«Заморозь мне «Маргариту»»

Лорен Хендерсон Заморозь мне «Маргариту»

Всем парням, которые записывали мне музыку.

Вы знаете, о ком я.

Глава первая

Вот уже несколько минут передо мной на четвереньках стоял мужчина, но здесь это обычное дело. Я не сразу поняла, что он о чем-то меня просит: из колонок неслись траурные громыхания «Велвет Андеграунд»[1], заглушающие подобострастный голос.

– Можно мне вылизать вам сапоги?

– Прошу прощения?

Я наклонилась. Чуть привстав, раб сказал погромче:

– Э-э… можно мне вылизать вам сапоги? Я пожала плечами:

– Да ради бога.

У него вытянулась физиономия, и пришлось добавить, чтобы не разочаровать беднягу:

– Кусок дерьма!

Он тут же воспрял духом и быстро наклонился, высунув из разреза кожаной маски проворный язык. Но в следующий миг я с ужасом поняла, что допустила оплошность:

– О боже, они же замшевые! Прекрати! Ты их испортишь!

И я непроизвольно пнула его. Раб упал на бок и сладострастно застонал:

– Простите, хозяйка, простите, я плохой раб, делайте со мной все, чего возжелаете.

– Все, чего возжелаете? – переспросила я у Джейни вполголоса.

Та пожала плечами:

– Наверное, начитался Энн Раис.

– Скорее Рэдклиф[2].

Мне стало стыдно, что я лишаю бедолагу удовольствия, и я ткнула его обтянутый резиной бок каблуком. Раб блаженно заскулил.

– Никогда не понимала, как им удается не потеть в таком прикиде, – заметила я.

– Наверное, никак.

– Какая гадость…

– Этот хоть не утверждает, что он – раб из «Криминального чтива»[3], – сказала Джейни. – Сегодня видела уже трех таких типов. Тоска зеленая. Кстати, мне нравится твое платьице.

– Спасибо. – Я удовлетворенно осмотрела себя. – Я в нем вылитая Скарлетт О'Хара.

Джейни взглянула на меня с откровенным недоумением:

– Ты его из старого тюля, что ли, сшила? Хотелось бы посмотреть на комнату, где висели такие занавески.

– Это шнуровка, идиотка.

У меня нет скарлеттовской Мамочки, которая впихивала бы меня в такое платье, пока я крепко держусь за спинку кровати; осиной талии мне тоже добиться не удалось, так что я чувствовала себя весьма сдавленно. А грудь, которая у меня и так никогда не была иллюзорной, сейчас рискованно распирала кожаный корсет.

– Сэм!

Я оглянулась: ко мне на всех парах несся очередной раб, больше похожий на ошалевшего Лабрадора. За ним, едва поспевая, на поводке волочилась хозяйка. Сначала я не поняла, кто меня окликнул: лицо раба пересекали два кожаных ремня, один закрывал глаза, другой – рот. Молнии, делающие его слепым и немым, были расстегнуты, и, вглядевшись в отверстия, я различила знакомые черты. На нем было черное резиновое боди без рукавов – так воздух циркулировал хотя бы под мышками.

– Как давно я тебя не видай! – кричал он. – Как дела?

По акценту я окончательно поняла, кто передо мной: Сальваторе – или Салли, как звали его друзья, – один из сицилийских геев, по понятным причинам огромной толпой эмигрировавших в Лондон. Мы вместе учились в художественной школе, но не виделись уже несколько лет.

– Привет, Салли.

Я как могла чмокнула его в щеку, хотя ремни изрядно мешали. Джейни тем временем завязала разговор с каким-то парнем – тот уже полчаса пытался привлечь ее внимание – и пустилась в монолог о закулисной политике Четвертого канала. Она работает на телевидении редактором, и прервать ее в такой момент – все равно что посреди мессы спросить у священника, который час.

Салли с мольбой посмотрел на хозяйку:

– Хозяйка-а, это мой старый подружка. Можно мне болтай два-три минутка?

– Только если будешь исполнять все ее приказания! – объявила хозяйка, вручая мне поводок.

Каблуки у нее были такими высокими, что напрягшиеся икры напоминали сжатые кулаки. Поводок я взяла не очень охотно. Никогда не любила отвечать за других.

– Э-э, купи мне что-нибудь выпить, – попросила я и добавила: – Это приказ.

– Два обычный, – сказал Салли бармену. – Записай на мой счет.

– У тебя есть здесь счет, Салли?

– На самом деле нет. Отдавай деньги вечером. Где мне их носи? – Он показал на свой наряд из латекса. И правда, где?

Бармен уже ставил перед нами два одинаковых бокала. Серебристый соленый ободок приятно оттенял бледно-аквамариновую жидкость.

– Что это еще за цвет? – подозрительно спросила я, вспомнив жидкость для полоскания рта.

– Голубой кюрасо, – гордо сообщил бармен. – Пополам с тройным мартини. Коктейль «голубая Маргарита».

– Изумительно! – Салли был в восторге. – Это мой напитка года.

– С тех пор как какой-то козел притащил на вечеринку мятный ликер и соорудил что-то похожее на зубную пасту со сметаной, я перешла на виски с лимоном. – Я подняла бокал и осторожно попробовала жидкость. – Боже, вкусно-то как!

Немедленно переметнувшись в новую веру, я присосалась к соломинке.

– Расскажи, как дела, – пробулькал в бокал Салли.

– Хорошо, наверное. Скоро выставка, я уже почти все подготовила. Да нет, не. почти, а все. Сейчас просто подкручиваю гайки.

– И где ты сейчас выставляй?

– Галерея «Уэллингтон».

– Но это же здорово!

– Знаю, – уныло согласилась я. – Может, конечно, я с жиру бешусь, но беда в том… Салли, ты помнишь Ли Джексон – она вела у нас скульптуру? Я знаю, ты только на первом курсе у нее занимался…

– Как не помнить такую женщину? – вскричал истинный южанин Салли, на миг забыв о своей ориентации.

– Она как-то сказала, что у скульптора, работающего на заказ, есть два пути, если не клеится работа: либо соорудить нечто огромное и выкрасить в красный цвет, либо наделать побольше и загромоздить ими весь зал.

– Значит, ты красить красным?

– Нет, я пошла вторым путем. И вот я смотрю на свои пятнадцать подвесных скульптур и просто не понимаю, нравятся они мне или нет. Скопом мои мобили смотрятся потрясающе. Но, знаешь, что угодно будет смотреться классно, если помножено на пятнадцать и свисает с потолка: аквариумы с золотыми рыбками, тавровые балки, даже вот такие бокалы с коктейлем… Эй, ты чего вылупился?

Сквозь прорези маски казалось, что глаза у Салли вот-вот выкатятся из орбит. Он вдруг стал похож на Людовика Железная Маска, страдающего базедовой болезнью. В какой-то части мозга, не занятой горестями творческого кризиса, мелькнула мысль: интересно, как Салли умудряется застегивать свою кожаную щель, чтобы его роскошные сицилийские ресницы не застревали в молнии. Все-таки жалко такую красоту выдергивать.

– Говоришь, ты мобили строить?

– Ну да.

– Guarda bene[4], нам надо встречайся и говорить об это. Если я заглянуть к тебе в студия? У тебя там есть такие скульптуры?

– Да, но…

– Я хорошо помни твои работа. Мне жутко нравиться то, что ты делай, жутко!

– Ну, сейчас все по-другому, – быстро проговорила я.

Я не отношусь к тем, кто хранит свои юношеские творения. Наоборот, мне нужно двигаться вперед. Причем лучше – как грузовик с цепями на колесах, сокрушающий все старые работы. В художественной школе преподаватель живописи однажды попросил нас принести то, что мы считаем своими лучшими работами, а потом объявил, что мы разожжем во дворе костер из этих картин. Я тогда единственная подпрыгнула от счастья. Иди вперед или умри. Слава богу, есть галерея, куда можно сдавать свои скульптуры. Некоторые хранят работы годами, не в состоянии ни продать их, ни выставить. С таким же успехом могли бы жить в склепе среди разложившихся трупов.

Салли пожал плечами и воздел руки. Этот жест я помнила хорошо: «И что с того?»

– А зачем тебе на них смотреть? – осторожно спросила я.

– Я теперь работай в театре, и у меня неплохо получайся. – Салли не смущали английские запреты на хвастовство. Что ж, отрадно слышать. – Я только начать… вот-вот начать, – поправился он, – работай над постановка «Сон». Я хочу сказай «Сон в летнюю ночь»…

– Спасибо, что разъяснил. Я и не думала, что ты имеешь в виду «Сон о Джинни»[5].

– Cosa?[6]Ну, короче, мы хоти, чтобы все был современно, современно, современно. И у нас есть деньги, большой красивый театр с авансценами, и мы позволяй себе актеров. Я уже давно размышляй, как все это делай поинтереснее, как Питер Брук[7]с его трапециями. И тут появляйся ты и говори, что делай мобили, и эта идея просто взрывайся у меня в голова… Они большие, да? Ты ведь всегда делай крупная вещь.

– Довольно большие. Но, Салли, даже если мои мобили тебе понравятся, в театре работать мне сейчас меньше всего хочется. Честно говоря, я собираюсь в отпуск. Куда-нибудь в теплое место, где красивые мальчики и холодная выпивка.

– Я ехай с тобой! Я знай такое место. А потом мы ставить спектакль.

– О, бога ради…

В этот момент поводок Салли изъяли из моей руки.

– Он хорошо себя вел? – осведомилась хозяйка. Помада у нее на губах была цвета перезревшего чернослива и липко поблескивала даже в полумраке. Либо дамочка минуту назад ее подправила, либо только что отведала свежей крови юных девственниц.

– Плохо! – мстительно ответила я. – Прицепился как репей.

Хозяйка резко выдохнула и так сильно дернула Салли за ошейник, что он чуть не упал с табурета.

– Я вижу, ты по-прежнему отказываешься подчиняться дисциплине! – заорала она и поволокла его за собой.

Она его так и впрямь задушит – сдавленный стон Салли не был притворным.

– К ноге!

– Я тебе звони! – прохрипел Салли, ковыляя на четвереньках и через шнуровку купальника выставив на обозрение задницу.

Я смотрела на Салли и понимала, что он действительно позвонит. У Салли не было моего номера, но его это не остановит: мерзавец станет названивать всем знакомым, пока не добьется своего. Что ж, на этот раз ему придется смириться с отказом. Ничто не заставит меня столько времени возиться со скульптурами для того, чтобы типы, называющие себя Душистый Горошек или Горчичное Зерно[8], болтались на моих творениях, как на цирковых трапециях. У меня есть своя гордость.

– Кто это был? – поинтересовалась Джейни. Я кратко описала ей Салли и его последнюю великую идею. К моему удивлению, Джейни тут же заявила, что не видит абсолютно ничего дурного в таком предложении.

Я непонимающе уставилась на нее:

– Ты серьезно? Ты же знаешь, в каком я состоянии! Меньше всего мне сейчас хочется уродовать свои работы на потеху кучке вампиров из театра. Вообще-то я мечтаю свалить отсюда куда подальше…

– Где теплые мальчики и холодная выпивка. Знаю, ты постоянно об этом твердишь. У тебя тысячу лет не было парня, с тех пор, как ты послала того совершенно нормального…

– Он был слишком правильным, – угрюмо пробурчала я. – Пытался даже затащить меня к своим родителям в Сассекс на воскресный обед, а его отец – священник, черт подери. Ну да, он отличный парень, но, кроме секса, у нас не было ничего общего. Да, да, – упредила я возражения Джейни, – сначала все шло отлично, но через несколько месяцев отношения всегда скисают, сама ведь знаешь. К тому же я все время работала. У меня не было времени думать о чем-то другом. Так что сейчас мне требуется только отпуск.

– Но ты все равно пока не можешь. Сама же говорила, что тебе нельзя уезжать из Лондона в ближайшие два месяца, потому что надо закончить работу и написать текст для каталога. А так ты смогла бы вырваться из рутины. Ты же счастлива, только когда работаешь.

Со старыми друзьями вечно одно и то же: они абсолютно точно знают, как ты должна жить. (Кроме того, друзья гораздо лучше тебя в мельчайших подробностях помнят всю историю твоей сексуальной жизни. И им просто неймется заполнить пробелы информацией, которую тебе не хотелось бы делать достоянием потомков.)

– А что ставят? – поинтересовалась Джейни.

– «Сон в летнюю ночь», в театре «Кросс».

– Серьезно? – Ее голубые глаза расширились до размеров блюдец. – Хелен прошла туда пробы! Представляешь, как было бы здорово, если бы вы могли работать вместе!

Джейни – вечная оптимистка. Она никак не может понять, что ее подружка Хелен питает ко мне глубочайшее отвращение, естественное по отношению ко всякому, кто не поддается чарам ее силиконового обаяния. Я тоже не сильно симпатизирую Хелен, но для моей неприязни есть куда более серьезные основания, особенно после того случая, когда Хелен изменила Джейни с неким телепродюсером Куртом (мужчиной, заметьте!), посулившим ей главную роль в своем сериале. Роль Хелен так и не дали, и она вернулась к Джейни, ничуть не печальнее и не мудрее, зато источая раскаяние и клятвы в вечной верности. Подозреваю, что «верность» для Хелен – понятие более растяжимое, чем резинка трусов Мика Джаггера, но свое мнение держу при себе, поскольку дорожу дружбой с Джейни. Не так давно я по глупости вдрызг разругалась с одним своим приятелем, а потому не собираюсь наступать на те же грабли.

– На какую роль она пробовалась? – поинтересовалась я.

– Мечтает сыграть Титанию. Хелен показалось, что она выступила здорово, однако что думает режиссер, никто не знает. Спектакль ставит Мелани Марш. Я с ней не знакома, но, говорят, она настоящий ас. Правда, Хелен уверяет, что Мелани похожа на дохлую рыбину.

В переводе это означало, что Мелани Марш оставила без внимания заигрывания Хелен. Наверное, возьмет ее на роль Елены, которую обычно никто не хочет играть.

– В любом случае, – спокойно и настойчиво продолжала Джейни, – ничего ужасного не случится, если ты покажешь этому Салли свою студию. Что ты теряешь?

Я пожала плечами:

– Меня достала работа, Джейни, я совершенно измотана. Иногда мне кажется, что я все это время разрабатываю всего одну идею. После того что произошло с Натом, я с головой ушла в работу, стараясь забыть и отвлечься, так что теперь просто-напросто перегорела.

– А ведь это было давно. – Джейни встревоженно посмотрела на меня: не так часто я вспоминаю Ната.

– Пару лет назад. Иногда мне кажется, что пару недель… Если бы не он, я бы никогда не начала заниматься мобилями. Надо будет рассказать всю эту историю придурку, который пишет наш каталог.

– Боже, только этого не хватало! – Джейни побледнела под слоем пудры.

У нее очень красивое пухлое лицо, как на полотнах восемнадцатого века, – круглые щеки, губы изогнуты, словно лук Купидона, белокурые кудряшки. Кожа Джейни напоминает дорогой белый бархат, истончившийся до такой степени, что от него остался только легкий пушок. Я всегда представляю ее девушкой с портрета в массивной позолоченной раме: вся в пене голубого шелка, томно возлежит в креслах, в руке веер, рядом – блюдо воздушных пирожных. Даже прорезиненное платье, которое она натянула на себя сегодня, было так щедро отделано оборками и увешано таким количеством ожерелий, что распознать в нем клубную спецодежду было нелегко. Джейни была моей ближайшей и самой старой подругой и сейчас сверлила меня своим особым взглядом: «Старшая сестра позаботится о твоей душе». Я даже обмякла под тяжестью этой заботы.

– Так вот почему последние два года ты ни с кем не встречаешься! Да на тебя страшно смотреть. Все время думала о нем, да?

– А что я могла поделать, Джейни? – просто ответила я. – Последние несколько месяцев просидела в студии, работала без продыху, жила как отшельница… Знаешь, мне иногда кажется, что я мастерила эти мобили лишь для того, чтобы как-то прийти в себя… Как я могла не думать о нем?

Джейни смотрела на меня с такой тревогой, что я решила поскорее отречься от своих слов. Мне никогда не хватало времени на то, чтобы поверять другим свои сокровенные мысли; или же в этом просто не было никакого смысла.

– Ладно, забудь! – беспечно сказала я. – Просто меня достала работа, вот и все.

– Не переживай. Мои сценаристы тоже такие, – вздохнула Джейни. Теребя один из бесчисленных серебряных браслетов, она не сводила с меня мудрого взгляда. – Нет, правда, тебе нужно переключиться на новый проект. Сама увидишь. Главное – вонзить во что-то зубы.

– На самом деле, – возразила я, – мне нужно выпить еще стаканчик. – Я помахала бармену пустым бокалом. – Еще две «голубые Маргариты», пожалуйста.

– Две чего? – изумилась Джейни.

– Тебе понравится. Обещаю.

У меня в мастерской так давно никто не бывал, что я уже забыла, какое впечатление она обычно производила на посетителей даже без пятнадцати гигантских мобилей, гроздьями свисающих с потолка. Все эти громадины медленно покачивались на сквозняке. Груда инструментов, щитков для сварки и рабочих перчаток, сваленных под мобилями, будто тянулась к висящим скульптурам. Сталактиты и сталагмиты. Порядка в моих владениях не наблюдалось даже в лучшие времена, а за последние несколько месяцев мастерская окончательно пришла в запустение, – впрочем, как и я сама. Я-то, по крайней мере, вынуждена регулярно принимать душ, вычесывать металлическую стружку из волос и драить лицо после многочасовых вахт со сварочной маской на голове. Кухне повезло меньше, чем мастерской: еду я заказывала по телефону, чтобы не мыть посуду и не разгребать для трапез кухонный стол, заваленный рабочим барахлом. С однокомнатными студиями всегда так – хлам постепенно расползается повсюду…

Первым делом Салли скептически осведомился:

– Ты и жить здесь?

Мне так часто задавали этот вопрос, что я давно перестала обижаться; к тому же мне польстило внимание, с которым Салли долго разглядывал болтающиеся под потолком мобили.

– Сплю вон там. – Я показала на платформу, прикрепленную к дальней стене в двенадцати футах от пола. – Просыпаюсь среди ночи, а голова – на одном уровне с мобилями. Классное зрелище, особенно в лунном свете, хотя получается, что я совсем не расстаюсь с ними – ни днем, ни ночью.

Иногда скульптуры шевелятся на сквозняке, и тогда я воображаю, что они разговаривают друг с другом. Стоит их повесить – и они оживают. М-да, неудачная фраза. Но Салли не обратил внимания на мои слова. Мелани Марш, которую он представил как ММ, хранила упорное молчание, хотя мы были знакомы уже целых пять минут. Я заподозрила, что таков ее стиль: говори, если есть что сказать. Ковбойская этика.

– Можно залезай на стремянку и смотри получше? – живо спросил Салли.

– Конечно. Только не на простыни, ладно? Побереги свои нежные чувства.

Следующие несколько минут Салли провисел на стремянке, по которой я забиралась на свое ложе. Он щурился на мобили и напоминал обезьяну, которой дали новые игрушки. Вспомнив о гостеприимстве, я удалилась в угол, служивший кухней, и поставила на огонь чайник. Чая у меня всегда хватает.

Гости заставили меня взглянуть со стороны на убогую холостяцкую жизнь, которую я предпочитала в последнее время, – пустые пивные банки, коробки от пиццы и китайской еды, грязные простыни. Пора с этим кончать. Решено – вывезу мобили и устрою генеральную уборку. Надо будет, наверное, взять напрокат пожарный шланг и закатить всему жилищу битву при Ватерлоо.

– Хотите чаю? – спросила я Мелани Марш.

– Да, спасибо.

Она все так же стояла в центре комнаты среди мобилей и медленно покачивалась взад-вперед. Широко расставленные ноги, руки в карманах, неподвижный, почти пустой взгляд. Выглядела Мелани невзрачно: мышиные волосы, сколотые на затылке, в меру тощая, – и точно так же невзрачно одета: джинсы, грубые ботинки, несколько свитеров. Описать ее трудно – главным в ней была аура: эта женщина словно излучала спокойствие, силу и энергию. Она знала, что делает, или, по крайней мере, знала, куда нужно двигаться. Я невольно восхищалась ею.

Я принесла чашки, встала рядом с Мелани, и, прихлебывая чай, мы вместе стали пялиться на скульптуры. Под едва ощутимым воздействием ее ауры я чувствовала, как расслабляюсь, как могу наконец оторваться от своих творений; мне вдруг показалось, что нить, крепко привязывавшая меня к ним, потихоньку истончается и я вот-вот стану свободной. Пока Салли не слез со стремянки, мы с Мелани не произнесли ни слова.

– Чай там, – кивком головы показала я.

– Спасибо, я невозможно все время пей чай, – высокомерно заявил Салли. – Я пей кофе утром и poi basta[9].

– Вот увидишь, Салли, – ласково сказала Мелани Марш, – как только начнем работать по-настоящему, будешь с утра до вечера пить чай.

Она повернулась ко мне, сжимая чашку в ладонях, и сказала:

– Мне нравится. – Позже, наблюдая, как Мелани ведет репетиции, я поняла, что это, видимо, была ее высочайшая похвала. – Я прекрасно понимаю, что задумал Салли.

– Мы вешай их для сцены при дворе, они будут как lampadari, – возбужденно вставил Салли. – Как это по-английски? Висячие лампы?

– Люстры.

– Люстры. Может быть, не все, надо посмотри. Потом сцена в лесу, когда они спускайся, любовники ищут дорогу через эти штуки, они заблудись. При правильном освещении будет здорово. Как сказка!

– У нас хороший бюджет, – объяснила мне Мелани. – Меценат нашего театра оставил завещание, и по нему театр должен ставить одну пьесу Шекспира в год. В общем, мы вытащили счастливый билет. Можем даже позволить себе летающих эльфов. Уж Пэка – точно. А значит, нужно сделать мобиль, на котором Пэк будет летать по сцене. Понимаю, что это очень сложно. Я даже не знаю, можно ли в принципе это сделать.

– Да нет, как раз очень просто, – возразила я. – Дизайн все равно требуется самый простой – нельзя, чтобы на скульптурах было слишком много разной ерунды, иначе они будут цепляться друг за друга. – Я показала на серебряную проволоку, кольцами Сатурна окружавшую некоторые мобили. – Я их разберу и сделаю попроще. Пэку надо за что-нибудь держаться – можно сделать плоскую площадку и огородить ее цепью или даже выдавить гнезда для ног.

– Но не станет ли тогда мобиль Пэка отличаться от остальных декораций? Если один будет выглядеть иначе, зрители заранее догадаются, что к чему.

– Нет-нет, на расстоянии ничего не будет видно. Если хотите, могу нарисовать…

Тут я сообразила, что происходит, и резко замолчала. Салли скалился, показывая десны и огромный ком жвачки во рту.

– Что ж, я очень рада, – улыбнулась коварная Мелани Марш. Еще бы не улыбаться: я, как последняя дура, попалась в расставленные силки. – Давайте вы с Салли обсудите общее оформление сцены, а он потом сделает наброски и покажет мне. – Мелани прошла в кухонный угол и поставила чашку на стол. – Если хотите, можете работать в театральной мастерской. Там, наверное, будет удобнее. Мы освободим для вас пространство побольше. В конце концов, мобили будут основной частью декораций. Но если вы предпочитаете работать в одиночестве, никаких возражений. Просто мне показалось, что у вас тут немного тесновато…

Странно, но именно мысль поработать в суматошной компании, среди шумных, увлеченных людей заставила меня решиться окончательно. Кроме того, появлялся предлог сбежать из собственной мастерской. Мобили к выставке готовы, и чем меньше времени я стану проводить рядом с ними, тем меньше меня будут грызть сомнения: все ли я сделала как надо и не заняться ли переделкой.

– Наверно, это было бы неплохо, – неуверенно проговорила я, чувствуя, как грядущая суматоха уже затягивает меня в свой водоворот.

– Отлично. Буду ждать ваших предложений, скажем, к концу следующей недели. Может, заглянете на читку? После можем поговорить. Салли сообщит, когда мы решим собраться. Очень рада, что вы согласились работать с нами, Сэм, – закончила Мелани, пожимая мне руку.

У нее было круглое, бледное, совершенно невыразительное лицо, как у монашки, но в ту минуту улыбка его полностью преобразила. Мелани направилась к дверям, но на пороге обернулась:

– И зовите меня ММ, ладно? Мне так привычнее.

Глава вторая

Джейни рассказала мне по телефону, что Хелен таки дали роль Титании. Я тешила себя мыслью, что мы вряд ли будем видеться слишком часто. В труппе хватает народу – больше двадцати человек. «Сон в летнюю ночь» – не беккетовская пьеса для одной актрисы, и никому не грозит три раза кряду любоваться одной разинутой пастью Хелен, залитой светом прожекторов. Правда, лицезреть Хелен, задрапированную до самого кончика носа, тоже будет удовольствием ниже среднего.

– Мне даже пришлось прочесть пьесу, – жаловалась я по телефону Джейни. – Не помешает – столько лет прошло с тех пор, как я видела ее последний раз. Но никак не получается представить все это дело вживую. Слова отказываются отрываться от страницы. Не знаю, как это делают актеры.

– Этому надо учиться, – заметила Джейни. – С комедиями всегда сложнее.

– Все время нужно держать в голове, где стоят персонажи на сцене, куда направляются. Чувствуешь себя полководцем небольшой армии во время сражения.

– С фарсами еще хуже! Ставить пьесу – это кошмар, ты за все отвечаешь. Если, конечно, ты – не Питер Холл[10]с семнадцатью ассистентами, но Мелани Марш пока так высоко не забралась.

– Пока?

– Я же говорила тебе – она классный режиссер. В этом году Мелани поставила «Марата-Сада»[11]в молодежном театре, спектакль имел успех, и ее заметили. По-моему, следующую постановку она будет делать для Национального театра[12].

– Значит, все-таки забралась! – К своему изумлению, я обнаружила, что переживаю за Мелани.

– Нет, еще нет. На самом деле к ней пока присматриваются. У молодых режиссеров часто получаются хорошие постановки; о них начинают говорить, всюду приглашают, а потом оказывается, что первый успех был случайностью, а на высоком уровне они работать не готовы. И сразу же начинаются разговоры о том, что спектакль – полное дерьмо, провал обеспечен и все такое. Такие слухи распространяются с бешеной скоростью. Но отступать уже поздно, и репетиции продолжаются.

– А что же остальные театры, куда зазвали такого бедолагу?

– Уже ничего нельзя сделать. Контракты подписаны, печати поставлены. Поэтому несчастные режиссеры еще какое-то время прыгают из театра в театр, провал следует за провалом, а потом они исчезают навсегда. В общем, ранний взлет никому не на пользу. Много нервных срывов.

– А разве театр не может уволить режиссера, если сразу видно, что дело идет к провалу?

Вздох Джейни гулким эхом пронесся по телефонным проводам:

– Это очень сложно… Гораздо проще привлечь к работе еще кого-нибудь. В «Кроссе», например, за этим следит художественный руководитель – Филип Кэнтли. Если почует провал, то сам берется за дело, стряпает что-то более-менее удобоваримое, а на афишах ставит имя другого, например Мелани. Но это уже мало что значит, потому что театральная тусовка бывает в курсе дела задолго до премьеры..

– Джейни, хватит меня пугать!

Из ее голоса тут же исчезли лекторские нотки.

– Не переживай, Сэм, – сказала она, резко сменив тон. – Такое бывает не так уж часто, и я уверена, что на этот раз ничего подобного не случится. Тем более с такой актрисой, как Хелен.

Уж не хочет ли Джейни сказать, что участие Хелен заведомо гарантирует спектаклю успех?

– Кроме того, Мелани Марш на хорошем счету. Мне о ней многие рассказывали. Так что не паникуй.

Я бы и не паниковала, если бы Джейни перед этим в красках не нарисовала мне картину страшного суда с участием бездари режиссера, порхающего из театра в театр, как пчела в сезон спаривания. Но я не стала говорить об этом Джейни. К чему нам обеим сходить с ума от страха?

Члены труппы, собравшиеся на первую читку пьесы, буквально сияли верой в режиссерский гений Мелани Марш – так сияла когда-то своим талантом юная Лорен Баколл[13]. Вскоре стало понятно, что большая часть давно верна Мелани и это не первый их совместный спектакль. Костяк команды составляли мой приятель Салли, костюмерша Софи, пытавшаяся умертвить свою немалую красоту юбкой-колоколом до щиколоток, исполинскими кроссовками и обрезком мешковатого свитера с рукавами «летучая мышь» – такой могли бы связать и добрая бабушка Софи, и Иссеи Мияки[14]; а также тихий композитор, серьезный тип с увесистой челкой, в огромных очках, словно выписанных ему Национальной службой здравоохранения. За все то время, пока я работала в труппе, мне лишь раз довелось услышать его голос.

Вся театральная братия – за исключением композитора – разговаривала с Мелани Марш вполголоса и очень почтительно, словно юные послушницы с матерью-настоятельницей. Имелся у нее и свой мальчик-служка. Юнец компенсировал недостаток лет столь напыщенными манерами, что даже для настоятельницы это было бы чересчур. Мальчишка повсюду таскал с собой планшет и записывал ее реплики, а Мелани, добрая душа, относилась к нему с подчеркнутым уважением. Остальные его постоянно дразнили за такое рвение, он краснел, но от своего не отступал. Мелани Марш выбрала его себе в оруженосцы, а ради такой чести можно стерпеть любые насмешки. Мальчика звали Мэттью, и он был вполне мил. Мне бы тоже не помешал такой Мэттью, хотя на ее месте я выбрала бы парня посимпатичнее, но гений режиссуры, безусловно, выше мелкого эстетического снобизма.

Как выяснилось позже, последнее мое наблюдение было ошибочным.

Репетиция должна была состояться в церковном зале в парке Белсайз, и меня пригласили прийти за полчаса до ее начала. Примерно на столько я и опоздала. Похоже, такое было здесь в порядке вещей. Актеры тянулись еще около часа, жалуясь на бесконечное пешее путешествие от станции (десять минут), погоду, запутанную местность (зал находился на главной улице, у самой церкви, черт возьми).

Словом, у нас с Салли было время показать Мелани Марш свои эскизы. Мы решили сделать восемь мобилей, на двух из которых мог бы порхать шекспировский Пэк. Я предложила усадить на передвижные декорации всех эльфов, но Салли с презрением высмеял эту идею. Оказалось, для того чтобы поднимать и опускать один мобиль, нужно нанимать отдельного работягу плюс помощника, который подстраховывал бы движение махины. Театр же мог позволить себе только четырех дополнительных рабочих сцены, но никак не восемь. Кроме того, добавил Салли с ухмылкой, если все эльфы станут болтаться в воздухе, то Пэк попросту затеряется среди них и его появление никто не заметит.

Мелани просмотрела эскизы, одобрительно кивнула и показала наброски труппе. Салли, владевший рисунком не в пример лучше меня, быстро начеркал еще два эскиза. На одном – общий план всех мобилей, гигантскими люстрами свисающих с потолка. На втором эскизе те же мобили внизу изображают дремучую чащобу, в которой заблудились шекспировские любовники.

– Я сначала хотеть сделай колонны, чтобы сцена похожа на лес, но потом понимай, что это было бы… тупо! – заявил Салли, со смаком выплюнув последнее слово.

– Мне нравится как есть, – сказала Мелани. – Ты вспомни, как выглядит мастерская Сэм. То, что надо!

– Точно, ММ, – пробормотал Мэттью, энергично строчивший в блокноте. Ума не приложу, что тут было записывать.

– Это у него пройдет, – прошептала мне на ухо Софи, поймав мой взгляд. – Поначалу так все себя ведут – только-только из университета, хочется выглядеть взрослым.

Позади хлопнули двери – пришел кто-то еще.

– Мэри! – крикнула Мелани. – Иди-ка сюда, взгляни на свой эльфомобиль!

Мэри – крохотная, худенькая девчушка, упакованная в маленький китайский пуховик и несколько слоев лайкры, типичный наряд танцовщицы в свободное от работы время, – склонилась над рисунками. У нее было невыразительное личико, носик пуговкой и огромный рот тряпичной куклы.

– Здорово! – воскликнула Мэри с энтузиазмом. – Я одна буду летать?

– Пока не знаю, – ответила Мелани. – Скажи, ты смогла бы прыгнуть, а? Представь – эта штуковина зависает в воздухе, и ты летишь вниз. Например, на Хьюго. Надо будет посоветоваться с Тьерри.

– Тьерри будет хореографом? Отлично. Обожаю акробатику, а он на ней собаку съел.

Мэри-Пэк расстегнула курточку и швырнула ее в кресло. Она оказалась даже меньше, чем я предполагала, – талию запросто можно было обхватить двумя пальцами.

– Кофе еще нет?

– Мэттью приспособил чайник в комнате для составления букетов.

– В комнате для чего?

– Дорогуша моя, это же церковный зал, – язвительно протянул новоприбывший актер. – Ты что, надеялась обнаружить здесь кофейный аппарат и томного смуглого красавца, как в баре «Италия»?

– Привет, Хьюго! – хором воскликнули все, не поворачивая голов.

Кроме меня – я быстро посмотрела на пришедшего. Хьюго оказался высоким стройным блондином с серыми глазами, длинным аристократическим носом и высокомерным взглядом. Хьюго эффектно скинул темный плащ и шелковый шарф, обнаружив под ними черную водолазку и брюки в полосочку. Один из тех немногих мужчин, что могут позволить себе такие брюки: во-первых, отличная фигура, во-вторых, превосходной формы зад, благодаря которому полосочки выглядят особенно шикарно. Такие брюки выглядят отвратно, если висят мешком.

– Сначала кофе, знакомиться потом! – решительно объявил Хьюго и вслед за Мэри отправился в комнату для составления букетов. – Как зовут вас, любезный юноша?

– Мэттью, – представился «любезный юноша», с готовностью протягивая руку.

– В честь апостола назвали, не иначе! Очень уместно. А я Хьюго.

– Да, я знаю. Видел вас в «Призраках» по телевизору. Это было круто.

– Круто, – задумчиво повторил Хьюго, прислонившись к стене, пока Мэттью возился с чайником. – Ну, надеюсь, это лучше, чем «клево» – знаменитый комплимент Кевина Костнера, который он сделал Мадонне[15]после одного из ее концертов. Бедняжку, наверное, стошнило. Леди до мозга костей… Ты не из Оксфорда, Мэттью?

– Нет, из Кембриджа.

– «Сидни-Сассекс»?

– Нет, «Кингс»[16].

– Ну, тогда скудность твоего словаря нельзя оправдать – разве что отчасти.

– «Сидни-Сассекс» не трогать! – крикнула Мелани. Я впервые увидела на ее лице широкую улыбку.

– Эй, нахал, да ты ведь сам коптил небо в «Кингсе», – подал голос композитор. – Сам три года там не отлипал от стойки бара.

– Совершенно верно, дорогой мой. Как я мог покинуть этих девчушек в мешковатых черных костюмах, с губной помадой, наложенной как попало? Сплошные клоны Роберта Смита[17]. Такие зайчики.

– Кембриджская мафия, – объяснила Софи. Похоже, она взяла на себя роль гида, чтобы провести меня сквозь путаный лабиринт театральных связей. – Хьюго, ММ и я – мы все познакомились в Кембридже. А бывший учитель ММ присылает ей оттуда ассистентов. Сам для нее подбирает.

– Но ведь в Кембридже не готовят костюмеров, – удивилась я. – У меня создалось впечатление, что они там даже изучение живых языков считают предметом чересчур современным, а потому опасным.

– Верно, – отозвался Хьюго. – Много лет преподаватели античной литературы пытались говорить на латыни в Италии и на древнегреческом в Греции. И очень злились, когда их никто не понимал.

– Нет, я изучала историю искусств вместе с Хьюго, – сказала Софи, не обратив внимания на его реплику. – Потом два года была ученицей у портного. А дизайном я вообще никогда не занималась.

– И правильно делала, – вставил Хьюго. – Ненавижу культ профессионалов!

– Ты же три года учился в драматической школе! – весело перебила его Софи.

От меня не укрылось, что с появлением Хьюго все заметно оживились.

– Ну, я-то не вписываюсь в такие дешевые обобщения, – не задумываясь, парировал Хьюго.

Двери непрерывно хлопали, зал постепенно заполнялся актерами, которые тут же устремлялись к чайнику.

– Капуччино, конечно, нет, – капризно заметил один из опоздавших. – Возле станции я не нашел ни одного места, где можно было бы выпить «мокко-латте». Я думал, что Белсайз-парк – приличное место, а оказалось, что это чуть ли не Хэмпстед-Хит[18].

– Может, мы попросим малыша Мэттью поработать взбивателем молока? – предложил Хьюго. – Я уверен, он мог бы взболтать горы пены – верно, Мэттью?

Юноша, пытавшийся наполнить чайник из сломанного крана, пока двенадцать человек в нервном нетерпении тянули к нему чашки, оглянулся и с улыбкой посмотрел на Хьюго. Ему явно нравилось, когда августейшие губы произносили его имя вслух, а в каком контексте – уже не имело особого значения.

– Ты знаешь Салли по художественной школе, да? – спросила Софи.

Я не переставала изумляться ее красоте, огромным глазам, пышным ресницам, крошечному лицу в форме сердечка. Современная мода словно задалась целью скрыть красоту этого создания. Мне-то плевать на моду, и никакая сила не вытащит меня из мини и не засунет в длинную юбку, пошитую из дерюги.

– Мы встретились случайно неделю назад в «Саду пыток», – кивнула я.

– Нетрудно догадаться, что было на Салли, – протянул Хьюго. – Или, точнее говоря, чего на нем не было.

– Всегда к вашим услугам, carino[19], – ответил Салли, хлопая дюймовыми ресницами.

Тут на нас обратил внимание огромный краснолицый мужик лет сорока с внушительным пузом, которое он выпячивал с гордостью будущей мамаши. Он прожег Салли негодующим взглядом. Но мой приятель остался невозмутим – либо Салли пребывал в блаженном неведении, что кто-то осуждает его моральный облик, либо настолько привык к подобным взглядам, что не обращал на них внимания. От Хьюго не укрылось мое удивление.

– Подкупает, правда? – кивнул он в сторону свеклолицего. – Очаровашка. И эта embonpoint[20]ему очень к лицу.

– Пора начинать! – объявила Мелани. Несмотря на то что она едва повысила голос, все тут же вскочили и замерли по стойке смирно. Через несколько минут мы сидели за длинным и довольно шатким столом, который Мэттью установил в центре зала. Каждый достал свою роль – измятые листки бумаги с карандашными пометками – и положил перед собой, как псалтырь.

– Сквозняк здесь ужасный, – пожаловалась Хелен, усаживаясь напротив меня. – А, привет, Сэм!

Я удивилась искренней радости в ее голосе. Обычно Хелен приветствует меня с теплотой айсберга, отколовшегося от берега Гренландии. Мой мощный разум сделал вывод, что она чувствует себя неуверенно в этом сплоченном коллективе и рада видеть знакомое лицо, пусть даже это лицо неприятеля.

– Все в сборе? – спросила Мелани.

На мой неопытный взгляд, людей, собравшихся вокруг стола, хватило бы на полномасштабную постановку «Войны и мира», включая батальные сцены, но Мэттью важно сообщил:

– Джордж Брэдли не смог прийти, потому что на этой неделе у него съемки.

– Везет Джорджу, – произнес чей-то голос.

– Это просто очередная серия «Закона», – заметил Хьюго. – Ему нет равных в роли жирного инспектора из Хиквилля-на-болоте.

– Фиалки Трэнтер тоже нет. Не знаю почему.

– В задницу Фиалку, – безмятежно сказала Мелани. – Только прошу тебя, Хьюго, не надо умничать. Мэттью, позвони ей. А если не застанешь, звони ее агенту.

– Кто такая Фиалка Трэнтер? – наклонилась я к Софи. – Знакомое имя.

– А-а, Фиалка была Фуксией. Я на мгновение задумалась.

– «Горменгаст»[21]? Видела по телевизору. Это ведь старое кино, правда?

Когда-то я даже отождествляла себя с Фуксией, мрачной и страстной девочкой-подростком, в которую одно время был влюблен сам Стинг. Меня взбесило, что Фиалка Трэнтер – голубые глаза, облако волос и больше ничего – изобразила ее томной девицей, засевшей в башне в ожидании принца. Я невольно скривилась.

– Да, Фиалку зря взяли на ту роль, – сказал Хьюго, заметив мою реакцию. – «Девушка, которая была Фуксией», – задумчиво добавил он. – Мне нравится. Похоже на название детектива, правда? И она, конечно, умирает еще до начала фильма.

– Как Лора Палмер[22], – встрял Мэттью.

Мы с Хьюго разинули рты, замерли на мгновение, потом захлопнули, причем проделали все это синхронно. Зачем заранее рассказывать людям сюжет?

– Ты очень красиво это сделал. Блестящая роль золотой рыбки в аквариуме, – едко заметила я Хьюго.

– На себя бы посмотрела, милочка, – парировал он.

Мелани взглянула на часы.

– Мы больше не можем ждать Фиалку. Табита, будешь читать за нее Гермию. Так, начнем по кругу. Каждый говорит, как его зовут, что он здесь делает и что ел на завтрак. Меня зовут Мелани Марш, я – режиссер, я ела кукурузные хлебцы с молоком. Мэттью?

Мэттью промямлил что-то о тостах с джемом.

– Хм, – прошептал Хьюго, – утром растущий организм нуждается в чем-нибудь более существенном.

Свеклолицый пузан, сидевший рядом с Мэттью, назвался Биллом, сообщил, что он играет Основу, и сердито осмотрел всех, давая понять, что в будущем не потерпит никаких шуточек на свой счет. Я заметила, что его взгляд задержался на Хьюго, – впрочем, я не стала бы его за это судить. Хоть мы и были знакомы с Хьюго всего полчаса, я уже научилась предвидеть, когда с его губ сорвется очередная ехидная реплика. Вот и сейчас, когда Билл свирепо таращился в его ясные серые глаза, на лице Хьюго царила подозрительная безмятежность. Пока Билл вел нас по лабиринту разнообразных блюд своего завтрака: сок, грейпфрут, яичница, овсянка, тост, – Хьюго помалкивал. А ведь мог порадовать нас вестью, что в Лондоне не ожидается нехватки продуктов, или невинно поинтересоваться, как Билл ухитрился запихнуть столько провианта в свое стройное тело. Однако он не оторвал взгляда от Билла даже после того, как эстафета пошла по кругу. На лице Хьюго светилась просто ангельская улыбка. Билл ерзал все энергичнее.

Списку персонажей не было конца. Салли, сидевший рядом со мной, разноцветными фломастерами размечал свой экземпляр пьесы на три сюжетные линии: сцены с эльфами – Оберон, Титания, Пэк и четверо слуг Титании; двор и две пары любовников; и, наконец, эпизоды с простонародьем, своего рода комедийные интерлюдии. Я одолжила у него фломастеры и проделала то же самое, надеясь почувствовать себя опытной профессионалкой.

После переклички Мелани объявила, что просит остаться на читку не только актеров, но и всех остальных. Те, кто решит удалиться, пусть делают это между актами, чтобы не мешать труппе работать.

Более интересных занятий у меня не предвиделось, и я осталась, решив улизнуть через часок. Но через час я с удивлением обнаружила, что с удовольствием слушаю, как актеры читают пьесу. Позже Салли сказал, что это была на редкость удачная читка.

Фиалка Трэнтер так и не появилась. Мэттью сообщил, что безрезультатно звонил ей домой и ее агенту, который не видел свою клиентку несколько дней. В самый разгар читки хлопнула дверь. Все подняли головы, но это был всего лишь Стив, помощник режиссера из театра «Кросс», крупный, нескладный и очень серьезный человек, одетый в черное. Он ворвался в зал с таким видом, будто бы мы тут занимаемся ерундой, отрывая его бог весть от каких важных дел.

Хьюго, играющий две роли – Тезея, короля Афин, и Оберона, короля эльфов, был уже сейчас невероятно хорош. Всемогущий, злой, эгоистичный и пресыщенный Оберон, изнывающий от жестокой скуки, которую не могут развеять даже проделки Пэка. Бесстрастный слабый голосок Хелен так здорово сочетался с его игрой, что я поняла, почему Мелани выбрала именно ее. Но Хелен пока не могла справиться с длинными монологами – они получались у нее такими же плоскими, как и ее грудь.

Мэри, игравшая Пэка, пыталась вжиться в роль лишь на ощупь: Шекспир явно был ей не слишком по силам. Ей наверняка гораздо больше понравилось бы ходить по сцене колесом и выкрикивать свои реплики, стоя на руках.

Билл был на удивление комичен и трогателен в роли Основы – сплошь шум и неуверенность.

Эльфов играла шайка симпатичных юных созданий – два парня и две девчонки, изо всех сил пытавшиеся обратить на себя внимание Мелани. Одну девушку звали Табитой, она читала за Фиалку Трэнтер, – смуглая, хрупкая, с роскошной гривой темных волос. В ней могла течь самая разная кровь – от испанской до азиатской. Я поняла, почему выбор Мелани остановился на ней – Гермия, одна из любовниц Оберона, должна быть маленькой и черной, по контрасту со своей соперницей Еленой. Поначалу Табита нервничала, но постепенно набралась уверенности и в последних эпизодах держалась хорошо.

Юноши – Лизандр и Деметрий – были самыми обычными.

Откровением же оказалась юная Хэзел Даффи, которой досталась роль Елены. В принципе это неблагодарная, плаксивая роль: девочка, которой никогда не интересовались мальчики, в один прекрасный день обнаруживает, что под воздействием магии все от нее без ума. Естественно, девица в такое чудо не верит.

По сравнению с Хэзел остальные юные любовники напоминали картонные фигуры. Она же играла Елену на полную катушку, со всей страстью и болью невостребованной любви, а затем – с полным раздражения и досады убеждением, что все остальные сговорились, чтобы посмеяться над нею. После ее второго длинного монолога в зале воцарилась абсолютная тишина: никто не ерзал, никто не прихлебывал кофе, никто не выбегал в туалет.

Сторонний наблюдатель, беглым взглядом окинув компанию, вряд ли заметил бы Мелани, несмотря на то что она сидела во главе стола, – такой тихой и бесцветной она была: серая птичка среди ярких павлинов. Однако без Мелани труппа лишилась бы своего ядра – вокруг нее вращалось все действие. Читая реплики отсутствующего Джорджа, она хранила полное спокойствие, граничащее с апатией. Подле нее, с планшетом наготове, топтался Мэттью, важно кивая всякий раз, когда нужно было что-нибудь записать.

Но стоило Хэзел-Елене признаться в любви к Деметрию, как Мелани резко вскинула голову и наградила девушку долгим одобрительным взглядом. Хэзел читала так, словно Шекспир написал свои строки только вчера, без той фальши и манерности, которой грешили ее молодые коллеги.

После паузы человек, игравший Пигву, прокашлялся и перешел к следующей сцене. Минутное напряженное оживление стихло, но не забылось. Актеры задумчиво углубились в текст. Оглядев весь стол, я подумала, что Фиалка Трэнтер наверняка пожалеет о своем прогуле.

Глава третья

– Знаешь, ее настоящее имя – Сьюзан Хигсон, – сказала Софи, когда мы шли через парк. – Но она решила, что «Фиалка Трэнтер» звучит романтичнее.

– Ну, я не стала бы ее в этом винить. Не нравится мне эта нынешняя манера называть актрис настоящими именами. В сороковые им бы всем придумали псевдонимы. Джин Трипплхорн, Рене Зеллвегер, Мишель Пфайффер – звучит так же чарующе, как названия пирожков со свиными потрохами.

– Полностью с тобой согласен, дорогуша, – раздался у меня под ухом голос нагнавшего нас Хьюго. – Как человек, настоящее имя которого Брайан Гнусняк, могу сказать…

Толстый Билл чуть не подавился от смеха:

– Брайан Гнусняк! – повторил он. – Вот потеха. Твой отец что, американец?

– Отлично, Билл, ты победил в ежегодном конкурсе простаков имени Хьюго Филдинга. Позже вручу тебе серебряную авторучку, – ядовито заметил Хьюго.

Билл обиженно фыркнул и промямлил что-то о выпендреже, отчего глаза Хьюго превратились в щелочки.

– Ах, дорогуша моя, – протянул он отвратно манерным голоском и приобнял Билла за широкие плечи, – прости меня. Можешь обзывать меня как угодно, когда угодно и где угодно… Кстати, я слышал, у нас с тобой будет одна гримерка! Ах, как я люблю эту будуарную интимность. Жду не дождусь той минутки, когда мы наконец останемся с тобой наедине.

Софи со значением глянула на меня. Мы уже добрались до Хаверсток-Хилла и шли в сторону торгового центра.

– Мы идем в забегаловку, Хьюго. Ты с нами? – спросила она.

К моему разочарованию, Хьюго покачал головой:

– Это было бы похоже на тайную клику, ты не находишь? К сожалению, вынужден извиниться перед тобой и милой Сэм. Надо общаться с артистами.

Последнее слово он протянул на французский манер.

– Хьюго прекрасно разбирается в заговорах и тайных кликах, – вздохнула Софи, после того как мы попрощались с ним и двинулись в сторону кафе. – Мы очень давно знаем друг друга. И всякий раз, когда готовится очередная премьера, актеры держатся особняком.

– Наверное, чувствуют себя увереннее, если держатся друг друга.

– Точно. Сегодня ММ заставит их играть в дурацкие игры, чтобы они разогрелись. Хьюго абсолютно прав: не стоит все время крутиться с режиссерской шайкой, а то это оттолкнет от него других актеров.

Я толкнула дверь кафе, единственной бесхитростной забегаловки в районе вокруг парка Белсайз. Клеенчатые скатерти в красно-белую клетку, яркое освещение. К каждому блюду прилагался резиновый кусок белого хлеба, вне зависимости от того, заказывали его или нет, несколько вялых листиков кочанного салата украшали край тарелки. Все это умиротворяло своей узнаваемостью..

Мелани, Мэттью, Салли и помощник режиссера Стив уже расселись вокруг стола. Из слов Софи я поняла, что идет борьба за Стива. Он был человеком театра, а не наемным членом труппы. Враждебно настроенный помреж мог стать серьезной проблемой. Софи села со Стивом рядом, чтобы разить его наповал взглядами своих прекрасных глаз. Салли мудро воздерживался от крайностей, до которых, как я прекрасно знала, он падок. В общем, к концу трапезы угрюмый Стив, с кислым видом просидевший всю репетицию, чуть расслабился.

– Не очень-то я доверяю этим молоденьким типчикам из Оксбриджа, – сказал он Мелани. – Только-только из колледжа, а уже думают, что все умеют лучше других. Но я должен заметить – вы, похоже, знаете свое дело. Я не видел «Марата-Сада», но Филип говорит, что было здорово.

Я припомнила, что Филипом зовут художественного руководителя театра. Покровительственных интонаций в голосе Стива хватило бы на то, чтобы поставить на место саму королеву: она, может, и Елизавета из рода Виндзоров, но он-то – помреж «Кросса». Стив был переполнен самодовольством – как человек, убежденный в том, что только он знает, как и что делать. Чтобы сладить с таким типом, Мелани придется его умасливать, нежели давить авторитетом. Обычный мелкий тиран, сознающий, что власть его далеко не безгранична. Явно из тех злопамятных людей, что помнят все ссоры и пакостят по мелочам. Я исподтишка разглядывала его. Толстяк с лицом землистого цвета – верный признак того, что дни напролет проводит в сумраке театрального зала. Позже я узнала, что в жизни Стива нет ничего, кроме театра: приходит ровно в десять, даже когда нет необходимости, и просиживает до позднего вечера.

– Я с нетерпением жду, когда мы начнем работать вместе, Стив, – просто сказала Мелани. – «Кросс» – удивительное место. Я счастлива, что у меня есть возможность поработать там.

Стив гордо выпятил грудь. У него были короткие седые волосы с металлическим отливом и круглая голова. Мне вдруг показалось, что он похож на офицера, который вынужден подчиняться другим, в два раза моложе и напыщеннее себя. Как там говорят молодым солдатам? «Моли Бога, чтобы тебе достался хороший старшина»? Мне стало понятно, почему имеет смысл склонить Стива на нашу сторону. Он мог вставлять палки в колеса всякому, кто ему не нравится, но ради благого дела мог и горы свернуть.

– У нас очень хорошие рабочие, – заверил он Мелани. – Сам обучал. Все сделают как положено. И тросы петлями затягивать не будут.

Прошло несколько секунд, прежде чем до нас дошло, что это была шутка. Все прилежно посмеялись. Софи даже похлопала Стива по пухлой белой руке.

Я решила, что Хьюго поступил правильно, не отправившись обедать с нами.

– От Фиалки ничего не слышно? – спросила Мелани у Мэттью, когда мы, насытившись яичницей с грибами, шли обратно. Стив откланялся, и мы могли поговорить спокойнее.

– К сожалению, ничего. Может, сбегать к ней домой?

Мелани пожала плечами:

– Нет, не стоит. Если она не отвечает на звонки, то вряд ли откроет дверь. Но полагаю, она уже в курсе, что мы землю роем, разыскивая ее. Сейчас старательно придумывает какие-нибудь оправдания, и мне придется их выслушивать и делать вид, будто я ей верю…

– Фиалка несносна, – заметила Софи, – я тебя предупреждала, ММ.

– Да знаю я. Но она хорошо сыграет.

– А если она так и не появится? – спросил Мэттью. – Может, Табита сыграет за нее?

– Фиалка появится, – уверенно ответила Мелани. – Она не станет портить себе репутацию. А Табита в любом случае не годится ей на замену. Слишком легковесна.

Салли нырнул в табачную лавку, и мы остановились его подождать. Софи, закурив, заметила:

– А Хэзел превосходна. Просто находка.

– Точно, – с готовностью согласилась Мелани. – А ведь только-только из театральной школы. Фиалке с ней рядом придется потрудиться. Не хочу, чтобы она почивала на лаврах; эта девушка должна понять: ей придется доказывать, что она звезда. Надо будет тщательно проработать сцену ссоры между ними. Попросим Тьерри придумать что-нибудь красивое и эффектное.

– Одеть их в бикини, – предложила я, – и бросить в грязевую ванну.

Софи захихикала.

– Как Алексис и Кристель в «Династии»[23], помнишь?

– По-моему, они дрались в бассейне.

– А их прически! С ними ничего не случись, даже когда вымокай с ног до головы, – вставил реплику Салли, выходя из магазина. – Каждый секунда меняй парик.

– Странно, что Фиалка вообще согласилась играть Гермию, – заметила Софи. – Это же совсем не звездная роль.

– Мне звонил ее агент, – сказала Мелани. – Она стремилась к этой роли.

– Верно, – подтвердил Мэттью, всегда готовый принять участие в разговоре. – Я помню.

– Может, ей просто нравится кто-нибудь из труппы? – предположила я.

Все крепко задумались над такой гипотезой.

– Лизандр очень симпатичный. Если кому нравятся рыжие, – заметила я.

– Симпатичный, правда? – практически хором согласились Софи и Салли.

– Мне нравятся его веснушки, – добавила Софи. – Интересно, он их подкрашивает?

– За такой мальчик, которые играй эльфы, можно умирай, – признался Салли.

– Вряд ли они могли заинтересовать Фиалку, – возразил Мэттью. – Не сомневаюсь, Фиалке нравятся либо богатые, либо влиятельные, а лучше сразу и то и другое. – Его голос звучал мечтательно.

– Сексуальная одержимость, – важно сказала я, – чувство глубокое и непостижимое.

– В отличие от задницы Салли, – вставил Хьюго, догнав нас и ловко ущипнув Салли за задницу.

Похоже, этот прием он хорошо отрепетировал. В другой руке он держал бледно-голубую сигарету «Собрание».

– Я думай, это очень правильно, – вздохнул Салли. – Если я тебя правильно понимай.

– Непостижимый, – объяснила я, – это значит непонятный, когда невозможно добраться до чьей-нибудь основы.

– Уверяй тебя, мои чувства как раз такой, – заметил Салли. – Можно попроси у тебя сигаретку, Хьюго? Они такой миленький.

– Бледно-желтую или пастельно-розовую? – спросил Хьюго, протягивая Салли серебряный портсигар. – Должен сказать, – с довольным видом добавил он, – мне не терпится увидеть лицо миляги Билла в тот момент, когда мы появимся с этими сигаретами. Старый оголтелый реакционер!

– Ненавидит все, что связано с Танбридж-Уэллз[24], – предположила я.

– Наверняка. Здорово. – Хьюго оценил мою догадку и выпустил кольцо дыма в направлении Хэмстеда. – Я так и буду его называть. В лицо, разумеется, он останется Малышом Билли.

– Хьюго… – грозно начала Мелани, но улыбаться не перестала.

– Не беспокойтесь, о повелительница, – беспечно успокоил ее Хьюго.

– Я уверена, что все будет хорошо, – вмешалась я. – Представить себе не могу, что Хьюго способен нанести какой-либо ущерб Основе Билла.

Через несколько дней Салли зашел ко мне помочь погрузить инструменты в грузовик и отвезти их в театр. Он сообщил, что Фиалка Трэнтер так и не объявилась и даже не позвонила; ее агент озадачен не меньше других.

– А ее друзьям звонить не пробовали? – спросила я.

Салли пожал изящными плечами.

– Знаешь, Фиалка нелегко заводи друзей. У нее нет даже светский подружка, у которых можно спрашивай, где она.

– Похоже, у барышни мужские замашки.

– Al massimo[25]. У нее только друзья-педики, такие, знаешь, мутный, не пойми, то ли педики, то ли просто англичане, – задумчиво сказал Салли. – Иногда мне казайся, что это одно и то же… в любом случай, других друзья у нее нет. Но вряд ли они знай, где Фиалка.

– Может, Хьюго был прав? – предположила я. – Может, Фиалка действительно умерла еще до начала фильма? Лежит себе в постели, в пеньюаре из нежнейшего шифона, а в сердце торчит восточный кинжал… К ней домой никто не заходил?

– Агент заходи. Он сразу туда пойти, – оборвал Салли поток моего нездорового воображения. – У него, наверно, есть ключ. А может, спрашивай у соседей. Но в ванне трупа нету. Никаких кинжалов нету.

– И что теперь будет? – полюбопытствовала я.

– Ну, если в ближайший время мы не нашли ее живая, Мелани предложи роль кому-нибудь другой. Но не Табита.

– А Табита это понимает?

– Сомневайся, – ответил Салли, обматывая провод вокруг сварочного аппарата. – Я уверен, в театре есть еще точно такой же штука.

– Точно такого же быть не может, – холодно возразила я. – Только дилетанту это чудо может показаться заурядным.

Салли занимался в колледже скульптурой лишь постольку поскольку – чтобы получить зачет – и со сварочными аппаратами был знаком понаслышке. В основном он орудовал изящными ножичками, пушистыми кисточками и маленькими стамесками. Бедняге было невдомек, что громоздкий сварочный ящик давно стал продолжением моих рук. Впрочем, какой смысл вдаваться в такие детали?

– Я возьму все, если ты не против, – заявила я, заботливо обматывая свои дорогие и нежно любимые инструменты оранжевой липкой лентой. Потом черным маркером написала на каждом куске: «НЕ ЛАПАТЬ!!! СЭМ». Пусть только скажут, что их не предупреждали.

– Парни в театре очень… доступные, – неожиданно сообщил Салли.

– Что?!

По-английски Салли говорил понятно, но иногда язык предательски сдавал его в лапы врагу. Я рассмеялась. Он сердито посмотрел на меня.

– Я хотеть скажи – всегда помогай.

– Так и говори: всегда помогут, – давясь от смеха, посоветовала я.

Салли выпрямился во весь свой крошечный рост.

– Если тебе будет нужен помощь, – медленно и старательно проговорил он, – они помогай тебе.

– Ты имеешь в виду этого, как его, старшего плотника? Видела его пару дней назад.

Я бросила свой противогаз, очки и перчатки в заляпанный, истрепанный полотняный мешок и оглядела комнату.

– Где крем для рук?

– Вот. – Салли взял банку с кухонного стола. – Ты заботливый о своя кожа.

– Идиот, это для волос! – Банка тоже отправилась в мешок. – Я втираю его, прежде чем заняться сваркой или шлифовкой. Иначе в волосы набивается куча металлических опилок, древесной стружки, кусков стекла, бог знает чего… все спутывается, и после этого волосы не отмоешь. – Я потянула прядь длинных вьющихся волос. – А высохнув, они превращаются в солому.

Салли слушал меня с искренним ужасом.

– Ничего страшного, – усмехнулась я. – Год назад я чуть полголовы не лишилась из-за того, что упало несколько искр. Преподаватели о таких вещах не предупреждают. Все равно что крещение огнем. Один мой однокашник занимался кузнечной сваркой – это когда все течет и плавится, если ты не в курсе. Так вот, одна капля попала ему на джинсы, и штаны мгновенно вспыхнули. Пришлось швырнуть беднягу на пол и засыпать его песком.

Салли испуганно сунул мне в руки сварочный аппарат. Я положила его в другую сумку.

– Не уверенный, – пробормотал он, – что буду часто приходи к тебе в мастерская.

– Как хочешь. Не сомневаюсь, все эти твои «доступные мальчики» будут висеть у меня над душой и давать якобы полезные советы. Как в гимнастическом зале.

– Гимназическом зале?

– Понимаешь, мужчины просто не могут спокойно смотреть, как женщина возится с техникой. Если, конечно, это не миксер, которым мужики не умеют пользоваться, а потому постоянно просят о помощи. Умора.

Я открыла дверь и поволокла мешки по лестнице. Моя студия располагается неподалеку от Холлоуэй[26], в пристройке гигантского склада. В этом глухом переулке больше нет зданий – только тянутся один за другим полуразрушенные промышленные комплексы. Естественно, я жила здесь полулегально – помещение формально не являлось жилым. Но, говоря словами ночного сторожа склада, «кому какое, на фиг, дело». Он и сам, по сути, жил в своей крохотной уютной сторожке – завел раскладушку, плитку, электрообогреватель и жирную кошку Ширли.

Салли семенил следом с самым легким мешком – в нем лежали лишь противогаз и рабочая одежда, – беспрестанно спотыкаясь и жалуясь на неподъемную ношу. Не удивительно, что он не понял, о чем речь, когда я упомянула гимнастический зал.

Машина, красный раздолбанный «форд-эскорт», отлично смотревшийся среди окрестных убогих строений, давным-давно не соответствовал никаким требованиям Министерства транспорта. И все же, на радость Салли, мой драндулет был вполне дееспособен. Правда, чтобы переключиться на третью скорость, приходилось выполнять замысловатый маневр, всякий раз рискуя сломать запястье. Я давно уже приноровилась делать это автоматически, но Салли, увидев мои странные телодвижения, от страха так и вжался в сиденье. К счастью для его утонченной натуры, не говоря уже о здоровье драндулета, театр находился всего в четверти часа езды от моего жилища, в непримечательном глухом переулке возле Кингс-Кросс – достаточно близко к Эйнджел, чтобы риэлторы могли утверждать, будто это – Ислингтон[27].

Я вихрем пролетела по Пентонвилл-роуд. В магнитофоне крутилась моя любимая на тот день кассета – трэш-металлические вопли вперемежку со слезливыми песенками. Эта музыка куда больше подходила для того, чтобы носиться на гигантском грузовике по американским дорогам, нежели ползать по узким лондонским переулкам. Солнце шпарило вовсю. Салли жевал шоколадные круассаны. Из динамиков орали простые американские парни: «Я лишь ЛОМАНЫЙ ГРОШ! Ты меня не ПОДБЕРЕШЬ! Ты должна была ЗНАТЬ, что мне нельзя ДОВЕРЯТЬ. Брось меня! Брось меня! Брось меня!» Словом, я была счастлива как никогда.

Салли был оскорблен. Я знала, что он предпочитает слушать, как изящные темнокожие красотки с идеально наложенной губной помадой поют банальности в столь восхитительной гармонии, что не сразу понимаешь: весь текст состоит из двух коротеньких, тупых, бесконечно повторяющихся фраз – «Не уходи, когда я плачу. Ведь я люблю тебя, мой мальчик». На обложках своих альбомов красотки в первую очередь непременно благодарят Бога («Ты – источник всей любви!»). Они обязательно выпрямляют себе кучеряшки, у них идеальные фигурки куколок Барби, а поют за них наверняка жирные задастые продюсеры.

Так или иначе, мой трэш Салли не нравился. Маловероятно, что он станет часто заглядывать в мой театральный подвал.

– Рано или поздно я найду тебя, найду, найду, найду, найду, найду, – угрожала Дебби Харри[28], когда мы подъезжали к театру.

Салли немного оживился, услышав женский голос. Я вытащила кассету и сунула ее в карман.

Старший плотник Баз курил самокрутку, прислонившись к стене у служебного входа, и блаженно щурился на солнце.

– Все в порядке? – дружески спросил он, когда я выпрыгнула из машины. – Помощь не нужна?

Салли испарился под каким-то неубедительным предлогом, а мы с Базом поволокли мешки через узкий проход, потом по коридорам и застеленным линолеумом лестницам в подвал. Позавчера я уже была здесь, и между нами произошло стандартное разбирательство – кто тут круче и знаю ли я, что делаю. Все как полагается: мы с Базом подбоченились, пошире расставили ноги и уставились друг на друга. Баз устроил мне допрос с пристрастием, выясняя мои познания в области плотницкого искусства. При этом он безостановочно курил свои самокрутки, из которых табак сыпался, как фарш из китайского блинчика. К счастью, я выдержала экзамен, и мы заключили союз. Быстро уладив формальности, Баз не только согласился отгородить для меня просторное помещение рядом со столярной мастерской, где имелась куча розеток, но и предложил услуги своего помощника – долговязого прыщавого малого. Примерно так же римский патриций мог бы одолжить кому-нибудь своего раба. («Ты можешь просить Секстуса, если нужно что-то принести. Он не бог весть что – получил в нагрузку, вся партия обошлась в шесть сестерциев, – но старательный, в этом ему отказать не могу. Если начнет выкобениваться, скажи мне – я его приструню».)

Когда мы затащили в мастерскую мое барахло, из подсобки показался «Секстус». Высокий, тощий, точь-в-точь разлагающийся труп, он выглядел так, словно все утро нюхал клей. Правда, голос у него был совершенно нормальный.

– А вот и Лерчи, – сказал Баз. – Принеси нам с Сэм чаю, ладно, Лерчи?

Надо заметить, что этот несчастный юнец и впрямь напоминал дворецкого семейки Аддамс[29]. Я вставила в розетку вилку магнитофона и сунула в него кассету.

«Я хочу парня… классного парня, крутого парня! – завизжали «Гоу-Гоуз». – Я ищу парня, настоящего парня, крепкого парня – я хочу, чтобы он раздавил меня своими башмаками!»

– Ну, то есть, в смысле, ништяк, – очень членораздельно произнес Лерч, доставляя из кухни две чашки чаю. – Кто это?

– «Гоу-Гоуз», – ответила я и, заметив, что ему это мало о чем говорит, добавила: – Белинда Карлайл[30].

– Белинда Карлайл?! – изумился он, разинув рот, но не выронив чашек.

«Дайте мне ковбоя! – визжала Белинда. – Я начинаю охоту на тебя, Джеронимо!»

– Очень мило, Лерчи, – сказал Баз, передавая мне чашку. – Конечно, это не совсем «Рай на Земле», а? Вот характерный пример современной молодежи. – Он ткнул пальцем в своего работника. – Туп, как брусок два на четыре. Будем надеяться, что своим присутствием, Сэм, ты хоть немножко расширишь его музыкальные познания.

Пока мы пили чай, Баз рассказывал, как идет закупка материалов, список которых я ему вручила накануне.

– Послезавтра все должны привезти. Я позвоню, и можно будет приступать.

– Очень мило, – неожиданно для себя самой ответила я. Выраженьица База были очень прилипчивыми.

Когда началась концертная версия «Мальчика Сью», где Джонни Кэш звучит, как двойник Джона Уэйна[31], я прибавила громкости.

Папаша бросил мать, когда мне было три, Оставил нам бутылку, пустую изнутри, Да старую гитару. Хрыча винить я не хочу: Он бегал от закона, скрывался и ловчил, Но гнусность все ж одну папаша сотворил – Пред тем как отвалить, назвал меня он Сью.

Слушатели – не только те, чьи голоса слышались на записи, – дико хохотали. Посреди композиции в комнату влетел Салли и начал быстро что-то говорить.

– Тсс! – в унисон зашипели мы.

– Но там…

– Заткнись!

Салли притих. Лерчи радостно топал ногой, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Сейчас сам отплясывать начну, – пробормотал Баз.

Когда развеселая мелодия закончилась, из-за спины Салли послышался злобный голос:

– Очень приятно наблюдать, как вы тут веселитесь.

Улыбки на наших лицах застыли в трупном окоченении. Баз, однако, совершенно не смутился:

– Выключи музыку, Лерчи. Все в порядке, мистер Кэнтли! Рад вас видеть. Надеюсь, хорошо отдохнули. Чаю не хотите?

– Нет, спасибо, – буркнул художественный руководитель театра Филип Кэнтли.

Лерчи прошаркал к магнитофону и выключил музыку, хотя подобная вежливость, в принципе, была ни к чему. Филип Кэнтли большую часть жизни проработал актером, и голос его был тверд, как алмаз: им можно было резать стекло, не то что музыку. Он осмотрел меня с ног до головы холодными глазами, похожими на куски темного мрамора.

– Вы, видимо, скульптор, которого сосватал нам Сальваторе?

– Сэм Джонс, – представилась я, завидуя тому, что Баз защищен профсоюзом. – Салли уже показал вам наши эскизы?

– Я не сомневаюсь, что Мелани сделает это, когда будет нужно, – отчеканил Филип Кэнтли. – Не думаю, что с моей стороны было бы уместно заглядывать ей через плечо.

Он быстро переговорил с Базом, потом резко развернулся на каблуках и двинулся к каморке театрального электрика. Я вопросительно посмотрела на База. Тот пожал плечами.

– Лошадкам положено скакать, – сказал он. – Мистер Кэнтли считает, что женщины должны выглядеть женственно, понимаешь, о чем я? Ты бы видела, в каком виде некоторые девчонки приходят к нему на пробы. Юбки кончаются, едва успев начаться.

Я рассмеялась и посмотрела на свои заляпанные джинсы, на несколько слоев свитеров, которые обычно надеваю для работы, на ботинки, сношенные до такой степени, что кое-где уже проглядывали шляпки сапожных гвоздей.

– А кого он ожидал увидеть? Дженнифер Билз[32]?

– Я быстро рос! И вырос гнусом, злодеем и скотом! – неожиданно заорал Лерчи фальцетом.

Мы удивленно уставились на него.

– Понимаешь, что я имел в виду? – спросил Баз. – Вруби-ка еще раз Джонни Кэша.

Глава четвертая

Примерно так же сострил Хьюго, когда через несколько дней зашел в театр. Поначалу я лишь почувствовала, что кто-то спустился в подвал, – глядя на мир сквозь зеленые стекла маски, я всегда чувствовала себя маньяком-убийцей из «Молчания ягнят». Во-первых, в маске все равно трудно кого-то разглядеть в полутемном подвале, а во-вторых, обычно я слишком занята работой, чтобы приглядываться.

– Эй, ты там внутри не сварилась? – спросил Хьюго, когда я подняла маску.

– Наверное, похожа на вареное яйцо. – Я отложила сварочный аппарат, вздохнула и отступила назад, чтобы оглядеть скульптуру. – Надеюсь, ты не смотрел на огонь.

– Не беспокойся, – сказал Хьюго, – если бы я хотел ослепнуть, уже давно бы это сделал. Хочешь сигарету?

– Нет, спасибо.

Он вытряхнул сигарету из пачки «Голуаз» и прикурил от допотопной зажигалки с колесиком – из тех, что выбрасывают язык пламени в дюйм длиной.

– А я думала, ты куришь «Собрание», – ехидно заметила я.

– Не сегодня. Они не гармонируют с моим нынешним костюмом. – Белая холеная рука с пальцами, унизанными серебряными кольцами, обвела брюки в черно-белую клетку, белую рубашку и кожаную куртку. – Я знаю, что ты хочешь сказать. Все верно, «Собрание» не сочеталось и с той одеждой, в которой я приходил на репетицию. Пришлось пожертвовать своим утонченным вкусом, чтобы только побесить Билла, этого старого, жирного, оголтелого гомофоба. Ума не приложу, что он делает в театре. Мне кажется, Биллу больше пошло бы заниматься телемаркетингом.

Облокотившись о верстак, Хьюго выпускал в воздух колечки дыма и оценивающе меня разглядывал. Сегодня он зализал волосы наверх, так что они облегали голову плотным шлемом, отчего скулы и нос заострились.

– Я разочарован, – вздохнул он. – Думал, когда ты снимешь эту штуку с головы, волосы каскадом обрушатся вниз, как в дурацкой киношке, а они у тебя заколоты в гнусный узел.

– Мне кажется, Филип Кэнтли разделяет твое разочарование, – отозвалась я, разглядывая только что заваренный шов; по-моему, все было сделано очень аккуратно.

Хьюго сделал шаг вперед и, прищурившись, посмотрел на мою работу.

– Потрясающе! Да, наш Филип любит дев нежных и женственных – рядом с такими и Мэрилин Монро покажется ковбоем Мальборо. Ты же больше тянешь на Джину Гершон в «Связи»[33].

– Вот как? – Я навострила уши.

– Правда, твои кожаные джинсы уж слишком мужские, дорогая.

– Вообще-то не стоит их надевать. Десять лет назад эти штаны были жутко дорогими, а сейчас истрепались настолько, что сами с меня спадают.

Я уныло посмотрела на свои джинсы. На коленках кожа уже протерлась, а это – начало конца. Дальше начнет рваться на заднице.

– Тебе нужно заказать новую пару в ателье, – посоветовал Хьюго. – Девушкам обязательно надо посещать ателье – тем паче таким, как ты. Чтобы все было сшито по фигуре. Я знаю отличного портного на Брик-лэйн, могу дать телефончик. – Он склонил голову. – Коричневые штаны отлично бы смотрелись – цвета горького шоколада. Пойдут к твоим волосам и глазам.

– Хьюго! – закричал Салли с лестницы. – Ты вниз?

– Ниже некуда. Прикидываюсь порочным гомиком и даю Сэм модные советы. Но ей на них плевать. – Он наградил меня улыбкой голливудского красавчика. – Что там случилось, Салли?

– Поднимай, Хьюго! Ни за что не угадай, кто прийти!

– Ах-ах-ах, тоже мне – секрет века, – манерно протянул Хьюго. – Давно пора. – Он загасил сигарету и посмотрел на меня. – Пошли, дорогая. Сейчас состоится твоя первая встреча с жемчужиной нашей труппы.

И хотя работы было по горло, любопытство, как всегда, победило. Как могла я пропустить сцену возвращения блудной дочери?

Я сразу поняла, почему Сьюзан Хигсон выбрала себе такой псевдоним. Если бы она была блондинкой с зелеными глазами, ее бы называли Примулой; если бы яркой брюнеткой – то Розой; но облаку пушистых темных волос, подчеркивающих ее миниатюрность, и глазам цвета анютиных глазок в росе, имя Фиалка подходило идеально. На ней был облегающий кардиган, точно такого же оттенка, как ее сине-фиолетовые глаза; половина перламутровых пуговичек расстегнута, являя заинтересованным взорам кружевное белье; бежевые, немного расклешенные брюки нежно облегали бедра. Шелковый шарф вокруг шеи идеально сочетался с брючками. Своими высокими прямыми каблуками и гирляндами тонких серебряных украшений Фиалка напомнила одну мою старинную подружку из Азии: такая же хрупкость, такая же буйная грива волос и такое же мелодичное позвякивание тонких браслетов.

– Пожалуйста, прости меня, пожалуйста, – нежно говорила актриса, держа Мелани за руки.

Они стояли на сцене, в декорациях нынешней постановки «Кто боится Вирджинии Вулф?»[34]: наклонный пол, книжные полки, ковры из искусственного меха и кожаные кресла. За ними, развалившись в креслах, с интересом наблюдали Баз и главный электрик, имя которого я забыла.

– Мне так стыдно, так стыдно! У меня был жуткий, жуткий кризис. Не знаю, смогу ли я это объяснить…

– Попробуй все же, – предложила Мелани. Голос ее был полон дружелюбия. Но мне показалось, что это дружелюбие Фиалку не обмануло.

Она впилась взглядом в лицо режиссера так, будто смотрела через прицел винтовки.

– Я знаю, ты сердишься на меня, – покаянно шептала Фиалка. – И как ты можешь не сердиться? Я должна была позвонить, я знаю, я должна была, но мне казалось, будто весь мир обрушился на мою бедную голову! – Она сделала широкий жест – зазвенели браслеты. – Ах, из Гоа[35]дозвониться невозможно.

– Фиалка бренчит, как бубенчики на санях Санта-Клауса, – прошептал Хьюго мне на ухо.

Мы стояли за правой кулисой, у стола помощника режиссера. Я высовывалась из-за огромного черного задника. Хьюго оказался более изобретателен – он укрылся за марлевым окошечком, через которое актеры обычно караулят свой выход. Отличный наблюдательный пункт.

– Там кто-то есть? – спросила Фиалка, резко обернувшись в нашу сторону. Слух у нее, похоже, острый, как у кошки.

На сцену с глупым видом вышел Салли, за ним последовали мы с Хьюго. Я оказалась здесь впервые, хотя несколько дней назад Баз показал мне театр. Хорошо, что на ногах старые шипастые башмаки, – на таком покатом полу устоять можно только чудом. Как актеры умудряются не ломать себе ноги – выше моего понимания. Фиалка на трехдюймовых каблуках явно чувствовала себя на сцене как дома. Она быстро поздоровалась с Салли и Хьюго и внимательно посмотрела на меня.

– Фиалка, это Сэм Джонс, наш штатный художник, – сказал Хьюго. – Делает подвесные декорации.

– А-а, понятно.

Фиалка сверкнула в мою сторону фиолетовыми прожекторами и решила, что особа в истрепанных джинсах и майке не стоит внимания. Послав Хьюго и Салли ослепительную улыбку, она полностью сосредоточилась на Мелани, а нам досталась роль мутной массовки. Фиалка играла сцену только для режиссера. Я заметила, что, несмотря на свое «стандартное произношение», обязательное для актеров и ведущих программ Би-би-си, она ухитрялась выделять кое-какие слова особым, едва заметным акцентом – фирменный знак девушки из высших слоев общества.

– Ах, клянусь, обещаю! Обещаю, что больше этого не повторится. Никогда в жизни! Я очень, очень хочу играть в твоем спектакле, дорогая Мелани. Я так радовалась, что у меня появилась возможность работать с тобой… – Фиалка испустила долгий, выразительный вздох. – Как я могу убедить тебя? Как?

Она заглядывала в лицо Мелани, остававшееся спокойным, доброжелательным и невозмутимым. И тут из зрительного зала послышался голос:

– Фиалка? Давно не виделись!

Фиалка развернулась на каблуках и для большей выразительности встряхнула головой так, что локоны, взметнувшись в воздух, роскошным облаком опустились на плечи.

– Тренируется для рекламы шампуня, – сообщила я Хьюго и Салли.

– Филип? – спросила она, вглядываясь в зрительный зал. – Боже, сколько лет, сколько зим! К сожалению, ты появился в самый разгар жуткой взбучки. Я вела себя отвратительно, и Мелани страшно зла на меня. Представляешь, я удрала в самоволку на целую неделю, да еще в самом начале репетиций. – Фиалка обхватила себя руками, словно пытаясь согреться. – Я понимаю, как это нехорошо, честное слово, понимаю.

Филип Кэнтли поднялся из зала и тут же оказался в центре мизансцены – благодаря не столько своей актерской стати, сколько власти, которой был наделен в этом здании. Титул художественного директора висел на нем, как золотая цепь на шее бургомистра.

Прежде всего, как того требует табель о рангах, он кивнул Мелани:

– Все в порядке?

– Да, спасибо. Мы собрались обсудить декорации. – Она жестом показала на База и главного электрика.

– А Фиалка?

– Ах, я только что примчалась! Прямо из аэропорта.

– Так нельзя, Фиалка, – строго сказал Филип Кэнтли. Его седеющие волосы были собраны на затылке в куцый хвостик, на шее болтался шелковый платок, небрежно завязанный, как у денди восемнадцатого века. Недоставало лишь трости с серебряным набалдашником, которую можно было бы крутить в руке. Глаза Филипа, темные и плоские, как косточки ядовитого фрукта, остановились на актрисе. Фиалка испуганно отпрянула к книжному шкафу.

– Подобный непрофессионализм в этом театре не поощряется. Мелани имеет полное право лишить тебя роли, и я не смогу ей помешать. Режиссер здесь она, а не я, и вся власть принадлежит ей.

– Ах, знаю, Филип. – Фиалка повесила голову.

– Что скажете, Мелани? – Филип Кэнтли повернулся к режиссеру.

Что ж, обработал он Мелани искусно: заострил внимание на ее независимости и не оставил никаких сомнений насчет собственных желаний. Впрочем, не верилось, что Мелани позволила бы навязывать себе какие-либо решения. Я постепенно превращалась в одного из ее оруженосцев.

Хьюго, наблюдавший за сценой с нескрываемым удовольствием, бросил на меня взгляд. Мы явно думали об одном и том же.

– Даю тебе испытательный срок, Фиалка, – спокойно сказала Мелани. – Одна неделя. Во-первых, ты должна приходить вовремя на каждую репетицию. Во-вторых, мы дополнительно поработаем над твоими сценами. Потом я приму окончательное решение.

– Спасибо, – покорно пролепетала Фиалка.

Я бы ничуть не удивилась, рухни она на колени.

– Благодари Филипа за то, что заступился за тебя, – с нескрываемым удовлетворением добавила Мелани.

Филип Кэнтли не смог сразу решить, как ему реагировать на это ехидное замечание, и счел за благо не заметить его.

– Я выучила роль! – гордо объявила Фиалка.

– По дороге из аэропорта? – полюбопытствовал Хьюго.

– Чудесно. Хэзел тоже выучила, – безмятежно отозвалась Мелани, пропустив слова Хьюго мимо ушей.

– Кто такая Хэзел? – нарочито равнодушно спросила Фиалка.

– Господи ты боже мой! – довольно хмыкнул Хьюго. – Какое наслаждение нас ожидает.

– А в этом Филипе Кэнтли что-то есть, – заметила я чуть позже, когда мы переместились в более безопасное место. – В его присутствии мне хочется осенить себя крестным знамением и повесить на шею чеснок.

– Жутковатое созданье, правда? – жизнерадостно подхватил Хьюго. – Мурашки по спине.

– Ага, персонаж Бена Джонсона[36], – добавила я. – Ядовитое остроумие.

– Если Филип не будет соревноваться со мной за звание главного денди эпохи Реставрации, то мне на него начхать, – беспечно ответил Хьюго и смастерил такой замысловатый поклон, что мне показалось, будто за его спиной летают парчовые фалды фрака, а из рукавов вываливаются кружева. – Как-никак мне скоро играть Эдмонда в «Национальном». Сегодня утром узнал.

– Поздравляю! – воскликнул Салли, наградив его смачным поцелуем.

Хьюго сочился самодовольством:

– Всегда приятно иметь планы. Господь хранит подонков. С удовольствием сыграю гнусного молодого жеребца после Королевы фей… простите, друзья, Короля. – Он искоса посмотрел на меня.

Мы свернули к Кингс-Кросс. Здание книжного магазина Смита и кафе были практически невидимы за спинами детей, прогуливающих школу, попрошаек с тощими собачонками на изжеванных поводках, назойливых полисменов, обескураженных туристов, продавцов журналов, пассажиров, томящихся на автобусных остановках. Яркое солнце безжалостно высвечивало грязь и неприглядность этого места. Правда, мне с моими извращенными вкусами эта запущенность была только по душе. Напоминала родную студию. Обертки от гамбургеров шуршали по асфальту, подгоняемые ветром и выхлопными газами. Хьюго пробирался сквозь толпу с видом утомленного аристократа.

– Ну, пора прощаться, – сказал он. – Назад в недра метро, а там прямо в Белсайз-парк, о, как это волнующе! Ты идешь, Салли?

– Нет, я домой. Мне нужно стирать.

– О господи! – вдруг вспомнила я. – И мне тоже!

У меня внутри все так и похолодело. Отвратное ощущение – будто в желудок швырнули недопеченный пирог с мясом. Господи, в каком же состоянии мои простыни! Скорей, скорей домой. Прокипячу тряпье, глядишь, немного посветлеет. По крайней мере, продезинфицируется.

– Ты не пойдешь на репетицию, Сэм? ММ будет только рада. У меня рандеву с моей Титанией, божественной Хелен, которая обликом своим потопила тысячу кораблей.

– Она любовница одной из моих лучших подруг, – предупредила я.

– Жаль твою подругу, – ничуть не смутясь, парировал Хьюго. – Эта девочка трахнулась бы даже с консервной банкой, лишь бы роль получить. Да она наверняка уже проделывала такие трюки. И наверняка, – добавил он, не в силах остановиться, – ее при этом сняли на видео.

– Как у нее получается Титания?

– О, Мелани делает из нее довольно милую штучку. Точнее, довольно противную. В жизни не видел более мерзкой Титании. Заметь, то же самое и с моим Обероном. Развращает детей, лишает невинности.

Он сверкнул улыбкой и двинулся прочь. В метро Хьюго спускался, словно в бальную залу. Я задумчиво смотрела ему вслед. Глупо признаваться вслух, что тебе будет жаль, если кое-кто окажется геем, но еще глупее скрывать от себя подобные сожаления.

Удивительно, но на следующее утро я проснулась, полная оптимизма и надежд. Это чувство было настолько новым для меня, что я какое-то время лежала, с наслаждением вдыхая непривычный запах чистых простыней. Пока все выходит так, как и предрекала Джейни; мне действительно требовалось с головой погрузиться в новый проект. Однако эйфория была вызвана не только новой работой. Я наконец вырвалась из четырех стен своей студии в неведомый мне мир театра. Возможно, все это шелуха – актеры ведь люди компанейские, быстро сходятся, быстро расходятся, – но меня как раз устраивала такая мимолетная, бездумная дружба.

Кто, в конце концов, знает, что случится со мной через месяц? А через год? Я ведь могу поехать куда захочу. Дагги что-то говорил о совместной выставке в Берлине, и у него есть знакомая в Нью-Йорке, она интересовалась моими творениями. Еще два дня назад я не вылезала из студии, считая, что любые встречи, даже телефонные разговоры только мешают работе, а сейчас мне кажется, что я лечу куда-то по широкой беспечной дуге. Да, студия по-прежнему в центре моей вселенной, но она уходит все дальше и дальше, постепенно уступая место новым интересам.

Я выпрыгнула из постели, поправила одеяло, взбила подушки, спустилась по стремянке вниз и прочитала список дел на сегодня. Меня настолько увлекла новая жизнь, что я впервые не взглянула на мобили, громоздившиеся под потолком. Душ, кофе и гимнастический зал, в который давным-давно пора. Если бы не физический труд, быть мне сейчас жирной коровой. Отныне минимум два раза в неделю заглядываю в спортзал! Благо он прямо за церковным залом в Белсайз-парке. А попыхтев на тренажерах, можно заглянуть и на репетицию. По-моему, сегодня они работают над двумя первыми актами. Вдруг кто-то захочет со мной выпить. Я изголодалась по компании, не говоря о свежих сплетнях.

Я проскользнула в зал, когда Хэзел и Фишер репетировали страстную сцену. Хэзел-Елена умоляла Фишера-Деметрия остаться, ему же не терпелось броситься вдогонку за Гермией. Пытаясь остановить Деметрия, Хэзел вцепилась ему в ногу, и он протащил ее за собой через весь зал, прежде чем смог стряхнуть.

Мелани, прислонившись к стене, одобрительно кивала. Юный Мэттью, сидя за столом, заваленным бумагами и копиями сценария, перешептывался с помрежем Стивом и его ассистентом. Я была потрясена: Елена у Хэзел получилась отлично, да и Деметрий, который прежде отдавал преснятиной, теперь летал как на крыльях. Хэзел вытягивала Фишера на собственный уровень. Я невольно захлопала. Гулкие, одинокие аплодисменты огласили огромный пустой зал. Фишер-Деметрий ответил мне широкой улыбкой. Хэзел тоже развернулась в мою сторону. Ее лицо горело, глаза сверкали. Она все еще пребывала в мире Шекспира.

– Я принесла печенье! – сказала я, подходя ближе. – С настоящим шоколадом, а не с какой-то там сливочно-молочной пастой.

– Великолепно! – Фишер, высокий смуглый парень, хищно схватил кулек.

Он протянул его Хэзел, но та грустно покачала головой:

– Вечная диета. Стоит начать, и я уже не смогу остановиться.

Я обратила внимание, что Фишер не попытался ее переубедить или сказать, что она отлично выглядит; он лишь понимающе кивнул и отправил в рот печенье. Актеры относятся к своему весу не менее серьезно, чем девочки-подростки.

– Ну, думаю, теперь мы все выстроили и получается хорошо, как вы считаете? – спросила Хэзел у Мелани.

– Да, но все же мне хочется еще раз пройти монолог в конце первой сцены. Хотя, скорее всего, не хватит времени – придется возиться с Фиалкой.

– С Фиалкой? – переспросила Хэзел.

– Да, она снова с нами, – с легкой иронией ответила Мелани. – Клянется, что выучила текст. Если это правда, нам будет легче.

– Приятно слышать, что она хотя бы роль выучила, – с сарказмом заметил Фишер. – А что с ней, собственно, случилось?

– Летала в Гоа. Только не лезь в бутылку, мы и так отстаем от графика, и ничего хорошего не будет, если кто-то поссорится.

– Летала в Гоа и бегала там голой! – крикнул через весь зал Мэттью.

Все сдержанно заулыбались.

– Но… – робко начала Хэзел. Какой контраст с теми страстями, которые она только что играла!

– Что? – спросила Мелани, поворачиваясь к ней. Сама того не сознавая, Мелани выделяет Хэзел из остальной труппы, заметила я. Ее голос смягчается, когда она с ней разговаривает, а взгляд теплеет.

– Мне кажется, Табита тоже должна сегодня прийти, – сказала Хэзел. – Она ведь читает Гермию.

– Да, в первом акте, а нам еще нужно расписать мизансцены, – ответила Мелани. – Я попросила Мэттью позвонить ей на всякий случай. Мэтт?

Верный раб навострил уши еще при первом упоминании своего имени.

– Я звонил, честное слово, ММ! – крикнул он. – Оставил одно сообщение вчера и еще два сегодня утром.

– Ну, надеюсь, она их получила, – вздохнула Мелани, посмотрев на часы. – У нас есть пятнадцать минут. Фишер, выпей кофе или покури, а мы с Хэзел поработаем над ее репликами, ладно? Хэзел, пойдем.

Они направились в дальний угол сцены. Мелани прислонилась к стене и начала читать по сценарию, объясняя Хэзел, что от нее требуется. Хэзел кивала, время от времени повторяя реплики. Я восхищенно наблюдала за ними, несмотря на то что не слышала их слов. Мы с Фишером сварили кофе, время от времени совершая набеги на пачку печенья. Он равнодушно спросил, как продвигаются декорации, я так же равнодушно ответила, что все идет по плану. Соблюдя необходимую вежливость, Фишер улизнул на перекур. Мне нравился этот малый, но он держался подчеркнуто отчужденно. Он из тех, что с интересом наблюдают со стороны, как проказничают остальные. У меня возникло ощущение, что Фишер поумнее своих коллег, а потому их глупости наводят на него скуку.

Через несколько минут хлопнула дверь. Я подумала, что вернулся Фишер, но в зал ворвалась сияющая от возбуждения Табита. Роскошные волосы так и летели за ней – видимо, недавно вымыла голову. Оставалось надеяться, что Табита сделала это по собственному желанию, а не специально для репетиции.

– Всем привет! – пропела она, отшвыривая сумочку в сторону. – Все в порядке, Мэттью? – Она махнула ему рукой и тут заметила в углу сцены Мелани и Хэзел. – Ой, простите! Я пока разогреюсь, ага?

Подскочив к подоконнику, она непринужденно и плавно закинула на него ногу и схватила себя за стопу. Все это делалось напоказ, но я сама когда-то занималась аэробикой, так что сразу распознала профессионалку. Мелани скользнула взглядом по Табите, потом посмотрела на Мэттью. На лице оруженосца изобразилась мука, он поднес руку к уху, имитируя телефонный разговор. Тут подоспел и Фишер. Вел он себя странно: глаза вращаются, губы беззвучно шевелятся, а руки так и мельтешат в воздухе.

Покончив с растяжкой, Табита направилась к сцене.

– Ну, когда начнем? – с энтузиазмом воскликнула она. – Знаете, еще в балетной школе я разучила одну эффектную поддержку, думаю, можно было бы использовать, когда Хэзел подходит ко мне. А где Фишер? Ой, привет! Помнишь ту поддержку, а? Ты поднимаешь меня, придерживая за голень. Ну да, мы с Фишером вместе ходили в танцкласс. Ну вот, я подумала…

Тут наконец стало понятно, что означала дикая жестикуляция Фишера и мимическое представление Мэттью. На пороге стояла Фиалка, одетая более чем рационально: дутая куртка, водолазка, спортивные штаны в обтяжку и туфли на каучуковой подошве – все от Ральфа Лорена[37]. С видом примадонны она замерла у двери, ожидая, когда все оглянутся. Довольная улыбка, гулявшая по ее лицу, исчезла, как только Фиалка поняла, что всеобщее молчание вызвано отнюдь не благоговением.

– Привет всем! – произнесла она медовым голоском и двинулась по проходу. – Меня зовут Фиалка. Прошу простить, что не пришла раньше. Теперь я буду работать как лошадь! Клянусь! – Огромные глаза обежали всех, остановились на Хэзел. – Ах, ты, наверное, Хэзел, правда? – очень приветливо спросила она.

Хэзел высилась настоящей скалой рядом с крохотными Фиалкой и Табитой. Только теперь я сообразила, почему она отказалась от печенья: при таком телосложении каждый лишний фунт может оказаться роковым. Хэзел невольно ссутулилась и, опустив голову, смущенно пробормотала:

– Привет.

Табита же держалась более чем уверенно. Она даже сделала несколько шагов вперед и окинула Фиалку уничтожающим взглядом. Ее глаза блестели, руки были решительно уперты в бедра – этакая танцовщица фламенко у Хоакина Кортеса, предлагающая сопернице сразиться за право танцевать с самим мистером Тонконожкой[38].

– А меня зовут Табита, – представилась она. – Я и понятия не имела, что ты сегодня объявишься. Меня никто не предупредил.

Фиалка, мгновенно разобравшись, что к чему, тут же взяла ситуацию под контроль:

– Ах, прости, дорогая моя, пожалуйста, прости! Но на твоем месте я бы скорее набросилась на несчастного Мэттью. Как, ты сказала, тебя зовут?

– Табита. Но…

– Ах, благодарю за помощь, милая Табита. Так благородно с твоей стороны сохранить для меня роль тепленькой. То же самое сказал Энтони Кэвендиш своему дублеру, в которого был безумно влюблен. Поразительно смешно. – Фиалка сняла куртку и осмотрелась, полагая, что с Табитой покончено. – Ах, знаете, я здесь никогда раньше не бывала. Тут есть кофе? Я бы сварила для всех, – быстро добавила она, как примерная девочка. – Фишер, миленький, покажи мне, где вы варите кофе.

Подхватив Фишера под руку и не замолкая ни на секунду, Фиалка отправилась на кухню. Она четко дала понять, что не собирается защищать свою территорию от такого незначительного существа, как Табита. Хэзел задумчиво и на удивление невпопад для такой хорошей актрисы сказала:

– Она даже симпатичнее, чем по телевизору, да? Табита задыхалась, на глазах у нее сверкали слезы ярости.

– Табита, – быстро сказала Мелани, – выйдем на минутку, хорошо? Нам нужно поговорить. Мне кажется, мы неправильно друг друга поняли.

Злая и расстроенная Табита поплелась за Мелани на улицу. Я подумала, что Мелани стоило бы побеседовать с ней на кладбище, благо оно под боком. Может, и грубовато, но вполне уместно. А еще у меня возникли подозрения, что реплика Хэзел, возможно, была вовсе не так уж невинна. Она ударила Табиту в самое больное место. И если Хэзел из породы подстрекательниц – а тихони часто бывают самыми подлыми из всех, – то у нее будет достаточно поводов пустить в ход свое мастерство.

Моя гадкая натура уже потирала руки, предвкушая череду скандалов. Актеры ведь такая невыдержанная публика – сплошные эмоции. Правда, убийства я не предвидела. Предсказания и прочая мистика не по моей части. Трудно стать мистиком, если тебя лишили девственности в полночь на кладбище, прямо на могильной плите, а ты при этом никакой иной дрожи не ощутила – только бы подбородок щетиной не исцарапали.

Глава пятая

Поговорив с Мелани, Табита влетела в зал, схватила сумку, взмахнула волосами, еще раз злобно глянула на Фиалку и со всех ног бросилась вон.

Фиалка сделала вид, что ничего не заметила: великолепная, профессионально отработанная тактика, которую я взяла себе на заметку. Помимо прочего, своим беззаботным видом Фиалка сумела навести страх и на Хэзел, которая словно язык проглотила. Правда, лишь до начала репетиции. На сцене ее ничто уже не могло смутить.

Наблюдая, как постепенно выстраивается сцена с четырьмя любовниками, я поняла, насколько успех спектакля зависит от правильного подбора актеров. Фиалка в роли Гермии была избалованной девчонкой, привыкшей не только к исполнению всех желаний, но и к тому, что все в нее влюблены. Сомнения Герми, обнаружившей, что оба поклонника променяли ее на Елену, она сыграла с дикими вспышками раздражения. Хэзел тоже была раздражена, полагая, что все вокруг сговорились сыграть с ней злую шутку. Мальчикам приходилось сложнее, поскольку их роли были полностью идентичны. Мне показалось, что Фишер играет намного лучше Пола-Лизандра, который склонялся к дешевой театральности. Узнав, что Табита не будет играть Гермию, Пол не смог скрыть разочарования. Она тоже обожала позы, так что они хорошо дополняли друг друга.

Где-то через час я вышла из зала, притулилась на кладбищенской скамье и стала набрасывать на листе бумаги эскиз декорации. Круглый задник для «Вирджинии Вулф» был затянут искусственным плющом – садовая ограда, видимая сквозь окно дома. Показывая театр, Баз похвастался, что искусственный плющ стоил прорву денег. Тысячу фунтов! Оправившись от шока, я спросила, можно ли будет взять немного фальшивой зелени, когда разберут декорации. Так сказать, творческая утилизация отходов. Выкрашу в серебристый цвет и облеплю им мобили, можно даже просверлить дырки и затолкать плющ в них так, чтобы казалось, будто он растет из декораций.

Могильные плиты были беспорядочно разбросаны на пушистом зеленом ковре. За плитами покачивали ветвями величественные и, несомненно, очень древние дубы, отбрасывавшие на лужайку глубокие тени. Пробиваясь сквозь листву, солнечный свет мозаикой ложился на посеревшие от времени камни, мерцали цветные блики от церковных витражей. Неровно подстриженная трава отливала изумрудами. Этакая маленькая открыточная Англия для туристов. И, несмотря на банальность, красота сказочная: зеленая страна в зеленых тенях. Вдохновленная пейзажем, я принялась экспериментировать с эффектами. Почему бы не взять эти дубы как натуру для декораций?

И тут меня бесцеремонно похлопали по плечу. Я подпрыгнула, точнее, попыталась: не так-то это просто, если сидишь на кладбищенской лавочке по-турецки.

– Прости, дорогая. Мы тебя напугали? – Хьюго заглянул в блокнот. – Хм, интересно. Нельзя сказать, что ты потрясающая рисовальщица, но идея занятная.

– Отвали! – Я шлепнула его блокнотом.

– А мне можно посмотреть? – Софи взяла у меня из рук блокнот. – О, по-моему, здорово! Сюрреалистический лес. Я как раз думала, что можно было бы надеть на эльфов венки. Или разбросать их среди этого плюща. Призрачные создания в призрачном лесу.

Софи, со своим ежиком на голове и острыми ушками, сама будто сбежала с картины Дали. На ней был крохотный жилетик и огромные армейские брюки; жилет еле прикрывал даже ее миниатюрный торс, а брюки грозили соскользнуть с тощих бедер. Она явно делала ставку на вызывающую худобу: смотрите, какой тощей надо быть, чтобы позволить себе такие абсурдно гигантские штаны.

– Венки? Все, что угодно, только не пурпурная тога! – объявил Хьюго. – Когда Мелани спросила, не хочу ли я сыграть Оберона, у меня было только одно условие: чтобы не заставляли кутаться в эти кровавые простыни.

– Кровавые простыни? – переспросила я. – Это уже из «Макбета».

– О, шотландское имя на кладбище! Повернись три раза против часовой стрелки и трахни викария, – посоветовал Хьюго. – Иначе мы все обречены.

Я встала со скамьи и отряхнула задницу:

– Пойду в зал. – А потом с деланной беспечностью добавила: – Хотя самое главное сегодня уже стряслось.

Хьюго навострил уши так, что я почти увидела, как они шевельнулись.

– Сэм? Я чую запах сплетни! Он преградил нам путь.

– Ни одной из вас не пересечь этой границы, пока Сэм не расскажет, что произошло. Софи, я знаю, тебе тоже любопытно. Давай, заставь ее говорить. Пощекочи или ущипни.

Ничего не оставалось, как поведать им о встрече Табиты и Фиалки. Хьюго причмокнул, словно попробовал изысканное вино.

– Мило, – вздохнул он. – Теперь эта сплетня будет долго…

В этот момент мы увидели тучную фигуру, плывшую по тропинке в нашу сторону. Хьюго развернулся, его голос стал шелковым:

– Билл, лапонька! Давай погуляем немножечко. Я не видел тебя уже два дня, и поверь, дорогуша моя, каждая минута без твоей чудесной улыбки – для меня истинная пытка…

Он подхватил Билла под локоток и поволок к церковному залу.

Софи тихо посмеивалась:

– Хью – это что-то! Его либо любишь до смерти, либо мечтаешь вышибить ему мозги. Стоит ему воткнуть в кого-нибудь нож, и он уже никогда не перестанет ковыряться в ране.

– Зато смотреть весело.

– Если только Билл его не задушит.

– Ну, – заметила я, – это тоже может оказаться любопытно.

Софи пристально посмотрела на меня.

– Ты сама-то ничего не имеешь против Хьюго? – встревоженно спросила она.

– Совершенно ничего. Наоборот, мне кажется, было бы интересно посмотреть, как он замучает Билла.

– О, с него станется. Язык Хьюго – оружие смертоносное. Черт, надо идти. Мне нужно снять со всех мерки.

На тропинке появились новые персонажи: три эльфа, за ними проследовала Табита, потом Хелен, равнодушно помахавшая мне пальчиками. Похоже, она была уже не так рада меня видеть. В зал мы вошли гурьбой. Хьюго, отпустив на минутку Билла, пошел поболтать с Фиалкой, которая увлеченно опустошала коробочку со сливочными помадками.

– Ну, как Гоа, драгоценная моя? Я слышал, там сейчас полно туристов.

– О, там совсем не так уж плохо, – возразила Фиалка с набитым ртом.

– Должен сказать, не могу представить тебя в Гоа, моя дорогая. Мне всегда казалось, что ты – женщина с ярко выраженными европейскими пристрастиями: твоя любимая итальянская пища и прочие земные блага.

– Сейчас там прекрасная погода, – отмахнулась от него Фиалка.

У меня возникло подозрение, что ей совершенно не хочется обсуждать Гоа.

– Ты что-то не очень загорела.

– Я никогда не выхожу на солнце, не обмазавшись кремом с головы до ног, – испугалась она. – Это же может привести к чудовищным последствиям!

– Очень мудро, – похвалил Хьюго. – Мы, девочки, должны следить за цветом лица, правда, Билл, лапуля?

Билл, наливавший себе кофе, издал невнятный рык и отошел подальше, к Хелен. Та ему очень обрадовалась и даже предложила заменитель сахара, который приволокла с собой, – знак высшего благоволения.

– Осторожно! – укоризненно сказала Фиалка. – У Билла больное сердце.

Хьюго возвел глаза к потолку.

– Ах, скажи, дорогуша, – не унимался он, – не видала ли ты мистера Эдвардса на пляже? Там наверняка все о нем спрашивали.

– Кого-кого? – равнодушно переспросила Фиалка, доставая еще одну помадку из коробочки.

– Ай-ай-ай! Неужели не в курсе? Ричи Эдварде, гитарист из «Мэник Стрит Причерз», – подозревали, что он кинулся в воды родного Уэльса, не где-нибудь. А его обнаружили в Гоа[39]. Могу себе представить: лохматый, весь в бисере. Кстати говоря…

– Нет, Хьюго. Я себе бисер никуда не вплетала, – рассмеялась Фиалка. – И я ничего не слышала ни о каком Ричи.

– А как насчет девчушки, которая последовала за ним, – она-то как, а? Надеюсь, бросилась с того же самого моста? Небось надули всех и поселились в Гоа в шалаше, трескают свежевыловленных омаров, пока мы тут разговариваем. Должен признать – звучит крайне заманчиво. Рай на земле, если бы не проклятые хиппи вокруг. И если б имелась сантехника.

– Ширли Лоуэлл, – прошептала Хэзел так тихо, что я едва расслышала.

– Что? – переспросила Фиалка, резко повернувшись к ней. Она прикладывала все усилия, чтобы очаровать Хэзел.

– Девушку, которая покончила с собой, зовут Ширли Лоуэлл, – пояснила Хэзел. – Мы учились в одном классе в колледже. Она тоже хотела стать актрисой.

– Ой, Билл! – сердито вскрикнула Софи. – Ты наступил мне на ногу!

Билл, с которого снимали мерку, забормотал извинения.

– Прекрати прыгать! – рявкнула Софи, прикладывая ленту к внутренней стороне его ноги.

– Прости, пожалуйста. – Хьюго посмотрел на Хэзел. – Заболтался. Я тебя не расстроил?

– Нет, все в порядке. Это случилось давно, – спокойно ответила Хэзел. – К тому же она не была особенно счастлива.

Я заметила, что Хьюго едва не ляпнул: «Ну тогда все в порядке», но, к его чести, сумел вовремя остановиться.

– Это, наверное, было сильное потрясение, – сочувственно сказала Фиалка.

– Ну, сама я там не присутствовала, – просто ответила Хэзел. – Вдобавок меня не так-то просто шокировать.

Фиалка, сочувствие которой было отвергнуто столь решительно, сердито уставилась на нее. Тут Софи вызвала Хэзел на примерку, и Фиалка зашипела:

– Невозможная девица! Настоящее полено, если не произносит текст роли! А ведь какая актриса! Играет просто великолепно. Хьюго, дорогой мой, чувствую, мне придется попотеть.

– О Фиалка, дорогуша, я и представить не могу тебя потную! – немедленно отреагировал Хьюго и добавил, кивнув в сторону Софи: – Мне кажется, сейчас твоя очередь.

– Я же сто лет назад ей все размеры свои отдала! – фыркнула Фиалка и двинулась к Софи, широко раскинув руки, точно жертва, готовая к распятию.

– Минутку, Фиалка. – Софи взяла чашку кофе и сделала большой глоток. – Извини, сижу на антигистамине против сенной лихорадки, и если не буду пить кофе, то попросту рухну.

– По крайней мере на меня не чихаешь, – покорно ответила Фиалка.

– Боже, Фиалка, какая у тебя талия! – с завистью проговорила Софи.

– Ну, это ненадолго, если она не слезет с печенья, – заметил Хьюго. – Эй, дорогуша, чтобы спасти твою фигуру, я съем последнюю.

– Подлец! Я специально ее припасла. У меня прививка от конфет! – прокричала Фиалка в ответ и громким шепотом сообщила Софи: – Я нашла одну изумительную диету. Расскажу, когда останемся наедине. – И она с притворной злобой глянула на Хьюго. – Действует мгновенно, так что можно есть все, что душе угодно.

– И как же, интересно, она называется? Диета для обжор? – хихикнул Пол-Лизандр.

– Иди-ка ты к… Мэттью, – посоветовала ему я. – У него точно такое же чувство юмора.

Фиалка не слышала глупой шутки Мэттью про Гоа. Тем не менее, почувствовав, что я на ее стороне, она дружелюбно мне улыбнулась, Я невольно поддалась ее обаянию:

– Правда, Софи, зачем перемеривать лишний раз?

– Я всегда так делаю, на всякий случай, – пробормотала Софи, записывая цифры в блокнот. – С тех пор как поняла, насколько люди переоценивают объем своих бедер.

– Хорошо, что ты не работаешь в налоговой инспекции, – заметила я.

Услышав слово «налоговая», вся актерская братия, не входившая ни в какие профсоюзы, дружно побледнела.

– Вот что на вас всех действует почище Макбета на кладбище, – прошептала я Хьюго, тоже остолбеневшему от ужаса. – Так что я там с викарием должна была сделать?

– Трахнуть – но только если я буду подглядывать, – немедленно оживился Хьюго. – И только в том случае, если на нем будет сутана.

– Хелен просила ее не ждать, она немного опоздает, – сказала Джейни, усаживаясь рядом.

– Закажем ей что-нибудь? Репетиционный зал совсем рядом, она вот-вот появится.

– Умираешь с голоду? – догадалась Джейни. – Не забывай, я насквозь вижу все твои жалкие попытки меня обмануть.

Она открыла меню. Я продумала свой заказ еще десять минут назад, когда сидела здесь одна с бутылкой пива «Цзиньдао». Мы решили встретиться в китайском ресторанчике на Хаверсток-Хилл. Здешние повара готовили вегетарианские блюда и докатились до того, что начали подавать фальшивое мясо из сои – по своему вкусу, как заверяло меню, совершенно ничем не отличающееся от настоящего. Джейни была права: я голодна, слишком голодна, поэтому не стоит заказывать не пойми что. А потому ставку надо сделать, сведя риск к минимуму. Джейни, решив последовательно изучить всю палитру блюд, начала с кунжутных тостов и продолжила фальшивым филе утки. Закончить она, по всей видимости, собиралась оладьями из фальшивого банана. Мы вернули меню официанту.

– Странный корм ты заказала.

– Душа жаждет перемен! – ответила Джейни.

Она и впрямь изменилась: обычные шарфики и бесчисленные ожерелья заменил один-единственный кулон, а вместо свободных, широких рубашек и шалей она влезла в узкую курточку и брючки.

– Отлично выглядишь! – похвалила я, наклоняясь ближе, чтобы рассмотреть кулон с лунным камнем.

– Это мой камень. – Она немного покраснела. – Подарок. Знаю, тебя астрология не интересует, но, по-моему, неплохо смотрится, а?

– Отлично. А желтая куртка идеально подходит к волосам.

Довольная Джейни осмотрела куртку:

– Становлюсь все наряднее, правда? Это все из-за новой работы.

– А, тогда понятно, почему у тебя так глаза светятся.

Я вовсе не обманывала подругу. Она так и сияла, голубые глаза сверкали каплями бирюзы. Джейни недавно заняла должность выпускающего редактора на Би-би-си – об этой работе она мечтала очень давно.

– Аура власти, – улыбаясь, заявила она. – Посмотри на труды мои, о Господи, и отчаяние. По-моему, в ближайшее время моему первому сериалу дадут зеленый свет. Я на днях познакомилась с одной женщиной. Блестящий продюсер, очень энергичный человек, просто молния, и ей понравилась наша идея. Я попросила ее прочесть книгу, по которой снят сериал, а сегодня она позвонила, очень воодушевленная. Мы договорились, что завтра встретимся и все обсудим.

– Джейни, так это же здорово! Поздравляю. Мы чокнулись.

– О чем шепчемся? – спросила Хелен, отодвигая стул.

– Привет, дорогая! – просияв, воскликнула Джейни и чмокнула подругу. – Выпей с нами, мы празднуем мою завтрашнюю встречу с Гитой!

– Удачи, – механически ответила Хелен, поднимая бокал.

– Как репетиция?

Джейни взяла Хелен за руку. Я никогда не видела, чтобы она проявляла свои чувства на людях. Сегодня она явно была на седьмом небе.

– По-моему, хорошо. Собой, по крайней мере, довольна. Хотя Хьюго начинает мне надоедать. Строит из себя умника.

– Он действительно умник, – не удержалась я.

– Ну да, если тебе нравятся такие оксфордские умники…

Хелен сделала еще глоток. В ее лице было что-то птичье: узкие зеленые глаза, маленький острый нос, тонкие губы. Благодаря загадочной алхимии оптики это сочетание было очень фотогеничным, и ее часто приглашали сниматься для рекламы на телевидении.

– Хьюго ничего не принимает всерьез.

– Он хороший актер, – заметила Джейни. – Я видела его в «Призраках».

Глаза Хелен сузились еще больше. До сих пор я не подозревала, что актеры терпеть не могут, когда хвалят тех, кто им не нравится, – даже если хвалят совершенно заслуженно.

– Наверное, он ничего, – мстительно прошипела она. – Хотя слишком манерный. И Билла просто со свету сживает. А мне Билл нравится. Простой парень. Наши сцены идут очень хорошо.

– Билл – старый мерзкий гомофоб, – возразила я.

Джейни подняла брови.

– А мне нравится! – парировала Хелен. – И остальное меня не интересует. Мы уже заказали?

Принесли закуску. Я за секунду смела свой суп-кислятину и принялась за фаршированные не пойми чем блинчики, пока Джейни и Хелен возились с искусственным рубленым мясом, завернутым в салат-латук, и тостами с искусственными креветками.

– Вкус какой-то странный, – сказала Хелен с набитым фальшивой свининой ртом. – Что это такое?

Джейни скорчила мне гримасу: мол, сиди и помалкивай.

– Это растительный белок. Очень мало калорий и очень полезно, – заверила она Хелен.

– Ой, правда? – Хелен неуверенно куснула фальшивую креветку. – Поскольку я не могу пользоваться чудесной диетой Фиалки, надо быть осторожной. Никаких конфет.

Хелен всем своим видом источала желчь, но Джейни, похоже, была настолько счастлива, что не замечала этого. Ее переполняли любовь и желание подбодрить.

– Не будь дурочкой, ты такая же худенькая, – бросилась она утешать Хелен. – Ты отлично выглядишь, – правда, Сэм? Да ты кого угодно можешь окрутить.

Я моргнула и сказала:

– Это уж точно.

– Ну, мне кажется, я понравилась Филипу Кэнтли, – приободрилась Хелен. – Сегодня утром заскочила в «Кросс» и случайно наткнулась там на него. Он был очень мил.

– Зачем тебя понесло в театр? – простодушно спросила Джейни.

С моей точки зрения, Хелен уже сказала зачем, но я с интересом ждала, какую причину она сумеет изобрести.

– О! – воскликнула она намеренно небрежно. – Хотела проникнуться атмосферой театра. А еще надеялась встретить там Салли.

– Ну и как, встретила? – зловредно поинтересовалась я.

– Нет, – ответила Хелен, обдав меня ненавидящим взглядом, насладиться которым Джейни не было суждено. – Ну вот, отправилась я бродить по театру, а когда проходила мимо кабинета Филипа, увидела, что дверь открыта, и поздоровалась с ним. Он тут же меня узнал и предложил кофе. Был очень мил. Он видел меня в той серии «Врачей из Пика»[40], где я снималась.

– Там, где ты умираешь? – полюбопытствовала я.

– Я впадаю в кому, – поправила Хелен. – Очень медленно. Ну вот, и он сказал, что ему понравилась эта работа. О, Филип такой очаровательный. Вы знаете, что он будет ставить «Кукольный дом»[41]?

Вопрос предназначался Джейни, но та покачала головой:

– Ты же знаешь, что я не в курсе театральной жизни.

– Правда-правда, Филип будет ставить «Кукольный дом», – со значением повторила Хелен.

Ее тактика, надо признать, была великолепна: незаметно выследить Филипа Кэнтли, дождаться, пока он останется один, и подстроить нечаянную встречу, выяснив все, что ее интересует. Хелен была из породы тайных манипуляторов. Не думаю, что в борьбе за роль для нее существовали запрещенные приемы. Достаточно вспомнить роман с Куртом.

– Как ты думаешь, у меня получилась бы Нора? – спросила она Джейни.

На этот вопрос имелся только один ответ, и Джейни послушно выполнила то, что требовалось:

– Конечно, дорогая! Ты была бы великолепна!

Мы перешли к основному блюду. Поддавшись минутной страсти к гастрономическим изыскам, я попробовала кисло-сладкую искусственную свинину – не так уж она плоха, скорее всего потому, что вкус есть только у соуса, – и фальшивую утку, вкус и консистенция которой напоминали оригинал настолько отдаленно, что мне с трудом удалось ее в себя впихнуть. Пришлось помучиться и с фальшивым цыпленком. Еще более утвердившись в своих антивегетарианских предрассудках, я вернулась к хрустящим блинчикам.

– Надо будет прочесть пьесу, – задумчиво проговорила Хелен. – Конечно, я сказала, что уже читала Ибсена. Ох, Филип Кэнтли – очень обаятельный человек.

Джейни, вместо того чтобы взвиться от ревности, лучилась улыбками, радуясь прилежанию Хелен. Странно, особенно после случая с Куртом. Впрочем, наверное, Джейни решила, что, если Хелен так открыто рассказывает о своих проделках, роман с Филипом Кэнтли на почве «Кукольного дома» просто не входит в замыслы подруги. В любом случае все это меня не касается. Если Джейни захочется поплакаться в жилетку, я всегда к ее услугам, главное – не ляпнуть что-нибудь типа «я же говорила» или «я сразу все поняла».

– Совершенно не помню, о чем эта пьеса, – вздохнула Хелен. – Но роль-то главная. Значит, там все классно.

Интересно, насколько тонок окажется Филип Кэнтли. Он пришел на выручку Фиалке в тот момент, когда Мелани была готова ее уволить, но главная роль в собственной постановке и Гермия у приглашенного режиссера – вещи совершенно разные.

Когда мимо нашего столика проходил официант, я сказала:

– Вы не могли бы принести нам еще пива и риса с яйцом?

Легкость, с какой я возвращалась в нормальную общественную жизнь, пугала. А что, может, чуть позже я еще и сливового вина закажу. В крайностях я никогда не знала меры.

Глава шестая

– А это, – сказал Баз с преувеличенной гордостью, – платформа, с которой актеры спускаются на тросах.

Мы вышли на узкий балкон, идущий вдоль стены высоко над сценой. Деревянное ограждение доходило примерно до моего плеча. Ощущение такое, будто находишься в яме. Для того чтобы свеситься и посмотреть вниз, пришлось залезть на широкий приступок. На этой деревяшке валялись чугунные чушки непонятного предназначения. Рядом с увесистыми кусками металла я почувствовала себя очень хрупкой – приятное разнообразие.

Баз показал тросы, похожие на струны гигантского пианино, – тугие, толстые и крепкие:

– Они перекинуты через блоки под потолком и уже оттуда тянутся вниз, к балкам.

– А на балках крепятся декорации, так?

– Примерно. Да ты сама глянь.

Я послушно взобралась на приступок и уставилась на сцену. Больше всего меня интересовал трап, тянувшийся от нашего балкона к другому. С обеих сторон его поддерживали стальные тросы. Трап походил на подвесной мост из «Индианы Джонса»[42]– выглядело так же ненадежно и опасно.

– Здесь Мэри будет садиться на мобиль?

– Да, но со страховкой, естественно. Она сядет на твой мобиль и спустится на нем, но на самом деле ее будет придерживать другой трос. Техника безопасности.

– Но как она будет держаться за эту штуку? – Я с опаской тронула один из тросов. – Она же все руки сотрет.

– Не волнуйся, обмотаем фланелькой. В общем, рабочий, который управляет подвесными декорациями, потянет за трос и опустит мобиль.

– А как он увидит, когда надо остановиться? Он же будет стоять спиной к сцене. Баз с удивлением посмотрел на меня:

– Послушай, рабочие на колосниках занимаются этим делом годами. Это для них проще простого. Потом, есть наушники, и, если что-то не так, запор крикнет рабочему. – Он поймал мой изумленный взгляд. – Запор – это заместитель помрежа. Я все забываю, что ты новенькая. А если Мэри вздумается покататься на твоем мобиле, то им будут управлять снизу, с палубы.

– С палубы? – У меня уже звенело в голове от его жаргона.

– Со сцены. В девятнадцатом веке все рабочие были матросами. Им-то не привыкать ко всяким веревкам. Поэтому в театре хватает морских словечек.

– А почему бы рабочему, который будет управлять мобилем, не встать рядом с тем, который будет тянуть Мэри? Тогда им было бы проще делать все синхронно.

– Это невозможно! – Баз смотрел на меня с ужасом. – Тот, кто страхует актера, всегда работает на палубе, чтобы актер мог его видеть. Так гораздо безопаснее. К тому же парни могут переговариваться по внутренней связи. Теперь давай по делу: как ты хочешь спускать свой агрегат? Строго вертикально или под углом?

– Не знаю. – Я посмотрела вниз, пытаясь представить головокружительный спуск, который скоро придется делать Мэри, – сквозь лабиринт алюминиевых штанг и балок, через мрак и слепящий свет прожекторов. От одной только мысли об этом в крови вскипел адреналин. – С этим Тьерри, наверное, разберется.

– Потому что, если Мэри будет спускаться под углом, нужно, чтобы на сцене был кто-то еще. Один рабочий будет ее спускать, а другой тянуть в сторону.

Я вздохнула:

– Боже, как все сложно! Я-то думала, этим давно занимаются компьютеры.

– Ни хрена! – Баз вдруг очень развеселился. – Жутко дорого и все время ломаются. Компьютеры есть только в таких местах, как «Ковент-Гарден»[43], и это ужас, поверь мне. Хочешь, расскажу пару историй?

– Я думала сначала, что мы могли бы спустить всех эльфов на мобилях, но Салли объяснил, что для этого потребовалось бы по крайней мере восемь рабочих.

– У нас есть только пять, не больше. И это уже неплохо, между прочим.

– Это все равно что звонить в колокола, – заметила я. – Стоять здесь весь спектакль и тянуть веревки вверх-вниз.

– Не думаю, что многие из них считают это развлечением, – улыбнулся Баз. – Слишком муторно. Ну, все посмотрела, что хотела?

Я взглянула на него, прикусив губу:

– Знаешь, мне бы очень хотелось постоять минутку на мостике.

– Головокружение любишь?

– Только по видео[44].

– Очень смешно. Только далеко не заходи, а то у меня будут неприятности. Вообще-то нужно бы тебя привязать, но парни, как правило, работают без страховки.

Накануне Баз предупредил меня, чтобы я надела подходящую обувь. На мне были туфли на резиновой подошве, которые отчаянно скрипели, но не скользили. Перебросив ноги через перила, я взялась обеими руками за тросы и двинулась по мостику, сначала осторожно, потом все увереннее и увереннее. Стальная планка чуть подрагивала под ногами. Я присела на корточки и посмотрела вниз. К голове тотчас прихлынула кровь, меня охватило радостное возбуждение, настоящий восторг высоты. Глаза слепили жестокие, как тропическое солнце, прожекторы. Я встала, повернулась и, не отрывая рук от тросов, посмотрела назад. Мне казалось, что я канатоходец, болтающийся в тридцати пяти футах над сценой, – пылинка в пустоте.

– О, вижу, тебе там нравится! – крикнул Баз, нервно улыбаясь из-за перил.

– Сэм? – послышался снизу знакомый голос. – А я вижу, что у тебя под юбкой!

– Не видишь, лгунишка, – уверенно ответила я. – Она слишком узкая.

Я неохотно повернула назад и успела перескочить через перила прежде, чем Баз бросился мне помогать. Мини-юбка из лайкры – одно из самых великих достижений двадцатого столетия.

– Извращенец! – крикнула я Салли, свесившись вниз.

– Знаю, cara[45], – крикнул он в ответ. Уверена, при этом он хлопал своими гигантскими ресницами, хотя с такой высоты разглядеть невозможно.

– Ну, значит, с этим разобрались, – сказал Баз. – Решетку я тебе показывать не буду, – он махнул рукой на потолок, – а то начнешь лазить по ней, как обезьяна. – Но туда мы тянем все тросы. Там расположены блоки.

– С ними ничего не может случиться? – спросила я, все еще не в силах оправиться от пьянящего восторга. – Держится крепко?

Баз посмотрел на меня с ужасом.

– Ничего не может случиться. Ни-че-го! Разве что, – добавил он спокойнее, – один трос зацепится за другой и застрянет.

– А мобиль или человек? Как с ними?

– Ну, тогда они тоже застрянут, – неохотно сказал Баз. – Но – и это очень большое «но», заметь, – этого не случится. Ни-ког-да! Я проверяю все тросы перед каждым спектаклем. Рабочие тоже мгновенно чувствуют, стоит им взяться за трос, зацепился он или нет. Ничего ни разу не случилось. Так что не надо волноваться, хорошо?

– Есть, капитан Баз! – отсалютовала я.

– Давай вниз, – велел он. – Не хватало мне получить инфаркт от твоей любви к высоте. А тебя тянет к ней, как утку к воде.

Когда до пола оставалось несколько ступенек, я спрыгнула вниз и ловко приземлилась на обе ноги. Передо мной стоял Салли и благоразумного вида молодой человек с квадратным лицом, примерно моего возраста. На нем были очки в тонкой оправе. Он приятно улыбался.

– Привет. Меня зовут Бен Сэбот, – сказал он, пожимая мне руку. Ладонь была такой же квадратной, как и все остальное тело, а пальцы – лопатой. (Невежды почему-то считают такие пальцы характерной чертой всех скульптуров. Бен тут, однако, ни при чем.) Одет он был в свитер с коротким воротником и старые поношенные брюки. Как и Мелани, своим уверенным и компетентным видом он создавал вокруг особую атмосферу, правда, не столь высокого напряжения. – Я заместитель худрука. Что-то вроде второго капитана на корабле.

– Бен сделал всю эту байду, – объяснил Баз, спускаясь вслед за мной. Он кивнул в сторону декораций «Вирджинии Вулф». – А потом что-то наплел газетчикам, чтобы они написали хорошие рецензии. Куда катится мир, я не понимаю. Бен усмехнулся.

– Баз работает в «Кроссе» с доисторических времен, – весело сказал он. – Так что не будет относиться ко мне всерьез, пока я не проработаю здесь хотя бы лет десять.

– У меня это чуть ли не первое место работы, пришел прямо из училища, – гордо сообщил Баз. – Начинал помощником старшего плотника, потом дослужился до заместителя – тогда, до сокращений, у нас была такая должность.

– Значит, лет через десять малыш Лерчи займет твое место? – предположила я.

– Чушь! Забудь об этом. Не раньше, чем я смогу вбить в его тупую башку хоть немного здравого смысла.

– Я видел тебя на мостике, – сказал Бен. Он стоял, сунув руки в карманы и раскачиваясь на каблуках. – Голова не кружилась?

– Обожаю высоту. Мне захотелось прыгнуть на трапецию.

– Пришлось чуть ли не волоком тащить ее оттуда, – пожаловался Баз. – Из Сэм получился бы классный высотник, если бы она не ошиблась с полом при рождении.

– Да пошел ты, старый динозавр! Я посильнее многих мужиков, – ничуть не обидевшись, рассмеялась я.

– В отличие от тебя, да, Бен? – Баз решил дразнить нас по очереди.

– Мне тяжело лазить по трапу, – смутился Бен, как школьник. Впрочем, похоже, он отыскал подход к Базу и не боялся старика плотника. К тому же Бен не кичился своей начальственной должностью. – Стараюсь не смотреть ни вниз, ни вверх.

– А вот ты наверняка умеешь лазить, как обезьяна, – Баз пихнул Салли в бок. – Судя по твоему виду.

– Попробовай ти говорить мне это в Сицилия, – для пущего драматизма Салли усилил свой акцент.

– Бен? – послышался голос со сцены. – Бен! Из-за задника вышел Филип Кэнтли и уставился на нас. У него была уникальная способность заставлять ни в чем не повинных людей чувствовать себя так, будто их застигли на месте преступления. Даже не представляю, что стряслось бы с настоящим преступником под таким инквизиторским взглядом. Из Филипа вышел бы отличный полицейский, следователь или директор школы для мальчиков – любая профессия, где надо пороть и истязать, прекрасно бы ему подошла. Он злобно посмотрел на нас и сухо сказал:

– Я тебя ищу, Бен. Надо обсудить кандидатуры актеров.

Он говорил так, точно, кроме Бена, здесь никого не было.

– Иду, Филип, – ответил Бен с чуть ли не рабской покорностью. – Может, выпьем кофе? – И уже повернувшись к нам: – Увидимся.

Филип Кэнтли развернулся, и Бен, прежде чем броситься вдогонку за Его Величеством, лукаво нам подмигнул. Они скрылись в маленьком кабинете помощника режиссера, расположенном у самой сцены и заваленном реквизитом для сегодняшнего спектакля. Там обитала единственная в театре сносная кофеварка.

– Здесь стоит рабочий Мэри, – сказал Баз нам с Салли, показав на точку в нескольких футах от стола помощника режиссера. – У него на голове наушники. Канат тянется сюда с платформы. Рабочий снимает канат с этого крюка на стене, а закончив, вешает обратно.

– А что будет с канатом после того, как Мэри спустится на палубу? – спросила я.

– Она отстегнется, и рабочий тут же уведет его в сторону.

Баз потянул двумя руками за воображаемую веревку.

– Понятно, – задумчиво кивнула я. – В общих чертах.

– Очень мило. Когда придет Мэри?

– После обеда. Пойду, пожалуй, в нору доделывать мобиль. Потом мы подвесим его в нескольких футах от пола, чтобы Мэри могла с него попрыгать.

– Ради бога, но лично я прыгать не собираюсь, – сухо ответил Баз.

– Зато Мэри все для тебя сделай! – рассмеялся Салли. – Трапеций, цирковой училищ, акробатик. Ее с хлебом не кушай, дай поскакать.

Салли достаточно бегло говорит по-английски, но порой у него выходят дьявольски смешные фразы. Мы с Базом от смеха чуть не повалились на пол. Салли обиженно уставился на нас.

– Я же все правильно говорить, разве нет? – сердито спросил он.

Мы с Базом, не в силах остановиться, кивнули одновременно.

– Почему же тогда смеяйся? Bastard! die non siete altri[46], – крикнул он и бросился прочь.

Хохоча во все горло, я последовала за ним.

Проходя мимо двери помощника режиссера, я навострила уши. Бен и Филип говорили о наборе актеров для «Кукольного дома».

– На самом деле в шекспировской труппе есть подходящие кандидатуры, – говорил Бен. – Елена, например. Актрису зовут Хэзел Даффи. Я видел ее на репетиции, и мне очень понравилось. Мелани от нее тоже в восторге.

– Ничего о ней не слышал, – рявкнул Филип Кэнтли.

– Мне кажется, она только-только из театральной школы, – спокойно продолжал. Бен. – Надо дать ей шанс, пригласить на пробы. Тебе понравится. Я знаю, ты уже практически решил вопрос с Норой, а Хэзел Даффи может быть Кристиной.

– Хорошо. Но не забудь – мы не только одну ее приглашаем на прослушивание.

– Разумеется. Первое имя я уже записал. Слушай, у меня есть отличная идея для Кругстада…

Я миновала дверь, и голоса стихли. Меня потрясла уверенность Бена – его, как и База, совершенно не пугали грозные манеры Филипа Кэнтли. Но гораздо больше меня заинтересовали слова Бена о том, что он уже отметил кого-то из шекспировской труппы для участия в «Кукольном доме». Судя по разговору, лишь одна актриса заслуживала внимания с этой точки зрения.

Когда я спускалась в подвал, внезапно распахнулась дверь на лестничную площадку и в проеме возникла женщина. Этакая помесь главной библиотекарши с членом местного совета: одета в «Джэгер»[47], аккуратная прическа убежденной сторонницы партии тори, на шее болтаются очки на золотой цепочке. Лицо живое и располагающее.

– Вы, наверное, Сэм, – сказала дама. – Мне о вас рассказывали. Меня зовут Марджери Пикетт, я администратор театра. Очень приятно познакомиться. – Она пожала мне руку. Ее ладонь была сухой и холодной. – Вы не могли бы заглянуть ко мне? На минуточку.

Марджери Пикетт явно поджидала меня. С любопытством и легкой неуверенностью я вошла в ее кабинет. Контраст со старым линолеумом и флуоресцентными лампами без плафонов, висевшими в коридоре, был настолько резким, что я замерла на пороге, моргая от изумления. Настоящий номер люкс. Огромный письменный стол, заставленный всевозможной оргтехникой; большие окна, выходящие на улицу; ухоженные цветы на подоконнике, в углу – ветвистая юкка[48]; под ногами – ковер приятного розового цвета; кофейный столик, заваленный журналами, и два очень удобных на вид кресла. Справа – открытая дверь в кладовку со стеллажами, от пола до потолка забитыми папками. И нигде ни пылинки. В дальнем углу располагалась маленькая и безукоризненно чистая кухня, оборудованная микроволновкой, кофеваркой и электрическим чайником. Под раковиной наверняка отыскался бы кухонный комбайн.

– Ух ты! Как здесь чудесно! Точно в волшебную дверку попадаешь – а там выставка «Дом и сад».

Марджери Пикетт рассмеялась:

– Спасибо на добром слове. Хотите чашечку кофе? Я сварю свежий.

– Растворимого, видно, у вас и не бывает. Но спасибо, не стоит.

– Садитесь, пожалуйста. – Она указала на кресло. – Мне нравится, как вы одеты. Очень практично.

Я нервно сморгнула. Узкая майка и юбка из лайкры с образом консервативной женщины имели столько же общего, сколько и со стилем Нэнси Рейган. Вообще-то я к любой ситуации отношусь с юмором, но Марджери Пикетт вышибла у меня из-под ног почву. Спросить, не пошутила ли она, я не решилась. Вместо этого улыбнулась до ушей, плюхнулась в кресло и скорчила мину посерьезнее. Интересно, что ей от меня понадобилось?

Несколько минут мы болтали о пустяках. Выяснилось, что Марджери Пикетт уже спускалась в подвал посмотреть на мобиль Пэка и пришла к выводу, что он очень хорош, хотя она, конечно, понимает, что работа еще не закончена. Марджери надеялась, что я не стану возражать, если она краешком глаза взглянет на «это чудо». Потом она перешла к следующей теме и задала несколько банальных вопросов о «моем пути в искусстве». Марджери слышала, что у меня скоро будет выставка, и подумала, что было бы неплохо познакомить меня с агентами по рекламе. Мое участие в проекте дает превосходный повод для статьи в театральном разделе «Гардиан».

К этому моменту я уже потихоньку начала понимать, куда клонится беседа, и попробовала, минуя околичности, перейти прямо к делу:

– Может, им будет интересно почитать статью обо мне в «Геральд»? Ее напечатали примерно полгода назад.

– О, в «Геральд» было ваше интервью? – встрепенулась Марджери, надевая очки и записывая что-то в блокнот.

Мне показалось, что с блокнотом она переборщила, хотя все выглядело достаточно естественно.

– Не совсем интервью. Странно, что вам об этом не сказали.

Я внимательно посмотрела на Марджери. Ее глаза, увеличенные линзами очков, чуть заметно дрогнули, и я поняла, что она прекрасно обо всем знает. Будучи женщиной умной, Марджери не стала симулировать полное неведение:

– На самом деле я что-то слышала, но люблю все узнавать из первых рук. А то ходит много разных слухов… Статью я не читала – не выписываю «Геральд». Писали что-то о ваших скульптурах, да? О каком-то мобиле, вроде того, что вы делаете для нас.

Марджери сняла очки и посмотрела на меня. У нее были светло-карие, очень ясные, аккуратно подведенные глаза.

– Кто-то погиб, да? На кого-то упала ваша скульптура – после того как вы ее повесили, верно? Сорвалась с потолка и убила.

Марджери действовала совершенно разумно. Будь я администратором театра, непременно тоже обеспокоилась бы, обнаружив, что на моей территории работает скульптор, творение которого некогда разбило кому-то голову. Вполне понятная тревога – особенно потому, что я получила здесь похожий заказ.

Однако я спросила бы напрямую, а не топталась вокруг да около, отвлекая внимание сомнительными комплиментами. Совершенно естественно, что эта тема – мое больное место. Обсуждать ее – все равно что ковырять пальцем в открытой ране. Поэтому мне очень не понравился иезуитский метод Марджери.

– Скульптуру намеренно сбросили на человека, – резко ответила я. – Причем сделала это не я, что доказала полиция, к своему полному удовлетворению. Мобиль был очень надежно укреплен, и банк, на территории которого это случилось, не стал подавать на меня в суд. Статья в «Геральд» исчерпывающе рассказала об этом деле, а еще там напечатали фотографию, на которой я выгляжу чертовски эффектно. Еще есть вопросы?

Я встала. Марджери засуетилась: – Простите меня, ради бога, – пролепетала она. – По-моему, я вас обидела.

– Следовало бы спросить меня обо всем прямо.

– Ох, вы совершенно правы. Теперь я сама понимаю. Но я проработала в этом театре, наверное, столько же лет, сколько вы успели прожить, и для меня его доброе имя равноценно собственной репутации. Театр – моя жизнь. Хотя, конечно, это не оправдывает моего поведения. Вы принимаете мои извинения?

Я немного смягчилась от такой прямоты.

– У вас не будет никаких проблем со страховкой актеров, – коротко ответила я. – А газетам все равно, что смаковать, если они найдут правильный подход.

– Охотники за сенсациями, мечтающие о том, чтобы мобиль рухнул кому-нибудь на голову? – с улыбкой предположила Марджери Пикетт. – Считается, что люди ходят в цирк, мечтая увидеть, как падает канатаходец. Не могу сказать, что мне нравится такой образ мысли. – Она смущенно кашлянула. – Вам, наверно, нелегко тогда пришлось. Хотя, впрочем, тот несчастный случай на самом деле не был случайностью, да?

– У меня не возникло никаких проблем, – холодно ответила я. – Я знала, что скульптура подвешена надежно. Когда я что-нибудь вешаю, оно висит.

Собственный голос служил мне последней соломинкой. Я не только встала в позу, сложив на груди руки, но и начала разговаривать тоном мачо – в точности как Джон Уэйн. И тут, к вящему изумлению Марджери Пикетт, моя самоуверенность испарилась без следа.

– Извините, – проговорила я сквозь истерический смех, – просто я вдруг услышала себя…

И внезапно, уже к моему собственному изумлению, мне захотелось, чтобы рядом оказался Хьюго со своими ядовитыми насмешками. Не очень-то интересно строить из себя идиота, когда рядом нет человека, который впоследствии мог бы напомнить тебе об этом. Например, когда пьяна вдрабадан или таешь от сентиментальности.

Неудавшаяся попытка сыграть несгибаемого ковбоя примирила нас. В ближайшее время она натравит на меня агентов, а также – ни секунды в этом не сомневаюсь – проверит все, что я ей рассказала. Это тоже будет совершенно разумно с ее стороны. Марджери особо подчеркнула, чтобы я не стеснялась обращаться к ней с любыми просьбами и заходила на чашечку кофе в любое время. Что ж, последним предложением я не прочь пользоваться достаточно часто. Кофе у Марджери всегда будет свежим. К тому же на столе я приметила коробку с печеньем. От меня сложно что-либо утаить, особенно когда речь идет о печенье.

Марджери снова предложила чашечку, но я с сожалением отказалась. Действительно, надо успеть закончить мобиль Пэка прежде, чем он потребуется Мэри для ее акробатических прыжков.

– Заглядывайте в любое время, дорогая. И кстати, мне в самом деле нравится ваша майка. Я ведь заметила, что вы мне не поверили.

Я оглядела себя. На моей груди красовалось название фильма: «Быстрей, киса! Убей! Убей!»[Культовый фильм американского режиссера Расса Майера (1965) с Турой Сатаной в главной роли.

] Марджери улыбалась, как тетушка, снисходительно взирающая на проделки бунтаря племянника. Если б я умела, то наверняка покраснела бы.

Оставалось лишь надеяться, что в ходе расследования Марджери не удастся выяснить, что однажды я таки убила человека. Почему-то мне показалось, что тогда у нее снова возникли бы подозрения.

Глава седьмая

Выйдя из уютного кабинета Марджери и снова увидев линолеум и грязные облупленные стены, я испытала культурный шок. Размышляя о том, как быстро привыкает человек к буржуазному комфорту, я помчалась вниз – восстанавливать знакомство с пролетарским уровнем жизни. Лерч опять крутил мою кассету. Колонки вовсю грохотали «Мальчонкой Сью». Качество записи было совсем недурным, а звука – более чем предостаточно. Как многие другие театры, несколько лет назад «Кросс» неплохо заработал на лотереях, которые было разрешено проводить при условии, что прибыль пойдет на реконструкцию. Театральные шишки поняли «реконструкцию» в широком смысле и закупили дорогой музыкальный центр (помимо роскошных кожаных диванов для своих кабинетов).

Он просто думал пошутить, и многие смеялись. Так с этим имечком с тех пор живу, терплю и маюсь. Девчонки ржали, я краснел, сердился, убегал. И парни тоже хохотали – мозги им вышибал.

Слушатели в подвале едва не лопались от смеха.

Я быстро рос и вырос гнусом, злодеем и скотом. Не в силах свой позор терпеть, покинул я свой дом. Но обойти притоны все я небу обещал, Найти и пристрелить того, кто Сью меня назвал.

В этот момент Лерч заметил меня, убавил громкость и очень серьезно сказал:

– Это я для себя переписал, Сэм. А твою кассету положил на верстак. Ничего?

– Конечно, дурень. Все в порядке. У меня, кстати, есть и другие, ничуть не хуже. Принесу как-нибудь.

Лерч просиял. Я уже вычислила, что в силу какой-то ошибки в его воспитании этот странный парень лучше всего чувствует себя, когда его ругают или заставляют выполнять особо противные задания. Хотя, если подумать, возможно, это и не было ошибкой – родители могли намеренно запрограммировать беднягу именно таким. Польза от Лерча безусловная.

– Мне эта нравится больше, – сказал он.

– Откуда ты знаешь, ты же не слышал остальные, балбес?

– Тебе помочь не надо? – спросил Лерч, сияя на всю катушку. – Баз сказал, у тебя дел по горло.

Я посадила его заниматься разной рутинной и нудной пайкой. У него это все равно получалось лучше. Надо будет выкупить у База малыша Лерча, когда закончу здесь работать. А может, Баз согласится обменять Лерча на… скажем, ацетиленовую горелку. Она валяется где-то у меня в студии. Очень старая, но все же…

В этот момент сквозь широкие, раскатистые аккорды «Депеш Мод», явно написанные в особенно тоскливый день – члены группы, наверное, забыли делать перерывы между передозами, – я услышала, как кто-то зовет меня тоненьким голоском:

– Эй! Сэм!

– Лерч! – Я замахала руками, требуя, чтобы он сделал потише.

Тот же самый голос еще раз позвал меня в наступившей тишине:

– Сэм, ты внизу?

– Мэри! – Я прищурилась, посмотрела на свой мобиль и пожала плечами. Времени больше нет – придется остановиться на этом варианте. – Да, здесь, работаю. Спускайся.

– Кофе будешь? – спросил Лерч у Мэри, когда та осторожно обходила его верстак. Я одобрительно улыбнулась: малый очень быстро учится хорошим манерам.

– Не сейчас, спасибо. Может, позже, когда закончу с прыжками.

Она подошла к мобилю, который мы подвесили на мощный крюк. Скульптура висела очень низко, всего в двух футах от пола. Мэри молча обошла мое творение. Мы с Лерчем нетерпеливо ждали ее приговора.

Мэри принялась стаскивать с себя бесчисленные куртки и кардиганы. Она напоминала капусту: куча слоев снаружи и крохотная кочерыжка внутри.

– Ну, что скажешь? – спросила я, когда на ней осталось одно лишь трико.

Мэри непонимающе посмотрела на меня:

– О чем? А, мобиль! Я ничего не могу сказать, пока не сяду на него. У меня так всегда с бутафорией. Не могу ничего сказать, глядя со стороны.

Лерч за ее спиной жестами изобразил, как сворачивает шею курице. Он много часов возился с этой так называемой бутафорией, даже стащил несколько пучков плюща у «Вирджинии Вулф», покрасил их серебряной краской и просверлил для них дырочки в мобиле. Не было никакого смысла объяснять Мэри, что нас интересует эстетическая оценка скульптуры.

Ее мы чуть позже услышали от Салли, вошедшего в тот момент, когда Мэри перелезала со стула на мобиль. Она обвила канат руками и ногами, превратившись в еще один пучок плюща, такая же изящная и крепкая.

– Великолепно! – воскликнул Салли. В голосе его звучала искренняя убежденность.

– Правда? – спросила Мэри, хватаясь за канат. – Хорошо смотрюсь? Или, может, мне лучше чуть откинуться назад?

– Мобиль, Мэри. Но ты тоже ничего.

– Тебе удобно? – спросила я. – Учитывая обстоятельства, конечно.

Мэри стояла на мобиле, сунув ступни в углубления, которые я специально сделала. Она подняла сначала одну ногу, потом вторую и повисла на канате. Чтобы она не поранила ладони, мы предусмотрительно обмотали трос мягкой фланелью.

– По-моему, все отлично сбалансировано, – сказала она, вставляя ноги обратно в углубления. – У меня были варианты и хуже, гораздо хуже.

Я решила считать это комплиментом. Мэри откинула голову назад, причудливо взмахнула тонкой ногой, оторвала руку от каната, ухватилась за ступню и потянула ее к себе, изогнувшись замысловатой дугой. Канат натянулся, как тетива лука. Лерч, широко открыв рот, наблюдал, как Мэри ползет вверх. Она откинула голову, обхватила канат коленями и изогнулась, повиснув вверх ногами. Она была такой же гибкой и сильной, как стальной трос.

Мэри словно забыла про нас. Все упражнения она выполняла так, будто вокруг никого не было, – ее интересовали лишь возможности «бутафории» и собственного тела. Закончив, гимнастка соскользнула на мобиль, уселась на него, как птичка на ветку, раскинула руки и прыгнула вниз.

Прыжок получился неудачным. Сама по себе скульптура вполне надежна, но хорошей взлетной площадкой ее назвать нельзя, поэтому прыжок превратился в неуклюжее падение. Мэри приземлилась на четвереньки, и, хотя тут же вскочила на ноги, вид у нее был унылый.

– Мне понадобится отдельный канат для спуска, – сказала она. – Мой рабочий чуть приподнимет меня и оттащит в сторону, так что со стороны покажется, будто я спрыгнула.

– Мэри, с тобой все в порядке? – спросил Баз. Я не заметила, когда он вошел. – Наверху ты отлично смотрелась.

– Спасибо. Мне надо привести сюда Тьерри, чтобы поработать с ним над разными штуками. Но в принципе все отлично, Сэм. Плющ внизу, так что ноги за него не цепляются.

– Так и было задумано.

Мы с Лерчем взглядами поздравили друг друга. Мэри убрала волосы с лица и вдруг вскрикнула, ухватившись за ухо:

– Моя сережка! Я потеряла сережку… О боже…

– Чего-то об пол брякнуло, когда ты на мобиле стояла, – подал голос Лерч. – Я только внимания не обратил. Наверно, здесь где-то…

Он бросился на пол. Мэри опустилась на колени рядом с ним.

– Точно такая же. – Она повернула голову и показала ему вторую сережку-гвоздик. – Бабушкино наследство, я никогда их не снимаю.

– Наверно, отцепилась, когда ты висела вверх ногами, – предположил Лерч. – Если она укатилась, то сюда. Здесь наклон.

Они ползали на коленях по грязному полу, героически не обращая внимания на опилки, металлическую стружку, куски проводов и прочий мусор, просеивая его в поисках пропавшей сережки. Наконец Лерч издал победный вопль:

– Смотри! Вот она. Застряла в щели. Погоди-ка…

У дальней стены виднелась деревянная крышка люка с помутневшим металлическим ободом. Сережка застряла в щели между крышкой и полом. У Лерча, наверное, очень острое зрение. Я бы ни за что не заметила.

– А что внизу? – поинтересовалась я у База.

– Обычный погреб. Очень большой, там хорошо бы всякий хлам хранить, но полно воды. Здание слишком близко к каналу. К тому же из сточных труб несет. И наверняка полно крыс. Я время от времени слышу какое-то шебуршание.

– Приятно. Точно «Колодец и маятник»[49]. Сережка намертво застряла в щели. Лерч пытался выцарапать ее кусочком проволоки, но тщетно.

– Я приподниму люк. Надо расширить щель, – сказал он Мэри. – А ты попробуй вытащить ее вот этим, хорошо?

Он дернул за шпингалет.

– Тяни сильнее, Лерчи! – посоветовал Баз. – Его не открывали с доисторических времен.

Наконец Лерч приподнял люк и крикнул:

– Целую тонну весит! Помогите же!

Я быстро схватила с верстака База первую попавшуюся деревяшку и просунула ее под крышку. Лерч с облегчением вздохнул. Мэри, лихорадочно орудовавшая куском проволоки, все-таки сумела выковырять сережку – дернула ее на себя, та взлетела в воздух и… нырнула прямо в приоткрытый люк. Мрачную тишину нарушил только тихий далекий всплеск.

Мы скривились. Мэри уставилась в щель, не веря своим глазам. Потом вскочила на ноги, ухватилась за крышку и невероятным усилием оттащила ее в сторону. Крышка грохнула об пол. Мэри без раздумий спрыгнула в люк и начала спускаться по железной лесенке вниз.

– Стой! – испуганно вскрикнул Баз, срываясь с места. Он подскочил к люку и упал на колени. – Эй, вернись! Ты что, не слышала, что я говорил? Безмозглая кобыла, – добавил он нам. – Там крысы внизу и черт знает что еще!

– В топях театра «Кросс» размножаются аллигаторы, – заметила я. – Можем проверить, не врет ли желтая пресса.

– Я ничего не вижу, – жалобно скулила Мэри. Ее голос гулко раздавался в мокром каменном колодце. – Здесь так жутко воняет… Ай!

Баз закатил глаза:

– Что я тебе говорил? – И в сторону: – Небось крыса цапнула за лодыжку. Ну, ты собираешься вылезать или решила там поселиться?

Голова Мэри появилась в люке – ее подвижное лицо вытянулось так, будто его сделали из резины.

Из люка повеяло гнилью. Если бы этот аромат описывали так, как описывают духи, его назвали бы богатым – со сладкими нотами и болотными полутонами. В тот момент я наконец поняла, что означает слово «миазмы».

– Там что-то живое! – крикнула Мэри дрожащим голосом.

– Естественно! Тебе еще повезло, что они не откусили от тебя кусочек-другой, – буркнул Баз. – Ты их видела?

– Что? Да нет, я не о крысах… – Ее колотило. Лерч потянулся, чтобы помочь Мэри вылезти из люка, но она оттолкнула его. – Там что-то гораздо крупнее.

Она вдруг развернулась и полезла обратно. Мы стояли и молча слушали, как она перебирает руками по железным перекладинам, отчаянно стонущим даже под таким невесомым созданием.

– Надеюсь, лестница не рухнет, – обеспокоенно сказал Баз. – Наверняка насквозь проржавела. Вниз уже тысячу лет никто не лазил. Как ее зовут? Мэри? Эй, Мэри, давай-ка вылезай, будь паинькой. – Он склонился над люком. Никакого ответа не последовало. Мы только слышали, как капает вода. – Если лестница сломается, ты упадешь в воду и нам придется тебя вытаскивать. Не думаю, что это кому-то понравится!

– Если прежде ее не успеют сожрать аллигаторы, – вставила я.

– Я такое в кино видел, – заметил Лерч. – Они ведь живут в канализации, да? Крокодилы. Много лет назад один сбежал из зоопарка, и теперь они там плодятся. Вылезают из унитазов и откусывают людям задницы.

– Ради бога! – воскликнула я, на секунду забыв о зловещей тишине внизу. – Как аллигатор может пробраться через изогнутую унитазную трубу, а? Как можно быть таким идиотом, Лерч?

– Они были маленькие, – обиделся Лерч. – Их специально вывели.

– И натаскали на голые задницы, да? – с сарказмом спросил Баз. – И там, внизу, команда спятивших умников учит крокодилов выскакивать из толчков и кусать парней, которые пришли покакать…

Салли, которого уже заметно тошнило от нашей дискуссии, метнулся к люку и заорал:

– Мэри! Тебя там как?

Последовала долгая пауза. Затем тоненький голосок, таинственно усиленный эхом каменных стен, пропищал:

– Оно… оно плавает… очень близко.

– Где ты?

– На лестнице. У самого пола…

– В любом случае, – сказала я Базу, – из зоопарка должны были сбежать два аллигатора. Иначе как бы они размножались?

– Дай фонарь, Лерчи, – попросил Баз. – А то темно, хоть глаз выколи.

Он посветил вниз. Мы увидели лицо Мэри. Ее темные волосы сливались с чернильной мглой погреба, и лицо походило на белый живот большой рыбины.

– Свети в сторону, – велела я. – Мэри, почему ты не вылезаешь?

Но она будто примерзла к лестнице. Ее лицо было перекошено от ужаса. Головокружения от высоты у нее быть не могло, если вспомнить, какие кренделя она только что выделывала на мобиле. Мне показалось, Мэри прекрасно знает, что именно перед нею плавает.

Баз направил свет фонаря в сторону, но на поверхности воды не сверкнуло ни единого отблеска – она была тяжелой и темной, как нефть. Спустя несколько секунд я смогла разглядеть какую-то бледную тень под водой, нечто бесформенное, словно раздутое…

И вдруг Мэри закричала – резким, высоким криком, в котором не было ничего человеческого: так кричат чайки, кидаясь на добычу. Ужасный звук. Мы так и подпрыгнули. Баз выронил фонарь – тот упал в воду и сразу потух. Тень исчезла. Мэри завопила еще громче.

– Это Фиалка! – кричала она. – Это Фиалка! Мертвая! Она утонула-а-а-а!!!

Потом раздался какой-то скрежет, хруст крошащегося ржавого железа, всплеск. Вопли прекратились так же внезапно, как и начались. Мэри упала в воду, а судя по звукам, за ней последовала и лестница.

Глава восьмая

– И Мэри Лавелл непременно хотела спуститься по лестнице вниз?

– Она сразу же полезла, никто из нас не успел ее остановить.

– Значит, кто-то пытался ее остановить? Кто?

– Конкретно – никто, – ответила я, глядя инспектору прямо в глаза. – Но в погребе наверняка водятся крысы, да и воняло оттуда жутко. Теперь, конечно, мы понимаем почему… Если бы Мэри так не торопилась, я бы, по крайней мере, посоветовала ей надеть пару «веллингтонов». Хотя, как выяснилось, ей скорее пригодились бы болотные сапоги. Там достаточно глубоко.

– Хорошо, – сказал инспектор, – давайте теперь вспомним по порядку, как все произошло. Мэри Лавелл спускается по лестнице, вылезает обратно, чтобы сказать, что внизу что-то есть, затем видит тело в луче фонаря, начинает кричать и падает с лестницы.

– Лестница сломалась, – поправила я. – Сначала я подумала, что она целиком отвалилась от стены и упала в воду, что было бы катастрофой. Баз еще до этого сказал, что железо насквозь проржавело. Но оказалось, что отвалилась лишь одна перекладина – та, на которой стояла Мэри. Баз приспособил дуговую лампу, чтобы внизу было посветлее, я спустилась на веревке, обвязала Мэри, и они вытащили ее. Я подталкивала снизу. Сама Мэри не вылезла бы: она ничего не могла делать, только дрожала. Ее ведь увезли в больницу, да? Надеюсь, ее хорошенько обследуют, – добавила я. – Вода там и впрямь гнусная, а Мэри нырнула с головой. Запросто могла подцепить бубонную чуму.

Полицейский закрыл блокнот:

– Ладно, мисс Джонс, пока достаточно. Большое спасибо. Не могли бы вы завтра зайти в отделение и написать официальное заявление? Это не отнимет у вас много времени. Во второй половине дня? Спросите меня, и я тут же спущусь.

– Конечно. – Я сползла со скамейки, на которой сидела, положив ногу на ногу. – Не завидую я им, – сказала я, посмотрев на группу полицейских, столпившихся вокруг люка. Мерзкий запах становился сильнее с каждой минутой. – Я так понимаю, завтра мы уже сможем здесь работать?

– Думаю, да. Мы должны поднять тело сегодня.

– Действительно, лучше уж вы, чем я.

Баз ввязался в спор с другим констеблем по поводу того, где лучше установить лебедку. Но меня занимала совсем другая проблема: скопившиеся в животе трупа ядовитые газы, грязная вода и разные жидкости наверняка зальют весь пол, когда тело извлекут из погреба. Я огляделась и заметила Салли – тот свернулся калачиком на диване и смолил одну сигарету за другой. Его лицо было желтушного цвета.

Я кивнула в сторону лестницы:

– Может, пойдем отсюда? Салли с готовностью вскочил на ноги. На лестнице мы столкнулись с Филипом Кэнтли, за ним спешил Бен. Оба выглядели изумленными до предела. Начальники явно пребывали в шоке, если не в параличе. Все симптомы в точности соответствовали модели поведения, с которой я сталкивалась не раз: попадая в сложную ситуацию, мужчины немеют, а женщины либо становятся дьявольски рациональными, либо полностью разваливаются. Мэри, что было совершенно очевидно, принадлежала ко второй категории, в то время как Марджери Пикетт являла собой яркий пример первой. Как только мы вытащили Мэри из погреба, Баз отправился в кабинет Марджери звонить в полицию. Узнав о происшедшем, Марджери незамедлительно спустилась в подвал, закатала рукава и уговорила трясущуюся Мэри выпить горячего чаю.

– Я уже много лет собираюсь осушить этот погреб, – непрерывно повторяла Марджери таким тоном, словно идеальная чистота отвращает смерть. – Мне надо было сделать это сразу же, как только нам разрешили провести лотерею…

– Может, сходим в паб? – предложила я Салли, когда мы шли по коридору. – Мне не помешает опрокинуть кружечку-другую.

Он тупо кивнул. Я коротко ввела в курс дела охранника на служебном входе – он просто сгорал от нетерпения узнать, что происходит, – и мы вышли на улицу.

– Пошли в «Ангел», – сказала я, решив, что немного прогуляться не повредит.

Ярко светило солнце, воздух был холоден, но куда свежее зловонных испарений выгребной ямы. Мы медленно шли к Ислингтону – мимо игровых площадок, переполненных орущими детьми и непрерывно курящими мрачными мамашами; мимо небольшого зеленого парка, где остановились съесть по бутерброду; мимо Синтия-стрит и дальше вверх. В конце концов мы засели в пабе на углу Пентон-стрит – с уютной старой мебелью и изрядно побитой доской для игры в дартс. С бокалом «кровавой Мэри» в желудках и второй порцией, готовой отправиться туда же, мы чувствовали себя так, будто нам вкололи обезболивающее и мы можем наконец говорить о случившемся без истерических спазмов (Салли) и преувеличенной демонстрации собственного геройства (я).

– Ты не первый раз видеть… a salma… – Салли даже не пытался вспомнить, как это будет по-английски; он находился в том состоянии, когда подобные умственные усилия выше его возможностей. Замолкнув на полуслове, он вытряс из пачки еще одну сигарету и сунул ее в рот.

– Труп, – помогла я. – Да, не в первый. Должно быть, я внебрачное дитя Скалли и Малдера из «Секретных материалов». А может, в прошлой жизни я была крокодилом и пожирала мертвецов пачками, а теперь они мне мстят, являясь с завидной регулярностью.

– Бессмыслица какая-то.

– Не более чем обычная серия «Секретных материалов», – по-детски возразила я и тут же пожалела, что с нами нет Хьюго, который презрительно бы глянул на меня и отпустил едкую шпильку.

– Они тебя много спрашивай на Мэри? – Салли стремительно забывал английский.

– Ага. Они явно решили, что Мэри все специально подстроила. Но, на мой взгляд, это маловероятно. Никто не смог бы подстроить все так, чтобы сережка слетела с уха, упала точно в нужное место, да еще и застряла там.

– Может, она туда зараньше положи, – осенило Салли. – Когда никто вокруг нету. И топ-топ сверху ногой.

– Господи, Салли, какой ты хитроумный! – потрясенно воскликнула я. – Кто бы мог подумать!

Я сделала еще один глоток «кровавой Мэри». Бармен угрюмо наблюдал за нами – брылы у него висели, как у шарпея. Чем больше я пила, тем меньше мне нравился паб, – особенно сейчас, посреди дня. Солнечный свет безжалостно обнажал красный ковер с оранжевыми и коричневыми пятнами, дешевые сосновые столы, потертую обивку сидений. О состоянии бокалов лучше вообще не говорить. Но даже самый лестный полумрак не смог бы скрыть всей гнусности здешнего бармена.

– Невозможно знай, кто кидай туда тело, – мрачно продолжал Салли. – Так много народ в мастерская все время.

– Ну, не так уж и много, – возразила я.

– Рабочий, другой люди из театра, – начал считать Салли, загибая пальцы на руке. – Актер, они ведь любить туда ходи…

– Да, но лишь от случая к случаю. Например, сегодня. В обычный день на них наверняка обратили бы внимание и начали гадать, что им понадобилось в мастерской. Нет смысла, убив человека, тащить тело так далеко. Слишком высока вероятность того, что тебя заметят. Хотя, конечно, убийство могло быть и непредумышленным. Возможно, убийца просто не нашел иного способа избавиться от трупа.

– Почему просто не бросай сверху? И потом говори, что быть несчастный случай?

– Ну и болван же ты, Салли! Откуда сбросить-то? И как бы ты затащил тело наверх? Лебедкой, что ли? А жертва вряд ли полезла бы на верхотуру добровольно. Кроме того, мне кажется, что ее задушили. Такое едва ли можно выдать за несчастный случай.

– Откуда ты знай?.. – Салли остановился, внезапно осознав, что на самом деле ему не очень хочется услышать ответ, одним глотком осушил остатки коктейля и прикурил от своего бычка новую сигарету.

– Заметила следы на ее шее. Шрамы. Я, конечно, не уверена, но…

– Бр-р-р… – Салли передернулся, как собака, выскочившая из воды. – Не думай, что они найди убийца. У меня инстинкт.

Его руки не останавливались ни на минуту. Он то теребил заляпанные картонки, на которых стояли наши стаканы, то отковыривал от стола куски дерева, то тряс сигаретой над пепельницей, хотя стряхивать там было нечего. Могло показаться, что Салли нюхал кокаин на голодный желудок.

– Когда Мэри кричай, что внизу Фиалка, – продолжал он, – я подумай, что я сейчас… – Он театральным жестом хлопнул себя по тому месту, где мог бы висеть крестик, чуть не ткнув сигаретой в свитер.

Я не поняла, что он пытается изобразить – сердечный приступ или crise de nerves[50], – но решила не спрашивать, побоявшись, что Салли примется в красках описывать симптомы. Он и так уже вовсю колотил кулаком в грудь, показывая, как часто билось его бедное сердечко.

– Не глупи, Салли, – остановила его я. – Это не может быть Фиалка. Поверь мне.

– Правда? – воскликнул Салли, с мольбой уставившись на меня.

– Судя по тому, насколько распухло тело, оно пролежало там очень долго. Очень мертвое и очень вонючее, – объяснила я. Предполагалось, что это успокоит несчастного Салли, но он лишь ахнул и затрясся, как старенький «фольксваген», не желающий заводиться.

– Надо позвонить ММ, – сказала я, чтобы отвлечь его. – И в больницу – узнать, как там Мэри.

– Да, позвоняй! – быстро ответил Салли.

Он достал свой телефон и чуть ли не силой всунул его мне в руки. Я набрала номер мобильного Мелани Марш – сейчас она должна быть в церковном зале с остальными актерами. Ответил Мэттью, который очень важным тоном сообщил, что ММ репетирует и ее нельзя беспокоить, однако он передаст, что я звонила. Но узнав, что случилось, Мэттью мигом отбросил всю свою властность, и я услышала серию судорожных глотков. Наконец, несчастный юноша смог выдавить, что расскажет обо всем ММ и перезвонит. Я набрала номер больницы и после обычных пререканий с целой толпой медицинской братии услышала усталый голос: Мэри в порядке, хотя сейчас она спит, поскольку ей вкололи лошадиную дозу успокоительного. Под наблюдением пробудет до утра.

– Завтра же забирай ее! – сказал Салли. Через несколько минут чирикнул телефон. Салли нервно дернулся и чуть не уронил трубку на пол.

– Это ММ, – сказал он, закончив разговор и выключив телефон. – Она говори, завтра утром общий сбор, и мы рассказай всем об этом.

– Ладно.

– А сейчас, – решительно объявил Салли, – давай напиваемся!

До дома я добралась разбитая донельзя и обнаружила у дверей своей студии полицейскую машину. Постаравшись притвориться кристально трезвой, я осторожно двинулась в ее сторону. Из машины выбрался человек. Он был в штатском – даже в очень штатском: темные, весьма потрепанные, но хорошо отглаженные штаны и коричневая кожаная куртка, которая совершенно не смотрелась с такими брюками. Впрочем, с этими брюками ничего бы не смотрелось.

– 3-здрасте, инсп-пектор, – дружелюбно выговорила я. – Б-боюсь, я немного п-пьяна и п-плохо выгляжу, но я как раз ид-ду д-домой.

Я замолчала и спросила себя, нарочно ли говорю дурацким пьяным голосом или… Второй вариант был не слишком приятным, и я его решительно отмела.

– Сэм, еще только шесть часов вечера!

Я почувствовала, как кожа на моем лбу собирается в складки.

– Р-разве б-было б-б-бы лучше, если б-б-бы б-б-было шесть утра? Ч-что в-вы им-меете в виду? – Я брела ему навстречу, преисполненная чувства собственного достоинства. – П-прошу п-прощения. Мне надо п-пойти домой и лечь.

Я начала рыться в кармане в поисках ключей.

– Я помогу. – Он выхватил ключи у меня из рук, открыл дверь и потащил меня вверх по ступенькам. – Заходи.

– П-полицейские зверства! – завопила я, хватаясь за косяк. – П-полицейские рас-с-п-правы!

– Заходи, черт возьми! – Он оторвал мою руку от косяка и затолкал меня в студию.

– С-с-сволочь! А ордер у т-тебя есть? Я не разрешала т-тебе входить! – Я плюхнулась на диван и приземлилась точно на выпирающую пружину. – Ой! Черт!

Но во всем есть своя польза – от боли я немного протрезвела. Перекатившись на другой край дивана, я посмотрела на инспектора Хоукинса. Красавцем его никак не назовешь. Квадратное лицо, воинственно выступающие челюсть и нос, который ломали по меньшей мере дважды. Черты его лица совершенно не гармонировали друг с другом, но общий эффект получался достаточно привлекательным, к тому же у Хоукинса были синие глаза.

– Трахнемся? – предложила я и зашлась от смеха, сочтя свою шутку верхом остроумия.

– Самое время задохнуться от хохота, – мрачно сказал Хоукинс, усаживаясь на подлокотник дивана. – Нажралась посреди белого дня. В среду! – зловеще добавил он. – Только не надо спрашивать меня, почему я говорю про среду, – Хоукинс читал мои мысли, – а то я покажу тебе, что такое настоящие полицейские зверства.

– Я ху-художник! – самодовольно провозгласила я. – А художники склонны вып-пивать. Я уже не говорю о гнусных no-полицейских. – Я начала злиться и одновременно трезветь. – Как будто я не видела, как ты сам нажираешься.

– Не посреди дня.

– Шесть часов уже! Закат!

Хоукинс окатил меня недоверчивым взглядом, но по его виду я поняла, что он решил больше не доставать меня нотациями.

– Ты пьешь как лошадь! – рявкнул он. – Я тебя знаю, Сэм, – чтобы довести себя до такого состояния, тебе нужно выпить ведро. Небось утром еще начала.

– Утешала друга, у которого горе, – буркнула я. – О господи! – Я тупо уставилась на Хоукинса, внезапно вспомнив, какое именно горе случилось у Салли.

– Что такое? – встрепенулся Хоукинс. Этот парень читал меня, как раскрытую книгу. Нет, скорее, как раскрытый комикс. – Что случилось, Сэм? Сэм… Боже… только, пожалуйста, не говори, что ты нашла еще один труп. Умоляю тебя!

– Не я нашла. Я лишь присутствовала при этом. Свидетель я. Так что не беспокойся.

– О господи. О господи.

– Незаконнорожденное дитя Шкалли и Малдера к вашим ушлугам, шэр! А щас я, пожалуй, пошплю.

Мы с Хоукинсом знали друг друга достаточно давно. Познакомились, когда одна моя знакомая размозжила себе голову штангой (у нее был собственный гимнастический зал, где я работала инструктором). Хоукинс тогда ходил в простых сержантах. Если он будет продолжать подниматься по служебной лестнице с такой скоростью (при условии, конечно, что никто не узнает о наших с ним отношениях), то скоро станет главным констеблем Лондона. Я наверняка числюсь в полицейских списках опасных элементов во всех отделениях от Лондона до Эдинбурга. В иных обстоятельствах – если бы я не была богемным разгильдяем, а Хоукинс полицейским – мы, наверное, воспринимали бы наши отношения серьезнее.

Кроме того, у Хоукинса имелась подружка по имени Дафна, к которой я испытывала чувство благодарности и которую – виной тому ее нелепое имя и та одежда, что она покупала Хоукинсу, – я всегда представляла разумной и практичной девушкой, получившей образование в монастырской школе, с мощными руками и ногами, с обесцвеченными волосами, завязанными сзади яркой лентой. Я подозревала, что только наличие Дафны удерживало Хоукинса от невменяемых, заведомо обреченных на полный провал и жутко кровавых попыток наладить отношения со мной. Хотя, должна признаться, мысленный образ Дафны, который я создала для себя, все-таки успокаивал меня. Окажись она гибкой, элегантной, сексуальной богиней с бархатистым голосом и упругой грудью, ситуация, возможно, не так сильно веселила бы меня…

– Сэм? – в тумане моих размышлений прорисовалось лицо Хоукинса.

В своем полукоматозном состоянии я подумала, что это неплохое название для романов-фэнтези. Серия «Туманы размышлений», книга третья. Краткое содержание: на пути к завоеванию Вершин Относительной Душевной Гармонии одинокий воин Зак должен бросить вызов кровожадным гориллам из племени Эмпирического Релятивизма…

– Хватит! – сказала я вслух, села и потрясла головой, чтобы не дать подсознанию окончательно завладеть мной. Последние мгновения перед пробуждением – самые опасные. – О черт! – Обеими руками я схватилась за голову, пытаясь унять начавшийся внутри оглушительный скрежет шестеренок.

– На, выпей, – сказал Хоукинс, предлагая мне две таблетки солпадеина и стакан воды.

– И вновь я совершаю богослужение в храме Святого Солпадеина, – прохрипела я, глотая таблетки. – Из тебя бы вышла отличная женушка, Хоукинс. Не понимаю, впрочем, как такое могло случиться. Я пила только водку и сок.

– В переводе с языка Сэм это означает, что ты выхлебала три поллитровых кружки «кровавой Мэри».

– С табаско! Специи предотвращают похмелье, разве нет? Табаско – в качестве упреждающего удара, – я потянула носом воздух. – Не готовятся ли здесь какие-то сложные углеводы?

– Если ты хочешь спросить, не готовлю ли я тосты, то ответ – нет.

– Ну и ладно.

Я осторожно встала, подошла к холодильнику, достала пакет лепешек, которые приберегла на крайний случай. Запихав лепешки в тостер, достала масло и джем.

– Сэм, где ты была? – спросил Хоукинс, упираясь руками в кухонный стол и сверля меня пронзительно-синими глазами. – Я несколько недель пытаюсь тебе дозвониться, но все время натыкаюсь на автоответчик.

– Здесь. Работала. – Я махнула рукой в сторону висевших над нашими головами мобилей.

– О, выставка! Долго, наверное, трудилась?

– Пару месяцев. У меня случился приступ вдохновения, и я превратилась в отшельницу. Кто там удалился в пустыню и питался букашками?

– Не помню.

– Он еще сидел на столбе и старательно растил бороду.

– Симеон Столпник?

– Наверное. Столпа у меня нет, но депиляцию я в последнее время не делала. Большего сходства с авторитетом добиться, к сожалению, не смогла.

Жалобно задребезжал перегруженный тостер – не смог выплюнуть лепешки. Я подцепила одну ножом и принялась намазывать джемом.

– Я не собираюсь расспрашивать о твоих очередных проблемах, – великодушно заявил Хоукинс.

Он показался бы мне еще более великодушным, если б меня не мучили смутные воспоминания о допросе, который он устроил мне перед тем, как я отрубилась. Ведь наверняка выведал достаточно, чтобы остальное узнать по своим каналам. Более того, наверняка уже разнюхал. Что ж, по крайней мере, сможет поручиться за меня перед следователями. Вреда от этого не будет.

– Сэм, я пришел не за этим. Тут гораздо серьезнее.

– За лепешкой? – Я милостиво протянула ему тарелку. – Ха-ха, double entente[51].

– Не понимаю, почему тебя так тянет к французским словечкам – у тебя кошмарный акцент, – огрызнулся Хоукинс, пока я жевала. – В общем, я пришел сказать, что мы с Дафной собираемся пожениться.

– Действительно, пора бы уж тебе сделать из нее порядочную девушку. Нельзя, знаешь ли, вечно играть с чувствами особы, которую зовут Дафной.

Я взялась за вторую лепешку.

– Можно подумать, у тебя не было других любовников, – пробурчал Хоукинс.

– Пытаясь залечить свое разбитое сердце, я искала утешения с другими. Как понимаю, ты хочешь сказать, что я не должна пытаться тебя соблазнить, когда ты заваливаешь сюда и принимаешься орать на меня?

– Если женат, то не должна.

– Если ты женат! Хоукинс, какой же ты лицемер! Ты считаешь, что если мы трахаемся, когда вы с Дафной просто живете вместе, то все в порядке?

Глаза Хоукинса забегали.

– Это не настолько плохо, – пробормотал он после долгой паузы. – Это нехорошо само по себе, но все же не так плохо.

– Именно поэтому я и втюрилась в тебя, – сказала я, доедая последнюю лепешку. – Сразу поняла, что ты человек принципа!

Глава девятая

– Дорогая, скоро ты познакомишься с мальчиком, за которого разгорится нешуточная драчка, – проворковал Хьюго, подкатывая к Хелен. – Маленький, темненький, а красавчик какой! Просто детское порно!

– Откуда? – заинтересовалась Хелен.

– Из обычной театральной школы, но ни капли манерности. Просто находка! Какие все-таки у Шекспира невероятные подтексты. Вот скажи, почему Оберон и Титания, король и королева эльфов – боже ты мой! – поругались из-за симпатичного мальчонки-раба, да еще из Индии? Или почему так много мужчин способны вступить в отношения с девушками лишь в том случае, если те одеты как мальчики?

Главной мишенью Хьюго, конечно же, оставался Билл. Толстяк послушно состроил свою обычную рожу – свекла на грани апоплексического удара. Хьюго радостно улыбался.

– Софи пообещала, что мы накрасим его по высшему классу, – продолжал он. – Мне кажется, он тебе совсем не нравится, Хелен. Признайся же! Я думаю, ты просто ревнуешь и хочешь увести его только для того, чтобы испортить мне праздник, а не защитить его от моей животной похоти. Но увы-увы, ты для него недостаточно хороша.

– Недостаточно, – очень серьезно согласилась Хелен. Стоит актрисе начать работать над ролью, она уже не может остановиться. – Думаю, именно поэтому я так бегаю за Основой – ты мной не интересуешься и я пытаюсь найти тебе замену.

– Жаль, что Мэри – девушка. Я мог бы мимоходом ее осквернить, – замечтался Хьюго. – Полапать вволю. Представляя, что она – один из моих подросших мальчиков. Слишком старая и уже не столь привлекательная, но глядя на нее, можно предаваться приятным воспоминаниям о тех счастливых временах, когда мы были вместе.

Билл натужно засипел, точно из чайника вырвалась струя пара.

– Билл! Привет, дорогушечка моя! Прости, не заметил, что ты уже здесь, – нежно пропел Хьюго, глядя на толстяка прозрачными холодными глазами и рассеянно теребя одно из своих колец. Лак на его ногтях не заметить было невозможно. – Тебе нравится, дорогуша? – спросил он, вытянув вперед длинные белые пальцы, чтобы мы могли сполна оценить эффект черного лака. – Этот оттенок называется «Жиголо». Страшно мне идет, как ты считаешь? Особенно с этими штанишками, правда?

И он погладил себя по обтянутому черной кожей бедру.

– Педрила! – выругался Билл.

– «Педрила»? Неужели новый цвет? Темно-малиновый, наверно. Как изумительно!

– Извращенец хренов! – зарычал Билл. – Это из-за таких, как ты и этот щенок, об актерах говорят разные мерзости!

– Какая волнующая теория, – бархатным голосом сказал Хьюго. – Вообще-то, дорогуша, я бы не советовал называть Салли щенком в лицо. Уж не знаю почему, но сицилийцы к таким вещам очень нервно относятся. Недалекий народ.

Табита прервала этот дурацкий разговор, попросив у Хьюго зажигалку. За ней хвостом волочился Фрэнсис, основной развратник нашей труппы, – неряшливый старикан в грязных вельветовых штанах, у которого Пигва выходил настолько комично, что во время читки все хохотали до слез. От его носков разносилось зловоние, чему немало способствовали открытые сандалии. Фрэнсис интимно зашептал Табите на ушко:

– Ах, озорница, курить вредно для здоровья. Неопрятная бороденка, провонявшая пивом, уткнулась девушке в щеку. Табита отшатнулась. В этот момент к нам подошла Мелани:

– Никто не знает, где Фиалка? Мы покачали головой.

– Все в сборе, кроме нее и Салли, – сказал Мэттью. – Он хотел забрать Мэри из больницы.

– Ты уверен, что вчера разговаривал именно с Фиалкой?

– Конечно, уверен, – с негодованием ответил Мэттью. – Оставил сообщение на автоответчике. О происшествии говорить не стал, просто сказал, что сегодня утром состоится общий сбор.

Мелани посмотрела на часы.

– Уже половина одиннадцатого. Давайте приступим, а то у меня не останется времени на репетицию. Чертова Фиалка! – добавила она. – Мне это начинает не нравиться.

В устах Мелани этот мягкий комментарий прозвучал так же сильно, как истерическая ярость Оливера Стоуна[52], который любит избивать и оскорблять своих актеров. Мэттью отпрянул. Софи сделала страшное лицо. Я посмотрела на Хелен. Та изо всех сил старалась казаться спокойной, но ее губы невольно сложились в довольную улыбку. Они с Биллом обменялись многозначительными взглядами. Лицо Табиты, напротив, оставалось абсолютно непроницаемым: ее можно было бы принять за депутата парламента от консервативной партии. Мелани хлопнула в ладоши: – Ладно, слушайте все! – Гул разговоров мгновенно стих. Все повернулись в ее сторону. – Как вы уже, наверное, догадались, я должна кое-что сообщить. Это не имеет особого отношения к нашей постановке, так что, пожалуйста, не надо паниковать, но вы все должны знать, что вчера в театре «Кросс» нашли труп. Мэри не повезло – это она случайно натолкнулась на тело. Бедняжка в шоке. Тем не менее уже завтра Мэри сможет снова приступить к репетициям.

Мелани замолчала. Гораздо меньшего эффекта она добилась бы, выстрелив в каждого из присутствующих резиновой пулей.

– Как я уже сказала, к нам страшная находка не имеет никакого отношения. Тело пролежало там достаточно долго, так что ни один из членов труппы не может быть причастен к этому делу. Сомневаюсь, что у полиции возникнет желание допросить кого-нибудь из нас.

– У полиции? – переспросил Пол, он же Лизандр.

– Разумеется, о находке немедленно сообщили в полицию, – ответила Мелани. – Насколько мне известно, возбуждено дело об убийстве.

В первых рядах вспыхнула какая-то суматоха. Табита схватилась за голову и рухнула со стула. Пол опустился рядом с ней на колени.

– Ой, подбили! – пробормотал Хьюго.

– Расступитесь! – зло закричал Пол. – Ей нужен воздух! Не видите, что ли, – она потеряла сознание.

– К вопросу о том, как оказаться в центре внимания, – сказала я, пока одни обмахивали Табите лицо, а другие вливали ей в рот воду.

Я предложила принести из кухни нашатырный спирт и сунуть ей под нос, но все, кроме Хьюго, проголосовали против. Актеры увлеченно обсуждали технику падения в обморок.

– Должна сказать, вышло очень убедительно, – признала Хелен. – Бедняжка, ей так недоставало внимания. Грустно, что и говорить.

– Тактику она выбрала безошибочную, – заметила я.

– По-моему, переборщила, – весело возразил Хьюго. – Ноги, конечно, подкосились безупречно, но к чему с таким стуком биться головой об пол? Если тренироваться каждый день, то запросто можно отбить себе мозги.

Он сидел, закинув ногу на ногу, черная туфля из крокодиловой кожи покачивалась на кончиках пальцев.

– Боже, да вы настоящие чудовища! – возмутилась Софи.

– Я обратил внимание, что остальные эльфы ее не жалуют, – задумчиво проговорил Хьюго. – Речь не о сексуальной ориентации. Надеюсь, дорогуша Билл не станет возражать.

Хелен бросила на него ядовитый взгляд и не удержалась от злобного выпада:

– Табита вообразила, будто она лучшая. С той самой минуты, как ММ попросила ее читать за Гермию. Сразу начала выпендриваться, поэтому эльфы ее избегают.

Она кивнула в сторону Душистого Горошка, Мотылька и Паутинки, которые хихикали в другом конце зала, демонстративно игнорируя Табиту-Горчичное Зерно, которая уже пришла в себя и сидела на стуле со стаканом воды в руке. Молодые, стройные и крепкие, они ужасно хотели обратить на себя внимание.

– Разве они не милашки? – воскликнул Хьюго. – Как букетик свежего душистого горошка! Особенно блондинчик приятен. Хотя, заметьте, он слишком хорошо понимает свою привлекательность, а это, разумеется, портит впечатление.

– Табита, – спросила Мелани, – как ты себя чувствуешь?

– Гораздо лучше. – Табита встала, чуть пошатнулась и ухватилась за руку Пола. – Прошу прощения. Не переношу, когда говорят о крови…

– Ну, будем надеяться, что больше не повторится.

– Ой, конечно, не повторится. Просто у меня пониженное давление.

– Интересно, она узнала об этом, упав в обморок? – поинтересовалась я у Хьюго.

– Какая же ты циничная, гадкая девчонка! Топчешь столь нежный лепесток.

– Ну, продолжим? – спросила Мелани.

Как всегда, ее негромкий вопрос прозвучал приказом. Актеры, которым предстояло репетировать, вышли вперед, остальные поплелись надевать куртки. В этот момент из противоположного конца зала послышался мелодичный голос:

– Я ничего не понимаю! Я ведь думала, что собрание отменили!

– Фиалка! – воскликнула Софи. – Где ты была?

– Где я была?.. Похоже, пришли все, кроме меня! – сердито выкрикнула Фиалка.

– Я же сказал вам вчера, что собрание состоится! – запротестовал Мэттью, дергаясь под ее свирепым взглядом.

– А потом ты оставил еще одно сообщение на автоответчике, что собрание отменяется, а репетиция будет по графику. Как я должна была это понимать?

Фиалка не спускала огромных сиреневых глаз с дрожавшего Мэттью.

– Я не звонил вам! – вмиг ослабевшим голосом осмелился возразить он. – То есть я звонил, но только один раз. Я не оставлял второго сообщения!

– О, бога ради, сознайся – и все! – разозлилась Фиалка.

– Честное слово!

– Секундочку, – перебила их Мелани. – Естественно, Мэттью не звонил. С чего бы? Фиалка, ты уверена, что это был его голос?

Фиалка смешалась:

– Ну, мне так показалось. Он сказал примерно следующее: «Привет, это Мэттью. Я звоню сказать, что ММ отменила завтра собрание». Разумеется, я не очень хорошо знаю голос этого юноши, но… Вы хотите сказать, что кто-то мог…

– Фиалка! – раздался вскрик. – Фиалка! Я так рада тебя видеть!

В зал ворвалась Мэри, кинулась к Фиалке и повисла у нее на шее. Опешившая жертва внезапной страсти неловко похлопала девушку по плечу. Хелен, не способная так долго оставаться без внимания, задала Мелани многозначительный вопрос о своем костюме.

– Она думай, ты умирай, – объяснил Салли, появившийся следом за Мэри. – У трупа такие же волосы, и она думай, что это быть ты.

– Лицо такое распухшее… Ужасно, просто ужасно! – прошептала Мэри. Похоже, она решила преподнести случившееся как леденящий душу триллер. – Я не могла пошевелиться, не могла закричать. Господи, как же я испугалась. А оно… оно плыло в мою сторону… Волосы змеились в воде, темные, вьющиеся, как у тебя…

– А-а, Офелия! – догадался Хьюго. – А что, Фиалка отлично смотрелась бы в сцене безумия.

Казалось, Фиалку потрясла эта новость. И тут слабо вскрикнула Табита: Пол, схватив ее за шею, тряс девушку с напускной свирепостью.

– Ой! – Табиту разбирал смех. – Ты меня задушишь!

Это стало последней каплей. Фиалка, всхлипнув, рванулась к двери. Софи, помешкав, кинулась вслед.

– Не самое тактичное поведение, – с укоризной проговорил Хьюго, переводя взгляд с Мэри на Табиту.

– Что, черт возьми, здесь происходит?

Я не сразу поняла, что последняя фраза принадлежала Мелани. Она стояла в центре зала, багровая от ярости.

– Я никому не позволю выкидывать фокусы в самый разгар работы! – кричала она.

Актеры замерли – каждый надеялся, что Мелани обращается не к нему.

– Немедленно объясните, что произошло! Мэттью!

Мэттью встрепенулся:

– Я ничего не видел, ММ, я говорил с Биллом.

– Хьюго! – Мелани переводила взгляд с одной жертвы на другую.

– Ах, дорогая моя, Фиалке почему-то не понравилось, что Мэри так упорно сравнивала ее со вчерашним трупом. А милые озорники Пол и Табита усугубили ситуацию, изобразив убийцу и будущую жертву. И бедное сердечко Фиалки не выдержало такого надругательства. Должен заметить, я сомневаюсь, что молодые люди хотели расстроить ее своей… э-э… возней. Ненавижу выступать в роли ябеды, но под вашим завораживающим взглядом, дорогая моя ММ, я не в силах ничего утаить. Уверен, что все присутствующие здесь хорошо меня понимают.

Мелани свирепо оглядывала актеров:

– Черт побери, как будто у нас мало проблем и без всей этой ерунды! Табита, немедленно извинись перед Фиалкой. И поубедительней! И ты, Пол! Мэри, я понимаю, вчера у тебя выдался непростой день, но честное слово… Ладно, закончили с этим. Все, кто сегодня не репетирует, свободны. И постарайтесь не трепать языками. У нас осталось всего несколько недель. Но если я узнаю, что кто-то устраивает идиотские розыгрыши, звонит, например, актерам и отменяет репетиции, то я вышвырну его из труппы! Шуток я не потерплю. Начинаем.

Мелани хлопнула в ладоши. Актеры мгновенно ожили и метнулись в разных направлениях, пригнув головы, словно в надежде увернуться от удара. Через минуту церковный зал опустел, лишь несколько человек старательно шелестели ролями, изо всех сил стараясь выглядеть профессионально. Публика потрусливее спряталась на кухне. Фиалка вернулась и извинилась за свою несдержанность. Справедливости ради надо сказать, что она не обвиняла Табиту, хотя та и выглядела невинной жертвой.

Мелани отвела Табиту в сторонку, сказала ей пару слов и отослала домой. Пол с виноватым видом пошел готовить кофе для Фиалки.

И тут я заметила Хэзел. Все это время она стояла рядом, но, точно хамелеон, сливалась со стеной, и на нее никто не обращал внимания – пока не наступила ее очередь играть. Не знаю, наблюдала ли Хэзел за происходящим или, по своему обыкновению, о чем-то грезила. Такой непостижимый человек мог быть либо очень сложным, либо до крайности простым.

– Эй! Боже, да наша девчушка, кажется, в трансе. Эй! Эй, вы, с планеты Сэм, с вами хочет говорить землянин.

Я вздрогнула. Рядом со мной привалился к стене Хьюго. Он проследил за моим взглядом:

– Темная лошадка заворожила, да? Должен сказать, я тоже заинтригован этой особой. Не доверяю молчунам.

– Ага, мне они всегда представляются хитрыми и скрытными, хотя на самом деле, как правило, эти люди просто очень робкие и застенчивые.

– Ну, дорогуша моя, Хэзел не из робких. Посмотри, как она ведет себя с Фиалкой. Поначалу, может, и трепетала перед нашей звездой, но лишь до тех пор, пока они не начали репетировать вместе. Хэзел прекрасно понимает, чего стоит.

– Хорошая актриса, правда?

– Очень! – В голосе Хьюго звучала неприкрытая зависть. – Может далеко пойти.

– Почему «может»?

– Ох, дорогуша моя, актерская профессия сродни лотерее. Нужная роль в нужный момент – и ты звезда, по крайней мере на какое-то время. А если не повезет, то «помните Хэзел, которая так хорошо сыграла Елену, кто знает, что с ней сейчас»? А звездочка уже вовсю переучивается на библиотекаря. – Хьюго зевнул. – Ты останешься смотреть репетицию?

– Ага, мне нравится следить за резкими перепадами настроения.

Я наслаждалась, наблюдая за работой актеров, слепых и глухих к окружающему миру. Когда сцена, которую репетировали, начинала обретать форму, атмосфера раскалялась настолько, что от нее можно было прикуривать. Воздух гудел от почти нескрываемой радости актеров, нащупавших наконец нужный подход к своему персонажу.

А потом – раз, и сцена окончена. Несколько минут – и радости как не бывало, словно ничего не произошло. Картина раскалывается на отдельные фрагменты. Мелани с головой уходит в следующий эпизод; Мэттью корпит над новым списком замечаний; актеры, которым предстоит репетировать, разогреваются, а те, что закончили, одеваются, болтая о чем угодно, только не об эпизоде, над которым только что работали. Затем все то же повторяется – сначала шестеренки двигаются медленно и со скрипом, но постепенно притираются, и единый механизм набирает обороты.

Я поделилась было своими наблюдениями с Хьюго, но смущенно оборвала себя на полуслове. Обсуждать собственную работу я сама терпеть не могу.

Хьюго задумчиво посмотрел на меня:

– Интересно, как воспринимают этот процесс другие. Хочешь сигарету?

Я покачала головой:

– Сегодня день «Голуаз»?

– Это был очень сложный выбор, – признался Хьюго. – И все-таки я встал на сторону брюк. «Собрание» к ним явно не подходит.

Он принял эффектную позу, демонстрируя элегантные ноги, задрапированные в черную, мягкую как бархат кожу. Я уже успела изучить задницу Хьюго, а сейчас поймала себя на желании, чтобы ноги у него оказались такими же привлекательными. При его телосложении они вполне могли быть тощими, а я ненавижу костлявые колени. К тому же с тощими ногами ничего нельзя поделать. Качать икры – одна из самых сложных задач. В Калифорнии их набивают силиконом.

– Правда, классные штанишки? – озабоченно спросил Хьюго. – Надо как-нибудь сводить тебя к моему портному.

– Только после того как я решу устроить моим старым штанам приличные похороны.

– Погребальный костер?

– Вообще-то я думала скорее о той сцене из «Викингов», когда горит корабль Кирка Дугласа[53].

– Один из моих любимых фильмов. Судя по всему, наши вкусы совпадают. Может, зайдешь как-нибудь на чашку чаю, посмотрим вместе еще раз?

– Что угодно, лишь бы посмотреть на Тони Кертиса в кожаных шортиках.

– Давай завтра в четыре? Сейчас запишу адрес.

– А тебе разве не надо репетировать?

– Завтра вся труппа намерена устроить массовый забег в направлении «Кукольного дома», – весело сказал Хьюго. – Хотя смысла в пробах мало. Подозреваю, что режиссеры уже сделали выбор. Филип прекрасно знает, кто ему нужен, просто он любит всех строить.

– Всех?

Хьюго поднял бровь:

– Ты совершенно права. Всех юных дам. Ходят слухи, что Филип обожает стравливать красоток. Не думаю, что он дает какие-то конкретные обещания, но, если смазливая актриса вдруг возжелает одарить его своей благосклонностью, он, конечно же, ей не отказывает.

– А если она ничего не получит взамен?

– Ничего? Это уж слишком. Скорее девица уверена, что получит Нору, а вместо этого ей дадут роль Кристины. Но в один прекрасный день одна из красоток наверняка захочет отомстить Филипу. С нетерпением жду этого момента. Филип никогда не принадлежал к числу моих любимых персонажей.

Хьюго затушил сигарету каблуком. На мгновение его глаза блеснули холодной сталью.

Глава десятая

На следующее утро театр пребывал в состоянии хаоса. Как правило, в «Кроссе» царит такая расслабуха, что невозможно поверить, что здесь дают спектакли шесть вечеров в неделю плюс один дневной в четверг. Но сегодня выдался необычный день – найденный в погребе труп возбудил театральную братию до крайности. Даже ассистентки помрежа – модные девчонки с косичками, плоской грудью, в обтягивающих свитерах и мешковатых штанах – носились, как нервные гусыни. Несмотря на всю старательность ассистенток, Стив непрерывно орал на них. Его обычная вспыльчивость вылилась в форменную истерику. Стив заставил девушек подметать сцену, и относительное спокойствие нисходило на него, только когда между кулис моталась хотя бы одна девица с метлой. Обычно он занимался этим сам, шваркая по полу с навязчивой одержимостью. Мне казалось, что мрачное настроение хоть капельку улучшилось бы, займись Стив каким-нибудь физическим трудом, вместо того чтобы дергаться и скакать, словно кошка на раскаленной крыше. Создавалось впечатление, что Стив воспринял всю историю с трупом в погребе как личное оскорбление.

На сцене вдруг возник Филип Кэнтли и что-то сказал Стиву. От меня не укрылось, что худрук обращается к помрежу с большим почтением. Судя по всему, Стив считал «Кросс» своей собственностью, а всех остальных – приблудными типами, временно бросившими якорь в его бухте. И горе тому, кто осмелится попросить о самом ничтожном пустяке у подчиненных помрежа напрямую…

По дороге в мастерскую я заглянула в кабинет Марджери. Честно признаюсь, в первую очередь мною двигало желание позлорадствовать. Не пристало обитателям хрустальных дворцов, в подвалах которых плавают трупы, бросать камни в тех, кто – слава богу – пока не находил трупов в своих жилищах.

– Вы говорили, можно заходить на чашку кофе в любой момент, – сказала я, просунув голову в дверь. – А сейчас?

Марджери оторвалась от кипы бумаг:

– А, Сэм! Да-да, заходите.

– Точно можно? – поинтересовалась я из вежливости, плюхаясь в кресло и пожирая глазами коробку с печеньем.

– Конечно! Мне как раз нужно сделать перерыв. К тому же я хотела расспросить вас об этой ужасной, ужасной… – она всплеснула руками, – неприятности.

Не могу винить Марджери за неудачное слово. По опыту знаю, что мало кто способен без крайней нужды произнести вслух «убийство».

– Вы ведь были там, да? Я имею в виду, когда… нашли? – Марджери включила кофемолку и, пока та пронзительно жужжала, благоразумно молчала.

Мы наслаждались божественным ароматом.

– Если б можно было сделать такие духи, – вздохнула я, – душилась бы ими каждый день.

Марджери поставила поднос на стол и села напротив.

– Хотите? – спросила она, открывая заветную коробку.

Песочное печенье! Я рабыня этой женщины по гроб жизни.

Марджери сняла очки, и они повисли на цепочке. На ней был один из тех кардиганов, которые считают себя куртками: темно-зеленый, отделанный шелковой лентой, и с золотыми пуговицами даже на карманах, где они были совершенно ни к чему. Элегантно и удобно. Будто Марджери приоделась для обложки женского журнала.

– Хотя вам ведь доводилось пережить подобное, – произнесла она довольно легкомысленно.

– Фто фнафит… – Я дожевала печенье и начала снова. – Что значит «подобное», Марджери? Мертвецы?

С Марджери Пикетт станется заподозрить меня в убийстве. Но делать нечего – песочное печенье! Да и кофе выше всяких похвал.

– Убийство, – афористично ответила я, – неповторимо.

Марджери на мою мудрость не клюнула. Вероятно, ей хотелось услышать что-нибудь более конкретное.

– Дело в том, – сказала она, подавшись вперед, – что полиция будет собирать информацию за несколько последних лет. И если им не удастся выяснить, что это за девушка, история ляжет несмываемым пятном на нашу репутацию.

– Так вы хотите выяснить, кто это? – заинтересовалась я.

– Почему бы нет? – переспросила Марджери, пристально глядя мне в глаза.

Я пожала плечами:

– Большинство людей сидели бы спокойно, надеясь, что само пройдет. Если полиции не удастся установить личность погибшей и определить, сколько времени она там пролежала, толку будет мало.

Это Марджери Пикетт, судя по всему, расстроило.

– С точки зрения убийцы, погреб – отличное место, чтобы спрятать тело. – Я внимательно следила за Марджери, но та не шевельнулась. – Труп мог бы пролежать там вечно.

– И как странно его нашли! – воскликнула Марджери. – А ведь она такая милая девушка! Я помню ее еще с тех пор, когда много лет назад она выступала здесь в цирковой труппе. Животных в труппе, естественно, не было. Она работала на трапеции.

Я не сразу поняла, о ком речь:

– Вы о Мэри?

– Да. – Марджери улыбнулась. – У меня очень хорошая память на лица. Я сразу же ее узнала.

– Надеюсь, в те цирковые гастроли никто не пропал? – заметила я небрежно.

– Ах, вроде бы нет, – разочарованно вздохнула Марджери и тут же добавила с надеждой: – Но в цирке работает так много людей…

Угу, с ее точки зрения, лучшей развязки не придумаешь.

– Баз много времени проводил с циркачами, – продолжала она. – Может, он знает что-нибудь.

– Баз работает здесь с незапамятных времен, да?

– Именно, милая. Он и Стив, наш помреж. Ну и я, конечно. Мы – все, что осталось от прежних лет. – Лицо Марджери просветлело. Она явно не понимала, что число лет, проведенных в театре, прямо пропорционально возможности задушить безымянную девицу и бросить ее в погреб. – Филип тоже здесь давно.

– А Бен?

– Пару лет, самое большее. Пришел сюда прямо из университета. Мне он понравился – именно то, что нужно Филипу: человек, который избавит его от организационной суеты. Филип в этом не очень силен. Он многое перепоручает Бену – этого я не ожидала. Филип никогда не вел себя так с другими помощниками. С приходом Бена Филип очень изменился. Этот юноша – первый зам, которого Филип воспринял всерьез. Бен – очень уравновешенный молодой человек. Филип прислушивается к его мнению. Знаете, милочка, наш худрук очень, очень упрямый. Но теперь он сплошь и рядом советуется с Беном. Раньше я и представить такого не могла. Мне кажется, Филип прочит Бена на свое место, хотя, конечно, не ему решать. В последний год Филип стал гораздо менее… воинственным, что ли.

– Это Бен ставил «Кто боится Вирджинии Вулф?» – Я обнаружила, что стоит Марджери начать говорить, как остается лишь время от времени подбрасывать вопросы.

– Да.

Последовала небольшая пауза.

– Вам понравилось?

– Очень хорошая работа.

– Похоже, вы не очень в этом уверены. – Я подлила себе еще кофе.

– Ну… – Марджери вздохнула. – Бен очень компетентен. Но ему не хватает изюминки. Понимаете, большинству режиссеров в нашей стране не хватает творческого начала. Они образованны, умны, прекрасно знают, как быстро смастерить спектакль, но они… недостаточно артистичны, что ли. В общем, до Питера Брука и Робера Лепажа[54]им всем далеко. Нынешние режиссеры предсказуемы, в их стиле нет неожиданности. Все, что от них требуется… – Марджери говорила тоном школьной директрисы, читающей нотацию, – это энергия и выдержка. Режиссеры ломаются точно так же, как актеры. Внезапно теряют уверенность в себе. На самом деле это ведь ужасная работа – ответственность за все, круглые сутки на ногах. Предполагается, что ты должен ответить на любой вопрос, какой только может прийти актерам в голову. А если во время репетиций вдруг понимаешь, что ничего не выходит, – уже все равно поздно. Ты должен продолжать работу, зная, что рецензии будут разгромными. Очень деморализует.

Я кисло изобразила сочувствие.

– Когда такое случается, это настоящая катастрофа, – продолжала Марджери. – Плохая постановка катится к премьере, актеры постепенно теряют уверенность в себе. И никакими уловками не сумеешь скрыть от прессы, что спектакль – провальный.

– А какие бывают уловки? – заинтересовалась я.

– Ну, например, музыка. Или роскошные декорации – чтобы зрители ахали и охали от восторга. Или, к примеру, вывести на сцену всех актеров – создать, так сказать, дополнительное измерение.

Ага, совсем как у скульпторов – сделать пятнадцать гигантских скульптур и выкрасить их в красный цвет.

– Откуда вы так много знаете, Марджери? – с любопытством поинтересовалась я. – Вы работали режиссером?

– Нет! – она рассмеялась. – Нет! Мне бы хотелось, но женщинам моего поколения пробиться было очень сложно. Это мой муж был режиссером, пока с ним не случился нервный срыв.

– Какой кошмар.

– По правде говоря, он не подходил для этой работы, – спокойно ответила она. – Надо уметь справляться со стрессом. А он не умел. Порой я беспокоюсь за Филипа, но он вроде бы держится. Слава богу, недавно побывал в отпуске. Венеция, очень красиво. Хоть немного поможет ему справиться со всеми этими неприятностями.

– Филип сейчас делает пробы на «Кукольный дом», да?

– Точно, – Марджери поставила чашку на стол и посмотрела на часы.

– И как у него получается? – не отступала я.

– О, это его дела, – спокойно ответила она. – И Бена, до некоторой степени. Я в работу не вмешиваюсь.

Марджери нацепила очки на нос и улыбнулась. За линзами глаза казались тревожно большими. Очевидно, если б режиссером в семье была она, а не муж, никаких нервных срывов не было бы и в помине. Наши взгляды встретились. Что-то не верится, будто есть в театре уголок, куда Марджери Пикетт не сунет нос. И уж наверняка эти линзы насквозь просвечивают деятельность Филипа Кэнтли.

Выйдя из кабинета Марджери, я не пошла в мастерскую, как следовало бы, – за две недели как-никак предстояло сварганить еще три мобиля: задача сложная, даже с помощью трудолюбивого Лерча. Нет, я углубилась в лабиринт коридоров и в конце концов очутилась за кулисами. До начала дневного спектакля оставался час, и подготовка шла полным ходом: ассистенты помрежа устанавливали декорации; Стив подметал сцену (очевидно, перед началом спектакля он не мог доверить эту миссию ни одной из своих девиц); знаменитая актриса, занятая в спектакле, делала дыхательные упражнения; Баз проверял устойчивость декораций: исполнитель главной роли жаловался, что вчера на него чуть не рухнули бутафорские шкафы.

– Как дела? – спросила я, выходя на сцену.

– Привет, Сэм.

– Хочешь, подержу, пока ты завинчиваешь?

– Очень мило с твоей стороны. Спасибо, все в порядке. – Баз наклонился и сердито прошептал мне на ухо: – Этот шкаф стоит как скала. Зря только время тратим. Ему просто надо на кого-нибудь наехать, а то все поймут, что на самом деле он просто ждал подсказки суфлера. Старый олух!

– Я вижу, полиция тебя уже отпустила?

– О, я – подозреваемый номер один, не забывай. – Баз повеселел. – Было смешно. Совсем как в «Секретных материалах». Даже во времена моей буйной молодости мне не устраивали допрос третьей степени. Умненькие ребятки. Считается, что полицейские все как один тупы, но к отделу по расследованию убийств это не относится.

Осветители продолжали настраивать прожекторы. В какой-то момент слепящий луч оказался направленным прямо на нас.

– Эй! Выключи, придурок! – Баз показал технику средний палец, и прожектор погас. – Вот козел, – угрюмо пробормотал Баз. – Каждый день выкидывает этот фокус, думает, что смешно. – Несмотря на всю браваду, настроение у База было не самое лучшее.

– Ты не мог бы орать потише? – злобно крикнул ему Стив, на секунду переставший мести сцену. Рабочий пояс, болтавшийся под его массивным брюхом, оттягивали многочисленные инструменты. Стив был одет в мешковатый черный комбинезон, делавший его похожим на давно потерянного члена группы «Кью». – Ты мешаешь мисс Уэлдон!

Стив дернул головой в сторону задника, у которого знаменитая актриса, сложив руки на груди, оглушительно сопела: «Ах! Ахх! Аххх! Ах! Ахх! Аххх!» – точь-в-точь дрессированный чихуахуа.

– Придержи язык, Золушка, – ответил Баз, глядя на метлу. – Здесь я решаю, что делать. К тому же ей не смог бы помешать даже ядерный взрыв.

– Знаешь что…

– Заткнись! Может, хочешь вместо меня тут поишачить?

– Что?!

Стив отшвырнул метлу и двинулся к Базу. Поскольку тот был лет на десять моложе и гораздо крепче, я решила, что Стив блефует, но Баз, к великому моему удивлению, бросил отвертку и тоже сделал шаг вперед.

– О, бога ради! – выпалила я, но они не обратили на меня внимания.

Тут одна из ассистенток Стива, милая девчушка по имени Луиза, смахивавшая на юную послушницу, быстро встала между мужиками и прошелестела:

– Стив, там что-то не так с монитором, ты не мог бы посмотреть?

Отважная монашка, безусловно, знала, что Стив тотчас переключится на нее.

– Вы что, сами вообще ничего не можете сделать? – заорал он, брызгая слюной.

Знаменитая актриса вылетела у него из головы. А та, ничего не замечая, ритмично завывала в углу:

– О! О! О-о! О-о! О-о! О-о-о-о!

Луиза отвела Стива к столу помрежа, содержавшемуся в идеальном порядке, и они, само собой, обнаружили, что монитор работает как никогда. Девушка покорно наклонила голову и приготовилась выслушать еще одну свирепую тираду. Когда же Стив отправился орать на кого-то другого, просто села за стол и принялась безмятежно грызть яблоко.

Однако вся ее безмятежность улетучилась, стоило на сцене появиться Бену.

– Здорово, Луиза! Я был слишком далеко и не успел бы вмешаться. Но ты молодчина!

– Правда?

Луиза подавилась яблоком и смущенно закашлялась. По крайней мере могло показаться, что она покраснела исключительно из-за яблока, а вовсе не из-за комплимента. Девушка взирала на Бена, как семиклассницы смотрят на любимого учителя истории.

– Я просто хотела их успокоить, – пробормотала она, откашлявшись. – Мисс Уэлдон делает дыхательные упражнения.

– Все правильно, – улыбнулся Бен. Он выбрал верный тон – учитель истории, который прекрасно знает о влюбленности и вознаграждает умную ученицу щедро, но вполне отстранение, чтобы не давать лишнего повода ее романтическим чувствам. – Мы все сегодня взвинчены.

– Да, – девушка робко улыбнулась.

– Луиза, если ты почувствуешь, что обстановка накаляется и сама ты не справишься, ищи меня. Не надо вешать это на Филипа. У него и так проблем хватает.

– Полицейские до сих пор еще с ним разговаривают?

– Нет, они ушли. Но завтра ему придется сделать официальное заявление и бог знает что еще. Пойду посмотрю, как он. В общем, если что, зови меня, хорошо?

– Хорошо, Бен, – сказала Луиза и еще гуще покраснела.

Он похлопал ее по плечу:

– Вот и умница.

Бен отправился на поиски Филипа, и Луиза проводила его благоговейным взглядом. Да, таким парнем трудно не восхищаться, Марджери права. Очень способный человек. Но я ему не завидовала, поскольку вчера имела счастье столкнуться с Филипом Кэнтли. Тот трясся, как старый алкоголик.

До начала спектакля оставалось полчаса. Главный осветитель с Базом еще раз проверили аппаратуру. Знаменитая актриса отвалила, и через пять минут на сцене не осталось ни одной живой души. Это время называлось «половина». Атмосфера в театре – как на борту «Марии Селесты»[55]: актеры запираются в гримерках, рабочие уходят смотреть видео, Стив с ассистентками уматывают по своим делам. Это в теории. На деле почти все сломя голову бегут в ближайший паб. Лерч как-то сказал, что когда он только появился в театре, то думал, будто название «половина» происходит от половины кружки пива, которую к этой минуте успевает выдуть театральный люд.

Я налила себе еще одну чашку кофе в каморке помрежа, стараясь не прикасаться к бутафории, аккуратно разложенной и помеченной, и прошла за кулисы. Мне нравилось это время. Никого вокруг, пустая сцена залита светом софитов, на столе – полупустые бокалы. Полное впечатление, будто актеров только что похитили инопланетяне. Я представила, как будет выглядеть сцена через пару недель, когда над ней станут колыхаться мои мобили. Картина получилась настолько живой, что я стремглав кинулась прочь со сцены, обратно в комнату помрежа. Стоило мне устроиться в кресле, как из коридора донеслись голоса.

– Филип, – говорил Бен, – по-моему, ты сейчас не в состоянии сосредоточиться.

– Ладно, ладно, – хрипло отвечал Филип Кэнтли.

– Ты уже думал о прослушивании? Мне кажется, есть хорошие кандидатуры.

– Нет! – огрызнулся Филип Кэнтли. – Как я могу сейчас об этом думать? Черт возьми, неужто ты не понимаешь, в каком я состоянии? Несколько часов допроса! И они в любой момент могут вернуться! Тебе-то хорошо, – обиженно добавил он. – Тебя тогда здесь не было. А я отвечаю за все. Эти проклятые мужланы не дадут мне забыть об этом. Я раздавлен, уничтожен…

– Я помогу тебе, – просто сказал Бен, – если ты не в состоянии сейчас заниматься прослушиванием. Хочешь, возьму на себя подбор актеров для «Кукольного дома»? На второстепенные роли, естественно. Нору и Торвальда мы уже нашли. Давай, Филип. У тебя куча проблем с полицией, а нам пора принимать решение. Я думаю, что та девушка из шекспировской труппы идеально подходит на роль Кристины. Я ее знаю, в моих студенческих постановках она блистала. Еще нам надо выбрать Крогстада…

Последовала короткая пауза.

– Делай что хочешь! – простонал Филип. – Я почти никого не помню из актеров… Ни о чем сейчас не могу думать, кроме этого… этого трупа… и полиция никак не отстанет… Бен, что мне делать? Я так больше не могу!

В его голосе слышалось настоящее отчаяние.

– Главное – успокойся, Филип. Ты слишком переживаешь по мелочам. Все будет хорошо.

– Ты правда так думаешь?

– Конечно. Все утрясется, вот увидишь. А пока я возьму ответственность на себя. Объявлю актерам, что провожу в жизнь твои решения. – Дверь толкнули. – А, Сэм! Привет. Изучаешь бутафорию?

– Пью кофе, наслаждаюсь тишиной и покоем.

Бен улыбнулся. Очень добрая улыбка, от которой на щеках проступили уютные ямочки. Глаза за стеклами очков прищурились:

– Странно здесь сейчас, да? Свет горит, а на сцене никого.

– Ага, как на «Марии Селесте».

В театр потянулись люди. Первой пришла Луиза; она принесла термос и пакет с фруктами, аккуратно разложила их на маленькой полочке у стола помрежа. Филип Кэнтли нервно переминался, ожидая, когда Бен оставит меня в покое. Он явно был на взводе: глаза бегали, щегольской шейный платок сбился набок. Я направилась к двери, и Филип проводил меня бессмысленным взглядом. Словно посмотрел сквозь меня. Вылитый вампир. Вот только сейчас у него такой вид, будто он уже несколько недель не пробовал крови.

Глава одиннадцатая

На следующее утро мне позвонил Мэттью и спросил, не могу ли я зайти после обеда в церковный зал, чтобы обсудить новую идею Салли. Я согласилась не слишком охотно, поскольку изрядно отставала от графика со своими мобилями – главным образом, из-за собственного упрямства: простые по конструкции скульптуры, которые я вроде бы начала делать, постепенно становились все сложнее. Я завязла в экспериментах с эффектами, которые придумала на кладбищенской скамье. Прежде за основу для своих творений я брала метеоры, кометы, неизвестные планеты – в общем, обычную бутафорию, которой навалом в любом театре. Обматывала небесные тела проволокой и развешивала их причудливыми связками. Но, когда ко мне в руки попал искусственный плющ, я – при пособничестве Лерча – охотно направилась по новому пути. Неожиданно выяснилось, что у парня хорошее чутье, а его подростковый энтузиазм был заразителен. Лерчу повезло, что он не пошел учиться в художественную школу – там подобный энтузиазм выбивают сразу же. Однако я не призналась Базу, что его раб – настоящее сокровище, чтобы он не взвинтил цену.

Утром мне удалось потрудиться на славу, так что прежде чем пойти в церковный зал, я, оставив на Лерча всякие рутинные мелочи, позволила себе сбегать в спортзал. Это я так себе сказала: рутинные. На самом деле Лерч к завтрашнему дню наверняка доделает мобили, причем намного лучше, чем смогла бы сделать я.

У церковного зала я обнаружила Титанию-Хелен со всеми эльфами, кроме Табиты. Они толпились у дверей с мрачными лицами. Заслышав мои шаги, актеры резко повернулись, словно заговорщики, захваченные врасплох во время обсуждения преступных планов.

– Вы не знаете, зачем ММ меня позвала? – спросила я, надеясь завязать разговор.

– О да! – воскликнула Хелен ядовито. – Еще бы.

Квартет эльфов обменялся многозначительными взглядами. Я поспешно двинулась вперед. Эти четверо походили не столько на эльфов, сколько на ведьм из «Макбета». Казалось, они совершают некое кровавое жертвоприношение, чтобы обеспечить спектаклю успех, а мне совершенно не улыбалось становиться очередной жертвой. Первой жертвой наверняка стала Табита – ее отсутствие бросалось в глаза. Или эти типы предсказывают будущее по внутренностям уничтоженных врагов? Ну, в таком случае с моей печенью могу только пожелать им удачи.

В зале, как всегда, пахло пылью, лаком и сигаретами. Я остановилась в дверях и принюхалась, но запаха свежей крови не учуяла. Наверное, именно поэтому у королевы фей и ее свиты такое дурное настроение.

– Сэм! Привет! – крикнул Мэттью, направляясь ко мне. – Хочешь кофе?

– Нет, спасибо. Собираюсь выпить чаю с Хьюго, так что не хочу смешивать напитки.

Мелани махнула мне рукой из другого конца зала. Она разговаривала с Табитой, Салли и хореографом Тьерри – высоким, жилистым мужчиной с эспаньолкой. Я уже успела с ним познакомиться. Салли как-то сказал, что Тьерри – его бывший. Не знаю, в каком именно смысле «бывший», но вряд ли речь идет о чем-то серьезном. На серьезные отношения Салли способен не больше меня.

– Сэм! – Салли расцеловал меня в обе щеки. – У нас отличная идея!

– Уже сто раз слышала, – сказала я, прислонившись спиной к стене. – И твое заявление начинает действовать мне на нервы.

– Нет, это действительно отличная идея, – очень серьезно заявил Тьерри. Они с Мэттью могли бы выступить за Англию в командных соревнованиях по тупости на следующей Олимпиаде. – А источником вдохновения послужили твои мобили.

– О, черт! – Я протянула руку к сигарете, но вовремя вспомнила, что не кур Мэтт ью. Идиотка.

– Я хочу… – воскликнула было Табита, но потом резко замолчала и посмотрела на Мелани. Ей больше хотелось, чтобы ее увидели, а не услышали. Здравая политика при ее внешности и уме.

– Идея состоит в том, – сказала Мелани, – что в той сцене, когда Табита влюбляется в Основу…

– Акт третий, сцена первая, – вставил Мэттью с таким видом, будто сообщил жизненно важную информацию.

– …она зовет всех эльфов и приказывает им служить Основе. Они появляются один за другим, и Горчичное Зерно – Табита прилетает последней. Она выпрыгивает из-за мобиля, где мы ее подвесим заранее. Зрители не будут ее видеть, и им покажется, будто она возникла из ниоткуда. Приятный сюрприз. Это Салли придумал. Умный мальчик. Мы решили, что летать на мобиле будет только Пэк, но было бы хорошо использовать твои скульптуры еще для одного визуального эффекта, как сказал бы Тьерри.

– А она сможет уместиться за мобилем? – спросила я.

– Именно это мы и хотим выяснить. Табита – самая маленькая и самая проворная. Тьерри как следует погонял эльфов и решил, что Табита подходит лучше всех.

И заставил дуться остальных эльфов. Понятно, почему у входа в зал я наткнулась на демонстрацию обиженных. Салли тоже не выглядел убежденным. Зато Табита, разумеется, так и сияла – точно стоваттная лампочка. Мелани, как обычно, сохраняла нейтральное выражение лица, а Тьерри размахивал руками, объясняя, как он измывался над эльфами, заставляя их совершать актерские подвиги:

– …и в конце концов заставил их всех прыгать с подоконника! – победоносно закончил он.

– Похоже на «Питера Пэна», – заметила я. – И кто был собакой?

Мою шуточку пропустили мимо ушей. Иного я и не ждала. Тьерри по-дружески обнял Табиту и сказал:

– Мы сделаем отличный номер.

– Извините, что встреваю в самый разгар этого праздника любви, – сказала я, – но зачем вам понадобилась я? Как свидетель вашей гениальности?

Мелани посмотрела на меня с неожиданным удивлением:

– Мы хотели спросить, сможет ли Табита спрятаться за твоими мобилями, или придется делать еще один, побольше.

Я прищурилась на Табиту:

– Она довольно маленькая… Как это будет происходить? Выключится свет, она сядет за мобилем, а потом выпрыгнет по сигналу? Возможно, ничего и не понадобится менять. Мобили и так разрослись из-за всего этого плюща, сучков и прочего дерьма… Может, Табита и все желающие придут завтра в театр и мы поэкспериментируем? Но скорее всего, думаю, получится.

– Отлично! – воскликнула Мелани. – Мэттью, организуй. Актеры готовы к репетиции?

Мэттью начал перебирать бумажки на своем планшете.

– Гермия и Лизандр! – с пафосом выкрикнул он, будто не знал, что Фиалка и Пол о чем-то перешептываются у вешалки. Надо сказать, они не очень-то ладили.

– Я здесь, дорогой, – проворковала Фиалка и улыбнулась так, что Мэттью едва устоял на ногах.

На ней были лосины, свободная белая рубашка навыпуск и шелковый шарфик – как у Дайаны Квик в «Возвращении в Брайдсхед»[58], только симпатичнее. Рыжая красота Пола блекла рядом с Фиалкой.

– Я видела, что у вас тут серьезный разговор, – сказала она, подходя ближе, – поэтому не посмела прерывать. Хотя сегодня я пришла вовремя.

Пол плелся за ней, точно буксир за роскошной яхтой.

– Что тут происходит? – вопросил он с преувеличенной живостью.

Я уже заметила, насколько одержимы актеры вниманием режиссера; они походили на группу ревнивых детей, наперебой тянущих маму за юбку.

Табита, по-прежнему сияя, выложила новости. Под взглядом Фиалки они почему-то прозвучали намного прозаичнее, чем казались прежде.

– В общем, ты просто далеко прыгнешь! – не к месту сказал Пол.

– Это будет великолепный выход! – возмутился Тьерри. Он явно решил сделать Табиту своей протеже. – Мы хотим, чтобы она выпорхнула на сцену.

Но что сказано, то сказано. Пол забормотал извинения, лишь усугубляя ситуацию. Фиалка, к ее чести, промолчала, даже не вздернула изумленно брови, но одного ее присутствия было достаточно, чтобы заставить Табиту окончательно увянуть. Та скрылась в кухне. За ней последовал Тьерри.

– Cretino! – с чувством сказал Салли, глядя на Пола. – Если она не чувствуй себя уверенна, у нее получайся плохо.

– Простите меня… Я не хотел… – виновато бубнил Пол. – Что я могу сделать? Я на самом деле считаю, что Табита очень хорошая актриса…

– Оставляй ее в покой! – посоветовал Салли. – Если ты говори с ней, она будет только хуже.

Пол ретировался к стене, а Салли отправился утешать Табиту. Вместо него, чихая, появилась Софи. Бережно поддерживая образцы ткани – чтобы, не дай бог, не коснулись пола, – она проследовала в глубь зала и швырнула их на стол Мэттью. За Софи волоились эльфы. Узнав, что сейчас им покажут, как будут выглядеть их костюмы, эльфы воспрянули духом. Тут и Табита все-таки вынырнула из кухни, приободрившись настолько, что ей удалось сделать вид, будто она не замечает враждебности остальных эльфов. Хелен, заметив меня, двинулась в мой угол. В отличие от эльфов она ничуть не повеселела.

– Ты разве не хочешь посмотреть свой костюм? – вежливо поинтересовалась я.

– О, я уже видела его тыщу лет назад. И материал тоже. Софи просто подбирает цвета для эльфов. У Хьюго – серебряный, у меня – зеленый.

– И никаких кровавых тог? – спросила я, вспомнив, что несколько дней назад говорил Хьюго.

Хелен пропустила мои слова мимо ушей, как делала всякий раз, когда слышала что-то непонятное.

– Она в конце концов неплохо устроилась, да? – заметила Хелен, кивнув в сторону Табиты.

– Относительно, – возразила я. – Пол правильно сказал – это всего лишь прыжок. Ты бы все равно не стала прыгать, Хелен. Ты же боишься высоты.

Она поежилась:

– Дело не в этом. Я королева эльфов. Они должны были прежде всего предложить мне.

– Но ты все равно отказалась бы. К тому же Тьерри всех попробовал, разве не так?

– Я не считаю, что она настолько уж хороша! – пренебрежительно фыркнула Хелен. – Она, конечно, маленькая. Тощая. Думаю, в этом все и дело.

Я посмотрела на Табиту, гибкую, изящную, и приподняла брови. Тощая? Так мог сказать только тот, кому даже такая лошадь, как Мелани Гриффит, кажется чересчур исхудавшей.

Зал заполнил птичий гомон – для эльфов выбирали ткани. Это продолжалось бесконечно – я даже взревновала, почему мне никто и никогда не уделял столько внимания и не предлагал никаких нарядов. В конце концов Мелани хлопнула в ладоши, призывая всех к порядку; эльфы и Хелен сгребли шмотки и испарились; Софи принялась сортировать клочки шифона, а Фиалка, получавшая невероятное наслаждение, корча из себя модельершу, вместе с Полом вышла в центр зала.

Фиалка была очень бледна. Приложив ко лбу ладонь, она пожаловалась, что у нее кружится голова. Выглядела она и впрямь неважно. То и дело забывала текст и комкала фразы.

– Надеюсь, она не наклюкалась? – озадаченно спросила я у Салли.

– Нет, конечно. – Он наклонился и на всякий случай понюхал ее кофе.

– Тогда что с ней? Похоже на солнечный удар.

– Но если для влюбленных неизбежно / Страданье, и таков закон судьбы, / Так будем… Так будем[59]… – Фиалка замолчала. – Простите! – пробормотала она сконфуженно. – У меня такое чувство, будто я перегрелась на солнце… Еле на ногах стою. Как странно… Пять минут назад я прекрасно себя чувствовала.

– Да? – недоверчиво спросил Пол. – Ты, случаем, не торчишь, а?

– Не говори глупостей. – Фиалка, видимо, хотела сказать это резко, но вышло очень невнятно.

– Ну, мне просто так показалось.

Салли незаметно окунул палец в ее чашку кофе и приложил его к губам. Потом покачал головой. Честно говоря, я не верила, что Фиалка – тайная алкоголичка, но кто знает.

– Фиалка, может, тебе отдохнуть немного? А мы пока проработаем сцену с Хэзел и Полом? – предложила Мелани.

– Да, наверно. Простите меня, ради бога, – жалобно повторила Фиалка, обводя зал мутным взглядом. – Не понимаю, что со мной случилось. Голова… кружится… как волчок.

Последние слова она проговорила чуть ли не по слогам. Встревоженная Софи помогла ей дойти до стула. В этот момент в центре зала материализовалась – по-другому не скажешь – Хэзел. Я не видела, чтобы она входила в зал; не видел этого и Салли.

– Это все началось так… внезапно, – прошептала Фиалка, оседая на стул. – Честное слово… я не… притворяюсь.

– He надо ничего говорить, – сказала Софи, опускаясь на колени рядом с ней. – Принести тебе воды?

Фиалка отрицательно покачала головой.

– Может, это все твоя безумная диета? Ты, часом, не…

Фиалка снова качнула головой, на этот раз энергичнее.

– Тебе нужно подышать поглубже. – Софи начала разматывать шарф, обвивавший шею Фиалки.

– Все… н-нормально, – с трудом выговорила та. – Оставь меня в покое! У… умоляю!

Софи резко вскочила и вышла из комнаты. Я перехватила ее в дверях. На красивом лице Софи читалась обида. Я взяла ее за локоть. Она удивленно посмотрела на меня, словно не понимая, кто я такая и откуда здесь взялась.

– Давай прогуляемся немного? – предложила я. Воздух был свеж и чист, цветочные клумбы вокруг небольшой лужайки, как всегда, радовали глаз. В дальнем конце кладбища в земле ковырялась женщина в кофте и сапогах-»веллингтонах». Ветер трепал ее седые волосы. Должно быть, здешняя настоятельница. Мы двинулись в другую сторону, к величественным дубам. Я посмотрела на их роскошные кроны, и у меня слегка закружилась голова. Свет лился сквозь листву сверкающей водой. На какое-то мгновенье я очутилась в заколдованном лесу. Но уже через несколько секунд дымок от сигареты Софи, поднимавшийся меж веток, вернул меня в реальность.

– Я очень волнуюсь за Фиалку, – сказала она, не став ходить вокруг да около.

– Не стоит. Мне кажется, я знаю, в чем дело.

Софи нахмурилась и непонимающе посмотрела на меня:

– То есть?

– Я знаю, что с ней случилось. – Я тоже удивилась. Мы будто бы говорили о совершенно разных вещах. – Ты захватила с собой антигистамины?

– Да, – Софи похлопала по карманам и обнаружила, что они пусты. – Наверно, оставила в зале. Точно, забыла на столе. Я прихватила сегодня баночку. Здесь я всегда чувствую себя не очень хорошо. Наверное, из-за травы и цветов на кладбище. В моем Брикстоне сплошной асфальт.

– Мне кажется, кто-то положил твои таблетки в чашку Фиалки. Ты как-то сказала, что тебя от них тянет в сон, так?

Во взгляде Софи читалось изумление:

– Но зачем?

Я пожала плечами:

– А зачем кто-то позвонил ей и оставил сообщение от Мэттью на автоответчике?

– А разве кто-то звонил? Я решила, что Фиалка все выдумала.

– Думаешь, она стала бы подставлять Мэттью? Ты же ее лучше меня знаешь.

Софи с озадаченным видом затушила сигарету в пустой пачке:

– Да, наверное… Фиалка, в сущности, вполне милый человек, если не обращать внимания на ее капризы и ужимки. – Она нахмурилась. – Не понимаю. Ты думаешь, что кто-то нарочно подложил в ее чашку таблетки?

Я подняла брови:

– А что еще могло произойти? У тебя есть другие предположения, почему она вдруг так раскисла? Все вертелись у стола. Запросто можно было взять парочку твоих пилюль и подбросить ей в чашку. Фиалка пьет только из своей чашки, поэтому ошибиться сложно.

– Пилюли не растворяются, – сказала Софи.

– Их можно за одну секунду раскрошить на кухне ложкой. Мы можем проверить, если кто-нибудь не успел помыть ее чашку. Надо посмотреть, не осталось ли что-нибудь на дне.

– Что за гнусность! – расстроенно воскликнула Софи. – Мне это не нравится! – С широко распахнутыми глазами, с волосами, убранными за маленькие острые ушки, она более обычного походила на испуганного эльфа.

– А что ты имела в виду, сказав, что волнуешься за нее? Я сначала решила, что ты имеешь в виду ее головокружения, но, вероятно, дело в другом…

– Ох, – теперь Софи напоминала несчастного эльфа. – У Фиалки с мужчинами… Не знаю. Мужчины, которые ей нравятся, всегда так гнусно с ней обращаются. В общем, когда я начала снимать с Фиалки шарф, то заметила синяк у нее на шее. Не след от укуса в порыве страсти, а настоящий синяк. Желто-зеленый. Возможно, именно поэтому она не позволила мне снять с нее шарф. И я вдруг вспомнила: на все последние репетиции Фиалка непременно приходила с каким-нибудь шарфиком или платком. Теперь понятно почему.

– Господи, – медленно проговорила я.

– Кстати, она поморщилась, когда я взяла ее за руку, – вспомнила Софи. – Наверняка у нее и там синяки. Я не знакома с ее нынешним приятелем. Видела ее пару раз с каким-то типом, но это было давно. Кажется, он богат, – осторожно добавила она, – судя по машине. Банкир или что-то типа того. – Она посмотрела на меня и несчастным голосом спросила: – Что же мне делать, а? Может, поговорить с ней?

– Я бы не стала. Если Фиалка не хочет показывать тебе свою шею, то и остальное не покажет. А ты потеряешь подругу – она ведь точно решит, что ты не одобряешь ее. Лучше подожди, пока она сама не заговорит.

О, да я, похоже, настоящий сосуд мудрости!

– Сэм, а если она не заговорит? – спросила Софи с жаром. – Что, если этот ее приятель зайдет слишком далеко?

Я задумалась, много ли известно Софи о той бедной девушке, тело которой нашли в зловонном погребе. Знала ли она, например, что ее задушили?

– О боже мой! – бодро отреагировал Хьюго, когда я ввела его в курс дела. – Намного занятнее «Викингов», а такое я не часто говорю. Хочешь чаю? «Эрл Грей»?

Зазвав гостью на чай, Хьюго все сделал как положено: чайный сервиз из английского фарфора, льняные салфетки, серебряный поднос.

– Все это добро отыскал на блошином рынке в Бермондси, – сообщил он, жестом приглашая меня к столу. – Кроме печенья, конечно, что должно тебя порадовать, – оно свежее. Песочное и имбирное. Ты почему корчишь мерзкие рожи?

– Э-э… неконтролируемый приступ счастья: песочное печенье все-таки, – объяснила я. – Мне срочно требуется заглотить парочку, пока не начались спазмы.

– Да? Трудно удержаться от соблазна, чтобы не спрятать банку подальше… Кстати, ты в курсе, что от песочного печенья девушек разносит?

– Я постоянно хожу в спортзал. Давай сюда печенье, иначе я не отвечаю за последствия!

Хьюго жил в Спиталфилдс, на первом этаже небольшого милого домика в георгианском стиле. Квартиру явно отремонтировали с любовью; аккуратно или нет, сказать не берусь, но мне здесь нравилось. Черно-белые гравюры на бледно-желтых стенах, лакированный пол, изысканная деревянная мебель, которая была гораздо удобнее, чем представлялось со стороны. На двух столиках располагалась тщательно подобранная коллекция безделушек: стеклянные пресс-папье в стиле Рене Лалика[60], фотографии в рамках, серебряные подсвечники. Я уютно устроилась на диване, обитом шелком цвета соломы, и принялась за чай. Странно – оказалось, мне совершенно не хочется есть.

– Что-то ты ничего не ешь, – обнаружил Хьюго, откинувшись в кресле и вытянув свои длинные ноги. На нем по какой-то загадочной хьюгской причине был твидовый костюм. Курил он сегодня «Собрание».

– Так и ждешь, что ты вот-вот достанешь из кармана часы на цепочке, – безразличным голосом заметила я.

– Как ты смеешь сравнивать меня с Белым Кроликом[61]? – Он высокомерно посмотрел на меня и выпустил изо рта облачко дыма. – Рассказала бы лучше, что там сегодня произошло. Ты же знаешь, я обожаю сплетни.

– Да я вроде бы все уже рассказала. Мы с Софи проверили чашку Фиалки и нашли на дне густой белый порошок. Если она не положила туда что-то сама, это – антигистамины.

– С чего ты взяла? – с интересом спросил Хьюго. Я поставила чашку на стол.

– Фиалка очень удивилась, когда почувствовала слабость. Она не притворялась. Кроме того, разве стала бы она глотать экстази или даже самое безобидное лекарство за минуту до начала репетиции? А потом я вспомнила, как чихала Софи, и подумала о сенной лихорадке, антигистаминах и одурманивающем эффекте… Это так просто – взять несколько пилюль и раздавить их на кухне ложкой. Там ведь никто ни на кого не обращает внимания. Разве что когда кто-нибудь беседует с ММ – тогда остальные пытаются подслушать, умирая от ревности. Они все заняты исключительно собой.

– Верно, – согласился Хьюго. – Можно было бы прямо там задушить Фиалку, а все занимались бы своими будущими костюмами и ничего не заметили. Ну и кто, по-твоему, это сделал?

– Понятия не имею, – призналась я. – Поскольку речь идет о Фиалке, в голову сразу приходят ревнивые дамочки. Фиалка – женщина для мужчин, так сказать. Девушки либо ее ненавидят, либо, как Софи, влюблены в нее. У нас есть Табита, Хелен, Хэзел…

– Хэзел – темная лошадка, – вставил Хьюго. – Из тех актрис, которых не волнует ничего, кроме Профессии. – Он совершенно отчетливо произнес последнее слово с большой буквы. – А такие бывают самыми жестокими.

– А по-моему, Хэзел намеренно производит такое впечатление, – заметила я, наслаждаясь возможностью говорить что на ум взбредет. – Она мне кажется хамелеоном. Или айсбергом. Хэзел почти вся – под водой… Хьюго внимательно смотрел на меня, но мне казалось, что он не слушает. Его реплика тоже прозвучала несколько не в тему:

– Ты так ничего и не съела. И я, кстати, тоже… Знаешь, пожалуй, я приму душ, если ты не возражаешь.

Хьюго встал и вальяжно побрел в ванную. Дверь закрылась, я услышала, как потекла вода. Хм, он действительно собирается принять душ. С минуту я смотрела на закрытую дверь ванной, потрясенная загадочным поведением Хьюго, затем потянулась к сигаретам, которые он оставил на столе. Я курю, только если пребываю в полном замешательстве, а сейчас была именно такая ситуация.

Минут через десять Хьюго вышел из ванной в халате из черной парчи. Свои волосы он насухо вытер полотенцем и собрал в хвостик. Солнечный свет лился в комнату через окно за спиной Хьюго, и его волосы горели золотом. Он остановился в дверях и некоторое время молча смотрел на меня. Затем, точно приняв решение, медленными, ленивыми движениями развязал пояс и уронил халат на пол. Как и следовало ожидать, он был совершенно голый.

– Тебе нравится то, что ты видишь? – поинтересовался он совершенно обыденным тоном. Если бы в нем было хоть какое-нибудь жеманство, хоть капелька кокетства, я бы сумела оправиться от шока и сказала бы что-нибудь игривое. Но ничего подобного не произошло, поэтому я не сумела выдавить ни звука – сидела, уставившись на Хьюго, на длинные узкие мышцы бедер, на плечи, на золотистое мерцание бледного тела в солнечном свете. Какая-то часть моего мозга, сохранившая способность мыслить здраво, отметила, что у него есть икры, и дала добро. Во рту у меня пересохло. Хьюго пошел ко мне, оставив халат валяться на полу кляксой черной парчи. За его спиной я увидела мутное, запотевшее зеркало ванной. Хьюго источал аромат мужского «Иссеи».

– Хьюго? – слабо проговорила я. Чем дальше, тем меньше я понимала, что происходит. Разум цеплялся за все подряд, чтобы не утонуть окончательно. Впервые в жизни мне стало ясно, что значит «хвататься за соломинку».

– Я знаю, что своим поведением, – сказал он, – убедил тебя, будто я – гей. Ты такая самоуверенная, Сэм, что я не смог устоять перед искусом застать тебя врасплох. Какое-то время мне нравилась новая игра, но недолго. У меня были периоды самых разнообразных извращений, – добавил он, как бы ставя меня в известность, – но я бесповоротно и определенно предпочитаю женщин. Надеюсь, не слишком разочаровал тебя.

Он встал прямо передо мной, ничуть не стесняясь своей наготы. Я и сама порой пользуюсь этим приемом, но испытать его на себе мне довелось впервые. От обычного мужчины такого, как правило, не ждешь. Хотя Хьюго, конечно, обычным мужчиной не был.

Он наклонился и начал расстегивать мою рубашку. Аромат «Иссеи» окутал нас, сквозь него я почувствовала запах самого Хьюго, который был ничуть не хуже. У меня закружилась голова. Хьюго сунул ладонь под рубашку и коснулся моей груди.

– Ты представить себе не можешь, как давно я мечтаю сделать это, – спокойно сказал он. – Боже, Сэм, мне очень нравится твое безмолвие – как-никак разнообразие. Я понимаю, что мне надо пользоваться моментом, да?

Расстегнув рубашку, он начал медленно и с явным удовольствием стаскивать ее с меня.

– Хьюго… – снова начала я, слабо представляя, что, собственно, хочу сказать.

– Уже хватит болтать, ты не согласна? Кстати, есть какая-то цитата по этому поводу. Вспомню потом. Сейчас ты слишком отвлекаешь меня, и я не могу думать ни о чем другом.

Он принялся поглаживать мне бедра. Я закрыла глаза, опустилась на диван и, не найдя в себе сил сделать хоть что-то, избрала тактику минимального сопротивления.

Глава двенадцатая

– «Стой, рот тебе зажму я!»

– Правда? – Хьюго глубоко затянулся очередной розовато-лиловой сигареткой. – Ты не могла бы подождать хотя бы полчаса, дорогая? Я чувствую себя несколько вымотанным.

– Это «Много шума из ничего». Цитата, к твоему сведению[62]. Бенедикт обращается к Беатриче.

– А, точно. Знаешь, я чувствую себя просто восхитительно. После поцелуя все кружится и переворачивается вверх ногами.

– Примерно так я ощутила себя, когда ты разделся. Кстати говоря, ты раньше проделывал этот трюк?

– Кажется, нет. На меня снизошло вдохновение, когда я мылил подмышки и думал о том, что настало время поторопить события. И, поразмышляв, решил, что ты возражать не станешь.

– То, что я ничего не ела, еще не значит…

– Когда девушка признается в болезненном пристрастии к песочному печенью, а потом вообще ничего не ест… вывод, знаешь ли, может быть только один.

– А еще я выкурила две твои сигареты. Если бы ты знал меня лучше, у тебя не осталось бы сомнений.

– Надо будет запомнить и использовать в будущем… Ну вот, я стоял в душе и думал, что не нужно ничего объяснять. Это бы подействовало отрезвляюще, как ты считаешь?

– «А, кстати, Сэм, забыл тебе сказать: я не гей, хочешь трахнуться» – так, что ли? – предположила я.

– О, глупое, глупое созданье! – вскричал Хьюго, изобразив, будто тушит сигарету о мой пупок. – До чего же ты любишь облекать неуловимое в грубые слова. Придется отучить тебя от этой безобразной привычки. В общем, я подумал, что уместнее всего будет какой-нибудь драматический жест, который невозможно не понять. А потом, естественно, двинуться в решительное наступление. Идею я, видимо, похитил у Модести Блэйз[63]. Она имела привычку обнажаться до пояса, когда предстояло войти в комнату, полную враждебно настроенных мужчин. Тогда у нее было больше времени на то, чтобы их перестрелять.

– Мне кажется, ты больше похож на лорда Питера Уимси[64], чем на Модести Блэйз.

– Тебе видней, – вздохнул Хьюго, как мне показалось, слишком самодовольно. – Просто предположение. Быть может, если бы лорд Питер разделся догола и швырнул эту зануду Хэрриет на диван одним из своих приемчиков дзюдо, ему не пришлось бы столько скучных лет ждать, когда она наконец решится.

– Не думаю, что такой метод был бы хорош в случае с Хэрриет. У них все сложилось иначе – они писали друг другу сонеты и цитировали Джона Донна, и это сработало.

– Верно. Кошмар какой-то. Ты не представляешь, как я рад, что ты намного больше похожа на Модести, чем на Хэрриет. Моя поэзия – поэзия ужаса. Интересно, что бы произошло, если бы лорд Питер притворился гомиком, чтобы создать у Хэрриет ложное ощущение безопасности…

– Кстати, не мог бы ты остановиться на этом поподробнее?

Хьюго лежал на диване, пуская в потолок колечки дыма.

– Это все из-за Билла, дорогуша моя, если тебе интересно. Не переношу я этих фанатичных ханжей. Услышал пару его шуточек по поводу Салли и жутко разозлился. Конечно, играя Основу, несложно стать гомофобом, но после его второй шутки насчет охотников за задницами – к счастью, не могу точно вспомнить, как именно он выразился, – я решил его проучить. А что может быть хуже для гомофоба, чем необходимость проводить каждый вечер в одной гримерке с воинствующим педерастом? Идея мне понравилась сразу. Вот уже несколько недель душка Билл испуганно жмется своей студенистой задницей к стенке. Смешно, право, ведь я бы даже шестом к нему не прикоснулся. В моей жизни было несколько эпизодов. – Он посмотрел на меня, склонив голову. – В школе. Весь этот кипящий тестостерон, сосланный в деревенскую глушь, за много миль от всего мира. Время от времени я наталкиваюсь на своих бывших любовников. Мы обмениваемся взглядами, полными воспоминаний. Но в конце концов я обнаружил, что девушки доставляют гораздо больше удовольствия. По-моему, я как-то уже говорил об этом, еще до того как начал к тебе приставать.

– Либо мужчине нравятся девушки, либо он делает вид, что они ему по фигу.

– Это у вас такая теория, мадам?

Хьюго затушил сигарету – на этот раз не о мой пупок, – легким, быстрым движением лег на меня, оперся локтями о диван и уставился мне в лицо холодными серыми глазами. Я вытянулась под ним.

– Не хочешь ли еще раз проверить, насколько по фигу? – осведомился он.

Похотливым взглядом я пробежалась по его телу и разрешила:

– Валяй.

– Я понимаю, это означает «да» на варварском наречии. Что ж, ваше желание – для меня закон, мадам. – Хьюго медленно приподнялся. Это была откровенная попытка поразить мое воображение размерами бицепсов. – На диване не очень-то удобно. Может, перейдем в спальню?

– Ни в коем случае. Мне показалось, что сложности тебя только вдохновляют.

– Бедняжка, если бы ты знала, как искушаешь судьбу.

– А мне кажется, что я очень хорошо знаю, – ответила я, приподнимаясь ему навстречу.

В конце концов мы все-таки перебрались в спальню, прихватив с собой бутылку шерри и тарелку с печеньем. Я убедила Хьюго в необходимости этих лакомств (он беспокоился за свою фигуру): такой напряженной деятельностью мы сжигаем лишние калории. Я чувствовала себя на удивление расслабленно и при этом была взведена до предела. Оба ощущения захватили меня без остатка.

– Я уже говорил тебе, что мне очень нравится твоя работа? – спросил Хьюго, набив рот печеньем. – Наверно, нет, потому что боялся показаться неискренним и создать впечатление, будто пытаюсь тебя снять – как ты сама, вне всяких сомнений, определила бы. У тебя здорово получается.

– Спасибо. Бог знает, что сделает Лерчи с последней скульптурой к завтрашнему утру. Ему все это очень нравится.

– Лерчи? Помощник плотника?

– Мечтаю выкупить его у База.

– Что ж, если он такой профи и ты можешь спихнуть на него работу, а сама проводить дни со мной, то эта идея мне очень нравится. А когда станешь богатой и известной, так и быть, даруешь ему свободу.

– Точно. – Когда рядом Хьюго, не нужно самой формулировать мысли. – Я превращаюсь в постмодерниста, – сонно продолжала я. – Рождаю идеи, а работают за меня другие.

– Вместо того чтобы быть ремесленником и упорно делать всю скучную работу своими руками?

– Ага. Хотя я и это могу! – заявила я, садясь. – После художественной школы я работала ученицей кузнеца. Целый месяц ковала крючки из сварочного железа, пока не научилась делать их как положено. Крючки, планки… А через несколько месяцев меня сочли достаточно квалифицированной для того, чтобы доверить тюльпаны для декоративной решетки. Из свинца. Они весили больше меня. И зачем я все это тебе рассказываю?

– Видимо, шерри настроил тебя на ностальгический лад. Продолжай, дорогуша моя. По какой-то непонятной причине я нахожу что-то странно привлекательное в том, чтобы лежать в постели с человеком, способным… как это называется… паять?.. декоративные тюльпаны из свинца.

– Серьезно?

– Ага. Продолжай.

– Ну… – Я подложила под спину подушку. – Ой! Медная кровать – это, конечно, красиво, но лежать на ней тяжело. Что ты хочешь узнать? Как работают со свинцом? Очень просто. Свинец можно плавить на обычной тефлоновой сковородке, он становится жидким при достаточно низкой температуре. Один из самых приятных для работы металлов. Свинец пористый – если покрыть его воском, очень хорошо пропитывается. И становится маслянистым на вид. Интересно?

– Неужто не видишь? – лениво спросил Хьюго. – Мне нравится некоторый намек на смену половых ролей. Кстати, насчет ролей – слышала новости? Нашу Фиалку будут прослушивать на роль Норы в «Кукольном доме». В «Кроссе». Несмотря на обнаруженные в подвале трупы. Не думаю, что она настолько суеверна, чтобы отказаться. И это еще не все. Угадай, кто будет играть Кристину?

– Хэзел, – ответила я, повинуясь своему безошибочному инстинкту.

Хьюго разочарованно уставился на меня: – Ты знала?

– Нет. Слышала, как Бен что-то говорил. Она ему понравилась. По-моему, ему пришлось подбирать актеров практически в одиночку.

– Бену? А, правая рука Филипа. Режиссер он, надо сказать, никудышный. Может, именно поэтому Филип держит его при себе – уверен, что Бен никогда не подсидит его, поразив всех порывом творческого вдохновения. В любом случае скоро узнаем, Хэзел подсыпала Фиалке таблетки или нет. Если и во время репетиций «Кукольного дома» продолжатся такие розыгрыши, все будет ясно.

– Как ты считаешь, не следует ли предупредить Фиалку? – Я перевернулась на другой бок. – Может, сказать, что кто-то устраивает ей гадости?

– Я бы не стал. Давно знаю Фиалку и могу точно сказать, что она лишь заразится паранойей и всех изведет. К тому же непонятно, чего именно ей надо опасаться.

Хьюго зевнул и потянулся. Я провела пальцем по его руке, от ладони до подмышки:

– Боишься щекотки?

– Нет, совсем не боюсь. Давай еще раз, мне понравилось. Ага. Вот так. Может, передвинешь область исследования чуть ниже?

– Как-нибудь потом, – ответила я. – Есть что-то нечеловеческое в твоей способности читать мои мысли.

Как долго я его искал, не мне вам говорить, Но как-то выпить я решил и пивом закусить. Был жаркий день, я в бар зашел и кружку себе взял, И вместе с пивом я нашел того, кого искал. Шрам на щеке, недобрый взгляд – как было не узнать. Мне фотку много лет назад показывала мать. Ему вцепился в глотку я: «Привет, шутник, я – Сью! За то, что сделал ты, козел, сейчас тебя убью».

Толпа неистово вопила и аплодировала.

Так прямо и вцепился…

Магнитофон выключился в тот момент, когда дело дошло до моего любимого куска. Не поднимая головы, я заорала:

– Эй! Лерчи! Что там случилось с магнитофоном?

– Мисс Джонс? – произнес полузнакомый голос. – Можно с вами поговорить?

– Что? – Я выключила компрессор и обернулась, не поднимая маски.

Увидев меня в длинном наморднике из черной резины, посетители попятились. Я стащила маску с лица и сердито закричала:

– Я работаю, черт возьми! Вы что, не могли дома меня найти?

– Мы пытались дозвониться, – сказала женщина-констебль – та самая, что допрашивала меня раньше. – Очень не хотелось вас тревожить, но…

– У меня работы по горло.

Я рассеянно провела рукой по волосам, металлическая стружка царапнула пальцы. От сажи сейчас никак не избавиться, придется подождать до дома. Заметив черное пятно на свитере, я стащила перчатки и начала выскребать гарь. Сила привычки.

– Я – сержант Фогерти, – нервно представилась полицейская дама. – А это – констебль Хэмлин.

– Да, мы уже знакомы. Ну, что у вас? У меня совершенно нет времени.

– Мы установили личность найденной девушки. – Констебль Хэмлин кивнула в сторону люка. Ее, похоже, нисколько не смущал мой вид танки-стки, пережившей ядерный взрыв. Это мужчины, как правило, крестятся и шепчут «Отче наш».

– Как? – спросила я.

– Украшения и данные стоматолога. Девушку звали Ширли Лоуэлл, она пропала три года назад. В качестве основной версии рассматривалось самоубийство, – коротко объяснила констебль.

– Еще два месяца назад я не имела к этому театру никакого отношения, – сказала я. – Проверить несложно.

– Вы когда-нибудь слышали о Ширли Лоуэлл? – спросила констебль Хэмлин.

– Не помню такой. Ее задушили, да? Я заметила следы на шее, когда спустилась вниз к Мэри.

Они переглянулись.

– Думаю, мы можем это подтвердить, – осторожно сказала сержант Фогерти. – Что же касается Мэри Лавелл, нам удалось выяснить, что она работала в цирковой труппе, которая давала представления в этом театре три года назад. В той труппе работали и другие личности из тех, что…

– Софи Сэндерман, – подсказала констебль Хэмлин. – Вам что-нибудь известно об этой цирковой труппе?

Я пожала плечами:

– Софи делает костюмы для нынешней постановки. Я не знала, что она уже работала в «Кроссе». Единственный человек здесь, с которым я знакома больше двух месяцев, – Салли, Сальваторе Санторини, художник по декорациям для шекспировского «Сна». – Пока мне пришлось лишь раз увильнуть от ответа и еще раз соврать. – А теперь, если вы не возражаете, я займусь работой. Не хочу показаться грубой, но я думаю, что ничем не могу вам помочь. Мне нужно закончить скульптуру к завтрашнему дню.

Полицейские прошли в комнату для технического персонала, чтобы подвергнуть допросу несчастных, которые могли затаиться в ее углах. Я натянула маску и принялась заваривать шов, но голова была уже занята другим. Я ведь уже слышала о Ширли Лоуэлл. Хэзел сказала, что училась с ней в театральной школе. И кто-то сказал, что Ширли покончила с собой в знак солидарности с Ричи Эдвардсом из «Мэник Стрит Причерз». Тоже спрыгнула с моста через реку Северн. Почему они решили, что именно из-за Ричи она совершила самоубийство? Просто по аналогии или Ширли оставила записку?

Мне не хотелось спрашивать об этом у полицейских, демонстрируя повышенный интерес, да и делиться с ищейками сведениями я не люблю. К тому же не хотелось рассказывать о дружбе Хэзел с Ширли Лоуэлл. Кто-нибудь другой наверняка расскажет. Кого же мне тогда расспросить о Ширли? Задавать вопросы Хэзел – все равно что спрашивать кирпичную стену, как дела у строительного раствора.

Я посмотрела на шов и выругалась. Ну конечно, задумалась и перестаралась, все пошло вкривь. Нельзя делать несколько дел одновременно, Сэм. Придется начинать сначала.

– Сэм! Слышала новости? Фараоны опять здесь! Они выяснили, как звали ту девушку из погреба!

Лерч сбежал по лестнице, нагруженный новостями.

– Слышала. Они только что были здесь, мешали работать. Слушай, ты не мог бы доделать, а? Я только что испортила шов. – Я коротко объяснила Лерчу, что от него требуется, бросила ему маску и уже на бегу крикнула: – Надо обсосать кое с кем этот труп!

Полиция уже сообщила Марджери о последних находках, и администратор театра выглядела, попросту говоря, ужасно. Было очевидно, что она уже передумала устанавливать личность найденной девушки.

– Привет, – сказала я, осознав, что, прежде чем Марджери заметит меня, придется торчать в дверях несколько часов.

Она сидела за столом, уставившись прямо перед собой – в стену напротив – бессмысленным стеклянным взглядом. Услышав мой голос, Марджери принялась нашаривать очки, болтавшиеся у нее на шее. Потом потребовалось немало усилий, чтобы нацепить их на нос. Марджери была так бледна, что ее скромный макияж показался бы верхом вульгарности, не будь он наложен столь безукоризненно. И все же я углядела, что все это внешнее великолепие Марджери искусственно от начала и до конца. Она выглядела вполне на свой возраст. Я даже вздрогнула, заметив на ее лице признаки смертности. – Марджери? – спросила я мягче. – С вами все в порядке?

– А… Сэм. Ко мне только что приходили полицейские. Это какой-то кошмар…

Она уронила голову на стол и зарыдала. Я стояла посреди комнаты, не зная, что делать. Небрежная поза, которую я приняла, чтобы хоть немного разрядить атмосферу, обернулась вдруг неуклюжей и натянутой. Когда теряет самообладание такая железная леди, как Марджери, невозможно догадаться, какое утешение она примет охотно, а какое станет припоминать всю оставшуюся жизнь. На секунду мне показалось, что разумнее всего – закрыть дверь и дать ей возможность прийти в себя в тишине и уюте милой комнатки с розовым ковром, гравюрами пастельных тонов и ухоженными фикусами. Но мне не терпелось выяснить, знает ли Марджери что-нибудь о смерти Ширли Лоуэлл. Поэтому я прошла в комнату, бросила перчатки на стол и занялась чаем – британское профилактическое средство на случай любовных разочарований, внезапных смертей и трупов в погребах…

К тому моменту, когда я поставила перед Марджери чашку, рыдать она перестала, но это было единственное ее достижение. Я нашла в шкафчике аспирин и положила рядом пару таблеток. Потом села напротив, принялась прихлебывать чай и изо всех сил изображать сочувствие. Если Марджери и хотела довериться кому-то, то лишь человеку постороннему, а я прекрасно умею слушать.

– Спасибо, – пробормотала Марджери, хлюпая носом.

Она вытерла глаза, проглотила аспирин, а потом разыграла отличный спектакль, принявшись вытирать очки специальным клочком мягкой ткани, который аккуратно складывала, прежде чем протереть каждую линзу.

– Вы знали убитую девушку? – спросила я, когда она закончила. Марджери беспомощно смотрела на лежавшие перед ней очки. Она была из тех занятых людей, что в моменты вынужденного безделья чувствуют себя растерянными и брошенными на произвол судьбы. – Поэтому вы так расстроились?

– Что? – Марджери подняла на меня мутный взгляд. Она словно не могла понять, кто я такая и откуда взялась. – Нет, конечно, не знала. Я никогда не ввязываюсь в подобные дела.

– Какие дела? – удивилась я, не понимая, о чем она.

– Прослушивание и все такое. Полицейские сказали, что она была актрисой. Они показали мне фотографию. Такая симпатичная девочка с длинными волосами. Зачем кому-то могло понадобиться…

– Так она не играла в театре? Только приходила на прослушивание?

– Ее никто не помнит. Думаю, в наших собственных постановках она вряд ли играла. Хотя могла работать в другой труппе, например в цирковой. Но не в тот раз… Они уже проверили.

Марджери мало-помалу приходила в себя.

– А если она была на прослушивании три года назад, то с кем могла общаться? – не унималась я.

– Да мало ли с кем, – устало ответила Марджери. – Ведь она не обязательно приходила именно на прослушивание. Я сказала об этом только потому, что она была актрисой. Но она могла, например, проситься на должность ассистентки помрежа – многие актеры так поступают. Им кажется, что так они смогут познакомиться с нужными людьми.

– А вы сами тогда ее не видели? Она пожала плечами:

– Только в том случае, если бы ее взяли на работу. Никакого толку в том, что мы знаем, когда она пропала, нет. Это только добавляет проблем. – Марджери снова всхлипнула. – Но в ее лице есть что-то знакомое. Может, она напомнила мне кого-то. Но я не могу…

– Марджери? – раздался голос от двери. Это был Бен. – Как вы? – спросил он с тревогой, увидев, в каком она состоянии.

Сам Бен ничуть не изменился. Квадратные очки, старый поношенный свитер. Тверд как скала. Ведь должен кто-то быть скалой, когда и Филип, и Марджери разваливаются на куски. Я почувствовала симпатию к Бену. Судя по всему, именно он держит театр на плаву.

– У вас такой вид… – начал Бен. Из вежливости он не стал уточнять, какой именно. – Может, вам лучше пойти домой?

Марджери вздохнула. Она выглядела совершенно опустошенной.

– Я не в состоянии ничего делать. Ко мне только что приходили полицейские.

– Сейчас они беседуют с Филипом, – сообщил Бен. – Снова все осматривают. Они установили личность погибшей девушки.

– Я знаю. Мне нужно просмотреть наши бумаги. Вдруг там есть что-то, относящееся к ней, – резюме, заявление о приеме на работу и так далее. Я никак не могу уйти, хотя очень хотелось бы. – Она с тоской посмотрела на Бена. – Я не контролирую ситуацию. И ничего не могу с этим поделать. Я чувствую себя такой… пассивной. Ненавижу это чувство.

Бен почесал голову, взъерошив волосы.

– Никто из нас ничего не может с этим поделать, – сказал он. – Я круглые сутки пытаюсь успокоить Филипа. Он ведь ненавидит все эти расспросы. Для него беседовать с полицией – все равно что давать интервью семнадцати журналистам одновременно. Он придет в себя только через несколько недель, а у нас полно работы.

– Я слышала, вы набираете труппу для «Кукольного дома», – заговорила я.

Бен внимательно посмотрел на меня.

– Вообще-то об этом никто не должен знать, – резко сказал он. От его ровного настроения не осталось и следа. – Боже, как быстро здесь разносятся слухи! Уже это – достаточный повод для размышлений.

Бен развернулся и вышел из комнаты. Мы молча слушали, как он поспешно сбегает по ступенькам. Я слегка приподняла брови. Неужели Бен перестал понимать, какие проблемы являются важными, а какие нет? Жаль, если я наступила ему на больную мозоль.

– Бен – наша опора, – сказала Марджери, заметив мое изумление и пытаясь объяснить внезапное раздражение Бена. – Слишком много на него навалили. Филип буквально пошел вразнос…

Ее прервала констебль Хэмлин, тихонько постучавшая в открытую дверь.

– Миссис Пикетт, мы можем просмотреть вашу документацию? – спросила Хэмлин с предельной вежливостью, означавшей, что она намерена разобрать кабинет по кусочкам и ей все равно, согласна его хозяйка или нет.

Марджери еще раз тяжело вздохнула.

– Начинайте, – сказала она, безвольно махнув рукой в сторону подсобки со стеллажами.

Констебль Хэмлин, быстро оценив ситуацию, мигом оказалась у стеллажей и невинным тоном заметила:

– Какая превосходная система хранения документов! Вы сами ее придумали?

– Сама, – оживилась Марджери.

– Мне кажется, будет несложно все это просмотреть. Вы не могли бы объяснить, как тут все организовано, а дальше я бы справилась сама.

Марджери нацепила очки:

– Конечно. Поднявшись, она чуть ли не бегом кинулась к стеллажам:

– Начнем с заявлений о приеме на работу. Они лежат вот здесь, в алфавитном порядке, разумеется…

Она совершенно забыла о моем присутствии. Я вышла из кабинета и направилась наверх, чтобы немного подышать свежим воздухом, а потом вернуться в подвал. У кабинета Филипа я наткнулась на Бена – он удостоил меня кивком. Любопытно, что за система ценностей позволяет Бену сравнительно спокойно относиться к трупу, плавающему у него под ногами все то время, пока он работает в этом театре, и дергаться, как ошпаренная кошка, когда разносятся вести о прослушивании для постановки, в которой он даже не режиссер. Возможно, Бен из тех людей, которые любят знать больше других. В таком случае ему стоит поменять работу.

Я провела в «Кроссе» всего несколько недель, но уже заметила, что слухи в театре распространяются быстрее ветра. Поцелуй кого-нибудь в Стратфорде[65]– и через несколько часов об этом будет говорить весь Барбикан-центр[66]. Прежде чем слухи об этом поцелуе дойдут до «Кросса», конечно, понадобится день-другой, но они непременно дойдут. По сравнению с актерами художники выглядят совершенно оторванными друг от друга. После того как в Англии проложили подземные коммуникации, актеры стали единым организмом. Сейчас вся театральная общественность прекрасно осведомлена о том, что в «Кроссе» нашли тело задушенной девушки, и с патологическим интересом размышляет, что будет дальше.

Мне и самой неплохо бы узнать. Я почти слышала, как гудят подземные провода, но не из-за того, что переполнены новостями, а от напряжения. Они натянуты так же туго, как нервы у всех в театре: чуть не подрались Баз и Стив; Марджери ударилась в слезы; Филип Кэнтли забаррикадировался в своем кабинете, словно солнечный свет может его сжечь. Я знала, что такое внезапная смерть; знала, как мощная волна захлестывает всех вокруг; знала, как один-единственный человек начинает плодить монстров, видеть опасность в каждом углу и заражать своей паранойей всех остальных. Кто-то в этом театре до смерти перепуган. Я чувствовала это. И его страх делал этого человека очень опасным.

Глава тринадцатая

– Ширли Лоуэлл? – рассеянно переспросила Джейни. – Не помню такой. Знаешь, сколько в Лондоне юных актрис? Одновременно без работы сидит около девяносто пяти процентов. У нее был агент?

– Не знаю. Она только закончила театральную школу.

– Какую?

Я пожала плечами:

– Ну…

Джейни дала понять, что гадать не имеет смысла. Она откинулась на диване и посмотрела на ближайший к ней мобиль:

– К Хелен это все равно не имеет никакого отношения. Она тоже никогда о ней не слышала, что меня радует, – бедная так нервничает перед спектаклями. Технические проблемы действуют ей на нервы.

– Почему? – спросила я.

– Ну, все эти люди. Тебе не говорили, что творится в театре? Это кошмар для всех актеров. Им приходится наспех репетировать свои сцены, а потом часами стоять и ждать, пока техперсонал мечется вокруг с деловым и важным видом. Бедная Хелен, она никогда этого терпеть не могла. А тут еще эта Ширли Лоуэлл, бедняжка, – добавила она. – Я не хотела показаться бессердечной.

– Ну, если это получилось у тебя нечаянно…

Джейни пропустила мой сарказм мимо ушей и рассеянно улыбнулась. Сейчас она явно отсутствовала на планете Земля. Джейни была поглощена книгой «Вершина ведьм» – той самой, которую уговорила прочитать своего продюсера. Комиссия дала предварительное добро на подготовку пилотной серии. Продюсер Гита, похоже, была уверена в том, что в конце концов зеленый свет дадут всему сериалу. А поскольку для Джейни Бог и Гита суть одно и то же, моя подруга пребывала на вершине блаженства.

– Там есть все! – кричала она, ракетой ворвавшись в мою студию. – Это великолепный триллер, семейная драма, там есть мистика! Ты представить себе не можешь, насколько это сейчас популярно. Там есть и очень пикантные эпизоды для женщин. Мы послали один экземпляр книги агенту Наташи Ричардсон[67], и кажется, ей понравилось!

– Наташе Ричардсон?

– Нет, ее агенту. А сама она – звезда.

– А для Хелен там найдется роль? – вскользь поинтересовалась я.

Джейни посмотрела на меня в изумлении:

– Там огромное количество отличных ролей. Я на самом деле… ну, ведь до прослушивания еще далеко. У Хелен пока все идет очень хорошо. Я даже не подумала, что надо подыскивать что-то для нее. Она сейчас нарасхват.

– Да, но она не будет играть в «Кукольном доме».

– А ей не очень-то и хотелось, – спокойно ответила Джейни. – На телевидении платят гораздо больше, а ты знаешь Хелен. Она сейчас прослушивается на роль в новом сериале про инспектора Гранта. Им нужна помощница Гранта, а Хелен! подходит идеально. После сериала ее наверняка запомнят.

– Новый хладнокровный сержант, медленно плавящийся под натиском расслабленного обаяния и полноты инспектора Гранта, – равнодушно заметила я. – Эти бесконечные сериалы про старых, уродливых сыщиков, трахающих женщин вполовину себя младше – и стройнее. Господи, какая чушь.

Не стоило говорить такое человеку, который без ума от «Вершины ведьм» – мистического триллера и семейной драмы в одном флаконе и четырех частях, который станет бриллиантом осеннего сезона Би-би-си. Джейни посмотрела на меня так, будто была испанским инквизитором, в присутствии которого я, забывшись, заявила, что протестантская трудовая этика не так уж и плоха.

– Ну, мне очень жаль, что это не Шекспир, – саркастически заметила она. – Тебе, конечно, повезло – столкнулась в «Саду пыток» с человеком, который в кои-то веки втянул тебя в культурно значимое…

– Ой, как будто мои скульптуры не имеют никакого культурного значения! – бросилась возражать я. – Вот подожди, ты еще почитаешь мой каталог. Я исследую дихотомию рай-земля, навечно оставляя зрителя в подвешенном состоянии между этими двумя мирами, заставляя его/ее пересмотреть свои старые представления о стабильности и равновесии.

– Кто написал этот бред? – в ужасе спросила Джейни.

– Человек, который с куда большим удовольствием писал бы сериалы для Би-би-си.

Джейни фыркнула:

– Прежде чем я куплю у него сценарий, пусть сочинит что-нибудь получше! – Она пригвоздила меня взглядом к месту. – Знаю-знаю, на самом деле у тебя имеются глубокие и многозначительные теории о собственном творчестве. Ты просто не любишь об этом говорить. Я не обвиняю тебя, но рано или поздно придется расколоться.

– Искупление, – игриво отозвалась я. – Воскрешение мертвых.

– Что? – Джейни наградила меня долгим взглядом, прежде чем поняла, а потом быстро опустила глаза. – Хорошо, что ты наконец можешь говорить о его смерти, – сказала она, изучая собственное запястье, которое вместо обычной грозди бряцающих браслетов обвивал единственный тонкий серебряный обруч. Джейни явно вознамерилась привлекать к себе как можно меньше внимания. Она медленно крутила браслет, не глядя на меня. – Может, если ты выговоришься, тебе будет легче двигаться вперед.

– Откуда и куда? – Я резко выпрямилась. – Ты хочешь сказать, что сейчас у меня какие-то проблемы?

– Ну, например, отсутствие интереса к постоянным отношениям, – предположила Джейни.

– О, ради бога! Между прочим, это ты всегда целыми днями валялась на кушетке, а не я. Неужели ты не понимаешь, что я клала на постоянные отношения еще до него. Ничего не изменилось!

– Отношения, – менторски сказала Джейни, – необходимы для развития души. Только прожив с человеком несколько лет, начинаешь понимать важные вещи о самой себе…

– Точнее, до какой степени ты способна переносить скуку, – пробормотала я.

– На самом деле, – уточнила Джейни с ноткой благоговения в голосе, – я имела в виду компромисс и жертвенность.

– Абсолютно правильно! – с жаром согласилась я. – А кто, интересно, недавно бросил тебя, как Марию фон Трапп в «Звуках музыки»[68]? К тому же я познакомилась… э-э… начала встречаться… э-э… переспала с одним парнем. Позавчера.

– И при чем тут серьезные отношения? – вскричала Джейни.

– Это их начало! – объявила я и отправилась за пивом, жалея, что вообще заговорила об этом.

Однако, к моему удивлению, Джейни не стала вытягивать из меня подробности. Возможно, мои любовные похождения казались ей муравьиной суетой – она взирала на них с высоты своих самодовольных «постоянных отношений». Новая работа уже сказывалась на моей подруге. Ответственный пост, как-никак. Оставалось надеяться, что со временем это пройдет: мне нужна была моя старая Джейни, даже если бы для этого пришлось целыми днями разговаривать на малоприятные темы.

И мне нисколько не хотелось рассказывать ей о Хьюго. Честно говоря, с таким человеком, как он, я столкнулась впервые. Он был так же уверен в себе, как и я, и имел просто дьявольское самообладание. Обычно я получала удовольствие, пуская в ход свое умение раздражать мужчин – они бились в истериках, а я наблюдала за ними, храня олимпийское спокойствие. С Хьюго же все иначе. Он был первым мужчиной в моей жизни, к которому меня тянуло столь сильно. И с ним мои выкрутасы не проходили. Это одновременно и раздражало, и восхищало. Возможно, примерно так же думал и он обо мне. Даже в постели мы не прекращали осторожно следить друг за другом. Большую часть времени, во всяком случае.

С того вечера он не позвонил мне ни разу. Как правило, если мне хотелось с кем-то встретиться, я не обращала внимания на такую ерунду и звонила сама, но с Хьюго мои обычные правила почему-то не срабатывали. Мне казалось, что я, спотыкаясь, бреду куда-то во мраке. Ничего странного, что мне не хотелось о нем говорить.

– Может, вернемся к прежнему варианту освещения?

– Сейчас у нас свет для сцены Оберона, – уныло сказал осветитель.

– Мне бы хотелось вернуться к варианту Титания-Основа, – терпеливо попросила Мелани.

На сцене воцарился полумрак.

– А можно сделать так, чтобы свет гас на три секунды позже, а темнота длилась на одну секунду дольше?

– Освещение изменится до моего выхода? – поинтересовался стоявший на сцене Хьюго.

– Да, сначала темнота, потом… постой-ка, – перебила себя Мелани.

Она сидела на высоком табурете в центральном проходе между рядами, перед ней стоял еще один табурет, на котором лежала тетрадь с текстом пьесы, расписанием мизансцен, реплик, смен декораций и освещения. Мелани перевернула страницу, что-то проверяя. Рядом, на одном из зрительских мест, сидел композитор. Она кивнула ему и что-то записала в тетрадь. Салли, Софи и я сидели в противоположном конце зала. У ног Салли стоял термос с кофе.

– Да, Хьюго, – крикнула Мелани, – сначала затемнение, а потом заиграет твоя музыка. Мелодия Оберона.

– Прелестно! – протянул Хьюго. – Надо двигаться помедленней, чтобы у меня была возможность насладиться ею.

– Давайте-ка еще раз, сначала, – сказала Мелани. Свет медленно погас. – Отлично, твой выход.

В темноте раздался какой-то шум. Хьюго громко выругался.

– Что случилось? – спросил из-за кулис Стив.

– Здесь такая темень, что без инфракрасных очков не обойтись, – раздраженно пробормотал Хьюго, выходя наконец на сцену.

– Ладно, – сказала Мелани, – теперь возвращаемся к первой сцене. Табита на месте?

– Подвешиваю! – раздался голос База откуда-то сверху.

Наушники опять вышли из строя, и всем приходилось орать, что не способствовало творческой атмосфере. Так и кричали целый день. Впрочем, я не знала, день сейчас или ночь. Такого понятия, как время, в театре не существует. Все одержимы одним – разобраться наконец с технической стороной спектакля, а сколько это займет времени – значения не имеет.

Отопление не работало, и в театре царил холод. В зале сидело несколько человек в свитерах. Всякий раз, когда сцена освещалась голубым лунным светом, заставляя мобили серебристо поблескивать, нас била дрожь. Эффект от мобилей был жутковатый, если не сказать – мистический. В такой обстановке эльфы и призраки выглядели очень естественно, а люди казались чем-то неуместным. Чем холоднее были образы, возникавшие на сцене, тем сильнее я ежилась. Наблюдая по телевизору за жизнью полярных медведей, невольно тянешься за одеялом, чтобы укутать плечи. Такое желание возникло у меня и сейчас, когда я смотрела, как на сцене воцаряется полночь, как она превращается в далекую ледяную пустыню, как мобили, похожие на странные планеты, тускло и зловеще мерцают в лунном свете.

Хелен, игравшая Титанию, сидела на куче серебряных листьев. Софи сотворила изумительные костюмы – Хелен была похожа на Снежную королеву, способную воткнуть осколок льда в сердце любого, у кого хватит глупости в нее влюбиться. На ней был парик почти платинового цвете с серебряными нитями. Ее маленькая диадема из серебряных листьев и драгоценных камней была настоящим произведением искусства. Билл в роли Основы облачился только в ослиную голову – единственную часть костюма, которую он решил надеть, ожидая команды Мелани к началу репетиции.

– Хорошо, Хелен, зови эльфов, – буднично велела Мелани, мгновенно уничтожив магическую атмосферу. – Смотрится неплохо, да? – спросила она, повернувшись к Салли и Софи.

– Душистый Горошек, Паутинка, Мотылек, Горчичное Зерно! – устало крикнула Хелен.

Ранджит, игравший Душистого Горошка, сделал «колесо» и выкрикнул:

– Я здесь…

Паутинка, белокурый юноша, запрокинув голову, стоял у задника. Прежде чем откликнуться, он неторопливо выпустил изо рта пару колец дыма. Потом затушил сигарету и вышел на сцену. Запоздавший Мотылек – рыжая девчонка на бегу крикнула: «И я!» – покаянно бросаясь к ногам Титании. Эльфы нервно озирались. Хелен ждала, не двигаясь с места. В конце концов из-за одного из мобилей показалась голова Табиты.

– И я! – победоносно выкрикнула она и снова пропала из виду.

Я была готова к ее прыжку, но все равно удивилась. Табите удалось выпрыгнуть из-за мобиля стремительно и неожиданно. Словно капля воды, расслабленно и легко она приземлилась на сцену. Зрители захлопали, а Табита, раскрасневшись от удовольствия, изобразила совершенно не подходящий к ее роли книксен.

– Очень хорошо, но можно и лучше. – Мелани спрыгнула со стула и направилась к сцене. На ней были джинсы, свитер с капюшоном и грубые ботинки. Волосы болтались сзади неопрятным пучком. Казалось, что лишенная какого-либо шика Мелани должна выглядеть нелепо рядом с маленькими изящными эльфами и царственной Хелен; пусть актеры и не были загримированы, но магия пьесы окутывала их блистающей дымкой. Однако Мелани была настолько уверена в себе, что отнюдь не выглядела нелепой.

Табита всплеснула руками. Она все еще сияла, довольная успехом, ее глаза сверкали. Остальные впали в актерское уныние – плечи опустились, руки безвольно болтались. Они выглядели марионетками, висящими на стене в ожидании своего часа. В таком состоянии актеры пребывали всякий раз, когда Мелани разводила мизансцену или работала со светом. Я уже заметила, что одна из основных обязанностей актера – ждать, когда закончат работать другие.

– Ты должна высунуться чуть раньше, – объясняла Мелани. – Чтобы у зрителей после твоего возгласа создалось впечатление, будто ты сидишь за мобилем уже очень давно. Лучше всего сделать это, когда подает свою реплику Ранджит – в тот момент все будут смотреть только на него.

Ранджит, услышав свое имя, автоматически выпрямился и улыбнулся.

– Что скажешь, Тьерри? – спросила Мелани хореографа.

– Я уже объяснял Табите, – крикнул он из дальнего конца зала. – Наверно, она слегка переволновалась. Но прыжок был отличный.

– Отличный, – согласилась Мелани. – Попробуем еще раз? Я хочу, чтобы Табита вовремя высунула голову.

Все застонали. Парень, управлявший канатом Табиты, вышел на сцену, чтобы подвесить ее в очередной раз; остальные эльфы удалились со сцены; Табита поднялась в воздух, исчезла за мобилем, и вся процедура повторилась сначала – на этот раз не так хорошо, хотя Табита высунулась вовремя и прыгнула еще лучше. Салли самодовольно улыбался.

– Видишь? – спросил он меня и Софи. – Правильная выбора.

Судя по широкой улыбке Табиты, она тоже это понимала.

Триумфальный выход Мэри, игравшей Пэка, уже состоялся. Она спланировала на мобиле и прыгнула на Оберона, совершив сложный маневр, которым управляли трое рабочих. К этому моменту я чувствовала себя абсолютно измотанной. В любом случае с моими скульптурами на сегодня покончено. А потому я отправилась за кулисы, надеясь найти там Хьюго. В зрительном зале было темно, если не считать рыжих огоньков сигарет и лучей от маленьких фонариков – зрители сверяли происходящее на сцене с текстом пьесы. Я на ощупь отыскала дверь ложи и перешла в другой мир.

Театр был построен в восьмидесятых годах прошлого века и щедро отреставрирован на деньги, заработанные лотереями. Зрительный зал напоминал шкатулку для драгоценностей – пурпурных и оранжево-розовых тонов с отделкой из тусклого золота. Куполообразный потолок и стены лож были декорированы лепными украшениями. За кулисами же посетителя встречали голые кирпичные стены, открытые водопроводные трубы и электропроводка, низкие потолки с трубками неоновых ламп. Здесь царил вечный сумрак, тут и там попадались пепельницы. Я завернула за угол и оказалась у стола зампомрежа. Меня окутала застоявшаяся вонь пива и окурков. Угрюмая актерская толпа ждала своего выхода; это был ужас прогона – от актеров требовались лишь бесконечные входы и выходы, во время которых налаживалось освещение. В этот день властвуют рабочие сцены, а актеры низведены до уровня кукол. Обычно в таких случаях они коротают время в гримерках или ближайшем пабе, но в этом спектакле все сцены были одновременно столь компактны и столь затянуты, что им приходилось постоянно быть начеку, а актеры терпеть не могут ждать за кулисами.

Я прошла мимо переполненного бычками пожарного ведра с песком. Зампомрежа Луиза находилась в своей стихии. Она была похожа на вторую, закулисную Мелани: спокойно сидела за столом, методично проверяла реплики, одновременно переговариваясь по рации – электрик наконец-то наладил радиосвязь. Перед ней инопланетным зеленым оттенком мерцал экран монитора, на котором можно было видеть, что происходит на сцене. Сверху доносились голоса актеров, рабочих и Мелани – в те моменты, когда она подходила к сцене, – усиленные подвешенными над сценой микрофонами. Репетиция транслировалась на весь театр. Кабинетным крысам и трудягам из подвала разрешалось выключать динамики; всем остальным полагалось внимательно слушать, чтобы не пропустить свой выход.

Я прошла в маленький кабинет помощника режиссера сварить себе кофе. Комната была заставлена банками и стаканами с недопитым пивом, пепельницами, заполненными банановыми шкурками и бычками, завалена какими-то бумагами, с виду походившими на секретную документацию. Табачную вонь перебивали запахи лизола и жидкости для чистки ковров. Я еще никогда не видела эту комнату в таком состоянии.

– Боже, какая грязь! – в ужасе вскрикнула одна из ассистенток, заскочившая следом за мной. – Сегодня уже не успеем прибраться… – Она вытащила из кармана батончик «Марс» и умяла его в два приема. – Скука смертная, и жутко хочется спать, – пожаловалась она. – Все время что-нибудь жую, это просто кошмар. Когда спектакль готов, я чувствую себя спокойно, но во время репетиций всегда набираю несколько фунтов. – И она метнулась обратно к двери.

О волшебный блеск театрального таинства!

– Я заметил, как ты входила сюда, – раздался голос Хьюго. – Между прочим, ты даже не соизволила со мной поздороваться. А я сижу тут и курю. Уже целый час. – Он сидел в нише у пыльного пианино. – Так и хочется пометить территорию вокруг. Вход только по приглашениям.

– А меня приглашаешь? – спросила я кокетливее, чем хотела.

Должно быть, Хьюго выглядел довольно странно в роскошном шекспировском одеянии, из-под которого выглядывали брюки в элегантную полоску, но мне не удалось оценить по достоинству нелепость его наряда – мой жадный взгляд проникал сквозь одежду.

– Возможно, – он задумчиво смотрел на меня. – Ты, случаем, не злишься на меня?

– Нет.

– И не избегаешь меня?

– Наоборот.

– Хорошо. Я очень рассчитывал переспать с тобой еще раз, и, если бы ты меня избегала, сделать это было бы сложно – с технической точки зрения.

Я оценивающе посмотрела на него:

– Думаю, тебе пора навестить меня в студии. Посмотрим, сможешь ли ты перенести ужас моей жизни.

– Я уж думал, ты никогда не пригласишь. – Его энтузиазм согревал мне душу. – Когда?

Я пожала плечами:

– Если ты свободен сегодня вечером…

– Договорились.

Последние несколько минут голоса, доносившиеся из динамиков, становились все возбужденнее. Увлеченная Хьюго, я прослушала, о чем идет речь на сцене, но после того как мы обо всем договорились и наши либидо получили подкрепление, голоса обрушились на нас с силой урагана. Одновременно кричали сразу несколько человек, раздраженный голос Мелани резал этот гвалт, точно тупой топор:

– Может быть, кто-нибудь все-таки найдет ее, черт бы вас побрал?!

– Я уже весь театр обыскал, – ответил Мэттью.

– Мне наплевать, что ты делал, – найдите мне Фиалку! Сейчас же!

Мелани чуть ли не орала. Последовал искусственно усиленный топот людей, бегущих за сцену – искать непредсказуемую Фиалку. Я взглянула на Хьюго, который рассеянно рассматривал кофеварку.

– Это нехорошо, – сказал он как бы самому себе.

– Привет тебе, мастер недосказанности, – саркастически заметила я.

– Угу.

Хьюго повернулся – серые глаза рассеянно пробежались по мне, точно он продолжал разглядывать кофеварку, – и вышел из комнаты. Мое любопытство, разумеется, было задето, не говоря уж о самолюбии. И я поспешила за Хьюго.

Он направлялся не к сцене, а к административной части. В дальнем конце коридора находился кабинет Филипа Кэнтли. Судя по целеустремленному виду Хьюго, именно туда он и шел. Я трусила следом, как арабская жена, на один день выпущенная из гарема, – испытывая желание нацепить чадру и скромно потупить взгляд.

Я не ошиблась. Дойдя до двери в кабинет Филипа, Хьюго остановился и постучал:

– Филип? Это Хьюго. Слушай, у тебя нет Фиалки? Они ждут ее уже пятнадцать минут. Он обычно отключает динамики, – шепотом сообщил мне Хьюго. – Может, не слышали. Фиалка? Ты здесь?

– Тсс! – прошипела я и быстро зажала ему рот. Меня слегка раздражало, что приходится тянуться вверх. В следующий раз надену каблуки. От прикосновения по спине побежали мурашки, но я по-прежнему притворялась безразличной. – Там какой-то шум.

– Придется их побеспокоить, – вздохнул Хьюго, отстраняя мою руку. – У Фиалки будут проблемы.

– Я не это имела в виду. Слушай! Случилось невероятное: мы с Хьюго замолчали одновременно. В непривычной тишине отчетливо послышался звук, похожий на щенячье поскуливанье. Хьюго помрачнел.

– Что за ерунда! Фиалка! Ты там? – Он повернул ручку и осторожно толкнул дверь. Заскулили громче. Хьюго нервно оглянулся на меня.

– Давай же! – нетерпеливо потребовала я. Меня просто разрывало от любопытства.

Хьюго толкнул дверь и осторожно вошел. Чтобы увидеть, что там происходит, мне пришлось до отказа вытянуть шею.

Зрелище было драматичным. Фиалка стояла, прижавшись к книжному шкафу, лицо белое, как ее рубашка. В своих бежевых лосинах и шелковом леопардовом шарфе она была похожа на Джин Тьерни[69]из фильма сороковых годов: только что обнаружила труп и уверена, что все примут ее за убийцу. С той только разницей, что Джин часто недоигрывала, а Фиалка… Конечно, было бы грубостью заявить, что она использовала сценические возможности ситуации, но Фиалкины стоны с профессиональной точки зрения были чересчур наигранны.

Первым движением Хьюго было броситься к оцепеневшей Фиалке и обнять ее. Мне, естественно, такое не очень понравилось. Я уставилась на хозяина кабинета, осевшего в кресле в позе, наводившей на вполне определенную мысль, – особенно после того как я заметила, что на столе перед ним лежит одноразовый шприц. Я подошла ближе, стараясь ничего не трогать, и увидела на полу у ног Филипа две иглы. Рукав был закатан, но на локтевом сгибе не виднелось никаких следов. Солнечный луч, проникавший в кабинет из распахнутого окна, ложился на отяжелевшее лицо. Сейчас Филип еще больше походил на Дракулу, но у меня и мысли не возникло, что убил его солнечный свет.

Глава четырнадцатая

– Надо вызвать полицию, – твердо сказала я. Фиалка, повиснув на Хьюго, издавала стоны, раздражавшие меня все сильнее. – Давайте уйдем отсюда. Я отведу Фиалку в кабинет Марджери, а ты зайдешь в соседний кабинет и позвонишь в полицию. И проследи, чтобы никто не входил сюда до приезда полиции.

Хьюго с сомнением посмотрел на темные локоны Фиалки, разметавшиеся на его руке:

– Ты считаешь… то есть, я должен…

– Предоставь это женщине, – решительно заявила я, обняла Фиалку за талию и оттащила ее от Хьюго. – Ты с этим не справишься.

– Хорошо, – согласился Хьюго, хотя я его, судя по всему, не убедила.

Хоть меня и одолела ревность (что мне крайне несвойственно) при виде Фиалки, которая, подобно грешной жене, под занавес спектакля возвратившейся к великодушному супругу, упала в объятия Хьюго, я оторвала их друг от друга только ради того, чтобы освободить Хьюго руки и дать ему возможность позвонить. Увы, я видела такое количество насильственных смертей, что немного опасалась вызывать фараонов и радостно сообщать, что имею касательство – пусть и косвенное – еще к одной.

Теперь очередь Хьюго. Конечно, я вполне способна на нечеловеческое великодушие, но только не в тех случаях, когда ему на грудь падают эффектные актрисы. Хьюго вполне, может разыграть гостеприимного хозяина, так что пусть пригласит милых полицейских полюбоваться пейзажем в кабинете Филипа Кэнтли – покойный худрук театра большего предложить теперь не в силах. Я отвела Фиалку в кабинет Марджери, усадила на диван и громко позвала Лерча. К счастью, я знала, что он внизу – чинит один из стульев, который сломал Фрэнсис, старый пьянчужка и сластолюбец в грязных носках.

Лерч выскочил на лестницу и задрал голову:

– Что случилось, Сэм?

– Разыщи ММ и скажи ей, что Филип Кэнтли умер, а Фиалка в шоке, потому что обнаружила тело. Хьюго сейчас вызовет полицию, так что пусть никто не дергается. Да, и еще, пришли, пожалуйста, Софи, хорошо?

Слишком тяжелое бремя для щуплых подростковых плеч. Лерч широко раскрыл глаза, челюсть у него медленно отвисла. Его лошадиное лицо стало похоже на могильный камень.

– Давай шевелись! – жестко приказала я. – Беги же, Лерч, не стой столбом! – Иногда я скучаю по своей прежней работе инструктора по аэробике. На самом деле я обожаю командовать. – Вот так, молодец.

Лерч – по-прежнему с отвисшей челюстью – тяжело затопал вверх по лестнице. Когда он поравнялся со мной, я рукой водворила его челюсть на место.

– Так гораздо лучше. Поверь мне.

Я проводила Лерча взглядом, размышляя, насколько он все перепутает, передавая мои слова Мелани. Но я недооценила мальчишку – уже через пять минут появилась Софи, полностью проинформированная. Она недавно вымыла голову и походила на сестру Шейнид О'Коннор, только моложе и еще красивее. Глаза Софи, и без того не маленькие, стали неправдоподобно большими, как у героини японских комиксов. На ней были расклешенные джинсы, крохотный топ и очередные гигантские уродливые кроссовки. Я вздохнула.

Слова рвались из Софи, как пена из бутылки с лимонадом.

– Сэм? Лерч сказал, что ты сидишь здесь с Фиалкой. Где Марджери? – Она огляделась, точно предполагая, что Марджери может выпрыгнуть из-под стола. – Что случилось с Филипом? Говорят, он умер? Не могу в это поверить. Но я уже видела Хьюго, и он все подтвердил.

– Где он? Я имею в виду – Хьюго…

– Стоит у кабинета Филипа и никого туда не пускает.

– Хорошо.

– Где Марджери? – снова спросила Софи, уже настойчивее. Странно.

– Она давным-давно ушла домой. Уже почти восемь. Я позвала тебя, потому что Фиалка в ужасном состоянии, а ты – ее подруга.

– Господи, уже почти восемь! – в ужасе воскликнула Софи. – А у нас еще столько работы. То есть… – Она осеклась и пристыженно взглянула на меня. – Я вовсе не это хотела сказать. Такая неразбериха. Что случилось с Фиалкой?

Фиалка, лежавшая на диване Марджери, пошевелилась и слабым голосом спросила:

– Софи? Это ты?

– Фиалка! Что случилось? – Софи опустилась на колени у дивана.

Я не очень верила в обморок Фиалки, зная по опыту, что те, кто склонен устраивать сцены по мелочам, часто оказываются самыми собранными и хладнокровными в кризисные минуты. Интересно, в какой степени реакция Фиалки вызвана искренним потрясением, а в какой – чистое притворство?

В отличие от меня, Софи относилась к речам Фиалки, как к Евангелию. Она нежно взяла одной рукой маленькие белые ладони подруги, а другой ласково коснулась волос.

– Ну, что случилось? – успокаивающе бормотала Софи. – Филип, да? Ты нашла его? Представляю, как это ужасно.

Если Софи и переживала по поводу смерти Филипа Кэнтли, то все ее эмоции перекрыла тревога за Фиалку. Это и понятно: Филип Кэнтли был не самым симпатичным человеком. А Фиалка, несмотря на редкую способность доводить коллег до белого каления, обладала очарованием – таким же сильным, как духи восьмидесятых годов.

– Я зашла к нему поговорить о пьесе, – слабо, но вполне внятно проговорила Фиалка, четко выговаривая каждое слово. У нее это здорово получалось. Софи убрала с ее лица волосы. Гладкий белый лоб блестел, как перламутр под заботливой рукой полировщика. – Не об этой, а о «Кукольном доме». Я хотела, чтобы ты шила к нему костюмы. Ты придумала такой чудесный костюм для Шекспира, ты так понимаешь мою фигуру…

Я уселась в кресло и вытянула ноги. На то, чтобы привести Фиалку в себя, явно уйдет не одна минута. Софи сияла от гордости. Никто не мог бы упрекнуть Фиалку в излишней утонченности, но, как правило, актерская техника позволяла ей попадать в яблочко.

– Значит, ты зашла к Филипу и…

– Он был уже… он лежал в такой позе… ох, это было ужасно, я сразу поняла, что он умер…

– Но как ты сумела это понять? – не удержалась я. – Ведь с ним мог случиться, например, сердечный приступ.

Софи подняла голову и сердито посмотрела на меня: не смей расстраивать Фиалку! Но было поздно. Фиалка уже погрузилась в свои страдания.

– Иглы! – взвыла она. – Я увидела иглы и поняла… О, как мог он быть таким глупым! Я говорила ему, говорила… Софи, я обещала тебе, что буду осторожной, и я была очень осторожной! Но он сделал по меньшей мере три укола! Я была в ужасе, я просто не знала, что делать, я не могла пошевельнуться…

Моего участия в беседе не требовалось. Софи целиком сосредоточилась на Фиалке, словно та признавалась в убийстве Филипа Кэнтли и, для полного счастья, – Ширли Лоуэлл.

– Ты хочешь сказать, что дала ему ампулы? Инсулин? – Софи спросила это с непередаваемым ужасом, и Фиалка быстро прикрыла лицо рукой. Сообразив, что это слишком хлипкая защита, она вырвала у Софи вторую руку и тоже поднесла ее к лицу. А после этого пробормотала сквозь пальцы:

– Знаю, знаю. Но я думала, что буду осторожной, правда. Филип был таким… дисциплинированным, таким серьезным. Вот чего я не могу понять. Что случилось? Это не может быть несчастным случаем. То есть…

Она уронила руки на грудь и уставилась на нас с Софи расширившимися от страха фиалковыми глазами:

– Вы думаете…

– Давай вернемся чуть-чуть назад, – предложила я своим самым добрым голосом. Мол, мне ты можешь рассказать все, я ведь скульптор. – Фиалка, по каким-то причинам ты потребляла инсулин. Разве инсулин «потребляют»? – задумалась я вслух. – Впрочем, давайте от бесплодных разговоров о терминологии перейдем к более насущному вопросу: Фиалка, какого хрена ты вообще ширялась этой дрянью?

– Инсулин не вводят в вену, – чуть ли не радостно воскликнула Фиалка. – Все гораздо проще. Дозы отмерены в маленьких ампулах, которые выписывают диабетикам. Инсулин вводят внутримышечно, это совершенно не больно.

– По-моему, мы немного отошли от сценария, – заметила я. – Мне все-таки хотелось бы выяснить причины твоего пристрастия к инсулину. Я уверена, что они у тебя были. Ты не показалась мне человеком с причудами…

– Хотела избавиться от лишнего веса! – сказала Фиалка так, будто ничего проще не было. Она оживилась. – Инсулин повышает уровень метаболизма, разрушает углеводы и жиры гораздо быстрее, чем это делает организм, – объяснила она с видом новообращенного сайентолога, вещающего о странных принципах своей организации. – Ты можешь есть все, что нравится, а потом сделать укол. В одной ампуле содержится необходимая доза, поэтому передозировка невозможна.

– Если только не вколоть в себя три ампулы подряд, – заметила я, вспомнив об иглах, валявшихся у стола Филипа.

– Зачем он это сделал? – простонала Фиалка, возвращаясь из ласкового мира диетических секретов в жестокую реальность. – Я не понимаю…

Ее голос звучал неестественно. Я внимательно посмотрела на нее. Осознав, что передозировка входила в планы Кэнтли, Фиалка была искренне потрясена, но не очень удивлена. Видимо, у нее имелись какие-то догадки.

– Фиалка, – медленно сказала я, – мне кажется, ты знаешь, почему Филип покончил с собой.

– Сэм! – сердито вскрикнула Софи. – Прекрати! Зачем ты на нее давишь?

– Так или иначе, правда всплывет наружу, – ответила я. – Полицейские умеют допрашивать. Они все из нее вытянут. Фиалке не мешает попрактиковаться перед встречей с полицией. Кроме того, по-моему, я и так знаю, в чем дело.

– Ты уверена, что полиции нужно это знать? – спросила Фиалка, бледнея.

Я пожала плечами:

– А тебе какая разница? Филип мертв. И ничего не может с тобой сделать. Почему бы тебе не поделиться с нами своими соображениями?

Фиалка кивнула. Она была мертвенно-бледна.

– В чем дело? – ревниво спросила Софи. Ей не нравилось, что мы с Фиалкой так долго переговариваемся поверх ее головы. – О чем вы?

Мы с Фиалкой переглянулись.

– Фиалка считает, – просто сказала я. – что Филип Кэнтли убил ту девушку, труп которой мы нашли в погребе. Ширли Лоуэлл.

Софи обмерла.

– О господи, – прошептала она. – О господи. Ее всю трясло. Похоже, с ней вот-вот случится сердечный приступ. Признаться, я не ожидала такой реакции. Кем в конце концов был для Софи Филип Кэнтли? Она заплакала.

– Он мог бы убить тебя! – сказала она сквозь слезы. – Он мог бы и тебя убить! О Фиалка, если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы никогда себе не простила – я бы убила его, если бы он хоть пальцем тебя тронул. О боже, это невозможно, я просто не…

Софи вытянула руку и, прежде чем Фиалка успела ее остановить, дернула за шарф на шее актрисы. Шарф сдвинулся – чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы мы увидели синяки над нежной ключицей. Софи забилась в неистовых рыданиях:

– Посмотри, что он с тобой сделал, подонок! Если бы он был жив, я бы сама его убила!

В дверь постучали. Софи вздрогнула; Фиалка быстро прикрыла шею и вжалась в диван, запрокинув голову, как Грета Гарбо перед расстрелом в «Мате Хари»[70]. Я же вполне обыденным тоном осведомилась:

– Кто там?

Ведь должен кто-то из нас осмысленно отреагировать на стук.

– Хьюго. – В дверь просунулась голова. – Полиция приехала. Они хотят поговорить с Фиалкой, если ей лучше.

На то, чтобы справиться с последовавшей бурей чувств, ушло примерно четверть часа.

– То есть ты считаешь, что он покончил с собой? – спросил Хоукинс.

– Понятия не имею. Я его почти не знала. Пару раз он рыкнул на меня, когда мы столкнулись в коридоре, – вот на таком уровне мы и общались. Он на всех рычал, не только на меня. В последнее время Филип был очень нервным – после того как нашли тело в погребе. Причем, обрати внимание, никто не понимал почему.

– Это лишь гипотеза, – отметил Хоукинс. – Даже несмотря на заявление Фиалки Трэнтер. Черт возьми, говорят, что всякий, кто знакомится с актерами в реальной жизни, разочаровывается. О ней этого не скажешь. Половина нашего участка выстроилась в очередь, чтобы взглянуть на Фиалку.

– Ты, полагаю, тоже своего не упустил, – сухо сказала я. – Дело-то ведешь не ты.

– Ну, может, разок и посмотрел, – признался Хоукинс. – Маленькая такая.

– Трудно заподозрить ее в том, что она задушила человека, – согласилась я. – А вот воткнуть иглу с инсулином в любовника – это раз плюнуть. Филип Кэнтли ведь не оставил записки, так? Я ничего не видела у него на столе.

Хоукинс покачал головой:

– Они и в его компьютере посмотрели на тот случай, если он там что-нибудь оставил. Сейчас так довольно часто делают. Но ничего не нашли. Филип Кэнтли обедал с агентом, уже проверили. Возможно, за едой они изрядно поддали. Кэнтли мог напиться и, вернувшись в театр, ширнуться… Честно говоря, ничего глупее этой версии я не слыхал. Не хотелось бы мне рассказывать такие истории в суде. Трудно объяснить подобный идиотизм. По одной из гипотез, Кэнтли, решив, что перестарался с обедом, по пьяни подумал, что одного укола будет недостаточно и догнал еще парочкой. Звучит не очень правдоподобно.

Я скептически смотрела на него:

– Фиалка утверждает, что Филип был очень дисциплинированным. Трудно представить, что он способен на подобную глупость.

– Согласен. Значит, либо это самоубийство, либо кто-то его убил.

– Самоубийство, потому что он убил Ширли Лоуэлл и понял, что полиция догадалась?

– У нас не было никаких доказательств его причастности к смерти этой девушки. И до сих пор нет, кроме того, что, будучи художественным руководителем театра, именно Филип общался со всеми кандидатками. Ну, и есть еще заявление Фиалки Трэнтер о том, что Филип Кэнтли любил рискованные постельные игры и несколько раз до смерти напугал ее. Вряд ли это можно назвать задержанием с поличным. И Филип должен был это понимать. Три года – слишком долгий срок, чтобы можно было собрать доказательства. Говорили, что у Ширли Лоуэлл появился новый приятель, но никто не знает, кто именно, или все притворяются, что не знают. Версия о суициде казалась настолько очевидной, что никто особо не ставил ее под сомнение. Она была поклонницей «Мэник Стрит Причерз» и очень переживала, когда их гитарист Ричи якобы покончил с собой. Они нашли ее машину в том же месте, где он оставил свою. В магнитофоне была кассета с записью «Маньяков». Все знали, что у Ширли депрессия.

– Вызванная, возможно, романом с человеком, который любил душить ее в постели. Ширли наверняка боялась его бросить, поскольку он мог не дать ей роль в следующем спектакле.

– Похоже, Кэнтли практиковал такое постоянно, – сказал Хоукинс. – Фиалке он дал главную роль в своем спектакле. Около месяца назад они вместе ездили отдыхать. В Венецию. Она говорит, что именно там он пообещал ей эту роль.

– Теперь понятно, почему она не очень хотела обсуждать поездку в Гоа, – заметила я. – И что теперь?

Хоукинс пожал плечами:

– Нет никаких доказательств, что Кэнтли убил девушку. Записки он не оставил. Убийца Ширли Лоуэлл мог убить и Филипа Кэнтли, чтобы повесить на него новое убийство. Дело очень запутанное. Хорошо, что его дали не мне. Слушай, Сэм. – Он наклонился вперед. Мы почти касались друг друга коленями. – Давай на минуту забудем о трупах. На самом деле я пришел поговорить обо всей этой ситуации с Дафной. Не хочу, чтобы ты думала, будто я повел себя как сволочь. Я просто запутался…

Тут позвонили в дверь. Момент был выбран настолько удачно, что я не сомневалась – прибыл Хьюго.

– Привет, – сказал он, быстро поцеловал меня в губы и прошел в студию. – Почему у твоих дверей припаркована полицейская машина? Кстати говоря, ничего болезненнее этих дверей я в жизни не видел… Боже, какой бардак! Похоже на фотографию «До ремонта» в «Строительном обозрении».

– Вполне чисто, – пробурчала я. – Просто слишком много вещей.

– Можно и так сказать, – согласился Хьюго и, взглянув на мобили, добавил: – Хм, интересно.

Хоукинс встал и оценивающе уставился на Хьюго, сложив руки на груди и расставив ноги, – можно было подумать, что Хьюго вызвали на допрос и Хоукинс вознамерился выбить его из равновесия. Но эффект был несколько смазан, поскольку вывести Хьюго из равновесия невозможно в принципе. Кроме того, до его прихода мы сидели под высокой платформой, на которой я сплю, так что Хоукинс находился в тени.

– Хоукинс, познакомься, это Хьюго Филдинг. Он актер, играет в спектакле, для которого я делаю мобили. Хьюго, это инспектор Хоукинс, мой друг.

– Твой друг? – Хьюго вздернул бровь. – Инспектор Хоукинс, общаясь с этой юной дегенераткой, вы ставите себя в щекотливое положение. Впрочем, вы наверняка жаждете наставить ее на путь истинный. А о твоих вкусах, Сэм, я умолчу, ибо еще не изучил их досконально.

Он шагнул к Хоукинсу и протянул руку, которую тот неохотно пожал. Я с ужасом заметила, что Хьюго до сих пор не избавился от лака для ногтей «Жиголо».

Трудно было отыскать более противоположных друг другу людей. Хоукинс – крупный, грузный, в дешевых штанах из универмага «Марк и Спенсер» и акриловом свитере – выглядел именно так, как полагается выглядеть полицейскому, подружку которого зовут Дафной. Хьюго – высокий, стройный, если не сказать тощий, щеголеватый, в пижонских полосатых брюках, свободной шелковой рубашке с кружевами и куртке ржавого цвета, чуть прихваченной на талии, – походил на аристократическую рок-звезду. Если говорить о фактах, Хьюго родился и вырос в маленьком, домике в Сербитоне, но фигура и длинный нос, не говоря о манерной речи, создавали впечатление ленивого аристократа, развлекающегося самовыражением.

– Ты не забыла, что мы договорились о рандеву, дорогая? – спросил Хьюго, повернувшись ко мне спиной. – Тебе, кстати, не стоило одеваться, – добавил он, бросив равнодушный взгляд на мои легинсы с черепом и костями и короткий черный свитерок.

– Я как раз собирался уходить, – сквозь зубы процедил Хоукинс.

– Не позволяйте мне вас задерживать, – сладчайшим голосом пропел Хьюго. – Сколь интересными ни казались бы мои речи.

Я, прищурившись, наблюдала за Хьюго: если бы даже он обежал вокруг меня, пометив территорию, то вряд ли выразил бы свои чувства более откровенно. Хоукинс схватил свою кожаную куртку и свирепо забросил на плечо.

– Вы непременно должны порекомендовать мне вашего портного, – продолжал Хьюго.

Скрипнув зубами, Хоукинс подошел ко мне и обнял, чего, как правило, никогда не делал – тем паче при свидетелях.

– Увидимся, – буркнул он. – Когда ты будешь одна.

Злобно глянув на Хьюго, он протопал к дверям, поскрежетал металлическим засовом и сказал:

– Не забудь запереть, когда он уйдет. Осторожность не помешает.

– Я непременно напомню ей об этом завтра утром, инспектор, – пропел Хьюго. – Простите, я не понял, что вы – местный участковый, а то завалил бы вас вопросами. Безопасность жилищ неимоверно волнует меня.

Хоукинс яростно хлопнул дверью. Впрочем, он всегда так делал. Я повернулась к Хьюго, не зная, хохотать мне или кинуть в него чем-нибудь тяжелым.

– Поразительная грубость, – сердито сказала я. – В жизни не видела более откровенной демонстрации ревности и собственнических инстинктов.

– Ага, вспомни, как ты вчера отдирала от меня Фиалку, – пробурчал он. – Я бы не удивился, если бы ты запела: «Джолин, молю тебя, не забирай моего мужчину».

Хьюго присел на кухонный стол, достал из кармана пачку сигарет и склочно поинтересовался:

– Кто это такой все-таки? И не говори, что просто знакомый.

– А кто такая Фиалка, раз ты сам о ней заговорил? – отрезала я, сама удивившись своей реакции и поразившись тому, что громы и молнии Хьюго мне приятны. Обычно к вспышкам ревности своих любовников я отношусь как к сифилису. – По-моему, она недолго колебалась, прежде чем пасть в твои объятья. А еще ты почему-то в курсе ее интрижки с Филипом.

– У нас с Фиалкой, – Хьюго прикурил, – случился роман в театральной школе, с тех пор мы добрые друзья. Она доверяет мне свои секреты. Но я – не мужчина ее мечты. Фиалке нравится, когда ею командуют, а мне не хватает энергии делать это двадцать четыре часа в сутки. Мне больше нравится валять дурака и отпускать остроты. Как ты наверняка уже заметила. Твоя очередь, дорогуша моя.

Он явно повеселел.

– Мы с Хоукинсом, – безропотно ответила я, – то ссоримся, то миримся. Он живет с женщиной по имени Дафна. Они собираются пожениться, и бедный Хоукинс вконец запутался. Но у нас в любом случае ничего не вышло бы, и мы оба прекрасно это понимаем.

– Безнадежная любовь, – довольно проговорил Хьюго. – Художница и инспектор полиции. Я так понимаю, ты заявишься на их свадьбу с ног до головы в черном, с маленькой вуалеткой, встанешь в углу церкви и не будешь ни с кем разговаривать. Люди спросят у него, кто ты, а он, сглотнув скупую мужскую слезу, ответит: «Печалью навсегда уста свело. Перо выводит: «Все иначе быть могло»…»[71]

Я вытащила у него изо рта сигарету, затушила ее и сказала:

– Стой, рот тебе зажму я, – и поцеловала его.

– Я могу считать это окончательным решением? – спросил он через несколько секунд, уже без куртки, в одной расстегнутой рубашке. – Мне бы не хотелось, чтобы ты использовала меня как микстуру от страданий по сержанту Пролу. Если хочешь, можем взять напрокат полицейскую форму. Она пойдет мне больше, чем ему. У него не то телосложение.

– Хьюго. Заткнись! – Я вцепилась ему в волосы.

Он смотрел на меня с покорностью, но в глазах тлела шкодливая искра:

– Что такое, дорогуша моя?

Я взвыла от досады и начала остервенело расстегивать ему штаны. Существовал лишь один надежный способ заставить Хьюго замолчать.

Глава пятнадцатая

На следующее утро я проснулась в несусветную рань – в девять часов – от непрерывного стука в дверь. Посетитель либо не мог найти звонок, либо, подчеркнуто уважая мою нервную систему, решил будить меня постепенно. Завернувшись в кимоно, я спустилась с платформы, шатаясь как пьяная, прошлепала к двери и мутным взором уставилась в глазок. После чего принялась открывать дверь – процедура не из быстрых, поскольку мои засовы и замки наскоком не возьмешь, да и пальцы совершенно не слушались.

– Ну, на конце-то! – крикнул Салли, целуя меня в обе щеки. – Я приноси завтрак.

– Хорошо. Было б еще лучше, если бы ты при этом меня не будил.

Я прошла на кухню и насыпала кофе в кофеварку. Салли достал из шкафа тарелку, изучил ее с плохо скрываемым подозрением и тщательно вымыл с мылом под краном. Я уже не помню, когда в последний раз видела жидкость для мытья посуды. Салли вытер тарелку собственным носовым платком, поставил на стол и извлек из пакета гору рогаликов. Я скрылась в ванной – чистить зубы и умываться. Когда я вернулась, Салли уже разлил кофе в три чашки.

– Я носи одну чашку Хьюго, – объявил он.

Я внимательно посмотрела на него и затянула потуже пояс кимоно:

– Как ты догадался?

– Я смотри… и вижу его вчера вечер, когда он возвращайся домой. Говорит, встречайся с тобой. Он выгляди, – добавил Салли, – очень радостная.

– Салли! – крикнул сверху Хьюго. – Это ты?

– Мы завтракай, – ответил Салли. – Ты будешь?

– А ты как думал?

Через несколько секунд Хьюго спустился вниз, завернутый в голубой халат, который я купила в секонд-хенде и никогда не надевала – он был мне велик, ноги путались в полах, и лазать в нем по лестнице было опасно для жизни.

– Он мне нравится, – задумчиво сказал Хьюго, разглаживая рукой подол халата. – Я, наверно, его позаимствую. А, кофе. Молока нет?

– В этой дом, – сказал Салли, с трудом справляясь с чуждой итальянцу английской грамматикой, – если ты что-то хочу – ты носи его сам.

– Не обязательно, – Хьюго подмигнул мне. – Спасибо, Салли.

Он отхлебнул кофе. Я дожевала круассан с шоколадом и глубоко вздохнула.

– Мне казайся, это очень хорошее идея, – продолжал Салли. – Ты и Хьюго. Вы оба очень надоеда, а так вы доставай друг друга и не мучай остального.

– Я и правда несколько измучен сегодня, – согласился Хьюго. – Если бы знал, что у нее на уме, остановил бы раньше. Так зачем ты пришел, Салли? Или ты просто добрый ангел, явившийся благословить наш союз священными дарами датского кондитерского искусства…

– Французского, – пробормотала я.

– …французского – поправка принимается – кондитерского искусства, или ты зашел побеседовать о трупах? Я склоняюсь ко второй версии.

Салли мгновенно погрустнел.

– Это такой ужас, – простонал он. – Я забывай на минутка, а ты меня напомни.

– Все равно вспомнишь, когда придешь в театр, – заметила я. – Там наверняка сейчас полицейских пруд пруди.

– И ни у кого нет алиби, – заметил Хьюго. Он затянулся сигаретой и закашлялся, выпустив клуб дыма.

– Что очень приятно, – сказала я.

Не обращая на меня внимания, Хьюго продолжал:

– Мы все там болтались. Я, конечно, все время сидел в углу – кроме тех мгновений, когда полагалось носиться по сцене. Я чуть лодыжку себе не сломал, потакая прихотям свихнувшегося от жажды власти осветителя, но кто может это подтвердить? Ни один из тех, кто был вчера в театре, не сможет доказать, что у него не было возможности зайти к Филипу и накачать его инсулином.

– А ММ? – спросила я. – Она все время была на виду.

Хьюго посмотрел на меня с жалостью.

– Только не пытайся меня убедить, что она ни разу не сходила в туалет или за кулисы – что-нибудь проверить. Никто не сможет ответить за каждую минуту. Я, например, – добавил он, затягиваясь еще раз, уже без кашля, – с большим подозрением отнесусь к тому, кто сумеет представить железное алиби.

– Я было там все время! – запротестовал Салли. – С Сэм и Софи! – Он повернулся ко мне. – Сэм, ты разве меня не видел?

– Видела, – согласилась я. – Но я не могу поклясться, что ты ни разу не отлучился. Я же все время смотрела на сцену.

Салли выглядел смертельно обиженным.

– Я уходи в театр, – заявил он, решительно отпихивая от себя тарелку. – Я говори с Софи, и мы узнавай – она помни, что я все время сиди с ней рядом.

– Да, но… – начала я.

Салли уже шагал к двери с таким видом, будто его погладили против шерсти.

– Софи, – холодно сказал он, – мой подруг. Она помни, что я там было. Вот увидишь.

Он хлопнул дверью. Я скривилась:

– Черт. Не хотела его обидеть. Но что я могла сказать? Ну да, мне кажется, что он все время был там…

– Понимаешь, о чем я? – спросил Хьюго. – Главный подозреваемый – тот, у кого есть железное алиби.

– Не говори глупостей. Только не Салли. И кроме того, – добавила я, – вопрос не только в том, чтобы улучить минутку и проникнуть в кабинет Филипа. Это должен быть человек, которому он лично доверял и мог подпустить к себе близко.

– Филип за обедом напился в стельку, – заметил Хьюго. – Мог прикорнуть за столом и даже не заметить, что кто-то вошел.

– Откуда ты знаешь? – спросила я.

Хьюго поднял руки в знак примирения:

– Нет, дорогуша моя, только не воображай, будто поймала меня. Я уже сказал, что все время сидел в углу. Дело в том, что наливал Филипу мой агент Ронни, а он не из тех аскетов, что шарахаются от бренди, как черт от ладана. Ронни позвонил мне вчера в стельку пьяный – он уже слышал, что Филип умер, но не знал как. Вот и перепугался, что напихал в Кэнтли такое количество свиных ножек, что у того случился сердечный приступ.

– Свиных ножек? – с отвращением переспросила я.

– Это очень модно.

– Ф-фу!

– Ронни сказал, – продолжал Хьюго, – что Филип был явно не в себе. Пил безостановочно и много, даже по меркам Ронни. Еще один довод в пользу версии о самоубийстве. Филип страшно мучился. Чувство вины из-за убийства Ширли Лоуэлл и страх перед неминуемым арестом.

– Но арест не был неминуемым. К тому же он не оставил записки.

– Детали, детали, – Хьюго величественно взмахнул рукой.

– Тебе надо подновить лак, – заметила я, – он облупился. Если предположить, что это все же не самоубийство, по-твоему, Филип был в отключке, когда к нему в кабинет прокрался Убийца со Шприцем, так? Но есть еще одна деталь, и она показывает, что это сделал человек, хорошо знавший Филипа. Убийца взял шприц жертвы. Не думаю, что Филип трепался всем подряд о своем диетологическом открытии. Софи знала о Фиалке и могла предположить, что Филип тоже знает об инсулиновой диете. Но я сомневаюсь, что Софи захочется сваливать вину на свою подругу.

– Я знал, что Фиалка колется инсулином, – услужливо вставил Хьюго. – На самом деле она много кому рассказала. И, даже если бы она не рассказала мне, у меня было достаточно причин подозревать, что она встречается с Кэнтли. Они плохо это скрывали. Отпуск в одно и то же время, а потом ее берут на роль Норы… Странно, если другие не догадались.

– Софи говорила, что Фиалка встречается с банкиром.

Он пожал плечами:

– Только чтобы ее прикрыть. Ей не хотелось, чтобы кто-то подумал, будто Фиалка заграбастала роль Норы не самым честным путем. Хотя она и так могла бы ее получить. Фиалка наверняка сыграет отлично, – добавил он.

– А кто теперь будет ставить пьесу? Бен?

– Не знаю. Может быть. Временно, пока они не найдут нового художественного руководителя. У Бена не получится – не того замеса человек. Вообще ему очень не повезло, что Филип умер. Бен хорош в роли помощника; если бы они проработали еще пару лет, у него накопился бы приличный список постановок, а так он оказался в непонятном положении. Уверен, он и сам это понимает. Бен поразил меня своей способностью чувствовать ситуацию. А новый худрук наверняка приведет своего помощника. Бену не повезло.

Хьюго посмотрел на часы.

– Боже, мне уже надо быть в театре. Сегодня генеральная репетиция. Вот повеселимся! – Он вдруг смолк, точно озаренный какой-то идеей.

– О чем задумался? – спросила я. – Благородное чело избороздили задумчивые морщины…

– А? Нет, ничего особенного, – сказал Хьюго, вставая. – Мне надо принять душ.

– Нет, что случилось? – не отступала я, сгорая от любопытства.

– Просто подумал, что нет худа без добра, – неохотно признался Хьюго. – Бен неминуемо лишится работы, а для ММ все вышло как нельзя лучше. На прошлой неделе Филип зашел посмотреть прогон, а потом пригласил ее выпить, чтобы поделиться соображениями. Обычное дело, ничего странного, но ММ терпеть не может, когда посторонние лезут в ее работу до завершения. А Филипу нравилось думать, будто он все знает лучше других. Подозреваю, он немного повыпендривался перед ММ, а она этого не переносит. В чем ее нельзя, конечно, винить. Филип бывал жутко противным.

– А ММ – жутко упрямой, – вставила я.

– Настоящая ослица, – подтвердил Хьюго. – В любом случае смерть Филипа, естественно, означает, что он не будет вертеться вокруг и изводить ММ во время генеральной и предварительных просмотров. Не сомневаюсь, она ему крайне признательна. В спектакле, конечно, есть шероховатости, но она видит их гораздо лучше, чем посторонний человек. Я, – заявил Хьюго, – полностью доверяю ММ. Она ведет себя так сдержанно, что просто не понимаешь, как много она в тебя вкладывает, до тех пор пока все кусочки мозаики не расставлены по местам. «Сон» получится отличным.

– Вряд ли в этом можно усмотреть мотив для убийства, – заметила я. – Убрать босса с дороги, чтобы в спокойной обстановке закончить работу над спектаклем.

Хьюго поднял брови.

– Разумеется, нет, – уверенно сказал он. – Ну, мне пора в душ.

Он исчез в ванной. А я, глубоко задумавшись, смотрела ему вслед.

Хьюго ушел, а я погрузилась в горячую ванну, решив пропустить визит в гимнастический зал. Вполне достаточно вчерашней активности. Я никак не могла разобраться, что значит для меня Хьюго, а потому приняла волевое решение вообще не думать на эту тему. Мы снова не договорились о встрече; при каждом расставании непременно наступал момент, когда мы смотрели друг на друга и слова были готовы сорваться с наших губ, но никто не мог первым предложить встретиться. Детский сад.

Я долго терла себя мочалкой, потом наложила на лицо маску, голову обмазала целебными кремами, а ноги – депиляционными лосьонами. Все это очень напоминает техобслуживание автомобиля. Наконец, когда все мои поры открылись и задышали, когда волосы были завернуты в полотенце, а кожа стала шелковой и обиженной на все, что ей только что пришлось вынести, я свернулась калачиком на диване и набрала номер своего галерейщика Дагги, чтобы сообщить ему, что он может заглянуть и посмотреть новые скульптуры.

Меня тронуло, с какой искренней радостью бедняга воспринял мой звонок. Дагги не любит, когда его художники отправляются в самоволку на несколько месяцев.

– Я столько сообщений оставил на твоем автоответчике, а ты так ни разу и не ответила, – хныкал он. – Я волновался. Пойми, золотце, художественная натура – это одно, но не снимать трубку несколько месяцев подряд – совсем другое. В конце концов я решил, что золотце, по всей видимости, завела нового любовника и у нее нет времени мне звонить, но это – слабое утешение.

– Никакого секса, одни мобили, – ответила я коротко. По-другому разговаривать с Дагги нельзя – он мог бы выступать за сборную Великобритании по трепу.

– Великолепно! – Голос Дагги буквально звенел радостью. – Когда я могу зайти на них посмотреть? У нас есть отличные идеи для инсталляции. Помнишь этого жуткого Вилли, которого мне навязали в ассистенты? А Адриана? Того, что носит бледно-розовые костюмы?

– Бледно-розового не помню…

– Уверяю тебя! Точно такого же гадостного оттенка, как то американское вино, которое все время рекламируют. Белый «Зинфандель», только розовенький. Господи, это какой-то кошмар. Я все время боюсь, что люди решат, будто он мой дружок, такой позор. Короче говоря, оказалось, что у Адриана наметанный глаз. Он прослушал курс по организации выставок. Я понимаю, ты такие вещи презираешь, но, как выяснилось, в деле он очень даже неплох, несмотря на весь этот идиотизм, которым набита его голова. Адриан решил, что можно сделать так, чтобы один из мобилей падал с потолка. Я приведу его к тебе. А потом мы могли бы от него избавиться и где-нибудь мило поужинать, как ты считаешь?

Мы договорились встретиться на следующий день, и я, ухмыляясь, повесила трубку. Я так давно не говорила с Дагги, что его болтовня не высосала из меня всю энергию, а, напротив, придала бодрости. Я высушила волосы и полезла на платформу – поразмыслить, что сегодня надеть. Как всегда после приступа лихорадочных трудов, меня переполняла радость: наконец-то можно выбрать наряд, состоящий не только из дырявых свитеров и заляпанных джинсов. Совершенное счастье. В конце концов я остановилась на узких виниловых брюках с поясом ниже талии, маленькой майке с надписью «Барби – шлюха» и сюртучке из синели. Волосы собрала в узел множеством голубых заколок. Затем спустилась в ванную и накрасила губы помадой цвета сливочного мороженого. Теперь я была готова столкнуться с реальным миром. А готов ли он столкнуться со мной – совсем другой вопрос.

Я припарковалась у служебного входа, заперла машину. Спешить некуда, я наслаждалась жизнью, чувствовала себя владычицей мира. Сияло солнце, а небольшой кусочек неба, видневшийся между крыш, был ярко-синим – неплохое сочетание. Я провела ночь с Хьюго, закончила работу над мобилями, и теперь ими будут заниматься техники, а мне уже наплевать, с какими проблемами они могут столкнуться. Словом, настроение приподнятое.

Я прошла мимо стоявшего у двери Вива, оглядевшего меня с нескрываемым интересом – нечасто меня увидишь в приличной одежде, – и, мурлыча под нос веселую песенку, углубилась в лабиринт коридоров, ведущих к сцене. Все же приятно обладать правом бродить по театру как мне вздумается, особенно без всякого дела.

Голоса актеров я услышала задолго до того, как оказалась за кулисами. Я, как и все остальные, уже знала пьесу настолько хорошо, что по обрывочным фразам могла определить, какую сцену репетируют. Единственным исключением были комические интерлюдии, которые, честно говоря, мне никогда не нравились. Мне всегда казалось, что Шекспир придумал всех этих своих Пигв, Миляг и гробокопателей с целью подложить свинью самым мужественным актерам, а вовсе не для того, чтобы порадовать их хорошими ролями.

Гермия и Елена – они же Фиалка и Хэзел – стояли на сцене и доводили друг друга до белого каления. Гермия не могла поверить, что оба поклонника бросили ее ради презираемой прежде Елены, и обвиняла последнюю в том, что она их околдовала. Елена же была убеждена, что все это – розыгрыш, цель которого – подчеркнуть, что ни один из парней не находит ее даже отдаленно привлекательной, и это, с ее точки зрения, издевательство расстраивало ее все больше и больше. Сцена постепенно вырождалась в поток оскорблений. Гермия, решившая, что Елена иронизирует над ее невысоким ростом, перестала владеть собой:

Как, я мала, раскрашенная жердь? Как, я мала? Не так уж я мала, Чтоб не достать до глаз твоих ногтями!

Я видела раньше, как разводили сцены, и знала, что сейчас последует. На последней фразе Гермия срывается на визг и, скрючив пальцы, точно когти, прыгает на Елену, Лизандр оттаскивает ее в сторону, подбрасывает вверх и держит на руках. Гермия вырывается и снова бросается на Елену. Деметрий, пытаясь спасти Гермию, перебрасывает ее Лизандру через голову Елены и падает, сбитый с ног мощным ударом Гермии. Лизандр победоносно хватает Елену и держит ее над головой, как трофей. Сцена была отработана идеально (хореографию ставил Тьерри), время выверено до долей секунды, оба актера-мужчины очень сильны физически. Пол, игравший Лизандра, постоянно занимался спортом, так что мог подбрасывать шестидесятикилограммовую Хэзел будто тряпичную куклу.

До меня донеслось энергичное шарканье, потом вместо следующей реплики – сдавленный всхлип Хэзел.

– Хэзел, что случилось? – спросил Деметрий – Фишер.

– Глаз, – простонала Хэзел. – По-моему, она попала в него ногтем…

– Ты сама не вовремя шагнула! – визгливо запротестовала Фиалка. – Я не виновата!

Я дошла до конца коридора, свернула за угол и поравнялась со столом зампомрежа. За ним, как всегда, сидела Луиза. Откинув голову, она наблюдала за происходящим на своем жутковатом инопланетном мониторе. Рядом вечно раздраженный Стив орал:

– Что, черт возьми, происходит?

Будто Луиза несет личную ответственность за все катастрофы в «Кроссе».

– Фиалка не вовремя прыгнула на Хэзел, – спокойно ответила Луиза. – По-моему, ничего страшного.

– Черт подери, Луиза! – злобно выкрикнул Стив, точно сама Луиза царапнула Хэзел глаз, и пошлепал прочь, бренча висящими на поясе инструментами. Его задница была похожа на мешок с гнилой картошкой.

Не обратив на него внимания, Луиза улыбнулась. Я нырнула в кулису, чтобы взглянуть на сцену. Вокруг заплаканной Хэзел толпились озабоченные медики-любители. Всеми покинутая Фиалка дулась на правом краю авансцены.

– Ты сможешь работать? – спросила наконец Мелани, после того как одна из ассистенток худрука принесла какую-то мазь.

– Естественно, сможет, – пробурчала Фиалка – достаточно громко, чтобы все расслышали.

– Что ты сказала? – набросился на нее Деметрий-Фишер. – Не понимаешь, что ли, – у нее царапина в миллиметре от глаза?

– Я нечаянно! – запротестовала Фиалка. – Я ни в чем не виновата! Если бы ты сам раньше ее оттащил, этого бы не произошло!

– О, бога ради…

– Правильно, хватит! – властно потребовала Мелани и хлопнула в ладони. – Я хочу повторить эту сцену. И на этот раз все должны быть на своих местах. Мы только что увидели, к чему может привести ошибка.

– Если вы говорите обо мне… – начала Фиалка, но под выразительным взглядом Мелани моментально заткнулась. – Я не хотела тебя обидеть, Хэзел, – сердито добавила она. – Как ты?

Фишер сухо хихикнул, давая понять, что сказано слишком мало и слишком поздно. Пол стоял, сунув руки в карманы, и выразительно молчал. Хэзел аккуратно сложила платок, положила в карман и тихим, строгим голосом вполне натурально произнесла:

– Я знаю, что ты не хотела, Фиалка. Постараемся быть осторожнее в этой сцене.

– Отлично, давайте начнем со «Славно…», – распорядилась Мелани. – Все по местам.

– Освободите, пожалуйста, сцену! – крикнул Мэттью, торопясь за Мелани, которая направилась к своему стулу в центральном проходе.

Ассистентки помрежа исчезли за кулисой, возбужденно переговариваясь: «Ты видела, что случилось?» – «Нет, а ты?» – «Она вцепилась ей в лицо когтями. Ты бы видела эту царапину!» А Хэзел мгновенно вошла в роль Елены и страдальческим голосом говорила:

Славно! Нет у тебя ни робости, ни капли Девичьего стыда.

Меня, как всегда, поразило умение актеров мгновенно перевоплощаться. Фишер, который до репетиций казался мне обычной смазливой юной бездарностью, играл очень умно, что вообще-то не должно было меня удивлять. После первого же разговора с ним становилось ясно: У этого парня есть кое-что еще, помимо симпатичной морды. Судя по всему, он немало поработал с текстом, и его Деметрий, поначалу юнец совратительный, жестокий и злобный, к концу пьесы, после всего, что случилось в ночном лесу, становится вполне сносным типом. В сцене, которую они репетировали сейчас, Деметрий, Хэзел и Фиалка так умело заводили друг друга, что драка выглядела по-настоящему страшной. Обычно подобные потасовки в спектаклях преподносятся как комические номера.

Единственным слабым звеном оставался Пол, который всегда играл самого себя, тупо подавая реплики и не проявляя никакого интереса к развитию характера. Как мужчина он был великолепен: высок и широк в плечах, с рыжей шевелюрой и великолепной молочно-белой, чуть веснушчатой кожей. Однако Пол был из тех актеров, которых держат скорее для импозантности, чем для дела. Если бы у него был разумный агент, он бы отправил его на телевидение, и Пол играл бы в сериале доктора или полицейского и получал бы мешки писем от восторженных фанаток.

Я досмотрела сцену до конца. На этот раз все движения были выполнены точно, хотя им не хватало той спонтанности, от которой захватывало дух. Все излишне осторожничали, кроме Хэзел, которая бросалась в воздух с прежней энергией, словно ничего не случилось, – а может, с ее точки зрения, ничего и не случилось. Хэзел не интересовало ничего, кроме роли; царапина не имела отношения к спектаклю и была мгновенно забыта. Свойство, достойное восхищения.

Я смотрела на Хэзел, и меня невольно задевало то страдание, с каким она произносит свои реплики. Я вдруг поняла, что думаю о Ширли Лоуэлл. Хэзел была способна мучиться и переживать за вымышленную Елену, но при этом равнодушно отмахнулась от известия, что девушка, которую она знала, покончила с собой. Как Хэзел относится к смерти Ширли теперь, когда стало известно, что девушку убили? Может, прямо спросить у нее? Скорее всего, Хэзел ответит что-нибудь невнятное своим тихим голосочком и сменит тему, но все-таки попытаться стоит.

Как позже выяснилось, это было не лучшее решение.

Глава шестнадцатая

Актеры убежали со сцены, слегка приволакивая ноги, – так они делали всякий раз, когда заканчивалась работа над их сценой и требовалось быстро освободить пространство для других. Можно подумать, их специально обучают этому в театральных школах. Но, оказавшись за кулисами, все резко тормозили. Со сцены доносились голоса Оберона и Пэка. Последней появилась Фиалка. Замерев в позе загнанного животного, она с тревогой осмотрелась и капризным голоском вскрикнула:

– Софи! Софи?

Та уже спешила к ней:

– Фиалка! Я все слышала. Как ты себя чувствуешь?

Фиалка бросилась в объятия Софи с видом кинодивы времен немого кинематографа.

– После репетиции мне надо идти на допрос, – хныкала она, – и писать заявление. Мне страшно. Не могу сосредоточиться, а у нас еще не получилась сцена, и все просто набросились на меня…

Сидевшая за столом Луиза вежливо, но твердо шикнула на Фиалку. Софи встретилась с помощницей худрука взглядом.

– Извини, Луиза, – прошептала она. – Пойдем, Фиалка, а то мы путаемся под ногами. Давай встанем у другого выхода, у нас есть время поболтать.

Она увела Фиалку. Стив свирепо посмотрел им вслед:

– Как будто не понимает, что театр – не место для истерик.

Луиза щелкнула переключателем на пульте, взглянула на расписание и тихо проговорила в микрофон:

– Деметрий к правому выходу, Деметрий к правому выходу, пожалуйста.

«Сон в летнюю ночь» двигался вперед без особых сбоев, как хорошо отлаженный механизм. У меня появилось ощущение, будто я – в рубке боевого корабля; реальные события – где-то далеко, прибегают и убегают с сообщениями возбужденные люди, но здесь, в центре мироздания, царит спокойствие – стол в озерце желтого света и невозмутимый штурман Луиза. Казалось, уйди отсюда – и сразу очутишься на периферии событий.

У пожарного ведра стоял Пол, быстро и нервно стряхивая в песок пепел.

– Что думаешь об этом спектакле? – саркастически, но очень тихо спросил он. – Она ведь твоя подруга, да?

– Ты о Фиалке?

– Такой бардак. – Он пропустил мои слова мимо ушей; ему просто хотелось спустить пар, а я первой подвернулась под руку. – Фиалка, конечно, полный вперед. Хэзел ни в чем не виновата. Хейзи никогда не ошибается. Репетируя с ней, бесишься и пугаешься ее безупречности, но понимаешь, что это – от Бога. – Пол прикурил от бычка следующую сигарету и снова заговорил: – На самом деле Шекспир – это не мое. Я, конечно, учился в театральной школе и все такое, отбарабанил свой срок, но в «Сне» согласился играть только потому, что агент настоял. Он считает, что поработать с ММ полезно для карьеры. Она ведь довольно известный режиссер, да? В общем, – заключил он, затягиваясь сигаретой с такой страстью, словно это была трубка от баллона с кислородом, – мне, честно говоря, весь этот бардак не по душе. Да и о стишата эти язык сломаешь. По-моему, я скорее актер натуралистического типа, понимаешь?

– Я как раз думала о том, что ты классно смотрелся бы по ящику, – честно ответила я. Пол просиял:

– Правда? У меня как раз что-то такое намечается. Типа драматический сериал. Молодой герой и все такое. Не видела вечером рекламный ролик шоколада? Я там изображаю парня, которого кинула подружка, отвалившая жрать шоколад. Глупо, конечно, но все-таки деньги.

– Наверно, проглядела.

– Ничего страшного, еще покажут, – беспечно сказал он. – По правде сказать, мне больше понравилось в ролике сниматься. Хотя, наверно, это кощунство. Но я лучше себя чувствую перед камерой. Так уж я устроен. Но мне нравится и вот так повозиться, как в последней сцене, – добавил он. – Когда я ловлю Хэйз и все такое. Весело. Только Фиалка иногда раздражает своими номерами.

– Ты думаешь, она была виновата?

– Естественно. Слишком быстро пошла навстречу Хэзел. У той не было времени отпрыгнуть. Я понимаю, что Фиалкин дружок копыта откинул, но вряд ли это большая утрата! Не самый кайфовый был тип, не говоря уже о том, что сейчас все всплыло. Они ведь подозревают, что он прикончил девчонку, которую здесь нашли, да? Я пожала плечами:

– Одна из гипотез.

– Вот-вот. Он пришил ее, а потом сам загнулся. Очень красиво. Думаю, Фиалке он был до фонаря. Она возилась с ним только для того, чтобы отхватить роль в «Кукольном доме». Она должна быть в бешенстве из-за того, что Хейзи получила роль Кристины. Фиалка вечно со всеми конкурирует. Не мешает сбить с нее спесь.

– А ты, похоже, неравнодушен к Хэзел, – заметила я.

– По-моему, она классная, – ответил Пол беспечно, словно давая понять, что испытывает к Хэзел чисто дружеский интерес. – Очень хорошая актриса, но не тычет этим тебе в нос, понимаешь? А большинство делает это постоянно. Поверь мне. Не думаю, что она хорошо смотрелась бы на телеэкране. Не очень фотогенична. Нет, она – не мой тип, – добавил он, чтобы сохранить хоть какую-то гордость.

– Правда? – протянула я.

Описывать «свой тип» Пол не стал, но вместо этого снова набросился на Фиалку: она, мол, выпендривается, считает, что лучше всех остальных, а на деле – не такая уж хорошая актриса, слишком манерничает. Последнее замечание было универсальным актерским оскорблением, которое употреблялось, когда не оставалось других доводов.

– Ты хотел бы, чтобы Гермию играла Табита? – поинтересовалась я, чтобы посмотреть, какую реакцию вызовет мой вопрос.

Пол отвернулся.

– Да, наверно, – ответил он уже не так беспечно. – Табита совсем неплохо играет. Было весело, когда она читала за Фиалку. Но ты же знаешь, как все устроено. Мы не можем от нее отделаться. От Фиалки, я хочу сказать. Ой… – Он прислушался к бубнежу со сцены. – Извини.

Загасив сигарету, Пол пулей вылетел на сцену и заорал:

– Где ж ты, гордец Деметрий? Отвечай! Я не удивилась тому, что он говорил со мной столь откровенно. Сдержанная, спокойная Хэзел действительно была исключением из правила. Считается, что все актеры должны непрерывно сплетничать и водиться с кем ни попадя. Видимо, именно поэтому мне нравилось общаться с ними: я никогда не умела ладить с людьми, страдающими эмоциональным запором.

Бесцеремонно брошенная у пожарного ведра с вонючими бычками, я решила, что смена декораций не повредит. Пора наконец спуститься в подвал и посмотреть, чем занимаются парни. Но, проходя мимо кабинета Марджери, я услышала ее бодрый голос:

– Сэм! Как дела?

Она сидела за столом перед включенным компьютером. Канцелярские коробки были забиты бумагами. Воплощение здоровья и эффективности в светло-розовом пиджаке и узорчатой блузке. Очки болтаются на кончике носа, а высушенные феном волосы тщательно уложены.

– Подстриглись? – спросила я. Марджери машинально коснулась волос:

– Да. Сегодня утром. Нравится?

– Элегантно, – вежливо ответила я. – Вы хорошо выглядите – не то что в прошлый раз.

Марджери и впрямь выглядела цветущей и расслабленной; можно было подумать, что смерть Филипа подействовала на нее, как доза успокоительных солей. Губы она накрасила ярко-розовой помадой, по щекам прошлась румянами. Ее глаза блестели, как у здоровой и ухоженной собаки. Я с трудом удержалась, чтобы не проверить, мокрый ли у нее нос.

– Мне действительно лучше, – стыдливо призналась она. – Хотя все это, конечно, ужасно. Я никогда не любила работать в неопределенной обстановке. Понимаете, я очень организованна и ненавижу ситуации, где приходится пассивно ждать. Слава богу, выяснилось хотя бы, что случилось с девушкой. И Филип как-никак решился на достойный поступок.

– Совершил харакири, – вставила я.

Марджери кивнула. Я решила не ставить под сомнение ее уверенность в том, что Ширли Лоуэлл убил именно Филип Кэнтли.

– Кроме того, – продолжала она, – я, разумеется, веду активные переговоры с советом театра о новом художественном руководителе. Пока мы не подберем нового, все обязанности на себя возьмет Бен, но, конечно, чем скорее мы уладим этот вопрос, тем лучше будет для всех.

– Кроме Бена, – предположила я.

– И с Беном попытаемся решить. Думаю, новый худрук мог бы работать с ним так же плодотворно, как и Филип. Для нового человека очень полезно иметь помощника, который знает всю механику этого театра. А в том случае, если он пожелает взять собственного помощника…

Она не договорила.

– У Бена нет контракта? – догадалась я.

– Мы теперь заключаем только краткосрочные. Даже у Филипа был контракт всего на три года. Со всеми остальными театр перезаключает соглашения каждый год. – Марджери пожала плечами. – На дворе девяностые.

– А у вас какой контракт? – поддела я ее. Как я и предполагала, она тут же напряглась:

– Ну я же администратор. Администраторов нельзя увольнять каждый год. Возникла бы неразбериха. – Она махнула в сторону своей картотеки: – Представьте, что случится, если здесь каждый год будет меняться система.

– Глупо, – послушно согласилась я. Умная Марджери, несомненно, составила для себя особый контракт: до конца жизни, все по-взрослому.

– «Сон» произвел на нас огромное впечатление, – сказала Марджери. Очевидно, ей хотелось сменить тему. – Бен очень доволен, а сегодня на прогон пришли несколько членов совета. Раньше этим занимался Филип, но… Ваши скульптуры, кстати говоря, превосходны, Сэм.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила я. – А как ищут нового художественного руководителя? Не думаю, что вы просто даете объявление в «Гардиан».

– О, конечно нет. – Марджери несколько опешила. Она не была лишена чувства юмора, но все, что ей говорилось, воспринимала буквально. Скрытый смысл, неявная ирония проплывали мимо ее ушей и исчезали, пройдя сквозь стену, как на картинах Магритта[72]. – Мы разговариваем с теми, кто мог бы нам подойти, спрашиваем – сначала неформально, – не хотел бы человек поработать с нами. Затем начинаются собеседования. Все должно быть проделано на высшем уровне, а на это требуется время, – печально добавила она. – Но мы обязаны соблюдать все правила.

– Верно, – согласилась я. – Ладно, не буду больше вас задерживать. У вас работы по горло.

Марджери одарила меня улыбкой и поправила очки.

– Работы полно, – призналась она. – Завтра первый просмотр, и я едва успеваю подготовиться.

Я махнула ей на прощанье и направилась вниз. В подвале не было ни души, если не считать помощника главного электрика, который смотрел по видео порнуху и чуть не упал со стула, услышав мое дружеское приветствие. Когда работяга пришел в себя – точнее, когда нормализовался цвет его лица, а сам он смог перейти с жалкого писка на человеческий голос, – он сообщил, что База можно найти на колосниках. Я удалилась, прошептав на прощанье сладким голосом:

– Желаю приятно провести время. Извини, что ворвалась в самый интересный момент.

Бедняга снова покраснел, попытался что-то сказать, но вовремя себя оборвал да так и остался стоять с полуоткрытым ртом. Или не до конца закрытым, если взглянуть с другой стороны. Я, улыбаясь, пошла наверх.

Преодолев два лестничных пролета, я пролезла в люк и спустилась по трапу вдоль задней стены театра. Я бы могла срезать путь, поднявшись по лестнице за сценой, но там слишком много народу, а мне не хотелось ни с кем разговаривать. Когда мне оставалось несколько ступенек, кто-то по-хозяйски схватил меня сзади и опустил на пол.

– Не могу спокойно смотреть на эти штаны, – радостно объяснил Баз, когда я развернулась. – Приятно видеть тебя в нормальной одежде. – Он прочитал надпись на моей майке и расхохотался. – Эй, ребята, послушайте. – Он повернулся к трем операторам, стоявшим у своих канатов в наушниках: – Угадайте, что написано у Сэм на майке? «Барби – шлюха». Класс!

– Тебя спонсирует фан-клуб Синди? – поинтересовался кто-то из рабочих.

Я ухмыльнулась:

– Как дела, Баз?

– Неплохо. Очень даже неплохо. Если не считать кровопролития на сцене.

– Это же случайность, – с укоризной сказала я. Я вовсе не вздыхала по Фиалке, но не могла ее не пожалеть, какой бы бессердечной она ни была. Сплетни распространялись в театре, как лесные пожары в августе; скоро начнут поговаривать о том, что ее необходимо изолировать, а то актеры, чего доброго, разыграют сцену ослепления из «Короля Лира».

– Да, да, знаю. Я не стал бы ее винить, даже если бы она сделала это специально. Хэзел – скользкая девица. Шныряет, как тень, никто ее не замечает. – Баз задумчиво помолчал. – Хотел было назвать ее тихоней, но это не совсем точно. Она просто… всегда и везде оказывается вовремя, все делает как надо, стоит там, где полагается. Робот. Поневоле начинаешь задумываться.

– Но она же отлично играет.

– Тем более! – вскинулся Баз. – Здорово, что они будут вместе играть в «Кукольном доме». То-то будет представление.

На сцене меняли декорации; стало темнее, актеры заговорили тише. Операторы утащили мои мобили в темноту над нашими головами, где те повисли, как спутники. Я на минуту забылась, задумавшись о своих скульптурах, – и взглянула Сэм на труды свои и увидела, что это хорошо.

– Великолепные скульптуры, – тихо сказал Баз.

Мы говорили вполголоса; меня всегда удивляло, как хорошо слышно в зале, что происходит за сценой. Я не очень нуждалась в похвалах, но все-таки невольно улыбнулась.

Шла репетиция последней сцены. Оберон-Хьюго читал предпоследний монолог.

– Вот кто действительно хорош, – сказал Баз. – На него стоит посмотреть.

Я уже заметила, что рабочие театра не только тонко понимают игру актеров, но и чувствуют их потенциал. Если хочется узнать, как кто-нибудь играет и каковы его перспективы, спросите мнение главного техника, главного электрика или даже кого-нибудь из рабочих сцены: они перевидали такое количество актеров, что с ходу могут определить, кого ждет успех.

– Он ведь будет играть в Национальном, да? – спросил Баз.

– Эдмунда в «Короле Лире». И, думаю, еще в паре пьес. Баз кивнул:

– У них сезонная работа, да. Сначала парня выберут в «Лир», потом еще несколько режиссеров пригласят в свои постановки. Репертуарный театр, что поделаешь.

– Это, наверно, кошмар для администрации, – заметила я. – Марджери была бы в своей стихии.

Баз хмыкнул.

– Марджери отсюда никуда. Когда помрет, ее вынесут отсюда на носилках. Хоп! – Его лицо расплылось в улыбке. Улыбка База была одной из самых заразительных, что я встречала в жизни. – Похоже, я переборщил. Тел отсюда вынесли уже достаточно. Нет, Марджери в «Кроссе» надолго, как и я. Все-таки человек привязан к месту, согласись.

– Она сказала, что совет театра ищет нового худрука.

– Да, и лучше бы поскорее его найти. – Баз оперся на перила и серьезно посмотрел на меня. – Знаешь, что я слышал? Они подумывают, не предложить ли это место ММ.

– Серьезно? – удивленно воскликнула я. – Но она же никогда не руководила театром.

Баз пожал плечами:

– А как еще такому научишься? У Филипа – до того как он сюда пришел – тоже не было никакого опыта. Он много играл сам, потом немного ставил, но худруком никогда не работал. Нет, ну кто бы мог подумать, а? Старина Фил – убийца. Просто в голове не укладывается. – Он на мгновение замолчал, словно пытаясь уразуметь произошедшее. – Хотя, конечно, точно ничего не известно. Но это, – он кивнул в сторону сцены, где в тот момент шел эпизод с Пирамом и Фисбой, – абсолютный успех. ММ уже под рукой, а театру срочно нужен новый худрук… Конечно, им хочется подыскать кого-нибудь поизвестнее, и тем не менее.

– По-моему, у ММ куча контрактов на руках, – заметила я.

– Никогда не знаешь, что будет, – загадочно повторил Баз. – Поставь себя на место худрука. Большинство новых худруков сразу же избавились бы от Бена. Ему очень не повезло, что Филип вот так…

– Это я уже слышала, – заметила я.

– Но ведь так оно и есть, разве нет? Поработай Филип еще несколько лет, Бен без проблем занял бы его место, а так…

– Но у него же не меньше опыта, чем у ММ. Она ведь всего на несколько лет старше.

– Она чертовски опытная, эта девчонка. Сразу видно. К тому же ММ – талант. Понимаешь?

Мы замолчали, прислушиваясь, как пьеса движется к своему триумфальному финалу.

Давайте руку мне на том. Коль мы расстанемся друзьями, В долгу не буду перед вами.

Мэри замолчала, занавес опустился.

Рассказы База и Марджери заставляли задуматься. Выходит, кто-то ненавидит Бена так сильно, что решил убить Филипа Кэнтли, понимая, в какой неопределенности окажется тогда Бен… Нет, глупости. Столь запутанные гипотезы редко подтверждаются. В конце концов, если кому-то не нравится Бен, почему бы не убить его самого, не прибегая к столь изощренной мести?

Глава семнадцатая

Я вскарабкалась по трапу, через люк спрыгнула на линолеум, отряхнулась и задумчиво посмотрела на дверь гримерки с табличкой «Мисс Хэзел Даффи. Елена». Поддавшись внезапному порыву, я постучалась.

– Войдите, – раздался голос Хэзел.

Я приоткрыла дверь, просунула в гримерку голову и сказала почти честно:

– Проходила мимо и решила узнать, как ты. Подобно большинству комнат в «Кроссе» гримерка Хэзел была совсем крошечной. В помещениях побольше актеры обычно располагались по двое, а в самой шикарной гримерной, переделанной из двух обычных, поддерживали шаткое перемирие Хьюго и Билл. Хэзел переодевалась в обычной маленькой комнатке, выкрашенной некогда белой, а сейчас пожелтевшей от старости краской, облупившейся в тех местах, где бесчисленные актеры кусочками изоленты или кнопками пришлепывали открытки и фотографии, от которых теперь остались лишь оторванные уголки. В углу стоял маленький электрокамин, весьма ненадежный на вид; вдоль стены тянулась узкая стойка, над которой висели зеркало и лампочка без абажура. Из прочей обстановки имелись вешалка для одежды и два стула. Протертый коврик застрял в двери, когда я закрывала ее за собой.

– Уютно, – протянула я, оглядываясь.

– На самом деле мне больше и не нужно, – отозвалась как всегда сдержанная Хэзел.

Хэзел уже сняла сценический костюм и переоделась в джинсы и рубашку. Сидя перед зеркалом, она салфеткой и детским лосьоном снимала грим. Под зеркалом выстроились пузырьки и баночки недорогой косметики. Не сомневаюсь, что Фиалка пользуется кремом от «Ланком» и самыми нежными и безумно дорогими ватными тампонами.

– Глаз не саднит? – спросила я, проявляя чуткость и заботу.

– Немного. Потом мазью намажу. Спасибо, что зашла.

– Не за что. Мне все равно нечего делать. У вас сейчас начинается самое интересное, а я свою работу уже закончила. – Я старалась говорить максимально убедительно. – Получается неплохо, как ты считаешь?

– Я довольна, – ответила Хэзел, встретившись со мной глазами в зеркале.

Я не поняла, что она имела в виду – постановку в целом или свою роль. Удалив макияж, она стащила с головы парик и начала расчесывать его аккуратными короткими движениями. Повесив парик на стойку, Хэзел занялась собственными волосами – с ними она была далеко не так заботлива, как с фальшивым хвостом. Очень в ее духе.

– Слава богу, по-моему, все эти огорчения не очень повредили пьесе, – отважно рванулась я в атаку. – Если не считать Фиалки, конечно, но ее можно понять. Это ведь она первой обнаружила его. К тому же он был ее любовником.

– Фиалка не нарочно, – безмятежно ответила Хэзел. – Она не хотела меня поцарапать, – добавила она, заметив, что первая фраза меня озадачила. Она, как всегда, говорила только о том, что касалось либо ее, либо постановки. – Фиалка просто немного огорчена, ты права. Я не сомневаюсь, впредь она будет осторожнее. Она тоже очень испугалась.

– А как тебе вообще все это? – спросила я, решив, что ничего не остается, кроме как спросить прямо. – Ты же была знакома с той девушкой. С Ширли Лоуэлл. Вы даже, кажется, дружили. Помню, ты сама об этом говорила на репетиции.

– Да, мы учились в одной театральной школе, когда она пропала, – ответила Хэзел. Голос ее не дрогнул, выражение глаз не изменилось. Запросто обманет любой детектор лжи. – Думаю, мы с ней дружили, – с сомнением добавила она, будто не совсем понимая, что означает слово «дружить».

Хэзел собрала волосы в узел и принялась накладывать на лицо и шею детский лосьон. Я следила за ее медленными, аккуратными движениями. Она заботилась о своей внешности с отстраненным вниманием. Ее лицо было лишь одним из инструментов актрисы, требующих постоянного ухода. Прежде я видела не саму Хэзел, а лишь персонаж, в который она перевоплощается. У нее были мышиного цвета волосы, широкий лоб и тонкое лицо – хоть оно и не обладало подвижностью обезьяньей мордашки Мэри, но могло быть очень выразительным. Широко посаженные серые глаза много выиграли бы, если бы Хэзел положила на длинные ресницы несколько слоев туши; но она лишь немного припудрила лицо – чтобы смахнуть блестки, а вовсе не добиваясь какого-то эффекта, – и повернулась ко мне, по всей видимости решив, что с макияжем покончено. Я припомнила Джуди Денч[73]и прочих актрис с заурядной внешностью и незапоминающимися лицами, которым удавалось убедить зрителя в своей неотразимости и оригинальности.

– Ширли была странной девушкой, – задумчиво проговорила Хэзел. – Неплохой актрисой, но в определенных пределах. Мы часто вместе обедали после занятий. Она жила недалеко от меня. Ширли нельзя было назвать счастливой. Я удивилась, когда она пропала. Она очень серьезно относилась к театру, и мне показалось странным, что она вдруг стала пропускать занятия. Позже нам сообщили, что найдена ее машина, а Ширли покончила с собой. Это меня тоже несколько удивило. А потом я подумала и поняла, что ничего странного нет.

Я тупо смотрела на Хэзел, сочувствуя полицейскому, который снимал с нее показания, – Хэзел можно допрашивать целый день и не получить ни малейшего представления о человеке, которого она описывает. Похоже, она сама не знала, что представляла собой Ширли Лоуэлл.

– Какая она была? – спросила я. Интересно, что Хэзел ответит.

– Ширли неплохо играла, но, как я уже сказала, у нее был не очень большой диапазон.

– Я имею в виду как человек, а не как актриса, – мягко уточнила я.

Этот вопрос поставил Хэзел в тупик. После некоторого раздумья она ответила:

– Хороший человек. С ней было легко. Амбициозная. Думаю, именно поэтому у нее был роман с Филипом. На самом деле мужчины ей не нравились. Она пошла на это, потому что так лучше для карьеры. А не потому, что ей хотелось.

Я не отрываясь смотрела на нее:

– Ты все это время знала, что у Ширли был роман с Филипом?

– Ой, нет. То есть я даже сейчас в этом не уверена. Но так считают полицейские. Они спрашивали, говорила ли она когда-нибудь о нем, но я не помню.

Вот этому я ничуть не удивилась – трудно представить, что кто-то станет поверять Хэзел свои душевные секреты. Я невольно задумалась о личной жизни самой Хэзел. Сексуальности она лишена напрочь – настоящая амеба, размножающаяся делением. Всю свою страсть Хэзел приберегает для сцены.

– Но разумно предположить, что Ширли могла с ним встречаться, – продолжала Хэзел. – Она была очень похожа на Фиалку.

Я тут же вспомнила слова Марджери о том, что фотография Ширли напомнила ей кого-то. Вероятно, Фиалку. У Филипа Кэнтли, похоже, имелась склонность к определенному типу женщин.

– Она тоже очень хорошо одевалась, – добавила Хэзел. – Но не так, как Фиалка. Фиалка всегда выглядит как кинозвезда. – Все это она говорила без малейшего намека на злобу или зависть. – Я очень рада, что мы с Фиалкой будем играть в «Кукольном доме». Мне кажется, Нора у нее хорошо получится.

– А тебе самой не хотелось бы сыграть Нору?

– Еще бы! – У нее загорелись глаза. – Эта роль дает такие возможности… Но я буду ее дублершей. К тому же Кристину тоже интересно играть. Это правильно, что Нору дали Фиалке. Меня ведь пока никто не знает. Когда-нибудь я тоже ее сыграю, – заявила она с такой уверенностью, что я не усомнилась в ее словах.

Тут раздался стук, и, не дожидаясь ответа, кто-то приоткрыл в дверь. В гримерку просунулась голова Бена.

– Как ты, Хэзел? – ласково спросил он, дружески кивнув мне. – Я подумал, что, раз уж на меня возложены обязанности директора, надо зайти узнать, как у тебя дела.

– Все отлично, спасибо.

– Тогда хорошо. – Бен вошел. – Ты из тех героев, что выйдут на сцену даже с переломанной лодыжкой. Привет, Сэм. Тоже с миссией спасения?

Я вытянула ноги:

– Да, но миссия оказалась короткой. Сидим вот, болтаем.

– Очень мило с вашей стороны, – сказала как всегда невозмутимая Хэзел. – Но правда, со мной все в порядке. Смотрите, почти ничего не видно. – Она откинула голову и показала царапину. Возле правого глаза виднелся красноватый след. – Не понимаю, зачем подняли столько шума. Наверно, всем просто хотелось выпустить пар.

– Ну, это можно понять. Атмосфера не самая приятная. Повсюду трупы, полиция шастает. Я сам сегодня утром давал показания. Было довольно страшно, хотя мне и не в чем признаваться. Но все равно чувствуешь себя неприятно, тут ничего поделаешь. Я уже был готов сознаться в том, что таскал шоколадки с прилавков в четырнадцать лет.

– Думаю, что в полиции все себя чувствуют одинаково неуютно, – заметила Хэзел. – Именно поэтому Фиалка была так взвинчена. Ей сегодня тоже пришлось туда идти.

– А о чем тебя спрашивали в участке? – спросила я Бена.

– А, обычные вопросы. Ничего неожиданного. – Он привалился к стене и сунул руки в карманы. Очки сползли на кончик носа. Бен, как и Мелани, одевался нарочито невзрачно, точно они специально договорились о том, что режиссера не должно быть видно – только слышно. Потрепанные вельветовые штаны плохо сидели на его коренастой фигуре, заношенный свитер напомнил мне моего приятеля Тома, уехавшего путешествовать по Индии со своей чудовищной подружкой.

– Спрашивали, где я находился в тот момент, когда Филип покончил с собой, и тому подобное, – сказал Бен. – Я мог ответить лишь, что, видимо, ехал куда-то в Энджел, в семьдесят третьем автобусе… Слыхал ли я что-нибудь об отношениях между Ширли Лоуэлл и Филипом – на это я тоже ответил «нет». Я же пришел в «Кросс» где-то через год после того, как она пропала, и, хотя мы с Филипом неплохо ладили, он вряд ли признался бы мне, что кого-то задушил, согласитесь.

– Так ты считаешь, что это он ее задушил? – с любопытством спросила я.

Бен проводил с Филипом немало времени и, наверное, знал его лучше многих.

– Да. – Бен взглянул на меня ясными карими глазами, и мы впервые встретились взглядами. – С Филипом творилось что-то странное. Раньше я не мог точно сказать, что именно, но чувствовал – что-то не так.

– И ты думаешь, что…

– Мне надо идти, – сказала Хэзел, вставая. – ММ будет проводить инструктаж.

Мы вышли в коридор и тут же оказались в толпе актеров, вываливших из гримерок уже в обычной одежде. Лица некоторых блестели от кремов, другие успели аккуратно накраситься. Все шли вниз, к сцене. Когда мы проходили мимо большой гримерной на первом этаже, дверь резко распахнулась, и в коридор пулей – а точнее сказать, бомбой – вылетел Билл.

– Дорогуша моя, ты что, решил бросить меня здесь одного? – жалобно крикнул ему вслед Хьюго. – У тебя осталось немного туши над левым глазом. Разреши мне ее стереть!

Не удержавшись от искушения, я отделилась от актерской толпы и прошмыгнула в открытую дверь. Хьюго, закинув ногу на стол, завязывал шнурок. В узкой черной водолазке и брюках в черно-синюю клетку он выглядел неотразимо.

– Привет, дорогая! – воскликнул он, завидев меня. – Мне сказали, что ты здесь. Заходи. Нет, подожди, Билл уже ушел? Ну, бог с ним.

Он усадил меня к себе на колени и очень тщательно поцеловал.

– Роскошно выглядишь. – Он пригладил прядь волос, упавшую мне на лицо. – М-м… мне нравится целовать тебя перед зеркалом. Очень эротично. Мне всегда хотелось повесить зеркало над кроватью.

Мы посмотрели на свое отражение. Хьюго уткнулся подбородком в мои локоны; у обоих до безобразия самодовольные физиономии.

– Могу повесить, если у тебя есть зеркало, – предложила я, кусая его в шею.

– Я уже забыл, какая ты мастерица, – сказал Хьюго, разглядывая мою ладонь. – Пока не увидел эти несчастные израненные лапки. Ты должна неделю спать в льняных перчатках с холодным кремом. После того как повесишь зеркало. Мне нравится эта идея. – Он сунул руки мне под футболку. – Как всегда, проблема состоит в том, – продолжал Хьюго, уткнувшись носом мне в грудь, – чтобы определить, чего мы хотим в первую очередь…

В дверь постучали.

– Хьюго! – раздался нервный голос одной из ассистенток помрежа. – Все ждут тебя на сцене.

– Черт! – выругался Хьюго. Я поправила футболку и сползла с его колен. – «Бедствия Памелы», продолжение следует. Мы оставляем Памелу в когтях злобного барона фон Филдинга. Смотрите нас на следующей неделе, и вы узнаете, удалось ли ей вырваться из его гнусных объятий прежде, чем он навсегда опорочил ее доброе имя.

Я глубоко вздохнула и подошла к зеркалу поправить прическу, потом повернулась к Хьюго:

– А также вы узнаете, удалось ли ей в конце концов трахнуться, – добавила я и дернула Хьюго за руку, чтобы оторвать его от стула.

Запустив руки в его шевелюру, я впилась ему в губы долгим поцелуем.

– Не мешкайте же, барон! Зрители ждут вас. Хьюго шлепнул меня по заду. Благодаря виниловым брюкам звук получился смачным.

– Надо и мне обзавестись такими же штанами, – сказал он, направляясь за мной к двери. – Одежда для извращенцев. А, Лиз, привет, – бросил он стоявшей за дверью ассистентке. – Должен поблагодарить тебя за то, что ты прибыла за мной, и я не сомневаюсь, что после того как все части моего тела успокоятся, я сумею выразить тебе свою глубочайшую благодарность. Но сейчас, увы-увы, я пребываю в состоянии обеспокоенности.

Мы ринулись вниз по лестнице. Хьюго чуть приотстал, чтобы полюбоваться моим тылом.

– Эй, я знаю, что ты там делаешь! – сказала я не оборачиваясь. – Зад у меня не так велик, а значит, это глупо.

– О, я воздержусь от очевидной реплики, – надменно ответствовал Хьюго.

– Раз в жизни.

– Как ты смеешь!

– А, Хьюго, спасибо, что пришел, – саркастически сказала Мелани, когда он прошагал на сцену. Актеры уже сидели на стульях, расставленных в два ряда.

– На здоровье, – с очаровательным апломбом ответил Хьюго, усаживаясь.

Я быстро обогнула сцену за кулисами, скользнула в зал через проход для зрителей и села в заднем ряду. Когда глаза привыкли к темноте, я углядела в двух рядах впереди парочку, подобно мне ненавязчиво притаившуюся в сумраке. Мужчина и женщина. Я не знала их, но выглядели они не особо замызганно, а значит, могли быть только членами театрального совета, заглянувшими на огонек, то бишь на прогон. Мелани спокойно излагала режиссерские замечания и давала советы. Она возвышалась на стуле, перед ней на подставке лежала тетрадь, в которую она записывала во время репетиций наблюдения. Рядом с ММ на стульчике почтительно меньшего размера примостился Мэттью. Справа расположились Салли, Софи, Тьерри, Стив и несколько незнакомых мне людей.

Шпионы из совета беспрестанно перешептывались и яростно кивали друг другу. Иногда они принимались кивать в унисон, как пара собачек, свисающих с зеркальца заднего вида. Происходящее нагоняло тоску, но Мелани была, как всегда, краткой и уложилась в двадцать минут. Актеры встали, театрально потягиваясь, соревнуясь друг с другом – кому удастся эффектнее расправить плечи. Стайка ассистенток, похожих на альтернативную бригаду эльфов в джинсах с барахолки и крохотных маечках, выпорхнула на сцену и помогла унести стулья. Мэттью быстро зацапал стул Мелани. Он явно не хотел, чтобы другие прикасались к трону, на который соизволила опускаться святейшая задница. Сидевшие передо мной члены совета разом встали и двинулись к сцене. Я последовала за ними.

– Мисс Марш? – спросила женщина. – Меня зовут Дениз Шолто, я член театрального совета. А это – Брайан Фицпатрик. Думаю, вы заметили, что мы сидели в зале с самого начала прогона.

– Заметила. Здравствуйте, – рассеянно ответила Мелани, смахнув с лица прядь волос.

– Думаю, что выражу наше общее мнение, если скажу, что нам очень понравилось, – забубнил Брайан Фицпатрик под пиццикато кивков Дениз. – Нам бы хотелось пригласить вас на ланч и поговорить о том, как идут дела.

– Да, хорошо. Конечно. – Мелани взглянула на часы. – Вы не могли бы подождать минут пятнадцать? Мне нужно закончить дела, а потом я буду совершенно свободна.

– Разумеется, мы понимаем, – ответила Дениз. – Будем ждать вас в фойе через пятнадцать минут. Успеете?

– Успею, – без раздумий ответила Мелани.

Если она сказала пятнадцать минут – значит, пятнадцать минут. Дениз и Брайан удалились по центральному проходу. Хьюго элегантно спрыгнул со сцены и приземлился рядом со мной.

– По рюмочке! – воскликнул он. – А потом ужин. А потом продолжим историю о Памеле и бароне. С того места, где нас оборвали. Ты приехала сюда на своей чудовищной колымаге?

– Ага, – Спорить было бессмысленно.

– Недалеко от моего дома есть неплохой ресторан. Готов пригласить тебя туда, если ты предоставишь транспорт.

– По-моему, неплохая сделка, – обрадовалась я. Фотогеничное лицо Хьюго, его длинный нос и высокие скулы, в зависимости от угла зрения, то казались излишне костлявыми, то – невероятно привлекательными. Сейчас освещение работало на Хьюго, и он был неотразим. Но говорить ему об этом я не собиралась. Сожрет мой комплимент за секунду и потребует еще. Не стоит баловать скотину.

Ресторан оказался очень милым местечком в центре Клеркенуэлла, в цокольном этаже современного банка. Деревянные полы, столы из матового стекла, мягкие черные кресла со спинками подчеркнуто обтекаемой формы. Юноша-гардеробщик в черном френче Джавахарлала Неру милостиво принял у нас одежду и проводил к столику, не преминув побурчать на Хьюго за то, что тот не заказал места заранее. Хьюго отреагировал с обычным величием.

– Я так часто здесь бываю, Кенджи, что это фактически уже моя собственная кухня, – отчеканил он голосом, не допускающим возражений. – Разумно ли заказывать место на собственной кухне?

Кенджи утихомирился и спросил:

– Леди в курсе, как мы работаем?

– Я все ей объясню. Мы сразу же встаем в очередь, потому что умираем с голода. Принеси нам пока бутылку австралийского шардонне – того, что я обычно пью.

– Пижон, – прошептала я, когда Кенджи удалился.

Хьюго одарил меня неожиданно теплой улыбкой – открытой, простой и невероятно подкупающей.

– Я же плачу! – весело сказал он. – И я действительно пижон: Поверь, если бы ты выросла в Сербитоне, была бы точно такой же. Ладно, давай попробуем что-нибудь съесть.

Он встал. Я последовала его примеру.

– Куда мы идем?

Хьюго прошествовал между столиков в дальний конец зала, где группа прилично одетых клиентов толпилась вокруг длинного стола, на котором были расставлены миски с едой.

– О, прекрасно. «Пицца-Хат» для состоятельных клиентов, – саркастически сказала я. – Как утонченно.

– Ну и деревенщина, – вздохнул Хьюго. – Возьми тарелку, набери чего душе угодно, а потом, если будешь вежлива, вон те джентльмены все это тебе приготовят.

Он кивнул в сторону двух массивных восточных парней в белой форме, стоявших за полукруглым рядом раскаленных газовых плит, над которыми висела гигантская вытяжка из нержавеющей стали, всасывавшая клубы дыма. Все это походило на выставку, которую я видела несколько лет назад в галерее «Саатчи». Здесь тоже была очередь в лучших традициях британского этикета. Вдоль плит тянулся прилавок, на который посетители ставили свои миски. Я пригляделась к выставленным на столе яствам повнимательнее и пришла в восторг. Кроме различных видов лапши и риса тут были и креветки, и кальмары, и люциан. Мясо и овощи всех видов и в немыслимом количестве, и все нарезано с образцовой аккуратностью.

– Возьми сначала лапшу. Сверху положи мясо или рыбу. Много не бери, а то места в брюхе не останется и ты не сможешь прийти за добавкой, – советовал Хьюго.

Он заглядывал мне через плечо, проверяя, следую ли я его указаниям. Я взяла соевую лапшу, креветки, зеленый лук, каштаны и какой-то заплесневевший грибок – чтобы не выглядеть ограниченным человеком. Пока мы стояли в очереди, я пробежала глазами список соусов: острый арахисовый, териаки, самбал, сладкие и кислые… Я выбрала лимонный. Хьюго – сладкий чили. Повар смахнул креветки и овощи в почерневший котелок; все тут же начало шкворчать и брызгаться. Через минуту в котелок отправилась лапша, повар быстро перемешал содержимое китайскими палочками. Когда он добавил соус, воздух наполнился ароматом лимона и пряностей. Я с наслаждением поводила носом. Повар быстро швырнул все обратно в миску. При этом на край не попало ни капли соуса.

– Спасибо, – сказала я, бросаясь к нашему столику. Еще не успев сесть, я уже набила рот едой.

– Нравится, прожорливое брюхо? – спокойно спросил Хьюго, лениво усаживаясь напротив.

– М-м-н… – промычала я, хватаясь за свой бокал с вином. – Очень вкусно. И вино тоже.

– Неплохо готовят, да? Я каждый раз стараюсь попробовать новое сочетание. Все это можно спокойно есть, даже если боишься пополнеть, чего я, увы, боюсь всегда.

– Тебе-то зачем сбрасывать вес? – воскликнула я. – Не говори ерунды. Ты и так тощий.

– Телевизор добавляет три килограмма, – хмуро пояснил Хьюго. – Полагаю, этим сказано все.

– Хорошо, что я не актриса.

– Я тоже рад, – совершенно серьезно ответил Хьюго. – Боже, ты уже все съела?

– Голод не тетка. – Я сама удивилась такому проворству. – Но так уж и быть, подожду тебя. За добавкой пойдем вместе.

– Ни в коем случае. Я не хочу, чтобы ты сидела и, словно голодная беднота, укоризненно смотрела, как я работаю палочками. Давай-давай, проваливай.

Сказано – сделано. Я снова стояла в очереди к плите с тарелкой, наполненной рисом, крабами, побегами бамбука и стручками фасоли. Вдруг кто-то взъерошил мне сзади волосы. Сначала я подумала, что это Тим, мой знакомый журналист из «Геральд», офисы которой располагались неподалеку, на Клеркенуэлл-роуд, – я уже заметила здесь несколько знакомых газетчиков. Но, обернувшись, обнаружила Джейни. Она в два раза ниже Тима, но гораздо полнее.

– Что это ты тут делаешь? – спросила она с не слишком лестным для меня удивлением.

– Ну, конечно, я же недостаточно в струе. Недостаточно яппи. – Я обняла ее, насколько это можно сделать, когда держишь в обеих руках по переполненной миске. – Меня привел сюда мой друг. Он живет неподалеку. А ты как здесь оказалась?

Джейни показала подбородком на стоявшую чуть позади женщину:

– А меня привела Гита. Она говорит, что постоянно торчит здесь. Гита, это Сэм, моя старинная подруга. Сэм, это Гита – продюсер, с которой я работаю. Я наверняка тебе о ней рассказывала.

Она улыбнулась Гите – высокой смуглой даме в полупрозрачной рубашке с леопардовым рисунком и обтягивающих легинсах шоколадного цвета. Легинсы заканчивались чуть ниже колен, чтобы подчеркнуть невероятно тонкие лодыжки и туфли из поддельного леопарда на высоких каблуках. В ушах у Гиты покачивались огромные золотые кольца, тяжелые ресницы были аккуратно выкрашены всеми оттенками коричневого, вплоть до бледно-бежевого. Эффект был тщательно просчитан, все выглядело намеренно экзотично – на такие вещи способны только азиатки; западная женщина в таком наряде и с таким макияжем выглядела бы настоящей дешевкой.

Повар отобрал у меня миску, и я пожала протянутую руку Гиты, увешанную золотыми браслетами. Никто из моих знакомых не носил золотых украшений уже лет десять, но к ее оливкового цвета коже они очень шли. Запястья Гиты были еще тоньше лодыжек – хрупкость и стальная прочность одновременно. Она мне сразу не понравилась. Возможно, мне претил ее холодный оценивающий взгляд – Гита будто прикидывала, стоит ли со мной водиться.

– Вы – скульптор, да? – спросила она.

– Как ты догадалась? – воскликнула Джейни.

– Ты сама мне рассказала, тысячу лет назад. Я хорошо помню все, что ты мне рассказываешь. – У нее был низкий голос; не сомневаюсь, Гита много над ним работала. Она нравилась мне все меньше.

Я взяла у повара миску. Джейни и Гита отдали свои.

– Пойду есть, пока не остыло. Вы где сидите?

– Вон там, – Джейни показала на стол у окна в другом конце зала.

– Подойдите потом, поболтаем.

Когда я вернулась, за нашим столом никого не было. Хьюго появился через несколько минут с миской баранины и риса с красным перцем и арахисовым соусом.

– С кем это ты там разговаривала? – спросил он.

Я ввела его в курс дела. Он заинтересовался:

– Значит, я познакомлюсь не только с многострадальной подругой Хелен, но еще и с продюсером и выпускающим редактором Би-би-си. Надо бы мне почаще водить тебя в рестораны.

– Ты уже исчерпал все мои возможности, – я рассмеялась. – Джейни – мой единственный полезный друг. А, да, еще есть Тим. Из «Геральд».

– Не думаю, что он пишет рецензии. Я всех знаю по именам.

– Нет, он обозреватель.

Мимо нашего столика прошли три холеные девицы из цветного воскресного приложения к «Геральд», все в черном. Я была с ними знакома, как-то раз мы вместе пьянствовали. Девчонки умели пить. Мы тогда вывалились из бара в два часа ночи, одна из них споткнулась, порвала свои брюки от Эгнес Би. Совместное пьянство и порванные штаны сковали нас своеобразными узами – как бойцов, переживших кровавое сражение. Девушки помахали мне. Эти девчонки всегда казались мне ведьмами из «Макбета» – могли до смерти напугать любого мужика с пятнадцати метров.

Когда мы допивали вино, к нашему столику подошли Джейни и Гита. С ними была Хелен, о которой они не сказали ни слова, что любопытно. Хьюго, демонстрируя безупречные манеры, тут же встал и принялся глазами искать официанта.

– Вы не могли бы принести нам еще пару стульев? – спросил он. – Наши друзья хотят присоединиться к нам.

Джейни и Хелен уместились на маленьком диванчике у стены, и в результате места хватило всем. Официант убрал тарелки и принес еще бутылку вина. Гита, которая видела Хьюго в «Призраках», сказала, что он играл очень хорошо, о чем, судя по его скромной улыбке, он знал, но все же был рад услышать комплимент. Хьюго видел фильм, который Гита делала для Би-би-си-2, и некоторые части сериала, которым Джейни занималась на своей предыдущей работе, и сказал то, что нужно было сказать. Все шло очень гладко.

– А я не знала, что вы с Хьюго так близко знакомы, – ехидно заметила Хелен.

«Теперь будешь знать», – хотела ответить я, но Хьюго меня опередил:

– А мы не очень близко знакомы. В этом-то вся прелесть.

– Как прошел прогон? – спросила Джейни.

– Очень хорошо. Никаких особых несуразностей.

– Хелен рассказала мне про Фиалку. Вы видели, как это случилось? Фиалка действительно на Хэзел набросилась?

Хьюго сознательно старался не встречаться с Хелен взглядом. Я вспомнила собственные размышления о том, как, постепенно удаляясь от источника, слухи начинают жить своей собственной жизнью – так ручеек постепенно превращается в реку.

– Буря в стакане воды, – достаточно спокойно сказал он. – Они двигались не совсем синхронно.

– Ерундовая царапина, – поддержала я. – Я зашла к Хэзел в гримерку узнать, как она. Царапины почти не видно. Она ничуть не переживает.

Хьюго воздержался от комментариев, но я почувствовала на себе его взгляд.

– Ну и отлично, – сказала Джейни, которая поняла, что нужно сменить тему, и повернулась ко мне, собираясь что-то спросить. Но Хелен не позволила ей это сделать.

– Да ладно тебе, – капризно протянула она; зеленые глаза, прищурившись, смотрели на меня. – Все не так просто. Мне кажется, Фиалку кто-то сглазил. Столько событий. Сначала она опаздывает на репетицию, потом падает в обморок. Еще эта история с Филипом. Говорят, что ей известно гораздо больше, чем она признается. А теперь еще эта склока с Хэзел. Уверена, что это не случайно.

– А ты там была? – зловеще-спокойным тоном спросил Хьюго.

– Нет, но Билл все видел. Он мне рассказал. Я знаю, что вы с Биллом не ладите, но мне кажется, ему можно верить.

Серые глаза Хьюго были холодны, как зимнее утро.

– А мне Хэзел сказала, – зачастила я, пока Оберон не навалился на стол и не придушил Титанию, – что ей будет очень интересно работать вместе с Фиалкой в «Кукольном доме». Если она не сердится, то и остальным не стоит раздувать историю.

– Ну, пока неизвестно, что будет со спектаклем, – ядовито процедила Хелен. – Филип ведь умер.

– Постановку уже не отменят, – вставила заботливая Гита. – Она ведь уже в графике, Хелен. – Слово «график» она произнесла так, как утвердившийся в вере христианин произносит слово «Библия». – Теперь ничего нельзя изменить.

Хелен насупилась.

– А мне сказали, что еще ничего не известно, – вызывающе заявила она, не уточнив при этом, кто именно ей об этом сказал. – Если кому-то интересно знать мое мнение, то мне кажется, Фиалке это пошло бы только на пользу.

– Но тебя ведь никто не спрашивал, верно? – сказал Хьюго с обманчивым спокойствием. – По крайней мере, я такого не помню. – Он обвел компанию глазами, как бы выясняя, не интересовался ли кто-либо из нас мнением Хелен в тот момент, когда он ненадолго отвлекся.

– Нам, наверное, пора, Хелен, – сказала Джейни, быстро допивая вино и вставая из-за стола. – Завтра у меня тяжелый день.

– У нас, – с улыбкой поправила Гита, – завтра тяжелый день.

– Как ваши планы? – спросила я.

– Гита расскажет, – быстро ответила Джейни, которой хотелось как можно скорее увести Хелен прочь и тем самым предотвратить конфликт.

Нам с Хелен уже давно порой домой. Спасибо за вино, Хьюго. Было приятно с тобой повидаться.

Скорей бы ваша премьера. Я завтра приду на просмотр.

– Может, пойдем вместе? – предложила я. – Я до сих пор не видела спектакль целиком.

– Отлично. Так много спектаклей приходится смотреть в одиночестве, а я терпеть не могу сидеть одна. Во сколько начало?

– В семь тридцать, – ответил Хьюго.

– Встретимся в семь в фойе, Сэм?

– Договорились. Пока мы с Джейни разговаривали, Хелен стояла, стараясь не встречаться глазами с Хьюго. Мы обменялись поцелуями, и Джейни, нежно взяв Хелен под руку, помахала нам на прощание.

– Мне на самом деле тоже пора, – вздохнула Гита, откинувшись на спинку стула. – День был долгий.

– Вы живете рядом? – спросил Хьюго. – Может, мы вас проводим?

Мы распрощались с Гитой у дверей ее дома. Она формально предложила нам выпить, мы послушно отказались; все точно следовали общепринятым социальным обрядам. Гита хлопнула за собой дверью.

– Наконец-то одни, – сказала я.

– Не совсем, – заметил Хьюго, провожая взглядом проехавшую мимо машину, – но почти. Я боль ше ждать не могу. Идем же, Памела! Я привяжу тебя к кровати и заставлю делать неописуемые вещи. И, надеюсь, ты польстишь моему тщеславию, придешь в ужас и будешь протестовать, но в конце концов сдашься и забьешься в экстазе.

– Насчет ужаса не гарантирую, – сказала я. – Но если ты хочешь привязать меня к кровати, все остальное – в твоих руках.

– В буквальном смысле, – улыбнулся Хьюго.

Глава восемнадцатая

На следующий день, встретившись с Джейни в фойе «Кросса», мы почти не говорили о стычке Хелен и Хьюго. Стоял приятный теплый вечер. Если бы мы собрались в какой-нибудь известный театр – «Ройял Корт» или «Олдуич», на ступенях уже толпилась бы прорва людей, наслаждающихся последними лучами заката и чувством исполненного долга: культурное обогащение и всякое такое. Но, несмотря на то что на ступеньках «Кросса» никто не спал – такие обычно приходят позже, закончив свою нищенскую вахту у станции метро, – атмосфера едва ли напоминала торжественность Слоун-сквер[74].

С театральных ступеней был виден кусочек станции метро «Темзлинк» и автобусная остановка с разбитым стеклом. Вокруг остановки живописной кучей льда валялись осколки. Чуть дальше находился некогда славный, а теперь закрытый кинотеатр «Скала». Говорят, соседний бильярд-бар расширил за его счет свою территорию. Меня жутко бесит, когда владельцы закрывают кинотеатры, жалуясь на то, что кино не приносит прибыли, а потом ничего не делают со своей недвижимостью. Когда я прохожу мимо «Скалы», «Плазы» и даже «Паркуэй», меня терзают воспоминания о тех вечерах, когда я выходила на Кэмден-стрит, полная впечатлений, и шла куда-нибудь, где можно посидеть и посмаковать кино. Естественно, не в «Электрик Боллрум».

Джейни купила билет, и мы пошли в бар.

– Ты такая задумчивая, – заметила она.

– Скорблю по «Скале».

– А, – улыбка исчезла с ее лица. – Понимаю. Мы помолчали, потом Джейни сказала:

– Знаешь, я с удовольствием посмотрю спектакль. Обычно от одной мысли, что предстоит посмотреть очередного Шекспира, меня клонит в сон. Но все говорят, что эта постановка великолепна.

– Похоже на то, – кивнула я, потягивая джин с тоником. – Хотя я видела только кусочки. Почти все любовные сцены – так уж получилось.

Джейни тут же вцепилась в меня.

– Тебе понравилось? – с любопытством спросила она. – Как играла Фиалка? Знаешь, Хелен не очень высоко ее ценит.

Больше о вчерашней сцене в ресторане она ж упоминала.

– Мне очень понравилось. Я, конечно, не специалист, но, по-моему, они обе играли здорово. – Я ненадолго задумалась. – Хьюго и Фиалка – старые друзья, еще с театральной школы. Он не дает ее в обиду.

Джейни с пониманием кивнула:

– Интересно посмотреть, что он сделал с Обероном. Гита сегодня сказала, что тоже хочет сходить. Я, наверное, приду еще раз, вместе с ней.

Она сделала глоток «кровавой Мэри» и огляделась. Я же в изумлении рассматривала подругу. На Джейни было длинное белое платье, несколько ниток янтаря обвивали шею, волосы тщательно уложены. Джейни переживала трансформацию. Раньше я никогда не назвала бы ее элегантной дамой, но теперь именно такое определение первым приходило в голову. Странно – как правило, с гардеробами новичков Би-би-си происходит прямо противоположное. Однако поразило меня не превращение груды болтающихся тряпок в супермодный костюм современной карьеристки. Прежде, наткнувшись на меня в ресторане с мужчиной, о котором я ничего ей не говорила, Джейни непременно позвонила бы на следующий день и завалила меня вопросами. Должна признаться, отсутствие у нее интереса к моим отношениям с Хьюго задевало меня: все развивалось просто чудесно, и я надеялась, что нам с ней удастся потрепаться.

– Ты что, похудела? – спросила я, внимательно разглядывая Джейни и пытаясь понять причину перемены. – Да? Ты на диете?

Может, именно поэтому она так сдержанна? Не может сосредоточиться ни на чем, кроме пирожного с калориями и малиновым вареньем? Джейни покачала головой и вяло улыбнулась. Я словно находилась где-то очень далеко от нее.

– Нет… То есть да. Я похудела, но я не на диете. Наверное, из-за работы. Я уже много лет хочу снять фильм по этой книге, и вот наконец что-то вроде начинает происходить… Я так рада, что не до еды.

– Ну и славно. – Я допила джин с тоником. Прозвенел звонок. – Пойдем в зал?

Когда мы заняли места, мое сердце колотилось так, как бывало прежде лишь в случаях смертельной опасности или неминуемого траха. Я старалась не думать о том, что занавес вот-вот поднимется и я увижу свои мобили. Свет погас, я непроизвольно зажмурилась. Соседи по ряду затаили дыхание, но через несколько долгих секунд заговорили все разом. Я осторожно открыла глаза, и у меня перехватило дыхание. Джейни схватила мою руку.

– Ты рада, что все-таки сделала их? – прошептала она.

Я сглотнула и кивнула. Сил на разговоры не осталось. Полукруглый задник чернел бархатом, там и здесь поблескивали похожие на звездочки огоньки; на заднем плане плавали мобили, окруженные собственным сиянием. Они не были похожи ни на живые существа, ни на планеты. Это был какой-то неизвестный гибрид. Здесь и там с мобилей свисали нити плюща. Точно метеоры упали в заколдованный лес и запутались в его волшебстве.

– Как красиво, – сказала Джейни, не выпуская мою ладонь из рук.

Освещение менялось, мобили поднялись выше и превратились в люстры, сцена неожиданно заполнилась людьми. Я представила на мгновение как рабочие тянут канаты, обмениваются по радио короткими командами, перемещая мобили. Затем мы услышали первое слово пьесы, и заработала обычная грубая магия театра. Меня полностью поглотили формы и звуки этой тщательно спланированной иллюзии, и я совершенно забыла о реальности, о рабочих перчатках на мозолистых руках, о стальных тросах, не говоря уже об актерах с которыми встречалась вне сцены. Теперь все они были персонажами. Я привыкла к этому за несколько минут. Актеры играли очень уверенно и безошибочно. Я предполагала, что будет странно видеть Хьюго на сцене – тем более потому, что большую часть прошедшей ночи мы изучали, что могут нам подарить наши отношения… Но Хьюго играл так убедительно, что я быстро обо всем забыла и увлеклась спектаклем.

Вчерашний прогон был дерганым и хаотичным. Но сегодня, наблюдая, как разворачиваются события, я не замечала грубых сочленений: Мелани соединила и отшлифовала переходы от сцены к сцене так аккуратно, что пьеса текла как река. Любовники бежали из Афин; Оберон и Титания ругались; народ репетировал свою пьесу в пьесе; а когда Мэри триумфально спланировала на мобиле и прыгнула в объятия Хьюго, подросток, сидевший в нескольких рядах впереди, потрясение выпалил: «Bay!» – а зрители загудели от удовольствия.

Пэк заколдовал Титанию. Проснувшись, она должна влюбиться в того, кого увидит первым. Через несколько мгновений погаснет свет, и на сцену спустится Табита, но она уже сейчас незаметно для зрителей съежилась за одним из мобилей. Пришли крестьяне. Пэк наградил Основу ослиной головой. Увидев это, друзья в ужасе разбежались; Титания проснулась и влюбленными глазами уставилась на Основу. Чтобы он не оставил ее, она пообещала ему услуги своих эльфов.

– Душистый Горошек, Паутинка, Мотылек и Горчичное Зерно! – крикнула она.

Сегодня все играли вдохновенно. Ранджит колесом прошелся по сцене и выкрикнул:

– Я здесь!

Высокий блондин Паутинка, бросив сигарету, двинулся походкой модели на подиуме и манерно, лениво протянул:

– И я!

Девушка, исполнявшая роль Мотылька, упала на колени, проехала несколько футов по сцене и остановилась в нескольких дюймах от Титании. Хелен достаточно было протянуть руку, чтобы потрепать ее по голове.

Последовала пауза, я затаила дыхание, ожидая увидеть прыжок Табиты и услышать реакцию сидевшего впереди мальчишки.

– И я! – послышался голос из-за мобиля. Воцарилась мертвая тишина; затем все эльфы синхронно подняли головы вверх, как марионетки, которых кто-то дернул за веревочки. Смотреть было не на что. Джейни повернула голову и обескуражен-но уставилась на меня. В этот момент из-за мобиля показалась голова Табиты.

– И я! – сказала она еще раз. В ее голосе слышалось отчаяние.

– О боже, – прошептала я. – Она застряла…

– Застряла?

Меня охватил ужас. Я поняла, что ни один из эльфов не видел Табиту снизу. Для этого требовалось встать прямо под мобилем – он загораживал Табиту от всех, кроме зрителей. К счастью, сцена была очень короткой, и Табита произнесла свои реплики с апломбом. Каким-то образом ей удалось изогнуться так, чтобы мы могли видеть ее голову, шею и одну руку, которой она экстравагантно жестикулировала, пытаясь компенсировать свое положение: повиснув в пятнадцати футах над сценой, она практически не могла двигаться.

Эльфы были профессиональными актерами. Они быстро пришли в себя и продолжали играть. Мне казалось, что я слышу в их голосах оттенок отчаяния, но, возможно, лишь потому, что видела, как они играют, когда все идет как надо. Уходя со сцены, Ранджит должен был схватить Табиту и подбросить ее в воздух, держа за руку и за ногу. В нужный момент он замер. Я заметила ужас на его лице – он осознал, что придется изобрести что-то другое. Когда сцена закончилась, Ранджит сделал еще одно колесо, но на этот раз его гимнастика выглядела очень приземленно, ей не хватало той почти нечеловеческой легкости, с которой он двигался, когда чувствовал себя уверенно.

Катастрофа не сбила с толку только Хелен и Билла. Хелен проявила тонкость и не вытягивала шею, пытаясь заглянуть за мобиль и выяснить, что случилось с Табитой. Вместо этого она еще уютнее устроилась на своем ложе из листьев и говорила с ней так, словно, будучи королевой фей и эльфов, могла видеть свою подданную сквозь мобиль. Именно ее хладнокровие помогло собраться остальным актерам, менее опытным и более подверженным панике. Я про себя похвалила ее: Хелен не выказала ни малейшего удивления. Билл, когда настал его черед говорить с Табитой, простодушно прошел за мобиль и задрал голову.

– Идите ж с милым к моему покою, – велела Хелен эльфам.

Она встала и дала Биллу понять, что тот должен идти первым. На Основу снизошло вдохновение. Он махнул Табите рукой, точно давая понять, что они еще встретятся, и увел эльфов за кулисы. Свет погас. Я молила бога, чтобы им удалось снять Табиту; помимо унижения, ее наверняка уже сводят судороги. Пауза затягивалась. Я больше не могла сидеть на месте. Хлопнув Джейни по руке, я кивнула в сторону сцены и прошептала: – Встретимся в антракте.

По пути я отдавила десяток неосторожно выставленных ног. Быстро пройдя по коридору, свернула за угол, спустилась по лестнице с позолоченными перилами, застеленной красным плюшевым ковром, и очутилась в проходе с голыми каменными стенами и голыми лампами. Контраст между кулисами и парадной частью театра всегда приводил меня в ужас. У выхода на сцену стояла ассистентка – она дергалась, как преступник, попавший за решетку. Круглыми от страха глазами она уставилась на меня и прошептала: – Ты видела?

Я кивнула. Пол сидел на стуле и повторял свои реплики, доводя себя до исступления. Время от времени он вскидывал голову и смотрел на свое отражение в огромном зеркале, висевшем под странным углом к стене прямо напротив. На какие-то секунды это успокаивало его. Я оказалась у стола ассистентки помрежа. Луиза напряженно переговаривалась по радиосвязи. Со сцены доносился голос Мэри – она произносила один из своих длинных монологов. Ее голос был громче и возбужденней обычного.

Чуть дальше я увидела Стива. Он почти беззвучно орал на рабочего, страховавшего Табиту. Рабочий замер, схватившись за канат. Его лицо побелело от ужаса. Он словно не слышал Стива, и слава богу – помощник режиссера так и кипел от злости. Стив стоял, упершись руками в ляжки, а его огромный живот свисал поверх ремня с инструментами, точно сумка кенгуру.

– Что за херня творится? – шипел Стив. Казалось, будто у него обожжено горло и он в муках выдавливает из себя слова. – Что там такое, на хрен?! Твою мать!

Я на минуту забылась, наслаждаясь богатством его словарного запаса. Рабочий тоже выглядел потерянным – но, наверное, по другой причине. Я скользнула мимо и посмотрела в пространство над сценой. Крохотная Табита медленно шла по узкому мостику. По крайней мере им удалось поднять ее обратно. Она чуть пошатнулась, ухватилась за канат, перепрыгнула через перила и исчезла.

– Эта хрень не двигалась! – заорал шепотом рабочий, к которому наконец вернулся дар речи. – Мы вдвоем повисли на нем, на хрен, как два звонаря, на хрен! Слава богу, на хрен, удалось поднять, на хрен, а то бедной девчонке пришлось бы, на хрен, болтаться там до антракта, мать его.

Похоже, Стив своим красноречием портит персонал.

– Как это случилось?

Наматывая трос на крюк, рабочий бросил через плечо:

– Сейчас выясним!

– С канатом все было в порядке?

– Откуда я знаю? – Работяга развернулся, его лицо исказилось от ярости. Похоже, он был парализован гневом и только теперь начал приходить в себя. Он тихо кипел, пока тянул за канат Табиты, так теперь хоть поорать можно. – Ты что, хрен в пальто, думаешь, стал бы я молчать, если бы почувствовал, что там неладное, а?! Ты за кого меня держишь, за дебила, а?

– Не смей разговаривать со мной таким тоном, щегол! – зашипел Стив, приходя в еще большее бешенство.

Меня поразило, что, несмотря на всю свою ярость, они не повысили голоса – вот что значит сила привычки.

– Стив? Стив! – позвала Луиза голосом, спокойным, как музыка «эмбиент». – Может, сам поднимешься и посмотришь?

– Поднимусь, поднимусь, не волнуйся, – угрожающе ответил Стив, злобно глядя рабочему в глаза. – И там что увижу, то и увижу.

Произнеся эти потрясающие своей бессмыслицей слова, он двинулся к дальней стене и полез вверх по трапу, с усилием хватаясь за перекладины. Он был в очень плохой форме: живот болтался чуть ли не на уровне колен.

Дрожащий от напряжения рабочий отвернулся. Мы встретились глазами.

– Канат застрял! – жалобно объяснил он. – Что я мог сделать?

Я понимающе кивнула и задрала голову, пытаясь понять, что происходит на колосниках. Один из рабочих пробирался по неподвижному мостику. Добравшись до середины, он остановился и вытянул шею, пытаясь выяснить, что случилось с канатом Табиты. Из наушников стоявшего рядом парня донеслось шипение – искаженный помехами голос рабочего с мостика. Он спрашивал, не заметил ли оператор чего странного с канатом.

– Не заметил! Ничего не заметил! Шел гладко, как всегда. Богом клянусь! – настаивал бедняга.

Рабочий наверху беспомощно крутил головой. Все уверяли меня, что, потянув за трос, они сразу замечают, если он неправильно нагружен или застревает. Если бы канат застрял, зацепившись за брус, выявить и устранить неполадку в антракте достаточно просто, несмотря на то что на сцене она привела бы к катастрофическим последствиям. Но понять, что случилось с одним из многочисленных тросов, проходящих через множество барабанов и тянущихся вверх к колосникам, было так же сложно, как размотать перепутавшиеся нитки марионетки.

Рабочий потерял терпение и двинулся по мостику обратно с такой легкостью, будто не знал, что идет по узенькому брусу на высоте в тридцать пять футов. В наушниках снова загудел его голос.

– Понял, хорошо, договорились, – ответил оператор. Повернувшись ко мне, парень добавил: – Ничего он там не нашел, но я на это и не рассчитывал. Неполадка произошла не внизу и не на том уровне. Что-то случилось на решетке. Он полезет туда в антракте.

Я кивнула, поскольку уже сама поняла:

– Но с канатом Мэри все в порядке? Спустили ее без проблем?

Рабочий покачал головой:

– Все прошло идеально. Мы с Джеком работали здесь, Трев наверху управлял мобилем. Да и маневр был посложнее – надо было перемещать ее по косой траектории, чтобы она нормально спрыгнула с этой хрени. Нет, все прошло гладко.

Делать здесь больше было нечего. Я проскользнула обратно в зал и села на свободное место сзади, чтобы не причинять хлопот зрителям и не втаптывать их ноги в ковер, пробираясь к Джейни. Кроме того, мне нравилось сидеть сзади – здесь я не была ни частью публики, ни членом труппы и смотрела спектакль как бы со стороны, обособившись от всех. Мне нравится оставаться в стороне от событий, и в последнем ряду я чувствовала себя превосходно: одна почти в полной темноте, за спиной – стена, впереди до самой сцены – ровные ряды голов, на сцене – актеры. Я снова отвлеклась от действия и принялась размышлять о том, что же творится в «Кроссе». Разобраться в событиях было сложнее, чем распутать канат Табиты. Я напомнила себе, что следует быть осторожной. Я всегда напоминаю себе об этом, но всегда забываю, что одних напоминаний недостаточно.

В антракте я купила Джейни очередную «кровавую Мэри» и удрала за кулисы. Мне мучительно хотелось выяснить – еще до окончания спектакля, – что же случилось с канатом Табиты. Джейни, как это у нее водится, очень кстати натолкнулась на пару знакомых агентов и увлеклась беседой.

За сценой все гудело от возбуждения и еще от какого-то возвышенного и одновременно гнусного ощущения близкой беды. Все бросили гадать, какая катастрофа случится следующей, и просто ждали. Нервы были напряжены до предела. Я влезла наверх по трапу и обнаружила на платформе целую толпу. Помимо рабочих сюда забрались Мелани, Мэттью, Салли, Тьерри, Баз и Бен. Последний выглядел очень испуганным и старался держаться как можно дальше от края, несмотря на высокое ограждение. Видимо, голова у Бена могла закружиться от одной мысли, на какой высоте он очутился. Представляю, как сложно ему будет спускаться по лестнице. Усилия Бена явно были достойны восхищения – никто ведь не стал бы попрекать его, если бы он остался внизу. Задрав головы, все следили за одиноким рабочим, который, точно паук в паутине, полз по решетке, постепенно приближаясь к барабану, где проходил канат Табиты. Все, кроме Бена, не отрывали от него глаз. Один из рабочих непрерывно пояснял происходящее Бену, будто тот был слепой:

– Почти на месте. Ой-ей… Не-не, с ним все в порядке, не беспокойтесь, шеф.

Бен дернулся, как кролик, увидевший собаку.

– Зачем он вообще сюда залез? – тихо спросила я База.

Тот пожал плечами:

– Говорит, что отвечать в конце концов придется ему, поскольку он – главный. Глупо, конечно. Но достойно уважения.

Рабочий изогнулся и обхватил рукой барабан. Стив сжал ладонями наушники, из которых полился поток слов.

– Ладно, – буркнул он. – Разберись и спускайся.

По его одутловатому лицу было видно, что ему не терпится поделиться новостями – как тропической рыбе ядом.

– Ну, говори же! – нетерпеливо потребовал Баз. – Что там?

Случившуюся неприятность принимали как проблему всего театра, а не только труппы «Сна». Мелани и Мэттью, естественно, были здесь, но ответственность лежала и на команде «Кросса».

– Он говорит, что туда сунули скрепку, – свирепо сказал Стив. – Кто-то забрался наверх и вставил туда скрепку, чтобы канат застрял в блоке!

– Ты хочешь сказать, – прямо спросила Мелани, – что кто-то намеренно испортил канат Табиты?

– Именно, – ответил Стив. – Случайно такое произойти не могло.

– Это очень серьезно, – произнес Бен. Он по-прежнему был бледнее обычного, но говорил достаточно спокойно. – По окончании спектакля состоится общее собрание всех работников театра. Кроме тех, кто работает в парадной части, естественно. Должны прийти все, кто имел возможность испортить барабан или мог видеть того, кто это сделал.

– Если кто-то это видел, разве он не сообщил бы об этом? – спросил Мэттью.

– Кто-нибудь мог заметить, но не придать этому значения, – сказала я. – Человек мог увидеть, что кто-то работает на решетке, и тут же выкинуть увиденное из головы.

– Сразу скажу, что никто из рабочих этого сделать не мог, – заявил Баз. – Они никогда не пакостят. Верно, ребята?

Рабочие закивали. Ползавший по решетке парень, о котором все на время забыли, обсуждая новости, спустился по лестнице за моей спиной, как пожарный, съехав по боковым планкам на одних руках.

– Стив, ты рассказал им? – спросил он, оглядывая собравшихся. – Это было подстроено специально. Думаю, сразу же после «половины», когда здесь никого не было, потому что к тому времени мы уже все проверили. Это было очень просто сделать.

Он был прав. После того как Баз и главный электрик заканчивали проверку, кулисы на четверть часа оставались совершенно безлюдны. Актеры сидели в гримерках, рабочие – в соседнем пабе или комнате отдыха; у стола могла случайно задержаться одна из ассистенток, Стив мог прохаживаться туда-сюда, но он, судя по всему, ничего не видел, иначе уже сказал бы об этом. И в любом случае разглядеть с палубы лицо человека, ползающего по решетке, очень сложно.

За моей спиной раздался сдавленный крик. Мы дружно попробовали развернуться, что оказалось совсем не просто в такой толкотне. Мэттью споткнулся о чугунную чушку и свалился бы вниз, если б мы не были прижаты друг к другу, как сельди в банке. Мэттью наскочил на База, который, в свою очередь, толкнул Бена, а тот инстинктивно схватился за стену, просунув руку между тросами. Один из рабочих тревожно вскрикнул и, расталкивая всех, рванулся вперед – спасать свои драгоценные тросы. Остальные начали дурачиться просто так, и скоро все уже валились друг на друга, как домино. Всем не терпелось спустить пар после страшного открытия.

В этой неразберихе поначалу никто не обратил внимание на вскрик нового действующего лица. Сдерживая смех, я посмотрела на противоположную стену, по которой проходил трап; она находилась в тени, и было сложно понять, кто там стоит. Человек, точно догадавшись, что его не видно, сделал несколько шагов вперед. На лицо упал свет. Это была Табита.

По всей видимости, она спустилась вниз через люк, пока мы разговаривали. За спиной какое-то время продолжалась возня: рабочие тузили друг дружку. Потехи ради они старались исподтишка задеть Стива. Ничего удивительного – он слишком любил командовать и слишком много о себе мнил, чтобы выиграть конкурс «Мистер Популярность». Внезапно повисла тишина – парни увидели Табиту.

Судя по выражению лица, она слышала о том, что случилось с ее канатом.

– Значит, кто-то нарочно это подстроил? – тихо, но отчетливо спросила она хорошо поставленным голосом. – Но зачем?

– Табита… – начала Мелани, делая шаг вперед. Актриса уже закрыла лицо руками.

– Невозможно! – всхлипывала она. – Кто мог это сделать? Я чуть не умерла от страха. Застряла над сценой! Я думала, что никогда не спущусь!

Мелани успокаивающе похлопала ее по плечу.

– Мы позаботимся о том, чтобы такого больше не случилось. Я обещаю, – твердо сказала она. – С этого момента мы будем проверять каждый трос. Не волнуйся.

Салли пробрался сквозь толпу и обнял Табиту.

– Ты очень хорошо сыграй, – сказал он. – Ты отлично выкручивать. Никто из зритель не понимай, что это был.

Он посмотрел на Мелани, взглядом дав понять что требуются дополнительные заверения.

– Я уже сказала Табите, что она все сделал; правильно, – произнесла Мелани. – Правда, Табита?

Актриса отвела от лица ладони и улыбнулась Рядом с Мелани Табита казалась очень малень кой и хрупкой; похвала ее преобразила, огромные темные глаза вспыхнули.

– Спасибо, – прошептала она. – Ты правда так считаешь?

– Правда.

По другую сторону от Табиты уже стоял Тьерри. Он беспокоился, что из-за этого инцидента его подопечная потеряет уверенность в себе.

– Значит, завтра ты сможешь сыграть? – спросил он – быть может, не столь тактично, как ему хотелось.

Салли заметил мою ухмылку и театрально закатил глаза. Но Табита все еще грелась в лучах похвалы режиссера.

– О да! – радостно воскликнула она. – Если ММ считает, что я смогу…

Она смотрела на режиссера так, словно Мелани была идолом, из глаз которого в любую минуту могли брызнуть кровавые слезы.

– Конечно, сможешь. Тебя же нельзя вывести из равновесия глупыми шутками. Если хочешь, можем порепетировать завтра днем еще раз.

– Как скажешь, – раболепно ответила Табита.

– А теперь возвращайся, – строго велела Мелани. – Антракт уже заканчивается.

Тьерри и Салли проводили Табиту к лестнице. Один шел впереди, другой сзади, как дворцовая стража. Услышав напоминания о времени, все двинулись за ними. Рабочие сгрудились в дальнем конце галереи и принялись что-то обсуждать. Один время от времени поглядывал на нас.

– Сэм? – Бен наклонился и поднял что-то с пола. – Мне кажется, ты кое-что потеряла.

На его раскрытой ладони лежала серебряная заколка для волос с маленькой бриллиантовой звездочкой. Милая безделушка. Я сразу же поняла, почему он решил, что заколка моя, – у меня несколько очень похожих. А кроме меня из женщин наверх поднимались только Мелани и Табита. Мелани с бриллиантом походила бы на мужчину в женском платье, а Табита была в сценическом костюме. Кроме того, она стояла очень далеко отсюда.

Я не стала хватать заколку – вдруг кто-нибудь скажет, что она вывалилась из его кармана. Но никто не проронил ни слова.

– Спасибо, – решилась я. – Наверное, только что уронила. А может, раньше. – Я потрогала волосы. – Обычно я ничего не теряю…

– Несколько часов назад ее здесь не было, – заметил Баз. – Мы были здесь в «половину», и я ничего не видел.

– Я говорю совершенно серьезно, – внушала тем временем Мелани Стиву. – Нам придется проверять все канаты. Каждый вечер. И кто-то должен оставаться здесь на ночь.

– Ничего подобного, – веско заявлял Стив, – никогда еще не случалось в этом театре. А я работаю здесь уже двадцать лет.

Он повернул голову и оглядел Мелани, Мэттью и меня. Не оставалось сомнений, что он имеет в виду. Стив перекладывал бремя ответственности на труппу «Сна». Я сжала заколку в кармане. Страшно сказать: мне вдруг пришло в голову, что Стив, быть может, и прав.

Глава девятнадцатая

Как и следовало предполагать, подозрения фазу же пали на эльфов. Все знали об их отношении к Табите. Более того, выяснилось, что в последнюю неделю они практически объявили ей бойкот. Меня никогда не удивляла мелочная злоба, свойственная взрослым людям, но это уже было как-то чересчур. В конце концов, у Ранджита есть сцена с Пэком – гораздо длиннее, чем все остальные, вместе взятые. К тому же он был дублером Мэри, но все это не вызывало у эльфов ревности. С другой стороны, Ранджит не из тех, кто любит кичиться своим превосходством. Эльфы спокойно отнеслись к тому, что ему отдавалось предпочтение. И потом – роль досталась ему с самого начала, и привилегии были вопросом решенным. Табита же воспользовалась шансом заменить Фиалку и хвастливо пересказывала всем многочисленные комплименты Тьерри, который восхищался ее гибкостью и пластикой. Если шутку с канатом провернули эльфы, то получается, что Табита сама напросилась.

У эльфов не было алиби – точнее говоря, у них было коллективное алиби; обнаружилось, что Лиза, игравшая Мотылька, пользовалась гримеркой эльфов-мужчин, хотя им с Табитой полагалась отдельная комната. Эльфы заявили, что в «половину» все вместе сидели у себя в гримерке. А трап, как тотчас заметили доброхоты, располагается неподалеку от их двери, и незаметно выскользнуть из комнаты – проще простого.

Определенные подозрения пали и на Фиалку – тут, как мне показалось, расстарались Хелен и Билл. Хелен не скрывала ненависти к Фиалке, а Билл шел у нее на поводу; кроме того, Хелен и эльфов объединяла общая неприязнь к Табите, и поэтому ей приходилось их защищать. Но прямо никто никого не обвинял. Все бурлило, не доходя до точки кипения. И это тихое брожение накаляло обстановку так, что уж лучше бы все сразу взорвалось.

Утром Бен и Стив начали неофициальное расследование. Выяснилось, что в «половину» за кулисами не было ни одной из ассистенток, которые могли бы что-то заметить, – покончив со своими делами, они умотали перекусить в ближайшее кафе. Сам Бен в это время беседовал с администратором театра, а рабочие и техники, что совершенно естественно, торчали в пабе – все, за исключением Стива, который заявил, что занимался последней проверкой, не уточнив, впрочем, что именно он проверял. Баз заметил вполголоса, что Стив, по своему обыкновению, смотрел порнуху в комнате рабочих и просто не захотел в этом признаваться.

Трудно было не согласиться со Стивом, который считал, что преступник – кто-то из занятых в «Сне». Можно представить, что кто-то из эльфов решился на опасный розыгрыш с целью поставить Табиту на место. Но Фиалка вряд ли полезла бы на колосники, чтобы сунуть скрепку в канат Табиты. Говоря проще, я не думала, что Фиалка стала бы марать руки. К тому же ей это совершенно незачем делать – она вышла победительницей из маленьких стычек с Табитой.

И тут мне в голову пришла другая мысль. А если Фиалка выяснила, что именно Табита оставила то памятное сообщение на автоответчике, а потом подложила антигистамины ей в кофе? И решила раз и навсегда отомстить Табите? Прежде я даже подозревала, что Фиалка могла подстроить все это сама. Тогда остальные прониклись бы к ней сочувствием и перестали бы злиться на нее за регулярные опоздания. Почему бы не сочинить историю про автоответчик и не подкинуть себе самой антигистамины? Софи сказала, что Фиалка очень расстроилась, узнав о таблетках в кофе, но это ничего не доказывает. Фиалке ничего не стоит разыграть трагедию. Звучит, конечно, достаточно безумно, но актеры ради внимания к себе готовы на самые сумасшедшие поступки. Словом, я не исключала и такой возможности. Однако при этом у Фиалки все же не было мотива для того, чтобы устраивать Табите диверсию. Хотя, кто знает, – возможно, между ними произошла еще одна стычка, о которой мне ничего не известно. Очень даже вероятно.

Я не стала делиться своими мыслями с Хьюго. Инстинкт помог. Приближалась премьера, и он становился все более нервным. Следующие два прогона прошли без сучка и задоринки; мы с Базом использовали именно это выражение, имея в виду, что никто не пакостил с тросами – не совал в них сучков и прочего добра. Лерч от нашего остроумия пришел в восторг. Перед «половиной» один из рабочих проверял все тросы, а потом отчитывался перед Стивом. А Баз и главный электрик патрулировали галерею и трап, чтобы после всех проверок не прокрался тайком вредитель.

– Эти меры, конечно, вовсе не гарантируют от новых происшествий, – сказала я Хьюго накануне прогона для прессы. – Если кто-то сдвинулся на идиотских розыгрышах, то в театре у него масса возможностей.

Но Хьюго хотелось услышать совсем не это. Обозвав меня бесчувственной кретинкой, он демонстративно уставился в телевизор. Мы смотрели дурацкий ночной американский триллер, который полностью соответствовал потребностям Хьюго: актеры играли отвратительно, сценарий был чудовищный – словом, завидовать нечему, и Хьюго мог спокойно развалиться на кушетке и самодовольно скалиться. К концу фильма к нему вернулось хорошее настроение, хотя он по-прежнему выглядел измотанным.

Когда мы пошли спать, Хьюго извинился и с несвойственной ему робостью пролепетал, что очень устал и вряд ли на что-то способен. Меня это так тронуло, что даже не пришло в голову его дразнить; он заснул практически мгновенно, точно его выключили. Я какое-то время читала. Хьюго повернулся во сне и обнял меня за талию. У меня ком подкатил к горлу. Я отложила книгу и выключила свет. Почему-то казалось, что в темноте более позволительно испытывать сентиментальные чувства.

– Бедная, – с сочувствием сказала Фиалка. Мы втроем – с Фиалкой и Хьюго – обедали в Ислингтоне. В этот день должен был состояться премьерный показ для прессы, и они оба нервничали. Однако обсуждение злоключений Табиты подняло им настроение.

Ничто так не примиряет с неминуемыми рецензиями, как обсасывание неприятностей, выпавших на долю другого.

– Хорошо хотя бы, – заметила я, – что многие ей сочувствуют и соболезнуют. Тьерри и Салли вьются вокруг Табиты, как ангелы-хранители. И ММ ее поддерживает.

– Жалкая компенсация, – скривился Хьюго. – Уверяю тебя, после всего этого никто нипочем не уговорит меня летать на какой-то веревке. Я никогда не доверял этим штуковинам, а теперь у меня есть железный повод отказываться.

– Не знаю, – спокойно ответила Фиалка. – Вероятность такого – один к миллиону. Подобные случайности очень редки.

– Едва ли это случайность, Фиалка, – резко возразил Хьюго. – Тебе, наверное, сложно поверить, что тебя могут невзлюбить, устроить розыгрыш. А ведь мы все знаем, что могут.

Фиалка удивленно взглянула на него:

– Ты думаешь, это сделал тот же человек, который оставил на моем автоответчике сообщение и подкинул мне в чашку таблетки? Мне это в голову не пришло!

– Согласись, такое вполне возможно. И куда более вероятно, чем два независимых друг от друга любителя розыгрышей.

– А я думала, с этим покончено, – встревожилась Фиалка.

Официантка принесла заказ, и актриса машинально послала ей ослепительную улыбку и наисладчайшим голоском пробормотала: «Благодарю вас». Когда Фиалка включает свое обаяние, оно разит наповал с двадцати метров; потрясенная официантка попятилась.

Хьюго смачно принялся за бифштекс. Фиалка печально смотрела в тарелку.

– Перестань, Фиалка, не грусти, – подбодрил ее Хьюго. – Очевидно, что внимание шутника переключилось на других. Ты должна радоваться. Если, конечно, ты не ревнуешь.

– Ревную? – Фиалка, как и предполагал Хьюго, резко подняла голову. – С какой стати я буду ревновать?

– К Табите, – ответил Хьюго, запивая стейк благоразумным количеством вина. Мы заказали бутылку, договорившись, что львиную долю выпью я. («В вине куча калорий, – скорбно заявила Фиалка. – Кроме того, нам не хотелось бы напиваться посреди дня. Точнее сказать, хотелось бы, но нельзя».) Шкодливый Хьюго продолжал: – Может, ты ревнуешь, что шутник потерял к тебе интерес, дорогая? Это все равно как если бы твой преследователь решил вместо тебя побегать за девушкой из рабочего района. Крайне нелестно.

Фиалка надменно вскинула голову и отчеканила:

– Не вижу никаких причин ревновать к Табите! – Нет, конечно, это она могла бы к тебе ревновать, – задумчиво проговорил Хьюго.

Придя в себя, Фиалка занялась едой. Мы сидели в «Кафе Фло» на Аппер-стрит – одном из самых любимых заведений Хьюго; он имел привычку в день спектакля плотно обедать около двух. После спектакля он ел только салат, сыр и фрукты – считал, что от поздних ужинов безбожно жиреют.

– Ты только посмотри на этих обжор – оперных певцов, – злорадно говорил он, объясняя свой аскетизм. – Я не хочу, чтобы через двадцать лет мне предлагали роль сэра Тоби Белча[75].

Фиалка уплетала яйцо-пашот и салат с курицей с таким наслаждением, как будто это была жареная картошка. На мое блюдо с этой самой картошкой она взирала с осуждением.

– Эй, меня же не будут показывать по телевизору, – заметила я, поймав ее укоризненный взгляд. – Меня не тревожит, что камера добавляет три килограмма.

– Если у тебя тонкая кость, то скорее четыре, – уныло ответила Фиалка.

– Вот подожди, когда тебя станут приглашать на интервью в ночные программы, – сказал Хьюго, – начнешь клянчить у нас советы.

Фиалка тотчас оживилась:

– Инъекции инсулина очень хорошо помогают! За них я ручаюсь.

– Не понимаю я этого, – вздохнула я. – Инсулин ведь разрушает углеводы, да?

– И сахара.

– Но ты же практически не ешь углеводов. Посмотри на свой салат. Да прокопай его хоть на семь миль, не найдешь никаких углеводов. В отличие от моей картошки. – Я помахала кусочком, прежде чем отправить его в рот.

– Она права, Фиалка, – заметил Хьюго. – Бог его знает, что они с тобой делают, эти инъекции.

Фиалка надулась:

– Ну я же не каждый день колюсь. Только после того, как плохо себя веду.

– Как Филип, – добавила я, – после обеда с агентом Хьюго.

Глаза Фиалки вспыхнули.

– Это не был несчастный случай! – Она наклонилась ко мне через стол, вилка с цыплячьей грудкой осталась лежать на тарелке. – Филип не мог совершить такую ошибку. Ни за что! И неважно, пьян он был или нет. Я бы не дала ему инсулин, если бы хоть чуть-чуть сомневалась. – Она вдруг побледнела. – О, неужели… О, нет!

– Что? – с любопытством спросила я.

– Беда, которой делишься, – подхватил Хьюго, – уменьшается вдвое. Даже втрое в данном случае.

– Хьюго, – рявкнула я, – заткнись, а то останешься без информации.

– Хорошо, дорогуша моя.

Он откинулся в кресле и принялся изучать кольца у себя на пальцах.

– На допросе, – прошептала Фиалка очень тихо, чтобы усилить эффект, – полицейские спросили меня, сколько ампул я дала Филипу. Я не могла вспомнить точно, но их было не меньше пяти или шести.

– И? – спросил Хьюго.

– А когда они нашли его, рядом лежали только три. Они все обыскали. И в его квартире тоже.

– И что с того? – нетерпеливо спросил Хьюго. – Наверно, использовал остальные раньше и выкинул.

Фиалка покачала головой:

– Я дала их ему за два дня до этого. И мы все время были вместе. Я бы знала, если бы Филип сделал себе укол. К тому же, как я уже говорила, он был очень аккуратен. И не стал бы колоться каждый день.

Я отметила, что от волнения Фиалка забыла о своем пижонском акценте. Надо сказать, так она мне нравилась гораздо больше.

– То есть ты думаешь, – произнесла я, – что где-то гуляют еще две-три ампулы?

– По меньшей мере.

– Этого достаточно, чтобы кого-нибудь убить. Значит, если Филип не покончил с собой, убийца запасся инсулином на тот случай, если ему понадобится убрать еще кого-нибудь.

Фиалка кивнула. Я посмотрела на Хьюго.

– Это бодрит. – Он оттолкнул тарелку и протянул руку к бутылке с вином. – По-моему, Сэм, тебе не стоит пить столько в одиночку.

Он налил себе и Фиалке. И мы выпили. Мы пустые, ограниченные люди и по-другому отреагировать на эту новость не могли.

Хьюго очень хотелось самому выбрать для меня одежду на вечер. Мы вернулись в студию. Ему доставило огромное удовольствие перебрать весь мой гардероб. Варианты он комментировал ругательствами, которые постепенно становились все более загадочными и шекспировскими. В конце концов он швырнул несколько вещей на кровать, царственно предложив мне примерить. Чтобы смириться с таким откровенным проявлением мужского деспотизма, я успокаивала себя тем, что Хьюго очень волнуется: приближается прогон для прессы, и я должна помочь ему отвлечься – любой ценой. На самом же деле мне этот деспотизм очень понравился. Редкое удовольствие, когда мужчина – причем не гей и, более того, доводящийся тебе любовником – проявляет искренний интерес к твоим нарядам, а не просто одобрительно дергает головой, глядя на что-нибудь черное, короткое и обтягивающее.

Поскольку черное, короткое и обтягивающее – мой основной арсенал, Хьюго нашел на вешалке огромное количество такого добра, но все оно было им безжалостно отвергнуто. А выбрал длинное белое платье на узких лямках и с разрезом. Я купила его на распродаже и ни разу не надевала.

– Разве оно меня не полнит? – спросила я недоверчиво поворачиваясь из стороны в сторону и пытаясь рассмотреть свою задницу. Я теперь жалела о только что съеденном блюде жареной картошки.

– Нет, для девушки, которая ест, как герои фильма «Бэйб»[76], ты в отличной форме.

– Я очень проголодалась, – принялась оправдываться я. – К тому же я постоянно работаю на тренажерах.

– Я заметил, дорогая. Состояние твоих бедер мне известно.

Хьюго разлегся на моей постели, как паша, рассматривающий последние приобретения в свой гарем. Только в этот момент я поняла, зачем накупила столько подушек. У Хьюго появилась возможность возлежать на них и высокомерно меня разглядывать. Прядь волос упала ему на лоб. Заметив мой взгляд, Хьюго быстро поправил прическу, но мне он больше нравился чуть всклокоченный: небольшие изъяны его внешности наполняли меня нежностью.

Я часто заморгала и сглотнула.

– Что с тобой? – сочувственно спросил Хьюго. – Такое ощущение, что у тебя начинаются судороги.

– Все в порядке, – ответила я, справившись с чувствами. – Просто задумалась, какие туфли лучше всего надеть к этому платью.

– Серебряные сандалии, которые ты купила в секонд-хенде на Аппер-стрит, – просто сказал Хьюго. – Пятидесятых годов. И собери волосы в узел. А сейчас снимай свое чудное платьице и иди ко мне. Мне перед прогоном нужна любовь, а ты как раз под рукой.

– Без колебаний, – ответила я, расстегивая платье. – Но предупреждаю – моя лежанка далеко не так удобна, как твоя кровать. Я не собираюсь тебя к ней привязывать. Иначе она сломается.

Платье упало к моим ногам. Примеряя его, я переоделась за вешалкой, и Хьюго – мужчина есть мужчина – не заметил, что под ним на мне ничего нет. Приятно, что я тоже способна лишить его дара речи.

– А может, лучше пойти вот так? – спросила я, приближаясь. – Как ты думаешь?

– Так мне нравится больше всего, – пробормотал Хьюго, пытаясь прийти в себя.

Я придавила его к ложу и поцеловала. Он сполз на подушки и радостно растянулся подо мной.

– Докажи! – потребовала я.

Глава двадцатая

Всю ярость дикую, всю злость я в свой удар вложил. Он рухнул на пол, быстро встал и нож свой обнажил. Он ухо мне порвал, тогда я быстро стул схватил И челюсть выломал ему, и копчик повредил. А он пинался, точно мул, и выл, как крокодил. Мы бились в собственной крови, пока хватало сил. Сильнее парня никогда я в жизни не встречал. Я дернул руку к кобуре и пистолет достал, И был готов его убить, но тут увидел я: С улыбкой очень странной он смотрит на меня.

– Привет, – сказала я, осторожно спускаясь по лестнице на каблуках и придерживаясь рукой за перила.

Лерч, напевавший вместе с Джонни Кэшем, резко развернулся и чуть не прикусил вывалившийся изо рта язык.

– Сэм? – изумленно воскликнул он. – Ты похожа на рекламу духов.

– Спасибо. Слушай, ты разнес подарки по гримеркам? Я забыла позвонить и напомнить.

– Конечно! Мы же столько с ними провозились. Хьюго сказал мне, что после премьеры все обязательно должны вручить друг другу если не подарок, то хотя бы красивую открытку, и последние несколько дней мы с Лерчем готовили сюрпризы для рабочих и актеров. Времени у меня было полно, и мы принялись весело собирать повсюду кусочки металла, проводки, винтики и гайки, приваривать их к металлическим пластинкам и мастерить брелоки. На обратной стороне мы выгравировали название спектакля и дату премьеры. Постепенно наши творения становились все более экстравагантными; некоторые из брелоков были предельно бессмысленными с практической точки зрения.

– Запросто можно порезаться, когда полезешь в сумку за этой штуковиной, – заметил Лерч, заканчивая последний брелок, к которому было приварено столько железяк, что он походил на магнит, забытый посреди мастерской жестянщика. – Кому мы его подарим?

– Базу! – решила я. – За то, что издевался над нашим первым шедевром.

Мы завернули брелоки в коричневую бумагу и запечатали воском. Мне очень нравились наши подарки. По крайней мере – необычные.

– Слушай. – Я вытащила из-за спины бутылку шампанского. – Найди какие-нибудь стаканы. Где Баз?

Тот мгновенно материализовался на пороге.

– Запах бутылки я чувствую за пятьдесят шагов, – весело сообщил он. – Выпивка! Шампанское, да? Вот что значит «заранее подготовиться к вечеринке».

– Ты ведь пойдешь на вечеринку, Сэм? – с тревогой спросил Лерч. – К Мэттью?

– Она знает, придурок, – крикнул Баз и наградил помощника подзатыльником. Я открыла бутылку. Раздался громкий, веселый хлопок. – Естественно, пойдет, – продолжал Баз. – Зачем она, по твоему, так расфуфырилась?

– О-о, какой комплимент, – высокомерно ответила я, наполняя щербатые чашки. К нам уже присоединились главный электрик с помощником.

– Слыхали новости? – спросил Баз. – ММ преддлжили занять пост Филипа. Типы из совета побывали на прогоне и высоко оценили спектакль. Еще бы!

Руководить театром, с его бесконечными интригами и столкновениями интересов, с мужчинами, которых надо ставить на место, не говоря уже о самих постановках, – бр-р-р. На такое способна только Мелани.

– Здорово, – сказала я, потягивая шампанское. Надеюсь, она согласится.

– Я тоже надеюсь, – сказал Баз.

– Только потому, что она раньше не руководила театром и ты сможешь вволю над ней поизмываться, – цинично загоготал главный электрик.

– Что за чушь ты мелешь? – неожиданно взорвался Баз. – Я что-то не помню, чтобы здесь кто-нибудь над кем-нибудь измывался. ММ отлично знает свое дело. Именно поэтому я за нее. К тому же она не выеживается. В отличие от Филипа. Тот любил строить из себя невесть что.

– Если ММ получит эту работу, – задумчиво проговорила я, – значит, Мэттью займет место Бена?

– На ее месте я бы взял мальчишку, – отозвался Баз. – ММ умеет выбирать помощников. Парень работает как вол, не жалуется, записывает все, что ему поручают сделать, все проверяет, обо всем напоминает – да, я бы оставил Мэттью. Хотя меня бы раздражало, если б он повсюду таскался за мной, точно на поводке.

– Да малый фактически и сидит на поводке, – вставил помощник главного электрика. – Если она прикажет: «Мэттью, пойди и спрыгни с колосников без каната», он ответит: «Хорошо, ММ» – и побежит прыгать. А если бы она приказала ему лечь на дороге… – Он увлекся собственной фантазией и не мог остановиться.

– Ладно, хватит, мы тебя поняли, – осадил его главный электрик. Помощник смолк, багровый от собственного красноречия.

Я разлила остатки шампанского. Мы осушили чашки с неприличной скоростью.

– Такое ощущение, что вечеринка уже началась, – признался Баз.

– Осталось совсем чуть-чуть – дождаться окончания спектакля, – напомнила я.

– А, ну да, – Баз улыбнулся. – Вечно какая-нибудь палка в колеса.

Когда мы добрались до места, вечеринка была в полном разгаре. Дом Мэттью, если быть точной, оказался домом его родителей. Они, как все и надеялись, умотали на выходные в свое поместье в Уилтшире, дав возможность труппе, рабочим и севшим на хвост халявщикам бесноваться – в буквальном смысле слова – в их роскошной усадьбе в Чизвике. Я впервые оказалась на вечеринке, где и обстановка, и гости соответствовали столь высоким эстетическим стандартам. Актеры, конечно, выглядели особенно шикарно: молодые, жадные до успеха, полностью осознающие необходимость на всю катушку эксплуатировать свою внешность. На крыльце, обнявшись, сидели Пол и Табита – парочка, достойная обложки «Хэлло!». Особенно бросался в глаза контраст между ними: Пол, высокий, массивный, рыжеволосый, один из немногих по-настоящему белокожих людей, и Табита, невесомая, стройная, смуглая, в крохотном платьице цвета морской волны. У меня возникло подозрение, что свои черные волосы (а-ля Донателла Версаче) она забрала в узел, копируя стиль Фиалки. Только в отличие от Донателлы чернота ее волос и гладкость кожи были вполне натуральны.

Когда мы проходили мимо, Табита беззаботно рассмеялась. Сегодня обошлось без неприятностей, сюрпризов с канатом не произошло, и прыжок удался превосходно. Табита так и светилась от успеха и близости Пола – она выглядела гораздо спокойнее, чем все последние недели.

– Всем привет! – радостно крикнула она. – Классная вечеринка, правда?

– Мы пока не знаем, – ответствовал Хьюго. – Еще не добрались. Но если ты спрашиваешь чисто риторически…

– Сейчас я его уведу, – сказала я, утаскивая Хьюго по ступенькам. – Приношу свои извинения.

Выступление Хьюго было триумфальным; бурные аплодисменты, комплименты со всех сторон, восторги агента. И сейчас он парил на высоте в десять метров без страховки. Мне же приходилось выступать в роли веревочки, не позволяющей надутому гелием воздушному пузырю взмыть в небеса.

Парадная дверь была приоткрыта, но пройти в дом оказалось непросто – столько собралось народу. На первый взгляд вечеринка сверкала, как фотографии в глянцевом журнале, сделанные под таким углом, чтобы никто из плохо одетых не попал к кадр. Но через некоторое время мои глаза привыкли к обстановке, как привыкают к темноте, и я начала там и здесь обнаруживать более скромных членов труппы «Сна». Примой среди «немодных» была сама Мелани. Я впервые видела ее не в брюках. На ней было красное платье, которое шло ей еще меньше, чем джинсы, но для Мелани одежда не играет никакой роли. Я завидовала ее одухотворенному виду, понимая, что сама никогда не смогу стать такой, и втайне этому радуясь. Я пригладила руками белое платье, как бы успокаивая себя.

Как выяснилось, Хьюго пребывал на седьмом небе не до такой степени, чтобы упустить из внимания мое движение.

– Классно выглядишь! – Он чмокнул меня в макушку.

На Хьюго был белый костюм, под пиджаком – бежевая майка; на запястье болтался массивный серебряный браслет, очень похожий на мое ожерелье. Мы выбрали удачный лак для ногтей: искристый серо-голубой «Узи» от «Городского Распада». Хьюго покупал парфюмерию только лучших компаний и не стал слушать меня, когда я попыталась ему объяснить, что в «Бутс» он может купить тот же оттенок в три раза дешевле. Папарацци из «Ивнинг стандард» заметили сходство наших нарядов и, вопреки моему нежеланию, настояли, чтобы мы позировали вместе. Дело не в том, что я боялась затмить Хьюго; наоборот, меня злило, что на снимках он наверняка выйдет эффектнее.

– Это нечестно, – заявила я, – обряжать меня в белое, а потом ставить рядом с мужчиной, который в два раза выше, не говоря уже – в два раза тоньше. Я буду похожа на белую сардельку.

– Дорогая, – возразил Хьюго, – никто не назовет тебя сарделькой. Песочными часами – может быть. Сарделькой – нет.

Одно из явных преимуществ белого наряда – в том, что все на тебя оглядываются. Наверное, так себя чувствуют блондинки. Джейни просочилась сквозь толпу обнять нас. За нею двигалась Хелен – красивая как никогда. Она светилась похлеще ядерного реактора. На нее тоже действовала заряженная адреналином атмосфера. Будет интересно посмотреть, далеко ли зайдут последствия этого воздействия. Я, скажем, сомневалась, что Хелен станет нахваливать других актрис.

– Слышали? – спросила она. – Мелани предложили пост худрука! Здорово, да?

На ней было обычное платье из лайкры до щиколоток, подчеркивавшее изящные бедра и скрывавшее не самые идеальные ноги. Должна признаться: с точки зрения тех, кто ничего не знал о ее жирных икрах, все должно было выглядеть превосходно.

– Ей уже предложили этот пост? – с сомнением в голосе переспросил Хьюго. – По-моему, ее пока только пригласили на собеседование.

– Правда? – разочарованно воскликнула Хелен. – А мне сказали, что уже предложили…

– Не доверяй сарафанному радио, – поучающе сказал Хьюго. – Просто удивительно, насколько искажается информация, когда доходит до пятнадцатого человека.

– На самом деле мне сказал об этом Билл, а он беседовал с человеком, который знает, что происходит в совете, – ответила Хелен, раздраженная намеком на то, что ее информаторы трудятся недостаточно качественно, – Правда, Билл? Билл?

Билл послушно подскочил к Хелен. За время репетиций он изрядно разжирел и выглядел бледнее обычного. Его лицо приобрело грязно-белый оттенок сырого овечьего сала. Вокруг ширинки глубокими каньонами залегли складки, брюхо распирало рубашку. Краем глаза я заметила, что Хьюго самодовольно покосился на свой плоский живот. Сегодня утром он занимался на тренажерах, избавлялся от лишнего веса.

Билл был прекрасным примером противоречивости актеров: в обычной жизни разговаривать с ним настолько сложно, что Уильям Хейг[77]по сравнению с ним показался бы Стивеном Фраем[78]. Но сегодня он играл так, что я не только выла от смеха, но и ощутила к нему симпатию, несмотря на то что много раз видела его игру на репетициях. Я не прониклась к Биллу доверием, но моя неприязнь к нему утихла.

– Привет, – сказал Билл, кивая всей компании. Он держал в руке слоеный пирог с креветками, осторожно откусывая от него маленькие кусочки так, чтобы пирог не развалился. Я была потрясена. Правило хорошего тона номер 149.

– Я сказала им, – весело продолжала Хелен, – что ММ, по всей видимости, предложили работу художественного директора.

Закончив, она выжидающе уставилась на Билла.

– Ну, не совсем так, – пробурчал Билл, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Совет пригласил ее на собеседование, «Сон» произвел на них большое впечатление. Так что…

Он смолк, затолкал в рот остатки пирога, сомкнул челюсти и начал медленно жевать. Его щеки надулись, как у Мари Хелвин[79].

Преданная товарищем по сплетням, Хелен побагровела.

– Интересно будет посмотреть, что получится, – поспешно вставила Джейни. – ММ сейчас пользуется большой популярностью. Сегодня на спектакль пришли практически все. Смотрите, вон Тревор Нанн[80].

Актеры разом повернулись, будто кто-то хлестнул их прутом по копчику.

– Где? – жадно спросила Хелен.

– Вон, с Мелани и Беном.

– Бен знает, как влезть в разговор, – недовольно буркнула Хелен. – До чего хитрый субъект.

Хьюго закатил глаза.

– Если ты хочешь сказать, что он думает о собственной судьбе, то это довольно разумно, согласись, – протянул он. – Я не знал, что ты считаешь такое поведение противозаконным, Хелен. Ой, смотрите, Табита и Пол запустили языки друг другу в глотки. Как мило. Должен заметить, эта постановка стала рассадником спаривания. Видимо, сказалась атмосфера пьесы – все по лесу бегают и влюбляются в того, кто первым вылезет из кустов.

Сомневаюсь, что «Король Лир» окажется таким же неистовым. – Хьюго посмаковал последнюю фразу и продолжил: – Хотя кто знает – на некоторых кровь и увечья действуют, как заклинания… Ну так что, Билл, присмотрел себе кого-нибудь?

– Я – человек женатый, – уклончиво ответил Билл. – Никто не хочет пирожок?

Он побрел прочь, как слон, неожиданно заметивший, что все его приятели уже десять минут толпятся у водопоя. Хелен резко развернулась на каблуках и двинулась за ним.

– Сначала ему нравилась Табита, но потом, по-моему, он переключился на Лизу, – сказала я, имея в виду девушку, игравшую Мотылька. – Все время плотоядно пялится на нее.

– Ах, как повезло малютке Лизе! – завистливо вздохнул Хьюго. – Если бы милашка Билли соблаговолил бросить парочку плотоядных взглядов на меня, я умер бы от счастья. А глупая Лиза наверняка развлекается групповухой в гримерке. Хоть одним глазком бы глянуть. Надо попросить Стива установить там камеру. Я слышал, ему нравится порнуха.

– Им всем нравится.

– Нет, дорогая, ты меня невнимательно слушаешь. Говорят, Стиву она очень нравится, – со значением сказал Хьюго.

– Фи, – утонченно заметила я. – Мне надо срочно выпить.

– Ах, чем бы горло мне прополоскать! – запел Хьюго. – Где в этом чертовом кабаке бар?

Я не сразу заметила, что Джейни практически не раскрывает рта. Оглядываясь в поисках бутылок, я встретилась с ней взглядом и только тогда заметила ее уныние.

– Все в порядке, Джейни? – спросила я, мигом выйдя из эйфории.

– Да, – ответила она, пытаясь улыбнуться. – Я что-то задумалась.

– Нет-нет, это запрещено, категорически! – возмутился Хьюго. – Не волнуйся, у нас есть противоядие.

Тут у меня под ухом раздался истошный вопль:

– Друзья!!!

На нас набросилась Фиалка. В одной руке она держала бутылку шампанского, в другой – несколько бокалов. Фиалка выглядела, как всегда, сногсшибательно, но сегодня ее ухоженность достигла нереального совершенства, на какое способны только топ-модели. Макияж был наложен идеально. Волосы она собрала на макушке в мягкие локоны, напоминающие прическу греческой богини. Ее бриллиантовые серьги поблескивали при малейшем движении.

– Вы не пьете! Вот! – Она вручила нам бокалы и быстро наполнила их.

– О Святая Вечной Бутылки, – простонала я, делая большой глоток. – Спасибо!

– Правильно, Фиалка, если ты будешь продолжать свою благотворительную деятельность, возможно, никто и не заметит, что ты явилась в одном нижнем белье.

– Хьюго! Это же «Дольче и Габбана»! – засмеялась Фиалка. На ней было крохотное черное платьице на бретельках и с кружевами, напоминавшее платье Табиты. Только на Фиалке платье было настоящее, а Табита нарядилась в подделку. Заметить разницу было несложно.

– Мне выдали его, когда я снималась для «Космополитен» на прошлой неделе, а потом люди из «Дольче» сказали, что я могу оставить его себе, – самодовольно рассказывала Фиалка. – Правда, очень мило с их стороны?

Рискованный покрой платья резко контрастировал с ее неземными формами; каким-то непостижимым образом Фиалке удавалось не выглядеть так, будто она собирается завернуть за вокзал Кингс-Кросс, встать под фонарным столбом и зазывно выставить бедро.

– Когда выходит статья? – спросила Джейни. У меня возникли серьезные подозрения, что Джейни очарована Фиалкой. Вряд ли шампанское могло так быстро повысить ей настроение. Джейни предпочитает красное вино.

– Завтра, – ответила Фиалка. – Очень хорошо для рекламы спектакля.

– О чем, Фиалка, пишут нынче? – осведомился Хьюго. – О жизни, любви и уходе за кожей?

– В основном. Они, естественно, пытались вытянуть из меня что-нибудь о Филипе, но после всего этого бреда в желтой прессе на прошлой неделе я отказалась отвечать на вопросы о нем.

Бульварные издания несколько дней обсуждали смерть Филипа Кэнтли. Писали о Фиалке и инсулине, хотя, не имея никаких доказательств, они не могли напрямую связать друг с другом разрозненные факты. В театре многих развеселили такие заголовки, как «Значит, именно так сексуальной Фуксии удается сохранять фигуру?» или «Убийца, влюбленный в теледиву Фиалку».

Фиалка благоразумно отказывалась от интервью, поэтому репортеры попытались с максимальной многозначительностью связать убийство Ширли Лоуэлл со смертью Филипа Кэнтли. Немаловажно и то, что Филип Кэнтли сыграл роль злодея в последних сериях «Основного подозреваемого», и теперь читатели таблоидов смутно узнавали его лицо. Из разрозненных фактов – отношений Кэнтли с Фиалкой, ее склонности появляться на публике в платьях, больше подходящих для девочек легкого поведения, – журналисты слепили историю и бесконечно обсасывали ее с разных сторон.

Эти спекуляции, естественно, были проиллюстрированы кадрами из сериала с Фиалкой в роли Фуксии. Там она выглядела не старше шестнадцати – огромные глаза, кудряшки и надутые губки. Элизабет Ботт в роли строптивого подростка, как я кисло заметила Хьюго. Надо отдать ему должное – он счел мое замечание смешным. Однако затем газеты пустились во все тяжкие и начали печатать смелые фотографии – Фиалка утверждала, что их много лет назад сделал человек, которому она доверяла, а он воспользовался ее наивностью. На самом деле на них ее тело было прикрыто ничуть не меньше, чем сегодня, однако позы были более рискованными, чем те, на которые она отваживалась в последнее время. Почему-то я сомневалась, что в завтрашней «Мэйл» появится фотография Фиалки, лежащей на спине, с раздвинутыми ногами и рукой на груди.

– Знаешь, мы скоро начинаем репетировать «Кукольный дом», – сообщила Фиалка.

Хьюго изогнул бровь:

– Уже?

– Это очень сложная пьеса, дорогой, – беспечно ответила Фиалка. – Мы решили, что в этой суматохе лучше взяться за нее как можно раньше. Пока только я и Джереми.

Джереми звали актера, которому досталась роль Торвальда.

– Кто ставит? Бен? – спросила я. Фиалка кивнула:

– Я так рада, что смогу поработать с ним. Он полностью согласился с тем, как я вижу Нору, а это крайне важно. Мне кажется, что она – манипулятор, – задумчиво добавила Фиалка. – А порой Нора откровенно груба. Знаете, как бывает: люди полностью полагаются на собственное обаяние и не вполне отдают себе отчет в том, что говорят. Нора безобразно поступает с несчастной Кристиной. Я хочу все это показать.

Я была не на шутку потрясена. В Фиалке-то, оказывается, есть нечто, чего я прежде не замечала! Если начинает серьезно говорить о работе, слушать ее интересно…

– Кристину играет Хэзел Даффи, да? – Джейни прекрасно это знала. Уж не пытается ли она поддеть Фиалку? – Слышала, вы здорово с ней подрались.

– Ох господи! Ты слышала, что я чуть не выцарапала бедной Хэзел глаза? – воскликнула Фиалка. – Да, Хелен, конечно, тебе рассказала, – несколько ядовито добавила она. – Слава богу, Хэзел совершенно на меня не сердится, а ведь это было очень опасно. Я рада, что тебе понравилось, потому что сегодня я была ужасно аккуратна и боялась, что сцена не получится эффектной.

Я и сама часто пользовалась этой техникой – заранее признаться в своих прегрешениях и не дать другим возможности заговорить о них первыми. Фиалка, судя по всему, оправилась от растерянности, мучившей ее с тех пор, как она чуть не покалечила Хэзел. А ведь ее при этом каждые две минуты вызывают на допрос в полицию; понятно, что временами она на взводе. Я вдруг поняла, что защищаю Фиалку. Что ж, похоже, начинаю к ней проникаться сочувствием.

– Думаю, пора раздобыть еще выпивки, – сказал Хьюго, допивая. – Стойте здесь, дамы. Я все сделаю.

Он скрылся в толпе. Фиалка проводила его восторженным взглядом.

– Я так рада, что ты с Хьюго, – сказала она мне.

– Правда? – Я старалась быть осторожной. По моему личному опыту, бывшие подружки любовников не бывают искренни, делая подобные заявления; это лишь предварительный шаг к другому замечанию, которое они стараются сделать как можно более неприятным. – Почему?

Фиалка в упор посмотрела на меня своими огромными сиреневыми глазами. Нельзя в них не утонуть, когда она так смотрит.

– Ну, ему нужен кто-нибудь… – Она замолчала. Либо искала нужное слово, либо пыталась усилить воздействие заготовленного оскорбления. Я приготовилась к худшему. – Умный, – закончила наконец она. – Тот, кто в состоянии его переносить. Я, конечно, не дура, но Хьюго чересчур умен. И обладает, как это называют, широким кругозором. А ты, Сэм, всегда понимаешь, о чем он говорит. И потом, ты не воспринимаешь его слишком всерьез, а это невероятно важно. Хьюго становится чудовищно чванливым, когда к нему относятся излишне уважительно.

Такого я совсем не ожидала. И потому, разинув рот, уставилась на Фиалку. Она не только совершенно права в своем анализе Хьюго, но еще и комплимент мне сделала. Неслыханно! Либо все, что говорил Хьюго – мол, они с Фиалкой старинные друзья и любят друг друга как брат с сестрой правда, либо Фиалка просто дьявольски хитра.

– И тебе тоже повезло, – продолжала Фиалка, шкодливо улыбаясь. – В постели он был сказочно хорош уже много лет назад, и я не сомневаюсь, что с годами он прогрессирует.

К моему изумлению, это сработало. Я захохотала, решив, что Фиалку невозможно не любить. Она тоже захихикала.

– Девочки! Девочки! Вы не в женском общежитии после отбоя! Прекратите это недостойное ржание! – отчитал нас Хьюго, вернувшийся с еще одной бутылкой шампанского. Вдруг он заволновался, посмотрел на меня, на Фиалку, потом на Джейни. – Эй, о чем это вы хихикаете, если позволительно спросить?

– Мы с Сэм только что обсуждали, каков ты в постели, Хьюго, – весело ответила Фиалка.

– О, чудесно, – с уничтожающим сарказмом сказал Хьюго. – Только, пожалуйста, не надо касаться болезненных тем – сколько кусков сахара я кладу в кофе и на каком боку сплю. Можете сколько угодно обсуждать размеры моего члена. При мне. Не стесняйтесь, дорогуши мои.

И он открыл бутылку с яростным хлопком. Я подмигнула Фиалке. Мы уже стали практически Тельмой и Луизой[81].

– Привет! – крикнула Софи, протискиваясь между двумя высокими мужчинами. По сравнению с ними она казалась крошечной жительницей Изумрудного города.

На ней было трикотажное платье в яркую полоску, вдоль длинных рукавов тянулся ряд выпуклых треугольников – как на позвоночнике у динозавра. Странно, но платье было ей к лицу. Ради вечеринки Софи побрилась наголо, и ее глаза стали похожи на гигантские блюдца.

– Я углядела Хьюго с бутылкой и шла по его следам, как собака, – призналась она, протягивая бокал.

– В очередь, – кисло сказал Хьюго, наполняя ее бокал. – Желающих много.

Посмотрев на бритую голову Софи, я вспомнила об одном важном деле.

– Фиалка, – я вытащила из прически одну из многочисленных заколок. – Это не твоя?

Фиалка просияла:

– Как здорово! Я ее просто обыскалась! Это одна из пары. Я думала, что потеряла ее в гримерке.

– Какая красивая! – Джейни потрогала бриллиант. – Откуда она у тебя?

– От «Харви Никс», – спокойно ответила Фиалка. – Где ты ее нашла, Сэм?

Я внимательно наблюдала за ней:

– Мэттью нашел на галерее над сценой и отдал мне. Я подумала, что, возможно, твоя.

– Все равно спасибо, – Фиалка бросила заколку в сумочку. – Ума не приложу, как я могла ее потерять. Они никогда не выпадают. На галерее над сценой? – озадаченно добавила она. – Странно.

Софи побледнела. В отличие от Фиалки она прекрасно поняла, что это значит. Софи потрясенно посмотрела на меня, но быстро отвела взгляд. Фиалка, разумеется, не заметила немой сцены и одарила нас очередной всесокрушающей улыбкой.

– Пойду посмотрю, есть ли возможность подобраться к Тревору. Наверняка там собралась уже приличная очередь желающих поболтать.

– Неправильно мыслишь, – авторитетно заявил Хьюго. – Мы встанем с ним рядом, заведем оживленную беседу и будем ждать, пока он первый с нами поздоровается.

Фиалка кивнула.

– Хорошо. Вы пойдете? – спросила она у нас с Джейни.

Я покачала головой:

– Лучше пообщаюсь со знакомыми. Удачи вам.

Они двинулись к Тревору Наину, громко разговаривая и стараясь не смотреть на него. Софи проводила Фиалку тревожным взглядом.

– А она очень милая, правда? – сказала Джейни, глядя в ту же сторону. – Мне кажется, Хелен преувеличивает, рассказывая о ней.

Я пропустила слова Джейни мимо ушей, задумавшись о бриллиантовой заколке в сумочке у Фиалки. Может, стоит ей все объяснить?

Впрочем, вряд ли имеет смысл вдалбливать в голову Фиалки, что заколку на галерею мог подбросить только тот, кто испортил канат Табиты. Она просто устроит истерику, и никто от этого не выиграет. Случается, что я все-таки принимаю верные решения.

Глава двадцать первая

Я представила Джейни и Софи друг другу. Они вежливо поздоровались. Не в силах удержаться, я протянула руку и потрогала голову Софи. Желание было необоримым – такое возникает, когда видишь живот беременной женщины.

– Тысячу лет так коротко не стриглась, – сказала Софи, на минуту забыв о своих проблемах. – Нравится?

– Тебе идет, – сказала я.

– Очень, – присоединилась Джейни.

Софи довольно равнодушно восприняла наши комплименты.

– Я не знала, что ты делаешь костюмы для цирка, – сказала я, вспомнив то, о чем узнала несколько дней назад в полиции. – Интересно, наверное?

– А, это, – глаза Софи загорелись. – Было очень здорово. Они всех выгоняли на сцену, хочешь или нет. В концов концов мне довелось даже висеть на трапеции в костюме стрекозы. Мэри выступала великолепно. Она умеет все, ты бы ее видела. Ей бы только акробатикой заниматься, но она хочет играть серьезные роли, так что… – Софи пожала плечами. – Как по-твоему, с Фиалкой все в порядке? – спросила она, резко переключившись на единственную тему, интересовавшую ее.

– Да, – уверенно ответила я. Мне казалось, что Софи любит, когда у друзей возникают неприятности и у нее появляется возможность их утешать; ей все время хочется служить кому-нибудь опорой. А может быть, она испытывала такие чувства только по отношению к Фиалке. В любом случае такому патологическому поведению потакать не стоит.

– Ну, ладно, – сказала Софи таким голосом, точно ее поставили на место. При этом она опустила голову и стала похожа на цветок, который нужно полить.

– Мне понравились костюмы, которые ты сделала для «Сна», – вежливо заметила Джейни.

– Правда? – Софи резко подняла голову, как будто ей подрезали стебель и бросили в вазу аспирин. – Спасибо! Сложнее всего было с эльфами…

– Все эти курбеты, – предположила Джейни.

– Да, нужно было сделать просторные костюмы…

Они увлеклись беседой. Я незаметно ускользнула. Я никого не искала – просто хотелось походить и потрепаться с кем придется. Хорошо быть на вечеринке, где много знакомых и не приходится завязывать беседы не пойми с кем за бутылкой водки. Первым мне на пути попался Мэттью, и он произвел на меня колоссальное впечатление. Юноша был возбужден, поскольку теперь уже не осталось никаких сомнений в том, что постановка получилась очень удачной. На его лице появились отсутствовавшие прежде краски. При этом он не надел очки, а без них Мэттью можно было считать почти красивым. Я впервые видела его не в стандартной режиссерской униформе из безобразных джинсов и бесформенного свитера: на нем были хорошие брюки и рубашка с открытым воротником. И в первый раз я обратила внимание на его отличное тело. Не знаю, почему я не замечала этого раньше. Слабею, видимо, с годами.

– Привет, Мэттью! – радостно крикнула я. Он посмотрел на меня несколько потрясенно. – Все в порядке?

– Да, просто… – Он по-мальчишески смутился. – Я никогда еще не видел тебя в вечернем платье. Ты отлично выглядишь.

– Спасибо!

Только теперь до меня дошло, что я произвела на него точно такое же впечатление. Я бы зарычала на него, но он покраснел, а это всегда разоружает.

– Я то же самое подумала о тебе, – ехидно заявила я. – Понятия не имела, что под твоей обычной жуткой одеждой на самом деле скрывается тело.

– А… я… я…

Мэттью заикался и еще больше краснел. Я закрыла рот. Будет знать, как давать мне оценки до того, как я надела лучшее вечернее платье от «Уоллис».

– Привет, Сэм, – раздался сзади голос Мелани. Глаза Мэттью сразу вспыхнули. И не только потому, что она спасла его от необходимости беседовать со мной наедине.

– Я слышала, совету театра постановка понравилась, – сказала я. – Поздравляю.

– Да, все прошло удачно, – ответила Мелани. Было заметно, что она выпила. Сегодняшний успех возбудил всех, в том числе и нашего режиссера. Мелани, как обычно, была похожа на библиотекаршу, только принарядившуюся по случаю Дня читателя: тоненькая золотая цепочка на шее, соответствующие ей маленькие золотые сережки и это кошмарное темно-красное платье. Я б не удивилась, если бы для полного комплекта она нацепила еще допотопные туфли. Но Мэттью смотрел на нее так, будто она была неожиданно ожившей Венерой Милосской с полным комплектом рук. Мелани, в свою очередь, тоже бросила на него взгляд, в котором промелькнуло что-то помимо профессионального интереса. У меня в голове щелкнуло.

– Это правда, что они пригласили вас на собеседование и предлагают занять место Филипа? – спросила я, чтобы выиграть время и рассмотреть эту парочку повнимательнее.

– Да, но я не уверена, что хочу работать в этом театре, – просто ответила она.

– Не хотите? – изумленно спросила я. Все говорили, что это такая прекрасная возможность.

Мелани покачала головой. По торжественному случаю она аккуратно уложила волосы, но прическа все равно выглядела безвкусно.

– Из-за того, что там происходит?

Мелани посмотрела на меня пустыми глазами, будто не понимая, о чем я говорю.

– Происходит? – переспросила она. – А-а, нет. Мэттью стоял рядом с Мелани и гордо смотрел на нее сверху вниз.

– Слишком много администрирования, мало режиссуры, – объяснила Мелани, заметив, что я ее не понимаю. – Когда-нибудь я соглашусь руководить собственным театром, но не таким, как «Кросс». Скорее – мастерской с непостоянной труппой, чтобы не терять свежести. «Кросс», честно говоря, излишне монолитен.

– Вы уже сообщили об этом совету? Она кивнула.

– А после этого они начали ее упрашивать еще настойчивей, – с готовностью вмешался Мэттью. – Так нелепо! Они решили, что ММ цену себе набивает. Не понимают, что она – не из тех, кто жертвует своим видением или занимается тем, что не нравится.

Мелани одарила его доброй улыбкой. Мальчишка смотрел на нее с откровенным благоговением, его рука тянулась к ее руке. Интересно, они давно скрывают свои отношения или все это началось после репетиций?

– Было бы очень интересно еще когда-нибудь поработать с тобой, Сэм, – сказала Мелани. – Я считаю, что мобили получились отлично.

– Превосходно, – подтвердил Мэттью.

– Так вы пойдете на собеседование? – спросила я, не в силах поверить, что она может отказаться от такой работы.

Она пожала плечами:

– Вреда не будет. К тому же они уже знают, что я об этом думаю, так что никто никого не обманывает.

Если это был тактический маневр – а, как это ни цинично, я не могла не подозревать такого, – он был очень удачным. Ничто не могло бы заинтересовать пресыщенный совет театра больше, чем молодой, перспективный режиссер, который говорит, что ему не нужна работа – а вроде бы должен обеими руками за нее хвататься.

– Сэм, carissima[82]! – Салли обнял меня сзади. – Я счастлив. Все получайся хорошо! Ну, теперь ты доволен, что мы встречайся в «Резиновый Сосок» и я заставить тебя работай с нами?

– Это был «Сад пыток», Салли, – поправила я.

– А, точно. Теперь вспомнило. Пойди, я хочешь тебя познакомься один человек.

Салли дернул меня за рукав, и пришлось предоставить Мелани с Мэттью самим себе и пойти за ним. Он протискивался сквозь толпу, радостно приветствуя почти всех, кто попадался на пути. Друг за другом мы поднялись наверх, пытаясь не наступать на дорогую обувь прочих гостей, прошли по коридору, устланному бежевым ковром, через потрясающую спальню с японским экраном на задней стене и кучей лакированных шкафчиков и оказались в великолепной ванной со стенами из черного кафеля и с джакузи.

– Красиво, – сказала я, когда Салли закрыл дверь. – Ты привел меня сюда, чтобы познакомить со своим другом Джакузи?

Салли достал из кармана бумажный пакетик и положил его на мраморную полочку у раковины.

– Мистером Чарльзом Джакузи, – поправилась я. – Здорово придумал, Салли.

Салли сиял:

– У меня есть грамм и для Хьюго. Он просить приноси ему немного. А сейчас давай попробовай вот это.

– Непременно, – кивнула я.

Через десять минут мы вышли из спальни игривые и веселые, как Табита. Мне неудержимо хотелось танцевать, бросаться вещами в стену и кричать: «Ииии!» К счастью, я была достаточно опытной в таких делах и понимала, что на самом деле для равновесия сейчас нужно выпить. Мы постояли немного на лестничной площадке и посмотрели на бурлящую массу внизу, пытаясь сориентироваться.

– Вон того, – заявил Салли, тыкая пальцем в толпу, – я забирай сегодня с собой.

– Кого? – Я прищурилась, пытаясь определить, на кого он показывает.

Чувства были крайне обострены, каждый жест казался невероятно важным.

– Фишер, – самодовольно сказал Салли. – Я уже давно об этом мечтай.

– Фишера? – переспросила я, глядя на объект притязаний Салли. На нем был голубовато-серый костюм и обтягивающая майка в голубую и коричневую полоску. Она позволяла разглядеть его красивые грудные мышцы и плоский живот. Мне нравится современная мужская мода. Чем больше возможностей полюбоваться телом, тем лучше.

– Не знала, что он гей, – сказала я.

– А он знай, – самовлюбленно заявил Салли, – что самый важное.

– А он знает, что пойдет с тобой? – поинтересовалась я.

Салли заулыбался еще прелестнее:

– Скоро узнавай.

Как я понимаю теперь, Салли всегда нравились мужчины в два раза крупнее его. Может, ему нравится чувствовать себя маленьким и мужеподобным.

– Иди с богом, сын, – сказала я и перекрестила его. – Только верни его целым, хорошо? Он нужен для постановки. И не оставляй следов у него на лице.

Салли шлепнул меня по заднице:

– А ты сам? Оставляй следы на лице Хьюго?

– Стараюсь, как могу, – улыбнулась я.

– Хьюго – очень хорошая, – серьезно сказал Салли. – Я давно его узнавай. Ты делать правильный выбор.

Салли умучивал английские слова практически до смерти. Однако он понимал мои чувства, и я не стала делать ему замечания.

– Вообще, это он меня выбрал. Может, именно поэтому…

– Cosa?

Я хмыкнула и замялась:

– Не знаю. Мне гораздо привычнее самой прыгать на людей, чем ждать, когда кто-то прыгнет на меня. Моя наглость мне же во вред. Может, поэтому мне немножко не по себе. Не знаю.

Господи, Сэм, подумала я, ты зря растрачиваешь себя в скульптуре. С твоим даром общения нужно писать романы или заниматься политикой… Салли внимательно смотрел на меня. Его маленькая подвижная физиономия кривилась невероятно выразительными гримасами. Англосаксу никогда бы не удалось сделать такое со своим лицом.

– Тебе он очень нравийся, да?

Я кивнула. Последовала неловкая пауза.

– Ладно, хватит сентиментальничать, – сказала я, пытаясь восстановить эмоциональное равновесие. – Доктор Джонс прописала алкоголь и флирт – в любом порядке. Avanti![83]

– У тебя чудовишшная акцента, – заявил Салли таким тоном, точно выносил мне страшный приговор.

Когда мы спустились вниз, первыми мне попались на глаза Бен и Хэзел. Как всегда невозмутимая, Хэзел пила вино, прислонившись спиной к колонне; Бен стоял очень близко, чуть ли не прижимаясь к ней. Он быстро и серьезно о чем-то ей рассказывал, наклонясь вперед так, что его очки сползали на кончик носа и ему то и дело приходилось поправлять их пальцем. Я вспомнила слова Хелен о том, что Бен влюблен в Хэзел, и, проходя мимо, подслушала, о чем он говорит:

– …но в то же время она очень сильная, – убежденно говорил Бен. – Помнишь, как она заставила Крогстада изменить свое решение. Из серой мыши она в конце превращается в воплощение добра и нравственности, причем не очень навязчивое. И нужно сделать так, чтобы эта трансформация была заметна. Важно, чтобы она не выглядела назойливой в тот момент, когда упрашивает его оставить письмо Торвальду…

Я еле сдержала улыбку. Бен говорил о «Кукольном доме» с невероятным пафосом. Может, Хелен приняла его интерес к Хэзел в роли Кристины за интерес к самой Хэзел? Хелен повсюду видела только секс и заговоры. Ей следовало бы играть в какой-нибудь запутанной семейной драме Би-би-си-1, где все друг друга водят за нос и волокут в постель кого попало.

Хэзел спокойно кивала – видимо, шла на поводу у Бена, чтобы упростить себе жизнь. Естественно, она сама решит, какой будет Кристина. Действительно ли жизнь у Хэзел так спокойна, как кажется многим? Может, в свободное время она – доминатриса или посещает вечеринки с групповухой в Бромли… Когда я проходила мимо, она сделала глоток вина и вытерла губы. Чисто и аккуратно. Бен же никак не мог остановиться.

Салли уже нашел Хьюго. Они вместе отошли в тихий уголок у стеклянных дверей в сад и встали ко всем спиной, якобы любуясь ночным небом. Обмен деньгами и чеком с наркотиком произошел настолько незаметно, что, если бы я не знала, чем они заняты, я бы ничего не поняла. Салли с решительным блеском в глазах отправился искать Фишера, а Хьюго, оглядев комнату с надменностью человека под два метра ростом, заметил на лестнице меня и двинулся сквозь толпу. Какая-то девица провела ему по плечу своей горжеткой из перьев и кокетливо захихикала. Задушить человека горжеткой из перьев невозможно – она порвется. Пусть считает, что ей повезло.

– Могу ли я заманить тебя в ванну? – спросил Хьюго.

– Уже была. Хотя спасибо за предложение. Ты знаешь, что нужно женщине.

Хьюго легонько шлепнул меня по затылку.

– Тогда подожди меня здесь. Я быстро. – И он зашагал наверх.

– Сэм!

В поле зрения появились Баз и Лерч, полупьяные и счастливые. Баз предложил мне косяк, но я отказалась:

– Спасибо, не сейчас. Хотелось бы выпить.

– Лерчи!

Баз щелкнул пальцами. Лерч взмахнул практически пустой бутылкой шампанского и стал оглядываться в поисках бокала.

– Иди найди бокал! – рявкнул Баз. – Быстрей! Лерч мгновенно исчез.

– Хорошо иметь такого помощника, – с завистью сказала я. – Может, договоримся о тайм-шере?

– Он полезный. – Баз с большим трудом выговаривал слова. Я пересмотрела свою. первоначальную оценку: он был совершенно пьян. – Помог тебе с мобилями.

– Точно. Я не прочь брать его в аренду время от времени.

– Полагаю, мы могли бы что-нибудь придумать. Но только ты и я. Мы объединим наши усилия, – промямлил Баз, делая в мою сторону движение, которое юрисконсульт по сексуальным домогательствам назвал бы «необоснованным вторжением в личное пространство». По многолетнему опыту я знала, как обращаться с пьяными друзьями мужского пола, когда они, несколько перебрав, становятся чересчур любвеобильными. Я вытянула руку, вернула его в прежнее положение и нежно спросила:

– Как дела у Джилл? Ты ее привел сегодня? Или пришлось оставить дома с детьми? – Джилл – жена База, я видела ее фотографии с детьми. – Я надеялась с ней познакомиться, – бодро продолжала я. – Посмотреть, в конце концов, на сумасшедшую женщину, которая способна тебя терпеть.

– Она сумасшедшая – это точно, – обиженно сказал Баз. Мужчинам, прожившим в браке больше пяти лет, нужно запретить являться на вечеринки в одиночку. Тут вернулся Лерч с еще одной бутылкой шампанского и бокалом для меня.

– Очень мило! – улыбнулась я, хватая стакан.

– Спасибо, Сэм, – сказал он, наклонив голову и застенчиво улыбаясь. Он нервно теребил бутылку в руках, и пришлось показать ему, как она открывается.

– Вынимай пробку медленно. Хлопают только лакеи. Это пошло.

Было приятно смотреть, как Лерч с гордостью вытащил пробку и посмотрел на идущий из горлышка дымок. Он наклонил ее с такой осторожностью, точно в ней находился нитроглицерин.

– Наливай так, будто это пиво, – руководила я, – и лей по краю.

Он с гордостью посмотрел на результаты своего труда. Я подняла бокал:

– Спасибо, что помог мне с мобилями, Лерч. Ты отлично поработал.

– Да ну, брось, – ответил он. – То есть мне очень понравилось. И совсем не похоже на работу. Мы здорово повеселились. Я так понимаю, ты больше не придешь?

Последние слова он произнес очень печально.

– Я только что попросила База, чтобы иногда отпускал тебя помогать мне в студию.

– Правда? – Его настроение мгновенно улучшилось. – Свирепо!

– Это точно, – произнес спустившийся по лестнице Хьюго. – Свирепость – одно из немногих качеств, которые мне в ней нравятся. Я хочу показать ей сад, если вы не возражаете.

Он аккуратно оторвал меня от База, который кинулся вперед, бормоча что-то о прощальном поцелуе.

– Баз сегодня ужасно весел, – заметил Хьюго. – Стоит ему начать, он уже не может остановиться и заходит слишком далеко.

– Ничего страшного, – спокойно ответила я. – Он не имел в виду дурного.

– Ты уверена? – Хьюго испытующе посмотрел на меня. – Хотя неважно.

Он повел меня к стеклянным дверям, на небольшую террасу с чугунной балюстрадой. В дальнем ее конце спускалась в сад лестница. Фонари за окнами не горели – не знаю, по недосмотру или хозяева специально позаботились о романтическом настроении гостей. Глаза не сразу привыкли к темноте. Из тени слышался смех, лепет и вскрики парочки, углублявшей свои знания друг о друге. Хьюго уже шел по лужайке. Его светлый костюм светился, как маяк. Он оглянулся. В лунном свете его белокурые волосы стали серебряными.

Сад был великолепен – от дальней стены доносился плеск фонтана, в кронах шелестел ветерок. Справа цвели белые розы, настолько безупречные, что казались пластмассовыми. От их аромата, крепкого, как духи, у меня закружилась голова. Белые лилии, мне по пояс, напоминали бокалы для шампанского, только с неровными краями – матовые, бледные, жутковатые в своем совершенстве цветы. Стебли были очень темными, невидимыми в ночном мраке, поэтому цветы будто плавали в воздухе. Я зачарованно смотрела на них.

– Сэм! – крикнул Хьюго с другого конца лужайки. – В следующем году я свожу тебя на Цветочную ярмарку в Челси. А сейчас давай ползи сюда. Я и не подозревал, что тебя так интересует садоводство.

– Можно сделать шлюху культурной, но нельзя заставить ее думать, – заявила я, догоняя его. – Дороти Паркер[84].

– А о беседках она ничего не говорила? – спросил Хьюго, направляясь к упомянутому строению. Беседка располагалась в углу сада: чугунные дуги соединялись наверху в купол, а розы и плющ так плотно оплели стены, что заметить ее с террасы было невозможно. Наверное, именно этим она и понравилась Хьюго. Внутри стояли деревянные скамейки, и я энергично запрыгнула на одну.

– Я чувствую себя, как Лиль в «Звуках музыки», – заявила я. – Мне скоро семнадцать, я очень наивна, и мне говорят, что я очень невинна! Мне скоро семнадцать, чиста я, как роза…

В этот момент Хьюго закашлялся.

– …мужчины – пижоны, любители бренди, что я знаю о них, кто бы ответил? Ведь я не готова войти в мир мужчин…

– Тебе нужен старый, мудрый товарищ, который объяснял бы тебе, что надо делать, – уверенно заявил Хьюго. – Слезай с этой дурацкой скамейки.

– Не слезу.

Хьюго задумчиво посмотрел на меня.

– Ладно, может быть, так даже лучше, – сказал он, снимая куртку и бросая ее на скамейку. Затем начал расстегивать пояс.

– Хьюго.

– Ты можешь произнести это имя с удивлением и трепетом в голосе?

– Хьюго.

– Нет, так еще хуже. Похоже, режиссер из меня никудышный. Плевать.

Он схватил меня, опустил на землю и прислонил спиной к чугунному каркасу беседки. Я инстинктивно вытянула руку и схватилась за столб. Хьюго целовал меня настолько старательно, что я не заметила, чем занимаются его руки. Подол платья находился уже где-то на талии.

– Очень разумно. Не останется пятен от травы…

– Стой, – сказал Хьюго, обхватив мою задницу и посмотрев на меня так, что мне пришлось покрепче уцепиться за беседку.

– …рот тебе зажму я!

И зажал.

Крики мы услышали позже. Очевидно, кричали уже достаточно долго, а до того в саду что-то произошло, но мы не заметили бы и брикстонский мятеж, даже если бы автомобили таранили нашу беседку. Вопли проникли в мое сознание, но показались мне лишь отголосками тех криков, которые издавала я сама, и, если бы Хьюго вдруг не закрыл мне рот рукой, я бы не обратила на них внимания.

– Хьюго, – в конце концов сказала я слабым голосом, открывая глаза. Хьюго был так красив, что, если бы не прижимал мои руки к беседке, я бы стиснула его в объятьях: глаза широко раскрыты и затуманены, черты размыты, точно я смотрела на него через рассеивающий фильтр.

– Хьюго? Хьюго?

Он стоял неподвижно. Я висела, обхватив его ногами. Мне не хотелось, чтобы он двигался, но в саду кто-то все же кричал, причем не очень далеко от нас…

Я дернула за пояс, которым были обмотаны мои запястья, и он соскользнул на землю. Хьюго по-прежнему не двигался, но потом принялся качать головой из стороны в сторону. Как замедленная киносъемка: человек вытряхивает воду из ушей. Я поцеловала его в распухшие губы:

– Хьюго, там кто-то кричит в саду.

Он опустил меня на землю. Я едва держалась на ногах. Мы медленно, как лунатики, привели себя в порядок и застегнули все, что нужно было застегнуть. Я взяла со скамейки его куртку. Мы не могли вымолвить ни слова. Я слышала, как по саду бегут люди, крики слабели, но голоса становились громче. Из окон по-прежнему гремела танцевальная музыка, но это не имело к нам никакого отношения. Мы были где-то очень далеко.

– Все нормально? – спросил Хьюго. Я кивнула. Он провел рукой по волосам, пытаясь привести их в порядок. – Ладно. Пойдем посмотрим, что случилось.

Странно, но нам обоим хотелось пойти и посмотреть, что произошло, хотя разумнее всего, наверное, было бы спрятаться в беседке и переждать грозу. Хьюго взял меня за руку. Я чуть не вздрогнула от его прикосновения. Мы находились в том состоянии, когда страшно прикасаться друг к другу, будто может произойти взрыв: тело очень чувствительно, чуть ли не изранено тем, что произошло.

– У меня болят запястья, – безразлично сказала я, когда мы вышли в сад.

– У меня болят губы. И рука. Ты меня укусила. Он показал мне больное место. Я поцеловала его. Наши глаза встретились, и по моему телу побежали мурашки – точно через меня тянут веревку. Его глаза, огромные и серые, как открытое море. Мы замерли, но через некоторое время глубоко вздохнули и пошли к дому, схватившись за руки.

– Хьюго! Сэм!

Это был голос Софи. Она, задыхаясь, бежала нам навстречу. Ее бритая голова и грубые ботинки выглядели нелепо в этом изысканному саду. Софи остановилась перед нами, и я заметила, что всю ее трясет.

– Кто-то только что пытался убить Фиалку!

Глава двадцать вторая

Фиалка лежала у самой террасы. Вокруг нее толпилось несколько человек. Джейни пыталась ее приподнять, но Фиалка сопротивлялась, что-то бормотала о своей голове. Наконец, Джейни удалось пристроить ее у себя на коленях. Кто-то включил в саду фонари, и лужайку залил странный фосфоресцирующий зеленый свет. Со всех сторон ее окружали пестрые клумбы. Но на каменные плитки рядом с террасой свет не попадал, и кожа Фиалки казалась неестественно белой на темном фоне, ее лицо и плечи плавали в сумраке, как цветки лилий.

– Что случилось? – спрашивала Джейни. – Ты можешь говорить?

Она убрала со лба Фиалки локон. Вместе они походили на ожившую скульптуру «Плач богоматери»; из Джейни получилась отличная Мадонна – встревоженное лицо склонилось над Фиалкой, мягкие руки белеют в темноте. Чуть изнеженная красота всей композиции казалась старомодной в наше время, когда все качают мускулы, но от этого она была еще привлекательнее.

По лестнице с топотом сбежал Мэттью, за ним – Мелани. Видимо, Мэттью кто-то позвал – в конце концов он был хозяином дома.

– Что случилось? – с тревогой в голосе спросил он. – Фиалка упала?

– Кто-то набросился на нее! – вскрикнула Софи пронзительным птичьим голосом. Она упала на колени. – Фиалка? Фиалка! Что случилось? Это я, Софи. Как ты себя чувствуешь?

Фиалка осторожно приподняла голову.

– Софи? – спросила она слабым голосом. – Боже, моя голова.

Голос ее звучал вполне искренне. Она не переигрывала, не пыталась нас разжалобить.

– Принесите ей аспирин! – крикнула Софи, нетерпеливо оглядываясь.

Мэттью на секунду замешкался. Сам он был не очень сообразителен, у него куда лучше получалось выполнять распоряжения; только после того как Мелани наклонилась и что-то прошептала ему на ухо, он убежал, радуясь, что у него появилось дело.

– Я вышла подышать свежим воздухом, – жалобно рассказывала Фиалка, пытаясь сесть повыше и морщась при каждом движении. Она потрогала затылок. – Слава богу, по-моему, ничего не разбито. Но у меня будет огромная шишка.

Джейни осторожно провела пальцами по ее волосам.

– Нужно приложить лед, – сказала она.

– Я сделаю! – выкрикнула Софи. – Не стоит беспокоиться.

Не обращая внимания на такой всплеск ревности, Фиалка продолжала:

– Он схватил меня, как только я спустилась по лестнице…

– Кто? Кто тебя схватил? – спросила Софи.

– Не знаю, – беспомощно ответила Фиалка. – Я его не видела. Он набросился на меня сзади, было темно.

– Он шел за тобой, Фиалка? – Хьюго опустился на колени. – Или уже стоял здесь?

– Не знаю. Я вышла в сад – вероятно, он услышал мои шаги и затаился в темноте…

Кто-то включил фонари над террасой. Неожиданно все озарилось ярким светом. Мэттью толкнул стеклянную дверь из кухни; Хелен, стоявшая к ней спиной, вздрогнула и отшатнулась. Мэттью нес стакан воды и несколько белых таблеток. У меня возникло сумасшедшее желание проверить, что это за лекарство в действительности.

Фиалка, все еще лежавшая на коленях у Джейни, приподнялась и проглотила таблетки. Я заметила, что у нее трясутся руки.

– Я спустилась по лестнице, хотела немного прогуляться. Но не по лужайке. В этих туфлях приходится ходить осторожно.

Она инстинктивно выставила ногу в туфле от Маноло Бланик – черная замша с крохотной бриллиантовой застежкой у носка и таким высоким и острым каблуком, что неприязнь этих туфелек к газону, несомненно, была взаимной.

– Ну вот, он схватил меня сзади и потащил сюда, – голос Фиалки дрожал. Она вытянула руку. Софи тут же схватила ладонь. Фиалка вцепилась в ее маленькую ручку с такой силой, что у нее побелели костяшки пальцев. – Он зажал мне рот рукой, и я не могла кричать. Сначала я вообще не подумала, что надо закричать, – я была в шоке. Это же вечеринка! На минуту я просто оцепенела. Мне казалось, что это просто невозможно, что это какая-то шутка и меня сейчас отпустят. Я попыталась вырваться, но он был очень сильным. А потом я почувствовала, как будто… как будто…

Фиалка глубоко вздохнула. Было заметно, что она сдерживает слезы. Мэттью, застывший рядом в неловкой позе, смотрел на нее с ужасом и стыдом. Видимо, бедняга чувствовал ответственность за то, что произошло в доме его родителей.

– У него была игла – наверное, одна из моих ампул, – и он воткнул ее мне в руку. – Фиалка заплакала. – Я почувствовала укол и пришла в ужас… я поняла, что он хочет сделать.

Не выпуская ладонь Софи, она уронила голову на колени Джейни и зарыдала во весь голос. Джейни гладила Фиалку по голове, что-то шептала, пытаясь ее успокоить. Я взглянула на Хелен. Та отвлеклась и перестала следить за выражением своего лица. Ее губы растянулись в узкой улыбке. Неожиданно я увидела, какой она станет лет через тридцать. Личность человека рисует узоры на его лице, и Хелен сейчас читалась как открытая книга.

– Ты хочешь сказать, что он сделал тебе укол инсулина? – спросил Хьюго. – Ты делала инъекции сегодня вечером? Фиалка! Это очень важно! Мы должны вызвать «скорую».

– Нет, – ответила Фиалка, начиная приходить в себя. Она вытерла слезы салфеткой, которую предложила ей Софи. – Сегодня я не кололась. И ему не удалось толком сделать укол. Все в порядке, Хьюго, не волнуйся. Кома мне не грозит.

Насколько я знакома с действием инсулина, сейчас было бы уже поздно что-либо предпринимать, если бы преступнику удалось впрыснуть ей достаточное количество этого вещества. Через пять минут после введения второй капсулы она уже была бы в коме. Филип Кэнтли использовал – или кто-то ему помог это сделать – три капсулы, но Фиалка – крошечное существо. Для нее и две капсулы – верная смерть.

– Ты уверена, что это сделал мужчина? – спросила я.

Фиалка озадаченно посмотрела на меня:

– Да, это был мужчина. Хотя я его не видела.

– Но почему ты так решила? – не отставала я. Пытаясь сосредоточиться, Фиалка закрыла глаза:

– Он был гораздо выше меня, по-моему. Хотя на самом деле я вовсе не уверена. Все произошло так быстро…

– Постарайся припомнить детали. В чем он был?

– Хватит к ней цепляться! – взорвалась Софи. – Ты что, не видишь – у нее шок?

– Перестань, Софи, – пришел мне на подмогу Хьюго. – Это очень важно. Продолжай, Фиалка.

– Ботинки. На нем были мужские ботинки. Твердые. Я наступила ему на ногу, попыталась его лягнуть. Мне кажется, он был в брюках. И мне удалось его ударить. Он отпрыгнул назад, я выдернула руку, игла упала на землю. Потом я начала разворачиваться, но он схватил меня и швырнул об стену. Я потеряла равновесие и ударилась головой. И рукой, – Фиалка подняла руку, чтобы всем было видно. На предплечье темнела длинная рваная рана, точно кто-то провел по руке ножом для чистки картошки. – Нет, – поправилась Фиалка, – на самом деле сначала я ударилась о стену рукой, а потом уже головой.

– Ты можешь еще что-нибудь о нем вспомнить? – без особой надежды спросила я. Фиалка намного лучше запомнила, в каком порядке получила свои травмы, чем то, как выглядел нападавший. – Почему ты решила, что он был высокого роста?

– Мне так показалось, – раздраженно ответила Фиалка. – Он был высоким и сильным.

– А что ты можешь сказать о его руках? Ты их видела? Не помнишь запаха лосьона после бритья или еще чего-нибудь?

– Что это такое? – съязвила Хелен. – Допрос? – Сэм задает Фиалке очень важные вопросы, – оборвал ее Хьюго. – А если кого-то не интересуют ответы, то незачем тут ошиваться.

– Это оскорбление! – в бешенстве выкрикнула Хелен.

– Хелен, прошу тебя, – шикнула Джейни. Фиалка не обратила внимания на перепалку.

Она морщила лоб, пытаясь что-нибудь вспомнить.

На ее лице постепенно проступали краски. Ей явно шло на пользу всеобщее внимание.

– Ничего особенного не помню, к сожалению, – наконец объявила она. – У него были обычные руки. Никакого сильного запаха. Не мужской «Ангел» и не «Комм», их бы я сразу узнала… Хотя немного пахло лосьоном после бритья. Может быть, «Калвин Кляйн».

– Великолепно, – вздохнул Хьюго. – Круг подозреваемых резко сокращается.

– Он был белым, – сварливо добавила Фиалка. – Я совершенно уверена. Было, конечно, темно, но мне кажется, по рукам я бы заметила, если бы он был темным.

– К сожалению, это тоже мало чего дает, – устало сказал Хьюго. – Можно точно сказать, что это был не Фишер, который достаточно темен, но вряд ли ты смогла бы отличить меня, например, от Ранджита.

– Нет, поклясться не могу, – серьезно сказала Фиалка. – О боже! – Собственные слова навели ее на какую-то идею. – Мы ведь не будем вызывать полицию, да? Я больше этого не вынесу! ММ? – Она обвела собравшихся глазами. Мелани подошла к ней поближе. – Я ведь не обязана сообщать об этом в полицию, да?

– Фиалка, – сдержанно заговорила Мелани, – по-моему, кто-то только что попытался тебя убить.

– Но ведь… то, о чем я говорила тебе только что… – Фиалка умоляюще смотрела на Мелани. – Все эти скандалы… Это хорошо для таких актрисок, как Лиз Херли[85], которые не умеют играть. Та просто цветет от рекламы, но мы говорили о том, что надо, чтобы к тебе относились серьезно… Мне скоро играть Нору, я очень хочу работать, а пока меня знают только как Фуксию и по этой чудовищной рекламе пива… – Фиалка, судя по всему, вошла в эмоциональный штопор, и в ее голосе появились прежние капризные интонации. – Просто будет больше заголовков – не таких, каких нужно, – а они его все равно никогда не поймают.

– Разве ты не боишься, что такое может произойти еще раз? – спросила Мелани с искренним изумлением.

– Боюсь! – призналась Фиалка. – Но полиция так беспомощна. Я же говорила, что они до сих пор истязают меня своими тупыми вопросами: откуда я достала инсулин, – а это не имеет никакого отношения к делу, потому что Филип-то получил его от меня. Я уже объяснила им. Я не понимаю, почему я должна им рассказывать, откуда я достала инсулин. Но они считают, будто я что-то от них скрываю. Если мы им сообщим о сегодняшнем, они никогда не оставят меня в покое. А мне совершенно не нравятся их вопросы. Они меня на чем-то ловят. Вот Хьюго наверняка понравилось бы, он бы славно повеселился. А мне совсем не нравится.

– Это правда? – послышался голос с крыльца. Там стояла Табита, и ее трясло от возбуждения. Убедившись, что все смотрят на нее, она сбежала по лестнице, вытянув вперед руки. Но, подбежав к кучке собравшихся, она сложила руки на груди и пошла вперед. Люди расступались перед ней, как воды Красного моря.

– О, нет! – прошептала она, глядя на Фиалку, которая уже сидела прямо, опираясь на Джейни, и не хватало лишь Табиты, чтобы она вернулась в полную боеготовность. Щеки Фиалки мигом покраснели, движения стали быстрыми.

– Фиалка, – продолжала Табита. – Какой ужас! Я жутко тебе сочувствую!

Я задумалась, случайно ли интонации Табиты так похожи на Фиалкины. Создавалось впечатление, что она пытается копировать не только ее манеру одеваться.

Она опустилась на колени перед Фиалкой и умоляюще посмотрела ей в глаза, как Линда Дарнелл в финале фильма «Кровь и песок»[86].

– Ты простишь меня? – почти неслышно пролепетала она.

– Табита, ты хочешь сказать, что это ты набросилась на Фиалку? – спросил Хьюго сухим, как мартини без вермута, голосом.

Табита резко вскинула голову. Вслед за ней к нам спустился и Пол. Услышав слова Хьюго, он протиснулся вперед и агрессивно спросил:

– Что ты хочешь сказать?

– Именно то, что сказал, – с пугающим спокойствием ответил Хьюго. – По-моему, Табита только что в чем-то себя обвинила. Я хочу выяснить, что она имеет в виду.

– Я ничего плохого не сделала Фиалке! – запротестовала Табита. Я присмотрелась к ней и заметила, что ее веки покрыты темной тушью с блестками. Выглядело очень эффектно. – Я совсем другое имела в виду, – продолжала она. – Просто я очень переживаю, что Фиалка оказалась втянутой во все это.

– Бедная Фиалка, – раздался голос обсуждаемой особы, которая не очень уверенно встала на ноги, – была бы счастлива, если б ей объяснили, о чем ты говоришь.

Табита тоже встала. Все чуть отпрянули. Эти две женщины мало отличались друг от друга – одного роста и одинакового телосложения; их платья, прически и туфли были очень похожи. Фиалка явно только сейчас обратила внимание на такое сходство. Она замерла, пытаясь осознать это. Ее реакция сама по себе выглядела мини-драмой – одним движением бровей Фиалка умудрилась передать удивление, презрение и жалость.

– Разве не видишь! – воскликнула Табита. – Мы так одеты…

Фиалка великолепно выкрутилась из ситуации, хотя для этого ей пришлось позаимствовать реплику у Хьюго:

– А, ты одета. – Она разглядывала Табиту, точно та была полуразложившимся трупом из «Секретных материалов». – Сначала мне показалось, что ты пришла в одной ночной рубашке. Кстати, у тебя из шва нитка торчит.

Хьюго мужественно пытался не смеяться. Я понимала, каково ему.

Табита, стиснув зубы, уставилась на Фиалку. Прекратив изображать сочувствие, она стала гораздо симпатичнее.

– Если ты не понимаешь, что случилось, то незачем тебе объяснять! – злобно выкрикнула она. – Но напасть хотели не на тебя! Им была нужна я! Сначала мне испортили трос, а теперь – это! Ты что, не понимаешь – кто-то пытается уничтожить меня!

И она шумно разрыдалась.

– Наверное, нужно сказать ей спасибо, что на этот раз она не устроила обморок, – сказала я.

Хьюго пожал плечами:

– Разница невелика. Сейчас продемонстрировала свое умение лить слезы в нужный момент. Табита думает, что жизнь – это вечные пробы.

– Когда рядом ММ, – добавила я, посмотрев в сторону Табиты. – Но в те моменты, когда вокруг не бродит режиссер, она – совершенно нормальный человек.

Фиалка лежала в спальне родителей Мэттью. Софи прикладывала к ее шишке лед. Пол, следуя вежливым, но строгим указаниям Мелани, увел Табиту – та довела себя до такого состояния, что было несложно уговорить ее поехать домой. Остальным гостям сказали, что Фиалка упала и ударилась головой. Впрочем, их хватило лишь на несколько озабоченных возгласов, а потом они продолжили пьянствовать и флиртовать. В кабинете матери Мэттью уединилась небольшая группа – Хьюго, я, Мелани, Мэттью и Джейни, – чтобы провести военный совет. Фиалка просила не вызывать полицию. Это никому не понравилось, но мы понимали, что нет смысла приглашать сюда полицейских только для того, чтобы Фиалка с широко раскрытыми глазами рассказала им историю о том, как поскользнулась на своих каблуках от Маноло, и извинилась за то, что вокруг ее падения подняли такой шум.

– Похоже, нам ее не переубедить, – сказал Хьюго, закуривая и оглядываясь в поисках пепельницы. Комната была оборудована как номер люкс: обитые ситцем диванчики, акварели с птичками, повсюду – столики. Домашний оттенок ей придавали только фотографии в серебряных рамках, которыми были уставлены все поверхности. Единственным деловым предметом здесь был компьютер, стоявший у окна на столе вишневого дерева и аккуратно накрытый пластиковым колпаком. – Фиалка упряма как ослица.

Хьюго нашел стеклянную пепельницу и поставил ее на подлокотник.

– Но нам необходимо что-то предпринять, – решительно заявила Мелани. – Так это продолжаться не может.

– Согласен, – ответил Хьюго. – Только вот очень сложно понять, что именно мы можем сделать.

– Зачем бросаться на Фиалку посреди вечеринки, когда велик риск быть пойманным? – спросила я.

– Может, они надеялись, что во всей этой неразберихе не сразу поймут, что произошло, – заметила Джейни. – А может, это единственное место, где нападавший мог с ней встретиться.

– Вряд ли, – возразила я. – Любой человек, имеющий отношение к спектаклю, мог запросто увидеться с Фиалкой наедине. Для этого достаточно под каким-нибудь предлогом зайти к ней домой. А напал на Фиалку кто-то из труппы «Сна». Все-таки почему именно здесь?

– А ты сама как считаешь? – спросил Хьюго. Я глубоко вздохнула:

– Мне кажется, сегодня вечером произошло нечто такое, после чего преступник понял, что Фиалка очень опасна и нужно незамедлительно устранить ее. Он надеялся, что это будет выглядеть как несчастный случай – может быть, даже как самоубийство. В таком случае подтверждалась бы гипотеза, будто Филипа Кэнтли убила Фиалка. Если на ампулах нет отпечатков пальцев, ничего доказать невозможно. Джейни поежилась.

– Какой-то кошмар, – еле слышно прошептала она.

– Сегодня Фиалка говорила со мной о смерти Филипа, сетовала, что полиция пристает к ней с вопросами, – медленно проговорила Мелани.

– Жаловалась, что им кажется, будто она чего-то недоговаривает? – уточнил Хьюго.

– Откуда ты знаешь? – резко спросил Мэттью.

– Она сказала об этом в саду, – напомнил Хьюго. – Может, кто-то подслушал ее беседу с Мелани и запаниковал… Ты ведь тоже был при разговоре?

– Естественно! – воскликнул Мэттью, подсаживаясь ближе к Мелани.

– А где ты был до этого? – спросил Хьюго. – В тот момент, когда на Фиалку напали?

Мэттью возмутился:

– Пошел на кухню за бокалами, если тебе так интересно.

– А мы убеждены, – неуверенно спросила я, – что кто-то действительно набросился на Фиалку в саду?

Последовала долгая глубокомысленная пауза. Я предполагала, что Хьюго немедленно накинется на меня и начнет кричать, что я несу ерунду. Его молчание, мягко говоря, наводило на размышления.

– Она любит быть в центре внимания, – сказала наконец Мелани.

Все неуверенно кивнули.

– Не только она, – заметила Джейни. – А Табита? Она что, правда решила, что кто-то принял Фиалку за нее?

– Такое вполне возможно, – сказала я.

– Но Табита просто могла воспользоваться этой идеей для того, чтобы перехватить у Фиалки часть внимания, – предположил Хьюго.

– После того что случилось с тросом Табиты, у нее есть право на паранойю, – возразила Мелани.

– Да, но кто это сделал? – вмешался Мэттью. – Кто позвонил Фиалке и сказал, что репетиция отменяется? Кто подсыпал антигистамины ей в кофе?

– А Филип? – внесла я свой вклад. – Он сам себя убил или кто-то ему помог? Я склонна согласиться с Фиалкой, что его смерть не похожа на несчастный случай.

Все снова погрузились в мрачное молчание.

– Боже, – с чувством воскликнула Мелани, – ну и дела!

Тут открылась дверь. Мы с надеждой повернули головы, словно ожидая, что сейчас в комнату войдет Эркюль Пуаро и разъяснит нам происходящее. Но это оказалась Хелен. Выглядела она разъяренной.

– Вот вы где! – прошипела она. – А я повсюду вас ищу!

– Заходи, – учтиво пригласил Мэттью, хотя в том уже и не было никакой нужды. Он встал и закрыл за Хелен дверь.

Она плюхнулась на диван возле Джейни – злая как черт.

– Не понимаю, почему вы решили пустить меня побоку, – мрачно буркнула она.

– Мы не специально, дорогая, – Джейни обняла ее за плечи. – Мы отвели Фиалку наверх, а потом решили немного поговорить обо всем этом.

– Могли бы и меня позвать, – успокаиваясь, сказала Хелен.

– Знаю. Прости, пожалуйста. Простишь?

– Ладно, – Хелен немного расслабилась. – Ну, о чем вы говорили?

Последовала очередная пауза.

– Господи, – протянул наконец Хьюго. – Никогда не хотел играть Пинтера. Не знаю почему.

– Я сказала «ну и дела»! – ответила Мелани. – По-моему, это исчерпывающее описание нашей беседы.

– Я на вашем месте повнимательней присмотрелась бы к Фиалке, – взялась за дело Хелен. – И к Табите. К обеим! – добавила она на тот случай, если мы не поняли. – Я что-то не слишком верю всей этой истории с нападением. Кто-нибудь может подтвердить рассказ Фиалки? Она была одна, совсем одна.

– Сомневаюсь, что Фиалка стала бы биться головой о стену и раздирать руку в кровь, – холодно сказал Хьюго. – Она слишком бережет себя, чтобы решиться на такой финт.

Должна признать, это было мудрое замечание. Тем не менее я спросила:

– А что, если она беспокоилась, как бы ее всерьез не обвинили в убийстве Филипа Кэнтли? Вот и решила устроить спектакль, чтобы отвести от себя подозрения?

Хьюго пожал плечами:

– Тогда бы она потребовала немедленно вызвать полицию.

– Вовсе не обязательно, – возразила я. - Может, она не хотела, чтобы в ее истории отыскали какие-нибудь несуразности. Возможно, она хотела убедить в своей невиновности только нас.

Я понимала, что Хьюго совершенно не хотелось бы услышать такое, но природное упрямство не позволило мне промолчать. К несчастью, Хелен обеими руками ухватилась за эту идею:

– Думаю, так все и было! Кроме того, откуда мы знаем, что на самом деле с нею случилось? Она могла устроить все это сама – и телефонный звонок, и антигистамины…

– Откуда тебе известно? – резко спросил Хьюго.

– Да об этом всем известно. И мало кто верит, если хочешь знать. Все как-то уж слишком притянуто за уши.

– Зелен виноград, – скривился Хьюго. – Если бы вместо Фиалки в «Кукольный дом» взяли тебя, ты сейчас не пыталась бы дискредитировать ее.

– Если бы я трахалась с режиссером, то роль досталась бы мне! – зашипела Хелен. – И Фиалка твоя – не единственная! Если хочешь, я могу много чего рассказать!

– У Филипа были и другие романы? – заинтересовалась я.

– Я не хочу все это слушать! – яростно бросил Хьюго и встал. – Делайте что хотите. А я узнаю, как там Фиалка.

Меня он даже взгляда не удостоил. Дверь за ним захлопнулась. Такое чувство, будто меня ударили под дых.

Глава двадцать третья

На следующее утро я проснулась трезвая, но с неприятным ощущением, будто мой желудок завязан в узел. После ухода Хьюго обсуждать было нечего. Мы посидели, повертели различные варианты, но ни к какому выводу не пришли. А что еще мы могли сделать без точной информации? Казалось, нам не хватает всего двух-трех фактов, чтобы распутать клубок. Но пока таких фактов нет, мы не в силах разобраться в происходящем. Отчасти мне было понятно, почему Фиалка не хочет обращаться в полицию, если, конечно, она не лукавила, объясняя причины своего нежелания иметь дело с властями. Голова начинала болеть от одной мысли о том, что мне пришлось бы рассказывать полиции об антигистаминах в кофе и о канате Табиты, не говоря уже обо всех этих театральных интригах. А полицейские пучили бы глаза, тщетно пытаясь уследить за мелькающими в рассказе персонажами.

Странно – несмотря на головную боль, от этих размышлений мне стало легче. К тому же они отвлекали меня от неприятного ощущения в животе, которое возникло у меня в тот момент, когда Хьюго вышел, хлопнув дверью. Потом я бродила по всему дому, разыскивая его, а не найдя, поняла, что Хьюго наверху, в толпе поклонников, осаждающих Фиалку с утешениями. Там искать его не хотелось, так что я поплелась домой, решив, что Хьюго предпочел мне Фиалку. Гордыня – мой вечный грех.

По дороге я натолкнулась на Салли и Фишера. Помятые и очень довольные собой, они в обнимку вывалились из туалета, едва удерживаясь от поцелуев. Несчастье предпочитает компанию несчастных, поэтому я лишь злобно огрызнулась им в счастливые рожи, когда они попытались уговорить меня остаться.

Я вышла на улицу и поймала такси. Слава богу, в богатом районе это не так сложно сделать. В два часа ночи в моей глухомани скорее предложат запрещенные препараты, нежели черный кеб. И если задуматься, в остальное время суток – тоже.

Шоферы такси – существа абсолютно предсказуемые: сначала удивляются, услышав, где я живу, потом ужасаются. Но этот попался особенно нервный. Думаю, свою роль тут сыграл контраст между сверхреспектабельным Чизвиком, где я поймала такси, и моим трущобным Холлоуэем, а также роскошное платье и накидка из искусственного меха. Обычно я выгляжу неряхой, поэтому бетонная студия с голыми стенами без окон кажется жилищем хоть и негостеприимным, но вполне приемлемым для такого персонажа, как я. Сначала шофер спросил, не нужно ли ему подождать несколько минут, лукаво притом посмотрев на меня: видимо, решил, что я – жительница Слоуна, которая ловит кайф от того, что самолично приезжает за товаром в трущобы. Когда же я объяснила ему, что живу здесь, таксист в ужасе ударил по тормозам. Всем известно, насколько трудно шокировать черного шофера такси, но мне это удалось. Сомнительное достижение.

Заперев дверь, я даже не бросилась к бутылке с водкой – я не теряла надежды, что Хьюго позвонит или зайдет, и не хотела быть пьяной в этот момент. В конце концов я заснула на диване, не снимая платья и не выключив телевизор. Странные и энергичные глупости ночного канала вплетались в мои сны. Видимо, показывали фильм ужасов, потому что Хьюго гнался за мной по коридору с мясницким ножом; на нем был развевающийся балахон, но я-то знала, что это он. Я спряталась в нише и, когда Хьюго пробегал мимо, ударила его по голове железной палкой. Помню, как в момент временного просветления мне пришло в голову, что сны обладают удивительно приятной особенностью – ты вооружаешься ломом если не по первому, то по второму требованию наверняка. Хьюго упал как подкошенный, выронив нож. Я пнула нож в сторону, опустилась рядом на колени, попыталась стащить с него капюшон. Сердце бешено колотилось; я не теряла надежды, что это все-таки кто-то другой.

Но это был он. По его лицу струилась кровь и затекала в глаза. Он посмотрел на меня и сказал:

– Фиалка! Как ты себя чувствуешь?

Это взбесило меня настолько, что я дернулась, проснулась и села, дрожа от ярости. Телевизор уже погас. Было шесть утра. Хьюго так и не позвонил. Я вскарабкалась по лестнице, стащила с себя платье и свернулась в постели, как зверь в берлоге, закутавшись в одеяло так, чтобы ни свет, ни воздух не могли проникнуть в мой кокон. Так мне было безопаснее, и через некоторое время удалось заснуть. К счастью, на этот раз, если мне что-то и снилось, образы были не настолько яркими, чтобы меня разбудить.

Выбор был прост: либо встать и попытаться обмануть депрессию, сосредоточив все внимание на чем-нибудь постороннем, либо продолжать валяться в постели и страдать от неопределенности. Первый вариант показался мне привлекательнее. Кроме того, покинув студию, я могла не только отвлечься, но и лелеять надежду на то, что, вернувшись домой, найду на автоответчике сообщение Хьюго. Я натянула короткую майку, такой же короткий свитер и старые кожаные джинсы. Когда я вспомнила слова Хьюго о том, что они мне больше не идут и надо заказать новые, под ложечкой кольнуло. Я продела в петли ремень с гигантской серебряной пряжкой, надеясь, что под ее тяжестью джинсы хоть немного сползут вниз. В идеале между пряжкой и свитером должна быть видна узенькая полоска живота. Обнажиться не удалось, и, по размышлении, я решила, что это к лучшему – за последние недели я не сделала ни одного приседания, хоть и занималась сексом, что, в принципе, тоже считается. Но думать о сексе я себе не позволила – это напоминало мне о Хьюго. Накрасила губы темно-фиолетовой помадой, подвела глаза черным и надела любимые ботинки – и вот я готова встретиться с миром.

Я села в машину и направилась в Килберн. Потом свернула на Эджвэр-роуд, которая с каждой милей становилась все ухабистей, и наконец добралась до новенького отеля, в который какие-то оптимисты недавно вбухали целую прорву денег – рекламные проспекты уверяли, что он стоит ровно посередине широкой Мейда-вэйл. Трюк срабатывал только в том случае, если выходящим из отеля постояльцам не приходило в голову повернуть налево, поскольку, сделав двадцать шагов, они оказывались в Килберне – районе грязном, нищем и чересчур жизнелюбивом для туристов и странствующих бизнесменов.

Я плелась по Килберн-хай-роуд вслед за шестнадцатым автобусом. Сзади собралась длинная очередь машин. Обогнать автобус мешали проклятые мамаши – из тех, что тягают коляски на второй ярус автобуса, одновременно приглядывая еще за парочкой вопящих чад. Такое зрелище не только наполняло меня благодарностью за то, что я одинока и бездетна, но и позволяло глазеть по сторонам. Мне всегда нравился Килберн с его замусоренными тротуарами, оглушительным разноязыким гамом, заплеванными и усыпанными опилками ирландскими барами, в которых целыми днями болтают об ИРА[87], индийскими турагентствами и парикмахерскими, с самыми лучшими и дешевыми в Лондоне индийскими ресторанами…

Проезжая мимо заколоченного досками торгового центра, ставшего пристанищем для несметного числа рыночных лотков, я посмотрела налево, надеясь увидеть азиатку, которая обычно проповедует на этом месте, взгромоздившись на стул. Отлично, проповедница на месте. Ее английский был все таким же невразумительным, и мегафон ничем тут помочь не мог. Однако сегодня проповедница решила ограничиться самыми понятными словосочетаниями.

– ИИСУС ЛЮБИТ ВАС! – крикнула она проходившим мимо девушкам, которые от неожиданности вздрогнули. Волосы девчонок были густо напомажены и скручены в толстые, блестящие черные пучки, явно искусственные, но великолепные.

– ЖАЛКИЕ ГРЕШНИЦЫ! – добавила проповедница и довольно улыбнулась.

– Не верю я этой хрычовке, – заявила одна из девчонок. Другая неудержимо захихикала. Я остановилась у светофора, прислушиваясь к их разговору.

– Надо будет сказать это Френчи, когда он начнет меня лапать. Как заору ему в ухо: «ЖАЛКИЙ ГРЕШНИК!» Ой, со смеху помереть можно…

Загорелся зеленый. Я поехала дальше, свернула у «Макдоналдса» налево и покатила в сторону Брондсбери – там целый лабиринт узких улочек, где дома жмутся друг к дружке, а переулки так тесно заставлены машинами, что тем, чья ширина превосходит ширину моего «эскорта», приходится непрерывно уворачиваться и лавировать. Я добралась до железнодорожного переезда, чудом сохранив все боковые зеркала, и выехала на ничейную территорию. Здесь дороги были шире, но по большей части зловеще пустынны. Вдоль улиц стояли полуразвалившиеся лавки, иногда попадались стоянки подержанных автомобилей. Сюда не проникало влияние молодых колонизаторов, мнящих себя яппи. Никто не хотел селиться в сомнительной близости от спальных районов.

А вот и сам спальный район. Я свернула в жилой квартал и припарковалась между двумя вполне ухоженными автомобилями. Если кто-нибудь захочет раскурочить или слямзить машину, то моя будет выглядеть наименее соблазнительно. Почему-то в глаза так и лезли «сузуки-витара». Наверное, такую моду ввел местный наркоделец.

Я выбралась из машины и огляделась, пытаясь сориентироваться. Не хотелось показывать, что я потерялась. Всегда ненавидела большие жилые кварталы: найти дорогу здесь сложнее, чем в лабиринте Хэмптон-Корта[88], откуда все-таки есть выход и в котором над твоей головой всегда сидит человек на платформе и кричит, что делать, если заблудился. Я минут двадцать искала дом, названный именем Уильяма Вордсворта[89], потом десять минут обходила его, пытаясь найти домофон и кнопку номер 58. Этими поисками я занималась под пристальными взглядами мальчишек, у которых был настолько тоскливый вид, будто они сидели перед телевизором. У них были тупые, безразличные глаза и безнадежно опущенные плечи, точно они смотрели «Ричарда и Джуди»[90]. Думаю, им пошла бы татуировка на лбу: «И это все, что ль?» Не утешало даже то, что они не приставали ко мне. С определенной точки зрения домогающиеся подростки – явление более здоровое, чем печальная группа кладбищенских зомби.

Я нажала кнопку с номером 58. Я не знала, есть ли кто-то дома и захотят ли со мной говорить. Однако практически сразу послышалось унылое жужжание, затем – щелчок дверного замка. Несколько секунд я боролась с неожиданно тяжелой, точно бетонной, дверью. Мне стало жаль жильцов, которые хотя бы три раза в неделю не толкают штангу.

Но вот я и внутри. Я помешкала, рассматривая серые помятые двери лифта, потом решительно нажала кнопку – прежде чем выбирать способ передвижения, стоит осмотреть транспорт изнутри. Створки лифта разъехались, и стало очевидно, что многие жители дома Уильяма Вордсворта посещают занятия по арт-терапии, чтобы познать свое внутреннее дитя. Точнее сказать, своего внутреннего младенца, поскольку им не удалось продвинуться дальше доэдиповой стадии – обсессивная фиксация на гениталиях и телесных функциях. А может, они слишком увлекались физиологическими опусами Кэти Экер[91].

Слава богу, урбанистические поэты в своих излияниях ограничились стенами лифта. Благоразумно решили не удобрять пол использованными шприцами, презервативами и отходами жизнедеятельности человеческого организма, которым были посвящены их литературные изыскания. Тем не менее, когда лифт добрался до пятого этажа, я уже знала о частной жизни индивидуумов, известных под именами Карл, Силла и Брайан, гораздо больше, чем хотелось. Не думаю, что смогла бы смотреть им в глаза, если б нас познакомили.

Как только двери лифта открылись, я увидела Хэзел. Та стояла в дверях квартиры.

– Сэм? Я получила твое сообщение…

Она замолчала, ожидая, что я объясню, зачем мне понадобилось с ней встречаться. То есть чтобы попасть к ней в квартиру, требовалось что-то сказать. Хэзел заняла такую позицию, чтобы блокировать проход, но не выглядеть при этом враждебно. Однако дверь в подъезд она мне открыла. Полдела сделано.

– Можно к тебе? – спросила я, решив сделать вид, будто считаю само собой разумеющимся ее гостеприимство. – Здесь не очень удобно говорить.

– У меня мало времени, – сказала Хэзел, но все-таки сделала маленький шажок назад.

– Ничего. Я не собираюсь тебе мешать. Просто это очень личный разговор… – Я замолчала, чтобы мои слова загадочной недоговоренностью повисли в воздухе.

Последовала продолжительная пауза; наконец Хэзел вздохнула, отступила в сторону и жестом предложила мне войти.

Типичная муниципальная квартира с дурной планировкой, разделенная на максимальное количество крохотных комнатушек. За входной дверью располагался узкий коридорчик, двери в комнаты находились очень близко друг к другу, так что сразу становилось ясно – теснота за ними адская. За первой дверью налево была гостиная, куда и провела меня Хэзел. Дверь напротив вела в микроскопическую кухню. Почему архитектор решил, что коридор должен проходить посреди квартиры, отделяя кухню от гостиной, – большая загадка; вместе из них получилось бы вполне приемлемое жилое пространство.

Хэзел не предложила мне даже чаю. Она просто села на диван и сложила руки на коленях, ожидая, когда я усядусь напротив. Никакой непринужденной беседы, никакой светскости. В такой обстановке гораздо труднее поднимать сложные вопросы. Пытаясь выиграть время, я огляделась. Комната была меблирована безлико, не позволяя судить о ее обитательнице. Ни определенной цветовой гаммы, ни собственного стиля, по которому можно было бы судить о вкусе Хэзел. Казалось, она оставила все, что можно, от прежних жильцов и добавила лишь самое необходимое. Стол, диван и стулья с прямыми спинками – типичные образчики крайне непритязательной мебели; стоит отвести от них глаза, и уже не помнишь, как они выглядят. Над диваном висели две книжные полки, на которых в алфавитном порядке были расставлены сценарии. Все чисто, аккуратно и функционально, как сама Хэзел. И как самой Хэзел, квартире этого вполне хватало.

Она ждала, когда я заговорю. И я, запинаясь, начала:

– Все очень обеспокоены тем, что происходит в театре. Особенно последней неприятностью с Фиалкой на вечеринке.

– Да. Я слышала об этом сегодня утром. Вчера я рано ушла. Меня уже там не было, когда это произошло.

– Как ты думаешь, кто это сделал? – Я уже знала, что с Хэзел нет смысла ходить вокруг да около.

Она даже не моргнула:

– Не знаю. Очень хотелось бы, чтобы все прекратилось. Сильно отвлекает. – Ее бледное лицо оставалось бесстрастным.

– А как насчет Филипа Кэнтли? Как ты думаешь, это самоубийство? Это он убил Ширли Лоуэлл?

Хэзел смотрела мне прямо в глаза.

– Да, я думаю, это он убил Ширли Лоуэлл, – неожиданно ответила она. – По крайней мере, я считаю, что он способен на такое. Я однажды видела, как он обращается с Фиалкой.

– Вчера Хелен намекнула, что у тебя тоже был с ним роман, – выдала я, чтобы немного накалить обстановку. Нельзя сказать, что я откровенно врала. Хелен, конечно, прямо не говорила о Хэзел, но кого еще она могла иметь в виду? Кроме Фиалки, в «Кукольном доме» занята только одна актриса – Хэзел, если, конечно, не считать служанку и няню.

И тут впервые я увидела всплеск эмоций со стороны Хэзел. Попросту говоря, она была ошеломлена:

– Хелен… Что она сказала?

Я развела руками:

– Именно это и сказала.

– Не знаю, что и ответить. Хелен сказала, что я… то есть я слышала разные сплетни, но это уже просто абсурд.

Хэзел уставилась на меня, словно пытаясь найти в моем лице объяснение. Судя по всему, ее потрясло не только предположение, что она могла спать с Филипом Кэнтли, но и вообще мысль о том, что она могла с кем-то спать.

– Зачем ей понадобилось такое говорить? – спросила я.

– О, Хелен много чего болтает, – чуть успокоившись, ответила Хэзел. – Только обычно она говорит правду. Именно поэтому меня так поразило ее заявление. Когда Хелен рассказала мне о Мэттью и Табите, я сначала сомневалась, а потом поняла, что так все и есть. На самом деле все, что она мне говорила, на поверку оказывалось чистой правдой. Хелен много чего мне рассказывает, – задумчиво добавила она. – Наверно, потому, что я сама не сплетничаю. У нее есть возможность спустить пар, зная, что дальше эта информация никуда не пойдет.

– Погоди-погоди. Что ты сказала про Мэттью и Табиту? Они что – встречаются?

– Встречались. В начале репетиций. Но потом перестали.

– Откуда ты знаешь? – заинтересовалась я.

– Да это же видно. Я сразу замечаю такие вещи. Возможно, потому, что меня лично эта сторона жизни мало интересует, – безмятежно добавила она. – Но я прекрасно вижу, что творится с остальными. Есть много неприметных признаков. В действительности инициативу проявляла Табита. А Мэттью сразу же влюбился в ММ. Если бы он спросил меня, я бы посоветовала ему подождать до премьеры. ММ не станет отвлекаться на такую ерунду во время репетиций.

Хэзел, судя по всему, ничего не имела против моих настойчивых расспросов. Можно подумать, сплетни – ее любимое занятие. Придирчивый человек сказал бы, что ей нравится демонстрировать свою проницательность, но я считаю, что Хэзел просто интересовалась жизнью других людей. Она – прирожденный наблюдатель, подмечает мельчайшие жесты, странности поведения и пользуется ими в работе.

– Ты хорошо знаешь ММ? – спросила я, пытаясь придумать вопрос, который не прозвучал бы снова как «откуда ты знаешь?».

– Нет, не очень. Она была на последнем курсе режиссерского факультета, когда я поступила в театральное училище. Я работала с ней пару раз. Но я не знаю, что она за человек. ММ волнует только спектакль, который она ставит в данный момент. Знаешь, мне кажется, она готова добиваться результата любыми средствами.

В голосе Хэзел слышалось легкое одобрение. Похоже, она чувствовала духовное родство с Мела-ни. Я молча смотрела на нее, судорожно пытаясь придумать, как задать интересующий меня вопрос. И наконец неуклюже брякнула:

– А что еще говорила тебе Хелен? Хэзел задумалась:

– Ты имеешь в виду что-нибудь, чего я не знала бы сама? Ну, например, она рассказала мне кое-что про База. С виду он такой милый. Ни за что не подумаешь…

– Что? – осторожно спросила я.

– Он был алкоголиком и избивал жену. Очень сильно, насколько я понимаю. Однажды соседи даже вызвали полицию. Его тогда лишь предупредили, но он стал ходить к психотерапевту. И, судя по всему, исправился.

– Но пьет по-прежнему много, – заметила я, вспомнив красное опухшее лицо База на вечеринке. Светловолосые мужики выглядят особенно непотребно, когда напиваются; наверно, дело в контрасте – голубые глаза и набрякшие вены на свекольной коже. Я поморщилась. – Лучше бы ты мне этого не говорила. Зная такое, начинаешь по-другому относиться к человеку. Даже если он уже взял себя в руки.

– Я тебя понимаю, – серьезно отозвалась Хэзел. – Но если ты собираешься продолжать работать с человеком, тебе нужно ладить с ним и лучше забыть все, что ты о нем знаешь. Как правило, все равно ничего изменить нельзя. Людей изменить невозможно. – Она понизила голос, словно коснулась очень важной для себя темы. – Но некоторые мужчины именно так себя ведут, особенно пьющие. Стоит напиться – и они становятся другими людьми. Джекиль и Хайд[92].

– Баз и вчера перебрал, – сказала я. – Стал очень любвеобилен, но не более того. Пытался обниматься со всеми симпатичными девушками.

– Меня он обнять не пытался, – сдержанно заметила Хэзел. – Но там было очень много девушек гораздо симпатичнее. Думаю, что к концу вечеринки, отчаявшись, он мог бы попробовать пристать и ко мне.

– Я видела, как ты беседовала с Беном.

– Да. Он очень интересно говорил о «Кукольном доме» – именно поэтому я ушла пораньше, до того как случился этот переполох. Мне хотелось подумать о Кристине.

От меня не укрылось повторное упоминание о том, что она ушла с вечеринки до нападения на Фиалку. Не знаю, намеренное или случайное. Хэзел взглянула на часы:

– Мне пора. Я встречаюсь с продюсером Би-би-си. Надо успеть съездить в Сити и вернуться обратно.

Я послушно встала:

– Спасибо за разговор. Надеюсь, я не очень тебе надоела.

Хэзел проводила меня до двери. В коридоре было так узко, что ей пришлось выйти на лестничную площадку, чтобы мы могли разминуться.

– Ничего, – нейтрально ответила она. – Надеюсь, что была полезна.

Это была первая фальшивая нота за весь разговор. Как только я вышла из квартиры, Хэзел закрыла дверь, даже не дождавшись, когда я попрощаюсь. Почему-то мне показалось, что в конце концов Хэзел все-таки сказала нечто прямо противоположное тому, что думала.

Глава двадцать четвертая

Я вышла из лифта и обнаружила в вестибюле двух девчонок. Одна, привалившись к стене, сидела на полу и рыдала. К груди она прижимала сумку. Другая пыталась ее утешить. Обе были одеты в школьную форму – серые плиссированные юбки и белые рубашки, – модернизированную высокими каблуками, черными чулками и дутыми куртками. В целом вид получался странный, но вполне эффектный. Если бы их увидел кто-нибудь из продвинутых модельеров – к примеру, Анна Суй или Марк Жакоб, – следующей весной этот стиль наверняка появился бы на нью-йоркских подиумах. Одна из девочек – та, что пыталась утешить плачущую подругу, – слегка пугала своей худобой. В том месте, где у людей, как правило, находится задница, юбка у нее висела, как на палке. Темные кудрявые волосы были заплетены во множество маленьких косичек, обрамлявших лицо золотистого оттенка – цвета осенних каштанов.

– Почему всегда я? – всхлипывала сидевшая на полу девочка.

– Да не обращай ты внимания. Это же просто банда расистов, Стефф. Они все время достают белых девчонок. Слава богу, хоть сумку не отобрали.

– Какое счастье! – огрызнулась Стефф, немного приободрившись. – Может, я должна еще им спасибо сказать?

– На, покури-ка лучше.

Щелкнула зажигалка, девочки глубоко затянулись, я дернула за ручку двери.

– Теперь понятно, зачем Лиза сколотила свою шайку, – угрюмо заметила Стефф, выпуская изо рта клуб дыма. – Может, и мне стоит с ними стусоваться? Козлы эти станут уважать.

– Не говори ерунды. Они там все маньяки. Хочешь посмотреть «Зену, королеву воинов»[93]? Я записала в субботу. Пойдем посмотрим, как она наваляет этим придуркам.

Этой девчушке следует стать терапевтом – сможет заработать кучу денег. По дороге к машине я посмотрела на мальчишек, что по-прежнему ошивались поблизости, но решила, что к Стефф, скорее всего, приставали другие. Эти выглядели слишком сонными. А может, это я наводила на них скуку. Нет, последнее предположение я отбросила сразу же. Сегодня – день позитивного мышления.

Вернувшись домой, я обнаружила на автоответчике несколько новых сообщений. Я включила его, не успев даже запереть дверь, надеясь, что по крайней мере одно – от Хьюго. Кто-то несколько раз звонил и вешал трубку, ничего не сказав. Когда оставалось лишь одно сообщение, я напряглась – но, к своему разочарованию, услышала голос Салли.

– Сэм? Я звонить узнавай, как дела. Ты бывай… был… – хихикнув, он поправился с чьей-то подсказки: – чем-то расстроено вчера, и мы хотел… хотели! – снова хихиканье: – узнавай, все ли в порядок. А еще хотело кое-что рассказай тебе о Хелен. Она мне очень не нравись. Но я видеть ее вчера в сад, а потом узнавай, что случился с Фиалка, и мне показайся, ой, это так странно, и… что? – Он замолчал на несколько секунд. – Показалось! Мне показалось, что это странно! Я пойду, потому что Фишер задолбай меня уже своей грамматика. Он передать тебе привет.

Сообщение закончилось приступом хохота. Я пинком захлопнула дверь и, не ощутив удовлетворения, свирепо подумала, не расколошматить ли автоответчик о стену. Когда любовь в аварийном состоянии, нужно любой ценой избегать голубков, переживающих пик идеальных романтических отношений. Я попыталась вспомнить, нет ли среди моих друзей страдальца, недавно пережившего любовную драму. Мне срочно требовался человек, страдающий от острой наркотической зависимости или целой коллекции тяжелейших комплексов, не позволяющих вступать в осмысленные взаимоотношения; короче говоря, человек, рядом с которым я бы порадовалась за собственную судьбу. А зачем еще нужны друзья?

Сообщение Салли было стерто сразу же. Я боялась, что по ошибке могу прослушать его еще раз. Меня так и тянуло подойти к автоответчику с ломом. Типичная проблема скульптора – в квартире валяется масса инструментов, которые так и манят совершить какой-нибудь необдуманный поступок. Меня окатила волна ненависти к Хьюго; если бы я увидела его в эту минуту, наверняка поддалась бы инстинктам, ни на секунду не вспомнив, что у меня есть мозги.

Зазвонил телефон. Я схватила себя за руку, дернувшуюся к трубке, и нашла в себе силы подождать, пока он не прозвонит несколько раз. Мне не хотелось производить впечатление особы, которая не отходит от телефона в ожидании звонка.

– Алло? – сказала я голосом человека, которому совершенно неинтересно знать, кто и зачем ему звонит.

– Здравствуй, дорогая Модести, – протянул Хьюго. – Это я.

Если это была попытка меня очаровать, то она с треском провалилась. Я в ярости смотрела на телефон.

– Послушай, дорогая, – продолжал Хьюго. – Мне очень нужно с тобой повидаться.

– Неужели? – холодно отозвалась я.

– Ты на меня злишься, да? Приезжай ко мне, дай мне шанс извиниться. Я буду пресмыкаться, обещаю.

– Мог бы и вчера позвонить, – угрюмо пробурчала я.

– Слушай, давай обсудим все это в другой обстановке, чтобы я мог видеть свирепые рожи, которые ты сейчас корчишь. Приди ко мне!

В голосе Хьюго слышалась какая-то непонятная интонация. Все было бы прото, если бы он еще злился на меня или даже собирался послать меня куда подальше. Но тогда зачем звонит? И настаивает, чтобы я к нему пришла? Как-то странно.

– У тебя все в порядке? – медленно спросила я.

– Конечно, Модести. Все превосходно. Если не считать того факта, что ты на меня зла. Давай приезжай, будем мириться.

– Хорошо. Закончу свои дела и приеду. Где-нибудь через час.

– Приезжай как можно скорее, милая.

Я повесила трубку и недоуменно уставилась в стену. Хьюго всегда говорит бесцеремонно и легкомысленно, но при этом в его голосе, как правило, нет напряжения, а это очень важно. А сейчас его голос был натянут, как тетива лука. Игривые слова мало вязались с интонациями. И почему он называл меня Модести?

Я сняла трубку и набрала рабочий номер Хоукинса. Каким-то чудом тот оказался на месте. Он ответил раздраженно, но, узнав меня, тут же изменился в голосе – стал подозрительным.

– Не надо так со мной разговаривать, – упрекнула его я. – Это не очень вежливо. Постарайся сделать вид, что рад меня слышать.

– С какой стати? Ты звонишь, только когда тебе что-нибудь нужно.

– Не думаю, что ты бы повеселел, если б я сказала, что звоню, потому что хочу тебя, – заметила я.

Неверная тактика. Хоукинс смягчился:

– Ты поэтому мне звонишь, Сэм? Ты хочешь встретиться?

– Да, в некотором роде. То есть было бы здорово повидаться, но на самом деле сперва мне нужно кое-что выяснить. – Я путалась совершенно бездарно. – Если ты не против мне помочь…

– Больше всего меня бесит не то, насколько очевидна твоя фальшь, а то, что ты прекрасно знаешь, что тебе совершенно не к чему меня обхаживать и я в любом случае тебе помогу. Мне нужно лечиться.

– Хоукинс, – твердо сказала я, – обидчивость – неаппетитная штука. Запомни. Кстати говоря, я существо небесполезное. Вспомни той случай с банком.

– Это было не на моем участке. К тому же нам удалось посадить его только за наркоту, а не за убийство. Ты не нашла никаких доказательств.

– Боже, какой ты раздражительный сегодня. Что случилось?

– Тебе неинтересно. – За такой фразой, как правило, следовал рассказ, который мне вроде как «неинтересен». Я помолчала, и Хоукинс, естественно, пустился в свое печальное повествование. – Дафна с мамашей пытаются заставить меня выбрать отель для свадьбы и беспрерывно пристают с вопросами типа «стоит ли заказывать холодного лосося» – ну и с прочей чушью. Просто ни на что не хватает времени.

– Не понимаю, зачем они вообще тебя в это втянули. Занимались бы сами в свое удовольствие.

– Именно это я и твержу Дафне, но она хочет, чтобы я тоже принимал участие в свадьбе. Господи, я ведь женюсь на ней. Можно ли участвовать в свадьбе более активно?

Хоукинс испустил вздох, полный печали и тоски. Я когда-то знала одного добермана, который вздыхал точно так же. Самый унылый звук на свете.

– Слушай, – предприимчиво вставила я, – тебе нужно отвлечься. Может, займешься работой?

Хоукинс опять вздохнул.

– Ладно, – сказал он голосом человека, раздавленного жизнью. – На это я куплюсь. Выкладывай, что у тебя на этот раз?

Примерно через час я припарковалась у дома Хьюго. Пока здесь несложно найти место для машины, но лет через десять в Спиталфилдс будет так же тесно, как в Кенсингтоне. Даже яппи, что ходят на работу в черном и на досуге полистывают глянцевые журналы, любят свои машины и ищут для них места посвободнее. Но пока мой «эскорт» вписывался в эту обстановку как нельзя лучше. Я собиралась покупать новую машину и с вожделением посматривала на попадавшиеся на пути «корсы». На самом деле мне хотелось бы обзавестись пикапом, но тогда пришлось бы переезжать в деревню, а это как-то уж слишком – приспосабливать свои жилищные условия к требованиям автомобиля. Хотя не так уж и слишком. Я ведь помешана на автомобилях. Самую малость.

Я нажала кнопку домофона. Дверь открылась сразу же. На лестничной клетке было тихо, как в могиле. Скрип моих кожаных штанов и деревянных досок казался настолько оглушительным, что мог разбудить мертвых. Дверь в квартиру Хьюго была приоткрыта, что меня не удивило. Я осторожно отворила ее пошире. Как правило, из квартиры неслась громкая музыка. У Хьюго невероятно эклектичный вкус, и невозможно догадаться, что он будет слушать в следующий раз. Но музыка в его жилище до сих пор звучала непременно. Кроме того, раньше Хьюго никогда не оставлял дверь открытой.

Прежде чем переступить порог, я на секунду задумалась. Голые доски скрипели под моими башмаками. Как бы то ни было, Хьюго знает, что я здесь, – дверь-то он открыл. Но мне почему-то вдруг захотелось, чтобы пол был покрыт ковром, пусть это нынче и не модно. Не нравилось мне столь навязчиво заявлять о своем прибытии. Терпеть не могу быть очевидной.

Хьюго сидел на стуле в гостиной. На его лице было незнакомое мне выражение, и, если бы он спросил меня, как мне его новая физиономия, пришлось бы честно ответить – абсолютно не нравится. Впрочем, не могу его в этом винить. Сомневаюсь, что, если бы меня привязали к стулу и готовились воткнуть в мою руку иглу, я выглядела бы менее напряженной, нервной и… – добавьте все остальные эпитеты, которыми пользуются производители таблеток от головной боли, чтобы описать то состояние, когда надо принять пару пилюль с кодеином.

Потряс меня тот, кто держал ампулу-иглу – крохотную белую штучку, выглядевшую безобидной игрушкой. Пришлось напомнить себе, что за вещество находится внутри, чтобы не притупилось чувство опасности. Хьюго переживал это чувство без особых усилий, но игла была гораздо ближе к нему, чем ко мне.

– Бен? Не ожидала тебя здесь встретить.

Бен выглядел совершенно нормально и даже, как всегда, располагал к себе. Может, все дело в его очках с тонкой оправой, мягком свитере, спокойной квадратной физиономии и красивой линии рта – наверное, очень многих его внешность вводит в заблуждение.

– Присаживайся, Сэм, – любезно предложил он. – Мы еще не все собрались. Думаю, не стоит тебе объяснять, что случится, если я воткну иглу в руку твоему приятелю.

– Он не мой приятель, – прорычала я. – И тебе понадобится воткнуть в него как минимум две таких дозы, чтобы они подействовали.

– Вообще-то, – прокашлявшись, заметил Хьюго, – об одной он уже позаботился.

Бен улыбнулся:

– Видишь? Я очень аккуратен.

– Знаю, что повторяюсь, но не ожидала тебя здесь увидеть, – сказала я, подвинула к себе изящный стул, обитый желтым шелком, и села – предположив, что этот компромисс успокоит Бена. На самом деле сидеть мне сейчас совсем не хотелось. – А я-то думала, что за всей этой историей стоит ММ. Глупо, да?

– ММ? – удивился Бен.

– Хэзел рассказала, что они учились в одном театральном училище, поэтому ММ тоже была знакома с Ширли Лоуэлл. Я ни на минуту не усомнилась, что Ширли Лоуэлл убил Филип Кэнтли, но об этом явно знал кто-то еще – знал и держал убийцу под колпаком. И теперь до меня дошло, что лучше всего на эту роль подходишь ты. Это же очевидно. А я, увы, ненавижу быть очевидной.

Хьюго, на мгновение позабыв о том, что вот-вот отправится на тот свет, саркастически и одновременно жалостливо улыбнулся мне.

– Но зачем ты его убил? – спросила я. – Ведь это ты, да? Только вот момент выбрал очень неудачно. Остаться без работы и не иметь никаких шансов занять его место…

– Филип запаниковал, – спокойно объяснил Бен. – Полиция затаскала его на допросы. Они тоже заметили, что он нервничает. В один прекрасный день он бы раскололся и сознался в убийстве Ширли. Филип находился в таком состоянии, что ему проще было бы сознаться. Полицейские выбрали умную тактику.

– Содрали у Достоевского, – пробормотал Хьюго.

– А он узнал об этом, когда пьянствовал вместе с каким-нибудь московским городовым, – заметила я. – Фараон хлебал водку и трепался о том, как пытается измотать подозреваемого, на которого не хватает улик, а старина Федя мотал себе на ус: «Ух ты, как круто! Из этого можно состряпать недурные шестьсот страниц!» – Я прокашлялась и перешла на серьезный тон. – Значит, Бен, – сказала я голосом тележурналиста, берущего интервью у гостя дневной программы, – ты боялся, что Филип расскажет и о том, что ты все это время был в курсе?

– Эта часть доставила бы ему особое удовольствие, – с обидой ответил Бен. – Утопить меня вместе с собой. Неблагодарная свинья. А ведь все эти годы театром руководил я, а не он.

– Ты познакомился с Ширли в театральном училище, да? Хэзел сказала, что между вами что-то было, но это как-то не увязывается. Она доверяла тебе?

– Да, мы с Ширли были очень близки. Только мне одному она рассказала про Филипа. Мы как бы плакались друг другу в жилетки.

– Она – о жестокостях Филипа, а ты – о Хэзел?

– В этом-то все и дело, понимаешь? – с нажимом сказал Бен. – Это все делалось ради Хэзел. Все. Я добился, чтобы ее пригласили на пробы на «Кукольный дом», я настоял, чтобы ей дали роль. Если бы я руководил «Кроссом» или каким-нибудь другим театром, я бы мог очень много для нее сделать. И тогда Хэзел начала бы относиться ко мне совсем иначе. Прежде я был для нее просто стариной Беном. Мы слишком давно знакомы, чтобы она могла воспринимать меня иначе. Но если бы я развивался как режиссер, она нуждалась бы во мне все больше…

Я заметила, что Хьюго, отвернувшись в сторону, слушает Бена с откровенным сомнением.

В этом парадокс влюбленности: с одной стороны, ты сверхчувствителен к малейшему движению своей возлюбленной – нервы постоянно на пределе, живот трепещет, как птица, – но одновременно стараешься ничего не видеть, опрометью несешься вперед, игнорируя самые откровенные признаки того, что девушка, по которой сходишь с ума, – совсем не такая, какой ты себе ее представлял. Если Хэзел не нуждалась в Бене в самом начале карьеры, то сейчас он нужен ей еще меньше, поскольку она уже сделала себе имя. К тому же как актриса она гораздо профессиональнее, чем он как режиссер. Но Бен, по всей видимости, много лет лелеял эту мечту. Стоит ему стать художественным директором Королевского шекспировского театра, и Хэзел упадет к нему в объятия со списком ролей, которые ей хотелось бы сыграть. Может, это стало бы частью их брачного обета: почитать, любить и дать роль леди Макбет на главной сцене в Стратфорде на следующий год.

– И давно ты понял, что это Филип убил Ширли? – спросил Хьюго.

– Практически в тот момент, когда она пропала. Ширли звонила мне каждый день. Она была в ужасном состоянии. Угрожала Филипу, что бросит его. Он обещал дать ей кучу ролей, если она останется с ним, а потом заявил, что если она уйдет, то может ставить крест на своей карьере. Я говорил Ширли, что Филипу нельзя верить, но она не отличалась особым умом. А потом эта сплетня, что она покончила с собой вслед за парнем из «Мэник Стрит Причерз»… Такая глупость. Чтобы сотворить с собой такое, нужно быть совершенно одержимым фанатом, а про Ширли этого не скажешь.

Бен говорил спокойно, жестикулируя свободной рукой; другая рука по-прежнему лежала на предплечье Хьюго, прочно привязанного к стулу. Бен не давал себя отвлечь:

– Потому, узнав об этом, я сразу же сел на поезд и поехал к Филипу. Я тогда был в Эдинбурге. Хэзел тоже. Мы ставили пьесу на театральном фестивале. Железное алиби. Очень помогло, после того как нашли ее тело. Иначе все выглядело бы очень подозрительно. Ну, так вот. Мы с Филипом мило побеседовали. Он сразу же сдался, – презрительно заметил Бен. – Жалкий человек на самом деле. Любит душить девчонок, а когда я ему пригрозил, тут же раскололся. Выболтал даже, где находится ее тело, можете себе представить? Потом он уволил своего помощника и дал эту работу мне. У меня хорошо получалось. Не скажешь, что я был человеком ненужным. Через пару лет он ушел бы на пенсию, и я бы точно занял его место. Все шло прекрасно. А потом начались проблемы. Нашли Ширли, и у Филипа поехала крыша. Пришлось его убить. Я ведь знал, что меня в этом никто не заподозрит, – с его смертью я проигрывал.

Ага, если не вспоминать о «Кукольном доме» с Хэзел. Но это никто не сочтет достоверным мотивом для убийства.

Бен пристально смотрел на меня.

– Именно поэтому ты решила, что это ММ? – Ее имя Бен произнес с невероятной враждебностью. – Потому что ей предложили место Филипа?

– Ну, я не очень понимала, что происходит. Уж слишком быстро ММ отказалась.

– Она не хочет. Глупость страшная. Я готов поубивать всех, чтобы получить эту работу.

В этот момент Хьюго открыл рот, но, подумав, благоразумно закрыл.

– Значит, это ты пытался убить Фиалку? – предположила я.

– Тоже глупость. Я перепил. Услышал, что она собирается выйти на свежий воздух, и поддался импульсу. Решил спуститься в сад и ждать ее там. Безумие. Меня запросто могли заметить. Я даже слышал, как кто-то возится в беседке. Это меня жутко бесило, но они не заметили бы, даже если б рядом упала бомба.

Хьюго подмигнул мне. Я изо всех сил старалась выглядеть бесстрастной.

– Фиалка постоянно ныла про допросы, – продолжал Бен. – Мне кажется, Филип ей проболтался. Не сомневаюсь, она что-то знает. И чем больше они на нее давили, тем опаснее становилась ситуация. Такое ощущение, что на допросах полиция применяет китайскую пытку водой.

Я хотела спросить присутствующих, не считают ли они это выражение политически некорректным, но без сожаления отказалась от этой мысли:

– А Фиалка знает, что это ты убил Филипа?

– Понятия не имею! – Бен почти кричал. – Но она знает что-то. И это невыносимо!

Он нервно огляделся, по его телу пробежала мелкая дрожь.

– С Филипом было просто, – добавил он, будто объясняя. – Он уже лежал в кресле, практически спал. Оставалось лишь сделать укол. Я использовал сразу две иглы. Все закончилось за десять минут. Но, когда я схватил Фиалку на вечеринке – сам не могу поверить, что мог решиться на такое безумство, – она начала биться и я пришел в ужас. Я был уверен, что она поняла, кто на нее напал. Поэтому…

Он замолчал.

– Вот мы и подошли к той части, которая имеет самое прямое отношение к нам, – сообщил Хьюго таким тоном, точно пересказывал содержание прошлой серии мыльной оперы. – Бен узнал, что прошлую ночь Фиалка провела здесь. Она была в ужасе, – быстро добавил он. Усилием воли я заставила себя не заскрежетать зубами. – Не хотела идти домой, боялась, что на нее снова могут напасть. Поэтому я привел ее сюда. Бен ждет, когда она вернется из магазина. Кстати, Бен, я уже говорил тебе об этом, но ты сильно переоцениваешь интерес Фиалки к тому, что не имеет к ней отношения. Фиалка увлечена лишь собой и своей карьерой. Все остальное она полностью игнорирует. Даже если бы Филип намекнул ей на то, что ты держишь его под колпаком, она бы ответила что-нибудь типа: «Ой, ну и ладно, дорогой» – и тут же забыла. Я ее хорошо знаю.

Это заявление несколько обескуражило Бена. Он пожал плечами:

– Ну, теперь все равно поздно. Вы все умрете от передозы. – Он посмотрел на меня. – Прости, Сэм. Ты мне нравилась. Но я не могу рисковать.

Я с недоверием разглядывала его. С какой стати он решил, что мы с Фиалкой станем спокойно сидеть, пока он будет вводить нам инсулин – причем не один укол, а целых два? Меня удерживало на месте лишь то, что Хьюго грозила опасность. Если Бен прикончит Хьюго, я смогу делать все, что мне заблагорассудится. Неужели Бен настолько глуп?

– А у тебя хватит на всех инсулина? – поинтересовалась я. – Фиалка говорила, что у нее остались только три ампулы.

– Я наведался к ее врачу и купил еще. Филип давным-давно дал мне адрес.

– Но они смогут тебя вычислить, – заметила я.

– А я позвонил по телефону и сказал, что это для Фиалки, – самодовольно ответил он. – А потом прикинулся курьером на мотоцикле. Я не снимал шлема, и никто не видел моего лица.

– Фиалке нужно поменять врача, – осуждающе сказал Хьюго. – Это страшно непрофессиональный поступок.

– А меня-то почему ты хочешь убить? – полюбопытствовала я. – Я понимаю – Хьюго. Фиалка могла ему что-нибудь рассказать…

– Вот спасибо тебе большое, – пробормотал Хьюго.

– …но меня-то зачем? В этой цепочке я очень далекое звено. Какое я имею значение?

– Сегодня утром мне позвонила Хэзел. Оказывается, ты приходила к ней и задавала массу вопросов.

– Да, но тебя я не подозревала. Кроме того… Погоди-ка, – медленно сказала я.

До меня вдруг дошло, что именно в тот момент, когда я упомянула имя Бена, Хэзел попыталась уйти от разговора, посмотрела на часы и сказала, что ей пора. Тогда я просто решила, что она хочет еще раз подчеркнуть, что ушла с вечеринки рано и не могла напасть на Фиалку.

– Ты хочешь сказать, что Хэзел все знала? – спросила я, уставившись на Бена.

В моем мозгу всплыло множество деталей. Хэзел была рада поговорить со мной о разных вещах, но тут же прекращала разговор, если входил Бен или всплывало его имя. Ее совершенно не волновали события, связанные со смертью Филипа Кэнтли, что поразительно даже для такого самоуглубленного человека, как она. А сегодня утром она сама сказала, что, если работаешь с человеком, лучше забыть все, что знаешь о нем…

На лице Бена неожиданно проступила усталость. Рука со шприцем немного расслабилась.

– Хэзел, – сказал он, – это вылитая Фиалка в описании Хьюго. Только она еще амбициознее. Когда речь идет о карьере, Хэзел ведет себя как ракета с тепловой системой наведения. А кроме карьеры, Хэзел ничего не интересует. – Все это он проговорил с невероятной тоской в голосе. – Так что на самом деле толком она обо мне ничего не знает. Но она очень хорошо понимает людей и чувствует, на что они способны. Все потому, что Хэзел всегда стоит в стороне и ни во что не вмешивается. Всегда занимает точку наилучшего обзора. Мне кажется, у нее никогда в жизни даже любовника не было. По-моему, Хэзел контролирует себя в любой компании. Когда мы были в Эдинбурге, я подложил ей в стакан таблетку экстази. Знаю, так поступать некрасиво, но я больше не мог ждать. Я думал, что Хэзел расслабится, но она только еще больше напряглась. Сидела, улыбалась и раскачивалась в такт музыке. Я попытался к ней прикоснуться, а она взяла мою руку и спокойно положила ее назад мне на колени.

Этот трогательный рассказ произвел на Хьюго огромное впечатление. Он высунул язык и скорчил такую рожу, будто его вот-вот вывернет. Я оставила его пантомиму без внимания – понятно, что он просто выпендривается: мол, посмотри на меня, мне совсем не страшно! Хьюго не мог устоять перед искушением подурачиться даже перед смертью.

– Но Хэзел рассказала тебе про мой визит, Бен. Значит, она беспокоится за тебя, – сказала я предельно нежно и ласково. Для тех, кто меня хорошо знает, это прозвучало бы безнадежно фальшиво; краем глаза я заметила, что Хьюго скрючило еще больше. – Разве нет?

В глазах Бена появились слезы, но в голосе зазвучало раздражение:

– Хэзел позвонила мне только потому, что, если со мной что-то случится, постановку «Кукольного дома» могут отменить. Неужели ты не понимаешь? Иначе она не стала бы утруждать себя. Нет, конечно, ей бы не хотелось, чтобы я попал в тюрьму. Я еще могу оказаться полезен для нее. Но она знает, что Кристина у нее выйдет прекрасно. Она не желает рисковать такой ролью.

– Возможно, ты ее недооцениваешь, – ласково сказала я.

– Ты правда так думаешь? – Бен смотрел на меня с тревогой.

В следующее мгновение события понеслись вскачь. Распахнулась дверь, которую я оставила открытой, и в квартиру впорхнула перепуганная Фиалка. Осознав, что происходит, она без раздумий бросилась на Бена:

– Бен! Нет!

Бен на долю секунды отвлекся. Я схватила дорогое стеклянное пресс-папье, стоявшее на столике, – круглое, тяжелое, оно очень удачно легло в руку. Обомлевшая Фиалка замерла перед Хьюго. Бен злобно орал, чтобы она отошла. Я встретилась с Хьюго глазами и чуть заметно дернула головой. Он бросил взгляд на пресс-папье и кивнул.

– Фиалка, отойди от Хьюго! И закрой дверь! – орал Бен и махал свободной рукой, точно надеялся отодвинуть Фиалку одной лишь силой воли.

Бен сознавал, что угодил в ловушку, – пусть он по-прежнему угрожал Хьюго, но стоит ему сделать укол, и все для него будет кончено. Его лицо застыло в ужасе. Я кивнула Хьюго. Он рывком поднял ноги и опрокинулся назад вместе со стулом. Я резко размахнулась и метнула пресс-папье в голову Бена.

Но Бен отшатнулся, уворачиваясь от падающего Хьюго, и стеклянный булыжник лишь чиркнул по его виску. Бен потерял равновесие. Я прыгнула и изо всех сил ударила ему под коленную чашечку. Падая, он наткнулся на стул, попытался ухватиться за него и рухнул прямо на Хьюго. Игла, которую он все время держал в руке, исчезла между их телами.

Перепугавшись, что Бен может – пусть и случайно – ввести Хьюго еще одну дозу инсулина, я схватила его за воротник и дернула вверх. Бен резко вскочил и вырвался. Иглы в его руке уже не было. Фиалка вопила леденящим душу голосом. А в дверь уже вламывались двое полицейских.

– Сделайте же что-нибудь! – визжала Фиалка, отчаянно размахивая руками над Хьюго. – Он умирает! Умирает!

Падая со стула, Хьюго, по всей видимости, ударился головой. Он стонал, но был в сознании. Никто не знал, сделал Бен ему еще один укол или нет. Я не заметила, куда девался чертов шприц. Бен бросился к двери. Я вцепилась сзади в его свитер и дернула на себя. Он по инерции развернулся, и я врезала ему в нос левой. Он попытался достать меня ударом в лицо и почти попал, хоть я и пыталась закрыться рукой. Удар пришелся в скулу, я отшатнулась и едва устояла на ногах. Прижав руки к лицу, Бен затравленно озирался. Выход уже заблокировали полицейские. Один прошел в комнату и склонился над Хьюго. На другом в истерике повисла Фиалка.

У меня кружилась голова. Отдышавшись, я увидела, что Бен, прихрамывая, отступает к ванной. У него из носа текла кровь. Я бросилась следом и поскользнулась. Металлические набойки царапнули лакированный пол. Развернувшись, Бен ударил меня здоровой ногой и сморщился от боли. Я пошатнулась, и он отскочил к двери ванной. К этому времени второй полицейский умудрился отшвырнуть Фиалку на диван и рванулся к нам. И тут Бен вскинул руку со шприцем и замахал им, словно белым флагом:

– Не прикасайтесь ко мне! Я уже сделал себе один укол! Еще одна доза – и я умру!

Мы замерли, точно кто-то нажал на кнопку «пауза». Полицейский посмотрел на меня и пробормотал:

– Что за долбаная хрень?

Его трясло от адреналина, будто цепного пса, которого вот-вот спустят с поводка. Угроза самоубийства остановила нас лишь на долю секунды, но Бен успел запереться в ванной. Бешено матерясь, полицейский навалился на дверь. Затрещало дерево. С пола донеслись жалобные протесты Хьюго. Услышав скрежет оконной щеколды, я кинулась к окну гостиной и увидела, как Бен, цепляясь за водосточную трубу, выбирается на подоконник:

– Он вылез в окно!

Полицейские разом ринулись к дверям.

Я склонилась над Хьюго:

– Хьюго? Он успел сделать тебе второй укол?

– Нет. Только один.

– Уверен?

– Абсолютно.

Я с облегчением вздохнула и кинулась вслед за полицейскими. Но, выскочив на улицу, лишь увидела, как машина Бена на полной скорости заворачивает за угол. Слишком далеко, чтобы определить модель и цвет.

– Номер машины знаете? – спросил меня крушитель дверей. Его напарник уже сидел в машине, что-то торопливо объясняя по рации.

Я покачала головой:

– Но я знаю, куда он поехал.

Я вернулась наверх и обнаружила, что в квартире стало спокойнее. Хьюго уже стащил с себя веревки и сидел в кресле, держась за голову. Когда я вошла, он одарил меня такой очаровательной улыбкой, какой я не видела никогда в жизни:

– Модести, с тобой все в порядке? Теперь я буду называть тебя только так. Бедняжка, у тебя синяк на скуле. Иди ко мне.

Я пощупала его затылок:

– Больно? Ты терял сознание?

– И да, и нет.

Я изучила его глаза:

– Зрачки в порядке. Сотрясения, наверное, нет. Видишь нормально?

– Да.

– Может, все-таки съездишь в больницу? Хочешь, вызову врача?

– Ни в коем случае. Хочу выпить и съесть тонну аспирина. Именно в этом порядке. А еще я хочу…

– Хьюго? Ты как? – донесся с дивана вопрос полувоскресшей Фиалки. Наверное, я была к ней несправедлива – она совсем не похожа на змею, разворачивающую свои кольца. – Сэм! – воскликнула она, медленно приподнимаясь. Должна признать, в ее голосе слышалась только забота. – Что происходит?

– Полиция гонится за Беном, который мчится на северо-запад Лондона. Будем надеяться, никто из пешеходов не попадет им под колеса. У Хьюго сотрясения нет, а если бы у него были переломы, он сейчас орал бы как резаный.

– Я – профессиональный актер! – напыщенно заявил Хьюго. – Меня учили правильно падать.

– Это так ужасно! – всхлипнула Фиалка. – Привязать бедненького Хьюго к стулу. И он бы сделал это, он бы убил тебя, Хьюго, он уже убил Филипа…

– Думаю, Филипа он убил, поддавшись минутному порыву, – успокаивающе сказала я, стараясь не давать волю чувствам. – Бен зашел в кабинет и увидел, что Филип спит. Превосходный шанс. Намного легче, чем делать укол жертве, пребывающей в ясном сознании, да еще в присутствии двух человек.

– Ты уверена? – раздраженно спросил Хьюго. – Бен был очень даже хладнокровен, когда делал мне первый укол. И тебя не было здесь, чтобы судить.

– Да, – ответила я, глядя ему прямо в глаза. – Он мог и не запаниковать. Просто я сомневаюсь, что ему бы удалось убить тебя. Что он, например, в этом случае собирался делать со мной и Фиалкой? Ему бы никогда не удалось заставить нас стоять и ждать, пока обеих прикончат.

– Не понимаю, как ты можешь говорить так спокойно, – слабо простонала Фиалка. – Он мог убить нас всех!

– Всех – это вряд ли. В опасности был только Хьюго. И не думаю, что Бену хватило бы пороху.

– Мы должны поклониться твоим исключительным познаниям в психологии убийц, – сказал Хьюго. Каждое слово было пропитано ядовитым сарказмом.

Я посмотрела на него с яростью. Я тут пытаюсь хоть как-то прекратить Фиалкину мелодраму и восстановить нужное всем спокойствие, а Хьюго считает меня героиней комиксов.

– И поклонись. Я знаю о них куда больше, чем ты сможешь узнать за всю свою жизнь.

Мне жутко не нравилось, что Хьюго заставил-таки меня опуститься до комикса и сказать такое. Фиалка потрясенно уставилась на меня широко раскрытыми глазами – само воплощение беспомощной девочки. А Хьюго уже орал во всю глотку:

– Правильно, Сэм! Так и надо – спасла попавших в беду дамочек и спокойно удалилась. Постарайся не терять хладнокровия! Неужто правда считаешь себя Модеста Блэйз, а?

Я хлопнула дверью так, что у нее из глаз наверняка посыпались искры.

Глава двадцать пятая

– Не могу в это поверить! – воскликнула Софи примерно в семнадцатый раз за вечер. – Бен! Просто в голове не укладывается! Он был таким… милым!

Все закивали. Прошло два дня после драматической схватки с Беном. Небольшая компания актеров и тех, кто участвовал в работе над постановкой, собралась в кондитерской «Блаженство», чтобы выпить капуччино с круассанами. Я заказала себе с сыром и помидорами, но аппетита не было. Разумеется, скоро все утихнет, но лучше бы меня пристрелили, а уже потом отправляли на живодерню.

Софи нежно, будто перышком, прикоснулась к моему синяку, который постепенно принимал приятный бледно-зеленый оттенок с желтыми прожилками.

– Я принесла тебе пластырь, – добавила она. – Действует отлично. Намочи немного и приложи. Поверить не могу, что этот негодяй мог тебя ударить.

– Я первая начала, – честно призналась я. – По-моему, сломала ему нос.

Софи быстро отдернула руку, словно я могла ее укусить. Салли смотрел на меня с ужасом. Мэттью поперхнулся капуччино.

– Сэм у нас героиня, – сказала Мелани. Лишь ее да Фишера не испугало мое чудовищное признание. – Сэм, я понимаю, было бы уже чересчур – спрашивать тебя, кто устраивал розыгрыши. Хотя вряд ли это можно назвать розыгрышами, потому что совершенно не смешно.

Чтобы выиграть время, я помешала кофе, зацепила ложечкой немного молочной пены и принялась наблюдать, как она растворяется в воронке шоколадной крошки.

– Совершенно уверена, что это сделала Табита, – сказала я в конце концов. – Но у меня нет доказательств. Я уверена, что она во всем сознается, а потом устроит сцену покаяния. Просто скажите ей, что знаете, кто проделывал все эти шутки. В принципе, ей безразлично, какую именно идиотку строить, главное, чтобы зрители были. Должно быть, актерский синдром Мюнхгаузена.

– Но зачем портить собственный трос? – удивился Фишер. – Понимаю, что Табита отчаянно нуждается во внимании, но это уж совершенно неправдоподобный мазохизм. Не могу поверить, что кто-то может сам себе такое сделать.

– Это верно, – согласилась я. Никогда не сомневалась в том, что Фишер очень умен. – Табита делала только мелкие пакости. Сообщения на автоответчике, антигистамины – она не хотела рисковать. Точно так же, как ее вечные обмороки. Только для того, чтобы выставить Фиалку в дурном свете и оказаться в центре внимания. Табита никому не хотела причинить вреда – и меньше всего себе самой.

– Ты хочешь сказать, что трос испортила не Табита? – спросила Мелани.

– Нет. Сначала я думала, что она. А потом, когда мы все собрались на галерее над сценой… Помните, как она тоже пришла посмотреть?

Мелани кивнула.

– Мы начали дурачиться, и вдруг я услышала, как что-то упало на пол. В тот момент я ни о чем не подумала. А потом Бен нашел заколку и решил, что она моя. На самом деле это была заколка Фиалки. Непонятно, как она туда попала. Фиалке незачем подниматься на галерею…

Я взглянула на Софи – та уже все поняла. Она смотрела на меня с мольбой.

– Ты хочешь сказать, что Фиалка?.. – выразила общую мысль Мелани.

– Нет. – Краем глаза я заметила, что Софи тотчас расслабилась. – Не могу себе представить, чтобы Фиалка могла сделать такую глупость – лезть с бриллиантовой заколкой по трапу, чтобы испортить трос Табиты. Подозревать Фиалку было бы крайне некомпетентно с моей стороны. Видимо, пока мы были наверху, Табита зашла в гримерку к Фиалке, взяла заколку и незаметно подбросила ее на пол. Если бы заколка валялась на галерее с самого начала, мы бы сразу ее заметили. У рабочих глаз наметанный, не говоря уже о Базе и Стиве, которые помешаны на чистых полах. Кто-нибудь непременно нашел бы заколку перед началом спектакля. Трудно вообразить, что она могла пролежать там полчаса никем не замеченная.

– Но это не значит, что трос испортила не Табита, – возразил Мэттью. – Мысль подкинуть заколку могла прийти ей в голову позже.

– Перестань! – нетерпеливо сказала я. – Испортить свой трос – значит выставить Фиалку в дурном свете и приятно провести время, наслаждаясь всеобщим сочувствием. Но дело в том, что Табита подкинула бы заколку заранее. Она и стащила ее только потому, что решила, будто пакость ей устроила Фиалка – как месть за антигистамины и сообщение на автоответчике. Табита не могла рассказать о своих подозрениях, иначе ей пришлось бы сознаться в собственных проделках. Но ей очень хотелось выставить виноватой Фиалку. Значит – заколка. Не самый сильный ход, но попробовать стоило. – Я взглянула на Мелани. – Скажите Табите, что вам все известно, и она тут же расколется, я уверена.

Я отхлебнула кофе. Тот совсем остыл. Наплевать. Полный распад личности. Я опустила голову, уставилась на свой круассан и несколько секунд пялилась на него в изумлении, не понимая, что делает здесь этот предмет.

Когда я сказала, что Табита расколется, Мэттью немного побледнел. Но, если Хэзел права и его флирт с Табитой продолжался недолго, ему не о чем беспокоиться. Мелани не обратит внимания на интрижку своего помощника. К тому же ему придется быть осторожным, а режиссерскому дружку это не помешает. Я подумала о нас с Хьюго и с отвращением отпихнула круассан, будто он имел к нам какое-то отношение. О Хьюго никто не упоминал: все знали, что мы поссорились.

– Но кто же тогда испортил трос Табиты, если не Фиалка? – не унимался Фишер.

– Не знаю, – солгала я. – Но я уверена, что это больше не повторится. Вам не стоит об этом беспокоиться, ММ.

– Почему? – Мелани сверлила меня взглядом. Я посмотрела на сидевшего рядом с ней Мэттью. Он чувствовал себя очень неуютно.

– Инстинкт. Но уж можете мне поверить.

– Это сделал Пол? – жестко спросила она.

– Я уверена, что это он оставил на автоответчике сообщение от лица Мэттью, – уклончиво ответила я. – Он любил Фиалку не больше, чем Табита. Но я не знаю, кто испортил трос.

Мой ответ Мелани, разумеется, не удовлетворил, но я не собиралась больше ничего говорить. Фишер вздернул брови чуть ли не до макушки. Салли заказал себе еще одну чашку кофе. Он вел себя очень странно – не сказал ни единого слова за все то время, что мы сидели в кафе.

– Ну хоть с этим разобрались, – произнес наконец Фишер, заметив, что я хочу сменить тему. Он задумчиво оглядел всех, потом сжал в руках ладонь Салли. – Слава богу, что с убийствами тоже покончено. Не нужно никакого разбирательства.

– Бена уже отключили? – спросила я.

– Нет, но, наверное, скоро, – сказала Мелани. – Марджери говорит, что его родители собираются принять решение сегодня.

Все задумались. Как я и предполагала, Бен, удирая от погони, поехал прямо к Хэзел. Последняя попытка броситься к ее ногам: смотри, что я сделал, – ради тебя я готов убивать и убивать. Что было дальше, точно не известно, но, очевидно, реакция Хэзел оказалась не совсем той, на которую он рассчитывал. Бен вколол себе еще две дозы, доведя количество инсулина в крови до двадцати международных единиц – того количества, которое убило Филипа. Но Бен не умер. Хэзел действовала быстро. Осознав, что происходит, она влила ему в горло целую бутылку кока-колы, надеясь нейтрализовать действие инсулина сахаром. Хэзел всегда была очень практичной девушкой. Но к тому времени Бен уже погружался в кому. В результате, когда прибыли полицейские и вызванная Хэзел «скорая помощь», Бен превратился в растение. Хэзел не знала, что сахар не способен полностью остановить процессы, сопутствующие инсулиновой коме. У Бена начались необратимые повреждения головного мозга.

– Как Хэзел? – спросила я.

– Как зомби, – вздохнула Мелани. – Но на сцене – лучше, чем раньше.

– Мне теперь будет крайне неловко работать с ней, – заметил Фишер. – Я понимаю, что она сама ничего не сделала, но наверняка ведь знала, что ради нее вытворял Бен.

Все с ним согласились.

– А бедной Фиалке вместе с ней играть в «Кукольном доме»! – сказала Софи.

– Лучше уж пусть Фиалка, чем кто-то другой, – с легким сарказмом заметил Фишер. – Она обладает удивительной способностью ни на что не обращать внимания.

Его слова разозлили Софи.

– Кого-кого, а Хэзел femme fatale[94]никак не назовешь, – быстро добавил Фишер, пока Софи не бросилась на защиту Фиалки. – Не вижу в ней ничего привлекательного.

– Приятно это слышу, – чуть приободрившись, сказал Салли.

– В Хэзел есть что-то поразительное, – задумчиво проговорила я. – Она совершенно самодостаточна. Ей ничего не нужно от внешнего мира – только люди, которых можно изучать, и возможность работать.

– Она очень целеустремленный человек, – выдавила неохотный комплимент Софи.

– Не только, – продолжала я. – Хэзел совершенно асексуальна в жизни. Она как гермафродит, понимаете? У нее всегда есть все, что нужно для полного счастья.

– Это верно, – сказал Фишер. – Когда с ней играешь, всякий раз на тебя действует ее сексуальный заряд, но как только сцена закончилась – бабах! Словно выключили рубильник, и Хэзел снова превращается в мышь. У большинства все наоборот – заводят себя для сцены и после этого не знают, что с собой поделать.

– Отсюда и все романы, – сухо заметила Мелани, посмотрев на него и Салли.

– Всегда готово помогай тебя избавить от переизбыток энергии, – игриво сказал Фишеру Салли, хлопнув гигантскими ресницами.

– Салли, – не удержалась я, – ты когда-нибудь пользуешься тушью для ресниц?

– Да, – ответил он, тут же став очень серьезным, как с ним бывало всякий раз, когда речь заходила об одежде или косметике. – Бесцветный. Ресница выгляди объемное, но не видно, что я их рисовай.

– Мне пора, – сказала Мелани, допивая кофе. – У меня пробы через час.

Художественный совет «Кросса» предложил Мелани ставить «Кукольный дом», но она отказалась. Ее график был расписан на год вперед. Гораздо интереснее было то, что Мелани отказалась занять пост художественного руководителя, несмотря на настойчивые попытки совета заманить ее. Должна признаться, это произвело впечатление даже на меня. Престижная работа с большой зарплатой плюс возможность стать Господом Богом с широчайшими полномочиями – а она отказывается на том основании, что хочет создать собственное студийное пространство и зарабатывать в лучшем случае в четыре раза меньше, чем ей предлагает «Кросс». Но Мелани жила моментом. Все театры приглашали ее поработать режиссером, и тот факт, что она отвергла предложение «Кросса», лишь укреплял ее престиж. Отличная возможность не приносить в жертву карьере собственные творческие планы.

Единственной ложкой дегтя было то, что Хелен оказалась совершенно права, сказав, что Мелани предложат эту должность. Но как бы неприятно ни было в этом сознаваться, Хелен почти всегда права. Хотя я не помню, чтобы она говорила, что «Сон в летнюю ночь» будет иметь такой бешеный успех. Все билеты были уже распроданы, и не только потому, что школы повадились гонять в театры учеников, дабы те услышали правильный английский. Каждый день выстраивались длинные очереди в театральную кассу. Совет уже пытался договориться о переезде в Вест-Энд. Они даже нашли подходящий театр, оставалось лишь утрясти детали.

Афиши, расклеенные вокруг «Кросса», на все лады расхваливали Оберона (Могу точно сказать, что ничего лучше в своей жизни я уже не увижу – «Санди таймс»), Титанию (Снежная королева бурлит, как ядерный реактор – «Тайм аут»), Пэка и всех эльфов (умопомрачительная акробатика завораживает зрителя – «Гардиан») и четырех любовников (идеальная синхронизация движений и изумительная грация. На моей памяти никому еще не удавалось сыграть эти сцены так хорошо – «Санди гералд»). Но больше всех хвалили Хэзел (Мисс Даффи показала, как можно создать звездную роль на якобы неблагодарном материале. Следите за ней повнимательнее. Она пойдет очень далеко – «Индепендент»).

Короче, все были счастливы. Костюмы Софи и декорации Салли произвели триумф, мой агент потирал руки от радости, читая отзывы о мобилях. Я слишком скромна, чтобы цитировать их. Достаточно сказать, что мои творения не остались незамеченными. Похоже, агент наконец-то всерьез заинтересовался мной, а ведь пьеса еще и недели не прожила. Судя по всему, в обозримом будущем я смогу позволить себе вдоволь закидываться незапрещенными препаратами и глушить водку «Абсолют».

Мы расплатились и вышли на улицу. Мимо неслись машины – в основном автобусы и грузовики, – спешившие проскочить на зеленый свет. Выхлопные газы поднимались вверх огромными черными хвостами, как из заводских труб времен промышленной революции. Странно, но мне нравились эти клубы вонючего дыма. У меня есть своя теория: если живешь в городе, пусть все будет как положено: капитал должен перемещаться в бешеном темпе, жизнь и грязь – бурлить, а горожане – дышать нечистотами.

К моему разочарованию, всем, кроме меня, было куда пойти и с кем встретиться. После успеха «Сна в летнюю ночь» все, кто работал над постановкой, стали очень популярными и востребованными – по крайней мере с точки зрения карьеры. Салли и Софи вели переговоры с различными работодателями, пытаясь согласовать график работы над новыми постановками с планами Мелани; Фишера зазывали на разные пробы, в том числе для сериалов (эффект от вульгарной фразы «Экспресс»: последняя лондонская пьеса, обязательная для просмотра); труппа «Кукольного дома» обсуждала с советом театра вопрос о том, какого режиссера лучше пригласить. Пьесу решили-таки ставить. Как говорится, впишешь в график – не вырубишь топором.

Группа поедателей круассанов рассеивалась со скоростью света – у всех были назначены какие-нибудь встречи. Мелани крепко пожала мне руку и посмотрела особенным взглядом, давая понять, что я ее не подвела. Она поняла, что я догадываюсь, кто испортил трос Табиты, несмотря на все мои попытки увильнуть. Фишер и Салли помахали мне ручками и направились к метро. Салли все еще выглядел несколько подавленно.

– Сэм? – раздался за спиной голос Софи. Я вздрогнула и обернулась:

– Софи? Я думала, ты пошла на остановку.

– Я вернулась. Хотела тебя поблагодарить. – Ее руки были сложены на груди, точно она от чего-то защищалась. Она покраснела и посмотрела на меня робко и со стыдом. – Я чувствую, что ты знаешь, кто это сделал. По глазам вижу. Спасибо, что никому не сказала. Я очень тебе благодарна.

– Мне кажется, Фишер тоже догадался. Умный парень. И он знает, как ты любишь Фиалку.

Софи смущенно опустила голову:

– Я ничего не могла с собой поделать. Табита раздула такой скандал после того, как Фиалка поцарапала Хэзел, а ведь это получилось совершенно случайно! Я хотела ей отомстить за то, что она такая противная. Это был минутный порыв.

– К тому же тебе уже приходилось висеть на трапеции, когда приезжал цирк. Значит, ты не боишься высоты и знаешь, как подсунуть скрепку.

– Не стоило рассказывать тебе о трапеции, – призналась Софи. – Я сразу же поняла, что ты сделаешь выводы. – Она взяла меня за руку и с мольбой заглянула мне в глаза. – Это останется между нами, да? Обещаю, что больше никогда такого не сделаю. Я очень испугалась, когда подстроила это. Я не подумала, что все могут решить, будто это ее рук дело. Я вся извелась. Бедная Табита. Она такого не заслуживала.

– Никому не скажу, – пообещала я, пожимая ей руку. – Только веди себя хорошо, договорились?

Она улыбнулась:

– Слушаюсь, босс! Обещаю! А ты будь осторожна. Не ввязывайся больше в драки. И не бей никого, – добавила она.

– Сделаю все, что смогу.

– Попробуй мой пластырь, когда вернешься. Сперва подыши на него немного, чтобы не был холодным.

– Хорошо. Спасибо.

– Ерунда. Ладно, мне пора бежать. – Софи обняла меня. – Спасибо тебе, Сэм. Ты – настоящий друг.

Она бросилась к автобусной остановке. За худенькой спиной болтался рюкзак, лицо светилось от облегчения, и не только потому, что я пообещала молчать, – она была рада, что призналась и получила отпущение грехов. Софи мне очень нравилась. Ей жилось бы намного легче, если бы она смогла избавиться от своей влюбленности в Фиалку.

Она забежала в автобус и исчезла, бросив меня одну – торчать на тротуаре и глазеть на несущийся мимо транспорт. Я уставилась в витрину ломбарда, стараясь не думать о Хьюго. Никогда в жизни я ничего не закладывала в ломбарде, но меня почему-то согрела мысль, что на углу возле станции метро есть такое заведение. Мне оно, правда, ни к чему. В ближайшее время, судя по всему, у меня появится много денег, а стало быть, не придется рассматривать ломбард в качестве запасного варианта. Но все эти размышления меня нисколько не развеселили. Перспектива неминуемого финансового успеха не могла затопить тоски. Я безнадежно тонула в собственном беспросветном унынии.

Сынок, сказал он, мир жесток, и, чтобы побеждать, Ты должен быть крутым и должен много знать О том, как ненавидеть гадов, мочить их, убивать. Вот и решил тогда сынка я дочкой обозвать. Слабак бы просто сдох – мир этот плох, для сопляков. Но крепкий парень станет только крепче от пинков. И вот гляжу, способен за себя ты постоять – Все потому, что я надумал Сью тебя назвать.

В конце концов пришлось сделать то единственное, что мне оставалось. Я села на семьдесят третий автобус, вышла на Оксфорд-стрит и начала ходить по магазинам, скупая все подряд. Потом встретила Джейни и предложила выпить. Ее переполняли новости, но она могла уделить мне только час, а после умчалась на деловой обед. Но к тому времени мне уже до смерти хотелось принести все покупки домой и все еще раз примерить. Я натянула длинную замшевую юбку с разрезом до середины бедра и классную серебряную жилетку – и в этот момент зазвонил телефон, назойливо прорываясь сквозь Джонни Кэша.

Именно для таких случаев мне требуется в квартире пожарный шест – чтобы в мгновение ока спускаться с насеста на пол. Если бы моя лесенка была вертикальной, как трап в театре, я бы могла соскользнуть по ней так, как это делают рабочие, но опять же – у меня не было перчаток… Удивительно, как много мыслей успевает прийти в голову за то короткое время, пока несешься к телефону, чудом не ломая конечностей. Слава богу, разрез на юбке был достаточно высоким, иначе она бы не уцелела.

Но в тот момент, когда я крикнула в трубку «Алло?» – раздались короткие гудки. Я страшно разозлилась и далеко не сразу смогла прийти в себя, хотя в свою защиту могу сказать: телефон и автоответчик остались невредимы. Я только ушибла ногу, пнув сварочную маску, после чего, яростно матерясь, снова полезла в свою девичью спаленку. Хорошо, что там у меня запасы роскошных тряпок – будет чем себя отвлечь.

Через двадцать минут раздался звонок в дверь. Когда я наконец добралась до двери, то никого за ней не увидела. Я уже собралась покрыть всю улицу матом, но вдруг заметила, что на ступеньках стоит большой термос. В полном изумлении я таращилась на него с минуту, потом осторожно заглянула внутрь. Посудина была до краев заполнена ледяной «Маргаритой» с клубникой. Такой коктейль подают в баре «Финка» на Пентонвиль-роуд. Я тянула время, размышляя, не уволочь ли термос к себе и не выпить ли все в тишине и спокойствии, но потом вcе-таки сжалилась и сказала:

– Хьюго? Можешь выходить.

И он вышел – из-за угла дома. Над своим внешним видом Хьюго потрудился не менее старательно, чем над коктейлем: черные кожаные штаны – он знал, что они мне нравятся, – узкая черная спортивная рубашка от «Дольче и Габбана», рукава которой обтягивали бицепсы, и ремень с тусклой серебряной пряжкой. На запястье сиял его любимый серебряный браслет, а на лице мешались самодовольство (мерзавец знал, что я не устою перед термосом с «Маргаритой») и робость (знал, что я все еще очень зла на него). Хьюго прошел за мной внутрь и закрыл дверь. Я сразу же отправилась на кухню за стаканами.

– Помнишь ту сцену в «Пей до дна!»[95], когда Сэм уезжает на каникулы в Мексику? – спросил он, когда я передала ему бокал с коктейлем. – Ему звонят из «Пей до дна!» и просят вернуться – он там был барменом, – а у него в руках термос с коктейлем. И Сэм говорит: «Погодите-ка, ребята, дайте только закончу с «Маргаритой»«. Потом кладет трубку, нагибается над стойкой, у которой сидит эта девчонка, и шепчет: «Ну, Маргарита, что ты делаешь сегодня вечером?» Ты все еще злишься на меня?

Я давилась от смеха:

– Ты сбился с ритма. Надо было задать этот вопрос после того, как я закончу смеяться.

– Наверное, нервничаю, – холодно объяснил Хьюго. – Даже не знаю почему. Хотя по размышлении могу предположить – я понимаю, что ты вполне способна швырнуть в меня каким-нибудь предметом домашнего обихода, повалить на пол и забить до смерти ногами, если я скажу неудачную фразу.

– Ты бы предпочел, чтобы я не дралась и не спасала тебе жизнь? – осведомилась я таким же ледяным тоном.

– Наоборот. Ты была удивительна. В прямом смысле слова. Просто мне трудно вообразить, что девушка, способная на подобные трюки, может так разволноваться лишь из-за того, что я предложил бывшей подружке, которую пытались убить, переночевать у себя. Я не спал с Фиалкой. Она провела ночь в другой комнате.

Я не собиралась сообщать Хьюго о том, что исследовала вторую комнату в его квартире и нашла там смятую постель, где спала Фиалка. Я лишь постаралась издать двусмысленный хмык:

– На вечеринке ты хлопнул дверью перед самым моим носом на глазах у всех.

– Сэм! – раздраженно рявкнул Хьюго. – Я разозлился на Хелен, а ты подливала масла в огонь. Мне просто хотелось уйти оттуда. Через полчаса я вернулся – я искал тебя, но ты уже сбежала. По-моему, мы вполне квиты по части хлопанья дверьми.

Я промолчала и наполнила бокалы.

– И ты бы ни за что мне не позвонила! – продолжал разоряться Хьюго. – Я тебя знаю. Гордыня – твоя самая гадкая черта. Ведь ты скорее умерла бы, чем подняла трубку, да? Ты заставила меня это сделать.

– Ты позвонил мне только потому, что Бен привязал тебя к стулу! – сказала я сварливо. – Ты представить себе не можешь, как это лестно!

– На самом деле я очень обрадовался, что он дал мне повод позвонить! – огрызнулся Хьюго.

Пару секунд мы свирепо жгли друг друга взглядами. А потом поняли, что ведем себя как идиоты.

– А как ему удалось тебя привязать? – поинтересовалась я.

– Я пошел на кухню за бокалами, и он ударил меня сзади по голове, – объяснил Хьюго. – Очнулся уже привязанным, а Бен прижал к моему уху телефонную трубку. Он зашел ко мне якобы поговорить с Фиалкой о «Кукольном доме», и я, естественно, предложил ему подождать. Слава богу, что Фиалки не оказалось дома, а то бы мы действительно вляпались. – Он взглянул на меня. – А как ты догадалась вызвать полицию?

– Ты ведь помнишь моего друга-инспектора, – смущенно ответила я. Хьюго, похоже, чувствовал себя виноватым, поэтому никак не отреагировал. На его лице не осталось и следа ревности. – Ты говорил странным голосом, и я почувствовала, что происходит что-то неладное. В общем, я попросила Хоукинса прислать пару полицейских, чтобы они покрутились вокруг дома, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. Когда я приехала, их машина уже стояла за углом. Я оставила дверь открытой, чтобы они могли войти.

– А потом вломилась Фиалка, – продолжил Хьюго. – Она сказала, что сначала постояла за дверью – подслушивая нашу милую беседу и выбирая наиболее драматический момент для своего появления. Думаю, в тот момент, когда она решила войти в квартиру, у полиции уже не было шансов ее остановить.

– Фиалка ничего не испортила, – честно признала я. – На самом деле она очень пригодилась.

Отвлекла Бена.

Хьюго поставил свой стакан на стол:

– Она уже вернулась к себе. Сегодня вечером. Я ждал, что ты позвонишь, спросишь, как я себя чувствую. По-моему, вполне благовидный предлог. Но тебе, видимо, наплевать.

– Я знала, что с тобой все в порядке, – пробормотала я. – Мне доложили.

– Упрямая ослица! – вынес приговор Хьюго. – Скажи, теперь что, модно носить бирки на одежде? Или ты прошвырнулась по магазинам? Очень классная юбка, кстати.

– Да. Но по-моему, сидеть в ней не очень удобно. – Я продемонстрировала разрез. Меня легко отвлечь разговорами об одежде.

– А по мне – так в самый раз.

Я хлебнула клубничной «Маргариты», чувствуя, как с моих плеч спадает невыносимая тяжесть. И дело было не только в текиле.

– Я говорила сегодня с Джейни. Она бросила Хелен.

– Здорово!

– Ушла к Гите.

– Не очень здорово.

– Ты тоже ее не любишь?

– Фальшива, как Вэл Килмер в роли святого[96].

– Сурово.

– Но справедливо.

– А я так радовалась, что Джейни снова начала наряжаться, – уныло заметила я. – Оказывается, это все делалось ради Гиты.

– Хорошо выглядеть никогда не повредит.

– Я понимаю, но все-таки… Она была так нежна с Хелен в последнее время. Мне следовало догадаться, что Джейни собирается ее бросить.

– Какой цинизм! Так, я считаю, что нам надо пойти куда-нибудь поесть, а потом завалиться в «Раба». Я, между прочим, специально надел кожаные брюки.

– А я-то подумала, ты их надел, потому что они мне нравятся.

– Лезь наверх! Надень что-нибудь достаточно извращенное, чтобы тебя пустили в «Раба», но не настолько, чтобы нас изгнали из кафе «Пасифико». Только, пожалуйста, уложись в полчаса! – Он посмотрел на часы. – Засекаю время.

– Классно! Будем есть мексиканскую еду?

– «Маргарита», по-моему, действует. Только полный придурок стал бы менять формулу успеха. Иди. Быстро!

– Иду!

Я еще раз наполнила свой бокал и перемотала кассету на начало песни.

«Что мог я поделать? Что мог я поделать?» – вопрошал Джонни Кэш, пока я взбиралась по лестнице.

Я пистолет отбросил и губы закусил, В слезах воскликнул: «Папа!» – а он сказал мне: «Сын!» Мы обнялись, и я ушел. Но часто вспоминаю Я этот странный день, когда дерусь или стреляю. Но, если стану я отцом, то, вспомнив жизнь свою, Я сына назову, Допустим, Биллом Или Джорджем, Даже Джонни – Но не Сью!

– И в следующий раз, – перекрыл Хьюго рев и аплодисменты обожателей Джонни Кэша, – твоя очередь приходить мириться.

Я задумчиво посмотрела на виниловую мини-юбку, пытаясь понять, как она будет смотреться с новой серебряной жилеткой.

– Эй! – крикнула я. – Заморозить тебе «Маргариту» я готова всегда!

Примечания

1

Американская рок-группа 60-70-х годовXX в. – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Энн Райс – современный популярный автор романов ужасов. Энн Рэдклиф (1764-1823) – английская писательница, автор готических романов.

(обратно)

3

Культовый фильм американского режиссера Квентина Тарантино (1994).

(обратно)

4

Здесь: «смотри-ка!» (итал.)

(обратно)

5

«Мне снится Джинни» – телевизионный комедийный сериал, начатый в 1964 г.

(обратно)

6

Почему? (итал.)

(обратно)

7

Знаменитый английский театральный режиссер (Р. 1925).

(обратно)

8

Эльфы из комедии Уильяма Шекспира «Сон в летнюю ночь»

(обратно)

9

Здесь: с меня хватит (итал.)

(обратно)

10

Сэр Питер Реджиналд Фредерик Холл (р. 1930) – ведущий английский театральный режиссер.

(обратно)

11

Пьеса немецкого драматурга Петера Вайса «Травля и убийство Марата, представленные пациентами клиники Шарантон под руководством маркиза де Сада» (1964).

(обратно)

12

Королевский национальный театр (основан Лоурен-сом Оливье в 1963 г.), приютивший знаменитую труппу «Олд Вик», прославившуюся постановками шекспировских пьес.

(обратно)

13

Английская актриса (р. 1924), впоследствии перебравшаяся в Голливуд, жена Хамфри Богарта.

(обратно)

14

Японский модельер (р. 1939)

(обратно)

15

Кевин Костнер (р. 1955) – американский киноактер и режиссер. Мадонна (Луиза Чикконе, р. 1958) – популярная поп-певица.

(обратно)

16

«Сидни-Сассекс» и «Кингс» – колледжи Кембриджского университета.

(обратно)

17

Рок-музыкант, лидер группы «Кьюэ», известный своим экстравагантным сценическим образом.

(обратно)

18

Лесопарк на севере Лондона, где проводятся праздничные ярмарки.

(обратно)

19

Дорогуша (итал.).

(обратно)

20

Дородность (фр.).

(обратно)

21

«Замок Горменгаст» – роман английского писателя Мервина Пика (1911-1968) из трилогии «Титус Гроун» (1946-1959), по которому компания Би-би-си сняла телевизионный сериал. Фуксия Гроун – героиня романа, в сериале ее сыграла Нива Макинтош, чья трактовка роли вызвала споры критиков.

(обратно)

22

Героиня культового сериала режиссера Дэвида Линча «Твин Пикс» (1990), погибающая до начала фильма.

(обратно)

23

Популярный американский телесериал 80-х годовXX в.

(обратно)

24

Аристократический курорт с минеральными источниками в графстве Кент. ВXVII –XVIII вв. его посещала королевская семья и дворянская знать.

(обратно)

25

Здесь: еще бы (итал.).

(обратно)

26

Тюрьма в Лондоне.

(обратно)

27

Престижный лондонский район.

(обратно)

28

Солистка рок-группы «Блонди».

(обратно)

29

Комический фильм ужасов (1991) режиссера Барри Зонненфельда.

(обратно)

30

Поп-певица, бывшая солистка группы «Гоу-Гоуз», в какой-то момент переключившаяся на металлический рок. «Рай на Земле» – название хита певицы.

(обратно)

31

Джонни Кэш (р. 1932) – знаменитый американский певец. Джон Уэйн (1907 – 1979) – голливудский актер, в основном исполнял роли ковбоев.

(обратно)

32

Американская актриса (р. 1963).

(обратно)

33

Джина Гершон – американская актриса, сыгравшая главную роль в эротическом триллере братьев Вачовски «Связь» (1996).

(обратно)

34

Пьеса американского драматурга Эдварда Олби.

(обратно)

35

Модный курорт в Индии.

(обратно)

36

Бенджамин Джонсон (1572 – 1637) – английский актер и драматург.

(обратно)

37

Популярный американский модельер (р. 1939).

(обратно)

38

Знаменитый испанский танцор фламенко (р. 1969).

(обратно)

39

Гитарист английской рок-группы «ManicStreetPreachers» Ричи Эдвардс бесследно пропал в 1995 году. Его машину позже обнаружили на излюбленном месте всех самоубийц – на мосту через реку Северн около Бристоля. Слухи о том, что его видели в Гоа, не подтвердились. Исчезновение музыканта повлекло за собой волну самоубийств поклонниц группы.

(обратно)

40

Популярный в Англии телевизионный сериал.

(обратно)

41

Пьеса Генрика Ибсена.

(обратно)

42

Серия приключенческих фильмов американских кинематографистов Стивена Спилберга и Джорджа Лукаса.

(обратно)

43

Королевский оперный театр в Лондоне.

(обратно)

44

«Головокружение» (1958) – триллер Альфреда Хичкока.

(обратно)

45

Любимая (итал.).

(обратно)

46

Ублюдки вы, и больше никто (итал.).

(обратно)

47

Фирма, выпускающая дорогой трикотаж традиционных фасонов.

(обратно)

48

Декоративное растение.

(обратно)

49

Неоднократно экранизированная новелла (1842) Эдгара Аллана По (1809 – 1849). Последняя версия – одноименный фильм ужасов американского режиссера Стюарта Гордона (1990).

(обратно)

50

Нервный припадок (фр.).

(обратно)

51

Двусмысленность (фр.).

(обратно)

52

Знаменитый американский режиссер (р. 1946), известный своей строгостью к актерам на съемочной площадке.

(обратно)

53

Фильм американского режиссера Ричарда Флейшера (1958).

(обратно)

54

Робер Лепаж (р. 1958) – современный канадский режиссер.

(обратно)

55

7 ноября 1872 г. американская бригантина «Мария Селеста» вышла из Нью-Йорка в Геную с командой из 10 человек. 4 декабря судно обнаружили в Атлантическом океане, груз и корабельные запасы были не тронуты, но ни одного человека на борту не нашли. Тайну этого корабля-призрака не разгадали до сих пор.

(обратно)

56

Гарольд Пинтер (р. 1930) – британский драматург, пьесы которого отличаются зловещим абсурдом.

(обратно)

57

Август Стриндберг (1849 – 1912) – шведский драматург и романист.

(обратно)

58

Английский телесериал (1982) по одноименному роману (1945) Ивлина Во (1903 – 1966). Дайана Квик играла в нем роль Джулии Флайт.

(обратно)

59

Цитаты из пьесы Уильяма Шекспира «Сон в летнюю ночь» здесь и далее приводятся в переводе Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

60

Знаменитый французский ювелир и стеклодув началаXX века.

(обратно)

61

Персонаж Л. Кэрролла.

(обратно)

62

Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

63

Героиня комиксов английского писателя Питера О'Доннелла и художника Джима Холдоуэя, впервые опубликованных в 1963 г. и с тех пор неоднократно экранизированных.

(обратно)

64

Сыщик-аристократ из детективов английской писательницы Дороти Сэйерс (1893 – 1957).

(обратно)

65

Город, где родился и жил Шекспир. Сейчас там располагается Королевский шекспировский театр.

(обратно)

66

Культурный центр в лондонском Сити.

(обратно)

67

Популярная английская киноактриса.

(обратно)

68

Популярный мюзикл Ричарда Роджерса и Оскара ХаммерстинаII, по которому в 1965 г. Роберт Уайз поставил одноименный фильм с Джули Эндрюс в главной роли.

(обратно)

69

Американская киноактриса (1920 – 1991).

(обратно)

70

Фильм американского режиссера Джорджа Фицмориса (1931) о легендарной голландской шпионке Маргарете Гертруде Зелле (1876 – 1917). Ее роль романтически сыграла Грета Гарбо (1905 – 1990).

(обратно)

71

Строка из хрестоматийного стихотворения «Мод Мюллер» американского поэта Джона Гринлифа Уитьера (1807 – 1892).

(обратно)

72

Рене Магритт (1898 – 1967) – бельгийский художник-сюрреалист.

(обратно)

73

Джуди Денч (р. 1934) – британская актриса.

(обратно)

74

Фешенебельная площадь в лондонском Уэст-Энде.

(обратно)

75

Персонаж из «Двенадцатой ночи» Уильяма Шекспира.

(обратно)

76

Фильм режиссера Криса Нунэна (1995) по одно именной сказке Д. Кинг-Смита.

(обратно)

77

Лидер Консервативной партии Великобритании.

(обратно)

78

Стивен Фрай – английский комический актер и писатель. В России известен по роли Дживса в сериале «Дживс и Вустер» по книгам П. Г. Вудхауса.

(обратно)

79

Американская топ-модель 80-х годовXX века; сейчас занимается в основном общественной деятельностью и участвует в светской жизни.

(обратно)

80

Известный английский режиссер театра и кино.

(обратно)

81

Героини одноименного фильма американского режиссера Ридли Скотта (1991), которых сыграли Джина Дэйвис и Сьюзен Сарандон.

(обратно)

82

Дорогая моя (итал.)

(обратно)

83

Вперед! (итал.)

(обратно)

84

Дороти Ротшильд Паркер (1893 – 1967) – американский писатель и критик, известная своим остроумием.

(обратно)

85

Топ-модель и киноактриса.

(обратно)

86

Фильм американского режиссера Рубена Мамуляна (1941) по одноименному роману испанского писателя Висенте Бласко Ибаньеса.

(обратно)

87

Ирландская республиканская армия – военно-террористическая организация ирландских националистов, основана в 1919 г.

(обратно)

88

Дворец с большим парком на берегу Темзы, шедевр английской дворцово-парковой архитектуры.

(обратно)

89

Английский поэт-романтик «Озерной школы» (1770-1850).

(обратно)

90

Дневная программа Би-би-си с ведущими Ричардом Мэддли и Джуди Финниган.

(обратно)

91

Американская писательница-постмодернистка (1947-1997), известная жесткостью и натуралистичностью стиля.

(обратно)

92

Две стороны – темная и светлая – одного персонажа повести «Странный случай доктора Джекиля и мистера Хайда» (1886) английского писателя Роберта Луиса Стивенсона (1850 – 1894).

(обратно)

93

Популярный американо-новозеландский телевизионный сериал (1995 – 2000) с Люси Лоулесс в главной роли.

(обратно)

94

Популярный американо-новозеландский телевизионный сериал (1995 – 2000) с Люси Лоулесс в главной роли.

(обратно)

95

Американский телевизионный сериал (1982 – 1993) о бостонском баре «Пей до дна!».

(обратно)

96

Имеется в виду фильм американского режиссера Филипа Нойса «Святой» (1997).

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте