«Волнующая игра»

Харрис Рут ВОЛНУЮЩАЯ ИГРА

1

Джей Джей Балериэн была истинным художником в душе, лучшим ее творением была она сама. Живи она в восемнадцатом веке — быть ей блистательной куртизанкой, фавориткой короля, женщиной, которую обожают или ненавидят с одинаковой страстью, женщиной, чья власть над умами и сердцами мужчин беспредельна.

В 1976 году она нашла для себя сходный вариант жизненного пути, соответствующий реалиям двадцатого века, — подцепила на крючок Александра Рэймонта, одного из богатейших людей планеты.

Бекуи — очаровательный островок в Карибском море, особо ценимый знатоками, рай для яхтсменов, укромное убежище для миллионеров. Расположенный на востоке Карибского бассейна, он замыкает цепочку небольших островов, называемых Гренадинами. Почти всегда спокойные воды и ласковые ветры позволяют яхтам безмятежно скользить по голубой поверхности моря. Многие считают, что Карибы — филиал небесного рая на земле, хотя это, конечно, совсем не так. Уютная гавань Бекуи словно создана для красочной рекламной открытки — все в ней миниатюрно, все сверкает, переливаясь всеми цветами радуги. Сюда устремляется бесчисленное множество судов — классические парусные яхты, «феррари», предназначенные для океанских гонок, простые девяти- и двенадцатиметровые лодки, грациозные «хиклеи», комфортабельные «морганы» и плавающие дворцы под панамским флагом, построенные на японских верфях для норвежских корабельных магнатов.

Здесь их владельцы запасаются провизией и вкушают свою порцию наслаждений. Бекуи, или по-другому Бекви, была любимой стоянкой Джей Джей на пути от Сент-Винсента до Гренады — порт достаточно удаленный от центров цивилизации, но полный жизни и возможностей завязать интересные знакомства, послушать свежие сплетни и непринужденно поболтать о том о сем…

Остров утопал в зелени и благоухал цветами. Ни одно облако или волна, несущие химическую отраву, не коснулись его. Здесь не садились реактивные самолеты. Здесь всегда светило солнце, ветерок навевал прохладу, и всегда можно было найти место для уединения.

С южной стороны острова простирался двухмильный песчаный пляж, куда можно было попасть только морским путем. Никакие автомобильные дороги туда не вели. Серебристый песок, голубое море, пальмы, дарующие тень, зеленые холмы Бекуи — все это создавало сказочный пейзаж.

И поэтому Александр Рэймонт купил эту территорию, называемую Гранд Ансе. Он планировал создать здесь курорт: соединить в одно целое роскошь и комфорт цивилизации с роскошью природы. Составляя этот проект, он был, как обычно, щедр, но осмотрителен, что всегда приносило ему успех.

«Ты никогда не можешь пройти мимо чего-нибудь… Особенно, если это нечто прекрасное. Тебе обязательно нужно приложить к этому руку», — сказал бы ему его сын Сергей.

Впервые Александр увидел Джей Джей с борта своего мощного катера французской постройки, на котором возвращался после осмотра Гранд Ансе вместе с архитектором Питером Камероном, специалистом по строительству в тропиках. Ему Рэймонт поручил осуществить свой проект. Джей Джей, одетая лишь в нижнюю половину черного бикини, загорала на палубе «Бель Эр», огромной двухмачтовой яхты, бросившей якорь на рейде гавани Бекуи. Его поразило в ее фигуре сочетание стройности и силы. Красивые мышцы ее тела выделялись как у атлета. Ее груди были такие плоские и так загорели, что соски едва просматривались. Голова была слишком велика для ее фигуры, но эта несоразмерность придавала ей некое особое очарование. Так часто какое-либо несовершенство, нарушающее гармонию, делает внешность человека более впечатляющей и выигрывает соревнование с декоративно правильной красотой. Она только что расчесала большим гребнем мокрые после купания волосы. Ее глаза, которые напомнили Александру громадные изумруды из Колумбии, выделялись на ее лице, отвлекая внимание от необычно крупного рта. Почти голая, без всякого макияжа, она была ослепительна и поражала воображение. Заслышав шум мотора, она подняла голову и помахала рукой. «Бель Эр» слегка закачалась на волнах, поднятых катером. Питер провел на Бекуи всю зиму, и Джей Джей виделась с ним всякий раз, когда «Бель Эр» швартовалась в гавани, и слушала его рассказы об удивительном и совершенном во всех отношениях человеке, который предложил ему работу, о его эгоцентризме, о том, что он является настоящим супермиллиардером. Джей Джей догадалась, что человек, стоящий рядом с Питером, и есть тот самый Александр Рэймонт. Она представляла его себе гораздо старше.

Александр и Питер, склонившись друг к другу, переговаривались сквозь шум двухсотвосьмидесятисильного двигателя, который гнал катер вперед. Они говорили о Джей Джей. Александр интересовался, кто она.

Джей Джей была из тех юных красавиц, которых притягивают к себе большие деньги с такой же силой и неотвратимостью, с какой луна тянет за собой океанский прилив.

Никому не ведомо, как они попали в этот мир богатства, откуда они родом. Вы увидите их входящими и выходящими через зеркальные двери отеля «Де Пари» в Монте-Карло, «Кор-виджил-клаб» в Сент-Морице, на греческих островах, закрытых для обычных туристов, за игорными столами в «частных салонах» на юге Франции, среди привилегированных зрителей гонок «Формулы-1», на балах у Ферье. Они — постоянные спутницы богатых людей, их компаньоны, доверенные лица и любовницы, а иногда их жены или бывшие жены. Купить истинно красивую женщину — это привилегия больших денег, но Джей Джей оценивала себя очень дорого. Быть собственностью богача — ей этого было недостаточно. Она твердо знала, что рождена, чтобы стать обладательницей Империи.

Что-нибудь одно в жизни никогда не устраивало Джей Джей. В детстве у нее были две любимые куклы, два любимых дядюшки, два любимых сорта мороженого. Дядюшки соревновались друг с другом, как больше ублажить маленькую племянницу, а родители, умиленные нерешительностью ребенка в выборе между земляничным и шоколадным лакомством, покупали ей и то, и другое.

С ранних лет Джей Джей поняла, что ее ненасытная жажда удовольствий и экстравагантность желаний есть ее особый талант. Этот дар — и, конечно, в придачу ее неординарная красота — ставит ее выше окружающих. Ей никогда не приходило в голову, что она может не получить того, что захотела.

Так она и жила, имея всего по паре. В день, когда Александр Рэймонт увидел и захотел ее, Джей Джей путешествовала с двумя любовниками. Один был поэтом, другой — пиратом. После разорванной помолвки и последовавшим затем любовным увлечением с грустным финалом Джей Джей на рассвете в баре «Нью Джимми» в Монте-Карло увидела Йена Маккензи. Джей Джей была в компании молодых красивых людей, для которых главной страстью и главным занятием в жизни были поклонение молодости и красоте. Маккензи был один. Он, нарушая традиции ночного клуба такого уровня, где пили всегда только шампанское, потягивал пиво.

Йен пригласил Джей Джей, самую красивую девушку из тех, кто был в клубе, танцевать и под грохот «диско» поведал ей, что он поэт. Поэт, которого печатают. Он также сообщил, что путешествует на собственной яхте, купленной им у отставного американского генерала. Беднягу недавно хватил удар, и яхта уже больше ему не понадобится. «Бель Эр» — красавица, построенная из тикового дерева в двадцатые годы для одного воротилы с Уолл-стрит, который выпрыгнул из окна «Плаза-отеля» в субботу после «черной пятницы» на нью-йоркской бирже, была на редкость элегантным судном, отполированным до ослепительного блеска. Салон был отделан красным деревом, а в ванных комнатах сверкал итальянский мрамор. На борту размещалось восемь кают; экипаж состоял из шести человек. Йен арендовал для своей яхты стоянку в Монте-Карло на все лето. До черноты загоревший, голубоглазый, со светлой бородой, Йен казался Джей Джей похожим на древнего викинга. Он обладал самой замечательной яхтой на свете, а после того как они в первый раз позанимались любовью, он заявил Джей Джей: «А теперь я обладаю и самой замечательной женщиной!»

«Мною никто не может обладать!» — подумала на это Джей Джей, но вслух не сказала ничего. Если Йену приятно тешить себя подобными иллюзиями — это его дело, Джей Джей не будет лишать его такой невинной радости. Доставлять другим удовольствие всегда доставляло удовольствие ей самой. Йен бредил личной свободой. Он признался, что в глубине души является гедонистом, и долгое время мучился от мысли, что жизнь поймает его в ловушку и сломает его натуру. В достаточно зрелом возрасте, когда ему было уже тридцать один, он произвел в собственном мирке революционный переворот, бросил жену, ребенка и теплое место в отцовской юридической фирме в Торонто, продал все, на что мог наложить руку, купил «Бель Эр» и с тех пор ведет такой образ жизни, о котором всегда мечтал.

Он решил провести лето в Средиземном море, зиму — на Карибах, никогда больше не облачаться в костюм с галстуком и никогда не делать того, чего не хочется. Деньги у него были, а для чего еще нужны деньги, как не для того, чтобы их тратить и быть абсолютно свободным.

Семья делала слабые попытки остановить его. Жена с упрямым мазохизмом, иногда свойственным женщинам, которых безжалостно отвергли, умоляла его вернуться на любых условиях. Пусть живет как хочет. Только бы он был рядом. Отец же, втайне слегка завидуя сыну, высказывал мнение, что все со временем образуется и Йен сам вернется собирать осколки разбитого вдребезги прошлого.

Характеры Джей Джей и Йена имели лишь внешнее сходство. Страстный порыв Йена был только игрой. Джей Джей жила своими страстями. Йен был предусмотрителен, Джей Джей безрассудна и отважна. Йен оставлял себе право выбора пути к отступлению. Джей Джей сжигала за собой все мосты. Она хотела быть женщиной без прошлого, без возраста, жить вне времени, только настоящим, ничего не рассчитывая наперед.

— Нет, ты не можешь этого сделать, — сказала Мэгги Блейс несколькими месяцами раньше, весной этого же года. Джей Джей была обручена с сыном Мэгги, и свадьба должна была состояться через неделю. — Все уже спланировано, — заявила она так, как будто этот аргумент мог подействовать на Джей Джей.

Джей Джей к тому времени исполнилось уже двадцать лет, и на левой руке у нее сверкало обручальное кольцо с бриллиантом в восемь каратов. Она и Мэгги стояли в холле дома Блейсов в Гросс Пойнт, и свадебные подарки, разложенные по категориям — серебро, хрусталь, постельное белье, — занимали весь громадный стол, специально выставленный в холл для этой цели. Джей Джей выходила замуж за Сэма Блейса Третьего, свадьба должна была состояться в ближайший уик-энд, а до этого в течение полугода Мэгги разрабатывала сценарий этого грандиозного бракосочетания. Были приглашены три сотни гостей, заказаны тенты, два оркестра, скрипичный ансамбль и популярная рок-группа. Со всеми крупными поставщиками цветов в Большом Треугольнике, образованном Чикаго, Детройтом и Питтсбургом, были заключены договора, меню ужина обеспечивал специалист из Нью-Йорка, свадебное платье для невесты готовили в Париже, специально арендованные самолеты должны были доставлять гостей из Сан-Франциско, Хьюстона и Бостона…

— Ты не сделаешь этого!

— Сэм Третий не будет счастлив со мной, — сказала Джей Джей.

Она познакомилась с Сэмом Третьим прошлой зимой в Джорджтауне, где жила с матерью. Сэм заканчивал там же юридический колледж.

Мать Джей Джей, чье практичное, расчетливое отношение к жизни резко контрастировало с ее пылкой, почти цыганской внешностью, была потрясена. «Сэм Блейс — это воплощенная надежность, устойчивость, стабильность», — повторяла она, видимо, вспоминая своего «неустойчивого» мужа, который, потеряв очередное, с таким трудом нажитое состояние, бросил ее с дочерью, отбыв в неизвестном направлении. «Он богат и станет еще богаче…» — добавляла мать Джей Джей.

— Все кончится разводом, — заявила Джей Джей в тот день в Гросс Пойнте.

Джей Джей всегда хотела доставлять удовольствие окружающим. Ей хотелось сделать приятное и собственной матери. Поэтому она согласилась на помолвку. Но ее представление о себе всегда было выше того, что предлагала окружающая действительность. Видимо, она получила эти взгляды в наследство от отца, который явно переоценивал себя и постоянно терпел фиаско. Но своей дочери он сумел внушить, что она предназначена для самой высокой цели и правила, условности и ценности этого общества не для нее.

Встретив Престона Каннингхэма, она решила, что нашла человека ей равного, готового пойти ради нее на любой риск. Ирония судьбы заключалась в том, что она познакомилась с ним на предсвадебном балу в местном клубе в Гросс Пойнте. В то время как Джей Джей и Мэгги разговаривали в вестибюле, шофер Престона ходил мимо них взад-вперед, спускался и поднимался по лестнице, вынося из дома вещи Джей Джей.

— Три сотни приглашенных! — продолжала Мэгги. — Что я им скажу?

— Все готово, мисс Валериэн, — вмешался шофер. — Я жду вас в машине.

— Что ж, прощайте, — сказала Джей Джей, сняла с пальца кольцо и отдала его Мэгги. — Я сожалею, но так будет лучше. Я в этом уверена.

— «Сожалею», — язвительно повторила Мэгги Блейс. Самообладание вот-вот готово было покинуть ее. Самообладание, испытанное двадцатью шестью годами супружеской жизни с Сэмом Вторым, чьи фабрики снабжали детройтскую автомобильную промышленность карбюраторами и поршнями. Мэгги Блейс прошла через многое — торжественные обеды в Вашингтоне, чаепития в Букингемском дворце, аудиенцию у папы римского, жестокие схватки Сэма Второго с налоговой службой, когда ему грозила тюрьма, двухлетнее пребывание в Гватемале, где Сэм Второй был послом, скандальный роман с лучшим другом Сэма Второго. И никогда ни один мускул не дрогнул на ее лице, никакое смятение не отразилось на нем, не шелохнулся ни один волосок в аккуратно уложенной прическе, не пошевелилась ни одна жемчужина в ожерелье, обрамляющем великолепную шею, так искусно омоложенную стараниями пластического хирурга из Рио.

— Телеграммы! — наконец произнесла она. — Я пошлю телеграммы. И не дам никаких объяснений.

Джей Джей могла теперь спокойно удалиться, так как Мэгги пришла к выводу, что разорванная помолвка может быть действительно лучше, чем развод.

Блейсы были рьяными католиками, и друзья должны понять мотивы такого решения.

Только когда Джей Джей расположилась на заднем сиденье просторного «крайслера», принадлежащего Престону Каннингхэму, ее озарила мысль, что в том шумном скандале, разразившемся прошлым вечером, в потоке слов, произнесенных Мэгги и Сэмом Вторым, когда уговоры сменялись угрозами, совсем не упоминался ее жених, никто не вспомнил про Сэма Третьего. Никому не приходило в голову поинтересоваться, что он думает и что он чувствует в данный момент. Он даже отсутствовал при этом событии, выполняя в Вашингтоне важное поручение своего отца. Бедный Сэм Третий!

Престон ожидал появления Джей Джей у себя в президентском люксе чикагского отеля «Амбассадор». В Чикаго его привели профессиональные заботы. Он взял на себя защиту известного биржевика, обвиняемого в убийстве. Этот уважаемый и состоятельный гражданин зарезал свою жену и ее партнершу по лесбийской любви, известную в высшем свете модельершу, в спальне собственного пентхауза[1], откуда открывался такой замечательный вид на озеро Мичиган. Подобные дела, где фигурировали большие деньги, известные имена, роскошные апартаменты, залитые кровью, секс и насилие, создали Престону Каннингхэму репутацию самого знаменитого в стране судебного адвоката. Трудно сказать, что шокировало или будоражило публику более: супруга Престона, которая являлась и его деловым партнером и занимала вторую спальню в президентском люксе в «Амбассадоре», или сам Престон Каннингхэм, чей отец был белым, а мать чернокожей.

Престон Каннингхэм и Сэм Третий были полной противоположностью друг другу. В воображении Джей Джей они как бы раскачивали ее на качелях, причем каждый это делал по-своему.

С людьми, подобными Сэму Третьему, Джей Джей чувствовала себя в безопасности и в то же время под контролем. Но она быстро покидала их, потому что они наводили на нее скуку. В обществе мужчин типа Каннингхэма Джей Джей ощущала волнение и прилив жизненных сил, но, в конце концов, ее начинала пугать степень зависимости от таких личностей, от их умения околдовать, поработить ее волю, заставить ее восхищаться ими. Она сама жаждала этого, но боялась полностью потерять себя.

Точно так же, как Джей Джей бросила Сэма Третьего, так и Престон должен был бросить Джей Джей, преподав ей урок весьма болезненный. Джей Джей вспомнила, как безжалостно бросил их с матерью отец, и она подумала: а не стоит ли поменять свои взгляды на жизнь и на людей? Она пообещала самой себе никогда больше не связывать свою судьбу с яркой личностью. И нарушила свое обещание, встретив Александра Рэймонта.

Спустя десять дней после того как Престон провел успешную защиту биржевика-убийцы, он отправился в Париж на встречу с юристами из европейских стран. Чуть заметно вскинув от удивления брови, портье отеля «Плаза Атене» встретил несколько необычную компанию. Престон, его жена Делиа и Джей Джей поселились в одном номере.

Именно Престон был тем человеком, который ввел Джей Джей в особый космополитический мир истинно больших денег.

Он брал ее на приемы в закрытые для обычных людей рестораны на острове Сан-Луи, где лакеи в белых перчатках подавали сырую рыбу дамам, увешанным сапфирами величиной с грецкий орех. Он привел ее на грандиозный прием в ресторан «У Максима», где баронесса в бледно-зеленом наряде от Диора представляла ее утонченным и выдающимся личностям, которые целовали ей руку, и дамам, которые рассыпались в комплиментах ее внешности.

Джей Джей была уверена, что жена Престона дрожит от мысли, что может потерять его. Будучи грозной и значительной персоной в юриспруденции, она была на редкость незначительной личностью в жизни. Рост ее едва достигал пяти футов, и весила она фунтов девяносто пять, не более. Она носила большие, чуть ли не мотоциклетные, затемненные очки, которые вечно сползали на нос, не употребляла косметику, отчего кожа ее, и так смуглая, казалась еще чернее, одевалась в темную невыразительную одежду, обязательно на размер больше и висевшую на ней мешком.

Две женщины, делящие один гостиничный номер с мужчиной, который обращался с ними одинаково мягко, сердечно, представляли группу весьма странную. Престон не пытался спровоцировать их на сексуальное соревнование за него и умело держал на расстоянии, не допуская в свой внутренний мир.

Утром того дня, когда они собирались покинуть Париж, Престон сообщил Джей Джей, что они должны расстаться.

— Мне было очень приятно с тобой, но все в жизни имеет конец. — Он был краток, говорил сухо и безапелляционно.

— Нет! — воскликнула Джей Джей. Она не могла поверить услышанному. Все в Париже восхищались ею. Все обожали и желали ее.

— У меня есть другая женщина, — произнес Престон.

Что за другая женщина?! Не может этого быть! В присутствии Джей Джей все другие женщины увядали на глазах.

— Эта женщина существует… — спокойно продолжал Престон, — с этим тебе надо смириться…

— Кто же? Кто? — допытывалась Джей Джей. Где он мог повстречать другую женщину? Как он мог сблизиться с ней? Ведь он и Джей Джей были все время вместе, не отходили друг от друга ни на шаг.

— Кто она?

— Делия, — сказал Престон и протянул Джей Джей обратный билет в Штаты и десять стодолларовых банкнот. Билет был действителен на год, и она могла им воспользоваться в любое время. Она могла получить за него деньги. Выбор был за ней.

Престон и Делия покинули апартаменты — он с элегантным атташе-кейсом из крокодиловой кожи в руке, она — с разбухшим от деловых бумаг адвокатским портфелем. Престон предпочел свою жену Делию красавице Джей Джей.

Джей Джей убедилась в реальности происходящего, когда служащий отеля появился в номере, чтобы забрать чемоданы. Четыре из них принадлежали Престону, один — Делии.

Делия вошла вслед за служащим. Джей Джей подумала, что она забыла что-нибудь, но Делия молча подождала, пока весь багаж был вынесен к лифту, и только после этого заговорила:

— У Престона всегда так… После большого и трудного процесса ему необходимо любовное увлечение на некоторое время.

— Так это не в первый раз? — удивилась Джей Джей. Еще несколько минут назад она была на седьмом небе от счастья и думала, что он испытывает те же чувства.

— Потом это опять повторится, — холодно сообщила Делия. На этом разговор закончился.

Джей Джей только что была на самой вершине, выше всех окружающих, ощущая свою исключительность. Делия столкнула ее с вершины и вернула в обыденность. За это она ненавидела Делию. Она испугалась, что чувство собственной исключительности никогда не возвратится к ней.

Три дня Джей Джей не выходила из номера. Она заказывала по телефону черную икру, филе омаров, трюфели, мечтая разделить всю эту роскошную трапезу с Престоном. Ей казалось, что вот-вот раздастся его телефонный звонок или он сам появится в дверях. Джей Джей сочинила несколько вариантов их будущего диалога. В них присутствовало все — горькие упреки, легкая печаль по поводу случившегося или неприступно ироническая интонация. Но все должно было кончиться полным примирением и страстными объятиями.

Но он не позвонил и не материализовался из воздуха в дверях гостиничного номера, и Джей Джей наконец смирилась с ударом, нанесенным ее самолюбию. Здесь, в апартаментах «Плаза Атене», она решила, что больше никогда не станет той, которая любит, желает любви, нуждается в ответном чувстве. Она будет только позволять любить и желать себя. И всегда будет уходить первой.

Когда один бразильский плейбой предложил ей поездку в Монте-Карло, где собирался поиграть в триктрак на очередном турнире, Джей Джей обратила свой билет в деньги и приняла приглашение.

Однажды, несколько месяцев спустя, когда Питер Камерон навестил ее на «Бель Эр», Джей Джей уже была готова сматывать удочки. Жизнь на яхте была беззаботна, роскошна и красочна, но Джей Джей чувствовала, что медленно погибает от тоски.

Йен любил ее, боготворил, обожал и говорил ей об этом постоянно. Но в программу, составленную ею для себя в апартаментах «Плаза Атене», она включила еще один пункт — нельзя долго терпеть мужчину, который преклоняется перед тобой. Это расслабляет. Теряется вкус к жизни. Надо бросать его, чтобы спасти свою неповторимую личность.

Присутствие второго любовника несколько оживляло монотонность существования, но фантазии на эту тему были гораздо более возбуждающие, чем живая реальность. Джей Джей разочаровалась, узнав, что брачная жизнь втроем так же по-домашнему размеренна, как и обычное замужество. Когда Питер спросил, будет ли Джей Джей в Франгипани сегодня вечером, он ясно дал понять, что интересуется этим по поручению Рэймонта.

Джей Джей ответила утвердительно. Она собирается быть там. Позже, одеваясь к вечеру, она поделилась со своим преданным слугой Данте своими мыслями,

— Это трудно понять… Он владеет двадцатью отелями. У него тысячи служащих и миллиарды долларов… И он ищет кого-то, чтобы в завуалированной форме передать мне приглашение…

— А я его понимаю, — сказал Данте, проглаживая белое платье из индийского хлопка, которое Джей Джей собиралась надеть. — Чем они богаче, чем больше у них власти над людьми, тем неприятнее для них получить отказ.

Это было очень точное наблюдение. Джей Джей даже удивилась, как Данте додумался до этого. Данте Масчерони родился в Пьемонте, в семье весьма сомнительных аристократов, которые периодически то богатели, то разорялись вчистую. На яхте он пребывал в качестве личного слуги Джей Джей и являлся ее зеркальным отображением.

У них обоих были янтарного цвета волосы, смуглая кожа и зеленые глаза. Оба весили одинаково — сто восемьдесят фунтов, размер талии имели тот же — двадцать два дюйма, размер обуви семь с половиной и одежды — шестой.

Познакомились они в начале лета в Сен-Тропезе. Джей Джей в одиночестве пила утренний кофе на площадке перед отелем, когда Данте, одетый лишь в джинсы в обтяжку из материи под леопардовую кожу с дешевыми часами на руке, буквально вылетел пулей из серебристого «мерседеса», который тут же умчался прочь. Сделав пару шагов, молодой человек споткнулся и буквально упал на стол, за которым сидела Джей Джей, расплескав ее кофе. Он рассыпался в извинениях, а кончил тем, что принял ее приглашение составить ей компанию.

Он стал ее постоянным спутником, ее исповедником и, наконец, предложил свои услуги в качестве служанки. Он мог наблюдать работу слуг и горничных, которых его мать держала в доме во время «состоятельных периодов» жизни их семьи.

Данте знал, как употреблять, например, французский толченый мел, вместо того чтобы отдавать дорогую одежду в химчистку. Он знал температуру, при которой надо гладить шелк, как простой костью протирать кожаные вещи и разглаживать складки и заломы на ткани до полного их исчезновения. Джей Джей никогда не заговаривала с ним о том, что видела на его теле в первое утро их знакомства в Сен-Тропезе. Свежие шрамы и следы ожогов покрывали весь его торс — и грудь, и живот, и спину. Он был благодарен ей за это. Постепенно его преданность дошла до такой степени, что он стал отождествлять себя с нею. Он жил ее жизнью, ее чувствами, ее желаниями. В его представлении Джей Джей Валериэн стояла выше всех женщин на земле, вообще выше всех. Не существовало человека, который был бы достаточно хорош для нее! И Александр Рэймонт не составлял исключения.

Когда Питер Камерон сообщил Александру именно то, что он хотел услышать — он увидится с нею сегодня вечером, — Александр был разочарован. Какая-то часть его сознания жаждала любовного увлечения, необузданного, страстного, почти безумного. Каждая встреча с красивой незнакомой женщиной вызывала в нем желание бороться за нее, идти навстречу опасности, быть достойным трудной победы. Но победы доставались обычно очень легко. Вот и сейчас уже не раз испытанное чувство разочарования от легкости предстоящей победы больно кольнуло его. Она такая же, как все. Девочка на одну минуту, на одну ночь, ну, может быть, на неделю, готовая на все, что предложит ей Александр Рэймонт.

Он подумал, что, вероятно, вообще не стоит играть в любовь. Достаточно побыть с ней недолго, оплатить ее счет за напитки и отправить обратно на «Бель Эр».

2

Как и Аристотель Онассис, Александр Рэймонт придерживался мнения, что человек, который считает, сколько у него денег, отнюдь не богатый человек. Себя же Рэймонт полагал человеком богатым.

Он не был нуворишем, он не выбивался в богатеи из нищеты. Его отец был потомком французских гугенотов. Он был невропатологом в округе Бакс и одновременно весьма успешно занимался куплей-продажей недвижимости. Предки матери были выходцами из России, и она не скрывала своего крестьянского происхождения. Александр провел год в медицинской школе в городе Колумбия, но идеосинкразия к болезням и смертям заставила его отказаться от того, чтобы следовать по стопам отца. Среди прочих владений отца был небольшой отель в Ламбертвилле. Он стоял там со времен американской революции. Однажды летом Александр подрабатывал там в качестве посыльного. Именно тогда он утратил невинность с одной девицей из университета Пенн Стейт, подрабатывавшей в качестве официантки в той же гостинице. Именно тогда он обнаружил в себе страсть к тому, что впоследствии и сделало его богатым. Он терпеть не мог болезни и смерть, и поэтому его главным врагом было время, а в гостинице жизнь била ключом двадцать четыре часа в сутки, и там время попросту не существовало.

Тем же летом он бросил медицинскую школу, занял у отца денег и купил хиреющий отель на Кондадо Бич. За два года он превратил его в образцовый отель, приносящий немалый доход. И тут же продал его за два миллиона долларов наличными и пять миллионов долларов в виде закладной за землю одной корпорации из Канзаса, которая планировала расширять бизнес на побережье. Для Александра было совершенно естественно повернуться спиной к тому, что увлекало его в течение двух лет, и больше никогда даже не думать об этом. У него был талант отрезать себя от прошлого, и он совершенно не был подвержен ностальгии.

В последующие годы Александр составил большое состояние, он был владельцем пяти самостоятельных компаний. «Рэймонт Розортс» владела отелями в Марбелле, в Каннах, в Палм Бич, в Монтего Бэй и на Мауи. «Рэймонт отеле» владела высотными отелями в Милане, Риме, Женеве, Мадриде, Кито, Франкфурте, Брюсселе, в Далласе и в Атланте. «Рэймонт менеджмент» управляла отелями в Северной и Южной Америке, в Европе и на Ближнем Востоке, за что владельцы этих отелей отчисляли компании пять процентов общей выручки и десять процентов чистого дохода. «Рэймонт дивелопментс», с ее собственными инженерами, строительными рабочими и финансистами, занималась приобретением, строительством и совершенствованием отелей и прочей недвижимости. «Рэймонт трэвел» владела и управляла туристическими бюро в крупнейших городах Америки, Канады и Европы. Кроме этого, одно время Александр Рэймонт владел контрольным пакетом акций корпорации «Пан Америкэн Уорлд Эйрлайнс». Его состояние, которое никто не смог бы сосчитать, было достаточным по масштабам и влиянию, чтобы победить время. Деньги для Рэймонта были ключом к бессмертию.

Никто не знал, насколько богат Александр Рэймонт, и никто, кроме людей, знавших его лично, не ведал, как он выглядит. Его фотографии никогда не публиковались, да они и не существовали. По условиям страховки — в 1969 году он был застрахован на один миллиард долларов — фотографировать его было запрещено, и все фотографии и негативы были уничтожены. О его щедрости ходили легенды, и кто-то назвал его Зигмундом Фрейдом за его психологически точно рассчитанное умение благодарить за оказанные ему услуги. Один из близких друзей Рэймонта с восхищением говорил, что Александр обучил его, как использовать вознаграждения, и даже чаевые, как награду за услуги, как оружие, как обещание еще большего, а в случае необходимости как наказание.

Поговаривали, что однажды он уничтожил экономику одной из стран в бассейне Карибского моря. Разгневанный бесконечной жадностью премьер-министра этой живописной, но нищей страны, который присвоил ковры, предназначенные для строящегося отеля, и который, несмотря на неоднократные предупреждения Рэймонта, продолжал брать взятки в виде процентов за каждую заключенную сделку, связанную с развитием туристической индустрии, могущей принести стране миллионные прибыли, Александр отозвал всех своих специалистов с острова, забрав с собой все планы и чертежи, связанные со строительством. А правительству страны остался долг Международному валютному фонду в семьдесят пять миллионов долларов, выплатить который оно вряд ли когда-нибудь сможет.

Только две вещи на свете пугали Рэймонта — возраст и смерть. Никто не знал, сколько ему лет. Он и сам не хотел этого знать. Он уничтожил или поменял документы, где стояла дата его рождения. В каждом из его свидетельств о браке, а женился он трижды, были проставлены три разных года его рождения. Противоречивые сведения на этот счет были и в отделе паспортной репарации Государственного департамента. Он никогда не носил часов. Совещания начинались тогда, когда он появлялся, и заканчивались, когда он уходил. Он терпеть не мог уик-эндов, праздников и временных поясов и считал их как бы не существующими. Он с удовольствием выворачивал наизнанку сезоны: катался в августе на лыжах в Новой Зеландии и купался на Сейшельских островах в январе. Он считал, что управляет ходом времени и смертью, отрицая их. Он даже не поехал на похороны отца. Вместо этого на той же неделе, используя деньги как оружие против смерти, он заключил выгодную сделку по застройке двухсот пятидесяти акров тихоокеанского побережья в Байе, штат Калифорния.

Когда Джей Джей вошла в бар «Франгипани», сопровождаемая с одной стороны Энсоном, темноволосым, выглядящим как отчаянный пират, а с другой — белокурым Йеном, излучающим бодрость и силу, Александр Рэймонт тут же забыл, что он был разочарован и безразличен, забыл, что он просто хотел позабавиться в компании Джей Джей. Его желание обладать женщиной ли, местом для строительства отеля, автомобилем, произведением искусства или иной собственностью определяло все его поступки.

Он знал, когда следует ждать, и он знал, когда надо начинать действовать. Поначалу он ждал и наблюдал, находясь вроде бы и вместе с толпой, но не будучи ее частью. Набор типажей, собравшихся в этот вечер в «Франгипани», был для этого бара в общем-то обычным. Там была загорелая женщина, руки которой были украшены браслетами с бриллиантами. Ее сопровождал совсем молодой человек, услужливо подносивший зажигалку к ее сигаретам, как только она вынимала очередную из пачки. В углу устроилась парочка гомосексуалистов, которые прочитали о Бекуи в журнале для «голубых». Были там наследница «кофейного состояния» из Колумбии, сопровождаемая десятилетней племянницей; и сильно пьющий политический обозреватель из «Вашингтон пост», который между пятым и шестым стаканами рома провозгласил во всеуслышание, что женщины — его нынешняя жена, его бывшая жена и его любовница — рушат его жизнь.

В баре, как это всегда бывает в таких заведениях, разговоры и смех то становились громкими, то затихали. Джей Джей ловила на себе взгляды Александра, чувствовала, что он изучает ее. Она была оживленной, смеялась, улыбалась, но много не говорила, держа в то же время свой рот полуоткрытым. Она чувствовала, что ею восхищаются и ее желают, и она наслаждалась своей властью. Она тоже знала, когда следует ждать, а когда следует перейти к действиям.

Перед самой полночью, когда посетители уже начинали расходиться, Александр покинул бар. Он прошел через освещенную площадку и исчез в темной, теплой вест-индской ночи. Джей Джей испытала такое паническое состояние, что сама удивилась этому. Она так была уверена, что он проявляет к ней интерес! Может быть, она что-то сделала или сказала не так? Неужели ее инстинкт не сработал? Или ее притягательность утратила свою силу?

И вдруг Александр Рэймонт возник за спинкой ее стула. Он стоял так близко, что она чувствовала тепло его тела и ощущала запах его кожи. От него исходил чистый, здоровый запах, к которому не примешивалась никакая парфюмерия. Она взглянула на него, в его ярко-голубые глаза. Она ожидала увидеть в них желание, но, к своему удивлению, увидела в них нежность. Вот уж никак она не могла предположить в нем такое чувство…

Не говоря ни слова, Александр положил сжатую в кулак руку на ее руку. Она невольно раскрыла ладонь, и из его руки посыпались маленькие блестящие камешки. Он процитировал Чарлза Макартура:

— «Я хотел бы, чтобы это были изумруды…»

Джей Джей сжала в руке камешки. Они были пропитаны теплом его руки, и это тепло разлилось по всему ее телу. Как будто она прикасалась к нему…

— Я должна идти, — сказала она. Она не могла понять, почему он так долго не подходил к ней, и ей захотелось заставить его поплатиться за это. Йен и Энсон нетерпеливо ждали ее у края освещенной площадки, там, где начинался белый песок пляжа.

— Я не знаю, как вас зовут, — сказал Рэймонт. Он говорил медленно, словно у них впереди была целая ночь.

— А вас зовут Александр, — сказала Джей Джей, — Александр Рэймонт.

— Джей Джей, мы ждем тебя! — крикнул Йен.

— Джей Джей… — повторил Александр. — Это какая-то аббревиатура?

— Джей Джей! — нетерпеливым тоном человека, привыкшего, чтобы ему повиновались, позвал ее Энсон. А ей хотелось и уйти, и остаться.

— Мою матушку зовут Жаклин, а отца — Джеймс. Я ношу оба этих имени как символ их любви. Они думали, что это будет продолжаться вечно, — ответила Джей Джей.

— Поленчуете со мной завтра? Или пообедаем?

— Джей Джей! — совсем уже сердито прокричал Йен. На сей раз, она встала со стула. Оказалось, что она была почти одного роста с Александром.

— Изумруды — это прекрасно, — сказала она. — Я могу их оставить у себя?

Он кивнул, и она быстро пошла к своим приятелям, чтобы не дать Александру возможность заговорить снова. И Джей Джей со своими провожатыми скрылась из виду в черной вест-индской ночи. Причал для лодок был совсем близко от бара, и в тишине были хорошо слышны их голоса, а потом всплеск воды под веслами, когда они направились к «Бель Эр». Александр стоял до тех пор, пока не наступила полная тишина.

К этому времени бар совсем опустел. Александр пересек площадку и поднялся по довольно крутому склону холма к дому, в котором он остановился. Дом был построен в вест-индском стиле: высокие потолки, большие окна с деревянными решетками и без стекол, широкая терраса по всему фасаду. В комнатах стояли плетеные кресла и столы, на полу из терракотовых плиток были разбросаны ковры ручной работы. В спальне с потолка, покрывая всю кровать, свисала противомоскитная сетка. Он разделся донага, вышел на веранду и посмотрел в сторону гавани. Было совсем темно. На «Бель Эр» не было ни единого огонька. В небе блистали яркие созвездия, отражаясь в черной прохладной ночной воде. Ему хотелось, чтобы Джей Джей была сейчас с ним. Но он не решился попросить ее об этом. Он не хотел, чтобы она думала, что он одинок.

3

— Куда делась «Бель Эр»? — спросил Александр, пытаясь не выдать внезапно возникшее паническое чувство.

— Ушла в Сент-Винсент, — ответил Питер Камерон.

Питеру хотелось узнать, что произошло вчера вечером, но он не задал такого вопроса. Он видел, как Александр высыпал камешки в ладонь Джей Джей. Зрелище было настолько недвусмысленным, что Питер, этот пуританского склада житель Бермудских островов, куда когда-то приехали из Англии его предки, смутился и отвернулся. Он подвел яхту «Рива» к самому причалу и ожидал, когда Александр взойдет по трапу.

— Подожди-ка минутку, — сказал Рэймонт и направился в служебное помещение «Франгипани», где был телефон. Он позвонил в офис барбадосской чартерной авиационной компании и заказал гидроплан на двенадцать часов. Мысли его перескакивали с пятого на десятое. «И почему это, — думал он, — я всегда знаю, что и как решить в данный момент, но всегда слишком поздно понимаю, что я чувствую и как должен поступить…

— Доброе утро, мистер Рэймонт!.. Прекрасное утро, мистер Рэймонт!.. Удачи вам, мистер Рэймонт!

Здесь, в Вест-Индии, где мало техники, но много рабочих, значительная часть строительных работ производится именно руками рабочих, которые заменяют и бетономешалку, и грузоподъемники, в общем, все, что угодно. Среди рабочих на Бекуи было много белых. Это были потомки шотландских поселенцев. Все они, и белые, и черные, дружно приветствовали Александра Рэймонта.

— Доброе утро, Тайлер… Уильям… Бэйли… Все в порядке? Не нужно ли чего? Осторожнее здесь, бетон еще не застыл…

Люди слаженно работали. Их спины, несмотря на то, что солнце еще только взошло, уже блестели от пота.

Рэймонт знал по именам всех рабочих, которые работали на него, даже зачастую имена их жен и детей, знал о состоянии их здоровья, знал, на что каждый из них способен, знал их проблемы. Он установил стипендии для их детей, чтобы они могли продолжать образование, и организовал курсы для приобретения квалификации. И все же Питер понимал, что рабочие и члены их семей для Рэймонта просто не существовали, кроме тех моментов, когда он напрямую сталкивался с ними. Питер, проработавший в компании «Рэймонт девелопментс» добрую дюжину лет, однажды в аэропорту Майами увидел Рэймонта. Питер подошел к нему, чтобы поздороваться, и, к своему изумлению, понял, что тот его просто не узнал, поскольку Питер был, так сказать, выхвачен из контекста. Питер напомнил Рэймонту, кто он такой и как его зовут, напомнил также, что Александр в течение ряда лет оплачивал лечение сына Питера, парализованного от пояса после того, как получил травму во время катания на водных лыжах. Александр вежливо улыбнулся и спросил о здоровье сына и даже вспомнил, что его зовут Джонни.

Александр Рэймонт был уникальной личностью во многих отношениях. Хотя его детям было больше двадцати, сам он выглядел лет на тридцать восемь — сорок. Питер слышал, что Александру делали пластическую операцию лица и что он проводит несколько недель в году в швейцарской клинике омолаживания, но Питер не был уверен, правдивы ли эти слухи. Что для Питера имело значение, это тот факт, что работать на Рэймонта означало работать на уникального человека.

Как и любой строитель, Рэймонт был заинтересован в том, чтобы издержки производства были максимально снижены. Однако его особенность состояла в том, что он ценил и понимал эстетику. Большинство предпринимателей возводили самые большие и самые дешевые здания в максимально сжатые сроки. Но не Рэймонт. И всем работающим в «Рэймонт дивелопментс» приходилось трудиться не разгибая спин.

Прежде чем Питер начертил хотя бы одну линию на проекте строительства отеля на Бекуи, он провел недели на месте строительства и даже спал в пляжных кабинках. Он исходил участок вдоль и поперек, занося в блокнот неимоверное количество данных: под каким углом находится солнце в тот или иной час суток, направление преобладающих ветров, время приливов и отливов, наилучшее расположение зданий курорта с точки зрения ландшафта, разница между дневной и ночной температурами. Здания должны были возводиться таким образом, чтобы максимально эффективно использовать потоки воздуха, окна должны располагаться таким образом, чтобы из них открывались самые лучшие виды как на море, так и на сам остров, потолки должны быть высокими, поскольку именно это обеспечивает максимум циркуляции воздуха, а над окнами и дверями должны быть широкие навесы, чтобы защищать и от солнца, и от дождя. В строительстве, там, где это возможно, должны использоваться местные материалы, такие, как бамбук, камень, гравий, тростник, равно как и руки местных искусных ремесленников и рабочих. Цель состояла в том, чтобы возвести пятидесятипятикомнатный отель в вест-индском стиле, который гармонировал бы с ландшафтом, и в то же время предусмотреть возможности для его дальнейшего расширения в случае необходимости.

Проект постепенно совершенствовался. Вход в отель будет с обоих фасадов, а через холл будет пролегать тропический сад как продолжение внешнего сада. Шестиугольный обеденный зал должен быть открыт на все стороны, причем он должен быть расположен на возвышении, чтобы с каждого столика открывался самый лучший вид. Комнаты для гостей должны быть разделены передвижными перегородками, чтобы можно было обеспечивать пространство на случай многолюдных вечеринок и чтобы взрослые могли следить за детьми. Из каждого номера предусматривался выход на пляж. Ни одна пальма, ни одна виноградная лоза, растущие на участке, не должны уничтожаться, поскольку они дают естественную тень в жаркое время дня.

Ныне отель, существовавший только в воображении Питера, уже становился реальностью. И теперь Питер и Рэймонт шли по пляжу мимо секций фундамента, где шла работа.

— Я получил разрешение на ввоз кухонного оборудования, — сказал Александр. Дело заключалось в том, что все это оборудование — морозильники, холодильники, плиты, мойки стоимостью в сто восемьдесят тысяч долларов задерживались правительством Барбадоса до оформления разрешения на ввоз этого оборудования без уплаты таможенных сборов. Такое разрешение было наконец дано, поскольку правительство было очень заинтересовано принять участие в расширяющемся туристском бизнесе в восточном районе Карибского моря.

— А это означает, что оборудование прибывает послезавтра, — сказал Питер.

Александр кивнул. Дорога была не такой уж длинной. Оборудование можно было бы доставить в течение дня. Но в Вест-Индии все функционировало, если функционировало вообще, на местный манер.

— А вот эта бетонная дорожка слишком близка к линии высокого прилива, — заметил Рэймонт.

Питер кивнул, соглашаясь.

— Я скажу, чтобы ее отодвинули подальше, — сказал он.

Дела с некоторыми фирмами и предприятиями Рэймонта шли в данное время не блестяще. В Риме и Милане работники его отелей бастовали; в Соединенных Штатах компания «Рэймонт трэвел» вела переговоры с крупной коммуникационной корпорацией по вопросу о слиянии; в Монтего Бэй отели были заполнены всего лишь на тридцать два процента из-за экономических проблем и расовой напряженности, что порой приводило к межрасовым столкновениям. Туристы обходили стороной этот остров, экономика которого полностью зависела от двух факторов: от денег туристов и от добычи бокситов. Каждая из этих проблем требовала неукоснительного внимания со стороны директоров, юристов, инспекторов и менеджеров, работающих на Рэймонта, и тем не менее сам Рэймонт был полностью поглощен проблемами строительства на Бекуи, как будто больше ничего, кроме этого, не занимало его ум и время. Именно эта способность Рэймона фокусировать все свое внимание и время на какой-то одной из проблем по мере их возникновения и была одним из секретов его успеха. Питер пытался было подражать боссу в стиле работы, но это ему так и не удалось.

Где-то около полудня Александр попросил Питера доставить его в «Франгипани». Как ни странно, Александр при всех его способностях и талантах так и не научился водить автомашину или управлять яхтой. Когда «Рива» входила в гавань, Рэймонт сказал Питеру, что он намерен покинуть Бекуи на какое-то время. У причала в гавани уже стоял заказанный Александром гидросамолет. Питер наблюдал, как самолет после короткого разбега по воде поднялся в воздух, и подумал, что с этого момента остров Бекуи перестал существовать для Александра.

Портовый бар «Кобблстоун» в Кингстоне, столице Сент-Винсента, расположен в комплексе построек, возведенных лет двести назад. Поначалу этот комплекс предназначался для хранения сахарного тростника. Теперь в его полуметровой толщины стенах, прорезанных арками и окруженных затененными дорожками, помещались и сам бар, и магазинчики, и ресторан, и небольшой отель, выходящий окнами на гавань. В гавани стояла на якоре красавица «Бель Эр», на борту которой в данный момент были только капитан и матросы. Александр заглянул в бар, это воплощение английской провинциальной мечты с полумраком английской глубинки. Там он увидел Йена, сидевшего в компании яхтсменов и обсуждавшего местные новости: цены на фрахт на Гренадинах, на паруса, сплетни о происшествиях, о тех нанимателях яхт, с которыми лучше не связываться, поскольку они не только требуют слишком многого, но еще и психи. Александр не зашел в бар. Он пошел по дорожке, ведущей через сад, и вышел к магазинчику, где продавались швейцарские часы, английский фарфор, немецкие фотоаппараты, французский хрусталь. Там он и нашел Джей Джей. Она сидела на скамейке около магазинчика, погруженная в свои думы. Казалось, она была совершенно отрешена от окружающего.

Увидев Александра, Джей Джей не выразила удивления.

— Я боялся потерять вас, — сказал Александр. — Слава Богу, я хотя и с трудом, но нашел вас.

— Все, что вы знаете обо мне, это то, что мне нравятся изумруды, — с улыбкой сказала Джей Джей.

Александр не мог видеть выражения ее глаз. Они были спрятаны за темными очками. Но он знал о ней все, что ему было нужно: что у нее восхитительные груди, что она путешествует с двумя любовниками на роскошной яхте и что она могла бы, при желании, сделать все его фантазии реальностью.

— Я понятия не имел до сегодняшнего утра, что я ищу вас, — сказал Александр, — Беда моя в том, что я всегда знаю, чего хочу, но не знаю, что я чувствую.

— Печально слышать такие слова от человека, который может иметь все, что захочет, — сказала Джей Джей.

— Включая вас?

— Ну, это не так легко, как вам кажется…

Чем более дерзкими были ее слова, тем больше Александр восхищался ею.

— Мне нравится, как вы одеты, — сказал он. Джей Джей была в старомодных белых льняных брючках и в темно-синей рубахе с отложным воротником. На руке ее были плоские золотые мужские часы на ремешке из крокодиловой кожи. Никаких украшений, никакой косметики. Только губы были тронуты помадой цвета абрикоса. Она была очень красива…

— Мне нравится одежда, которая мнется, — сказала Джей Джей, — она становится частью тела и похожа на живые существа. — И вдруг добавила: — Я боюсь вас!

— Почему? — с нежностью в голосе спросил Александр. Нежность в человеке, который действительно может иметь все, что захочет, — это поистине бесценный дар.

— Хотя, пожалуй, не вас лично я боюсь.

Она вдруг подумала о Престоне Каннингхэме. То, что значил для нее Престон, ассоциировалось в ее голове с Александром, все те чувства, которые обуревали ее, когда она была с Престоном, и которые сейчас поднимались в ее сердце с еще большей силой.

— Я боюсь моих чувств по отношению к вам… Я боюсь, что я потеряю над собой всякий контроль…

— Я сделаю все, чтобы вы не боялись, — сказал Александр.

Но она чувствовала и знала, что этого человека она не перестанет бояться. Это вызывало в ее душе страх, но это было и то, чего она хотела.

— Вы рассердились на меня за то, что я послал к вам Питера?

Создавалось впечатление, что он был очень обеспокоен, не рассердил ли он ее.

— Это сделало меня похожей на вас. Это сделало вас в моих глазах доступным, — сказала Джей Джей. — Я поняла, что вы опасались, что я не приму вашего приглашения. Вы впервые в моих глазах стали выглядеть просто человеком…

Мокрые волосы Джей Джей казались совсем темными. Когда они были сухими, они были янтарного цвета и отливали золотом.

— Могу я пригласить вас пообедать со мной? — спросил Александр, зная при этом, что в ее власти было причинить ему боль, отказавшись от приглашения, но в то же время он оставлял для нее открытой возможность сделать выбор.

Дело приняло рисковый, опасный, но в то же время волнующий оборот. Он ждал ее ответа.

— В «Кобблстоуне»? — спросила Джей Джей. Там, подумала она, непременно будет Йен. Что касается Энсона, то в данный момент он был в баре «Маринер» и собирался на следующий день уехать. Не то чтобы это имело для нее значение, все это было уже прошлое, которое перестало для нее существовать с того момента, когда Александр Рэймонт впервые заговорил с ней об изумрудах.

— В любом месте, где вам будет угодно, — сказал Рэймонт.

— Где угодно? — переспросила Джей Джей. Он подтвердил свои слова кивком и, когда она назвала место, он еще больше восхитился ею.

Через десять часов они сидели за столиком в «Кок Арди», в Бугивайе, в одиннадцати милях от Парижа. Единственно, о чем с сожалением вспоминала Джей Джей, это о «Бель Эр». Когда гидросамолет набирал высоту, она все смотрела на яхту, покачивающуюся на волнах на якоре, такую отдаленную, грациозную, умиротворенную. Она знала, что будет скучать по «Бель Эр» больше, чем о чем бы то ни было. На Джей Джей все еще были те же брючки и блуза, которые были на ней в тот день на Сент-Винсенте, с единственным добавлением пледа из кашемировой шерсти, который она для тепла прихватила с собой из самолета и в который теперь куталась.

— Завтра вы отправитесь за покупками в Париж, — сказал Александр, когда они покидали Сент-Винсент. — Я хочу, чтобы у вас все было с иголочки.

— Я отдам свои вещи Данте, — сказала Джей Джей. Она знала, что Данте очень нравилось то, что носила она, а ей нравилось видеть его в этих одеждах. Казалось, что таким образом она, Джей Джей, словно раздваивалась. Джей Джей улетела без багажа. Она взяла с собой только паспорт и маленькую коричневую сумочку с косметикой. В аэропорту «Сиуэлл» на Барбадосе они пересели на борт «Лиэр джет Интерконтинентл-36», личный самолет Рэймонта стоимостью полтора миллиона долларов, модель которого висит под потолком бара в знаменитом нью-йоркском ресторане «21». Самолет служил Рэймонту офисом и по сути — домом. Этот самолет давал Александру возможность летать в любое время не только в коммерческие аэропорты в разных странах мира, но и еще в, по меньшей мере, две тысячи аэропортов, в которые не были проложены регулярные коммерческие рейсы. Салон самолета был разделен на две части. В одной находился офис, оснащенный всем, что необходимо для работы: диктофонами, копировальной техникой и телексом. В другой находилась компактная, прекрасно оснащенная кухня с микроволновой печью и перемалывателем отходов, а дальше — жилое помещение с ванной. Самолет уже был заправлен топливом и ожидал их, и они взлетели сразу же, как только диспетчерская служба дала разрешение на взлет. И они взяли курс на Восток, покидая блещущие в солнечных лучах голубые карибские небеса и направляясь во мрак ночи.

В первый раз Александр и Джей Джей предались любви в приемной, обставленной в стиле строгой «мужской» роскоши с кожаной орехового цвета мебелью с деталями из нержавеющей стали. Они не зашторивали окна. Кто бы мог увидеть их на высоте сорок тысяч футов? Через иллюминаторы солнечные лучи падали на их обнаженные тела, окрашивая их в оранжевый цвет. Джей Джей удивилась, обнаружив, что у Александра были сбриты волосы под мышками. Она никогда не видела такого у мужчин.

Как любовник Александр вел себя совершенно непринужденно. Никакие ласки не были для него неудобными или стыдными. Его руки и все его тело были очень нежными, теплыми. Но обнаружилась и странность: хотя он расцеловал все самые сокровенные места на теле Джей Джей, он никак не хотел поцеловать ее в губы и даже отворачивался, когда она подставляла ему свой полураскрытый рот.

— Нет, нет, — шептал он.

Поначалу Джей Джей подумала, что она чего-то недопоняла, но, когда опять и опять во время страстного сближения пыталась поцеловать его в губы, он отклонился.

— Пожалуйста, не надо, — сказал он. — Я не выношу этого.

Джей Джей обиделась, но прекратила попытки поцеловать его в губы. Хотя все же было странно быть вместе с мужчиной, сливаться с ним в экстазе и в то же время избегать совершенно естественных поцелуев в губы. Такая ситуация лишала их близость интимности, и Джей Джей ощущала тревожное беспокойство, как будто ее в чем-то обманывали.

Джей Джей была первой женщиной в жизни Рэймонта, обладающей такой силой и выносливостью во время акта любви. А то, как она умела воспользоваться своими особенностями, выходило за рамки его самых причудливых эротических представлений. Она полностью контролировала реакцию своего влагалища, она могла напрягать и расслаблять его стенки, то тесно охватывая его пенис, стремясь возбудить еще больше, то давая ему полную свободу. Ее сильные ноги регулировали силу и глубину его проникновения в нее, даже когда она была под ним. Все эти физические ощущения казались ему бесконечными, и пребывание в постели с женщиной, которая была почти равной ему по физическим силам, приводило его в восторг. Эти ее свойства и были сутью окружающей ее тайны, и он был совершенно покорен.

Он и сам был одержим проблемами физического здоровья, и поэтому на него глубокое впечатление произвели ее каждодневные упражнения, приемы которых, как она сказала, были разработаны частично ею самой, а также на основании упражнений для физической закалки канадских военных летчиков и балерин из балетной школы в Джорджтауне, которую она одно время посещала. Она даже пользовалась пятифунтовыми гантелями, чему ее научил тренер олимпийской команды боксеров, который объяснил, что у женщин мышцы не приобретают выпуклой формы, как у мужчин, поскольку женские гормоны предотвращают это. Она бросила занятия йогой, когда учитель гимнастики в Риме информировал ее, что йога не придает физической силы, поскольку занятия ею только растягивают мышцы, но не сокращают их. А силу мышцы обретают только в результате расслабления и сокращения.

— Сила — это красиво, — говорила Джей Джей. — И физическая, и психологическая сила…

Подобная мысль никогда не приходила в голову Александру. Он скорее бы сказал, что сила — это понятие, не относящееся к женщине. Но теперь он обнаружил, что дело обстояло совсем наоборот. Именно проявляемая Джей Джей сила — физическая и эмоциональная — приковывала его к ней. Ее сила делала его силу более значительной, так же, как ее экстравагантность делала его богатства еще более значительными.

— Ты, наверное, покинешь меня, если я разочарую тебя, — сказал он. Он восхищался ее поведением, когда она покидала своих прежних любовников. Она не проявляла сантиментов, не испытывала чувства вины, а когда он спрашивал ее о них, она просто-напросто отметала эти вопросы.

— Все это не имеет никакого значения, — говорила она.

Александр всегда терпеть не мог женщин, которые использовали сантименты и чувство вины как средство для шантажа. Джей Джей, осознавал он, никогда бы не воспользовалась этими такими знакомыми приемами. По-своему она была столь же беспощадной и эгоистичной, как и он сам, и, видя в ней свое зеркальное отражение, он все больше восхищался ею.

— Но я, конечно, намерен всегда доставлять тебе только удовольствие, — закончил он.

Он поощрял ее жадность и восхищался ее экстравагантностью. Чем больше она тратила денег, тем больше он восхищался. Ведь деньги, как он и сам считал, нужны для того, чтобы их тратить. И чем больше их тратишь, тем более они становятся ценными, поскольку, чем больше их тратишь, тем больше покупаешь, а это и есть жизнь. Он приравнивал ее экстравагантность в покупках к ее экстравагантности в сексе и не раз подумывал о ребенке от Джей Джей. Мысль о том, чтобы иметь ребенка, зачать новую жизнь, не приходила ему в голову уже многие годы.

— Ты знаешь, Джей Джей, — говорил он, — очень немногие мужчины могли бы владеть тобой. — Он был явно доволен собой, хотя обычно скрывал подобные чувства. — А еще меньше мужчин могли бы удовлетворить тебя…

— Только ты можешь, только ты… — шептала Джей Джей.

Ту роль, которую в жизни Александра играли деньги, в жизни Джей Джей играл секс. Она любила ходить обнаженной и проводила в таком виде часы перед зеркалом, изучая свое тело с нарцисстической влюбленностью. Она принимала ванну по три раза на дню, растираясь после купания дорогими лосьонами и ароматическими маслами, а к грудям прикладывала холодную ткань, чтобы соски под крепдешиновой блузкой призывно торчали. Она все время трогала себя, бессознательно поглаживая бедра, плечи, груди, запястья, лодыжки, приглаживала и без того гладко лежащие волосы. Она была настоящей ценительницей эротических ощущений. Когда они занимались любовью с Александром, они полностью отдавались самым разнообразным наслаждениям, вновь и вновь пересекая границы, где сплетались наслаждение и боль. Его удивляло лишь одно: она никак не хотела заниматься при нем мастурбацией.

— Почему же нет? — спрашивал он.

Это она-то, не знающая никаких границ в сексе, почему-то не желала переступить эту границу…

— Я не чувствую себя прекрасной, когда я предаюсь любви сама с собой. Это совсем не то, что с мужчиной…

— Даже если бы я смотрел в это время на тебя? Даже если бы я восхищался?

— Даже тогда.

Такое ее поведение было своего рода признанием того, что как бы она ни была красива, какое бы восхищение ни вызывала и какое бы внимание к себе ни приковывала, ее красота зависела от других. Никакое зеркало не могло заменить блеск восхищения и желания в глазах мужчины, и Джей Джей, как наркоман, испытывающий потребность во все больших дозах, испытывала потребность в постоянном увеличении доз восхищения со стороны мужчин. Она посещала различные сборища и приемы, театры, балы и вечерние коктейли только для одного: видеть в глазах других восхищение и зависть по отношению к ней. Все свое существование она посвящала одному: поддержанию своей красоты, а с деньгами Александра все, что было для этого необходимо, было доступно. Она обшаривала весь мир в поисках различных снадобий. Если она прослышивала, что где-то в непальской деревушке делают какой-то чудодейственный бальзам, одним из ингредиентов которого была чистейшая горная вода, туда направлялись посыльные, которые привозили образцы этого бальзама. Когда она услышала от одной признанной, хотя и не юной красавицы, что лучше всех делает маникюр одна мулатка в Новом Орлеане, за ней посылали и доставляли ее в Париж. Все комнаты ее обиталища превратились в храм служения ее красоте. Туалетные столики и ванны были заполнены грязями из Нила, которые делали кожу еще белее, естественной косметикой для ресниц из Индии, амброй для отдушивания белья из Ливана, швейцарскими травами для очищения желудка и кишечника, используемой ювелирами тончайшей замшей для полировки ногтей, вулканическим пеплом для очищения кожи, черной пастой для чистки зубов с Цейлона, которая делала зубы ослепительно белыми, органическим уксусом для поддержания витаминного баланса кожи лица, водой из источника Эвиан из Франции, которая использовалась как основание для накладывания косметики, вытяжки из кедровых орехов, чтобы убирать малейший намек на припухлости вокруг глаз. Джей Джей стоило только пожелать чего-либо — клубники не в сезон, каких-то необычных редчайших браслетов, единственного, достойного музея экземпляра платья от «Фортуни» — и она немедленно получала это. С деньгами Александра она была императрицей.

Императрицам никогда не надо думать о выборе. Они всегда могут иметь то, что пожелают. Зачарованная возможностью иметь все, что она хочет, Джей Джей забыла об одном обстоятельстве: у императриц тоже есть чувства. Джей Джей, у которой было все, хотела все больше и больше.

— Ну не прекрасно ли?!

Это были первые слова Данте, когда он обошел великолепные апартаменты в отеле «Плаза Атене» с украшенной золотом дверью, специально установленной по заказу Александра. Данте прилетел в Париж коммерческим рейсом из Барбадоса спустя две недели после отлета Джей Джей. Эти две недели он предавался плотским наслаждениям с одним венгром (ну, конечно же, с венгром), который продал драгоценности своей жены, чтобы купить дом в Сэнди Лэйн. Данте сообщил, что Йен, пропьянствовав три дня, объявил, что продает «Бель Эр». Джей Пи Морган в конечном итоге был прав. Если вы спрашиваете, сколько стоит что-либо, вы не можете себе позволить это купить. В свое время Йен задал такой вопрос, а теперь обнаружил, что он не может позволить себе содержать «Бель Эр». Как кто-то сказал, яхта — это дыра в воде, куда уходят деньги. Йен с чувством облегчения возвращался в Торонто, к жене, к ребенку и к своему месту на фирме отца. Энсон попросту исчез, прихватив с собой красивую канадку, с которой он познакомился в «Кобблстоуне» и которую быстренько стал называть запросто — Мэри.

— В Александре есть что-то мистическое, — сказала Джей Джей. — Я никогда не видела его спящим.

— Ну, знаешь, многие не могут спать, когда в комнате есть кто-то еще, — сказал Данте. Он знал, что, с точки зрения Джей Джей, вторым после физических упражнений фактором для сохранения здоровья и красоты был сон.

— И он всегда один. У него нет даже постоянного секретаря или секретарши. Он всегда нанимает их на время, где придется. Он ни от кого не зависит. Все добившиеся успеха деловые люди всегда окружены другими людьми. Энсон всегда говорил о своих юристах, о своих партнерах по бизнесу и по гольфклубу, у Престона деловым партнером была его жена плюс к этому целый сонм юристов, у Сэма Блейса были вице-президенты и куча подхалимов, не говоря уже о Сэме Блейсе Третьем. Но Александр Рэймонт был другим человеком.

Джей Джей, которая пила очень редко, потягивала шампанское, дождавшись, пока из него выйдет весь газ. Пузырьки в шампанском, как она считала, вызывают раздражение на коже…

— Но у него есть ты, — сказал Данте.

— Но его нет у меня, — сказала Джей Джей. — В этом и состоит моя большая ошибка — я дала ему понять, что у него есть я. Он же интересуется только тем, чего у него нет, или, как он считает, не может быть.

Поначалу Джей Джей сопровождала Александра повсюду. А он постоянно пугешествовал. Париж в данный момент был его базой. Он летал в Брюссель, в Милан, в Рим, в Мадрид, в Лондон. Для него было обычным делом участвовать в трех совещаниях в разных странах в течение одного дня. Джей Джей летала с ним, быстро привыкнув к роскошным частным самолетам, всегда ожидающим их с полными баками топлива. Она сопровождала его в поездках на огромных автомобилях в отели и офисы, в банки и брокерские фирмы. Пока он совещался, она ходила по магазинам.

Джей Джей понятия не имела, в чем состоит его бизнес, а он никогда об этом не говорил. Никогда нельзя было догадаться по его настроению, хорошо или неважно идут его дела. Он не давал никакого ключа. Она никогда не видела его раздраженным, возбужденным или сердитым. Иногда лишь он выдавал свое нетерпение, по нескольку раз спрашивая, который час. Он всегда был хладнокровным, обстоятельным и неторопливым. Всем казалось, что он просто неуязвим.

Он никогда не пытался скрыть свои отношения с Джей Джей, но и не афишировал их. Он решал, когда ей следует сопровождать его для участия в светских мероприятиях, и она всегда встречала там достойный ее красоты и положения прием. Однажды она спросила его о жене.

— У нас есть договоренность, — сказал он, — когда мы находимся в одном городе, мы верны друг другу, а когда нет, то нет.

— А у тебя всегда были любовницы?

Джей Джей никогда не проявляла любопытства по отношению к другим людям, но с Александром было иначе.

— Ну, время от времени, — ответил он. Александр никогда не уходил от вопроса, но и не рассказывал ей многого, чтобы удовлетворить ее любопытство.

— Я просто не знаю, какой он, — жаловалась Джей Джей Данте. — И я понятия не имею, что он чувствует по отношению ко мне. Он ни разу не сказал, что любит меня.

— Ну, у тебя есть все, что пожелаешь, — сказал Данте. — И не говори мне, что тебе нужна еще и любовь.

— Да, я хочу любви, — сказала Джей Джей.

— Бог ты мой! Ты рассуждаешь, как примерная средняя американочка! Просто мещанка! — Это слово было самым уничижительным в словаре Данте, хуже было только слово «буржуазный». — Может, ты еще захочешь, чтобы он женился на тебе?!

— Почему же нет? Что я, не женщина?

— Не рассчитывай на большее, чем можешь иметь.

— Но я просто не знаю, как жить иначе, — сказала Джей Джей и подлила себе шампанского.

— Делай, что считаешь нужным, — сказал Данте, — но не говори потом, что я тебя не предупреждал. И хватит шампанского, а то у тебя пятна пойдут по коже.

На следующий день Джей Джей отправилась по магазинам. Она купила три меховые вещи: шубу из котика, жакет из соболя и норковый свитер с подкладкой, воротником и манжетами из кашемировой шерсти. Александр подарил ей бриллиантовые сережки.

— Ты у меня самая экстравагантная женщина в мире, — сказал он, когда преподносил ей сережки. — Я просто потрясен тобой!

— Я никогда не буду снимать их! — сказала Джей Джей, когда вдевала сережки в уши. Это был первый подарок, который Александр выбрал для нее сам, и этот подарок значил для нее одно — в жизни Александра она заняла особое место.

— Я никогда не буду их снимать, — повторила Джей Джей, любуясь на себя в зеркало. — Они так мне нравятся! Обещаю тебе, что я всегда буду носить их, — сказала она и перекрестилась.

Джей Джей сдержала свое обещание, а Александр напрочь забыл о сережках, как и об обещании. Он вспомнил об этом лишь два месяца спустя, когда увидел Джей Джей на пляже в Мексике. На ней не было абсолютно ничего, кроме этих сережек. К тому времени она уже была замужем за Сергеем. Они потихоньку покинули Париж и жили в Масатлане, где Сергей предпринимал все усилия, чтобы стать наследником, достойным своего наследства. У Сергея Рэймонта был талант бизнесмена. Он знал, когда надо быть осторожным, а когда идти на риск. На его глазах делался гостиничный бизнес, и этот бизнес был в его генах. К тому же он закончил Гарвардский университет, где изучал практику и теорию бизнеса, и он понимал силу денег. Он знал, когда их надо было расходовать, а когда накапливать.

Только одно мешало Сергею стать еще более богатым, еще более могущественным, чем его отец. Это была тайная болезнь, болезнь, которой Сергей стыдился. Периодически без всякой понятной для него причины или повода на него накатывала депрессия, причем с такой силой, что он несколько раз пытался покончить жизнь самоубийством. Он тщательно скрывал свое состояние от отца, и вообще ото всех, и когда депрессия проходила, сам побыстрее старался забыть о ней. Но когда Сергей чувствовал себя хорошо, его самочувствие было лучше, чем у кого бы то ни было. Он ощущал прилив энергии и энтузиазма. Все, за что он брался, он делал на удивление эффективно.

Но Джей Джей ничего не знала о тайне Сергея до самого последнего момента. Сейчас же, в апреле, в Париже, спустя примерно три месяца после их встречи на Бекуи, Джей Джей начала осознавать, что она надоела Александру. Ушла его былая нежность, которая так изумляла ее вначале. Иногда он бывал резок и нетерпелив с ней. Теперь нередко он предавался с ней любви, одновременно разговаривая по телефону, обсуждая дела в Техасе, Гонконге и Лондоне.

Он взял для нее платье, заказанное раньше его женой Лилиан, передумавшей брать его из салона мод. Когда Джей Джей выразила недовольство, он рассердился и несколько дней не разговаривал с ней. Он по-прежнему много путешествовал, но теперь все реже брал Джей Джей с собой. Ей не раз приходило в голову, что он завел себе новую любовницу, но она боялась спросить Александра, поскольку не хотела получить утвердительный ответ на свой вопрос. У Джей Джей сложилось такое же странное ощущение, какое в свое время и у Питера Камерона: ощущение, что, когда Александр не был в одном помещении с ней, он начисто забывал о ее существовании.

Чего не знала Джей Джей, так это того, что так же, как Александр ассоциировал деньги с вечной жизнью, он ассоциировал эмоции со смертью. Александр Рэймонт не умел и не хотел водить автомашину. Он никогда не садился на переднее сиденье. Он боялся. Он часто представлял себе, что произойдет, если он сядет за руль: он будет жать на акселератор и мчаться быстрее и быстрее, пока езда не превратится в полет, в полное освобождение от всего, пока у него не будет ни мыслей, ни сознания, ни способности контролировать себя, до тех пор, пока у него останутся лишь чувства, и только чувства. И тогда он помчится еще быстрее, вывернет руль, и автомобиль куда-нибудь врежется. От машины останется только груда лома, и то же самое произойдет с самим Александром. Его тело безвольно отдастся смерти, и он, наконец, ощутит ее. Александр мог подавлять эти мысли, только когда он бодрствовал. Но когда спал, он видел бесконечные мучительные сны только об этом. В его снах за полной свободой неизбежно следовала ужасающая катастрофа, и он чувствовал боль, удушье, ощущал, как от тела отрываются конечности, как его легкие пытаются наполниться кислородом и не могут, слышал последние удары своего сердца. Он просыпался, обливаясь потом, не зная, кричал ли он во сне так, что было слышно, или это были вопли внутри его самого. Он давно знал, что, если будет принимать такой транквилизатор, как секонал, ему не будут сниться никакие сны, И поэтому, с чувством стыда за свою зависимость от секонала, он скрытно принимал его каждый вечер и спал без снов. Но ведь это был искусственный сон.

Джей Джей давала ему то, что он мог бы испытать только в снах: ощущение полной свободы. Ему представлялось, что когда она с ним, то исчезают всякие ограничения, запреты и границы, что он мчится все быстрее и быстрее, уходя куда-то все глубже и глубже, пока не настанет момент, когда скорость и контроль потеряют всякое значение и в конечном итоге он будет не в состоянии предотвратить смертельную катастрофу. Парадокс, неразрешимый, ужасающий, гнетущий парадокс заключался в том, что он желал свободы, что ему страстно хотелось устранить все ограничения и мчаться с Джей Джей все быстрее, выше любых ограничений и границ. Но он боялся, что, если так будет продолжаться, для него это закончится гибелью.

Джей Джей тоже боялась, и нередко ее охватывала паника. Это был страх, о котором она говорила Александру на Сент-Винсенте, а он заверял ее, что никогда не позволит, чтобы она боялась, что, если она полюбит его, он покинет ее.

Это был страх, который она испытывала еще в детстве.

Ее отец, Джеймс Валериэн, трижды наживал состояния и трижды терял их. Когда у него были деньги, он возвращался домой к жене и дочери. И каждый день в доме было сплошное Рождество. Дни были наполнены любовью и радостью, вниманием и подарками.

Когда Джей Джей было восемь лет, у нее уже был маленький бриллиантик в форме сердечка, подвешенный на золотой цепочке. Когда ей исполнилось одиннадцать лет, отец подарил ей шубку из меха горностая. Шло время, Джей Джей привязывалась к отцу все сильнее, доверяла ему, и в этот момент он исчезал из дома. Исчезал отец, исчезали и деньги.

Деньги — это была любовь. Таков был главный вывод, к которому Джей Джей пришла еще в раннем детстве. Александр дал Джей Джей и деньги, и любовь, и она приходила в ужас при одной мысли, что потеряет его.

Чем более равнодушным к ней становился Александр, тем отчаяннее она хотела его. На Бекуи она инстинктивно чувствовала, как поддержать его интерес к ней. И здесь, в Париже, ее инстинкт тоже сработал. Случай пришел на помощь Джей Джей, и она им воспользовалась. Сын Александра — Сергей Рэймонт — в самый разгар его любовной связи с одной женщиной, против чего яростно возражал Александр, стал проявлять явные признаки внимания к Джей Джей.

Она, конечно, не могла знать, что однажды спасет Сергею жизнь — в самом буквальном смысле слова.

4

У Сергея Рэймонта было все, чтобы радоваться жизни. Он был молод. Ему было только двадцать шесть лет. Он был богат во многом благодаря своему отцу — Александр учредил три трастовых фонда, выгодно использовав законодательство Монако, Лихтенштейна и Гонконга. Сергей был хорош собой. Его ярко-голубые глаза были в точности как у отца, однако, если его отца многие боялись, Сергея все любили. Все расточали ему комплименты, оценив его естественность и простоту, на его образ жизни не влияло его сказочное богатство. У Сергея было все, чтобы радоваться жизни, и, тем не менее, дважды за последние пять лет он пытался покончить с собой.

Первый раз, когда ему был двадцать один год, для этого не было никакой явной причины. Это случилось, когда он был на первом курсе школы бизнеса при Гарвардском университете, куда он, как и его сестра, поступил, чтобы завоевать расположение отца. Он ухаживал за девушками и играл в футбол. Разрабатывал ситуационные моменты для деловых игр, уже знал разницу между деловой активностью, основанной на расширении капиталовложений, и активностью, основанной на снижении производственных издержек. К каждой субботе он подготавливал работу с анализом той или иной ситуации в бизнесе. И когда наступали летние каникулы, они казались ему бесцельными и бесконечными. Никто ничего не ожидал от Сергея, и он ничего не ожидал сам от себя. Ничто не предвещало никаких неожиданностей, и Сергей сам не мог предугадать того, что вскоре произошло.

Вечером, в третий вторник мая, Сергей заглотал целый пузырек таблеток сильнодействующего транквилизатора, который нашел у своего соседа по комнате. Его сосед был связан с какой-то фармацевтической фирмой, и у него был целый склад различных медикаментов, которые он закупал по оптовой цене. Он перепродавал их с хорошей наценкой и использовал вырученные деньги на содержание своего роскошного белого «порше-914». К счастью, по вторникам сосед Сергея всегда производил инвентаризацию своего склада и обнаружил исчезновение целого пузырька таблеток транквилизатора еще до того, как Сергей заснул. Сергея отвезли в больницу и промыли желудок, а потом он посетил врача-психиатра в Бостоне, и тот сказал ему, что он подвержен депрессиям, что Сергей знал и сам. Инцидент замяли, и спустя полтора месяца почти все, включая самого Сергея, который опровергал если не факт, то желание покончить счеты с жизнью, о нем забыли.

Но именно «почти все». К их числу не относился врач-психиатр. Когда Сергей пропустил два назначенных посещения, а в Гарварде сказали, что он проводит летние каникулы где-то в Европе, врач связался с отцом Сергея. Александра не сразу удалось разыскать. В его офисе в Нью-Йорке дали номер телефона в Монреале, а там дали номер в Брюсселе. Рэймонт, который прилетел в Брюссель для участия в конференции стран «Общего рынка», отказался поверить врачу. Он не мог допустить мысли, что его сын мог пытаться покончить с собой. Он сказал, что если Сергей не посещает врача, это его личное дело, и во всяком случае, Сергей сейчас находится в Европе живой, здоровый и бодрый и прекрасно проводит время. Он, Рэймонт, видел его не далее как четыре дня назад и не находит никакого повода для беспокойства.

Ассистент врача-психиатра испытала шок, когда узнала, что Александр Рэймонт отказался поверить, что его сын пытался покончить с собой. Но сам врач никакого шока не испытал.

Он знал, что родители зачастую просто не в состоянии представить себе, что их ребенок стремится покончить с жизнью, а поскольку душевная болезнь в отличие от обычной болезни не имеет ярко выраженных симптомов, людям трудно поверить, что это именно болезнь, и ее, как и все болезни, следует лечить. Что ставило врача-психиатра в тупик, это то обстоятельство, что Сергей Рэймонт использовал в своей попытке самоубийства таблетки.

— К таблеткам обычно прибегают женщины, а мужчины делают это крайне редко, — сказал он. — Женщины, как правило, прибегают к попытке самоубийства с целью послать сигнал отчаяния, то есть взывают о помощи. Мужчины же, раз уж они решаются, убивают себя наверняка. Они стреляются или прыгают с крыши небоскреба. Женщины обычно этого не делают. Но младший Рэймонт прибег к таблеткам…

— А почему, как вы думаете? — спросила его ассистентка.

— В том-то и дело, что я сам не могу ответить на этот вопрос. И это меня беспокоит. Я надеялся, что его отец даст мне какой-то ключ к ситуации. Но, к сожалению, никакого ключа он не дал или не мог дать. А беда ведь в том, что те, кто хоть раз пытался покончить с собой, обычно рано или поздно возобновляют попытку.

Но Сергей какое-то время не повторял попытки. Тем летом он встретил Бритту Сундсвааль. Ей было тридцать один год, она была на десять лет старше Сергея. Дважды замужем и дважды разведена. После первого развода Бритта вышла замуж сразу же. После второго поклялась, что больше никогда не выйдет замуж.

— Слишком много страданий причиняют эти браки, — говорила она своим друзьям. — Я моногамная женщина в мире, где все спят друг с другом.

Правда, друзья не очень-то верили ей. Слишком уж контрастировало спокойное выражение ее лица с ее роскошным телом и жизнелюбием. Когда они встретились с Сергеем, то обнаружили, что оба хотят одного: постоянных отношений без каких-либо формальностей.

Развод Бритты с ее первым мужем — шведским чиновником — прошел спокойно и вполне миролюбиво. Во всяком случае, он никак не отразился на карьере ее мужа. Но второй развод был скандальным и вызвал кучу сплетен, в том числе и на страницах газет. Читатели, жадные до всего, что связано с интимной жизнью, упивались подробностями. Для Бритты вся эта шумиха была отвратительной и унизительной.

Ее последний муж, Тедди Хейлс-Уоррингтон, был эксцентричен и безрассуден. Он всегда и всем хвастался, что ничего не намерен делать полезного и нужного в жизни. Он может это себе позволить, говаривал он, поскольку его предки хорошо пограбили Мидлэнд в Англии в самом начале промышленной революции и нажили такое состояние на производстве твидов и прочих шерстяных тканей, что оно может выдержать любые его экстравагантности. В самый разгар топливного кризиса Тедди нанимал реактивный самолет и доставлял своих пони для очередного воскресного турнира в Девилле. Он играл — и проигрывал. Так, однажды в клубе «Крокфордс» он проиграл свой дом на Маунт-стрит в Лондоне, который стоил не менее четверти миллиона фунтов стерлингов. Спустя три дня или, вернее, три ночи он опять играл с тем же иранцем и отыграл не только свой дом, но еще и выиграл десятилетнюю девочку в придачу. Поженившись, они стали жить на ферме в графстве Девоншир, и в течение шести месяцев, достаточных для того, чтобы Бритта забеременела, они разыгрывали роль сельских джентри. Будучи более ленивой, чем Тедди, Бритта предпочитала оставаться в Девоне, а Тедди такая жизнь быстро наскучила, и он отправился в Лондон. Там его заинтриговала идея соблазнить двух любовниц-лесбиянок, которые жили вместе восемь лет. И Тедди добился своего. Он ухитрился переспать с ними обеими в одну и ту же ночь и даже в одной кровати. Но вся эта история, как ни странно, имела для Тедди счастливый конец. После развода с Бриттой он женился на одной из лесбиянок, на той, что была покрасивее. У них родились трое детей, и они жили мирно и счастливо и, как говорили, никогда не изменяли друг другу. Но что еще более удивительно, это то, что Тедди не только стал образцовым отцом и мужем, но и принялся работать. В банке, который занимался его трастовым фондом, его приняли на работу в качестве младшего партнера, и в конечном итоге Тедди Хейлс-Уоррингтон стал членом правления и приобрел большой вес и авторитет в финансовых делах.

Для Бритты все сложилось не так удачно. Она не только потеряла мужа, хотя, с определенной точки зрения, это была не такая уж большая потеря, но нечто гораздо более ценное: свою безмятежную уверенность, что вся ее жизнь без всяких усилий с ее стороны будет счастливой.

В течение целого года после разрыва с Тедди Бритта жила как монашка и не предпринимала никаких усилий, чтобы как-то управлять течением своей жизни. Ребенком занималась няня-шведка, а сама Бритта бесцельно путешествовала в Лондон, Гштаад, Канны, вела светский образ жизни, по вечерам напиваясь белым вином, чтобы лучше спать. Она пошла на примирение со своим отцом, который не разговаривал с ней с тех пор, как она развелась с Тедди. Не захотев вернуться в Швецию, она купила дом на улице Жан Гужон в Париже и стала играть роль хозяйки в доме отца, который был представителем компании «Сундсвааль миллс» в Западной Европе. Бритта выросла в семье, связанной с бизнесом в области производства стали, и прекрасно знала и проблемы бизнеса, и деловых людей. Она принимала в доме отца бизнесменов, инженеров, оптовых покупателей, правительственных чиновников. Она сообшала отцу о разговорах, которые вели гости, а тем, в свою очередь, рассказывала о мнении отца по тому или иному вопросу. Она научилась сводить вместе нужных друг другу партнеров, и порой ей даже платили за ее деловые услуги. Бритта не так уж увлекалась всеми этими делами, связанными с производством и продажей стали, вопросами прибыли и доходов и денег вообще, но теперь она ощущала, что нашла интерес в чем-то, кроме собственных переживаний. Более того, она обрела чувство уверенности в себе, которое приходит, когда в человеке проявляется способность управлять своей жизнью и вносить свой вклад в какое-то большое дело.

Когда Бритта впервые встретила Сергея Рэймонта, она уже начала обретать чувство успокоенности. Она почти достигла степени, когда после двух неудачных замужеств и последовавшего отчаяния вновь начала нравиться сама себе. Она встретилась с Сергеем, как ни странно, в своей собственной квартире. Несколько итальянских бизнесменов из Турина, связанные со стальным бизнесом, летели через Париж в Питтсбург, и Бритта пригласила их на коктейль. Они привезли с собой блюда из марокканского ресторанчика, а также и Сергея Рэймонта, который был сокурсником одного из бизнесменов в Гарвардской школе бизнеса. Они хорошо поели, удобно устроившись по-средиземноморски на разбросанных вокруг низкого кофейного столика подушках, и хорошо выпили алжирского вина. Вечер закончился в два тридцать ночи. Все были веселы и пьяны.

Проснувшись на следующее утро в состоянии легкого похмелья, Бритта первым делом подумала о Сергее Рэймонте и тут же с огромным облегчением пришла к выводу, что очень хорошо, что он не остался на ночь, во всяком случае, ей не придется думать, как быть с ним дальше.

Вечером того же дня она обедала с двумя болгарами, представителями правительства, которым было поручено закупать за рубежом сталь. Как и многие другие представители коммунистических правительств, с которыми Бритте приходилось иметь дело, они хотели закупить товар только высшего качества.

На них были костюмы, заказанные на Сэвил Роу (естественно, возвращаясь в Болгарию, они не брали эти костюмы с собой), тонкие кожаные перчатки ручной работы из Венеции и мягкие, тоже сделанные вручную, полуботинки. Они обедали в ресторане «Максим», всегда требуя столик с видом на Рю Ройаль, и являли собой карикатуру на капиталистов, заказывая шампанское в хрустале, малосольную черную икру и оставляя такие щедрые чаевые, что даже официанты считали это дурным тоном, хотя и принимали с улыбкой. Вечер закончился около половины двенадцатого. Оба болгарина отправились на свидание с парочкой дорогих проституток, и Бритта, отклонив предложение подвезти ее, отправилась домой одна.

Бритта позвонила консьержке, и пока она ждала, когда та старомодным, огромным ключом, похожим на ключ от ворот тюрьмы, откроет массивную деревянную дверь, ведущую во внутренний дворик, подкатил длинный автомобиль и из него вышел Сергей Рэймонт. Он тут же дал знак шоферу уехать.

— Случилось то, чего я боялась, — сказала Бритта, — вы приехали.

Она была застигнута врасплох и поэтому выпалила то, что у нее было на уме.

— А я боялся, что все же не приеду, — сказал Сергей.

Последующие три дня они провели вместе, изучая тела и души друг друга. Что безгранично притягивало их друг к другу и в то же время делало их совсем не подходящими друг для друга, было то, что оба они не были сильными личностями и оба были необычайно уязвимыми.

В последующие три года они не расставались друг с другом. Сергей переехал в квартиру Бритты. Там впервые в жизни он почувствовал, что у него есть дом. Его отец наотрез отказывался приобрести собственный дом. Он объяснял это тем, что занимается гостиничным бизнесом, и поэтому следует жить в принадлежащих ему и другим отелях, ибо такая практика составляет часть бизнеса. Мать Сергея и ее теперешний муж, этот кинопродюсер, жили как кочующие цыгане. Они без конца мотались между Лондоном, Нью-Йорком и Лос-Анджелесом и всегда жили в квартирах или домах, которые они арендовали либо брали взаймы у друзей. Бритта и Сергей не скрывали своих отношений. Они представили друг друга своим родным и проигнорировали яростное неодобрение обоих отцов. Время от времени они заводили разговор о браке.

— Она слишком стара для тебя и слишком многоопытна, — сказал Сергею Александр и без обиняков пояснил, что он может сделать и наверняка сделает, если Сергей все же женится на Бритте. Александр планировал, что со временем Сергей вступит во владение компаниями Рэймонта. Пока же его единственным средством к существованию были деньги, поступающие от трех трастовых фондов, учрежденных Александром, и он всегда мог распорядиться о прекращении выплат Сергею. Так оно и произойдет, если Сергей женится на Бритте.

— Но она делает меня счастливым! — сказал Сергей.

— Вот и подтверждение! — сказал Александр. — Не только того, что она слишком стара для тебя, но и того, что ты слишком молод для нее. Взрослые сами творцы собственного счастья. Только детям счастье дают другие, если оно существует, это счастье.

Александр был уверен, что Бритта вступила в связь с Сергеем по единственной причине — заполучить деньги Рэймонта. Аликс пыталась заступиться за Сергея и Бритту перед отцом, напомнив, что Бритта — сама наследница большого состояния, так что вряд ли ее можно обвинять в замыслах захватить деньги Рэймонта. Но Александр отмел ее доводы. Его постоянно терзала мысль, что рано или поздно его дети станут добычей охотников за деньгами. Это была его идефикс, и ничто и никто не могли переубедить Рэймонта-старшего. Сложившаяся ситуация никак не находила решения, поскольку Сергей не хотел идти наперекор отцу, которого любил, а Александр, человек исключительно щедрый, никак не мог решиться привести свою угрозу в исполнение. Конец отношениям Сергея и Бритты положил ее отец.

Бертил Сундсвааль не угрожал — он действовал. Это был холодный расчетливый делец, приближающийся к семидесятилетнему возрасту. Этот мультимиллионер всегда сопровождал вручение рождественских подарков своим детям и внукам стоимостью в сто долларов длинными нудными лекциями о том, что главная добродетель — это бережливость, а склонность к тратам и экстравагантности — зло, которое может привести к потере всего состояния.

Бертил не простил своим дочерям, что они родились девочками. Дочери жестоко разочаровали отца во всем. Ни одна из них не дала ему зятя, способного управлять, а впоследствии — ибо Бертил Сундсвааль был реалистом и понимал, что рано или поздно он закончит свой жизненный путь, — и вступить во владение сталелитейными заводами «Сундсвааль», построенными еще дедом Бертила в третьей четверти девятнадцатого столетия, которыми управлял и отец Бертила. Старшая дочь, Сольвейг, называла себя марксисткой и преподавала политологию в Копенгагенском университете. Уже десяток лет она жила с одним профессором того же университета, тоже марксистом. Они жили в пентхаузе, застекленном со всех сторон, с видом на Тиволи, а летние сезоны проводили в Калабрии. Там они купили старинную конюшню и перестроили ее в уютное гнездышко с электричеством, водопроводом, с прекрасной музыкальной системой и обогреваемым бассейном. Ни Сольвейг, ни ее профессор не находили ничего несоответствующего между провозглашаемыми ими политическими убеждениями и тем фактом, что именно доходы Сольвейг, получаемые от ее собственности, а не от их университетских жалований, позволяли им вести образ жизни, которому многие позавидовали бы.

Младшая дочь, Харриет, была стюардессой в авиакомпании «САС» и вышла замуж за летчика, красивого, чувственного и скучного шведа. Она жила с пятью детьми и с редко появлявшимся дома мужем в пригороде Стокгольма.

Она не любила своих сестер, не одобряла их образа жизни, не поддерживала с ними отношений и никогда не бывала у них.

Что касается Бритты, то, по мнению Бертила, она была круглая дура, просто какая-то бродяжка. Она, происходя из семьи, в которой никогда не было разводов, ухитрилась развестись дважды, а теперь открыто жила с мальчишкой, с плейбоем, на десять лет моложе ее. Ведь у Сергея Рэймонта не было ни дома, ни корней, ни работы, ни профессии. Образ его жизни возмущал Бертила до глубины души. Сергей спал до полудня и в четыре часа пополудни, все еще в пижаме, просматривал газеты. Сын Бритты, внук Бертила, находился в швейцарской школе-интернате, и его образованием занимались католики, что приводило Бертила, лютеранина и одновременно атеиста, в ужас. Бертил не ценил вклад в бизнес, который Бритта делала в Париже. По его мнению, быть хозяйкой на деловых коктейлях и приемах — это совсем не то, что ходить каждый день на работу в офис.

Когда Бритта сообщила Бертилу, что они с Сергеем, возможно, поженятся, он ничего не сказал. Зато он тут же сделал два телефонных звонка, один — своему адвокату, а другой — в свой банк, и неделю спустя Бритта получила письмо от отца, отпечатанное его секретарем под копирку, с обозначением, что копии направлены адвокату и в банк с уведомлением, что поступление средств из ее доли доходов, которую она получила по достижении восемнадцати лет, немедленно прекращается.

— Что же теперь мне делать? — спросила Бритта. Ее детство всегда было омрачено отцовской холодностью по отношению к ней и к ее сестрам, и даже теперь, когда она стала взрослой женщиной, он все равно мог наносить ей раны своим холодным и жестким отношением.

— Будем жить на мои деньги, — сказал Сергей. — У меня их достаточно. Не делай из этого проблемы.

Но проблема существовала. Их наполненные счастьем отношения стали претерпевать изменения, и в конце концов Бертил добился того, что хотел. Дело было не в деньгах — их было действительно много, — дело было в том, что деньги значили для Бритты. Для Сергея. Бритта никогда ни от кого не зависела. Никто никогда не зависел от Сергея. И ни тот, ни другая не представляли себе, как жить в сложившейся ситуации. Сергей был щедр, но нередко на него находило раздражение, и Бритта, которая тратила свой ежемесячно поступавший доход так, как она желала, никогда не знала, сколько и когда он даст ей денег. Ей очень не хотелось просить его, а когда все же приходилось это делать, разговор заканчивался скандалом.

— Я же дал тебе пятьсот долларов. Что ты с ними сделала? Съела их, что ли?

— Но ведь это было три недели назад, — говорила Бритта, а затем ей приходилось объяснять, на что она потратила деньги: столько-то на питание, столько-то на парикмахера, на такси, на туалеты, на прислугу, на оплату счетов за телефон, газ и электричество. До этого Бритте никому ни в чем не приходилось давать отчетов, и Сергей ужасно раздражал ее своими расспросами. Разница в возрасте, которая поначалу способствовала их сближению, теперь исподволь, незаметно начала работать против них.

Женщина более зрелого возраста — более молодой мужчина. Мужчина более зрелого возраста — более молодая женщина. Любовники любят говорить, что разница в возрасте ничего не значит. Они говорят неправду. Может быть, неосознанно, но они лгут. Бритта и Сергей никогда не лгали. С самого начала именно разница в возрасте привлекла их друг к другу. Бритта изливала на Сергея безграничную, лишенную всякого критического отношения материнскую любовь, которой не доставалось от нее даже сыну, воспитываемому, как и она сама в детстве, няньками и гувернерами. Сергей, страдавший от своих непредсказуемых неуравновешенных состояний и настроений, нашел рядом с Бриттой душевное спокойствие, гасившее амплитуду маятника его депрессий и возвращения к жизнерадостности. В отличие от его страстной матери и его держащегося в отдалении всесильного отца, которого он никак не мог понять из-за постоянных переходов от приязни к холодному безразличию, Бритта для Сергея была всегда ровной, любящей, всегда опорой. Бритта относилась к нему как мать. И в ее отношении не было ничего невротичного, ничего разрушительного.

— Мой бэби, мой бэби, — любила приговаривать Бритта, лаская его.

— Я ведь твой большой бэби? — спрашивал Сергей. Ответ он знал заранее.

В мире, где секс стал самоцелью, где считали, сравнивали и даже измеряли оргазмы, Сергей и Бритта были согласны в том, что секс как таковой не имел для них очень уж большого значения. Приязнь, объятия, нежные поцелуи — вот что имело для них значение. Посторонние наслаждались картиной безмятежной и преданной привязанности, когда Бритта и Сергей появлялись на людях — всегда рука об руку, ее голова склонялась на его плечо.

Когда Бритта просила у Сергея денег, он уже не мог быть «ее бэби». И когда это случалось, зловещие циклы Сергея начали проявляться вновь и с еще большей силой, чем это было в Гарварде, а затем в Кембридже. Он днями не вставал с кровати, не ел, не принимал душ и не одевался. В его голову постоянно приходили мысли о самоубийстве, и он прикидывал, сможет ли на сей раз довести дело до конца, а с другой стороны, стоит ли это дело необходимых усилий. Бритта узнавала о том, что он выходил из этого состояния, когда он появлялся в халате иусаживался в гостиной с кипой не прочитанных за все прошедшие дни газет, когда он был, как выражался, «в норе». А когда Сергей просыпался, охваченный бурной энергией и оптимизмом, она думала, что он чувствует себя еще лучше, хотя быть с ним в это время было своего рода испытанием. В его голове бурлили идеи относительно бизнеса, и он проводил часы в телефонных разговорах со своими сокурсниками из Гарвардской школы бизнеса о том, как претворить эти идеи в жизнь. Он звонил отцу и предлагал идеи насчет приобретения новых участков для строительства отелей, насчет реорганизации всех пяти компаний Рэймонта и рассуждал на тему о том, что он предпримет, когда в один прекрасный день вступит во владение состоянием Рэймонта. В такие периоды он практически не спал и когда не сидел на телефоне, отправлялся по магазинам и покупал все, что попадалось ему на глаза. Однажды он даже заказал себе дюжину рубашек в «Тернбулл энд Эссер», но стал проявлять крайнее нетерпение, когда ему предложили выбрать расцветки и фасоны.

— Я не могу тратить на это время, — раздраженно сказал он удивленному продавцу. — Выберите сами.

Сергей резко повернулся и стремительно вышел из магазина. Он пошел за Бриттой и повел ее на чаепитие в «Фортнамс», откуда он, как только сделал заказ, тут же вышел. «Потому что официантка, — сказал он, слишком долго не подходила к нам». По мере того как прилив его энергии нарастал, он становился все более раздражительным. Все сердило и выводило его из себя. Однажды Сергей заставил Бритту выйти с ним из такси и идти пешком под проливным дождем, потому что, по его мнению, таксист ехал слишком медленно. Эта спираль продолжала раскручиваться до тех пор, пока внешний мир не начинал подавлять его внутренний мир, и, измученный, он вновь погружался в депрессию.

Дело кончилось тем, что все эти прорывы в жизнь и непредсказуемый и какой-то ожесточенный уход от нее убили в Бритте чувство к Сергею. Ну что ж, он об этом ничуть не жалеет, сказал он. И он вел себя так, как будто действительно не жалеет, до тех пор, пока его сестра Аликс, сохранившая дружеские отношения с Бриттой, не сказала ему, что Бритта собирается выйти замуж.

Австрийские и венгерские аристократические титулы принимаются всерьез очень немногими, в основном официантами в ресторанах. Русские титулы могут быть фактом или выдумкой, но их носители создали для себя новый статус: профессиональных князей. Английские титулы, будь то наследственные или пожизненные, в общем, ценятся. А вот французские титулы, свидетельствующие о принадлежности к королевской фамилии, внушают благоговейное уважение.

Князю Пьеру-Жиль де Лаланд-Дессо было уже сорок, а он еще ни разу не был женат. Он не был ни гомосексуалистом, ни нейтральным. Он был, как говорят французы, серьезным человеком. Имел ученую степень доктора экономики и двенадцать лет прослужил в африканском государстве Берег Слоновой Кости в качестве советника по иностранным делам, поработал как специалист по африканским делам в учреждениях Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке и Париже и был автором широко известного труда «Политическая экономия». Когда Бритта встретила его на одном из приемов в Париже — это было той зимой, когда она окончательно порвала с Сергеем, — Пьер-Жиль только что был назначен на пост вице-президента одной крупной транснациональной корпорации.

Пи-Джи, как звали его друзья, был высок и худощав. Годы, проведенные в Африке, и таблетки атабрина, которые он принимал, когда лечился от малярии, придали его коже оттенок цвета слоновой кости, что резко контрастировало с его черными волосами и карими глазами. Пи-Джи был интересной личностью, не очень необычной для Европы, но необычной для Соединенных Штатов. Он был бизнесменом-интеллектуалом, и, к удивлению многих, у него было прекрасное чувство юмора. Его ухаживания за Бриттой соответствовали его характеру: они были серьезными, терпеливыми и нежными.

Поначалу Бритта думала, что она никогда не заинтересуется им. Он, как и ее отец, был прежде всего бизнесменом. Как и ее отец, он был склонен все принимать всерьез. Но по мере продолжения знакомства Бритта убеждалась, что он во многом отличается от ее отца. Причем отличается в таких чертах, которые имеют для нее большое значение. Он мог проявлять страсть не только в отношении денег. Он не проявлял желания контролировать окружающих его людей. Он был щедр— и в плане финансовом, и в плане эмоциональном. Десять месяцев спустя после их встречи, на Новый год, Пи-Джи преподнес Бритте старинное бриллиантовое кольцо, принадлежавшее еще его бабушке. Они поженятся в апреле. Свадьба состоится в Нейлли-су-Клермон, в доме постройки восемнадцатого века, в котором Пи-Джи провел свое детство. А пока Бритта жила в его парижской квартире. К тому времени, когда Аликс сказала брату о предстоящем замужестве Бритты, Сергей не видел ее больше года. И тем не менее он испытал чувство ревности.

— Не может быть! — сказал Сергей удивленно. — Она что же, считает, что может выбросить меня, как вчерашнюю газету?!

— Но, Сергей, ведь это ты оставил ее, — тоном, напоминающим манеру их отца, уточнила Аликс. Они находились в библиотеке дома Аликс в лондонском районе Белгревия. С тех пор, как Сергей, хлопнув дверью, ушел от Бритты, он работал в лондонском офисе отца, а жил вместе с сестрой и ее мужем.

— К тому же, — продолжала Аликс, — ты же сам говорил, что тебя абсолютно не волнует, увидишь ли ты ее когда-либо опять…

— И вовсе это не так. Понять не могу, как ты могла так подумать…

Подобные парадоксы были свойственны Сергею, и звучали они вполне правдоподобно.

— Но я тебе верила. Бритта верила тебе. Все верили тебе.

Аликс не стала напоминать, что тот факт, что Сергей был в Лондоне и работал в офисе отца, получая жалованье в «Рэймонт менеджмент», имел место по той простой причине, что Александр Рэймонт тоже верил ему.

— И как это люди могут быть такими непонятливыми?! — воскликнул Сергей — Ведь все знают о моих чувствах к Бритте. Йейл сказал мне, что я делаю большую ошибку, оставляя Бритту.

Йейл — это Йейл Уоррэнт, муж Аликс. Сергей поднялся с кресла и направился к двери.

— Ты куда? — спросила Аликс.

— К Бритте.

— О, Сергей, ради Бога…

На следующее утро Сергей улетел в Париж, где Бритта жила с Пи-Джи в его квартире на верхнем этаже дома на Иль де ля Сите, откуда открывался чудесный вид на Сену.

— Это я! — крикнул Сергей через дверь. Он звонил и одновременно барабанил в дверь. — Это я, твой бэби!

— О, Сергей! — открыв дверь, изумленно произнесла Бритта. — Но ведь все уже в прошлом!

— Это и настоящее, и будущее, — сказал Сергей. — Для тебя и для меня. Для нас. Вот увидишь!

Обручальное кольцо на руке Бритты и то обстоятельство, что она жила в квартире другого мужчины, все это не было реальностью для Сергея, а поэтому он вел себя так, как будто это не было реальностью и для других. Он поселился в отеле «Плаза Атене» в номере, который постоянно держал зарезервированным за собой его отец, и начал строить планы, как добиться благосклонности Бритты. Его номер был напротив номера, где жила Джей Джей.

Следуя советам Джей Джей, он ежедневно посылал Бритте подарки, которые они выбирали вместе с Джей Джей: бирюзовое ожерелье с золотыми подвесками, изысканное белье, хрустальные стаканы. Все подарки Бритта неизменно возвращала.

— Сергей, я не приму от тебя никаких подарков. Пожалуйста, перестань присылать их.

Бритта с чувством ужаса и тревоги ожидала ежедневные визиты Сергея ровно в одиннадцать утра. Она знала, что это Сергей, и он будет спрашивать, как ей понравился его очередной подарок, приглашать ее на ланч, в поездку в Буа. Будет спрашивать ее, довольна ли она им, звать на остров Корфу, в Вест-Индию, на Сейшелы.

Бритта чувствовала надвигающуюся опасность и свою вину. Ее захлестывали волны безграничного желания Сергея, его упорства.

— Я хочу быть с тобой, Бритта! Я стану тем, кем ты только пожелаешь, чтобы я стал. Только скажи мне, чего ты хочешь…

Бритта не могла заставить себя произнести ни слова, и Сергей сказал все за нее.

— Я уберусь прочь, если это то, чего ты желаешь, — наконец сказал он в марте. Его второе страстное ухаживание за Бриттой началось в феврале. Когда Сергей покинул ее, она хотела сделать так, чтобы причинить ему боль, вынашивала планы мести. Но теперь, когда случай для этого представился, она обнаружила, что не способна на жестокость.

— Пожалуйста, Сергей, оставь меня! Так будет лучше.

Он ушел, казалось, в спокойном состоянии духа, и Бритта подумала, что с ним теперь будет все в порядке. Но она ошиблась.

Пьер-Жиль, католик, и Бритта, лютеранка, сочетались гражданским браком. Церемонию совершил мэр деревни Нейлли-су-Клермон. Мать Пьер-Жиля, — отец его умер, — была несказанно счастлива, что ее сын наконец женился. Она уж было оставила надежду, что это когда-нибудь произойдет. Она подарила Бритте ящик из сандалового дерева с фамильным столовым серебром, которым князья де Лаланд-Дессо пользовались на протяжении более чем ста лет. Она также дала Бритте адрес ювелира в Париже, сообщив ей, что только ему можно доверять это серебро для чистки и ухода. Что же касается различных вероисповеданий, то, сказала она, эти предрассудки в современном мире не имеют никакого значения. Две тетушки Пьер-Жиля со стороны его отца, одна — старая дева, другая — вдова, яростно с ней не соглашались и проигнорировали свадьбу, назвав ее богохульством.

Из Стокгольма прилетел отец Бритты, который, казалось бы, одобрял новое замужество дочери, если судить по еле заметной улыбке на тонких губах. Он добился, чего хотел: Бритта прекратила связь с Сергеем Рэймонтом. Он также получил дополнительный бонус, что делало его, как расчетливого бизнесмена, поистине счастливым. Пьер-Жиль был тем зятем, которого судьба так долго лишала его. Он был так рад заполучить кандидата в управляющие сталелитейными заводами «Сундсвааль», что подарил ему акции своего концерна. Подобной чести человек со стороны был удостоен впервые.

Присутствовали на свадьбе и сестры Бритты — правда, скорее из чувства долга. Титул Пи-Джи оскорблял слух марксистки Сольвейг, а Хэрриет во время обряда, когда новоиспеченные супруги клялись друг другу в верности в супружеской жизни, сказала таким шепотом, который был услышан всеми тридцатью гостями:

— Интересно, как долго подобная клятва продлится на сей раз…

Сестры ограничились присутствием на свадьбе и наотрез отказались играть роль подруг невесты. В последний момент Бритта обратилась с такой просьбой к Джей Джей, с которой у нее установились дружеские отношения во время второго бурного ухаживания Сергея за Бриттой. Джей Джей с готовностью согласилась.

Но все досадные неприятности, случившиеся во время свадьбы, не смогли омрачить радостного настроения присутствовавших. Апрельский воздух был напоен весенним теплом. Небо было безоблачным. Нежно зеленели кипарисы и платаны. В ярко-изумрудной траве белели нарциссы. Вокруг озерца, образованного речкой, к зеркальной воде склонялись и отражались в ее спокойной поверхности красавицы ивы.

Первая свадьба Бритты состоялась в Стокгольме. Это была довольно нудная процедура — лютеранская свадьба, в ходе которой ее отец мрачно подсчитывал, сколько шампанского выпьют гости. Ее вторая свадьба состоялась в том же самом помещении суда и юридической конторы в Мехико, где она за несколько минут до этого получила свидетельство о разводе. Обряд тогда совершил равнодушный чиновник, да к тому же на испанском языке.

За последние месяцы Бритта поняла, что все вещи, которые, как она всегда говорила, ничего не значат — стабильность, одобрение отца, необходимость иметь в лице мужа защитника, — на самом деле значили очень много. В свои тридцать пять лет, после бурных замужеств и скандальной, утомительной связи с Сергеем Рэймонтом, Бритта ощущала душевное спокойствие. Конечно, она была слишком большой реалисткой, чтобы обманывать себя романтической чепухой, что, мол, она впервые невеста, но она чувствовала, что это замужество будет настоящим.

Свадебный прием, на который было приглашено все население деревни Нейлли-су-Клермон, состоялся на открытом воздухе. Слуги разносили шампанское, заложенное отцом Пьер-Жиля специально для дня свадьбы Пи-Джи, когда он только родился.

Бритта, принимавшая поздравления, не видела Сергея Рэймонта, который шел к месту приема, к выпивающим, веселым гостям, со стороны реки. Первой его увидела Джей Джей. И она увидела в его руках револьвер! Сергей, соответственно одетый в серый фрак, белоснежную рубашку с галстуком бабочкой и в сером цилиндре, остановился перед Бриттой и взял ее руку с обручальным кольцом на пальце так, как будто он просто хотел поцеловать ее.

— Мне больше незачем жить, — сказал он негромким бесцветным голосом. — Я намерен убить себя.

Все произошло в одно мгновение. Как только матово блеснул в его руке ствол револьвера, Джей Джей неожиданно, с быстротой молнии бросилась вперед, схватила его руку левой рукой, а правой выбила у него револьвер.

Он бесшумно упал на траву, а стоящие поблизости, не понимая, в чем дело, ахнули, когда Джей Джей бросилась к Сергею, а тот от неожиданности выругался. Сергей стремительно нагнулся, чтобы поднять револьвер, но Джей Джей опередила Сергея и далеко отшвырнула револьвер носком туфли. Пьер-Жиль подобрал револьвер и, прикрыв его носовым платком, отнес под навес, где находился шеф местной полиции, тоже приглашенный на прием. Джей Джей обняла Сергея за талию и, поддерживая его, провела через террасу, через первый этаж дома к покрытой гравием подъездной площадке. Там она усадила его в свой автомобиль и взяла курс на юг, в Париж.

Они ехали молча через тенистые леса и туманные речные долины департамента Уаза, через места, привлекающие внимание охотников, а также привлекавшие романтически настроенных поэтов в конце девятнадцатого столетия и художников-импрессионистов в начале двадцатого. Сельская идиллия вскоре сменилась пригородами Парижа, серыми и однообразными, как пригороды всех больших городов мира. Затем они въехали в город, находящийся в состоянии перманентной стройки. Грохотали бетономешалки, иностранные рабочие трудились при помощи лопат и кирок. Джей Джей всегда было интересно, откуда они приезжают. Из Вьетнама? Скорее всего, так оно и есть. Эти беженцы теперь перестраивали страну, сделавшую их беженцами. И в этом вечная ирония истории.

Это было довольно грустное зрелище. Джей Джей всегда старалась проехать мимо как можно быстрее, чтобы не расстраиваться по поводу ситуации, которую она не в силах изменить.

Оба они продолжали молчать. Первой заговорила Джей Джей. Это было, когда они остановились на красный свет светофора. Тут ее внезапно осенило:

— Сергей, ты ведь не собирался действительно сделать это, — сказала она. Это был не вопрос, а утверждение.

— Откуда ты знаешь? — удивился Сергей ее проницательности. Он всегда считал, что Джей Джей и не знала, жив ли он еще, или нет.

— Не знаю откуда, но знаю, — сказала Джей Джей.

— Пусть это будет нашим маленьким секретом, — сказал Сергей. И они оба рассмеялись. Сергей засмотрелся на Джей Джей, слушая ее смех. А она не видела, что он наблюдает за ней. Она была столь прекрасна, что казалась существом из другого мира. Ну что ж, его отец всегда отличался отменным вкусом…

На следующее утро, проведя ночь в ласках, они решили пожениться.

5

Когда метрдотель препровождал Аликс Рэймонт к столику в обеденном зале для руководства офиса компаний «Рэймонт» на Нью-Бонд-стрит в Лондоне, она почувствовала, что принятые незадолго до этого транквилизаторы начали действовать. Накануне этого дня Картрайт Данн, руководитель европейских операций корпорации Рэймонта, пригласил ее на ланч. У него, сказал он, был к ней ряд вопросов. Когда Аликс заняла свое место за большим столом из черного дерева с двумя льняными салфетками ручной работы с острова Мадейра, ее самочувствие было не блестящим. Она ощущала состояние легкой депрессии и дискомфорта. Дело в том, что она опять поскандалила с мужем. И все из-за Джей Джей и Сергея. На сей раз Аликс, всегда избегавшая подобных ссор и с мужем, и с отцом, и со своим непредсказуемым братцем, решила, что у нее достаточно сил и оснований противоречить Йейлу, и она взяла верх.

Йейл хотел, чтобы свадьба Джей Джей и Сергея состоялась в их, точнее, в ее доме в Белгревии. Аликс наотрез отказала. Она прекрасно знала о связи Джей Джей с ее отцом. И когда она узнала, что Сергей решил жениться на Джей Джей, у Аликс возникли предчувствия, что все это закончится катастрофой. Между отцом и Сергеем всегда были хорошие, хотя и непростые, а порой бурные отношения. Но кого Аликс по-настоящему боялась, так это Джей Джей. И не потому, что она считала, что Джей Джей способна сознательно причинять зло, но, что еще хуже, Джей Джей, по мнению Аликс, относилась к жизням других людей с абсолютной небрежностью. Еще в большей степени, чем известный американский писатель, друг Хемингуэя Скотт Фитцджералд, Джей Джей была подвержена этому состоянию небрежности. Не задумываясь, она ломала все и вся, будь то вещи или люди, а сама уходила в свою нору, совершенно игнорируя последствия своих действий.

Аликс знала, что Джей Джей в свое время запросто и без лишних слов вернула Сэму Третьему обручальное кольцо, что на Бекуи она бросила двух любовников. И теперь, после связи с отцом, Джей Джей выходит замуж за брата. Муж Аликс, всегда с раздражением и неприязнью относившийся к своему тестю, теперь решил нанести ответный удар, предоставив для свадьбы Джей Джей и Сергея дом в Белгревии. В результате Аликс опять оказалась в ситуации, которая нередко возникала в ее жизни. Опять она была словно между Сциллой и Харибдой, в эпицентре борьбы амбиций богатых, всесильных мужчин, привыкших всегда иметь чего бы они ни пожелали.

Когда Аликс вышла замуж за Йейла и оставила работу в офисе корпорации Рэймонта, она решила, что наконец-то избавилась от подобных ситуаций. И вот теперь в Лондоне весной 1976 года она опять оказалась в дурацком положении.

— Слишком долго я находилась, как между двух жерновов, между отцом и братом, — сказала Аликс. — И если мы пригласим Джей Джей и Сергея справлять свадьбу в нашем доме, все наши склоки начнутся снова.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь насчет двух жерновов? Ты же знаешь, что твой отец преподнес Джей Джей прекрасный свадебный подарок — изумрудное ожерелье. Это означает, что он отнюдь не возражает против их союза, — сказал Йейл. — С какой стати ты должна возражать?

— Все это чревато большими неприятностями, — сказала Аликс. — Я чувствую, это настоящий эмоциональный динамит, какое-то декадентство, я не желаю участвовать в таких делах.

— Ну, милая, ты говоришь прямо-таки как королева Виктория, — отрезал Йейл. — Не вижу никакого декадентства. Ты живешь в каком-то закрытом мире, пора бы тебе понять это.

За шесть лет совместной жизни они не в первый раз спорили. И предметом спора чаще всего был секс. Однажды в Сан-Лоренца одна семейная чета пригласила их в кровать вместе с ними. «Квадрига», так говорили они. Йейл ничего не имел против, но Аликс наотрез отказалась. В другой раз, в Нью-Йорке, они попали на вечеринку в одном роскошном баре, спроектированном в современном индустриальном стиле, и там было объявлено, что гостей ждет прекрасное развлечение — сексуальное шоу в «прямой передаче». Тогда это было так модно!

Аликс тут же ушла из бара, а Йейл остался и пробыл в баре до девяти утра.

Поскольку идея устроить свадьбу Джей Джей и Сергея в доме в Белгревии принадлежала Йейлу, ему очень хотелось выступить в роли сценариста и продюсера великолепного шоу. Ведь это свадьба известной красавицы и наследника несметных богатств. Это были компоненты, из которых складывались мечты и фантазии Йейла с волнующим сексуальным подтекстом, отвечающие его представлениям о том, что значит быть утонченным богатым космополитом.

— Твои понятия о сексе относятся к средним векам, — не раз в таких случаях говорил Йейл жене.

— Не говори глупостей, я прекрасно знаю своего отца и братца, — отвечала Аликс. — Это классический треугольник, когда женщина спит и с отцом, и с сыном. Такая ситуация занимала воображение поэтов и драматургов со времен Софокла и Эврипида. Но я лично не хочу играть роль в этой трагедии.

— Ну, знаешь ли, дорогая, ситуация действительно банальная — отец и сын увлекаются одной и той же женщиной, — сказал Йейл. Он напомнил скандальную биографию всем известного и сказочно богатого грека. Он напомнил об одной актрисе, которая имела связь с известным европейским политическим деятелем, главой государства, а потом вышла замуж за его сына. Героиней третьей истории была одна очаровательная иностранка, которая развелась с мужем и вышла замуж за его отца.

— И что же ты намерена теперь делать, Аликс? Спрятать, как страус, голову в песок и делать вид, что ничего не происходит?

— Совсем необязательно, чтобы это происходило с моего одобрения. И уж никак не будет происходить в моем доме, — сказала Аликс.

— Ну-ну, богатая девочка сказала свое слово, — проворчал Йейл. — А что богатая девочка желает, то она и получает.

Аликс всегда предпочитала не использовать в спорах с Йейлом тот факт, что дом, в котором они жили, принадлежал ей, и его содержание оплачивалось ее деньгами. Но были моменты, когда приходилось напоминать об этом в качестве решающего аргумента в споре. Она была достаточно тактичной, чтобы не колоть Йейла его зависимым финансовым положением. Он был «бедным» миллионером, а она была «богатой» миллионершей, как говаривал, пошучивая, Йейл. В это утро был один из редких моментов, когда Аликс использовала «денежный момент», чтобы добиться своего в споре. Кстати, Йейл не раз выговаривал ей за ее нежелание прибегать к «денежному аргументу», чтобы заполучить то, чего она желает.

— Ведь именно для этого деньги и существуют, — любил он поучать. Но в данной ситуации применение этого аргумента было явной ошибкой. Йейл выскочил из дома, хлопнув дверью.

Сидя с Картрайтом в обеденном зале, Аликс, проведшая первую половину дня у парикмахера и в магазинах, почувствовала, что транквилизаторы делают свое дело и теперь она может с вниманием слушать то, о чем говорит Картрайт.

Картрайт сказал, что Сергей хочет вложить капитал корпорации в Плайя Соль в Мексике, где раньше никаких капиталовложений корпорация не делала. Местечко Плайя Соль, а по сути просто пляж протяженностью почти полторы мили, простирался к югу от Масатлана на побережье, где находятся Акапулько, Пуэрто Валларта и Манзанилло. По мнению Сергея, Плайя Соль— это будущее Акапулько, и он хотел участвовать в торгах от имени корпорации «Рэймонт девелопмент». Плайя Соль расположен неподалеку от крупных населенных центров в Калифорнии, Техасе и Луизиане. К тому же к строительству в Плайя Соль совместно с «Рэймонт девелопмент» проявляет интерес связанный с мексиканским государственным банком предприниматель Паоло Баррагэн, что должно обеспечить поддержку мексиканского правительства.

Александр Рэймонт, как сказал Картрайт, не одобрил этот план. И вот почему: в том регионе повсюду идет строительство новых отелей — в Канакуне и Икстапе, в Кабо де Сан Лукас, Лас Недас (там строится огромный отель стоимостью тридцать три миллиона долларов); в Карейес и в Пунта Никсук строительство двух отелей ведет корпорация «Средиземноморский клуб», в Пуэрто Валларта и в Акапулько ведется капитальная перестройка уже существующих отелей. Так что в ближайшей перспективе в этом районе переизбыток гостиничных номеров, которые при существующей конъюнктуре в туристическом бизнесе не удастся заполнить. Кроме этого, Александр опасается девальвации песо, что сделает расходы на строительство непредсказуемыми и не поддающимися контролю. В общем, отец и сын прямо-таки столкнулись лбами.

Тем не менее, Сергей решил идти напролом. Но к кому он обратился за кредитами? Естественно, к отцу.

— А тот отказал, — продолжал Картрайт.

«Так, изумрудное ожерелье для Джей Джей, а сыну отказ в кредитах, — мелькнуло в голове Аликс. — Интересно, а как все-таки отец относится к женитьбе Сергея?» — продолжала размышлять Аликс. Получалось, что, как обычно, отец противоречив и непредсказуем в своих поступках.

— Сергей и Паоло Баррагэн решили стать партнерами, и они собрали двенадцать миллионов долларов из пятнадцати миллионов, необходимых для того, чтобы начать дело, — сказал Картрайт. — Теперь они ищут возможность достать недостающие три миллиона. Сергей попросил меня поговорить с вами, в надежде, что вы убедите отца изменить его решение.

— А почему Сергей сам не говорит с отцом? — спросила Аликс, хотя и понимала, что вопрос был не к месту. Ее отец и брат были во многом похожи. Оба они были трусы, когда дело доходило до острого обсуждения проблем, именно ей всегда приходилось брать на себя роль посредника в их ссорах — когда-то давно из-за пятидолларовой надбавки к карманным деньгам Сергея, когда ему было десять лет, а теперь из-за проблем бизнеса. Аликс согласилась поговорить с отцом, поскольку она никогда не могла отказать Сергею в его просьбах.

— Я, конечно, поговорю, но вряд ли от этого будет хоть какой-то толк, — сказала Аликс. — Вы же знаете моего отца — раз уж он принял решение…

— Сергей очень высоко ценит ваше согласие, я знаю, — сказал Картрайт.

Обучавшийся гостиничному бизнесу в Швейцарии, Картрайт возглавил европейский филиал корпорации Рэймонта, когда Аликс была ребенком. Его квартира в лондонском Мэйфэр и дом в Костуолдс всегда были домом для Аликс, когда она приезжала в Англию, и когда-то она звала его «дядюшка Картрайт».

Оставшееся до конца ленча время они провели в обсуждении покупки арабами гостиницы и ресторана «Дорчестер», перспектив стабильности фунта стерлингов — они хотя и медленно, но улучшались, — коснулись перспектив туристического бизнеса в Англии и сошлись на том, что все выглядит очень хорошо, поскольку относительная нестабильность фунта стерлингов по сравнению с другими конвертируемыми валютами делала весьма привлекательными цены на продовольствие, гостиницы, товары в магазинах и на развлечения.

Закончив ленч, Аликс попросила разрешения воспользоваться телефоном в офисе Картрайта… в приватном порядке. Картрайт проводил Аликс в свой офис, усадил ее за свой стол и плотно прикрыл за собой дверь.

Аликс Рэймонт была своего рода простушкой в мире блестящих мужчин и красивых женщин. Ее детство было похоже на сказку. Ее детская была оформлена известным парижским декоратором, на стенах висели картины — веселые желтые слоны и розовые львы кисти Сальвадора Дали, который расписывал тогда стены и потолок обеденного зала в парижском отеле, принадлежащем отцу. Ее первыми шагами и словами умиленно восхищались кинозвезды, миллионеры и политические деятели, приходившие по делам и в гости к отцу. Столь же умиленное восхищение вызывали выученные ею в балетной школе па, а нарисованные ею в детском саду-интернате картины украшали многие квартиры и офисы. Она была застенчивой и предпочитала одиночество.

Она далеко не всегда бывала уверенной в себе, но в то же время нередко в ее голосе звучали повелительные нотки. Аликс раздражали ее волосы, которые никак не хотели слушаться парикмахера, и она всегда ощущала неловкость из-за того, что ей с детства приходилось носить очки, которые потом она заменила контактными линзами. Больше всего на свете она хотела, чтобы ее любили ради нее самой, а не ради ее денег.

На каком бы языке она ни говорила, она говорила с акцентом. Ее английский звучал как английский для американцев и как американский английский для англичан. В ее французском раскатывалось «р» ее российской бабушки. В ее немецком проскальзывал эльзасский выговор, унаследованный от учителя немецкого. В ее испанском звучал кастильский выговор, приобретенный в мадридской школе для детей аристократов, куда ее отдали, когда ей было десять лет. Ее первым словом было не «мама» или «папа», а «до свидания», поскольку отец с матерью без конца путешествовали, и нянька учила ее, как прощаться с ними.

В любой стране она чувствовала себя комфортно, но нигде не чувствовала себя дома. Ее мать, вышедшая из очень богатой, очень консервативной и очень светской семьи из Филадельфии, была трижды замужем, точно так же, как и ее отец был трижды женат. Когда она достигла двадцатишестилетнего возраста, у нее были четыре сводных брата и две сводные сестры и один брат по линии отца от его прежней жены, то есть Сергей, к которому она относилась как к родному.

До того времени, когда Аликс вышла замуж за Йейла Уоррэнта и купила дом в Белгревии, она ни одно место не считала своим домом. Когда ей исполнилось восемь лет, отец подарил ей кукольный домик. Только это был не домик, а отель. В нем были гостиная с мебелью, кухня с миниатюрным оборудованием, обставленные мебелью номера для гостей, ресторан с крошечными хрустальными люстрами, бар с крошечными стаканчиками и бутылками, на которых были даже наклейки, холл для приема гостей, где на конторке лежала регистрационная книга, дежурная комната для швейцара и одетые в униформу сто служащих отеля: горничные и посыльные, официанты и метрдотель, носильщики, менеджер и помощник менеджера, заведующий гаражом, маляры, слесари и прочие и прочие.

Аликс всегда была хорошей девочкой, всегда старалась радовать своих родителей, по которым очень скучала, когда они бывали в отъезде. В детстве она страдала комплексом неполноценности, считая, что, когда станет взрослой, она никогда не обретет такого положения, которое было бы достойно внимания отца, и не станет красавицей, которой могла бы гордиться мать. Чтобы доставить удовольствие матери, Аликс тщательно следила за собой и никогда не выходила из своей спальни без косметики, не совершив полного туалета. А чтобы радовать отца, Аликс начала работать, поскольку знала, что именно это он оценит больше всего. Ей и самой нравилось работать.

На Аликс в ее ранние годы самое большое влияние — больше, чем мать, отец или гувернантка — оказала ее бабушка со стороны отца, Татьяна. Ее родители покинули Россию во время революции и перебрались в Париж, где отец бабки, юрист, работавший на царской службе, устроился швейцаром в ночном клубе «Пигаль», и работал там до тех пор, пока не сдал соответствующие экзамены и не получил право заниматься юридической практикой во Франции. Бабка часто рассказывала, что жили они очень бедно, так бедно, что им приходилось есть черствый хлеб, а когда не было денег даже на хлеб, то пили теплую воду, чтобы приглушить чувство голода. Во второй половине дня после школы Татьяна работала в прачечной. Она была слишком мала, чтобы управляться с огромными чанами, наполненными мыльной пеной и горячей водой, которые размешивали вручную огромными деревянными шестами, похожими на весла. Хозяйка прачечной, мадам Пулен, поручала Татьяне «тонкую» работу: глажку нижнего дамского белья. Для этого использовались тяжелые чугунные утюги, разогреваемые до нужных температур на дровяной плите.

Татьяна встретила своего будущего мужа Люсьена, наполовину русского, наполовину француза из респектабельной буржуазной семьи, на одном из чаепитий с самоварами, с которыми русские эмигранты, одержимые ностальгией по России, никогда не расставались и которые путешествовали с ними по всей Европе. Люсьен тогда конфликтовал со своей семьей. Его родители хотели, чтобы он по окончании медицинского института начал практиковать как врач-невропатолог и занимался модными нервными болезнями, лечил неврастеников, подверженных депрессии. Но Люсьен хотел продолжать учебу, чтобы стать хирургом. Хирургия могла спасти, могла и убить, но она давала результаты, которые можно было видеть и оценить. Лечение же нервных болезней в те времена сводилось к рекомендациям поехать в Эвиан-де-Бэи или Баден-Баден и, насколько мог судить Люсьен, чаще всего не давало положительных результатов. Татьяна поддерживала Люсьена в его устремлении, и они отложили женитьбу до тех пор, пока Люсьен не закончит учебу и не станет в состоянии обеспечивать семью. Вопреки яростному неодобрению со стороны матери, маленькой, суровой женщины, которая всегда добавляла в чай лакричного ликера, в силу чего запах лакрицы всегда ассоциировался у Люсьена с матерью, он и Татьяна, в тот период, когда на горизонте уже собирались тучи первой мировой войны, а Татьяна была в положении, решили отправиться в Америку.

Когда Аликс была ребенком, Татьяна жила в округе Бакс в каменном фермерском доме, который она и Люсьен купили, как только он стал зарабатывать. У нее были «зеленые пальцы», и этот дар она использовала и для коммерции, и для экспериментирования с растениями. У нее был большой огород, где произрастали различные пищевые и ароматические травы, которые она продавала оптовикам на местном рынке. Лаванда, мята, укроп и другие травы связывались в пучки и подвешивались для сушки к балкам потолка огромного сарая, где раньше, когда там была молочная ферма, содержались коровы. Она сотрудничала с окружным отделом министерства сельского хозяйства, занимаясь проблемой повышения урожайности. Выведенный ею сорт голубики приносил урожай дважды в год — в июне и августе. Она также участвовала в селекции сорта картофеля, устойчивого к болезням, и морозоустойчивого зеленого горошка.

Именно Татьяна вселила в Аликс понимание важности делать какую-то работу в жизни. «Работа и любовь, любовь и работа, — говаривала она, — вот два главных слагаемых счастливой жизни и для мужчин, и для женщин. Одно без другого — это всего лишь полужизнь».

Аликс и в голову не приходило, что она не будет работать. В ее ранние годы, когда она играла с подаренным отцом кукольным отелем, она мечтала, что будет работать для Рэймонта, и какое-то время действительно работала. Лето шестидесятого года, когда ей было уже четырнадцать лет, Аликс провела с отцом. Она сопровождала его повсюду, и это было самое счастливое лето в ее жизни. Он брал ее с собой на строительные площадки, на заседания руководителей корпорации, на конференции по вопросам туризма и курортного бизнеса, на которых он нередко выступал. Ему и ей нравилось производить впечатление на окружающих. Точно так же, как Марджори Мерриуэзер Пост, чей отец брал ее с собой на заседания правления, и, как она потом писала в своих воспоминаниях, она была от этого в восторге, Аликс тоже была в восторге от общения с отцом и его деловыми партнерами. После совещаний, когда они усаживались на заднем сиденье отцовского лимузина, он расспрашивал ее, какое впечатление произвело на нее то или иное совещание, и побуждал ее задавать вопросы, если она чего-либо не понимала. Это было в то время, когда Александр был целиком поглощен строительством аэропортов, и в тот момент его корпорация участвовала в расширении аэропорта Барахас в Мадриде. В поездку туда он взял с собой Аликс и показал ей, как строится взлетная полоса. Она тогда палочкой прочертила в невысохшем еще бетоне свои инициалы и дату. И потом всегда, когда ей приходилось бывать в этом аэропорту, у Аликс появлялось теплое чувство, что где-то там, в этом огромном аэропорту, до сих пор сохранились инициалы, начерченные маленькой девочкой в присутствии гордого за нее отца.

В последующие несколько лет, до наступления своего двадцатилетия, Атаке обрела основательные знания относительно его бизнеса. Он научил ее ценить доллар, он научил ее, когда следует жертвовать немедленной прибылью во имя того, чтобы в будущем получить еще большую, она научилась разбираться в бухгалтерских делах, а потом в Гарвардском университете углубила эти познания; она научилась спокойно общаться с мужчинами — с бухгалтерами и юристами, с архитекторами и бизнесменами, с профессионалами гостиничного дела и с грубоватыми, крепкими мужиками-строителями. Со всеми она чувствовала себя спокойно и уверенно, будь то посыльный в отеле или президент корпорации. Она выучила кое-какие фразы на турецком языке от турецких иммигрантов, получивших разрешение работать в Германии, с ними она сталкивалась на строительстве отеля во Франкфурте. Она даже заучила кое-какие фразы на одном из филиппинских наречий, когда побывала с отцом на Филиппинах, где отец планировал строить отель. Правда, эти планы не осуществились. Она знала, что песок и камень продаются на кубические метры, что хорошей занятостью мест в отеле считается, когда занято семьдесят пять процентов от их расчетного числа, что за основу расчетов себестоимости отеля берется себестоимость каждого номера. В те летние сезоны, находясь с отцом, Аликс не чувствовала себя одинокой — до тех пор, пока не встретила Йейла. Она хотела продолжать работать. Хотя ее формальное образование было нерегулярным — она получала его от частных преподавателей и в нескольких частных закрытых школах, проучилась год в Женевском университете, после чего ее в порядке исключения приняли в Гарвардскую школу бизнеса. Там она сдала экзамены по таким дисциплинам, как письменный анализ ситуаций, экономика менеджмента, информатика, учет и контроль, поведение индивидуумов в рамках организации. Самые высокие оценки она получила по последней дисциплине, а самые плохие — по экономике менеджмента, информатике, учету и контролю.

Когда Аликс исполнилось двадцать два, после первого года обучения в Гарварде у нее, преисполненной энтузиазма и вооруженной долговременными расчетами, направленными на экономию денежных средств, на улучшение обслуживания и сулящими ежемесячную прибыль в один процент, или в двенадцать процентов в год, родилась идея соединить компьютерную систему, предназначенную для резервирования номеров в отелях и на курортах корпорации Рэймонта, с компьютерной системой крупных авиакомпаний. В те времена это было еще не опробованное новшество.

Сергей раскритиковал идею, выдвинутую Аликс.

— Первоначальная стоимость будет непосильной, и, кроме того, авиакомпании никогда не согласятся на это, — сказал он тогда.

— Но ведь в долговременном плане это сбережет большие средства, — возразила тогда Аликс, — и это создаст большие удобства для туристов и вообще для путешествующих. Они смогут одновременно резервировать номер в гостинице и авиабилет.

Спор на эту тему продолжался долго, но сам Александр в него не вмешивался. Он считал конфликты и конкуренцию между его работниками полезными для дела и в этом плане относился к своим детям так же, как и к остальным своим служащим.

Александр, хотя он и тщательно скрывал это, больше любил Сергея, но от Аликс он зависел в большей степени. И Аликс, и Сергей чувствовали такое отношение отца, и ирония их жизни состояла в том, что Аликс хотела, чтобы ее безоглядно любили, а Сергей всегда хотел, чтобы на него полагались и с его мнением считались. Александр мечтал, что когда-нибудь Сергей будет хозяином империи Рэймонта, а Аликс выйдет замуж за Паоло Баррагэна, сына его давнего делового партнера, и таким образом соединит капиталы двух семей, а капитал семьи Барраганов был не меньше, чем капитал Рэймонта. К тому же Паоло имел большой опыт в гостиничном деле, а это делало его кандидатуру идеальной для роли зятя. Но беда была в том, что Сергей, обаятельный и притягательный, обладал неровным, хаотичным темпераментом, тогда как Аликс, поддерживая свои способности быть очаровательной лишь усилием воли и тогда, когда нужно, обладала врожденным талантом к гостиничному делу в сочетании с жесткой дисциплинированностью, чего не было у Сергея.

Как и Аликс, Сергей, когда ему было около пятнадцати лет, тоже начал работать в корпорации Рэймонта во время летних каникул. И именно в тот период сформировались тенденции, которые в конечном итоге заставили Аликс уйти из корпорации.

Одним летом Сергей работал на приемке почты в нью-йоркском офисе корпорации. Это делалось для того, чтобы он мог ознакомиться с персоналом и функциями каждого отдела. Однажды в понедельник он не появился на работе. И даже не позвонил по телефону. Александр и Аликс забеспокоились. Были наняты частные детективы с поручением разыскать Сергея. И в четверг они нашли его — в коттедже у приятеля на винограднике «Марта» неподалеку от Нью-Йорка. Он был один, причем не пьян и не под воздействием наркотиков. Единственное его объяснение своего отсутствия на работе состояло в том, что у него «была депрессия, и ему не хотелось идти на работу». Хотя Александр испытал большое облегчение, когда Сергей нашелся живой и невредимый, через какое-то время он пришел в ярость и долгое время не разговаривал с сыном. Сергей пожаловался Аликс, что ему все надоело, и уехал из Нью-Йорка. С одним из своих друзей он отправился на яхте его родителей в Эгейское море, где они весело провели все лето. Аликс оставалась в Нью-Йорке и продолжала работать. И она никак не могла отделаться от чувства обиды, что отец принимает ее как нечто само собой разумеющееся и в то же время не может скрыть, как он скучает по Сергею.

После того как Сергей проучился год в Гарварде, Александр организовал трехдневную встречу всех руководящих работников своей корпорации — американцев, европейцев, азиатов — в принадлежащем ему отеле на Гавайских островах, чтобы представить им Сергея.

В четыре часа пополудни в пятницу, в первый день встречи, должно было состояться официальное представление Сергея. Затем должен был последовать коктейль и концерт национальной музыки и танцев. В четыре ноль-ноль двадцать пять руководящих работников корпорации собрались в конференц-зале. Сергей же появился только без четверти пять. Собравшиеся, солидные люди, с жалованиями, исчисляемыми шестизначными цифрами, восприняли это с недовольством. И хотя Сергей постарался сгладить обстановку и даже сумел очаровать гостей, Аликс испытывала раздражение и обиду, что ее, помогавшую собрать материалы для вступительной речи отца, даже не поблагодарили. Когда ждали Сергея, отец лишь беспокоился, не случилось ли чего-либо с сыном.

С течением времени создалась ситуация, которую Аликс не могла больше выносить: по мере того как отец во все большей степени зависел от нее, Сергей относился к ней со все большей неприязнью, и чем сильнее становилась его неприязнь, тем чаще он восставал против работы и тем меньше делал. Александр все больше ощущал свою зависимость от Аликс, а она тоже начала испытывать неприязнь к Сергею. Она осознавала, что если бы Сергей был более надежным и более дисциплинированным и выполнял свою долю работы, ей не приходилось бы тащить на своих плечах всю нагрузку, выполняя почти непосильные требования отца и подвергаясь вспышкам его нетерпеливого раздражения. Сергей обвинял Аликс в том, что она пытается вытолкнуть его из принадлежащего ему по праву места в корпорации Рэймонта. Когда же она выдвинула идею насчет того, чтобы связать компьютерные системы корпорации с компьютерными системами авиалиний, его раздражение достигло точки кипения.

— Если корпорация примет эту идею, я ухожу, — сказал он отцу. — Это будет означать, что ты не имеешь ни малейшего уважения к моему мнению и оценкам.

Выражение лица отца сказало Аликс достаточно, чтобы понять его смятенное состояние из-за того, что ему приходится делать выбор между своими детьми. Чтобы избежать столкновения, в котором не будет победителей, она отозвала свое предложение и, бросив Гарвард, поселилась в Нью-Йорке, где предалась светским развлечениям, соответствующим ее положению богатой наследницы. У Аликс было слишком много денег и никаких других занятий кроме того, что тратить их. Она заполняла дни походами по магазинам, ленчами, коктейлями и все же, не будучи в состоянии полностью отдаться безделью, поступила слушательницей на курсы при Колумбийском университете. Поскольку такая дисциплина, как поведение индивидуума в организации, привлекала ее больше всего и именно по ней она получила высшие оценки в Гарварде, в Колумбийке Аликс взяла курс психологии. Именно тогда она и встретила Йейла Уоррэнта, человека, за которого впоследствии выйдет замуж вопреки яростному сопротивлению ее отца.

Всю свою жизнь Йейл Уоррэнт прожил среди богатых людей в состоянии «любовь-ненависть». Он вырос с ними, но не был одним из них. Его отец, Эдвард Уоррэнт, был сыном аптекаря из лондонского Форест Хилла. Эдди Уоррэнт не мог припомнить, когда бы он не был на теннисном корте. Теннисный клуб «Уэст Сайд» находился всего на расстоянии четырех кварталов от дома, и после школы юный Эдди отправлялся туда. Он подавал мячи, помогал игрокам размяться перед игрой и познакомился с профессионалами тенниса, За это профессионалы тренировали Эдди, и он стал прекрасным игроком. У него была сильная подача, неплохая игра по всему периметру корта. Эдди Уоррэнт мог бы стать выдающимся спортсменом. Но он не стал им, потому что у него не было мертвой хватки. Тем не менее одно время Эдди входил в юношескую сборную, готовился к участию в Кубке Дэвиса. В то время теннис был спортом богатых джентльменов, и Эдди, не в состоянии позволить себе покупать ракетки, мячи, спортивную одежду, оплачивать пользование кортами, тренировки, переезды и гостиницы, нашел себе спонсора. Это был банкир Филипп Нойес, который искал, какое бы выбрать себе хобби. И он нашел Эдди Уоррэнта. Эдди очень ценил помощь Филиппа Нойеса и сумел возместить все его расходы, выиграв однажды юношеский чемпионат на травяных кортах.

Филипп, отошедший от дела в собственной фирме «Нойес энд Ли», был в восторге от успехов Эдди. Филипп и его жена, потерявшие обоих сыновей во второй мировой войне — одного на Алеутских островах, а другого, летчика-истребителя, в воздушных боях за Англию, фактически усыновили Эдди. Филипп и Маргарет Нойес проводили время в поместье в Локус Вэлли с площадкой для игры в крикет или в построенном в псевдоиспанском стиле доме на Палм Бич. То же пришлось делать и Эдди. Он жил в коттеджах для гостей и, не доставляя большого напряжения партнерам, играл на кортах в паре с кем-либо из гостей или с кем-либо из своих приемных родителей, а по вечерам принимал участие в карточных забавах. Мечты Эдди когда-нибудь достичь вершины успеха — участвовать в Уимблдоне — постепенно испарились, и со временем Эдди занял место профессионала в клубе «Уэст Сайд», а потом Нойес предложил ему еще место в клубе «Эверглэйдз», где Нойес был членом правления. Теперь и зимой, и летом жизнь Эдди проходила так же, как и жизнь очень богатых людей.

К тому времени, когда загорелый, обаятельный, с выгоревшими на солнце волосами Эдди достиг двадцатишестилетнего возраста, он вполне освоил искусство помогать богачам развеивать ту глубокую скуку, которая одолевает только очень богатых людей. В прежние времена Эдди был бы придворным, существующим для того, чтобы развлекать знатных особ и потакать их желаниям и капризам. В демократическом двадцатом веке у Эдди были другие задачи. Одна из них состояла в том, чтобы сопровождать дочерей богатых родителей. Он сопровождал их на балы по случаю первого выхода в свет, на костюмированные балы, на пикники с шампанским, на свадебные приемы, на торжества по случаю дней рождения или окончания университета. Если в число требуемых услуг входил секс где-нибудь в кабинке хорошо оборудованного частного пляжа или на заднем сиденье спортивного автомобиля, то Эдди не разочаровывал своих подопечных — в конце концов он был молодой и преисполненный сил человек.

Но Эдди знал свое место. Он не стремился заполучить в жены богатую невесту, и когда он наконец женился, то выбрал идеальную жену. Беатрис Пауэлл была личным секретарем наследницы большого «мясного» состояния, которая проводила зимние сезоны на берегу моря во дворце из ста комнат. Дворец был настолько величественным, что после ее кончины он был завещан правительству Соединенных Штатов. Правительство отказалось принять этот дар. Содержание дворца «Лас Олас» обходилось в три четверти миллиона долларов в год, и принять на себя такие расходы означало бы вызвать недовольство избирателей, с трудом наскребывающих средства, чтобы платить за купленный в рассрочку автомобиль.

Беатрис организовывала всю светскую жизнь своей Мадам. У нее было три специальных журнала-дневника и три отдельных ящика с визитными карточками знакомых и друзей для Палм Бич, для Чикаго и для Бра Харбор. Там были имена, адреса, номера телефонов, даты рождений, годовщины и на всякий случай даты разводов и новых браков. В другом «деле» содержались подробности относительно меню на приемах и обедах, о подававшихся винах — вплоть до года урожая, фотографии гостей и декораций из цветов, описания серебряной и фарфоровой посуды, на которой подавались блюда, и даже цветах и качествах скатертей и салфеток. И, конечно, были тщательно записаны все туалеты, в которых Мадам появлялась на том или ином торжестве.

Именно Беатрис, а не Мадам давала инструкции главному лакею, сообщала прислуге, довольна ли Мадам их работой. Беатрис внимательно просматривала газеты и подчеркивала в статьях и заметках те места, которые, по ее мнению, должны были заинтересовать Мадам, что облегчало для Мадам процедуру просматривания газет. Беатрис следила за литературными новинками, заказывала для просмотра копии пленок новых и любимых старых кинофильмов, вела опись принадлежащей Мадам коллекции драгоценностей, следила за ценами на страховку драгоценностей, колебания которых оказывали влияние на общую стоимость коллекции. Беатрис поддерживала деловые отношения с посредниками, которые от имени и по поручению Мадам закупали произведения искусства и антиквариат, и следила, чтобы Мадам не приходилось переплачивать, и в то же время, чтобы она не упускала тех вещей, продаваемых на аукционах или через дилеров, место которых было в коллекции Мадам. Беатрис еженедельно встречалась с бухгалтером Мадам и с ее банкиром и проверяла счета расходов на содержание дома: затраты на питание, на предметы домашнего хозяйства, на зарплату обслуживающему персоналу. Для этих целей в распоряжение Беатрис были предоставлены два помощника.

Беатрис и Эдвард встретили друг друга на одном из балов в доме Мадам и сразу же поняли, как много у них общего. Через шесть месяцев они поженились. Свадебная церемония состоялась в танцевальном зале принадлежащего Мадам дворца «Лэйк франт драйв». И Мадам, и супруги Нойес преподнесли одинаковые свадебные подарки: сертификаты на получение трех тысяч долларов ежегодно, — сумму, не облагаемую при определенных условиях налогами по существующему законодательству. Спустя два счастливо прожитых, года у них родился сын. Они дали ему имя Йейл в память о старшем сыне Нойесов. После этого они решили больше не заводить детей, исходя из того, что один ребенок — это украшение их жизни, но двое детей могли бы ограничить их свободу жить жизнью, которую они как бы арендовали у богатых людей, не принадлежа к их числу. Друзьями детства Йейла были дети очень богатых людей — наследники и наследницы в третьем или четвертом поколении капиталов, сосредоточенных в трастовых фондах. В отличие от своего отца, у которого никогда не было мертвой хватки, Йейл горел желанием сражаться и достигать успеха. Он ненавидел богатых, но хотел быть в их числе. Он завидовал им и в то же время хотел как-то наказать их за то, что они вызывают в нем эту зависть.

Он держал свои чувства при себе и считал себя неким тайным воителем, нацеленным на завоевание, пятой колонной в стане богатых. Он закончил частную школу «Сент Маркс» и Принстонский университет — альма матер Нойеса. И неизменно плату за обучение вносил Нойес, По окончании Принстона Йейл подвизался на Уолл-стрит и одновременно занимал небольшой пост в фирме «Нойес энд Ли», где он оперировал вкладами и акциями вдов и сирот. Он был надежен и серьезен, консервативен и… одолеваем скукой. Он попивал слабый чай с подносов, доставляемых ирландской прислугой в квартирах на нью-йоркской Парк авеню, владелицами которых были богатые старушки, тревожащиеся за судьбу своих акций в корпорации «Америкэн телефон энд телеграф», рассылал чеки на дивиденды от акций «мятежным» наследницам, предпочитавшим жить в коммунах в штате Висконсин, вновь и вновь вкладывал в акции дивиденды для тех клиентов, которые жили на проценты от капитала. Он терпеть не мог эту работу и прекрасно делал ее лишь потому, что знал, что не будет вечно заниматься ею.

Йейла ценили в «Нойес энд Ли» и утверждали, что у него большое будущее в фирме, но не конкретизировали, какое именно. Йейл делал вид, что очень благодарен за подобные обещания, и ни разу не подал и вида, что не намерен сидеть и ждать, какую конкретную форму обретут эти обнадеживающие обещания. Когда Филипп Нойес умер от цирроза печени в семьдесят шесть лет, он оставил Йейлу Уоррэнту десять тысяч долларов. Это была сумма, как прекрасно знал Йейл, вполне соответствующая обстоятельствам. Вопреки утверждениям газет: богатые никогда не оставляют состояния не членам семьи, как бы они их ни любили. Обладатели «старых Денег» всегда стремятся защитить семейные состояния, приумножать их и, прежде всего, держать в семье, сколько бы у них ни было зятьев или невесток.

Хотя десять тысяч долларов были лишь символической суммой по сравнению с пятьюдесятьюпятимиллионным состоянием, оставленным Филиппом Нойесом, Йейл не горевал по этому поводу. Он лишь думал, как их лучше использовать. Благодаря своим хорошим отношениям с банками, где его ценили за большие вклады, которые он делал от имени своих клиентов, ему предоставили право взять кредит на восемьдесят процентов от десяти тысяч долларов. С этими деньгами Йейл, пользуясь тем, что ему не надо было платить брокерские проценты, принялся покупать и продавать акции на бирже, причем делал это настолько агрессивно, насколько был осторожен с деньгами своих клиентов.

На активно растущем денежном рынке шестидесятых годов Йейл регулярно опережал показатели индексов Доу Джонса. Его способности не прошли незамеченными на Уолл-стрит, и некоторые брокеры стали регулярно обращаться к нему с поручениями вести их дела. Йейл задался целью сделать миллион долларов к тому времени, когда ему стукнет тридцать. Этой своей цели он добился уже в двадцать восемь лет.

Это произошло в том самом году, когда Йейл встретил Аликс.

Нью-йоркский «Метрополитэн клаб», расположенный по адресу номер один, Восток, Шестидесятая улица, был основан очень богатыми людьми, среди которых был Джей Пи Морган. Здание, где помещался клуб, было построено по проекту знаменитого архитектора Стэнфорда Уайта и было достопримечательностью Манхэттена. О размерах состояний членов клуба говорило уже то, что он был окружен совершенно пустынной территорией. И это в центре восточной части Манхэттена, где цена на землю была фантастически высокой! Только очень богатые люди могли позволить себе владеть таким дорогим участком земли, и только они могли позволить себе роскошь держать ее незастроенной.

У всех есть свои проблемы. Есть они и у трастовых отделов банков. Эти проблемы очевидны и связаны с тем, что приходится иметь дело с огромными суммами денег, вложенными их клиентами. Достаточно привести два примера.

Вполне обычное дело, когда женщины, многие годы строившие бизнес вместе со своими мужьями, после их кончины обнаруживали, что все оставшееся в наследство в виде капитала и недвижимости вложено в трастовый фонд. Вдове с тридцатилетним опытом в бизнесе отныне приходится иметь дело с новым партнером — с каким-нибудь двадцатипятилетним сотрудником банка, пусть и выпускником университета или школы бизнеса. Ясно, что такая ситуация чревата конфликтами и недовольством.

Недовольство может исходить и от другой стороны. Представьте себе молодого, амбициозного банкира, закончившего университет и ныне занимающегося управлением трастового фонда, исчисляемого восьмизначной суммой, доход от которого получает человек, проблемы которого сводятся лишь к тому, чтобы решить, куда поехать кататься на горных лыжах — в Швейцарию или Австрию. И тут банку необходимо позаботиться, чтобы возникающие трения не переносились молодым банкиром на дела, связанные с управлением активами фонда.

Именно поэтому трастовый отдел «Метро Бэнка» создал «мозговой центр» с задачей разработать свод правил поведения в отношениях между работниками трастовых отделов и их клиентами. В качестве одного из консультантов «Метро Бэнк» привлек профессора факультета психологии Колумбийского университета. В числе подопечных профессора в Колумбийке была Аликс Рэймонт, которая сама получала доход от трастового фонда, учрежденного ее отцом. Она с удовольствием согласилась ассистировать своему профессору с целью на практике проверить и свое собственное положение.

На конференцию были приглашены представители всех брокерских контор, связанных с «Метро Бэнк». Конференция состоялась в конференц-зале на втором этаже «Метрополитэн клаба», в огромной квадратной комнате с камином таких размеров, что в него можно было бы въехать на автомобиле, с окнами, выходящими на Центральный парк на уровне верхушек деревьев. На стоящем посредине зала огромном столе красовались хрустальные графины для воды, блокноты из желтой «юридической» бумаги и отточенные карандаши. Фирма «Нойес энд Ли» послала на конференцию Йейла Уоррэнта, своего самого способного из молодых работников.

6

«Женщины слишком много думают о любви и слишком мало о деньгах. Мужчины же слишком много думают о деньгах и слишком мало о любви», — такой цитатой из работ психолога Мартина Вагнера Аликс заключила свою часть доклада, подготовленного для трастового отдела «Метро Бэнка» и для участников конференции. Она собрала в папку свои записи, но прежде чем она села в кресло, Йейл Уоррэнт успел задать вопрос:

— Были бы мужчины в состоянии делать больше денег, если бы они больше думали о любви?

Все рассмеялись. Конференция заканчивалась, и все уже были настроены не по-деловому.

— Я бы сказала, что они были бы более счастливы с теми деньгами, которые у них уже есть, — парировала Аликс.

Снова раздался смех, и все зааплодировали находчивости Аликс. Когда смех утих, глава фирмы, производившей координацию работ по подготовке исследований, подвел итоги. Он сказал, что проблемы, стоящие перед трастовыми отделами банков, состоят в том, что клиенты постоянно испытывают опасения, которые зачастую перерастают во враждебность. Он подчеркнул, что авторы докладов рекомендуют улучшения в области финансового образования, установление более тесных контактов с клиентами и более частые и полные отчеты банков своим клиентам о состоянии и перспективах учрежденных для них трастовых фондов. Только таким образом, по его мнению, банки могут укрепить доверие клиентов.

По окончании конференции ее участников ждало угощение — сэндвичи с сыром и херес в тонких бокальчиках.

— Туше! — сказал Йейл, передавая бокал Аликс и имея в виду произошедший между ними обмен фразами.

— Как вы думаете, мое выступление принесет какую-то пользу? — спросила Аликс.

Она с интересом рассматривала его загорелое лицо, обрамленное выгоревшими на солнце волосами. Он был бы безупречно красив, если бы не слишком чувственные губы…

— Дело очень сложное, — сказал Йейл. — Если бы вы знали, сколько женщин говорили мне, что у них мозги застывают, когда они видят цифры, и что они просто не в состоянии составить или даже прочесть балансовую ведомость, вы бы могли представить себе масштабы проблемы. Они думают, что мы какие-то фокусники или шаманы. С одной стороны, они благоговейно восхищаются нами, а с другой — считают, что мы их обманываем. — Он сделал глоток из бокала. — А как это вы заинтересовались финансами? Для женщины это не совсем обычно.

Прямота Йейла удивила Аликс, и в то же время она почувствовала себя с ним свободно. «Интересно, — подумала она, — ассоциирует ли он мою фамилию с корпорацией Рэймонта?»

— Первый раз я увидела балансовый отчет, когда мне было одиннадцать лет, — ответила Аликс. И тут же поймала себя на мысли, что это звучит несколько хвастливо, как бы она хочет показать, что не относится к числу женщин, не смыслящих в финансовых делах.

— И как, вы разобрались, в чем дело? — шутливо бросил Йейл.

— Не сразу. Но потом стала разбираться, — ответила Аликс с присущей ей серьезностью. — Мне все объяснил мой отец. Он всегда говорил, что деньги не имеют секса, то есть они ни мужского, ни женского рода.

— Ну, с этим я не согласен, — сказал Йейл. — Нет ничего сексуальнее, чем деньги. Именно это заставляет наш шарик крутиться во Вселенной.

Аликс вдруг почувствовала, что ей стало неудобно при таком повороте разговора, хотя именно она, пусть и неосознанно, дала повод для него. Она замолчала.

— Были времена, когда шарик крутиться заставляла любовь, — сказал стоявший рядом мужчина, невольно услышавший разговор. Это был один из брокеров из «Нойес энд Ли». Ему было далеко за пятьдесят, но и сейчас нетрудно было представить, что, когда он был молод, у него была внешность «стопроцентного американца», да и сейчас еще он был в хорошей форме — явно занимался спортом. — Но, похоже, эти времена канули в вечность, — вздохнул он.

— Надеюсь, нет, — возразил Йейл, глядя в глаза Аликс, которая, к своему смущению, покраснела. — А вы, Аликс, не правы насчет того, что мужчины слишком мало думают о любви. Я, например, о любви думаю все время.

— Когда я был в вашем возрасте, — сказал «стопроцентный американец», — я влюблялся каждый месяц. Единственная проблема состояла в том, что моя жена всегда не одобряла мое поведение. — Он хотел пошутить, но шутка не получилась, потому что голос его прозвучал печально. Он говорил как одинокий человек, сожалеющий о прошлом, и был явно смущен тем, что поделился своими сокровенными мыслями с посторонними. — В этом не было ничего смешного, — извиняющимся тоном сказал мужчина и отошел в сторону.

— Интересно, всегда ли изучающие психологию вызывают такое доверие собеседников, что они готовы исповедаться? Или такое желание появляется только в вашем присутствии? — улыбнулся Йейл.

Аликс и Йейл вышли вместе, но она так и не ответила на его вопрос. Многие люди, за исключением ее родителей, делились с ней своими сокровенными мыслями и чувствами, и это свое качество, вызывающее симпатию и доверие как у друзей, так и порой у совершенно незнакомых людей, она ценила в себе больше всего. Хотя, как ни странно, она не признавалась в этом самой себе. Она суеверно опасалась гордости, боялась, что как только она сама признает то, что так высоко ценит в себе, то сразу лишится этого достоинства.

Когда Аликс и Йейл вышли из помещения, небеса, мрачные в течение всего дня, буквально разверзлись. Хлынул такой ливень, какой бывает в джунглях Южной Америки, и тут же, как это всегда бывает в Нью-Йорке, куда-то исчезли все такси. Аликс и Йейлу пришлось стоять под козырьком над входом в клуб и пережидать, пока кончится ливень. Аликс чувствовала, что Йейл привлекает ее, и это чувство вызывало нервозность.

— Не пообедать ли нам вместе? — сказала Аликс тоном, который был хорошо знаком Йейлу. Это был тон богатой девочки. Богатые же, как давно подметил Йейл, всегда были уверены, что они получат то, что им хочется, и требуют этого без всякого стеснения.

— У меня свидание, — сказал Йейл. Он встречался с одной моделью, с девочкой, небесно-прекрасное лицо которой рекламные агенты использовали в интересах рекламодателей, продающих духи, дамское белье и дорогую косметику.

— О! — разочарованно сказала Аликс.

— Но я отменю это свидание, — поспешил добавить Йейл. Он обрел чувство свободы в общении с Аликс. Как и его бывшей жене, наследнице одного из крупных калифорнийских состояний, как и всем богатым людям, среди которых вырос Йейл, Аликс и в голову не приходило прикрываться фасадом притворной вежливости. Она всегда выражала свои чувства прямо и откровенно.

В ответ на готовность Йейла отменить назначенное свидание Аликс улыбнулась ему улыбкой, которая уже сама по себе была наградой.

Дождь так же внезапно прекратился, как и начался, и на южной стороне неба через тучи стали пробиваться солнечные лучи. Агрессивность в Нью-Йорке проявлялась не только на улицах. Погода здесь тоже была агрессивной. Так же внезапно, как исчезли, появились такси. В машине Аликс сказала, что она предпочла бы поехать в ресторан «Фор Сизонз», где ее хорошо знали. Во время обеда Йейл понял, что Аликс привлекает его все больше. Поначалу она просто произвела на него впечатление. Он понял, хотя и не подал виду, кто она такая, сразу же, когда ее представили в «Метрополитэн клабе» перед выступлением. Во время же обеда, обнаружив, что она много знает и по-настоящему интеллигентна, он почувствовал, что она не просто производит на него впечатление, но по-настоящему интересует его. Когда они вышли из ресторана, то, не сговариваясь, сели в одно такси, чтобы Йейл мог проводить ее до самого дома.

Аликс жила на сорок девятом этаже в «Олимпик Тауэре» на углу Пятьдесят пятой улицы и Пятой авеню. Из подцвеченных бронзой окон открывался прекрасный вид на «Рокфеллер центр» до самого Гудзона, а к югу — до собора Святого Патрика и башен-близнецов Всемирного торгового центра. Квартира, оборудованная и обставленная скандинавскими дизайнерами, выглядела очень современно. В стены были встроены диванчики, а по всему периметру гостиной расставлены мягкие пуфы на роликах, которые можно было легко передвигать. Все было обтянуто холстом, которым пользуются художники. Там также был квадратный, низкий, большой кофейный столик, в красивых кадках росли деревца, подсвеченные снизу. На окнах — обычные белые жалюзи. На стене висела единственная картина — кисти известного абстракциониста Альберса. Большое полотно, выдержанное в синих тонах. В общем, квартира была одновременно и роскошной, и скромной. Она очень «шла» к Аликс. Йейл сказал, что квартира ему очень нравится, и Аликс радостно поблагодарила его. Потом наступила минута неловкого молчания. И вдруг Йейл проговорил, дотронувшись до ее руки:

— Вы хотите, чтобы я остался на ночь?

Аликс кивнула и сказала:

— Между прочим, я не часто даю такое разрешение.

Йейл кивнул.

— Я просто хотела, чтобы вы знали это, — сказала Аликс. Она провела его в спальню, выдержанную в белых и светло-оранжевых тонах. Из окон открывался вид на Нью-Йорк, блистающий огнями как бриллиантовое ожерелье. Когда они обнялись, в голове у него мелькнуло, что Аликс Рэймонт в гораздо большей степени, по сравнению с теми, кого он знал раньше, заботилась о том, чтобы ее правильно понимали.

Октябрь 1950 года

Когда Аликс вспоминала, какой она была в детстве, она всегда видела себя маленькой и одинокой. Когда ей было четыре годика, она жила в большом доме на Сатгон Плэйс, и каждое утро нью-йоркский шофер отца, мистер Гордон, ждал ее в длинном лимузине, чтобы отвезти в школу. В то время бизнес отца находился в стадии быстрого энергичного роста, и дома он бывал еще реже, чем обычно. Мать свою Аликс тоже видела не часто, хотя тогда они жили все вместе. Брук Рэймонд не выходила из спальни до тех пор, пока не наступало время одеваться для ленча. Ее спальня одновременно служила ей кабинетом, и она проводила все утреннее время на телефоне, заказывая билеты на благотворительные балы, которые давали ее друзья, и на выставки мод, или продавала им билеты на мероприятия, организуемые ею самой по принципу: «ты покупаешь мои билеты, я покупаю твои», как это и водится среди богатых, живущих светской жизнью и занимающихся благотворительностью.

Иногда, чтобы преподнести матери сюрприз, Аликс просила горничную матери, Эстеллу, женщину из Колумбии, умеющую великолепно шить, разрешения «помочь» ей принести матери завтрак. Он всегда был одинаков и состоял из чашки китайского чая и английской разогретой булочки. Когда они входили в спальню, мать возлежала на больших, квадратных подушках, одетая в пижаму, но уже причесанная. В руке у нее дымилась сигарета «Кэмел» без фильтра. Она выкуривала по три пачки в день, и ее постель вечно была усыпана пеплом.

— Постарайся не становиться взрослой, — часто говорила ей мать.

— Я постараюсь, мамочка, — с готовностью отвечала Аликс. В глазах матери она видела печаль и, хотя не понимала ее причины, старалась порадовать ее утвердительным ответом на столь невозможную просьбу.

В тот год родители развелись. Ни отец, ни мать не объяснили Аликс, что происходит. Поначалу кое-что она услышала только от Эстеллы.

— Эстелла, что это там такое? — спросила как-то по-испански Аликс, показывая через окно на большой грузовой фургон у подъезда их дома. — Мы что, переезжаем?

Эстелла старалась не смотреть в глаза Аликс. Она явно смутилась и не решалась отвечать. Но Аликс не отставала.

— Твоя мама переезжает, — наконец сказала она.

В то утро, когда Аликс поехала в школу, начался дождь. Аликс попросила мистера Гордона вернуться домой, чтобы она могла захватить резиновые сапожки и плащик (Аликс всегда обращалась к шоферу «мистер», потому что это было одно из правил, установленных матерью. У Брук Рэймонт были установлены правила для всего, включая обращение с прислугой. Согласно этим правилам, можно попросить горничную наполнить ванну, но после мытья необходимо самой вымыть ванну, поскольку отвратительно, чтобы кто-то после тебя смывал грязь; нельзя говорить о деньгах в присутствии прислуги; с прислугой нельзя обмениваться шутками; с детьми прислуги следует обращаться вежливо; повара никогда нельзя отвлекать от работы; указывать прислуге на недостатки в работе следует твердо, но всегда с глазу на глаз. Аликс запомнила эти правила на всю жизнь, как, скажем, таблицу умножения или детские стишки).

На том месте, где мистер Гордон обычно парковал лимузин, стоял огромный грузовой фургон. Когда Аликс поднималась по лестнице к двери подъезда, она увидела грузчиков, выносивших огромный платяной шкаф из комнаты матери. Аликс ничего не понимала. Она привыкла к переездам, которые случались регулярно в определенные сезоны. В июне они уезжали в Даркхарбор, на Рождество — в Палм Бич, на Пасху — в Милл Риф, но сейчас-то на дворе октябрь, самый разгар школьных занятий.

— Значит, и я переезжаю? — спросила Аликс, обращаясь к Эстелле.

— Не знаю, детка. Ты должна спросить маму, я ведь только ее горничная, — сказала Эстелла и отошла к грузчикам, чтобы проследить, насколько осторожно они несут шкаф.

— Спасибо, Эстелла, — машинально поблагодарила Аликс, но она уже поняла, что происходит что-то ужасное. Она подавила внезапно нахлынувшие слезы и направилась в комнату матери, дверь которой находилась прямо напротив лифта на третьем этаже.

Мать сидела за туалетным столиком и вдевала в уши жемчужные серьги. В пепельнице дымилась сигарета. Аликс спросила мать, что происходит в доме.

— Он разводится со мной, — сказала мать. Аликс не спускала глаз с матери. Последовало долгое молчание. И наконец мать сказала:

— Он женат на своем бизнесе. — Потом добавила, единственный раз на памяти Аликс произнеся бранное слово: — Он хочет жениться на той сучонке. Но меня все это, в общем, не заботит.

Мать глубоко затянулась сигаретой.

— Ему придется раскошелиться за удовольствие, а там пусть делает что хочет.

Уже не впервые Аликс слышала разговор, в котором увязываются деньги и любовь. У многих детей в школе родители развелись, и уже в столь раннем возрасте они кое-что знали об алиментах, о разделе имущества и о единовременных выплатах.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы разводились, — сказала Аликс.

— Детка, надо смотреть на вещи реалистично. Мы ведь не совсем обычные люди, — сказала мать.

— Почему же? Почему мы не можем быть как другие люди?

— У нас слишком много свободы, — сказала мать. Она встала, надела бархатный блейзер. Мать выглядела так, как будто она собиралась на один из своих обычных ленчей.

— Он бродячий кот, — продолжала она, — и я больше не хочу говорить на эту тему.

Мать взяла сумочку и вышла из комнаты, оставив Аликс одну. Аликс всегда жалела детей, у которых родители развелись. Теперь это случилось и с ней. Что-то произошло между родителями за ее спиной. И это было начало ее глубокого чувства одиночества и отверженности. Поскольку ее родители считали, что будет лучше, чтобы она продолжала жить в своем доме и ходить в свою школу, они решили оставить ее до конца школьного года в доме на Саттон Плэйс с гувернанткой, поваром, лакеем и двумя горничными. Три уик-энда в месяц она виделась с матерью и один уик-энд — с отцом.

Три месяца спустя, когда развод был оформлен, ее мать вышла замуж за Слэйда Грэя, владельца ранчо близ Скотте Дэйла, а отец женился на Андреа, светской львице с богемными замашками.

У Грэя было четверо детей от первого брака — три сына и дочь. Младший был на десять лет старше Аликс, и все они перенесли на нее свою неприязнь к мачехе. Они высмеивали акцент Аликс, который считали нарочитым, ее привычку сидеть на лошади в восточном, а не в западном стиле, пугали ее ужасающими россказнями о гремучих змеях.

Новая жена отца, Андреа, получила образование в колледже Сэры Лоуренс. Она употребляла в пищу органически выращенные овощи задолго до того, как стало модно потреблять только продукты, выращенные и произведенные без каких-либо удобрений и искусственных добавок. Она носила странные одежды — цыганские балахоны и тюрбаны и отчаянно душилась. Она сказала Аликс, что не виновата в том, что ее родители развелись. По ее словам, Брук Рэймонт и Слэйд Грэй были в любовной связи целый год до того, как она, Андреа, встретила отца Аликс. Она буквально душила Аликс в объятиях, зацеловывала ее и постоянно заверяла в своей любви к ней. Через пять месяцев после свадьбы она родила мальчика.

Андреа объяснила Аликс разницу в родственных связях с детьми, которых она родила от своего предыдущего мужа, и с ребенком, рожденным ею от отца Аликс.

— У вас с Сергеем один отец, а значит — одна кровь, и ты должна любить его как родного брата.

У Андреа была священная вера в Любовь, которую она не растеряла после трех замужеств и бесчисленных любовников.

Адвокаты родителей договорились, чтобы Александр и Брук «делили» Аликс поровну. Ее, как почтовую посылку, пересылали на самолетах по всему миру, чтобы выдерживать расписание, разработанное адвокатами.

Она наконец выучилась сидеть в седле по западному, стрелять в гремучих змей из «винчестера» и любить Сергея как родного брата. Чему она никак не могла научиться, это преодолевать чувство одиночества. Поэтому неудивительно, что ее первый сексуальный опыт состоялся скорее из-за ее одиночества, чем по причине любви или страстной увлеченности.

Рождество 1964 года

Рейс № 103 авиакомпании «Эр Франс» из нью-йоркского аэропорта имени Кеннеди в парижский аэропорт «Орли».

Это была Рождественская ночь. Он был единственным пассажиром в салоне первого класса. В ожидании взлета он смотрел в иллюминатор. Ночь была дождливой. В мокром асфальте отражались огни снующих по разным делам автомашин аэропорта и заправочных грузовиков. К трапу двери салона первого класса подкатил серебристый «роллс-ройс». Из него, не дожидаясь, пока шофер выскочит и откроет ей дверцу, вышла Аликс. Она была вся в черном и даже, несмотря на ночное время, в темных очках. На плечи небрежно накинута соболья шубка. Ее багаж состоял из висевшей через плечо элегантной черной сумки из мягкой кожи и потертого портфеля. «Интересно, кто она такая?» — подумал пассажир.

Когда стюардесса принесла шампанское, мужчина со своим бокалом пошел к первому ряду кресел, где устроилась Аликс. Он попросил разрешения представиться и сесть рядом с ней. Аликс кивнула. Он догадался, что она не сняла темные очки в салоне потому, что в глазах у нее были слезы.

Больше пассажиров в салоне первого класса не было.

Мужчина никак не мог понять, плачет ли его новая знакомая? Он постарался занять ее разговором. Сообщил, что он американец, выросший в Калифорнии, но с тех пор, как закончил Стэнфордский университет, живет и работает в Париже. Занимается экспортно-импортным бизнесом, хотя раньше хотел стать писателем. Романтическая, так и не осуществившаяся мечта, которой, как он сказал, делятся только со случайными знакомыми на борту самолета в Рождественскую ночь. Она спросила, не сожалеет ли он, что мечта не сбылась.

— Нет, не сожалею, — сказал он. — Никаких сожалений. Я хотел быть таким писателем, как Хемингуэй. Тогда все хотели быть как Хемингуэй. Это была фантазия молодости.

Трудно было себе представить кого-либо, выглядящего столь не по-«хемингуэевски». Сосед Аликс был среднего роста, худ и тонкокост. На нем ладно сидел элегантный костюм. Ногти на его крупных породистых пальцах были тщательно обрезаны и опилены. На лице его было грустное и в то же время внимательное выражение. Он уловил состояние Аликс и подумал: бедная маленькая богатая девочка…

Они закончили обед. Самолет несся сквозь ночь. В салоне был полумрак. Они тихо разговаривали. Она рассказала соседу, что возвращается из поместья матери в штате Мэриленд после каникул, что мать ее уже в третий раз замужем и что она, судя по всему, с трудом справляется с жизнью.

Накануне Рождества дом матери был открыт для гостей, она вежливо поприветствовала собравшихся, а потом удалилась в свою спальню, переоделась в халат и в одиночестве съела свой обычный незатейливый ужин. Аликс сказала своему соседу, что происходящий между ними, абсолютно чужими друг другу людьми, разговор носит более откровенный характер, чем ее беседы с матерью. Мать считает, что раскрывать свои чувства — это дурной тон. Они разговаривали, близко наклонившись друг к другу, и мужчина ощущал запах волос Аликс.

— А вы, по-моему, плакали? — спросил наконец мужчина.

— Я плачу без слез, — ответила Аликс.

— А в чем же дело?

— Я чувствую себя такой одинокой.

— Все одиноки, все всегда одиноки.

Она не ответила. Через секунду они поцеловались. Сначала едва касаясь друг друга. Потом крепко, страстно. «Я хочу ее», — подумал он. Он все время стремился к чему-то. Он женат, но брак не был счастливым. Он гладил ее теплую шею, ее душистые волосы. Он взволнован, нежен. Аликс заплакала. Он не понимал почему, но не спрашивал. Она не похожа на тех женщин, которые плачут от жалости к самим себе. Может быть, потому, что она еще так молода. Наверное, ей лет восемнадцать. Он обнял ее, погладил по волосам. Они прошли в закрытую часть салона, и там произошло то, чего они оба хотели. Он не выпускал ее из объятий, был нежен с ней. Она и заснула в его объятиях. Он держал ее в объятиях все время, пока они летели над Атлантикой. Это было лучше, чем секс. Это длилось так долго!

В Орли к трапу подкатил лимузин. Она села в автомобиль и словно исчезла в его огромном салоне. Она выглядела такой маленькой рядом с огромным автомобилем, гигантским самолетом и зданием аэропорта, построенного в жестком современном стиле. Она совсем исчезает из виду, когда шофер захлопывает дверцу. Лимузин медленно трогается и растворяется в сером утреннем тумане. Она уехала.

Он пошел к зданию аэропорта в иммиграционный офис. Никто не сказал бы по его виду, насколько он растроган, насколько неотвязным для него на всю жизнь будет отныне образ девочки в черном, с глазами, скрытыми за стеклами темных очков.

Аликс на пути в Венецию, чтобы встретить Новый год с отцом и с Андреа. Она еще не знает, что они собираются разводиться.

Еще один развод добавится к «коллекции»: к разводу ее матери с отцом, к разводу ее матери и ее первого отчима, Слэйда Грэя. С мучительным беспокойством она думает, не разведется ли ее мать со вторым отчимом, не избрал ли уже ее отец третью жену себе…

Скорее всего, думает она, ее будущее замужество тоже обречено…

7

1970–1976 гг.

И Йейл, и Аликс были аутсайдерами. Разница была лишь в том, что он подчеркивал это, а она скрывала.

— Ты живешь так, как будто стыдишься того, кто ты есть, — сказал он ей в первые дни ухаживания. Он заметил, что она почти никогда не говорила о себе и изо всех сил старалась не подать повода кому бы то ни было подумать, что она ожидает к себе неординарного отношения. Она говорила, что скучает по работе, но боялась вновь окунуться в атмосферу ожесточенной конкуренции, созданную ее отцом и братом, боялась набить себе синяки и шишки и в эмоциональном плане.

— На твоем месте я бы попробовал чем-нибудь заняться, не важно, чем именно. Но вот насчет работы я никак не могу понять, почему ты по ней скучаешь. Я работаю только потому, что должен работать. Когда я заполучу мои миллионы, я отойду от дел и предамся праздной жизни. А ты, получается, не знаешь, как наслаждаться тем, что ты уже имеешь.

— Возможно, ты прав, — сказала Аликс. Йейл заставил ее осознать, что она слишком серьезно относится к жизни и к себе. Когда однажды они разглядывали альбом с фотографиями, Йейл обратил ее внимание на то обстоятельство, что ни на одной из фотографий она не улыбается. Загорает ли на палубе яхты, позирует ли в горнолыжном костюме или в бальном платье, попивает ли лимонад на теннисном чемпионате в Уимблдоне, Аликс Рэймонт всегда хранила на своем лице самое серьезное выражение.

— Мне бы хотелось быть повеселее и получать побольше удовольствия от жизни. Может быть, ты меня научишь?

— Это совсем не трудно, когда ты войдешь во вкус, — сказал Йейл. — К тому же, я думаю, из меня выйдет неплохой учитель. Любящий учитель.

Нью-йоркские друзья Йейла были современными, светскими людьми. Среди них были модели, художники, актеры, которые диктовали стиль жизни и моды. Они были в постоянном движении — в танцевальном зале, в перемещениях с вечеринки на вечеринку, их фотографировали в студиях модных фотографов, и им нравилось, когда ими восхищались и им подражали. Они всегда казались веселыми, довольными жизнью и, по мнению Аликс, их погоня за острыми ощущениями уже сама по себе вызывала острые ощущения. Первым делом она, к радости Йейла, стала улыбаться.

— У тебя самая прекрасная в мире улыбка, — сказал он.

Улыбка преображала лицо Аликс. От нее розовели щеки, а в глазах появлялось сияние.

Когда Йейл видел ее улыбающейся, у него было ощущение, что именно он сотворил это чудо.

— Подари мне твою восхитительную улыбку, — говорил он ей, и она радостно улыбалась ему, счастливая тем, что доставляла ему удовольствие, счастливая тем, что он делал ее счастливой.

С тех пор как она встретила Йейла, Аликс перестала ощущать себя одинокой. Он окружал ее вниманием, звонил по телефону, когда бывал не с ней, заботился, чтобы ей было удобно и спокойно, старался всячески угождать ей. Он сопровождал ее в походах по магазинам, встречал ее, когда она заканчивала сеанс у косметички или парикмахера. Когда же она куда-либо отправлялась без него, он настойчиво просил ее звонить, чтобы он знал, что она благополучно доехала. Он звонил ей, как только просыпался, и заканчивал день телефонным звонком ей, прежде чем отправлялся спать. Йейл не только помог Аликс избавиться от чувства одиночества, но и не разрешал ей расходовать ее деньги, когда они были вместе. Когда они брали такси, он оплачивал поездку, и даже когда она шла в туалетную комнату в ресторане, он давал ей деньги на чаевые обслуживающему персоналу. Он всегда платил за нее — даже когда она покупала газеты в киоске, или цветы, или мороженое в Сентрал-парке. Он покупал для нее подарки, и дорогие, и пустяковые, но всегда выбранные так, чтобы ей они понравились. Он делал все, чтобы она чувствовала, что он любит ее, и добился того, что Аликс безоглядно влюбилась.

Аликс хотела, чтобы Йейл переехал в ее квартиру. Он отказался. И это был весьма хитроумный ход с его стороны. Она все же была богатой девочкой, привыкшей иметь все, чего пожелает. Он не держал в ее квартире даже свою бритву или свежую рубашку, и хотя они были вместе каждый вечер, он сохранял свою маленькую квартирку на Пятьдесят седьмой улице. И после проведенного в постели с Аликс вечера Йейл, дождавшись, когда она засыпала в его объятиях, уезжал к себе и спал остаток ночи в своей кровати. Когда она просыпалась, его рядом не было, и она опять, как в детстве, чувствовала себя одинокой и брошенной. И именно Аликс первой заговорила о браке и по сути дела сделала ему предложение. Тогда ей было двадцать три года, и она уже восемь месяцев не работала в корпорации Рэймонта.

— Я бы хотела выйти за тебя замуж, — сказала она Йейлу.

— Но я не нравлюсь твоему отцу. Он думает, что я охочусь за твоими деньгами, — сказал Йейл.

Александр демонстрировал свое отрицательное отношение к Йейлу со всей очевидностью и на словах, и в своем поведении. Когда они с Йейлом встречались во время приемов или обедов, или в квартире Аликс, Александр был лишь натянуто вежлив. Йейл однажды уже был женат на наследнице состояния из Калифорнии. С ее братом они жили вместе в общежитии, когда Йейл учился в Принстонском университете, и Александр, который всегда боялся, что Аликс, застенчивая и уязвимая, окажется легкой добычей для какого-нибудь охотника за состояниями, говорил дочери, что Йейл был именно тот человек, который любит ее деньги, а не ее. Кроме того, Александр уже выбрал мужа для Аликс. Это был Паоло Баррагэн, наследник состояния не меньшего, чем состояние, которое унаследует Аликс, а следовательно, человек, привыкший обращаться с большими деньгами, и он поможет Аликс увеличить и ее состояние, а не растратит его. Аликс и Паоло знали друг друга с детства. И когда Александр заводил разговор на тему о том, что придет время и они поженятся, Аликс неизменно отвечала: «Паоло мне нравится, но я не испытываю к нему такого чувства, как любовь». Но Александр надеялся, что время возьмет свое, просто надо проявлять терпение. Ведь узы между семействами Рэймонта и Баррагэнов были бы настолько естественными, что Александр никогда не сомневался в том, что рано или поздно они будут образованы.

— Отец переменит свое отношение, как только мы поженимся, — сказала Аликс Йейлу. — Он реалистически относится к жизни и событиям и никогда не пойдет против свершившегося факта.

Они поженились в 1970 году, за три месяца до того дня, когда Аликс исполнялось двадцать четыре года. Их брак был скреплен судьей Центрального суда Манхэттена в его кабинете. Аликс позвонила отцу, чтобы попросить у него прощения и получить запоздалое благословение. Боже, что тут началось! Аликс была потрясена, когда услышала, что ее отец, который никогда ни на кого не повышал голоса, буквально заорал в трубку:

— Как ты могла учинить такое?! Не могу понять! Я никогда не прощу тебя! Ты всадила мне нож в спину!

Он пригрозил, что она не будет больше получать деньги от трастового фонда, хотя все же так и не решился дать такое распоряжение. Но он отменил распоряжение о передаче во владение Аликс в качестве планировавшегося подарка на день ее рождения отеля в Мауи на Гавайях. Как только Александр закончил разговор с Аликс, он тут же позвонил своим юристам и распорядился аннулировать документы о передаче владения отелем от корпорации «Рэймонт Розортс» новой компании, которую он учредил для Аликс и в которой она была бы единственным держателем акций.

Потрясенная, Аликс повесила трубку. В самые трудные моменты — будь то сложности в бизнесе или личные неприятности Александра, Аликс никогда не слышала, чтобы отец повышал голос. Наоборот, чем сильнее в нем закипал гнев или раздражение, тем с большей осторожностью он выбирал слова и тем более ровным голосом говорил. Никогда в жизни он не кричал на нее, и теперь ее била дрожь. Что-то внутри ее оборвалось, У нее было ужасное чувство, что она и впрямь совершила страшную, непоправимую ошибку.

— С тобой все в порядке? — встревоженно спросил Йейл. На Аликс не было лица.

— Он был в ярости, — сказала она дрожащим голосом. — Я никогда в жизни не слышала, чтобы он так кричал. Он угрожал лишить меня денег.

— Все образуется, Аликс. Ему просто нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью о твоем замужестве, — сказал Йейл, приводя те же самые аргументы, которые ранее приводила она сама. Его первый тесть тоже грозил оставить свою дочь без денег, когда она вышла замуж за Йейла, и Йейл прекрасно знал, что в роскошных домах Палм Бич, Ойстер Бэя или Ньюпорта их владельцы первым делом всегда и неизбежно угрожали своим детям лишить их денег, когда те не подчинялись воле родителей.

— Ты думаешь? — сказала Аликс. Ее отец лишил ее своей любви, а теперь угрожает лишить денег. Такая ситуация никак не могла уложиться в голове Аликс.

— Я никогда не слышала, чтобы отец так кричал, — повторяла она дрожащим голосом.

— Он примирится, — уверенно сказал Йейл. В свое время он сумел завоевать расположение своего первого тестя, и теперь был уверен, что сумеет завоевать расположение и нынешнего. В конце концов, Александр Рэймонт действительно заблуждается относительно Йейла. Он никогда не был охотником за чужими состояниями, и он не собирался и пальцем дотрагиваться до денег Аликс. Более того, если бы Александр взял на себя труд проверить, он бы узнал, что Йейл вышел из своего первого брака беднее, чем был до женитьбы. Он никогда не трогал деньги своей первой жены, не взял из них ни цента. Наоборот, в течение двух лет, пока продолжалась их семейная жизнь, он оплачивал все ее расходы, в том числе самые экстравагантные, чего он, как молодой брокер, в общем-то не мог себе позволить.

— Ему просто нужно время, чтобы свыкнуться с ситуацией, — сказал Йейл. — В конце концов, я не преступник. Ты не отдалась в руки убийце.

Аликс посмотрела на него и улыбнулась, но это была скорее улыбка бравады, а не веселости. Йейл самым серьезным тоном спросил:

— Ты не жалеешь, что вышла за меня?

— Конечно, нет. Я бы только очень хотела…

— Хотела бы чего?

— Чтобы мой отец был как другие отцы… — сказала она, зная, что желает невозможного.

После трехмесячного свадебного путешествия, во время которого они объехали чуть ли не весь мир, они поселились в Лондоне. Для Аликс, привыкшей к путешествиям и переездам с самого раннего детства, было все равно где жить. Но для Йейла с его амбициями, подстегнутыми женитьбой, это имело большое значение.

Его привлекали различия между британским и американским законодательствами, регулирующими финансовую деятельность. Британские законы, в отличие от американских, не требовали, чтобы банки не смешивали управление трастовыми фондами и собственную коммерческую деятельность. И ни один британский закон конкретно не запрещал ведение брокером собственных дел на бирже и использование получаемой там информации. Планы, вынашиваемые Йейлом, могли быть осуществлены только в Англии. На Уолл-стрит и в других крупных финансовых центрах подобная деятельность, привлекающая Йейла, запрещалась жестким законодательством, регулирующим сферу банковского бизнеса и сделки с акциями. Обладая связями, которые Йейл тщательно культивировал, когда служил в фирме «Нойес энд Ли», он блестяще осуществлял свои лондонские сделки, и его мечта быстро разбогатеть была недалека от воплощения в жизнь.

Йейл уже убедился, что может богатеть, приобретая акции компаний. Теперь он решил, что может стать еще богаче, если будет скупать сами компании, и что именно такой подход должен лежать в основе его «лондонской стратегии». Он переманил к себе на службу руководителя отдела исследований «Нойес энд Ли» и нанял молодого, агрессивного брокера, с которым учился в Принстоне. Тот работал на большую брокерскую фирму и занимался операциями по покупке акций. Первым приобретением вновь образованной компании «Уоррэнт Лимитед» была фирма, производящая оборудование для оформления витрин больших магазинов. Главным активом этой фирмы была недвижимость — в первую очередь большой склад на южном берегу Темзы близ места Саугарк. Склад был тут же продан, а вырученные средства были использованы для приобретения компании, производящей оборудование для портов и судов — надувные спасательные лодки и спасательные жилеты. Этим Йейл положил начало целой цепи операций, продавая активы одной компании, чтобы финансировать приобретение других фирм.

Йейл становился все богаче. По истечении трех лет фирма «Уоррэнт Лимитед» контролировала активы стоимостью двенадцать миллионов фунтов стерлингов — и это произошло быстрее, чем Йейл мог предположить. Успехи объяснялись его умением обнаруживать компании с богатыми активами, недооцениваемые другими, что, правда, он относил за счет четкой работы своего исследовательского отдела. Способствовало успеху и то, что Йейл с готовностью брал на работу молодых, талантливых выпускников «краснокирпичных» университетов из мрачных мидлэндских промышленных городов, говорящих с «неправильным акцентом», толковых представителей этнических меньшинств из лондонского района Мэрилебон. Они, в обход «благородных», тесно связанных каст выпускников закрытых частных школ и престижных университетов, получали выход в финансовые центры. Все это, вместе взятое, сделало Йейла и его фирму финансовой суперзвездой. Дети столяров, мастеров-мебельщиков, фабричных рабочих могли отныне при помощи учрежденного Йейлом трастового фонда для работников своей фирмы подсчитывать свои дивиденды на капитал, а не полагаться на жалованье, как поколение их отцов.

В конце семьдесят третьего года Йейл пришел к твердому убеждению, что будущее за коммерческими банками, и заключил сделку о слиянии с «Чарлтон, Дувр», фирмой, гораздо менее консервативной, чем, скажем, «Хэмброс» или «Н.М.Ротшильд». Новая компания стала называться «Уоррэнт, Чарлтон и Дувр», и Йейл сразу стал деловым человеком совсем другого масштаба и получил гораздо более широкий доступ к разносторонней финансовой деятельности и кредитам, равно как и к особо доверенным отношениям с клиентами компании «Чарлтон, Дувр». По завершении сделки о слиянии новая фирма переехала в сверхсовременный офис в небоскребе на Парк Роу. Этот переезд символизировал для Йейла «вознесение» над остальным миром, что, как он всегда знал, и станет со временем его главной силой.

Как какой-нибудь консервативный юрист, работающий на крупную корпорацию, с ностальгией и удовольствием вспоминает свои детские мечты стать лесником, Йейл с удовольствием и иронией над своей наивностью вспоминал свои молодые амбиции сделать миллион долларов к тому дню, когда ему стукнет тридцать. Сейчас, в свои тридцать четыре года, он был на пути к своему первому десятку миллионов.

— Теперь видишь, как правильно ты поступила, выйдя за меня, — говаривал Йейл, обнимая Аликс.

— Вижу, но я тогда совсем не думала обо всем этом, — отвечала Аликс.

Ее всегда занимали не столько деньги, сколько мысли о том, как он должен быть горд, что он их зарабатывает, доказывая тем самым, что он женился на ней совсем не из-за денег.

— Ты должна была знать в глубине души, что я могу творить чудеса, — говорил Йейл.

К тому времени финансовая пресса так и характеризовала Йейла: «кудесник».

— И волшебник, — всегда добавляла Аликс. Было бы несправедливо считать, что Йейл женился на Аликс из-за ее денег. Но, с другой стороны, было бы неверным и думать, что без них у него появилось бы чувство к ней.

Правы те, кто считает, что многое меняется в отношениях людей после свадьбы, и женитьба Йейла на Аликс не была исключением. В первые годы их совместной жизни Йейл, видевший в Аликс своего рода приз, который нужно завоевать, и тщательно подбирающий методы завоевания, по-настоящему полюбил Аликс после того, как она стала его женой. Хитроумный ухаживатель превратился в очарованного мужа. Она стала для него чудом из чудес, и все ее существо, все, что бы она ни делала, вызывало в нем восхищение. Она стала для него совершеннейшей женщиной, и он с наслаждением изучал ее характер и ее привычки.

Например, она прекрасно водила машину. Когда Аликс была за рулем, куда только девались ее застенчивость и неуклюжесть! Она водила стремительные дорогие спортивные автомобили, полностью отдаваясь чувству и дисциплине опытного водителя. Казалось, что она и машина — это части единого организма. Она касалась педали акселератора с такой нежностью, с какой любовница касается любимого мужчины. С такой же нежностью — и точностью — она нажимала на педаль тормоза, как бы синхронизируя свои движения с мощным рокотом двигателя «формулы один». Будь то на крутом повороте на горной дороге или при въезде на хайвэй с боковой дороги, она неизменно вела машину с точностью и с нужной скоростью — лучше, чем любой другой водитель, с которым когда-либо приходилось ездить Йейлу.

Поначалу Аликс испытывала трудности при парковке автомашины, и это удивляло Йейла. Это она-то, кого автомобиль слушался, как ягненок пастуха, никак не могла вписать машину в нужное пространство на парковочной площадке?! Но она не придавала этому значения, хотя ставила машину стоимостью сорок тысяч долларов далеко от бровки тротуара. Йейл понимал, что это был своего рода синдром богатой девочки, которой никогда в жизни не приходилось самой парковать автомашину. Всегда для этого был опытный шофер или служащий гостиницы, только и занимающийся тем, что паркует машины клиентов. И ей никогда не приходило в голову подумать, что что-то может случиться с баснословно дорогим автомобилем. Что бы ни произошло, кто-то обязательно позаботится, чтобы все было в полном порядке. Это были врожденная самоуверенность и небрежность людей, которые, как помнят себя, владеют огромным состоянием.

У Аликс были и другие проявления «синдрома богатой девочки». Например, она понятия не имела, как приобретается билет в театр или на самолет, поскольку стоило ей позвонить в офис отца — и все немедленно делалось для нее. Она никогда не носила покупок из магазина и сама не возвращала туда покупки, если они ей почему-либо не подходили. За нее это всегда делали либо шофер, либо личная горничная. К ней никогда не поступали никакие счета, и она никогда не оплачивала их сама. Все это делал ее банк. Когда ей нужны были вино или любые другие напитки, она не ходила сама в магазин. Все, что было нужно, выбирал и доставлял главный виночерпий из ближайшего отеля, принадлежащего отцу. Она никогда не покупала продукты. Это делала ее экономка, да и та не ходила в магазин, а просто звонила по телефону. А уж когда Аликс оказывалась в продуктовом супермаркете, для нее это было настоящее приключение. Она никогда не ездила в автобусе или метро, никогда не относила и не забирала одежду из химчистки, никогда не поджидала сантехника в своей квартире, никогда не летала на самолете иным классом, кроме первого, никогда не стояла в очередях. Она даже никогда не бывала в своем банке. Просто кто-то из отцовских служащих следил, чтобы каждый понедельник она получала в запечатанном конверте наличные — «на текущие расходы».

Аликс, как обнаружил Йейл, жить не могла без телефона. Она не видела разницу между звонками в другие города и страны и местными звонками. Она запросто звонила из Лондона куда-нибудь в магазин в штате Техас и заказывала постельное белье, о котором вычитала в каталоге, или в Милан, чтобы заказать орнамент для кузова своего автомобиля, точно такой, какой она увидела на одной дорогой автомашине, припаркованной около отеля «Гермес» в Монте-Карло, или в Будапешт, чтобы заказать ветчину особого копчения. Каждую неделю она звонила своему брату, где бы он ни находился, равно как и своему отцу, несмотря на его недовольство ее браком. Она постоянно звонила матери и бабушке, а также нескольким своим подругам и часами болтала с ними. В ее разговорах по телефону застенчивость, обычно присущая Аликс, исчезала. Она вела откровенные, интимные, философские, порой глупые разговоры и даже сплетничала.

За рулем и во время телефонных разговоров Аликс преображалась. Она излучала уверенность в себе. А на балах, приемах, обедах она как-то уходила в себя, становилась болезненно неуклюжей, как ни старался Йейл помочь ей преодолеть это свойство. Получалось, что существует две Аликс: одна за рулем и на телефоне, а другая — в гостиной у знакомых.

Женитьба на Аликс была лучшим, что произошло в жизни Йейла, и он так до конца и не разобрался в том, что же заставило его рисковать и, в конечном счете, разрушить их счастливый брак,

Йейл богател, и быстрее, чем рассчитывал вначале. И он гордился тем, что все это было делом его собственных рук. Он никогда не просил помощи у Рэймонта и никогда не использовал деньги жены или ее связи в мире бизнеса. Когда Александр наезжал в Лондон, Йейл подчеркнуто радушно встречал его, устраивал для него роскошные ленчи и обеды, предоставлял в его распоряжение лимузин с шофером и вообще старался всячески показать, что он вполне ровня тестю. Александр неизменно отвергал внимание Йейла. К тому же до Йейла дошли слухи, что Александр предлагал Аликс миллион долларов, если она разведется с ним. Слухи имели под собой основания. Такое предложение Рэймонт делал не раз, впервые — когда Аликс и Йейл вернулись в Лондон после свадебного путешествия. Но Аликс тогда отвергла предложение отца. Наоборот, ее преданность Йейлу лишь крепла, и несмотря ни на что их брачные узы не ослабевали.

Шестая годовщина их свадьбы совпала с тридцатилетием Аликс. Это было весной семьдесят шестого года, и именно Йейл, а не ее отец, устроил по этому случаю гранд-прием. Этот прием должен был свидетельствовать миру, что Йейл утвердил свою личность и добился успеха без всякой помощи со стороны Рэймонтов. На прием были приглашены — и все пришли — пятьсот человек: международные финансовые и деловые «гении», высокопоставленные сотрудники корпорации Рэймонта и компании «Уоррэнт, Чарлтон, Дувр». К удовольствию Йейла, приглашение почтить своим присутствием прием принял и Александр Рэймонт, который появился вместе с Джей Джей. Из штата Делавэр прилетели мать Аликс — Брук и ее теперешний супруг. Из Парижа прилетели Сергей и Бритта, причем Александр по-прежнему не разговаривал с Сергеем из-за его будущей женитьбы на Бритте. Тот факт, что Аликс вышла замуж за Йейла и тоже против воли отца, придал Сергею решимость поступить подобным же образом.

Прием состоялся в ресторане отеля «Клэриджес». Йейл выбрал именно этот отель прежде всего потому, что он не принадлежал корпорации Рэймонта. На прием по причине распространившихся разнообразных слухов, попахивающих скандальчиком, слетелась и пресса — например, Эмма Соумс из «Ивнинг стандарт», Уильям Хикки из «Дэйли экспресс», Найджел Демпстер из «Дэйли мейл». Хикки написал на страницах своей газеты о сплетнях насчет того, женится ли Сергей на Бритте несмотря на запрет отца, Демпстер расписал красоту посетивших прием женщин, а Джей Джей назвал «самой красивой женщиной по обе стороны Атлантики». Из авторов колонок о светской жизни на приеме не было только Бетти Кенуорд из «Дженниферс Дайэри», поскольку в тот день она находилась в Риме, где освещала церемонию по случаю вступления в светскую жизнь какой-то принцессы.

Прием в «Клэриджесе» удался на славу. Были шампанское и черная икра, танцы и флирт. Как потом говорили, во время приема завязалось несколько любовных связей, и одна связь по какой-то причине распалась, и даже последовал один развод из-за того, что чей-то супруг, то ли супруга, с кем-то слишком крепко обнимались в одной из гардеробных отеля.

Ровно в полночь Йейл преподнес Аликс подарок на день рождения и по случаю шестой годовщины их свадьбы: рубиновые серьги с камнями в шесть каратов.

— По карату за год совместной жизни, — сказал он, открывая роскошную коробку, в которой лежали серьги. Гости зааплодировали, и слова поздравлений утонули в шуме аплодисментов, музыки и восторженных восклицаний. Вовсю старались фотографы, сверкали вспышки блицев, однако ни одна газета не опубликовала снимки Аликс, хотя прием давался именно в ее честь. Зато со всех газетных полос смотрела Джей Джей в туалете от «Фортуны».

Йейл впервые удостоился упоминания и похвал не только в деловой прессе, но и в светской хронике. Он жаждал славы и внимания и хотел добиться еще большего.

— Дорогая моя, ты знаешь, что я никогда не встреваю ни в чьи личные дела, но все же мне хочется спросить тебя: не пора ли обзавестись потомством? — с таким вопросом обратилась Брук к Аликс. Брук собиралась вернуться в США, и Аликс накануне ее отъезда пригласила мать к себе. Они расположились на втором этаже в читальном зале, самой маленькой и самой уютной комнате дома Аликс и Йейла. В окна падали лучи заходящего солнца, отчего преобладающие в комнате кремовый и синий цвета светились теплотой и насыщенностью. Брук гордилась тем, что ее дочь сумела создать крепкую семью. Она прекрасно знала, что в среде очень богатых мужчин, привыкших к абсолютной свободе и не связанных никакими условностями, это было нелегко.

— Скоро, — сказала Аликс. — Я ведь еще не слишком состарилась…

Аликс нагнулась, чтобы поднять упавшую на ковер серебряную ложку.

— Я не собираюсь вмешиваться в твои дела, — сказала Брук, испытывая неловкость, что затеяла разговор на такую деликатную тему. Она выросла в обстановке, в которой считалось невежливым задавать вопросы на личные темы, и это, как она в душе считала, всегда осложняло ее жизнь. Она исходила из того, что и для Аликс невозможность поговорить с кем-то, особенно с матерью, по душам, усиливала чувство изоляции и одиночества. У богатых людей, считала Брук, всегда в избытке такая роскошь, как возможность ездить куда хочешь и жить в огромных домах или квартирах, но за это они расплачиваются эмоциональной замкнутостью.

— Ты ведь уже замужем шесть лет… — продолжала Брук.

— Йейл не хочет иметь детей, — сказала Аликс, — он считает, что дети — это теперь не модно.

Брук приятно удивилась готовности Аликс продолжить разговор.

— Ну а ты-то как считаешь? — спросила она.

— Мне бы хотелось иметь детей, — сказала Аликс, — но не сейчас. Лучше подождать, когда Йейл переменит свои взгляды и когда отец переменит свое отношение к нему. Аликс положила ложку на тарелку, и пока они ждали, когда лакей принесет другую, Брук рискнула задать дочери еще один вопрос:

— Как по-твоему, твое замужество, э-э, удовлетворительно?

Брук приметила печальные глаза дочери, наблюдавшей за мужем во время приема. Особенно грустными глаза Аликс были, когда Йейл увлеченно танцевал с красивыми женщинами и больше всего с Джей Джей.

— Думаю, да, — сказала Аликс, — особенно если учитывать то, что ты когда-то сказала мне: что мы отличаемся от других людей, что у нас слишком много свободы. Единственное, чего бы мне хотелось, это чтобы Йейл перестал соревноваться с отцом.

Она помолчала, поскольку в комнату вошел лакей. Он положил на поднос серебряную ложку и удалился.

— И мне бы очень хотелось, — продолжила Аликс, чтобы отец примирился с нашим браком. — А то получается, что бы я ни сделала, как бы ни поступила, одному из них я все равно не могу угодить.

Вот и теперь ситуация, с грустью подумала Аликс, похожа на ту, когда она вместе с Сергеем работала в корпорации отца.

— По-моему, тебе надо бы думать о том, что делает счастливой тебя, Аликс, а не кого-то другого, — сказала мать.

Брук не ожидала от себя такого совета дочери: быть более эгоистичной. Брук всегда страдала от эгоизма мужчин, с которыми сталкивалась в жизни, поэтому избегала всякого проявления эгоизма со своей стороны и старалась воспитать такое же отношение у дочери, внушая ей, что, прежде всего, следует думать и заботиться о других. «Теперь же, когда Аликс стала взрослой, — думала Брук, — не следовало ли бы ей побольше думать о собственных интересах?»

— Согласна, — улыбнулась Аликс. — Наверно, мне бы надо побольше и почаще думать о себе. Мне бы очень хотелось ребенка. Пожалуй, если я сделаю так, чтобы забеременеть, Йейл переменит свое отношение. А отцу может понравиться быть дедушкой? Как ты думаешь?

Брук не хотелось сводить на нет надежды, которые она сама же посеяла в дочери, в то же время ей не хотелось лгать. Брук никогда не лгала и гордилась этим. Она не могла точно знать, как среагирует Александр. С одной стороны, он был подвержен сильнейшему страху в отношении всего, что могло бы напоминать ему о возрасте. Но с другой стороны, радость быть дедушкой — это ведь такое естественное чувство… Тем не менее, Брук никак не могла представить себе, как на деле будет реагировать на это Александр, и прямо сказала об этом дочери.

— Не могу предполагать, какой будет реакция твоего отца, — сказала она. — Он всегда окружал себя такой таинственностью, что я никогда не могла понять его.

— Я тоже не понимаю его, — сказала Аликс. — А как ты думаешь, есть кто-нибудь на свете, кто понимает его?

— Нет, я думаю, — ответила Брук. — Да и как можно понять человека с миллиардом долларов в кармане?

Разговор с матерью остался в памяти Аликс. В общем-то, она говорила правду, сказав матери, что ее брак с Йейлом удовлетворяет ее. Но в глубине души она все же не была до конца в этом уверена. Как ей представлялось, с течением времени она и Йейл стали стремиться к разным вещам в жизни. Ей хотелось стабильности, постоянства, детей. Ему хотелось острых ощущений, все время чего-то нового, блеска, славы. Ему хотелось быть везде и делать все, что душе угодно. Аликс, по той простой причине, что с самого детства побывала везде и делала все, что было угодно ее душе, теперь хотела одного; найти возможность жить в мире и согласии с тремя мужчинами, отношения с которыми и определяли ее жизнь: с мужем, с отцом, с братом.

Когда она набирала номер телефона Йейла, находясь в офисе Картрайта Данна, Аликс подумала, что, видимо, она была не права, отказав устроить свадьбу Джей Джей и Сергея в ее доме. Ведь вполне возможно, что, согласившись на это, она доставила бы удовольствие всем трем мужчинам в ее жизни: показала бы Сергею, что сестра любит его (она вполне представляла себе, как глубоко были задеты чувства Сергея, когда отец отказался финансировать мексиканскую сделку), включила бы отца в круг своих жизненных забот — ведь он преподнес Джей Джей роскошный свадебный подарок, а значит, все, что было между Джей Джей, Сергеем и отцом, разрешилось вполне благополучно, — и порадовала бы Йейла, который так стремится занять достойное место среди всесильных Рэймонтов.

— Йейл, хочу принести свои извинения за сегодняшнее утро, — сказала Аликс, когда дозвонилась до мужа. Ты правильно сделал и проявил настоящую щедрость, когда предложил, чтобы свадьба состоялась у нас в доме. Я была не права. Я позвоню Сергею…

— Слишком поздно, — сказал Йейл.

— Поздно?! А в чем дело?

— Свадьба уже состоялась. Они уехали из Лондона и обвенчались в Гибралтаре. Я получил телеграмму.

— Что же нам теперь делать?

Аликс испытала чувство огорчения, что Сергей информировал не ее, а Йейла, хотя он обычно предпочитал, чтобы сестра узнавала о его делах не напрямую от него.

— Делать? Не знаю, как ты, а я намерен отпраздновать это событие, — сказал Йейл и повесил трубку.

Йейл давно собирался позвонить Оливер Холборн. Но каждый раз откладывал. Надо, считал он, проявлять осторожность. Он хотел, чтобы все было идеально, и ждал подходящего момента. И какой же момент может быть более подходящим, чем свадьба, навевающая мысли о любви и сексе!

Йейлу хотелось секса, новых волнующих отношений с красивой молодой женщиной. Ему хотелось делать то, чего он раньше не мог делать. Он набрал номер телефона Оливер, которая жила в элегантном доме в Кенсингтоне, и договорился о встрече во второй половине дня. Говорили, у Оливер Холборн всегда в любовниках были самые шикарные, самые красивые, самые преуспевающие молодые мужчины Лондона.

8

В мире есть очень мало мест, откуда можно одновременно видеть берега двух континентов. Одно из них — Стамбул. Приятно сидеть на террасе ресторана дворца Топкапи на закате солнца и наблюдать за тем, как становятся золотистыми воды Босфора, омывающие берега Азии на востоке и берега Европы на западе. Другое такое место — Гибралтар. Этот важный в стратегическом отношении район представляет собой британский анклав на оконечности Испании. Вид его крепости на скале известен во всем мире; колония берберских обезьян — это стадо шелудивых животных — один из главных объектов, привлекающих туристов. В ясный день вид с вершины скалы, на которую туристов доставляет фуникулер, не поддается описанию. С одной стороны перед глазами предстает Европа, с другой — Азия. Взглядам туристов открывается великолепная панорама коричневато-зеленых долин Испании со снежными вершинами Сьерра-Невады вдалеке и синими водами Средиземного моря, омывающими берега Коста-дель-Соль, на переднем плане. По другую сторону пролива простирается северное побережье Африки с экзотическим, утонченным Танжером, широкими пляжами и маячащими вдалеке горами Атлас и Риф.

Сергей и Джей Джей не обращали никакого внимания на этот пейзаж. Они сочетались гражданским браком в бюро регистрации браков десятого мая семьдесят шестого года — через четыре месяца после того, как Джей Джей встретила Александра Рэймонта в Бекуи. Свидетелем был приглашен неизменно преданный Джей Джей Данте. Распивая бутылку шампанского после церемонии, Сергей не переставал удивляться своему прекрасному самочувствию.

— Я чувствую себя прекрасно, — продолжал твердить он. — Я просто не могу поверить в это.

— Чему ты так удивляешься? — недоумевала Джей Джей. Женившись на ней с одобрения отца, Сергей победил Александра Рэймонта, лишив его возможности поломать этот союз. Он получил свой кусок пирога и ел его, Джей Джей не могла и представить себе, что он будет чувствовать себя как-то иначе. — А как ты себе это представлял? — спросила она.

— Честно говоря, не знаю, — сказал Сергей, — но я чувствую себя великолепно, просто великолепно. Думаю, этот брак — лучшее, что я сделал за всю свою жизнь, — он улыбнулся Джей Джей и подал официанту знак принести вторую бутылку шампанского. — Мы могли бы провести медовый месяц в Танжере, — сказал Сергей. Автомобильные и пассажирские паромы каждые два с половиной часа совершали ежедневно несколько рейсов. — Мы можем поехать в Касбу, пить там мятный чай и следить за происходящим в мире.

— Я хочу послать телеграмму матери, — произнесла Джей Джей. Красные почтовые ящики британской королевской почты, мелькавшие на улицах, заставили Джей Джей вспомнить о матери, ныне вдове, все еще жившей в Джорджтауне.

— Не расстроит ли ее, что ты и Сергей поженились тайно? — спросил Данте. — Может быть, ей хотелось бы появиться на вашей свадьбе в принадлежащей ей по праву роли матери невесты?!

— Вряд ли, ведь они с отцом тоже поженились тайно. Она просто подумает, что я продолжаю семейную традицию, — ответила Джей Джей.

— А как твои родители? — спросил Данте Сергея.

— Я не знаю, где сейчас мать. Она была в Лондоне с Джулсом. Он пытается заполучить права на какую-то новую пьесу для избранных, только что поставленную в Вест-Энде. Он все еще хочет делать деньги на искусстве. — Отношение Сергея к отчиму было категоричным.

— Ну, ты знаешь, как они это делают, — сказал Данте. — Искусство обращается в деньги. Дювин, Пикассо, Дали…

— Только не Джулс, — отозвался Сергей. — Во всяком случае, я пошлю им телеграммы в Нью-Йорк и в Лондон. Эта новость настигнет их рано или поздно.

— А как насчет твоего отца? — Данте знал, что Александр Рэймонт поговаривал о том, чтобы устроить Сергею и Джей Джей роскошную свадьбу, будто он был отцом невесты, а не жениха.

— Ему наплевать, — Сергей осушил очередной бокал шампанского.

— Это неправда, — заявила Джей Джей. Выражение лица Сергея стало непроницаемым.

— Он в Лозанне, — сказал Сергей. — А знаешь, он не живет с Лилиан. И так многие годы.

Джей Джей не знала, но постаралась скрыть свое удивление.

— Отдельные дома, разные города. Это не мое представление о браке, — сказал он, беря руку Джей Джей и целуя ее пальцы. — Мы ведь будем вместе. Все время, да?

— Все время, — повторила Джей Джей.

Они не расставались больше чем на несколько часов со дня свадьбы Бритты — восемь недель назад, когда началась их любовная связь. Она была эмоционально и сексуально напряженной, активной и всепоглощающей, и если и был элемент разочарования — у Сергея Бриттой, у Джей Джей Александром, — он способствовал лишь усилению их взаимного притяжения. Оба знали с самого начала, что это не было кратким эпизодом, обычным преходящим увлечением. Не было никакого официального предложения; неизбежность брака была принята ими обоими и всеми, кто их знал, без обсуждения. Они были идеальной парой: Джей Джей — молодая, красивая и все же изощренная и опытная и Сергей — обожающий, внимательный, раскованный.

— Я не знала, что произойдет со мной, пока не встретила тебя, — сказала Джей Джей. Ей было двадцать четыре года, и она уже задумывалась о своем возрасте. Йен, играющий в свободу, был не для нее; не подходили ей ни Престон, ни Александр — завораживающие, но поглощенные собой и соперничающие. Сэм Третий, почтительный, богатый и все же провинциальный, тоже был не для нее. — Я уже начала думать, что в мире нет никого, кто был бы создан для меня.

— Со мной тоже не все было в порядке, — признался Сергей. — Я нуждаюсь в тебе. И хочу тебя.

А Джей Джей, которой было необходимо, чтобы кто-то нуждался в ней, и еще более необходимо, чтобы кто-то ее хотел, без памяти влюбилась в Сергея, который своим восхищенным отношением поддерживал в Джей Джей ее лучшие представления о самой себе.

— Я люблю тебя, — говорила Джей Джей, — и мне нравятся чувства, которые ты пробуждаешь во мне.

Секс — ненасытный, изобретательный, требовательный — был ключом ко всему. Связь Сергея с Бриттой включала элемент комфорта, который приглушал важность секса; с Джей Джей сохранялась напряженность, электричество, которое делало его таким одержимым. В постели с красивой женщиной, которая была любовницей его отца, Сергей нашел ключ к своему естеству, к индивидуальному существованию, не зависевшему от денег, власти или влияния отца. Сергей не мог обойтись без Джей Джей, и она, определявшая свою красоту желанием, которое возбуждала, ответила ему, открывая для себя и для Сергея новые высоты вожделения. Неутомимая страсть, которую выдавали даже их глаза и руки, вызывала смущение у других людей. Даже Данте отважился заметить:

— Джей Джей, ты бесстыдная. Вам обоим следует контролировать себя на людях. Вы ведете себя неприлично.

Вместо ответа Джей Джей распорядилась приготовить ей ванну.

— Не забудь добавить «Стефанодиса», — напомнила она. «Стефанодис» был любимым ароматическим средством Сергея. А Данте, чей подбор сексуальных партнеров включал представителей животного царства, поджал губы, показывая, что он оскорблен, и пошел готовить ей ванну с температурой 100 градусов по Фаренгейту, или 37,7 градуса по Цельсию, как она всегда просила.

Джей Джей имела любовную связь с Александром Рэймонтом, а сейчас она вступила в связь с его сыном. Данте счел это пленительным. Даже чересчур. Ни за что в мире он не хотел бы пропустить этого.

— Я хочу исполнить одно мое желание, — сказал Александр Джей Джей, как только узнал, что она намерена выйти замуж за Сергея, — я дарю тебе изумруды. В качестве свадебного подарка.

Александр находился в Париже и в Бекуи, в Атланте, в Монреале, в Тунисе тогда, когда у Сергея и Джей Джей развивался их любовный роман. Когда они сообщили ему, что намерены пожениться, он сказал, что счастлив услышать такую новость.

— Я доволен, что все завершилось таким образом, — сказал Александр сыну. — Мне не нужно тебе говорить, как я относился к Бритте. Но с этим покончено. Я хотел бы устроить вам большую свадьбу. Все, что тебе и Джей Джей угодно.

Ни словом, ни тоном Александр Рэймонт не дал понять, что он не просто будущий тесть, одобряющий девушку, которую выбрал его сын. Джей Джей была в прошлом Александра, а поскольку прошлое не существовало для него, он считал, что оно не существует и ни для кого другого. Сергей же, наоборот, остро ощущал прошлые взаимоотношения Джей Джей и Александра, и хотя он просил, даже умолял Джей Джей рассказать ему в подробностях об отношениях с отцом, она отказалась сделать это, так же как в свое время отказалась рассказать Александру об Йене и Энсоне.

— Я думаю, что тебе будет неудобно заниматься нашей свадьбой, — сказал Сергей, втайне радуясь вескому поводу для отпора, который он давал отцу.

— Как хочешь, — ответил Александр смиренным тоном, создающим видимость, будто он никогда не противится, никогда не перечит. — Что вы намерены делать после свадьбы?

— Я собираюсь заняться проектом строительства в Плайя Соль. Паоло — один из директоров исследовательской группы «Фона-тур», и они готовы начать, — сказал Сергей.

Паоло Баррагэн был тем человеком, которого Александр хотел видеть своим зятем. «Фона-тур» — Фондо Насьональ де Фоменто аль Турисмо — трест, учрежденный мексиканским правительством, с капиталом в двести пятьдесят миллионов долларов, для финансирования туристических объектов, был агентством, превратившим всего за несколько лет Канкун из джунглей в курорт с восемнадцатью отелями. Обширное техническое обоснование Плайя Соль было завершено, на строительную площадку в двадцать пять сотен акров на берегу Тихого океана в ближайшее время можно было направлять бульдозеры и краны, трактора и бетономешалки, инженеров и градостроителей. В течение многих лет Плайя Соль была сонной рыбацкой деревенькой. Только немногие осведомленные туристы знали о ней. Как показало исследование «Фонатур», в Плайя Соль между ноябрем и маем почти не выпадали дожди, а небо было безоблачным двести дней в году. Топографический анализ детализировал прекрасные виды на океан, цепи холмов и конфигурацию песчаного пляжа, а исследование имеющихся объектов показало их плачевное состояние, начиная от канализации, которой практически не было, до кинотеатров, а таковых не имелось вовсе — скамейки были установлены на открытом воздухе, а фильмы демонстрировались на стене дома.

В качестве первого шага планировалось строительство инфраструктуры: канализации, электросети, телефонной связи. Далее последовали бы отели и дома и, чтобы курорт мог конкурировать с другими мексиканскими объектами, площадка для гольфа Роберта Трента. Капиталовложения — сотни миллионов долларов согласно расчетам на базе проекта «Фонатур» считались разумными. Проект был разработан в конце шестидесятых годов с целью убедить Мексиканский банк в том, что туризм сулит наибольшие прибыли в твердой валюте. Цифры показали, что семьдесят первый год — год завершения исследования, объемы туризма в Мексике возросли в три раза, и в то время как темпы роста экономики Мексики составляли лишь пять-шесть процентов в год, по туризму эта цифра была гораздо выше — одиннадцать процентов. Результаты статистического анализа, проведенного под руководством выпускника Гарвардской школы бизнеса, легли в основу обширной программы строительства на побережьях Тихого океана, Карибского моря и Мексиканского залива. Канкун, Икстапа, Косумель, Лас-Хадас, Мансанильо, Карейес, Пуэрто, Валларт и скалистый мыс Баджа в Калифорнии — все они развивались быстро, и даже Акапулько, главный из мексиканских курортов, выиграл благодаря сравнительно недорогому жилищному строительству, новой системе канализации, реформе полицейских служб, выдаче лицензий водителям такси с целью исключить злоупотребления и программе по экологии в живописном заливе Акапулько.

Губернатор штата Синалоа, где расположена Плайя Соль, поддерживал проект, так как в случае его реализации его штат получал свою долю рабочих мест, престиж и экономические выгоды. В рамках генерального плана «Фона-тур» предполагал создать центры подготовки работников отелей: людей, которые хотели стать плотниками, каменщиками, электриками, пожарными, медицинскими работниками, горничными, клерками, бухгалтерами, гидами, телефонистками, официантами и барменами. Развитие Плайя Соль способствовало бы процветанию региона и благополучию его жителей.

— Этот проект может оказаться интересным, — сказал Александр, — но есть здесь и ловушки. — Он никогда не занимался бизнесом в Мексике, хотя в какой-то момент он участвовал — и проиграл — в торгах за стройплощадку, где впоследствии и был возведен пирамидальный отель «Акапулько принсес». — Есть реальная опасность слишком интенсивного развития туристического бизнеса в Мексике, и если ты решишься ввязаться в это дело, ты должен действовать быстро, — добавил он. — Закон, принятый для предотвращения земельной спекуляции, которая исторически, как и во Флориде в двадцатые годы, выливалась в череду бумов и банкротств, предусматривает, что купленная земля подлежит застройке в течение тридцати дней.

— Я знаю, — отозвался Сергей. — Мы с Джей Джей отправляемся туда в июне.

— Кстати, насчет изумрудов… — начал Александр, но Сергей уже не слушал его. Он знал привычку отца никогда не комментировать планы Сергея. Сергей никогда не мог понять, считал ли отец его планы несущественными или боялся возможной конкуренции. Если бы Сергей меньше злился на Аликс, он узнал бы от нее, что Рэймонт-старший относился и к ней столь же противоречиво.

Сергей был в достаточной мере реалистом и поэтому знал, что Паоло позвонил ему отчасти из-за его фамилии Рэймонт. Фамилия Рэймонт была самым важным эмоциональным фактом жизни Сергея — иногда полезным, иногда вредным. Он был пленником своей фамилии. Иногда он хотел бы, подобно своей сестре, быть безвестным. Но безвестность тоже не была ответом; ему пришлось бы отказаться от многих привилегий, многих открытых дверей, предметов роскоши — таких, которые можно было бы купить за деньги, и, что еще важнее, таких, которые не продаются за деньги. С фамилией Рэймонт трудно было жить, и все же жить без нее было немыслимо. Сергей Рэймонт будто затерялся между фамилией Рэймонт и миллионами Рэймонта.

Когда он влюбился в Джей Джей, он почувствовал, что вновь обрел себя. Джей Джей, столь желанная Джей Джей, которая могла бы иметь любого, кого она возжелала бы, избрала его и тем самым дала ему уверенность в себе, которой у него никогда не было. С этой уверенностью Сергей мог бы сделать все, что угодно, — даже нажить состояние, которое поставило бы его на равную ногу с отцом. У Сергея были немалые способности, образование, опыт. Ему недоставало лишь целеустремленности. Джей Джей сделала его целеустремленным.

Его отец собирался подарить Джей Джей изумруды. В один прекрасный день он, Сергей, подарит ей весь мир.

— Я не хочу ожерелья старой леди, — заявила Джей Джей Александру, — такого, которое будет лежать в подвале банка триста шестьдесят четыре дня в году в ожидании грандиозного приема. — Она посмотрела украшения в магазинах Ван Клифа и Картье, Бушерона и Балгари, и ей ничего не понравилось. Все, как ей казалось, выглядело застывшим и старомодным, как будто дизайнеры были так запуганы ценностью камней, с которыми они работали, что почтительное отношение к ним помешало полету их фантазии. — Я хочу нечто такое, что можно было бы носить и со свитерами, и с блузками.

— Я пошлю тебя к Эли Костеру, — сказал Александр. — Он знает, что тебе нужно.

— А ты поедешь со мной? — Джей Джей представила себе, как она выбирает изумруды вместе с Александром, восхищенным и проявляющим живой интерес.

— Я ничего не понимаю в драгоценностях, — пожал он плечами.

Джей Джей не осмелилась настаивать. Подобно многим другим, она знала, что Александр редко говорит категоричное «нет». Но с другой стороны, ничто в мире не способно заставить его делать что-то вопреки своему желанию. Он был щедр с деньгами, но скуп со временем.

Контора Эли Костера располагалась в частной гостинице постройки конца века — здании настолько красивом, что оно было объявлено национальным памятником. Контора находилась на Вандомской площади по диагонали от отеля «Риц». Чтобы попасть в нее, надо было пройти через арку, которая вела в очаровательный дворик, в здание, скрытое от глаз прохожих, которое охранялось двумя свирепыми каменными львами. Контора Эли Костера, разместившаяся на первом этаже, была просторной квадратной комнатой и внушала ощущение тишины и спокойствия благодаря своей строго рассчитанной симметрии. Полированный паркетный пол, пастельный тон стен, письменный стол с инкрустацией, фигурки из позолоченной бронзы, купленные в Отеле Друо, давали ощущение уверенной роскоши, в которой всякое желание казалось выполнимым. Большое окно с видом на площадь обрамляли прозрачные белые занавеси. Джей Джей опустилась на стул для клиентов, напротив Костера, сидевшего за своим столом.

— Однажды я видела фотографию мадам Шанель, забравшуюся на дерево в своем загородном доме. На ней были свитер и фланелевые брюки и нитки жемчуга вокруг шеи, Я хотела бы иметь украшение элегантное, но повседневное, роскошное, но современное.

— Мистер Рэймонт высказал единственное пожелание: ожерелье должно быть из изумрудов. — Эли Костер был тучным голландским евреем, ныне натурализованным гражданином Франции. Он был облачен в традиционную блузу ювелира, цвета овсянки, чистую, как халат хирурга, надетую поверх его повседневного костюма. На шее висела лупа на черном шелковом шнурке.

— Под цвет моих глаз, — сказала Джей Джей, повторяя слова Александра.

— Изумрудные бусины, — начал он, извлекая бусину из ящика своего стола с помощью длинного тонкого пинцета, которым пользуются ювелиры, — встречаются еще реже, чем кабашоны. — Мысленно представляя себе, какое ожерелье могло бы понравиться его клиентке, и памятуя слова Рэймонта, что цена не имеет значения, он продолжал: — Я предложил бы нанизать изумрудные бусины, как жемчужины. Чтобы отделить их одну от другой и оттенить, я предложил бы пропустить между бусинами бриллиантовые колечки.

В шестьдесят с лишним лет Эли Костер обнаружил, что его страсть к камням возросла, а не ослабла более чем за пять десятилетий повседневной работы с ними с тех пор, как мальчишкой он был подмастерьем резчика на фирме его отца в Амстердаме. Специальностью Эли, благодаря которой фирма «Костер фис» сделала себе репутацию, были цветные камни: рубины, изумруды, сапфиры. Цветные камни обладали глубиной, огнем, страстью, цветные камни поддавались обработке, и их недостатки даже усиливали их привлекательность. Бриллианты, думал Эли, хотя они красивы, холодны как лед.

— Лучшие изумрудные бусины поступают из Колумбии, — продолжал он. — Поскольку нам приходится просверливать дырочку в самом изумруде, чтобы нанизать его, мы имеем дело с весьма необычным применением этих диковин в мире прекрасных камней. — Говоря о различиях между камнями, Эли брал неоправленные камни пинцетом. Он предлагал Джей Джей прикладывать драгоценности к коже, чтобы выбрать тона, лучше всего оттеняющие ее внешность, так как ожерелье, в отличие от кольца, призвано подчеркивать красоту кожи.

— Мы найдем бусины цвета чистого зеленого нефрита, — продолжал он, — под цвет ваших глаз. — Изумруды с желтоватым оттенком, помимо того, что они меньше ценятся, к тому же и не так привлекательны.

Эли показал Джей Джей, как проверять камень, держа его против света, проникающего в окно, а затем под электрической лампочкой. Он демонстрировал ей нюансы оттенков, чистоту, глубину камней.

— Мы сделаем тридцатидюймовую нить, — объяснил он, набрасывая эскиз в блокноте. — Вы сможете носить ее в полную длину или разнять ее и носить в виде двух ниток под самую шею. — Рисуя и давая пояснения, он мысленно составлял себе список торговцев в Женеве, Нью-Йорке, Антверпене, Амстердаме, Лондоне и Гонконге, которым он позвонит, чтобы собрать трехкаратные бусины, которые идеально гармонировали бы с длиной ожерелья и физическими характеристиками клиентки. Слишком большие бусины могли бы подавлять женщину, слишком маленькие были бы недостаточно заметными.

— Это ожерелье будет единственным в своем роде, — заметил он. — Изумрудные бусины встречаются так редко, что когда я приобрету их достаточно, чтобы сделать вам ожерелье, во всем мире, вероятно, их не найдется столько, чтобы сделать другое. Даже если бы я и смог сделать еще одно, едва ли найдется человек, способный купить его.

— О, мистер Костер, я горю от нетерпения, — сказала Джей Джей. Когда она впервые увидела Эли Костера, она не почувствовала уверенности, что он сможет воплотить ее мечту об ожерелье в реальность. Он был невысоким и толстым, и от него исходила какая-то тяжелая усталость. Он показался ей самым усталым человеком, которого она когда-либо встречала. В разговоре она объяснила ему, какой ужас испытала при виде застывшего, лишенного всякой фантазии дизайна, от которого страдали самые прекрасные камни, и Эли, казалось, понял ее, а Джей Джей потеплела к нему. Потом, когда он терпеливо разъяснял ей различие между прекрасным камнем и камнем не столь идеальным, демонстрируя ей камни с такой радостью, будто он видел их впервые, он начал нравиться. Он больше не казался ей толстым, изможденным; она почувствовала, что он — человек, одержимый одной страстью, и полностью забыла о своем первом впечатлении. — Когда же я получу ожерелье?

— Проявляйте терпение. Потребуется время, чтобы собрать бусины, — сказал Эли, провожая Джей Джей до стальной двери. — Вы получите свое ожерелье, возможно, через восемь месяцев.

— О, — вырвалось у Джей Джей, которая не смогла скрыть своего разочарования. Она чувствовала себя как ребенок в сочельник, неспособный сдерживать свое возбуждение.

Когда Эли Костер протянул руку, чтобы открыть сложный, сделанный на заказ бельгийский замок с секретом, рукав у него поднялся, и Джей Джей увидела на запястье едва заметную татуировку — темно-синий номер. Эли ответил на вопрошающий взгляд Джей Джей.

— Аушвиц, — сказал он.

— Извините, — отозвалась Джей Джей. — Я не знаю, что и сказать. Мне стыдно за мое нетерпение. Я думаю, что вы страдали.

— Не извиняйтесь. Я тоже был жадным и нетерпеливым. Жадным к жизни. Я благодарю Бога за мою жадность. Благодаря ей я и выжил. Толстый еврей, некогда живший среди многих тысяч погибших.

В глазах Джей Джей стояли слезы, когда Эли Костер закрыл тяжелую дверь. Какое-то время она постояла в одиночестве на лестничной площадке. Джей Джей умела анализировать ощущения и эмоции, она прислушивалась к нюансам чувств — своих собственных и реакциям на них. Она остро почувствовала несоответствие между предметами роскоши, которыми торговал Эли Костер, и шрамами, должно быть, оставленными прошлым, — шрамами, которые не отражались в сверкающих глубинах рубинов, изумрудов и сапфиров.

Она вдруг поняла, что напрасно пошла одна выбирать этот необычный подарок. Насколько иным все было бы, будь там Александр, заинтересованный, проницательный, взволнованный. Вместо этого она чувствовала свое одиночество и горькую пустоту. Неужели он всех заставлял ощущать одиночество? Или только ее? Усилием воли Джей Джей овладела собой, спустилась по лестнице и пересекла Вандомскую площадь в направлении Рица, где она договорилась встретиться с Сергеем. Потягивая вино, они обсуждали предстоящую церемонию.

Гибралтар — пыльный, заброшенный и несколько экзотический с его вереницей индийских лавок и гарнизоном скучающих солдат. Снисходительные законы о браке сделали Гибралтар местом, привлекающим пары, желающие избавиться от прежних брачных уз. Для регистрации брака не нужны никакие анализы крови, и при определенных условиях не требуется и местное проживание. Джей Джей и Сергей получили особое разрешение от губернатора и им не пришлось проводить там даже ночь.

Они прилетели туда неженатыми и покинули Гибралтар в тот же день, вступив в брак.

— Это не выглядело роскошно. Ты уверена, что это не имеет для тебя значения? — Сергей был слегка пьян и немного спотыкался, когда поднимался по трапу в самолет, направляющийся в Париж. Церемония, проходившая в бюрократической обстановке, очень напоминала процедуру выдачи водительских прав. — Ты действительно не хочешь настоящей свадьбы с цветами, музыкой и тысячью гостей? — Его стремление доставить ей удовольствие было таким трогательным.

— Конечно же, нет, — заверила его Джей Джей. Она была, как ей казалось, самой необычной женщиной в мире. Бегство в убогий Гибралтар интриговало ее и представлялось ей романтичным. К тому же ее родители бежали в Эликин, в штат Мэриленд, в город, который едва ли назовешь привлекательным. — Все было превосходно. Я в восторге, — сказала она с улыбкой, представив себе неопрятного чиновника, совершавшего брачную церемонию, которому больше пристало бы работать на бензозаправочной станции, чем сочетать людей вечными узами брака. — И я обожаю тебя, — добавила она для пущей убедительности.

Той ночью, после обеда с шампанским в «Максиме», они возвратились в номер Джей Джей в «Плаза Атене» и обнаружили, что он полностью преобразился. Комнаты были заполнены белыми цветами, только белыми: там были, казалось, целые лужайки фрезий, десяток веток орхидей, кадки с редкими африканскими лилиями и хрустальные вазы с восковыми гардениями с их восхитительным запахом. Все это было прислано Александром, который как бы вторгался в комнату и доминировал в ней, волшебным образом превратив ее в благоухающую беседку. Было невозможно находиться в номере и не ощущать присутствия Александра тремя из пяти человеческих чувств: зрением, обонянием и осязанием.

Все кончилось отвратительно: в постели Сергей не смог добиться эрекции. Он винил в этом шампанское.

9

— Где ты научилась стрелять? — спросил Данте. Он и Джей Джей тренировались в стрельбе по мишени в «Балбоа», роскошном клубе на побережье Гавиотас, предназначенном в основном для охотников и рыболовов. Этот клуб гордился, в числе прочих достопримечательностей, частным заповедником для утиной охоты. Незадолго до появления здесь Джей Джей две американские туристки были похищены и изнасилованы, когда они ехали на юг по международному шоссе номер пятнадцать, которое соединяет Ногалес, в Аризоне, с Гвадалахарой и проходит непосредственно у Масатлана. Эта история, сенсационная и устрашающая, вызвала шок во всей мексиканской туристской индустрии, а также среди иностранцев, живущих в Мексике. Она заставила мужей и отцов бояться за безопасность своих жен и дочерей. Сергей дал Джей Джей пистолет двадцать второго калибра и потребовал, чтобы она попрактиковалась.

— Мой отец обучал меня в детстве, — ответила Данте Джей Джей. — У него был деловой партнер в Сент-Луисе, и осенью они ездили охотиться на уток. Засады устраивали на болотистых берегах Миссисипи. Я умоляла отца взять меня с собой и постоянно надоедала ему. И когда мне исполнилось десять лет, он позволил мне поехать с ним.

Мы вставали в три часа утра и надевали так много одежды, что было трудно двигаться, а в четыре мы были в засаде. Мужчины пили кофе с бренди из термосов. Отец позволил и мне попробовать пострелять, если я пообещаю ничего не говорить матери. И мы молча ждали в холоде.

Собаки могли учуять уток до того, как мы их увидим. Они каменели, и шерсть у них вставала дыбом. Я всегда думала, что у людей в таком состоянии мурашки по коже бегают. Появлялась стая. Ее можно было услышать до того, как увидишь. Взмах крыльев казался очень громким в тишине утра, и, когда они появлялись, мы стреляли. Отец научил меня стрелять из ружья по движущейся цели и выбирать одну утку из стаи и целиться только в нее и всегда чуть впереди нее. «Жми на курок, — бывало, говорил он мне. — Никогда не тяни его».

Выстрелы обрывались так же внезапно, как и начинались, но предрассветной тишины больше уже не было. Мужчины начинали говорить, смеяться и шутить по поводу попаданий и промахов друг друга. Собаки приносили подстреленных птиц, а егеря собирали их в большие парусиновые мешки и несли потрошить и подвешивать. Там был большой охотничий дом, тогда он казался мне огромным, сложенный из бревен, с каменным камином от пола до потолка, и мы возвращались туда и слой за слоем снимали свою промокшую, холодную одежду, и к тому времени, как мы переодевались, нас ждал обильный завтрак: блины, яйца и бэкон из местных коптилен, свежеотжатый апельсиновый сок, толстые куски домашнего хлеба, выпеченного в больших печах, и кувшины молока с толстым слоем сливок с соседних молочных ферм.

— Когда мой отец был богат, он был прекрасным отцом, — сказала Джей Джей. Впервые Данте слышал, чтобы Джей Джей так подробно говорила о своем детстве. — Жизнь была не такой, как сейчас, — добавила она, — душной и давящей. Тогда жизнь была забавой.

Когда Джей Джей вышла замуж за Сергея, она думала, что ее жизнь останется прежней, а все перемены только добавят счастья и радостей. Ей никогда не приходило в голову, что она станет пленницей. Страны. Дома. Человека.

Мексика была экзотической, чарующей и пугающей. В ней была масса культурных пластов — ольмеков, ацтеков, майя, и сапотеков, и микстеков; на местные цивилизации оказали влияние конкистадоры, а позже и североамериканцы. Примитивное и изощренное сосуществовало и боролось, а что-то срослось окончательно. Обряды римско-католической церкви и одновременно историческая память о кровавых жертвоприношениях; старые женщины, сдирающие в кровь колени в своем мучительном и медленном пути к священным храмам; Монтесума, и Карлотта и богиня земли и смерти Католикю, украшенная ожерельем из человеческих рук и человеческих сердец и облаченная в одеяние, вытканное из змей; фиесты и пиньяты; индейцы с непроницаемыми глазами и бизнесмены, выходящие из новеньких «мерседесов»; бандиты, спускающиеся с центральных гор, и традиция махо, вызывающая отвращение и привлекательная, с гомосексуальным подтекстом — все эти обряды, обычаи, традиции сохранялись, как будто бы время не имело значения. Богатство и нищета Мексики, ценности материальные и культурные — легендарные рудники Ла-Невады и Санта-Юлалии, где из земли выходило столь чистое серебро, что оно не нуждалось в очистке; золото из Гуанохуанто; нефть из восточных провинций, превратившая Тампико в шумный, богатый город; медные каньоны Чихуахуа, мрамор, лазурит, обсидиан и розовый кварц, извлекаемые из недр земли людьми, которые не умеют читать и не могут купить в достатке продукты для себя и своих семей. Передовая архитектура и наука, календарь с ацтекскими обозначениями времени и стихий, скульптура, живопись и священники, призванные донести верования, возможно, предшествовавшие христианству, и истолковывать, выполняя свои функции священнослужителей, смысл кровавых и жестоких жертвоприношений. Все это сначала привлекало, потом пугало Джей Джей, а впоследствии вызывало у нее скуку, когда она стала пленницей своего дома. Вначале Джей Джей нравилось ходить на главную площадь Масатлана, нравилось бродить по большим открытым рынкам, где продавались горы золотистых манго и рыба, только что выловленная в море; где женщины торговали сучковатыми корнями без названий для исцеления неведомых болезней; где пластмассовые ведра и катушки ниток, горошек и бананы, пучки петрушки, апельсины и лаймы, цветные ленты, ржавые крышки от пива, древние мексиканские комиксы, старые гвозди, корзины всех размеров и форм, живая птица, сыры, завернутые в пальмовые листья, виниловые сапоги и кожаные сандалии — где все немыслимое было выставлено на продажу. Сапожники, швеи, портные, изготовители кожаных поясов и жилетов, ювелиры, владельцы ларьков, торгующих маисовыми лепешками, пекари и маги — все вели свою торговлю, выставляя товар на всеобщее обозрение. Нищие, убогие, слепые, калеки, в отличие от назойливых попрошаек на Ближнем Востоке, стоящие молча с протянутыми руками, были неотъемлемой частью этих рынков. Джей Джей всегда подавала мальчику лет семи, который носил на плечах своего младшего обезображенного брата — может быть, он, малыш, и не был братом, — свое бремя и в то же время свой источник дохода.

Устав от шумного рынка, она шла на дамбу и наблюдала за движением в оживленном промышленном порту. Грузовые суда из Гонконга, Манилы, Иокогамы доставляли промышленные товары с Дальнего Востока: промышленное оборудование, грузовики и автомобили, химикаты, электрокомпоненты и потребительские товары — телевизоры, радиоприемники, стереомагнитофоны, калькуляторы. Большие серые суда, громоздкие и неуклюжие в воде, отправлялись в обратные рейсы, груженные продовольствием и сельскохозяйственной продукцией — чиклом, хлопком, сахаром, кофе, креветками, а также ценными минералами и металлами: медью, серой, серебром, оловом, железом и цинком. Огромные рыболовецкие суда с перерабатывающими заводами и морозильными установками на борту, с японскими, русскими и скандинавскими экипажами, бороздили эти богатые воды. Между большими коммерческими судами то здесь, то там мелькали мощные частные рыболовные шхуны, оснащенные вышками для лова тунца, сонарами, радарами и другим сложным оборудованием связи, которые зашли в порт для загрузки продовольствием и ремонта, прежде чем возвратиться со своими владельцами-спортсменами для лова больших рыб в Тихом океане: марлиня, тарпона, парусника.

Джей Джей, привыкшая к удобствам и комфорту яхты «Бель Эр», роскоши гостиничных номеров парижской «Плаза Атене», белью из натурального шелка и светской жизни, гарантировавшей внимание и восхищение, не могла здесь найти себе места. Сергей и Пасло предупредили ее, что ей не следует бродить по городу, и она вняла их совету. Масатлан в июле не был туристским центром, и появление белой женщины, бродящей по улицам без спутника, могло быть неправильно истолковано. Джей Джей пугали взгляды, обращенные к ней, хотя пока никто, несмотря на дерзость в глазах, не заговорил с ней и не коснулся ее. Впервые в жизни ее красота стала ее врагом. Впервые в своей жизни она проводила почти все свое время дома в обществе Данте и робких, бесстрастных мексиканских служанок.

Она чувствовала себя усталой и одинокой. В Масатлане было для всех какое-то занятие: отель — для Сергея, бары на набережной — для Данте, но ничего — для нее. Стоял июль, очень жаркий и влажный, и даже плавание, которым Джей Джей приучила себя заниматься ежедневно ради физических упражнений и для поддержания формы, не приносило удовольствия. Вода в Тихом океане была очень соленой и чересчур теплой. Из-за высокой влажности и полного отсутствия ветра соленая морская вода долго не просыхала на коже. Вода была неприятно вязкой, и казалось, что плаваешь не в воде, а в крови.

Сергей и Джей Джей жили в огромном доме, арендованном на год у бывшего вице-президента Мексики, в одном из самых роскошных городских кварталов. Из дома с просторным внутренним двориком, который бывает непременным атрибутом мексиканских домов, открывался превосходный вид. Из стоявшего высоко на холме дома был виден весь город Масатлан, простиравшийся внизу, и Тихий океан, уходящий в бесконечность. Роскошные закаты окрашивали дома оранжево-золотыми красками, в саду внутреннего дворика буйно росли джакаранды и дикие орхидеи, пахучий жасмин, распускающийся по ночам, красные и темно-лиловые бугенвильи. Дом был красив, но для Джей Джей это была тюрьма. Она жаждала внимания и любви. А ее брак оказался обманом. Ее муж оказался несостоятельным мужчиной, и неудачи в постели постигали его все чаще и чаще.

Вначале Сергей винил в этом напитки, усталость, деловые неприятности. Он отказывался признавать, что что-то не так, уверяя, что его неспособность — довольно частое явление. «Все мужчины проходят через такие этапы», — говорил он. Потом он начал обвинять во всем Джей Джей. Сергей сказал ей, что она чересчур требовательна, что ее аппетиты чрезмерны. Он злился на нее за ее желание и наказывал своей холодностью. И наконец он отказался говорить об этом вообще, делая вид, будто вполне нормально засыпать рядом с молодой женой, не прикасаться к ней, не желать ее ласк и любви.

За первые три месяца брака они вступали в интимную связь пять раз. И каждый раз инициатива принадлежала Джей Джей. И именно благодаря нежности, страстности, терпению и искусству Джей Джей Сергей был в состоянии вести себя как мужчина, муж, любовник. Он ненавидел ее за это.

Во вторую неделю брака его любовь обратилась в ярость, и после того, как Джей Джей ласкала и любила его, а его страсть исчерпала себя, он поднялся и методично разбил все пузырьки с духами на ее туалетном столике. Он порезался осколками стекла, и его кровь, смешавшаяся с духами, пролилась на мраморный пол. Молча он покинул ее спальню. В следующий раз Сергей сказал Джей Джей, что их отношения не имеют ничего общего со страстью, и он сейчас чувствует себя так, будто помочился в нее, а потом поднялся и ударил Джей Джей в грудь. Этот удар не причинил ей сильной боли, но вызвал у нее смятение и ужас.

Она не поняла, что же такое она сделала, что вызвала у Сергея такой приступ гнева и презрения.

— Сергей, что происходит с нами? — спросила она. — Я что-нибудь не так сделала? В чем моя вина? Что с тобой случилось? — Она хотела наконец во всем разобраться. Она приняла бы любое объяснение, любую критику. — Я не понимаю, что происходит, в чем дело?

— Джей Джей, если ты сама не понимаешь, — сказал Сергей в тот единственный раз, когда он хотя бы позволил ей коснуться этой темы, — то я не намерен объяснять тебе что-либо.

Сергей не понимал, что происходит с ним. Когда он сказал Джей Джей, что он не намерен объяснять ей что бы то ни было, он, в сущности, имел в виду, что он не может объяснить это себе самому.

— У вас депрессия, — сказал ему психиатр в Бостоне. Это было много лет назад — в начале лета. Начало, полагал Сергей, полно обещаний, сулит выбор, различные возможности, а он чувствовал лишь смутный страх, выливавшийся в депрессию. — Депрессия — это болезнь, — продолжал психиатр, — болезнь, которую можно лечить.

— Но я больше не ощущаю депрессии. Я чувствую себя хорошо. — Сергей говорил правду. Предприняв попытку самоубийства, он достиг апогея депрессии. Сейчас, две недели спустя, он чувствовал себя гораздо лучше и не мог поверить в то, что именно он проглотил все те пилюли; то был кто-то другой, незнакомый ему. — Во всяком случае, я не намерен повторять это вновь. У меня для этого достаточно силы воли.

— Сергей, сила воли никогда не излечивала этой болезни. От воли немного пользы даже для вещей гораздо менее серьезных. — Врач думал о людях, которые старались сбросить десять фунтов веса в течение десяти лет, о людях, бросавших курить, которые упорно настаивали, что им необходима лишь сила воли. Сила воли, по его мнению, была рецептом, затребованным теми, кто не нуждался в нем.

Депрессия была болезнью, и врачи могли описать и лечить ее, подобно многим болезням. Были споры о том, что ее вызывает: была ли она биохимической, психологической или генетической по происхождению? Депрессия, независимо от ее причин, была болезнью номер один, заставлявшей людей обращаться за помощью к психиатрам, и одним из состояний, которое можно было эффективно лечить, — в ранних стадиях с помощью электрошока, затем переходя на химиотерапию.

— Парадокс, Сергей, состоит в том, что когда человек, подверженный депрессии, ощущает свою болезнь, он стремится лечиться — вот вы по своей воле пришли, чтобы проконсультироваться со мной, но когда такие больные чувствуют себя лучше, они не чувствуют, что нуждаются в какой-то дальнейшей помощи. — Даже говоря это, врач понимал, что он упустил Сергея Рэймонта.

Сейчас, несколько лет спустя, Сергей позвонил ювелиру в Мехико и заказал нефритовую подвеску в золотой оправе на шелковом шнурке для Джей Джей. Он принял решение, что никогда больше не ударит ее. Он испытывал ужас и унижение от своего поступка. Конечно, он никогда не пытался объяснить это Джей Джей. Он полагал, что объяснения делают мужчину слабым. Что, если по какой-то, ни от кого не зависящей причине обещание будет нарушено? Сергей предпочел сделать Джей Джей дорогой подарок. Подарок был красноречивее его слов.

Нет. Сергей не понимал, что происходит с ним, и в этом не было его вины. По сути дела, это было частью разочарования и трагедии человека — неспособности видеть нити, из которых сотканы наши жизни. Цвет и узор слишком сбивают с толку, когда мы стоим посреди них, ослепленные и обескураженные.

Сергей не понимал, что новые отношения и их конец всегда были опасными периодами для него. Однажды — в Гарварде в начале лета. Позднее — окончательный разрыв с Бриттой. А сейчас было два начала сразу: новый брак и новый отель. И было еще одно, чего Сергей не мог ни понимать, ни знать: самоубийство — это насилие, обращенное внутрь, а то, что может быть обращено внутрь, может быть обращено и вовне.

Сергей же верил в силу воли, и когда его отец, который, наконец, согласился посодействовать ему в получении ссуды в размере трех миллионов долларов, приехал в Масатлан с несколькими инженерами и финансистами, чтобы оказать помощь и дать рекомендации в связи с проектом в Плайя-Соль, Сергей пригласил отца пройти с ним и Джей Джей на частный пляж, куда она ходила каждое утро плавать. Джей Джей плавала нагая, как обычно, и пока она плавала, Александр и Сергей стояли на берегу, наблюдая за ней и обсуждая проект: площадь, расходы, отдачу. Кончив плавать, Джей Джей вышла из моря с мокрыми, прямыми волосами. Когда Сергей подавал ей белый махровый халат слишком большого размера, в который она заворачивалась после купания, подаренные Александром крупные бриллианты сверкали в ее ушах под лучами ослепительного мексиканского солнца.

— «Аэромехико» реорганизует свою систему резервации мест, компьютеризируя ее, — сказал Рэймонт-старший, продолжая разговор с Сергеем и как будто не замечая Джей Джей. — Но им еще многое предстоит сделать.

Не случайно «Аэромехико» именовали «Аэроманьяна».

Что бы Александр ни думал или ни чувствовал в отношении Джей Джей, нагой под ее просторным халатом, с бриллиантами, подаренными им, он не дал никакого намека, а когда все трое возвратились в дом, Александр упомянул о том, что Пепе, отец Паоло Баррагэна, вечером устраивает прием в Куэрнаваке и пригласил Сергея и Джей Джей сопровождать его. Сергей отклонил предложение, но посоветовал Джей Джей поехать.

— Ты заслужила приятный вечер, — сказал он и поцеловал ее на прощание.

Когда в награду за завоевание Мексики король Испании предложил Кортесу выбрать любую часть завоеванной им земли в частную собственность, Кортес выбрал Куэрнаваку. В тысяча пятьсот тридцатом году Кортес приказал возвести там дворец губернатора, который возвышается и сегодня. Со времен Кортеса все правители Мексики, императоры и президенты, диктаторы и революционеры, имели там свои резиденции. Этот городок расположен к югу от Мехико, на высоте пяти тысяч футов над уровнем моря, и имеет субтропический климат. Его называют вечной весной. Час от Мехико по скоростному шоссе, два часа по старой дороге, проложенной вгорах через сосновые леса; это захватывающая поездка: вначале поднимаешься на десять тысяч футов, а затем катишься вниз, преодолевая головокружительные повороты на плато на высоте пяти тысяч футов. Когда выезжаешь из Мехико, снежные пики Попокатепетл и Икстасихатл маячат вдалеке, а затем и совсем исчезают из виду, пока у Куэрнаваки Попокатепетл не появляется вновь, на этот раз отвесно возвышаясь совсем рядом. Подобно Сауггэмптону для богатых нью-йоркцев, Куэрнавака — место для отдыха на уик-эндах и очень светский курорт.

— Это похоже на возвращение в цивилизацию, — сказала Джей Джей. От ее узкого шелкового белого платья и бриллиантов словно исходило сияние. Гости были приглашены на десять часов вечера. В одиннадцать тридцать они с Александром появились на обнесенной стеной фазенде. Торжество только что начиналось, и веселье искрилось в каждом уголке дома, построенного подобно домам древнего Рима. Сотни и сотни свечей были единственным источником иллюминации, их свет отражали фонтаны, бассейн в саду, их блики мерцали на прекрасной коллекции старинного серебра в стеклянных витринах, на драгоценностях, украшавших женщин. Музыканты, мариачис, попеременно с оркестром, исполнявшим софт-поп-рок, играли непрерывно, и огромный буфет предлагал мексиканские блюда — маисовые лепешки во всех видах, от тако до энчилады, чили, хуачананго, приготовленное с томатами, перцем и луком а-ля Веракрус, розовые креветки из Мексиканского залива и набор дульчес, а также импортные деликатесы — черную икру в оригинальных синих иранских банках, говядину из Аргентины, хлеб из Пуалана и сладкие мясные деликатесы из Фашона.

Все это изобилие и удовольствия предоставляли Майя и Пепе Баррагэны. Майя, сказочная красавица, одно время была самой популярной мексиканской кинозвездой, а Пепе, получивший образование в Соединенных Штатах, как это часто бывает с мексиканцами из высшего общества, был международным финансистом, которого в прессе именовали «богатый миллиардер», чтобы отличить его от миллиардеров менее высокого ранга. Его интересы — недвижимость, горнорудные, нефтехимические, судоходные, строительные компании, страховые, сберегательные и заемные ассоциации затрагивали все крупные территории на земле, кроме Арктики и Антарктики. У него были многоэтажные конторы и горнорудные компании в семнадцати штатах США, сельскохозяйственные предприятия в Канаде и Венесуэле, финансовые корпорации в Англии, Франции и Швейцарии, судоходные компании на Тайване, в Корее, Сингапуре и Японии, недвижимость на Гавайях, в Австралии и Новой Зеландии, нефтеперегонные заводы в Индонезии, градостроительные проекты в Никарагуа, Южной Африке и в двух ближневосточных эмиратах. Пепе Баррагэн — а его не преследовали невротические демоны Говарда Хьюза, и он не был излишне общительным, как АристидОнассис — был, помимо его поразительной жажды делать деньги, вполне нормальным человеком, милым, щедрым в жизни, политически консервативным и изрекавшим непристойности на шести языках. Он и Майя были счастливо женаты уже двадцать семь лет и имели троих детей: двух сыновей, из которых Паоло был старшим, и дочь, — все они работали в коммерческих предприятиях их отца. Они были счастливыми людьми, у них был счастливый дом, и их прием был приемом счастливых людей.

— Ты начинаешь радоваться жизни, детка, — сказал Александр, когда они танцевали во внутреннем дворике, где потолком были только звезды и бархатное небо.

Джей Джей показалось, что Александр кое-что знает о ее проблемах, но она не ответила. Джей Джей не сказала ничего о Сергее; ничто в мире не заставило бы ее произнести ни слова. Она не понимала, что происходит с ним, но, даже не понимая, она испытывала сочувствие к нему. Сочувствие, симпатию и любовь. Наряду со страхом, ужасом, она ощущала, что была обманута. Она чувствовала все сразу — одно чувство смешивалось с другим, чувства сменяли друг друга, как в калейдоскопе, одни чувства иногда растворялись в других, меняя оттенки подобно красным чернилам в воде, а иногда оставались обособленными, но неразрывно связанными, подобно песчинкам в песочных часах. Но что бы ни происходило с ней и Сергеем — это был ее секрет. Она была хорошая актриса. Не хорошая актриса, а великая актриса, но никто не знал об этом. Ни Данте. Ни горничные. Ни Паоло. Никто не знал, никто не подозревал.

Никто, кроме Александра.

— Ты такая красивая, слишком красивая, — сказал он и крепче сжал ее в своих объятиях в танце. — Ты заслуживаешь эту прекрасную ночь и свет южных звезд, отраженный в твоих волосах.

Джей Джей прильнула к нему, не задумываясь о смысле его слов, внутренне откликаясь лишь на его мягкий голос. Она о многом забыла в Масатлане. Она забыла, что значит быть богатой и наслаждаться этим. Богатые не ждут. В тот вечер автомобиль Александра доставил его в аэропорт в Масатлане. Его самолет был всегда наготове. Александр Рэймонт и сопровождающие его лица пользовались особым гостеприимством стран, в которые они приезжали. Во время поездок Рэймонт пользовался дипломатическим статусом: он никогда не проходил таможенный досмотр; все отметки в документах делались заранее. Богатые не стояли в очереди, у них не открывали чемоданов, они не должны были отвечать на вопросы о продолжительности и цели своей поездки. Богатые были людьми иного рода, а в Масатлане с Сергеем Джей Джей забыла, что это такое — быть человеком иного рода, быть особым, привилегированным, испытывать иллюзию, что ты можешь все иметь и делать что угодно, да и в реальности получать все или почти все.

Сейчас, танцуя с Александром, ощущая его тепло, его запах, запах безукоризненно чистой кожи, Джей Джей вспомнила, как она в первый раз увидела Рэймонта в Бекуи.

Сейчас Джей Джей выглядела не такой безупречной, а потому казалась более близкой и желанной. Александр заметил перемену, происшедшую в Джей Джей, как только увидел ее четыре дня назад, но в чем заключалась эта перемена, ускользало от него, мучило его до того самого момента, пока не увидел, как она, обнаженная, выходит из воды, сверкая влагой после утреннего купания, с бриллиантами, отражающими на солнце все цвета радуги, которые он подарил ей тогда, когда они были любовниками. Впервые с тех пор, как он встретил ее той весной, она показалась ему уязвимой, беззащитной. Как только он осознал перемену, которая в ней произошла, он запретил себе думать об этом. Но желание Александра не зависело от его решений. Он мог его контролировать не в большей мере, чем потребность своих легких в кислороде или потребность своего сердца биться.

— Дело не только во мне, — сказал он Джей Джей в какой-то неизвестный час в гостевой комнате из розового мрамора, которую Пепе некогда предложил Александру считать «своей». — Дело и в тебе.

— Да, — кивнула Джей Джей, — во мне и в тебе, потому что нас двое.

— Я люблю тебя так, как всегда хотел любить женщину, — сказал Александр. Он был в ней. Она отдалась его силе, а затем ответила своей собственной так, как всегда инстинктивно отвечала ему.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Безумно, страстно, опасно.

В ту ночь он впервые целовал ее так, словно хотел всю, без остатка, вобрать ее в себя и самому остаться в ней.

10

Через неделю Джей Джей возвратилась в Масатлан. Она позвонила Сергею из Куэрнаваки, из спальни розового мрамора. Александр лежал на постели подле нее.

— Я задержусь немного, хочу поехать в Мехико за покупками, — сказала она Сергею. Джей Джей ожидала, что он взорвется, потребует, чтобы она вернулась немедленно. Она знала его крутой нрав и боялась его. Она почти что надеялась на его гнев и даже, пожалуй, старалась вызвать его.

— Желаю тебе хорошо провести время, — ровным голосом ответил Сергей. — Купи себе побольше красивых вещей.

— Твой отец едет со мной, — неожиданно добавила она, предельно обнажая ситуацию. Увеличивая риск, доводя его до предела. Она хотела, чтобы Сергей остановил ее.

— Звони мне, — отозвался Сергей. — Каждый день.

Она провела с Александром неделю в доме Пепе Баррагэна — элегантном доме в европейском стиле, скорее напоминающем шикарный частный отель в модном районе Парижа. Александр говорил о браке.

— Ты расторгни брак, я могу устроить это, — сказал он. Он продолжал строить планы на будущее. Сейчас, когда Александр Рэймонт твердо знал, чего он хочет, оставалось лишь урегулировать детали. Он планировал свою жизнь так, как планировал бы деловую сделку. Это была деликатная ситуация, но не безвыходная. Джей Джей не прерывала и не останавливала его, не подталкивала и не обескураживала. Она чувствовала, что ее судьба была вне ее контроля. Она приветствовала свою судьбу, какой бы она ни была, одобряя даже свою пассивность, отдаваясь своей неспособности изменить ее или повлиять на нее. Она наслаждалась комфортом бездействия.

В ту ночь, когда она вернулась домой в Масатлан, ее муж пришел к ней в постель — сильный, требовательный, настойчивый любовник. То была свадебная ночь, которой у них прежде не было. Сергей был пылким и нежным, и Джей Джей вновь влюбилась в него, а ее страх перед ним и разочарование в нем растворились в страсти, которую она вновь испытала. Сергей ни разу не спросил ее, где она была и что делала.

— Ни разу? Ни словом? — спросил Джей Джей на следующий день Данте.

— Ни одного вопроса.

— Может быть, он думает, что то, чего он не знает, не существует и поэтому не причинит ему боли.

— Он должен догадываться, — сказала Джей Джей. — Он не так наивен. Он знает обо мне и Александре… — Она пожала плечами. Она не знала, что думал, подозревал и чувствовал Сергей, знала лишь, что он желал ее. Сергей хранил в тайне свои глубочайшие чувства, так же как Александр откровенно говорил о них — когда он сам понимал их.

— Вопрос в том, — сказал Данте, вдевая золотую серьгу в левое ухо, — как долго все это может продолжаться?

— Я надеюсь, что всегда, — сказала Джей Джей. — Почему нет?

Это продолжалось почти два месяца. Каждые две недели Александр приезжал в Масатлан, проводил один день с Сергеем в Плайя-Соль, а затем увозил Джей Джей в Пуэрто-Валарту или в Акапулько, или в Косумел на два-три дня.

Вначале она возвращалась в Масатлан со страхом. Но все ее опасения и страхи были напрасными. Напротив, возвращаясь, она видела, что муж принадлежал ей. Он никогда не допрашивал ее, не обвинял ее и, довольствуясь его желанием, она каждый раз влюблялась в него вновь, так же как, находясь с Александром, она самозабвенно любила его, забывая о Сергее.

Это был лучший период в жизни Джей Джей. Два любимых ею человека любили ее. А когда Джей Джей любили так, как ей было необходимо, она любила саму себя. Что касается будущего, она никогда не думала о нем. Для Джей Джей будущее, подобно прошлому, было абстракцией, не имеющей реального содержания.

«Всегда», на которое рассчитывала Джей Джей, закончилось, когда она поняла, что беременна.

— Значит, ты беременна, — утвердительно произнес Сергей. — Во всяком случае, могла бы сказать мне. Или ты сказала вначале ему? А я должен узнать последним? — Обоим было предельно ясно, кого Сергей имел в виду.

— Сергей… — Джей Джей не знала, что нужно говорить. Она была в замешательстве. Сергей был ее сообщником в измене. Именно. Сергей предлагал поездки в Акапулько, Косумел, Пуэрто-Виларту. Он поощрял их, поощрял Александра и Джей Джей. Сергей, как поняла Джей Джей, вновь обрел свою мужскую силу, после того как она провела неделю в Мехико с его отцом. И Сергей всегда обладал наибольшей потенцией, сильнее всего жаждал ее в день ее возвращения. Ему нужен был его отец, ему нужно было состязаться с ним, чтобы быть мужчиной. Но это состязание было молчаливым, было тайной, в которую были посвящены все трое, тайной, молчаливо признанной, но никогда не выражаемой открыто. Джей Джей не знала, что сказать, но это не имело значения: прежде чем она смогла продолжить, Сергей дважды сильно ударил ее по лицу. Ярко-красные пятна вспыхнули у нее на лице. Непроизвольные слезы боли появились у нее на глазах.

— Пожалуйста, не надо. — Весь страх перед ним, который она прятала от себя, сейчас поднялся в ней с новой силой.

— Чей это будет ребенок? — Они находились в своей спальне, большой квадратной комнате, расположенной во внутренней части дома, в некотором отдалении от комнат прислуги.

С одной стороны она выходила на Тихий океан, с другой — во внутренний дворик. Окна ее были открыты любому ночному ветерку, и сладкий и чарующий аромат цветущего по ночам жасмина был растворен в тяжелом, влажном августовском воздухе. Сергей, который обычно пил очень умеренно, налил янтарную текилу в широкий зеленый мексиканский стакан, заполнив его до половины. Руки у него дрожали, и бутылка стучала о край стакана. Двумя глотками он осушил текилу и налил еще. — Скажи мне. Черт возьми, Джей Джей. Чей он? Его или мой?

Казалось, ярость сделала Сергея более мощным и крупным. Его кожа как будто растянулась, заполненная ею, как воздухом. Казалось, что его тело занимало теперь большее пространство, заполняло комнату всю целиком, грозя прорваться наружу через стены, пол и потолок. Его голос был монотонным, неприятным, бесстрастным. Его ярость разливалась по комнате, не оставив места для Джей Джей.

— Ты поощрял нас, Сергей. Ты толкал меня к нему, — Джей Джей говорила, не сознавая, что она не отвечает на его вопрос, помня лишь о своем страхе перед ним и чувствуя, что пока они разговаривают, ничего опасного не произойдет. — Ты поощрял нас, Сергей. Мы с твоим отцом…

Не дав ей закончить, Сергей открыл резные деревянные дверцы мексиканского шкафчика, который служил ночным столиком, и вынул оттуда пистолет. Когда они впервые приехали в Масатлан, Джей Джей была испугана, увидев оружие. Сергей сказал ей тогда, что в Мексике иметь при себе оружие — вполне обычное дело. Насколько она знала, так и было. Паоло подтвердил это ей, да и среди прочих необходимых вещей в гостевых комнатах у Пепе Баррагэна, наряду с душистым мылом и термосами с холодной минеральной водой, хранились вычищенные, смазанные, заряженные пистолеты.

Сергей балансировал пистолетом, держа его на ладони, взвешивая его и как бы взвешивая решение. Он выпил остаток текилы в стакане и с силой швырнул стакан на терракотовые кафелины пола.

— Сучка, — произнес он угрожающим голосом. — Я убью тебя, — закончил он и выстрелил. Джей Джей метнулась, слепо, инстинктивно желая ускользнуть от пули, схватила полупустую бутылку, стоявшую рядом, и замахнулась, целясь в руку Сергея, стараясь выбить из нее пистолет. Сергей успел перехватить руку Джей Джей и больно заломил ее за спину. Бутылка с грохотом упала из ее ослабевшей руки на пол, и запах текилы смешался с ароматом жасмина и запахом крови: Джей Джей порезала ноги об осколки стекла.

Оба они были мокрыми от пота, страха, ярости. Сергей оказался позади нее, его рука, сжимающая ее запястье, причиняла ей боль. Так они стояли какое-то мгновение, напряженные, застывшие, и никто из них не желал уступить. Но вдруг Джей Джей почувствовала на своем теле жесткую, путающую, мощную плоть Сергея.

— Ложись, — потребовал он.

— Ты знаешь, что я хочу тебя, — отозвалась Джей Джей. — Я всегда хочу тебя.

И в этот раз впервые произошло чудо, раньше никогда ничего подобного не было. Охваченные ненавистью, они отдались любви. Джей Джей хотела доминировать над ним, он — доминировать над ней; она хотела заставить его просить, жаждать ее, дать ей почувствовать, что он любит ее. Она хотела, чтобы его любовь вошла в нее вся — без остатка. Чтобы она заполнила ее целиком. Сергей же хотел убить ее. Удовлетворить ее, себя и убить ее из пистолета, который он положил рядом и ни на секунду не выпускал из вида.

Страсть захлестнула их. Джей Джей чувствовала себя как женщина, которой она хотела быть, самой любимой, самой желанной, самой бесценной, самой красивой женщиной в мире. И Сергей чувствовал себя как мужчина, которым он хотел быть. Сильным и могущественным. Сильнее и могущественнее, чем его отец. Слабость, несостоятельность, которые преследовали его, даже когда он был сильным, растворились в новой уверенности, рожденной страстью.

Они двигались как единое целое, словно повинуясь командам, посылаемым из их бездонных глубин, и непроизвольным рефлексам, недоступным их воле и желаниям.

Первым себя одернул Сергей, сдерживая себя усилием воли, пока Джей Джей не достигла своего первого оргазма. Он всегда стремился удовлетворить ее первой; это было частью их сексуального ритуала, ритуала, согласованного задолго до этого, без произнесения каких бы то ни было слов. Он был наверху, еще одна часть того же ритуала. Он вторгался в нее все сильнее и резче, наказывая ее, пока она не достигла второго оргазма. Только тогда Сергей перестал контролировать себя. Джей Джей почувствовала жгучую струю внутри себя и, безумно страшась того, что может произойти дальше, лишенная рассудка, чтобы принять осмысленное решение, она решила: да. Она сделает это.

Ей было трудно двигаться под его весом, вдавливающим ее в кровать, но она высвободила руку и протянула ее к ночному столику. Пистолет она нащупала сразу — он был на самом краю ночного шкафчика. Металл казался прохладным и сухим в ее липкой от пота ладони. «Да, — подумала она. — Сейчас».

Когда она убивала своего мужа, в мозгу у нее промелькнули слова, сказанные ее отцом давным-давно холодным ранним утром во время утиной засады. Отец тогда учил ее пользоваться пистолетом.

— Жми на курок. Не тяни. Жми, Джей Джей.

И она нажала на курок, равномерно наддав пальцем на переднюю часть курка и на заднюю часть рукоятки, ужесточая вилку, образуемую ее большим пальцем и ладонью руки.

Когда позднее она будет вспоминать об этом, она сумеет вспомнить ту силу, с которой она жала на курок. Она не вспомнит никакого шума. В ее памяти это запечатлелось как сцена из немого кино. Она не вспомнит звука выстрела; она не вспомнит звука своего собственного крика.

Данте проснулся при звуке первого выстрела, и он выскочил во двор, скорее удивленный, чем напуганный. Он понял, откуда исходил шум, когда Джей Джей и Сергей были сомкнуты в неистовых объятиях, и Данте, поддавшись своему пороку соглядатая, видел в замочную скважину, как бутылка выскользнула из рук Джей Джей. Он все еще подглядывал, когда Джей Джей протянула руку к пистолету. Когда же через несколько минут она постучала в дверь его спальни, он снова был в постели и притворился спящим.

11

Все обошлось — не было ни суда, ни публичного скандала. Официально не было ни преступления, ни наказания. Слухи следовали за Джей Джей, куда бы она ни направлялась. Они лишь создавали некий ореол загадочности, придавали особый шарм ее обаянию. По слухам, свобода Джей Джей обошлась Александру Рэймонту в одиннадцать миллионов долларов.

— О Боже, он мертв! Сергей мертв! О Боже! — Джей Джей восклицала истерично, бессвязно. Она ворвалась в комнату Данте, обнаженная, со следами крови на груди, плечах и руках. Ее било как в лихорадке.

Данте принес ей таблетку валиума и минеральную воду. Взяв стакан резким движением, она разлила его содержимое, потом проделала то же во второй раз. Только получив третий стакан воды, она смогла наконец проглотить лекарство. Данте протянул ей мокрую махровую салфетку; Джей Джей тупо на нее посмотрела, и Данте сам стер кровь с ее тела, достал свою ночную рубашку и натянул ее на дрожащую Джей Джей. Судороги сжимали горло женщины, она не могла дышать. Молча, прерывисто дыша, она повалилась на постель, отчаянно пытаясь ртом поймать воздух. Попытки вздохнуть не давали ей возможности говорить, и пока она пребывала в таком состоянии, Данте позвонил в номер Александра в отеле «Интерконтинентал» в Маниле, где он должен был выступить с речью на собрании Тихоокеанской туристической ассоциации. В Маниле было уже утро. Когда Александр снял трубку, Данте сказал ему, что Сергей мертв.

— Мертв, — Рэймонт повторил это слово так, будто впервые произнес его.

— Я сочувствую, я очень вам сочувствую, — сказал Данте, интуитивно выбирая привычную форму соболезнования. Данте вспомнил гибель брата-близнеца в автомобильной катастрофе на автостраде между Миланом и Римом. На похоронах в маленькой церкви, в которой состоялась свадьба родителей Данте и где крестили Данте и его брата Вергилия, где происходило их первое причастие, родственники и друзья, местные жители и лавочники, все повторяли одну и ту же фразу: «Очень сочувствуем». Она была подходящей; она выражала все, что можно было сказать. Сейчас Данте сам обратился с этой фразой к Рэймонту. — Я вам очень сочувствую.

— Мертв, — повторил Александр, словно повторяя это как заклинание, он превращал слово в ужасающую реальность. Он не задавал Данте вопросов; он принял факт смерти Сергея, как только Данте сказал об этом.

— Да, — подтвердил Данте.

— Как это случилось? — спросил Александр.

— Пистолет… Пистолет Сергея, — начал Данте. Потом он понял, что говорит непонятно, остановился и начал сначала, заставляя себя говорить прямо. — Сергей и Джей Джей поссорились, и Джей Джей… — Внезапно он взглянул на Джей Джей, скрюченную на постели, все еще сотрясаемую сильнейшей дрожью. Выражение шока на ее лице сменилось ужасом, когда она поняла, что собирался произнести Данте, когда она поняла, что Данте все-таки стал свидетелем. Она потянулась к телефону, пытаясь вырвать трубку из его руки, они обменялись долгим взглядом, и Данте начал в третий раз: — Сергей и Джей Джей поссорились, и Джей Джей схватила его… Пистолет лежал на ночном столике…

— О Боже, — сказал Александр и затем, когда Данте вновь начал говорить, прервал его: — Это не для телефона.

«Джей Джей убила Сергея», — и Александр понял, что это было связано с ним… с ним и Джей Джей. Мгновенно осознав возможные масштабы скандала, он подумал о том, что нужно сделать, чтобы предотвратить его. Защитить Джей Джей и репутацию Рэймонтов.

— Что ты собираешься делать? — спокойно, без эмоций спросил Рэймонт. Он хотел понять, на чьей стороне будет Данте.

— То, что вы скажете мне, — ответил Данте, не задумываясь. Данте всегда был отверженным; он был лоялен по отношению к людям, а не к отвлеченным понятиям.

— Спасибо, — сказал Александр. Потом спросил: — Как она?

Данте посмотрел на Джей Джей. Она наконец смогла восстановить дыхание и, все еще скорчившись на постели, начала кричать, постепенно осознавая, что она сделала. Она издавала протяжные, душераздирающие вопли. Данте не нужно было отвечать на вопрос Александра. Он мог сам слышать ответ.

— Позови врача. Ее нужно успокоить, — сказал Рэймонт. — Я организую самолет. Я прилечу к вам. И, Данте, не давай ей говорить ни с кем. Ни с кем.

— Я буду с ней, — сказал Данте. Он собирался повесить трубку, когда Джей Джей снова потянулась к телефону. Она больше не кричала; она хотела поговорить с Александром. Данте передал ей трубку, и, охрипшая от крика, она держала ее, не в силах говорить.

— Джей Джей? — произнес Александр, его голос был отчетливо слышен издалека. — Джей Джей? — Он слышал крики, но сейчас она молчала. — Джей Джей! Джей Джей!

— Александр, — наконец еле слышно произнесла она. Она начала выходить из шока, и теперь жуткая паника и страх охватили Джей Джей при мысли о том, что она сделала и что может с ней случиться.

— Слушай меня внимательно, — сказал Александр. Его голос звучал твердо и бесстрастно. — Не встречайся ни с кем. Ни с кем не говори до тех пор, пока я не приеду. — Вновь наступила долгая пауза. — Ты понимаешь? — спросил Рэймонт. — Джей Джей, ты меня понимаешь?

— Да.

— Что «да»? — Александр даже в такие минуты мог размышлять логично. Он хотел, чтобы Джей Джей повторила его указания, чтобы убедиться, что она поняла и будет им следовать.

— Я не буду ни с кем встречаться. Я не буду ни с кем разговаривать до тех пор, пока ты не приедешь, — повторила она с благодарностью за то, что кто-то говорит ей, что ей делать.

— Хорошо, — произнес Александр, собираясь повесить трубку.

— Это все? — неожиданно спросила Джей Джей. Его указания казались такими простыми перед лицом происшедшего. Он говорил таким нейтральным, деловым тоном.

— Да, пока все, — ответил он. — А сейчас вешай трубку.

— Александр, — голос Джей Джей отразил охватившую ее панику. — Александр!

— Что? — раздраженно переспросил он. Ему нужно было сделать несколько срочных звонков до того, как он окажется на борту своего самолета.

— Я люблю тебя, — сказала Джей Джей.

Она прижимала трубку к уху, ожидая его ответа, ожидая, что он скажет ей, что любит ее. Ответом было молчание. Наконец Александр произнес:

— Джей Джей, вешай трубку. Данте нужен телефон.

В оцепенении она повиновалась. Почему он не сказал ей, что любит ее; почему он всегда отстраняется, когда он больше всего нужен ей?! Прошло много времени, прежде чем Данте поднял трубку, чтобы вызвать врача, и Джей Джей посмотрела на него, боясь встретиться с ним взглядом.

— Ты скажешь все? — спросила она его.

— Я буду говорить все, что поможет тебе, — ответил он.

— Да, конечно, — произнесла Джей Джей. — Я знаю это. — Затем без возражений, как она это всегда делала, Джей Джей дала возможность мужчинам, находящимся рядом с ней, определить ее судьбу.

Пока Данте звонил врачу в Масатлан и спрашивал его об успокоительных таблетках для Джей Джей, Александр начал серию телефонных звонков: Аликс и Йейлу в Лондон, Татьяне в Саутгэмптон, Андреа в Ист Хэмптон, Лилиане в Лозанну. Он говорил всем одно и то же: что в Масатлане произошел несчастный случай и что Сергей мертв. Он не сообщал деталей, потому что сам их не знал, и просил всех приехать в Саутгэмптон, где Сергей будет похоронен рядом со своим дедом.

Затем он позвонил вице-президенту Мексики с просьбой о помощи и лучшему в мире юристу по уголовным делам с просьбой о совете. Вице-президент, который в своем доме в Зона Роза собирался во второй раз заняться любовью со своей молодой и красивой подругой, вначале выразил свое изумление, а затем соболезнования. Затем, пообещав любую помощь, которая только в его силах, вице-президент дал Рэймонту нужное имя и номер телефона. Он затем попросил Александра подождать четверть часа прежде, чем звонить инспектору Родригесу из полиции Масатлана, чтобы он, вице-президент, лично мог поговорить с инспектором.

За эту четверть часа Александр позвонил по работающему круглые сутки телефону фирмы «Престон Каннингхэм» и получил номер телефона в Палм Спрингс. Александр знал о связи Джей Джей и Престона, и это имело для него значение — он однажды устроил ребячливую, разрушительную, отвратительную сцену из-за их отношений, но Александр Рэймонт был человеком, который никогда не позволял своим личным эмоциям влиять на его деловые решения, и смерть его единственного сына не была исключением.

— Господин Каннингхэм, это Александр Рэймонт, — сказал он. — Я звоню от имени моей невестки. Вы знали ее как Джей Джей Валериан…

Инспектор Гилберто Родригес спал глубоким сном рядом со своей женой, что он делал в течение двадцати трех лет; он поднял телефонную трубку, прежде чем раздался второй звонок. Телефон, с которого ежедневно стирали пыль, и который стоял на тумбочке около большой супружеской кровати, был символом статуса инспектора в глазах его семьи. Вышедший из бедной семьи, Гилберто Родригес, аскетически стройный мужчина среднего роста с высокими индейскими скулами, которые подчеркивали плоские черты лица, сумел, несмотря на предубеждения из-за его индейской крови и в результате девятнадцати лет усердной работы и осторожных отношений со всеми своими коллегами, подняться по служебной лестнице до руководителя полицейского отделения в Масатлане. Через непродолжительное время он сможет выйти в отставку с полной пенсией.

— Инспектор Родригес, это говорит… — раздался голос в трубке, и Гилберто Родригес услышал имя вице-президента Мексики. Гилберго почувствовал, как и всегда, когда он разговаривал с людьми, занимающими более высокое положение, одновременно горделивое удовлетворение и неприязнь: гордость от того, что он разговаривает с важными лицами, и неприязнь из-за неограниченной власти этих людей.

Один из одиннадцати детей в семье, четверо из которых умерли, а семеро были еще живы, отец Гилберто работал на плантациях, собирая бананы с помощью мачете. Это была грубая, тяжелая работа, за которую платили всего несколько песо в неделю. Жизнь сложилась бы точно так же и для Гилберто, если бы не католическая школа и священник, который разглядел в мальчике способности, обучал и поддерживал его. Священник договорился о стипендии в колледже штата Хидалго, и Гилберт, старший ребенок в семье, первым из своей семьи избежал работы в поле; он, в свою очередь, поддерживал своих младших братьев и сестер. Две его сестры работали в католической больнице в Колиме, один брат также служил в полиции, а другой был ночным сторожем на обувной фабрике. Остальным выбраться из нищеты не удалось. Они жили, как когда-то и их родители, в лачуге, обшитой жестью, с земляным полом, недалеко от канала в когда-то большом городе Земпоала, Гилберто редко приезжал в свой родной город, потому что слишком хорошо помнил, как ему повезло в жизни, и как нищета и безнадежность безразлично и терпеливо ожидали его малейшей ошибки, чтобы заполучить Гилберто обратно.

— Произошла трагедия, — сказал вице-президент, — в большом доме на холме. — Гилберто Родригес знал, конечно, кто такой Александр Рэймонт, и он слушал, как вице-президент говорил ему, что сам сеньор Рэймонт находится на пути в Масатлан, где он и его семья будут целиком в распоряжении полиции. Он, вице-президент, всегда знал, что законность будет строго соблюдена, но будет проявлена и соответствующая ситуации и положению Рэймонтов деликатность, с тем чтобы не травмировать семью, убитую горем.

Инспектор Родригес заверил вице-президента, что лично будет заниматься этим делом, но столь же аккуратно он не дал никаких конкретных обещаний. Когда через четверть часа телефон вновь зазвонил, инспектор Родригес уже тщательно продумал слова соболезнования сеньору Рэймонту.

В Мехико вице-президент, закончив телефонные разговоры, обернулся к своей любовнице. Она заснула, и во сне выглядела невинной и чистой. На мгновение вице-президент задумался о том, будить ли ее, но затем решил не делать этого. Потеря еще одного ночного удовольствия была не такой уж большой по сравнению с тем, что должен чувствовать человек, который потерял единственного сына.

Одетый в новый мундир и сопровождаемый двумя своими подчиненными, Гилберто Родригес первым вошел в спальню после того, как Джей Джей покинула ее полтора часа назад. Ничего не трогая, Гилберто осмотрел тело на кровати и понял, что баллистическая экспертиза только подтвердит то, что было очевидно невооруженному глазу: что Сергей Рэймонт, белый, правша, тридцати пяти лет от роду, умер от пули, которая напрямую вошла в правый висок, срезала верхнюю треть черепа и вышла чуть ниже левого уха. Пуля, только незначительно помятая, валялась тут же — на сбитых простынях.

Инспектор Родригес приказал снять отпечатки пальцев и велел полицейскому фотографу сделать обычные снимки, все в соответствии с жесткими полицейскими правилами. Кровавое месиво, которое прежде было головой Сергея, все еще согнутая правая рука, сперма, высохшая на его теле. «Странно», — подумал Гилберто Родригес, — как тело непроизвольно утверждало жизнь даже в момент смерти».

То, что увидел Родригес, привело его к заключению, что Сергей Рэймонт, по каким-то неизвестным пока причинам, покончил жизнь самоубийством.

Когда инспектор выходил из комнаты, он заметил то, на что не обратил внимания раньше: в стене, почти скрытая тенью, застряла еще одна пуля. Он немедленно приказал сделать фотографии, а затем извлечь пулю и, как вещественное доказательство, отправить в сейф в полицейское управление. Инспектор Родригес размышлял о второй пуле. Струсил ли Сергей Рэймонт, как и многие самоубийцы в последний момент, и отклонил пистолет в первый раз, и только со второй попытки завершил задуманное? Или он стрелял в свою жену? Или его жена стреляла в него? Было ли в смерти Сергея Рэймонта что-то большее, чем то, что бросалось в глаза?

Проходя по просторным холлам большого шикарного дома, инспектор Родригес думал о Джей Джей Рэймонт. Он видел ее много раз, идущую по Масатлану, всегда одну. Она была необыкновенно красивой женщиной, такой притягательной, и инспектору Родригесу казалось странным, что она так часто бывала одна. Вряд ли она была особенно счастлива. Инспектор Родригес задумался о том, что же в действительности произошло за стенами самого большого дома в лучшем квартале Масатлана. Он будет вынужден задать много вопросов красивой молодой вдове.

Чартерный «боинг-747» Александра Рэймонта пролетел девять тысяч миль, разделяющих Манилу и Масатлан, менее чем за шестнадцать часов. Вначале Александр направился в похоронное бюро, расположенное в белом здании, обрамленном по фасаду красными и малиновыми цветами. Именно там, в затянутой бархатом комнате, он увидел тело своего сына. Потом он направился в дом, где его сын жил и умер.

— Как она? — спросил Александр, когда Данте открыл ему дверь. Лицо старшего Рэймонта было непроницаемо.

— Ей дали большую дозу транквилизаторов, — ответил Данте, сам едва держащийся на ногах. Александр Рэймонт в темном строгом костюме выглядел безукоризненно, хотя под глазами были черные круги.

— Она виделась с кем-нибудь?

— Только с доктором, — ответил Данте. — Инспектор Родригес хотел поговорить с Джей Джей, но согласился, что ему придется подождать до тех пор, пока не прекратится действие лекарства. Родригес дважды возвращался. Я не могу все время отказывать ему.

— Ты все сделал правильно. Когда он вернется, Джей Джей должна будет поговорить с ним, — сказал Александр.

— Она все время спрашивает о вас. Она хочет вас видеть, — сказал Данте.

Джей Джей в действительности владела неотвязная мысль об Александре, и когда она не спала и приходила в себя, все время спрашивала о нем. «Он уже приехал? Он уже приехал?» — повторяла она как в бреду.

— Я зайду к ней, — ответил Александр. Он пригласил Данте в комнату и плотно закрыл дверь. Он отказался от предложенного напитка, он попросил стакан чая со льдом. Потом опустился в кресло, знаком приглашая Данте занять место справа от него. — Как умер Сергей? — спросил он тихим четким голосом.

Данте не знал, что сказать.

— Скажи мне правду, — произнес Александр. — Какая бы она ни была.

— Вы уверены, что хотите знать все, как есть? — спросил Данте. Он хотел защитить Джей Джей и пощадить самого Рэймонта.

Александр кивнул:

— Мне нужно это знать. Я хочу знать, как Сергей… как мой сын… умер. — Произнося эти слова, Александр задумался, сколько раз за всю жизнь он называл Сергея сыном. Не много, совсем не много. Затем он продолжал: — Я не могу вернуть мертвого к жизни, но я могу защитить живых. Мне нужна правда, — закончил он, — для того, чтобы говорить ложь.

Он помолчал, затем добавил, оказывая Данте доверие, которое он редко кому оказывал:

— Если я вынужден буду лгать, я буду лгать.

— Я знаю, — кивнул Данте. — Я понимаю. — Затем он начал рассказывать. — Я спал. Я услышал выстрел и вышел во двор. В большой спальне горел свет. Джей Джей и Сергей… — Данте помолчал, затем продолжал: — У Сергея был пистолет. Они боролись за него и затем… они обнялись. Сергей сказал, что хочет ее и…

— И что? — спросил Александр, не меняясь в лице, он хотел слышать, ему нужно было знать. — И что?

— Она сказала, что тоже хочет его. Они занялись любовью. Я смотрел. — Данте стало очень стыдно; он замолчал, но потом заставил себя продолжить. — Я смотрел. Я не должен был этого делать, но… — Он искал слова, чтобы объяснить свое поведение.

— Продолжай.

— Они кончили. Они только что кончили. Вдруг Джей Джей подвинулась, и я услышал выстрел. Я увидел… Он собирался сказать, что он увидел, как разлетелась голова Сергея, но не смог.

— Да, — сказал Александр, щадя Данте. — Она выстрелила, а потом?

— Я не знаю почему, но я убежал к себе в комнату. Я даже не помню этого. Я только знаю, что я вдруг оказался опять в своей постели. Джей Джей ворвалась в комнату, а я притворился спящим. Я чувствовал себя виноватым. Ответственным, — сказал Данте. Если бы он не поощрял Джей Джей в ее безрассудной связи, если бы он не считал ее шикарной и бесстрашной, может быть, Сергей Рэймонт был бы жив.

— Джей Джей знает, что ты видел… все?

Данте кивнул.

— Кто-нибудь еще знает? Кроме меня?

Данте покачал головой:

— Нет. Никто.

Александр кивнул. Он долго молчал. В глубине сознания возникал вопрос, но чем сильнее он старался сконцентрироваться на нем, тем все более неуловимым он становился. Это было что-то, о чем он хотел спросить Данте. Это усталость, решил он, мешала ему ясно думать. Он почувствовал себя разбитым из-за неспособности думать и на мгновение откинулся назад в большом кожаном рабочем кресле. Затем он сел прямо и спросил, приехали ли юристы.

— Несколько часов назад, — ответил Данте. — Они в солярии.

Александр встал, и Данте снова заговорил:

— Вы сейчас пойдете к Джей Джей? Она ужасно хочет видеть вас. — Данте интересовало, знает ли Рэймонт, что она беременна.

— Через некоторое время, — ответил Александр и пошел по прохладному темному коридору в солярий.

«Столько денег, такая власть, — думал Данте, наблюдая за уходящим Рэймонтом. — Красив как пантера». Бесспорно, он был самым сексуальным мужчиной из всех, кого встречал Данте, и самым таинственным. Не удивительно, что он доводил Джей Джей до безумного отчаяния; было совершенно невозможно понять, что он думает или чувствует.

12

Александр Рэймонт щедро платил за советы и исследования. Когда он начинал планировать очередной проект, исследовательские команды тратили тысячи часов на анализ пассажирских авиаперевозок, число существующих и предполагаемых мест в конкурирующих гостиницах, а также текущий и предполагаемый уровень их заполнения. Статистика населения, коммерческая и туристическая деятельность, уровни заработной платы, предполагаемые темпы роста, интенсивность транспортных потоков, доступ к автодорогам, железным дорогам и аэропортам, стоимость инфраструктуры, цены на недвижимость, налоги, ипотечные затраты, оценочная стоимость строительства, стоимость отделки, эксплуатации и ремонта, ограничения, особенности местных правил зонирования собирались, закладывались в компьютеры, анализировались, и, основываясь на всей доступной информации, Александр и руководство компании «Рэймонт» принимали решения на суммы в миллионы и миллионы долларов.

И сейчас, в своей личной трагедии, Александр действовал так, как если бы он столкнулся с необходимостью принять сложное деловое решение. Он хотел знать все факты, всю информацию о риске, возможности действий и последствия каждого решения. Так же как в делах с наиболее известными исследовательскими и маркетинговыми организациями, он хотел получить лучшую юридическую консультацию. Его нью-йоркские юристы Картрайт Данн и Пепе Баррагэн назвали одну и ту же фирму: «Престон Каннингхэм и компаньоны». Компаньоном, как сообщили Александру, была жена Престона — Делия. Умная, язвительная, гений судебной стратегии.

После его непродолжительной связи с Джей Джей два года тому назад, Престон Каннингхэм, под руководством Делии, добился ряда впечатляющих успехов. Он защищал бывшего крупье из Лас-Вегаса, который обвинялся в отравлении трех богатых вдов после того, как заставил их изменить завещание в его пользу; кинозвездочку, которую обвиняли в том, что она заколола своего женатого любовника в сауне их пристанища в Малибу после ссоры по поводу уделяемого им внимания новой, более молодой подружке; а также нобелевского лауреата-генетика, который сбил автомобилем коллегу на автостоянке у кембриджской лаборатории после того, как тот пригрозил предать гласности тот факт, что большая часть экспериментальной работы была проделана аспирантами ученого.

Престона Каннингхэма нашли в Палм Спрингс, где он играл в гольф со своей женой, которая сопровождала его повсюду. Был зафрахтован самолет, чтобы забрать их, доставить в Масатлан и ждать, с топливом и разрешением на полет, дальнейших указаний. Когда Александр вошел в солярий, Престон стоял у окна, рассматривая расстилающиеся внизу сады и Тихий океан вдалеке; его жена сидела на длинной кушетке, юридические бумаги лежали перед ней на кофейном столике. Знакомство заняло ровно минуту

— Мой сын мертв, — начал Рэймонт. — Он умер… — сказал он, затем остановился. — Его смерть была…

— Не надо, — предупредил Престон, подняв руку и останавливая Рэймонта. — Я знаю, что он мертв. Я знаю, что обстоятельства сложные. Я предпочитаю услышать, что произошло, от его вдовы. Я понимаю, что она была свидетельницей, единственной свидетельницей. Это так?

Александр кивнул. Не произнося ни слова, он солгал в первый раз.

— После того как я поговорю с ней, — продолжал Престон, — я опрошу слуг, если это будет необходимо.

Александр кивнул.

— Я хочу точно знать, каково наше юридическое положение, — сказал он Престону, — и я хочу точно знать, каковы наши возможности.

— Мы сможем предоставить вам такую информацию, — сказал Престон, — после того, как мы поговорим с вдовой. — Делия, все еще сидящая на кушетке, молча кивнула. Она не произнесла ни слова после того, как было совершено представление.

— Я понимаю, — кивнул Рэймонт. Затем клиент и юрист договорились о гонораре. Первоначальный платеж будет рассматриваться как гонорар за консультацию; если будет суд, плата будет рассматриваться как аванс по отношению к дополнительному гонорару. Когда обсуждение денежных вопросов было завершено, Александр сказал Престону, что его невестка придет сейчас же. Он направился в спальню к Джей Джей. После того как Рэймонт вышел, Делия в первый раз заговорила.

— Я заметила, что ты ни разу не назвал Джей Джей по имени, — сказала она.

— С какой это стати? — ответил Престон. — Ведь наша связь давно закончилась.

— Интересно, — продолжала Делия, — что наш клиент тоже ни разу не назвал ее по имени.

— Ну и что? — спросил Престон.

— Ну, и… — протянула Делия и вернулась к бумагам, среди которых было заключение баллистической экспертизы, подготовленное за ночь полицейским управлением Масатлана. «Интересно, — думала Делия, — на руках Сергея Рэймонта были следы пороха».

— Ты здесь, наконец-то! — всхлипнула Джей Джей, когда Александр вошел в ее комнату. — Я думала, ты никогда не приедешь. Ты здесь! Как долго тебя не было, — Джей Джей тихо плакала всю ночь; при виде своего любовника она начала рыдать, хотя думала, что у нее больше не осталось слез. Она пересекла комнату и подошла к нему, без слов прося обнять ее. Александр прижал ее к себе, но Джей Джей, хотя страдала и была измучена до предела, ощутила, что объятие Александра было объятием отца, священника, врача. Это не было объятие мужчины, который был ее страстным любовником.

— Успокойся, Джей Джей, — шептал он, похлопывая ее по плечу. — Попытайся не плакать больше.

— Не оставляй меня, — повторяла она, — не оставляй меня, мне так страшно одной! — С тех пор как ее отец покинул ее, все мужчины, которых она любила больше, чем себя, всегда покидали ее. — Не покидай меня. Ты не бросишь меня, скажи? Обещаешь?

— Джей Джей, девочка моя, — повторял Александр, поняв, что, слыша свое имя, она успокаивается. — Джей Джей, — произнес он, нежно ее покачивая, вытирая ей слезы платком, держа ее нежно, как любимого ребенка, — Джей Джей.

Джей Джей прижалась к нему, стремясь слить свое тело с его, пытаясь стать частью его, вызвать ту реакцию, которая была ей нужна даже в обстановке шока и ужаса: чувственную реакцию мужчины на женщину. Желание. Потребность. Вожделение. Но этого ей не удалось. Александр продолжал обнимать ее, успокаивающий, внимательный, беспристрастный, пока, по крайней мере внешне, она не взяла себя в руки. Тогда он начал говорить с ней. Она ужаснулась, поняв, что он собирается обвинить ее в убийстве Сергея.

— Престон Каннингхэм здесь, — начал он. При упоминании имени Престона Джей Джей побледнела, кровь отхлынула от ее лица. Александр Рэймонт был ревнивым мужчиной с ярко выраженным собственническим инстинктом, и эти черты он тщательно скрывал, потому что сам считал их проявлением слабости. Единственный раз он потерял контроль над собой, когда узнал о Престоне. Это было в отеле «Плаза Атене», когда они вернулись во Францию из Бекуа. Фотография Престона появилась во французской передаче теленовостей, и Джей Джей тогда сказала, что она знала его и что, кроме того, она останавливалась с ним в «Плаза Атене», этажом ниже, чем номер Александра. Рэймонт неожиданно выключил телевизор безо всяких объяснений.

— Зачем ты это сделал? — спросила Джей Джей.

— Этого не было, — произнес Александр жестко.

— Да. Здесь в «Плаза Атене». Этажом ниже, — повторила Джей Джей, которой следовало бы заметить признаки бешеной ярости на лице Александра, но она этого не поняла, может быть, потому, что никогда раньше не видела его таким.

— Убирайся! — прорычал он. — Сейчас же.

— Почему? Что случилось?! — изумилась Джей Джей. Она не понимала, что же вызвало в нем такую вспышку.

— Мне наплевать, что ты делала и с кем ты здесь была до того, как мы встретились, но я не желаю слышать о твоих чертовых любовниках. А сейчас убирайся. — Его рычание перешло в хрип.

— Вчера ты сам просил рассказать тебе, — начала Джей Джей. Александр просил ее рассказать о других мужчинах, с которыми она была близка. Их было не много, но она не сказала о Престоне, возможно, потому, что он бросил ее, и она до сих пор переживала это.

— Это было вчера. А сейчас убирайся. — Он почти кричал, лишь с трудом сохраняя контроль над собой. Он схватил ее за руку, таща и толкая к двери. Джей Джей, в пижаме и халате, очутилась в коридоре, и ей было некуда идти, кроме как во второй номер Рэймонта, расположенный с другой стороны холла.

Пребывание в роскошном номере отеля «Плаза Атене» пробудило болезненные воспоминания о тех днях, когда Престон так безжалостно покинул ее. В течение двух дней Джей Джей не видела Александра; на третий день он появился в номере и, не глядя на нее, отрывисто произнес:

— Можешь вернуться.

Джей Джей вернулась к нему, и об этом инциденте больше никогда не вспоминали. Александра возбуждали ее связи с мужчинами, которых он не считал соперниками. Престон, такой же блистательный и значительный в своей области, как Александр в своей, был кем-то иным, соперником, равным, а Рэймонт был убийственно ревнив по отношению к мужчинам, которые представляли собой угрозу. Сейчас он сам позвал Престона; почему — Джей Джей не понимала.

— Все в порядке, — сказал Александр, вспоминая эту же сцену. — Сейчас это не важно. Он нам нужен. Это… — он не мог заставить себя произнести имя Сергея в присутствии Джей Джей, — эта ситуация… сложна. Я не знаю, каково наше положение с юридической точки зрения. Престон хочет поговорить с тобой.

— Зачем? Я не понимаю.

— Если будет суд, он будет защищать тебя, — сказал Александр.

— Суд? — Джей Джей на глазах сжалась. Долгой ночью она думала о том, как будет жить без Сергея, куда она направится, как она сможет жить, зная, что она совершила; она думала о своих отношениях с Александром. Обвинит ли он ее? Бросит ли он ее? Останутся ли они любовниками? Но ни разу ей не пришла в голову мысль о суде, о присяжных, тюрьме, наказании. — О Боже! Нет! — вскрикнула она.

— Пожалуйста, Джей Джей, успокойся, — произнес Александр, гладя и успокаивая ее. — Пожалуйста. Ты должна поговорить с ним. Ты должна сказать ему, что произошло.

— Почему ты сам не скажешь ему? — спросила Джей Джей.

— Меня здесь не было, — просто сказал Александр.

Наступило молчание. Затем Джей Джей тихо спросила:

— Александр, ты не хочешь узнать, что произошло?

— Данте рассказал мне.

— Я знаю, — ответила она. — Но неужели ты не хочешь узнать, почему все случилось именно так?! — Джей Джей дотронулась до его руки. Александр не хотел встречаться с ней глазами и отвернулся от Джей Джей, когда она заговорила. Он не хотел слушать ее версию, он не хотел сочувствовать ей.

— Сергей внушал мне ужас, — начала она. — Он часто бил меня, причинял мне боль. Я никогда не говорила тебе. Как я могла? Я боялась его, боялась, что когда-нибудь он потеряет контроль над собой… Он всегда чувствовал свою вину. Он ничего не говорил, но он приносил подарок, он был очень нежным и любящим, и каждый раз я думала, что больше этого не повторится. Но прошлой ночью это случилось. Он утратил контроль. Он сказал, что убьет меня. У него был пистолет. Александр, он выстрелил в меня. Я жива только по случайности, — продолжала Джей Джей. — Это я должна была умереть. — Она замолчала, переводя дыхание, ожидая сочувствия Александра.

Он любил своего сына нерассуждающей любовью отца; он любил Джей Джей страстной, захватывающей любовью мужчины. Эти два чувства не могли существовать рядом; и так же как два человека, вызвавшие их, подошли к черте смерти, сила и противоречивость чувств Александра поглотили друг друга, он был опустошен, он не чувствовал ничего.

Пока Джей Джей молчала в ожидании ответа, Александр понял, что беспокоило его во время разговора с Данте. Первый выстрел. Кто сделал его? Что это было? Теперь он знал ответ; Сергей пытался убить Джей Джей. Александр был раздавлен смертью сына; сейчас он думал о том, что он мог бы чувствовать в случае смерти своей любовницы. Джей Джей, как бывало уже не раз, отчаялась дождаться его реакции и продолжила:

— Не знаю, как это случилось, но мы стали заниматься любовью. Но это была не любовь, а ненависть, и я знала, что он собирается убить меня, я чувствовала это, — сказала Джей Джей и замолчала на мгновение. — Я убила его, — произнесла она. — Все. Я убила его.

Джей Джей ожидала реакции Александра. Но он молчал, он даже не пошевелился. Джей Джей ожидала чего угодно, обвинений, пощечины — любой человеческой реакции. Но ничего, совершенно ничего не произошло. Наконец, она больше не могла выносить этого:

— Скажи что-нибудь, Александр. Скажи что-нибудь!

Он медленно повернулся к ней, наконец встретившись с ней глазами.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — спросил он бесцветным тихим голосом, которого она не слышала никогда прежде. Сын, которого он любил, мертв. Любовница, которую он всегда будет желать, его убила. — Джей Джей! Господи, что же ты хочешь, чтобы я сказал?

Ей тут же стало стыдно за свои слова: действительно, чего добивалась она?! Какого требовала ответа?! Что он, отец Сергея, мог сказать ей, или она ждала от него утешений?! Она смотрела на него, думая, как сильно она его любит, и как сильно она любила Сергея, не понимая, почему же все было так сложно и неразрешимо. Любовь должна быть простой, но для Джей Джей она никогда простой не была. Она всегда была смешана с тревожным предчувствием утраты, необходимостью соблазнять и восхищать, постоянным соревнованием, кто кого больше любит.

— Неужели ты не хочешь узнать, из-за чего мы спорили? — спросила Джей Джей.

— Я знаю, — сказал Александр, качая головой. Из-за него и Джей Джей. Сергей узнал об их теперешних отношениях. — Я знаю, из-за чего. Я не хочу слушать об этом.

— Ты не знаешь, — произнесла Джей Джей.

— Нет? — Александр был удивлен.

— Александр, я беременна, — сказала Джей Джей, произнося слова как можно спокойнее. — Я беременна, и я не знаю, чей это ребенок. Твой или Сергея.

— О Боже, — воскликнул он, — о Боже! — И он придвинулся к ней, как это недавно делала она, чтобы она обняла его и утешила, освободила от новой нестерпимой боли.

Джей Джей крепко обнимала его, понимая теперь, когда они поменялись ролями, почему в его объятии не было страсти. Сейчас, в Масатлане, он был в первую очередь отцом, потерявшим сына, и только потом мужчиной, который любил свою любовницу. Так же как Александр обнимал ее, как ребенка, сейчас Джей Джей обнимала его, как будто он был не ее любовником, а ребенком. Через некоторое время он осторожно высвободился из ее объятий.

— Джей Джей, полиция ждет. Они подозрительны и раздражены. Престон и Делия ждут.

— Я должна сказать правду? — спросила Джей Джей. Она будет делать все, что он ей скажет. Абсолютно все.

— Да, — ответил он и добавил, прекрасно сознавая, что он установил одни правила для себя, а другие для остального мира: — Нет смысла платить за совет, а затем лгать.

— Джей Джей, какая трагедия! Это должно быть ужасно для тебя, — пробормотал Престон, тепло пожимая ей руку, когда она вошла в солярий. — Я очень, очень сожалею.

Джей Джей ответила на его приветствие, поблагодарила его и обратилась к нему, когда Делия прервала ее на середине фразы.

— Вы занимались любовью с вашим мужем. Вы взяли пистолет с ночного столика и затем убили его, — произнесла она бесстрастным, обличающим тоном. — Ведь все было именно так?

— Все было не так, — покачала головой Джей Джей.

— Будьте откровенны, — твердо продолжала Делия. — Вы убили своего мужа?

— Я убила его, но… — начала Джей Джей. — Нет, нет, — сказала она, поняв, что именно она признала. — Он угрожал убить меня. Да. Да. Он стрелял в меня.

— Но ведь это вы спустили курок, не так ли? — настаивала Делия, думая, что, если Сергей стрелял в Джей Джей, то это объясняет следы пороха; это также подкрепит заявление суду, в котором будет выдвигаться мотив самообороны. — Итак, вы убили Сергея Рэймонта…

Джей Джей повернулась к Престону, ища поддержки. Но он не пришел на помощь.

— Пожалуйста, отвечай на вопросы, — сказал он, этой фразой переходя от салонных соболезнований к жесткому и определенному поведению юриста, занимающегося уголовными делами.

В течение следующего часа Делия и Престон — оба, не давая Джей Джей опомниться, — вели настоящий допрос. Они задавали свои вопросы, то как сочувствующие Друзья, то как непримиримые враги. Они путали ее, ловили на противоречиях и непоследовательности. Они делали оскорбительные намеки, порочащие отзывы о ее прошлом, о ее морали, коснулись даже ее связи с Престоном, и к тому моменту, когда Делия, действуя по наитию, обвинила ее в преступной связи со свекром, Джей Джей была слишком измучена, напугана, запутана, затравлена, чтобы отрицать это. Они представили ее как проститутку, шлюху, женщину, которая хладнокровно убила мужа после ссоры по поводу ее связи с богатым свекром.

— Что будет со мной? — спросила Джей Джей. Впервые она увидела последствия чужими глазами, и мысль о том, что может с ней произойти, леденила ей душу.

— Я не знаю, — холодно ответила Делиа, и в эти минуты она отплатила Джей Джей за боль, которую она чувствовала, когда Джей Джей на время отняла у нее мужа. Джей Джей посмотрела на Престона, надеясь на поддержку.

— Умойся и причешись, — сказал он. — Через несколько минут ты должна будешь отвечать на эти же вопросы инспектору Родригесу.

— Может быть четыре версии. Первая — это убийство, — говорил Престон. — Джей Джей убила его, и она признает это.

Престон и Делия перешли в ту самую небольшую библиотеку, в которой до этого Александр разговаривал с Данте, и опять старший Рэймонт сидел за столом, а юристы занимали два одинаковых стула около стола.

— Каковы же три остальные? — спросил Александр.

— Самооборона. Он угрожал убить ее. Она говорит, что он стрелял в нее, и она убила его, защищаясь, — ответил Престон. — Третья: несчастный случай со смертельным исходом. А именно; Джей Джей не знала, что пистолет был заряжен. Четвертая: самоубийство.

— Самоубийство? — потрясенный Александр невольно вспомнил смерть отца, дом у бассейна, чек, присланный с утренней почтой. Затем он вспомнил бостонского психиатра, которому он отказывался верить, он вспомнил, как спрашивал Сергея, правда ли то, что говорит психиатр, и Сергей смеялся, находясь в хорошем расположении духа, и убеждал его, что психиатр слишком серьезно воспринимал мелодраматическую позу студента колледжа. Сергей представил это так, что не поверить психиатру было легко. Какой отец поверит словам малознакомого человека, если собственный сын утверждает обратное. — Джей Джей нажала на курок, — наконец проговорил Александр. — Не Сергей.

— Не всегда решающее значение имеет то обстоятельство, кто именно нажал на курок. Можно доказать, во-первых, что ваш сын и раньше предпринимал попытки самоубийства, во-вторых, что он убедил свою жену убить его. — Престон умолк и посмотрел на Делию, которая привела конкретный пример. Тот случай произошел в Калифорнии.

— После того как покойному помешали спрыгнуть с крыши, он отправился домой и той же ночью спровоцировал сильнейшую ссору с женой, угрожал ей ножом, и в пылу борьбы она убила его кухонным ножом. Суд на основе психиатрической экспертизы признал смерть самоубийством. Была использована формулировка: самоубийство чужой рукой. — Делия закончила, и Престон продолжил с того места, на котором он остановился.

— С юридической точки зрения это очень интересное дело, — сказал он.

— А с практической точки зрения? — спросил Александр.

— С практической точки зрения это катастрофа, — ответил Престон. — Мексика — католическая страна; здесь не будут питать симпатий к женщине, которая убивает своего мужа после того, как она занималась с ним любовью, женщине, которая изменяла ему со свекром. Кроме того, Джей Джей — опасная свидетельница: она меняет свою точку зрения, говорит одно, а потом другое, ее легко запугать, она путается и пытается понравиться любому, кто ее спрашивает. Может быть, она лжет, может быть, нет, но могу сказать вам одно: судья и присяжные будут думать, что она виновна.

— Более того, — продолжал Престон, — не важно, какой приговор будет вынесен, обстоятельства можно трактовать настолько по-разному, что, очевидно, будут апелляции и, бесспорно, повторные рассмотрения дела в судах более высокой инстанции. Короче, вы имеете сочный скандал с сексом и убийством, и достаточно подробностей, чтобы не дать ему иссякнуть в течение многих лет.

— Что вы в таком случае мне посоветуете? — спросил Александр у Престона. — Что бы вы делали на моем месте?

Престон повернулся к Делии, Рэймонт тоже пристально смотрел на нее.

— На вашем месте? — спросила маленькая темноволосая женщина, осознавая непреодолимую пропасть, разделявшую их, и одобряя невольный юмор его вопроса.

— На моем месте, — твердо повторил Александр.

— Давайте взятки. Лгите. Угрожайте. Добейтесь того, чтобы вся история была похоронена, — сказала Делия. — А затем вывезите Джей Джей к черту из Мексики.

— Вы правы, конечно, — сказал Александр, поблагодарив Каннингхэмов за помощь. Он терпеливо ждал, пока они присутствовали при беседе Джей Джей с инспектором Родригесом. Когда разговор закончился, Александр спросил их, как прошла беседа.

Делия подняла глаза к небу. Престон заговорил:

— У вас есть деньги и власть. Хочу сказать вам, что сейчас понадобится и то, и другое.

Александр проводил Каннингхэмов до двери, где их ждала машина Рэймонтов, чтобы отвезти в аэропорт к самолету. Престон пропустил два урока гольфа и собирался включить их оплату в счет, который он должен был представить Рэймонту. Когда они сели в машину, Делия заговорила:

— Рано говорить об этом, — задумчиво начала она, — но думаю, что интуиция меня не обманывает: Джей Джей Рэймонт беременна.

Престон с удивлением посмотрел на жену, задумался на минуту и добавил: — Тем лучше. Если вызовут в суд, это поможет вызвать к ней симпатию.

— Ты не думаешь, что говоришь, — заметила Делия. — Она спала с ними обоими. Я готова поспорить на обед с омарами, что она не знает, чей это ребенок.

У Престона было обаяние, а у Делии — мозги, и Престон признавал это. Он с изумлением смотрел на жену, понимая, что она, конечно, права.

— Симпатия? Ей повезет, если судья и присяжные не линчуют ее. Правильно ты сказала ему, чтобы он увозил Джей Джей к черту из Мексики.

— Ну, по крайней мере, в одном можно быть уверенным: ребенок будет белым, — рассмеялся Престон.

Делия согласилась с ним. Она давно установила пределы связям Престона. Он мог делать все, что ему хочется, но только с белыми женщинами. Их Делия не опасалась.

Александр был слишком богат, чтобы быть вынужденным подкупать, слишком влиятелен, чтобы быть вынужденным угрожать. Соглашение было достигнуто в ходе длительного совещания с вице-президентом Мексики, министром туризма, инспектором Родригесом, Пеле и Паоло Баррагэнами. Оно основывалось на совпадении интересов: Александр хотел избежать суда и связанного с ним скандала, мексиканское правительство хотело получить отель с тремястами пятьюдесятью номерами, который строил Сергей Рэймонт.

Пепе и Паоло согласились остаться в совете компании и продолжать руководить строительством. Вице-президент и министр туризма ходатайствовали о прекращении любого официального расследования, особенно в связи с тем, что никто из участников драматических событий не являлся гражданином Мексики. Возражал только Гилберто Родригес; он очень заботился о собственной репутации и репутации своего управления. Он был полон решимости самым скрупулезным образом расследовать это… убийство или самоубийство? Наконец, одно воспоминание и один аргумент изменили его позицию.

Он вспомнил Сергея Рэймонта, едущего по Масатлану в красном «мерседесе», который стоил больше, чем отец Гилберто заработал за всю свою жизнь. Машина частенько была припаркована в запрещенных местах, но штраф ни разу не был уплачен. Равнодушие Сергея Рэймонта к власти постоянно раздражало Гилберто Родригеса, и он лично не испытывал никакой симпатии к молодому человеку.

Аргумент же касался рабочих мест, которые создаст отель. Гилберто подумал о Земпоала, о людях, которые голодали, потому что у них не было денег на еду, которые умирали, потому что они не могли позвать врача, купить лекарства. Если Гилберто закроет глаза на смерть одного испорченного молодого человека, он сможет помочь изменить будущее сотням молодых мексиканцев. Гилберто подумал, что одна смерть в обмен на сотни рабочих мест — это не такая уж дорогая цена. Он понял, что на самом деле у него не было выбора, и он на самом деле не хотел выбирать.

Было достигнуто соглашение, что обстоятельства смерти Сергея Рэймонта были в высшей степени неопределенны и что суд обойдется дорого для обеих сторон, приведет к большим потерям времени и, скорее всего, не приведет к убедительному заключению. В обмен на согласие не привлекать Джей Джей к суду, на запечатывание полицейских досье и на официальную квалификацию причины смерти Сергея Рэймонта как несчастного случая Александр Рэймонт согласился предоставить финансовые гарантии, что строительство отеля, начатое его сыном и не законченное еще даже на четверть, будет завершено в ближайшем будущем. Эта гарантия, данная в виде строительных и отделочных обязательств, обошлась Александру Рэймонту в одиннадцать миллионов долларов.

Спустя тридцать шесть часов после смерти тело Сергея Рэймонта было на борту самолета Рэймонтов, который направлялся в Саутгэмптон, штат Нью-Йорк. Во время восьмичасового перелета Александр Рэймонт сидел один в отделенном занавесками отсеке и писал на желтой бумаге. Реакция на самые разные события жизни у Александра Рэймонта была стереотипной: обычно все заканчивалось очередными финансовыми распоряжениями. Точно так же смерть сына повлекла распоряжение цюрихскому банку перевести миллион долларов на счет Данте Масчерони. Затем Александр составил новое завещание, по которому оставлял все свое состояние своей дочери Аликс. Будучи совместо с Аликс душеприказчиком Сергея, Александр отдал распоряжение выплачивать Джей Джей ежегодно сумму в сто тысяч долларов до ее повторного замужества. Оставшаяся часть состояния Сергея, которая составляла сто двадцать миллионов долларов, все активы трех фондов, когда-то созданных Александром, переходили после смерти Сергея к нему, и он распорядился перевести их Аликс в момент окончательной оценки состояния.

Джей Джей, которая находилась в пассажирском салоне вместе с Данте, была измучена, но отгоняла сон, потому что он был полон кошмаров. Кошмары начинались с поцелуев в губы и заканчивались криком.

13

Сергей Рэймонт был похоронен рядом со своим дедом на семейном участке кладбища, ведущего свою историю с восемнадцатого века.

Кладбище находилось на земле, принадлежащей Татьяне Рэймонт в Саутгэмптоне — сорок акров древних дубов, тридцатипятикомнатный дом с колоннами, построенный из красного кирпича инвестиционным банком перед кризисом двадцать девятого года и купленный Александром для своей матери за год до смерти отца у внука банкира.

Кроме самого дома, на обширной площади размещались оранжерея, конюшни, тропы для верховой езды, бассейн, теннисные корты, лужайка для крикета, гараж на шесть автомобилей, навесы для хранения садового инвентаря, генератор, который обеспечивал имение собственной электроэнергией, и насос, который подавал воду из подземного источника питьевой воды. Имение было изолировано и жило автономно как небольшое государство. От внешнего мира усадьба была отгорожена с одной стороны покрытой плющом кирпичной стеной с охраняемой сторожкой при въезде, а с другой стороны — тремя тысячами миль Атлантического океана.

Поминальная служба носила закрытый характер, ее отслужил местный епископальный священник. Присутствовали только самые близкие члены семьи. Аликс прилетела из Лондона с Йейлом; Андреа и Жюль приехали из Ист Хэмптона, где они проводили лето в арендованном домике, который был им не особенно по карману; Лилиан приехала из Лозанны, чтобы быть вместе с Александром; Татьяна, мать Александра, все еще прямая, хотя и хрупкая, больная артритом, стояла, не поддерживаемая никем, у могилы. Никто из Рэймонтов не плакал, и даже Андреа, очень эмоциональная и склонная к мелодраме по натуре, с сухими глазами смотрела, как хоронили ее сына.

Плакала только Джей Джей. Она молчала, а слезы непрерывно помимо ее воли текли по ее лицу. Она вспоминала только хорошие моменты жизни с Сергеем — секреты, которыми они делились, день, когда он наполнил их бассейн гардениями для нее, как он обнимал ее после близости, как он заставлял ее обещать, что она никогда не покинет его, и заставлял скреплять обещание поцелуем. Она выглядела одинокой и несколько раз была, казалось, близка к обмороку. Данте стоял рядом с ней в течение всей короткой службы, держа ее за руку, он был единственным ее спутником.

Когда завершилось чтение двадцать третьего псалма, что означало окончание службы, Джей Джей неуверенно подошла к краю могилы и грациозным, элегантным движением сняла золотое обручальное кольцо, продела его через черную ленту, служившую закладкой в Библии, которую она держала в руках, и привязала ленту с кольцом к одной из ручек в изголовье гроба, чтобы навсегда положить его рядом с Сергеем. Ее поступок тронул Йейла. Он нашел его трогательным и волнующим.

Он посмотрел на Аликс, которая стояла с мрачным лицом, ее глаза были спрятаны за большими темными очками, и подумал: могла бы она решиться на такой драматичный жест, как Джей Джей? Он решил, что нет, хотя хотел бы, чтобы она сделала это. Он вспомнил, как впервые они оба увидели Джей Джей. Сергей привез ее в Лондон, чтобы познакомить с сестрой и зятем. Это было в апреле, когда Джей Джей и Сергей только полюбили друг друга…

Джей Джей и Сергей приехали на уик-энд в принадлежащем Рэймонтам лимузине. Другой автомобиль шел следом с багажом Джей Джей: двумя большими чемоданами, специальной коробкой для бального платья и контейнером для косметики размером с небольшой чемодан. Этот контейнер привлек внимание Аликс, она похвалила ее и спросила, где Джей Джей приобрела его.

— Я купила его на аукционе в Париже, — ответила Джей Джей. — Когда-то он принадлежал Коко Шанель.

— Это что-то потрясающее, — заявила Аликс. Джей Джей открыла его, чтобы показать Аликс, что находится внутри. Внутри контейнер, сделанный из кожи детеныша крокодила, был отделан малиновой замшей и инкрустирован красным деревом. В хрустальных бутылочках и баночках с серебряными крышками были лосьоны, кремы, крем-пудры, румяна и пудры. Щетки для волос с серебряными ручками занимали специальное отделение, а сейф для драгоценностей был спрятан. — Тебе нужен специальный человек только для того, чтобы носить его, — сказала восторженно Аликс.

— Но ведь ты можешь путешествовать точно так же, — произнесла Джей Джей, удивленная завистью Аликс. В один прекрасный день Аликс Рэймонт станет одной из самых богатых женщин в мире. Она могла бы путешествовать с горами багажа и вооруженной охраной, чтобы его охранять, если бы она этого хотела. — Странно, что ты этого не делаешь.

— Я бы чувствовала себя хвастуньей, — сказала Аликс. — Это стесняло бы меня.

Джей Джей думала, что Аликс Рэймонт будет испепелять ее своим равнодушием, но этого не произошло. Джей Джей привыкла к обществу женщин, таких же красивых и самовлюбленных, как и она сама. Она любила продолжительные ленивые беседы с приятельницами о том, где лучше купить бикини — некоторые любили бикини, сшитые на юге Франции, другие превозносили специалиста из Акапулько, который рассылал свою продукцию по всему миру. Они сравнивали Сартэна и Сислакса, источали похвалу лучшим парикмахерам мира — Роджеру Томпсону в Нью-Йорке и Лондоне и Жан-Марку Маниати в Париже; обменивались информацией о дерматологах, тренерах, массажистах и гинекологах. Джей Джей хотела понравиться Аликс, так же как она хотела нравиться всем, но она обнаружила, что им не о чем говорить, у них не было ничего общего, и, в конце концов, она стала относиться к Аликс с презрением, с которым обычно красивые женщины относятся к некрасивым.

Два дня промелькнули быстро. Сергей производил впечатление очарованного и безумно влюбленного, а Джей Джей — любезной, мягкой, углубленной в себя женщины.

— Ну, что скажешь? — спросила Аликс мужа, когда в воскресенье после обеда Джей Джей и Сергей возвратились в Париж.

— Сергей влип по уши, — пожал плечами Йейл.

— А Джей Джей?

— Ослепительна. Просто ослепительна, — сказал он. И затем неожиданно добавил: — Я бы хотел, чтобы ты больше была на нее похожа.

Воцарилось молчание, а затем Аликс ответила:

— Я поняла, что ты этого хочешь.

Больше о Джей Джей они не упоминали до их размолвки по поводу свадьбы в доме в Белгревии. Сейчас, пять месяцев спустя, Сергей был мертв. Когда Аликс и Йейл вошли после похорон в огромный дом Татьяны, Йейл вспомнил силу своего влечения к Джей Джей в первый момент, когда он ее увидел. Тогда он не сделал никакой попытки. Сейчас, когда она только что стала вдовой при таинственных обстоятельствах, что только увеличивало ее привлекательность, Йейл спрашивал себя, почему он был столь церемонным. Он получал все, что когда-либо хотел. Почему бы и не Джей Джей?

Александр Рэймонт не присутствовал на похоронах своего сына, так же как не присутствовал на похоронах своего отца. Пока на старом кладбище проходила служба, Александр совещался с тремя юристами своей нью-йоркской юридической фирмы, обсуждая новое завещание, которое он составил в самолете на пути из Масатлана в Нью-Йорк. Объемом в четыре страницы, оно заменит его предыдущее завещание, документ, переплетенный, как книга, в котором насчитывалось сто двенадцать страниц. Сергей всегда отрицательно относился к старому завещанию, поскольку все состояние передавалось в фонд, предоставляя Сергею и Аликс большие доходы, но не власть, не ответственность. Александр не подозревал при жизни сына, как сильно его любил. Он никогда не проявлял свою любовь, никогда не знал, как это делать. Теперь ничего уже нельзя было исправить с Сергеем, но еще не поздно — с Аликс.

Александр руководил своими юристами, которые должны были заключить его желания из простого наброска в надлежащую юридическую форму. Он дал юристам ксерокопию написанных им от руки страниц, оставив оригинал себе. Он намеревался сам показать их Аликс.

— Я не могу дождаться того момента, когда я покину этот дом, — сказала Джей Джей Йейлу после обеда в день похорон. Она чувствовала себя отупевшей и опустошенной слезами, покинутой Александром. Она узнала, что Рэймонт-старший уже уехал из Саутгэмптона в Манилу. Он даже не нашел времени попрощаться с ней, хотя она знала, что послеобеденные часы он провел с Аликс. — Он абсолютно игнорирует меня.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Йейл. — Я чувствую то же самое. — Они были одни в одной из гостиных, все остальные отправились спать.

Дом, отремонтированный и обставленный Татьяной, отражал ее вкус, стиль ее времени и поколения. Он воскрешал атмосферу больших европейских резиденций, среди мебели был набор кресел Жакоба, сделанный для Марии Антуанетгы, а в большом холле висели четыре бесценных портрета Рембрандта. Размер комнат принижал людей, а совершенство обстановки и содержания дома — безупречно начищенное серебро, сверкающий паркет, свежие цветы в мейсеновских и китайских фарфоровых вазах, ослепительно чистые окна, яркие лакированные ларцы на позолоченных подставках XVII и XVIII веков лишало людей осознания их собственной значительности и совершенства.

— Я никогда не представляла, что ведение дома — это искусство, — сказала Джей Джей. Данте указал ей на это. Он сказал, что этот дом напоминает ему дом его матери, когда отцу удавалось подзаработать приличные деньги. Джей Джей вспомнила, как Александр однажды читал лекцию менеджеру отеля в Мадриде о том, как надо убирать комнату. Он был недоволен содержанием комнат в контролируемом Рэймонтами отеле в Пасео де ла Кастеллана. — Сверху вниз, — сказал он менеджеру, — сверху вниз. — Затем Александр начал объяснять, как именно следует убирать каждую комнату. Вначале нужно раскрыть постели и дать им проветриться, пока убирается мусор и моется ванная. Затем надо убрать постели, всегда поворачивая открытую сторону наволочки наружу на двуспальной кровати и налево, если смотреть в сторону изголовья, на односпальных. Вначале необходимо стирать пыль с металлических деталей, затем с картин, столов, бюро, ламп и так далее. Наконец, в соответствии с правилом сверху вниз, чтобы пыль можно было собрать на следующих этапах уборки, необходимо пропылесосить ковер от дальнего угла к двери. Входящий в комнату постоялец, подчеркнул Александр, должен думать, что она ранее никогда не использовалась. Тогда Джей Джей была изумлена вниманием, которое Александр уделял самым неприметным хозяйственным деталям. Сейчас, когда она находилась в доме его матери, она поняла, что он должен был усвоить эти знания столь же прочно, как и свое имя.

— Богатые, — произнесла Джей Джей, цитируя Данте, — знают, как вести дом.

— Они еще знают цену и тишине, — добавил Йейл несколько театральным тоном. Просторные комнаты были тихими, и тикание изящных французских часов заглушали толстые обюссонские и савоннрийские ковры.

— Я не думала, что люди и сейчас живут так, — сказала Джей Джей. Она со своей ультрамодной одеждой чувствовала себя здесь несколько вульгарной. Аликс, чьи платья обычно были настолько скромными, что запомнить их было просто невозможно, была одной из тех немногих, кто чувствовал себя в этом огромном доме вполне естественно.

— Я рос с людьми, которые так жили, — ответил Йейл и рассказал Джей Джей о Филиппе Нойесе и Мадам. — Я поклялся, что когда-нибудь буду жить так же, как они. Сейчас, когда я почти могу это себе позволить, такой стиль жизни вышел из моды. — Он сам рассмеялся своей шутке, к нему присоединилась и Джей Джей. На минуту они ощутили себя расслабившимися и спокойными, а затем их смех в трагических обстоятельствах и тишине строгого дома смутил их, и они умолкли с виноватым видом сообщников.

— Что ты собираешься делать… — Йейл замолчал, подыскивая слова, чтобы закончить предложение, не упоминая о смерти Сергея, — сейчас?

— Буду ждать рождения моего ребенка, — ответила Джей Джей, и ее глаза наполнились слезами, нет, не жалости к себе, а боли.

— Бедняжка Джей Джей, — произнес Йейл, который не знал, что она беременна. Он попытался успокоить ее и мягко притянул к себе. Джей Джей не успокоилась, но и не оттолкнула его.

Александр Рэймонт был человеком, у которого были секреты от себя самого. Он зачастую не понимал, что двигало им, да и не нуждался в подобном анализе. Он использовал деньги, заменяя ими эмоции, и делал это уже так давно, что его собственные чувства стали ему чужды. Всегда движимый тем, чего у него не было, он, в то время когда встретил Джей Джей в Бекуи, чувствовал себя опустошенным, одиноким, потухшим. Уже давно он не знал страсти. Он хотел ее, но боялся. Он хотел Джей Джей, но боялся своего желания.

В тот же момент, когда он увидел ее в баре «Франгипани» с двумя мужчинами, он захотел ее. Он делал все, что мог, чтобы завладеть ею, и, добившись этого, стал опасаться своих чувств и решал проблему своего страха, отдаляясь от Джей Джей. Его интерес вновь проснулся, еще более сильный, более всепоглощающий, только когда она вышла замуж за его сына, когда, по обычным представлениям, она не могла никогда больше принадлежать ему. Но обычные представления не распространялись на Александра. Его деньги были заработаны отрицанием правил, и чем больше денег он имел, тем больше свободы от условностей он получал. Когда Сергей поддержал желание Джей Джей пойти на вечеринку к Пепе Баррагэну вместе с Александром, Рэймонт-старший, который никогда себе ни в чем не отказывал, не отказал себе и в близости с Джей Джей. В августе он заговорил о разводе с Лилиан.

— Категорически нет, — сказала тогда она. Они находились в Сент-Жан-Кап-Ферра, в доме, который Лилиан снимала каждый год, в беседке в розарии. В середине лета розы цвели роскошно и пышно, их запах наполнял воздух. Перед ними, за голубым бассейном с белоснежной раздевалкой, сверкало Средиземное море. На голубой воде белели паруса, и издалека доносился шум мощных моторных лодок, за которыми скользили грациозные фигуры на водных лыжах.

— Я встретил кого-то… — начал Александр. Он горел желанием получить Джей Джей, онуступил ее Сергею. Сейчас, когда он нарушил все запреты, чтобы снова получить ее, он хотел владеть ею безраздельно. Однажды, за несколько лет до того, на продажу был выставлен нью-йоркский отель «Плаза», и Александр отчаянно хотел купить его — из-за его престижа, эстетической ценности, его реальной стоимости. Это была одна из самых привлекательных недвижимостей в мире. Александр приехал в Манхэттэн, чтобы бороться против большой американской гостиничной компании. Предложения были сравнимы, но последний день подачи заявок пришелся на праздничный день, а в Нью-Йорке в этот день банки были закрыты. Три руководителя конкурирующей компании зафрахтовали самолет, отправились в Бостон, где банки были открыты, обеспечили финансирование и в тот же день в пять часов вечера вернулись в Нью-Йорк, и «Плаза» стал их собственностью. В течение следующих пяти лет Александр трижды предлагал купить его, и все три раза ему отказывали. Это была одна из редких деловых ошибок Александра Рэймонта, и он хотел иметь этот отель так же сильно, как тем летом он хотел Джей Джей.

— Ты уже встречал кого-то, — ответила Лилиан тоном более уверенным, чем были ее чувства. Измены Александра, хотя она и стремилась относиться к ним как умудренный опытом, много видевший человек, причиняли ей боль. — Кто-то — это не причина для тебя.

Лилиан, как и Александр, вспомнила другой случай из их совместной десятилетней жизни. Так же как и все его жены отличались друг от друга, так и Джилл Лорел отличалась от всех его жен. Джилл Лорел была редактором по туризму чикагской газеты, американской деловой женщиной, совершенно новым типом женщины для Александра. Он обсуждал с ней бизнес, что было для него внове, и она была, в отличие от других женщин, которых он знал, независимой. Он никогда не знал, звоня ей, будет ли она дома или даже, если она дома, будет ли у нее возможность увидеться с ним. Она вела напряженную, интересную жизнь, которая никак не была связана с ним.

Джилл завораживала Александра, и некоторое время он хотел жениться на ней. Их связь продолжалась более двух лет и, в конце концов, закончилась по ряду причин: ее постоянных разъездов, его постоянных разъездов, отказа Лилиан дать ему развод и, в первую очередь, из-за того, что Александр понял, что, хотя его и привлекала независимость Джилл, в конечном итоге ему нужны были женщины, которые полностью зависели от него. Но это был конец. В начале увлечения Джилл Александр хотел развода так же, как и сейчас, неистово желая обладать Джей Джей, когда он вновь затронул вопрос о разводе.

— Я хочу быть свободным, — жестко сказал он.

— Ты свободен, — грустно ответила Лилиан.

— Я не могу жениться на женщине, на которой хочу.

— Я отказываюсь обсуждать развод, — сказала Лилиан. — Ты вполне переживешь увлечение и этой твоей подружкой.

«Нет, — думал Александр, — я не переживу это увлечение. Я не перестану хотеть Джей Джей». Желание обладать женой его собственного сына давало Александру ощущение полноты и бесконечности жизни.

Однако в тот момент он не стал настаивать на продолжении разговора с Лилиан, хотя и не намеревался удовлетвориться ее ответом. Даже охваченный запретными страстями, Александр Рэймонт оставался реалистом. Если на деле он станет настаивать, адвокаты Лилиан могут сделать развод дорогим, настолько дорогим, что это будет ощутимым даже для него, и хотя Джей Джей стоила любых денег, он не собирался платить ни копейки лишней. Кроме того, он опасался, что, если он будет сейчас настаивать на разводе, Лилиан не сможет сдержать свое любопытство и спросит, кто ее соперница. Раньше она никогда не спрашивала. Она объясняла ему, почему она так поступала: она не хотела знать. Знание будет более болезненным, чем незнание. Если она не знала, если речь не шла о реальном человеке с реальным именем, она могла убеждать себя, что на деле ничего не происходит.

Хотя Александра возбуждали шокирующие и скандальные обстоятельства, окружающие его связь с Джей Джей, он прекрасно понимал, что Лилиан придет в ужас и никогда не согласится на развод. По этим причинам Александр решил на время оставить вопрос о разводе. Он вновь поднимет его в подходящий момент. Но момент этот так никогда и не настал.

Через месяц Сергей умер, а с ним и чувства Александра к Джей Джей. Если бы не ребенок, пытался убедить себя Александр, он никогда бы не увидел ее вновь.

Во время ее беременности Рэймонт-старший относился к Джей Джей с ни к чему не обязывающей мягкостью и снисходительным покровительством. Его отношение к ней было безукоризненно рассчитанным и абсолютно лишено признаков влечения, а тем более страсти. Когда Александр уходил от нее, поговорив о здоровье, диете, отдыхе и физических упражнениях, Джей Джей с трудом верила, что это тот самый мужчина, который когда-то так страстно желал ее.

— Наверно, это потому, что я беременна, — сказала Джей Джей Данте, пытаясь объяснить себе самой сексуальное равнодушие Александра. — Наверное, он снова захочет меня после того, как я рожу.

— Наверное, — согласился Данте, хотя в действительности никогда не мог оценить прелесть гетеросексуальных отношений. Джей Джей лишь незначительно поправилась, и беременность придала чертам ее лица очаровательную мягкость, а ее коже румянец, которого никогда не было у нее раньше. — Ты выглядишь красивее, чем когда-либо, — сказал Данте, искренний в своей похвале и желая подбодрить ее.

— Говорил ли он что-нибудь тебе, — спросила Джей Джей, — о том, как он относится ко мне? — Джей Джей имела в виду Александра, Джей Джей, которая могла любить себя, только когда ее любили, страшно хотела узнать, как к ней относится Александр. После происшествия в Масатлане, а именно так Джей Джей про себя определила то, что случилось в Мексике, Александр пресекал все ее попытки к близости сексуальной или просто человеческой. Данте проводил с ним больше времени, чем Джей Джей, и Джей Джей ревниво относилась к их отношениям. Александр, который всегда чувствовал себя неуютно среди гомосексуальных мужчин и который однажды уволил дворецкого своей первой жены, потому что он показался ему слишком женоподобным, стал уважать Данте за его сдержанное и разумное поведение в критические часы после смерти Сергея.

Данте тоже изменился. Всегда яркий, склонный к эпатажу, он уже не стремился шокировать только ради того, чтобы шокировать. Он настроился на перемены, думал о том, чтобы покинуть Джей Джей, но Александр попросил его остаться с ней до рождения ребенка, и Данте, который по своей натуре был человеком преданным, согласился. Однако, как только ребенок родится, говорил себе Данте, он будет вести жизнь, в которой будет больше смысла, чем бесконечный поиск наслаждений. В Масатлане он увидел, чем заканчивается снисходительность к самому себе, и многое понял. Вряд ли кто считал его достойным и хорошим человеком, но в основе своей он был именно таким. Он хотел быть добрым и заботливым; он не хотел закончить свою жизнь так, как Сергей Рэймонт.

— Александр не любит меня. Он бывает со мной только из-за ребенка, — говорила Джей Джей. — Ему все равно, жива я или умерла.

— Он благополучно вытащил тебя из Мексики. Он купил тебе эту квартиру, — ответил Данте, оглядывая роскошные комнаты. — Он дает тебе все, что ты захочешь, меха, драгоценности, наряды. Что еще тебе нужно?

— Любовь, — ответила Джей Джей, возвращаясь к предыдущему разговору. — Или даже ненависть. Если бы он ненавидел меня, он бы мог полюбить меня снова.

Она ждала, что Данте успокоит ее своим ответом, развеет ее тревогу. Но Данте молчал, и Джей Джей сама ответила на свой вопрос:

— Он когда-то любил меня. Он полюбит меня снова. Я заставлю его полюбить меня, — произнесла она.

Джей Джей вложила в свои слова отвагу, которой у нее не было. Его равнодушие убивало ее. Против его равнодушия у нее не было оружия.

Дочь Джей Джей родилась в марте в роскошной Американской больнице в Париже. Она назвала девочку Жаклин в честь своей матери, и это было единственное решение, касающееся ребенка, которое ей разрешили сделать. Все остальные решения принял Александр, который уделял Джей Джей и будущему ребенку такое же пристальное внимание, как и приобретению, строительству и эксплуатации любой из своих гостиниц. Девочка родилась в Париже, потому что этого захотел Александр. Он купил квартиру на элегантной авеню Фош, и Джей Джей с ребенком должны были там жить; он обставил квартиру, приказал шефу отдела интерьера его французской компании сделать дизайн и меблировать комнаты, нанял няню для ребенка после того, как поговорил с восемью кандидатами, присланными лучшим англофранцузским агентством, лично выбрал врача, известного специалиста, который присутствовал при рождении детей иранского шаха, и даже выбрал просторную угловую больничную палату, которую должна была занять Джей Джей.

Александр так подготовил рождение ребенка, что когда подошло время родов Джей Джей, это событие было обставлено так, будто речь шла о рождении наследника короны. Палата Джей Джей была переоборудована, насколько это позволяли больничные правила. Стены были выкрашены в теплый желтовато-бежевый цвет, госпитальную мебель вынесли и заменили антиквариатом по выбору Александра, больничное постельное белье заменили на цветастые простыни и полотенца, купленные в элегантном магазине на авеню Монтень. Кипы красочных журналов Нью-Йорка, Парижа и Лондона, а также новейшие художественные и документальные бестселлеры были привлекательно разложены в корзинках и на столах. Вазы с весенними цветами — тюльпанами, фрезиями, лилиями, азалиями и нарциссами мучительно напоминали Джей Джей об ее брачной ночи.

Сами роды прошли без осложнений. Но эмоциональные переживания, связанные с ними, не были нормальными.

Первым поздравил Джей Джей с рождением дочери Александр Рэймонт. Он, который никогда ничего не носил, ни папку для бумаг, ни плащ, ни конверт, пришел с полными руками. Он поставил глиняный горшок с белыми орхидеями на стол рядом с кроватью Джей Джей и подал ей сверток размером с толстую книгу, завернутый в роскошную упаковочную бумагу светло-кремового цвета и перевязанный шнурком золотистого цвета. Он даже принес с собой маленькие золотые ножницы.

— Открой его, — сказал он, стоя у кровати. Он никогда не садился, если мог стоять. Джей Джей даже казалось, что Александру не терпится покинуть ее. Это обстоятельство придавало их встречам нервный характер, и, когда он садился, Джей Джей всегда считала это доказательством своего торжества. Это было одним из безмолвных состязаний между ними, которые и делали их связь такой волнующей и напряженной.

Джей Джей перерезала шнурок, развернула плотную бумажную обертку. В коробке из темно-серой замши, отделанной белой кожей, лежало потрясающее ожерелье из изумрудов, перемежаемых бриллиантами.

— Невероятно. Потрясающе, — произнесла Джей Джей, гладя камни пальцами, проводя ими нежно по рукам. Работа была такая тонкая, что нанизанные камни струились словно шелковистая подвижная ткань. О таком ожерелье Джей Джей и не мечтала, когда описывала Эли Костеру свое сокровенное желание. Она с жадным нетерпением ожидала подарка и часто думала о том, как будет выглядеть это загадочное ожерелье. Однажды в Акапулько Александр сказал, что Эли получил первые камни, показал их ему и что они были такими, как надо, — зеленым бархатным огнем, как и должны быть изумруды. Но после этого Александр никогда больше не упоминал об ожерелье, а Джей Джей никогда не спрашивала, так как вопросы о подарках она полагала недостойными. Сейчас, здесь, после ряда непредсказуемых событий, этот подарок был перед ней. «Может быть, — позволила себе подумать Джей Джей, — он все-таки любит меня, все-таки хочет меня».

— Пожалуйста, надень его на меня, — попросила Джей Джей, протягивая ожерелье Александру. Она наклонилась вперед и подняла волосы с затылка. Она думала, что почувствует его пальцы на волосах, сзади на шее, прикосновение, которое приведет к ласке, и была удивлена, что этого не произошло. Вместо этого Александр пересек комнату и принес ей ручное зеркало с ее туалетного столика.

Он держал зеркало, пока Джей Джей, повернув ожерелье, застегивала сама сложную застежку. Вместо ощущения, что ее высоко ценят, Джей Джей, как это иногда было с Александром, чувствовала себя покинутой в тот момент, когда она рассчитывала быть близко. Джей Джей расправила ожерелье, восхищенно посмотрела на него в зеркало и заставила себя улыбнуться.

— Это самое красивое ожерелье в мире. Спасибо. — Александр смотрел на нее, и выражение его глаз было такое же восхищенное и одновременно отстраненное, как если бы он разглядывал картину, которой он восторгался, но не собирался покупать.

— Я позвоню, чтобы принесли малышку? — спросила Джей Джей, стремясь быть ближе к нему, дотронуться до него и ощутить его прикосновение.

— Как хочешь, дорогая, — ответил Александр, — я видел ее, прежде чем пришел к тебе.

— И что? — Джей Джей удивилась, что Александр уже видел Жаклин, но она поняла, что не должна удивляться ничему, что делает Александр Рэймонт.

Джей Джей думала, что ее ребенок — самый красивый в мире. Волосы девочки были того же рыжевато-коричневого цвета, что и у Джей Джей, она унаследовала изумрудно-зеленые глаза Джей Джей, а ее голова была слишком велика по сравнению с узеньким тельцем. Джей Джей не терпелось услышать, что скажет Александр.

— У нее лицо Рэймонта, — произнес наконец он. — Рот Рэймонта и руки Рэймонта.

Раздался стук в дверь, и вошла сестра с Жаклин, сонной, завернутой в белые пеленки. Она подошла к кровати, намереваясь, как обычно, дать ребенка матери. Но Александр протянул руки и взял ребенка у сестры.

— Я подержу ее, — сказал он. Сестра вышла из комнаты.

— Я поражена, — сказала Джей Джей. — Я никогда не представляла тебя с ребенком на руках. — Александр ничего не ответил.

— Лилиан приедет позже, — сказал он. — И Аликс с Йейлом. И Данте просил меня спросить, не нужно ли принести тебе чего-нибудь особенного.

— Ничего, — сказала Джей Джей, — но поблагодари его за то, что он спросил. — Александр заторопился. Джей Джей хотела, чтобы он остался. — А что с ожерельем? — спросила она. — Что мне делать с ним? — Джей Джей не хотела расставаться со своим ожерельем — свидетельством того, что, может быть, Александр все еще любил ее, даже если не говорил этого. Но она не хотела, чтобы оно было на ней, когда придут Лилиан и Аликс. Она не хотела, чтобы ей завидовали.

— Я уберу его обратно в сейф, — сказал Александр, беря ожерелье и укладывая его в коробку. — Когда ты выйдешь из больницы, иди к Моргану, в банк рядом с фирмой «Ван Клиф и Арпелс», дай им образец своей подписи. Все, что тебе нужно будет сделать, это сообщить им, когда ты захочешь надеть его.

— Спасибо за ожерелье, Александр, — сказала Джей Джей. — Спасибо. — Затем все же задала самый важный для нее вопрос. Все на свете, даже это прекрасное ожерелье, она отдала бы, чтобы только услышать желаемый ответ: — Ты любишь меня?

Александр позвонил сестре, молча дождался ее прихода, отдал Жаклин ей и, не приближаясь к Джей Джей, пожелал ей всего хорошего. Он оставил Джей Джей одну в ее роскошной комнате: наедине с вопросом, на который он не ответил.

Гораздо позже, когда все посетители ушли, Джей Джей позвонила и попросила принести Жаклин. Она хотела побыть наедине со своей девочкой.

— Простите, — сказала сестра. Джей Джей показалось, что сейчас она услышит что-то ужасное.

— Уже слишком поздно? — удивленно спросила она, решив, что своей просьбой вынуждает сестру нарушить установленный распорядок.

— Мистер Рэймонт распорядился приносить ребенка только тогда, когда он сам здесь, — сказала сестра, отводя взгляд. После неловкой паузы она спросила, не хочет ли Джей Джей еще чего-нибудь.

— Нет, — ответила Джей Джей, пытаясь осознать сказанное сестрой. — Ничего, спасибо.

Сестра пожелала ей спокойной ночи и ушла закрыв за собой дверь, оставив Джей Джей одну. Ее дочь, поняла Джей Джей, не принадлежала ей. Жаклин была ребенком Рэймонтов. Это имело огромное значение, и изменить что-либо было невозможно.

14

В июне началась связь Джей Джей и Йейла. В июле Йейл и Аликс разошлись. В августе Джей Джей и Йейл начали новую роскошную жизнь.

В августе в Сент-Тропезе удовольствие измеряется степенью непринужденности. Погоня за ней занимает двадцать четыре часа в сутки: вокруг бассейна «Библос» или в его баре, украшенном настоящими леопардовыми шкурами; на виллах кинозвезд и модельеров, бизнесменов и бездельников; на набережной, где сверкающие яхты отделены друг от друга лишь узенькой полоской воды, разделяющей одну красавицу с палубой из тикового дерева от другой; в «Мускардэн», «Сенеке» или дискотеках, которые входят и выходят из моды так же быстро и предсказуемо, как восходы и заходы солнца. Рядом с праздной суетой сосуществуют открытые рынки под традиционными большими квадратными зонтиками, где дары Прованса — черные оливки, белые сыры, красные помидоры, зеленые перцы, бобы и головки чеснока с белой или розовато-лиловой кожицей, бочки с золотисто-зеленым оливковым маслом — и утренний улов — моллюски и мидии и крохотные крабы, — и все ингредиенты для прекрасного супа буйабес, влажные и яркие, лежат в тени рядом с одетыми в черное француженками, которые, как и поколения до них, ведут жизнь, зависящую от солнца, земли, моря, не зависящую от причуд и моды, которые превратили Сент-Тропез из заурядного морского порта в один из самых знаменитых летних курортов в мире.

Джей Джей и Йейл сняли виллу, которая была расположена между крепостью и портом.

Так как вилла была расположена на холме, поросшем диким тимьяном, с деревянной террасы, окружавшей бассейн, открывался прекрасный вид на белые дома с черепичными крышами и дальше на мол Жан Ревей, который охранял и наполовину прикрывал маленький порт. Данте, который стремился оставить старую жизнь, но пока еще не нашел новую, принял приглашение Джей Джей быть их гостем. Все заботы о маленькой Жаклин, которой уже исполнилось пять месяцев, взяли на себя Александр и Аликс. Сейчас девочка находилась в Саутгэмптоне под присмотром своей няни мисс Купер, англичанки средних лет. Джей Джей и Йейл, которые открыто жили теперь вместе, устроились на вилле и начали светскую жизнь, устраивая бесконечные приемы у себя и не пренебрегая приглашениями.

Лето семьдесят седьмого года Йейл и Джей Джей прожили в стиле Скотта Фитцджеральда. Роскошь праздности и богатства, общество модных приятелей, ничто не было омрачено воспоминаниями о крови и предчувствиями наказания. Джей Джей и Йейл вместе достигли того, чего не могли достичь в одиночку: они стали людьми, которым подражали. Когда Джей Джей надела днем золотые босоножки на высоком каблуке и бикини, она изобрела стиль, который пересек Атлантический океан и следующим летом получил распространение на американских пляжах среди женщин, которые никогда и не слышали о Джей Джей. Привычка Йейла разливать по бокалам шампанское «Дом Периньон» урожая 1969 года, выплескивая из бутылки оставшийся в ней напиток, попала в газеты Лондона и Нью-Йорка. О некоторых других их привычках не упоминалось в газетах, но все их приятели говорили о том, что Джей Джей занимается любовью с Йейлом, не снимая своих роскошных изумрудов.

— Это правда, — спрашивала Миньон Мирей, киноактриса, известная своим умом и деловыми качествами в такой же мере, как и кошачьими глазами и ногами балерины, — что она не снимает изумруды, когда они…

— Совершенно точно, — подтверждал ее спутник Поль д'Арш, бывший любовник, а в настоящее время ее самый лучший друг. — Данте сказал мне, что Йейл показывал ему следы от бусин на теле.

— Как эротично, — произнесла Миньон, облизывая по своей обворожительной привычке кольцо с восьмикаратным бриллиантом, которое подарил ей ее последний муж, — как развратно!

— Не снимай изумруды, — сказал ей Йейл в самом начале их связи, и Джей Джей, ребенок которой находился по другую сторону океана, а любовник покинул ее, скрыла улыбкой свою грусть.

Было девять часов июньского утра, и они были в доме в Белгревии. Аликс была в Мериленде, и они были в доме одни. Прошлой ночью Джей Джей и Йейл были на костюмированном балу, и Джей Джей впервые надела свои изумруды. Коул Уайтло стремился имитировать парижские балы изящных искусств пятидесятых годов, и бал имел огромный успех. Кокаин разносили на черных эмалевых подносах, русская водка смешивалась с французским шампанским для того, чтобы получился напиток по рецепту самого Коула, а сигареты с марихуаной и гашишем были завернуты в бумагу с золотым обрезом, на которой были отпечатаны инициалы Коула, которыми он подписывал свои рисунки. Музыкальная система, сложностью не уступавшая системам в дискотеках, была включена настолько громко, что листья на висячих растениях колыхались в такт пульсирующим звукам тяжелого рока.

Они пришли, чтобы наслаждаться, чтобы увидеть всех и быть увиденными, чтобы их обоих заметили и оправдали. Там были известные красавицы в тысячедолларовых платьях, рок-звезды, ярко накрашенные и броско одетые, мужчины и женщины, мальчики и девочки неопределенного пола, которые жили для того, чтобы быть там, где происходили события, инвестиционные банкиры, агенты, менеджеры и исполнители шоу-бизнеса, мафия мира моды, модельеры, производители, редакторы и публицисты, писатели, репортеры, фотографы и, подобный привидению, молодой человек, худой как скелет, которого считали лучшим в мире режиссером по свету, красящий ногти в зеленый цвет и глотающий куалюд вместе с кампари. На вечеринке много фотографировали, ее описывали в светской хронике по обеим сторонам Атлантики. Люди, которые о ней только читали, могли подумать, что они что-то важное пропустили в жизни.

Когда-то именно из-за таких вечеринок Аликс и Йейл частенько ссорились. Он хотел бы пойти, она хотела бы избежать этого, и как бы ни разрешался этот конфликт, никто из них не был доволен. С Джей Джей подобных проблем не было, после рождения Жаклин ею овладела какая-то непоседливость, она нуждалась в постоянном движении, у нее появилась потребность в непрекращающихся развлечениях. Их связь, которая началась, когда Жаклин было два месяца от роду, дала повод и для сплетен, и для разговоров, привлекла к ним группу людей богатых, модных, не имеющих корней, беспокойных, творческих или желающих таковыми казаться, которые восхищались тем, как они пренебрегали правилами, как «стильно» они создавали международный скандал. Восхищение и зависть подстегивали Джей Джей и Йейла, они были заговорщиками, скрывающими потрясающий секрет, Йейл начал осознавать то, что всегда предчувствовал. Теперь, когда у него достаточно денег, и он встретил нужных людей, он может заново создать себя. Это новое «я», для которого не было ничего невозможного и не существовало границ, превратилось в главную навязчивую идею его жизни и в конечном итоге в единственную цель его существования.

Джей Джей впервые надела свои умопомрачительные драгоценности, отправляясь на костюмированный бал, и они привлекли внимание, зависть и восхищение. На следующее утро Йейл, который хотел как-то отметить рождение своего нового образа, нового «я», просил ее не снимать изумруды.

— Я хочу, чтобы ты их не снимала, — сказал он, — когда мы с тобой занимаемся любовью.

Обнаженная, с ниткой изумрудов стоимостью двести пятьдесят тысяч долларов, Джей Джей смотрела в глаза своего любовника, улыбалась и просила его ласки. На следующий день в Лондоне уже говорили о последней экстравагантной фантазии Йейла и Джей Джей. Йейл, не в силах хранить тайну, рассказал об этом Коулу Уайтло.

Вначале об их связи знали немногие, но как круги, которые расходятся от камня, брошенного в спокойную воду, информация и сплетни распространялись. Как и положено, Аликс, жена Йейла, узнала обо всем одной из последних. Аликс узнала об этом от Коринны де Саншеваль, которая долго колебалась и наконец решила, что в конце концов Аликс все равно узнает о связи Йейла и Джей Джей и что будет лучше, если она узнает обо всем от друга, а не от врага.

В Лондоне говорили, что Коринна де Саншеваль была раньше любовницей одного из членов семьи Джакобов, но это отнюдь не был унизительный факт ее прошлого, поскольку семья Джакобов, одна из старейших и богатейших еврейских торговых семейств в Европе, была известна достоинствами женщин, которых мужчины этого семейства выбирали себе в любовницы, и щедростью, с которой они относились к ним не только в период их связи, но и после. Для любовниц приобретались красивые квартиры, они элегантно и дорого обставлялись. Им дарили драгоценности, акции и облигации, а также открывали банковские счета, куда вносились ежемесячные взносы. Ни одна из любовниц семейства Джакобов никогда не оказывалась вынужденной просить денег. Кроме того, банки семьи Джакобов в любое время могли дать этим женщинам любой финансовый совет.

Коринна была дочерью богатых буржуа из Турени. Летом того года, когда ей исполнилось двадцать лет, Коринна отдыхала в Биаррице со школьным приятелем, старшая замужняя сестра которого надлежащим образом присматривала за ними, когда она попалась на глаза Эсау Джакобу, которому тогда было тридцать с небольшим, и его дядя подготавливал его к тому, чтобы он со временем смог занять место главы парижской ветви семьи Джакобов. Как и полагается, Эсау развлекал Коринну и ее приятеля на чайных и обеденных приемах и, поняв по реакции Коринны, что его внимание не обижает ее, обратился к ее отцу и предложил условия связи. Отец, будучи французом, а, следовательно, человеком практическим, посоветовавшись со своим адвокатом, согласился, и Коринна переехала в Париж к Эсау.

Эта связь была для нее завершением образования, превратив Коринну из хорошо воспитанной молодой дамы из провинции в грациозную, стильную парижанку. За время ее связи с Эсау все наиболее привлекательные качества Коринны — доброта, мягкость характера и гибкий ум — проявились ярче, в то время как ее менее привлекательные стороны — некоторая недостаточность чувства юмора и свойственная молодости определенная эгоцентричность — смягчились и, до определенной степени, были преодолены. К тому времени, как четыре года спустя связь сама собой завершилась, Коринна превратилась в чрезвычайно элегантную и соблазнительную женщину.

Ее брак с Раулем де Саншеваль — союз, получивший благословение родителей Коринны, ее любовника Эсау и церкви, — начался счастливо и с течением лет стал источником радости для мужа и жены и всех, кому посчастливилось познакомиться с ними. Рауль де Саншеваль в конце пятидесятых годов утвердился как руководитель одной из первых французских фирм в области «паблик рилейшнз». Более того, в прессе его называли человеком, который внедрил современные методы «паблик рилейшнз» в Европе. Рауль, сын парижского бизнесмена, закончил факультет журналистики Колумбийского университета, где он обнаружил, что его журналистские интересы лежали в области сенсационных, а не так называемых серьезных новостей. Ему было сложно написать подзаголовок к статье с обязательными кто, что, когда, где и почему. Но человеческие интересы, так называемые мягкие новости, — интервью с известными людьми, знаменитостями и женами политических деятелей, неофициальные мероприятия, присуждения степеней, рекламные мероприятия, показы моделей давались ему легко, и он все время получал наивысшие оценки в группе за подобные репортажи. Главный талант Рауля, его подлинный интерес касался людей, и его способности стали основой его бизнеса. В Америке в 50-х годах долларовая стоимость умелой связи фирмы с общественностью уже была определена; во Франции того времени об этом еще практически не знали. Рауль, будучи французом, понимал, что его идея создания фирмы, занимающейся «паблик рилейшнз», наверняка натолкнется на сопротивление, но он скучал по Франции и был убежден, что, в конце концов, французы оценят по заслугам предлагаемые им услуги.

Вначале единственными клиентами Рауля были европейские филиалы американских компаний, и даже с ними было трудно заключать договоры, потому что, если они хотели установить связь с общественностью в Европе, они обычно предпочитали создавать свои собственные подразделения «паблик рилейшнз». Трудно было убедить их, что европейцев лучше всего понимает европеец, но после нескольких трудных лет Рауль имел небольшой, но превосходный список американских клиентов. Постепенно к ним присоединились французские компании, и упорство Рауля было вознаграждено.

Женитьба в середине шестидесятых годов Рауля на Коринне обеспечила его не только превосходной женой, но и прекрасным деловым партнером. Лишенная возможности, к ее глубокому горю, иметь детей, Коринна начала работать вместе с мужем, а компания, ее клиенты и все более широкий круг друзей и знакомых окружали их заботой и вниманием. Коринна привнесла в работу компании вдумчивость и понимание того, как помочь людям почувствовать себя спокойными, привлекательными и заслуживающими внимания, в то время как Рауль умел представлять на суд общественности своих клиентов с самой лучшей стороны. Вместе Рауль и Коринна процветали, хотя так никогда и не стали богачами. Да они не стремились сколотить себе состояние. Они, однако, жили широко, везде бывали, и везде их радушно принимали.

Их отношения с Рэймонтом начались в шестьдесят седьмом году, когда они организовали европейскую рекламную компанию по связям с общественностью по случаю открытия отеля «Рэймонт» в Марбелле. Редакторы и журналисты по проблемам туризма, модная пресса, редакторы новостей, корреспонденты и журналисты различных журналов и газет, многочисленные знаменитости, титулованные и известные богатые путешественники были приглашены на открытие отеля, и таким образом внимание и доброжелательные отклики были обеспечены. «Рэймонт» в Марбелле стал тем местом, куда следовало поехать, местом, которое следовало увидеть, а Рауль и Коринна, в результате их успешной работы, стали европейскими представителями по связям с прессой и общественностью всей гостиничной системы Рэймонтов. Когда бы кто-нибудь из семьи Рэймонтов ни оказывался в Париже, Рауль и Коринна устраивали приемы в их честь, и между ними установились как личные, так и деловые связи. Рауль, по возрасту между Сергеем и его отцом, был близок с обоими Рэймонтами, в то время как Коринна, примерно на десять лет старше Аликс, вместе с ней ходила по магазинам и обедала, проникнувшись к ней подлинной симпатией. Поэтому Коринна оказалась в сложном положении в конце июня, когда Йейл Уоррент приехал в Париж и пригласил Коринну и Рауля пообедать вместе с ним.

— Мы только что разошлись с Аликс, — сказал он. — И я хочу вас кое-кому представить.

Коринна не знала о том, что Йейл и Аликс расстались, и удивилась, узнав об этом от Йейла, а не от Аликс. Тем не менее, она согласилась встретиться с Йейлом и его новой подругой «У Максима», в известнейшем парижском ресторане, особенно любимым Рэймонтами. Что бы ни делал Йейл, он не держал это в тайне.

Коринна была потрясена, когда узнала, что новой подругой Йейла стала Джей Джей. Представления были излишни. Коринна, которая думала, что она повидала все, которую трудно было удивить чем-либо, была просто в шоке. В первый раз она встретилась с Джей Джей, когда она была любовницей Александра. Затем, когда Джей Джей вышла замуж за Сергея, Коринна устраивала в их честь приемы в Париже.

Тогда Коринна восхищалась Джей Джей, в первую очередь ее броской красотой, но еще больше той уверенностью, с которой она стала любовницей богатого и влиятельного человека, а затем вступила в блестящий брак с его сыном и наследником. Это был сюжет из волшебной сказки, очень современной сказки, и если даже допустить, что Джей Джей все тщательно просчитывала, в ее поведении доминировали мягкость и спокойное, уверенное в себе обаяние. Сейчас, сидя за обеденным столом напротив Джей Джей, исполняющей новую для нее роль вдовы Сергея Рэймонта и любовницы Йейла Уоррэнта, Коринна была взволнована и даже испугана. На мгновение Коринна почувствовала желание встать и уйти, она не хотела оказываться в центре крайне неприятной ситуации. Но она сразу же отказалась от этой мысли. Коринна не любила публичные сцены. Но дело было не только в этом. Коринна призналась себе в том, что ей было безумно интересно наблюдать эту скандальную ситуацию.

— Почему вы пригласили меня, — спросила она, — именно сюда? — Она обвела глазами зал, в котором было много знакомых ей лиц.

— Все скоро узнают, что мы с Аликс разводимся, — сказал Йейл. — Мы с Джей Джей собираемся пожениться.

— Не слишком ли быстро? — спросила Коринна.

— Мы давно знали, как в действительности относимся друг к другу, — ответил Йейл и затем, обернувшись к Джей Джей, добавил: — Правда?

Она ничего не сказала, только кивнула.

— Надеюсь, вы пожелаете нам счастья? — спросил Йейл Коринну.

Он не мог отвести глаз от Джей Джей; он все время оборачивался, чтобы посмотреть на нее, как будто опасался, что она вдруг исчезнет. Коринна пришла в замешательство; Йейл говорил с ней, но он сам был далеко отсюда — в своих мечтах, в своей влюбленности; он весь был растворен в Джей Джей.

— Я не знаю, что сказать, — правдиво ответила Коринна. Обычные пожелания счастья казались совершенно не подходящими.

— Она прекрасна, не правда ли? — спросил Йейл, явно не замечая смущения Коринны.

— Да, красива, — согласилась Коринна. Все, что произошло с Джей Джей, нисколько не отразилось на ее внешности: она была еще прекраснее, чем всегда: зеленые с поволокой глаза сияли лучистым блеском, точеные черты лица подчеркивали широкий лоб и высокие скулы; она была безукоризненно накрашена, и было невозможно отличить косметику от того, что ей подарила природа. Волосы Джей Джей отливали золотом в мягком освещении ресторана, и потом, когда Коринна пыталась вспомнить, что было надето на Джей Джей, она не смогла сделать этого. Каким бы ни было платье, оно было подобрано таким образом, чтобы не отпечататься в памяти, оставив только воспоминание о необычайной красоте Джей Джей.

— Мы с Раулем были потрясены смертью Сергея, — сказала Коринна, чувствуя, что не упомянуть о смерти Сергея будет непростительной холодностью. Конечно, до Коринны дошли всевозможные слухи о смерти Сергея. Говорили, что это было убийство; утверждали, что это было, напротив, самоубийство. Другие версии давали большой выбор вариантов: Александр Рэймонт собственноручно убил сына, убийство совершил Данте, Джей Джей застрелила своего мужа, в Сергея стреляла мексиканская проститутка. Слухи и сплетни не утихали до сих пор. — Все, кто знал Сергея, все еще скорбят о нем, примите мои соболезнования,

— Я получила ваше письмо с соболезнованиями, — ответила Джей Джей. — Оно меня тронуло, благодарю вас.

— Мы с Раулем очень огорчены, — сказала Коринна и, сменив тему на более нейтральную, заговорила о спорах, разгоревшихся в Париже, по поводу проекта нового центра современного искусства имени Помпиду — Бобурга. Беседа носила совершенно нейтральный характер, пока не принесли кофе.

Обед был окончен, и пока Коринна и Джей Джей ожидали Йейла, который должен был принести из гардероба их накидки, Джей Джей тихо сказала Коринне:

— Пожалуйста, не считайте меня чудовищем.

— Я не знаю, что думать, — искренне ответила Коринна.

— Я ничего не могу изменить. Я жертва, — смиренно произнесла Джей Джей. — Жертва жертв.

Йейл подошел, прежде чем Коринна смогла ответить, и разговор оборвался. Слова Джей Джей не давали покоя Коринне. В ту ночь она не могла уснуть. Она не понимала, что имела в виду Джей Джей, говоря, что она жертва жертв, не понимала она и почему Йейл и Джей Джей вели себя так вызывающе, сознательно сея зависть и недоброжелательность. Неужели они не понимают, как опасна может быть зависть?! И неужели Джей Джей и Йейл не понимают, что они публично оскорбляют и предают Аликс и Александра, который по-прежнему содержал Джей Джей? Неужели они не понимают, что богатых победить нельзя?

15

— Я хочу посмотреть на тебя с другим мужчиной, — сказал Йейл Джей Джей одной августовской ночью, когда они уже почти заснули. — Я давно хотел сказать тебе это.

— Ну, вот и хорошо, что сказал, мы ведь обещали друг другу, что всегда будем говорить все, — сказала Джей Джей, никак не проявляя своих чувств, — метод, которому она научилась у Александра.

— Я хотел бы посмотреть на тебя с Полем. Я уже сказал ему об этом, — продолжал Йейл. — Как ты к этому относишься? — Они также обещали друг другу, что они никогда не будут навязывать другому свои желания.

Джей Джей вспомнила свои давнишние фантазии о Йейле и Энсоне Херроне в «Бель Эре». Это было всего два года назад. Ей показалось, что с тех пор прошла целая жизнь. Сейчас в Сент-Тропезе эти фантазии могли стать реальностью, но Джей Джей колебалась.

— Джей Джей, ты не ответила. Что ты об этом думаешь? Не втроем. Только вы двое.

— Я согласна, Йейл, если ты этого хочешь, — наконец произнесла Джей Джей.

— Только если это и тебе доставит удовольствие, — ответил Йейл. — Скажи мне, что и тебе будет хорошо.

— Да, — сказала Джей Джей и спросила себя, почему она лжет. Может быть, потому, что это лишь наполовину было ложью.

Йейл сам выбирал любовников для Джей Джей, и вначале он только наблюдал за ними. С течением времени ему стало казаться нормальным, что он целует и ласкает Джей Джей одновременно с ее любовниками, потому что наблюдение возбуждало и его. Делая это, Йейл неизбежно дотрагивался и до них. Вначале соприкосновение руки Йейла с рукой другого мужчины было простой случайностью, легкое соприкосновение, которое тут же прекращалось. Уже больше года прошло, как он занимался любовью с мужчиной. После нескольких посещений Оливера Холборна Йейл прекратил их отношения. Он говорил себе, что ему стало скучно, и он разочаровался. Но он опасался, что, если будет продолжать, он не сможет остановиться.

— Не борись с собой, — сказал Роман Барток однажды вечером, нежно поглаживая руку Йейла. — Настоящий грех — это сопротивление собственной чувственности.

Роман Барток был поклонником бисексуальных отношений, постоянным членом перемещающейся из Сент-Тропеза в Беверли Хиллз и в Гштаад группы. Его мемуары, четыре тома его сексуальной жизни, были восторженно встречены современными критиками. Роман писал на английском языке, и его произведения были переведены на все основные европейские языки, а также на японский, причем каждый последующий том продавался успешнее, чем предыдущий. Он писал только об одном — о собственных аппетитах — и, делая это, стал героем интеллигенции и большого числа средних читателей, которые, пусть только в своих фантазиях, хотели достичь той же степени личной свободы, которую Роман прославил своей жизнью и книгами.

Небольшого роста, изящный, элегантный человек, Роман был бесконечно горд своими внешними данными. О совершенстве его пропорций и изяществе движений говорили почти столько же, сколько о его литературных способностях. Лежа на диване в халате от Шарве, он с четверга по субботу диктовал по пять часов в день английскому секретарю, с которым работал еще над своей первой книгой четырнадцать лет тому назад. Благодаря собственным заработкам, подаркам поклонников, некоторые из которых были его любовниками, а некоторые — нет, благодаря умелым инвестициям в недвижимость и акции, Роман Барток, сын школьного учителя, мальчик, который рос в Чехословакии в пятидесяти километрах к западу от украинской границы в сельской деревушке, где белые овцы и пятнистые коровы паслись на зеленых холмах в вечной буколической дремоте, владел теперь миллионным состоянием. Его преследовал страх собственной несостоятельности: временами Бартоку казалось, что он был не художником, а мелким мошенником, и он жил, опасаясь, что каким-нибудь образом его секрет будет раскрыт, и читатели, которые превозносили его, теперь будут поносить. Духовный последователь Д. Лоуренса, Роман Барток считал, что эротическое наслаждение является единственной целью в жизни, поскольку только путем эротического наслаждения человек способен победить осознание неизбежности собственной смерти. Только Эрос и Танатос, говорил он, символизируют реальность. Эти же имена — Эрос и Танатос — он дал двум персидским котам, которых держал у себя. Это считалось дерзким, шикарным, как и рассчитывал Роман.

Роман советовал Йейлу исследовать свои стремления, а не подавлять их.

— Существует только две возможности, — обычно говорил Роман. — Или ты любишь, или — умираешь.

Вначале Йейл занимался любовью с Романом только в присутствии Джей Джей. И вначале было очевидно, что Йейл предпочитал, чтобы Роман был на вторых ролях. Затем постепенно всем троим стало ясно, что Йейл предпочитает Романа. Джей Джей, которая всегда думала, что если ее будут любить два мужчины одновременно, она будет ощущать себя женщиной в большей степени, поняла, что она ошибалась. Она чувствовала себя женщиной в меньшей степени, и чем чаще Йейл говорил, что любит ее, тем меньше она себе нравилась. Джей Джей надеялась, что ореол очарования, окутывающий ее и привлекавший столько внимания, привлечет наконец и Александра, но этого не произошло. Джей Джей давно его не видела и только изредка разговаривала с ним по телефону. Когда он звонил ей, то в основном говорил о Жаклин, о том, как быстро она растет, какая она хорошенькая, и теперь, ровно через год после смерти Сергея, Джей Джей практически потеряла надежду вернуть Александра.

Она прилетела с юга Франции в начале сентября в аэропорт «Шарль де Голль» в Париже из Ниццы. Она шла по терминалу для пребывающих вместе с Данте, Йейлом и Романом и двумя носильщиками с четырьмя тележками, заваленными багажом, когда случайно подняла глаза и увидела Александра, который шел навстречу ей с тремя мужчинами. Они были погружены в разговор, но в то мгновение, когда Джей Джей увидела Александра, он оглянулся, и их взгляды встретились. Без единого слова, не замедлив шага, Александр прошел мимо.

«Роллс-ройс», который заказал Йейл, стоял у тротуара, услужливые носильщики укладывали багаж. В этот момент стоявший невдалеке Александр оторвался от своей группы и подошел к ним. Он обменялся приветствиями с Романом, которого он никогда не видел, но узнал по фотографиям. Человек, имеющий деньги, Александр восхищался людьми, имеющими талант. Знаменитости производили на него неотразимое впечатление, особенно творческие люди, которые имели и талант, и успех, и состояние. Он лишь слегка кивнул Йейлу. Александр в глубине души был рад, что Йейл и Аликс разошлись. Он не сомневался, что Аликс, когда пройдет боль и обида, устроит свою жизнь гораздо лучше. Затем, повернувшись к Джей Джей, он произнес:

— Ты никогда раньше не была такой красивой.

Джей Джей благодарно улыбнулась в ответ и исчезла в недрах огромного автомобиля. Она знала, как неотразимо она выглядела, загоревшая и отдохнувшая после проведенного в Сент-Тропезе месяца. И она знала то, чего не мог знать Александр: что Йейл и Роман интересовались друг другом, а не ею. Но это не имело значения, потому что, с точки зрения Александра, все выглядело так, как будто Джей Джей снова, как когда-то, путешествовала с двумя любовниками.

Джей Джей не удивилась, когда через несколько дней Александр позвонил ей и пригласил провести выходные с ним на яхте приятеля, стоявшей в Болье. Она знала, что он позвонит, она ждала этого.

Два человека, которые думали только о настоящем, Джей Джей и Александр, были заговорщиками против прошлого, и они получили удовольствие от выходных, наполненных жадными удовольствиями — любовью, обедами, напитками, плаванием и солнцем, покупками в маленьких магазинчиках, которые окружали стоянку яхт в Болье, игрой в местном казино, небольшом, напоминавшем элегантный свадебный торт, более интимном, чем казино в Монте-Карло — и ни разу не заговорили ни о Сергее, ни о Масатлане, ни о Йейле. В понедельник Джей Джей вернулась в Париж, а Александр направился в Мехико, где разрабатывались планы торжественного открытия отеля «Рэймонт Масатлан Плайя Бланка», которое должно было состояться через год. Александр намеревался устроить грандиозный прием, затмивший бы прошлогоднее торжество по случаю открытия отеля «Рэймонт Бекуи».

— Тебя видели в Болье, — сказал Йейл, когда Джей Джей вернулась в Париж. Она уехала на выходные, не сказав ему, куда направляется. — Бритта и Пьер-Жиль завтракали в «Африканской королеве», они видели, как ты поднималась на яхту. Я видел Бритту вчера на обеде. Она сказала, что ты выглядела очень счастливой, — сказал Йейл. — Ты и Александр.

Джей Джей была в своей гардеробной, и питательная маска, которая толстым слоем лежала на ее лице, мешала ей говорить. В ее глазах можно было прочесть только молчаливое внимание.

— Сегодня вечером мы идем на вечер ароматов, — напомнил Йейл. Почта Йейла и Джей Джей была полна приглашений. Каждый день их приглашали на коктейли, приемы, обеды, просмотры, показы моделей, открытия выставок, различные мероприятия, частные и коммерческие, которые заполняют осенний светский календарь «всего Парижа». Джей Джей с лицом, скованным маской, беззвучно кивнула.

— Когда ты увидишься с ним опять? — спросил Йейл, зная, что Джей Джей не могла ответить. Она позволила себе, чтобы не испортить маску, лишь самую легкую реакцию, самую беглую улыбку и пожала плечами.

— Мы с Романом заедем за тобой и за Данте в половине шестого, — произнес Йейл. Затем, выходя из гардеробной, он добавил: — Джей Джей, я действительно думаю, что мы должны пожениться. Это будет превосходно, мы вчетвером… ты и Александр, я и Роман.

Оставшись одна, Джей Джей закрыла глаза, положив сверху ватные тампоны, пропитанные гамамелисом, чтобы избавиться от незначительной припухлости, появившейся под глазами. На секунду невыплаканные слезы защипали глаза. Данте всегда говорил ей, что она отверженная, а она никогда так не считала, но сейчас задумалась об этом. Она жила в квартире, которую оплачивал Александр, носила одежду, которую покупал он, ела пищу, за которую платил он. Если он хотел ее только тогда, когда она принадлежала кому-то другому, может быть, ей стоило выйти замуж за Йейла…

«Самое прекрасное чувство, которое доступно изгою, — думал Данте, — это свобода; худшее — это страх.

Сексуальный изгой, Данте мог выбирать между легкими, ни к чему не обязывающими отношениями, и серьезной, глубокой, захватывающей страстью, имел свободу выбора. Страх касался старения и потери привлекательности, в конечном итоге — потери свободы. В последнее время Данте начал избегать солнца, чтобы сохранить юную эластичность кожи, следовал строгой диете, чтобы бороться с некоторой дряблостью тела, заниматься различными гимнастическими упражнениями и глубоким массажем для поддержания тонуса мышц. Данте знал слишком много отчаявшихся гомосексуалистов, и он не хотел превращаться в то, что он называл «старой королевой», слишком много пьющей по вечерам, слишком сильно дрожащей по утрам. Он хотел теперь, когда тридцатипятилетний рубеж был уже не за горами, того же, что и тогда в Масатлане, — изменить свою жизнь. Некоторые вещи были очевидны и просты. Он перестал ходить в бани, одинаковые в Париже, Лондоне, Риме и Нью-Йорке; он больше не посещал «голубых» баров на Плас Пигаль, в Челси и Уэст Вилледже. Он не ездил на Файр Айленди Кей Уэст, Миконос и Капри. Он отнюдь не стремился изменить основы своего поведения — гомосексуальные отношения, которые он принял и признал, когда ему было двенадцать лет. Ему доставляли удовольствие заигрывания преподавателя романских языков из университета в Эксан-Провансе, проводившего лето на арендованной вилле недалеко от дома родителей Данте в Тоскане. После этого лета Данте научился самостоятельно удовлетворять свои желания, а теперь вдруг он захотел давать, а не получать, создавать, а не извлекать удовольствие и двигаться дальше. События, происшедшие в Масатлане, глубоко изменили Данте, там он увидел, как далеко может завести снисходительность к самому себе, и это испугало его. Несмотря на бросающийся в глаза вызов, Данте хотел быть хорошим человеком. Он был умен и энергичен, и ему нужно было куда-то направить свой ум и энергию. Он много путешествовал, имел хорошие связи, был организован. Он мог много дать, но не знал, как реализовать себя, и именно в таком напряженном ожидании перемен он встретил на этом вечере ароматов Коула Уайтло.

Коул происходил из семьи английских интеллигентов, государственных служащих и священнослужителей. История семьи Уайтло знала несколько выдающихся и в то же время скромных гомосексуалистов. Коул был еще одним, но, как он любил повторять, его нельзя было назвать ни выдающимся, ни уж, конечно, скромным. Следствием его особенно вызывающего поведения явилось то, что семья лишила его наследства. Но это произошло в его бунтарской молодости, и примирение было достигнуто, хотя, к огромному облегчению, как самого Коула, так и его семьи, он проводил в семейном гнезде в Йоркшире мало времени.

— В возрасте трех лет, — повторял он, — я переставил мебель в своей детской, и с тех пор я никогда не останавливался. — Дизайнер и художник по интерьеру, получивший образование в Королевской академии искусств, Коул был театральным декоратором вначале в провинциальных труппах, затем в Уэст-Энде, а еще позднее на Бродвее. От театральных декораций он перешел к дизайну интерьеров для друзей, а затем для частных и коммерческих заказчиков. Он получил заказ на разработку интерьеров самолетов компании «Эр Франс» и с помощью ортопеда создал стул для машинистки, который потом стал использоваться в офисах всего мира.

Как дизайнер Коул обладал неоспоримыми способностями, как бизнесмен он был абсолютно беспомощен. Он приводил в уныние бухгалтеров, забывая как платить по счетам, так и выставлять их; когда он все-таки выставлял счета, он обычно занижал суммы.

— Я делал всего понемногу, — сказал Коул Данте в тот вечер, когда они встретились на коктейле, посвященном выпуску новых духов, дизайн флакона для которых разработал Коул, — и я стар, устал и разорен.

— Ты ведь не думаешь, что я поверю в это, — ответил Данте. Коул, которому было тридцать семь лет и который выглядел на двадцать семь, был безукоризненно одет, как, впрочем, и всегда. Он был тем человеком, думал Данте, чья пижама никогда не мнется.

— Тогда ты должен поверить вполовину, — согласился Коул, — потому что одна вторая сказанного — правда.

— Я не попробовал и половины от твоего представления о половине, — сказал Данте. — Я предавался праздности и закончил тем же, что и ты: старостью, усталостью, разорением.

Коул улыбнулся.

— Давай пообедаем, — предложил он. — Может быть, в данном случае две ошибки в сумме дадут положительный результат. Данте, привыкший к мгновенному установлению отношений на столь же короткие промежутки времени, не позволял этим отношениям перерасти в дружеские. Он обедал с Коулом, завтракал с ним, ходил с ним в театр и на балет, и к тому времени, как они стали заниматься любовью, он знал Коула, знал его сильные и слабые стороны. Коул был лоялен, до смешного честен; он нетерпимо относился к ошибкам и имел резкий темперамент, что компенсировал столь же быстрыми извинениями и раскаянием. Он был более чем щедр — он тратил время, внимание, расположение на окружающих его людей, и впервые Данте получал удовольствие от щедрости приятеля.

— Я начинаю думать, что у нас может быть будущее, — сказал однажды Коул во время завтрака в маленьком офисе, который он снимал над магазинчиком на улице Бак. — В конце концов, ты так долго мирился со мной, а я явно нуждаюсь в помощи.

За месяцы, прошедшие после их встречи, Данте начал приводить в некоторый порядок дела Коула, упорядочивая его счета, получение и выплату денег с помощью одного из бухгалтеров Коула, вздохнувшего с облегчением. Он даже нанял адвоката, чтобы привести в порядок дела Коула по патентам на его изобретения.

Начало формироваться нормальное движение наличности, и впервые в жизни Коула, в ее деловой и личной сфере, наметилось нечто, напоминающее стабильность. Все это произошло благодаря Данте, и Коул ценил это и был благодарен Данте за все.

— Коул, ты знаешь, что я всегда хотел делать это. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, — сказал Данте. Они были вместе постоянно, не считая того, что Коул по-прежнему содержал свой дом в Кенсингтоне, а в Париже жил в гостинице, а Данте, который уже не жил с Джей Джей на авеню Фош, снял небольшую квартиру на Монмартре. — Давай жить вместе.

— Я не знаю… — с сомнением произнес Коул. Он говорил, что хотел постоянных отношений, но когда Данте выразил это словами, Коул почувствовал, что он опасается. Это будет серьезное обязательство, а Коул всегда избегал обязательств. Для него обязательства означали взросление, а взросление означало старение, потерю свободы, утрату свежести, скуку, отказ от творчества, которое было для него важнее самой жизни. Для Коула обязательство означало конец всего, и он испугался. Он запаниковал и попросил отсрочку. — Мне нужно подумать.

— Мы не становимся моложе, — говорил Данте, все более остро ощущавший возраст.

Данте думал об обязательствах не как о потере, а как о приобретении: стабильности, устойчивости в жизни, безопасности и свободы изменяться рядом с кем-то, кто тоже изменяется. Он был разочарован, что Коул не был, как он, готов объединить их жизни. Но он не хотел заставлять Коула принимать на себя обязательства до тех пор, пока он сам не будет готов к этому. Данте осознавал, что Коул, как и все, кого он хорошо знал, независимо от того, были ли они гомосексуальны или гетеросексуальны, так или иначе были ранимы, чего-то боялись, даже если шрамы были хорошо спрятаны, а страхи незаметны.

— Я все понимаю, но я боюсь… — сказал Коул, тоже отдающий себе отчет в том, что время проходит, — я никогда ни с кем не жил. Я и хочу перемен, и боюсь их панически. — Коул помолчал. — Ты можешь понять?

— Конечно, — ответил Данте.

— Ты не покинешь меня, Данте? — спросил Коул, вдруг заволновавшись. — Только потому, что я не могу сразу сказать «да»?

— Нет, я не покину тебя, — ответил Данте. Он был очень разочарован, но его чувства к Коулу были сильны. Он не мог забыть о них, потому что он не получил того, что хотел, в ту же минуту. — Я не собираюсь уходить.

Коул почувствовал облегчение. Ему не нужно было ничего говорить, выражение его лица само говорило о том, что он чувствовал.

— Ты едешь домой в Тоскану на Рождество? — спросил Коул.

Родители Данте были еще живы, и он был очень к ним привязан.

— Я езжу туда каждый год, — ответил Данте. — Я надеялся, что ты поедешь со мной. — Данте хотел познакомить его со своими родителями. Он никогда этого не делал раньше. Хотя его родители, конечно, знали о его сексуальных предпочтениях, они давно признали их, хотя и с обреченностью.

— Роман Барток пригласил меня поехать с ним в Каир, — сказал Коул, огорченный тем, что ему приходится дважды отказывать Данте. — Я там никогда не был, и мне хочется поехать.

— Значит, на праздники мы не увидимся, — грустно произнес Данте.

— Я уже обещал ему, — сказал Коул. Ему тоже стало грустно при мысли о праздниках без своего любовника. — И я хочу поехать. Меня всегда привлекали египетские мотивы. Я думал, что у меня могут появиться какие-нибудь идеи. Я думал о том, чтобы подготовить египетскую коллекцию… мебели, например, или узоров для тканей.

— Это хорошая мысль, — согласился Данте. Как всегда, Коул поражал своей способностью придумать что-то новое, что-то свежее. Данте позавидовал его творческой способности. Уже было поздно, и Данте выбросил в мусорный контейнер упаковочную бумагу от сэндвичей и разовые стаканчики для кофе. Собираясь уходить, он произнес: — Счастливого Рождества, Коул. Я искренне говорю это.

— Счастливого Рождества, — ответил Коул, и на мгновение ему захотелось сказать Данте, что он отменит поездку в Каир, что он хочет провести праздники с ним. Но он не был готов взять на себя такое обязательство. Он хотел поехать в Каир, и, в конце концов, когда Данте уходил, он сказал ему: — Давай вместе пообедаем в первый же вечер, как вернемся в Париж.

В тот день Данте шел по парижским улицам со счастливой уверенностью, что их отношения вовсе не подошли к концу, а, наоборот, приблизились к новому началу.

В Каире связь, которая началась скандалом, закончилась жестокостью.

Стамбул соединяет в себе черты Востока и Запада, Каир — Ближнего Востока и Африки, Средиземноморья и Нила, культ Изиды здесь переплетается с поклонением Аллаху. Европейцы чувствуют себя в изоляции в каирском многоязычье, в этом шумном и одновременно непроницаемом для посторонних мире. Романа Бартока привлекали и арабское гостеприимство, и жестокость, ореол фатализма, пышные похоронные традиции. Бартоку нравилось вдыхать проникающие повсюду ароматы экзотических специй, свежемолотого кофе и благовоний, получаемых из цветов, специально выращиваемых в садах Фаюмского оазиса. Его интересовало богатое прошлое, плодородие дельты Нила, дающей с помощью ирригационных систем, изобретенных в древности, водяных колес, все еще приводящихся в движение волами, три урожая в год; вызывали любопытство путешествия бедуинов от оазиса к оазису, нищие, демонстрирующие свои уродства в надежде получить мелкую монету. Роман даже имел квартиру в Каире. Расположенная на верхнем этаже в бывшем королевском дворце между Британским посольством и мостом Эль Тахрир, квартира Романа выходила окнами на Нил, где фелуки, арабские лодки с экзотическими тонкими треугольными парусами, сновали по коричневым водам реки, образуя столь же плотный транспортный поток, как и людской, движущийся по улицам и переулкам самого Каира. На противоположном берегу были видны густые зеленые тахрирские сады.

— В Египте нет ничего нового, — говорил Роман. — Искусство, наука, архитектура — у египтян все было, или они это изобрели. Они все уже видели. Египет — это единственное место, где я чувствую себя таким, как все. И я хочу быть обычным, никаким, одним из многих!

Роман пригласил в Каир Джей Джей и Йейла, и вместе с Коулом они образовали группу из четырех человек. Они переночевали в Каире, а затем на нильском пароходике отправились в Луксор, бывшие Фивы, столицу древнего египетского государства. Сам Роман был их гидом по Луксорскому храму, открытому двору и залам с колоннами, часовням и святилищам солнца; он сопровождал их в расположенный недалеко Карнак, в великий храм Амона-Ра, построенный фараонами Двенадцатой династии, расширенный и прекрасно украшенный последующими поколениями.

— «Только число песчинок, — произнес Роман, цитируя Гомера, — превышает богатства Фив». Вы должны представлять себе, — продолжал он, — то, чего уже нет: украшения из золота и серебра, золотые пластины на шеях, горящие на солнце и видимые издалека, обелиски из розового гранита и украшения из драгоценных и полудрагоценных камней. Вы должны представить аромат ладана, увидеть позолоченные лодки богов, качающиеся на плечах жрецов, услышать шум огромной толпы, охваченной религиозным экстазом.

— В других местах история измеряется сотнями лет. В Египте она измеряется тысячелетиями, — закончил Роман. — В Египте, в отличие от Запада, смерть является частью жизни. Подобное отношение делает все возможным, дозволено все: нет ничего, чего нельзя было бы простить.

Но Роман ошибся, потому что именно в Каире произошло то, чему не могло быть прощения.

В Каире Джей Джей открыла удовольствия утаивания. Она последовала примеру арабских женщин и заказала себе платья и головные уборы из тонкого белого египетского хлопка. С лицом, закрытым по самые глаза, подведенные арабской краской для век, купленной в парфюмерном магазине в Эль Халили, она двигалась молча, незаметная для других, но внимательно наблюдающая за всем, что происходит вокруг.

В Каире, через пятнадцать месяцев после смерти Сергея, Джей Джей плыла по течению, одинокая, стыдящаяся. Она была матерью ребенка, которого никогда не видела; она была любовницей человека, который хотел других мужчин. Она дважды виделась с Александром после Болье, и ей стало до боли очевидно, что он больше не любит ее: он не говорил о любви, никогда не целовал ее в губы. Когда он ласкал ее, она чувствовала, что он следует лишь зову плоти, который он ненавидит, но перед которым не может устоять.

Данте уже не жил с ней, к концу августа Джей Джей почувствовала, что ему не терпится уйти. Сейчас он снимал квартиру, предпочитая жить один. Это было неприятие, которое причиняло особую боль; если бы он нашел кого-то другого, Джей Джей могла бы понять. Но покинуть ее для одиночества, этого она не могла понять. Нельзя сказать, что Джей Джей обвиняла Данте в чем-либо. Дело, вероятно, было в том, что внутри ее была пустота, которую требовалось чем-либо наполнить. Она не могла этого требовать от мужчины, который был ее другом.

Джей Джей думала о Сергее и не чувствовала вины. То, что она чувствовала, было страшнее: она чувствовала пустоту. Ей нужно было внимание, она должна была чувствовать себя привлекательной и желанной. Но никто не обращал на нее внимания. Сейчас уже и Йейл.

В конце семьдесят седьмого года Йейл Уоррэнт был в беде — в финансовом и сексуальном отношении.

Компания «Уоррэнт, Чарлтон и Дувр» оказалась в затруднительном положении. Акции, которые в шестидесятых шли по высокому соотношению цен и доходов, устойчиво падали в цене на Лондонской бирже. С двенадцати фунтов пяти шиллингов цена за акцию снизилась до четырех фунтов семи шиллингов. Убытки на займах приближались к семидесяти миллионам фунтов, а Лондонский банк, который в предыдущем году предоставил компании ссуду в размере ста миллионов фунтов, занимал осторожную позицию. По требованию банка группа аудиторов начала расследование дел компании. Их заключение было убийственным: банковское подразделение, подразделение Йейла, как они утверждали, существовало как внутренний банк, который на конец ноября дал займов на сумму девяносто восемь миллионов долларов компаниям, в которых компания «Уоррэнт, Карлтон и Доувер» имела интересы; перечень этих займов, утверждали аудиторы в особенно жестоких выражениях, состоял из небольшого числа очень крупных займов; далее, утверждали они, имело место серьезное несоответствие между сроками активов и пассивов. Они указали, не выдвигая обвинения на возможность того, что английский закон мог быть нарушен, когда ссуды принадлежавших компании денег, данные зависимым от нее фирмам, были использованы на покупку акций материнской компании. За год, делалось в отчете заключение, чистые убытки компании составили шестьдесят четыре миллиона семьсот тысяч фунтов, что почти в два раза превышало прошлогодние убытки в размере тридцати четырех миллионов двухсот тысяч фунтов.

Хотя в отчете аудиторов подчеркивалось, что нет никаких свидетельств того, что мистер Уоррэнт или кто-либо другой из директоров компании лично обогатился в результате каких-то операций компании, в нем тем не менее отмечалось, что мистеру Уоррэнту была предоставлена внутрифирменная ссуда под недвижимость в размере трехсот пятидесяти тысяч фунтов для приобретения дома в Белгревии.

Лондонский банк оказывал давление на партнеров Йейла, настаивая, чтобы Йейл был освобожден от должности президента до того, как он будет решать вопрос о новых займах компании. Как наиболее известный член совета директоров компании, Йейл стал главным объектом критики. Вначале Йейл отказался от приглашения Романа поехать в Каир, но затем решил поехать.

— Они не владеют мной, — сказал он, имея в виду своих партнеров, аудиторов и банкиров. — Я разбогател не для того, чтобы быть вынужденным проводить рождественские праздники в Лондоне.

Однако, оказавшись в Каире, Йейл оставался взвинченным. Он чувствовал, что его обманули.

— Я должен был продать свои акции год назад. Я хотел тогда получить наличные, но дал себя от этого отговорить. Я стоил миллионы. Они обещали мне, что я буду стоить еще дороже, если сохраню свои акции. Я не должен был их слушать.

Йейл бесконечно говорил о деньгах, о том, какой несправедливой была критика аудиторов, о планах компенсировать свои потери. Он во многом обвинял Джей Джей.

— Если бы не ты и твоя разорительность, я мог бы уйти от дел и жить в роскоши остаток своих дней.

Джей Джей научилась не отвечать на обвинения Йейла, потому что ее ответы, как бы тщательно она ни подбирала слова, приводили Йейла в беспричинную, бешеную ярость. Дело заключалось в том, что Александр Рэймонт содержал ее и оплачивал все ее счета. Хотя он никогда не поднимал на нее руку, Джей Джей начала бояться Йейла, так же как она боялась Сергея, и она задумывалась над тем, что было такое в ней, что вызывало по отношению к ней страсть и одновременно ее бешеного спутника — ярость.

Финансовые проблемы давили на Йейла извне. Сексуальные проблемы угрожали ему изнутри. Ему все труднее становилось сохранять видимость бисексуальности, в то время как он стремился стать исключительно гомосексуальным. Тот факт, что он начал предпочитать мужчин женщинам, не так беспокоил его, как то мрачное очарование, которое требовалось его желаниям. Он уже не мог сдерживать извращенность своих потребностей, и его неспособность контролировать их заставляла его опасаться роковых последствий.

Он пытался скрыть происходящие в нем перемены от Джей Джей, но ее потребность в любви и внимании возрастала теми же темпами, что и его физическое отвращение к ней. Вначале ей нравились, как она говорила, их любовные утехи втроем с Романом. Она блаженствовала, будучи центром внимания двух мужчин одновременно. Но постепенно стало очевидно, что Йейл уделял больше внимания Роману, чем ей.

— Я чувствую себя отстраненной, — сокрушалась Джей Джей ранней осенью в Париже. — Ты обращаешь больше внимания на Романа, чем на меня.

— Джей Джей, дорогая, ты просто ненасытна, — ответил Йейл. — Ты все это придумываешь.

— Я не знаю, — неуверенно произнесла Джей Джей и затем добавила: — Возможно, ты прав. — Она больше ценила мнения других о себе, чем свое собственное, и обычно уступала.

— Единственное, что мне пока неведомо, — это смерть, — произнес Роман, получая удовольствие, как и всегда, от воздействия его самых дерзких заявлений на слушателей. Джей Джей, Йейл и Роман проводили вечер в элегантном публичном доме в старом коптском районе Каира, построенном на месте крепости римлян. Публичный дом, который Джей Джей представляла себе убогим и мрачным, в действительности оказался столь же шикарным, как и самые роскошные ночные клубы Парижа или Нью-Йорка.

Здесь предлагались французские вина и шампанское, изысканные блюда, приготовленные поваром, которого переманили огромной зарплатой из трехзвездочного ресторана в Лионе. Сочные овощи и нежные летние фрукты, белые персики и крошечная малина, растущие на плодородной почве Нильской дельты, были представлены в виде живых натюрмортов на серебряных блюдах, размещенных на столиках, покрытых накрахмаленными белыми льняными скатертями. Развлечения и украшения были лучшими из того, что могли предложить египетские музыканты и танцоры, художники и архитекторы. Стены были отделаны сине-белыми фаянсовыми плитками с роскошным, запутанным арабским узором; восточные ковры цвета дымчатого стекла делали полы мягкими и приятными для ног. Посетители сидели на удобных кожаных подушках, разложенных вокруг низких круглых медных столов, и свет свечей падал из филигранных отверстий в оловянных фонарях, освещая помещение ромбовидными полосками света. Музыканты играли гипнотизирующие, повторяющиеся арабские мелодии на струнных и духовых инструментах, названия которых были Джей Джей неизвестны. Женщина, исполняющая танец живота, грациозная как балерина, соблазнительная как проститутка, изображала танец, наверно, созданный две тысячи лет назад для удовольствия фараона. То и дело посетители уходили, чтобы вкусить удовольствия в комнатах наверху. Ненавязчивое движение вверх и вниз было единственным свидетельством того, что это был публичный дом, а не просто элегантный и дорогой ночной клуб.

— Давай я выберу для тебя? — предложил Роман Йейлу. С молчаливого согласия Джей Джей Роман и Йейл начали говорить, как будто ее не было рядом. Джей Джей нравилось, когда решения принимались за нее, точно так же как ей было приятно укрытие в ее белых одеждах.

— Я пойду с тобой, — сказал Йейл. Они встали, оставив Джей Джей одну за столиком. Так же как они исключили ее из своей беседы, они исключили ее и из своей постели, и Джей Джей была этому рада. Она потягивала шампанское из хрустального бокала, заботливо наполненного официантом в белом клубном пиджаке и красной феске. Вначале она не хотела идти в публичный дом, но Йейл и Роман убедили ее, что пока не посетишь подобное заведение, нельзя по-настоящему почувствовать Каира.

— Я не думал, что ты такая пуританка, — заметил Роман.

— Я тоже этого не думала, — ответила Джей Джей.

— О коммерческом сексе можно сказать много, — начал Роман, как обычно стремясь придать своему поведению интеллектуальную значительность. — В конце концов, мы платим за удовлетворение своих аппетитов. Мы покупаем пищу для утоления голода, жидкости — для утоления жажды, произведения искусства — для утоления эстетических потребностей голода. Почему бы нам не платить и за удовлетворение наших сексуальных аппетитов?

Однако не аргументы Романа убедили Джей Джей пойти в ночной клуб. Это сделал ее страх, необъяснимый и пугающий, страх потерять Йейла. Внешне Йейл всячески проявлял свою любовь и взимание. Жизнь с Йейлом давала ей приличное существование и возможность быть индивидуальностью. Джей Джей, которая раньше никогда не сомневалась, что может получить любого мужчину, которого она хочет, сейчас боялась, что, потеряв Йейла, она уже никогда не увидит желания или даже намека на него в глазах мужчины. Йейл хотел пойти в публичный дом, поэтому Джей Джей сопровождала его, не желая обидеть отказом.

Прошло почти полчаса с тех пор, как Йейл и Роман ушли, когда Джей Джей отправилась искать их. Метрдотель, красивый как идол утренних фильмов сороковых годов, указал Джей Джей на ведущую наверх лестницу. Мягкие белые туфли из кожи нерожденных ягнят, которые были на Джей Джей под ее одеждами, не издавали ни звука на белых мраморных ступенях. На площадке на темно-сером бархатном стуле в стиле Людовика XIV перед изящным дамским столом также в стиле первого из великих Людовиков сидела женщина, ухоженная, как продавщица лучшего парижского дома моделей.

— Я ищу мосье Уоррэнта, — начала Джей Джей, инстинктивно переходя на французский.

— Пожалуйста, не называйте имен, — ответила женщина своим безукоризненным акцентом состоятельных англичан, несколько смутив Джей Джей. — Вам только нужно описать людей, которых вы ищете.

— Два господина, — начала Джей Джей. Аккуратно использованный женщиной термин «люди» заставил ее задуматься над тем, сколько женщин посещало эти комнаты. Она описала четкие американские черты Йейла и некрупные, жесткие, нервные черты Романа.

— Вы найдете их в «Эбеновом дереве и слоновой кости», — произнесла женщина, посмотрев список, спрятанный в книге, переплетенной шелком блеклого цвета, и показала в направлении коридора, ведущего вправо от лестничной площадки.

Белый мраморный пол лестничной площадки уступил место ковру глубокого темно-синего цвета. Хрустальные бра на светлых стенах отбрасывали мягкий, приятный свет, и Джей Джей увидела, что на каждой двери написано название: «Розовое масло», «Мечта султана», «Гарем», «Удовольствия паши». Сразу за комнатой с названием «Тернии» было «Эбеновое дерево и слоновая кость». Джей Джей постучала, и тяжелая дверь с большой медной ручкой, расположенной в центре, открылась.

Ковер в этой шестиугольной комнате был черного цвета, стены — белого. В каждом из шести углов комнаты стоял негр в белой атласной рубашке и бриджах до колен с горящим факелом в руках. Огонь факелов служил единственным освещением комнаты, и вначале Джей Джей подумала, что негры были гипсовыми статуями. Мгновение спустя, когда ее глаза привыкли к свету, она поняла, что они живые — одиннадцати-двенадцатилетние мальчики, участвующие в живой картине. Джей Джей захотелось узнать, откуда они, из каких домов или хижин, из каких отдаленных деревень, знали ли о том, чем занимаются их дети, родители, а если знали, то как к этому относились.

В центре комнаты стояла кровать, которая дала комнате ее название. Сделанная из эбенового дерева, инкрустированного резной слоновой костью, изображавшей сложные восточные рисунки, кровать была размером в восемь квадратных футов, с витыми колоннами из дерева и слоновой кости, с зеркалами внутри. Белые простыни и черные меха, смятые сейчас, украшали кровать.

Роман сидел, скрестив ноги, в ногах кровати, привезенной из Китая, где в прошлые века она использовалась группами курильщиков опиума, и наблюдал, скорее как зритель, заинтересованный, но отстраненный, сцену, которая разыгрывалась перед ним. Йейл нависал над ребенком. Ребенок лежал на животе, а левой рукой Йейл прижимал кисти его рук к простыням над его головой. В правой руке Йейл держал хлыст из черного конского волоса с рукояткой из слоновой кости. Мальчик издавал прерывистые хрипы, а Йейл двигался над ним.

— Остановись! — взвизгнула Джей Джей. — Остановись! — Она быстро подбежала к кровати и, застигнув Йейла врасплох, стащила его с ребенка с такой силой, что Йейл еле удержался, чтобы не упасть на пол. Джей Джей схватила одну из меховых накидок и накрыла ею ребенка. Но к этому моменту Йейл пришел в себя.

— Убирайся! — Йейл со всей силой ударил рукояткой по своей руке. Его лицо побагровело от прилившей крови, он весь дрожал от злости и возбуждения.

— Йейл, ты не соображаешь, что делаешь! — Джей Джей была в ужасе от него, от себя, от того, до чего они дошли.

— Я отлично знаю, что делаю, — ответил Йейл. Его уже давно занимала возможность сочетания боли и удовольствия. Сегодня вечером он решил претворить свои фантазии в жизнь.

— Ты насилуешь ребенка! — Джей Джей подумала о Жаклин.

— Джей Джей, убирайся, — произнес Йейл, холодный, взбешенный, наступая на нее с поднятым хлыстом. Джей Джей посмотрела на Романа.

— Тебе лучше уйти, — спокойно сказал Роман. — Пойдем, — произнес он, вставая, и взял Джей Джей за руку.

— Если я уйду сейчас, — сказала Джей Джей, в упор глядя на Йейла, который не мигая встретил ее взгляд, ты никогда не увидишь больше меня.

— Прекрасно, — ответил он, — потому что если я еще раз тебя увижу, я тебя убью. — Затем он сбросил с мальчика накидку и возобновил сцену, которую он разыгрывал, когда Джей Джей вошла в комнату. Последнее, что услышала Джей Джей, закрывая за собой дверь, был звук хлыста.

Она уехала из Каира на следующее утро.

— Я не осуждаю Джей Джей за уход, — сказал Роман Йейлу несколькими часами позже. Он дождался, когда Йейл вернулся домой, и они перед сном сидели за последним стаканчиком финикового бренди. Уже светало, и солнце вставало над пустыней, превращая ее на несколько минут в яркую фантазию из золотых и розовых цветов. — Ты зашел слишком далеко.

— Ты ошибаешься, — ответил Йейл. Он никогда не был толстым, а после развода с Аликс Йейл потерял пятнадцать фунтов. Сейчас он выглядел изможденным и постаревшим, а его глаза горели лихорадочным блеском. Он уже больше не был похож на американского банкира, принадлежащего к кругу избранных, а скорее напоминал человека, охваченного внутренним беспокойством, подобно мистику, увидевшему ужасное, неотвратимое видение. — Я еще не зашел достаточно далеко.

— Сейчас ты говоришь, как я, — сказал Роман. — Только я знаю, когда я веду себя шокирующе, а ты, как мне кажется, нет.

Йейл не ответил. Казалось, он предался мечтам. Он предвкушал встречу с мальчиком, которого он выбрал, уходя из публичного дома, для наслаждения следующей ночью, и думал о комнате, которую он забронировал. «Тернии».

Два дня спустя Роман последовал за Джей Джей в Париж. Когда она уехала, он понял, что скучает по ней.

Коул, который расстался с группой в Луксоре, путешествовал по Египту один. Он добирался по железной дороге, в старинных американских «шевроле», верхом на верблюдах и лошадях в оазис Эль Фаюм, известный как Сад Египта, провинциальную столицу, где пышно растут персики, мандарины, оливки, виноград и гранаты; пальмы, тамариски, эвкалипты и акации дают драгоценную тень; где во времена Среднего Царства фараоны Двенадцатой династии построили храмы и пирамиды и поклонялись священным крокодилам. Коул был заворожен, он купил знаменитые темно-красные кувшины для воды со множеством ручек. Роспись кувшинов он собирался использовать в египетской коллекции. Он посетил Мемфис, Саккару, Дахшур, Азют, Порт Сафагу, Марса Алам и Суэц.

К тому времени, когда месяц спустя он вернулся в Париж, полный идей, горящий желанием работать, он принял решение: если Данте все еще нуждается в нем, они будут жить вместе. Путешествие Коула по Египту проявилось не только во внешних перемещениях, он очень изменился и внутренне. Он не сказал ничего Данте перед отъездом, но сам опасался того, что будет делать в Египте. Коул всегда раньше был дома осмотрителен, но во время путешествий у него бывали приступы неразборчивости, которые задним числом ужасали его. Коул боялся, что в Египте не сможет остановить себя и окунется в сексуальную оргию. К его удивлению, он ни разу не изменил Данте. Удивило Коула то, что ему даже не было нужно прибегать к дисциплине или силе воли, чтобы держаться подальше от доступных мальчиков; он даже не стремился к ним, он их не желал. Коул хотел только Данте и страшно скучал по нему как по любовнику и как по человеку, с которым хотел бы разделить все радости и открытия своего путешествия. Он обнаружил, завершая поездку по Египту, что начал думать об обязательствах не как о потере, а как о приобретении. Он задумывался над тем, почему ему потребовалось так много времени и столько несчастий, чтобы понять это, и дал себе слово не копаться в прошлом, а начать свое будущее сегодня.

Примечания

1

Дом или квартира, обычно расположенная на плоской крыше небоскреба.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15 . .

Реклама на сайте