«Цена счастья»

Дороти Иден Цена счастья

Глава 1

К вечеру дождь прекратился. Уже смеркалось, когда Вилли, задыхаясь, подбежал к дому, чтобы сообщить ужасающую новость. Его светлые волосы взмокли от пота, влажные потемневшие пряди прилипли ко лбу. Лицо Вилли стало пунцовым. Не будучи хоть сколько-нибудь красноречивым, он прилагал отчаянные усилия, чтобы внятно выразить испытанное им потрясение.

— Скелет!! — простонал Вилли. — На том поле, которое мы не перепахивали с войны. — Бедняга еле сдерживал слезы. — С вашего позволения, сэр, мой плуг вывернул из земли череп.

Эмма интуитивно почувствовала, что никогда не узнает, почему это печальное известие показалось ей дурным предзнаменованием. Какой-то почти мистический поворот судьбы — смутные, едва осознанные страхи, обуревавшие ее с момента приезда в Кортландс, словно воплотились в этих таинственных человеческих останках, погребенных в неглубокой полевой могиле. Эмму переполняли противоречивые ощущения страха и жалости.

Главное, что она должна сделать, — во что бы то ни стало оградить детей от излишних волнений. Если они узнают об этом событии — реакция будет разная: Дина, скорее всего, замкнется в себе и промолчит, но ее сестра — этот маленький бесенок Мегги — с вожделением уцепится за тайну, чтобы дать волю своему неиссякаемому воображению.

Муж Эммы, Барнаби, по характеру был очень похож на отважную плутовку Мегги — одну из своих дочерей. Он не выразил и тени смятения, наоборот — занялся своего рода расследованием. Тело, вдохновенно заявил он, было предано земле слишком давно, чтобы вызвать сердечное сочувствие. Эксперты заключили, что захоронение произошло два или три года назад. Скорее всего, останки принадлежат совсем юной женщине, лет двадцати. Могила находилась на краю поля, возле пустынной, заброшенной дороги. Вполне правдоподобно предположить, что девушка встретила свою смерть от рук солдата, поскольку неподалеку располагался военный лагерь. Причину смерти еще не выяснили, что особенно вдохновило Барнаби, автора популярных детективных романов. Он воспринимал находку бесстрастно и отстранение, как интригующий сюжет для будущей книги. Казалось, он не понимает причин тревоги и расстройства Эммы и Луизы.

Его брат Руперт тоже был относительно спокоен; скорее он испытывал раздражение оттого, что некто, набравшись наглости, попытался скрыть следы своего преступления в частных владениях, ему не принадлежащих. Поэтому чем скорее тайна будет раскрыта, тем лучше для обитателей Кортландса.

Однако Дадли, один из трех братьев Корт, был явно встревожен и время от времени бормотал: «Бедное маленькое создание». Создавалось впечатление, что перед его мысленным взором, как живые, возникают герои трагедии, разыгравшейся страшной ночью два года назад. Он не находил себе покоя. Почему-то настаивал на том, чтобы именно его допросила полиция. Такое поведение было несвойственно Дадли — от природы робкому и нерешительному человеку. Обычно во всех серьезных делах он уступал ведущую роль Барнаби или Руперту.

— Должно быть сделано все возможное для установления личности жертвы и поимки негодяя-преступника, — твердил Дадли.

И хотя слова его прозвучали мелодраматично, как монолог героя викторианского романа, они странным образом подходили к обстановке: уныло моросящий дождь, оголенные сиротливые деревья рощицы, отгораживающей поле от дороги; и, наконец, зловеще белеющий череп, вывороченный из земли и мокнущий под низким серым небом.

Распаханное поле было усеяно многочисленными валунами; когда они высыхали, приобретая серый оттенок, то становились похожи на человеческие останки. Поначалу Вилли и принял свою находку за обыкновенный валун. Впечатлительной Эмме мрачное поле казалось сплошь усеянным костями когда-то здравствующих людей…

Эмма понимала, что воссозданная ею картина — плод фантазии, порожденный вечерними сумерками и жутковатым ощущением надвигавшейся опасности.

Молодая женщина зажгла свет во всем доме и попросила миссис Фейтфул пожарче растопить камины.

— Мы все продрогли, — пояснила она.

— Это верно, — подтвердил Дадли, потирая свои большие, холеные руки; он стоял у огня, крупный, несколько полноватый мужчина. — А где Луиза? — забеспокоился джентльмен. — Она тоже испугалась?

— Этою я не знаю. — Голос Эммы прозвучал не особенно дружелюбно.

— Мы все немного испугались, не так ли? — Он говорил искренне и как-то многозначительно. — Но не за чужую нам малютку: она слишком долго пролежала в земле. Возможно, мы боимся той непознанной силы, которая погубила юное существо.

Ярко освещенная гостиная, обставленная старинной разностильной мебелью, напоминавшей о череде знатных, сменявших друг друга поколений, незаметно преобразилась под воздействием философско-мистических откровений Дадли: новой хозяйке Кортландса почудилось, что все здесь проникнуто глубоко скрытой маниакальной жестокостью.

— Барнаби не боится, — спокойно возразила Эмма.

— Ну, то Барнаби. Его ничто не способно напугать.

Дадли ничего больше не успел изречь, так как в гостиной появилась дрожащая Луиза, беспомощно причитая:

— Ах, миссис Корт, дети все слышали!

И гувернантка разразилась слезами.

Прежде всего следует заняться детьми! Эмма распорядилась уложить их в постель и принести чай в детскую. Слабой, уязвимой Дине стало уже лучше: ее больше не тошнило. А возникшая в дверях комнаты Мегги, глядя на Эмму огромными черными встревоженными глазами, потребовала ответа:

— Ведь они нашли маму, не так ли? Конечно, вы в этом не признаетесь, но нам с Диной все известно. Неопознанный скелет — это наша мама!

Эмме пришлось пересказать дикую фантазию Мегги своему мужу.

— Жозефина? Что за безумная мысль! Вот что значит быть детьми сочинителя детективов! Страсть к самым невероятным выдумкам в генах у моей сорвиголовы Мегги.

Эмма бросилась к нему в объятия.

— Дорогая, давай завтра же поедем в Испанию. Давай! Мы ждали слишком долго. Я так стосковался по яркому солнцу. Давно уже я чувствую себя кротом, полуслепым, привыкшим жить в сумраке.

Барнаби погладил жену по шелковистым волосам. Его рука была сама нежность.

— Мой милый, никто не мог бы желать этого сильнее, чем я. Но как же дети?

Еще не закончив фразу, Эмма осознала, что ее мечте не суждено осуществиться. Она не бросит близнецов, даже если Барнаби осмелится настаивать; особенно после «открытия» Вилли.

Впрочем, бояться им обоим нечего. Скоро все узнают, чьими были эти бедные маленькие кости, покоившиеся, по выражению поэта, «во сне глухом, слепом и бесконечном». И она в силах убедить доверчивую Дину от души посмеяться над дикими фантазиями Мегги.

Вообще это событие не имеет большого значения, даже если полиция после стольких лет и установит, кто закопал тело незнакомки в могилу на пустыре.

Глава 2

Хотя зима была на редкость дождливой и туманной, утром засияло солнце, и Эмма проснулась с еще непривычным, но сладостным ощущением: она не одна. Барнаби спал рядом с ней. Сладостным? Сентиментальное, чужеродное слово, оно не гармонирует с обликом ее недавно обретенного мужа: он атлетически сложен — высок, широкоплеч, решителен и преисполнен мужества. Но иногда, правда, Барнаби позволяет себе понежиться, пребывая во власти «благословенной лени»; подчас бывает рассеянным, как Паганель. У него пронзительно-голубые глаза и открытая, веселая улыбка, покорившая Эмму. Есть у писателя, конечно, и уйма недостатков. Главный из них — стремление как можно скорее получить то, чего он хочет. Вот почему Эмма и стала его женой так стремительно — всего через четыре недели после знакомства.

Недостатки Барнаби до сих пор представлялись Эмме очаровательными и завораживающе-милыми, и эта ее снисходительность была необъяснима, ибо в других людях те же изъяны характера ее откровенно раздражали.

Густые, цвета темного меда волосы Барнаби разметались во сне, обнажив его классически очерченное лицо. Оно было так трогательно-красиво, что у Эммы защемило сердце. Она села в постели и стала пристально смотреть на мужа, пользуясь благословенной возможностью спокойно полюбоваться им, не ощущая на себе дразнящего, и насмешливого взгляда его голубых глаз.

Эмма — начинающая журналистка — почти ничего о нем не знала. Четыре недели назад она пришла к Барнаби домой, чтобы взять интервью для статьи в женском журнале. Девушка очень нервничала, поскольку это было ее первое самостоятельное интервью. Обычно она выполняла более скромную, не связанную с творчеством работу, но эпидемия гриппа опустошила редакцию; в последний момент оказалось, что она была единственным человеком, способным провести ответственную встречу. Ее нельзя было откладывать, так как Барнаби Корт, заметная фигура среди писателей, преуспевших в жанре детектива, был почти недоступен для журналистов.

Беседа с самого начала не задалась. Отчасти из-за того, что избалованный вниманием прессы Барнаби не любил давать интервью женщинам, отчасти потому, что он увидел перед собой непрофессионала. Он и пальцем не пошевелил, чтобы найти стул в своем неимоверно захламленном кабинете, и растерявшейся Эмме самой пришлось отодвинуть толстенную книгу (это было старинное издание «Джонсона» Босуэлла), чтобы как-то примоститься на краешке.

Затем безжалостный Барнаби окончательно выбил ее из колеи, обрушив на юную дебютантку град самых разнообразных вопросов.

— Вы собираетесь спросить у меня, почему я стал писателем, сколько часов в день я работаю, беру ли характеры персонажей из жизни и какой род убийства предпочитаю?

Дерзкий взгляд его голубых глаз выводил Эмму из равновесия, хотя она вовсе не была застенчивой и обладала от природы сильным пылким характером. Ей даже приходилось укрощать свой темперамент, когда интересы дела того требовали. Но в манере поведения Барнаби Корта было нечто такое, чего Эмма не могла вынести. С умыслом или нет — он пытался задеть ее чувство собственного достоинства, а это она бы не простила даже обаятельному мистеру Корту.

— Или, — продолжал он, покусывая черенок трубки, — вы предпочли бы узнать, что я ем за завтраком, какого цвета моя пижама и каков мой идеал женщины?

У Эммы были зеленые, как весенняя трава, глаза. Когда она гневалась, ее миндалевидные очи обдавали провинившегося ледяным холодом. Представив себе трескучие морозы и реки, скованные льдом, Эмма окинула Барнаби Корта одним из таких взглядов.

— В чем вы больше всего нуждаетесь в этой жизни, — заявила она с откровенной неприязнью, — так это в умной и доброй жене.

Барнаби вынул трубку изо рта и изумленно посмотрел на отважную собеседницу:

— Вы и вправду так думаете?

— Супруга не только протерла бы мебель, — съязвила Эмма, — но сделала бы вас личностью гуманной и более человечной.

Эмма встала. Интервью подошло к концу. Равно как и ее пятиминутная карьера журналистки. Неужели она потерпела крах? Эмма не сомневалась, что эта профессия — ее призвание, но, поразмыслив, убедилась: ее подводит излишне пылкий неуправляемый темперамент, откровенность в суждениях. Она неспособна лукавить, делать вид, что восхищается, к примеру, этим статным, самоуверенным молодым человеком только из-за того, что он написал полдюжины детективов-бестселлеров. Но Барнаби Корт задержал Эмму, собиравшуюся откланяться, и в его шоком голосе зазвучали неожиданные теплые нотки:

— Вы предпочли бы расположиться на чистом, не покрытом пылью стуле? Минуту, сейчас я принесу тряпку. Если найду тайник, где их прячет миссис Клак, извините, но таково уж ее имя. — Барнаби направился в глубь квартиры, скорее всего на кухню, но тотчас обернулся: — В доме воцаряется невообразимый хаос, когда почтенная женщина не приходит убираться из-за болей в спине. Боюсь, что я сам не уделяю порядку должного внимания. Но вы все отлично поймете, когда повидаете Кортландс.

Вскоре знаменитость вернулась в кабинет с большой тряпкой и стала молниеносно протирать все попадавшееся под руку; создалось впечатление, что в комнате бушевал ураган. Эмма молчала, пытаясь понять, почему ей надлежит отправиться в Кортландс.

— А почему я должна отправиться в Кортландс? — недоумевала журналистка.

— Кортландс — это наше поместье. Разумеется, вы должны его повидать. — В порыве хозяйственного энтузиазма Барнаби обмахнул тряпкой потускневшие рамы картин, пыль с абажуров. Вся его враждебность улетучилась, он улыбался доброй, мягкой улыбкой. Эмма, как зачарованная, не сводила с него глаз.

— Знаете, а я полностью согласен с вашим последним наблюдением, — вдруг заявил он.

— С моим… последним наблюдением?!

— Ну да. Вы высказали умнейшую мысль. Мне необходима жена. А теперь, пожалуйста, располагайтесь поудобнее, и мы с вами душевно побеседуем, мисс.

— Спасибо. — Эмма насторожилась.

— Не за что. Сначала выпьем хереса. Или мартини? Скажите, какое ваше любимое вино?

Эмма смотрела на него с нескрываемым изумлением:

— О ком будем говорить, о вас или обо мне?

— О вас, — ответил Барнаби Корт, глядя на нее лучистыми голубыми глазами…

Эмма добилась желаемого: она взяла интервью у популярного писателя, подробное и в меру откровенное. Однако ей никак не удавалось превратить свои беглые записи в блокноте в живую, психологически осмысленную статью. И причина крылась не только в ее неопытности и волнении. Сложность заключалась в ином: красивый человек, охотно отвечавший на вопросы юной журналистки, больше не казался ей отчужденной, почти недосягаемой личностью, о которой она должна писать объективно, не внося в публикацию глубоко личных эмоций. За ленивой повадкой Барнаби Корта угадывалась могучая жизненная сила, покорившая Эмму. Но она и помыслить не могла, что мужчина, столь щедро одаренный природой, когда-нибудь удостоит ее своим вниманием.

* * *

— Эмма, — поспешила сообщить тетя Деб, когда племянница вернулась с работы, — кто-то звонит тебе каждые десять минут в течение последнего часа.

Девушка замерла в предвкушении почти несбыточного, ее сердце гулко забилось.

— И кто звонит?

— Дорогая, я не решилась спросить, хотя мы с тобой старые добрые друзья. Он великолепно владеет искусством телефонного разговора: без лишних слов и пошлой тривиальности, что производит отличное впечатление. Скажи, он в тебя влюблен?

— Моя родная тетя Деб, я даже не знаю, о ком ты говоришь.

Тетя Деб, маленькая приземистая особа с узкими покатыми плечами, с которых вечно сползали роскошные шали, и круглым морщинистым лицом, казавшимся рассеянным, только задумчиво посмотрела на свою высокую стройную племянницу.

— Может, оно и так, — обронила она, словно обращаясь к самой себе. — Не обольщайся, ты не каждому придешься по вкусу. У тебя опасные зеленые глаза амазонки, и ты девушка, что называется, с норовом. Конечно, многих мужчин настораживают эти вызывающие черты. И ты не всегда выглядишь красивой. Не спорь, дитя мое, я хорошо знаю жизнь. Эмма, не следует ли тебе больше есть?

— Больше есть? — Эмма привыкла к скачкообразной манере изъясняться, свойственной тете Деб, но на этот раз она не совсем поняла, что умудренная жизненным опытом леди имела в виду.

— Ты слишком худа. Большинство мужчин любит округлые формы. Твой дядя, хочу заметить, относился к тем мужьям, которые особенно ценили женственную фигуру и лебединую стать. — Тетя Деб поправила сползавшую с плеч кружевную шаль и погрузилась в счастливые воспоминания о несравненных достоинствах своего последнего супруга.

— Тетя Деб, если ты думаешь, что в угоду вкусам сластолюбцев я возмечтаю о пышной груди и округлых бедрах…

— Не обязательно округлые, моя дорогая. Это не твой стиль. Но почему бы не избавиться от некоторой угловатости?..

К счастью, телефонный звонок помешал тете Деб и дальше развивать свою теорию женственности. Эмма не представляла себя пухленькой и округлой. Она была довольна своей высокой, худощавой фигурой; кроме того, если, не дай бог, она растолстеет, ей придется менять весь свой гардероб. Но Эмма предпочла размышлять о сути «женственности», лишь бы отвлечься от других, уда более волнующих ее воображение тем.

— Да, она только что пришла, — говорила кому-то тетя Деб по телефону. — Я как раз объясняла ей, что она должна больше есть. Может быть, вы повлияете на упрямицу… Ах! Как это мило с вашей стороны! Я ее сейчас позову.

Тетя Деб положила трубку на столик и закричала так громко, словно племянница находилась на другом конце света:

— Эмма! Телефон! Тебя приглашают на ужин. Твой друг разделяет мое авторитетное мнение: ты должна больше есть. Разве это не чудесно?

Взяв трубку, Эмма с трудом произнесла «алло». Она знала, что тетя Деб стоит в дверях гостиной, чутко прислушиваясь и почти не скрывая строго любопытства. Присутствие миссис Деб сковывало Эмму. Ах, эта смешная тетя Деб! Неужели племянница не могла пофлиртовать без ее неусыпного наблюдения?

Когда Эмма услышала глубокий, чувственный голос Барнаби Корта, она поняла: он жаждет совсем не профессиональных, а близких, интимных отношений с зеленоглазой журналисткой, приглянувшейся ему в их первую же встречу.

Но ей и во сне не приснилось бы, что она когда-нибудь выйдет за него замуж. Однако это чудо свершилось почти молниеносно…

Тетушка Деб не погрешила против истины. Она и впрямь слишком худа и угловата; ее веснушчатое лицо порой выглядело таким незначительным, заурядным, пока не освещалось внутренним светом, той «грацией души», о которой писали поэты. Эмма, как чувствительная арфа, откликалась на все Прекрасное. Красота неузнаваемо преображала молодую женщину. Тогда от нее невозможно было оторвать восхищенного взгляда. Но сама Эмма и не подозревала о волшебных изменениях своего облика.

Кроме своеобразной утонченной внешности, Эмма обладала острым умом, а также сильным, но гибким характером. Впоследствии она поняла, что проницательный писатель — Барнаби по достоинству оценил недюжинную натуру своей будущей жены.

Опытный мужчина, Барнаби был увлечен не только духовным миром Эммы. Ее коленки, говорил он в холостяцком кругу, самые красивые из всех, какие ему довелось повидать в жизни. Уже одного этого было достаточно, чтобы темпераментному мистеру Корту захотелось на ней жениться. Но его влекли еще и зеленые глаза — у женщин (и у кошек!), — точеная, пластичная фигура, очаровательная в любой позе: и когда она уютно сворачивалась калачиком в кресле, и когда бесстрашно стояла под ветром на вершине горы.

И все же факт оставался фактом: Барнаби не только не женился бы на Эмме, но попросту не обратил бы на нее никакого внимания, если бы она не вышла из себя в день их знакомства и не обескуражила его своим сарказмом и едкой иронией. Такая независимость совсем юной начинающей журналистки показалась ему, привыкшему к трусливой лести, настолько из ряда вон выходящим явлением, что избалованный писатель невольно заинтересовался этим феноменом. Разрушившееся вдохновенное лицо Эммы было исполнено прелести. Наступил один из тех счастливых моментов, когда гадкий утенок превращался сказочного лебедя. Барнаби не мог оторвать взгляда от ее поистине лучезарного лика. А когда Эмма вышла из комнаты, ему захотелось броситься вслед за ней по лестнице, но он не решился. Однако стал звонить ей по шесть раз в сутки и приглашать ее на ужин. После недельного знакомства он сделал ей предложение.

— Я ждал так долго лишь для того, чтобы ты могла получше узнать меня.

Слово долго чуть не до слез рассмешило Эмму. Будущая жена научилась распознавать любые оттенки его голоса, улавливать малейшие изменения в его лице. Танцуя с Барнаби, она сливалась с ним в ритме, различала меру страсти его поцелуев. Она привыкла к его упрямому характеру и милой ребяческой рассеянности; к доброте и тонкому юмору, которые излучали его голубые глаза. Она смирилась с его азартным стремлением немедленно получить то, что примечталось, хоть луну с неба.

Но она почти ничего не знала о будничной, прозаической стороне его жизни. Барнаби Корт писал детективные романы, которые пользовались большой популярностью. Имел квартиру в Лондоне и загородный дом Кортландс, куда изредка наезжал. Кроме двух родных братьев, живших в Кортландсе, других родственников у него не было. Друзей он частенько забывал, особенно когда работал над книгой или был влюблен. Эмма прекрасно понимала, что она не единственная женщина в его донжуанском списке. Ведь ее жениху было уже тридцать лет, и он, как шутили друзья, слыл непревзойденным знатоком женских коленок.

Эмма знала, например, что существовала некая особа по имени Жозефина. Однажды вечером Барнаби вдруг заявил как нечто разумеющееся само собой:

— Я должен рассказать тебе о Жозефине.

Но они танцевали и пили вино, а счастливая Эмма витала в облаках.

— Я не хочу слышать ни о какой другой женщине. Ни сейчас, ни потом — никогда. У нас нет прошлого. Мы начинаем жить с сегодняшнего дня и да здравствует настоящее! — Эмму пьянило не вино, а близость любимого.

— Твой оптимистический девиз утопичен, моя дорогая. Прошлое неотвратимо вторгнется в нашу жизнь.

— Возможно, но только в обыденность, а не в наши интимные отношения, оно не омрачит нашу любовь! — Эмма была неколебима.

— Согласен, — уступил Барнаби под натиском Эммы. — Сегодня вечером никакой Жозефины не существует. Равно как Мегги и Дины. Кроме тебя, вообще никого нет, родная моя. Я очень люблю тебя, Эмма!

Лицо Барнаби придвинулось к ней совсем близко, его глаза сияли.

Эмма продолжала витать в небесах — единственная женщина, которой когда-либо так улыбались обычно надменные и холодные голубые глаза Барнаби Корта.

Да, она вела себя неосмотрительно, по-детски. Но и при отрезвляющем утреннем свете ей не хотелось ничего знать о прежних любовных развлечениях Барнаби. Какое ей до них дело? Ведь именно она — та избранница, которую Барнаби хочет видеть своей женой.

Услышав новость, тетя Деб снисходительно улыбнулась и изрекла свой мудрый совет.

— Люби его, но слепо не доверяй. В чем ты собираешься пойти на брачную церемонию? Ведь у тебя вряд ли будет время на предсвадебную суету.

Эмму задело предостережение осторожной тетушки.

— Что ты имеешь в виду, советуя мне не доверять Барнаби?

— Он великий златоуст. Твой будущий супруг способен истолковать в свою пользу любой неблаговидный поступок, скажем так.

— На то он и писатель, — защищала жениха Эмма.

— И уж очень он торопится со свадьбой, меня это настораживает, — сетовала умудренная жизнью леди.

Вспомнив о настойчивости нетерпеливого Барнаби, Эмма растрогалась.

— Хочу сказать еще одну важную вещь; может быть, она встревожит тебя, а может, и нет. — Пожилая матрона в своей неизменной кружевной шали походила на типичную викторианскую старую деву. — Барнаби на редкость привлекательный мужчина. У него неизбежно будут возникать проблемы со слабым полом, если уже не возникли.

— Я стану его проблемой. Все остальное меня не волнует. — Эмма была настроена воинственно.

Тетя Деб сокрушенно пожала плечами.

— В таком случае давай подумаем о твоем гардеробе. Должна признаться, что всегда надеялась увидеть тебя замужем за таким блистательным джентльменом, как Барнаби Корт.

— Тетя Деб, ты настоящий хамелеон, но вместе с тем бесконечно милая старая лиса.

Пожилая леди охотно позволила Эмме себя поцеловать.

— И все же не доверяй ему! — повторила она свой совет, словно заклинание.

Через три недели состоялась свадьба. Эмма была в зеленом, цвета весенней листвы платье, с изящным букетиком ландышей в руке. Благоухающие цветы оказались единственным украшением. Зато ее вдохновенное счастливое лицо сияло ярче любых бриллиантов.

Барнаби опоздал. Эмма убедилась в его безнадежной рассеянности. Слава богу, он не забыл, что собрался жениться, но ошибся во времени. Мчащееся на безумной скорости такси незадачливого жениха чуть не сшибло троих полисменов и несколько пожилых женщин.

В ожидании Барнаби Эмме почудилось, что весь последний, фантастический месяц существовал только в ее воображении, хотя присутствие в зале тети Деб и Марка Дженкинса, одного из издателей Барнаби, развеяло ее грезы. Увидев жениха, невеста так обрадовалась, что чуть не разрыдалась от счастья. Одна из странностей Барнаби состояла в том, что он опасался многолюдных роскошных свадеб, а может быть, и любых матримониальных церемоний. Он настоял, чтобы на свадьбе присутствовали только тетя Деб и его братья Руперт и Дадли. Но Руперт уехал в Шотландию, чтобы обручиться с девушкой по имени Джин; в последний момент выяснилось, что Дадли тоже не сможет прибыть на церемонию. От него пришло письмо, в котором говорилось что-то невнятное о ягнившихся овцах и заболевшем пастухе. Но Барнаби объяснил, что Дадли неисправимо робок от природы, настоящий затворник-анахорет.

— Он приезжал в Лондон на коронацию. — Барнаби хоть как-то пытался оправдать брата. — К сожалению, на его взгляд, наше бракосочетание не столь выдающееся событие.

Отсутствие братьев никак не сказалось на торжестве. Молодые люди благополучно поженились и без них. Прекрасно пообедали вчетвером в любимом ресторане Барнаби при зажженных красных свечах, с цветами и шампанским.

Тактичный Марк Дженкинс незаметно увел тетю Деб, предложив ей выпить еще немного шампанского, и молодожены остались одни…

— Ну что ж, дорогая, сбылась моя мечта. — Барнаби весь так и лучился.

— Вот мы и поженились! — Голос Эммы звенел как серебряный колокольчик.

— Отныне и навсегда эти неизъяснимо прелестные зеленые глаза будут теперь сиять только для меня?

— Только, только для тебя! — Эмма произнесла эти слова, точно клятву.

Он накрыл ладонью ее руки. Эмма мечтательно прикрыла глаза. Пламя свечи призрачно колыхалось. Она мысленно перенеслась в прошлое, в ту ночь своего сиротливого детства, когда ей пришлось ночевать на чердаке деревенского дома. Только неверное пламя свечи разгоняло окружающий мрак; вот и теперь ее охватило похожее тревожное чувство. Как все неопределенно и зыбко на этом свете, подумала Эмма. Ты отделен от всепоглощающей тьмы всего лишь колеблющейся тонкой полоской света, и стоит чьей-то грубой и неуклюжей руке опрокинуть свечу, стоит порыву холодного ветра задуть ее — и ты становишься беззащитным, как маленькое дитя. И все же продолжаешь доверять этому колеблющемуся зыбкому свету, веря, что настанет день, когда он засияет мощно и ярко, станет незыблемым и вечным…

— О чем ты думаешь? — донесся до нее низкий певучий голос Барнаби.

— О красных свечах. Они создают праздничное настроение. Мы всегда будем жить при свете красных свечей?

— Нет. Только когда будем счастливы, как сегодня.

— Мы всегда будем несказанно счастливы, милый!

Эмма с нежной грустью посмотрела на мужа, понимая, что все будет совсем не так. Она знала, что и он в глубине души чувствует то же.

— Дорогая, ты нужна мне, — проникновенно сказал Барнаби.

Было одно из тех редких мгновений, когда с его лица исчезла безмятежная маска, и Барнаби показался ей утомленным жизнью человеком, выглядевшим старше своих лет; какая-то легкая тень промелькнула в его ясных голубых глазах.

Глубоко растроганная, она призналась:

— Барнаби, ты тоже нужен мне.

— Ты так мало знаешь о моем прошлом. Я даже не рассказал тебе о…

— Не сегодня. Пожалуйста, не сегодня. Его глаза увлажнились.

— Моя дорогая, неужели это царственное пренебрежение к моему прошлому останется у тебя навсегда?

— Хочу надеяться, — убежденно ответила она.

— Ты само совершенство.

— У меня веснушки на лице, и я до сих пор выгляжу как угловатая школьница.

— Это как посмотреть, — улыбнулся Барнаби. — Сегодня вечером, когда мы придем домой…

Он осекся. Эмма все еще повторяла про себя восхитительные слова «когда мы придем домой», — но она не могла не заметить женщину, которая, приветствуя молодоженов, приближалась к их столу.

— Барнаби! Где ты пропадал все эти годы? Со времени нашей последней встречи прошло не меньше пяти лет. Это было в Монте-Карло, не так ли? — Она замолчала и окинула Эмму испытующим взглядом. Женщина худощавая, обращавшая на себя внимание обилием драгоценностей — сверкающих перстней, браслетов, — говорила так, словно боялась тишины.

— Фелиция, — отозвался Барнаби, не проявляя никаких чувств к давней знакомой, — неужели ты хочешь напомнить о далеких временах моей легкомысленной молодости? Дорогая, знакомься — леди Паркер. А это моя жена, — представил он Эмму.

В глазах леди Паркер вспыхнул злорадный огонек. Она пристально посмотрела на Эмму и недоуменно спросила:

— Наверное, что-то не так с моей памятью, Барнаби? Мне казалось, что ты говорил о Жозефине как о красивой брюнетке.

— Такая она и есть. — Голос Барнаби звучал вызывающе. Он жестом подозвал официанта, чтобы рассчитаться. — Мы как раз собирались уходить. Надеюсь, скоро увидимся. Впрочем, нет. Завтра мы уезжаем в Испанию. Я стал еще более рассеянным, чем раньше. Постоянно забываю даже о самых радостных событиях.

— Может быть, так тебе проще жить? — иронично процедила леди Паркер. На ее узком с впалыми щеками лице промелькнула ехидная усмешка, и она гордо удалилась.

Эмма не сомневалась: нервозность Фелиции объяснялась откровенной завистью рано увядшей женщины к молодому, привлекательному цветущему мужчине. Эмме, не проронившей ни слова во время этой короткой, но малоприятной встречи, вдруг показалось, что лихорадочные движения леди Паркер поколебали пламя свечи, и ее охватило чувство, похожее на мистический страх. Красная свеча — символ благополучия — едва не погасла. Если бы случилось такое несчастье, тьма охватила бы их и бросила в объятия злого рока.

— Кажется, я выпила слишком много шампанского, — осторожно заметила Эмма, уловив, что Барнаби с интересом и тревогой наблюдает за ней. — Но, прости, никак не могу припомнить, чтобы ты когда-нибудь говорил о предстоящей поездке в Испанию, да еще завтра.

— Мы едем в Испанию чисто символически, поскольку это касается леди Паркер, — прокомментировал свой неожиданный розыгрыш Барнаби.

— Ах да, конечно. Твое прошлое. Ты предупреждал, что оно может в любой момент постучаться в нашу жизнь.

— Фелиция Паркер не имеет никакого отношения к моему прошлому.

— Для меня это неважно, дорогой, но если бы эта увешанная бриллиантами жердь имела к нему хоть отдаленное касательство, я не одобрила бы твой вкус. — Эмма облегченно вздохнула. — Свеча снова разгорелась!

— Свеча и не гасла.

— Но это едва не произошло.

Барнаби изумленно взглянул на жену:

— Дорогая, почему ты не спрашиваешь, кто такая Жозефина?

— Я уже говорила, что ничего не хочу знать о Дивах, которых ты любил. Мое решение неизменно. Мы одни в комнате с зажженной красной свечой. Отгороженные от всего остального мира, пребывающего во тьме.

Барнаби уже привычным жестом накрыл теплой ладонью ее руки:

— И все же когда-нибудь ты должна будешь узнать о Жозефине, дорогая.

— А как ты поступил с этой красивой брюнеткой, о которой упомянула Фелиция, мой милый? — Эмме было как-то особенно легко и весело. — Бессердечно столкнул ее в снег со своего крыльца?

— О нет! Я поступил гораздо хуже: женился на ней.

Глава 3

Они собирались снять апартаменты побольше, когда у них появится свободное время. По правде говоря, Эмма не стала бы возражать против лондонской квартиры Барнаби, маленькой, переполненной книгами и не слишком уютной, однако чистой, хотя миссис Клак явно не обременяла себя работой.

— Если я обнаружу стул, не занятый «Джонсоном» Босуэлла, все будет отлично, — смеялась Эмма, — но еще сложнее найти свободную от книг кровать.

Барнаби переставил мебель, чтобы освободить место для еще одной кровати. Чопорная миссис Клак не скрывала своей неприязни к вторжению чужой женщины в замкнутый мир Барнаби, который менялся у нее на глазах. В особенности ее шокировали покрывала с оборками, которые выбрал сам мистер Корт.

Нельзя было не согласиться с экономкой: кокетливые покрывала с рюшами, предназначенные для дамского будуара, выглядели неуместными в комнате, где все было подчинено мужскому вкусу. Эмма раздумывала над сомнительным приобретением мужа, пока Барнаби, помогавший ей раздеться, пристраивал ее пальто на спинке стоявшего у окна кожаного кресла. Эта почти спартанская комната не носила и следа присутствия женщины. Если Барнаби и предавался любовным утехам, то вне дома. Похоже, он никогда и ни с кем не делил свой кров. Но это было не так.

— Ты, видимо, раздумал поведать мне о Жозефине, — упрекнула мужа Эмма.

— Плутишка! — удивился Барнаби. — Ты не хотела слушать!

— Но, Барнаби! — недоумевала Эмма. — Когда ты упоминал о Жозефине, мне представлялось, будто речь шла о женщине, которую ты когда-то любил. О мимолетной страсти. Но ты и словом не обмолвился, что она была твоей женой.

— Сегодня, — сказал Барнаби, обнимая и целуя ее, — ты выглядишь особенно молодой и прелестной.

Эмма высвободилась из его объятий.

— Я вовсе не молода. Я стара. — Дух противоречия взыграл в ней, но она тут же опомнилась. Он был прав. Она молода и к тому же бестолкова. Эмма воспринимала себя умудренной опытом и неуязвимой особой, но выяснилось, что это совсем не так. Переезд в этот дом рисовался ей в радужных красках. Теперь, когда обнаружилось, что в нем обитают тени прошлого, приподнятое, праздничное настроение Эммы омрачилось.

— Эмма, не будь ребенком, согласись выслушать историю о Жозефине, — предложил Барнаби.

— Нет! — заупрямилась Эмма. — Нам нет до нее никакого дела.

Они обменялись чуть ли не враждебными взглядами. Эмма уступила первая. Она зябко пожала плечами. Приподняла руки, чтобы расстегнуть ожерелье. Затем привычным домашним жестом скинула туфли. Женская мудрость вернулась к ней. Она вышла за Барнаби безоглядно, даже и не пытаясь узнать о его прошлом, потому что полюбила его. Это — самое главное. Ей следует дорожить вновь приобретенной терпимостью, и первая брачная ночь не разочарует их.

Барнаби бережно обнял ее.

— Эмма, а давай-ка махнем завтра в Испанию: будем озорными, безумными и счастливыми!

— Не сомневаюсь, мы будем счастливыми! — вторила Эмма, и ее сердце сладко сжалось.

Ночь, как и мечтала Эмма, не разочаровала обоих. Тень Жозефины (Барнаби женился, когда ему минуло всего двадцать два года и он был по-юношески беспечен и верил в безоблачное будущее) так и не возникла между ними. В спальне оставались только она и Барнаби. Они принадлежали друг другу, и казалось, что так будет вечно.

Но в сознании всплыло предостережение ясновидящей» тети Деб: «Люби его, но не доверяй ему».

— Насколько интереснее делает тебя твое бурное прошлое, мой дорогой, — польстила мужу хитроумная Эмма.

Барнаби Корт, который развелся пять лет назад — его красавица жена, натура мятущаяся, требовательная и эгоистичная, не вынесла его независимого образа жизни, — принадлежал теперь только ей, Эмме, твердо решившей оберегать душевную гармонию в отношениях с мужем…

Раздался телефонный звонок, прервавший ее внутренний диалог. Она быстро схватила трубку, боясь разбудить Барнаби, с нежностью подумав о том, что ей еще неизвестны все его с годами отложившиеся привычки.

— Алло, — тихо проговорила она, прижимая трубку к губам.

— Алло! Кто это говорит? — Голос прозвучал требовательно и властно. — Вы одна из женщин моего папы?

Эмма чуть не бросила трубку, словно отмахиваясь от готовой ужалить пчелы. Затем осторожно снова взяла трубку, надменно промолвив:

— Я была бы вам очень признательна, если бы вы соблаговолили представиться.

— Я Мегги. Дина, как всегда, переложила грязную работу на меня.

— Грязную работу?

— Ну, она старшая, и заниматься расследованием похождений Жозефины надлежало бы ей, но сообщать дурные новости больше нравится мне.

Голос на другом конце провода утратил свою солидность и превратился в звонкий ребяческий смех.

— Дурные новости? — переспросила Эмма. — Послушай, Мегги, кем бы ты ни была, не лучше ли будет, если ты откровенно скажешь, чего добиваешься, а потом повесишь трубку.

— Я не могу вам ответить, пока не узнаю, с кем я говорю.

— Я миссис Барнаби Корт, — с достоинством представилась Эмма.

Послышалось удивленное восклицание. Затем голос, показавшийся теперь Эмме совсем не детским, воскликнул:

— Вот те на! Только не говорите, что папа женился на вас!

И в это мгновение Барнаби открыл глаза; он чарующе улыбнулся жене и сонно спросил:

— Дорогая, ты уже сплетничаешь по телефону? Неужели твой муж не столь интересен, чтобы ты побеседовала с ним?

Эмма заслонила ладонью микрофон телефонной трубки.

— Барнаби! — удивленно прошептала она. — Кто такие Мегги и Дина? Это не может быть правдой. Больше похоже на чей-то умелый розыгрыш. Ведь они не могут быть… твоими дочерьми!

Барнаби вырвал у нее из рук телефонную трубку.

— Алло! — произнес он резко. — Эй, вы там! Мегги! Что за чертова затея?

Потом он долго слушал; его лицо потемнело, изогнутая линия чувственного красивого рта стала жесткой.

— Теперь слушай меня, — приказал он. — Это не должно больше повториться. Ваша мама скоро приедет либо непременно свяжется с вами. Вы обязаны терпеливо ждать, как воспитанные девочки… Кто там с вами? Мисс Тредголд? Да, очень хорошо, я поговорю с ней.

Эмма тихо встала и надела халат. Оставив Барнаби, который, видимо, говорил с какой-то незнакомой женщиной, она прошла на кухню, чтобы приготовить кофе. Эмме не хотелось ни о чем думать. Она почувствовала ко всему глубокую апатию…

Эмма стучала чашками, равнодушно прикидывая, на какой рейс в Мадрид они успеют. Она соберет необходимые вещи, пока Барнаби будет заказывать билеты. Ей никогда еще не приходилось упаковывать чемоданы для мужчины…

— Эмма! Эмма, подойди сюда, пожалуйста!

— Да, дорогой. Я как раз готовлю кофе.

— Бог благословит тебя за это! Дорогая, произошла семейная катастрофа: Жозефина не забрала детей.

Эмма вернулась в спальню. Она неподвижно стояла у двери, отказываясь что-либо понимать.

— Каких детей? — Ее голос дрожал.

— Дорогая, не надо делать вид, что ты глухая! — Барнаби начинал сердиться, его глаза выражали нетерпение. — Наших детей, разумеется. Чьих же еще?

Эмма почувствовала, как у нее задрожали ноги, как бешено забилось ее сердце. Она надеялась, что Барнаби этого не заметит. Она должна во имя их любви оставаться невозмутимой, спокойной и мудрой, тщательно скрывая свое подавленное состояние.

— Ты сказал наших, Барнаби?

— Наших с Жозефиной. И не вздумай утверждать, — ледяным тоном продолжал он, — что я никогда не говорил тебе о них. Как только я затевал доверительный разговор, ты отказывалась слушать. Ты не можешь этого отрицать. Сохраняя неведение, легче думать, что дети не имеют к нам никакого отношения. Разумеется, я оплачиваю их счета за обучение. В остальном они находятся на попечении их матери — Жозефины, и я едва знаком с этими несносными девчонками.

— Господи!.. Барнаби! — воскликнула Эмма, позабыв о своем решении быть неуязвимой, какие бы сюрпризы не приносила ей судьба.

— Считается общепринятым, что маленьким детям лучше жить с матерью. В любом случае, что бы я — нерадивый отец — стал с ними делать, если бы даже добился опеки над этой неуправляемой парочкой? Мне казалось, что Жозефина любит своих дочерей. Время от времени я обязательно виделся с ними.

— Какого они возраста?

— Им восемь лет. Они близняшки. Кажется, воинственная Мегги третирует Дину на том основании, что ее сестра на час или на два старше. Мегги весьма трудный ребенок.

— Ну, это не совсем точное определение, — возразила Эмма.

Барнаби исподлобья взглянул на нее. Он встревожился не на шутку. Кажется, муж чувствовал себя виноватым, и Эмма ласково прильнула к нему, помня о клятве.

— Дорогой, ты ведь всегда волновался за них, не так ли?

— Не возражаю, так оно и было. В конце концов, это мои родные дети.

— Вот именно. И им всего по восемь лет. И мне нравится твоя оригинальность. Ты способен, например, не сказать невесте, что был женат и у тебя двое детей.

— Дорогая, это наша общая жизнь. Сожалею, что она началась с неожиданностей. Но по твоей вине, упрямица!

— Оттого я и люблю тебя. Но, кажется, прошлое крепко ударило нас в спину сегодня утром. Так что же случилось с детьми?

— Жозефина забыла об их каникулах, и, кажется, никто ничего о ней не слышал. Возможно, она до сих пор не вернулась из этой безумной экспедиции в Южную Америку.

— Она и прежде позволяла себе выходки, непозволительные для матери двоих детей?

— Вообще-то да. В Рождество. Она заранее договорилась, что отпразднует его с детьми у своей старшей тети, а сама укатила в Южную Америку. Сошлась с каким-то фанатиком-исследователем, и они отправились к верховьям Амазонки. Пожилая леди умерла незадолго до Рождества, и, поскольку Жозефина не давала о себе знать в течение нескольких месяцев, мне пришлось отвезти детей в Кортландс. Я нанял им там в качестве гувернантки одну молодую женщину.

— И с тех пор ты ничего не слышал о Жозефине?

— Кое-что доходило до меня через детей. Она много путешествует. Я уже говорил тебе, что моя бывшая жена патологически неугомонный человек. Она богата и может позволить себе любые шальные поступки, вроде участия в этой умопомрачительной экспедиции. Дети уже побывали в Ницце, в Венеции и многих других примечательных городах Европы.

— После этого Кортландс должен показаться им скучным, — заметила Эмма, думая о не по летам развитой Мегги.

— Мегги нигде не бывает скучно. Она умеет себя развлечь. — Казалось, Барнаби по-своему гордился маленькой проказницей.

— Могу себе представить! — тепло улыбнулась Эмма. Она немного помолчала и глубоко вздохнула. Затем спокойно, как само собою разумеющееся, произнесла: — Когда мы поедем за ними?

Барнаби всполошился:

— Эмма! В подобной самоотверженности нет необходимости. Я сам заберу их из школы и найду женщину, которая сможет присмотреть за ними и затем отвезти в Кортландс. Там их встретят Дадли, Руперт и старая миссис Фейтфул. С детьми все будет хорошо. Речь-то идет всего о нескольких неделях.

— Непостижимо! Дети имеют вполне живых и даже здоровых родителей — и вдруг они почувствуют себя сиротами. — Глаза Эммы засверкали. — Нет, ты не должен так поступать. Если их мать уклоняется от выполнения святых обязанностей, мы должны взять их на себя.

— Но мы решили, что сегодня вылетаем в Мадрид.

— Можешь порвать эти воображаемые билеты. Что же мы за люди? Ненавистники детей?

Барнаби заключил ее в объятия. Он сжал Эмму так, что ей стало больно.

— Моя дорогая! Ты настоящая женщина. И я всегда это знал.

Эмма застонала.

— Видимо, ты считаешь, что сила — неоспоримое достоинство мужчины… Пусти меня, дурачок, не то выкипит кофе. А он нам сейчас совсем не повредит.

* * *

Когда Эмма впервые увидела двух маленьких дочек Барнаби, она поняла, что ее муж не случайно упомянул о самоотверженности. Они долго добирались до школы, Эмма замерзла и слегка приуныла. Вчера праздник с красными свечами, сегодня — казенная обшарпанная женская школа, расположенная на окраине провинциального города, и две худые маленькие девочки с бледными лицами и огромными печальными черными глазами.

Находившиеся под присмотром молоденькой воспитательницы, которая устала и сгорала от нетерпения поскорее уйти домой, Мегги и Дина показались Эмме такими несчастными, что материнское чувство захлестнуло ее, и она обняла детей. Однако девочки чуждались сентиментальности своей новоявленной мачехи. Эмма ощутила, как напряглись их худенькие тела, а на лицах проступила откровенная враждебность.

— Которая из них Мегги и которая Дина? — бодро спросила она у мужа. — Их почти невозможно различить.

— Вот Дина, — ответил Барнаби, показывая на девочку, которая была чуть меньше ростом. — Она не такая высокая, как Мегги, и у нее вьющиеся волосы, а у Мегги прямые. И еще у нее появляются очаровательные ямочки на щеках, когда она улыбается.

Эмма заметила, что губы ребенка плотно сжаты: то ли Дина из упрямства боялась улыбнуться и показать ямочки на щеках, то ли она сдерживала слезы. Другая девочка и не думала плакать. Она бросала на сестру сердитые взгляды. Возможно, строгая Мегги презирала Дину за вьющиеся волосы, контрастирующие с ее прямыми неухоженными патлами; но, скорее всего, слезы были не в ее характере. Мисс Мегги Корт была крепким орешком, и ей нестерпимо хотелось, чтобы окружающие усвоили это раз и навсегда.

Барнаби любовно потрепал по щекам обеих дочерей:

— Так что, вы не рады видеть нас? Это Эмма, моя жена. Вчера мы поженились.

— Счастлива видеть вас, — сказала Эмма с улыбкой, озарившей ее милое лицо.

Дина сделала навстречу ей едва заметное, робкое движение, но, взглянув на окаменевшее лицо сестры, застыла, сохраняя дистанцию, чтобы не навлечь гнева Мегги.

— Мегги, — с укором обратился к дочери Барнаби. — Поприветствуй Эмму.

— Приветствую вас, — как попугай отозвалась Мегги. И нетерпеливо спросила: — Куда же мы поедем?

Барнаби еле сдерживал досаду. Эмма взяла его за руку и слегка обхватила запястье мужа.

— Дети очень долго ждали, — укоризненно напомнила она ему.

Барнаби сразу остыл.

— Хорошо. Это ваши сумки? Тогда скажите «до свидания» мисс Тредголд.

Он протянул руку воспитательнице и поблагодарил ее за заботу о детях. О том, что Жозефина не заехала за девочками, не было сказано ни слова. Машина тронулась с места, и Эмме показалось, что все отнеслись к происходящему как к обычному явлению: к отсутствию матери близнецов в школе привыкли.

* * *

Мисс Тредголд, молодая воспитательница, проводила машину грустным взглядом. Странно, подумала девушка. Хотя он очень мил. Но таким красавцам не следует доверять (мисс Тредголд и не подозревала, что выполняет наказ тети Деб). На мать девочек определенно нельзя ни в чем положиться. Жозефина вообще ни разу не появлялась в школе. Даже год назад, когда девочки приехали сюда впервые, их привезла няня или кто-то из родственников. Неудивительно, что Дети такие замкнутые, колючие, словно ежики, особенно Мегги. Бедная малышка. Она чувствует себя нежеланной. Что может быть хуже этого?

В отличие от матери, позабывшей о своих детях, отец показался воспитательнице добрым человеком. Равно как и молодая женщина, приехавшая с ним, его новая жена. Но этот брак породит неизбежные осложнения в семье. Мегги, которая была по натуре талантливым провокатором, возмутителем спокойствия, не смирится с повторной женитьбой отца. А Дина — ее верная рабыня. Можно только пожалеть эту рыжеволосую молодую женщину, попавшую в пчелиный улей.

— Эй, Мери! Ты должна поторопиться и упаковать вещи, если хочешь успеть на поезд.

Мисс Тредголд ускорила шаг.

— Иду! — крикнула она. — Я провожала близняшек Кортов.

— Неужели их непутевая мать наконец объявилась?

— Не мать. Отец. И его новая жена.

— Боже! Она унаследует уйму хлопот. А как тебе показался Барнаби?

— Барнаби?

— Разве ты не знаешь, что это был Барнаби Корт, автор детективных романов? Я обожаю его книги. Жертвы в них гибнут от какого-то загадочного яда, и тела, разумеется, находят слишком поздно, чтобы сделать разоблачающий убийцу анализ. Лихо закручено!

— Ты намекаешь, что склонностью автора к таким криминальным сюжетам и объясняется отсутствие матери? Ведь она, знаешь ли, никогда не показывалась нам на глаза.

— Мери! Что за мысль! И это о Барнаби Корте, моем любимом писателе! Но я согласна: его первая жена окружена завесой таинственности. Что касается меня, то я должна своими глазами увидеть эту мифическую даму, дабы поверить в ее существование…

* * *

Погода не улучшилась. Небо потемнело, появились тучи, напоминавшие растрепанные перья. Кортландс находился в шестидесяти милях от школы. Девочек разместили на заднем сиденье, прикрыв их ноги одеялами. Эмма, сидевшая спереди, рядом с мужем, чувствовала себя так, будто ненастье правило бал не только в природе, но и внутри машины. Но это была совсем тихая буря. Дети молчали, отвечая лишь на прямые вопросы. Обычно отзывалась только угрюмая Мегги, старавшаяся говорить как можно более кратко. Девочки даже не перешептывались между собой. Эмма отметила, что они смеялись гораздо реже, чем беззаботные благополучные дети в их возрасте. Взглянув на их пугающе трагические физиономии, трудно было представить, что они способны рассмеяться.

Разумеется, девчонки разыгрывали хорошо продуманный спектакль. Они были глубоко разочарованы и уязвлены тем, что мама не заехала за ними. Такое пренебрежение детьми было бы ударом для любого ребенка. Вдобавок ко всему они узнают, что их обожаемый отец женился во второй раз. Конечно, неразумно утверждать, что все мачехи злые и жестокие. В жизни встречается множество добрых и любящих женских сердец. Но ничего не было удивительного в том, что в детских головках укоренилось это стойкое предубеждение — почерпнутое в основном из сказок — наряду с другими вредными предрассудками, в чем Эмма нисколько не сомневалась.

Но необходимо понять, как драматически сложились их судьбы; они были детьми разведенных родителей, а бездушная мать, кажется, просто забыла об их существовании.

Жозефина, чья зловещая тень едва не омрачила брачную ночь Эммы, казалась ей теперь еще более коварной, эгоистичной и мелкой особой. Возможно, настанет время, когда Эмма убедит Барнаби: он обязан добиться опеки над детьми, чтобы они смогли жить в любви и безопасности. Это его отцовский и человеческий долг.

* * *

Эмма еще раз взглянула через плечо на маленькие, загадочные, как у сфинксов, лица близнецов. И ее мечты сразу же развеялись. Она подумала о детях, которых могла бы иметь сама; рыдания подступили к ее горлу.

Барнаби пытался разрядить гнетущую обстановку: не умолкая, что-то говорил ровным спокойным тоном, обращал внимание спутников на старинные соборы, памятники знаменитых людей, мелькающие за окнами автомобиля; рассказывал о романах, которые собирался написать…

— Сложность моего жанра состоит в умении искусно варьировать методы убийства, — разъяснял он. — Даже у профессионального убийцы возможности, приемы расправиться с жертвой весьма ограничены. Ничего, Кортландс в конце ли — в высшей степени подходящее, вернее, вдохновляющее место для создания детективно-трагических сюжетов, заранее предупреждаю тебя об этом.

И вдруг до них донесся звонкий голосок Мегги с заднего сиденья:

— А Сильвия там будет, папа?

— Разумеется, нет, — отрезал Барнаби. Эмма с любопытством взглянула на него.

Сильвия? В памяти всплыл утренний телефонный разговор и задевший ее вопрос, произнесенный детским голосом: «Вы одна из женщин моего отца?»

— Тогда кто будет за нами присматривать? Неужели она?

Эмма почувствовала, как две пары враждебных глаз сверлят ей спину. Она повернулась и ласково произнесла:

— Меня зовут Эмма. Мне бы хотелось, чтобы вы называли меня именно так.

— За вами обязательно будут присматривать, — вмешался Барнаби. — Я найму кого-нибудь на место Сильвии.

— Женщину, которая тоже сбежит? — иронизировала скептически настроенная Мегги.

— Будем надеяться, что нет. Сильвия, — заметил Барнаби, обращаясь к Эмме, — покинула нас внезапно. Но я отношу этот необъяснимый побег к вызывающей манере поведения, характерной для современных молодых девушек

— Ты хочешь сказать, что она исчезла, никого не предупредив? — спросила Эмма.

— В общем, да. Однако не будем осуждать Сильвию. Возможно, справляться со своими обязанностями было выше ее сил. — И Барнаби многозначительно посмотрел на близнецов.

— Она была просто дура, — отчеканила, не задумываясь, Мегги.

— А мне она нравилась, — робко прошептала Дина.

Мегги свирепо ткнула сестру пальцем под ребро, и послушная Дина тотчас умолкла. Эмма умоляюще взглянула на Барнаби.

— Дорогой, мы все продрогли и устали. Думаю, нам пора остановиться и выпить чаю.

Вскоре они увидели придорожное кафе, и Эмма, все еще дрожа от пронизывающего ледяного ветра, безжалостно исхлеставшего ее, когда она вышла из машины, повела детей умываться. Она с грустью подумала, что в это самое время они с мужем должны были лететь в Мадрид. Вместо этого Эмма оказалась в холодном, неопрятном туалете с двумя странными, угрюмыми девочками, испытывавшими к ней явную антипатию. Неужели свечи, те красные праздничные свечи, которые освещали их с Барнаби мир счастливых влюбленных, погасли навсегда?

Она села перед испачканным мутным зеркалом и увидела в нем измученное, поблекшее, бледное, как у девочек, лицо. Сможет ли Барнаби любить ее, если она так убийственно выглядит?

Мегги пустила в раковину сильную струю воды. Девочка не была грязной, но из чувства противоречия решила помыться особенно тщательно. Дина стояла за спиной Эммы, переминаясь с ноги на ногу. Кудрявая прядь черных волос упала ей на глаза. Она выглядела маленькой, беззащитной и очень несчастной.

— Что с тобой, Дина? — забеспокоилась Эмма. — Тебе что-нибудь нужно?

Дина отчаянно замотала головой. Мегги снова пустила воду, стараясь производить как можно больше шума. Воспользовавшись этим, Дина вдруг спросила громким шепотом:

— Это правда, что мама умерла?

— Умерла? — ужаснулась Эмма. — Ну конечно, нет. Как тебе пришла в голову такая чудовищная мысль?

— Мегги говорит, что она мертва.

— Но откуда Мегги может это знать, если тебе ничего не известно? Ты просто доверчивая, наивная девочка…

— Потому что на прошлые каникулы она тоже за нами не заехала, — перебила Эмму Дина. — И еще Мегги говорит, что папа не женился бы на другой женщине, если бы мама была жива.

Мегги повернула к ним мокрое лицо:

— Если мама умерла, папа должен был взять нас с собой хотя бы на похороны. Мы уже не маленькие. Мы знаем, что люди умирают, даже мамы и папы.

— Но, Мегги, дорогая, твоя мама не умерла. Она в Южной Америке. Разве ты забыла? — Внезапно ей самой показалось совершенно невероятным, чтобы такая утонченная и изнеженная особа, как Жозефина, отправилась в далекую экспедицию к верховьям Амазонки. — Конечно, папа сказал бы вам, если бы что-нибудь случилось с вашей мамой, — уже не столь уверенно продолжала она. — Разве он стал бы вас обманывать?

— Возможно. Папа иногда врет, — обличила отца непреклонная Мегги. Она взглянула на Эмму широко раскрытыми, правдивыми глазами; лицо девочки покраснело от холодной воды. — Вы должны иметь это в виду, — предупредила она молодую женщину, словно взрослая.

Глава 4

Барнаби сказал, что Дадли и Руперт знают об их приезде, но предупредил Эмму, чтобы она не ожидала от его братцев особого гостеприимства. На самом деле Кортландс не был поместьем. Скорее его можно было назвать большой фермерской усадьбой, некогда процветавшей, но теперь запущенной главным образом по вине Дадли, который неумело вел хозяйство. Руперт увлекался политикой и большую часть времени проводил вне дома, предпочитая жизнь отшельника: он не придавал никакого значения семейному уюту. Одной из его странностей была глубокая неприязнь к слугам; казалось, он их побаивался. Этот замкнувшийся в себе джентльмен утверждал, что не собирается наводнять дом посторонними людьми, призванными заботиться о его скверной персоне.

Поэтому хозяйство вели старая миссис Фейтфул, экономка, которая прежде была няней Дадли, и жена наемного работника, жившая с мужем в отдельном коттедже.

— Мы не можем даже надеяться на то, что эта 'троица способна обслуживать всех нас, — озаботилась Эмма.

Но Барнаби обещал же пригласить гувернантку для детей. Это был предел «роскошеств», на который мог согласиться педант Дадли. Кроме того, Кортландский затворник был почти болезненно застенчив, особенно с женщинами.

— В таком случае мы поступаем эгоистично, совершая форменное нашествие на Кортландс, — забеспокоилась щепетильная Эмма.

— Кортландс принадлежит мне в той же мере, в какой ему и Руперту, — не согласился Барнаби. — Мы унаследовали его втроем в равных долях. Если не иметь в виду наших, как ты выражаешься, «нашествий», домом всецело распоряжается Дадли. Тебе не кажется, что это мы, напротив, проявляем великодушие? И потом — что бы мы стали делать с детьми в тесной лондонской квартире?

Эмма понимала, что муж прав. Но у нее возникло неодолимое желание вернуться в город; ей показалась такой неприветливой эта хмурая сельская усадьба с голыми деревьями, на ветвях которых из-за поздней весны только завязывались еле заметные почки, пустующими полями, черневшими в сумерках. Она вновь подумала об Испании, сияющем солнце, вине и музыке. Вспомнила о лондонской квартире Барнаби, оставленной сегодня утром, но уже казавшейся такой далекой, будто она видела ее во сне. Даже о своей девичьей комнате в доме тети Деб она вспоминала с несвойственным ей трепетом: она казалась теперь Эмме единственным надежным пристанищем, оставшимся у нее в круто изменившемся, почти ирреальном жестоком мире. Она ощущала, как мирные детские глаза пронизывают ее с заднего сиденья машины, отчего у нее по спине побежали мурашки. Эмма непроизвольно содрогнулась.

Барнаби взял ее за руку.

— Холодно? — спросил он.

На самом деле Барнаби хотел спросить о другом: «Ты опечалена?» Была ли она опечалена тем, что согласилась на это удручающее путешествие? Сожалела ли о своем замужестве, которое уже принесло ей непредвиденные огорчения? Могла ли остаться равнодушной к жутковатым речам загадочной девочки Мегги?

Но она беспечно ответила мужу:

— Нисколько.

Барнаби повеселел, заметив:

— Видишь, мы уже приехали: вот ворота, которые ведут в Кортландс. Через минуту покажется и наша семейная «крепость».

Но было слишком темно; виднелось только большое расплывчатое пятно в окружении темных силуэтов деревьев. Посыпанная гравием дорога вела к парадному крыльцу. Свет горел только в двух окнах. Одно, большое, расположенное внизу, было, по всей вероятности, окном гостиной, другое, узкое, как щель, светилось под самой крышей. Если смириться с тем, что в вечернюю пору цитадель Кортландса не сверкала огнями, старый уединенный дом казался вполне пристойным, может быть несколько запущенным, но солидным и без дешевых претензий.

Эмма вышла из машины и помогла Барнаби высадить детей, которые, хотя и не спали, были очень утомлены. Когда девочки стояли на крыльце, тонконогие и молчаливые, Дина скользнула рукой в ладонь сестры, и Эмма, заметившая этот непроизвольный защитный жест, растрогалась, несмотря на явно враждебное отношение к ней детей; хотя и рассердилась на себя за проявленную сентиментальность.

Мегги и Дина были настолько близки, что складывалось впечатление их полной независимости, словно бы девочки не нуждались ни в матери, ни в отце, ни в ком на свете.

Барнаби постучал в дверь, вспомнив, что во время его последнего визита в Кортландс звонок был сломан и едва ли Дадли удосужился его починить.

Через некоторое время парадная дверь открылась. В освещенном дверном проеме стояла громоздкая фигура человека еще далеко не пожилого, но с седыми волосами, старившими его. Первое впечатление, однако, тотчас изменилось при виде круглого, румяного, улыбавшегося лица. Вышедший был одет в поношенный твидовый широкий костюм, в котором выглядел еще полнее, чем был в действительности. Дадли протянул Барнаби руку и произнес глубоким звучным голосом:

— Скажу тебе, старина, сейчас не лучшая погода для таких переездов. — Его глаза, голубые, как у Барнаби, но выцветшие и как-то трусливо бегающие, неприветливо скользнули по семейству брата. Он вдруг засмеялся каким-то неестественным, отрывистым, лающим смехом. — Боже, сколько женщин!

— Эмма, это мой брат Дадли, — представил сельского затворника Барнаби.

Миссис Корт протянула руку:

— Мне очень жаль, что вы не смогли прийти на нашу свадьбу.

Дадли удивленно пожал плечами:

— У меня, знаете ли, куча забот по хозяйству. Много скота. По правде говоря, мне и сейчас предстоит заняться неотложными делами.

Он отвернулся, едва удостоив Эмму взглядом. Но дети возмутились:

— Дядя Дадли! Ты что, пас не заметил?

— Конечно, заметил. — Он великодушно позволил Мегги и Дине, вцепившимся одна в левую, другая в правую руку дяди, удержать себя. Эмма отметила, что с детьми он был не так робок, как со взрослыми. Его голос прозвучал неожиданно властно, когда он брезгливо произнес:

— Но вам прекрасно известно, что я просто не воспринимаю вас в этой уродливой школьной форме. Немедленно наденьте брюки!

Мегги издала дикий вопль и устремилась вверх по лестнице, за ней последовала Дина. Дом сразу же наполнился стуком их проворных ног. Не обращая внимания на поднявшийся шум и гам, Дадли, который ощущал себя главной персоной в доме, сделал замечание легкомысленному брату:

— Ты немного расстроил миссис Фейтфул своим вторжением, Барнаби. Тебе следует объяснить… твоей жене, что поначалу она встретит весьма холодный прием.

И он величественно направился в холл.

Эмма впервые представила себя на месте Жозефины. Первая жена Барнаби, наверное, волновалась, не ведая, с каким семейством монстров породнилась. И ей тоже было первое время не по себе?

Но Жозефина произвела на свет Мегги и Дину, которые, несомненно, стали всеобщими любимицами. Эмме почему-то казалось, что Жозефину не так уж легко было прибрать к рукам. Но Эмма и сама была не трусливого десятка.

Она взяла Барнаби под руку и с нескрываемой иронией обратилась к мужу:

— Покажи мне дом, дорогой. Я уже вдоволь налюбовалась дверным проемом.

Барнаби рассмеялся, подхватил ее на руки и внес в дом. Потом, опустив на потертый ковер посреди холла, отвесил ей церемонный поклон. Эмма сделала реверанс.

— Ваше высочество, — начала было дурачиться она, но вдруг заметила, что Дадли, затаившись в дальнем темном углу, внимательно наблюдает за ней. Она уловила недовольное выражение его лица, прежде чем он исчез.

Немного освоившись, Эмма поймала себя на том, что она, как завороженная, стоит и смотрит в слепые глаза мраморного бюста. Эмма с любопытством разглядывала высокомерный нос и квадратный подбородок скульптуры, имевшей фамильное сходство с головой Барнаби.

— Наш прадед Корт, — представил мраморного предка Барнаби. — С другой стороны обычно помещается мой дед, но сейчас его сиятельство находится в чистке.

Теперь, когда рядом не было ни Дадли, ни детей, Эмма оглядела холл. Ее покоробило запустение, царившее здесь: облупившиеся стены, сырые потолки, облысевшие ковры, толстый слой пыли вокруг. Она прошла в гостиную; в огромном мраморном камине тлел огонь, но все равно в комнате было сыро и холодно.

Гостиная была обставлена разрозненной, случайной мебелью, доставшейся в наследство от нескольких поколений. Эмма приметила обитый потертой парчой диван в стиле ампир и стулья чиппендейл; но вот два больших кожаных кресла, стоявших у камина, вне всякого сомнения, были викторианскими. На стенах висели поврежденные сыростью старинные гравюры, изображавшие битвы и парады; дрезденские подсвечники на каминной доске были покрыты сажей; стаффордширские абажуры склонились набок и поблекли от наслоившейся на них за долгие годы пыли.

Эмма перевела взгляд с затухающего огня на мраморный нос прадеда, заносчиво торчавший у входа.

— Надеюсь, другие комнаты окажутся более, уютными. — Эмма боялась оскорбить мужа.

Барнаби рассмеялся и ласково потрепал жену за ухо.

— Я уже обещал тебе, что, если мне удастся нанять гувернантку, мы уже завтра сможем отправиться в Испанию.

— Последняя гувернантка сбежала, — напомнила ему Эмма; теперь это ее не удивляло. Вдруг над ними задрожал потолок: это дети затеяли наверху дикую игру. Мегги, кажется, бегала за Диной, которая жалобно всхлипывала, а властный голос Мегги разносился по всему дому:

— Трусиха-повариха! Трусиха-повариха!

— В кого это они такие неуемные? — добродушно спросила Эмма.

Барнаби усмехнулся:

— Боюсь, что в меня. Их мать… не криклива. Давай перенесем наши вещи наверх, а я попробую соорудить ужин. И я клянусь, что гувернантка, которую я найму завтра, будет не из тех, которые сбегают. Я позабочусь об этом.

Эмма безропотно последовала за ним. У нее замерзли ноги, и ей казалось, что в этом ледяном колодце они никогда не согреются. Проходя мимо Корта-прадеда, она потрепала его за мраморный высокомерный нос. Уж очень его высочество бросался в глаза при входе. Будь на то ее воля, Эмма распорядилась бы, чтобы носатого идола унесли на чердак.

Барнаби повел жену наверх, потом они шли по длинному коридору, в самом конце которого располагалась их комната. Он открыл дверь и зажег свет. Занавески на высоких окнах колыхались от сквозняка. В комнате господствовала кровать. Она стояла посередине выцветшего розового круглого ковра, массивная и громоздкая; ее четыре колонны красного дерева едва не доставали до потолка.

Конечно, в спальне была и другая мебель: старомодный резной туалетный столик, огромный гардероб, вышивка в рамке с перевранным дантовским девизом «Считай часы». Эмма отодвинула тяжелую бархатную занавеску и попыталась выглянуть наружу. Но ничего не увидела, кроме раскачивавшихся на ветру елей и прозрачных, как алмазы, дождевых капель на оконном стекле.

Барнаби поднес спичку к лежавшим в камине сырым поленьям, но они только задымили, заполнив комнату чадом. Он не удержался и выругался, а Эмма, задыхаясь и кашляя, рассмеялась. Иначе ей пришлось бы заплакать.

— Дорогой, все это восхитительно. У меня даже возникло желание написать историю о привидениях. Не могу понять, почему ты не попробуешь себя в этом жанре готического романа, имея столь таинственный отеческий дом. Но мне теперь, по крайней мере, понятно, почему во всех твоих романах происходят убийства. Не жене ли твоего прадеда Корта принадлежит зловещая вышивка «Считай часы»? Здесь этот заупокойный девиз как нельзя более кстати. Проснуться и обнаружить рядом с собой на подушке застывшее на века мраморное лицо. Дорогой, никогда, никогда не позволяй, чтобы твой бюст высекли из мрамора.

Дым немного рассеялся; Барнаби незаметно наблюдал за женой. Она осторожно присела на край кровати:

— Это перьевой матрац?

— Боюсь, что да. Если он тебе не нравится, мы можем перебраться в другую комнату. Но это…

— Я понимаю. Это семейная кровать. Конечно, мы должны спать здесь. Но когда ее делят со многими женщинами…

— Эмма, — проникновенно молвил Барнаби, — Жозефина никогда тут не была.

— Она не спала на семейной кровати?

— Нет. Жозефина никогда не приезжала в Кортландс больше чем на один день. Она не любила деревню. Мы жили в Лондоне или на континенте. Она космополитка и очень богата; привыкла делать только то, что ей хочется. К тому же Дадли чувствовал себя в ее обществе особенно неуютно. А это все же его дом. — Барнаби замолчал, потом с уверенностью произнес: — С тобой все будет иначе.

Эмма облегченно вздохнула и радостно сообщила:

— Я обожаю перьевые матрацы. Барнаби обнял ее.

— Дорогая, я люблю тебя, — в который раз признался он. — Я очень тебя люблю.

И — о чудо! — несмотря на отчужденность Дадли, холод, прием, лишенный даже тени гостеприимства, несмотря на витавший вокруг дух оскудения и какой-то пугающей неприязни, этот старый особняк показался Эмме родным домом.

Глава 5

Барнаби спустился вниз распорядиться насчет Ужина. Эмма задержалась в спальне; она стояла у мина, в котором весело полыхал огонь, и, прислушиваясь к стучавшемуся в окно ветру, думала о прежних обитателях этой комнаты. Начало ее замужества оказалось, мягко говоря, очень странным, но, возможно, все к лучшему. В Лондоне, Испании либо в каком-нибудь другом чужом месте, не являющемся родовым гнездом, она не увидела бы многого, оставившего глубокий отпечаток на характере Барнаби, а значит, не смогла бы и лучше понять его. Она продолжала бы восхищаться писательским талантом супруга, но не прикоснулась к его истокам. Здесь же она проникнется духом детских и юношеских лет Барнаби, и это будет не только поводом для размышлений, но и еще больше сблизит ее с мужем.

Теперь она знала о крахе первого брака Барнаби, о его знаменитой любви к дочерям, чья родная мать, по-видимому, забыла о детях, словно кукушка; ее переполняло чувство сострадания и нежности к этому на первый взгляд преуспевающему человеку.

Она ощутила то же к Мегги и Дине, чьи диковатые выходки, несомненно, коренились в отсутствии родительского тепла и заботы. Она дала себе слово, что всего за месяц превратит дикарок в любящих и любимых детей. Если не объявится злой гений — Жозефина…

Мегги обмолвилась, что мать умерла… Но Мегги — тщеславная кривляка. Она готова беззастенчиво лгать, шокировать близких, лишь бы обратить внимание на свою маленькую персону. С какой стати Барнаби стал бы утаивать смерть своей первой жены? Этому абсурду нет объяснения. Но еще менее вероятной представлялась Эмме другая версия: якобы Жозефина затерялась где-то в дебрях Южной Америки… на целых два года.

Раздавшийся грохот и громкие крики прервали размышления Эммы. Слышался топот бегущих ног. Это были дети, визжавшие от восторга и возбуждения. Их высокие звонкие голоса заглушались зычным мужским хохотом. За детским топотом раздавались чьи-то тяжелые шаги.

Эмма распахнула дверь. Она увидела Мегги и Дину, одетых в джинсы и рубашки; девочки неслись вниз по лестнице, преследуемые раскрасневшимся, с глазами навыкате Дадли. Увидев Эмму, он остановился и смущенно улыбнулся, став похожим на провинившегося школьника-переростка.

— Я превратил их в мальчишек, — хвастался он, показывая на детей.

Эмма припомнила восклицание, которое вырвалось у Дадли, когда он встречал гостей: «Боже, сколько женщин!» Теперь она понимала, что его так испугало. Бедный женофоб! Вторжение женского десанта застало кортландского отшельника врасплох.

— Вы не любите женщин? — как бы невзначай спросила Эмма.

Дадли закусил толстую нижнюю губу. Его грудь высоко вздымалась: он еще не отдышался после погони. Его бегающие водянистые глаза на какой-то миг встретились с зелеными глазами Эммы, но он тут же отвел взгляд.

— Я не такой, как мои братья, — усмехнулся Дадли, собираясь снова кинуться в погоню за Детьми.

Но Эмма вовсе не намерена была так просто окончить разговор.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила она. — По меньшей мере, бестактно говорить загадками, бросать многозначительные намеки, не потрудившись хоть как-то расшифровать их.

Дадли остановился.

— Я не имел в виду ничего особенного. — Он поднял голову и сконфуженно улыбнулся. Несмотря на седые волосы и полноту, он более чем когда-либо походил на зеленого юнца. — Ведь все и так понятно, не правда ли? Я холостяк, видимо, таким и останусь. Мои братья — другие: Руперт обручен, а Барнаби успел жениться во второй раз.

Прямодушная Эмма задала еще один нелицеприятный вопрос.

— И вам не понравилась ни одна из его жен?

— Ну, вас я еще не знаю, не так ли? А что касается Жозефины… то на нее приятно было смотреть.

Теперь Эмме почудилось, что прекрасное лицо черноволосой путешественницы парит над ними в воздухе.

— Давно вы видели в последний раз Жозефину, Дадли?

— Сейчас подумаю. Я не видел ее с того времени, когда она гостила здесь летом. Должно быть, с тех пор прошло больше двух лет.

Стоя в коридоре, где гуляли сквозняки, Эмма попыталась вообразить себе, как будет выглядеть дом летом: окна распахнуты теплому ветру и жужжанию пчел, солнечный свет ложится на пол золотыми пятнами, в воздухе разлит дурманящий аромат июньских цветов. В ранние сумерки кружатся мошки и порхают мотыльки, кричит сова, и все вокруг пронизано запахом сена; к этому времени кончают петь соловьи. Надо спросить у Барнаби, водятся ли в здешних местах эти волшебные певцы. Они могли бы как-нибудь приехать сюда ближе к лету и послушать их теплой темной ночью. Как Жозефина, которая, если верить Барнаби, никогда здесь не была… Жозефина, которая, по словам Мегги, была мертва… Какая путаница!

— Эмма! Спускайся вниз, дорогая. Ужин готов.

Это Барнаби звал ее с первого этажа. Когда Эмма спускалась по лестнице, он стоял, задрав голову, и улыбался. Его волосы были, как обычно, растрепаны, глаза сияли, излучая доброту и тепло. Эмма поняла, что пыль, беспорядок, холод, неудобства — все это обходило Барнаби стороной, не задевая его существа. Он выбирал себе цель и шел к ней, не замечая препятствий, забывая о прошлом.

Сейчас его целью была она. Надолго ли? Чтобы стряхнуть с себя эту грустную мысль, Эмма быстро и весело сбежала вниз. Тревожившие ее подробности о Жозефине она узнает потом. Может быть, он просто снова во власти присущей ему рассеянности? Или Барнаби и вправду лживый человек?

— Боюсь, что нам придется ограничиться холодными блюдами, — извинился он. — Миссис Фейтфул оставила ужин и ушла; наверное, она очень устала. Завтра все наладится. Я позвонил в агентство по найму, и мы уже утром узнаем, кого они для нас нашли.

— Я могу уложить детей в постель, — предложила Эмма.

— Маленькие разбойницы могут лечь сами.

Они ужинали в некогда пышной столовой за большим круглым столом красного дерева. Дадли незаметно исчез. Он уже не в первый раз молча удалялся. Эмма сидела перед огромным буфетом, над которым висела гравюра, изображавшая битву при Талавере. Как и в гостиной, на картинах преобладали батальные сюжеты, а еще многочисленные изображения породистых скакунов.

Казалось, лошади разместились и за столом. Мегги тыкала Дину локтем в бок и произносила громким шепотом: «Вот тебе! Получай!» Дина хныкала. Она очень устала и готова была разрыдаться. Черные глаза Мегги так и метали искры. Ее энергия казалась неиссякаемой.

— Прекратите! — приструнил дочерей Барнаби. — Ешьте свой ужин.

— Если бы мы были в Венеции, — съязвила Мегги, — нам не пришлось бы есть на ужин холодный пирог.

— Вы не в Венеции. Вы в Кортландсе. Если не будете вести себя прилично, я отправлю вас обратно в школу.

Дина не удержалась от слез. Она закрыла лицо руками, и тонкие прозрачные струйки потекли у нее сквозь пальцы.

— Она скучает по маме. — Мегги презирала сестру за слабый характер и сентиментальность. — Я уже говорила ей, что никакого толку от ее хныканья не будет. Никогда.

Барнаби поднял брови:

— Правда? Почему бы это?

— Потому что мы больше никогда не увидим маму, вот и все, — воскликнула Мегги с истовой убежденностью.

Барнаби криво улыбнулся. Эмма с замиранием сердца наблюдала за ним. Чем ответит на всплеск Мегги ее любимый муж, которого она еще не успела как следует узнать?

— Я не стал бы принимать всерьез бредни Мегги. — Барнаби был спокоен. — Мы услышим о Жозефине со дня на день. Может быть, даже завтра. В конце концов, вы еще можете успеть полюбоваться Венецией, хотя я не уверен, что в вашем возрасте следует много разъезжать по свету. Как бы то ни было, но сейчас вы должны плотно поужинать, чтобы восстановить силы.

Его умиротворяющие заклинания, не подтвержденные ни единым фактом, все-таки приободрили Эмму, равно как и детей.

Хотя блюда были не слишком вкусными и к тому же холодными, ужин затянулся. Мысли Эммы занимали погасшие красные свечи и почти забытое ощущение счастья… Однако вопреки всему Эмма рассудила, что она все равно должна поесть. Этот длинный суматошный день, который с момента ее пробуждения заполонили неуправляемые дети, близился к концу. Когда девочки уснут, она сможет поговорить с Барнаби. И он успокоит ее… Но как? По расхожей пословице — «ложь во спасение»?

Дети сами улеглись спать. Когда Эмма поднялась к ним, они уже укрылись одеялами, свернувшись клубочком каждая в своей постели. Детская представляла собой просторную комнату с высокими потолками, обставленную такой же громоздкой мебелью, как и остальные помещения. Она отличалась разве что выцветшими обоями, на которых с трудом можно было разглядеть розовые бутоны.

Мегги заявила, что они не мылись перед сном. Дина слишком устала. Эмма не стала возражать, заметив, что тонкие запястья Мегги сиротливо торчат из рукавов пижамы, из которой девочка давно выросла, Эмма вдруг ясно представила себе, как тяжело иметь мать, забывшую о существовании родных дочерей. Сердобольная женщина поняла психологию брошенных детей, которые из гордости утверждали, что Жозефина мертва.

— Мегги, — обратилась она к девочке, — сколько времени прошло с тех пор, как ты что-нибудь слышала о своей матери?

— Ах, много, много лет!

— Но это неправда, — возмутилась Дина. — Она прислала нам подарки на прошлый день рождения.

— Они были от папы. Я сказала это тебе еще тогда. Мама никогда бы не прислала нам книги и мыло. Она подарила бы нам золотые браслеты, французские духи и птиц колибри.

— Но эта роскошь не годится для маленьких девочек! — удивилась Эмма.

— Но она прислала бы нам именно такие подарки. Можете не сомневаться! — упрямо повторила Мегги.

— Значит, она расточительна и не слишком умна.

Жене Барнаби показалось, что этими словами она выразила сущность Жозефины. Драгоценности, запах дорогих духов, изысканные наряды, утонченная красота, за которой скрывается равнодушная эгоистичная тщеславная и мелкая душонка.

Эмма сокрушенно вздохнула. Она казалась себе вполне заурядной. Малоинтеллектуальной, ограниченной личностью. Может быть, она и покорила Барнаби своей непритязательной простотой? Но если это так, не надоест ли ему такая спутница жизни в самом ближайшем времени?

За ней наблюдали черные немигающие глаза Мегги. Эмма была сама не рада, что затеяла этот щекотливый разговор. Она попыталась замять его:

— Сейчас не время рассуждать о серьезных вещах. Давайте я подоткну вам одеяла, и пожелаем друг другу спокойной ночи.

— Миссис Фейтфул уже подоткнула нам одеяла, — заявила Мегги.

Из груди Эммы вырвался огорченный вздох. Миссис Фейтфул неизменно появлялась откуда-то в самый неподходящий момент, как вредная мышь из-под стенной панели. Оно и понятно. Ее раздражало их шумное вторжение в тихий устоявшийся мирок, где царили старинная мебель, мраморные статуи, картины сражений минувших времен и слежавшаяся пыль.

Поколебавшись, поцеловать ли детей на сон грядущий, Эмма решила не делать этого и уже собиралась уходить, когда услышала приглушенный плач, доносившийся с постели Дины. Закрывшись одеялом, девочка свернулась в дрожащий от горя маленький трогательный комочек…

Что ее так встревожило? Разговор о Жозефине? Или она очень устала, почувствовала себя одинокой и несчастной?

Эмма присела на край ее кровати, отвернула уголок одеяла и приоткрыла заплаканное детское личико. Ее сердце разрывалось от сострадания. Что значила несостоявшаяся поездка в Испанию по сравнению с горем ребенка из-за отсутствия матери и испорченных каникул?

— Дорогая, в чем дело? Почему ты плачешь? Ты чем-то расстроена?

Но Дина только жалобно скулила, как щенок, брошенный на произвол судьбы. За нее уверенно ответила Мегги:

— Она не расстроена, она напугана.

— Напугана?

— Она всегда боится, когда ей приходится ночевать в Кортландсе. Здесь кто-то бродит. Мы не знаем, кто это, — прошептала Мегги, содрогнувшись.

Дина снова начала всхлипывать. Мегги продолжала:

— Конечно, этот кто-то не причинит нам вреда. Но нам это не нравится. Как это не нравилось и Сильвии.

— Сильвии?

— Гувернантке, которая присматривала за нами в последние каникулы. Папа говорил вам о ней. Она сбежала. Никто не догадывается, почему она так поступила, но мы-то знаем! Правда, Дина?

Дина неохотно кивнула.

— И почему же она сбежала?

— Потому что боялась ночевать в Кортландсе. Хотя папа заботился о ней. Он даже ее целовал. И все же она сбежала.

— Еще она плакала, — добавила Дина.

— Да, однажды она плакала, и мы спросили ее, в чем дело, но она ничего не ответила. Она была дура.

Эмму возмутила безапелляционная грубость Мегги.

— А я думаю, что это вы — две глупые маленькие девчонки, которые выдумывают бог знает что. Никто в доме не бродит по ночам, и вам ничто не грозит. Поэтому давайте спокойно ложитесь спать. Я оставлю свет в коридоре. Если вам станет страшно, позовите меня.

Когда Эмма спустилась вниз, там уже никого не было. Посуду убрали со стола. Барнаби, по-видимому, пошел мыться.

Она тихо пробралась по коридору и очутилась в большой старомодной кухне, стены которой были увешаны медными горшками и сковородками, нуждавшимися в чистке, а столы и раковина завалены посудой с остатками еды.

Миссис Фейтфул пренебрегала своими прямыми обязанностями и была глубоко равнодушно к грязи и хаосу в ее владениях. Эмма, хотя и не слыла рьяной блюстительницей чистоты, не выносила немытой посуды. Несколько лет, проведенных в аккуратном доме тети Деб, где радовал глаз безукоризненный порядок, научили ее ценить умение вести хозяйство. Она расстроилась, увидев, что дорогие парадные блюда от Споуда и Минтона свалены в кучу и беспечно пользуются для будничных обедов и ужинов. Ей не понадобилось бы и часа, чтобы в кухне все блестело. И если судьба распорядится так, что им с Барнаби придется жить в этом доме…

— Кто вы? — раздался недовольный высокий голос.

Эмма, вздрогнув, обернулась. Маленькая пожилая женщина, смуглая и сморщенная, как грецкий орех, стояла в дверях, не скрывая своего раздражения. У нее был тонкий нос и острый подбородок, плотно сжатые губы, ее взгляд испуганно блуждал, вызывая неприятное гадливое чувство.

— Наверное, вы миссис Фейтфул, — догадалась Эмма, — Я миссис Корт.

— Этого не может быть. Миссис Корт мертва.

— Жо… — Эмма осеклась. — Вы имеете в виду старую миссис Корт?

— Обеих. Обе они мертвы.

Смерть, смерть, смерть! Эмма попыталась быть приветливой и по мере сил терпимой в общении с почтенной экономкой, у которой, по всей видимости, не все в порядке с психикой.

— Я миссис Барнаби Корт, — представилась Эмма. — Мы приехали сюда с детьми.

— А-а, новая жена! — Пожилая леди подошла поближе, чтобы рассмотреть Эмму, которая увидела, что экономка почти слепа. — Что ж, — проговорила она после небольшой паузы, — на этот раз Барнаби сделал далеко не удачный выбор. Вы не слишком красивы, не так ли?

— Вы правы, — подавив обиду, кротко согласилась Эмма.

— Странно, — пробормотала миссис Фейтфул. — Он всегда предпочитал красоток.

— Мне не нравится этот не совсем тактичный разговор, миссис Фейтфул.

— Неудивительно! — Взгляд экономки остановился на жене Барнаби. Старуха сочувственно кивала своей змеиной головкой.

Казалось, то прискорбное, по ее мнению, обстоятельство, что Эмма не обладала ослепительной красотой, смягчило сердце миссис Фейтфул, и она почти добродушно изрекла:

— Вам нечего делать на кухне, мадам. Ангелина помоет посуду, когда придет завтра утром. Не беспокойтесь об этом. Так вы рыжая, я не ошиблась? Это что-то новенькое во вкусах мистера Барнаби.

Эмма недоуменно смотрела на пожилую женщину. Миссис Фейтфул широко раскрыла свой плотно сжатый маленький рот и засмеялась сухим, трескучим смехом.

— Да, дом оживает, когда сюда наведывается Барнаби. Теперь у нас будет еще и новая гувернантка, не так ли? Хорошо, хорошо, я скажу мистеру Дадли и мистеру Руперту, что их ждут большие перемены.

Да, нас ждут большие перемены, думала Эмма, сидя в спальне возле угасавшего камина. Завтра она позвонит тете Деб и сообщит ей, что, вместо того чтобы поехать в Испанию или спокойно провести медовый месяц в Лондоне, она оказалась в Кортландсе, родовом имении семейства, о котором почти ничего не знает.

Тетя Деб была совершенно права, когда советовала Эмме не доверять слепо Барнаби. Она вспомнила, как обтекаемо он поведал ей свою биографию, давая интервью. Конечно, она догадывалась, что он любил женщин. Но что в этом дурного? Ей, напротив, импонируют «слабости» Барнаби, они лишь свидетельствуют о том, что у него горячее, пылкое сердце, и для Эммы дело чести — удержать столь темпераментного мужа. Ей безразлично его прошлое. Даже исчезнувшая хорошенькая Сильвия осталась за кадром, и Эмме нет до нее никакого дела…

— Ты разговаривала сама с собой? — удивился Барнаби. — А я думал, что эта странная манера свойственна только уважаемой миссис Фейтфул.

— А она разговаривает вслух? И за глаза говорит то же самое?

— То же самое? Что ты имеешь в виду?

— Эта искренняя, правдивая и доброжелательная особа в пух и прах раскритиковала твою жену.

Поведение экономки позабавило Барнаби.

— Так ты пришлась ей не по вкусу, любовь моя?

— Я не произвожу впечатления красивой и эффектной женщины. Она убеждена, что ты совершил досадный промах, женившись на мне.

— Я не согласен с таким знатоком женской красоты, как миссис Фейтфул. А что еще сказала тебе эта фурия?

Эмме показалось, что Барнаби чем-то встревожен.

— Что ты любишь хорошеньких девушек. Красоток, как она выразилась.

— Так оно и есть, и пусть бог их благословит. — Барнаби добродушно улыбнулся. — Но из этого, однако, не следует, что я хочу жениться на всех этих красотках.

— Надеюсь, что так, — промолвила Эмма, думая о Сильвии, которая отчего-то плакала, а потом сбежала, хотя Барнаби и поцеловал ее.

— Миссис Фейтфул постоянно сравнивает меня с Дадли, который обладает врожденным иммунитетом против хорошеньких девушек, и сравнение оказывается не в мою пользу. Впрочем, мой брат вообще не испытывает теплых чувств к прекрасному полу. За исключением самой миссис Фейтфул, а она, как ты понимаешь, особа среднего рода.

— Барнаби, почему ты сказал мне, что Жозефина никогда не была здесь? Дадли утверждает обратное.

— Она была здесь? Значит, я об этом не знаю.

— Барнаби, не говори глупости! Как это может быть, чтобы твоя жена… — Эмма замолкла на полуслове, обнаружив, что словосочетание «твоя жена» по отношению к другой женщине причиняет ей острую боль. Но она пересилила себя и закончила фразу: — …чтобы твоя жена была здесь, а ты об этом не знал?

— Жозефина могла побывать в Кортландсе после того, как мы расстались. По крайней мере, мне она ничего об этом не говорила. До развода она всегда отказывалась посещать наше родовое поместье. Она ненавидела деревню. Да, кажется, дети находились в Кортландсе, пока в Лондоне шел бракоразводный процесс.

— Какая неестественная семейная жизнь! — воскликнула Эмма.

— Полностью согласен. Я и сам говорил тебе, что, по существу, семьи-то и не было.

— Бедный, тебе, наверное, пришлось нелегко.

— К концу нашего брака мне стало легче. Мы больше не любили друг друга. Наше супружество явилось роковой ошибкой, вследствие которой больше всех пострадали ни в чем не повинные маленькие дети.

— Мы должны найти для них хорошенькую добрую гувернантку, — потребовала Эмма. — Дети обожают красивые лица.

Барнаби от удивления приподнял брови:

— Значит, ты после всех потрясений доверяешь мне?

— Нисколько. Убеждена: ты разобьешь мое сердце.

Барнаби нежно погладил Эмму по щеке:

— Я счастлив. Наконец-то твое бесконечно милое лицо всегда будет передо мной. Почему ты вздрогнула?

— Не знаю. Наверное, от ветра.

— Северный ветер обычно свирепствует в это время года. Но в постели очень тепло.

Эмма посмотрела на огромную кровать. В камине треснула головешка. По потолку плясали тени. Ей почему-то снова представился длинный ледяной нос прадедушки Корта.

— Девочки говорят, что им страшно по ночам.

— Правда? Кажется, иногда старый дом поскрипывает. Ты оставила им свет?

— Да, и я пыталась их успокоить. Дети слишком нервны. Кстати, почему сбежала та девушка, Сильвия?

Барнаби нагнулся, чтобы раздуть огонь в камине:

— Бог ее знает. Возможно, ей было здесь одиноко. Я не понимаю только одного — почему она не оставила записку. Уж эту-то малость она могла бы сделать!

— Дети говорят, что Сильвия была напугана.

Барнаби рассердился:

— Тогда почему она никому об этом не сказала? Если что-то произошло…

— А что могло произойти? — непроизвольно сорвалось у насторожившейся Эммы.

— Не имею об этом ни малейшего понятия; разве что ее мог смутить дом, поскрипывающий ночью под шквальными порывами ветра. Женщины вообще легко впадают в истерику; кроме того, им свойственны и другие странности. Посмотри на миссис Фейтфул: она разговаривает сама с собой, сколько я ее помню. Или возьмем… — Он вдруг замолчал.

— Что ты хотел сказать?

— Неважно. Забудь об этом.

— … или возьмем Жозефину? — невозмутимо продолжила фразу мужа Эмма, и утонченное лицо красавицы-брюнетки снова возникло перед ее мысленным взором. — Барнаби, почему Мегги говорит, что Жозефина мертва?

— Мертва? — Теперь муж слушал ее очень внимательно.

— Она, так или иначе, лелеяла эту дикую мысль весь день. И довела себя, а особенно свою сестру до полуобморочного состояния.

— Это чудовищный бред! — вознегодовал Барнаби. — Мегги заядлая сочинительница. То, что мать не забрала их из школы, дало простор ее богатому воображению. Ей бы писать романы ужасов в стиле мадам Радклиф!

— А почему все-таки Жозефина не забрала их из школы?

— Дорогая, если бы я мог связаться с ней, я бы это сделал. Но ни посыльные с телеграммами, ни даже почтальоны не способны достигнуть верховьев Амазонки.

— Почему она не написала детям хоть несколько строк?

— Жозефина не охотница писать письма, даже если бы она и смогла добраться до почтового отделения. Ее излюбленное средство связи — телефон; но пока нет возможности звонить с другого конца Земли.

— Я считаю ее поведение непростительным для матери двоих детей! — разгневалась Эмма. — Она великая грешница.

— Согласен. Но ты не знаешь Жозефину. Она никому не желает зла. Просто эгоцентрична до мозга костей. Жить для нее — значит испытывать постоянное наслаждение. Она типичная гедонистка. У нее очередной любовник, и Жозефина во власти нового захватывающего приключения. В таких случаях она теряет представление о времени.

— Значит, Мегги сочинила легенду о смерти Жозефины, чтобы скрыть свои истинные чувства: обиду, оскорбленную гордость, наконец, тоску по материнской любви.

— Бесспорно. Я думал, что ты давно об этом догадалась.

— Бедняжка! — В глазах Эммы стояли слезы

— Моя дорогая, если тебе удастся смягчить ожесточенное сердечко Мегги, это будет настоящим чудом.

Эмма неуверенно покачала головой:

— Мне кажется, именно Мегги была причиной того, что Сильвия сбежала.

— Я склоняюсь к той же мысли, дорогая.

— Тогда, бога ради, предупреди гувернантку, что Мегги трудный, необычный ребенок. Если она будет предупреждена…

Барнаби обнял жену:

— Ну что, призраки исчезли, моя милая?

— Как ты узнал, что здесь были… призраки?

Он склонился лицом к ее мягким пушистым волосам, и угнетающий стон ветра прекратился.

— Почему мы тратим столько времени на разговоры?..

Глава 6

Мисс Джеймс с большим сомнением смотрела на девушку, сидевшую по ту сторону ее стола. Правда, мистер Корт ясно сказал: «Больше не присылайте мне привлекательных блондинок. На них нельзя положиться». Но эта девушка представляла собой другую крайность. Претендентку нельзя было сравнить даже с увертливой мышкой. Скорее она напоминала маленького тощего терьера, трепетно желавшего услужить хозяину, забитого щенка, который был плохо обучен, но пытался снискать расположение хозяина безмерной преданностью и был готов терпеть пинки и зуботычины.

— Вы не возражаете, если вам придется поехать в деревню, мисс Пиннер? — спросила мисс Джеймс. Луиза Пиннер. Ну и имечко. Любая другая на ее месте, имея такую фамилию, отсекла бы от имени букву «а». Но только не это забитое существо. Она сохранила имя, данное ей при крещении: то ли из религиозных соображений, то ли просто не задумываясь о благозвучии имени и фамилии.

— Ни в коей мере. Я люблю деревню. — Девушка была в восторге. — Сказать по правде, я устала от жизни в Лондоне. Здесь не удается ни подышать полной грудью, ни хоть немного поправиться.

Да, поправиться ей бы не мешало, подумала мисс Джеймс, глядя на ее впалую грудь. Мистер Корт не сможет упрекнуть ее в том, что она прислала ему слишком привлекательную особу.

Привлекательную для кого?

Сильвия Лестер поступила скверно, сбежав незаметно, без всяких объяснений. Мисс Джеймс очень сердилась, когда рекомендованные ею девушки подводили ее; она тут же вычеркивала их из своих гроссбухов. Но крайне удивительно было то, что она так и не узнала причину, которая заставила Сильвию, хорошо зарекомендовавшую себя, предать мисс Джеймс, точнее, повредить ее безупречной репутации. От Сильвии пришло только одно загадочное письмо, и то вначале, после первой недели службы в Кортландсе. Собственно говоря, загадочным было не письмо, в котором девушка уточняла вопрос о вознаграждении, а постскриптум к нему, содержащий таинственную фразу: «Здесь водятся волки!» И это все.

Припомнив это взволновавшее ее сообщение Сильвии, мисс Джеймс снова с сомнением посмотрела на Луизу Пиннер. Но о чем тут было беспокоиться? Самые лютые волки, если таковые обитали в Кортландсе или его окрестностях, не польстятся на эту замухрышку. Так что нападение хищников Луизе не грозит.

— Ваша миссия состоит в том, чтобы присмотреть за восьмилетними девочками-близнецами во время их школьных каникул, — объяснила мисс Джеймс. — Им не надо давать уроков, но девочки обязательно должны быть заняты чем-нибудь полезным. Вы будете ходить с ними на экскурсии, следить, чтобы они были сыты и одеты и чувствовали себя в безопасности.

— Звучит просто божественно! — воскликнула Луиза и захлопала в ладоши. Имея столь невзрачную наружность, она была экзальтированной и склонной к преувеличениям молодой жеманницей. — Это именно то, о чем я мечтала. Обожаю детей, особенно маленьких девочек. Тем более близняшек! Как это очаровательно.

— Я хочу предостеречь вас от излишней восторженности, — сказала мисс Джеймс. — Если верить их отцу, с этими шалуньями забот не оберешься.

— Злой старик! Я полагаю, у него просто нет для детей времени. Чем он занимается? — Луизу переполняло негодование.

— Пишет детективные романы.

— Ах, как это замечательно. Мне все больше нравится ваше предложение, мисс Джеймс. Жаль, что гувернантка нужна им только на месяц.

— Этот месяц может показаться вам бесконечным. Я поступила бы нечестно, если бы не сообщила вам, что последняя гувернантка от них сбежала.

— Наверное, она была из тех, кто легко пасует перед трудностями. Или не любила деревню зимой. Обещаю вам, что не сделаю ничего подобного.

Мисс Джеймс с раздражением смотрела в ясные карие глаза мисс Пиннер, на ее изнуренное лицо и вздернутый нос. Даже если Барнаби Корт и будет удовлетворен тем, что ему прислали честную и надежную гувернантку, то как воспримут это огородное чучело дети?

— Хочу посоветоваться с вами по поводу одной деликатной частности, мисс Джеймс, — продолжала Луиза, не переводя дыхания. — Как вы думаете, позволят ли хозяева, чтобы я взяла с собой Скромницу?

— Скромницу?!

— Это моя маленькая собачка. Такая маленькая, что с ней не будет никаких хлопот. Вот я и подумала: если это большое поместье, для моей Скромницы найдется там укромное местечко. Никто ее даже не заметит… — Луиза умолкла; по-видимому, ее смутило испуганное выражение лица мисс Джеймс, которая всерьез засомневалась, но не из-за собачонки, почтенную даму забеспокоила ее хозяйка. Действительно ли она направляла в Кортландс удачную кандидатуру? Ей хотелось угодить мистеру Корту. Она много лет подбирала для него секретарш, и, кроме досадной промашки с Сильвией, он всегда оставался довольным ее выбором. Но это малохольное создание… Однако пора на что-то решаться. Мистер Корт высказал пожелание, чтобы будущая гувернантка была не слишком привлекательной (интересно, повлияла ли на его просьбу недавняя женитьба?); к тому же в ее картотеке больше не было молодых девушек, которые согласились бы поехать на месяц в деревню до конца зимы.

— Кортландс не выглядит большим поместьем, мисс Пиннер. Это ферма со старинным домом. Сама я никогда там не была, но, насколько мне известно, у Кортов почти нет слуг, так что на особую роскошь не надейтесь.

— Ах, я нисколько не уповаю на роскошь, мисс Джеймс. Просто мне захотелось узнать, могу ли я…

— Что касается вашего пса, то я думаю, вы поступите разумно, если сначала поедете туда без него. Затем, если никто не будет возражать, вы сможете послать за собачкой. — Мисс Джеймс редко колебалась, но сейчас она пребывала в нерешительности. Ей захотелось немедленно повидаться с Сильвией Лестер, чтобы узнать, что же произошло с ней в Кортландсе.

— Скромница — девочка, мисс Джеймс. Она просто чудесная, можете мне поверить. Никогда не причиняет неприятностей. Но я понимаю, что вы имеете в виду, — ворковала Луиза. — Я должна прощупать почву. А моя домохозяйка тем временем присмотрит за собачкой. Я права? Когда мне следует отправиться в Кортландс?

— Сегодня, если сможете. Давайте посмотрим расписание поездов, я позвоню в Кортландс, и встретят. Вы согласны?

— О да, мисс Джеймс. Я просто вне себя от радости. Деревенский воздух, маленькие девочки и… Кто еще там живет?

— Мистер Барнаби Корт с женой и два его брата.

— И жены братьев? — спросила мисс Пиннер, проявляя неуместное любопытство.

— Мистер Дадли и мистер Руперт не женаты, — ответила мисс Джеймс, не вдаваясь в подробности.

— Неужели?

— Руперт недавно обручился, а Дадли — настоящий отшельник и убежденный холостяк.

— Ах, как это интересно, — восхитилась мисс Луиза Пиннер.

Глава 7

Утром приехал Руперт. Он был худ и черноволос, его лицо украшали роскошные холеные усы; манеры Руперта отличались той подчеркнутой и слегка наигранной сердечностью, которую приобретают со временем политические деятели. Его живой взгляд и веселый нрав напоминал Барнаби, но на этом сходство между братьями исчерпывалось.

Руперт крепко пожал руку Эммы.

— Сожалею, что не смог приехать на вашу свадьбу. — Он окинул молодую женщину восхищенным взглядом. — Да, везунчика Барнаби можно поздравить.

— Так же, как и тебя, не правда ли? — ответствовал Барнаби.

— Да, ты попал в самое яблочко, старина. Мне не на что пожаловаться. Джин чертовски мила, а ее старик способен оказать мне неоценимую помощь. С женитьбой мы не торопимся. Сперва я намерен завоевать место в палате общин. Но боюсь, что для победы мне придется изрядно потрудиться. Я слышал, что вы опять привезли сюда детей. Кем мы заменим Сильвию на этот раз?

— Я усиленно занимаюсь этим сам.

— Вот и славно. Я нечасто бываю дома, но Дадли свято оберегает свой покой. Тебе необходимо быть уверенным, что новая гувернантка не выкинет какого-нибудь номера и не пустится наутек… Кстати, каким образом ты довел Сильвию до того, что ей пришлось бежать? Я давно разочаровался в ней. Но признаю, что юная блондинка была милашкой, как выражалась наша мать. Потерпи немного, и я познакомлю тебя с моей шотландской избранницей. Ну что ж, Эмма, пора откланяться: у меня безотлагательные дела. Увидимся за обедом.

Это было мучительное утро. Мегги и Дина превзошли самих себя в изощренных выходках. Сначала они с благословения Дадли вырядились в неподобающие случаю уродливые джинсы; потом стали вихрем носиться по комнатам и лестнице, оглашая дом воплями и диким хохотом.

Барнаби уединился в своем маленьком кабинете на первом этаже, строго предупредив, что ему надо поработать. Дадли, выглядевший неуклюжим и по-особенному домашним в своем поношенном твиде, быстро и как-то воровато пересек холл и вышел наружу, надеясь, что его никто не заметит. Руперт тоже исчез. И старый особняк оказался во власти женщин.

Гомон резвящихся близнецов сливался с зычным смехом Ангелины, пышнотелой, добродушной служанки, которая бесшумно разгуливала в мягких тапочках и непрестанно улыбалась.

Эмма услышала ее слова, обращенные к миссис Фейтфул:

— У нас опять весело, как под Рождество. Должна вам сказать, я люблю, когда собирается вся семья, играют дети. Суета меня совсем не тяготит. Она правда его жена?

Раздался негодующий возглас миссис Фейтфул, но гнев экономки не смутил Ангелину, которая продолжала свою болтовню:

— Да вы не волнуйтесь, я просто вспомнила о той красотке, которая была с нами в прошлое Рождество; кажется, ее звали Сильвией. Как она заботилась о детях! Такие симпатичные гувернантки встречаются нечасто. Одному мистеру Дадли было не по себе: он не привык к общению с женщинами, да еще с такими хорошенькими. Но может быть, в эти праздники они развлекут его. Я всегда говорила, что он просто робеет, и больше ничего. Миссис Фейтфул, вы неловко повернулись и разбили салатницу. А она была фарфоровая, из дорогих. Ничего, милочка, это не ваша вина: ведь вы не видите даже того, что находится у вас под носом, не так ли? — Снова послышался зычный хохот. — Дорогие женщины, дорогой фарфор… В этом доме небрежно обращаются с ценностями. Только ваш почтенный возраст и моя молодая сила защищают нас, правда? Иначе нам тоже пришлось бы упаковать чемоданы и бежать куда глаза глядят. — Ангелина, довольная своим, как ей показалось, остроумием разразилась громоподобным смехом.

«Я пообещала Барнаби не ворошить прошлое», вспомнила Эмма. Бессвязные речи Ангелины — всего лишь сплетни, которыми тешатся слуги. Она же должна быть выше кухонной болтовни. Ангелина была такой же сочинительницей, как и Мегги, но ее «легенды» воспринимать в комическом свете. Она тоже любила преувеличивать… В конце концов, какое это имеет значение, если в прошлое Рождество Барнаби флиртовал с хорошенькой девушкой по имени Сильвия?

Эмма не сомневалась — ее ожидает нелегкий месяц. Погода дождливая; придется сидеть дома, смотреть на поблекшие гравюры с батальными сценами, урезонивать девочек; против своей воли выслушивать сплетни слуг; быть сдержанной, чтобы не смутить целомудренного Дадли: не дай Бог, показаться ему слишком развязной или соблазнительно женственной. А тут еще Руперт со своей «сердечностью» заядлого политика.

Да! Ну и медовый месяц!

Бедный Барнаби… Бедная Эмма…

Перед самым обедом, когда объявились запропастившиеся мужчины, раздался телефонный звонок. Барнаби поговорил несколько минут, заслонил трубку ладонью и сообщил новость.

— Это мисс Джеймс из лондонского агентства по найму. Она посылает нам молодую женщину, Которая прибудет послеобеденным поездом. — Он выглядел довольным. — Я же говорил вам, что, как только появится гувернантка, все уляжется само собой.

Раздался легкий стук: это Дадли уронил свою трубку. Он нагнулся, чтобы ее поднять. Его лицо покраснело.

— Надеюсь, старина, что к нам едет не вторая Сильвия…

— Можешь не беспокоиться, брат. Я дал мисс Джеймс четкие указания. — Дальнейшие слова Барнаби проговорил уже в трубку: — Как она выглядит, мисс Джеймс? Да… да… Ну и отлично. Очень мило с вашей стороны. Луиза… как? Пиннер. Хорошо. Мы встретим ее на станции. Да, уверяю вас, судя по вашему описанию, это как раз то, что требуется. Благодарю вас от всего сердца. До свиданья.

Барнаби повесил трубку. Он улыбался. У него было шаловливо-ребяческое настроение. В этом состоянии муж нравился Эмме, хотя и по-прежнему не вызывал у нее особого доверия.

— То, что я сейчас скажу, принесет тебе облегчение, Дадли. — Мисс Луиза Пиннер, девица двадцати восьми лет, не блещет красотой, благоразумная. Обожает деревню и детей. Мечтает о длительных прогулках под дождем и любит комнаты с камином, в котором потрескивают дрова. Из музыкальных инструментов предпочитает фисгармонию…

— Барнаби! — Эмма пыталась унять буйную фантазию мужа, но не выдержала и рассмеялась.

— Не понимаю, какое мне до всего этого дело, — смутился Дадли. — Женщины меня не интересуют.

— Но она будет жить в одном доме с тобой. — Теперь Барнаби был серьезен. — Наш привычный быт осложнится, если она будет вести себя легкомысленно. Но я уверен, что этого не произойдет. Мисс Джеймс сообщила мне, что девица посвятила всю свою неотразимую любовь маленькой собачке по имени Скромница.

— Повторяю, что это не мое дело, — прорычал Дадли и вышел из комнаты.

— Бедный старый Дадли. Сильвия и в самом деле его допекла. Бывают женщины, которые холостяков воспринимают как свою добычу.

— Ты хочешь сказать, что она преследовала Дадли?

— Он три недели бегал от нее. Потом сбежала она, то ли от обиды, то ли от тоски, а может быть, в приступе гнева. А ты что подумала, дорогая?

— У меня совсем другая версия, — лукаво сказала Эмма, разрешив Барнаби себя поцеловать. Затем вернулась к прерванной беседе: — Дорогой, в прошлое Рождество ты ведь тоже был вожделенным для одиноких женщин холостяком, не так ли?

— Только еще более неприступным, чем Дадли.

— Мне трудно в это поверить. — Эмма снова разрешила Барнаби поцеловать себя и прошептала: — Как странно.

— Что?

— То, что мир становится устойчивее, когда ты меня целуешь.

— А до этого он колебался?

— Немного.

— Не тревожься, родная. Мисс Луиза Пиннер развяжет нам руки. Через несколько дней, когда она освоится, мы поедем в Испанию.

— И покинем Дадли на произвол судьбы?

— Старый броненосец. Пускай он укрывается под своим воображаемым панцирем.

— Но почему он так любит этот мифический панцирь?

— А Господь знает. Так уж он создан.

— Попробую-ка я поощрить мисс Пиннер к тому, чтобы она вытащила нашего затворника на свет божий.

Брови Барнаби удивленно приподнялись.

— Ты коварная маленькая интриганка.

— А почему бы и нет? Ведь надо же чем-то заняться в дождливую погоду.

— Можно было бы придумать что-нибудь поинтереснее.

— Для нас да, а как быть с Дадли? Я думаю, что в глубине души он страдает от одиночества. Мы с Луизой рискнем перевоспитать его.

— Не пренебрегай своим мужем.

— Что за беда! Ты всегда можешь найти какую-нибудь очередную Сильвию. И если не хочешь, чтобы я прожужжала тебе все уши расспросами о беглянке, ты должен заставить Ангелину прекратить сочинять басни о Сильвии.

* * *

Услышав телефон, дети подумали, что наконец-то звонит их мать. Это показалось истосковавшейся Дине, но было ясно, что и Мегги, скрываясь под маской скептицизма, тоже лелеет надежду увидеть мать живой и невредимой. Они ворвались в столовую, неряшливо одетые, с растрепанными волосами, спрашивая взрослых почти сквозь слезы:

— Когда она к нам вернется? Сегодня?

— Сегодня приезжает мисс Пиннер, в этом я уверен, — заявил отец.

— Не мама? Это была не мама?

По щекам Дины потекли слезы, но глаза Мегги метали молнии.

— Перестаньте ныть, — пригрозил Барнаби, но тут же переменил тон. — Ах, вы подумали, что по телефону… Извините, малышки, но это была всего лишь новая гувернантка. Очень милая особа по имени мисс Пиннер.

— Плевать мы хотели на ее дурацкое имя, — вспылила Мегги; она стояла в воинственной позе, черные глаза девочки яростно пылали.

— Мегги!

— Правда, нам плевать, Дина? Мы будем обращаться с ней еще хуже, чем с Сильвией. Мы будем ее щипать, подбрасывать ей в постель всякую гадость, мы отравим ей чай и наконец убьем ее.

Услышав страшные угрозы из уст сестры, Дина в ужасе замерла. Слезы словно застыли на ее бледных щечках.

— Мегги, отправляйся в свою комнату!

Эмма впервые видела Барнаби таким разгневанным; его темные брови вытянулись в прямую линию, ноздри раздулись.

Мегги гордо вскинула голову и топнула ногой.

— Мы поиграем в заколдованную свечу. Ты знаешь, Дина, это та игра, о которой говорила нам Ангелина… И когда булавка выпадет из свечи, мисс Пиннер умрет! — Мегги, не зная, смеяться ей над невольным каламбуром [1] или разыграть какую-нибудь мелодраму, еще раз топнула ножкой, вызывающе глядя на отца.

Барнаби взял ее за плечи и вывел из комнаты.

— Вон! — кричал он. — Марш в детскую комнату! Останешься без обеда! Мне очень жаль, но твое поведение становится нестерпимым.

Мегги — сама воплощенная ненависть — снова распахнула дверь.

— А мне плевать! Могу и не есть. Меня тошнит от вашей еды! — с этими словами она бросилась наверх.

Дина сделала робкую попытку последовать за сестрой.

— Погоди, — обратился к ней Барнаби. — Ты можешь остаться и пообедать с нами, как воспитанная и послушная девочка. И перестань плакать.

— Барнаби, — проговорила Эмма, взяв мужа за руку, — не забывай, дети подумали, что звонит их мать… Я хочу сказать, что они испытали глубокое разочарование.

— А с какой стати они решили, что звонит их мать, если она не соизволила забрать их из школы? Они просто валяют дурака.

Эмме показалось, что глаза мужа стали ледяными. «Он разочарован, как и дети, — подумала она. — Барнаби втайне надеялся, что Жозефина приедет». И Эмма, терзаемая противоречивыми чувствами, ощутила себя одинокой.

Теплившаяся в сердцах детей надежда, что мама вернется, опровергала легенду о ее смерти. Жозефина, скрывавшаяся где-то в неведомой дали, может быть даже в Южной Америке, жива; ей достаточно было, повинуясь минутной прихоти, лишь поманить почти любого из семейства Кортов изящным пальчиком — и все они сломя голову помчались бы к ней.

Грядущий приезд мисс Луизы Пиннер был на время позабыт. Обед проходил в тягостной обстановке; Дина роняла слезы в тарелку с супом, Барнаби ел молча, нахмурив брови; Руперт углубился в чтение газеты, а Дадли, склонив голову над столом, тайком присматривался к Эмме, будто стараясь привыкнуть к присутствию этой молодой зеленоглазой женщины в ореоле рыжеватых волос.

Жалобы Дины на боль в животе прервали угнетающее всех молчание. Эмма собралась отвести ребенка наверх в ванную. Внезапно появилась вездесущая Мегги и разоблачила сестру.

— Напрасно беспокоитесь. Ничего у нее не болит. Ей только кажется, что ее тошнит.

Эмма, глядя на бледное заплаканное личико Дины, подумала, что ее детское оружие — слезы — действуют сильнее, чем вызывающая наглость Мегги.

— Я думаю, что вы обе перевозбуждены, — спокойно заметила она. — Ваш отец прав: небольшой отдых в постели пойдет вам только на пользу. А потом вы нарядно оденетесь, и мы поедем на станцию встречать мисс Пиннер.

* * *

Через два часа, сидя на вокзальной скамейке, Эмма размышляла о том, что Луизу едва ли ждет теплая встреча обитателей Кортландса. Хорошо еще, если она, увидев мрачные враждебные лица Мегги и Дины, тотчас не обратится в бегство и не вернется в Лондон следующим же поездом. Хотя Барнаби подавил гнев и делал все возможное, чтобы заставить дочерей хотя бы улыбнуться, его отцовские усилия пропадали даром.

Эмма, испытывая жалость к Барнаби и к детям, пребывала в смятении; она ожидала чуда: вот, вместо жалкой гувернантки, веселая и улыбающаяся, выйдет из поезда Жозефина. Закутанная в меха, сверкающая бриллиантами; у нее в руке клетка с экзотическими колибри. Сказочная фея, озарившая своим блеском унылый пейзаж пригородной станции.

Какое это было бы счастье — увидеть девочек счастливыми, веселыми, а не угнетенными и не по-детски молчаливыми. Хотя молчание и тихая грусть лучше, чем вспышки безнадежного отчаяния. Эмма чувствовала себя пока бессильной вернуть девочкам душевное равновесие, и она сомневалась, что Луиза Пиннер хоть как-то справится с этой гримасой судьбы.

Однако ее опасения оказались преждевременными. Ибо когда поезд остановился, будущая гувернантка так и не появилась на перроне. Мисс Пиннер не приехала.

Мегги обуяло неудержимое веселье.

— Я думаю, она испугалась! — Девочка была безумно рада, что услуги Луизы Пиннер больше им не угрожают.

— Что же могло ее испугать? — раздумывал Барнаби. Он снова был зол, его массивный форсайтовский подбородок выдался вперед. — Что происходит с людьми в наше время? Теперь уже ни на кого нельзя положиться.

— Думаю, она просто опоздала на поезд, что может с каждым случиться, — заверила Эмма.

— Человек с такой «остроконечной» фамилией? Ну уж нет, все Пиннеры этого мира приходят на вокзал как минимум за полчаса до отправления поезда. Это фанатики точности. Суетливые и беспокойные. Вскоре сама убедишься.

Вы принесли нам много бед.

Мисс Пиннер, стынет ваш обед,

— продекламировала Мегги и разразилась истерическим смехом.

Барнаби вздохнул:

— Нам предстоит веселенькая обратная дорога. Хорошо, что по крайней мере Дадли сможет на время успокоиться.

Эмма ласково улыбнулась двум злорадно усмехающимся девочкам.

— Я думаю, мы все можем теперь успокоиться. Ведь никто из нас не возлагал слишком больших надежд на мисс Пиннер. — Эмма вспомнила о тяжелом предчувствии, овладевшем ею в ожидании приезда этой, скорее всего, тусклой и невзрачной молодой особы, и неожиданно для себя воспрянула духом. — Давайте вернемся домой, и приготовим вафли к чаю. Кто любит вафли?

— Я обожаю это лакомство с детства. — Барнаби хотелось сказать жене что-то приятное. Никто из детей не проронил ни слова, но, глядя на девочек, Эмма заметила, что их откровенная враждебность сменилась безразличием к происходящему. Видимо, даже маленьким комедианткам оказалось не под силу злиться и шутить в одно и то же время. Теперь Мегги усердно сочиняла вариации нового юмористического стишка о мисс Пиннер, а Дине отводилась роль восхищенной поклонницы таланта своей сестры.

По возвращении дом показался им пустым. Дадли, желая отложить столь тяжкое испытание, как встреча с новой юной женщиной, потихоньку улизнул из дома. Руперт отправился в деревенскую пивную, которую по каким-то политическим соображениям неукоснительно посещал. Ангелина удалилась в коттедж, а миссис Фейтфул проводила большую часть вечера в своей комнате. Холл принадлежал дедушке Корту с его высокомерным носом и слепым взглядом, гостиная — мебели в стиле чиппендейл, батальным сценам, мерно тикающим часам и фисгармонии, безмолвно стоявшей в углу. Вся обстановка была в строго выдержанном викторианском духе. Эмма подумала, что они овладели старинной семейной крепостью, как современные узурпаторы. Она сама, ее муж и девочки нарушали привычный уклад, а Дадли с его затворническими повадками гармонично вписывался в него. Под стать кортландскому отшельнику была и миссис Фейтфул: сгорбленная фигура, полуслепой взгляд и бессвязное бормотание почтенной экономки нарушали покой дома не больше, чем шуршание мышки. Они же были пришельцами из другого, динамичного мира, равно как и Жозефина, хорошенькая Сильвия и кто-то, испугавший детей в ночь под Рождество…

Эмма почувствовала себя спокойнее, оказавшись в большой кухне и занявшись поисками посуды и продуктов, необходимых для приготовления вафель. Барнаби пошел звонить мисс Джеймс в агентство по найму, девочки остались с Эммой. Она показала им, как отмеривать и смешивать все, что полагалось для выпечки. Темнело, и Дина подошла к окну, намереваясь спустить занавески.

— Пока еще можно обойтись дневным светом, — заметила Эмма.

Мегги, смягчившись, оторвалась от увлекшей ее работы с миксером и объяснила, чем вызван поступок сестры:

— Она не любит, когда темнеет. Это ее пугает.

Дина смущенно оправдывалась:

— Иногда случалось, что кто-то стучал в окна.

— Кто? — насторожилась Эмма. — Мы не знаем. Никто не знает.

— Когда же это происходило? — Эмма не удивилась надуманным страхам девочки. Дина была нервным ребенком, и старинный уединении дом был для нее не самым надежным местом, где бы она чувствовала себя в полной безопасности, а своего рода пугалом.

— Когда здесь была Сильвия. Она тоже боялась. Она говорила, что кто-то стучался к ней, и если бы она вышла на улицу, то попала бы им в руки.

— Что за бред! — воскликнула Эмма. — Она просто тебя пугала. И это было дурно с ее стороны.

Мегги окунула маленький пальчик в приготовленную сладкую смесь и облизнула его.

— Но ведь она исчезла, не так ли? Значит, она попала кому-то в руки.

В эту минуту вошел Барнаби. Появление на кухне мужа, сильного, уверенного в себе человека, далекого от всякой мистики, внесло умиротворение в душу Эммы.

— Не могу дозвониться, — пожаловался он. — Кажется, агентство закрыто. Значит, нам придется обойтись без мисс Пиннер еще одну ночь. Может, это и к лучшему.

— Твои дочери учатся готовить, — похвасталась Эмма.

Барнаби обнял жену за талию:

— Ты умеешь преодолевать препятствия; тебя не смущает ни Босуэлл, занимающий большую часть моего кабинета, ни сыгранная наспех из-за моего нетерпения свадьба, ни кукушка Жозефина, оказавшаяся за тридевять земель, ни две маленькие разбойницы, ни дом, напоминающий викторианский музей, ни загадочная мисс Пиннер, которая почему-то не приехала…

Эмма осторожно высвободилась из объятий мужа. Она заметила ревность, снова вспыхнувшую во взгляде Мегги. Эти дети походили на пугливых диких птичек. Приютившись в теплой кухне, они на время забыли о Жозефине и своем недавнем разочаровании. Теперь опять все в них всколыхнулось.

— Пожалуйста, разожги огонь в гостиной, — обратилась она к мужу. — Мы там будем пить чай. И найди Дадли. Теперь, когда мы одни и совершенно безопасны, он, я думаю, присоединится к нам.

Дадли и вправду согласился. Он даже вел себя непринужденно, улыбался своей широкой, робкой улыбкой; его пухлые щеки лоснились и блестели, отражая, словно зеркало, огонь в камине; Мегги и Дина смиренно примостились на коврике у ног дяди.

— Почти как в старые времена, — мечтательно произнес он.

Какие старые времена? Эмме хотелось задать ему этот вопрос. Имел ли он в виду прошлое Рождество, когда здесь была Сильвия, или вспоминал мимолетный визит Жозефины, о котором Барнаби ничего не знал? Но Дадли вспоминал далекое детство…

— Помнишь, как мама играла на фисгармонии, — обратился он к Барнаби. — Я так и вижу перед собой: милое открытое лицо, изящная маленькая фигура… Она всегда носила шелковые платья… как голубка.

Выразительные брови Барнаби взметнулись, слегка подмигнул Эмме. Возможно, он хотел сказать: «Старина Дадли слишком много времени проводит в одиночестве. Живет в прошлом…»

— Помню, как она заставляла нас петь церковные гимны, — продолжил вслух воспоминания брата Барнаби. — Если не ошибаюсь, тебе предоставлялось право выбора.

Дадли просиял от удовольствия. Разрумянившийся и возбужденный, он походил на раскормленного школьника-переростка.

— «Соберемся у реки». Это был мой любимый гимн. Думаю, я и сейчас смог бы его сыграть. Может быть, попробовать?

Мегги и Дина вскочили на ноги:

— Дядя Дадли, ты никогда не играл для нас на фисгармонии.

Дадли повертел перед ними своим толстым указательным пальцем:

— Если я сыграю, вы должны будете петь. Мама всегда просила нас подпевать ей. В каждый субботний вечер.

Он встал с кресла и присел к фисгармонии. Инструмент натужно хрипел, поскольку им давно не пользовались. Первые ноты едва можно было расслышать; это были какие-то вздохи с присвистом, которые, тем не менее, выражали угнетенное настроение семейства Кортов, с трудом возвращавшегося к полноценной жизни.

Вскоре под крепкими пальцами Дадли зазвучала сентиментальная мелодия, и он запел густым сочным басом:

Соберемся у реки,

Там, где ангел белоснежный…

— Давайте, девочки, подпевайте. Разве вы не разучивали такие гимны в школе? Не может быть! Это часть моего детства. Я буду помнить их всегда. Давайте попробуем еще раз.

Вошел Руперт, приветствуя всех хорошо отработанным театральным смехом, и с воодушевлением присоединился к поющим.

Эмма, нежась около ярко полыхавшего камина, нащупала руку Барнаби. Он ласково погладил ее пальцы; статный, надежный мужчина, вытянувшийся в кресле. Его четкий силуэт выделялся на фоне стены: крупная голова с высокомерным профилем прадедушки Корта… Но на добром, не мраморном, а теплом человеческом лице — таком близком, любимом лице Барнаби… Возможно, их медовый месяц окажется не столь безнадежно плохим. В Кортландсе веяло духом прочной семьи, укорененной в прошлое, в те давние времена, когда очаровательная маленькая женщина заставляла петь гимны трех своих сыновей, передавая через них свет материнской любви Мегги и Дине…

Как все это странно… И в то же время неизбежно.

Идиллию нарушил стук в окно.

Дина вскрикнула. Мегги крепко вцепилась в руку Дадли; ее черные глаза резко выделялись на побледневшем, бескровном лице. Дадли застыл на стуле, склонив голову и прислушиваясь. Руперт повернулся к окну, теребя свои роскошные усы.

За окном царила ночь. Никто не позаботился о том, чтобы опустить занавески. Капли дождя блестели на стеклах. Больше ничего не было

Барнаби лениво пошевелился в кресле, ничуть не обеспокоившись.

— Кто это? — спросил он. — Может быть, Вилли что-то понадобилось? Дадли, старина, сходи посмотри, в чем там дело.

— Вилли вошел бы через дверь, — рассердился Дадли. Но все же встал и подошел к окну.

— Это Сильвия! — завопила вдруг Дина. — Это Сильвия! Не впускайте ее!

И тогда, словно выплывая из ночной мглы, в окне показалось лицо; оно прижалось к стеклу: бедное, перекошенное лицо, к впалым щекам которого прилипли редкие мокрые пряди волос; открытый рот звал кого-то, но слов нельзя было разобрать.

Эмме показалось, что она видит перед собой утопленницу…

Барнаби вскочил на ноги, Дадли замер на месте. Руперт продолжал смотреть в окно сузившимися глазами. Все в комнате оцепенели, словно играя в спектакле немую сцену.

Тут женщина, стоявшая снаружи, вновь застучала по стеклу, делая какие-то знаки руками; охваченные страхом девочки бросились к Эмме и вцепились в ее платье.

— Знаете что, — весело проговорил догадавшийся Барнаби, — мне кажется, это наша пропавшая мисс Пиннер. Нам давно пора починить звонок. Неизвестно, сколько времени простояла бедная девушка под дверью, нажимая на кнопку.

Он вышел из комнаты, и лицо в окне исчезло. Теперь за ним не было ничего, кроме успокаивающей пустоты. Но белое умоляющее лицо запечатлелось в памяти Эммы. И ее мрачные предчувствия снова дали о себе знать…

Она почувствовала, что дети немного смягчились, оттаяли. Обрадовалась тому, что в минуту опасности они инстинктивно бросились к ней. Из холла донесся голос Барнаби, задававшего вопросы, и высокий голос женщины, отвечавший ему.

— Вот видите, — обратилась она к детям, желая их успокоить, — это всего лишь оказалась мисс Пиннер. Вам нечего было бояться. Дина, позволь мне вытереть твои слезы. Глупышка. Не забудь поздороваться с мисс Пиннер. Дадли, куда это ты навострился?

Последнюю фразу Эмма произнесла игриво, заметив, что Дадли пытается незаметно скрыться. Несмотря на громоздкую фигуру, он обладал свойственной полным людям способностью двигаться совершенно бесшумно.

— У меня кое-какие дела, — отмахнулся затворник.

— Подожди немного и познакомься с мисс Пиннер. Бедная девушка. Мы должны оказать ей теплый прием.

Когда Барнаби ввел мисс Пиннер в комнату, все было готово для новой немой сцены. Огромный и застенчивый Дадли затаился в уголке, Руперт разглядывал гувернантку с нескрываемым любопытством, девочки кидали на нее пронзительно-злые взгляды, даже радушная Эмма натянуто улыбалась.

Знакомство прошло бы гораздо проще, если Мисс Пиннер не нагнала на них такого жуткого страха. Именно жуткого. Возникло ощущение, словно все ожидали, что лицо в окне принадлежит кому-то другому…

Растерянность Эммы вскоре сменилась чувством жалости к Луизе Пиннер: промокшая насквозь, девушка дрожала от холода и нервного напряжения. Когда Барнаби представлял ее всем по очереди, она стояла рядом с ним и доверчиво улыбалась, из последних сил стараясь унять дрожь.

— Никто так и не услышал дверного звонка, — как-то униженно извинялась она. — Вы все пели. Очень красиво. И мне пришлось постучаться в окно. Потом я поскользнулась, кажется, на мокром камне. — Она показала на рваный чулок и смущенно усмехнулась. — Вы, наверное, подумали, что я затеяла какую-то страшную игру: стучу в окно и исчезаю.

— Мисс Пиннер опоздала на поезд, — спокойно объяснил Барнаби. — Ей было необходимо позаботиться о собачке, и это заняло больше времени, чем она ожидала.

— Мне очень жаль, — быстро проговорила мисс Пиннер высоким писклявым голосом. — Но я не могла уехать в деревню, пока не убедилась, что за маленькой Скромницей как следует присмотрят. Мне надо было дождаться домохозяйку, а она задержалась.

У мисс Пиннер были карие глаза, казавшиеся огромными на худом узком лице. Зубы тоже были слишком крупными, отчего создавалось странное впечатление, будто ее лицо — это лишь глаза и лучезарная лошадиная улыбка. Мокрая шляпа сползла на лоб. Девушка не располагала к себе, но производила впечатление слабого и деликатного человека, нуждавшегося в снисхождении.

Надо отдать ей должное: сияющая улыбка не исчезла с лица мисс Пиннер и после того, как она заметила девочек, похожих на маленьких хищных зверьков.

— Таковы дети, — мудро изрекла она. — Но я надеюсь, что вскоре мы станем большими друзьями.

Эмма вдруг спохватилась, что на ней сейчас лежат обязанности хозяйки дома.

— Вам хотелось бы подняться к себе в комнату и переодеться? Кажется, вы промокли насквозь.

— Мисс Пиннер шла со станции пешком, — сочувственно обронил Барнаби. — Я уже говорил, что ей надо было всего лишь позвонить со станции.

— Ах, я не хотела этого делать, потому что опоздала на поезд по своей вине. Это ничего, что я промокла. Я так счастлива, что нахожусь в деревне.

Эмма обменялась взглядами с Барнаби. Гувернантка была забавной, но вызывала чувство жалости. Она не представляла угрозы для Барнаби, привыкшего флиртовать с хорошенькими девушками. Но сумеет ли такое субтильное существо обуздать неукротимых близнецов — Мегги и Дину?

Ну, может быть, она произведет лучшее впечатление, когда переоденется и поест. Не будем терять надежды, решила доброжелательная Эмма.

Глава 8

Показав Луизе ее комнату и отправив детей в ванную, Эмма спустилась вниз и застала мужчин за обсуждением непрезентабельной личности гувернантки.

— Она здесь не задержится, — пророчил Барнаби. — Мегги доведет ее до нервного расстройства. Сильвии еще кое-как удавалось с ней справляться, но эта нескладная Луиза… Боже, о чем только думала мисс Джеймс?

— Что можно сказать о вкусе женщины, назвавшей свою собачонку Скромницей? — вопрошал, забавляясь, Руперт. — Эмма, что ты думаешь о новоявленной гувернантке?

Эмма уже успела проникнуться состраданием к этому нелепому созданию и дипломатично ответила:

— Уверена, у мисс Пиннер самые добрые намерения. С двумя нормальными детьми — я имею в виду спокойными и воспитанными… извини, Барнаби, но ты должен признать, что Мегги и Дина этими добродетелями не обладают, — она бы прекрасно справилась.

— Я пригласил Луизу только на месяц, — заметил Барнаби. — Думаю, какая-то польза от нее все же будет.

Дадли, который все это время молча сидел за фисгармонией, задумчиво перебирая клавиши, вдруг сказал:

— Дайте ей шанс. Лишь бы у нее выдержали нервы, и тогда все будет хорошо. Даже Сильвия иногда приходила в отчаяние, а красотка была довольно уравновешенным человеком и с характером.

— Из-за чего? — Эмма сознательно задала этот вопрос. Мегги говорила, что Сильвия чего-то боялась но ночам, Дина от испуга занавесила окно в кухне, а потом, когда в окно постучала Луиза, закричала, что это Сильвия…

— Ну, например, миссис Фейтфул имеет обыкновение по ночам бродить по дому и разговаривать с совами. Бывает, заскрипят половицы; или лиса поймает цыпленка; или овца, потерявшая ягненка, блеет всю ночь. Городские девушки не привыкли к деревенским звукам. Не сомневаюсь, что это относится и к вашей мисс Пиннер. — Дадли задумчиво, почти нежно присовокупил: — Она была похожа на мокрую курицу, — и от смущения провел пальцами по клавишам. — Я думаю, эта справится со своими обязанностями намного успешнее кокетки Сильвии.

— Что происходит? Старина Дадли защищает женщину! — Руперт не мог скрыть изумления.

Эмму же внезапно охватило теплое чувство признательности к этому большому неуклюжему Человеку, который едва умещался на стуле перед фисгармонией и напоминал упитанного подростка. Луиза не оттолкнула его, подумала Эмма. Напротив, она растрогала одинокого Дадли. В присутствии Жозефины и Сильвии, образованных и красивых женщин, он тушевался, уходил в себя, но в Луизе распознал родственную душу, неуверенное в своих силах человеческое существо, которое нуждалось в поддержке.

Забавно все складывалось. Еще недавно она грозила Барнаби, что использует Луизу, что бы вытащить Дадли из его психологическою «панциря», но, возможно, в этом и не будет необходимости. Луиза интуитивно начала оказывать благотворное влияние на кортландского затворника.

Однако не Дадли пришел на помощь Луизе поздно вечером, когда насмерть перепуганная гувернантка издала душераздирающий вопль, обнаружив на подушке мертвую мышь.

— Я откинула одеяло, и вот она, здесь, — дрожа как осиновый лист, запинаясь, жаловалась Луиза вбежавшей в ее комнату Эмме.

Стоя босиком в хлопчатобумажной ночной рубашке, худая, похожая на страшненькую девочку, Луиза страдальчески прижала руки к груди и попыталась улыбнуться.

— Простите за учиненный мною переполох. Я понимаю, что это просто детская шалость. И эта… мышка совсем мертвая. Но я всегда страшно боялась мышей, испытывала к ним непреодолимое отвращение. Сгоряча мне показалось, что она живая.

Эмма припомнила угрозы Мегги, предупреждавшей, какую веселую жизнь она устроит новой гувернантке. По всей видимости, шалунья начала осуществлять свой замысел. Жестокая шутка с дохлой мышью — определенно изобретение Мегги. Но сейчас ничего нельзя было предпринять, поскольку девочки час назад сами улеглись в постель и уже спали. Лучше не будить детей, а воспользоваться дарованными взрослым драгоценными часами затишья, чтобы отдохнуть от изобретательных проказниц.

— Будьте великодушны, — сказала Эмма гувернантке. — Боюсь, что без матери дети отбились от рук. Мы вынуждены относиться к ним снисходительно, потому что на их долю выпали тяжкие испытания. Я должна была предупредить вас: в первые дни, пока дети к вам не привыкли, подобные непозволительные выходки могут повторяться. Так что мужайтесь.

— Они выглядели как две маленькие мятежницы, — простонала Луиза.

— Удачное сравнение! Но надеюсь, вы не допустите, чтобы, запугав, они заставили бы вас покинуть Кортландс, — предостерегла Луизу Эмма и подумала: не жестокость ли детей заставила Сильвию сбежать, хотя Барнаби целовал ее?

— Ах нет, миссис Корт, — заверила ее Луиза. — Я чувствую, что мне здесь понравится. Я это знаю. Такой милый старый дом. — Она обвела взглядом свою большую, обставленную в викторианском стиле комнату, украшенную обоями с выцветшими розами, кроватью, покрытой белым одеялом с кисточками. — Моя лондонская комнатенка чуть больше этою гардероба. Вообразите, каково жить в этом гардеробе! — Луиза оправилась от шока, стала разговорчивой и даже шутливой; она усмехнулась и продолжила: — Я не хочу сказать, что моя лондонская квартира меня не устраивает. Очень даже устраивает. Она настолько дешевая, что я могу платить за нее, когда приходится уехать куда-нибудь по работе, а домоправительница настолько любезна, что соглашается присмотреть за Скромницей. Собака — единственная причина, из-за которой я не люблю оставлять город, но, в конце концов, я пробуду здесь всего лишь месяц, а человек когда-нибудь же имеет право выехать на природу и подышать свежим воздухом!

Луиза глубоко вздохнула, и вдруг из коридора донесся застенчивый голос Дадли:

— Что-нибудь случилось? Мне показалось, что я слышал крик.

Луиза в растерянности бросилась к стулу, на котором висело ее домашнее платье. Эмма подумала о том, что гувернантка — такая же викторианка, как и ее комната. Молодая женщина подошла к двери, чтобы успокоить встревоженного Дадли.

— Ничего страшного. Просто дети сыграли злую шутку с мисс Пиннер. Утром потребуем у близнецов ответа.

— Как это прискорбно! Я предупреждал Барнаби. Он балует детей. А таким сорванцам нельзя давать ни малейшего послабления. Они требуют строгости. Школа не пошла им на пользу.

— В чем они поистине нуждаются, — возразила Эмма, — так это в родной матери. И раз ты уже здесь, Дадли, унеси, пожалуйста, тело.

— Те… — Блекло-голубые глаза Дадли стали круглыми.

— Бездыханный труп. — Эмма брезгливо взяла мышку за хвостик и направилась к громоздкому неуклюжему джентльмену; Луиза нервически посмеивалась, спрятавшись за кроватью.

— Ну и ну! — возмутился Дадли. — Как это мерзко. Маленькие дьяволицы. — Он заковылял по коридору, держа дохлую мышь на вытянутой руке и кому-то угрожая.

Эмма вернулась в комнату.

— Успокойтесь — все страхи уже позади. Надеюсь, вам удастся хорошо выспаться.

— Вряд ли, мисс. — Щеки Луизы немного порозовели, но девушка была еще очень возбуждена. — Вы не находите, что мистер Корт — я имею в виду мистера Дадли Корта — очень мил? Я не хочу сказать, что другие братья равнодушные люди, но мистер Дадли как-то особенно добр, он производит впечатление чистого сердцем душевного человека. Ах, я говорю глупости, не так ли? Но все равно — мистер Дадли просто прелесть.

— Луиза — подлинный осколок викторианского прошлого. — Вернувшись к себе, Эмма поделилась впечатлениями с Барнаби. — Завтра она начнет подрубать салфетки или вышивать тамбуром «Считай часы». Этот девиз, столь почитаемый в семье Кортов, очень подходит мисс Пиннер: она-то прилежно считает и пытается обратить неумолимо бегущее время в свою пользу. Правда, до сих пор ее достижения воплотились в жалкой собачонке по кличке Скромница.

— Если ты закончила краткий пересказ биографии мисс Пиннер, — Барнаби был настроен шутливо, — то не объяснишь ли мне, почему наш осколок прошлого так истошно вопил.

— Представляешь, у нее в постели оказалась дохлая мышь. Вспомни, как Мегги грозила, что намерена извести гувернантку. Первым номером ее программы устрашения была дохлая мышь. Знаю — твоим детям пришлось нелегко, но они должны понять, что их выходки недопустимо жестоки.

— Не горячись, — остановил жену Барнаби. — Давай спокойно обсудим случившееся. Допустим, сегодняшнее безобразие учинила Мегги, но где она взяла мышь?

— Боюсь, что это не так уж и сложно: в доме полно мышей.

— Живых, моя дорогая. И даже Мегги, при всей ее ловкости, не смогла бы поймать такое увертливое создание, как мышка.

— А кошки у вас есть?

— Только на конюшне.

— В таком случае дети, возможно, сбегали на конюшню и отняли бесценный трофей у одной из кошек. Независимые маленькие леди заранее знали о приезде мисс Пиннер, который их, мягко говоря, не радовал.

— Возможно, ты и права, — согласился Барнаби. — Такой сценарий вполне реален. Хотя не бесспорен.

Эмма была настроена воинственно.

— Так как же, по-твоему, мышь попала в постель к бедняге Луизе?

— Колдовство, дорогая, — улыбнулся Барнаби. — По правде говоря, я подумываю о том, чтобы использовать похожую комическую мизансцену в своей новой книге. Ты знаешь, что Ангелина считается признанным авторитетом в области колдовских чар? Ее муж Вилли порою страдает из-за «сатанинской» репутации своей жены, ее таинственных связей с нечистой силой.

— Ангелина? — Эмма представила себе полную, неряшливо одетую, громогласную служа некоторую, кажется, не интересовало ничто, крое сплетен. — Вот если бы ты назвал колдуньей миссис Фейтфул, я бы не удивилась.

— Миссис Фейтфул далека от всяческих бесовских наваждений. Правда, сейчас у нее путаются мысли, но она всегда была строгой, чопорной и суровой. Посещение церкви каждое воскресенье, неукоснительное соблюдение всех библейских заповедей. Непорочный Дадли именно потому такой истовый пуританин, что всегда был любимчиком добродетельной экономки. Мы с Рупертом, к счастью, избежали ее благочестивого воздействия.

— Вот это похоже на правду, — развеселилась Эмма. — Трудно себе представить, что безликая миссис Фейтфул вдохнула завораживающий блеск в твои голубые глаза, мой милый.

— Тебя смущает блеск моих глаз?

— Дорогой, мы отклоняемся от главного. Тема нашей беседы — дохлая мышь в постели мисс Пиннер.

— Забудь о всякой чепухе! — В порыве нежности Барнаби положил голову ей на плечо.

А ночью он подарил Эмме камею. Барнаби сказал, что эта семейная реликвия принадлежала его матери. А теперь она по праву собственность его любимой жены.

Эмма смотрела на тяжелую брошь, которую он вложил ей в руку. Это была старинная, необычайно тонкой работы камея. На мгновение Эммой овладело мистическое чувство: ей показалось, что она ладонью ощущает биение сердца матери Барнаби.

— У мамы было не так уж много драгоценностей. Эту брошь с камеей она любила больше всего, — Барнаби погрустнел.

Эмма подняла на него глаза:

— Почему ты не подарил ее Жозефине?

— Ей она не подошла бы, — коротко ответил муж.

Больше ничего не было сказано, но Эмма ощутила себя на редкость счастливой. На протяжении своего супружества она часто вспоминала эти мгновения ничем не омраченной радости…

* * *

Утром Мегги и Дина истово отрицали свою причастность к злой проделке с мисс Пиннер. Они таращили круглые детские глаза и в один голос твердили:

— Но мы этого не делали. Честное слово, мы не виноваты. Мы сразу легли спать, как нам велели. Да и как бы мы смогли поймать мышь? У нас нет когтей.

Сострила, разумеется, Мегги, чем страшно развеселила сестру, которая тут же попыталась изобразить кошку, выпускающую когти.

— Ах, пожалуйста, миссис Корт, — взмолилась Луиза. — Я уверена, эту подлость совершили не они.

Эмма холодно посмотрела на самоотверженную мисс Пиннер:

— Если не они, то кто же, по-вашему, мог так изобретательно поступить?

Вопрос смутил мисс Пиннер, которая нервно сжала свои костлявые руки и робко заметила, что еще не успела познакомиться со всеми обитателями Кортландса.

— Может быть, это кошка, — предположила Луиза.

— Мяу! Мяу! — затянули в унисон Мегги и Дина, прыгая по комнате. Мисс Пиннер едва сдерживала слезы.

— Пожалуйста, забудьте об этом неприятном случае, миссис Корт. Уверена, что подобные «шутки» больше не повторятся. Я буду внимательно следить, чтобы дверь в мою комнату была надежно закрыта, и, если во всем виновата кошка, теперь она не сможет ко мне проникнуть.

— Муж говорил мне, что кошки обитают только на конюшне. Ну да ладно. Отведите детей вниз, им пора завтракать. А я поговорю со слугами.

— Это Ангелина, — уверенно заявила Мегги. — Я видела, как она вчера вечером выходила из комнаты мисс Пиннер. Вы знаете, она носит всякую дрянь в своих бездонных карманах. У нее там лягушачьи лапки и пауки.

Мисс Пиннер жалобно застонала. Мегги с презрением окинула Луизу своими злобными черными глазками.

— А еще Ангелина умеет колдовать и предсказывать судьбу. Это она напустила злые чары на Сильвию.

— И что, они подействовали? — ужаснулась несчастная мисс Пиннер.

— Она зажгла смертельную свечку. Поэтому Сильвии пришлось сбежать, иначе бы она погибла.

— Мегги, все это твои глупые фантазии, — строго оборвала ее Эмма. — Если ты и дальше будешь нести этот бред, мне придется пожаловаться твоему папе.

Мегги аж подскочила от злости, переполнявшей ее существо.

— Думаешь, я испугалась?! Сегодня к нам приедет мама. Или мы получим от нее письмо, — бравировала маленькая интриганка.

— Не ты ли уверяла нас, что она мертва? — напомнила девочке Эмма.

— Мама жива! — с неожиданной страстью воскликнула Мегги. — Она приедет к нам сегодня.

Но тут взгляд Мегги затуманился. Эмма уловила в ее повлажневших глазах глубокое горе, но девочка пересилила себя, убежденно заметив:

— Мама могла не забрать нас из школы только в одном случае: если бы она умерла. А не потому, что забыла о нас.

— Ах, боже, — расстроилась мисс Пиннер. — Бедная маленькая…

Эмма жестом попросила ее замолчать. Она взяла Мегги за руку.

— Отправляйся вниз. Пора завтракать. Кто знает, что может оказаться в сегодняшней почте? Но предупреждаю: если не будете вести себя как добрые воспитанные дети с мисс Пиннер и со всеми остальными взрослыми, поблажек не ждите.

Эмма понимала: нужно превозмочь себя; она должна пойти на кухню и продолжить расследование; необходимо узнать, как попала мышь в постель Луизы. Она нашла там Ангелину и ее мужа Вилли; супруги сидели за большим столом и завтракали, озабоченная мисс Фейтфул сновала по кухне, убирая посуду.

Когда Эмма вошла, все обернулись к ней. Ангелина заулыбалась, ее полное лицо покрылось сетью тонких морщинок. Вилли, лохматый и молчаливый, пробормотал что-то невнятное и склонил голову над овсянкой. Миссис Фейтфул замерла, чутко прислушиваясь. Ее смутило появление жены Барнаби.

— Ваш завтрак в столовой, мадам, — сказала она своим пронзительным скрипучим голосом. — Вам что-нибудь нужно?

— Мне нужно кое-что узнать. Кто из вас увлекается ловлей мышей?

Вилли подозрительно поднял голову. У него была грубая, обветренная и глуповатая физиономия.

— Я ставлю мышеловки, — ответил Вилли. — Это входит в мои обязанности. Иначе весь дом бы кишел мышами. Каждую ночь попадается по крайней мере парочка этих тварей. Разве не так, миссис Фейтфул?

— Тебе же известно, что я не имею ничего против мышеловок, если ты сам аккуратно следишь за ними. Я ненавижу и боюсь мышей. — Экономку передернуло от омерзения.

Ангелина громко захохотала, содрогаясь своим грузным телом.

— На самом-то деле вы ничего не боитесь, миссис Фейтфул. Только прикидываетесь.

— Дохлых мышей я боюсь, — возразила миссис Фейтфул. — Прошу прощения, мадам, почему вы задаете такие странные вопросы? — Экономка на сей раз обратилась к миссис Корт. Эмма заметила, что Ангелина держит одну в просторном кармане передника. Мегги утверждала, что служанка носит в карманах червей, пауков и прочую дрянь. Но вряд ли это правда, скорее безудержная фантазия Мегги. У Ангелины такой приветливый, жизнерадостный и доброжелательный вид!

Итак, тайна водворения дохлой мыши в кровать Луизы открылась. Если на кухне и в кладовой были расставлены мышеловки, для Мегги и Дины не составило бы большого труда извлечь из одной из них дохлую мышь и осуществить свой жестокий трюк. К сожалению, близнецы все-таки лгали.

— Я не хотела никого обидеть, миссис Фейтфул, — мягко ответила Эмма. — Ночью зло подшутили над мисс Пиннер, нашей новой гувернанткой. Я просто пытаюсь выяснить, кто это мог сделать.

Но дальше произошло нечто совсем непонятное. Вилли пристально посмотрел на Ангелину.

— Ты опять взялась за свои штучки? — Он был взбешен. — На прошлое Рождество…

Смеющееся лицо Ангелины стало темнее тучи. Она сердито взглянула на мужа:

— Что за чушь ты несешь? На Рождество я предсказывала Сильвии судьбу, только и всего. И она бы жестоко поплатилась, если бы не послушалась меня.

— Ангелина! — Эмма вздрогнула, услышав голос Барнаби, прозвучавший суровее, чем обычно. Его брови нахмурились, в глазах появился стальной блеск. — Чтобы я больше не слышал о твоем даре ясновидения! Мало того, что это сущий вздор, эти бредни вредны и опасны. Вилли, проследи, чтобы твоя жена прекратила обманывать и пугать людей!

Вилли смущенно кивнул головой:

— Я исполню ваш приказ, сэр.

Ангелина покраснела и, бросая на Барнаби злобные взгляды, встала из-за стола, подошла к раковине и начала греметь посудой. Миссис Фейтфул удовлетворенно кивнула головой, в душе она гордилась своей мудростью. Барнаби взял Эмму за руку.

— Пойдем в столовую, ты еще не завтракала.

Прежде она должна объяснить мужу, зачем пожаловала на кухню, решила проницательная Эмма.

— Я только хотела прояснить бессмысленную историю ночного переполоха, Барнаби. Если Ангелина и предсказывала судьбу, я уверена, она никому не собиралась причинить вреда.

— Подобная ворожба может оказать болезненное воздействие на такую трусливую и впечатлительную особу, как Луиза Пиннер.

Эмма почувствовала, что ее муж испытывает неприязнь к гувернантке и вряд ли им движет гуманное желание защитить Луизу. Барнаби нисколько не походил на Дадли, чье сочувствие к слабому, забитому существу возвышало его в собственных глазах: он почувствовал себя мужественным и сильным. Эмме показалось, что она догадалась о причине исчезновения Сильвии, Ангелина наворожила девушке нечто такое, что выбило ее из колеи и заставило бежать из Кортландса. Исчезновение хорошенькой гувернантки, которая нравилась детям, огорчило Барнаби.

Но что было, то было… Эмма крепко сжала руку Барнаби, заметив:

— Да, я согласна. Предсказание судьбы опасно и рискованно. Дорогой, какие у нас планы на сегодня?

Все еще погруженный в свои невеселые мысли, он рассеянно ответил:

— Мне надо поработать. Я уже на неделю задержал сдачу новой части романа. Придется позвонить Марку и как-то умиротворить его.

— Ты не имел права тратить свое драгоценное время на женитьбу! — Ответ Эммы был ироничен, и в нем сквозила обида.

Барнаби засмеялся:

— Дорогая, я обожаю, когда ты совсем по-детски злишься. Но сегодня утром тебе придется потерпеть. Все вы, очаровательницы, одинаковы: вам бы только отвлечь мужчину от серьезного дела.

Дождь прекратился, и, хотя небо было затянуто тучами, в такую погоду дети отправились погулять. Эмма смотрела, как они выходят из дома, в плащах, шлепая резиновыми сапогами, болтавшимися на длинных, тонких ножках. За ними едва поспевала хрупкая, исполненная чувства ответственности мисс Пиннер; она семенила, перекинув через плечо парусиновый мешок. Он предназначался для еще оставшихся цветов, опавших листьев — гувернантка увлекалась составлением гербариев.

Впервые за последние два дня Эмма ощутила душевный покой. Ей захотелось поделиться своими впечатлениями и мыслями с родной тетей Деб, и она принялась за письмо. Эмма подробно излагала все события последних дней; оставшись одна в спальне, созерцая сквозь высокое окно серенький деревенский пейзаж, она вспомнила афоризм мудрой пожилой леди: «Люби его, но не доверяй ему».

«Я все еще доверяю ему, — исповедовалась Эмма, — несмотря на то, что у Барнаби оказалось две дочери, свободолюбивых, как дикие лани, а также разведенная с ним демоническая красавица жена, образ ее — я со стыдом вынуждена это признать — преследует меня и днем и ночью; еще досаждает мне изваянный в мраморе прадедушка, который словно наблюдает за каждым моим шагом. Не говоря уже о призраке хорошенькой Сильвии, гувернантки, исчезнувшей в прошлом году в ночь под Рождество…»

Через два часа, когда Эмма спустилась вниз, Барнаби разговаривал по телефону, а дети возвращались с прогулки; за ними чинно следовали Луиза и Дадли, поглощенные беседой, которую они вели, не обращая внимания на вновь заморосивший дождь.

— Хорошо, дорогая, напиши мне сразу, — говорил Барнаби, когда и комнату вбежали девочки с порозовевшими щеками.

— Теперь уж это точно мама! Дай нам поговорить с ней, пожалуйста!

Барнаби повесил трубку и с нескрываемой болью спросил детей:

— Почему каждый раз, когда звонит телефон, думаете, что это ваша мать? У меня полно знакомых, которых…

— Которых ты называешь «дорогая», — вмешалась Эмма; она расстроилась, увидев разочарованные мордашки девочек.

Барнаби ответил, отчетливо выговаривая каждое слово:

— Это была секретарша Марка, которую, если ты хочешь знать, я всегда называю «дорогая». Такая уж у меня старомодная манера обращаться к подчиненным, особенно хорошеньким женщинам.

Руперт, оторвавшись от газеты, похвалил брата за твердость характера:

— Так держать, старина!

Мисс Пиннер вошла в комнату, самодовольно посмеиваясь. Ее спутник — Дадли — выглядел смущенным. Он торжественно нес парусиновый мешок Луизы. Увидев, что на него все смотрят, Дадли незаметно отбросил свою ношу в темный угол, объяснив, что случайно встретился с детьми и гувернанткой.

— Барнаби! — обратилась к мужу Эмма, заметив, что у Дины подрагивает нижняя губа. — Неужели нет никакой возможности связаться с Жозефиной?

— Я уже говорил тебе, — Барнаби еле сдерживал раздражение, — что если бы я мог, то давно бы связался с ней. — Но он тут же смягчился и улыбнулся детям; в его глазах светилась грусть и доброта. — Будьте терпеливыми, не горюйте. Может, завтра придет письмо.

Дина робко кивнула кудрявой головкой и сдержала слезы. Но Мегги, привыкшая выражать свое разочарование более ярко, скорее — агрессивно, вовлекла сестру в головокружительную беготню по холлу, с дикими воплями, от которых задрожали картины на стенах; затем девочки вприпрыжку понеслись по лестнице и стали, громко топая, бегать по коридору второго этажа. Мисс Пиннер, едва не плача от бессилия справиться с буянившими разбойницами, устремилась за ними.

— Дети! — молила она. — Дети, немедленно остановитесь!

Мегги, издав оглушительный боевой клич, скатилась вниз по перилам, но через мгновение она снова оказалась наверху, продолжая летать по коридору вместе с сестрой, словно ведьмы на помеле.

— Дети! — продолжала умолять мисс Пиннер. — Мегги! Ты дрянная зловредная девчонка. Мне придется тебя строго наказать.

Барнаби, не зная, злиться ему или потешаться, молча пожал плечами.

— Боже милостивый, она бессильна. Голос вопиющего в пустыне.

— Я говорила тебе, что эта хилая особа — жалкий осколок прошлого, — напомнила мужу Эмма, даже не пытаясь скрыть смех. Дурацкая экскурсия на природу, нелепый парусиновый мешок для экспонатов, горячее стремление подышать утренним деревенским воздухом — и вот теперь беспомощные попытки обуздать диких птиц, которых, как ей казалось, она уже приручила.

— Что же нам делать? — вопрошал жену тоже растерявшийся Барнаби.

— Повторяю — дай ей шанс! — Это был разгневанный голос Дадли. — Чего ты ожидал? Кто виноват, что дети неуправляемы? Ты и твоя бездушная эгоистка первая жена. Вы не дали близнецам должного воспитания, позволили им одичать и попасть в сети болезненных комплексов — и теперь ты без зазрения совести полагаешь, что достойная интеллигентная девушка сразу обуздает норовистых лошадок?!

Возмущенный Дадли воззрился на брата; его голубые глаза сверкали, щеки стали багровыми. Но затем, словно подавленный обрушившейся на него яростью, он опустил веки. Его одутловатое лицо приняло обычное робкое выражение, и он взмолился:

— Простите меня за эту непристойную вспышку! Но вы же знаете, что я прав.

— То, что ты сказал, бесспорно, — смиренно ответил Барнаби. — Я не собираюсь этого отрицать и признаю долю своей вины.

Дадли с чувством похлопал брата по плечу.

— Твоя вина, старина, состоит только в том, что в жены выбрал не ту женщину. Но может быть, сейчас ты сделал правильный выбор. — Его взгляд застенчиво скользнул по стройной фигуре Эммы. — Судьба подарила тебе Эмму и… Луизу. Мисс Пиннер попросила, чтобы я ее так называл. — Теперь Дадли покраснел до корней волос. — На бедную девушку навалилось все сразу. На твоем месте я дал бы ей время, и вот попомни мое слово — она еще проявит себя!

— Хорошо, — согласился Барнаби. — Но пока приводить в чувство расходившихся детей выпало на мою долю.

И он смело направился в самый центр бури. Дадли, словно извиняясь, сказал Эмме:

— Знаете, у нее есть собачка. Все, что у нее есть, — это маленькая собачка.

Глава 9

Впереди был долгий вечер. Эмма, осматривая утром дом, обнаружила, что второй пролет лестницы ведет на чердак с низкими потолками, состоящий из двух отсеков, наполненных ненужным хламом; тут были детские игрушки, например старый конь-качалка, деревянная колыбель, многочисленные сундуки и коробки со всякой всячиной. Эмма подумала: почему бы девочкам не поиграть на чердаке? Снова зарядил дождь, который опутал плотной сетью поля и деревья и принес с собой ранние сумерки. Глаза Луизы до сих пор были на мокром месте, она то и дело ощущала себя несправедливо униженной; дети, приведенные в чувство неумолимым отцом, глядели на всех исподлобья.

Однако любопытные девчонки с воодушевлением откликались на заманчивое предложение Эммы поиграть на чердаке; они взбежали по лестнице и принялись исследовать полутемные пыльные закоулки.

— До сих пор никто не разрешал нам сюда подниматься, — сказала Мегги. — Во что будем играть, Дина? Смотри, конь! Давай играть в войну?

— Нет, — отказалась Дина. — Я хочу поиграть с той старой колыбелью. Видишь, она деревянная. И качается. Только она закрыта. Может, там внутри спрятан ребенок?

— Ты имеешь в виду ребенка, задохнувшегося при рождении? — спросила бесстрашная выдумщица Мегги. — Давай посмотрим. Ах нет. Тут только одежда. Дина, давай ты будешь ребенок, а я твоя мама; сейчас я тебя убаюкаю.

— Давай, — согласилась Дина; ее лицо порозовело и засветилось от предстоявшего удовольствия.

Эмма поманила к себе Луизу:

— На моей памяти они впервые ведут себя как обыкновенные дети. Час-другой с ними все будет хорошо. Давайте спустимся вниз и посидим у огня. Вы, должно быть, устали.

— По правде сказать, да. Эта сцена перед обедом… мне очень стыдно. Мистер Корт может подумать, что я не справляюсь со своими обязанностями, что дети меня ни в грош не ставят.

— Они должны к вам привыкнуть, — после небольшой паузы неуверенно произнесла Эмма.

— Да. Я это понимаю. — К Луизе стремительно возвращалась надежда добиться успеха в роли воспитательницы и стать незаменимым человеком в доме. Она последовала за Эммой в гостиную, где весело потрескивал огонь в камине, села в кресло и защебетала: — Вы все так добры ко мне; если, с божьей помощью, мне удастся справиться с детьми, пребывание в Кортландсе превратится для меня в райское наслаждение. Если позволите, я скажу, что ваш муж прелесть! Знаете, когда я была расстроена перед обедом, он потрепал меня по плечу и поцеловал! — Кровь прилила к щекам Луизы, и гувернантка причмокнула от удовольствия. — Ах, я понимаю, он просто хотел меня утешить, миссис Корт, но согласитесь: он имеет особый подход к женщинам.

— Что верно, то верно, — подтвердила Эмма и задумалась. Интересно, какого рода поцелуями одаривал ее муж Сильвию? Несомненно, Барнаби шел по жизни, довольствуясь необременительными связями с женщинами. Чаще всего они его забавляли; иногда, если его избранница проявляла чрезмерную настойчивость, вызывали сарказм. Угрызения совести не терзали безмятежного донжуана.

— Руперт тоже очень мил. Но Дадли, — глаза Луизы мечтательно затуманились, — он совсем другой. Не такой красивый или веселый, но по-своему совершенно замечательный. Знаете, мне кажется, что какая-то женщина — из породы бессовестных интриганок — однажды испугала его; оттого он такой необщительный. Но мне как раз нравятся робкие мужчины. Я нахожу в них особую прелесть. — Луиза тревожно вскинула веки. — Ах, не подумайте, что я критикую вашего мужа, миссис Корт, но его вряд ли кто-нибудь назовет робким.

— Да, вы правы, — быстро согласилась Эмма. Она уже сожалела о том, что в порыве сострадания прониклась жалостью к этому недалекому ущербному созданию, захотела, чтобы Луиза почувствовала себя в Кортландсе как дома. Она не сразу поняла: наивность гувернантки граничит с недоразвитостью, что, впрочем, не мешало Луизе вынашивать какие-то тайные замыслы.

— Дадли — он попросил, чтобы я его так называла, — продолжала мисс Пиннер, — так вот, Дадли делает вид, что случайно повстречался с нами утром, но я точно знаю: он подстроил встречу. Дадли просто очарован моим интересом к ботанике. Больше того — Дадли объяснил мне, где можно найти мало кому известные виды растений для коллекции, он еще пожелал узнать обо мне буквально все: где живу, из какой семьи и тому подобное. Я рассказала ему, что мой папа умер, когда мне было десять лет, а мама — когда мне исполнилось семнадцать; услышав об этом, он исполнился ко мне искренним сочувствием. Сказал, что понимает, каково это — потерять любимую мать. Я вас, кажется, утомила, миссис Корт?

— Напротив, вы меня очаровали, — слукавила Эмма. Врожденная доброта заставила ее устыдиться только что проявленного сарказма, которого Луиза, впрочем, и не заметила, и она любезно продолжила: — Вчера, когда вы появились в окне, мы пели гимны, которые в прежние времена исполняла мама Дадли. Кажется, он испытывает к прошлому сентиментальные чувства, своего рода ностальгию.

Трудно было представить себе Барнаби или Руперта рядом с маленькой, похожей на голубку матерью, поющей «Соберемся у реки», незатейливую мелодию их детства, другое дело Дадли. Большой, неуклюжий человек, который в свой сорок лет готов смутиться, точно красная девица. Дадли, который расстроился, узнав, что Луизе некого любить, кроме собачки…

Луиза хлопнула в ладоши.

— Ах, как это трогательно! — с чувством воскликнула она. — Знаете, о чем я подумала…

— О чем вы подумали, мисс Пиннер? — спросила Эмма, заметив, что гувернантка запнулась.

Луиза скромно потупила свои карие глаза-щелочки.

— Я подумала, что буду здесь счастлива, — прошептала она. — И, пожалуйста, зовите меня Луизой, как это делает Дадли.

* * *

В пять часов вечера Барнаби вышел из своего кабинета, приглаживая рукой растрепавшиеся волосы; он выглядел усталым, но спокойным и довольным собой.

— Дело завершено, — объявил он. — Жертва убита, концы спрятаны в воду.

Луиза восторженно ахнула, а Барнаби удовлетворенно изрек:

— Признаюсь, приятнейшее занятие — убивать недостойных людей. А что поделывают девочки? — спросил он, окинув комнату хозяйским взглядом.

Эмме не терпелось рассказать мужу о своем открытии: Дадли, считавшийся ненавистником женщин, испытывает теплые чувства к этой бесцветной особе, но довольно хитрой, себе на уме, особе, которая, как ему казалось, нуждалась в защите…

— Что касается нас с Луизой, то мы просто бездельничаем, — непринужденно проронила Эмма. — Мегги и Дина играют на чердаке. Они без ума от старой деревянной колыбели. Чья она?

— Думаю, в ней укачивали нашего носатого прадедушку, — ответил Барнаби, и Эмма, неприязненно взглянув на высокомерный мраморный нос, выглядывавший из-за двери, разразилась мелодичным смехом.

— Ах нет, носатый монстр не мог качаться в колыбели!

Барнаби ласково погладил ее волосы:

— Уверяю тебя, дорогая, в ней качались еще более надменные и суровые господа, чем мой достопочтимый предок. А вот и чай.

Миссис Фейтфул, маленькая и безмолвная, вошла в комнату с чайным подносом в руках. Эмма давно усвоила, что экономка открывала рот лишь тогда, когда ее вынуждали, но скрытая враждебность старой служанки распространяла вокруг маленькой особы незримые флюиды. Эмме показалось, что старуха с бегающими плутоватыми глазами нетерпеливо ждет, когда все разъедутся и оставят ее наедине с обожаемым Дадли. Ибо только его она нежно любила и опекала. Чтобы убедиться в ее слепом преклонении, стоило только посмотреть, как преображалась обезьянья физиономия миссис Фейтфул, когда ее любимец появлялся в гостиной, с каким рвением выполняла она его самые мудреные желания, которые понимала с полуслова.

Дадли, одетый в тот же потрепанный, бесформенный твидовый костюм, показался в гостиной вслед за ней; его большое рыхлое доброе лицо сияло в предвкушении чая. Когда он сел, миссис Фейтфул заботливо посмотрела на его ноги.

— Ваши сапоги испачкались и промокли, — совсем по-матерински сокрушалась его почитательница. — Снимите их. Не то простудитесь. — Это было сказано так взволнованно, точно она распекает обожаемое дитя.

Дадли смущенно поежился, но беспрекословно последовал за экономкой и вернулся в теплых домашних тапочках, извинившись перед присутствующими за домашний вид.

— Она вечно придирается ко мне, — жаловался обласканный миссис Фейтфул огромный неуклюжий Дадли Корт. — Не знаю, как я еще выдерживаю ее неусыпную опеку.

Он застенчиво повстречался взглядом с Луизой, и девушка, к его явному удовольствию, кокетливо погрозила ему пальчиком.

— Своим беспрекословным послушанием вы избалуете такую властную особу. И, в конце концов, она сядет вам на голову, — брякнула неосторожная мисс Пиннер.

— Какая радость, чай! — воскликнул Руперт, входя в комнату и потирая руки. — Этот божественный напиток мне сейчас как нельзя кстати. Пришлось закатить пирушку в деревенском кабаке. Своего рода протокольная церемония. И визит в Шотландию не за горами. Дорогой Барнаби, ты узнаешь меня в роли оратора-политика?

— С большим трудом. А в роли кортландского Цицерона, извини, ты выглядишь несколько туповатым. Мисс Пиннер, позовите, пожалуйста, Детей к столу.

Однако дети уже дали о себе знать: из холла послышался их громкий смех и возня. Наконец они показались на пороге комнаты. Это было нечто вроде театрального представления: девочки вырядились в старинные туалеты, которые они, по-видимому, отыскали на чердаке. Мегги напялила на себя зеленое шелковое вечернее платье, отделанное пышными оборками и весьма смело декольтированное. Она цокала высокими каблучками, волоча за собой длинный шлейф; глубокий вырез на груди обнажал ее грубый свитер домашней вязки. Голову Мегги венчала несусветная шляпка из красного бархата с пером; на руку с изысканной небрежностью была накинута грязная белая мантилья. Вульгарный облик Мегги произвел желанный трагикомический эффект.

Дина была одета менее вызывающе. Она напялила изрядно поношенное темно-красное пальто, более современное, нежели бульварный наряд Мегги, и, хотя девочка не устояла перед соблазном и надела украшенные серебряным узором и выбивающиеся из стиля туфельки на высоких каблуках, ее матросский синий берет и дешевая сумочка, перекинутая через плечо, невольно произвели трогательное впечатление.

Вскоре после торжественного выхода шалуньи не выдержали и разразились веселым смехом.

— Мы пришли к вам с визитом, — чопорно объявила Мегги.

— Надеемся, нас пригласят к чаю? — подыграла Дина. И они снова залились неудержимым смехом.

— О боже! — воскликнула мисс Пиннер. Ее глаза лихорадочно забегали, наблюдая за тем, какой эффект произведет непредвиденный маскарад на ее господ.

Эмма подбежала к близнецам.

— Мы счастливы пригласить вас к столу, прекрасные молодые леди. — Эмме не хотелось разрушать найденный детьми тон. — Хотя, по правде говоря, мадам, в такую погоду — зеленое шелковое платье… оно не совсем уместно, вы не находите? Ваша сестра проявила больше здравого смысла: она, по крайней мере, надела пальто.

Эмма замолчала, увидев, как вдруг посерьезнели мужчины. Они совсем не забавлялись. Нет. Выражение лица Барнаби стало непроницаемым; Руперт был изумлен; Дадли откровенно негодовал. Он вскочил из-за стола и указал детям на дверь.

— Убирайтесь сейчас же и прекратите этот балаган!!

Девочки приумолкли. Они обескуражено смотрели на Дадли. Мегги недоумевала:

— Но мы просто хотели всех повеселить. Это тряпье попалось нам на чердаке. — Губы девочки задрожали — Мисс Пиннер нам разрешила…

Луиза, потерявшая дар речи, слабым жестом выразила свое порицание.

Дадли рьяно защищал гувернантку:

— Мисс Пиннер не разрешала вам делать ничего подобного. Она позволила вам поиграть на чердаке, а не выряжаться в грязную и непристойную одежду. Сейчас же снимите эту гадость!

Руперт вдруг разразился деланным смехом, словно его осенила какая-то забавная мысль.

Барнаби спокойно поддержал возмущенного Дадли.

— Дядя прав. Девочки, будьте добры, сбегайте к себе и переоденьтесь к чаю. Повеселились — и Довольно. — Но его брови были плотно сдвинуты, выражая чувства, неизвестные Эмме.

Луиза опомнилась и усердно принялась выталкивать расстроенных детей из комнаты. Дадли обмяк и покраснел, осознав, что погорячился и всем испортил настроение.

— Это было откровенное издевательство над человеческим достоинством, — Дадли все еще не мог успокоиться. — Извини, если я был слишком резок, Барнаби.

— Чего я никак не могу понять, — размышлял отец близнецов, — так это откуда взялись эти тряпки, из портовых кабаков, что ли? Правда, туалет Дины был вполне безобидным; но то, что напялила на себя Мегги! Это вульгарное платье не могло принадлежать нашей матери; не могу себе представить нашу бабушку в такой низкопробной одежде, даже если она и отвечает моде того времени. Мне кажется, эти умопомрачительные платья носили в двадцатых годах.

— Довольно загадочное обстоятельство, не так ли? — заметил Руперт, теребя усы.

Дадли смущенно усмехнулся:

— Я очень давно собираюсь навести порядок на чердаке. Там накопилось слишком много барахла. Никто уже и не помнит, откуда оно взялось.

Погорячившийся затворник понемногу приходил в себя. Эмма поняла, что он подвержен неожиданным вспышкам гнева, и это было неудивительно, поскольку робкий от природы Дадли сдерживал свои порывы, но до поры до времени: наступал критический момент — и все накопившееся в душе выплескивалось наружу. Она припомнила, что в день их приезда он приказал девочкам надеть джинсы, чтобы они походили на мальчишек. Очевидно, у него была своеобразная аллергия к женской одежде, особенно к изысканным туалетам. От странного недуга его могла бы исцелить только Луиза: ее бесцветные наряды вряд ли покоробят извращенный вкус Дадли.

Эмме было жаль, что наивная детская забава завершилась чуть ли не семейным скандалом. Девочки были далеки от золотой середины. Либо ими овладевало неистовое возбуждение, либо они хандрили: во время чаепития у них было унылое настроение: однако когда дети поднялись в ванную, начался новый приступ буйства, неосознанного протеста.

Эмма, которую больше пугали слезливость беспомощной Луизы и ее ночные приключения, чем детские шалости, пусть дикие, решила навестить гувернантку; в коридоре она увидела валявшуюся на полу злополучную одежду: некогда нарядное зеленое шелковое платье, выцветшую грязную вульгарную шляпку с пером, жалкое темно-красное пальто и синий берет. Повинуясь безотчетной мысли, Эмма схватила с собой всю эту одежду и поднялась на чердак. Где разыскали ее дети и не было ли в заброшенной «мансарде» других любопытных реликвий, напоминающих о прошлом Кортов?

На чердаке было темно, проводка давно пришла в упадок. На подоконнике валялся огарок свечи, и Эмма зажгла его. Колеблющееся пламя еле освещало ящики и сундуки, перевернутые кверху ножками столы и стулья, покрытые пылью картины. Один из сундуков, самый большой, стоял открытым; доносился запах старой поношенной одежды.

Так вот откуда девочки извлекли свою богатую добычу! Эмма с любопытством смотрела на скомканный ворох материи из шелков и бархата всех цветов радуги; в сундуке хранились и слежавшиеся перья и изношенные туфельки на высоких каблуках. «Ранние двадцатые», — определила Эмма, осторожно достав из сундука черное бархатное платье и изучая его фасон. Если она права, то вещи, должно быть, принадлежали матери Кортов. Но если верить рассказам братьев, миссис Корт была скромной и тихой изящной женщиной. Ее легко вообразить в платьях серых или золотисто-коричневых тонов. Но при самом игривом воображении мать Барнаби невозможно было представить облаченной в эти крикливые, уродливые наряды. Тогда откуда…

Эмма внезапно ощутила что-то неладное. Она уронила платье обратно в сундук и замерла. Она была не одна на чердаке: мелькнула чья-то огромная тень, еле слышное дыхание колебало воздух. За ней наблюдали.

Или ей просто померещилось?

— Есть здесь кто-нибудь? — неуверенно спросила Эмма. — Тут никто не прячется?

Никакого ответа.

Она чуть приблизилась ко второму отсеку чердака. Тут же ее свеча погасла.

Сильный порыв ветра потряс старый дом. Она и не заметила, что разыгралась буря. Вот отчего погасла свеча. По чердаку гуляли сквозняки.

Темнота показалась ей угрожающе-зловещей.

Не двигаясь, Эмма повернула голову. Ей снова показалось, что мелькнула загадочная тень, но было слишком темно, чтобы убедиться в этом. Ее не покидало ощущение, что за ней наблюдают. Эмму охватил ужас. Она кинулась к двери, где тускло мерцал свет, проникавший с лестницы. Наткнувшись на какой-то предмет, она больно ушибла ногу. Громкий стук, раздавшийся в тишине, показался Эмме оглушительным. Наконец она достигла двери, потом вполне безопасной, освещенной и пустой лестницы и быстро спустилась вниз. Когда она очутилась на первом этаже, ее все еще преследовал запах погасшей восковой свечи.

Чтобы определить, кто затаился на чердаке, нужно было взглянуть, кто же сейчас находится внизу. «Хоть бы ты оказался здесь, Барнаби!» — взмолилась она, готовая пожертвовать всем, лишь бы человек, следивший за ней на чердаке, не оказался ее мужем. Эмма увидела перед собой Дадли и Руперта, на кухне хлопотали миссис Фейтфул, Ангелина, Вилли… А где Луиза с детьми?

В этот миг гувернантка выскочила из ванной, раскрасневшаяся и возмущенная.

— Ах, миссис Корт, дети! — вопила она. — Они невыносимые, испорченные существа!

Она едва сдерживала слезы, что никого не удивило. Луиза рыдала по любому пустячному поводу.

— Мегги, — стонала она, задыхаясь, — несет такую чушь. И везде вода.

Новые заботы вывели Эмму из неожиданного оцепенения. Она поспешила в ванную, залитую водой, в которой с наслаждением плескались девочки, и строго потребовала у них ответа:

— Что здесь происходит? Кто устроил весь этот кошмар?

— Моя сестра, — сказала простодушная Дина. — Мегги утверждает, что она кит.

Мегги подняла голову, с ее отважного личика стекала вода.

— Я слишком сильно вас люблю, — пропела она.

— И потому вас покидаю, — в тон ей пискнула Дина.

— Это еще что за чушь? — возмутилась Эмма.

— Это никакая не чушь. Это признание. Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю. Так выражаются взрослые. По-моему, довольно глупо.

— Кто так выражается? Мегги, кто так выражается? — Эмме самой стало неловко за бесцеремонную настойчивость, с какой она допрашивала девочку. В этот момент перед ее мысленным взором возникли Жозефина и Барнаби… или Сильвия и Барнаби?

— Я не знаю, — беззаботно ответила Мегги. — Просто так говорят.

— Но откуда ты знаешь, что именно так говорят?

Мегги взглянула на Дину, и сестра заговорщицки усмехнулась. Потом они обе залились безудержным смехом.

Эмма растерянно посмотрела на оторопевшую Луизу.

— Что за невнятицу они декламируют?

— Я не знаю. Дети утверждают, что сами сочинили эту песенку. Поют ее весь вечер. Миссис Корт, мне не хотелось бы жаловаться их отцу…

— Вот и не жалуйтесь, — посоветовала Эмма. Она извлекла из ванны два извивающихся худеньких тельца, взяла большое полотенце энергично стала растирать плечи и лицо Мегги, невзирая на ее отчаянное сопротивление. Луиза проделала то же самое с Диной, вскоре, как это нередко происходило с близнецами, буйное веселье сменилось тихой грустью.

— Нам было так интересно наряжаться, — скулила Мегги. — Почему папа рассердился?

— Папа не рассердился, дорогая.

— Нет, он рассердился. Я видела его злые глаза.

— А мне понравилась маленькая коричневая колыбель, — прошептала Дина. — Мы хотим опять с ней поиграть.

— Возможно, мы спустим ее вниз, — пообещала Эмма. — И мне кажется, что вы заблуждаетесь, думая, что ваш папа рассердился. Кто неоправданно вспылил, так это дядя Дадли.

Но Мегги упрямо покачала своей всклоченной головой.

— Нет, папа, — сокрушалась девочка. — Папа.

* * *

Когда Эмма наконец освободилась, было уже слишком поздно определять, кто же находился внизу, когда она осматривала чердак.

Ночью Барнаби не дал ей размышлять над «феноменом тени», предложив в порыве великодушия:

— Давай завтра поедем в Лондон. У меня есть неотложные дела, а ты могла бы побродить по магазинам, заодно навестить и милую тетю Деб. А потом мы отправимся в театр и поужинаем. Одним словом, устроим себе небольшой праздник.

— Звучит как райская музыка, дорогой.

— Я не думал, что ты с головой окунешься в домашние заботы. Сейчас ты похожа на обреченную узниц, получившую нежданную отсрочку смертного приговора.

— Не могу согласиться с вашим леденящим душу сравнением, сэр. Скорее мною овладело чувство, словно я делю своего мужа с целым миром. — Эмма обрадовалась, что не произнесла: «с другими женщинами» или «с призраками», хотя эти слова ревности вертелись у нее на языке.

— Ты ни с кем меня не делишь, любимая. Неужели ты настолько разволновалась из-за этих дурацких тряпок, найденных детьми? Мы с Рупертом подозреваем, — в глазах Барнаби загорелась лукавая искорка, — что наш отец содержал любовницу. Это единственная убедительная версия, которая может объяснить появление в нашем доме столь фантастических нарядов.

— Но почему они хранились на чердаке? — спросила Эмма.

— Это тайна.

— Дадли знает правду, — подсказала Эмме женская интуиция.

— Может, и знает. Вероятно, старик отец вел себя вызывающе, чем и оскорбил сыновьи чувства моего ранимого брата.

— В этом не было бы ничего удивительного, — согласилась Эмма.

Глаза Барнаби лукаво сверкали; он явно забавлялся.

— Мне кажется, ты и сама немного чопорна.

— Вовсе нет! Я…

Эмма поняла, что муж ее просто дразнит; она покраснела, засмеялась и не заметила, как оказалась в его объятиях. Наступил покой. Мир существовал только для них, даря упоение и восторг.

* * *

Супруги задумались: можно ли оставить Луизу одну с детьми на весь день, но Барнаби, поколебавшись, без тени сомнения сказал, что ответственность пойдет ей на пользу. Она справится, если будет знать, что у нее нет другого выхода. Неужели его жена обязана играть роль няньки Луизы Пиннер?

Сама гувернантка клятвенно заверила, что все будет хорошо. И смущенно заметила: Дадли ей поможет. В это утро дети были относительно послушными; возможно, они останутся такими же весь день.

Эмма подумала про себя, что это неправдоподобно. Но даже шалости близнецов ее не волновали. Сегодня она была женой Барнаби, и ничто не могло омрачить их праздник.

Сначала они заехали на квартиру, где мисс Клак, кое-как занимавшаяся уборкой, удивленно воскликнула:

— Боже мой! А я думала, что вы в Испании.

— Пока еще нет, — ответила Эмма. — Мы были в деревне. — Она прошлась по комнате, где впервые встретилась с Барнаби, сдвинула Босуэлловского «Джонсона», который вновь перемесился на тот же стул, и села. Миссис Клак продолжала говорить, словно про себя.

— В деревне? В проливной-то дождь! Я называю такую погоду непотребной. Вот бой быков — захватывающее зрелище…

Из кухни появился Барнаби; взглянув на Эмму, он заметил:

— Сейчас у тебя то же самое выражение лица.

— Какое?

— То самое, которым ты меня сразила. Пожалуй, следует приводить тебя в мою холостяцкую берлогу почаще.

— Должно быть, я обязана особенным выражением лица твоему «Джонсону». Миссис Клак собирается провести здесь все утро?

— Она уже уходит. Я дал ей выходной.

— Нечто вроде королевских каникул?

— Вот именно. Не забывай, что у нас медовый месяц.

Раздался громкий голос миссис Клак:

— Я не кончила уборки, как вы велели. До свиданья. — И за ней захлопнулась дверь.

— Дорогой, — томно прошептала Эмма. — Как ты думаешь, не отвернуть ли голову мистера Джонсона в другую сторону?

Планета перестала вращаться, и время остановилось…

* * *

Когда пришла пора навестить тетю Деб, Эмма призналась почтенной леди:

— Я бесконечно счастлива. Так счастлива, что мне даже страшно.

Тетя Деб не сводила с миссис Корт ясных проницательных глаз.

— Тебя беспокоят события, о которых ты мне писала? Должна сказать, что ты стойко перенесла удар. Не каждый мужчина в медовый месяц позволит себе взвалить на молодую жену двоих детей от первого брака.

— Но не каждый мужчина — Барнаби.

Тетя Деб недоверчиво усмехнулась:

— Милая, ты ослеплена любовью. Не подумай, что я тебя осуждаю. Этот роковой мужчина обладает даром гипноза. Но я уже говорила: не доверяй своему идолу.

— Он не рассказал мне о Жозефине и о детях только потому, что я не хотела его слушать. Я не переставала твердить: «Прошлого не существует. Настоящее принадлежит нам, и все». Мне было ясно, что такой яркий мужчина, как Барнаби, имеет бурное прошлое. Но я ничего не хотела об этом знать. Оно не должно стать частью нашей совместной жизни… по крайней мере, так мне тогда казалось. Теперь я признаю, что была наивной.

Тетя Деб наградила племянницу проницательной, все понимающей улыбкой:

— Я думаю, ты справишься с мужем, моя дорогая. Только не позволяй ему разлюбить тебя.

— Ни за что! — вскинулась Эмма. — Я на век приворожу Барнаби.

— Желаю удачи, а теперь расскажи мне все обо всем

Внимательно выслушав Эмму, тетя пришла к выводу;

— Сомнений нет, мать вряд ли мертва. Мегги, очевидно, относится к тому типу детей, которые любят фантазировать, запугивать себя и близких. Я понимаю, что Южная Америка — весьма экзотическая часть снега, но, если бы Жозефина находилась не в экспедиции, а в могиле, зачем Барнаби стал бы утаивать ее смерть?

— Действительно, зачем? — переспросила Эмма, и перед ней снова воскрес далекий образ благоухающей брюнетки с красивым властным лицом.

— А что касается Сильвии, — продолжала тетя Деб, — то она представляется мне дешевой кокеткой, осознавшей бесплодность своих поползновений флиртовать с обитавшими в доме мужчинами. Вот она и дала деру.

Слушая тетю Деб, Эмма почему-то вспомнила песенку, которую вчера пели девочки: «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю». Но где они могли слышать эти слова? И почему они пришли ей на память?

— Трудно возразить что-либо, думаю, так все и было, — согласилась Эмма, хотя история с Жозефиной оставалась недоступной ее сознанию. Эмма не понимала многого, происходящего в Кортландсе: что означали загадочные слова миссис Фейтфул о «красотках»? Или рассказ детей об исчезновении Сильвии и ее слезах? Почему Дадли избегал женщин, кроме унылой, плоской как доска Луизы Пиннер?

— Вот увидишь: ничего страшного не случится, — уверенно произнесла тетя Деб. — Хотя мне жаль, что зря пропадет отличный сюжет для мелодрамы. Но если объявится Жозефина, непременно дай мне знать об этом знаменательном событии.

Эмму зазнобило, что показалось ей дурным предзнаменованием.

* * *

На следующее утро Луиза доложила: день в отсутствие отца и мачехи прошел вполне сносно. Дети немного шалили, но Дадли был строг, и девочки вели себя пристойно. Луиза не преминула заметить, что это был незабываемо приятный день.

Однако у Эммы создалось впечатление, что хитрая гувернантка чем-то обеспокоена; казалось, произошло событие, о котором она решила умолчать. После завтрака, когда мужчины ушли из дома, а дети устроили шумную возню в холле, Эмма все-таки узнала, чем встревожена мисс Пиннер.

Луиза, приблизившись к Эмме, испуганно прошептала:

— Миссис Корт, вчера позвонила какая-то странная женщина. Сперва она приняла меня за вас и попросила срочно встретиться с ней сегодня в Кентербери. Но когда я объяснила ей, что я не вы, она сказала, что должна встретиться именно с вами. Она будет ждать вас в кафедральном соборе в три часа пополудни, и она просила, чтобы вы никому не рассказывали о предстоящей встрече.

Сердце Эммы сильно забилось. Ее вновь зазнобило. Она решила, что наконец-то объявилась Жозефина.

Стараясь не выдать волнения, Эмма спросила:

— Но кто была эта женщина, Луиза? Она назвала свое имя?

— Только имя, но не фамилию, миссис Корт. Она сказала, что ее зовут Сильвией.

Глава 10

Эмма была замужем всего четыре дня. Рановато завелись у нее секреты от Барнаби. Но Луиза придавала такое важное значение условиям, предъявленным Сильвией, что казалось, они требуют беспрекословного выполнения.

Эмме не терпелось скорее увидеть девушку, к счастью, оказавшейся живой и здоровой. Но Эмме стало неприятно, когда она поймала себя на страшной мысли… вызванной ревностью. Господи! Нет, она не способна желать людям зла.

Наконец-то она узнает, почему Сильвия покинула Кортландс столь внезапно и были ли у девочек основания утверждать, что их прежняя гувернантка была чем-то сильно напугана.

Могло ли это неожиданное свидание в кафедральном соборе означать, что у нее появились тайны от Барнаби? Эмма убеждала себя: это не так; впоследствии она расскажет ему всю правду. А пока она выполнит просьбу Сильвии и будет молчать.

Миссис Корт непринужденно объявила за завтраком, что, так как она никогда не видела знаменитого Кентерберийского собора, ей захотелось ненадолго съездить сегодня в Кентербери на автобусе. Она знала, что Барнаби собирается весь день провести в своем рабочем кабинете и что только исключительные обстоятельства помешали бы ему осуществить свой замысел. Тем не менее, она обрадовалась, когда муж одобрил ее желание, заметив:

— Отличная идея. Почему бы тебе не взять с собой Луизу и детей? Пора приобщать дикарок к искусству прекрасного.

Но Луиза вмешалась в разговор супругов:

— Ах, если не возражаете, миссис Корт, у меня сегодня совсем другие планы. Я хотела воспользоваться хорошей погодой и прогуляться с детьми по лесу, а потом, возможно, попить чай в деревне. И мне кажется, что Мегги и Дина слишком малы, чтобы оценить достоинства собора.

Она лжет без зазрения совести, брезгливо подумала Эмма. Девица совсем не так простодушна.

— Ну, как хотите. — Барнаби был огорчен.

Руперт, поднимаясь из-за стола, счел нужным извиниться:

— Я бы с удовольствием подвез вас, Эмма, но мне должны позвонить из Шотландии. И мне необходимо остаться дома в ожидании этого важного звонка. Приходится нести свой крест политика; надеюсь, вы меня понимаете?

— Разумеется, — усмехнулась Эмма. — Все равно спасибо.

И туг Дадли чуть не разрушил ее конспирацию, неожиданно заявив:

— Так уж получилось, что я как раз тоже еду в Кентербери. Я подвезу нас. Эмма.

— Ах, вы очень добры ко мне, Дадли. Но вообще-то я уже посмотрела расписание автобусов и…

Эмма почувствовала, что ее отговорка звучит фальшиво. Дадли покраснел и опустил глаза.

— Конечно. Если вы твердо решили ехать на автобусе… у меня в Кентербери дела по хозяйству. Но раз вы предпочитаете автобус…

— Он и в самом деле может тебя подбросить, — предложил Барнаби, не поднимая головы.

— Автобус меня вполне устраивает. — Эмма не хотела обидеть Дадли своим отказом. — Я с удовольствием поехала бы с вами, Дадли, если была бы уверена, что вам необходимо быть сегодня в Кентербери.

Она не без удовольствия заметила: Луиза обескуражена. Гувернантка надеялась, что Дадли будет сопровождать ее во время прогулки по лесу.

Но Дадли — будь благословенно его простодушное сердце! — пребывал в полном восторге от того, что Эмма, хотя и не сразу, все же приняла его предложение.

— Сказать по правде, я знаю об этом соборе много интересного. Я буду рад показать вам его, если у меня останется время.

Луиза злорадствовала, что Эмме не удалось улизнуть из дома одной. Но вероломная гувернантка перемигнулась с Эммой, как преданная сообщница, и приложила палец к губам в знак молчания.

Сколько противных ужимок и театральных жестов, подумала Эмма, глядя на лицо мисс Пиннер. И почему этой Сильвии не прийти сюда открыто, чтобы чистосердечно объяснить всем, какой бес попутал ее в прошлое Рождество? Зачем ломать всю эту комедию?

— Она велела сохранить ваше свидание в тайне, — возбужденно прошептала Луиза, когда они с Эммой остались одни. — Это большой секрет.

— Но я, кажется, не проболталась, не так ли? — сухо заметила Эмма. — Честно говоря, меня уже тошнит от всей этой глупой истории. Боюсь, каша заварилась из-за сущей ерунды.

— А вот Сильвия, по-моему, другого мнения. Она сказала, что дело очень важное. У меня создалось впечатление, что… — Луиза замолчала, заметно смутившись.

— Какое впечатление у вас создалось?

— Я не собиралась говорить вам это, миссис Корт. Но я думаю, что дело касается первой жены вашего мужа.

Эмма насторожилась:

— Если Сильвии известно что-нибудь о матери девочек, к чему вся эта секретность?

— Не знаю, миссис Корт, — призналась Луиза. — Вам придется ехать. Или вы передумали?

Эмме казался подозрительным горячий интерес, светившийся в глазах гувернантки. Она прекратила неприятный разговор, выйдя из комнаты. В холле Эмма едва не натолкнулась на миссис Фейтфул, стиравшую пыль с мраморного прадедушки Корта.

Позднее ей пришло в голову, что она никогда не замечала, чтобы экономка вытирала пыль. Эти обязанности были возложены на громогласную Ангелину, которая, не переставая напевать, расхаживала по комнатам и протирала все, что попадалось ей под руку.

Миссис Фейтфул, как обычно, что-то бессвязно бормотала себе под нос. Эмма прислушалась.

— Ты не сердишься на меня за то, что я позволяла тебе пачкать лицо, когда ты был маленьким мальчиком? Ты правда не сердишься? Ты всегда был не таким как все. — Очевидно, она спутала холодную мраморную физиономию прадедушки Корта с пухлым румяным лицом своего любимого Дадли. Бедняжка совсем выжила из ума. Эмма помедлила и услышала любопытные наставления старухи: — Дорогой, остерегайся женщин, иначе тебя будет мучить раскаяние. Мерзкие, вероломные существа…

Тут Эмма поняла, что экономка подслушала разговор в гостиной, возможно преднамеренно. Старуха продолжала:

— Ты попадешь в ловушку, как простофиля Барнаби…

Эмма, поднимавшаяся по лестнице, повернулась и сбежала вниз.

— Миссис Фейтфул, что вы имели в виду, упомянув о ловушке и Барнаби?

— Упомянув что? — Выцветшие близорукие глаза старухи оставались непроницаемыми.

— Что Барнаби попал в чью-то ловушку.

— Разве я сказала что-нибудь о Барнаби? — Миссис Фейтфул бодро взмахнула тряпкой. — Дорогая, вы не должны обращать внимание на то, что я бормочу.

— Миссис Фейтфул, вы совершенно отчетливо произнесли, что Барнаби попал в ловушку какой-то женщины.

Маленький ввалившийся рот старухи слегка передернулся. Она медленно опустила сморщенные веки.

— Он выбрал меньшее из зол, дорогая, и избежал трагедии.

— Миссис Фейтфул…

Старая леди уже ковыляла прочь, продолжала что-то нашептывать; кажется, она распекала Барнаби за какую-то детскую шалость. Она всю жизнь верой и правдой прослужила своим господам. Но теперь лишилась рассудка. Об этом нельзя забывать. Однако старуха оказалась вполне разумной, чтобы затаиться возле гостиной и подслушать происходивший там разговор…

* * *

Что собиралась сказать ей Сильвия? Угнетенная дурными предчувствиями и страхом, Эмма была не в состоянии вести непринужденную беседу с Дадли; он уверенно вел машину по ухоженной прямой дороге, ведущей в Кентербери. Дадли, которою при всем желании никак не назовешь легким собеседником, пытался хоть как-то поддерживать разговор. Он выглядел почти комично в своей видавшей виды кепке, лихо приспущенной на один глаз, и в просторном поношенном плаще, надетом поверх твидового костюма. Он напоминал простодушного мальчика-переростка, но взиравшего на мир с большим опасением. Жизнь казалась ему змеей-искусительницей, а сам он напоминал неопытного пловца, пробующего ступней, не слишком ли холодна вода. Трудно представить себе более разных людей, чем эти трое братьев Корт.

Дадли рассказывал Эмме скучные подробности ведения хозяйства на ферме, даже предпринял отчаянную попытку обсудить с ней международное положение. Его собеседница вдруг рассмеялась, а Дадли покраснел и, видимо, обиделся.

Она тронула его за рукав.

— Вы очень милы. Я смеялась не над вами, а над собой: оказалось, что я совсем не способна вести беседу. Извините, бога ради, я вымоталась за последние дни.

— Вы были погружены в свои мысли, но думали вовсе не о кафедральном соборе. — Дадли попал в цель.

— Пожалуй, вы правы.

— Многие считают, — продолжал Дадли, — что у меня ленивый ум, потому что я больше молчу. Но я не такой уж отъявленный тугодум — не больше, чем любой из моих братьев. — Дадли немного замешкался, прижав к груди пухлый подбородок. Затем глубокомысленно изрек: — Вы находитесь в таком тяжелом душевном состоянии, когда не особенно интересуются соборами.

Теперь покраснела Эмма. Но ей удалось сохранить спокойствие:

— Если вы имеете в виду, что молодожены не рвутся в музеи и соборы, чтобы насладиться произведениями живописи и зодчества, то вы правы. Но требуется время, чтобы в полной мере оценить прелести семейной жизни.

— Мой брат, — сокрушался Дадли, — не всегда откровенен. Но вам это известно лучше, чем мне.

— Я знакома с Барнаби всего четыре недели. Но если вы думаете, что я сожалею о своем замужестве, то глубоко ошибаетесь. — Эмма держалась вызывающе.

Дадли озарил Эмму своей доброй улыбкой. Его глаза излучали ласковый свет. Неудивительно, что он так понравился Луизе. Он производил впечатление гуманного человека, способного защитить слабого; женщины умеют ценить благородные свойства характера.

— Вам еще многое предстоит узнать, — пророчил Дадли, — но вы, по крайней мере, не вторая Жозефина, у которой ветер гуляет в голове, словно в открытом поле. Не легкомысленный мотылек, летящий на огонь.

— Дадли, по-моему, вы знаете о женщинах гораздо больше, чем это кажется на первый взгляд.

Он усмехнулся:

— Я хорошо вижу то, что обычно хотят скрыть, смотрю на грешных людей со стороны. Где вас высадить?

Что же имел в виду проницательный Дадли, говоря о «сокровенном»? Намеки кузена волновали Эмму. Прошлое Барнаби было его прошлым. Разве она не убедила себя в этом?

— Возле собора. Не буду лукавить: я приехала сюда не любоваться старинной архитектурой. У меня назначена встреча. Не могу сказать вам с кем. Но мне ничто не грозит, так что будьте спокойны.

Дадли придержал ее за локоть:

— Разумеется, все обойдется хорошо. Я никогда в этом не сомневался.

Явный намек, огорчилась Эмма. С некоторых пор таинственные недомолвки сопровождали ее повсюду. Она слышала их от миссис Фейтфул, от Дадли, от развязной женщины, которую они с Барнаби встретили в ресторане — дама еще приняла Эмму за Жозефину, — даже от Луизы… Ее опять охватило предчувствие надвигающейся бури, которая вот-вот может разразиться…

В соборе было прохладно и тихо. Часы едва пробили три раза, а Эмма уже стояла в массивных дверях и осматривала грандиозное внутреннее пространство собора, рассеченное колоннадами. Сильвия — яркая блондинка. Ее нетрудно будет узнать. Эмма просто должна быть внимательна.

По залу собора двигались небольшие группы людей, попадались держащиеся за руки пары, а также одинокие пожилые женщины; многие из присутствующих собрались вокруг гида, вещавшего о чем-то громким, натренированным голосом. Ни одна из девушек, появившихся в соборе, не была природной блондинкой, к тому же хорошенькой. Какая-то темная фигура мелькнула в дальнем конце бокового придела — и исчезла из виду. Вероятно, кто-то случайно откололся от группы туристов.

Эмма металась из конца в конец бокового придела, не зная, желает ли она встречи с Сильвией. Через несколько минут она, наверное, узнает нечто такое, что вселит в ее душу неизбывную тревогу. Но почему ей мерещится худшее? Что серьезного поведает ей недалекая кокетка Сильвия, кроме истории своего флирта с Барнаби, который окончился ничем? Пусть эта история канет в лету…

Как быстро летит время, уже десять минут четвертого. За окнами собора медленно догорал день. Каждый шаг Эммы по каменному полу отдавался гулким эхом. Послышался звонкий мальчишеский голос:

— Проходите сюда. Здесь сохранились следы пролитой крови.

Изорванные и полуистлевшие штандарты обвисли. Большой орган молчал.

Двадцать минут четвертого. Показался церковный служка, и Эмма подошла к нему.

— Вы не замечали молодой белокурой девушки — она должна была ждать меня в соборе в три часа? Мы с ней назначили здесь встречу. Я опоздала на одну-две минуты.

— В соборе бывает так много народа, каждого не запомнишь, — ответил пожилой служка.

— Я понимаю. Эта девушка блондинка, очень хорошенькая. Не знаю, как она одета. Ее трудно не заметить, святой отец.

— Если не ошибаюсь, несколько минут назад одна молодая особа спустилась в склеп. Блондинка… но, кажется, она никого не ждала и не искала.

— Ах, может быть, она решила, что мы встретимся в склепе. Большое спасибо. Я спущусь вниз.

Эмма заторопилась к лестнице и стала осторожно спускаться по высоким каменным ступеням. Перед ней неожиданно вырос целый лес колонн; склеп был мрачный, тенистый и необычайно тихий. Кто-то говорил ей, что здесь обитают призраки…

Мужчина в пальто показался из-за колонны и стал подниматься по лестнице. На мгновение Эмме показалось, что она оказалась в склепе одна. Было почти совсем темно. Она бродила среди колонн, мягко ступая по надписям над могилами. Шарканье нот и пронзительный голос гида возвестили о том, что туристы добрались до склепа. Эмма еще немного постояла в тени одной колонн. Неожиданно чьи-то шаги послышались за ее спиной. Она быстро обернулась. И никого не увидела. Или все же какая-то тень мелькнула за дальней колонной?

* * *

Не наблюдает ли за ней кто-нибудь?

— Сильвия! — со страстной мольбой прошептала Эмма.

Туристы продолжали свой путь, поднимаясь наверх. Теперь она осталась совершенно одна. И тут ее охватил ужас. За ней наблюдают! Она уверена в этом! Неосмотрительно спустившись в склеп, она попала в ловушку.

Эмма готова была бежать со всех ног, вверх по каменным ступеням, молнией пересечь длинный боковой придел и выбежать на улицу, где она вдохнет влажный свежий воздух и почувствует себя в безопасности.

* * *

Но кафедральный собор не то место, где разрешается бегать. Взяв себя в руки, Эмма степенно поднялась по лестнице и пересекла боковой придел неспешным шагом туристки, осматривающей красоту росписей собора. Она даже не оглянулась, чтобы убедиться, не преследуют ли ее. К чему? И так ясно, что человек, следивший за ней, давно скрылся.

Знакомый церковный служка подошел к ней

— Вы встретились со своей подругой, мисс?

— Нет. Боюсь, что мы с ней разминулись. И я не могу больше ждать.

— Может быть, передать ей записку?

— Вы очень любезны, но я сама толком не знаю, как она выглядит.

Старик был удивлен легкомыслием женщины. Эмма порылась в сумочке и опустила монету в ящик, стоящий у двери. Церковный служка признательно склонил голову. Тяжелая дверь отворилась, и Эмма вышла наружу.

Дадли еще не появился, и у нее оставалось время выпить горячего чая: как ни смешно в этом сознаться, она никак не могла унять дрожь. Ей не хотелось, чтобы Дадли увидел ее такой напуганной и возбужденной. Раньше она думала, что затворник не замечает подобных пустяков, но теперь Эмма узнала, что это совсем не так. Увидев ее расстроенной, Дадли заподозрит, что она переживает из-за Барнаби. Но ее муж и не ведает о ее несостоявшемся свидании с Сильвией; тем более о том мерзком ощущении, когда ей показалось, что за ней следят, причем не из любопытства, а с неведомой, но явно зловещей целью.

Какой-то бред, абсурд. Она все выдумала, нафантазировала. Просто Сильвия, подтвердив свою репутацию легкомысленной особы, не явилась на встречу. И это к лучшему, если рассуждать здраво. Что могла она рассказать, кроме тривиальной истории со слезами и поцелуем, которая никого больше не интересовала?

Вылив чаю, Эмма вновь обрела уверенность. Она лишь рассердилась на себя за то, что легковерно поддалась дешевому розыгрышу. Когда к собору подошел Дадли, она, как ни в чем не бывало, весело обратилась к нему:

— Надеюсь, вы провели вечер с большей пользой, чем я. Встреча не состоялась, и я только понапрасну дрогла в холодном соборе. Моя подруга не явилась на свидание.

— Какая неприятность! Вы расстроены?

— Не особенно. Мы не так уж близки. Лучше расскажите-ка, чем занимались вы.

Садясь в машину, Дадли начал рассказывать о деловых операциях, которые ему удалось провернуть за день. Он клял непомерные цены, его возмущала необязательность владельцев магазинов; он утверждал, что только сумасшедший готов посвятить себя такому хлопотному и невыгодному делу, как ведение фермерского хозяйства. Теперь, когда Эмма снова очутилась в спокойной обстановке, тревожные часы, проведенные в соборе, казались ей кошмарным сном. Она и не подозревала, что так чувствительна к пропитанной седой стариной атмосфере, царившей в кафедральном соборе. Вот ей и пригрезились всякие страсти.

Вернувшись в Кортландс, она застала Луизу в слезах.

— Ах, миссис Корт, дети совсем отбились от рук. Признаюсь, я просто отчаялась справиться с ними.

— Где они сейчас? — строго спросила Эмма.

— Боюсь, я заперла их в комнате. Мне очень жаль, что я вынуждена прибегнуть к столь крайним мерам, но иначе они бы вырвались из детской и затеяли свои дикие игры.

— Где их отец?

Луиза всхлипнула и вытерла покрасневшие глаза.

— Он куда-то уехал на своей машине сразу после вас. Честно говоря, мне показалось, что он решил вас проводить. Я даже испугалась: что бы вы стали делать, если бы он зашел за вами в собор и увидел там вас наедине с Сильвией?

Эмма невольно вспомнила о мелькнувшей тени, и уверенность в том, что в соборе за ней следили, окрепла. Может быть, Барнаби знал, что Сильвия собиралась сообщить Эмме какую-то важную подробность, и перехватил девушку на пути в собор, а потом, притаившись, наблюдал за своей женой…

— Если бы он и увидел нас, это не имело бы ни малейшего значения, — не дрогнув, заметила Эмма, — напротив, было бы даже лучше. Он помог бы мне разоблачить эту ничтожную интриганку с ее дешевыми трюками. Зачем ей понадобилось вовлекать меня в погоню за химерами?

— Вы хотите сказать, что она не пришла? — изумилась Луиза. — Как это странно! Вчера она говорила с таким отчаянием в голосе, словно речь шла о жизни и смерти.

— Сильвия притворялась, — разозлилась Эмма. — Если она опять позвонит, я сама с ней поговорю. А теперь дайте мне ключ: я загляну к детям.

Когда Эмма подошла к двери детской, из комнаты не доносилось ни звука. В голову лезли мрачные мысли: а что если дети, связав простыни, вылезли из окна и сбежали? Но, открыв дверь, она увидела, что девочки спокойно сидят на полу, обложившись книжками, карандашами и бумагой.

Правда, Мегги гордо вскинула голову, но, узнав Эмму, сказала презрительно: «Ах, это вы» — и продолжила заниматься своим делом. Однако секунду спустя девочка вскочила на ноги и кинулась к Эмме.

— Она была там? Вы ее видели? Она к нам приедет?

Дина стала рядом с сестрой, и теперь уже две пары детских испытующих глаз всматривались в лицо мачехи, затаив робкую надежду; гнев Эммы мгновенно улетучился.

— Но, дорогие мои, я не собиралась встречаться с вашей мамой. Откуда взялась эта выдумка?

Оживленные лица девочек тотчас потускнели, стали непроницаемыми. Дети словно застыли — так остро было разочарование.

— Мисс Пиннер тоже сказала, что вы не собирались с ней встречаться, но мы ей не поверили. — Мегги задумчиво водила по ковру кончиком туфельки. — Нельзя доверять ни одному ее слову, — заявила рассерженная девочка. — «Я и моя дорогая маленькая собачка!» — передразнила она гувернантку, сопроводив эту фразу уморительным жестом.

Дина засмеялась. Эмма сурово спросила:

— Значит, так вы и кривлялись весь вечер? Неудивительно, что мисс Пиннер очень расстроена.

— Она расстроена по другой причине.

— По какой же?

В глазах Мегги вспыхнул дьявольский огонь, а Дина, слегка испуганная, объяснила Эмме:

— Это была всего лишь свеча. Мы воткнул в нее булавку и сказали…

— Я сказала, — великодушно поправила сестру Мегги. — Нечего брать вину на себя.

— Ну и что же ты сказала? — допытывалась Эмма.

— Я сказала, что в одну прекрасную ночь она обнаружит горящую свечу в своей комнате, и, когда свеча догорит до того места, куда я воткнула булавку, в эту самую минуту она умрет.

— Мегги, это недопустимо жестоко! Кто научил тебя этой «ворожбе»? Неудивительно, что бедная мисс Пиннер…

— Дело совсем не в жестокости. — Мегги душила ярость. — Только колдовство может восстановить справедливость.

— Мегги, опомнись!

Девочка равнодушно пожала плечами:

— Можете не беспокоиться, все в порядке. Мы еще не зажгли свечу. Но сделаем это, если слезливая гувернантка не уймется.

Дина робко предположила:

— Может быть, это папа поехал повидать маму. Он отправился куда-то на своей машине.

— Верно! — вскрикнула Мегги. — Он уехал как ошпаренный, словно торопясь встречать поезд. Он привезет маму с собой. А у нее для нас подарки. Интересно, что она подарит на этот раз?

— Белую меховую муфту, — размечталась Дина. — Нет, дурочка, она привозила ее в прошлый. Это будут золотые часы, или серьги с брильянтами, или…

— Перестаньте городить небылицы, — вмешать Эмма, крепко обхватив обеих девочек за плечи. — Вы неисправимые фантазерки. Всего два дня назад вы уверяли меня, что ваша мать мертва.

Сказав это, Эмма тут же раскаялась: как жестоко она поступает, лишая детей хрупкой, еле теплившейся надежды. Их потухшие мордашки напоминали лица опустившихся с неба на землю; близнецы показались Эмме особенно беззащитными, словно птенчики, выпавшие из гнезда.

— Мы ничего не можем с собой поделать, — призналась Мегги. — Когда мама долго не появляется и не пишет, нам кажется, что она умерла. Иногда я думаю, что это случилось уже давно.

— Я так не думаю, — прошептала Дина. — Я так не думаю.

— Ну, ты известная трусиха! — презрительно обронила Мегги, но вдруг радостно вскинула голову, прислушиваясь к шуму машины, подъезжавшей к дому.

— Папа! — завопила она. — Бежим! Посмотрим, привез ли он маму.

Когда девочки кубарем скатились вниз по лестнице, дверь отворилась и Барнаби с помощью Вилли стал затаскивать в дом нечто длинное, тяжелое и неподвижное, обмотанное белой материей.

Луиза, тоже спустившаяся в холл в сопровождении Дадли, крепко схватила Эмму за руку

— Труп, — беззвучно прошептала она. Эмма невольно раскрыла объятия, чтобы прижать к себе детей. Она ощутила, как дрожат их маленькие тела; девочки будто потеряли речи…

Тут Барнаби бодро скомандовал:

— Подавай сюда! Дедушка вернулся домой после чистки.

Громкий смех Дадли рассеял все страхи:

— Ха! Ха! Ха! А нам показалось, что ты привез домой мертвое тело, старина.

Глава 11

Два мраморных джентльмена, оба суровые и длинноволосые — это уж слишком. Холл теперь напоминал кладбище.

Эмма, наблюдавшая за тем, как Барнаби сбрасывает с дедушки Корта саван, с драматической ноткой в голосе спросила:

— Куда ты за ним ездил?

— В Чатхем. Там есть человек, который считается прекрасным специалистом…

— В Чатхем! — воскликнула Эмма. — Но он расположен дальше, чем Кентербери.

— Ну и что?

— Но ты сказал, что собираешься поработать.

— Верно. Но вдохновение оставило меня. И тут позвонил этот человек и сказал, что дедушка готов…

— Он прекрасно справился с задачей, — восхитился Дадли. — Клянусь, ему удалось даже заделать проклятую трещину, обезобразившую деда. Куда мы поставим дедушку? Предлагаю поместить его под гравюрой «Отступление под Монсом». Ведь он получил свою рану именно там.

— Думаешь, деду приятно, чтобы ему постоянно напоминали о поражении? — саркастически спросил Барнаби.

Дадли переменил тон и серьезно ответил:

— Он умер от этой тяжелой раны несколько лет спустя. Ну, а если мы не хотим тревожить прадедушку — не могут же они оба стоять по обе стороны двери, как часовые, — то придется водрузить деда на прежнее место, возле лестницы. Хотя это и небезопасно: стоит неосторожно его задеть — мраморный дедушка обрушится кому-нибудь на голову.

Похоже, дедушка сотворит свое черное дело с превеликим удовольствием, подумала Эмма, глядя на суровое мраморное лицо…

Луиза ни с того ни с сего начала посмеиваться.

— Как это забавно. Все почувствовали себя виноватыми, когда решили, что это мертвое тело… — Гувернантка осеклась, вспомнив о детях.

— В свершении какого преступления, смею спросить? — гремел Руперт, входя в дом. — Кто-нибудь ждал появления трупа?

Словно гостя к чаю, подумала Эмма.

— Ради всего святого, — взмолилась она, — что за чушь мы несем! Да еще в присутствии детей.

— И правильно делаете, — одобрила взрослых Мегги. — Нас не запутаешь никакими трупами. Мы с Диной весь вечер занимались колдовством и ожидали какого-нибудь чудовищного происшествия.

* * *

Но, несмотря на браваду, ни Мегги, ни Дина не могли заснуть в эту ночь. Они трогательно о чем-то просили: то принести воды, то включить свет, чтобы не было так страшно, то выключить его, потому что он мешал им спать, то жаловались на холод… Эмма поднялась в детскую и читала им с полчаса. Она еле держалась от усталости. Буквы сливались в одну неразборчивую черту, но две пары беспокойных глаз бодрствовали, зорко наблюдая за ней.

— Сейчас я погашу свет, и вы заснете, — с надеждой проговорила она.

— Нет, Эмма, не уходи. Пожалуйста.

Мегги в первый раз назвала ее по имени. Обольщаться еще рано, но это один из тех редких случаев, когда девочка хотела к ней подластиться. И все же Эмма засомневалась. Она лишь надеялась, что дети, жившие в таком неустроенном, тревожном мире, потихоньку привязывались к ней — как к надежному другу. Эмма растрогалась.

— А теперь послушайте меня, — обратилась она к детям. — Не могу же я сидеть здесь всю ночь. Нет причин, которые могли бы помешать вам заснуть. Кругом все спокойно, мои маленькие глупышки.

— Мы боимся, — прозвучал жалобный голосок Дины.

— Ничего вы не боитесь. Я не верю, что вас так легко испугать. Если вы способны втыкать булавки в свечи, надеясь, что кто-то от этого умрет…

— Но мы не зажгли свечу, — оправдывалась Дина.

— И я сожалею об этом. — Мегги была неуклонна. — Мисс Пиннер — отвратительная личность. Если она в скором времени не уберется из дома, то останется в Кортландсе навсегда.

— Навсегда?! — Эмма удивилась проницательности девочки.

— Она все время разглагольствует о том, как счастлива будет здесь ее ненаглядная собачонка. Гувернантка почти уверена, что останется у нас — если сможет. Я отравлю ее карликовую собачку!

— Эмма! — Снизу донесся нетерпеливый голос Барнаби. — Хватит развлекать этих несносных детей, спускайся ко мне.

Обе девочки сели в своих кроватках, умоляя:

— Не уходи! Эмма, не уходи!

Эмма с грустью улыбнулась:

— Давно вы ненавидели меня?

— Это мы понарошку, — призналась Дина.

— Ты лучше, чем мисс Пиннер, — преодолев гордость, не выдержала Мегги.

— Эмма!

Она спустилась вниз.

— Ах, Барнаби. Дети крайне возбуждены.

— Мне кажется, они всегда чем-то возбуждены — или прикидываются расстроенными.

Нежелание Барнаби понять своих маленьких дочерей рассердило Эмму. Она защищала близнецов пылко и горячо, как родных:

— А ты не страдал бы, годы ожидая любимого человека и постепенно теряя надежду на его возвращение?

— О боже, опять этот миф о погибшей матери! — Барнаби сдержал резкие слова, готовые сорваться с его губ, и поднялся по лестнице. — Сейчас я их угомоню.

Не будет ли он груб с детьми? Эмма затаила дыхание. Но из детской сперва донеслись взрывы смеха, а потом зазвучал спокойный убаюкивающий голос отца. Когда он наконец вышел из комнаты, там стояла тишина. Лицо Барнаби было растроганным и печальным.

— Дорогой, — нежно обратилась к нему Эмма.

— Я усложнил детям жизнь. Мне только сейчас стало ясно, как же им недостает матери.

— Барнаби, согласись, очень странно, что она так долго не возвращается из Южной Америки, а еще более странной выглядит ее поездка.

— Я понимаю. Но такова Жозефина. Ее поступки необъяснимы. Иногда я сомневаюсь, пойдет ли детям на пользу ее присутствие.

— Конечно, нет! — вырвалось у Эммы. — С ней девочки постоянно взвинчены. Они погружаются в мир сказочных путешествий, дорогих подарков, их безумно балуют — а потом бросают, как надоевшие игрушки. Дети оказываются в мучительном состоянии, как это произошло сейчас. По существу, это трагедия. Для них Жозефина — звезда, сияющая и недостижимая. Возможно, я говорю кощунственные слова, но детям будет лучше, если она вообще не вернется! — Эмма искренне беспокоилась о девочках, но не забывала и о своих интересах: ведь смеющийся призрак красавицы брюнетки преследовал ее ревнивое воображение.

— Но она должна вернуться! — казалось, противоречила сама себе Эмма. Однако зачем лукавить: она больше заботится о своем женском счастье, чем о детях. Нельзя бороться с призраком, но с реальной женщиной можно сразиться и победить. Даже если она исполнена очарования и блеска… Эмма расправила плечи. — Ты должен найти ее, Барнаби.

— Да, я постараюсь. — Он поцеловал ее и прошептал: — Спасибо.

Эмма не сомневалась, что муж понял ее сложные чувства, как чуть раньше понял страхи детей. Она ощутила прилив нежности к доброму и мудрому Барнаби. С ее стороны было непростительной глупостью заподозрить мужа в том, что по дороге в Чатхем он заезжал в Кентербери, перехватил Сильвию и следил за женой в соборе.

Как могла она хотя бы на мгновение подумать, что ее муж способен на такую низость?

Однако на следующий день Барнаби так и не попытался разыскать Жозефину. Почему?

Эмму разбудил мягкий, но настойчивый стук в дверь. Она потянулась, еще окончательно не проснувшись.

— Кто там?

— Это я, Луиза. Ах, миссис Корт, мне так страшно.

Эмма быстро зажгла свет. И обнаружила, что находится одна в постели. Только вмятина на соседней подушке красноречиво напоминала о Барнаби, который перед уходом поправил свое одеяло.

— Что опять случилось, Луиза? Отчего тебе стало страшно?

— Что-то постучало в мое окно, миссис Корт. Это был приглушенный звук, словно стучали пальцы в перчатках.

Дверь тихо отворилась, и Луиза, закутанная халат умопомрачительного оранжевого цвета появилась на пороге, съежившаяся и дрожащая как осиновый лист под ветром.

— Стук разбудил меня, — жаловалась гувернантка. — Сперва мне показалось, что кто-то из детей постучался в дверь. Я сказала: «Войдите». — Рассказывая, Луиза испугалась собственного приглашения, обращенного к неведомому посетителю. — Представляете, что могло случиться, если бы оно вошло?

— Что это еще за «оно»? — спросила Эмма. — Ничего сверхъестественного не произошло: просто ветки деревьев, качавшиеся от ветра, задели твое окно. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что таинственный звук вызван именно этим. Только вы наслушались фантазий девочек. Разве вы еще не поняли, что они мастерицы выдумывать то, чего нет? — Эмма встала с кровати и натянула домашнее платье. Куда пропал Барнаби? — Я пойду с вами и взгляну на вашу комнату.

— Там нет деревьев, ветви которых могли бы постучать в окно, — возразила Луиза. Но она охотно повела хозяйку в свою комнату, семеня перед Эммой в уродливом халате, делавшем ее похожей на восточную женщину, лишенную малейшего вкуса.

Занавески в комнате Луизы были раздвинуты: гувернантка уже пыталась выглянуть в окно.

Эмма распахнула раму и смело высунула голову наружу. Холодный влажный ветер хлестал ее по лицу. Было очень темно, хотя из-за облаков выбывала круглая луна. Луиза была права: рядом не росли деревья. Однако по стене дома вился старый плющ до самой крыши; его усики, колеблемые ветром, могли дотянуться до стекла.

Но мягкие отростки вряд ли способны издать звук, о котором говорила Луиза. Эмма даже постучала усиками по стеклу, но раздался только шорох.

— Звук был совсем другой, — Луиза нервничала. — Вот какой. — Она натянула просторный рукав халата на свой кулачок и постучала костяшками пальцев. — Пальцы в перчатках, — вы слышите разницу?

— Если это были чьи-то пальцы, то они стучали не в окно, — уверенно возразила Эмма. — Хотя бы потому, что человек, исполнивший этот трюк, не смог бы обойтись без лестницы. И вообще все это сплошной бред. Либо стук вам приснился, либо он донесся издалека.

— Нет. Я уверена: стучали в мое окно!

— Тогда это был призрак. — Эмма рассердилась. Она устала, и вид дрожащей Луизы с открытым ртом и испуганными щелочками глаз был ей глубоко противен. — Миссис Фейтфул часто бродит по дому по ночам; мой муж тоже до сих пор не спит. Кто-нибудь из них мог обо что-нибудь громко стукнуть.

— Обо что же, миссис Корт?

— Откуда я знаю? Возвращайтесь в постель и забудьте обо всем. Вам ничто не угрожает.

— Надеюсь, что так. Но дети говорили, что кто-то по ночам стучит в окна нашего дома.

— Это одна из их любимых шуток. — Эмму смутили доводы Луизы, с тяжелым сердцем она припомнила, как в первый вечер ее появления Кортландсе Дина тщательно занавесила окно на кухне, явно чего-то опасаясь. Конечно, ее могла напугать Мегги своими жуткими историями.

И был еще вечер, когда сама Луиза постучала в окно и, как это ни странно, все присутствующие невольно поддались мистическому страху. Словно подобная чертовщина не раз пугала обитателей Кортландса.

— Я взгляну на детей и вернусь к себе в постель, — сказала Эмма. — А вы, Луиза, постарайтесь заснуть. Подумайте сами: кто в этом доме может желать вам зла?

— Никто. Я твержу себе то же самое. — Луиза улыбнулась, обнажив крупные, выступающие вперед зубы, и послушно легла в постель.

Эмма, еще сердитая, но все же озабоченная, на цыпочках подошла к детской. Луна снова выглянула из-за облаков, и при ее свете Эмма убедилась, что девочки спят крепким сном. С минуту она прислушивалась к их ровному дыханию, затем осторожно закрыла дверь. И в это мгновение дом огласился приглушенным криком Луизы.

Казалось, гувернантка не забыла приложить руку ко рту, чтобы не разбудить детей.

Эмма застала Луизу скорчившуюся в постели; ночная рубашка девушки сползла с худенького Плеча, глаза расширились от ужаса.

— Лицо! — выдохнула она. — В окне!

Эмма снова распахнула окно.

— Ах, не надо! Не делайте этого, миссис орт, — умоляла Луиза.

Но Эмма, не раздумывая, высунула голову наружу и вновь ощутила порывы холодного зимнего ветра. И снова не обнаружила за окном ничего, кроме черных деревьев и заиндевевших лужаек. Никто не сидел на дереве и не совершал воздушного полета с целью заглянуть в окно второго этажа.

Эмма закрыла раму и повернулась к лежавшей в постели бледной, дрожащей от страха девушке.

— Там кто-то был, — еле шептала Луиза. — У него было совершенно белое лицо, как у клоуна. Да, он был похож на клоуна: черные глаза, большой нос и вымазанное мелом лицо. Нет, не мелом; похоже, он вывалялся в муке. — Луиза была в истерике.

Эмма показала на круглую серебристую луну, вынырнувшую из-за облаков и плывущую высоко в небе.

— Я думаю, на вас подействовала луна. Посмотрите! Вы узнаете то, что видели в окне?

Луиза дрожащим пальцем показала на нижний угол окна.

— Оно было там, в углу. И смеялось большим черным ртом. — Она в отчаянии закрыла лицо руками. — Ох, это была не луна, это была не луна.

Дверь отворилась. Полусонный Руперт просунул в комнату растрепанную голову.

— Что-то вы, девушки, разговорились на ночь глядя. С вами все в порядке?

Руперт не догадался понизить голос и разбудил весь дом. Через минуту в коридоре послышались шаги Дадли; Барнаби, взбежав по лестнице, спросил:

— Что здесь за шум? Что-то случилось с мисс Пиннер?

Прежде чем Эмма успела ответить, к ним быстрыми семенящими шажками приблизилась тощая фигурка с седыми волосами и подслеповатыми глазами.

— В чем дело? — спросила миссис Фейтфул своим скрипучим голосом.

— Уже все прошло. — Эмма поспешила успокоить домочадцев. — Мисс Пиннер показалось, что кто-то заглянул в ее окно. Я пытаюсь убедить ее, что это была луна.

Луиза, снова накинув свой немыслимый оранжевый халат, подошла к двери:

— Это была не луна, миссис Корт. Как вы думаете, способна луна смеяться?

— А что вы ели за ужином? — поинтересовался Руперт. — В Кортландсе происходят поразительные вещи, но до смеющейся луны чудеса не возвышались.

Дадли поморщился.

— Девушка пережила сильный испуг, — заметил он. — Сострадание в этом случае не помешает.

Барнаби подошел к окну и распахнул его.

— Там ничегошеньки нет, ни одного смеющегося клоуна.

— У того, кто заглядывал в окно, было время бежать, — прошелестела Луиза. Она смущалась в присутствии стольких мужчин, ей не хотелось выглядеть полной идиоткой, но у нее был насмерть испуганный вид. Луиза неуверенно прошептала: — Дети говорили мне, что другая гувернантка — я имею в виду Сильвию — тоже была чем-то напугана ночью.

— Глупости! — Скрипучий голос миссис Фейтфул прозвучал воинственно. — Та девушка в жизни ничего не боялась. Чего у нее не было, так это страха и совести. — Глаза миссис Фейтфул сузились от ненависти к хорошенькой кокетливой Сильвии. — Все эти женские штучки, непристойные ужимки… лишь бы привлечь к себе внимание… вот в чем корень зла. Будет лучше, если мы сейчас ляжем спать. Мисс… — Миссис Фейтфул преднамеренно сделала вид, что не помнит имени Луизы. — … эта молодая леди, скорее всего, увидела белую сову, когда та пролетела мимо окна. Обычно только я ее вижу. Дадли, почему ты ничего не надел на ноги?

Дадли посмотрел на свои босые ноги и смутился:

— Боюсь, что я слишком спешил. Вы знаете, Луиза, возможно, миссис Фейтфул права. Это была белая сова. Или луна.

Эмма взяла Барнаби за руку:

— Я проснулась и обнаружила, что тебя нет рядом со мной.

— Я не мог заснуть и решил поработать у себя в кабинете. — Барнаби говорил словно под гипнозом, едва замечая присутствие жены.

Эмма опустила глаза, чтобы скрыть, как она задета равнодушием мужа.

Луиза робко обратилась к присутствующим.

— Может быть, вы все правы и ничего не произошло. Но я больше не могу спать в этой комнате. Правда, не могу. — Она еле сдерживала слезы.

Барнаби, поддавшись порыву жалости, гувернантку за обе руки и тепло ей улыбнулся.

— Обещаю, вы больше не будете спать в этой комнате, моя дорогая. Эмма, ты холодная, как лягушка. Я собираюсь поработать еще несколько часов. Пускай Луиза переночует в нашей спальне.

Луиза Пиннер, это запуганное, как заяц, и в то же время хитрое создание, ляжет в их супружескую постель! Эмма с возмущением посмотрела на мужа. Ему, видимо, невдомек, что у нее могут быть весьма деликатные чувства, связанные с интимной стороной их жизни, если он позволяет вторгаться в эти заповедные сферы постороннему человеку. Судя по всему, мужчины не особенно чувствительны к душевным тонкостям. Ведь Барнаби и раньше спокойно отнесся к тому, что в этой же спальне… нет, кажется, он говорил правду, утверждая, что его не было в Кортландсе, когда здесь гостила Жозефина. Надо верить любимому мужу, иначе останешься одна.

— Идите спать, — распорядилась Эмма, обращаясь к Луизе. — Но боюсь, что мне, как и Барнаби, больше не хочется ложиться. Пожалуй, я посижу у огня.

Утром ночное происшествие должно было показаться нелепостью, потревожившей сон. Однако для Эммы, подавленной и усталой после ночи, проведенной в кресле у камина — в то время как Луиза, слегка похрапывая, нежилась в ее постели, а Барнаби работал внизу, — ночной кошмар все еще продолжался. Ей не стало легче от того, что Барнаби пребывал в веселом и игривом расположении духа: за ночь упорного труда ему удалось преодолеть затруднения, связанные с развитием криминального сюжета, и он был доволен собой. Когда Барнаби поднялся наверх, приговаривая со свойственной его брату Руперту театральной сердечностью: «Как поживают мои дорогие девочки?», а Луиза, лукаво склонив голову набок, промурлыкала: «Ну, разве не душка? Я нахожу, что ваш супруг необыкновенно мил», Эмма готова была надавать пощечин им обоим. Она всю ночь ждала прихода Барнаби, но больше не испытывала уважения к его творчеству; она оставалась равнодушной к льстивым речам преуспевающего писателя.

Снова пошел дождь, ненастный день казался нескончаемым. С трудом ей удалось угомонить расшалившихся детей; затем пришлось убеждать Луизу в том, что в своей комнате она может чувствовать себя в безопасности, если не хочет перебраться в одно из чердачных помещений; стараться не замечать сентиментальной мечтательности, появлявшейся в глазах Дадли, когда он смотрел на Луизу (как мог он, полжизни оставаясь равнодушным к женщинам, увлечься истеричной и бесцветной особой, то есть мисс Пиннер?); подыгрывать фальшивой сердечности Руперта и прислушиваться к злобному бормотанию миссис Фейтфул. На пестром фоне немыслимо сложных характеров обитателей дома горстка вымышленных персонажей, роившихся в воображении Барнаби, не представляла для Эммы ни малейшего интереса.

Эмма не сомневалась: ее дурное настроение прежде всего объясняется смертельной усталостью, а тут еще нескончаемый дождь, точно слезы, струящиеся по оконным стеклам. Ни одна живая душа не разделяла ее тоски. Даже плаксивая Луиза, которую Дадли окружил приторным вниманием, чувствовала себя героиней, хотя один бог знал почему. Но самым тяжким испытанием была неудержимая болтливость Ангелины, которая тяжелой шаркающей походкой шмыгала по дому с сияющим лицом и неотвратимостью надвигающегося смерча.

Сейчас служанка распоряжалась на втором этаже, и Эмма слышала, как она рассказывает детям очередную бессмысленную историю, время от времени разражаясь громким хохотом.

— Ха! Ха! Ха! Кто же это сотворил такую шалость? Летучая мышь, не иначе! Чего вы добиваетесь, маленькие дьяволята? Знатная шутка!

Дети кинулись вниз, чтобы поделиться рассказом о невероятном событии.

— Ангелина нашла летучую мышь в комнате мисс Пиннер! Фу, мы ненавидим летучих мышей! Они приносят несчастье.

Появилась Ангелина, шедшая вразвалку, с расплывшимся в тупой улыбке лицом. Она не испытывала никакого отвращения к дохлой, со скрюченными ланками, летучей мыши, которую держала в руке.

— Я нашла ее на полу в вашей комнате, мисс, — торжественно сообщила она, глядя на Луизу. — Кто-нибудь сыграл с вами злую шутку или вы коллекционируете дохлых мышей?

Дети оценили юмор Ангелины и залились веселым смехом. Луиза, сильно побледнев, вскрикнула:

— Господи! За что? В прошлый раз мне подложили дохлую мышку. — Она в отчаянии заломила руки и с мольбой посмотрела на Эмму, которая не знала, что сказать.

По правде говоря, ее тоже охватил страх, который легким ознобом пробежал по спине. Эмма слышала от детей, что Ангелина таскала в своих необъятных карманах всякую пакость, вроде дохлых пауков, может быть, и мышей… Но служанка выглядела такой веселой и беззаботной, словно не имела к мерзким жестоким проделкам ни малейшего отношения.

Подошел Барнаби и тут же вполне правдоподобно объяснил случившееся:

— Теперь все ясно, Луиза. Вот виновник испугавшего вас зловещего стука. Бедная мышь металась по комнате, прежде чем околеть. Вы не видели ее?

— Не-ет! — Луиза содрогнулась всем телом и заплакала. — Ах нет. Я этого не вынесу!

Ангелина взглянула на гувернантку с нескрываемым презрением.

— Это существо совершенно безвредно, мисс. Бедное маленькое создание. Скажу Вилли, чтобы он сделал из несчастной жертвы чучело в знак памяти. Как-нибудь приходите посмотреть мою коллекцию, мисс. Там и бабочки, и стрекозы, пауки, и жуки, и чудесная пятнистая сова…

Барнаби, как и в первый раз, взял Луизу за руку и рассмеялся, глядя ей в лицо.

— Глупышка, — снисходительно пожурил он девушку, — вы не должны бояться таких пустяков.

Луиза жалобно всхлипнула.

— А я боюсь! Ничего не могу с собой поделать. — Но ее глаза вспыхнули от удовольствия, она была польщена вниманием Барнаби.

Ангелина наконец-то удалилась, но Мегги подлила масла в огонь:

— Неужели летучая мышь действительно хлопала крыльями у вас в комнате, мисс Пиннер? О-о, я бы не выдержала и закричала!

— Не беспокойся, детка, мисс Пиннер так и поступила, — заверил дочку Барнаби. Луиза смутилась:

— Летучие мыши, луна и прочая чертовщина… Я, должно быть, схожу с ума.

— Но что помешало летучей мыши спокойно висеть на потолке вниз головой? — иронизировала Эмма. — Почему она сдохла?

— Я думаю, от старости, — пошутил Барнаби. — Все живое рано или поздно умирает.

— Но мы до сих пор не встречали мертвых летучих мышей, — заупрямилась Эмма.

— Что ты предлагаешь, дорогая? Вскрыть ее труп?

— Ничего. — Если бы Эмма так не презирала любимого способа защиты мисс Пиннер, она разразилась бы слезами. Но она не представляла себе несклонного к сентиментальности Барнаби с двумя рыдающими женщинами на руках.

Глава 12

В этот же день Эмма обнаружила ботинки Барнаби в довольно неожиданном месте — за статуей прадедушки Корта. Вероятно, муж снял их, когда вернулся с улицы, и забыл убрать. Взяв ботинки, чтобы отнести их наверх, Эмма заметила, что они все еще сырые, с налипшими комьями грязи. Тут ей пришло в голову, что Барнаби сегодня утром не выходил из дома. Вернувшись из кабинета, он посмотрел в окно, поежился и сказал:

— Ненастная погода располагает ко сну, тем более что ночью я славно потрудился.

И сладко заснул, ничуть не встревоженный переполохом из-за летучей мыши.

Ботинки могли валяться за статуей со вчерашнего дня, но дождя накануне не было. Испачкать их можно в любую погоду, тогда почему обувь Барнаби промокла насквозь? — размышляла миссис Корт.

Слегка запыхавшись, Эмма взбежала по лестнице и влетела в спальню Луизы. Теперь, когда кровать была аккуратно застелена, комната выглядела уютно, викторианская мебель придавала ей некую респектабельность. Но Эмму интересовала не спальня гувернантки, а подоконник и вьющийся плющ.

Прошлой ночью при лунном свете он показался Эмме хрупким: только задень — усики отцепятся от стены и вся ветвь рухнет на землю. Однако теперь Эмма обнаружила, что его ствол был довольно толстым и крепким. Старый плющ вился рядом с окном Луизы и доставал до чердака. Обладая известной сноровкой, по нему не трудно было взобраться до самого окна, а потом, когда поднялась тревога, спрятаться на чердаке. Никто не догадался посмотреть наверх.

А злоумышленник, возможно, скрывался там, наслаждаясь поднявшейся суматохой.

Но в этом случае коварный Том-соглядатай, если таковой вообще существовал, явился бы откуда-то извне, поскольку все трое мужчин были дома.

Хотя можно ли быть уверенной, что кто-то из братьев незаметно не отлучился? Для того чтобы сыграть с Луизой злую шутку, не требовалось много времени. Теперь уже трудно припомнить, кто и где находился в тот поздний вечер. Несомненно одно: Барнаби появился последним; ему понадобились минуты, чтобы разуться… Нет, нет, нет! Все это ревнивые домыслы. Как ей в голову могла прийти такая крамольная мысль? Луиза просто истеричка с больным воображением. Разве можно хоть в чем-нибудь верить недалекой, трусливой и мнительной особе?

— Эмма! Солнышко! Где ты?

Барнаби звал жену из комнаты.

— Я здесь. — Эмма медленно пошла по коридору.

— Дорогая! — Он лежал в постели с растрепанными волосами, в его глазах играли веселые искорки. — Ты сердишься на меня?

— За что? — отрешенно спросила жена.

— За то, что я оставил тебя на всю ночь с невыносимой ханжой. Но я вынужден был так поступить. Мне на редкость легко работалось, Писатель не может пренебрегать такой желанной гостьей, как вдохновение. Слава богу, истерика Луизы прекратилась.

— Кажется, ты не обеспокоен истинной примой ее истерики?

Барнаби приподнялся на локте.

— Нет. Совсем не обеспокоен. Это кажется тебе странным?

— Честно говоря, да. Я не привыкла, чтобы женщины кричали по ночам оттого, что к ним в окна заглядывают клоунские лица.

— Одно лицо, дорогая. В единственном числе. Видишь, ты склонна все преувеличивать. Мне пришлось привыкнуть к этим женским причудам, когда здесь жила Сильвия. Она постоянно затевала разговоры о привидениях и прочей дьявольщине, дети наслушались бредовых историй и теперь делятся ими с тобой и Луизой. Вы обе поддались влиянию маленьких хичкоков. Не зря же гувернантке привиделось невесть что. Но от тебя я ожидал большего здравого смысла.

Барнаби хотел заключить жену в объятия. Но Эмма, уклонившись от ласк мужа, спросила ледяным тоном:

— Когда ты в последний раз надевал свои ботинки?

— Мои ботинки? Полагаю, что вчера. Сегодня утром я никуда не выходил.

— Тогда почему они мокрые? Вчера не было дождя.

Барнаби сердито нахмурился. Веселые искорки в его глазах погасли.

— Твои изыскания не кажутся мне особенно забавными. Если это шутка, то не смешная.

— Какие изыскания?

— Полагаю, ты намекаешь на то, что я совершил ночную прогулку и спел серенаду для отразимой мисс Пиннер, взобравшись к ее окну по вьющемуся плющу. — Барнаби был встревожен. — Эмма, ради всего святого, скажи, что ты пошутила. Если ты думаешь, что я способен на такое… но, уверен, ты говорила не всерьез!

— Почему твои ботинки мокрые, ответь!

— А бог их знает. Может быть, я вчера прошел по сырой траве и они еще не высохли.

Эмма изменила тактику.

— Тогда объясни, чем были вызваны мистические россказни Сильвии о привидениях?

— У Сильвии ветер гулял в голове. И она впервые в жизни приехала в деревню. Ее могло напугать блеяние овцы ночью, а если бы сова ухнула в печную трубу, она умерла бы от страха. Кроме того, — суровый взгляд Барнаби невольно смягчился, — она любила, когда ей оказывали внимание. Ей нравился свет рампы.

— Звучит не слишком убедительно, поскольку она сбежала от этого света, — съязвила Эмма и снова задумалась: о чем же хотела сообщить ей Сильвия в соборе. Или все это чья-то провокация?

— Может быть, она сбежала, потому что не добилась успеха? Эта мысль не посетила тебя? Послушай, дорогая, мы устроили много шума из-за сущей ерунды. Иди ко мне, и я тебя поцелую.

Эмма направилась к двери. Ей не хотелось покидать спальню. Ее ноги словно налились свинцом. Она вела себя глупо, противясь желанию проситься в объятия Барнаби и обрести покой.

Вместо этого она задала вопрос:

— Может быть, в этом доме слишком много целуются?

— Ты имеешь в виду поцелуй, которым я одарил мисс Пиннер? — Барнаби закатился смехом. — Но это было лекарственное средство, вроде валерьянки. После него Луиза опомнилась. Мои поцелуи производили такое же воздействие и на Сильвию. Девушки понимают, что психотерапевтические поцелуйчики ничего не значат. Они не вчера родились.

— Мисс Пиннер родилась вчера. По крайней мере, для неизвестного этому феномену проявления нежности.

— Эмма, любимая, неужели ты не доверяешь мне?

Эмма не отвела взгляда от его недоумевающих глаз.

— Сказать по правде, я не уверена, что доверяю тебе.

Это была их первая ссора… Невыносимо! Снизу раздался требовательный голос Мегги:

— Эмма, спускайся к нам. Дядя Дадли согласился поиграть на фисгармонии, и мы будем петь. Спускайся скорее.

Как же это чудесно, что девочки выглядят сегодня счастливыми; как хорошо, что Дадли вылез из своего психологического панциря, проявив чуткость к маленьким детям. Но самое прекрасное — Барнаби, кажется, не придал серьезного значения их ссоре, поскольку тоже спустился вниз и запел от всего сердца вместе со всеми домочадцами, собравшимися вокруг фисгармонии.

— Послушай, Дадли, сегодня не суббота. Никаких гимнов. Споем что-нибудь веселое. Как насчет «Фермера в долине»? В долине фермер задремал, хей-хо, хей-хо, хей-хо…

Они пели эту задорную песенку, когда Вилли яростно заколотил в дверь.

Его обычно румяное лицо поражало мертвенное бледностью, он почти лишился дара речи.

— Скелет, — шептал он заплетающимся языком. — На том поле, которое мы не перепахивали с войны. С вашего позволения, сэр, мой плуг вывернул из земли череп. На нижнем поле, возле рощицы; там не только череп, но и человеческие кости. О боже, сэр, это не к добру.

* * *

Пришлось вызвать полицию. Минула вечность, прежде чем прибыли стражи закона. Спустя еще одну вечность вернулись мужчины, ходившие на нижнее поле, чтобы взглянуть на чудовищный «клад» Вилли.

В столь тревожное время глупо таить обиду на кого бы то ни было, будь то Луиза или Барнаби. Эмма понимала, что среди обитателей Кортландса должен быть человек, сохранивший ясность мысли — это прежде всего она сама. Какую весомую помощь могли оказать трусливая Луиза, оглашенная Ангелина или полубезумная миссис Фейтфул?

Первая ее мысль была о детях. Когда Вилли, запинаясь и тяжело дыша, выложил свою зловещую новость, Эмма возмутилась: опять обсуждают страшные события в присутствии детей. Никто не подумал о том, чтобы уберечь девочек от потрясений.

Близнецы стали похожи на маленьких истуканов: белолицые и молчаливые. Эмма обняла Мэгги и Дину и прижала к груди. Они простояли обнявшись, пока в холле не появились Барнаби и Руперт. Мужчины надевали пальто, а Дадли в полном смятении увязался за братьями.

Когда они ушли, Мегги, запинаясь, прошептала:

— Я думаю, Дину тошнит.

Эмма взглянула на бескровное страдальческое личико Дины.

— Нам лучше подняться наверх.

— Но ее не вытошнит, — предрекла Мегги, еле передвигая ноги, словно последние силы покинули ее маленькое худенькое тельце.

Тем не менее, Дину вырвало, а на пороге ванной появилась фигура Луизы Пиннер.

— Я думаю, со мной случится то же самое, — сочла необходимым предупредить Эмму мнительная плакальщица.

— Ну что ж, валяйте. — Мегги испытывала отвращение к гувернантке и не скрывала этого.

Луизу пошатывало.

— Это так мучительно, — стонала она.

— Когда человека тошнит? — спросила безжалостная Мегги.

— Я имела в виду совсем другое: когда находят останки человека, кому бы они ни принадлежали.

В глазах Эммы зажегся зеленый огонек.

— Мисс Пиннер, пожалуйста, не будем говорить об этом… Я попрошу миссис Фейтфул, чтобы сегодня нам подали чай сюда, наверх. Дети попьют его в постели.

Озорница Мегги подскочила от радости.

Дина, придя в себя, прошептала:

— Я с удовольствием попью чай в постели.

Но проницательная Мегги разгадала маневр Эммы:

— Просто вы решили таким образом удалить нас с первого этажа, чтобы мы ничего не узнали о черепе и костях!

— Нам всем нечего там делать, — спокойно возразила Эмма. — Исполняйте, пожалуйста, свои обязанности, Луиза. Проследите, чтобы девочки переоделись в пижамы, а я тем временем разыщу миссис Фейтфул.

С кухни доносился громоподобный голос Ангелины, смолкший при приближении Эммы. На полу валялись осколки фарфоровой посуды: еще одной чашки и тарелки, выскользнувших из рук миссис Фейтфул. Осколки напоминали Эмме человеческие останки.

— Дети попьют чай в постели. Мы с мисс Пиннер тоже не будем спускаться к чаю. — Голос Эммы звучал по-хозяйски властно.

Ангелина спросила:

— Вы слышали, что нашел мой Вилли, миссис Корт?

— Да, слышала. Но нет смысла бесконечно мусолить это событие, не так ли? Пусть расследованием займется полиция.

Миссис Фейтфул, чья обезьянья мордочка еще более сморщилась, была настроена воинственно:

— А разве страшная находка имеет хоть какое-нибудь касательство к дому? Поле находится в полумиле отсюда, возле шоссе. Там бродят подозрительные люди. Кто мог додуматься — похоронить человека в таком сомнительном месте!

— А вам не кажется, что останки принадлежат молодой женщине, миссис Фейтфул? — спросила Ангелина, вытаращив глаза.

Экономка обернулась к служанке со всем высокомерием, какое только способна была выразить ее тщедушная фигура:

— Что вы хотите этим сказать, Ангелина?

— Я подумала… о той девушке, которая была с нами на Рождество… о той, которая исчезла…

— О Сильвии! — воскликнула Эмма.

Миссис Фейтфул отнюдь не была смущена нелепым предположением Ангелины; она рассмеялась своим каркающим смехом.

— Какие только глупости не приходят в твою пустую голову! Скажешь тоже, Сильвия… Не спорю, смазливая вертихвостка заслужила такой конец, но я не думаю, что это она. Ангелина, поставь чайник. Ты что, не слышала распоряжения миссис Корт?

Сама почтенная леди достала своими скрюченными лапками хлеб, масло и джем. Ничто не могло помешать ей выполнить свои обязанности экономки.

На полу лежали осколки фарфора, — немые свидетели небрежности — или внезапного потрясения миссис Фейтфул.

* * *

Девочки сидели каждая в своей постели, тщательно умытые, притихшие.

— Я читала им одну поучительную историю, доложила Луиза.

Книга дрожала в ее руках. Она страдальчески посмотрела на Эмму. Было ясно: любопытной особе требовались адские усилия, чтобы усидеть на месте; еще труднее было удержаться от дальнейших пересудов находки Вилли. Чьи это бренные останки? Кто был похоронен на пустыре? Связана ли смерть незнакомца или незнакомки с кем-либо из обитателей Кортландса? Эти захватывающие вопросы были словно начертаны в ее близоруких глазах.

Эмма принесла чайный поднос.

— Чай, горячее молоко, хлеб с джемом и немного аспирина, чтобы вы сразу уснули.

— Я не голодна, — отказалась Дина.

— А я проголодалась. Могу съесть тысячу кусков хлеба.

Бравада Мегги говорила о силе воли девочки, вызывающей у Эммы искреннее восхищение. Тем более что сегодняшнее поведение Мегги было чистой бравадой. Она поперхнулась первой же ложкой чая и вдруг жалобно запричитала:

— Это не мама, правда? Я знаю, что это не мама. Не может этого быть. Я говорила, что она умерла, но на самом деле никогда так не думала. Это не она! Правда, Эмма? Правда? Правда?

Луиза приложила пальцы к губам. Но не смогла все же удержаться от трусливого восклицания.

— Мегги! Какой ужас!

Эмма осторожно убрала поднос с постели Мегги, села рядом и бережно обняла худенькое, дрожащее тело девочки.

— Мегги, дорогая, успокойся, это не твоя мама. Папа только сегодня говорил с ее адвокатом, и тот пообещал срочно отправить письмо Жозефине. Через несколько дней она вернется.

Тонкая ручка Мегги обвила Эмму за талию.

— Вы убеждены? Это правда?

— Не сомневайся, правда, детка. (Прости мне Господь мою ложь. Но кто-то должен помочь девочкам перенести эту ночь.)

Дина вымученно заулыбалась:

— Может быть, мы все же поедем в Венецию?

— Надеюсь. — Эмма так хотела, чтобы мечты детей сбылись.

— Чур, я первая поеду в гондоле! — воскликнула Мегги.

— Нет, я! Я!

— Гондолы настолько просторны, что вы поплывете вместе. Лучше скажите, кто первым проглотит аспирин?

— Я! Я! — закричали разом обе девочки. — И без молока. Мы умеем глотать пилюли без молока.

Кажется, кризис миновал. Задернув занавески и уложив девочек, Эмма вышла из комнаты. Луиза ждала ее в коридоре.

— Должна сказать, что вы были неотразимы, миссис Корт, но что будет, если дети узнают, что вы лгали?

Эмма не удостоила обнаглевшую гувернантку ответом.

— Или вы говорили правду? — не могла успокоиться Луиза. — Я хочу сказать… вы думаете, что… что это останки Жо… я имею в виду первую жену мистера Корта.

Эмма побледнела.

— У вас нет сердца, Луиза, а еще — мозгов!

— Не сердитесь. Я подумала… — лицо гувернантки исказила уродливая гримаса. — Ведь, как ни крути, она давно не появлялась, не так ли?

Любящая мать не способна забыть о существовании своих детей.

— Неужели вы не понимаете, — еле сдерживая гнев, ответила Эмма, — что вас не касается личная жизнь семьи Кортов. Буду вам признательна, если в дальнейшем вы будете держать свое мнение при себе.

— Простите, миссис Корт. Я не имела в виду ничего… ничего похожего. — Луиза схватила ее за рукав. — Просто я потрясена.

Эмма усилием воли подавила острое желание вырвать руку и оттолкнуть от себя богом ушибленную гувернантку.

— Мы все потрясены. Я не должна была говорить с вами таким резким тоном. Думаю, нам лучше спуститься вниз и чего-нибудь выпить. Мужчины могут появиться в любую минуту.

Братья вернулись домой, когда было уже темно.

— Полиция еще здесь, — сообщил Барнаби. — Теперь все под наблюдением властей. Боже, как хочется выпить. А вам, девочки?

Барнаби казался бодрым, едва ли не веселым, выглядело странным. Словно он в чем-то твердо убедился. Руперт беззаботно насвистывал, Дадли, обретший вновь здоровый румянец, переминался с ноги на ногу, говоря, что сырой вечер — неподходящее время для раскопок; он был поражен, что опытный Вилли вздумал пахать в такую погоду.

— Вы имеете хоть отдаленное понятие о том, кто жертва? — спросила Эмма, пытаясь не выдать своего смятения.

— Ни малейшего. — Барнаби был краток: — Рост около пяти футов четырех дюймов и копна черных волос. Сержант сказал, что вряд ли удастся восстановить причину смерти: с момента захоронения прошло так много времени. — Барнаби Корт говорил о трагедии минувших лет без каких-либо эмоций. Казалось, автор детективов испытывает к случившемуся сугубо профессиональный интерес, словно в маленьком, возможно прелестном, теле никогда не теплилась жизнь. — Извините, что вдаюсь в эти патологоанатомические подробности, но они меня заинтересовали как писателя: в моем воображении уже зреет захватывающий сюжет. Жаль, что мы так и не узнаем истины. А вы что пригорюнились, красавицы? Нас этот криминальный кошмар не должен беспокоить.

Руперт рассмеялся, как всегда удивляя фальшивой интонацией сердечности.

— Боже милостивый, ведь не думают же власть предержащие, что это прискорбное событие как-то связано с Кортландсом? Среди нас нет Синей Бороды. По крайней мере, я уверен в этом. Полиция, разумеется, обязана «проиграть» и такую абсурдную версию, но через день-другой слуги закона поймут, какой это бред.

— Да, кстати, тебе пока разумнее никуда не отлучаться, Дадли, старина, — посоветовал отшельнику Барнаби. — Что ни говори, ты проводишь в поместье больше времени, чем мы с Рупертом.

— Если преступление свершилось примерно два года назад, любой из нас мог оказаться в Кортландсе, — возразил Дадли.

— Это случилось так давно? — у Эммы отлегло от сердца. (Значит, в могиле не останки Сильвии. Ангелина теперь может успокоиться.)

— Пока нет результатов медицинской экспертизы, время гибели несчастной всего лишь предположение. По правде говоря, я думаю, что сержант грамотно ведет следствие: он вспомнил о том, что в четырех милях отсюда располагался военный лагерь. Боюсь, что какой-то лихой солдат жестоко обошелся со своей подружкой, в один прекрасный день убив ее. Прискорбно, что злодей захоронил труп в наших владениях, и еще весьма сомнительно, удастся ли полиции установить личность погибшей.

Глава 13

Среди ночи Барнаби тихо спросил Эмму:

— Ты не спишь?

Его чувственный голос всегда завораживающе действовал на жену, но на сей раз этого не произошло.

— Нет, — более чем сухо ответила ему Эмма. Барнаби обнял жену:

— Может быть, принести тебе чашку чая или еще что-нибудь успокаивающее?

— Благодарю. Мне хорошо. — Разумеется, это было не так. По ее щекам текли слезы; слава богу, Барнаби не видел их в темноте. Эмму оскорбило, что, невзирая на печальное событие, муж хотел ее ласк.

— Дорогая, ты проявила сегодня завидную выдержку. Я горжусь тобой. Луиза рассказала мне, как ловко ты успокоила детей; ты была просто великолепна!

— Мне удалось вернуть детям покой, только солгав им, — покаялась Эмма. Подумав, она все же сказала: — Девочки решили, что найден прах их матери.

— Жозефины?! — голос изумленного Барнаби дрогнул. — Но конечно… о боже, конечно… — Он не сразу овладел собой. — Но я так и не понял, почему ты солгала детям?

— Мне пришлось сказать близнецам, что их отец связался с адвокатом Жозефины и надеется со дня на день получить от нее весточку. Но ведь ты этого не сделал?

— Нет, не сделал. Извини. Я подумал, что звонить старому мистеру Квантрилу — значит попусту тратить время. Он давно обещал тотчас известить меня, если что-нибудь узнает о Жозефине. — Барнаби бережно сжал ее тонкие запястья; она не в силах была противиться его трепетному прикосновению. — Но клянусь, завтра я свяжусь с ним.

— Не слишком ли поздно? — непроизвольно вырвалось у Эммы.

Она лежала, не шелохнувшись, ужасаясь тому, что столь кощунственная мысль могла возникнуть в ее сознании. В то же время она понимала, рано или поздно выскажет Барнаби свои подозрения. Этот жуткий истлевший скелет, выкопанный из промозглой, сырой земли… черные волосы — и больше ничего, что поддавалось бы исследованиям криминалистов.

Когда-то — теперь уже казалось, что в незапамятные времена — Барнаби подарил ей камею — любимое украшение своей матери — и сказал, что семейная реликвия по праву принадлежит его новой жене. Но у Барнаби имелась до этого другая, первая, жена, которая и должна была наследовать антикварную брошь.

Барнаби отодвинулся на край широкой постели. Эмма ощутила, что он по привычке приподнялся на локте. Она подумала, что его мужественное красивое лицо напоминает сейчас мраморный лик прадедушки Корта, высокомерный, чуждый сочувствию и состраданию.

— Сегодня вечером, — промолвил муж, — полиция допрашивала не только Дадли, Руперта и меня, но и миссис Фейтфул, Ангелину и Вилли. Их интересовало, жила ли в Кортландсе около двух лет назад девушка в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Мы единодушно ответили, что нет. Всю войну и вплоть до последнего времени вела дом миссис Фейтфул, и только год назад, когда ей трудно стало одной справиться с большим хозяйством, появились слуги: Ангелина и Вилли. Дадли, как тебе известно, ярый противник прекрасного пола, особенно молодых и привлекательных девушек. Женская красота приводит его в смятение. Возможно, поэтому он так расположен к мисс Пиннер: уж ее-то привлекательной при всем желании не назовешь.

— Следовательно, единственная женщина, которая обитала в Кортландсе, была твоя законная жена, — раздумчиво сказала Эмма, словно решала сложную логическую задачу. — Жозефина Корт…

— Полиция, — невозмутимо продолжал Барнаби, словно его не прерывали, — убеждена в реальности своей первоначальной версии. Девушка, скорее всего, была случайной знакомой одного из солдат, стоявших в расположенном неподалеку военном лагере; случайная связь привела легковерное юное создание к трагедии. Следствие зайдет в тупик, если специалистам не удастся установить личность погибшей, а это весьма сомнительно, так как улики ничтожные; думаю, наша Марлен или Ширли — вероятнее всего будет похоронена в безымянной могиле. На ней не было драгоценностей, даже грошового колечка, которые помогли бы криминалистам. Последняя надежда — зубы. Медэксперт уже занялся ими.

Барнаби встал с кровати.

— Куда ты собрался?

Он зажег свет на ночном столике:

— Я чувствую, что все равно не засну.

При тусклом свете его лицо показалось Эмме старым, мрачным, изборожденным тонкой сетью морщин. Должно быть, он выглядел именно так, когда Жозефина… — Эмма была не в силах завершить эту чудовищную мысль; ей хотелось распахнуть объятия и прижать мужа к себе.

Но теперь уже было слишком поздно. Между ними стояло — неужели навсегда? — невысказанное подозрение. Но в глубине души Эмма верила в доброту и порядочность Барнаби Корта. И ничто ее не переубедит, какими бы неопровержимыми вдруг ни оказались обстоятельства насильственной смерти молодой женщины.

— Ты зря умалчивал о важных событиях, — в сердцах упрекнула Эмма своего мужа. — О том, что Сильвия провела здесь Рождество, а тут еще это шутовское лицо, которое увидела в окне мисс Пиннер, и другие «чудеса» из области болезненной фантазии.

— Дорогая, писателем надо было стать тебе, а не мне. Только творческой личности дано объединять в одно целое грезы и реальность.

Но бренные останки незнакомки не были фантазией. Об этом не переставала думать Эмма, лежа одна в темной спальне. Бедное доверчивое существо, неоплаканное, не похороненное по обряду. Ей в голову пришли строчки из Катулла, давно умершего великого поэта из Вероны, обращенные к погибшей возлюбленной: «Сном одиноким ты спишь, нескончаемым и непробудным» и еще: «только бы вынести ночь…» Бедная жертва, оставшаяся безымянной в долгой, длиной в два года ночи…

* * *

Утром Луиза, убежденная во всеобщем интересе к своей персоне, объявила, что всю ночь не смыкала глаз; не потому, что в ее комнате, куда она храбро возвратилась, произошло опять нечто загадочное — сердобольная гувернантка была потрясена и опечалена драматической судьбой несчастной девушки, ставшей жертвой неизвестного убийцы. Она едва дотронулась до завтрака. Мегги и Дина, как назло, вовсю разошлись, изощряясь в дерзких шалостях; это была обычная реакция детей на пережитую ими депрессию. Но Луиза, как всегда, не смогла скрыть своего бессилия и отчаяния. Ее глаза наполнились слезами; она скулила, как побитый щенок:

— Я не могу с ними справиться. Правда, не могу.

Барнаби презрительно взглянул на нее, но взял себя в руки, решив вселить хоть толику уверенности в эту размазню.

— Успокойтесь, Луиза, моя дорогая, вы прекрасно поладите с детьми, если постараетесь. Вы могли бы, например, провести с девочками одну из ваших увлекательных экскурсий.

Луиза сразу же растаяла, польщенная неожиданной похвалой Барнаби; слабо улыбнувшись, она пообещала:

— Надеюсь, на свежем воздухе я обрету надлежащую форму.

Дадли вмешался в разговор, укорив в жестокости брата:

— Пойми, Барнаби, женщины испытали вчера тяжелый стресс. Им нужно время, чтобы прийти в себя. Я готов сегодня полностью посвятить себя девочкам. Они могут пойти со мной в деревню. — Он невольно встретился взглядом с Луизой. — При условии, если вы к нам присоединитесь. Ваше присутствие доставит мне истинную радость.

Луиза просияла. Обласканная великодушием братьев Корт, она почувствовала себя героиней; по-видимому, гувернантке казалось, что растерянность и робость говорят о тонкости ее натуры.

— Вы так добры и внимательны, — пролепетала она, глядя на Дадли преданными глазами терьера, которого хозяин пообещал взять на прогулку. — Я с удовольствием пойду с вами.

— Мы даже можем пообедать в трактире, — расщедрился Дадли.

— Прекрасная идея, — одобрил брата Руперт. — Там совсем неплохо готовят. Я бы составил вам компанию, если бы не срочные дела. К тому же необходимо сообщить о «раскопках» Вилли в полицию. Надеюсь, они не думают, что я Синяя Борода. А вы, Луиза, проследите, чтобы Дадли не слишком увлекался ирландским портером. Вашего рыцаря нужно держать в руках.

Луиза жеманно улыбнулась:

— Ах, мистер Корт, вы и скажете!

— Не паясничай, старина, — смутился Дадли. — Я просто хочу помочь Луизе — и только.

Когда они ушли, Барнаби развеселился:

— На моей памяти Дадли впервые приглашает девушку на прогулку. Видимо, в сентиментальной плаксе что-то есть.

— По-моему, Дадли очень добрый и милый человек, — заметила Эмма. — А Луиза не настолько красива, чтобы он ее боялся.

— Ты хочешь сказать, что Дадли боялся Сильвию?

— И Жозефину.

Барнаби окинул жену пристальным взглядом, вскользь обмолвившись:

— Я вспомнил, что должен кое-кому позвонить.

Эмма приблизилась к мужу:

— Барнаби, сегодня ночью… я не имела в виду… то, о чем ты подумал.

— Надеюсь. Но, как бы то ни было, мы должны сделать все возможное, чтобы установить личность погибшей. — Голос мужа был ледяным.

Барнаби ушел, оставив Эмму одну. А ей до боли в сердце хотелось сказать мужу, что она его любит и доверяет ему.

В то утро Вилли начал рубить старый плющ, вьющийся по стене мимо окна Луизы. Выглянув на улицу, Эмма наблюдала, как он подрубает толстые корни плюща, лишая его опоры.

— Вилли, зачем ты это делаешь? — спросила она.

Слуга поднял голову. Остриженный «под горшок», краснолицый и голубоглазый, он напоминал древнего саксонца. Его туповатое лицо отличалось своего рода выразительностью — Вилли был по-детски застенчив. Казалось непостижимым, что, женившись на воинственной и разбитной Ангелине, Вилли так и остался застенчивым и робким.

— Приказ хозяина, мэм, — проворчал Вилли.

Эмма спустилась вниз:

— Барнаби, это ты велел Вилли срубить разросшийся старый вьюн?

— Даже и не думал.

— Но Вилли его уничтожает.

— Не сомневаюсь, он выполняет распоряжение Дадли. Вероятно…

Эмма уловила мелькнувшую тень в светлых глазах Барнаби. Она продолжила мысль, которую не отважился высказать ее муж:

— Дадли уверен, что кто-то мог взобраться по этому живому канату ночью, разыгрывая из себя Тома-соглядатая.

— Возможно, Дадли у нас великий прозорливец.

Эмма резонно возразила:

— Дадли не срубил бы так украшавший дом зеленый плющ ради безопасности Сильвии. Судьба белокурой кокетки его совсем не волновала. Но за покой Луизы он просто трепещет. Не удивлюсь, если новоявленный рыцарь поцелует гувернантку в ее впалые пергаментные щеки!

Барнаби оставался невозмутимым.

— Могу только радоваться, что Дадли под влиянием чар Луизы становится мужчиной.

— А мое терпение иссякло! — вспылила Эмма. — Никто не говорит мне правду. Все уклоняется от честных ответов. Даже ты. Приходится довольствоваться скупыми намеками детей: Сильвия была чем-то напугана, Сильвия плакала, Сильвия внезапно исчезла. Но что произошло? Ты, Дадли, Руперт или даже молчун Вилли должны знать истину. Почему вы делаете из побега тайну? Неужели вас мучают угрызения совести?

— Моя дорогая Эмма, ты становишься мелодраматичной.

— Может быть, склонность к мелодраматизму заставила Сильвию позвонить сюда и попросить меня встретиться с ней — тайно и срочно?

Барнаби насторожился.

— Когда это было? — голос мужа прозвучал взволнованно.

— А ты не знаешь? — Эмма имела в виду его неожиданную поездку в Чатхем.

— Откуда мне знать? — разозлился Барнаби. — Так когда же произошла эта интригующая встреча?

— В тот самый день, когда мы были в Лондоне, Сильвия говорила с Луизой и велела ей сохранить беседу в тайне. Она назначила мне свидание в Кентерберийском соборе на три часа и пообещала сказать нечто важное.

— Я хочу знать все в подробностях! — Теперь его голос звучал настойчиво и властно.

— Она так и не появилась. Ты скажешь, что это еще один миф. Или глупый розыгрыш, наподобие мерзкой дохлятины в постели Луизы. А я думаю, что обо всех этих загадках следует немедленно сообщить в полицию.

— Ты полагаешь, что они как-то связаны с жуткой находкой Вилли? Но это неверно. Тело девушки пролежало в земле два года.

— Так ли? — В тоне Эммы был оттенок угрозы

— Признайся, тебя совсем не беспокоит то, что произошло с Луизой и Сильвией. Ты просто вбила себе в голову, что Вилли откопал останки Жозефины. Разве я не прав?

Откровенная враждебность Барнаби ужаснула Эмму. Она почувствовала дурнотную слабость. Собрав последние силы, Эмма тихо промолвила:

— Ты должен доказать мне, что я ошибаюсь.

Казалось, Дадли, Луиза и девочки никогда не объявятся. Измученная последними событиями, Эмма ждала с нетерпением их возвращения.

Барнаби, сухо сообщив жене, что его попытки установить, в какой точке земного шара находится Жозефина, не увенчались успехом — если верить ее адвокату, она еще не вернулась из экспедиции по Южной Америке и давно не подавала о себе никаких вестей, — уединился в своем кабинете; Эмма осталась совсем одна. Экскурсанты вернулись, когда уже темнело.

Первыми в дом ворвались дети, размахивая леденцами на палочках.

— Мы съели их целую тонну, — похвасталась Мегги. — Дину опять будет тошнить.

— Все обойдется, — успокоила девочку Эмма. — Надеюсь, вы получили удовольствие?

— Нам было не слишком весело. Дядя Дадли обращал внимание только на мисс Пиннер. А мы с Диной путались у них под ногами. — Мегги казалась взрослее, чем когда бы то ни было. — Боже мой, как будет ужасно, если дядя Дадли женится на этой слезливой уродине!

— Ты имеешь в виду фату и белое платье? — уже представила себе Дина гувернантку.

Мегги влетела в столовую, схватила со стола скатерть, завернулась в нее и торжественно прошлась по холлу, напевая:

Мисс Пиннер, источник несчастий и бед,

Для бедного Дадли готовит обед.

Дина залилась громким ребяческим смехом; Эмма пыталась сохранить строгий вид, в душе восхищаясь одаренной Мегги и ее врожденным чувством юмора. Вслух же она пожурила озорницу:

— Мегги, ты ведешь себя неприлично. Сейчас же расстели скатерть! Разве миссис Фейтфул подаст нам чай на оголенный стол?

— А может, мы и не собираемся пить чай. — Оживление Мегги сменилось унынием. — Нам дали конфеты и всякие сладости и велели поиграть в фойе, а дядя Дадли и мисс Пиннер пошли в бар. Они сказали, что им надо поговорить. Не знаю, о чем уж они там беседовали. Но мисс Пиннер опять плакала. Она всегда плачет. И мы слышали, как люди вокруг толковали о скелете, найденном Вилли в поле.

— Что же они говорили? — Эмма, проклиная себя, предвзято относилась ко всему, связанному с останками молодой женщины.

— Ах, только то, что, по мнению полиции, это прах девушки из Лондона. Мы бы хотели, чтобы это была она.

— Ты говоришь обо мне, Мегги, дорогая? — донесся игривый голос мисс Пиннер, появившейся в дверях.

— Ничего подобного, — возразила Мегги. — Я только рассказала Эмме, что вы с дядей Дадли крепко подружились.

Краска смущения залила серое лицо Луизы. Ее губы дрожали, обнажая выступающие вперед резцы. Прядь жидких слипшихся волос упала ей на глаза. Эмма вновь удивилась извращенному вкусу Дадли, подумав, что придется выслушать восторженные признания. Так оно и случилось.

— Ах, миссис Корт, мы чудесно провели время. Дадли был… я даже не могу выразить, каким он был милым. Дети, знаете ли, любят подслушивать, но даже я не могу рассказать вам в подробностях, как он был добр ко мне.

В этот момент появился Дадли и жестом собственника опустил руку на плечо Луизы.

— Как и обещал, я присмотрел за девочками. — Дадли сиял от сознания исполненного долга.

— Кажется, вы оба немного выпили, — вежливо заметила Эмма, хотя ей стоило больших усилий сохранять сдержанность, глядя на их самодовольные ухмылки. Если они влюблены друг в друга, сейчас не время столь откровенно проявлять свои чувства. Но как мог возникнуть этот противоестественный роман? Викторианский трепет худосочной ханжи едва скрывал корыстолюбивую суп, ее натуры, быстро усвоившей несомненные выгоды будущей хозяйки Кортландса, а Дадли, который всю жизнь патологически сторонился женщин, не мог сделать более анекдотического выбора.

— Не скрою, мы пропустили по паре рюмок, — признался Дадли. — Но это было необходимо, чтобы взбодрить Луизу. Зато теперь она молодчина. Не так ли, моя дорогая?

Луиза захлопала белесыми ресницами и кокетливо улыбнулась.

— Есть какие-нибудь новости, миссис Корт?

— Новости?!

— Ну да — об останках заблудшей девушки?

Эмма возмутилась бестактностью гувернантки:

— Луиза, как вы неосмотрительны! Ведь дети могут услышать…

— Ах, извините. Я не думала…

— Разумеется, никаких новостей и не может быть, — ответствовал Дадли. — Расследование займет недели, может быть, даже месяцы. Мне кажется, Скотленд-ярд никогда не раскусит этот твердый орешек. Если юная незнакомка жила в Лондоне, понадобятся годы, чтобы отыскать ее зубного врача. А где Барнаби?

— Работает.

— А как же иначе? Автора детективных бестселлеров вдохновляет эта история. Еще бы, нераскрытое… Ах, извините, Эмма. Девочкам давно пора спать. Сегодня они всласть порезвились и полакомились.

— Да, дети, отправляйтесь спать! — крикнула Луиза.

Девочки вели себя на редкость послушно. Эмма была приятно удивлена: они даже не спросили, удалось ли что-нибудь узнать об их матери. Но вскоре она услышала плач Дины; однако Луиза, обретавшая уверенность в себе, сумела успокоить ребенка. Спустившись в гостиную, она заверила, что близнецы вот-вот заснут.

— Бедняжки очень устали, — простонала лицемерка. — Боюсь, я тоже утомилась. Лягу сегодня пораньше.

Но гувернантка отнюдь не выглядела усталой, ее глаза блудливо перебегали с Дадли на Барнаби, потом на респектабельного Руперта; она постоянно облизывала свои тонкие губы, Эмма не удивилась, если бы Дадли вдруг объявил, что они с Луизой обручены. Но влюбленный затворник молчал, и Луиза встала, собираясь, как и обещала, рано лечь спать.

— Это был божественный день, — ворковала «сердцеедка». — Каюсь, эгоистично наслаждаться жизнью, когда… ах, вы понимаете, что я имею в виду. Но не можем же мы вечно страдать из-за рискованных поступков, которые совершают другие. Не сомневаюсь, ветреная девушка получила по заслугам.

— Наша добродетельная Луиза, ваш вердикт звучит крайне жестоко в устах женщины с таким ранимым сердцем. — Даже хладнокровного политикана Руперта покоробил приговор гувернантки.

— Но это разумный взгляд на жизнь, не так ли? — Дадли самоотверженно бросился защищать Луизу.

— Не кажется ли вам, что эта криминальная тема становится утомительной? — не выдержал Барнаби. Когда Луиза ушла, он заметил: — Кстати, Дадли, не ты ли распорядился, чтобы Вилли срубил великолепный зеленый плющ?

— Да, я. — Добродушное лицо Дадли в одно мгновение стало непроницаемо. — Я не решился тревожить Луизу, боясь, как бы она не подумала, что мы придаем пустяковому событию глубокий смысл.

— Так ты уверен, что там за окном кто-то был? — без околичностей спросил Руперт. — Знаешь, старина, вся эта история выглядит весьма интригующе. Кто же из нас участвует в маскараде и скрывает под личиной невинности свою злодейскую шутку? — В шутливой тираде Руперта Корта сквозил серьезный подтекст.

— Просто я хочу избежать повторения случившегося. Оно явилось нелегким испытанием для чувствительной девушки. — Дадли отвел взгляд от испытующих глаз Барнаби. — По правде говоря, я никогда особенно не доверял Вилли. Его громогласная вездесущая Ангелина… дохлые мыши и прочая мерзость… да и сам Вилли… — Он городил нечто бессвязное, пытаясь очернить слуг; по его словам, Вилли и Ангелина не выносили любого, кто появлялся в Кортландсе впервые. Дадли не сомневался, что супруги и есть главные злоумышленники.

Когда Эмма вошла в спальню, ее так и подмывало сказать Барнаби, что у него вскоре появится невестка. Но ее муж явился только к полуночи, когда желание Эммы поделиться с ним своими наблюдениями исчезло. Она притворилась спящей. Пламя камина ярко мерцало, проникая сквозь полуприкрытые веки Эммы. Боясь разбудить жену, Барнаби бесшумно двигался по комнате. Теперь она хорошо знала его привычки. Он небрежно обращался с одеждой, бросая ее на стулья или даже на пол. Зато по-военному мог одеться и раздеться в считанные секунды. Когда он ложился в постель, Эмме казалось, что порыв ветра приподнимает одеяло, но только на миг, чтобы затем ей стало еще теплее.

Но на этот раз не было ни волшебного ощущения бриза, ни желанного тепла. Барнаби тихо лег на свою сторону кровати. Эмме показалось, что муж так и остался внизу в своем кабинете.

Рядом с ней возлежал мраморный прадедушка Корт, холодный, молчаливый, высокомерный, владеющий тайнами, которые так и останутся за семью печатями.

Дождь глухо стучал по длинным оконным стеклам, да в камине потрескивали догорающие поленья. Дважды прокричала сова — наверное, та самая редкая белая птица, о которой говорила миссис Фейтфул. Вскоре наступила мертвая тишина. Рассветет только к семи часам. Эмма опять вспомнила зловещий девиз, вышитый прабабушкой Корт: «Считай часы». Возможно, она имела в виду томительно длящееся время, которое прочла, лежа без сна рядом со своим холодным твердокаменным супругом.

Эмма чуть пошевелилась и по учащенному дыханию Барнаби поняла: он тоже не спит. Все существо ее заполонило страстное желание прижаться мужу: «Дорогой, я верю, что ты не убивал Жозефину. Но ты знаешь, как ее тело оказать в яме на пустыре?»

Однако эти слова так и не были произнесены. Молчание, воцарившееся между ними, казалось вечным…

Глава 14

Среди ночи Эмма приняла важное решение, начать собственное расследование, как бы ей это ни претило. Она не в силах жить, пряча, словно страус, голову в песок, убеждая себя, что ничего особенного не происходит, что «чудеса» в спальне кликуши гувернантки, несостоявшееся свидание со скрывающейся Сильвией, останки молодой женщины, найденные в поле, — не более чем миражи путника в пустыне. Завтра она поедет в Лондон и повидается с адвокатом Жозефины. Эмма знала его необычное имя — мистер Кантрил. Так назвал Барнаби адвоката вчера по телефону. Она просмотрела справочник и нашла адрес: А. М. Кантрил, Бедфорд-сквер.

Если мистер Кантрил не расскажет ей ничего, кроме истории об экспедиции в Южную Америку — столь невероятной для женщины, подобной Жозефине: изнеженной, привыкшей к роскоши и комфорту, — тогда она окажется бессильной. Но, по крайней мере, узнает, не скрывает ли от нее чего-либо существенного Барнаби, хотя — видит бог — ей противна роль Шерлока Холмса в юбке.

День начался скверно: Эмма проснулась головной болью и смутным ощущением, что ночью где-то жалобно скулил щенок. Барнаби давно куда-то ушел, а в дверь нетерпеливо стучали дети — ранние пташки.

От огня в камине осталась только горстка золы, в комнате было темно и по-зимнему холодно; дождевые капли, похожие на крупные жемчужины, скатывались по оконным стеклам.

— Эмма! Эмма, нам можно войти?

Она с грустью подумала, что дети, хотя и преодолели откровенную враждебность к мачехе, но только лишь потому, что из двух зол выбрали меньшее. Прежде чем она успела ответить, близнецы ворвались в спальню. Они еще были в пижамах. Взъерошенные волосы падали на лицо Мегги тонкими прядками, напоминая мышиные хвостики. Дина тоже была растрепана.

— Почему вы не одеты? — строго спросила Эмма.

— Потому что мы не можем найти мисс Пиннер, и не знаем, что нам одевать. — Отвечала, как обычно, Мегги. Ее черные глаза блестели от возбуждения. — Мы хотели сказать тебе об этом сто лет назад, но папа велел, чтобы мы тебя не будили.

Эмма была тронута заботливостью мужа: она любила Барнаби, и это сильное чувство делало ее беззащитной перед ним. Любящая жена особенно уязвима.

— Мисс Пиннер исчезла! — ликовала Дина.

— Не говори глупостей! — оборвала девочку Эмма. — Как могла она исчезнуть?

— Но это правда! И ее сумка тоже исчезла. Папа говорит, что она, должно быть, собрала вещи и уехала на раннем поезде. Он в ярости.

Эмма молниеносно вскочила с кровати, накинула пеньюар.

— Я не верю ни одному вашему слову, — заявила она.

— Но это правда, правда! — завопили девчонки. — Она оставила записку.

Эмма устремилась в комнату Луизы. Ее поразило, что там все было в полном порядке: кровать тщательно убрана, накрыта покрывалом с бахромой, столик опрятен и чист. Одним словом, она не обнаружила каких-либо следов спешки.

И все же в этом не было ничего экстраординарного. Луиза — скрупулезно-аккуратная, на немецкий манер, женщина. Выходя из любой комнаты, она всегда проверяла, все ли на своих местах. «Сделай так, чтобы каждому человеку было приятно сюда войти», — таков был ее девиз.

Ее комната выглядела именно так, как если бы отъезд Луизы не был столь неожиданным. Но ведь она не уехала средь бела дня, а сбежала тайком. По-видимому, ей пришлось красться по дому в темноте, чтобы не разбудить его обитателей. Наверное, в целях конспирации она шла до станции пешком. Трудно было поверить, что, затеяв побег, она не поленилась навести безукоризненный порядок в своей спальне.

Если Луиза вообще ложилась спать в эту ночь…

Эмма распахнула дверцу гардероба и увидела, что он пуст: находившаяся в нем немногочисленная безвкусная одежда Луизы исчезли. Эмма подошла к туалетному столику и выдвинула ящики. Они были тоже пусты. Сомнений оставалось — Луиза до мелочей продумала свой побег из Кортландса.

Но почему она так поступила? Почему? Вчера она находилась почти в состоянии эйфории, казалась на удивление счастливой; она преодолела тщеславное желание поделиться с семейством Кортов потрясающей новостью: несокрушимый Дадли попросил ее выйти за него замуж. Она просто не могла сбежать в преддверии такого и не снившегося ей чуда.

— Где мужчины? — спросила Эмма у радостных девочек.

— Внизу. Они просили тебя не беспокоить. Папа сказал, что не верит записке.

— Какой записке? — недоумевала Эмма.

— Той самой, которую оставила мисс Пиннер. Она адресована папе, но он ее нам не показал. Я думаю, там говорится о любви, поцелуях и прочих взрослых штучках.

— Мегги!

Нимало не смутившись, Мегги кружилась по комнате, пританцовывая и напевая:

Мисс Пиннер, худая и так, как скелет.

Опять опоздала на званый обед.

И обе девочки зашлись веселым хохотом. Эмма пыталась урезонить детей:

— Я думаю, что мисс Пиннер не убежала, а поехала в Лондон за своей собачкой. Возможно, дядя Дадли разрешил ей привезти Скромницу к Нам. Сейчас же одевайтесь, а я тем временем спущусь вниз и…

— Вы ошибаетесь, мадам, — донеслось до нее фырканье миссис Фейтфул, стоявшей в дверях. — Она сбежала. Как и другие ее предшественницы.

Старуха произнесла эти слова с особенным злорадством. В ее подслеповатых глазах светилась ненависть:

— Луиза еще легко отделалась! Эта тихоня замышляла недоброе. В чем вы, смею заметить, очень скоро убедитесь. Она была прирожденной интриганкой. Как и другая беглянка, белокурая кривляка. Я бы не стала беспокоиться за судьбу Луизы. Сбежала, и слава богу.

Миссис Фейтфул, заполнившая дом своим громким скрипучим голосом, не скрывала радости. Никто бы не удивился, если бы вдруг обнаружилось, что эта кортландская «ведьма» виновна в исчезновении Луизы, действуя на ее психику своими заклинаниями и ворожбой.

Но Эмме было не до миссис Фейтфул и ее предсказаний. Она поспешила вниз, чтобы увидеться с Барнаби.

Она нашла мужа в столовой. Стол был накрыт для завтрака. Эмма, остановившись в дверях, заметила, что Барнаби с аппетитом поглощает овсянку, но Дадли, по-видимому, не только не завтракал, но даже не садился за стол. Он мерил аршинными шагами комнату, его одутловатое лицо пылало, толстые пальцы судорожно сжимались. Дадли не причесался и не побрился. Эмме показалось, что он плакал.

Барнаби был сдержан. Эмма поняла, что муж старается сохранять спокойствие, чтобы смягчить страдания брата. Он сочувствовал Дадли.

— Но я повторяю, брат, что ни разу даже не взглянул на нее, тем более не давал Луизе ни малейшего повода думать, что увлечен ею. Я просто не понимаю этой записки и могу сказать только одно: она составлена истеричной и глупой деревенщиной, — заключил Барнаби.

— Сказано убедительно, — бесстрастно обронил Руперт, оторвав глаза от газеты. — Далее можете выяснять отношения наедине. Луиза не в моем вкусе. — И он вышел из комнаты, проплыв мимо Эммы с отталкивающе-самодовольным видом, хотя ей показалось, что «политик» ретировался сознательно, возможно испытывая чувство невольной вины.

Дадли не обратил внимания ни на демонстративный уход Руперта, ни на Эмму, безмолвно стоявшую в дверях.

— А как же объяснить исчезновение Сильвии? — Дадли ухватился за козырную карту в своем поединке с Барнаби.

— Сильвия была очаровательной кокеткой и прекрасно знала все правила игры. Я до сих пор не понимаю, почему она внезапно покинула нас, но предполагаю, что ее прелестный носик учуял более привлекательную добычу на стороне. Как бы то ни было, исчезновение Сильвии отличается от панического бегства мисс Пиннер.

Эмма решила, что пора напомнить братьям о своем существовании, и тихо вошла в комнату.

— На мой взгляд, — заметила она, словно уже давно участвует в разговоре, — сам кортландский дом исполнен враждебности к женщинам. Мы все в той или иной степени ощущаем это и одна за другой оказываемся на грани нервного срыва. Жозефина, Луиза, кто следующий? Наверное, я. — Эмма добродушно рассмеялась. Пусть мужчины думают, что она не принимает всерьез только что сказанного, хотя в душе Эмма не сомневалась: у нее были веские основания для мрачных выводов. — Так с какой стати Луизе вздумалось сбежать от нас? Кажется, если не принимать во внимание нескольких событий, похожих на галлюцинации экзальтированной гувернантки, она была счастлива здесь?

— Так же, как и я, — соткровенничал Дадли. — Знаете, вчера… — Он с трудом перевел дух и укоризненно посмотрел на Барнаби.

— Дети сказали мне, что Луиза оставила записку, это не выдумка? — спросила Эмма.

— Девочки сказали правду, — подтвердил Барнаби.

— Могу я взглянуть на нее?

— Если бы она не была написана почерком мисс Пиннер, я решил бы, что это фальсификация. Судя по всему, она взяла за образец стряпню Элинор Глин или какой-нибудь другой сочинительницы, склонной к мелодраматическим эффектам. — Он протянул Эмме вырванный из блокнота листок бумаги и с иронией посмотрел на жену.

Эмма прочла несколько строк, написанных четким разборчивым почерком.

Дорогой Барнаби!

Я так сильно люблю тебя, что мне остается только одно — уйти с твоей дороги. Не могу передать, как тяжело мне расставаться с детьми и с работы, которая пошла на лад, но из двух зол приходится выбирать меньшее.

Я уезжаю сегодня утром самым ранним поездом. Я слишком несчастна, чтобы писать длинные письма.

Твоя Луиза.

— Эти слова переписаны из какого-то дешевого романа, — заметила Эмма.

— Согласен с тобой. С другой стороны, в этой записке — вся наша «бесценная» Луиза.

Насмешливый тон Барнаби возмутил Дадли:

— Какое ты имеешь право так говорить? «Наша Луиза»! Тебе она не принадлежала. Она была моей.

— Я разделяю твою точку зрения, — скромно промолвил Барнаби. — Но леди, очевидно, думает иначе.

— Как это понять? — Эмма растерялась. — Луиза провела с Дадли весь вчерашний день. Она казалась такой счастливой, когда вернулась домой. Дадли, — продолжала она, — ты предлагал Луизе выйти за тебя замуж?

Дадли опустил голову. Его мощные плечи дрожали.

— Более или менее. — Голос несчастного жениха был еле слышен.

Эмма представила себе, чего стоило женофобу предложить невзрачной девушке руку и сердце, и она прониклась симпатией к бедняге Дадли.

— Луиза поняла, что у тебя серьезные намерения?

— О да! Она только заметила, что не следует торопиться, ведь мы знакомы только неделю. Но я воспринял ее ответ как благосклонный: Луиза оставляла мне надежду. Поэтому ее убийственная записка и внезапный отъезд…

— Выпей-ка глоток бренди, старина, — приободрил брата Барнаби. — Лучше иметь дело с дьяволом, чем с женщинами. Мне казалось, ты всегда это понимал.

Дадли взглянул на него с нескрываемой ненавистью и выбежал из комнаты. Его тяжелые шаги гулким эхом отзывались в холле. Потом за ним захлопнулась входная дверь. Он бросился в дождь без шляпы и без пальто. Дадли покинул дом так же мелодраматично, как и его пассия Луиза, и так же нелепо. Он умчался, чтобы скрыть свое горе и годами копившуюся зависть к одаренному Барнаби Корту — баловню судьбы.

Невезучий Дадли. Но он знал своего врага и соперника. А недоброжелатели Эммы ускользали от нее: загадочная темноволосая красавица Жозефина и не менее таинственная блондинка Сильвия; Луиза с кроличьими зубами… ах нет, Луиза — это недоразумение. Ее мифическая влюбленность в Барнаби граничила с абсурдом, паранойей. Тем более что увлечение гувернантки Дадли всем бросалось в глаза.

Эмма, не случайно ценившая чувство юмора Мегги, едва не рассмеялась.

— Что тебя так позабавило? — Самому Барнаби было не до смеха.

— Я представила себе, как ты обольщаешь Луизу. Такой пассаж вряд ли можно назвать сокрушительной победой. Легкая добыча не делает чести охотнику. Уверена: мистер Корт пребывал под сильным гипнозом.

— Что за чушь ты городишь! Тебе прекрасно известно, что я почти не замечал мисс Пиннер. У меня хороший вкус и прелестная жена! Боже упаси! — Барнаби содрогнулся, представив мощи Луизы, покоящиеся в его объятиях.

— Но от правды не скрыться: ты обольстил восторженную девицу. — Эмма была безжалостна. — Мой дорогой, ты недооцениваешь своей фатальной власти над женщинами. Коварная Луиза сыграла злую шутку с простодушным Дадли. Мы обязаны поддержать его в горе.

— Я не отвечаю за болезненные фантазии перезрелых девиц, — защищался Барнаби. — Вознесем хвалу Всевышнему за то, что у Луизы хватило здравого смысла уехать. А в драме, разыгравшейся с Дадли, есть доля и твоей вины. Ты поощряла брата к светскому образу жизни — и вот плачевный финал!

Эмма представила себе мягкотелое, трогательное черепахообразное существо, вылезающее из-под защитного панциря, чтобы отправиться за синей птицей…

— А завтракать ты сегодня собираешься? — Донесся глубокий баритон Барнаби. — Я распорядился, чтобы тебя не беспокоили.

Сердце Эммы исполнилось благодарности. Барнаби заботился о ней, презрев, что она позволила себе несправедливо оскорбить мужа.

— Надеюсь, мы больше не играем в молчанку, — игриво бросила Эмма, наливая кофе.

— Мы и не переставали разговаривать, — возразил Барнаби. — Хотя наши словесные дуэли иногда казались, мягко говоря, бестактными. — Он пристально смотрел на жену, но его обычно веселые, ясные глаза были печальны…

— Ты прав, дорогой, — призналась Эмма. — Бестактными и глупыми. Я всегда это понимала. И хотела сказать тебе, что погорячилась, я вовсе не имела в виду…

Его руки обвились вокруг ее талии — и весь подлунный мир замер…

— Тебе не кажется, что теперь все покаянные слова излишни? — нетерпеливо спросил он…

Увы! Даже ощущение беспредельного счастья, подаренного благоговейной нежностью любимого человека, не устранило сомнений Эммы. И у нее были связаны руки: она не могла, как предполагала раньше, съездить в Лондон и встретиться с адвокатом Жозефины, ибо теперь некому было присмотреть за детьми. Да и загадка исчезновения взбалмошной мадам потеряла вдруг свою остроту. Гораздо важнее было оставаться в Кортландсе и заняться детьми; утешить растерявшегося Дадли, который выбрал самую одиозную личность, надеясь с ее помощью изменить свой устоявшийся образ мыслей.

Сама Природа улыбнулась Эмме: небо прояснилось и сквозь облака чуть-чуть проглянуло солнце. Скорей бы дети забыли мисс Пиннер, как страшный сон, — вероломная особа сама накликала на себя беду (какой же наглостью надо обладать, чтобы влюбиться в Барнаби!). Ее побег всем пойдет на пользу. Близнецы, радовалась Эмма, тоже не сомневались в этом. В общем, Эмма немного успокоилась, пока не обнаружила свечу…

Свеча стояла в комнате Луизы, на гардеробе, так высоко, что ее трудно было сразу заметить. Ее вставили в фарфоровый подсвечник, искусно украшенный лепниной из фарфоровых же роз, — тот самый, который еще вчера был в детской. Свеча прогорела ниже того места, куда была воткнута булавка: игла упала в бороздку с застывшим воском; кто-то предусмотрительно задул опрокинувшуюся свечу.

Эмма поднялась в детскую, крикнув девочкам:

— Мегги! Дина! Идите сюда, сейчас же!

Дети, насупившись, вышли: строгий голос Эммы не сулил ничего хорошего. Насторожившиеся шалуньи молча стояли, глядя на мачеху исподлобья, смирившись, видимо, с неотвратимым: их ждет наказание.

— Что толкнуло вас на столь безобразный поступок? Вы зажгли эту чертову свечу и до смерти напугали бедную мисс Пиннер. Ведь вы специально объяснили мнительной и трусливой девушке, что означает дьявольский трюк, не так ли? Всю эту ахинею, что она непременно умрет, когда из свечи выпадет булавка. Луиза поверила в чей-то темный бред, и неудивительно, ведь она была таким недалеким, запутанным существом…

— Кто-то зажег свечу! — ужаснулась Мегги.

Дина прильнула к Эмме, судорожно вцепившись в ее юбку.

— Это означает, что мисс Пиннер вправду умерла? — прошептала добросердечная девчушка.

— Господи, ну конечно, нет. Жалкая мистика каких-то дремучих людей не должна вас пугать. Мисс Пиннер жива-здорова. — Но так ли это на самом деле? Кто знает? Сомнение закралось в душу Эммы. — Как вы могли сыграть с мисс Пиннер эту бесчеловечную шутку со свечой? Когда вы ее зажгли? И кто поставил уже погашенную свечу на гардероб?

Мегги, казалось, впервые утратила свою дерзкую самоуверенность. Она выглядела просто маленькой напуганной девочкой, негодующей, плачущей от несправедливого обвинения.

— Мы этого не делали! Честно, не делали!

— Мы бы не решились, — поддержала сестру Дина. — Хотя в эту ночь… — Она нервно осеклась и вопросительно посмотрела на Мегги.

— Что произошло в эту ночь? — настаивала Эмма.

— Ах, просто Дина вспомнила, как мисс Пиннер пригрозила нам, что, если мы не будем себя хорошо вести, она пойдет в полицию и сообщит, сколько времени прошло с тех пор… с тех пор… — Голос Мегги по-детски задрожал, личико сморщилось, к глазам подступили слезы, — …с тех пор, как мы в последний раз слышали что-нибудь… о маме, — завершила она, проявив недюжинную силу воли.

Эмма припомнила, что слышала ночью чей-то плач. Ей еще показалось, что где-то поблизости надрывно скулил щенок. Или ей это приснилось. Как хорошо, если бы звуки в ночи оказались сном. Но это было явью.

— Мы ничего не знаем про свечу, Эмма. Честно. — Взволнованный голос Мегги звучал так искренне. — Думаю, ее поставила туда Ангелина. Она рассказывала нам о смертельном фокусе со свечой. И она не любила мисс Пиннер. Она всегда делала вот так, — Мегги уморительно выставила вперед свои ровные зубки, — за ее спиной.

Сердобольная Дина не могла успокоиться:

— Эмма, скажи, она умерла? Умерла?

Спать мисс Пиннер не легла,

Потому что померла,

— пропела, бравируя, Мегги, но голос маленького барда дрожал.

— Послушайте, дети, — увещевала Эмма, — мисс Пиннер жива, так же как я и вы. Поэтому прекратите непристойный балаган, а лучше спуститесь вниз и скажите миссис Фейтфул и Ангелине, что я хочу их видеть. Пригласите обеих ко мне.

— Итак, — размышляла Эмма, когда близнецы ушли, — миссис Фейтфул позлорадствовала, что Луиза еще легко отделалась, а тупая Ангелина изощренно глумилась над гувернанткой, запугивая несчастную всякой чертовщиной. Не секрет — Луиза почти никому из прислуги не нравилась, но это еще не повод травить гувернантку, выживать ее из дома. Мертвая мышь, дохлая летучая тварь, клоунское лицо в окне… — бесспорно, все это было кем-то подстроено, чтобы гувернантка не выдержала и сбежала из Кортландса под натиском демонических сил. Но кто же проявил поистине звериную жестокость к убогой женщине, чьим единственным преступлением была ее непроходимая глупость?

А может быть, Луиза панически бежала из-за того, что кто-то подслушал ее неблаговидный разговор с детьми минувшей ночью: гувернантка угрожала непокорным близнецам, что она сообщит в полицию об исчезновении Жозефины?

Эмма пыталась до мелочей воссоздать картину драматических событий, разыгравшихся в родовом гнезде Кортов.

Луиза, пожелав спокойного сна домочадцам, поднялась наверх. Гувернантка была взвинчена: «дьявольский шабаш», творившийся в ее спальне, расстроил и без того слабые нервы худосочной девушки. Но она решила мужественно взять себя в руки и доказать братьям Корт, что она вполне нормальная, сдержанная, не склонная к истерике женщина.

И тут она замечает свечу — на туалетном столике или где-нибудь еще, — догоревшую до роковой черты — места, куда воткнули булавку.

Это была тупая, гнусная шутка, и даже Луиза понимала: ей ничто не угрожает; обыкновенная булавка, упавшая в бороздку с расплавившимся воском, не способна причинить вреда.

Но она понимала и зловещий смысл этой шутки. Мегги успела растолковать гувернантки страшную символику фокуса, после чего затравленная мисс Пиннер зарыдала. Эмма сама видела, как плакала Луиза. Вполне естественно, обнаружив вечером в своей комнате догоревшую проклятую свечу, гувернантка восприняла «эксперимент» как предупреждение о своей неизбежной гибели.

Поэтому она немедленно упаковала вещи и в ужасе сбежала. Записка, адресованная Барнаби, была уловкой, призванной замести следы и скрыть причину внезапного побега.

И все же исчезновение Луизы Пиннер оставалось окутанным тайной. Эмма не сомневалась: что-то напугало гувернантку сильнее, чем все, до того произошедшее с ней в Кортландсе. Но что?!

Сильвия гоже чего-то испугалась и сбежала…

Да и самой Эмме в ночь, когда сбежала Луиза, было не по себе. Она не могла стряхнуть воспоминания о скулившем щенке; воющая собака — это плохая примета.

Эмма, все еще находившаяся в спальне Луизы, приподняла одеяло, словно надеясь обнаружить под ним ключ к разгадке. И заметила торчавший из-под подушки кончик ночной хлопчатобумажной рубашки Луизы; девушка аккуратно сложила ее, как будто собиралась надеть вновь, ложась спать.

Возможно, Луиза в спешке забыла ее упаковать. Любой спешащий человек может что-нибудь оставить, собирая чемодан. Но Луиза была не из тех, кто забывает свои вещи. Для этого она слишком аккуратна и мелочна. Забытая ночная рубашка наводила на тревожные мысли: в эту гувернантка вообще не ложилась в постель; она собиралась в состоянии смертельного, панического ужаса…

А после ее бегства кто-то задул свечу и поставил подсвечник на гардероб, чтобы он не бросался в глаза. Злоумышленник явно хотел, чтобы она сбежала.

Послышался топот ног, и в комнате появились дети, которые привели с собой тяжело ступавшую Ангелину и подобранную щуплую миссис Фейтфул.

Эмма взяла в руки подсвечник и потребовала ответа:

— Кто принес сюда эту вещь вчера вечером?

Ангелина разинула рот от изумления. Ее смуглое, как у цыганки, лицо выражало испуг и смятение.

— Смертельная свеча, — простонала она. — Ее все-таки зажгли.

Ангелина произнесла почти ту же фразу, что и Мегги, в ужасе воскликнувшая: «Кто-то зажег свечу!»

Миссис Фейтфул заморгала подслеповатыми глазами и надменно спросила:

— Из-за чего подняли весь этот сыр-бор? Подумаешь, смертельная свеча! Чушь собачья. Неужели наша полоумная гувернантка сбежала именно из-за этого?

— Я хочу узнать только одно, — властно повторила Эмма, — кто зажег свечу и принес сюда?

Ангелина обратилась к Мегги, грубо закричала на девочку:

— Это ты, негодница! Я сдуру рассказала тебе о колдовстве со свечой, но разве я не предупреждала, что прибегать к нему опасно? Разве я не говорила, чтобы ты никогда этого не делала?

Мегги съежилась, став бледной как полотно.

— Я этого не делала! — завопила она. — Не делала, не делала! Эмма знает, что я говорю правду.

— Тихо, тихо, — вмешалась миссис Фейтфул. — Столько шума от такой маленькой девочки! — Она повернула к Эмме обезьянье морщинистое лицо. — Мадам, я думала, вы позвали нас по важному поводу, но не из-за детских проказ. Прошу прощения, но у меня обед на плите.

— Подождите минутку, — потребовала Эмма. — Кто-нибудь из вас слышал странные звуки прошлой ночью? Как будто кто-то скулил или выл: щенок или собака?

Ангелина попятилась к двери. Ее глаза округлились, губы дрожали:

— Мы с Вилли, слава богу, не ночуем в этом доме. Так что мы ничего не слышали.

— Совы, — не медля ответила миссис Фейтфул, затем уточнила: — Я живу здесь сорок лет, и никогда не слышала по ночам никого, кроме сов. И ветра. — Презрительный взгляд ее водянистых глаз остановился на Эмме, по-видимому, она бесповоротно отнесла новую жену Барнаби к разряду недалеких и неврастеничных женщин. — Много суеты из-за этой ничтожной гувернантки. Сбежала — туда ей и дорога!

Эмма наконец поняла: все ее усилия бесполезны. Если кто-то из этих женщин и знает что-нибудь о свече, они все равно будут молчать. Она так и не раскрыла тайны. Ясно только одно: Луиза сбежала от страха, а не из-за безответной любви.

Но когда Эмма спустилась вниз, чтобы сообщить Барнаби подробности исчезновения гувернантки, оказалось, что в доме опять полиция. Дадли объяснил, что кто-то прислал в участок анонимное письмо, в котором сообщалось о долгом и необъяснимом отсутствии Жозефины. Сейчас полицейские допрашивали Барнаби.

Эмма почти не сомневалась: письмо состряпала Луиза. Но она не могла сказать об этом Дадли: несостоявшийся жених, как потерянный, метался по комнате, повторяя нечто бессвязное: «Это уж слишком! Это уж слишком!» Эмма догадывалась, что его слова относятся не к допросу, которому подвергался Барнаби, не к жалким неоплаканным и неопознанным останкам, найденным в поле, но к бегству Луизы, нанесшему непоправимый удар по его мужскому самолюбию. Однако сама Эмма не могла в эти мгновения серьезно думать ни о чем, кроме вопросов, которые задавали Барнаби полицейские, и отпето» мужа. Она почувствовала себя не менее подавленной, чем Дадли, забыв о смертельной свече, представлявшейся ей теперь невинной детской шалостью; даже тайна исчезновения Луизы перестала ее занимать.

Когда же полицейские ушли, оказалось, что Барнаби зол только на анонимного автора письма.

— Эти тупицы нашли подозрительным, что я не знаю имени дантиста Жозефины, — возмущался Барнаби. — Мне так и не удалось втолковать им, что за все время нашего знакомства Жозефина не пользовалась услугами зубного врача по одной простой причине: у нее были изумительные зубы. А наши горе-детективы полагают, что я что-то скрываю.

— К несчастью, рост найденного скелета соответствует росту Жозефины, — заметил Руперт.

Барнаби взвился:

— На что ты намекаешь, черт тебя побери?

— Ни на что, старина. Просто заметил, что данные полицейских осложняют твое щекотливое положение. В конце концов, должны же эти парни сочинить хотя бы липовый рапорт, а имеющийся у них перечень пропавших без вести людей, по-видимому, никак не связан с преступлением двухлетней давности.

— Оставь свои криминалистические домыслы при себе, — отрезал Барнаби. — Боже, в каких невыносимых условиях приходится работать над книгой! Эмма, что нам теперь делать с детьми? Рискнуть и пригласить в этот заколдованный дом еще одну гувернантку?

Прежде чем ответить, Эмма взглянула на Дадли: в его погасших глазах застыла смертная тоска. Словно в забытьи, она отрешенно ответила мужу:

— Я уже решила взять девочек с собой в Лондон, где они проведут день с тетей Деб. У меня есть кое-какие дела в городе, а новые впечатления пойдут близнецам на пользу. За последнее время бедняжки подверглись испытаниям, которые могли бы сломить даже взрослых.

Теперь Эмму уже не трогало скорбное выражение лица Дадли. Кортландский ненавистник прекрасного пола буквально корчился при одной мысли о новой женщине в доме. Но Эмма наблюдала за Барнаби, которому откровенно не понравилась идея свозить детей в Лондон.

Почему он так взволнован? Испугался, что она вдруг обнаружит в столице нежелательные для него улики, связанные с Жозефиной? А может быть, решил, что жена покинет его навсегда?

— Мы вернемся сегодня вечером. Тетя Деб так обрадуется! Ей доставит удовольствие повозиться с детьми. Хотя даже ей, видимо, будет нелегко обуздать Мегги. — Эмма пыталась устранить все подозрения мужа.

Барнаби крепко взял ее за руку:

— На каком поезде вы вернетесь?

— Я точно не знаю. Может быть, на том, который прибывает в девять тридцать.

— Скажи точное время, и я тебя встречу.

Она поняла, что Барнаби хочет заставить ее чуть ли не поклясться, что она вернется. Но муж знал: Эмма — человек слова. Разумеется, она не задержится в Лондоне. Она и не могла поступить иначе… если, на ее беду, не узнает какой-нибудь новой ужасающей подробности, проливающей свет на запутанные драматические события Кортландсе.

— Хорошо. Ровно в девять тридцать, — последовал сухой ответ.

Глава 15

Перед отъездом Эмма пыталась вселить в безутешного Дадли хоть какую-то надежду.

— В Лондоне я навещу Луизу и надеюсь выяснить, почему она покинула нас столь мелодраматично. Ты не хочешь передать ей записку?

Предложение Эммы привело Дадли в смятение.

— Нет, нет! Даже не упоминай моего имени, бога ради!

— Но Дадли, дорогой, она, видимо, не любила тебя, а только играла роль увлеченной женщины. Вот увидишь, вскоре мы все убедимся, что ее побег вызван обстоятельствами, о которых никто и не подозревал.

Дадли повел себя очень странно, заявив:

— Я не хочу видеть ее и не желаю знать о ней. Луиза жестоко обманула меня!

— Ах, Дадли…

— Прекратим этот неприятный разговор. Сейчас же. Больше ни слова!

Дадли на глазах Эммы превратился в прежнего затворника-женофоба. Любовь предана анафеме. Уму непостижимо, что убежденный холостяк чуть не потерял голову из-за ничтожной мелкой интриганки, какой оказалась Луиза Пиннер. Но в поведении самолюбивого и завистливого отшельника была своя парадоксальная логика. Эмма давно это поняла. Его привлекли глупая восторженность и бесцветность чахлой гувернантки. Дадли и помыслить не мог, что столь блеклая заурядная личность привлечет внимание разборчивого Барнаби; у Руперта не хватало времени ублажить свою-то невесту. Тогда робкий, но тщеславный анахорет отважился и сбросил свою личину. Целомудренная мисс Пиннер давала ему неоценимую возможность проявить себя как полноценного мужчину. Если догадки Эммы справедливы, то обманутый Дадли испытывал двойную горечь поражения.

Эмма собиралась поговорить с Луизой по душам при личной встрече.

Но встреча не состоялась.

Миссис Пич, сдававшая Луизе комнату на Фулхем-роуд, была в растерянности.

— Мисс Пиннер здесь нет, мадам. Она нашла себе хорошую работу — устроилась гувернанткой в деревне. По просьбе Луизы я присматриваю за ее собачкой. Почему вы решили, что она в Лондоне?

— Потому что сегодня утром она покинула Кортландс. Куда же ей возвращаться, если не домой? — резко ответила Эмма.

— Ну, этого я не знаю, мадам. Насколько мне известно, ей больше некуда было возвратиться. Потому она и просила меня позаботиться о своей Скромнице. Могу я узнать, у нее были какие-нибудь неприятности, мадам?

Можно ли назвать неприятностями дремучие «колдовские» проделки каких-то горе-шутников?

— Да нет, в Кортландсе с ней все было хорошо. К удивлению, она быстро освоилась в поместье Кортов.

— Тогда все случившееся с мисс Пиннер более чем странно! — Миссис Пич, пухленькая особа с добрыми, но любопытными глазками весьма заинтересовалась историей загадочного исчезновения гувернантки. — Бедная девушка сказала вам, что возвращается на Фулхем-роуд?

— Нет. Она оставила записку. Как, по-вашему, не склонна ли Луиза к розыгрышам, а вернее к интригам?

— Я не очень хорошо понимаю, что вы имеете в виду, мадам, но искренне скажу: она жила у меня три года и произвела впечатление милой, спокойной молодой особы, но очень одинокой; у нее не было ни родных, ни близких друзей, кроме собачки. У меня самой не хватает времени на то, чтобы завести собаку, но должна вам сказать, что Скромница всегда вела себя так же безукоризненно, как ее хозяйка. Она такая умная, что встречает почтальона по утрам. Если Луиза больше не работает в деревне, она должна вернуться сюда, к своему единственному другу — Скромнице, в этом вы можете не сомневаться.

Эмма не знала, что и думать, и перед уходом замешкалась на пороге. Заметив колебания гостьи, миссис Пич предложила:

— Сейчас только два часа, мадам. Возможно, Луиза появится позже. В доме есть телефон. Вы можете мне позвонить. Кстати, что сказать Луизе. Когда она придет: кто ее спрашивал?

— Миссис Корт.

— Миссис… но она устроилась на работу как раз к миссис Корт.

— Да, — ответила Эмма, печально улыбнувшись. — Странное совпадение и настораживающее, не так ли?

Когда Эмма подошла к двери, откуда-то выбежала собачка: нечистокровная, немного похожая на терьера, но с квадратной челюстью и жесткой шерстью. Она смотрела на Эмму преданными глазами и дружелюбно махала коротким хвостиком. Собачка была на редкость доверчива. Она невольно напрашивалась на сравнение с ее хозяйкой: Скромница представлялась Эмме своего рода собачьим «вариантом» Луизы. Жутковатое сравнение испугало Эмму, и она еле сдержалась, чтобы не броситься со всех ног прочь от этого дома.

Тетя Деб понравилась детям. Мегги с ходу принялась рассказывать ей страшную повесть, в которой действовали трупы, смертельные свечи, таинственные исчезновения и прочие непременные атрибуты детектива. История изобиловала жуткими натуралистическими подробностями, и Мегги, наблюдавшая за поведением тети (которая оставалась совершенно невозмутимой, сидя перед детьми в белой, как ягненок-альбинос, шали и одобрительно кивая головой), постепенно успокоилась, превратившись в тихого, умиротворенного ребенка. А Дина была просто очарована уютной, такой домашней тетей Деб. Девочка следовала за ней как завороженная и время от времени прижималась щекой к ее мягкой кружевной шали.

— Они похожи на маленьких заблудивших овечек, — сокрушалась добрейшая женщина. — Немного материнской ласки — и они станут ангелочками. Необходимо во что бы то ни стало найти их непутевую мать, и тогда жизнь детей войдет в нормальное русло.

— Вы правы, тетя Деб, — не сразу ответила Эмма.

— Ты не должна увиливать от выполнения этой святой миссии, дорогая. Не спорю, у тебя возникнут сложности, но…

— Ах, тетя Деб, если бы я могла хоть что-нибудь понять в характере Жозефины — матери двоих детей, оказавшейся бессердечной кукушкой! Если бы нам удалось ее найти!

Эмме пришлось рассказать тете обо всем: о неопознанных останках девушки, найденных при раскопках в поле, об исчезновении Луизы, об утреннем визите полиции и о перекрестном допросе Барнаби, связанном с двухлетним отсутствием сто первой жены, а также о многих, на первый взгляд незначительных, но тревожных мелочах… Тетя Деб слушала племянницу с неослабевающим вниманием.

— Моя дорогая, какая интригующая повесть! — воскликнула она — Я думала, что Мегги все выдумала. Должна сказать, твой рассказ кажется мне более захватывающим, чем какой-нибудь нашумевший фильм ужасов. Продолжай, пожалуйста.

— Тетя Деб, я рассказываю совсем не для того, чтобы тебя позабавить. — Эмме было не до шуток.

— Я понимаю, дорогая. Но ты не можешь отрицать, что твоя история неординарна. Разве я не предупреждала, что ты не должна слепо доверять Барнаби? Ах, дорогая, хотя я обожала твоего дядю, признаюсь, что совместная жизнь с ним была не такой романтичной, как твоя с Барнаби.

Эмма сдержанно улыбнулась:

— Я нуждаюсь в совете, а не в сравнении наших судеб, тетя Деб.

— Ты получишь то, что хочешь, моя дорогая. Прежде всего, займись Луизой. Срочно позвони и выясни, вернулась она или нет. Если нет, ты должна обратиться в полицию.

Только теперь Эмма в полной мере осознала, что исчезновение Луизы вселило в ее душу страх, который со временем разрастался и становился все более невыносимым и угнетающим.

— Ах нет, тетя Деб. Если кто-то и должен пойти в полицию, так это Дадли или Барнаби. Ведь и Сильвия поступила точно так же, но никто из-за ее побега не всполошился. С ней, по-видимому, все в порядке, поскольку она недавно звонила.

— А ты уверена, что это она звонила? Не могла ли хитрая Луиза сочинить правдоподобную историю с телефонным звонком?

— Неужели меня разыграли, как доверчивого ребенка? — Самолюбие Эммы было уязвлено.

— Луиза так и не появилась: ни слуху, ни духу. Миссис Пич, судя по голосу, казалась удивленной и встревоженной. Исчезновение Луизы представляется мне очень странным. На вашем месте я пошла бы в полицию.

— Нет, нет! — сорвалось с уст Эммы. Тетя Деб, зорко наблюдавшая за ней, промолвила, точно ясновидящая:

— Напрасно ты пытаешься оградить мужа от малейших подозрений, дорогая. Я согласна: Барнаби красив и неотразим, но из этого совсем не следует, что под обольстительной личиной не скрывается негодяй. Ты обязана выяснить все, что только в твоих силах.

У Эммы щемило сердце, но отступать она не имела права.

— Сейчас я должна идти к адвокату. У нас назначена встреча. А после этого… — Она внезапно охватила голову руками.

— Полно, дорогая. Твой любимый Барнаби не преступник. Может быть, он о чем-то и умалчивает, но впоследствии выяснится: он не мог поступить иначе.

— Вся эта история ужасна, — чуть не плача, прошептала Эмма. — Я только сейчас осознала, какая может разыграться трагедия!

* * *

Мистер Квантрил, маленький человечек, такой стерильно-чистенький и аккуратный, словно его долго хранили под колпаком, почтительно обратился к Эмме:

— Боюсь, что не смогу сказать вам ничего такого, что уже не было бы известно вашему мужу, что миссис Корт — первая миссис Корт — покинула страну три года назад. Она побывала на итальянской Ривьере, затем посетила Венецию — тогда она, кажется, в последний раз виделась с детьми. Потом я получил от нее письмо, в котором говорилось, что она отправляется в экспедицию к верховьям Амазонки. Миссис Корт просила меня не беспокоиться, если я какое-то время не буду получать от нее известий.

— За эти три года она ни разу не возвращалась в Англию? — Эмма ненавидела себя за то, что задала вопрос, связанный с ее чудовищными подозрениями.

— Конечно, она могла бы вернуться на какое-то время в страну, не поставив меня в известность. Ничего более определенного сказать нельзя.

— А вам не кажется странным, что такая изнеженная особа, как Жозефина, решила отправиться в столь дальние странствия? Ведь это не пикник.

На лице мистера Квантрила заиграла лукавая улыбка. В его глазах светился неподдельный восторг.

— Такого рода блистательные и азартные женщины непредсказуемы. И они нередко проявляют завидную стойкость в самых невероятных переделках, требующих огромного мужества. Сожалею, но больше ничем не могу вам помочь. По правде говоря, я жду… — Он запнулся, словно опасаясь сказать лишнее. Затем продолжил: — … визита из Скотленд-ярда. Кажется, у вас в Кортландсе произошли какие-то неприятности. — Он встретился взглядом с Эмми и прочел смятение и боль, притаившиеся в зеленых глазах. — Я скажу сыщикам то же самое, что и вам. — Мистер Квантрил хотел успокоить загрустившую жену Барнаби.

— Не сомневаюсь. — Эмма оценила чуткость вылощенного адвоката.

Мистер Квантрил встал:

— Осмелюсь заметить, миссис Корт, что я питаю глубочайшее уважение к вашему мужу.

— Благодарю вас, мистер Квантрил.

— Не за что. Полиция, знаете ли, любит, страха ради, преувеличивать. Иногда в ходе следствия они совершают поступки, не совместимые с элементарной логикой и здравым смыслом, — он протянул ей руку. — Если я вам понадоблюсь, дайте мне знать.

— Благодарю вас, — повторила Эмма. — Вы очень добры.

Ей в который раз страстно захотелось попросить у Барнаби прощения за то, что усомнилась в его искренности. Жозефина путешествует по Южной Америке, что подтвердил ее адвокат. Если только она тайком не вернулась в Англию, не известив, естественно, об этом мистера Квантрила…

Когда тетя Деб, огорченная страдальческим видом своей любимицы, предложила ей провести в Лондоне несколько дней, Эмма без колебания отказалась:

— Не могу, тетя. Я обещала Барнаби, что вернусь поездом, который прибывает в девять тридцать.

— Разве ты не вправе сказать ему, что передумала?

— Нет. Я обещала.

Тетя Деб покачала головой. Но ее все понимающие старые глаза с одобрением и симпатией смотрели на племянницу.

— Тогда оставь у меня детей. Мы с Ханной сумеем прекрасно о них позаботиться. Согласись, Кортландс сейчас не самое подходящее для них место.

Это великодушное предложение почтенной леди говорило о ее доброте и благородстве; помимо этого, оно было весьма разумным. Но дети категорически запротестовали, чем несказанно удивили Эмму.

Мегги окинула ее таким укоризненным взглядом, словно Эмма совершила предательство. Не говоря ни слова, девочка поднялась наверх, надела свою шляпку и пальто и, спустившись в гостиную, обратилась к тете Деб:

— Большое спасибо за приглашение, но мы не можем его принять.

— Но, Мегги, вы с Диной отлично провели бы в Лондоне время, — пыталась уговорить ее Эмма. — Тетя Деб попросила вас остаться от чистого сердца. Вы понравились ей, больше того — нужны.

— На самом деле, — горько отозвалась вдруг повзрослевшая Мегги, — мы не нужны никому. Но пусть вас это не беспокоит. Нам, в общем-то, все равно.

Губы Дины предательски задрожали.

— М-мы нужны п-папе, — пролепетала она.

Мегги скептически усмехнулась, осторожно пятясь к двери.

— Только не теперь, когда у него есть новая жена.

— Мегги! — воскликнула Эмма. — Сейчас же вернись! Если ты не хочешь остаться с тетей Деб, то по крайней мере, будь благодарной. Вам предложили погостить не потому, что в Кортландсе вы лишние. Просто нам показалось, что вам здесь будет интереснее и спокойнее.

— Мы могли бы сходить в зоопарк, — искушала девочек тетя Деб. — Мне давно уже некого туда водить, так что я сто лет там не была.

В черных глазах Мегги вспыхнула искра гнева.

— Дина, если ты не хочешь опоздать на поезд, то надевай пальто. А то она живо спихнет тебя на кого угодно.

— Мегги! Мегги! — взмолилась Эмма. — Откуда такие циничные мысли?

— Мисс Тредголд сказала нам в школе: «Больно смотреть, как родители спихивают вас друг на друга», — с готовностью пояснила Дина. — Я схожу за пальто. Подожди меня, Мегги.

Эмма не сомневалась, что Мегги способна без разрешения покинуть дом тети Деб, взять такси, доехать до вокзала и сесть на поезд.

— Не обязательно так спешить, дорогая. У нас есть еще полчаса. Конечно, вы можете вернуться в Кортландс, если хотите. Неужели вы подумали, что я вас способна бросить?

Глаза Мегги гневно блеснули; она не допустит, чтобы ее воспринимали как чувствительную Ментальную глупышку. Ее звонкий голосок прозвучал отталкивающе хрипло. Одаренная проказница была прирожденной актрисой.

— Мисс Пиннер, скорее всего, мертва, не так ли? Почему мы с Диной должны лишиться удовольствия убедиться в этом?

— Боже милосердный! — воскликнула обескураженная тетя Деб.

— Да, наша Мегги суровая личность. — Эмма пыталась шуткой сгладить непристойную выходку мятежной девчонки.

Но Мегги лишь скептически усмехнулась. Ее худенькое личико оставалось холодным и неприступным. Психологические барьеры, которые казались почти преодоленными, снова возникли между ними. Эмма немилосердно корила себя за невольную ошибку: она дала близнецам повод заподозрить, что дети никому не нужны. Их отношениям, казалось, был нанесен сокрушительный удар. Мегги и, разумеется, ее верная рабыня Дина опять стали врагами Эммы.

Невыносимо было сознавать, что случилось непоправимое, когда она почти завоевала их жаждущие материнского тепла детские сердца. Только теперь, утратив доверие девочек, Эмма почувствовала, как много оно для нее значило. Она ощутила до боли острое желание, чтобы Мегги и Дина — эти маленькие частички Барнаби — полюбили ее.

* * *

В поезде Мегги размечталась:

— Может быть, приехав домой, мы застанем там маму.

Милое лицо Дины просияло.

Девочки снова играли в игру «Верь надежде», но Эмму в нее не принимали. И лишь тогда провинившаяся «новая жена» вспомнила, что в последнее время дети обходились без этой утешительной игры — наверное, потому, что неосознанное бегство от одиночества перестало быть для них чем-то насущным. Эмма привнесла в их жизнь ласку и тепло, избавив маленьких Кортов от бесполезных грез и миражей.

И вот, сделав один неверный шаг, она сама разрушила хрупкое основание, на котором зиждилось их взаимное доверие.

Ах, если бы они, вернувшись домой, увидели чудом появившуюся Жозефину: с птицей колибри в клетке или с маленькой обезьянкой, со сверкающими драгоценностями на руках, в экзотическом, украшенном перьями заморских птиц тюрбане на голове. Смуглую красавицу, окруженную волшебной аурой утонченности, элегантности, нечаянной радости. Встретили живую, здоровую, невредимую и грешную Жозефину — родную мать очаровательных близнецов.

Они были одни в купе. Мегги и Дина сидели напротив Эммы. Дина дремала. Ее голова то и дело склонялась на хрупкое плечико сестры, но капризная Мегги упрямо отталкивала Дину. Сама же Мегги смотрела прямо перед собой широко раскрытыми, немигающими глазами — глазами маленького василиска.

Монотонный стук колес погрузил в дрему даже саму Эмму. Взгляд Мегги сквозь поверхностный сон превратился в ее затуманенном сознании в изумленный взор миссис Пич, которая не могла взять в толк, почему Луиза Пиннер не возвращается домой, к своей собачке… А вот перед ней добрый, но отстраненный взгляд мистера Квантрила, утверждавшего, что полиция обязана выполнять свой долг и разрабатывать любую версию, какой бы нелепой она ни показалась на первый взгляд… Потом из сонного облака появился исполненный разочарования и ненависти взгляд Дадли… Холод голубых глаз Барнаби, который вдруг обернулся трепетной нежностью…

Барнаби? Он так же полон неожиданностей и тайн, как и Жозефина, такой же самоупоенный, но завораживающе-принуждающий, заставляющий любить себя…

Люби его, но не доверяй ему… Люби его… доверяй ему… люби его… Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю… и потому вас покидаю…

Нет, там было не так. Эмма окончательно стряхнула с себя дремоту. Там говорилось: «Я так сильно люблю тебя, что мне остается одно — уйти с твоей дороги».

Но раз эта фраза не из письма Луизы, ее произнес — или написал — кто-то другой. «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю».

Эмма хорошо запомнила эту фразу. Где она читала или слышала ее? В памяти зазвучали детские голоса, поющие: «Я слишком сильно вас люблю…» И тут она вспомнила: Мегги и Дина напевали этот куплет, когда были в ванной. Но где они раскопали злосчастную фразу, так похожую на слова признания из мелодраматической записки Луизы? Тот же смысл, такой же слащавый стиль…

— Мегги! — изнывала от нетерпения узнать правду Эмма. — Где ты услышала фразу, которую вы с Диной однажды напевали? «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю»? Вы повторяли ее много раз.

Мегги ожгла ее все тем же коварным взглядом василиска.

— Никогда не слышала ничего похожего.

— Но ты несколько раз повторила именно эти слова. Словно ты их где-то вычитала. Или слышала, как кто-то их произнес. Подумай, пожалуйста. Эго очень важно. Ты не могла сама их сочинить. Вспомни: ты повторяла их очень часто.

— Я не стала бы и запоминать такую слезливую чепуху, — скорчила брезгливую гримасу Мегги. — И Дина не стала бы, — убежденно заявила она, плотно сжав губы и опустив глаза.

Дина уже спала.

Барнаби ждал их на платформе. Он помог полусонным, едва стоящим на ногах девочкам сесть в машину и, взглянув Эмме в лицо, спросил:

— Что-то случилось?

— Даже не знаю. Все шло хорошо, но, когда тетя Деб предложила девочкам погостить у нее, этот радушный жест почему-то задел самолюбие близнецов. Ничего страшного. Мы и так проведи в городе слишком много времени.

— Да-а, — задумчиво произнес Барнаби. — Это так.

Больше муж не сказал ни слова. Он нежно взял ее за локоть, и, как всегда, его прикосновение свершило чудо: Эмму охватило упоительное ощущение окрыляющего счастья; ей мечталось, чтобы это мгновение волшебства длилось вечно…

Они ехали молча в прохладной, влажной ночи; дождевые капли блестели на лобовом стекле, свет фар выхватывал из темноты умиротворяющие картинки неброского сельского пейзажа.

Эмма спросила:

— Что нового?

— Ничего.

Эмма сразу поняла, что полицейские больше не появлялись. Подробности образа жизни красавицы Жозефины, которые сообщил Барнаби сотрудникам Скотленд-ярда, ни на йоту не продвинули следствие. Судьба блистательной миссис Корт никоим образом не пересекалась с трагедией, произошедшей два года назад. Страшная находка Вилли так и осталась тайной. Полуистлевший скелет когда-то юной девушки так и не обрел имени, оставшись лишь ночным кошмаром. «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю…» Но в какое путешествие отправилось это несчастное создание? В тот «сон одинокий, нескончаемый и беспробудный…»?

* * *

Миссис Фейтфул ждала их с подогретыми напитками. Она причитала над Мегги и Диной, ворчала, что поездка в Лондон оказалась непосильно утомительной для маленьких детей, и, к великому удивлению Эммы, сама вызвалась уловить их спать. Экономка исполнилась не свойственной ей материнской заботой и походила на взъерошенную маленькую наседку, хлопочущую над своими цыплятами. Возможно, такой она и была, когда нянчила братьев Корт, особенно Дадли. Миссис Фейтфул в этот вечер тронула Эмму: она была признательна почтенной леди за теплый прием.

Эмма с наслаждением пила горячее какао и посмеивалась над Барнаби, который морщился над своей чашкой.

— Не капризничай, дорогой, это полезно, — она говорила с мужем, точно с малым ребенком. — Как прошел день? Удачно?

— Наоборот. Время прошло впустую.

— А у меня нет. Я навестила домовладелицу Луизы.

Дадли, который сгорбившись молча сидел перед камином, вскинулся, словно его лизнуло пламя.

— И что же? — выдавил он.

— Как ни странно, ничего. Луиза так и не вернулась домой.

— Она могла поехать куда-нибудь еще, не обязательно на Фулхем-роуд, — заметил Барнаби.

— Предположим. Но все-таки странно, что она сразу же не бросилась домой. Ты же знаешь, что там ее драгоценная собачка. Миссис Пич тоже находит поведение Луизы более чем странным. — После некоторого колебания Эмма продолжила: — Миссис Пич считает, что мы обязаны заявить в полицию об исчезновении гувернантки. Пожалуй, я с ней согласна.

— Может быть, ты считаешь, что мы должны показать им и это письмо в стиле викторианского романа? — рассердился Барнаби.

— И его в том числе.

— Ну, воля твоя. — Барнаби задумался. — С тех пор как Вилли нашел эти зловещие останки, нас преследуют одни неприятности.

— Чистая правда, — вторил Руперт. — Ее мы приплетем к отрытому в Кортландских владениях скелету еще и Луизу, что подумает о наше семействе моя невеста Джин — или, это еще важнее, как после всех криминальных событий отнесется к нам ее чванливый старик?

— А ты что скажешь, Дадли? — Барнаби взглянул на брата.

Измученный Дадли прикрыл глаза рукой.

— Что касается меня, то я больше не хочу ее видеть. Но если девушка попала в беду — один бог знает, в какую и почему, — я полагаю, это наш долг… — Он скорбно улыбнулся, его пухлые щеки побледнели, глаза, покрасневшие от бессонницы, тревожно бегали. — Боюсь, что вел себя неподобающим мужчине образом. Это следствие испытанного мною шока. Я никогда не был светским человеком, а теперь мне кажется, что дикарь, избегающий людей. Ты, должно быт презираешь меня, Эмма.

— Ничего подобного, — мягко возрази Эмма.

— Нет? Спасибо тебе за это, моя дорогая. Ты говорила о полиции? Может быть, подождем с обращением к стражам порядка до утра?

— Резонно, — согласился Барнаби. — Не подвергаться же ночью допросу, который будет проводить сержант Ищейка. Я уже сыт по горло беседами с этими господами.

* * *

Эмма собиралась принять успокаивающую горячую ванну, а затем — снотворное. Иначе она всю ночь будет думать о визите полицейских, которые попытаются отыскать несуществующую связь между исчезновением Луизы и найденным в поле скелетом, о немых страданиях Дадли; о воскресшей неприязни детей; о беспечности Барнаби, за которой скрывалось нечто весьма серьезное, о чем он не желал говорить…

Она проглотила таблетку, прежде чем пойти в ванную, потому что на этикетке было написано: «принимать за час до сна». Но, погрузившись в теплую воду, Эмма так и не почувствовала облегчения, вспомнив, что дети распевали навязчивую фразу «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю» вечером того дня, когда они затеяли игру с переодеванием и спустились вниз в нарядах, шокировавших взрослых.

Очевидно, разгадка таилась в маскараде, уеденном баловницами. Роясь в сундуках со старой одеждой, дети, возможно, нашли на чердаке среди прочей рухляди письмо, полученное много лет назад. Скорее всего, его мелодраматический стиль так подействовал на Луизу, которая тоже была с близнецами, что она, сознательно или невольно, воспроизвела содержание послания в своей прощальной записке.

Как бы то ни было, письмо должно находиться там, куда свалены подернутые тленом наряды былых времен. Наверняка в каком-нибудь кармане старинного платья лежит пожелтевший листок, повествующий о романтической истории, приключившейся в этом родовом поместье с прабабушкой Корт. Или с какой-нибудь другой молодой женщиной, которая жила здесь и влюбилась в одного из мраморных джентльменов, стоящих теперь в холле. Может быть, у прадедушки Корта, обладателя высокомерного носа, была тайная любовь? Или в адюльтере скорее можно заподозрить дедушку Корта, или даже отца мальчиков?

Эмме не терпелось начать расследование. Она торопливо вытерлась, натянула теплое домашнее платье, выбралась из ванной и стала тихо подниматься на чердак. Она предусмотрительно взяла с собой спички, чтобы зажечь свечи. Когда она отыскала на подоконнике свечи и зажгла их, чердак ожил, озаряемый розоватым мерцающим светом.

Вот сундуки, заполненные нарядами прошлого века, вот маленькая деревянная колыбель. Одежда, сложенная в ней, выглядела более современной, и Эмма решила начать осмотр с содержимого колыбели.

Но когда Эмма приподняла деревянную крышку, она ахнула: колыбель оказалась пустой.

Должно быть, дети переложили всю одежду в сундуки. Перетряхивание уймы старых вещей займет немало времени. Не успев приняться за дело, Эмма услышала чьи-то тяжелые шаги на лестнице, ведущей на чердак. Она вспомнила, как внезапно погасли свечи во время первого посещения чердака, и ее сердце сжалось от страха. Но в приближающихся шагах, как оказалось, не было ничего таинственного. Когда они замолкли, в дверях стоял Дадли.

— Мне показалось, что здесь, наверху, раздался какой-то шум. Что ты тут делаешь?

Эмму охватил нервный смех.

— Как ты меня напугал! Меня пронял холодный пот от ужаса в этой полутьме.

— Но что ты тут делаешь? — настойчиво спрашивал Дадли. Он оказался огромным в своей толстой клетчатой пижаме и заполнил собой весь дверной проем, будто намеренно мешая Эмме убежать от бдительного родственника. Она снова судорожно засмеялась:

— Я уже поняла, что дело, ради которого я сюда пришла, потребует слишком много времени. Поднимусь сюда завтра. В любом случае кто-то должен рассортировать эту старую ветошь и хотя бы избавиться от ненужного хлама. Кое-что подойдет для распродажи на благотворительном базаре. Но большую часть старья, по-видимому, придется сжечь.

— Ты, как всегда, права. Сделать это надлежало уже давно. Но, Эмма, моя дорогая, никто не сортирует вещи среди ночи.

— По правде говоря, я искала письмо или клочок бумаги, на котором дети могли прочесть одну любопытную фразу. Мне показалось странным, что Луиза в своем послании Барнаби использовала почти те же самые слова, которые распевали девочки дня два назад. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Сознание Эммы постепенно затуманивалось, снотворное, которое она приняла, уже начало оказывать свое действие и комната медленно поплыла перед ее глазами; особенно поразило Эмму появление огромной тени Дадли, движущейся по потолку: казалось, бесплотный великан готовится к прыжку.

— Я тебя совсем не понимаю, — донесся до нее негромкий, но ясный голос Дадли. — Отрывочная фраза, письмо, загадочные слова, которые распевали девочки?..

— Старое письмо. Возможно, какая-то юная женщина написала его твоему прадедушке. Это звучит фантастично? — Эмме хотелось узнать мнение Дадли.

— Крайне фантастично, — не колеблясь ответил Дадли. Он посерьезнел, но не утратил присущей ему мягкости в обращении. — Эмма, дорогая, мне кажется, у тебя расшатались нервы. Да это и неудивительно после пережитого всеми нами стресса. Ты должна перенести на утро свой мифические поиски. Позволь мне помочь тебе спуститься по лестнице.

Тускло освещенный заброшенный чердак с пляшущими по стенам и потолку тенями был только фрагментом кошмара, мучившего Эмму, как страшный бесконечный сон. Она протерла глаза и подумала, что, если бы не ускользающая от ее все еще затуманенного сознания важная деталь, ключ к разгадке старого письма и душещипательного опуса Луизы был бы у нее в руках. Но сейчас все ее усилия бесполезны. Она слишком устала.

— Да, пойдем, — ответила она Дадли. Казалось, ее голос доносился откуда-то издалека. — Как хорошо, что ты нашел меня здесь. Иначе я заснула бы на старом тряпье. Кому принадлежала эта одежда, Дадли?

Он твердой рукой взял ее под локоть и повел вниз.

— Алый бархат… тюрбан… — бормотала она заплетающимся языком.

Они были уже на втором этаже, осталось несколько шагов по коридору до ее спальни. Яркий свет слепил Эмму. Она снова приложила руку к глазам, перед которыми все еще мерцал алый бархат.

— Кому все-таки принадлежали эти наряды? — настаивала она.

Дадли что-то ответил, но, наверное, она неправильно его поняла. Ей послышалось, что он сказал: «Шлюхе». Разумеется, он не мог выразиться так грубо — это не в его, как правило, учтивой манере.

Барнаби еще не ложился. Перед Эммой пробралась широкая и пустая кровать. Обессиленная женщина сделала последнюю отчаянную попытку стряхнуть с себя обволакивающий сон. Она поступила неосмотрительно, приняв снотворное, поскольку крепко спать в этом доме небезопасно. Но почему? Мысли Эммы путались; она залезла под одеяло, положила голову на подушку и заснула.

Утром ей не удалось осуществить свой план — разыскать на чердаке письмо и разгадать его тайну, — поскольку пришла телеграмма от Сильвии.

Глава 16

Телеграмму принесла миссис Фейтфул. Она сказала, что ее доставил мальчик; она решила, что дело срочное, и тут же поднялась с ней наверх. Эмма не сразу заметила, что старуха задержалась на пороге, пока она вскрывала конверт и читала отпечатанное послание:

«Извините не смогла прийти на свидание тчк На том же месте в одиннадцать утра сегодня тчк Срочно тчк Никому не говорите тчк Сильвия»

У Эммы перехватило дыхание, но она заметила, что миссис Фейтфул пристально наблюдает за ней, словно пытаясь что-то разглядеть своими подслеповатыми глазами.

— Мне необходимо уйти, — обратилась к ней Эмма. — Я отлучусь на два или три часа. Не присмотрите ли вы с Ангелиной за детьми, пока я не вернусь?

Эмма не стала дожидаться ответа служанки, не до церемоний. Теперь она отдавала приказы, нравилось это напыщенной старухе или нет.

— Вы действительно должны?

— Да, это очень важно. Пожалуйста, пришлите сюда детей.

Только после ухода миссис Фейтфул Эмма поняла, что явное недовольство экономки было вызвано не предстоящим наблюдением за шаловливыми и строптивыми детьми; суть ее поведения заключалась в другом: миссис Фейтфул чего-то испугалась.

Интуиция подсказывала Эмме, что хитрая бестия пыталась утаить страх и дурные предчувствия.

Но теперь не время разбираться в потаенных чувствах домашнего аргуса. Если она намерена успеть добраться до Кентерберийского собора к одиннадцати часам, ей нужно сесть на десятичасовой автобус, а сейчас уже почти половина десятого. Она не должна опаздывать на свидание. Это для нее жизненно важно: ведь Сильвия могла пролить свет не только на тайну исчезновения Луизы — не говоря о бледнолицем незнакомце в окне, дохлых мышах и найденном в поле скелете — но и на загадку длительного путешествия Жозефины.

Она быстро оделась; вскоре на пороге появились девочки.

На них были изрядно поношенные джинсы и вязаные жакеты. Растрепанные волосы делали их похожими на бездомных сироток.

— Послушайте, мои дорогие. Сейчас мне придется уйти из дома. Я вернусь после обеда. Пообещайте, что будете хорошо себя вести и слушаться миссис Фейтфул и Ангелину.

Дина покорно кивнула, но гордячка Мегги взорвалась:

— Можешь вообще не возвращаться. Мы тебя ненавидим.

— Иногда вы мне тоже не очень нравитесь, — спокойно ответила Эмма. — А теперь отправляйтесь гулять. Если кто-нибудь меня спросит, скажите, что я вернусь к середине дня.

— Если ты вернешься, мы запустим пауков в твою постель, — посулила ей негодующая Мегги. — Правда, Дина, мы так и сделаем?

Дина смущенно улыбнулась.

— Или летучих мышей, или жаб. Мы возьмем их у Ангелины. Она тоже тебя не любит.

Теперь у Эммы не было сомнений в том, откуда появились дохлые твари в комнате Луизы. Их подложила Ангелина по наущению Мегги, не выносившей жалкую гувернантку.

— А может быть, мы зажжем и смертельную свечу, — объявила войну Мегги. Но жестокая угроза показалась бесчеловечной даже самой атаманше, и ее умное личико невольно выразило чувство смятения и раскаяния.

Эмма положила расческу на туалетный столик и взяла пальто.

— Честно говоря, Мегги, ты становишься злобной маленькой занудой. Разве тебе самой не стыдно, что ты ведешь себя как избалованное несмышленое дитя? Когда я вернусь, мы, я уверена, придумаем более интересные и достойные игры.

В глазах Дины загорелся слабый огонек надежды, но Мегги, не терпевшая покровительственного тона, гордо вышла из комнаты, откидывая со лба непослушные пряди спутанных волос.

К этой необычной девочке, сотканной из острых противоречий, требовался особый подход. Когда страдала Дина, она взывала к жалости, но Мегги отвечала ударом на удар. Она привыкла сражаться до конца — боже, благослови ее стойкое, храброе сердечко!

Любой ценой Эмма завоюет ее доверие, хотя многие обстоятельства этому и препятствуют. Может быть, сегодня вечером, после того как Сильвия приподнимет покров тайны…

Конспиративная поездка претила открытой натуре Эммы: уйти, ничего не говоря Барнаби! Но на этот раз нельзя рисковать. Она улизнет через заднюю дверь и проберется через поле до автобусной остановки пешком. Возможно, даже успеет вернуться прежде, чем Барнаби заметит ее отсутствие.

Что же хотела сообщить ей Сильвия? Может быть, нечто такое, о чем Эмма предпочла бы не знать?

Когда она проходила через кухню, ее увидела Ангелина.

— Ведь вы не осмелитесь выйти из дома в такой дождь, мадам? — нагло спросила она свою госпожу.

— Мне придется сделать это, Ангелина.

Черные и блестящие, как виноградины, глаза Ангелины с любопытством уставились на нее.

— Этим же путем сбежала вчера мисс Пиннер.

— Мисс Пиннер? — Эмма остановилась. — Ты видела, когда она уходила?

— Нет, я ее не видела. Думаю, она испарилась, когда было еще темно. Но я подобрала на заднем крыльце ее носовой платок. Он и сейчас у меня в кармане. Посмотрите, в углу вышито: «Л. Пиннер».

— Она могла обронить его накануне, — спокойно предположила Эмма, но ее сердце учащенно забилось.

— Нет! Потому что вчера утром я первая оказалась на крыльце. Осмелюсь сказать, что гувернантка замышляла недоброе. — Ангелина взяла щетку и с преувеличенным рвением принялась мыть полы.

— Если ты замечала хоть что-то подозрительное в поведении мисс Пиннер, Ангелина, то должна была сообщить об этом мистеру Корту.

Ангелина криво усмехнулась. Ее глаза коварно заблестели.

— Которому из них, мадам?

— Тебе не кажется, что ты ведешь себя по-хамски?

Ангелина энергично замахала щеткой.

— А мне плевать. Мы с Вилли все равно отсюда уезжаем. Этот проклятый богом дом вымотал нам все нервы. То находят скелет в его окрестностях, то исчезают женщины или Том-соглядатай смотрит в окна, да мало ли еще чудес здесь происходит? И они еще имели наглость утверждать, что Том-соглядатай — это мой Вилли. Мой Вилли! Да я была бы рада застукать его за таким занятием, вот что я вам скажу! — Глаза Ангелины пылали от гнева. — И я не имею никакого отношения к этой чертовой смертельной свече; говорю вам: я ее не зажигала и никогда не стала бы этого делать! — Она истерически кричала. — Это все сотворили противные злые девчонки! Сунь им в рот палец — и они откусят всю руку.

Итак, Луиза незаметно скрылась из дома через заднюю дверь. Разве можно ее укорять за это? А разве она сама не поступает точно так же? Если, к несчастью, случится, что она вовремя не вернется в Кортландс, расскажет ли Ангелина Барнаби, что видела, как его жена тайком ушла? Или промолчит, как промолчала о носовом платке Луизы?

Правда, она поступила честнее мисс Пиннер. Дети знают, что она отправилась в Лондон по важному делу. Это хоть как-то оправдывает ее в глазах Барнаби. Об ее неожиданной поездке знает также и миссис Фейтфул. Никто не заподозрит ее, будто она спешила на тайное свидание с любовником, чего нельзя было сказать об исчезнувшей Луизе…

Что за глупые мысли лезут ей в голову! Если бы Луиза отправлялась на любовное свидание, она бы давно вернулась.

Эмма бежала по тропинке, которая вела к шоссе, под проливным дождем. Автобусная остановка находилась под вековым развесистым дубом, путь к нему пролегал через небольшую рощицу, рядом с которой оказалась безымянная могила. Эмма остановилась на мгновение перед небольшим бугорком земли, чувствуя стук дождевых капель по своей шляпке, и представила, какой прелестной будет эта рощица весной, словно созданная для влюбленных. Та девушка, скорее всего, приехала на автобусе, здесь ее встретил любовник. Или наоборот: он приехал на автобусе, а она его ждала? Полиция прорабатывала эти версии, но не исключала возможности того, что молодая пара прикатила на машине или мотоцикле; а может, любовники шли пешком из военного лагеря?

Но имеет ли значение, как они сюда добрались? Важно другое, что они забрели в окрестности Кортландса, в чужие владения…

Несмотря на прохладную погоду, на деревьях уже набухали почки. Дети скоро вернутся в школу, но они с Барнаби могут остаться, чтобы провести в деревне весну — дивную пору любви.

Эмма не скрывала от себя, что отчаянно цепляется за надежду воскресить былую гармонию в отношениях с мужем. Сумеет ли она добиться желаемого, если сама ее и разрушила ужасными подозрениями, что Барнаби вряд ли простит жене? От разноречивых и печальных мыслей у Эммы раскалывалась голова. Она немного успокоилась, когда услышала шум приближающегося автобуса. Эмма побежала быстрее к шоссе по узкой тропинке, вившейся между оголенных деревьев. Осталось преодолеть маленькое препятствие — густые заросли кустарника…

Она наткнулась на толстый засохший сук, сильно ушиблась, поскользнулась и упала. Но так ли это? Ей показалось, что какая-то посторонняя сила ударила се палкой по ноге. Эмма застонала от боли и попыталась высвободиться из-под тяжести, но внезапно на ее лицо опустилась темная, плотная ткань и стало трудно дышать.

Эмма отчаянно сопротивлялась. Она была выше ростом и намного тяжелее, чем тщедушная мисс Пиннер. Почему-то имя гувернантки пришло ей на память, когда она почувствовала, что ее насильно затаскивают в машину на заднее сиденье; одну здоровую ногу несчастной женщины защемило, когда кто-то небрежно захлопнул дверцу автомобиля.

Эмма едва не потеряла сознание от острой боли и удушья: обмотанная вокруг головы грубая шерстяная ткань мешала притоку свежего воздуха.

Эмма смирилась, поняв, что сопротивление бесполезно: ей крепко связали руки веревкой, впившейся в нежные тонкие запястья. Она даже не могла закричать: жертву неизвестного преступника обволакивала зловонная удушливая тьма; наступила бесконечная ночь…

«Только бы вынести ночь», — промелькнула строка поэта в ее сознании.

Глава 17

Дина, набравшись храбрости, предположила, что Эмма может и не вернуться. Мегги сердито оборвала сестру.

— Не говори ерунды! Эмма обязательно вернется. Ведь она не оставила записку, как это сделала слюнявая Луиза?

— Сильвия тоже не оставила записку, — справедливо заметила Дина.

— Нет, оставила. Помнишь листок бумаги, который мы нашли несколько дней назад? Наверное, это и была записка Сильвии. «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю». — Мегги, пританцовывая, затянула знакомую песенку.

— Но пальто, в котором мы нашли записку, принадлежало совсем другой женщине. Зачем понадобилось Сильвии прятать свое послание в чужую старую одежду?

— Она была красивая бестолочь, — не стеснялась в выражениях Мегги. — Разве можно покидать человека, если сильно, даже «слишком сильно» его любишь? В таком случае наоборот следует остаться. Ну да ладно, во что мы будем играть сегодня утром? Лучше в такую бешеную игру, чтобы все кругом задрожало.

Дина неохотно согласилась с затеей сестры: учинить громогласное «шоу» с засадами и дикими воплями в гулких коридорах и на лестнице кортландского дома. В отличие от Мегги, Дина не могла заглушить искусственным весельем тревогу, закравшуюся в ее чуткое сердечко. Ей хотелось плакать до того времени, пока не вернется Эмма. Разве только мама… но далекая мама перестала быть для нее живой реальностью: другое дело — Эмма. Если бы только Мегги отказалась от своей угрозы подложить дохлую нечисть в постель Эммы! И от устрашающих слов о смертельной свече… Когда Мегги неожиданно выпрыгнула из-за занавески, Дина завизжала от страха, так напряглись нервы ребенка.

Барнаби вышел из кабинета, запрокинув голову, и прикрикнул на расхулиганившихся близнецов:

— Не могли бы вы, девочки, поиграть в какую-нибудь спокойную игру? Вы превратились в настоящих уличных мальчишек. Где Эмма?

— Она ушла, — лаконично ответила Мегги.

— Ушла? Куда?

Мегги сокрушенно вздохнула.

— Мы не знаем. Она нам не сказала.

— И давно она ушла?

— Сразу после завтрака. — Мегги изобразила сожаление и совсем по-взрослому пожала плечами, когда ее отец поднимался наверх. — Можешь не беспокоиться, она заверила, что вернется после обеда.

— Так куда же все-таки она отправилась?

— Эмма нам не сказала, а только предупредила: ей срочно нужно уйти. И она не оставила записку, так что все в порядке.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь: все в порядке, раз она не оставила записку?

Мегги посмотрела на отца с величайшим сожалением, как на тупого школьника:

— Разве ты еще не понял, что они не возвращаются только тогда, когда оставляют записку?

— Какую чушь ты несешь! — Барнаби пошел искать кого-нибудь из домочадцев, способного толково объяснить ему причину странного отсутствия Эммы.

Мегги, почувствовав себя виноватой, сказала Дине:

— Я думаю, нам надо найти записку.

Теперь удивилась Дина:

— Но ты только что утверждала, что Эмма не оставила записку.

— Какая же ты недогадливая. Я говорю о записке, которую мы нашли раньше в кармане старого пальто.

Мегги не решилась признаться сестре, что после разговора с Эммой в поезде, когда она притворилась, что не понимает, о чем ее спрашивают, ее не покидало чувство вины и страха. У честной от природы Мегги возникло тяжкое ощущение, что она своим малодушным поступком развязала руки каким-то темным силам, и теперь неминуемо произойдет что-то ужасное. Она знала, что именно, и пыталась отогнать страх, сотворив как можно больше шума.

— Ну, побежали! — скомандовала она и помчалась на чердак.

Переворошив два больших сундука, девочки не обнаружили и следов простенького красного пальтьица, в кармане которого лежала скомканная записка.

Сидевшая на корточках Мегги не могла скрыть своего удивления и разочарования.

— Давай спустимся вниз, — умоляла ее Дина. — Мне страшно.

— Ты трусиха, — презрительно бросила Мегги. — Чего ты боишься?

— Ты же знаешь, нам не разрешили трогать эти вещи.

— Потому что кому-то не хочется, чтобы мы нашли записку. Но теперь она все равно пропала. Я думаю…

— Что? — дрожащим голосом спросила Дина.

— Надо рассказать обо всем Эмме, когда она вернется, — решила Мегги.

— Обязательно, — с готовностью согласилась Дина. — Эмма знает, что делать в таких случаях.

За обедом, на котором Эмма отсутствовала, разговаривали мало. Беспокойство овладело всеми: дядей Дадли, дядей Рупертом и особенно папой.

— Я думаю, она занимается расследованием исчезновения Луизы, — нарушил молчание Дадли, и его рыхлое лицо сморщилось, словно он собрался заплакать.

— Ей не следовало приниматься за такое рискованное дело, никого не предупредив, — сказал папа. — Сегодня утром она получила телеграмму, которую, как утверждает миссис Фейтфул, сразу сожгла, так что никто не знает содержания депеши. Она вышла из дома через заднюю дверь и, скорее всего, направилась к автобусной остановке.

— Я ее не видел, — поторопился заметить дядя Дадли. — Я с утра помогал Вилли по хозяйству; мы возились с овцами.

— Ох уж эти женщины! — сокрушался дядя Руперт. — Зачем мы только связываемся с ними? Для чего соглашаемся вовлекать себя в бесполезные хлопоты и неприятности? — Он браво покрутил ус и самодовольно улыбнулся.

— Я позвонил в полицию, — сообщил папа. — Они будут здесь с минуты на минуту. Собираюсь рассказать им об исчезновении Луизы; если Эмма к тому времени не вернется, мы начнем ее разыскивать.

— При помощи полиции? — воскликнул дядя Дадли, заметно смущенный таким поворотом дела.

— Может быть, в этом и нет необходимости, — отозвался папа, — но я больше не хочу рисковать.

— Ну и дела, скажу я вам, — пробормотал политик Руперт.

Мегги вдруг закашлялась, и папа вспомнил о существовании девочек.

— А вы, дети, — обратился он к близнецам, — поиграли бы лучше сегодня на улице. Дождь прекратился. Но смотрите не попадите под машину, когда приедет полиция.

По его встревоженному и в то же время отсутствующему взгляду Мегги поняла, что он снова забыл об их с Диной существовании. Он думал о своей жене, которая все не возвращалась. Но Эммой все в порядке. Иначе и быть не может.

Когда Мегги вышла во двор, небо прояснилось и стало теплее — и тут в девочку словно бес вселился. Она как угорелая носилась вокруг деревьев, мчалась сквозь кусты, и холодные капли с веток затекали ей за воротник, сползали по спине… Потом Мегги неожиданно устремилась к старой конюшне. Дина, не поспевая за сестрой, кричала:

— Куда ты? Во что мы играем?

— Я лошадь, а ты должна меня поймать, — прокричала в ответ Мегги. — Ах, смотри, там стоят пугало. Наверное, Вилли сделал его для сада. Как глупо: он натянул на него пальто наизнанку. Давай-ка мы это исправим.

Пугало прислонили к стенке конюшни. На его уродливой соломенной голове красовался берет со свисающими краями, на жесткие деревянные руки было криво натянуто пальто.

— Бедное старое пугало, — запричитала Дина. — Мы оденем тебя как следует.

Они расстегнули пуговицы на пальто и быстро сняли его с пугала, которое тут же упало в грязь. Когда Дина, бормоча извинения, бросилась его поднимать, она услышала за собой голос Мегги:

— Дина, это то самое красное пальто!

Дина опять уронила путало.

— Которое было на чердаке? — запинаясь, перепросила она.

— Да, и берет тоже оттуда. — С минуту девочки стояли, уставившись друг на друга округлившимися от страха глазами, сами не зная, чего они боятся.

Мегги первой пришла в себя и решительно явила:

— Зато теперь мы добудем записку для Эммы. Она очень хотела ее получить, но я не понимаю для чего.

Записка исчезла. Все карманы пальто, в том числе и маленький внутренний, были пусты.

Из-за угла конюшни вышел Вилли и увидел девочек.

— Он будет стоять в саду возле кухни и отпугивать птиц от гороха, — пояснил он. — Истинный джентльмен, не правда ли?

— На нем женское пальто, — заметила Мегги. — И потом, я не понимаю, где вы его раздобыли? Ведь оно лежало на чердаке, и у вас могут быть неприятности…

Как из-под земли вырос дядя Дадли в своем неизменном твидовом костюме, сдвинутой на затылок фетровой шляпе и высоких сапогах. Он выглядел не столь обреченно, как за обедом: дядюшка заметно повеселел.

— Послушайте, девчонки, как вам понравится идея разжечь большой костер? — спросил он, показывая на кучу слежавшейся соломы, деревянных и картонных коробок и прочей рухляди, сваленных во дворе.

Мегги захлопала в ладоши от радости.

— Вилли сооружает этот костер с самого утра. — Дядя Дадли заметно гордился затеей слуги.

Дядя Руперт, подъехавший на своей машине, спросил:

— Вы решили жечь костер? Отличная мысль, скажу я вам. Но не разжигайте его до темноты в последний момент не забудьте плеснуть бензина, — полыхнет так, что фейерверк будет виден во всей окрестности.

Мегги, в восторге от предстоящего зрелища, начала приплясывать:

— У нас будет большой костер! Дина, давай поможем его развести!

Глава 18

Оказывается, ночь не всегда бывает черной. Иногда она становится красной, горячей волной заливая глаза, и требуются адские усилия, чтобы поднять тяжелые, как гири, веки.

Эмме наконец удалось это сделать, но поначалу комната плыла и кружилась перед ней. Пленница обнаружила, что лежит на старомодном диване, обтянутом потертым красным плюшем. Эмму поместили в маленькой полутемной Комнате с низким потолком. Она никогда здесь не была.

Когда память начала возвращаться к ней, Эмма догадалась, что ее притащил сюда похититель, пока она находилась в бессознательном состоянии. Эмма была уверена, что эта комната, расплывающаяся у нее перед глазами красным пятном, расположена не в кортландском особняке. Она заточена в незнакомом доме, возможно — коттедже, о чем явствуют низкие потолки и маленькое темное оконце. Может быть, это чердачное помещение коттеджа. Но где находится этот чертов коттедж? В скольких милях от Кортландса? Осторожно присев, Эмма помедлила, пока у нее перестанет кружиться голова, и стала внимательно осматривать свою «камеру».

Вот круглый стол, покрытый красной скатертью с кисточками, он стоит посередине комнаты. На нем поднос с пустой на три четверти бутылкой бренди, стакан и кружка с водой. Рядом с подносом два листа почтовой бумаги, один исписанный, другой чистый, чернильница и ручка.

Кажется, в ее тюрьме нет электрического освещения, а маленькое оконце, сплошь заросшее густым плющом, пропускает только тусклый зеленый свет, погружающий каморку в полумрак. Эмме пришлось поднести записку к окну, чтобы прочитать ее.

Сверху было начертано: «Пожалуйста, перепишите нижеследующее письмо своим почерком».

Письмо было адресовано Барнаби. Оно гласило:

Дорогой Барнаби,

К сожалению, я больше не могу жить в браке, потерпевшем столь сокрушительное фиаско. Для меня очевидно, что ты все еще любишь Жозефину, а что касается двух других женщин, Сильвии и Луизу, то я не знаю, что и думать. Я люблю слишком сильно, чтобы выносить все это, поэтому я ухожу. Не пытайся связаться со мной.

Твоя несчастная Эмма

Содержание письма было настолько абсурдным, что Эмме хотелось рассмеяться, если бы она не испытывала боли, страха и полного неведения.

Ее одежда еще не высохла после «прогулки» под дождем; Эмму знобило не только от холода, до и от страшных предчувствий. Не постигла ли ее трагическая судьба обитательниц Кортландса? Ведь в поместье Кортов дважды оставляли загадочные мелодраматические письма, и никто не мог объяснить их смысла. А те, кто их сочинял, исчезали бесследно.

Правда, Луиза оставила свое душещипательное послание всего два дня назад. Эмме казалось, что гувернантка пропала навсегда.

Неужели Луизу тоже сначала заперли в этой маленькой, темной, располагающей к боязни закрытого пространства конуре, которая, возможно, находится где-то в Кенте, неподалеку от Кортландса? Эмма так решила, потому что ее одежда оставалась все еще влажной.

А что, если она не заперта, а всего лишь поддалась разыгравшемуся воображению?

Эмма бросилась к выходу и попыталась повернуть дверную ручку. Безуспешно. Маленькое, заросшее плющом оконце тоже было наглухо закрыто. Эмма пододвинула стул, встала на него, намереваясь отворить окошко.

Но крепкая рама не сдвинулась с места. Эмма не сумела даже разглядеть сквозь плющ, куда выходит окно: на дорогу, в поле или в сад.

Может быть, ее тюремщик сторожит внизу и явится сюда, если она поднимет шум? Эмма начала стучать в дверь, звать на помощь — но царила мертвая тишина. Тогда она стала колотить по полу колченогим стулом, не найдя в конуре более подходящего предмета.

Когда она переставала шуметь, ей казалось, что обманчивая тишина становится оглушительной, невыносимой. За окном защебетала укрывшаяся в плюще какая-то пичуга. Взглянув на часы, Эмма удивилась: только что миновал поддень, а в комнате были сумерки.

Эмма снова принялась стучать и звать на помощь. Видимо, от напряжения у нее заболела голова, да так сильно, что она едва не потеряла сознание. Налив в стакан изрядную дозу бренди, Эмма выпила его до дна. Постепенно ее возбуждение спало.

Она собрала всю оставшуюся волю, чтобы понять: что же произошло? Положение абсурдное, но оно неминуемо должно чем-то разрешиться. Не могут же ее держать здесь в роли пленницы или заложницы бесконечно. Зачем? В ее заточении не было никакого смысла. Дети скажут Барнаби, что она обещала вернуться после обеда. Если она не появится, ее муж немедленно обратится в полицию. Он не будет колебаться, как это было в случае с Луизой или Сильвией. Существует огромная разница между тем, когда сбегают гувернантки и когда нежданно-негаданно исчезает любимая жена. Особенно если для побега нет никаких причин. И не будет! Потому что она не станет переписывать эту мерзкую ложь, сочиненную преступником, питающим, как и многие садисты, слабость к мелодраме: «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю. Я так сильно люблю тебя, что мне остается только одно — уйти с твоей дороги… Я люблю тебя слишком сильно, чтобы выносить все это, потому я ухожу…»

Ухожу, ухожу, ухожу… Вот рефрен этих продольных посланий. Записки сочинены кем-то по одному шаблону. Они предназначены жертвам обреченным только с одной целью: их исчезновение — подразумевается уход из жизни — должно выглядеть добровольным…

Для жертв?!

Нет! Эмма не станет жертвой маньяка-невидимки. Разозлившись, она стала обдумывать возможное развитие событий, не упуская ни одной мелочи.

Когда Барнаби поймет, что с ней что-то произошло, он сразу же начнет расспрашивать всех домашних. И что же он услышит? Миссис Фейтфул скажет ему о телеграмме — оказавшейся ловушкой, в которую она с досадной легкостью угодила — Ангелина уточнит, что миссис Корт воспользовалась задней дверью и направилась через поле к автобусной остановке. Они — Барнаби и полицейские — пойдут той же дорогой и обнаружат на влажной почве следы борьбы и отпечатки шин автомобиля…

Но земля вокруг злосчастной могилы была испещрена следами. Сумеют ли они отличить свежие следы от прочих?

А вот другая нерешенная задача: принадлежал ли найденный в земле скелет девушке, которая написала первую прощальную записку: «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю»? С чего начиналась это предсмертное послание? Дрогой? Мой единственный? Мой милый?

И кто был этим милым? Барнаби? Сухаря Руперта трудно представить себе в этом романтическом образе, еще труднее — Дадли, полного комплексов, типичного холостяка, робкого, лишенного темперамента. Такой увалень вряд ли способен вызвать страстное чувство.

Сильвия. Хорошенькая блондинка, которая, если верить детям, была чем-то напугана. Где она теперь? Почему не пришла на свидание в кафедральный собор? Может быть, полученная сегодня телеграмма была не от Сильвии, а от человека, расставившего западню ей, жене Барнаби?

Нет, нет, опомнилась Эмма, сжимая пальцами виски. Девушка, чей скелет был найден в поле, не могла оказаться Сильвией, поскольку гувернантка исчезла всего три месяца назад, а специалисты-эксперты утверждают, что погибшая пролежала в земле не менее двух лет…

Жозефина, оповестившая обитателей Кортландса, что отправляется в путешествие по Южной Америке… Отважное решение, никак не вяжущееся с изнеженной, привыкшей к роскошному комфорту светской особой… Может быть, Жозефину принудили написать письмо о предстоящей экспедиции, чтобы ее длительное отсутствие не вызвало и тени подозрений?

Повинуясь безотчетному порыву, Эмма подбежала к окну и стала изо всех сил колотить по стеклу кулаками, надеясь, что хоть кто-нибудь ее услышит. Неужели этот коттедж столь надежно изолирован от окружающего мира, что никто не придет к ней на помощь?

Одно из небольших стекол оконной рамы разбилось, и Эмма порезалась. Не обращая вникания на рану, Эмма просунула руку в образовавшееся отверстие и стала раздвигать густые заросли плюша. Но они не поддавались. Естественная завеса, прикрывавшая окно, оказалась слишком плотной. Сквозь нее Эмма с трудом различила верхушки вязов, а за ними — трубы какого-то дома. Или она приняла желаемое за действительное и эти трубы ей просто померещились?

Порезанная рука сильно кровоточила. Эмме пришлось слезть со стула и перевязать рану носовым платком. Кровь продолжала просачиваться сквозь ткань, и Эмма беспомощно огляделась, пытаясь отыскать в комнате хоть какую-нибудь тряпицу. У стены стоял шкаф, в одном из его ящиков нашлась столовая скатерть. В других оказалась дешевая посуда.

Шаблонный ассортимент вещей, включая Диван, которые обычно предоставляют владельцы меблированных комнат…

Так куда же она попала и кто ее сюда запрятал?

Эмма оторвала узкую полоску от потрепанной столовой скатерти и перевязала руку. Напрасно она вела себя гак буйно. Если бы она хоть немного подумала, то без особого труда могла бы разбить стекло ножкой стула, легко раздвинуть плющ, выглянуть в окно и позвать на помощь.

Она могла бы даже прорубить отверстие в зарослях плюща, воспользовавшись кухонными ножами. Правда, они оказались тупыми, а побеги плюща — на удивление прочными.

Тишину нарушили явственно раздававшиеся звуки. Кто-то приближался к двери!

Сердце Эммы бешено заколотилось, а медленные, осторожные шаги человека, который, по-видимому, поднимался по лестнице, становились все слышнее, все отчетливее…

Эмма затаила дыхание, когда дверная ручка со скрежетом повернулась. Сквозь замочную скважину до нее донесся хриплый шепот:

— Вы не спите?

Голос был настолько искажен, что ей даже не удалось определить, мужчине или женщине он принадлежит.

Эмма приникла к двери:

— Откройте сейчас же, кто бы вы ни были, я выпустите меня отсюда!

Послышался глухой смешок. Затем голос прошептал:

— Не так быстро, моя дорогая. Вы написали письмо?

— Конечно, нет. Все, что там сказано, наглая ложь. Немедленно откройте дверь и выпустите меня отсюда.

Она тут же поняла, что допустила ошибку — следовало признаться, что она написала письмо, тогда бы тюремщик открыл дверь, и узница узнала бы этого человека.

До нее снова донесся хриплый недовольный голос.

— Мне дано суровое распоряжение: сначала письмо. Но я не спешу, да и у вас времени сколько угодно — хоть до скончания века. Некоторые мужья заточали своих жен за неверность на десятки лет, а то и больше. И никто ни о чем не догадывался. Красотки медленно чахли в потаённых местечках, откуда сколько ни кричи — никто не услышит…

— Кто бы вы ни были, вы не в своем уме!

Снова раздался хриплый гнусный смешок. Затем послышались удаляющиеся шаги.

Эмма отчаянно заколотила в дверь:

— Пожалуйста! Пожалуйста, не уходите! Откройте дверь! Позвольте мне поговорить с вами.

Человек за дверью остановился.

— Сперва письмо, моя дорогая. Разговоры потом.

— Хорошо, я напишу письмо прямо сейчас, только вы подождите.

— Извините, но у меня уже нет времени.

Эмма прокричала вслед удаляющимся шагам:

— Где Луиза? Где Сильвия?

За дверью молчали.

— Барнаби заявит в полицию! — пригрозила она. — Они разыщут нас, всех троих.

В ответ на ее угрозу раздался хриплый смех, и почти обезумевшей Эмме показалось, что она уловила тембр голоса Барнаби.

Это открытие доконало пленницу. Если за дверью находился Барнаби, произошло нечто непостижимое уму: над ней издевался ее обожаемый муж, оказавшийся садистом. Тогда ей лучше умереть.

Шаги смолкли, и в маленькой темной комнате воцарилась непереносимая, гнетущая тишина. Эмма была в отчаянии, ее оставила надежда. Она еле добралась до дивана, но, не соразмерив своих сил, чуть не упала. Ее нога наткнулась на какой-то предмет, лежавший под диваном, который Эмма чуть сдвинула.

Смертный ужас удушливой волной накрыл дрожащую жертву.

Превозмогая слабость и страх, Эмма присела на корточки и нащупала испугавшую ее находку. Это оказалась всего лишь крошечная туфелька с высоким подъемом. Она вспомнила, что туфли такого фасона и размера носила Луиза Пиннер.

Теперь Эмма не сомневалась: туфелька принадлежала исчезнувшей гувернантке.

Глава 19

Мисс Джеймс из агентства по найму не могла понять, что происходит в загородном доме Барнаби Корта. Почему от него сбежали две гувернантки, вполне надежные и хорошо себя зарекомендовавшие? Хотя Луизу Пиннер нельзя назвать истинным профессионалом. И у мисс Джеймс коготки на душе скребли, когда она посылала эту невзрачную девушку в Кортландс. Но почему добропорядочная Луиза Пиннер не поставила ее в известность о своем решении оставить место гувернантки в семье мистера Барнаби Корта?

Настали удивительные времена: ни на одну претендентку нельзя положиться. Так же, как ни на одного мужчину. Например, она не ожидала, что Барнаби Корт воспримет так болезненно уход своей гувернантки. Конечно, он в свое время гневался на Сильвию Лестер и имел на то причины. Но теперь ее респектабельный клиент без всякого стеснения кричал в телефонную трубку:

— Неужели мисс Пиннер не оставила никакого другого адреса, кроме дома на Фулхем-роуд, где она снимала комнату? Подумайте, может быть, вы все-таки знаете, где ее искать?

Хотя мисс Джеймс всегда восхищалась писателем Барнаби Кортом, такой грубый тон был недопустим.

— Мы агентство по найму, а не детективное заведение, — холодно заметила она.

— Да, да, простите. Я совсем не имел в виду, что вы обязаны устанавливать слежку за своими девушками. Но все происшедшее очень странно. Ведь вы говорите, что адреса Сильвии Лестер у вас тоже нет?

— Ах, боюсь, что мисс Лестер — перелетная птичка. Она не из тех, кого мы заносим в свои основные картотеки. Она слишком непоседлива, и ей трудно угодить. Хотя подождите минутку, я думаю, что смогу найти адрес ее бабушки, которая живет в Бурнмауте.

— Вы мне его дадите?

— Разумеется. Но я сомневаюсь, что Сильвия Лестер к вам вернется, мистер Корт; прошло столько времени, и к тому же она покинула вас таким необъяснимым образом…

— Я не собираюсь просить ее вернуться, но мне необходимо с ней увидеться. И вот еще что — если мисс Пиннер вам позвонит, дайте мне знать немедленно.

Мисс Джеймс была крайне смущена:

— Мистер Корт, надеюсь, она ничем себя не запятнала?

— Нет, ничего подобного. Но мне необходимо встретиться также и с ней.

— Да, понимаю. — Кажется, он намерен не упускать из виду женщин, которые служили в Кортландсе. — Я думаю, она вот-вот должна вернуться в Лондон. Не связано ли исчезновение Луизы с ее любимой собачкой?

Но мистер Корт уже повесил трубку. Он даже не попросил замены мисс Пиннер. Впрочем, мисс Джеймс почувствовала облегчение. После демонстративного ухода гувернанток следовало крепко подумать, прежде чем снова послать какую-либо порядочную девушку в этот подозрительный дом. Что-то там неладно. Кажется, Сильвия упоминала о каких-то волках?

Святая наивность. Мисс Джеймс поправила прическу и задумалась. Неужели почтенная леди так и не поняла, что эти самые волки делают жизнь прекрасной, заманчивой и осмысленной?

* * *

Костер должен был получиться на славу. На внушительную кучу соломы дядя Дадли водрузил ящики, коробки и сухие ветки, а также содержимое сундуков, хранившихся на чердаке. Мегги удивилась, что он собирается сжечь эти старые, пахнущие гнилью, но сохранившие прелесть далекой старины, необычные вещи. Она сожалела о том, что платьям ее далеких прабабушек суждена такая горькая участь.

— А кто их носил? — спросила Мегги, представляя себе утонченных красавиц, скользящих по лестнице в алом бархате или в изумрудном атласе.

Дядя Дадли словно бы не расслышал ее вопроса, но потом сердито проворчал:

— Ты все равно не знаешь никого из дам, носивших эти наряды.

Мегги была слегка разочарована: неужели среди старинных нарядов не было ни одного, принадлежавшего ее бабушке?

Хлопоты вокруг костра пришлись кстати: они отвлекали от тревожных мыслей. И когда Дина упорно спрашивала: «Почему Эмма еще не вернулась?» — Мегги наигранно-легкомысленно отмахивалась от сестры: «Откуда я знаю? Спроси лучше у папы. Он занимается ее поисками».

Но спросить о чем-либо у папы было невозможно, так как после обеда он все время разговаривал по телефону. Он выглядел расстроенным и неприступным. Мегги, заходя иногда в дом, слышала, как он упоминал Сильвию, мисс Пиннер, Эмму и маму. О маме он говорил с кем-то особенно долго. Мегги показалось странным, что он так интересуется не только мамой и Эммой, но и гувернантками.

Затем папа собрал в гостиной миссис Фейтфул, Ангелину и Вилли и учинил им форменный допрос. Потом Ангелина плакала, но, когда Мегги спросила у нее, что случилось, служанка громко высморкалась и сказала какую-то ерунду:

— Сегодня утром я забыла положить в карман картофелину на счастье.

В Кортландс прибыли два полисмена на черной машине, несколько позже папа уехал вместе с ними. Отъезд отца в полицию очень напугал Дину, равно как и ее сестру, но Мегги была слишком горда и скрыла волнение от домашних.

— Они забрали папу в тюрьму? — спросила она у дяди Дадли, стараясь казаться спокойной.

Но, видимо, Дадли и сам немного испугался. Он заметно побледнел, однако голос его звучал уверенно:

— Что ты, малышка! Для этого им необходимы понятые. И наручники. Вот такие. — Он крепко сжал тонкие запястья Мегги своими большими руками, обратив все в шутку, в игру. Девочка залилась нервным, почти истеричным смехом, а дядя Дадли заметил:

— Сейчас, когда никого нет дома, самое время завершить все необходимое, чтобы костер получился на славу! Как только все вернутся, мы его подожжем.

И они снова принялись за работу, сваливая в кучу сухие ветки и опавшие листья, тем самым, очищая от мусора сад.

Уже смеркалось, когда вернулась полицейская машина. Папа вышел из нее, и она умчалась.

Мегги и Дина кинулись к нему:

— Эмму нашли? Когда она вернется домой?

Папа медленно, усталым голосом проговорил:

— Я не знаю, где она. Просто не знаю.

Его моложавое лицо со времени исчезновения жены постарело, резко обозначились тонкие морщинки.

Мегги до боли закусила губу, пытаясь удержать подступившие к горлу рыдания.

— Это я виновата, — сокрушалась она. — Я вела себя отвратительно! Грозила зажечь смертельную свечу. Но я не делала этого, папа. Честное слово, я этого не делала!

В разговор вмешался внезапно появившийся дядя Руперт:

— Послушай, старина, тебя серьезно беспокоит отсутствие Эммы? А не могло так случиться, что она опять поехала в Лондон? Ты звонил ее тете?

— Господи, неужели ты мог подумать, что я этого не сделал? Она не появилась ни в одном из домов, где ее можно было бы ожидать. Так же, как и Луиза Пиннер. Скажи, могут ли две женщины в мгновение ока исчезнуть с лица земли?

— Тебе не кажется, что ты разыгрываешь мелодраму? — спросил невозмутимый политик, нахмурившись и кусая роскошные усы. — По правде говоря, эти таинственные происшествия нельзя назвать такими уж безобидными. Я имею в виду, что уже поползли тревожные слухи, сплетни досужих людей. Скоро мы обретем весьма сомнительную репутацию. Только этого штриха мне и не хватало в преддверии женитьбы.

К ним подошел дядя Дадли.

— А я не удивлюсь, если окажется, что Эмма и Луиза где-то встретились и не сочли нужным сообщить близким об этом. Обычное женское легкомыслие. С ними лучше не связываться, вот что я вам скажу.

Дадли замолчал, о чем-то размышляя, угрюмо покусывая нижнюю губу; неожиданно, как это частенько бывало, у него резко изменилось настроение. Он повернулся и весело скомандовал:

— Пора зажигать первую спичку. Сейчас наша «вавилонская башня» запылает ярким пламенем.

— Что это вы собрались сжигать? — равнодушно спросил папа.

— Старое тряпье, которое скопилось на чердаке. — Дядя Дадли произнес эти слова почти шепотом, как будто по секрету. — От этой рухляди уже давно пора избавиться.

— Не спорю, — обронил грустный папа и отвернулся.

Но Мегги не хотелось, чтобы отец уходил. Ее детская интуиция подсказывала, что без него она не почувствует себя в безопасности в быстро сгущающихся сумерках. Она боялась пламени вот-вот готового вспыхнуть гигантского костра. Радостное возбуждение невольно сменилось тревогой.

Она вцепилась холодными пальцами в большую теплую руку отца, и на его родном лице промелькнул отблеск прежней, доброй и мягкой, улыбки.

— Знаешь, мне страшно, — откровенно призналась гордячка Мегги.

— Что я слышу: страшно тебе, а не Дине?!

Но Дине тоже было страшно. Когда дядя Дадли нагнулся, чтобы зажечь спичку, она начала кричать:

— Ах, нет! Нет, нет, нет!

Дядя Дадли раздраженно спросил:

— Что это вдруг? Мне казалось, ты с нетерпением ждала этого мгновения, разве не так?

— Только не пугало! Кто-то взгромоздил его на самый верх! Мегги, пугало сейчас сгорит!

Произведение Вилли, которым он так гордился, было обречено. Мегги почудилось, что пугало в красном пальто в немой мольбе протягивает к ней свои деревянные руки. Нелепое существо со скособоченной соломенной головой выглядело таким трогательно-беспомощным, что Мегги разжалобилась не меньше сердобольной Дины.

— Дядя Дадли, оставь пугало! Мы не хотим, чтобы оно сгорело. Оно нам нравится.

Дядя Дадли медленно выпрямился. Его одутловатое лицо побагровело, словно оно уже было опалено пламенем.

— Даже не знаю, кто его туда водрузил, — оправдывался Дадли. — Ну и пусть сгорит. Разве мы не решили избавиться от накопившегося хлама?

Дина разрыдалась, а Мегги гневно затопала ножкой.

— Пугало не хлам. Папа, пускай дядя Дадли снимет его. На нем пальто, в котором лежало Письмо. Зачем его сжигать? Это все равно что сжечь человека.

— Письмо? — раздумчиво переспросил папа.

— Ну да, одно из тех писем, где говорится «Я вас люблю» и все такое, — повторила возбужденная Мегги. — Ах, папочка, быстрее, дядя Дадли уже собирается зажечь спичку.

Но безжалостный огнепоклонник не успел осуществить свой замысел: Барнаби в один миг взобрался на вершину костра и снял с него злополучное пугало с перекосившейся соломенной головой. Дядя Дадли исподтишка следил за папой, безвольно опустив руки. Немного поодаль стоял Вилли, а к нему прижималась дрожащая Ангелина.

Папа, которому теперь помогал сам дядя Дадли, снял пальто с деревянных рук пугала и стал его обследовать, роясь в карманах и даже отодрав подкладку. Дядя Руперт наблюдал за этой сценой, не проронив ни звука.

Мегги собиралась предупредить, что искать бесполезно, потому что письмо исчезло еще раньше, но не смогла вымолвить ни слова. Блеклая луна незаметно превратилась в яркий круглый диск, озарявший землю холодным светом. Костер все еще не разожгли, и все окружающие дрожали, как и смятенная Мегги. Она подошла к сестре, и они прильнули друг к другу, как осиротевшие щенята.

Папа резко выпрямился, уронив старое пальто на землю.

— Вам лучше пойти в дом, — сказал он. Его голос был спокойным, но каким-то чужим. Он отрешенно прошептал, словно обращаясь к самому себе: — Эмма говорила, что поскольку я сочиняю неправдоподобно страшные детективные истории, то не верю, что они могут случиться в жизни. Но теперь я почти убежден: происходит.

Дина заныла от холода и страха. Все, как по команде, направились домой. То ли костра сегодня вечером не будет, то ли дядя Дадли разожжет его позже. Сейчас он, видимо, оставил эту затею. Двор опустел и казался особенно мрачным и пустынным. Когда Мегги приблизилась к дому, ей почудился жалобный крик какой-то незнакомой птицы. Она содрогнулась от предчувствия беды, но ее некому было утешить.

Глава 20

С лестницы снова донеслись чьи-то шаги. Услышав, как они неумолимо приближаются к двери, Эмма потеряла самообладание.

В маленькой комнате было почти совсем темно. Эмму это скорее радовало, так как полумрак приглушал угнетающее влияние господствовавшего здесь ядовитого красного цвета: обоев, дивана, скатерти. Попытки Эммы прорубить хотя бы небольшое отверстие в густых зарослях плюща оказались тщетными. Она так и не смогла дотянуться до густых веток могучего растения; они плотным занавесом отгораживали ее от внешнего мира. Эмме удалось лишь разглядеть расплывчатый абрис луны, чей призрачный свет становился все более ярким и холодным с наступлением темноты.

Время от времени она кричала, звала на помощь, пока у нее хватало сил. Иногда до нее доносился невнятный гул голосов. Эмма поняла, что дом, в который ее заточили, находился не в безлюдной пустыне. Но все же людские голоса раздавались издали, и она потеряла надежду, что ее услышат; она даже засомневалась, не померещилось ли ей все это: возможно, она приняла щебет птиц за живые человеческие голоса…

Эмма потеряла много крови, у нее болела голова, сознание затуманилось; ею овладело одно неодолимое желание — уснуть.

Но не успела Эмма лечь, как на лестнице раздались знакомые шаги.

Она услышала вкрадчивый стук в дверь, и хриплый искаженный голос прошептал:

— Вы написали письмо?

— Да, — солгала она и стиснула руки в ожидании, что наконец-то дверь откроется.

Но хриплый голос распорядился:

— Просуньте его под дверь.

Эмма заметалась. Что же ей делать? Просунуть под дверь сложенный, но чистый листок бумаги? Нет, ее уловка тут же будет раскрыта.

— Я… я начала его писать, но здесь слишком темно, — импровизировала она. — Принесите мне свечу.

Господи! Что за безумие? Она приглашает к себе человека, который, возможно, и запрятал ее в этот дом, где до нее побывала несчастная Луиза, оставила здесь туфельку, а сама бесследно исчезла.

Из-за двери послышалось бессвязное бормотание, затем хриплый голос укоризненно промолвил:

— Если вы и вправду написали письмо, вам ничего не грозит, моя дорогая. Но если вы этого не сделаете, тогда — кто знает? Я дам вам еще один час. И вы вполне обойдетесь без света. До вас все обходились.

Эмма пыталась не вникать в жуткий смысл сказанного хрипучим стражем.

— Вы хотите меня убедить, что Луиза оказалась в безопасности после того, как написала письмо?

— В полной безопасности.

— Тогда почему здесь валяется ее туфелька? Куда она могла пойти с туфлей на одной ноге?

С минуту из-за двери не доносилось ни звука. Затем омерзительный, неизвестно какому полу принадлежавший голос с подозрительной бодростью пообещал:

— Вы сами во всем убедитесь — но после того, как напишете письмо…

Бесполезно стучать в дверь и требовать, чтобы ее выпустили! Осторожные шаги быстро удалялись; послышался скрип деревянной лестницы. Где-то приглушенно хлопнула дверь. Затем снова наступила тишина…

Постепенно комнату залил таинственный мерцающий свет, проникавший даже сквозь густую сеть плюща. Так мерцают молнии, прорезающие грозовое небо. Почувствовался запах дыма, и Эмму на мгновение охватил ужас: ей показалось, что в коттедже, где она заточена, словно героиня романа ужасов, попавшая во власть садиста, начался пожар.

Но тут до нее снова донеслись голоса. На этот раз Эмма не сомневалась: это были детские звонкие голоса. Она прислушалась, и у нее возникло радостное ощущение, что она различает испуганные крики Мегги и Дины. Затем раздались громкие мужские возгласы, встревоженные и негодующие. Но что горело? Мерцающие лучи только освещали комнату. Опасения Эммы, что в коттедже начался пожар, к счастью, оказались ложными. Но что же так полыхает, судя по высоким языкам пламени, не кортлендский ли дом?! Неужели она находится возле старого особняка Кортов, который поджег какой-то негодяй?

Повинуясь безотчетному порыву, Эмма опустилась на колени и отчаянно, словно заклинание, промолвила:

— Мегги и Дина. С вами все будет в порядке. Никто не причинит вреда маленьким девочкам, верьте мне!!

Глава 21

Никто из девочек не мог объяснить, почему они обе испытывали такую пронзительную жалость к пугалу. Оно превратилось для них в несчастного человека — глупого, с поникшей соломенной головой и шнурком на шее, чем-то близкого и доброго. Оно напоминало забавное существо из старой сказки.

Произошло явное недоразумение, и виноват ротозей, напяливший на бедное пугало красное пальто. Ведь папа и дядя Дадли очень рассердились, когда девочки вздумали пощеголять в найденных на чердаке нарядах и одна из них натянула на себя это злосчастное пальто. А теперь из-за нею страдает ни в чем не повинное грустное пугало.

Но папа расспрашивал их не о пальто. Его волновало письмо. Он требовал, чтобы они в точности припомнили, что в нем было сказано; и этого же добивалась от девочек Эмма, когда они ехали в поезде.

Но ни одна из сестер не могла вспомнить все письмо дословно. Мегги утверждала, что оно начиналось со слов «мой драгоценный», но тут же засмеялась, поскольку обращение показалось ей слащавым и вычурным. Дина настаивала, что за словами «мой дорогой» скрывался мужчина, но его имя было нарочно зачеркнуто. Кажется, письмо было без даты, и обе девочки настойчиво уверяли, что под ним не стояла подпись. Создавалось впечатление, что письмо даже не было кончено. Оно скорее напоминало черновик.

И все же оно исчезло. Но какое значение мог иметь сентиментальный лепет какой-то влюбленной неизвестной девицы?

— Папа, — робко обратилась к отцу Мегги, — как ты думаешь, Эмма скоро вернется домой? Она обещала приехать сразу после обеда, а сейчас уже темно.

Но папа был сам не свой. Казалось, он не в силах был произнести ни слова.

— Да, конечно, она вернется. С минуты на минуту, — выдавил с трудом Барнаби.

— Но ты говорил то же самое о маме, а она до сих пор не вернулась.

— Мама в другой стране. А Эмма… — Папа вдруг замолчал, его лицо стало мрачным, как грозовая туча. — Идите лучше к миссис Фейтфул. Она покормит вас ужином и уложит спать. А утром Эмма будет уже с нами.

Мегги схватила его за рукав.

— Поклянись! — черные глаза Мегги пылали. Папа крепко прижал дочь к груди. Потом потрепал по голове Дину и скомандовал:

— Бегите, девчонки, спать. Утро вечера мудренее…

Но папа так и не поклялся. Мегги стало жутко, в горле застрял ком, а глаза оставались сухими. Она не могла плакать.

Мегги почти никогда не плакала. Вместо этого гордая маленькая мисс предпочитала кричать, носиться по дому и не слушаться старших. Ее безумства возмущали миссис Фейтфул и пугали ничтожную трусиху мисс Пиннер. Но сегодня ни вопли, ни беготня близнецов не производили желаемого эффекта. Даже чопорная миссис Фейтфул не обращала на них внимания: она даже не осознавала, что Мегги и во всем подражавшая сестре Дина неприлично себя ведут. Миссис Фейтфул принесла поднос с молоком, хлебом, маслом и джемом и стала разливать молоко, но опрокинула чашку.

— Боже мой, — пробормотала она, но не стала вытирать пол. Мегги увидела, что у старой экономки дрожат руки, будто в доме холодно, а из прически выпали булавки. Ее седые волосы разметались по плечам, сделав миссис Фейтфул похожей на древнюю морщинистую карлицу.

Мегги надоело испытывать терпение пожилой домоправительницы. Она вежливо заметила:

— У вас растрепались волосы, миссис Фейтфул.

Старуха попыталась исправить прическу дрожащей рукой.

— Боже мой, — снова пробормотала она. — Пейте ваше молоко и докажите, что вы хорошие маленькие мальчики.

— Мальчики!! — Близнецы были обескуражены. Уж не повредилась ли в уме старая миссис?

Дина смеялась, склонившись над чашкой.

— Это потому, что мы в джинсах, — сгладила неловкость добрая девочка.

Миссис Фейтфул кивнула и улыбнулась, но ее выцветшие голубые глаза, напоминавшие увядшие гиацинты — их было много в саду Кортов — смотрели куда-то в пространство, не замечая девочек; она словно вглядывалась в темную ночь за окном. Когда девочки поужинали, старуха убрала со стола и понесла на кухню поднос, на котором дребезжали чашки и блюдца.

Мегги мечтала поскорее очутиться в постели и натянуть одеяло до самых бровей. Когда они поднялись наверх и Дина попросила сестру лечь рядом с ней, Мегги на этот раз не упрекнула ее в трусости. Она великодушно разрешила:

— Конечно, ложись, если хочешь.

Когда снизу послышались громкие сердитые голоса — кажется, ссорились мужчины, — Мегги даже обрадовалась, что рядом с ней, свернувшись калачиком, лежит ее сестра. Потом зазвонил телефон, и до девочки, которая вся обратилась в слух, донеслись слова папы:

— Кентербери? Так она ездила в собор, чтобы встретиться с Сильвией? Когда? Так вы думаете, что и сегодня она могла направиться именно туда? Благодарю вас, тетя Деб. Я это проверю. И не беспокойтесь. Да, я обещаю: позвоню, как только что-нибудь прояснится. Нет, разумеется, я не испытываю серьезной тревоги.

Мегги с головой забралась под одеяло, так как не сомневалась: папа говорит неправду; он был очень встревожен. Потому что и Сильвия, и мисс Пиннер ушли и не вернулись; теперь он боялся, что то же самое произойдет с Эммой. Ведь и от мамы давно нет никаких известий.

Странно, но Мегги смутно помнила, как выглядела мама, а лицо Эммы предстало перед ее мысленным взором как в зеркале. Такое милое лицо. Зачем, о зачем она наговорила ей столько ужасного?

Колеблющийся свет проник сквозь окно и спутал мысли Мегги. Спустя несколько мгновений свет стал ослепительным, словно среди ночи взошло яркое солнце.

Мегги вскочила на ноги, Дина села в кровати и воскликнула:

— Смотри, кто-то зажег костер!

Мегги опрометью выбежала из комнаты и помчалась вниз по лестнице.

— Папа! Папа! Кто-то зажег костер. Смотри, как он полыхает!

Барнаби обернулся и взволнованно проговорил:

— Извините, но я вынужден прервать разговор, миссис Деб.

Повесив телефонную трубку, он кинулся к двери и распахнул ее.

Из холла были видны пляшущие длинные языки пламени. Мегги уже собралась было броситься на улицу, чтобы устроить дикую пляску вокруг костра, но остановилась, увидев, как из гостиной выходит дядя Дадли. Он был в домашних тапочках и держал в руках вечернюю газету.

— Знаешь что, Барнаби, мне показалось, что пахнет гарью. О боже, посмотри, что там творится! — Его выпуклые голубые глаза с ужасом уставились на красные стволы деревьев и огненное зарево в пол неба. — Кто-то разжег костер.

— Где Руперт? — спросил папа, будто что-то подозревая.

— Руперт не мог этого сделать, старина. Скорее всего, это Вилли. Знаешь, в нем есть что-то совсем детское. Ему не терпелось увидеть, как заполыхает эта куча хлама. Ну как, девчонки, хотите повеселиться?

Мегги крепко сжала руку Дины.

— Главное, пугало не сгорит, — обрадовалась она. — Папа вовремя его убрал.

Не в силах противиться дикому возбуждению, Мегги кинулась к полыхающему костру, который взметнулся выше дома.

Через несколько минут все были там, даже миссис Фейтфул: старуха сама стала похожа на пугало — такая же нескладная, худая и растрепанная. Ангелина разыскала девочек и, взяв их за руки, испуганно промолвила:

— Это особенный колдовской костер. Вы только посмотрите на чудовищное пламя! Странно, ведь мистер Корт сказал, что сегодня костра не будет. Хотелось бы мне узнать, какой мерзавец его разжег!

— Вилли! Вилли! — неистово прокричала Мегги, припрыгивая, словно в языческом танце.

Ангелина обернулась к ней, сверкая черными глазами.

— Он не разжигал костер. В этом доме повелось обвинять моего Вилли во всем дурном, что здесь происходит. Я не удивлюсь, если скоро начнут говорить, что он похитил новую миссис Корт и костлявую чудачку Луизу Пиннер.

— А это правда не он сделал? — спросила простодушная Дина.

Ангелина разразилась истерическим смехом.

— Ты думаешь, я позволю своему мужу сбежать с другой женщиной? Ну уж нет, плохо вы меня знаете. Боже, смотрите, как полыхает. Боюсь, как бы огонь не переметнулся на старые конюшни. Вы слышите: звонит телефон. Ну и пускай себе звонит! Не пропускать же из-за этого пустяка такое грандиозное зрелище.

Мегги вдруг подумала, что вполне могла позвонить Эмма. Она хотела поделиться своей догадкой с папой, но он разговаривал с одним из полицейских, которые появились словно из-под земли. Когда пламя стало уменьшаться, они начали заливать его водой из ведер. Ангелина, которая, разинув рот, наблюдала за спорыми движениями полицейских, заметила наконец, что Мегги и Дина, выбежавшие во двор в одних пижамах, дрожат от холода. Она повела их в дом, затем наверх, в детскую, не переставая причитать:

— Не дай бог, вы простудитесь и схватите воспаление легких! Наверное, кто-то напустил порчу на дом Кортов. Даже гадать не желаю, что именно душегубы надеются обнаружить в золе прогоревшего костра. Уеду-ка я отсюда, как это сделали до меня Сильвия и убогая мисс Пиннер. Но вас, девочки, ничто не должно беспокоить. Ложитесь спать, спокойной вам ночи.

Дина посмотрела на сестру, и ее подбородок задрожал.

— Не смей плакать! — взъярилась Мегги. — Не смей! Слезы бесполезны. Все равно никто не вернется. — В голосе Мегги звучала безнадежность.

— А что они надеются увидеть в золе? — запинаясь, спросила Дина.

— Нам-то какое дело? Тоже мне забава — догоревший костер. Ничего интересного.

— Эм-му? — прошелестела Дина. Она боялась, что навлечет беду на мачеху, если громко произнесет ее имя.

Мегги заметалась по комнате, потрясенная подозрениями сестры. Прежде чем она успела хоть что-то возразить «прорицательнице», с улицы послышался неистовый громкий крик. Затем наступила тревожная обманчивая тишина.

Костер уже почти погас. Комнату освещала только холодная белая луна. Мегги, встав на цыпочки у окна, смогла разглядеть смутные очертания мужчин, толпившихся у дымящихся останков костра. Девочке показалось, что они осторожно несут через двор что-то тяжелое.

Ее чуть не вырвало. Но такая постыдная слабость простительна Дине, а уж никак не Мегги. Усилием воли Мегги преодолела спазмы, повернулась к сестре, съежившейся в постели, и невозмутимо сказала:

— Это кричала Ангелина. Для женщины, которая верит в колдовство, она жуткая трусиха.

Дина не могла выговорить ни слова. Она смотрела прямо перед собой расширившимися от ужаса черными глазами, которые блестели в темноте, как у кошки, почуявшей мышь.

Мегги снова выглянула в окно. Мужчины возбужденно толковали между собой. Кажется, среди них было несколько полицейских. Девочка не могла различить, кто же из них папа, дядя Дадли или дядя Руперт, а кто — незнакомые люди. И тут она услышала, как папа ясно спросил:

— Когда же вы получите заключение эксперта?

Ответа Мегги не расслышала.

— Надеюсь, вы понимаете, — продолжал папин голос, — что поиски должны быть безотлагательно продолжены. Потому что этого не может быть… — Заключительная часть фразы прозвучала невнятно. Мегги увидела, как один из мужчин — наверное, папа — закрывает лицо ладонями. У нее подкосились ноги, и она соскользнула на пол, содрогаясь от беззвучных рыданий.

Глава 22

Эмме на какое-то мгновение показалось, что знакомые крадущиеся шаги ей просто померещились; скорее это был слабый шорох, виновницей которого стала мышка. Эмма напряженно вслушивалась в обманчивую тишину, ожидая, что в любое мгновение может раздаться уродливо-искаженный, неизвестно кому принадлежащий голос. Но он так и не прозвучал. Однако случилось неожиданное: в замке медленно повернулся ключ.

Боже, страшный час пробил? В ее камере появится некто, ранее испугавший Луизу, и обреченная девушка потеряла туфельку, за которой так и не вернулась, возможно, потому, что ей ничего уже в этой жизни не было нужно…

Но дверь не открыли. Снова послышался звук крадущихся шагов, затем наступила тишина.

Может быть, дверь все же открыта, но она в смятении не заметила? Эмма громко спросила:

— Есть тут кто-нибудь?

Она вглядывалась в кромешную тьму, пока у нее не заболели глаза. Тишина, казалось, воцарилась в ее каморке навсегда.

В сознании Эммы постепенно укоренялась Мысль: кто-то отпер дверь — и она больше не пленница… Если, конечно, не подстроена новая ловушка.

Пусть это будет очередная западня — все-таки лучше, чем томительное ожидание развязки, от которого она рано или поздно сойдет с ума. Эмма, спотыкаясь, пробралась к выходу и повернула ручку. Дверь бесшумно открылась. Она увидела перед собой смутные очертания узкой деревянной лестницы, которая вела в комнату, похожую на хлев. Лунный свет, проникавший сквозь проем, в котором не было дверей, освещал что-то, напоминавшее старый экипаж. Значит, ее заперли в каморке, расположенной над старой конюшней Кортландса! И она не грезила наяву, когда слышала голоса Мегги и Дины! Оказывается, все это время она томилась совсем близко от дома.

Но как объяснить взвившиеся в небо гигантские языки пламени? Богатое воображение Эммы рисовало одну картину чудовищней другой.

А вдруг кто-то из обитателей Кортландса был ее похитителем и даже убийцей как в воду канувшей Луизы? Может быть, этот преступник затаился сейчас в темноте, собираясь прикончить Эмму, когда она начнет спускаться по шатким ступеням лестницы.

Неизвестный, который тайком отпер дверь, расставил ей смертельные сети.

Эмма медленно, с огромным напряжением спускалась вниз; измученная женщина находилась в полуобморочном состоянии: у нее болела и кружилась голова, подгибались от слабости ноги, почти не действовала раненая рука.

Каким же надо быть зверем, чтобы, спрятавшись в тени старого экипажа, подстерегать обессиленную жертву…

Наконец Эмма сошла с последней ступеньки и замерла. Ничто не шелохнулось в полной враждебности темноте. Дверной проем, через который проникал голубой луч, манил на свет божий.

Неужели она свободна? Так что же, она оказалась жертвой чьей-то бесчеловечной шутки? А как же тогда туфелька Луизы, валявшаяся под диваном, что означает эта зловещая улика?

К дому вела тропинка, вившаяся меж кустов. Эмма не решилась идти через двор, ибо возле угасающего костра толпились незнакомые люди. Так вот в чем дело: загадочное сияние, озарившее сумрачную каморку над конюшней, было всего лишь отблеском костра, который, видимо, разожгли забавы ради.

На фоне мирного обыденного течения жизни кошмар минувшей ночи представлялся каким-то театром абсурда. Эмма, боясь, что незнакомые люди увидят ее в таком плачевном состоянии, хотела незаметно проникнуть в дом, скорее найти Барнаби и рассказать ему о важной улике, которая могла послужить ключом к тайне исчезновения бедной Луизы. Когда же она примет теплую ванну, выпьет горячего чаю — тогда поверит, что избавилась от ночного кошмара, который мог стоить ей жизни…

Поверит ли Барнаби, когда она расскажет ему о своих немыслимых приключениях? Но у нее есть убедительные доказательства: глубокий порез на руке, внушительный синяк на виске и следы веревки на запястьях. Барнаби просто будет вынужден поверить жене, и тогда он приложит все усилия, чтобы расследовать преступление неизвестного пока маньяка.

Эмма уже видела крупные заголовки на первых полосах газет: «Дело об исчезновении женщин». В основном хорошеньких, или, как говорят в Кортландсе, красоток. Жозефина, Сильвия, Луиза, Эмма… Но ей чудом удалось спастись.

А еще неопознанные останки юной незнакомки, отрытые в поле…

Дорога от конюшни до дома показалась Эмме бесконечно длинной и тяжелой. Она увидела у главного входа в особняк Кортов несколько машин, но людей рядом с ними не было. Ей удалось незаметно проскользнуть по гравиевой дорожке и, словно призрак, явившийся из небытия, возникнуть в холле.

Не сделав ни шагу, Эмма замерла, не веря своим глазам. На полу стояла клетка для птиц, в которой красовался изумрудно-зеленый попугай с красным клювом, висевший вниз головой.

Эмма протерла глаза, опасаясь, что у нее начались галлюцинации. Но птица оказалась живой и весьма общительной: стоило Эмме просунуть в клетку палец, как попугай, изогнувшись, попытался дотянуться до него клювом. В воздухе был разлит тонкий запах дорогих французских духов, на спинке стула накинута меховая шубка. Из гостиной донеслось легкое позвякивание — видимо, браслетов? — затем послышалось кокетливое сопрано:

— Дорогой, у меня и в мыслях не было преподносить тебе сюрприз, заявляясь в дом среди ночи. Такие забавы не в моем вкусе. Но ты не ответил на телефонный звонок, и я разволновалась. А когда я приехала в Кортландс, то увидела, что здесь бродит целая орава полицейских. Что происходит?

— Слава богу! По крайней мере, хоть ты объявилась! — В голосе Барнаби звучало не только облегчение, но и искренняя радость; Эмма насторожилась.

— Дорогой, не могу тебе передать, как мне жаль, что я не сумела забрать детей на каникулы. Но мы заблудились в верховьях Амазонки и бродили по зарослям несколько месяцев. Я не могла даже послать телеграмму. Гарри убеждал, чтобы я не тревожилась, но в дебрях Южной Америки было так неуютно, что я не могла думать ни о чем, кроме назойливых москитов, ядовитых змей и прочей мерзости. Барнаби, ты меня совсем не слушаешь. Ты не рад меня видеть? Что здесь, черт возьми, случилось?

— Эмма пропала.

— Прости, но я не знаю, кто такая Эмма. Если она молода и привлекательна, тебе следовало бы поискать ее в той убогой дыре, куда заманил меня один из твоих братьев. Бр-р-р. Такое любовное гнездышко не по мне. Кажется, там когда-то застукали твою мать: она предавалась любви с грумом. Какая неразборчивость!

— Мать?! — изумился Руперт и залился смехом. — Узнаю Жозефину: она не упустит возможности возвести напраслину на добродетельную женщину.

— Где это место? — вскинулся Барнаби.

Эмма медленно вошла в комнату. По вытянувшимся лицам мужчин она поняла, что отвратительно выглядит — так же, как и чувствует себя.

— В этой конуре точно жил грум, — заметила Эмма, словно давно принимала участие в разговоре. — Он спал на диване и любовался красной скатертью с кисточками. Только одна вещица оказалась лишней. Женская туфелька. Боюсь, она принадлежала не твоей матери.

И снова ей почудилось, что она грезит. Ее сознание как бы раздвоилось. Она не сомневалась, что находится в Кортландсе, об этом неопровержимо говорили батальные сцены на стенах и высокомерный нос мраморного прадедушки Корта, выглядывавший из-за двери. Она ощущала пристальные взгляды троих потрясенных мужчин: Барнаби, Руперта и Дадли, и бесстрастный взгляд стройной брюнетки, Жозефины, которая, к счастью, жива и невредима. Даже если Барнаби все еще любит свою первую жену, Эмма не желала этой женщине того, что она, к своему стыду, подозревала. Но все по-прежнему казалось грезой. Даже когда Барнаби, отчаянно воскликнув «Эмма!», кинулся к ней и заключил в объятия, Эмме не верилось, что подобное чудо происходит наяву. Она так мечтала о встрече с мужем, что продолжала сомневаться, не сон ли это?

— Ну и помучили же вы нас, прекрасная леди! Мы почти решили, что вас нет в живых, — признался Руперт. Голос политика выражал искреннюю сердечность, что было редчайшим исключением. — Сегодня день возвращения скитальцев, не иначе. К старому греховоднику Барнаби вернулись сразу две жены, а мы с Дадли…

Барнаби прервал красноречивого брата.

— Эмма, ты способна рассказать, что же произошло?

— Это несправедливо, — не могла смириться Жозефина. — Я скиталась около двух лет, а она, кажется, отсутствовала всего несколько часов. Но я сама расскажу; что произошло с новоявленной знакомой Барнаби. Один из вас, мальчики, заманил ее в любовное гнездышко, а когда она отказалась разделить с ним эту игру, запер ее. Уж я-то знаю. Однажды ты попытался сделать это со мной, не так ли? — Ее блестящие черные глаза обратились к…

— Смотрите! — закричал Барнаби. — Остановите его!

Но было слишком поздно. Грузный неповоротливый Дадли выбежал из комнаты со скоростью оленя и спустя мгновение был уже в холле.

— Шлюхи! — орал он, дрожа от ненависти и ужаса разоблачения.

— Дадли?! — прошептала Эмма. — Не может быть!

— Дадли! — донесся другой голос, высокий, скрипучий и преисполненный отчаяния. Этот вопль заставил Дадли остановиться. Руперт, опомнившись, бросился к нему. Дадли, ища пути к отступлению, кинулся к лестнице, но поскользнулся на полированном паркете. Чтобы не упасть, он ухватился за мраморный тяжелый бюст прадедушки Корта. Сиятельный пращур медленно опрокинулся и придавил Дадли всем своим непомерным весом.

Последнее, что запомнила Эмма, — это пронзительный крик изумрудного попугая из Южной Америки. Тьма объяла ее: Эмма была в глубоком обмороке.

* * *

— Конечно, мне пришлось выдержать настоящий бой на таможне, — ворковала Жозефина. — Но я сказала им, что этот красавец — подарок моим дочерям-близняшкам на день рождения, и если они задержат попугая (карантин и все такое), то им самим придется кормить привередливое существо. Ну и вот, когда я пообещала, что не подпущу его и близко к домашним птицам… кажется, я вас утомила? Но ведь вы не хотите, чтобы я сошла с ума? Непритязательная легкая беседа помогает мне сохранять душевное здоровье. В этом смысле Мегги вся в меня. Ах, Барнаби, посмотри, Эмма, кажется, приходит в сознание! Кто она такая, кстати?

Очнувшись, Эмма увидела, что лежит на диване; Барнаби держит ее за обе руки.

— Моя жена, — ответил он Жозефине, и Эмма с нескрываемой радостью заметила, что он гордо поднял голову. Мир перестал существовать, на планете остались только они вдвоем — на этот раз навсегда.

— Поздравляю, — сказала Жозефина без всякой фальши. — Я собиралась тебе сообщить приятную новость: мы с Гарри поженились в Рио неделю назад. Он все еще желал меня, даже после этих чудовищных восемнадцати месяцев скитания в джунглях. Дети тоже узнают эту новость. Я и впрямь заболталась, не так ли?

— Мне это нравится, — прожурчала Эмма, вернувшаяся с небес, и улыбнулась женщине, в которой из-за глупой ревности видела опасную соперницу. Жозефина с упоением продолжала щебетать, она от природы обладала неиссякаемой жизнерадостностью и была на удивление доброжелательна.

— Дорогая, как ты себя чувствуешь? — заботливо спросил жену Барнаби.

Эмма приподнялась на диване:

— Спасибо, отлично. Мне очень жаль, что я оказалась такой слабонервной. Но у меня выдался тяжелый день.

— Да уж, тяжелее не придумаешь. Жозефина, дай Эмме чего-нибудь выпить и не забудь о себе. А мне необходимо сделать кое-что важное.

Эмма со страхом посмотрела в сторону холла. Но дверь была закрыта. Она сжала руку Барнаби:

— Барнаби, все к лучшему.

Он многозначительно ответил:

— Для всех, кроме мисс Пиннер. Жозефина, позаботься, пожалуйста, об Эмме.

— Разумеется. Твоя жена очаровательна. Я с пятнадцати лет мечтала о таком цвете волос. Что ты будешь пить, Эмма? Думаю, рюмка виски тебе не повредит? Вот и славно.

— Луиза мертва. — У Эммы не оставалось и тени сомнения в гибели мисс Пиннер.

— Кажется, они нашли что-то, разоблачающее садиста, в этом жутком костре. Весьма дремучий, простительный разве что дикарям способ избавления от трупа, ибо все равно его бы обнаружили. Дадли никогда не отличался большим умом. Бесспорно, Дадли — исчадие ада, но хитроумным его не назовешь. Благодаря добродушной простоватости все до поры до времени сходило ему с рук, не так ли? Я сама едва не оказалась в числе его жертв, когда единственный раз приехала сюда после развода с Барнаби. Сначала он показался мне симпатичным, но вскоре мое представление об этом человеке резко изменилось. Я думала, что поступаю благородно, храня молчание о его непристойном поступке. Все-таки деверь, как-никак. Но теперь я понимаю, что должна была рассказать эту постыдную историю. — Жозефина, нахмурившись, замолчала.

— Но почему он… убивал? — запинаясь, спросила Эмма; она старалась не думать о Луизе, просто боялась представить себе маленькую, недалекую, восторженную мисс Пиннер с ее заискивающей улыбкой и корыстолюбивыми устремлениями.

— А бог его знает. Какая-то врожденная маниакальность. Я выбрала подходящее время для возвращения домой, не так ли? Эмма, ты куда собралась?

— К детям. Должно быть, они до смерти перепуганы.

— С ними все в порядке. Я проверяла. Мегги заснула прямо на полу: свалилась с ног от нервного перенапряжения. Девочка даже не проснулась, когда мы поднимали ее, чтобы уложить в кровать. Она всегда держится до последнего. Я бы на ее месте не выдержала. В общем, ты без зазрения совести можешь выпить и окончательно успокоиться.

— Я думаю, ты из тех отважных неунывающих женщин, с кем хорошо даже в джунглях, — восхищалась Эмма.

— О, я всегда живу сегодняшним днем. Скорее даже минутой, вот этим чудесным мгновением покоя, за которым — неизменные будни и суета. — Жозефина от души улыбнулась Эмме. Ее тонкое смуглое лицо светилось. — Я вижу, ты идеально подходишь Барнаби. Не такое беспокойное, мятущееся создание, как я. Ты принесешь ему счастье.

— Спасибо, — вымолвила Эмма, едва не расплакавшись.

Как и предсказывала Жозефина, за минутами относительного покоя последовали тяжкие будни и суета. Приехал доктор в карете «скорой помощи». Дадли с переломом черепа не приходил в сознание; его отвезли в больницу в сопровождении детектива, которому вряд ли теперь удастся получить у преступника показания. Складывалось впечатление, что некоторые обстоятельства случившегося в Кортландсе так и останутся под непроницаемым покровом тайны…

Скелет, найденный в поле… Сильвия… Кажется, никто толком не представлял себе, как разрешить эти чудовищные загадки.

Но самым удивительным было то, что вопреки всем бедам жизнь продолжалась… Люди по-прежнему радовались и страдали, мерзли от холода и предавались гурманству. Барнаби жутко растопил камины, надеясь, что яркое пламя разгонит тучи, нависшие над родным домом. На кухне Ангелина и Вилли делали сандвичи и готовили чай. Казалось, неугомонная служанка лишилась дара речи, но ее широко раскрытые, выразительные глаза предупреждали: это всего лишь вынужденная пауза, скоро комнаты вновь огласятся ее рокочущим смехом и неугомонной трескотней.

Миссис Фейтфул, чей жуткий вопль на миг остановил Дадли, больше не показывалась. Руперт по-своему сочувствовал экономке:

— Оставьте ее в покое, пусть бедная старуха побудет некоторое время одна. Вы же знаете, что она молилась на Дадли как на идола. — Он говорил просто, без наигранной сердечности. — Кажется, для нее он все еще маленький мальчик. Боюсь, мы все относились к нему так же, разве я не прав? Интересно, как возникло его неприязненно-патологическое отношение к женщинам, которых он любил и ненавидел в одно и то же время? Этот феномен за гранью нормального поведения мужчины. К примеру, случай с Томом-соглядатаем. Должно быть, в ту ночь Дадли забрался по широкому стволу разросшегося плюща, чтобы заглянуть в окно Луизы, а потом, когда поднялась тревога, залез на чердак и быстро проник оттуда в свою комнату. Затем распорядился срубить ни в чем не повинный вьюн, чтобы подозрение заведомо пало на кого-нибудь другого, хотя бы на Вилли. А в другой раз он исхитрился иначе: надел и потом подбросил промокшие ботинки Барнаби. Но старина Вилли оказался наиболее уязвимой мишенью. Поэтому он ему и приказал разжечь костер — конечно, после того, как Дадли тайком положил труп несчастной Луизы в основание этого погребального пламени…

— Мы до сих пор не знаем, что с Сильвией, — заметил Барнаби.

— И личность найденных в поле останков мне не установлена. — Руперт смущенно посмотрел на двух женщин. — Простите, милые дамы, что наша беседа приняла столь криминальный характер.

Эмма глубоко задумалась.

— Мне кажется, — заметила она после небольшой заминки, — погибали только одинокие девушки, те, у кого не было семьи; в этих случаях некому поднимать шум об их исчезновении. У Луизы была только эта несчастная собачка, а у той… другой… возможно, и зверька не было. Дадли вообразил, что его подложные письма — необычайно хитрый трюк, нечто вроде гордиевого узла. Скорее всего, он даже не подозревал, что первая из обреченных девушек сначала составила черновик прощальной записки, которую он вынудил ее оставить; именно черновик обнаружили девочки в кармане алого пальто. А оригинал, как я понимаю, даже не понадобился, поскольку никто и не заметил исчезновения его невинной жертвы. Со временем Дадли настолько уверовал в свою безнаказанность, что даже не подумал избавиться от улик, запихав пальто в старую колыбель.

— А тебя, — обратился к Эмме Руперт, — тебя тоже заставляли писать прощальное письмо?

Эмма хотела забыть о кошмаре, пережитом ею в маленькой, темной каморке. Слова письма, которое она так и не написала, все еще не давали ей покоя. Возможно, она осталась жива только потому, что Дадли знал: Барнаби, тетю Деб, близнецов, всех домашних насторожило бы ее внезапное исчезновение, и они забили бы тревогу. Но вот что странно: Дадли прекрасно понимал, чем грозило ему ее освобождение. Когда Эмма осознала важность прощальных писем, она уже была на пороге разоблачения маньяка.

— Я так и не поняла, почему он пришел и отпер дверь, — терялась в догадках Эмма.

— Незадолго до того, как ты вернулась домой? — уточнил Барнаби.

— Да.

— Но Дадли все это время был с нами. Люди из Скотленд-ярда потребовали, чтобы никто нас не покидал гостиную. Брат и не пытался никуда уйти, а мы всячески старались его приободрить: нам казалось, что он пребывает в шоке. Из-за Луизы, как ты понимаешь.

— Это я отперла дверь.

Сначала никто не понял, кто произнес эту фразу, все обернулись на голос и увидели в дверном проеме миссис Фейтфул, маленькую, иссохшую карлицу.

Она продолжала говорить своим скрипучим, бесстрастным голосом:

— Возможно, я виновата в том, что у Дадли развилась неприязнь к женщинам, но, бог свидетель, я не знала, что он их убивал. Вы же понимаете, он не мог совершить убийство с моего благословения. Дрянной мальчишка. — Последнюю фразу полубезумная старуха произнесла почти игриво. Она снисходительно улыбалась, словно распекала непослушного ребенка. Ее сморщенное, похожее на грецкий орех лицо было поразительно спокойным. — Я всегда очень любила Дадли. Когда родная мать бросила его, он стал моим сыном, хотя ваши отец и мать этого не признавали.

— Его родная мать? — изумился Руперт. — Вы хотите сказать, что у нас не одни и те же родители? Значит, это не наша родная матушка резвилась с грумом в каморке над конюшней?

— Боже мой! — воскликнул Барнаби. — Так вот откуда вульгарные наряды, найденные девочками на чердаке. А я было решил, что они принадлежали любовнице отца. Я не осуждал его, но мне было противно видеть моих детей в этих бульварных туалетах.

— Какая интригующая история! — восхитилась Жозефина. — Пожалуйста, продолжайте, миссис Фейтфул.

Старуха взглянула на нее с откровенной ненавистью. Кажется, Дадли был не одинок в своей женофобии.

Но она вела рассказ ровным, лишенным каких-либо человеческих эмоций голосом; казалось, шок, пережитый ночью, вернул миссис Фейтфул душевное здоровье.

— Ваш отец был женат два раза. Первый брак оказался неудачным. Его жена была редкой шлюхой. — Не извинившись за непристойность, она продолжала: — Дадли — ее сын от предыдущего брака. Малышу было два года, когда ваш отец женился на этой потаскухе. Он очень любил Дадли, и неудивительно: это был совершенно очаровательный ребенок. Он обожал свою мать. Ему было семь лет, когда он узнал, что мама навещает грума, жившего в каморке над конюшней. Конечно, он был слишком мал, чтобы понять растленность этой женщины, но маленький Дадли очень страдал, когда она сбежала, бросив мужа и сына. Ваш отец был безукоризненно честным и благородным человеком. Он усыновил Дадли, и впоследствии, когда женился во второй раз, ваша доверчивая мать не сомневалась в том, что Дадли — его родной сын от первого брака. Когда появились вы, мальчики, вам никогда не говорили, что Дадли является в лучшем случае вашим сводным братом. На самом деле — он вам чужой. В своем завещании ваш отец разделил имущество так, как если бы Дадли был его родным сыном. Покойный Корт, был добрым и справедливым человеком, оставившим о себе светлую память.

Барнаби подошел к миссис Фейтфул. Его красивое, открытое лицо выражало гнев и отвращение.

— Это вы испортили Дадли. Вы привили ему ненависть к женщинам. Он был слишком мал и не мог в свои семь лет понимать, что его мать вела себя неподобающим образом. Не сомневаюсь, вы изрядно потрудились над его «воспитанием», миссис Фейтфул. Вы сделали его таким, какой он есть, маньяком и убийцей!

— Лицо старухи превратилось в маску, ее губы тянулись в прямую и узкую линию.

Вы не понимаете: я любила Дадли, стараюсь его защитить от жизненных невзгод. Мать в глубине души не любила его. Только делала вид, что любит; потом у нее появились вы с Рупертом, а у Дадли никого не было, кроме меня.

— И вы боялись, что в один прекрасный день какая-нибудь красотка уведет его от вас. Поэтому вы внушили юноше ненависть и презрение к женщинам. Вы любыми способами запугивали юных девушек, заставляя их под страхом смерти покидать Кортландс. Признайтесь: мерзкие трюки с летучими мышами и булавками — это ваших рук дело? — Барнаби был вне себя.

— Зато я умела хранить тайны, — гордо ответила старуха. — Дадли и сам едва не поверил, что мачеха — его родная мать. Разве вы не заметили, как он о ней говорил? Пение гимнов по субботам, семейные пикники… С ним все было отлично, пока не появилась эта девушка.

— Какая девушка?

— Первая, какая же еще? — Пафос миссис Фейтфул иссяк, и она продолжала отвечать неохотно, с отсутствующим видом: — В общем, Нора. После того как она убралась, я решила, что больше не потерплю ни одной девушки в доме. Разве что замужних женщин.

Барнаби тихо спросил:

— Когда здесь находилась Нора, миссис Фейтфул?

— Года два назад. Вы в ту пору сюда не приезжали, а Руперт большую часть времени проводил вне дома. Вот когда моему Дадли досталось! Но, в конце концов, эта маленькая шлюшонка уехала. Думаю, она поняла, что Дадли и не собирался на ней жениться, вот она и отправилась на поиски другой, более легкой добычи. Развратницы всегда так поступают.

— А откуда приехала Нора? — поинтересовался Барнаби.

— Ее прислали из какого-то агентства. Я думаю, она была сирота. Довольно хорошенькая. Но я объяснила ей, что Дадли не из тех, которые женятся. После выдворения Норы жизнь вошла в свою обычную колею, пока вы не наняли эту дурочку, смазливую Сильвию. Но я избавилась от нее.

— Избавились?

Старуха самодовольно усмехнулась.

— Напугать ее было еще легче, чем Луизу. Такая трусиха, что ей достаточно было подложить жабу в постель… Но что касается Луизы… — Глаза миссис Фейтфул угасли, голос задрожал, и она процедила: — Я отперла дверь и выпустила… вашу жену. Я догадалась, что она там, когда узнала… что совершил Дадли. Да, пожалуй, вы правы. Я действительно испортила мальчика. Хотела сохранить его для себя. Видите ли, я тогда потеряла собственного малыша…

Глава 23

Ближе к полуночи Дадли пришел в сознание и откровенно признался в двух убийствах: служанки Норы и Луизы Пиннер. Он рассказал, что Нора забеременела и грозила обратиться к властям, если он не женится на ней. До этого Дадли не собирался лишать ее жизни. Но угрозы Норы взбесили его; в порыве злобы и страха он зверски расправился с беременной женщиной. Луизой он серьезно увлекся; но из-за одной неосторожной фразы, произнесенной Дадли в их последний вечер, девушка заподозрила, что он знает тайну найденного в поле скелета. Проведав, что Луиза написала анонимное письмо в полицию о загадочном отсутствии Жозефины, он перестал доверять ей. В роковую для гувернантки ночь выманил ее из дома, убил, потом вернулся и хладнокровно упаковал маленький труп в чемодан.

Эмма, догадавшаяся о страшном смысле «прощальных» писем, представляла для него главную опасность; поэтому он съездил в Кентербери и послал ей оттуда телеграмму — якобы от Сильвии. Эмма попала в ловушку, и Дадли без особых усилий похитил ее и спрятал в каморке над заброшенной конюшней.

Однако убийца горячо отрицал свою причастность к исчезновению Сильвии; более того, он клялся, что видел ее живой и невредимой в кафедральном соборе в тот день, когда Эмма приехала в Кентербери, чтобы встретиться с ней…

* * *

Несмотря на усталость, Эмма, которую Барнаби не выпускал из своих объятий, плохо спала в эту ночь и уснула только к утру. Когда она открыла глаза, сияло солнце, а снизу доносились оглушительные крики попугая. Любимец Жозефины бушевал так, словно в доме поселилась дюжина его собратьев.

Столь ранние гаммы пернатого гостя вызвали у Эммы раздражение.

— Эта на редкость жизнерадостная птица разбудит детей. Девочки могут испугаться, не зная, кто так вопит спозаранку.

— Так пусть узнают, — нежно прошептал Барнаби. — За ними приехала их мать, и мы теперь можем отправиться в Испанию. Ты понимаешь, какое это счастье, моя дорогая? Надеюсь, месяц, напоенный солнцем и вином, в обществе преданного мужа, потакающего всем прихотям жены, восстановит ослабевшие силы после всего, что тебе пришлось пережить.

— Понимаю… — неуверенно ответила Эмма.

— Не слышу большой радости в твоем голосе. Не значит ли эта сдержанность, что ты все еще следуешь совету тетушки Деб и не доверяешь мне?

— Доверяю… — так же неуверенно ответила Эмма.

— Тогда как понять твои колебания? Я не сомневаюсь в том…

В это время по коридору промчались проснувшиеся дети. Эмма прислушивалась к их приглушенным голосам, от возбуждения срывавшимся на высокие ноты.

— Дина, я вижу клетку для птиц. Правда! Посмотри, вон там!

— Наверное, в ней птицы-колибри!

— Колибри так не кричат. Это… о, это попугай. Пойдем посмотрим!

— Мама приехала! Мама приехала!

Дети больше не сдерживали себя и, громко топая, устремились вниз по ступенькам; их восторженные голоса слились с пронзительным ликованием заморского красавца.

Эмма печально ответила мужу:

— Невозможно стереть из памяти трагические судьбы несчастных — Норы и Луизы Пиннер.

— Ты права, моя милая, — отозвался Вариант. Однако, несмотря ни на что, он был преисполнен желания отрешиться от пережитого кошмара. — Одевайся. Давай спустимся вниз и повеселимся вместе с детьми.

Поток ярких солнечных лучей озарял просторный холл, и попугай, раскачиваясь на кольце, поражал детей экзотической роскошью своего оперения. Когда Мегги нагнулась, чтобы засунуть в клетку палец, на лестнице показалась Жозефина. Увидев девочек, она с распростертыми объятиями помчалась им навстречу; бледно-голубой пеньюар вздымался сизым облаком вокруг ее стройной фигуры.

— Дорогие! — восклицала она. — Дорогие, я привезла этого попугая для вас. Это истинный старый джентльмен, разве не так? И у меня еще уйма всяких подарков. Только попробуйте сказать, что не рады моему возвращению!

Дина подняла счастливое лицо, которое мать осыпала поцелуями. Девочка с наслаждением окунулась в голубое благоухающее облако. Мегги, подавив страстное желание броситься к Жозефине и вспомнив свои детские обиды, внезапно нахмурилась и остановилась чуть поодаль.

— Моя любимица, — нежно шептала Жозефина, гладя Дину по голове. — Мегги, дорогая, подойди и поцелуй свою мамочку.

Мегги держалась отчужденно:

— Ты слишком долго не приезжала к нам. Мы думали, что ты умерла.

— Я так не думала, — возразила Дина.

— Неправда, ты сама мне говорила. А сейчас ты врешь.

Жозефина приподняла тонкие брови.

— Мегги, еще немного, и у меня создастся впечатление, что ты легко смирилась с мыслью о моей смерти.

Мегги опустила глаза. Худая, с растрепанными волосами, она выглядела как затравленный дикий зверек. Ее пижамные брючки сползли рискованно низко.

Девочка, не ответив Жозефине, спросила:

— Мы поедем в Венецию?

— Если хочешь, мое солнышко. Мы поедем, куда ты скажешь. И у меня есть для тебя восхитительные подарки. Но в чем дело, малышка? Ты расхотела ехать в Венецию?

— Это было бы неплохо, — уклончиво промолвила Мегги.

— Но Мегги, я ничего не понимаю…

— Мегги беспокоится за Эмму, — проницательно заметила Дина. — Знаешь, вчера она ей нагрубила, и Эмма ушла, а потом… потом… — Несмотря на радость после долгой разлуки вновь увидеть маму живой и здоровой, Дина была еще во власти пережитого ужаса. Ее губы задрожали, а Мегги твердо заявила:

— Я не поеду в Венецию, пока не попрощаюсь с Эммой! Значит, мы должны дождаться ее возвращения.

Эмма перегнулась через лестничные перила.

— Привет, — раздался ее серебристый голос.

Мегги вскинула голову, как испуганная птица. Дина как завороженная подняла свою мордашку, и две пары блестящих черных глаз уставились на Эмму.

— А не обменять ли нам билеты в Венецию на рейс в Мадрид? — лукаво спросила Эмма. Она увидела, какая неподдельная радость охватила Мегги. Ту самую непокорную Мегги, которую никому не удавалось укротить — храбрую девочку с горячим, благородным и преданным сердцем.

Дина, скользнув взглядом по лицу Жозефины, обратилась к сестре:

— Может, так и сделаем, Мегги?

— Да! — ликовала Мегги. — Да, да, да.

Жозефина немного опечалилась, но отнеслась к «измене» детей с юмором и… невольным чувством облегчения.

— Ну что ж, я это заслужила, — мужественно признала она. — Мне всегда плохо удавалась роль матери.

Рука Барнаби еще крепче обвилась вокруг талии Эммы.

— Ты хоть понимаешь, что взваливаешь на свои плечи большое и беспокойное семейство? — встревожено спросил он жену.

Эмма с готовностью закивала своей рыжекудрой головкой.

Зазвонил телефон. Барнаби удрученно вздохнул и быстро спустился вниз. Вскоре из гостиной послышался его удивленный голос:

— Кто? Мисс Джеймс? Наверное, что-то не терпящее отлагательства заставило вас позвонить в такую рань. Да? И что это за важное сообщение? — После долгой паузы Барнаби произнес: — Большое вам спасибо, мисс Джеймс. Не могу передать, какой тяжкий груз свалился с моей души.

Барнаби повесил трубку и вернулся в холл.

— Мисс Джеймс получила письмо от Сильвии. — Барнаби торжествовал.

— От Сильвии? Надеюсь, подлинное, а не фальшивку? — недоверчиво спросила Эмма. — Она явно склонялась к мысли, что Сильвии никогда и не существовало.

— Подлинное. Мисс Джеймс говорит, что в тот день, когда ты была в соборе, Сильвия спряталась, потому что за тобой, если верить ее словам, следовал волк.

— Дадли, — прошептала Эмма.

— Думаю, что да. Кажется, Сильвия хотела предостеречь вас с Луизой, чтобы вы не поддавались чарам коварного Дадли и никогда даже близко не подходили к его потаенному гнездышку. — Барнаби криво усмехнулся. — Его любовному гнездышку. Побывав там однажды, Сильвия так испугалась, что сбежала из дома. Дадли угрожал жестоко расправиться с ней, если она проболтается о его прелюбодействе. У Сильвии был любовник в деревне, который исправно сообщал ей обо всех событиях, происходивших в Кортландсе. Узнав о твоем приезде, Сильвия сочла своим святым долгом предостеречь миссис Корт, но испугалась, когда увидела, что Дадли входит в собор вслед за тобой. Только поэтому ваша встреча не состоялась. Но угрызения совести не давали ей покоя, и вчера вечером мисс Джеймс получила от Сильвии письмо: в нем содержались подробности, которые Сильвия просила немедленно передать мне. Должен признаться, что мисс Джеймс сильно заинтригована.

— Ах, слава богу, что она… — Эмма замолчала, увидев две пары испуганных детских глаз, с мольбой обращенных к ней. Эмма не обманывала себя пустой надеждой, что, как сказочная фея, в одночасье вернет исстрадавшимся близнецам гармоничное, безмятежное детство. Нужно терпение и время. Но она добьется желанной цели. Она благодарна судьбе за то, что эта благородная миссия возложена на нее, Эмму Корт!

— Кажется, я здесь лишняя, — грустно заметила Жозефина, но уже через мгновение лицо этой легкомысленной, как мотылек, женщины озарилось бьющей через край радостью, и она весело защебетала: — Прекрасно! Мы с Гарри сразу же отправимся в следующую экспедицию! Теперь мы посетим Тибет. Это будет увлекательнейшее путешествие. — Ее рассеянный взгляд скользнул по исхудавшим лицам дочерей. — Я пришлю вам оттуда яркую открытку, мои крошки.

— А о попугае мы позаботимся, если ты не возражаешь, — великодушно заявила Мегги и кротко обратилась к Эмме: — Можно, он останется у нас?

Эмма встретилась взглядом с Барнаби; его голубые глаза излучали нежность.

— Можно. Но в Испанию мы его с собой не возьмем.

Снова зазвонил телефон. Эмма сняла трубку.

— Тетя Деб! Ну конечно, моя дорогая, со мной все-все хорошо… Тебе больше не о чем беспокоиться. Когда-нибудь я обо всем исповедуюсь… Да, у меня правда все хорошо. Мы с Барнаби и с детьми едем в Испанию.

Она бросила взгляд на сияющие лица девочек и уже слушала наставления тети вполуха.

— О чем ты, тетя Деб? Не смеши меня. Бесспорно, я доверяю своему мужу. Я никогда в нем не сомневалась…

Примечания

1

Непереводимая игра слов. Фамилия Пиннер образована от слова Pin, что означает: булавка.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 9

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23 . .

Реклама на сайте