«Комната в башне»

Джулия Веллсли Комната в башне

Глава первая

Войдя на кухню, я машинально бросила взгляд на часы. Четверть одиннадцатого. Памела уже убежала по своим делам, как обычно, позавтракав без меня. Памела — моя давнишняя подруга: сейчас она работает в каком-то рекламном агентстве и крутится как белка в колесе.

Большая газовая плита сияла чистотой; узорную скатерть не омрачало ни единое пятно; посуда в стенном шкафу отблескивала фарфоровой белизной. Из-под пустой молочной бутылки выглядывал уголок письма — с предложением, которого я ждала так давно. На всех предыдущих конвертах стоял розовый треугольник — знак агентства по трудоустройству; аккуратно сложенные бланки внутри содержали предложения о сезонном устройстве аи pair[1] — я решительно отвергала их. Нынешний ответ исходил от работодателя, и это вселяло надежду.

Я взвесила на ладони объемистый конверт из плотной бумаги. Тяжеловесная кельтская вязь окружала почтовый штемпель Девоншира: «Куллин Комб, графство Девон, Объединенное Королевство». Мое имя и адрес были выведены более разборчиво: «Мисс Ванесса Оршад, Лондон».

Вскрывая конверт, я почувствовала легкое волнение. Имя отправителя было напечатано под гербовым оттиском в левом нижнем углу: «Джеймс Веннер, поместье Лонг Барроу, станция Куллинтон, Девоншир».

Мистер Веннер отнесся ко мне с большим вниманием. Моя кандидатура была признана самой подходящей, и все семейство с нетерпением ожидало моего приезда. К письму прилагался оплаченный чек, в письме указывался наиболее удобный поезд, с которым меня ожидали на станции.

Поставив чайник на плиту, я бросилась к телефону, чтобы поделиться новостью с Памелой.

— Все вышло как нельзя лучше! Ты даже не представляешь, как я счастлива. В четверг уезжаю.

— Поздравляю, Несси. Хотя и немного грустно, что ты опять оставляешь меня одну. Предлагаю сегодня же вечером отпраздновать твой отъезд. Пригласим Терри и… может быть, Арманда. Поужинаем вместе, а завтра я помогу тебе собрать вещи.

Честно говоря, я собиралась заняться вещами сразу после завтрака, однако и в самом деле разумнее было дождаться Памелы. Несмотря на частые переезды, я так толком и не научилась укладывать чемоданы.

Прихватив чек, присланный в письме, я отправилась в свой банк. Пожилой клерк в потертых до блеска черных нарукавниках сосредоточенно отсчитывал деньги и не сразу ответил на мой вопрос, имеется ли у них отделение в окрестностях Куллинтона. Виновато улыбнувшись, я добавила, что хотела бы и там распоряжаться своими средствами. К сожалению, как и банковский клерк, я сама плохо представляла, где, хотя бы приблизительно, находится Куллинтон. На помощь пришел почтовый штемпель, поставленный в Куллин Комб, и после нескольких телефонных звонков служащий, наконец, сообщил, что ближайшие отделения банка находятся в Порлоке и Линтоне в графстве Девон. Куллин Комб располагался возле самой границы с Сомерсетширом, и Куллинтон скорее всего был где-то поблизости.

Устроив все дела с банком, я решила прогуляться немного по городу, но вскоре заспешила домой, чтобы в спокойной обстановке все взвесить и собраться с мыслями.

Квартира, которую я снимала вместе с Памелой, находилась на первом этаже старинного викторианского особняка. В одной из просторных зал, в былые времена служивших приемными, была спальня; другую, побольше, мы гордо именовали гостиной. Из мебели было лишь самое необходимое — все, что удалось приобрести на аукционах и дешевых распродажах. Признаться, мебель никогда не была моим коньком. Главной же страстью Памелы была фотография, и если кто-нибудь из друзей хотел преподнести ей приятный сюрприз, то вместо цветов дарил красивый эстамп. Посему стены обеих комнат пестрели от цветных изображений всего, что моя приятельница находила хорошим в этой жизни.

Я принялась за неотложные домашние дела, но мысли витали далеко. Какая, интересно, сейчас погода за городом? День выдался прекрасный, несмотря ни на что; даже здесь, в Лондоне, в зыбкой прозрачности воздуха чувствовалось приближение весны. Преобладающим цветом стал серый. Дома, тротуары, снег — всеприобрело сероватый оттенок. Солнце не показывалось неделями, дни следовали один за другим — короткие и унылые. В болотистых долинах Девоншира сейчас, наверное, стоит туман, солнце почти не проглядывает сквозь низкие тучи. Воздух свежее; его зимнюю прохладу разнообразит солоноватый морской бриз. Что поделать, от холода никуда не убежишь, однако у моря, надеюсь, он не будет действовать на меня столь угнетающе, как в Лондоне.

Мысленно я уже представляла заболоченные луга, плоские вершины холмов, окрашенные в тяжелые, безрадостные тона. Зябко, неуютно. И тем желаннее мягкое кресло у камина, где весело потрескивает огонь. Вечернее чаепитие и уроки музыки.

Музыка… Я отложила в сторону шитье и бережно вынула из шкафа старый, исцарапанный деревянный футляр, хранивший самое заветное сокровище — скрипку, на которой когда-то играл отец.

От старинного инструмента исходило неуловимое тепло, так напоминавшее о родителях. Они умерли, и скрипка была, пожалуй, единственной фамильной реликвией, оставшейся после них. Я никогда не задумывалась о ее реальной ценности. Изготовленная триста лет назад итальянцем по имени Гварнери, скрипка стоила, конечно, безумно дорого. Знатоки сравнивали этого мастера с великим Страдивари, и такое сравнение, признаться, не выглядело натянутым. Даже сейчас, в сумерках, от скрипки исходило таинственное золотистое сияние. Великие мастера унесли свои секреты в могилу, оставив инструменты, блиставшие на протяжении столетий, словно рубин или янтарь…

Погрузившись в раздумья, я совершенно утратила представление о времени и продолжала сидеть в темноте, когда распахнулась входная дверь, щелкнул выключатель и свет люстры озарил комнату.

— Несси?! Почему ты сидишь в темноте? — Памела удивленно остановилась, однако, увидев у меня в руках скрипку, посерьезнела: — Мечтаешь о своем преподавании?

— Если можно так сказать… — я немного смутилась и спрятала скрипку в футляр.

— Если будешь переодеваться, то поторопись. Скоро придут ребята, — голос Памелы доносился уже из ванной.

— О Боже! — я взглянула на часы. — Я и не заметила, что уже так поздно. Бегу!

Ровно в семь часов в дверь позвонили, и Памела, уже успевшая высушить и уложить свои коротко подстриженные каштановые волосы — я все еще возилась со своими, длинными, — впустила Терри и Арманда.

Терри Партон был самым старшим из нас, ему недавно исполнилось двадцать семь. Нам с Памелой было по двадцать четыре, Арманду — двадцать. Терри работал в том же агентстве, что и Памела, в отделе общественных связей. Арманд, побуждаемый письмами своего отца из Франции, уже полгода собирался устроиться туда, чтобы совершенствоваться в разговорном английском.

— Что, Ванесса действительно уезжает? — с порога поинтересовался Терри.

— Надолго?.. — выглянул из-за его широкой спины Арманд.

— Спросите у нее сами, — Памела пожала плечами и прошла в кухню.

Пылкое увлечение Арманда музыкой сближало нас, к тому же моя мать была итальянкой, и это усиливало наше с ним сходство.

— Послушайте-ка, друзья! — абсолютно серьезным тоном заявила Памела, вновь появляясь в комнате. — Мы тут уже несколько дней умираем от голода и жажды, в доме не осталось корочки хлеба, воду отключили, поскольку мы забываем платить за нее. Вы просто обязаны пригласить нас на ужин.

После шуточных споров и внимательного изучения возможных вариантов мы остановили свой выбор на скромном греческом ресторанчике возле Пикадилли.

— Пока мы молоды и полны сил, — глубокомысленно произнес Терри, — следует прислушиваться к любым капризам наших желудков. А те, в свою очередь, должны потрудиться, переваривая все, что мы не в состоянии высказать вслух.

По дороге в ресторан я рассказала все, что мне было известно о новой работе. После всего пережитого в последнее время мне очень хотелось уехать из Лондона, по крайней мере на несколько лет. Обратившись в бюро по трудоустройству, я ответила на два или три предложения, но не нашла ничего действительно подходящего. И лишь случайно узнала от знакомого, преподававшего в Королевском музыкальном колледже, что в деканат поступил запрос на домашнего учителя для одиннадцатилетнего мальчика. О семье было известно только то, что она живет где-то на западе, в провинции. Сообщалось также, что мальчик необычайно талантлив, и учитель, соответственно, должен обладать выдающимися способностями.

Декан скрипичного факультета; добрый знакомый моих родителей, сделал все от него зависящее, чтобы моя кандидатура была рассмотрена наряду с другими. Следуя его совету, я написала короткое письмо, и сегодня утром, наконец, пришел долгожданный ответ.

— Как, ты говоришь, называется эта дыра? — Терри расплылся в хитроватой усмешке. — Лонг Барроу? Самое подходящее место для любителей дикой природы. Кругом только зайчики да лисички. А дом? Наверняка руины старой норманнской громадины: заколоченные окна; кладка, угрожающая рухнуть от малейшего прикосновения; скрипучие лестницы; рассохшиеся двери и потайные ходы… И внутри этого остова бродят, как тени, пыльные высохшие существа, которым следовало бы помереть по меньшей мере лет сто назад.

— Терри! Ты снова насмотрелся фильмов ужасов? — строго, как учительница школьника, спросила Памела, однако не удержалась и рассмеялась вместе с нами.

Лишь Арманд не сделал даже попытки улыбнуться.

— Ну зачем тебе понадобилось уезжать? — тоскливо протянул он уже в третий раз за вечер. — Будешь писать?

— Конечно, конечно. Как только устроюсь на новом месте. Памела будет рассказывать вам все новости.

— А мне ты напишешь? — темные глаза Арманда смотрели на меня испытующе.

— Гм… Обязательно.

— Если тебе понадобится помощь, можешь положиться на меня.

— Я выуживаю из почтового ящика телеграмму, и через пять минут храбрый Арманд уже ловит такси, чтобы мчаться в этот чертов… Проклятье! Опять забыл, как называется это Богом забытое место! — ухмыльнулся Терри.

— Спасибо за трогательную заботу, но я искренне надеюсь, что эти жертвы не понадобятся.

— В любом случае мне вовсе не нравится, что ты решила отправиться в добровольную ссылку. Тратить свой талант на занятия неизвестно с кем. — Арманд угрюмо сдвинул брови.

— Как тебе объяснить… Это как раз то, что мне необходимо сейчас.

Несмотря на все старания, наш французский приятель весь вечер был мрачнее тучи. Мы весело смеялись, подшучивали друг над другом, поднимали дружеские тосты, однако развеселить его были не в силах. Весь вечер Арманд оставался серьезен, словно присутствовал на моих поминках.

Увы, последующие события во многом оправдали его настроение.

Глава вторая

В Майнхид — так называлась последняя железнодорожная станция на севере Сомерсетшира, рядом с которой находилась деревенька Куллин Комб, — поезд прибыл в час дня.

Поездка прошла без приключений. С утра Памела проводила меня на вокзал. За двадцать минут до отправления появился Арманд — с огромным букетом роз и коробкой конфет в руках. При этом выражение его лица оставалось таким, что более были бы уместны черный креп и траурный венок под мышкой. Я была очень тронута, и когда объявили посадку, мне вдруг стало жаль бедняжку до слез. Он всегда вызывал у меня симпатию: подобное чувство испытываешь к хорошенькой, пушистой болонке — увы, не более…

Когда поезд с лязгом тормозных колодок остановился у платформы, я в нетерпении выглянула в окно, пытаясь угадать встречающих. Кто именно должен ждать меня на станции, в письме не сообщалось.

Усатый носильщик в униформе деловито погрузил на тележку мои чемоданы. С собой я оставила только футляр с бесценным творением Гварнери.

— Мисс Оршад? — ко мне приблизилась невзрачная женщина с бесцветным, словно припорошенным пылью лицом. Мне показалось, что голос ее звучал умоляюще.

— Да, — я улыбнулась. — Меня зовут Ванесса Оршад. Добрый день.

— Добрый день. Меня зовут Мэри Веннер.

Из письма мне было известно, что Мэри — дочь хозяина, сестра моего будущего ученика. Признаться, я представляла ее намного моложе, может быть, даже моложе себя. Сколько же ей лет на самом деле? Трудно сказать. Морщины на лбу, усталые глаза, на лице застыло напряженное, тоскливое выражение. Бледные губы растянуты в слабое подобие улыбки, явно бывшей лишь вынужденным жестом вежливости.

— Рада вас видеть. Надеюсь, поездка была приятной?

Я утвердительно кивнула — вид Мэри внушал чувство подавленности, если не сказать глубокого уныния, и никак не располагал к оживленной беседе.

— Идемте, нас ждет машина, — пробормотала Мэри. — Скажите носильщику…

За зданием вокзала нас действительно ждал превосходный старый «даймлер», нуждавшийся, однако, в основательной чистке. Рядом изнывал низенький толстячок средних лет в щегольском двубортном пиджаке. Редкие, тщательно зализанные волосы прикрывали совершенно круглую лысину.

— Это Мэйкинс, шофер. Мэйкинс, мисс Оршад.

Толстячок церемонно поклонился, хитро оглядев меня прищуренными глазками.

Расплатившись с носильщиком, я устроилась на заднем сиденье. Во время поездки Мэри обстоятельно отвечала на все мои вопросы, но после каждой фразы, поджав губы, умолкала, так что мне только и приходилось, что изобретать новые вопросы для поддержания хотя бы подобия беседы.

Дорога огибала старую гавань. С правой стороны, насколько хватало глаз, простиралась серебристая гладь Бристольского залива. Минут через пятнадцать мы свернули на узкую улицу, оказавшись в мешке из каменных стен. Какое-то время ничего не было видно, но внезапно дома кончились, и перед нами открылась нескончаемая холмистая равнина. Возле самого горизонта поблескивала узкая полоска морского берега.

Новые, необычные запахи, носившиеся в чистом, прозрачном воздухе, раздражали и в то же время манили. Что-то колдовское таилось в странном пейзаже, представшем перед моим взором.

Дорога круто пошла вверх, и вскоре за поворотом показался дом, утопавший в зелени. Мы прибыли в поместье Лонг Барроу.

Место действительно оказалось пустынным: на протяжении нескольких миль мы не встретили никакого жилья. Что ж, это и хорошо: наконец-то у меня появится возможность сполна насладиться тишиной и покоем вдали от городской суеты.

«Наша максималистка Несси, как всегда, преувеличивает, — усмехнулся бы по поводу моих мыслей Терри. — Сказывается пылкая южная кровь».

Машина притормозила на посыпанной гравием дорожке с цветочными клумбами, разбитыми по обеим сторонам. Вокруг буйно разросшегося сада кольцом протянулась странная песчаная насыпь — впечатление создавалось такое, словно мрачный трехэтажный особняк, где мне предстояло жить, находился в воронке лунного кратера.

— Мэйкинс принесет ваши вещи, — сказала Мэри, открывая двери и приглашая меня войти.

Просторную прихожую покрывал пушистый ковер, с облицованных деревянными панелями стен угрюмо смотрели пыльными стеклянными глазами две оленьи головы. В углу, возле громоздкого гардероба, торчала неуклюжая деревянная подставка для тростей в виде слоновьей ноги. Видимо, это был необходимый набор для здешних мест, чтобы не ударить лицом в грязь перед гостями. Широкая лестница вела вверх.

— Входите, пожалуйста!

Мэри Веннер провела меня в гостиную — большую и довольно уютную, уставленную мягкими креслами с потускневшей, изрядно потертой обивкой. Стены украшали старинные картины в тяжелых золоченых рамах.

В Лондоне такая обстановка едва ли пришлась бы по вкусу: «Слишком громоздко! Вот если вынести всю эту рухлядь, а здесь повесить пару приличных постеров…»

Под картинами стояла несколько выпадавшая из общей обстановки стереосистема. Странно, но я нигде не заметила телевизора. Возле окна, занимавшего почти всю стену, расположился большой концертный рояль.

— Прекрасный инструмент, — не удержавшись, я подняла крышку и коснулась пальцами клавиш. Звук был безупречным.

— Вы сами играете? — Я повернулась к своей молчаливой провожатой.

— В детстве училась, — неохотно ответила Мэри, — но это было так давно… Я думала, ваша специальность скрипка.

— А также фортепиано, кларнет и гитара. — Я улыбнулась. — Разве что труба и барабан мне не очень хорошо знакомы.

— Ваши родители были музыканты?

— Да. Музыка не смолкала в доме с утра и до позднего вечера.

— Как прекрасно, должно быть, расти в такой семье! — с неожиданным блеском в глазах воскликнула Мэри, но продолжить ей не удалось: в гостиную вплыла чопорная пожилая дама.

— Мама, познакомься, это мисс Оршад.

— О, я очень рада, что вы добрались к нам благополучно. Мэйкинс уже отнес ваши вещи наверх. Мэри, милая, ты покажешь мисс Оршад ее комнату?

— Конечно, мама.

Мэри была не просто похожа на мать; обе женщины выглядели словно две куклы, вышедшие из-под резца одного мастера: на лицах застыло совершенно одинаковое напряженное выражение. Глаза казались пустыми и безжизненными, как у оленьих чучел в прихожей.

Я поднялась вслед за Мэри. Комната оказалась приятной неожиданностью для меня: светлая, просторная, с тяжелыми гардинами на окнах. Разочаровывал лишь вид из окна: взгляд упирался в глухую стену флигеля.

— Ванная рядом, — сказала Мэри. — Правда, в нее есть вход и из комнаты для гостей, но там сейчас никто не живет и вряд ли будет жить в обозримом будущем. Так что можете пользоваться ею в любое время. Когда будете готовы, спускайтесь вниз.

В ее отсутствие я умылась, переоделась и слегка подкрасила ресницы, пребывая в сомнении: стоит ли вообще пользоваться косметикой, если ее принципиально избегают обе хозяйки?

Обеденный стол накрыли в столовой. Комната оказалась довольно мрачной, мебель — громоздкой и массивной. Здесь более подошло бы яркое электрическое освещение, а не скупой дневной свет, едва пробивавшийся сквозь тяжелые пыльные гардины.

Обед подавала пожилая служанка, миссис Бартон. Не проронив ни слова, она лишь покорно кивнула, когда нас представили друг другу, и сразу занялась своими делами. Движения ее были не по возрасту проворными и легкими.

Что ж, утешила я себя, по крайней мере в этом доме никто не будет надоедать мне пустой болтовней.

Во время трапезы мне как бы между прочим сообщили, что мистер Веннер уехал по делам в Куллин Комб и взял с собой сына.

— Тарквин ждал вас с нетерпением, мисс Оршад, — скучным голосом произнесла миссис Веннер. — Учителя признают, что их знаний уже недостаточно. Мальчик превосходит все ожидания.

Ее лицо немного оживилось.

— Вы писали, что ему недавно исполнилось одиннадцать?

— Да. — Взгляд ее серых глаз потеплел. — Такой милый, воспитанный мальчик. Вы должны найти общий язык, я просто уверена.

Миссис Веннер выглядела не слишком молодо. Возраст? Наверное, пятьдесят. Тогда сколько лет Мэри? Здесь я затруднялась ответить. Тридцать с небольшим, может быть, старше. Значит, миссис Веннер было почти сорок, когда на свет появился Тарквин — поздний, долгожданный. Вполне возможно, что родители потеряли к тому времени всякую надежду, и неудивительно, что ребенка здесь обожествляли. Оставалось только надеяться, что сей вундеркинд не будет чересчур избалован.

Миссис Веннер наконец разговорилась. Ей было чем гордиться. В Куллинтонской начальной школе Тарквин обогнал всех одноклассников; со временем посещать занятия ему стало попросту скучно. Потом была учеба в Куллин Комб, но и там он не задержался. К моему приезду было решено, что образование мальчику придется продолжать дома — во всяком случае до некоторых пор. Учителя менялись едва ли не каждый месяц, не задерживаясь более нескольких недель.

— Ни один не оправдал наших ожиданий, не правда ли? — миссис Веннер выразительно взглянула в сторону Мэри.

— Конечно, мама, — Мэри поднесла к губам бокал; ее рука заметно дрогнула.

Похоже, мать намекала дочери на какой-то давний роман. Увы, пока мои отношения с Мэри были не столь дружескими, чтобы я могла узнать о нем.

После обеда я распаковала вещи и вышла прогуляться по саду. Прямо за домом я обнаружила довольно симпатичный уголок: мелкий ручеек, протекавший под окнами, вымыл значительное углубление в своем ложе и, стекая в него, образовывал небольшой водопад.

Я поднималась по лестнице в свою комнату, когда снаружи послышался шум подъезжающей машины: Мэйкинс привез мистера Веннера и моего будущего ученика.

Глава третья

По лестнице я спускалась как можно медленнее, стараясь подчеркнуть свое почтительное отношение к хозяевам. Миновав полумрак широкого коридора, на мгновение задержалась в дверях ярко освещенной комнаты.

— Проходите, проходите, милая! Знакомьтесь, это мой муж5 Джеймс, это мисс Оршад.

Веннер отставил свой бокал и подошел ко мне:

— Надеюсь, вы будете чувствовать себя у нас, как дома.

Громкий густой бас хозяина заполнял всю комнату. Казалось странным, что такой мощный голос принадлежит не великану, а невысокому, плотного сложения человеку лет шестидесяти, с внушительным брюшком. На круглом, трогательно розовом черепе отсутствовала какая-либо растительность, чего нельзя было сказать о лице: его украшали довольно пышные, тщательно расчесанные усы. Типичный провинциальный землевладелец — остряк и балагур. И только глаза никак не вписывались в эту благостную картину — маленькие, близко поставленные, они, подобно буравчикам, просверливали собеседника насквозь, даже в те моменты, когда загорелое, грубоватое лицо осеняла радушная улыбка.

— Добро пожаловать в Лонг Барроу! — пророкотал мистер Веннер. Рукопожатие его оказалось непродолжительным, но очень крепким. — Вы просто обязаны выпить с нами хотя бы глоточек. Что предпочитаете?

— У вас есть сухой шерри?

— Ну, разумеется. Самый лучший, прямо из Испании. Не чета этому кипрскому пойлу, которым завалены дешевые лавки. Хороший обед и хорошее вино — вот девиз нашего дома!

Он подошел к бару. Миссис Веннер, что-то мурлыкая, усадила меня на диван перед камином.

— Вечера сейчас прохладные, грейтесь на здоровье. Вот ваш шерри, милая, — сказал хозяин.

Я пригубила свой бокал. Шерри действительно был превосходным. Миссис Веннер перехватила мой вопросительный взгляд:

— Тарквин у себя в комнате, переодевается. Сейчас он спустится к нам. Детская находится на третьем этаже: из трех помещений для прислуги мы сделали одно — для учебы и занятий на скрипке мальчику нужны хорошее освещение и тишина.

— Я вижу, вы удивлены, что в нашей деревенской глуши, в простой семье растет гений? — мистер Веннер громогласно расхохотался над собственным остроумным замечанием.

«Худшая форма саморекламы», — как заметила бы Памела. Я усмехнулась про себя, не забыв, однако, изобразить более чем почтительную улыбку.

— Да-да, и тем не менее это так. Мальчик необыкновенный, это я вам говорю, и не только как отец. Выдающиеся умственные способности, — Веннер расплылся в улыбке, снова пытаясь изречь что-нибудь оригинальное. — Может быть, потому, что в наших местах отдают предпочтение рыбным блюдам?

Я вежливо кивнула. Похоже, бедняга Веннер готов был лезть из кожи вон, чтобы поддержать подобие интеллектуальной беседы.

— Думаю, вам будет приятно работать с таким талантливым учеником. И если вы сумеете преподнести ему все, что знаете сами, — считайте, великое будущее мальчику обеспечено.

Веннер осушил, наконец, свой бокал и подлил еще из стоявшего на столе графинчика — если мне не изменяло обоняние, на сей раз это оказалось виски.

— Наслышан о ваших выдающихся способностях. Мне также рассказывали о безвременной кончине вашего отца, судя по всему, великого музыканта. Какая потеря!

Голос его стал отрывистым, сухим. Еще бы, ведь истинному джентльмену полагается выражать свои соболезнования лаконично и сдержанно.

На протяжении всей тирады миссис Веннер не проронила ни слова, время от времени одобрительно кивая, как заводная кукла. Присутствие Мэри вообще не ощущалось — я даже заметила ее не сразу.

Веннер принялся за свое виски, дав мне время поразмыслить о происхождении названия «Лонг Барроу». Об этом следовало спросить хозяина, и я уже предвкушала ответный всплеск остроумия, но тут дверь за моей спиной распахнулась, заставив на мгновение отвлечься. На пороге стоял юный наследник семьи Веннер. Наши взгляды встретились, и мальчик одарил меня ослепительной улыбкой, на которую я не замедлила ответить.

Тарквин превзошел мои ожидания. Он был, пожалуй, слишком высок для своих одиннадцати лет и очень строен. Несмотря на пышные темно-каштановые волосы, большие блестящие глаза и пушистые ресницы, которым позавидовала бы любая девочка, лицо его никак нельзя было назвать слащавым. Напротив, оно казалось не по возрасту серьезным и явно выражало обостренное чувство собственного достоинства.

Умный, выдержанный мальчик. Заниматься с ним, наверное, одно удовольствие.

— Иди сюда, Тарквин, поздоровайся с мисс Оршад! — отца просто распирало от гордости.

Тарквин был последним из обитателей Лонг Барроу, с кем мне довелось познакомиться в этот день. Мэри Веннер и ее мать были совершенно бесцветны. Мэйкинс и служанка успели сказать лишь пару слов, и о них пока трудно было составить окончательное мнение, а подчеркнуто-покровительственные манеры хозяина дома производили скорее отталкивающее впечатление.

— Добрый вечер, мисс Оршад, — сказал мальчик с той милой непринужденностью, какую пыжатся изобразить многие взрослые. — Что нового на лондонской сцене?

Концертный сезон еще только начался, но перед самым отъездом я успела побывать на двух или трех выступлениях. Тарквин слушал очень внимательно, изредка спрашивал — были заметны его осведомленность и самостоятельный взгляд на положение вещей.

Беседа с Тарквином доставила мне истинное удовольствие; на какое-то время я словно вернулась в Лондон. Отец и мать с любопытством прислушивались к нашему разговору, Мэри же оставалась абсолютно безучастной.

В семь часов подали ужин. При свете зажженной люстры столовая уже не выглядела такой мрачной, как днем. От пузатых кастрюль и фарфоровых соусниц исходил дурманящий аромат.

— Котлеты — просто пальчики оближешь! — провозгласил мистер Веннер, когда я потянулась за второй порцией. — Кушайте на здоровье, чтобы на вашем хорошеньком личике заиграл румянец! Так у нас в доме заведено — простая, вкусная еда для простых, добрых людей. Верно?

После обеда мистер Веннер и Мэри первыми поднялись из-за стола и пригласили всех в гостиную. В дверях Тарквин слегка поклонился, пропуская меня вперед.

— Джеймс с раннего детства приучает мальчика к хорошим манерам, — проворковала миссис Веннер. — Как настоящего джентльмена… Может быть, послушаем музыку? — добавила она после небольшой паузы, подавая мне чашечку кофе. — У Тарквина наверху своя коллекция пластинок, но мы можем поставить какой-нибудь старинный вальс или Джильберта Салливана.

Изобразив восхищенную улыбку, я поспешила уверить хозяев в том, что едва держусь на ногах от усталости и не в состоянии что-либо воспринимать на слух. Это был вежливый повод уединиться, да и в самом деле усталость после долгого переезда и обилие новых впечатлений давали себя знать.

— Конечно, отдохните, милая! — мистер Веннер закурил сигару и добродушно взглянул в мою сторону. — Мы-то ложимся спать с заходом солнца, как истинные сельские жители. Думаю, завтра у нас еще будет время на разговоры? А в понедельник вы приступите к занятиям. Пока же у вас есть возможность как следует осмотреться в Лонг Барроу, привыкнуть к здешней жизни.

При этих словах Тарквин уверенно поднялся с места и распахнул передо мной дверь — этот благовоспитанный жест, как и предыдущие, вышел у него абсолютно естественным. Любой другой мальчик на его месте вызвал бы только усмешку.

Придя в свою комнату, я распахнула окно и выглянула во двор. Луна, ярко-желтая и совершенно круглая, как головка сыра, висела над самым карнизом. Где-то далеко мягко журчал и плескался ручей. В Лондоне такие тихие ночи невозможны: погрузившись во тьму, огромный город становится похожим на беспокойного великана, не перестающего кряхтеть и шевелиться даже во сне. Здесь же, в краю нескончаемых болот, казалось, стоило лишь затаить дыхание — и слуха касалось тихое поскрипывание, с которым шар земной нехотя поворачивается вокруг своей оси…

Господи, как ничтожен и беззащитен перед лицом мироздания человек! Сердце медленно бьется в груди, словно птица, запертая в клетке, и отчего-то становится тревожно… Но отчего?..

Глава четвертая

Наутро, после завтрака, я отправилась в небольшую экскурсию по дому. На первом этаже находились, кроме прочего, кухня и огромная кладовая. На втором, по обе стороны от лестницы, — спальни Веннеров и Мэри, напротив — моя спальня и еще одна комната для гостей. Боковой флигель занимал кабинет мистера Веннера — «чердак», как он его иногда называл в шутку. На первом этаже этого флигеля располагались и комнаты для прислуги. Соседний флигель пустовал, и мне его попросту не стали показывать.

Узкая винтовая лестница вела на третий этаж. Здесь начинались владения Тарквина — большая комната, о которой мне уже рассказывали. Опасливо покосившись на запертую дверь, Мэри, вышедшая в коридор, приложила палец к губам:

— Тс-с, он занимается.

В одиннадцать часов мистер Веннер пригласил меня в свой кабинет. Хозяин поместья восседал за огромным письменным столом, украшенным старинной чернильницей и массивною подставкой для перьев. Над столом была укреплена современная лампа на металлическом кронштейне — несмотря на то, что более уместным здесь был бы бронзовый подсвечник.

На стеллажах за пыльными стеклами поблескивали золотым тиснением корешки таких же старинных, как и мебель, тяжелых томов. Ровные переплеты энциклопедии «Британника», Диккенс, Шекспир, Скотт. Ветхие подшивки журналов. Интересно, открывал ли кто-нибудь из обитателей дома эти великолепные издания? Ближе к письменному столу располагались книги попроще, некоторые даже в мягкой обложке. Перед камином — два кожаных кресла. Со стены, не занятой стеллажами, уныло смотрели все те же оленьи головы, между ними красовался потемневший от времени пейзаж в массивной раме.

Когда-то, должно быть, в этой комнате так славно было посидеть у камина с гостем или в одиночестве, полистать любимую книгу, согреть душу глоточкрм старого доброго виски, распечатать долгожданное письмо… Ныне уюта здесь осталось не больше, чем в зале ожидания на вокзале.

— Присаживайтесь, мисс Оршад! — пробасил Веннер. — Нам с вами нужно кое-что обсудить. Если будете с чем-то не согласны, перебивайте, не стесняйтесь! Можете говорить все, что думаете, — я человек простой и околичностей не признаю. Итак, к делу. Тарквин, как вы сами вчера заметили, мальчик исключительный. Но главный его талант — музыка. Еще младенцем он пытался шевелить ручонками в такт колыбельной. А когда подрос настолько, что смог дотянуться до клавиш — в то время у нас еще было старенькое пианино, — стал сам сочинять пьесы. Мы купили ему маленькую скрипочку, почти игрушечную, и представьте себе: мальчик до всего дошел сам, ведь некому было даже научить его правильно держать смычок! Разумеется, мы тут же пригласили учителей. Но что они могли ему показать нового, кроме разминки для пальцев? Тарквину не хватает знания этой, как ее… композиции, правильно я говорю?

— Да, правильно.

— Вы будете в восторге от его игры. Если прибавить сюда ваши знания.

Я смущенно улыбнулась, и довольный Веннер продолжал:

— Разумеется, вы сами увидите, каких успехов он добьется. Не сразу, я и сам отлично понимаю, не сразу — на это понадобится время. Но мальчик очень честолюбив, и вы уж постарайтесь его почаще хвалить, пореже указывать на недостатки. Тарквин такой чувствительный, легко выходит из себя, когда у него что-то не получается. Сам ставит перед собой неразрешимые задачи и потом начинает нервничать… То есть я хотел сказать, что главное для него — добиться цели. Вы, я смотрю, ведете себя с ним, как со взрослым, и правильно делаете. Не сбивайтесь с этого тона.

— Я все понимаю.

Веннер облегченно вздохнул, и разговор перешел на менее серьезные темы.

Ближайшим городом, а точнее, городишком был Куллинтон. Магазин, гостиница и пара домов всего в трех милях от болота. В более отдаленном Куллин Комбе, рядом с железнодорожной станцией, находились больница и отделение лондонского банка.

Веннер упомянул еще несколько близлежащих городков, куда все семейство регулярно наведывалось за покупками. Вероятно, мой хозяин не желал, чтобы я вообразила себя отрезанной болотами от цивилизованного мира.

— Гм-м-м… Надеюсь, вы ездите верхом? — неожиданно спросил он.

— Еще не пробовала, — я улыбнулась.

— Тогда обязательно попробуйте! Самый лучший вид спорта. Вы уже видели наших лошадей?

— Нет.

— У нас их три. Мэри и Тарквин частенько прогуливаются верхом. Присоединяйтесь, как раз осмотрите все окрестности.

Я молча кивнула.

— Здесь у нас, конечно, не Лондон, но места красивейшие. Да и сельская жизнь имеет свои преимущества, не подумайте, что вам придется скучать…

В последних словах мне почудилась едва уловимая ирония.

— А если будете испытывать в чем-нибудь затруднения — милости прошу, приходите сюда и выкладывайте все начистоту. Буду только рад вас выслушать.

Наш разговор прервал приход Мэйкинс, объявившего, что обед готов.

К вечеру погода резко переменилась, и, прислушиваясь к потокам воды, ударявшей в стекло, я не один раз ловила себя на мысли о всемирном потопе. Пришлось весь день напролет довольствоваться созерцанием сплошной серой пелены за окном. О прогулке нечего было и думать. Общаться с Веннерами у меня не было ни малейшего желания, да и они, похоже, не слишком во мне нуждались.

Миссис Веннер весь день пропадала на кухне, решая со служанкой какие-то сложные кулинарные вопросы. Хозяин не выходил из кабинета. Мэри сидела у себя тихо, как мышка, и только к вечеру собралась на прогулку, однако меня не пригласила. И к лучшему — у меня совершенно отсутствовало желание бродить по болотам под моросящим дождем, в непроглядной пелене водяных брызг.

Тарквин также не выходил из своей комнаты. Я надеялась услышать скрипку, но с третьего этажа не доносилось ни звука. Может быть, он читает или учит уроки?

Последующие дни при встречах со мной Тарквин был подчеркнуто вежлив, но не так приветлив, как в первый день — скорее деловит и замкнут.

В общем, уик-энд выдался неудачный. Мне оставалось только тешить себя мыслью, что погода рано или поздно улучшится. Неплохо бы съездить с хозяевами в город — может быть, удастся купить пару хороших книг, чтобы было с чем коротать дождливые вечера.

В понедельник снова выглянуло солнце. За завтраком я спросила мистера Веннера о лошадях. Он проводил меня в конюшню и показал предназначавшегося для меня симпатичного пони. Убедившись, что я умею обращаться с седлом и уздечкой, Веннер пожелал мне приятной прогулки. Ни Тарквин, ни Мэри в то утро так и не составили мне компанию.

Глава пятая

Костюма для верховой езды у меня, разумеется, не оказалось, так что пришлось остановиться на вельветовых брюках, нарядной белой блузке и красном жилете. Волосы я подвязала лентой из красного шелка и, повертевшись в таком наряде перед зеркалом, осталась вполне довольна собой. В ушах прозвучал насмешливый голос Терри: «Смотрите-ка, наша красавица вознамерилась уложить всех деревенских жителей на обе лопатки!»

Не дай Бог, свалюсь с норовистой лошадки прямо в болотную жижу, уж тогда поглазеть на такое диво соберется толпа побольше, чем в Гайд-парке в субботний вечер! С такими не слишком радужными мыслями я и отправилась в путь.

Однако лошадка оказалась на удивление смирной и послушной. Она не шелохнулась, пока я довольно неуклюже взбиралась в седло. Я без всяких приключений обогнула овраг за домом и выехала на проселочную дорогу, змеей оплетавшую вершину холма. С возвышенности дом был виден как на ладони.

Он оказался намного больше, чем я себе представляла, — особенно флигели, из которых мне разрешалось посещать только один. Все сооружение выглядело, как и в первый раз, громоздким и мрачным. Издали зловещее сходство с крепостью, застывшей перед битвой, только усиливалось.

Спустившись с холма, я не торопясь ехала по берегу реки, приближаясь к небольшому водопаду: смешанная с болотной ряской вода, пенясь, низвергалась с пятиметровой высоты. По другую сторону бурлящего водоема показалась фигура еще одного всадника. Он приветливо помахал мне рукой.

— Э-гей, здравствуйте! Вы, конечно, мисс Оршад?!

— Да, это я.

— Меня зовут Родрик Игэн. Ваш ближайший сосед. Мы живем вон там, за поворотом, в Шорт Барроу, — он сделал неопределенное движение рукой. — Я хотел наведаться еще вчера, но решил, что вам лучше пару дней попривыкнуть к здешней жизни…

— Да и погода стояла не слишком благоприятная.

— Разве было так уж плохо?

— Ну, если вы привычны к этой бесконечной мороси… Похоже, в честь моего приезда разверзлись хляби небесные.

— Для вас это новость? — Игэн был слегка удивлен.

— Достаточно неприятная, признаюсь.

— Морось и туман — для здешних мест явление обычное, и только с вашим приездом начало проглядывать солнце. В низине всегда высокая влажность.

— Для меня это слабое утешение.

Мистер Игэн по мелководью перебрался на мой берег. Теперь мы ехали бок о бок.

— Давайте подъедем к тому взгорку, — предложил он, — и посидим немного. Трудно разговаривать на ходу.

Мы спешились и повели лошадей на поводу. Мой собеседник был высок ростом, примерно шести футов. Изрядно потертый, но когда-то, должно быть, элегантный и изысканный костюм для верховой езды выдавал в нем человека с неплохим для провинции вкусом. Шапки на нем не было, вьющиеся каштановые волосы растрепались на ветру.

Мы присели на траву, Игэн предложил мне сигарету.

— И как вам понравилось ваше семейство? — спросил он, кивнув на Лонг Барроу.

— Очень милые люди, — ответила я уклончиво.

— Но живут уж слишком обособленно, никого к себе не приглашают. Вам не будет с ними скучно?

— Я приехала работать, — улыбкой я постаралась смягчить резкость ответа.

— Сомневаюсь, что вам будет интересно целыми днями заниматься с отпрыском Веннеров… особенно после Лондона. Не тянет еще обратно?

— Напротив, я вздохнула с облегчением, когда наконец вырвалась оттуда.

— Это тоже можно понять. Ваш отец был знаменитым скрипачом и, кажется, умер совсем недавно?

Я взглянула в лицо Игэна, но не обнаружила ничего, кроме простодушного любопытства.

— Он покончил с собой. В своей артистической уборной в зале Лондонской филармонии. Перед сольным концертом.

У меня внезапно перехватило дыхание. Впервые за последние семь месяцев, после этого страшного известия, я произнесла слова «покончил с собой» спокойно, не плача и не срываясь на крик. Шоковое состояние когда-нибудь проходит. Но Игэна моя реакция все равно напугала.

— Я не хотел, не думал… Простите…

Вид у него был такой виноватый, что я вымученно улыбнулась.

— Прошло уже довольно много времени. Он просто не смог пережить смерти моей матери. Больше года тому назад.

— Да, о ней я тоже слышал. Она была певицей?

— Элеонора Пачелли.

— Вспомнил, вспомнил. К сожалению, в музыке я невежда, как и все мои родственники. У нее был такой низкий голос…

— Контральто, — подсказала я.

— Да, именно так.

Ее называли Белла Элеонора — Элеонора Прекрасная. Из Ковент-Гардена — в Рим, из Рима — в Париж, из Парижа — в Австралию… Даже сдержанные азиаты принимали ее восторженно, что уж говорить о европейцах. Блистательная и неотразимая…

Она не отличалась супружеской верностью. Я знала об этом с детства и очень переживала. Когда мне исполнилось шестнадцать, отец впервые взял меня с собой в гастрольную поездку. Они с Элеонорой выступали в одних и тех же залах, но неизменно в разных номерах. Об этом заботились их импресарио. Я вошла в сложный мир отца, почувствовала и величие славы, и ее невыносимое бремя… Обо всем этом просто невозможно было рассказать Игэну.

— Вы фермер? — спросила я, чтобы перевести разговор на другую тему.

— Да, можно так сказать…

Он смутился, как школьник.

— Мой отец, отставной генерал, владеет землей в Сомерсете и Девоне… Большую часть сдаем в аренду.

— Понятно, — протянула я, и Игэн опять растерялся.

— За всем нужен присмотр. Сельское хозяйство, знаете, такое трудное дело…

Он пустился в путаные рассуждения об ответственности за такие обширные владения, о том, что богатство тоже с неба не падает…

Я слушала очень сосредоточенно, стараясь не улыбнуться и не обидеть собеседника своим невниманием. Нечто похожее я уже слышала, и не раз. Передо мной сидел местный красавец, обласканный вниманием потенциальных невест — не в последнюю очередь благодаря своему положению богатого наследника и счету в банке. Однако соседские девушки вряд ли вызывали у него большой интерес, ведь всех их он знал с детства, учился в одной школе, дергал за косы на переменах…

Совсем иное дело — мой приезд. Столичная барышня, по виду почти иностранка, к тому же выросшая среди представителей артистической богемы, что создает особенную ауру вокруг меня, с точки зрения провинциала.

— Мне очень жаль, — Игэн взглянул на часы, и лицо его приняло озабоченное выражение. — Я обещал приехать пораньше, у нас сегодня гости. Но я очень рад встрече. Надеюсь, что в ближайшее время мы увидимся снова.

Он распрощался и вскочил в седло. Провожая его взглядом, я не могла сдержать улыбку, но тут же в голову пришла не слишком веселая мысль: следовало не упускать подходящего момента и более подробно расспросить о Веннерах. Похоже, соседи их недолюбливают. На мое осторожное замечание о том, что они «очень милые люди», Игэн предпочел не отвечать. Почему? Может, Веннеры просто мало его интересовали? Или за этим крылась более серьезная причина? Раздумывая над этим, я подъехала к дому.

Глава шестая

После обеда я, как и было условлено, приступила к занятиям с Тарквином. В огромную комнату на третьем этаже меня так и не пустили.

— Тарквин ею очень гордится. Он сам оборудовал место для занятий, установил проигрыватель с колонками и лампочки для цветомузыки. Но он очень ревниво охраняет свои владения и чаще всего запирается изнутри, — миссис Веннер вежливо улыбнулась без малейшей тени одобрения. — Я и сама, представьте, не заходила к нему целый год.

Для занятий подготовили пустовавшую комнатку напротив, отныне именовавшуюся всеми обитателями дома «музыкальной». На пол положили старый ковер, удачно прикрыв истертый, выцветший линолеум. Вся обстановка состояла из деревянных стульев, подставки для нот и грубого стола, явно обнаруженного где-то в чулане.

— Может быть, вам понадобится что-нибудь еще? — осведомилась миссис Веннер.

Хотя комната имела совершенно нежилой вид и явно требовала большего, мне пришлось согласиться. В конце концов для занятий этого было достаточно.

Ноты и камертон я принесла из своей комнаты. Гварнери по-прежнему оставался запертым в шкафу: с собой у меня была еще одна скрипка.

Тарквин ждал меня, сидя на стуле со скрипкой в руках. Его инструмент из темно-красного дерева был достаточно нов, однако тщательность отделки выдавала то обстоятельство, что сделан он на заказ и, по-видимому, в хорошей мастерской.

— Мне что-нибудь сыграть, мисс Оршад? — мальчик лукаво улыбнулся. — Или сначала вы проверите теорию?

— Расскажи-ка мне, что ты играл и какие пьесы тебе больше всего нравятся.

Улыбка избалованного, привыкшего к похвалам ребенка сошла с лица Тарквина, он внимательно посмотрел на меня:

— Вы очень красивая.

Я постаралась сделать вид, что не замечаю этой сказанной в упор фразы, хотя была смущена не меньше, чем если бы услышала ее от взрослого мужчины. Пришлось спокойно повторить вопрос. В ответе мальчика не было ничего неожиданного: Тарквин успел разучить все сорок этюдов Крейцера, а также фрагменты из скрипичных сонат Бетховена, пьес Мендельсона и Брамса.

Мы заговорили о технике игры, и Тарквин охотно продемонстрировал запись двух пьес собственного сочинения. Мне они показались написанными совсем недурно, но явно неглубокими. Мальчик действительно получил хорошую теоретическую подготовку, а вот знаний по композиции ему явно не хватало.

Чтобы Тарквин не очень гордился тем, что, взял скрипку в руки в пять лет, пришлось рассказать ему пару поучительных историй из жизни великих. Чайковского, например, родители в том же самом возрасте впервые взяли с собой на концерт, после чего он прибегал в спальню к маме и плакал: «Помогите мне! Музыка звучит у меня в голове, она не дает мне покоя!» Шестилетний Джордж Гершвин часами стоял, словно завороженный, у летней эстрады в парке, слушая игру на пианино. А маленький Эдгар Эльгар приходил на берег реки и пытался записать чудесную музыку, которая слышалась ему в журчании воды и шуме ветвей, на листок бумаги с пятью линиями, прочерченными карандашом…

По удивленному виду Тарквина мне стало ясно: ни чувства, ни душевный настрой музыкантов его никогда раньше не интересовали. Музыка была для него не чем иным, как строгой последовательностью черных значков на нотном листе или ловкими прикосновениями к фабричным струнам, натянутым на кусок полированного дерева.

Это ощущалось и в манере его игры. Был выбран и очень усердно исполнен один из этюдов Крейцера. Техника оказалась безупречной, но игра в целом наводила на странные мысли об искусно сконструированном автомате или компьютерной программе: пьеса звучала абсолютно безошибочно, четко и бездушно. Однако я ничего не сказала о своих наблюдениях Тарквину, напротив, похвалила за отличную технику и задала вопрос о своих предшественниках-учителях.

Как и следовало ожидать, это оказались большей частью мужчины средних лет, махнувшие рукой на собственную музыкальную карьеру и вполне довольствовавшиеся натаскиванием своих учеников в несложных музыкальных упражнениях.

Для таких учителей Тарквин, разумеется, представлял собой неразрешимую проблему — не столько из-за прекрасных музыкальных способностей, сколько благодаря не по годам развитому интеллекту. Угодить ему было непросто, и в конце концов особое удовольствие юному дарованию стали доставлять едкие замечания, ставившие в тупик незадачливых наставников.

Мы составили план дальнейших занятий. Особый упор решено было сделать на те сочинения, изучение которых предъявляло особенно высокие требования, — в первую очередь сложнейшие композиции Паганини, рассчитанные на неординарную технику.

— Покажи свои руки! — попросила я.

Руки Тарквина заставили обратить на себя внимание еще с момента первой нашей встречи: при разговоре он мною жестикулировал, как южанин. Его кисти были почти такого же размера, как мои, — слишком большими для одиннадцатилетнего мальчика, пальцы — длинными и подвижными, это я заметила во время игры. Но, когда он послушно поднес свои ладони поближе — красивые, натренированные, почти совершенные по форме, — меня пронзил беспричинный ужас. Прикоснувшись к ним, я словно ощутила легкий удар током. От этих детских рук исходила непонятная, сверхъестественная угроза.

Ничего подобного со мной в последнее время не случалось. Может быть, это признак истерии? И как долго еще будут сказываться последствия шока, пережитого полгода тому назад?

Эти мрачные мысли посещали меня еще не раз, добавляя в бочку тягучего, но приятного однообразия последующих недель свою досадную ложку дегтя.

На педагогическом поприще мне удалось добиться немалых успехов. Каждый вечер, кроме субботы и воскресенья, я проводила с Тарквином по два-три часа. Постепенно ему передалось мое восторженное отношение не только к самой музыке, но и к сложным душевным переживаниям талантов, ее создававших.

Тарквин оказался отличным учеником и впитывал все новое, как губка. По утрам он прилежно музицировал не меньше трех часов. Родителям он с гордостью рассказывал о своих успехах, и те остались довольны явными переменами в его игре — прежде совершенно механической, а теперь более выразительной.

Хозяева не раз выражали мне свою благодарность: мистер Веннер — шутливо, а его супруга — тем, что хлопотала вокруг меня за столом, как наседка, подкладывая самые лакомые кусочки в неуемном стремлении удесятерить мои силы и улучшить цвет лица. Ее старания были, по правде говоря, излишними: никогда еще моя жизнь не была, такой спокойной, сытой и размеренной.

Дни пролетали быстро. После завтрака я прогуливалась пешком или на лошади, потом, случалось, помогала по дому. Впрочем, меня старались не загружать хозяйством, боясь испортить мои нежные музыкальные пальцы.

Сверху обычно доносились звуки скрипки. Это заставляло миссис Веннер поднимать голову от разделочной доски или вязания и просветленно улыбаться.

Тарквин был доволен собой, он занимался с небывалым доселе воодушевлением — и все в доме радовались его успехам. Иногда по вечерам мальчик играл что-нибудь для родителей. Я подозревала, что в музыке они понимают не больше, чем Родрик Игэн, но скрипку держал в руках их обожаемый сын — и этого было достаточно.

Когда у Тарквина не было охоты устраивать публичные концерты, мы садились играть в бридж. Это оказалось довольно скучным занятием. Новичком в игре я не была, но не могла понять, зачем к ней относиться так серьезно и с трагической миной обдумывать каждый ход, как это делали мои партнеры.

В иные вечера мы слушали в гостиной пластинки из коллекции Тарквина. Просто беседовать с хозяевами о том о сем мне доводилось редко: центром всеобщего внимания оставался Тарквин, пусть даже отсутствующий, и разговор неизбежно сводился к его музыкальным успехам.

Хозяева несколько раз упрашивали меня сыграть на Гварнери, но я неизменно отказывалась под любым благовидным предлогом. Уже несколько месяцев я не касалась этого инструмента смычком. Память об отце, его завораживающей игре заставляла относиться к старинной скрипке особенно бережно.

Постепенно я начала выезжать в близлежащий городок. Мэйкинс несколько раз возил меня и миссис Веннер за покупками и терпеливо ждал на улице, пока мы в окружении бесчисленных знакомых хозяйки поглощали в кафе «Старый мир» заварные пирожные. Все женщины оглядывали меня весьма придирчиво, не забывая при этом выражать свой восторг от общения с такой умной и воспитанной столичной барышней. Большей частью это были ровесницы миссис Веннер, все их разговоры сводились к детям, внукам, домашнему хозяйству и завистливому обсуждению богатых соседей. Поначалу эти люди еще испытывали интерес к моей персоне и прежней жизни, но очень скоро обо мне стали забывать, и теперь при встречах они вели себя так, как будто вместо меня вообще было пустое место. В беседах я никакого участия не принимала, и чужие разговоры постепенно начинали мне надоедать.

Однако по сравнению с «избранным кругом» приятелей мистера Веннера это были цветочки. В куллинтонском баре я была торжественно представлена нескольким местным землевладельцам, а также адвокату и судье. Весь вечер пришлось просидеть, не поднимая глаз от бокала с шерри, мило улыбаясь каждой сальной шутке и с преувеличенной застенчивостью принимая комплименты.

Разумеется, этих редких поездок мне было недостаточно, чтобы как следует осмотреть Куллинтон и другие городки, сами по себе довольно милые. Но я целиком зависела от Веннеров. В одиночку — пешком или даже верхом — о дальних вылазках нечего было и думать. Ощущение оторванности от мира все больше овладевало мною.

Глава седьмая

В последующие дни мы виделись с Родриком Игэном еще несколько раз во время верховых прогулок. Встречи были не случайными: его более чем остроумные — так ему казалось, — комплименты сильно походили на домашние заготовки. Потом Родрик неожиданно объявился перед самым обедом в Лонг Барроу — «заглянул на огонек», так объяснил он свое появление, — и выпил стаканчик на пару с хозяином. Наконец неделю спустя я была вместе с семейством Веннеров приглашена на вечер в генеральское поместье.

Шорт Барроу, дом Игэнов, был обширнее, красивее, чем дом Веннеров, и более ранней постройки. Старый слуга проводил нас в гостиную. Со стен смотрели — кто надменно, а кто и укоризненно — Игэны минувших столетий. В отполированной дубовой поверхности стола отражалось старинное серебро.

Генерал сэр Джеффри Игэн начал свою карьеру в Индии в чине капитана и к началу Второй мировой войны был майором. Уже в то время по возрасту он имел право подать в отставку, но в действующей армии требовались опытные офицеры. Он остался в строю и дослужился до генерала. Со своей благородной внешностью и безупречной осанкой он походил на бюст из антикварного магазина — старинный, дорогой, но при этом совершенно бесполезный.

В облике седовласой и худощавой леди Игэн в противоположность ее супругу не было ничего романтического. Кроме того, меня неприятно поразил ее пристальный взгляд, исполненный любопытства.

Меня она явно воспринимала как заезжую штучку, о которой слишком часто рассказывал Родрик. Девица, зарабатывающая на жизнь уроками игры на скрипке, наполовину итальянка… Увы, подобное сразу же бросается в глаза: сомнительный круг, состоящий из музыкантов, комедиантов, бродяг… В довершение всего — отец, при странных обстоятельствах покончивший с собой. А впрочем, недурна собой и в роли учительницы или гувернантки смотрится неплохо. Только зачем приглашать ее за общий стол? Могла бы довольствоваться и кухней.

Такая оценка не была для меня неожиданной, и не стоило принимать ее близко к сердцу, хотя открытое выражение высокомерного презрения порой и раздражало меня.

Генерал, похоже, сдался без боя: может быть, я напоминала ему юную красавицу, встреченную в далекой молодости где-нибудь в Индии?

Родрик весь вечер не отрывал от меня глуповато-восторженных округленных глаз, изображая всем своим видом безнадежно влюбленного. В его возрасте это выглядело более чем жалко.

Рядом со мной гордо, как взрослый, восседал Тарквин — в темном костюмчике, белой рубашке и скромном узком галстуке. В этом доме он был впервые, исподтишка за всеми наблюдал и время от времени обменивался со мной почти заговорщическими взглядами.

Поведение его было безукоризненным. Когда генерал со снисходительным добродушием обратился к нему, чтобы вовлечь в общую беседу, он ответил неожиданно остроумно и с достоинством. Вообще, как я заметила, Тарквину был свойствен редкий талант — при любых обстоятельствах находить в разговоре верный тон, оставаясь при этом самим собой. Казалось, он только что выучил роль вежливого гостя и исполнял ее теперь с блеском, словно скрипичную пьесу, — легко и безучастно.

После обеда — далеко не такого вкусного и обильного, как у Веннеров, к тому же поданного каким-то неуклюжим верзилой в тесном черном смокинге, — мы перешли в гостиную и расселись вокруг необъятного концертного рояля. В юности леди Игэн, как и подобает баронессе, немного училась играть.

Как я и ожидала, хозяйка дома попросила выступить меня или Тарквина. Однако мы предусмотрительно не захватили с собой скрипки. Не было ни малейшего желания услаждать слух этих кукол, мнивших себя большими знатоками музыки. Леди Игэн был разочарована и посетовала, что вечер не удалось превратить в маленький домашний концерт.

Дальше все покатилось по наезженной колее. Веннер и генерал вполголоса прохаживались насчет каких-то неизвестных мне соседей, и было заметно, что все их шутки с многолетней бородой. Вероятно, желая развеселить общество, Веннер попытался вытянуть из меня какую-нибудь историю о моей лондонской жизни, но ровным счетом ничего не добился. Я многозначительно и даже чуть надменно улыбнулась, не проронив ни слова, чем заметно раздосадовала леди Игэн: простолюдинке, почти цыганке, не пристало вести себя так высокомерно. Думаю, уступи я в тот момент просьбе и придумай какую-нибудь пикантную небылицу, она выслушала бы ее с ледяной вежливостью.

Конец вечера был настоящим облегчением — и, как выяснилось, не для меня одной.

— Лучше бы вы взяли с собой Гварнери, мисс Оршад, — сказал на обратном пути Тарквин. — Вы бы показали этим людям, что такое настоящая музыка. На них произвел бы впечатление старинный и дорогой инструмент. Он в самом деле безумно дорогой?

— Да. Если вообразить самое невозможное… например, продажу с аукциона.

— Как вы считаете, сколько она может стоить?

— Видишь ли, я как-то не задумывалась. Двадцать тысяч фунтов, может быть, больше.

— Вот это Гварнери! — прошептал мальчик. — Как я хотел бы ее услышать или хотя бы взглянуть!

Его желание меня поразило. До сих пор я ревниво охраняла Гварнери от чужого взгляда, но теперь это показалось не таким существенным.

— Завтра ты ее увидишь, — сказала я твердо.

На другой день перед самым уроком я осторожно вынула скрипку из футляра, протерла мягким платком. Таинственное тепло старого дерева ощущалось почти физически.

Мальчик уже ждал меня. Когда я открыла футляр, глаза его заблестели.

— Как она прекрасна!

— Гварнери был гениальным мастером, — тихо сказала я. — Своим прикосновением он превращал дерево в драгоценный камень. Итальянцы подарили миру больше великих скрипичных мастеров, чем другие народы. Именно они сделали скрипку знаменитой, хотя о происхождении этого замечательного инструмента нам известно гораздо меньше. Ни в Древней Греции, ни в Риме, ни в Египте не играли на скрипке. До нас дошли изображения арфы, лиры, других струнных инструментов, но все они щипковые, а не смычковые. Может быть, родиной скрипки и была Италия, установить это сейчас невозможно. Об этом спорят историки. На сегодняшний день известно только, что похожие инструменты привозили в Европу в седьмом веке с Востока.

— А есть еще более старинные скрипки? — спросил Тарквин.

— Из ныне существующих лишь две. Считается, что их автор — Гаспаро Бертолетто; родился он в 1542 году. Одна из скрипок сейчас находится в Норвегии, в частной коллекции, другая — в Лондонском музее. Изобрел Бертолетто инструмент или сделал по готовому чертежу — остается загадкой. По свидетельству современников, он был простым сельским ремесленником, а не музыкантом, и умер в самом начале семнадцатого века. После этого центр скрипичного ремесла переместился в город Кремона в Ломбардии, где начал свою деятельность Андреа Амати. Почти полтора века его дело продолжали его дети и внуки. Эти скрипки были меньше по размеру, чем изготовленные Бертолетто, и несколько иной формы, что повлияло на их звучание. Но почти все инструменты, созданные семьей Амати, утрачены — погибли во время войн, революций, а некоторые, как ни прискорбно, стали жертвами самых банальных трактирных потасовок…

— Они ведь такие хрупкие.

— Люди, которые были способны сломать, разрушить такое чудо, — варвары и невежды. Они не представляли себе, что из этих полированных кусков дерева можно извлекать волшебные звуки. Но я и предположить не могу, чтобы скрипку мог сломать человек, имеющий представление о музыке.

— Я тоже! — воскликнул Тарквин.

— Один из учеников Амати пришел к нему примерно в твоем возрасте. Его звали Антонио Страдивари.

— Страдивариус!

— Да, его слава стала всемирной. Именно он изобрел гриф столь совершенной формы, что и по сей день никто не смог улучшить его. Изменилась и форма скрипки — она стала более изящной. Инструменты, созданные им, настолько безупречны, что и столетия спустя скрипичные мастера продолжают ломать голову над секретом их совершенства.

— А кто лучше, Гварнери или Страдивари?

— Некоторые творения Гварнери не менее совершенны, взять хотя бы этот инструмент, — я провела ладонью по грифу. — Но он был человеком несчастливой судьбы, вдобавок о нем известно очень мало. Родился в 1683 году, работал в мастерской Страдивари, находившегося тогда в самом расцвете творческих сил. Однако по его инструментам нельзя сказать, что он был преданным учеником Страдивари. По крайней мере ему не свойственно рабское копирование манеры великого учителя. Скрипки Гварнери имеют свой собственный стиль, свое неповторимое звучание. Но времени ему, к сожалению, отпущено было немного. Умер он в тюрьме, и никто даже не знает, за что он туда попал.

Тарквин задумался.

— Почти нет таких вещей, которые люди не научились бы в наше время делать лучше, чем триста лет назад. Кроме скрипок. Что же в них особенного?

— Звук, Тарквин. Я не знаю тайны старых мастеров, и никто ее не знает. В более позднее время пытались создать точные копии старинных скрипок, не отличавшиеся от них ни на миллиметр. Казалось бы, совпадало все — размеры, порода дерева, его толщина, — и все же звучания оригинала достигнуть не удалось никому. Одни считают, что здесь не обошлось без потусторонних сил, мод, скрипки просто заколдованы, другие — что дерево покрыто особым лаком, секрет которого безвозвратно утрачен. В любом случае тайна скрипичных мастеров продолжает будоражить умы, и ключ к ней так и не найден.

— А ваша скрипка очень знаменита? — спросил мальчик.

— Не так, как творения Страдивари. Но она пользуется большой известностью и хранилась в семье моей матери много поколений. Никто не представлял себе, что это за ценность, пока имя Гварнери не обрело всемирную известность благодаря Паганини.

Словно зачарованный, Тарквин не отрывал глаз от скрипки.

— Если бы и у меня была такая!.. — Он осторожно прикоснулся к ней кончиками пальцев: — Она застрахована?

Неожиданный переход от страстного обожания к деловитости меня ошарашил.

— Да, разумеется.

— Хорошо. Мы будем на ней играть?

Вопрос застал меня врасплох. Я задавала его себе сама в последние полгода и не раз. Но до сих пор меня удерживал суеверный страх: вдруг порвется тонкая нить, еще связывавшая меня с отцом?

— Не знаю, — честно ответила я. — Может случиться, совсем скоро.

— А мне позволите сыграть?

— Нет!

Желая смягчить резкость ответа, я быстро добавила:

— Ну, если только спустя некоторое время. Когда мы станем больше доверять друг другу.

— Спасибо, — мягко сказал Тарквин, однако в глубине его глаз при этом что-то неприятно блеснуло. Выражение этих глаз заставило меня содрогнуться. Одиннадцатилетний ребенок не мог так смотреть.

Глава восьмая

Как того требовали правила хорошего тона, вскоре после званого обеда я послала Игэнам короткое письмо с выражением сдержанной благодарности. Ответом было приглашение от Родрика.

«В субботу мы целый день посвятим охоте, — писал он, — а вечером с трофеями соберемся в гостинице в Куллин Комбе. Будут танцы и фуршет. Пожалуйста, приходите!»

Мистер Веннер был в восторге.

— Познакомитесь с нашими молодыми людьми — все, как на подбор, красавцы, и девушки такие скромные и обаятельные. Мы с женой тоже пошли бы потанцевать, ха-ха, да кому там нужны старые перечницы, вроде нас? Отвезет вас Мэйкинс, а Родрик доставит домой. Насчет этого не волнуйтесь.

Говорил он с воодушевлением, но глаза оставались при этом совершенно безучастными.

Я была рада неожиданному приглашению. Предстоял субботний вечер без этих скучных Веннеров, вдали от мрачного Лонг Барроу. В последнее время мне остро не хватало шумной лондонской компании, бесконечных, часто за полночь, дискуссий обо всем на свете, прогулок по Кенсингтон-гарден и — даже смешно сказать — двухэтажных автобусов.

Из Лондона я сбежала совершенно добровольно, меня действительно раздражала его суета. Но время и расстояние постепенно придавали родному городу особое, незнакомое мне прежде очарование.

Единственным человеком, с которым я могла здесь поговорить обо всем, был Тарквин. Несмотря на свой возраст, он рассуждал о многих вещах совершенно так же, как я. Но со дня последнего разговора о Гварнери и моего резкого ответа между нами словно образовалась невидимая невооруженным глазом трещинка отчуждения. Тарквин по-прежнему был крайне учтив, предупредителен, но от былого восторженного интереса не осталось и следа. Он продолжал расспрашивать о секретах старинных мастеров, словно в завуалированной форме, но при этом с не меньшей настойчивостью напоминая о своей просьбе.

Я отвечала так же ровно и спокойно, но была слегка озабочена происходящей на глазах переменой в настроении мальчика. Чем сильнее обида, тем бессмысленнее становятся все мои усилия. Не будет полного взаимопонимания — не будет и успеха.

В субботу я дольше обычного провела перед зеркалом, тщательно подбирая косметику. Из шкафа было извлечено на свет божий облегающее черное платье: раньше я его очень любила, однако не надевала уже по меньшей мере год. Теперь повод, наконец, представился, и это было так здорово! Как будут одеты остальные, я не имела ни малейшего понятия, но надеялась, что по крайней мере лицом в грязь не ударю даже в столь избранном обществе.

Хозяева поспешили заверить меня, что выгляжу я прекрасно, но, пожалуй, самой приятной неожиданностью стала реакция Мэйкинса: даже его обычно туповатая физиономия сейчас выражала нескрываемое одобрение.

Гостиница в Куллин Комбе оказалась невзрачным серым особняком с вполне современными стеклянными дверями. Стоянка перед ней была забита до отказа: здесь можно было встретить все, что побольше ручной тележки, но меньше автобуса.

Внутри царили невероятный шум и толчея. Большой зал гудел, как разбуженный улей. Без надоевших оленьих голов не обошлось и здесь. Стеклянные глаза несчастных животных, похоже, протерли накануне, и теперь они печально взирали на веселившуюся изо всех сил молодежь.

Присмотревшись, я поняла: все опасения относительно платья были совершенно напрасны. Даже холщовое рубище здесь никто не счел бы предосудительным. Половина присутствующих не стала утруждать себя переодеванием после охоты и щеголяла в костюмах для верховой езды, многие молодые люди были в повседневных твидовых пиджаках. У девушек вообще наблюдалась полная демократия: можно было встретить и спортивные брюки, и длинное вечернее платье в блестках.

Родрик Игэн, стоявший у противоположной стены, сразу же заметил меня и начал, активно работая локтями, пробиваться в сторону дверей. Рассечь толпу плавной поступью ледокола бедняге не удалось: его то и дело хватали за рукав, хлопали по плечу, выкрикивали приветствия. Трудно было отыскать человека, с которым он не обменялся бы по пути хотя бы парой слов.

Мое появление тоже не осталось незамеченным. Элегантная незнакомка, южанка, вид более чем независимый. Только вот слово «музыкантша» не было написано у меня на лбу крупными буквами, а жаль: сценические пристрастия этих людей, судя по всему, колебались где-то между поп-группами и духовыми оркестрами.

Игэн сиял самодовольной улыбкой. «Интересно, много ли дичи он подстрелил на охоте? — подумалось мне невольно. — Должно быть, гордится своими трофеями».

Наконец моему незадачливому обожателю удалось вынырнуть где-то сбоку, пожать мне руку и даже проводить к почетному месту у стойки бара. Сидящие вокруг молодые люди громко обсуждали свои охотничьи подвиги и достоинства борзых.

Я усмехнулась про себя, представив на минуту, как сэкономили бы время, потраченное на формальную процедуру знакомства с собеседниками, таблички с именами на их лацканах. На них стоило бы напечатать не «Вас обслуживает…», как у кассиров в банках, а «Вам перемывает косточки…» Гм, неплохая идея? По крайней мере лаконично и честно.

Да, дух бесстыдной сплетни царил здесь, сгущаясь с каждой минутой и становясь почти ощутимым, как сигаретный дым. Не отвлеченные темы, вроде искусства или политики, а личная жизнь соседа — вот что более всего на свете приковывало внимание этой разряженной толпы. Молодые люди взирали на меня со жгучим любопытством, дамы — с плохо скрываемой настороженностью, заранее видя во мне опасную соперницу.

Как только представилась возможность, я во всеуслышание заявила, что не имею ни малейшего представления ни об охоте, ни о рыбной ловле, ни вообще о животном мире Западной Англии. Мне стали поспешно разъяснять на примере висящих на стенах оленьих голов, в какую именно точку должна попасть пуля при метком выстреле. Это меня несколько позабавило. Нет, эти люди определенно не так уж плохи, даже чем-то привлекательны. Недостаток интеллекта с лихвой искупался живостью и простодушием, свойственным провинциалам.

Продолжая болтать, мы гурьбой двинулись в соседний зал, где находился шведский стол. И тут я увидела Лэмберта Эшфорта.

Отвратительный льстец, лицемер, от одного вида которого меня всегда передергивало, он подвизался в лондонских околомузыкальных кругах. Никто не любил его за пристрастие к сплетням и интригам, распространять которые ему помогали обширный круг знакомств и отличная память.

Ухмыльнувшись, он помахал рукой, мне ничего не оставалось, как ответить кивком. Игэн заметил мое движение.

— Знакомый?

— Так… Пару раз встречались в Лондоне, даже не помню, в какой компании. Вы хорошо его знаете?

— Только по имени. Думаю, он здесь у кого-то гостит. Мерзкий тип, правда?

Эшфорт так и не подошел к нам ближе, но его косые взгляды скоро начали действовать мне на нервы. Ни минуты не оставаясь на месте, он перемещался от одной группы к другой с застывшей на лице сладкой улыбочкой, после чего многие головы поворачивались в мою сторону. Можно было только догадываться, какие жареные истории он выкладывал разинувшим рты слушателям.

Я старалась вести себя непринужденно, танцуя то с Игэном, то с его многочисленными друзьями. В конце концов все эти люди вольны думать и говорить обо мне, что им заблагорассудится. Их мнение не значило для меня ровным счетом ничего. Главное на данном этапе — занятия с Тарквином. Если станет совсем уж невмоготу, вернусь в Лондон, и никто обо мне здесь и не вспомнит. Зачем принимать близко к сердцу какие-то досужие разговоры?

Но настроение все равно было непоправимо испорчено. И когда Родрик намекнул, что пора ехать домой, я вздохнула с облегчением.

Мы ехали в машине с открытым верхом. Я с наслаждением вдыхала холодный ночной воздух. От луны остался на небе тоненький светящийся серп. Волшебная ночь.

— Вам понравилось?

— Все было замечательно, — рассеянно ответила я, наглядно представляя при этом, с каким наслаждением вонзила бы острый каблук своей вечерней туфельки в самодовольно ухмыляющуюся физиономию Эшфорта.

— Эта напомаженная макака весь вечер болтала о вас, — словно угадав мои мысли, сказал Игэн. — Какая наглость!

— Он разносит гнусные сплетни обо всех, кого знает. Для него это что-то вроде профессии. Не обращайте внимания.

Узкая улочка протянулась в гору: этим путем мы ехали с Мэйкинсом от станции, но дальше местность показалась мне незнакомой.

— Вы хотите сократить путь?

— Наоборот, я решил, что сейчас самое время подъехать к старому маяку и полюбоваться видом с набережной.

— Ночью, в темноте?

— Да, именно в темноте. Лунная дорожка на канале — неземная красота! — Игэн немного смутился.

Мы остановились на круглой, мощенной булыжником площадке.

— Смотрите вон туда! — воскликнул Игэн.

Я повернула голову, но не увидела ничего, кроме превратившейся в тонкую ниточку луны и россыпи крупных звезд на совершенно черном небосводе. Становилось совсем холодно, я передернула плечами.

— Замерзли? — участливо осведомился мой спутник. Я не отстранилась, когда он обнял меня одной рукой за плечи, потому что была уверена: никаких вольностей он себе не позволит.

Мы еще немного поболтали о прошедшей вечеринке, потом Игэн опять задал вопрос о Веннерах.

— Мое мнение о них не изменилось, — ответила я. — К тому же Тарквин делает заметные успехи, стало быть, мои старания не пропадут даром.

— Странная семейка.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, люди говорят всякое. И уже очень давно. Знаете, как бывает, когда семья на протяжении нескольких поколений живет в уединенном поместье… Возникают самые невероятные легенды, которые тоже передаются по наследству. А Веннеры…

Он достал из кармана пиджака сигареты, протянул одну мне, поднес зажигалку, потом закурил сам, опять положив руку мне на плечи.

— Вы, наверное, не знали, что дом, где сейчас живут Веннеры, не такой уж и старый, построен в начале века. Раньше на его месте был другой.

— И что же с ним случилось?

— Сгорел дотла. Говорят, в 1830 году… — Игэн замолчал.

— Интересно.

— Тогдашний хозяин, предок Веннеров, был человеком жестоким и коварным. Улыбался он редко — только когда умирал кто-нибудь из его недругов, а уж в таковых числилось чуть ли не пол-округи. И вот то ли соседи, то ли собственные слуги так возненавидели его, что однажды ночью подожгли дом. Веннер был один, его жена и дети куда-то уехали — кажется, погостить к родственникам. Он не смог выбраться и сгорел заживо. Так по крайней мере гласит официальная версия.

— Значит, есть еще и неофициальная?

— Мне ее рассказал в, детстве наш слуга, — смущенно улыбнулся Игэн. — Он уже тогда был дряхлым стариком. В этом году как раз будет двадцать лет, как он умер. Так вот, он говорил, что старый Веннер якобы заключил союз с нечистой силой, продал душу дьяволу, чтобы приобрести взамен какие-то сверхъестественные способности.

Будь эта история рассказана там, на вечеринке, в кругу беззаботно веселящейся молодежи, она не вызвала бы у меня ничего, кроме улыбки. Но здесь, в тишине, на каменистой площадке, под черным звездным куполом, рассказ показался почти достоверным. Меня пробрала дрожь.

— Получается, что причиной ненависти, страха стал не отвратительный характер Веннера, а его нечеловеческие способности. Люди боялись, что он способен заколдовать их, возыметь над их бессмертными душами страшную власть. Рассказывают еще, что это был не только поджог, но и преднамеренное убийство. Веннер на миг показался в дверном проеме — горящий, страшный, словно живой факел, — но кто-то из поджигателей толкнул его обратно, в бушующее пламя.

«Вот какие истории рассказывают здешним детишкам на ночь», — подумала я.

С канала подул ледяной ветер.

— Но вы не очень-то верьте этим старинным легендам, — сказал Родрик. — Это ведь было так давно. Конечно, тут есть доля правды. Старый Веннер, должно быть, действительно был далеко не подарок для окружающих, иначе его не ждал бы такой страшный конец. А все его потомки… Ну что о них можно сказать? Если соседи замечали за ними какие-нибудь, пусть даже безобидные, странности, этому придавали особое значение, помня тот давний случай. Здесь, на болотах, вообще распространены всякие невероятные суеверия. Не поверите, еще лет тридцать назад кое-кто считал автомобиль нечистой силой…

— В Лондоне и сейчас многие так считают, потому что от выхлопных газов уже некуда деваться, — я улыбнулась, немного успокоившись. Становилось совсем холодно. — По-моему, нам пора ехать.

Родрик невнятно извинился и завел мотор.

— Вы будете кататься верхом на той неделе? — спросил он, когда мы тронулись с места.

— Думаю, да.

— Тогда, может быть, встретимся во вторник? На обрыве, где мы сидели в тот раз, помните?

— Договорились.

До Лонг Барроу мы домчались быстро. В доме, конечно, уже не светилось ни одно окно! Родрик неловко чмокнул меня в щеку, поблагодарил за «прекрасно проведенный вечер» и уехал.

Дверь, как я и просила, оставили незапертой. Я тихонько прикрыла ее за собой, задвинула засов и в почти полной темноте, держась за перила, двинулась на второй этаж.

Уже на верхней ступеньке мне почудился в глубине коридора какой-то шорох. Я остановилась, прислушиваясь, затаив дыхание, но не услышала ничего, кроме стука собственного сердца.

Добравшись ощупью до своей комнаты, я зажгла свет, перевела дыхание и тут же вздрогнула от неожиданности.

В мое отсутствие здесь явно кто-то побывал. Платье, висевшее на спинке стула, было сдвинуто, книга лежала не на кровати, где я ее оставила, а на столе.

Первым инстинктивным движением было открыть шкаф, где хранился футляр с Гварнери. Слава Богу, скрипка оказалась на месте. Но все белье на полках было перепутано.

Кто это мог быть? В доме находились только старшие Веннеры, Мэри, Тарквин. Еще Мэйкинс и миссис Бартон. Кому из них могло прийти в голову рыться в моих вещах? И зачем? Может быть, в дом пробрался злоумышленник с улицы?

Засыпая, я все еще ломала голову над этой загадкой. Впредь Гварнери придется запирать на ключ.

Глава девятая

Джеймс Веннер посещал церковь нерегулярно. Что касается Мэри — она, напротив, не пропускала ни одной воскресной службы. Даже когда Мэйкинс по каким-либо причинам не мог ее отвезти, она добиралась до церкви на велосипеде.

После вечеринки в гостинице я проснулась позже обычного. Миссис Бартон, входя в комнату с чашкой чая на подносе, сообщила, что Веннеры уже уехали в церковь.

— Может быть, они пригласят сегодня к обеду викария, — добавила она. — Для такого важного гостя у меня уже запекается в духовке превосходная телятина. Пусть покушает как следует, кто же ему еще приготовит.

— Викарий не женат?

— Вдовец, его жена умерла уже лет десять тому назад. С тех пор он живет в своем домике один-одинешенек. Раз в три дня приходит женщина из соседней деревни, прибирается в доме и готовит. Впрочем, он довольно неприхотлив в еде, все деньги тратит на книги.

Веннеры в самом деле пригласили священника — высокого, сутуловатого человека с неестественно тонкой шеей, беззащитно выглядывающей из накрахмаленного белоснежного воротника, и впалыми, как после тяжелой болезни, щеками. При столь некрасивой, даже отталкивающей внешности меня приятно поразил голос гостя: глубокий, выразительный, выдававший незаурядного оратора. Такой человек способен убеждать: он приковывает внимание слушателей, не заигрывая с ними и не расточая лишнего елея.

Викарий поздоровался со мной очень доброжелательно. По-видимому, Веннеры успели по дороге рассказать обо мне, потому что он тут же заговорил о моем отце. Выяснилось, что, путешествуя по Европе, он слышал его игру дважды: в Лондоне и в Германии. За разговором выяснилось, что викарий неплохо разбирается в классической музыке и особенное предпочтение отдает, как, впрочем, и многие священники, органу.

— Я знал, что вы найдете общую тему для разговора, — пробасил Веннер. — Мы-то люди простые, в музыке не искушенные. Вот Тарквин — настоящий талант.

После обеда — к восторгу миссис Бартон викарий, отведав ее деликатесов, попросил добавки — мы вышли немного прогуляться. Веннеры предпочли остаться дома.

День выдался пасмурный, хотя дождь, грозивший хлынуть с самого утра, так и не собрался. Мы молча шли некоторое время по дорожке. Викарий, сгорбившись, сосредоточенно глядел под ноги. Наконец он спросил:

— Долго вы собираетесь здесь оставаться?

— Еще не знаю. Все будет зависит от Тарквина. Моя заветная цель — дать мальчику понимание настоящей музыки, ее волшебства. Пока этого не произойдет, я останусь у Веннеров.

Мы прошли еще несколько шагов молча.

— Зимой здесь невероятно скучно и одиноко, — сказал викарий. — Особенно для такой молодой девушки, как вы. Вам следует как можно больше общаться с ровесниками, разделяющими ваши интересы.

— Этим я и занималась до тех пор, пока не осознала, что нуждаюсь для разнообразия совсем в других людях и другой обстановке.

— Понимаю. Такое желание возникло у вас после смерти отца. — Он взглянул на меня умными, проницательными глазами из-под кустистых бровей. — Да-да, я знаю о вас гораздо больше, чем вы думали. Ведь круг любителей музыки не так уж и велик. Один мой хороший друг сообщил о вашем приезде. Он очень беспокоится о вас и просил присматривать за вами.

Викарий назвал имя хорошего знакомого моих родителей, который устроил мне приглашение в Лонг Барроу.

— Очень любезно с вашей стороны, — довольно резко ответила я, — но вряд ли я здесь буду нуждаться в чьей-либо помощи.

— Даже в Божьей? — тихо спросил он.

Я почувствовала, как медленно заливаюсь краской.

— Простите. Наверное, мне не стоило так говорить. Я уже вполне освоилась здесь и не могу представить, что мне вдруг будет кто-то серьезно угрожать. Разве что погода надолго установится совсем уж отвратительная и кошмарная, но тут уже мне не к кому будет взывать о помощи, — я улыбнулась, пытаясь обратить разговор в шутку. Однако лицо викария оставалось абсолютно серьезным.

— Большинство неприятностей, которые подстерегают нас в жизни, переносятся столь тяжело именно в силу своей неожиданности. Если с вами вдруг произойдет нечто совсем непредвиденное, вы всегда можете найти меня в церкви или в моем доме — он находится рядом. В любое время. А если меня вдруг не окажется на месте, на телефонном коммутаторе вам сообщат, где я нахожусь.

Мы свернули на дорогу, огибавшую овраг. В словах викария таилось нечто большее, нежели обычная любезность. Ведь и Родрик Игэн поспешил предостеречь меня от какой-то непонятной опасности.

— Не хотите ли вы сказать, что со мной может что-то произойти? — спросила я.

— О нет. Я только хотел бы обратить ваше внимание на то, что местность здесь дикая и пустынная, на несколько миль вокруг — никакого жилья и людям, живущим среди болот, издавна приписывают некоторые… как бы это выразиться… странные качества.

— Это касается Веннеров?

— Ничего конкретного я, к сожалению, сказать не могу, — викарий беспомощно развел руками. — Их род живет в нашей, местности с незапамятных времен. Конечно, как и о многих других, об их семействе ходили разные слухи — правдоподобные или не очень…

— Например, о том, что один из Веннеров был сожжен заживо?

— Вам уже рассказали? — викарий удивленно приподнял брови.

— И не только это. Официально считается, что покушение было устроено из-за его дурного характера, но все говорят о его союзе с нечистой силой.

— Чем древнее легенда, тем большим количеством красочных подробностей она обрастает. Как бы то ни было, убийство совершили бессердечные люди, преступники. Или вы так не считаете?

— Мне кажется, что если эти люди действительно видели в старом Веннере угрозу для себя и своих детей, их действия можно в какой-то мере оправдать. Они защищались.

— Вы верите в существование добра и зла? — неожиданно спросил викарий.

— Разумеется.

— И вам приходилось встречать в своей жизни людей, которых вы могли бы назвать абсолютно безупречными, не имеющими недостатков?

Я задумалась.

— Да, даже нескольких.

— Значит, вам очень повезло. А людей, которые воплощали бы абсолютное зло?

— Думаю, что нет. Грубые, подлые, ненадежные — но абсолютных злодеев среди них не было.

— Однако если существует абсолютное добро, должна существовать и его противоположность. Свет немыслим без мрака.

Я не могла понять, к чему он клонит.

— Носители зла находятся среди нас и ничем не отличаются от обычных людей. Они скрываются под вполне благопристойными масками. Мы привыкли видеть в них только внешнее, не подозревая, что кроется за этой оболочкой.

— Но какое отношение все это имеет к нашему разговору? Вы ведь хотите выразиться более определенно, не правда ли?

— Я хотел сказать только то, что сказал. Здесь, на болотах, порой происходят странные события, которым нельзя найти разумного объяснения. В душах людей живут многовековые представления, которые нелегко разрушить… В общем, я вас предупредил. Обращайтесь прямо ко мне.

О Веннерах мне так и не удалось узнать ничего нового — ни об их прошлом, ни о настоящем. Викарий упорно уходил от ответа и, когда мы возвращались к дому, перевел разговор к органным концертам, на которых побывал в Лондоне. Я подхватила эту тему, мы о чем-то заспорили, и беспокойство, вызванное его загадочными недомолвками, постепенно прошло.

Веннеры намеревались подвезти викария прямо к вечерней службе, и я решила поехать с ними. За час до отъезда миссис Бартон подала в гостиную чай, за беседой мы не заметили, что уже почти опаздываем. Пришлось поторопиться. Садясь в машину, я увидела в дверях Тарквина, махавшего нам рукой.

Не успели мы выехать на дорогу, как случилась неприятность: спустило колесо.

— Извините, господин викарий, — буркнул Мэйкинс, выбрался из машины и, осмотрев поломку, сообщил:

— Разбитое стекло. Что за люди?! Выбрасывают пустые бутылки прямо в окно! Лень, видите ли, доехать до мусорного бака!

— Как долго мы задержимся? — спросил викарий.

— Думаю, минут на двадцать, не больше. У меня есть запасное колесо.

— Ах, какое недоразумение! — заворковала миссис Веннер. — Если бы мы выехали чуть раньше! Теперь вы опоздаете из-за нас, господин викарий.

— Не так уж и опоздаем, если управимся за двадцать минут. Еще нагоним, — заявил Веннер. — Что вы думаете насчет этого?

— Подводить людей не в моих правилах. Может быть, меня кто-нибудь подвезет? Я попробую поймать попутную машину.

— Боюсь, это будет очень нелегко сделать.

— Тогда я должен хотя бы предупредить, что задерживаюсь. Прихожане будут волноваться. В церкви есть телефон.

— Мы же в пяти минутах от дома, — быстро сказала я, открывая дверцу. — Ничего нет проще, чем сбегать и позвонить.

Добежать до дома действительно не составило для меня труда. Переведя дыхание, я поднялась на второй этаж и с удивлением заметила, что дверь в мою комнату распахнута настежь. На кровати сидел… Тарквин. В руках он держал Гварнери, а на полу лежал открытый футляр.

Глава десятая

Прошла по меньшей мере целая минута, прежде чем ко мне вернулся дар речи. Пораженная увиденным, я молча стояла в дверях. Рука механически шарила в сумочке: ключ от шкафа мог находиться только там. Я прекрасно помнила, как перед уходом заперла шкаф, в этом не могло быть никаких сомнений. Как мальчик мог вытащить скрипку? Неужели он и был таинственным злоумышленником, залезшим в комнату вчера вечером?

Столбняк постепенно проходил, уступая место возмущению. Как бы Тарквину ни хотелось потешить свое самолюбие, подержать в руках знаменитый инструмент, он достаточно умен, чтобы понимать: скрипка имеет для меня совершенно особое значение, и я отнюдь не из прихоти охраняю ее от досужего взора. И все же при первой же возможности он, как воришка, прокрался в чужую комнату, открыл чужой шкаф. Если бы не лопнувшее колесо, я ничего не узнала бы или, обнаружив по возвращении странный беспорядок, опять оказалась в глупом положении.

Тарквин не слышал моих шагов и был уверен в своей безнаказанности. Его красивое, тонкое лицо исказила неприятная усмешка, он слегка повернул голову, и наши взгляды встретились.

На какую-то долю секунды глаза его округлились от ужаса, но он успел взять себя в руки и как ни в чем не бывало улыбнулся, превратившись в прежнего Тарквина — славного, умного, вежливого мальчика.

— Не сердитесь на меня, — вкрадчиво произнес этот ангелок, поднимаясь с кровати. — Меня до глубины души потрясло все, что вы рассказывали об этой прекрасной скрипке. Я должен, обязательно должен был взглянуть на нее.

— Как ты ее нашел? — я еле сдерживалась, чтобы не закричать на него.

— Не так уж трудно догадаться, что она лежит именно ъ шкафу. Где же ей еще быть?

— Но шкаф был заперт.

— О нет, вы ошибаетесь! Он был открыт, — Тарквин смотрел на меня широко раскрытыми, абсолютно честными глазами.

— Ключ у меня в сумочке.

Я открыла сумочку, лихорадочно порылась в ней, роняя на пол какие-то мелочи, и, наконец, извлекла с самого дна ключ:

— Вот, убедись!

— И вы уверены, что заперли шкаф перед уходом? Вы вытащили ключ, но повернуть его забыли.

Слова Тарквина звучали так убедительно, что где-то внутри у меня зашевелился червячок сомнения: нужно было перед уходом еще раз проверить замок, ведь ключ мог повернуться и вхолостую. Почему-то вспомнилось, какие адские муки мне пришлось в свое время испытать, сидя в театре или кино, на протяжении двух часов терзаясь сомнениями — выключен ли дома газ, закрыт ли кран в ванной?

— Если бы вы в самом деле заперли замок, посудите сами, как я смог бы его открыть? Вы же видите, что ключа у меня нет.

— Пусть так, но какое право ты имел входить в комнату в мое отсутствие и рыться в моих вещах? — ледяное спокойствие Тарквина привело меня в ярость.

— Кто вам сказал, что я рылся в них? Я всего лишь открыл незапертый шкаф, вынул футляр и не смог удержаться от искушения подержать в руках Гварнери. Да, я действительно виноват. Так поступать нехорошо… Но скрипка такая замечательная. Почему вы упорно отказываетесь на ней играть?

— Может быть, ты станешь отрицать и свое присутствие в этой комнате вчера вечером? Могу сказать, что оно тоже не осталось незамеченным!

Я слишком поздно поняла, что допустила досадную ошибку. Нужно было не задавать вопросы, а сразу переходить в наступление. К сожалению, мне не хватало доказательств.

— Разумеется, я это отрицаю, мисс Оршад. Как вы могли подумать обо мне такое? Зачем я, по-вашему, сюда заходил?

Ответить на это мне было нечего. Не могла же я сказать: «Чтобы украсть мою скрипку, маленький негодяй». А вдруг вчера в комнате побывал кто-то другой, этого ведь тоже нельзя полностью исключать…

— Как вы могли предположить? Неужели я способен на такое? — в голосе Тарквина звучало искреннее удивление.

— Тебе нечего здесь делать. Положи, скрипку на место и больше — слышишь?! — не прикасайся к ней. Твои родители сказали бы на моем месте то же самое.

— Я умоляю вас, мисс Оршад, не говорите ничего моим родителям. Я не хотел ничего плохого, — глаза Тарквина наполнились слезами. — Родители ужасно расстроятся, если узнают, что я вас чем-то обидел. Они вас так уважают, мисс Оршад, и я не хочу, чтобы из-за этого недоразумения… Пожалуйста, забудьте об этом случае.

В его голосе теперь звучал не страх, а — как ни трудно было этому поверить в такой ситуации, — скрытая угроза. Он словно предупреждал меня: в случае чего можно будет все повернуть по-другому, и еще неизвестно, кого посчитают виновным… Это было уже выше моих сил.

— Сейчас же убирайся отсюда! — я сжала кулаки.

Тарквин осторожно положил скрипку в футляр и медленно, с гордо поднятой головой прошествовал к двери. На пороге он обернулся:

— Ведь вы им ничего не расскажете?

— Посмотрим, — без прежней уверенности ответила я, хотя для себя уже твердо решила ничего не говорить Веннерам. Зачем? Что мне это даст?

Предположим, я скажу, что Тарквин решился тайком взглянуть на знаменитую скрипку, о которой я ему столько рассказывала. Они согласятся со мной, что нельзя без спроса заходить в чужую комнату, только и всего. Я не смогу доказать ни его вчерашнее посещение комнаты, ни наличие у него второго ключа от моего шкафа.

Я убрала Гварнери, закрыла шкаф и на этот раз точно убедилась, что он действительно заперт. После этого я пошла в кабинет Веннера, сняла телефонную трубку и, пока несколько раз набирала номер, слышала какой-то громкий треск, частые гудки, помехи. Подошли к телефону не сразу, голос в трубке был далеким, как будто с другого полушария.

Я попросила соединить меня с приходским коммутатором. После непрекращающихся помех снова отозвалась телефонистка на станции:

— Никто не подходит. Наверное, они уже на вечерней службе.

Пришлось рассказать о случившемся по дороге происшествии.

— О, тогда подождите минутку.

Я отстранила трубку от уха: очень уж действовал на нервы этот треск.

— Все в порядке, — отрапортовала телефонистка минут через пять. — Я передала, что викарий задерживается.

— Каким образом? Вы дозвонились до церкви?

— Нет, еще проще. Я позвонила Джиму Руди, кузнецу, он все равно в это время торчит дома. Он поедет на велосипеде и предупредит прихожан, не волнуйтесь.

— Спасибо за ваши старания.

— Не за что, мисс Оршад. Всегда рада вам помочь.

Немного озадаченная тем, что даже на коммутаторе знают мое имя, я повесила трубку. Странно, ведь я и не думала представляться. Похоже, я становлюсь популярной личностью в округе.

Потушив свет в кабинете, я вернулась в свою комнату. От мысли о Тарквине опять стало не по себе. Может быть, стоит еще раз поговорить с ним?

Уже прикрывая дверь, чтобы подняться на третий этаж, я услышала звуки скрипки. Во время занятий Тарквина лучше было не беспокоить.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я села за стол и принялась набрасывать письмо Памеле. До сих пор я регулярно получала от нее письма по вторникам, с утренней почтой, и тут же, не откладывая, отправляла ответ. Сегодня было только воскресенье, но ждать еще два дня совсем не хотелось. Изложение всего происходящего на бумаге оказало на меня поистине целебное воздействие.

О Родрике Игэне я уже рассказывала в предыдущем письме. Теперь я решила написать о вчерашней вечеринке, беседе с викарием, странных слухах, связанных с Лонг Барроу, и, наконец, о сегодняшнем случае с Тарквином, о моих подозрениях.

Веннеры вернулись прежде, чем я успела закончить письмо. Пришлось убрать его в ящик стола.

Спускаясь по лестнице, я невольно подняла голову: скрипка звучала еще громче и настойчивее. Значит, Тарквин специально упражнялся при открытой двери, чего раньше никогда не случалось. Весь дом должен был слышать, как усердно он занимается.

Глава одиннадцатая

Понедельник прошел без особых происшествий. С хозяевами я виделась лишь за обедом и ужином и не слишком огорчалась этому.

Последние дни я настороженно присматривалась к поведению Веннеров, пытаясь уловить перемену в их отношении ко мне, но, разумеется, ничего не замечала и ругала себя за излишнюю мнительность. Супруги пребывали в пасмурном расположении духа, что легко объяснялось внезапной переменой погоды. Солнце не показывалось, дул ветер, снова моросил дождь.

Тарквин занимался с небывалым, поистине сверхъестественным усердием. Он ни словом не обмолвился о вчерашнем происшествии. Я также хранила молчание, поощряя его рвение.

После ужина я рано ушла из гостиной, сославшись на головную боль, и по приемнику, приобретенному в Куллинтоне, слушала фортепианный концерт.

Во вторник с утра я была немного озадачена: не пришли письма ни от Памелы, ни от Арманда. Мой пылкий поклонник обычно писал мне по нескольку раз в неделю, и я — каюсь — порой откладывала его послания непрочитанными, однако сегодня мне их почему-то не хватало.

Почта доставлялась в Лонг Барроу так же, как и во все близлежащие поместья. Возле дороги стоял столб с ящиком. Одна его дверца открывалась для исходящей корреспонденции, другая — для входящей, между ними располагалась прорезь, куда клали квитанции для оплаты почтовых расходов.

Мэйкинс или кто-нибудь из Веннеров, когда приходилось ехать в город по делам, забирали с собой исходящую почту. Каждое утро письма привозил почтальон, но до моего приезда он нечасто подъезжал прямо к дому: не хотел делать крюк. Веннеров это, собственно говоря, не очень беспокоило — миссис Веннер и Мэри получали весточки от дальних родственников только по праздникам; хозяин имел обыкновение отвозить деловые записки или счета в город собственноручно. Остальная почта состояла в основном из газет.

Тарквину время от времени приходили посылки из книжного магазина в Куллинтоне но он никогда не распечатывал их сразу, а поспешно уносил к себе в комнату. Когда я однажды частью из любопытства, частью из вежливости поинтересовалась, какие книги он заказывает, он довольно уклончиво ответил, что это литература, необходимая для занятий.

Итак, настроение было испорчено с самого утра. Это не укрылось даже от простодушного Игэна: завидев его издали, я кокетливо улыбнулась, однако обмануть его не удалось.

— Доброе утро, мисс Оршад! Вы сегодня изволили встать не с той ноги?

— О, нет… Просто письмо, которого я так ждала, почему-то не пришло.

— Надеюсь, это письмо не от моего более счастливого соперника?

— Нет, от подруги, с которой мы вместе снимали квартиру.

— Счастливая девушка, она имела возможность видеть вас целыми днями! — Игэн улыбнулся, но тут же посерьезнел: — Я, честно говоря, надеялся увидеть вас позавчера в церкви. Все знали, что Веннеры приглашали к обеду викария и должны были подвезти его к вечерней службе.

— Да, мы собирались приехать все вместе, но по дороге случилось нечто непредвиденное… — я вкратце рассказала о лопнувшем колесе. — Кстати, я и не предполагала, что вы так рьяно посещаете церковь.

— Нужно же соблюдать приличия. У бедняги викария серьезные проблемы. С тех пор как в домах появились телевизоры, вечернюю службу почти не посещают: зачем куда-то тащиться на ночь глядя, когда можно сидеть, развалившись, у собственного камина и до одурения глазеть старые вестерны или рекламные ролики. Но, впрочем, церковь тоже не так уж и бесполезна: где еще встретишься и поговоришь с друзьями?

Я задумалась, принадлежу ли и я к этим самым «друзьям» — должно быть, это очень избранный круг.

— Ну конечно, где еще можно посплетничать вдоволь, как не в церкви? Даже телефонистка на коммутаторе, и та уже знает мое имя, хотя я ее в глаза не видела.

— Наша Мэгги? — Игэн рассмеялся от души. — Да она знает все, о чем кто-нибудь из нас в радиусе десятков миль имел неосторожность сболтнуть по телефону, и вы — не исключение.

— Вы хотите сказать, что меня уже обсуждают по телефону?

— Вас это удивляет? В болотной глуши вдруг появляется красивая девушка, повидавшая весь мир. Вы думаете, ваш приезд прошел незамеченным?

— Я и не знала, что пользуюсь такой популярностью.

— Только не подумайте, что это сплетни. Так, безобидная болтовня.

— Интересно, о чем?

— Разные глупости. Не стоит обращать внимание… Давайте поедем наперегонки вон до того дерева, — Родрик пригнулся к гриве своего скакуна и сжал в руке уздечку. Я неохотно тронулась с места.

К финишу мы пришли одновременно, и довольный Родрик тут же взял с меня обещание пойти с ним в четверг вечером в кино. Он сказал, что обязательно позвонит накануне.

В голову мне пришла странная мысль взять с собой и Тарквина, но говорить об этом я пока не стала. Вряд ли Родрик будет в восторге, хотя сама по себе идея не так уж и плоха — может быть, забудется то воскресное недоразумение. К тому же очень вероятно, что Тарквин сам откажется идти с нами.

Однако, к моему немалому удивлению, Тарквин охотно согласился. О кино я ему сообщила только в четверг утром. Перед этим он два дня усердно, хотя и без прежнего воодушевления, занимался, и, право же, следовало поощрить такого примерного ученика.

Перед приходом Игэна я как раз закончила письмо и опустила его в ящик. Ни от Памелы, ни от Арманда весточки так и не пришло. Это начинало меня серьезно беспокоить.

Мистер Веннер буквально затащил Игэна в дом, чтобы, по его собственному заявлению, принять стаканчик для бодрости. Бедняге ничего не оставалось, как опорожнить целый бокал виски. После этого я преподнесла ему еще один сюрприз: мы отправляемся в кино втроем. Ошарашенный Родрик без особой радости согласился и с вымученной улыбкой подтвердил, что это просто замечательная идея.

От второго бокала Игэн вежливо отказался, и мы вышли на улицу. Тарквин, сейчас больше похожий на милого шалуна, чем на не по годам серьезного вундеркинда, забрался на заднее сиденье спортивной машины и всю дорогу молча глазел по сторонам.

— Фильм идет в центральном кинотеатре, прямо рядом с гостиницей, — сообщил Игэн, когда мы подъезжали к городу.

Я тут же вспомнила неприглядное сооружение, чем-то напоминавшее казарму — серое, покосившееся, с окнами, затянутыми проволочной сеткой от мух, такой дырявой, что она давно уже перестала выполнять свое прямое назначение. Казалось, что этот сарай, несмотря на свое громкое название, рассыплется от первого же порыва ветра. Однако, судя по всему, ему предстояло служить городу еще долго.

Невелико удовольствие сидеть в полупустом зале — ведь зрителей во всем Куллинтоне едва ли наберется на несколько рядов, даже если они захватят с собой всех домочадцев, включая дряхлых стариков и грудных детей. От этой мысли я поежилась. Но опасения оказались напрасными: еще издали мы увидели, что стоянка, как и в субботу, забита почти до отказа. Не лучше обстояло дело и с местами в зале. Однако находчивому Родрику удалось заранее взять билеты на лучшие кресла: в предпоследнем ряду, в середине, к тому же мягкие — в то время как почти половина зрителей довольствовалась деревянными стульями, а перед самым экраном вообще стояли две длинные скамьи без спинок. Их облепила, визжа и толкаясь, детвора всех возрастов.

В зале было шумно. Вновь пришедших встречали радостный гомон, смех.

Наше появление, похоже, произвело еще больший эффект. Игэн с кем-то негромко поздоровался, Тарквин помахал рукой, даже я кивнула, увидев нескольких человек, знакомых по субботней вечеринке. Нам отвечали, но при этом меня охватило странное чувство, словно вокруг нас тут же образовалась незримая стена отчуждения. Размышляя над этой загадкой, я пробралась вслед за спутниками на свое место, и сразу же погас свет.

На экране засветилось неровное пятно проектора — столь же ветхого, как и здание. С первых рядов громко засвистели, затопали ногами.

Комедийный фильм оказался весьма почтенного возраста. Первые десять минут я, прикрыв глаза, чтобы не видеть происходящее на экране, ломала голову над тем, что же заставило всех этих людей поздно вечером, под дождем ехать в городок. Неужели жгучее желание в двадцатый раз посмотреть довольно-таки посредственную комедию? Удивительно, но в положенных местах в публике раздавались взрывы хохота и никто, кроме меня, не скучал.

Поразмыслив, я пришла, как мне показалось, к верному решению. Все сказанное недавно Родриком о церкви можно было точно с таким же успехом отнести и к кинотеатру. Сам фильм, его содержание не имели почти никакого значения для собравшихся. Большинство местных жителей вели очень уединенный образ жизни; деревушки порой находились на расстоянии нескольких десятков миль друг от друга. Общаться с соседями приходилось нечасто, особенно женщинам, постоянно занятым детьми и хозяйством. Вполне объяснимо, что никто не желал упускать возможность поболтать со знакомыми, узнать последние новости.

Пленка рвалась, в зале зажигали свет, и сразу возобновлялось шушуканье. На нас оборачивались, кое-кто с нескрываемым любопытством. Без сомнения, наши персоны интересовали почти всех присутствующих. Я не ошиблась: интерес был каким-то недобрым, настороженным. И конечно, все это из-за меня — чужой, приезжей. Смешно было даже представить себе, что простодушный Игэн, знакомый почти всем присутствующим с детства, или — тем более — одиннадцатилетний Тарквин вызвали такое отношение!

Ну и публика! Может быть, вообще не стоило соглашаться на приглашение?

Фильм наконец закончился, из репродуктора полилась музыка. Люди поднимались с мест медленно, чинно и совсем не думали устремляться к дверям, как это обычно бывает в лондонских кинотеатрах. В фойе тоже никто не спешил — разве что несколько мужчин, сразу бросившихся к буфету, где продавалось спиртное.

Игэн торжественно представил меня как «мисс Оршад из Лондона, знаменитую скрипачку, которая согласилась временно давать уроки Тарквину Веннеру». Вокруг нас собралась небольшая группка, меня разглядывали, как музейный экспонат. Игэну это, судя по всему, льстило, он подводил меня все к новым и новым знакомым. За нами молча, с присущим ему спокойным достоинством следовал Тарквин.

Через несколько минут мои сомнения развеялись, с души свалился тяжелый груз: все, к кому мы подходили, вели себя более чем доброжелательно. Значит, враждебные взгляды были обращены не на меня. Но тогда на кого же? Не может быть, чтобы на Игэна!

Несколько друзей Родрика повели нас в бар гостиницы. Я растерянно обернулась, не находя рядом Тарквина.

— Он подождет нас в фойе. Не беспокойтесь, — заверил меня Игэн. — Детям в баре не место.

По-своему Родрик был прав. Действительно, маленький мальчик, целый час сидящий в холодном пустом фойе, — картина довольно жалостливая, однако, с другой стороны, Тарквин с раннего детства сознательно обрек себя на одиночество и ни в чьем присмотре не нуждался.

Отпивая маленькими глотками легкий коктейль, я невольно прислушивалась к разговорам присутствующих. Сначала меня просто забавлял грубоватый местный диалект, затем я постепенно начала улавливать обрывки фраз, которые, как оказалось, имели отношение и ко мне.

— Он не появлялся в городе уже целый год — с тех пор, как бросил школу, вот что я вам скажу. Наш сынишка Фред, как его увидел, сразу хотел встать и уйти, да я не пустил…

— Правильно, они там все со странностями. Эллен их тоже боится.

— А вот девушку жалко, она-то тут ни при чем, — вмешался еще один мужской голос. — По-моему, наоборот, очень даже миленькая. Не такая заносчивая, как все эти бездельники-лондонцы.

— Ишь ты, успел разглядеть, старый бабник!

Раздался взрыв смеха.

В этот момент кто-то из друзей Игэна задал мне ничего не значащий вопрос, я отвлеклась от чужой беседы, но услышанное не выходило из головы.

Кого так испугались незнакомые мне Фред и Эллен? И с какой стати я вдруг вызываю жалость? И как мог быть устрашением для одноклассников Тарквин — такой тихий, прилежный, совсем не похожий на драчуна?

Ответы приходили так же медленно, как и мучившие меня столько дней вопросы. Странные мелочи, случившиеся в Лонг Барроу, которые я склонна была приписывать своим расстроенным нервам, не менее странным образом выстроились в логическую цепочку. Предупреждения со стороны Игэна… Недомолвки викария… Что же будет?

Глава двенадцатая

Писем для меня не было и на следующее утро. Странно. Если даже допустить, что вечно занятая Памела не нашла времени черкнуть хотя бы пару строчек, то уж страдающий Арманд забыть обо мне никак не мог.

Настроение совсем испортилось. Весточки от лондонских друзей стали с некоторых пор единственной нитью, связывавшей меня с внешним миром. Однако оставался еще один способ связи, который раньше почему-то не приходил мне в голову — телефон! Из кабинета Веннера звонить было бы неудобно: кто-нибудь из домашних мог подслушать. Лучше дождаться субботы, когда все семейство соберется за покупками в Куллин Комб, и заказать разговор там.

В ночь на субботу я спала хуже обычного, проснулась с тяжелой головой и противным ощущением сухости во рту. Чтобы стряхнуть обрывки кошмарного сна, пришлось несколько минут полежать неподвижно: какой-то ужасный скрежет, похожий на беспорядочное дерганье скрипичных струн, продолжал навязчиво звенеть в ушах.

Я с трудом заставила себя встать — обычно в это время Веннеры уже начинали собираться в дорогу — и спуститься в столовую. Там сидела одна Мэри.

До сих пор нам ни разу не приходилось разговаривать наедине. Все мои попытки к сближению Мэри пресекала, считая меня абсолютно чужой в доме, а однажды даже демонстративно поднялась и вышла из комнаты, чтобы показать, что ей до меня нет никакого дела.

— Родители еще не вставали? — нерешительно спросила я.

— Все уже уехали.

— Так рано? Куда?

— В Куллин Комб за покупками, у отца там еще какие-то дела.

— Как жаль, я тоже хотела поехать.

— А они не собирались брать вас с собой, — выражение лица Мэри оставалось совершенно непроницаемым.

— Как же так? — у меня перехватило дыхание.

— Мне они ничего не сказали, но, судя по всему, очень спешили уехать, пока вы не проснулись. Уже целый час прошел, как они уехали.

— И Тарквин с ними?

— Конечно.

— Значит, без меня, — тупо пробормотала я, направляясь к газовой плитке, на которой обычно подогревался завтрак. Приподняв крышку сковородки, я увидела застывший полумесяц недоеденной яичницы с белыми каплями жира. Кофейник на соседней конфорке был чуть теплым.

— Миссис Бартон тоже уехала?

— Этого я не знаю. Если так хотите есть, приготовьте себе что-нибудь сами.

Голос Мэри по-прежнему звучал вяло и безучастно, но в ее невыразительных серых глазах я вдруг увидела нечто новое: высокомерие. Да, каким бы невероятным это ни казалось: сгорбившаяся, непричесанная, закутанная до подбородка в старый застиранный халат, она чувствовала свое превосходство и смеялась надо мной.

— Но должна же быть какая-то причина, по которой они не захотели меня взять? — я начинала выходить из себя. — Ведь я предупредила их с вечера. Почему мне ничего не сказали? Вы наверняка что-то знаете!

— Слишком хорошо вы обо мне подумали. Я знаю не больше вас. Меня просто не посвящают в семейные дела, понимаете? Для них я вообще не человек, а так, пустое место. Бесполезное существо, лишенное всяких талантов. К тому же некрасивое. Не то что Тарквин… Я здесь лишняя, — Мэри внезапно вскочила. — Да что я тут изливаю вам душу, вы все равно не поймете. С вами-то такого никогда не было и быть не могло! Вы свободны, видели мир. Вы знаете, что такое любовь!

Смешанное чувство страха и жалости охватило меня: бессловесная, незаметная Мэри кричала, тряслась всем телом, стучала кулаками по столу.

— Вы и представить себе не можете, что значит, торчать всю жизнь в этой унылой дыре, как в клетке, и быть приживалкой в собственной семье. Нет, меня не морят голодом, не гонят на улицу, но для них я не больше, чем ходячее пугало — без мозга, без сердца, без души. Не дай Бог вам испытать такое…

Закрыв лицо руками, Мэри выскочила из комнаты. Дверь захлопнулась.

Потрясенная услышанным, я не знала, что делать дальше. В доме и в самом деле творилось что-то непонятное.

Памела, только Памела. Срочно позвонить ей, рассказать все, попросить совета и утешения, иначе я сойду с ума.

Однако кабинет Веннера оказался заперт. Я несколько раз повернула дверную ручку — тщетно.

Оставалось ехать в Куллинтон и звонить из гостиницы. Быстро натянув вельветовые брюки, в которых обычно каталась на лошади, и спортивные туфли, я выбежала во двор. Но тут меня подстерегало новое препятствие.

Нижние половинки дверей конюшни тоже оказались заперты. Вместо ржавого засова, который легко отодвигался как изнутри, так и снаружи, на них красовался новенький амбарный замок.

Мой пони увидел меня и приветствовал тихим ржанием. Я перебралась через дощатую загородку, потрепала его за гриву. Бедный маленький пони, как и я, оказался в ловушке: судя по тому, как нетерпеливо переступал он копытами, ему тоже хотелось на волю.

Я просто отказывалась верить своим глазам. Запертая дверь кабинета — это неудивительно: вполне возможно, что Веннер не любит оставлять его открытым. Но двери конюшни… Неужели и поездки верхом для меня теперь были под запретом?

Замки на конюшне предназначались только для меня, в этом не было ни малейшего сомнения. Значит, хозяева решили не выпускать меня из дома. По какой причине?

Из темного угла конюшни раздался тихий писк. Осторожно ступая, я пробралась между разбросанных мешков и увидела лежащую там полосатую кошку, которую уже не раз встречала во дворе. Пять разноцветных котят слепо тыкались в нее мордочками.

Кошка вытянула шею и громко заурчала, когда я погладила ее. Она не возражала и против того, чтобы я осторожно прикоснулась кончиками пальцев к ее пушистым малышам.

Хоть два живых существа во всем доме были рады моему присутствию — лошадь и кошка… Однако я слишком замешкалась, терять время впустую больше нельзя. В Куллинтон придется идти пешком. Не так уж и страшно, подышу воздухом. В моем распоряжении целых полдня, раньше обеда хозяева точно не вернутся. Вспомнив о тоскливой обязанности встречаться с ними за общим столом, я снова пришла в ярость. На этот раз пообедаю в гостинице. И ничего не буду рассказывать. Слишком большая честь для этой семейки — слышать мои жалобы и видеть мое раздражение. Надо показать, что мне нет никакого дела до них и их дурацких запретов.

Перед уходом я, поколебавшись с минуту, все же подошла к комнате Мэри и крикнула:

— Я ухожу в Куллинтон!

Ответа не последовало. За дверью царила мертвая тишина.

Дорогу в Куллинтон я знала по нашим многочисленным поездкам. Идти было недалеко, чуть больше часа. Я решила сократить путь и двинулась через невысокий холм, который огибала дорога. Однако подъем оказался круче, чем это представлялось из окна машины. Мышцы болели от непривычной нагрузки, сердце стучало, как у бегуна на длинные дистанции.

Я ожидала, что с вершины холма увижу городок, как на ладони. Не тут-то было: до самого горизонта передо мной тянулась заросшая травой равнина, за ней виднелся очередной холм.

Спускаясь по склону, я несколько раз оступилась. Пришлось замедлить шаг: здесь запросто можно было вывихнуть ногу, не заметив торчащего из земли камня или поскользнувшись на влажной траве.

Идти по ровному месту оказалось не легче, чем карабкаться в гору. Местами земля была мягкой и вязкой, прилипала к подошвам, то и дело попадались лужицы, подернутые непросохшей серой тиной. Сначала я неловко перескакивала с одного твердого островка на другой, но быстро запыхалась и поняла, что придется идти напрямую: времени оставалось совсем мало. И тут, к моей досаде, правая нога, только что ступившая на сухое с виду место, увязла по щиколотку. Инстинктивно, не раздумывая, я перенесла всю тяжесть тела на левую ногу, но она предательски соскользнула в ту же ямку.

От прикосновения холодной скользкой тины мне стало жутко, в горле застрял испуганный крик. Ноги мгновенно увязли почти по колено, и их продолжало с неудержимой силой затягивать. Все попытки освободить хотя бы одну оказывались тщетными: другая при этом уходила еще глубже.

Спокойно, только без паники! Не визжать! Отдав себе мысленно эти две команды, я немного пришла в себя и стала осторожно, сохраняя равновесие, оглядываться.

Ближайшая твердая кочка, поросшая травой, торчала примерно в метре слева от меня. Но как до нее добраться? Если, не дай Бог, я упаду, то дотянусь до нее только руками и увязну уже по самые плечи.

Участок суши справа был вообще недосягаем. Едва не вывихнув шею, я с облегчением заметила сзади ту самую кочку, с которой и ступила в это проклятое место, — совсем маленькую, зато заманчиво близкую.

Еще одним нечеловеческим усилием я повернулась всем корпусом назад, с ужасом чувствуя, как ноги перестают мне повиноваться, и после этого с трудом перевела дыхание. Успех был почти незаметен, правая нога высвободилась лишь чуть-чуть, но это придало мне сил для нового рывка: удалось дотянуться до спасительной кочки.

Пальцы судорожно вцепились в траву. По лицу стекали струйки пота, смешанного с грязью, сердце бешено колотилось, легкие болели от напряжения. Осталось только полностью выдернуть из тины ноги. Спасена!

Сколько я пролежала, уткнувшись лицом в землю, обнимая этот жалкий клочок суши размером всего в два квадратных фута, сказать трудно. Поднявшись, наконец, на ноги, я дрожала всем телом. Мышцы невыносимо ныли, кости, казалось, вот-вот рассыплются, но останавливаться на полпути было нельзя.

Теперь приходилось передвигаться черепашьим шагом — пусть медленно, зато не подвергая себя смертельной опасности. Иногда я просто опускалась на колени, ощупывая руками ближайшую кочку, и только после этого перебиралась на нее.

Прошло немало времени, прежде чем я почувствовала под ногами твердую, относительно сухую почву. Тропинка незаметно пошла в гору, заболоченные участки перестали попадаться совсем, и дышать сразу стало легче. С плеч словно свалилась тяжелая ноша. Оглядывая себя, я только сейчас заметила, что давно уже иду босиком. Смешно и грустно: стоило так тщательно переставлять ноги, не замечая того, что туфли давно утонули в болоте!

Постепенно эта досадная потеря дала о себе знать, и стало совсем не до смеха. Сухие стебельки травы больно кололи нежные подошвы. Но это был пустяк по сравнению с тем, что пришлось пережить меньше часа назад. Честно говоря, в тот ужасный момент я предпочла бы пробежаться босиком по битому стеклу или раскаленным углям, лишь бы они лежали на твердой земле!

С третьего холма я наконец разглядела прижавшиеся тесно друг к другу домики Куллинтона. Увы, они оказались недостижимо далекими, как мираж в пустыне: последний участок пути опять пролегал через заболоченную, обманчиво ровную лужайку, и было еще труднее, дрожа всем телом от холода и сгибаясь пополам от усталости, перебираться с кочки на кочку.

Лишь по неведению я могла надеяться добраться до Куллинтона всего за час! С момента выхода из дома и до того, как я ослабевшей рукой толкнула стеклянную дверь гостиницы, прошло почти три с половиной часа.

В баре — том самом, куда я всего неделю назад заходила вместе с Игэном, — сидели за столиками, лениво потягивая виски, шестеро мужчин. При первом же взгляде на мои босые ноги, облепленные грязью, им стало ясно, в какую передрягу я угодила. Меня усадили в кресло, сказали что-то мягкое, успокаивающее; мои дрожащие от холода и напряжения челюсти чуть ли не насильно разжали стаканом. Горло обжег крепчайший бренди. Я закашлялась, даже задохнулась, но почувствовала себя немного лучше. По всему телу разливалось долгожданное тепло.

— Глазам своим не верю — мисс Оршад из Лонг Барроу! Я сейчас же позвоню в поместье!

— Что вы, не надо! — воскликнула я, мгновенно опомнившись. — Их все равно сейчас нет дома.

Еще раз отхлебнув бренди, показавшийся поистине живительным нектаром, я придумала подходящую историю о том, как решила прогуляться до города пешком, но не рассчитала своих сил. Сочувственно кивая головами, мужчины припомнили несколько леденящих душу случаев. Оказывается, менее счастливых, чем я, было в этих местах не так уж и мало.

— Представляете, его лошадь просто ступила в эту крошечную ямку, заполненную тиной — и все, пиши пропало! Больше беднягу никто не видел. Вы уж будьте осторожней в другой раз.

Согревшись и немного придя в себя, я заказала разговор с Лондоном. После целой череды длинных гудков раздался сухой голос телефонистки Мэгги:

— Никто не подходит.

Я чуть не расплакалась от досады, но постаралась держать себя в руках:

— Ничего. Спасибо.

Не подозревающая о моих злоключениях Памела вполне могла уйти за покупками. Или — счастливица! — сидела в кафе с Терри и Армандом. Господи, чего только я не отдала бы сейчас за то, чтобы оказаться рядом с ними!

Обратно в бар я приковыляла еле-еле, держась за стену: ступни распухли, кости нещадно ломило, как от сильного жара.

— Ага, вот вы где! — раздался за спиной знакомый бас, не успела я неуклюже опуститься в кресло. — Мы так волновались! Где это вас так угораздило? Говорили же: не лезьте в одиночку в болото! Ну, поднимайтесь, машина уже ждет. Сейчас приедем домой, и все будет в полном порядке.

Я поблагодарила мужчин, сидевших в баре, и понуро поплелась вслед за Веннером к выходу.

Все это напомнило сцену, увиденную когда-то в кино, или, может быть, я сама ее сочинила в таких ярких красках? Несчастный узник долго готовит побег, вырывается в один прекрасный день за стены опостылевшей тюрьмы, вдыхает полной грудью свежий воздух и… в этот самый миг с ужасом чувствует на плече тяжелую руку стражника: «Что, попался, дружище?! А ну, марш в камеру!»

Дверца «даймлера» захлопнулась. Я снова оказалась в ловушке.

Глава тринадцатая

Оглушенная, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой от усталости и жгучей досады, я задремала на заднем сиденье. Веннер гнал машину быстрее обычного и нетерпеливо нажал клаксон еще на подъезде к воротам. В дверях появились перепуганные миссис Веннер и Мэри.

Мой растерзанный вид привел миссис Веннер в замешательство. Не переставая громко причитать, она взяла меня под руку и повела на второй этаж.

— Мэри сказала нам, что вы побежали в Куллинтон. Мы не знали, что и думать. Хорошо еще, Мэгги с коммутатора сообщила, что вы в гостинице…

Я почти не слушала ее, буквально падая с ног от усталости. Только сейчас я начала ощущать отвратительный запах, исходивший от моей одежды, — запах могилы и гниения. Побывав на волосок от смерти, не сразу начинаешь это осознавать.

Только у самых дверей своей комнаты мне удалось, наконец, освободиться от назойливой миссис Веннер и молчаливой, с тяжелым, остановившимся взглядом Мэри.

Первым делом я лихорадочно сорвала с себя всю одежду, брезгливо отшвырнула ее подальше в угол и до отказа отвернула в ванной оба крана. Казалось, все тело было покрыто пленкой скользкой болотной тины. Только окунувшись по самые плечи в горячую воду, удалось избавиться от этого мерзкого ощущения.

Я до красноты растерлась жесткой губкой, воспользовалась самым дорогим и душистым из имевшихся у меня лосьонов и, с удовольствием натянув чистую накрахмаленную ночную рубашку, мгновенно провалилась в сон.

Разбудило меня осторожное, но настойчивое прикосновение к плечу. За окном было темно. Надо мной склонилась встревоженная миссис Веннер.

— Я принесла вам чашку чая и бутерброды.

— Сколько времени?

— Уже восемь.

Значит, проспала я меньше четырех часов! Не было никакой необходимости входить в комнату и так бесцеремонно будить меня. Глаза по-прежнему слипались, в голове гудело. С трудом подавив зевок, я поудобнее уселась в подушках и обеими руками взяла у миссис Веннер чашку.

— Пейте, пока горячий!

Я отхлебнула чаю и уже с большей охотой принялась за бутерброд. Миссис Веннер трещала, как сорока, и? слава Богу, что в полусонном состоянии до меня доходили лишь обрывки сказанного.

— …а тех двоих вообще нашли только через три дня… То есть не их, а трупы… Там самое опасное место… Потом еще лошадь пристрелили, потому что вытащить ее не смогли, какой ужас, просто кошмар…

Постепенно до меня начал доходить смысл этой нескончаемой тирады: болото было не только для меня, но и для хозяйки чем-то враждебным, вселяющим постоянный ужас.

— Вы разве не уроженка здешних мест? — слабо поинтересовалась я.

— О нет! Я родилась в Гемпшире. Чудный, благодатный край.

Действительно, оба эти эпитета нельзя было применить, говоря о здешних болотах. Их еще можно было назвать «навевающими поэтическую меланхолию», и то обозревая их из окна мчащейся по ровному шоссе машины, но уж никак не «благодатными». Вспомнив свои первые впечатления по дороге со станции в Лонг Барроу, я не могла сдержать горькую усмешку. Бесконечная серебристая равнина, таинственные запахи… Пора выбросить весь этот бред из головы. Мне-то простительны подобные заблуждения, а вот миссис Веннер… Как она могла столько лет бызвыездно жить в Лонг Барроу, не питая к этой местности ничего, кроме страха и отвращения? Поистине чужая душа — потемки. Я открыла было рот, чтобы задать очередной вопрос, но чай был уже выпит, ужин съеден, и миссис Веннер, с неожиданным проворством вскочив со стула, забрала у меня из рук чашку и поднос.

— Теперь вам нужно успокоиться и крепко поспать. Может быть, я еще загляну попозже.

Я тут же погасила ночник, но на этот раз сон не был таким безмятежным и глубоким. В доме еще не ложились, и до меня то и дело доносились шаги, хлопанье дверей, еще какие-то звуки, казавшиеся зловещими. За окном завывал ветер, его порывы достигали такой силы, что дребезжали стекла.

Проснулась я довольно быстро и обнаружила, что лежу в неудобной, напряженной позе, съежившись и вцепившись обеими руками в одеяло. Было совсем тихо. И тут за дверью раздался еле различимый шорох. Ручка несколько раз повернулась, на пол легла тонкая полоска света.

Я инстинктивно натянула на голову одеяло, сердце билась так громко, что я едва расслышала шепот:

— Вы не спите?

— Н-нет, — я дрожащей рукой зажгла ночник.

— А мы уже ложимся, — заворковала, входя, миссис Веннер. — Я решила еще раз вас проведать, на всякий случай. Вот, пейте горячее молоко. Примите аспирин, вам сразу станет лучше.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Мы действительно ужасно обеспокоены. Пейте, пейте и выздоравливайте, милочка.

С несказанным облегчением я взяла из ее рук дымящуюся чашку и решила принять сразу три таблетки.

— Ну, а теперь — спокойной ночи! Приятных сновидений! — хозяйка осторожно и бесшумно, как в больничной палате, прикрыла за собой дверь.

Мысленно отчитав себя за малодушие, я запила аспирин молоком, удобно устроилась на подушках и потянулась за книгой, купленной на прошлой неделе в надежде скоротать тоскливые вечера. Под яркой обложкой скрывалась отличная детская история в неоготическом духе. Бесстрашный юный герой проникал под покровом ночи в древний заброшенный замок, спускался в подвал, приподнимал тяжелую крышку дубового сундука, и тут… Кто же скрывался в сундуке, я так и не успела прочитать: глаза сами закрылись, книга выпала из рук. Уже в полусне я погасила ночник.

Я играла бесконечные гаммы в своей лондонской квартире. Музыка звучала все громче, настойчивее, это были уже не гаммы, а соната Бетховена. Мой последний перед долгим перерывом концерт: Альберт-холл, множество сливающихся белых пятен в зале — это лица зрителей, их взгляды устремлены на меня… Пляж в Италии, залитый солнцем, рядом со мной улыбающийся отец. Но что это? Солнце с неестественной быстротой, как при прокручивании пленки в кино, опускается в море, небо чернеет прямо на глазах…

— …Сумасшедшая… ты сумасшедшая… это всем известно… — Это не был голос отца!

— Сумасшедшая… ее надо остерегаться…

Нет, это совсем не сон! Затаив дыхание, я напряженно вслушивалась.

— Страдает кошмарами… бредит… Никогда не придет в себя, никогда не вылечится… Ей становится все хуже, хуже…

Голос раздавался совсем близко, почти над ухом. В комнате кто-то был!

— Ты скоро покончишь с собой, как твой отец…

Охваченная ужасом, я пыталась узнать говорившего, но тщетно, голос был очень тихим, незнакомым и, главное, бесполым.

— Самоубийство, только самоубийство. Это единственный выход… Твое положение безнадежно. Твой разум помрачен…

Я слышала уже два разных голоса! Один тише, приглушеннее, другой — более решительный. Тут они оба разом замолкли, и раздался зловещий негромкий смешок.

Я пыталась закричать, но крик застрял в горле. Тело отказывалось повиноваться. В комнате повисла мертвая тишина. Если бы это были люди, они бы выдали себя — шорохом, дыханием. Но я не различала ни звука! Значит, это призраки. Бесплотные и невидимые, встающие по ночам из гибельного болота…

Я по-прежнему лежала совершенно неподвижно, словно парализованная. Одеяло и подушка намокли от пота. Дрожащей рукой я нажала кнопку ночника, но свет не зажегся. И в тот же миг прямо над головой снова раздался смех.

Преодолев ужас и отвращение, я спрыгнула с постели и изо всех сил дернула дверную ручку. Она долго не поддавалась, наконец, дверь распахнулась, и я буквально вывалилась в коридор с криком:

— Помогите!

За ближайшей дверью зажегся свет. На пороге стояла Мэри, близоруко щурясь и пытаясь попасть в рукава накинутого халата.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

— Там… у меня в комнате… кто-то есть.

Это прозвучало совсем глупо, и я умолкла, жадно хватая ртом воздух.

С другого конца коридора нам навстречу шел Веннер.

— Что с вами? Вы разбудили весь дом!

Я начала сбивчиво рассказывать и только тут заметила, что до сих пор судорожно держусь за дверную ручку, мешая. войти вовнутрь. Рассерженный Веннер оттолкнул меня в сторону и распахнул дверь.

В комнате никого не было. На полу валялось скомканное одеяло. Ночник, как ни странно, горел. Все вещи были на своих местах. Но зловещий шепот продолжал звучать в моей голове.

Глава четырнадцатая

Настало утро — серое, зябкое, мрачное. Над домом сгустился непроницаемый туман.

Я села на постели, потушила горевшую всю ночь лампу. После того страшного пробуждения мне так и не удалось уснуть. Я ворочалась с боку на бок, пыталась читать, но, боясь повторения кошмара, не смогла даже на минуту сомкнуть глаз. Все тело ныло, к ощущению разбитости примешивалось сознание своей полной беззащитности перед лицом невидимого врага. Страшного врага, появление которого никак нельзя было ни объяснить, ни предугадать.

Разбуженные моими криками Веннеры долго не могли взять в толк, что же все-таки произошло. Вначале я убеждала их, что злоумышленники проникли в мою комнату через ванную, общую с соседней комнатой для гостей. Веннер зажег свет, обшарил при мне все углы, не никого не обнаружил.

Меня утешали, списывая все происшедшее на кошмарный сон: ничего удивительного после столь утомительного гуляния по болотам.

За их ласковыми словами я не видела ничего, кроме пустоты и безразличия. Грубоватые шутки и покровительственное отношение хозяина никак не вязались с его отсутствующим взглядом. Не лучшее впечатление производила и миссис Веннер, то и дело всплескивавшая руками, как глупая наседка. Что касается Мэри, то она вообще вела себя, как пришелица из космоса — отстраненно и даже чуть брезгливо, всем своим видом высказывая одно: оставьте меня в покое, на свете есть проблемы и поважнее.

Ясно было, что все трое никакого отношения к ночному происшествию не имеют. В сером утреннем сумраке меня не покидала навязчивая мысль, что те, кто стоял и злобно шептал возле моей кровати, вообще не были людьми. И все же искать следовало не среди них.

Тарквин не выбежал на мой крик.

— Слава Богу, что наш ягненочек спит так крепко! — улыбнулась миссис Веннер. — Ни к чему пугать ребенка.

Несмотря на слабость и головную боль, я встала, с отвращением посмотрела на сваленную в углу еще мокрую после похода в Куллинтон одежду и спустилась вниз. Судя по всему, хозяева еще спали.

За входной дверью колыхалась зыбкая пелена: туман висел в воздухе, не позволяя видеть более чем на пару шагов. Казалось, солнце померкло навеки. Отличная погода для болотных призраков.

Я медленно двинулась по дорожке, намереваясь свернуть с нее к оврагу, но уже через несколько шагов с ужасом обнаружила, что совершенно не представляю, куда иду. Под ногами была влажная трава, а не гравий. Кошмар возвращался вновь. В памяти всплыли вчерашние рассказы о коварных смертоносных ямах, затянутых тиной, — мрачных ловушках, подстерегающих новые жертвы, В панике я кинулась бежать, как слепая, с вытянутыми вперед руками, обратно к дому, пока не уперлась в стену. Ощупав ее, я убедилась, что нахожусь у флигеля, кое-как доковыляла до входной двери и с облегчением толкнула ее.

Доносившиеся из кухни шипение закипающего чайника и звяканье чашек несколько ободрили меня. У плиты хлопотала миссис Бартон. Увидев меня, она кивнула и улыбнулась тонкими, бескровными губами. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

— Я плохо спала всю ночь и решила немного прогуляться перед завтраком. На свежем воздухе… — пролепетала я, сообразив, что нужно как-то объяснить свое появление на кухне в столь ранний час.

— Хотите чаю? — миссис Бартон наполнила чайник водой и с громким стуком водрузила его на плиту.

— О, я была бы вам очень благодарна… Туман такой густой, что я даже заблудилась, не успев отойти от дома.

— К сожалению, это надолго. — Почему вы так думаете?

— Сегодня туман еще не такой густой. Дальше будет еще хуже. Это повторяется каждую осень, мы даже не можем выйти из дома.

— Когда же погода переменится?

— Нескоро, мисс Оршад.

Давая понять, что беседа закончена, миссис Бартон налила мне чая с молоком и отвернулась. Пока она ставила на поднос тарелки и чашки к завтраку, я во всей красе представила себе будущую унылую череду серых, промозглых дней без единого лучика солнца, без всякой связи с внешним миром. Даже горячий чай не согрел меня. И тут в голову пришла спасительная мысль.

В такое раннее время Памела наверняка еще не успела никуда уйти, скорее всего, она и не проснулась и наговорит мне много резкостей в своем духе, когда я ее разбужу своим звонком. Но даже самые обидные упреки, услышанные от преданной подруги, принесли бы мне сейчас несравнимо большее успокоение, чем насквозь фальшивые заверения в сочувствии из уст обитателей Лонг Барроу.

Услышав на лестнице тяжелые шаги Веннера, я решительно двинулась навстречу.

— Ну, как мы себя чувствуем? Ужасные привидения в белых тапочках вас больше не беспокоили, или вы думаете, они все еще прячутся под вашей кроваткой? — хозяин оглушительно расхохотался, довольный своей, как ему казалось, остроумной шуткой.

— Спасибо, мне гораздо лучше, — я даже не улыбнулась. — Очень сожалею, что разбудила всех своим криком.

— Да что вы, будьте проще! Немудрено увидеть во сне какую-нибудь дрянь после ваших приключений по дороге в Куллинтон… Похоже, воскресной газеты нам сегодня не видать, — добавил он, выглянув в приоткрытую дверь. — И в церковь мы тоже не поедем.

— Мистер Веннер, — я почти поймала его за рукав, когда он направлялся в столовую. — Можно мне позвонить из вашего, кабинета?

— Разумеется, а почему вы спрашиваете? Я бы сказал, немного рановато для звонков, но дело ваше. Вы же знаете, где стоит телефон.

— Кабинет не заперт?

— Вот рассмешили! Да я его вообще никогда не запираю. Посудите сами, что мне там прятать? Стаканчик виски я могу опрокинуть и в другом месте, а из порнографических журналов я уже давно вырос, ха-ха!

Снова не присоединившись к его жизнерадостному смеху, я быстро поднялась наверх. Дверь действительно не была заперта. Я прикрыла ее за собой, подбежала к столу и со вздохом облегчения подняла трубку.

Телефон молчал. Ни щелчка, ни гудков.

Удрученная настолько, что не было сил даже чертыхнуться, я медленно спустилась в столовую.

— К сожалению, телефон не работает, — сообщила я Веннеру, как раз наливавшему себе чай. Он нисколько не удивился, даже не поднял головы.

— Да-да, бывает. Может, сильный ветер ночью повредил провода. Стоит ли волноваться из-за таких пустяков? К вечеру починят, а может быть, и раньше. Не берите в голову, милая.

— Но у меня очень срочное дело, — слезы застилали мне глаза. — Моя подруга ждет звонка и очень беспокоится. Вы и представить себе не можете, что произойдет, если я сегодня не свяжусь с ней!

— Что ж, мне вас очень жаль, — Веннер аккуратно намазал масло на толстый кусок хлеба, тщательно разровнял ножом, оглядел со всех сторон и, прищурившись, откусил. — Но мы ничем не можем помочь. Не стану же я посылать Мэйкинса в город в такой туман — это сущее безумие. И не вздумайте никуда отправляться пешком! Вчера вы уже имели возможность убедиться, к чему это приводит, — он с шумом отхлебнул из чашки.

Я смотрела на него с ненавистью.

— Сядьте, подкрепитесь как следует, и мир предстанет перед вами совсем в другом свете.

«Чтоб ты подавился», — подумала я, усаживаясь за стол и придвигая к себе тарелку.

Хлеб застревал в горле, вареное яйцо было похоже на теплую резину, но я заставила себя немного поесть, чувствуя, что силы еще понадобятся.

Что же делать? Если не случится чудо и погода сегодня же не переменится, о поездке в город нечего и думать. Я отрезана от всего мира.

— Если уж говорить о вчерашнем происшествии, — ядовито вставила я, — то пешком мне пришлось идти только потому, что не было возможности поехать на лошади.

— Это почему же, позвольте узнать?

— Конюшня была заперта на замок. Не могла же я вытащить пони через окошко.

— Надо же, как странно, — Веннер озабоченно поморщился. — Наверное, Мэйкинс запер перед тем, как мы уехали. Я с ним, негодником, сегодня же поговорю. У нас в округе нет конокрадов.

На это мне нечего было возразить.

Вошли миссис Веннер и Мэри. Дочь, как обычно, молчала, мать же извергла настоящий словесный поток по поводу ночного происшествия и умолкла только с приходом Тарквина. По-видимому, обсуждать эту тему при нем ей было неловко.

Мы продолжали есть молча, каждый был погружен в свои мысли. Обстановка стала столь тягостной, что я несколько раз пыталась начать разговор, но тщетно: мне никто не отвечал. Наконец, Тарквин немного оживился, услышав о котятах в конюшне:

— Что вы говорите, я тоже хочу посмотреть! Какого же они цвета?

— Все разные: один— черный, другой — черно-белый, третий — полосатый, четвертый — серый, а пятый, самый хорошенький, — пятнистый, как черепашка.

— Это просто прелесть, — протянул Тарквин, одарив меня своей дежурной ослепительной улыбкой.

За всю жизнь у меня не было такого длинного воскресенья, как это. Все утро я провела в своей комнате, занимаясь уборкой. Вчерашнюю промокшую одежду я положила у самой двери, чтобы не забыть отнести ее на кухню, в корзину с грязным бельем.

После унылого обеда, прошедшего, как и завтрак, в полном молчании, я вернулась в комнату и тщетно пыталась поймать какую-нибудь интересную передачу или концерт. Приемник, слава Богу, не замолк, как телефон, но выдавал только политические сводки и эстрадные шлягеры.

Вечером Веннер долго играл с Тарквином в шахматы, Тарквин в конце концов выиграл. Потом хозяева, как нередко бывало, попросили меня сыграть что-нибудь. На сей раз это прозвучало, как жест великодушного примирения: мол, забудем все недоразумения и доставим друг другу приятное.

Неожиданно для себя самой я приняла решение сыграть на Гварнери. Это показалось единственным способом преодолеть охватившее меня в последнее время жуткое ощущение потерянности и одиночества. Музыка, и только она, может вернуть меня к жизни.

Я побежала наверх, дрожащими от волнения руками открыла шкаф и бережно вынула футляр. Когда я, прикрыв глаза, коснулась смычком струн, по всему телу разлилось магическое тепло. Семь долгих месяцев я ждала этого момента!

Взглянув на благообразные, застывшие лица супругов Веннер, я решила сделать уступку их музыкальным вкусам и сыграть «Дунайский вальс» в упрощенной, слезливой обработке. Пусть это и была насмешка, они не могли ее заметить. Они, но не Тарквин, выражение глаз которого мгновенно изменилось.

А потом не стало ни мрачного Лонг Барроу, ни кошмаров прошлой ночи, ни сгустившегося вокруг тумана. Забыв о слушателях, я продолжала играть для себя. Музыка уносила меня в заоблачные выси, она переливалась, как морская гладь на солнце, и взрывалась каскадами фейерверка. В таком экстазе я провела, наверное, больше часа.

Когда заболели пальцы, я опустила смычок и вернулась на грешную землю.

Мои слушатели вяло и недружно зааплодировали. Похоже, я их просто слишком утомила, не рассчитав время, да и пьесы оказались чересчур сложными.

Только Тарквин выглядел странно оживленным. На секунду мне опять померещилось в лихорадочном блеске его больших глаз что-то тяжелое, неприятное — может быть, зависть? Но я могла и ошибаться.

— Такого я еще не слышал в своей жизни! Потрясающе, просто потрясающе!

Он встал и с извинениями вышел из гостиной.

Я убрала Гварнери в футляр и попыталась завести разговор на какую-то музыкальную тему, но по нетерпеливому покашливанию Веннера поняла, что мои обязанности на сегодня сочтены выполненными. Миссис Веннер предложила всем горячего молока, хозяин, крякнув, потянулся к графинчику с виски.

Оставалось только пожелать всем спокойной ночи и забрать чашку с молоком в свою комнату. Предстоявший сумрак ночи наводил ужас. Если заснуть сразу не удастся, буду читать до тех пор, пока глаза не закроются сами собой.

Дверь комнаты была распахнута настежь, хотя я совершенно точно прикрыла ее, выходя. Включив свет, я с замирающим сердцем остановилась на пороге и долго не решалась войти, пока окончательно не убедилась, что все вещи на своих обычных местах.

Поставив на ночной столик чашку, убрав в шкаф футляр с Гварнери, я еще раз осмотрелась по сторонам и только после этого стала снимать покрывало с кровати. В последний момент я заметила, что покрывало немного смято, и тут же в ужасе отдернула руку.

На простыне раскинув лапки лежал крошечный пятнистый котенок. Головка его была размозжена, кругом виднелись пятна крови.

Глава пятнадцатая

На этот раз у меня не хватило сил даже закричать. Пошатнувшись, я на ватных, негнущихся ногах вышла в коридор и, словно сомнамбула, доплелась до гостиной. Мэри там уже не было, Веннер и его жена сидели в своих креслах.

Мой вид похоже, подействовал на них: бледная, как полотно, с расширенными от ужаса глазами, я молча уцепилась обеими руками за дверной косяк.

— Ну, что там еще такое? — раздраженно спросил Веннер. По его мнению, я уже доставила этому дому слишком много хлопот, пора было и честь знать.

— Пойдемте, пойдемте, — с трудом выдавила я, махнув рукой в сторону лестницы. Хозяева неохотно двинулись за мной. Миссис Веннер начала было причитать, но, взглянув на рассерженного мужа, умолкла.

Я остановилась посреди комнаты и молча, отвернувшись, показала на постель. Смотреть на несчастное животное второй раз было выше моих сил.

— Какой ужас! — воскликнула миссис Веннер.

— Это тот самый, из конюшни? — хозяин брезгливо поднял двумя пальцами обмякшее тельце.

Я кивнула.

— Жаль беднягу. Попал прямо под копыто.

Ужас сменился внезапным приливом ярости, я сжала кулаки.

— Что значит «попал под копыто»? Если бы это случилось, котенок и лежал бы там, в конюшне. В моей комнате, как видите, не водятся ни кошки, не тем более лошади. Несчастного зверька убили и специально подсунули мне. Может быть, в вашем доме принято так шутить?

— Успокойтесь! — строго сказал Веннер. — Не нужно считать нас сумасшедшими. Дело обстояло скорее всего так.

— Как же?

— Вы слышали когда-нибудь о том, как странно кошки порой опекают своих новорожденных детенышей? Они стараются их засунуть в какое-нибудь укромное место, в ящик, например, или коробку…

— Но котенок мертвый!

— Что ж, такое тоже случается. Тем более, если один из детенышей погибает, мать по-своему изолирует его от остальных.

— И для этого понадобилось забраться в дом, подняться на второй этаж и засунуть его в мою постель! — я едва сдерживалась. — Вам это не кажется странным?

— А что вас так удивляет, милая? Мы, сельские жители, лучше вас осведомлены о повадках домашних животных. Вы сами рассказывали, как гладили вчера котят. Если бы вы чем-то не понравились кошке, она бы ни за что вас к ним не подпустила. Она запомнила ваш запах, ведь нюх у кошек не хуже, чем у собак, и притащила мертвого котенка именно к вам. Так сказать, похоронила.

Верил ли сам хозяин в то, что говорил? Или он считал меня настолько наивной, способной поверить в этот бред? Как бы то ни было, отвратительная комедия окончательно вывела меня из себя.

— А вы когда-нибудь вообще видели раньше, чтобы кошка заходила в дом? — спросила я.

— До сих пор, действительно, нет. Но это еще ничего не значит. Можете быть уверены, она не раз залезала в кухню и подбирала там объедки.

— Но задняя дверь закрыта! — мне пришлось сбегать в кухню, чтобы в этом убедиться. Веннер вышел вслед за мной на лестницу.

— Ну и что? Кто вам сказал, что она не была открыта полчаса назад? Кошка могла проникнуть в дом гораздо раньше и затаиться.

Он разговаривал со мной, как со слабоумным ребенком, действующим ему на нервы: страдальчески морщась и ни на минуту не сбиваясь с покровительственного тона.

Внезапно мимо нас проскользнула в сторону кухни черная тень.

— Вот! Убедитесь! — торжествующе воскликнул Веннер.

Мы опять вошли в кухню. Кошка скребла когтями запертую дверь и жалобно мяукала. Рвалась к своим детенышам.

Веннер приоткрыл входную дверь, кошка выскользнула, и мне показалось, что он вытер пот со лба с нескрываемым облегчением.

— Вы своими глазами видели, что она может залезть в дом.

Я сжала зубы. Доказательств у меня опять не было. Хотя котенка, вне всякого сомнения, подбросили, тупую убежденность Веннера мне не прошибить никогда и ничем. Что бы я ни говорила, он будет смотреть на меня свысока, со снисходительной ухмылкой.

— Я принесла вам чистое постельное белье, — вынырнула из-за моей спины миссис Веннер.

Это было очень кстати. Я поблагодарила ее, поднялась наверх и застелила постель, не переставая при этом ломать голову над новыми страшными загадками.

Хозяева заглянули еще раз минут через десять и удалились, пожелав спокойной ночи. Во взгляде миссис Веннер я прочла совершенно искренние сочувствие и жалость: она, видимо, тоже считала меня слегка ненормальной.

Я легла, раскрыла книгу, но строчки разбегались перед глазами. Из головы не выходила отчаянно скребущаяся кошка. Раньше она наверняка не оставляла своих малышей надолго. Значит, и в дом она попала отнюдь не по своей воле. Кто-то намеренно принес ее в кухню, чтобы замести следы своего отвратительного поступка. И можно ли поручиться, что не этот самый «кто-то» прошлой ночью проник в мою комнату? Это чудовище было способно размозжить головку крохотному беспомощному зверьку, не испытывая при этом никаких угрызений совести, — одно только злорадство.

Пожалуй, одним телефонным разговором с Памелой здесь не обойтись. Пребывание в этой семье, лишь внешне кажущейся столь благонамеренной, дольше терпеть нельзя. Проклятые болота! Может быть, и вправду их тлетворное дыхание сводит людей с ума?

Жаль было только, что придется бросить на полпути успешные занятия с Тарквином. Талант мальчика пропадет в этой глуши без постоянного присмотра хорошего педагога. Может быть, предложить ему приехать ко мне в Лондон? Но это невозможно, родители ни за что не отпустят его.

Музыка — вот, пожалуй, то единственное, ради чего я готова вытерпеть что угодно… Стараясь вспомнить какую-нибудь успокаивающую, плавную мелодию, я погасила ночник, откинулась на подушки и незаметно задремала.

Пробуждение, как и в прошлую ночь, было неожиданным. Я мгновенно стряхнула с себя сон, ощущая каким-то внутренним чутьем появление тех страшных голосов. И они не заставили себя долго ждать.

На этот раз они звучали искаженно, как из каменного подземелья, слова странно растягивались.

— Ты бредишь… Твой мозг неизлечимо болен… Сумасшедшая… Сумасшедшая…

Волна ужаса сдавила мне горло. Ночные демоны возвращались! Кто не боялся в детстве темноты, не прятался с замиранием сердца под одеяло при малейшем шорохе? Но, взрослея, почти все освобождаются от этих страхов.

Таинственными ночными пришельцами издавна пугали детей: «Не озорничай, а то они придут и заберут тебя!» Но я в конце концов взрослая и не верю в сказки. Бесплотный призрак не мог убить котенка.

Глаза привыкли к темноте, Дыхание стало ровнее. Немного успокоившись, я услышала шепот совсем близко:

— Покончишь с собой… Как твой отец…

Господи, как же я сразу не догадалась! Ну конечно, обычный человеческий голос, до неузнаваемости искаженный каким-то устройством, может быть, микрофоном…

Кто-то передавал свои слова в комнату. Если хорошенько поискать, обнаружится и само устройство. Нужно только двигаться очень осторожно, чтобы ничем себя не выдать. Даже в темноте.

Я соскользнула с постели, и в этот момент раздался стук в окно. Не успела я обернуться, как постучали в дверь.

На цыпочках подкравшись к двери, я бесшумно повернула ручку. На этот раз она поддалась легко, я выглянула в коридор.

Там было совершенно темно и тихо. Прислушиваясь, напряженно вглядываясь в темноту, я разглядела чуть заметную вспышку — как будто на первом этаже, под лестницей, кто-то щелкнул выключателем и тут же погасил свет. Какой-то неясный шорох раздался сверху.

Ступая по холодным половицам босыми ногами, зябко кутаясь в тонкую ночную рубашку, я приблизилась к лестнице и нащупала перила. Сердце готово было выскочить из груди.

Внизу опять зажегся свет. Кто-то пробрался туда под покровом темноты. Вор? Нет, этому человеку было хорошо известно расположение всех комнат. Не кто иной, как он, преследовал меня, домогаясь какой-то непонятной цели.

Держась за перила, я начала медленно спускаться по лестнице. И в этот момент правая нога, зацепившись за невидимое препятствие, соскочила со ступеньки. Я потеряла равновесие и, неловко взмахнув руками, полетела вниз…

Глава шестнадцатая

Лица склонившихся надо мной Веннеров проступали нечетко, как из тумана. Прочесть на них можно было все, что угодно, кроме сочувствия. Похоже, хозяева уже всерьез начинали задумываться, долго ли еще я буду испытывать их терпение.

Миссис Веннер положила мне на лоб холодный компресс. Я с трудом разжала веки, и тут же словно огнем обожгло висок. Боль пронзила плечо и грудь, невыносимо ныла правая нога. Пошевелившись, я застонала.

— Лежите спокойно! — сквозь зубы приказал Веннер.

— Не двигайтесь, а то причините себе лишнюю боль, — подхватила его жена.

— Что со мной? Я шла… по лестнице…

— Не шли, а скатились с нее кувырком, — рявкнул Веннер. — Что вы там делали ночью, в полной темноте? Вы ко всему еще и лунатик?

— Голоса…

— Опять голоса! — хозяин смотрел на меня с нескрываемым отвращением, как будто оскорбление было нанесено лично ему. — Выбросьте, наконец, эти глупости из головы! Хватит нас морочить. Вы опять увидели какой-то страшный сон, с перепугу выскочили из комнаты, как маленький ребенок, и упали. Благодарите Бога, что не свернули себе шею!

Я промолчала.

— Впрочем, вы уже сами себя наказали. Насколько я понимаю, нога не сломана, но посинела и сильно распухла. Это надолго отобьет у вас охоту бегать по болотам и разгуливать по дому в темноте.

— Не беспокойтесь, мисс Оршад! — заверил меня стоявший рядом с отцом Тарквин. — Я могу приходить со скрипкой и заниматься здесь, чтобы не утруждать вас подъемом на третий этаж.

Он великодушно улыбнулся.

— Может быть, позвать доктора? — неуверенно обратилась к мужу миссис Веннер.

— А как он сюда доберется? Туман еще гуще, чем вчера. До шоссе и то не доедешь, да и телефон не работает. Можно обойтись и без доктора, не такой уж серьезный случай. Подумаешь, голова кружится, нога немного распухла да пара синяков. Твой доктор пропишет покой и постельный режим. Это я и сам могу с таким же успехом сказать, хотя понятия не имею о медицине.

— Но, Джеймс, я подумала…

— А ты поменьше думай — больше будет толку. Пора ложиться, завтра нам рано вставать.

— Прошу вас, выслушайте меня до конца! — каждое слово давалось мне с неимоверным трудом, перед глазами плыли круги. — Внизу, на первом этаже, кто-то был, это не могло мне померещиться. Там зажегся свет. И потом, я не просто потеряла равновесие, а обо что-то споткнулась! Мне умышленно устроили ловушку на лестнице.

Меня даже не удостоили ответом.

— Вам что здесь нужно? — обернулся Веннер к Мэри и Тарквину. — Марш спать! И ты, Элизабет, ступай отсюда, хватит глазеть!

Он распахнул дверь. Миссис Веннер покорно засеменила из комнаты, не забыв пожелать мне спокойной ночи и сочувственно взглянув напоследок. За ней вышли все остальные.

Я осталась одна. Нога по-прежнему невыносимо болела. В создавшейся ситуации, при моей беспомощности, не хватало только оказаться надолго прикованной к постели. Я проклинала всё и вся: хозяев, их злополучный дом, болота и саму себя.

Шишка на лбу болела так, что слезы брызнули из глаз, едва я к ней только прикоснулась. Но главной задачей было преодолеть боль в ноге. Я осторожно приподнялась, села и попыталась хотя бы спустить ноги с постели. Это оказалось невозможным: боль моментально пронзила все тело, как будто его жгли раскаленным железом. Все попытки перенести тяжесть тела на ноги были тщетными. Оставалось только лежать неподвижно и оплакивать свою горькую судьбу.

Отныне мой мир, по крайней мере на несколько долгих дней, был ограничен четырьмя ненавистными стенами. Все пути к спасению отрезаны. Общаться тоже придется, по всей видимости, только с Веннерами, чьи физиономии мне и так порядком надоели.

В эту ночь я так и не сомкнула глаз, не сумев найти такого положения, которое не причиняло бы боли. Потушив ночник, я ждала возвращения голосов, но было тихо.

Прошла целая вечность, пока ночной мрак не сменился бледно-серым дневным светом, еле пробивавшимся сквозь туман.

Миссис Веннер принесла мне завтрак. На подносе, кроме чая и бутербродов, стояло блюдечко с медом — какая трогательная забота о больной! Я ожидала расспросов, но, ограничившись несколькими пустыми фразами, хозяйка поспешно вышла.

Как только за ней закрылась дверь, я включила приемник. Новости Общего рынка, забастовка на автомобильном заводе, смерть известного киноактера, побег нескольких опасных рецидивистов из тюрьмы… Господи, что мне до всех этих людей, почему я должна целыми днями слушать об их проблемах? В эту минуту мировые проблемы так же далеки от меня, как Земля от Марса.

С помощью вернувшейся через несколько минут миссис Веннер я доковыляла до ванной. Дорога показалась такой же долгой, как до Куллинтона, и причинила не меньше страданий. От намерения тщательно осмотреть всю комнату и найти злополучный динамик, терроризировавший меня две ночи подряд, пришлось отказаться. В лучшем случае я смогу прыгать на одной ножке или ползти, помогая себе руками. Да и что подумают хозяева, застав меня, к примеру, шарящей под кроватью или отодвигающей стол?

Громкий, настойчивый стук во входную дверь внизу прервал мои невеселые размышления как раз в тот момент, когда миссис Веннер выходила из комнаты. Я услышала встревоженный голос Родрика Игэна, и через минуту он уже был возле меня.

Теперь трудно было даже поверить, что всего лишь несколько дней назад этот человек не вызывал у меня ничего, кроме снисходительной усмешки. Я была искренне рада ему, как лучшему другу.

Моя бурная реакция смутила нежданного гостя и в то же самое время вознесла до небес: наконец-то он добился должного внимания к своей персоне. Он заметил, насколько вырос в моих глазах, хотя по наивности приписывал это своему неотразимому обаянию. Я же просто трезво оценила его посещение как единственную доступную возможность связи с внешним миром и благодарила за это внезапно смилостивившуюся судьбу.

От всей души я пожала Игэну руку, постаравшись при этом не обращать внимания на жгучую боль в ушибленном плече, и сообщила, что его приход меня осчастливил. Это была чистая правда.

Миссис Веннер еще несколько минут суетилась вокруг нас, но, заключив, что мое положение не так безнадежно, исчезла.

Игэн выглядел в высшей степени озабоченным. Он то придвигал свой стул ближе к изголовью, чуть ли не облокачиваясь при этом на подушку, то беспокойно отодвигался, сгибаясь в три погибели, и раньше это, вероятно, позабавило бы меня, но только не сегодня.

— Это ужасно, я просто не мог поверить! — трагическим голосом произнес он, взяв меня за руку. — Меня чуть удар не хватил, когда я услышал о вашем несчастье!

— Вам не стоит так расстраиваться. Ведь вашей-то жизни ничего не угрожает.

— Я не ослышался? Уж не хотите ли вы сказать…

— А вы обещаете выслушать меня до конца, не перебивая?

— Да, черт возьми. Рассказывайте немедленно. Что случилось?

— Может быть, вначале это покажется вам невероятным, даже смешным… — я замялась, — Так обещаете или нет?

— Разумеется, но…

— Никаких «но». Представляете, несколько дней тому назад…

Я стала рассказывать всю историю с самого начала, сделав особый упор на странные предупреждения викария. Игэн был возмущен поведением Тарквина:

— Даже не верится, что такой воспитанный мальчуган, как он, мог залезть в чужой шкаф. Неужели он принес отмычку или тайком сделал слепок с ключа? Если Тарквин просто вошел без спроса в вашу комнату, а шкаф по оплошности не был заперт, тогда все ясно. Впечатлительная натура, наслушался ваших рассказов… Вы совершенно правильно сделали, что не стали ничего говорить родителям.

— А письма, телефон? Вам это не кажется странным?

— По-моему, вы придаете этому слишком большое значение. Это всего лишь случайность. Дозвониться отсюда бывает очень сложно. Что же касается писем… Простите, но, кажется, вашим милым друзьям и подругам просто надоело писать так часто. Напрасно вы с таким трепетом ждете ответа, волнуетесь. Ох уж эти мне творческие личности, вечно беспокоятся из-за сущих пустяков!

«Этот самодовольный красавчик рассуждает ничуть не умнее, чем старик Веннер», — подумала я и уже с меньшей охотой поведала о своем неудачном походе в Куллинтон.

Об этом Игэн был наслышан.

— Такие, с позволения сказать, сенсации у нас распространяются прямо-таки со сверхзвуковой скоростью. Если честно, я здорово перепугался, но с вами же ничего страшного не случилось! И потом, никто вас не толкал в болото. Вы сами полезли туда и оступились. А место действительно гиблое. В прошлом году один неосторожный парень вроде вас…

Слушать в третий раз леденящие душу истории об утонувших в болоте людях и пристреленных лошадях мне было не под силу. Я перебила Игэна:

— Что вы тогда скажете о ночных голосах? И о ловушке, подстроенной на лестнице?

По мере моего рассказа лицо Игэна все больше вытягивалось, а под конец приняло натянуто-вежливое выражение. Так ведут себя при разговоре с психически больными.

— Я прекрасно вижу, что вы не верите ни одному моему слову.

— Что вы, я этого не говорил. Но это все, как бы помягче выразиться… Мне рассказывали, что вы…

Он покраснел, опустил голову и заерзал на стуле.

— Говорите, не стесняйтесь!

— У меня случайно вырвалось, я не хотел, но вы сами… В общем… Вы же… лежали в больнице.

— Вы бы уж лучше сказали прямо: в психиатрической клинике. Ненавижу, когда со мной разговаривают таким тоном. Вы правы, и нечего уходить от ответа.

Игэн был уже не рад, что расстроил меня:

— Я только хотел сказать, что вы перенесли нервный срыв.

— Да, и это было совсем недавно. Я потеряла мать, а через несколько месяцев — отца, которых горячо любила. И осталась одна на всем белом свете. Представляете, каким страшным шоком было для меня известие о самоубийстве отца? По-вашему, я должна была воспринять это, как ни в чем не бывало, или хлопать в ладоши от радости? К сожалению, я не обладаю такой закалкой, как ваши ко всему привычные земляки. Я достаточно слабый человек, и горе совсем выбило меня из колеи. Я страдала каждой клеточкой своего сердца, и это вам кажется странным?! В больнице мне вернули утраченный покой, помогли залечить открытую рану… Это все, что было со мной. Вы, конечно, вправе не верить.

— Нет… Почему же…

— А кто вам все это рассказал? Уж не викарий ли? Ему-то все было прекрасно известно! Какая низость с его стороны — распространять сплетни среди прихожан! Наверное, расписывал все в ярких красках, да? Говорил, что я сумасшедшая, буйная? Что была выпущена на поруки?

Игэн побледнел, на лбу выступили капельки пота.

— Ради Бога, не кричите, а то сбежится весь дом! Клянусь, я не слышал о вас ничего плохого. Наоборот, все говорили, что вы очень хорошая девушка, только…

— Что «только»? Опять не договариваете! Скажите, скажите, что я припадочная из семейки бродячих музыкантов-макаронников!

— Да не волнуйтесь вы так! — неожиданно мягко сказал Игэн. — Ничего страшного не будет, если вы еще раз на всякий случай обратитесь к врачу. Вам это не повредит.

Я буквально задохнулась от гнева и судорожно сглотнула.

— Хорошо. Я лежала в больнице, лечилась от нервного срыва и вылечилась полностью. Выписали меня абсолютно здоровой. Ни до болезни, ни во время нее — слышите?! — я ни разу не страдала галлюцинациями и не билась с пеной у рта в припадках. Как вам это втолковать, если вы не желаете понимать очевидных вещей!

— Простите, я не хотел вас обидеть. Но вы же сами несколько раз повторили, что приехали сюда, потому что были недовольны своей прежней жизнью, разочаровались в ней.

— Этому тоже легко найти объяснение. Когда человек переживает такую тяжелую утрату, ему долгое время кажутся мрачными, тягостными любые мелочи, обстановка, напоминающая об умерших…

— С вашей стороны наивно было надеяться, что среди наших болот депрессия пройдет.

Нет, прошибить эту стену непонимания было невозможно.

— Не вы ли совсем недавно рассказывали мне о странностях Веннеров? О том союзе с дьяволом? — спросила я.

— Но это случилось в прошлом веке. Что я мог знать о тех событиях? Может быть, и правду говорят… Мои родители знают Веннеров много лет и ничего такого за ними не замечали. Ну, замкнутые, слегка чудаковатые, но чтобы строить такие хитроумные козни и изобретать целый заговор… — Игэн развел руками.

— Жаль, что я отняла у вас столько времени своими рассказами. Если вы упорно не хотите мне верить — забудьте, пожалуйста, все, что сейчас услышали.

Мой собеседник облегченно вздохнул и улыбнулся.

— Вот видите, вам просто нужно полежать, прийти в себя и успокоиться. Ушибы скоро перестанут вас беспокоить, погода переменится… А если я сказал что-нибудь обидное, простите. Мое мнение о вас нисколько не изменилось, и вообще…

— Что уж там! Я на вас не сержусь. Только, будьте добры, исполните одну небольшую просьбу.

— Сделаю все, что прикажете!

Я. улыбнулась.

— Ничего сложного или героического от вас не требуется. Просто надо передать кое-кому пару слов.

— Разумеется, я готов.

— Даже в такую погоду? Сегодня же, не откладывая?

— Но ведь сюда я сумел добраться!

— Передайте викарию, чтобы он меня навестил.

— Викарию? Уж не собираетесь ли вы исповедоваться? Не думал, что вы настолько пали духом и готовитесь к самому худшему!

По-видимому, Игэн счел это удачной шуткой и ухмыльнулся.

— Все совсем не так трагично. Просто мне хотелось бы с ним посоветоваться — если, конечно, он выкроит на это пару минут.

Еще раз заверив меня в своей преданности, Игэн попрощался и вышел. Я с облегчением проводила его глазами.

Глава семнадцатая

После ухода Игэна стало окончательно ясно: мне объявлена война. Жестокая, без правил и, что самое главное, противник пока предпочитал оставаться невидимкой. Причины тоже были для меня загадкой: ведь за все время пребывания в доме не произошло ровным счетом ничего такого, в чем хозяева могли бы меня упрекнуть. Разве что незначительная размолвка с Тарквином из-за скрипки. Но ведь из той истории мальчик, безусловно, вышел победителем и уж никак не имел причин для мести. Сомнительным представлялось, чтобы Тарквин хоть словом обмолвился о неприятном происшествии родителям, а сам он не выказывал ко мне ни малейшей неприязни.

Досадное недоразумение вышло с Игэном. Я искренне верила, что на него можно положиться, но, к сожалению, перешагнуть очерченные судьбой рамки этому провинциальному щеголю было не дано. Что ж, его ждет завидное поприще: выгодный жених, а затем и вполне достойный супруг для любрй из приземистых, широколицых девушек, встреченных нами на вечеринке в Куллинтонской гостинице. Счастливая парочка произведет на свет троих или четверых крепких сыновей — продолжателей семейных традиций — и привольно заживет в родовом поместье, подальше от шума и суеты…

В два часа миссис Веннер принесла обед. Я тут же воспользовалась случаем, чтобы спросить, не будет ли сегодня куда-нибудь выезжать Мэйкинс.

— Да что вы! В такой туман!

— Но Родрик без труда нашел к нам дорогу.

— Он прискакал верхом.

— Я вас все же очень прошу, скажите мистеру Веннеру. Может быть, найдется выход из положения.

— Кажется, с машиной что-то не в порядке, — сухо сообщила хозяйка, вернувшись через несколько минут. — Потребуется ремонт. Будем ждать слесаря из города.

Я не верила ни одному ее слову, но сказать об этом прямо, разумеется, не могла. Заявить ей, что слесаря ждать бессмысленно: до Лонг Барроу он все равно в ближайшее время не доберется; что непонятно, каким образом его вообще вызвали, если телефон до сих пор не работает? Не стоит и пытаться задавать эти вопросы, пусть даже и в шутливой форме, ведь ответом в любом случае будет тупое, безапелляционное «нет». В этом я уже имела возможность убедиться во время недавних разговоров с Веннером.

Тарквин, как и обещал, пришел сразу после обеда со скрипкой и нотами. Он был весь забота и внимание, несколько раз участливо осведомился о моем здоровье, а его выразительные глаза излучали столько тепла и сочувствия, что я, словно загипнотизированная этим взглядом, в первый раз за весь день отметила значительное ослабление болей и прилив сил.

За тот час, что мы провели с Тарквином, терзавшие меня сомнения и страхи развеялись, как дым. Отыграв положенный урок, мальчик завороженно, как в первые дни после моего приезда, слушал истории из жизни великих музыкантов. Таких чутких, все схватывавших на лету слушателей мне встречать не приходилось.

Нет, это просто абсурд — подозревать такого доброго, благовоспитанного ребенка!

За разговором с Тарквином я не заметила, как по стеклу застучали первые капли дождя. Ливень усиливался с каждой минутой, ветер стал порывистым, и скоро непогода разыгралась так, что в комнате стало почти темно. Пришлось зажечь свет.

«Слава Богу, — подумала я, — хоть туман рассеется».

После ухода Тарквина я впервые за несколько дней вздохнула глубоко и спокойно. Депрессии как не бывало, и в голову начали приходить мысли, еще вчера казавшиеся совсем нелепыми: а уж не сама ли я вообразила все эти ужасные козни? В конце концов, блуждание по болоту на волосок от гибели, — бесследно для нервной системы такое не проходит.

Поудобнее устроившись в подушках, я читала при свете ночника, пока за окном не стало совсем темно. Дождь по-прежнему лил как из ведра, ветер не утихал.

После ужина, который я уничтожила в считанные секунды и с небывалым аппетитом, у меня начали слипаться глаза. На этот раз сон должен быть глубоким, крепким, исцеляющим.

Я погасила свет и некоторое время прислушивалась к шуму дождя. От одной мысли о том, что творится на улице, захотелось укутаться в теплое одеяло с головой, хотя в комнате было тепло. Ничья невидимая рука не стучала в окно или дверь, зловещий шепот не раздавался у изголовья, и все же в наступившей умиротворяющей тишине меня неожиданно вновь охватил безотчетный страх. Скорее всего, это была боязнь темноты. Оставаться с нею один на один для меня по-прежнему было жутковато. Дрожь сотрясала все тело, и бодрая музыка, звучавшая из приемника, не помогала согреться. Казалось, что бушевавшая на улице непогода все-таки проникла в дом. Нет, оставаться одной было невозможно. В таком положении могло помочь только одно средство — человеческое общение, пусть даже разговор будет скучным и никчемным. Общество Веннеров меня сейчас вполне устраивало — лучше, чем ничего.

Внезапная решимость спуститься вниз и поболтать с хозяевами, обычно сидевшими в этот час в гостиной, заставила меня сесть и снова включить ночник. На душе сразу стало легче, да и ушибы постепенно проходили — каждое движение уже не сопровождалось такой мучительной болью. Однако спуститься с лестницы будет почти непосильной проблемой. Ничего, попробуем-ка сначала встать…

Опираясь на левую ногу, я неуклюже сползла с постели, накинула халат и, убедившись, что вполне могу передвигаться без посторонней помощи, выбралась в коридор. Свет не горел ни на лестнице, ни на первом этаже. Глянув вниз с лестничной площадки, я заметила полоску света под неплотно прикрытой дверью столовой, но голосов слышно не было: по-видимому, хозяева специально разговаривали шепотом, чтобы меня не беспокоить. Да и бушевавшая на улице буря заглушала все остальные звуки.

Спуск по лестнице дался, разумеется, нелегко. Приходилось крепко цепляться за перила и через каждые две ступеньки переводить дыхание. Добравшись почти до самого низа, я осторожно села и вытянула правую ногу, которая не переставала мучительно ныть. К тому же требовалось набраться сил для финишного, решительного броска. Лестница кончилась, пересечь прихожую будет гораздо труднее: ведь там не за что держаться. Но теперь я была уверена в своих силах настолько, что преодолела бы любые, даже более серьезные препятствия.

Предвкушая свое театральное появление в дверях, я улыбнулась. Неплохой сюрприз будет для хозяев и, надеюсь, приятный: павшая духом больная без посторонней помощи явилась поддержать их беседу!

И в этот самый момент до меня донесся голос. Без сомнения, говорил Тарквин, но интонация была совершенно неузнаваемой: жесткой, холодной. У меня даже мурашки по спине забегали: каждое слово произносилось неестественно четко, повелительным и грозным тоном. Это говорил не ребенок, а взрослый человек, привыкший к беспрекословному повиновению окружающих. Я прислушивалась, затаив дыхание.

— Не беспокойтесь, долго она здесь не протянет. Ее присутствие становится невозможным.

В ответ раздалось невнятное бормотание.

— Еще несколько дней — и она сама сбежит отсюда…

Без сомнения, речь шла обо мне, и это показалось бы почти смешным, если бы не интонация.

— Она — это чужеродное тело в здоровом организме нашей семьи. Ее прошлое, ее происхождение никогда не позволят ей прижиться в Лонг Барроу, а нам — общаться с ней на равных… Надеюсь, вы понимаете?

Ответ опять невозможно было разобрать. Меня охватило жгучее любопытство, но не следовало выдавать себя. Если я подойду ближе к приоткрытым дверям, все пропало, меня тут же заметят. И вдруг, в самый подходящий момент, вспомнился прочитанный накануне роман. Знаменитый сыщик объяснял своему юному помощнику, что самый верный способ для наблюдателя остаться незамеченным — это оказаться примерно на два фута выше или ниже среднего человеческого роста. Следуя мудрому совету, я не без труда опустилась на колени, подползла к дверям и вытянула шею.

Увиденное заставило меня содрогнуться не меньше, чем услышанное.

На столе стоял только один прибор — на противоположном от двери конце, там, где обычно восседал глава семьи. Теперь Веннер, молчаливый и сгорбившийся, сидел ко мне спиной. По бокам от него подобострастно притихли Мэри и миссис Веннер, а во главе стола, гордо откинув голову и ловя на себе взгляды всех присутствующих, держал речь Тарквин. Он ни на секунду не упускал из виду дверь, и меня могло выдать любое движение. Он властвовал в этой комнате — непререкаемый авторитет и в то же время почетный гость, которому все старались угодить.

Я не верила своим глазам.

— Съешь еще кусочек, Тарквин! — более униженно, чем обычно, проворковала миссис Веннер.

— Спасибо, мама. Я уже сыт.

Передо мной сидел не одиннадцатилетний ребенок, а взрослый мужчина — грозный босс, отчитывающий не в меру усердного официанта в кафе.

— Не забудьте, что я вам сказал.

Все присутствующие одобрительно закивали — как механические куклы. На этом «заседание военного совета» закончилось, и я поспешила восвояси.

От непривычно резких движений опять разболелась нога, и вверх по лестнице я карабкалась, стиснув зубы, но все же это было лучше, чем попасться в лапы доморощенным заговорщикам.

Уже на верхней ступеньке я услышала неприятно тонкий, умиленный голос миссис Веннер:

— Тебе понравился ужин, Тарквин?

Ответ невозможно было разобрать, да я к этому и не стремилась. Непрекращающийся дождь, ветер, от которого дребезжали стекла во всем доме, заглушали мои шаги, и я мысленно молилась, чтобы буря не стихала как можно дольше.

Значит, стол был накрыт для одного мальчишки? Нет, тирана, державшего в страхе мать, отца и сестру, обращавшегося с ними, как с жалкими рабами. Безжалостного и циничного диктатора. Чудовища. Это выглядело ужасно и в то же время омерзительно до тошноты. Меня передернуло.

Обливаясь холодным потом, я на секунду остановилась и глянула вниз.

Под лестницей стоял Тарквин. Он смотрел прямо на меня большими, немигающими глазами. Лицо его абсолютно ничего не выражало, но сама застывшая поза была такой неестественной и зловещей, что я в ужасе бросилась в свою комнату и захлопнула дверь.

Глава восемнадцатая

Ночь прошла спокойно — ни шепота, ни стука в дверь. Но заснуть я опять не смогла и пролежала несколько часов в застывшей позе, боясь шевельнуться. Дождь с удвоенной силой барабанил по стеклу.

На рассвете в доме раздались голоса, шаги, несколько раз громко хлопнула входная дверь, и все стихло. Только после этого я почувствовала облегчение. Страх, мучительный и безотчетный, улетучился, и сначала я не могла понять причину такой внезапной перемены своего настроения. Подумаешь, закрывшаяся дверь… Но к тому моменту, когда в комнату вошла Мэри с завтраком, мне уже все было ясно.

— Если я не ошибаюсь, Тарквин ушел? Примерно час тому назад?

— Да, — удивленно ответила Мэри. — Но как вы догадались? И какое это имеет значение?

— Я это почувствовала. Как только он вышел из дома, у меня словно гора с плеч свалилась. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?

Мэри пристально смотрела на меня, недоверие в ее глазах постепенно сменилось лихорадочным волнением, потом испугом, по лицу пошли красные пятна.

— Вы еще спрашиваете, понимаю ли я? Господи, да как же иначе! Ведь я прожила в этом доме столько долгих лет!

Я взяла из ее рук поднос, поставила его на ночной столик и усадила гостью на стул у изголовья.

— Когда он вернется?

Мэри дрожащей рукой схватила меня за рукав халата.

— Он уехал вместе с отцом. Дома будут не раньше вечера.

— Странно, как быстро починили машину.

— «Даймлер» был в полном порядке. Это все выдумал Тарквин.

— Вы ненавидите брата?

Мэри не ответила. Я посмотрела ей прямо в глаза. — Можете смело сказать мне правду. Я на вашей стороне и все прекрасно понимаю. У вас есть причины для ненависти.

— Видит Бог, это так, — Мэри вздрогнула. — Я никогда не прощу ему того, что он сделал со всеми нами.

— И с другими тоже. Расскажите все, что знаете! Мне это сейчас необходимо.

— Но как я могу быть вместе с вами? Ведь я не имею права никому ничего рассказывать.

— Это же просто смешно, Мэри! Вам внушил это никто иной, как сам Тарквин. Он хочет держать вас таким образом в беспрекословном повиновении. Почему вы так боитесь его, ведь он всего-навсего маленький мальчик?

— Мальчик? Ну нет! Он никогда не был маленьким, не был ребенком. Это дьявол. Да, настоящий дьявол.

— Тогда ему нужно оказывать сопротивление. Любая опасность страшна только тогда, когда она неожиданна и непонятна. Теперь я знаю источник своих страхов. Вдвоем нам будет гораздо легче, поверьте мне.

— Я не верю, что вы искренне хотите мне помочь.

— Обещаю вам сделать все, что в моих силах. Но сначала расскажите о Тарквине.

Забитая, дрожащая Мэри вызывала у меня сейчас только жалость. Я забыла все ее нелепые, высокомерные выходки.

— Если хотите, я помогу вам вырваться отсюда. Мы вместе поедем. в Лондон.

— Вы не шутите? — глаза девушки заблестели.

— Я говорю с вами абсолютно серьезно. Уедем в самом скором времени.

Мэри испуганно огляделась по сторонам, на цыпочках подошла к двери, убедилась, что в коридоре никого нет, опять захлопнула дверь и только после этого нерешительно присела на краешек стула.

Рассказ ее был долгим. Несколько раз она сбивалась, но с каждой произнесенной фразой все больше оживлялась, как будто освобождалась от невидимых пут.

Минут через двадцать в дверь постучали.

— Как вы себя чувствуете, мисс Оршад? Мэри у вас? — вкрадчиво осведомилась миссис Веннер.

— Да, да! Уходите!

За дверью воцарилось молчание, и только некоторое время спустя по коридору застучали удаляющиеся шаги. По-видимому, хозяйка была оскорблена такой неслыханной дерзостью, но я не придала этому никакого значения. Мэри, переведя дыхание, продолжала.

Когда на свет появился Тарквин, ей было уже девятнадцать. Как я и предполагала, к тому времени родители уже отчаялись иметь второго ребенка, утратили всякую надежду. Но и единственная дочь никогда не пользовалась в доме ни любовью, ни должным вниманием. Ее не обижали, а большей частью просто не замечали. Веннер мечтал только о сыне, и дочь была для него чем-то вроде досадной помехи. От матери тоже невозможно было добиться даже мимолетной ласки, но у Мэри до поры до времени не было причин жаловаться на жизнь. Она чувствовала себя в Лонг Барроу вполне комфортно. Далеко не красавица, но милая, скромная девушка удостоилась внимания сразу нескольких местных кавалеров, на каждого из которых можно было бы иметь со временем определенные виды. В общем, жизнь шла своим чередом, не предвещая ничего плохого.

С рождением сына в семье все резко переменилось. Сорокалетняя мать еще в последние месяцы беременности переложила все домашние дела на плечи дочери, хотя была совершенно здорова. Мэри выполняла свои новые обязанности безропотно. Работы хватало, но оставалось время на встречи с друзьями. К тому же она тешила себя мыслью, что ребенок родится, подрастет — и станет намного легче.

Увы, Мэри суждено было жестоко ошибиться. С первого же дня родители буквально обожествляли Тарквина. На дочь вообще перестали обращать внимание и даже не считали полноправным членом семьи, скорее относя ее к прислуге.

Прошло несколько лет. Мэри с ужасом обнаружила, что друзей и поклонников у нее совсем не осталось. Жизнь была размеренной, сытой, но до отвращения скучной. Родители все больше отдалялись от дочери, оставив ее наедине со своими проблемами.

Что касается Тарквина, то еще грудным младенцем он вел себя более чем странно. Мальчик часами неподвижно лежал в кроватке с широко открытыми глазами, как будто наблюдая за окружающими. Если Мэри в это время находилась поблизости, например вытирала пыль или раздвигала занавески, этот пристальный взгляд сопровождал ее неотступно, будто предупреждая: «Я все про тебя знаю, сестрица». Порой это ее даже пугало. Ни тогда, ни потом Мэри ни разу не видела брата плачущим, кричащим. Он просто молча указывал пальцем на игрушку или конфету, глядя при этом так, что все окружающие наперегонки бросались выполнять его желание.

Казалось, что ребенок подмечал и запоминал все происходившее в доме. Говорить, а затем и читать он научился очень рано. И тут, к умилению родителей, обнаружился еще один талант — музыкальный.

Сначала к мальчику пригласили учителя из Куллинтона, но отставка последовала буквально через неделю. Затем началась настоящая чехарда. Мэри не смогла вспомнить даже приблизительное количество несостоявшихся наставников.

Если очередной учитель хоть чем-то не нравился пятилетнему вундеркинду, разыгрывалась целая драма. Тарквин демонстративно, наотрез отказывался играть. Учитель возмущался, повышал голос, и тогда мальчик, встав в картинную позу, принимался пронзительно, монотонно визжать. Бедный учитель готов был на все, лишь бы успокоить ребенка, старался его задобрить. Визг моментально прекращался, и урок можно было продолжать. Но эти вполне безобидные штучки длились до поры до времени. Как только Тарквин подрос, его методы обращения со старшими стали совсем иными.

Мэри даже не сразу сообразила, в чем тут дело. Со стороны брата она не испытывала почти никакого давления — мальчик прекрасно понимал, что она настолько же безобидна, насколько бесполезна для него. В родителях он, безусловно, нуждался гораздо больше, а потому и обрабатывал их более изощренно. Красноречие и манеры мальчика стали притчей во языцех, его недетской серьезности поражались все окружающие… Он умел снисходительно показать, что знает гораздо больше собеседника, оставаясь при этом отличным слушателем. Вставлять в разговор взрослых язвительные замечания, как это делают многие чересчур самоуверенные, опередившие своих сверстников дети, было не в его правилах. Получив от родителей отказ, хотя бы и в какой-нибудь мелочи, он не вступал в пререкания, не капризничал, а просто молча и неотступно преследовал их тяжелым, немигающим взглядом. Это действовало хуже всякой пытки. Взгляд мальчика был поистине гипнотическим. Однажды отец не захотел взять его с собой в Куллинтон на какой-то праздник. Тарквину было тогда лет семь. Своим безмолвным давлением он привел отца в полную растерянность. Веннер пытался заняться какими-то делами, но не смог и в конце концов изменившимся голосом объявил сыну, чтобы тот немедленно собирался и садился в машину.

Многие родители готовы исполнять любые капризы своего обожаемого чада, и в этом нет ничего предосудительного. Но тут был совершенно особый случай. Ребенок всецело подчинял себе взрослых, искусно парализуя их волю!

Не поздоровилось и Мэри. Прямого давления на нее Тарквин по-прежнему почти не оказывал, но достаточно потрудился над тем, чтобы разрушить остатки её взаимопонимания с родителями. Например, он несколько раз выдумывал, будто сестра его оскорбила, ударила. Однако самая отвратительная выходка Тарквина предназначалась не ей.

В один прекрасный день в Лонг Барроу появился новый учитель музыки. Тридцатипятилетний холостяк, Эдмунд Коллер был приятным, общительным человеком и довольно способным скрипачом. Все сразу полюбили его, а о Мэри и говорить нечего: с момента воцарения в доме брата ни один мужчина не оказывал ей такого внимания, не говорил столько комплиментов. Даже Тарквин относился к учителю гораздо лучше, чем к его предшественникам.

Мэри и Эдмунд стали много времени проводить вместе. Он рассказал, что раньше играл в большом провинциальном оркестре, приходилось постоянно ездить на гастроли, жить во второсортных гостиницах, и эта кочевая жизнь успела ему наскучить. Место домашнего учителя было всего лишь попыткой внести в свое

существование больше определенности, хоть как-то упорядочить его. Дальнейшим шагом должна была стать женитьба на простой, скромной девушке.

То, что постепенно возникло между ними, никак нельзя было назвать страстной влюбленностью. Но они понимали друг друга с полуслова, и каждый из них знал, что наконец-то встретил свою судьбу.

Что же случилось потом? Мэри до сих пор терялась в догадках. Почему Тарквин избрал своей мишенью именно Эдмунда, с которым, казалось, так быстро нашел общий язык? Может быть, он настолько презирал сестру, что решил безжалостно разрушить ее только наметившееся счастье? Или просто не хотел лишать себя одной из живых игрушек, безропотно исполнявших любые его прихоти? Скорее всего дело обстояло гораздо проще: Тарквин просто подслушал однажды разговор сестры с ничего не подозревавшим Эдмундом.

На вопрос Мэри, каковы успехи брата в учебе, Эдмунд ответил не сразу. Да, способности мальчика несомненны, и не только в музыке. Его ждет большое будущее… в своем роде. Но ни великим музыкантом, ни композитором ему, к сожалению, стать не дано. Отсутствие сердца не восполнишь никакими многочасовыми упражнениями. Неутолимая жажда власти над окружающими, чудовищно развитое честолюбие изуродовали мальчика. Если все так пойдет и дальше, ему уготована судьба страшного диктатора — может быть, даже более могущественного и жестокого, чем Нерон, Чингисхан или Гитлер…

Когда пораженная услышанным Мэри случайно обернулась, за ее спиной в двух шагах стоял с расширенными глазами Тарквин. Не говоря ни слова, он пошел прочь…

Я в первый раз решилась перебить Мэри. К концу рассказа она словно сбросила с себя скрывавший ее серый панцирь, голос становился все более живым и выразительным, жесты раскованными.

— Какой ужас! Что же было дальше?

Глаза девушки наполнились слезами.

— Жизнь Эдмунда постепенно превратилась в сущий ад. Тарквин постоянно жаловался на него родителям: новый учитель, мол, не поощряет его стараний, он и рассеянный, и ленивый. Разумеется, маленький негодник старался не упоминать об этом в моем присутствии, и я услышала его вымыслы лишь по случайности. Однажды, вернувшись из Куллин Комба, где провела по каким-то делам почти целый день, я застала комнату Эдмунда пустой, дверь — распахнутой. Я уверена, что Тарквин специально все подстроил именно в тот день, чтобы не дать нам даже попрощаться. Родители не без злорадства сообщили, что учителишка был с позором вышвырнут из дома буквально за десять минут.

— Но за что?

— Более гнусное обвинение изобрести было трудно. Они заявили, что Эдмунд якобы грязно приставал к Тарквину…

— О господи!

— С тех пор я ни разу его не видела, ничего не слышала о нем, — с горечью произнесла Мэри. — Даже не знаю, где его искать. Не исключено, что он писал мне или пытался дозвониться… Кстати, у вас случайно не было такого, чтобы вдруг ни с того ни с сего не пришло письмо?

— Да, как раз это меня очень беспокоит.

— В последние дни Тарквин имел обыкновение в одиночестве прогуливаться перед зеркалом. Наверняка он встречает почтальона, и тот, ничего не подозревая, отдает ему все пришедшие письма.

Я была вне себя от ярости;

— Сейчас его комната заперта?

— Разумеется. Он никогда не оставляет ее открытой.

— А вы можете как можно скорее принести молоток и что-нибудь острое… ну, долото или отвертку?

— Да, — испуганно прошептала Мэри.

Глава девятнадцатая

Мэри быстро выбежала из комнаты. Ожидая ее возвращения, я обдумывала все услышанное. Ну как же можно было так ошибиться? Меня обвел вокруг пальца не коварный интриган, а одиннадцатилетний мальчишка! Тот, в ком я нашла равноправного собеседника и чуткого, внимательного слушателя, кто, казалось бы, разделял все мои интересы, отличался таким неподдельным усердием в учебе. Только после рассказа Мэри мне стало ясно, что и моей волей, моим настроением искусно манипулировали. Не далее как вчера маленький дьявол буквально очаровал меня своей предупредительностью и искренним участием; потом — всего через несколько часов — загипнотизировал, как удав кролика, заставив пережить мучительный страх. Сегодня же, стоило ему хлопнуть дверью, — и мрачное настроение развеялось, как дым! Какой же фантастической силой нужно обладать, чтобы так управлять людьми! Одно меня успокаивало, вселяло надежду: отныне противник уже не мог играть втемную. Каким бы коварством он ни обладал, к каким бы ухищрениям ни прибегал в своей интриге, теперь я постараюсь отразить все его выпады.

Вернулась Мэри с молотком и отверткой. Глаза ее по-прежнему неестественно блестели, на лбу выступили бисеринки пота.

— Помогите мне подняться на третий этаж, — попросила я.

— Вы все-таки решились?

— Я должна войти в его комнату во что бы то ни стало. Даже если придется ломать стену, это меня уже не остановит. Вы пойдете со мной?

— Да, — к моему удивлению, Мэри не колебалась ни минуты.

Должно быть, со стороны мы представляли собой довольно живописную группу: растрепанная Мэри в нескладной вязаной кофте и фартуке, тяжело дыша, карабкалась по винтовой лестнице; я, прихрамывая и путаясь в полах своего длинного шелкового халата, одной рукой опиралась на ее плечо, а в другой воинственно сжимала отвертку и молоток. Трепещи, коварный враг!

Отдышаться нам удалось только на самом верху. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как по крыше барабанит не утихавший почти сутки дождь.

Перед нами были три запертые двери. Все они вели в комнату Тарквина.

— Начнем с этой, — я неуклюже заковыляла к ближней двери и, увидев, что Мэри тут же решительно двинулась за мной, обернувшись, добавила:

— Ваша помощь мне не потребуется. Только, пожалуйста, будьте на всякий случай поблизости.

Несмотря на свой более чем решительный вид, бедная Мэри дрожала всем телом. Еще бы! Ей предстояло вторжение в запретную, почти священную зону — жилище домашнего идола, на которое ей много лет предписывалось взирать с благоговением и проходить мимо, почтительно затаив дыхание. Но желание сбросить с себя власть маленького тирана, освободиться от его страшных чар в конце концов пересилило.

Вначале я попыталась просто выбить дверь ногой: на то, чтобы пустить в ход инструменты, не хватало терпения. Это оказалось более легким делом, чем я предполагала: с десятой попытки дерево затрещало, и в тот же самый момент где-то внизу, на первом этаже, громко зазвенел колокольчик.

Конечно, такое надо было предвидеть. Технически подкованный Тарквин, разумеется, позаботился и о сигнализации.

— Скорее бегите вниз и найдите там этот проклятый колокольчик! — приказала я Мэри. — Вырвите все провода!

Она замешкалась, испуганно глядя то на меня, то на дверь.

— Да быстрее же! Мы не можем терять ни минуты.

Одновременно с удаляющимися шагами Мэри я услышала громкий вопль миссис Веннер. По пронзительности он не уступал колокольчику и вместе с ним, оборвавшись, умолк.

Тем временем я, ухватившись одной рукой за косяк, вставила в образовавшуюся щель отвертку и довершила начатое. Любой приличный взломщик только презрительно усмехнулся бы, глядя на мою работу: долго, шум на весь дом, груда щепок на полу. Но заветная цель была достигнута.

Мэри вернулась одна. Я удивленно спросила, где ее мать.

— С ней случилась истерика, — совершенно спокойно ответила девушка. — А я где-то читала, что в таком состоянии людям лучше всего помогает увесистая оплеуха. Действительно, помогло…

С пониманием, как бывалые заговорщики, взглянув друг на друга, мы переступили порог домашнего святилища.

Перегородки, разделявшие три небольшие комнаты, были сломаны, образуя странное, казалось, совершенно не предназначенное для жилья помещение: вытянутое, с низким потолком, однако довольно светлое. На полу лежал разноцветный ковер. Комната обычного одиннадцатилетнего мальчишки была бы с верху до низу оклеена плакатами, изображающими белозубых кинозвезд или мускулистых автогонщиков, календарями с последними марками легковых машин, завалена сломанными моделями самолетов, солдатиками или, на худой конец, морскими ракушками. Разумеется, ничего этого в обиталище Тарквина не оказалось.

Первое, что бросилось мне в глаза, был монстр, состоящий из приемника и подсоединенного к нему громоздкого самодельного усилителя. Я бросилась прямо к нему, не обращая внимания на резкую боль в ноге.

В стену был встроен пульт управления с множеством кнопок, проводов и разноцветных лампочек, рядом с ним, на столике, — еще один пульт поменьше, с громкоговорителем и микрофоном.

Мои познания в технике, разумеется, были весьма скудными, но медлить в такой ситуации было нельзя. Я решительно нажала сразу все кнопки и тут же услышала тихий зуммер, как в телефонной трубке, а за ним — голоса из кухни, с первого этажа. Один из них, без сомнения, принадлежал миссис Веннер, другой — миссис Бартон. Оба были слышны совершенно отчетливо.

— Что-то случилось с Мэри! Бедняжка внезапно помутилась рассудком! — всхлипывала удрученная мамаша.

«Как раз наоборот», — злорадно подумала я.

В ответ раздались слова сочувствия и утешения. Можно было расслышать даже свист закипающего чайника и шарканье старых домашних туфель.

Мы молча посмотрели друг на друга. Все было ясно: с помощью такого нехитрого приспособления Тарквин мог держать под контролем весь дом. Уж не отсюда ли исходили и мучившие меня призраки?

— Спуститесь-ка на второй этаж и внимательно прислушайтесь! Я хочу кое-что проверить.

Как только шаги Мэри затихли, я опять нажала все кнопки и грозно, с придыханием произнесла в микрофон:

— Говорит домовой второго этажа! Выхожу на связь!

— Голос был слышен со всех сторон, как в пещере, — сообщила, входя, запыхавшаяся Мэри. — Стало даже немного не по себе.

Знала бы она, что довелось испытать мне!

Рядом со зловещим устройством, порождающим призраков, находился вполне мирный проигрыватель с объемистой тумбой для пластинок. Я быстро пробежалась глазами по корешкам: здесь преобладали скрипичные концерты, но на почетном месте стояли… «Военные марши Третьего рейха» и «Избранные речи Гитлера».

Довольно странное приобретение для фонотеки одиннадцатилетнего скрипача-вундеркинда!

Другие находки за стеклом книжного шкафа поразили меня не меньше: сочинения маркиза де Сада и «История возникновения фашизма». Две полки полностью была заняты книгами по магии и оккультизму.

Вот, оказывается, какие «учебники» регулярно получал Тарквин из Куллинтонского книжного магазина!

Мое внимание привлек старый комод с пятью ящиками. Как и следовало ожидать, все они были заперты. Я опустилась в кресло — от напряжения опять разболелись все ушибленные места — и протянула руку:

— Пожалуйста, подай мне отвертку!

Мэри принесла мне инструмент и опять удалилась на свой наблюдательный пост, который не покидала уже минут десять, — в дальний угол у окна.

В верхнем ящике быстро нашлась связка ключей. Рядом с ней белела стопка писем. На одних конвертах легко узнавался почерк Памелы, на других — Арманда, и все они были аккуратно вскрыты. Отдельно лежали два моих письма, адресованных Памеле, сверху — то большое, которое я опустила в ящик сразу после инцидента с Гварнери. В нем Тарквин представал в довольно неприглядном виде, и это не могло его не разозлить.

— Это ваши письма, Ванесса?

Тихий голос Мэри прервал мое размышления.

— Да, мои. Они так и не дошли до адресата. Но не могу взять в толк, зачем он их сюда прятал?

— Боюсь, что этого нам с вами никогда не узнать. Ведь его мозг устроен совершенно иначе, чем у других людей.

— Вы правы. В любом случае сегодня я получила ответ почти на все свои вопросы. Разве что причины пока остаются неясными.

— Что же вы будете делать теперь? — спросила Мэри.

— Вот так вопрос… Для начала помогите мне спуститься вниз.

Не успела я, вернувшись в свою комнату, переодеться и привести себя в порядок, как в дверь постучала Мэри.

— Там, на лестнице, я обнаружила следы довольно хитрой ловушки. Теперь понятно, обо что вы споткнулись той злополучной ночью. Сейчас там, конечно, уже ничего не осталось, но на уровне третьей сверху ступеньки можно разглядеть два отверстия от толстого гвоздя или шурупа: одно на стене, и вся краска вокруг облупилась, другое — на столбике перил. Там была натянута леска, на которую вы и налетели в темноте! Слава Богу, что не разбились насмерть, ведь лестница довольно крутая.

— Скорее всего, на это и делался расчет. Кстати, вы не знаете, телефон все еще не работает?

— Мне кажется, он и не ломался.

— Странно. Ваш отец…

— Пойдемте со мной, я вам все объясню.

Мэри помогла мне добраться до кабинета Веннера. Вопреки недавним заверениям хозяина дверь опять была заперта. Хитро подмигнув мне. Мэри встала на цыпочки и достался с косяка ключ:

— Отец и не догадывается, что однажды я за ним проследила.

Однако, подняв телефонную трубку, я не услышала гудков и беспомощно обернулась:

— Вот видите…

Мэри и тут пришла мне на помощь. На подоконнике, за занавеской находился переключатель. Стоило повернуть рычажок, и телефон немедленно ожил.

— Параллельный аппарат стоит в спальне родителей. Если переключить здесь, то там тоже будут слышны звонки. Преимущество в том, что с одного аппарата не подслушаешь, что говорят по другому.

С каким удовольствием я швырнула бы этот телефон в толстую физиономию Веннера! Но времени на эмоции уже не оставалось. Я тут же набрала номер коммутатора.

— Быстрее, нам нужно уходить! Бросайте трубку! — изменившимся голосом воскликнула Мэри, как только в трубке раздался первый длинный гудок. — Слышите? Подъехал «даймлер»! Они вернулись! Господи, что теперь будет?!

«Будет долгожданная возможность высказать все в лицо хозяевам», — подумала я, ковыляя навстречу новой опасности.

Глава двадцатая

Когда мы вышли на лестничную площадку, Тарквин и его отец возились у вешалки в прихожей, стаскивая резиновые сапоги и отряхивая намокшие плащи.

— О, кого я вижу! Мисс Оршад! — Веннер поднял голову. — Как вы себя чувствуете? Вам не кажется, что в таком состоянии следовало бы не разгуливать по всему дому, а полежать в постели?

— Да-да, вы совершенно правы. Но у меня сегодня было столько неотложных дел… — я с трудом изобразила радушную улыбку.

— Во-о-т как? Ну что ж, тогда, может быть, вы составите нам компанию, отважная путешественница? Спускайтесь, посидите у камина, мы вас с удовольствием выслушаем.

Тарквин молча взирал на меня снизу вверх. Лицо его, обычно картинно-доброжелательное, сейчас было непроницаемо-безразличным.

Я не без труда спустилась вниз и, опираясь на руку Веннера, направилась в гостиную.

— Джеймс, Джеймс! Подойди-ка сюда! — раздался из кухни плаксивый голос миссис Веннер. Хозяин неохотно обернулся и что-то пробормотал, но не двинулся на зов, опять обратившись ко мне:

— Расскажите нам, какие такие срочные дела вас занимали все утро?

Несмотря на решительный настрой, колени у меня предательски дрожали. Но откладывать разговор было нельзя: лучше уж высказать все сейчас, не дожидаясь, пока Тарквин поднимется к себе и обнаружит взломанную комнату. Вслед за нами в гостиную бесшумной тенью проскользнула Мэри и встала у окна, нервно сцепив руки.

— Я устроила обыск в комнате Тарквина.

— Что-о-о?

Побагровевший Веннер пытался встать, вцепившись в подлокотники кресла. Но еще быстрее отреагировал Тарквин: не успела я обернуться, как его и след простыл, а с лестницы были слышны легкие удаляющиеся шаги.

— Но это возмутительно! Вам прекрасно известно, что мальчик специально запирает свою комнату и никто, даже мы, родители, не имеет права туда войти без разрешения! Как вы туда проникли?

— С помощью молотка и отвертки… К тому же взломала ящики комода, — ровным голосом добавила я, видя, что хозяина вот-вот хватит удар. — А сейчас я собираюсь звонить в полицию.

— В полицию?! Что все это значит? Почему? Вы, вы…

— Скажу, что я лишь чудом не стала жертвой покушения. Покушения на убийство.

— Да как вы смеете!

Из горла Веннера вырвался уже не грозный бас, а какое-то жалкое бульканье, глаза налились кровью, однако в них без труда можно было разглядеть не только злобу, но и страх. Это придало мне уверенности.

— Тарквин устроил на лестнице ловушку. Он ночью выманил меня из комнаты своими хитроумными действиями и натянул над ступеньками леску.

Еще не договорив последнюю фразу до конца, я почувствовала, как липкий, ползучий страх опять сдавливает горло, парализует волю. Голова закружилась, я чуть не сползла с кресла, но тут же поняла причину своей внезапной слабости, и сразу стало легче.

В это время Тарквин наверняка обнаружил, что его тайна разгадана, и, снедаемый бессильной злобой, направил на меня заряд своей разрушительной энергии. Только собрав всю силу воли, мне удалось отразить эту атаку, перевести дыхание и смело взглянуть в глаза Веннеру.

— Кто будет слушать ваш горячечный бред? — с издевкой спросил хозяин. — Вы же просто сумасшедшая! Страдаете кошмарами, вылезаете в кромешной тьме на лестницу…

Я попыталась возразить, но в голову ничего не приходило.

— Скажете, у вас был нервный срыв? Мы называем это по-другому! Кому, вы думаете, поверят в полиции? Мы — честные люди, прожили здесь всю жизнь, ни в чем плохом не замечены. Мы не какие-нибудь там заезжие иностранцы с сомнительной репутацией!

— Разумеется, поверят только мне. Особенно если увидят микрофон, подслушивающее устройство и адресованные мне письма…

— Что за чушь! Какие письма?

— Мне очень жаль, но вашего сына уже давно должен был бы обследовать психиатр.

— Уж не считаете ли вы Тарквина сумасшедшим? — Веннер выпучил глаза.

— Мальчик умен, талантлив, этого у него не отнимешь. И все-таки душа его серьезно больна.

— Как у вас только наглости хватает утверждать такое?! Вы недостойны даже находиться рядом с этим гением, вам никогда не дано его понять, безнадежная тупица. Надо было мне внимательнее прислушаться к тому, что говорил Тарквин. Он-то давно вывел вас на чистую воду, понял, что ваших сумасшедших выходок надо опасаться. Лучше бы вы утонули тогда в болоте и избавили наш дом от своего присутствия…

Веннер поднялся с кресла и двинулся ко мне, готовый лопнуть от ярости, угрожающе размахивая руками. Из разинутого рта с хрипом вырывалось дыхание. Меня обдало перегаром.

Страха не было, осталось лишь отвращение. В этом доме некому прийти мне на помощь. Разве что Мэри, но она, похоже, истратила весь запас своего мужества и теперь безучастно застыла у окна…

— Папа! — раздался за моей спиной высокий решительный голос, и Веннер послушно обернулся, не дойдя до меня каких-нибудь двух шагов.

На пороге, холодно и надменно улыбаясь, стоял Тарквин. В руке он держал… Гварнери.

Как же я не догадалась в такой критический момент, что спасать нужно прежде всего скрипку! Но было уже поздно.

— Вы имеете честь лицезреть великого музыканта со знаменитым инструментом! — с издевкой произнес Тарквин. — Но что же в этой скрипочке такого особенного? Подумаешь, дерево, клей да кошачьи кишки. Сущая безделица. Ведь музыка скрывается не в этой старой деревяшке, а в душе человека, не правда ли, дорогая мисс Оршад?

Он, гримасничая, подергал пальцем струны. Звук получился отвратительный, режущий слух и оскорбляющий достоинство Гварнери. Это выглядело, как издевательство над живым, хрупким и беспомощным существом.

— Как же вы кичились обладанием этой ценной вещью, мисс Оршад! Несчастная, вы наивно полагали, что она возвышает вас в глазах окружающих. Но я быстро разгадал ваши честолюбивые планы. Вы — ничтожество, и никакие уловки не помогут это скрыть…

Я не верила своим глазам. Когда-то — Боже, как это было давно! — Тарквин казался всего лишь милым, талантливым, не по годам рассудительным ребенком. Затем, в один далеко не прекрасный день, он предстал в облике безжалостного циничного тирана, держащего в страхе всю семью, — но и это оказалось не более чем очередная маска. Теперь же передо мной стоял психически больной, измученный взрослый человек — бледный, как полотно, с лихорадочным блеском в глазах и срывающимся высоким голосом. Настанет ли конец этой страшной череде превращений?

— Вы все-таки решились сыграть на этой скрипке, — продолжал Тарквин, — и из кожи вон лезли, чтобы доказать, что превосходите меня в игре. Напрасный труд! В погоне за доказательствами собственного величия вы так и не сумели разглядеть величие истинное, а ведь оно было так близко… Смотрите же, что я думаю о вас и вашей обожаемой скрипочке. Может быть, хоть это вас чему-нибудь научит.

Он еще раз победно повертел Гварнери в руках, показывая со всех сторон, и переломил о колено. В комнате повис жалобный звук лопнувшей струны. Это был предсмертный стон.

Вне себя от ужаса и ярости я вскочила, бросилась к Тарквину и, наверное, задушила бы его на месте, если бы Веннер сильной рукой не толкнул меня обратно в кресло.

Тем временем маленький оборотень швырнул сломанную, умирающую скрипку на пол у камина и принялся топтать ее ногами. Не в силах больше двинуться с места, как парализованная, я смотрела на его совершенно белое, без кровинки лицо, кривую злорадную усмешку и силилась понять, чего же здесь все-таки больше — жестокости или безумия. Садистское удовольствие, доставляемое гибелью беззащитного, почти живого существа, было поистине ужасно. Не тот же ли животный восторг испытывали древние завоеватели, глядя на горящие, превращающиеся у них на глазах в руины некогда величественные города?

По моему лицу катились слезы, но я их даже не замечала. Остатки старой скрипки догорали в камине. Если все это лишь страшный сон, то когда же наступит пробуждение? Я не переживу этого, сойду с ума!

— Что с тобой, Ванесса? — раздался над самым ухом такой знакомый мужской голос. Всхлипывая, почти ничего не видя из-за слез, я медленно обернулась. В гостиную вбежал человек, которого я меньше всего ожидала здесь увидеть, — Арманд.

Веннер испуганно отшатнулся. Я быстро показала на Тарквина, потом на горящую скрипку:

— Он сломал ее и швырнул в огонь!

Арманд двинулся к камину и каким-то чудом успел увернуться от прицельно брошенной в его голову массивной стеклянной пепельницы, которая в следующую секунду с грохотом врезалась в косяк. Тарквин исчез за дверью. На Арманда бросился с кулаками Веннер. Не раздумывая, я схватила первое, что попалось под руку, — керамическую кружку, стоявшую рядом на столике, и с размаху опустила ее на лысый череп разбушевавшегося хозяина.

Кружка разлетелась на мелкие осколки, ручку я продолжала машинально сжимать в руках. Веннер медленно оседал на пол. С лестницы послышался какой-то странный шум. И тут меня удивила Мэри.

— Жаль вашу прекрасную скрипку, — флегматично, словно не замечая происходящего, протянула она и положила мне руку на плечо. — Поздравляю! Вы, кажется, проломили папочке череп? Так ему и надо…

Я не успела ответить: в комнату вползла, поскуливая, как побитая собака, насмерть перепуганная миссис Веннер.

— Не подходите! Не подходите ко мне! — истерически завизжала она, прикрывая голову обеими руками, как будто кто-то вздумал ей угрожать. — Вы обе сошли с ума! Мэри посмела меня сегодня ударить! Вы убили моего мужа! Уби-и-ли! Бедный Джеймс!

— Ничего ему не сделается, разве что синяк будет на затылке, — с нескрываемым отвращением сказала я. — Скоро придет в себя. Вызовите врача.

— Да, я ударила тебя, старая ведьма! — неожиданно сорвалась Мэри. — Я ненавижу тебя, ненавижу! Теперь ты надолго это запомнишь!

Она двинулась к матери, но я успела схватить ее за плечи — бессмысленного насилия на сегодня было уже достаточно. Мэри послушалась, брезгливо махнув рукой. Опираясь на нее, я заковыляла к дверям, но, случайно обернувшись, закричала от ужаса. Огонь из камина перекинулся на ковер, который уже начинал тлеть. Должно быть, кусочки пропитанного лаком дерева, вылетели наружу. Язычки пламени поднимались по оконной занавеске. Гостиную заволокло дымом.

Глава двадцать первая

— Скорее вытащите его отсюда! — закричала я, указывая на лежащего без сознания перед самым камином Веннера. — Кто-нибудь, ради Бога! Арманд, спускайся! Пожар!

Миссис Веннер, не двигаясь с места, рыдала так, что все ее тело сотрясалось в конвульсиях. Миссис Бартон, про существование которой я вообще забыла, проявила больше решительности. Она вбежала в гостиную и волоком оттащила хозяина, начавшего уже приходить в себя и слабо стонавшего, к дверям. Потом вернулась вместе с Мэри и вылила на загоревшийся ковер ведро воды.

Всеми оставленная, не в состоянии двигаться из-за внезапно подступившей жгучей боли в правой ноге, я стояла в прихожей и зачарованно смотрела на распространявшийся по всей комнате огонь.

По лестнице сбежал Арманд. Лицо его было расцарапано, правая кисть кровоточила.

— Ну и парень! Дерется и кусается, как дикая кошка!

Увидев, что творится в гостиной, он бросился искать огнетушитель. Но такового в доме не оказалось.

— Хотя бы пожарный шланг у вас есть?

— Кажется, лежал свернутый в сарае… — миссис Бартон выскочила из комнаты. — Сейчас позову Мэйкинса!

Арманд притащил из кухни еще одно ведро воды, но, увидев, что это уже бесполезно, махнул рукой.

— Так нам не продержаться. Лучше уж закрыть дверь, чтобы не было тяги.

Веннер, кряхтя и потирая ушибленный затылок, с трудом поднялся на ноги.

— Если на первом этаже провалится пол, это конец! — простонал он.

— Почему?

— В подвале хранятся бочки с горючим… Где Тарквин? Что вы с ним сделали?

— Наверху. Убежал и заперся в своей комнате, негодник, — ответил Арманд.

Вбежал запыхавшийся, вспотевший Мэйкинс с толстым пожарным шлангом. Он просунул один конец в приоткрытую дверь гостиной и бросился в кухню, чтобы подсоединить другой к водопроводному крану.

— Посмотрите, что там? — нетерпеливо крикнул Арманд.

На нас дохнуло жаром, как из преисподней. Огонь уже распространился по всей комнате и, пожирая мебель, угрожающе трещал.

Шланг оказался совершенно бесполезным: напор воды был слишком слабым. Тонкая струйка длиной не больше двух футов с пугающей быстротой превратилась в пар.

Я с ужасом увидела, как пол в гостиной проваливается. Раздался страшный треск. Из дыры, похожей на зловеще оскаленную пасть чудовища, вырвались языки пламени. В провале исчез горящий рояль.

— Тарквин, спускайся вниз! — сложив ладони рупором, изо всех сил крикнул, Веннер. — Это не шутки!

Мэйкинс с досадой пнул ногой бесполезный шланг:

— Лучше будет, если мы все, пока не поздно, выскочим на улицу. Тут уже вряд ли чем поможешь. Эта штука в подвале рванет в считанные секунды.

— Пошли скорее, Ванесса, — Арманд подхватил меня под руку. — Я долго не получал от тебя писем и ужасно волновался. Позвонил Памеле, она тоже была в недоумении. По телефону с тобой невозможно было связаться. Что же оставалось делать? Только ехать сюда. Я как чувствовал, что с тобой не все в порядке, и, по-моему, успел как раз вовремя… Или у вас тут каждый день случалось такое побоище? Просто сумасшедший дом!

Я не могла сдержать улыбку, но тут же поморщилась от боли.

— Что с твоей ногой?

— Так, пустяки, — я стиснула зубы. — Потом объясню.

Мы выбежали на посыпанную гравием дорожку, ведущую к воротам. Моросил дождь.

— Стой здесь, — строго приказал Арманд, — я сейчас вернусь.

Он вывел из дома миссис Веннер, потом Мэри, скрылся за дверью еще раз и вынес целую охапку плащей и прорезиненных дождевиков.

— Накиньте это на себя, иначе вымокнете до нитки… А ты посиди, — обратился он ко мне, укладывая под деревом толстый брезентовый плащ Веннера. — На тебе лица нет.

Я послушно села. Рядом, привалившись к дереву, со скорбным, как на похоронах, выражением лица стояла миссис Веннер. Вялая, обмякшая, как тряпичная кукла, она уже не причитала, — наверное, не хватало сил. Мэри же, напротив, держалась довольно бодро и смотрела на охваченный пожаром дом блестящими, широко раскрытыми глазами. Происходящее ее совершенно не трогало. В гостиной лопнули оконные стекла, огненные искры полетели во все стороны.

Дорожку осветили фары, послышался шум мотора. Из подъехавшей машины выскочил викарий.

— Родрик передал мне вашу просьбу, мисс Оршад, но, по-видимому, уже поздно… — он, тяжело дыша, подбежал к нам. — В доме еще кто-нибудь остался?

Из дверей показалась миссис Бартон, сгибавшаяся под тяжестью чемодана и двух огромных узлов.

— Там, наверху, Тарквин. Наотрез отказывается выходить из комнаты. Хозяин пошел за ним.

Викарий двинулся было к дому, но Арманд удержал его:

— Не ходите туда. Поздно.

Весь первый этаж был уже охвачен пламенем, на горящие провалы окон стало больно смотреть, и я прикрыла глаза рукой. Через распахнутую дверь было видно, что лестница тоже загорелась.

— Смотрите, смотрите! — закричала я. По лестнице бежала бесформенная темная фигура. — Это мистер Веннер!

К дому бросился Арманд, за ним, еле поспевая, викарий.

На пороге действительно появился Веннер, яростно сбивая одной рукой уже ползущие по куртке язычки пламени и придерживая другой на плече тяжелую, неразличимую издали ношу. Под дождем его одежда начала слабо тлеть и почти сразу же погасла. Кряхтя, он пригнулся и осторожно опустил на землю Тарквина.

Секунду мальчик лежал неподвижно, с искаженным то ли от боли, то ли от страдания лицом. Но, прежде чем мы успели приблизиться, он уже вскочил и опрометью бросился обратно в дом. Я увидела его силуэт на фоне горящей лестницы.

— Боже, Тарквин! — взревел Веннер. — Куда ты?!

Стряхнув одним движением Арманда и викария, ухвативших его за руки, он побежал за сыном. Но стоило ему вбежать в дом, как лестница с треском обрушилась. В подвале раздался мощный взрыв, бушующее пламя взметнулось до второго этажа.

Семейное предание повторилось в почти неизменном виде. Разве что на сей раз его главным действующим лицом и жертвой был не злобный старец-затворник, а одиннадцатилетний мальчик.

— Объясните мне, что произошло?! — прокричал мне прямо в ухо викарий: огонь трещал так, что слова нелегко было разобрать на расстоянии трех шагов.

— Я вам все расскажу потом! Смотрите туда! Несчастный, больной ребенок, он стал жертвой собственной интриги…

Маленькая фигурка уже показалась на крыше. Должно быть, Тарквин перелез туда с чердака, спасаясь от огня. Он что-то кричал, отчаянно балансируя руками.

— Жалкие людишки… Я еще докажу… Вы все… — донеслось до нас.

Арманд испуганно перекрестился. Я тоже содрогнулась, глядя на эту страшную, не укладывающуюся в сознании сцену. Хорошо, что викарий оказался рядом и спокойно, по-отечески положил мне руку на плечо.

На наших глазах провалилась средняя часть крыши вместе с чердаком. В темнеющее небо взметнулся целый сноп искр. Тарквин мгновенно обернулся. Только сейчас он, похоже, осознал происходящее до конца.

Хрупкая фигурка на крыше беспомощно заметалась. Раздался громкий, душераздирающий крик, но в нем звучала уже не отчаянная гордыня безумца, бросившего вызов всему миру, а смертельный ужас попавшего в беду ребенка.

— Папа, папа! Помогите!

Всю крышу охватило пламя, и она обрушилась.

Глава двадцать вторая

Я открыла глаза. Светлая, чисто прибранная комната казалась совершенно незнакомой. На стуле у изголовья сидел, о чем-то задумавшись, викарий. Худое, изборожденное мелкими морщинками лицо было усталым и сосредоточенным.

Заметив, что я повернула голову, он тихо произнес:

— Вы хорошо выспались.

— Я даже не знаю, где нахожусь. Куда я попала? Кажется, вчера, после того ужасного пожара…

— Да, — сказал викарий. — Вы потеряли сознание, и пришлось привезти вас сюда, в мой дом. Обо всем остальном позаботилась добрая женщина из Куллинтона, которая приходит ко мне готовить обед.

— Странно, я почти ничего не помню. Осталось только чувство безграничного облегчения, как будто в один миг порвались все путы, упал тяжкий камень с души. Сейчас мне так легко дышится!

— Это Тарквин. С его гибелью оборвалось действие страшных, дьявольских чар. Видимо, его давление на вас было очень сильным, вы ощущали его почти физически.

— О да. Страшная, невероятная история. Вы говорите, что я упала без сознания. Что же было потом?

— Со всех сторон сбежались люди. Молодой Игэн, еще человек десять из окрестных деревень. Девушка с коммутатора успела разнести весть о пожаре в Лонг Барроу по всей округе, к тому же зарево было хорошо видно за несколько миль.

Мне показалось, что викарий сознательно о чем-то недоговаривал.

— Я имею в виду не это. Что с миссис Веннер и Мэри?

Викарий опустил голову.

— Мэри в больнице. Не беспокойтесь, там о ней позаботятся должным образом.

— В больнице? В какой?

— Ей нужна серьезная помощь психиатра.

— А миссис Веннер?

— К сожалению, ее нет в живых. Утонула. Нелепая, непредсказуемая гибель. Вы, наверное, помните узкий ручеек под самыми окнами дома? За время дождя, не прекращавшегося двое суток, он стал довольно глубоким. К тому же в том месте, где он стекал в ложбину, ничего не стоило оступиться на скользких камнях. Увидев, как обрушилась крыша, бедная женщина испустила страшный, нечеловеческий вопль и бросилась бежать. Мы пытались догнать ее, но было уже поздно. Упав лицом вниз, она сразу захлебнулась, а тело вытащили уже из реки, в нескольких милях ниже по течению… Признаюсь вам в главном: я считаю, что в гибели этой странной семьи есть доля моей личной вины. Я должен, обязательно должен был предвидеть такой исход и, по возможности, предупредить его.

— Разве вы могли заранее знать, чем все закончится?

— Уже несколько лет я чувствовал: в этой семье, внешне такой дружной и благонамеренной, происходит что-то страшное, Мои предшественники, с записями, дневниками которых я имел возможность ознакомиться в церковном архиве, указывали, что на протяжении двух столетий Веннеры были подвержены психическим болезням. Не могу простить себе и того, что не разглядел вовремя Тарквина.

— Но он же был маленьким ребенком!

— Другие дети, общавшиеся с ним, особенно одноклассники, инстинктивно чувствовали в нем какую-то странную, взрослую фальшь, озлобленность. С ним никто не хотел дружить. Его боялись… Вы, конечно, уедете отсюда, — воспоминания о случившемся так расстроили викария, что он предпочел резко перевести разговор на другую тему.

— Да, и чем скорее, тем лучше.

— Признаться, я даже немного завидую вам, Ванесса. Вас можно назвать счастливым человеком. Вы молоды, красивы, у вас много друзей, которые любят вас и готовы в любую минуту прийти на помощь. Перед вами большое будущее. И вот что я еще хотел бы добавить: вы, конечно, безвозвратно утратили свою драгоценную собственность — чудесную скрипку, но скоро, очень скоро поймете, что не только потеряли, но и приобрели нечто гораздо более важное.

— Кажется, я понимаю, о чем вы говорите. Мне удалось перешагнуть через свои страхи и сомнения, прежде всего — страх собственной слабости и беспомощности… как бы это лучше сказать…

Я начала отчаянно жестикулировать, не в состоянии выразить непростые мысли.

— Может быть, то, что вы сейчас услышите, — не более чем банальность, — улыбнулся викарий. — Но я уже стар и имею право, простите, порой втолковывать молодежи прописные истины. Когда-нибудь вы, вспоминая поездку в Лонг Барроу, скажете себе: я прошла через нелегкие испытания, даже через огонь, и вышла оттуда закаленной, готовой к неожиданностям, которые ещё во множестве преподнесет судьба… А теперь я позову сюда ваших друзей, они ждут за дверью. Не хочу больше вам надоедать. С Богом, Ванесса! Когда уедете отсюда, не забудьте передать от меня привет жизни. Это моя старая добрая знакомая.

Примечания

1

Аи pair — присмотр за домом и детьми в отсутствие родителей. Обычный вид летнего заработка среди студентов европейских стран, нанимающихся в иностранные семьи для более глубокого изучения языка.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?