«Смертельное сафари»

1

Янос поджидал меня у справочной вместе с коренастым бледнолицым мужчиной в очках с металлической оправой.

– Познакомьтесь, это Ганс Мюллер.

Мы пожали друг другу руки. У Мюллера кожа была белее, чем у Яноса, без желтоватого оттенка скисшего молока, ладонь крепкая, загрубелая. Карие глаза не выразили ничего, кроме холодного безразличия, когда он, обнажив прокуренные зубы, буркнул, что очень рад со мной познакомиться.

– Ганс прилетел раньше, чем должен был, – объяснил мне Янос, – другим рейсом.

Я не стал задавать вопросов, хотя многое меня настораживало: все равно правды не скажут.

– Извините, что доставил столько хлопот, – добавил Ганс, хотя по всему было видно, что ему на меня плевать.

– Ничего, – ответил я. – Фон Шелленберг мне за это платит.

Последовала неловкая пауза, затем Янос, кашлянув, сказал:

– Ну что ж, господа, поедем?

Мы пересекли подъездную аллею и направились к стоянке для машин между залами прилета и отлета. Янос оставил серую двухдверную "тойоту" в дальнем неосвещенном конце площадки. Сначала он отпер дверцу пассажира, потом обошел машину и сел за баранку.

Ганс Мюллер распахнул дверцу и, наклонив вперед спинку кресла, сказал:

– Прошу вас, сэр.

Я полез назад, и в тот же миг мне заехали чем-то тяжелым по затылку. Потеряв сознание, я окунулся во мрак.

Когда я пришел в себя, машина неслась куда-то в кромешной тьме. Я валялся, как куль, на заднем сиденье, голова точно поджаривалась на углях. Рубашка, пропитавшись кровью, прилипла к спине. Я услышал едва различимые голоса – казалось, говорили где-то далеко-далеко:

– Его пушка у тебя?

– Ага.

Я попытался сесть, при этом в голове будто что-то взорвалось, и я застонал от резкой боли.

– Очухался вроде, – сказал тот, что сидел рядом со мной.

– Не имеет значения, – отозвался второй.

Машина свернула с асфальта на ухабистый проселок, запахло пылью, проникавшей сквозь щели в кабине. Я старался понять, за что они едва не прикончили меня, но боль в голове мешала думать.

Наконец машина остановилась, дверцы распахнулись, и меня выволокли наружу. Ганс Мюллер прислонил меня к капоту, гул в ушах все усиливался. Мы были совершенно одни на темной лесной поляне.

Янос обошел машину и остановился, изучая меня.

Наконец решив, как поступить, он что есть силы заехал мне кулаком в живот. Я ждал чего-нибудь в этом роде, однако удар оказался чудовищным, меня точно вывернули наизнанку, а из глаз посыпались плавящиеся осколки. Шмякнувшись о капот, я стал падать в бездну, на самое дно ночи. Пыль набилась в рот. Мне двинули ботинком в грудь – так, что я перевернулся на живот; следующий удар пришелся по голове.

Должно быть, на какое-то время я снова отключился, потому что с трудом понимал, где я и как сюда попал. До меня, как сквозь туман, доносились голоса:

– Ты едва его не прибил.

– Туда ему и дорога!

Я зашелся судорожным кашлем.

– Живучий, ублюдок. Помоги мне, оттащим его в кусты.

Они взяли меня за руки и поволокли с проселка в заросли. Голова шла кругом, будто я заблудился в тумане. Огромным усилием воли я приоткрыл глаза и увидел мерцающие звезды. Когда же наступит конец мучениям? Глаза слипались, но я снова их открыл, мозг отказывался умирать. Словно бы издалека доносилось шарканье подошв и голоса.

– Пристрелим его, и дело с концом, – предложил один.

– Без тебя знаю! – огрызнулся другой.

– Тяжелый, скотина!

– Трупы все неподъемные.

Мои ноги цеплялись за корни и кочки.

– Никогда раньше не кончал черномазого.

– И у меня он первый.

Голоса отодвинулись, зазвучали еще более бесстрастно:

– Он мне не нравится.

– Что-нибудь сейчас придумаю.

Я напряг мускулы – руки, как ни странно, слушались меня.

– Что у него за пушка?

– Тридцать восьмой калибр. Он ведь раньше в полиции служил.

Итак, меня волокут на убой. Убийц своих я практически не знаю, их мотивы мне неизвестны – не могу даже ничего предположить. Скорее всего, меня с кем-то перепутали, приняли за другого. Ведь я просто-напросто безмозглый наемный телохранитель!

Хорош телохранитель, другого такого поискать! Если выберусь живым из этой переделки, впредь не то что чужим людям – родной матери не стану верить!

Они швырнули меня на влажную от росы траву. Я увидел две нависшие тени и впервые в жизни осознал, что такое смертельный страх.

– У меня есть нож, – сказал один.

– Давай сюда!

– Обожаю теплую кровь, так приятно обмакнуть в нее пальцы.

Мне снова заехали ботинком в живот, от жуткой боли я, казалось, переломился пополам. Темень снова обступила меня, готовясь поглотить в своей пучине, и тогда моя левая рука скользнула вниз, за отворот штанины, а сам я вознес страстную молитву господу – никогда ни о чем его так не просил...

Один из бандитов склонился надо мной, нащупывая яремную вену на шее. Он никогда еще не убивал черномазого, но мне вовсе не хотелось стать первым на его счету.

Вскинув левую руку, я выстрелил. Его голова откинулась, пробитая в упор пулей двадцать второго калибра. Он рухнул на меня как подкошенный, не успев даже выказать удивления. Тем временем я снова выстрелил из своей крошечной "кобры".

Второй убийца бросился наутек через кустарник. Скинув с себя мертвеца, я кое-как поднялся на ноги и, превозмогая боль и дурноту, двинулся в погоню. Но не успел я сделать и нескольких шагов, как услышал рев автомобильного мотора.

Прислонясь к дереву, я перевел дух. Где я, что со мной происходит, почему эти белые хотели меня убить? Несколько раз я глубоко вздохнул. Мое израненное тело била мелкая дрожь, но от свежего воздуха в голове прояснилось. Я застрелил человека! Он мертв, а мне необходима врачебная помощь. Надо во что бы то ни стало добраться до телефона!

Вот и проселок. Я снова остановился передохнуть.

Шоссе где-то поблизости, но я не помнил, с какой стороны мы приехали. Была не была – сверну налево! В лесу было темно и тихо. И очень холодно, внезапно я ощутил это. Асфальта все не было. Но в конце концов я добрался до выезда на шоссе и различил рекламный плакат пепси-колы с указателем: "Лагерь бойскаутов "Роваллан"".

У меня сразу отлегло от сердца, появилась надежда: я прекрасно знал эту местность. Свернув направо, я двинулся к железнодорожной станции Кибера. Было около одиннадцати часов, и станционный поселок уже спал. Я пересек железнодорожное полотно и по территории фермы Джамхури направился в сторону Нгонг-роуд. Время было позднее, никто не попался мне навстречу, только за заборами лаяли собаки.

Бензоколонка фирмы "Аджип" на Нгонг-роуд еще не закрылась. От нее, заправившись горючим, отъехала машина. Я вошел в круг яркого света. На колонке дежурили двое молодых людей. Увидев меня, они оторопели. Я объяснил им, что подвергся нападению и хочу позвонить в полицию. Но все равно они побоялись ко мне приблизиться и лишь издали показали на телефонную кабинку. Тут только я сообразил, что все еще сжимаю в руке "кобру", и вернул ее в потайное гнездышко в штанине.

В кармане брюк я нащупал несколько монет, вместе со мной переживших покушение. Я опустил пятьдесят центов в прорезь автомата, и мой указательный палец застыл в воздухе на полпути к диску. До сих пор я думал лишь о том, как бы добраться до телефона. Теперь необходимо решить, кому я позвоню. Если обратиться в полицию, как объяснить, что со мной приключилось? Меня наверняка привлекут к ответственности за незаконное хранение оружия. Более того, ничего не стоит обвинить меня в убийстве. Кенийские полисмены никогда не поверят, что белые способны ни с того ни с сего пристрелить в лесу черного. Это в нашей-то свободной африканской стране? Я и сам был того же мнения – вплоть до сегодняшнего вечера.

Что же делать? Я не могу тратить время на высиживание в полицейском участке – во всяком случае, сегодня. Слишком много возникло вопросов, на которые надо найти ответ. К примеру, зачем это, по сути, незнакомым людям понадобилось меня угробить?..

Я набрал домашний номер Сэма, трубку сняли после первого гудка.

– Да? – сурово спросила его жена.

Я заколебался.

– Будьте добры, можно Сэма?

– Его нет дома.

– Послушайте, – вкрадчиво заговорил я. – Я знаю, час уже поздний. Извините, если потревожил...

– Я не спала, – перебила она меня.

Сэм, видать, провинился: уж и не припомню, когда она была в таком дурном настроении.

– Мне необходимо переговорить с вашим мужем, – настаивал я. – Это очень важно, дело весьма срочное.

– Его нет дома.

Я выругался про себя.

– Бога ради, поймите же наконец! Случай особый – меня чуть не укокошили!

Я испугался, что она повесит трубку, как частенько делает ее супруг. Но в трубке молчали, потом донесся тяжелый вздох.

– Кто говорит? – спросила она.

Я назвался.

– Снова вы! Сэм звонил, чтобы я не ждала его к ужину. Он задерживается на службе.

– Так бы сразу и сказали! – гаркнул я и нажал на рычажок, потом набрал служебный номер Сэма. Телефон долго трезвонил, но никто не снимал трубки. Что за черт, нашел Сэм время валять дурака! Если он отправился к другой женщине, мог бы придумать для своей благоверной более убедительное объяснение. Судя по ее тону, она ему не поверила. Однако, насколько мне известно, Сэм образцовый семьянин.

Ничего не оставалось, как связаться с офисом комиссара Омари, главы ведомства национальной безопасности. Трубку снял сам Омари, впервые за время нашего знакомства я обрадовался, услышав его скучный тягучий голос.

– Я давно жду твоего звонка, – сказал он.

Ну и конспиратор этот Омари! Будто мне не известно, что он отрядил целую ораву секретных агентов на мою поимку.

– Раньше не было ни малейшей возможности, – солгал я, и он, конечно, не поверил.

– Мог бы ты ко мне приехать? – спросил комиссар.

– Прямо сейчас?

– Желательно.

Я лихорадочно размышлял. Рано или поздно все равно пришлось бы идти к нему с повинной и каяться, как напроказившему мальчишке, а теперь он протягивает мне оливковую ветвь.

– Где ты находишься?

Я сообщил свои координаты.

– Сейчас пришлю кого-нибудь, – пообещал он и повесил трубку.

Через три минуты его служебный "мерседес" с синей мигалкой на крыше промчался по пустынной Нгонг-роуд, взвыла сирена. Юнцы, дежурившие на бензоколонке, только рты разинули, когда шофер в форме выскочил из лимузина и услужливо распахнул передо мной заднюю дверцу. Мне оставалось уповать лишь на то, что я сделал верный шаг...

Управление полиции на Харамбе-авеню гудело как потревоженный улей. У входа меня ждал офицер. Мы поехали в лифте на самый верх шестиэтажного здания. Офицер проводил меня до кабинета Омари и плотно затворил дверь.

Кабинет ничуть не изменился со времени моего предыдущего визита: просторно, много воздуха, стерильная чистота. Даже намека на табачный дым нет, вообще никаких запахов. Одна стена сплошь увешана картами и схемами, полицейскими плакатами с приметами и фотографиями разыскиваемых преступников. У другой – забитый до отказа книжный шкаф. Две оставшиеся стены представляли собой не что иное, как огромные зашторенные окна. Одно из них выходило на Харамбе-авеню. На большом письменном столе из дерева мвули, стоявшем посредине, горела лампа под абажуром.

Комиссар Омари со своего места внимательно разглядывал меня. Мягкий свет настольной лампы падал на его невозмутимое лицо. Вид у меня, наверно, был аховый: одежда разорвана, в крови и пыли. Однако он ничего на этот счет не сказал – лишь предложил мне сесть.

Ступая по пушистому ковру, я подошел к столу и опустился в кресло напротив Омари. Он продолжал разглядывать меня.

– Сэм мне передал, что вы хотите меня видеть, – сказал я, преодолевая неловкость.

Комиссар кивнул.

– Я собирался позвонить вам завтра, – продолжал я, – но сегодня вечером меня едва не убили. Вот я и подумал, что не стоит откладывать до завтрашнего дня.

– Разумно, – заметил Омари. – Когда ты позвонил, я сразу понял, что на то есть веские причины.

И верно, не стал бы я к нему обращаться без крайней нужды.

– Кто же пытался тебя убить? – спросил он.

– Двое белых.

Он снова кивнул, словно одобряя их намерение, а затем спросил:

– За что?

Я затряс головой и честно ответил:

– Не знаю.

С минуту он молчал, уставясь на меня.

– И у тебя нет никаких предположений?

– Нет! – выпалил я, снова не погрешив против истины.

Омари терпеливо вздохнул. Я знал, что он попытается выудить из меня все: упорства ему не занимать. Нам с ним уже случалось играть в эту игру. Тот, кто первым выходил из себя, терял сразу несколько очков.

– Кто эти белые? – спросил он.

– Точно не знаю.

– Точно не знаешь? – переспросил он.

– Нет.

Он кивнул и тут же спросил:

– Где они?

Но я к этому вопросу был готов.

– Один валяется в лесу Нгонг с пулевым отверстием в переносице. – Никакой реакции. – Насчет второго ничего не знаю, – негромко добавил я.

Омари задумался, потом потянулся вперед и нажал кнопку звонка, вмонтированную в стол.

– Начнем с самого начала, – произнес он. – Прежде всего вещественные доказательства. Отправим группу на розыски тела, а ты тем временем доскажешь остальное.

Его предложение было разумным, и я испытал облегчение. Дверь распахнулась, вошел дежурный инспектор и взял под козырек. Комиссар отдал ему необходимые распоряжения, а я объяснил, где искать.

– Там должен быть и мой револьвер. Заметьте, из него не сделано ни единого выстрела.

Взгляд инспектора на миг задержался на моей окровавленной одежде, потом он решительно направился к двери.

– Инспектор! – окликнул его комиссар. – Не наследите там. Не исключено, что придется передать это дело ребятам из криминалки.

– Слушаю, сэр.

После его ухода в кабинете воцарилась томительная тишина. Криминальная полиция! Ничего себе! Тут только я смекнул, что мое положение гораздо хуже, чем я предполагал.

Комиссар Омари кивнул, приготовясь слушать.

– Итак, с самого начала, – напомнил он, – и не части!

Впервые с тех пор, как заварилась вся эта каша, я был абсолютно свободен от каких-либо предубеждений относительно Омари. Час уже поздний, нет смысла что-либо утаивать от комиссара, надо и его, и себя пожалеть.

И я выложил ему все – с самого начала и до конца...

2

Есть ли при мне оружие?

Я кивнул.

Он спросил, какое именно.

Я ответил.

Фон Шелленберг сказал, что никогда не видел пистолета этой марки. Пришлось пояснить, что сделан он в Испании и имеет калибр 7,63. Фон Шелленберг потребовал дополнительных сведений – о дальнобойности и тому подобном, – и я, как мог, удовлетворил его любопытство.

Он пососал кончик сигары, потом спросил, приходилось ли мне когда-нибудь стрелять в живого человека.

Хорош вопросик! Он же знает, с чего я живу. Ручное огнестрельное оружие изготавливается главным образом для стрельбы по людям. Конечно, из него можно прибить и паршивую собаку, но я еще не встречал чудаков, которые носят пистолет из страха перед злющей соседской псиной.

Стрелял ли я когда-нибудь в живого человека?

Серые глаза фон Шелленберга впились в меня, словно он что-то прикидывал в уме. Вместо ответа я только кивнул. Такая уж у меня работа, частенько приходится кивать. Подобная сдержанность внушает клиентам безграничное доверие. Частный детектив умрет голодной смертью, если не научится внушать безграничное доверие...

Фон Шелленберг тоже кивнул и погрузился в раздумья. Я без труда мог догадаться, о чем он думает.

Готов ли я убить по его приказу?

Пусть поломает голову, я не стану ему подсказывать. Спешить некуда...

Был жаркий июньский день. Послеполуденное солнце походило на огромный золотой шар, плавающий в лазурном небе. На другом берегу реки высился поросший травой холм. По нему к Национальному музею взбиралась вереница микроавтобусов "фольксваген". Истомленные жарой туристы нехотя разбились на две группы. Одна потащилась к главному входу, другая вслед за усталым гидом направилась в террариум. Легкий ветерок играл на бронзовых от загара лицах, ерошил волосы, уносился вниз по холму, через реку Найроби, к зеленой ухоженной лужайке отеля "Бульвар", где в тени соломенного навеса беседовали двое мужчин.

Одним из них был фон Шелленберг, другим – я.

Фон Шелленбергу было пятьдесят – он сам об этом как-то обмолвился, – крепко сбит, обветренное лицо с квадратным подбородком, широкие плечи, могучие, загрубелые руки каменотеса или шахтера. Насмотрелся я на такие руки и знаю: тяжкий труд их хозяину знаком не понаслышке. Пусть и разодет в пух и прах, и держится надменно, все равно видно, что он не тот, за кого себя выдает.

Проговорили мы с ним почти два часа – так, словесное фехтование с соблюдением всех приличествующих случаю правил. Фон Шелленберг в основном задавал вопросы, а я на них более чем туманно отвечал. Еще чего, никогда не позволяю клиентам учинять мне допрос! Однако результативность в обмен на деньги и безоговорочную веру в мою методу гарантирую.

В какой-то момент фон Шелленберг вдруг наклонился вперед и, уставясь на меня поверх пивных кружек на низком столике, спросил насчет оружия.

В ответ я осведомился, кто ему угрожает. Он протер линзы очков в массивной оправе, засунул платок в карман серого костюма и сказал негромко, но твердо:

– Мне вообще-то никто не угрожает, просто при моем состоянии следует быть осмотрительным.

Что ж, осмотрительность для богатого человека вещь естественная. Однако если он в самом деле прилетел в Найроби лишь вчера, то не чересчур ли торопится проявлять эту свою осмотрительность?

– Кто вам меня рекомендовал? – поинтересовался я.

– Я нашел вас в телефонном справочнике.

Я пожал плечами. Нам, профессионалам, всегда лестно, когда клиент, оставшись тобой доволен, рекламирует тебя своим знакомым. Если же тебя отыскивают в затрепанной телефонной книге, где твое имя стоит в одном ряду с ненавистными конкурентами, жалкими любителями и шарлатанами, гордиться тут решительно нечем.

– По правде говоря, фон Шелленберг, – мстительно заявил я, – когда мне передали от вас записку, я собирался в отпуск. Вы, очевидно, обратили внимание, в городе таких фирм, как моя, раз-два и обчелся. Что, если я не приму ваше предложение?

Фон Шелленберг несколько секунд пялил на меня глаза. Когда же заговорил, в голосе его звучала насмешка.

– В отпуск, говорите?

Я утвердительно кивнул.

– Ах, бросьте, мистер Канджа, – он покачал головой, – вы же бизнесмен и профессионал. Потому-то я вас и нанимаю. Эта работа лучше любого отпуска, причем все расходы – за мой счет. А в конце дела вас ожидает щедрое вознаграждение.

Сплюнув на траву кусочки табачного листа, он раскурил сигару и откинулся на спинку плетеного кресла, щурясь от дыма.

– Кроме того, – продолжал он, не сводя с меня глаз, – вы мне нужны... ну, что ли, для страховки. Поверьте, если бы я знал наверняка, что моя жизнь в опасности, не сидел бы я с вами на этой лужайке.

Это он мне уже говорил: будь угроза реальной, он бы заперся в своем замке в Баварии за дверьми из шестидюймовой стали под охраной вооруженных часовых и свирепых овчарок.

Я не смог сдержать улыбки. Немец элегантно вытер губы бумажной салфеткой. В его движениях была горделивая неторопливость, и из-за нее, помимо прочего, наша беседа так затянулась.

– Итак, мы подошли к вопросу о вашем гонораре. – Фон Шелленберг выудил из кармана пухлый бумажник, отсчитал три тысячи западногерманских марок и пододвинул ко мне – я успел предупредить его, что не беру чеков у новых клиентов, – хрустящие новенькие купюры, каждая достоинством в сто марок. – Две тысячи – в качестве аванса, – пояснил он. – Тысяча – на накладные расходы. Остальное по прибытии в Момбасу.

В его устах Момбаса звучала как волшебное заклинание – он был уверен, что там его ждут чудеса, этот портовый город представлялся ему райским садом, населенным легкодоступными красотками.

Надежно спрятав марки, я достал записную книжку-календарь, в которой делаю разные заметки.

– Мне необходимо выяснить кое-какие подробности.

Фон Шелленберг выпустил табачный дым и в ожидании вопросов откинулся в кресле. А вопросов у меня было предостаточно, но я не мог задать их все и сосредоточился на самом неотложном.

На лужайке и в саду не было ни души, если не считать официанта, стоявшего от нас на почтительном расстоянии. С западной стороны отеля доносились крики и плеск купающихся в бассейне постояльцев.

Через полчаса я уже испещрил несколько страниц. Когда мы поднялись, официант подал счет за пиво и сандвичи. Фон Шелленберг подписал его и отослал официанта.

– Я остановился в люксе номер пять, – сообщил он по пути к подъезду. – Пожалуй, надо соснуть с дороги. Полет был долгим.

Не прибавив ни слова, он пошел за ключом к конторке портье, а я заковылял к своему видавшему виды "датсуну", оставленному в дальнем углу парковой площадки: всегда прячу эту развалину от клиентов при первом знакомстве.

Заведя машину, я в течение нескольких секунд слушал, как хрипит и чихает дряхлый двигатель: "датсун" пробежал свыше двухсот тысяч километров и нуждался в капитальном ремонте. Потом, выключив двигатель, перечел только что заполненные странички в записной книжке, закурил и пошел назад ко входу в отель.

Конторка туристического агентства "Кросс-Кения" находилась в дальнем конце вестибюля, между газетным киоском и сувенирной лавкой. Два молоденьких клерка расточали улыбки толстому плешивому американцу в мятом летнем костюме и двум француженкам – по всей видимости, матери и дочери. Встав вслед за ними, я принялся ждать своей очереди.

Ждать пришлось долго: плешивый янки пространно разглагольствовал о дюжине вещей одновременно, громко смеялся собственным плоским остротам, пытаясь и нас заразить своей жизнерадостностью. Я же был слишком озабочен, чтобы позволить втянуть себя в праздный разговор. Француженкам стоило немалых усилий втолковать улыбчивому служащему, что им требуется.

Мать не говорила по-английски, а клерк не знал ни словечка по-французски. Вопросы и ответы переводила дочь, говорившая по-английски с безупречным произношением. Я бы дал ей лет двадцать. На ней было платье цвета морской волны. Овальное лицо свидетельствовало о решительности и высокомерии; густые черные брови, длинные накрашенные ресницы. Темные волосы зачесаны назад в искусном беспорядке, что придавало особое очарование ее чертам. Она напоминала едва распустившийся бутон.

Верно говорят, красота, как и желание, не признает расовых предрассудков!

Она подняла голову, и наши взгляды на какой-то миг встретились, потом она отвернулась. Мать и дочь были, что называется, одно лицо, только с разницей в тридцать лет. Выслушав перевод очередной фразы, мать вновь напустилась на клерка, бронирующего туристические маршруты.

Шумный американец тем временем исчерпал запас анекдотов. Решив все вопросы, он многословно поблагодарил клерка, дал ему щедрые чаевые и ушел. Клерк спрятал улыбку и повернулся ко мне, не стараясь уже казаться дружелюбным.

– Что вам угодно?

Я предложил ему сигарету. Он угостился и, выслушав мою просьбу, лениво смерил меня взглядом с головы до пят. Служащие туристических фирм мгновенно скучнеют, когда приходится иметь дело не с богатыми белыми клиентами.

– Вы гид? – спросил он меня.

– Вроде того.

– Из какого агентства?

– "Всякая всячина".

Клерк покачал головой.

– Никогда про такое не слышал. Давно оно открылось?

– Мы не занимаемся туристическими маршрутами, – ответил я.

Он вскинул на меня глаза.

– Тогда зачем вам эта информация?

– Как явствует из самого названия нашей фирмы, – терпеливо растолковывал я, – мы беремся за разные дела. В данный момент один из наших клиентов записался на маршрут номер четыре по заповеднику Цаво.

Клерк замотал головой:

– Нам запрещено разглашать подобные сведения.

Я знал, что это неправда, и все же протянул ему бумажку в двадцать шиллингов.

– Этого должно хватить на изготовление ксерокопии. – Я вручил ему еще десятку. – Остальное вам за труды.

Он посмотрел на деньги, потом на лежащую перед ним папку, перевел взгляд на француженок, затем снова уставился на меня и решительно воскликнул:

– Нет!

Он старался вернуть мне деньги, но я отбивался что было сил.

– Подумайте хорошенько, – предложил я, отступая к газетному киоску.

Потолкавшись немного у сувенирной лавки, я вернулся в туристическое бюро. Француженки ушли, и теперь оба клерка были сама любезность. Один из них вручил мне два машинописных листка.

– Вы очень услужливы, – похвалил я его.

– Не всегда, – признался клерк.

Я поехал в отделение банка "Барклайз" на Вабера-стрит и поменял часть полученных от фон Шелленберга марок на шиллинги, а потом отправился на торговую улицу Биашара, где приобрел все необходимое снаряжение для предстоящего сафари[1]. Старый индиец, хозяин лавки, для начала заломил немыслимую цену, но в конце концов дал тридцатипроцентную скидку, поскольку я оказался оптовым покупателем. Для Шелленберга я выбрал несколько походных костюмов и три пары ботинок из выворотной кожи. Себе же присмотрел две куртки – темно-синюю и светло-коричневую, – шляпу от солнца и брезентовый рюкзак.

Потом поехал в свою контору на Монровия-стрит, всего в двух кварталах от Биашары. В доме был допотопный лифт, он трогался в путь не сразу и всю дорогу кряхтел, как недужный старец. Наконец он доплелся до четвертого этажа и, издав протяжный зевок, выпустил меня на лестничную площадку.

В конторе пахло окурками и пылью. Я открыл окно и уселся за ореховый письменный стол, приобретенный по случаю на распродаже. Помещение было тесным, и потому обстановку его дополняли лишь столик для секретарши, которой я пока еще не обзавелся, и массивный сейф, где хранились особо важные бумаги. Стены, выкрашенные в казенный серый цвет, были не первой свежести, но поскольку я задолжал домовладельцу арендную плату за несколько месяцев, то не осмеливался и заикаться о ремонте. Оба окна конторы выходили на зловонный проулок позади столичного муниципалитета, но на уровне четвертого этажа воздух был чище, чем внизу.

С педантичностью робота я занес в свой гроссбух полученные от фон Шелленберга суммы и произведенные мной расходы. Потом достал из ящика стола чистый лист бумаги и начертал печатными буквами объявление о том, что моя контора временно закрывается, за всеми справками обращаться в посредническую фирму "Сити Пропертиз", дравшую с меня семь шкур за подобные услуги. Я пришпилил записку кнопкой к входной двери. Когда-нибудь я все-таки найму секретаршу, пусть хотя бы вытирает пыль в мое отсутствие. Чем еще ее занять, я пока не придумал. Переписки у меня немного, я сам управляюсь с ней, стуча двумя пальцами на старинном "Ремингтоне", также добытом на распродаже. Его место – на секретарском столике, вместе с пустыми корытцами для входящих и исходящих бумаг и отключенным телефоном.

Я просмотрел письма, извлеченные мной из ящичка на главном почтамте, куда заезжал по дороге к фон Шелленбергу. В конвертах оказались квитанции, счета, предупреждение от электрической компании, что будет отключен свет, если я в недельный срок не расплачусь с ними за последние три месяца.

Прихватив счета, я вышел в коридор, заперев дверь на множество английских замков, которые пришлось врезать, после того как кто-то совершил взлом и унес подержанный арифмометр, доставшийся мне в наследство от предыдущего арендатора.

Я распахнул соседнюю дверь. На этот раз – в кои-то веки! – Асия не томилась от безделья, ее пальцы сновали по клавишам электрической машинки. Она была дородной, высокой, с мягкими чертами лица и густой копной волос, которые с первого взгляда можно было принять за парик. Большие карие глаза светились умом и проницательностью. Красивые губы слегка подведены помадой, крепкие белые зубы – хоть на рекламу стоматологической клиники! Увидев меня, Асия приветливо улыбнулась: лишь одному мне разрешалось входить сюда без стука.

– Тебе звонил полицейский, – сообщила она.

Беда, подумал я.

– Полицейский, говоришь?

– Его фамилия Омари.

Меньше всего мне бы хотелось видеть его теперь.

– Если снова позвонит, скажи, что я уехал в отпуск.

– Он разыскивает тебя по очень срочному делу.

Час от часу не легче! Комиссар Омари обычно звонит с единственной целью – чтобы отравить мне существование.

– Я в отпуске. Ну а как твои дела?

Пожав плечами, она улыбнулась одними лишь уголками губ, отчего я всякий раз начинаю испытывать томление. Ей двадцать два года, не замужем, помешана на кино, музыке, плавании и танцах. Снимает отдельную квартирку на Лоуэр Хилл-роуд, но с нашим братом строга, презирает мужчин, ищущих легких побед. Все это удалось выяснить за чашкой кофе, когда она только поступила на службу в фирму "Сити Пропертиз". Я ни разу еще не назначал ей свидания, но знал, что не получу отказа. Вот только никак не удавалось выкроить время.

– Можешь сделать доброе дело? – спросил я, усаживаясь на краешек ее стола.

– Сначала скажи, что от меня требуется. – Она дружески улыбнулась.

Я вручил ей счета, пришедшие по почте.

– Уплати, пожалуйста, по ним.

Она замотала головой.

– Откуда мне взять столько денег!

Я раскрыл бумажник и отсчитал нужную сумму.

– Обещаю: как только вернусь, идем в ресторан!

– Третий раз уже обещаешь. Куда отправляешься теперь?

– В сафари: мой клиент боится путешествовать в одиночку. Сколько с меня за аренду помещения?

– Со счета уж сбились. – Она потянулась за папкой. – Решено тебя выселить, как только отыщется порядочный человек на твое место. Беда в том, что в городе не осталось честных людей. Адвокаты из десятого номера сбежали во вторник, не уплатив ни пенса.

– Наймите меня выколачивать арендную плату, – шутливо предложил я.

– А кто будет выколачивать из тебя, когда ты сбежишь?

– Бухгалтер из соседней конторы.

– Я бы ему даже счета за воду не доверила.

Она полистала бумаги.

– Июнь, июль, август. Три тысячи шиллингов плюс телефон, марки и перепечатка корреспонденции. Всего три тысячи шестьсот шиллингов.

Снова достав бумажник, я опустил хрустящие купюры ей на колени. Асия изумленно смотрела на ворох денег.

– Господи, ты ограбил банк!

Я ухмыльнулся:

– Не такой уж я пропащий ублюдок, как кое-кто думает.

– Теперь-то и я это вижу.

Асия печатала мне расписку, когда зазвонил телефон. Она сняла трубку и деловым тоном сказала:

– Фирма "Сити Пропертиз".

Выслушав говорившего, она осведомилась, кто звонит. Потом, прикрыв рукой трубку, заговорщицки шепнула:

– Это тебя.

– Кто?

– Вроде тот самый полицейский.

– Меня нет.

– Но ты же здесь.

– Уже ушел! – Я направился к двери.

Асия передернула плечами и снова заговорила в трубку, не переставая кивать мне.

Уже взявшись за дверную ручку, я остановился и напоследок ей улыбнулся.

– Ответь ему, пожалуйста, – взмолилась наконец Асия. – Он грозится засадить меня за решетку.

– Он со всеми девушками так заигрывает, – попытался отшутиться я. – Скажи ему, как я велел: меня нет!

– Я не понимаю ни слова! – сказала она с отчаянием.

– Значит, он перешел на арабский. Так всегда бывает, когда он злится. Терпение, это сейчас пройдет. Повтори, что я уехал, и вешай трубку.

Но коварная Асия заявила Омари, что я только что вошел, и протянула мне трубку.

– Сам с ним говори!

Я растерялся. Если комиссар Омари ругается по-арабски, значит, я действительно до зарезу ему нужен. Может, уж лучше ответить? Узнаю, что стряслось, а потом как-нибудь вывернусь. Я подошел к столу.

– Да?

– Это ты, Окей?

Омари был моим инструктором в специальном полицейском колледже, до того как его повысили по службе. Тогда мы с ним ладили, недаром до сих пор он помнит мое прозвище. И все-таки закадычными друзьями мы не стали.

– До тебя невозможно дозвониться! – Его голос был жестким, бесцветным.

– Вам что-то нужно от меня? – спросил я с такой же ледяной интонацией.

Я мог позволить себе подобную вольность: прежде чем стать частным детективом, пришлось дать подписку о сотрудничестве с Особым отделом, однако я уже не его подчиненный и не обязан ему поддакивать. Последние две недели он добивался моего согласия на участие в операции, которая меня не слишком-то привлекала.

– Нам необходимо поговорить, – заявил Омари.

– Слушаю вас.

– Это не телефонный разговор. Загляни ко мне на пару минут.

– Если это насчет того, чтобы нянчиться с делегатами сессии ЮНКТАД[2], то я по-прежнему не согласен.

– Прошу тебя заехать ко мне, – невозмутимо повторил Омари. – Это не займет много времени.

– Пока вы в таком настроении, лучше вам на глаза не попадаться! – сказал я и тут же понял, что допустил ошибку.

– Окей, ты же меня знаешь. Со мной можно иметь дело.

Однако я так не считал.

– Если вам не перечить, – уточнил я.

– Я велю, чтобы тебя привели силой, – не меняя тона, пригрозил он.

Что верно, то верно. Стоит ему моргнуть, и его люди доставят меня к нему хоть с того света. Глава ведомства национальной безопасности – фигура могущественная. Омари не церемонится с теми, кто становится у него на пути. Я не вправе рисковать собой и тремя тысячами марок, полученными от фон Шелленберга.

– Нельзя ли встретиться на нейтральной территории? – спросил я запальчиво. – Мало ли подходящих мест в городе!

– Где?

– Скажем, в отеле "Нью-Стенли".

– Идет!

– Часов в пять?

– В половине шестого! – В трубке раздались короткие гудки.

Он и впрямь в скверном расположении духа. Интересно, что его гложет?

Асия сгорала от любопытства.

– Этакий истукан, – вздохнул я. – Он действительно может упрятать кого хочешь по закону о превентивном заключении.

Когда я еще работал под его началом, мы иногда неделями допрашивали какого-нибудь беднягу, а на официальные запросы давали стандартный ответ: "Ведется расследование, задержанный своими показаниями оказывает помощь полиции". И точка! Ни имени, ни прочих подробностей. При желании можно любого упечь на долгие годы. Пока не выложит все, что было и чего не было...

3

Уже без четверти пять я был у входа в "Нью-Стенли". Народу на террасе и в кафе хоть отбавляй: орды журналистов, делегаты конференции ЮНКТАД, которая открывалась в Найроби через пару дней, молодые бездельники, что обычно торчат здесь. С трудом отыскав два свободных места за угловым столиком, я подозвал официанта и заказал пива.

Комиссар прибыл, когда я приканчивал вторую бутылку. Я сразу определил по его виду и походке, что жизнь и работа ему осточертели. Омари был пяти футов шести дюймов роста, с широченными плечами и весьма внушительным видом – с таким не поспоришь. Лицо имел круглое, чисто выбритое, с упрямыми карими глазами и неожиданно мягкими очертаниями губ.

Он сел напротив, заказал черный кофе и посмотрел на меня ничего не выражающим, действующим на нервы взглядом.

– Как дела, Окей?

– О'кей, – кивнул я и изобразил на лице нечто неопределенное, не зная наверняка, какой именно смысл вложил он в свой вопрос.

На нем был один из его излюбленных темно-синих костюмов, широкий галстук с изображением кенийского герба и темно-серая фетровая шляпа, которой он прикрывал изрядных размеров плешь на макушке.

Я достал сигареты и протянул ему. Он скосил глаза на пачку, потом снова уставился на меня, поигрывая желваками. Правоверный мусульманин, он не курил и не пил. Я помнил об этом, однако предложил сигарету, чтобы выяснить, в каком он настроении. Если он добродушно чертыхнется по-арабски, значит, все в порядке. Но сейчас он промолчал, продолжая буравить меня взглядом.

Официант принес ему кофе. Омари добавил ложечку сахара и принялся помешивать в чашке.

– Мы действительно нуждаемся в твоей помощи, – сказал он.

– Я пытался объяснить по телефону... – начал я, но он меня перебил:

– Знаю. – Омари поднял ладонь, сдерживая нетерпение. – У тебя уже есть работа.

Отхлебнув кофе, неестественно спокойным голосом и тщательно подбирая слова, он напомнил мне, что, будучи отставным агентом уголовного розыска, дававшим в свое время присягу, я обязан ставить государственные интересы выше личных. Я это и раньше, конечно, слышал, но лишь в его устах подобные аргументы производили на меня должное впечатление.

– Шеф, – заговорил я почтительно, – несколько месяцев у меня не было ни одного приличного клиента. Я задолжал за квартиру, за аренду конторы, у меня отключили телефон, а в банке грозятся закрыть счет. Вы не можете требовать, чтобы я отказался от прибыльного дела ради служения отечеству! То, что вы предлагаете, продлится недели две?

– Три, – последовал ответ.

Того, что заплатит мне правительство за трехнедельную работу, не хватит и на месячную арендную плату. Я так ему и сказал.

– Придется распрощаться с частной практикой. Неужели я вам так необходим?

– Иначе я бы не сидел сейчас здесь, – резонно ответил Омари. – Впервые Организация Объединенных Наций проводит в Африке столь ответственную встречу. Мы ожидаем три тысячи делегатов и по меньшей мере трех глав правительств. Сам понимаешь, каких усилий потребует от нас обеспечение их безопасности. Наверху волнуются, как бы чего не стряслось. Мы мобилизовали все полицейские службы, призвали на помощь резервистов.

Он умолк, устало откинувшись на спинку стула. Чтобы нарушить томительное молчание, я снова отправил официанта за пивом. Комиссар же согласился выпить еще чашечку кофе. Его настроение внушало беспокойство. При обычных обстоятельствах не стал бы он лезть из кожи вон, чтобы заполучить меня для охраны заморских гостей. Я смутно помнил, что в полицейском уставе есть статья, освобождающая от призыва из запаса во всех случаях, кроме национальной катастрофы. Но комиссар Омари умеет обходить столь пустячные помехи.

Что-то он скрывает, чего-то не договаривает. Я так ему и заявил.

– Да, есть еще кое-что, – признался он. – Мы получили чрезвычайно тревожный телекс из штаб-квартиры "Интерпола" в Париже.

Омари терпеть не мог раскрывать мотивы своих поступков. Но за годы нашей совместной работы, до того, как я подал в отставку, у нас выработалась некая взаимная терпимость, основанная на уважении друг к другу. Вследствие этого я мог учинить ему допрос, а также позволить в его адрес некоторые колкости.

– Что в этом телексе говорится?

Омари полез в карман и вытащил ворох бумаг. Порывшись в них, он разочарованно прищелкнул языком и сказал:

– Я думал, он у меня с собой. – Потом снова засунул бумаги в карман. – Тогда бы ты своими глазами убедился. Такое сообщение, что у нас все запрыгали – от министра внутренних дел до начальников департаментов.

Ах, плут, подумал я.

– Должно быть, что-то особенное? – предположил я.

– Особенное? – Омари скривился. – Чересчур мягко сказано! Ты не поверишь своим глазам. Приходи завтра утром ко мне на службу – почитаешь.

Он поднялся уходить, как раз когда подоспел официант с заказом.

– А что, если я завтра не смогу?

Комиссар подождал, пока официант поставит перед ним кофе и отойдет.

– Ну, – пожал он плечами, – не сможешь – тебе же хуже.

Его лицо снова помрачнело. Я взял себя в руки.

– Знаешь, ты верно сказал. – Омари засунул свои ручищи в карманы, перегнулся ко мне через столик и продолжил едва слышно: – Я не хочу, чтобы ты лишился выгодного дельца! Но мне было бы столь же неприятно узнать, что ты лишился патента.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

– Твое разрешение заниматься частной практикой истекает через месяц – я специально проверил, прежде чем ехать сюда.

Я опешил: неужто он способен из-за такой ерунды нанести мне смертельный удар?

– Конечно, нет, – сказал Омари, – хотя для меня ооновская конференция совсем не ерунда. Но что я скажу, когда мне принесут твое заявление на подпись? Как я отвечу на вопрос о твоей готовности сотрудничать с властями по вопросам национальной безопасности? Поставь себя на мое место.

Он снова откинулся на стуле, и в глазах его появился блеск, не предвещавший ничего доброго.

– Слушай же, упрямец, – зашипел он. – Тебя следовало утопить, когда ты впервые сказал мне "нет". Думаешь, почему я тратил время на личную встречу? Потому что все еще считаю тебя порядочным и разумным человеком и хочу, чтобы мы работали вместе. Не забывай, если бы не я, ты бы по сей день гонялся за карманниками и другой мелюзгой на Ривер-роуд.

Что правда, то правда. Он отнесся с пониманием к моему стремлению заняться частной практикой, ускорил мою отставку, искренне пожелал удачи. А ведь квалифицированных кадров в полиции не хватало и правительство неохотно расставалось с обученными агентами, которым взбрело в голову стать частными детективами.

– Что за работа тебе подвернулась? – неожиданно спросил он. – Снова супружеская неверность?

Я замотал головой.

– Мой клиент нуждается в телохранителе.

– Кто он?

– Иностранец.

– Бизнесмен?

– Турист, западногерманский промышленник.

Омари отпил кофе, не сводя с меня глаз.

– Западногерманский промышленник специально приезжает в Кению, чтобы нанять тебя. – Омари явно потешался, хотя лицо его было по-прежнему сурово, как гранит. – Кого он боится, карманников?

Я молча снес обиду. Омари хочет вывести меня из равновесия. Он же прекрасно знает, чего я стою в профессиональном отношении. И не за горами тот день, когда в полиции горько пожалеют, что я от них ушел.

– Он сказал тебе, кто ему угрожает? – спросил Омари.

– Какая разница, пусть хоть "красные бригады"! – в сердцах выпалил я. – Работа есть работа.

– Лучше сразу верни задаток, – посоветовал комиссар. – Если он боится "красных бригад", ты ничем не сможешь ему помочь. Направь его ко мне. Ему следовало прежде всего обратиться к нам.

– Разве вам мало хлопот с ооновскими шишками? – неосторожно съязвил я, и Омари снова завел старую песню про то, что государственные проблемы важнее личных делишек.

– Ты мне нужен, – изрек он не терпящим возражений тоном. – Я поставлю тебя во главе специального отряда. Завтра в управлении обговорим все в деталях.

Он помолчал и добавил:

– Не сомневаюсь, что ты придешь.

В ответ я посмотрел на него с самым непроницаемым видом, на какой был способен. Мне не нравится, когда мною командуют, и в любое другое время я бы так прямо ему и сказал, но теперь слишком многое поставлено на карту.

– Итак, – Омари поднялся, – ровно в восемь утра в моем кабинете!

Я смотрел ему вслед, как он нес свое огромное тело к кромке тротуара, этакий столп государства, воплощение несгибаемого долга и ответственности. Его ждал служебный "мерседес". Он сел на заднее сиденье и захлопнул дверцу.

Официант принес еще пива. Я стоял перед выбором. На одной чаше весов – патент на занятия частной практикой и разрешение на огнестрельное оружие, не говоря уже о мелких услугах, которые время от времени оказывали мне по старой дружбе сотрудники полицейского управления. На другой – больше четырех тысяч немецких марок, часть которых я уже потратил на погашение долгов. В обоих случаях я что-то теряю, чем-то жертвую.

Словом, чертовски сложная ситуация! Я выдул четыре бутылки ледяного пива, прежде чем принял решение. Подозвав официанта, я расплатился за себя и за комиссара Омари. Осуществление моего плана требовало стремительных действий и чрезвычайной осторожности. Сев в машину, оставленную на гостиничной стоянке, я не спеша покатил по Муинди Мбингу-стрит, свернул влево, на Стандарт-стрит, сделал еще один левый поворот, на Кимати-стрит, и вновь оказался около отеля "Нью-Стенли". Светло-серый "ниссан" явно висел у меня на хвосте. Я слишком долго работал с Омари и отлично знал, что он никогда не полагается на авось. Конечно, он принял меры на мой счет, и следить за мной будут вплоть до того момента, как я предстану перед ним завтра.

Оставив "датсун" на прежнем месте, я вернулся в кафе, сел за тот же столик и снова заказал пиво. Итак, новая задачка, над которой придется поломать голову. Мое единственное преимущество, хотя в этих обстоятельствах и ничтожное, заключалось в том, что комиссар пока что ровным счетом ничего не знал о фон Шелленберге.

Прежде всего надо избавиться от шпиков. Им, вероятно, приказано хватать меня, как только они почувствуют, что я намереваюсь улизнуть. На обдумывание этой задачи ушло десять минут. Я вернулся к "датсуну" и поехал домой. Серый "ниссан" неотступно следовал за мной.

Я жил один в квартире на втором этаже, в тупичке, отходящем от Риверсайд-драйв. Тесное, убогое жилье – строили его, думая о прибыли, а не об удобствах будущих постояльцев. Гостиная, спальня, ванная и крошечная кухня казались частями головоломки, главные детали которой безвозвратно утеряны. Не было никакой возможности поддерживать в ней порядок. В платяном шкафу недоставало полки для обуви, так что пришлось свалить все башмаки кучей в углу спальни. Книжные полки были такие нелепые, что изрядная часть моей библиотеки валялась на полу и диванных подушках; сами же подушки были разложены в "художественном" беспорядке, поскольку иначе вид их приводил в уныние. Узенький балкон годился лишь на то, чтобы с него мог свалиться захмелевший приятель. Впрочем, я почти не бывал в гостиной, так что в особом комфорте не нуждался.

Сквозь широкое окно я видел живую изгородь, за которой прятался "ниссан" с преследователями. Они всю ночь будут дежурить у моих дверей.

Я спустился к машине и, достав из багажника картонную коробку с покупками, занес ее в квартиру. Сложив обновы в чемодан из коричневой кожи, я уместил сверху еще кое-какую одежду из шкафа, белье, несколько пар носков, полотенце, носовые платки, сумку с туалетными принадлежностями. Чемодан едва закрылся – он был забит до отказа. Я затянул ремни и подтащил его к двери.

Из потайного отделения в задней стенке платяного шкафа я достал автоматический револьвер системы "стар" калибра 7,63 со специальной портупеей для ношения под мышкой. Вынув магазин и проверив затвор, подержал револьвер в руках – гладкий, отдающий смертельным холодом металл. Потом вставил в него обойму. Надев портупею с кобурой под пиджак, я сразу ощутил неудобство, неуклюже повел плечами, утешаясь тем, что на фон Шелленберга оттопыривающийся пиджак произведет нужное впечатление.

Сев на незастланную кровать, я засучил левую штанину и достал "кобру" из особой петли. Миниатюрный пистолетик вороненой стали, рукоятка из настоящей слоновой кости, подарок шефа гонконгской полиции, с которым мы однажды разгромили в Найроби промежуточное звено подпольной цепи, по которой доставлялись наркотики из Китая в Париж. Было это два года назад. С тех пор пистолетик как бы прирос ко мне, я с ним не расставался и носил в таком месте, где никто не станет его искать. Я по сей день не выправил на него разрешения, даже Омари о "кобре" ничего не знает. Я разрядил его, проверил механизм. Ни разу еще не прибегал я к услугам маленького друга, однажды только вытащил, чтобы припугнуть банду громил, напавших на меня в ночной час. Время от времени я заезжал в полицейский тир, куда по старой памяти имел доступ, и выпускал по мишеням несколько обойм из обоих своих пистолетов. Из "кобры" лишь при безумном везении можно угодить в слона с двадцати ярдов, и я держал ее главным образом для "эффекта неожиданности".

Зарядив "кобру", я снова поместил ее в петлю и опустил штанину. Потом уложил в черный внушительных размеров портфель несколько коробок с патронами, документы, паспорт, чековую книжку, писчую бумагу, фотоаппарат "Пентакс" с пятидесятимиллиметровым объективом и несколько пачек сигарет. Набив бумажник деньгами, я спрятал оставшиеся марки в сейф.

Отнес портфель в гостиную и поставил на стол. Из буфета в углу достал начатую бутылку виски и стакан. В холодильнике льда не оказалось, пришлось довольствоваться водой из-под крана. Налив себе двойную порцию, я добавил несколько капель воды и вернулся со стаканом в гостиную.

Было только шесть часов вечера, но в низине у реки темнеет рано. Я то и дело поглядывал в окно – "ниссан" терпеливо дежурил на обочине. Моим сторожам, должно быть, осточертело бесконечное ожидание. Я поднял стакан за них, за нашу недолгую, но верную дружбу.

Внезапно в дверь постучали. Черт возьми, я не слышал, чтобы к дому подъехала машина! Поставив стакан на столик, я прислушался. Стук повторился – короткий и негромкий. Полиция стучит не так, они точно молотом дубасят. Я снял "стар" с предохранителя, подошел к входной двери и резким движением распахнул ее. Моим непрошеным гостем оказался пятидесятилетний индиец в очках.

– Хэлло! – приветствовал я мистера Хана – самого терпеливого домовладельца в Найроби, по его собственному мнению. Каждый день он приходил, чтобы повторить мне это, а также получить причитающиеся за два месяца деньги.

– И как только вам не надоедает? – сказал я, пропуская его в гостиную.

Взгляд мистера Хана застыл на револьвере, и он рад был бы забыть о квартирной плате и больше не надоедать. Я перехватил его взгляд и убрал оружие, потом дружески улыбнулся, но это не придало ему бодрости.

– Прошу, мистер Хан, я вас совсем не ждал.

Он вошел, оставив дверь открытой настежь. На нем был мешковатый бежевый костюм и широкий пестрый галстук.

– Хотите выпить? – Я показал на бутылку, в ней было еще предостаточно виски.

Мистер Хан нервно, рывками замотал головой. Конечно же, он не пьет, еще один правоверный мусульманин! Обычно этот человечек так и пенится жизнелюбием, но сегодня он тихий, пришибленный какой-то. Выяснилось, что когда-то на его дом в Парклендс был совершен налет и с тех пор он смертельно боится одного вида оружия.

– Мистер Канджа, – обратился он ко мне, сев на краешек стула. – Вы сказали, чтобы я зашел пятнадцатого числа.

Действительно, такой разговор имел место, и сегодня как раз пятнадцатое. Без лишних слов я раскрыл портфель и написал чек на его имя. Обычно он брал только наличными, но сегодня вцепился в предложенный клочок бумаги, как утопающий за соломинку, и сразу поднялся уходить. Он жил на первом этаже.

– Большое спасибо, мистер Канджа.

– Не стоит благодарности, мистер Хан.

Индиец поспешил к выходу. Он так и не понял, что пистолет был предназначен не для него. Допив то, что было в стакане, я налил себе еще. В половине седьмого я плотно задвинул шторы на всех окнах, запер квартиру и вышел к машине. Оба сыщика в "ниссане" пригнулись, когда я проезжал мимо. Затем двигатель их машины заурчал, и они покатили за мной, держась на некотором отдалении. Вдоль улиц как бы неохотно зажигались фонари, я ехал с почетным эскортом по Проспекту Ухуру к центру города.

Я вел машину ровно, не допуская внезапных рывков и неожиданных поворотов, чтобы не показать, будто знаю о преследователях. А ведь в ближайшие четверть часа мне необходимо оторваться, сбросить их с хвоста.

Через пять минут я вкатил на огромную автомобильную стоянку между главным почтамтом и отелем "Интерконтинентл".

Парни из ведомства комиссара Омари припарковали свой "ниссан" позади меня, оставив просвет для двух машин, и стали ждать. Я запер "датсун", вошел в отель, протиснулся сквозь толпу к расположенному у бассейна бару и заказал пиво. Вскоре один из секретных агентов тоже протолкался к бару, заказал какую-то выпивку и попробовал затеряться в толпе.

По прошествии десяти минут я купил себе вторую бутылку, пачку сигарет и спички. Бармен разложил все это передо мной на стойке. Я налил пива в стакан, слез с табурета и отправился в туалетную комнату. Ни бармену, ни сыщику, конечно же, и в голову не могло прийти, что я оставлю нетронутую бутылку пива и пачку сигарет. Тем не менее именно так я и поступил.

В вестибюле отеля кружили газетные репортеры, делегаты конференции и еще много каких-то типов. Личный представитель президента США д-р Чарлз К. Уэллс занял со своей свитой три верхних этажа, так что гостиница буквально кишела охранниками, маскирующимися под туристов и корреспондентов. У фасада выстроились лимузины для делегатов, огромные, словно линкоры, автомобили американского посольства, такси.

Я сел в такси, громко хлопнув дверцей, но отъехал не сразу, желая выяснить, заметил ли мое бегство сыщик, следивший за мной в баре.

– Отель "Чиромо", – наконец сказал я водителю. Тот, как обычно, заломил втридорога, но я не стал торговаться, лишь бы меня не сцапали люди комиссара. От "Чиромо" до моей квартиры не больше мили. Я пересел в другое такси, подъехал к дому, не теряя ни секунды, вынес и погрузил чемодан и портфель и велел отвезти меня к городскому аэровокзалу на Коннанге-стрит. Оттуда, подхватив багаж, я отправился пешком к ночному клубу "Флорида", где снова взял такси – на сей раз последнее, – и доехал на нем до отеля "Бульвар".

Шагая по вестибюлю к конторке портье, я был весьма доволен собой. Конечно, мой маневр не надолго избавит меня от ищеек комиссара Омари, но пока что я выиграл время.

– Люкс номер пять? – спросил я портье.

Он взглянул на доску с ключами, затем ткнул большим пальцем в потолок: фон Шелленберг был у себя.

Я донес багаж до лифта и нажал кнопку вызова. Ко мне присоединился коротышка священник, на вид итальянец, с живыми глазами, в черном строгом костюме, чересчур для него просторном, и белом воротнике.

– Добрый вечер, святой отец, – приветствовал его я.

Он кивнул в ответ, и добрая улыбка расплылась на круглом лице. Его напомаженные волосы были зачесаны на лысеющую макушку, большие уши оттопыривались; как и костюм, они были явно велики для него.

Подъехал лифт, и мы вошли. Священник нажал на вторую, а я на третью кнопку. Двери закрылись, и мы поехали. На втором этаже я пропустил его, пожелав доброй ночи.

Он ответил что-то по-итальянски, неуклюже перешагивая через мой чемодан.

– Помолитесь за грешного, – непроизвольно вырвалось у меня.

Казалось, он не менее моего удивился этой просьбе – так округлились его карие глаза.

– Раньше я был католиком, – пояснил я.

Священник произнес что-то ободряющее и пошел к своему номеру. Не то чтоб я верил в молитву и тому подобное, просто одним везением и удачей не обойтись, когда Омари и его умники в конце концов меня застукают.

Лифт остановился, и я, подхватив чемодан и портфель, зашагал по длинному, с приглушенным освещением коридору. Весь этаж занимали шесть просторных апартаментов, по три с каждой стороны. Из скрытых в оранжевом потолке динамиков лилась негромкая музыка. Толстый желтый ковер смягчал шаги, так что создавалось впечатление, будто ступаешь по воздуху.

Сразу слева была дверь люкса номер один, циферка сверкала на фоне красного дерева, бронзовая ручка была начищена до блеска. Шестой номер находился в двух метрах по правую руку, а за ним, тоже справа, в середине желтого коридора помещался люкс номер пять.

Я постучал, но в ответ не донеслось ни звука. Тогда я взялся за ручку, она легко поддалась, и передо мной предстала обставленная с невиданной роскошью комната. Я внес багаж и затворил дверь. Номер состоял из нескольких помещений, я попал в гостиную. Громоздкая изогнутая мебель, обитая пурпурной тканью, того же цвета бархатные шторы и ковер, который, однако, был здесь по меньшей мере вдвое толще того, что лежал в коридоре. Широкие балконные двери были распахнуты настежь. Однако фон Шелленберга я не увидел. Открыв одну из дверей, я обнаружил за ней не менее роскошную спальню – с кроватью, по размерам приближавшуюся к футбольному полю. Шторы в комнате были задвинуты, что создавало ощущение, будто здесь давно никто не жил. Ковер на полу, покрывало на кровати и бархатные шторы были холодноватого оливкового цвета. Сквозь приоткрытую дверь виднелась ослепительно белая ванная комната с розовой ванной, в которой легко можно было искупаться втроем.

Вернувшись в гостиную, я открыл еще одну дверь, которая вела во вторую спальню, где расположился фон Шелленберг. Я окинул ее цепким взглядом: два чемодана на специальной подставке для багажа в углу, платяной шкаф, недопитый бокал на тумбочке у кровати, еще дымящаяся сигара в пепельнице. В ванной булькала вода, и я решил обождать в гостиной.

Возле цветного телевизора стоял уставленный бутылками столик на колесах. Налив себе виски с содовой, я опустился в массивное кресло, одно из тех, что были расставлены здесь в продуманном беспорядке.

Зазвонил телефон. Аппарат стоял на столике рядом с моим креслом, и я снял трубку. Вы удивитесь, когда узнаете, что я услышал: низкий бас с акцентом произнес нечто похожее на мое имя!

Я не отозвался, поскольку не имею обыкновения отвечать, если не знаю, с кем говорю; кроме того, никому не следовало знать, что я нахожусь в номере фон Шелленберга. Так что я лишь буркнул что-то неопределенное.

– Янос, – пророкотал голос. – Получено "добро" на двадцать второе.

В голове закружился рой мыслей. Но может, звонивший попал сюда по ошибке? Я по-прежнему молчал, и тогда обладатель баса насторожился.

– Алло? – с беспокойством воскликнул он.

– Алло! – отозвался я.

– Кто говорит?

– А кого вам надо?

– Люкс номер пять.

– Слушаю.

– Это отель "Бульвар"?

– Слушаю.

– Люкс номер пять?

– Кто говорит?

– Неважно. – Теперь уже в его голосе был гнев. – Мне нужен постоялец люкса номер пять.

– Да, это люкс номер пять, – наконец сообщил я.

Последовала пауза. Говоривший, видно, был столь же озадачен, как и я сам, поэтому тон его переменился.

– Вероятно, это какая-то ошибка, – сказал он с сомнением.

– Кому вы звоните?

– Мне нужен фон Шелленберг. – В голосе опять появился металл. – Карл фон Шелленберг из люкса номер пять. Пожалуйста, соедините меня с ним, мне некогда!

– Откуда вы звоните? – спросил я.

– Какое вам дело? – Мужчина исходил злобой. – Немедленно подзовите его.

– Фон Шелленберг в ванной, – сказал я.

Снова пауза.

– В таком случае с кем я говорю? – потребовал он.

– Я Канджа.

– Как-как?

– Личный помощник фон Шелленберга. Если желаете что-нибудь передать...

Незнакомец в сердцах бросил трубку, точно в ухо мне выстрелил.

– Что там такое? – спросил фон Шелленберг, показавшись на пороге гостиной.

Я пожал плечами.

– Кто-то спрашивал вас. Как будто его имя Янос. Он не просил ничего передать, не сказал, откуда звонит.

– Ах Янос. – Фон Шелленберг сухо кивнул. – Это мой компаньон. Любопытно, что ему понадобилось на этот раз? Я велел не беспокоить меня на отдыхе. Видно, что-то срочное. Значит, ничего не передал и не просил перезвонить?

Я замотал головой:

– Нет, и даже бросил трубку.

Завязывая шелковый пояс купального халата, фон Шелленберг приблизился к столику с напитками и налил себе водки с содовой, потом повернулся ко мне – его глубоко посаженные серые глаза были так же пусты, как стены разграбленной церкви.

– Рано вы пожаловали, – сказал он.

– Лучше рано, чем поздно. – Я поднялся, чтобы снова наполнить свой стакан.

Тем временем фон Шелленберг опустился на упругий диван, зажав в тонких бескровных губах огромную сигару и задумчиво разглядывая багаж, оставленный мною на полу у входа.

– Не успел вам сказать, – объяснил я, опять усаживаясь в кресло, – что отныне мы соседи по номеру – во всяком случае, до тех пор, пока вы не откажетесь от моих услуг.

Обветренное лицо фон Шелленберга нахмурилось, он не мог скрыть охватившего его раздражения.

– Я, кажется, ясно дал понять, что нанял вас только как попутчика, и не допущу, чтобы вы во все вмешивались и отравляли мне отпуск. Прежде чем что-то предпринять, вы должны заручиться моим согласием. Нечего вам околачиваться у меня в номере. Позвоните администратору – пусть вам дадут отдельную комнату.

– Я не могу останавливаться в отеле под собственным именем. Меня разыскивает полиция.

Глаза фон Шелленберга оставались все такими же бесстрастными, лишь чуть-чуть сузились. Он затянулся сигарным дымом, ожидая, что еще я скажу. Задавать вопросы самому не в его правилах. Он же босс! Это мне надлежало представить подробное объяснение всех обстоятельств.

Я рассказал о стычке с комиссаром Омари, упомянул о прежней службе в Особом отделе. С равным успехом я мог бы излагать все это кирпичной стене – фон Шелленберг сидел передо мной точно изваяние. И на будущее я решил опускать подробности.

Фон Шелленберг наконец удостоил меня ленивым кивком, пожал плечами и перенес свое внимание на стакан со спиртным.

Я поднялся, подхватил чемодан и портфель и занес их в свободную спальню. Поскольку босс молчал, я посчитал, что вопрос улажен. Распаковав чемодан, я отдал фон Шелленбергу все, что купил для предстоящего сафари, вместе с квитанциями. Теперь пора и мне принять ванну. Я разделся и только тут ощутил тяжелую усталость. Свалив одежду на кровать, я взял с собой в ванную только "кобру", завернутую в носовой платок. Наполнив огромную ванну горячей водой, я нырнул в нее, испытав после долгого и жаркого дня неописуемое блаженство.

Я плескался и скребся, пока не появилось ощущение, будто я заново родился на свет; да и пахло от меня, как от младенца, душистым мылом – администрация гостиницы бесплатно снабжает им постояльцев.

Когда я наконец появился на пороге спальни, то увидел, что фон Шелленберг в полном облачении стоит у кровати и вертит в руках мой пистолет. Взвесив "стар" на ладони, он вскинул его и начал целиться в различные предметы в комнате, как вдруг почувствовал, что я за ним наблюдаю. Он опустил руку, пожал плечами и зловеще ухмыльнулся.

– Простите, – сказал он, – я хотел только...

Я махнул рукой – пустяки, мол, что уж там извиняться: каждому мужчине присуще любопытство по отношению к оружию, – а сам незаметно спрятал завернутую в полотенце "кобру" в ящик комода.

– Вам часто приходилось иметь дело с огнестрельным оружием? – спросил я, натягивая брюки.

Фон Шелленберг отрицательно покачал головой, но у меня осталось тревожное впечатление от того, как он сжимал рукоятку автоматического пистолета, как перекладывал его из левой ладони в правую – сразу видать, что ему все равно, из какой руки палить, заправский профессионал!

– А вы со своим ловко управляетесь? – этак небрежно спросил фон Шелленберг.

Я скромно промолчал, хотя однажды уложил горного чекана – есть такая птица – с двухсот метров. Если вы разбираетесь в орнитологии, то наверняка знаете: чекан не крупнее вылупившегося цыпленка. Попасть в него из пистолета с такого расстояния – один шанс из тысячи. Целые сутки я шел по следу вооруженных бандитов сквозь влажные Абердерские леса, и, когда чекан зашелестел в кустах на другом берегу ручья, нервы мои, понятно, сдали. Конечно, я не знал, что это птичка, и, только отыскав ее в кустах, понял, как ошибся. В конце концов я захватил громил, всю троицу, но это уже другая история...

Фон Шелленберг осторожно опустил мой пистолет на кровать и ответил, что стрелял из дробовика. Охота – его увлечение, он охотился в разных странах на зайцев и уток.

Пока я одевался, он вернулся в свою спальню, чтобы позвонить во Франкфурт. В половине девятого мы спустились в гриль-бар поужинать. На мне был голубой костюм и широкий галстук в тон, немец был в черном костюме, красном галстуке и белой сорочке.

В ресторане играл оркестр "Скорпионы". Негромкая музыка лилась с затемненной эстрады, красные и зеленые лампочки, украшавшие инструменты, напоминали светлячков. Танцевальный круг был пока совершенно пуст: лишь несколько пар сидели за столиками по углам, их лица призрачно блестели в мерцании свечей.

Я заказал охлажденное пиво, бифштекс, картофель и зелень. Фон Шелленберг выбрал форель, салат-ассорти и бутылку белого вина. Он был недоволен тем, что я предпочел дорогим винам пиво, однако я не обязан притворяться, будто мне нравится отрава только потому, что он платит по счету.

Неподалеку от нас ужинала та самая юная француженка, которую я видел раньше в вестибюле. Во главе стола сидел щеголеватый лысый старец – должно быть, отец мадемуазель. Он почти все время молчал, не вмешиваясь в довольно горячий разговор, почти что перебранку, между матерью и дочкой.

Толстый американец, любитель плоских шуток, ужинал один, мрачно склонившись над тарелкой. Перед ним стояла бутылка вина. Лицо его было довольно грустным – давешняя веселость исчезла без следа.

В разгар трапезы я вспомнил о телефонном разговоре с человеком, назвавшимся Яносом.

– Вам удалось до него дозвониться? – спросил я.

– Нет, на месте не оказалось, – ответил фон Шелленберг.

– Он сказал, будто дело решенное, – стал припоминать я. – Если не ошибаюсь, оно назначено на двадцать второе число. Вы не можете предположить, о чем идет речь?

Фон Шелленберг покачал головой и аккуратно вытер алой салфеткой рот.

– У нас теперь в работе сразу несколько проектов. Придется снова позвонить после ужина.

– Мне почудилось, будто он был уверен, что вы сразу поймете, о чем речь.

Фон Шелленберг уставился на меня через стол. В неярком отблеске свечей его глаза, казалось, еще глубже вжались в череп, напомнив узкие просветы в конце длиннющего туннеля. Больше за ужином не было сказано ни слова.

Фон Шелленберг заказал на десерт кофе с коньяком, затем поднялся в номер, чтобы вновь позвонить в Германию. Едва он скрылся за дверью, как из-за своего столика встал одинокий янки и поспешил в вестибюль. Я бы этого не заметил, если бы американец едва не сбил с ног итальянца-священника, с которым я раньше ехал в лифте, и даже не извинился – так он спешил догнать фон Шелленберга.

Итальянец, и без того взвинченный, теперь уже едва сдерживался. Плюхнувшись за столик в дальнем углу зала, он судорожно схватил большущую картонку с меню, пряча за ней посеревшее от расстройства лицо.

Официант принес кофе. Я заказал еще пива и тоже вышел. Заглянув на открытую веранду, полез в карман за сигаретами и, делая вид, будто прикуриваю, обшарил взглядом вестибюль. В дальнем его конце я увидел спину фон Шелленберга, говорившего по телефону, которым разрешено пользоваться лишь проживающим в гостинице. Американца же видно не было. Швейцар с дубинкой сторожил выход на улицу. В вестибюле были еще какие-то люди, каждый занимался своим делом: одни въезжали, другие покидали гостиницу, третьи торговались в сувенирной лавке или ждали заказанного такси, чтобы ехать в аэропорт.

Я вернулся в ресторан. Официант уже принес пиво и стоял возле столика в явной тревоге – не сбежали ли мы с фон Шелленбергом, не расплатившись. Завидев меня, он лучезарно улыбнулся и тут же подал счет. Теперь уже танцевали несколько пар, но как-то вяло, их движениям не хватало жизни. Телефонный разговор фон Шелленберга затянулся, но наконец он возвратился за столик. И вид у него был довольный. Американец же в тот вечер больше на глаза не попадался.

Мы выпили кофе, расплатились и встали из-за стола. В моем портфеле была куча писем, нуждавшихся в прочтении и ответе. Я извинился перед фон Шелленбергом за то, что не имею возможности показать ему ночной Найроби, главным образом из-за опасения, что ищейки комиссара Омари устроили на меня засаду во всех барах и других злачных местах, куда я хаживаю. Фон Шелленберг сочувственно кивнул, и я было подумал, что он испытывает искушение отправиться в увеселительную экскурсию в одиночку. Оказалось, однако, что и у него накопились срочные бумаги, и мы поднялись к себе.

Увы, ни один из нас не смог в тот вечер заняться корреспонденцией: наш люкс был перевернут вверх дном, как говорится, выворочен наизнанку. Остановившись на пороге, мы молча взирали на учиненный разгром. Гостиную подвергли тщательнейшему обыску. Каждый предмет обстановки сдвинут с места, стулья перевернуты, диванные подушки раскиданы. Меня сразу же осенило: американец!

Каждый из нас поспешил в свою спальню. Там царил еще больший хаос: одежда на полу, постельное белье скинуто с кроватей, из ящиков комода все вывернуто на ковер. В ванной тоже побывали, свидетельством тому разбросанные повсюду туалетные принадлежности. Единственной вещью, пережившей катастрофу без ущерба, был портфель, который я запихнул под кровать не из предчувствия, а в силу привычки. Я сразу же определил, что мое имущество в целости, ничего не украдено.

Спальня фон Шелленберга была в таком же состоянии, только вещей у него было побольше, чем у меня, соответственно и гора на ковре выше. Он стоял посреди всеобщего разгрома, онемев от злобы. Потребуется взвод горничных, чтобы привести номер в божеский вид.

Мы перешли в гостиную и, устроившись поближе к напиткам, которые, как ни странно, уцелели в пронесшемся здесь урагане, налили себе чего покрепче, потом фон Шелленберг зажег сигару, я тоже закурил. Что и говорить, владеть собой мы умели, однако давалось нам это не без труда.

– Дверной замок не сломан, – негромко заметил я.

Фон Шелленберг кивнул. Уже один этот факт говорил о многом.

– У вас что-нибудь ценное пропало? – спросил я фон Шелленберга.

– Деньги целы, – изрек он лаконично.

– Сколько?

– Довольно много.

– Нет, – я с сомнением покачал головой, – тут что-то другое. Были у вас драгоценности, конфиденциальные бумаги?

Серые глаза фон Шелленберга округлились.

– Кое-какие документы, – наконец сказал он. – Никакой ценности для посторонних не представляют. Так, сугубо внутренние дела фирмы. Однако я предусмотрительно положил их на хранение в сейф гостиницы вместе с чеками и наличными, которые в ближайшие дни не понадобятся.

– Другими словами, грабители ничего не унесли? – спросил я.

– Поскольку нечего было взять. Если только что-нибудь из одежды...

Я покачал головой. Если бы их интересовала одежда, наши дорогие костюмы не валялись бы теперь на полу. Кроме того, только безумец мог рассчитывать пронести чемодан с краденым барахлом мимо швейцара. Во всяком случае, какова бы ни была причина вторжения, разгром учинен с нарочитой наглостью.

Мы оба пришли к единодушному мнению, что не стоит извещать о случившемся полицию. Мне не хотелось наводить на свой след омариевских гончих. Поди объясни им, отчего это я прячусь в люксе отеля "Бульвар". Фон Шелленберг сказал, что, попади эта история в газеты, его инкогнито будет раскрыто и факт приезда в Кению с частным визитом крупнейшего европейского промышленника станет достоянием гласности. Не говоря уже о том, что никакого материального ущерба мы не понесли.

Я предложил позвать горничную, но фон Шелленберг рассудил, что это равносильно звонку в полицию. Мы сами взялись за наведение порядка, потребовалось не меньше часа, чтобы вернуть все на свои места, повесить одежду в шкаф и застелить кровати.

Я не высказал вслух подозрений относительно американца. То, что он поспешно покинул ресторан, еще ни о чем не говорит. После всего, что случилось, мне уже было не до писем, и я отправился на боковую с твердым намерением наутро обстоятельно побеседовать с фон Шелленбергом.

4

Я проснулся, как обычно, около шести, принял ванну, оделся – словом, приготовился к грядущему дню. Фон Шелленберг еще спал, когда я вышел из номера.

В вестибюле отеля было пустынно, так бывает в дежурке полицейского участка наутро после спокойно прошедшей ночи. Ночной портье, задрав ноги на телефонный коммутатор, делал вид, что бодрствует, но то и дело клевал носом. А швейцар даже не притворялся – он спал, как сиротка, свернувшись калачиком на узкой кушетке.

Хотя мне жаль было тревожить портье, я его разбудил и попросил разрешения позвонить в город. Со сна он даже не спросил, откуда я взялся и почему не звоню из номера.

Трубку долго не снимали, но наконец мне ответил женский голос. Оказалось, что Сэм лишь недавно пришел домой после ночного дежурства и будить его ни в коем случае нельзя – пусть хоть пожар начнется и все сгорит дотла. Я назвал себя, солгав, что Сэм ждет не дождется моего звонка. Это, мол, связано с его ночным дежурством.

Она пошла в спальню и долго отсутствовала. Наконец в трубке вновь раздался ее твердый, с хрипотцой, которая мне так нравилась, голос. Супруга Сэма весьма привлекательная дама.

– Вы меня слышите?

– Да-да.

– Он вовсе вам не обрадовался, однако сейчас подойдет. Даю вам ровно одну минуту.

Я не успел поблагодарить ее – она отошла от телефона. Видать, ее мой звонок обрадовал еще меньше, чем Сэма.

Время ползло на четвереньках. Я уже решил, что Сэм передумал говорить со мной, но тут он взял трубку – в сонном и сиплом от вечного курения голосе сквозила угроза.

– Короче! – буркнул он.

– Сейчас шесть утра, Сэм, – сообщил я.

– Порядочные люди раньше восьми не звонят. Какого дьявола тебе надо?

– Стареешь, дружище. Помнишь добрые времена, бывало, всю ночь гуляли...

– Теперь я семейный человек. Уяснил? Три сына и две дочери. На пять детей больше, чем у тебя. Так что короче.

– Как поживают твои малыши?

– Господи! – застонал Сэм, точно его пытали. – Не для того же ты звонишь в такую рань, чтобы спросить про их отметки!

– Что правда, то правда, – признал я. – Я звоню, чтобы попросить об одолжении.

– Нельзя подождать с этим пару часиков?

– Нет.

Он задумался.

– Это срочно, – прибавил я для большей убедительности.

– Что-нибудь насчет денег?

Мы всегда брали в долг друг у друга, когда только начинали служить в криминальной полиции и получали крохотное жалованье.

– На этот раз мне нужны не деньги, – ответил я. – Кстати, если тебе понадобится взаймы...

– Значит, тебе снова нужна моя машина?

– Нет.

Он обругал меня, и я поспешил объяснить причину звонка.

– И это все? – В голосе Сэма кипело негодование. – Любой чинуша из нашего ведомства может это сделать.

Пришлось напомнить Сэму, что в данный момент я, должно быть, занимаю одно из первых мест в списке смертельных врагов Омари и не могу довериться никому из его служащих.

Молчание на другом конце провода свидетельствовало о том, что мои аргументы показались Сэму достаточно вескими. Наконец послышался тяжкий вздох.

– Ты уверен, что кроме меня у тебя нет верных друзей?

– Ты самый надежный, Сэм! – воскликнул я и, не дав ему времени опомниться, добавил: – Жду тебя в восемь в вестибюле "Бульвара".

Сэм снова грустно вздохнул.

– Завтраком угощу, – добавил я, прежде чем он повесил трубку.

Газетный киоск уже открылся. Купив свежий номер "Нейшн" и пачку сигарет, я поднялся в номер. Фон Шелленберг еще не выходил из спальни. Я сел в кресло и полистал газету. В ней главным образом говорилось о конференции ЮНКТАД, которую на следующее утро должен был открыть не кто иной, как сам президент республики. В Найроби уже прибыли главы правительств Филиппин, Анголы, Замбии, Маврикия, а также личный представитель президента США д-р Чарлз К. Уэллс.

Что и говорить, комиссару Омари сейчас не позавидуешь. Ведь он как бы главный ангел-хранитель всех этих высоких гостей, а опытных людей под его началом не так уж много. Жаль, что я не могу на этот раз прийти ему на помощь. У меня на руках фон Шелленберг, который тоже нуждается в неусыпном внимании.

Я отшвырнул газету и достал добытую накануне у клерков туристической фирмы "Кросс-Кения" фотокопию длинного списка имен, восемьдесят из которых были аккуратно отпечатаны и лишь одно в конце добавлено от руки. Туристы были разбиты на десять групп, по восемь человек в каждой. Большинство из Европы, но попадались также японцы и американцы. В списке указывались также профессии. Кого здесь только не было, даже один священник! Мужчин вдвое больше, чем женщин.

Я долго вчитывался в список, но мне это мало что дало. Фон Шелленберг вышел в гостиную без четверти восемь в защитного цвета костюме сафари. Он и в нем умудрялся сохранять внушительный вид. Снобистские замашки чувствовались в каждом его жесте, они сопутствовали ему, как крепкий запах сигар.

Мы пожелали друг другу доброго утра и отправились завтракать. Уже у лифта я извинился, сказав, что оставил в номере сигареты, и, вернувшись, повесил на дверную ручку люкса табличку с просьбой не беспокоить. Это для того, чтобы горничные не принялись за уборку, пока Сэм не соберет отпечатков пальцев. После этого я присоединился к фон Шелленбергу.

Завтрак начинался в половине восьмого, и пока что лишь немногие из постояльцев спустились в ресторан. Официанты, казалось, тоже до конца не проснулись, обслуживали медленно.

Я заказал тосты и кофе, приготовясь к созерцанию того, как фон Шелленберг будет поглощать яичницу с ветчиной, печенку и свиные сосиски, корнфлекс и фруктовый сок. Оказалось, что он большой любитель поесть, – накануне за ужином это его свойство не проявилось достаточно наглядно. За едой он молчал – и слава богу! – говорить в такой ранний час было решительно не о чем.

В ресторан вошло французское семейство и село за тот же столик, что накануне. Потом появился американец, со следами жестокого похмелья на лице. Он громко заказал два стакана воды и целый кофейник, заявив, что никакой еды, а тем более яичницы видеть не может. Наверно, накануне он закатил бал в собственную честь.

В пять минут девятого я поднялся, вышел в вестибюль и увидел Сэма в черном костюме и узеньком красном галстуке, ставшем для сослуживцев его опознавательным знаком. Он был мрачнее тучи.

– Еще минута, и меня бы здесь не было.

Орудия труда находились в элегантном чемоданчике, который он держал в левой руке. Он никогда не был франтом, поэтому отделанный серебром дипломат никак не вязался с его обликом.

– Сначала завтрак. – Я повел его к ресторанной двери.

– Забудь про это. – Сэм снова взглянул на часы. – Побыстрее бы отделаться и завалиться спать.

Ему предстояло не такое уж простое дело, о чем я не преминул напомнить. Во-первых, надо заполучить отпечатки пальцев американца, их в нашем архиве, понятно, нет. Во-вторых, Сэм не мог заняться люксом номер пять до тех пор, пока мы с фон Шелленбергом не отправимся на прогулку по городу, назначенную на половину десятого.

Сэм, как и следовало ожидать, стал чертыхаться, но в конце концов смирился – не бросать же в беде друга, который никогда его не подводил. И Сэм неохотно поплелся вслед за мной в ресторан.

– Увидишь толстяка, который сидит один, это и есть американец, – сказал я.

– Кто он? – спросил Сэм.

– Не знаю. Работает под туриста.

– А ты – под кого ты на этот раз работаешь?

– Как обычно. Честно зарабатываю на хлеб.

У входа в ресторан я замедлил шаг.

– Мы не можем сидеть вместе, – сказал я. – Однако уговор остается в силе – я за тебя плачу.

Сэм дал мне несколько секунд и вошел, когда я уже садился за свой столик. Сам он выбрал место непосредственно за спиной американца. Я ему незаметно кивнул, намазал гренок маслом и налил кофе. Фон Шелленберг уже расправился со своей едой и, откинувшись на стуле, закурил сигару.

Через несколько минут американец ушел. Сэм поднялся с места и молниеносно схватил стакан, из которого пил янки. Несколько посетителей заметили его маневр, но ничего не поняли. Официанты же по-прежнему дремали.

Вскоре ушли и мы с фон Шелленбергом. Я первым домчался до двери люкса и перевесил табличку "Не беспокоить" с наружной ручки на внутреннюю. Когда же в половине десятого мы собрались на экскурсию, я снова вывесил табличку, причем немец ничего не заметил.

Такси довезло нас до Национального музея; это расстояние можно было пройти пешком, не будь фон Шелленберг такой важной птицей. Ходить пешком ниже его достоинства, вот и пришлось, не торгуясь, платить изумленному водителю столько, сколько он заломил.

Снова выдался яркий солнечный день, и двор музея был запружен туристами, все прибывающими в бесконечной веренице микроавтобусов. Протолкавшись сквозь толпу, мы быстро обошли залы, почти ни к чему не выказывая интереса, – от экспоната к экспонату, подобно нищим у витрин дорогих магазинов. Хотя фон Шелленберг и задерживался порой у какого-нибудь предмета, я видел, что мысли его далеки от музейных диковинок. Меня же музеи, как и публичные библиотеки, никогда не привлекали.

Переходя от птиц к коллекции бабочек, мы столкнулись с толстым янки из отеля "Бульвар". У него в руке была до смешного миниатюрная фотокамера, и держал он ее так, будто собирался отправить в первую же урну для мусора. Быть телохранителем – нервное занятие, никогда не знаешь, откуда ждать опасности, в каком обличье явится смерть – высшее подтверждение твоей профессиональной непригодности. Увидев американца, я инстинктивно напрягся – отчего он здесь? Ощущая себя туго заведенной пружиной, я пристально следил за каждым его движением. Фон Шелленберг, однако, не обратил на янки ни малейшего внимания, просто его не заметил. Американец переминался в нерешительности, словно собираясь что-то сказать немцу, затем свернул за угол и удалился в том направлении, откуда мы пришли. Очевидно, солнце его разморило и давешнее похмелье еще не прошло.

Следит он за нами – или наша встреча случайность? Черт возьми, кто он? Вопросы эти мучили меня, пока мы не досмотрели экспозицию и не вышли на яркий солнечный свет. Экскурсия утомила меня, а фон Шелленбергу, казалось, все нипочем.

По-настоящему, однако, оживился он только в террариуме, куда мы попали, перейдя через шоссе. Немец двигался от клетки к клетке так, будто старинного друга разыскивал, точно ждал, что змеи его узнают: обветренное лицо, очки и все прочее. Они же холодно взирали на него, высовывая раздвоенные язычки в знак приветствия. И лишь когда за стеклом перед нами предстала двухметровая королевская кобра, он наконец угомонился, словно обнаружил то, что искал.

Я отстал на шаг, высматривая из-за его плеча приметную плешь американца и недоумевая, что так притягивает фон Шелленберга, богача и сноба, к этим ползучим гадам, почему он тратит на них свое драгоценное время. Я ненавидел рептилий, испытывал к ним еще большее отвращение, чем к чучелам птиц и животных. В раннем детстве меня научили убивать их без промедления.

Фон Шелленберг буквально не мог оторваться от кобры. Она медленно подняла голову и, извиваясь, поползла по стеклянной клетке. Потом улеглась, свернувшись кольцами, и ее глаза застыли на фон Шелленберге. Так они глазели друг на друга, ледяное жжение невидимыми волнами проникало сквозь стекло. Они словно вели дуэль, перестрелку.

Промышленник, медленно протянув руку, дотронулся указательным пальцем до стекла. Я стоял как вкопанный, наблюдая за ним. Прошло несколько жутковатых секунд, казалось, кобра не замечает либо не принимает вызова, но внезапно она нанесла молниеносный удар.

Я невольно зажмурился. Зрители, обступившие нас, ахнули и отпрянули назад.

Палец на стекле даже не дрогнул. Ударив в сверхпрочное стекло, королева пресмыкающихся зашаталась, точно оглушенная, казалось, ее студенистые глаза вот-вот вылезут из орбит. Потом она скользнула в дальний угол клетки и замерла там.

Фон Шелленберг, засунув руки в карманы, вразвалку направился к выходу из музея.

Я не находил слов, и без того уже мои извилины работали с предельной нагрузкой.

5

– Богатый человек не может кому-либо доверять, – негромко разглагольствовал фон Шелленберг. – Это для него непозволительная роскошь. Подлинной преданности не существует. Богатство, роскошь и власть способны вскружить голову самым набожным и праведным – тому есть множество примеров. В сердцах друзей и слуг дремлет хищный, прожорливый волк, готовый в любой момент впиться тебе в горло. Я бизнесмен, деловой человек, не считаю себя дураком и потому ни одной живой душе не верю.

Мы сидели в баре театра, где дает представления кенийский ансамбль народных танцев "Бомас". Только что артисты исполнили очередной номер и на время удалились. После посещения террариума немец все время молчал. Пообедав "У Артуро" – единственном приличном итальянском ресторане, – мы поехали на такси в театр "Бомас", чтобы полюбоваться танцами различных племен и народностей Кении. К этому времени мы послушно отсидели уже первое отделение – каждый из нас погруженный в свои мысли. И только когда объявили перерыв, разговорились. Началось с того, что я задал фон Шелленбергу давно уже занимавший меня вопрос. Сформулировал я его тщательно, так, чтобы не проскользнуло ненароком словечко "страх". Человек, способный играть в гляделки с королевской коброй, должен быть не робкого десятка.

Зажав в крупных зубах сигару, фон Шелленберг принялся отвечать:

– Мир сходит с ума. Европа окончательно рехнулась. В Италии состоятельный человек не может выйти из дома без охраны. В Германии вас в два счета пристрелят на улице среди бела дня. Они называют нас фашистами. Богачей то и дело похищают, чтобы получить выкуп. Наши дети ходят в школу под конвоем. Полиция против террористов беспомощна, правительства вконец себя скомпрометировали. Подлинная эпидемия похищений, бедствие похуже чумы!

Бармен подал ему бренди со льдом.

– Молодые мерзавцы заявляют, что их цель – изменить существующий в мире порядок. Равенство, социальная справедливость и тому подобная ерунда. Да было ли когда-нибудь равенство на этом свете? Состоятельного человека лишают возможности наслаждаться плодами своего труда. Дома превращены в крепости. Надежных телохранителей не сыскать, а стоят они недешево, так что анархия продолжается. В промышленности царит сумятица.

– А лично вам кто-нибудь угрожал? – спросил я.

– Неоднократно.

– Кто именно?

Он вынул изо рта сигару.

– Слышали когда-нибудь о "красных бригадах"?

Я кивнул. Вся европейская полиция тщетно гоняется за ними, но террористы ускользают от преследователей, как призраки. В ряде стран созданы специальные отряды по борьбе с ними, но особых результатов эти меры пока не дали.

– Когда последний раз они напомнили вам о себе?

– Неделю назад.

Я залпом осушил стакан пива и подавил внезапное желание оглянуться. Фон Шелленберг неотрывно следил за моим лицом. Казалось, сам он совершенно спокоен и безмятежен.

– Дома у вас есть телохранитель?

– Не один, а три.

– Что же вы не привезли их с собой?

– У меня отпуск. Взять их с собой – это все равно что плавать в бассейне в спасательном жилете. Кроме того, вряд ли "красные бригады" отправятся за мной сюда. Вины особой у меня перед ними нет. А богатство мое осталось дома, в Германии.

– Надеюсь, ваша семья в безопасности? – спросил я.

– Я никогда не был женат.

Наконец я не утерпел и оглянулся, но ничего подозрительного не увидел – никаких преступного вида европейцев. Только несколько пожилых супружеских пар – должно быть, всю жизнь откладывали деньги на поездку в Африку.

– Здесь, в этой глуши, мне не нужен эскорт из неуклюжих снайперов, – продолжал немец.

Он посерьезнел. Я же чувствовал себя круглым идиотом. Мне хотелось сказать ему, что Найроби вовсе не райское Шангри-Ла[3], каким изображают его туристские агенты. У нас хватает своих налетчиков, убийц, карманников и проходимцев любого калибра. Местные спекулянты готовы за хорошую цену поставлять консервы из собственной матушки. Есть у нас и подпольные синдикаты наподобие мафии, занимающиеся чем угодно – от вымогательства и рэкета до убийства по заказу.

Однако ни под каким видом я не собирался возвращать фон Шелленбергу аванс, я отработаю эти деньги сполна. Он нанял меня для того, чтобы я охранял его жизнь, – пожалуйста! Впрочем, мы оба понимали, что в подобных делах никакой гарантии дать нельзя.

Я вдруг поймал себя на том, что ищу среди посетителей бара толстого американца.

– Отныне я от вас ни на шаг, – сказал я фон Шелленбергу.

Его холодное лицо как будто дрогнуло в улыбке – или мне это показалось?

Мы вернулись в отель к шести. Пока фон Шелленберг дозванивался в Баден-Баден, я исследовал номер – не было ли в наше отсутствие непрошеных гостей? Нет, никаких следов. Мне пришло в голову, что я, пожалуй, проявляю чрезмерное рвение. Впрочем, если клиент платит четыре тысячи марок за то, чтобы не стать легкой добычей убийц, никакое усердие не может быть чрезмерным.

Поговорив по телефону, фон Шелленберг отправился принимать ванну, а я налил себе виски со льдом. Я полагал, что в отеле моему клиенту ничто не угрожает, и все же на всякий случай запер дверь, ведущую в коридор. Закурив, я подумал, что хорошо бы поскорее отправиться из столицы в поездку по заповедникам. Там моя задача значительно упростится. Внезапно краем глаза я заметил, что дверная ручка повернулась и до отказа пошла вниз, дверь скрипнула под напором снаружи.

Беззвучно опустив стакан на столик, я выхватил пистолет и на цыпочках подкрался к двери. Прислонившись к стене, я отодвинул хорошо смазанный засов. Он издал легкий щелчок. Тот, кто был за дверью, не мог этого не услышать. Дверная ручка рывком вернулась в прежнее положение, чьи-то ноги глухо застучали по ковру в коридоре.

Распахнув дверь настежь, я успел увидеть метнувшегося вниз по лестнице мужчину с черными волосами. Я помчался за ним, но тут же понял, что мне его не догнать. Окна всех номеров по правую сторону коридора выходили на автомобильную стоянку и подъездную аллею. Я дернул дверь люкса номер один, она оказалась незапертой. Подбежал к окну и выглянул наружу. Стоянку для машин загораживали высокие кипарисы, посаженные у центрального входа, так что я не очень рассчитывал разглядеть того, кто ломился к нам в дверь.

Внезапно в комнате воцарилась тишина, и я понял, что в ванной увернули воду.

– Qui est la?[4] – донесся молодой женский голос. – Мама?

Я не отозвался.

– Отец?

Я утвердительно буркнул и, задержав дыхание, стал ждать, что же теперь будет. Через несколько секунд снова донесся звук льющейся воды. Она даже напевала под душем.

Я ждал, поглядывая то на стоянку, то на дверь ванной комнаты. Лишь два человека вышли пока что из отеля: седовласый индиец и брюнет, похожий на субъекта, которого я видел в коридоре. Он сел в "вольво" – последней модели и с дипломатическим номером. Выходит, это не тот, кого я ищу. Значит, беглец пока еще внутри здания.

– Что вы здесь делаете? – раздалось у меня за спиной.

Я совсем забыл о женщине! Повернувшись, я замер. Она выглядывала из-за двери ванной, сердито вздернув подбородок. Зеленые кошачьи глаза буравили меня с откровенной враждебностью, но такой она была еще прекраснее.

– Извините, – промямлил я, пятясь к двери.

– Не двигайтесь! – приказала она. – Иначе я закричу.

Я остановился, лихорадочно соображая, как выпутаться из этой истории. Если она закричит, администрация вызовет полицию, и пиши пропало! Представляю себе лицо Омари, когда меня к нему доставят...

– Что вы здесь делаете?

– В окно гляжу, – ответил я.

– Лжете!

– Только без паники, – сказал я спокойно.

– Кто вы? – потребовала она.

– Из охраны отеля, – вырвалось у меня.

Она продолжала пристально изучать меня и, конечно же, вспомнила первую нашу встречу.

– Что вам здесь нужно?

– Обычная проверка. – Я постарался придать лицу выражение безграничной честности и порядочности. – Окна, двери и все остальное... Мы советуем запирать двери – особенно, когда вы принимаете ванну.

Она не верила мне и все стояла, как мраморное изваяние Венеры, давая мне возможность любоваться своими стройными ногами.

Пятясь к двери, я подхватил со стула ее купальный халат и швырнул ей. Она запахнулась в него, не спуская с меня глаз, и тут с целым ворохом покупок влетела ее мать. Пожилая дама осеклась на полуслове, точно ее отключили от сети. Ужас исказил ее лицо.

– Ивонн! – наконец вскрикнула она.

Я прошмыгнул в коридор и поспешил к себе в номер.

Фон Шелленберг только что вышел из ванной. Я решил не беспокоить его рассказом о странном визитере: незачем омрачать его настроение в последний вечер в Найроби.

6

На следующий день спозаранок я вновь спустился к портье. Обычно улыбчивый молодой человек был на этот раз угрюм, однако заметно подобрел, когда я угостил его сигаретой.

Я попросил разрешения воспользоваться телефоном.

– Алло? – простонал Сэм.

– Извини, что потревожил твой сон, – сказал я.

Он помолчал, потом спросил с тоской:

– Сам-то ты когда-нибудь спишь?

– Приходится вкалывать, чтобы с голоду не помереть, – ответил я. – Не советую тебе подаваться в частные сыщики. У тебя привычки государственного служащего, и через месяц ты протянешь ноги.

– Кстати, о голоде, – перебил Сэм. – Спасибо за вчерашний завтрак. Он обошелся мне в двадцать пять шиллингов.

Торопясь наверх, чтобы опередить фон Шелленберга, я совершенно забыл заплатить за Сэма.

– Извини, старина, такая спешка была...

– Они хотели вызвать полицию, – продолжал Сэм. – Я тоже очень торопился и оставил бумажник в другом пиджаке. – Он дал волю своему гневу.

– Ради бога, Сэм, прости меня. Я верну тебе все до цента.

– А кто заплатит за моральный ущерб?

– Все претензии – ко мне. Это просто недоразумение. Успокойся, дружище.

Сэм чертыхнулся.

– Успокойся, говоришь? Посмотрел бы я на тебя! У меня в кармане украденный стакан, а метрдотель угрожает позвонить в полицию. Я твердил им, что ты заплатишь, но среди постояльцев отеля ты не числишься. В довершение всего у меня не оказалось при себе служебного удостоверения. Пришлось оставить в залог часы.

– А что же со стаканом? – спросил я. – Пригодился он тебе?

Сэм вздохнул.

– Один-единственный размазанный отпечаток.

– И?..

– Он не из тех, что были в вашем люксе.

Надежды мои рухнули. До сих пор мне и в голову не приходило, что фон Шелленберг может, помимо меня, интересовать кого-то еще, а теперь впервые задумался над этим.

– Ты меня слушаешь? – спросил Сэм.

– Да-да.

– Что, огорчен?

– Угу.

– А не подумал ты о том, что в номер мог забраться обыкновенный воришка?

– Ничего не украдено, – сказал я неуверенно.

– Наверное, ничего стоящего просто не оказалось, – заметил Сэм.

– Мне не до шуток.

– Я тоже не имею обыкновения шутить в такое время. Может быть, его интересовали драгоценности. Правда, гостиничные воры заранее намечают жертву, а не лезут в номер наобум. Кроме того, они работают в перчатках, а ваш гость был без них. Это исключает большинство гипотез, и у меня возникает вопрос: во что это ты впутался?

– Обязательно скажу, как только выясню.

– Всякий раз слышу от тебя одно и то же, – проворчал Сэм.

– Можно попросить тебя еще об одной услуге?

Сэм помолчал, потом сказал негромко:

– Знаю, что тебе нужно. Хочешь, чтобы я сличил отпечатки из люкса с дактилоскопическим архивом? Угадал?

– Абсолютно верно.

Сэм хихикнул.

– Еще вчера я велел своим парням заняться этим. Мог и не просить – мы всегда так делаем. Однако нет никакой уверенности, что тот, кого ты ищешь, окажется в нашей картотеке.

– А вдруг повезет, ведь они могли нанять кого-то из местных.

– Кто мог нанять?

– Неважно, я размышляю вслух. Ты дашь мне знать, если что-нибудь отыщешь?

– Как приду на работу, сразу справлюсь и позвоню.

– Не надо, Сэм. Лучше я позвоню.

Я повесил трубку, чем пресек расспросы, и поднялся наверх.

В девять часов явился наш гид. Он велел называть его по имени – просто Джо – и объявил, что возглавит четвертый маршрут туристического сафари по заповеднику Цаво и не пожалеет сил, чтобы сделать наш отпуск незабываемым. Вскоре вся группа собралась в вестибюле, куда уже снесли багаж. Джо объявил программу первого дня и роздал брошюры с подробными деталями маршрута, рассчитанного на неделю.

Подойдя ко мне, он остановился в нерешительности. Вероятно, я выделялся на общем фоне, как обгоревший пень на зеленой лужайке.

– Как поживаешь, брат? – спросил он.

– Отлично, – ответил я, и мы обменялись крепким рукопожатием.

Джо никак не мог понять, откуда я взялся, – мое черное лицо заинтриговало его.

– Ты американец? – спросил он с робкой улыбкой.

– Нет.

Джо был высокий, тощий, в линялой джинсовой куртке. Взгляд его больших покрасневших глаз внушал доверие.

– Ты приятно выделяешься в туристской толпе, – сказал он. – В каком автобусе едешь?

– В третьем.

– Увидимся! – И он еще раз пожал мне руку.

Фон Шелленберг, слушавший с неприкрытой скукой короткую речь Джо, сел на диван и развернул утреннюю газету. Я старался затеряться в туристской массе и не привлекать к себе внимания, хотя это было и нелегко. Немец никогда не открывал рта без особой на то необходимости, и со времени завтрака мы не сказали друг другу ни слова.

Закурив, я погрузился в изучение списка участников четвертого маршрута. Фон Шелленберга посадили в третий автобус. Он купил два места, очевидно имея в виду меня. В нашем автобусе ехали также Жак, Анн-Мари и Ивонн Поссары – французское семейство, которое было уже мне знакомо. Преподобный Лео Папино также был мне известен. Предстояло только познакомиться с неким Вэнсом Фридменом.

Вестибюль наполнялся багажом и туристами, у конторки портье отъезжавшие платили по счетам. Носильщики сбились с ног.

Автобусы были поданы ровно в десять. Раскрашенные в черно-белую полосу, они напоминали стадо зебр. На дверцах были обозначены название маршрута и порядковый номер. Водители эффектно выстроили их у входа в отель и открыли багажные отделения.

Гид Джо подал сигнал, и его четыре помощника принялись усаживать туристов в автобусы. Одновременно шла погрузка багажа. Фон Шелленберг невозмутимо продолжал читать газету. Я ждал, когда он поднимется с дивана.

В вестибюле оставались лишь немногие, и я подозвал носильщика, чтобы он взял наши чемоданы.

– Пора, – сказал я немцу.

Тот огляделся и направился со своим портфелем к выходу. Я следовал за ним, как и положено телохранителю, справа, за спиной. Случись что, я мог левой рукой столкнуть его с линии огня, а правой выхватить пистолет.

Утро было теплым и солнечным, огромный голубой купол неба был чист, если не считать редких облачков, чьи завитки только оттеняли небесную синеву. В такой день ничего нет лучше, как отправиться за город.

Автобусы быстро заполнялись. Носильщик поставил наши вещи в багажное отделение третьего автобуса, и я дал ему на чай.

Ни на кого не глядя, фон Шелленберг забрался на заднее сиденье и развернул газету. А я ждал, пока водитель захлопнет крышку багажника.

– Доброе утро честной компании, – раздался вдруг громкий голос, и в автобус поднялся толстый американец в шортах цвета хаки, пестрой рубашке с короткими рукавами и с улыбкой от уха до уха. Французское семейство демонстративно проигнорировало его появление.

Но американца это ничуть не обескуражило.

– Общий привет! Когда же этот балаган отчалит? У меня уже зад затек от неподвижности.

Один лишь водитель улыбнулся шутке. Тогда янки обратился ко мне:

– Фридмен, Вэнс Фридмен. Из Питтсбурга, штат Пенсильвания.

Я кивнул, и он протянул мне мясистую пятерню. Американец выглядел этаким пузанчиком-балагуром, впервые за долгие годы выбравшимся в отпуск. Волосы, поредевшие на лбу, подернулись сединой. Круглое красное лицо свидетельствовало о чрезмерных возлияниях – сетка лопнувших сосудов покрывала нос, окружья глаз и оттопыренные уши.

– А вас как? – спросил он громко.

Я ответил, и он несколько раз повторил мое имя – для пробы.

– Как оно пишется?

Я заглянул в его карие глаза – он спрашивал вполне серьезно, и я назвал свое имя по буквам. Он повторял их вслух за мной, точно занося в картотеку.

– Рад познакомиться. – Он снова протянул мне пухлую ладонь. – Прекрасная погода, верно?

– Вроде так, – согласился я.

Но что-то меня все-таки настораживало. Ах да, список туристов! Я извинился и поспешил назад, в вестибюль отеля.

– Я еду в четвертый маршрут по Цаво, – сказал я клерку из турбюро. – Покажите, пожалуйста, список моих попутчиков.

Клерк достал папку. Я ткнул пальцем в имя Вэнс Фридмен.

– Почему оно не напечатано, как другие, а вписано от руки? – спросил я.

– Бронирование производилось в последний момент, – ответил клерк и захлопнул папку.

Я вернулся в автобус. Вэнс Фридмен между тем пытался втянуть в беседу Ивонн Поссар. На ней был коричневый дорожный костюм, плотно облегавший округлые бедра и высокий бюст. Но, увидев меня, он тут же ее оставил.

– Великолепная дамочка, верно?

Я кивнул.

– Откуда вы?

– Из Найроби.

– Ваша страна – одна из самых прекрасных на свете, ничего подобного я еще не видел.

– А вы много путешествовали?

– Изрядно.

Еще бы, подумал я. Джо в это время велел туристам рассаживаться по местам. Он оказался человеком расторопным, и в считанные минуты автобусы были готовы к отправке.

В десять тридцать мы тронулись. Джо ехал в нашем автобусе, его место было рядом с водительским. Говорил он без умолку, шутил, рассказывал анекдоты, стараясь со всеми быть предельно дружелюбным, но пассажиры отмалчивались, даже американец не спешил ухватиться за столь благодатного собеседника.

К полудню наш "караван" спустился по каменистому серпантину в знаменитую долину Рифт-Вэлли. Дорога извивалась по склону, подобно тоненькой черной змейке, но на дне долины она распрямлялась, убегая к синеющим горам. Справа, в десяти километрах, вздымался серый конический кратер вулкана Лонгонот. За ним, на северо-западе, лежало, словно мираж, озеро Найваша.

Джо объявил притомившимся пассажирам, что на час дня назначен обед в гостинице на берегу озера. Однако лишь седовласая госпожа Поссар встрепенулась при этом сообщении и защебетала что-то по-французски, а дочь принялась переводить ее вопросы гиду. Тот пространно на них отвечал, остальным же туристам, казалось, все было безразлично.

– Водное пространство справа – это озеро Найваша, – несколько раз повторил Джо. – Фламинго гнездятся на другом озере – Накуру, что лежит вон за теми невысокими горами.

Туристы, за исключением француженок, бездумно уставились вдаль либо разглядывали карты и карманные путеводители. Нашего шофера, старика с выцветшими глазами, можно было принять за глухонемого. Джо предложил ему сигарету и сам закурил, оставив тщетные потуги расшевелить нас.

Я сидел сзади, рядом с фон Шелленбергом. Немец зарылся в газеты. Впереди нас сидели Фридмен и итальянский священник, который почти не говорил по-английски. Американец, отчаявшись найти собеседника, наконец умолк.

Лео Папино приехал из Венеции. Эту информацию я почерпнул из списка, который удалось раздобыть в отеле. Он явно думал о чем-то постороннем и лишь изредка щелкал затвором фотоаппарата.

Проехав еще немного, мы свернули с асфальта на проселок и покатили по засохшей глине к гостинице на берегу озера Найваша. Передние автобусы подняли такое облако пыли, что в ее кипящем водовороте наш "караван" стал невидим. По обе стороны проселка тянулась поросшая акациями долина. Там и сям пасся скот маасаев, дикие импалы щипали жесткую траву.

Мари Поссар без остановки что-то говорила мужу, а тот лишь кивал в ответ и изредка невесело хмыкал. Их дочь смотрела в окно. Лео Папино задремал. Вэнс Фридмен по карманному разговорнику зазубривал фразы на суахили, фон Шелленберг по-прежнему с удивительной прилежностью читал газеты.

Ровно в час мы были в гостинице у озера. Нас там ждали, столы уже были накрыты. Проголодавшиеся туристы набросились на "шведский стол", уплетая ростбиф, салат, фрукты, сладкое. Нас рассадили за столики по четверо. Еда была отменной, а вот компания могла быть повеселее.

Обед еще не кончился, когда я поднялся, чтобы позвонить Сэму.

– В люксе оказалось шесть различных отпечатков, – сообщил он без долгих проволочек. – В том числе твои и двух горничных. Видишь, я не поленился установить даже это.

– А остальные? – нетерпеливо спросил я.

– У нас в архиве они не значатся.

Он помолчал, давая мне время обдумать услышанное, потом продолжал:

– Можно предположить, что из трех оставшихся одни принадлежат твоему немецкому другу.

– Итак, уравнение с двумя неизвестными, – подытожил я.

– Вот именно.

Дело оказывалось не таким простым, как мне думалось вначале.

– Вероятно, прежний постоялец номера тоже наследил, – высказал дельную мысль Сэм. – Стало быть, мы имеем лишь одного неизвестного.

– Кто же он? – крикнул я в трубку.

– В этом весь вопрос.

Я поблагодарил его и сказал, что позвоню снова, когда все хорошенько обдумаю.

– Послушай, у меня есть идейка, – сказал он. – Дай мне двадцать четыре часа.

– Надеюсь, идейка стоящая, – сказал я.

– Лучше такая, чем никакой, – огрызнулся он и повесил трубку.

Когда я вернулся к столу, мои попутчики уже перешли к десерту. Ивонн Поссар оживленно болтала с Джо. Ее родители по-прежнему говорили друг с другом. Вэнс Фридмен больше не предпринимал попыток втянуть в разговор итальянца. Фон Шелленберга за столом не оказалось.

Выпив глоток кофе, я отправился на розыски тихого немца. Он сидел на скамейке, откуда открывался вид на озеро, и при моем приближении вскинул глаза.

– Кому вы звонили?

– Приятелю, – ответил я.

Он озабоченно пожевал сигару. Я рассказал ему про Сэма, но от этого его беспокойство не уменьшилось. Предоставив немца его невеселым мыслям, я уселся на соседнюю скамейку.

С озера дул прохладный ветерок. У самой кромки воды аисты охотились за лягушками. В некотором отдалении от берега ныряли в поисках съестного водоплавающие птицы.

Через полчаса Джо прислал за нами водителя. Мы заняли места в автобусе, и "караван" покатил вокруг озера на юг, в сторону Нарока. Впереди лежали бесплодные равнины Лоита.

Нынешний год выдался самым засушливым за последнее десятилетие. Тощий скот околевал вдоль дорог на глазах у беспомощных владельцев, смирившихся с ударами судьбы. Стервятники слетались на запах падали. Горы отбеленных дождями костей – вот и все, что оставалось от несчастных животных. Газели Томпсона, обессилевшие от голода, понурив головы, прятались в редкой тени колючих кустарников, ожидая неизбежного конца. Одинокие антилопы-гну походили на изваяния.

Продвигаясь дальше на юг, мы все сильнее страдали от духоты. Разговоры стихли, кое-кто уже клевал носом.

Вскоре, кроме водителя, бодрствовали только Джо и я. Автобус катил по равнине Маасаи-Мара в охотничье угодье Кикорок.

В тот вечер мы ужинали на веранде, и прохладный ветерок обдувал наши лица. Джо сидел за столиком с семьей Поссар, забавляя их бесконечными рассказами о животном мире Африки. Я-то знал, что большинство его историй – чистейшая выдумка, но французы слушали затаив дыхание. Нашими с фон Шелленбергом соседями по столу были молчаливый итальянец и словоохотливый янки. Американец рассказывал, что выиграл поездку в Кению в телевизионной викторине, назвав двенадцать видов зверей, встречающихся в Восточной Африке.

– Иначе такая роскошь была бы мне не по карману, – вздохнул он. А сам мне хвастался, что объехал чуть ли не полмира!

– Что у вас за профессия? – Фон Шелленберг впервые за весь вечер открыл рот.

Фридмена этот вопрос как будто бы застал врасплох.

– Я торговец.

Фон Шелленберг едва заметно ухмыльнулся.

– Держу пари – вы торгуете подержанными автомобилями.

– Черт возьми, как это вы угадали?! – загоготал Вэнс Фридмен.

Он полез за бумажником и роздал всем свои визитные карточки.

– На случай, если окажетесь в Пенсильвании. У меня самое крупное дело в Питтсбурге. Вы бывали в Штатах?

Я покачал головой, итальянец тоже, один лишь фон Шелленберг кивнул и сунул карточку в карман, даже не взглянув на нее.

– Где именно? – спросил его Фридмен.

Немец пожал плечами.

– Да всюду.

Лео Папино рассматривал визитную карточку с сомнением.

– Святой отец, если будете в Америке, милости прошу! – сказал ему Фридмен.

Итальянец снова покачал головой, как бы давая понять, что ему нечего делать в безбожной стране.

Подошел официант, чтобы убрать со стола, и Фридмен заказал выпивку на всех.

– У нас есть повод, не правда ли? Необходимо спрыснуть наше знакомство.

– Извините. – Фон Шелленберг поднялся. – Мне необходимо позвонить по важному делу. Бизнес, знаете ли.

– Но ведь все мы как будто в отпуске! – воскликнул Фридмен.

– Извините, господа. – Немец учтиво склонил голову. – Спокойной ночи!

И зашагал прочь своей величественной походкой. Американец проводил его тяжелым, недобрым взглядом.

– Ну и тип! Чем он занимается?

– Бизнесмен, – ответил я.

– А что у него за бизнес?

Я пожал плечами.

– Вы его компаньон?

Я кивнул.

– Ношу за ним чемоданы.

Фридмен захохотал:

– Тоже бизнес!..

Он велел принести коньяк для нас, вино – для итальянца. После первой же рюмки священник отправился на боковую, а мы заказали еще коньяку и весело скоротали вечер. Я уверен, что янки старался напоить меня допьяна. Я пил с ним на равных, не отставая, а сам все думал, что ему от меня надо. Узнал я это значительно позже.

Мы изрядно набрались, и я пошел спать, решив, что позвоню Сэму на следующий день с места очередной ночевки – из палаточного лагеря Кура.

7

В лагере Кура телефона не было, я узнал об этом, когда мы туда добрались, покрыв более двухсот километров по ухабистому африканскому бездорожью.

Управляющий лагерем, недавний выпускник Утали-колледжа в Найроби, объявил, что его рация бездействует уже несколько месяцев – никак не пришлют запасных частей. Молодой человек держался уверенно, был радушен и общителен, и казалось, что отсутствие связи с внешним миром его ни чуточки не огорчает.

– Вы проводник? – спросил он меня.

– А что, похож?

Он улыбнулся и покачал головой:

– Да нет, те циники. Вы из туристской группы?

Я кивнул и спросил:

– А все-таки, что вы делаете в экстренных случаях, когда необходимо дозвониться?

Он пожал плечами.

– Я здесь пять месяцев, а телефон уже год как молчит, и за все это время не было ни одного экстренного случая.

– А если, скажем, гиена стащит кого-нибудь из туристов?

Он добродушно рассмеялся.

– Во-первых, у местных гиен хороший вкус. Во-вторых, недалеко отсюда, в Магади, есть полицейский пост.

Я присвистнул. По карте, которую я приобрел на бензоколонке фирмы "Шелл", до Магади отсюда целых шесть сантиметров солончаков. Я не преминул высказать свои сомнения.

– В этой глуши и дикости, – ответил управляющий, – шестьдесят километров не расстояние.

Я вернулся к себе. Палатки были поставлены позади просторного бревенчатого коттеджа, в котором находились контора, ресторан и бар, а также ванные комнаты и душевые кабины с холодной и горячей водой. Палаток было не менее пятидесяти, разных размеров и формы. Территория лагеря была обнесена проволочным заграждением, чтобы отвадить не в меру любопытных зверей. В углу, всего в нескольких метрах от озерка, на четырех стальных опорах высилась водокачка.

В соседней палатке разместился фон Шелленберг. Я привязал полотняные створки таким образом, чтобы открыть доступ свежему воздуху, и прилег на койку. Прошедший день показался чересчур долгим и жарким, кроме того, давало себя знать выпитое накануне. Я заснул и спал, пока не позвали к ужину.

Когда все сели за стол, я извинился и вернулся в палатку, якобы за сигаретами. Настало время действовать, решил я. Одолжив у ночного сторожа фонарь, я отыскал палатку Вэнса Фридмена и учинил в ней тщательный обыск, однако не нашел ничего, что бы подтвердило либо развеяло мои опасения. Отдав фонарь хозяину, я вернулся в ресторан. Какая обида, что нельзя позвонить Сэму!

После ужина большинство уставших с дороги туристов разбрелись по палаткам, за нашим столом остались только Вэнс Фридмен, Ивонн и я. Вскоре, выпив лишь пару рюмок, американец нас оставил. Мы болтали с француженкой о разных пустяках. Она расспрашивала про Африку, я отвечал что знаю. Оказалось, что во многих вещах я куда менее сведущ, чем она: Ивонн добросовестно штудировала путеводители.

– Значит, вы из гостиничной охраны? – Она разразилась звонким смехом.

– Должен же я был что-то вам сказать, – улыбнулся я. – Конечно, вы мне не поверили, но все-таки не стали кричать.

– Что вам понадобилось в моей комнате? – спросила она.

– Говорю же – смотрел в окно!

– Очевидно, в вашем номере окон не было!

– Они выходили на другую сторону.

– А я решила, что вы насильник.

– Конечно, что еще вы могли подумать?

На ней было длинное вечернее платье и на плечах белая шаль – ночной воздух был довольно прохладен. Длинные черные волосы развевались по ветру, обрамляя лицо. Большие глаза неотрывно следили за мной.

– Вы так до сих пор и не сказали, чем на самом деле занимаетесь.

Я кивнул. Тут к нам подсел Джо и целиком завладел вниманием девушки. На нем был темный костюм, галстук, он из кожи вон лез, чтобы произвести впечатление. Я почувствовал себя лишним.

Ночь делалась все холоднее. Взошла луна, ярко заблестела поросшая акацией долина, тянувшаяся, казалось, до самого края земли, и оттуда долетали странные ночные звуки. С потолка веранды свешивалась карбидная лампа, ее шипение дополняло симфонию африканской ночи.

На веранде осталось не больше дюжины туристов. Джо развлекал француженку эпизодами своей героической биографии. Я откинулся на спинку плетеного стула, гоняя комаров и довольствуясь скромной ролью зрителя. Мне было не до чар Ивонн, обстоятельства требовали быть начеку.

Внезапно из ночного мрака донесся жутковатый хор. Все прислушались. Непонятные вопли то усиливались, то затихали, напоминая смех безумца.

– Дикие собаки, – хладнокровно пояснил Джо. – Наверное, празднуют удачную охоту, добычу делят.

Ивонн спросила, откуда ему это известно.

– Да уж известно! – ответил Джо. Он был весьма самоуверен и потому каждое свое слово выдавал за непреложную истину. – Я в этом деле не новичок, – заявил он и, приложив ладонь к правому уху, снова прислушался. – Теперь к веселью присоединились гиены и шакалы.

Перебранка плотоядных хищников продолжалась еще несколько минут, затем прекратилась. Очевидно, все до последней косточки было разобрано и стая мародеров отправилась на поиски новой поживы. Жизнь на равнинах бьет ключом, у нее бешеный темп. Тянущая килограммов на триста зебра за четверть часа может быть изглодана без остатка.

Джо говорил теперь о ночи. Для него это была открытая книга, он все тайны ее постиг, это очень просто, надо лишь быть повнимательней. Видать, он всякий раз проделывает с туристами такие трюки. Вскоре все, кто был на веранде, внимательно вслушивались в ночь, пытаясь отличить отдельные ее голоса и шорохи.

– Что это? – спросила Ивонн, касаясь руки Джо.

Казалось, совсем близко от лагеря в густой траве, залитой лунным светом, кто-то протяжно стонал. От этого звука мороз подирал по коже – так мать оплакивает сына.

На лице Ивонн запечатлелся притворный ужас, она явно заигрывала с Джо.

– Сова-орел, – сказал он, похлопывая ее по руке. – Совершенно безвредное существо.

Пары, сидевшие за соседними столиками, засыпали Джо вопросами, он охотно отвечал. Ивонн не отняла у Джо своей руки. Он заказал еще выпивку и раскурил для нее сигарету. Я лишь наблюдал за ними, радуясь тому, что не участвую в спектакле.

Постепенно под благотворным действием джина с тоником француженка оттаяла и, поддавшись уговорам Джо, принялась рассказывать о себе: единственная дочь у родителей; отец крупный винодел; сама она учительствует в окрестностях Парижа, работа ей нравится. Путешествовать в обществе родителей не такое уж удовольствие. Отец все время боится, что их обсчитают, надуют. Мать вечно его бранит, а ей приходится быть меж двух огней.

– Насколько богат ваш отец? – спросил Джо.

– Более чем достаточно. – Ивонн широко улыбнулась.

Джо непревзойденный мастер такой вот пустячной болтовни – профессиональная выучка.

– У вас много дружков? – последовал очередной вопрос Джо.

– Придержите воображение, – поставила его на место Ивонн. – Оно у вас чрезмерно разыгралось.

Последние две пары, пожелав нам спокойной ночи, направились к палаткам, в темноте спотыкаясь о корни и производя несусветный шум. Официант привернул керосиновую лампу над освободившимся столиком.

Ивонн извинилась – ей понадобилось отлучиться. Джо алчно глядел ей вслед, на его лице заиграла гаденькая ухмылка, он протяжно вздохнул и покачал головой.

– Как твое мнение? – спросил он.

– Она твоя! – заверил его я.

Он отхлебнул пива, хотя жажда у него была иного свойства, пивом ее не зальешь. Бравый охотник, искатель приключений, подумал я.

– Еще не факт. – Он снова покачал головой.

– Но ты на верном пути. Продолжай в том же духе.

Джо неопределенно пожал плечами.

Вернулась Ивонн, высокая, стройная; она словно скользила по полированным доскам веранды. При ее появлении в глазах Джо снова зажегся голодный блеск. Она не стала садиться, зевнула, грациозно прикрыв рот ладонью, и объявила:

– Пора баиньки.

Джо мгновенно вскочил.

– Я вас провожу, – вызвался он.

– Сама дойду...

– Мы не можем позволить, – перебил Джо, – чтобы такая красавица блуждала в потемках. – Он подал ей сумочку. – Сами слышали, как воют гиены. Сюда и львы забредают, не говоря уже о злых духах. Нет, женщина здесь ни на миг не должна оставаться одна.

– Что еще за духи?

– В путеводителях о них не пишут. – Джо уверенно повел ее с веранды.

– Спокойной ночи! – обернувшись ко мне, сказала Ивонн.

– Спокойной ночи! – ответил я.

– Сейчас вернусь, – пообещал Джо. – Выпей еще пива, я угощаю. Официант, пива моему другу!

Официант неохотно пошел выполнять заказ. Я смотрел им вслед, они спустились по деревянным ступенькам и пошли к палаткам. Джо положил Ивонн руку на талию, вскоре шаги стихли, поглощенные неумолчной ночью.

Официант принес пива и отпустил недвусмысленное замечание относительно позднего часа. Все его коллеги давно отправились на покой, оставив его прислуживать засидевшимся после ужина гостям. В баре палаточного лагеря нет определенного часа закрытия, хозяева рассчитывают на здравый смысл и добрую волю посетителей, пояснил он мне.

– Хотите пива? – предложил я.

Ему эта идея пришлась по душе. Мы сидели рядом, потягивая из кружек, вслушиваясь в говор ночи. Лампа негромко шипела под потолком. В ее стекло дробно стучали мотыльки, совершая коллективный обряд самоубийства. Жужжали комары в поисках дармовой кровавой выпивки. На равнинах шумно ссорились шакалы и гиены.

Через некоторое время лампа испустила дух. Джо так и не вернулся на веранду. Пожелав официанту спокойной ночи, я отправился в свою палатку. В ней было темно и одиноко.

8

Утром седьмого августа в голубом небе над лагерем Кура ярко пылала заря. День снова обещал быть жарким и пыльным. Пока что солнечные лучи не нагрели студеного ветра, гулявшего по бескрайней маасайской саванне, он посвистывал в кронах огненных деревьев, шумно хлопал брезентом палаток. Проснулись птицы в колючем кустарнике, огласив окрестности звонкой серенадой.

Я встал рано, да и ночью спал плохо, урывками. Одеяла были тяжелые, пыльные, я не мог укрыться ими с головой, так что меня непрерывно осаждали комары. К моей зависти, из соседней палатки доносился могучий храп фон Шелленберга, заглушавший романтические звуки саванны: одинокий крик совы, безумный хохот мародерствующих гиен, кваканье лягушек в озере Кура. Ближе к рассвету за стенками палатки дробно застучали копыта – это набрело на лагерь стадо антилоп.

Я оделся, натянул ботинки, распахнув полог, вышел в предрассветную стужу и залюбовался утренним великолепием. Солнце только что взошло над далеким горизонтом, небо было бледно-голубым, и на его фоне прекрасно выделялась покатая вершина горы Кения, вздымавшаяся над поросшей травой равниной. А ведь до нее отсюда без малого триста километров на юго-восток.

Я побрел через спящий лагерь к бревенчатому коттеджу. Из трубы уже лениво вился дымок – повара готовили завтрак. Приняв холодный душ, чтобы прогнать сонливость, я уселся на веранде. Служащие лагеря уже были на ногах: одни подметали дорожки, другие накрывали столы. На ветвях акаций подле своих перевернутых гнезд, производя несусветный гомон, головой вниз качались птицы ткачики.

Я достал брошюрку с маршрутом и картой-схемой. После завтрака наш "караван" будет трястись на северо-восток по бездорожью через лес, к перевалу Нгулуман в горах Мапараша, затем мы свернем на юг и по нагорью Твига доберемся до Наманги, где в начале первого нас ждут к обеду.

В половине восьмого из палаток стали появляться заспанные туристы, они потянулись к душевым и вскоре заняли места за столиками на веранде.

Первой из нашей компании ко мне присоединилась Ивонн Поссар. Вид у нее был свежий, бодрый, она стала еще красивей за ночь. Голубой ковбойский костюм плотно облегал ее стан, в вырезе спортивной рубахи – шейный платок. Ивонн легко взбежала на веранду, ее глаза светились жизнелюбием и энергией.

– Доброе утро!

– Доброе! – коротко отозвался я.

– Как спали?

– Отлично, – соврал я. – А вы?

– Умираю от голода. Закажем сразу или будем ждать остальных?

– Если вы так же голодны, как я, то лучше начнем.

На завтрак предлагался целый ассортимент блюд: яйца, бекон, сосиски, гренки, джем, мармелад, чай, кофе, а ведь припасы возят в лагерь из далекого Найроби.

Вэнс Фридмен появился на веранде как раз в тот момент, когда официант уже направлялся с нашим заказом на кухню. Янки успел его перехватить, потом подсел к нам и рассыпался в приветствиях. На нем были шорты и куртка сафари. Облик его за ночь не претерпел изменений: все тот же балагур, рубаха-парень, простак и скромник, душа нараспашку, честная натура, но не из тех, однако, кто любит распространяться о себе. Достав крошечный блокнотик, американец принялся что-то в нем писать.

Зато Ивонн как подменили – она, подобно своей матушке, теперь болтала без устали: о погоде, о попутчиках, о всякой всячине, энергично жестикулировала, не замечая того, что один из ее слушателей занят дневником, а другой потихоньку наблюдает за окружающими.

Я кивал и вежливо улыбался, а сам краем глаза пытался разглядеть, что строчит Вэнс Фридмен. До завтрака он даже не дотронулся и, лишь кончив писать, наконец перенес свое внимание на яичницу с ветчиной. Ивонн, поев, закурила и предложила сигарету мне, но я отказался.

– Неужто вы не курите?!

Она протянула пачку Вэнсу Фридмену, но и тот, учтиво поблагодарив, не взял сигарету.

– Час слишком ранний, – пояснил я.

– А табачный дым вам не помешает? – спросила Ивонн у янки.

– Нисколько.

Фон Шелленберг к завтраку не вышел, хотя я видел, как он в полосатом купальном халате возвращался в свою палатку из душевой.

Я поднялся из-за стола, будто бы направляясь к бару, вышел наружу с противоположной стороны и быстро зашагал вдоль выстроившихся в ряд палаток к той, где ночевал немец. Его там не оказалось. В растерянности я поплелся назад и столкнулся с ним, когда он выходил из палатки Вэнса Фридмена.

Мы уставились друг на друга. С непроницаемым лицом он застегнул на молнию полог чужой палатки и оправил на себе походный костюм.

– Доброе утро, – сказал он.

– Доброе утро.

Мы пошли в сторону коттеджа.

– Что-нибудь нашли? – спросил я.

Он покачал головой.

– И я тоже, – сказал я.

Больше мы этой темы не касались. В начале десятого "караван" тронулся в путь, взяв курс на юго-восток, к Наманге.

9

В пограничный городок Наманга мы прибыли вскоре после полудня. День опять был сухой и жаркий. Горячие порывы ветра перекатывались по саванне, пыль впивалась в кожу, трескались губы.

И хотя туристам это доставляло неудобства, никто не жаловался. Ведь мы пересекали местность, наиболее богатую зверьем во всей Восточной Африке. Туристы заглядывали сюда не часто. В зоне между лагерем Кура и горами Мапараша попадались огромные стада антилоп-гну, зебр; тысячи животных брели на север, к руслам непересыхающих рек.

Когда автобусы подъехали к отелю "Наманга", туристы высыпали из них в радостном возбуждении. Женщины выстроились у душевых, а мужчины с облупившимися носами оккупировали бар и принялись хлестать ледяное пиво.

Джо, фон Шелленберг и я присели за столик на лужайке, подальше от шумной толпы. Осушив бутылку, фон Шелленберг извинился – ему надо было срочно позвонить.

Джо, проводив его взглядом, спросил:

– Каковы твои обязанности?

– Я у него на побегушках.

– Чем он занимается?

– Крупный промышленник.

– А поточнее?

– Напомни после, я у него спрошу.

Джо заказал еще пива – себе и мне. В тех редких случаях, когда маска энергичного администратора сползала с его лица, он выглядел усталым. Видать, осточертела ему его работа.

– Попадаются такие клиенты – врагу не пожелаешь, – вздохнул он. – Скотская профессия.

– Зато туризм дает казне валюту – так утверждает правительство.

– Ерунда это, дружище. Казне перепадают лишь жалкие крохи. Валюта остается там, где и была, – в Европе и Америке. Я служил когда-то в одной фирме, которая даже и не пыталась лицемерить. Туристы заранее, еще дома, оплачивали стоимость поездки: отели, транспорт, еду и все прочие расходы. По приезде в Найроби им выдавали карманные деньги в кенийской валюте, так что ни один доллар или фунт в Кению не попадал. Несколько лет подряд фирма несла убытки, а когда окончательно обанкротилась, хозяйничавшие в ней индийцы эмигрировали в Канаду и построили там несколько отелей.

– Бизнес есть бизнес, – заметил я.

Джо кивнул:

– Что правда, то правда. Организаторы туристских поездок – худшая разновидность дельцов. Изучив вкусы заморских толстосумов, они наживаются на их наивности, капризах и прихотях. Им сбывают всякий хлам, подделки под старину, деревянные фигурки и прочую экзотику, например ночлег на болоте под комариный писк, и они приходят в восторг от собственной отваги. Ничего не стоит уговорить их приобрести бесплодный участок земли, негодный даже для скота. Им можно сбыть солнце и пыль, они готовы выложить наличные за что угодно – им их просто некуда девать. Коренные кенийцы слишком горды, они такой, с позволения сказать, коммерцией гнушаются. У них не хватает мозгов, чтобы брать деньги ни за что. А то, что бесплатно, туристам неинтересно. Раз бесплатно, значит, вещь никчемная. Если открыть перед ними все двери и предложить провести отпуск в Кении задаром, знаешь, что они сделают? Поедут в другое место, где знают цену их долларам, маркам и фунтам. Ведь кое-кто из них всю жизнь копит, чтобы, уйдя на покой, совершить одно-единственное сафари, а затем уж и умирать можно спокойно. Запомни, для туриста ценность любой вещи определяется тем, сколько они за нее отвалили. Бывают, правда, исключения, когда им кажется, что они нас надувают, и они уезжают со своими вздорными и предвзятыми представлениями. Мудрая заповедь уличных торговцев с Кимати-стрит: никогда не требуй за товар подлинной цены. Иностранцы любят, чтобы с них драли семь шкур.

Джо загасил окурок в пепельнице. Его лицо помрачнело, проступили морщины на лбу, взгляд стал суровым и жестким.

– Жалкую деревяшку, цена которой пара шиллингов, сбывают за несколько фунтов, – продолжал он. – А спроси за нее настоящую цену, никто такую дешевку не купит. К тому же туристы обожают торговаться и считают, что им всегда удается перехитрить туземцев. Имей это в виду!

Я неопределенно хмыкнул.

– Ты мне открываешь глаза, теперь и мне понятно, что к чему.

– Не обольщайся. – Джо махнул рукой. – И не торопись после моих слов открывать туристическое агентство.

– Да где бы я, черт возьми, взял на это деньги!

– Деньги не главное. – Джо покачал головой. – Не в них дело.

– А в чем же?

– Вот в чем! – Он ткнул длинным указательным пальцем себе в голову. – Большинство кенийцев довольствуются ролью носильщиков, шоферов, приказчиков, официантов и рассыльных – лишь бы с голоду не помереть. Ума не хватает осознать всю безнадежность своего положения. Ведь лавочник еще не бизнесмен. Сам-то ты хоть это понимаешь?

Я пожал плечами.

– Чтобы стать гидом, тоже большого ума не надо.

Тут я покачал головой.

– Ничего ты, оказывается, еще не знаешь. В любом деле необходим опыт и мозги. Вообще-то, чтобы добиться успеха, прежде всего нужна сила воли и откровенная жестокость.

Я снова кивнул, про себя подумав, что мне следует отправиться на поиски немца. Вэнс Фридмен сидел в одиночестве в дальнем конце веранды и делал записи в дневнике.

Джо не умолкал. Сам он начал с должности младшего егеря в заповеднике. До недавних пор эта профессия была для черных недоступна. Проведя несколько лет на звериных тропах, он подал в отставку и сменил ремесло, стал сопровождающим туристских групп. Раньше и это занятие было исключительной монополией белых. Он выучился говорить на нескольких языках, включая французский, однако мудро решил не обнаруживать этого в присутствии Ивонн.

Он прекрасно выполнял свои обязанности, туристы требовали у агентства, чтобы к ним ставили именно его. На него был спрос, без дела он не сидел. Согласитесь, что в стране, где многие не имеют работы, это само по себе достижение: не он ищет работу, а работа ищет его. Во всех туристических конторах имеется его адрес и телефон. Не он им звонит, а они ему. Это и есть высший признак профессионализма.

– А почему ты ушел из егерей? – спросил я.

– Надоело выполнять чужие приказы, быть на побегушках. Попадаются такие горе-начальники – не могут кабана от собственного зада отличить!

Джо был гордым кенийцем. Без малого шесть футов роста, сухощавый, стройный. Костюм сафари от дорогого портного сидел на нем безупречно. Он держался внушительно, уверенно. Черным людям это редко удается, когда они заняты в туристической индустрии, где всем верховодят европейцы.

Проголодавшиеся туристы в предвкушении обеда потянулись к ресторану.

– Знаешь, чем я займусь, когда брошу нынешнее свое занятие? – спросил Джо. – Куплю себе парочку охотничьих ружей крупного калибра, скажем "винчестер-магнум". Таким можно уложить слона с первой попытки.

Я изобразил удивление.

– На кой черт?

– Стану охотником, – объяснил Джо. – В свое время я довольно метко стрелял.

– Но ведь охота запрещена, – напомнил я.

– Я тоже об этом слышал, – кивнул он. – Но ты бы изумился, узнав, что на самом деле творится. Гостящие в Кении знаменитости получают лицензию на кого вздумается.

До меня доходили такие слухи. Даже президент Всемирного фонда охраны животного мира, приехав к нам, якобы развлекался охотой на редких зверей.

– А сколько слоновой кости ежегодно вывозят из Кении! Я так смотрю на это: пока есть спрос, будет и предложение! А спрос не уменьшается. Китайские миллионеры из Гонконга не торгуясь берут львиные шкуры, слоновьи бивни и все остальное. И я бы не прочь поучаствовать в таком бизнесе – лишь бы писали без ошибок мое имя на чеках! Закажут рог носорога – я им отправлю всю тушу целиком. В этом деле долгие годы безраздельно господствовали белые, а едва кенийцы попробовали их потеснить, охоту объявили вне закона!

Самое удивительное заключалось в том, что Джо и не думал шутить. И кое в чем он был прав!

– Из меня выйдет выдающийся охотник. Кения таких еще не видывала!

– Ты хотел сказать: браконьер, – поправил я.

– Беспощадный истребитель крупной дичи. Дело не в названии, а в сути.

– Ах, Джо, – поспешил урезонить его я, – слишком уж ты разошелся. Не так-то легко обессмертить свое имя и войти в историю.

Он мрачно кивнул:

– Сам знаю.

Я допил свой стакан и поднялся.

– Только позвоню в Найроби и сразу вернусь.

Когда я подошел к стойке, фон Шелленберг расплачивался с портье за телефонный разговор.

– Звонил в свою контору, – объяснил он мне. – Необходимо постоянно быть в курсе всех дел.

– И мне тоже! – в тон ему воскликнул я.

Сначала я позвонил Асии. У нее для меня было лишь одно устное послание – от комиссара. Омари требовал, чтобы я немедленно связался с ним. Ни за что на свете, подумал я, набрал номер дактилоскопического отдела и подозвал Сэма.

– Наконец! Слава богу! – таковы были его первые слова.

– Что стряслось?

– Вчера мы весь день не занимали телефон, чтобы ты смог дозвониться.

– Мы?

Он пропустил мой вопрос мимо ушей.

– Откуда ты звонишь?

– Неважно. У тебя есть новости?

– Где ты находишься?

– Сначала ответь на мой вопрос!

Последовала тишина, Сэм собирался с мыслями.

– Плохи твои дела, старина. Целая куча неприятностей.

– Омари?

– Он и еще тысяча чертей. Откуда ты звонишь?

– Успокойся, Сэм. Что там у вас происходит?

В трубке послышался тяжелый вздох.

– Омари совсем взбесился, после того как ты исчез. Божится, что засадит тебя за решетку, едва ты объявишься.

– Ничего нового, – заметил я. – Ну а как с отпечатками пальцев?

– Я еще над ними работаю.

– Продолжай в том же духе, вечером позвоню.

– Погоди! – рассердился Сэм. – Что сказать Омари?

– Ничего.

– Я должен ему что-то сказать!

– Скажи, что я не звонил.

– Я не могу врать.

– Почему?

Сэм умолк, потом сказал грустно:

– Потому что я... законченный мерзавец.

– Знаю.

– Не могу ослушаться приказа. Твой звонок засекли, и Омари доложат, откуда ты звонил.

– Что-что?

– Да, – едва слышно произнес Сэм. – Не забывай, ведь у нас тут полиция. – И он повесил трубку.

Его слова отрезвили меня. Кто я такой, чтобы играть в прятки со всемогущими и всевидящими фараонами!

Заплатив за разговор, я вернулся на веранду к фон Шелленбергу и Джо. Втроем мы отправились в ресторан обедать.

Вэнса Фридмена что-то не было видно. Лео Папино сидел за столиком один, и мы подсели к нему. Он выглядел усталым, был бледен, все время отирал пот со лба.

– Вы здоровы? – спросил его Джо.

Он кивнул:

– Si. Слегка устал, жарко сегодня, si?

Однако, съев лишь несколько ложек супа, он извинился и пошел на веранду – отдохнуть, прежде чем мы снова отправимся в дорогу.

10

После обеда все снова заняли места в автобусах, и "караван" покатил на восток вдоль границы с Танзанией. Следующий привал, если верить карте маршрута, в Леме Боти, там бьют ключи, а в болотах водятся гигантские крокодилы и гиппопотамы.

Жара постепенно спадала, подул свежий ветер. Из-под колес летела тонкая, будто просеянная, пыль и густыми тучами повисала над саванной. Мы ехали сквозь бурый кустарник, по обеим сторонам дороги полыхали огненные деревья, виднелись громадные муравейники. Из зверей попадались пока только жирафы и газели. Над серо-муаровой равниной кое-где возвышались пологие холмы и каменистые гряды.

Сидя у окна, я думал об американце. Вэнс Фридмен ехал на заднем сиденье, он морщил лоб, стараясь сквозь пыль разглядеть окрестности. Сидевший рядом с ним Лео Папино, как обычно, листал карманную Библию.

Госпожа Поссар дремала, прислонив голову к плечу мужа. Француз был одет специально для сафари, в мешковатый дорожный костюм. Глаза в сетке морщин уставились в пространство. Мне казалось, что я понимаю, почему у него всегда такой озабоченный вид: должно быть, постоянно думает о своем винокуренном заводе, как бы чего там не приключилось в его отсутствие! А ведь, по словам Ивонн, фирма закрылась на лето, большинство сотрудников в отпуске. Может, Поссар из тех людей, что никогда не знают покоя? Оттого, наверно, и разбогател?

Ивонн одолжила у Вэнса Фридмена разговорник суахили и теперь упражнялась в произношении. Выглядела она по-прежнему замечательно, была веселой, бодрой и оживленной и то и дело теребила меня, требуя произнести какую-нибудь фразу.

Она мешала сосредоточиться, а мне было над чем поломать голову. Ухабистый проселок все тянулся и тянулся, казалось, ему не будет конца. Проехав пятнадцать километров, мы пересекли реку Наманга и оказались на территории заповедника Сокото. Еще двадцать километров на север, и проселок делал петлю у подножия горы Аспен, чья вершина достигает пяти тысяч футов над уровнем моря. До охотничьей гостиницы "Баобаб" оставалось не менее восьмидесяти километров. Горы Ингито, окаймлявшие озеро Амбосели, убегали на север. Они служили границей между двумя заповедниками. Амбосели отделяла от Цаво равнина Куко – огромное, покрытое сухой травой пространство между величественным Килиманджаро и горами Чиулу.

Не стану пересказывать фон Шелленбергу мой разговор с Сэмом, думал я, немцу незачем это знать.

Когда до "Баобаба" оставалось километров десять, дорога разветвилась. До горячих ключей Леме Боти было всего пять километров на юг. Речушка, бравшая там свои истоки, причудливо извивалась среди болот и впадала в озеро Амбосели, огибая южную оконечность гряды Ингито. Со склонов Килиманджаро стекали еще два потока, пополнявшие запасы воды в Амбосели. Они каким-то чудом не пересыхали на поросшем акациями нагорье.

Наш "караван" повернул к Леме Боти. Пыли здесь было поменьше, зато нас нещадно трясло на камнях. Я открыл окно. На востоке, всего километрах в двадцати, параллельно дороге тянулся горный кряж Ингито, его скалистые вершины круто вздымались над плоской местностью. Растительность становилась все беднее, а на склонах среди гигантских валунов виднелись одиночные акации да колючий кустарник. На склонах ярко цвели "канделябры", их толстые, мясистые ветви держали высоко над собой гирлянды алых цветов. Все реже и реже попадались на глаза скрюченные баобабы.

Я все думал: Вэнс Фридмен, Питтсбург, Пенсильвания. Торговец подержанными машинами, который всюду побывал и все на свете видел...

Теперь впереди уже можно было разглядеть оазис Леме Боти, пышная тропическая зелень резко выделялась на фоне спекшихся окрестных равнин. Водяные персики, зонтичные акации, дикие финики и огненные деревья буйно разрослись, создавая сплошной ковер, тянущийся вплоть до южной оконечности гор Ингито.

Вскоре "караван" уже въезжал на асфальтированную стоянку среди огненных деревьев, в ста метрах от ключей, откуда в заросли тростника уводила узкая тропинка. Там, на краю пруда, имевшего форму полумесяца, был сооружен деревянный настил, с которого можно было очень близко и в полной безопасности разглядывать жутких обитателей болот.

Все без исключения туристы направились к пруду.

Я наконец принял решение – необходимо дозвониться комиссару!..

11

В охотничью гостиницу "Баобаб" мы прибыли ровно в шесть.

Автобусы неожиданно выскочили из пылевой завесы на асфальтированную подъездную аллею. Вдоль нее в деревянные кадки и стальные бочки были высажены бугенвилеи, вьюнковые растения. Цепляясь за выступы в скалах, они упрямо карабкались вверх. Площадка для стоянки машин была размечена кустами роз. Все это возникало перед взорами туристов внезапно, едва автобусы сворачивали на асфальт, и производило сильное впечатление. "Баобаб" манил искрящимся великолепием, как факел в ночи, как колодец в пустыне. Подлинный оазис цивилизации среди дикой необузданной природы.

Ошеломляющий эффект, впрочем, был недолог. Он исчезал от вида множества автомашин на стоянке. Мы ступили на землю, разминая затекшие ноги, и потянулись вслед за Джо в вестибюль, чтобы взять у портье ключи от номеров. Омари наверняка уже не на работе, звонок к нему придется отложить до утра.

"Баобаб" был построен на горе Мешананаи, на высоте трех тысяч метров над уровнем моря. Отсюда вся долина Олоболоди как на ладони. Фундамент находился в самой сердцевине горы, и потому ее склоны частично образовывали стены "Баобаба". Из восьмидесяти комнат примерно половина выходила окнами на крутой обрыв; с противоположной стороны виднелась подъездная дорога, петляющая по пологому северному склону. Со стороны обрыва было устроено искусственное озеро и разбросана каменная соль, и сюда на водопой приходили различные животные: слоны, зебры, буффало, газели. Ночью включали прожекторы, так что туристы, сидя на длинной веранде, могли вдоволь налюбоваться зверьем.

Позади здания, в стороне от автомобильной стоянки, в твердой горной породе был выдолблен круглый плавательный бассейн. Выше него лепились по склону домики главного егеря заповедника и управляющего "Баобабом". Дизельный движок питал гостиницу электричеством, но его стук не мешал туристам, так как стоял он на достаточном расстоянии от основного корпуса.

Моя комната снова соседствовала с номером фон Шелленберга. Мы приняли душ, переоделись, спустились в ресторан и отыскали в углу стол, накрытый на двоих. Ели молча, лишь к концу ужина фон Шелленберг заговорил об американце.

– Я ему не доверяю, – сказал я.

Оказалось, что и немцу он внушает опасения. Затем снова наступило молчание. Поужинав, мы поднялись к себе. Фон Шелленберг хотел остаться один, чтобы поработать, и просил его не беспокоить. Я счел своим долгом заметить, что, отсылая меня, он подвергает себя риску, однако в ответ фон Шелленберг только махнул рукой и усмехнулся.

– Я буду осторожен, – обещал он.

– Запритесь, – посоветовал я, – и никому, кроме меня, не отпирайте.

Но и этого мне показалось мало. Я сходил к себе и принес "стар".

– Вы как будто умеете обращаться с оружием?

– Да не нужно ничего, – передернул плечами фон Шелленберг.

– Пусть все-таки лежит на столе – на всякий случай.

Я спустился в вестибюль и позвонил Сэму. Он сказал, что рад слышать мой голос, однако просил быть покороче, так как они с женой только что сели за ужин.

Я дал ему поручение и повесил трубку, лишив его возможности задать дополнительные вопросы. Им потребуется по меньшей мере двадцать четыре часа, чтобы установить, откуда я звонил. К тому времени мы уже будем катить по заповеднику Цаво в сторону Момбасы.

Из разговора с дежурным портье выяснилось, что наутро сюда прибудет самолет с припасами, но, к сожалению, все четыре места на обратный путь до Найроби уже забронированы.

– Не захватит ли экипаж посылку? – спросил я.

– Если только она не очень громоздкая.

Я заверил портье, что она будет крохотной, и отправился в бар. Вэнса Фридмена там не оказалось, а жаль: найди я его, все бы упростилось.

С кружкой пива в руке я вышел на террасу. В вечернее время равнина Олоболоди представляет собой захватывающее зрелище. Меньше чем в ста метрах от основания отвесной скалы я насчитал шесть слонов. Они пили воду вместе с кабанами, тут же паслись импалы и несколько антилоп. Мощные лучи установленных под верандой прожекторов заливали ярким светом площадку с озерком и каменной солью. Животные помельче робко прятались в тени, отбрасываемой крупными обитателями саванны. Искусственное освещение разгоняло тьму лишь до ближайших баобабов и акаций, а дальше до самого горизонта чернела ночь. На небе, подобно бриллиантовой россыпи, сверкали звезды, и потому на юго-востоке можно было различить очертания гор Ингито, темневших на фоне звездного небосклона.

Перед моим взором развертывался спектакль, поставленный самой природой. Сценой была освещенная площадка, актерами – звери. Саванна многие века хранила на своих страницах текст вечной пьесы. Впрочем, какой же театр с этим сравнится: тут все подлинное, неподдельное!

– Поразительно, верно? – воскликнул кто-то за моей спиной с типично английским выговором.

Я оглянулся – невысокий, коренастый европеец. Увлекшись фантастическим зрелищем, я и не заметил, как он подошел.

– Хэлло, – сказал я, меря его взглядом.

Раньше я не видел его – ни среди туристов, ни среди служащих "Баобаба".

– Брайан Хеллер. – Белый протянул мне загрубелую руку. – Можете называть меня просто Брайан.

Мы обменялись рукопожатием, и я представился:

– Канджа.

Ему было под шестьдесят, лицо в сетке морщин, голова седая. Глаза глубоко посажены и сощурены; лицо и руки покрыты ровным загаром.

– Вы правы, – произнес Брайан Хеллер, предупреждая мои вопросы. – Я не турист, а профессиональный охотник. В настоящее время служу егерем в заповеднике Олоболоди и живу вон в том домике на склоне горы.

– Так я и думал!

В грубых, цвета хаки шортах и серой рубашке с короткими рукавами Брайан Хеллер имел весьма бравый вид. Настоящий следопыт, подлинный часовой саванны.

– Это делает честь вашей проницательности, – улыбнулся он. – Можно вас угостить?

– Спасибо, я только что выпил пива.

– Вы не проводник? – спросил он.

– Фотограф, – ответил я.

– Из какой газеты?

– Свободный художник, сам себе хозяин.

– Непростое дело. У нас тут много бывает вашего брата. А вы впервые?

Я кивнул.

– Где же, дружище, вся ваша техника? За дело, такая ночь не повторится.

Я покачал головой.

– На сегодня хватит, надо передохнуть.

Он понимающе кивнул.

– Я в эту землю влюблен. Знаете, сколько лет я здесь? Тридцать! Работал в заповедниках по всей Восточной Африке. Марсабит, Мэрчисонские водопады, Серенгети – повсюду! Нет хищника, с которым бы я не сходился один на один. Вот, взгляните. – Он показал мне длинный шрам на волосатом предплечье. – Отметина леопарда. Кто-то из крестьян угодил в него из лука стрелой, но не добил, и зверь долго наводил ужас на всю округу. – Он задрал рубашку, обнажив спину. – А это львица. Тот же случай – в нее стрелял браконьер.

Я с интересом кивнул, и он продолжал:

– Это произошло в Амбосели...

Одна невероятная история следовала за другой. Лишь один раз он прервался, чтобы заказать еще пива. Удивительные приключения в глухих углах, почти от каждого из которых на его дубленой коже сохранилась зарубка. Поначалу он меня заворожил, но постепенно истории стали приедаться, так оно обычно и бывает.

Меня спасла Ивонн. Уже с полчаса я слушал Брайана, когда она выпорхнула на террасу. Многие туристы, отужинав, пили теперь здесь кофе, наслаждаясь звериным спектаклем и вечерней прохладой. Джо не было рядом с Ивонн – я не преминул отметить про себя это обстоятельство.

Я познакомил Ивонн с Брайаном, и тот рассыпался в старомодных любезностях, а затем предложил угостить ее. Официант принес напитки, и Брайан рассказал очередную историю, от которой у Ивонн побежали мурашки по коже. Тем временем слонов у соляных камней сменили буффало, носорог и семейство диких кабанов. На террасе защелкали камеры со вспышками.

Брайан сообщил нам, что он старый холостяк, любил всегда только свою работу и не испытывал потребности в семейных узах. Саванна не пилит его, не бранится, ни на что не жалуется. Он уверял, что именно здесь познал истинное счастье. Однако за бравадой егеря явственно сквозило одиночество – так на сырой глине видны слоновьи следы. Вот отчего он приходил каждый вечер в бар, знакомился со случайными людьми. Животные – благодарные слушатели, но в отличие от людей они никогда не научатся отвечать.

Наконец Брайан выдохся, утомленный собственным монологом. Он слегка захмелел и, пожелав нам доброй ночи, пригласил назавтра совершить с ним объезд долины Олоболоди. Затем нетвердым шагом поплелся в свою отшельническую обитель на каменистом склоне.

– Славный человек, – сказала Ивонн, провожая его взглядом.

Я согласно кивнул и спросил:

– А где Джо?

Она вскинула глаза.

– Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Мне казалось, что вчера вечером вы подружились.

Она передернула плечами.

– Вчера ничего не было, а сегодня он уже нашел кого-то еще.

Таков наш Джо, подумал я. Не из тех, кто готов терпеливо ждать, пока все само собой сладится. Я снова заказал пива, а для Ивонн – джин с тоником.

Туристы один за другим вставали с кресел и отправлялись на покой. Взошла луна, огромный яркий диск, – такая же, как и в прошлую ночь: она затопила долину холодным белым светом. В охотничьей гостинице было заведено в лунные ночи выключать освещение на террасе, так чтобы туристы могли погрузиться в романтическое очарование тропической ночи. Инстинктивно все понизили голос, перешли на шепот, прислушиваясь к хрюканью диких кабанов и всплеску мутноватой воды под копытами буффало.

Мы с Ивонн сели в кресла. Терраса почти опустела, лишь несколько пар – рука в руке, плечо к плечу – продолжали сидеть словно в оцепенении. Я тоже чувствовал на себе завораживающее действие лунного света, который словно бы умиротворял душу.

Первые два дня меня слишком одолевали заботы, чтобы я мог по достоинству оценить прелести француженки. Теперь же, когда мы оказались наедине, под этой луной, все мои заботы вдруг отдалились, исчезли.

Она спросила, женат ли я.

– Нет пока.

– И я не замужем.

– Знаю.

– Чем вы все-таки занимаетесь? – спросила Ивонн.

– Я телохранитель! – выпалил я, скорее всего находясь под действием лунного дурмана.

Она тряхнула головой и засмеялась:

– Охрана гостиницы, не так ли?

Я тоже рассмеялся и вспомнил, как искрилась ее кожа от воды.

– Что же у вас за профессия все-таки? – повторила Ивонн. – Только без вранья!

С какой стати я должен говорить ей правду?

– Я же сказал, телохранитель. Сопровождаю тех, кто боится ходить или ездить в одиночку. В данный момент на моем попечении довольно важный господин.

– Тот бизнесмен?

Я кивнул.

– Наверно, трудно поверить, что такой гигант боится незнакомцев, налетчиков и убийц?

– Ну что вы, их все боятся! – воскликнула она.

Мы говорили чуть ли не шепотом, чтобы не мешать романтическим парочкам вокруг нас. Мне хотелось узнать побольше как о самой Ивонн, так и услышать ее мнение о некоторых наших попутчиках. Мы проболтали до глубокой ночи.

Несмотря на сногсшибательную внешность, Ивонн, как выяснилось, страдала от одиночества. На родине у нее почти не было друзей, а родители вечно ссорились и почти не уделяли внимания дочери. Она с ранних лет привыкла быть одна, но временами одиночество ее пугало.

Я сказал, что, пока она со мной, ей бояться нечего.

– У вас есть оружие?

Я кивнул. По себе знаю, что одиночество скверная штука. Меня оно тоже пугает, сказал я ей.

Ивонн собиралась допить джин и уйти к себе, но теперь, видно, передумала. Придвинулась поближе, и я сжал ее ладонь в своей. Мы молчали, вслушиваясь в звучание ночи. Квакали лягушки, трещали цикады; с бескрайней долины, лежавшей у наших ног, долетел крик какой-то ночной птицы или отдаленный хохот мародерствующих гиен.

В тот вечер мы ушли с террасы последними. Я повел Ивонн к себе. У ее родителей был номер люкс этажом выше.

12

На следующий день за завтраком фон Шелленберг сообщил, что не может пока отправиться ни на одну из намеченных экскурсий по заповеднику. До обеда ему должны позвонить по очень важному делу.

– Не исключено, что мне придется вернуться в Найроби, – сказал он.

Мы сидели за столом вместе с Поссарами. Остальные наши знакомцы еще не спустились. Ивонн ушла к себе только на рассвете, и я не выспался.

Джо появился в дверях под руку с высокой и худой дамой. У нее были огненно-рыжие волосы и белое, как бумага, лицо. Они отыскали столик на двоих в некотором отдалении от нас. Ивонн, скользнув по ним взглядом, подмигнула мне.

Я любовался ее улыбкой и думал о том, что мне незачем спешить в Найроби. Решено, останусь с ней, что бы ни надумал мой немец!

Вэнс Фридмен, стремительно войдя в ресторан, сообщил, что Лео Папино совсем расклеился и решил полежать, так что на утреннюю экскурсию он не едет.

– Что с ним? – спросила Ивонн.

– Жар, – ответил Фридмен. – Говорят, едва не умер ночью. Я, как мог, утешил его. Я ведь и по-итальянски могу, росо-росо. – Американец хохотнул. – Ничего, поправится. Такие коротышки здоровее нас с вами.

Подозвав официанта, он велел отнести пастору завтрак.

– У него жар! – повторил янки и снова захохотал.

Спустя несколько секунд я поднялся из-за стола. Услужливый портье дал мне ключ от номера, в котором остановился Вэнс Фридмен. В ванной комнате я увидел стакан и в нем влажную зубную щетку. Вынув щетку, я взял стакан и поспешил к себе в номер. Там я упаковал его в большой конверт для отправки в Найроби.

Когда я снова спустился вниз, Джо уже суетился в коридоре, торопя с отъездом на утренние прогулки. Наш автобус шел в северном направлении, к горам Чиулу и Сойсамбу. Мы должны были захватить также край суровой пустыни Ньири. К обеду мы вернемся в гостиницу и после непродолжительного отдыха отправимся в долину Олоболоди, богатую баобабами и слонами, затем на юго-восток, к горам Ингито, и, наконец, доберемся до озера Амбосели. Такова была наша программа на день.

Я объяснил Ивонн, что не смогу поехать из-за срочной работы, и она не обиделась.

– Увидимся за обедом, – сказал я и отправился с фон Шелленбергом к нему в номер.

Он вернул мне револьвер. Предоставив немцу заниматься своими делами, я отправился к себе. Надписав на конверте со стаканом служебный адрес Сэма, я спустился к портье. Он заверил меня, что пакет с соблюдением всех необходимых предосторожностей доставят на Харамбе-авеню, как только самолет приземлится в Найроби. Он наотрез отказался от чаевых – видите ли, им это строго-настрого запрещено!

Туристы отправились на экскурсию, и гостиница погрузилась в тишину. Но тут за дело взялись уборщики и горничные – словно целая армия со свирепой одержимостью пошла в атаку на столы, ковры и полы. Терраса опустела, только несколько пожилых пар пили здесь кофе да двое молодых людей устанавливали кинокамеру, собираясь снимать зверей.

Внизу совершали утренние водные процедуры зебры, всевозможные газели и антилопы. Напившись, они укладывались подремать тут же, на зеленой травке.

Я сел в тени под навесом и от нечего делать стал наблюдать за киношниками. Они готовились запечатлеть на пленке стадо слонов, о приближении которых можно было судить по облаку пыли, поднявшемуся в километре от озерка. Еще дальше, над долиной, кружили стервятники.

К одиннадцати часам с уборкой было покончено, и многочисленная гостиничная челядь исчезла. Без особого труда я раздобыл у старшей горничной ключ от всех номеров. Показав ей список на расселение, позаимствованный мною у Джо, я сказал, что должен проверить, как устроились мои подопечные. Я молниеносно обыскал интересовавшие меня номера, перерыв чемоданы, кровати, шкафы, ванные комнаты, и обнаружил массу любопытного: пустяковые сувениры, украденные в гостиницах пепельницы, небольшие порции наркотиков – в основном марихуаны. Но ни пистолетов, ни патронов, ни какого другого оружия не нашел. В полдень я вернул ключ старшей горничной и снова устроился на террасе. Киногруппа все еще снимала четвероногих артистов, искавших спасения у воды от полуденного зноя. Гулко трубили слоны, оттесняя с дороги всякую мелочь. Отсняв несколько сот метров пленки, молодые люди наконец устроили перерыв – наверняка перегрелась камера – и послали официанта за ледяным пивом.

Что ж, подумал я, самое время пропустить кружку. Облокотясь на стойку, о чем-то болтал с барменом Брайан Хеллер.

– Хэлло! – крикнул он, завидев меня. – Выпейте со мной пивка.

Он был в тех же шортах цвета хаки, гольфах и грубых ботинках, совершенно облупившихся от острых камней и колючей растительности, но вместо белой рубашки, что была на нем накануне, под курткой сафари виднелась сероватая фуфайка.

– Как дела, как работа? – спросил я, залезая на высокий табурет.

– Только приступаю, старина. Еду после обеда к горам Ингито, там завершается строительство водоема и ирригационных сооружений. Хотите со мной? Будет на что посмотреть, особенно фотографу.

– Я бы рад, – сказал я.

– Заеду за вами ровно в четыре, – сказал Брайан и, расплатившись, ушел.

Туристы вернулись к обеду в пыли, обгоревшие докрасна, но довольные: они видели, как приканчивает свою жертву лев. Они так проголодались, что тут же устремились в ресторан, чем привели не готовых к их нашествию поваров и официантов в крайнее замешательство.

Фон Шелленберг потребовал, чтобы еду ему принесли в номер, а меня отпустил на все четыре стороны.

Я обедал с Поссарами и Вэнсом Фридменом. Лео Папино с нами не было. По словам Вэнса, который его навестил, пастору уже лучше, но не настолько, чтобы он мог спуститься в ресторан.

– Животом мается, – пояснил американец. – Коротышке недостает привычной венецианской кухни. К тому же его, видно, никто не предупредил, что в Кении нет средиземноморских бризов.

– Что за дурацкую шляпу он носит, – заговорил вдруг месье Поссар, – чистый мафиозо на пенсии.

Все были ошарашены этой тирадой. Даже Ивонн не подозревала, что отец может изречь столь длинную фразу на английском языке. Впрочем, до конца трапезы он больше не проронил ни слова.

После обеда я отправился к себе в номер и сладко соснул, а когда пробудился, туристы уже снова уехали на экскурсию. Под дверью я нашел записку от фон Шелленберга, он писал, что уходит ненадолго и вскоре вернется. О том, куда и зачем он отправился, в записке не было ни слова. Ну что ж, если он не боится за свою жизнь, мне тем более нет резона беспокоиться. В конце концов, он босс, и мое дело подчиняться.

Когда я спустился в вестибюль, Брайан Хеллер уже был там. Мы вышли на стоянку и сели в открытый зеленый "ленд-крузер", принадлежавший министерству туризма и заповедников. На специальной полке позади водительского сиденья лежал пропыленный "винчестер-магнум" 458 калибра.

– От браконьеров, – пояснил Брайан, заводя мотор. – Они хуже любого хищника.

Мы вылетели за ворота охотничьей гостиницы и по извилистой дороге помчались вниз в долину.

Егерь вел машину так же, как разговаривал: быстро и шумно; резко включал и выключал передачу, судорожно дергал баранку, "ленд-крузер" подпрыгивал на неровностях и заваливался на виражах. Вдоль дороги росли баобабы, акации, слоновья трава. Металлический ящик с инструментами как безумный подскакивал в багажнике, производя оглушительный грохот. Я терпел неудобства, стиснув зубы, Брайан же ничего не замечал – привык, должно быть.

Он без умолку говорил – наверно, о своей работе, о встречавшихся достопримечательностях. Слов, однако, я разобрать не мог, их уносил встречный ветер, они тонули в металлическом скрежете, который все нарастал, по мере того как машина набирала скорость.

Мы увидели одномоторный самолет конструкции "чироки", зависший над бурой от пыли посадочной полосой. "Чироки" приземлился и подрулил к дощатому сараю, над которым плескался на ветру полосатый мешок. Я держался за поручни обеими руками, нас неимоверно трясло. Мы значительно превышали дозволенную в заповедниках скорость, но в "ленд-крузере" не было спидометра, как, впрочем, и многих других приборов: указателей температуры воды, давления масла, зарядки аккумулятора. Пустые глазницы приборной доски делали ее похожей на череп. Брайан прекрасно обходился и так. Он провел в заповедниках тридцать лет и знал все повадки животных, чуял их за километр.

"Ленд-крузер" свернул с накатанной дороги и задребезжал вдоль границы выжженной травы в сторону возвышавшихся в отдалении гор Ингито. Брайан давил на педаль газа, не сбавляя скорости на крутых поворотах, перепрыгивая через рытвины, и при этом все рассказывал о повадках и привычках зверей. Мне было страшно от такой езды, каждый поворот казался последним, но Брайан моего состояния не замечал.

Мы были в пути уже час, и до северных склонов гор Ингито оставалось не больше километра. Они возникли внезапно из-за баобабов, стоявших в причудливом беспорядке. Склоны гор поросли густым кустарником, деревьями "канделябр" и были усеяны гигантскими валунами.

Брайан резко затормозил, и все, что было в машине, включая ящик с инструментами и меня самого, едва не вылетело на дорогу.

– Смотрите, вон там! – Толстым пальцем Брайан указывал на подножие гор.

Под кронами зонтичных акаций я увидел красный предмет, поблескивавший на солнце, до него было метров триста.

– Машина! – воскликнул я.

Брайан что-то буркнул, включил скорость и напрямик, через кустарник, подкатил к "сузуки", взятому напрокат в фирме "Авис". Двигатель красной малолитражки не успел еще остыть. Водителя видно не было. Брайан зычно крикнул, но никто не отозвался.

– Знаете, это чертовски опасно, – сказал он мне. – Здесь водятся огромные львы, мы категорически запрещаем туристам выходить из машин.

– Эй! Э-э-эй! – снова позвал он, но ответило ему только эхо. – Поедем, – сказал он, – потом с ним потолкую. Эту машину я еще раньше приметил на стоянке "Баобаба".

Мы снова залезли в "ленд-крузер" и вернулись на огневую просеку – полосу выжженной травы. В машине по-прежнему дребезжало, но я уже приноровился и начал разбирать, что говорил мне егерь.

– Теперь мы в Амбосели, – кричал он. – Граница между двумя заповедниками проходит по гребню этих гор. Сейчас откроется вид на озеро.

Мы обогнули холм, и внезапно за невысоким кустарником открылась водная гладь, в которой отражались горы. По берегам росли зонтичные акации и огненные деревья, высились заросли слоновьей травы. Брайан нашел тропу, тянущуюся вдоль берега, и по ней мы двинулись к бетонной платформе.

– Вот здесь. – Брайан надавил на тормоз и спрыгнул на землю прежде, чем "ленд-крузер" смолк.

Я шел за ним, от тряски во мне словно гайки разболтались. Мы оказались на вырубке, имевшей метров пятьдесят в длину и тянувшейся параллельно берегу. Площадь же самой платформы не превышала четырех квадратных метров.

– Это озеро Амбосели, – продолжал Брайан, – точнее, его залив. Само озеро там, за тростником. Осторожно, здесь водятся крокодилы размером с автобус.

Ширина залива составляла около ста метров. На противоположном берегу у отвесной каменной глыбы плескались волны. В длину залив простирался метров на триста, с озером его соединяла узкая, как бутылочное горлышко, протока.

– Работы здесь только что завершены, – рассказывал Брайан, заглядывая в люк в центре бетонного прямоугольника. – Объекту присвоено название "Куко". Сейчас сооружается еще несколько таких колодцев для снабжения диких животных питьевой водой. Под ногами у нас резервуар, от него проложены трубы довольно большого диаметра, вот такие. – Он показал руками. – Никаких насосов не требуется, вода под действием земного притяжения пробегает добрую сотню километров до искусственного водоема на равнине Куко.

В тростнике квакали лягушки, с озера доносился крик болотных птиц. Я с опаской поглядывал по сторонам, не подкрадываются ли крокодилы.

– Строительство началось в ноябре прошлого года, деньги на него дали американцы. Закончили месяц назад, три недели, как пустили воду. Официальное открытие состоится послезавтра.

Я кивнул: где-то об этом писали.

– Однако на то, чтобы заполнить водоем, потребуется время, – продолжал Брайан. – Вот взгляните.

Достав из кабины "ленд-крузера" целый ворох карт, он развернул одну из них. На крупномасштабной карте были отмечены мельчайшие детали рельефа, звериные тропы, не говоря уже о проселках, межах и водоемах. Залив, на берегу которого мы находились, был как на ладони, платформа нанесена красным фломастером. От нее на восток, к кружку в центре нагорья Куко, бежали две пунктирные линии. Рядом с кружком от руки была сделана надпись: "Плотина Куко".

– Вот оно, наше рукотворное озеро. – Брайан постучал ногтем по карте. – На его месте раньше был ключ, пересыхавший в сухое время года. Теперь же круглый год заповедник Цаво будет напоен водой. Скажу, не впадая в преувеличение, – это подлинный триумф инженерной мысли.

– Впечатляюще, – кивнул я.

– Впечатляюще?! – гаркнул Брайан. – Да это совершеннейшее чудо! Ведь равнина Куко – сущий ад, настоящая преисподняя. Там давно уже ничего не растет. Только в прошлом году от засухи погибло более тысячи слонов и десятки носорогов, не говоря уже о мелком зверье. Новая система водоснабжения превратит ад в рай. Вот увидите, пусть только новое озеро наполнится до краев.

– А что будет с Амбосели? – спросил я. – Оно не обмелеет, отдав свою воду?

Брайан засунул карту в карман.

– Совершенно исключено! Установлено, что даже в самый засушливый сезон уровень воды будет понижаться всего на несколько сантиметров. Не забывайте, воды Амбосели постоянно пополняются за счет реки Наманга и ключей Леме Боти. Мы тщательно изучили этот вопрос, в таких вещах рисковать нельзя.

Он подошел к краю платформы и помыл руки, хотя сам предупреждал о крокодилах. Внезапно он вскинул глаза на противоположный берег, потом на вершину горы и замер.

– Какой-то дурень туда забрался, – сказал он, распрямляясь.

Достав из машины бинокль, егерь навел его на горы, потом покачал головой и передал бинокль мне. Я стал вглядываться в каменистый берег – ничего примечательного.

– Я увидел отражение в воде, – сказал Брайан.

Я снова уставился в бинокль.

– Видите? – спросил он.

Я покачал головой.

– Старею, видать, – закряхтел Брайан, влезая в кабину. – Почудилось, видно, хотя голову бы дал на отсечение, что... Ну да ладно, залезайте в кабину, попутчик.

– Местный? – спросил я, садясь рядом с ним.

– Нет, – покачал он головой, – какой-то белый.

"Ленд-крузер" чихнул и рванулся с места прежде, чем я успел вцепиться в поручень. Назад мы ехали другой дорогой, не отрываясь, однако, от огневых просек. Машина подпрыгивала на кочках и неслась вперед, как рассвирепевший носорог.

13

Туристы вернулись с дневных экскурсий раньше нас с Брайаном. Автобусы, точно стадо зебр, уже выстроились в ряд на стоянке. Брайан затормозил и выскочил из кабины, а "ленд-крузер" долго еще колыхался и дребезжал.

– Не хотите ли выпить? – крикнул я ему вслед.

– Встретимся в то же время, что вчера. Идет?

– Буду вас ждать.

Брайан подошел к красному "сузуки", припаркованному в дальнем углу автомобильной площадки, покачал головой, потом направился вверх по тропинке к своему жилищу.

Поднявшись к себе, чтобы принять душ, я подошел к двери фон Шелленберга, соседствующей с моей, и уже собрался было распахнуть ее, как до меня донеслись голоса. Мой наниматель горячо препирался с кем-то.

– Мне он не нравится, – кричал фон Шелленберг.

– Я им займусь, – отвечал незнакомец.

Голос его показался мне знакомым. Минуту-другую оба молчали. Потом раздался звон стаканов, что-то забулькало.

– А как насчет денег? – спросил фон Шелленберг.

– Все улажено, – ответил незнакомец.

– Отлично. Как только здесь закончим, улетим в Швейцарию. Каждый получит свою долю.

Оба снова замолчали. Я стоял в нерешительности.

– Твой телохранитель, – заговорил незнакомец, – насколько он надежен?

– Умеет обращаться с оружием, – ответил фон Шелленберг.

– Что у него за пушка?

– Автоматический пистолет тридцать восьмого калибра.

– Что-нибудь придумаем, – помолчав, сказал незнакомец.

Я на цыпочках прошел в ванную, открыл краны. Раздеваясь, я весело насвистывал, потом залез в горячую воду и принялся тщательно соскребать с себя дорожную пыль. Надев свежий костюм, я постучался к фон Шелленбергу.

Немец сидел на кровати, держа стакан с виски. Незнакомец стоял у окна, тоже со стаканом в руке. Он был долговяз и сухощав, с чертами южанина – то ли француз, то ли итальянец или испанец, а может, и грек. На вид ему можно было дать лет сорок.

Фон Шелленберг представил нас друг другу. Незнакомца звали Янос.

– Янос мой компаньон, он только что прилетел из Европы.

Мы обменялись рукопожатием, ладонь Яноса оказалась жесткой и грубой. Произнося обычные в таких случаях любезности, он даже не улыбнулся.

Фон Шелленберг сказал, что я сопровождаю его в путешествии. Янос кивнул, и вот тут его тонкие губы растянулись в усмешке.

– Садитесь, – предложил мне фон Шелленберг. – Выпьете с нами?

Я кивнул. На тумбочке у кровати стояла початая бутылка виски. Он налил мне, и мы подняли стаканы в безмолвном тосте. Потом фон Шелленберг с озабоченным видом обратился ко мне:

– Планы изменились. Отпала необходимость моей поездки в Найроби, вы отправитесь туда без меня.

Я выказал удивление. Он взял сигару.

– Дело в том, что завтра вечером из Франкфурта прилетает еще один наш партнер. Я просил бы вас встретить его в аэропорту и тотчас доставить сюда. Возникли неотложные дела, которыми нам надлежит незамедлительно заняться.

Он как будто совершенно упустил из виду одно обстоятельство: утром наш "караван" снимается с места и берет курс на Момбасу. Я напомнил про это, и он кивнул.

– Я договорился, что задержусь здесь на пару дней. А потом мы с вами вновь присоединимся к маршруту "Цаво-четыре" в отеле "Ньяли-Бич", как раз поспеем к прогулке на парусных лодках, дхоу, до Ламу.

Теперь уже я кивнул. Значит, мне еще удастся провести несколько дней с Ивонн. Однако я опасался за своего работодателя и без обиняков сказал ему об этом. Хмыкнув, немец ответил, что ему здесь ничто не угрожает. Мы выпили еще и пошли ужинать. В дальнем углу ресторана отыскался столик, накрытый на троих. Ели молча. Янос мне не нравился. Очевидно, я ему тоже не приглянулся.

Мы доедали свиные отбивные, когда он вдруг обратился ко мне:

– Я слышал, вы неплохо стреляете.

Я изумленно вскинул на него глаза, но тут вмешался фон Шелленберг:

– Янос тоже волнуется за мою безопасность. К тому же сюда едет наш партнер, вот он и спросил про вас.

Я понимающе кивнул. У меня возникло мимолетное чувство неловкости: немец платит мне ни за что, но, раз ему так нравится, пора принимать это как должное и наслаждаться жизнью.

– Пожалуй, один лишь американец внушает беспокойство. – Фон Шелленберг указал на Вэнса Фридмена: – Вон он, сидит за столиком с французским семейством. В нем есть что-то подозрительное.

– Похож на удалившегося от дел шулера, – заметил Янос.

– Сегодня я снова побывал в его номере, – доложил я. – Никакого оружия, даже перочинного ножа!

Карие зрачки Яноса забегали – то на Фридмена поглядит, то на меня. А на губах все то же подобие улыбки. Я не мог понять, смеется он надо мной или Вэнсом Фридменом. Шулер на пенсии! Именно это сравнение я искал с тех пор, как впервые увидел янки в отеле "Бульвар". Не в бровь, а в глаз!

До конца ужина больше не было произнесено ни слова. Кофе пили на террасе. Янос и фон Шелленберг говорили о делах, о переводе каких-то акций из нью-йоркского банка "Ферст Нэшнл" в цюрихский "Кредит Женераль". Судя по отдельным репликам, фирма задолжала фон Шелленбергу. Янос уверял, что по возвращении в Европу недоимка будет погашена.

– Как мне добраться до Найроби? – спросил я.

– Янос вас отвезет, – ответил фон Шелленберг. – Он зафрахтовал самолет.

Таким образом я получил ответ на другой, незаданный вопрос – как Янос оказался в "Баобабе".

Фон Шелленберг перевел глаза на Яноса, тот молча кивнул.

– Завтра утром в путь, – продолжал немец. – Ганс прилетает в десять вечера триста девяносто первым рейсом "Люфтганзы". Янос заказал три номера в "Бульваре". Переночуете там, послезавтра вернетесь, а уж потом махнем в Момбасу.

Я опять кивнул, меня такая программа вполне устраивала. Таким образом, в Найроби у меня весь завтрашний день свободный – вполне достаточно времени, чтобы довести до конца дела с Сэмом.

Выпив кофе, мы заказали бренди. К нам присоединился Вэнс Фридмен, и ему представили Яноса.

– Счастлив нашему знакомству! – воскликнул американец, восторженно пожимая руку партнеру фон Шелленберга.

Янос, ответив на рукопожатие, сухо кивнул, отнюдь не притворяясь, будто знакомство с янки ему приятно.

– Вы откуда родом? – спросил Вэнс.

– Из Австрии, – ответил Янос, немало удивив меня: я был уверен, что он не удостоит американца ответом.

– Там мне бывать не доводилось, – признался янки. – Хорошая страна?

– Жить можно. – Янос повел плечами.

– А вы не бывали в Штатах? – не унимался Вэнс Фридмен.

Янос покачал головой, и Вэнс протянул ему визитную карточку.

– Вот мой адрес. На случай, если окажетесь в наших краях. Я торгую подержанными автомобилями.

Янос, взглянув на карточку, сунул ее в нагрудный карман.

– А что у вас за бизнес? – напирал американец.

– Бухгалтер я, – ответил Янос.

Тут к нам подошел Брайан Хеллер с кружкой пива в руке.

– Добрый вечер, джентльмены!

Мы нестройно отозвались на его приветствие.

– Портье сказал мне, – обратился он к фон Шелленбергу, – что это вы ездите на красном "сузуки".

Серые зрачки немца застыли.

– Ну и что?

В его голосе сквозила угроза, Брайан заколебался.

– Хотел только обратить ваше внимание, сэр, что правилами пребывания в заповеднике запрещается покидать автомобиль и совершать пешие прогулки.

– Черт возьми, а кто вы такой? – негромко спросил фон Шелленберг.

– Брайан Хеллер. Местный егерь.

– Вот оно что! – кивнул немец.

– Считаю своим долгом вас предостеречь, – примирительно сказал Брайан. – Извините, джентльмены, что прервал вашу беседу. Доброй ночи!

Он пошел назад к бару. Фон Шелленберг тоже поднялся.

– Мне пора отдыхать, – сказал он. – Можно вас на минутку, Канджа?

Мы прошли в вестибюль.

– Кто этот человек? – спросил фон Шелленберг.

– Командует зверьем в заповеднике, – ответил я. – Оказывается, вы взяли напрокат машину, я и не знал.

– Янос ее пригнал. После отъезда туристов мы остались бы без транспорта.

Поразительная предусмотрительность!

– Как с деньгами, не нужно ли еще на расходы? – вдруг спросил фон Шелленберг.

Я покачал головой – чего-чего, а денег у меня больше чем достаточно.

– Отлично! Человека, которого вам завтра надо встретить, зовут Ганс, Ганс Мюллер. Прошу вас позаботиться о нем. Он занимает чрезвычайно важный пост в нашей организации.

Я хотел спросить, зачем это фон Шелленберг разгуливал по заповеднику, но он уже спешил к себе в номер, нетерпеливым жестом отсылая меня прочь.

– Хэлло! – раздался позади женский голос. Я обернулся и увидел Ивонн в белом вечернем платье. Она была восхитительна. – Где ты прячешься?

– Ужинал с коллегами. Есть у тебя время пропустить стаканчик?

Она кивнула. Мы отыскали укромный уголок на террасе, и к нам тут же подошел официант. Вэнс и Янос болтали друг с другом на прежнем месте. Спустя два часа, когда мы с Ивонн ушли в ее номер, они все еще сидели за столиком.

К себе я вернулся только на рассвете. На полу у двери лежала записка от Вэнса Фридмена: "Срочно нужно поговорить. Жду в номере 315".

Когда я умылся и оделся, часы показывали уже половину седьмого. Я упаковал дорожную сумку для предстоящей поездки в Найроби и ровно в семь постучал в дверь Вэнса. Раз уж я ему срочно нужен, он простит мне такую рань.

На стук, однако, никто не отозвался. Я спустился вниз и позвонил американцу в номер. Трубку не снимали, и я поделился своим беспокойством с портье. Тот захватил ключ, и мы вместе поднялись на третий этаж.

Уже с порога стало ясно, что Вэнс Фридмен в номере не ночевал. Кровать была застелена, в ванной комнате сухо и прибрано, на полочке у зеркала аккуратно расставлены бритвенные принадлежности.

Тут я услышал крик портье и пулей выскочил из ванной. С перекосившимся от ужаса лицом он указывал на распахнутое окно. Мысленно готовя себя к худшему, я выглянул наружу.

Вэнс Фридмен, неуклюже распластавшись, лежал на куче валунов метрах в сорока ниже гостиницы.

– Вызовите управляющего, – велел я портье, и мы оба устремились вниз.

Портье бросился к телефону, я же выскочил наружу и по узкой тропке, вьющейся вокруг гостиничного здания, поспешил вниз, на дно каменного мешка. Через несколько секунд я подбежал к бездыханному телу. Труп уже успел закоченеть.

Вскоре появился управляющий в сопровождении портье и Брайана Хеллера. Мы вместе перевернули тело янки.

– Вот те раз! – изумился Брайан. – Это же один из тех, с кем вы вчера сидели на террасе.

Я кивнул, и егерь склонился над трупом.

– Видно, хватил лишнего, а? Бедняга, какой нелепый конец!

– Необходимо сообщить в полицию, – напомнил я.

– Ближайший полицейский участок – в Вои, – сообщил управляющий, нервный малорослый человечек.

– Знаю я этих увальней, – сказал Брайан, – раньше полудня не прибудут.

Мы переминались в нерешительности.

– Нельзя его здесь оставлять, – заговорил управляющий. – Это может испортить настроение нашим постояльцам.

Мы согласились с ним.

– Рано или поздно что-нибудь в этом роде должно было случиться, – сказал Брайан. – Давно следовало поставить решетки на окна, чтобы такой вот пьянчуга не сиганул вниз.

Казалось очевидным, что произошел несчастный случай: турист выпил лишнего, поднялся к себе и слишком резко распахнул окно.

Управляющий скривился. Он не был способен к решительным действиям. Лучше всех владел собой Брайан Хеллер, вот с кого следовало брать пример.

– Раз так, за дело! – воскликнул он. – Уберем его, пока туристы не поднялись.

Мы с трудом втащили тело по крутой тропинке наверх. Брайан предложил занести труп в триста пятнадцатый номер и уложить на кровать. Так мы и сделали. Управляющий сунул ключ от номера в карман и оставил портье сторожить дверь до приезда полиции. Ничего хорошего от визита блюстителей порядка он не ждал.

Мы спустились вниз и заказали кофе. Управляющий, дозвонившись в полицию, присоединился к нам. Я показал им записку Вэнса, рассказал, как не мог до него дозвониться: пусть лучше услышат от меня, чем от портье. Ждать приезда полиции из Вои в мои планы не входило.

Позднее, за завтраком, я поведал о случившемся фон Шелленбергу и Яносу.

– Он мертв? – вытаращил глаза фон Шелленберг.

Я кивнул.

– Как же это?

– Судя по всему, выпал из окна. В общем, свернул себе шею.

Я сказал им о записке, которую нашел под дверью. Они помолчали, потом Янос спросил:

– А что в ней?

– Ему надо было срочно со мной поговорить. Но когда я пришел, он уже лежал на дне ущелья. Мертвый.

Фон Шелленберг закурил сигарету.

– Мы с ним расстались в баре, – сказал Янос бесстрастно. – Незадолго до полуночи. Весь вечер пили и довольно крепко набрались.

– О чем разговаривали? – спросил я.

– Это что, допрос? – Янос растянул губы в ухмылке.

Я пожал плечами.

– Не я, так полицейские об этом спросят.

– Предоставим это им, о'кей?

Я кивнул. От взгляда его карих глаз у меня побежали по спине мурашки. К тому времени, когда приедет полиция, "караван" с туристами уже будет на полпути к Момбасе, а мы с Яносом улетим в Найроби. Из тех, кто провел здесь роковую ночь, останется один фон Шелленберг, а уж он-то не станет горевать по бедняге Вэнсу.

Если в трупе окажется столько алкоголя, сколько я мог предположить, полиция только обрадуется, закроет дело и поспешит объявить происшедшее несчастным случаем. Когда мы сюда вернемся, дознание уже завершится и про американца забудут.

Мне не терпелось узнать, удалось ли Сэму установить принадлежность отпечатков, которые я послал ему из "Баобаба". Кем бы Вэнс Фридмен ни оказался на поверку – а я уже не сомневался, что он не тот, за кого себя выдавал, – он не мог так просто выпасть из окна. Опытный выпивоха, не забывший в полночь оставить записку под дверью! Нет, тут не обошлось без посторонней помощи...

14

Когда фон Шелленберг сказал, что Янос зафрахтовал самолет, я решил, что самолет прилетит за нами к условленному часу. Но оказалось, что уже с вечера он был на месте. В десять утра на машине, принадлежащей гостинице, нас довезли до взлетной полосы. Я удивился еще сильнее, когда понял, что пилот – Янос.

– Я это дело знаю, – признался он не без гордости.

Аэроплан, одномоторный "чироки" с регистрационным номером КАЙ-203А, вырулил на взлетную дорожку. Мне пришлось кричать, чтобы меня услышали, – мотор ревел что есть мочи:

– Вы и прилетели сюда на самолете?

Янос кивнул. Он поставил машину против ветра, прибавил газу и начал разбег. Внезапно "чироки" точно сорвался с цепи, помчался по лужайке, дрожа и подпрыгивая на неровностях, в сторону зонтичных акаций в дальнем конце взлетной полосы. С каждой секундой увеличивая скорость, мы неслись прямо на деревья. Казалось, столкновение неизбежно, но тут самолетик плавно оторвался от земли и, описав дугу над купами акаций, взял курс на Найроби. Янос ухмыльнулся и откинулся в кресле.

– Я двадцать лет вожу самолет, – похвастался он.

Но меня это вовсе не волновало. Я складывал в уме два и два и получал довольно несуразный ответ. Ведь фон Шелленберг утверждал, что это Янос пригнал взятый напрокат "сузуки" в охотничью гостиницу "Баобаб". А сам Янос сказал, будто прилетел на самолете. И то и другое – в один день. Полная неразбериха.

Множество вещей нуждалось в объяснении. В том числе и то, как Вэнс Фридмен выпал из окна.

Мне не терпелось поговорить с Сэмом.

Полет до Найроби занял час. Нередко можно слышать, что столичный аэропорт "Уилсон" – самый большой в Африке для легких самолетов. Не знаю, так это или нет, но на восточном побережье другого такого я не видывал. Пока мы подруливали к стоянке, я увидел по меньшей мере тридцать гигантских ангаров, поставленных по периметру летного поля. Большинство спортивных самолетов принадлежат частным транспортным компаниям, осуществляющим пассажирские перевозки. Есть тут и ангары различных государственных учреждений, например воздушной медицинской службы, сельскохозяйственного отряда для опыления полей. Здесь же находится летная школа. Одновременно на поле можно увидеть до сотни пестро разукрашенных одно– и двухмоторных самолетов, не считая тех, что ремонтируются в ангарах. И теперь в небе над аэродромом я насчитал по меньшей мере восемь машин: одни ждали разрешения на посадку, в других курсанты отрабатывали приемы пилотажа.

Мы взяли такси и поехали в город. Из отеля "Бульвар" я позвонил Сэму.

Он обрадовался, услышав мой голос, даже вроде как облегченно вздохнул.

– Ты где?

– В Найроби.

– Я бы на твоем месте первым делом позвонил Омари. Он готов тебя заживо слопать!

– Что опять стряслось?

– Много чего. Сам толком не знаю, но чую – пахнет жареным. Такое ощущение, будто где-то подложена бомба и вот-вот взорвется, а мы не успеем отыскать ее и обезвредить. По тому, как Омари требует тебя, можно судить, что дело нешуточное.

Я задумался. Пожалуй, пора мне перекинуться словечком с комиссаром – настало время. Однако всему свой черед, есть дела и поважнее.

– Начинай с Вэнса Фридмена, – велел я Сэму. – Что-нибудь раскопал?

– Не знаю, может, это ничего тебе не скажет. Пользуясь нашими добрыми отношениями с Американской библиотекой, я раздобыл телефон фирмы "Ам Моторс" в Питтсбурге. Вэнс Фридмен действительно управляющий одного из филиалов.

– Где он сейчас?

– Проводит отпуск на Багамских островах, – ответил Сэм. – Вместе с женой.

Невозможно! – подумал я и высказал свои сомнения Сэму.

– Мне это тоже пришло в голову. Поэтому я связался с его личной секретаршей, и она заверила меня, что Вэнс греет косточки на Багамах. Оказывается, он накануне звонил ей оттуда, чтобы поздравить с днем рождения: ей стукнуло двадцать два года.

– Он мог звонить откуда угодно.

– Она уверена, что ее вызывали из Нассау. Дело в том, что счет за разговор прислали в контору.

– Что же, у Фридмена не оказалось с собой денег?

– Секретарша сказала, что это в духе старины Вэнса. Он никогда не платит сам, если может уплатить фирма.

– Но это же полнейшая бессмыслица, – сказал я.

– Теперь ты понимаешь, почему я места себе не находил. Объясни же наконец, что у вас там происходит!

Я и сам хотел бы это знать, сказал я Сэму, но он, понятное дело, мне не поверил, решил, что я не доверяю ему.

– Ты получил стакан? – спросил я.

– Да, – ответил он, – и ничего не обнаружил.

– Никаких отпечатков?

– Нет, отпечатки были, но в наших архивах ничего похожего не оказалось.

– Они не совпали с теми, что ты снял в отеле "Бульвар"?

– Я с этого начал, но, увы...

Молчание. Я оказался в тупике.

– Что-нибудь еще? – спросил Сэм. – Чем еще могу помочь?

– Нет, ничего больше не приходит в голову. Спасибо.

– Рад стараться, – сказал Сэм и добавил: – Кстати, на этот раз нас никто не подслушивает.

– Спасибо.

– И все же советую позвонить комиссару Омари.

Он снова бросил трубку первым. Не забыть бы в следующий раз отчитать его! Последовав его совету, я набрал номер комиссара. Мне ответила секретарша: комиссар отбыл по делам, что ему передать? Я буркнул, что позвоню позднее, и повесил трубку.

Из своего номера спустился в вестибюль Янос.

– Хочу пройтись, – сообщил он мне. – Вечером приеду в аэропорт встречать Ганса.

Я сухо кивнул. Незачем притворяться, что он мне нравится! Он вышел на улицу и сел в такси. Янос вызывал у меня тревогу.

Затем я позвонил Асии. Она передала мне пять посланий – все от Омари. Комиссар по-прежнему требовал, чтобы я тотчас мчался к нему на службу. Но ведь я выяснил, что его там нет.

Мне предстояло скоротать полдня, набраться терпения. Я не мог рисковать – домой появляться нельзя, пока ищейки Омари меня разыскивают. Купив в сувенирной лавочке на первом этаже купальные трусики, я переоделся и отправился в бассейн при гостинице.

Я купался, нежился на солнце и думал о том, кто и почему убил Вэнса Фридмена. Кто такой этот Вэнс Фридмен? Какую роль в его гибели сыграл Янос? Почему фон Шелленберг солгал насчет взятой напрокат машины?

Еще дважды я пробовал дозвониться до Омари. Он так и не возвратился в свой кабинет, и секретарша не имела ни малейшего представления о том, где он. Может быть, ему все-таки что-то передать? Нет-нет, спасибо.

Я вернулся на топчан у бассейна и снова погрузился в раздумья. Теперь главным образом о Яносе: что у них за дела с фон Шелленбергом?

Я припомнил: немец при первой нашей встрече сказал, что не привез телохранителя из Германии потому, что совершает увеселительную, а не деловую поездку. Это все равно что купаться в бассейне в спасательном жилете, пошутил он тогда. Однако сейчас он счел нужным вызвать Яноса, якобы бухгалтера, а теперь еще и Ганса Мюллера. Кстати, какого числа Янос прилетел из Европы в Найроби?

И вдруг меня осенило. В тот вечер, когда в нашем люксе был учинен разгром, звонил туда именно Янос. Только сейчас я понял, что это был не международный звонок: не было характерных сигналов отсчета времени. И слышно было так, что я тогда еще подумал – звонят из Найроби. Но фон Шелленберг заявил мне, что это из Западной Германии, а позднее сам связался с Яносом.

Я поднялся к себе в номер, принял душ, потом опять спустился. Было время послеобеденного затишья, и девушка за столиком администратора лениво листала журнал.

– Несколько дней назад, – начал я, – мой друг звонил из отеля в Западную Германию. Нельзя ли установить, какой номер он вызывал?

По счастью, она пребывала в благодушном настроении и сразу поняла, что от нее требуется. Обычно они услужливы только с заморскими туристами. Но эта дежурная составляла приятное исключение – она даже улыбнулась мне.

– Ваш друг проживал у нас?

– Совершенно верно.

– В каком номере?

Я ответил.

– Какого числа состоялся разговор?

Я назвал дату.

Заглянув в регистрационный журнал, она быстро отыскала то, что мне было нужно.

– Фон Шелленберг?

– Он самый.

На клочке бумаги она написала какие-то цифры.

– Это номер его счета. Пойдите в бухгалтерию, она за углом. У них должна храниться копия.

– Но зачем это? – изумился я.

Она терпеливо улыбнулась.

– Все, за что ваш друг платил, включая и телефонные разговоры, там помечено.

– А можно установить, кто ему звонил?

Она покачала головой:

– К сожалению, нет.

– Спасибо! – воскликнул я и поспешил в бухгалтерию.

Через десять минут копия счета фон Шелленберга была у меня в руках. Я вернулся к бассейну, заказал пиво и принялся изучать листок с цифрами. За время проживания в отеле "Бульвар" фон Шелленберг звонил четыре раза, и все по одному и тому же номеру в Найроби: 48-91-55.

Нет, ошибки тут не было: четыре звонка имели место, причем один из них состоялся при мне, и фон Шелленберг сказал тогда, что звонит в Европу.

Я позвонил в отель "Наманга", где мы с туристами, покинув Найроби, провели первую ночь. Там ко мне тоже отнеслись дружелюбно. Терпеливо выслушав мою просьбу, женщина попросила подождать и полезла в регистрационный журнал.

– Какого числа, сэр? – спросила она.

Я ответил и услышал в трубке шелест листаемых страниц.

– В какое время дня?

– Примерно в половине первого. Я и сам тогда звонил в Найроби, по телефону двадцать один, девяносто один, одиннадцать. Есть об этом запись?

– Одну секунду... Нашла... В двенадцать сорок... Найроби, двадцать один, девяносто один, одиннадцать.

– А по каким номерам звонили незадолго до меня?

Она продиктовала шесть номеров.

– Именно в такой последовательности?

– Да-да.

Поблагодарив, я повесил трубку.

Дважды фон Шелленберг звонил в Найроби по номеру 48-91-55, между первым и вторым звонками был международный разговор с Цюрихом.

Я снова набрал 21-91-11 и подозвал Сэма.

– Решил все-таки еще кое о чем тебя попросить, – сказал я и продиктовал номера.

– Сорок восемь – это индекс столичного района Левингтон, – сообщил он.

– Сам знаю. Как скоро можно выяснить адрес?

– Скоро.

– Скажем, к вечеру?

– Уже и так вечер, старина! Рабочий день кончился, позвони утром.

– Ну что же, идет.

– Но не раньше восьми, – произнес он с напором, – и не домой, а сюда, на службу. Не перепутай!

– Все ясно, – ответил я.

Раз он назначил звонить в восемь, значит, кто-то займется этим прямо сейчас.

– Ты был у Омари? – спросил Сэм.

– Его нет на месте. Не знаешь, где он может быть?

– Где угодно, – ответил Сэм. – Столько важных шишек понаехало – яблоку негде упасть. Вечером улетает президент Филиппин, Омари может быть в аэропорту. Конференция уже закончилась, слыхал?

Стало быть, я могу вздохнуть с облегчением: Омари больше не нуждается во мне для охраны глав делегаций. Однако весьма настоятельной становится проблема моей собственной безопасности. Клиент нередко утаивает кое-какие сведения от телохранителя, но заведомо врать по меньшей мере не по-джентльменски! Особенно когда последний рискует собственной жизнью.

Тут в памяти возник голос Сэма: "Позвони в восемь утра". И ведь он опять первый положил трубку!..

15

Я приехал в международный аэропорт в девять вечера, до прилета Ганса Мюллера оставался еще целый час. В зале отлета толпились пассажиры и провожающие – главным образом делегаты и журналисты, разъезжающиеся после конференции ЮНКТАД. Зато в зале прилета практически не было ни души. Очевидно, в этот час никаких рейсов не ожидалось.

Я отправился прямехонько в бар "Ямбо" и заказал пиво. Репродукторы объявили вылет рейса 488 компании "Пан-Америкен": Киншаса – Дуала – Лагос – Нью-Йорк. Какого-то мистера Джонсона торопили пройти к выходу на посадку. Я надеялся, что Янос не опоздает к прибытию рейса "Люфтганзы", иначе как я разыщу среди пассажиров Ганса Мюллера?

Тут мне пришло в голову взглянуть на табло. Оставив недопитый стакан с пивом на стойке, я прошел на середину зала. Нынче в Найроби должны были прибыть всего четыре самолета, и лишь один из них до полуночи – самолет из Джидды, столицы Саудовской Аравии.

В международном аэропорту Найроби конторы всех авиакомпаний находятся в зале вылета. Представительство "Люфтганзы" помещается в секторе № 2. Чтобы навести справки, мне придется пересечь огромную стоянку для автомашин. Расплатившись за пиво, я неохотно отправился туда. Вечер был холодный, на небе ярко мерцали звезды, над взлетной полосой только что взошла луна.

Сектор № 2 был забит пассажирами. Служащие и носильщики багажа сбивались с ног. Я протиснулся сквозь толпу к двери служебного помещения и постучал. Громкий голос пригласил меня зайти.

За столом, заваленным бумагами, сидел управляющий. Он поднял на меня голубые глаза и спросил нетерпеливо:

– Да?

Я задал свой вопрос, и он покачал головой:

– Мы сегодня уже наших самолетов не ждем.

– Так что же, этот рейс отложен по техническим причинам?

– Такого рейса нет в расписании.

Я уставился на него, он на меня. Потом он пожал плечами, хотел даже улыбнуться, но оказалось, что на это у него просто не осталось сил – слишком устал...

– Да как же, есть рейс, – сказал я неуверенно.

Он изобразил неподдельное изумление.

– В самом деле?

– Номер триста девяносто один, – сообщил я ему.

– Такого рейса не существует, – ответил он. – Уж я-то знаю, можете мне поверить.

Я по-прежнему пялил на него глаза. Голова работала плохо.

– Вы уверены? – переспросил я.

Он в отчаянии всплеснул руками.

– Уверен ли я? – Его задел мой вопрос. – Я здесь уже полгода, и ни разу ни один самолет "Люфтганзы" не прилетал сюда в ночное время. Их рейсы все утренние – с восьми пятнадцати.

Голова моя заработала чуть быстрее.

– Может быть, чартер?

– Сегодня у "Люфтганзы" нет чартера.

– А у других компаний?

– Этого я знать не могу. Обратитесь в справочную аэропорта.

Я покачал головой.

– Ганс Мюллер прибывает триста девяносто первым рейсом "Люфтганзы".

Тут управляющий затряс головой, провел пятерней по волосам.

– Говорят же вам, сэр, такого рейса в нашем расписании нет. Попытайте счастья утром. Ваш друг мог ошибиться.

– Спасибо, – буркнул я и пошел к двери.

Продираясь сквозь толпу пассажиров, я услышал, как репродукторы выкликают мое имя: меня ожидали у справочного бюро. Я еще энергичнее заработал локтями.

Янос поджидал меня у окошка справочной с коренастым бледнолицым мужчиной в очках с металлической оправой.

– Познакомьтесь, это Ганс Мюллер, – представил его Янос.

Мы пожали друг другу руки. Ладонь у Мюллера была твердой и грубой, взгляд отсутствующий, хотя он и улыбался, и говорил, что очень рад нашей встрече.

– Ганс прилетел раньше, чем должен был, – объяснил мне Янос, – другим рейсом.

Я не стал задавать вопросов: все равно правды не скажут.

– Извините, что доставил столько хлопот, – добавил Ганс, хотя по всему было видно, что ему на меня плевать.

– Ничего, – ответил я. – Фон Шелленберг мне за это платит.

Последовала неловкая пауза, затем Янос, кашлянув, сказал:

– Ну что ж, господа, поедем?

Мы отправились к машине, оставленной в дальнем неосвещенном углу парковочной площадки. Это была серая "тойота" с двумя дверцами. Янос сначала отпер ту, что для пассажира, потом обошел машину и сел за баранку. Я полез назад, и тут словно разрывная пуля угодила мне в затылок, я окунулся во мрак.

Когда я очнулся, машина неслась куда-то в кромешной тьме. Я валялся, как куль, на заднем сиденье, отчаянно болела голова. Густая липкая кровь сползла с затылка за воротник и вниз по спине. Я различил голоса.

– Его пушка у тебя? – спросил один.

– Ага, – отозвался второй.

Я попытался сесть. При этом острая боль пронзила меня, и я громко застонал.

– Очухался вроде, – сказал тот, что сидел рядом со мной.

– Не имеет значения.

Машина съехала с асфальта и задребезжала по проселку, запахло пылью. Я старался понять, за что они едва не прикончили меня, но дальше слова "почему" дело не шло.

Через несколько минут машина остановилась, распахнулись дверцы, и меня выволокли наружу. Мы были в лесу на пустынной заброшенной дороге. Ганс Мюллер прислонил меня к капоту. Голова шла кругом. Обогнув машину, ко мне приближался Янос. Вот и конец, подумал я.

Я хоть и ждал чего-то в этом роде, но к такой силы удару не был готов. Кулак угодил мне в живот, поднял в воздух. Меня точно вывернуло наизнанку. Потом я полетел в бездну, на самое дно ночи. Пыль набилась в рот. Ударом в ребра меня перевернули на живот, следующий удар пришелся по голове и словно оторвал ее от туловища. Удары сыпались градом, и я, вероятно, потерял сознание. Когда же наконец пришел в себя, то не мог вспомнить, где я; в затуманенном сознании звучали голоса:

– Ты едва его не прибил.

– Туда ему и дорога!

Я занялся судорожным кашлем.

– Живучий, ублюдок. Помоги мне оттащить его в кусты.

Они взяли меня за руки и поволокли с проселка в заросли. Огромным усилием воли я приоткрыл глаза и увидел мерцающие звезды. Эх, жаль, не умею летать. Глаза слипались, но я снова их раскрыл. Мозг отказывался умирать!

Откуда-то издалека доносилось шарканье подошв и голоса.

– Пристрелим его, и дело с концом, – предложил один.

– Без тебя знаю! – огрызнулся другой.

– Тяжелый, скотина!

– Трупы все неподъемные.

Тишина, только шорох и шарканье – это мои ноги волочатся по земле.

– Никогда раньше не кончал черномазого.

– И у меня он первый.

Голоса отодвинулись, зазвучали еще более бесстрастно.

– Он мне не нравится.

– Сейчас что-нибудь придумаю.

Я напряг мускулы – руки, как ни странно, меня слушались.

– Что у него за пушка?

– Тридцать восьмой калибр. Он ведь раньше в полиции служил.

Итак, меня волокут на убой, убийц своих я практически не знаю, их мотивы мне неизвестны – не могу даже ничего предположить. Скорее всего, меня с кем-то перепутали, приняли за другого. Ведь я просто-напросто безмозглый наемный телохранитель!

Хорош телохранитель, такого поискать! Если выберусь живым из этой переделки, впредь не то что чужим людям – родной матери не стану верить!

Они швырнули меня на влажную от росы траву. Я увидел две нависшие тени и впервые в жизни осознал, что такое смертельный страх.

– У меня есть нож.

– Давай сюда!

– Обожаю теплую кровь, так приятно обмакнуть в нее пальцы...

Мне снова заехали ботинком в живот, от жуткой боли я, казалось, переломился пополам. Темень обступила меня, готовясь поглотить в своей пучине, и тогда моя левая рука скользнула вниз, за отворот штанины, а сам я вознес страстную молитву господу – никогда ни о чем его так не просил...

Один из бандитов склонился надо мной, нащупывая яремную вену на шее. Он никогда еще не убивал черномазого, но мне вовсе не хотелось стать первым на его счету.

Вскинув левую руку, я выстрелил. Его голова откинулась, пробитая в упор пулей двадцать второго калибра, он рухнул на меня как подкошенный. Между тем я снова выстрелил из своей "кобры" и, скинув мертвеца, кое-как поднялся на ноги.

Услышав, что второй подонок улепетывает, с грохотом ломая кусты, я, превозмогая боль, устремился за ним в погоню. И почти тотчас услышал рев автомобильного мотора.

Прислонясь к дереву, я перевел дух. Где я, что со мной, зачем этим белым понадобилось убивать меня? Я несколько раз глубоко вздохнул. Мое израненное тело била мелкая дрожь, но от свежего воздуха в голове прояснилось. Я застрелил человека! Он мертв, а мне необходима врачебная помощь. Надо любой ценой добраться до ближайшего телефона!

Вот и проселок. Я снова остановился передохнуть. Шоссе где-то неподалеку, но я не помнил, с какой стороны мы приехали, куда идти. Была не была – сверну налево! В лесу было темно и тихо. Внезапно я ощутил лютую стужу. Асфальта все не было, но в конце концов я добрался до выезда на шоссе и различил рекламный плакат пепси-колы с указателем: "Лагерь бойскаутов "Роваллан"".

У меня сразу отлегло от сердца, появилась надежда: я прекрасно знал эту местность. Свернув направо, я пошел к железнодорожной станции Кибера. Было около одиннадцати часов, и станционный поселок уже спал. Я пересек железнодорожное полотно и по территории фермы Джамхури направился в сторону Нгонг-роуд. Время было позднее, никто не попался мне навстречу, только за заборами лаяли собаки.

Бензоколонка фирмы "Аджип" на Нгонг-роуд еще не закрылась. От нее, заправившись горючим, отъехала машина. Я вошел в круг яркого света. На колонке дежурили двое молодых людей. Увидев меня, они оторопели. Я объяснил им, что подвергся нападению и хочу позвонить в полицию. Но все равно они побоялись ко мне приблизиться и лишь издали показали на телефонную кабинку. Тут только я сообразил, что все еще сжимаю в руке "кобру". Я вернул ее в потайное гнездышко в штанине.

В кармане брюк я нащупал несколько монет, вместе со мной переживших покушение. Я опустил пятьдесят центов в прорезь автомата, и мой указательный палец застыл в воздухе на полпути к диску. До сих пор я думал лишь о том, как бы добраться до телефона. Теперь необходимо решить, кому я позвоню. Если обратиться в полицию, мне совсем не просто будет объяснить им, что со мной приключилось. Меня наверняка привлекут к ответственности за нелегальное хранение оружия. Более того, ничего не стоит арестовать меня за убийство, а я не могу высиживать за решеткой, когда каждая минута дорога. Слишком много вопросов ждут ответа. Зачем, к примеру, совершенно незнакомым людям понадобилось убивать меня?

В общем, в полицию я звонить не стал, а набрал домашний номер Сэма. Трубку сняли после первого гудка.

– Да?

Я узнал голос его жены.

– Будьте добры, можно Сэма?

– Его нет дома, – ответила она сухо.

– Послушайте, – негромко сказал я. – Я знаю, час уже поздний. Извините, если потревожил, но дело срочное, мне необходимо переговорить с вашим мужем.

Прошло несколько секунд, прежде чем она ответила:

– Его нет дома.

Я чертыхнулся про себя.

– Бога ради, поймите же наконец! Случай особый – меня чуть не укокошили!

Тишина, только слышно, как она дышит в трубку.

– Кто говорит?

Я назвался, и она сказала:

– Снова вы! Сэм звонил, чтобы я не ждала его к ужину. Он задерживается на службе.

Тогда я набрал служебный номер Сэма, но там никто не отвечал. Я повесил трубку и задумался, а затем – от отчаяния! – позвонил комиссару Омари. Он сам снял трубку, и впервые за все наше знакомство я обрадовался, услышав его занудливый голос.

– Я давно жду твоего звонка.

– Раньше не было ни малейшей возможности, – солгал я. Он не поверил, хотя и не сказал об этом.

– Мог бы ты ко мне приехать?

– Прямо сейчас?

– Желательно.

– Не на чем, к сожалению.

Рано или поздно все равно пришлось бы идти к нему с повинной и каяться, как напроказившему мальчишке. Видно, чему быть, того не миновать.

– Где ты находишься?

Я сообщил свои координаты, и через три минуты его служебный "мерседес" приехал за мной.

Управление полиции на Харамбе-авеню гудело как потревоженный улей. У входа меня ждал офицер. Мы поехали в лифте на самый верх. Офицер подвел меня к кабинету Омари и плотно затворил за мной дверь.

Кабинет ничуть не изменился со времени моего предыдущего визита: просторно, много воздуха, стерильная чистота. Даже намека на табачный дым нет, вообще никаких запахов. Одна стена сплошь увешана картами и плакатами с приметами разыскиваемых преступников. У другой – забитый до отказа книжный шкаф. Две оставшиеся стены представляли собой огромные зашторенные окна. Одно из них выходило на Харамбе-авеню. На большом письменном столе, стоявшем посредине, горела лампа под абажуром.

Комиссар Омари со своего места внимательно разглядывал меня. Мягкий свет настольной лампы падал на его невозмутимое лицо. Вид у меня, наверно, был аховый: одежда в клочьях, изваляна в пыли. Однако он ничего на этот счет не сказал, а предложил мне сесть.

Ступая по толстому ковру, я подошел к столу и опустился в кресло напротив Омари. Он продолжал разглядывать меня.

– Сэм мне передал, что вы хотите меня видеть, – сказал я, нарушая неловкую паузу.

Комиссар кивнул. И тут я засомневался, правильно ли сделал, обратившись к нему.

– Я собирался позвонить вам завтра, – продолжал я, – но сегодня вечером меня едва не убили. Вот я и подумал, что больше откладывать не стоит.

– Разумно, – заметил Омари. – Кто же пытался тебя убить?

– Двое белых.

Он снова кивнул, словно одобряя их намерение, а затем спросил:

– За что?

Я затряс головой и честно ответил:

– Не знаю.

С минуту он молчал, уставясь на меня.

– И у тебя нет никаких предположений?

– Нет.

Омари терпеливо вздохнул. Нам с ним уже случалось играть в эту игру. Тот, кто первым выходил из себя, терял сразу несколько очков.

– Кто эти белые? – был следующий вопрос.

– Точно не знаю.

– Точно не знаешь? – переспросил он.

– Нет.

Комиссар кивнул.

– Где они?

К этому вопросу я был готов – продумал ответ еще в полицейском "мерседесе".

– Один валяется в лесу Нгонг с пулевым отверстием в переносице, – сказал я негромко. – А насчет второго ничего не знаю.

Омари нажал кнопку звонка, вмонтированную в стол.

– Начнем с самого начала. Отправим группу на розыски тела, а ты тем временем доскажешь остальное.

Его предложение было разумным, и я испытал облегчение. Дверь распахнулась, вошел дежурный инспектор. Комиссар отдал ему необходимые распоряжения, а я объяснил, где искать тело.

– Там должен быть и мой револьвер, – сказал я и быстро добавил: – Заметьте, из него не сделано ни единого выстрела.

Взгляд инспектора задержался на моей окровавленной одежде.

– Доложите мне лично, – сказал Омари.

– Слушаю, сэр.

– Только не наследите там. Не исключено, что придется передать это дело ребятам из криминалки.

– Слушаю, сэр! – Офицер отдал честь и поспешно вышел.

После его ухода в кабинете воцарилось томительное молчание. Криминальная полиция! Ничего себе! Тут только я смекнул, что мое положение гораздо хуже, чем я предполагал.

Комиссар Омари кивнул, приготовясь слушать.

– Итак, с самого начала, – напомнил он, – и не части!

И я действительно все ему выложил. Впервые с тех пор, как заварилась эта каша, мой ум был чист, ясен и свободен от всяких предубеждений. Слишком поздний час, решил я, надо и его, и себя пощадить, бессмысленно что-либо утаивать от Омари...

16

Мы сидели молча, глядя друг на друга в упор. Мне потребовалось минут тридцать, чтобы все рассказать комиссару. Часы показывали второй час ночи, я был совершенно изнурен – день выдался нелегкий.

Комиссар Омари поднял телефонную трубку и велел принести кофе, затем вызвал к себе инспектора Сэма Вайте.

Сэм появился одновременно с кофе, вежливо кивнул мне и сел на предложенный стул. Вид у него тоже был утомленный.

Комиссар поднялся.

– Я оставлю вас вдвоем на десять минут. Обменяйтесь информацией, так сказать, для полноты картины.

Едва закрылась дверь, как Сэм набросился на меня:

– Говорят, тебя хотели убить?

Я кивнул:

– И были близки к цели.

– Кто?

– Точно не скажу. То есть опознать я их, конечно, смогу, знаю даже имена, но кто они на самом деле, понятия не имею.

Сэм неуверенно кивнул, а я только развел руками.

– А у вас тут что происходит? Старик держится очень странно.

Сэм протяжно вздохнул, прежде чем ответить.

– Тут, дружище, много чего случилось. Отпечатки пальцев из отеля "Бульвар"... как бы это сказать, старина...

– Так и скажи, – подбодрил я его. – Как учит комиссар, начни с самого начала.

Он сокрушенно покачал головой.

– Начала у этого нет.

– И все-таки начни с чего-нибудь.

Сэм поведал мне, что находился в своем отделе на третьем этаже и занимался обычным делом: как и надлежит начальнику, распекал дармоедов-подчиненных, когда рассыльный принес ему конверт от руководства. Содержавшиеся в нем бумаги велено было размножить и разослать в соответствующие отделы и управления. Сэм поручил заняться этим своему заместителю, тот в свою очередь передоверил работу канцеляристу. Обычная история. Через час канцелярист, запыхавшись, примчался к Сэму – он сделал важное открытие!

Дойдя до этого места в своем рассказе, Сэм со значением покачал головой:

– Некоторые мои парни на редкость сообразительные.

– Так что же за открытие он сделал?

– Отпечатки пальцев, которые мне передали на размножение, совпали с неопознанными из вашего люкса в отеле "Бульвар".

– И?.. – Напряжение стало невыносимым.

– Образцы поступили из штаб-квартиры "Интерпола", – сказал Сэм.

– Ну-ну!..

– Это снайпер, – выпалил Сэм. – Наемный убийца.

У меня часто застучало сердце.

– Несколько стран его разыскивают, чтобы судить за убийства и террористические акты, – продолжал Сэм. – За ним тянется долгий кровавый след.

– Имя? – спросил я, не подумав.

Сэм сокрушенно покачал головой:

– Да их по меньшей мере шестнадцать. У Омари есть на него пухлое досье, и он ждет только случая показать его тебе.

Я глубокомысленно кивнул, вспомнив тех двоих, что никогда еще не приканчивали черного. Чем я им помешал, что такого сделал, чтобы сподобиться чести быть первым?..

Комиссар вернулся ровно через десять минут, как и обещал, сел за стол и благосклонно поглядел на нас.

– Я только что получил известие от группы, выезжавшей в лес Нгонг. Они отвезли труп в городской морг. Инспектор скоро будет здесь с докладом.

Сэм ошарашенно глядел на меня. Я же старался сохранять невозмутимость, хотя знал, что мне еще придется попотеть, когда все прояснится, концы с концами сойдутся и комиссар примется за меня по-настоящему. Уж это как пить дать! А пока мы сидели молча, всем было немного не по себе.

В дверь постучали, вошел инспектор, выезжавший на место происшествия. Подойдя к столу, он положил перед Омари пластиковый пакет.

– Мы нашли два пистолета, – сказал он, – но стреляли не из них.

Все уставились на инспектора, следя за каждым его движением.

– Отпечатки пальцев и фотографии – в лаборатории, – доложил он.

Омари кивнул.

– Принесите сюда, как только будут готовы.

Инспектор никак не мог оторвать от меня глаз. Потом он вышел, затворив за собой дверь.

Омари раскрыл пакет и вытащил два автоматических пистолета, повертел в руках. Один – кольт 45 калибра. Второй – мой "стар". Он взвесил их на ладони и кивнул – стоящие, мол, игрушки. В огнестрельном оружии комиссар толк знал.

Наконец он поднял на меня глаза.

– Который твой?

– Тот, что покрупнее.

Он отложил кольт и сосредоточил внимание на "старе".

– Испанского производства, – пояснил я.

Он кивнул и спросил негромко:

– Разрешение имеется?

– Все в порядке, сэр.

Он опять кивнул, отложил "стар" и высыпал из пакета на стол остальное, в том числе паспорт; затем раскрыл его и несколько минут молча изучал.

– Швейцарский, – сказал он, – на имя Ганса Мюллера. Возраст: тридцать девять лет. Волосы каштановые. Глаза карие. Особых примет не имеется. Профессия – механик. Много путешествовал по Европе, но в Африке первый раз.

Покрутив паспорт, он швырнул его мне через стол.

– Это и есть тот, кого ты застрелил?

Одного взгляда на фотографию было достаточно. Я кивнул.

– Он въехал в Кению три недели назад, – сказал комиссар. – Там есть штамп. Въездную визу ему выдали в аэропорту по прибытии.

А меня зачем-то посылали встречать мифический рейс "Люфтганзы"!

Я вернул паспорт комиссару. Он тем временем просмотрел остальные бумаги Мюллера. Ничего заслуживающего внимания. Отложив их, он поднял трубку зазвонившего телефона, послушал с минуту и положил ее на рычаг.

– Звонили из отеля "Бульвар", – сказал он мне. – Я устроил засаду на случай, если напарник Мюллера туда сунется. Они только что закончили обыск в номерах. Комнаты иностранцев пусты. Даже зубной щетки не оставили и за проживание не уплатили.

После того, что случилось несколько часов назад, меня трудно было удивить.

Вошедший офицер вручил комиссару большой служебный конверт. И Омари тоже высыпал его содержимое на стол.

– Предварительные выводы экспертизы, – сказал он, поднося к глазам листок с напечатанным текстом.

Дочитав до конца, он нахмурился, затем принялся сосредоточенно разглядывать глянцевые черно-белые фотографии. Отобрав одну, он протянул ее мне.

– Это он?

На фотографии я увидел снятое крупным планом лицо Ганса Мюллера с аккуратным круглым отверстием между широко раскрытыми глазами. Ручеек крови зигзагом сбегал по щеке.

Я кивнул комиссару и передал фотографию Сэму.

– Он застрелен пулей двадцать второго калибра, – сказал комиссар. – Эти два пистолета имеют совершенно другой калибр. Так что возникает вопрос: где третий пистолет?

Я заранее подготовил ответ.

– Когда второй убийца побежал к машине, я рванул в противоположную сторону и, наверно, обронил пистолет на бегу.

Я не собирался раскрывать тайну моей "кобры". К тому же я хотел сохранить ее про запас – это моя козырная карта.

По той версии, что я изложил комиссару, я выхватил пистолет у бандита и выстрелил из него. Совершенно очевидно, что Омари не поверил, однако это его дело. Мой пистолет зарегистрирован, найден там, где я указал, и из него не стреляли.

Комиссар снова уставился в доклад.

– Отпечатки убитого в нашей картотеке не обнаружены. Придется отправить их на проверку в "Интерпол". Вряд ли он въехал в Кению под своим настоящим именем.

Он отодвинул от себя бумаги.

– Теперь насчет второго, австрийца.

– Вы о Яносе?

– Да. Где он может быть, не знаешь?

Я покачал головой.

– Мог уже улететь за границу.

Комиссар кивнул.

– Чутье мне подсказывает, что он тот самый, кого мы ищем.

– Что это значит?

– Что именно его отпечатки прислал нам "Интерпол", – пояснил комиссар.

Он поднял телефонную трубку и сообщил приметы Яноса.

– Передайте во все аэропорты и на пограничные пункты. Если что узнаете, сразу мне звоните.

Потом он проводил нас с Сэмом до дверей.

– Вам обоим надо хоть немного поспать. Утро вечера мудренее. Завтра мы этот клубок распутаем до конца.

Мы замешкались на пороге. Я посмотрел мимо комиссара на письменный стол, туда, где остался "стар".

– Конечно, конечно, можешь забрать свою игрушку, – сказал он, кивая. – У нас нет причин тебя ее лишать.

Я спрятал оружие под пиджак, в специальную кобуру под мышкой. Комиссар довел нас по коридору до лифта и на прощание сказал:

– В этой истории еще много непонятного.

Он словно прочел мои мысли, я как раз собирался сказать то же самое – слово в слово!

– Жду тебя в восемь утра.

Сэм проводил меня до стоянки машин.

– Окей, хотелось бы о многом тебя расспросить, но я валюсь с ног, да и у тебя вид что надо.

Я был тронут его чуткостью: мне действительно было не до ответов на вопросы. Мы подошли к его машине.

– Куда тебя отвезти? – спросил он.

Выбор был невелик. Захотелось туда, где ждала свежая постель, горячая вода, сверкающая ванна.

– В отель "Бульвар", – попросил я.

Сэм, взглянув на меня, замотал головой. Конечно, он подумал, что в гостиницу мне возвращаться небезопасно, однако не стал ничего говорить, довез до "Бульвара" и укатил под сень родного крова, где его ждала теплая постель и супружеская забота.

Я подошел к конторке портье и попросил ключ от своего номера. Девушка, что была со мной так приветлива, сменилась. За стойкой сидел сонный мужчина, тщетно напускавший на себя энергичный и деловой вид. Я медленно ступал по лестнице, мечтая о горячей ванне и мягкой постели. Войдя в номер, я стал нашаривать на стене выключатель.

Внезапно словно порыв ветра подхватил меня и оторвал от пола. Я упал ничком на ковер, кто-то заломил мне руки за спину, в ноздри ударила пыль – не такой уж этот ковер чистый, как кажется.

Вторично за этот вечер я глядел смерти в глаза, и медный привкус снова появился у меня во рту.

Потом вспыхнул свет, меня рывком повернули на спину, и я увидел две мерзкие рожи. Правда, черные, но в данных обстоятельствах это небольшое утешение. На моих запястьях защелкнули наручники, затем быстро и умело обыскали, найдя оба пистолета. Один из незваных гостей достал из кармана миниатюрный передатчик и заговорил в него:

– Докладывает сто десятый. Мы сцапали одного.

И тут все стало на свои места. Следовало предупредить комиссара, где я собираюсь ночевать. Ведь, пока я сидел у него в кабинете, его люди подстерегали меня в гостиничном номере!

– Подождите! – быстро выкрикнул я. – Пока вы не натворили глупостей, позвоните комиссару Омари.

Они остановились в нерешительности.

– Я только что от него!

Оба молодчика переглянулись.

– Я имею полное право находиться здесь, – добавил я.

Тот, у кого был передатчик, повертел мое водительское удостоверение, взял трубку и, набрав номер, объяснил сложившуюся ситуацию своему непосредственному начальнику. Мы ждали – процедура-то ведь известная. Начальник доложит комиссару, а затем позвонит сюда.

Мои пленители не спускали с меня настороженных глаз. Я все еще лежал на спине с заломленными за спину руками. Один из них, взяв "кобру", стал разглядывать ее.

– Славная штуковина. – Он понюхал дуло и передал пистолетик своему напарнику, чтобы и тот понюхал. Оба снова переглянулись, а я старался выглядеть беспечно.

Зазвонил телефон, один из парней снял трубку, выслушал, что ему было сказано, потом приложил к моему уху:

– Комиссар.

Я думал, Омари спросит, что я делаю в гостинице, но не угадал.

– Ты случайно ничего от меня не утаиваешь, Окей?

– Нет, сэр, – ответил я. – Если только неумышленно...

Он громко вздохнул. Я живо представил себе, как он кивает.

– И я так думаю, – сказал он.

Снова пауза. Наконец Омари изрек:

– Тот турист, что выпал из окна...

– Вэнс Фридмен?

– Он из ЦРУ, – объявил Омари.

Мне точно снова заехали в затылок рукоятью пистолета! Я всего ожидал от Вэнса Фридмена, он мог оказаться кем угодно, но только не агентом Центрального разведывательного управления США!

– ЦРУ?! – повторил я, как кретин.

– Секретный агент, – продолжал комиссар. – Остальное отложим до завтра. Спокойной ночи. Теперь дай трубку моим ребятам.

Я ошарашенно указал на телефон тому, кто был у них за старшего. Повторив несколько раз "Да, сэр", он повесил трубку и, велев своему напарнику снять наручники, промямлил:

– Извините...

Я встал, растирая запястья, чтобы восстановить кровообращение. Агенты пошли к двери. Тот, кому приглянулась "кобра", спросил с порога:

– Что с вами стряслось?

– Меня хотели убить.

Они, понятно, не поверили, вышли в коридор, захлопнув дверь. Я тщательно заперся изнутри: хватит с меня сюрпризов!

Быстро раздевшись, я наполнил ванну и залез в горячую воду. Все равно что родиться заново! Я лежал, расслабясь, прогнав все мысли. Смертельная усталость, обман, бесчестье, насилие, смерть – все это кануло в забытье, я отключился.

Очнулся я через четверть часа. Вымыл голову и при этом растревожил рану, так что снова застреляло в затылке. Насухо вытерся, растянулся на постели и через пять минут погрузился в беспокойный сон. Сначала мне снилось, что я тону в ванне, потом – что падаю из одномоторного самолетика, а Янос скалит зубы мне вслед. Я проснулся в испарине, голова раскалывалась от боли. Я проклинал все на свете, а пуще прочего тот день, когда узнал о существовании Яноса. Янос!

Я включил лампу на тумбочке у кровати. Часы показывали половину шестого. Сняв телефонную трубку, я набрал номер. Прошло несколько минут, прежде чем послышался заспанный женский голос.

– Знаю, что звоню очень рано и что Сэм только вернулся с работы, – начал я. – Конечно же, черт возьми, я дал слово, что не буду больше звонить, но мне приснился кошмар и... дайте мне Сэма, будьте так добры!

Тишина.

– Кто говорит?

– Снова я, – сказал я виновато.

Она зевнула.

– Сэм сказал, что какие-то белые хотели вас убить.

– Ничего не вышло – они делали это спустя рукава.

– Я думала, вы шутили, когда звонили в прошлый раз.

– Видите, как мы иногда неверно судим, – сказал я елейным голосом.

Она снова зевнула.

– А который теперь час?

– Начало шестого, – пробормотал я.

– Вы должны поберечь себя, – посоветовала она.

– Постараюсь, – искренне пообещал я.

– Сейчас муж подойдет. До свиданья.

Если тебе удалось избежать неминуемой гибели, все становятся с тобой любезны!..

– Ну, чего еще? – Сэм не был столь дружелюбен, как его супруга.

– Извини, я кое-что забыл.

– Обычная история, другого от тебя ждать не приходится.

Я пропустил мимо ушей саркастическое замечание.

– Помнишь, я просил установить адреса по телефонным номерам? Удалось что-нибудь узнать?

Сэм засопел, прежде чем ответить.

– Один номер принадлежит Швейцарскому кредитному банку в Цюрихе. А другой – на квартире сотрудницы отделения авиакомпании "Люфтганза" в Найроби. Ее зовут Ханна Беккер. Спокойной ночи! – И снова бросил трубку первый.

Ну ничего, я ему отомщу! Когда-нибудь так же швырну, но только не дослушав до конца и первой фразы.

Затем я набрал номер Ханны Беккер. Ответил сонный женский голос.

– Ханна? Доброе утро, – сказал я.

– Доброе...

– Что, Янос проснулся?

– Яноса здесь нет.

– Не скажешь, где мне его найти?

– Позвоните сюда днем, – ответила она. – Его вещи все еще у меня. Вечером он улетает в Европу.

Я застал ее врасплох, со сна она забыла о бдительности. Такой вот фамильярный, приятельский тон всегда дает желаемые результаты. Я продолжал наступление:

– А когда ты видела его в последний раз?

– Вчера. Он был у меня до восьми, потом я ушла на работу. Он собирался куда-то, сказал, что ему нужно встретиться с приятелем.

– С Гансом Мюллером? – спросил я.

– Не знаю. Послушайте, перезвоните попозже. Я вернулась за полночь и очень устала.

– Извините, что разбудил.

– А кто это говорит?

– Друг, – буркнул я и повесил трубку.

Парни Омари зададут ей вскоре еще множество вопросов, но для меня она не представляла интереса. Ханна Беккер знала про Яноса не больше того, что знаю я, а это сущий пустяк. Итак, мы в тупике: ни подлинного имени Яноса, ни его национальности, ни нынешнего местопребывания...

Я откинулся на подушку и задумался. Вэнс Фридмен, агент ЦРУ, мертв. Ганс Мюллер, никому не известная фигура, покоится на холодном цементном топчане в городском морге, а Янос, сыгравший решающую роль в гибели обоих, напуган до смерти и ударился в бега. Превозмогая боль в голове, я тужился распутать этот клубок.

С какого боку тут ЦРУ? Я допускал, что в этой истории замешаны "красные бригады", но ЦРУ-то при чем?

Единственный человек, могущий пролить свет на эту загадку, был фон Шелленберг. Я поднялся с кровати, умылся, оделся и спустился вниз. Для желающих позавтракать уже распахнулись двери ресторанного зала.

Три чашки кофе помогли заглушить дерганье в затылке. Две таблетки аспирина, которым торговали в газетном киоске, разогнали туманную пелену. Я купил утренний номер "Дейли Нейшн" и пошел на стоянку такси, чтобы ехать в полицейское управление. Откинувшись на сиденье, я развернул газету. Заголовки кричали о завершении сессии ЮНКТАД. Газета утверждала, что конференция увенчалась колоссальным успехом. Приняты сотни резолюций, подписаны различные документы, мировая экономика спасена от краха. Я пробежал первую страницу, потом остальные.

Высадившись на Харамбе-авеню в восемь ноль-ноль, я поднялся на шестой этаж, но кабинет Омари оказался заперт, зато дверь приемной была приоткрыта, и я вошел туда без стука. Секретарша помнила меня еще с тех пор, когда я служил под началом комиссара.

Она сообщила, что он уехал в международный аэропорт провожать президента Маврикия и вернется к десяти часам, так что у меня есть время на личные дела.

Я пересек Харамбе-авеню и, миновав Центр имени Кениаты, вышел к отелю "Интерконтинентл". День был сухой и жаркий, и у меня снова застреляло в голове. Пожалуй, надо показаться доктору, вот только с делами управлюсь. На затылке образовался отек весом в тонну.

Моя машина стояла на том же месте, где я ее оставил ровно неделю назад. Жара в кабине была несусветная, пахло горелой резиной и старой пластмассой. Пришлось распахнуть окна и двери и хорошенько ее проветрить. Двигатель завелся с третьей попытки. Я покатил на ближайшую бензоколонку, чтобы залить бак, проверить уровень масла и воды в радиаторе.

Потом я отправился к себе на квартиру. В ней был все тот же беспорядок, в воздухе висела тяжелая пыль. Я распахнул окна, проглотил еще две таблетки аспирина и, рухнув в кресло, принялся листать газету. На последней странице мое внимание привлек заголовок: "ЮНКТАД плавно добирается до берега". Не столь оптимистично, как на первой странице, отметил я про себя. В нижней половине листа была помещена фотография: знакомое лицо в очках, широкая улыбка. Под фотографией подпись: "Д-р Уэллс откроет ирригационный объект".

Меня словно током ударило, пот залил лицо, сделались липкими ладони. Вмиг все стало на свои места, и события прошедшей недели обрели зловещий смысл. Теперь я знал, почему погиб агент ЦРУ Вэнс Фридмен, почему едва не отправился на тот свет ваш покорный слуга Оливер Канджа. От сделанного открытия я остолбенел, не хватало воздуха, я жадно ловил его ртом.

Схватив телефон, я дрожащими пальцами набрал номер комиссара Омари. Он еще не вернулся, и секретарша не могла с ним связаться.

– Это вопрос жизни и смерти, – сказал я ей.

– Чьей жизни и смерти? – потребовала она уточнений.

Я обругал ее, повесил трубку и, набрав номер Сэма, в двух словах объяснил суть дела.

– Господи! – только и мог произнести он.

– Можешь ты разыскать шефа? – спросил я.

– На это потребуется время, – сказал он. – Пока он объявится...

– ...будет уже поздно! – закончил я за него.

Я лихорадочно соображал. В моем распоряжении было меньше двух часов, и я принял решение.

– Я отправляюсь в "Баобаб", – объявил я Сэму. – Передай это старику, когда его увидишь.

– Но как ты туда доберешься? – спросил Сэм.

Мне наконец представился случай ему отомстить, и я повесил трубку, но злорадства я не испытал. Мой мозг полыхал как пожар.

Я открыл вмурованный в стену сейф, достал все деньги, что там были, распихал их по карманам, прихватил несколько коробок с патронами и выбежал из дома к машине.

"Датсун" развернулся – из-под его колес веером полетел гравий – и выскочил за ворота. Я "утопил" педаль акселератора, не задумываясь о собственной безопасности. Если мне не суждено одержать верх в предстоящем поединке, значит, грош мне цена, придется менять профессию и, стало быть, моя жизнь утратит всякий смысл.

Голубой "датсун", ревя мотором, несся по Проспекту Ухуру, объезжая препятствия и не сбавляя скорости у светофоров. Перепуганные насмерть водители шарахались в стороны. Через десять минут я был уже на аэродроме "Уилсон", побив, таким образом, все рекорды скоростного прохождения данной трассы. Подкатив к ангару частной авиакомпании, я резко затормозил. Если и можно где-то нанять самолет за считанные минуты, то только здесь. Я устремился в контору.

В ней скучали два черных служащих. Коротко, без лишних слов, я объяснил, что мне нужно: немедленно самый скоростной из имеющихся у них самолетов! Деньги – не помеха, главное – время, а за ценой я не постою! Мне ответили, что понадобится по меньшей мере час на оформление вылета, согласование с контрольной вышкой и с диспетчерской.

Я повторил, что должен вылететь сейчас же, даже через полчаса будет слишком поздно. Неужто ничего нельзя сделать?

– Вопрос жизни и смерти! – твердил я.

– Диспетчерская идет на исключения в экстренных случаях, – сообщил низенький толстяк, – однако формальности все равно займут какое-то время. Куда вам надо лететь?

Я ответил.

– Ну, это несложно. Я туда не раз мотался. Надо только получить "добро" диспетчера.

Он схватил телефонную трубку, набрал нужный номер и объяснил ситуацию. Потом, прикрыв рукой микрофон, шепотом спросил, отчего такая срочность.

Я пожал плечами. Он подмигнул мне и затараторил в трубку:

– Там тяжелобольной. Его надо осмотреть, оказать помощь и, если удастся, вывезти.

Выслушав ответ, он поблагодарил диспетчера и повесил трубку.

– Через десять минут взлетим, – сказал он мне. – Это обойдется вам в шесть тысяч шиллингов.

У меня было при себе всего три тысячи. Остаток я уплатил немецкими марками, полученными от фон Шелленберга, и ровно через десять минут красно-голубой одномоторный "чироки" уже выруливал на взлетную полосу. Пилот в последний раз проверил приборы, дал полный газ, отпустил тормоза, и мы помчались по полосе, точно камушек, пущенный из рогатки.

Навстречу нам несся высокий забор – быстрее, еще быстрее. В последний момент, когда казалось, столкновения не избежать, забор нырнул под фюзеляж, мы поднялись в воздух и взяли курс на восток. Преодолевая встречный ветер, самолет быстро набрал высоту, лопасти пропеллера мерно рубили воздух. Пригороды Найроби остались позади, и вскоре под нами уже тянулась унылая равнина Капити.

Я вытер вспотевшие ладони о брюки и развернул газету, которую так и держал под мышкой от самого дома. Я перечел один из абзацев, и мне почти сделалось дурно – точно меня снова стукнули по голове. "Находящийся в Кении с официальным визитом личный представитель президента США д-р Уэллс откроет сегодня первую очередь водозаборного сооружения на территории заповедника Амбосели. Строительство объекта "Куко", начатое в ноябре прошлого года, осуществляется совместно Кенией и США..."

Я повернулся к пилоту.

– А быстрее эта штука лететь не может?

– Ради бога! – Он добродушно захохотал и дал полный газ.

Мотор загудел, рассекая ветер, но я не заметил, чтобы скорость возросла.

– Идем на пределе, – закричал пилот. – Чтобы лететь быстрее, нужен реактивный двигатель.

Я смотрел в окно на серовато-зеленые просторы, стараясь не думать о том, что меня ждет.

– Спокойно, старина, – подбодрил меня пилот. – Будем вовремя, поспеем к сроку – вот увидишь!

Я был бы рад, если бы мне передалась его уверенность. Интересно, комиссар уже поставлен в известность?

Самолетик точно завис в небе.

17

Через сорок пять минут мы были над "Баобабом". Пилот дважды облетел охотничью гостиницу, подавая условный знак, чтобы за нами на посадочную полосу выслали джип, а потом плавно приземлился на лужайке, окруженной колючим кустарником. Принадлежавший гостинице "Пежо-504" уже ждал нас подле стоящего на приколе точно такого же "чироки", окрашенного в голубой и серебряный цвет, с регистрационным номером КАЙ-203А.

– Это наш самолет, – сказал мне летчик.

– Знаю, вчера в нем летел.

– Мне ждать вас здесь? – спросил он.

– Поедем в гостиницу, – ответил я. – Неизвестно, сколько времени все это займет.

Он запер кабину и поспешил занять место в "пежо". Я приказал водителю мчаться в гостиницу. Повторять приказ не пришлось – через три минуты мы уже прибыли на место.

Едва водитель затормозил у подъезда, как я выскочил из машины и побежал к портье.

– Номер двести двадцать семь!

Он ответил моментально, как автомат:

– Выехал два часа назад, сэр.

Другого я и не ожидал. Метнувшись назад к машине, я едва не сбил с ног пилота. Ключ торчал в замке зажигания, а времени на объяснения не было. Я вытащил водителя из кабины, он упал на гравий и только замычал от неожиданности. Я пустил "пежо" вскачь, несмотря на надолбы, сделанные для того, чтобы водители не гоняли по территории гостиницы. И вот я на шоссе!

У меня оставалось около получаса или того меньше. Машина, скатившись вниз по пологому спуску, свернула на юг, к возвышающимся в отдалении горам Ингито. Педаль газа прямо-таки ушла в пол; ревя и закручивая спиралью пыль, "пежо" мчался по долине Олоболоди. Пыль медленно оседала на кроны акаций. Оставалось километров пятнадцать, но мне казалось, что я никогда не достигну гор, они словно бы отодвинулись на другой край света – вопреки всем картам и указателям. Я не спускал ноги с педали газа, стараясь выжать из мотора все до последней капли. Машина дребезжала, как груда металлолома, она едва удерживалась на дороге, а горы не приближались ни на пядь.

Я вспомнил про огневые просеки, вдоль которых возил меня Брайан. Сжав до боли челюсти, я направил "пежо" с дороги на рытвины и кочки.

Машина тряслась, как дворняжка, пытающаяся сбросить с себя блох, рев двигателя, наверно, слышен был аж на границе с Танзанией.

Я впился в баранку, "пежо" скакал по кочкам, как испуганная газель. Но у него была надежная подвеска, и он безупречно слушался руля. Я вел машину по самому центру огневой просеки на скорости, которую в иных условиях не осмелился бы выжать и на асфальте.

Я проскочил поворот и заметил это не сразу. Пришлось пускать в ход ручной тормоз. "Пежо" встал на дыбы, потом с грохотом приземлился – так, что у меня все кости загремели. Потом машина дважды повернулась вокруг оси и замерла в том направлении, откуда я приехал.

Наконец я остановился рядом с красным "сузуки", спрятанным в кустах. Открыв рывком дверцу, я выкатился из кабины, держа автоматический револьвер наготове. Я лежал в тени, сжимая оружие, и ждал. Пот стекал ручьями по спине, заливал глаза.

Я поднялся и, пригибаясь к земле, обошел "сузуки". В машине было пусто, только в багажнике позади заднего сиденья лежало три чемодана. С того места, где я находился, начинался подъем, плоская вершина холма круто обрывалась к северному заливу озера. Склон густо порос кустарником, из которого торчали большущие черные валуны, будто спины спящих слонов.

Прячась за кузовом "сузуки", я разглядывал склон. Отыскав едва приметную в высокой траве тропу, я стал карабкаться по ней вверх. Тропа плавно извивалась среди валунов и деревьев. Пахло прелью. Я остановился, чтобы отдышаться и утереть пот с лица. Часы показывали без четверти одиннадцать. Итак, у меня в запасе пятнадцать минут. Вложив револьвер в кобуру под мышкой, я возобновил подъем.

С каждым шагом склон становился все круче, влажные камни скользили под ногами. Переваливаясь через валуны, подлезая под колючие ветви, продираясь сквозь подлесок, я вдруг ощутил неизбежность близкого поражения. Даже если в оставшиеся считанные мгновения мне удастся достичь вершины, я не успею отыскать и обезвредить убийцу прежде, чем он осуществит свой гнусный план. Нужна дьявольская удача и везение. Тем более что ландшафт столь суров и враждебен. Огромным усилием воли я прогнал мрачные мысли и упрямо продолжал штурмовать склон.

Наконец, судорожно ловя ртом воздух, я добрался до вершины. Все тело полыхало огнем, от недавних побоев ныли кости, кожу испещрили царапины. Несколько секунд я потратил на то, чтобы кое-как усмирить дрожь и перевести дух. Потом, прячась за валунами, короткими перебежками пересек неширокое плато и скатился вниз по противоположному склону.

В газете писали, что сегодня заповедник Амбосели закрыт для туристов. Однако вот граница с соседним национальным парком Олоболоди, она проходит как раз по вершине холма, но никто ее не охраняет.

Восточный склон Ингито не так зарос, как западный, кустарник здесь был мельче, суше, а валуны, должно быть, давно скатились вниз, в озеро.

Озеро казалось ярко-синей стеклянной пластиной – так чудно отражалось в нем небо. На юге оно переходило в болотистую топь. Отсюда до бетонной платформы было метров двести, мне она казалась совсем крошечной. Я вспомнил, с какой гордостью говорил о ней Брайан Хеллер. Когда же это было?.. Вот он, ирригационный объект "Куко", стоимость которого исчисляется десятками миллионов долларов. Шероховатая бетонная плита – на вид какая от нее польза! Все дело в находящейся под водой горловине...

Я медленно и методично обшарил взглядом скалы и кустарник. На востоке, там, где раскинулись охотничьи угодья Тукаи, над купами деревьев поднималось облако пыли, оно быстро приближалось. Минут через десять – никак не больше – кортеж машин достигнет платформы. Итак, у меня осталось десять минут. Я снял револьвер с предохранителя и устремился влево, беззвучно продвигаясь от валуна к валуну, прячась за кустами и любым иным естественным укрытием. Ровно через три минуты я уже был на берегу, точно напротив платформы. Любой снайпер выбрал бы эту позицию, чтобы иметь широкий сектор огня. Он не стал бы опускаться ниже середины склона – так труднее было бы уносить ноги. Значит, искать его нужно у того выступа, где гора обрывается под углом сорок пять градусов в кишащие крокодилами воды озера.

Замерев, я впился глазами в окружающий кустарник. Никакого движения, ни единого подозрительного звука. Подобрав увесистый камень, я швырнул его вниз. И опять все тихо, даже кролика не спугнул. Я выждал несколько секунд, затем метнулся за соседний валун. Облако пыли было теперь уже совсем близко.

Я приготовился к следующей перебежке, но тут раздался гулкий выстрел. Пуля рикошетом отскочила от валуна, за которым я лежал, гранитные осколки засвистели в воздухе. Я оцепенел от неожиданности, во рту пересохло. Ну и болван же я – едва не подставился убийце! Мне и в голову не пришло, что у него может оказаться игрушка посерьезнее пистолета, а судя по грохоту, он палит из мощной дальнобойной винтовки. И значит, незачем ему спускаться по склону, он сможет сделать свое дело и с вершины холма...

– Не шевелись! – донесся сверху знакомый голос.

Зарывшись подбородком в пыль, я лежал, роняя пот на сухую землю. Во рту появился кисловатый привкус, я умирал от жажды. Откашлявшись, я крикнул:

– Фон Шелленберг!

Молчание.

– Фон Шелленберг! Или как прикажешь тебя называть?

– Сгодится и так, – спокойно отозвался он.

Я испытал облегчение, услышав его голос. Значит, он не карабкается вниз, чтобы подстрелить меня.

– Мюллер мертв, – сообщил я ему.

Молчание.

– Янос схвачен полицией.

Снова долгая пауза, потом до меня донесся его смех, отчего мне стало ох как тошно. Ну, конечно же, он знал, что про Яноса – это вранье. Больше мне сказать было нечего.

Прошло несколько минут, и фон Шелленберг спросил:

– Может, еще чего расскажешь?

– Увы!..

– Давай поговорим, – предложил он. – Время быстрее пойдет, и ждать не так скучно. Но никаких иллюзий – я все равно тебя прикончу!

У меня и не было иллюзий на этот счет.

Облако пыли тем временем приблизилось вплотную, и оно одно рождало во мне надежду. Если фон Шелленберг не ухлопает меня раньше времени, то я смогу хотя бы предупредить их об опасности, дав несколько выстрелов.

– Фон Шелленберг! – заорал я.

– Да?

– Ты когда-нибудь убивал черномазого?

– Я не разглядываю тех, кого приканчиваю, – не раздумывая отозвался он.

Выходит, фон Шелленберг отличается от Яноса и Мюллера.

– Смотрю я только на наличные! – добавил он.

Этот тип, пожалуй, покрепче орешек, чем его напарники.

– Ты хоть умеешь стрелять из своей пушки? – спросил он с издевкой.

– Бросай оружие и выходи сдаваться, – крикнул я ему.

– Неужто ты такой снайпер?

Я явственно представил себе его ухмылку.

– Как это ты сказал на прошлой неделе? Кения – жалкая третьесортная страна. Бандиты международного пошиба заглядывают к нам редко, не на ком набить руку...

В ответ раздались два выстрела, пули щелкнули о скалу над моей головой, снова посыпалась гранитная крошка. Я его рассердил, задел профессиональную гордость.

– Кто ты, фон Шелленберг? – спросил я, чтобы уточнить по голосу, где он.

– Завтра прочтешь в газетах, если в аду их получают.

Он оставался на прежнем месте.

– Зачем ты занимаешься таким грязным делом?

– А зачем люди работают?

– Ради денег?

– Ты умнеешь на глазах, – похвалил он меня, – хотя я до сих пор не возьму в толк, для чего ты ушел из полиции. У нас на Западе такому болвану ни за что не разрешили бы заниматься частной практикой. Какой из тебя детектив!

Он принялся надо мной глумиться, мстя за насмешку. Оно и понятно, тщеславие в большей или меньшей степени присуще всем.

– Раньше ты был обо мне лучшего мнения, – напомнил я. – Хвалил за Вэнса Фридмена.

– Да это было проще простого!

Выбросить в окно пьяного тоже довольно просто. Особой отваги на это не требуется, подумал я и спросил:

– Это ты его угробил?

Фон Шелленберг расхохотался.

– Еще одно подтверждение моих слов. Так ведь и помрешь третьесортной посредственностью.

– Значит, Янос?

– Догадайся сам, – сказал он.

Увы, облако пыли точно замерло на месте.

– А тебе известно, что Вэнс Фридмен агент ЦРУ? – спросил я.

Молчание. Мне почудилось, что голова его загудела от нагрузки – он этого не знал.

Я вспомнил про комиссара и Сэма: дело обстоит хуже, чем они могут предположить.

– Почему надо делать это именно здесь? – закричал я. – Раз уж корчишь из себя такого аса, убрал бы его дома, в Штатах.

– Стиль, старина, класс, – отозвался фон Шелленберг. – Убить президента среди бела дня – это уже не штука. С тех пор как ухлопали Кеннеди, этим никого не удивишь. Ну а здесь такого еще не бывало, в этом есть спортивный азарт. Все равно что охота на крупных хищников.

Он говорил всерьез, без намека на иронию.

– Заповедник окружен, у всех входов и выходов кордоны и патрули. Как ты надеешься выбраться?

– Напряги мозги!

Я последовал его совету.

– В свите Уэллса целый взвод секретных агентов. Живым тебе не уйти.

Молчание. О чем он в этот момент думал? Тут я вспомнил сине-серебристый "чироки" на взлетной полосе у "Баобаба", и у меня екнуло сердце. Конечно, на таком комарике далеко не улетишь, однако с его помощью фон Шелленберг сумеет сгинуть без следа. До танзанийской границы рукой подать, а оттуда открыты все дороги, по суше и воздуху, в Южную или Центральную Африку, на все четыре стороны.

– Кто тебе платит? – спросил я.

– Мне это безразлично, – ответил он, – не кто, а сколько! В этом дело.

Молчание.

– Ну и сколько же на этот раз? – спросил я.

– Два миллиона долларов.

Я задумался.

– Через Швейцарский кредитный банк?

– Вижу, с домашним заданием ты справился.

Пауза.

– Кто бы мог подумать, – сказал я, – что жизнь одного человека стоит такую прорву денег!

Он засмеялся.

– Кое-кому не нравится его миролюбие.

– Кому же?

– Ни за что не угадаешь?

Мы снова помолчали.

– В Америке есть люди, – продолжал он, – которые проливали слезы, когда закончилась война во Вьетнаме. Военная индустрия, приносившая огромные барыши, едва не обанкротилась. Торговцы оружием переключились на нелегальные поставки Латинской Америке и Южной Африке.

Он помолчал, потом продолжил:

– Эти трудолюбивые патриоты, эти лояльные граждане величайшей державы мира полны решимости и впредь заниматься бизнесом.

Помню, я читал где-то, что человек – это единственное существо во всей живой природе, которое охотится на себе подобных. Американцы готовы на убийство ради сохранения самой возможности убивать.

В воздухе зависла смертоносная тишина. По спине у меня струился пот. Рука, сжимавшая пистолет, была влажной, к ладони липла пыль. Переложив оружие в левую руку, я повернулся, чтобы вытереть ее о штанину, и только тут заметил его, но было слишком поздно – я не смог увернуться от пули.

Стреляли всего с десяти шагов, меня точно кувалдой ударили в правое плечо. Я повалился на спину, как дохлая рыба. Но воля к жизни сильнее искушения сдаться и умереть. С глухим стуком упав наземь, я вздернул левую руку и сумел дважды нажать на курок, целясь в неясный силуэт.

Спотыкаясь, Янос попятился назад – две пули крупного калибра поразили его. Он распростер руки и упал навзничь, его тело заскользило по склону вниз и, задев за развесистый куст, распласталось в неестественной позе.

Боль в боку раздирала меня на части, в голове плавились красные осколки, перед глазами сгущался мрак. Мне стоило невероятных усилий держать их открытыми. Итак, я снова допустил просчет и, скорее всего, поплачусь за это жизнью: совершенно упустил из виду Яноса!

Мне почему-то казалось, что Янос ждет исхода дела в охотничьей гостинице и не собирается сам принимать в нем участие. Двое профессиональных убийц, решил я, не станут стрелять одновременно по одной и той же цели. Я возомнил, будто мне понятны мотивы и логика наемных разбойников. Кто я такой? Жалкий третьесортный детектив, без всяких на то оснований, из одного тщеславия ввязавшийся в крупную игру...

Я злился: дал заманить себя в западню и вряд ли выберусь из нее живым. Непростительная глупость: пока я болтал с его напарником, Янос незаметно подкрался ко мне. А я уши развесил!

Донесся голос фон Шелленберга – как будто издалека, словно с того света:

– Канджа!

И тут я вспомнил, что давно собираюсь спросить его, какой он национальности. Но теперь у меня на это не было сил. Пот застилал глаза, солонил губы.

– Канджа! – крикнул он снова. – Янос был дурак.

Какое это имеет теперь значение, подумал я. Он дважды покушался на мою жизнь, а теперь сам мертв.

Я открыл глаза и увидел жаркое марево над головой. На километровой высоте в небесах парил коршун. Я знал, что это какая-то примета, но какая именно – не мог припомнить.

– Это он предложил тебя нанять, – продолжал фон Шелленберг, – чтобы сбить полицию с толку.

И я настолько в этом преуспел, что помираю теперь благодаря своему усердию. Меня так и подмывало спросить, кто устроил обыск в нашем с ним люксе, но тогда он узнал бы то, что больше всего его занимало, – жив я или мертв.

Тут я услышал, как подъехала и остановилась кавалькада машин, и вспомнил, зачем я здесь. Из последних сил я приподнялся и сел, убедив себя в том, что это необходимо и нечего себя жалеть. Раз уж все равно гибель неизбежна, пусть от этого будет хоть какая-то польза.

Внизу за моей спиной было озеро и бетонная платформа. Как раз в этот момент американцы, наверно, выходят из своих бронированных лимузинов. Янки, эти умники, черт бы их побрал, уверены, что предусмотрели все детали, приняли надлежащие меры безопасности. До последнего дня посещение проекта высоким гостем держалось в строжайшей тайне, так что даже Омари, который должен был бы узнать об этом первым, узнает последним, а я умру из-за их заносчивости. Они предусмотрительно закрыли для туристов заповедник Амбосели, однако им и в голову не пришло прочесать территорию на тот случай, если кто-нибудь устроил засаду загодя. Не дали даже себе труда выяснить, где проходят границы заповедника. Так плотно заткнули все щели, что только крупнокалиберная пуля найдет лазейку.

У меня за спиной хлопали дверцы роскошных автомобилей. Мне очень хотелось обернуться, прочесть ужас в их глазах, когда засвистят пули. Но глядел я только вперед, от напряжения в глазах у меня начало рябить.

Вдруг все очистилось, и я словно увидел свет в конце туннеля. Тонкий черный стерженек возник из темноты и медленно пополз по скале слева от меня. Его черный убийственный глаз уставился в сторону озера. Я увидел ствол винтовки и стал гадать – совсем некстати, – какой она марки. Медленно выдвинулся из кустов телескопический прицел, потом показалась светловолосая голова, приникшая к окуляру. Голова чуть поднялась – убийца искал, на что бы ему опереть винтовку.

За моей спиной раздались голоса, выведя меня из состояния транса и вновь напомнив, где я нахожусь. Мой пистолет подрагивал в нетвердой руке. С каждым ударом пульса боль пронизывала меня с головы до пят. Я медленно поднимал руку. Поднимать ее слишком высоко не пришлось, каких-то несколько сантиметров – и она оказалась на уровне его головы. Я видел лишь лоб и венчик светлых волос.

И тогда мне ничего не оставалось, как нажать на курок.

"Стар" щелкнул, подобно стальному хлысту в тихом полуденном воздухе, и точно гром гулко прокатился над долиной.

Гора выпрыгнула у меня из-под ног. Я второй раз нажал на курок, уронил пистолет и вцепился в скалу здоровой рукой.

Первый выстрел пробил ему темя, и он задергался, как марионетка на ниточке. Вторая пуля, угодив в лицо, вышвырнула его наружу из укрытия. Фон Шелленберг судорожно распрямился во весь рост, обронил винтовку, она покатилась по склону и остановилась подле моих ног.

Вылезшими из орбит глазами я наблюдал за тем, как бледнолицая марионетка теряла человеческий облик. Потом бездыханное тело сорвалось со скалы и стало падать прямо на меня. Я зажмурился, ожидая столкновения, но его не произошло. Я ощутил порыв воздуха и несколько секунд спустя услышал всплеск воды у себя за спиной.

Оттуда же донеслись возбужденные голоса, хлопанье дверок. Я попытался обернуться, но рухнул как подкошенный. Взревели моторы, и вскоре их гул отдалился и затих. Они бежали, бросились наутек, подумал я. Они-то целы-целехоньки, а я отдаю богу душу – один, на холодном, пустынном склоне.

Я закрыл глаза. Нет смысла заставлять себя подниматься. Прежде чем я потерял сознание, нелепая мысль пришла мне в голову фон Шелленберг остался мне должен две тысячи марок. И еще я так и не успел выяснить, в какой отрасли промышленности он подвизался...

18

Я был уверен, что мне снится счастливый, радостный сон. Я парил на ковре, подгоняемом теплым воздухом, купался в прозрачном пруду с подогретой водой. Голове было жарко, я весь покрылся потом. Я зажмурился, потом снова открыл глаза, но видение не исчезло. Асия по-прежнему сидела у изголовья, держа мою руку в своей и грустно улыбаясь.

Голос у меня был грубый и хриплый, когда я попробовал заговорить. Хотел извиниться за то, что уснул при ней, но так и не удалось выдавить из себя ни слова.

– Здравствуй! – Она сжала мою ладонь.

Я хотел подняться, обнять ее, но нас точно разделяли многие мили, я мучился от своей немоты.

– Давно ты здесь? – наконец обретя голос, спросил я.

– Полчаса, – ответила она, снова пожимая мне руку.

– Долго я спал?

Она открыла рот, чтобы ответить, но передумала и только кивнула. В ее огромных глазах заблестели слезы.

– Да, ты долго спал. Очень долго.

Меня снова клонило в сон. Комната сверкала чистотой, стены были покрашены в белый и зеленый цвет, пахло больницей. За окном на аккуратно подстриженных лужайках искрился солнечный свет. Я попытался подтянуться и сесть на кровати. Грудная клетка была туго стянута бинтами, с боков подоткнуты подушки. Голова теперь прояснилась, но в памяти оставались пробелы, точно слепящие вспышки магния...

– А все-таки? – спросил я у девушки.

– Пять дней, – ответила она.

Ничего себе, подумал я. Черт возьми, но как я сюда попал?

– Где же это я?

– В столичном госпитале, – сказала Асия, утирая слезы.

Я хотел сказать, чтобы она не плакала, но в груди была зияющая дыра, в ней канули все слова. Первое, что я мог припомнить, был склон горы – холодный, пустынный, черный. Каменистый, в трещинах, абсолютно безжизненный. Сверху на меня катится труп, я тону в золотом потоке полуденных солнечных лучей, а потом полная темень, беспросветный мрак, длившийся пять дней и ночей!

– Как я сюда попал? – спросил я.

– Сэм говорит, что тебя привезли на вертолете, – ответила Асия. – Американцы.

Американцы! Студеный черный склон, дуло за спиной и жуткий, с размозженным черепом труп. Американцы привезли меня сюда?

– Тебе нельзя долго говорить, – предупредила Асия, как только я попытался спросить еще кое-что. – Доктор предписал полный покой.

Я смиренно кивнул. Мне расхотелось задавать вопросы. В груди стучало, к горлу подступал кашель.

– Сейчас около двух, – сказала она. – Мне надо возвращаться на работу. Вечером снова приду. Что тебе принести?

– Сигареты, – попросил я.

– Доктор не разрешил курить.

Левой рукой – я мог пошевелить только ею, не вызывая боли, – я погладил теплую щеку Асии. Она была воистину прекрасна. Раньше я просто был слеп, не замечал, какая она красавица...

– Скоро приду, – сказала она, поглядывая на часики. – Отдыхай, набирайся сил.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Потом, – улыбнулась она. – Сейчас главное – покой. До вечера!

Она пошла к двери и с порога еще раз улыбнулась. Я попробовал улыбнуться в ответ. Асия вышла в коридор, притворив за собой дверь, в комнате остался лишь запах ее духов, а сердце согревала ее улыбка.

На зеленой лужайке за окном двое мальчишек в больничных пижамах – черный и белый – гоняли мяч.

Я дал слово, что отныне буду по-настоящему внимателен к Асии. Ведь, кроме нее, у меня нет на свете ни одной близкой души.

Вскоре после ее ухода в палату ввалился Сэм.

– Асия сказала, сколько времени ты был без сознания?

Я кивнул.

– Мы не на шутку за тебя перепугались. Доктор не давал никаких гарантий. Это Омари придумал послать за ней, и она вернула тебя к жизни. Приходила по два раза в день. Замечательная девушка!

– Что произошло? – спросил я. – Там, на склоне горы?

– Вроде бы кому-то посулили два миллиона долларов за голову Чарлза Уэллса, а ты помешал огрести такой куш!

Это я и без него знал.

– Ну и везучий ты. – Сэм покачал головой. – Кстати, я все-таки установил, кто разгромил ваш люкс в отеле "Бульвар". Мы отыскали там отпечатки пальцев Ганса Мюллера. А ты впервые увидел его лишь в тот день, когда они с Яносом пытались тебя пришить.

Мне трудно было говорить. Снова накатила смертельная усталость, тело покрылось испариной. Тут дверь открылась, и на пороге замаячила сутулая фигура комиссара Омари. Он шел по палате так, словно протискивался сквозь толпу.

Подойдя к кровати, он уставился на меня сверху вниз, я мог поклясться, что уловил недовольное ворчание.

– Всю жизнь тебе безумно везет, – заговорил он бесцветным, холодным тоном, – но нельзя пользоваться этим без оглядки, вечно искушать судьбу.

Внезапно Сэм вспомнил, что у него неотложные дела, и откланялся, обещав меня навещать.

Комиссар Омари полез в карман.

– Тебе открытки от наших ребят с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Он уронил на мою постель несколько конвертов.

– А сигареты у вас случайно не найдется? – спросил я.

Ворчание стало теперь совершенно отчетливым.

– Я по-прежнему не курю, – буркнул он и опустился на стул, где до него сидел Сэм. – Кроме того, тебе не то что курить, даже дышать глубоко нельзя. Неужто не понимаешь, в каком ты состоянии?

Я кивнул. Он почему-то снова был не в духе. Впрочем, комиссар обычно хмурился, когда кто-то из его сотрудников оказывался в моем положении и выбывал из строя, что при нашей профессии совершенно неизбежно. А для него я был, есть и буду одним из его парней, хотя делаю все, чтобы подчеркнуть свою самостоятельность.

– Мы нашли оружие, из которого убит Ганс Мюллер, – сказал он, но не для того, чтобы мне что-то поведать, а лишь стремясь нарушить повисшую в комнате тягостную тишину.

Молчание.

– На него выправлено разрешение? – спросил он.

Я замотал головой, пытаясь виновато улыбнуться. Омари не спускал с меня глаз.

– Мы также установили, что Мюллер под именем Эндрю Скайксом был боевиком во Флориде. Его дружок Янос – уроженец Нью-Йорка. У него тоже не одна фамилия, и на его счету несколько убийств. Ханна Беккер познакомилась с ним всего три недели назад в аэропорту, когда он прилетел. Они быстро сошлись. Он вроде бы выдал себя за австрийского банкира. Мы нашли его труп на склоне горы в колючем кустарнике.

Помолчав, комиссар добавил:

– Эта троица провела в Кении без малого месяц, готовя покушение.

Я кивнул: вот теперь все окончательно встало на свои места. Фон Шелленберг, Янос, Мюллер – трое профессиональных убийц подрядились за два миллиона долларов застрелить Уэллса. Они безупречно справились с подготовительной работой, установили, где и когда будет находиться их жертва. Проникли в страну под видом туристов и три недели ждали, когда придет их час.

Чтобы позабавиться и придать авантюре шик, Янос предложил фон Шелленбергу нанять местного телохранителя, который сопровождал бы его к месту преступления. Никто не заподозрит боязливого промышленника в намерении совершить хладнокровное убийство. Еще Янос придумал, чтобы Ганс Мюллер обыскал наш номер – с целью убедить меня, будто моему нанимателю действительно угрожает опасность.

Почему их выбор пал на меня? Как объяснил мне фон Шелленберг при первой встрече, они наткнулись на мое имя в телефонной книге. Меня должны были убрать накануне покушения, отослав в Найроби встречать несуществующий рейс "Люфтганзы". Вот для чего фон Шелленберг собирался прервать сафари и вернуться в столицу, но Янос убедил его остаться в "Баобабе".

Это Янос убил агента ЦРУ Вэнса Фридмена, и я был единственным человеком, который мог догадаться об этом, поэтому меня надо было быстренько убрать. Но я не хотел умирать наспех и, неожиданно оказавшись на месте задуманного преступления, чуть было не отправился на тот свет всерьез.

Комиссар молчал, взирая на меня с грустью, под глазами у него от усталости залегли темные круги.

– Мне очень неприятно тебя разочаровывать, – наконец сказал Омари, – но ты зря рисковал головой. Доктор Уэллс в тот день даже не был на территории заповедника.

Я ошарашенно поглядел на него, Омари только развел руками.

– Их секретная служба узнала о готовящемся покушении за несколько недель до назначенного дня. Фридмен напал на след наемных убийц в Европе. Американцы имитировали торжественный кортеж автомобилей лишь для того, чтобы спровоцировать бандитов и уничтожить их. Убийцы ни за что бы не ушли от погони – весь заповедник был оцеплен, а зафрахтованный бандитами "чироки" выведен из строя. В двух километрах от платформы в кустах был спрятан полицейский вертолет. Через считанные минуты после выстрелов весь склон был усеян вооруженными агентами.

Меня прошиб холодный пот, перед глазами снова возник обезображенный труп фон Шелленберга, катящийся вниз по склону.

– А тело? – спросил я.

Комиссар вздохнул.

– Крокодилы так поработали, что и родная мать его бы не узнала. Но мы сняли отпечатки пальцев с винтовки, и они совпали с присланными "Интерполом" образцами. Его разыскивали за убийства, совершенные в нескольких странах.

За окном в саду щебетали птички.

– Он задолжал мне две тысячи марок, – сказал я.

Омари посмотрел на меня и пожал плечами. Я хотел спросить его, кто заплатит за мое пребывание в больнице, а также возместит мне вынужденный простой и накладные расходы, но сказал совсем другое:

– Вот что меня бесит: раз все было известно заранее, с самого начала, почему меня не предупредили? Я отправился на верную гибель, и никто не подумал меня остановить. Почему? Почему вы решили мной пожертвовать?

Карие глаза комиссара затуманились от грусти.

– Я ничего не ведал до того вечера, когда они пытались тебя убить. Тогда я сказал, что Вэнс Фридмен – агент ЦРУ, но сам узнал об этом лишь накануне.

– Значит, американцы! Они знали все с самого начала и не известили вас?! – закричал я. – Кто отвечает за безопасность в этой стране, вы или янки? Как они посмели утаить информацию?

Омари ничего не ответил, но в его глазах я увидел гнев, и тогда моя злость улеглась, уступив место печали. В конце концов, комиссар Омари – всего лишь третьеразрядный шеф секретной службы в третьеразрядной стране. Именно в таком духе высказывался фон Шелленберг. Без нашего спроса и согласия они ведут свои войны в нашем собственном доме. Мишенью был американец, убийцы – тоже янки, они собирались обстряпать все по-своему, по-американски! Им все можно, они же сверхчеловеки!..

Ну а если бы мы, туземцы, ненароком угодили под их пули? Если бы погибли ни в чем не повинные люди? Невелика печаль, сущий пустяк! Извините, очень сожалеем – и так далее, и тому подобное.

Для них это забава, все равно что охота на слонов, только еще азартнее. Это я тоже услышал из уст Шелленберга.

Они посвятили Омари в свою затею в самый последний момент, отведя ему роль простого наблюдателя.

Я рад, что по воле случая спутал их карты и сорвал спектакль, на который янки позвали кенийских официальных лиц, как малых ребят, – смотрите, мол, и восхищайтесь нами! И хотя мне это едва не стоило жизни, я ни о чем не жалею.

На зеленой лужайке под окнами больницы двое мальчишек хохотали, гоняя мяч...

Примечания

1

Охотничья экспедиция, чаще в Восточной Африке. – Здесь и далее прим. перев.

(обратно)

2

Конференция ООН по торговле и развитию.

(обратно)

3

Воображаемый райский уголок из романа Д.Хилтона "Затерянный горизонт" (1933 г.).

(обратно)

4

Кто там? (франц.)

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18 . . . . .