«Слезинка на щеке»

Филлис Уитни Слезинка на щеке

Глава 1

В музее стояла копия статуи Аполлона. Оригинал занимал почетное место на Олимпе в далеком Пелопоннесе. Полуобнаженный бог возвышался на своем пьедестале во всем величии мужественной красоты. Легкий хитон спадал с плеча, мраморные складки небрежно свешивались с запястья. Крупные локоны покрывали голову. Пустые каменные глаза смотрели туда, куда указывала повелительным жестом рука с отсутствующей кистью. С первого взгляда можно было обмануться женственной округлостью щек и подбородка, чувственными, по-девичьи припухлыми губами; но от самой фигуры веяло силой, пожалуй, даже с оттенком жестокости, придававшей особую прелесть богу, пронесшемуся по олимпийскому небосклону в огненном великолепии солнечного блеска.

Перед статуей стояла девушка лет двадцати с мокрым от слез лицом. Классические черты придавали ей сходство с юными греческими богами. Она была стройной блондинкой с тяжелой копной волос, перехваченных на затылке узлом. Изящный профиль резко контрастировал с холодным мрамором, благородный облик дышал теплотой, за серыми сощуренными глазами скрывался человеческий разум, а мыслящие существа, как известно, обладают памятью и способностью к душевным страданиям.

«Семь раз придется ей лить слезы перед Аполлоном, — сказал он, — прежде чем ей удастся освободиться от связывающих ее оков, какими бы они не были» — Джино Никкарис любил подражать дельфийскому оракулу, выражаясь пространно и вычурно. При этом так же туманно. Язык у него был подвешен хорошо, и его мистические изречения можно было толковать как угодно. Минуло уже пять лет с тех пор, как она повстречала Джино, стоя на том же самом месте, со слезами глядя на мраморного бога. Статуя не имела к ее горю прямого отношения — тремя месяцами ранее семнадцатилетняя девушка потеряла отца, и еще не утихла боль утраты. Она стояла спиной к шумной воскресной толпе посетителей, бестолково снующих по музею, ставшим для девушки вторым домом. В этом музее много лет проработал ее отец.

Джино, знающий досконально каждую черточку оригинала, лишь мельком глянул на копию; его внимание привлекла Доркас Брандт, в ней явно угадывалось греческое происхождение — ее корни уходили далеко в прошлое, прапрабабушка была гречанка и носила имя Доркас. Джино был на десять лет старше Доркас, но что значат для Аполлона какие-то десять лет. Молодость Доркас даже импонировала ему. Кажущаяся беспомощность юности, неопытность о многом говорили искушенному жизнью, прожженному страстями мужчине. Она должна была стать игрушкой в его руках. Доверчивая одинокая девушка не имела никакой возможности устоять перед мрачным обаянием, исходившим от Джино.

В нем ничто не напоминало эллинских предков, не считая того, что его отец был родом с острова Родос. Он унаследовал внешность от матери-итальянки. Но смесь горячей крови родителей-южан определила его вспыльчивый необузданный нрав, непостоянство, жесткость, словом, он олицетворял собой полную противоположность невозмутимо спокойному олимпийцу…

За ее спиной раздался голос, и она поспешно обернулась, застигнутая врасплох, как будто прошлое заглянуло ей через плечо. Но это был всего лишь музейный смотритель, хорошо знавший ее отца и ее саму еще ребенком.

«Кого я вижу! Неужели Доркас? Вернее, я хотел сказать, миссис Никкарис. Я с прискорбием узнал о крушении самолета. Ваш муж…»

Он заметил слезы в ее глазах, но неправильно истолковал их, а у Доркас не было желания пускаться в объяснения.

«Благодарю вас».

Как ему рассказать, что эти слезы не имеют отношения к Джино, что ей просто жаль девочку Доркас Брандт, которую уже не вернуть, так же, как невозможно вернуть прошлое.

«Я скоро уезжаю. В Грецию. Я буду работать секретарем у мисс Фаррар. Хоть какие-то перемены; к тому же работа интересная».

Ее сбивчивая скороговорка прозвучала крайне беспомощно, но разве опишешь в двух словах, что значила для нее вся эта поездка. Она рвалась вновь почувствовать вкус к жизни, стряхнуть с себя наваждения прошлого, растопить под золотистыми лучами греческого солнца лед, сковывавший ее душу. К тому же, это было для нее своего рода паломничество — в память о дорогих людях из ее жизни. Плюс ко всему, она страстно надеялась отыскать жену Маркоса Димитриуса; ей необходимо было увидеть эту женщину, поговорить с ней и, если возможно, узнать, наконец, всю правду о случившемся.

Сторож тепло пожал ей руку, пожелав удачной поездки. Глядя ему вслед, Доркас думала о Маркосе, также много лет проработавшем в музее и ставшем ей самым близким человеком после смерти отца. Он очень поддерживал ее всегда, а особенно в тот плачевный год ее брака с Джино. Маркос собирался оставить работу и уехать на родину, но трагическая смерть оборвала его планы. Доркас напряглась, стараясь подавить внезапно нахлынувшую боль воспоминаний.

В определенном смысле Джино погиб так же неистово, как и жил — заживо сгорел в объятом пламенем самолете. Но и из небытия он продолжал вмешиваться в ее жизнь. Доркас могла выжить, только избавившись от этого наваждения, только разорвав липкую паутину лжи, которая опутывала ее эти годы, иначе этот бесплотный призрак поглотит ее и увлечет во тьму. Ей не пережить еще одного нервного потрясения. Медсестры, доктора, нет, этому больше не бывать! Как сказала Фернанда Фаррар — правда, без большой уверенности в голосе, она должна начать жизнь заново.

Она должна думать о маленькой Бет. О дочери Доркас и Джино. Бет никогда не должна узнать, кем в самом деле был ее отец, она не должна походить на него.

Доркас вновь посмотрела на статую, ее глаза были сухими.

«Дважды я плакала возле тебя, — тихо произнесла она. — Говорят, что Родос — твой любимый остров, и если мне суждено плакать еще, я сделаю это там».

Эта внезапная идея слегка подняла настроение. Выйдя из музея, Доркас села в автобус, идущий к ее дому. В весенних сумерках зажигались уличные огни, в неровном свете, как на марше, вдоль узкого, как полоска, острова выстроились здания-великаны.

Они с Джино занимали старый дом, не имеющий ничего общего с современными небоскребами. Но он был достаточно велик, чтобы Фернанда Фаррар смогла оборудовать там пентхауз, куда Доркас и Бет переселились после смерти Джино. Доркас была рада вырваться из жилища, где до сих пор витал дух Джино, и с благодарностью приняла приглашение Фернанды переселиться наверх. Фернанда являлась для Джино приемной матерью, но Доркас была очень привязана к ней, несмотря на ее столь тесную связь с мужем. Фернанда, более чем кто-либо, заблуждалась относительно Джино; он вертел ею, как хотел, а она относилась к нему со слепой материнской любовью. Она долго была безутешна, когда его не стало, горше всех оплакивая его утрату, хотя Фернанду нельзя было назвать сентиментальной. Доркас без колебаний приняла приглашение мисс Фаррар пожить у нее и прийти в себя. До поездки в Грецию, до тех пор, пока не выяснится все, что должно выясниться, Доркас чувствовала себя в полной безопасности в пентхаузе. Ничто не могло потревожить ее там.

Лифт остановился на четвертом этаже, и Доркас вышла, чтобы забрать Бет, игравшую с подружкой, которая жила этажом ниже. Бет скоро должно исполниться четыре года. Она унаследовала смуглую кожу Джино, но на этом сходство, пожалуй, и заканчивалось. У нее был спокойный характер, она была очень впечатлительная и довольно застенчивая, за исключением тех редких случаев, когда выходила из себя. Тогда это был ураган, подобный Джино. Он безгранично обожал сваю дочь, это была Любовь собственника. Теперь всему настал конец. Возможно, к лучшему. Бантик на темных шелковистых волосах, собранных в хвостик, сбился на бок, мордашка перепачкалась в смородиновом джеме, слегка пахло псиной — Бет играла с соседским спаниелем. Увидев в дверях мать, Бет бросила собаку, кинувшись Доркас навстречу.

«Мамочка!» — радостно заверещала она. От этой детской непосредственности у Доркас всегда щемило сердце и внутри все переворачивалось, напоминая о тех днях, когда болезнь разлучила ее с дочерью. Она подхватила малышку на руки и затормошила ее, вдыхая сложную смесь спаниеля и смородины. Они поднялись наверх, держась за руки. Доркас открыла дверь апартаментов Фернанды, не предчувствуя ничего дурного.

Коридор осветился мягким матовым светом. В гостиной царил полумрак. Разумеется, Фернанда еще не вернулась с дневной лекции. Обычно, приходя домой, она на ходу раскидывала пальто, перчатки, шляпку, сумку, сбрасывая попутно тесные туфли на шпильках. На постели лежали гранки новой книги, там, где Фернанда их оставила, карандаш закатился в угол, в доме не было ни души, ни звука. Знаменитая мисс Фаррар окружила себя роскошью. В ее присутствии жизнь била ключом, царила суматоха, шум. А сегодня Хильда взяла выходной, и потому на кухне тоже стояла тишина.

Бет, захлебываясь от восторга, щебетала что-то про спаниеля, а Доркас прошла в комнату для гостей, которую Фернанда отвела им с дочкой. Доркас включила свет и остолбенело замерла в дверях, крепко стиснув руку Бет. Все повторялось вновь.

Казалось невероятным, чтобы это могло случиться в пентхаузе, высоко на крыше, но почерк был тот же. В прошлый раз это произошло, когда они занимали комнаты на первом этаже, там был балкон, через который легко было проникнуть с улицы. Собственно, это была одна из причин, почему Доркас перебралась жить к Фернанде, где, как она надеялась, ее никто не достанет. Однако факты утверждали обратное.

Ящики стола были выдвинуты, кто-то переворошил ее бумаги, из шкафов вывалено наружу все содержимое, шляпные коробки валялись на полу, чемоданы распахнуты.

«Вот это да!» — изумленно воскликнула Бет.

Доркас пыталась справиться с внезапно одолевшей ее слабостью, она была близка к обмороку — сказывались последствия трех ужасных месяцев, когда она не могла оторвать голову от подушки, настолько была слаба. Этот ужас не должен повториться, она помотала головой, стараясь отогнать головокружение.

Оставив Бет у дверей, Доркас, преодолевая тошноту, прошла в комнату. Она хотела убедиться, что у нее нет галлюцинаций. Беглый осмотр письменного стола ничего не дал. Но Доркас, не чувствуя себя успокоенной, продолжала озираться. Повернувшись к кровати, она обнаружила на спинке из темного дерева два нарисованных мелом кружочка, они были похожи на глаза, следившие за ней немигающим взглядом.

Она содрогнулась от накатившего страха. Это неспроста. Все говорило за то, что в комнате побывал не случайный воришка. За всем этим таился какой-то злой умысел.

Она отошла от кровати и увидела, что застекленные створчатые двери гостиной открыты. Эти двери вели в мансарду на крыше и зимний сад, которые делали это место столь притягательным. Доркас не нужно было выглядывать наружу, она и так отлично помнила, что до соседней крыши рукой подать. Для взрослого человека, если он, конечно, не боится высоты, ничего не стоит перемахнуть через небольшое расстояние, разделяющее два дома. Но вероятность этого была невелика, и Фернанда уверяла, что здесь ей ничто не грозит и в ее доме с ними не может ничего случиться.

Вот пусть Фернанда все и выяснит, решила Доркас. И сама решит, что делать. В прошлый раз Фернанда не придала никакого значения вторжению, посмеявшись над страхами Доркас, поскольку ничего не было украдено. Она сказала, что меловые следы оставил ради озорства их сумасбродный визитер. Да и полиция не горела желанием вникать в суть и попросту замяла дело. У Доркас не было ни малейшего желания вновь звонить в полицию, проходить утомительную процедуру расспросов и пускаться в какие бы то ни было объяснения. Она предоставит Фернанде самой уладить этот вопрос.

Но сейчас Доркас не могла позволить себе дожидаться возвращения Фернанды или Хильды. Ее страшила мысль о том, чтобы побыть здесь еще хотя бы минуту под взглядом неподвижных круглых, как у совы, глаз. К тому же ей не хотелось пугать Бет.

«У меня идея! Давай спустимся в аптеку и выпьем по чашке горячего шоколада!»

Бет исподлобья посмотрела на мать. Темные глаза, блестевшие на маленьком личике, выражали недоверие. На подбородке розовела маленькая ямочка, точь-в-точь как у самой Доркас. Ребенок чувствовал, что стряслось что-то неладное. Казалось, Бет обладала высокочувствительными антеннами, улавливающими малейшую фальшь в голосе и поступках. Ее не обманула наигранная веселость матери, с которой та предложила такой замечательный план. Страх Доркас передался Бет, и было невыносимо видеть его в глазах ребенка.

«Мы ненадолго сходим и скоро вернемся», — пообещала она.

«Когда тетя Ферн придет сюда и позаботится о нас, да?»

«Я сама позабочусь о тебе», — с излишним нажимом поспешно выговорила Доркас.

Бет выросла, привыкнул со всеми своими проблемами бежать к Фернанде, а не к матери. Ее нельзя винить, но этому пора положить конец.

«Пошли», — мягко, испугавшись своей резкости, повторила Доркас, протягивая дочери руку. Чуть помешкав, Бет вложила свою ручонку в материнскую ладонь, и они вышли из квартиры.

Лифт повез их вниз, его изношенные механизмы натужно скрипели в гулкой пустоте шахты. Когда Доркас и Бет шли к дверям, звук шагов эхом отзывался в безлюдном коридоре. Только когда прохладный вечерний воздух коснулся щек Доркас, ее отпустила дурнота, уступив место ярости.

Джино давно нет, но и с того света он тянет к ней свою руку, которая тяжким бременем давит на ее плечи. Изящная, узкая рука с длинными тонкими пальцами, слегка напоминающая женскую. У Доркас не было доказательств, что эти вторжения — дело рук друзей Джино. Но инстинкт говорил за то, что так оно и есть. Горький опыт совместно прожитых лет многому научил ее. Отправляясь по делам, он каждый раз приставлял к ней одного из своих дружков. «Для твоей же безопасности», — объяснял он. Но у нее почему-то возникало ощущение, что за ней попросту шпионят. И сейчас, когда Джино уже два месяца как погиб, ее не оставляют в покое. А все дело в том письме.

Через несколько дней после того, как самолет разбился, ей позвонил какой-то незнакомец, назвался приятелем Джино и поинтересовался, не получала ли она после, смерти мужа письма из Греции на его имя. Он был раздражающе настойчив, и Доркас постаралась поскорей от него отвязаться. Она не хотела иметь ничего общего с сомнительными аферами покойного супруга и с негодованием отвергла просьбу звонившего позволить ему ознакомиться с бумагами Джино. Через несколько дней после случившегося, когда она разбирала почту, ей на глаза попалось письмо с греческим штемпелем. Она ничего не поняла из витиеватых фраз и отложила его на потом, чтобы разобраться. С тех пор она так и не бралась за то письмо. Ей следовало перечитать эту невнятицу и как следует вникнуть. Не исключено, что там содержались ценные сведения, за которыми и охотился взломщик, оставляя свое предостережение.

Рядом вприпрыжку весело семенила Бет, ее плохое настроение окончательно улетучилось, тревога, омрачившая ее личико, исчезла.

Они устроились в отдельном кабинете, и Доркас позволила девочке делать, что той вздумается, к полному удовольствию обеих. Доркас была рада, что Бет занята сама собой. Она напряженно следила за стрелками часов, висевших над автоматом с газированной водой. Раньше, чем через полчаса, ни Фернанда, ни Хильда не вернутся. Доркас с наслаждением попивала тягучую горячую обжигающую жидкость, стараясь на время забыть о неприятностях.

Бет ждала, пока ее шоколад остынет, забравшись на краешек стула, и разглядывала вращающуюся стойку с книжными новинками.

«Смотри, это же книжка тети Ферн», — заверещала Бет, увидев знакомую обложку.

Доркас кивнула. Книги Фернанды теперь можно было встретить повсюду. Ее эксцентричными, сумасбродными, развлекательными приключениями американцы зачитывались уже более двадцати лет. Ферн Фаррар, как звали ее друзья, имела удивительный дар: в самый неподходящий момент оказываться именно там, где происходят горячие события, попадая в самые невероятные переделки и выбираясь из них с неизменной жизнерадостностью. Доркас очень опасалась, что предстоящая поездка на Родос не предвещала спокойной жизни. Вряд ли у нее будет много времени на размышления и воспоминания. Ей придется много работать, чтобы не ударить лицом в грязь перед Фернандой.

Ферн Фаррар работала над книгой об исторически прославленных островах и собиралась посвятить Родосу парочку увлекательных глав. Многие острова Фернанда посетила в процессе создания предыдущих книг и теперь собиралась полностью углубиться в историю Родоса. Это как нельзя лучше подходило Доркас, так как ей стало известно, что жена Маркоса Димитриуса возвратилась домой на Родос.

Мысль о Маркосе болью отозвалась в сердце. Она ведь хорошо помнила, как он навещал их семью, еще в то время, когда Доркас была маленькой девочкой. С тех пор, как умерла мама Доркас, хозяйство вела старшая сестра отца, и двери дома всегда были распахнуты для Маркоса. Иногда они с отцом приходили из музея поужинать и, случалось, засиживались допоздна. Доркас засыпала, убаюканная звуками их голосов. Из кухни доносился аромат чоудера — густой похлебки из рыбы, моллюсков, свинины, овощей и многого другого, а мужчины сидели и, к взаимному удовольствию друг друга, беседовали о современной Греции, в которой вырос Маркос, и Древней Элладе, столь милой сердцу отца Доркас. Теплая дружба связывала этих двух столь непохожих людей, Брандт был высоко образованным человеком, а Маркос не получил никакого образования, но у них были схожие интересы и пристрастия, да и взгляды на жизнь совпадали удивительным образом. Отец Доркас в молодости посетил Грецию, но пробыл там недолго. Маркос утверждал, что Брандт видел совсем не то, что надо.

В музее Маркос нашел себе дело по душе, он обожал возиться с изделиями гончарного искусства, керамикой и скульптурой древности. Когда дело касалось реставрации, превращения хрупких черепков в одно целое, ему не было равных. Маркос считался непревзойденным мастером. Его пальцы таили в себе куда больше знаний, чем все ученые книги, премудрости которых он так и не постиг.

Доркас помнила, как взволнованно звенел его голос, страсть, звучавшая в нем, выдавала истинного грека; как ему вторил спокойный рассудительный голос отца. «Когда нам удастся вырваться, когда мы оставим работу…» Все разговоры неизменно заканчивались одним: «Если у нас все получится, мы вместе поедем в Грецию». Однажды, услышав эти слова, Доркас выскользнула из постели и, как была в пижаме, понеслась на кухню. А то вдруг ее не возьмут с собой. «Я с вами!» — закричала она с испугом. Отец рассмеялся и успокоил ее, сказав, что без нее никто никуда не уедет. Ведь она вылитая греческая korai. А Маркос посадил ее к себе на колени и стал рассказывать удивительные истории о своем родном острове.

Взрослея, она бредила Родосом, который, как магнитом, притягивал ее. Джино никогда не брал ее с собой, когда ездил в Грецию. Более того, он вообще был категорически против того, чтоб она сопровождала его в поездках. Теперь она была свободна, запреты были сняты, но ехала она не столько ради себя самой, сколько ради Маркоса и в память об отце. Она посетит священные места и продолжит то, что они не успели завершить. Она представляла, чтобы они почувствовали, узнав об этом. Это был ее долг перед ними, правда, Фернанда считала ее чересчур сентиментальной.

«Мамочка, я уже все», — раздался голосок Бет. Доркас вновь посмотрела на часы…

Полчаса уже прошли, Доркас расплатилась за шоколад, и они с Бет, крепко держась за руки, пошли обратно. Фернанда наверняка уже дома.

С порога Доркас уловила доносящиеся с кухни запахи, значит, Хильда уже приступила к своим обязанностям. По всей гостиной были разбросаны вещи Фернанды: шляпа с цветами, голубые туфли, сумочка. Крупные синие с белым серьги валялись в пепельнице. Дверь в комнату Доркас была приоткрыта. Оттуда доносились какие-то звуки, явно там кто-то находился.

«Беги на кухню и помоги Хильде», — сказала Доркас, слегка подтолкнув Бет к двери. Убедившись, что девочка ушла, Доркас заглянула в спальню.

Хаос, царивший, когда они уходили, исчез, от беспорядка почти ничего не осталось. Шляпные коробки вместе с чемоданом водворились на место в стенном шкафу. На столе было прибрано. Фернанда, стоя на коленях перед открытым шкафом сосредоточенно, аккуратно и с большим успехом уничтожала последствия разгрома.

«Скажи ради бога, что все это значит?»

Обычно тщательно уложенные, с голубоватым оттенком волосы Фернанды растрепались в ходе уборки, и из-под выбившихся локонов на Доркас устремился простодушный взгляд Ферн.

«О, дорогая! Я так надеялась, что успею убрать все это безобразие до твоего прихода. Ты застала меня врасплох».

Доркас подошла к тому месту, где были нарисованы мелом кружочки. Они были стерты. Остался еле заметный белый след. На секунду она задрожала, испугавшись, не привиделось ли ей все это. Ее часто посещали такие сомнения; когда она лежала там, куда в свое время ее поместили. Но сейчас она была уверена, что все происходило на самом деле.

«Я заходила сюда. И видела все. Но я подумала, что лучше оставить все как есть, чтобы ты смогла увидеть своими глазами. Почему ты не оставила все как было и не вызвала полицию?»

Фернанда была крупной и довольно грузной женщиной. Тяжело опершись об угол стола, она поднялась с колен. Запахнула разошедшуюся блузку, расправила складки голубой юбки, гармонирующей с цветом волос и туфлями, старательно избегая встретиться с Доркас взглядом.

«Я не хотела, чтобы ты узнала. Я не хотела, чтобы ты опять расстраивалась».

Раздражаясь все больше и больше, Доркас подошла к письменному столу и уселась на него.

«Я не сахарная и не стеклянная. Но мне кажется нормальным, если человек расстроится из-за того, что к нему в дом вламывались дважды, и все это — меньше чем за два месяца».

«Я понимаю, — с неожиданной кротостью и смирением ответила Фернанда. — Ты права. Я тоже ужасно огорчена. Но в первую очередь я должна думать о тебе, а потом уж и о нашей поездке. Милочка, через неделю мы едем в Грецию. А если сейчас позвать полицию, то все придется отложить из-за бесконечных допросов и расспросов. Я не думаю, что дело того стоит».

«Не знаю, — Доркас с сомнением покачала головой. — Пожалуй, мне прямо сейчас надо проверить вещи и убедиться, все ли на месте». По непонятной ей самой причине Доркас не стала заводить речь о меловых кружочках.

Фернанда улыбнулась, как будто Доркас осенила блестящая идея.

«Конечно, моя дорогая. Ты все проверь, и, если что-нибудь пропало, мы вместе решим, что нам делать. У меня сегодня был трудный день. Восемьдесят шесть автографов. Книга быстро разойдется, я думаю, читатели ее полюбят».

Фернанда стояла в одних чулках в дверях и выглядела озабоченной и задумчивой. Она всегда хотела сделать как лучше, и обижаться на нее не имело смысла, но ее бесцеремонность зачастую просто бесила. Упреки и критика в ее адрес отскакивали от нее, как капли дождя от непромокаемой ткани. Она следовала собственной причудливой логике, разительно отличавшейся от общепринятой.

Доркас с трудом дождалась, когда Фернанда выйдет из комнаты, и проворно подскочила к двери, запершись изнутри. Вне всякого сомнения, Фернанда, как и она сама, подозревала в причастности к этому делу приятелей Джино. Несомненно, взломщик хотел, чтобы они поняли, что это дело рук его приятелей. Но Фернанда была слишком предана памяти Джино, чтобы вытаскивать наружу прошлое. Джино как хотел крутил мисс Фаррар, обводя ее вокруг пальца, с лишь ему одному присущей манерой подчинять себе людей. Несмотря на свою умудренность и искушенность, Фернанда во многом сохранила наивное простодушие и была гораздо сентиментальней, чем хотела казаться. Например, она всячески закрывала глаза на то, что брак Джино с Доркас потерпел крах. Она одаривала Доркас своей дружбой, не видя или не желая видеть глубокой трещины, которую дали отношения супругов и которая со временем увеличилась. Даже Джино иногда поражался, до какой степени Фернанда была слепа, а для Доркас такое отношение было тяжелой обузой, поскольку ей все время приходилось притворяться.

Убедившись, что за ней никто не наблюдает, Доркас вытащила из столика у кровати черную с золотом лаковую коробочку. В своем прежнем жилище она хранила ее в дальнем углу книжного шкафа, держала там сигареты и игральные карты. Именно туда она и положила то странное письмо, которое пришло вскоре после гибели Джино. Карты лежали на месте, тогда она вытащила конверты, также спрятанные там, но обнаружила только несколько неоплаченных чеков и корешки от счетов. Письмо пропало.

Значит, ее догадка подтвердилась, и вор нашел то, что искал. Она не могла представить, о чем таком важном шла речь в письме, что не потеряло своей актуальности даже со смертью мужа. Если бы ей удалось припомнить содержание… Стиль письма был выдержан в мрачном, траурном тоне. Что-то о могиле, смерти и скорби. О какой-то башне. Странные, ничего не говорящие слова, без обращения и подписи. Все, что она помнила, — это, что письмо пришло из Греции и предназначалось Джино Никкарису.

Доркас начала методично приводить в порядок свои вещи. Через некоторое время Фернанда позвала ее к обеду, и Доркас пришлось сказать, что ничего не пропало. Фернанда задумчиво выслушала Доркас, внимательно разглядывая ее из-под изогнутых подведенных бровей.

«Как ты смотришь на то, чтобы во избежание дальнейшей неразберихи оставить эту тему? В сложившихся обстоятельствах это кажется мне наилучшим выходом из положения».

«Несмотря на то, что похититель в обоих случаях один и тот же? — возразила Доркас. — Что тебе известно? Почему ты хочешь все замять?»

Вопрос не застал Фернанду врасплох.

«Я ничего не знаю, — с обезоруживающей искренностью ответила она. — Просто я считаю, незачем раздувать из этого целое дело».

«Просто это связано с махинациями Джино, и ты боишься копнуть слишком глубоко».

Фернанда, внезапно отклонившись от темы, заговорила совсем о другом.

«Мне всегда не нравились его друзья. Но его бизнес предполагал частые встречи с довольно странными людьми. Бог знает, что у них на уме. А может, и сейчас есть. Я думаю, как только мы покинем эту страну, все прекратится. Что пользы расстраиваться и попусту трепать себе нервы? Ведь ничего страшного не произошло, и никто не пострадал».

«Много работал», его «бизнес» — непонятно, чем он вообще занимался, хотя временами его «бизнес» приносил существенную прибыль. Доркас чуть не рассмеялась. Бизнес — мало подходящее определение его занятиям. Разве можно назвать бизнесменом безнравственного, беспринципного посредника между процветающими коллекционерами или просто любителями произведений искусства и предметами, которые они жаждали приобрести в собственность?

Она совсем немного знала о его «бизнесе», но о многом подозревала. Еще на заре своего замужества она быстро поняла нежелательность каких бы то ни было расспросов. Неудовольствие Джино принимало такие формы, о которых не хотелось вспоминать.

После некоторого раздумья Доркас сдалась. По крайней мере, Фернанда права в одном — как только они окажутся в Греции, преследования прекратятся.

«Ладно. Бог с ним».

Фернанда, все это время наблюдавшая за ней, с облегчением вздохнула.

«Я уверена, дорогая, что это лучший выход. Нельзя рисковать нашей поездкой. — Она многозначительно помолчала. — И, Доркас, я прошу тебя, давай успокоим Бет на этот счет, ладно? Она спрашивала меня, а я сказала, что беспорядок был из-за того, что я помогала тебе укладывать вещи».

«Я не хочу ей врать».

Фернанда пропустила это замечание мимо ушей.

«Я думаю, что на сей раз тебе стоит прислушаться к моему мнению. Мы с Бет чудесно ладили, пока ты была больна. Никаких трений, никаких вспышек. Выше нос и пошли к столу. Хильда уже заждалась».

Доркас последовала за ней, пытаясь скрыть свою озабоченность линией поведения, избранной Фернандой. Несомненно, Бет не должна ничего заподозрить. Но в последнее время Фернанда стала чересчур своевольна и властна во всем, что касалось ребенка. Безусловно, эта черта была вообще присуща Фернанде. Несмотря на свою природную доброту и сердечность, она обладала всесокрушающей силой и иногда уподоблялась паровому катку. Порой было лучше отойти в сторону, чем пытаться строить ей преграды, с тем, чтобы однажды не быть расплющенной или сметенной могучим ураганом. Но в совместной поездке будет нелегко постоянно обходить острые углы. К тому же, внутренний голос нашептывал, что Фернанда, возможно, права: ни к чему забивать ребенку голову такими вещами.

Когда они подошли, Бет уже сидела за столом. В воздухе царила атмосфера веселого пикника, которую так хорошо умела создавать Фернанда, общаясь с детьми. Неужели правда то, на что иногда намекала Фернанда, и открыто высказывал Джино, неужели Доркас не слишком хорошая мать для Бет?

Внезапно Доркас устыдилась этих предательских по отношению к себе самой мыслей. Это западня, которую старательно уготовил ей Джино. Она вполне здорова, и нечего заниматься самобичеванием. Все матери допускают ошибки, воспитывая детей. Не она первая, не она последняя. Она ничуть не хуже других. А ее беспредельная преданность Бет, несомненно, стоит многого.

Берясь за ложку для супа, Доркас улыбнулась дочери.

Глава 2

За обедом Фернанда ворковала о том, как она провела день в клубе. Бет проказничала за столом, а тетя Ферн пустилась в воспоминания о том, как она в начале войны помогла семье Джино перебраться из Италии на Родос.

Мать Джино была итальянка и прислуживала в небольшом доме, который Фернанда снимала несколько месяцев, живя в Милане. Она посвятила всю жизнь мужу-греку, лелеявшему мечту вернуться на Родос. Хотя остров был оккупирован итальянцами, ему казалось, что на родине дела у него пойдут лучше. Фернанда дала им денег на возвращение, и маленькая семья покинула Италию. На Родосе они попали в плен к итальянским оккупантам, и Фернанда на время потеряла с ними связь. Но она не могла забыть мальчугана Джино.

Уже ребенком Джино всегда знал, что он хочет, умел добиваться своего, не гнушаясь ничем. Ему, как и Фернанде, были присущи энергия и напористость. Они были под стать друг другу, их многое роднило.

«Я никогда не забуду, — вспоминала Фернанда, мысленно переносясь в те далекие дни, — наш последний разговор в солнечном миланском дворике перед моим отъездом. Джино был довольно высоким для своего возраста мальчиком, быстрым и грациозным, как танцор. Я сидела на скамейке у мраморного фонтана и рассказывала Джино об Америке. Он ни минуты не мог спокойно усидеть на месте. То он вскакивал и начинал бегать по краю фонтана, рискуя свалиться в воду, то прямо на траве делал «колесо». Да ты и сама должна помнить».

Она помнила. В этом человеке бурлила неуемная энергия, которая подчас делала жизнь невыносимой для его близких. Казалось, у него внутри работал мотор, Джино вечно носился как заведенный. Глаза все время рыскали по сторонам, что-то выискивая, нервные руки никогда не оставались в покое. Доркас не хотела вспоминать, но Фернанду нелегко было остановить.

«В один прекрасный день он заявил, что приедет в Америку. Джино объяснил, что он это сделает, потому что там буду я, а мне без него там не обойтись. Кто, кроме него, принесет мне утренний кофе, станет выполнять мелкие поручения, давать мне советы, как поступить в той или иной жизненной ситуации. Кто может справиться со всем этим, как не Джино?»

На губах Фернанды блуждала мечтательная улыбка, глаза затуманила грусть. Бет попыталась было воспользоваться минутной паузой, но Фернанда легко тронула ее руку, и девочка умолкла.

«Я не сомневалась, что он не упустит шанс, который я могла предоставить ему. В тот день я пообещала, что, как только представится такая возможность, я вызову его. Я никогда не была замужем, у меня нет своих детей, Джино заменил мне семью».

Война кончилась, и Фернанда сдержала свое обещание. Джино навсегда покинул Грецию, лишь время от времени навещая своих родителей, пока те были живы. Братья и сестры были намного старше его, и война давно разбросала их по свету. Фернанда их не знала. Джино стал для нее всем.

А он был очарован Грецией, его всегда тянуло на Родос. С его приверженностью искусству, любовью к каждой мраморной прожилочке, он мог бы стать скульптором, но между ремеслом и искусством лежит долгий тяжелый путь овладения мастерством, а Джино это было неинтересно. Он любил, когда все получалось легко и быстро. Он был ценителем, а не созидателем. Будь у него деньги, он бы сам стал коллекционером. Но денег не было, и он избрал тот путь, который давал ему возможность хотя бы прикоснуться к шедеврам, раз он сам не мог их себе купить.

Фернанде необходимо было излить душу, разговаривая о Джино, таким образом, он как бы оживал перед ними. К тому же она хотела, чтобы его вдова также скорбела по нему. А с Фернандой трудно было притворяться и кривить душой.

Когда в повествовании возникла пауза, Доркас задала вопрос, давно не дававший ей покоя.

«Почему ты так и не вышла замуж? Ты же создана для того, чтобы иметь большую семью, много детей, заботиться о них, мужа, которому бы ты посвящала себя, свое время».

«Это оказалось не таким простым делом, — рассмеялась Фернанда в ответ. Она нисколько не обиделась на такой вопрос— Я всегда привлекала не тех мужчин. Они искали, к кому бы прислониться, на кого опереться — считая меня подходящей подпоркой, в то время как я сама нуждалась в сильном и надежном спутнике. Но таких, видно, мало».

Вот оно что, поняла Доркас: значит, не найдя мужа, не имея своей личной жизни, не устроив свою судьбу, Фернанда перенесла свои нерастраченные материнские чувства на Джино, к которому относилась как к сыну. Джино с его властным и волевым характером суждено было долгое время влиять на жизнь Фернанды. Как ни странно это звучит, Джино платил ей ответной любовью. Конечно, он любил ее по-своему, вертел ею, как хотел, использовал, но, тем не менее, он был преданным и нежным с Ферн. К счастью для нее, разница в возрасте удержала их от физической близости, в стареющих женщинах нет того, что могло бы привлечь такого, как Джино.

Фернанда ела мороженое, пребывая в состоянии мечтательной грусти, тоскуя по названному сыну. Тот Джино, которого так недоставало Фернанде, был лишь малой частью одного целого. Таким он был только для нее и ни для кого другого. А она даже после его смерти выполняла его воображаемые наказы, что грозило неприятными и непредвиденными осложнениями, в особенности с Бет.

После обеда Фернанда пошла править свои гранки, которые нужно было отдать издателю до их отъезда. Доркас немного почитала Бет и уложила ее в постель. Потом, накинув пальто, она поднялась на мансардную крышу немного проветриться и подышать свежим воздухом. Выглядывая из-за нагромождения пустых цветочных ящиков, она смотрела вниз на улицу с односторонним движением, по которой нескончаемым потоком шли машины.

Она напомнила себе, что через неделю окажется в Греции. Несмотря на то, что их жизнь там уже была расписана по минутам, поездка казалась ей нереальной. Человек по имени Джонни Орион должен был встретить их в Афинах и отправиться с ними на Родос. Этот молодой американец преподавал в средней школе, а летние каникулы любил проводить за границей каждый раз, когда представлялась такая возможность. Фернанда познакомилась с ним на какой-то лекции в Чикаго несколько лет назад. Он предложил ей свои услуги в качестве гида и шофера в ее предыдущей поездке в Грецию. Они сработались, и сейчас Фернанда также послала его вперед, чтобы он составил план-программу и на этот раз. Теперь им не нужно было ломать голову над деталями путешествия, Фернанда терпеть не могла заниматься такими вещами самостоятельно. Он сопровождал Фернанду в ее похождениях и не вмешивался до тех пор, пока дело не принимало серьезный оборот. Впрочем, Джонни Орион всегда следил, чтобы у этой любительницы приключений не возникало нежелательных осложнений.

Что он за человек, если с такой охотой берется за это занятие, терпит и мирится с властной деспотичной натурой Фернанды? Может, он из тех услужливых молодчиков, которым на роду написано быть мальчиками на побегушках и плясать под чужую дудку. В конце концов, его личность не имела для Доркас никакого значения, главное, чтобы он все приготовил к их приезду.

Она засунула руки в карманы и невидящим взглядом уставилась на проезжавшую внизу вереницу машин. Над ее головой кружил затихающий гул вечернего города. В небе отражался свет неоновых огней. В городах не бывает по-настоящему темно, Доркас никогда не могла разглядеть ни одной звезды. От Родоса ее отделяла всего лишь одна неделя. Она поежилась от порыва ветра, пронесшегося по пустеющим улицам, но на самом деле не ветер был причиной дрожи, а ее прошлое.

Распрямив плечи, она заставила себя успокоиться. На Родос она приедет не как жена Джино Никкариса, а как Доркас Брандт. Несмотря на возмущенное сопротивление Фернанды, сразу после гибели Джино Доркас предприняла необходимые шаги, чтобы восстановить свою девичью фамилию, фамилию своего отца. Для нее это было своего рода очищением. Она не хотела, чтобы Бет носила фамилию Никкариса. Отныне они будут зваться Доркас и Бет Брандт. У них впереди новая жизнь. Должна быть. Только бы найти жену Маркоса Димитриуса.

Воспоминания, которые она весь день усилием воли отгоняла от себя, вдруг нахлынули разом, как прилив. Она облокотилась на цветочный ящик и обхватила себя руками за плечи. Все равно от себя не убежишь. Она достаточно окрепла после болезни, а значит, уже может без страха взглянуть правде в лицо. Слабость и ужас вызывали в ней тени прошлого. Доркас почувствовала предательскую дрожь в коленях. Ей трудно давались наставления, которыми напутствовал ее лечащий врач, говоривший, что нельзя прятаться от своих кошмаров, а лучше встречать их открыто и храбро гнать прочь. Когда Джино не стало, никаких реальных причин для страхов вроде бы уже не осталась. Но он остался жить в памяти знавших его. Он жив в сердце Фернанды. Да и Доркас одолевают неотвязные воспоминания, не дающие жить спокойно. Бет тоже иногда вспоминала отца, что особенно пугало Доркас.

Существовала масса причин, из-за которых жизнь с Джино сделалась невыносимой. Она и раньше подозревала, что некоторые произведения искусства, проходившие через руки Джино, были приобретены незаконным путем, и этим подозрениям суждено было превратиться в уверенность. У нее до сих пор перед глазами стояла сцена, когда она опрометчиво выложила ему все, что думала по этому поводу. Он пришел домой поздно, она уже собиралась ложиться спать. Тут-то она и высказала ему все, а он стоял около столика и смеялся ей в глаза, издеваясь над ее праведным гневом.

Пальцы Доркас судорожно вцепились в шероховатую поверхность ящика, но она упрямо продолжала вспоминать.

Зеркало отражало восхищенный взгляд Джино. Он очень любил, когда она приходила в ярость, считая, что ей это идет. Ее возмущение только раззадоривало, распаляло и возбуждало Джино. В такие минуты он любил ее. Джино любил подчинять непокорных, ему не нравились бессловесные овцы. С ними ему было неинтересно. Зеркало перехватило взметнувшуюся руку в жесте, заставлявшем Доркас холодеть. У нее по коже побежали мурашки — она хорошо знала, что это означает. Насмешку и нарастающую страсть. Его рука мягко коснулась ее подбородка, пальцы нежно пробежали ниже, к шее, нежно, едва уловимо; она представляла его гладящим также нежно гладкую поверхность мрамора. Правда, здесь было одно существенное преимущество: если он что-то обещал в такие минуты, то слово держал. Доркас не относилась к так называемым холодным женщинам. В первые месяцы замужества она с нетерпением ждала часов любви, со страстной пылкостью юности отдаваясь мужу. Она мечтала стать ему достойным партнером. Но Джино не нуждался в партнерах. Ему нравилось пробуждать в ней суеверный страх, а удавалось ему это, надо сказать, без особого труда. Да самого конца их семейной жизни она холодела от ужаса, когда его пальцы касались ее подбородка.

Как-то еще до свадьбы Доркас довелось стать свидетелем того, как Джино случайно наступил собаке на лапу. Будь она чуть поопытней, она не смогла бы не понять, что случай с собакой — это разгадка сущности Джино Никкариса, наслаждавшегося жестокостью, упивавшегося властью по отношению к более слабым.

Лишь двух человек он никогда не обижал умышленно: Фернанду и Бет. Малышку он обожал с первых дней ее появления на свет, но его собственнические инстинкты только возросли. Он изощрялся в изобретении все новых способов, как побольнее уколоть Доркас, которая тоже без памяти любила дочурку. Впервые Доркас попыталась сбежать из дома, когда Бет едва исполнился год. Она взяла в банке небольшую сумму денег, унаследованную от отца, и села в поезд. Но трудно ускользнуть незамеченной с ребенком на руках.

Джино даже не удосужился прийти за ней сам, а прислал одного из своих людей.

Картинки прошлого переполняли ее память.

Через пару дней после побега раздался стук в дверь, Доркас пошла открывать, уверенная, что пришла горничная, но вместо нее Доркас увидела высокого худого мужчину унылого вида в темных очках. Он быстро шагнул в комнату и запер за собой дверь. Один брошенный на него взгляд сказал ей, что ее попытка потерпела крах.

«Я отвезу вас к нему». — В голосе угадывался легкий акцент, имя Джино даже не было упомянуто.

Доркас не собиралась сдаваться без борьбы. Она попробовала подкупить незнакомца, предлагая то немногое, что у нее было, обещая заплатить больше.

Он не рассмеялся, не разозлился.

«Бесполезно убегать. Я, может, и сам постарался бы исчезнуть, если бы знал как. Но я предпочитаю остаться в живых».

Доркас не поняла, угроза это или нет, но остатки мужества покинули ее. Она побрела к постели, на которой спала девочка, и взяла ее на руки.

Незнакомец отвез ее к Джино. По отношению к Доркас он вел себя безразлично-вежливо, но Доркас безумно боялась его. Он ни разу не обратился к ней, разве что по необходимости, он даже не представился. Запуганная последующими событиями, она редко вспоминала об этом, но в последнее время Доркас порой задавалась вопросом, не стала ли гибель Джино и для этого унылого долговязого человека долгожданным избавлением. Или же он продолжал служить Джино и после его смерти. Не исключено, что именно этот нескладный с виду, безучастный ко всему человек с грустными глазами оставлял в ее комнатах нелепые совиные глаза, пытаясь предупредить ее о чем-то или запугать. Этого мужчину Доркас боялась больше, чем просто абстрактного незнакомца.

Все это, однако, были не более чем домыслы, ничем не подтвержденные. И главное, абсолютно бессмысленные.

Джино доставило жестокую радость насильное возвращение непокорной жены. Он поделился с Фернандой своими «опасениями» по поводу ее психической неуравновешенности и выразил желание, чтобы в случае «ухудшения» Бет отобрали у матери. С откровенной безжалостностью он отмечал любое проявление эмоциональной неустойчивости и в результате довел Доркас до того, что она перестала доверять сама себе и начала шарахаться от собственной тени. Она больше не пыталась сбежать, чтобы окончательно не потерять Бет.

Джино не пренебрегал женщинами, у него были связи на стороне, и доказательств его неверности было более чем достаточно. Но Доркас это не трогало. Увлечения мужа давали ей своего рода передышку. Ее безопасность зависела от оцепенелого равнодушия к окружающей реальности. Но Джино не унимался и, повинуясь собственным капризам, чуть не насильно вытаскивал ее из этого полулетаргического состояния.

Семнадцатилетняя девочка, плачущая в тот роковой день перед статуей Аполлона, и не помышляла, что на свете существуют такие люди.

Когда Бет подросла, Джино исподволь начал настраивать ее против матери. Доркас поняла, что настало время для них с Бет исчезнуть, но на этот раз не имела права на ошибку. Побег должен был удасться не только ради сохранения ее собственного рассудка, но и ради будущего Бет. Жизнь с Джино не сулила ребенку ничего хорошего.

Доркас обратилась за помощью к старинному другу своего отца Маркосу Димитриусу. Он продолжал работать в музее и всегда был рад ее приходу. Женившись на Доркас, Джино всячески старался воспрепятствовать ее дружбе с Маркосом. Не исключено, что он опасался неосторожно брошенных замечаний о своих делах, сделанных в присутствии Маркоса. Честный и прямодушный Маркос не умел кривить душой и, тем самым, был опасен для Джино.

С неподдельной болью выслушал Маркос печальную историю Доркас, отчаянно ждущей совета. Он коротко предложил ей пойти прогуляться. Маркос оставил свои дела, отвел ее в банк, где снял все сбережения, отложенные для поездки в Грецию, которую они с женой планировали, когда он оставит работу. Сумма была невелика, так как большая часть денег уходила на оплату больничных счетов его жены, страдающей от тяжелой болезни. Тысячу долларов наличными Mapкос вложил в дрожащие руки Доркас.

«Даю тебе в долг. Ты ничуть не хуже любого банка, мой юный друг. С этим ты сможешь уехать. Не медли ни единого дня. Ты должна поторопиться. Я знал, что этим все закончится. Он нехороший человек, этот Джино Никкарис. Греция и Италия должны стыдиться такого сына. Бери Бет и отправляйся в Чикаго или куда-нибудь еще. Когда-то ты неплохо печатала на машинке, тебе нетрудно будет найти работу. Начнешь новую жизнь. Дашь о себе весточку, будем поддерживать связь. Не бери в голову, хорошо или дурно ты поступаешь. Все правильно. Если ты останешься, тебе будет грозить опасность гораздо большая».

Крепко обняв Маркоса на прощанье, Доркас поспешила домой, чтобы наспех собрать все необходимое на первое время. Больше им не суждено было увидеться. Как она казнила себя за то, что не уехала той же ночью, решила дождаться утреннего поезда. Джино находился в очередной отлучке, и Доркас ждала его не раньше чем через неделю. Утром, выходя из комнаты, чтобы покинуть навсегда этот дом, с чемоданом в одной руке и держа другой рукой Бет, она столкнулась с мужем.

Даже присутствие дочери не сдержало его ярости. С первого взгляда разгадав намерения Доркас, он выхватил у нее сумочку и бегло осмотрел ее содержание. Там были деньги и пачка счетов.

«Где ты это взяла?» — загремел Джино.

Никогда Доркас не сможет забыть мужа в тот момент. Высокий и гибкий, он метал молнии, под изогнутыми бровями бушевало бешенство.

У Доркас перехватило дыхание, она не только не могла ответить или солгать, дышать и то было невозможно. Но Джино не нуждался в ответе. Он прекрасно знал, что в мире существует единственный человек, к которому Доркас могла обратиться за помощью.

Когда он вылетел вон из комнаты, прихватив с собой деньги, Доркас немедленно позвонила в музей. Маркоса не было на работе, она попросила передать, чтобы он перезвонил, как только появится.

Мучительно тянулись часы ожидания. Безмолвный телефон пугал своей немотой. Дома Маркоса также не оказалось. Доркас не стала вдаваться в подробности, чтобы не разволновать больную жену. Бет передался страх матери, она сидела притихшая и испуганная. Стараясь отвлечь внимание ребенка, Доркас и сама понемногу стала приходить в себя.

Одиннадцатичасовой выпуск известий по радио принес страшный ответ. Сотрудника музея Маркоса Димитриуса сшиб машиной какой-то лихач, который скрылся с места происшествия. Димитриус умер в госпитале, не приходя в сознание. Разыскивается владелец зеленой машины.

У Джино не было зеленой машины, но Доркас знала, что он ни перед чем не остановится и употребит весь свой дьявольский ум, чтобы тщательно замести следы.

Дальнейшее трудно воссоздать в деталях, потому что события следующих дней потонули в обволакивающем тумане болезни. Доркас обвинила Джино в убийстве. Это последнее, что сохранила ее память. До сих пор у нее в ушах звучал его зловещий смех. С тех пор Джино превратился в настоящего тирана, не гнушаясь никакими средствами, чтобы побольнее унизить Доркас. У нее отобрали Бет, оставив ее на попечение любящей и сочувствующей Фернанды. Джино ничего не стоило убедить Фернаду, что Доркас не отвечает за свои поступки и нуждается в квалифицированном лечении. Что бы Доркас не говорила, ее слова не воспринимались всерьез. Клиника для душевнобольных — таков был приговор Джино. Ее поместили в частную лечебницу в состоянии истерии.

Она билась о стену лжи и непонимания, проливая горькие слезы по Бет и Маркосу. К ней все относились с профессиональным участием, не веря ни единому слову, ее кормили, пичкали успокоительными пилюлями. В результате Доркас научилась хитрить, притворяясь, чтобы обмануть своих бдительных стражей. Ей, во что бы то ни стало, надо было выбраться из клиники, а для этого пришлось призвать на помощь всю свою смекалку и сообразительность, потому что Джино одурачить было куда сложнее, чем обслуживающий персонал. Она прекратила попытки убедить всех, что здорова, что ее «галлюцинации»— не плод больного воображения, а вполне обоснованные страхи. Но ее расшатанные нервы и сплошные истерики говорили сами за себя, избавиться от них стоило громадных усилий, они были следствием постоянных кошмаров, которые неотступно преследовали Доркас. Иногда она начинала думать, что ее диагноз не лишен оснований. Она перестала доверять самой себе. Но, тем не менее, ей удалось за уступчивостью и покорностью скрыть обуревавший ее гнев и страх. Избрав линией поведения кротость и послушание, Доркас обеспечила себе скорую выписку из клиники. Ее отпустили с диагнозом «здорова». Бет скучала по ней, и ликование девочки при виде матери было лучшей наградой за перенесенные страдания. Джино не удалось полностью подчинить себе дочку и отлучить от матери. К тому же, ребенок слегка побаивался отца. Все эти долгие месяцы мысли Доркас занимало благополучие Бет. Издерганные нервы усугубляли ситуацию. Все же Доркас удалось создать у всех иллюзию, что она слепо повинуется Джино, это сослужило Доркас хорошую службу, окончательно отвратив от нее мужа. Выждав благоприятный момент, когда Джино укатил в очередную поездку, Доркас ускользнула от своих домашних соглядатаев и отправилась к дому Маркоса Димитриуса.

В его доме поселились новые жильцы. Соседи сказали, что вдова вернулась на Родос. В газете писали, что она находилась у постели умирающего до последней минуты. Если миссис Димитриус что-то знала или подозревала, она держала это при себе. Соседи ничего не знали о ее местонахождении, она ни с кем не общалась. Казалось, она сожгла за собой все мосты, и Доркас очутилась перед закрытой дверью в прямом и переносном смысле этого слова.

Не считая этой бесплодной вылазки, Доркас была предельно осторожна в первые месяцы после выписки. Чутье подсказывало ей, что дела у Джино идут неплохо. Ей было знакомо это состояние мрачного возбуждения и плохо скрытого торжества, как бывало, когда ему удавалось провести кого-нибудь, когда злой гений покровительствовал ему. Он получал с Родоса корреспонденцию, пару раз были даже международные звонки. И вот, наконец, Джино собрался в Сан-Франциско. У Доркас давно созрел план, который она всячески скрывала от домашних; она не спускала с Джино глаз и терпеливо ждала, когда Джино допустит какой-нибудь промах и попадет в расставленную для него ловушку. Доркас по-прежнему оставалась мягкой, обманчиво податливой, слегка рассеянной. Джино, судя по всему, решил, что она и в самом деле слегка тронулась умом, и это его вполне устраивало. Как жена она перестала его интересовать, но он еще не решил, как с ней поступить. Одно было абсолютно очевидно: он никогда не позволит ей уйти и забрать с собой Бет.

Судьба, наконец, улыбнулась Доркас. Улыбка была жуткой, она принесла смерть. Но в тот момент и при сложившихся обстоятельствах случившееся можно было расценивать как неслыханную удачу. Доркас провожала его в аэропорт, когда Джино улетал в Калифорнию. На обратном пути, ведя машину, она включила приемник и услышала сообщение о крушении. Самолет взорвался на взлете и сгорел дотла. Уцелевших не было.

Доркас развернула машину и помчалась обратно в аэропорт. Ей пришлось пройти обычную в этих случаях процедуру допроса, разыгрывая роль потрясенной и безутешной вдовы. Она позвонила Фернанде, и та немедленно приехала, проявив достойное в данном случае мужество и великодушие, взвалив на себя хлопоты с похоронами. Не давая воли собственному горю, она бережно опекала Доркас, чуть ли не сдувая с нее пылинки из опасения, что свалившееся несчастье опять надолго прикует Доркас к постели. Переживания, несомненно, существовали, но совсем другого характера, нежели предполагала добрая Фернанда. Свободна, свободна, хотелось крикнуть во весь голос Доркас. Ее пьянила эта неожиданно свалившаяся буквально с неба свобода. Не дожидаясь завершения обычных в таких случаях формальностей, она даже имя сменила на прежнее.

Ей казалось, что она родилась заново. Ей предстояло заново учиться жить без страха и лжи. Фернанда нежно и заботливо опекала новоиспеченную вдову, не подозревая, какие мысли на самом деле одолевали хорошенькую головку Доркас. У Фернанды давно была запланирована поездка в Грецию, и она предложила Доркас сопровождать ее. Не в качестве гостьи, а как компаньонке. Всегда существовала необходимость что-то напечатать, привести в порядок наспех нацарапанные за день записи, так что Доркас могла оказать неоценимую помощь Фернанде.

Джино привык жить на широкую ногу, сорил деньгами направо-налево, и оставил жене и дочери крайне ничтожную сумму. Доркас была рада возможности сменить обстановку. Поездка в Грецию очень много значила для нее. Начало новой жизни должно было положить паломничество в память отца и Маркоса, которым так и не удалось осуществить свою заветную мечту и съездить в страну древних эллинов. К тому же, Доркас надеялась разыскать вдову Маркоса и, возможно, найти ключ к мучившей ее загадке. Да и долг в тысячу долларов должен был быть возвращен. Если миссис Димитриус известно хоть что-нибудь, Доркас Брандт должна это выяснить. Если ее догадки относительно Джино подтвердятся, то падут последние оковы, связывающие ее с прошлой жизнью.

«Доркас», — послышался из гостиной голос Фернанды.

Доркас обернулась, радуясь возможности отвлечься от беспокойных мыслей.

«Все переживаешь, дорогая, — взглянув на выражение ее лица, догадалась Фернанда. — Ну что с тобой поделать? Я понимаю, что на твою долю выпали тяжелые испытания. Я знаю, как тяжело для тебя смириться и жить с такой потерей. Но Бет необходимо, чтобы с тобой все было в порядке. Ты должна заботиться о своем здоровье».

Сочувствие Фернанды не было наигранным, она изо всех сил держала в узде собственные чувства, заглушая свою боль, ради Доркас и Бет надев маску спокойствия и беспечности. Но от ее неиссякаемого оптимизма иногда становилось не по себе. Она совершенно не представляла истинного положения вещей и понятия не имела, через что пришлось пройти Доркас и что она переживает сейчас. Бессмысленно пытаться раскрыть ей правду, даже если бы она была в состоянии ее принять. Пусть ее иллюзии относительно ее Джино останутся при ней. Теперь они уже никому не принесут вреда.

«Скажи, зачем ты стерла мел?» — поинтересовалась Доркас, стараясь, чтобы не задрожал голос.

Фернанда работала над гранками, недовольно водя карандашом по строчкам. Не поднимая глаз, она переспросила: «О чем ты, дорогая? Какой мел?»

Вот оно, подумала Доркас, вот почему она такая сдержанная. Она видела эти знаки. А потом они исчезли. Если Фернанда отрицает, что тоже видела их, то чему же верить? Неужели ее собственный рассудок сыграл с ней злую шутку. Не привиделись ли ей эти белые глаза лишь потому, что она постоянно опасается увидеть их вновь?

Призвав на помощь всю выдержку, Доркас терпеливо объяснила:

«В комнате, кроме учиненного разгрома, было еще кое-что. На спинке кровати мелом были нарисованы два белых кружочка. Зачем ты их стерла?»

Фернанда наконец оторвалась от гранок. Ее взгляд стал чуть менее наивным и простодушным.

«Дорогая, я вижу, ты расстроена, тебя что-то беспокоит, но я понятия не имею ни о каких белых кружочках. Ты уверена, что?..»

«Уверена», — резко перебила Доркас. Но ее уверенность слегка поколебалась. Неожиданно Фернанда отбросила карандаш в сторону.

«О'кей, твоя взяла. Из меня никудышная лгунья. Да, я видела эти отметины и стерла их специально. Я знала, что ты ужасно огорчишься, увидев их; мне в голову не могло прийти, что ты меня опередишь. В тот момент я думала о Бет и о том, какое действие твой испуг произведет на нее. Я хотела как лучше, дорогая. Ты должна простить меня. А теперь я собираюсь завалить тебя работой, чтобы у тебя не оставалось времени для раздумий. В Греции у нас не будет ни одной свободной минутки. И сейчас до отъезда для тебя есть масса дел. Увидишь, тебе скоро станет легче».

Облегчение и страх одновременно нахлынули на Доркас, у нее опять начали подкашиваться ноги. Меловые знаки ей не померещились. Глупо злиться на Фернанду. Она действовала по собственному разумению, повинуясь зачастую довольно странной логике.

Вплоть до самого отъезда женщины ни словом больше не обмолвились об этом происшествии. Маневр Фернанды сработал, и Доркас была признательна за то, что та постоянно давала ей какие-то поручения, не оставляя времени предаваться горестным мыслям. Только ложась в постель, Доркас оставалась наедине с собой и подолгу не могла заснуть. Когда она погружалась в забытье, ее неотступно преследовал немигающий взгляд белых пустых глаз.

Глава 3

Слова Фернанды о том, что в день отъезда состояние Доркас значительно улучшится, сбылись лишь частично. По дороге в аэропорт Доркас все время озиралась, боясь погони. Ей казалось, что машину преследует «хвост». В толпе людей она напряженно всматривалась в чужие лица, гадая, не окажутся ли среди них друзья Джино. Завидев высокого мужчину в темных очках, она судорожно сжала ручку Бет. Доркас прекрасно отдавала себе отчет в нелепости своих действий, но ей не удавалось унять волнение. Когда закончился досмотр багажа и проверка паспортов, она вздохнула свободней. Попав в зал ожидания для улетающих пассажиров, Доркас, оказавшись в изоляции от вокзальной сутолоки и суеты, начала понемногу приходить в себя. Поднявшись по трапу на борт самолета и пристегнув Бет ремнями в кресле у окна, Доркас перестала чувствовать себя загнанным зверем. Она в изнеможении откинулась на спинку кресла и наслаждалась изумительным ощущением безопасности.

За облегчением пришла усталость. Доркас проспала почти весь полет, просыпаясь тогда, когда надо было перекусить, и когда их лайнер делал посадку в Лондоне и Риме. Ею овладела какая-то заторможенность, она лишала воли, поглощала всю энергию. Фернанда возилась с Бет, и у Доркас не было ни сил, ни желания вмешиваться.

Когда самолет наконец приземлился в Афинах, у Доркас появилось чувство, что она долгие месяцы обходилась без сна; оказавшись на вожделенной земле, она не испытывала ничего, кроме вялого безразличия.

«Надень очки, — посоветовала Фернанда. — Здешнее солнце слепит глаза».

Отец и Маркос Димитриус так вдохновенно говорили о волшебной Греции, что Доркас и думать забыла об очках. Она здесь — за троих. Но, тем не менее, Доркас надела темные очки и на нетвердых ногах ступила на греческую землю, абсолютно равнодушная к дурманящей весенней теплыни. Она ощущала на себе участливый и озабоченный взгляд Фернанды, но ее ничто не заботило в этот момент. Все чувства притупились, и ей не хотелось выходить из этого состояния. Не сейчас. Такая апатия была реакцией на пережитое. Пройдет.

Таможня для американцев была делом обычным. За барьером их поджидал Джонни Орион. Ему было лет тридцать, он обладал приятным звучным голосом, коротко стриженными рыжими волосами и широкой улыбкой. Приветственно обнимая его, Фернанда представила Доркас Брандт как свою «соню-подругу». Джонни сказал: «Представляю, каково вам сейчас». Доркас не сразу нашлась, что ответить, и внимание Джонни переключилось на Фернанду. Ограничившись улыбкой и приветственным «хай», адресованным Бет, Джонни стал весело болтать с Фернандой.

Краем уха Доркас слушала, какую программу составил для них Джонни. День им предстояло провести в Афинах. Самолет на Родос улетал только в половине седьмого вечера. Джонни одолжил у приятеля-грека машину, поскольку автомобиль, арендованный Фернандой, ждал их только на Родосе. Джонни предложил покатать их по Афинам, а если они пожелают, то и отвезти в Соунион.

Фернанда отрицательно покачала головой. Она уже была в Афинах, и в этот раз у нее были другие планы. Доркас с облегчением вздохнула. Она еще не была готова к встрече с Грецией. Единственно, чего ей хотелось, так это забиться в угол, свернуться калачиком и ждать, пока отступят апатия и усталость. Теперь, когда она почувствовала себя в безопасности, в глубине сознания зашевелился страх, что силы никогда не вернуться к ней, и окажется, что Джино был прав, говоря, что она никогда по-настоящему не поправится. Он безапелляционно заявлял, что Доркас безнадежна. Его слова до сих пор звучали у нее в ушах, ей нечего было пока противопоставить им, потому что все ее чувства как бы притупились.

Над ухом жужжали голоса ее спутников, до Доркас донесся голос Фернанды: «У меня назначено несколько встреч в «Гран-Бретани». Поэтому, думаю, тебе стоит меня туда подбросить, а потом покатать Доркас и Бет».

Мысль о том, что придется делать какие-то усилия, была неприятной и пугающей.

«Пожалуйста, — взмолилась Доркас, — оставьте нас в аэропорту, пока не придет время лететь. Я ничего не хочу».

Но Фернанду было не просто переубедить, если уж что-либо втемяшилось ей в голову.

«Вам с Бет нужно немного развеяться с дороги, поезжайте с Джонни и подышите свежим воздухом. А то здесь, в этом зале ожидания, не продохнуть от табачного дыма. Давай-ка, Джонни, бери дам под крылышко и опробуй на Доркас свой любимый тест. Она наверняка справится с ним лучше, чем я».

Бет по-щенячьи резвилась рядом и не выказывала признаков усталости, и поскольку возражения требовали дополнительных затрат энергии, Доркас сдалась и покорно пошла к машине.

Устроившись на переднем сиденье рядом с Джонни, Фернанда без умолку тараторила о своих поистине наполеоновских планах. Бет вертелась сзади и оглашала воздух восторженными восклицаниями и вопросами. Шелковистые волосы выбились из-под шляпки с голубыми цветочками, разметавшись по детскому личику, пока Бет бросалась от одного окошка к другому.

У «Гран-Бретани» Фернанда вышла, напомнив, когда за ней заехать, остальные отправились дальше.

Афины, как полагается большому городу, жили своей шумной суетой жизнью.

Пыль въедалась в кожу, от нее слезились глаза. Грохот машин молотом отдавался в голове. Воздух казался плотным из-за паров бензина и выхлопных газов. Спрятавшись за темными очками, Доркас прикрыла глаза, стараясь укрыться от грохота и вони. Нет, это не та Греция, о которой мечтал ее отец.

Притормозив у светофора, Джонни открыто взглянул на нее.

«Мне кажется, что мы с вами где-то уже встречались. Как вы думаете, где могли пересечься наши дороги?»

«Представления не имею. Моя прабабушка рядом из Пелопоннеса. Меня назвали в ее честь», — пробормотала Доркас.

Джонни согласно кивнул: «Забавно получается. Греки — совершенно особенная нация, это вам здесь любой скажет. Вы выходите на улицу и встречаете Гермеса, играющего на одной из афинских аллей, а завернув за угол, натыкаетесь на Афину верхом на осле».

Джонни был очень дружелюбным молодым человеком, непринужденная манера общения делала его приятным спутником и собеседником, с ним было очень легко. Несмотря на усталость, Доркас вынуждена была признать, что она не чувствовала в его обществе никакого напряжения или неловкости.

«Откиньтесь на спинку и расслабьтесь. Не мудрено, что вы измучены. Общение с Фернандой бесследно не проходит. Попробуйте уснуть, я разбужу вас, когда потребуется».

Удивительно, до чего он внимателен и неназойлив, подумала Доркас, задремывая. Непрестанная болтовня Бет и голос Джонни доносились до нее сквозь пелену дремоты. Потом она поняла, что машина развернулась и начала ползти вверх по извилистому склону холма.

«Просыпайтесь. Здесь нам придется выйти».

Джонни с трудом втиснулся на битком забитую автостоянку. Доркас было жаль покидать уютное кресло, но когда он подошел и распахнул перед ней дверь, она передала ему Бет и выскользнула сама. Хотя выскользнула — это не то слово, все мышцы затекли от долгого сидения, тело не слушалось, ноги сделались будто ватные. Доркас с наслаждением потянулась. Они стояли у подножия холма. Афины простирались прямо под ними, по улицам сновали машины. Доркас пока не понимала, зачем Джонни привез ее сюда.

Джонни кивнул в сторону уходящего в верх склона холма.

«Вот эта вершина и есть наша цель. Это совсем не далеко. Идите вперед, а я позабочусь о юной леди».

Послушно, как бы решив идти по пути наименьшего сопротивления, Доркас двинулась по тропинке вверх. Несколько туристов вовсю щелкали своими камерами. Издавая восхищенные восклицания, они фотографировались на фоне древних руин.

Доркас на мгновение замерла, охваченная порывом ветра. Потом сняла темные очки. С неправдоподобно голубого неба лился ослепительный яркий свет и согревал белые дома афинян. Доркас, привыкшая шарахаться от всего, стояла, пораженная увиденным. За этим холмом вздымался следующий, создавая впечатление поднимающегося занавеса, как сигнал к началу спектакля.

Стройные белые колонны, простоявшие на этом месте более двух тысячелетий, гордо и величаво тянулись к небу. Слева от главного храма спускались широкие каменные ступени, ведущие к следующим колоннам. Там — Доркас не верила своим глазам — стройными длинными рядами, расчерчивающими на клетки древние камни, поднимались люди, словно возникшие из глубины веков. Настоящие древние греки шли к храму своего божества. С такого расстояния нельзя было различить лиц. Казалось, лестничный пролет заполонила толпа паломников, на ходу исполняющая какой-то ритуальный танец. Словно ожило полотно работы старых мастеров.

Джонни неслышно подошел и встал рядом с Доркас, высоко подняв на руки Бет, чтобы она тоже смогла увидеть высокую гору. Прошло довольно много времени прежде, чем он заговорил; оказалось, что Доркас не подозревала об их присутствии.

«Пойдемте, — сказал он, наконец. — Теперь вы проснулись окончательно, и мы можем лезть наверх».

Доркас чувствовала себя гораздо бодрее, но от восхождения попыталась отказаться.

«Я не хочу, чтобы все разом кончилось. Не сейчас. Отсюда открывается совершенно волшебный вид».

Джонни рассмеялся, и Доркас с удивлением обнаружила, что ей нравится, как он смеется.

«Когда мы залезем наверх, я покажу вам один трюк, сами увидите, что очарование этого места никуда не пропадет».

Он опустил Бет на землю, Доркас взяла ее за руку, они пошли мимо оставленной машины по направлению к другому холму.

«Вы с честью выдержали испытание, — похвалил Джонни. — Вы стояли и смотрели. Не трещали как сорока, не хватались за камеру. А знаете, что сказала Фернанда, когда я впервые привел ее сюда? Что эти развалины вызывают у нее ностальгию по родине, потому что выглядят точь-в-точь как Первый Национальный банк в ее городе».

Доркас поймала себя на том, что смеется вместе с ним. Походка стала упругой и легкой. Темные страхи рассеялись, словно их никогда и не было. Похоже, живительное тепло золотистых лучей афинского солнца уже начало оказывать свое благотворное влияние.

Подъехав к Акрополю, они вышли из машины и стали подниматься по разбитым ступеням. «Древние греки» вдруг превратились в туристов с их вечными камерами, в гидов, заученно-монотонно рассказывающих о том, что их окружает, и обижающихся на невнимание со стороны своих глазеющих по сторонам подопечных. Они карабкались между недостроенными колоннами Пропила, дышали кружащейся в воздухе вековой пылью. От ровной мостовой остались лишь груды разбросанных повсюду камней. Здесь же были навалены куски мрамора, приготовленные для реставрации. Перед ними предстал Парфенон, но не тот, чье царственное великолепие издали притягивало взор. Вблизи это оказались скучные серые стены, от которых веяло тоской и холодом.

«Вы обещали показать мне чудо, — огорчилась Доркас, — а чуда-то и нет».

«Закройте глаза, — повелительно скомандовал Джонни. — Греки были большими поклонниками многообразия цветов. Когда постройка была завершена, Парфенон переливался темно-красным, синим, золотым цветами. А теперь представьте, что строительство в самом разгаре. Строгие линии, первозданная красота мрамора. Вы видите сырой материал, с которым работали древние».

Доркас закрыла глаза, и для нее мгновенно смолкли голоса гидов, возгласы туристов, разбитая мостовая уже не резала глаз. Шум, гам, мельтешащие люди словно потонули в бездонном пространстве времени. Благодаря силе воображения перед Доркас возникла удивительная картина: широкие мраморные лестницы, высокие колонны, фризы покатых крыш, статуи, которые, кажется, вот-вот оживут. Доркас почудилось, что она перенеслась в те далекие времена, когда возводилось это каменное чудо. Постройка не была разрушена, она просто не была завершена — в грубых очертаниях уже угадывалось будущее совершенство линий. Мрамор был не белым, как могло показаться издали, а окрашенным в теплые кремовые тона.

«Спасибо, Джонни Орион», — прошептала Доркас. Она чувствовала себя только что родившейся, к ней возвращалась жизнь.

Когда они приблизились к центральному храму, внезапно налетел резкий порыв ветра, грозя закружить Акрополь в клубах желтой пыли. Бет раскинула руки, словно собираясь взлететь, Джонни еле успел подхватить ее. Доркас почему-то совсем не удивляло, что она не испытывает никакой неловкости в присутствии почти совсем незнакомого человека.

Они отыскали не слишком крутые и разбитые ступеньки, по которым можно было залезть внутрь. Крыша и стены отсутствовали, от высоких колонн на землю ложились темно-фиолетовые тени. Пол был частично реставрирован, но кое-где виднелись трещины и расщелины, которые Бет преодолевала с помощью Джонни.

Доркас отстала от них и загляделась на холмы. Колонны обрамляли их как огромная мраморная рама. Доркас сняла очки и на секунду зажмурилась, не в силах выдержать ослепительный блеск лучей. С пронзительно-синей выси лился солнечный свет, искрящимися волнами омывая горы и холмы, растекаясь по раскаленным крышам. Ветер, завывая, метался среди колонн, Доркас стояла, укрывшись за каким-то выступом, не в состоянии отвести глаз от этой красоты.

Джонни держался чуть поодаль, видимо догадываясь о смятении чувств, происходившем в душе молодой женщины.

Доркас смущенно обернулась и встретила его улыбающийся взгляд.

«Все правильно. Впервые оказавшись здесь, я некоторое время тоже не мог сделать ни шагу, словно прирос к земле. Такое зрелище, просто дух захватывает».

Джонни и не подозревал, как он бесконечно далек от истины. Откуда ему знать, что ее переполняли как бы тройные ощущения: за нее саму, за отца и за Маркоса. Но хоть Джонни и не мог постичь всю глубину ее переживаний, с ним было на редкость спокойно. Они были знакомы всего несколько часов, но Доркас успела проникнуться к нему очень теплым чувством. Что-то в нем внушало доверие — роскошь, которой Доркас была лишена очень долгое время. Он был заботлив, предупредителен и при этом не лез в душу.

Оторвавшись, наконец, от созерцания завораживающих руин, Доркас присоединилась к Джонни и Бет. Орион рассказывал девочке историю царя, в память о котором назвали Эгейское море.

Эгей ждал своего сына. Вглядываясь в морскую даль, он стоял на высокой скале у берега моря. Вот вдали показалась черная точка. Она растет, приближаясь к берегу. Это корабли его сына. Эгей смотрит, напрягая зрение, какие там паруса. Забыл Тезей данное Эгею обещание — заменить черные паруса белыми, если он победит Минотавра.

Нет, не блестят белые паруса на солнце. Паруса черные. Значит, погиб Тезей.

В отчаянии бросился Эгей со скалы в морскую бездну и погиб в волнах. Безжизненное тело прибило к берегу. С тех пор зовется море Эгейским.

С расширенными глазами Бет, разинув рот, ловила каждое слово.

Заметив Доркас, Джонни помог Бет подняться с мраморной глыбы.

«Нам еще многое предстоит увидеть. Вы не устали?»

«Как? Устать? Здесь?»

«Это естественно, — сдержанно ответил Джонни. — Фернанда говорила, что вы были больны и быстро утомляетесь».

Интересно, что еще успела наболтать Ферн, нахмурилась Доркас и быстро ответила: «Я была больна, но это уже позади. Мне не терпится поскорее попасть на Родос».

«Скоро вы его увидите».

Они поднялись на Девичью Башню. Доркас ускорила шаги, радуясь, что ей совсем не трудно идти. Она даже обогнала Джонни, который, впрочем, быстро, шутя, настиг ее.

«Вы похожи на газель. Вам очень подходит ваше имя».

Откуда он знает, что означает мое имя, приятно удивилась Доркас.

Над ними нависали кариатиды; каменные жрицы Афины-Паллады стояли немыми стражами, держа на головах корзины с фруктами и яствами. Глядя на непроницаемые суровые лица, можно было подумать, что на дне этих корзин спрятаны смертоносные кинжалы. Отголоски восточных мотивов угадывались в украшении Эрехтейона. Здесь Афина сменила доспехи на более женственное одеяние. В этом святилище ей поклонялись как богине света.

«Не стоит торопиться, я хочу вам показать кое-что еще», — предупредил Джонни.

Гора Акрополя была похожа на большой корабль, плывущий по морю, сотканному из воздуха и света. Джонни повел их к «корме», вернее, повел он только Доркас, потому что подуставшая Бет почти все время ехала верхом на мистере Орионе.

Ступеньки спускались к входу небольшого здания. Доркас его сразу узнала. Это был музей Акрополя. В залах царила прохладная тишина. Вошедших обступили мраморные статуи, похожие на уже виденные снаружи. Миниатюрные копии фриза, который лорд Эльгин по кусочкам вывез в Англию, и которые Греция хотела вернуть.

Джонни направлялся к самой дальней комнате. Перешагнув порог, Доркас обнаружила себя стоящей в окружении korai. Хитоны изящными складками струились с плеч. Искусно вышитые накидки и старательно уложенные прически еще хранили слегка поблекшие краски. Скульпторам удалось придать их облику необычайную правдивость. Каждая korai была неповторима. У всех на губах играла улыбка. Кроме одной.

Джонни молчал. Он ждал. Доркас неотрывно смотрела на korai, единственную, лицо которой не тронула улыбка. Ее изваяли очень-очень давно, в золотой век. Может быть, моделью послужила гречанка, красотой которой любовался сам Перикл. Ее глаза спокойно смотрели на Доркас, как бы молчаливо приветствуя долгожданную гостью. Доркас казалось, что она слышит голос, прорвавшийся к ней сквозь толщу столетий.

Неожиданно у Доркас хлынули из глаз слезы. Она закрыла лицо руками, плечи тряслись от долго сдерживаемых рыданий. Это было ужасно. Доркас ничего не могла с собой поделать.

«Здесь есть скамейка, давайте посидим», — прозвучал встревоженный голос Джонни, но Доркас была не в состоянии вымолвить ни слова.

Как объяснишь, что призраки прошлого разом обступили ее, как объяснишь, что самые дорогие люди — отец и Маркое, — так мечтавшие попасть сюда, не дожили до этого времени, как объяснишь, что все, что она слышала долгими вечерами о Греции, вдруг ожило. Что любовь к Джино, любовь, обернувшаяся сплошным кошмаром, — эта любовь тоже была отчасти причиной ее слез. Джонни Орион всего этого не знал, и знать не мог.

Джонни не мешал ей выплакаться. Бет испуганно дергала мать за рукав, пытаясь вернуть ее к реальности. Доркас села на скамейку, пытаясь выдавить из себя улыбку, совсем не похожую на сдержанные вежливые улыбки korai.

Вытерев слезы, Доркас чмокнула Бет в щеку: «Все уже прошло, детка, не бойся».

Джонни участливо смотрел на нее. Из-под рыжеватых бровей поблескивали темно-карие глаза. У Джино глаза были черные, непроницаемые, в них никогда ничего нельзя было прочесть. А Джонни, напротив, был весь как на ладони, и взгляд у него был честный и открытый и не таил никаких секретов.

Доркас испугалась, как бы он не подумал, что ее слезы были следствием перенесенного недуга, а точнее — как бы он не счел ее ненормальной. Доркас решительно поднялась.

«Так-то лучше», — похвалил он. Жестом, лишенным всякого самодовольства, он поднес к ее лицу руку и осторожно смахнул пальцем последнюю слезинку.

«Вы самая настоящая газель. У вас такой испуганный вид. Я почувствовал это с самого начала. Но здесь вам нечего бояться, здесь вам ничто не угрожает».

Доркас смотрела на него, не отводя глаз. Между ними установился контакт. Доркас замерла. Уже очень давно никто так не прикасался к ней.

Джонни первым нарушил молчание, он не отпрянул, увидев выражение ее лица, а просто взял ее под руку и повел за собой, не говоря ни слова, словно тоже боялся ненароком загасить крохотный огонек проснувшегося доверия.

Он взглянул на влажный след, оставленный слезинкой на пальце и усмехнулся: «Вы напомнили мне скульптуру, которую называют «плачущий мальчик». У него по мраморной щеке тянется одинокая слеза. Мы увидим ее в музее на Родосе».

Она хорошо помнила репродукцию этой скульптуры, которую часто разглядывала ребенком, и Джонни, сам того не зная, порадовал ее.

Они вышли на воздух и двинулись к лестнице, ведущей на Акрополь. Бет прильнула к руке матери, все еще испуганная.

«Фернанда говорила, что вы недавно потеряли мужа, — сказал Джонни будничным голосом. — Представляю, каково вам приехать сюда без него».

Это прозвучало так, словно он хотел сказать: «Я понимаю, как вам одиноко, вашу потребность ощутить рядом дружескую руку».

Конечно, он ничего не понял, и ничего нельзя было объяснить. Не могла же она признаться, что со смертью мужа смогла, наконец, вздохнуть спокойно. Ей хотелось подружиться с Джонни. А ложь, как известно, не приведет ни к чему хорошему. Доркас решилась сделать шаг к правде.

«Брандт — моя девичья фамилия. Это фамилия моего отца. После смерти мужа я взяла ее вновь. По мужу я Никкарис. Он был наполовину грек».

По взгляду, который метнул на нее Джонни, она поняла, что тот ошарашен. Значит, Фернанда не все ему успела рассказать. Или не захотела?

«Никкарис? — переспросил Джонни. — Я знал одного человека по имени Никкарис. Джино Никкарис».

Это неприятно кольнуло Доркас. «Так звали моего мужа», — сказала она как можно спокойнее.

Они продолжали идти в тени Парфенона, выбирая места поровнее. Казалось, ничего не изменилось, он присматривал за Бет, чтобы она не споткнулась, подавал руку Доркас, но в их отношениях произошла неуловимая перемена. Одно лишь упоминание имени ее мужа свело на нет зарождающуюся дружбу. Доркас, конечно, расстроилась, но одновременно у нее возникло некое удовлетворение. Ей было приятно, что Джонни не испытывал по отношению к Джино никакой симпатии. Она ничего не могла объяснить ему сейчас, но, наверное, у них еще будет время. На Родосе. Доркас решила, что еще не все потеряно.

Фернанда поджидала их в «Гран-Бретани». По дороге в аэропорт Доркас села сзади, укачивая задремавшую Бет. Наконец-то можно было расслабиться и ни о чем не думать. Она прислушивалась к шуршанию колес, радуясь тому, что ее несет по течению. У нее не было ни сил, ни желания делать какие-то усилия, за что-то бороться и чего-то хотеть.

Джонни на руках отнес спящую Бет в миниатюрный самолет Афинской авиакомпании. Устроившись, он усадил девочку к себе на колени. Доркас прислонилась лбом к прохладному стеклу иллюминатора, глядя на исчезающую под крылом самолета Грецию.

Они летели над синевой Эгейского моря. Неожиданно из воды стали возникать острова, похожие на драконов, со скрюченными когтями и изогнутыми хвостами. Внизу проплывали облака, но в просветах между ними золотисто поблескивали острова, мерцающие в лучах заходящего солнца. Море быстро потемнело, засверкали огни, означающие завершение перелета. В самолете их не кормили — ни одному греку не придет в голову есть раньше девяти часов. Доркас потягивала кофе, который принесла стюардесса в бумажном стаканчике. Томительное ожидание подходило к концу. По картам она знала, как выглядит остров. По размерам он уступал Криту, хотя превосходил большинство других островов. Родос напоминал огромную рыбину, лежащую на воде носом к Турции. Город Родос находился на самом кончике носа.

Самолет начал снижаться на освещенную посадочную полосу, и путешествие закончилось. Чиновник из транспортного агенства ждал их в аэропорту — приветливый доброжелательный грек по имени Донада. Он быстро нашел носильщика и повел их к машине, которая была предоставлена в распоряжение Фернанды на все время пребывания их на Родосе. Джонни сел впереди и разговорился с водителем. Машина неслась к городу.

«Родос», — кричали указатели на каждом повороте.

Фернанда засыпала Донаду вопросами, он еле успевал отвечать. Все дороги на Родосе вели к морю. Фернанда указала на какое-то темное пятно справа — вытянутая гора, которая бежала рядом с ними. Не Филеримос ли это? Донада кивнул, ему была приятна ее осведомленность о его острове.

Было удивительно спокойно чувствовать теплое сонное тельце Бет у себя на руках. Она сидела с закрытыми глазами, ее приятно покачивало. Весенняя ночь была прохладной, но Доркас это не волновало. Она перебирала в памяти рассказы Маркоса о трех древних городах Родоса, На горе Филеримос стоял старый монастырь и развалины старого города Ялиса. Она обязательно придет сюда.

Машина развернулась. «А вот и море», — Донада махнул рукой влево. На губах появился свежий солоноватый привкус, принесенный морем. В такой темноте нельзя было ничего разглядеть, а мотор заглушал пение воды. Это Эгейское море, твердила себе Доркас. Мы едем на Родос. Она все еще не верила в реальность происходящего.

Они ехали по петляющим извилистым улочкам, вдоль них росли огороженные сады, среди которых прятались маленькие домики. Воздух был напоен цветочным ароматом.

«Вам непременно понравится в гостинице. Это, конечно, не «Отель Роз», но здесь очень мило, и люди приятные».

Фернанда не захотела останавливаться в знаменитом «Отеле Роз», ей хотелось чего-нибудь более задушевного, камерного — именно в таких местах порой случаются самые неожиданные вещи, а именно это как нельзя лучше отвечало ее творческим планам. Поэтому Джонни и остановил свой выбор на «Олимпе» — не зря же Фернанда отправила его на разведку.

Они оказались на широкой улице, в центре которой росли развесистые пальмы. Водитель притормозил у обочины. Через стеклянные двери просматривался современный холл, выполненный с большим вкусом. Там было людно. Донада протянул Джонни ключи от машины, а Фернанда направилась к стойке администратора. Ее здесь ждали и знали, зачем она приехала, и оказали очень теплый, сердечный прием. Портье сказал, что на ее имя уже пришла корреспонденция. Пробежав взглядом по конвертам, Фернанда остановилась на маленьком. Прочитав короткое послание, она, судя по всему, осталась довольна его содержанием и кивком головы выразила удовлетворение.

«Хорошо, просто хорошо. — Она посмотрела на Доркас. — Я приготовила тебе маленький сюрприз, милочка. Но до завтрашнего дня ничего тебе не скажу.

Может, тебе стоит пока подняться наверх и посмотреть комнаты, а я пока все оформлю. Здесь не кормят, дают только завтрак, поэтому мы сейчас быстренько пойдем поищем что-нибудь перекусить».

Симпатичный бой взял чемоданы, на которые показала Доркас, и пошел с ними наверх. В комнате почти не оказалось мебели и украшений, зато очень много света, и все сияло чистотой. На белых стенах не было картин, мебель современная, без всякой вычурности. В ванной комнате сверкала новенькая ванна.

Бет проснулась и теперь носилась вокруг Доркас, с восторгом оглядывая новое жилище. Доркас дала бою чаевые, подошла к балконным дверям и распахнула их навстречу холодному ночному воздуху. Хотя гостиница находилась в нескольких кварталах от моря, до Доркас доносилось его дыхание. Вокруг стояли невысокие трехэтажные дома. Длинная лоджия опоясывала отель. Ее разделяли железные перила, образуя ниши из трех-четырех комнат, но на Родосе как-то смешно и неуместно бояться взломщиков.

Бет пристроилась около Доркас: «Мамочка, какие звезды, как их много!»

Да, подумала Доркас, те, кто живет в городах, никогда не видели столько звезд на небе. На балконе стало свежо, она отправила Бет в комнату, а сама задержалась на мгновение, чтобы полюбоваться звездной ночью. Положив руки на перила, Доркас подставила лицо легкому бризу. Вернувшись в комнату, Доркас посмотрела на свои руки, ей показалось, что к ним пристала сухая пыль. Приглядевшись, она поняла, что то, что она приняла за пыль, оказалось крупинками мела.

Балкон был не освещен, только уличный фонарь ронял луч света на темный пол. Доркас подняла маленькую настольную лампу, потянула шнур. Перила были испачканы чем-то белым. Не исключено, конечно, что дети из соседней комнаты играли с мелом и забрались сюда. В желудке появилась знакомая тяжесть, в коленках — противная дрожь. Носовым платком Доркас вытерла перила и руки. Потом аккуратно закрыла двойные двери.

Это ровным счетом ничего не значит, ничего. Это Греция. Неужели ей всю жизнь суждено быть похожей на испуганную газель, так, кажется, ее назвал Джонни. Испуганная газель.

Фернанда простучала по коридору каблуками и впорхнула в комнату. Она уже переоделась — на ней была длинная юбка, светло-голубой свитер в тон к волосам, в ушах болтались серьги в виде больших цветов. Она выглядела очень эффектно, лицо горело возбуждением и нетерпением. Путешествия всегда оказывали на Фернанду тонизирующее воздействие. Она сразу учуяла, что что-то стряслось: «В чем дело? На тебе лица нет. Плохо себя чувствуешь?»

Доркас сделала глубокий вдох, прежде чем ответить: «Ничего особенного. Просто кто-то оставил следы мела на перилах моего балкона. Я заметила их только когда увидела, что испачкала руки».

Фернанда вышла на балкон, держа лампу в руках: «Там ничего нет».

«Я стерла все носовым платком», — как-то сразу оробев, сказала Доркас.

Фернанда водворила лампу на место и закрыла балконную дверь. Вид у нее был крайне недоверчивый.

«Следы были, — настаивала Доркас. — Может, их оставили дети. Я не хотела бы, чтобы мне напоминали…»

«Ты устала. Мне Джонни рассказал, что ты плакала в Акрополе. Ничего удивительного. Долгая дорога. Это всегда так утомительно. Отдохни несколько дней, это поможет тебе разобраться в обстановке и уразуметь, что здесь тебе ничто не угрожает».

Доркас не нуждалась ни в утешении, ни в жалости. Ей не верили — и это было обидней всего.

«Со мной все в порядке. Мне не нужен отдых. Я приехала сюда работать и не собираюсь это откладывать».

Фернанда издала одобрительный возглас и чмокнула Доркас в щеку: «Вот это разговор, дорогая. А теперь поторопись, пора ехать обедать».

Фернанда вышла, оставив Доркас стоять посреди комнаты. Хорошо, что неугомонная Бет постоянно теребила ее, беспрерывно тараторя, не давая тем самым погрузиться в пучину отчания — неужели призрак Джино никогда не оставит ее в покое? Она с механической покорностью отвечала на вопросы дочки, пытаясь уговорить не вертеться, пока ее причесывают. Потом она вымыла руки, стараясь отделаться от ощущения мела. На перилах был мел! Мел! Если бы она его не стерла, если бы сразу заметила, не обнаружила ли бы она два белых круглых глаза, таращившихся на нее с металлической поверхности.

В зеркале Доркас увидела свое отражение. Лицо было белое как тот самый мел, в глазах застыл ужас.

«Прекрати, — приказала она себе. — Это Греция. Здесь некому преследовать тебя. Ты здесь для всех чужая». Но логические доводы не достигали желаемой цели. Из зеркала смотрела женщина, балансирующая на узенькой грани, отделяющей реальность от бреда. Женщина, которая не в состоянии отличить правду от вымысла.

Доркас плеснула в лицо холодной воды, сердито хлопая себя по щекам, пока кровь не прилила к лицу и оно не приобрело нормальный цвет. Злость — лучшее лекарство от страха. Какого черта Джонни проболтался о сцене на Акрополе! Не удивительно, что к ней относятся, как к юродивой, чьи выходки приходится безропотно терпеть. Что еще можно ожидать от человека, не способного контролировать себя! Надо как можно скорей доказать им, что они ошибаются в ней, а главное — доказать это себе самой.

Когда она спустилась в холл, где уже стояли Джонни и Фернанда, у нее был вполне сносный вид. Доркас постаралась выглядеть достаточно беззаботно и даже проявила некоторую заинтересованность обедом в маленьком ресторанчике на открытом воздухе, фирменным блюдом которого была — и это не вызвало никакого удивления — рыба.

Бет заснула прямо за столом. На обратном пути Джонни нес ее на руках и сам уложил в кроватку. Доркас упорно отгоняла от себя мысль о меловых кружках и, чтобы увериться самой, что она не сошла с ума, перед тем, как лечь в постель, оставила дверь балкона слегка приоткрытой.

Проснувшись утром, Доркас еще некоторое время оставалась в постели, глядя в белый потолок, в центре которого расходились нарисованные тоже белой, но другого оттенка, краской лучи. Она чувствовала себя отдохнувшей и выспавшейся, чего с ней не случалось последние месяцы. Бет продолжала спокойно спать, солнце проникало через балконную дверь. В этой комнате не было окон, только балкон.

Доркас встала, накинула халат и подошла к балкону. Никаких следов не было и в помине. Перила сверкали на солнце. Она облокотилась на них, пытаясь убедить себя в том, что вчерашний кошмар явился следствием сильного нервного переутомления.

Родос лежал поперек «носа рыбы», плывущей к берегам Турции. До голубых гор Анатолии было не более сорока миль. Окна гостиницы выходили на северо-запад, поэтому прекрасно бывал виден закат, гораздо лучше, чем рассвет. Солнце еще не добралось до балкона. Мостовая расчерчена длинными тенями от пальм. Солнце, появившееся с турецких берегов, только начало согревать своими лучами землю Греции, золотить утреннее море. Дул холодный, пронизывающий ветер.

Фернанда, услышав шаги Доркас, вышла на балкон сообщить, что умирает от голода.

«Не торопись спускаться. У меня возник грандиозный план».

В такое утро, в таком месте трудно было не заразиться возбуждением Фернанды. Если Доркас и дальше собирается позволять каким-то каракулям калечить свою жизнь, то дело кончится психушкой. Хватит! Хватит изображать из себя слабонервную идиотку.

Бет все еще спала, и Доркас решила принять душ. Она пустила холодную воду, тысяча мелких иголочек обожгли ей кожу. С удовольствием вытираясь огромным махровым полотенцем, Доркас предвкушала хороший день. Она не сомневалась, что сегодня все будет отлично.

Бет наконец проснулась и волчком вертелась вокруг Доркас. Одевшись и приведя себя в порядок, они, не дожидаясь лифта, сбежали по лестнице, крепко держась за руки.

Гостиная представляла собой длинное помещение со стеклянными дверями. Терраса, выложенная плиткой, нависала над улицей. Излюбленный на Родосе рыбный мотив получил современное воплощение на мозаичных стенах, краски были нанесены жизнерадостной и вольнолюбивой рукой местного художника. Здесь имелось много темно-розовых тонов. Теплый желтый цвет удачно сочетался с голубым и розовым. В конце холла стояли маленькие столики с яркими скатертями и салфетками, тоже в «рыбном стиле».

Фернанда уже сидела на месте, перед ней стояла чашка с дымящимся кофе. Она была погружена в изучение своих нескончаемых листков, делая пометки серебряным карандашиком. На Фернанде был твидовый костюм благородного серого цвета, голову покрывал синий шарф, который нежно оттенял голубоватые волосы. Фернанда посмотрела на подошедших сквозь дымчатые серовато-голубоватые очки.

«О, я вижу прежнюю Доркас, — радостно проговорила она. — Когда вы закажете себе завтрак, я расскажу о своем сюрпризе. Джонни до сих пор дрыхнет, он ужасный лежебока. Я пошлю боя разбудить его, если он сейчас же не появится».

К ним подскочил один из коридорных мальчиков, работающих здесь, поторопился принести для Бет подушки, чтобы ей удобней было сидеть за столом. Когда Доркас сделала заказ, Фернанда отложила свои листки и сняла очки.

«Смотри, что я придумала. Нам просто необходимо найти кого-нибудь присматривать за Бет, пока мы на Родосе, чтобы на тебе не висели постоянные хлопоты и чтобы у тебя оставалось больше времени для общения со мной и Джонни».

Несмотря на заботу со стороны Фернанды, Доркас в душе ощутила сопротивление.

«Ты что, кого-нибудь уже нашла?»

«Ее зовут Ванда Петрус. У нее прекрасные рекомендации, и мне кажется, что она именно тот человек, который нам нужен».

Против самого плана Доркас ничего не имела, но ее насторожила непоколебимая уверенность Ферн. Подобные решения, а именно касающиеся Бет, Ферн предпочитала принимать единолично, не считая нужным даже посоветоваться с матерью девочки. Но с другой стороны, Фернанда вела себя так во всем, и Доркас не стала ничего возражать.

«Я еще не видела миссис Петрус, — продолжала Фернанда, — но она должна прийти сегодня утром. Хозяйка отеля поручилась мне за нее, так как они знакомы лично. Петрус работает во многих местах, иногда в каких-то магазинах для туристов, а иногда в качестве няни, когда приезжие хотят отдохнуть от детей. Я так поняла, что она потеряла семью во время войны и теперь одна-одинешенька».

То, что предлагала Фернанда было более чем приемлемо, тем не менее, Доркас не могла избавиться от нарастающего чувства сопротивления. Можно было хотя бы обсудить все заранее и оставить за Доркас выбор, кому сидеть с ее ребенком.

Фернанда почувствовала настроение Доркас, вздохнула: «Ты, видимо, опять считаешь меня властной и своевольной. Ты все встречаешь в штыки. С тобой надо общаться в шелковых перчатках. Это может плохо отразиться на Бет. Вам обеим необходимо какое-то время побыть отдельно друг от друга».

Нельзя сказать, что обвинения Фернанды были лишены оснований и несправедливы. Доркас не стоило шарахаться от всего, что, по ее мнению, могло разлучить ее с Бет. Но этот страх был порожден Джино и его стремлением изолировать ее от дочери.

«Да, видимо, это и в самом деле здорово, — выдавила она с усилием. — Что у тебя запланировано на сегодняшнее утро? Если у тебя для меня ничего нет, то я хотела бы сегодня уладить кое-какие дела».

«А в чем дело, если не секрет?» — полюбопытствовала Фернанда.

«Я бы хотела найти вдову старинного друга нашей семьи Маркоса Димитриуса. Я должна вернуть ей долг».

В глазах Фернанды промелькнула тень сомнения, но быстро исчезла, уступив место участливой озабоченности. Доркас поняла, что та вспомнила те времена, когда имя Маркос не сходило с ее уст. Когда Доркас поместили в клинику, она буквально бредила Маркосом, и Фернанда могла испугаться, что болезнь может вернуться.

«В этом нет ничего страшного, — поспешила успокоить ее Доркас. — Я просто не хочу оставаться в должниках. Если эта женщина живет здесь, то, наверное, ее легко можно будет найти».

Нельзя сказать, что Фернанда успокоилась, но судя по всему, она решила не препятствовать Доркас.

«Что у нас на сегодня?» — вмешался в разговор Джонни.

«Я думаю, просто прошвырнемся по окрестностям. Доркас ведь здесь никогда не была. Ты покатаешь нас немного, а потом мы погуляем под старыми стенами. Я хочу посмотреть улицу Рыцарей и Дворец великих мастеров».

«С итальянскими украшательствами и излишествами, — ехидно вставил Джонни. — После реставрации Муссолини переделывал его по своему вкусу. Но я полагаю, что обычные туристические маршруты мы тоже охватим».

Фернанда улыбнулась: «Положись на мой внутренний голос. Обычно он ведет меня туда, где можно что-нибудь найти для работы. Например, какую-нибудь интересную историю. Вам совсем не обязательно таскаться за мной, погуляйте с Доркас. Мне лучше работается, когда я одна».

«Я знаю, — бесстрастно заметил Джонни, насмешливо поглядывая на Доркас. — Вам никогда не случалось принимать участие в погоне Фернанды за очередным сюжетом? Вы были бы крайне удивлены, увидев, какие при этом могут твориться вещи».

Фернанда смешно сморщила нос: «Безусловно, сначала мы заглянем в музей. Там есть несколько знаменитых сокровищ. Кроме того, как-никак раньше там был Госпиталь Рыцарей, а значит, мне необходимо побывать там. Хотя, как правило, из музеев много не выжмешь».

«Да, — подхватил Джонни с сарказмом, — уж больно много вокруг сторожей. Тебе всегда требуется полная свобода действий».

Доркас начала понимать, что за его кажущейся легкостью и беспечностью скрывается нечто большее, в нем чувствовалась некая жесткость, несгибаемое упрямство и внутренняя сила. Джонни не пытался управлять ею, но и не позволял ей вертеть собою; кажется, Фернанда уважала его за то, как он очень мягко и ненавязчиво не давал ей спуску и ставил на место. Доркас вдруг стало интересно, где Фернанда откопала этого Джонни, откуда он взялся.

Вчера в Афинах она поймала тоненькую ниточку контакта между ними — настолько тоненькую, что она в любой момент могла оборваться от неосторожного прикосновения. Доркас пока не была сама уверена, что ей хочется какого-то продолжения, но в то же время сожалела, что обрыв все же произошел при одном-единственном упоминании имени ее мужа.

Фернанда продолжала что-то говорить о предстоящем походе в музей, при этом так, словно речь шла о скучном и надоевшем, но обязательном занятии. Доркас, напротив, рвалась увидеть именно эту коллекцию, там, среди других шедевров ее ждала голова мальчика со слезинкой на щеке, о которой Джонни упомянул вчера в Акрополе. Она вспомнила, как он пальцем осторожно смахнул слезу с ее лица. С этой скульптурой у Доркас были связаны счастливые воспоминания, и она хотела, чтобы в музее с нею рядом был человек вроде Джонни.

Когда завтрак подходил к концу, появилась миссис Петрус, о чем посыльный поспешил сообщить Фернанде, сказав, что ее ждут у администраторской стойки.

«Позволь мне первой поговорить с ней, — обратилась Фернанда к Доркас. — Я позову тебя через пару минут».

Доркас вынуждена была издали, со своего места, разглядывать женщину, которая будет заботиться о Бет в отсутствии матери. Она была не очень молода. Лет за сорок. Угловатая и нескладная фигура. Темные, глубоко посаженные глаза настороженно смотрели из-под тяжелых, сумрачных век. Кудрявые волосы были пострижены очень коротко, почти «под мальчика». Одежда не придавала ее облику жизнерадостности: черный свитер, темно-зеленая, почти черная юбка, черные уличные туфли.

С распростертыми объятиями Фернанда бодро устремилась к ней, и в своей обычной суматошной манере разразилась сердечными приветствиями, затем, завладев рукой миссис Петрус, долго и оживленно начала ее трясти. Реакция миссис Петрус была более чем сдержанной. Мрачноватая дамочка, с содроганием подумала Доркас. Может быть, чересчур серьезная? Больно суровая она, чтобы общаться с ребенком.

Фернанда о чем-то оживленно перекинулась с ней парой фраз и махнула рукой, чтобы Доркас и Бет подошли. Джонни помог девочке слезть со стула, и она радостно помчалась через весь коридор к тете Ферн. Доркас решила не спешить и посмотреть, как произойдет встреча. Ведь ее собственное благополучие и спокойствие во время пребывания на Родосе во многом зависят от этой неулыбчивой женщины.

Бет подбежала к Фернанде, уцепилась за ее руку, застенчиво отворачиваясь от незнакомки. Она исподтишка бросала испытывающе-оценивающие взгляды, как бы желая понять, что это за человек. Ванда Петрус тоже на несколько мгновений задержала взгляд на Бет. А потом, к общему изумлению, опустилась перед девочкой на колени, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Вытащив из сумки какой-то предмет, она протянула его Бет.

Какой-то миг Бет колебалась, потом любопытство пересилило, и она потянулась за игрушкой. Подойдя поближе, Доркас увидела, что Бет держит в руках вырезанного из дерева ослика, оливковые полоски тянулись у него по спине. Бет, очень довольная, похвасталась Доркас: «Мамочка, мамочка, посмотри, какая лошадка, мне тетя дала».

«Это не лошадка, — сумрачно поправила ее миссис Петрус. — Это греческий ослик. Мальчик из моей деревни сделал его специально для меня, чтобы я подарила ее американской девочке».

Бет вертела в ручонках деревянную игрушку: «Мне она нравится. Можно я оставлю ее себе?»

«Я принесла ее специально для тебя».

Бет застенчиво улыбнулась, и впервые за все время глаза Ванды Петрус засветились, а плотно сжатые губы смягчились в улыбке. Все еще стоя на коленях, она легко положила руку на плечо Бет.

«Я надеюсь, мы с тобой подружимся».

«А вот и мама Бет», — представила Фернанда Доркас.

Ванда Петрус поднялась, смягчившиеся было, черты приняли обычное выражение, появившееся подобие улыбки исчезло. Во взгляде, устремленном на Доркас, ясно читалась ненависть. Ошарашенная Доркас поняла, что эта женщина невзлюбила ее с первого взгляда по непонятной причине. Секунды хватило Ванде Петрус, чтобы определить и выразить свое отношение к Доркас.

«Миссис Петрус разрешила называть себя просто Вандой, — ничего не заметив, щебетала Фернанда. — Мы уже обо всем договорились и решили начать сегодня же. Наверное, нам стоит проводить ее наверх и показать вещи Бет. Где-нибудь через полчаса мы сможем уже выходить. Я распорядилась, чтобы ее поместили в комнату рядом с вашей».

Как это было похоже на Фернанду, все делать по-тихому, ни с кем не посоветовавшись. Доркас пыталась найти какую-нибудь подходящую отговорку, чтобы отложить неприятное для нее соседство. Но так как ничего не приходило в голову, ей ничего не оставалось, как сдаться и пойти наверх.

Поднимаясь по лестнице, Ванда дала Бет руку. Девочка, не отпуская успевшего полюбиться ослика, доверчиво вложила свою ладошку в предложенную руку.

Нельзя относиться с подозрением и видеть врага в каждом, кто появляется рядом с Бет, убеждала себя Доркас. Фернанда поступила правильно, придумав все это. В конце концов, эта угрюмая женщина понравилась Бет, а это сейчас важнее всего.

Доркас показала Ванде, где лежат вещи и мешок с игрушками, сказав при этом, что для питья она использует только смесь на сухом молоке, привезенную из дома. Женщина молча внимала, глядя не на Доркас, а на Бет. Время от времени она согласно кивала, но сама не задавала никаких вопросов и не произнесла ни слова.

Бой из отеля подошел, чтобы отпереть дверь соседней с Доркас комнаты. Ванда без всякого интереса скользнула глазами по апартаментам, где ей предстояло жить. Сказала, что привезет свои вещи завтра, и добавила, что хотела бы взять с собой Бет, чтобы они заодно прогулялись, вещей у нее немного.

«Не надо этого делать, — резкость собственного тона так поразила Доркас, что она в смятении прикусила губу. С видимым усилием она попыталась загладить неловкость. — Конечно, вы можете поехать хоть сейчас, но если вы подождете немного, то мистер Орион отвезет вас туда и обратно».

Петрус согласно кивнула, но Доркас поняла, что ее несдержанность не осталась незамеченной. Женщину, должно быть, обидели ее слова, вернее, не сами слова, а тон, каким это было произнесено.

«Вы можете погулять с Бет, когда мы уйдем, — произнесла Доркас на сей раз тщательно подбирая слова. — Но только недалеко. Бет очень быстро устает».

Вновь кивок головы, и вновь ледяное неприязненное молчание в ответ.

Бет кинулась осмотреть комнату, и Ванда последовала за ней. Через открытую дверь Доркас могла слышать их оживленный разговор, словно встретились старые друзья.

Доркас надела прогулочные легкие кожаные туфли, желтый свитер и коричневую плиссированную юбку. Мельком посмотрев на себя в зеркало, она убедилась, что прическа в порядке, разве что одна или две пряди выбились из заколотого пучка, поправить это оказалось делом недолгим. В глазах затаилась привычная тревога. Доркас постаралась замаскировать складку, пролегшую между изогнутых бровей. Нельзя так психовать. Невзирая на свою взбалмошность, Фернанда очень трезвый и практичный человек. В рассудительности ей не откажешь. Она обожает Бет и не упускает ничего, что может пойти на пользу девочке. Правда,

Доркас очень коробило, что Бет как бы насильственно вырвали у нее из рук, не давая ни малейшей возможности возражать или сопротивляться.

Доркас поцеловала дочь, велела ей слушаться Ванду и пожелала хорошо провести время. Она инстинктивно чувствовала недоброжелательность, но не могла понять причины. Однако неприязнь была взаимной. Доркас тоже была не в восторге от новой няни Бет.

«Спасибо, что согласились присмотреть за дочкой, — сдерживая готовое прорваться раздражение, проговорила Доркас. — Надеюсь, все будет хорошо».

Наклон головы, видимо, должен был означать согласие, но Ванда по-прежнему хранила молчание. Доркас спустилась по лестнице, ощущая себя подавленной, словно ее преследовала по пятам чья-то тень, от которой невозможно избавиться.

Фернанда и Джонни стояли около машины. В руках Ферн держала камеру. Она постоянно что-то фотографировала, но в отличие от туристов-любителей, делала это без всякого энтузиазма, а лишь по необходимости. Она стремилась обзавестись наглядными пособиями, при помощи которых позже легко можно было воссоздать необходимые детали, когда она сядет за машинку строчить свои захватывающие истории.

Поджидая отставших Бет и Ванду, Доркас напряженно всматривалась в длинный фасад гостиницы, пытаясь сообразить, какой же балкон ее. Легкий ветерок с моря лениво перебирал пальмовые листья, доносился шум воды.

Втроем на переднем сиденье малолитражки английского производства уместиться трудно — слишком тесно, поэтому Доркас уселась сзади. Решительно отбросив прочь сомнения, она все внимание посвятила Родосу. Вдоль улиц вовсю зеленели сады, повсюду росли цветы. Алые гибискусы, пурпурные цветки мальв, оплетающие каменные стены, бросали вызов глазу, не привыкшему к такому буйству красок. В воздухе плыл дурманящий аромат белоснежного жасмина.

Вскоре показалась широкая пешеходная дорога вдоль берега моря. Здесь стояли современные здания из стекла и бетона, зачастую декорированные турецким орнаментом, с нависающими балконами и ажурными замысловатыми решетками.

Выехав за город, они обнаружили, что здесь никто не обращает ни малейшего внимания на проезжающие автомобили. Джонни пришлось пропускать велосипедистов и ослов. Машина ползла с черепашьей скоростью, продираясь сквозь в упор не видящих их пешеходов. Каждый шел себе неспешным шагом по середине дороги, внезапно меняя направление и переходя с обочины на проезжую часть. Двое яростно жестикулирующих мужчин о чем-то увлеченно спорили, не желая прерывать свою беседу из-за какого-то водителя-неудачника, который настойчиво нажимал на клаксон.

Греки, на удивление, общительный и дружелюбный народ. Им хорошо в компании друг друга, но они всегда не прочь принять в свое общество чужестранцев. Родос возник задолго до появления автомобилей, и каждый грек считает себя вправе ходить там, где ему больше нравится, даже если это «там» — проезжая часть.

Постепенно Доркас уяснила для себя планировку города. Из гавани Мандраки Родос начинал плавно взбираться по округлым холмам к вершине, которая, как сказал Джонни, носила странное для этих мест название Монте-Смит. Еще выше находились руины того, что некогда было акрополем Родоса.

Выступая в роли гида, Фернанда указала в сторону крепости. «Рассказывают, что Колосс Родосский стоял раньше у входа в гавань. Бедный солнечный бог! Землетрясение не пощадило его. Много веков пролежал он, расколотый на мелкие кусочки, до тех пор, пока какой-то предприимчивый купец не купил его. Он собрал все, что осталось от того, кому когда-то поклонялись греки, и увез на девяти сотнях верблюдов. Хотя не знаю, возможно, все это выдумки».

Фернанда умолкла и стала что-то торопливо писать в свой блокнот, с которым она никогда не расставалась. Она бросила быстрый взгляд на Доркас.

«Дорогая моя, запоминай хорошенько все, что увидишь. Я хочу взвалить на тебя всю черную работу, то есть тебе предстоит сводить в одно целое все дневные впечатления и записывать их. Я понимаю, конечно, что трудно с первого раза все подметить и охватить, потому что все кажется потрясающим и ошеломляющим, но постепенно ты научишься видеть необходимые детали, к тому же наверняка каждая из нас может поймать то, что не уловит другая».

«А что поразило вас больше всего?» — поинтересовался Джонни у Доркас.

«Издали эти камни кажутся скучными и серыми, в общем неинтересными, а когда подойдешь поближе, они словно оживают. Только не знаю почему».

«Такова особенность этой породы, — нашелся Джонни, у которого на все был готовый ответ. — Песчаник на Родосе имеет абрикосовый оттенок, поэтому и кажется, что камни живые и теплые. Конечно, солнце тоже играет не последнюю роль, его лучи придают в какой-то степени дополнительное очарование. Ведь в тени камень действительно очень много теряет и становится серым».

Они продолжали медленно двигаться вдоль стены, когда Фернанда попросила остановиться. Каменная стена вдруг пошла круто вниз прямо к скалистому берегу. Среди огромных валунов были разбросаны непонятные каменные шары, некоторые из них достигали размера человеческой головы, другие были чуть меньше. Не оставляло никаких сомнений, что эти «мячики» сделаны человеком.

«Что бы это могло быть?» — в недоумении спросила Фернанда. — Они не похожи на классические мячи, слишком уж большие».

Джонни и тут не растерялся: «Родос часто подвергался нападениям и осадам в древности. Так вот, эти шарики при помощи катапульты сбрасывали на головы турков, сарацинов и пиратов, когда те пытались взобраться на стены. Подозреваю, что рыцари Святого Джона тоже использовали их в целях обороны».

«Вот это да, потрясающе», — задумчиво проговорила Фернанда, рассеянно покусывая кончик серебряного карандашика.

Джонни рассмеялся, оглянувшись на Доркас: «Когда она говорит таким тоном, за ней нужен глаз да глаз. Это значит, что она что-то замышляет. Если ее вовремя не схватить за руку, с нее станется утащить один из этих булыжников к себе домой вместо монетки на счастье».

Каменные шары для катапульт почему-то более всего передавали колорит прошлого, хотя здесь, на Родосе, он и так чувствовался на каждом шагу. На берегу блестели под солнцем мокрые коричневые щербатые камни, изъеденные временем. Доркас даже казалось, что она слышит эхо глухих смертельных ударов, с которым эти орудия убийства летели в головы нападавших.

Машина подъехала к двум массивным круглым башням, соединенным арочными воротами, служащими входом в город, окруженный каменной стеной. На воротах висел мраморный рыцарский щит. Разбросанные булыжники мешали движению.

Джонни ухитрился найти кусочек свободного пространства и припарковать машину. Дальше они пошли пешком по гальке, еще в незапамятные времена исхоженной бесчисленным множеством ног. Их окружали двух- и трехэтажные каменные дома, стекла в окнах были разделены деревянными крестовинами. Родос был наводнен маленькими магазинчиками для приезжих, но получение доходов с туризма отнюдь не являлось главной целью существования местных жителей. Люди жили в домах, как две капли воды похожих на те, в которых жили их предки в рыцарские времена.

Когда они пересекли площадь, Доркас вновь кольнуло, что рядом с ней нет дочери. Никто не дергал беспрестанно за руку, никто не требовал внимания. Доркас от всей души надеялась, что с девочкой ничего не случилось плохого, и что причин для волнений нет.

Сверяясь с картой, Фернанда давала указания, куда следовать дальше, на этот раз она нацелилась на Госпиталь Рыцарей, в котором теперь размещался музей. Здесь, как и у городской стены, была выложена каменная арка. Отдав чисто символическую плату за вход, они сразу перенеслись в далекое средневековье. На каменном пьедестале сидел величественный лев, глядя перед собой невидящими глазами. Рядом с ним лежала груда метательных шаров.

«Хотелось бы знать, — сказал Джонни, стоя рядом со скульптурой, — видели ли хоть раз в жизни скульпторы, ваяющие этот символ мужества и храбрости, настоящего льва?»

Солнце начало клониться к закату, и камень потерял свой абрикосовый оттенок, став серым и безжизненным. От него повеяло холодом, в арочных проемах задул пронизывающий ветер.

На галерею вели три широченные крутые ступени без перил. По обеим сторонам стояли глиняные кувшины — греческие амфоры для вина или другой жидкости, кувшины с широким горлом для масел и различных притираний. Фернанда промчалась мимо, едва кинув на них взгляд, но Джонни замедлил шаг и остановился у гигантского сосуда, на котором красной краской были нарисованы корабли Одиссея. Еще в Афинах Доркас почувствовала в нем не праздный интерес к Греции, как, например, у Фернанды, а подлинную тягу. Фернанду же более всего заботил конечный результат их путешествия, а именно, ее собственная книга.

Наиболее ценные музейные сокровища хранились в маленьких залах наверху, к которым вел один из многочисленных коридоров. Здесь вдоль стен высились от пола до потолка шкафы с головами и статуэтками. В самой дальней комнате, которых здесь было столько же, сколько ячеек в сотах, перед ними предстала стройная девичья фигурка Венеры Родосской. Мраморное тело, многие века омывали морские волны, прежде чем богиня вышла из воды, поэтому очертания были смягчены и округлы. Прелестную головку обрамляли волнистые локоны. Черты лица были едва различимы, над сердцем проступало пятно цвета ржавчины.

Доркас пронизала необъяснимая нежность к совершенной простоте и изяществу форм. Ее отец в свое время был очарован этой статуей. Однако Фернанда не собиралась подолгу торчать возле каждого экспоната. Она повернулась к гораздо лучше сохранившейся статуе коленопреклоненной Афродиты, высушивающей волосы. Маленькая нимфа была воплощением грации, держала в ладонях длинные тяжелые кольца волос, подставляя их солнцу. Время оказалось не властно над точеной грудью, бедрами, ямочками на коленках. На лице лежала печать таинственности — легкая полуулыбка, веки чуть опущены, словно скрывая мысли, живущие в этой головке.

«Нам пора закругляться», — бодро проговорила Фернанда. — «Что интересного мы тут еще можем посмотреть? Маловероятно, что я вернусь сюда еще раз».

Доркас озиралась в надежде найти мраморную голову плачущего мальчика. Джонни заметил это и понимающе улыбнулся. Он не забыл их разговор.

«Мы еще не видели мальчика со слезинкой на щеке», — напомнил он Фернанде.

Однако отыскать его оказалось непростым делом. Смотритель, к которому они обратились, говорил только по-гречески и не понимал языка жестов, на котором они пытались объясниться. Неожиданное препятствие только подстегнуло Фернанду. То, что нужно увидеть, должно быть увидено.

«Она должна быть где-то здесь. Надо найти кого-нибудь, кто понимает по-английски».

К ним подошла женщина с детьми:

«Я немного говорю по-английски, и если я смогу чем-то помочь…» — вызвалась она.

Фернанда подробно описала мальчика, и женщина сразу поняла, о чем идет речь.

«Да, да, она была в этом зале. Секундочку, я спрошу у служителя».

Разговор занял несколько минут. Служитель замотал головой, руками. Наконец женщина вернулась.

«Мне очень жаль, но сейчас голова мальчика снята с экспозиции. Ее по какой-то причине перенесли в кабинет директора».

У Фернанды раздулись ноздри, как у норовистого коня, голубые глаза воинственно заблестели в предвкушении близкой схватки, голубоватые волосы разметались, голубой шарф нервно затрепетал. Тетя Ферн была готова к бою.

«Тогда мы найдем этого директора. Что ни говорите, а всякое дело надо доводить до конца. Я ненавижу слово «нет». Очень часто из таких ситуаций получается интересный рассказ».

Добровольная помощница слегка опешила, но вновь подошла к смотрителю, они вдвоем вышли из зала, направившись к самой дальней двери. Фернанда не привыкла встречать сопротивление, в этих случаях она напоминала тайфун, готовый смести все преграды на своем пути. Ей были нипочем никакие авторитеты и бастионы власти. Ее настойчивость подчас граничила с абсурдом, зато делала жизнь интересней. Эта заминка еще сильнее разожгла любопытство Доркас. Ей, как никогда, было необходимо увидеть плачущего мальчика.

Глава 4

Им-таки удалось найти чиновника, говорящего по-английски. Фернанда изложила цель своего приезда на Родос и была встречена с галантной учтивостью. Но стоило ей только заикнуться, что у нее не будет времени посетить музей еще раз, радушие как рукой сняло. С явной неохотой чиновник выслушал, что этим людям необходимо как можно скорее увидеть голову мальчика со слезинкой на щеке.

«В настоящее время этот экспонат снят с экспозиции, и неизвестно, когда его вернут на место. Мы очень сожалеем, но помочь ничем не можем».

«Почему ее убрали?» — Фернанда была непреклонна.

Чиновник неопределенно махнул рукой: «Извините, но я не могу вам ответить». Фернанда упрямо прикусила зубами кончик карандаша. Заметив это, Джонни стал что-то насвистывать, как бы предостерегая Фернанду от вступления в конфликт.

«Могу я воспользоваться вашим телефоном?» — поинтересовалась она. — Мне нужно позвонить губернатору».

«Э-э, гм, губернатору?» — с тупой растерянностью переспросил чиновник.

«Да, вы меня поняли совершенно верно. Губернатору Двенадцати Островов. Родос ведь является столицей, не так ли? Я лично знакома с губернатором и полагаю, что он сейчас находится у себя в резиденции. Я уверена, что он употребит свое влияние на…»

«Мадам, губернатор — занятой человек», — в голосе чиновника послышались ледяные нотки.

«Я ни капли не сомневаюсь, что он не откажется помочь нам», — надменно перебила его Фернанда.

Чиновник воздел руки к небу: «Ну, если вы считаете, что это так необходимо, то мы могли бы сделать для вас исключение».

Он двинулся в сторону запертой двери кабинета в углу зала. Фернанда буквально наступала ему на пятки, слегка разочарованная столь легкой и быстрой победой.

Джонни подмигнул Доркас.

«Она достойна более сильного соперника. Ей только дай волю…»

Чиновник вытащил связку ключей и отпер кабинет. Из темной глубины он вынес что-то круглое и тяжелое. Держа предмет обеими руками, он бережно поставил его на середину стола.

«Вот она, мадам, — почтительно произнес он. — Это одно из величайших сокровищ Родоса. Говорят, что его ваял сам великий Фидий».

Доркас подошла поближе. Она увидела голову. Мальчик был еще мал — лет семь или восемь. Голова была вылеплена в натуральную величину из прохладного, матово-белого мрамора и чуть наклонена вперед. С грустным упрёком мальчик смотрел на нежданных гостей, слезинка, будто только что скатившись, казалось, еще дрожала на щеке, грозя вот-вот сорваться.

Показавший себя вначале негостеприимным, чиновник произнес небольшую речь: «Легенды гласят, что он сын нимфы Роды, возлюбленной Аполлона. Кто знает, может быть, он плачет, тоскуя по своему отцу, несущемуся по небу в своей огненной колеснице».

Доркас напряженно всматривалась в лицо ребенка. Несомненно, оно было прекрасно, но что-то насторожило Доркас, она не могла взять в толк, что именно.

Фернанда сказала, что ее удовлетворил осмотр, поблагодарила, и чиновник с облегчением убрал голову на место. Он вежливо кивал, провожая гостей до двери, довольный, что обошлось без вмешательства губернатора, и что сам он отделался легким испугом.

«Не понимаю, чего вы так вцепились в этого мраморного мальчика. По-моему, ничего особенного, — недоумевала Фернанда, эхо ее голоса гулко разносилось под каменными сводами. — Как бы то ни было, поехали на Улицу Рыцарей. Должна же и я посмотреть то, что мне хочется».

Доркас не хотелось покидать эти старые стены, они хранили столько интересного. Она бросила тоскливый взгляд на просторный зал с колоннами и сводчатым потолком — может быть, именно здесь рыцарские госпитальеры выхаживали своих пациентов. Доркас утешала себя тем, что может прийти сюда еще раз и взять с собой Бет. Бет привыкла к музеям с детства и вольготно чувствовала себя в прохладных залах в обществе бесценных картин и статуй. Доркас вдруг опять в глубине подсознания почувствовала неясное беспокойство, но, взяв себя в руки, вновь отогнала его прочь. Нельзя жить в постоянном страхе, от этого поневоле можно свихнуться.

Когда они выходили из ворот, Фернанда остановилась у лотка — посмотреть открытки и буклеты, выставленные для продажи. У нее уже скопилось не меньше тонны такого рода «иллюстративного материала» в качестве подспорья для дальнейшей работы. Особенно ее привлекали музейные экспонаты, поскольку там запрещено было фотографировать. Просмотрев выставленный товар, она обратилась к продавцу. Ей хотелось купить открытку с мраморной головой плачущего мальчика. К счастью, мужчина за стойкой говорил немного по-английски.

«Все, что у нас есть, находится перед вами. Ничего другого мы вам, к сожалению, предложить не можем». Доркас принялась рассматривать открытки в поисках нужной, но ее поиски не увенчались успехом. Это удивляло, другие скульптуры были представлены во множестве видов в разных ракурсах.

«Мне бы тоже хотелось приобрести такую открытку», — Доркас вспомнились те времена, когда она часами могла разглядывать фотографию, сделанную с этой мраморной головки.

«Наверняка мы найдем ее где-нибудь в городе. Я поищу ее специально для вас», — пообещал Джонни.

Фернанду гнала вперед жажда новых впечатлений, поэтому она не слишком расстроилась из-за открытки, и похоже, вообще выкинула из головы посещение музея. Они оставили за собой серые стены и вышли на залитую солнцем площадь.

«А теперь прямиком на Улицу Рыцарей, — скомандовала Фернанда. — Возможно, там нам попадется что-нибудь интересное, что сможет мне пригодиться». Улица Рыцарей была совсем рядом с музеем. Очутившись на ней, Фернанда тут же сделала несколько снимков дороги, уходящей вверх, окруженной с обеих сторон опрятными чистенькими каменными домиками. Они выстроились вплотную друг к другу, не оставляя между собой свободного пространства. Опять на каждом окне им встречались крестообразные знаки. Почти над каждой дверью висел гербовый щит, по которому легко можно было определить, к какому роду и сословию принадлежит хозяин дома, чем он занимается.

Все трое шли гуськом по узкому тротуару. Доркас невзначай обратила внимание на открытые ворота в цветущий сад, каменная лестница из которого проходила под аркой и поднималась в верхние комнаты. Вдруг Фернанда замерла в восхищении.

«Эй, вы можете отправляться гулять самостоятельно. Я непременно хочу это посмотреть поближе. А какой-нибудь толк из этого может получиться, только если я буду одна. Встретимся через некоторое время перед Дворцом Старых Мастеров вверху улицы».

«Ладно, — кивнул Джонни. — Мы подождем тебя. Будь осторожна. Не наделай глупостей. И не звони, пожалуйста, губернатору».

Доркас с Джонни отправились дальше. Наступила неловкая пауза. Оставшись наедине, они не знали, что сказать друг другу. В сознании Доркас прочно засела произошедшая с ним перемена при упоминании Джино Никкариса. Часть дороги он вел ее по аллее, усыпанной галькой. Аллея была настолько узкой, что Улица Рыцарей по сравнению с ней казалась широким Бродвеем. Здесь прилепились друг к другу серые каменные домишки, в которые почти не проникало солнце. Дома были окружены стенами, которые, неожиданно пересекаясь и изламываясь, создавали впечатление извилистого лабиринта.

«Я был здесь, когда приехал на Родос устроить все к вашему приезду. Это жутко перенаселенный район, здесь люди плодятся, как кролики. Улочки кривые, крохотные, здесь потрясающе интересно и мило».

Они пошли дальше, на миг приостановившись у статуи Девы, заключенной в каменную нишу, образующую навес высоко над улицей. Джонни увлеченно делился своими познаниями о ней, и в Доркас вновь шевельнулся интерес к этому человеку, который оказался неожиданно сведущим в вещах, милых ее сердцу.

Улица Рыцарей начиналась широким внутренним двором, в центре которого рос ветвистый платан, огороженный изгородью. По одной стороне стояли внушительные башни Дворца, за которыми просматривались крепостные валы и башни поменьше.

«Вы не устали? — участливо поинтересовался Джонни. — Давайте немножко посидим на ступеньках».

Доркас ничуть не устала, но послушно села рядом на теплые камни. Ее неотвязно преследовали мысли о Бет. Тревога тугим узлом сдавливала голову. Никакие разумные доводы, которыми она старалась сама себя успокоить, не помогали.

«Как долго мы еще здесь пробудем?» Он пожал плечами: «Понятия не имею. Наверное, мы все пойдем во Дворец, когда Фернанда к нам присоединиться. Сегодня она нас ведет». От Джонни не ускользнуло, как Доркас украдкой взглянула на часы.

«Беспокоитесь о Бет, да? — его голос прозвучал чуть раздраженно. — Ничего с ней не случится, уверяю вас. У нее все в порядке».

Доркас не хотела, чтобы Джонни догадался о том, как сильно она переживает. Тревога тикала в ее мозгу, словно взбесившийся будильник. Как только этот будильник от звенит, она очертя голову кинется в гостиницу, и никакие увещевания не удержат ее от этого безрассудства. Эта уверенность в своих дальнейших действиях уже сама по себе пугала. Ни в коем случае нельзя давать Фернанде повода сомневаться в ее, Доркас, нормальности.

Ответ прозвучал несколько натянуто: «Мне ничего не известно о женщине, которой Фернанда доверила моего ребенка. Мы и так слишком задержались. Мне показалось, что миссис Петрус меня невзлюбила. Из-за этого я себя крайне неуютно чувствую».

Джонни нетерпеливо переминался с ноги на ногу, как если бы он больше всего на свете хотел оказаться сейчас подальше отсюда: «Вам будет нелегко в нашем путешествии, если вы будете постоянно дергаться из-за Бет. У вас нет для этого никаких оснований. Я уверен, что эта женщина сумеет обо всем позаботиться. По-моему, ее отношение к вам не имеет большого значения, главное, что она полюбила Бет. Я не прав?»

От Джонни исходило внутреннее сопротивление, которое Доркас никак не удавалось сломить. Он не видел причин для беспокойства, поэтому не считал нужным вникать в несуществующие, по его мнению, проблемы. В его глазах она была всего лишь суетливой бестолковой мамашей, трясущейся над своим чадом. Доркас приложила массу усилий, чтобы отвлечь его, да и себя заодно, от неприятных мыслей.

«Вчера вы обмолвились, что были знакомы с моим мужем?» — осторожно спросила она.

Джонни кивнул, Доркас заметила, как он сразу заметно напрягся. Доркас продолжала настаивать: «Каким образом вы встретились?»

«Когда Фернанда впервые приехала в Грецию, я пару раз выручил ее из довольно затруднительных ситуаций, — Джонни говорил нарочито безразличным тоном, в котором ясно угадывалось нежелание распространяться на эту тему. — В то время мы знакомились с Пелопоннесом, а Никкарис присоединился к нам в Афинах и сопровождал почти всю дорогу».

«Он ведь не понравился вам, не так ли?»

«Какой ответ вы хотите услышать?»

«Я хочу знать, что вы о нем думаете». Джонни ответил не сразу, задержав взгляд на девушке, появившейся из соседней двери и стремительно бросившейся бежать через внутренний дворик, чтобы радостно кинуться на шею молодому солдату, уже поджидавшему ее. Рука об руку, они скрылись из глаз, и только слепой мог не заметить, как им хорошо.

«Он мне не нравится», — проронил, наконец, Джонни, глядя им вслед.

«Почему?»

Взгляд Джонни говорил о том, что вопрос ему неприятен, и он промолчал.

«Мне нужно это знать. Что сделал Джино такого, что заставило вас плохо к нему относиться?»

«Я невзлюбил его с самого начала, — услышала Доркас отрывистый грубоватый ответ. — Мы постоянно раздражали друг друга, сцеплялись, говорили колкости».

«По-моему, вы чего-то недоговариваете, должна же быть какая-то причина».

«Джино Никкарис мертв, — Доркас кожей ощущала волны раздражения, которое нарастало в Джонни. — А вы по идее являетесь безутешной вдовой. Но раз вы настаиваете, я скажу. Он безбожно злоупотреблял любовью Фернанды, используя ее в своих темных делах. Она свято верила в его непогрешимость, и он этим пользовался. Она глотала без разбора все его басни, не задавая никаких вопросов. Когда я смекнул, в чем дело, а Джино не брезговал и контрабандой, я пригрозил ему, что, если он не уберется, я расскажу Фернанде всю правду. По его лицу я понял, что могу утром проснуться, вернее, не проснуться, зарезанным в своей постели. Ему очень не понравилось, что я лезу в его дела. Он показался мне опасным человеком. Как ни странно, мои слова возымели свое действие, он прислушался к ним и через два дня покинул нас. Видимо, он решил не связываться».

«Похоже на Джино. Он крутил людьми в своих целях, не задумываясь о последствиях».

Джонни кинул на нее короткий проницательный взгляд, но ничего не сказал. По всей вероятности, он решил, что она никудышная жена, коли рассуждает таким образом, вместо того, чтобы броситься грудью на защиту покойного мужа. Доркас ничего не могла поделать. Время для правды еще не пришло. Не имея возможности открыться, она завела разговор на более нейтральные темы. Она рассказывала о своем отце, о его давней и несбывшейся мечте попасть в Грецию. Она пыталась разрушить выросшую между нею и Джонни стену отчуждения.

«Отец был здесь всего раз в жизни, в молодости, в те времена у него еще не было семьи, о которой надо заботиться. Он всегда хотел вернуться. Он решил, что приедет сюда, когда уйдет на пенсию, но ему не довелось дожить до этих дней. Родос манил его сильнее других островов. Он считал, что его незаслуженно обделяли вниманием до сих пор писатели и историки и прочие другие исследователи».

Джонни слушал с возрастающим интересом, его раздражение постепенно начало проходить.

«Со мной тоже было такое, наверное, дело в том, что Родос лежит в стороне от наезженных дорог и не все добираются сюда. Туристские маршруты пролегают на более крупные острова вроде Крита и Делоса. Писатели тоже не горят желанием стать первопроходцами. Красоты Родоса терпеливо ждут своего признания, но те кто хоть раз попал сюда, никогда не раскаивались. Я был на седьмом небе от счастья, когда Фернанда сказала, что возьмет меня с собой в этот раз».

Доркас кивнула, как бы в подтверждение его слов: «В каком-то смысле для меня путешествие сюда стало паломничеством. Я здесь не только от своего лица, но еще за отца и одного его друга, с которым они вместе работали. Я пытаюсь смотреть на все их глазами, воспринимать все так, как мне кажется, воспринимали бы они. Они навсегда останутся живыми в моем сердце».

«Вы можете далеко зайти в своем рвении. Смотрите, не переусердствуйте», — натянуто произнес Джонни.

Доркас исподлобья окинула его сердитым взглядом. В какой-то момент ей почудилось, что между ними восстановилось понимание, но она, к сожалению, ошиблась. У Джонни Ориона была удивительная манера переиначивать слова и находить неожиданные острые углы, о существовании которых Доркас и подумать не могла, именно в те моменты, когда Доркас совершенно не ожидала никакого подвоха, и эти углы очень отдаляли их друг от друга.

«Я не понимаю, что вы имеете в виду». Джонни подобрал с земли камушек и начал рассеянно перебирать его в пальцах.

«Что вы хотите извлечь из этой поездки для себя? Если вы постоянно будете трястись и дергаться бог знает из-за чего, разводить все эти, извините за прямоту, сантименты, Греция пройдет стороной. И мимо вас, и мимо Бет».

Теперь настал ее черед рассердиться. Ей претило, что ее любовь к отцу и к Маркосу назвали «сантиментами». Джонни так ничего и не понял, и приходится с грустью признать, что они совершенно разные люди, между которыми не может быть никакого взаимопонимания.

Доркас не пыталась больше заговаривать с Джонни, она задумалась о Бет. В конце концов, нет ничего предосудительного в том, что мать беспокоится о своем ребенке, злилась она. Неужели это так трудно понять? Сегодня утром ее обидело и испугало поведение Фернанды, тщательно продумавшей до мелочей, как отдалить ее от Бет. Что-то в этом настораживало, несло в себе неясную угрозу, ее как будто намеренно разлучили с дочерью. Нет, тут же упрекнула себя Доркас, Фернанда не способна на такое. Это просто невозможно. С поразительной навязчивостью в мозгу все сильнее вертелись мысли о дочери, оставшейся с несимпатичной незнакомкой. Неожиданно волна беспокойства захлестнула Доркас, вытеснив из головы все, кроме того, что ей необходимо вернуться в гостиницу.

Они просидели в полном молчании, пока, наконец, в воротах не увидели Фернанду. Она тащила в руках огромную картину в деревянной раме.

Джонни вскочил, чтобы забрать у нее тяжелую ношу.

«Очередная восходящая звезда? Дарование, подающее надежды?» — насмешливо осведомился он, пытаясь разглядеть, что там нарисовано. — Кажется, из меня опять собираются сделать вьючного осла».

«Не ворчи, — бодро откликнулась Фернанда. — Это потрясающая работа. Я напишу об этом прелестную небольшую вещицу. На редкость талантливый молодой человек».

Джонни повернул холст, чтобы Доркас тоже могла посмотреть. По крайней мере, этот непризнанный гений обладал несомненным чувством цвета. Холст был щедро забрызган синим с желтым, по нему разбегались уверенные зеленые мазки, а в середине вызывающе красовалось алое пятно.

«Сразу чувствуется почерк мастера, — ехидно прокомментировал увиденное Джонни. — Не сочти за труд пояснить, что хотел сказать художник?»

Фернанда пропустила колкость мимо ушей, сохраняя полнейшую невозмутимость: «Неужели не понятно, вот городская стена, вот гавань. Он мне все объяснил. Он так видит древний Родос. На редкость гостеприимный человек. Угостил меня чашечкой турецкого кофе и разрешил погладить свою кошку».

«Сколько он с тебя взял?» — не обращая внимания на ее восторги, поинтересовался Джонни.

Фернанда выразительно повела величественными плечами: «Я заплатила ему больше, чем он запросил. — Она подняла глаза на башни-близнецы, сторожащие вход. — Можем прямо сейчас сравнить с натурой, не откладывая. Я умираю от желания посмотреть на весь тот ужас, появившийся в результате реставрации, устроенной Муссолини. Вы готовы?»

Нет, пронеслось в голове у Доркас. Я ни минуты не могу здесь больше оставаться. Я просто не выдержу. Надо немедленно возвращаться в отель, чтобы своими глазами убедиться, что все в порядке. И лучше поторопиться, пока она окончательно не потеряла над собой контроль.

«Я, я, извини, Фернанда, но не будешь ли ты возражать, если, если…»

Фернанда просто излучала участие: «В чем дело, милочка, ты устала?..»

«Она переживает из-за Бет, — вставил Джонни. — С этими беспокойными мамашами нет никакого сладу. Я это понял, еще когда пообщался с ними, работая в школе».

Фернанда ободряюще похлопала Доркас по руке: «Ну-ну, дорогая, тебе не стоит так волноваться. Нельзя допускать, чтобы ты изводила себя по пустякам. Тебе нечего опасаться, прошлой ночью тебе померещились рисунки мелом на балконе. Если ты не устала, то единственно здравым и разумным решением будет пойти с нами и посмотреть Дворец».

«Пожалуйста, не сейчас, — взмолилась Доркас. — Я хочу вернуться в гостиницу».

«Пусть едет, — вмешался в разговор Джонни. — Я могу подбросить ее, захвачу заодно и твою картину и минут через двадцать вернусь».

Фернанда была явно раздосадована, но решила не спорить. Она благосклонно, как того требовали приличия, кивнула, обращаясь только к Джонни: «Вообще-то мы не можем потакать ее капризам и приноравливаться ко всем прихотям, но сегодня сделаем исключение. Я хочу осмотреть все не спеша. Поезжай, а когда освободишься, найдешь меня во дворце».

Она махнула на прощанье рукой и решительно направилась к башенным воротам. Джонни, не теряя времени, сунул под мышку картину и взял Доркас под локоть: «Пошли, по холму мы спустимся к машине. Так быстрее».

Джонни помог ей улизнуть, но Доркас не испытывала к нему благодарности. С языка рвались слова, которыми она хотела убедить Джонни, что ее боязнь не напрасна, что за ней следили, преследовали. Но Доркас молчала из опасения, что он может понять ее превратно. Как Фернанда. Согласие и понимание, которое связывало их во время беседы о Родосе, испарились, словно их и в помине не было.

Дорога в гостиницу, казалось, не кончится никогда, машина ползла, как черепаха, улицы были запружены людьми. Был рыночный день. Родос жил своей обычной будничной жизнью. Доркас с трудом удавалось вести себя прилично, не выскакивая из машины, чтобы побыстрее добраться до Бет. Джонни не делал никаких попыток завязать разговор. Доркас была даже рада этому. Ей было безразлично, одобряет он ее поступок или нет.

Когда они подъехали к гостинице, Джонни первым вышел из машины, обошел ее кругом и открыл перед Доркас дверцу: «Я зайду вместе с вами, чтобы убедиться, что ничего не случилось».

«Не стоит, право, беспокоиться. Теперь я и сама со всем прекрасно справлюсь, главное, что мы все-таки добрались».

Доркас попыталась было проскользнуть мимо него, но он стоял как скала, держа руки на дверце машины и не давая ей пройти.

«Ладно, будь по-вашему, — вздохнул он. — Но сначала послушайте старого мудрого дядю Джо. — Он усмехнулся, перехватив брошенный ею взгляд, и продолжил. — Только не говорите, что я лезу не в свое дело и сую нос, куда не надо. Мне это не свойственно, я не любитель таких вещей. Я привез вас сюда, потому что вы совершенно потеряли голову и метались как ошпаренная. Через секунду я отпущу вас, вы подниметесь по лестнице и убедитесь, что все осталось в том же виде, как перед нашим уходом. Тогда, возможно, и призадумаетесь над тем, какое впечатление производит ваша дерготня из-за Бет на окружающих. Фернанда права, с этим надо кончать. Она говорила, что вы некоторое время пролежали в клинике и что она не хочет, чтобы вы попали туда опять. Но если вы по-прежнему будете видеть зловещие и угрожающие меловые, знаки там, где их нет, то…»

Доркас с силой отбросила его руки с дверцы и выскочила из машины.

«Знаки были, были. Это я их стерла. Этого, видимо, Фернанда вам не сочла нужным сказать».

Джонни стоял, с сожалением глядя на Доркас. Она взбежала по лестнице, готовая разрыдаться, глотая слезы от обиды, что никто, никто на свете, даже Джонни Орион не верит ни одному ее слову. Отчаяние с новой силой охватило ее.

На щитке ключей не оказалось, значит, Ванда наверху играет с девочкой. Доркас пешком взлетела на третий этаж и оказалась возле двери, с трудом переводя дух. Ручка двери легко подалась, и Доркас ворвалась в комнату. Балконные двери были закрыты, в комнате царил полумрак. Постели были аккуратно застелены, наверное, заходила горничная, но не это придавало помещению какую-то нежилую казенность. Доркас не могла понять, что изменилось. Она была в шоке оттого, что никого не оказалось на месте. Дверь в комнату Ванды была слегка приоткрыта, но ни женщины, ни Бет Доркас там не обнаружила. Если их нет в гостинице, то что же ей делать? Как и где их искать? Как вынести ужас ожидания, не имея ни малейшего представления о случившемся?

До ее слуха донеслись чьи-то голоса. Доркас бросилась к балкону и распахнула двери. Нежась под теплым утренним солнцем, Ванда Петрус сидела на маленьком стульчике, а на коленях у нее удобно устроилась Бет, с восхищением слушая рассказы о Греции. Трудно представить более мирную картину.

Паника как-то разом улеглась, осталась только тошнота от пережитого испуга. В голове зазвучали последнее слова Джонни, потом недовольный голос Фернанды. И вдруг они потонули, заглушённые голосом… Джино. Неужели он с самого начала был прав? Неужели она настолько не в состоянии владеть собой, что ей нельзя доверять ребенка? Неужели она находится на полпути к разрушению?

Но на балконе действительно был мел прошлой ночью. Возможно, это ни о чем не говорит, но он был. И все остальное тоже было реальностью, а не плодом ее больного воображения.

Слава богу, Бет не заметила следов тревоги на лице матери, зато Ванда посмотрела довольно настороженно. Бросив бодрое «привет», Бет потребовала, чтобы Ванда продолжала свой рассказ. Женщина сделала движение, чтобы спустить Бет с колен, но Доркас остановила ее: «Не вставайте, пожалуйста, продолжайте. Я… я просто решила пораньше прийти».

Она вернулась в полутемную комнату и остановилась, дрожащая и измученная. Лежа в клинике, она наслушалась всякого, в том числе, что сумасшедшие никогда не признают себя таковыми, считая себя нормальными; самые дикие поступки кажутся им вполне логичными, а мир зачастую видится в перевернутом свете. Именно ради этого, убеждала себя Доркас, она и оказалась здесь. Чтобы опровергнуть эту истину, ей следует прислушаться к Джонни и постоянно быть начеку, все время держать себя в руках, не позволять себе расслабляться ни на секунду. В этом он абсолютно прав. При первой же возможности необходимо разыскать вдову Маркоса Димитриуса. Только она может подтвердить правду о Джино. Эта женщина должна что-то знать.

Доркас присела на кровать, пытаясь унять дрожь, бессмысленно водя глазами по маленькой белой комнате. Теперь она поняла, откуда возникло ощущение вылизанности. Кто-то распаковал все ее вещи. На туалетном столике стояли баночки с кремами и косметика, которые она так и не вытащила вчера из сумки. Чемоданы лежали под кроватью. На один из них она наткнулась ногой и вытащила на свет. Он был абсолютно пуст.

Доркас быстро подошла к шкафу, рывком дернув на себя дверцу. Платья и блузки ее и Бет аккуратно висели на плечиках. Все туфли стояли стройными рядами в нижнем отделении шкафа. Холщовая дорожная сумка пустым мешком выглядывала из-под платьев. Даже игрушки Бет нашли свое место. Ясно, что Ванда перерыла все вещи, ничего не упустив. Ни одна горничная в мире не стала бы заниматься этим делом по собственной инициативе.

Кровь застучала в висках у Доркас. Пришло время призвать на помощь всю свою выдержку и самообладание. Главное, не поддаться искушению называть вещи своими именами, например, следует воздержаться от слова «обыск». С этим покончено еще в Штатах. На Родосе она даже не значится как миссис Никкарис. Если посмотреть на произошедшее с другой стороны, то Ванда попросту оказала ей услугу из добрых побуждений — что, кстати, выходило за рамки ее прямых обязанностей. Так что Доркас должна быть ей признательна.

На балконе послышалось какое-то движение, Доркас прислушалась. Бет что-то негодующе возражала. На пороге появилась Ванда.

«Надеюсь, вы ничего не имеете против того, что я распаковала ваш багаж?»

Не оборачиваясь, Доркас вслушивалась в звуки ровного спокойного голоса, который нельзя было назвать неприятным. Ванда отлично владела собой. «Контроль», — властно приказал ей внутренний голос. Только не сорваться с места с криками возмущения. Что вы искали в моих вещах? Зачем вы рылись в моих сумках и детских игрушках? Этого нельзя делать ни в коем случае.

Повернувшись к Ванде лицом, Доркас заговорила, с удовлетворением отметив, что может говорить совершенно нормально, ничем не выдавая своих чувств: «С вашей стороны, было очень любезно помочь мне. Я специально пришла пораньше, чтобы заняться этим самой. Может быть, теперь вам стоит позаботиться о ваших собственных вещах?»

Женщина без улыбки согласно кивнула и с достоинством удалилась, на прощанье пообещав Бет, что позже непременно закончит свой рассказ.

Когда за ней закрылась дверь, Доркас вышла на балкон. По обочинам дороги стояли, как на параде, стройные пальмы. Через несколько секунд Ванда Петрус вышла из гостиницы и направилась за угол здания. Горделивая прямая осанка, легкая свободная походка. Доркас смотрела ей вслед, пока та не скрылась из глаз.

«Из-за тебя она мне не дорассказала…» — раздался обвиняющий голосок Бет, темные глаза обиженно смотрели из-под нахмуренных бровей. В это мгновенье девочка была точной копией Джино.

«Давай я тебе почитаю. Тащи какую-нибудь книжку», — предложила Доркас. Вместе они выдвинули ящик стола, в который Ванда сложила вещи Бет. Девочка схватила книжку. Доркас устроилась в легком кресле, включила лампу. Солнце светило не очень ярко, дневной свет оказался слабоват. К тому же Доркас не хотелось сейчас сидеть на балконе, в своей комнате она чувствовала себя в относительной безопасности. Ей ничто не угрожает здесь, когда они сидят здесь вместе с Бет. Девочка забралась ей на колени, они начали листать страницы. В книжке было собрано много историй, Бет выбрала ту, которая ей понравилась больше всего.

Как всегда было что-то успокаивающее в том, как они сидели, тесно прижавшись друг к другу, какая-то трогательная доверчивость, свойственная только детям, с которой Бет уютно прильнула к матери. Она была целиком захвачена чтением, восторженно ловя каждое слово, сердитая насупленность исчезла. Доркас читала, не пропуская ничего, с должным выражением, но какая-то часть ее сознания напряженно обдумывала сложившуюся ситуацию. Теперь она спокойно, без помех могла, как бы со стороны, взглянуть и проанализировать свое состояние, свои эмоции. Безусловно, и участливость Фернанды, и нетерпение Джонни были вполне оправданны. Она вела себя из рук вон плохо, как истеричная сумасбродка, и этому необходимо положить конец.

В чтении наступил самый захватывающий момент, Доркас перевернула страницу, как вдруг из книжки что-то выпало… Доркас решила не прерывать рассказ, одновременно разглядывая конверт у себя на коленях. Обычный авиаконверт с греческим штампом на лицевой стороне. Почерк был незнаком, но зато известно имя адресата. Джино Никкарис.

Дочитав до конца, Доркас закрыла книжку, спустила Бет с колен и ласково подтолкнула: «Иди поиграй немножко с игрушками. У мамы еще есть дела».

Конверт уже вскрывали. Она сама собственноручно вскрыла его. Он пришел вскоре после смерти Джино. В тот раз она ни слова не поняла из этого послания. Надо попытаться еще раз. Глаза пробегали по странным словам.

Невеста Аполлона скорбит по своей утрате. Свершилось страшное действо. Принцесса покинула свой замок. В час дьяволов на могилу ложатся тени. Dolorosa, Dolorosa, Dolorosa…

Больше в письме ничего не было. Оно ничего не добавляло к тому, что Доркас прочитала в первый раз. Однако теперь эти непонятные слова приобрели какой-то пугающий смысл. Они, похоже, являлись ключом к какой-то тайне, которая будет теперь мучить Доркас до тех пор, пока она не узнает разгадку. В них чувствовалась какая-то музыка, словно их кто-то старательно подбирал, а не набросал впопыхах.

Доркас была уверена, что она держит в руках то самое письмо, за которым к ней уже не раз кто-то приходил. Это то самое письмо, о котором говорил знакомый Джино, позвонивший вскоре после его смерти. Неужели теперь оно понадобилось еще и Ванде Петрус? Бред какой-то. Ей-то оно зачем? Неужели Доркас будет теперь подозревать всех и вся? Интуиция на этот раз сыграла с ней плохую шутку.

Доркас протянула концерт Бет: «Детка, ты видала это раньше?»

Бет перевела взгляд на марки: «Это же мое. Я нашла его в черно-золотой коробке на книжной полке у нас дома». Именно там, где Доркас прятала конверт. Значит, Бет вытащила его, чтобы понравившиеся марки лежали где-нибудь поближе. Бет положила его между страницами, и пропажа сейчас обнаружилась по чистой случайности. Они могли еще сто лет не заглядывать в эту книжку.

«Вообще-то тебе не следовало трогать эту шкатулку. Она для взрослых. В следующий раз сначала попроси у меня разрешения. Пока я оставлю это у себя».

Доркас вложила письмо обратно в конверт и оглянулась в поисках подходящего места, куда бы его можно было спрятать. В результате она взяла свою сумочку, достала из нее паспорт и засунула письмо под зеленую кожаную обложку. Теперь оно в надежном месте. И главное — всегда под рукой. Доркас не имела ни малейшего представления, что ей нужно делать дальше. Но она решила подумать об этом как-нибудь в другой раз. Она подозвала Бет, и они вместе спустились вниз. Доркас подошла к портье.

«Я хочу выяснить, если это возможно, проживает ли в настоящее время на Родосе некая миссис Маркос Димитриус».

Клерк с готовностью схватил адресную книгу и стал пробегать глазами по строчкам, выполненным греческими буквами. Дважды его палец проскользил по страницам, прежде чем он отрицательно покачал головой: «Извините, но здесь ее нет. Может быть, у нее нет телефона».

«Может быть, и нет». — Доркас поблагодарила, и они с Бет стали подниматься наверх. Когда Доркас и Фернанда будут приглашены на чай к мадам Ксении Каталонас, ей, вероятно, удастся все-таки что-нибудь разузнать.

Вернувшись к себе, Доркас не удержалась от соблазна, достала опять письмо и принялась изучать зашифрованный текст. В нем явно содержался какой-то намек. Но на что? Предостережение? Угроза? Смерть? Смерть наступившая или грядущая?..

Письмо не давало Доркас покоя. Как жалко, что рядом с ней сейчас нет Джонни Ориона. Хотя после того что он ей наговорил, вряд ли было бы благоразумным делиться с ним чем-то и вообще заводить разговор на какие-нибудь не общие темы. Она должна сама принять решение и постараться не выдать себя неосторожным словом. В некотором смысле письмо даже приободрило и успокоило ее. Значит, не все ей мерещится, кое-что существует и на самом деле.

Она не отрывала глаз от листа бумаги перед собой. Во что впутался Джино незадолго до своей гибели? Какие силы или механизмы были приведены в действие, раз они работают, и судя по всему, довольно исправно, уже спустя столько времени после того, как его не стало. Не исключено, что они и есть те невидимые враги и преследователи, чье присутствие время от времени ощущала на себе Доркас.

Она хотела найти на Родосе покой. Письмо принадлежит прошлому. Но Доркас не находила в себе сил уничтожить его. У нее просто не поднималась рука. Она опять спрятала конверт. Вдруг ей на глаза попалось то, что она сразу не заметила. В углу, так что и заметить было довольно-таки мудрено, красовался какой-то рисунок. Он был почти незаметен. Нарисованная фигурка совы, правда, несколько схематичная. Этакая мини-карикатура с огромными белыми глазами. Круглыми.

Может быть, это неизменный атрибут Афины Паллады, совсем как пальмовая ветвь. Может, это символ… Пальцы Доркас судорожно сжались. Она как можно внимательнее присмотрелась к глазам. Глаза были в точности такие же, как те, нарисованные.

Доркас решила, что на этот раз она наверняка свихнулась. Незнакомец, предвестник несчастья, преследует ее, непонятно по каким соображениям. Видимо, друзья Джино отчаянно нуждаются в этом кусочке бумаги. Что скрывается за пустыми бессмысленными фразами? Даже мертвый, Джино не переставал мучить ее.

Глава 5

Когда Фернанда и Джонни вернулись в гостиницу, Ванда уже распаковывала дешевенький чемодан, в котором она принесла все необходимое для пребывания с девочкой.

Фернанда постучала в дверь Доркас, справилась о том, как дела, все ли в порядке. Джонни неслышными шагами подошел ближе, чтобы услышать ответ.

«По-моему, все нормально. Но я до конца не уверена», — услышали они. Пусть думают что хотят. Фернанда многозначительно вскинула бровь, обменявшись с Джонни понимающим взглядом. Он хмыкнул. Доркас стало ясно, что они пришли к молчаливому согласию относительно своих соображений по поводу ее утреннего поведения.

Фернанда позвала всех сходить перекусить. Миссис Петрус и Бет должны были к ним присоединиться в «Розах». Обед предполагался еще не скоро, поэтому тетя Ферн сообщила, что она уже договорилась, чтобы Ванде разрешили что-нибудь наскоро приготовить в кухне для обслуживающего персонала. Опять все делалось за спиной и без ведома Доркас.

Джонни провез их несколько кварталов до «Отеля Роз», у Фернанды были слишком высокие каблуки, чтобы она могла проделать этот путь самостоятельно. Гостиница стояла на берегу, ей принадлежал свой частный пляж. Это был некий архитектурный монстр из желтого родосского камня. Мрачная, квадратная гостиница угрожающе торчала на древней земле, обнесенная железной изгородью, в которую были встроены железные же ворота. Здесь в камне была вырезана Роза Родоса.

Скорее всего, розой местные жители называют гибискус — самый распространенный на острове цветок, высказала предположение Фернанда. Кроме того, каменный цветок очень напоминал представителей семейства мальвовых.

Убранство залов было выполнено в старомодном стиле, высокие потолки с лепниной по периметру — все это должно было напоминать о милой старине.

Столовая была разделена на две секции, одна была отгорожена и имела отдельный вход, с другой же можно было выйти на террасу, откуда открывался вид на море. Поскольку день выдался чудесный, путешественники решили остаться на террасе. Метрдотель проводил их к столику, от которого Фернанда не замедлила отказаться, углядев более удобное местечко. Метрдотель благоразумно не стал спорить.

Для Бет принесли специальный стол, Ванда умело повязала ей салфетку. Между ними, вне всякого сомнения, установились прекрасные отношения, но от внимательного взгляда не могло укрыться и то, что Бет относится к своей новой няне с каким-то благоговейным трепетом.

В тот момент, когда Ванда уже садилась за стол рядом с Бет, произошло непредвиденное. Взявшись руками за спинку стула, она вдруг замерла, устремив глаза на входную дверь. Там возле какой-то троицы суетился метрдотель. Ванда наклонилась к Фернанде.

«Извините меня, мадам, но я кое-что забыла. Это очень важно для меня. Вы позволите мне уйти? Я буду в отеле к вашему приходу».

Не дожидаясь разрешения и не обращая никакого внимания на Доркас, она удалилась из гостиной легкой походкой уверенной в себе женщины.

«Бог мой, ну и дела», — только и смогла произнести изумленная Фернанда. Доркас во все глаза смотрела на двух женщин, чье появление, видимо, обратило в бегство невозмутимую гречанку. Их сопровождал какой-то мужчина. Метрдотель был почтительно предупредителен.

«По-моему, она просто сбежала, — заметила Доркас, — не желая, чтобы эти люди ее увидели».

Фернанда провожала вошедших заинтригованным взглядом, пока они шли к своему столику. Средних лет мужчина обладал довольно неказистой внешностью, рядом со своими спутницами он казался совсем невзрачным. Правда, одна из них тоже ничем не выделялась, вид у нее был несколько унылый, безо всякого шарма. Зато при виде второй дамы вы немедленно забывали обо всех, кто находился с ней рядом. Она вошла с видом человека, знающего, что на него устремлены все глаза, привыкшего к тому, чтобы все оказывали ему уважение. Она была далеко не молода, но выглядела для своих лет прекрасно. Красивая зрелая женщина. Большие темные глаза, часто встречающиеся у гречанок, горели внутренним огнем, когда она обводила взглядом присутствующих, точеный нос, красиво очерченный рот, которыми могла бы гордиться любая женщина. Она шла с высоко поднятой головой, длинные тяжелые волосы стянуты в узел на манер причесок древних эллинок. Черное строгое платье свидетельствовало об изысканном вкусе и хорошем достатке. То же можно было сказать и о драгоценностях. На массивной груди красовалась многорядная золотая цепь, с которой свешивался медальон, также из золота. И оправа, и кольца на руках переливались и искрились от изумительных бриллиантов, украшавших баснословно дорогие произведения ювелирного искусства. Эта крупная женщина умела себя подать.

«Медея…» — невнятно пробормотал потрясенный Джонни. С этим нельзя было не согласиться. Она словно сошла со страниц древнегреческих трагедий. Никому и в голову не пришло бы смеяться над этим сравнением. Она замедлила шаги, пропустив вперед своих спутников, приняв такую позу, чтобы все желающие могли получше рассмотреть ее. Она окинула комнату взглядом, от которого ничего не могло укрыться, сумрачными кивками головы приветствуя знакомых. Фернанда, сгорая от любопытства, неподвижно сидела на стуле, не в силах отвести глаз от этого поистине королевского величия. Взгляд «Медеи» упал на нее, в черных трагических глазах засветились искорки узнавания. Она повелительным жестом указала своим провожатым на стол, возле которого по стойке «смирно» выстроились официанты. Затем она пересекла гостиную и устремилась навстречу Фернанде с распростертыми объятиями.

«Мисс Фаррар, если не ошибаюсь? Я узнала вас по фотографии. Очень похоже. Меня зовут мадам Каталонас. Вы окажите мне большую честь, если согласитесь принять приглашение на чай на послезавтра».

«Мне будет очень приятно, я с большим удовольствием приду в ваш дом», — с обворожительной улыбкой поблагодарила за приглашение Фернанда.

Она представила мадам Каталонас Доркас и Джонни. Но та едва ли обратила на них свое внимание. Оно было целиком отдано Фернанде. В глазах горела неистовость и не совсем подходящая к ситуации заинтересованность.

«Я пришлю за вами машину в четыре часа. Мне очень приятно будет сделать это для вас. А теперь, прошу прощения, меня ждут».

Она откланялась, а Фернанда, повернувшись лицом к столу, пробормотала: «Если я хоть что-нибудь понимаю в жизни, то этой женщине что-то от меня нужно».

Джонни кивнул, соглашаясь: «Наверное, она хочет, чтобы одна из глав в твоей книге была посвящена ей. И, надо сказать, она того стоит».

Официант, вертевшийся неподалеку, ожидая, пока они сделают заказ, немедленно подскочил и с чисто греческой бесцеремонностью, не вызывавшей, однако, никакого раздражения, выдал им известную ему информацию, выказав при этом удивительную осведомленность: «Мадам Ксения — в прошлом известная актриса. Она вышла замуж за денежный мешок, и греческий театр много потерял, когда она оставила сцену. Ее жизнь сложилась очень неудачно. Первый муж погиб в шторм, утонув на яхте. Второго тоже уже нет на свете. Очень грустная история».

Видимо, этим объяснялась трагическая печать, лежавшая на челе этой удивительной женщины. То, что она была актрисой, не вызвало никакого удивления, и было воспринято как само собой разумеющееся. Ее выдавало умение двигаться, манера держаться. Непонятным оставалось лишь то, почему Ванда Петрус почла за лучшее ретироваться при ее появлении. На протяжении всего ленча Доркас сосредоточенно раздумывала над этим непонятным фактом.

Пока она была занята своими мыслями, Фернанда оживленно делилась своими впечатлениями от Дворца старых мастеров. Судя по всему, реставрация далеко не отвечала хорошему вкусу, существовало сильное подозрение, что рыцари жили значительно проще. Хотя, конечно, все было помпезно, шикарно и вычурно, начиная с великолепных полов и кончая роскошными люстрами и изысканной мебелью.

«Здание само по себе волшебное. А какой вид из окна… Можно написать целый рассказ о том, как кто-то оказался запертым во Дворце после наступления темноты и вынужден был провести там ночь наедине с призраками бывших обитателей».

Джонни с сомнением покачал головой: «Это будут вполне современные призраки, к тому же, не забывай об их итальянском происхождении. Все это немного не вписывается в твою привычную схему».

«Возможно, ты и прав, — неожиданно легко согласилась Фернанда. — Тогда я придумаю что-нибудь получше».

Вернувшись в отель, Доркас, Бет и Фернанда пошли пешком по лестнице. Доркас предложила заняться расшифровкой дневных заметок Фернанды и записать их все, пока они еще свежи в памяти.

«Я легко могу записывать со слуха. Если хочешь, можешь надиктовать свои впечатления от Дворца или что-нибудь еще, а я по ходу дела все запишу».

Фернанда отрицательно качнула головой: «Давай отложим дела на завтра, милочка. Тебе необходимо отдохнуть и восстановить свои силы. Сегодня утром ты была очень расстроена, и я не хочу чрезмерно утомлять тебя без лишней необходимости».

«Я бы хотела уже приступить к работе. Я остаюсь при своем мнении относительно миссис Петрус, но это никоим образом не должно отразиться на моей работе».

За разговором они и не заметили, как оказались в холле третьего этажа. Фернанда остановилась у своего номера и взялась за ручку двери: «Я весьма признательна тебе, дорогая, но сейчас я собираюсь последовать обычаю здешних жителей и хорошенько поспать. Советую тебе сделать то же самое. Сегодня у меня назначена встреча, Джонни обещал отвезти меня за город, поэтому сегодняшний день в твоем распоряжении».

Она удалилась в свою комнату, а Доркас пошла к себе, пытаясь подавить легкое раздражение. Да, безусловно, ее поведение оставляло желать лучшего, реакция Фернанды вполне объяснима, но, тем не менее, это не повод для того, чтобы ее баловали, обращаясь как с больным человеком.

Ванда спокойно ожидала их появления. Она не соизволила дать никаких объяснений по поводу своего стремительного исчезновения. Непроницаемое выражение ее лица не вдохновляло на расспросы. Однако Доркас собиралась порасспросить кое о чем Ванду, как только представится возможность. У нее в голове потихоньку начал вырисовываться план.

Доркас решила, что глупо отказываться от нескольких часов сна, и вместе с Бет прилегла в уютной затемненной комнате. Они обе мгновенно уснули. Из прилегающей комнаты, отведенной Ванде, не доносилось ни звука. Дверь была закрыта, и понять, есть ли там кто-нибудь, было невозможно. Доркас представляла Ванду, сидящей, как мышка, посередине комнаты, в ожидании чего-то, как бдительный страж, недреманное око. Картина не слишком-то благостная.

Бет, проснувшись первой, разбудила мать, и Доркас встала, чувствуя, как в ней поднимается волна бодрости. Она хорошо выспалась и отдохнула. Она быстро оделась и помогла Бет натянуть на себя вельветовый комбинезон и брюки.

Ванда, услышав, что они проснулись, постучала в дверь: «Мисс Фаррар сказала, чтобы я забрала девочку до вечера с тем, чтобы дать вам возможность отдохнуть».

«Не стоит беспокоиться, я выспалась и хорошо себя чувствую, — парировала Доркас. Она хотела дать понять, что ни она, ни Бет не нуждаются в том, чтобы их постоянно опекали. — Мы бы хотели прогуляться. Может быть, вы не откажетесь познакомить нас с окрестностями? Здесь есть какой-нибудь парк поблизости?»

Гречанка задумалась: «Есть одно место. Я провожу вас».

Доркас проверила свою сумочку, убедилась, что паспорт и деньги на месте, перекинула через плечо ремешок, и они вышли из комнаты. Было приятно ощущать, как сумка слегка задевала ее бедро, когда они спускались по лестнице. Письмо было при ней. Никто не дотронулся до него, пока она спала.

Выйдя на улицу, Ванда взяла Бет за руку, как будто это было нечто само собой разумеющееся. Они свернули на одну из узких улочек, которые то там, то здесь, как шрамы, пересекали новые кварталы Родоса. Здесь не существовало понятия «старый город», поэтому слово «новый» можно было употреблять только в кавычках. Большие дома выглядели несколько старомодно, сильно отличаясь от современных построек. Современные архитекторы предпочитали белый цвет всем остальным, зато на белом могли красоваться непонятные всплески буйных красок. Сегодняшние здания стояли преимущественно на холмах и на окраинах вдоль моря. А здесь, на улочках, по которым Ванда вела Доркас и Бет, вовсю цвели пышные сады, наполняя воздух благоуханием всевозможных цветов. Мимо них прошла женщина с букетом. Молодой садовник, склонившись над невысокой изгородью, занимался каким-то делом, а из-за уха у него залихватски торчал красный цветок.

Ванда вывела их к воротам, выходящим прямо в парк ил, по крайней мере, что-то на него похожее. Их сразу обступили густые заросли рододендронов и цветущих олеандров. Дальше взору открывалась голая земля с кое-где редко разбросанными островками травы, а еще дальше горделиво высились могучие эвкалипты. Здесь же было сооружено что-то наподобие небольшой каменной изгороди.

«Это турецкое кладбище, — пояснила Ванда. — Думаю, никто не будет возражать, если мы ненадолго сюда заглянем. Здесь очень тихо и спокойно».

Узкие надгробия валялись как попало, хотя было время, когда все они были обращены в сторону Мекки. На верху каждого было сооружено что-то вроде мраморного тюрбана. Среди этих камней и вправду царила очень мирная тишина, казалось, ничто не в состоянии нарушить этот мирный покой. Только слабый шоpox листьев под ногами напоминал о том, что не все еще умерло в этом полуденном зное. Ванда обратила внимание Доркас на размеры и форму камней, говоря при этом, что по этим признакам можно понять, какое положение занимал тот или иной покойник при жизни. Стараясь не упустить нить повествования, Доркас прислушивалась к рокоту волн, разбивавшихся о скалистый берег недалеко отсюда. Они набегали на камни, постепенно откатываясь назад, потом снова и снова, и так бесконечно. Было и будет. Неугомонный ветер теребил верхушки деревьев, срывая с них листья, которые плавно опускались на землю, кружась в медленном танце. Сюда не долетала суета повседневности. Покой мягкой пеленой обволакивал путников. Доркас вдруг захотелось остаться здесь навсегда, чтобы избавиться от беспокойства, страхов, от волнений, не угасающих ни на миг. Но она пришла сюда с Вандой не только ради прогулки, а раз так, то нельзя допустить, чтобы притупилась бдительность и пропала настороженность.

Бет весело резвилась, подбирая с земли камушки и листья, увлеченная своей выдуманной игрой. Предоставленная неожиданно самой себе, она, казалось, совсем не обращала внимания на обеих женщин. Доркас удобно расположилась на земле, скрестив ноги, и задумалась о вопросах, которые она хотела задать Ванде. Прислонившись спиной к шершавой коре эвкалипта, Ванда стояла как бы в ожидании, словно предчувствуя, ради чего они пришли сюда.

Без всяких светских околичностей Доркас выпалила первое, что ее заинтересовало.

«Почему вы так поспешно покинули нас сегодня за обедом?» — напрямик спросила она.

Неторопливость и осмотрительность, похоже, никогда не изменяли Ванде. Ее выдержке мог позавидовать любой. Даже когда она покидала «Отель Роз», по ее внешнему виду никто не смог заподозрить что-то неладное. С ничего, кроме мрачного угрюмого спокойствия, не выражающим лицом, Ванда начала неторопливо объяснять. Голос ее при этом звучал довольно прохладно и сдержанно.

«Я не люблю эту женщину. Когда она появилась, я решила уйти. Она тоже не любит меня. Нам незачем встречаться».

«Мадам Каталонас?» — изумилась Доркас.

Тень удивления промелькнула в темных глазах Ванды.

«Вы знакомы с ней?»

«Она подошла к нашему столику поприветствовать мисс Фаррар. Мы приглашены к ней на чай послезавтра».

Ванда с интересом внимала словам Доркас.

«Значит, ей что-то нужно. Она никогда ничего не делает просто так. Лучше, чтобы вы об этом знали заранее».

«Она просто хочет узнать, что собирается писать мисс Фаррар в своей книге. Она предложила свою помощь в любой момент, когда это нам понадобится».

Ванда никак не отреагировала на эти слова.

«Официант в отеле сказал, что она — известная актриса. Это правда?»

«Она уроженка Родоса, а здешние люди гордятся своими соотечественниками, — небрежно пожала плечами Ванда. — Она стала куда большей знаменитостью, заполучив богатого мужа».

«Ее второй муж также был состоятельным человеком?» — поинтересовалась Доркас.

Неподвижное лицо Ванды слегка оживилось. Она вытянула вперед сильные руки, привыкшие к физическому труду: «Константин Каталонас богат— у него есть вот это. Только это. Но это немалое богатство, вот только все уходит в эту бездонную прорву, мадам Ксению. Ей вечно всего мало, ее запросы безграничны, и чтобы их удовлетворить, не хватит никаких средств».

«Не хватит? — вопросительно подняла бровь Доркас. — Я думала, что он умер».

Неожиданно глаза Ванды полыхнули презрительным огнем: «Это мадам так всем говорит. Кому охота признаваться, что от тебя сбежал муж? Она опутала его цепями, обнесла толстенными стенами. «Сделай то, сделай это». Она утверждает, что делает все для славы Греции, для славы Родоса. Благодаря Константину удалось возродить неповторимое искусство древних. Но она сожрала его талант, он погиб, не выдержав этой бешеной гонки, этой беззастенчивой эксплуатации».

«А чем он занимается?»

Ванда сделала в воздухе движение руками, словно она мяла глину: «Он величайший скульптор Греции. Ему нет равных. Но она сожрала его. Она убила в нем то, что делало его Мастером. — Ванда стиснула руки, как бы желая расплющить воздух между ладонями. — Однажды я позировала ему. Он лепил мою голову. Он хотел заплатить мне за работу натурщицы, но мне не нужно было от него никаких денег. Я сделала это, потому что он настоящий Мастер. Мадам Ксении не понравилось то, что у него получилось. Эта работа не была допущена к показу на выставке в Афинах. Он женился на ней, чтобы иметь возможность творить. Она же превратила его жизнь в тюрьму».

Доркас была поражена услышанным. Она подозревала, что за напускным спокойствием и деланым безразличием Ванды скрывается страстная натура, что в глубине души притаилось пламя, но Доркас и представить не могла, что оно разбушуется с такой силой. Она замерла, боясь, что порыв откровенности исчезнет так же неожиданно, как и возник.

«Значит, вы уверены, что он жив и просто оставил свою жену?» — это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.

Но к Ванде уже вернулось обычное спокойствие. Строгая и подтянутая, словно застегнутая наглухо на все пуговицы, она проигнорировала вопрос, подошла к Бет, которая сосредоточенно грызла лист эвкалипта и забрала его у девочки со словами: «Нет, нет, это не надо есть».

Шанс был безнадежно упущен. Все внимание Ванды было обращено к Бет, пристальный взгляд мог уловить влюбленное выражение в ее глазах, когда она смотрела на ребенка. Вытирая замурзанную мордашку, Ванда внезапно подняла лицо, и взгляды ее и Доркас скрестились. Ванда не отвела глаз, в них ясно можно было прочесть выражение сдерживаемой затаенной злости.

«Когда-то у меня была дочь, такая же крошка. Это было во время войны. Моя семья жила на севере, у нас была ферма, на ней работал мой муж. Петрус не греческое имя. Но мать моего мужа была родом из Греции, и муж вырос здесь же. Бандиты схватили моих детей. Сына и дочь. Увезли их в Болгарию. А мужа расстреляли».

В ее словах слышался яростный вызов, Доркас была поражена и слегка напугана. Она слышала о том, что коммунисты отбирали у греков их детей, и несчастным родителям никогда не суждено было вновь увидеть их, но неожиданное заявление Ванды повергло ее в ужас, все это сильно смахивало на организованное похищение детей.

«Я понимаю вас, — Доркас сокрушенно прижала руки к груди. — Я чувствую вашу боль».

«Мне не нужно, чтобы меня жалели, — прозвучал холодный ответ. — Это не ваше горе. Вам не понять этого. У вас есть муж. Есть ребенок».

«У меня нет мужа. Разве мисс Фаррар не сказала вам, что я вдова?»

«Она говорила, да… Ваш муж погиб около двух месяцев назад. Вы совсем не похожи на греческих женщин, которые потеряли своих мужей».

Она вообще не похожа ни на каких вдов, подумала про себя Доркас. Как она может притворяться, что оплакивает Джино? Ей нечего было возразить этой женщине, смотрящей на нее с нескрываемым презрением.

Доркас поднялась, отряхивая с юбки листья: «Давайте повернем к дому. Не исключено, что мисс Фаррар будет искать меня, когда вернется. Хорошо, что вы рассказали мне о мадам Каталонас. Это может оказаться полезным, когда мы пойдем к ней».

Ванда протянула Бет руку, которую та с готовностью ухватила. Они шли по тихому тенистому парку старого кладбища, когда Ванда вдруг опять завела разговор о Константине Каталонасе.

«В доме висят его картины. Вы наверняка их увидите. Они так на него похожи. Он всегда смеялся. Он любил быть счастливым, веселым. Но эта женщина… она вытравила из него все. Она сделала так, что он больше не может смеяться».

Явно подражая кому-то, Ванда свела темные брови, поджала губы, уголки рта опустились сами собой — так, по ее мнению, выглядела жена Константина. Получилась настолько гротескная пародия на трагическую маску, что Доркас не смогла сдержать улыбки.

«Да, да, сегодня в «Отеле Роз» она была именно такой. Очень драматическая и, вместе с тем, потрясающая. Вокруг нее, кажется, сгущается воздух».

Впервые за все это время Ванда готова была согласиться с Доркас. Ей пришлось по вкусу слово «сгущается», она даже несколько раз пробормотала его про себя. Неожиданно Доркас пришел на ум неутешительный ответ клерка относительно ее поисков. Может быть, с Вандой ей повезет больше.

«А вы случайно не слышали об одной женщине, она гречанка, приехавшей сюда из Америки в прошлом году? Ее зовут миссис Маркос Димитриус».

Казалось, Ванда старательно подыскивает слова для ответа: «Это имя здесь очень распространено. Нет, ничего не известно. Вы ищете ее?»

«Да. Я ищу женщину с таким именем. Мне очень важно ее найти».

«Я постараюсь узнать», — пообещала Ванда. Подойдя к гостинице, они увидели, как у тротуара затормозил автомобиль Фернанды. Джонни нигде не было видно, Фернанда сидела за рулем. Она с заговорщицким видом поманила Доркас пальцем. Ванда повела Бет наверх, а Доркас пошла к машине.

«Как только я их увидела, я так загорелась взять один себе, — с видом триумфатора заявила Фернанда. — Мне удалось избавиться от Джонни. Иначе он непременно помешал бы осуществить мой план. Я залезла в твою комнату через балкон и позаимствовала ту холщовую сумку, в которой ты обычно держишь игрушки Бет. Надеюсь, ты не будешь против?»

«Я не против, но я не понимаю, о чем ты».

Фернанда гордо показала на заднее сиденье: «Открой дверцу и все увидишь. Меня просто распирает от удовольствия».

Доркас послушно залезла в машину. На полу лежала раздувшаяся до невероятности сумка Бет с наглухо застегнутой молнией.

«Нет, ты загляни внутрь, — настаивала Фернанда. — Не стесняйся, открывай».

Доркас потянула молнию на себя. Собственно, в тот момент, когда она дотронулась до сумки, она уже поняла, что в ней.

«Ты утащила шар для катапульты», — упрекнула она.

Фернанда звонко расхохоталась: «Да утащила, причем заметь, средь бела дня, на глазах, так сказать, у почтеннейшей публики. Ты не представляешь, до чего эта штука тяжела, а я ведь выбирала самую маленькую. Никто и внимания не обратил. Конечно, я выбрала место поудобней. Я просто закатила его в сумку и потом отволокла в машину». Фернанда прямо светилась от самодовольства.

«Джонни заставит тебя вернуть шар на место. Ты хочешь, чтобы нас упекли в тюрьму и произошел международный скандал? Что ты собираешься с этим сделать, водрузить посредине комнаты? Или, может, упрятать в шляпную коробку?»

«Ну да, — беззаботно подхватила Фернанда, — и попросить горничную мне помочь. Нет, конечно. Пусть себе лежит, где лежит. Джонни никогда не заглядывает на заднее сиденье. Я наброшу на сумку мой старый жакет, и Джонни вовек ничего не заметит».

«А как ты будешь вывозить это из страны, придется ведь проходить таможню? Я не понимаю, зачем тебе это нужно?»

Фернанда вытащила ключ зажигания и вылезла из машины.

«Придумаю что-нибудь, — уверенно пообещала она, идя рядом с Доркас по тротуару. — Этот шар не бог весть какая ценность. Они тут на каждом шагу валяются. Из такой игрушки может получиться чудесная дверная опора против воров».

«Ну, если тебе это так нужно, обратись к городским властям, думаю, тебе не откажут», — посоветовала Доркас.

«Вот еще, — негодующе запротестовала Фернанда, — испортить такой рассказ. Не вздумай сказать Джонни… — Она оборвала себя на полуслове, заметив Бет и Ванду на террасе. — Тебе не кажется, что Бет завела себе приятеля?»

Снизу было видно, как девочка, стоя на коленях, забавляется с огромной желтой тигровой кошкой. Ванда, казалось, не имела ничего против. Доркас, как зачарованная, наблюдала за лицом няни. Она смотрела на Бет ласковым, материнским взглядом, как будто это ее дочка.

Неожиданная боль, взявшаяся невесть откуда, погнала Доркас вперед. Она стремглав бросилась наверх. Кошка, напуганная стремительным вторжением, нервно мяукнула, царапнула Бет, пытаясь освободиться из ее цепких ручонок, и удрала, прыгнув с балкона прямо на улицу.

Разгневанная Бет возмущенно тыкала в Доркас пораненной ручонкой: «Это все из-за тебя. Она никогда не поцарапала бы меня, если бы ты ее не спугнула».

Ванда в мгновение ока оказалась на коленях рядом с Бет, внимательно, стараясь не причинить боли, осматривая слабую струйку крови, сочившуюся из ранки. В ее глазах, вскинутых на Доркас, в полный рост стояли обвинение и досада.

Фернанда со стороны наблюдала эту сцену. Она поднялась по ступенькам, и обратилась к Ванде: «В моей аптечке есть антисептики. Ступайте с Бет наверх и промойте ранку. Вот ключи».

Бет зарыдала, не столько от боли, сколько от огорчения, вызванного дезертирством кошки. Она дала Ванде увести себя, ни разу не оглянувшись на мать.

«Вообще-то этим следовало бы заняться мне», — заметила Доркас. Фернанда пропустила намек мимо ушей.

«Тебе пора завязывать с такими фокусами. Я понимаю, что тебе сейчас нелегко, но твое состояние не должно пагубно отражаться на Бет. Я не допущу этого».

«Ты не допустишь? — Доркас буквально выплюнула эти слова. — Мне иногда кажется, ты забываешь, что Бет — моя дочь».

С Фернанды вмиг слетело радушие. Лицо напряглось, глаза вспыхнули недобрым огнем, в них не осталось и тени наивной простоты.

«То, что ты ее мать, относится к разряду вещей, о которых я никогда не забуду. Надеюсь, что мне не придется об этом сожалеть. Здесь нет Джино, который мог бы позаботиться о ней, но я несу ответственность за Бет».

Вот оно, то, чего Доркас боялась больше всего. Она подсознательно чувствовала исходящую от Фернанды неясную угрозу. И вот тайное стало явным.

Но не успела она и слова вымолвить, как Фернанда уже смягчилась. Было видно, что она раскаивается в своей несдержанности.

«Прости, я погорячилась, Доркас. Но и ты должна держать себя в руках. Ты не должна вредить своему ребенку. Если бы ты хоть на секунду задумалась, прежде чем сломя голову рвануть по лестнице, ничего бы не произошло. Ты ведешь себя так, будто ревнуешь Бет к Ванде. Так нельзя. Ладно, что теперь говорить. Давай забудем об этом. Ловлю тебя на слове — ты предлагала помочь мне сегодня. Может быть, это как раз то, что тебе сейчас необходимо, чтобы отвлечься».

Доркас вынуждена была признать правоту слов Фернанды. Она в очередной раз не сдержалась, потеряв над собой контроль, выведенная из себя выражением лица Ванды и движимая единственным желанием разрушить эту идиллию.

Они поднялись к Фернанде, и остаток дня Доркас провела за портативной пишущей машинкой в ее комнате. Нужно было привести в порядок груду наспех нацарапанных записей Фернанды и вдобавок придать надлежащий вид собственным впечатлениям, которые смогут впоследствии пригодиться. Ванда ушла гулять с Бет.

В каком-то смысле работа отвлекала, хотя Доркас не могла позволить ей целиком и полностью захватить свои мысли. В голове роилось множество вопросов, на которые пока не было ответа.

В действительности ли мудрая и рассудительная Фернанда так уж необходима Бет, чтобы служить противовесом неуравновешенной матери? Или Фернанда в слепой решимости разлучить Доркас с ребенком готова ухватиться за любой удобный повод?

Когда Фернанда оставила Доркас в комнате одну за машинкой, та бросила печатать и уронила голову на руки. Никто не мог ей помочь. Она должна справиться сама. Нельзя в испуге шарахаться от каждой тени. Это осталось в ней еще со времен совместной жизни с Джино. Надо учиться отличать вымысел от реальности. Надо учиться видеть, где существует настоящая опасность, а где угрозы возникают благодаря ее живому воображению.

Чего ради она так взбеленилась из-за привязанности Ванды к ее девочке? Вместо того чтобы испытать благодарность, она ведет себя, как глупая невоспитанная девчонка. Ванда так настрадалась, на ее долю выпали такие переживания; неудивительно, что один вид маленьких детей способен разбередить и без того незаживающую рану. Ей делает честь, что она не ожесточилась и способна привязываться к чужим детям, с которыми ей в скором времени предстоит расстаться.

Только так, а не иначе надо ко всему этому относиться, убеждала себя Доркас. В конце концов, она не утратила способности здраво рассуждать, и она постарается больше не давать Фернанде повода для сомнений, что она хорошая мать для Бет.

Ее пальцы забегали по клавишам машинки, внимание сосредоточилось на записях Фернанды. Но в потаенных уголках сознания какие-то голоса продолжали что-то нашептывать, обвинять, метаться в поисках истины, не давая успокоиться разгоряченному воображению. Вечная неуверенность в себе, будь она проклята!

Глава 6

Вечером за ужином никто не обмолвился ни словом о случившемся. Фернанда осталась необычайно довольна и воодушевлена первой встречей с официальными представителями. С греками было легко поладить, Ферн была уверена, что они сработаются.

Они вернулись в гостиницу в пол-одиннадцатого, и Доркас прямиком направилась к себе. Бет крепко спала, было темно, лишь узкая полоска света пробивалась из-под двери, ведущей к Ванде. Доркас заглянула, чтобы известить о своем появлении. Ванда сидела на стуле, положив руки на колени, уставившись пустыми глазами в пространство. Она вздрогнула, почувствовав чье-то присутствие, и мрачно пожелала Доркас спокойной ночи. Доркас поспешно закрыла за собой дверь, подавив в себе желание запереть ее на ключ.

Включив свет, она ненадолго задержалась возле кроватки Бет, глядя на спящую дочь. Крохотная ручка выпросталась из-под одеяла, и когда Доркас наклонилась, чтобы ее укрыть, ее обдало детским сонным теплом. Другая рука была подложена под щеку, губы были слегка приоткрыты. Доркас опустилась на колени рядом с кроваткой, любовно разглядывая нежную детскую мордашку со спутанными завитками волос на лбу. Она так хотела, чтобы Бет ни в чем не нуждалась, она столько хотела сделать для своего ребенка. Доркас не имела права на неудачи. Никто — ни Фернанда, ни кто-либо другой — не могли дать Бет больше, чем родная мать. Но для полноценной отдачи Доркас должна была обладать мудростью, уравновешенностью, а главное, способностью не терять голову и здраво рассуждать. Ради Бет она должна стать такой. И она станет.

Доркас переоделась в ночную сорочку, выключила свет и подошла к балконной двери. На небе уже сиял месяц. Черный силуэт Анатолийских гор четко вырисовывался на фоне ночного неба. Лунный свет нежно золотил Эгейское море, водная гладь едва уловимо колыхалась в неровном мерцании. Пролетая над крышами домов, что-то невнятно нашептывал ветер, и его шепот сливался с неумолчным рокотом моря, играющим с прибрежными камушками.

Где-то поблизости раздались голоса. Туристский сезон еще не начался, поэтому в гостинице оставалось полно пустующих мест. Гостиница находилась на тихой жилой улочке, по которой редко проезжали машины. Среди деревьев раскачивались фонари, то пропадая в листве, то вновь освещая ночную тишину. Где-то вдалеке чей-то голос грустно и протяжно выводил песню одинокого сердца. В мелодии угадывались восточные мотивы — результат четырехсотлетнего пребывания здесь турков.

Доркас слегка поежилась и шагнула в комнату, умышленно оставив дверь неплотно прикрытой. Мел на перилах ровным счетом ничего не значил, и пора доказать всем, что она в состоянии отличать глупый вымысел от правды. Доркас блаженно вытянулась под одеялом, чувствуя, как на нее нисходит долгожданный покой. Незаметно для себя она уснула.

Доркас не поняла, что ее разбудило. Возможно, высоко поднявшийся месяц, ярко осветивший комнату. Узкая полоска света превратилась в широкую лунную дорожку, пересекавшую пол. Доркас с бьющимся сердцем подскочила в кровати, с ужасом глядя на залитую тревожным лунным светом комнату. Спокойствие моментально улетучилось.

Доркас уставилась на двойные балконные двери. Она оставила небольшую щель, а теперь двери были распахнуты чуть ли не настежь. Открытая половинка двери загораживала от нее сам балкон, но Доркас зато могла видеть вытянутую тень. Тень лежала на полу и удивительным образом напоминала человеческую фигуру.

Доркас в смертельном страхе негромко вскрикнула, на балконе что-то метнулось. Тень исчезла, освещенная поверхность пола вновь обрела лунно-девственную белизну. Замирая при мысли о том, не случилось ли чего-нибудь с Бет, Доркас выскользнула из постели и босиком бросилась к балкону. За дверью никого не оказалось, но Доркас не осмелилась выйти наружу. Она с грохотом захлопнула двери, пытаясь справиться непослушными пальцами с щеколдой. Потом она, не разбирая дороги, без стука ворвалась к Ванде. Услышав свое имя, Ванда в ту же секунду села на кровати и щелкнула выключателем. Она выглядела ни капельки не заспанной, когда встала с постели. Схватив свой фланелевый халат, Ванда накинула его на голые плечи Доркас.

«В чем дело, мадам? Что случилось?»

Стуча от страха зубами, Доркас попыталась объяснить: «Т-там кт-т-то-то забрался на б-балкон. По-м-м-оему, м-мужчина. Он открыл мою дверь. Он хотел войти, но я проснулась и спугнула его».

В нерешительности Ванду упрекнуть было нельзя.

Одним прыжком она оказалась у своего балкона и выскочила за дверь: «Никого нет. Вам, наверное, что-то приснилось».

Доркас не удостоила ее ответом.

«Оставайтесь с Бет», — приказала она и выбежала в коридор. На балконе кто-то побывал. И этот кто-то — ее враг.

Коридор был пуст. Доркас подошла к двери Джонни и постучала. На стук вышел сонный Джонни Орион. Прерывающимся шепотом Доркас объяснила, в чем дело. Он в точности повторил действия Ванды, выскочив на балкон. Приблизившись к окну Фернанды, он негромко позвал ее. Она сразу отозвалась и несколько секунд спустя уже была у Ванды. Мисс Фаррар успела надеть струящуюся накидку из голубого нейлона поверх пеньюара. Лицо лоснилось от крема, голову облегала шелковистая сетка для волос.

Как всегда, Фернанда поражала своей неукротимой энергией. Она немедленно взяла ситуацию под контроль, отдавая распоряжения и изредка задавая вопросы. После беглого осмотра комнаты Доркас, где рядом с кроваткой спящей Бет возвышалась высокая фигура Ванды в ночной рубашке до пят, Фернанда знаком показала Доркас, чтобы та посидела у Ванды. Рядом с Ферн топтался Джонни в пижаме, босиком, с интересом наблюдая за происходящим.

«Расскажи мне, что тебе привиделось», — попросила Фернанда.

«На балконе кто-то стоял, — упрямо повторила Доркас. — Я не могу сказать наверняка, но мне показалось, что это мужчина».

«Что значит, не знаешь наверняка? Ты видела этого человека? Тогда почему ты не можешь нам сказать, как он выглядел?»

«Я видела тень, — не сдавалась Доркас. — Я оставила дверь чуть-чуть приоткрытой. А когда я проснулась, дверь была распахнута настежь. А поперек комнаты тянулась чья-то тень».

Фернанда и Джонни обменялись долгим взглядом. Потом Фернанда подошла к балкону и слегка приоткрыла двери. Через пару секунд порыв ветра распахнул их настежь.

«Там была чья-то тень. — Голос Доркас задрожал от негодования и обиды. — Я видела ее своими глазами, уж не знаю, что это было. Кто-то хотел забраться внутрь».

Фернанда вздохнула: «Если там кто-то был, то куда же он мог подеваться? Ты же видишь, там никого нет».

«Он мог скрыться через любую другую комнату. Наверняка здесь много пустующих. Не исключено, что он и сейчас прячется в какой-нибудь из них».

«Прикажешь позвать портье и проверить все комнаты, в которых есть балкон? — с раздражением осведомилась Фернанда. — Мы и так уже, наверное, перебудили половину жильцов. Можно, конечно, поднять на ноги и другую половину…»

Доркас перевела взгляд на Джонни и увидела в его глазах нескрываемую жалость. Он уже не раздражался, а просто жалел, что было несравненно хуже. Ей никто не верил. Ни Джонни Орион, ни Фернанда, ни Ванда Петрус. Укор висел в воздухе, можно было подойти и потрогать его. Тоже самое было в клинике, куда упрятал ее Джино. Единственный способ успокоить их подозрения — это притвориться, что признаешь их правоту. Притвориться, что реальность вовсе не реальность, что близкие и важные для нее вещи ничего не значат. Но ведь oнa на Родосе. Это же Греция. Она собиралась начать здесь новую жизнь. Ей нельзя поддаваться чужому неверию, подстраиваться, иначе все пойдет насмарку.

«Если бы я не закричала, он бы вошел в комнату, — упрямо продолжала убеждать их Доркас. — Неизвестно, вероятно, мы бы уже не разговаривали, если бы я не проснулась».

«Но вы же проснулись, так что все в порядке», — заметил Джонни.

Фернанда покачала головой: «Бесполезно пытаться успокаивать ее, когда она так взвинчена. Такое часто случалось раньше, мне Джино рассказывал».

Доркас закрыла лицо руками, пытаясь сдержаться. Каждая клеточка ее тела кричала о помощи, но не дай Бог, кто-нибудь услышал бы эти крики. Доркас несколько раз глубоко вздохнула. Дрожь потихоньку начала униматься, пульс выровнялся, гнев, готовый обрушиться на головы недоверчивых слушателей, удалось загнать вглубь. Доркас вновь держала себя в руках.

Джонни подошел к ней и отвел руки от лица. Взяв своей рукой ее за подбородок, он попытался приподнять ей голову и посмотреть в глаза. Доркас в ужасе зажмурилась и отпрянула. Это движение напомнило ей прикосновения Джино, и ее реакция последовала незамедлительно.

Джонни тут же отдернул руку.

«Извините», — прозвучал холодный голос.

Доркас не могла ему объяснить, почему она шарахнулась от него. Он бы все равно не понял. Для нее это движение означало прелюдию к мучительно издевательской любовной игре, было преддверием ужаса и стыда.

«Если вы хотите, я мог лечь спать на вашем балконе. Может быть, тогда вы почувствуете себя в безопасности?» — предложил Джонни.

Он разговаривал с ней, как с маленьким ребенком, которому приснился страшный сон. Доркас решительно мотнула головой.

«Не беспокойтесь обо мне. Мне очень неловко, что я напрасно потревожила вас».

«Вот и умница, — с видимым облегчением вздохнула Фернанда. — Запри дверь и ложись спать. Возможно, сознание того, что балкон открыт, так подействовало на тебя».

Все в молчании разошлись по своим комнатам. Джонни перед уходом проверил все задвижки и замки. Оставшись одна, Доркас заперла за ним дверь, потом подошла к двери, отделяющей ее от Ванды, и тоже решительным движением повернула ключ в замочной скважине. Повинуясь неожиданно пришедшей мысли, она подошла к секретеру, где оставила свою сумочку. Осторожными движениями она нащупала внутри паспорт. Конверт с письмом были по-прежнему на месте.

Доркас на секунду задержалась возле Бет, прислушиваясь к ее ровному сонному дыханию. Она легла в постель, укрывшись всеми одеялами, которые смогла найти. Ее трясло как в лихорадке, унять дрожь было невозможно.

Ну почему Джонни ей не верит? Его жалость — нож острый для Доркас. Уж лучше пусть раздражается, все что угодно, только не эта унизительная жалость. Раздражение говорит, по меньшей мере, о том, что он считает ее способной отвечать за свои поступки. А жалея ее, он тем самым подчеркивает ее болезненную беспомощность.

Когда Доркас наконец удалось уснуть, ее замучили какие-то кошмары, среди них был один особенно ужасный; проснувшись, она смогла вспомнить только, что во сне она плакала, а какой-то голос настойчиво приказывал: «Отдай письмо, отдай письмо».

Доркас вскочила в холодном поту, последние слова громко стучали в мозгу. Кому она должна отдать письмо? Может, просто оставить его утром на столе, когда она будет выходить? Тогда невидимым преследователям ничего не будет стоить его взять и исчезнуть незамеченными. Тогда, наверное, ее оставят наконец-то в покое, и она не будет больше плакать во сне.

Доркас лежала, бездумно глядя, как рассвет золотит балконные двери, рамы, перила. Ночной кошмар начал блекнуть, с появлением солнца постепенно возвращалось мужество. Доркас твердо знала, что случившееся не было выдумкой. Это случилось, что бы все вокруг не говорили.

Доркас подошла к окну — полюбоваться рассветным морем и скалами. Бет и Ванда тоже проснулись рано. Когда пришло время завтрака, Доркас взяла свою сумочку, перекинула ремешок через плечо, и они вышли. Письмо Доркас взяла с собой.

Никто не заводил разговор о минувшей ночи. Разве что Фернанда справилась, как Доркас себя чувствует. Доркас же помалкивала. Джонни больше не смотрел на нее с сочувствием. Он вел себя крайне сдержанно, как бывало, когда упоминался Джино.

Все утро они катались по Родосу. Доркас сидела сзади, упираясь ногами в каменный шар, спрятанный в холщовой сумке. Они заглянули в парк Родини, проехали по дороге, ведущей к Монте-Смит — так назывался холм, получивший свое название в честь английского морского офицера. Здесь стояли полуразрушенные древние колонны, лежали груды каменных обломков, бывших когда-то Родосским Акрополем. Раньше здесь был ипподром, проводились игры, скачки.

На протяжении всей поездки Доркас тщетно пыталась выкинуть из головы тревожные мысли о Бет и Ванде. Ни в коем случае ни Фернанда, ни Джонни не должны вновь увидеть ее в таком плачевном состоянии, в каком она пребывала сегодняшней ночью. Уж коли ей не суждено убедить их в своей правоте, так пусть они хотя бы не обращаются с ней, как с душевнобольной.

Завтра Доркас и Фернанде предстоит чаепитие у мадам Каталонас, где Доркас собирается разведать что-нибудь о вдове Маркоса Димитриуса. Если он еще был в состоянии говорить, когда его жена добралась до больницы, если он видел лицо человека, сидевшего за рулем сбившей его машины, наверняка он что-то сказал. Хотя шансы и невелики, существует вероятность, что его жена в курсе того, что произошло на самом деле. Если правда выплывет наружу, то рассеются страхи Доркас относительно ее бредовых, с точки зрения окружающих, идей, и к тому же Доркас будет иметь в руках серьезное оружие против Фернанды на случай, если та захочет отнять у нее Бет. Тогда Доркас не останется ничего другого, как раскрыть ей глаза на грязные делишки ее любимца Джино. Вчерашнее событие показало, что ставкой в игре является не только благополучное психическое состояние Доркас, но и Бет. Она не вправе допустить, чтобы девочка воспитывалась в тех же руках, которые растили Джино и воспитали таким, каким он был. Однако Доркас прекрасно отдавала себе отчет, что Фернанда не смирится, если Доркас попытается отлучить Бет окончательно.

Они стояли на Монте-Смит, сверху обозревая Родос. Старый город был виден как на ладони. Бесконечные стены, верхушки крыш, печные трубы создавали настолько плотный и запутанный лабиринт, что в этой мешанине невозможно было разглядеть узкие улочки, затерявшиеся среди каменных нагромождений. То тут, то там глаз цеплялся за купола и шпили мечетей и минаретов, разламывавших сплошную линию плоских крыш. Турецкие завоеватели до недавнего времени заселяли эту землю, и налет восточной культуры ощущался во всем и поныне. Турки прижились на Родосе, хотя разительно отличались своей сдержанностью от вспыльчивых необузданных греков, не признавая никакой ассимиляции.

За готическими городскими стенами вольно раскинулся новый Родос, утопающий в зелени садов и деревьев, с широкими улицами и современными зданиями. За всей этой красотой, за гаванью отливало яркой синевой Эгейское море.

Фернанда небрежным движением руки черкнула пару слов о Монте-Смит.

«Это место не представляет из себя ничего особенного. Здесь почти ничего не сохранилось, а на Иалисос и вовсе смотреть нечего. Другое дело — Камирос и Линдос. Мне очень хочется там побывать. Джонни, нам надо в ближайшее время туда съездить».

Глядя сверху вниз на переполненный людьми город, Джонни начал насвистывать что-то очень жалобное. Он молча кивнул в ответ на предложение Фернанды. Когда-то на этом месте кипела и бурлила жизнь. Скульптуры на Монте-Смит венчали город изумительной красоты короной, перед которой меркли более древние полисы.

Они спустились вниз — Фернанда не могла долго оставаться на одном месте, а «преданья старины глубокой» интересовали ее только в чисто утилитарно-профессиональном смысле.

Наступили теплые умиротворенные полуденные часы, когда Родос погружался в сон. Неожиданно Доркас обнаружила, что совершенно не хочет спать. Бет лежала в своей кроватке в блаженной полудреме, Ванда притихла у себя в комнате, а неутомимая Доркас тем временем неторопливо спускалась по лестнице, намереваясь немного пройтись.

Улицы казались заколдованными. Все было вымершим, пустынным, на рынках не слышно было привычного многоголосья и суеты, магазины и лавочки стояли запертыми, будто их в спешке бросили. Даже воздух стал неподвижным. Доркас подивилась на эту картину и вернулась обратно в гостиницу. Кроме Джонни, она никого не застала. Он сидел за столом и писал письмо. Завидев ее, он привстал и знаком поманил подойти.

«Идите сюда и присаживайтесь. Я вижу, вы только что выходили в этот дневной кошмар».

Доркас в нерешительности последовала его приглашению. Никогда не знаешь, чего ожидать от Джонни в следующий момент. Если он собирается критиковать или, еще хуже, жалеть ее, то она прекрасно обойдется и без его общества.

«Что значит «дневной кошмар»?»

«Греки без всяких суеверий и предрассудков относятся к лунному свету, к после полуночным часам. А солнечное время облюбовали для своих проказ Пан — здесь он известен как Каос в Родосе — и нереиды этих мест. Сейчас считается самым безопасным сидеть дома, а лучше всего спать. Знаете ли вы, что, если при свете дня вам случится повстречаться с нереидой, вы рискуете навсегда лишиться дара речи? Это знают в каждой деревушке и остерегаются высовываться. Смельчаков тут не жалуют, считая их просто ненормальными».

Эти слова задели Доркас за живое.

«Фернанда, возможно, и считает меня взбалмошной и ненормальной, однако мне не попалось сегодня ни одной нереиды. Кстати, у вас обо мне, видимо, тоже сложилось такое же мнение прошлой ночью».

«Но ведь с вами уже все в порядке», — Джонни не стал оспаривать ее слов.

Доркас покачала головой: «Да нет, просто с каждым днем я становлюсь немного сильнее. Я успешно осваиваю искусство притворства и лицемерия, умение вовремя смолчать, проглотить обиду. Мне пока не всегда это удается. Джонни, на балконе кто-то был, клянусь вам. Там была тень».

«Облака тоже отбрасывают тень. Вы могли обмануться. Выбросьте это из головы».

Вновь ей не удалось заставить Джонни пойти на контакт. Но сегодня Доркас это не очень расстроило. Силы постепенно возвращались к ней, а с ними — столь необходимая сейчас уверенность в себе. Нельзя жить в постоянном страхе. Нужно постараться обмануть своим видом таинственных преследователей, перехитрить их. Пусть решат, что она и понятия не имеет ни о каком письме. Может быть, тогда ее оставят в покое.

«Я отвлекаю вас…» — Доркас поднялась, чтобы уйти. Джонни резким движением отодвинул в сторону лист бумаги.

«Это может и подождать. Я пишу мальчику, который у меня когда-то учился».

Доркас заметила, что Джонни нахмурен.

«У мальчика неприятности?»

«Возможно. В этом возрасте легко оступиться…»

«А вы выступаете в роли советчика или доверенного лица?»

«Не совсем, — его губы неожиданно растянулись в удивительно обаятельной улыбке: — «Я устроил ему небольшую выволочку. Если он по-настоящему доверяет мне, то, возможно, и прислушается к моим словам».

Доркас внезапно одолело любопытство. Не к неизвестному мальчишке, а к Джонни Ориону.

«Где вы росли?»

«В Чикаго. Скучный, унылый район Вест-Сайда. Только в ту пору я не подозревал, что там скучно и уныло. Отец был полицейским. Хороший человек. У него сохранились немодные в наше время понятия об ответственности, чести, долге. Он верил в молодое поколение». Джонни улыбнулся, вспоминая.

«Расскажите мне о вашем отце», — попросила Доркас.

«Да, в общем-то, рассказывать особенно нечего. Каждый день он уходил на работу, а в свободное время возился с малышами. Обычно он брал меня с собой, якобы в помощь. Но я тогда не знал, что это не я ему помогал, а он мне. Он придумывал для нас занятия, которые были нам интересны. Он оставлял меня наедине с теми, кто не раскрывался перед ним. Он был прямолинеен и добр. Хорошее для него было хорошим, плохое — плохим, эти понятия никогда не смешивались. Но, в то же время, он знал, что не бывает только плохих или только хороших людей. В людях всего понемножку, главное, найти это хорошее и развить его. Я не знал, что существует нищета, хотя мы жили весьма скромно. Отец постоянно следил, чтобы я был занят делом. В двух шагах от дома располагалась публичная библиотека, благодаря которой я начал познавать мир. Тогда-то я впервые заинтересовался Грецией. С той поры я только и делал, что выискивал новые и новые источники. Я перечитал немыслимое количество книг об этой стране. Я твердо решил для себя, что вырасту и непременно поеду в Грецию. И вот я здесь. Боюсь, что все не так романтично, как вы ожидали».

«А те ребятишки, которые «не раскрывались», вам удавалось что-нибудь с ними сделать?»

«Когда как. Отец был не силен в психологии. Он считал, что яблоко от яблони недалеко падает. Но справедливости ради, надо сказать, он верил, что нет безнадежных людей, и поэтому надо бороться за каждого столько, на сколько хватает сил. Ему были чужды сюсюканье, заискивание, фамильярность. Он нередко устраивал мне взбучки, но всегда за дело. Главное, что мы, малышня, знали, что он нас любит и, что еще важнее, уважает. Благодаря отцу, я вырос с не пораненной душой».

«Вы тоже прямолинейны и порой грубоваты. Но в хорошем смысле этого слова. Я это чувствую. Вы, должно быть, похожи на отца».

«Наверное. Хотел бы я, чтобы ваши слова оказались правдой». Натянутость, появившаяся было в последние дни в их общении, чудесным образом исчезла. Конечно, о полной гармонии и понимании говорить не приходилось, но им было легко друг с другом.

«Орион — это греческое имя, не так ли?»

Джонни засмеялся: «Изначально я получил его от ирландских предков. Позже оно претерпело значительные изменения, когда они жили в Южной Маерике, в других местах. Меня оно вполне устраивает».

«Орион… Так звали охотника, пораженного ревнивой Артемидой. Я не могу представить вас в роли охотника. О'Райан больше подходит к цвету ваших волос».

«Если понадобится, я могу и поохотиться», — посерьезнев, ответил Джонни. Благодаря непринужденности, возникшей между ними, Доркас решилась задать вопрос, который не давал ей покоя.

«Какое у вас сложилось мнение о Ванде Петрус?»

Джонни задумался, как бы взвешивая каждое слово.

«Фернанда поведала мне свою историю. Мне кажется, что это безнадежно изломанный и исковерканный судьбой человек. Может быть, сломленный. Существует два типа людей. Одни борются до последнего и выживают, несмотря ни на что. А другие покоряются и сдаются, их душа, или как там это принято называть, умирает раньше, чем наступает физическая смерть. Боюсь, что эта женщина принадлежит к последним».

«Не уверена. Когда она смотрит на Бет, она оживает прямо на глазах. Меня это почему-то немного пугает».

«Вы слишком сильно и много переживаете».

Доркас поморщилась от этих слов. Непринужденность как рукой сняло.

Джонни посмотрел на часы и сложил письмо.

«Скоро все выяснится. Я решил кое-что разведать без ведома Фернанды».

«Вез ведома?..»

Ирландская дерзость заиграла в невинных до того глазах Джонни Ориона: «Нам же нужно каким-то образом вывезти из страны этот несчастный каменный шарик для катапульты. Фернанда мечтает, чтобы получился рассказ, а не скандал. А в этих краях существует закон, запрещающий вывоз археологических объектов. Вот и надо сообразить, как его обойти».

«Она сама вам рассказала?» — только и смогла вымолвить изумленная Доркас.

Джонни отрицательно мотнул головой.

«Нет. Она думает, я слепой, и уверена, что ее тайна благополучно хранится нераскрытой в этой тряпочной сумке. Сегодня утром я кинул свой свитер на заднее сиденье. Ну и когда потянулся за ним потом, увидел сумку. А поскольку я от природы любознателен, я туда заглянул. К счастью, греки в большинстве своем обладают изрядным чувством юмора. До тех пор, пока это не переходит некоторых границ, когда их начинают гладить против шерсти. Я сочинил довольно забавную историю. Пожелайте мне удачи».

Доркас хохотала всю дорогу, пока они шли к выходу. Он легко сбежал по ступенькам, что-то бодро насвистывая, Доркас имела все основания поверить в то, что сочиненная им версия о приобретении означенного предмета и в самом деле окажется интересной. Как хорошо было бы заручиться поддержкой такого союзника, как Джонни Орион. Не демонстрирующего свою жалость, не берущего под сомнение каждое слово, не раздражающегося по каждому поводу и без оного.

Глава 7

В четыре часа следующего дня к гостинице подъехала машина, чтобы отвезти гостей в дом мадам Каталонас. У шофера, несмотря на униформу и щегольскую кепку, был довольно пиратский вид: смуглое лицо, заросшее густой бородой, угольно-черные волосы, пронзительный взгляд из-под насупленных бровей. Морской разбойник, да и только. Он не говорил по-английски, но прекрасно знал свои обязанности. Подойдя к машине, он широким приглашающим жестом распахнул дверцу, огромной ручищей показывая на сиденья. Когда все уселись, он рванул с места, и всю дорогу гнал как одержимый.

Езда не заняла много времени, Ксения Каталонас жила неподалеку от гостиницы. Ей принадлежал большой старый особняк с ухоженным садом, обнесенным высокой стеной. На дребезжание колокольчика у ворот вышла молодая приветливая служанка.

К дому вели вымощенные дорожки, земля перед подъездом была усыпана черными и белыми камушками, которые складывались в какой-то орнамент в турецком стиле. Фернанда замедлила шаги, восхищаясь строгой геометрией рисунка.

«Это типично для Родоса. Здешняя галька, выложенная на турецкий манер. А знаете ли вы, что камешки, покоящиеся на дне Детского Фонтана при ООН были собраны и отправлены туда здешними детьми?»

Служанка вежливо подождала окончания тирады и, улыбаясь, повела их в дом. Она попросила подождать в просторной мастерской с высокими потолками. Мастерская явно принадлежала художнику. На полу лежал ковер работы восточных мастериц. Его краски поблекли со временем, но это лишь придавало полотну большую ценность. Изысканная мебель свидетельствовала о хорошем вкусе хозяина. Обивка, выполненная в мягких насыщенных тонах, радовала глаз. В углу стоял голубой парчовый диван, возле него на низеньком столике красовался начищенный до блеска медный самовар.

Мадам Ксения не заставила себя долго ждать. Она почти сразу появилась в дверном проеме и величественно вплыла в студию. «Вплыла» — это слово очень точно соответствовало ее манере двигаться. Сегодня она сменила современную одежду на длинный, до пят, балахон из бело-голубой ткани. Он свободно спадал вниз, подчеркивая статную, красивую фигуру хозяйки. Доркас вспомнила, как окрестил мадам Каталонас Джонни. Сегодня она была самая настоящая Медея. Точеное лицо, черные горящие глаза, трагическая линия рта — все это придавало ей сходство с героиней знаменитой греческой трагедии.

Крепким пожатием руки она тепло поздоровалась с Фернандой и, слегка улыбнувшись, кивнула Доркас. Сразу было видно, кому из двух женщин она отдает предпочтение.

«Вы оказались так добры, согласившись уделить мне толику своего драгоценного времени, — проворковала мадам, жестом приглашая гостей расположиться на диване. С той же грацией, которой было отмечено ее появление, она плавно опустилась в кресло. — Вы должны будете рассказать мне обо всем, что вы успели посмотреть, что вам удалось уже сделать. Я хочу все

знать — тогда я смогу вам во многом помочь. Безумно жаль, что с нами сейчас нет моего мужа. Он был бы ужасно рад встрече с вами. К сожалению, его сейчас нет».

Так вот значит, какую игру ведет жена Константина Каталонаса, пронеслось в голове у Доркас. Она была даже рада, что на нее не обращают внимания. Это давало возможность лучше изучить гостеприимную хозяйку и ее окружение.

Мадам Ксения устремила взгляд своих прекрасных черных глаз на стену поверх головы Доркас: «Перед вами портрет моего мужа. Потрясающее сходство».

Вспомнив слова Ванды, Доркас с интересом обернулась, чтобы увидеть картину, по-видимому занимавшую в доме почетное место. Увиденное неприятно поразило ее. Отталкивающее, сардоническое лицо показалось удивительно знакомым. Она безуспешно напрягала память, пытаясь сообразить, где могла видеть этого человека. Лицо было совершенно без возрастным, хотя оставалось очевидным, что Константин Каталонас намного моложе своей жены. Впалые щеки, волевой подбородок, неопределенного цвета глаза, насмешливо взирающие на зрителя. Да, она бы не забыла этот взгляд, доведись ей раньше встретить его. Это было лицо мечтателя. Нежные и чувственные губы изогнулись в легкой усмешке, опять же так хорошо знакомой Доркас.

Где, при каких обстоятельствах она могла столкнуться с человеком, при одном взгляде на портрет которого, ее пробрала дрожь. Почувствовав предательскую дрожь в коленях, Доркас испугалась своей неожиданной реакции. Никаких причин вроде бы не было. Если она готова упасть в обморок только оттого, что увидела нарисованный на холсте портрет незнакомца, неудивительно, что Фернанда считает ее слегка ненормальной. Доркас хорошо помнила внезапные вспышки страха и слабости еще со времен своего пребывания в клинике. Приступы накатывали всегда неожиданно и порой даже не были ничем спровоцированы.

Мадам Ксения тяжело вздохнула и стала разливать чай. Обжигающая струя с шипением полилась из сверкающего краника в фарфоровые чашки тонкой китайской работы. Возле каждого блюдца лежали крохотные серебряные ложечки, гостей угощали медовым тортом с орехами, испеченным, как гордо призналась хозяйка, ею собственноручно.

Доркас надеялась, что дочерна заваренный напиток придаст ей силы и бодрости. Пока она пила чай, женщины разговаривали между собой.

«Я очень хорошо готовлю, — щебетала мадам Ксения. — Иногда я даже отсылаю слуг и вожусь на кухне сама. Константин, мой муж, говорил, что во всей Греции не сыскать хозяйки лучше меня. Согласитесь, если один талант приносится в жертву, необходимо заполнить пустоту».

Фернанда по достоинству оценила стряпню мадам Каталонас и перешла к рассказу о посещении Госпиталя Рыцарей, превращенного теперь в музей. Ксения заметно оживилась.

«Я являюсь патронессой этого музея. От прежнего Родоса, я имею в виду, каким он был в древности, почти ничего не осталось. Мы пытаемся спасти то, что еще уцелело. Порой случаются удивительные открытия. Благодаря моему мужу стало возможным возрождение нашей древней культуры. Мне посчастливилось быть его музой, вдохновлять его в его творчестве, помогать создавать новые шедевры. Художники, они ведь все немного не от мира сего. К счастью, меня Господь наделил трезвым умом. Я была хорошей женой для Константина. Я делала все возможное и невозможное…» — тут ее голос дрогнул, она шмыгнула носом и деловито промокнула платочком набежавшие слезы.

Доркас вновь посмотрела на лицо человека, изображенного на портрете, показавшееся таким пугающе знакомым. Ей вспомнились недвусмысленные намеки Ванды о том, что Константин сбежал от жены, порывавшейся сделать из него комнатную собачку для показа гостям. Что же значил в ее жизни этот человек, при взгляде на которого к горлу подкатывал комок и все внутренности начинали переворачиваться от отчаянного ужаса?

За столом тем временем зашла речь о трех городах, которые хотела увидеть Фернанда: Иалисосе, Камиросе и Линдосе. Доркас вслушалась. Куда исчезли уравновешенность и надменность мадам Ксении? Она самозабвенно рассказывала все, что ей самой было известно об этих местах. Камирос — бесконечно прекрасный город — находился всего в нескольких милях от Родоса. На Иалисосе руин почти не сохранилось, зато на горе Филеримос стоял мужской монастырь. Иалисос боготворил ее муж, черпая здесь вдохновение. И сюда было подать рукой от Родоса. Только Линдос стоял немного в стороне, но считалось непростительным грехом не побывать в этом красивейшем месте Греции.

«Даже Афинский акрополь уступает по великолепию акрополю Афины Линдосской, — с жаром говорила мадам Ксения. — В окрестностях Линдоса у меня есть небольшой дом. Вы всегда желанные гости там. Вам необязательно по примеру прочих туристов ехать туда и в тот же день возвращаться. Вы обязательно должны остановиться у меня, чтобы иметь возможность по-настоящему насладиться этим поистине райским уголком».

Фернанда с живостью восприняла это приглашение. Она ловила каждое слово гостеприимной хозяйки, как губка, впитывая все, что та говорила. Ксения оказалась талантливой рассказчицей, как и предполагал Джонни. Доркас в молчании продолжала пить чай. Ее, наконец, отпустила дурнота. Первый шок, испытанный при виде картины почти прошел, а кулинарные таланты Ксении не внушали никаких опасений. Тем не менее, неприятная иголочка прочно засела в мозгу. Доркас терялась в догадках, отчего бы это могло быть.

Чаепитие подошло к концу. Мадам Каталонас поднялась со своего места.

«Вы непременно должны посмотреть работы моего мужа. Это моя гордость. Одну секундочку…»

Она оставила гостей, чтобы подготовить все к демонстрации, и Доркас ухватилась за неожиданную возможность разгадать тайну мучавшей ее картины.

«Тебе никогда раньше не доводилось встречать этого человека?» — спросила она у Фернанды.

«Н-ну, я не могу сказать наверняка. Хотя, постой, его лицо мне смутно кого-то напоминает».

Обе женщины, не сговариваясь, посмотрели на портрет. Вдруг у Ферн вырвался радостный возглас.

«Ну конечно, как я сразу не поняла! Это же наш старый знакомец Пан. Как это нам не пришло в голову сразу, ума не приложу! Он же постоянно встречается нам на греческих амфорах и вазах. Это же он преследует зазевавшихся, мечтательных дев. Теперь я понимаю, почему мадам так трепетно к ней относится. Тс-с, вот и она».

Да, между мужчиной е портрета и Паном было несомненное сходство, подумала Доркас. Художник намеренно подчеркнул общность черт. Но такой ответ не удовлетворил Доркас. Она явно ждала услышать нечто совсем другое. Вряд ли это могло стать причиной гнетущей тревоги, которая таилась где-то в глубине ее подсознания. Инстинкт подсказывал, что здесь кроется нечто более реальное, имеющее отношение к ее собственной жизни.

«Прошу дорогих гостей следовать за мной», — раздался голос Ксении. Они прошли в просторную залу. Доркас отметила про себя отсутствие ковров, которые могли бы скрыть ослепительный блестящий глянец пола, от которого было больно глазам. На резной столешнице стоял массивный бронзовый бюст. Его размеры превосходили натуральную величину. Это была голова старика с широко расставленными глазами, над которыми нависали насупленные кустистые брови, хмурые губы прятались в обвисших усах, жизнь, видимо, сурово обошлась с этим человеком, лицо избороздили глубокие морщины, оно было отмечено печатью страданий. Мадам Ксения остановилась возле бюста.

«Это одно из первых произведений Константина Каталонаса. Он привез его сюда из Афин, когда мы поженились. Я-то родом с Родоса, а он нет. Здесь изображен его отец. Хороший был человек. Он три года назад умер. Со временем мы передадим эту бронзу Родосскому музею».

Они оставили старика предаваться невеселым раздумьям и подошли к запертой двери. Ксения театральным жестом распахнула ее и прошла вперед. Гости оказались в мастерской, о которой любой художник мог только мечтать.

Света было предостаточно, правда, Ксения объяснила, что он имеет значение в основном для художников, а не для скульпторов. Пол, судя по его красновато-коричневатому отблеску, натирали совсем недавно. Повсюду стояли деревянные, скорее всего дубовые, тумбы, достаточно прочные, чтобы выдержать тяжелые глыбы камня и мрамора. Законченные произведения занимали две или три тумбы, на двух лежали работы, требующие завершения, остальные были пусты. Во всю стену тянулись шкафы, тоже заваленные готовыми изваяниями. На рабочем столе с откидной крышкой царил идеальный порядок. Папка для набросков, карандаши, кронциркули лежали так, словно были приготовлены для работы. В углу стоял каркас миниатюрной человеческой фигуры, дожидавшийся, чтобы его одели в глину. Кстати, на столе был разложен различный инструмент — рашпиль, долото, резцы, стамески. Ни пылинки, ни соринки, хирургическая безжизненная пустота.

Мадам Ксения горестно развела руками: «Здесь он мог бы работать и создавать свои шедевры, ни о чем не беспокоясь. Ему стоило лишь пожелать чего-нибудь, как я предоставляла ему это».

Доркас на секунду вспомнила мечтательный взгляд на портрете и невольно посочувствовала Константину Каталонасу, обреченному на существование среди этого совершенства и порядка, ставшего для него ловушкой. А ведь от него требовали, чтобы он создавал бессмертные творения во славу Родоса и… собственной жены.

Они переходили от одной работы к другой. Мадам давала краткие пояснения. Прелестная мраморная танцовщица, голова лошади из розоватой терракоты и многое другое. Проходя мимо одного из постаментов, Ксения дотронулась до какого-то предмета, завернутого в дерюгу, и тумба сама покатилась по полу на колесиках.

«Для этой работы позировала я. Но я совершенно не подхожу на роль модели, и он так и не доделал скульптуру. Его никогда не удовлетворял результат. Он трижды разбивал глину и выбрасывал ее. Я должна убедить его попробовать еще раз. Я специально держу

глину сырой, чтобы он, возвратившись, мог сразу приступить к работе».

Доркас задержалась возле тумбы, собираясь заглянуть под коричневую ткань, наброшенную на какой-то предмет. Ксения тотчас заметила этот интерес и поторопилась увести любопытную гостью подальше.

«Эта работа не получилась. Я ее не люблю», — твердой рукой она обняла Доркас за плечи и подвела к большому столу из красного дерева. Как само собой разумеющееся, этот жест не допускал ни малейшего сопротивления.

За столом было как бы сосредоточие творческой работы Константина. Здесь, пояснила его жена, он иногда писал стихи. Оказывается, он обладал еще и этим талантом. Некоторые стихотворения печатались в журналах, а иногда, если не клеилась работа с глиной, он переводил свою поэзию на английский язык.

«Мой муж мечтал опубликовать сборник стихов в Англии или Штатах».

«Мечтал?» — удивленно переспросила Фернанда, сделав ударение на прошедшем времени. С лица Ксении вмиг слетело добродушие, оно вновь обрело трагическое выражение. «Это неправда, когда я говорю, что мой муж временно отсутствует. Он не отсутствует. Он умер. Он умер, потому что он меня оставил. Точка. Я не знаю, где он. Я ничего, вы понимаете, ничего не знаю! Но он не мог просто так исчезнуть, не сказав мне ни слова. Он был очень предан мне, он любил меня. Если бы он был жив, он нашел бы возможность дать о себе знать. — Она махнула рукой в сторону глиняной головы, которую Константин лепил с нее. Глина была сырая, дожидаясь возвращения мастера. — Это вселяет в меня надежду. Но нельзя бесконечно жить надеждой. Константин мертв. Это я знаю наверняка».

«Фернанда стояла как громом пораженная: «Господи, простите ради Бога мою бестактность…»

Мадам Ксения не дала ей договорить, перебив неожиданным вопросом: «Скажите, правда ли, что вы были близки с человеком по имени Джино Никкарис?»

Доркас, не очень внимательно следившая за ходом беседы, при упоминании ненавистного имени сразу очнулась от своих собственных раздумий и насторожилась.

«Да, — Фернанда явно была не готова к такому повороту беседы. — Джино был для меня почти как сын. А вы знали его?»

«Пойдемте отсюда, мы не можем разговаривать в этом месте», — предложила мадам Ксения.

Она проводила Доркас и Фернанду в гостиную. Со стола уже убрали, хозяйка заняла свое место, с которого был хорошо виден портрет.

Со стены смотрело лицо бессмертного Пана, лицо, не относящееся конкретно ни к какому периоду времени, лицо, не имеющее возраста, лицо, возникшее из глубины веков, лицо, которое пребудет вовеки.

Мадам Ксения доверительно склонилась к Фернанде: «Я очень хочу помочь вам в вашей работе, насколько это в моих силах. Но меня интересует один важный для меня вопрос. Перед тем как уехать, Константин сказал, что он навестит своего знакомого в Америке. Джино Никкариса. Еще он сказал, что будет отсутствовать месяц или два. Мне все это не слишком понравилось, но мой муж не всегда прислушивался к моим советам, что, в конечном счете, всегда приводило к разного рода неприятностям. Но, все же он уже бывал в Америке, поэтому я не очень беспокоилась. В результате время шло, от него ни слуху, ни духу, мне, кроме имени Джино Никкариса, ничего не известно. Я надеялась, что вы что-нибудь знаете. Доехал ли Константин вообще до Джино?»

Неприятное подозрение зашевелилось в душе Доркас. Если действительно существует связь между Константином и Джино, то она вовсе не хочет вспоминать, как, когда и при каких — непременно неприятных — обстоятельствах она могла видеть мистера Каталонаса.

Фернанде никак не удавалось скрыть свою растерянность. «Право, я не знаю… Мне неловко говорить, но я никогда не вникала в дела Джино и не знаю его друзей. Вам, безусловно, известно о крушении?»

Мадам Ксения кивнула: «Да, конечно. Это сразило меня окончательно. Не осталось никого, к кому бы я могла обратиться за помощью. Когда я увидела в газете вашу фотографию и прочитала, что вы собираетесь приехать на Родос, я решила искать вашей поддержки. Константин как-то упоминал о вас как о друге Джино. Если вам ничего неизвестно, может, вы подскажете, как разыскать вдову Джино. Я звонила к нему домой, но она там больше не живет».

Фернанда закашлялась, прочищая горло, и бросила выразительный взгляд на Доркас. Та молчала, уставившись на свои руки. Ей было известно о делишках Джино едва ли больше, чем Фернанде. Ей ничего не говорило имя Каталонаса. Ей очень не хотелось признаваться этой женщине, что она-то и есть та самая разыскиваемая вдова.

Мадам Ксения сидела, выпрямившись, на краешке стула. Глядя на нее, можно было подумать, что она сейчас упадет на колени, бросившись к ногам Фернанды.

«Я умоляю вас замолвить за меня слово его вдове, попросить, чтобы она меня приняла. Если вы знаете, как ее найти, скажите мне, я поеду в Америку. Я все сделаю, меня ничто не остановит. Я знаю, вы не откажете мне».

«Ах, — смогла только выдохнуть мисс Ферн Фаррар и беспомощно посмотрела на Доркас. — Я право же не знаю…» — Она не сводила с Доркас глаз.

Доркас поняла, что ей не остается ничего другого, как сказать правду. С видимой неохотой она произнесла: «Джино Никкарис был моим мужем».

Все время до того момента, как прозвучали эти слова, мадам Ксения едва ли вообще замечала Доркас. Этикет, безусловно, соблюдался, но вряд ли Ксения хоть раз посмотрела в лицо молодой женщины. Сейчас она, как ужаленная, вскочила и уставилась на Доркас своими потрясающе красивыми глазами, словно желая взором проникнуть в самые сокровенные уголки ее души.

«Вы — вдова Джино?»

Доркас кивнула: «Да, я вдова Джино. Но боюсь, что я ничего не слышала о вашем муже. Мне незнакомо его имя. Он никогда не приходил в наш дом. Возможно, они встречались где-нибудь в другом месте, Джино часто назначал деловые свидания вне дома. Но мне об этом ничего неизвестно. Боюсь, что я не в силах ничего для вас сделать».

Доркас говорила сущую правду. Какой прок говорить о том, что ей кажется, что у нее связаны с этим человеком неприятные воспоминания, но она не знает ни человека, ни суть воспоминаний. Что-то в виде смутных и неясных ощущений.

Несколько мгновений мадам Ксения Каталонас пристально изучала Доркас. Затем она повернулась к Фернанде.

«Насколько я понимаю, миссис Брандт, гм, миссис Никкарис помогает вам в качестве секретаря. Она, должно быть, очень занята?»

«Доркас не очень хорошо себя чувствует. Поэтому я стараюсь не обременять ее работой. Я хочу, чтобы она отдохнула. Ее помощь для меня неоценима, но она отнимает не слишком много времени».

Глаза Ксении заблестели от удовольствия: «В таком случае позвольте просить вас оказать мне великую любезность. Не согласитесь ли вы одолжить мне вашего секретаря буквально на один день, ну скажем, на следующей неделе?»

Фернанде не удалось полностью скрыть удивление, смешанное с неудовольствием: «Я не вполне понимаю, о чем…»

Повелительный взгляд черных глаз просверлил Доркас. Мадам Ксения не стала дожидаться, пока Фернанда соберется с мыслями.

«Вы ведь сможете уделить мне один день. Всего один день на той неделе».

«Что вы хотите?» — неуверенно спросила Доркас.

«Стихотворения моего мужа… — вдохновенно начала Мадам. Доркас не сомневалась, что она придумала это только что. — Те, что он переводил на английский. Нужен знающий человек, который способен их должным образом обработать и подготовить для публикации в Америке. Вы ведь можете с этим справиться? Это будет, ну как бы вам сказать, литературным наследием Константина».

«Сомневаюсь, что Доркас именно тот человек, который вам нужен, — поспешно вмешалась в разговор Фернанда. — Я боюсь, что она недостаточно окрепла для такого ответственного поручения. Я бы не стала так загружать ее, боюсь, ей это окажется не под силу».

Вновь кто-то распоряжается ее жизнью, разозлилась Доркас. Ее захлестнула волна протеста. Собственно, она не горела желанием общаться с мадам Ксенией, но нельзя же постоянно идти на поводу у Ферн, потакая ее деспотическим замашкам! Она вполне способна принимать самостоятельные решения.

«Я могла бы, по крайней мере, просмотреть материал, — предложила Доркас. — Этим можно заняться, когда Фернанде не нужна будет моя помощь. Не беспокойтесь за меня, мне это совсем нетрудно».

Фернанда поняла, что ее загнали в угол, и ей не оставалось ничего другого, как дать свое согласие, хотя и с нескрываемой неохотой. Мадам Ксения торжествующе захлопала в ладоши. Ее цель — увидеть еще раз Доркас и выпытать у нее все, что той известно о Констатине Каталонасе, была достигнута. Ксения не теряла надежды пролить свет на его исчезновение.

«Значит, договорились! Тогда я вам позвоню, и мы условимся о времени, когда мисс Фаррар сочтет для себя удобным вас отпустить. Вы окажете мне честь, если согласитесь прийти ко мне на завтрак. Ради вас я собираюсь приготовить его сама».

От Доркас не ускользнули ни напористость мадам Ксении, ни ее неразборчивость в средствах достижения своих целей.

Фернанда стала собираться, демонстративно потянувшись за сумочкой и перчатками: «Мы очень признательны вам за прием, мадам Каталонас. И не преминем воспользоваться приглашением в Линдос. Ты готова, Доркас?»

Наступил момент для ее собственной просьбы. Собравшись с духом, Доркас обратилась к мадам Каталонас: «Дело в том, что мне нужно разыскать на Родосе одного человека. Это жена друга моего отца, миссис Маркос Димитриус. Вам не доводилось когда-нибудь слышать о ней?»

«Миссис Маркос Димитриус? — задумчиво переспросила Ксения. — Нет, не знаю такой. Но если хотите, я наведу справки. Мои слуги могут поспрашивать у соседей, на рынке, в магазинах. На Родосе все друг друга знают. Так что, если это для вас важно, мы ее найдем».

Фернанда сразу занервничала при упоминании имени, связанного для нее с тем периодом, когда Доркас болела. Но не успела она и рта раскрыть, как Доркас опередила ее, рассыпавшись в благодарностях: «Если вам удасться отыскать эту женщину, то в любое время располагайте мной, мы посмотрим, что можно сделать со стихами вашего мужа».

Сделка состоялась. Провожая гостей до двери, мадам Ксения сердечно заверила их, что если только миссис Маркое Димитриус существует на Родосе, то она непременно ее найдет. Фернанда начала было вяло отнекиваться, но на ее возражения никто попросту не обратил внимания. У Ферн Фаррар наконец-то появилась достойная соперница.

Лихач-водитель довез женщин прямо ко входу гостиницы. По дороге Фернанда, видимо, приняла какое-то решение, предоставив событиям идти своим чередом. В конце концов, ее это не очень касалось, она была заинтригована рассказами о Константине.

«Неужели ты не понимаешь, что она хочет что-нибудь разнюхать у тебя, пользуясь моим отсутствием? — недовольно спросила Фернанда. — Я пыталась избавить тебя от неприятных вопросов и воспоминаний, но ты, как оголтелая, ринулась вперед, не дав мне вымолвить ни слова».

Доркас смущало присутствие постороннего человека в машине. Водитель мог и не говорить по-английски, но понять, о чем идет речь, наверняка не составляло для него большого труда.

«Не понимаю, почему бы мне не помочь ей привести в порядок записи ее мужа, я чувствую, что справлюсь с этим», — мягко возразила она.

Фернанда лишь молча нахмурилась в ответ. Почему она против моего похода к мадам Каталонас, задумалась Доркас. Вероятно, ей уже приходилось прежде слышать о нем в связи с ее ненаглядным Джино и теперь она боится, как бы не всплыли наружу какие-нибудь неприглядные подробности.

Мысленно Доркас перенеслась в гостиную мадам Каталонас и вновь увидела портрет, написанный ее мужем. Вдруг ее словно молнией поразило воспоминание. Это было столь неожиданно и мучительно, что она чуть не лишилась чувств. Это был тот самый человек с унылым лицом, с глазами, спрятанными за темными очками, который появился тогда в ее номере, чтобы отвезти обратно к Джино! Ничего удивительного, что портрет вызвал у нее такие неприятные эмоции. Значит, этого длинного незнакомца звали Константин Каталонас!

Если кто-то и был осведомлен о приезде Доркас на Родос, то этот человек не предпринимал больше пока никаких шагов. Никаких меловых отметин, никаких посягательств на ее балкон. В этом, конечно, были свои положительные стороны, но Доркас не слишком уповала на то, что ее страхи и тревоги остались позади. Опознание человека с портрета подтверждало ее опасения.

Она мучительно пыталась вспомнить о нем хоть что-то. Но они даже словом не перекинулись, за исключением каких-то необходимых реплик. К тому же, она сама в тот момент была настолько взвинчена и потрясена, что ей было не до разглядывания своего тюремщика. Но налет грусти, который отличал ее конвоира, почему-то остро врезался в память. Они встретились, когда Константин находился в состоянии отчаяния. Но из-за чего? Тирания ли жены тому виной или Джино приложил к этому руку? Непонятно. А что значили случайно (или сознательно?) вырвавшиеся слова о том, что, имей он возможность улизнуть, он давно бы ею воспользовался. Доркас помнит, какой панический страх внушал ей этот человек. Хотя он вел себя безукоризненно, не допуская ни вольностей, ни грубостей, она все равно боялась его. Доркас подсознательно чувствовала, что, попытайся она бежать, пощады от Константина ждать бы не пришлось. Его поведение в данном случае было бы непредсказуемо. И Доркас не решилась лишний раз испытывать судьбу.

Ее страшила мысль о возможной встрече с Каталонасом. Куда бы она отныне не шла, при ней всегда был паспорт. Доркас с нетерпением ждала известий от мадам Каталонас, но та пока ничего не могла сообщить.

У Фернанды, как всегда, работа кипела. Поистине самая неутомимая женщина, с какой когда-либо сталкивалась Доркас. Она заводила новые знакомства, появлялись новые друзья, языковой барьер Фернанду никогда не смущал. Она была неистощима. Доркас все исправно заносила на бумагу, чтобы писательнице потом легче работалось.

Джонни носился, выполняя подчас очень странные и непонятные поручения мисс Фаррар. Он постоянно подтрунивал и подшучивал над ней, тем не менее, относясь с должным почтением и уважением. Джонни никогда не забывался, не позволял себе ничего лишнего, вообще не выходил за рамки. С Доркас у него установились дружеские отношения, лишенные, впрочем, того чувства, которое сопровождало их вначале.

Исподволь и незаметно заботы о Бет были полностью сняты с Доркас. В ней крепло сознание того, что Фернанда нарочно старается отдалить девочку от матери. Доркас приходилось сдерживать желание высказаться открыто и выразить свое недовольство для того, чтобы лишний раз убедить Фернанду, что она хорошая мать для ребенка.

Бет была в восторге от Ванды. Поведение последней вполне заслуживало доверия, придраться было не к чему, она прекрасно справлялась с возложенными на нее обязанностями. Но Доркас все равно не доверяла ей. Тревога не проходила. К тому же Доркас жила как бы в подвешенном состоянии, постоянно ожидая какой-нибудь неприятности. Самое обидное заключалось в том, что непонятно, с какой стороны они могли подстеречь.

Как-то днем Доркас решила отправиться одна на рынок. Ванда осталась в гостинице вырезать с Бет кукол из бумаги. Фернанда занялась писанием писем. Джонни мотался по городу, фотографируя старый город.

Доркас была без ума от родосского рынка. Ей нравилось здесь все. Вдоль набережной тянулось длинное приземистое строение из камня. Вход венчали огромные башенные часы, которые были видны с любой точки Родоса. Современная архитектура переплеталась с турецкими мотивами, что особенно заметно проявлялось в форме окон и оформлении фасада. Длинный ряд арочных дверей выходил на рыночную площадь.

Как настоящий житель Родоса, Доркас не спеша пересекла улицу, не обращая внимания на три мотороллера и один автомобиль, терпеливо дожидавшиеся, когда им можно будет проехать. Нырнув под одну из многочисленных арок, она очутилась на какой-то площади, в центре которой стояло сооружение, отдаленно напоминавшее огромную оркестровую эстраду. Здесь бойко шла торговля мясом, воздух дрожал от яростных пререканий продавцов и покупателей, одни хотели подороже продать, другие подешевле купить, в этом плане здешний рынок ничем не отличался от миллионов своих собратьев.

Доркас проходила мимо громадных прилавков, крохотных лавочек, забегаловок. В это время дня здесь было гораздо спокойней, чем по утрам, когда торговые ряды только-только заполнялись людьми. Доркас лениво прохаживалась по рынку, пока, наконец, не наткнулась на то, зачем она, собственно, сюда пришла. Уплатив положенное количество драхм, она вернулась на набережную, неся в сетке свои покупки.

Неожиданно ей пришла в голову мысль, что она запросто может встретить у городских стен Джонни, который должен был уже закончить свои съемки. Он наверняка на машине, поэтому, скорее всего, поедет через башни-близнецы, что охраняют городские ворота. Доркас перешла на другую сторону улицы, придерживая развевающуюся на ветру юбку. Ветряные мельницы весело махали крыльями, переговариваясь о чем-то друг с другом на непонятном языке. На каменистом берегу расположился какой-то мальчуган, ловко отрывая щупальца у осьминогов, которые были грудой навалены тут же.

Не доходя до башен, Доркас свернула на прилегающую улочку. Вдруг мимо нее проехала какая-то машина. Доркас ошарашенно замерла. Она узнала машину Фернанды. Позади водителя сидели не подозревающие о ее присутствии Ванда и Бет.

Доркас мгновенно утратила способность связно мыслить. Несколько дней безоблачного спокойствия разом были забыты. Она непростительно расслабилась в то время, как враги постоянно были начеку. Неизвестно, участвовала ли Ванда в игре или просто была послушным орудием в их руках, но Бет они сделали заложницей. Мысли, одна страшней другой, вихрем заметались в голове насмерть перепуганной Доркас.

Она пулей перебежала на другую сторону улицы, устремившись ко входу в городской стене. Но было поздно. Машина уже скрылась из глаз. Доркас почти не сомневалась, что Ванда тоже заметила ее, хотя и не подала виду.

Оказавшись под сводчатым потолком ворот, Доркас на мгновение остановилась, чтобы перевести дыхание. Она прислонилась к прохладной стене, чтобы ее не сшибло выезжающей из города машиной. Неподалеку стоял регулировщик движения в полицейской форме, который ловко управлял потоком авто, непрерывным потоком лавирующих по узкой улочке.

В считанные минуты Доркас добралась до того места, где, по ее мнению, должна была остановиться машина Ванды. Она стояла возле музея, растерянно озираясь по сторонам. Но вокруг никого не было.

В груди бешено колотилось сердце. Как же ей теперь отыскать их в этом суматошном людском муравейнике? Доркас в отчаянии кинулась в первый попавшийся проход, и как раз вовремя, чтобы успеть увидеть Бет, исчезающую за углом в конце квартала. Доркас снова припустилась бежать, но споткнулась и чуть не угодила под колеса проезжающего мимо велосипеда. Добежав до поворота, она поняла, что опоздала. Бет нигде не было видно. Улица была пуста. Она занимала всего один квартал, а потом разбегалась на множество кривых переулков. Теперь Доркас уже не сомневалась, что Ванда ее заметила, и они поспешили скрыться. Если поднять крик, то это лишь больше напугает Ванду. Значит, надо действовать тайно, не обнаруживая себя. Страх душил Доркас, комком подступив к горлу. Она всегда знала, что Ванде нельзя доверять. Нельзя было поддаваться на уговоры Фернанды и Джонни.

Доркас стояла, зажатая со всех сторон камнем. Узкие мощеные мостовые, на которых невозможно разойтись двум автомобилям, каменные домики, тесно прилепившиеся друг к другу. Камень вбирал в себя все звуки, поэтому здесь было непривычно тихо и спокойно. Доркас вскоре поняла, что она выбрала не ту улицу, и решила вернуться к машине и начать все сначала.

Задыхаясь от бега и тревоги, Доркас пошла назад и обнаружила, что вовсе не заблудилась. Трудно заплутать в таком месте, как это. Просто у страха глаза велики. Здесь слишком запоминающиеся дома, стены, окрестности. А будучи в таком напряжении, можно на себя еще и не то наговорить. Стоит ей спуститься вниз по холму, она обязательно окажется у моря. Но старый город чересчур велик, чтобы обойти его пешком. До того места, где она заметила выходящих Ванду и Бет, было довольно далеко.

Доркас совершенно не узнавала пейзаж, окружавший ее. Улицы выглядели мрачными и неприветливыми. Она прошла мимо открытой таверны, там, смеясь и разговаривая, сидели смуглые мужчины. Они с нескрываемым интересом проводили ее взглядами, но Доркас не решилась их ни о чем спросить и, ускорив шаги, поспешила прочь.

Перед ней вдруг вырос турецкий фонтан, окруженный каменными ступенями. Он служил не для любования, местные каждый день толпились тут, чтобы набрать воды. Смятенный рассудок подсказал Доркас, что она безнадежно сбилась с дороги.

Устало опустившись на ступеньку, Доркас откинула со вспотевшего лба спутавшуюся прядь волос. По стене змеилась бугенвиллия, покрывая ее сплошным алым ковром. Над головой о чем-то весело щебетали птицы. Доркас поймала на себе взгляд какой-то женщины, стоящей возле двери дома. После внимательного осмотра женщина скрылась в доме, но тут же появилась снова, неся в руках складной деревянный стул, который она, улыбаясь, предложила Доркас. Доркас приняла приглашение и стала пытаться знаками описать Ванду и Бет. К ним вскоре присоединилась еще одна женщина, видимо привлеченная взволнованной жестикуляцией молодой туристки. Греки очень сочувственно относятся к любому попавшему в трудную ситуацию человеку, будь он местный или приезжий. Но, к сожалению, ни одна из подошедших не говорила по-английски.

Доркас быстро махнула рукой на бессмысленные попытки что-то объяснить, и тут вдруг она заметила на площади двух полицейских в темно-зеленой форме. Заметив собравшуюся вокруг Доркас толпу любопытных, они прямиком направились к ней и стали задавать вопросы по-гречески. Доркас начала объяснять все сначала, блюстители порядка очень внимательно вслушивались в ее сбивчивую речь, но им так и не удалось пробиться сквозь стену непонимания. Знаками они пригласили ее следовать за собой.

Вся троица только начала прерванный спуск вниз, как неожиданно Доркас заметила Джонни Ориона собственной персоной, увлеченного снимками. Доркас показалось, что она никогда в жизни так никому не радовалась.

Полицейские, убедившись, что чужеземка отыскала своих, откланялись с галантной вежливостью, с облегчением вздохнув по поводу того, что проблема так легко разрешилась.

«Что за шум? — переполошился Джонни. — Я уж испугался, что вас арестовали».

Доркас была так измучена, что прошло немало времени, прежде чем Джонни смог что-то понять из ее бессвязных и путаных слов. Он взял ее за плечи и слегка встряхнул.

«Хватит, успокойтесь, начните все по порядку», — требовательно велел он.

Доркас уже в тысячный, как ей показалось, раз начала свое повествование. Против ожидания Джонни не сорвался с места, чтобы немедленно начать поиски. Похоже, он вообще не понял причины такой паники.

Он никак не прокомментировал услышанное, но, по крайней мере, предложил им вернуться к тому месту, где Ванда выходила из машины. Взвалив на плечо свое снаряжение, он твердой рукой взял Доркас под локоть. Она смогла, наконец, чуть расслабиться, но в то же время слегка разозлилась. Не столько на Джонни, сколько на себя за то, что не смогла убедить его в обоснованности своих страхов.

Всю дорогу Джонни молчал, пока они не вышли к музею. Площадь словно вымерла. Машины Фернанды нигде не было.

«Ванда знала, что я заметила их. И ежу было бы ясно, что я буду их преследовать. Она ускользнула, когда я перепутала улицы. Теперь их не догнать».

Джонни нарушил свое молчание: «Давайте-ка для начала выйдем отсюда». Они вышли за ворота, оставили позади набережную и остановились у невысокой стены возле гавани. Здесь Джонни заставил Доркас сесть.

«Так не может продолжаться все время, — угрюмо сказал Джонни. — Вам везде мерещатся какие-то ужасы, вам все время кажется, что кто-то хочет причинить вам вред. Ваше воображение однажды сыграет с вами плохую шутку. В один прекрасный день вы окажетесь вновь в клинике».

«Значит, вы уверены, что все это лишь плод больного воображения?»

Джонни отвел глаза в сторону, но Доркас и не ждала ответа. Она готова была расплакаться от своей беспомощности. Горечь поражения тяжким бременем давила на ее плечи. Ей нечего было больше сказать Джонни Ориону.

«Давайте вернемся в гостиницу», — попросила она.

«Сейчас возьмем машину. И пожалуйста, когда приедем, не начинайте сразу с крика, пока не выясните, в чем дело. Не исключено, что они с Бет уже давно на месте. Если вы ворветесь с безумным взглядом и кинетесь с порога всех обвинять, а потом окажется, что это была безобидная прогулка по городу, то этим вы вынудите Фернанду к принятию каких-нибудь мер. Как вы относитесь к тому, чтобы спустить все на тормозах?»

Доркас не нашлась, что возразить, но и не стала ничего обещать. В молчании они дошли до стоянки такси и, не говоря более ни слова, доехали до гостиницы. Всю дорогу Доркас молила Бога, чтобы с Бет ничего не случилось.

Машина затормозила напротив «Олимпа», они увидели, что у тротуара стоит автомобиль Фернанды. Сама она сидела за столом на террасе, Бет ничего не замечала вокруг, увлеченная игрой с желтым котенком. За ней зорко следила Ванда.

«Спокойствие, только спокойствие», — предостерегающе напомнил Джонни, когда Доркас выскочила из машины, не дожидаясь, пока ей откроют дверцу. Она едва расслышала его слова. Завидев дочь, она почувствовала, как страх смыло волной облегчения.

«Где вы были? Куда вы возили Бет?» — с порога выпалила она, обращаясь к Ванде.

Женщина непонимающе воззрилась на вошедшую, но Фернанда не дала ей ответить. Она схватила Доркас за руку.

«Да ты вся мокрая! Что случилось?»

Доркас резко высвободилась: «Что делала Ванда в машине? Зачем она возила Бет в старый город?»

«Помилуй, но что же в этом плохого? Она отлучалась по моей просьбе. А почему тебя это так обеспокоило? Что-нибудь не так?» — голос Фернанды звучал мягко, но в нем слышались нотки раздражения.

Оставив без внимания эти вопросы, Доркас опустилась на колени рядом с Бет: «Расскажи маме, где ты была. Куда тебя возила Ванда?»

Бет не пришлось просить дважды: «Мамочка, мы ездили смотреть кошку. Такую огромную. Даже больше, чем эта. Ее зовут Клео, и она разрешила мне себя погладить».

Под взглядами всех присутствующих Доркас медленно выпрямилась. Лицо Ванды приняло отсутствующее выражение, Фернанда выглядела очень озабоченной, Джонни был воплощением жалости. Доркас развернулась и пошла в гостиницу. Она поднялась к себе наверх, заперлась изнутри на ключ и рухнула на кровать. У нее стучало в висках, перед глазами все плыло. Кто же прав? Неужели они? Неужели она дошла уже до такой степени, что способна видеть все только в черном цвете? Это все равно, что искать черную кошку в темной комнате, когда ее там нет.

Доркас заставила себя дойти до ванной, намочила в холодной воде полотенце и приложила ко лбу. Проходя мимо зеркала, она машинально заглянула в него и застыла, словно пригвожденная. С гладкой зеркальной поверхности на нее уставились два пустых глаза, напоминающие совиные.

Ничего не видя перед собой, Доркас ощупью нашла, на что опереться, пытаясь справиться с приступом тошноты. Она с опаской дотронулась пальцем до нарисованных кружочков. Кто-то воспользовался ее собственным мылом для своих гнусных целей. Её что, хотят запугать, чтобы она отдала это злополучное письмо? Похоже, что за этим стоит нечто большое и зловещее.

Постояв еще немного, она вернулась в комнату и села на кровать, уронив голову на руки. Когда прошел первый шок, Доркас охватило бешенство. Она понимала, что если привести сейчас сюда Фернанду и Джонни, то они, скорее всего, решат, что она сама нарисовала мылом эти глаза. Чтобы убедить их в своей правоте. Нет, лучше она оставит все как есть и не станет никому ничего говорить, пока к ней не вернется способность трезво и здраво рассуждать, пока она сама не решит, как ей следует поступить.

Доркас с удовлетворением чувствовала, как в ней закипает ярость. Это самое лучшее средство против страха. Ее хотят запугать. Но им это больше не удастся. Ее мучители будут найдены и получат сполна.

Тишину прорезал оглушительный телефонный звонок. Меньше всего на свете Доркас хотелось сейчас разговаривать с кем бы то ни было, поэтому она не торопилась подходить. Телефон продолжал звонить. В настойчивости неизвестного абонента было что-то вызывающее. Доркас неохотно сняла трубку и, сдерживая себя, произнесла «алло».

Звонивший оказался Джонни. У Доркас от волнения руки стали влажные и липкие.

«У Фернанды какие-то планы на сегодняшний вечер. Может, пообедаем вместе. Я знаю один ресторанчик, который вам наверняка понравится».

Доркас уже готова была принять приглашение, но тут ей пришло в голову, что тогда придется оставить Бет наедине с Вандой. А кто поручится, что это не она нарисовала совиные глаза на зеркале?

Джонни уловил ее колебание.

«Вы должны признать, что были неправы. Фернанда действительно посылала Ванду с поручением. Я спрашивал ее. Нельзя неотлучно караулить Бет. В этом нет никакой необходимости».

В его словах была доля правды. В конце концов, даже если Ванда и хозяйничала в ее номере, то она не станет вредить Бет. И настал момент серьезно поговорить с Джонни наедине.

«Я приду, — пообещала Доркас. — Спасибо за приглашение». Чтобы отрезать себе пути к отступлению, она быстро повесила трубку. Джонни так добр к ней, он искренне ее жалеет и сочувствует. Но он глубоко заблуждается в отношении Доркас. Сегодня они встретятся, и она покажет ему письмо. И все-все расскажет. А он уж пусть разбирается, верить ей или не верить. Если бы она знала, что символизируют эти глаза, если бы ей хоть намеком дали понять, чего от нее хотят ее преследователи!..

Доркас с большой тщательностью стала собираться для встречи с Джонни. Она долго думала, что ей надеть, и остановила свой выбор на простеньком джемпере без рукавов нежно-зеленоватого цвета. Золотистая сумочка удачно сочеталась с ним по цвету. В ушах поблескивали золотые серьги, купленные здесь по приезде. На плечи Доркас накинула легкий шарф в тон. Перед тем, как выйти из номера, Доркас сделала одну вещь, которую не делала с незапамятных времен. Она остановилась перед зеркалом и улыбнулась своему отражению. Улыбка вышла похожей на ту, которой улыбались греческие статуи.

Доркас закрыла за собой дверь, оставив в ванной комнате нарисованные мылом кружочки, так напоминающие глаза совы.

Глава 8

Маленький ресторан располагался на воздухе сверху от дороги. Они нашли место для машины и поднялись по ступенькам в усыпанный песком дворик, покрытый циновками. Столики, стоящие вокруг на песке, в столь ранний час были пустыми, и скатерти, закрепленные по углам, хлопали, продуваемые греческими ветрами.

«Давай зайдем внутрь», — предложил Джонни.

В тесной внутренней комнате было не больше восьми столиков, свежие скатерти сияли чистотой. На изогнутом деревянном, застекленном по бокам прилавке были выставлены сыры и фрукты, а сзади находилась открытая кухня, и можно было видеть, как вам готовят обед. На стенах, обшитых расщепленным бамбуком, мягким золотом светились лампы, а на каждом столике в дутых бокалах мерцали свечи. На полке, которая тянулась вдоль одной из стен, стояли тарелки, сделанные в стиле древнего Родоса, на них резвились дельфины и маленькие суденышки шли на всех парусах.

Официант в белом пиджаке подождал, пока они выбрали столик около стены, Доркас скользнула на стул и с удовольствием огляделась. Это не напоминало ни традиционную пустую и гулкую греческую столовую, ни одно из новомодных мест, выдержанных в стиле модерн.

Через два столика от них сидела еще одна пара — чета немцев средних лет, которые сосредоточенно ели и не тратили время на болтовню. Официант владел английским чисто символически, но им было предложено меню с переводом, и они выбрали специальное местное блюдо в горшочке.

Впервые за много дней Доркас начала по-настоящему расслабляться. Письмо лежало на своем месте в сумке рядом со стулом, но сейчас ей не хотелось о нем думать. Джонни смотрел на нее, и в глазах его светилось одобрение.

«Тебе идет зеленое с золотом», — сказал он.

Уже так давно никто не смотрел на нее с тем выражением, которое она читала в глазах Джонни. Было приятно чувствовать, что все эти мертвые годы отходят назад в прошлое, и она снова может возродиться к жизни.

Он рассказал ей о тех усилиях, которые предпринимал, чтобы легализовать приобретение Фернандой каменного снаряда для катапульты. Теперь это дело проходило по инстанциям. Третий по счету чиновник, с которым он разговаривал, уже встречался с мисс Ферн Фаррар, и рассказ Джонни его не удивил. Кончил он на том, что счел весь инцидент забавным и обещал подумать, что можно сделать. Конечно, Фернанду не надо посвящать в это дело, пока эта история в первозданном, не испорченном пошлой реальностью виде благополучно не будет запротоколирована.

Специальное блюдо, дымящееся от расплавленного сыра, прибыло, и оказалось смесью телятины с баклажанами. Джонни заказал банку черных маслин — греческих, в сравнении с которыми спелые оливки там, дома, казались просто безвкусными. Еще был кусок местного белого сыра, удивительно вкусного, с кусочками черного хлеба. Еще он заказал смолистое греческое вино. «Я не заставлю тебя пробовать сегодня bellissimo, — сказал он. — К этому надо сначала немного привыкнуть».

Вино пахнет сосновой смолой, подумала Доркас, но оставила свои соображения при себе. Никогда еще с тех пор, как она приехала в Грецию, она не ела с таким наслаждением. В этот момент мысли о глазах совы покинули ее.

Посередине еды Джонни вынул что-то из кармана и протянул ей: «Я нашел несколько открыток для вас с Фернандой».

Она взяла открытку. Она увидела, что это фотография мраморной головы, которую музей окружил такой тайной. Фотограф был профессионалом, он так использовал светотень, что лепка лица мальчика была передана предельно точно во всей своей тоскливой безысходности. Кривящиеся губы, казалось, дышат жизнью, а слеза вот-вот скатится по щеке. От фотографии исходило ощущение подлинности, которое Доркас сразу почувствовала. Она не почувствовала этого в той голове, которую им так неохотно выдали.

«Тебе ничего не показалось странным в той голове, которую мы видели в музее?» — спросила она.

«Не стал бы этого утверждать», — сказал Джонни.

Доркас изучала открытку.

«Дома у моего отца имелся удивительно хороший альбом греческих фотографий. В этой коллекции была фотография этой головы, и ребенком я любила ее разглядывать. Я придумывала истории про этого маленького мальчика, почему он плачет. Я с нетерпением ожидала встречи с подлинником. Но когда в музее ее вынесли, мне показалось, что в ней что-то не так, хотя я и не знала, что именно. Это меня взволновало».

«Я размышлял о том, что творится в этом музее, — сказал Джонни. — Ты выяснила, в чем дело?»

Она уставилась на открытку, озаренная внезапной догадкой: «Я знаю, в чем тут дело. Хотя это кажется невозможным. В музее слеза была не на той щеке — на левой. Я в этом уверена. На этой фотографии она на правой. Негатив не перевернули. Я определяю это по завитку волос на виске с той же стороны, что и слеза».

Джонни заинтересовался. «Надо подумать, мне кажется, ты права». В голове у Доркас кое-что начало становиться на свои места, значение некоторых слов. Электризующее значение.

«Я вообще не верю, что та голова, которую они показали нам в музее, была настоящая. Настоящая эта, — она постучала пальцем по открытке. — Та, что мы видели, была копией. Как ты думаешь, может, настоящая быть утеряна?»

Джонни взял открытку и посмотрел на нее: «Я не представляю, как могла возникнуть такая ошибка. Я имею в виду слезу. Это слишком очевидный ляп. Скульптор, который делал копию, никогда бы не допустил такой оплошности».

В словах Джонни был резон, но он не знал некоторых вещей, которые знала она. Она знала, что как раз перед смертью Джино пытался провернуть какую-то сделку. И было еще кое-что, что расставляло все по местам, так что из общей картины ничего не выпадало.

Доркас подняла с земли кожаную сумку и открыла замок. Она вынула свой бумажник и вытащила из-под паспорта тонкий конверт.

«Это письмо из Греции пришло к нам на квартиру после того, как Джино умер. Тогда я в нем ничего не поняла и, прочтя его, отложила. Через пару недель человек, который знал Джино, пришел спросить об его почте. Я не сказала ему про это письмо. После этого на мою квартиру было совершено несколько нападений. Один раз это случилось до того, как я переехала от Джино, и еще раз, когда я жила с Фернандой. Каждый раз взломщик оставлял после себя странный знак. Два кружочка мелом — как глаза совы. Хотя тогда я не заметила этого сходства».

«Совы?» — Голос Джонни прозвучал скептически. «Подожди, есть еще кое-что. Я думала, что потеряла письмо, но Бет засунула его в книгу, и оно обнаружилось в первый же день, как я попала на Родос. Прочитай его, Джонни».

Он прочел его негромко вслух. Доркас напряженно оглянулась по сторонам, но германская пара была занята своим счетом, а хозяин и второй официант рассаживали вновь прибывших. Она слушала, как он читает.

«Невеста Аполлона скорбит по своей утрате. Свершилось страшное действо. Принцесса покинула свой замок. В час дьявола на могилу ложатся тени. Dolorosa. Dolorosa. Dolorosa».

Его взгляд уперся в нее в искреннем недоумении.

«Кого еще может обозначать. «невеста Аполлона», как не нимфу Роду? — спросила Доркас. — Сам остров Родос — он переживает ужасную утрату. Джонни, ты что-нибудь знаешь о работе Джино?»

«Не много, — сказал он с сомнением. — Я обнаружил, что он разнюхивал возможности увезти сокровища с выставки. Еще я накрыл его с этой контрабандой».

Она кивнула: «Я думаю, его не волновало, откуда доставать вещи для богатых покупателей».

Джонни задумчиво ее разглядывал. Ей показалось, что в его глазах застыл вопрос. Настал момент. Она должна заставить его понять.

«Я дважды пыталась убежать от Джино, — сказала она. — Он меня возвращал. Рано или поздно я бы попыталась снова. Мне и Бет, нам было плохо с ним. Он был недостойным человеком, Джонни». Ей было трудно говорить, и она боялась взглянуть на него. Она боялась увидеть в его глазах холодную оценку. Он слегка дотронулся до ее руки, и она продолжала, избегая встречаться с ним взглядом.

«Что толку оправдываться, но я была глупа и очень юна. Я влюбилась в идеал, которым казался мне Джино. Единственное хорошее, что мне дало это замужество, которое с самого начала было полной ошибкой, — это Бет». Она не могла рассказать ему, до какой степени все это было ужасно.

«Должен признаться, что было трудно представить тебя женой Джино, — произнес Джонни, и его взгляд потеплел. — Я всегда удивлялся».

«Я надеялась, что, приехав в Грецию, смогу начать все сначала, — печально сказала она. — Но ничего такого не произошло. Я чувствую, как что-то продолжает удерживать меня в прошлом. Какое-то незаконченное дело Джино. Возможно, что-то связанное с Константином Каталонасом. Когда я убежала в первый раз, Джино послал за мной человека. Когда я увидела в доме у мадам Каталонас портрет Константина, я узнала на нем человека, который приезжал за мной в тот раз. Его жена сказала Фернанде, что он недавно отбыл в Америку для встречи с Джино. Так что что-то должно случиться».

Джонни тихо свистнул. К ней внезапно пришла еще одна мысль, и она продолжила, прежде чем он заговорил.

«Как ты думаешь, насколько ценной может быть эта голова плачущего мальчика?»

«Как можно оценить то, чему цены нет? — спросил Джонни. — Если ты имеешь в виду, что ее украли, чтобы продать, то кто отважится ее купить?»

«Покупка может быть неофициальной, — напомнила ему Доркас. — Джино часто имел дело с состоятельными людьми из разных частей света. Какой-нибудь чокнутый миллионер может пожелать приобрести такую вещь. Он может заплатить за нее целое состояние».

«Это вполне возможно, — согласился Джонни. — Произведения искусства и раньше объявлялись в весьма странных местах».

«Константин Каталонас — скульптор, — сказала она. — Ванда Петрус с ним знакома. Она мне говорила, что он вылепил ее голову. Так что она тоже в этом как-то замешана. Как ты полагаешь, такой талантливый скульптор, каким он, по-видимому, является, в состоянии выполнить достаточно убедительную копию с такого произведения, как плачущий мальчик?»

«И поместить слезу не на той щеке?» — спросил Джонни.

Она согласилась, что такая фантастическая ошибка наносит брешь ее домыслам, но продолжала настаивать.

«Посмотри на этот значок в конце записки. Он напоминает маленькую сову с круглыми глазами. Все увязывается. Меловые кружки, о которых я тебе рассказывала, похожи на глаза совы. Фернанда не верит в то, что я нашла на балконе эти меловые отметки в первую ночь. Возможно, если бы я посмотрела на них, прежде чем стереть, я бы обнаружила, что это тоже круги».

«Не заходишь ли ты слишком далеко?» — спросил Джонни.

Доркас недовольно тряхнула головой: «Я думаю, что здесь, на Родосе, кто-то так же жаждет получить эту записку, как и дома. Кто-то пытается мне что-то сообщить, запугать меня, чтобы я ее отдала. Ни ты, ни Фернанда не верите в то, что на моем балконе побывал человек. Но, Джонни, сегодня, когда меня не было, кто-то вошел в отеле ко мне в номер и нарисовал мылом два кружка на зеркале в ванной. Я их сохранила, чтобы ты посмотрел. Теперь ты мне поверишь, Джонни?»

Она видела, что ему хочется поверить, что между ними установилась сильная взаимная симпатия. Но она знала, что у него все еще оставались сомнения.

«Дело не в том, что всего этого не было, — наконец сказал он. — Но ты могла что-то неправильно интерпретировать. Должен сказать, что мне не нравятся эти следы, которые ты обнаружила на своем зеркале. Но все равно остается слишком много неясностей».

«Записка, — сказала она. — Как насчет записки?»

Он снова ее перечел.

«Час дьявола, — это может быть полдень, да? Когда зло спускается на острова Греции».

Он пытался ее рассмешить, но она с готовностью схватилась за его слова.

«Это когда тень отбрасывается прямо вниз. Так что «гробница» должна находиться прямо у подножия чего-то».

«Какая гробница?» — спросил Джонни.

Теперь он ее раздражал. Раздражал именно своим спокойным здравомыслием, которое изначально ее и привлекало.

«Место, где захоронена мраморная голова, — честно сказала она. — Что же еще это означает, как не место, где спрятана настоящая голова? Джино бы понял. Но Джино нет. Так что, возможно, единственный ключ таится в письме, и кто-то отчаянно пытается им завладеть».

«Ладно, пока все понятно, — сказал Джонни, все еще подсмеиваясь над ней. — Но кто такая Принцесса, и почему она ушла из Замка? И что это за «долороса»?»

«И что такое сова? — добавила Доркас. — Джонни, это что-то значит, что-то важное. Может быть, что-то, что опасно знать».

На какой-то момент в воздухе повисло напряжение, и Джонни проняло. На секунду он почти поверил. Затем он усмехнулся, и ощущение напряжения прошло.

«Какая прекрасная история для Фернанды! Она заглотит ее вместе с крючком, леской и грузилом».

Доркас спокойно переложила конверт под паспорт. Он думает, что она преувеличивает, сочиняет. Он способен улыбаться, потому что никогда не испытывал ужаса — в полдень или в любое другое время суток.

«Я не собираюсь рассказывать Фернанде», — сказала она.

Его брови поползли вверх: «Почему?»

«Фернанда никогда не хотела видеть Джино таким, какой он был. Она не захочет ничего знать».

«Может быть, в этом ты и права», — сказал он.

Официант принес на десерт тарелку сочных греческих вишен и маленькие чашечки с горьким кофе по-гречески. Доркас подавила растущее чувство разочарования. Скептицизм Джонни пошатнул ее собственную веру, и она не могла этого позволить. Слишком опасно дать себя убаюкать. Она знала. Но она ничего больше не могла ему дать в доказательство. Ничего, пока они не вернутся в отель, и она не сможет показать ему мыльные кружки на зеркале. Теперь он не подумает, что она их сама нарисовала. Фернанда может, но не Джонни.

То, что она рассказала ему свою историю, частично разрушило барьер между ними, и она почувствовала, что ее влечет к нему, и вновь этому удивилась.

«Сегодня утром, когда мы сначала пошли в старый город, ты бросил мне вызов, — произнесла она. — Ты спросил, что мне дает Греция. Я до сих пор не очень понимаю, что ты имеешь в виду, но, может быть, у тебя у самого есть ответ на этот вопрос? Что тебе дает Родос? Как ты собираешься все это использовать?»

Он с радостью ответил ей: «Мне это, конечно, пригодится с моими учениками в школе. И для собственного удовлетворения. Я становлюсь любознательным, хочу обо всем разузнать. По-моему, это сродни заболеванию».

«Что ты имеешь в виду — с учениками? Каким образом?»

«Чтобы оживить то, что я преподаю. — Теперь он был серьезен. — Я могу до посинения вести абстрактные разговоры об истории и ничего не добиться. Но после своего последнего путешествия в Грецию я обнаружил, что могу объяснить им более понятно. Я могу заставить их увидеть неровный холм земли, сухой и горячий в лучах Пелопоннесского солнца. Там нет мраморных колонн, только крошащиеся каменные руины на вершине — фундамент дворца, где раньше жили мужчины и женщины. Это пустынная страна — долина Аргоса, низкие холмы, глубокие обрывистые расселины, обрывающиеся к руслу реки, хорошо защищающие добрую часть холма. Там наверху, где земля коричнева и мертва, можно ощутить, как пахнет сама пыль веков. Микены! Для этих ребят это всего лишь пустой звук, пока я не заставлю их это увидеть».

Он даже Доркас заставил это увидеть, и она ждала продолжения.

«Я могу даже заставить их прочувствовать это удивительное ошеломление, которое я ощутил в музее в Афинах, когда я наткнулся на золотую маску, которую нашел Шлиман, и решил, что это лицо Агамемнона. Рассказывая, я могу заставить их поверить во все эти книжные слова. Я могу помочь им ощутить, что такое место существовало, и что там текла жизнь. Я показывал им сделанную мной фотографию Львиных Ворот, и для них это была реальность. А заставив их чувствовать, я могу пробиться к ним с рассказами о тех местах, где я сам никогда не бывал, и где вершилась история. То, что происходило в Греции, о многом теперь нам говорит. Я хочу научить этих ребят слушать».

Рассказывая, он помягчел, и глаза его блестели.

«Ты больше всего хочешь преподавать?» — спросила Доркас.

«Когда ты это любишь, что может быть лучше? — сказал он. — Мне нравится то, что я делаю. Мне кажется, я переживаю за детей. Не за всех. С большинством из них все в порядке. За тех немногих, которые могут попасть в беду, так же, как мог и я, если бы не мой отец. Может быть, в память о нем я обязан совершать добрые дела».

Она уцепилась за его слова.

«Сентиментальное паломничество», — напомнила она.

Он громко рассмеялся: «Мне кажется, есть разница. Я не хочу быть как мой отец. Я не пытаюсь смотреть на вещи его глазами или стать тем, кем он являлся. Это что-то во мне самом, что мне надо уяснить для себя. Я полагаю, это старый вопрос — зачем мы здесь, если ничего не делаем с тем, что имеем? Дети — это моя работа. Вероятно, на другой работе я был бы богаче, но мне нравится эта».

«А мне нравишься ты, Джонни Орион», — сказала она тепло и прочувствовала эти слова всем своим сердцем.

Когда они вернулись в машину, возникло ощущение близости. Прежде чем повернуть ключ, он притянул ее к себе, и, пока он вел машину, ее щека покоилась на его плече. В этой близости было успокоение и уют. Она наблюдала за его руками на рулевом колесе и думала о том, как они отличаются от рук Джино. В руках Джино чувствовалась жилистая сила. Они были длинными и тонкими, и их прикосновение слишком часто приносило боль.

Ни она, ни Джонни не разговаривали по пути в отель, и так было лучше. Между ними не возникало неловкости, только — чувство, что они вместе и понимают друг друга без слов. Ей было жаль, когда поездка подошла к концу, и они приехали в отель. Сверху на зеркале ее ожидали два белых кружка, и это нельзя было игнорировать. Пока она не найдет ответа на эту записку, на эту пытку, она не сможет расслабиться и отдаться своим новым счастливым отношениям с

Джонни.

«Я зайду и посмотрю на эти мыльные отметины», — сказал он, когда они поднимались по ступенькам.

Они воспользовались маленьким лифтом, и она открыла дверь в свою комнату. Все выглядело, как положено. Бет спала, а из комнаты Ванды сквозь щель в приоткрытой двери сочился свет. Доркас включила свет в ванной, и они с Джонни уставились на зеркало. С него начисто были стерты какие-бы то ни было следы.

На нее мгновенно нахлынули сомнения в себе. Неужели она опять видела то, чего нет? Но она не могла с этим смириться.

«Кто-то их смыл, — закричала она и побежала к двери в комнату Ванды, чтобы ее вызвать. — Ты стирала отметки с зеркала в ванной?» — потребовала она ответа.

Ванда отрицательно покачала головой. Она не видела никаких отметок. Она заходила в ванную и до и после обеда, чтобы Бет умыла лицо и руки. На стекле ничего не было. В ее глазах отразилось плохо замаскированное презрение, но Доркас не могла понять, говорит она правду или нет.

«Ладно, ерунда», — сказала Доркас. Если это Ванда сделала на зеркале рисунок, а затем его смыла, она никогда в этом не признается.

Джонни подождал, пока женщина вернется в свою комнату.

«Это плохо, — сказал он. — Я бы хотел посмотреть на то, что там было».

«Может быть, одна из горничных их увидела и протерла зеркало», — вяло сказала Доркас.

«Возможно», — согласился Джонни.

Она проводила его до выхода, и, прежде чем выйти, он слегка приподнял пальцем ее голову и поцеловал в губы, легко, одобряюще. Затем он ушел, а она прислонилась лбом к запертой двери и мгновение так постояла. Годами поцелуй, прикосновение к подбородку означали для нее прелюдию к страху и боли. Поцелуй Джонни вызвал в ней только желание ему ответить, свободно, открыто. Но что-то стояло между ними, и она боялась.

Она вернулась в ванную и уставилась на блестящую чистую поверхность зеркала. Знакомо заломило в висках. Она прижала пальцы там, где болело, и уставилась на себя в зеркало. Уверенность и определенность улетучивались. У нее в голове возник вечный мучительный вопрос, шаткая неуверенность в себе. Что реально, что нереально? Действительно ли она может это различить? Она не осмелится обратиться к Джонни, пока не будет уверена. Неужели она снова увидела то, чего не существует.

Когда она отвернулась от зеркала и пошла в спальню, она чувствовала себя подавленной и в немалой степени испуганной. По дороге к тумбочке она рассеянно вынула золотую сережку. Что-то блестело рядом с телефоном. Она подняла это и увидела кружок размером чуть поменьше пятидесятицентовой монеты. Это было похоже на плоскую серебряную монету неправильной формы. На ней был выбит профиль — лицо греческой женщины в шлеме с плюмажем, без сомнения — Афины Паллады. Она перевернула монету и уставилась на оборотную сторону. На серебре была выдавлена фигурка совы с огромными круглыми глазами. Ее пальцы сжались в шоке. Но это, на удивление, вернуло ей мужество. Это не мыльные следы, которые можно легко смыть. Это твердое доказательство того, что кто-то приходил в ее комнату и оставил этот символ совы там, где она могла его найти.

С монетой в руке она опять подошла к двери Ванды и резко постучала. Женщина открыла ей, и Доркас протянула ей ладонь с монетой, обращенной совой вверх.

«Ты знаешь, что это?»

Ванда посмотрела на монету, не прикасаясь к ней. Черная матовость ее глаз ничего не выражала, ее лицо было безразличным.

«Я не знаю», — сказала она.

«Объясни мне, откуда это взялось? — настаивала Доркас. — Я только что нашла это на тумбочке. Кто ее туда положил? Кто побывал в комнате, пока меня не было?»

«Никто сюда не заходил, — ровно произнесла Ванда. — Я брала ребенка на обед. Мы ходили на прогулку. Ключ я брала с собой. Никто сюда не заходил».

Она ничего не добьется от Ванды Петрус. Доркас вернулась в свою комнату и прошла через хлипкую балконную дверь. Свет из комнаты Фернанды падал широкой полосой на соседнюю секцию балкона. Она постучала в приоткрытые ставни.

Немедленно появилась Фернанда, чтобы ее впустить.

«Привет. Заходи. Мы с Джонни обсуждаем возможность завтрашнего путешествия в Петалудес. Это долина Бабочек, ты знаешь. К сожалению, знаменитые бабочки до июля не появляются, но там прекрасная лесистая долина и… — до нее, видимо, дошло выражение лица Доркас, потому что она резко оборвала. — Ну что еще? Что-нибудь случилось?»

Доркас протянула руку: «Взгляни, пожалуйста, на это».

Монету недавно полировали, и серебро блестело при свете лампы.

Фернанда взяла ее и надела очки. «Интересно, — сказала она. — Похоже на старинную монету».

«Я только что нашла это у себя на тумбочке, — сказала Доркас. — Когда я уходила, ее не было, и Ванда сказала, что ничего об этом не знает».

Джонни оторвался от карты и взял монету с ладони у Фернанды.

«Птица Афины, сова. Рядом отпечаток оливковой ветви. Это все символ Афины во времена ее власти — «неподкупная сова» Аристофана. — Он посмотрел на Доркас. — Это весьма существенно», — произнес он, и она знала, что он почувствовал ее неуверенность в себе.

«Ты что имеешь в виду, — спросила Фернанда, — что какая-то загадочная личность вошла в твою комнату и оставила древнюю греческую монету на тумбочке?»

«Сейчас я ничего не выдумываю», — сказала Доркас.

«Конечно, нет, дорогая, — ласково заверила ее Фернанда. — Я сама нахожу это странным. Без сомнения, тут есть небольшая загадка. Надеюсь, отгадка нас не разочарует».

Говорить с Фернандой было бессмысленно. Доркас с вопросом в глазах обернулась к Джонни.

«Покажи мне, где ты это нашла, — сказал он. — Я через минуту вернусь, Фернанда».

Это был предлог, чтобы поговорить с ней наедине. Как только они подошли к двери Доркас, он задал вопрос.

«Это сова из записки? Вот о чем ты думаешь, не так ли?»

«Кто же еще? — сказала Доркас. — Он либо сам был здесь, либо передал через кого-то. Например, через Ванду. В качестве еще одной угрозы, я думаю».

«Мне это все не нравится, — произнес Джонни. — Почему бы тебе не отдать мне записку на хранение? Ты не должна таскать ее с собой в сумочке, напрашиваясь на неприятности».

«Никто точно не знает, что она у меня, — сказала Доркас. — Она останется там же, где и сейчас. Это доказательство того, что я все это себе не придумываю, так же как и монету».

«Перестань в себе сомневаться, — мягко произнес он. — На все это существует совершенно реальный ответ. Пока нам надо быть более осторожными. Завтра мы все вместе поедем в Петалудес. Не надо расставаться. Ты и Бет — и Ванда тоже, если захочет». Он слегка прикоснулся к ее плечу, приободряя ее, и пошел обратно в комнату Фернанды.

В постели она некоторое время лежала, обдумывая события этого вечера, стараясь разобраться в своих собственных чувствах по отношению к Джонни Ориону, но все еще боясь в них удостовериться. Ее мысли все время возвращались к монете и следам на зеркале.

Глава 9

С утра планы неожиданно изменились. Когда они еще завтракали, прибыл шофер мадам Каталонас с запиской для Доркас. Его хозяйка писала, что обнаружила местонахождение миссис Маркос Димитриус. Она позвонит Доркас в десять часов и будет сопровождать ее на место.

Используя в качестве переводчика гостиничного клерка, Доркас пыталась объяснить шоферу, что у нее уже другие планы на утро. Нельзя ли отложить этот визит на вторую половину дня?

Он стоял в вестибюле рядом со столиком, сильный, квадратный — большая неуклюжая фигура в аккуратной униформе. Он покачал головой, отвергая ее предложение. Мадам приказывает, уловила Доркас, а простые смертные должны к ней приспосабливаться. Его голос заполнил весь вестибюль.

«Ставрос говорит, что вернется в десять часов, — перевел клерк. — Лучше, чтобы вы были готовы».

Доркас сдалась. Найти миссис Димитриус важнее, чем посетить Петалудес. Бет она оставит с собой, вне досягаемости Ванды.

«Скажите ему, что я буду готова», — сказала Доркас. Ставрос отсалютовал. Для такого большого мужчины он очень легко проплыл через вестибюль к машине. Когда Доркас вернулась к столу, чтобы объявить о своих изменившихся планах и предложить, чтобы Бет осталась дома, она встретила двойное противодействие. Бет заявила, что она хочет туда, где бабочки, а Фернанда ее поддержала.

«Не могу одобрить этого копания в прошлом, — сказала она. — Сомневаюсь, что мадам Ксения действительно обнаружила эту женщину, но если и так, тебя это только огорчит».

«Это мне решать», — заметила Доркас. «Подозреваю, что тебе пришлось бы поехать, даже если бы это была охота на диких гусей, — сказала Фернанда. — Но давай не портить Бет удовольствие. Мы можем поговорить об этом после».

После завтрака Доркас схлестнулась с Фернандой в ее комнате, где та собиралась в путешествие.

«Я хочу, чтобы Бет сегодня была со мной, — сказала

ей Доркас. — Я не могу доверять Ванде после того, что случилось вчера и…»

«Я знаю, — прервала ее Фернанда, повязывая голову шарфом перед зеркалом. — Ванда рассказала мне, что тебе померещились знаки на зеркале в ванной, а потом ты ее обвинила в том, что она их стерла. Не очень-то дипломатично, дорогая».

«Там были эти знаки, — сказала Доркас. — Два белых кружка, как те, которые ты сама видела дома. Кружки как глаза у совы».

Фернанда печально на нее посмотрела: «Глаза совы! Доркас, если бы я знала, что мне делать! Я так рассчитывала, что эта поездка выветрит из тебя все эти твои аберрации сознания. Но они продолжаются, и это ужасно плохо для Бет. Эта маленькая сцена за завтраком…»

«За завтраком не было никакой сцены, и у меня нет аберраций. Я хочу только, чтобы Бет была сегодня со мной».

Фернанда резко схватила ее за плечи и повернула лицом к зеркалу трюмо: «Посмотри на себя, дорогая, ты только посмотри!»

Повинуясь силе, Доркас сердито уставилась на девушку в зеркале. Ее лицо выглядело пугающе знакомым. Это была та самая ополоумевшая, сорвавшаяся, разъяренная девушка, которую Джино сдал санитарам в сумасшедший дом — девушка, бьющаяся в истерике. Но сейчас у нее нет истерики, и у нее нет ни малейшего желания, чтобы из нее сделали истеричку. Она просто сердита, и у нее есть все на то основания.

«Ты видишь? — спросила Фернанда. — Ты действительно веришь в то, что сможешь создать для Бет спокойную атмосферу любви, в которой она так нуждается? Только не сегодня утром, моя дорогая».

Это, по крайней мере, было правдой. В этом Фернанда права. Она не может намеренно подвергать Бет побочным эффектам своего гнева, сколь бы оправдан он ни был. На первом месте стоит благополучие Бет, хотя она не хотела подчиняться Фернанде.

«Хорошо, — сказала она, — На этот раз я разрешу Бет поехать с вами. Но вопрос не решен. Что-то происходит, и я не собираюсь отдыхать, пока не найду, кто пытается до меня добраться и зачем».

Выиграв сражение, Фернанда удовлетворенно улыбнулась, и Доркас бросилась вон из комнаты, не ручаясь за свои дальнейшие слова.

Машина отправилась незадолго до десяти, и Доркас стояла на веранде, наблюдая, как они отъезжают. Джонни постарался ее приободрить и обещал следить за Бет. Но он не располагал информацией о том, что было сказано между ней и Фернандой, и он не знал истинной подоплеки.

Гнев не прошел бесследно, и Доркас все еще трясло. Если бы она только смогла взять спокойный решительный тон, вместо того чтобы выходить из себя. Она знала, что ее гнев проистекал из все возрастающего страха, что Фернанда намеренно пытается вырвать Бет из-под ее опеки. Она, без сомнения, считала себя приемной бабушкой ребенка и, кроме того, была почти фанатически предана памяти Джино и тому, что, как она полагала, он мог желать. Но она, Доркас, стала уже не столь беспомощной, какой она была с Джино, и она не должна позволить, чтобы Фернанда ее затравила и загнала в ловушку своими собственными руками.

Мадам Каталонас опоздала на добрых полчаса, что для Греции было еще не слишком много. Доркас ждала в вестибюле, пока за ней не пришел Ставрос. Мадам Ксения тепло ее приветствовала, и она забралась в машину.

«Мне приятно, что я могу это для вас сделать, — сказала она Доркас в ответ на ее благодарности. — Я думаю, это та самая женщина, которую вы разыскиваете».

Ставрос повернул машину по направлению к старому городу, и несколько кварталов они с мадам Ксенией дискутировали по-гречески на повышенных тонах. Наконец шофер воздел руки к небесам, признавая свое поражение. Его хозяйка улыбнулась.

«Мой друг считает, что будет хороший день для прогулки на Линдос, — объяснила она Доркас. — У него страсть к вождению, у этого человека. Удивительно, что мы все еще живы. Но он мне предан. Он понимает, что хотя мы можем с ним и спорить, но я не обязана поступать, как он считает нужным. Мы, греки, все, как вы это называете, индивидуалисты».

Остаток пути мадам Ксения болтала о том, какая стоит чудесная погода, такая, какой ей и полагается быть на Родосе, и задавала вопросы о Фернанде. Из щепетильности вопрос о местонахождении Константина не затрагивался.

Машину оставили невдалеке от ближайших ворот в старый город, а мадам Ксения и Доркас пешком отправились на Улицу Рыцарей. Мадам Ксения остановилась перед открытым дверным проемом чуть выше по холму.

«Я думаю, это здесь. Мы зайдем внутрь». Проем был сверху обрамлен аркой, выложенной из древних камней, и они вступили через нее внутрь, на голый дворик. Пол здесь был вымощен белой и черной галькой, образующей геометрические фигуры в турецком стиле. Стертые каменные ступеньки высились у подножья другой арки, которая, изгибаясь, уходила из поля зрения. Солнце освещало клочок земли под лестницей, на которой, свернувшись, спала кошка.

Мадам Ксения вступила на солнечный дворик, и Доркас последовала за ней. Они оказались в окружении стен, усеянных окнами, а сверху на каменный пол облетали сверкающие лепестки бугенвиллии. Мадам Ксения позвала повелительным голосом, и на каменном балконе над ними появилась женщина, которая смотрела на них сверху вниз. Разговор велся по-гречески с большим запалом и возбуждением, хотя имя миссис Димитриус не упоминалось. Немного послушав, Доркас пересекла садик и остановилась около спящей кошки. Из верхней комнаты с силуэтом креста в окне лилась симфоническая музыка, нарушая покой древних камней. Наверное, у кого-то там был проигрыватель. Пока она ожидала окончания дискуссии между двумя женщинами, она слушала музыку, и в ее сознание пробивалась подспудно зреющая мысль.

Наконец женщина на балконе уронила руки и яростно потрясла головой. Мадам Ксения виновато обернулась к Доркас.

«Я ничего не понимаю. Она говорит, что здесь нет никакой миссис Димитриус, и такая особа здесь никогда не проживала. Мои слуги расспрашивали на рынке и в старом городе и сказали мне, что миссис Димитриус живет здесь».

Она вновь обратилась к женщине, и вновь ответом было яростное нет.

Доркас заговорила по наитию: «Вы не могли бы спросить ее, как зовут кошку?»

Удивленная мадам Ксения подчинилась. Женщина рассмеялась, перекатывая во рту звуки, как камни, и ее собеседница рассмеялась вслед за ней.

«Эту кошку назвали именем известного древнего мудреца с Родоса, — сказала мадам Ксения. — Ее зовут Клеобулус».

Клеобулус — Клео, подумала Доркас. Да, она была права. И они не найдут здесь жену Маркоса Димитриуса. Теперь она это знала.

«Не беспокойтесь, — сказала она своей сопровождающей. — Извините, я напрасно вас потревожила».

Мадам Ксения пожала плечами и перестала наводить справки. В машине она вернулась к вопросу о том, что Доркас обещала ей посмотреть стихи Константина. Может быть, это будет возможно сделать завтра?

С тех пор как она узнала в Константине того, кого Джино посылал за ней в те безрадостные дни три года назад, Доркас надеялась, что мадам Ксения забудет, что просила ее прийти к себе домой. Она поняла, что не хочет этого. Она хотела бы забыть этот кусок прошлого, чтобы ничто его не воскрешало. Но эта женщина рядом с ней с такой тревогой ждала ее согласия, что у Доркас не хватило духа отказаться. В конце концов, что это меняет? Жена Константина скоро поймет, что из нее ничего не удастся выведать, и ей не придется ехать в следующий раз.

«Если я улажу это с мисс Фаррар, то завтра мне будет удобно», — сказала она.

Вернувшись в отель, она нетерпеливо ожидала возвращения остальных. Вчера Ванда ускользнула в старый город вместе с Бет, а Бет говорила, что ласкала кошку по имени Клео. Очень похоже на то, что Ванда ходила с поручением к миссис Димитриус, которая жила в этом месте, а теперь испарилась. Ей как можно скорее хотелось задать Фернанде несколько вопросов.

Когда незадолго перед обедом путешественники возвратились, Доркас последовала за Фернандой в ее комнату.

«Пожалуйста, мне надо с тобой поговорить», — сказала она.

«Обязательно сейчас, дорогая? — Пересекая комнату, Фернанда по пути скидывала туфли, сумочку, шарф с головы, сережки. — Мне необходимо до обеда принять ванну».

«Тогда я подожду, пока ты закончишь», — сказала Доркас и плюхнулась на стул.

Фернанда сдалась и с комфортом растянулась на кровати, с наслаждением выгибая ступни ног.

«Видимо, утро тебе не удалось. Я полагаю, что ты не нашла миссис Димитриус?»

«Ты знала, что я ее не найду, — уверенно произнесла Доркас. — Возможно, ты сама ее вспугнула».

Фернанда подложила под голову подушку и скрестила ноги.

«Лучше начни сначала, дорогая, и объясни, о чем ты говоришь».

«В этом нет необходимости, — сказала Доркас. — В первый раз, когда мы отправились в старый город, ты оставила нас покупать картину у уличного художника в одном из этих двориков. Думаю, что это было то самое место, где мы побывали сегодня с мадам Каталонас. Там во дворике была кошка по имени Клеобулус, я спрашивала».

Фернанда изогнула бровь: «Боюсь, что не знаю по имени ни одной кошки с Родоса. К чему ты ведешь?»

Доркас становилось все труднее держать себя в руках. Утренний взрыв не должен повториться.

«Вчера, — продолжала она, — ты послала Ванду с поручением в старый город, и она взяла с собой Бет. Бет сказала, что видела кошку по имени Клео. Слишком много совпадений, чтобы я не догадалась обо всем. Как ты можешь препятствовать моей встрече с миссис Димитриус, когда ты знаешь, как много это для меня значит?»

Можно было наблюдать, как эмоции сменяют одна другую на безмятежном, открытом лице Фернанды.

Сейчас она не притворялась, а просто пыталась решить, какой ей выбрать курс.

Доркас усилила нажим: «Ты могла бы вполне сказать мне правду».

«Ты всегда была такой мягкой девушкой, Доркас, — Фернанда издала глубокий вздох. — Теперь ты иногда бываешь просто груба. Ты меня очень огорчаешь. Это все было спланировано для твоей пользы. Ты должна это понять, дорогая».

«Что это — «все»?»

Фернанда снова вздохнула: «Когда ты была больна, мы с Джино обсуждали, как тебя ужасно потрясла смерть твоего друга Маркоса. Это действительно выбило тебя из колеи, ты знаешь. В этой лечебнице ты продолжала говорить о встрече с миссис Димитриус, когда ты поправишься. Джино сказал, что ты не должна ее видеть. Он сказал, что все эти тревожные воспоминания должны быть вычеркнуты из твоей жизни».

«Джино так сказал?»

«Конечно, дорогая. Он чувствовал, что мы должны что-то сделать для миссис Димитриус, поскольку Маркос был другом твоего отца и твоим тоже. Джино был способен на широкий щедрый жест чаще, чем ты желала это понять. Он послал меня к миссис Димитриус, и я обнаружила, что единственное, чего она хочет — это вернуться домой на Родос. Джино выделил деньги с избытком. У нее больше никого там не оставалось, но у него были друзья на Родосе, и он послал ее к ним. Он не хотел, чтобы ты об этом знала. Он сказал, что для твоего спокойствия будет лучше, если она просто исчезнет».

«И безопасней для него», — сказала Доркас.

«Что ты имеешь в виду, дорогая?»

На секунду Доркас подумала, что надо высказать, облечь в слова свою веру, что Джино приложил жестокую руку к смерти Маркоса. Но само выражение распахнутых глаз Фернанды заставило ее прикусить язык. Что толку? Фернанда ей не поверит. Она не станет слушать и использует ее обвинения как дальнейшее свидетельство неустойчивости ее психики.

«Итак, ты помогла миссис Димитриус выбраться из страны. И ты знала, где она жила на Родосе», — заключила она.

«Боюсь, что это правда, дорогая».

«Значит, ты с ней виделась с тех пор, как мы приехали?»

Фернанда кивнула со слегка виноватым видом: «Да, конечно. Ради Джино я должна была это закончить, раз уж здесь оказалась. Это было естественно, разве нет?»

Доркас подошла к кровати и остановилась, глядя сверху вниз на Фернанду. «Я рада, что ты рассказала мне правду. Теперь ты можешь меня к ней отвезти, устрой так, чтобы я ее повидала».

Фернанда закрыла глаза и отрицательно покачала головой: «Конечно, я не могу этого сделать. Джино сказал, что тебе нужно забыть про Димитриус. Он чувствовал, что, если ты пойдешь на поводу у этих твоих сумасшедших идей, какими бы они ни были, к тебе снова вернется твоя болезнь. И по некоторым признакам, которые проявляются в последнее время, я боюсь, что так оно и будет».

«Я уже больше не больна, — сказала Доркас. — Возможно, я никогда и не была больна в такой степени, как меня пытались заставить поверить».

Фернанда потянулась и мягко коснулась ее руки: «Бедная крошка. Давай не будем опять к этому возвращаться. Ты не можешь меня оттолкнуть дальше, чем ты уже это сделала. Джино доверял мне в том, что касалось тебя и Бет. Он знал, как лучше. Если бы ты только в это поверила».

Это был очевидный тупик. Ну что можно поделать с такой женщиной, как Фернанда? Когда она делает свой выбор, она становится абсолютно непробиваемой, и все из самых возвышенных соображений. Доркас необходимо выследить миссис Димитриус и сделать это без помощи Фернанды. Сейчас найти эту женщину важно как никогда. Только когда Фернанда будет поставлена лицом к лицу с правдой о Джино, такой, от которой она не сможет убежать, тогда она оставит свои попытки встать между Доркас и Бет. До тех пор она будет нести в себе опасность и угрозу. Болезнь Доркас все еще является оружием в ее руках, и страшно даже подумать, что может случиться, если она решит им воспользоваться.

Вернувшись в комнату, Доркас обнаружила, что Ванда одевает Бет на обед. Она хотела избавиться от этой женщины. Не сейчас, а когда разрешатся все ее новые заботы. Ванду пригласила Ферн Фаррар. Вчера ее послали с поручением к миссис Димитриус. Теперь Доркас была в этом уверена. В ее обязанности, вероятно, входит наблюдать за всем, что делает Доркас, и сообщать об этом Фернанде. Или она действительно слишком много себе придумывает? Как ей понять, чему в себе она может доверять и верить?

«Я сама причешу Бет», — сказала она ей отрывисто. Ванда кивнула и прошла в свою комнату, мягко прикрыв за собой дверь.

По крайней мере, это было таким успокоительным занятием — сидеть на кровати, держа между колен маленькое вертлявое тельце Бет, пока она расчесывала колтуны в ее блестящих темных волосах. Бет болтала о том, что было утром, и Доркас старалась ее слушать. В долине Бабочек, там были леса, и тропинки, и мостики. Тетя Ферн и Ванда поднялись наверх к маленькому водопаду, а Бет с Джонни остались снизу наблюдать за водой и бросать в ручей гальку и листья.

В тот момент, когда ее хвост был закреплен и бант повязан, Бет вырвалась. Помедлив, она остановилась около тумбочки и указала на нее.

«Мама, серебряная сова — она исчезла!»

Доркас осторожно произнесла: «Ты видела ее здесь прошлой ночью, дорогая? Ты не знаешь, кто ее сюда положил?»

Бет выглядела удивленной: «Я положила. Я положила, чтобы ты ее нашла, как мне сказала леди».

Было очень тяжело сдержаться, чтобы не вскочить и не вытрясти из ребенка всю информацию.

«Какая леди? — спросила Доркас с наигранной непринужденностью. — Ты имеешь в виду Ванду?»

Бет покачала головой: «Нет, там была леди с кошкой. Она дала мне серебряную монету и завязала ее в платок. Она сказала, что она тебе понравится, и я должна ее тебе отдать. Только я забыла. Поэтому вчера вечером, когда ты пошла ужинать, я развязала ее и положила там. Ты ее нашла мамочка?»

«Я нашла ее, — сказала Доркас. — Все в порядке, дорогая, она у меня».

Не было смысла дальше допытывать Бет. Но об этом надо рассказать Джонни.

Тем не менее, до конца дня у нее не было возможности поговорить с ним наедине. Фернанда постоянно придумывала им занятия. Жизнь в ней снова била ключом, и если между ними с Доркас и возникало напряжение, никто бы никогда по ней этого не сказал. Фернанда обладала способностью отмахиваться от неприятностей и поворачиваться к ним спиной с великолепным апломбом. Она верила в Разум с заглавной буквы и была набита схемами, которые значительно улучшат жизнь окружающих, если они к ней будут прислушиваться и поступать, как она велит. То, что она сама следует своим схемам, было очевидно, и они отзывались в ней кипящей энергией и неизбывным оптимизмом, которые порой были утомительны для тех, кто ее любил.

После обеда Фернанда разглагольствовала о достопримечательностях Петалудеса, как одного из уникальных оазисов красоты на Родосе, а Доркас делала заметки.

«Позор, что мы не сможем дождаться здесь бабочек, — сказала она. — Хотя, конечно, материала предостаточно, и я все равно смогу о них написать. Поразительно, что они выводятся только в этом месте и больше нигде в мире. Маленькие полосатые бабочки, которые полчищами слетаются на стволах и ветвях. Я видела их на фотографиях».

Пока Фернанда рассказывала про этих бабочек, она успела абсолютно с ними сродниться, как будто видела их своими глазами. Из нее бы вышла отличная писательница-фантаст, подумала Доркас. Шар от катапульты продолжал путешествовать в багажнике машины, и Фернанда все время пополняла свой рассказ о нем живописными подробностями. Возможно, сочинительство было действительно ее прибежищем. Возможно, она с самого начала насочиняла себе гигантскую ложь про Джино, в которую сама искренне верила. Джино всегда оставался в курсе того, что она делала и потому был в силах внедрять в эту картину собственные басни о своей жене. Он знал, что Фернанда за них схватится и пойдет в том направлении, которое он укажет. Она все еще продолжала этим заниматься.

Так как нельзя было терять ни дня, уже были построены планы о путешествии в Камирос. Они поедут послезавтра, объявила Фернанда. Ванде нужен был выходной, чтобы съездить в свою деревню, так что Доркас сможет заняться Бет. Бет было очень хорошо сегодня в долине Бабочек — такое приятное разнообразие для нее. В Камиросе им много времени придется провести среди руин, так что надо запастись ленчем и устроить пикник. Возможно, после этого им удастся съездить вглубь острова.

В этом потоке слов не упоминалась миссис Димитриус или другая ее подпольная деятельность, которой Фернанда по идее должна была уже некоторое время заниматься. Доркас удалось вставить, что мадам Ксения попросила ее завтра просмотреть поэмы Константина. Фернанда не приветствовала эту идею. И Доркас подозревала, что, если бы у нее не было своих планов на утро, она бы этому воспрепятствовала. На деле она нехотя сдалась, и Доркас перезвонила гречанке, что соглашение остается в силе.

Вечером Джонни ушел один, и у Доркас опять не было возможности рассказать ему о своей находке.

В девять часов на следующее утро мадам Ксения прислала шофера, чтобы он отвез Доркас к ее дому, расположенному за несколько кварталов от отеля. Большой разговорчивый Ставрос находился в благодушном настроении. Всю дорогу он вел машину на большой скорости, непринужденно болтая по-гречески. Похоже, его не волновало, что она не может ни понять его, ни ответить ему… Он любил говорить, и она его слушала. Видимо, этого было достаточно.

Горничная гречанка впустила ее в ворота, а сама мадам стояла в дверях дома, и сразу было понятно, что сегодня она играет уже другую роль. Цветастые одеяния и трагизм исчезли. На ней была белая блузка, домотканая черная юбка с изображением греческих воинов и орнаментом, вышитыми серебром и синью по кайме. Она так тепло приветствовала свою гостью, как будто они были старыми друзьями и, очаровательно робея перед Доркас, проводила ее в студию.

«Вы поймете, какие стихи лучше, я уверена, — сказала она. — В этом ящике те, что мой муж перевел. В том большом конверте на его столе есть еще. Я их не все просматривала, так как неспособна определить, что лучше опубликовать в Америке. Вам здесь удобно, да? Если вам что-нибудь потребуется, звонок на стене. Мне нужно вернуться в кухню. Сегодня я приготовлю вам очень специальный обед».

Когда хозяйка ушла, Доркас уселась в кожаное кресло рядом со столом Константина и огляделась. Ей принесли для работы американскую машинку, но в остальном комната, должно быть, выглядела так же, как и когда сюда заходил сам Константин. Это была тихая, светлая комната, сюда не долетали звуки из других частей дома. Окно позади стола выходило в сад. В окно были видны низкие деревья и стена в отдалении, но по соседству не было заметно никого, кто смог бы нарушить здешнее уединение. Она представляла себе Константина, лениво сидящего в этом своем олицетворении тюрьмы или бродящего по комнате, перебирающего свои инструменты. Неужели тот талант, который проявлялся в некоторых из его ранних работ, вновь посетил его теперь, когда он так мало делал? Какие обиды таил он, сидя здесь, не в силах работать? И, самое главное, что его связывало с Джино?

Она открыла ящик и прочитала первое стихотворение, переведенное на английский. Оно касалось не современной Греции, а ее золотого прошлого. К тому времени, как она прочла третье стихотворение, она стала понимать, что Пиндара из него не вышло. Он не привнес в поэзию тот талант, которым были отмечены его скульптуры. Либо он был не слишком силен в искусстве перевода. Сидел ли он тут, кропая подобные стихи в те дни, когда мрамор ему не повиновался, а глина не вдохновляла?

В этом месте живо ощущалось его присутствие. Как и Константину, ей было трудно сконцентрироваться на работе. Она слишком живо себе представляла, как он наблюдает за ней из какого-нибудь затемненного угла. Ее воображение дорисовывало темные очки на узком сардоническом лице с портрета, и она почти явственно слышала звук его голоса. Она не хотела его слышать. Она не хотела, чтобы Константин Каталонас знал, что именно она работала в окружении его вещей.

Не находя себе места, она поднялась от стола и подошла к закутанной голове, от которой мадам Ксения так резко отогнала Доркас в ее первый визит. Она догадывалась, что могло таиться под покровом, но ей было любопытно взглянуть самой.

Когда она сдернула покрывало, доска, на которой покоилась голова, от прикосновения повернулась на шарнирах. Голова обернулась к ней лицом — лицом Ванды Петрус. Это был круговой портрет Ванды, про который она ей рассказывала, и его реализм удивил ее. Выполненная в красно-коричневой терракоте, Ванда была теплой, земной, чарующей. Скульптор нашел в своей модели нечто достойное своего искусства, Доркас в изумлении изучала портрет. Ванда никогда не представала перед ней в таком свете. Константин сумел поймать в глине ее угрюмость — следы страданий, но и страсти; вместе с тем и определенное благородство. Проступало внутреннее мужество. Наверное, скульптор в ней это углядел, но для этого он должен был очень хорошо знать эту женщину. Доркас набросила покрывало обратно и задумчиво пошла к столу. Трудно было представить, что печальный, достаточно зловещий человек, посыльный Джино мог создавать что-то подобное.

Наверное, наиболее удивительным было то, что мадам Ксения не уничтожила голову в припадке ревности. Наверное, она просто не осмеливалась. Она знала, что, когда ее муж вернется и обнаружит ее исчезновение, ей придется перед ним за это ответить. Так что она задвинула ее в угол и скрыла от глаз, возможно ожидая, когда от нее можно будет избавиться без особых хлопот. Ванда сказала, что Ксения не позволит выставить голову на выставке работ Константина в

Афинах.

Обнаружив такой шедевр, было еще труднее сосредоточиться на его посредственных стихах. Среди оставшихся стихов она обнаружила мало того, что стоило печатать, и, наконец, она перешла к содержимому большого коричневого конверта. Среди бумаг, которые она из него вынула, были еще стихи, часть из них составляли не переведенные с греческого. Был также листок белой бумаги, на котором скульптор-поэт рассеянно мазюкал. На нее смотрел целый ряд улыбающихся korai, еще там были очертания разных типов греческих колонн. То тут, то там среди набросков присутствовала много раз повторяющаяся фигура. Вновь и вновь Константин Каталонас чертил на листке бумаги маленькую архаичную сову с большими круглыми глазами.

Доркас стояла над этими рисунками, когда в комнату вошла жена Каталонаса.

«Как вам работается?» — осведомилась мадам Ксения.

«Вам удалось найти подходящие стихи?» «Не слишком много, — сказала Доркас. — Я не уверена, что они подойдут для публикации в Америке. Но я постараюсь отобрать те, которые считаю лучшими, и напечатать их для вас».

Мадам Ксения кивнула: «Это хорошо. Что у вас в руке?»

«Точно не знаю», — сказала Доркас и протянула ей бумагу.

«А-а — вижу. Этим он занимается, когда его мысли витают в облаках. Он берется за карандаш, и карандаш начинает жить своей жизнью. Это все ерунда».

Доркас притронулась ногтем к одной из сов: «Похоже, что он часто повторяет эту фигуру — сову с большими глазами. Как вы думаете, что это обозначает?»

Мадам Ксения рассмеялась: «Пойдемте, я вам покажу».

Она подошла к мраморной фигуре танцующей девушки и повернула стенд: «Видите, здесь, на мраморе? Дайте руку».

Она взяла пальцы Доркас и провела ими по вырезанному в основании значку. Доркас наклонилась, чтобы рассмотреть его поближе. Это снова было изображение круглоглазой совы.

«Это его подпись. Он ставит ее на все хорошие работы. Он выбрал сову, потому что она известна в античном мире, как символ мудрости, благосостояния и значимости Греции. Когда Константин был очень молод, он начал ставить так свое клеймо — на счастье, чтобы однажды стать богатым и известным».

«Понятно», — Доркас отложила листок в сторону и вернулась к своей работе. Она почувствовала облегчение, когда мадам Ксения на цыпочках удалилась.

Итак, сова была клеймом Константина Каталонаса. И если Ванда права, он вполне может быть жив и даже прятаться здесь на Родосе. Эта возможность заставила ее похолодеть.

Она взяла новый лист, на котором было несколько английских строчек, и рассеянно их прочла. Затем ее внимание обострилось, и она перечла их более внимательно. Слова складывались в отдельные, несвязанные фразы.

Свершилось………….действо…………………………..

………………………….Замок Принцессы………………

Невеста Аполлона скорбит……………………………………………

«Сова» сидел за этим самым столом, сочиняя письмо Джино Никкарису в Америку. На этом листе он экспериментировал, подбирая такие слова, которые будут значимы только для определенных людей, а для остальных нет. То письмо, которое она носила вместе с паспортом, видимо, было окончательным вариантом. Она отложила листок и вернулась к перепечатке стихов. Ее глаза вычленяли слова, а пальцы автоматически бегали по клавишам, но мысли терялись в пугающих догадках.

Когда мадам Ксения пришла, чтобы позвать ее обедать, Доркас взяла с собой страничку, на которой Константин пытался составить свое послание.

Еда была необычной, как и обещала хозяйка: баранина с рисом, приготовленная в виноградных листьях, бобы в оливковом масле. Доркас поглощала стоящую перед ней пищу, не разбирая вкуса. Когда в их отрывочной беседе возникла пауза, Доркас передала мадам Ксении листок бумаги.

«Как вы думаете, что это? Может быть, начало новой поэмы?»

Она прочитала слова вслух с видимым недоумением: «Замок Принцессы — это, наверное, Филеримос, куда мой муж так часто любил ходить. Он так называется, потому что в монастырской церкви находилась известная икона покровительницы Филеримоса — очень почитаемая во времена рыцарей. Говорят, что когда они оставили остров, они забрали икону с собой. Но в деревнях это место все еще называют Замок Принцессы».

«А остальное?» — спросила Доркас, пытаясь скрыть волнение в голосе.

«Я не знаю, — ответила мадам Ксения. — Возможно, это наброски стихотворения».

Она вновь перечла слова, и наблюдавшая за ней Доркас заметила, как ее губы вдруг напряглись. Как будто на нее внезапно снизошло озарение, и ей стало дурно.

«Что-нибудь случилось? — спросила Доркас. — Вам нездоровится?»

Не отвечая ей, мадам Ксения потянулась за стаканом и отпила вина. Когда она поставила стакан, ее рука уже не дрожала, и к щекам теплой волной прилила кровь.

Доркас дала ей время прийти в себя: «Может быть, потеря, которую оплакивает невеста Аполлона, — это мраморная голова плачущего мальчика из музея?»

Мадам Ксения все еще оставалась актрисой, и ее самообладание было достойно восхищения: «Я не понимаю, о чем вы говорите?»

«Когда мы посетили музей в первый день нашего пребывания на Родосе, — спокойно произнесла Доркас, — мы столкнулись с некоторыми трудностями, пытаясь увидеть знаменитую голову плачущего мальчика. По каким-то причинам ее убрали из экспозиции. Когда мисс Фаррар стала настаивать, нам ее показали, но я почувствовала, что с той головой, которую нам показали, что-то не так. Я не поверила, что перед нами оригинал. Возможно, вы знаете, что случилось с настоящей головой?»

Женщина отпила еще вина, в глазах ее таилась усталость: «Я не понимаю, о чем вы говорите. Невозможно, чтобы что-то случилось с тем шедевром, который вы упомянули. Я сама видела его в музее не далее, как вчера».

«И вы ничего не заметили?» — спросила Доркас. На руках мадам Ксении блеснули бриллианты, когда решительным жестом она отвергла такое абсурдное предположение, и она перешла в атаку.

«Скажите, почему вас так интересуют эти не значимые слова, которые мой муж пишет на листке бумаги? Без сомнения, это то же самое, что и эти маленькие рисунки. В них нет смысла».

«Я не думаю, что в них нет смысла, — сказала Доркас. — После смерти Джино на наш адрес пришло для него письмо. В нем использовались некоторые из этих самых слов. Оно было без подписи, без обратного адреса, но вместо подписи был рисунок круглоглазой совы».

«Если это письмо у вас с собой, я хочу на него взглянуть, — вскричала мадам Ксения. — Может быть, оно что-то скажет мне о моем муже».

Доркас не собиралась показывать ей письмо. У нее не было оснований доверять жене Константина.

«Извините, но я не могу вам его показать».

«Тогда, может быть, вы сможете повторить мне эти слова оттуда?»

«Я не помню его наизусть, к сожалению, — сказала Доркас. — Когда я обнаружила письмо, я не подозревала, что оно может оказаться важным».

Мадам Ксения с глубоким вздохом перевела дыхание: «Вы правы, эти слова ни к чему не ведут. Понимаете, услышать про письмо, написанное моим мужем, — это вдохнуло в меня надежду. Это был шок. Так глупо».

«Я не думаю, что оно вам чем-то поможет», — сказала Доркас.

Мадам Ксения печально продолжала: «Константин смеялся над Джино Никкарисом и часто его разыгрывал. Но он боялся вашего мужа и находился под его влиянием. Он шел, куда тот пошлет. Мой дорогой Константин был ему не парой».

«Я не могу найти оправдания многим вещам, которые совершил мой муж, мадам Каталонас», — мягко произнесла Доркас.

Вполне возможно, что они были одного поля ягоды— Джино и «дорогой Константин». Возможно, они были партнерами, разрабатывающими кражу, которая должна была потрясти художественный мир, если бы она открылась. До поры работники музея держали все в секрете, работали в тайне, вероятно надеясь обнаружить пропажу и вернуть оригинал на место.

Мадам Ксения вновь изменила свою тактику: «Пожалуйста, вы же не пойдете с этой историей в полицию? Вы не пойдете к директору музея? Вы мне можете это обещать?»

«Но почему? — спросила Доркас. — Вы же говорите, что голова на месте. Я не понимаю…»

«Потому что вы устроите скандал вокруг имени моего мужа. — Она говорила убедительно. — Я не хочу, чтобы это произошло. Он прославится в Греции своими работами. Если вы вызовете скандал, все пропало».

«Скажите, — спросила Доркас, — ваш муж мог сделать копию плачущего мальчика?»

Ответ мадам Ксении был сыгран в лучших традициях греческого театра: «Константин был величайшим современным скульптором Греции. Возможно, во всем мире! Он не стал бы размениваться на создание копий. Никогда, никогда!»

Она спустилась с высот своего негодования так же внезапно, как и поднялась до них, и продолжала более нормальным тоном:

«Я позвала вас сюда не только для того, чтобы вы прочли стихи Константина. Возможно, они не представляют интереса. Но я думаю, что у вас есть о нем сведения. Или мисс Фаррар знает что-то, чего не говорит мне. Вот зачем я вас позвала. Так что давайте побеседуем как двое друзей, да?»

«Я была бы рада вам помочь, — сказала Доркас. — Но я действительно совсем ничего не знаю о вашем муже. Джино никогда не упоминал его имени. Если мисс Фаррар что-нибудь и вспомнила, то мне не сказала. У меня нет никакого желания устраивать из этого скандал, мадам. В полицию идти не с чем. Так что не волнуйтесь об этом».

Хозяйку, казалось, это заявление удовлетворило только отчасти, но Доркас согласилась прийти еще раз, и они сдержанно распрощались. Доркас подозревала, что сейчас жена Константина была рада ее спровадить. Очевидно, что она перенесла шок, и ее раздирали собственные бурные эмоции. Доркас отказалась от машины и пошла в отель пешком.

Фернанду куда-то увез Джонни, а Ванда ушла с Бет, оставив записку, что они пошли смотреть аквариум в нескольких кварталах от отеля.

Доркас пошла в этом направлении и поймала их по пути домой. Пока они втроем пробирались по извилистым улочкам, Бет возбужденно рассказывала про рыбок, которых она видела в подводных загонах, но мысли Доркас были далеко.

«Сегодня утром, — сказала она Ванде, — я выполняла некоторую работу для мадам Каталонас, печатала стихи ее мужа. Когда я была в студии, я видела терракотовую голову, которую он сделал с тебя. Прекрасная вещь».

Ванда выглядела угрюмой, весьма мало напоминая образ, созданный Константином. Доркас не могла отыскать в ее лице ни страсти, ни благородства, лишь обычную настороженность и противодействие любым попыткам сближения.

«По крайней мере, я обнаружила, кто называл себя Совой», — сказала Доркас, ожидая ее реакции.

Однако Ванда ни единым взмахом ресниц не показала, что понимает, о чем говорит Доркас. Она хранила молчание. Может быть потому, что она отлично знала, где находится Константин? В конце концов, если он отправился в Америку повидаться с Джино, зачем ему было посылать письмо из Греции? Зная, где зарыта гипсовая голова, Константин в отсутствие партнера, на которого он рассчитывал, мог вполне залечь на дно в ожидании возможности вывезти ее из страны. Если бы он связался с покупателем, который, скорее всего, дожидается его в Турции, Константин оказался бы богатым человеком, свободным от жены. В то же время он не мог не опасаться, что существование письма раскроет его секрет кому-то еще, прежде чем он будет готов вывезти голову.

Размышляя таким образом, Доркас вполне отдавала себе отчет, что у нее слишком мало достоверных улик. Она напропалую строила предположения — вот и все. И Джонни Орион немедленно ей на это укажет.

Ей нужно поскорее рассказать ему, что случилось в доме у Ксении Каталонас, и выслушать, что он скажет.

Весь остаток дня такой возможности ей не представилось. Фернанда все время что-то придумывала и находила для Джонни и Доркас новые занятия.

Ближе к вечеру Джонни, торопясь отчитаться перед Фернандой, постучался к Доркас в дверь и оставил ей книгу.

«Пиндар, — сказал он. — Я купил его в книжной лавке в городе. Завтра мы едем в Камирос, может, тебе захочется взглянуть на седьмую оду. За ужином увидимся». Он ушел, и они так и не поговорили.

Ванда ушла гулять с Бет, и Доркас села полистать книжку. Давным-давно отец ей читал Пиндара вслух. Он называл его элитным поэтом. Она нашла упомянутую Джонни оду и принялась читать.

Глава 10

Доркас опустила книгу, думая о том, что завтра они увидят первый из трех древних городов, названных в честь внуков Аполлона и нимфы Роды. Она уже это предвкушала. Так или иначе, у нее будет шанс поговорить с Джонни, по крайней мере, она будет далеко от отеля и всех этих странностей, которые здесь происходят. Ванда будет у себя в деревне, а Бет будет при ней.

Не находя себе места, она отложила книгу и встала в балконных дверях. Пальмовые листья отбрасывали на тротуар послеобеденную тень. На другой стороне улицы, облокотившись о каменную стену, стоял мужчина, куря сигарету. Что-то в нем привлекло ее внимание. Она не могла видеть его лица, потому что воротник форменной тужурки был поднят, а козырек кепки опущен. Он стоял, наполовину погруженный в тень от свешивающегося из-за стены дерева, и его внимание было сосредоточено на входе в отель. Доркас вышла на балкон, и наблюдатель, отшвырнув свою сигарету, спешно зашагал вниз по улице.

Ее пронзило чувство, что она уже где-то видела человека с такой походкой, и по коже у нее побежали тревожные мурашки. Курильщик исчез за углом, и улица опустела в лучах вечернего солнца.

Доркас вернулась в комнату, стараясь отбросить внезапную, переполнявшую ее тревогу. Она не должна поддаваться своим прежним наваждениям. Почему бы человеку не остановиться покурить напротив отеля.

Нет никаких причин подозревать, что он наблюдает за отелем или что она сама является объектом этой слежки.

Повинуясь мимолетному порыву, она подошла к трюмо и открыла верхний ящик. В нем она хранила сатиновый кошелек на молнии, в котором находились те немногие украшения, которые она привезла с собой. Она открыла молнию и заглянула внутрь. Затем она вытряхнула содержимое на кровать. Для сохранности она положила серебряную монету с совой вместе с украшениями. Хотя она и обыскивала все углы кошелька, и не один раз, монеты там не оказалось. Может, тогда ей ее «одолжили»? Чтобы попугать и взять обратно?

Конечно, это сделала Ванда. Ванда единственная имела свободный доступ в ее комнату. Правда, изначально монету принесла Бет, но забрала ее именно Ванда. Доркас распахнула дверь между комнатами и остановилась, глядя на немудреные пожитки Ванды. Мысль о том, чтобы рыться в чьих-то вещах была ей отвратительна, и она не сдвинулась с места. Кроме того, ну найдет она монету с совой в комнате у Ванды, а дальше что? Легко себе представить, что произойдет, если она покажет ее Фернанде. Вполне возможно, что Фернанда заявит, что сама положила монету к Ванде. Или найдет для Ванды оправдания. Все равно, ей надо поговорить об этом с Фернандой.

Закрыв дверь, она вернулась на балкон и прошла по нему в следующую комнату. Дверь в комнату Фернанды была распахнута, а сама комната пуста. Как всегда, там царил беспечный беспорядок. Доркас порой начинала подозревать, что Фернанда подбирает что-то только в том случае, если собирается это надеть. Сандалии и туфли на каблуках были раскиданы под стульями и под кроватью — вероятно, там, где их скинули после того, как горничная утром убирала в комнате. Раскрытая коробка козинак стояла на туалетном столике, и Доркас насчитала три надкусанных кусочка в разных частях комнаты — один из них покоился в центре подушки на разобранной кровати. Поскольку Фернанда не курила, она использовала пепельницы под всякий хлам, и две из них, стоящие на виду, были завалены сережками, булавками, роликами с пленкой.

Доркас прекратила свой невеселый осмотр и быстро вошла в комнату. Ее взгляд приковал некий предмет в одной из пепельниц. Она запустила палец под катушку с пленкой и извлекла плоскую серебряную монету. Так она и стояла с монетой в руке, когда в комнату влетела Фернанда.

Если она и была удивлена, застав у себя Доркас, то виду не подала. Она никогда не отличалась чувством собственности или пиетета к частной жизни. Она легко занимала и одалживала, редко запирала двери и не обращала особого внимания на запертые двери у других.

«Привет, — сказала она. — Что-то ищешь?»

Доркас протянула руку: «Вот это. Она исчезла из моей сумочки с украшениями, и я решила, что ее взяла Ванда».

Фернанда пересекла комнату и почти игриво вынула монету у нее из руки: «Я не хочу, чтобы ты подозревала Ванду. Нам повезло, что у нас есть такой преданный человек, чтобы заботиться о Бет. Что до монеты — она теперь моя. Я — хранитель находок».

«Ты имеешь в виду, что вошла в мою комнату и спокойно рылась в моих вещах?»

«Дорогая, в твоем изложении это выглядит абсолютно аморальным. Я делала это для твоей же пользы. Я знала, что ты будешь ее вынимать и часами сидеть над ней. Мне показалось, что лучше будет одолжить ее у тебя на некоторое время. Конечно, если ты настаиваешь, чтобы я тебе ее вернула, то пожалуйста».

Доркас не смотрела на протянутую монету.

«Что ты с ней собиралась делать? Это настоящая древняя афинская монета. Полагаю, она обладает некоторой ценностью».

«Я не собиралась ее продавать, если ты это имеешь в виду», — без задней мысли рассмеялась Фернанда.

«Я и не думаю, что собиралась. Но ты ее собиралась кому-то вернуть, не так ли? Фернанда, что тебе известно про Константина Каталонаса? Когда ты впервые услыхала, что он работал на Джино, его имя показалось тебе знакомым. Ты не вспомнила, почему?»

Выражение лица Фернанды неожиданно стало настороженным: «Что ты имеешь в виду? Что-нибудь случилось у мадам Каталонас, когда ты сегодня к ней ездила?»

«Много чего», — сказала Доркас. Она взяла у Фернанды монету и пошла обратно к себе в комнату. Ее бы не удивило, если бы Фернанда пошла за ней, требуя подробностей. Вместо этого дверь в комнату Фернанды мягко прикрылась, и там воцарилась тишина.

Доркас лежала на кровати и пыталась думать. Ясно, что Фернанда либо что-то вспомнила о Константине, либо получила о нем известия. Вероятно, через Ванду, которая, возможно, с ним общалась. Или даже от самого Константина.

Внезапно у нее в голове возник план, и она решила, что предложит его Джонни, если ей удастся застать его одного.

Она спокойно отправилась спать. Наблюдатель в кепке с опущенным козырьком отсутствовал, серебряная монета покоилась в ее сумочке с драгоценностями, а письмо — в сумке. Она заснула, обдумывая свой план. Возможно, она покажется Джонни полной идиоткой, но теперь, благодаря мадам Ксении, она нащупала определенную нить. Надо преодолеть сопротивление Джонни и убедить его ей помочь. Засыпая, она пыталась продумать свои аргументы.

Возникновение плана привнесло в ее душу покой и, несмотря на все события дня, было непохоже, что сегодня ее ожидают дурные сны. Этот сон пришел к ней через несколько часов после полуночи, и он был пронзительно болезненным в своей реальности. Она стояла в белом холле музея перед статуей Аполлона. Она знала, что это Аполлон, хотя ни разу не взглянула на его спокойное знакомое лицо. В этом заключался весь ужас. Она знала, что неизбежно должна поднять голову и взглянуть богу в лицо. И знала, что в этот момент случится что-то страшное. Но во сне глаза ее были открыты, и, сама того не желая, она подняла голову и взглянула. Лицо статуи было покрыто мраморным налетом, и глазницы были пустыми, но это оказалось лицо не Аполлона, а Джино Никкариса. Она твердо знала во сне, что Константин каким-то образом навечно заключил Джино в холодный мрамор, хотя никакая каменная темница не могла вобрать в себя все его зло или подавить его.

Сон всколыхнулся, как будто по нему прошла рябь, и она поняла, что через мгновение статуя начнет двигаться. Она повернет голову и посмотрит на нее сверху вниз, пустые глаза увидят ее лицо со слезами на щеках. Она должна сделать какое-то усилие, чтобы ускользнуть, какое-то движение, чтобы встрепенуться. По телу прошла волна слабости, а затем вихрем ворвался страх, и она проснулась вся в поту.

Судорожным движением она повернулась, чтобы включить свет. Комната казалась такой тихой и мирной… Она встала, чтобы сменить ночную рубашку, и подумала о том, чтобы пойти к Фернанде и немного побыть в ее бесхитростном обществе. Но она знала, что этого делать нельзя. Она не должна давать Фернанде в руки нового оружия.

Взамен она уселась на кровати, обхватив колени и положив на них голову. Это только сон, говорила она себе. Он больше не вернется. Джино не может ее коснуться. Больше уже не сможет. Но все еще оставались те, кого Джино оставил после себя, те, которые наблюдали, которые шептались у нее за спиной. Их голоса, лица — все было скрыто под масками, и она боялась заглянуть под эти маски. Они действовали сообразно некоему плану, оставленному Джино, и этот план мог ее полностью сломать. И какое место занимает здесь Константин, было самой большой загадкой. Был ли он с соглядатаями или против них? Был ли он одним из них? Завтра она обязательно должна поведать Джонни свой план. Нельзя было ждать, что анонимный враг сделает ход первым.

Глава 11

Путь на Камирос лежит вглубь от моря. В древние времена, сказал Джонни, вдоль этой самой дороги, по которой они путешествуют, стояли статуи. Теперь по обочине росли деревья и дикий подлесок. Дорога мягко извивалась вверх, и не было заметно никаких признаков самого города. На склонах холма не возвышалось колонн, вдалеке не виднелось сверкающих руин. Вокруг распростерлись леса и холмы, скрывающие место, где, нежась на солнце, прятался Камирос.

Через некоторое время дорога повернула на открытое место. Из своей хижины, зевая, вышел сторож, чтобы их поприветствовать. Было ясно, что они приехали вовремя и никто не помешает им осмотреть это место.

Джонни поставил машину, и они вышли. В отсутствие Ванды Доркас чувствовала себя свободнее, но предыдущая ночь оставила после себя неприятный осадок. Она не могла отогнать от себя горестные раздумья. Стоит ей вновь обрести почву под ногами, получить надежные доказательства реальности происходящего, как с ней всегда что-нибудь происходит, что-то, что нарушает ее хрупкое душевное равновесие и вселяет в нее неуверенность в себе. Как этот ночной сон.

За завтраком Фернанда почувствовала ее состояние и пыталась уговорить ее остаться дома.

«Отпусти Бет с нами», — сказала она. — У тебя круги под глазами, и ты очень бледна. Останься и отдохни. Я думаю, что так будет лучше для Бет».

Доркас уперлась и стала такой же упрямой, какой могла быть Фернанда. С ней все в порядке, настаивала она, и она хочет поехать. Джонни мягко встал на ее сторону, хотя Доркас видела у него в глазах тревогу. Фернанда сдалась.

По дороге ощущение неизвестной опасности не исчезало, хотя в такой ясный, ослепительный, солнечный день оно и было неуместным. Поначалу, когда они выехали, у нее появилось смутное подозрение, что кто-то преследует их на машине. Но после того, как они повернули на Камирос, настойчивая машина затерялась на прибрежной дороге, и это чувство пропало. Теперь, когда они очутились здесь, ей стало немного лучше.

Кроме нескольких предварительных раскопок, ничто здесь не говорило о Камиросе. Сторож указал им дорогу и затем предоставил их самим себе, ибо не говорил по-английски, а сам поднялся на возвышение, с которого мог наблюдать за их передвижением.

Они набрели на город внезапно, неожиданно, взбираясь по грязной тропинке на крутой гребень, и замерли в тишине, глядя на простирающийся у их ног ошеломляющий вид.

Пустынные древние руины сбегали по крутому склону холма с высшей своей точки к морю, вечно недостижимому. С двух сторон они были ограничены горными хребтами, поросшими соснами. Где-то у подножия города земля обрывалась вниз, а еще дальше внизу лежало море.

«Он выглядит таким аккуратным», — удивленно сказала Фернанда. Это было правдой. В то время, как другие руины были завалены рухнувшими колоннами, отмечены следами незавершенной реставрации, земля замусорена обломками скал, здесь все было не так. Было такое ощущение, что город лежит перед ними нетронутым. Каменные фундаменты занимали всю площадь склона от холмов до моря, от хребта до хребта. У домов не было ни наружных стен, ни крыш, но все комнаты остались в сохранности. Дверные проемы вели из комнаты в комнату, между домами сохранились барьеры. Здания в Камиросе строились одно над другим, и между домами не оставалось промежутков, кроме тех мест, где проходили мощеные улочки. Длинная каменная дорога, сбегая с холма, делила город напополам. У ее подножья находились остатки рынка, несколько сломанных колонн, каменные тумбы.

Место, приковывавшее к себе взгляд, располагалось в наивысшей точке над городом — место, которое облюбовали себе греческие боги. Сохранилось только шесть колонн, возвышающихся в небо, — шесть хрупких колонн, стоящих на каменной платформе и соединенных сверху узкой каменной перемычкой. В просветах между ними горело голубизной небо, а сами колонны светились мягким розовато-желтым светом. Такими бывают облака на закате. Песчаник с острова Родос, как живой, дышал светом.

«Как он спокоен», — произнесла Фернанда.

Это тоже было правдой. Камирос дремал в золотом свете, его камни впитали в себя теплоту веков.

«Я думаю, — тихо произнес Джонни, — что это самое заброшенное место в мире. Под конец люди здесь даже не умирали, они просто бросили город и ушли. Никто точно не знает, почему эти три города были покинуты, но везде в них происходило то же самое. Камирос, Иалисос, Линдос, построенные внуками Аполлона, и все они принесены в жертву новомодному Родосу».

Фернанда начала спускаться по тропинке к городу с отрешенным, замкнутым выражением лица. Доркас знала, что она заставит своих читателей увидеть, почувствовать, что это такое, идти по улицам давно вымершего Родосского города.

Джонни посадил Бет на плечи, и они последовали за Фернандой вниз. Оказавшись внизу, они продолжили свой путь по песку, где между камнями пробивались сорняки, а сам песок был усыпан сосновыми шишками и изрыт норками. Главная улица поднималась вверх к колоннаде в греческом стиле чередой крутых ступеней.

«Я поднимусь туда, — сказала Фернанда. — Давайте, вы немного осмотритесь снизу, а я пойду одна. Я смогу лучше это прочувствовать в одиночестве».

Они смотрели, как она идет, уверенно ступая в своих сандалиях, новая юбка хлопает на ветру, ярко отсвечивая голубым и красным на фоне тусклой каменной дороги. Бет побежала исследовать каменный дом без крыши, стены которого были едва ли выше ее головы.

Настал момент, когда она может поговорить с Джонни, и Доркас в нетерпении обернулась к нему: «Пожалуйста — я хочу с тобой поговорить».

Слова нарушили мечтательную тишину, и Джонни покачал головой: «Это не место для тревог. Забудь их на сегодня».

Они нашли низкую стену, где разросся вьюнок, и, когда Доркас села, откуда-то выскочила маленькая ящерица и юркнула в трещину. Джонни стоял, глядя по сторонам. Он направился к большой куче камней, остатков тумбы и наклонился, чтобы изучить слабую отметку, все еще сохранившуюся, невзирая на разрушительную работу времени.

«Смотри», — сказал он.

Спокойствие этого места, его поющая красота несли успокоение. Нетерпение, бурлящее в Доркас, слегка ослабло, и напряжение отпустило ее. Она наклонилась к нему, чтобы увидеть надпись. Она состояла из одного слова.

«Ты знаешь, что это значит? — спросил Джонни. — Они часто его употребляли, эти древние греки. «Будь счастлив». Вот так — «Будь счастлив». Возможно, это было прощание с ушедшими и утешение еще живущим».

Что-то в ней потянулось к смыслу этого слова, чтобы прочувствовать его. Джонни взглянул на нее и отвел глаза, как будто он не хотел вторгаться в область ее личных переживаний.

«Камирос относится к доперикловым временам, — сказал он. — Но они уже тогда обладали мудростью, которая как-то миновала египтян. В Египте люди жили в предвкушении загробной жизни и в постоянном страхе перед богами. От настоящего они не ждали ничего, кроме страданий. Но, отдавая почести богам, греки верили в человека. Они принимали трагизм жизни, но верили, что в самом человеке есть что-то благородное. Они были реалистами в лучшем смысле слова». Доркас так часто слышала подобные вещи от своего отца.

«Да, с севера пришли варвары и все это разрушили», — печально сказала она.

«Не все, — сказал Джонни. — Сохранилась сокровищница человеческой мысли. Наверное, каждый вздох цивилизованного человека берет свои истоки здесь, на земле Эгея».

Он сел рядом с ней на стену. Бет радостно носилась по маленьким каменным комнатам, разговаривая сама с собой, погруженная в свой мир. Теперь, когда они сами стали частью этого места, сквозь тишину стали проступать прятавшиеся вокруг звуки. На хребте в вершинах сосен шумел ветер, где-то пели цикады. Из-под земли доносилось журчание воды, бегущей по трубам. Воздух был напоен ароматом сосны, морской солью. За обрывом прибрежная морская вода сверкала изумрудной зеленью. Ничто не могло затмить этот воздух, этот солнечный свет, этот вид на море. У Камироса не существовало секретов — он весь был как на ладони в этом теплом, золотисто-медовом сиянии. Будь счастлив — гласили слова на крошащемся камне.

Джонни присел рядом с ней, и между ними вспыхнуло взаимопонимание, как это уже случалось не раз.

«Ты успокоилась? — спросил он. — Скажи, о чем ты хотела со мной поговорить?»

Она почувствовала, что освободилась от ужаса, оставшегося от сна, обнаружила, что в состоянии говорить, не переходя на испуганную скороговорку. Она начала ему рассказывать все, что с ней случилось. Как мадам Каталонас показала ей знак Константина на скульптуре, которую он создал — знак афинской совы.

«Ты понимаешь, что это значит? — сказала она. — Два кружка как совиные глаза. Сова — это Константин. Теперь ты мне веришь?» — Она легко коснулась его руки быстрым, молящим движением. Он ободряюще сжал ее пальцы.

«Я тебе верю», — сказал он.

Она стала объяснять, как мадам Ксения определила, что Замок Принцессы — это гора Филеримос.

«Там Константин, наверное, и спрятал мраморную голову. Так сказано в записке. Если я на верном пути, то голова еще там, зарытая в землю. Джонни, давай поедем на гору и посмотрим».

«В час дьявола?» — сказал он с улыбкой.

«Конечно, если мы улизнем от Фернанды, давай поедем завтра. Я думаю, что не стоит мешкать».

«Ты не хочешь брать Фернанду?»

Безмятежные мгновения кончились. Она едва не закричала.

«Нет, я больше ей не доверяю. Она вошла в мою комнату и унесла серебряную монету с совой. И она пытается отобрать у меня Бет. Неужели ты не видишь, Джонни?»

В его глазах вновь появилась тревога. Он крепко сжал ее руки и держал их, пока она немного не успокоилась. Она заговорила ровнее, все еще пытаясь заставить его понять.

«Я не поручусь, что Фернанда не пытается завершить какое-то дело Джино лишь потому, что он бы этого хотел. Отвези меня на Филеримос, Джонни!»

Но он не стал обещать.

«Посмотрим», — сказал он и кивнул головой в сторону греческой надписи на камнях.

Она в нетерпении вырвала руки: «Как я могу быть счастлива, когда все так плохо. Как мне найти путь к счастью?»

«Это означает больше, — сказал Джонни. — Ты помнишь знаменитую надгробную речь, которую произносил Перикл после того, как Афины потеряли в войне так много молодых воинов? Он не просил тех, кто его слушал, не скорбеть. Он не говорил, что это была благородная жертва и надо забыть скорбь. Он ожидал от них, что они примут случившееся. Примут скорбь и боль и пойдут дальше с тем, что в них осталось. Смотреть фактам в лицо и идти вперед. Вчерашние факты не всегда становятся фактами сегодняшнего дня».

Она чувствовала лишь что-то из того, что он хотел сказать, но она была все еще испуганной пленницей своего прошлого. Что она должна стряхнуть опутывающие ее воспоминания, которые ее связывают, и отделить настоящее от того, с чем уже покончено. Но она сама этого хотела, и только она сама знала, как этого трудно достичь. Если те, кто ей угрожают — это реальные люди, тогда ее беспокойство оправдано и имеет под собой вескую причину. Если что-то из этого, а может быть и большая часть, происходит исключительно от ее больного воображения, тогда ее положение действительно ужасно, и она должна постараться из него выбраться.

Фернанда махала им, стоя на холме, и звала их, стоя между жертвенными колоннами.

Джонни поднялся.

«Она медитирует. Пойдем, присоединимся к ней?»

Доркас вяло кивнула и пошла вверх по каменной дороге, держа Бет за руку. Им больше нечего друг другу сказать. Если бы ей удалось найти миссис Димитриус, тогда, может быть, она смогла бы доказать, что все это правда. Если бы она смогла отвести Джонни туда, где спрятана мраморная голова, ему пришлось бы ей поверить.

Они взбирались по крутому склону по древнему городу. Один раз Доркас остановилась, чтобы посмотреть на отпечатки ног, видневшиеся на каменном постаменте. Здесь стояла статуя — изображение видного отца города или какого-нибудь знаменитого атлета. Теперь остались только отпечатки ног. Это тоже реальность.

На вершине холма полого возвышалась большая красная насыпь, окруженная шестью сохранившимися колоннами храма. Они нашли подъем и, взобравшись по ступеням, встали рядом с Фернандой.

Здесь шла реставрация, но высоко над их головами были видны остатки древнего каменного рифления.

За колоннами располагались каменные цистерны, глубоко погруженные в землю, от них через весь город тянулись подземные каналы. От цистерн можно было выйти на край пологого ущелья, густо поросшего желтыми крапчатыми кустами. Дальше круглились зеленые живые холмы Родоса, так не похожие на голые опаленные холмы материка.

Когда они повернули в город, солнце заволокло тучами, и освещение изменилось на глазах. Золотисто-медовый оттенок пропал, и древние камни побелели.

«Вот он, — прошептала Доркас. — Серебряный Камирос Гомера».

Ее рука каким-то образом оказалась в руке Джонни, и их как током прошибло. Они вновь пошли вниз в серебристый город, и на их глазах греческое солнце вновь обратило его в золотой.

«Меня это пронизывает, — сказала Доркас, — мир, покой. Это учит меня, как стать счастливой. Если бы я только могла это в себе удержать — унести с собой».

Она знала, что Джонни подсмеивается, даже когда он одобрительно ей кивает.

«Покой Камироса принадлежит только ему. Не думаю, что мы сможем его унести. Не думаю, чтобы я этого хотел. Это мертвый город, Доркас. Греки повернулись к жизни, к бытию. Полагаю, что покой в большей степени, чем что-либо иное, является внутренним состоянием. Некоторым он присущ и в трагедии, и в опасности. Может быть, он происходит, прежде всего, из веры в себя, из любви и доверия к себе».

Этого она принять не могла. Слишком часто она себя не любила и не доверяла себе. Покой Камироса обладал лечебным воздействием, простирающимся вовне. Она не хотела, чтобы он исчезал.

Они блуждали среди теплых камней еще около часа. Сторож сдался и больше за ними не наблюдал. Ничто не нарушало тишины. К тому моменту, когда солнце взошло высоко, и Бет устала, они были готовы обедать. Вернувшись к машине, они устроили пикник, а Камирос опять лежал, спрятавшись за хребтами, словно они его себе придумали.

Когда обед кончился, Фернанда развернула на ближайших кустах карту, и они с Джонни начали обсуждать различные маршруты. Фернанде хотелось углубиться на несколько миль в глубь острова, а затем кружным путем вернуться к морю. От Камироса шла хорошая дорога, и по пути они полюбуются окрестностями и посмотрят несколько маленьких деревень. Но Джонни, изучая карту, покачал головой.

«Согласен, что это представляется логичным, но я предлагаю сначала съехать с главной дороги и заехать в ближайшую деревню».

Фернанда взглянула на него через очки и наотрез отказалась: «Дорога может оказаться неважной и, очевидно, что она никуда не ведет. Пустая трата времени. Нет, Джонни, мы поедем в другую сторону».

Джонни в своей раздражающей манере склонил свою рыжую голову набок: «Очень сожалею, мисс Фаррар, но кое о чем я не подумал. Я виноват, и мне очень жаль, но у нас бак почти пуст, и нам придется завернуть в ближайшую деревню».

Фернанда редко выходила из себя, но сейчас она была на грани. Она рассердилась на Джонни и пришла в еще более раздраженное состояние, когда Доркас попыталась подтвердить, что он прав. Она решительно отказалась в этом участвовать.

«В таком случае мы вернемся на прибрежную дорогу, — сказала она. — Мы откажемся от путешествия и вернемся в Родос».

Джонни снова ей возразил: «Послушайте, это очень скверно, но деревня недалеко. Я думаю, что туда мы сможем добраться, но не дальше».

Стремясь все урегулировать, Джонни сперва осведомился у сторожа, но оказалось, что тот живет неподалеку и ходит на работу пешком. И у него не было запаса бензина.

Поскольку выбора не оставалось, Фернанда сдалась, но она была всем этим крайне раздражена и отказалась сидеть на переднем сиденье рядом с Джонни. Доркас с Бет переместились вперед, а Фернанда, надувшись, уселась сзади.

Узкий съезд с дороги был хорошо ухожен, так что путешествие в результате оказалось несложным. Весь путь в гору на краю высохшего русла реки, среди буйно цветущих розовых олеандров занял у них не более пятнадцати минут. Время от времени сверху показывалась маленькая белая деревушка. Проехав через строй сосен, они выехали на открытое пространство, где к крутому холму лепилась деревня. Машина пропрыгала по узкой мощеной улочке, сделала пару крутых виражей и на последнем издыхании вырвалась на городскую площадь.

«Удалось, — удовлетворенно произнес Джонни. — Теперь надо найти кого-нибудь, кто поймет, что нам надо. Где твоя книжка, Фернанда? Должен сказать, что местечко выглядит пустынным».

Доркас взглянула на беленые дома и маленькую кафедральную церковь — все казалось безжизненным под полуденным солнцем. Но она еще продолжала смотреть, а сцена уже с удивительной скоростью начала оживать. В окнах и дверных проемах появились любопытные лица. На улицу возбужденной толпой высыпали ребятишки, за ними следовали взрослые. Женщина с ребенком на руках и еще одним, который цеплялся за ее юбку, подошла прямо к окну машины и серьезно уставилась в лицо Доркас. Доркас улыбнулась, и та улыбнулась в ответ, покрепче прижав к себе ребенка. Мужчины подходили медленнее, но тоже подошли.

«Привет!» — сказал Джонни всей толпе сразу и выбрался из машины. Несколько ребятишек закричали и окружили его.

Фернанда все еще дулась.

«Поторопись», — крикнула она с заднего сиденья. Джонни не спешил. Он открыл дверь и за руку вытащил ее из машины.

«Вы, по крайней мере, можете им дать на себя полюбоваться. И ты, Доркас, не воображай, что американцы приезжают сюда каждый день. Поиграйте с ними. Фернанда, покажи им свою прическу».

Обычно Фернанду никогда не приходилось упрашивать, но сегодня она оттаяла, только когда маленькая девочка преподнесла ей букет только что сорванных полевых цветов. Тогда она тоже ожила и постаралась выжать из ситуации все возможное. Она подняла Бет и показала ее детям. Она мгновенно взялась обучать их английскому, а аудитория восторженно за ней повторяла.

Когда вокруг Фернанды образовалось плотное кольцо женщин и детей, а мужчины сбились вокруг Джонни — он был по уши занят лингвистическими проблемами, ибо каждый хотел помочь — Доркас обнаружила, что может свободно вздохнуть и оглядеться.

Весь городок состоял из горстки домов, нескольких аллей и главной улицы. Вокруг по холмам в густой массе зелени располагались белые домики, возведенные на этой крутизне рукой человека. Она обнаружила боковую улочку, выходящую на тропинку, ведущую через луг. Чтобы попасть на нее, ей надо было пройти мимо церкви, и когда она туда повернула, со ступеней сошла одетая в черное женщина с черным покрывалом на голове. Она не успела ее разглядеть, так как та заспешила вверх по улице, но в какой-то момент она увидела ее лицо. Это была жена Маркоса Димитриуса. Времени думать и размышлять не оставалось. Случай представился слишком неожиданно. Нельзя было его упустить.

Доркас торопливо пошла за женщиной. Ей пришлось заговорить, прежде чем женщина ее заметила.

«Миссис Димитриус, вы меня помните? Я Доркас Брандт — миссис Никкарис. Друг вашего мужа. Пожалуйста, можно мне с вами поговорить?»

Женщина резко остановилась и обернулась к ней лицом, откинув покрывало с головы. Доркас с сожалением увидела, что она постарела и погрустнела и казалась испуганной, как будто собиралась юркнуть за ближайшую дверь.

Доркас коснулась ее руки.

«Пожалуйста, пойдемте. Тут поблизости поле, там нас никто не заметит. Вся деревня собралась около машины, на которой мы приехали».

После минутного колебания миссис Димитриус нехотя кивнула и пошла за Доркас к стене, где они сели на нагретые солнцем камни, а рядом терся любопытный козел.

Слегка задыхаясь, Доркас стала объяснять, что у нее остался долг перед Маркосом. Она должна ему не только деньги, но свою благодарность, которую она уже никогда не сможет ему выразить. Но, по крайней мере, деньги она должна возвратить. Они у нее с собой в дорожных чеках. Она их разменяет в Родосе и доставит ей деньги.

Женщина остановила ее жестом, исполненным достоинства.

«Нет никакого долга, миссис Никкарис. В это несчастное время ваш муж был очень добр ко мне. После смерти Маркоса он послал ко мне мисс Фаррар. Он не смог приехать сам, потому что уезжал, но он помог мне через посредство мисс Фаррар. Он помог мне приехать на Родос. Мисс Фаррар обо всем позаботилась, Маркос не мог бы желать лучшего. Вы мне больше ничего не должны».

Доркас заглянула в потухшее лицо этой женщины, и ее глаза увлажнились. Миссис Димитриус заметила это и тепло отозвалась.

«Не надо печалиться. Мне хорошо здесь в горах. В старом городе я не была счастлива. Каменные стены меня подавляли, и я там была чужой. В деревне меня приняли, и здесь мой дом».

«Вам говорили, что я вас разыскиваю? — спросила Доркас. Женщина молчала, глядя на козла, избегая встречаться с Доркас взглядом. Было очевидно, что ей запретили говорить прямо. — Кто же не хочет, чтобы я с вами разговаривала? — настаивала Доркас. — Что в этом плохого?»

Миссис Димитриус простерла к ней свои венозные руки с умоляющим жестом: «Пожалуйста, не надо говорить о том, что уже случилось. Я хочу только жить спокойно, никого не обременяя».

«К вам приходила мисс Фаррар, не так ли? — сказала Доркас. — Это она прислала вас сюда, чтобы я не отыскала вас в старом городе?»

Женщина неожиданно начала плакать. Она прижала к глазам уголок покрывала и горько беззвучно зарыдала. Доркас беспомощно смотрела на нее.

«Маркос был любимым другом моего отца, — сказала она. — Он был для меня как отец, когда отец умер. Вы же знаете, что это так?»

Миссис Димитриус склонила голову в молчаливом согласии.

«Если бы я не заболела, я бы сама к вам приехала, когда умер Маркос. Вы это тоже знаете, да?»

Снова последовал легкий кивок головой.

«Я хотела приехать, — настойчиво сказала Доркас. — Я прочла в газетах, что вы успели в больницу, пока он еще был жив. Я хотела вас спросить, как он умер. Простите, что я причиняю вам боль, но может быть, вы мне сейчас расскажете?»

Миссис Димитриус удалось справиться со слезами. Она медленно, со страданием стала говорить. Рассказ был недолгим. Когда полиция ее известила о том, что стряслось, она немедленно отправилась в больницу и медсестра провела ее к постели Маркоса. Надежды не было. Чудо, что он все еще был жив. Он отказывался от наркотиков, усмиряющих боль, и звал жену. Вскоре, после того как она пришла, он умер, держа ее за руку.

«Он ничего не говорил о том, как это случилось?» — спросила Доркас.

Миссис Димитриус покачала головой.

«Он говорил с трудом. Он ничего не сказал о катастрофе. Он много раз звал Джино Никкариса. Он все твердил его имя, но не было времени его привезти. Потом я говорила мисс Фаррар, как ему не хватало в этот ужасный час его друга».

Доркас внезапно стало на солнце зябко. Она, наконец, обнаружила ту правду, до которой докапывалась. Эта правда была очевидна во всей своей ужасной сути. Маркос никогда не рассказывал своей жене, как он относился к Джино. Он повторял имя не того, кого считал своим другом. Он вновь и вновь называл имя своего убийцы. Но это была не та история, которую вдова Джино могла рассказать несчастной женщине, почитающей его за своего благодетеля.

«Спасибо, что рассказали, — мягко произнесла Доркас. — Мне уже надо возвращаться. Мне повезло, что я вас встретила».

Миссис Димитриус не сделала попытки пойти с ней. Она стояла около стены и смотрела, как Доркас уходит. Один раз Доркас обернулась и помахала ей, но женщина не ответила. Она медленно тронулась с места, и когда Доркас обернулась в следующий раз, она увидела, как миссис Димитриус заходит в дверь дома, выходящего на площадь. Она все еще на нее смотрела, нижняя часть лица была закрыта покрывалом.

Когда Доркас приблизилась к своим, Фернанда яростно на нее накинулась: «Где тебя носит? Мы тебя ждем. Мы нашли достаточно бензина, чтобы трогаться. Залезай».

Доркас залезла в машину, и они тронулись, сопровождаемые улыбками и прощальными приветствиями.

Когда они завернули за угол, Доркас оглянулась. Не на машущую толпу, а туда, где на пороге стояла женщина в черном. В тот самый момент, когда она уже ускользнула из поля зрения, к ней вышла вторая женщина. Она только мелькнула у Доркас в глазах, но этого было достаточно.

Вторая женщина была Вандой Петрус.

Глава 12

Оправившись от своих обид, Фернанда снова пересела вперед, а Бет с Доркас устроились сзади. Доркас держала Бет на коленях, ожидая, пока они выберутся на главную дорогу, чтобы последовать по изначально выбранному маршруту. Вот уже двадцать минут она с трудом сдерживалась, чтобы не выпалить все сразу. Когда наконец ей удалось встрять в очередную Фернандину речь, она услышала, как ее голос напрягся.

«Я видела в деревне миссис Димитриус, — сказала она. — Вот почему ты не хотела, чтобы мы туда заезжали, не так ли, Фернанда? Ты сказала Ванде, чтобы она ее сюда привезла, чтобы я не имела возможности с ней поговорить».

Бет заерзала на коленях и тревожно заглянула маме в лицо.

«Мамочка?» — вопросительно сказала она. И снова: «Мамочка?» Как будто она не верила, что это ее мама.

«О, Доркас, — отчаянно вскричала Фернанда. — А я только подумала, что ты идешь на поправку. — Она перегнулась через сиденье и погладила Бет по щеке. — Не волнуйся, дорогая, это твоя мамочка. Она просто слегка взволнована».

Доркас заставила себя говорить спокойнее: «Я видела миссис Димитриус. Я с ней говорила. Когда мы выезжали из деревни, я обернулась и увидела Ванду Петрус, которая стояла с ней рядом в дверях».

«Вот этого я и опасалась, — сказала Фернанда. — Я не хотела, чтобы это случилось при Бет. Ты же помнишь, Джонни, я хотела, чтобы она осталась дома».

Доркас так стиснула Бет, что девочка закричала, что ей больно.

Для Доркас не было облегчением говорить себе, что все, о чем говорит и думает Фернанда, не имеет значения. Это имело значение, и она боялась. Фернанда продолжала все так же оставаться под властью Джино, как и когда он был жив. Пока она не избавится от своей неоправданной преданности ему, она вполне может преуспеть в своих намерениях относительно Бет. То, что случилось сегодня, и то, что она сказала, сделало еще более очевидным, что она не будет особо разборчива в средствах для достижения своих целей. Очевидно, что она была готова отрицать правду и использовать все случившееся как дальнейшее доказательство неуравновешенности матери Бет.

Осознание того, как далеко способна зайти Фернанда, было столь пугающим, что Доркас постаралась на время выбросить это из головы. Она заставляла себя смотреть на опушенные соснами горы и глубокие ущелья, через которые нитью вилась вперед дорога. Она вглядывалась в детали ландшафта и старалась не думать. По временам Джонни притормаживал, чтобы объехать очередного осла с сидящей на нем боком женщиной в платке на голове и прикрытой им нижней частью лица, как это принято на Родосе.

По пути домой она вновь вернулась мыслями к спокойствию Камироса. Как прекрасны были проведенные там часы. Какой покой несли в себе его золотисто-медовая аура, тишина, нарушаемая лишь пением птиц и шумом ветра в верхушках сосен, его мечтательное оцепенение, которое тревожили только шныряющие вокруг ящерицы.

Будь счастлив, беззвучно произнесла она. А может быть, сдаться Фернанде и перестать сопротивляться? Ну и что, что Константин прячется от своей жены, а Фернанда отослала миссис Димитриу в деревню к Ванде? Какая разница, что бесценная мраморная голова украдена из музея, и у Доркас Бранд хранится ключ к тому месту, где она спрятана? Ничего из этого не поможет ей приобрести покой. Вдаваться во все это — значит не быть счастливой.

Джонни ошибается. Если она в себе что-то убьет и будет держаться только за покой, царящий в Камиросе, Фернанда будет довольна. Она позволит ей общаться с Бет. Все эти призрачные нависающие над ней угрозы будут сняты. Фернанда к ней действительно привязана. Она ставит во главу ребенка Джино только потому, что все еще ему предана. Фернанда сама не разбирается, что реально, а что нет.

Когда они добрались до отеля, Доркас пошла прямо к себе в комнату. Она встала на балконе, глядя, как красно-золотое солнце погружается в море. Внизу на улице пальмовые листья отбрасывали все те же длинные тени, напоминая ей о том, что она хотела бы забыть. Она уже было повернулась, чтобы уйти, как ее взгляд приковало к себе легкое движение. Наблюдатель был там, ссутулясь, с поднятым воротником и опущенным козырьком. У нее опять возникло чувство, что она уже где-то видела эту мешковатую фигуру, что он здесь по ее душу.

Мирное настроение Камироса быстро испарилось. Она сбежала вниз и выбежала из дверей отеля по ступенькам на улицу. Когда она достигла обочины, тени уже исчезали в прозрачных сумерках. Она знала, что ничего не найдет. Для тех, кто за ней наблюдал, еще не пришло время подпускать ее к себе. Когда они будут готовы, они начнут действовать, но тогда будет слишком поздно.

Она вошла в тихую тень, и как ни странно в ней не было страха. Она обнаружила, что действовать лучше. До нее с запозданием дошли слова Джонни. Она не может подчиниться ирреальному миру Фернанды. Покой Камироса был действительно покоем отторженного от жизни места, а к этому она еще не была готова. Она почувствовала, что стала возвращаться к жизни через прикосновение рук Джонни, и она хотела остаться живой. «Быть счастливым» иногда означает бороться за жизнь и нести ответственность. Только так можно обрести любовь к себе. В сгущающихся сумерках сладкий аромат жасмина, разлитый в теплом воздухе, напоминал о солнце. Но сладость — это еще не все в жизни.

Почему она решила, что находка миссис Димитриус и ее ответы ничего не значат, раз Фернанда отвернулась от правды. Это восстановление правды было нужно в первую очередь ей самой, Доркас Брандт. Она перестанет в себе сомневаться. Она больше не поддастся Фернанде, которая хочет поколебать ее веру в себя, чтобы заплатить свои собственные долги.

Пока зло, посеянное Джино, будет живо, ей не перестанет сниться статуя с глазами Джино, смеющаяся над ее рыданиями издевательским смехом. Она не сможет освободиться и стать счастливой, пока с делом не будет покончено. Еще не пролита седьмая слеза. Даже если Фернанда, а за ней и Джонни будут против нее, она теперь себя знает и знает, что готова бороться.

Когда она поднялась, Фернанда была в холле с Вандой Петрус. Они, должно быть, говорили о ней, потому что при ее появлении внезапно замолчали. Ванда ускользнула в спальню к Бет.

Фернанда заговорила с Доркас: «Зайдешь на минутку, дорогая?»

Ей нечего было сказать Фернанде, но не было предлога отказаться.

В спальне Фернанда скинула туфли и во весь рост растянулась на кровати.

«Сядь, — сказала она. — Я хочу с тобой поговорить».

Доркас, выпрямившись, присела на стул, готовясь дать отпор тому, что должно было последовать.

«То, что сегодня произошло, — это большая неудача, — сказала Фернанда. — Это то, чего я в первую очередь хотела избежать».

«Уверена, что так оно и есть» — сказала Доркас.

«Не говори с такой горечью, дорогая. Что рассказала тебе миссис Димитриус?»

Доркас не колебалась. Она тоже должна использовать любое оружие, попавшее ей в руки.

«Она рассказала, какие были последние слова ее мужа перед смертью: он повторял одно имя, имя Джино. Миссис Димитриус верит, что Маркос вспоминал своего верного друга».

Фернанда подсунула себе под спину подушку и облокотилась на нее: «А ты что думаешь?»

«Я думаю, что она неверно это толкует», — спокойно сказала Доркас.

«Это именно то, чего я боялась, — Фернанда прикрыла глаза, как бы не в силах видеть выражение лица Доркас. — Я думаю, мне лучше тебе рассказать, дорогая. Джино всегда был против, но бывают случаи, когда я должна полагаться на себя. Настало тебе время понять, что действительно произошло. Доркас, машину, которая сбила Маркоса, вел Джино. Он заметил его, и разглядел непосредственно перед столкновением, и знал, какой силы был удар. Это был один из редких моментов в его жизни, когда он потерял голову. Он знал, что ты подумаешь. Он знал, какие ты можешь выдвинуть обвинения и в какой он находится опасности. Он, как глупец, уехал».

«Он сказал тебе, что это был несчастный случай?» — спросила Доркас.

«Больше чем несчастный случай, дорогая. Это было чудовищным непредсказуемым совпадением. Джино надо было спасать себя».

«Это не был несчастный случай», — уверенно сказала Доркас— Это было преднамеренно. Джино убил Маркоса Димитриуса. Он ушел от меня в гневе, исполненный мести, и он собирался сделать что-то ужасное. Когда это случилось, он даже не был в состоянии аффекта. Это было преднамеренно, продуманно».

Фернанда открыла глаза, и в них стояли слезы.

«Джино сказал, что ты именно так и подумаешь. Поэтому он мне и рассказал, как все было. Чтобы я была готова, если ты попытаешься его обвинить. Для меня самым ужасным было, как ты переменилась к Джино. Джино и я, мы оба так надеялись, что ты оправишься от своей — своей болезни и станешь новой женщиной. Что ты будешь любящей женой, какой тебя хотел видеть Джино. Поначалу, когда ты вернулась, мне и вправду показалось, что так все и будет. Но когда он умер, я поняла, что он ничего для тебя не значил. Ради Бет я молчала и старалась тебе помочь, но что я могу поделать, если ты опять скатываешься в свое прежнее состояние? Вот почему я сожалею о том, что сегодня произошло. Потому что это вскрыло старые раны, воскресило в тебе заблуждения, от которых тебе надо оправиться».

Доркас встала.

«Скажи мне только одно. Что бы ты делала, если бы наверняка знала, что Джино преднамеренно убил Маркоса Димитриуса?»

Большое тело Фернанды, казалось, застыло на кровати.

«Это, конечно, неправда, то, что ты говоришь. Но если бы и было правдой, то, чтобы не случилось, я бы встала на сторону Джино. Потому что, если бы это было правдой, он нуждался бы во мне еще больше, и я должна была бы его поддержать».

Что можно сказать перед лицом такой преданности, столь упорной и слепой. Доркас оставила Фернанду и возвратилась в свою комнату. Для Фернанды на самом деле ничего не значило, виновен Джино или нет. Она будет бороться с любым, кто бросит тень на его имя или вмешается в исполнение того, что он задумал. Все, что должно быть сделано, надо хранить в тайне от Фернанды до тех пор, пока, пусть и неосознанно, она стоит на стороне тех, кто следит за Доркас.

Вечером они втроем спустились ужинать. Это была странная трапеза: Фернанда и Доркас держались исключительно вежливо и были начеку. Джонни, который не знал, что между ними произошло, был озадачен этой очевидной размолвкой, но вопросов не задавал.

За едой Доркас все время пыталась как бы невзначай дать ему понять, что она восприняла его слова, начала их понимать. Она уже больше не стремилась забыться, убежать от проблем. Она готова пробиваться к чему-то настоящему, рискуя и подвергаясь опасностям в той мере, в которой это сопутствует реальной жизни.

После ужина Фернанда предложила перед сном прогуляться вдоль набережной. Когда они вышли, стало ясно, что в замке что-то происходит. На стенах плясал свет, и гремела музыка.

У Фернанды тут же взыграл интерес: «Это светозвуковой спектакль. Я должна посмотреть. Пойдем туда».

Доркас уже достаточно всего насмотрелась и покачала головой: «Если вы с Джонни хотите пойти, я останусь здесь, снаружи. Я могу подождать там на скамейке под деревьями».

«Иди вперед, Фернанда, — сказал Джонни. — Я тебя догоню».

Фернанда была недовольна, но исчезла в воротах замка, а Доркас и Джонни сели на скамейку, безучастные к происходящему.

«Ты сегодня выглядишь получше, — сказал Джонни. — Ты выглядишь, как девушка, принявшая решение».

Она с готовностью повернулась к нему: «Да, я начинаю понимать кое-что из того, что ты мне сегодня пытался сказать на Камиросе. Я не должна допускать, чтобы во мне так легко подрывали веру в себя. Это часть того, о чем ты говорил, да?»

«Итак, ты уже не испуганная газель? — произнес Джонни, и в его голосе звучала нежность. — Мне так больше нравится».

«Сегодня днем, — продолжала она, — я открыла одну вещь, которую мне нужно было узнать. Миссис Димитриус вполне простодушно рассказала мне, что ее муж перед смертью не переставал повторять имя Джино. Она думала, что он зовет друга. Но я знаю лучше. Маркос пытался назвать своей жене имя того, кто намеренно его задавил. Фернанда в это не верит. Она говорит, что Джино сказал ей, что это была авария. Джино всегда мог убедить ее, в чем угодно».

Джонни обнял ее, и она вновь почувствовала, что жива. В его прикосновении чувствовалось доверие. Но теперь, даже если он сомневается, она будет держаться за свои убеждения и крепнущую веру в себя.

«У тебя была ужасная жизнь, но теперь все кончено», — произнес Джонни. Он повернул в темноте ее лицо к себе и поцеловал в губы. Это был нежный поцелуй, но она почувствовала в нем приятный для себя гнев за все то, что с ней творили.

«Теперь, когда ты знаешь все самое страшное, это тебя отпустит, если ты не будешь таить все в себе, — сказал он. — Ты нашла ответ, ты знаешь правду. Можешь теперь со всем покончить?»

Он понимал не все до конца. Но он и не мог. Теперь это не имело значения.

«Сначала надо еще многое сделать, — сказала она. — История не закончена. То, что заварил Джино, еще продолжается. Я не знаю, что именно, но знаю, что это зло. И ему некому противостоять, кроме меня».

Он не задавал вопросов.

«Завтра мы поедем на Филеримос», — обещал он, и она поняла, что, вне зависимости от своей веры, он занял место рядом с ней.

«Спасибо, Джонни» — сказала она. Слова простые, но он поймет, что за ними стоит.

В замке наверху загорелась новая комбинация огней, и звуки изображаемой осады усилились.

«Мне, видимо, лучше пойти поискать Фернанду, — сказал он. — Я думаю, она слегка на меня дуется».

Доркас кивнула: «Иди за ней. Я буду ждать вас здесь».

Она смотрела, как он входит в ворота. Силуэт его крепкой, коренастой фигуры мелькнул на фоне слепящих огней.

«Я буду ждать тебя, Джонни», — нежно произнесла она. Такого с ней никогда в жизни не случалось. С теплой волной накатившего счастья ушло последнее напряжение. Джонни никогда не будет торопить, тревожить ее, давить на нее. Она научится от него мужеству, снова оживет, она столько лет не жила.

Она не знала, как долго просидела в этой зыбкой тени. Когда она пошевелилась и накинула плащ, ощутив прохладу морского бриза, то увидела, что уже не одна. Вокруг открытого пространства под стеной собрались люди. Здесь и там стояли группы людей, наблюдавших за финальной кульминацией света и звука. Крепостной вал оглушительно ревел, а отдельные голоса выкрикивали угрозы и предостережения.

Несмотря на этот грохот, шаги за ее спиной прозвучали так близко, что она их услышала. Ей бы обернуться, но она не успела. Из темноты протянулась рука и коснулась ее. Она слегка прошлась по ее подбородку, пальцы легко и быстро коснулись ее скулы и скользнули вниз по шее. И пропали.

Только один человек к ней так прикасался. Только один. Это было как в ее кошмарных снах. Крик, который она пыталась из себя выдавить, застрял в горле, застыл там. Ибо ее так сковал внезапный ужас, что она не могла пошевелиться. Затем она вскочила на ноги и яростно обернулась. Вокруг были только посторонние, их глаза были прикованы к полыхающему замку. Но он был там, он ее касался. Она узнала его.

Глава 13

Ничего не соображая, Доркас рванулась к воротам замка. Высоко наверху погасли огни, и все озарило мягкое золотое сияние. Музыка стала громче, и голоса слились в финальном аккорде. Но она не слышала ничего, кроме отчаянного крика своей души.

Фернанда и Джонни подошли к воротам как раз, когда она до них добежала. Она подбежала к нему, и он ее обнял, чтобы унять ее дрожь. Он ничего не говорил, только спокойно обнимал ее, в то время как Фернанда пыталась задавать вопросы.

Наконец Доркас смогла выдавить из себя слова: «Это был Джино. Он ко мне прикоснулся. Он протянул руку и прикоснулся ко мне в темноте. Я знаю, что это был Джино!»

«Я уже видела у нее такие припадки, — сказала Фернанда. — Нам надо немедленно доставить ее в отель».

Доркас накинулась на нее: «Не смей со мной так разговаривать! Вот, оказывается, что ты от меня скрывала. Ты все время это знала— что Джино жив. Он коснулся меня — я знаю, он коснулся меня!»

«Ты совершенно сошла с ума, — сказала Фернанда. — Если ты не прекратишь это, я вызову врача».

«Оставь ее в покое, — резко оборвал ее Джонни, в первый раз на памяти Доркас. — Ты видишь, что с ней что-то случилось».

«Я знаю, что с ней случилось», — она так крепко сжала руку Доркас, что сопротивляться было бесполезно. В ее голосе звучала неколебимая решимость.

Доркас обнаружила, что ее тащат по направлению к машине. Когда они пришли, Джонни заботливо помог ей влезть на переднее сиденье, отправив Фернанду на заднее.

«Не переживай, — сказал он. — Ты теперь не одна, ты знаешь. Я все время буду с тобой. Ты пережила сильный испуг, но ты не должна допустить, чтобы это разрушило уже достигнутое».

Несмотря на его заботу и теплоту, она по его тону поняла, что он не верит, что это действительно был Джино. Ничего не оставалось, как взять себя в руки, полагаться только на себя. Она ни секунды не сомневалась в том, что произошло. Сейчас она имела дело с реальностью. Смятение, неуверенность в себе — все это ушло. То, что случилось, превзошло самые страшные ожидания.

В отеле Фернанда не позволила ей пойти в ее комнату одной.

«Сегодня ты должна остаться со мной, — постановила она. — Мы не можем тебе позволить пугать Бет, когда ты в таком состоянии».

Она снова повторила слова Джино, сказанные им когда-то— предупреждение, что Бет нужно оберегать от матери. С этим Доркас уже встречалась, и она опасалась, что это вновь приведет к тому, что она будет беспомощно биться о стены, которые станут ее тюрьмой. Но теперь рядом был Джонни. Джонни этого не допустит, хотя, по-видимому, он пока тоже не в силах противостоять Фернанде.

В комнату Фернанды перенесли вторую кровать. Ванде приказали собрать и перенести вещи Доркас. Джонни задержался, помогал чем мог, он выглядел не на шутку встревоженным. Доркас сидела на стуле и смотрела на них. Слезы на ее щеках высохли, и она успокоилась.

Один раз Фернанда остановилась рядом с ней и беззлобно сказала: «Доркас, дорогая, мы не сомневаемся, что тебя что-то действительно испугало. Но тебя мучает именно твоя интерпретация случившегося. Любой игриво настроенный мужчина может пристать к одинокой красивой девушке».

«И потом мгновенно испариться?» — спросила Доркас.

Фернанда пожала плечами: «Кто их разберет, этих греков? Но решить, что это был Джино — о, дорогая, это уж слишком!»

Доркас ничего не ответила. Никто, кроме Джино, не знал этой ласки — первые месяцы это было знаком его любви, а впоследствии изощренным издевательством.

Порывшись в своей аптечке, Фернанда вытряхнула на ладонь две капсулы из бутылочки. Джонни пошел за водой.

«Тебе поможет хороший сон, — сказала Фернанда-да. — К утру все пройдет. Ты должна сделать это ради Бет».

Она не хотела принимать капсулы. Она хотела подумать, сопоставить, понять. Но нельзя было сопротивляться Фернанде. Силу ее напора может снизить только ослабление противодействия. Взяв стакан воды, она взглянула на Джонни.

«Завтра — в Филеримос?» — спросила она.

Ему явно было не по себе.

«Посмотрим, как ты завтра будешь себя чувствовать. Ты можешь не захотеть поехать, Доркас».

«Я захочу, — сказала она. — Ты мне обещал».

Она чувствовала себя ребенком, выпрашивающим подарок: «Если я буду хорошей девочкой, ты подаришь мне гору». В ее убежденности, что ей обязательно надо отправиться на гору Филеримос, логики было мало. Она знала только, что это был активный шаг, хоть что-то действенное в ситуации, когда невозможно бороться по-другому.

«О чем это вы говорите?» — подозрительно вмешалась Фернанда.

«Я тебе потом расскажу, — сказал Джонни. И для Доркас. — Обещание остается в силе. — Он приподнял пальцем ее подбородок, и его прикосновение ничем не напоминало прикосновение Джино. — Постарайся сегодня хорошо выспаться. Твои друзья рядом, и бояться нечего».

Она закрыла глаза, принимая его заверения. Джонни все еще не понимал причину ее испуга. И он не понимал, что Фернанда борется с ней на стороне Джино.

Когда он ушел, и она осталась наедине с Фернандой, ей оставалось только смотреть на Фернанду с отвращением.

«Иди сюда, — сказала Фернанда, я расстегну тебе молнию на спине».

Она заставила себя стоять спокойно, пока Фернанда расстегивала молнию и стягивала с нее платье. Когда Фернанда его встряхнула и потянулась за вешалкой, Доркас механически стряхнула туфли.

«Мне неприятно тебе говорить, дорогая, — сказала ей Фернанда через плечо, — Но боюсь, что ты не очень подходишь Джонни Ориону. Мне нравится этот молодой человек. Мне неприятно видеть…»

«Да, я понимаю, — сказала Доркас— Если мой муж жив, то очевидно, что я не подхожу Джонни

Ориону».

После этого она вновь замолкла. Ее реплика, похоже, не обескуражила мисс Фаррар. Было ясно— она считает, что имеет дело с человеком в состоянии эмоционального срыва. Она вела себя как медсестра, мягко, но отстраненно.

Когда Доркас легла, Фернанда тоже забралась в постель и еще некоторое время, не забыв отвернуть ночник, чтобы свет не мешал Доркас, сидя в кровати, читала детектив в бумажной обложке.

Доркас лежала лицом к стенке, и мысли ее текли своим чередом. Если Джино жив и скрывается на Родосе, то ей придется столкнуться с самыми ужасными проблемами. Прежде всего, Бет. Девочка не должна попасть в руки к отцу. Джино способен на любую подлость, чтобы получить то, что хочет. И если он жив, то никогда не отпустит Бет.

Завтра по дороге на Филеримос она спокойно поговорит с Джонни. Первый испуг уже пройдет. Ей надо заставить его понять и поверить в то, что ей не удалось сделать сегодня. Джонни ей поможет.

Потом была проблема с Фернандой. Если Джино жив, невозможно, чтобы Фернанда этого не знала. Джино доверял Фернанде всегда и при любых обстоятельствах. Если она может быть для него полезной, он ее использует, а она это позволит. Сейчас это было ясно как никогда.

Но зачем Джино раскрывать свое присутствие жене? То, что он сделал, было так жестоко! Это было типично для него. Но почему, если по каким-то своим причинам он был надежно укрыт, он предпочел раскрыться перед человеком, которому имел все основания не доверять? Может быть, он видел ее с Джонни? Видел, как Джонни ее целует?

Она вновь похолодела от ужаса. Джино никогда не отдаст то, что принадлежит ему. На любое свое достояние он накладывает руку со всеобъемлющей силой, независимо от того, значило оно для него что-то или нет. Он никогда ее не отпустит, если сам не захочет. Дозволено было только то, что он планировал сам, выбор других для него не существовал. Возможно, Фернанда в роли преданной помощницы с самого начала вдохновляла его играть роль прекраснодушного создания, которое никому не приносит зла и которому все позволено. Рядом с ним не оказалось никого, чтобы вразумить его, когда он был ребенком. Или все равно не было бы толку?

Постепенно снотворное начало действовать, и чувства угасали. Последнее, что она запомнила, это как она борется с надвигающимися на нее стенами.

Утром она почувствовала головную боль и сухость во рту. Когда она проснулась, она обнаружила, что Фернанда уже оделась и распахивает балконную дверь навстречу утренней свежести. Доркас села на край кровати, пытаясь перебороть туман, застилающий ее со-

знание. В первое мгновение она не могла понять, как она здесь очутилась.

«Бет? — спросила она. — Где Бет?»

«Доброе утро, — приветливо сказала Фернанда. — Ванда только что повела ее завтракать. Мы не знали, когда ты проснешься. Как ты себя чувствуешь, дорогая?»

Постепенно к ней возвращалось сознание, выплывая из тумана, она приходила в себя. Она уставилась на Фернанду с неприязнью, которой никогда раньше не испытывала.

«Джино жив, — сказала она. — Тебе нет нужды меня больше дурачить. Он сам себя выдал прошлой ночью».

Фернанда стремительно к ней подошла и пощупала ее лоб: «Небольшая температура? Почему бы тебе снова не лечь? Я пошлю тебе поднос, когда спущусь».

Доркас отдернула голову и встала, нетвердой походкой направившись в ванную. Бодрящий душ понемногу возвращал ей силы. Ее мучила тяжесть в голове. Сегодня Джонни должен отвести ее на гору Филеримос. Ей необходима ясная голова, спокойствие и уравновешенность. Она не будет притворяться перед Фернандой, что Джино не дотрагивался до нее прошлой ночью, но не даст ей повода, чтобы обращаться с ней как с инвалидом.

Когда она вышла из душа, Фернанда уже спустилась, оставив ей записку, чтобы она к ней присоединялась, если чувствует себя в силах. Кофе должен помочь, гласил поскриптум. Она оделась — ее слегка шатало — и последовала вниз.

Каждое утро для них составляли вместе два столика в обеденной части вестибюля, потому что к ним присоединялись Ванда с Бет. Все они сидели перед ней — Фернанда выглядела спокойной и собранной, совсем не похожей на человека, скрывающего ужасные тайны.

Джонни развлекал Бет, а Ванда смотрела на ребенка с той самой поглощенностью, которую Доркас и раньше в ней замечала и которая заставляла ее чувствовать себя неуютно.

Они подняли глаза, когда она к ним подошла. Бет вскрикнула от радости, в глазах Джонни стоял вопрос.

«Какие планы на сегодня?» — спросила Доркас у Фернанды за первой чашкой кофе, стараясь, чтобы ее слова звучали непринужденно.

«У меня назначено несколько встреч, — сказала Фернанда. — А Джонни сказал мне, что обещал свозить тебя в Филеримос, если я вас отпущу. Я не смогу с вами поехать, но может, он и прав, что тебе не помешает перемена места. Я не буду вас просить делать для меня записи или писать отчет. Я не думаю, чтобы там было много, чего смотреть, разве что монастырь и сам вид с горы. Когда вы отправляетесь?»

Джонни улыбнулся Доркас: «Думаю, что где-нибудь за час до полудня». Он вспомнил про «час дьявола».

Когда завтрак закончился. Фернанда послала миссис Петрус с поручением, и Бет оказалась при ней. Когда Доркас попыталась оставить ребенка при себе, ее быстро поставили на место.

«Ты сейчас неспокойна, — сказала ей Фернанда, когда они вернулись в комнату. — Ты должна понимать, что, когда ты такая, тебе лучше не общаться с Бет. Это ее пугает. Я надеюсь, что, когда ты вернешься, ты уже полностью оправишься от вчерашнего».

Несмотря на свои благие намерения, Доркас вышла из себя. В гневе она повторила свои слова о том, что с ней произошло, пока она дожидалась их с Джонни внизу прошлой ночью. Фернанда выслушала все это бесстрастно, с выдержкой медсестры, которая должна проявлять терпение с трудным пациентом. Не успела

Доркас кончить свой рассказ, как поняла, насколько все это безнадежно. Фернанда. Фернанда воздвигала в своем сознании барьер, и через него не пробьешься, пока она его не снимет сама.

Утром Доркас отправилась на прогулку по улицам города. Она старалась обрести над собой контроль. Принимать реальность, значит жить в ней. Не надо стыдиться своего страха, если он оправдан.

Смириться с существованием Джино было очень тяжело. Это обрубало все пути. Если вчера она спокойно могла находиться рядом с Джонни, то теперь между ними стоял Джино — это могло не только травмировать ее, но и оказаться небезопасным для Джонни. Стоит только вспомнить, что случилось с Маркосом. Хуже всего было то, что Джино — отец Бет, и он ее никогда не отдаст. С помощью Фернанды может оказаться очень легко оторвать Бет от матери и передать ее отцу, вернув Доркас в лечебницу.

Она боролась с зарождавшейся у нее внутри знакомой истерикой. На этот раз она не сломается. На этот раз она будет бороться, отдавая себе отчет в окружающем ее предательстве и своей полной вменяемости. Джонни дал ей это, Джонни и не подозревает, как многим она ему обязана.

Сегодня она не увидела человека с опущенным козырьком — когда вышла из отеля и когда возвращалась— тоже. Но перед тем как спуститься вниз к Джонни, она выглянула с балкона и вновь увидала его внизу. Она позвала Джонни, чтобы показать ему этого соглядатая. Наверное, человек заметил, как они смотрят вниз, потому что он затушил сигарету об каблук и, невзирая на свое плотное тело, быстро и легко скрылся за углом. На Джонни это особого впечатления не произвело. Тем не менее, когда они сели в машину, он ради нее объехал весь квартал. Человек, которого она приметила, не показывался.

В первую часть пути мысли о нем не давали ей покоя, и у нее было то же чувство, что и раньше — что за ней следят.

Они снова выехали на прибрежную дорогу и поехали в сторону Камироса. Сидя за рулем, Джонни поддерживал ленивую благодушную беседу, но она знала, что он пытается отвлечь ее от тревожных мыслей. Только один раз она его перебила.

«Ты доверяешь Фернанде, не так ли?»

«Она всегда была со мной честна», — с готовностью ответил он.

«Даже тогда, когда еще был Джино?»

«Даже тогда, — сказал он. — И я повторяю, что, по-моему, он использовал ее как надежное прикрытие. Я думаю, что она не подозревала, что происходит».

«На этот раз ей придется обо всем узнать, — сказала Доркас. — Она ему помогает сознательно».

«Если только ты в чем-то глобально не ошибаешься», — мягко произнес Джонни.

После чего она уставилась прямо перед собой и новых попыток не предпринимала. Над ней сжимались все те же стены. Ее криков никто не услышит, даже если они ее раздавят. Никто. Даже Джонни. Так, должно быть, себя чувствует человек, попавший в тюрьму по ложному обвинению, думала она. Бессильный до кого-нибудь достучаться, заставить кого-нибудь себе поверить. Разве что — разве что Фернанда и Джонни правы, а она ошибается. Разве что, у нее действительно мания преследования, она так боится Джино, что ей кажется, что он ожил и постоянно ей угрожает. Но тогда он, конечно, ей бы везде мерещился. Тогда она решила бы, что именно он следил за ней около отеля, но это не так. Хотя она и не разглядела лица, но это был большой человек, значительно больше Джино.

Впервые после того, как она обрела душевное спокойствие, у нее возникли сомнения в себе, и она этого не допустит.

Дорога проходила мимо маленьких деревушек. Они проезжали дома, двери которых были выкрашены в яркие цвета, чаще всего в синий, столь популярный на Родосе. На многих дверях сушились венки — венки из весенних цветов, которые позже сожгут на праздновании середины лета в канун дня Святого Джона.

Они свернули с побережья и снова оказались на дороге в аэропорт. Вдалеке, за открытым полем можно было различить здание аэропорта и ангары. Слева поднимались крутые скалистые отроги горы Филеримос. Это была длинная горная гряда с плоскими вершинами.

«Там довольно много гор, — сказал Джонни. — Где начнем наши поиски?»

«Место должно находиться рядом с Замком Принцессы, — сказала Доркас. — То есть около церкви, и мы начнем с ее окрестностей. Что-нибудь да найдем. Я уверена».

После симпатичного пригородного поселка Трианда дорога повернула прямо в горы. Дорога петляла среди сосен, круто взбираясь вверх, пока они, наконец, не выехали на широкое пространство рядом с вершиной. Перед ними располагался туристский автобус, и, когда они выбрались из машины, им навстречу через железные ворота, ведущие на территорию монастыря, устремился поток туристов. К счастью, оказалось, что группа уже уезжает, и горная вершина будет находиться целиком в распоряжении Доркас и Джонни.

День померк, небо заволокли тучи, подул сильный порывистый ветер. Они прошли сквозь ворота и вскарабкались по ступенькам на небольшое открытое пространство перед древним монастырем. Порывы ветра вздымали и пыль, и песок, и Доркас чувствовала, что ее жалит сквозь чулки.

«Вон там все, что осталось от Иалисоса», — сказал Джонни.

В углу можно было увидеть остатки нескольких фундаментов домов, которые составляли все, что сохранилось от города, который располагался здесь задолго до основания монастыря. Смотреть особо было не на что, но Доркас несколько минут постояла на краю раскопок, глядя вниз на остатки разрушенных камней.

«Ну что, что-нибудь придумала? — спросил Джонни. Солнце стоит как раз там, где надо», — добавил он, вглядываясь в небо. Прямо вниз сквозь тучи прорывалось несколько солнечных лучей.

Доркас почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. Разрушенные камни Иалисоса казались городом мертвых. Здесь не было и следа мечтательного покоя Камироса. Теней не было. Все было серым и безжизненным — кроме ветра.

Она с облегчением обернулась к массивным средневековым монастырским постройкам. Здесь все еще присутствовала жизнь. На конце одного из зданий возвышалась большая круглая колокольня с глубоким арочным дверным проемом у основания. Снаружи ее опоясывала каменная лестница. Во дворике находился старый колодец, очень глубокий и пустой. В нем отозвалось эхо, когда Джонни бросил туда камень. Повсюду вокруг росли кипарисы, их высокие головы гнулись по ветру. Тут не было ни души, и они повернули в сторону низких, покрытых красной черепицей зданий, по сводчатым переходам которых, с тех пор как боги покинули это место, столетиями ходили монахи.

Это старое, хорошо ухоженное место выглядело неподходящим для их поисков. Внутри, наверное, находились смотрители, хотя их и не было видно. Они обошли вереницу зданий и обнаружили широкое поле, заросшее множеством маргариток и ярко-красных диких маков. Рядом над лежащей далеко внизу равниной нависали скалистые утесы. Тут не было места для гробницы.

«Как может человек, получивший эту записку, догадаться, где зарыта мраморная голова? — в отчаянии произнесла Доркас. — Даны все ключи, кроме одного, самого важного — где».

«Может, мы что-то совершенно упускаем из виду? — сказал Джонни. — Давай пока не сдаваться».

Искать здесь казалось бессмысленным, и Доркас повернулась против ветра и пошла в сторону железных ворот, ее юбка прилипла к ногам, и ветер швырял песок прямо ей в лицо.

«Здесь должна быть площадка для обозрения, — сказала она. — Я думаю, мы должны полюбоваться видом, раз уж здесь оказались».

От ворот тянулась широкая прямая дорожка до места, где стоял маяк. Они прошли по кипарисовой аллее и обнаружили, что идут по крестному пути. Через равные интервалы стояли каменные колонны со вделанными в них бронзовыми табличками, каждая из которых изображала этап крестного пути — барельеф с изображением страстей и мук господних. С левой стороны, после того, как они прошли четырнадцатую колонну, гора обрывалась. С другой стороны, за стоящими на страже кипарисами, лежало открытое поле, усыпанное цветами и обрамленное сосновым лесом. Скалистая сторона тропы густо поросла чертополохом, цветущим пурпурными головками.

Пока они подходили к краю горы, тусклая земля клубилась пылью. Здесь тропа заканчивалась, и ступеньки вели наверх к круглой, обрамленной камнями площадке. Когда они взобрались на это возвышение, перед ними открылся потрясающий вид.

В центре открывающейся снизу равнины к игрушечным зданиям аэропорта тянулись прямые черточки посадочных полос. По земле горошком рассыпались оливковые деревья. За ними вглубь острова вереницей круглились холмы. Доркас, глядя чуть в сторону, могла проследить береговую линию вдоль серого, катящего свои волны моря аж до самого Родоса. Был хорошо виден мыс, как будто они смотрели на рельефную карту, и можно было различить даже турецкий берег.

Ради этого прекрасного вида они некоторое время боролись с ветром. Здесь не было этого слепящего, бьющего в лица песка, только чистый свежий ветер с моря.

«Я рада, что мы приехали, — сказала Доркас. — Даже если мы ничего не найдем. Я рада, что оказалась здесь. Это так далеко от Родоса и от…» Она не произнесла имя, которое подумала. Это было бессмысленно.

Джонни наблюдал за ней, и она постоянно ощущала его заботу. Когда тучи отнесло от солнца, и их тень упала почти прямо вниз на камни, она простерла вперед руки.

«Вот и настало время бояться. Сейчас они должны появиться — полуденные дьяволы. Но как нам узнать, что они думают о нас, с нами они или против нас?»

«Имея подле себя изображение крестного пути, я думаю, мы в безопасности», — сказал Джонни.

Доркас повернулась к виду спиной и пересекла каменную площадку к месту, где спускались ступеньки. Узкий путь простирался от их подножья до Замка Принцессы. Она ухватила Джонни за руку, и он встал рядом с ней.

«Джонни, крестный путь. Конечно, конечно! Разве ты не понимаешь — это Виа Долороса».

Он тихо присвистнул и повторил слово из записки: «Долороса, долороса, долороса!»

«Да, там было три повтора. Теперь мы знаем, где могила».

Они поспешили обратно по дороге к третьей колонне. Солнце еще ярко светило над головой, и колонна с барельефом отбрасывала лишь малюсенькую тень у подножья. За колонной, под растущей рядом изгородью из кипарисов земля была пористой и усыпанной иголками. Джонни встал на колени и пощупал иголки пальцами.

«Нам нужно что-то, чтобы копать!» — крикнула Доркас. Это то самое место, это оно!»

Рыжая шевелюра Джонни сияла на солнце, самодовольно улыбнувшись, он полез в карман пиджака и вытащил садовую лопату с рукояткой, выкрашенной ярко-зеленой краской.

«Ты должна мне доверять, — сказал он. — Я настолько уверовал в твои рассуждения, что сделал необходимые приготовления. Хочешь сделать первый копок?» Она опустилась рядом с ним, от возбуждения ей стало жарко, она перестала замечать свистящий в кипарисах ветер. Пористая рыхлая земля легко поддавалась совку, когда она ее соскребала. Под верхним слоем дерна земля была более плотной. Но она тоже поддавалась без особого сопротивления. Она успела снять лишь несколько дюймов, как стальной край ударился о что-то твердое.

«Там на пути камень, — сказала Доркас. Камень или «мрамор»? Она не могла произнести это вслух.

Джонни взял у нее совок и начал систематически окапывать очертания чего-то зарытого. Пока он копал, Доркас стояла и оглядывалась по сторонам. В какой-то момент ей показалось, что она слышит звук. Но в лесу пели птицы, а маленькая полянка позади была тихой и пустынной. Вдоль дороги стеной стояли темные кипарисы, скрывая их из виду, и все вокруг было пустынно, спокойно, безопасно. Она снова встала на колени и увидала, как на фоне коричневой почвы показался кремовый каменный эллипс.

Никто из них не проронил ни звука, пока Джонни не разрыхлил спрессованную землю. Когда он отбросил совок и погрузил обе руки в землю, у Доркас вырвался глубокий вздох. Очень бережно он поднял голову из земли, куда ее, должно быть для сохранности, закопал Константин Каталонас. Голова была тяжелой, и он выкатил ее на траву, откуда она смотрела на них во всей своей юной красоте: голова, которой было не менее двух тысяч лет.

Как прекрасен был этот юный лоб, обрамленный мягкими завитками волос, как ужасна скорбь, скривившая губы и вызвавшая к жизни эту единственную слезу на округлой щеке. Эту древнюю грусть можно было ощутить, она все еще была свежа.

Доркас легко прикоснулась пальцем к маленькой застывшей в мраморе слезе.

«Итак, ты была права, — сказал Джонни. — Ты все время была права. Сейчас надо побыстрее доставить это в музей. В чем мы ее понесем? Я не отважусь нести ее в руках у всех на виду. При всей своей предусмотрительности, я не догадался взять с собой сумку».

Доркас поднялась, отряхивая с колен налипшую хвою и землю.

«Брезентовая сумка Фернанды, куда она положила каменный шар — вот что нам надо. Пойду принесу ее из машины».

«Молодец, — сказал он. — А я пока постою, понаблюдаю за белками».

Всю дорогу ноги несли ее как по воздуху. Казалось, она летит на крыльях дующего в спину ветра. Она оказалась права! Она это знала. Теперь Джонни поверит не только в это, но и во все остальное.

Туристский автобус уехал, и их машина была единственной на стоянке. Она наклонилась в багажник и выкатила каменный шар из сумки на пол. С брезентовой сумкой в руке она поспешила обратно. К тому времени как она достигла третьей колонны, она запыхалась и тяжело дышала.

«Я ее принесла, Джонни!» — крикнула она и пролезла в брешь между кипарисами.

На секунду ей показалось, что он спит, уткнувшись лицом в траву. Потом она увидела красную струйку, текущую за воротник пиджака, и слипшиеся волосы на голове. Она упала на колени и с тревогой склонилась над ним.

«Джонни, Джонни! Ты меня слышишь?»

Когда она коснулась его плеча, он зашевелился и слабо застонал.

«Лежи спокойно, — сказала она. — Не разговаривай».

Она огляделась по сторонам, но вокруг было все так же пустынно. Где-то внизу послышался звук, похожий на звук трогающейся машины. Солнце светило горячо и ярко, и полуденные дьяволы, видимо, хохотали. Она подумала о том, чтобы сбегать в монастырь за помощью, но она не могла оставить Джонни одного, истекающего кровью. Она так его любила и всем сердцем ненавидела того, кто это сделал. Если Джонни умрет…

Шаря в своей сумочке, она молила о том, чтобы ей не отказывали силы, чтобы пришла помощь. Она обнаружила запасную пачку бумажных салфеток, которую носила для Бет. Только один раз она глянула в сторону пустой ямы. Голова пропала. В тот момент, когда она увидела Джонни, она уже знала, что так будет. Теперь это не имело значения.

Рана оказалась поверхностной, но раны на голове могут сильно кровоточить, а что с костью, она не знала. Она наложила на рану пачку салфеток, прижала их полосками лейкопластыря, и кровь вроде бы остановилась. За работой она стала приходить в себя. Джонни перевернулся и нетвердо сел, уткнув голову в руки.

«Должно быть, за нами кто-то наблюдал, — сказала Доркас. — Он, видимо, подошел к тебе со спины. Ты ничего не слышал? Или видел?»

Он простонал и открыл глаза: «Никого, ничего. Я не обращал внимания. Я не ожидал…»

«Я знаю, — сказала Доркас. — Все было так мирно. Это моя вина. Я не должна была верить в то, что нам дадут ее найти. Мы были для них наводкой. Я же знала о них — я должна была быть настороже».

Джонни неуверенно поднялся на ноги, и Доркас обняла его, подставляя свое плечо. На этот раз путь показался намного длиннее, поскольку его шатало, и он едва шел. Она хотела остановиться около монастыря, найти хранителя, но Джонни отказался.

«Со мной все в порядке. Поедем обратно в отель».

Она помогла ему забраться на заднее сиденье, где он мог вытянуться. Она никогда не умела водить машину по горам, и дорога вниз ее пугала. Но она делала все, что положено, вводила машину в крутые повороты, контролировала спуск. Когда они спустились на равнину, проблемы вообще исчезли. Дорога была пустынной, и она смогла увеличить скорость. Когда они выехали на прибрежную дорогу, Джонни уже сидел и строил планы.

«Сначала в отель, — сказал он. — Расскажем Фернанде, если она там, и затем отправимся в полицию. Если бы я хотя бы наполовину во все это верил, я бы сразу же к ним пошел. Или хотя бы в музей. Пока единственное, чего я добился, это потерял голову мальчика — может, это для них и к лучшему».

«Родос— это остров, — сказала Доркас— Они не смогут ее сразу вывезти. Когда я тебя нашла, я слышала, как трогается машина. Мы не можем сильно от них отстать».

По крайней мере, теперь он с ней не спорил, не считал ее неуравновешенной неврастеничкой. Что бы ни сказала Фернанда, отныне Джонни будет на ее стороне.

Когда они поставили машину у отеля, Джонни отказался от помощи и пошел сам. Они поднялись в комнату Фернанды. Она только что вернулась с обеда и в изумлении открыла им дверь.

«Попроси дежурного вызвать врача— Джонни ранен», — сразу же сказала Доркас.

Фернанда без лишних вопросов набрала номер.

«Мистер Орион серьезно разбился, — сказала она дежурному. — Мы хотим, чтобы побыстрее пришел врач».

«Где Бет?» — спросила Доркас, когда она положила трубку.

«Ванда пошла с ней гулять, — сказала Фернанда. — Ложись на кровать, Джонни, и расскажи, что случилось».

Джонни, казалось, был рад растянуться на животе, подложив руку под щеку.

«Я не падал, — сказал он. — Расскажи ей, Доркас».

Доркас поведала их историю. На этот раз целиком — как они принялись за поиски мраморной головы — из-за записки, подписанной совой, которую прислал Джино Константин Каталонас. Как они нашли голову на Виа Долороса — и потеряли ее, когда Джонни ударили сзади и оставили истекать кровью.

Рассказывая, Доркас внимательно наблюдала за Фернандой. Она видела, как кровь бросилась той в лицо, а затем отхлынула, сменившись бледностью. Она знала, о чем подумала Фернанда — что за всем этим стоял Джино. Он мог не все ей рассказать.

«И что ты предлагаешь?»— спросила Фернанда, когда рассказ подошел к концу.

«Мы пойдем в полицию, — сказал Джонни. — И сообщим в музей, пусть поиски ведут профессионалы».

Фернанда нервно подошла к балкону и распахнула ставни, предохранявшие комнату от солнца.

«О нет! Не делайте этого», — воскликнула она.

Джонни слегка приподнял голову, чтобы на нее взглянуть, а Доркас быстро заговорила.

«Почему, Фернанда? Почему ты не хочешь, чтобы мы обратились в полицию? Потому что ты защищаешь Джино?»

Фернанда вернулась к ним, и стало ясно, что она приняла одно из своих мгновенных решений и взяла себя в руки.

«Я надеялась, что ты вернешься из поездки, полностью излечившись от своих галлюцинаций, Доркас. Вижу, что ошиблась, и боюсь, что мне придется придерживаться уже принятого мной решения. Я отослала Бет с Вандой в спокойное, благоустроенное место. Она там побудет, пока у тебя это не пройдет, Доркас. Бет — ребенок Джино, и у меня есть перед ней обязательства. Я не позволю, чтобы ее пугали и нервировали эти твои причуды и настроения. Извини, что травмирую тебя, но пока ты не поправишься, потому что действительно больна, моя дорогая, ей придется побыть там».

Доркас схватила Фернанду за запястье и с радостью увидела, как она поморщилась.

«Что вы сделали с Бет? — закричала она. — Куда ты ее послала?»

Фернанда молча выдернула свою руку и сделала шаг назад.

Джонни, слегка шатаясь, поднялся с кровати и обнял Доркас.

«Успокойся, мы вернем Бет. Фернанда, ты, наверное, не понимаешь. Я не упал — это было смертельное нападение. Все, на чем настаивала Доркас с нашего приезда, — это правда. Мужчина на балконе, стремление получить информацию, содержащуюся в записке, — я теперь всему этому верю. Сегодня за нами, без сомнения, следили, и только потому, что я был таким дураком, что слушал тебя, а не Доркас, мы попали в ловушку. Тебе нет необходимости беспокоиться, что она неуравновешенна и не в силах заботиться о Бет. Доркас так же уравновешенна, как и ты, и, наверное, больше, чем я сейчас. Если ей нужна Бет, тебе ее лучше вернуть».

На лице у Фернанды последовательно сменялись выражения гнева, пренебрежения и изумления, и кончилось все выражением ослиного упрямства, столь знакомого Доркас. Когда зазвонил телефон, Фернанда сняла трубку, твердым голосом ответила, дала указания и повесила ее.

«Это врач, — сказала она, — он поднимается сюда, Джонни, ты скажешь ему, что упал, и больше никто из вас ничего не добавит. Вы не пойдете в полицию, в музей или куда-то, по крайней мере, пока».

«Ты не имеешь права нас останавливать», — взорвалась Доркас.

«Имею, — спокойно произнесла Фернанда, — Потому что, если вы предпримете какие-либо шаги, я не поручусь за Бет. Если ты хочешь еще ее увидеть, ты ничего не скажешь».

«Ты — ты же не причинишь ей вреда?» — задохнулась Доркас.

«Конечно, нет. Но у меня есть возможность не давать тебе с ней видеться, если мне это покажется нужным. И я это сделаю, если вы все это обнародуете».

Джонни пошел и сел на кровать.

«Ты сошла с ума, Фернанда. Существует закон о киднэппинге».

Послышался стук в дверь, и пока Фернанда шла открывать, она бодро произнесла: «Подумай, как жалко будет выглядеть вся эта история с киднэппингом, особенно учитывая прошлое Доркас — неуравновешенность, почти невменяемость. Как ты думаешь, где ты очутишься, если я опровергну всю эту историю с нападением?»

«Из музея исчезла мраморная голова», — быстро сказала Доркас.

Фернанда открыла дверь, и доктор вошел в комнату, где воцарилась удивительная тишина. Пока доктор шел к кровати, Доркас смотрела на Джонни молящими глазами. Врач немного говорил по-английски, и, когда он спросил, как все случилось, Джонни кратко рассказал, что упал с каменной стенки на Филеримосе. Доктор обследовал рану и сказал, что она, судя по всему, не опасна, хотя можно было бы сделать рентген, чтобы убедиться в отсутствии трещин. Он наложил более профессиональную повязку и посоветовал Джонни оставаться сегодня в постели и принимать побольше аспирина.

Доркас сидела в кресле в другом конце комнаты, уставившись на свои руки. Она была не в силах смотреть на Фернанду. Случившееся было слишком фантастичным, чтобы его осознать. Но она ни минуты не сомневалась, что Фернанда выполнит то, что сказала, и Джонни тоже это понимал.

Когда доктор ушел, Джонни встал, не глядя на Фернанду, подошел к Доркас: «Не проводишь ли ты инвалида до его мученического ложа?»

«А теперь, вы, двое, послушайте, — произнесла Фернанда с неожиданной ноткой доброжелательности в голосе. — Не надо думать, что небеса обрушились. Если вы будете себя вести разумно, то все обязательно кончится ко всеобщему удовлетворению».

«Я бы на твоем месте побеспокоился, — сказал Джонни. — Мы это так не оставим. Для начала можешь считать, что я уволился. Начиная с этого момента».

Они оставили Фернанду, у которой был такой вид, как будто ее оскорбили в лучших чувствах, и Доркас проводила Джонни в его комнату.

«Я должна выяснить, куда Фернанда отправила Бет», — сказала она, как только за ними закрылась

дверь.

«Конечно, — согласился он. — Мы пойдем в полицию, как только сможем».

Доркас уставилась на него с тревогой: «Нет, Джонни! Нельзя этого делать. Пока нет».

«Это единственный разумный шаг, — сказал он. — Я не хочу привлекать Фернанду, но другого пути я не вижу».

Доркас покачала головой. Она знала Джино лучше, чем Джонни. Пока они будут ходить по инстанциям в поисках взаимопонимания, Джино уже исчезнет, а с ним и Бет — если она послала дочку к нему. Где-то в глубине ее сознания начал возникать план. Но она не осмеливалась сказать Джонни, что собирается делать. В его теперешнем положении он не сможет ей помочь и обязательно будет волноваться. Необходимо начать действовать прежде, чем Фернанда соберется с силами и предпримет собственные шаги.

«Тебе надо отдохнуть, как сказал доктор, — потребовала она. — Я буду следить за Фернандой на случай, если она решит что-то предпринять. Она может заварить жуткую кашу, Джонни. Хотя я в ужасе из-за Бет, я не могу допустить осложнения ситуации».

Нехотя ему пришлось сдаться. Он снял с себя залитый кровью пиджак и со вздохом облегчения опустился на кровать.

«Дай мне один час, — сказал он. — Я лучше думаю лежа. Эту бредовую установку Фернанды надо как-то поколебать».

Она бережно накрыла его одеялом. То, что произошло с Джонни, является еще одним доказательством того, что ситуация крайне опасная. Она не хотела, чтобы он вновь из-за нее пострадал.

«Один час», — сказала она и тихо вышла из комнаты.

В коридоре она остановилась около комнаты Фернанды и прислушалась. Из комнаты доносились какие-то звуки. Она еще там. Очевидно, она не начнет действовать немедленно. Доркас быстро пошла к лестнице и сбежала в вестибюль. Она быстрой походкой пошла по направлению к городу и свернула на набержную. Толпа туристов, только что выбравшихся на берег, устремилась к городским воротам. Она протолкалась через поток и прошла через ворота у подножья Замка Большого Хозяина, того самого, который был так ярко освещен в незабвенную ночь.

Оказавшись в стенах города, она быстро нашла дорогу на Улицу Рыцарей. Движения ее были уверенными, и она контролировала в себе и страх, и гнев. Если она начнет думать о Бет, это ее ослабит. Она должна быть во всеоружии перед предстоящим поединком.

Теперь было понятно, как Ванда ускользнула в тот раз. В некоторых двориках был черный ход. Ванда могла свернуть вместе с Бет в аллею, а затем проскочить через второй выход, оторвавшись от преследования. Но сегодня Доркас знала, куда идет.

Кошка Клеобулус дремала под бугенвиллией, но Доркас не пошла во дворик. Вместо этого она поднялась по ступеням и скользнула под свод второго этажа. Она очутилась в галерее над входом, куда выходили двери. За одной из ближайших дверей играла музыка. Видимо, проигрыватель. Она его уже слышала. Она должна была понять еще в тот раз — он всегда любил музыку. Она подошла к двери и подняла руку, чтобы постучаться, Мгновение она постояла не шевелясь, подавляя в себе чисто физиологический страх перед тем, что могло ее ожидать. Когда она себя отчасти переборола и рука перестала дрожать, она резко постучалась. Он появился сразу и встал в дверях, глядя на нее без удивления.

«Я гадал, скоро ли ты додумаешься», — сказал он.

В его глазах был хорошо знакомый ей темный блеск. У него была все та же улыбка, придающая ему открытый, обескураживающий, юный вид, который так пленял Фернанду. И однажды пленил Доркас Брандт.

Он посторонился, чтобы пропустить ее внутрь, и она вошла в маленькую комнату, которую он на некоторое время сделал своим домом по причинам, известным только ему. Там не было никаких следов Бет, никаких следов, что здесь побывал ребенок. Столкнувшись лицом к лицу с реальностью, она обнаружила в себе силы, каких до той поры не подозревала. Шок от прошлой ночи прошел. Вероятно, всю дорогу с самого начала, еще от дома она больше всего боялась именно того, что случилось, она гнала от себя такую возможность. Теперь правда открылась, и ничто не имело значения, кроме Бет. Она окинула комнату холодным трезвым взором. Ее нельзя было назвать непривлекательной. Джино Никкарис всегда был более чувствительным к вещам, чем к людям. Вещами можно было обладать и чувствовать себя при этом более уверенно, чем с людьми. Темно-красный турецкий ковер пестрой расцветки лежал на дощатом полу. На беленой стене висело греческое расшитое полотенце. Еще там стояла тумбочка для пластинок и маленький книжный шкаф. На книжном шкафу стояла простая, но, безусловно, ценная алебастровая ваза. Рядом, прислоненные к стенке, стояли несколько картин — Джино пытался создать впечатление, что он художник. Да, именно сюда приходила Фернанда в тот их первый визит в старый город.

Он выключил музыку и обернулся к ней со своей обескураживающей улыбкой: «В какой соблазн ты ввела меня прошлой ночью… Молодая женщина одна, в темноте. Одна после того, как ушел рыжий американец. Мне надо было поставить тебя в известность, что ты не свободна».

«Разве это не было для тебя рискованно?» — спросила она. Его улыбка больше не задевала, не пугала. Она видела все происходящее как бы со стороны.

Он пожал плечами и принес для нее стул с тростниковой обивкой, чтобы она присела. Конечно, она села, а он занял свое место на узкой койке и достал пачку сигарет. Она смотрела, как вспыхнула спичка, освещая его орлиный профиль, на мгновение озарив его густые темные волосы. Когда он зажег сигарету, она заговорила.

«Где Бет? Куда ты заставил Фернанду ее отослать?»

Его смех всегда был музыкальным, даже когда он смеялся сквозь зубы.

«Она в хорошем месте, моя дочурка. Безопасное и довольно забавное место. Все продумано. Фернанда говорит, что ты опять себя плохо ведешь. Лучше тебе не видеть Бет некоторое время».

Она не могла сохранять холодное спокойствие. Она зажала руки между колен, пытаясь сдержать закипающий гнев. Гнев может быть так же разрушителен, как и страх. Если он не сможет запугать ее, он постарается ее разозлить.

«Мраморная голова у тебя, — сказала она. — Тебе больше не нужна моя дочь. Я понимаю, как ты использовал Фернанду. Но я уже не та дура, какой была. Если Бет сегодня не вернется в отель, я пойду в полицию».

Он замер, не донеся сигарету до рта, и по тому, как он застыл, она поняла, что ошеломила его. «Что у меня?» — спросил он.

«Ты ударил Джонни Ориона по голове сегодня на Филеримосе и забрал мраморную голову плачущего мальчика. Ты же мог убить Джонни».

Джино пересек комнату, двигаясь со свойственной ему гибкостью. Он схватил ее за запястье и слегка вывернул руку хорошо знакомым ей движением.

«О чем ты говоришь? Я не был на Филеримосе с тех пор, как вернулся на Родос. Что там такое с головой? Быстро говори!»

Он не притворялся, его ужас был неподдельным.

«Я тебе ничего не скажу», — произнесла она.

Он с отвращением бросил ее руку, пошел обратно на койку и яростно затянулся.

«Какая же ты дура! Держать голову в руках и упустить ее! Что ты, что американец!»

«Тогда это, наверное, был Константин, — сказала она. — Это должен был быть Константин Каталонас. Кто-то наблюдал за отелем, за мной следили».

В его смехе звучали и гнев, и ирония.

«Вот ты и опять прокололась, bellissima, Константин давно мертв. В некотором роде я обязан ему жизнью, поскольку это он вместо меня летел в Сан-Франциско. Каким это, должно быть, явилось для тебя ударом, вот так, без предупреждения заделаться вдовой».

Она уставилась на него. Константин был в самолете?

«Тогда почему ты не объявился дома, раз с тобой все было в порядке?»

«Я усмотрел в этом шанс сыграть по-крупному. Дома все было не очень хорошо — и ты, bellissima, начинала становиться опасной, угрожать мне. Несмотря на все мои старания, тебя не удалось убедить в том, что ты сумасшедшая. Константин прибыл из Греции, и в назначенный день мы встретились в аэропорту. Он выполнил свою задачу, вынес голову из музея и хорошо все продумал. Рассказывая мне об этом, он смеялся над собственным спокойствием— как он переоделся рабочим и прошел внутрь вместе с остальными, которые работали там внутри, обновляя помещение. Он провез подделку в тележке с песком для цемента, а подлинник забрал».

Доркас с беспокойством подумала, что он слишком многое ей рассказывает, слишком охотно раскрывает карты. Что у него за козыри, почему с такой легкостью снабжает ее информацией?

Он продолжал, а она устало его слушала.

«Какое-то время Константин прятал голову у себя в студии, а я томился дома, не зная, что произошло. Затем подделку в музее обнаружили, быстрее, чем он планировал, и хранить оригинал дома стало опасно. Поэтому он решил ее спрятать в своей идиотской эксцентричной манере. Не надо было мне связываться с таким партнером. Но у него гениальные руки. Творить уже не мог, но мог копировать. И делать такие безупречные копии, что немногие способны догадаться. Вдвоем мы могли бы составить отличную команду».

«Как он мог это сделать? — спросила Доркас. — Он же грек, и к тому же художник?»

«У него было единственное желание — освободиться от своей жены, — презрительно произнес Джино. — Голова принесла бы столько, что мы оба смогли бы жить в свое удовольствие. Как же он ненавидел эту собственницу! Он знал, что ей будет больно, если что-нибудь приключится в музее, которому она так предана. Он обвинял ее в том, что она его преследует, хотя я много раз говорил ему, что никто не заставлял его на ней жениться. Чего я не понимаю, так это почему так быстро обнаружили подмену. Он хвастался, что работа была выполнена великолепно».

«Все раскрылось из-за слезы, — сказала Доркас. — Она не на той щеке».

Джино пристально взглянул на нее и затушил сигарету: «Что за напыщенный дурак! Он клялся, что копия так хороша, что может находиться там вечно, но он этого не хотел. Я думаю, что у него хватало тщеславия, чтобы надеяться, что когда-нибудь распознают, что это его работа. Он сказал, что сделал одну маленькую ошибку, которую со временем обнаружат. Маленькую ошибку! Он был слишком самонадеян, этот дурак, слишком невысокого мнения об окружающих. Слишком много выпендривался. Еще эта шутка с запиской».

«Это ведь ты пытался выудить у меня записку, так?» — сказала Доркас.

«Конечно. И здесь и там, дома, через музей. В тот день в аэропорту Константин решил со мной поиграть. Он сказал, что не скажет, где спрятана голова. Он меня проинформирует попозже, сказал он, когда мы будем уверены в покупателе. Только когда он понял, что зашел слишком далеко, он раскололся, что вся информация благополучно следует ко мне в письме, которое придет из Греции. Я больше ничего не смог от него добиться. Поэтому я изменил планы. Я решил отослать его к себе в Сан-Франциско, чтобы он проследил там за делами, а сам вернуться домой и дождаться письма, чтобы удостовериться, что он говорит правду».

«И самолет разбился вместе с Константином», — сказала Доркас.

Джино кивнул: «Вместо меня. Боюсь, что для тебя это большое разочарование. Я еще не успел покинуть аэропорт, когда это стало известно. Я вышел и увидел, как эта злосчастная штуковина горит. Теперь уже не надо было делиться с партнером. Это натолкнуло меня на прекрасную мысль. Под покровом собственной смерти я смогу принять другое лицо и тем самым избежать некоторых скользких ситуаций, назревающих в Америке, и развязать себе руки. Единственное, что мне было нужно — это письмо от Совы. И на моем пути стояла ты, bellissima. Именно я обыскал нашу квартиру в тот первый раз. Мне казалось, что я знаю все места, куда его можно было деть».

«Затем ты нарисовал кружки мелом? Это был ты!»

Он выглядел довольным: «В первый раз это было не больше чем игра — чтобы ты поняла, чего я ищу, и отдала это. Но когда Фернанда рассказала мне, что случилось и как это тебя напугало, я решил продолжать. Фернанда, надо отдать ей должное, этого не одобряла, но ничего поделать не могла. Ради меня ей пришлось все скрывать и отпираться».

«А в ту ночь на Родосе, на балконе — это тоже был ты?»

Он кивнул, его глаза блестели: «Ты не поняла, ведь так? Да это я в ту ночь залез на твой балкон и смотрел на свою спящую дочь и на мать. Ты уткнулась головой в подушку, горло белело в темноте. Никакой любви у меня к тебе не было».

Доркас крепко сжала пальцы, ибо они непроизвольно потянулись к горлу.

«Я хотел порыться в вещах, но ты заворочалась во сне, и я вернулся на балкон и выждал. Когда ты вылезла из кровати, я ушел через комнату Фернанды».

«Кружки мелом в первую ночь на балконе, затем мылом на зеркале — это, конечно, тоже ты. Но зачем? Что за детские игры?»

«Ты была впечатлительным пугливым ребенком, — быстро ответил он. — Так эмоциональна, так неуверенна в себе. Я думал, что не составит труда подтолкнуть тебя к сумасшествию. Ты уже была близка».

Ей становилось дурно, пока она его слушала. Это было в его характере — наслаждаться таким мучительством. Но, спасибо Джонни, теперь она для него недостижима.

Он смотрел на нее со странным выражением, как будто она его слегка озадачила: «Что с тобой случилось, bellissima?»

Она не ответила, продолжая засыпать его вопросами, на которые он так охотно отвечал.

«Ты попросил Фернанду привезти сюда в тот день Бет, не так ли? Чтобы вновь ее увидеть?»

«По крайней мере, она меня не видела, — сказал Джино. — Это было хорошей находкой, что моя горничная дала ребенку для тебя монету. Хотя мне пришлось расстаться с надеждой запугать тебя этим маленьким напоминанием о Сове. Боюсь, что Фернанда была раздражена. Она почувствовала, что я зашел слишком далеко. И она постаралась вернуть мне монету».

«Ты все время ее использовал, вел себя нечестно, обманывал», — сказала Доркас.

«У меня не было выбора. Мне надо было, чтобы ты приехала на Родос. Мне нужно было понять, что тебе известно, есть ли у тебя информация. Не мог же я рассказать ей о письме, о том, что я ищу. У моей дорогой Фернанды порою бывают странные взгляды на мораль. В ее глазах все мои мотивы всегда благородны, и я предпочитаю, чтобы это оставалось так. Ты сама помогла мне ее убедить, что не способна заботиться о Бет — что, кстати говоря, правда, bellissima. Когда умер Константин, не осталось другого пути добраться до головы— только через тебя. Теперь она найдена и потеряна вновь. Нам надо свести счеты».

Он неожиданно подошел к ней, и на мгновение ей показалось, что он способен в ярости ударить ее по лицу, как он не раз поступал в прошлом. Она сидела, выпрямившись, не мигая и не отводя глаз.

«Я видела вчера в деревне миссис Димитриус», — сказала она.

Эти слова его остановили. Его глаза горели стальным, холодным блеском. Он ждал.

«Она рассказала мне то, что я хотела знать, — продолжала Доркас. — Она подтвердила то, что я уже знала».

Он отошел от нее.

«Мы даром теряем время. Какое это все может иметь значение?»

«Возможно, полиции покажется, что это может много чего означать», — сказала Доркас.

«Я никогда не любил, чтобы мне угрожали. Пора бы тебе это знать. К тому же, ты не в той ситуации, чтобы мне угрожать».

Внезапно его гнев прошел, он подумал о чем-то, что его порадовало.

«Я, конечно, найду голову. Теперь она уже отрыта. И я знаю, где Бет. Так что все карты у меня».

Она испугалась больше, чем когда он ей физически угрожал: «Что ты хочешь этим сказать?»

«Безусловно, как только голова будет у меня, я покину страну. Возможно, я заберу с собой обоих: мраморное сокровище и мою дочь. В таком случае ты никогда ее больше не увидишь. Конечно, если ты будешь так глупа, что отправишься в полицию, возможно, что я повременю с головой и вывезу сначала дочь. Ты теперь уже больше не ребенок, bellissima. Придется тебе обо всем подумать».

В ней готова была подняться знакомая волна парализующего ужаса, и Доркас старалась сидеть очень спокойно.

«Верно и то, — спокойно продолжал он, — что ты можешь остаться в очень неприятном положении. Нельзя развестись с человеком, который мертв. Ты не сможешь доказать, что я жив. Боюсь, что ситуация тупиковая. Особенно теперь, когда ты положила глаз на этого рыжего. По-моему, это забавно».

Она не могла больше здесь оставаться. Теперь ему не надо поднимать на нее руку — зачем, если он может мучить ее более изощренно.

«У тебя ничего не выйдет», — сказала она и встала со стула.

Она спокойно прошла по ковру, и он кинулся открывать ей дверь с издевательски галантным жестом.

«Какая жалость, — произнес он. — Какая из тебя могла бы получиться женщина. Скажи-ка— ты все еще плачешь по Аполлону?»

Его пальцы потянулись к ней в знакомой ласке, она оттолкнула его руку и вышла из комнаты вниз по ступенькам. Пробегая под аркой, она услышала, что он смеется ей вслед. Снаружи на Улице Рыцарей пешеходы все так же спешили по своим делам, а туристы не отлипали от видоискателей своих фотоаппаратов.

Она выпала из этой обыденной нормальной жизни. Ее засосала тьма. Она выбежала из ворот и устремилась в новый город. На остановке она взяла такси. Когда водитель обернулся, чтобы узнать адрес, она заколебалась. Только не в отель. Оттуда она помощи не дождется. Джонни ранен, а Фернанда ей враг. Она могла обратиться к единственному человеку — только он ей может помочь. Она дала водителю адрес улицы, на которой жил Константин Каталонас.

Глава 14

По дороге в такси с ней случилась странная вещь. Как будто, при всем ее безграничном отчаянии, у нее стало пробуждаться второе дыхание. Может быть, и не без причин. Она выстояла перед Джино. Не сломалась — как это было всегда. Она ему ответила, повернулась спиной и вышла. Наверное, Джонни Орион передал ей частицу своей жизнестойкости. Когда оказывают давление, надо напрягаться, а не разваливаться на части. Надо себя держать так, как ей это удалось сейчас. Не устраивать истерику, не впадать в панику, а действовать со спокойной решимостью. Джонни помог бы ей, если бы был в форме. Но Джонни временно вышел из игры, и ей придется полагаться только на себя. Она не проиграла и не проиграет. На карту поставлена Бет и вся будущая жизнь.

Перед глазами у нее стоял образ Бет, наполняя ее болью. Как она смеется, как она спит. Ее руки помнили мягкое тепло этого маленького доверчивого тельца, и потеря отдавалась в ней болью.

Перед домом Каталонаса стояла еще одна машина — Фернанды.

У Доркас не было ни малейшего желания встречаться с Фернандой, но она внутренне собралась перед встречей.

Ее впустила горничная гречанка, и, по крайней мере, ее не застало врасплох, когда она вошла в гостиную и увидела Фернанду, стоящую перед портретом Константина Каталонаса.

Фернанда оглянулась без тени недовольства на лице.

«Вот это сюрприз! А я думала, куда ты делась».

«Я ездила встречаться с Джино», — напрямик сказала Доркас.

Фернанда сморгнула, но разговора не поддержала. Она отошла в угол, где стоял большой турецкий мангал — медная жаровня из серии тех, какими в холода отапливали старинные турецкие дома. Его боковины были выполнены в виде изогнутых лепестков лотоса и покрыты изящной чеканкой.

«Прелестная вещь, как ты думаешь? — сказала Фернанда. — Мне бы хотелось найти такую же, чтобы послать домой, для моей гостиной».

Доркас смотрела на нее с изумлением. Ее всегда поражал талант Фернанды отрешаться.

Фернанда тяжело опустилась на колени и занялась матерчатым узлом, который находился внутри жаровни.

«Я так любопытна, не могла удержаться, чтобы не взглянуть. Посмотри, что я нашла, Доркас!»

Она размотала мягкую ткань, и Доркас увидела лицо мраморного мальчика. Она увидела, что это оригинал, та самая голова, которую они с Джонни нашли утром на Филеримосе.

«Видишь — с триумфом произнесла Фернанда. — Я знала, что Джино не мог стоять за этим нападением на Джонни. Ты рассказала такую дикость, дорогая. Не годится так наскакивать на людей». Она прикрыла голову и с невинным видом отошла от жаровни.

«Послушай, — сказала Доркас. — Перестань мешать в одну кучу реальность и вымысел. Константин Каталонас был партнером Джино. Он украл голову из музея по подстрекательству Джино. Теперь Джино хочет ее получить. Он — соучастник преступления. Константин мертв, и Джино хочет вывезти эту голову и Бет из страны. Если ему это удастся, мы никогда его больше не увидим. Равно как и Бет, и мраморную голову. Взгляни на этот раз в лицо фактам, Фернанда. Перестань обманывать себя в отношении Джино».

Фернанда посмотрела на нее с пренебрежением: «Надеюсь, что все эти свои дикие фантазии ты оставишь при себе. Мадам Ксения вернет голову в музей, и все утрясется. В конце концов, Бет в моих руках. Остынь, дорогая, горничная идет».

Девушка, запинаясь, передала им извинения мадам. Она плохо себя чувствует и в данный момент никого не может видеть. Пусть они ее простят. Как-нибудь в другой раз…

«Ну и ладно, — сказала Фернанда. — Я хотела кое-что у нее узнать, но это подождет. Ты идешь, Доркас? Я тебя подвезу».

«Нет, спасибо, — сказала Доркас, — я останусь и увижусь с мадам Каталонас, хочет она того или нет».

Фернанда поколебалась, как бы собираясь возразить, но в Доркас, видимо, ощущалась ее новоприобретенная решимость.

«Не думаю, чтобы мне было приятно навязываться хозяйке», — произнесла Фернанда и надменно выплыла из комнаты.

Пока горничная ожидала, Доркас взяла с соседнего столика пачку греческих сигарет. На чистой белой нижней стороне пачки можно было писать. Она достала из сумки карандаш, написала на ней несколько слов и отдала девушке. Затем, как ранее Фернанда, она стала ждать перед портретом Константина. Казалось, что он улыбается ей в ответ с сардонической усмешкой, как будто ему прекрасно известно, какую мучительную цепочку событий вызвали к жизни его проделки. Но в его лице присутствовала и грусть — на нем лежал отпечаток отчаяния, которое почувствовала в нем Доркас в тот раз, когда Джино прислал его за ней. Теперь Константина уже не приходилось бояться.

Горничная быстро вернулась, сказав, что мадам Каталонас примет миссис Брандт. Она провела ее в студию, где мадам Ксения сидела за столом своего мужа. Сегодня на ней был свободный светло-серый халат, в котором она выглядела воинственной жрицей. На ее бледном лице, казалось, жили только глаза. Доркас пересекла комнату и подошла с ней поздороваться.

«У вас есть известия от моего мужа?» — спросила та поднимаясь.

«Извините, новости плохие, — мягко сказала ей Доркас— Вы, по крайней мере, будете знать, что произошло».

Мадам Ксения вновь села. «Пожалуйста, продолжайте. Он мертв?»

Доркас рассказала то, что она только что узнала от Джино: что Константин вместо него летел в самолете, потерпевшем крушение. Джино жив и находится на Родосе. Он приехал, чтобы найти мраморную голову, которую Константин забрал из музея.

На лице мадам Ксении была написана смесь отчаяния, скорби и гнева. Она встала, облокотившись на стол, одной рукой подобрав складки своего серого платья. Хоть ее горе и было неподдельным, она не смогла удержаться, чтобы не устроить из него спектакля.

«Это Джино послал его на смерть! — закричала она. — Это Джино убил Константина!»

«Не намеренно, — прервала ее Доркас. — Он не мог знать, что самолет попадет в аварию».

Женщина не обратила на это внимания.

«Эти мерзавцы! Они вдвоем уничтожили его!»

Она быстро прошла к бюсту Ванды Петрус и сдернула с него покрывало.

«Вот она, та, которая пыталась украсть у меня любовь мужа. Эта вероломная женщина! Вот кого надо во всем винить. Ее и ее злосчастного братца!»

Доркас устало повторила последнее слово: «Братца?»

«Ну да. Она сестра Джино Никкариса. И его послушное орудие подобно многим другим женщинам».

Доркас стояла, не шелохнувшись, пока в ее сознании высвечивалась ошеломляющая правда. Когда она заговорила, она очень медленно, тщательно подбирала слова.

«Эта женщина — миссис Петрус — ее нашла мисс Фаррар, чтобы она присматривала за моей дочерью Бет. Мисс Фаррар не говорила мне…»

Она пресеклась на полуслове, растерявшись от осознания сокрушительных последствий того, о чем она только что узнала. Как легко было ее обмануть. Подоплеку своей жизни Джино всегда держал в секрете. Он никогда не упоминал о своих родственниках. Казалось, что после смерти родителей он ни с кем не поддерживает отношений. И конечно, Фернанда не сказала ей правды. Это она опять делала для Джино. Теперь Бет оказалась в руках сестры Джино, которая сделает все, что он прикажет. Не удивительно, что Джино был так уверен, так спокоен, что все концы у него в руках.

Мадам Ксения не обращала на Доркас никакого внимания, погруженная в свою трагическую роль. Ни на мгновение она не сошла со своей импровизированной сцены. Ее голос так звенел, как будто ее аудитория сильно превосходила одного человека.

«Вы говорите, что ваша дочка у Ванды Петрус?» — осведомилась она.

«Мисс Фаррар их отослала куда-то. Я не знаю, где они находятся. Вот почему я к вам приехала. Я думала, что вы могли бы мне помочь».

Мадам Ксения налетела на нее и схватила за плечи: «Ну да, конечно. Вот и ответ. И я не беспомощна. Я знаю, где они. Мисс Фаррар сказала, что вам нездоровится, что ребенка надо от вас убрать. Она попросила сдать ей дом в Линдосе, чтобы там пожили няня с ребенком. Я, конечно, согласилась. Мне это было безразлично. Я не знала, кто няня. Но теперь это важно. Пойдем, надо поторопиться».

Было такое ощущение, что ее подхватило весенним потоком, несущимся с гор. Доркас не сопротивлялась. Лишь бы ее волной принесло к Бет.

Из гаража вывели машину, и мадам Ксения ненадолго отлучилась. Затем она появилась, одетая в парижское платье, умудряясь, тем не менее, выглядеть в нем, как Дельфийская жрица. Она подняла Доркас с собой на гребень волны, затолкав ее в машину. Доркас села на заднее сиденье, мадам Ксения рядом с ней. Дверь слева оставалась открытой. Они ждали.

Через некоторое время появился Ставрос, шофер, несущий в руках бережно завернутый узел. Он осторожно поместил его между Доркас и своей хозяйкой, избегая смотреть Доркас в глаза. Это, конечно, была мраморная голова. Ставрос сел за руль, и машина отъехала от дома. Доркас уставилась ему в затылок, и в ней начало расти понимание. Без своей униформы, в пиджаке с поднятым воротником и опущенным на лоб козырьком кепки он идеально соответствовал запавшему в ее сознание образу.

«Это вы наблюдали за нами у отеля, — сказала Доркас сидящей рядом женщине. — Вы нас преследовали сегодня утром?»

Мадам Ксения ничего не отрицала. Она любовно дотронулась до лежавшего между ними свертка.

«Естественно. Когда вы показали мне слова, написанные Константином, я начала понимать. Я, конечно, загодя знала, что он делает копию головы. Это я дала ему возможность снять гипсовый слепок с головы, с оригинала. С этого слепка он уже мог сделать копию дома. Я сама купила ему хороший измеритель, который помог ему снять все мерки. Меня раздражало, что он этим занимается, хотя он изобрел вполне невинную причину. После того, как обнаружилась кража, я поняла, что могло произойти».

Она прервалась и драматически закрыла лицо руками. Доркас ничего не сказала, и, наконец, она продолжила:

«Разве я могла пожертвовать всем и передать его властям? Это было невозможно. И пока я боролась с этой ужасной проблемой, он ускользнул из моих рук. Я знала, что он никогда не вернется. Мне лучше было считать его мертвым. Когда вы пришли ко мне поработать и нашли это в его бумагах, я поняла, что могут означать эти слова. Но я знала недостаточно. Было необходимо, чтобы Ставрос за вами наблюдал, преследовал вас, когда вы покидаете отель на случай, если вы поедете на Филеримос и найдете мраморную голову. Ее было необходимо получить обратно любой ценой».

«Даже ценой жизни? — с отвращением спросила Доркас. — Ваш шофер — я полагаю, что это был он — он же мог убить Джонни Ориона».

«Только не Ставрос, — уверенно сказала мадам Ксения. — У него во время войны была богатая практика. Он знает, как убивать, а как не убить. Молодой американец — он ведь не сильно ранен?»

«Это не было легкой царапиной, — сказала Доркас— Они ничего точно не могли сказать, пока не

сделают рентген».

Мадам Ксения махнула рукой: «Рентген ничего не покажет. Я бы доверила Ставросу свою жизнь».

«Нашей единственной целью, — сказала Доркас, — было возвратить голову в музей. Если бы мы отвезли ее домой, она бы там и сейчас благополучно лежала бы».

Мадам Ксения взглянула на нее с вежливым недоверием: «Вы жена Джино. Почему я должна вам доверять? Я не могу доверять жене Джино, даже если он мертв. Я, конечно, верну этот шедевр. Но своим путем. Это будет сделано достойно и ни в коем случае не отразится на добром имени моего бедного Константина. Но сначала я уж ее использую. Теперь, когда я знаю, что Джино жив, мы поедем на Линдос и дождемся его там. Вы, ребенок и плачущий мальчик».

«Я нигде не собираюсь дожидаться Джино, — сказала Доркас. — Как только я получу Бет, я вернусь с ней на Родос и отправлюсь домой первым же рейсом».

Мысли о том, что она могла уже опоздать и Ванда с Бет уже уехали с Линдоса, она загоняла внутрь. Она не хотела сейчас об этом думать.

«Может быть, завтра, — спокойно произнесла мадам Ксения. — Может быть, завтра я и разрешу вам уехать. Сегодня вы мой гость. Джино придет. Я своих планов не изменю».

Доркас взглянула на правильный профиль сидящей рядом женщины. Она выглядела такой же греческой, как и голова Афины на монете с совой. И она выглядела такой же непреклонной, какой могла бы быть Афина. Она пожалела, что не позвонила Джонни, покидая Родос. Ей надо было ему сказать, куда она едет. Хотя бы это. Но теперь слишком поздно об этом жалеть. Он все равно ничего не мог поделать. Обнаружив Бет, она изыщет возможность уехать с Линдоса.

Какое-то время она молчала, глядя на мелькающий за окном пейзаж. Сейчас они были с той стороны острова, которая ближе к Турции, и характер местности изменился. Они ехали по внутренней дороге, и вокруг было много открытых долин, с фермами и посадками олив. Горы были выше и более неприступные, чем с другой стороны острова, но большую часть времени дорога шла на уровне моря. Ставрос правил с присущим ему апломбом, и казалось, кидался на каждое следующее препятствие в яростном желании его смести. Каким-то чудесным образом они избегали столкновения с другими машинами, объезжали ослов и редких пешеходов.

С каждой минутой Доркас все с большим нетерпением ожидала конца пути.

«Почему вы считаете, что Джино приедет?» — спросила она, когда молчание затянулось.

«Мисс Фаррар видела голову, не так ли? — сказала мадам Ксения. — Мария наблюдала за тем, как она ее раскрыла, чтобы показать вам. Девушка не поняла, о чем вы говорили, но она видела это. Если для этой женщины Джино как сын, то она ему об этом расскажет. Он уже должен все знать».

Да, он это знал, и ему нужно было только проинструктировать Ванду. Так же как в тот раз, когда он дал ей указания нарисовать меловые кружки.

«Но зачем ему ехать так далеко? — настаивала Доркас. — Почему бы ему не дождаться, пока вы вернетесь на Родос?»

«Все очень просто, — сказала мадам Ксения. — Джино с моим мужем на паях владели лодкой, на которой они любили выезжать в бухту Линдоса. Она стоит там. В лодке с мотором несложно добраться до берегов Турции. У Джино в Турции есть друзья».

И покупатель, ожидавший в Истамбуле. Да при таких обстоятельствах Джино действительно вполне может приехать на Линдос. Что делает для нее еще более необходимым найти Бет и увезти ее.

«А если он приедет, то как вы помешаете ему взять то, что он хочет?» — спросила она.

Мадам Ксения неожиданно разразилась рыданиями: «Пожалуйста, не надо со мной сейчас говорить. Мне нужно оплакать Константина».

Она громко рыдала на протяжении еще нескольких километров пути, тем самым удерживая Доркас от вопросов. Затем она вытерла глаза, утихомирилась и обратила внимание на окружающий пейзаж.

«Во всей Греции нет ничего прекраснее и удивительнее, чем то, что вы уведите на Линдосе, — объявила она. — Мы уже скоро приедем».

Путешествие оказалось значительно более долгим, чем их обычные поездки с Джонни, а в том состоянии, в котором пребывала Доркас, каждая миля, казалось, тянулась вечность.

Рельеф снова изменился, и временами стала проглядывать береговая линия с серповидными песчаными бухтами, разделенными скалистыми россыпями. Берег был здесь более диким, чем с другой стороны острова.

За поворотом море исчезло, и дорога, похоже, свернула вглубь острова. Мадам Ксения выглянула из окна, казалось, она была преисполнена волнения. В этот момент слияния с Грецией, с Родосом, даже мысли о Константине отошли в сторону.

«Сейчас вы увидите», — сказала она и обратилась к Ставросу по-гречески.

Доркас не волновало, что она там увидит. Ей не терпелось обнять Бет.

Ставрос сбавил скорость. Вдалеке можно было различить рокот прибоя. Дорога устремилась в узкий коридор между высокими скалами — этот проход изгибался и внезапно круто обрывался вниз, к расположенному на открытой возвышенности городу Линдосу.

Как будто внезапно сцена раздвинулась и Доркас прозрела. Несмотря на то, что она ушла в себя, открывшийся вид приковал ее внимание и захватил ее. Тесно утыканная маленькими белыми домиками поверхность бухты, обращенная к морю, походила на перевернутое фарфоровое блюдце. За плоскими крышами города возвышалась крутая гора с Акрополем, приковывающая к себе взоры. Сама гора располагалась между двумя заливами. Ее неприступные скалистые стены вонзались в синее небо. Они не были увенчаны парящими колоннами, но эта скала с плоским верхом сама по себе доминировала над прилегающей местностью со всей своей несокрушимой Мощью. От нее трудно было отвести взгляд.

«Это старейший акрополь из всех, — произнесла мадам Ксения, и в голосе ее звенела гордость. — Люди возводили там постройки еще за двадцать пять столетий до нашей эры. Рыцарская крепость — от которой осталась только стена — сравнительно молода. Отсюда не видны остатки храма Афины Линдии. Он с другой стороны, на скалах».

Дорога опять нырнула, и они провалились вниз, не зная, что их встретит с другой стороны. Они выскочили на открытое пространство, лежащее выше уровня городских крыш. Скала теперь была ближе, и были ясно видны венчающие ее укрепленные стены.

На площади перед харчевней были расставлены накрытые столики, а стоянку для машин огораживала каменная стена. Там стоял неизменный туристский автобус, а неподалеку группа путешественников торговалась с погонщиками, чтобы нанять ослов для восхождения на скалу.

Было очевидно, что дом мадам Ксении находится не здесь, но Ставрос остановился посреди площади. У Доркас внутри все заклокотало из-за этой задержки, но мадам Ксения не торопилась. Она изучила туристов, внимательно рассмотрела машины и покачала головой.

«Никого из них не знаю», — сказала она и опять обратилась к шоферу.

Он вывернулся обратно к развилке дороги, и они поехали вниз по аллее, усаженной кипарисами и оливами, к белому дому строгих геометрических линий. Дом был покрыт плоской крышей и окружен легкими колоннами по внутреннему портику, колонны были выкрашены в ярко-розовый теплый цвет.

Как объяснила мадам Ксения, улицы деревни были слишком узки, чтобы по ним проехала машина, поэтому она построила себе дом на склоне холма, к нему вела отдельная дорога, и вид на окрестности ничего не портило.

Доркас не стала ждать хозяйку. Громко зовя Бет по имени, она выбралась из машины и побежала по ступеням к портику. Никто не отвечал. Из двери появилась пышная гречанка и уставилась на нее в недоумении. Мадам Ксения, медленно восходя по ступеням, дала ей разъяснения, и та отступила в сторону, пропуская Доркас в длинную комнату с белыми стенами, которая вела от входа внутрь дома.

На стуле лежала кукла Бет, и Доркас ее подобрала. Ее тревога достигла своего апогея, она уже не могла ее скрывать.

«Спросите их о Бет, — взмолилась она. — Я хочу ее видеть немедленно».

Мадам Ксения переговорила о чем-то с горничной по-гречески.

«Слуги не знают, где ребенок, — сказала мадам Ксения. — Няня увела ее гулять. Не волнуйтесь, они скоро вернутся».

Доркас сжимала куклу в руках, как будто она могла придать ей уверенности, потому что к ней недавно притрагивалась Бет. Неужели случилось то, чего она боялась? Неужели она опоздала? Джино мог позвонить из Родоса, и Ванда могла уже отправить Бет, куда он приказал. Но не могла же она броситься наружу и вслепую метаться па улицам Линдоса в поисках дочери.

Ставрос последовал за ними в комнату, держа мраморную голову в руках. Мадам Ксения забрала ее у него и бережно положила в угол дивана. Затем она взяла небольшое полотенце и бережно обмотала им голову. Движения ее были уверенны и непринужденны, и Доркас, глядя на нее, почувствовала себя еще хуже. Эта женщина была чересчур уверена, что заманит сюда Джино.

«Не могли бы вы послать кого-нибудь поискать Бет? — спросила она. — Ванда не могла увести ее далеко, это такой маленький город».

Мадам Ксению, похоже, не волновали заботы Доркас.

«Успокойтесь, — сказала она. — Не надо огорчаться. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату».

Доркас не нужна была комната. Она не собиралась оставаться на ночь. Но хозяйка настояла, и в ее распоряжении, по крайней мере, очутилась прохладная вода, чтобы охладить пылающее лицо и руки.

Когда она возвратилась в комнату, горничная внесла серебряный поднос с чаем. Ничего не оставалось, как сидеть на стуле и стараться унять растущую тревогу. Мадам Ксения разлила чай и подала на стол тарелку с маленькими сэндвичами и пирожными. Чай был горячий и живительный, а вкус пищи напомнил Доркас, что она не обедала. Она поела, чтобы поддержать силы и уставилась на дверь.

Один раз она снова задала тот же вопрос, что и в машине: «Что вы будете делать, если здесь появится Джино?»

«Не забывайте о Ставросе — спокойно произнесла мадам Ксения. Ставрос— человек с предрассудками. Он не прольет ни капли крови».

Ставроса хорошо иметь на своей стороне, подумала Доркас, но сила и твердость могут сослужить хорошую службу в борьбе с неподготовленным человеком, в то время, как Джино будет готов к западне. Он может рассчитывать на свой изворотливый ум, чтобы выбраться из любой передряги, предвосхитить и обойти любой план который создадут противники. Он всю жизнь развивал в себе этот талант. И он никогда не боялся ввести в заблуждение своих врагов. Доркас сомневалась, что мадам Ксения со Ставросом смогут воспрепятствовать Джино сделать, что он хочет.

Когда раздался звонок в дверь, она напряглась и было поднялась, но мадам Ксения протянула к ней руку и остановила ее.

«Это Джино, — сказала она. — Вы к нему не пойдете. Вы подождете и будете молчать. Ставрос?» — Тихо позвала она, и грузная мужская фигура возникла в двери в глубине комнаты.

Он был не в униформе, и рабочая одежда сидела на нем лучше. Его усы топорщились яростно как никогда, и в голубых глазах горела готовность ко всему.

Из вестибюля донесся мужской голос. Мадам Ксения снова кивнула и предостерегающе приподняла бровь в сторону Ставроса, который отступил из виду. Но тот, кто пронесся мимо горничной и бесцеремонно ворвался в комнату, был не Джино. Это был Джонни Орион.

Было очевидно, что он в ярости. Он стоял, расставив ноги, готовый к нападению, и его воинственный вид дополняла повязка вокруг головы. Доркас никогда его таким не видела, он показался ей великолепным. Ему не следовало здесь находиться, но прекрасно, что он приехал.

Мадам Ксения оправилась от разочарования и сделала приветственный жест в его сторону, который он проигнорировал. Все его внимание было приковано к Доркас.

«Ты нашла Бет?» — спросил он

Доркас поднялась: «Ее здесь нет. Мадам Каталонас говорит, что она ушла гулять с Вандой, Джонни. Ванда — сестра Джино».

«Я знаю, — сказала Джонни. — Я заставил Фернаду рассказать все, что она знала, а потом отправился в дом Каталонасов. Там мне горничная сказала, что вы все уехали в Линдос. С мраморной головой. Она специально это подчеркнула».

Мадам Ксения попыталась вставить слово: «Вы тот молодой американец, который работает на мисс Фар-рар…» — начала она, но Джонни продолжал говорить с Доркас.

«Ты не должна была уходить из отеля одна. Ты сказала, что у меня есть час. Все равно, когда я выяснил, что случилось, я взял Фернанду и привез ее сюда на машине».

«Мисс Фаррар здесь?»— в изумлении вскричала мадам Ксения.

Джонни, казалось, только что ее заметил: «Она сидит в машине, где я ее оставил».

Мадам Ксения тут же кинулась к двери. Непонятно зачем, то ли впустить Фернанду, то ли выставить вон.

Доркас подошла к Джони, и он взял ее за плечи.

«Успокойся», — сказал он ей, как прежде, и, как прежде, она почувствовала, что он придает ей силы.

«Мне кажется, что нам надо сейчас же поехать в полицию, — нетерпеливо произнесла она. — Я не должна была тебя от этого удерживать».

На этот раз воспротивился Джонни: «В тот раз я думал, что у нас есть с чем к ним прийти. Сейчас я знаю, что не с чем. Разве что ты хочешь, чтобы арестовали шофера мадам Ксении. Поскольку голова у мадам, я полагаю, что это ее человек сбил меня с ног. Но это сейчас не главное. Главное сейчас — Джино».

«Мадам Ксения говорит, что он приедет сюда», — сказала Доркас.

«Она, вероятно, права, — голос Джонни звучал угрюмо. — Очевидно, что в доме оставлены указания, чтобы каждому, кто будет спрашивать, сказали, что ты и мадам вместе с мраморной головой отправились сюда. Фернанда предупредила Джино — я знаю, что она говорила с ним по телефону, — его первый шаг будет таким же, как и мой, он попытает счастья в доме. Так что он обо всем узнает».

«Тогда он уже может быть в Линдосе».

«Вероятно, еще нет. Ему могло оказаться труднее добраться сюда. Но я думаю, что, если ему нужна голова, он приедет. Так что в ожидании его мы развлечемся».

Мадам Ксения возвратилась, ведя за собой мисс Фаррар. Фернанда была не похожа на себя. Она не успела причесаться и выглядела несвежей, поблекшей и сильно уставшей. Она упала на стул, как будто долго бежала и не могла отдышаться.

Мадам Ксения направила свое внимание на Джонни.

«Как ваша рана?» — осведомилась она. — Надеюсь, не очень вас беспокоит?»

«В самый раз, — сказал Джонни. — Ничего хорошего ваш человек мне не сделал».

«Ставрос сожалеет», — сказала мадам Ксения и снова глянула вглубь комнаты.

Ставрос немедленно появился на звук своего имени. Хозяйка сделала знак, и он склонился над Джонни. Удивительно, но когда он вошел, на его лице была широкая улыбка, и он жарко говорил что-то по-гречески.

«Ставросу не хочется, чтобы вы таили против него зло, — перевела мадам Ксения. — Ему жаль, что пришлось это сделать, но это было необходимо».

«Не согласен, что это было необходимо, — произнес Джонни, но позволил Ставросу заключить свою руку в его большие лапы. — По крайней мере, я рад, что мы теперь союзники».

В другое время, подумала Доркас, сцена могла показаться нелепой. Но от Ставроса исходила благородная доброжелательность, под которой чувствовалась холодная решимость, не обещавшая Джино ничего хорошего.

Когда он вернулся на свой пост в глубине комнаты, мадам налила Фернанде чашку чая и поставила перед ней. Та взяла ее и выпила с такой жадностью, словно горячая жидкость могла уберечь ее от всего, что навалилось за последние часы.

«Я знаю, что вы все ждете Джино, — сказала она. — Я знаю, что вы против него что-то замышляете. Но он ни в чем не виноват. То, что он уехал из Штатов, еще не преступление. Люди и раньше уходили в тень под прикрытием смерти. Никто из вас не понимает, чего Джино нужно от жизни».

Доркас не нашлась, что сказать. Но мадам Ксения склонилась вперед: «Ну-ка, Фернанда, расскажите, пожалуйста, что же этот человек— этот Джино Никкарис — так хочет получить?»

Фернанда ответила просто: «Он, конечно, хочет, чтобы к нему вернулись жена и ребенок. Я думаю, что так скоро и произойдет».

Доркас издала сдавленный звук, который перекрыл слова мадам Ксении.

«Вы говорите, что Джино Никкарис не стремится завладеть мраморной головой из музея?» — Она встала со стула и подошла к дивану, откинув одеяло, чтобы открыть голову.

Фернанда посмотрела на нее с беспокойством. «Конечно, она его интересовала, — сказала она. — Почему бы и нет, раз его партнер вынес ее из музея? Но Джино не причастен к этой краже. Он хочет только, чтобы голову вернули на место. Зачем она ему? Она только втянет его в серьезные неприятности».

Все трое посмотрели на Фернанду, и воцарилась мертвая тишина. Тишину нарушил топот ног по дорожке, и минуту спустя в дверь ворвалась Бет. Она радостно подбежала к матери, и Доркас поймала ее в благостном облегчении. Над темной головкой Бет она увидела стоящую в дверях Ванду. Женщина стояла, не двигаясь, с горечью глядя на Ксению Каталонас.

Глава 15

Первой заговорила мадам Ксения: «Я не потерплю, чтобы эта женщина находилась в моем доме! Никто мне до сих пор не говорил, что она няня ребенка миссис Брандт».

Наступила минутная тишина, которую прервала Бет:

«Ванда водила меня на пляж посмотреть на папину лодку, — объявила она. — Скоро она повезет меня на ней кататься».

Доркас обменялась взглядом с Джонни, и он сделал ей знак молчать.

Жена Константина еще не кончила. Она встала во весь свой величественный рост и обратилась к Ванде: «Твой брат рассказал тебе, что мой Константин мертв? Мертв, потому что Джино отправил его вместо себя в самолете, а самолет разбился!»

Было ясно, что удар настиг Ванду неожиданно. Защитная маска Ванды слетела, и в ее глазах отразился неприкрытый ужас. Но эта женщина долго муштровала себя, чтобы скрыть боль, и почти мгновенно восстановила над собой контроль. Она ответила тихим голосом, только легкое дрожание выдавало ее чувства.

«Если это правда, — сказала она, — тогда смерть Константина ваших рук дело, мадам, а не рук Джино». Эта была декларация ненависти, выбор своего места на баррикадах, дальнейшее изъявление преданности Джино.

В этот момент Доркас восхищалась Вандой Петрус и уважала ее. Может быть, ее преданность была ошибкой, но она была женщиной, способной выдержать удар с большим мужеством. Есть такие женщины, которые обречены на несчастье. Трагедия входит в их жизнь неоднократно. Ванда была из их числа, а сейчас она встречала этот новый поворот своей судьбы с удивительным бесстрастием.

Фернанда отбросила со лба спутанные волосы и сделала попытку обрести над ситуацией контроль, который на некоторое время от нее ускользнул. Она взяла свою сумочку и встала.

«Здесь в воздухе витает слишком много эмоций, — сказала она. — Я думаю, что нам надо успокоиться. Ванда, тебе лучше остаться на ночь в гостинице, так как тебя здесь не хотят видеть. Джонни, если ты нас отвезешь…»

«Он никуда не повезет эту женщину, — жестко сказала мадам Ксения. — Я не позволю ей остаться в моем доме, но для прислуги в помещении в саду найдется место, где она спокойно может разместиться. Ставрос!»

Он приблизился к Ванде, и намерения его не оставляли сомнений. Он к ней не притронулся, но, бросив на него взгляд, она пошла за ним с опущенными глазами.

«Это ненадолго, — сказала мадам Ксения остальным. — Мы не можем допустить, чтобы эта женщина побежала к Джино. Она помешает моим планам».

«Что у вас за план?» — спросил Джонни.

«Мы не будем ничего предпринимать, — сказала мадам Ксения. — Мы будем ждать. Джино придет и заберет голову. Он не сможет скрыться на лодке до темноты. И преградит ему дорогу Ставрос».

У Джонни в глазах зажегся боевой огонек. Он с удовольствием выслушал мадам Ксению, и Доркас заметила, как он одобрительно кивнул. Если Джино поймают с головой вне дома, то мадам Ксении, возможно, удастся скрыть свою собственную причастность.

Но Фернанда пришла в ярость.

«Какая чушь! Джино приедет не за этим куском мрамора. Он хочет увидеть Доркас и поговорить с ней. Ее и Бет».

«Тем более веские у нас причины, чтобы их отсюда убрать, — произнес Джонни. — И тебя вместе с ними, Фернанда».

«Не думайте, что сможете меня запереть, — сказала Фернанда. — Пусть только этот головорез ко мне прикоснется, мадам Каталонас, я немедленно отправлюсь к американскому консулу. Я…»

«Подожди секунду, — сказал Джонни. — По-моему, это ты тут слишком перевозбуждена. Никто не собирается тебя запирать».

Фернанда слегка остыла: «Почему бы мне просто не взять машину и не поехать в Родос? Доркас и Бет могут поехать со мной и…»

«И по пути ты встретишься с Джино? — докончил Джонни. — Придумай что-нибудь получше».

Фернанда поднялась и, повернувшись ко всем спиной, встала у окна, из которого открывался грандиозный вид. Она выглядела разгоряченной и взволнованной и совсем не похожей на себя.

«Вы понимаете, — обратилась мадам Ксения к Джонни, — что мы не хотели бы передавать это полиции. — Она махнула рукой в сторону мраморной головы. — Это очень деликатный вопрос, и лучше, если мы все это устроим не в моем доме. Но мы не можем пригласить мисс Фаррар оставаться и рассказать Джино, что мы собираемся делать».

Фернанда обернулась: «Какой вздор! Джино способен сам о себе позаботиться. И ему не нужна эта голова. В конце концов, я приехала на Линдос, чтобы взобраться туда, — она сделала драматический жест в сторону скалы, на которой когда-то располагался храм Афины. — Туда я и отправлюсь. А Доркас и Бет, если захотят, могут пойти со мной. Если Джино появится в Линдосе, он не станет осматривать достопримечательности».

Доркас с надеждой посмотрела на Джонни. В предложении Фернанды был хоть какой-то план действий. С каждой минутой она все не уютней чувствовала себя в доме. Пора было встать и убраться отсюда — все равно куда. Вершина этой отдаленной высокой скалы казалась ей сейчас раем. Вряд ли Джино придет в голову искать их там в такой момент.

Джонни снова кивнул: «Идея не хуже любой другой. Давайте, идите. Я провожу вас и договорюсь об ослах». На этот раз мадам Ксения тоже была согласна, и они больше не теряли времени. Джонни отвез их на площадь и все организовал.

Когда Фернанда, Доркас и Бет водрузились на маленьких животных, и Фернанда тронулась вслед за идущим впереди погонщиком, Джонни придержал осла Доркас за седло.

«Вот ключ от машины, — сказал он. — Не давай его Фернанде. Я оставлю машину на площади, и вы сможете легко добраться назад, но до поры до времени пусть она об этом не знает. Сейчас нет другого пути, только вверх, а взобравшись туда, ты найдешь возможность продержать ее там как можно дольше. Когда вы спуститесь, все уже будет улажено. Будь осторожна. И будь начеку на случай, если она проявит коварство».

Ключ холодил ей пальцы. Фернанда не оглядывалась, и Доркас опустила его в сумочку. Затем она нагнулась к Джонни.

«О тебе самом надо позаботиться. Он не полезет в западню. Он явится, подозревая засаду».

«Не волнуйся, — сказал Джонни с приободряющей улыбкой. — Теперь мы действуем на пару со Ставросом».

Он шлепнул осла по спине, и тот потрусил догонять остальных. Она сидела в седле, как гречанка, боком, и глядела назад на Джонни. Перед тем как они свернули за угол на деревенскую улицу, он помахал, и она увидела, как он пошел в сторону дома мадам Ксении. Она хотела бы не беспокоиться о нем, но не могла. Джино видел, как он ее целовал. А где замешана ненависть Джино, там опасность.

Ослы семенили по мощеным улочкам, столь узким, что там могли разминуться двое животных, но машина проехать уже не могла. Их колонну возглавляла Фернанда, а Бет ехала посередине, в счастливом возбуждении и абсолютно не напуганная. С обеих сторон теснились двухэтажные дома, скрывавшие из вида скалу. Повороты были нерегулярными и крутыми, и Доркас потеряла ориентацию. Затем безо всякого предупреждения они выехали из деревни на грязную гравиевую дорожку, петлявшую вверх по холму.

Над ними тяжело нависала скала Линдоса, ее склоны казались крутыми и непроходимыми. Вблизи темно-серые камни, казалось, таили в себе холодную угрозу. Это расстояние наделяло их особой парящей грацией, по мере приближения она пропадала.

Ослы шли твердо и неспешно по одним им ведомым тропам. Когда они повернули на следующий виток серпантина, Доркас посмотрела вниз на раскинувшуюся там деревню. Плоские серые крыши домов были покрыты глиной, защищающей их от солнца. Местами мелькало яркое пятно, но в целом пейзаж был черно-белым, пока глаз не упирался в голубой залив. Волны разбивались о белый песчаный пляж молочной пеной. Виднелось несколько лодок, вытащенных на сушу. В туманной дымке вдалеке проглядывала стоящая на приколе плоскодонка — может, это была лодка Джино, в любой момент готовая отчалить? Фернанда тоже смотрела вдаль на бухту, и Доркас подумала, догадывается ли она о предназначении этой лодки.

Фернанда оглянулась, очевидно, вновь придя в хорошее расположение духа: «Постарайся все запомнить, Доркас. Я не могу делать записи, трясясь на осле».

Она запомнит, подумала Доркас. Вряд ли она забудет хоть одну подробность этого дня.

Дорога привела их к подножью скалы, и здесь им пришлось спешиться и идти самим дальше. Ослы выше не пошли.

Доркас на мгновение остановилась, глядя на возвышающуюся серую громаду. На фоне серой стены черными восклицательными знаками были разбросаны кипарисы— там, где сохранилась почва для корней. На высоких каменистых стенах чернели разинутые пасти пещер. Вокруг все звенело от цикад, а позади громко кричали ослы, которым не терпелось спуститься домой. Место казалось безжизненным и пустынным, безусловно, это было последнее место, куда захочется прийти Джино.

Возглавляемые Фернандой, они вскарабкались по грубой почве ко входу и ступили на широкое открытое пространство, заросшее пиниями и кипарисами. Они стояли лицом к северной стене скалы, которую по диагонали пересекала длинная лестница, вырубленная в камне.

Когда они приблизились к стене, Фернанда остановилась.

«Посмотри!» — сказала она, указывая рукой. В скале был вырезан барельеф корабля. Маркос давно говорил ей про него.

«Такой прекрасный корабль! — говорил он. — Вырезанный в скале древними людьми».

Это была трирема, древняя греческая галера с тремя парами уключин и высоко загнутым, как на лодках викингов, носом. Ее очертания были еще видны, несмотря на многовековое выветривание, а на месте корпуса была сделана каменная скамейка. Это зрелище воскресило Доркас.

Ребенком Маркос жил на Линдосе.

«Там лучше, чем где бы то ни было, — рассказывал он ее отцу. — Это трудно передать словами — мы поедем туда, и я сам покажу вам Линдос».

«Нам лучше трогаться, — сказала Фернанда. — Не хотелось бы спускаться здесь в темноте».

Солнце уже клонилось к морю. Джонни просил задержать тут Фернанду по возможности подольше, но время играло против них. Доркас молилась о том, чтобы, раз уж Джино должен прийти, он побыстрее все это закончил и к их приходу уже ушел. По крайней мере, пока они поднимаются, расстояние между Джино и ними увеличивается, и это дает иллюзию безопасности.

Узкая каменная лестница поднималась кверху, а на вершине возвышалась средневековая башня со сводчатым входом — башня, вершина которой была вровень со скалой, и поэтому издалека сливалась с серой скалой. Лестница была без поручней и, пока они медленно поднимались, Доркас взглянула вверх и чуть выше по скале увидела вереницу еще более узких разрушенных ступеней — более древних, чем те, по которым они шли.

Когда-то это была византийская крепость, охранявшая дорогу к храму Афины. Рыцари превратили ее в замок и построили укрепления, до сих пор отчетливо просматривались бойницы со следами геральдических знаков.

Фернанда вслух считала ступеньки, пока ее не отвлекла Бет, и она не сбилась со счета. Она сказала, что насчитала больше шестидесяти. Иногда Доркас брала Бет на руки, а временами они отдыхали.

В конце ступенек они прошли сквозь глубокую арку на яркий солнечный свет. Вокруг были стены, и, чтобы добраться до вершины, пришлось еще раз перелезать через обломки скал. В трудных местах они передавали Бет с рук на руки и, наконец, оказались на самой верхотуре. Доркас стояла, оглядываясь по сторонам, стараясь подавить удивление от всего того, что здесь скрывалось. С земли были видны только укрепления. Верхушка скалы выглядела плоской и пустынной. Реальность была ошеломляющей.

Они стояли на верху потрясающе широкого лестничного пролета. Фернанда опять стала считать и объявила, что там тридцать ступеней. У подножья широким полукругом стояли семь дорических колонн.

Со всех сторон теснились свидетельства истории. Сохранились фрагменты рыцарского замка и византийской церкви. Повсюду были разрушенные стены и вывалившиеся из них камни. Но надо всем этим царила Афина Линдосская. Маленькие полузасыпанные постройки подчеркивали величие ее колоннады. Крылатая Афина принадлежала только небу и морю. В мерцающем золотом прозрачно-голубом воздухе возвышались разрушенные стены и колонны ее храма. Камни Родоса горели золотом на фоне вечно плывущего неба и моря, как будто не имели никакого отношения к лежащей далеко внизу земле. Эти камни создавали здесь иллюзию безопасности. Как будто они достигли места, живущего своей жизнью, не соприкасающегося с тревогой окружающего мира.

За замком низкая стена огораживала скалы, которые обрывались прямо в индиго-черное море. Пока Фернанда, взяв Бет за руку, бродила по храму, Доркас присела на стену. На черной скале, тесно сбившиеся вместе над обрывом, шесть колонн с остатками крыши были так прекрасны на фоне неба и моря, что захватывало дух. Скалистые утесы были доступны только ласточкам, и волны Эгейского моря бились об их подножье. Отсюда не было другого пути, кроме того, по которому они пришли.

Вернулись Фернанда с Бет и встали рядом с Доркас, глядя вниз с головокружительного скалистого обрыва. Ее голос звучал пророчески.

«Я так и вижу, как Грегори Пек карабкается по этим скалам, когда они снимали «Пушки острова Наваррой», — восторженно прошептала она.

Золотая синева почти явственно содрогнулась вокруг Фернанды, и Доркас громко рассмеялась.

«Сомневаюсь, что он лез именно здесь», — сказала она.

Фернанда поморщилась: «Я не знаю — я могу воспроизвести всю сцену. Взгляни— там есть еще одна бухта. Маленькая, закрытая — говорят, что ее посещал Святой Павел. Ты видишь те острые скалы на входе, они их использовали в сцене со штормом».

Доркас взяла Бет за руку.

«Ты тут помечтай о Грегори Пеке, а мы посмотрим с другой стороны на деревню».

Они оставили Фернанду и перешли к укреплениям, откуда были видны белые домики и пляж с качающейся у берега лодкой. Анатолийские горы здесь были не так близко, как в Родосе, из-за причудливой формы острова. Но до турецкого берега рукой подать, ничего не стоит добраться даже на маленькой лодке.

Она попыталась вычислить дом мадам Ксении на склоне холма над городом, но там было слишком много деревьев, и она не была уверена, какой из этих маленьких кубиков принадлежит мадам Ксении. Пришел ли уже Джино? Что там сейчас творится?

Фернанда снова подошла к ним. Если у нее и сохранилось некоторое беспокойство по поводу того, что может происходить в городке, там внизу, то она тщательно это скрывала. Она вела себя, как будто это обыкновенный осмотр достопримечательностей. Но, тем не менее, не забывала поглядывать на солнце.

«Нам лучше скоро пойти дорогая, — сказала она. — Близится закат».

С этой стороны острова солнце садилось не на виду, а исчезало за горной грядой над Линдосом. Доркас увидела, что край солнца скоро коснется горы. Но нужно еще немного задержать тут Фернанду.

«Я еще не хочу возвращаться, — запротестовала она. — Света еще хватает».

Она взяла Бет, и они побрели на другую сторону. Снизу долетали голоса и смех. Видимо, погонщики ослов использовали последние предзакатные минуты для своего дела. Доркас опустила Бет и облокотилась на брешь в стене, чтобы увидеть целиком всю каменную лестницу, по которой они недавно взбирались. По ступенькам поднималось несколько женщин, пыхтя и смеясь. За ними в хвосте этой ярко разряженной группы шел мужчина, один.

Как не узнать эту темноволосую голову! Она быстро отпрянула от стены, пока он не успел взглянуть вверх и заметить ее. Джино явился. Как всегда, он поступил неожиданно. Через несколько мгновений он будет наверху, ей немедленно надо отсюда убраться, увести от него Бет. Но она не сможет ускользнуть, пока он не отойдет от входа достаточно далеко, чтобы она смогла проскользнуть у него за спиной.

Фернанда спустилась по широким ступеням туда, где о скалы яростно бился ветер. Доркас пошла за ней, крепко держа Бет за руку. У подножья они, не сговариваясь, повернулись к возвышавшейся над прибрежными скалами крепости. Здесь ветер дул еще сильнее, ярко палило солнце, и в ярком свете плясали золотые огни. Над головой между двумя колоннами храма Афины висела большая паутина, она трепетала, билась на ветру, но не рвалась. Арахна все еще плела свои золотые нити, через века бросая Афине свой вызов.

То, что он последовал за ней в это отдаленное место, могло означать, что у него очень мало времени. Только очень большая спешка могла привести его сюда. Ходил ли он в дом Каталонасов? Удалось ли ему избежать западни?

Теперь, когда надо было спешить, Бет запросилась вниз: «Мамочка, я устала, я хочу на осла».

«Сейчас, — сказала Доркас. — Мы уже сейчас начнем спускаться».

Можно было укрыться за любой стеной, за любым углом, но она стояла в нерешительности. Голоса приближались. Фернанда отошла к обрыву и стояла к ним спиной. Доркас снова подхватила Бет на руки и побежала к подножью широкой каменной лестницы. Солнце клонилось к хребту, и дорогу пересекали длинные черные тени от колонн. Внизу тень, наверное, уже покрыла деревню и доползла до границы пляжа.

На пути стояло разрушенное каменное здание, и она рванулась к нему. Проход вел в затемненное крыло, где было достаточно места, чтобы спрятаться. Более того, в камне была щель, как амбразура, обращенная в направлении скал. Стоя за ней, она могла наблюдать, не опасаясь быть замеченной.

«Мне здесь не нравится, — сказала Бет. — Я хочу на осла».

Доркас цыкнула на нее.

«Мы играем, — прошептала она. — Мы прячемся от тети Ферн. Мы не должны шуметь, а то она нас найдет».

Бет немедленно приняла правила игры и скользнула за угол, чтобы спрятаться у мамы за спиной, с трудом сдерживая смех. Доркас безмолвно молилась, чтобы у нее хватило сил сделать то, что потребуется. Сама она уже больше не боялась Джино. Она могла ему противостоять. Но Бет — это совсем другое дело.

В тени не нагретого камня было тихо, прохладно, и Доркас поежилась. Джино выйдет на ступеньки и увидит Фернанду. Когда он пойдет к ней, он будет стоять спиной к их убежищу. Это будет их единственный шанс попасть на ступеньки и по ним к выходу, чтобы их не заметили. Она должна его использовать до

конца.

Последние члены группы достигли вершины, и женщины высыпали на ступеньки, разбредаясь в разные стороны, восклицая по каждому поводу. Джино оставался в стороне. На нем были серые брюки и серый пиджак, голова не покрыта.

Спокойно, собрано он стоял наверху, обозревая знакомый ему пейзаж. Доркас вновь ощутила его колоссальную энергию — темную, пугающую силу, в любой момент готовую высвободиться наружу. Он увидал Фернанду и легко сбежал по ступенькам, окликая ее по имени. Это был тот самый момент, и он тут же был упущен. Фернанда обернулась и пошла к нему навстречу. Если бы она осталась стоять у стены, и Джино подошел бы к ней, у них был бы шанс. Он оставался бы достаточно долго к ним спиной. Теперь Доркас не отважилась идти по ступенькам. Она должна оказаться от него подальше. Может быть, если она обогнет укрепление, ей удастся подойти к выходу с другой стороны.

В краткий миг, пока они с Фернандой шли друг к другу навстречу, Доркас схватила Бет и прошептала ей, что игра продолжается. Не сводя глаз с двери, она побежала по неровной почве с тяжелым ребенком на руках. Она была уже почти у выхода, когда Фернанда ее заметила и окликнула. Доркас споткнулась и чуть не упала на шаткие камни. Теперь Джино у нее на хвосте. Ничего не оставалось делать, как продолжать бежать.

Она выскочила через дверь на нижний уровень и очутилась в комнате, похожей на длинный тоннель со сводчатым потолком. Подобно тоннелю, эта комната с противоположной стороны была открыта, и в проеме светилось окрашенное багряным золотом закатное небо. Инстинктивно, она рванулась туда, как загнанный зверь, но остановила себя и стала быстро соображать. Если она будет убегать, Джино ее поймает. Если он выследит ее здесь на скале, Бет для нее будет потеряна. Она это знала наверняка.

Слева от нее маленькая дверь вела в некое подобие чулана. Она быстро пробежала по каменному полу и подсадила Бет в кромешную темноту. Комната была холодной, черной, и там дурно пахло. Бет зарылась в ее руки.

«Тетя Ферн нас увидела, — прошептала Доркас — Но мы можем здесь спрятаться и обмануть ее. Закрой глаза покрепче и уткнись мне в плечо».

Бет так все и сделала, затаилась от этого внезапно объявшего их ужаса, и Доркас отступила от входа вглубь. Джино прошел мимо, даже не взглянув на чулан. Он, конечно, ожидал, что она постарается убежать. Когда эхо его шагов стихло, Доркас отпустила Бет, которая уже начала хныкать. Они выбрались в главную комнату.

Они поспешили обратно к той двери, в которую вошли. Доркас оставалось только молиться, чтобы Джино затерялся среди построек с той стороны, и они успели достичь лестницы, ведущей вниз, незамеченными. Надо было еще считаться с тем, что там могла оказаться Фернанда.

«Возьми меня, мамочка!» — взмолилась Бет, и она взяла ребенка на руки и заковыляла к двери.

Выход был погружен в тень, и, взглянув наверх, она увидала, что там стоит Фернанда. Бет завизжала, и Доркас приложила к губам палец, призывая их обоих молчать. Фернанда прочно устроилась на верхнем камне, заслоняя собой выход.

«Возьми себя в руки, — жестко сказала она. — Ты должна дать повидать ему ребенка. Он в своем праве. Ты не можешь бегать от него таким образом».

Доркас в отчаянье кинула взгляд на противоположный выход из тоннеля. Он был свободен. Джино не было видно.

«Я ухожу, — сказала Доркас. — Прочь с дороги, Фернанда».

Фернанда приосанилась и уперла руки в бока: «Не делай глупостей, Доркас. Он уезжает из Греции и в последний раз хочет увидеть Бет. Ты должна ему это позволить».

У Фернанды был перевес в массе, и Доркас знала, что она при необходимости без колебаний им воспользуется.

«Хорошо, — сказала Доркас. — Я с ним увижусь. Но не здесь. Пусти меня обратно к мадам Ксении. Я поговорю с ним там».

«Неужели ты думаешь, что он так глуп, чтобы пойти в эту западню?» — спросила Фернанда.

«Тогда я увижусь с ним на площади, где вокруг люди. Я буду ждать его там. Пожалуйста, Фернанда!»

Может быть, хоть часть ее отчаянья достигла цели, потому что Фернанда поколебалась и отступила в сторону. Доркас мгновенно проскочила мимо нее и выбежала наружу. Она оттолкнула американку, которая направлялась в сторону тоннеля и побежала к подножью лестницы за колоннами. Лестничный пролет светился розовым золотом в лучах заката, когда они с Бет на руках поднимались наверх. Было опасно находиться так долго на виду. Но она не слышала, чтобы ее звала Фернанда, и не было звуков, свидетельствовавших о том, что ее догонял Джино.

Спуск показался ей вечностью, пока они не достигли того места, куда их привезли ослы. У Доркас не было времени на такое живописное передвижение. Она отмахнулась от погонщиков и спрыгнула на грязную дорогу.

Она обнаружила в себе такие силы, о которых никогда не подозревала. Она утихомирила Бет и двинулась вниз по петляющей дороге, то неся ее на руках, то таща за собой. Позади она услышала голоса и, обернувшись, увидела, что погонщики машут ей и куда-то указывают. Возможно, они хотели сказать, что есть другая дорога, получше, чем та, которую она выбрала. Но у нее не было ни времени, ни желания возвращаться назад. Дорога под ногами уводила ее от Джино, больше ей ничего не было нужно.

Когда она наконец остановилась, чтобы передохнуть, она подняла глаза к возвышавшейся впереди скале. В отраженных лучах закатного солнца острые камни светились, как розовое стекло. Деревенские улочки внизу уже были покрыты тенью. Никто не двигался вдоль стены, ни звука не доносилось до нее сверху — ничего. К ней опять вернулась иллюзия того, что наверху царит безлюдье.

Они вошли в деревню, и ее узкие улочки, теснящиеся дома, скрыли их из виду. Густеющие серые сумерки обволокли их тенью. До площади оставалось совсем близко. Ее ждет машина, и ей, может быть, удастся вовремя убраться и достичь мадам Ксении и Джонни.

Глава 16

Узкие улицы ее вновь ошеломили, они скрывали все, кроме плотно стоящих белых домов. Она прошла два поворота и повернула в третий раз. За углом из тени ворот с пугающей неожиданностью вышел человек.

Это был Джино.

Он схватил Бет на руки, так ее напугав, что она закричала от страха.

«Успокойся! — сказал он. — Это я, твой отец». И продолжал держать девочку, несмотря на то, что она колотила его своими кулачками. Она была объята страхом, этот человек был ей незнаком. Его грубость испугала ее.

«Глупо так убегать, — сказал Доркас Джино. — Я просто спустился напрямую и отрезал тебя».

Она стояла на мощеной улочке в окружении слепых глазниц домов, равнодушных к ней, совершенно беспомощная. Даже если кто-то придет, она не сумеет позвать на помощь по-гречески, а Джино может объяснить прохожему, что угодно.

«Итак, поторгуемся», — произнес он. Его лицо светилось неприятным возбуждением. Доркас хорошо было известно это его опасное, безжалостное настроение.

Из-за угла донесся стук копыт, и Доркас рванулась на звук. Если бы появился кто-нибудь, говорящий по-английски. Но это была всего лишь Фернанда верхом на осле. Когда она их увидела, она спешилась и отослала погонщика вместе с животным.

Доркас лишь мельком на нее взглянула. От Фернанды она помощи не дождется. Все ее внимание было сосредоточено на Джино.

«О чем? Что ты имеешь в виду?»

«Если хочешь получить Бет, сделаешь в точности, как я скажу. Пойдешь к дому Ксении и возьмешь мраморную голову. Сразу принесешь ее на пляж. Когда она будет у меня в руках, я верну тебе Бет. Если попытаешься вилять— будет только хуже для тебя и любого, кто вздумает меня остановить». Он отвернул полу пиджака, и она увидела дуло револьвера.

Фернанда решительно произнесла: «Зачем тебе голова, Джино, ты попадешь в ужасное положение…»

«Лучше помоги ей достать голову», — сказал он Фернанде резким тоном. Не дожидаясь ответа, он исчез за углом с горько плачущей Бет на плече.

Фернанда была явно потрясена. Она беспомощно глядела ему вслед.

«Придется сделать, как он сказал, дорогая. Я ничего не понимаю, но сейчас это единственный выход».

Доркас повернулась к ней спиной и двинулась в сторону площади. Она услышала, как Фернанда догоняет ее, и спросила через плечо:

«Как Джино нашел нас наверху? Откуда он узнал, где мы?»

«Ему сказала Ванда, — ответила Фернанда, стараясь идти с ней в ногу. — Ванда выбралась из той комнаты, где ее заперли, и ждала его на площади. Она видела машину и говорила с погонщиками, поэтому она знала, что мы пошли наверх вместе с Бет. Джино говорит, что сейчас она в лодке и собирается ему помочь. Мы не сможем забрать Бет, если не сделаем, как он говорит».

«Я думала, что ты не хочешь, чтобы Бет была со мной», — ядовито сказала Доркас.

Фернанда промолчала. Она сделала жалкое усилие поправить свою прическу. Похоже, что сегодняшний день выбил ее из воображаемого мира, в котором она жила, — мира, в котором только Джино был прав. Но она не знала, как вести себя в новой ситуации, и Доркас знала, что теперь от нее не будет пользы. Больше не имело значения, на чьей она стороне.

Единственно, что имело значение, это добраться до мадам Ксении и взять мраморную голову. Любой другой путь был слишком рискованным. Она не знала, что будет делать, если не найдет понимания. Ради возвращения Бет она будет бороться даже с Джонни.

Когда они сели в машину и Доркас достала ключ, Фернанда правила почти также яростно, как и Ставрос. Они подъехали к дому, и Доркас взбежала по ступенькам, а за ней — и Фернанда. Дверь была открыта, и никого не было видно. Доркас ступила в гостиную и увидела мраморную голову, все еще лежавшую на своем месте.

«Отнеси ее на пляж, — кратко сказала Фернанда. — Я останусь тут и объяснюсь с мадам, если это потребуется».

У Доркас не было причин доверять Фернанде, но ничего другого не оставалось. Поблизости не было ни Джонни, ни Ставроса. Они собирались дожидаться Джино. Но где? Возможно, они спустились на пляж. Может быть, они задержат его там. Лишь бы они увидели его раньше, чем он пустит в ход револьвер. Страх за Джонни мешался со страхом за Бет. Мраморная голова была платой за их безопасность, и Доркас не колебалась.

В комнату вошла горничная и, разинув рот, смотрела, как Доркас упаковывала мраморную голову, укутав ее для сохранности одеялом, и беспрепятственно покинула дом. Теперь она могла полагаться только на себя.

Она не осмелилась пойти обратно на площадь пешком, это займет слишком много времени. Вместо этого она срезала дорогу вниз по склону через редкие посадки олив и колосовидных кипарисов. Виднелись лишь несколько домов— деревня осталась справа с возвышающейся над ней черной горой Линдос на фоне темнеющего неба. Сумерки быстро спускались, но было еще достаточно светло, чтобы находить дорогу вниз, ориентируясь на шум волн.

Когда солнце зашло, ветер посвежел. Он резко дул вдоль залива, ослепляя ее песком. Мраморная голова в ее руках повисла мертвым грузом — так непохожим на живую тяжесть ребенка. Почва под ногами была песчаной, каменистой, и она не один раз оступалась и оскальзывалась на пути вниз. Один раз, когда она остановилась передохнуть, ей почудилось, что сзади по горе кто-то идет, и это ее подхлестнуло. Наконец она выбралась на узкую тропинку, ведущую на пляж.

Когда она выбежала на песок, она увидела темные очертания лодки чуть дальше по воде. У края прибоя появилась фигура и вышла к ней на пляж. Она знала, что это Джино. Больше никого не было: ни Джонни, ни Ставроса.

«Где Бет?» — крикнула Доркас.

Как хорошо она помнила, как Джино способен смеяться. Смеясь, он взял одеяло из ее рук и раскрыл его. В темноте засветилась маленькая белая голова, в умирающем свете черты мальчика были едва различимы. Джино почти с благоговением прошелся пальцами по мраморной щеке.

«Это она», — сказал он.

Он собирался повернуть назад, но она бросилась на него и вцепилась в руку:

«Ты ее не возьмешь, пока не отдашь Бет!»

Он грубо оттолкнул ее, и она упала коленями на каменистый песок.

«Ты еще не все слезы выплакала», — произнес он и повернул к воде. Но не успел он сделать и трех шагов, как сверху в кустах раздался треск и звук осыпающихся под ногами камней. Джино остановился, готовый бороться, если потребуется. Но это была всего лишь Фернанда, спешившая к нему по песку.

«Где Бет?» — закричала она так же, как и Доркас. Но она не стала дожидаться ответа. Она увидела в руках у Джино одеяло и поняла, что он намерен делать.

«Положи это, — приказала она. — Положи это на песок. И сперва приведи ребенка! Ты не можешь быть таким идиотом, чтобы забрать Бет».

Было бы логично ожидать, что он рассмеется, но, к удивлению, он не стал этого делать. Он в нерешительности задержался на месте, и она опять подошла к нему, твердо взяла из рук голову и положила на песок. «Пойди, приведи Бет», — сказала она ему. Джино повернулся и без разговоров пошел вниз по пляжу. Доркас побежала за ним и, когда они приблизились к воде, она увидела маленькую тень, скорчившуюся на песке, запуганную обрушившимися на нее событиями.

Доркас окликнула девочку и поспешила заключить ее в свои объятия. Она почувствовала на своей щеке влажную холодную щечку Бет, опухшую от слез, и крепко прижала ее к себе. На воде, на корме плоскодонки мерцал фонарь, и она знала, что там Ванда. Теперь это было несущественным. Пусть Джино забирает голову. Она спустила девочку вниз и повела ее за руку вверх по пляжу.

Он увидел, что она достигла ребенка, и повернулся к Фернанде. Когда Доркас поднялась по пляжу, он встретил ее с головой в одеяле под мышкой. Поравнявшись с Доркас, он пустился бежать и, прежде чем она успела сообразить, он подхватил Бет, как тряпичную куклу, второй рукой, выбежал на пляж и бросился в воду.

Доркас громко вскрикнула и замолкла. Она рванулась вдогонку, но он был уже рядом с лодкой, передавая Бет Ванде, а вслед за ней — голову. Она теперь расслышала тарахтение мотора и увидела, как Джино перевесился через борт и исчез.

Если она попытается последовать за ним и он ее увидит, он не колеблясь столкнет ее в воду. Лодка уже начала двигаться по темной поверхности воды. Доркас вбежала в прибой и глубже в воду с другой стороны лодки, зная только о том, что должна достичь Бет. Что, если Бет увезут, она должна уехать с ней. Вода была нагрета солнцем, и, пока она бежала, в лицо били соленые брызги. Дно было усыпано камнями, и в этом месте оно круто обрывалось. Чтобы достичь деревянного борта лодки, ей пришлось плыть.

Она подплыла и схватилась за поручни, ей не хватало упора, чтобы подтянуться внутрь. Лодка утягивала ее бьющееся тело на глубину. Затем возникли чьи-то руки, подхватили ее за платье, за плечи и втащили на борт. Она шлепнулась на дно лодки и обнаружила, что это Джонни Орион. Он прижал ее рукой к доскам и прошептал, чтобы она не высовывалась.

Из-за темноты и шума двигателя ее появление осталось незамеченным. У румпеля виднелась темная тень Ванды, рядом с ней находился Джино. Если Бет и плакала, то ее не было слышно из-за шума мотора. Доркас лежала, прижавшись щекой к мотку веревки, мокрое платье холодило ее на ветру. Запахи соли, дерева, машинного масла и морской воды наполнили ее отвращением.

Джонни сел на корточки, и она ему прошептала: «Осторожней, у него револьвер».

Джонни теперь медленно поднялся рядом с ней, обрел равновесие и стоял в полной боевой готовности.

Джино неожиданно вскрикнул, но не повернулся в сторону Джонни. Доркас встала на четвереньки, чтобы в нужный момент оказаться готовой к действиям, и увидала, чем был вызван крик Джино. На полу лодки поднялась большая фигура человека, который осторожно, шаг за шагом надвигался на Джино. Это был Ставрос, казавшийся великаном на этом маленьком суденышке.

В руке Джино сверкнуло пламя, и прогремел выстрел. Но Ставроса там уже не было. Пуля ударила об воду, не причинив никому вреда. Джонни мягкой, упругой походкой двинулся в сторону ребенка. Ставрос появился, двигаясь удивительно знакомым образом — его движения непроизвольно напомнили Доркас баскетболиста с мячом в руках. Прозвучал еще один выстрел, и раздался звук, который трудно с чем-то спутать — пуля рикошетом отлетела от камня. Ставрос с пристальным напряжением всматривался в светящуюся белую голову, которую он вертел в руках. Револьвер выстрелил в третий раз, но пуля ушла вбок, ибо тяжелая мраморная голова метнулась в цель. Джино свалился за борт, и голова вместе с ним. Послышался громкий всплеск, так как Ванда выключила двигатель. Джонни уволок Бет с линии огня, и она, спотыкаясь, по палубе побежала к матери. Ванда бросила руль и собиралась прыгнуть за борт на поиски брата, но Ставрос оттащил ее и держал, гневно крича что-то по-гречески. Она боролась и отбивалась от него, но он стиснул ее своими огромными руками, и за борт прыгнул Джонни, погрузившись в черную воду залива. Ванда кусала Ставроса за руки, и, когда тот ее отпустил, она схватила моток веревки и бросила пловцу конец.

Свет от фонаря плясал по черной воде. Из воды появилась рука, и вверх взметнулись брызги. Джонни что-то неразборчиво прокричал и снова ушел под воду. Доркас стояла у поручней. Бет обнимала ее за шею, спрятав лицо у нее на плече. Ожидание было непереносимым. Свет не проходил вглубь, поверхность не колыхалась. Затем на поверхности появился белый овал лица Джонни, и рядом с ним чернела голова.

Ставрос выхватил веревку из рук Ванды. Он вытащил ее и снова швырнул так, чтобы она упала рядом с Джонни. Послышался всплеск, производимый судорожными движениями Джонни, обвязывающего Джино веревкой под мышками. Затем Ставрос их стал вытягивать. Сперва он вытащил Джино, который все еще был без сознания, а затем протянул руку Джонни.

Ванда не теряла времени. Она сразу же завела двигатель и, повернув лодку, направила ее к берегу. По берегу двигались огни. Здесь были люди с Линдоса. Ванда вогнала лодку на берег, носом в песок.

Мужчины спрыгнули в воду. Чьи-то руки с готовностью донесли Доркас с Бет до берега. Кто-то накинул на ее мокрые плечи пиджак. Странно, но именно Ставрос, подняв Джино на руки, спрыгнул на мелководье и понес его на берег. Люди двигались в свете огней и перекрикивались. Ставрос опустил свою ношу. Он отступил назад, и Джонни склонился над распростертым телом и молча принялся делать ритмические движения. Рядом с ним опустилась Ванда с осунувшимся напряженным лицом, различимым в желтом свете огней.

Кто-то появился в темноте, окружавшей этот круг света. Мужчины, зашептавшись, расступились, и Доркас увидела Фернанду. Она не сразу же подошла, а осталась стоять на месте, одинокая и потрясенная. Бет увидела ее и рванулась к ней по песку, как к олицетворению безопасности среди всего этого кошмара. Фернанда прижала ее руки к своей груди.

Доркас подошла ближе к границе этой светотени на границе пляжа. Голова Джино была повернута, и на лбу был след от удара мраморной головы. Если кровь и была, то ее смыло водой. С черных волос на песок стекала вода. Глаза были закрыты, и его лицо лишилось жизни.

Зло потеряло свою силу, подумала Доркас, и слезы навернулись ей на глаза. В последний раз оплакивала она темного Аполлона. Не в страхе, а в скорби по ушедшей, бесцельно растраченной жизни.

Ставрос сказал что-то по-гречески, и Джонни оторвался от своей работы.

«Он без сознания, но дышит. Можно его куда-нибудь перенести?»

Люди на пляже переглянулись, и Ванда быстро дала им указания. Но прежде чем его унесли, среди зевак снова возникло какое-то шевеление, и в круг света вступила Ксения Каталонас.

Она остановилась рядом с Джонни и взглянула в безжизненное лицо Джино Никкариса.

«Он мертв?» — спросила она.

Джонни покачал головой. «Он еще жив, но я не знаю, насколько серьезны его повреждения. Ставрос сшиб его за борт мраморной головой».

Ксения испустила слабый крик. Она беспокоилась не за Джино.

«Где голова? Голова плачущего мальчика?»

Джонни жестом указал в сторону залива: «Где-то там на дне. Она спасла Ставросу жизнь. Приняла пулю, предназначавшуюся ему».

Ксения отчаянно заплакала и закрыла лицо руками.

Двое мужчин подняли Джино. Кто-то накинул на него одеяло.

Когда они пошли, Фернанда вернулась к жизни. Она отпустила Бет и двинулась по песку. Она шла рядом с людьми, несшими Джино, ее лицо было искажено болью. Она протянула руку и в отчаянии коснулась его лица.

«Это моя вина, — сказала она. — Прости меня, Джино».

Он неожиданно открыл глаза, как будто только один ее голос из всех смог пробиться к нему сквозь сгущающийся туман.

«Не твоя», — выдохнул он так тихо, что Доркас, шедшая подле Фернанды, с трудом уловила его слова.

Они унесли его, и Фернанда сопровождала его лишь до начала тропы.

Теперь, подумала Доркас, Джино навсегда исчезнет из их жизни. И не придется больше лить слезы.

Фернанда пошла одна по пляжу и нагнулась над чем-то, лежащим в песке. Когда она выпрямилась, в руках у нее была ноша. Она принесла ее к месту, где, вглядываясь в черную воду, стояли Ксения Каталонас и Джонни. Фернанда молча протянула им то, что было у нее в руках.

В свете фонаря она ожила — нетронутая, неповрежденная, столь же совершенная, как и столетия назад, когда ее создавали— мраморная голова плачущего мальчика.

На этот раз онемела мадам Ксения. Джонни вскрикнул от удивления.

«Но Ставрос — я видел голову у него в руках. Он ее бросил…»

«Ты видел то, что ожидал увидеть, — сказала Фернанда. — Джино взял на борт шар от катапульты. Я вытащила его из машины и оставила на краю пляжа, когда пошла за Доркас. Затем я отобрала у Джино мраморную голову, когда послала его за Бет. Прежде, чем он вернулся, я завернула шар в одеяло, и он взял его, ни о чем не подозревая. Я не могла дать ему вывезти эту вещь из страны, это обернулось бы для него бедой».

«Ну да, конечно! — крикнула Ксения. — Ставрос должен был знать, что кидает. Он никогда бы не пожертвовал мраморной головой!»

«Это я имела в виду, когда говорила, что это моя вина, — согласилась Фернанда. — Пытаясь спасти Джино, я вложила оружие в руки Ставроса».

В этом заключалась не главная вина Фернанды, грустно подумала Доркас. Она давным-давно запустила события, кульминацией которых явился каменный шар в руках Ставроса.

У мадам Ксении не было времени для таких домыслов. Она любовно прижала мраморную голову к груди и обернулась к ним троим лицом — Фернанде, Доркас, Джонни.

«Джино Никкарис взял голову— вы это поняли? Если бы мы его не остановили, он бы ускользнул в Турцию. Больше в этом никто не был замешан. Сегодня вы помогли Греции. Вы спасли один из ее лучших шедевров».

Никто ей не возражал. Это не имело значения. Пусть все так и остается. Даже Фернанда не будет теперь ничего делать. Не стоит вовлекать сюда Константина, и планы его жены по поводу его триумфальной славы не пострадают. В любом случае истинная вина лежит на Джино.

«Прошу вас ко мне домой, — произнесла мадам Ксения тоном, исполненным гостеприимства. Я дам вам сухую одежду. Нас дожидается горячий ужин».

Фернанда молча отвернулась и пошла к деревне. Джонни поднял Бет, и она обняла его. Впереди за фонарями брела еще одна одинокая фигура. Это была Ванда Петрус, двигавшаяся с достоинством, в глубокой печали — скорбящая женщина, символ древней трагедии.

Пляж опустел, и Доркас остановилась рядом с Джонни. Она вспомнила теплые камни Камироса и значение, которое они для нее имели — не пустота, а воля к жизни и вера в себя.

«Для счастья нужно мужество», — произнес Джонни, и она знала, как глубоко он ее понимает.

Бет посапывала у него на плече. Она не проснулась, когда Джонни обнял Доркас, и они вместе двинулись по песку.

Темно-синее небо над ними было усыпано звездами. Скала Линдос вздымалась к небесам, как это было тысячелетиями. Она видела, как люди и боги приходят и уходят. Аполлон ушел с небес, а Афина покинула свой храм. Но Доркас казалось, что в воздухе дрожит тихий, отдаленный смех. Она шла, прижавшись к Джонни и думая, что, возможно, боги все еще развлекаются на своих Олимпийских высотах.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Реклама на сайте