регистрации поднялась стайка потревоженных бланков и разлетелась по залу. – Фу-ты, черт, – конфузливо сказал президент уже шепотом. – Все время забываю.

Мы поздоровались.

– Дозвонились до госпиталя? – спросил я.

– Дозвонился! – радостным шепотом сообщил бывший президент. – У Аньки, понимаешь, отдельная палата с телефоном. Сервис – высший класс. Самое интересное, что они там всех разместили, кто с того рейса. А вовсе не потому, что Анька – моя дочь. Страна, понимаешь, такая. Франция.

Мы тоже заулыбались.

На наше счастье, охранцы оказались скверными диверсантами. Бомба, которая была заложена в один из моторов французского самолета, взорвалась слишком поздно, уже вблизи от аэропорта «Орли». Опытный пилот все-таки сумел посадить машину так, что обошлось без жертв. Многие получили переломы и ушибы, но не погиб никто.

– А как там Игорек и Максимка? – поинтересовался Аркаша.

– В лучшем виде! – тихо и радостно проговорил экс-президент. – Уже бегают по всему госпиталю. Пользуются тем, понимаешь, что мать еще не ходит… Вот прилечу, я им задам.

Бесполый голос дикторши объявил о начале регистрации на рейс Москва-Париж.

– Ладно, – сказал бывший, пожимая нам руки. От быстрой ходьбы седые волосы немного растрепались, он этого не замечал, и было ясно, что мысленно он уже рядом с дочкой и уже никем иным, кроме как отцом и дедом двух внуков, быть не желает.

– Не забудьте, – торопливо произнес Полковников. – Как возвратитесь, первое интервью – нашей программе. Вас, когда вы приедете, где мне искать? В городе, по домашнему телефону?

– Уж конечно, не в Завидово, – прищурился бывший. Он уже входил в дверь таможенной службы, как его догнал еще один Аркашин вопрос.

– А выборы? – вспомнив, крикнул ему вслед Полковников. – У вас ведь теперь есть шансы!

Экс-президент, не останавливаясь, отрицательно помотал головой, – да так энергично, что его прическа растрепалась совсем. Потом он исчез за дверью.

– Он больше в это не играет, – сказал я. – Неужели ты не понял?

– Вот и напрасно, – горячо произнес Полковников. – Кто знает, кого у нас выберут через три месяца.

– Будем надеяться на лучшее, – сказал я. – Что нам еще остается?

Лера за моей спиной довольно громко хмыкнула.

– Кстати, Валерия Брониславовна, – строго проговорил я. – Как должностное лицо напоминаю вам, что вы должны немедленно сдать пистолет. Никакого разрешения на ношение оружия у вас нет и, даю слово, не будет. Уж извините.

– Какой еще пистолет? – переспросила Лера. – Ах тот, здоровый… Да он остался там, в кабинете. Я его там выронила случайно. Разве вы не помните, Макс, там такая суматоха была…

Я посмотрел в глаза Леры.

Лера честно посмотрела в мои глаза. Впрочем, за толстыми линзами очков ее глаза были мне видны не очень хорошо.

Мне не осталось ничего, кроме как поверить.

Февраль-август 1994 г.

Вашингтон

Оглавление

ОТ АВТОРА

Часть первая . ПРЕЛЮДИЯ

  Глава 1 . ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 2 . ВАЛЕРИЯ

  Глава 3 . ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

  Глава 4 . РЕДАКТОР МОРОЗОВ

  Глава 5 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 6 . ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 7 . ВАЛЕРИЯ

  Глава 8 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 9 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 10 . ОРУЖЕЙНИК РОЙФЕ

  Глава 11 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 12 . ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

  Глава 13 . ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

  Глава 14 . ЭКС-ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 15 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 16 . ВАЛЕРИЯ

  Глава 17 . ДРОЗДОВ

  Глава 18 . ПОСОЛ УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ

  Глава 19 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 20 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 21 . РЕДАКТОР МОРОЗОВ

  Глава 22 . ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

  Глава 23 . ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 24 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 25 . ВАЛЕРИЯ

  Глава 26 . РЕДАКТОР МОРОЗОВ

  Глава 27 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 28 . ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

  Глава 29 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 30 . ПОСОЛ УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ

  Глава 31 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 32 . ЭКС-ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 33 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 34 . ДРОЗДОВ

  Глава 35 . ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 36 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 37 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 38 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 39 . ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

  Глава 40 . ВАЛЕРИЯ

  Глава 41 . ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 42 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 43 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 44 . МАКС ЛАПТЕВ

Часть вторая . БОЛЬШОЙ БАЛЕТ

  Глава 45 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 46 . ВАЛЕРИЯ

  Глава 47 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 48 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 49 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 50 . ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

  Глава 51 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 52 . ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

  Глава 53 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 54 . ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

  Глава 55 . ДРОЗДОВ

  Глава 56 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 57 . РЕДАКТОР МОРОЗОВ

  Глава 58 . ВАЛЕРИЯ

  Глава 59 . ЭКС-ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 60 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 61 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 62 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ . (Продолжение)

  Глава 63 . ПОСОЛ УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ

  Глава 64 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 65 . ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

  Глава 66 . ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК

  Глава 67 . ВАЛЕРИЯ

  Глава 68 . ЭКС-ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 69 . ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 70 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 71 . ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

  Глава 72 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 73 . РЕДАКТОР МОРОЗОВ

  Глава 74 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 75 . ПРЕЗИДЕНТ

  Глава 76 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 77 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 78 . ВАЛЕРИЯ

  Глава 79 . ОРУЖЕЙНИК РОЙФЕ

  Глава 80 . МАКС ЛАПТЕВ

  Глава 81 . ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ

  Глава 82 . ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ

  Глава 83 . МАКС ЛАПТЕВ . (Эпилог)

Реклама на сайте