«Он не ангел»

Линда Ховард Он не ангел

Глава 1

Нью-Йорк

– Отличная работа, – мягко пророкотал Рафаэль Салинас, обращаясь к киллеру, стоявшему возле двери в противоположном конце комнаты. Тот либо вообще не любил слишком близко подходить к людям, либо не доверял Салинасу и оставлял себе путь к отступлению на тот случай, если разговор не заладится, что было весьма благоразумно. Тот, кто не терял бдительности с Салинасом, жил дольше, чем тот, кто ему доверял. Дреа Руссо, которая сидела, прильнув к Салинасу, логика убийцы была безразлична, лишь бы он держался подальше.

Его немигающий взгляд приводил ее в содрогание. Она уже как-то видела этого человека, и он сейчас ясно давал понять, что к ее присутствию на этой встрече относится с неодобрением. Остановив на Дреа свой немигающий взгляд, он так долго и пристально смотрел на нее, что она начала задумываться: нет ли у него обыкновения убирать тех, кто может его при случае опознать? Клиенты, которые ему платят, разумеется, составляли исключение. А впрочем, как знать, может, как только деньги попадали к нему в карман, на счет или как там еще рассчитываются с киллерами, он не щадил и клиентов. Его имени Дреа не знала и знать не хотела: если в иных обстоятельствах правда идет во благо, то в настоящем случае подобное знание может привести к погибели. Дреа думала о нем как о штатном киллере Рафаэля, однако на самом деле он не был постоянным членом его организации. Его мог нанять всякий, кому это по карману. На ее памяти он выполнял заказ Рафаэля по крайней мере дважды.

Чтобы не смотреть на него, а может, не ловить на себе этот пристальный, немигающий взгляд, Дреа принялась удрученно разглядывать ногти на своих ногах, накрашенные пурпурным лаком. Ей сегодня утром пришло в голову, что этот цвет отлично подойдет к ее кремовому домашнему костюму, который сейчас был на ней. Однако получилось безвкусно. С цветом она промахнулась – ей бы остановиться на розовом с желтоватым отливом, на чем-то нежном и почти прозрачном, что дополняло бы цвет одежды, а не контрастировало с ней. Вот так, век живи – век учись.

Когда киллер ничего не ответил, не бросился, как это делали другие, уверять Рафаэля, что работать на него почитает за честь, Рафаэль нетерпеливо забарабанил пальцами по бедру – была у него такая нервная привычка, проявлявшаяся, когда он ощущал дискомфорт. Этот жест говорил о многом, по крайней мере Дреа, которая хорошо изучила его малейшее настроение, каждую его привычку. Он не боялся, но тоже оставался начеку. Иными словами, и тот и другой были предусмотрительными людьми.

– Хочу выдать вам премию, – объявил Рафаэль. – Сто тысяч сверху. Что скажете?

Дреа продолжала сидеть потупившись, хотя быстро сообразила, что означает предложение Салинаса. Она обычно всеми силами старалась не выказывать своего интереса к делам Рафаэля, и когда он, случалось, вроде бы невзначай задавал ей какие-нибудь наводящие вопросы, делала вид, будто не понимает, к чему он клонит. В результате Рафаэль в ее присутствии, вот как, например, сейчас, не боялся сказать лишнего, как это было бы с другими. Он считал, что Дреа абсолютно безразлична ко всему, что не касается ее напрямую, и, уж конечно, ей все равно, кого он заказал киллеру. В некотором смысле он был прав, однако все же не совсем. Ему казалось, она только и думает, что о тряпках, прическах да о том, как бы выглядеть посексапильнее и погламурнее, чтобы ему, Рафаэлю, с ней было не стыдно показаться на людях.

Последнее Дреа, безусловно, заботило, поскольку, чем лучше выглядела она, тем выше был авторитет Рафаэля. Тогда в нем просыпалась широкая натура, и он становился необычайно щедр. Остановив взгляд на платиновом браслете с бриллиантом, обвивавшем ее правую щиколотку, Дреа с удовольствием смотрела, как ослепительно блестит алмазная висюлька, как ярко светится на ее загорелой коже платина. Браслет был одним из тех подарков Рафаэля, которые он делал во время приливов хорошего настроения. Дреа надеялась, что удовлетворение от удачно выполненного киллером задания в итоге приведет его именно к этому. Еще один такой браслет ей бы не помешал… хотя она, естественно, никогда на это не намекала. С Рафаэлем она оставалась неизменно осторожна – никогда ни о чем не просила, а получая подарки, всегда восторженно ахала, даже если он дарил ей что-то чудовищно уродливое, поскольку любую, даже чудовищно уродливую, вещь можно продать.

Насчет прочности своего положения при Рафаэле она не питала иллюзий. Сейчас она была на вершине успеха – уже достаточно зрелая, чтобы быть женственной, но еще достаточно молодая, чтобы не беспокоиться о седине в волосах и морщинах. Однако пройдет год-два, и… кто знает, что будет дальше?

Рано или поздно она все-таки надоест Рафаэлю, а потому нужно заблаговременно о себе позаботиться, отложить кое-что на черный день, лучше драгоценности. Дреа Руссо знала, каково быть бедной, и твердо решила никогда больше не возвращаться к этому. Она уничтожила все, что ее связывало с той девочкой из нищей белой семьи, Энди Баттс, которая была постоянным объектом насмешек, в первую очередь из-за ее фамилии,[1] и взяла себе новое имя – Андреа, в котором ей слышалось нечто французское, и новую фамилию – Руссо, еще более непривычную.

– Ее, – проговорил киллер. – Хочу ее.

Дреа встрепенулась. Кого это «ее»? Дреа подняла глаза… и остолбенела. Убийца смотрел на нее все тем же холодным, застывшим взглядом, который она уже хорошо знала. Ее словно накрыло приливной волной. Ведь это же он о ней. Никаких других женщин в комнате нет. Ледяной ужас сдавил горло, но вот приступ паники прошел, и способность мыслить здраво к ней вернулась: Рафаэль, слава Богу, собственник. Он никогда…

– Попросите что-нибудь другое, – лениво протянул он и, обняв Дреа за плечи, прижал ее к себе. – Это мой талисман, не могу его отдать. – Рафаэль поцеловал ее в лоб, и Дреа, просияв, с улыбкой подняла на него глаза. От облегчения она едва могла пошевелиться, хотя и пыталась скрыть, что в какой-то момент струсила, как заяц.

– Она мне не нужна насовсем, – успокоил киллер, – Просто трахну ее, и все. Один раз.

Ободренная немедленным отказом Рафаэля и уверенная в собственной безопасности, Дреа рассмеялась. У нее был приятный, мелодичный, как звон колокольчика, смех. Рафаэль даже как-то сказал ей, что благодаря этому смеху, длинным вьющимся белокурым волосам да большим голубым глазам она похожа на ангела. Поэтому Дреа, когда надо, пользовалась этим смехом в качестве оружия, без слов напоминая Рафаэлю, что она и в самом деле его ангел и талисман.

Услышав ее смех, киллер, казалось, напрягся всем телом, а его внимание стало таким пристальным, что Дреа почти кожей почувствовала его. Если б она пригляделась к нему до этого повнимательнее, то заметила бы, что он все время настороже. Теперь же, казалось, все его чувства обострились, а взгляд просвечивал Дреа насквозь, она почти чувствовала, как он жжет ее кожу. Ее смех внезапно прервался, застряв в горле, будто на нем сомкнулась рука убийцы.

– Я ни с кем не делюсь, – сказал Рафаэль.

В его спокойном, непринужденном тоне послышалась нотка раздражения. Человеку такого уровня, как Рафаэль, несвойственно делиться своими женщинами. Подобное означало бы потерю некоего важного преимущества, то есть авторитета среди своих людей. Киллер, без сомнения, это знал. Но в пентхаусе они находились одни, и что сделает или не сделает Рафаэль, никто не узнал бы. Может, именно это навело убийцу на мысль, что он может получить желаемое.

Киллер опять ничего не ответил – просто стоял и смотрел. Он даже не пошевелился, но в воздухе вдруг запахло смертью. Дреа, сидевшая, прижавшись к Рафаэлю, почувствовала, как тот едва заметно вздрогнул, будто тоже уловил появившуюся в атмосфере угрозу.

– Ну будет вам, – попытался смягчить киллера Рафаэль, и Дреа, хорошо его знавшая, уловила беспокойство, которое он всеми силами пытался скрыть. Она не привыкла видеть его таким и, встревожившись, хотела даже посмотреть ему в лицо, но вовремя опомнилась и вместо этого принялась изучать ноготь на руке, будто заметила на нем облупившийся лак. – Предложенная мной сумма слишком велика, чтобы пренебрегать ею ради столь краткой забавы. Секс – вещь дешевая. На сто тысяч долларов этого добра можно поиметь сколько угодно.

Но киллер оставался безмолвным, как могила. Он уже высказал свое желание и теперь ждал ответа от Рафаэля. Без единого слова он ясно дал понять, что не возьмет предложенные ему деньги. А если он уйдет, так и не взяв их, Рафаэль в лучшем случае лишится его услуг. А в худшем… О том, что может быть в худшем случае, Дреа думать не хотела. С таким человеком все возможно.

Рафаэль вдруг перевел взгляд на Дреа и оценивающе посмотрел на нее своими темными холодными глазами. Перепуганная этим внезапно повеявшим от него холодом, она ждала, затаив дыхание. Неужели он всерьез обдумывает его просьбу, взвешивает все «за» и «против».

– А впрочем, – задумчиво проговорил он, – я, кажется, себя убедил. Секс действительно недорог, а сто тысяч долларов я и сам найду, на что потратить. – Он убрал руку с плеч Дреа, встал и одним ловким, привычным движением одернул брюки, да так ловко, что их кромка оказалась на его ботинках точно в нужном месте. – Один раз, говорите. Что ж, у меня в городе дела. Они займут часов пять, этого более чем достаточно. – И после паузы прибавил: – Только смотрите, без рукоприкладства. – После этого, даже не взглянув на нее, направился через всю гостиную к двери.

Что? Дреа вскочила на ноги. Голова отказывалась что-либо соображать. Что он такое сказал? Что он делает? Этого не может быть. Ведь это шутка?

Все еще не веря в происходящее, Дреа в отчаянии впилась взглядом в спину удалявшегося Рафаэля. В самом деле он же не это имел в виду. Такого просто не могло быть. Вот сейчас он обернется и захохочет, довольный своей шуткой, от которой у нее чуть не остановилось сердце. Но все это ей тогда будет не важно, она его и словом не попрекнет, лишь бы он остановился, лишь бы сказал: «Ты что, подумал, я это серьезно?»

Не может быть, чтобы он отдал ее киллеру, не может быть…

Рафаэль приблизился к двери, открыл ее… и ушел.

Дреа было трудно дышать, легкие парализовала паника, грозившая задушить ее совсем. Ничего не видя, она уставилась в закрытую дверь. Нет, дверь вот-вот распахнется, и он, конечно, вернется, радуясь произведенному эффекту. От ужаса она застыла на месте, не глядя на киллера. Ни пошевелиться, ни даже моргнуть она не могла. Кровь шумела в ушах, биение сердца напоминало удары грома. Сделанное Рафаэлем просто не укладывалось в голове. Но несмотря на оцепенение, где-то в глубине ее сознания засела мысль: Рафаэль не колеблясь бросил ее на съедение льву и ушел, не оглянувшись.

В поле ее зрения возник киллер. Бесшумно приблизившись к входной двери, он запер ее на все замки и засовы, даже дверную цепочку не забыл. Теперь никто не войдет без его ведома.

Вдруг в тело Дреа вновь бурным потоком хлынула жизнь. Сорвавшись, она понеслась, стуча четырехдюймовыми каблуками по мраморному полу. Движимое отчаянием тело действовало независимо от разума, без малейшей идеи или плана действий. Дреа кинулась в коридор, но вот мозг догнал тело. Пришедшая ей в голову мысль остановила Дреа: впереди располагались спальни, и оказаться в одной из них ей хотелось меньше всего.

Она в отчаянии огляделась по сторонам. Кухня… там ножи, молоток для отбивания мяса, быть может, она сумеет защититься.

Это от него-то? Любая подобная попытка лишь рассмешит его… или, того хуже, разозлит настолько, что он ее просто убьет. За несколько минут ее планы изменились: если поначалу она стремилась избежать предназначенной ей участи, то теперь решила выжить любой ценой. Умирать не хотелось. Совсем не хотелось, как бы грубо он с ней ни обошелся, что бы он с ней ни сделал.

Спрятаться было негде. Но даже отдавая себе в этом отчет, она не могла стоять в бездействии и – поскольку ничего другого не оставалось – выбежала на балкон, который располагался на головокружительной высоте. Все, дальше бежать некуда, разве что попытаться взлететь, но тут срабатывал инстинкт самосохранения. Придется обойтись без этого.

Ничего не видя перед собой, она схватилась за железные перила. Внизу раскинулся Центральный парк, зеленый оазис прохлады среди бетонных джунглей бескрайнего Манхэттена. Внизу парили птицы, над головой в чистой небесной синеве лениво проплывали белые облака. Лицо, открытые руки и плечи обожгло солнцем, легкий ветерок играючи подхватил ее локоны. Все это на краткий миг заставило Дреа забыть о настоящем, даже солнечное тепло на щеках вдруг показалось нереальным.

Но вот она почувствовала, как он приближается, как останавливается за ее спиной. Хотя не слышала ничего, кроме легкого шуршания ветерка да городского шума где-то внизу. И тем не менее она знала, что он здесь. Каждый ее нерв сигнализировал тревогу, сообщал, что смерть протягивает к ней свою руку.

Его ладонь легла на ее обнаженное плечо. И в голове Дреа словно произошел взрыв. Фейерверком взметнулся страх, лишив ее способности что-либо соображать и делать. Дреа не могла пошевелиться, только стояла, сотрясаясь всем телом, и больше ничего.

Медленно и неторопливо, с явным наслаждением касаясь ее гладкой кожи, он провел по ее плечу рукой, которая оказалась тяжелой и теплой, с грубыми жесткими пальцами и ладонью. Однако его прикосновение оказалось сдержанным и даже… нежным? Дреа уже готовилась к звериной жестокости и думала только о том, как бы выжить, поэтому реальность, в которой присутствует ласка, в ее сценарий не вписывалась. Это потрясло ее, как если бы он ее ударил.

Рука киллера соскользнула с ее плеча и достигла пальцев, до сих пор крепко сжимавших перила. Слегка погладив их, он начал движение вверх – так же медленно, как спускался. Добравшись до плеча, он стал приближаться к ее шее. Затем отодвинул в сторону копну ее волос, кончиками пальцев легко коснулся ее горла и пробежал по изгибу щеки вдоль тонких мышц и сухожилий. Дреа затрепетала. В следующую минуту его взгляд упал на широкую бретельку ее шелковой майки. Потеребив, он поддел ее пальцами и прошелся вниз под полоской материи. Если раньше он не заметил, что она без лифчика, то сейчас он в этом удостоверился.

– Дыши, – произнес он первое слово, обращенное к ней. У него был низкий, грубоватый голос, и слово прозвучало как приказ.

Дреа задышала, жадно хватая ртом воздух, и это принесло ей облегчение. Лишь сейчас она осознала, как долго сдерживала дыхание – еще чуть-чуть, и не миновать ей обморока.

Все так же медленно и неторопливо его рука поползла вниз по ее телу, жар его прикосновения обжигал тело сквозь тонкий шелк. Добравшись до края майки, он проник пальцами под одежду и стал ощупывать резинку ее тонких широких брюк, то поддевая ее, то касаясь тела Дреа. Теперь он знал и то, что на ней нет трусиков. Дреа сглотнула комок в горле и зажмурилась.

Это инстинктивное движение было продиктовано желанием хоть как-то отгородиться от этого человека, дистанцироваться от происходящего, но ее восприятие, кажется, лишь обострилось. Теперь, когда ей больше не на что было отвлечь свое внимание, она сосредоточилась на его прикосновениях – на его ладони, которая по ее животу поднималась все выше и выше. Мышцы Дреа свело судорогой, тело напряглось. Едва дыша, она застыла в ожидании.

Она судорожно выдохнула – его ладонь накрыла ее левую грудь. Он, словно взвешивая, поглаживал и сжимал ее в руке, царапая, водил большим огрубевшим пальцем по нежному соску, пока тот не набух и не затвердел. То же самое он проделал и со второй грудью.

Дреа почувствовала, как снова завибрировало ее тело. Невыразимое блаженство вытеснило из головы все мысли, оставив ее, жадно ловящую ртом воздух, цепляться за спасительный якорь, который удержал бы ее на месте. Она ждала от него всего, что угодно, только не… этого.

Он склонил к ней голову и, обдав жарким дыханием, мягкими губами коснулся ее шеи. Затем прильнул к ней всем телом. Дреа, которой до этого было холодно, буквально обожгло – столько в нем было огня. Она была готова к грубости, но он одним прикосновением, которое не содержало в себе ничего, кроме блаженства, проник сквозь кордон ее защиты.

– Я не сделаю тебе больно, – пробормотал он, прижимаясь губами к ее шее и забираясь рукой ей под майку. Не отрывая губ от ее тела, он вновь начал ласкать ее грудь, слегка пощипывая соски. У Дреа захватило дух, будто она неслась на американских горках, то взмывая, то стремительно обрушиваясь вниз.

Она не знала, как долго они так стояли, но могла сказать определенно: этому нежданному блаженству не было конца. Она лишилась ориентации, оставшись в открытом море без компаса. Все оказалось совсем не так, как она представляла, и поэтому не понимала, что делать. Удовольствие? Ее отношения с Рафаэлем строились совсем иначе. В их основе лежало ее стремление угодить и доставить удовольствие ему. Ее удовольствие не принималось в расчет. И она смирилась с этим, направив все свои усилия на то, чтобы ему с ней было хорошо. Дреа уж и не помнила, когда в последний раз мужчина стремился доставить ей физическое наслаждение. Она не помнила. Лет сто назад, наверное, так давно, что она уже перестала думать об этом. И вот сейчас почувствовать радость близости с мужчиной ее заставил наемный убийца в буквальном смысле этого слова. Невероятно.

Он слегка потянул ее за соски, и сразу же ей в пах хлынула волна сексуального возбуждения. Дреа поймала себя на том, что непроизвольно вытягивается вверх и подается назад, выгибаясь в его руках всем телом, скользя пальцами по его твердой могучей шее. Крепко прижавшись к нему, она словно со стороны услышала свои тихие призывные стоны, а подавшись назад, ощутила твердую выпуклость у него в паху. Мышцы живота снова свело судорогой, на этот раз от предвкушения того, что последует. Дреа попыталась развернуться к нему лицом.

Но он ей не дал, оставив держаться за перила. Внизу вокруг раскинулся город. Дреа почувствовала, как он потянул за резинку ее брюк, и в следующий момент ее голых ягодиц коснулась прохлада. Резинка оказалась у нее на бедрах.

Ее снова охватила паника. Она отказывалась в это верить. Неужели прямо здесь? На балконе, на открытом пространстве, где их могут увидеть? Правда, не с улицы – она слишком далеко внизу, но люди в соседних домах? Ведь в городе полно людей, обожающих шпионить за соседями, заглядывать через телескопы в чужие окна, и, уж конечно, нельзя сбрасывать со счетов ФБР, Управление по борьбе с наркотиками, или еще кто-то следит за Рафаэлем, а следовательно, и за ней… а этот человек поимеет ее, полураздетую, прямо здесь, на балконе.

Он еще теснее прижался к ней, что-то бормоча низким голосом, как бы успокаивая, затем его рука оказалась где-то между ним и ею. Послышался приглушенный скрежещущий звук расстегиваемой молнии, ягодиц Дреа коснулись костяшки его пальцев. Она сдавленно вскрикнула, а потом уже не ощущала ничего, кроме собственной мучительной наготы и давления его оголенного члена.

– Нагнись немного.

Его рука, прижатая к ее шее сзади, заставила ее подчиниться. Своими ногами, очутившимися между ее ног, он раздвинул их как можно шире, насколько это позволяли висящие на бедрах брюки. Затем слегка согнул колени, наклонился под нужным углом, другой рукой поводил головкой члена у ее промежности, увлажняя и то и другое, и наконец медленно и с трудом вошел в нее.

Дреа изогнулась всем телом, как червяк на крючке. Мышцы ее бедер напряглись и, задрожав, расслабились. Он, удержав ее, снова прижал к себе и поддерживал все то время, пока трудился над ней. Правой рукой прижимая ее к себе, он левой раздвинул мягкие складки ее плоти, сомкнул пальцы на ее клиторе и не выпускал его, пока двигался в ней. И вот его твердый большой пенис коснулся какой-то особой точки… возможно, точки «джи»… словом, что это за точка, Дреа не могла сказать, она знала только то, что стремительно, как ракета, движется к кульминации. Все произошло так быстро, что она, не успев опомниться, в следующий момент уже почувствовала мощный оргазм. Мышцы ее плоти сжались вокруг его члена, а из ее груди исторгся дикий, какой-то животный стон удовлетворения.

Если б он отпустил ее, она обязательно рухнула бы вперед. Он осторожно вышел из нее и повернул лицом к себе, продолжая удерживать ее, пока она, задыхаясь и содрогаясь всем телом, ловила ртом воздух и пока она не перестала плакать. Почему она плакала? Она никогда не плакала, по крайней мере по-настоящему. Но сейчас ее щеки были влажными. Дреа едва переводила дыхание. Когда ей удалось, хотя и с трудом, взять себя в руки, она открыла глаза и посмотрела на него. И, встретившись с ним взглядом, вновь почувствовал, как у нее захватило дух.

Оказалось, у него вовсе не карие, как ей показалось вначале, а какого-то орехового цвета глаза, хотя это сравнение не совсем точно. Это был не просто каре-зеленый с золотистым оттенком цвет, а какая-то смесь сине-серого с черным и с белыми крапинками поверх. Вблизи этот цвет напомнил ей темный опал, который встречается самых неожиданных оттенков. Она сделала еще одно открытие: его взгляд не был холоден. Напротив, огонь, горевший в его глазах, обжигал ее желанием. При этом он ничуть не остыл, что противоречило всему ее предыдущему опыту. Обычно, получив удовлетворение, мужчины тут же теряют всякий интерес к игре. Но у этого сохранялась эрекция, он был все еще готов и…

– Ты не кончил, – выпалила она, вдруг сообразив, что к чему.

Он повел ее к открытой стеклянной двери, и когда ее спущенные брюки грозили свалиться с нее, подхватил ее на руки.

– Только один раз, помнишь? – проговорил он. В его глазах пламенело желание. – Пока я не кончил, все это считается за один раз.

Глава 2

В здании напротив, расположенном под углом к дому Рафаэля, федеральный агент, с изумлением уставившись в монитор, потрясение объявил:

– Эге, да у подружки, оказывается, есть дружок.

– Что? – Старший агент тоже приблизился к экрану. – Ничего себе! – присвистнул он, хмуро разглядывая пару. – Салинас только что вышел из дома. Что-то не припоминаю этого парня. Мы можем установить его личность?

– Вряд ли. По крайней мере пока. Плохой ракурс, – ответил первый агент, Ксавье Джексон, но тем не менее проворно застучал пальцами по клавиатуре, пытаясь увеличить разрешение.

Салинас удачно выбрал пентхаус, ничего не скажешь: угол расположения, высота, расстояние – все это в лучшем случае затрудняло видеонаблюдение. Но каким бы скверным ни было качество изображения, видеозапись все равно оказывалась гораздо более информативной, чем любая из аудиозаписей, которые им на сегодняшний день удалось раздобыть. Квартира была снабжена не только звуковой изоляцией – Салинас дополнил ее каким-то хитрым устройством, предупреждавшим всяческие попытки прослушивания. Разрешения на установку прослушивающего устройства на его телефоне не выдавали, что, по мнению Джексона, могло означать только одно: в кармане дорогого, безупречно пошитого костюма Салинаса сидят такие же дорогие адвокаты. И это ужасно бесило Джексона, поскольку расходилось с его представлениями о добре и зле, правосудии и справедливости. Судьи тоже люди, и они тоже могут быть глупыми, пристрастными или просто никуда не годными, но они, черт побери, должны быть честными.

Джексон сделал стоп-кадр и ввел изображение в программу по распознаванию лиц, хотя на многое не рассчитывал.

Старшим агентом был Рик Коттон. Он проработал в ФБР почти двадцать восемь лет, за время службы успел поседеть. Спокойный человек, знающий свое дело специалист, он, однако, не обладал ни особым талантом, ни умением устраиваться, что позволило бы ему подняться выше своего нынешнего положения. Через год-два он выйдет в отставку, ему назначат пенсию, и его уход со службы не создаст бреши. Но его коллеги запомнят Рика Коттона как хорошего, надежного служаку.

Джексону за шесть лет службы в ФБР доводилось работать и с выдающимися людьми, которые, по сути, были мерзавцами, и того хуже – с бездельниками, которые при этом были подхалимами из подхалимов, а потому на Коттона Джексон не жаловался. Есть в жизни вещи куда хуже, чем работа с порядочным, компетентным человеком.

– Может, дело наконец сдвинется с мертвой точки, – сказал Коттон, пока они ждали, не выдаст ли компьютерная программа имени человека, портрет которого они только что ввели. В системе безопасности Салинаса до сих пор не удалось обнаружить ни единой бреши, однако видеозапись его подружки, кувыркающейся с каким-то кренделем, запросто могла быть использована против нее. Подобраться к кому-нибудь из ближайшего окружения Салинаса было большой удачей – таким образом они делали ощутимый рывок вперед. Правда, вряд ли Коттон смог бы извлечь пользу из этой ситуации, чтобы как-то упрочить свое служебное положение. Всегда найдется какой-нибудь шустрый ловкач, протирающий штаны в офисе, который найдет способ присвоить заслугу себе, а Коттон, промолчав, снова наденет ярмо и, как всегда, добросовестно продолжит тянуть лямку дальше.

Джексон подумал, что вполне и сам может стать этим находчивым ловкачом – будь он трижды проклят, если позволит кому-то присвоить себе эту заслугу после того, как они с Коттоном так долго и нудно корпели над этим делом. Впрочем, Коттона он тоже не забудет: мужик заслуживает лучшей участи.

Джексон не отрываясь смотрел на экран дисплея, выбирая наиболее удачный ракурс, но тот негодяй словно знал, где именно они расположились, поскольку ни разу не показал им своего лица полностью. Его правое ухо, однако… Джексон сделал стоп-кадр, на котором оно хорошо было видно. Уши получились отлично. Нет людей, у которых уши были бы абсолютно одинаковы, они у всех разной формы и разного размера, по-разному расположены на голове и по-разному изогнуты. Люди, скрывающие свое лицо, зачастую забывают об ушах.

Программа идентификации, как и ожидал Джексон, наконец сдалась, сообщив: «Ничего не найдено».

– Ну ладно, посмотрим нашу пташку, – пробормотал он. – Дай-ка я тебя сниму.

Джексон так сосредоточенно занимался делом, что лишь когда Коттон смущенно кашлянул, осознал, что происходит на его глазах.

– Вот это да! – бросил он. – Он ее прямо на балконе. – И хотя они с Коттоном толком ничего не видели, несколько позиций и совершаемые парой телодвижения не оставляли сомнений насчет того, что там происходило.

Но вот незнакомец развернулся, выставив перед камерой свой зад, и, подхватив девушку на руки, стал продвигаться в квартиру, а войдя внутрь, закрыл за собой зеркальную дверь.

Им так и не удалось отчетливо увидеть его лицо.

Яркий дневной свет и тепло залитого солнцем балкона сменились блаженной прохладой и полумраком не доступного посторонним взорам пентхауса. Чтобы устоять, Дреа вцепилась в своего партнера: ее ноги ослабли, превратившись в вареную лапшу, в голове была каша. Он нагнулся к ней и стал медленно целовать ее шею, затем ключицу.

– «Жучки» есть? – по своему обыкновению, едва слышно, почти не отрывая губ от ее плеча, спросил он. – Видеокамеры?

– Сейчас нет, – ответила Дреа. И вдруг что-то – не то желание, не то страх – накрыло ее волной. До сих пор она делала все возможное, чтобы казаться красивой туповатой пустышкой, полностью поглощенной собой, словом, вполне безобидной женщиной. Ее вполне устраивало, что ее недооценивают… однако этот человек, кажется, вовсе не ошибался на ее счет, что Дреа и нравилось, и в то же время пугало. Ведь если он смог понять, что она не дура, значит, ее могут раскусить и другие. Однако его уверенность в том, что она знает ответ на вопрос, столь для него важный, вдруг пробудила в ней безотчетное, но страстное желание общения на равных, на одном уровне.

Во всяком случае, продолжать строить из себя дурочку было поздно.

– Раньше были, но потом он решил, что записи могут представлять для него опасность, – наплевав на все предосторожности, прибавила она.

Поначалу Рафаэль вел за ней наблюдение. Скрытые камеры следили за ней повсюду – и в спальне, и в ванной. Она нигде ни на минуту не оставалась одна. В конце концов, махнув на это рукой, она отдалась на волю судьбы и стала заботиться лишь о том, чтобы все, что она ни делала, выглядело безобидно и скучно. Однажды она случайно подслушала (с тех пор как она поселилась у Рафаэля, прошло неполных пять месяцев), как он приказал Орландо Думасу, своему электронщику, классному специалисту, избавиться от всех видеокамер и микрофонов, а пленки сжечь. Орландо не стал утруждать себя объяснениями, что электроника сейчас цифровая, а потому никаких пленок и кассет быть не может, но Дреа про себя посмеялась над Рафаэлем.

Что ж, охота ему знать, как часто она ходит на маникюр, педикюр и в парикмахерскую, – на здоровье, пусть следит, если времени на это не жалко. И она бродила по магазинам, смотрела телевизор и взяла за привычку заглядывать в ближайшую библиотеку, откуда приносила роскошные издания, посвященные разным странам, их жизни и культуре. Дреа увлеченно разглядывала иллюстрации и с намеренной старательностью вслух зачитывала Рафаэлю фрагменты из книг о местных обычаях и географических особенностях, пока его терпение не подходило к концу. Тогда он прерывал ее, заявляя, что его не интересуют хорьки и лемуры, а также то, какой водопад самый высокий в мире. В таких случаях Дреа притворялась слегка обиженной, но в итоге получала, что хотела. Вскоре после этого он снимал слежку, и она могла выходить из квартиры по своим делам беспрепятственно.

Но Дреа почти никогда не рисковала и даже без слежки вела себя так, как если бы за ней наблюдали. Она часто ходила в косметические салоны и много времени проводила в магазинах, как в обычных, так и в виртуальных. Телевизор у нее в спальне всегда был настроен на канал «Магазин на диване». Рядом всегда лежал блокнот с записанными в нем номерами товаров. Некоторые из них она время от времени вычеркивала или изменяла на тот случай, если Рафаэль вдруг поручит их кому-то проверить. Среди них были даже реальные номера рекламируемых предметов одежды: кто его знает, вдруг Рафаэль зайдет так далеко, что начнет проверять и это? В общем, Дреа тратила много времени на те дела, которыми, по мнению Рафаэля, ей естественно заниматься.

И все же у нее были и другие занятия. Рафаэль был человеком беспощадным и проницательным, однако Дреа сумела убедить его, что она недостаточно умна, чтобы проворачивать за его спиной свои делишки, а потому ей это часто удавалось.

Но тот, кто сейчас держал ее в руках, этот киллер каким-то образом сумел заглянуть под маску тщательно сконструированного ею образа и, сорвав ее, оставить Дреа без защиты. Он сделал это так же легко, как стащил с нее брюки. Она пристально посмотрела в его прищуренные глаза, гадая, что еще он мог о ней понять. Сохранит ли он ее секрет или оставит про запас, как карту, которую сможет разыграть в любой момент, когда это ему будет выгодно? Наверное, он хочет получить от нее какую-то информацию о Рафаэле. И ей, судя по всему, придется ему ее дать – у нее нет выбора. Хотя подобный итог ее размышлений Дреа вовсе не огорчал, поскольку человек этот был одним из немногих – в этом она готова была поклясться, – кто играл против Рафаэля.

Эти мысли на время отвлекли Дреа от одолевавших ее чувств, и когда ясность вернулась к ней, она вновь почувствовала, как панический ужас сдавил горло. Этот киллер с ней еще не закончил. Пока что он не причинил ей вреда, даже наоборот, но это вовсе не значит, что ей ничего не грозит. Может, он просто играет с ней, стараясь, чтобы она потеряла бдительность, расслабилась. Может, от сокрушительных ударов без предупреждения он ловит кайф.

– Ты слишком много думаешь, – пробормотал он. – Ты снова напряглась.

«Думай!» – приказала себе Дреа, стараясь унять панику. Надо думать, взять себя в руки. Господи, ну не совсем же она тронулась умом! Что ж она ведет себя как тупица, которая не знает, для чего ей дано тело. Надо же его использовать со смыслом и делать то, что ей удается лучше всего, а именно: заставить мужчину почувствовать себя особенным.

Дреа перевела взгляд на свои руки – ее пальцы впивались в его стальные плечи – и попыталась привести их в действие. Нужно ласкать его. Сделать ему минет, пусть он кончит, а потом… Господи, ну, пожалуйста, сделай так, чтобы, когда он уйдет, у нее осталось бы время, чтобы решить, как действовать дальше. Нужно будет много всего сделать, но это потом, в настоящий момент все это было неактуально.

– Где спальня? – спросил он и, подняв голову, стал настороженно обводить взглядом квартиру. – Не та, где ты спишь с Салинасом. Какая-нибудь другая.

– Мы не… мы не спим вместе, – выговорила она, снова чувствуя неодолимое желание выложить ему всю правду. Киллер перевел взгляд на нее и еще сильнее прищурился. В каждом его движении Дреа виделась скрытая угроза. По телу пробежал холодок. – Не спим. Мы не спим вместе. У меня своя спальня.

В ожидании его ответа ее сердце глухо стучало.

– Ты приходишь к нему, – наконец сказал он.

Слова прозвучали утвердительно, будто человек, сказавший это, так же как и ее, насквозь видел Рафаэля. Но Дреа тем не менее согласно кивнула. Она действительно сама приходила в комнату Рафаэля, когда он хотел секса. Так уж повелось: Рафаэль ни к кому никуда не ходил, люди сами приходили к нему. После секса Дреа всегда возвращалась к себе в комнату, которую оформила в соответствии с образом куклы Барби, которому следовала, – с рюшечками, оборочками и разными женскими финтифлюшками.

– Твоя комната, – напомнил он.

Дреа указала взглядом направо:

– Вдоль по коридору.

Он наклонился и сдернул с нее брюки совсем. Они повисли у нее на лодыжках.

– Перешагни, – приказал он, и Дреа послушно вытащила ногу из облака тонкой белой материи. На ней ничего не осталось, кроме майки и четырехдюймовых каблуков, но времени смущаться не было, поскольку он оторвал ее от пола, и, чтобы удержаться, ей пришлось обхватить его ногами вокруг бедер, а в следующую секунду он уже нес ее по коридору.

Его эрегированный член очутился возле ее промежности и при каждом шаге утыкался в ее чувствительные, набухшие складки. Крепче сжав его бедра ногами, Дреа потерлась промежностью о его член, оставляя на нем свою влагу, стараясь заставить мужчину потерять контроль над собой. Неожиданно для Дреа в месте, которого касался член, возник сгусток сильнейших ощущений, который стал растекаться по ее телу. Уже испытав оргазм, она не ожидала, что сможет снова возбудиться. Она вообще, черт возьми, не ожидала, что в таких обстоятельствах что-то подобное почувствует. Все в сложившейся ситуации было для нее неожиданно, и хоть она по-прежнему пыталась совладать с собой, ей никак это не удавалось, ее снова уносило куда-то в сторону.

Он достиг двери ее комнаты, и Дреа через силу сдавленным голосом произнесла: «Здесь», – но заставить себя выпустить его, чтобы повернуть дверную ручку, оказалась не в силах. Это сделал он – одной рукой открыв дверь, другой поддерживая ее под зад и крепко прижимая к себе. Пока они двигались к постели, его член оказался возле самого ее влагалища. Каждый нерв Дреа обжигало словно током. Из ее груди вырвался стон, каждый мускул тела судорожно напрягся. Она беспомощно задвигала бедрами, пытаясь втянуть его член как можно глубже в себя, но в его крепких объятиях это у нее плохо получалось. Ей удалось углубить пенис всего на два-три дюйма. Однако благодаря ее активным движениям бедрами толстая головка его доставила ей особенное удовольствие – по ее телу словно прокатились маленькие взрывы. Дреа этого было мало – она хотела его всего целиком, глубоко, сильно и быстро.

Дыхание мужчины немного сбилось, но, кроме эрекции, это было единственное, что указывало на его возбуждение. Дреа внезапно почувствовала унижение: он явно хотел секса, но этим его интерес к ней исчерпывался. Она застыла и, к своему ужасу, почувствовала, что глаза ее снова обожгли слезы. Она упрямо заморгала, чтобы их скрыть.

В чем дело? Ведь она не из тех, кто теряет голову. Секс всегда был для нее способом контроля над мужчинами. Что с ней случилось? Как произошло, что этот человек напугал ее настолько, что все ее надежные средства защиты вышли из строя? Судя по всему, он из крутых, но ведь она всю жизнь имела дело с такими и главное усвоила прочно – когда член вступает в свои права, голова перестает работать.

Однако к этому мужчине настоящее утверждение, кажется, не относилось. Хотя в другой ситуации она, пожалуй, его все же заставила бы забыться. Она знала, что ей это по силам. Дреа хотелось, чтобы и он стал таким же беспомощным, какой себя чувствовала сейчас она, ей хотелось, чтобы он распалился и сотрясался от вожделения, чтобы это он находился в ее власти, а не она в его. И она бы его тоже не пощадила, совсем как он ее.

Он приблизился к кровати, оторвал от себя Дреа и бросил на постель. К тому времени как кровать перестала под ней вибрировать, на нем уже почти не осталось одежды. Затаив дыхание, она наблюдала за ним. Он оказался крепким и мускулистым, почти худым, грудь покрывала легкая поросль. Очевидно, он какое-то время находился на солнце обнаженным: все его тело без исключения было покрыто ровным загаром. Представив, как он, разморенный, спит на солнце в чем мать родила, Дреа ощутила внутренний трепет.

Он склонился и снял с нее майку, оставив в одних туфлях на убийственно высоких каблуках. Его глаза цвета темного опала застыли на ее груди. Откровенный мужской интерес, читавшийся в этом взгляде, заставил соски Дреа отвердеть, будто он прошелся по ним языком. Она вздрогнула и еле удержалась, чтобы не закрыть грудь руками. Под его взглядом она отчего-то чувствовала себя более незащищенной, более уязвимой и как бы более обнаженной.

Легко, едва касаясь, он обвел кончиком пальца оба соска, затем, упершись руками в кровать по обеим сторонам от Дреа, пригнул голову и по очереди прижался губами к ее грудям, так нежно трогая их языком, что Дреа почувствовала жар.

Ее дыхание прервалось, и она, выгнувшись всем телом, подалась вперед, стремясь получить больше.

Она отчаянно искала рукой его могучий член, желая и стремясь поучаствовать в этой игре на равных. Наконец ее пальцы сжали его пенис, но в следующую секунду рука убийцы, железной хваткой сомкнувшись на запястье Дреа, твердо и решительно отвела ее руку в сторону.

– Нет, – сказал он так спокойно, будто она предложила ему кусочек хлеба.

– Да, – распалившись и забыв об осторожности, упрямо сказала Дреа и снова потянулась к нему. – Я хочу взять его в рот. – По опыту она знала, что от этого не может отказаться ни один мужчина.

Но этот снова перехватил ее руку и решительно пригвоздил ее к кровати. Жесткая линия его губ чуть заметно изогнулась в легкой усмешке.

– Чтобы я кончил? Ты слишком торопишься от меня отделаться.

Дреа подняла на него глаза. Обуревавшие ее эмоции: желание, злость и ни на миг не отпускавший страх – поднялись в ней таким ураганом, что она задрожала всем телом.

Он прижал к постели ее вторую руку и, крепко удерживая, устроился сверху. Затем взял то, что хотел.

Последующие часы прошли в тумане желания, секса и усталости. Однако некоторые моменты ясно отпечатались в ее сознании. Обессиленная, измученная его возбуждающими ласками, ни на что больше не способная, Дреа после третьего оргазма попыталась, извиваясь всем телом, выползти из-под него.

– Оставь меня в покое, – капризно проговорила она, шлепнув его по рукам, когда он снова было потянул ее к себе. Он рассмеялся.

В самом деле рассмеялся.

Дреа смотрела на изогнутую линию его губ, на быстрый проблеск белых зубов и снова чувствовала, как сводит судорогой мышцы живота, как захватывает дух. И вот она снова стремглав понеслась в темную бездну желания, которую он разбудил в ней. Никто из бывших мужчин никогда, забыв о себе, не заботился так о ее удовольствии, как он. Никто, как он, не колдовал столько времени над ее телом – медленными прикосновениями и жаркими поцелуями. Оргазм до сих пор был для нее тем, что она имитировала в постели с мужчиной и чего достигала сама, оставаясь одна. В некотором смысле это был ее собственный выбор – отвлекаясь на свои ощущения, она не смогла бы доставить максимум удовольствия партнеру.

Этот же взял ее обычную роль на себя, бросив все силы, чтобы доставить ей наслаждение, получив которое она чувствовала себя чуть ли не пьяной. Несколько раз он еле сдерживался, оказываясь у финальной черты, и тогда его напряжение становилось наконец заметно. Волосы его взмокли от пота, на лице застыло какое-то суровое, сосредоточенное выражение, глаза горели желанием, таким горячим, что Дреа показалось, на ее коже от этого взгляда останется ожог.

Но вот он рассмеялся и на долю секунды – Дреа заметила это – расслабился, оставшись незащищенным.

До сих пор он ни разу не поцеловал ее в губы. И Дреа внезапно очень захотелось, чтобы это произошло. В безотчетном порыве она протянула к нему руку и дотронулась до его лица, коснулась пальцами жесткой линии его челюсти, почувствовав легкую небритость и тепло его кожи. Его темные брови вопросительно приподнялись, словно ее жест озадачил его. Дреа подчинилась своему желанию и, приподнявшись, прижилась к его губам.

Он словно окаменел и с минуту оставался неподвижен, точно с трудом удерживался, чтобы не отпрянуть. Она испугалась, что он сейчас отвергнет ее поцелуй, и у нее защемило в груди.

Но нет, он его не отверг, и тогда Дреа сделала следующий шаг – слегка наклонила голову, чтобы прижаться к нему теснее. Его губы оказались теплыми и мягкими, запах его разгоряченного тела наполнил ее ноздри, разбудил, позвал ее, и чувство насыщения вдруг вновь сменилось желанием. Он не разомкнул губ, хотя Дреа этого хотелось больше всего, но она боялась просить большего и отважилась только на то, чтобы бегло, едва-едва коснуться этих нежных губ кончиком языка.

И вдруг он ответил, тем самым вновь лишив ее контроля над собой. Снова прижав ее к кровати своим тяжелым телом, он целовал ее, словно сорвавшийся с цепи первобытный зверь, желавший ее сожрать. Его жадные, горячие губы требовали своего, язык плясал вокруг ее языка, добиваясь ответа. Дреа прильнула к нему, обвившись вокруг его тела руками и ногами, и отдалась на волю урагана, поднятого ею самой.

В следующий момент, обессиленная, в полудреме, она вдруг вспомнила, что даже не знает его имени. От этого где-то в самом потайном уголке ее души, куда никому не было доступа, она ощутила боль. Раскинувшись, он лежал рядом с ней, и она, ободренная его поцелуями, положила ему на грудь руку. Его сердце под ее пальцами билось сильно и часто. Дреа как можно сильнее прижала свою руку к его груди, словно могла таким образом стать причастной к биению этой жизни.

– Как тебя зовут? – спросила она тихо, будто со сна. После минутной паузы, в течение которой он как будто прикидывал, что заставило ее задать ему этот вопрос, он негромко и решительно закрыл тему:

– Тебе это знать не нужно.

Дреа молча убрала руку с его груди и, отодвинувшись на свою сторону, свернулась калачиком. Больше всего ей хотелось растолкать его, растормошить и вытянуть-таки у него ответ. Но одно из выработанных ею за долгие годы правил запрещало все, что могло вызвать у партнера раздражение. Она должна была оставаться неизменно приятной, и эти правила, предписывающие какое-либо действие или, напротив, его отсутствие, так глубоко укоренились в ее сознании, что Дреа не могла их нарушать. И все-таки его недоверие ее огорчало. Она уже готова была поверить, что между ними возникла некая странная связь, но он, по всему выходило, думал иначе. Он был киллером и оставался на пике карьеры благодаря тому, что не доверял никому.

Немного погодя он приподнял голову и взглянул на часы. Дреа сделала то же самое. Прошло почти четыре часа.

– Пора, – проговорил он низким грубым голосом и, взобравшись на нее, раздвинул ее ноги. Затем вошел в нее. Его мышцы напряглись, родившийся в его груди стон прокатился по гортани. По его телу пробежала дрожь. Дав себе наконец волю, он испытывал острейшее наслаждение, граничившее с болью.

Дреа задержала дыхание – таким мощным было его вторжение. Складки ее промежности распухли и болели от недавних упражнений в постели, но она не хотела, чтобы это кончалось.

– У нас еще час в запасе, – услышала она словно со стороны собственный голос и, уловив в нем умоляющую нотку, внутренне поморщилась.

Его взгляд ожесточило циничное выражение.

– Полные пять часов Салинас не даст, – ответил он, начиная глубокие и длинные толчки. Казалось, вдруг рухнула какая-то дамба, и сила, до сих пор сдерживаемая, внезапно хлынула вперед. Дреа могла только одно – прижавшись к нему, стараться выдержать этот натиск, с такой же щедростью позволив ему воспользоваться ее телом, с какой он недавно предоставлял ей свое… однако в очередной раз она неожиданно для себя с некоторым ошеломлением обнаружила в себе силы на ответную реакцию. Он напрягся всем телом и стал приближаться к финишу. Из его груди рвались стоны, он продолжал двигаться в мощном ритме. Дреа обхватила его ногами, выгнулась, подалась к нему всем телом, исторгая хриплые звуки, – она следовала за ним к наивысшей точке.

Едва их тела замерли, как он сразу же отстранился и, встав с постели, пошел прочь.

– Ничего, если я воспользуюсь твоим душем? – спросил он, направляясь в ванную.

– Конечно, – сделав над собой усилие, пробормотала Дреа.

Но ее позволение оказалось никому не нужным – не дослушав ее, он уже закрыл за собой дверь.

Дреа лежала среди скомканных простыней, зная, что нужно встать, но сделать это не было сил. Тело отяжелело и сделалось безвольным, веки поднимались с трудом. В голове то появлялись, то исчезали обрывки мыслей. Все изменилось, но как она точно не знала. Ее связь с Рафаэлем, безусловно, закончилась или почти закончилась, и ей следует об этом подумать, а также подумать о том, что ей теперь делать. И вдруг Дреа поняла, чего хочет. Пришедшая ей в голову идея оказалась столь нова и непривычна, что она с трудом могла ее переварить.

Через десять минут он вышел из ванной с мокрыми волосами, благоухающий ее мылом. Молча, сохраняя на лице бесстрастное и отстраненное выражение, будто погруженный в какие-то думы, он начал одеваться. Дреа наблюдала за ним, впитывая в себя каждую пядь его тела. Она ждала, когда же он наконец взглянет на нее. Благодаря ему за последние несколько часов она испытала такой мощный накал чувств, какого еще не случалось в ее жизни. Между прошлым и настоящим пролегла четкая граница – все, что было до встречи с этим мужчиной, представлялось ей в каких-то тусклых, серых тонах, а по другую сторону этой линии все было расцвечено самыми яркими и сочными красками.

Дреа выжидала, но он молчал. Она ждала, уверенная, что он, закончив одеваться, все же посмотрит на нее и скажет… Что скажет? Она не знала, что ей нужно, чтобы он сказал, и уже знакомая ей щемящая боль снова начала подниматься в груди, боль, грозившая полностью завладеть ею. Оставаться с Рафаэлем Дреа больше не могла, она хотела… Боже, она хотела этого мужчину. Ее желание было столь мощным, что она не могла в полной мере оценить глубину и силу этого чувства.

Не сказав ни слова, он повернулся к двери, и Дреа в панике резко села на кровати, прижимая простыню к груди. Он просто не мог уйти от нее также, как Рафаэль, уйти, словно она ничего не значит, словно сама она пустое место.

– Возьми меня с собой, – выпалила она, глотая постыдные жгучие слезы.

Взявшись за ручку двери, он замер и наконец, слегка нахмурившись, обернулся к ней.

– Зачем? – сказал он с каким-то недоумением в голосе, будто не мог взять в толк, с чего это ей пришла в голову такая странная вещь. – Одного раза хватит. – И вышел, а Дреа осталась неподвижно сидеть на постели. Он передвигался так бесшумно, что она не слышала звука открываемой или закрываемой двери, но чувствовала его и точно знала ту минуту, когда он покинул квартиру.

Вокруг нее сомкнулась мертвая, гробовая тишина. Дреа сознавала, что нужно что-то делать, но действовать было выше ее сил. Она могла лишь одно – сидеть, едва дыша, созерцая развалины, в которые в одночасье превратилась ее жизнь. Ее просто поимели. И не только в буквальном смысле.

Глава 3

Покинув пентхаус Салинаса, киллер не воспользовался лифтом, а бесшумно направился к лестничному пролету и спустился на четыре этажа вниз. Вытащив из кармана ключ, он отпер дверь роскошных апартаментов, которые снял на пару месяцев. Надо же ему где-то жить, а он, даже часто переезжая с места на место, любил комфорт. При необходимости он мог – и не только мог, но так и поступал – долго терпеть неудобства, но сейчас был не такой случай. Кроме того, его забавляло, что он живет прямо под носом у Салинаса.

Тишина окутала долгожданным одеялом. Лишь оставаясь один, он полностью расслаблялся. Комнаты были пустыми, но не потому что он не мог себе позволить купить мебель, а потому, что любил свободное пространство. Ему было где спать и на чем сидеть. У него был телевизор и компьютер, полностью оборудованная кухня. Больше он ни в чем не нуждался.

Съезжая с этой квартиры, он все вокруг протрет растворителем, чтобы уничтожить отпечатки пальцев, а всю имеющуюся у него мебель подарит какому-нибудь благотворительному фонду. Квартиру оставит чистой, словно его здесь и не было, – ведь он профессионал.

Кое-что из одежды придется взять с собой, хотя обычно одежду он, как и мебель, использовал недолго, надевал от силы несколько раз, а потом сдавал их куда-нибудь. Так что если какой-то очень зоркий эксперт и отыщет ниточку, ускользнувшую сначала от его, киллера, внимания, а затем и от внимания службы по уборке помещений, и если сыщику улыбнется какая-то колоссальная удача, которая выведет его на след убийцы, то эту ниточку нельзя будет идентифицировать ни с одной вещью из его гардероба.

Ахиллесовой пятой киллера был компьютер. Но без него было невозможно готовиться к выполнению задания, поэтому приходилось делать все возможное, чтобы свести риск к минимуму, – периодически стирать всю информацию с жесткого диска и, заменив его новым, уничтожать. Подобные меры предосторожности отнимали много времени, но являлись неотъемлемой частью его работы и не вызывали в нем раздражения, он просто делал свое дело, и все.

Путешествовал он налегке и передвигался быстро. Ни к кому и ни к чему не питал сентиментальной привязанности, а потому он был свободен как ветер. Что до людей… к ним он относился, в общем, также, как и к вещам, – то есть как к явлениям временным. Были в его жизни люди, которых он любил на расстоянии, но никто не вызывал в нем сколько-нибудь сильные эмоции. Он даже никогда не злился, считая это пустой тратой времени, – если дело плевое, просто уходил; если оно требовало решения, то решал проблему спокойно и эффективно, не теряя времени понапрасну на беспокойство о том, что будет потом.

К своей работе он относился без лишних эмоций. Он просто делал то, что умел. Киллер знал себя и принимал таким, как есть. Он не чувствовал того, что чувствуют другие. Ничто не трогало его глубоко, сильные чувства были ему недоступны, а потому ничто не властвовало над его мыслями. Он был очень умен и силен физически, обладал молниеносной реакцией и великолепной координацией, что свойственно всем очень метким стрелкам. То есть он по всем параметрам как нельзя лучше подходил для избранной им профессии.

Возможно, у него не было жизненных принципов – ведь они обусловлены некой системой моральных ценностей, – но правила у него тем не менее были. Первое гласило: никогда не убивай полицейского. Никогда. Ни в коем случае. Гнев правоохранительных органов не обрушится на твою голову более сокрушительно, чем в случае причинения вреда одному из них. Так же упорно он избегал заданий, связанных с амурными делами, – в них все очень запутано и много на них не заработаешь. Его главные объекты обычно имели связь с преступным миром, промышленным шпионажем или политикой. Первые фараонов не очень заботили. Проблемы со вторыми старались не слишком афишировать. Что касается политических заказов, он их в этой стране никогда не брал. Эти правила освобождали его от лишних трудностей и позволяли довольно неплохо существовать. Он вошел в спальню и разделся. Бросив одежду в корзину для грязного белья, он голым направился в ванную, где осторожно отделил от мочек ушей латекс телесного цвета. Он постоянно менял какие-нибудь детали внешности, хотя предусмотреть абсолютно все было невозможно. Ведь камеры наблюдения в наши дни – спасибо треклятым террористам – на каждом шагу. Поэтому киллер, заранее допуская, что его заснимут, всегда продумывал, какие места на теле в первую очередь имеют шанс попасть в поле зрения аппаратуры, и в соответствии с этим проводил подготовительную работу.

Он мог бы не мыться в ванной Дреа, подождать до дома. Но девчонка на самом деле совсем не так глупа, как хочет казаться. Мало кто в отсутствие крайней необходимости после четырех часов секса отказался бы от душа – разве что тот, кто имеет возможность очень скоро принять ванну где-то поблизости. Например, так сделал бы любой из жителей этого дома. Неизвестно, додумалась бы она до этого или нет, но рисковать, во всяком случае, не стоило. С любым, кому удавалось втирать Салинасу очки, нужно держать ухо востро. Что же, вторая половина дня прошла… удовлетворительно. Даже очень. Он не только многое узнал о Салинасе, ему в очередной раз представилась возможность потренироваться в умении владеть собой, и это доставило ему большое удовольствие. Ему хотелось выяснить, насколько в нем нуждался Салинас, и ответ был очевиден: он в нем очень нуждался. Безусловным подтверждением тому было уже то, что он уступил ему свою женщину, что противоречило его понятиям, не соответствовало его положению и задевало его самолюбие. Человек такого калибра, как Салинас, отдаст свою женщину лишь в одном случае – если она ему надоела, а киллер готов был поклясться, что в данном случае это не так.

Киллера очень заинтересовала личность его последнего объекта. Это был крупный наркоторговец из Мексики. Салинас и сам занимался контрабандой наркотиков и являлся не менее крупной фигурой в этом бизнесе. Но он стоял в конце цепочки. Среди наркодилеров постоянно шла борьба не на жизнь, а на смерть, но чтобы распространитель убрал поставщика… это странно. Что-то здесь происходит, какая-то мышиная возня, из которой более ловкий может извлечь большую выгоду.

Киллер все досконально изучил, просчитал все варианты и придумал способ выяснить то, что его интересовало. Если Салинас согласится, значит, ему вскоре очень понадобятся услуги наемного убийцы, а это, в свою очередь, означало, что наемник сможет диктовать свою цену. Откажет – тоже не беда: тогда ему придется выполнить данное себе обещание никогда больше не работать на Салинаса – недостатка в работе у него никогда не бывает. Желающих замочить кого-то более чем достаточно. Так что с экономической точки зрения он по-любому ничего не теряет. Положительный же ответ Салинаса обещал хороший бонус, а именно Дреа.

По своей натуре киллер был одиночкой, но отнюдь не монахом. Он любил женщин и секс, хотя и первое, и второе, в общем, рассматривал как одну из составляющих для физического комфорта. Другими словами, в случае необходимости мог без этого обойтись. От чужих женщин он обычно держался подальше: дело могло принять нежелательный оборот, а он не хотел привлекать к своей персоне повышенного внимания. Однако Дреа чем-то сразу его зацепила.

Определенно не внешностью. У него не было какого-то особого, излюбленного типа женщины, хотя и на тощих, излишне сексуальных, длинноволосых телок он тоже никогда не западал. Но к этой он почувствовал влечение – внезапное и сильное. Наверное, это химия тел, предположил он, перевесила все отрицательные факторы и заставила его обратить внимание на Дреа. Все случилось именно в тот момент, когда он понял, что Дреа вовсе не дурочка – как бы она ни выглядела и как бы себя ни вела.

Однако ее выдало не поведение. Он был вынужден признать, что свою роль она сыграла безукоризненно. Все дело было в его собственной повышенной настороженности, которую он ощутил в ее присутствии. Проницательность, дарованная ему природой, постоянно совершенствовалась благодаря его профессии. Живший в нем хищнический инстинкт точно улавливал моментальные изменения в выражениях лица и движениях тела. Он не мог точно сказать, что именно его насторожило, только внезапно понял: в этой головке скрывается острый ум, благодаря которому эта женщина играет на Салинасе как на скрипке.

Его интерес к ней рос, а ее актерские способности его просто восхищали. При всем том она не жульничала. Киллер не сомневался, что Салинас за свои деньги получает достойную компенсацию, но она определенно рисковала. Если хоть что-то его насторожит в ней, Салинас убьет ее не моргнув глазом.

Людей, обладающих волей к жизни, киллер уважал, а Дреа была как раз из таких. Усмотрев возможность заполучить ее, он ни минуты не колебался.

Ее первоначальная реакция его удивила. Женщины вроде нее, торгующие собой, стремятся вытянуть из мужчин, подобных Салинасу, все возможное, и секс для них, как правило, только способ достижения своих целей. Сначала киллеру пришло в голову, что она просто хочет побаловать самолюбие Салинаса. Но когда стало очевидно, что она себя не помнит от страха, он, мысленно пожав плечами, решил отказаться от своей затеи. Все, что хотел, он выяснил – ему было довольно одной реакции Салинаса.

Когда она выбежала на балкон, он уже было собрался ретироваться, но какой-то неведомый порыв толкнул его за ней. Она, казалось, с перепугу готова была спрыгнуть с балкона. Это не входило в его планы. Появляться на балконе было рискованно: федералы глаз не спускали с Салинаса, но, как оказалось в итоге, игра стоила свеч. Он дотронулся до ее руки, и его ладонь словно обожгло, а через несколько секунд Дреа уже отвечала на его прикосновения – правда, вначале робко и испуганно, но могучая химия тел уже сделала свое дело.

Ему нравился неспешный секс, но сегодня был необычный случай. Как только Дреа перестала бояться, она так распалилась, что об нее можно было обжечься. По неистовству ее ответных ласк он понял, как ей не хватает внимания и нежности, как хочется ей предстать в своей истинной сущности. Салинас, как видно, никудышный любовник, эгоистичный и ленивый, раз его женщина так истосковалась по ласке.

Но как бы ни было все это приятно, повторения киллер не планировал. Как он ей и сказал, одного раза достаточно. Сейчас он исчезнет до тех пор, пока Салинас снова не выйдет на связь, а уж тогда постарается новую ситуацию повернуть для себя финансовой выгодой.

Через сорок минут из парадного чуть ковыляющей походкой вышел сгорбленный пожилой господин. Опираясь на палку, он остановился у обочины, ожидая, когда портье вызовет ему такси.

Ксавье Джексон с Риком Коттоном, которые в это время вели наблюдение из окон верхнего этажа дома напротив, заприметили старика, выходящего из подъезда. Но они уже видели его неоднократно. Поверхностное расследование выявило, что он в этом доме снимает квартиру, а потому их внимание на нем не задержалось.

Глава 4

Сукин сын прав: Рафаэль заявится раньше.

Превозмогая себя, Дреа выползла из постели. Ноги словно налились свинцом и стали непослушными, внутри все болело. Она покачнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за кровать. Зуб на зуб не попадал от пробиравшего ее до костей холода. Даже кровь, похоже, застыла в жилах, тело сковало льдом.

Никогда еще она не испытывала ничего подобного. Однако позволить себе роскошь нежиться в постели под одеялами Дреа не могла. Следовало срочно что-то предпринять, чтобы отвести беду, и единственное, что ей пришло в голову, было делом рисковым, но в случае успеха сулившим большой выигрыш. Очень старательно она расправила простыни и подушки, затем проковыляла на кухню. Схватив там баллончик дезодоранта «Фибриз» для тканевых поверхностей, она вернулась в спальню и обработала им кровать с простынями. Тщательно их заправив, она накинула на постель пуховое одеяло, разложила поверх в обычном порядке декоративные подушки и напоследок побрызгала освежителем воздуха в спальне и ванной. Может, все это лишь ее фантазии, но она могла поклясться, что до сих пор чувствует запах этого мужчины.

Отчего ей так холодно? Дреа казалось, в квартире жуткий холод, но тратить время на то, чтобы налаживать термостат, она не могла. Она отнесла «Фибриз» на кухню, затем собрала раскиданную в спальне по полу одежду, которую взяла с собой в ванную и там, как всегда это делала, бросила ее на пол. Потом она включила горячую воду – такую горячую, насколько могла вынести, – и быстро залезла под душ, смывая с себя пот и запахи. Только под водой она чуть-чуть согрелась.

«Думай! Надо думать».

Но Дреа это никак не удавалось. Гнев клокотал в ней, как густая смола, чернотой обволакивая мозг. «Надо же быть такой идиоткой! Дура, дура, дура!» Дреа почувствовала к себе отвращение. Кому, как не ей, известно, что жизнь не сказка со счастливым концом. И надо же ей было после нескольких часов с каким-то мужиком, умеющим орудовать своим концом, умолять его взять ее с собой. При этом мужику этому убить человека – все равно что почистить зубы.

Дреа чувствовала себя абсолютным ничтожеством. Стыд душил ее, сдавливая грудь. Дреа казалось, что она вот-вот задохнется. Что ей взбрело в голову? Неужто она решила, что раз он был внимателен к ней, нетороплив и отзывчив, раз он доставил ей удовольствие, то значит, он уже в нее влюбился? Как бы не так! Размечталась! В его арсенале много разных приемов, а в остальном он не лучше любого другого мужчины из тех, что у нее были, – получат свое и моментально теряют ко всему интерес.

Стыд, как голодный зверь, терзал Дреа. Ну почему и она не могла, отключив эмоции, просто получать удовольствие от секса? Она вела себя как наивная дура, какой была в пятнадцать лет. Тогда она полагала, что, как только с ней рядом появится мужчина, ее жизнь наладится и, уж конечно, не станет хуже.

Но она была еще совсем зеленой девчонкой, когда в первый раз по вине мужчины выставила себя дурой и в итоге осталась одна да еще беременной. Тогда некоторым оправданием собственной глупости мог служить возраст. Сейчас у нее нет никаких оправданий.

Дреа ополоснулась, вылезла из-под душа и, пересиливая брезгливость, почти граничащую с тошнотой, заставила себя вытереться полотенцем, которым пользовался убийца. Рафаэль зорко подмечал все мелочи, а потому лишнее полотенце выдало бы ее с головой.

Поток воздуха, исходящий от кондиционера, ледяной струей коснулся влажного тела, и Дреа снова затряслась от холода. Полотенце совсем намокло, поэтому промокать им мокрые волосы было почти без толку. Отбросив его в сторону, Дреа сдернула с крючка толстый махровый халат и завернулась в него, затем взяла с мраморного столика расческу и прошлась по волосам.

Взглянув в зеркало, она с отстраненным удивлением увидела свое мокрое лицо и поняла, что плачет, Опять. Второй раз за день – это для нее рекорд.

Хватит, больше она не будет плакать из-за этого. Слезами горю не поможешь. И Дреа поспешно смахнула их.

Однако глаза снова наполнились влагой. Дреа стояла, глядя на отражение в зеркале, и никак не могла отделаться от ощущения, что видит не себя, а совсем другого человека, которого давным-давно нет. Белое, чистое, без косметики лицо, волосы зализаны назад, в глазах застыло суровое выражение – перед ней вновь была та девочка, чей ребенок умер, забрав с собой все ее так и не сбывшиеся мечты.

Дреа выбежала из ванной, задыхаясь от горечи. Нужно поскорее навести красоту – высушить волосы и накраситься, нужно выглядеть как можно лучше и сексуальнее. Одним это было выше ее сил: так долго смотреть на себя… ну уж нет! Она автоматически влетела в гостиную и, понурившись, в нерешительности остановилась, как заводная игрушка со сломанной пружиной. Что теперь? Что ей делать? И что она может сделать?

Дреа очень замерзла. Казалось, вокруг нее кружил, пробирая ее до костей, могильный холод. Даже на покрытом ковром полу босые ноги Дреа заледенели и стали белыми, бескровными, Яркий лак на фоне бледной кожи выглядел еще более вульгарно. Она вспомнила, как противно ей было смотреть на свои ноги с яркими ногтями, когда он закинул их себе на плечи…

Из ее груди вырвался какой-то гортанный, животный звук. Прогнав от себя наконец ненавистное воспоминание, Дреа, пошатываясь, направилась к раздвижным дверям балкона, манившего ее своим теплом.

Однако, ступив на нагретые солнцем каменные плитки, она почти не почувствовала приятного тепла – ее тут же обступили отвратительные картины недавних событий. Избегая смотреть на перила, возле которых она сегодня стояла, Дреа опустилась прямо на плиточный пол и прислонилась спиной к стене. Стена нагрелась на ярком солнце, и блаженное тепло стало наконец проникать в ее тело. Постанывая от удовольствия, она подтянула ноги к груди и, прикрыв их халатом, уперлась лбом в колени.

Послышались сдавленные рыдания, ее отчаянию не было предела. Дреа не понимала ни себя, ни этого человека. Что с ней? Она никогда не сдавалась, всегда хитрила и выворачивалась, умудряясь находить выход из любого положения. Нужно собраться, сделать над собой усилие, соблазнить Рафаэля…

Нет! Слово само собой слетело с ее уст и, словно эхом, отдалось во всем теле. Неожиданная сила собственной реакции потрясла ее – ведь Дреа давно научилась управлять своими чувствами. Успокоившись, она поняла: все правильно, с ней все в порядке, просто с Рафаэлем у нее все кончено. Он отдал ее в пользование, будто она для него пустое место… будто она сама ничто.

Она ненавидела его. Даже больше, чем себя. Полностью став его рабой, она привыкла помалкивать, улыбаться и выполнять все его прихоти. И что в итоге? В итоге он обошелся с ней как с заурядной шлюхой. Дреа затрясло от какого-то первобытного желания причинить ему боль, увидеть его кровь, избить его, искусать, впиться в него ногтями.

Но она знала, что это недостижимо. Его головорезы либо пристрелят ее на месте, либо, утащив куда-нибудь, избавятся от нее, когда будет время. Признание собственной беспомощности подействовало на Дреа еще более удручающе.

Однако какая-то часть ее сознания, сохранившая способность рационально мыслить, приказала ей взять себя в руки и подумать над тем, как это осуществить. Но подавить в себе бурю эмоций Дреа никак не удавалось. Гигантские волны чувств пытались смести ее оборону, в третий раз утягивая ее на дно.

Рафаэль должен заплатить. Дреа не знала как, но чувствовала, что не отступится от своего. Она не сможет жить дальше, если ему, окончательно растоптавшему ее, сойдет это с рук. До каких бы крайностей ни доводила ее жизнь, она всегда утешала себя тем, что ей по крайней мере не пришлось идти на панель. Она считала себя любовницей Рафаэля, а это совсем не то, что шлюха. Возможно, грань между первым и вторым не слишком заметная, однако для нее она существовала.

Теперь она лишилась утешения в виде этой иллюзии. Для Рафаэля она не более чем товар, которым расплачиваются за услуги. И зеркало, которое она подносила к лицу, отражало лишь то, что он видел. Внезапно нахлынувшие рыдания потрясли ее тело, горло сдавило судорогой. Дреа почувствовала тошнотворные позывы, но желудок был пуст, а потому от спазмов из горла вырывался лишь воздух.

Наконец он пришел, хлопнув дверью громче обычного, словно желал подчеркнуть отсутствие у него каких бы то ни было сожалений. Он желал и в дальнейшем пользоваться услугами киллера. Это для него было важнее, чем удержать ее, и…

На этой горькой мысли Дреа вдруг запнулась. И ее на миг словно парализовало. Ей наконец все стало ясно. Она поняла, что к чему. Он и в дальнейшем желал пользоваться услугами киллера… Ему нужно убрать еще кого-то, причем позарез, так что он даже проглотил свою гордость и отдал… одолжил… дал напрокат свою любовницу другому мужчине. Хотя, может, из этого поступка следовало, что он ценит ее больше, чем можно было бы подумать вначале. И это давало ей преимущество.

Голова работала с трудом, словно мозги склеило патокой, и, прежде чем Дреа успела еще раз все обдумать, в проеме между раздвижными дверями показался Рафаэль. Он прошел на балкон и, увидев ее, остановился.

– Почему ты здесь?

Он произнес это как ни в чем не бывало, так небрежно, что в груди у нее снова заклокотал яростный, жгучий гнев. Ей пришлось вцепиться руками в складки своего халата, чтобы не расцарапать глаза Рафаэлю. Она жадно ловила ртом воздух, силясь взять себя в руки, стараясь снова обрести способность соображать. Нужно что-то сделать, что-то сказать.

Дреа подняла голову, и Рафаэль вздрогнул. Его глаза потрясенно расширились. Дреа хорошо понимала, как сейчас выглядит – заплывшие глаза, измятое лицо. Раньше она представала перед Рафаэлем только в безупречном виде, но теперь ей было на все плевать.

Ее вдруг в очередной раз озарило. Снизошедшее на нее просветление сейчас было даже более ярким, чем в первый раз, и она внезапно отчетливо поняла, что сделает и что скажет. Ее замысел был настолько грандиозным, что, помедли она еще мгновение, и могла бы струсить. Рафаэль должен заплатить, и теперь она знала, каким образом она этого добьется.

Дреа сделала глубокий вздох, сотрясаясь всем телом, но смогла взять себя в руки.

– Прости, – задыхаясь проговорила она, заливаясь слезами, снова хлынувшими из глаз от усилия, которое ей пришлось сделать над собой, чтобы попросить у мерзавца прощения. – Я не знала… я не знала, что тебе на-надоела… – Ее голос прервался, и она закрыла лицо руками. Плечи ее ходили ходуном от рыданий.

Послышалось шарканье ботинок по плитке – Рафаэль подошел ближе и остановился в нерешительности, будто не знал, что делать, либо знал, но не хотел. Наконец его ладонь легла ей на плечо.

– Дреа… – начал он.

Она отпрянула, не в силах вынести даже малейшее его прикосновение.

– Не надо! – судорожно выдохнула она и вытерла лицо рукавом халата, но слезы тут же с новой силой побежали по щекам. – Мне не нужна твоя жалость. Я знала, что ты меня не любишь, – шепотом проговорила она, – но д-думала, у меня есть шанс, думала, быть может, когда-нибудь ты сможешь меня полюбить. Но теперь я вижу, что заблуждалась. – Ее губы и подбородок дрожали. Она устремила взгляд вдаль, хотя почти весь обзор был закрыт стеной. Смотреть на Рафаэля она не решалась – боялась, что он прочтет в ее глазах безграничную ненависть к нему. Слава Богу, слезы не унимались. Правда, придется убедить Рафаэля, что плачет она из-за него, а не…

Но нет. Она плакала вовсе не из-за этого проклятого киллера. Она и сама не знала из-за чего. Может, она свихнулась или что-то еще в этом роде. Как бы то ни было, а она будет играть выбранную ею роль на пределе своих возможностей. Дреа рассчитывала на самолюбие Рафаэля, на то, что ему польстит ее любовь и он купится на все, что она ему преподнесет.

Он опустился рядом на корточки, пытливо заглядывая ей в лицо своими темными глазами. Дреа продолжала смотреть перед собой. Возможно, в том, что происходило сегодня, есть и ее вина – она выпустила ситуацию из-под контроля, но с Рафаэлем Салинасом она все устроит как надо или по крайней мере постарается.

– Он сделал тебе больно? – в конце концов тихо спросил Рафаэль. В его бесстрастном тоне ей послышалось что-то новое.

Но Дреа не стала анализировать это, целиком и полностью подчинившись своей интуиции.

– Он ко мне даже не прикоснулся. Я была сама не своя, и он… он сказал, я того не стою, и ушел. – Дреа коротко и горько рассмеялась. – Так что ты ему, наверное, остался должен сто тысяч… Извини. – Рафаэль – латинос. Если б он знал, что киллер отымел ее, то цена Дреа резко упала бы в его глазах, возможно, настолько, что он не пожелал бы более держать ее при себе. Но Дреа была не готова уйти – пока не готова, – а потому стремилась убедить его, будто ничего не произошло.

– Он тебя не тронул? – не в силах скрыть потрясения, переспросил Рафаэль.

– И он тоже. Он тоже не захотел меня. – Дреа не собиралась этого говорить, слишком глубокой и острой была обида, но слова вырвались у нее сами собой. Ей было жаль, что она не сдержалась и приоткрыла перед Рафаэлем свои истинные чувства, но зато благодаря именно этому ее игра выглядела весьма убедительно.

Одного раза достаточно.

Да пошел он к черту! Для нее этого одного раза даже больше, чем достаточно. Дреа поняла, в чем дело – он вел с Рафаэлем какую-то игру, причем такую тонкую, что Рафаэль даже не подозревал, что участвует в ней. Игра называлась «Кто лучше в постели», и в ней киллер вышел победителем. Он так ублажил Дреа, что она, потеряв голову, стала проситься с ним. Да, дурища она та еще, причем мозги у нее, кажется, до сих пор набекрень, иначе бы перестала реветь белугой.

Боль, до сих пор свежая и пронзительная, снова накрыла ее волной. Она уткнулась лицом в колени и зарыдала.

Рафаэль топтался, переминаясь с ноги на ногу, рядом, словно никак не мог решить, что делать. До сих пор ничто в их отношениях даже не намекало о том, что подобное возможно. Дреа всегда была покладиста, улыбчива, немного примитивна, в общем, украшала его жизнь. Он никогда не видел ее расстроенной или даже раздраженной. Она не сомневалась, что убедила Рафаэля в отсутствии у нее каких-либо других интересов, кроме магазинов и своей внешности, она из кожи вон лезла, чтобы заставить его в это поверить.

– Я принесу тебе воды, – наконец проговорил он и исчез в квартире.

Воды! Будто ее можно было успокоить водой. Она не хочет пить, ей плохо. И все-таки этот жест говорил о многом: не в правилах Рафаэля было кого-то обслуживать – обычно бывало наоборот.

Он отсутствовал дольше, чем требовалось для того, чтобы налить стакан воды, и Дреа поняла: он осматривает квартиру в поисках того, что могло бы уличить ее во лжи. Она быстро припомнила все свои действия, гадая, не упустила ли чего из виду.

Наконец Рафаэль снова появился на балконе и присел рядом на корточки.

– Вот, – сказал он. – Выпей.

Слезы перестали течь, и Дреа показалось, что теперь она может говорить. Она приподняла голову, вытерла лицо и, взяв стакан, сделала глоток.

– Я хотела начать собирать вещи, – с несчастным видом призналась она. Ее слова звучали невнятно, с трудом продираясь из сведенного судорогой горла. – Но мне не-некуда идти. Я постараюсь найти себе жилье, если ты позволишь мне остаться здесь на пару дней.

– Тебе не нужно переезжать, – ответил Рафаэль, снова опуская ей руку на плечо. – Я не хочу, чтобы ты уезжала.

– Я тебе не нужна, – сказала Дреа, удрученно качая головой, и наконец отважилась взглянуть на него или по крайней мере в его сторону. Из-за слез, отуманивавших ей глаза, его лицо ей показалось бесформенным пятном. Она сглотнула комок в горле и продолжила с дрожью в голосе: – Ты о-отдал меня ему. Хотя мог бы просто попросить уйти. Мне бы вовремя заметить, что я стала тебе надоедать, но я очень надеялась и, как видно, зря, что ты сможешь меня полюбить, что я… – Она умолкла и снова покачала головой. – Впрочем, все это теперь не имеет значения.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – настойчиво повторил Рафаэль. – Я бы никогда… Послушай, он держит меня за жабры и знает это. – Рафаэль оглянулся, словно оценивая возможности «жучков», и нетерпеливо позвал: – Пойдем-ка внутрь, здесь нельзя говорить.

Дреа позволила Рафаэлю поднять себя на ноги, и он, по-хозяйски положив ей руку на талию, подтолкнул ее в квартиру. Дреа охватило ликование, и слезы, по крайней мере на время, высохли. Йес! Она выиграла. Теперь ей хватит времени, чтобы привести свой план в исполнение. Правда, придется еще поиграть, но тут она уж так поднаторела, что это не составит ей труда.

Рафаэль заплатит за все и по самой высокой ставке.

* * *

– Ну и как это, по-твоему, понимать? – потрясенно спросил Ксавье Джексон, в недоумении глядя на параболический микрофон. Качество звука из-за ветра, расстояния и прочих факторов оставляло желать лучшего, но значительную часть помех компьютерная программа могла отфильтровать.

– Думаю, нужно выяснять, кто этот загадочный незнакомец, – ответил Коттон, – раз он такая важная птица, что заставил даже Салинаса поделиться своей девушкой. Он еще не выходил из здания?

– Если выходил, мы его просмотрели. Но ведь и то, как он входил, мы тоже не видели. Ни разу.

– Значит, у него есть какой-то потайной подземный ход, туннель, по которому он передвигается, либо он так хорошо маскируется.

– Ну, туннель я исключаю, – насмешливо сказал Джексон. На самом деле под городом имелось множество заброшенных туннелей. Но ни один из имеющихся у них чертежей не показывал ничего подобного в этом месте, хотя это вовсе не значило, что туннеля там действительно не было. Это предстояло проверить, хотя Джексон склонялся в пользу второго предположения. Надо заново просмотреть записи камер наблюдения и сравнить каждого, кто покидал здание, с заснятым на видео человеком на балконе. – Не понимаю, отчего подружка Салинаса так рьяно стремится убедить его, что между ней и тем парнем ничего не было, хотя Салинас сам ее отдал ему?

– Кто его знает, – вздохнул Коттон, с досадой потирая затылок. – Однако подобраться к ней с помощью этой записи не получится: даже если Салинас и выяснит, что они там кувыркались, то это все равно с его подачи. Эх, провались все пропадом!

Оба разочарованно уставились в монитор, который в данный момент демонстрировал результаты их работы – то есть пустоту.

Глава 5

Рафаэль Салинас бесшумно открыл дверь спальни Дреа и приблизился к ее постели. Он редко сюда заходил, хотя комнату регулярно по его распоряжению обыскивали, чтобы удостовериться в отсутствии тайного умысла Дреа. Всякий раз, лишь только он оказывался в ее спальне, у него сводило скулы от ее приторной аляповатости, а Рафаэль старался всячески избегать лишних напоминаний о дурном вкусе любовницы. Сегодня, однако, все это не только не раздражало его, но и, как это ни странно, даже показалось трогательным, почти непорочным в своей вульгарности. Он словно бы очутился в спальне девочки, которой любящая мать позволила делать со своей комнатой все, что ей заблагорассудится.

Дреа спала спиной к двери, свернувшись калачиком на самом краю постели, и казалась необычно маленькой. Свет, проникший из коридора, коснулся ее лица, по-восточному высоких скул, рассыпавшейся по ним тяжелой копны вьющихся волос. Даже в тусклом свете спальни бросались в глаза припухлости ее век – она плакала до изнеможения.

До сих пор Рафаэль не знал, что такое сомнения. Сомнения, считал он, удел дураков и женщин, которые либо не знают, что делают, либо у них кишка тонка сделать то, что они хотят. И вот впервые за долгие годы – да что там годы! десятилетия! – Рафаэля вдруг стали терзать сомнения.

Паника, гнев и смятение бродили в его душе. Как же так получилось? Почему именно Дреа так его зацепила?

Угрюмо глядя на нее, он опустился на стул у кровати. Она прожила с ним два года, дольше, чем другие женщины, но лишь потому, что имела спокойный нрав и ничего не требовала. На хныканья, надутые губки и всевозможные притязания ему не хватало ни времени, ни терпения. С уравновешенной, несколько ограниченной Дреа не было проблем: она интересовалась только магазинами и своей внешностью. Она не закатывала сцен, не выходила из себя, не требовала дорогих подарков или, не дай Бог, его времени. И никогда не занимала его мыслей. Она просто была рядом – всегда улыбчивая и готовая к услугам, когда он хотел секса.

Пожалуй, секс – единственное, из-за чего Рафаэль держал ее при себе. Отдавать ее этому сукину сыну он, само собой, не хотел – какой нормальный мужик отдаст свою женщину другому? Но вариантов у него было мало, и все никуда не годные. Скажи он «нет», как того требовали гордость и самолюбие, и он лишился бы очень ценных услуг киллера, услуг, которые ему в свое время очень понадобятся. Существовала и еще одна реальная опасность – его отказ киллер мог принять как личное оскорбление, и хоть Рафаэль никого не боялся, ему хватало ума понять, что есть люди, с которыми шутить нельзя. И наемный убийца как раз из таких.

Поэтому Рафаэль, проглотив свою гордость и злость, сказал «да», хотя ему это было как ножом по сердцу. Он промаялся весь день, все представлял, как его женщина, голая, лежит в постели с другим, и даже, черт возьми, поймал себя на том, что гадает: не больше ли, случайно, у того козла конец. Переживать из-за такого дерьма не стоило, и Рафаэль злился, что в душу его вполз этот червячок сомнения. У него есть деньги и власть, а женщинам вроде Дреа только это и нужно.

Но, даже увидев в ее глазах потрясение в тот миг, когда он позволил киллеру попользоваться ею, Рафаэль никак не ожидал, что она примет все это так близко к сердцу. Ведь секс в конце концов ее монета. А потому подумаешь, какая важность!

Он был почти уверен, что застанет ее, как всегда, невозмутимой, с пилочкой для ногтей в руках или перед телевизором, по которому идет этот дурацкий канал покупок, который она обожает. И когда вместо этого нашел ее забившейся в угол на балконе и рыдающей в три ручья, ему показалось, будто он получил удар под дых. Ее вид его потряс: мокрые зализанные назад волосы, ни следа косметики, распухшие от слез глаза. Лицо измученное и бледное, как у человека, перенесшего шок, а уж взгляд…

Будто в ней что-то надломилось. Только эти слова, по его мнению, могли лишь приблизительно отразить впечатление от ее вида.

Сначала Рафаэлю пришло в голову, что она испытывает физическую боль: а что, если этот гад получает удовлетворение, издеваясь над женщинами? И опять же эта мысль вдруг вызвала в нем совсем неожиданную реакцию – бешеный гнев ударил ему в голову: кто-то посмел поднять руку на то, что принадлежит ему, Рафаэлю, что с Дреа, которая и мухи не обидит, обошлись жестоко. Чего бы это ему ни стоило, а он этого так не оставит, доберется когда-нибудь до этого киллера.

Но дело, как выяснилось, не в этом. Оказывается, Дреа страдала от того, что усмотрела в поступке Рафаэля доказательство его равнодушия к ней, которое лишало ее надежды, что он когда-нибудь ее полюбит. Рафаэль мысленно сложил фрагменты мозаики и получил еще один удар под дых.

Последний удар окончательно его добил и вывел из игры. Дреа его любит.

У Рафаэля такое до сих пор не укладывалось в голове. Любовь не являлась условием их сделки. И вот тебе на. Она собиралась его оставить, поскольку поняла, что она ему не нужна. Киллер к ней даже не притронулся. Каким бы невероятным это ни казалось, у нее вроде бы нет причин лгать насчет этого: ведь он, Рафаэль, сам все это устроил, и ей нечего было от него скрывать. Поэтому Рафаэль, славившийся своей подозрительностью, обыскал пентхаус. Ни одна кровать в квартире не указывала на то, что ею воспользовались. Дреа была только что из душа, в ванной еще стояла сырость, одежда, которую она сняла, как всегда, валялась на полу, одно использованное полотенце было беспечно отброшено в сторону. Приходилось ей верить.

Рафаэль почувствовал себя обманутым: Дреа оказалась не той, какой он ее видел и к которой привык. Оказывается, она жила с ним не по расчету, не из-за денег, связей или еще каких-то меркантильных соображений, обычно привязывающих женщин вроде нее к мужчинам. Она с ним потому, что любит его. Рафаэль был растерян, разъярен и – черт возьми! – польщен. Правда, вместо этого он предпочел бы, чтобы все снова стало как раньше. Он не хотел, чтобы ее любовь как-то волновала его, но уже ничего не мог с этим поделать.

Его не должно заботить, съедет она с его квартиры или нет – найти ей замену не составит труда. Женщины сами возникали рядом, он их даже не искал. Однако мысль о том, что он может ее потерять, повергала его в панику. Он, Рафаэль Салинас, переживал из-за женщины! Смешно, ей-богу! И тем не менее факт оставался фактом: он не хотел ее терять. Он не хотел другую женщину. Ему нужна была только Дреа. Он хотел одевать и обувать ее, осыпать деньгами – пусть тратит, как ей заблагорассудится, – но больше всего ему хотелось, чтобы она его любила. Это и было самое смешное. Как нелепо, что любовь этой женщины вообще имела для него какое-то значение.

Уж не влюбился ли он, часом, в нее, думал Салинас, сидя в полутьме спальни. Нет, это невозможно. Но как еще тогда объяснить эту панику, это смятение, эту боль? Он давно уже – с детства – ни к кому и ни к чему не испытывал привязанности. Он вырос в самом бандитском районе Лос-Анджелеса и с тех пор прочно усвоил одну истину: твое хорошее отношение вполне может быть использовано против тебя. Так что пора кончать с этими мыслями, немедленно.

Но слишком бурным было это чувство, от него бешено колотилось сердце и захватывало дух. Рафаэль впервые за свою жизнь понял, отчего влюбленные совершают глупости. Странная смесь эйфории и ужаса действовала на него как какой-то неведомый наркотик, одна доза которого вызывала мгновенное привыкание: не успеешь уколоться, как уже хочется еще.

Он перевел взгляд на постель: Дреа зашевелилась. В груди Рафаэля засела тупая боль. Дреа перевернулась на другой бок и снова съежилась, подтянув ноги к груди, словно и во сне старалась защититься, стать еще меньше и незаметнее. А ведь она нуждается в нем, в Рафаэле Салинасе, думал Рафаэль, ей необходимо, чтобы он стоял между ней и миром, тем самым создавая у нее ощущение надежности. Такая, как она, милая и доверчивая глупышка, оставшись одна, мигом станет легкой добычей.

Но вот Дреа открыла глаза: то ли ее сон не был так уж крепок, то ли ее разбудил его пронзительный взгляд. С минуту она, кажется, не замечала сидящего в полумраке Рафаэля, затем, увидев приоткрытую дверь, удивленно заморгала. Протерев глаза, она наконец разглядела Рафаэля и тихо ойкнула. В ее все еще сиплом от слез голосе слышалась усталость.

Рафаэлю захотелось сделать то, чего он никогда в жизни не делал. Ни для кого. Ему захотелось приласкать ее. Раздевшись, скользнуть к ней под одеяло, крепко прижать ее к себе и зашептать на ухо какие-нибудь слова утешения, все, что угодно, лишь бы из ее глаз ушло это несчастное выражение – будто что-то в ней надломилось. Его останавливало одно – он не был уверен, что она его примет, – мысль, никогда прежде не посещавшая Рафаэля. Его гордость и самолюбие сегодня и без того порядком пострадали, оказаться ко всему прочему еще и отвергнутым не хотелось. Пожалуй, он рискнет это сделать завтра.

– Вот решил проведать тебя, – сказал Рафаэль, не повышая голоса и стараясь говорить будничным тоном, словно зайти проведать ее для него обычное дело.

– Я в порядке.

Но судя по ее голосу, это было неправдой. Ее голос звучал так, словно она совершенно пала духом и никогда больше даже тень улыбки не появится на ее губах.

В груди защемило, и это мешало говорить. Рафаэль провел языком по пересохшим губам и нервно сглотнул. Это все он виноват, это он, глубоко оскорбив ее, лишил способности по-детски радоваться жизни. Да, это все он, яростно клял себя Рафаэль. Ну ничего, он ее уломает, как-нибудь уговорит остаться. В его власти устроить так, чтобы она не смогла найти жилье, и таким образом он удержит ее возле себя. Не важно, какие средства он употребит, главное – результат.

Не далее как сегодня утром – не прошло еще двенадцати часов – она обхаживала его, суетилась, интересовалась, не хочет ли он чего, старалась всеми силами угодить. И вот теперь лежит – ни слова в ответ, и между ними пропасть в тысячу миль. Лучше бы она устроила ему сцену, как другие женщины, с тоской думал Рафаэль. Тогда бы и он пришел в ярость и не чувствовал бы себя таким беспомощным, как теперь. Но Дреа никогда ни на кого не срывалась. Рафаэль не знал даже, способна ли она на это вообще.

Как-то раз он кому-то в шутку сказал, что она глубока, как чашка Петри, и вот теперь мечтал, чтобы его утверждение оказалось правдой.

Он посмеялся над ней, швырнул другому. Он принимал как должное и не ценил ее преданность. Любить – тяжкий труд, но быть любимым несравненно труднее, чужая любовь – штука коварная, накладывает постоянную ответственность за тех, кто тебя любит. Всего двенадцать часов назад он был свободным человеком. А теперь в плену чувств, цепи которых связывают его так надежно, словно выкованы из стали.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросил Рафаэль, принуждая себя подняться на ноги: нельзя же все сидеть и сидеть у ее постели, как последний идиот.

Дреа поколебалась несколько секунд, во время которых сердце Рафаэля екнуло, исполнившись надеждой, и наконец сказала:

– Немного поспать.

И Рафаэль понял, что ее медлительность происходила исключительно от усталости, а не от нерешительности.

– Ну тогда до завтра. – Он склонился над постелью и поцеловал Дреа в щеку. Двенадцать часов назад она бы повернула к нему голову, чтобы найти его губы, но теперь даже не шевельнулась. Не успел он выйти из комнаты, как она закрыла глаза.

Едва дверь за ним закрылась, Дреа широко распахнула глаза, и ее передернуло от омерзения. Она была хорошей актрисой, но знала, что сейчас не сможет сыграть достаточно хорошо, чтобы скрыть свои эмоции, попытайся он заняться с ней сексом. Еще одного раза она бы не вынесла. И точно не с ним. Нужно было исчезнуть до того, как дело действительно дойдет до секса, – Дреа не доверяла себе, опасаясь в решительный момент не совладать с собой.

Хорошо, что завтра Рафаэль вновь окажется в окружении своей обычной свиты, он сегодня утром отпустил людей, чтобы встретиться с киллером без свидетелей. Обычно постоянное сопровождение Рафаэля его накачанными охранниками действовало ей на нервы, но сейчас она думала об их возвращении с облегчением. Рафаэль постарается держаться с ней как всегда, чтобы никто не догадался о случившемся. Его самолюбие не допустит, чтобы об этом стало известно. Он отправится по делам в соответствии со своим расписанием. Хорошо бы он улетел куда-нибудь в другой город, но если б такая поездка планировалась, она бы знала.

Вел он себя сейчас как-то… странно. Дреа ждала, что, узнав о ее любви, он будет польщен, но не ожидала, что это открытие так ошарашит его. Принес воды, заглянул, справился, как она… сидел в ее спальне без света! Будто его подменили, и от этого становилось жутко. Можно подумать, он в нее влюбился, хотя это предположение звучит довольно нелепо – Рафаэль никого не любил. Наверное, даже мать, думала Дреа.

Но если ему такое показалось, это давало ей орудие воздействия на него, по крайней мере в настоящий момент. Хотя тут возникали другие проблемы: у него может появиться желание быть все время рядом с ней, тогда как Дреа этого хотелось меньше всего. Ей нужно какое-то время побыть одной, чтобы разработать план и привести его в действие.

С самого начала своих отношений с Рафаэлем она приняла меры, чтобы обеспечить свое будущее. Она и мысли никогда не допускала, что драгоценности, которые ей дарил Рафаэль, он оставит ей, когда выгонит. Затеяв хитрую игру, Дреа сделала снимки драгоценностей, с каждой сняла слепок и заказала качественные подделки. Правда, ей пришлось раскошелиться, но они того стоили. Каждый раз на выход с Рафаэлем она надевала подлинник, а когда приходило время возвращать украшение Салинасу, чтобы он запер его в сейф, совершала подмену. Выходило, что Рафаэль хранил в сейфе фальшивки, а Дреа бегала тайком в банк, где у нее имелась ячейка, о которой он ничего не знал.

Итак, некоторое время она сможет жить, причем безбедно, на деньги, которые выручит с продажи украшений, но этого мало. Убежав с драгоценностями, она его разозлит, но это не тот сокрушительный удар, который заденет Рафаэля за живое. Все-таки он подарил ей эти драгоценности, значит, они принадлежат ей. Дреа хотелось выставить его на посмешище, чтобы он запомнил это на всю жизнь.

Она, конечно, понимала, что дело это опасное. Но она все досконально продумала и, оказавшись подальше от Нью-Йорка, получит преимущество. Рафаэль может жить только в большом городе. Он с самого рождения жил либо в Лос-Анджелесе, либо в Нью-Йорке. Провинциальная Америка ему так же незнакома, как Тимбукту. Но Дреа выросла в маленьком городке в Центральной Америке и знала, как стать незаметной, как затеряться среди других. Существовало множество мест, где она могла сменить обличье. Рафаэлю это в голову не придет – он считал ее слишком тупой, чтобы провернуть такое дело. Однако ведь он также не предполагает, что ей хватит ума обчистить его, но скоро узнает, что ошибался на ее счет.

Придется действовать быстро и двигаться без остановок. При этом на каждом этапе нужно иметь запасной план на тот случай, если что-то пойдет не так. А иметь в виду это непременно нужно, тогда она не запаникует, если действительно что-то случится.

Отправляться в дорогу придется самое большее через несколько часов. Если к тому времени она не вырвется из Нью-Йорка, ей конец.

Глава 6

Проснувшись позже обычного, Дреа кое-как вылезла из постели. Она чувствовала себя изувеченной – и физически, и морально. Четырехчасовой качественный секс, может, дело хорошее, но его повторения, пусть даже без той бури эмоций, которая ему сопутствовала в этот раз, Дреа не хотела бы. Да, удовольствие она получила – кто спорит. Однако она предпочитала всегда оставаться хозяйкой положения и во время секса сохранять ясный ум. Свои же собственные потребности можно удовлетворить и потом, оставшись в одиночестве. Вон какой дурой она стала после двух оргазмов, а всего и радости на несколько минут. Впредь она будет умнее. Если у кого и помутится в голове, пусть лучше это будет ее партнер.

Сегодня утром она не побоялась взглянуть на себя – смело посмотрела в зеркало и долго вглядывалась в свое отражение. Сегодня она видела совсем другое лицо – не то, что много лет назад. Теперь она не глупенькая девочка, которую каждый может обидеть, так что и думать о ней нечего.

А нынешняя Дреа, прямо сказать, выглядела скверно, вынесла она безжалостный вердикт, рассматривая себя в разных ракурсах. Лицо бесцветное, если не считать синяков под опухшими глазами. Спутанные волосы напоминают гнездо, в котором возились крысы. Возможно, в Дреа говорило самолюбие, но она не желала выглядеть жалко. Стереть следы вчерашнего она не могла, но все же кое-что сделать, чтобы выглядеть лучше, ей было по силам.

Впервые Дреа, прежде чем раздеться, заперла дверь ванной. Плевать, что об этом подумает и как к этому отнесется Рафаэль.

Вооружившись гребнем, она стала яростно расчесывать космы на голове, затем встала под душ и принялась намыливаться любимым душистым гелем. Вчера днем она не успела втереть в волосы бальзам, оттого-то сегодня утром у нее на голове такое безобразие. Сейчас Дреа не спешила, и вскоре густые локоны под ее пальцами приобрели мягкость и шелковисто заблестели.

Первое, что надо сделать, решила Дреа, – это состричь все это. Не только потому, что ее длинные волосы были яркой приметой, но и потому, что эти длинные кудри ей не нравились. Чтобы завить ее от природы волнистые волосы этими мелкими кудряшками, требовались многочасовая процедура и обработка вонючими химикатами. Дреа специально выбрала для себя этот образ, пытаясь выглядеть более легкомысленной и беспомощной. Но как же, черт возьми, ей это осточертело. Осточертело притворяться безмозглой дурой, осточертело постоянно подлаживаться под кого-то в ущерб своим собственным желаниям.

Дреа натянула халат, крепко завязала пояс и принялась торопливо накладывать косметику, чувствуя, как уходит время – у нее оставалось всего несколько часов, чтобы исчезнуть. Не стоило ей так долго спать. Надо было завести будильник, но, раз уж она этого не сделала, придется действовать в темпе. Рафаэль своим давешним поведением совершенно сбил ее с толку. По всему выходило, что он внезапно обнаружил в себе глубокие чувства к ней. Да, как же! Что он выкинет дальше, нельзя предугадать, и эта неизвестность пугала Дреа. Рафаэль очень умен и опасен. Стоит раз оговориться или, забывшись на секунду, не уследить за своим лицом, и он тут же почует неладное. Прожив с Рафаэлем два года, Дреа ни разу не допустила такой оплошности, что стоило ей огромного напряжения. Она не доверяла ему, а теперь перестала доверять и себе.

Ей в голову вдруг пришла мысль. Если задуманное выгорит, она получит преимущество, а нет – хуже от этого по крайней мере не станет. Дреа заставила себя кашлянуть. Звук вышел слабый, но это только поначалу. Она кашлянула еще, затем еще и еще, ее кашель постепенно становился все глубже и грубее. Через какое-то время она остановилась и, решив опробовать голос, произнесла: «Черт!» Голос осип, но Дреа это показалось недостаточно. Напрягаясь всей грудью, она покашляла еще. Горло засаднило. В случае болезни у нее появлялось законное оправдание не подпускать к себе Рафаэля, если ему вдруг вздумается заняться сексом. Кроме того, станет ясно, откуда эта бледность. Это являлось не более чем проявлением ее самолюбия, но после вчерашнего ей как никогда требовалось разбудить его в себе – ведь Рафаэль и киллер смешали ее с грязью.

В спальне послышался шорох, и Дреа похолодела. Рафаэль! Она резко развернулась и отперла дверь. Затем, широко распахнув ее, вышла, не глядя по сторонам, словно не подозревала, что он там и чуть не наткнувшись на него. Изобразив возглас удивления, она отскочила в сторону.

– Я не знала, что ты здесь, – прохрипела она, довольная своим голосом.

Рафаэль положил руки ей на талию и, хмуря брови, посмотрел ей в лицо:

– Ты что, заболела? У тебя ужасный голос.

– Простыла, наверное, – промямлила Дреа, глядя в пол. – Проснулась от кашля.

Рафаэль приподнял ее голову, и его темные глаза зашарили по ее бледному лицу, по синим кругам под глазами. Дреа неподвижно стояла, с трудом сдерживая отвращение от его прикосновений, хотя Рафаэль был красив – с густыми черными волосами и правильными чертами лица. Даже в лучшие времена жизнь с ним доставляла Дреа мало радости, а уж теперь об этом и говорить нечего – ненависть в ней горела мощным пламенем.

Тем не менее ей удалось взять себя в руки: когда она наконец, подняв голову, посмотрела на Рафаэля, на ее лице было написано страдание. Она закрыла глаза и с усилием сглотнула, затем выпрямилась и, мягко высвободившись из его рук, направилась к закрытой нише с одеждой. Открыв дверцу, она включила свет и заглянула внутрь – там по всему полу в беспорядке валялись туфли, весь шкаф был забит вешалками с одеждой, втиснутыми как попало, без всякой системы.

– Мне нужно искать работу, – беспомощно и растерянно проговорила она подрагивающим голосом. – Но я не знаю, что в этом случае надеть.

Ничего подходящего, в чем можно было бы ходить на собеседования, у нее в шкафу не нашлось. Впрочем, там вообще не было ничего, с чем было бы жаль расстаться. Каждый предмет одежды выбирался только с тем расчетом, чтобы как можно выгоднее продемонстрировать внешние достоинства Дреа, то есть ее вещи выглядели либо слишком ярко, либо чересчур открыто. Ни одной более-менее скромной вещи: все юбки или выше колена, или с сексапильным разрезом сбоку.

Рафаэль приблизился к Дреа сзади и, обхватив ее рукой, притянул к себе, затем наклонил голову и прижал свои теплые губы к ее виску.

– По-моему, у тебя жар, – вполголоса проговорил он. – Тебе сегодня лучше посидеть дома. Поправишься – будешь думать, что надеть. – Он коротко и снисходительно улыбнулся, словно говорил с ребенком.

– Но мне нужно… – Дреа отлично знала, что никакой температуры у нее нет, но именно этих слов ждала от Рафаэля.

– Нет, – перебил ее он. – Тебе незачем выходить и уж тем более искать работу. Тебе вообще ничего не нужно делать, отдыхай.

Дреа отстранилась и с несчастным видом посмотрела ему в лицо. Ее губы едва заметно подрагивали.

– Но… вчера…

– Вчера я был идиотом, – с нажимом проговорил Рафаэль. – Послушай, детка, не знаю, сколько раз тебе это повторять, но ты мне не наскучила, клянусь. Я не хочу, чтобы ты уходила. Я хочу, чтобы ты осталась, а я, как и раньше, буду о тебе заботиться. Ты же не сможешь жить одна. Ты ни на что не способна, кроме того как быть красивой. Но с этим ты чертовски хорошо справляешься.

Она устало вздохнула и склонила голову на плечо Рафаэлю.

– Я не знаю, что делать. – Беззащитность, сквозившая в ее позе, обезоружила Рафаэля, и Дреа в очередной раз уверилась, что способна управлять своим лицом. Она не поверила, что Рафаэль – впервые в жизни – согласился признать свою неправоту, и пришла в ярость, услышав его суждения о ее умственных способностях. Последнее по логике вещей не должно было бы ее задеть – ведь она сама костьми ложилась, чтобы убедить его в этом. Но к черту логику. Только ненависть и ярость могли прервать ее бесконечное эмоциональное падение. Только за них она могла зацепиться. Рука Рафаэля скользнула вниз по спине и, задержавшись, слегка погладила ее поясницу.

– О чем и речь: тебе ничего не нужно делать. Будем жить, как жили раньше. Не надо ничего менять.

Он даже представить себе не мог, как много уже изменилось. Дреа помолчала, делая вид, что обдумывает его слова, затем – на всякий случай – зашлась в кашле. Меньше всего ей хотелось, чтобы ее голос восстановился.

Притянув Дреа к себе, Рафаэль сжал ее в объятиях.

– Сегодня тебе нужно отдохнуть, расслабиться. Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя завтра. Хочешь получить вечером подарок? Скажи что.

– Не знаю, – снова вздохнула Дреа. – Пожалуй, я действительно сегодня посижу дома. Ходить по магазинам не хочется. А ты сегодня что делаешь? Ты дома? – Дреа подпустила в голос нотку слабой надежды, словно бы желала, чтобы он остался с ней, хотя почти на сто процентов была уверена в обратном. Рафаэль днем редко сидел дома. Он любил бывать на людях, других посмотреть и себя показать, при этом никогда не брал Дреа с собой, разве что намечалась вечеринка, где он мог с ней показаться.

– Нет, у меня дела. Я оставлю с тобой пару ребят, ты не против? Будет что-нибудь нужно или захочешь куда-нибудь пойти, скажи им. – Рафаэль всегда оставлял в квартире кого-то из своих. Это осложняло задачу ФБР и вообще всем жаждущим проникнуть в пентхаус и установить там свои средства наблюдения. Поначалу за Дреа постоянно присматривали две «няньки». Когда она куда-то выходила, один обязательно шел с ней, другой оставался сторожить квартиру. Позже, когда Рафаэль заключил, что ей можно доверять, необходимость в «няньке» для Дреа отпала, и она стала выходить одна, а в пентхаусе оставался только один охранник. Сейчас Рафаэль, наверное, думал, что, оставляя сопровождающего для нее, он осчастливил Дреа, тогда как на самом деле сильно осложнял ей задачу.

– Кого? – «Только не Орландо», – молила про себя Дреа. Орландо Думас был самой острой стрелой в колчане Рафаэля, специалистом по компьютерам. А ей вовсе не хотелось, чтобы специалист по компьютерам заглядывал ей через плечо. Когда она переехала к Рафаэлю, Орландо оставался с ней чаще других, поскольку, по мнению Рафаэля, был самым дотошным из всех.

– А кого ты хочешь?

– Мне все равно, – равнодушно ответила Дреа. Выскажи она какое-либо предпочтение, Рафаэль сразу бы насторожился: с чего это вдруг? Нельзя было также сказать, кого она не хочет, – все с тем же результатом. Поэтому, чтобы не подвергать себя лишнему риску, стоило ему самому предоставить выбор. Она справится в любом случае. – Наверное, посмотрю кое-что в интернет-магазинах, а если почувствую себя лучше, схожу в библиотеку.

– Вот и славно. – Он снова поцеловал ее, на этот раз в лоб. – Не знаю, когда вернусь, так что ужинай без меня, хорошо?

– Хорошо. – «Просто отлично». Она часто ужинала без него, как, впрочем, и обедала. Завтракали они, правда, вместе, сегодняшний день был исключением: Дреа проспала и опоздала к столу. Она никогда не заблуждалась на свой счет, зная, какое незначительное место занимает в жизни Рафаэля. И как можно было этого не знать – ведь ее держали здесь лишь в качестве сексуальной игрушки, которая всегда под рукой. Найти ей замену ничего не стоит, ее легко забыть… а также заплатить ею за услугу.

Но это изменится. После всего, что она сделает, Рафаэль никогда ее не забудет.

Успокоенный тем, что угроза переворота в его налаженном быту благополучно миновала, Рафаэль еще раз обнял Дреа, чмокнул в щеку и вышел из комнаты. Она с облегчением вздохнула. В ногах после сильного напряжения чувствовалась слабость. Играть роль, следить за каждым своим словом и выражением лица ей никогда не составляло труда, но теперь для этого от нее требовались неимоверные усилия, вызывавшие у Дреа страшную усталость. В голове у нее словно тикали часы, напоминая, что долго она продолжать в таком же духе не сможет.

И все-таки она действовала чрезвычайно осмотрительно: перед тем как уйти, он мог еще раз заглянуть к ней. Дреа включила телевизор, нашла канал покупок, приглушила звук и устроилась на кресле, накинув на колени кашемировый плед. Закрыв глаза и напрягая слух, она ждала, когда раздастся щелчок закрываемой двери. Она вообще убрала бы звук. Но пока он не ушел, в любой момент мог появиться в ее комнате. Сколько же времени ей приходилось тратить на «подготовку почвы», на то, чтобы даже в случае малейшей вероятности вызвать у него подозрения все было шито-крыто, чтобы никто ни к чему не мог придраться.

И на этот раз ее старания не пропали даром. Рафаэль без стука открыл дверь и направился к ней через всю комнату. Открыв глаза, Дреа с изумлением увидела, что у него в руке чашка кофе.

– Вот, принес тебе кофе, – сказал он. – Это хорошо для горла.

Она едва сдержала раздражение, хотелось стиснуть зубы, но она не позволила себе этого, иначе Рафаэль бы заметил, как задвигались у нее желваки на скулах, и понял, что она ломает перед ним комедию. Господи, да уйдет же он когда-нибудь! Должно быть, его все же гложет червячок сомнения.

– Как это мило. – Дреа приняла у него из рук чашку и опять немного покашляла. – Спасибо.

– Сливки и три кусочка сахара, верно?

– Верно. – Не верно. На самом деле – два кусочка сахара и обезжиренное молоко. Это показывает, насколько он раньше был к ней внимателен. Теперь, чтобы компенсировать лишние калории, придется отказаться от утреннего тоста. Пригубив чересчур сладкий, чересчур густой кофе, Дреа улыбнулась Рафаэлю: – Отлично.

Его высокие скулы тронул едва заметный румянец. Ей стоило немалого труда, чтобы не раскрыть глаза от изумления. Что это? Неужели Рафаэль Салинас краснеет? Похоже, ее привычному миру пришел конец за то время, пока ее использовали в качестве последней шлюхи.

Дреа снова откинула голову на спинку кресла и тяжко вздохнула, показывая своим видом, как скверно она себя чувствует. Может, сукин сын поймет намек и оставит ее наконец в покое. Тут, однако, следовало соблюдать меру, не переиграть, не то он мог притащить к ней врача. Хорошо бы и сам перестал к ней шастать. Рафаэль никогда раньше этого не делал, но сегодня, судя по всему, день открытий.

– Позвони, если понадоблюсь, – сказал Рафаэль.

– Хорошо.

Он явно колебался: ему нужно было ехать по делам, и в то же время он не желал оставлять ее одну. И Дреа в первый раз ничего не приходило в голову. Она мечтала, чтобы он поскорее ушел, но не могла придумать, как выставить его за дверь, а потому лишь поглубже забилась в кресло и прикрыла глаза – так по крайней мере можно было на него не смотреть.

И – о чудо! – либо ее маневр сработал, либо Рафаэль не мог больше найти причин задерживаться, Дреа услышала, как он вышел из спальни. Затем до нее донесся рокот мужских голосов и наконец долгожданный щелчок закрываемой двери. Сквозь звук работающего в гостиной телевизора прозвучало какое-то замечание одного из двух оставленных Рафаэлем охранников: они смотрели какую-то спортивную программу.

Дреа насилу сдержалась, чтобы не выглянуть, кого Рафаэль с ней оставил. Ведь она вроде как больна и должна лежать в постели. Выскочи она из спальни, едва за Рафаэлем захлопнулась дверь, это сразу вызовет ненужные подозрения. Никто ее с исполнением плана не торопил, однако и Рафаэлю хорошо бы оставить как можно меньше времени, не дать быстро среагировать.

Ей предстояло многое сделать. Приблизившись на цыпочках к двери, Дреа повернула ключ в замке. Подобные замки непрочны и людей Рафаэля задержат не более чем на несколько секунд, но даже с этой маленькой предосторожностью ей было спокойнее.

Дреа подошла к нише с одеждой, вытащила оттуда большую кожаную сумку и положила туда пару туфель на плоской подошве. Как только удастся улизнуть от «няньки», придется поработать ногами. Четырех-пятидюймовые каблуки, которые она обычно носила, выглядят эффектно, ничего не скажешь, но черта с два в них походишь.

Ее беспокоило одно – она плохо представляла, насколько широко распространяется влияние Рафаэля. Есть ли у него в городе связи среди трафик-инженеров или в полиции, сможет ли он получить доступ к записям камер и отследить ее передвижения. Ведь в городе на каждом шагу – в магазинах, на улицах, в метро – установлены камеры наблюдения, не говоря уж о банках. Правда, банки Дреа волновали меньше: Рафаэль не знал ни о ее банке, ни о ее банковской ячейке. Однако приходилось идти на риск – возможно, где-то и учат дематериализации, но где это, Дреа не знала.

Почти все свои вещи она оставляла здесь. Она взяла минимум косметики – достаточно, чтобы как-то перебиться, но так, чтобы Рафаэль не заметил пропажу. Остальное разбросала на туалетном столике, будто собиралась вот-вот вернуться. Свернув валиком черные укороченные брюки и маленькую черную юбочку, она тоже сунула их в сумку. Черный – самый неприметный и самый распространенный цвет в Нью-Йорке: его носят многие даже летом. За брюками и юбкой в сумку отправилась еще одна сумка, поменьше и попроще.

Вот и все. Остальное она будет покупать по мере необходимости. Осмотревшись, Дреа осталась довольна: каждый, кто увидит эту комнату, подумает, что она вышла прогуляться по магазинам, собираясь вот-вот вернуться. Зная ее любовь к тряпкам и косметике, Рафаэль никогда не поверит, что она по своей воле бросила все свое добро, и это позволит ей выиграть драгоценное время… во всяком случае, Дреа на это надеялась. Побег должен быть обставлен идеально. Если «нянька» ее увидит и попытается задержать, форы во времени она не получит.

Она принялась мерить шагами комнату и все время поглядывала на часы. Вскоре Дреа ужасно захотелось есть, и ей пришлось пройти на кухню. Рафаэль не держал повара – не доверял людям со стороны, а среди его головорезов одаренного кулинара не нашлось, поэтому еду заказывали на дом и на кухне всегда было что-нибудь, чем можно поживиться.

Дреа заставила себя идти медленно, словно совсем обессилела. Двое, сидевших в гостиной, оглянулись, и Дреа с облегчением обнаружила, что Орландо Думаса нет. Охранников звали Амадо и Гектор. Их фамилии ничего ей не говорили. Эти парни были, если можно так выразиться, серединка на половинку – не самые толковые, но и не совсем безмозглые. Прекрасно. С ними она справится.

– Вам лучше? – поинтересовался Гектор.

– Немного. – Дреа забыла, что нужно кашлять, правда, ее голос все еще хрипел. – Собираюсь разогреть на обед суп. Будете? – Она не сомневалась, что они откажутся: на кофейном столике до сих пор стояли тарелки и стаканы, значит, они уже поели. Кроме того, Амадо сидел, засунув руку в огромный пакет начос.

– Спасибо, мы уже пообедали…

Для отморозка манеры Гектора были выше всяких похвал.

Дреа прошла в кухню и, разогрев в микроволновке миску супа, съела его, даже не присев у кухонной стойки. Сердце начинало биться все быстрее, кровь будоражил адреналин. Она взглянула на часы: четырнадцать ноль-ноль.

Шоу начинается.

Глава 7

Заперев за собой дверь спальни, Дреа достала лэптоп и подключилась к Сети. Все, что нужно, она разузнала заранее – не потому что все это время вынашивала планы сбежать от Рафаэля, почистив его банковский счет, а просто так, на всякий пожарный.

Если бы Рафаэль вел с ней честную игру, она бы так и канителилась с ним, пока сама ему не надоела, а после взяла бы свои драгоценности и спокойно ушла. Так она думала и продолжала играть свою роль безобидной глупышки, всем своим поведением внушая Рафаэлю: она ничего не подсмотрит и не подслушает.

И потом, вдруг Рафаэля убьют? С такими, как он, подобное часто бывает. И случись что, Дреа не видела смысла оставлять его деньги на замороженных счетах, дожидаясь, пока их заграбастают федералы.

Словом, она думала о будущем – о своем будущем.

Где и в каком виде Рафаэль держит черную бухгалтерию – те бешеные деньги, которые еще только предстояло отмыть, – она не имела понятия и даже не пыталась это выяснить – слишком уж для нее это рискованно. Другое дело банковский счет, предназначенный для личных нужд Рафаэля, а также тот, который он открыл специально для нее.

В квартире был кабельный разветвитель. Орландо посоветовал Рафаэлю пользоваться именно им, а не радиоканалом: передачу по радиоканалу легче перехватить. У лэптопа Дреа и у компьютера Рафаэля были разные IP-адреса, но сервер на другом конце регистрировал только один, следовательно, она может открыть счет Рафаэля со своего компьютера – банковский сервер зарегистрирует все тот же IP-адрес.

Чтобы узнать пароль Рафаэля, Дреа пришлось подглядывать за ним целый месяц, при каждом удобном случае наблюдать за движением рук Рафаэля, стараясь угадать, какие клавиши он нажимал. Если б Рафаэль регулярно менял пароль, у нее ничего бы не вышло, но он, как и большинство, не придавал этому значения. Да и пароль-то у него оказался не больно хитрый – номер его сотового. У Рафаэля имелось два мобильника: один был зашифрован – его достал ему Орландо, – другим он пользовался для обычных звонков. Номер первого телефона был Дреа не известен, но на другой она часто звонила. Определив три клавиши, которые он нажимал, вводя пароль, она тут же сообразила, что к чему.

Дреа нашла сайт банка, вошла под именем Рафаэля и затаила дыхание в ожидании. Наконец на экране появилась информация по счету. Но сначала она открыла «настройки» и поменяла адрес электронной почты Рафаэля на свой, чтобы все уведомления приходили ей. Она выяснила, что при перечислении очень крупных сумм банк присылает по е-мейлу уведомление о переводе, а потому подстраховалась, чтобы Рафаэль его сегодня не получил.

Сколько времени пройдет, прежде чем он – или, скорее, Орландо – догадается проверить ее электронную почту, оставалось только гадать. Сообразив, что она исчезла, Рафаэль для начала обыщет ее комнату. Он не поверит, что она могла бросить все свои наряды, а потому снарядит людей на ее поиски. Это означало, что и лэптоп ей тоже, как это ни печально, придется оставить: пропажу компьютера Рафаэль мигом заметит. Впрочем, Дреа это не заботило: в компьютере не было ни нужных ей файлов, ни фотографий.

Вдобавок ко всему ей просто хотелось, чтобы Рафаэль узнал, что она сделала, – но, конечно, не сейчас, а когда она окажется подальше от него. Ей хотелось, чтобы он узнал, что она заставила его заплатить. Что счет его опустел, он обнаружит, вероятно, только когда у него не примут чек, а до этого скорее всего пройдет еще не один день. Это удачный сценарий, но иногда и на старуху бывает проруха. Дреа, правда, надеялась, что эта участь ее минует, поскольку собиралась бежать далеко и быстро. Придется сменить имя и потратиться на новые документы, с которыми можно будет по крайней мере первое время не бояться никаких проверок. Дреа уже знала, как изменить свою личность, а потому предстоящие хлопоты ее не пугали.

Решив вопрос с электронной почтой, она снова перешла к информации по счету Рафаэля и впервые обратила внимание на итоговую сумму. Ее охватило бурное ликование. Два миллиона сто восемьдесят восемь тысяч четыреста тридцать три доллара и два цента. Два цента она ему, так и быть, оставит, решила Дреа, – она оперирует только круглыми суммами.

А может, разумнее взять только два миллиона, а сто восемьдесят восемь тысяч оставить. Тогда его чеки еще долго будут обналичиваться, и эта отсрочка сыграет ей на руку. С другой стороны, сто тысяч, как изволил выразился Рафаэль, – это сто тысяч. Это как раз те тридцать серебряников, именно та цена, которую он назначил за нее. Выходит, сотни штук она точно стоит. Так с какой стати их оставлять ему?

Два миллиона сто тысяч долларов. Как это ласкает слух. Дреа ввела цифры, преодолела все необходимые этапы электронного пути и с помощью одного-единственного нажатия клавиши стала миллионершей. Подождав с минуту, она открыла свой собственный счет и удовлетворенно воззрилась на длинный, милый взору ряд цифр. Решив предупредить попытку Рафаэля (в том случае если ему станет известно о ее махинациях) вернуть деньги обратно на счет, она сменила пароль. Теперь доступ к деньгам для него закрыт – и в самом деле: если рассуждать с позиций банка, ведь он сам их ей отдал, а стало быть, они принадлежат ей, и она вольна поступать с ними, как ей заблагорассудится.

Следующий шаг: перевод кругленькой суммы в другой банк. Но не сию минуту. Пока рано. Стандартное электронное извещение о переводе – еще полбеды, хуже всего личный телефонный звонок. Она подождет час или около того и перед самым закрытием банка переведет деньги на два разных счета – часть в банк города Элизабет, штат Нью-Джерси, а львиную долю – в маленький частный банк в Гриссоме, что в Канзасе, где до сих пор сохранился ее самый первый в жизни банковский счет. Здешний банк по закону не сможет предоставить Рафаэлю какую-либо информацию о том, как она распорядилась деньгами, после того как они упали на ее счет.

Дреа не удержалась от улыбки. Рафаэль настоял, чтобы она открыла счет в его банке – ему, мол, так проще переводить ей деньги. Он настаивал, чтобы на счете стояло и его имя тоже, но в банк Дреа отправилась без него и случайно «забыла» эту часть данных ей инструкций, хотя о том, чтобы выписки по счету аккуратно высылались Рафаэлю для учета ее трат, она позаботилась. Рафаэль был раздосадован, но все же не настолько, чтобы это побудило его к каким-либо действиям, – он полагал, что раз движение денег на ее счете у него под контролем, то значит, и сама Дреа тоже. Что ж, он ошибался тогда и ошибается сейчас.

Расхаживая по комнате, Дреа еще раз шаг за шагом прокрутила в голове свои действия – она старалась припомнить, все ли учтено, и после раздумий сунула в сумку с вещами черную фуфайку с капюшоном, чтобы было чем прикрыть волосы, пока она их не состригла. Можно было захватить с собой ножницы и откромсать волосы самостоятельно, да не хотелось, чтобы кто-то, обнаружив в мусорном баке длинные пряди, догадался об этом. Лучше завтра сходить в парикмахерскую, как все нормальные люди, чтобы не привлекать к себе никакого внимания.

Проверив заряд своего «Блэкберри», Дреа бросила его в сумку и, добавив к вещам еще один, последний, предмет, а именно пустой кошелек, наконец закончила сборы. Ну вот, пожалуй, и все. У нее с собой минимум вещей, лишь самое необходимое на данный момент. Она готова.

Тьфу-ты, черт! Не готова. Мысленно шлепнув себя по лбу, Дреа бросилась к нише с одеждой и достала ключ от банковской ячейки, который хранила приклеенным скотчем изнутри к верхней части ее домашних атласных туфель. Без этого не будет ни драгоценностей, ни банковских кодов, которые тоже хранились в ячейке. Просто не верилось, что она собиралась уйти без ключа. Ведь без него она как без рук, не способна что-либо сделать. И пришлось бы ей возвращаться сюда за ключом, идти на риск оказаться во власти Рафаэля, который к тому времени вполне мог прознать о ее проделке. От этой мысли Дреа передернуло. Но даже если б он ни о чем не догадался, а просто сегодня вечером ему, возможно, пришла бы охота заняться с ней любовью, Дреа не смогла бы этого перенести. У нее нет больше сил притворяться, нет сил скрывать свои мысли и чувства.

Приблизившись к двери, Дреа несколько раз кашлянула, чтобы заглушить звук отпираемого замка, и распахнула ее. Затем подошла к гостиной и остановилась на пороге. Амадо с Гектором обернулись.

– Мне стало получше, – просипела она. – Можно, я съезжу в библиотеку?

Будучи в курсе оставленных охранникам распоряжений, она все равно построила фразу в форме вопроса. Людям Рафаэля она никогда не дерзила, никогда не вставала перед ними в позу и старалась быть тише воды ниже травы. Так же и сейчас.

– Пойду за машиной. – Амадо покорно поднялся. Они с Гектором, как видно, заранее бросили жребий, кому ее сопровождать, если понадобится. Ехать выпало бедному Амадо. Ему предстояло искать место для парковки, а потом париться в машине в ожидании ее звонка. Гектор же оставался дома смотреть спортивную передачу.

– Я мигом – только переоденусь, – пообещала Дреа, но знала, что никто ее слова не воспринял всерьез: собиралась она обычно целую вечность, но сегодня вопреки обыкновению все делала быстро и целенаправленно. Натянув кремовые шелковые брюки и майку им в тон, Дреа надела поверх ярко-розовый шелковый жакет с короткими рукавами. В этой одежде она так бросалась в глаза, что, переодевшись, наверняка проскользнет перед носом у Амадо, который будет высматривать розовый жакет и копну вьющихся волос, незамеченной.

Повесив сумку на плечо, она в последний раз окинула взглядом комнату, прощаясь с Дреа Руссо. Она сделала свое дело, но пришло время от нее избавляться.

– Пока, Гектор, – попрощалась она, выйдя из спальни, и направилась к выходу. – До скорого.

Не отрываясь от экрана, Гектор махнул ей рукой. Она закрыла за собой дверь квартиры и вошла в лифт. Кроме нее, в кабинке никого не было. Как только Дреа нажала кнопку первого этажа и лифт начал движение вниз, к ней постепенно стало приходить ощущение легкости и свободы, словно одна за одной падали сковывавшие ее цепи. «Скоро», – звучало у нее в голове. Скоро, еще несколько минут – и она на свободе. Она снова станет собой. Еще несколько минут притворства с Амадо – и она наконец перевернет эту станицу своей жизни.

В вестибюле Дреа приветствовала портье своей обычной дружелюбно-легкомысленной улыбкой. Едва она ступила на тротуар, Амадо тут же подрулил к бордюру. Ее расторопность его, судя по всему, слегка удивила, однако он живо выскочил из машины и распахнул перед ней заднюю дверцу черного линкольна «таун-кар», очень распространенного в Нью-Йорке. Такими автомобилями пользуются все службы такси. Рафаэль же ездил на них потому, что они легко терялись в общем потоке таких же машин, сбивая с толку возможный «хвост».

Едва Дреа занесла ногу в машину, как ей показалось, что она увидела киллера. Ее сердце сжалось, кровь застыла в жилах. Она споткнулась и чуть не упала – ноги отказывались ей повиноваться. Амадо поддержал ее за руку.

– Вы в порядке?

Взгляд Дреа снова метнулся туда, где ей что-то будто бы напомнило об убийце. Но она его не увидела. По тротуару по-прежнему сновали прохожие, но его среди них не было. Поблизости не наблюдалось никого, кто двигался бы с той характерной, присущей ему пластичностью или кого-то с его посадкой головы. Дреа закрыла глаза и, стараясь успокоить бешеное сердцебиение, попыталась несколько раз глубоко вздохнуть.

На миг она оперлась о Амадо.

– Я подвернула ногу, – беспомощно проговорила она. – Простите.

– Растянули?

– Вряд ли. Ну если и растянула, то совсем чуть-чуть. – Она осторожно пошевелила правой ступней. – Все в порядке. – Когда Амадо сел за руль, она еще раз оглянулась по сторонам. Ничего. Кругом было полно темноволосых мужчин, но ни одного, похожего на него. Должно быть, померещилось, глаз уловил какую-то деталь, напомнившую его, вот и все. Его здесь нет. Был бы – она бы знала.

Дреа решительно прогнала от себя мысли о киллере. Нельзя отвлекаться на посторонние вещи, не то наделает ошибок, а каждая из них может оказаться фатальной. Нужно собраться и действовать без промедления.

Когда Амадо затормозил перед библиотекой, Дреа уже снова была готова к действиям.

– Выйду, наверное, где-то через час, – неопределенно сказала Дреа, вылезая из машины.

– Не торопитесь. Позвоните, когда надумаете уходить.

По смирению в голосе Амадо Дреа поняла, что увидеть ее через час он даже не надеется – по его прикидкам, она пробудет в библиотеке гораздо дольше. Дреа, которую он знал, которую они все знали, не чувствовала времени и почти всегда опаздывала. Если она говорила: «Это займет всего несколько минут», – значит, жди не меньше часа, чем бы она ни была занята.

– Какой у вас номер? – спросила она. – У меня, кажется, была ручка… – Она закопошилась в сумке.

– Дайте мне ваш телефон, – сказал Амадо. Пара обозленных водителей за ним бешено засигналили.

Дреа вытащила из кармашка «Блэкберри» и протянула его Амадо. Тот, храня поистине спартанское терпение, ни вздохом, ни чем другим не выказал своего раздражения – просто ввел в память ее телефона свой номер.

– Телефонной книгой пользоваться умеете? – на всякий случай поинтересовался он.

– Да, Рафаэль мне показывал, – кивнула Дреа, мысленно закатывая глаза.

Какофония автомобильных гудков сзади становилась все настойчивее.

– Не спешите, – повторил Амадо, снова усаживаясь за руль. Несмотря на возраставшее нетерпение водителей, он дождался, пока она подойдет к лестнице и начнет подниматься по ступеням. Дреа специально стала прихрамывать – ровно настолько, чтобы Амадо заметил это. Ее отличительных примет становилось все больше и больше. Теперь он будет высматривать женщину в ярко-розовом жакете да еще слегка хромающую.

Оказавшись в здании, Дреа прямым ходом направилась в туалет. Запершись в кабинке, она живо переоделась и сменила обувь. Старые вещи сложила в сумку с намерением избавиться от них позже, затем переложила свои водительские права и все наличные из кошелька от Гуччи, подаренного ей Рафаэлем, в самый обычный, который купила в одном из сетевых магазинов. Кредитные карты оставила в дизайнерском кошельке: во-первых, воспользовавшись этими кредитками, она подписала бы себе смертный приговор, а во-вторых, есть надежда, что кто-то не слишком честный найдет бумажник и воспользуется карточками, тем самым сильнее запутав ее следы.

Однако оставлять кошелек на видном месте не следовало – слишком уж это было бы подозрительно. Сунув его обратно в сумку, Дреа спустила воду и вышла из кабинки.

Перед умывальниками стояли две женщины. Стараясь растянуть время, Дреа помыла руки, подкрасила губы и начала прихорашиваться перед зеркалом. Наконец женщины ушли. Дреа быстро смочила волосы водой. Они после этого стали темнее, кудряшки распрямились. Дреа зализала их назад и свернула в тугой пучок, который зафиксировала, воткнув в него ручку, – это все равно ненадолго.

Оставалось еще кое-что. Смочив бумажное полотенце, Дреа стерла с лица косметику и как ни в чем не бывало вышла из туалета – простая жительница Нью-Йорка, вечно занятая, спешащая и озабоченная. Одна из многих, не привлекающая к себе внимания.

У выхода Дреа вынула из сумки дизайнерский кошелек и, держа его в опущенной руке, остановилась возле урны. Стараясь проделать это как можно незаметнее, она уронила кошелек на землю и мыском ноги затолкнула его подальше за урну, где он был почти не виден. Кто-то его найдет, причем скоро. Честный человек передаст его сотрудникам библиотеки, нечестный вытащит кредитки и пойдет вовсю тратить чужие денежки. Как первый, так и второй сценарий Дреа вполне устраивали, хотя второй Рафаэлю доставит гораздо больше хлопот.

Пройдя быстрым шагом пару кварталов, Дреа поймала такси и назвала водителю адрес. Ехать по прямой быстрее, но тогда и отследить ее передвижение будет проще. Дреа вышла из машины и, одолев еще пару кварталов, взяла другое такси. Сменив третий автомобиль, она наконец добралась до места назначения в городе Элизабет штата Нью-Джерси.

Время истекало, солнце клонилось к закату. Дреа зашла в банк и запросила доступ к своей ячейке. Поставив подпись, она вытащила из сумки ключ, и худенькая молодая азиатка проводила ее в маленькое помещение с рядами ячеек, тянувшихся от пола до потолка.

Маленькая ячейка Дреа располагалась внизу, почти у самого пола. Чтобы вставить в замок ключ, ей пришлось присесть на корточки. Молодая банковская служащая вставила в скважину ключ банка, затем повернула оба ключа и отперла дверцу. В ответ на благодарность Дреа женщина улыбнулась в ответ и удалилась. Дреа осталась одна.

На все про все ушло не больше минуты. Из сумки Дреа вытащила одежду, а из ячейки – бархатный мешочек с драгоценностями, который бросила в сумку. В ячейке оставалось еще кое-что – желто-коричневый конверт с документами на ее счета. Взяв и его, а также запихнув напоследок ненужную одежду в ячейку, она снова ее заперла и спрятала ключ в сумку.

Дреа вышла из банка, не глядя по сторонам, торопясь поскорее скрыться, и тут же поймала еще одно такси. В ответ на просьбу отвезти ее в какой-нибудь отель поприличнее водитель проворчал что-то в ответ. По дороге Дреа вытащила «Блэкберри», чтобы проверить информацию по счету, и принялась за работу.

Через пять минут дело было сделано. Два миллиона долларов были переведены на ее счет в Гриссоме, штат Канзас, и сто тысяч долларов – на ее счет в банке, который она только что покинула. Пожалуй, сегодня деньги на ее счет не попадут – слишком поздно, но завтра утром будут. Она дождется, когда деньги окажутся на счете, убедится в этом по «Блэкберри» и избавится от КПК. Дреа вздохнула: этой штуковины ей будет не хватать.

Отключив «Блэкберри», она еще раз вздохнула и откинулась на спинку сиденья. Дело сделано. Она действовала быстро и устала так, словно пробежала марафон. Если повезет, Амадо лишь сейчас начинает беспокоиться и проявлять нетерпение. Звонков от него пока не было, а значит, он ее еще не искал. Ждать этого, однако, осталось недолго. Не дозвонившись ей, он отправится на поиски, предположив, что в библиотеке, возможно, как в казино, кто-то блокирует сотовую связь.

Не найдя ее в библиотеке, он забеспокоится всерьез, поднимет персонал на уши и заставит обойти все туалеты, зная, что ей нездоровится, и лишь после безуспешных поисков свяжется с Рафаэлем.

Учитывая подозрительность последнего, надо думать, он сначала попросит Гектора обыскать ее комнату, проверить, все ли из ее вещей на месте. Когда же Гектор сообщит, что косметика в ванной, лэптоп никуда не исчез, телевизор включен и с собой она ничего не взяла, Рафаэль задумается, не случилось ли с ней чего, и снарядит людей на ее поиски. Те, конечно, будут искать где-то возле библиотеки. Если какая-то честная душа, обнаружив кошелек, передаст его сотрудникам, Рафаэль, возможно даже, позвонит в полицию.

Вот будет весело: Рафаэль Салинас обращается в полицию за помощью. Дреа даже заплатила бы, чтобы увидеть такое.

Он прошерстит все отели в округе, проверит, не регистрировалась ли она где. Учитывая его мнение о ее умственных способностях, он станет ждать, когда она где-нибудь проколется, и ей это только на руку.

На самом деле она находилась от него не так уж и далеко, правда, в другом штате, но Рафаэлю никогда не придет в голову, что она отправится в Элизабет в Нью-Джерси. Он никогда не поверит, что она могла уехать из Манхэттена.

Наверное, позже, когда он узнает, что она его ограбила, бросит все силы на поиски в ее родном городе. Дреа знала: он наводил о ней справки и выяснил ее настоящее имя и все прочее, но это не имело значения, поскольку она в родной город не поедет. Никогда. Там скорее всего до сих пор живут ее двоюродные братья и сестры, но Дреа, с тех пор как уехала, не общалась с ними и не видела смысла как-то менять ситуацию.

Джимбо, ее старший брат, уехал из города даже раньше, чем она. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Ну и пусть катится куда подальше! Жалкий неудачник. Родители давно развелись и тоже разъехались. Судьба детей их не беспокоила, их интересовала только собственная жизнь. Дреа и с ними тоже не общалась. У нее была только она сама, и ее такое положение вещей вполне устраивало.

Таксист высадил ее у мотеля, который выглядел по крайней мере чистенько, но это самое лучшее, что можно было о нем сказать. Одну ночь, думала Дреа, можно выдержать и условия похуже.

Она зарегистрировалась под вымышленным именем и расплатилась наличными. Скучающий клерк, автоматически отбарабанив правила и инструкции проживания, вручил ей ключ. Номер располагался на втором этаже, что Дреа устраивало, поскольку путешествовала она налегке и тащить, а потом спускать вещи было не нужно.

Ковровое покрытие в номере оказалось грязным и в дырках, мебель шаталась, но хотя бы ничем не воняло, и то хорошо. Не обращая внимания на обстановку, Дреа принялась искать телефонный справочник и, отыскав его (он был прикован цепью), стала листать «желтые страницы» в поисках парикмахерской поближе к банку. Только обзвонив четыре салона, она нашла тот, где ее могли записать на десять утра.

Вот и все. Откроется банк, она снимет свои сто тысяч долларов и направится прямехонько в парикмахерскую, где отрежет волосы, перекрасится – и готово дело. Затем купит подержанную машину за наличные и поедет на запад.

Она свободна как птица.

Глава 8

Рафаэль не хотел, чтобы кто-то из его людей подумал, будто Дреа для него что-то значит, а поэтому демонстрировал свой гнев. Однако это чувство было лишь малой толикой обуревавших его эмоций, среди которых преобладал страх. Пока Амадо не предъявил ему кошелек Дреа – его передал ему какой-то ребенок, честный маленький засранец, нашедший его за урной у библиотеки, – Рафаэль думал, что, возможно, Дреа решила его проучить, вот только это никак не вязалось с той Дреа, которую он знал. Однако теперь, когда нашелся ее кошелек – без денег и документов, но с нетронутыми кредитками, – Рафаэль лишился этого утешения.

Глупый вор взял бы вместе с наличными и кредитки и пошел бы гулять напропалую, таким образом наводя на свой след копов. Умный взял бы только наличные и не тронул бы карточки. К тому же пропали и водительские права. Кража документов в наше время превратилась в крупный бизнес, и действующие водительские права являлись ценнейшим приобретением. Итак, все до единой кредитки на месте, а Дреа исчезла. Ситуация не вселяла оптимизма. Вероятность того, что ее сцапали федералы, ничтожна: от такой дурехи, как Дреа, им мало пользы, разве что они хотят, чтобы она поделилась с ними опытом шопинга. Но воровать деньги, а потом выбрасывать кошелек в урну они бы не стали.

У Рафаэля были враги, много врагов. И если Дреа попалась в руки одному из них, то она труп. Какое-то время ее, возможно, подержат в живых, используя как рычаг давления на него, но он ее больше никогда не увидит. Это точно. Разве что в виде расчлененки. В мире, которому он принадлежит, кругом царит насилие. Единственно реальные здесь ценности – деньги и жизнь. Но Рафаэль многого добился в этом мире, преуспев, как никто другой. Однако сейчас, думая о милой, глупенькой Дреа, изнасилованной и истерзанной, он чувствовал, как к горлу подступает тошнота.

Рафаэль собрал своих людей у себя в пентхаусе, где, он был абсолютно уверен, его разговоры не прослушиваются. Он не поскупился на всяческие хитрые предосторожности, предупреждавшие подобные попытки ФБР: Орландо знал свое дело.

– Не может быть такого, чтобы никто ничего не видел. У всех входов и выходов установлены камеры наблюдения, не так ли? – Последний вопрос был обращен к Орландо.

– Должны. Но кто знает, что у них там за система безопасности. Кому нужно вламываться в библиотеки? Но я попытаюсь выяснить.

О том, чтобы приобрести ордер на обыск, не могло быть и речи – об этом никто даже не заикался. Обратиться в полицию? Курам на смех. Фараоны пойдут разводить канитель со своими идиотскими формальностями – и это в том случае, если они вообще что-либо станут делать. У Рафаэля на такую ерунду нет времени, он все сделает по-своему. Сам выяснит, кто украл Дреа, а потом задаст подлецу по самое не могу.

– Может, она заметила, что потеряла кошелек, и пошла его искать, – предложил Гектор.

– Бестолочь, – проворчал Амадо. – Почему она тогда не отвечает на звонки?

– Ну, может, она погналась за грабителем, который выхватил у нее кошелек, и заблудилась. – Гектор цеплялся за соломинку, и грусть в его черных глазах говорила, что он и сам это сознает, но все равно чувствует себя обязанным предлагать любую альтернативу тому, что, как они все догадывались, скорее всего произошло.

– Это невозможно, – возразил Амадо. – Садясь в машину, она подвернула ногу и потом немного прихрамывала. Так что она не могла бы ни за кем гнаться. И потом, если б у нее вырвали кошелек, она бы такой хай подняла, что все вокруг сразу же услышали.

– Похититель знал, что делал, – сказал Орландо. – Вот она выходит, он кладет ей руку на плечо, вроде как они добрые знакомые, да только в другой руке держит пистолет, дуло которого упирается ей в бок. С таким она бы без звука пошла как миленькая.

Если ее схватили на улице, то библиотечные камеры наблюдения могли ничего не зафиксировать, рассудил про себя Рафаэль и вдруг понял, что это не важно: тот, кто увез Дреа, обязательно сообщит ему об этом – ведь не просто же так ее похитили. Какой смысл в том, чтобы просто убить ее? Стало быть, похититель скоро с ним свяжется, попросит денег, а может, еще чего. Рафаэль лихорадочно соображал: связано ли похищение Дреа с тем делом, для которого он нанимал киллера, и почти с полной уверенностью был готов сказать «нет». Рафаэль почти не сомневался, что узнать это было невозможно. А если кто-то чего и пронюхал, а убийство Дреа – месть, то все равно Рафаэля поставят в известность, иначе похищение бессмысленно.

– Проверять систему безопасности библиотеки не нужно, – медленно, с трудом произнес Рафаэль. – Похититель сам свяжется со мной. – Жива ли Дреа, мертва ли, он позвонит в любом случае. А до тех пор остается одно – ждать.

Не в силах больше стоять перед своими людьми, Рафаэль круто повернулся и, выйдя из комнаты, направился в ее спальню. Толкнув дверь, он вошел и резко остановился на пороге, словно натолкнулся на невидимую стену. В комнате так явственно ощущалось присутствие Дреа, что его, казалось, можно было потрогать рукой. В воздухе висел аромат ее духов. Телевизор, как всегда, работал. Бодрые голоса ведущих канала «Магазин на диване» что-то оживленно вещали, напоминая щебет птиц. Лэптоп лежал открытым – Дреа никогда его не закрывала, – и, хоть экран был затемнен, лампочка питания, которая продолжала гореть, сообщала, что компьютер функционирует в «спящем» режиме и, стоит дотронуться до клавиши, мигом оживет. Дверь гардероба была приоткрыта, внутри горел свет, позволяя различить развешанную там одежду. На туалетном столике в беспорядке валялась бижутерия.

Дреа – как сорока, ее тянет на все яркое и блестящее. Безалаберная, легкомысленная и инфантильная в своих увлечениях, она заслуживала лучшей участи, чем страшная, мучительная смерть от рук равнодушных убийц.

Глаза затуманились, и Рафаэль в смятении понял, что это из-за слез. Он не мог допустить, чтобы кто-то увидел его в таком состоянии, и заставил себя пройти в глубь комнаты, заглянуть в ванную с заваленным косметикой столиком. В ванной еще больше, чем в комнате Дреа, чувствовался ее запах – смесь парфюмированного геля для душа, ароматных свечей, лосьонов и спреев. Дреа любит… то есть любила… всякие женские штучки.

На грудь словно лег камень, внутри образовалась пустота. От горя стало трудно дышать, даже сердце от горя билось тяжело и медленно. Никогда еще Рафаэлю не было так плохо. Казалось, боль никогда не пройдет. Дреа больше нет. Как это несправедливо: только он обрел ее и тут же потерял. Рафаэль почувствовал обиду на нее – за то, что она вчера оскорбилась, за то, что заставила его наконец разглядеть ее, за то, что заставила его проявить слабость, за то, что ее нет, в конце концов. Черт ее побери… и черт побери его за то, что он такой дурак.

Дреа проснулась среди ночи. Она задыхалась, пытаясь высвободиться из опутавших ее простыней. Резко сев на постели, она дико огляделась вокруг. Сквозь неплотно задернутые шторы с улицы в комнату просачивался свет фонарей. В полной темноте она, наверное, умерла бы от страха. Но сейчас было видно, что в комнате никого нет. Она, слава Богу, одна.

Дреа приснился киллер, который разыскал ее здесь. Он проник к ней в номер, овладел ею и теперь собирался убить. Она не видела его, но явственно чувствовала в темноте его присутствие, чувствовала на себе его пристальный взгляд. Она знала, как это часто бывает во сне, пока она не спит, он ее не тронет. Но как она ни старалась держать глаза открытыми, сон все больше и больше одолевал ее. Наконец она не выдержала и уснула. Такой кошмар с ней случился впервые: ей снилось, будто она вопреки своему желанию засыпает, а проснувшись, понимает, что убийца, придавив ее сверху своим телом, сомкнул руки на ее горле.

На этом Дреа, похолодевшая от ужаса и уставшая от борьбы с фантомом, окончательно проснулась.

Даже во сне, зная, что он ее убьет, она оказалась близка к кульминации, когда его плоть проникла в нее. Дреа душили злость на себя и стыд, хотя никто ничего не знал. Она встала с постели и подошла к умывальнику сделать глоток воды.

Щелкнув выключателем, Дреа в резком свете флуоресцентной лампы уставилась на свое отражение в зеркале. Не захватив с собой смены белья, она выстирала и повесила сушиться на вешалки то, что было на ней, и сейчас стояла в чем мать родила.

Дреа, привыкшей к пижамам, было непривычно спать без одежды. Не потому ли ее ночью мучили кошмары? Ведь иначе, как кошмаром, ее сон не назовешь. Она бросила взгляд в зеркало поверх своего плеча, словно ждала, что убийца вот-вот появится у нее за спиной, хотя знала, что она одна.

Планировка и обстановка номера были такими же, как и в большинстве мотелей: умывальник, туалетный столик в открытой нише в глубине комнаты, туалет и душевая кабинка в крошечной ванной. Черного хода нет, отметила для себя Дреа. Если за ней сюда нагрянут, она погибла. Стоило ей подумать об этом, как тут же захотелось бежать, но здравый смысл остановил ее. Здесь она по крайней мере в относительной безопасности. Но даже если Рафаэль уже знает об изменении своего банковского счета (что можно считать крайне несчастливым стечением обстоятельств) и каким-то образом сумел раздобыть запись библиотечных камер наблюдения, а следовательно, знает, как она сейчас выглядит, ее все же нелегко будет найти: она не раз меняла такси, да и пешком порядочно попетляла по городу. Рафаэлю потребуется время, чтобы все обмозговать и проследить траекторию ее передвижений.

В конце концов Дреа решила, что у нее все же есть время, чтобы взять деньги из банка, изменить прическу и перекраситься, а также купить одежду и подержанную машину. И ни в коем случае нельзя паниковать. Это просто страшный сон так напугал ее.

Она погасила свет, но уснуть ей больше не удалось. Дреа боялась, что этот человек ей приснится снова. Она боялась близости с ним, пусть даже она имела место лишь в ее подсознании. Лежа без сна в темноте, Дреа считала медленно текущие минуты, приближавшие рассвет и ее новую жизнь. Думать о прошлом было бессмысленно, ее ждала новая жизнь и будущее. Теперь она миллионерша. Возможно, купит дом. Свой собственный. У нее еще никогда не было своего дома. И не только дома как такового, но, если подумать, даже места, которое она бы считала своим домом, у нее давно не было.

Утром Дреа отважилась выйти из мотеля поесть. Она умирала с голоду: накануне вечером ей удалось перекусить только чипсами и крекерами из автомата в мотеле у лестницы. Ей попалась маленькая закусочная, правда, до отказа забитая народом, поэтому ей пришлось подождать, пока освободится место на высоком табурете у стойки. Об отдельном столике и речи не шло. Когда наконец Дреа протиснулась к стойке, то оказалась зажатой между двумя здоровяками, похожими на рабочих со стройки или, быть может, водителей грузовиков. Все трое, ни разу не встретившись друг с другом взглядом, не обменявшись ни словом, просто молча и сосредоточенно поглощали содержимое своих тарелок.

Дреа взяла себе яичницу с колбасой и тост. Ничего подобного она никогда не стала бы есть, живя с Рафаэлем, из опасений набрать несколько лишних унций. Стоило ей ощутить вкус пищи, как она напрочь забыла о времени, полностью предавшись наслаждению, доставляемому едой, впервые полноценной за… Бог знает за какой срок, она уж и не помнила этого. За все время знакомства с Рафаэлем, а значит… за несколько лет. Она не видела настоящей еды несколько лет.

Пошли они все куда подальше, эти мужики! Теперь она и без них обойдется, они ей больше не нужны. Она теперь богата и будет, черт побери, есть все, что душа пожелает.

Ощутив радость бытия, возникшую в ней не только благодаря еде, Дреа направилась к мотелю. Скоро откроется банк. Подождав в своем обшарпанном номере до четверти десятого, она включила «Блэкберри», который тут же зажужжал, извещая ее о поступивших сообщениях. Проигнорировав их, Дреа проверила свой счет. По нулям. Деньги не пришли. Хотя переводы должны проводиться в первую очередь. Проверять счет в Канзасе не имело смысла. Канзас живет по центральному поясному времени, и раньше чем через час надеяться не на что.

Что же не так? По спине Дреа пробежал холодок. Остановить перевод законным способом Рафаэль не мог, но незаконным… ну, разве что приставив дуло к виску банковского служащего, тогда, может, что и вышло бы – в том случае если он сразу узнал о деньгах.

Как правило, Рафаэль не выписывал чеков, а пользовался пластиковой карточкой. Он, собственно, вообще не выписывал чеков, даже для оплаты счетов. Открывать дебетовую карточку ему отсоветовал Орландо, объяснив, что кто-нибудь может узнать номер и обчистить его. И Рафаэль продолжал оплачивать счета по старинке, но не сам. Этим заведовал его бухгалтер, легальный бухгалтер.

Нет, Рафаэль не мог ничего узнать, в этом Дреа была почти уверена.

Через десять минут она предприняла вторую попытку. На сей раз баланс на ее счете составлял сто тысяч долларов.

Ни жива ни мертва от испуга, с прижатым к груди «Блэкберри», Дреа рухнула на кровать. Она еще раз взглянула на сумму и засмеялась. Деньги на счете, все до последнего пенни. Теперь они ее.

И если она не поторопится, то опоздает в парикмахерскую. Дреа живо вскочила с кровати, вызвала такси и, прежде чем выйти на улицу встречать машину, оставила на тумбочке у кровати ключ от номера и пару долларов.

Однако дальше неожиданно все пошло наперекосяк. Явившись в банк, чтобы закрыть счет, предъявив удостоверение личности и сообщив все необходимые данные, Дреа попросила выдать ей сто тысяч наличными. Операционистка, женщина средних лет с винно-красными волосами, до того производившая какие-то манипуляции, внезапно замерла и в смятении уставилась на нее поверх стойки.

– Не знаю, возможно ли это. Вряд ли банк может выплатить вам всю сумму, – с извиняющимся видом проговорила она. – Когда наши клиенты закрывают счета, мы обычно выдаем им банковский чек. Ведь мы не держим здесь столько наличных. Если бы вы уведомили нас заранее, мы бы заказали дополнительные средства, но… Я сейчас справлюсь у управляющего. Посмотрим, что можно сделать.

Дреа еле удержалась от колкости, готовой сорваться с ее уст. Неужели в банке нет наличности? Однако восстанавливать против себя служащую было ни к чему, не то, пожалуй, уйдешь вообще с пустыми руками.

– Простите, – сказала Дреа. – Все случилось так внезапно… я как-то не подумала.

Уточнять, что именно случилось внезапно, она не стала, но ее виноватый тон, судя по всему, сделал свое дело, поскольку женщина ответила:

– Посмотрим, что можно сделать. Я сейчас.

Она исчезла в соседнем кабинете, а Дреа стала лихорадочно соображать: какой ей прок от банковского чека на сто тысяч? С ним можно только открыть другой счет. Ей нужны наличные, живые деньги, которые нельзя отследить.

Посмотрев на часы, Дреа поняла, что в парикмахерскую опаздывает. Правда, она могла и не пойти в салон, а подстричься потом где-нибудь по дороге, но ей хотелось изменить внешность до того, как она купит машину. Можно, конечно, зайти в банк позже, когда они наберут побольше денег. Но тогда кассирша запомнит ее с новой прической, что облегчит Рафаэлю поиски.

Нет, так дело не пойдет. Придется менять план на ходу. Она дождется денег, будет ждать хоть до завтра… Сильно ли она рискует, оставаясь в Элизабет еще на один день?

«Нет, это недопустимый риск, – наконец постановила Дреа. – Уезжать нужно сегодня».

Денег, правда, осталось мало, а значит, надо получить хоть сколько-нибудь сейчас. Ведь все сто тысяч ей сразу и не понадобятся. Хватит двадцати, остальное пусть выдадут чеком. За десять тысяч можно купить приличную машину в таком состоянии, что она запросто доедет до Канзаса. Остальных десяти ей вполне хватит и на еду, и на мотели. А долго ли ехать до Канзаса? Два-три дня? Запас наличности потребуется существенный.

Из кабинета показалась кассирша. По нахмуренному лицу женщины Дреа поняла, что своих ста штук ей не видать как собственных ушей.

– Мне жаль, – начала было она, но Дреа ее перебила, отрицательно покачав головой:

– Ничего страшного, не беда. Как насчет двадцати или хотя бы пятнадцати тысяч, а остальные – чеком? Мне и этого довольно. Не знаю, что я себе думала. Ехать с такими деньжищами я, конечно, и сама не хочу.

Лицо женщины прояснилось.

– Пятнадцать не проблема, это я точно могу сказать. Подождите, я сейчас узнаю насчет двадцати…

Время поджимало.

– Не беспокойтесь, я и так отняла у вас слишком много времени, – сказала Дреа. – Пятнадцать меня вполне устроят.

– Вы уверены? А то я узнаю, это займет не больше минуты…

– Благодарю вас, не стоит.

В итоге Дреа получила пятнадцать тысяч наличными, векселя на сто и на пять тысяч и банковский чек на оставшуюся сумму. Пачка наличных оказалась неожиданно объемистой, и Дреа порадовалась, что ей не выдали всю сумму целиком. Тогда для денег пришлось бы купить чемодан, который мог привлечь внимание. Пятнадцать тысяч по крайней мере влезут в ее сумку.

Дреа подписала несколько бумаг, и дело наконец было завершено.

– Спасибо вам, – поблагодарила она и, бросив взгляд на часы, заторопилась из банка.

Опоздав в парикмахерскую почти на двадцать минут, она тем самым вызвала крайнее недовольство мастера. Однако когда она, указав на светлое облако своих длинных спиралевидных кудряшек, сказала ему: «Срежьте все это. Я хотела бы прямые темные волосы», – он сразу воодушевился. Как и большинство парикмахеров-стилистов, он любил стричь длинные волосы и кардинально менять прически.

Через полтора часа из салона вышла коротко стриженная брюнетка с взъерошенными, торчащими вверх волосами. Выглядела прическа просто шикарно и чертовски нравилась Дреа. Лицо совершенно преобразилось – стало энергичным и более резким. Теперь это была не Дреа Руссо, а совсем другая женщина, которая никому не даст спуску.

Ей предстояло подобрать себе другое имя. Имя, которое соответствовало бы ее новому облику. Где-то по ходу дела придется выправить себе новые водительские права, но об этом она подумает позже. Сейчас ей нужны колеса.

Через пять часов с небольшим Дреа на темно-бордовой «тойоте-камри», немного побитой и немного съеденной ржавчиной, со вмятинами на крыльях, правда, с приличными покрышками и исправным мотором, уже двигалась через Пенсильванию в западном направлении.

Ничего, думала Дреа, скоро она пересядет на «кадиллак». А может, даже на «мерседес». Пара дней – и она в Канзасе, а оттуда, кто знает, куда она рванет. Куда захочет, туда и отправится, а Рафаэль Салинас пусть поцелует ее в зад.

Глава 9

Рафаэль уже не хотел отвечать на звонок, но вовремя заметил на определителе номер банка. Он провел бессонную ночь, и только волнение и кофе не позволяли ему окончательно обессилеть. Однако час проходил за часом, а звонка от похитителя все не было. Едва теплившаяся до того надежда, что Дреа можно будет выкупить или обменять, практически угасла.

– Салинас, – отрывисто сказал он в трубку. – Слушаю.

– Мистер Салинас, вас беспокоит Мануэль Флорес из…

– Да-да, я знаю, откуда вы – видел номер на определителе. – Рафаэлю хотелось, чтобы парень поскорее перешел к делу и от него можно было бы наконец отделаться. Думая, что Дреа, возможно, уже нет в живых, а он даже не может погоревать о ней вволю, чтобы не упасть в глазах своих людей, Рафаэль не находил в себе терпения на общение со всякой мелочевкой.

– А… да, понимаю. Вам вчера из банка по электронной почте выслали уведомление о денежном переводе, но я хотел подтвердить лично…

– Перевод? – Рафаэль чувствовал себя плохо, но все же не настолько, чтобы не насторожиться. Он тут же выпрямился и щелкнул пальцами, указывая Орландо сначала на телефон, а затем на свою комнату. – Какой перевод?

Орландо быстро устремился в спальню, и секунду спустя послышался щелчок – он подключился к телефону.

– Э-э… денежный перевод с вашего счета на счет мисс Баттс. То есть на счет… э-э… зарегистрированный на имя Дреа Руссо.

– Да-да. – Можно подумать, он не знал настоящего имени Дреа. Рафаэль был не против, чтобы она вместо Баттс называлась Руссо. А кто на ее месте поступил бы иначе? Ему и самому не хотелось бы представлять ее людям как Дреа Баттс. – Я вчера никаких переводов не делал.

– Крупный денежный перевод был сделан вчера во второй половине дня. – В голосе Флореса отчетливо прозвучала нотка тревоги. – Запрос на перевод пришел с вашего IP-адреса, абонент вошел в систему под вашим паролем, но сумма перевода необычно большая, а потому в соответствии с правилами банка мы вам по электронной почте выслали уведомление о транзакции. Узнав сегодня утром, что вчера в конце дня эта сумма была переведена со счета мисс Баттс, я решил позвонить вам лично…

– Я вчера ничего не переводил на ее счет! – взревел Рафаэль и, встав, вошел в комнату, где Орландо, сидя за его лэптопом, уже проверял электронную почту Рафаэля. Со всеми вчерашними передрягами Рафаэля мало интересовала такая ерунда, как электронная почта.

Живо просмотрев сообщения, Орландо поднял на Рафаэля глаза и отрицательно покачал головой.

– Е-мейла из банка нет, – объявил он.

– Я не получал никакого е-мейла, – гаркнул Рафаэль. – Если б я его получил, то перезвонил бы вам, потому что никаких денег вчера никуда не переводил. О какой сумме речь?

– Э-э… два миллиона сто тысяч долларов.

Рафаэлю показалось, что у него сейчас лопнет голова.

– Что? – Что за черт? Как это понимать? Похититель заставил Дреа отдать деньги с ее счета? Но кто, спрашивается, перевел их с его счета на счет Дреа? Она не знает его пароля, а он, как помнится, не записывал и не оставлял его в пределах ее досягаемости. А даже если б записал, она никогда не сообразила бы, что номер его сотового телефона – это его пароль.

– Э-э…

– Да хватит мне тут экать! Еще раз скажешь «э-э» – я достану тебя через телефонную трубку и порву на части, – вскипел Рафаэль. – Вчера вечером я никаких переводов не делал, никуда два миллиона баксов не переводил и не получал твоего долбаного е-мейла. Так что возвращай деньги на счет!

– Я… я не могу, – заикаясь проговорил Флорес, и Рафаэль почувствовал, как тот едва удержался, чтобы не промычать «э-э». – Операция выполнена с вашего IP-адреса под вашим паролем, и потом, как я уже сказал, сумму перевели вчера в конце дня. Эти деньги нашему банку уже неподконтрольны.

– Меня ограбили, и мне плевать, черт побери, что вашему банку подконтрольно, а что нет. Вы отдали кому-то мои деньги, и теперь лучше вам подшустриться и вернуть их на мой счет.

– Мы не можем этого сделать. По закону у нас связаны руки.

– Перевод не мог быть сделан с моего компьютера, чтоб вам там всем пусто было, потому что я не переводил никаких денег, и не надо мне тут заливать про закон!

Орландо вдруг как-то странно посмотрел на Рафаэля, затем резко поднялся и вышел из комнаты, оставив его в одиночестве орать в трубку. Не прошло и минуты, как он вернулся с лэптопом Дреа в руках. Поставив его на стол, Орландо отключил компьютер Рафаэля и подключил лэптоп Дреа, после чего открыл ее электронную почту и начал просматривать ее сообщения. У Дреа оказалось около двадцати писем – в основном разная чепуха из интернет-магазинов, где она делала покупки онлайн, – поэтому просмотр ее почты не занял много времени. Наконец Орландо указал Рафаэлю на экран.

– Подождите, – бросил тот в трубку, наклоняясь к монитору. Орландо открыл найденное сообщение, и… вот оно, то самое уведомление из банка. Как адресованный ему е-мейл очутился в почтовом ящике Дреа?

– Нашелся ваш е-мейл, – сердито проворчал Рафаэль. – Он пришел не ко мне, а на адрес моей подруги. Вы даже этого как следует не могли сделать, так что…

– Уверяю вас, мистер Салинас, е-мейл отправлен по тому адресу, который указан в вашей информации по счету.

– Я сам указывал адрес, и не моей подруги, а свой собственный.

– Тем не менее это тот адрес, который значится у нас на настоящий момент. Причем изменения в ваши данные внесены вами же, то есть под вашим паролем. Мы полагали, вы знали, что делаете.

– Еще раз повторяю, я не… – Рафаэль, не договорив, умолк. Он тяжело дышал: его внезапно осенила ужасная догадка. Однако здравый смысл не позволял окончательно поверить в такую возможность. Это исключено. Компьютерной грамотности Дреа хватало, чтобы лишь заказывать через Интернет всякую чепуху, не более, и то Орландо пришлось порядком помучиться, вдалбливая ей все по нескольку раз, пока она наконец не сообразила, что ей только и нужно, что следовать указаниям, появляющимся на экране. Ей отчего-то казалось, что на всех сайтах последовательность действий должна быть одинаковой.

Рафаэль хорошо помнил, как она беспомощно повторяла: «Ничего не понимаю!» И что теперь? Поверить, что эта женщина, каким-то неведомым образом преодолев защиту с паролем, залезла в его банковский счет, перевела почти все его деньги на свой, а потом сразу же еще куда-то, Бог знает куда? Дреа, которую он знал, абсолютно точно была не способна на такое. Более того – ей подобная мысль и в голову бы не пришла.

К деньгам она относилась как ребенок. Считая, что раз есть кредитка или чековая книжка, то значит, есть и деньги, она ничего никогда у него не просила, ни единого пенни. Если б он сам не следил за ее счетом, она то и дело превышала бы кредит, поскольку никогда не обращала внимания на свой баланс по счету.

Если допустить, что все это ее рук дело, выходит, она надурила их всех, в том числе и его, причем продолжала это делать два года подряд. Гордость Рафаэля ни в какую не желала мириться с такой нелицеприятной правдой: ведь он же не лох в самом деле, он Рафаэль Салинас, и всякий, кто когда-либо пытался провести его, умирал, сожалея о своей опрометчивости. Рафаэль никому не доверял. Он проверил Дреа вдоль и поперек, он устанавливал за ней слежку, словом, полностью держал ее в кулаке. Ни разу она не сказала и не сделала ничего, позволившего бы ему заподозрить, что под маской милой глупышки, которой она казалась, скрывается совсем другой человек.

– Я перезвоню, – рявкнул Рафаэль Флоресу и отключился. Он, не мигая, уставился на Орландо. Тот так же молча смотрел ему в глаза. – Скажи, как это могло случиться. Скажи, каким образом кто-то ухитрился залезть в мой банковский счет и обобрать меня на два миллиона долларов.

– Это было сделано отсюда, – сказал Орландо. Он кликнул на «журнал», из которого стало ясно, что на сайт банка заходили с компьютера Дреа. – Сервер в банке всегда регистрирует только один IP-адрес, не важно, с каким компьютером связь, с вашим или ее, поскольку маршрутизатор один и тот же. Если она зашла под вашим паролем, то в банке посчитали, что перевод сделан вами.

– Я не давал ей пароль! – выкрикнул Рафаэль. – И никогда нигде его даже не записывал. – Пароля Рафаэля не знал даже Орландо.

– И тем не менее она его как-то достала. – Указывая Рафаэлю на очевидные вещи, Орландо сохранял непроницаемое выражение лица. – Наверное, когда вы при ней заходили на свой счет, она сумела на слух, по ударам по клавишам, вычислить его.

– Мы говорим о Дреа, не забывай. Ведь она и как душ-то включается, не сразу догадается. – Впрочем, это, конечно, преувеличение. И все равно речь шла не о гиганте мысли.

– Однако такая куча деньжищ – мощный стимул, и доказательство тому перед вами. – Орландо постучал по экрану компьютера. – Думаю, ее никто не похищал. Скорее всего она просто смылась с денежками.

Рафаэль стоял как громом пораженный. В груди клокотали гнев и стыд. Он дал себе волю, прикипел к ней душой, а она, сучка, обвела его вокруг пальца. Вот что значит потерять бдительность, позволить себе думать, что он ей небезразличен. Лучше актрисы, наверное, нет на свете. Это ж надо, два года ломать комедию и ни разу не проколоться! Позавчера плакала перед ним навзрыд. И он повелся. Именно эта мысль не давала Рафаэлю покоя, наподобие кислоты разъедая его изнутри. Он купился, как последний дурак, поверил, будто она действительно его любит, и в конце концов, черт побери, даже сам влюбился в нее.

Ну ничего, она за это заплатит. Чего бы ему это ни стоило.

– Она не могла уйти далеко, – без выражения проговорил Рафаэль. Он с удовольствием задушил бы ее собственными руками, но давно усвоил, что такие дела лучше делать чужими: тогда, даже будучи заказчиком, он в случае чего сохраняет некоторое пространство для маневра. Поэтому он готов пожертвовать удовольствием от собственноручной расправы. Главное – знать, что она мертва. Жаль, что не придется свершить правосудие лично, но ничего, главное, отомстить, и Рафаэль уже знал, как это будет.

Получив вызов Салинаса, киллер выждал три дня и только потом вышел на связь. Работы у него сейчас не было – и это хорошо: ему требовалась передышка, а он – свободный, вольнонаемный труженик, а вовсе не какой-нибудь холуй этого сукина сына. Чего бы Салинас от него ни хотел, он может и подождать.

Однако его вызов насторожил киллера: слишком скоро он последовал после дня, проведенного им с Дреа. Может, Салинас пожалел, что одолжил ему свою подружку, и задним числом решил, что его мужское достоинство унижено. Хотя на самом деле от него давно ничего не осталось, но вряд ли, рассуждал киллер, Салинас это понимает. Дреа слишком искусная актриса и будет как рыба молчать о том, сколько удовольствия получила от их с Рафаэлем сделки.

Итак, убийца продолжал выжидать и наблюдать. Планы Салинаса его по-прежнему интересовали, и, хоть все достоинства того были наперечет, киллеру терпения хватало. Что-то там у них происходило. Это явно читалось по лицам головорезов Салинаса и по его собственному. Киллер видел, как тот несколько раз приезжал и уезжал: настроение у мужика, судя по всему, хуже некуда.

Решив наконец, что Салинас прождал достаточно долго, киллер позвонил ему, но сначала не отказал себе в удовольствии неспешно пройтись по музею Метрополитен, который был одним из самых любимых его мест в Нью-Йорке. Ни туристы, ни толпы детей его не раздражали. Полноценной наградой за все эти досадные мелочи являлись музейные экспонаты. Обойдя музей, он остановился на широких ступенях и набрал номер Салинаса.

– Приезжайте в пентхаус, – приказал Салинас. – Когда вас ждать?

– Я тут недалеко, – невозмутимо ответил киллер, – но погода сегодня уж очень хорошая. Так что через полчаса на Бетесда-террас. – Он дал отбой и, выключив телефон, сунул его в карман. За такое короткое время Салинасу ни за что не устроить засаду, к тому же Бетесда-террас – публичное место: там всегда полно и туристов, и местных жителей. Она открыта со всех сторон, так что подойти он может отовсюду. А вздумай Салинас проследить за ним, он сможет затеряться в глубине Центрального парка.

Киллер не знал, откуда звонил Салинас, в полчаса тот мог и не уложиться. Но сам киллер был не прочь прогуляться по Бетесда-террас. Если Салинас говорил по телефону из пентхауса, то времени добраться сюда у него больше, чем надо. Если же он где-то в городе… то приехать вовремя ему будет нелегко. Но если дело важнее, он снова с ним свяжется.

Киллеру нравилось осложнять сукину сыну жизнь даже в таких мелочах. Он никогда не упускал шанса доставить себе удовольствие, а потому не только прислушивался к интуиции, которая подсказывала, что нужно вести себя осторожно, но и старался удовлетворить свое желание потрясти немножко Салинаса.

Убийца вошел в парк и остановился, чтобы купить рожок с мороженым. Он довольно хорошо знал парк, но все равно купил карту и несколько минут изучал ее – любил знать точно, какими возможностями в случае чего располагает. Карту он держал в руке: Салинас ее заметит и решит, что киллер живет не здесь, а потому не знаком с планом парка. Отчасти это окажется правдой: у киллера не было постоянного местожительства, он останавливался в разных местах на разное время, но сейчас его жилье располагалось на пять этажей выше Салинаса.

Отыскав подходящее место, откуда открывался хороший обзор, киллер устроился там и стал наблюдать. Если ему что-то покажется подозрительным, он тут же позвонит и отменит встречу. Было ясно, что Салинас приедет не один. Такой человек не мог появиться без своих качков. Впрочем, те, которых киллер уже видел, его не напрягали, он опасался тех, которых не было перед глазами.

Наконец он увидел Салинаса в сопровождении трех мужчин. Тот опоздал всего на две минуты. Изучив обстановку, киллер не заметил ничего подозрительного. Многих людей Салинаса он знал в лицо, поэтому оценивал степень опасности, полагаясь не только на поведение. Никто, кажется, не скрывался в засаде, никто не старался остаться незамеченным. В конце концов убийца вышел из убежища и зашагал вперед, продолжая есть свое мороженое.

Салинас с раздражением поглядывал на часы, а подняв голову, увидел перед собой киллера.

– Вы опоздали, – сердито бросил Салинас, указывая на часы.

– Очередь за мороженым длинная, – лениво протянул киллер. – В чем дело?

Салинас оглянулся по сторонам, затем достал из кармана старомодный радиотранзистор и включил его. Звук был настолько громким, что если бы Салинас не приблизился к нему на шаг, киллер бы его не услышал.

– Четыре дня назад Дреа исчезла, прихватив с собой два миллиона баксов. Я хочу, чтобы вы нашли ее и решили проблему. Навсегда.

Растаявшее мороженое побежало ручейком по вафельному рожку. Чтобы скрыть свое удивление, киллер подхватил его языком.

– Вы уверены? Она не производила впечатления слишком умной… впрочем, впрочем, поступить так могла только дура, не так ли?

– Уверен. – Салинас мрачно улыбнулся. – И вы правы: среди всех возможных глупостей ограбить меня было самой идиотской затеей.

Глава 10

Никогда не злите умную женщину.

Учитывая выбранный ею для совершения аферы момент, не нужно быть гением, чтобы сообразить, что к чему. Дреа не просто обиделась на Салинаса, уступившего ее другому, – она пришла в ярость. Своим поступком она не только говорила: «Я от тебя ухожу», – она говорила: «Я от тебя ухожу, скотина, вот тебе, получай!» Она пыталась привлечь к себе особое внимание.

Забавляясь про себя, киллер еще раз лизнул мороженое. Он скорее был склонен аплодировать ей, чем брать на мушку. Однако работа есть работа.

– Ваша максимальная ставка, – протянул он. – В какую сумму вы оцениваете работу? – Не зная, какие деньги на кону, он не мог решать, браться за дело или нет.

Оглянувшись по сторонам, Салинас пустил радио на полную мощность. Прохожие стали бросать на него недовольные взгляды, но Салинасу это было до лампочки.

– Столько же, сколько она украла.

Что? Два миллиона? Это заставляло посмотреть на ситуацию в ином свете. Надо подумать. И ему не хотелось, чтобы, пока он думает, Салинас начал подыскивать на дело другого человека. Если он в итоге откажется, Дреа по крайней мере получит отсрочку, а вместе с ней хороший шанс исчезнуть. Киллер подумал об этом не без удовольствия. Любить клиентов он был не обязан, тем более Салинас не вызывал у него ничего, кроме презрения.

– Половину вперед, – сказал киллер. – Я сообщу, куда перевести деньги. – И, бросив остатки рожка в урну, своей неторопливой и непринужденной походкой двинулся прочь, не переставая, однако, шарить по сторонам глазами. Его внимание привлек человек в костюме и при галстуке – скорее всего агент ФБР: слишком уж неуместным в парке казался его костюм. Наклонившись завязать шнурок, человек держал голову слегка повернутой в сторону Салинаса. Скорее всего это был его «хвост», который отстал и теперь пытался того догнать.

Киллера слежка не особенно волновала. Их с Салинасом встреча продлилась менее минуты – слишком мало, чтобы выбрать удобное положение и сделать снимки. Когда подошел «хвост», они с Салинасом уже закончили разговор и начали расходиться. Киллер перешел через мост Боу-Бридж и вступил в плотные заросли Рэмбла, позволявшие легко скрыться. Погода стояла жаркая и влажная, температура приближалась к тридцати трем градусам, но густая тень все же давала прохладу, и киллер с удовольствием почувствовал прикосновение легкого, приятного ветерка.

О сделанном ему предложении он сейчас намеренно не думал это еще успеется, с нем он подумает, когда будет ясно, что за ним не следят. По давно усвоенной им привычке, он сосредоточил внимание на том, что происходило справа от него, охватывая взглядом всех и каждого, следя, не приближается ли кто к нему сзади, каждый раз просчитывая постоянно меняющиеся пути отступления. Его внимание к мелочам так долго сохраняло ему жизнь, что он не видел причин отказываться от этой привычки. Именно благодаря ей он почти сразу же заприметил второго «хвоста». Парень был в джинсах и кроссовках – значит, не федерал, следящий за Салинасом.

Убийца хладнокровно проанализировал ситуацию. Обычная, будничная одежда этого «хвоста» вовсе не исключала его связи с ФБР. Это означало лишь то, что он лучше подготовлен. Хотя ФБР незачем следить за ним, разве что в связи с его встречей с Салинасом. Вполне вероятно, они выясняют его контакты. Не исключено также, что «хвост» – один из людей Салинаса, Бог знает зачем следящий за ним. Возможно, Салинас, недовольный тем, что ему пришлось тащиться в парк, решил его слегка проучить с помощью физического воздействия, но в таком случае он послал бы нескольких людей. Или Салинас просто захотел узнать, где он живет, считая, что лишней информации не бывает.

Убийца продолжал идти, как шел, не ускоряя и не замедляя шага. Дорога впереди круто уходила в сторону. Обзор у «хвоста» будет закрыт деревьями и кустарником на… – киллер прикинул, на каком расстоянии от него «хвост», – секунд на семь, этого хватит с лихвой. Следивший, должно быть, тоже заметил впереди «слепое пятно», потому что внезапно ускорил шаг. Киллер не изменил темпа: это бы его выдало. Он находился на таком расстоянии от поворота, что приближение «хвоста» уже не имело значения, хотя отпущенное киллеру время сокращалось примерно до пяти секунд.

Киллер свернул и, тут же резко развернувшись, живо стянул через голову свою белую рубашку, смял ее в руке вроде как полотенце и ровной и неспешной трусцой побежал в обратную сторону, откуда только что шел.

Когда он пробегал мимо «хвоста», тот на него даже не посмотрел – парень торопился поскорее завернуть за угол и снова поймать в поле зрения свой объект.

«Ну-ну, удачи тебе», – подумал киллер, сворачивая с дороги и исчезая в густых зарослях. Он выглядел как один из сотен, а может, и тысяч бегунов с голым торсом, которые, обливаясь потом, в этот день совершали в парке свои пробежки. Его темно-серые брюки на первый взгляд мало чем отличались от спортивных, поэтому никто на него не обратил внимания. Выдать его могла лишь обувь: кому, спрашивается, придет в голову бегать в мокасинах от Гуччи? Только ему. Но он бы этого никому не посоветовал.

Пробежав сотню ярдов, киллер остановился, чтобы надеть рубашку. Во влажном знойном воздухе его кожа блестела от пота и ткань липла к телу, но дыхание его не сбилось, он дышал так же ровно, как и до пробежки. Неторопливой и спокойной походкой он вышел из парка.

– Тебе удалось заснять ту встречу? – спросил Рик Коттон и с безмятежным выражением на лице стал ждать ответа.

Выдержка Коттона вызывала у Ксавье Джексона изумленное восхищение. Ведь Коттон не сказал: «Тебе хотя бы удалось заснять ту встречу?» – в его тоне не проскользнуло ни намека на раздражение. Большинство старших агентов орали бы благим матом, но только не Коттон. Он всегда держался в рамках, даже когда результаты не оправдывали его ожиданий.

Они не предполагали, что Салинас куда-то пойдет пешком, тем более в Центральный парк. Когда агент на улице понял, что машина за Салинасом не придет, тот со своим сопровождением уже преодолел полквартала. Ксавье поспешил за ними, стараясь продвигаться как можно более незаметно, но по пути его задержал красный свет светофора, и, чтобы перейти улицу, ему пришлось ждать зеленого. В итоге, когда он подошел, участники встречи уже расходились, и все, что Ксавье мог предоставить, – это приметы человека, с которым Салинас встречался, хотя и это было не лишним. Правда, под описание «примерно шесть футов и один дюйм, около двухсот фунтов, короткие темные волосы» подпадают по крайней мере сто тысяч мужчин в округе, если не больше.

– Мне кажется, это тот человек, который был на балконе с подружкой Салинаса, – высказался Коттон, когда стало ясно, что ответа от Джексона он не получит.

Ксавье Джексон тоже так думал. А где, интересно знать, подружка? Уехала четыре дня назад и до сих пор не вернулась. Они перестали следить за ней много месяцев назад: их бюджет и людские ресурсы были ограничены, и бросить имеющихся в их распоряжении людей на слежку за самим Салинасом представлялось более продуктивным. И потом, она ни в чем интересном не была замечена, по крайней мере до той сцены на балконе.

Может, в ее отсутствии и нет ничего особенного – может, они с Салинасом просто разошлись, – но что-то у них там, безусловно, произошло. Салинас и его люди ходили мрачнее тучи, точно хотели кого-то – все равно кого – порвать на части. Если бы они просто разошлись, Салинас мог бы – мог бы – ходить расстроенным, но не его люди.

И вот теперь Салинас встретился предположительно с тем человеком, что на балконе занимался любовью с его девушкой. Что-то не так, но скорее всего это какие-то личные разборки, а потому они им не интересны. Если их нельзя как-нибудь использовать против Салинаса. Его любовные дела – это его проблемы, а не их.

На улицах Нью-Йорка установлено более двух тысяч трехсот камер внешнего наблюдения – это только те, что известны, а сколько еще скрытых! Оказавшись на улице, человек где-нибудь да попадет под прицел камеры. Поэтому киллер регулярно менял внешность. Даже если он раз мелькнет в какой-нибудь записи камеры наблюдения, его след тут же затеряется, ведь он войдет в какое-нибудь здание одним человеком, а выйдет оттуда другим. Лишь скрупулезный анализ в сочетании с невероятным везением поможет его снова засечь, и он прилагал максимум усилий, чтобы в этой стране никому бы не понадобилось заняться такой работой.

Наверное, и Дреа хватило ума изменить внешность – насчет этого он даже не сомневался. Чего он не знал, так это того, где она переоделась и как стала выглядеть после всего. Он мог бы расспросить Салинаса, как себя вела и что делала Дреа в день своего исчезновения, но без этого ему будет интереснее. Найти ее без помощи Салинаса для него – еще одна тренировка на сообразительность вроде математических операций в уме без калькулятора.

Он хорошо владел компьютером, но в данном случае от самостоятельного хакерства лучше было воздержаться. Какой смысл рисковать, когда все можно выяснить проще? Недаром говорят: важно не то, что знаешь, а кого знаешь. В этой избитой истине, однако, заключено большое рациональное зерно, а у него в Нью-Йорке есть один знакомый, который перед ним в неоплатном долгу и у которого есть доступ к сети камер наблюдения.

Киллер с облегчением узнал, что за последние четыре дня в городе не случилось ничего из ряда вон выходящего. Убийств и групповых нападений зарегистрировано не больше, чем обычно. Ни атак террористов, ни бомбометателей на велосипедах, ни каких других особых происшествий. А раз все было спокойно, чей-то интерес к записям камер внешнего наблюдения четырехдневной давности останется незамеченным.

Но с другой стороны, зачем ему нужно так обременять себя, пока он не согласился на работу?

Но вот, черт побери, нужно! Ему было очень интересно, как она провернула дело. Он даже испытывал некоторую гордость за нее. Она действовала быстро и энергично, не потеряв ни минуты. Салинас сильно оскорбил ее, задел за живое, и она не долго думая на следующий же день приступила к действиям. Киллер знал, какие препятствия ей пришлось преодолеть, чтобы добраться до банковского счета Рафаэля, знал, как ей буквально по минутам пришлось рассчитывать время – сам когда-то играл в эти игры.

Киллера редко что-либо забавляло, и что такое гордость, он не имел понятия, а потому слегка недоумевал, что действия Дреа заставляют его переживать эти чувства.

Хотя если разобраться, то удивляться тут нечему. У киллера было еще одно правило: никогда себя не обманывать, и он вынужден был признать: его чувства – результат той химии, которую он ощутил, когда был с Дреа. Хотя если он возьмется за работу, никакая химия ее не спасет. Влечение влечением, а два миллиона – это два миллиона.

Он набрал номер по своему одноразовому сотовому телефону[2] и, услышав в трубке короткое «да», произнесенное с бруклинским акцентом, сказал:

– Нужна помощь.

Он не представился – этого и не требовалось. За его словами последовала длинная пауза. Затем голос произнес:

– Саймон.

– Да, – ответил киллер. Снова пауза. Потом:

– Что вам надо?

Попытки увильнуть от встречи или от разговора, как и ожидал киллер, не было.

– Мне нужны записи уличных камер наблюдения.

– В реальном времени?

– Нет. Четырехдневной давности. Отправная точка мне известна. А потом… – По его тону было ясно, что он пожал плечами. Потом его поиск может пойти в любом направлении. Хотя нужно еще навести справки о Дреа. Тогда он лучше поймет, чего от нее ожидать.

– Когда вам это нужно?

– Сегодня вечером.

– Вам придется приехать ко мне домой.

– В какое время вам удобнее? – Он мог быть деликатным. Он старался быть деликатным. Ему это ничего не стоило, в то время как расположение окружающих однажды могло сыграть решающую роль и даже спасти от смерти или помочь уйти.

– Около девяти. Дети к тому времени уже уснут.

– Договорились. – Он отключился, повернулся к своему компьютеру и принялся за работу.

Выяснить, что настоящее имя Дреа Андреа Баттс не составило труда, не заняло много времени. Киллер нисколько не удивился, что Руссо не настоящее имя, хотя и фамилию Баттс увидеть не ожидал. Напротив, его поразило бы, если бы фамилия Руссо оказалась настоящей. Узнав имя Дреа, киллер открыл документы министерства автомобильного транспорта и нашел ее водительское удостоверение. Поиск номера ее социальной страховки оказался задачей посложнее, но через час он все-таки его достал. Теперь ее жизнь – открытая книга.

Тридцать лет, родилась в Небраске, замужем не была, детей не имеет. Отец скончался два года назад, а мать… мать вернулась в родной город Дреа. Значит, ей есть куда наведаться. Впрочем, Дреа, думал он, не такая дура, чтобы туда заявиться. Однако в тех краях она бы чувствовала себя комфортно. И потом, она может захотеть связаться с матерью.

Еще у Дреа есть брат, Джимми Рей Баттс. Проживает в Техасе. В настоящее время отбывает третий год пятилетнего срока за кражу со взломом. Стало быть, у него ее можно не искать.

Итак, с ближайшими родственниками все понятно. Если копнуть глубже, скорее всего отыщутся тети, дяди, двоюродные братья и сестры, может, школьные друзья. Но Дреа с первого взгляда показалась ему одиночкой. Такие никому не доверяют и надеются только на себя.

Эта философия была киллеру понятна. Сторонников такой философии труднее разочаровать.

Ровно в девять часов вечера киллер нажал кнопку звонка на входной двери и через несколько секунд услышал тот же, что недавно по телефону, голос с бруклинским акцентом, который произнес:

– Да.

– Саймон, – ответил ему убийца.

Послышался сигнал, и дверь с жужжанием открылась. Квартира располагалась на шестом этаже. Проигнорировав лифт, киллер стал подниматься по лестнице.

Он преодолевал последние ступени, когда тщедушный человечек-полукровка приблизительно одного возраста с ним вышел из квартиры, жестом приглашая Саймона войти.

– Кофе? – предложил он в качестве приветствия. Настоящим именем Скотти Дженсена было Шамар, но большую часть жизни его звали Скотти: дети в школе начали звать его Шаму,[3] и он перестал откликаться на имя Шамар.

– Нет, не стоит. Спасибо.

– Сюда.

Скотти повел его в тесную спальню. Возникшая в этот момент на пороге кухни жена сказала:

– Больше чем на четыре часа не заводитесь: в одиннадцать я ложусь в постель.

Саймон обернулся и, подмигнув, сказал ей:

– Я не против.

Усталое лицо женщины озарилось широкой улыбкой.

– Даже не пытайтесь подольститься. Меня этим не возьмешь. И передайте то же самое Скотти.

– А может, это просто ему не удается вас этим взять.

Женщина, фыркнув, вернулась в кухню.

– Закройте дверь, если хотите, чтобы нас никто не слышал. – Повернув к себе сиденье обшарпанного офисного кресла с заплатками из изоленты, Скотти опустил в него свой тощий зад.

– Ни о каких секретах государственной важности речь не идет, – возразил Саймон, и в комнате эхом отдались не произнесенные им слова «на этот раз».

Скотти, словно концертирующий пианист перед исполнением сложного произведения, размял свои длинные пальцы и приступил к делу. Вводя команды, он так быстро стучал по клавиатуре, что его манипуляции невозможно было проследить. Окна сворачивались одно за другим. Иногда Скотти останавливался, вглядываясь в экран, и что-то бормотал себе под нос, как, наверное, все компьютерные фанаты, потом снова барабанил по клавишам. Через несколько минут он сказал:

– Порядок, мы вошли. С чего начинаем?

Саймон дал адрес дома, сообщил дату и, устроившись в изножье кровати, склонился к экрану. В комнате было так тесно, что они почти соприкасались плечами.

Если это не сексуальные сцены или сцены насилия, нет ничего скучнее, чем просматривать записи камер внешнего наблюдения. Саймон сообщил Скотти, что ищет блондинку с длинными вьющимися волосами. Это помогло: теперь он мог просматривать записи в быстром режиме, пропуская всех, кто не отвечал этим приметам. Наконец Саймон заметил ее.

– Вот она. – Он тут же остановил запись и вернулся назад.

Саймон видел, как Дреа с большой набитой сумкой (он был готов поклясться, что там одежда) вышла из дома и, садясь в черный «таун-кар», споткнулась. Скотти, ловко управляясь с компьютером, перескакивал с одной камеры на другую, следуя за машиной, которая в конце концов остановилась перед библиотекой на дороге во втором раду. Дреа вышла из автомобиля и, слегка прихрамывая, направилась в библиотеку. Машина отъехала.

Саймон наклонился еще ближе к экрану, пристально следя за входом. Вот, значит, где она переоделась. С этакой гривой много чего можно сотворить, но в первую очередь следует избавиться от этого светлого пиджака. Что надо сделать, чтобы стать незаметным в толпе жителей Нью-Йорка? Одеться в черное, вот что. И зачесать назад волосы, может, даже заправить их под рубашку или надеть на голову капюшон. Правда, капюшон в такую жару выглядел бы странно, но чего не бывает – каждый сходит с ума по-своему.

Он высматривал ее фигуру, сумку, обращал внимание на каждого человека в черном – а в черном были почти все, – на каждую женщину с прикрытыми или зачесанными назад волосами.

Ему повезло. Он довольно быстро ее обнаружил.

– Вот она, – сказал он.

Скотти остановил пленку.

– Вы уверены?

– Абсолютно. – Он знал каждый изгиб этого тела – ведь он четыре часа без устали ласкал его. Это была, без сомнения, Дреа. Да, времени даром она не теряла – вышла минут через десять. Ее водитель, наверное, не успел даже места для парковки найти. Ее волосы потемнели – возможно, она их намочила – и были гладко зачесаны назад. Они была в черном с головы до ног, хромоты как не бывало, походка ровная и твердая, без всяких там вихляний из стороны в сторону.

«Умница! – мысленно похвалил ее Саймон. – Смелая, решительная, внимательная к мелочам. Так держать, Дреа!»

Скотти пришлось нелегко: пройдя несколько кварталов, Дреа взяла такси. Немного проехав, вышла из него, преодолела несколько кварталов пешком и поймала другую машину. Попетляв по городу, она наконец въехала в туннель Холланда и пропала из зоны камер наблюдения. Тем не менее тот факт, что она наметила свой путь через туннель Холланда, а не через платный скоростной туннель Линкольна, говорил Саймону о многом.

Он взял след. Дреа, может, и ловкая штучка… да только с ним все равно не сравнится.

Глава 11

Дреа была в бешенстве: как сложно оказалось получить свои собственные деньги в банке.

Она ехала в Канзас не торопясь: боялась устать и наделать глупых ошибок или, того хуже, угодить в аварию. Ей нужно было проскочить незамеченной, а для этого следовало везде расплачиваться только наличными и вообще ничем не привлекать к себе внимания. С двумя миллионами в руках ей будет повольготнее, а пока ее возможности ограничены.

Дреа ехала не спеша, и дорога заняла у нее вместо двух три дня. Ну и пусть: ей было хорошо. Она одна. Какая же благодать, когда не нужно ни перед кем, кроме себя, отчитываться. Не надо прикидываться безмозглой идиоткой, не надо без конца улыбаться, тщательно скрывая любые намеки на гнев, раздражение и даже чувство юмора.

Разве не обидно, что целых два года она не могла себе позволить посмеяться над анекдотом? Каждый раз, услышав шутку, она вначале непременно переспрашивала – якобы не ухватила сразу «соль». И Рафаэль со своими отморозками частенько, повеселившись над анекдотом, потом еще потешались над ней. Уроды.

Хватит разыгрывать из себя дуру – ни за какие блага она больше не станет терпеть зависимость от мужчины. В дороге Дреа ела, когда и что хотела, увидев что-то интересное, останавливалась посмотреть, одежду покупала, какая приглянется, а не с тем расчетом, чтобы как-то по-особому выглядеть. Теперь ей было плевать на сексапильность – она предпочитала удобные хлопковые брюки, футболки и сандалии. К тому же она много времени проводила за рулем, а лето было в самом разгаре.

Из общения с банком Нью-Джерси Дреа уже знала, что нельзя вот так просто прийти и снять со счета два миллиона. Все, что ей светит, – это еще несколько тысяч наличными, а остальное чеками. Один такой – на восемьдесят пять тысяч – у нее уже имелся. И ей его не потратить, разве что сделать какую-то грандиозную покупку. Нельзя же в самом деле взять что-нибудь за пару сотен и попросить сдачи восемьдесят четыре тысячи восемьсот долларов.

С деньгами возникла еще одна проблема: как возить с собой такую кучу наличности? Всюду таскать их с собой Дреа не могла. В первую же свою ночь, проведенную в пути, когда у нее наконец появилось свободное время, она убедилась, что это нереально. Измерив оставшиеся у нее стодолларовые векселя, Дреа подсчитала: стянутая резинкой тысяча долларов равнялась в толщину одной десятой дюйма, значит, пачка в десять тысяч долларов будет с дюйм. Следовательно, на каждые сто тысяч, грубо говоря, приходится по десять дюймов. В таком случае толщина стопки купюр на сумму миллион долларов будет равняться ста дюймам, а в два миллиона – двумстам дюймам. Иными словами, получится пачка более шестнадцати футов в высоту. Таскаться с такими деньжищами довольно опасно, а спрятать их еще сложнее. С ними она становится практически ходячей рекламой, приглашающей любого желающего тюкнуть ее по голове и прикарманить денежки.

Выходит, деньги нужно хранить в банке, но Дреа боялась, что ее выследят по чекам. Хотя банки по закону и не имеют права предоставлять посторонним лицам какую-либо информацию, это вовсе не значило, что Рафаэль не сможет ее раздобыть – для этого ему просто придется пошевелиться больше обычного, а вот степень его активности будет зависеть от того, насколько он разозлился. И надо сказать, два миллиона для того – веская причина. Вдобавок ко всему пострадало его мужское достоинство, а потому он потратит и вдвое больше, лишь бы найти ее. Такая месть, может, и не рентабельна, но удовлетворение определенно принесет.

Чтобы не засветиться с чеками, ей все же когда-нибудь придется обналичить эти два миллиона, пусть ненадолго – чтобы только перевезти их в другой штат и положить в другой банк. Загвоздка в том, что банки очень не любят выдавать по два миллиона наличными, не важно, что эти деньги принадлежат тебе.

Помня, что банку в Элизабет требовалось время, чтобы подготовить крупную сумму наличными, Дреа на второй день остановилась в Иллинойсе, где купила дешевый, с суммой на счете, сотовый телефон, активировала его и, собравшись связаться с банком в городе Гриссом штата Канзас, забралась в машину. Заблокировав двери в салоне с работающим кондиционером, она позвонила в банк и попросила к телефону кого-нибудь, с кем можно было бы переговорить о закрытии своего счета.

– Минуточку, – услышала она, – я переключу вас на миссис Пирсон.

Через несколько секунд послышался щелчок, и приятный женский голос ответил:

– Дженет Пирсон слушает. Чем могу помочь?

– Мое имя Андреа Баттс. – Произнеся свою ненавистную фамилию, Дреа невольно поморщилась. Она умрет, но во что бы то ни стало отделается от этого имени. Навсегда. – У меня счет в вашем банке. Я хочу его закрыть.

– Как жаль, мисс Баттс. Вас что-то не устраивает или…

– Нет-нет, ничего подобного. Просто я переезжаю в другое место.

– Понимаю. Нам очень не хочется терять клиента в вашем лице, но ничего не поделаешь, в жизни всякое бывает, правда? Приходите, и я оформлю все бумаги.

– Я зайду завтра в течение дня, – ответила Дреа, рассчитывая в уме время и надеясь, что хотя бы приблизительный шанс получить деньги у нее есть. – Дело в том, что сумма большая, а я хочу большую часть получить наличными.

После короткой паузы миссис Пирсон спросила:

– У вас есть номер счета?

Дреа продиктовала номер, и в трубке послышался стук клавиш: миссис Пирсон открывала информацию по ее счету. После еще одной, более продолжительной, паузы миссис Пирсон заявила:

– Мисс Баттс, ради вашей собственной безопасности я вам категорически не советую снимать такую сумму наличными.

– Я понимаю всю трудность, – ответила Дреа. – Тем не менее это ничего не меняет: сумма мне нужна наличными, и я звоню вам заблаговременно, чтобы вы успели подготовить ее.

Миссис Пирсон вздохнула:

– Сожалею, но мы даже заказать столько не можем, пока не проверим вашу личность.

Чтобы не вспылить, Дреа призвала на помощь все свое терпение. Слишком часто она сама оказывалась объектом грубости, чтобы начать кидаться на тех, кто просто добросовестно выполняет свою работу и обязан соблюдать установленные правила. Однако и от вздоха удержаться не могла.

– Я понимаю. Хорошо, я, как уже сказала, буду у вас завтра днем. Это не слишком поздно, чтобы получить деньги?

– Вообще-то это слишком рано. Банк у нас маленький, и наличные мы заказываем из Федерального резервного банка только раз в неделю. Главный кассир отправляет заказ по средам, так что заказ за эту неделю ушел только вчера. До следующей среды других заказов не будет.

Дреа хотелось биться головой о руль.

– А она не может сделать внеурочный заказ из-за того, что сумма очень большая?

– На это ей, без сомнения, придется получать особое разрешение.

Дреа мигом оценила ситуацию.

– Через какое время после отправления заказа вы получаете деньги? На следующий день?

Миссис Пирсон снова замялась.

– Я буду рада обсудить это с вами лично, но по телефону давать такую информацию не хочу.

И опять же служащую нельзя было упрекнуть: ведь она не знала Дреа. Мало ли, может, она собирается ограбить банк и пытается выведать, в какой день в банке будет побольше наличности.

Все шло вразрез с планами Дреа. Вместо того чтобы взять наличные и поскорее исчезнуть, ей, по-видимому, предстоит болтаться где-то в окрестностях Гриссома по меньшей мере неделю. Гриссом – городок маленький, и, насколько Дреа помнила, там был один-единственный крошечный мотель, а потому найти ее там проще простого.

Можно, правда, попытаться обезопасить себя в некоторой мере, постоянно переезжая с места на место где-нибудь милях в ста от города, нигде не останавливаясь дольше, чем на одну ночь. Геморрой, конечно, страшный, но, если нужно освободиться от улик, то лучше разделаться с этим поскорее.

– Я понимаю, – ответила Дреа. – Да, это, конечно, проблема. Так я заеду завтра в течение дня.

– Надеюсь, мы что-нибудь придумаем, – сказала миссис Пирсон, но Дреа про себя подумала, что ее ободрение скорее всего пустая формальность и ее следует понимать, как «надеюсь, вы образумитесь».

На следующий день Дреа добралась до банка минут за двадцать до закрытия. Она неправильно рассчитала время на дорогу, хотя ей сегодня пришлось подняться в четыре утра и ехать весь день без остановок. В голове у нее после трехдневного сидения за рулем слегка шумело, она совершенно выбилась из сил. Волосы с химической завивкой, которые Дреа не успела утром распрямить, превратились в шапку кудрей: но так она была больше похожа на свою фотографию с водительского удостоверения. Какие неприятности начнутся, если в банке не поверят, что она та, за кого себя выдает, даже представить было трудно. Как еще ей доказать свою личность? От Рафаэля письменное подтверждение, что ли, получить? Ага, сейчас.

Правда, вышло так, что неряшливый, с дороги, вид Дреа сработал в ее пользу. Миссис Пирсон оказалась похожей на одну из героинь старого сериала «Династия», только с добрыми глазами, а под ее застегнутым на все пуговицы пиджаком с широкими плечами билось материнское сердце. Дреа придумала для нее слезливую историю с участием бывшего мужа, который ее избивал, а теперь преследует по пятам, но история не понадобилась. Накануне вечером умерла мать управляющего банком, и он отбыл в Орегон. В банке его ожидали только после похорон. Беспокоить его никому не хотелось, брать на себя ответственность заказывать такую огромную сумму в неурочное время – тоже.

Господи, в отчаянии думала Дреа, ну почему, почему она открыла счет не в большом национальном банке, где наличные получают каждый день или, быть может, даже по нескольку раз в день, а в этой вшивой конторе, в этом вшивом городишке, где и трех тысяч жителей-то не наберется?

Можно было, конечно, поехать в город побольше, в Канзас-Сити, например, открыть еще один счет и перевести деньги туда, но большие города притягивают большие деньги от наркобизнеса, а значит, Рафаэль пользуется там еще большим влиянием. Она сможет получить деньги быстрее, но, получив их, рискует оказаться в более серьезной опасности.

Сегодня конец пятницы, значит, счет ей откроют не ранее понедельника, и даже если она переведет деньги немедленно, они упадут на счет скорее всего лишь к концу рабочего дня. Стало быть, заказать наличные ей удастся во вторник, а банк, не факт, что соберет такую наличность в тот же день. При небольшом допущении, пожалуй, самое раннее, когда она сможет получить деньги из другого банка, будет среда, и еще два дня – до пятницы – у нее уйдет на то, чтобы перевезти деньги сюда.

Лишние два дня или больший риск? Ни первое, ни второе оптимизма не вселяло, но никаких других вариантов у Дреа не оставалось. Если бы мать управляющего похоронили в эти выходные и он вышел бы на работу в понедельник (в чем Дреа сильно сомневалась), ей можно было бы еще на что-то надеяться.

– Я, наверное, останусь на несколько дней, – сказала она, устало улыбаясь. – Вы можете посоветовать мотель, или мне нужно ехать в другой город?

Ей понадобятся три вещи, рассуждал Саймон: наличные, машина и сотовый телефон. У такой хитрой, как она, вероятно, имеется где-то поблизости секретный банковский счет, значит, у нее есть и наличные. Но вот машина… Где она ее возьмет? Уж точно не в Нью-Йорке. Последний раз ее видели в такси, въезжающем в туннель Холланда по направлению к Нью-Джерси. В том, чтобы уехать в другой штат, есть смысл, стало быть, и искать ее нужно в Нью-Джерси. Или поблизости. Она не станет швырять деньги на такси, когда предстоит неблизкий путь. Новый автомобиль у официального дилера она тоже не возьмет. Ей нужно проскочить незамеченной, а следовательно, она купит подержанную машину – на хорошем ходу, но не броскую.

Саймон вошел в документацию министерства автомобильного транспорта и сделал копию ее нью-йоркских водительских прав. Уроженец Нью-Йорка может не иметь водительских прав, он, если на то пошло, при доступности общественного транспорта может вообще не уметь водить, но по опыту Саймон знал: люди, переехавшие в Нью-Йорк из других мест, продлевать права чаще всего не забывают. Получив фотографию Дреа, он поиграл с ее образом – с помощью компьютерной программы отрезал ей волосы и затемнил их, а то, что получилось в итоге, распечатал: пришло время поработать ногами, и ему нужен снимок, который можно показывать.

Он нашел, что искал, в понедельник, а чуть позже за двести баксов получил марку и модель машины плюс номер. В Нью-Джерси выдавали два номерных знака, один на передний бампер, другой – на задний, и некоторые бессовестные деляги наживались, продавая ворованные номера с переднего бампера тем, кто не собирался оставаться в Нью-Джерси и кому требовался номерной знак на задний бампер – только для того чтобы их автомобиль не остановили как безномерной. Просто уму непостижимо, сколько народу проехало через Нью-Джерси и скольким был нужен только один номерной знак. Оказавшись за пределами штата, смекалистый человек мог сыграть в «номерную рулетку» и таким образом не попасть в компьютерную систему.

С сотовым телефоном дела, правда, обстояли сложнее. Она могла купить телефон с суммой на счете и не регистрировать свое имя в системе. Вот черт! Тут, наверное, тупик.

Еще оставалось Налоговое управление.

Саймон, как и все, с Налоговым управлением связываться не любил, но узнать, куда Дреа отправила деньги, другого способа не было. О любой банковской операции с суммой свыше десяти тысяч долларов отсылался отчет в Налоговое управление. Поэтому сам Саймон свои собственные деньги переводил малыми частями и в офшор. Перемещение денег – жуткая морока.

Вот только компьютерная система в Налоговом управлении – полное фуфло, а это удача для него и беда для Дреа.

Во вторник выяснилось, что она перевела свои два миллиона в банк города Гриссом штата Канзас.

Глава 12

Если бы от скуки можно было умереть, думала Дреа, то до получения денег она бы не дожила. Покинув родной город, она устремилась в Нью-Йорк именно потому, что не желала жить в такой дыре, как Гриссом, штат Канзас. Она выросла в захолустье и знала: такая жизнь не по ней.

Дело не в людях. Люди там, когда не суют свой нос в чужие дела, вполне нормальные. А ее жизнь в Нью-Йорке хоть и не была блеском гламура и бесконечной чередой вечеринок (Рафаэль не принадлежат к светской элите, разве что к какой-нибудь бандитской) и Дреа частенько приходилось сидеть в четырех стенах, но в этих стенах она по крайней мере чувствовала себя чрезвычайно комфортно. Ни в театры, ни в кино она не ходила, но когда хотела, всегда могла смотреть любой платный телеканал. В этом же крошечном мрачном номере такого же мрачного мотеля «Гриссом», полностью оправдывавшего свое скучное название, где Дреа провела ночь с пятницы на субботу, не оказалось даже этого. В кино тоже нельзя было пойти – просто потому, что кинотеатра в Гриссоме не было – как, впрочем, и многого другого.

В городе имелись маленькая кафешка и одна закусочная фаст-фуд, до отказа набитая подростками, а из магазинов – скобяные товары, корма для сельскохозяйственных животных, магазин «Фермер» и магазин «Все по одному доллару». Если же местным этого было мало, то они ехали в соседний город в тридцати милях отсюда, где был – ура-а! – «Уол-март».

Дреа помнила, каким праздником становился для нее поход в «Уол-март»: ведь именно там она в основном покупала одежду. А если удавалось наскрести денег, чтобы приобрести что-то в «Сирее», она гордилась этим, словно отоварилась в «Саксе»[4] на Пятой авеню.

И вот она снова ходит в одежде из «Уол-марта», с той только разницей, что на счете у нее теперь два миллиона баксов, и она знает, что скоро сможет носить все, что захочет. И все равно даже временное возвращение в глушь просто сводило ее с ума. Конечно, дел у нее в Нью-Йорке было немного, но при желании она могла их себе найти.

Дреа вся извелась. Ожидание вызывало у нее кожный зуд. Переночевав в Гриссоме, она покинула мотель и отправилась в город, гордившийся своим торговым центром, который находился в трехстах милях от Гриссома. Однако добравшись до места назначения, Дреа вдруг передумала и решила отъехать от Гриссома еще дальше, в какой-нибудь другой город. Так ее труднее найти.

На следующий день она опять съехала из мотеля и поколесила еще немножко.

Все то же самое она проделывала и следующие три дня. Кочуя с места на место с дешевым чемоданчиком, который она даже не думала распаковывать, поскольку нигде не задерживалась больше одного дня, Дреа чувствовала, как где-то у нее внутри шевелится червячок неясного беспокойства. С тех пор как Дреа уехала из дома, все ее действия были продиктованы желанием получить деньги, свой дом и гарантию безопасности.

Деньги теперь у нее были, пусть даже она пока их не могла получить. А дом? Дреа боялась задерживаться в одном месте даже на то время, чтобы распаковать чемодан. Она всегда имела жилье, но все это было не то – нигде она не чувствовала себя как дома, где могла бы ослабить бдительность. Наверное, «дом» – это и есть «безопасность»… как бы то ни было, а она этого пока не нашла.

Затаив дыхание Дреа ждала, когда наконец начнется ее настоящая жизнь.

Маршрут ее передвижений представлял собой широкие неровные окружности в центре с Гриссомом, и к среде ей уже начало казаться, что она песчинка, попавшая в круговорот воды, исчезающей в стоке. Вокруг не было ничего, кроме бескрайних просторов зеленеющих полей и безбрежного синего неба над головой. Машины встречались здесь крайне редко: дорога 1-70 – это совсем север, сельскохозяйственный район, где, как правило, ездят только местные, а они ездят мало.

То ли долгие дни одиночества, то ли безлюдная дорога притупили чувство опасности, и Дреа немного расслабилась. Заняться в пути нечем – только размышлять, но, углубившись в свои мысли, Дреа в какой-то момент вдруг начала ощущать некий… дискомфорт. Только этим словом можно передать ее ощущение. Где-то она прокололась.

Припомнив все свои действия, она проанализировала каждое из них и попыталась прикинуть возможные альтернативы. Однако ничего другого, кроме перевода сразу всех денег в банк Элизабет и сопряженного с опасностью продолжительного ожидания на месте, ей в голову не приходило. Не превышает ли риск от того, что она так долго болтается возле Гриссома, все остальное?

Не совершила ли она ошибку, считая, что Рафаэль не пойдет в полицию? Вряд ли. Он пожелает с ней разобраться по-своему – раз и навсегда, а это исключает обращения к фараонам. Кроме того, она полагала, что Рафаэль, живший всегда только в крупных городах – сначала Лос-Анджелесе, а потом в Нью-Йорке, – не додумается, как отыскать ее след на просторах Центральной Америки.

Провинция – ее стихия, не его. Но что, если она ошиблась?

Вдруг он нанял кого-то?

По спине Дреа пробежал холодок. Вот этого она и не учла. Рафаэль, конечно же, не станет охотиться за ней сам, не пошлет своих людей рыскать в поисках ее по бетонным джунглям Нью-Йорка. Она свистнула у него два лимона и унизила, швырнув Рафаэлю в лицо его едва пустившую ростки «любовь». Деньги, которые она украла, ничто по сравнению с моральным ущербом, который она ему нанесла. За такое оскорбление он наймет лучшего из лучших.

А лучший из лучших… это он.

Сердце бешено заколотилось в груди, дыхание участилось. Дреа резко затормозила у обочины и, вцепившись в руль, попыталась справиться с приступом паники. Надо взять себя в руки. Нельзя позволять себе терять время. Нужно думать.

Итак, информацию о ее счете банк никому не выдаст без ордера на обыск, который Рафаэль все же не сумеет достать. Но… как насчет хакерства? Выслеживать людей – его профессия, и он чертовски хорошо справляется со своей работой, иначе не запрашивал бы такие сумасшедшие деньги. Право на высокие ставки он заслужил отличными результатами. Из этого следует, что он либо сам специалист по взлому сайтов, либо у него для этого есть человек.

Дреа сделала глубокий вздох и на несколько секунд задержала дыхание. Чтобы унять сердцебиение, она проделала это несколько раз. «Думай, думай».

Проникнуть в банковскую систему он может, только определив банк, но отправная точка у него, черт побери, есть: он же знает, в каком банке хранит деньги Рафаэль. Кроме того, он может залезть в систему Налогового управления – ведь на каждую операцию от десяти тысяч долларов туда отсылается отчет. Дреа где-то читала, что компьютерная система у Налогового управления далеко не самая лучшая. Но банк Рафаэля – один из самых крупных национальных банков с активами во много миллиардов. Следовательно, компьютерная сеть банка оборудована самой крутой системой защиты.

Пока она теряла время, бесцельно колеся по округе, созерцая поля и небо, он, может, уже отследил ее банковские переводы и сейчас уже поджидает ее в Гриссоме.

Наилучшим выходом в этой ситуации было бы бросить эти два миллиона и смыться подобру-поздорову, по крайней мере на время, тем самым сохранив себе жизнь. С чеком из банка в Элизабет на восемьдесят пять тысяч нельзя сказать, что она совсем без гроша.

Однако стоит ей поместить эти деньги в какой-нибудь другой банк, в Налоговое управление снова пойдет этот проклятый отчет о транзакции, который приведет его прямехонько куда надо.

Но какой-то промежуток времени между поступлением денег в банк и отчетом в Налоговое управление, пусть даже короткий, быть должен. Чек дает ей преимущество, поскольку может быть немедленно обналичен. Нужно поехать в большой город, открыть счет в большом национальном банке, заранее известить их, что она собирается перевести им два миллиона долларов, и договориться о том, чтобы получить хотя бы часть суммы наличными.

Дреа осенило: получив наличные, она откроет несколько банковских счетов в разных городах, находящихся неподалеку друг от друга, положит на каждый счет менее десяти тысяч долларов, и тогда отсылать в Налоговое управление эти дурацкие отчеты банки не станут. Потом, по ходу дела, деньги со счета из гриссомского банка можно перевести мелкими суммами в другие банки, после чего пойти в каждый из них, закрыть счета и получить наличные. Так она проскочит незамеченной. Чтобы собрать полностью два миллиона, времени потребуется больше – гораздо больше, – но если он еще не проник в банковскую компьютерную систему, то она скорее всего на правильном пути.

Ну или почти на правильном. По крайней мере она выиграет какое-то время и сделает себе новые документы. А там начнет новую жизнь. С новым именем и новым кодом социальной страховки можно исчезнуть без следа.

Вытащив мобильник, Дреа проверила уровень приема сигнала. Всего одна рисочка. Плохо. Придется подъехать поближе к городу. Большим недостатком таких необъятных просторов является то, что чересчур уж они необъятны. Вокруг на многие мили ни одной живой души, ни тебе машин, ни тебе домов, кругом насколько видит глаз все поля да поля. А кукурузным початкам в отличие от нее сотовая связь не нужна.

Почти час Дреа ехала, не переставая поглядывать на индикатор приема сигнала телефона. Когда сигнал вдруг резко скакнул до трех рисок, она решила остановиться.

Набрав номер, она оставила сообщение в голосовой почте миссис Пирсон:

– Миссис Пирсон, это Андреа Баттс. У меня изменились обстоятельства, и два миллиона наличными мне теперь не нужны. Надеюсь, ваша старшая операционистка еще не отправила заказ. Мне очень нужно переговорить с вами, но я опасаюсь приезжать в банк. Будьте добры, перезвоните мне, пожалуйста… – Тут Дреа запнулась, сообразив, что не знает номера своего нового телефона. – Я вам перезвоню сама, – поспешно сказала она и отключилась.

Вот черт, а какой все-таки у нее номер? Дреа выключила телефон и, снова включив его, прочитала появившуюся на экране информацию. Выхватив ручку из сумки, она записала номер и тут же перезвонила миссис Пирсон.

Та, к ее удивлению, ответила сама.

– Здравствуйте, мисс Баттс, я получила ваше сообщение, но провожала клиентов и буквально на несколько секунд опоздала включить телефон. Именно сейчас я собралась дать Джуди указание. И должна признаться, с облегчением узнала, что вы передумали, но… у вас что-то случилось? – Она понизила голос: – Вы боитесь появляться в банке?

– Это из-за моего бывшего мужа, – сказала Дреа, радуясь, что ее басня про неудачный брак все-таки пригодилась. – Не знаю, каким образом, но он меня выследил и отправился за мной в такую даль. Он узнал, что у меня счет в вашем банке. Боюсь, он следит за банком, и если я покажусь там, от меня не отстанет.

– Вы обращались в полицию? – В голосе миссис Пирсон послышалась вежливая тревога.

– Да уж все кнопки на телефоне стерла, – устало проговорила Дреа. – У них семь бед – один ответ: пока он ничего мне реально не сделал, у них нет оснований его задерживать. Он коммивояжер в крупной сельскохозяйственной компании, поэтому якобы может ездить везде, где захочет, ему это нужно для работы, и я не имею права препятствовать исполнению его служебных обязанностей и все такое. Это мне, как видно, за то, что я уж и не помню, сколько раз прощала его рукоприкладство – вечно врала, что упала с лестницы или прищемила руку дверцей автомобиля, тогда как это он сломал мне палец.

– Вот беда так беда, – запричитала миссис Пирсон. – Если вы полагаете, что он вас выслеживает, то, конечно же, вам не стоит сюда приезжать. Но… что же вы намерены делать?

– Не знаю, – ответила Дреа, хотя все прекрасно знала, просто еще не проработала деталей. – Он считает, что вправе претендовать на деньги, потому что, когда умерли мои родители, оставив мне наследство, мы с ним еще были в официальном браке.

– А… по-моему, наследником назначается конкретный человек.

– Да, так прописано в законе, но он полагает, что заслужил эти деньги тем, что терпел меня. – Дреа подпустила в голос горечи. – Только бы он не выследил меня по «бумажному следу».

– Информация о вашем счете конфиденциальна. Как он…

– У него друг в Налоговом управлении.

– Ах вот как.

Из того, что ничего больше не потребовалось объяснять, Дреа заключила, что ее предположения насчет Налогового управления оказались более верны, чем ей бы хотелось.

– Нужно что-то придумать, только не знаю что.

– Боюсь, о каждой вашей операции с деньгами пойдет отчет в Налоговое управление, – с сожалением сказала миссис Пирсон. – Банки обязаны предоставлять отчеты, когда речь идет о перемещении средств в размере от десяти и выше тысяч долларов, так что ваши два миллиона неизбежно потянут за собой «бумажный» след.

– Никаких проблем с Налоговым управлением я не хочу и от налогов, разумеется, не уклоняюсь. Мне просто нужно получить свои деньги и поместить их в другой банк, прежде чем он меня найдет.

– Для того чтобы в кратчайший срок снять со счета крупную сумму наличными, вам требуется поехать в город, где есть Федеральный резервный банк. Мы считаемся областным банком Канзас-Сити, но его филиал есть в Денвере, он к нам чуть ближе. Единственная трудность в том, что, когда вы положите деньги на счет какого-то банка, то и он должен будет отправить отчет о вашей валютной операции.

«Только не в том случае, если банк находится в другой стране», – сурово подумала Дреа. Если она когда-нибудь доберется до этих денег, то постарается как можно скорее переправить их в офшорную зону, дабы укрыться от вездесущего и надоедливого ока правительства. Выправив себе новые документы, она сделает законный паспорт и обязательно поедет отдохнуть на Каймановы острова – вместе с денежками. Как же она устала от всей этой петрушки.

– Самый верный способ перевести деньги – сделать это через Интернет, – продолжала миссис Пирсон.

– У меня нет компьютера, – призналась Дреа. – Можно сделать это из интернет-кафе или библиотеки?

– Ммм, лучше, если IP-адрес будет всегда один и тот же. А вы не можете сделать это с сотового телефона?

– Да у меня дешевый, простенький. У него нет связи с Интернетом.

– Купите такой, у которого она есть. Тогда вы сможете получать доступ к своему счету отовсюду, где бы ни находились. Или лучше купите лэптоп, я вам рекомендую.

– И что тогда делать?

– Заходите на наш сайт и следуете инструкциям.

– А мне ничего не нужно подписывать?

– Нужно – договор. Я могу прислать вам его по электронной почте…

– У меня нет электронной почты. – Дреа опять хотелось биться головой о стену.

После секундной паузы миссис Пирсон сказала:

– Вообще это против моих правил, но если вы приобретете лэптоп и подключитесь к Интернету, то позвоните, мы с вами договоримся где-нибудь встретиться, и я привезу вам договор. Было бы желание – найдется и способ, мисс Баттс! Все решаемо.

Для подключения к Интернету нужно будет регистрировать свое имя в Сети, подумала Дреа. Ну и пусть! По-другому никак не пробьешься, но в банке она не покажется ни за какие коврижки.

– Хорошо, я сделаю все, как вы говорите, – устало ответила Дреа. – Спасибо. Я позвоню вам, когда буду готова. – Она дала отбой и откинула голову на подголовник.

Кто знал, что украсть два миллиона долларов – это такая морока?

Глава 13

«Чистое безумие!» – думала Дреа, с беспощадной решительностью составляя перечень необходимых дел, который, однако, становился все длиннее и длиннее.

Каждый ее шаг тянул за собой еще два, без которых первоначальный не дал бы результатов. Не имея кредитной карты, за самый дешевый лэптоп из «Уол-марта» она должна расплачиваться наличными, которые таяли на глазах. Не желая рисковать, показываясь в гриссомском банке, она должна была открыть еще один счет в городе, где есть «Уол-март» на сумму имеющегося у нее чека на восемьдесят пять тысяч, что, в свою очередь, станет поводом для еще одного отчета в Налоговое управление.

Что делать! Выход в Интернет для перевода двух миллионов баксов онлайн ей просто необходим. Чтобы подключиться к Интернету, нужен лэптоп. А чтобы приобрести лэптоп, нужна наличность.

Замкнутый круг. Когда Дреа явилась в салон сотовой связи, решив купить для своего новенького лэптопа беспроводную карту, с помощью которой она могла бы подключиться к беспроводному доступу, оказалось, что для этого нужно либо иметь адрес, куда будут присылать счета, либо дать согласие на ежемесячный вычет необходимой суммы со счета в банке.

– Конечно, почему нет? – пробормотала она худенькому латиноамериканскому созданию, обслуживавшему ее в магазине. Банковские реквизиты у нее, разумеется, были с собой, в сумке – ведь два часа назад она открыла счет.

Все-таки она исходила только из своего предположения. Не сомневаясь, что Рафаэль ее ищет, Дреа, однако, не имела никаких подтверждений тому, что он для этого кого-то нанял. Возможно, он ограничится помощью Орландо. Это при самом благоприятном раскладе. Без сомнения, Орландо разбирается в компьютерах, но проникнуть в систему Налогового управления, Дреа знала, ему не по силам.

Да и Рафаэль ему этого не позволил бы. Привлекать к себе внимание налоговиков, чтобы они потом совали нос в его финансы, ему вовсе ни к чему. Ведь именно Налоговое управление уничтожило Аль Капоне. Денежные хлопоты в течение последней недели показали Дреа, насколько прозрачны все банковские операции и как сложно перемещать средства тайно. Неудивительно, что отмывание денег – такой востребованный бизнес. А как еще, спрашивается, драг-дилерам легализовать такую кучу наличных, как иначе ими пользоваться?

Возможно, Рафаэль кого и нанял, чтобы ее выследить, но не обязательно его. Ведь этот киллер берет очень, очень дорого. Рафаэль, должно быть, уже распрощался со своими миллионами – он знает, что, упав на ее счет, деньги стали ему недоступны. Захочет ли он, потеряв два миллиона, тратиться еще и на киллера?

Захочет. В этом нет сомнений. Рафаэль будет метать громы и молнии и в своем гневе окажется способен на все. Учитывая род занятий киллера, тот скорее всего в курсе всех нюансов, связанных с переводом денег и их обналички.

Именно этот вопрос она не проработала до конца, и он оказался самым уязвимым местом в ее плане. Она действовала второпях, импульсивно, и вот теперь ей приходится расплачиваться за свою поспешность. «Неужели жизнь меня так ничему и не научила», – с горечью думала Дреа. Ее эмоциональность все только испортила, затмив суть дела и все значительно осложнив. Нужно было плюнуть на предательство Рафаэля, успокоиться, перетерпеть и все как следует продумать. Можно было подождать, заранее открыть счет в офшорной зоне, подальше от назойливого Налогового управления, и только потом делать ход конем.

Что ж, у нее еще есть драгоценности, которые можно сбыть. Лучше всего, наверное, их продать на «eBay» или еще на каком сайте. Это не получится сразу. Однако теперь у нее есть лэптоп, можно начать. Она не разорена и не беспомощна, как это было когда-то. У нее есть варианты.

Единственное, чего у нее нет, так это времени. С тех пор как она бежала из Нью-Йорка, прошел не один день, и у него была возможность ее найти. И он сделает это, если только она не бросит, по крайней мере на время, свою затею получить два миллиона наличными. Но сколько времени придется ждать, прежде чем все успокоится и она сможет взять деньги? Год? Два? Пять? Нет, надо действовать стремительно.

Сейчас она не может обналичить даже эти восемьдесят пять тысяч. Взять их не менее рискованно, чем два миллиона. У Дреа оставалось немного наличности и имелись драгоценности, но если жить на это какое-то время еще можно, то достать новые документы, чтобы исчезнуть, нереально. И никакого дома, собственного дома, у нее не будет. Ей придется устроиться на работу без оформления, где зарплату будут выдавать в конверте, скорее всего официанткой в какой-нибудь гадючник. Она такую жизнь уже видела и возвращаться к ней не намерена.

А раз так, нужно действовать, невзирая на риск.

Наконец, сделав все необходимое, Дреа позвонила миссис Пирсон.

– Я все подготовила, – сказала Дреа. – И лэптоп, и беспроводной доступ.

– Хорошо! Заявление у меня составлено. Я ухожу с работы в пять. Мы можем встретиться… где?

– Не знаю. Дайте подумать. – В таком маленьком городке, как Гриссом, и места подходящего не найти. Кафе не подойдет: Дреа не хотела, чтобы ее, отрезав от машины, настигли в тесном пространстве с единственным выходом через кухню. Она была в этом кафе – там официантка получает тарелки из большого раздаточного окна. В задней части здания имеется дверь, за ней – туалеты и, наверное, кухня, но она не проверяла и точно сказать не могла. Лезть в раздаточное окно совсем не хотелось, потому что как раз под ним могла оказаться плита, то есть это кафе – самая настоящая ловушка.

Вот еще одни пример недоработки. Ей следовало все продумать до мелочей: ведь от этого может зависеть ее жизнь. Теперь, чтобы она ни делала, где бы ни очутилась, она постоянно будет ждать его появления. Ни о какой безопасности нет и речи, пока за ней тянется «бумажный» след, а чтобы от него избавиться, нужно время.

– Как насчет парковки у магазина «Все по одному доллару»? – в конце концов предложила она. У магазина имелось несколько выходов, и что еще играло ей на руку – парковка располагалась на углу двух улиц, расширяя выбор путей отступления. Человек, хоть немного знакомый с Дреа, никогда не стал бы ее искать у магазина «Все по одному доллару».

«Это вроде игры в шахматы», – с наслаждением думал Саймон. Какое удовольствие померяться интеллектом с кем-то вроде Дреа. Чаще всего его жертвы вели себя глупо, даже те, которым, казалось бы, сам Бог велел всегда быть начеку. Большинство его объектов, принимая все возможные меры безопасности, успокаивались и чувствовали себя абсолютно защищенными. А потеряв бдительность, совершали большую ошибку. Фатальную, можно сказать. Хочешь остаться в живых – всегда будь настороже, не считай себя в безопасности.

Саймон вылетел накануне днем и, приземлившись в местном аэропорту, арендовал пикап, чтобы в сельскохозяйственном районе не выделяться из общей массы. Остальной отрезок пути он проделал на автомобиле. На нем были джинсы, черные рабочие ботинки и синяя рубашка с коротким рукавом, какие обычно носят механики. Над левым карманом было вышито имя «Джек», а Джека знают все. Джеков повсюду пруд пруди, так что никто не обратит на него внимания. Кепочка вся в пятнах, темные очки и легкая небритость завершали образ.

Выбор средств маскировки на этот раз был ограничен: передвигаться по такому маленькому городку, как он часто делал, в инвалидном кресле, Саймон не мог, не желая привлекать излишнего внимания. Совсем ни к чему, чтобы возле него останавливались люди, предлагали помощь, интересовались, где он живет, удивляясь, что не встречали его раньше. Однако и его нынешний вид Саймона вполне устраивал: он сливался с толпой, что и требовалось.

Наверное, Дреа до недавнего времени не представляла, как трудно получить крупную сумму наличными. Теперь, надо думать, поняла. Можно, конечно, предположить, что она, как и большинство его жертв, считала: в этой тихой заводи ей ничего не грозит, ведь она ни разу не воспользовалась кредиткой, самолетом не летела и передвигалась только на автомобиле. Но это вряд ли.

Итак, до сих пор она действовала по-умному, но к настоящему моменту, должно быть, уже заметила слабое звено своего плана и поняла, как ее можно выследить. Интересно, предполагает ли она, что на ее поиски отправился именно он? Вполне возможно. Она достаточно хорошо знала Рафаэля, чтобы переиграть его, следовательно, каждый его шаг просчитывает с дьявольской точностью.

Чтобы перевести деньги онлайн, нужен Интернет, и ей придется заполнять различные документы. Стало быть, первое, что она сделает, – это подключится к Интернету. Накануне ночью он уже бродил по системам компаний, обслуживавших этот район, и в списках пользователей ее не нашел. Пока она не справит себе документы на другое имя, ей придется указывать подлинное, а чтобы сделать новые документы, денег потребуется гораздо больше, чем, по прикидкам Саймона, имелось у Дреа на руках. Пока она не поменяла имя, ей от него никуда не уйти.

Не выходя из пикапа, Саймон открыл свой лэптоп и решил еще раз пройтись по спискам пользователей беспроводного доступа к Интернету, начав с самой крупной компании, и… вот она. Расторопные провайдеры сотовой связи немедленно внесли ее имя в систему.

Теперь оформления банковских документов ей не избежать, значит, она либо явится в банк лично, либо уже завязала знакомство с кем-то из его служащих, кто готов вынести их ей. Поскольку речь идет о Дреа, Саймон был абсолютно уверен в последнем.

Центральным входом служащий банка пользоваться не станет. Для сотрудников есть служебный, расположенный сбоку. Саймон припарковался таким образом, чтобы хорошо его видеть. Тот, кто выйдет непосредственно до или сразу после закрытия банка, станет первым кандидатом на роль помощника Дреа.

Саймон терпеливо ждал. В половине пятого двери центрального входа заперли. Так. Задача предстоит нелегкая. Но если бы все оказалось так просто, он был бы разочарован. Придется каждого выходящего из банка сотрудника оценивать визуально и проследовать за тем, кто вызовет наибольшие подозрения.

Это не мужчина, сразу же решил Саймон. Дреа не доверяет мужчинам, и на то у нее есть веские причины. Она презирает тех, кем она может манипулировать. Исключив мужчин, он себе задачу, однако, не облегчил: служащими банка оказались в основном женщины.

Скорее всего это женщина средних лет, рассуждал Саймон. Опытная, имеющая право подписи. Такая дама будет готова оказать покровительство женщине помоложе, такой как Дреа. И еще: она должна выйти с бумагами, которые положит в портфель или в большую сумку. Сообразуясь с этими приметами, он продолжал наблюдать.

Он узнал ее сразу. Во-первых, она не задержалась – вышла ровно в пять, следовательно, у нее есть неотложные дела. Правда, таким делом запросто могло стать приготовление ужина, но женщина несла в руке папку. «Благослови ее Бог!» – с легким удивлением воскликнул про себя Саймон: женщина желала помочь, но действовала совсем непредусмотрительно. Можно ли красноречивее заявить о своей цели?

Она села в бежевый «крайслер». Саймон терпеть не мог бежевые машины – их трудно выделить среди прочих. Хорошо хоть, машин на дороге немного.

Куда она едет, вот что интересно. Публичных мест в Гриссоме по пальцам пересчитать. Может, она условилась встретиться с Дреа у себя дома. Это осложняло задачу.

На улицу он вырулил не сразу – пропустил за «крайслером» еще одну банковскую машину. Саймон не приближался, боясь спугнуть женщину, хотя она бы его вряд ли заметила.

Проехав два квартала, женщина свернула на втором углу направо и заехала на парковку перед магазином «Все по одному доллару». Саймон не стал тормозить и, не глядя открыто на «крайслер», неторопливо проехал мимо. Изучая боковым зрением парковку, он выискивал среди машин те, в которых сидели водители. Как, интересно, поступят женщины? Дреа сядет в «крайслер» или дама из банка сядет к ней? Саймон готов был поклясться, что именно сотрудница банка выйдет из своего автомобиля. Дреа не дура, чтобы, догадываясь о слежке, выставляться у всех на виду.

В зеркало заднего вида Саймон увидел, как банковская служащая вышла из машины, замерла на месте, а потом целеустремленно зашагала через всю стоянку.

– Опа! – тихо воскликнул Саймон. – Ну вот и попалась, птичка.

Глава 14

Дреа почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она огляделась по сторонам, ощутив приближающуюся опасность. Сразу же захотелось включить сцепление и ударить по газам. Вроде бы ничего необычного вокруг она не заметила, но какое-то животное чутье дало команду: «Беги!», – и от усилий, которые потребовались, чтобы не последовать этому приказу, Дреа трясло. Его здесь нет. Не может быть. Еще пять минут – и все, можно ехать. Она отправится в Денвер, получит там свои два миллиона и исчезнет без следа, и тогда даже ему ее никогда не найти.

Никто не знал об их встрече с миссис Пирсон, но Дреа тем не менее, приехав четверть часа назад, внимательно оглядела парковку. Единственной машиной, где кто-то сидел, оказалась видавшая виды «шевроле». Автомобиль стоял с работающим двигателем – чтобы не отключился кондиционер: жара стояла невообразимая, градусов тридцать пять. Впереди, на пассажирском месте сидела немолодая женщина с усталым, изборожденным морщинами лицом. К заднему сиденью был прикован хнычущий ребенок. Самое неприятное, что можно было от них ждать, – это бегство их ребенка.

Дреа сразу же узнала миссис Пирсон, едва та затормозила на парковке. Но уже в следующий момент внимание Дреа переключилось на проезжавшую мимо машину. Непосредственно за миссис Пирсон ехала женщина в красном седане, за ней – парень в пикапе. Дреа постаралась его рассмотреть, но ей помешало отражавшееся от стекла машины солнце. Однако кепочку на голове водителя ее взгляд ухватил. Парень был сосредоточен на дороге и в сторону миссис Пирсон даже не посмотрел.

И красный седан, и пикап без остановок проехали мимо, исчезнув из виду. Когда миссис Пирсон с папкой в руке торопливо направилась к ней, Дреа еще раз тревожно оглянулась назад на дорогу, недоумевая, чем же все-таки был вызван ее приступ паники. Мимо проехала еще одна машина, тоже с женщиной за рулем.

Миссис Пирсон взялась за ручку двери, и Дреа, поспешно нажав кнопку, сняла блокировку. Но как только женщина оказалась в салоне, Дреа тут же снова заперла машину. В каждом автомобиле имеется «слепое пятно», и Дреа боялась, что кто-то, не дай Бог, незаметно проскользнув в машину, приставит к ее затылку с заднего сиденья дуло.

– Вы его видели? – спросила миссис Пирсон, озираясь по сторонам.

– Пока нет. – Однако он был где-то рядом. Дреа это знала. Об этом говорили ее чувства – пробежавшая по спине дрожь и первобытный страх в преддверии грядущей опасности.

Она сегодня была более уязвима, чем вчера или даже сегодня утром, и понимала это. Подключаясь к Интернету, она указала свое имя, тем самым подтвердив свое присутствие в этом районе. Кроме того, в салоне сотовой связи она попала под прицел камер внешнего наблюдения, поэтому ее новая внешность, надо думать, уже не секрет.

Но не преувеличивает ли она его возможности и таланты? Это вряд ли. Если она сама может похвастаться какими-то способностями, то это умение видеть мужчин насквозь. И сейчас интуиция ей подсказывала, что он в состоянии ее найти. Что он самый опасный человек из всех, кто она встречала. А ей доводилось встречать и киллеров, таких хладнокровных, что перед ними кровь стыла в жилах. Но этот был на голову выше их, потому-то она его так боялась.

Открыв папку, миссис Пирсон вытащила оттуда несколько страничек.

– Заполните бумаги, подпишите, и все.

Дреа взяла листки и еще раз долгим взглядом окинула стоянку.

– А вы, пока я читаю, посматривайте по сторонам. Он высокий, около шести футов одного дюйма, красивый и очень спортивный. Короткая стрижка, темные волосы. – Беглая характеристика, и она, конечно же, мало соответствовала описанию человека, от одного присутствия которого сразу становилось нечем дышать, словно этому человеку было подвластно не только его личное пространство, но и пространство, окружающее всех остальных. Но какими словами описать его движения, передать его грацию, стремительность и одновременно спокойствие? Что толку объяснять, какого цвета у него глаза – темные опалы. Ведь это можно различить, лишь оказавшись с ним лицом к лицу, но когда это произойдет, будет уже слишком поздно.

Миссис Пирсон отнеслась к возложенной на нее обязанности наблюдателя со всей ответственностью: как только Дреа погрузилась в изучение договора, то больше не произнесла ни слова, но она чувствовала, как женщина почти непрерывно крутит головой. На парковке постоянно происходило какое-то движение – люди приходили и уходили, но в основном это были вконец изнуренные жарой мамаши с детьми, которые тащились за своими родительницами, шлепая по асфальту вьетнамками.

Чтение договора заняло у Дреа всего несколько минут. Постав свою подпись, она спрятала бумаги в папку.

– Не знаю, как вас и благодарить, – сказала она миссис Пирсон, возвращая папку, и еще раз обвела взглядом парковку. Ничего из ряда вон выходящего по-прежнему не наблюдалось, но спиной она по-прежнему чувствовала его присутствие.

– Нельзя постоянно жить в страхе. – В обращенных на Дреа добрых глазах миссис Пирсон проглядывала печаль. – Надеюсь, у вас все устроится в конце концов.

– Я тоже на это надеюсь, – ответила Дреа.

Распрощавшись с миссис Пирсон, она еще несколько минут сидела в машине, наблюдая за движением на дороге. Свой автомобиль она поставила посередине стоянки, на открытом пространстве, проигнорировав место с краю у бордюра. Отсюда в случае чего легче было выехать, не теряя времени на маневр задом. Со своего места ей были видны заросший высокой травой пустырь за магазином и несколько домов за ним. Интересно, думала Дреа, не тупиковая ли это улица или с нее где-то еще можно вырулить на главную дорогу?

Опять она не подготовилась. Дреа взяла злость на себя. Как может она надеяться выйти из переделки живой, если так невнимательна к мелочам? Приехав в город, надо было первым делом приобрести карту, изучить ее вплоть до каждого переулка и дороги. Вот уж он, наверное, знает, куда ведет эта улица.

Поборов опасение напороться на стекла, незаметные в траве на пустыре, Дреа мысленно пожала плечами и включила сцепление. Обогнув магазин, она аккуратно протиснулась между двумя машинами, принадлежавшими, вероятно, сотрудникам торгового центра, перескочила через бордюрные бетонные блоки, некогда ограничивавшие парковочную ячейку, а теперь отодвинутые наполовину назад, и покатила прямо через пустырь. Машину трясло на ухабах, высокая трава хлестала по бокам. Два раза автомобиль сильно подпрыгнул – это Дреа переехала через бордюр – и наконец оказался на ровной дороге. Задние колеса поначалу проскальзывали, но вот шины сцепились с асфальтом, и машина, перестав вилять, набрала скорость. Проехав два квартала, Дреа заметила впереди – ура! – знак «Стоп» и другую улицу.

Саймон остановился чуть дальше стоянки, в том же квартале передом к магазину. Со своего места он видел, как она завернула за магазин, пересекла пустырь и по короткой боковой улице поехала в северном направлении. Пикап стоял на скорости. Саймон быстро проверил, нет ли встречного транспорта – его не было – и отпустил тормоз. Отъехав от бордюра, он развернулся на дороге и отправился на восток.

Боковая улица заканчивалась через два квартала, поэтому у нее оставалось два пути – либо на восток, либо на запад. Саймон предполагал, что она поедет на запад, ведь ближайший Федеральный резервный банк в Денвере, а она спешит обналичить два миллиона. Но это не единственная причина – чем дальше на запад, тем меньше плотность населения, по крайней мере вплоть до Западного побережья. На этих бескрайних просторах легко затеряться. Многие именно так и поступали, но эти люди, порвав связь с цивилизацией, жили без счетов в банке, сотовой связи и даже без электричества, разве что им удавалось соорудить себе генератор. Представить себе Дреа в таких условиях Саймон не мог. Она по возможности будет стремиться к комфорту.

Если же он просчитался и она отправится на восток, ему потребуется дня два, чтобы снова выйти на ее след, но второстепенных дорог, которые бы ей подошли, здесь мало. Не то чтобы их не существовало совсем, но почти все они, многие мили петляя и извиваясь, неожиданно обрываются. И тогда либо возвращайся тем же путем, каким ехал, либо пили прямо по пересеченной местности. В последнем случае нужно знать, в каком направлении двигаться и иметь для этого четырехприводной сверхмощный автомобиль. У нее же машина далеко не новая, ехать по пересеченной местности на ней нельзя. Дреа не дура, чтобы пробовать.

Возможно, если ей удастся выжать из банка столько денег, чтобы осталось кое-что про запас, она избавится от этой машины и подыщет себе что-нибудь понадежнее. Вообще-то Саймон был в этом уверен. В Денвере, где она почувствует себя в большей безопасности – ведь в более населенном городе легко затеряться, – она поменяет машину.

У него же полный бак бензина. И он готов ехать в любом направлении, какое бы она ни предложила. А как с бензином у нее? Если ей потребуется заправка, она скорее всего выберет «Экссон» у восточной границы города. Заправка там небольшая, но стоит на пересечении дорог. С каждой стороны по четыре колонки, поэтому она не будет себя чувствовать запертой как в ловушке.

Саймон до сих пор не знал, как поступить. В нерешительности его не упрекнешь, но уж очень необычное у него сейчас дело. Может, потому, что его очень позабавила дерзость, с которой Дреа обчистила Салинаса, а может, из-за их бурного секса, но пока Саймон ехал за ней потому, что еще не решил, как с ней поступить, и не хотел терять из виду. Возможно, ему доставляли удовольствие и сама погоня, и непредсказуемость Дреа, которая все время заставляла его гадать, какую еще штуку она выкинет.

С другой стороны, два миллиона – это два миллиона. И в отличие от Дреа у него уже есть счет в офшорной зоне – даже несколько, – так что у него таких трудностей, как у нее, не возникнет.

Но хочешь не хочешь, а решение принимать придется, и этот момент стремительно приближался. Что делать? Отпустить ее на все четыре стороны или выбрать два миллиона? Дать ей уйти или рискнуть и убрать ее здесь, в Штатах? Убийства часто оставались нераскрытыми, но Саймон никогда не упускал из виду то обстоятельство, что Штаты – все-таки не слаборазвитая страна.

Саймон посмотрел на свой навигатор. На дороге, выбранной Дреа, на перекрестке висел знак «Стоп», который непременно ее задержит. Саймон же двигался по пролегавшей сквозь деловой район хоть и плохонькой, но главной дороге с двумя светофорами. Весь остальной путь у него абсолютно чист: знаки «Стоп» относились только к пересекающим эту улицу дорогам. Поэтому он доберется до бензозаправки на пару минут раньше, чем она.

Доехав до бензоколонки, Саймон остановился у компрессорной станции и вышел из машины. Не важно, у какой колонки она остановится, он всегда сможет зайти за пикап, чтобы она не видела его полностью. Но если у нее полный бак и она не остановится, тоже не беда. За те две секунды, которые ему потребуются, чтобы снова сесть за руль, она не успеет далеко уехать.

Наконец он ее заметил: Дреа приближалась, держа постоянную скорость – не так быстро, чтобы ее остановили за превышение, но и не сказать, чтобы еле-еле. Как только она подъехала поближе, Саймон встал таким образом, чтобы она его не увидела, если вдруг посмотрит в его сторону.

Она не остановилась – лишь затормозила на перекрестке, посмотрела в обе стороны и поехала прямо на запад, по направлению к Колорадо.

«Умница», – похвалил ее про себя Саймон. Заправилась заблаговременно, не оставила такое важное дело на последнюю минуту. Саймон обошел пикап, сел за руль и вскоре снова оказался на шоссе, установив дистанцию между машинами примерно в сто ярдов.

Глава 15

Желая убедиться, что сзади никого нет, Дреа бросила взгляд в зеркало заднего вида и заметила человека, садящегося в пикап. Сердце трепыхнулось в груди и замерло. Кровь отлила от головы, и дорога поплыла перед глазами. Он был слишком далеко, чтобы разглядеть его лицо, но то, как он двигался – воплощенная грация и смертоносная сила, – посадка головы, линия плеч не оставляли сомнений. Сама она вряд ли могла объяснить свою уверенность – она просто знала, что это он, и все.

Этот пикап. Она уже видела его или очень похожий и не могла списать это на совпадение. Машина была тех же цвета и марки, что и пикап, проехавший мимо, когда миссис Пирсон завернула на парковку перед магазином «Все по одному доллару». Это был он. И уже тогда следил за ней. Он каким-то образом вычислил ее, заранее просчитав, как она себя поведет. Осознав это, Дреа пришла в ужас. Он слишком опытен. Как от него уйдешь?

Дреа хватило самообладания сразу не вдавить педаль газа в пол, но она непроизвольно все равно начала постепенно ускоряться, пока стрелка спидометра не приблизилась к девяноста. Капот автомобиля затрясло, и Дреа немного сбавила скорость. Она надеялась оторваться от него настолько, чтобы можно было свернуть незамеченной на боковую дорогу или скрыться за какой-нибудь конструкцией, но если машина развалится на ходу, ей это не удастся.

А тут еще канзасский ландшафт. Не сказать, чтобы местность была совсем уж как стол, но почти. Ничего не выйдет…

Сердце вновь бешено забилось, лишая ее способности соображать. Дыхание участилось. Нельзя сдаваться, прочь панику. Нужно проявить решительность, нужно думать.

Дреа силилась успокоиться, чтобы не поддаться инстинкту. Она заставила себя отпустить педаль газа и сбавила скорость. От него не убежишь, глупо даже пытаться. Пикап все равно, что грузовик, мотор у него не ее шестицилиндровый двигатель. И посадка в его машине выше – он увидит ее даже издалека. Вряд ли ей удастся оторваться от него настолько, чтобы исчезнуть из виду даже на несколько секунд.

Непонятно, зачем он ее преследует сейчас, на открытом пространстве, где он всем водителям или случайному фермеру, который может оказаться в поле, виден издалека? Наверное, собирается гнать ее, пока не наступят сумерки, и уж тогда под их покровом сделает свое черное дело.

Чтобы выстрелить без промаха, ему нужно ехать с ней вровень. Правда, он может вытеснить ее с дороги, но это не кино, и машины, попав в кювет, редко когда взрываются или сгорают. Более того, люди благодаря ремням и подушкам безопасности часто остаются в живых. Если он вытеснит ее с шоссе и ее машина в результате сломается и встанет, то он, конечно, сможет прицелиться и выстрелить не спеша. Съехать с дороги – еще не конец, если, разумеется, не врежешься в столб и что-то еще в этом роде. Можно будет рвануть напрямик через пшеничное поле, но это будет зависеть от того, насколько серьезно пострадает машина.

В ее пользу тот факт, что ему не известно, есть ли у нее оружие. А у нее, черт побери, его нет: оружие в ее арсенал не входило. Ее оружие – секс и хитрые уловки, дополняемые косметикой и духами. Но он-то не знает – не может знать, – разжилась ли она за эти восемь дней пистолетом, а потому будет вынужден соблюдать осторожность. Дреа посмотрела на датчик топлива. «Интересно, – подумала она, – какой у него расход бензина?» Ее шестицилиндровый автомобиль довольно экономичен и уж точно экономичнее мощного двигателя его пикапа. Не исключено, ей на одном баке бензина удастся уехать дальше. Если у него кончится горючее… да нет, он этого не допустит. Но если ему все же придется останавливаться для дозаправки, то у нее есть шанс уйти – свернуть с дороги, поехав в Денвер другим путем.

Впрочем, он должен это предвидеть. Как только запас топлива у него начнет приближаться к критической отметке, он перейдет к действию. Есть еще вариант – остановиться на бензоколонке, забежать внутрь и попросить о помощи. Черт, у нее же есть сотовый телефон, можно набрать 911 и заявить, что ее преследует какой-то странный тип.

Вот только… вот только привлекать к себе внимание фараонов ей ни к чему. И потом, коп остановит обоих. А номера у нее на этой машине липовые. К тому же она свистнула два миллиона. Хоть денег при ней нет, попасть в базу данных полиции ей не улыбается. Он же со своей стороны может заявить, что едет по своим делам и знать ее не знает. И ей тогда не солгать, что это ее «бывший» или что-то из этой серии, потому что она даже имени его не знает.

Дреа снова бросила взгляд в зеркало заднего вида. Он по-прежнему сидел у нее на хвосте, только теперь был ближе к ней, гораздо ближе, чем раньше. Медленно, но верно он ее догонял.

Понял ли он, что она его заметила? Никаких резких маневров она не совершала. Впрочем, что она может? Выпрыгнуть из машины, броситься в пшеничное поле и пятьдесят миль ползти?

Однако и сдаваться она не собиралась. Они оба в движении, так что выстрелить в нее ему будет сложно. Из обсуждения Рафаэля со своими сподвижниками этой проблемы во время просмотра какого-то боевика Дреа знала, что удачный выстрел в подобных условиях маловероятен. Желая проверить компетентность Рафаэля и его братии, она изучила вопрос и выяснила: они были правы. Даже самый лучший снайпер должен стрелять из статичного положения, в противном случае везение становится важнее мастерства.

Пока он не предпримет попытки вытеснить ее с дороги, она в относительной безопасности. Но если он начнет сокращать разделяющее их расстояние – жди решительных действий. Только не паниковать. Стоит дать волю эмоциям, и ей конец. Пока она не теряет головы, у нее еще есть шанс на спасение.

Она его заметила. Саймон понял это сразу – как только увидел, что ее машина, точно заяц, удирающий от собаки, стремительно набирает скорость. Понял он и то, в какой момент ей удалось обуздать свою панику и снова включить голову: она перестала давить на газ и сбросила скорость миль до шестидесяти.

Удовлетворенно откинувшись на спинку сиденья, Саймон продолжал следовать за ней. Они наматывали милю за милей и где-то через час пересекли границу Колорадо. Местность практически не изменилась – вокруг расстилалась все та же равнина, что и в Канзасе, и уйти от него Дреа вряд ли удастся. Саймон взглянул на часы, затем на датчик топлива. Бензобак его пикапа вместительнее, чем у нее, зато бензина его машина жрет побольше, чем ее «камри», так что у кого горючее кончится раньше – большой вопрос.

Пора выбирать время решительных действий. Чем дальше на запад, тем более неровной будет местность и тем ближе ночь. Нельзя позволить Дреа в темноте оторваться от него настолько, чтобы она смогла, выключив фары, незаметно съехать с дороги – трюк рискованный, но Саймон не сомневался, что именно к нему она прибегнет. С наступлением сумерек ему придется вплотную приблизиться к ней, и если она не остановится на дозаправку, тогда как у него бензина останется менее четверти бака, он должен будет что-то предпринять.

А уж что он предпримет, зависит только от нее. Не исключено, что она вооружена. Вытащив пистолет, Дреа не оставит ему выбора, и тогда он ее убьет. Его «Глок-17» лежал на сиденье справа рядом с бедром. Быть пойманным с оружием Саймон не боялся: у него имелась федеральная лицензия, которая не вызовет подозрений ни у одного фараона ни из государственной полиции, ни из местной. Лицензия была поддельной, но чтобы это установить, нужно пробиться через несколько защитных слоев. На оружии отсутствовал серийный номер, поэтому он не мог вывести на след Саймона, а в случае чего он его выбросит не задумываясь.

Решительный момент быстро приближался. Как поступить? Убрать ее или, все бросив, свалить отсюда назад, в Нью-Йорк? Но если он не намерен выполнять заказ, зачем надо было так себя обременять? Забава и развлечение – недостаточная причина, чтобы сейчас находиться здесь. Его затраты на эту гонку превышают допустимый денежно-временной лимит, не получи он в итоге гонорара.

Ни один из его предыдущих объектов для него ровно ничего не значил, а потому не ставил его перед выбором. Человеческая жизнь ценилась им не больше, чем жизнь мухи. На убийство он шел отнюдь не руководствуясь понятиями о справедливости, политическими или религиозными убеждениями. Им двигали ни любовь, ни ненависть и никакие иные соображения, он убивал ради денег, которые ему платили за выполненную работу. Но Дреа… другое дело. Он знал ее, причем речь в этом случае идет не только о физической близости, хотя ничего подобного той, возникшей между ними, химии тел он никогда еще не испытывал.

Он знал, как она умна, отважна и решительна. Дреа – боец с редкостной волей к жизни. Он представлял, каково ей было долгие годы держать себя в узде и притворяться. Раз и навсегда установив для себя порядок действий, она больше никогда не оглядывалась назад.

Наверное, он не согласился бы с тем, что она поступила разумно, связав свою жизнь с человеком вроде Салинаса. Но ведь и ее жизненные обстоятельства были ему неизвестны. Кто знает, может, Салинас для нее большой шаг вперед, хотя представить себе такое не просто. Салинас – бандит, умнее многих, но все равно бандит. Чтобы столько лет играть свою роль, ни разу не сфальшивив, Дреа требовалась просто железная самодисциплина, которую Саймон мог сравнить лишь со своей собственной.

Не оттого ли он так долго медлит? Не оттого ли, что Дреа чем-то напомнила ему себя самого? Не отсутствием эмоций– их у Дреа хватит на двоих. Но Саймон сразу угадал в ней качества, которые она так тщательно скрывала от Салинаса и которые так понравились ему. Именно поэтому он до сих пор медлил. С другой стороны, он еще не сообщил Салинасу, куда перевести деньги, а к выполнению работы он обычно приступал не раньше, чем на его счете окажется затребованная им сумма.

И снова он возвращался к тому, с чего начал: да или нет? Выполнить задание или развернуться и уехать? Отпустить ее или выбрать два миллиона?

Если он за дело не возьмется, Салинас отправит за ней другого. Ею сделан хороший рывок на старте, и как только краденые два миллиона окажутся у нее в руках, она получит почти неограниченную свободу действий. И тогда она может попасться лишь по какому-то крайне неудачному стечению обстоятельств. По-настоящему в безопасности она может оказаться лишь в том случае, если Салинас сочтет, что ее нет в живых.

Конечно, он может отрапортовать, что работа выполнена, и взять деньги, но он никогда не обманывал заказчика. Его репутация – это надежность и аккуратность.

Но если бы ему пришло в голову обдурить клиента, им стал бы именно Салинас. Ничего, кроме презрения, Саймон к этому сукину сыну не испытывал.

Он посмотрел на небо. Час-полтора еще будет светло. Местность на подступе к Скалистым горам заметно изменилась – стала неровной, словно изрезанной глубокими морщинами. До гор оставалось еще порядочно, но те вырастали постепенно. Земная кора мало-помалу поднималась, становилась все более складчатой, в итоге образуя высокие громады. Чем дольше он тянул время, тем более ухабистой становилась местность и тем больше возможностей появлялось у Дреа ускользнуть от него.

Саймон надавил на газ, и расстояние между ними стало стремительно сокращаться.

Глава 16

Пикап приближался. Несколько минут Дреа не смотрела в зеркало заднего вида – ее глаза были прикованы к дороге, которая, петляя и извиваясь, то поднималась вверх, то шла под гору. Сейчас они взбирались по склону холма, не очень высокого и довольно пологого, однако малейшая оплошность на крутом изгибе, и ее водительское мастерство, которое она порядком подрастеряла и за прошлую неделю так и не успела восстановить, подвергнется суровому испытанию. Впрочем, восстановить его за прошлую неделю было нельзя: ездить ей приходилось в основном по ровной местности.

Знак с номером шоссе Дреа увидела не сразу, а увидев, начала волноваться, не пропустила ли поворот: минут пять ей не встретилось ни одной машины, к тому же шоссе заметно сузилось. Не сбилась ли она с дороги в Денвер? Но остановиться и посмотреть карту она не имела возможности. Дорога была без обочины, не говоря уж о киллере у нее на хвосте.

Отважившись наконец бросить взгляд в зеркало, Дреа увидела, что пикап всего лишь ярдах в пятнадцати от нее и сокращает расстояние между ними с пугающей скоростью.

Сердце ударилось в горло, руки мертвой хваткой, так что побелели суставы пальцев, вцепились в руль. Убийца явно решил приступить к действиям: дорога пуста, ждать больше нечего. Дреа надеялась, что вот-вот стемнеет, надеялась…

Она и сама не знала, на что надеялась. Что он подождет, пока ей представится удобный случай ускользнуть от него? Как же, размечталась! Ничего другого не могло быть.

Он сократил расстояние еще ярдов на двадцать и теперь ехал почти впритык – Дреа могла разглядеть даже темные очки на его лице.

Сколько же, интересно, ему пообещал Рафаэль? Может, она сможет дать больше? Может… Да что толку отвлекаться на такую чушь? Можно подумать, он вступит с ней в переговоры. Не станет же он, ей-богу, разводить с ней канитель, обсуждая ситуацию, – молча пристрелит ее и вся недолга… Всех дел на тридцать секунд.

Проклятие! Злость на себя, на киллера, на Рафаэля и вообще на всех и вся внезапно захлестнула Дреа. Не может быть, чтобы все так закончилось. Она отказывалась в это верить. Ее жизнь кончится не Рафаэлем. Ведь он, подлец, должен ей за те два года, что она терпела все это дерьмо: улыбалась, когда хотелось врезать ему по морде, делала ему минет и вообще всем своим видом показывала, что счастлива. Какой идиот решил, что делать минет приятно? Рафаэль должен ей за то, что отдал ее попользоваться другому мужчине, за то, что обращался с ней как со шлюхой и заставил почувствовать себя таковой.

И тот, другой, тоже будь проклят – за то, что он это он, за то, что обращался с ней не как со шлюхой, что был нежен и доставил ей незабываемое удовольствие, а потом, бросив в лицо: «Одного раза достаточно», – ушел и даже не обернулся. Неужто это ей наказание за всех мужчин, которыми она вертела как хотела, за мужчин, которых она использовала? Какая ужасная ирония: стоило ей раз подумать… впрочем, не важно, что она подумала, нужно забыть, как она просилась с ним. Не важно, что она думала, их мысли не совпадали.

На очередном повороте, который она прошла на слишком высокой скорости, машину слегка занесло. Картина окружающего пейзажа, предельно четкая в мягком свете заходящего солнца, вдруг расплылась. Глаза Дреа обожгли слезы, которые она сдерживала из последних сил. Хватит, довольно уж она их пролила из-за него. Дреа приучила себя никогда не оглядываться назад, не давать судьбе второго шанса дать ей по зубам.

– Да пошел ты! – процедила она сквозь зубы, глядя в зеркало заднего вида на неподвижное лицо в темных очках.

Дорога впереди извивалась буквой S, и Дреа вошла в поворот, прежде чем осознала, насколько он опасен. Почувствовав, что заднюю часть машины снова заносит, она ударила по тормозам, и машину отбросило вправо, к краю дороги, за которым зияла пустота.

– Сбрось скорость! – рявкнул Саймон, увидев, как заднюю часть машины Дреа занесло, хотя знал, что она его все равно не услышит. Перед очередным изгибом он отпускал педаль газа, и машина, замедлившись, плавно входила в поворот. Быть может, если б он слегка отстал, она бы так не гнала. Пикап не такой верткий на поворотах, как легковушка.

Задние колеса ее автомобиля соскользнули с дороги, посылая во все стороны струи гравия. Саймон в гневе наблюдал за ней, зная, что бессилен что-либо сделать.

Машину стало относить к краю дороги. У Дреа захолонуло сердце. Ее охватило парализующее ощущение беспомощности: законы физики всесильны и непобедимы.

Она находилась в самой крайней точке изгиба дороги, впереди и справа была пустота. Время на миг замерло, потом с щелчком перескочило в новый кадр, за ним – в следующий, перед глазами словно замелькали слайды, которые переключала чья-то невидимая рука. Дреа точно знала, что будет в каждом из них – ее мысли летели вперед, обгоняя картинки.

Первый слайд: за долю секунды она поняла, что, повернув руль в сторону заноса, непременно съедет с дороги и полетит прямо в поросший лесом котлован между двумя изгибами S-образного участка дороги. Даже если она не погибнет, любая авария для нее все равно смерть, потому что сзади он и он в любой момент может выстрелить.

Второй: в ту долю секунды, что задние колеса оказалась в опасной близости к краю дороги, машина стала крениться. У Дреа перехватило дыхание, как на «американских горках». Ее глаз успел ухватить в зеркале заднего вида большой пикап и человека внутри. Из-за острой боли, пронзившей Дреа, сердце дало перебой. Она ему не нужна. Ах, если б только он протянул ей руку, когда она умоляла взять ее с собой. Но он этого не сделал и не сделает никогда.

Третий: задние колеса вдруг получили сцепление с дорогой и, поднимая огромные облака грязи и гравия, зарылись в осыпающийся край. Руль как живой вдруг вырвался из побелевших от напряжения рук и дернулся в сторону. Машина рванулась вперед и полетела вниз. Возможно, Дреа закричала, а может, и не переставала кричать все это время, хотя слышала только одну лишь тишину.

Четвертый: машина, казалось, зависла в воздухе на несколько долгих, мучительных секунд. Дреа бросила взгляд через пропасть, на второй изгиб буквы «S». Если бы дело происходило в кино – пришла ей в голову странная мысль, – машина перелетела бы этот разрыв и приземлилась на дороге, дико сотрясаясь и, возможно, лишившись бампера, но в остальном чудесным образом невредимая. Однако жизнь не кино. Двигатель перевесил, и автомобиль полетел носом вниз. Дреа увидела деревья, летящие на нее, как мачты из пусковой установки.

Прошли какие-то доли секунды, крошечные осколки времени, но Дреа все видела предельно ясно, а ее мысли были четки и упорядочены. Это конец, подумала она. Дреа уже однажды заглянула смерти в глаза, в отличие от большинства людей ее возраста – когда плацента в ее утробе отделилась на двадцать второй неделе беременности. Она едва выжила, а ребенок умер. Умер, еще во чреве. Его извлекли из ее тела еще теплого, но уже неподвижного, навсегда лишив надежды и мучительно-страстной любви к нему. Его тельце было таким крошечным, таким хрупким и вялым. Оно синело у нее на глазах, несмотря на все ее рыдания и мольбы Богу или кто там еще оставить невинное дитя жить и вместо него забрать ее, никому не нужную и никчемную. Однако этот обмен, как видно, оказался невыгоден на небесах, потому что ребенок умер.

А она выжила – в некотором смысле. Или делала вид, что жива. Она по своей сути была борцом, а потому не уставала бороться за жизнь в любых обстоятельствах, даже зная, что детей у нее больше не будет. С тех пор любовь не приживалась в ее душе, пока чуть больше недели назад он, чьего имени она даже не знала, не оживил ее своим прикосновением. И вот теперь он убил ее.

Лобовое стекло лопнуло и оторвалось, как искусственный ноготь. Возможно, в этой машине когда-то и была подушка безопасности, но только не теперь: она ниоткуда не вылетела и не прижалась с хлопком к ее лицу. Удар был такой сокрушительной силы, что Дреа сразу отключилась, лишь где-то в уголке сознания еще теплилась жизнь, которую она удерживала лишь усилием воли: ее натуре было свойственно бороться до конца.

Нет подушки безопасности – ну и что: убил ее все равно не первый удар. А второй.

– Черт! – яростно выругался Саймон, дав по тормозам. Пикап остановился как вкопанный, так резко, что задымились шины. Поставив рычаг переключения скоростей в исходное положение, он выскочил из машины, еще продолжавшей покачиваться. – Вот дерьмо!

Секунду он раздумывал, где лучше спуститься, затем сломя голову бросился вниз по крутому склону. Он падал на колени, цеплялся за кустарник и, когда удавалось, тормозил, врезаясь в землю каблуками.

– Дреа! – закричал он что было мочи, хотя не надеялся услышать ответ. На миг остановившись, он прислушался, но не уловил ничего, кроме вибрации воздуха от мощного удара, скорее ощущавшейся, чем слышимой.

Слишком большая высота, и внизу много деревьев. В противоборстве машины с деревом обычно побеждает дерево. И все-таки, все-таки, быть может, она еще жива, только без сознания. Ведь сколько людей выживает в авариях, даже в страшных, когда, казалось бы, невозможно выжить, хотя в незначительном ДТП можно запросто сломать позвоночник – и пиши пропало. Все решают обстоятельства, момент, в конце концов, везение, черт побери!

Саймон не смог бы объяснить, отчего его сердце так бешено колотится в груди, к которой подступал лед. Он много раз близко видел смерть. И чаще всего сам являлся ее причиной. Переход в мир иной происходил мгновенно, короткая вспышка, полет пули – и все. Не бог весть какое дело.

Но сейчас он чувствовал совсем другое. Он чувствовал… Господи, он сам не знал что! Наверное, это можно было бы назвать паникой. Или болью, хотя почему – он не понимал.

Продираясь сквозь заросли кустарника, Саймон оступился и последние двадцать футов проехал на заду. Он увидел машину, лежащую справа, наполовину скрытую за сломанными ветками деревьев и кустарником, груду искореженного железа, над которой еще висело облако пыли. Все вокруг было усеяно битым стеклом фар и габариток. Красные, белые, янтарные стекляшки блестели на солнце. Одно колесо отлетело, шина взорвалась от удара. Повсюду валялись изогнутые, искореженные куски металла.

Саймон подошел к автомобилю сзади и увидел над подголовником затылок Дреа. Она так и осталась на своем месте. Дверь со стороны водителя отвалилась, и оттуда безвольно свисала ее рука, с пальцев капала кровь.

– Дреа, – произнес он еще раз, но уже тихо.

И не получил ответа. Продираясь через заросли и обломки машины, Саймон подобрался к ней и застыл на месте.

Молодая сосенка прошла сквозь лобовое стекло – или, вернее, через то, что им было, – и пронзила грудную клетку Дреа. Поэтому она осталась сидеть прямо, пригвожденная к спинке сиденья, которое уже стало черным от ее крови. Саймон протянул руку, но тут же уронил ее. Ничего уже нельзя было сделать.

В ветвях дрожал легкий ветерок, какие-то птицы пели свои вечерние песни. Клонившееся к горизонту солнце жгло спину и плечи, заливая все вокруг золотым и ясным светом. Все в окружающем мире вырисовывалось предельно отчетливо, но казалось странным образом оторванным от реальности. Время продолжало свой ход, но Саймону казалось, будто он вместе с Дреа заключен в какую-то капсулу, где оно остановилось. Он должен был убедиться. Склонившись, он стал щупать пульс на шее у Дреа.

Как странно: ее прекрасное лицо почти не пострадало – на нем виднелось лишь несколько пустяковых царапин. Ясные голубые глаза открыты, голова повернута в его сторону. Создавалось впечатление, будто она смотрит на него.

Ее грудь медленно приподнялась, и Саймон вдруг понял: она действительно на него смотрит. Жизнь стремительно покидала ее, но ей хватило времени увидеть и узнать его.

– Господи, милая моя, – прошептал Саймон, внезапно вспоминая, какие сладкие у нее губы, какая мягкая и бархатистая грудь, каким волнующим был ее запах, пробивающийся сквозь аромат дорогих духов. Он вспомнил, как держал ее в своих объятиях и с какой жадностью она принимала его ласки. Он снова почувствовал упругий, влажный жар ее лона и ее потерянный взгляд, когда он уходил. Он снова слышал ее смех, ласкавший слух, похожий на звон колокольчиков, и, осознав, что никогда больше не услышит его, почувствовал боль в груди, от которой чуть не задохнулся, как от удара.

Вряд ли она его слышала. На белом, фарфоровом лице Дреа застыло безмятежное выражение. Казалось, она уже покинула этот мир. Но ее взгляд был по-прежнему прикован к нему. Вот ее лицо смягчилось и выразило удивление. Губы зашевелились, беззвучно произнесли единственное слово, а потом… ее не стало. Глаза остекленели. Тело по инерции сделало еще один вдох, цепляясь за жизнь, которая уже его покинула, и окаменело.

Ветерок, балуясь ее локоном, сдул его на ее бледную щеку. Саймон очень осторожно коснулся пальцами этой пряди, теперь темной и прямой, но по-прежнему шелковистой, как и тогда, когда она была вьющейся и светлой, и заложил ее Дреа за ухо. Нужно было кое-что сделать, но Саймон продолжал стоять, не в силах оторвать взгляда от Дреа, и ему казалось, будто он потерял почву под ногами. Он все еще надеялся, что она шевельнется. Но увы, ее душа уже отлетела, и он знал это.

Судорожно вздохнув, Саймон наконец заставил себя выпрямиться и отойти от машины. В его жизни нет места сантиментам. Нельзя допустить, чтобы кто-то или что-то нарушил это положение, пробив броню, оберегающую его голову и сердце.

Он живо сделал все необходимое. Отыскав глазами ее сумку (она валялась в нескольких ярдах), Саймон вытащил из нее сотовый телефон, а из бумажника – права. И то и другое спрятал в своем кармане. Ни кредиток, ни каких-то других документов, по которым можно было бы установить личность Дреа, там больше не было, и он сунул бумажник обратно в сумку, которую, в свою очередь, бросил на пол под переднее сиденье. Найти лэптоп оказалось проще – он лежал сзади, – хотя добраться до него было гораздо труднее. Наконец Саймону это удалось.

Еще одно: купчая на машину. Обогнув автомобиль, Саймон подобрался к нему с другой стороны и карманным ножом вскрыл разбитый бардачок. Забрав купчую, он на миг остановился, размышляя, по каким еще признакам можно установить личность Дреа. Да нет, он все сделал.

Напоследок он сфотографировал на мобильник Дреа. Ужасно, но без этого нельзя.

С лэптопом в руках он снова вскарабкался вверх и вышел на дорогу. С момента аварии прошло пять минут, если не меньше. В течение этого времени по дороге не проехало ни одной машины: шоссе было малолюдным – оно соединяло два штата. Мотор пикапа продолжал работать на холостом ходу. Открыв дверцу, Саймон положил лэптоп на пассажирское место, затем, вытащив из кармана мобильник Дреа, проверил, работает ли в этих местах сотовая связь. Связь работала, но плохо. Однако шансы дозвониться все же имелись. Он набрал 911 и, услышав оператора, сказал:

– Я хочу заявить о ДТП со смертельным исходом на шоссе…

Он продиктовал всю необходимую информацию, а когда оператор начал задавать дополнительные вопросы, отключился.

Он дождется воя сирен. Он посторожит ее тело, побудет с ней, чтобы ей не было очень тоскливо, пока не убедится, что к ней кто-то едет.

Стоя – одна нога в машине, одна рука – на крыше, – Саймон наблюдал, как солнце исчезает за горами, стремительно разливая по небу закатный пурпур. Наконец вдалеке в чистом и сухом воздухе послышался вой сирен, и в нескольких милях от него показались красные огоньки.

Саймон сел в машину и мгновение сидел неподвижно, скрестив руки на руле. Он вспомнил, как она смотрела на него, как смягчилось ее лицо и как она произнесла единственное слово: «Ангел…»

И умерла.

Он выругался и ударил кулаком по рулю. Затем включил сцепление и уехал.

Глава 17

Больно не было. Хотя, наверное, должно было, думала Дреа. И это хорошо – она всегда боялась боли.

Все вдруг показалось далеким и нереальным. В голове свербела мысль, что нужно подняться и срочно бежать, но шевелиться не хотелось. Бесполезно. Надо посидеть еще немного, и вот тогда, быть может, она встанет.

Но не стоит лгать себе. Она умирает. Дреа вполне сознавала это, но сердце ее оставалось спокойно. Будь у нее шанс, она бы продолжала бороться, но этого шанса ей не дали. Смирившись со своей участью, она ощутила что-то вроде облегчения. Она умирала и чувствовала, как слабеет ее дыхание. А сердце… да билось ли оно, ее сердце? Его будто не было вовсе. Возможно, оно уже остановилось. И это ее тоже больше не волновало – оно и так после смерти ее ребенка работало чисто механически и очень устало от этого.

Ее ребенок… она не успела даже дать ему имя. Когда крошечное тельце унесли, она была в шоковом состоянии от кровопотери – врач никак не мог остановить кровотечение. Свидетельство о рождении не оформляли: ребенок не сделал ни единого вдоха. Мертворожденный. Так это называется. Он появился на свет неподвижным, хотя всего за час до этого озорничал у нее в животе, крутясь и молотя ее по ребрам. Затем вдруг ее пронзила адская боль, и началось кровотечение. Одежда вся насквозь пропиталась кровью. Дреа сидела дома одна. Ни машины, ни даже прав она не имела: шестнадцать ей должно было исполниться только через месяц. Дреа еле добралась до больницы, но было уже слишком поздно. Ребенок так и остался безымянным.

В голове одно за другим проплывали воспоминания, такие живые, словно давние события вновь повторялись наяву, но только теперь, глядя на маленькое тельце своего ребенка, Дреа знала, что скоро встретится с ним. «Уже скоро, родненький мой, скоро», – пообещала она.

Окружающий мир, тонущий в туманном сумраке, приобрел для нее какие-то причудливые формы. Перед ее глазами возникло лицо. Оно было ей знакомо. Она уже видела эти темные опаловые глаза – они оказались для нее и сбывшейся мечтой, и кошмаром одновременно, – эти резко очерченные скулы, эти мягкие и нежные губы. Когда-то она боялась его, но сейчас уже нет. Ей захотелось погладить его по щеке, ощутить ладонью его жесткую щетину, его прохладную кожу, под которой бежала горячая кровь. Но руки ее не слушались. Тело перестало ей подчиняться.

Интересно, он – реальность или такой же призрак, как и ее ребенок, которого она только что видела? Дреа услышала шепот – повторение сделанного ею несколько минут назад обещания встречи. И в то же время, глядя налицо, склонившееся над ней, Дреа удалось почувствовать отголосок тех эмоций, которые, как она думала, больше никогда не испытает. Ей захотелось сказать ему об этом. Она попыталась, но в глазах потемнело, и она перестала его видеть.

Но тут свет вернулся вновь – ослепительный и чистый. С каждой минутой он становился все ярче, пока наконец лицо над Дреа не превратилось в темный силуэт на его фоне. Ее взору явилось нечто прекрасное и одновременно ужасное. Оно пришло за ней, поняла Дреа.

– Ангел, – прошелестела она и умерла.

Но смерть нечто иное. Смерть – это небытие. А Дреа парила, взирая на него с высоты, наблюдая, как он достает что-то из ее сумочки, забирает лэптоп, но все это теперь не имело для нее никакого значения. Какая-то неведомая, могучая сила увлекала ее прочь, несла куда-то, но Дреа уже не чувствовала скорости, расстояния и даже самого движения. Все это скорее походило на изменение состояний: вот она одно, а в следующий момент – совсем другое.

Дреа ждала, когда померкнет свет. Когда наступит небытие. Хотя не представляла себе, как определить этот момент, – ведь только с помощью самого сознания можно понять, что оно, сознание, исчезает, а вместе с ним и твое «я». Но сознание оставалось при ней, и это сбивало с толку.

Стало быть, небытия, возможно, не существует, и после смерти есть продолжение. Скорее всего смерть не конец, а переход в иное состояние. Что тогда будет с ней? Она обреет другую сущность? Или останется собой, став где-то другим человеком?

И разве не должен в таком случае появиться какой-то туннель с ярким светом в конце, где вновь прибывшего встречают близкие, покинувшие этот мир? Она уже видела яркий свет и нечто, что приняла за ангела. Но ангел ли это был? Ведь она никогда раньше не видела ангелов. Однако ни туннеля, ни очереди желающих поприветствовать ее не было, и Дреа забеспокоилась.

– Где же все? – с раздражением спросила она. Голос прозвучал до странности глухо. Ерунда какая-то. Если она все-таки существует, значит, должно быть какое-то пространство, а она, кажется, нигде. Вокруг – ничего и никого.

Выходит, что смерть – это не отсутствие сознания, а отсутствие бытия, а значит, штука дерьмовая.

– Где я? – выкрикнула Дреа, не в силах сдержать досаду. Столько лет она не позволяла себе распускаться, и вот тебе, пожалуйста – не успела умереть, как потеряла самообладание.

– Здесь, – ответил женский голос, и Дреа сразу же ощутила себя в какой-то реальности, хотя, что это было, понять не могла. Она находилась среди зеленеющих холмов, покрытых душистой травой, и вбирала в себя напоенный весенними ароматами воздух. Погода была идеальной – ни жарко, ни холодно. Вокруг слышалось жужжание пчел, впереди, на лугу, виднелись яркий калейдоскоп цветов на громадных клумбах и редкие деревья, с голубого неба, по которому гуляли прозрачные облака, светило солнце. Вдали сияли белизной какие-то постройки. Красота и абсолютная гармония окружающего пространства поразили Дреа. От всего этого великолепия даже глазам стало больно. Но людей, несмотря на доносившийся до ее слуха голос, не было видно.

– Я вас не вижу, – произнесла Дреа.

– Подождите немножко. Вы попали сюда так быстро, что опередили время. – С этими словами перед Дреа возникла женщина. Стройная и пышущая здоровьем, с темными волосами, сколотыми сзади с очаровательной небрежностью, она казалась примерно того же возраста, что и Дреа, которая не могла взять в толк, откуда та взялась: неужто в самом деле из ничего, хотя именно такое создавалось впечатление. Женщина постепенно, по фрагментам, словно приподнимая сценический занавес, явила себя перед Дреа.

Рядом с ней стали возникать и другие люди, которых с каждой секундой становилось все больше. Кто-то из них стоял неподалеку, кто-то прогуливался или занимался своими делами. К Дреа, стоящей с женщиной, присоединились еще девятеро, образовав широкий круг. Кто это? Реальные люди или галлюцинации ее умирающего мозга? Дреа не понимала даже, реальна ли она сама. Пытаясь определить это, она дотронулась до себя и, несмотря на странно притупившееся сознание, с удивлением обнаружила свою физическую оболочку в целости и сохранности.

Удивительным было и ощущавшееся почти на физическом уровне… умиротворение. Это единственное слово, пришедшее Дреа на ум. Умиротворение. Ей стало покойно и уютно. Она почувствовала себя в безопасности.

Постепенно рассматривая немногочисленную группку окруживших ее людей, Дреа заметила, что все они приблизительно ее ровесники, лет тридцати, и все как на подбор приятной внешности, бодры и здоровы. Многих из них Дреа никогда при жизни не назвала бы красивыми. Теперь же их красота была для нее неоспорима. Это оказалось так просто. Раньше красивое от некрасивого она различала лишь глазами, не включая сознание. Но ведь зрение связано с мозгом, не так ли? Следовательно, ее мозг до сих пор сохранил способность воспринимать разницу между красотой и уродством. Значит, это ее сознание работает независимо от мозга? Дреа всегда считала, что сознание и мозг – одно и то же, но… выходит, это не так.

И еще одно: глядя на этих людей, Дреа каким-то образом удавалось понять, кем каждый из них был раньше, и это сбивало с толку, потому что некоторые прежде имели другой пол. Женщина, которая первой явилась ей, вызывала меньше всего путаницы – ее образ казался более цельным и нерушимым, не измененным наслоениями предыдущих воплощений, – создавалось впечатление, что она уже давно находится в этом обличье. Дреа сосредоточила внимание на ней – это давало отдых голове и глазам. Она устала и была не в состоянии переварить информацию о разных перевоплощениях.

– Вы видите их всех, – проговорила женщина с оттенком легкого удивления в голосе. Под словом «их» она подразумевала не только присутствующих людей, но и их прежние реинкарнации.

– Да, – подтвердила Дреа. Обмен информацией происходил здесь чрезвычайно насыщенно – собеседники воспринимали гораздо больше того, что было сказано.

– Вы все очень быстро усваиваете.

Жизнь заставила, иначе нельзя. В течение многих лет Дреа училась – сначала думала, как получить то, что необходимо для выживания, то есть как прокормиться, потом, повзрослев, изучала людей уже более осознанно, чтобы определить, как ими манипулировать в своих целях.

– Почему она здесь? – в неподдельном замешательстве спросил один из мужчин. – Ей здесь не место. Вы только посмотрите на нее.

Опустив глаза, Дреа оглядела себя и выяснила, что одета, но во что, ей-богу, не могла понять – детали расплывались. А может, речь не об одежде и он видит на ней пятна прожитых ею лет, так же как она видит их прежние воплощения? Перед мысленным взором Дреа вдруг пронеслись, как кадры фильма, подробности собственной жизни, и она увидела, насколько порочны были ее дела и помыслы. Дреа вспыхнула от гнева: ведь все это от того, что она изо всех сил старалась выжить, и если ему это не по вкусу…

Гнев прошел так же внезапно, как вспыхнул, сменившись стыдом. Она в своей жизни не сделала ничего хорошего. Она научилась ловко манипулировать мужчинами, чтобы получить желаемое, была чертовски хорошей любовницей и использовала секс в качестве оружия. Она лгала, воровала и очень во всем этом преуспела. Но ни один из ее поступков не имел благую цель. Она всегда действовала исходя из своих интересов. К благородству она никогда не стремилась.

Дреа смело посмотрела человеку в лицо и увидела, что он был владельцем похоронного бюро. Он зарабатывал на смерти, помогал близким пережить горе. Он все повидал на своем веку – хоронил всех, от младенцев до глубоких стариков, тех, кого любили и оплакивали сотни, и тех, о ком никто не печалился. Он привык к смерти и не боялся ее. Она для него являлась неотъемлемой частью естественного хода событий.

Жизненный опыт научил его трезво смотреть на вещи и видеть все без прикрас. Он видел людей насквозь, такими, какие они есть, а не такими, какими они хотели казаться.

Он сразу увидел ее сущность, сущность никчемной женщины. Никчемной. Она ни на что не годна. Ей нет оправданий. Дреа печально понурилась, заключив из его слов, что ей не место в этом прибежище покоя и умиротворения. Она его не заслужила. Все ее поступки, все, чего касалась ее рука, было отравлено мелочным эгоизмом и безразличием к людям.

– Она здесь неспроста, – проговорила женщина, хотя вид у нее был не менее озадаченный, чем у мужчины. – Кто ее сюда привел?

Присутствующие начали переглядываться в поисках ответа, но его, по-видимому, никто не знал. Это… похоже на суд, подумала Дреа, хотя и не окончательный. А тех, что столпились вокруг, наверное, можно назвать привратниками.

Сегодня их очередь распределять вновь прибывших в предназначенные им места.

Вот только с ней вышла ошибка: этот мир не для нее, загрустила Дреа. Она ничего не сделала такого, чтобы заслужить его. Позор оказаться отвергнутой расстроил Дреа, которая смутилась чуть ли не до слез. Здесь хорошо, но ей не сюда, потому что она этого недостойна. И все-таки не по своей же милости она очутилась здесь. Как бы глупо это ни прозвучало, но Дреа не знала, как сюда попала и как отсюда выйти.

Если она не удостоилась этого замечательного мира, стало быть, ей уготовано местообитание похуже. Возможно, это как раз небытие, которого она ждала, окончательное уничтожение сущности или, что гораздо хуже, самая настоящая геенна огненная с огнем и серой, как описывают ее проповедники. Дреа была не религиозна, никогда не отличалась набожностью. Даже в детстве относилась к этому скептически – ведь опыт доказывал, что никакой добрый дух тебя не защитит.

Это, быть может, не тот рай, как его обычно представляют, но все же очень на него похоже, поскольку здесь определенно живут добро и покой. Или это следующая жизнь, и лишь достойный будет в нее допущен. Для таких, как она, никакого продолжения не предусмотрено – никакой тебе жизни духа или души и сознания.

Дреа снова вспомнила свою жизнь, взвесила и нашла ее очень легкой.

– Если вы скажете мне, как отсюда уйти, – сокрушенно проговорила Дреа, – я уйду.

– Я бы вам помогла, – с сочувствием отозвалась женщина, – но вас же кто-то привел сюда, и нам необходимо выяснить…

– Это я. – Какой-то мужчина решительно приближался к кружку, в центре которого находилась Дреа. – Простите, что опоздал. Все произошло очень быстро.

Головы присутствующих повернулись к нему.

– А, Олбан! – отозвалась женщина. – Да, быстро. – «Что такое Олбан, – заинтересовалась Дреа, – это его имя или приветствие?» – Имеются смягчающие обстоятельства?

– Имеются, – серьезно ответил незнакомец и улыбнулся Дреа. Его улыбка заставила ее сердце дрогнуть. Темные глаза сосредоточенно изучали ее лицо, вглядываясь в каждую черточку, словно он старался запечатлеть ее в своей памяти или желал подтвердить старые воспоминания.

Дреа пристально посмотрела на человека. Уверенная, что никогда его не видела прежде, она в то же время угадывала в его лице что-то до боли знакомое. Она чувствовала, что должна знать его. Он выглядел ее ровесником, лет тридцати, как и остальные – казалось, люди здесь, достигнув среднего возраста, оставались такими навсегда. Дреа попыталась проникнуть в его прежние жизни, чтобы узнать о нем больше, но, как и в случае с женщиной, ничего не смогла обнаружить. Ее отчего-то неудержимо влекло к нему, хотелось быть рядом, прикасаться к нему. Ее сердце переполняло чистое, платоническое чувство – мучительная в своей простоте любовь, и Дреа невольно протянула ему руку.

Мужчина с улыбкой пожал ее, и в этот миг Дреа все поняла. Сомнений не было, она это знала, и все.

Слезы выступили на глазах, покатились по щекам, но улыбка не сходила с ее лица. Крепко сжав руку сына, они поднесла ее к губам, скользнула легким поцелуем по суставам его пальцев. Это был ее сын по имени Олбан.

– А! – тихо произнесла женщина. – Понимаю.

Дреа не знала, о чем она, но это ее сейчас мало интересовало. После стольких лет бесплодных страданий она наконец держала за руку своего сына, смотрела ему в глаза, в которых отражалась его душа, ненадолго задержавшаяся в крошечном тельце ее ребенка. Останься он жить, вряд ли бы, повзрослев, он выглядел именно так: у него не могло быть таких черт лица. Но душа… душа, без сомнения, принадлежала ее ребенку, который все-таки жил, пусть и в другом измерении.

– Она меня любила, – сказал Олбан, продолжая лучезарно улыбаться. – Я это чувствовал, и вы сами видите, как чиста ее любовь. В обмен на мое спасение она предлагала свою жизнь.

– Кому это когда помогало? – устало заметил владелец похоронного бюро не без цинизма, но с сочувствием человека, не раз видевшего эту трагическую сцену, которая неизменно имела один и тот же результат.

– Грегори! – воскликнула женщина, забавляясь и одновременно увещевая его. – Он здесь не так давно, – объяснила она Дреа, – так что…

– Еще многое помнит, – договорила Дреа. Она не могла сдержать улыбку, потому что Олбан тоже улыбался. Он держал ее за руку, а остальное не имело значения, ей теперь было хорошо.

– Это точно, – сказал Олбан. Повторяя недавний жест Дреа, он поднес ее руку к губам и легким поцелуем прикоснулся к ее пальцам. – Она и сама тогда была пятнадцатилетним ребенком, но так любила меня, что не задумываясь пожертвовала бы ради меня собой. Поэтому я привел ее сюда. В ее жизни было много дурного, но в ней жила и чистейшая любовь. Она заслужила второй шанс. Свидетельствую.

– Я за, – поддержала его высокая худая блондинка. – Любовь до сих пор живет в ее сердце. Я свидетельствую.

– Я тоже, – отозвался высокий и статный мужчина, жизненные наслоения которого говорили о тяжких страданиях, болезненном уродстве его телесной оболочки, приковавшем его когда-то к инвалидному креслу. – Свидетельствую.

Трое из одиннадцати, окружавших Дреа, решили, что давать ей второй шанс бессмысленно, но даже они не выражали по отношению к ней никакого недоброжелательства. Просто сомневались, что она попала к ним по назначению. Дреа не чувствовала обиды: им здесь не было места, хотя расхождение во мнениях, очевидно, допускалось.

Мгновение женщина, слегка опустив веки, стояла, обратив голову к небу. Она словно бы слушала какую-то песню, доступную только ее слуху. Затем, улыбнувшись, повернулась к Дреа.

– Любовь матери, чистейшая из всех форм любви, спасла вас. – Она коснулась руки Дреа, руки, все еще сжимавшей руку Олбана. – Вы заслужили второй шанс, – проговорила она. – А теперь возвращайтесь и постарайтесь им воспользоваться.

Врач уже собирал свой саквояж – он ничего не мог сделать. Ничего, даже если бы оказался здесь сразу после аварии. Вверху на шоссе мелькали синие, красные и желтые огоньки. Ослепительно яркие огни реанимации были установлены так, чтобы светить вниз, на машину. Вокруг раздавались голоса, потрескивали рации. На фоне прочих звуков выделялся рокот двигателя машины техпомощи. И все-таки доктор уловил нечто странное, что заставило его остановиться и прислушаться, подняв голову.

– Что такое? – спросил его напарник. Он тоже остановился и огляделся вокруг.

– Я вроде что-то слышал.

– Что?

– Сам не знаю. Похоже на… это. – Он продемонстрировал, сделав неглубокий, быстрый вдох через рот.

– Как ты мог расслышать это при таком шуме?

– Постой, вот снова. Неужели ты не слышал?

– Да нет.

Врач с досадой огляделся вокруг. Определенно он что-то слышал, причем дважды, вот только что? Звук доносился откуда-то слева, от разбитой машины. Наверное, обломился какой-то сук или что-то в этом роде.

Тело женщины уже было прикрыто одеялом, они постарались сделать это как можно тщательнее, учитывая то, что она оказалась пришпилена к сиденью деревом, прошившим ей грудь. Картина – жуть. Только не надо принимать это близко к сердцу, подумал доктор, но знал, что подобное не забывается. Доктору очень не хотелось возвращаться к изуродованному телу, но, черт возьми, он уже третий раз слышал этот звук, раздававшийся с того места, где лежала женщина. Точно.

Он встал и наклонился поближе к обломкам, напряг слух. Да, вот оно. Снова… и вдруг увидел, что одеяло шевелится, будто при вдохе засасываясь в рот и распрямляясь при выдохе.

Он застыл словно пораженный громом. Два невероятно долгих мгновения он не мог пошевелиться.

– Черт! – выпалил он и сорвал одеяло с лица женщины, когда снова обрел способность говорить и двигаться.

– Что там? – Испуганный напарник вскочил на ноги.

Невероятно. Просто фантастика какая-то. Врач прижал пальцы к шее женщины, нащупывая пульс. Пульс был, хотя он мог бы поклясться жизнью, что всего несколько минут назад его не было. Теперь под пальцами, пусть слабое и учащенное, но ощущалось биение жизни.

– Она жива! – завопил он. – Господи! Тащи сюда топор! Тут живой человек!

Глава 18

Она то приходила в сознание, то отключалась. Но предпочитала второе. Потому что тогда не чувствовала боли. А боль была зверская, от которой нет спасения. Временами, когда действие наркотиков начинало ослабевать или, напротив, набирало силу, боль становилась терпимой, сознание прояснялось и до нее доходило, что это цена, которую она платит за второй шанс. Ничто не напоминало волшебное исцеление и легкое возвращение в мир живых. Приходилось брать волю в кулак и мужественно переносить страдания, хотя никакого мужества не было и в помине.

Все, что она совершала в своей жизни, шаг за шагом неуклонно вело на то пустынное шоссе, где произошла эта страшная катастрофа. Там оборвалась ее жизнь. Но ее вернули назад, заставив претерпеть все муки возвращения.

Отчетливо, в мельчайших подробностях, она помнила, что произошло с ней после смерти. Даже наркотики не могли вытравить из ее сознания этих воспоминаний. Гораздо более туманной ей казалась реальность. Иногда она слышала разговор медсестер, когда те заходили в ее реанимационную палату. Их слова проникали в ее голову и тут же покидали ее, лишь изредка обретая смысл, но чаще оставаясь пустым звуком. Однако, уловив что-то, она чувствовала отстраненное удивление: в ее груди застряло дерево? Чушь какая. Ведь она рассматривала себя. И неужели не увидела бы это? Она плохо помнила события, предшествующие катастрофе, и все, что произошло сразу после нее. Хотя, если ее проткнуло деревом, это, конечно, все объясняет. Тогда понятно, отчего эта невыразимая боль в груди разливается по всему телу, проникая в каждую клетку. Она не различала ни дня, ни ночи и по большей части не осознавала ничего, кроме больничной койки, к которой была прикована, и этой Суки Боли, с которой вела непрестанную борьбу.

Медсестры разговаривали с ней все время, снова и снова пытаясь объяснить, что с ней произошло, что и зачем они делают. Но все это ей было безразлично, лишь бы кололи наркотики, державшие эту Суку Боль на привязи. Наконец хирург распорядился уменьшить дозу. Ну конечно, ему-то что, это же не его мучает боль и не он лежит с рассеченной надвое грудной клеткой. Пациент не он. Он тот, кто орудует пилой и скальпелем. Она смутно представляла себе, кто из подходивших к ней врачей хирург, но заготовила для него несколько крепких словечек, как только в голове стало проясняться. Ну разрезал надвое грудную клетку, но зачем урезать вдвое наркотики? Одно слово мерзавец.

Если все, что ей сейчас приходилось видеть и переживать, имело целью сделать ее мягкой и терпеливой, то она, можно считать, это испытание провалила. Мягкой и терпеливой ей никак не удавалось стать. Она чувствовала себя человеком, которому раскроили грудную клетку и, вытащив оттуда сердце, стали пинать его наподобие футбольного мяча.

Без полноценной дозы наркотика они с этой Сукой Болью стали неразлучны. Первое время она ни о чем другом не могла думать, кроме как о ней, о том, как бы протянуть следующий час. К этому времени медсестры уже по два раза в день начали для тренировки вытаскивать ее из постели и сажать на стул. Можно подумать, нельзя отрегулировать больничную койку, чтобы принять сидячее положение, ведь любое движение ей причиняет нестерпимую боль. Казалось бы, ну что им стоит – нажал кнопку – и готово дело, верхняя часть кровати тут же поднимется. Зато она может лежать себе спокойно, покачиваясь, словно на волнах.

Так нет же, обязательно нужно, чтобы она вставала. Она должна ходить, если это так называется. Хотя, по ее мнению, она еле волочила ноги, согнувшись в три погибели от боли, и при этом должна была еще умудряться делать это со всеми трубками, иголками и дренажами, которыми была обвешана, плюс к тому следить, чтобы не оголился зад, поскольку из одежды – так называемой одежды – на ней была только жалкая больничная рубашка без завязок и с одним рукавом, кое-как прикрывавшая тело. До сих пор сохранившаяся в ней стыдливость была оскорблена, но в больнице такому понятию нет места.

Постоянно говорившие с ней медсестры поощряли каждый ее шаг – не важно, удавалось ли ей добраться до стула, на котором ее заставляли сидеть, или самостоятельно сделать глоток воды, а то и съесть ложку яблочного пюре – его ей стали давать, когда начали переводить на обычное питание. Они все время задавали ей вопросы, пытаясь вытянуть ответ, но она, чудесным образом получив второй шанс на жизнь, лишилась кое-чего другого – она перестала говорить.

Однако ее мозг, когда она находилась в сознании, работал безостановочно – пусть медленно, но все же работал. А когда хирург начал снимать ее с наркотиков, ей стало казаться, что голова буквально кишит мыслями и вот-вот лопнет от такого количества. Поначалу отсутствие связи между мозгом и языком ее беспокоило, но как только сознание мало-помалу прояснились, она поняла, что причина молчания не травма, а переизбыток информации, и это своеобразная защитная реакция мозга. Пока она не разложит для себя все по полочкам, ее «вербальное короткое замыкание» будет продолжаться.

Слишком многое ей следовало обдумать. В больнице, по-видимому, никто не знал, кто она такая, потому что каждая заступающая на дежурство медсестра спрашивала ее имя. Но почему так вышло? Где ее сумочка? В бумажнике были права. Неужели сумочку украли? Вряд ли. Ей казалось или она в самом деле помнила его… мужчину, киллера… он взял ее сумочку, потом бросил обратно в машину. Могли он забрать ее права? На что они ему? Зачем ему понадобились ее права, она понять не могла, но, наверное, потому ее имя неизвестно. Сам того не понимая, он оказал ей услугу?

Уж теперь она и сама не знала, кто она такая. Дреа, ее творение, умерла. Она была когда-то Дреа, а теперь совсем другой человек. Только непонятно кто. Имена… Много ли значит имя? Для Дреа оно значило много. Простенькое имя Энди было отвергнуто и заменено на эффектное Дреа.

В эффектности нет ничего дурного, но в самой Дреа дурного было предостаточно. Она лежала в палате без окон, не представляя, какое на дворе время суток, отслеживая ход времени лишь по смене медсестер, и смотрела на себя ту, кем была раньше, в резком свете новой реальности.

Какая она была дура. Думала, что использует мужчин вроде Рафаэля, и гордилась собой, тогда как использовали ее. Им ничего больше не требовалось, кроме ее тела, которое она им предоставляла. Они охотно платили ей, а она вполне удовлетворялась этим, превращаясь в ту, которой – как она всегда клялась и божилась – никогда не была, то есть проституткой. Ни одного из ее мужчин, и Рафаэля в первую очередь, не волновали ее чувства или интересы, как и то, есть ли у нее вообще что-то в голове. Им было плевать на ее предпочтения. Никто из них не видел в ней личность, в таком плане она их не занимала. Она представляла собой вещь, которую, раз использовав, выбрасывают. Она для них имела одну ценность – в качестве сексуальной партнерши.

Они держали ее за дешевку потому, что она сама себя делала такой. Она уж и не помнила, было ли когда-то время, когда она ценила себя по более высоким стандартам или поступала достойно. Нет, ею всегда руководила корысть – ее единственный критерий. Нельзя сказать, что остальные пренебрегают своей выгодой, но все же нормальные люди помогают друзьям, идут на жертвы ради своих детей и престарелых родителей, занимаются благотворительностью и все такое. В ее жизни ничего этого не было. Она всегда блюла исключительно интересы Дреа.

Она вершила над собой беспощадный суд, препарируя свои грехи, свою нечестность. Лишь раз она не играла роль – когда была с ним, но тогда она еще не победила страх, ей не хватало сил очнуться, чтобы начать новую жизнь. Но он, единственный из всех мужчин, видел ее насквозь. Не оттого ли она всем телом и душой сразу же отозвались на его ласки? Не сказать, чтобы он разбил ей сердце: она не любила его, не могла любить – ведь она, черт возьми, даже имени его не знала! Но он отверг ее, причинив боль, сравнимую разве что со смертью ребенка. Значит, все же он что-то вызвал в ее сердце. Вот только что? Что-то.

Олбан. Какое дурацкое имя. Никогда она своего сына не назвала бы Олбаном. Но там оно казалось вполне уместным. Имя вело свое происхождение с древних времен – она откуда-то знала это, хотя неизвестно откуда. А эта женщина… она не представилась, но звали ее… Глория. Воскрешая в памяти одного за другим всех, кто имел право решать, заслуживает ли она второй шанс, она каким-то образом видела их имена, будто каждый из них имел на себе соответствующую табличку: например, Грегори, владелец похоронного бюро. Хотя Глория однажды обратилась к нему, стало быть, его имя она слышала. Но Таддиус? Лейла? И все остальные, чьи имена тихо звучали в ее голове, каждый раз как в ее памяти возникали их лица?

Она мысленно дрейфовала между тем миром и этим. Ей не хотелось покидать тот мир и определенно не хотелось жить в этом, с ее постоянной спутницей Сукой Болью. Ей дали второй шанс не для того, чтобы она благоденствовала в этом мире, а чтобы заслужила жизнь там. Если она хочет ее заслужить, придется постараться здесь.

«Все дело в том, какие поступки ты совершаешь, – думала она. – Соблазн совершить недостойный поступок тебя преследует всюду, и поддаться искушению проще простого – как подобрать яблоко с земли. А вот поступить благородно – тяжелый труд, все равно что влезть на дерево и сорвать яблоко с самой верхней ветки. Однако возможность совершить достойный поступок есть всегда, эта возможность рядом, у тебя под ногами, нужно лишь воспользоваться ею». Она же в своей прошлой жизни решала свои проблемы, не заботясь о нравственной стороне дела, и порой даже прилагала усилия, чтобы найти самый аморальный выход. Вот как она упорствовала в своих заблуждениях.

Поступать достойно не значит быть святой. И слава Богу, поскольку, даже обладая новым знанием, она вряд ли, по ее собственному мнению, могла подняться до столь высокого уровня. На самом деле все это начинало ее порядком раздражать. И все же так и быть, она постарается. Правда, от нее потребуются адские усилия – сравнение, наверное, неудачное, но уж очень ей хотелось вернуться туда и снова встретиться с Олбаном. Она прекрасно понимала, что в том мире она ему не мать, но между ними, пусть совсем недолго, существовала теснейшая связь: он жил в ее чреве, и ей хотелось снова почувствовать отголосок той любви.

Однако ее размышления то и дело прерывались. Медперсонал все более и более тревожило отсутствие у нее речи. Медсестры постоянно теребили ее, задавая вопросы, разговаривая с ней, и даже вручили блокнот с ручкой, чтобы узнать, умеет ли она писать. Писать она умела, но так ничего и не написала. Ей не хотелось ничего писать, как не хотелось ничего говорить. Она тупо смотрела на ручку, зажатую в своей руке, пока ту у нее не забрали.

Хирург, на которого она до сих пор имела зуб, светил ей в глаза фонариком и тоже о чем-то расспрашивал, но она продолжала молчать. И даже не ударила его, когда он стоял совсем рядом, хотя такая мысль ей приходила в голову.

Ей пригласили невропатолога, затем сделали ЭЭГ, которая показала, что ее синапсы или что-то в этом духе невероятие активны. Тогда ей сделали снимок головного мозга, чтобы посмотреть, нет ли повреждений, объясняющих потерю речи. Стоя возле ее палаты у открытой раздвижной двери, врачи, не обращая на нее внимания, обсуждали ее случай.

– Скорее всего имела место ошибка, – безучастно высказался невропатолог. – Не может быть, чтобы она пережила клиническую смерть. При столь долгом отсутствии кислорода у нее по меньшей мере должны обнаружиться серьезные поражения головного мозга. Даже если допустить самые невероятные варианты, а мы оба всякого навидались, ее мозг не мог остаться невредимым, если сердце не билось предположительно в течение часа, а значит, столько же времени в организм не поступал кислород. В ее случае я не вижу ничего, что объяснило бы потерю речи. Может, она и раньше не разговаривала, не исключено, что она немая. Вы не пробовали кинетическую речь?

– Если б она была немой, то сама попыталась бы объясниться с нами с помощью знаков, – резонно заметил хирург. – Она же этого не делает. Ни на каком языке не говорит, ничего не пишет, не рисует и никак не показывает, что слышит нас. Я бы сравнил ее состояние с аутизмом, для которого симптоматично нарушение коммуникации, но это маловероятно, поскольку больная всегда выдерживает глазной контакт и делает все, о чем бы ни попросили ее медсестры. Она, безусловно, понимает, что ей говорят. Она взаимодействует с окружающими. Просто избегает общения. Должна же тому быть какая-то причина.

– Я, во всяком случае, ее не вижу. – Невролог вздохнул. – Она так смотрит на нас… словно все мы – иная форма жизни, которую она изучает. Ведь мы не общаемся с бактериями, и она так же с нами.

– Точно. Мы для нее бактерии.

– Она не первая больная, которая так считает. Мой вам совет: пригласите к ней психолога. У нее ведь серьезная травма, даже по нашим медицинским меркам. Возможно, ей нужна подобного рода помощь.

Травма? А была ли она? Чертовски травматично было то, что произошло до этого, но сама смерть… нет. Как ее проткнуло деревом, она не помнила. Она знала, что это случилось, смутно помнила себя, но в целом была довольна, что пережила смерть, – иначе не встретилась бы с Олбаном и не поверила бы, что земное существование еще не все и за порогом жизни человека ждет продолжение, другая обитель, которую ей было суждено посетить. И люди правы, когда говорят о смерти как о «переходе в мир иной», ибо душа человеческая переходит в иное измерение. Познав это, она испытывала неизъяснимое успокоение.

Психолог, доктор Бет Роудз, просившая называть ее просто Бет, несколько раз приходила побеседовать с ней. Бет была привлекательной женщиной, но с семейными проблемами, поэтому голова ее была забита в первую очередь ими. Дреа-Энди (или Энди-Дреа? Кто теперь на первом месте?) подумала, что доктору Бет следует заняться своими, такими важными для нее, делами: сесть с мужем вдвоем и все наконец решить – ведь у них двое детей и они любят друг друга. И уж после этого внимание доктора Бет будет всецело принадлежать ее пациентам.

Она сказала бы ей именно это, если бы разговор у них состоялся. Но отвечать на вопросы доктора Бет ее не тянуло, по крайней мере сейчас. Она еще не все обдумала.

Она, например, думала о том, что никто не знает, кто она такая. Дреа Руссо – Энди Баттс больше нет. Ни Рафаэль, ни киллер больше не представляют для нее угрозы. Она может начать жизнь с чистого листа и вольна выбирать, кем ей теперь быть. Правда, тут возникала неожиданная трудность: одним из ее посетителей в реанимационной палате был полицейский, следователь по ее делу. Ей вменялась в вину езда с номерным знаком от другого автомобиля и без водительского удостоверения – не бог весть какое преступление, однако дело нужно было улаживать. Официально она значилась под именем Джейн Доу,[5] и ему так же, как и персоналу больницы, хотелось установить ее личность.

Наконец пришло время переводить ее в обычную палату. В тот момент, когда медсестры стали готовить ее к перевозке, отсоединять трубки, оживленно щебеча о том, как быстро она идет на поправку и как они будут по ней скучать, ее внимание привлекла одна из них. Ее звали Дайна. Самая тихая из всех, она была неизменно добра и терпелива. Каждое ее прикосновение говорило об этом.

С Дайной случится несчастье – она упадет. Энди-Дреа видела, как это будет. Хотя не очень отчетливо. Все представлялось ей как в тумане, но все же она видела это. Дайна упадет с какой-то лестницы… какой-то серой бетонной лестницы. Такие бывают в гостиницах или… больницах. Точно. Все произойдет здесь, в больнице. Она сломает лодыжку, и это обернется для нее катастрофой – ведь у нее десятимесячный ребенок, за которым нужен глаз да глаз.

Она поймала Дайну за руку. В первый раз она по своей воле пошла с кем-то на контакт. Медсестры уставились на нее в немом изумлении.

Она облизнула пересохшие губы, с трудом подбирая уже забытые слова, – связь между мозгом и языком ослабела. Но она обязана была предупредить Дайну, а потому, сделав над собой усилие, наконец выговорила.

– Не пользуйтесь… лестницами… – сказала Энди.

Глава 19

– Я слышал, вы заговорили?

Слова упрека прозвучали где-то у изножья кровати. Энди открыла глаза и на миг зависла между сном и явью, между этим миром… и миром иным. Время, пространство, реальность и нереальность стали восприниматься ею совсем по-другому – они слились воедино. Быть может, со временем, когда она сможет обходиться без обезболивающих, настоящее вновь обретет для нее четкие очертания, хотя связь с иным миром ей терять не хотелось.

Пока же здесь и сейчас ей предстояло общаться с хирургом, доктором Мичемом, который сидел, небрежно развалясь на стуле, в двух футах от ее койки. Его наполовину прикрытые хирургической одеждой большие мускулистые и волосатые руки были скрещены на груди. Его поза говорила о том, что сегодня он шутить не намерен и желает наконец получить ответы на свои вопросы.

С минуту она игнорировала его – отвела взгляд в сторону и устремила его на окна. Отражающие стекла не мешали солнечному свету проникать в палату, однако сквозь них небо выглядело предгрозовым, создавая впечатление уединенного пространства. Хорошо все-таки было иметь настоящую отдельную палату, видеть смену дня и ночи, иметь возможность хоть немного побыть одной, несмотря на досадную манеру медсестер оставлять дверь открытой. Она попросит, чтобы ее закрывали.

Скоро, но не сейчас. Не сегодня. Чтобы попросить об этом, придется заговорить, а слова из нее сейчас пока не шли. В случае с Дайной произнести несколько слов ее заставила необходимость. И потребовавшееся для этого напряжение сил ее вконец утомило. Отвечать на вопросы хирурга она не видела необходимости.

К тому же именно он распорядился уменьшить ей дозу наркотиков, когда ей еще требовалась помощь в борьбе с этой Сукой Болью. Так что пусть он пока помучается без ответов.

– Может быть, вас заинтересует то, что случилось с Дайной, – проговорил доктор.

Интересно ли ей это? Подумав минуту, она все же решила, что да… Настолько интересно, что можно сделать усилие и заставить слова перекочевать из головы на язык. Она медленно перевела взгляд на доктора.

Несмотря на черствость, которую он проявил в случае с наркотиками, он ей нравился. Врач по призванию, он, не зная жалости, выполнял свой долг. Каждый его день проходил в тяжких трудах и борьбе за человеческую жизнь. Он проникал руками в окровавленную плоть, делал все необходимое, чтобы поставить человека на ноги. Хорошо бы, конечно, еще пару деньков получать обезболивающее. Но если все как следует взвесить, то, пожалуй, лучше боль, чем наркозависимость.

Но и ему давно пора покончить с изменами своей жене.

– Дайна, несмотря на ваше предупреждение, все равно пошла по лестнице, – продолжил он, пристально на нее глядя. – Хотя после ваших слов ей стало не по себе, и она соблюдала особую осторожность, крепко держалась за перила, оглядывалась, не прячется ли кто на лестнице. В общем, не неслась, как обычно. Однако на третьем лестничном пролете она поскользнулась. Если бы не ваше предостережение, она не держалась бы за перила и пролетела бы весь пролет, и это могло бы кончиться серьезной травмой. А так всего-навсего растяжение лодыжки.

Стало быть, не зря. Хорошо.

Он замолчал, видно, давая ей возможность сказать что-нибудь при желании. Но такого желания у нее не возникло.

Тогда он оставил эту тактику, расправил руки и, подавшись вперед, вперился в нее взглядом. Затем открыл было рот, желая что-то сказать, но передумал, закрыл его и поскреб щеку рукой. Энди наблюдала за ним с неким недоумением. Создавалось такое впечатление, будто его что-то беспокоит, однако не тот факт, что из нее не хлынул поток слов.

– На что это похоже? – вдруг тихо и немного неуверенно спросил он.

От удивления она чуть не открыла рот и в изумлении уставилась на доктора, тут же залившегося краской.

– Впрочем, не важно, – пробормотал он, поднимаясь.

Что он имел в виду? Иной мир? Не настолько же он толстокож, чтобы спрашивать про ощущения, испытываемые, когда твое сердце пронзает дерево. Кроме того, для хирурга нет ничего нового в травмах.

Он просто знал, что она пережила смерть, что врачи не ошиблись. И она – настоящее чудо, которое живет, дышит и ходит (иногда, когда ее заставляют). Случай с Дайной убедил его в этом. Не исключено, он в своей практике уже видел вернувшихся с того света, они рассказали ему что-то, и сейчас ему было любопытно. Возможно, он, будучи материалистом, хотел, чтобы она развеяла его сомнения, подтвердив отсутствие загробной жизни, и тем самым укрепила его веру в науку, в которой он чувствовал себя более комфортно.

Он собирался уже выйти, но она жестом остановила его. Ее лицо озарилось блаженной улыбкой.

– Там прекрасно, – заставила себя выговорить она, и эти два слова дались ей с таким трудом, что она почувствовала себя совершенно обессиленной.

Доктор резко остановился и, сглотнув комок в горле, вернулся к ее постели.

– Что вы помните? Можете мне рассказать?

Казалось, он не мог решить, чего бы ему хотелось – услышать больше то, что позволит не принимать ее слова всерьез, сочтя ее видение галлюцинацией мозга, испытывающего кислородное голодание, или то, что убедит его в существовании загробной жизни.

Ей нужно было начать говорить. Преодолеть наконец барьер, восстановить связь с внешним миром. Ее изоляция от него пошла ей на пользу, дав время прийти в себя, но теперь пора вернуться насовсем – ведь другого ей не дано.

Осознав это, она почувствовала, как все, что ее окружало и что она видела смазанно, находясь между двумя мирами, внезапно приобрело отчетливые очертания. Окончательное решение остаться здесь созрело. До сих пор она словно пребывала в неком чистилище, где ей было дано время все обдумать, и вот она сделала выбор: она должна остаться, чтобы заслужить себе место в лучшем из миров.

Она почувствовала, что может говорить – получилось! – хотя это по-прежнему требовало от нее усилий.

– Я помню все.

На лице врача отразилось облегчение.

– Туннель был? Со светом в конце?

Нет таких слов, чтобы описать запредельный мир. Человеческая речь бессильна передать его совершенство, покой и радость, его спокойную красоту. Но в данный момент ее расспрашивали не о нем – врачу был интересен сам процесс перехода.

– Свет. Туннеля не было. – Возможно, она что-то упустила? Или слишком быстро летела тогда?

– Только свет? Хм.

Вот оно, сомнение. Он интуитивно призывает на помощь надежную науку. Ведь яркий свет вполне можно объяснить сбоем в работе умирающего мозга. Интересно, думала она, как он свяжет это с отсутствием в нем повреждений. Но поскольку ей не хотелось оказывать на него своими аргументами давления и, кроме того, она имела на него зуб, она ни с того ни с сего вслух сказала первое, что пришло ей в голову:

– Прекратите гулять от жены.

Хирург побледнел, потом покраснел.

– Что?

– Если не прекратите, она все узнает. – Почувствовав внезапное раздражение, она натянула на себя простыню, словно хотела отгородиться от него. – Не любите ее – разведитесь, а пока с ней живете, держите ширинку на замке. Уж пора бы вам остепениться.

– Что?.. Что? – третий раз повторил он одно и то же слово, как рыбка гуппи, то открывая, то закрывая рот.

– Ну, теперь верите? – Она сердито посмотрела на него. Ей ужасно хотелось повернуться к нему спиной, но об этом не могло быть и речи. Поэтому она лишь прищурилась на него с вызовом, точно ожидая с его стороны опровержения, хотя скорее всего он пошлет ее куда подальше.

Она видела, как он пытался сдержаться. Хирургу было лет пятьдесят с небольшим. Всю свою сознательную жизнь он двигал науку и совершенствовался в своем деле, спасая жизнь другим. Как и большинство его собратьев по профессии, он обладал здоровым (то есть непомерным) самолюбием, без которого добиться успеха на выбранном им поприще невозможно. В общем, он привык к роли главного. А тут вдруг какая-то дамочка, к слову, обязанная ему жизнью и задолжавшая кругленькую сумму, начинает его отчитывать. Смириться с этим оказалось не просто.

Он уже собрался ответить ей какой-то резкостью, и она, увидев это, нахмурилась еще больше.

– Не сомневайтесь только потому, что я не видела туннеля. Некоторым, наверное, это удается, но не мне. Меня проткнуло деревом… не большим, конечно, но все же… и я ушла быстро. Ну, не судить же меня за это.

Он, снова скрестив руки на груди, перекатился с мыска на пятки – мужчина, не намеренный сдаваться без боя.

– Если вы в самом деле пережили предсмертный опыт, то должны пребывать в благостном расположении.

– Я пережила не предсмертный опыт, я пережила смерть. Я умерла, – равнодушно сказала она. – Но мне дали второй шанс. И насколько мне известно, из этого вовсе не следует, что я должна притворяться и изображать хорошее настроение. Если вас интересует, что я помню, пожалуйста: я помню, как, воспарив, смотрела с высоты на землю и видела парня, рывшегося в моей сумке. Это он украл мой лэптоп. А мои деньги целы?

Мысли врача были для нее открытой книгой, даже сейчас, когда он пытался контролировать выражение лица. Его потрясение по крайней мере у нее не вызывало сомнений.

– В вашем кошельке, кажется, обнаружилась значительная сумма, но никаких документов, удостоверявших личность, а также кредиток не нашли.

Кредиток и не было, правда, об этом она умолчала. Стало быть, пропали только документы? Странно. Зачем он взял их, оставив деньги?

– Техпаспорта в вашей машине тоже не было. Детектив Эрронс, полагаю, захочет обсудить это с вами.

Обязательно – так же как и фальшивые номера. Но не все сразу – отмахнулась она от этой проблемы.

– Если деньги в сохранности, пусть они пойдут на оплату больничного счета. Ведь здесь у вас не бесплатно.

– Ничего, меня не беспокоит…

– Вас, может, и нет, а вот больницу – очень беспокоит.

– Раз уж вы так разговорились, не скажете ли, как вас зовут?

– Энди, – не задумываясь ответила она. – А вас?

– Трэвис. А ваша фамилия?

Она всегда соображала быстро, на ходу, но теперь вдруг растерялась и ничего не могла придумать. Ничего, абсолютно ничего не приходило ей в голову. Она хмуро посмотрела на доктора.

– Я думаю, – наконец объяснила она.

Хирург чуть сдвинул брови:

– Не помните?

– Ну конечно же, помню. Дайте еще минуту подумать. – Считая ее мертвой, Рафаэль не станет отслеживать женщину с ее именем. Однако для пущей верности все же лучше взять другое имя. Упустит ли она второй шанс, если солжет во имя своего спасения? Быть может, лгать нехорошо, если это кому-то во вред, но в противном случае это не так уж скверно.

«Эх, надо было спросить их там, как поступать в подобных случаях».

– Энди, – повторила она, призывая на помощь вдохновение.

– Это вы уже сказали. Энди – сокращенное от Андреа?

– Да. – Что еще она могла сказать? Она не могла вспомнить ни одного другого женского имени, от которого можно было бы образовать сокращенное Энди. Называть фамилию Баттс она ни в коем случае не собиралась. В конце концов она, сдавшись, пожала плечами: – Может, завтра.

Вытащив ручку, врач стал что-то записывать в ее истории болезни.

А она тут же переключилась на другое.

– Вы не думайте, я в своем уме, – с досадой обратилась она к нему. – Это все из-за вас, из-за ваших наркотиков – они притупляют ум, но не боль. Вы не задумывались, каково это, когда твою грудную клетку распиливают, а потом тискают в руках твое сердце? Нет? У меня в теле скобки. Я уже чувствую себя папкой-скоросшивателем, столько во мне этих самых скобок. А вы что? Уменьшаете мне дозу обезболивающих. Вам, право, должно быть стыдно.

Она так же внезапно, как начала, умолкла. Никогда еще и ни на кого она так не срывалась. Ее губы растянулись в улыбке, и она «включила» свое обаяние. С чего это она вдруг превращается в стерву? Однако она замолчала, не только устыдившись, а еще и потому, что доктор смеялся. Он смеялся.

Пожалуй, с ним можно найти общий язык.

– Присядьте, – пригласила она, – и я вам расскажу о лучшем из миров.

* * *

Саймон давно взял себе за правило не поддаваться соблазнам и следовал этому принципу всю жизнь, но на сей раз перед искушением не устоял. Эта мысль не шла у него из головы и не давала покоя.

Он не мог забыть смерти Дреа. Не мог забыть ее лица, озарившегося перед смертью радостью. В общем, не мог забыть ее. С тех пор как Дреа не стало, в его груди занозой засела какая-то непонятная боль, от которой не было спасения.

Он показал Салинасу снимки, сделанные сотовым телефоном, предъявил ему водительские права Дреа. При виде снимка Салинас побледнел и с минуту сидел неподвижно, не проронив ни слова.

– Сообщите, куда вам перевести гонорар, – наконец выговорил он.

– Забудьте, – ответил Саймон. – Я тут ни при чем. Она попала в аварию. – Однако он был виноват, ведь Дреа разбилась, потому что превысила скорость, пытаясь уйти от него. Другой бы на его месте взял гонорар и глазом не моргнул. Конечно, он не убил ее своей рукой, но, без сомнения, стал причиной ее смерти. Однако впервые за всю свою жизнь он не мог принять этих денег.

Это совсем другое дело.

Хотя ему хотелось, чтобы все было как всегда. Его пугал тот вакуум, который образовался в его жизни, словно он потерял нечто очень для себя дорогое и еще не осознал всей глубины этой потери. Он стремился забыть, стереть из памяти то выражение неземного блаженства, с которым она встретила смерть.

Однако Саймону это никак не удавалось, и он долго терзался неодолимым желанием отыскать ее могилу. Оставшихся в ее кошельке денег более чем достаточно на приличные похороны. Попытаются ли власти до погребения установить ее личность и отыскать родственников? Или не будут держать в морге, а похоронят сразу, лишь сделав снимки и взяв образцы ДНК?

В первом случае он мог бы заявить свои права на тело, найти самое красивое, самое тихое место на кладбище и там ее похоронить. На гранитном могильном камне будут высечены начало и конец ее жизни, а у его подножия лежать цветы, которые он время от времени станет приносить туда.

Но если ее уже похоронили и памятника на могиле нет, опять же его можно поставить и принести туда цветы. Словом, Саймон хотел знать, где она.

Найти ее, по его мнению, было просто. Он знал место катастрофы, а потому ему требовалось всего-навсего просмотреть местные газеты. Транспортное происшествие со смертельным исходом, женщина, личность которой не установлена, – это займет максимум минут пять.

Итак, он поддался искушению и засел за компьютер. На поиски ушли не пять минут, а всего две минуты и семь секунд.

Он прочитал информацию раз, потом второй и не веря своим глазам ошеломленно покачал головой. Не может быть. Газетчики ошиблись – дело обычное. Саймон просмотрел следующий выпуск в надежде увидеть опровержение. Но там сведения подтверждались. Имя ее неизвестно, поэтому ее назвали Джейн Доу, но…

Господи Иисусе! Саймону показалось, что он схватился за оголенный провод. Потрясение оказалось так велико, что он даже не почувствовал, но только понял головой, как участилось его дыхание. Он видел только экран компьютера, и больше ничего. Этого не может быть. Ведь он своими глазами видел, как из нее уходит жизнь, видел, как остекленели ее глаза и застыли зрачки. И когда он попытался нащупать пульс у нее на шее, то не нашел его.

Что-то, однако, произошло. Врачи каким-то неведомым образом вернули ее к жизни и успели довезти до больницы. Как им это удалось – неизвестно, какое-то чудо, черт побери, но сейчас это уже не важно.

Главное, Дреа жива.

Глава 20

Тем же вечером Саймон вылетел в Денвер. С собой он взял только небольшую сумку, чтобы по прилете не возиться с багажом. И никакого оружия – оно ему было ни к чему. Он просто хотел своими глазами увидеть Дреа, убедиться, что это действительно она, и выяснить, что же случилось на самом деле.

Тут, вероятно, какая-то ошибка. Не может женщина в больнице быть Дреа. Произошло бы удивительное совпадение, если бы вдруг нашлась еще одна Джейн Доу, только в отличие от первой выжившая и поэтому более интересная прессе. Автокатастрофа произошла довольно далеко от Денвера, где-то в малонаселенном районе, и ДТП с неустановленной жертвой могло вообще остаться незамеченным.

Существует, однако, и худший вариант: врачам удалось оживить тело Дреа, но не мозг, либо его функции значительно ограничены. Возможно, функции ствола мозга сохранились ровно настолько, чтобы поддерживать работу легких и сердца, хотя как они могли работать после такого, оставалось загадкой. Саймон не представлял себе хирурга, который бы взялся провести столь масштабную, сложную операцию – если такое вообще возможно – человеку в состоянии «овоща» или вообще в коме.

Именно поэтому Саймон сомневался, что женщина в больнице Дреа. Ему не хотелось, чтобы это оказалась Дреа – с необратимой мозговой травмой.

Но если все так и какой-то идиот вздумал приговорить ее к такому жалкому существованию, то он, Саймон, о ней позаботится. Он найдет для нее самую лучшую в стране клинику, где за ее телом будут ухаживать. А он сможет иногда навещать ее, хотя видеть в таком состоянии Дреа, пожалуй, окажется даже больнее, чем умирающей. Правда, он по закону не вправе решать ее судьбу, ну и черт с ними, с правами. Зато у него есть деньги, и он сделает это, несмотря ни на какие преграды, ведь по роду своей деятельности ему постоянно приходилось появляться там, где его быть не должно, и делать то, что он не должен был делать.

Саймон остановился в гостинице, решив отправиться в больницу днем, когда там более людно и легче раствориться в общей массе. Днем в больнице кипит жизнь: амбулаторные больные тянутся на анализы, стационар открыт для посетителей, туда доставляют цветы, газеты, продукты и медикаменты. Он станет одним из многих. По опыту Саймон знал: люди, работающие в ночную смену небольшими коллективами, более насторожены по отношению к посторонним.

Прежде всего нужно выяснить, в больнице ли до сих пор Джейн Доу. Прошло больше двух недель. Если женщина, о которой речь, не Дреа, ее могли уже выписать или же она ушла сама: людям без документов, как правило, есть что скрывать. В таком случае, очевидно, это не Дреа и, стало быть, можно со спокойной душой возвращаться в Нью-Йорк. Но если у нее серьезные травмы и она до сих пор в больнице, то стоит посмотреть на нее. Раньше информация о пациентах в больницах не считалась конфиденциальной, и было достаточно звонка, чтобы получить все необходимые сведения, но теперь ее предоставляли только близким родственникам. Однако это не означало, что получить ее вообще нереально, просто потребуются определенные усилия.

На следующий день в шестом часу утра он уже находился в больнице и ждал, когда сменится ночной персонал. У некоторых из них смена могла длиться двенадцать часов – с шести до шести или с семи до семи. Кроме того, Саймон не знал, кто ему нужен. Действовать следует быстро. Ему, возможно, потребуется не один час, а если повезет, не более тридцати минут. Это зависит от того, насколько бдительной окажется жертва (хотя после долгой ночной смены, пожалуй, не станешь слишком осторожничать). Но переходить к действиям следует именно во время пересмены, когда внимание рассеяно.

Саймон прошел через вход в реанимационное отделение, где вечно толпился народ, и отыскал взглядом лифты и указатель. Реанимационное отделение оказалось на седьмом этаже. Какая-то измученная женщина с лицом, изборожденным от постоянной усталости и тревоги морщинами, завидев, что двери лифта закрываются, ускорила шаг и в последнюю минуту вбежала в кабину. Она, вероятно, шла из кафетерия, потому что несла в руках большой стакан кофе. На четвертом этаже она вышла. После Саймон поднимался уже один.

Комната ожидания реанимационного отделения, огороженная стеклянными стенами, была битком набита людьми с затуманенным взором. Они приносили с собой еду, книги и чуть ли не спальные мешки – словом все, что могло помочь скоротать долгие часы томительного ожидания. На столе стояла кофеварка, которая время от времени, извергая свежезаваренный напиток, издавала характерный шипящий звук. Рядом высились стопки полистироловых стаканчиков.

Приводимые в движение нажатием на пластину в стене тяжелые двери реанимационного отделения находились прямо напротив комнаты ожидания. За ними можно было наблюдать сквозь стеклянные стены, а пока не сменился медперсонал – слушать разговоры державших ночную вахту родственников – либо отчаянно надеявшихся, что их близкие выживут, либо ожидавших конца – и почерпнуть от них кое-какую информацию. Находиться в этой комнате ожидания было все равно что тесниться в лисьей норе. Каждый из присутствующих находился в кризисной ситуации, и информация из них текла рекой.

Саймон отыскал свободное место, откуда просматривались двери реанимации, сел и, упершись локтями в колени, склонил голову. Всей свой позой он выражал отчаяние, которое было преобладающей эмоцией в комнате ожидания и с которой успел подружиться каждый из присутствующих. Впрочем, голову он держал не так уж низко – чтобы не упускать из виду двери реанимации.

Он ни с кем не встречался взглядом, не смотрел по сторонам, а просто сидел один – ну просто мученик. Через минуту седая женщина слева от него сочувственно поинтересовалась:

– У вас здесь кто-то из близких?

Речь, разумеется, шла о реанимации.

– Мать, – через силу ответил Саймон, не опасаясь попасть впросак – ведь в реанимации всегда полно пожилых. К тому же преданные сыновья всегда располагают к себе окружающих. – Инсульт. – Он с усилием сглотнул. – Обширный. Сказали, что, возможно, изменения в мозге… необратимы.

– О, это ужасно. Мне очень жаль, – отозвалась женщина. – Но вы все же не теряйте надежду. Мой муж – строительный рабочий. Месяц назад он упал с четвертого этажа, переломал себе все, что только можно. Я уж думала, все, конец. – При воспоминании о пережитом женщина не смогла сдержать предательской дрожи в голосе. – А я перед этим все уговаривала его уйти на пенсию, и он наконец пообещал, что в следующем году бросит работу. И вот вам, пожалуйста. Врачи сказали, что ему теперь и про рыбалку, и про охоту лучше забыть, а они с сыном как раз собирались. Никто не ожидал, что он выживет, но все пока ничего, и на следующей неделе его даже думают перевести в общее отделение.

– Это хорошо, – пробормотал Саймон, опуская глаза на свои руки. – Я за вас рад. Но моя мать… – Прервавшись на полуслове, он сокрушенно покачал головой. – Она слишком долго пролежала одна. – Он подпустил в тон немного раскаяния – надо же было как-то оживить сюжет. – Ее сейчас обследуют, но если мозг погиб, то…

– Даже самый лучший врач не знает все о человеческом организме, – вмешался в разговор дородный малый с красным лицом, сидевший по другую руку от женщины. – Две недели назад в больницу привезли женщину, пострадавшую в автокатастрофе – съехала с дороги и наткнулась на дерево. Ей насквозь проткнуло грудь.

Вот оно, то, что ему нужно. Даже в реанимацию заходить не придется. Саймон встрепенулся, но не выдал эмоций лицом. Дреа. Вне всякого сомнения, она. Напряжение, сковывавшее его тело, мгновенно улетучилось – что-то екнуло в его груди, он словно несся с «американских горок», но уже в следующую минуту его сковал ужас. В каком состоянии может быть человек после такой страшной аварии? Сможет ли она функционировать? Ходить, говорить? Будет ли узнавать окружающих? Саймон попытался сказать что-то и не смог. Горло сдавило так, что стало трудно дышать.

Женщина сочувственно потрепала его по руке, ей показалось, что он готов разрыдаться. Этот простой жест участия тронул Саймона до глубины души. Никто и никогда не смел коснуться его, тем более так легко и просто. В нем всегда было нечто, заставляющее других держаться на расстоянии, от него всегда веяло холодом и смертью, но женщина этого, очевидно, не замечала. Впрочем, Дреа тоже к нему прикасалась – клала руку ему на грудь, прижималась к нему всем телом и с какой-то необузданной страстью целовала его, прильнув к нему своими нежными и жадными губами. Вспомнив это, Саймон сглотнул комок в горле, и судорога отпустила его настолько, что он смог наконец заговорить.

– Я, кажется, что-то читал об этом в газетах, – солгал он, давясь словами.

– По словам врачей, когда они прибыли на место, она была мертва. И только когда они уже стали собираться, вдруг один из них услышал, что она дышит. Хотя они уверяли, что вначале пульс у нее не прощупывался, а появился потом. Внезапно. Им пришлось перепилить сук, чтобы женщину можно было уложить в машину: если бы они стали его вытаскивать, то причинили бы еще больший вред. К тому же сук этот как-то сдерживал кровотечение, зажимая аорту, и начни они его тащить, женщина умерла бы от потери крови. – Толстяк сложил руки на массивной груди. – Они были уверены, что наступила смерть мозга, но все обошлось. Рану ей заделали, операция длилась восемнадцать часов, и вот теперь ее перевели из реанимации… дня три, что ли, назад?

– Два, – подсказала седовласая женщина, включаясь в разговор. – Позавчера.

– Так вот, ее перевели в обычную палату. Говорят, она идет на поправку, но вроде бы не говорит, значит, мозг, наверное, все же пострадал.

– Уже заговорила, – заметил кто-то из присутствующих. – Что-то такое сказала одной медсестре. Все сейчас только это и обсуждают.

– Поразительно, – отозвался Саймон. Сердце у него вновь затрепетало. Он словно бы наблюдал за собой со стороны и понял, что чуть не потерял сознание… что его чуть не вывернуло наизнанку. Или все вместе. Она идет на поправку, она говорит.

– Да, это, конечно, чудо, – проговорил толстяк. – Ее назвали Джейн Доу. При ней не обнаружилось никаких документов, и искать ее, видимо, никто не ищет. Написать она тоже ничего не смогла. Впрочем, теперь, когда она заговорила, думаю, все выяснится.

«Так она вам и сказала, – подумал Саймон. – Не такая Дреа дура. Ну, какое-то имя она, конечно, придумает». В этом и будет заключаться для него главная трудность: как ее потом искать? Найти сейчас компьютер, конечно, не проблема. Но какое имя она им назвала? Поэтому придется подойти к делу с другой стороны.

– А кто ее лечащий врач? – Повода интересоваться этим у него не было. Но в комнате ожидания возле отделения интенсивной терапии люди обсуждают все подряд, все на свете, лишь бы скоротать время и отвлечься, – завязывают знакомства, которые скорее всего продлятся не дольше, чем их близкие будут оставаться в реанимации. Пока они заключены в эту стеклянную клетку, они вместе смеются и плачут, утешая друг друга, обмениваются семейными рецептами и отмечают дни рождения – словом, делают все, чтобы продержаться.

– Мичем, – последовал незамедлительный ответ. – Кардиохирург.

Обязанностью врача являются ежедневные обходы всех своих больных. Но пациента с такой травмой, как у Дреа, да еще выжившего вопреки всем законам природы, хирург должен опекать более остальных. Найти доктора Мичема не составит труда, как и проследить за ним.

Следующий вопрос, который предстояло решить Саймону, – это узнать, как организована работа больницы. Ведь пациентов кладут не куда попало. Для каждого случая свое отделение на отдельном этаже, что упрощает за ними уход. Вот есть родильное отделение, есть ортопедическое… и есть отделение послеоперационного восстановления. Скорее всего Дреа перевезут туда.

Двери в палаты часто оставляют открытыми, не то по безалаберности, не то в спешке, а может, для удобства медсестер. Шансы на то, что ему удастся пройти в хирургию, заглянуть в каждую палату, где открыты двери и обнаружить Дреа, были пятьдесят на пятьдесят. Не получится – он выйдет на доктора Мичема, но, так или иначе, разыщет ее. Для него никогда в жизни еще не было ничего более важного.

Ничего подобного с ним раньше не случалось – ничто не трогало его сердце, тем более настолько, что он не мог плюнуть и уйти, оставив все как есть. Сейчас это было невозможно, хотя он и досадовал на себя за это. Дреа превратилась в его слабое место, ахиллесову пяту. И если об этом кто-либо догадается, в первую очередь Салинас, то будет плохо.

Двойные двери реанимации распахнулись, и оттуда вывалила толпа медсестер и медбратьев. Необходимость проникать в реанимацию отпала, и Саймон остался на месте. Чтобы пройти на охраняемую территорию, нужен специальный жетон. У Саймона он имелся, но сперва стоило попытаться найти Дреа более простым путем. Она в больнице, она жива, и она говорит. Саймон внезапно почувствовал, что не может больше оставаться здесь ни одной минуты, ни одной секунды, не может больше притворяться сокрушенным горем сыном, обеспокоенным судьбой мифической матери, тогда как ему хочется только одного – остаться в одиночестве, чтобы прийти в себя.

– Простите. – Он вклинился в разговор, который уже тек без его участия, затем встал и решительно вышел. Оглядевшись по сторонам, он заметил комнату отдыха и буквально бросился в нее. Там, слава Богу, было лишь одно кресло. Саймон заперся изнутри и, не в силах справиться с дрожью, застыл посередине крохотной каморки.

Что, черт возьми, творится? Всю свою сознательную жизнь он совершенствовал умение управлять собой, устраивал себе проверки, исследовал и расширял границы собственных возможностей. Он никогда не терял голову. Все, что бы он ни делал, что бы ни говорил, было взвешено до мельчайших подробностей и четко сориентировано на желаемый результат.

Он справится. Узнав, что Дреа жива и как-то функционирует, он обрадовался. Это, конечно, стало для него большим потрясением, но не выбило его из колеи. Если удастся найти способ поговорить с ней, не напугав до смерти, он скажет, что ей ничто не угрожает: Салинас считает ее погибшей, и она может спокойно жить дальше. Но это потом, не сейчас. Сейчас она еще слишком слаба и любое волнение ей после такой травмы противопоказано.

Кроме того, если она действительно не помнит, кто она такая, не вспомнит и его. Она заговорила, но это не значит, что ее мозг остался невредимым. Однако хватит гадать на кофейной гуще, сейчас лучше попридержать воображение, нужно просто выяснить, в каком она состоянии.

Черт! Воображение. Когда только она успела завладеть его воображением? Он оперировал фактами, имел дело с сухой реальностью, он жил настоящим. Реальность – это нечто незыблемое, безжалостное и жестокое. Но его это не напрягало – он и сам был безжалостен и жесток, а потому они подходили друг другу.

Глубоко вздохнув несколько раз, Саймон сбросил с себя странное наваждение, от которого чуть было не потерял голову. Он должен найти Дреа и лично удостовериться, в каком она состоянии. А после уже можно лететь в Нью-Йорк. Его ждут дела. Он непозволительно долго живет на одном месте, пора перемешаться. Вот только узнает, как Дреа, убедится, что она в порядке, и исчезнет из ее жизни навсегда.

Глава 21

Послеоперационное отделение находилось этажом ниже, и Саймон, решив обойтись без лифта, спустился по лестнице. Он всегда предпочитал лестницу, потому что она имеет два пути к отступлению, тогда как в лифте оказываешься заключенным в тесную коробку. Кроме того, лифт выполняет команды последовательно, в порядке их поступления. Так, если вызванный снизу лифт начал спускаться, заставить его подниматься вверх, нажав кнопку верхнего этажа, невозможно.

Здание больницы имело форму буквы «Т». Саймон вышел из лифта в конце длинного коридора и стал методично обходить этаж. Возле каждой палаты на стене висела табличка с фамилиями пациента и лечащего врача – как раз то, что ему было нужно.

Пост медсестры располагался в месте пересечения двух коридоров. Но полный обзор у сестры мог быть только в том случае, если она выйдет из-за стойки. Дежуривших ночью медсестер только что сменили, а больным развозили завтрак, и в коридорах, как в улье, кипела жизнь, поэтому Саймон в этой неразберихе не привлекал к себе особого внимания. Он спокойно и непринужденно шел по коридору, заглядывая в открытые двери, но делал это, не поворачивая головы, и сторонний наблюдатель ни за что бы не догадался, что пациенты хоть сколько-нибудь его интересуют.

По крайней мере половина палат оказались закрытыми, зато палаты с растворенными дверьми после проведенной рекогносцировки можно было исключить – Дреа в них не оказалось. Проходя по коридору, Саймон заодно отмечал палаты, где в качестве лечащего врача был указан доктор Мичем, и обозначал их на своем трехмерном плане, который держал в голове.

Увидев имя Доу, он чуть не споткнулся. Палата 614. Лечащий врач – Мичем. Дверь была закрыта, но Саймон сразу понял: он ее нашел. Фамилия Доу, конечно же, встречается в жизни, но возможно ли такое совпадение, что еще одна женщина с таким же именем находится на этом этаже – сейчас – на лечении у доктора Мичема?

Рука Саймона легла на ручку двери, прежде чем он осознал это.

Но он медленно и осторожно заставил себя убрать руку. Войдя в палату, он только напугает ее – в том случае, конечно, если Дреа его узнает. Ведь в каком она состоянии, он до сих пор не знал.

Фамилия Доу еще ни о чем не говорит. Если у нее с головой все в порядке, она, пользуясь сложившимися обстоятельствами, ни за что не откроет своего настоящего имени. В противном случае она скорее всего ничего не помнит, и это наиболее вероятный вариант.

Саймон с опозданием заметил на двери надпись: «Посещения запрещены».

Увидев такую надпись, во-первых, сразу становилось ясно, что входить нельзя, а во-вторых, возникали вопросы: почему нельзя? Кто повесил объявление? Администрация больницы? Потому что любопытствующие и/или пресса докучают больной и волнуют ее своим навязчивым вниманием? Или пациентка сама попросила повесить это предупреждение? Пресса Дреа, само собой, ни к чему. От полиции она тоже скорее всего постарается держаться подальше, пока не сочинит для них какую-нибудь подходящую историю.

Но он-то теперь знает, под каким именем ее зарегистрировали и в какой она палате. Все, что надо, он непременно выяснит. При этом видеться или разговаривать с ней, несмотря на его необъяснимое желание, не обязательно.

Саймон поднял глаза. В коридоре на расстоянии трех палат от него стояла большая, груженная подносами тележка. Соседняя палата была тоже закрыта, и Саймон, продвинулся немного вперед, прислонился к стене у двери и уставился глазами в пол, будто ожидая медсестру или лаборантку, зашедшую к пациенту.

Санитарка с тележкой проворно разносила подносы больным. Подтолкнув тележку вперед, она остановилась у палаты Дреа. Саймон поднял голову, приготовив вежливую улыбку, на случай если женщина на него посмотрит. Но она равнодушно скользнула по нему взглядом, словно его и не было. Медперсоналу не в диковинку посетители, жмущиеся к стенам.

Женщина взяла с тележки поднос, на котором, кроме апельсинового желе, фруктового сока, кофе и молока, кажется, больше ничего не было. Однако это все же еда, значит, Дреа кормят не через трубочку. Она в состоянии есть сама. Санитарка коротко стукнула в дверь и, не дожидаясь ответа, распахнула ее.

– Это что, еда? – послышался из палаты недовольный голос Дреа.

Женщина рассмеялась.

– Вам разрешили желе. Если ваш желудок с ним справится, завтра, возможно, получите картофельное пюре. Что доктор разрешает, то и приносим.

– Апельсиновое! – после непродолжительного молчания воскликнула Дреа. – Апельсиновое я люблю.

– Хотите две порции?

– А можно?

– Конечно. Всегда, когда захотите добавки, говорите мне.

– Ну тогда, конечно, хочу. Умираю, хочу есть.

Пока Дреа, занятая едой, разговаривала с женщиной из столовой, Саймон отлип от стены и быстрым шагом прошел мимо палаты, не поворачивая головы в сторону Дреа.

Некоторое время он шел, ничего не видя перед собой, и даже наткнулся на молодую женщину, которая вышла из палаты.

– Извините, – автоматически бросил он и, не взглянув на нее, прошел дальше.

Опомнился он только, когда оказался зажатым в дальнем углу переполненного лифта, хотя как в него сел, даже не помнил. И это он, который не только постоянно контролировал каждый свой шаг, но и успевал следить за тем, что делают окружающие, он, который, прежде чем войти в общественный туалет, изучал его со стратегической точки зрения, позволил себе так забыться. Он настолько погрузился в свои мысли, что не сознавал, что делает и куда идет.

На первом этаже он вышел. Однако поскольку спускался не на том лифте, что и поднимался, то очутился не у выхода из реанимационного отделения, а в главном фойе – грандиозном двухэтажном атриуме с живыми фикусами – гордостью больницы.

В каком-то оцепенении, плохо соображая, Саймон двинулся было к выходу, но вспомнил, что оставил арендованную машину на парковке перед входом в интенсивную терапию. Остановившись, он огляделся по сторонам, но никаких знаков, которые бы указывали туда путь, не заметил. Он всегда хорошо ориентировался, и интуиция подсказывала, что нужно идти налево по коридору. Именно это он и сделал. Саймон редко смеялся, но сейчас его разбирал смех. Он чувствовал облегчение, которое, словно шампанское, шипело и бурлило в крови, вызывая головокружение. Грудь сдавило, сердце глухо стучало в груди.

Но внезапно его глаз выхватил неприметную табличку на двери. Саймон остановился. Повинуясь какому-то необъяснимому порыву, он открыл дверь и вошел внутрь.

Едва дверь закрылась, вокруг него сомкнулась тишина. Создавалось впечатление, что помещение имеет звукоизоляцию. Постоянный шум и суета больницы остались за порогом. Саймон словно попал в другое измерение. Секунду он неподвижно стоял, не зная уйти или остаться, но какое-то чувство удержало его. Саймон никогда не был трусом. И что бы ни случалось в жизни, а случалось всякое, он никогда не прятал голову в песок. Он не знал жалости ни к себе, ни к другим. В отличие от многих он не обманывался насчет себя, понимал, кто он есть на самом деле. Саймон не лгал себе, потому что ни своя, ни чужая жизнь особенной ценности для него не представляли. До настоящего времени. Пока он не встретил Дреа.

Комната тонула в полумраке. На стенах по обеим сторонам от Саймона висели бра, впереди красовалась панель из витражного стекла с подсветкой, окрашивая помещение в разные тона. В прохладном воздухе витал аромат свежесрезанных цветов – на столе стоял букет. Посреди комнаты выстроились в ряд три скамьи с мягкой обивкой, на каждой из которых уместилось бы человека три. Кроме Саймона, в комнате никого не было.

Он сел на среднюю скамью и прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной. Хорошо, что не звучала музыка, тем более церковная, иначе Саймон ни за что бы не остался. Но его здесь ждали только тишина и покой.

Дреа жива. Саймон еще не вполне осознал, что это для него значит, не осознал, что у него под ногами разверзлась земля и он, уцепившись за край пропасти, повис над бездной. Он позволил себе на секунду расслабиться. Сквозь закрытые веки виделся мягкий разноцветный витражный свет. Аромат цветов побуждал дышать глубже, всей грудью, и спазм в груди постепенно отпускал.

Жестокость вошла в его плоть и кровь, стала его неотъемлемой частью вроде второй кожи. Саймон никогда и ничего не забывал и сейчас хорошо помнил то, чему стал свидетелем: Дреа умерла. Он слышал ее последний вздох, видел, как свет уходил из ее глаз. Лишь прикоснувшись к ней, он тотчас почувствовал произошедшую с ее телом перемену: оно начало коченеть. Ее нежная кожа похолодела, стала безжизненной. Он почувствовал: Дреа больше нет. Он понял это всем своим существом еще до того, как осмыслил это. Ушло все, что составляло ее суть, дух, душу – можно называть это как угодно. Искра жизни погасла, и в мертвом теле уже не узнать человека, который в нем жил.

Он слишком долго пробыл рядом с ней, чтобы ошибиться. Пульс не прощупывался. Она не дышала. «Скорая» прибыла только через полчаса, а может, и позже. Реанимация к тому времени уже была невозможна. Смерть мозга наступает уже через четыре минуты кислородного голодания. В случае Дреа даже самые героические усилия по ее оживлению не дали бы результата. Тот малый в комнате ожидания сказал, будто врачи уже собирали вещи, когда Дреа начала дышать. Пытались ли они вообще ее реанимировать? Ведь она к тому моменту уже давно была мертва.

И вот она, несмотря на все, как ни в чем не бывало сидит на больничной койке, как есть живая, говорит и радуется, что ей дали желе.

Это настоящее чудо. Но еще большее чудо то, что ее мозг в полном порядке. В чудеса Саймон не верил. Если у него в жизни и была какая-то философия, то она ограничивалась классическим «Дерьмо случается», и, как правило, самое скверное дерьмо. Реже бывает получше, но всегда – дерьмо. Живешь себе, живешь, а в конце небытие.

Но тут… тут нечто такое, что не поддавалось никакому разумному объяснению. Загадка не отпускала Саймона, и ему пришлось посмотреть правде в глаза. Ведь что-то вернуло ее к жизни.

Саймон открыл глаза и невидящим взглядом уставился на витраж.

Неужели, период между рождением и смертью это не только постепенная утрата организмом жизненных сил? Что обладает способностью вернуть жизнь остывающему телу? Если есть нечто такое… значит, смерть не конец.

И после смерти существует продолжение в каком-то ином мире, в каком-то ином измерении. И значит, важно, как ты прожил свою жизнь здесь, на Земле.

Саймон не различал добро и зло, эти понятия никогда не имели для Саймона значения. Он был тем, кем он был, и делал то, что делал. Для прохожих с улицы он не представлял опасности. Он не желал им зла и не презирал их. Порой даже чувствовал по отношению к рядовым гражданам нечто вроде симпатии, потому что они продолжали жить, несмотря ни на что. Они работали, по вечерам возвращались домой, ужинали и смотрели телевизор, потом ложились спать, а наутро вставали, и все повторялось снова. В подобной рутине живут тысячи, на ней зиждется мир.

Саймон презирал тех, кто грабил простых людей. Тех, кто считал естественным получать без усилий то, ради чего остальным приходилось трудиться. Эти проходимцы были уверены, что только дураки и идиоты зарабатывают себе на жизнь. Саймон же, в свою очередь, считал нормальным убивать этих подонков.

Однако, рассуждая логически, он живет еще хуже, чем они – не в материальном плане, разумеется, а в том смысле, что душа его мертва, словно пустыня.

Его ожидала черная бездна, разверзшаяся под его ногами. Это то, что он заслужил. Но у него все же есть шанс изменить свою земную жизнь. Благодаря Дреа он увидел то, чего не замечал прежде, уверовал в то, что за пределами этого мира нас ожидает продолжение. Значит ли это, что над нами Всевышний?

Благодаря Дреа он увидел, что смерть ходит за ним по пятам, понял, что ждет его, если он будет жить так, как жил до этого. Но он не знал, получит ли шанс, если осудит и в корне изменит себя.

Мысль показалась ему очень простой, зато сулила ему новую жизнь.

Саймон ощутил жуткую, удушающую боль. Стон раненого животного, беспомощного и страдающего, исторгся из его груди.

Сбоку отворилась дверь, до сих пор не замеченная Саймоном, – недопустимая, непростительная оплошность с его стороны: ведь подобная ошибка может привести к погибели.

– Не хочу вам мешать, – послышался тихий мужской голос, – но я слышал…

Он слышал приглушенный мучительный стон.

– Если хотите поговорить… – продолжил человек, так и не получив ответа.

Саймон медленно встал, чувствуя себя таким усталым, словно не спал несколько дней подряд, и таким разбитым, словно упал со скалы. Он обернулся и посмотрел на невысокого мужчину средних лет в обычном костюме, без ризы или белого воротничка. С виду невзрачный, худощавый и лысоватый, этот человек тем не менее обладал какой-то внутренней силой, которая придавала ему значительность.

– Я воздаю благодарность за чудо, – просто сказал Саймон.

Глава 22

Семь месяцев спустя

– Энди, заказ!

Бросив взгляд через плечо на кухонное окошко, где Гленн водружал на стойку, доходившую ему до плеча, тарелки с гамбургерами и дымящимся картофелем фри, Андpea Пирсон продолжила составлять с подноса тяжелые тарелки. Гленн, хозяин и он же повар закусочной «Гленнз трак стоп», живо раскладывал еду по тарелкам. Обычно вечером в пятницу водители грузовиков возвращались домой, и в заведении было не продохнуть. Работа тяжелая, зато чаевые давали щедрые, да и Гленн платил «в конверте», так что Энди все как нельзя более устраивало.

– Сейчас принесу дозаправку, – сказала она трем водилам, сидевшим за отдельным столиком за перегородкой, и поспешила за едой, пока та не остыла. Она разнесла заказы и, поставив на поднос кофейник и кувшин с чаем, стала обходить столы, чтобы наполнить опустевшие чашки и стаканы. Все официантки в заведении крутились как белки в колесе – разносили подносы с едой, лавировали, покачивая бедрами, в лабиринте столов и стульев.

– Эй, Энди, – окликнула ее одна женщина-водитель, когда та проходила мимо, – погадай мне.

Женщину звали Касси. Крашеная блондинка с темными у корней волосами и толстым слоем косметики на лице, она была затянута в джинсы и ходила на высоких каблуках. У определенного контингента мужчин-водителей она пользовалась большим успехом. Те, что имели более-менее налаженную жизнь, к ней не приставали. Этим вечером, однако, Касси сидела в компании женщин-водителей. Они, как видно, устроили девичник и мужчин игнорировали.

– С тобой и так все ясно, – на ходу, даже не замедлив шаг, ответила Энди.

В следующий раз, когда она проходила мимо, Касси знаком попросила счет. Женщины смеялись и травили анекдоты, болтали о своих мужчинах, детях или домашних животных, хотя, в какой момент о ком шла речь, было не совсем ясно.

– Что значит – со мной и так все ясно? – спросила Касси, подозвав Энди расплатиться. – Разве я не выйду замуж за богатенького красавчика и не заживу после этого в довольстве и праздности?

Женщины зашумели: такого в их мире не бывает.

– Нет, – буднично ответила Энди. – Тебе никогда не быть богатой. И если не возьмешься за ум, то, чтобы свести концы с концами, станешь питаться кошачьим кормом.

Женщины притихли, поскольку в тоне Энди не было ни намека на шутку.

– Взяться за ум? – переспросила Касси, помедлив. – То есть?

– Энди! Заказ!

– Меня зовут, – сказала Энди и поспешила к стойке. Левая рука у нее ныла от тяжелых подносов, которые она таскала последние пять часов, а до конца рабочего дня между тем оставалось еще три. У нее не хватало времени даже перекусить, и терять драгоценные минуты, чтобы еще учить Касси уму-разуму, она не собиралась. Черт, много ли надо ума, чтобы не трахаться с каждым встречным и поперечным? К тому же Энди не понравилось, что Касси попросила ее «погадать».

Гадать Энди не умела. У нее не было магического кристалла, и сказать, где сумасшедший дядя Гарри закопал свою коллекцию монет или какая лошадь придет к финишу первой, она не могла. Будь это в ее силах, она сама бы играла на бегах. Просто некоторых людей она видела насквозь, вот и все. Она могла предостеречь – одному посоветовать не слишком сильно напрягаться, другому – проверить уровень холестерина и так далее. У нее на глазах люди совершали глупости, которые – как она ясно видела – неминуемо приведут к беде. А если люди не хотят слушать никаких предостережений, то чего тогда, спрашивается, удивляться, когда на них как гром среди ясного неба обрушивается беда? Все в нашей жизни закономерно: сделаешь глупость – получишь на свою голову проблемы.

Однако за те несколько месяцев, что Энди проработала в «Гленнз», она приобрела репутацию экстрасенса, и как бы она ни отрицала это, никого переубедить не могла. Наверное, единственный способ добиться этого – не говорить людям того, что они, по ее мнению, должны знать. Но Энди, находясь в здравом уме, просто не могла бездействовать, зная, что, например, у водителя, с невероятным аппетитом поглощающего сейчас порцию жаркого, через пару недель случится инфаркт.

Она много читала о жизни после смерти и переживаниях, сопутствующих переходу из одного состояния в другое, и несколько раз встречала упоминание о том, что человек, перенесший клиническую смерть, иногда приобретает дар ясновидения. Единственный раз, когда она испытала нечто подобное, случился в больнице. Энди вдруг увидела медсестру Дайну, падающей с лестницы, но тот случай можно счесть следствием сильных обезболивающих, которые она тогда принимала. Что же касается ясновидения… разве не идет здесь речь о предсказании каких-то значительных событий, таких как конец света, теракт 11 сентября или убийство президента? Ничего подобного Энди не видела.

Хотя какие-то малозначительные события она могла предречь всем, кроме себя. Что до своего собственного будущего, то тут дар предвидения Энди изменял. Ей приходилось идти по жизни вслепую. При этом ей почти всегда казалось, что, как бы она ни поступила, все будет плохо и остается только выбирать наиболее приемлемое. Таким образом, сама она большой пользы от своих способностей не получала.

Как и от двух миллионов баксов. Она ума не могла приложить, что с ними делать. Отправить назад Рафаэлю? Об этом не могло быть и речи. Да, она их у него украла, но ведь и деньги эти грязные, полученные от сбыта наркотиков и лишь затем отмытые Рафаэлем через свой мелкий бизнес. Вернув свои деньги, он только упрочит свое положение наркобарона.

Но и оставить их у себя Энди не могла. Они принадлежат не ей. Впрочем, кое-что она все же из них взяла: надо же ей было на что-то жить первое время после выхода из больницы. Несмотря на предписанный ей доктором Мичемом двухнедельный курс реабилитации, который она прошла в больнице перед выпиской, сразу же приступить к работе Энди была не в состоянии. Она могла помыться и одеться без посторонней помощи. Могла совершать короткие прогулки, но не более того. Чтобы действительно набраться сил и пойти работать, ей потребовалась не одна неделя, Энди еще долго превозмогала себя, преодолевая протесты грудных мышц, напрочь отказывающихся работать.

Ее мало волновали проблемы с законом. Решая их, она в первую очередь хотела покончить с той Дреа, которой была когда-то. На помощь в этом ей пришло умение правдоподобно лгать, и разговор с детективом Эрронсом окончился благополучно. Как только Энди подобрала себе фамилию – Пирсон, в честь миссис Пирсон с добрыми глазами из гриссомского банка, – остальное уже было просто. Ей даже и врать-то почти не пришлось. Машину она приобрела б Нью-Джерси и регистрировать не стала, потому что в тот же день уезжала из штата и решила подождать, пока обоснуется где-нибудь, чтобы, подавая заявку на колорадские номера, уже знать свой адрес.

Последнее было не совсем правдой. И следователь мог бы на нее надавить – ведь прав при ней тоже не оказалось. Но некоторые обстоятельства заставили его спустить дело на тормозах. Во-первых, машина в угоне не числилась, во-вторых, еще находясь под действием наркотиков, Энди спросила про свой лэптоп, которого при ней тоже не нашли. Это наводило на мысль об ограблении. Кто-то позвонил в службу 911, но прибывшие команды спасателей на месте аварии никого не обнаружили. Следовательно, вещи вполне мог взять тот, кто позвонил. И наконец самое главное – Энди пережила жуткую катастрофу, только чудом осталась в живых, и детективу просто-напросто не хотелось ее мучить. Как только она назвала свою фамилию и в ходе поверхностной проверки никаких правонарушений выявлено не было, детектив дело закрыл.

Больше всего Энди напугало то обстоятельство, что кто-то оплатил ее счет за пребывание в больнице и услуги доктора Мичема, а также анестезиолога, рентгенолога и всех остальных «ологов», которые ее лечили. Обрушив на доктора Мичема град вопросов, в ответ она увидела, как тот только пожал плечами.

– В больницу пришел чек. Кто его прислал, неизвестно. Конверт выбросили, так что я даже не могу вам сказать, откуда его отправили.

Можно было предположить, что некий благодетель, прочитав в газете короткую заметку об автокатастрофе, принял ее беду близко к сердцу, хотя случай не получил широкой огласки, вероятно, потому что она выжила, оставшись в здравом уме. Никаких сборов средств в ее пользу не объявляли, и поинтересуйся кто-либо у нее платежеспособностью, она ответила бы, что и сама в состоянии оплатить свое лечение – деньгами Рафаэля, разумеется, но последнее Энди абсолютно не волновало. Ее встревожило то, что какой-то аноним ни с того ни с сего раскошелился на такую крупную сумму.

Кто бы это мог быть, Энди не представляла, но боялась, что человек этот каким-то образом узнал, кто она на самом деле. Внутреннее чутье подсказывало, что нужно как можно скорее уезжать из Денвера. Именно так она и поступила.

Энди опять купила подержанную машину и отправилась на северо-восток по большой федеральной автомагистрали в сторону Небраски и как только пересекла границу штата, тут же сменила автомобиль на другой. Такой долгий путь за рулем ей дался непросто: она быстро уставала. Тем не менее медленно, но верно она продвигалась на восток и наконец добралась до Канзас-Сити. Три федеральные магистрали сходились именно в области этого города, и вздумай Энди продолжить путь, у нее оказалось бы множество вариантов. Это ее устраивало. И в конце концов она устроилась на работу в «Гленнз». Ей пришлось выложить кругленькую сумму за новые документы на имя Андреа Пирсон, и теперь она имела самые настоящие легальные водительские права… настолько настоящие, насколько могут быть таковыми легальные права с настоящей фамилией. Ее красный «форд-эксплорер» 2003 года выпуска был должным образом зарегистрирован на ее имя и застрахован.

Энди сняла квартиру в двухквартирном доме в захудалом квартале города и жила на то, что зарабатывала в «Гленнз». Раньше она всегда стремилась к роскоши, а теперь, как это ни странно, была вполне довольна своей жизнью в трех довольно тесных комнатушках в доме с провисшей крышей. Хорошо еще, соседи не наркоманы. Всякий раз, как ей вспоминалась ее прежняя жизнь с Рафаэлем, Энди чувствовала себя измазанной в грязи.

Однако два миллиона – или чуть меньше – никуда не делись, они по-прежнему лежали себе в банке. Энди все подумывала о том, чтобы пожертвовать их, выписав один чек на всю сумму, на благотворительность или что-то вроде того, лишь бы избавиться от этих денег, но никак не могла решиться. А вдруг это неразумно? Хотя каким образом благотворительность может оказаться неразумным поступком, она не знала. Но что, если ей захочется распорядиться деньгами по-другому? Что, если отдать их на какое-то другое дело – придумать бы только, на какое именно? Например, перевести их на счет Американского онкологического общества. Или в госпиталь Святого Иуды. Вокруг так много достойных организаций, которым бы пригодились эти деньги, однако Энди никак не могла принять решение, на нее в решительный момент словно находил какой-то ступор.

Если это нельзя было объяснить следствием травмы, то она просто терялась в догадках, не понимая, что с ней происходит. Доктор Мичем снабдил ее литературой по теме, и оттуда Энди узнала, что люди после операции на сердце часто впоследствии переживают так называемый эмоциональный переворот. Поскольку случай у нее экстремальный, проблемы, по-видимому, неизбежны. Энди проживала день, ей хватало сил справляться с работой, она могла прокормить себя и оплатить счета, но желание у нее было только одно – свернуться калачиком на своей приобретенной в комиссионке кушетке, закутаться в одеяло, чтобы не мерзнуть во время суровой среднезападной зимы, и читать библиотечную книжку. Единственная проблема, которая поддавалась ее решению, – это какие книги взять в библиотеке.

Но вот смена в «Гленнз» подошла к концу, и безмерно усталой Энди пришлось вытаскивать себя на заснеженную улицу, и тогда в голове у нее возникла идея перебраться поближе к югу. Но ведь зима, черт возьми, скоро кончится.

Весна, может, и близко, но снег как падал, так и падает. Ночное небо казалось толстой темно-серой непроницаемой тканью, и в смысле погоды это не предвещало ничего хорошего. Энди повязала на голову толстый шерстяной платок, как следует обмотав его вокруг шеи, чтобы не околеть на ледяном ветру, и, опустив голову против ветра, побрела к своему красному «эксплореру».

– Эй, Энди!

Обернувшись, Энди узнала Касси: та вылезла из своего грузовика «петербилт». Мощный дизельный двигатель: его на таком морозе черта с два заведешь. Как бы ни кусались цены на топливо, водители фур никогда не глушили двигатели: главное – быстро тронуться с места, экономя таким образом время.

Энди мысленно застонала. Вступать в разговоры о будущем Касси ей смертельно не хотелось, но выбора не было, разве что развернуться и уйти. На самом деле Энди относилась к Касси с симпатией. Она остановилась и дождалась, пока Касси, скользя на льду, подойдет к ней.

– Провожу тебя до машины, – сказала Касси. – Где она?

– Вон там. – Энди указала на парковочное место в стороне, где машины работников закусочной не мешали большим грузовикам заезжать или выезжать со стоянки.

– Я из окна видела, как за тобой тут следил один тип, – сообщила Касси, понизив голос, чтобы никто не услышал.

Энди остановилась как вкопанная, а ее сердце, наоборот, понеслось вскачь.

– Кто? Что за тип?

– Иди, не останавливайся, – не меняя тона, проговорила Касси. – Сейчас я его не вижу, но решила на всякий случай проводить тебя до машины, а то мало ли что.

Энди опешила: едва знакомый человек так озабочен ее безопасностью.

– Я подвезу тебя к твоему грузовику, – только и смогла выговорить Энди. – Тоже на всякий случай.

Касси улыбнулась, глядя на нее с высоты своего роста. Высокая, худая и длинноногая, она, даже переобувшись в сапоги, была дюймов на пять-шесть выше Энди.

– Мы, девушки, должны приглядывать друг за другом, дорогуша, только не думай, что я к тебе пристаю.

Энди фыркнула. Она достаточно повидала Касси в действии и знала наверняка: в этом грехе водительница грузовика замечена не была. Мысли Энди вновь вернулись к человеку, который, по словам Касси, за ней следит.

– Как он выглядит, этот тип? Ты уверена, что он следил за мной?

– На сто процентов. Смотрел на тебя добрых пять минут, расхаживая взад-вперед. А как выглядит… хммм. – Касси задумалась. – Высокий, складный, правда, на нем было толстое пальто с поднятым капюшоном, поэтому ничего больше не скажу. Но несмотря на пальто, было видно, что живот у него не висит.

Водители, как правило, не могли похвастаться хорошей фигурой, но через стоянку грузовиков проходит много народу, поэтому появление мужчины спортивного телосложения все же явление не из ряда вон выходящее. За те четыре месяца, что Энди проработала здесь, пару сотен таких, кто подходил под это описание, она, пожалуй, видела. Однако ни один из них не стал бы стоять под снегом, высматривая ее, а просто вошел бы внутрь, заказал себе чашку кофе и попытался бы с ней заговорить, если уж она его так заинтересовала.

Энди почувствовала озноб, и отнюдь не от холода. Тревожное чувство, преследовавшее ее от самого Денвера, подсказывало: кто-то следует за ней по пятам. Вот только кто? Ведь она умерла. Ее чуть в самом деле не похоронили. Разве этого недостаточно, чтобы он потерял ее след?

А вдруг это не он? Но кто тогда?

Кому-то известно, кто она и где.

Глава 23

– Ты от кого-то скрываешься? – спросила Касси, когда они дошли до «эксплорера». – Ты знаешь того типа?

– Надеюсь, нет, – ответила Энди, открывая дверцу. В салоне вспыхнул свет, и женщины осмотрели заднее сиденье и багажное отделение. Ни впереди, ни сзади никого не было. – Я думала, никогда его больше не увижу.

– В наше время, моя милая, не так просто отделаться от того, кто задался целью тебя найти. Если у того типа есть номер твоей социальной страховки, он тебя разыщет всюду.

– У него нет номера. – Энди была в этом уверена. Номер ее старой страховки у него, возможно, имелся, но узнать новый он никак не мог, потому что у Гленна в отчете для фининспекции она не фигурировала. Так что если б он даже и знал номер ее страховки, ему это ничего бы не дало. Энди принялась ходить вокруг «форда», высматривая следы на снегу: не терся ли кто-либо возле ее машины?

– Не забудь о телефонных звонках, – не унималась Касси. – Ты ведь звонишь своим домой, значит, он может выследить тебя по номерам сотового телефона твоих родителей.

– У меня нет родных. И близких друзей тоже. – Друзей у Энди в самом деле не было, разве что в средней школе. Потеряв ребенка, она избегала любой эмоциональной привязанности. Ей хотелось лишь одного – забыть, уйти и никогда не оглядываться назад: слишком нестерпимую боль причиняли воспоминания.

Осмотр машины был завершен: снег оказался нетронут. Энди села за руль, Касси поспешила забраться на пассажирское сиденье.

– Может, ты ему понравилась, – предположила она. – И он с тобой заигрывает.

– Думаешь, у меня есть на это время? Ведь мы тут вкалываем, как на галерах. Пока меня не ущипнут или не шлепнут по заднице, я на лица даже не смотрю.

– Да, как ты «смотришь на лица», я пару раз видела. Думала, чувак в обморок хлопнется. Что ты ему сказала?

Энди понимала, о чем идет речь: тогда шофер по ее глазам и голосу сразу понял, что она не шутит, и со страху побелел как мел.

– Я сказала, что, если он меня еще хоть раз тронет, я ему яйца вилкой проткну.

Бывшая Энди… Дреа… Андреа (черт, она теперь уже не знала, кто она) притворилась бы, что не заметила, как ее ущипнули или шлепнули по попке. Внешне миленькая дурочка, никому не доставлявшая никаких проблем, она внутри вся тряслась от гнева и презрения, хотя ни одной живой душе это не пришло бы в голову. Новое знание во многом ее изменило, и притворяться дурочкой она больше не могла. Очень давно, много лет назад, она научилась обуздывать свой взрывной характер. Однако за последние несколько месяцев ей это удавалось все меньше и меньше.

Запрокинув голову, Касси одобрительно расхохоталась.

– Странно, что он не пожаловался Гленну.

– Отчего не пожаловался, пожаловался. Только Гленн ему ответил, чтобы он не распускал свои шаловливые ручонки, если боится членовредительства. – Вспоминая об этом, Энди заулыбалась. Именно за это она и любила Гленна. Другой на его месте из опасений потерять клиента велел бы официанткам терпеть, то есть поступил бы по-свински. Но Гленн был не такой. У него самого одна из дочерей, чтобы помочь отцу оплачивать ее учебу в колледже, подрабатывала в ресторане, и поэтому он имел свою собственную точку зрения на обязанности официанток.

Когда Энди осторожно ехала вдоль длинных рядов рокочущих фур к грузовику Касси, та откашлялась и нерешительно поинтересовалась:

– А что ты имела в виду, сказав, что мне нужно взяться за ум?

– Да так, ерунда. Вместо того чтобы покупать себе побрякушки, лучше положи деньги на счет с процентами или вложи в ценные бумаги.

Касси питала слабость к украшениям. Покупала дешевку – не дороже двухсот долларов, – зато обвешивала себя с ног до головы.

– Я не так уж много трачу… – начала Касси. Энди затормозила у ее грузовика.

– Зернышко к зернышку будет мешок. – Энди опытным глазом окинула украшения Касси: серьги, несколько колец, четыре или пять браслетов. – На тебе сейчас около трех тысяч долларов. А ведь эти деньги могли бы лежать в банке. Тебе следует скопить денег и вложить их в хороший взаимный фонд.

Касси поморщилась:

– Вот тоска-то.

– Да, тоска, – подтвердила Энди. – Определения «скучно» и «трудно», как правило, верные признаки того, что как раз и следует делать.

– Ничего, и так проживу. Я хорошо зарабатываю.

Касси не хотела слушать Энди, которая в иных обстоятельствах не стала бы ей навязываться со своими советами, но сегодня Касси старалась ей помочь, и Энди считала себя ее должницей.

– Ты выйдешь из строя после аварии, – проговорила Энди. Ее голос, как это иногда случалось, зазвучал отстранений и холодно. – Ты получишь увечья и месяцев шесть не сможешь работать. Фура у тебя застрахована, но дома ты лишишься. После этого вся твоя жизнь покатится по наклонной. Так что насчет кошачьего корма я не шутила.

Касси, взявшаяся было за ручку двери, застыла. В свете приборной доски ее лицо вдруг обозначило свой истинный возраст – на нем отразился ужас.

– Ты видишь будущее. Это в самом деле так?

Вопрос остался без ответа, Энди не собиралась обсуждать его. Основное она сказала.

– И еще одно: тебе пора научиться себя уважать, ты не должна якшаться со всякими неудачниками. Один из них наградит тебя венерической болезнью. – Энди повернулась к Касси лицом. – Ты же умная, удача будет на твоей стороне, если ты поведешь себя должным образом. Послушай меня, я сама специалист по глупостям.

– И одна из таких глупостей – тот тип, от которого ты скрываешься?

– Он открывает список. – И подтверждением этой глупости, подумала Энди, была та нестерпимая боль, которую она чувствовала, забываясь иногда и вспоминая день, проведенный с ним. Хотя он наемный убийца и недрогнувшей рукой пристрелил бы ее, если бы она сама не избавила его от трудов, попав в аварию. Какая она все же дура – ведь скажи он ей слово, и она не задумываясь отправилась бы за ним хоть на край света. И даже теперь ее страх перед ним не мог пересилить терзающую сердце тоску.

Однако Энди все понимала, она понимала, что, найди он ее сейчас, в живых не оставит. Энди с облегчением рассмеялась.

– Это был не он, – объявила она. – Это не он за мной следил.

Касси приподняла брови:

– Вот как? Откуда знаешь?

– Потому что я еще жива. – Энди криво улыбнулась. Если б он ее нашел, она бы не успела дойти до машины, хоть с Касси, хоть без нее.

– Ничего себе! Хочешь сказать, он охотится за тобой, чтобы убить? – возвысила голос Касси. Глаза ее округлились.

– Это его профессия, и он в ней весьма преуспел. Дело в том, что я как-то раз разозлила одних серьезных ребят, – пояснила Энди.

– Ничего себе! – повторила Касси. – Надо думать, ребята серьезные, раз они за тобой охотятся! И ты еще говоришь, что это я веду себя глупо.

– Я же сказала, что по этой части я специалист. – Энди забарабанила пальцами по рулю – она внезапно ощутила острое желание довериться Касси, довериться хоть кому-то. Лет с пятнадцати она не заводила себе друзей и все свои переживания, все свои чувства держала при себе. Доктор Мичем был единственным, кому она рассказала о своем опыте клинической смерти. Хотя распространяться на эту тему ей тоже не хотелось. Не хотелось, чтобы случившееся с ней стало известно всем – это все равно что публично обнажиться. Но все же она очень кратко передала Касси суть дела.

– Не так давно я пережила клиническую смерть, – сказала Энди. – И после этого стала другой, и физически, и духовно. Я увидела свет.

– Ты имеешь в виду жизнь после смерти? То есть ты видела туннель и своих умерших друзей и родственников? – с любопытством, нетерпением и даже с надеждой приступила с расспросами Касси.

Как все же люди этого жаждут, подумала Энди, жаждут получить подтверждение тому, что смерть не конец, и почерпнуть из этого знания силы для жизни. Им хочется верить, что их умершие близкие не исчезли совсем, но счастливы и продолжают существовать в каком-то ином мире. Люди хотят поверить, но не могут – ведь так трудно уверовать в то, что нельзя потрогать, услышать или увидеть, но все как один были бы счастливы оказаться неправыми. Энди ничего доказать не могла. Она могла только поведать о пережитом, о том, что видела, но доказать это?.. Невозможно.

– Я не видела туннеля. – На лице Касси тотчас отразилось разочарование, и Энди заставила себя улыбнуться. – Зато был свет невероятной красоты, такого и вообразить невозможно. Я не в силах его описать. И… ангел. Думаю, это был ангел. Потом я очутилась в каком-то дивном месте, поражающем своим великолепием. В чистом и мягком свете все окружающее выглядело особенно ярким. Хотелось лечь на травку и больше никогда не вставать.

Энди на минуту умолкла – ее захлестнули воспоминания. Но вот она опомнилась.

– Я хочу вернуться туда, – твердо заявила она, – но чтобы это произошло, я должна измениться.

– Так ведь ты была уже там, – озадачилась Касси. – Зачем меняться?

– Этого не должно было быть. Я попала туда на время, вроде как на… суд. И мне там дали второй шанс. И если я им не воспользуюсь, другого у меня не будет.

– Ну и ну! Дело дрянь. – Касси на минуту задумалась, возможно, о своей собственной жизни, которую тоже стоило бы изменить, и снова взялась за ручку дверцы. – Да, такое заставит задуматься. – Она еще помедлила секунду, покачала головой и наконец открыла дверцу. – Мне бы хотелось еще поговорить с тобой, еще помучить тебя вопросами, но мне пора домой. Смотри, осторожнее там. Кто бы ни был тот тип, который за тобой ходит, ты поглядывай по сторонам, потому что этот мужик действительно за тобой следит. В этом я уверена. Меня аж жуть взяла.

– Я проявлю максимум осторожности, – твердо пообещала Энди. Еще раз быть убитой не самое страшное, что с ней может случиться. Умереть она не боялась и даже отчасти хотела. Только не была уверена в том, что уже достаточно изменилась и набрала нужное количество очков в свою пользу. Но при этом ей вовсе не хотелось, чтобы ее насиловали и избивали или еще что-то в этом роде, поэтому она, конечно, поостережется.

Касси вышла из машины. А Энди, дождавшись, пока ее новая подруга благополучно заберется в свою фуру, поехала домой. Всю дорогу она то и дело смотрела, не едет ли кто за ней. Но никого не заметила – был вечер пятницы, не переставая, валил снег, и машины на дороге встречались редко.

Когда она добралась до дома и адреналин в крови понизился до обычной нормы, а страх отступил, Энди уже зевала от усталости. Фонарь перед дверью, который она оставила включенным, продолжал гореть, образуя в ледяной мгле уютный желтый островок света. На углу улицы стоял фонарь, но из-за скрывавших его деревьев пользы от него было мало, а Энди терпеть не могла возвращаться в неосвещенный дом. Она к тому же всегда оставляла в комнате включенной настольную лампу, чтобы с улицы казалось, будто хозяева дома.

Ни гаража, ни даже навеса для автомобиля в этом двухквартирном доме не было предусмотрено, и Энди ставила свой автомобиль у крыльца. Прежде чем выйти из машины, она плотнее закуталась в платок и запахнула пальто. Снег сразу же засыпался в ботинки. Здесь, где не ездили рычащие фуры, сугробы оказались больше, чем возле шоссе. Ледяная влага коснулась и без того уже замерзших ног. Энди вздохнула и, отперев дверь, юркнула в свой убогий приют.

До дома она добралась благополучно. Припарковавшись чуть дальше по улице, Саймон видел, как она открывала дверь. Он решил стеречь ее здесь после того, как водительница грузовика засекла его. Разглядеть его лица из-за поднятого капюшона дубленки она не могла, но Саймон все равно решил ретироваться.

Он не выпускал из виду Дреа – ее теперь звали Энди – с того момента, как она выписалась из больницы. Он сделал для нее все, что мог: оплатил лечение и какое-то время находился поблизости – на тот случай если ей понадобится помощь, но заставить Саймона открыто вмешаться в ее жизнь могли лишь какие-то исключительные обстоятельства. Слишком уж она его боялась, и было невозможно предугадать, как она поведет себя при встрече с ним.

Она уехала из Денвера – он последовал за ней. Когда она связалась с неким человеком, чтобы сделать себе новые документы, он подготовил для нее почву: что-то не понравился ему тот субчик, с которым она договаривалась, поэтому сделал все, чтобы ее не ограбили, и дал парню понять, что у нее есть «крыша». При этом он узнал ее новое имя и номер социальной страховки.

Один-единственный раз Саймон пошел на настоящий риск – когда она приобрела новый сотовый телефон. Как только она обустроилась в этой квартире, проник туда и установил на ее телефоне GPRS-локатор. Такой же поставил и в «эксплорер», но машину она может продать, а телефон скорее всего оставит.

После этого он почти совсем оставил ее в покое. Только где-то раз в месяц проверял, как она. Он также внимательно следил, не прознал ли, случаем, Салинас, что она жива.

Саймон завел машину и неторопливо отъехал от обочины. Если она и услышит звук работающего мотора, уж конечно, не подумает, будто кто-то дожидался ее в машине у дороги – времени с тех пор, как она приехала, прошло достаточно.

Выглядит она сейчас хорошо, думал Саймон, не в пример лучше, чем два месяца назад. После больницы она была такая слабенькая, тощая, как скелет, и бледная, как смерть. Его так и подмывало схватить ее прямо на улице и запихнуть в свою машину, лишь бы ей не пришлось самой садиться за руль. Поначалу ей удавалось проехать минут тридцать, не больше – так она уставала. Затем она останавливалась в ближайшем мотеле, жила там иногда больше суток. В таких случаях Саймон боялся, что она сидит без еды.

Несколько раз он уже собирался заказать ей пиццу в номер, но вовремя спохватывался: это бы ее страшно напугало. Поэтому он все ждал, когда она все же обоснуется где-нибудь, прежде чем окончательно выбьется из сил.

Она направлялась в Канзас-Сити. Саймон не знал, решила ли она с самого начала ехать туда или же, остановившись передохнуть там, решила остаться. Но когда она сняла квартиру в этом жалком домишке, у него словно камень с души свалился.

Она поправилась и стала не такой тощей, какой была в Нью-Йорке. Тогда ее худоба была чрезмерной, а уж о том, как она выглядела после аварии, и говорить нечего. Саймон наблюдал за ее работой, знал, каким трудом она зарабатывает себе на жизнь. На ее руках благодаря тяжелым подносам, которые она таскала целый день, обозначились мускулы.

В банке Гриссома у нее два миллиона баксов, а живет она почти в трущобах и работает официанткой в придорожной закусочной. Но главное, Саймон даже не задумывался, отчего это так. Он знал, отчего она не трогает эти деньги.

Салинас снова выходил на связь, из чего Саймон заключил, что у него пришло время для нанесения следующего удара. Саймон не откликнулся на этот призыв. Последние семь месяцев он не брал заказов, но иногда на досуге подумывал, не нанесли ли ему еще один удар: очень уж его злило, что Салинас продолжает ходить по земле.

Об этом стоит поразмыслить. А пока что в Канзас-Сити все спокойно.

Глава 24

– А собачий корм детям не опасен?

Застыв на месте, Энди посмотрела на двух довольно молодых женщин в джинсах и свитерах с собранными в хвостик волосами и одинаково усталыми лицами. Они сидели за отдельным столиком. Внешне совершенно разные, они тем не менее имели много общего: обе молодые многодетные мамы, у которых нет ни минуты покоя. Был вторник, три часа дня, и женщины, как видно, решили урвать часок-другой, чтобы посидеть спокойно в «Гленнз», пока дети в садике или у бабушки.

– Не обращайте на меня внимания, – сказала Энди, без всякого стеснения слушая их разговор. Официанткам доводится слышать много всякого разного, но эта фраза ее ужасно рассмешила.

Женщина, задавшая вопрос, взяла с тарелки кусочек жаркого и, обмакнув его в кетчуп, вздохнула.

– Моему младшему год. Он начал ходить и теперь всякий раз, как я кормлю собаку, хватает собачий корм. Только отниму, не успею отвернуться, как он снова тут как тут у собачьей миски. Просто обожает «Ямс», – беспомощно закончила женщина.

– Хорошо хоть корм не самый дешевый, – отозвалась другая, пожимая плечами. – Мои дети, например, едят землю. Так что считай, тебе повезло.

Женщины рассмеялись. Энди вернулась к стойке с подносом грязной посуды. Телевизор на стене был приглушен, и когда Энди проходила мимо водителей, сидевших за длинной стойкой, один из них попросил:

– Сделайте телевизор погромче: погоду передают.

Энди, удерживая тяжелый поднос в одной руке, другой взяла пульт и нажала кнопку громкости. Зазвучал голос местного метеоролога, и гудение разговоров в зале тотчас смолкло – все присутствующие устремили взгляд на экран.

– «…Метеорологической службой объявлено штормовое предупреждение, которое будет действовать до двадцати одного часа. Зона торнадо включает восточный Канзас и область Канзас-Сити. Динамика урагана впечатляет…»

Энди отнесла поднос к окошку в кухню, куда официантки сносили всю грязную посуду. Живя в Нью-Йорке, она не знала ни штормовых предупреждений, ни угрозы торнадо, но вернувшись на Средний Запад, сразу же припомнила все приемы гражданской обороны, словно никуда отсюда и не уезжала. Все радовались весне: дни стали длиннее, на смену жестоким холодам и метелям пришло долгожданное тепло. Но весенняя погода переменчива: день тепло, а назавтра – холод. Противоположные воздушные массы вращаются друг против друга. Только на прошлой неделе выпало снега на три дюйма, а сейчас тепло, влажно, и видно, как в небе собирается гигантский грозовой фронт.

Жители Среднего Запада всегда следят за погодой – эта привычка вошла у них в кровь.

– Штормовое предупреждение до девяти вечера, – пропела Энди людям на кухне.

– Господи! – воскликнула одна из официанток, Дэнис, вытирая руки, прежде чем залезть в карман за сотовым телефоном. – Джошуа собирался сегодня провести вечер с приятелем. Надо напомнить, чтоб он, прежде чем уйти, впустил кошек в дом.

– С кошками все будет в порядке, – начала вещать Энди. – Лучше скажи ему, чтоб он выключил духовку.

– Духовку? Джошуа никогда не готовит… Ой! – Ее глаза округлились: она сообразила, что Энди находится где-то в других сферах и что это сигнал к действию. Касси проболталась другим шоферам, что Энди пережила клиническую смерть, и те обсуждали это с официантками. С тех пор те, кто приписывал Энди некоторые экстрасенсорные способности, теперь нисколько в этом не сомневались и к ее словам относились со всей серьезностью.

Дэнис яростно нажимала кнопки телефона.

– Голосовая почта! – с досадой пробормотала она. Не оставив голосового сообщения, она отправила сыну текстовое: подростки не в силах устоять перед искушением прочитать эсэмэску, тогда как сообщение на автоответчике могут запросто проигнорировать.

Телефон зазвонил уже через две минуты.

– Нет, я не устанавливала в доме камеры наблюдения, – проговорила в трубку Дэнис, выслушав реплику возмущенного подростка, пронзительный голос которого доходил до Энди с расстояния десяти футов. – Но мысль хорошая, спасибо, что подсказал. А теперь немедленно иди домой и убедись, что духовка выключена, слышишь? Сейчас же! Еще одно слово, Джошуа, и ты не только пойдешь домой – ты оттуда больше не выйдешь. Тебе ясно? Я жду положительного ответа.

Дэнис с удовлетворенным видом отключилась.

– Спасибо, – подмигнула она Энди. – Теперь он считает, что у меня либо всюду понатыканы камеры наблюдения, либо я экстрасенс. Теперь в любом случае он, прежде чем делать то, что не следует, хорошенько подумает.

Внезапно Энди с удивлением поняла, что довольна жизнью. Ей нравилось помогать людям, оказывая пусть даже незначительные услуги. Впрочем, на этот раз дело обстояло серьезнее: спасти дом от пожара – большое дело, тем более для Дэнис. Энди нравилось зарабатывать себе на жизнь своим трудом, самостоятельно оплачивать счета. Физически она чувствовала себя прекрасно, не хуже любого, будто бы не она побывала на том свете и не ее грудь пронзило насквозь. Она много двигалась, много ела и хорошо спала. Если б еще придумать, как использовать те два миллиона на себя, жизнь стала бы еще лучше, но совесть ей не позволяла этого.

Не прав был тот, кто назвал деньги злом. Никакое они не зло, деньги есть деньги. Лучше когда они есть, чем когда их нет. Зло не от них, зло от человека. Было бы неплохо взять хоть часть из тех двух миллионов, чтобы купить себе приличный дом и новую машину, но каждый раз, когда ей почти удавалось уговорить себя сделать это, какой-то гнусный голосок у нее внутри говорил: «Это нехорошо».

Деньги между тем продолжали лежать в банке, изо дня в день искушая Энди. И она поняла: пока наступившая у нее минута слабости не совпала с обеденным перерывом гнусного голоса, от денег нужно избавляться. Ей только хотелось, чтобы следование общечеловеческим нравственным принципам как-то сочеталось бы с ее личным интересом.

У нее оставались еще драгоценности. Их она не воровала, а потому могла продать. За них она, конечно, выручит не два миллиона, но хоть что-то на черный день… если внутренний голос не потребует возместить то, что она уже потратила из двух украденных ею миллионов. Тогда, значит, облом. Да, поступать по совести трудно.

Около пяти вечера началась гроза. В это время в придорожной закусочной обычно большой наплыв посетителей – обеденный перерыв. Но дождь лил стеной, не давая людям вылезти из машин, которые по-черепашьи ползли по улицам и автострадам. Конечно, лучше было бы поесть, но никому не хотелось вылезать из машины и мокнуть под дождем. Даже большие фуры не останавливаясь проезжали мимо. Зато те, кто уже находился в «Гленнз», оставались сидеть, тянули время над последней чашкой кофе или даже заказывали еще кусок пирога. В общем, у официанток и остального персонала кафе выдалась свободная минутка.

Бизнес шел вяло. Гроза разошлась не на шутку. С торнадо, слава Богу, пронесло, а гроза являла собой великолепное зрелище. В небе вспыхивали широкие полосы, мусор, гонимый ветром, словно снаряды, летал по парковке. Энди любила грозу, и всегда, когда это возможно, подходила полюбоваться ею к окну.

С наступлением сумерек непогода пошла на убыль, дождь немного стих, и дело в «Гленнз» пошло поживее. Свои фейерверки мать-природа, однако, еще не закончила – непогода в последний раз обрушилась на город. На сей раз все выглядело даже более эффектно, хотя было ясно, что гроза уже потеряла свою силу. Одна особенно яркая и долгая вспышка молнии озарила небо, и Энди машинально посмотрела в окно.

Всполох молнии озарил человека под дождем. Если бы он шел к закусочной, Энди не обратила бы на него внимания, но человек просто стоял неподвижно. Различить его лица Энди не могла. Несмотря на длинный непромокаемый плащ, скрывавший его фигуру, сердце на миг остановилось в груди. Такая реакция у нее могла быть только на одного человека.

Энди заставила себя отвернуться от окна, словно не заметила там ничего особенного, в то время как ей с воплем хотелось бежать изо всех сил. Но паника была непозволительна. Энди помнила, чем это чревато.

При виде его, неподвижно стоящего под дождем, Энди вспомнила рассказ Касси о человеке, которого она заметила возле «Гленнз» месяц назад. Неужели он уже тогда следил за ней? Сколько времени он ее преследует? Уж никак не меньше месяца, это точно. Чего ж он ждет? Почему бездействует?

Энди терялась в догадках. Он играет с ней, как кот с мышью. Наверное, ему любопытно, как скоро она его заметит. Бросившись бежать, она его лишь спровоцирует.

В небе сверкнула еще одна молния, и Энди не смогла не обернуться к окну. Но на улице уже никого не было. Никто не смотрел на нее из дождя, рискуя быть пораженным молнией. Энди могла бы поверить, что все это ей привиделось… если бы его уже не видела Касси и если бы при виде темной фигуры за окном не напряглись так ее нервы, а сердце не замерло в груди.

Только невероятным усилием воли Энди заставила себя доработать смену. Она, как обычно, принимала заказы, подливала чай и кофе, убирала со столов чашки и стаканы. При этом она все гадала, что означает его появление, и была вынуждена признать то, о чем последние восемь месяцев старалась не думать.

В конце смены она подошла к Гленну, работавшему дольше остальных. Хороших поваров в закусочную не заманишь, а брать на работу лишь бы кого Гленн не желал. Слишком уж он много труда вкладывал в свой бизнес. Раз нельзя найти двух первоклассных по его стандартам поваров, он сам будет вкалывать по две смены, не жалуясь.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала Энди, бросая передник в корзину с грязным бельем. – Наедине. Если у тебя найдется минутка.

– А что, глядя на меня, можно сказать, что она у меня есть? – огрызнулся Гленн. Его мясистое лицо лоснилось от пота. Он опытным взглядом пробежал по бланкам заказов, которые висели перед ним на прищепках. – Хорошо, на эти два потребуется не больше минуты. Подожди пока в моем кабинете, охладись.

Энди прошла в его кабинет и буквально рухнула на стул, давая отдых натруженным за день ногам. Она вытянула их, изо всех сил потянула на себя мыски и почувствовала, как расслабляются ахиллесовы сухожилия, затем повращала ступнями, размяла лодыжки, а после этого шею и плечи. Господи, как же она устала – устала бегать, все время оглядываться через плечо. Способ стать по-настоящему свободной у нее был лишь один.

Гленн торопливо вошел в кабинет и закрыл дверь.

– Ну, что там у тебя?

– Сегодня вечером на стоянке я видела одного типа, – сказала Энди, сразу хватая быка за рога. – Он преследует меня почти год. Вот и здесь меня нашел. Теперь мне придется уволиться.

Лицо Гленна побагровело.

– Покажи мне его, и я с ним разберусь, – прорычал он.

– Тебе с ним не справиться, – мягко возразила Энди. – Против него бессильна даже круглосуточная охрана. У меня один выход – держаться на шаг впереди него.

– А ты обращалась в полицию?

– Гленн, ты же сам знаешь, что запретительные судебные приказы даже бумаги, на которой они написаны, не стоят, – проворчала Энди. – Если его поймают за нарушение подобного закона, это будет квалифицировано как мелкое правонарушение или что-то вроде того, не знаю точно, как это называется, но запретительный приказ никогда никого еще не удерживал от задуманного.

Гленн задумался и, признав ее правоту, недовольно нахмурился.

– Как не хочется, черт побери, чтобы ты уходила. Из тебя вышла прекрасная официантка. К тому же и людям развлечение. Уже решила, куда поедешь?

Энди помолчала, переваривая его слова о том, что она развлекает людей. Хотя вполне возможно, подумала она, что Гленна позабавила ее угроза проткнуть тому мужику яйца.

– Нет, буду гнать до тех пор, пока не найду место, где почувствую себя в безопасности, – ответила Энди, хотя уже точно знала, куда отправится, но Гленна лучше было оставить в неведении.

Гленн с усилием поднялся со своего места и подошел к сейфу с электронным замком за его письменным столом. Загородив телом кнопки, он набрал код. Послышалось жужжание, затем щелчок, и замок открылся.

– Вот то, что я тебе должен. – Он отсчитал ей деньги из дневной выручки. – Будь осторожна, удачи тебе. – Его лицо снова налилось кровью. Он наклонился вперед и чмокнул ее в щеку. – Ты славная женщина, Энди. Если когда-нибудь надумаешь возвратиться, то тут тебе всегда рады.

Энди улыбнулась и, с чувством обняв Гленна, смахнула с глаз слезы.

– Я запомню. Ты тоже береги себя. – Она резко прервалась. Ее взгляд стал рассеянным: она словно бы смотрела и не видела. – Тебе следует внести коррективы в свое расписание, – вдруг выдала она. – Не завози больше выручку в банк вечером по дороге домой.

– А когда еще прикажешь их туда возить? – раздраженно отозвался Гленн. – Банк по пути, времени у меня в обрез…

– Значит, найди время. Неделю-другую езди в другой филиал.

Гленн раскрыл рот, потом сжал губы в суровую линию.

– У тебя очередное видение, что ли? – подозрительно спросил он.

– Нету меня никаких видений, – тоже с раздражением возразила Энди. – Это продиктовано здравым смыслом. Ты сам знаешь, что рискуешь, каждый день приезжая с выручкой в один и тот же филиал. Думай своей головой, и тебя не пристрелят.

Энди вдруг увидела, как Гленна ударили по голове, и он получил сотрясение мозга, но версия с выстрелом звучала более устрашающе и давала надежду на то, что Гленн одумается и послушает ее. Но он, судя по его виду, упрямился.

– Ну-ну, продолжай в том же духе, пусть тебе прострелят башку, – процедила Энди и вышла из кабинета. Из ее глаз полились слезы. Она успела всем сердцем полюбить этого упрямого осла, и мысль о том, что с ним может что-то случиться, была ей ненавистна. Но решать в конце концов ему.

Ей и самой предстоят важные решения, подумала Энди и в сопровождении попутчицы, еще одной официантки, работавшей во вторую смену, поплелась к своему «эксплореру». Таким образом, Энди была не одна, поэтому чувствовала себя в относительной безопасности. Его она не видела, а впрочем, и не ожидала увидеть. Он ушел. Она это точно знала, как знала и то, когда он рядом. Не подозревая, что мышка видела его, кот ушел к себе подремать в уверенности, что та никуда не денется, останется в своей норке.

Приняв решение, Энди почувствовала себя до странности спокойной. Во-первых, надо пристроить два миллиона, иначе, если ее убьют, деньги так и останутся лежать в банке мертвым грузом, не принося никому пользы. А в госпитале Святого Иуды деньги никогда не помешают, и она поможет больным детям. Ну вот. Решение принято. Оно далось ей так просто, что Энди удивлялась, отчего это она так долго тянула с ним.

Второе: Энди поняла, что, пока жив Рафаэль, она не будет свободна. Его киллер не отстанет от нее никогда, в то время как сам Рафаэль будет губить отравой чужие жизни, убивать людей и греть на этом руки. Энди не могла это так оставить.

Она, конечно же, была трусихой, когда жила с ним, когда в очередной раз при виде неопровержимого доказательства его причастности к контрабанде наркотиков закрывала глаза. В итоге никакой информации, которой могло бы заинтересоваться ФБР, у нее не было. И потом, вряд ли это помогло бы делу – у Рафаэля есть средства давления на закон. Даже получив обвинение, он сможет все оставить так, чтобы расследование в суде тянулось бесконечно.

Энди его знала, знала, какой жестокий зверь сидел в этом человеке, одетом в костюм за три тысячи долларов и подстриженном у известных стилистов. Она знала, как дьявольски он самолюбив, и все знала о правилах, существовавших в его мире. Если он ее увидит или только узнает, что она жива и находится у него прямо под носом, он придет в бешенство, и тогда может забыть об осторожности – он не даст ей уйти, его гордость не позволит ему этого. Он обязательно ее убьет.

ФБР могло бы обеспечить ей безопасность. Энди на это надеялась, но в то же время заранее смирилась с тем, что контора не станет этого делать. Но в любом случае Энди обязана сделать все от нее зависящее, чтобы остановить Рафаэля, разрушить его бизнес. Вот цена ее спасения… и заплатить за него, возможно, придется своей жизнью.

Глава 25

Сначала он решил, что она его не видела, вернее, видела, но не узнала. Он сразу же возвратился к машине, кляня себя на чем свет стоит. И ведь надо же ему, дураку, было встать под окнами, понимая, что его в любой момент может осветить вспышкой молнии. Однако желание видеть ее затмило его разум. Увидев, как она смеется, он почувствовал, как хочется ему снова услышать ее мелодичный смех. Он простоял под дождем перед закусочной только минуту. Уже в следующий момент ночь озарилась молнией, и Дреа повернула к окну голову.

На парковке имелось освещение, но при таком дожде от него почти не было толку. Саймон припарковался между двумя фурами, в той части стоянки, где обычно стояли грузовики, поэтому его машина была не заметна из окон закусочной, которые, наоборот, отсюда хорошо просматривались. Чтобы не запотело лобовое стекло, он чуть опустил стекла двух окон, ровно настолько, чтобы впустить в салон воздух, и, сидя в темноте, принялся ждать, не бросится ли она бежать. Однако она не сбежала – вернулась к работе, и Саймон какое-то время тешил себя надеждой, что она его не узнала. Но тут включилась интуиция: зачем так рисковать? Определенно незачем.

До сих пор он не хотел раскрываться перед ней, не хотел снова напугать ее или причинить боль. Она его боялась, и не без оснований. Но теперь он понял, что другого выхода у него просто нет. Прежде чем она снова сбежит, он должен ее увидеть и дать понять, что ей нечего его бояться.

Ей от него не уйти, разве что она выбросит телефон и оставит свой джип – тогда он может сбиться со следа. Но вряд ли она так поступит. Скорее, будет жить в бегах, кочуя с одного места на другое, хотя именно ей необходимо где-то обосноваться, осесть, завести свой дом, друзей и жить себе нормальной, спокойной жизнью. И Саймон хотел избавить ее от страха, от страха погони.

Что она будет делать после работы? Попытается сбежать или будет вести себя как ни в чем не бывало, будто никого не видела, в надежде притупить его бдительность? В последнем случае от нее потребуется железная выдержка. Ведь уже было такое, когда она ударилась в панику. В результате – катастрофа. Уже зная, как она умна, Саймон не сомневался: второй раз она не наступит на те же грабли.

Скорее всего она отправится домой. Оставит «эксплорер» у подъезда и, захватив кое-что из одежды, уйдет вскоре после полуночи. Вероятно, наличные у нее в запасе есть. На тот случай если придется все бросить и бежать, у нее все продумано заранее.

Саймон посмотрел время: до конца ее смены еще два часа. Не дело, чтобы его машина целый вечер «светилась» на ее улице. Пока еще все смотрят телевизор, но сразу после окончания десятичасовой программы новостей окна в домах начнут темнеть (местные жители не большие любители шоу Лено или Леттермана), тогда-то он и перебазируется. А пока посидит здесь: место удачное, все видно. Если терпение – достоинство, значит, по крайней мере одним может похвастаться.

В половине одиннадцатого Саймон выбрал момент, когда она повернулась спиной к нему и, включив двигатель, покинул свое убежище. Добравшись до ее дома, он проехал дальше по улице, где припарковался, затем пешком вернулся к ее дому. Дождь не прекратился совсем, но превратился в изморось, и его непромокаемый плащ, скрывавший лицо, не выглядел странно. Однако приходилось следить, чтобы с него не накапало в тех местах, где она это могла заметить.

Она обычно пользовалась парадным входом. Там над дверью с козырьком от дождя всегда горел фонарь. Крыльцо со стороны кухни, не защищенное крышей, представляло собой открытые и взглядам, и непогоде бетонные ступеньки, искрошенные по краям. Они намокли от дождя, поэтому было не важно, сколько еще воды натечет с его плаща. Внешняя дверь, защищавшая внутреннюю, деревянную, от дождя и снега, оказалась заперта, но Саймон с ней справился за пять секунд. На второй двери замок оказался еще проще – круглая дверная ручка, с которой справится и десятилетний ребенок. Легко открыв ее, Саймон вошел внутрь. Сняв мокрый плащ, он подтер накапавшую с него воду и оставил его в крошечном закутке возле кухни, отведенном под прачечную.

В тесной квартире, казалось, не было места, где бы он мог спрятаться. Нельзя, чтобы она заметила его сразу, с порога. Надо, чтобы она прошла внутрь и заперла двери – они станут для нее препятствием на пути к отступлению, а ему дадут время удержать ее.

Планировка этого двухквартирного дома оказалась просто чудовищной: входная дверь открывалась прямо в маленькую гостиную, где из-за тесноты вся мебель была придвинута к стенам. Единственной лампы, которую она всегда оставляла включенной, хватало, чтобы осветить все помещение. Из гостиной можно было пройти в крошечный коридорчик, если его только можно так назвать. Там умещался только шкаф посреди стены. Саймон подозревал, что раньше это пространство являлось частью гостиной, но в доме сделали перепланировку, превратив его в двухквартирный. Никакими дверьми коридорчик от остальной площади не отделялся, а плавно превращался в кухню, служившую одновременно и столовой. Там места было еще меньше, поскольку часть ее занимала прачечная. Рядом находились спальня с ванной, обе вмещали лишь самое необходимое.

Саймону нужно было спрятаться за какой-нибудь дверью и ждать, когда к ней приблизится Дреа, чтобы успеть зажать ей рот, прежде чем она закричит на весь дом и соседи вызовут полицию.

Она, конечно, испугается, по крайней мере в первый момент. Не хотелось прибегать к таким мерам, но ничего не поделаешь, надо: она должна его выслушать.

Лучше всего расположиться на кухне у стены, мимо которой она пройдет, но ни двери, за которой можно было спрятаться, ни буфета с посудой там не было. Правда, она никогда не включала свет на кухне – сразу проходила в спальню и зажигала его там, затем возвращалась и выключала лампу в гостиной. Если сегодня все пойдет своим чередом, то он дождется, когда она подойдет к спальне, а потом встанет между ней и дверью в кухню.

Многое могло пойти наперекосяк. Если она боится, то свет в кухне может включить. Действовать следует решительно. Как она себя поведет, неизвестно, поэтому нужно быть готовым ко всему. Она окажет сопротивление. Дреа всегда стремилась выжить во что бы то ни стало, сейчас будет то же. Придется ее поприжать, но так, чтобы не сделать ей больно, – пока она не успокоится. Другого способа заставить ее выслушать его нет. Саймон не привык себя сдерживать – это шло вразрез с его жизненней философией. Он всеми способами добивался цели. Однако в случае с Дреа нужно действовать осторожно. Она же, ясное дело, ни в чем ограничивать себя не станет, и Саймон уже приготовился пострадать. Жаль, что придется ее испугать. Однако к его досаде примешивалось еще одно чувство, а именно радостное предвкушение.

Он навсегда бы оставил ее в покое, если б все пошло по-иному. Но случилось так, как случилось, и наконец-то – наконец! – он снова прикоснется к ней, прижмет к себе, пусть даже на один краткий миг. Саймон закрыл глаза – он вспоминал. Вспоминал, как нежные мышцы ее лона в момент экстаза сжимали его плоть. Четыре часа она принадлежала только ему, ее тонкие руки обнимали его за шею, а ноги обвивались вокруг его бедер.

Он прикоснется к ней снова. Саймон не питал иллюзий относительно того, что будет, когда она успокоится, когда он сообщит, что не желает ей зла и ей нечего его бояться. Встретятся ли они еще, зависит только от нее, а уж как она решит, Саймон знал.

Он взглянул на часы. Еще минут двадцать, может, полчаса. Если б он хотел знать ее точное местонахождение, взял бы лэптоп из машины и отследил его по локаторам, которые установил на ее телефоне и автомобиле. Но он сделает, это, лишь если она не объявится вовремя.

Устроившись в кухне, Саймон стал ждать.

Прежде чем остановиться у дома, Энди проехала мимо дважды. Но ничего подозрительного не заметила. Впрочем, она не знала, на чем он ездит, а потому найти его машину в принципе не могла. Все автомобили, припаркованные вдоль улицы, насколько она могла судить, стояли пустыми.

Входя в дом, Энди рисковала. И знала это. Даже если предположить, что в тот вечер, когда Касси его засекла, он только обнаружил ее, за прошедший месяц у него было предостаточно возможностей, чтобы «проводить» ее до дома. Но кто знает, может, он уже давно вышел на ее след. Что ж, ничего не поделаешь: нужно взять драгоценности и наличные – именно это послужит ей подспорьем на первое время. Придется покупать новые документы, а стоит это немалых денег, с упавшим сердцем подумала Энди.

В темноте ни движения, ни звука. Ни одна собака не залает, возвещая о крадущемся по улице чужаке. Еще можно вернуться, думала Энди, но можно войти. Пожалуй, надо войти. Либо он там, либо нет. Возможно, он спрятался за тем толстым дубом у палисадника, а может, нет.

Собравшись с духом, Энди сделала глубокий вздох, схватила сумку и вышла из «эксплорера». Обычно она запирала машину, но на сей раз оставила ее открытой на тот случай, если вдруг придется спасаться бегством – тогда каждая секунда на счету. На этот раз желтый свет фонаря, пока она возилась с ключами, не успокаивал – напротив, заставлял почувствовать себя незащищенной. Наконец Энди отперла дверь.

Обшарпанная тесная гостиная выглядела вроде бы как всегда. В квартире было тихо. Энди постояла с минуту, прислушиваясь, но ни легкого звука или чужого дыхания не услышала. Впрочем, чтобы выдать себя подобным образом, подумала она, он слишком опытный профессионал. К тому же сердце так оглушительно стучало в груди, что вряд ли она хоть что-то могла слышать, кроме шума собственной крови. Грудь сдавило, как будто не хватало воздуха. С ней такое происходило всегда, стоило только подумать о нем. Чтобы напугать ее до смерти, ему даже не нужно было появляться рядом.

Драгоценности хранились в мешочке в ящике комода. Нужно только пройти в спальню, взять их, побросать кое-какую одежду в чемодан и уйти. Максимум через две минуты она покинет дом. Непозволительно стоять в бездействии, теряя драгоценное время. Сделав еще один глубокий вздох, Энди решительно направилась в спальню.

Чья-то крепкая ладонь зажала ей рот. Чья-то рука обхватила за талию и рывком крепко прижала к телу, сделав ей больно. Она не услышала ни звука, не уловила ни одного движения воздуха – ничего, что могло бы предупредить об опасности. Он появился внезапно, просто вырос за ее спиной.

– Дреа, – прошептал он, и кровь отхлынула у нее от лица.

Глава 26

Серый туман, застивший глаза, напрочь лишил способности соображать. Энди повела себя как дикий зверь, стараясь вырваться любой ценой. Она изо всех сил навалилась на нападавшего спиной, чтобы лишить равновесия, попыталась оторвать от своего рта его руки и закричать. Задыхаясь и мыча, она изгибалась всем телом, царапалась и лягалась, работала локтями, дергала головой назад, стараясь заехать сопернику затылком по зубам, – словом, действовала крайне хаотично и необдуманно. Ею руководил лишь инстинкт, инстинкт кролика, стремящегося избежать волчьих зубов. Энди слышала, как он что-то говорил ей, но разобрала только свое имя и уже после этого вообще ничего не могла понять из его слов. Более того, до нее не доходил даже смысл самих слов.

Тьма была везде – и в кухне, и в голове. Энди помнила, что оставила свет в гостиной, но из кухни его не было видно, или она просто не видела его от страха, а в голове металась только одна мысль: нужно вырваться, нужно отбиваться – как-нибудь, как-нибудь. Отчаяние придавало ей силы, и Энди удалось чуть ослабить его хватку. Но тут, потеряв равновесие и ориентацию в пространстве, она не сумела удержаться на ногах и рухнула на пол, перед этим зацепив и протащив по полу один из кухонных стульев. Стул опрокинулся. Энди каталась по полу, отчаянно пытаясь встать, закричать, но легкие свело судорогой, не хватало воздуха, и вместо крика получился какой-то жалобный стон.

Он прыгнул на нее, как пантера, придавив к полу всем своим телом. Его ладонь снова зажала ей рот, предотвращая попытки беснующейся Энди хотя бы укусить врага и не важно как, но высвободиться из его железной хватки. Но стоило ей заскрипеть зубами, пальцы противника сжались на ее челюсти, надавив на чувствительную точку, и голова Энди взорвалась от боли.

Однако даже наполовину парализованная болью, Энди продолжала сопротивляться, бороться и даже хотела ударить его по голове, но он предупредил эту попытку, пригвоздив ее руки своими локтями к полу. Энди, бешено извиваясь, попробовала подтянуть ноги к груди, чтобы, с силой распрямив их, оттолкнуть его, но он одним быстрым движением вклинил свое колено между ее ногами. Еще одно движение – и там оказалась вторая. Опираясь теперь на оба колена, он продвинулся вперед, приподнимая и разводя ее ноги в стороны, пока они не повисли беспомощно на его бедрах, и всем телом прижал ее к полу.

Энди в ужасе почувствовала, что он возбужден: его вздыбившийся под брюками член терся о ее лобковую кость, причиняя боль. Чтобы не делать ей больно, он чуть сдвинулся вниз. Но Энди считала, что уж лучше боль, чем это вздутие у себя между ногами. Казалось, будто он пытается войти в нее, проткнув ткань своих брюк. Господи, неужели он к тому же ее изнасилует?

Этого она не вынесет. Не вынесет такого оскорбления от него. Из всех мужчин, встречавшихся на ее жизненном пути, только он по-настоящему задел ее чувства, преодолев все защитные барьеры, разбил ей сердце, которое – в этом Энди могла поклясться – до сих пор оставалось девственным. Он, однако, преподал ей тяжелый урок, развеял ее представление о себе как о железной леди. Сознавать, что он убийца, получивший на нее заказ, было очень больно. Но изнасилование гораздо хуже – оно показывает не только равнодушие, но и полное презрение к ней. Так что уж лучше бы он сразу ее убил.

Ее безуспешное сопротивление постепенно ослабевало, бесполезные попытки закричать перешли в сдавленные всхлипы. Из уголков глаз выкатились и, пробежав по вискам, исчезли в волосах слезы. Смотреть на него, даже сквозь туман слез, было невыносимо, и Энди зажмурила глаза.

Как только она затихла, послышался его низкий тихий голос:

– Не бойся. – Его губы двигались возле самого ее уха. – Дреа, успокойся. Я тебя не трону. Ведь я никогда не делал тебе больно.

Поначалу она, как и прежде, с трудом разбирала его слова, но даже когда она их наконец стала различать, их смысл до нее никак не доходил. Что значит не тронет? Убьет без боли? Без мучений?

Очень великодушно.

Спасительная злость пробилась сквозь боль и ужас, и Энди, сделав еще один рывок, вывернула голову в сторону и вонзилась зубами в ту часть его тела, до которой сумела достать. Это оказалась рука – прямо над его могучим запястьем. Во рту взорвался горячий железистый привкус крови, будто там оказалась монетка.

– Черт! – сдавленно, сквозь зубы выругался убийца и другой рукой снова надавил на ее челюсть.

Энди невольно ослабила хватку, и он убрал руку.

– Сделай одолжение, – пробормотал он, – если хочешь сделать мне больно, лучше ударь меня в глаз, только не кусай. Тогда мне по крайней мере не понадобится укол против столбняка.

Энди резко распахнула глаза и в негодовании воззрилась на своего обидчика. Он ответил ей таким же гневным взглядом, однако держась от нее дюймах в десяти, чтобы она по крайней мере, скованная в движениях, как сейчас, не могла дотянуться до него головой. До этого момента Энди представлялось, будто в кухне абсолютно темно, но оказалось, это не так: из гостиной по линолеуму пролегла тусклая дорожка света, позволяя в полумраке разглядеть жесткое лицо убийцы и блеск его темных глаз.

Между ними воцарилось молчание, напряженное, готовое в любую минуту взорваться. Минуту спустя он медленно вдохнул и так же медленно выдохнул.

– Можешь теперь меня выслушать? – наконец он задал вопрос. – Или мне тебя связать и вставить в рот кляп?

В немом удивлении Энди тупо уставилась на него. Если он собирался ее убить, то ему ничто не мешало это сделать. Для этого не нужно связывать и затыкать рот. Она повержена и сдается на милость победителя, если он, конечно, согласен.

Что он хотел сказать?.. Кажется, он не собирается ее убивать.

Чтобы ее убить, сообразила Энди, ему вовсе не нужно было затевать эту заваруху. Если бы он хотел ее порешить, то уж давно бы застрелил. Она долго жила с уверенностью, что именно это его цель, и теперь, когда поняла, что это не так, будто лишилась точки опоры. Но если все не так, как она думала, то что тогда, черт побери, ему от нее нужно?

Если бы он не зажимал ей рот, у нее от удивления отвисла бы челюсть. Медленно и с трудом из-за сковывающих ее движения рук киллера Энди кивнула – одно движение головой вверх и вниз, – а потом так же медленно помотала ею.

Приняв движение ее головы за последовательные ответы на его вопросы, киллер сказал:

– Запомни хорошенько: я не собираюсь причинять тебе боль никоим образом. Ясно? Ты меня понимаешь?

Энди снова кивнула, точно повторив движения. Железная хватка киллера не ослабла ни на йоту.

– Хорошо. Отпускаю. Помощь нужна?

Энди помотала головой, хотя, нужна ли ей помощь, точно не знала. Киллер начал постепенно ослаблять хватку, одновременно массируя ей челюсти в тех местах, куда нажимал, чтобы ее утихомирить, затем одним гибким, плавным движением сел на корточки и, поддерживая Энди за плечи, помог ей приподняться.

Окончательно сбитая с толку, она с минуту молча сидела на полу рядом с киллером.

– Ну что, все в порядке? – спросил он, а когда Энди кивнула, встал и, как умел только он, легко и красиво подошел к мойке, включил воду и подставил под струю руку. – Зажги свет, – велел он, не оборачиваясь.

Оторопевшая Энди молча кое-как поднялась и, приблизившись к двери, щелкнула выключателем. Внезапно заливший кухню яркий свет ударил в глаза. Сощурившись, Энди смотрела перед собой и все пыталась переварить тот факт, что человек, наводивший на нее такой ужас, стоит себе у нее в кухне перед мойкой и смывает кровь со своей руки.

Она нерешительно приблизилась к нему и остановилась в нескольких футах: заставить себя подойти ближе, чтобы оказаться в пределах его досягаемости, она не могла. Энди уставилась на его рану с темно-багровыми рваными краями от ее зубов, и у нее закружилась голова. Чтобы не упасть, она оперлась о кухонную стойку. А ведь это ее работа, Энди, которой неведома жестокость.

Адреналин в крови пошел на спад, и Энди начало трясти. Сначала задрожали ноги, потом дрожь охватила все тело. Зубы выбивали дробь – как будто покатились, отскакивая от кирпичной дорожки, детские мраморные шарики. Не поворачивая головы в ее сторону, убийца продолжал лить воду на рану, хотя слышал, как у нее случат зубы. Энди никак не могла согреться – она обхватила себя руками и с силой сжала челюсти, стараясь унять дрожь.

– Те-тебе теперь в самом деле понадобится укол от столбняка? – наконец тихо поинтересовалась она. Почему ей пришло в голову задать именно этот дурацкий вопрос, для нее самой оставалось загадкой.

– Нет. – Киллер был немногословен. – У меня есть все прививки.

Энди снова тупо уставилась на него, в который раз погружаясь в бездну смущения. Ведь не детские же прививки в самом деле – от кори и ветрянки – он имеет в виду. Из других Энди приходили на ум только прививки от бешенства для животных. Ерунда какая-то. Либо она еще не оправилась от шока, либо окончательно утратила связь с реальностью. Последнее вероятнее всего: одно то, что он стоит у нее на кухне, представлялось фантастикой. И еще большей фантастикой – когда он приближался к ней. Он полностью овладел ее вниманием, притягивая его к себе, как магнит железную стружку, не позволяя распыляться ни на что другое.

– П-прививки? – Энди все еще заикалась и стучала зубами – озноб не проходил.

– Для выезда из страны.

Энди почувствовала себя последней дурой. Она, конечно, знала, что у него много «работы» за границей, а умные люди, собираясь в страны «третьего мира», делают себе все необходимые прививки. Она опять почувствовала себя дурой – теперь уже потому, что думала о такой ерунде, как прививки. Дело в том, что она никак не могла осмыслить всю грандиозность произошедших в ее жизни перемен, ее мозг ухватывал только мелочи.

Ее взгляд медленно перемещался по его высокой фигуре, широким мускулистым плечам. Короткие рукава темно-зеленой рубашки поло открывали жилистые, сильные руки, но она и не глядя знала, насколько они крепки. Его внешний вид был безупречен: заправленная с брюки рубашка, на тонкой талии узкий черный ремень. На черных брюках идеальные стрелки, а ботинки на мягкой подошве, несмотря на дождь, чисты. Энди пожирала взглядом его густые темные волосы, по-прежнему коротко остриженные, уже проступившую на подбородке щетину. Нахлынувшие воспоминания отозвались болью и одновременно принесли облегчение.

Энди хорошо помнила запах его кожи, будто, просыпаясь по утрам, видела на подушке рядом с собой его темноволосую голову. Она помнила тембр его голоса, низкий, с хрипотцой. Помнила вкус его мягких, нежных губ. Она жутко боялась его… но даже имени его не знала, даже это он не пожелал ей открыть, поэтому она лучше умрет, но ни за что его больше об этом не спросит. Нет сомнений: он разбил ей сердце. Прежде всего поэтому она боится его, не только потому, что он хладнокровный убийца.

Но все же она должна знать его имя. Пусть ей будет хуже, но она обязана сделать еще одну попытку. И если он ей не назовет его и в этот раз, что ж, она оставит эту глупую погоню за невозможным. От своих чувств не убежишь, но можно отказаться от напрасных надежд, вынуждающих ее сейчас пялиться на него, как подросток на рок-звезду.

– Я даже не знаю, как тебя зовут, – послышался ее слабый, прерывистый шепот.

Он бросил на нее короткий взгляд, затем оторвал от рулона у мойки бумажное полотенце и стал вытирать руку.

– Саймон Гуднайт.

– Это не твое имя! – воскликнула Энди и чуть не рассмеялась. Однако в следующий миг она уже была готова расплакаться, оттого что он наконец хоть что-то сказал, и смахнула набежавшие на глаза слезы. Он пожал плечами:

– В настоящий момент это мое имя, так же как Энди Пирсон – твое.

– Энди – мое настоящее имя. Ну, то есть Андреа. Меня в детстве всегда звали Энди.

– А мое настоящее имя Саймон, – ответил он, промокая полотенцем кровь, снова выступившую на оставленной ее зубами ране.

Из его слов выходило, что Гуднайт фамилия ненастоящая, и это радовало: ведь фамилия-то черт знает что. Почему он выбрал именно ее? У него такое чувство юмора? А может, он специально сделал это, поскольку она ему так не подходила, что стала как бы дополнительным защитным слоем? Энди снова стало смешно. К черту Смитов и Джонсов. Да здравствуют Баттс и Гуднайт! И уж если не эти фамилии звучат как имена водевильных персонажей, тогда какие?

Энди уставилась на кровь на бумажном полотенце и сразу посерьезнела.

– Тебе нужно наложить швы. Я отвезу тебя в травмпункт.

– Я сам себе наложу швы. Потом, – отмахнулся он.

– Ну, конечно, почему бы не поиграть в Рэмбо? – съязвила Энди и, повернувшись к обшарпанному холодильнику, рывком открыла морозилку. Вытащив оттуда пачку мороженого гороха, она бросила ее Саймону. Но ее бросок не застал его врасплох – он ловко поймал пакет, потому что к тому времени уже смотрел в ее сторону, вероятно, желая убедиться, что она не делает ничего, с его точки зрения, предосудительного. – Приложи к ране, чтобы рука не опухла, иначе не сможешь продемонстрировать, какой ты крутой.

Ее слова, по-видимому, позабавили Саймона. Не то чтобы он улыбнулся, но буквально на секунду в уголках его глаз собрались морщинки.

– Не такой уж и крутой. Обычно я вначале обрабатываю рану обезболивающим спреем.

Значит, зашивать себе раны ему не впервой, подумала Энди, но он прервал ее мысли, кивком указывая на стол:

– Присядь. Нужно поговорить.

Энди хотела было сесть на ближайший стул, но Саймон взял ее одной рукой за запястье, другой поднял с пола стул, опрокинутый на пол, поставил его у стола ближе к стене и подтолкнул к нему Энди. Сам же расположился таким образом, что оказался между Энди и дверью, следуя не только годами выработанной привычке, но на сей раз действуя совершенно осознанно. Но Энди и не думала бежать, потому что не чувствовала ни злости, ни уныния, которые могли бы подтолкнуть ее на этот отчаянный шаг, к тому же у нее просто не было сил.

Обернувшись, он облокотился на спинку стула и сдернул посудное полотенце, висевшее на одной из ручек буфета. Он завернул в него пакет мороженого гороха, положил импровизированный ледник на стол, а поверх водрузил руку.

– Ты уволилась? – спросил он.

– Да, – ответила Энди: у нее не было причин скрывать это. Он благодаря своей потрясающей интуиции просчитывал все ее действия наперед, что ее тревожило и злило – ведь это не игра в шахматы, где определенное количество фигур передвигается по ограниченному пространству доски. Ведь она могла поступить как угодно: например, прямиком отправиться в аэропорт или уехать куда глаза глядят на машине, не заворачивая домой. Но он, поди ж ты, догадался, какой вариант из всех возможных она выберет, и ждал ее здесь.

– Можешь вернуться. – Он сверкнул на нее своими темными опаловыми глазами, и ему про нее все сразу стало ясно. – Ни к чему бросаться в бега. Салинас считает тебя умершей.

Энди обхватила локти ладонями, пытаясь сохранить тепло. Она все еще мерзла, правда, уже не стучала зубами.

– Тогда зачем ты меня разыскивал? Зачем следил за мной?

– Я тебя не разыскивал. Зачем? – с ледяным спокойствием проговорил Саймон. – Я всегда знал, где ты.

– Всегда? – эхом переспросила Энди. – Как это возможно?

– Когда тебя выписали из больницы, я отправился за тобой следом.

Значит, он постоянно находился рядом? Все это время? Энди удивленно заморгала: свет лампы вдруг показался ей очень ярким. Для Энди все вдруг прояснилось.

– Значит, это ты оплатил мое лечение! – враждебным тоном, будто он вклинился перед ней в очередь в местном «Уол-марте» перед рождественскими праздниками, сказала она.

Саймон небрежно махнул рукой, отвергая ее обвинения как несущественные.

– Зачем? – спросила Энди. – Я вполне могла заплатить сама. Ты же знаешь, средства у меня есть.

– Я не хотел, чтобы ты лечилась на его деньги. – Он вложил в свои слова примерно столько же чувств, как если бы заказывал гамбургер. Но взгляд его темных глаз был снова прикован к ней, и Энди почувствовала его обжигающую силу. Она понятия не имела, о чем он думал, но под его взглядом почувствовала неловкость и оттого даже немного согрелась.

– Но… почему? Ведь он нанял тебя убить меня. Если бы не авария, ты бы… я знаю, что ты это сделал бы, да ты и сам это знаешь! – На последних словах ее голос возвысился, и она уже была готова сорваться и закричать на него и умолкла, чтобы не сделать этого.

– Возможно. Не знаю. – Его губы сложились в строгую линию. – Могу сказать только, что мы с Салинасом окончательно не договорились. В любом случае я не стал бы лгать, но как поступил бы, если б не авария, сказать не могу. Как бы мне ни хотелось сейчас думать, что я этого не стал бы делать, должен признаться, я в этом не уверен на сто процентов.

– Почему ты сразу не договорился с Салинасом? – Энди понимала, что вынуждает его на откровенность, но ей было все равно. Она злилась на него по множеству причин, и одной из них было то, что он, сохраняя хладнокровие, держал себя в руках, тогда как она находилась на пределе и испытывала готовность в любой момент с криками броситься наутек. – Я же для тебя пустое место. Ничто.

Он продолжал молчать и, как обычно, без выражения смотреть на нее, что еще больше злило Энди.

– Он тебе мало предложил? В этом все дело?

– Он предложил мне два миллиона, – ответил Саймон. – Но дело не в деньгах.

Два миллиона! Энди чуть было не задохнулась. Рафаэль предложил ему столько, сколько она украла. При этом он, вероятно, отдавал себе отчет, что похищенных у него денег он не вернет из-за препон в виде банковского и налогового законодательства, следовательно, был готов потерять четыре миллиона. Энди потрясенно воззрилась на Саймона: как это он отказался от таких денег?

– Так в чем же тогда дело? – поинтересовалась она.

Саймон со вздохом поднялся, отодвинул стул и, опершись ладонью о столешницу, другую руку запустил ей в волосы. Затем наклонился и прильнул к ее губам. Все мучившие ее мысли разом куда-то улетучились. Она замерла, продолжая сжимать свои руки, ее голова слегка запрокинулась назад, а рот был зажат его губами. Его язык коснулся ее губ, и они раскрылись ему навстречу.

Саймон выпустил ее и снова сел. Энди, не шелохнувшись, вперилась глазами в столешницу. Воцарилось молчание, нарушаемое лишь тиканьем часов, урчанием холодильника да потрескиванием льдогенератора, бросающего свежие кубики льда в ведерко. Какая ирония: Энди, никогда не пасовавшая перед мужчинами, знавшая к ним подход, всегда умевшая повернуть ситуацию в свою пользу, пребывала в полной растерянности. Она не знала, что сказать этому человеку, которого вряд ли кто-либо мог подмять под себя. Она сидела в беспомощном молчании, отказываясь смотреть на него.

– Насчет «пустого места» ты не права, – неожиданно серьезно проговорил Саймон.

Глава 27

В иных обстоятельствах это неохотное признание в нежных чувствах привело бы Энди в восторг, но теперь она была в растерянности: «Почему сейчас?» Почему он объявился сейчас, когда она все для себя решила. Она решила, что присутствие мужчины, тем более этого, в ее жизни не предполагается. Впрочем, на самом деле даже не было ясно, предлагает ли он ей вообще что-то серьезное. Он просто констатировал факт, причем разными способами. В его жизни нет места женщине, по крайней мере постоянной, а она, если у нее когда-нибудь снова найдутся время и душевные силы для отношений с мужчиной, на меньшее не согласится, если, конечно, после выполнения задуманного она останется в живых.

Уже много месяцев она живет без мужчины, и одиночество ей по душе, в одиночестве она вновь почувствовала себя личностью, а не чьей-то там подружкой, не содержанкой и не девушкой из эскорт-услуг. Она сама себе хозяйка. Время, когда она без колебаний пошла бы с Саймоном (придется привыкать к этому имени), прошло. Их разделили смерть и возрождение Энди. Казалось бы, она все та же, но ее взгляд на жизнь в корне изменился. Счастье и уверенность в завтрашнем дне, к которым она всегда стремилась, теперь в ней самой, и ни один из мужчин, даже он, не может их ей дать.

А ведь он присутствовал при ее смерти, внезапно пришло в голову Энди, и она подняла на него глаза. Она видела его тогда: с его лица слетела свойственная ему защитная маска невозмутимого спокойствия, уступив место… чему? Это выражение она не сумела уловить. Он, кажется, что-то сказал в тот миг, но воспоминание об этом заслонили другие, более сильные образы иного мира, светлые и чистые. Впрочем, какая разница, что он сказал? Главное – он знал, что она умерла. Забрал вещи и оставил ее там… Так зачем же он вернулся? Почему после увиденного он смог поверить, что она жива?

– Я умерла, – без выражения проговорила Энди.

Его брови чуть приподнялись, словно резкая смена темы его слегка удивила.

– Я знаю.

– Тогда почему ты стал меня искать? Мертвецов чаще всего хоронят. Ты не мог знать, что я выжила.

– У меня были на то свои причины.

Причины, о которых ей он, очевидно, не скажет. Вдруг разволновавшись, Энди запустила пальцы в свои волосы, откинула их назад и потянула, словно тем самым могла привести мысли в порядок. Легкий прищур глаз Саймона говорил о его нежелании дальше развивать эту тему, но Энди, напротив, хотела все выяснить.

– Ты знал, что я умерла, не мог не знать, не мог ошибиться. И разве тебе не любопытно, как так вышло, что я сейчас сижу перед тобой? Вот мне, например, очень любопытно, почему ты здесь, хотя убивать меня не собираешься. Я не верю, что ни с того ни с сего так тебя заинтересовала. Помнишь, как ты сказал? «Одного раза достаточно».

– Это означало только то, что я не вступаю в длительные, серьезные отношения, – невозмутимо ответил Саймон. – А вовсе не то, что ты меня не привлекла. Помнишь, у меня эрекция не проходила четыре часа.

О да, что-что, а это Энди хорошо помнила. Помнила каждую подробность и каждую свою реакцию так живо, будто снова перенеслась в прошлое, и почувствовала, как горит ее лицо.

– То был секс. А я о другом, о том, что с сексом имеет мало общего.

– Как правило, да, – согласился Саймон и скупо улыбнулся, хотя другой на его месте от души расхохотался бы.

Энди стаю еще жарче. Она, рассердившись, хлопнула ладонью по столу. Ей не нравилось, что он разговорами о сексе уводит ее от темы, тогда как она пытается выяснить для себя нечто важное. Хлопок прозвучат, как маленький выстрел.

– Не уходи от разговора. Зачем ты меня искал? Что тебя к этому подтолкнуло?

– Я просматривал в Интернете газеты, чтобы выяснить, была ли ты опознана. И прочел, что ты выжила.

– А тебе какое дело, опознали меня или нет?

– Просто любопытно.

Если она ждала душевных откровений, то ответ Саймона мало что дал ей в этом плане. В отличие от многих нормальных людей он руководствуется совершенно другими понятиями.

– Но Рафаэлю ты этого не сказан.

– А зачем? Ты жива, а он пусть остается в неведении.

– Зачем ты преследован меня? Зачем оплатил больничные счета? Почему не оставил меня в покое? – Энди словно выстреливала в него вопросами, вознамерившись во что бы то ни стало добиться ответа, хотя готова была поклясться, что ответ окажется совсем не тот, что она ожидала.

– Я просто время от времени справлялся, все ли у тебя в порядке. И если б ты меня сегодня не засекла, я бы сейчас не сидел здесь перед тобой, оправдываясь, что не представляю для тебя никакой угрозы.

– Да что тебе в конце концов до меня? У меня все хорошо, у меня есть… то есть была… работа. Мог бы навести справки и оставить меня в покое. – Это ей следовало бы оставить этот разговор, но Энди не могла. Несмотря на его вполне логичные ответы, ее не оставляло чувство, будто его действиями руководили какие-то иные соображения. Ведь он не как все. Ему чужды простые человеческие чувства, он презирает законы и держит ответ только перед собой. Возможно, он сказал правду, но не исключено, причина, по которой он следил за ней, в чем-то другом и ей следует его опасаться.

В томительном молчании Саймон продолжал смотреть на нее, прикрыв веки. Но вот он поймал ее взгляд.

– Я видел, как ты умираешь, – тихо проговорил он. – И ничем не мог помочь, не мог сказать, что не желал тебе зла. Ты была уже так далеко, что все мои мольбы о прощении не имели смысла. Меня поразило твое лицо, его выражение, когда ты посмотрела куда-то сквозь меня и увидела… наверное, что-то прекрасное. «Ангел», – прошептала ты и умерла.

– Я помню, – пробормотала Энди. – Я помню тебя и свет за твоей спиной.

– Какое-то время я оставался рядом, Касался твоей щеки. Твое тело начало холодеть, остановился пульс, пропало дыхание. Я позвонил по 911 и, дождавшись воя сирен, уехал. Прошло достаточно много времени, Дреа…

– Энди, – пробормотала она. – Я больше не Дреа.

– Твой мозг не менее получаса находился без кислорода, и ты лежала не в ледяной воде, замедляющей все жизненные процессы. Врачи не могли тебя реанимировать, да они и не пытались. Ты сама начала дышать, спустя почти час после смерти, – серьезно проговорил он. – При этом твой мозг не пострадал. Абсолютно. Нисколько. Хочешь не хочешь, а, глядя на тебя, поверишь в чудеса, ведь ты живое, дышащее, ходячее и говорящее чудо. Скажи, ведь есть, значит, что-то?

Лицо Энди озарилось лучезарной улыбкой.

– Да, – просто сказала она.

– Тогда, милая, привыкни к тому, что у «чуда» есть постоянный телохранитель.

В конце концов, убедив ее в том, что не представляет для нее никакой опасности, он ушел, а Энди осталась сидеть в кухне за столом. Она и сама уже давно пришла к этому выводу, но его поведение, однако, вызывало у нее недоверие и подозрительность.

В голове у Энди роилось столько всяких мыслей, что ей никак не удавалось разложить их по полочкам. Во-первых, ее очень обрадовало, что Рафаэль считает ее погибшей. Он не подсылал к ней Саймона, чтобы ее убить, значит, о нем можно забыть. Она свободна.

Свободна! В первый раз за всю свою сознательную жизнь и не только сознательную она по-настоящему свободна. Энди думала, что обрела свободу, расставшись с Рафаэлем, но только теперь поняла, что свобода – это не только возможность пить и есть что вздумается и не прикидываться дурочкой.

Она открыта для счастья.

Вряд ли она когда-нибудь была счастлива, даже будучи ребенком. И уж конечно, никогда не чувствовала себя беззаботной. В детстве она не голодала, не ходила оборванной, но каждый раз, выбравшись из школьного автобуса, силком заставляла себя идти домой, поскольку никогда не знала, что ее там ждет. Что там на этот раз затеяли ее родители? Напились в стельку и скандалят? Им плевать, что дети слышат слова «шлюха» и «придурок» – так они честят друг друга. Будет ли готов ужин или опять придется довольствоваться тем, что она сама найдет? Натолкнется ли на нее по пути в туалет отец и, разозлившись, грубо отпихнет в сторону?

Затем эти страхи сменились другими: запустит ли нынешний бойфренд матери ей руку под юбку, когда та отвернется? Как-то Энди пожаловалась ей на него, но в ответ мать назвала ее лгуньей, истинной дочерью своего отца. После этого, когда у матери бывал мужчина, Энди старалась не показываться дома или же сбегала, вылезая через окно своей спальни. К двенадцати годам она, как никто другой, научилась увиливать, прятаться и убегать.

Но это не делало ее свободной… до настоящего момента.

Сейчас перед ней открывалась новая жизнь со своими заботами и проблемами, но в ней не будет места страху, страху быть настигнутой Рафаэлем. Сначала Энди не чувствовала ничего, кроме радости обретенной свободы и бесконечного облегчения от того, что ей не придется до конца своей жизни с опаской оглядываться через плечо или стать приманкой в ловушке для Рафаэля.

Энди приняла душ, и когда совершенно обессиленная наконец дотащилась до постели, шел уже четвертый час ночи, но она никак не могла уснуть – слишком насыщенным событиями был этот день, в течение которого она успела испытать всю гамму эмоций – от леденящего кровь ужаса и изнеможения в борьбе с Саймоном до недоумения, желания, облегчения и, наконец, радости. События разворачивались так стремительно, что Энди не успевала до конца осознать, что они для нее значат.

Она лежала без сна, уставившись в потолок, перебирая в уме события прошедшего дня. Она не знала, как ей быть дальше, – Саймон стал для нее мощнейшим искушением. С первой их встречи ее душа потянулась к нему. И теперь Энди не была уверена, что, помани он ее пальцем, она сразу не побежит за ним. Нужно найти в себе силы воспротивиться этому чувству. Ведь он наемный убийца, и связь с ним – грех. Сама по себе связь с мужчиной не содержит ничего предосудительного, хотя секс ее сейчас мало привлекал. Проблема в самом мужчине. В том, что он собой представляет в этой жизни.

А что, если она обязана сдать Саймона полиции? При мысли об этом ее желудок тотчас скрутило узлом. Она не знала, способна ли на это, хотя, сдав его властям, наверное, совершила бы благое дело. Но уже в следующий момент она поняла, что у нее, в сущности, на него ничего нет. И даже дела Саймона, о которых она краем уха слышала, совершались за пределами страны. А где и когда он бывал, она не знала, хотя власти могли бы легко это выяснить, стоит только заглянуть в его паспорт – если он у него, конечно, один, в чем, впрочем, Энди сомневалась. В конце концов пересекать границы, не вызывая у таможенников вопросы, – его работа.

Он сделал себя неуязвимым, думала Энди, по крайней мере для законов этой страны. Здесь ему ничто не грозит – ему нечего предъявить. Убийства, которые с ним можно было бы связать, не регистрировались. Даже предоставь она полиции какие-то доказательства, она скорее всего не смогла бы точно определить, где он в это время находился.

Итак, она не может его сдать. Глаза Энди обожгли слезы облегчения: ей не хотелось доносить на Саймона, не хотелось, чтобы остаток своей жизни он провел в тюрьме. Возможно, она должна сделать это, но она не святая и заглушить голос своего сердца не в силах.

К тому же ее смущало и другое: будучи киллером, Саймон тем не менее казался Энди более благородным человеком, чем, например, все подонки, с которыми хороводилась ее мать. Какая же чаша перевесит на весах безнравственности – убийство или оскорбление?

По закону, убийство. Но, черт возьми, есть люди, которые не заслуживают того, чтобы жить. И если наркобарон нанимает Саймона кого-то убрать, этот кто-то скорее всего его конкурент, то есть такой же преступник, как и заказчик. Разве можно назвать такое убийство безнравственным? Ведь чем меньше бандитов, тем лучше для общества. Неужели это безнравственно лишь потому, что Саймон совершал благое дело за деньги? Мотив не главное: есть множество людей, которые из самых лучших побуждений приносили массу вреда.

Энди не надеялась прояснить для себя этот вопрос за час. Кроме того, она слишком устала. Хорошо, что не нужно предпринимать что-либо прямо сейчас. Не нужно решать, как быть с Саймоном и что делать с Рафаэлем. Она свободна…

Стоп. Рафаэль.

Ей больше ничего не грозит, но разве можно допустить, чтобы он по-прежнему ломал людям жизнь, травил их наркотиками и делал на этом деньги? Разве может она при этом жить спокойно, не пошевелив пальцем, чтобы положить конец деятельности Рафаэля?

«Нет!» – тотчас прозвучал в ее голове категорический ответ. Обязательств у нее больше, чем у всех остальных, – ведь она жила на грязные деньги, получала от них выгоду. Кроме всего прочего, она не только хорошо знает Рафаэля, но она единственная, кто в состоянии заставить его совершить глупость, которая даст полиции веские основания его прищучить.

Она должна это сделать. Каким бы ни был риск.

Ее мысли снова вернулись к Саймону. Он считает себя обязанным охранять ее, и это может провалить ее планы, помешать воткнуть воображаемую палку в глаз Рафаэля. Энди не хотела, чтобы в дело был вовлечен Саймон. Это ее долг. Неизвестно, как он посмотрит на это.

Попытается ли он остановить ее? Вне всяких сомнений. При этом, как догадывалась Энди, он все свои дела доводил до конца. Не нужно большого воображения, чтобы представить, как он удерживает ее в плену или увозит из страны, откуда добраться до Рафаэля она не сможет.

Вся та же песня, просто куплет другой – нужно бежать от него.

Уверившись, что она не собирается бежать, Саймон ослабит бдительность. Возможно, не сразу. Он хитер и подозрителен и следующие пару дней, вероятно, станет наблюдать за ней на расстоянии. Поэтому она, чтобы усыпить его бдительность, пока покрутится здесь, подготовится, а когда почувствует, что можно ехать, отправится в путь. Сколько времени пройдет до этого, одному Богу известно, но Саймон ведь тоже живой человек, возможно, более жесткий и умный, чем многие, но все-таки человек из плоти и крови – ему тоже надо есть и спать и даже отойти пописать, как и всем. И тогда его бдительность ослабевает. И если повезет, она сможет даже сесть в самолет и улететь задолго до того, как он сообразит, что к чему.

Он, конечно, опять сможет выйти на нее. Ведь угадывал же он до сих пор каждый ее шаг, сумел даже просчитать, что с ней будет. Надеяться, что он вдруг в одночасье поглупеет, а в ней вдруг откроется талант уходить от преследования, не приходится. Но ей всего бы пару дней, а может, и того меньше – и она в Нью-Йорке.

Она свяжется с ФБР. Федералы, наверное, постоянно пасут Рафаэля, досадуя на собственную неспособность собрать против него веские доказательства. Поэтому они ей там будут рады.

Как только она окажется в ФБР, Саймону до нее не добраться.

Глава 28

Вернувшись в свой гостиничный номер, Саймон решил проверить, где сейчас Энди, не ударилась ли она в бега, спасая свою жизнь, поддалась ли на его уговоры. Он включил компьютер – все оказалось в порядке. Ее лэптоп и сотовый были на месте и не меняли своего местоположения. Очевидно, Энди легла спать. В соответствии с установкой в программе компьютера датчики в случае перемещения – если вдруг Энди вздумает его надурить – пошлют на его сотовый соответствующее сообщение.

Саймону хотелось остаться с ней, но она довольно сдержанно отреагировала на его поцелуй, а значит, не собиралась идти за ним на край света. По крайней мере сейчас. Он не любил ждать, но тут не его вина – придется. Терпения Саймону было не занимать, он возвел его в ранг искусства, сделав своим оружием. Каждый раз, охотясь за своей жертвой, он мог бесконечно долго выслеживать ее, дожидаться подходящего момента. Но сейчас, когда между ним и Энди все стало ясно, его чутье подсказывало: он должен действовать решительно и быстро. Чтобы пробиться в жизни, Энди выбрала один способ: она старалась всячески угождать мужчинам, о своих потребностях и предпочтениях не могло быть и речи. Она как в зеркале отражала тот образ, который мужчина хотел в ней видеть. Ей, бесспорно, необходимо время, чтобы по-иному ощутить себя, но для этого ей очень важно почувствовать, что она нужна кому-то. Нужна такая, как она есть. За ней должны ухаживать, молить ее о любви. Она наконец должна поменяться ролями с мужчиной, который был бы счастлив исполнять ее любое желание.

Терпение – своего рода настойчивость. Возможно, он повел себя глупо – после боли, которую причинил ей, не убрался из ее жизни, а продолжал преследовать. Что ж, пусть он дурак, зато быть с ней рядом лучше, чем, играя в благородство, упустить ее.

Другое дело, если б она к нему была равнодушна. Но она так смущалась, разве что на стуле не ерзала. Саймон достаточно хорошо знал женщин, чтобы понять: она помнит все, что произошло между ними. Они вместе провели целый день, и он мог составить о ней представление. Он видел, как Энди хотела казаться равнодушной, но ей это не удалось, впрочем, так же как и ему. А Саймон очень хотел ее забыть, сразу же, как только вышел за дверь. Но впервые в жизни ему это не удалось. Его окружала реальность, а не сладкий мир грез и фантазий, и то, что произошло между ними, было настоящим – пусть неизведанным и едва зародившимся, но самым настоящим.

Уверившись в том, что Энди дома, Саймон достал свою аптечку и тщательно продезинфицировал рану, затем побрызгал ее антисептиком. Анальгетик был местного действия, но очень эффективным, а это очень облегчало процедуру наложения швов. Бывали у него травмы и похуже. Обработав зашитую рану антибиотиком, он заклеил швы пластырем и сложил все принадлежности в аптечку, при этом мысленно отметил для себя, какие препараты нужно будет подкупить. Эта аптечка путешествовала с ним повсюду и несколько раз помогала ему выжить. В тропиках открытая рана, даже самая пустяковая, очень быстро может свести в могилу.

Сделав дело, Саймон, позевывая, выпил пару таблеток ибупрофена и разделся, потом погасил свет и растянулся на кровати. Если придет сообщение – то есть если Энди решит сбежать от него, – телефон разбудит его своим звонком. Однако Саймон почти не сомневался, что этой ночью она уже никуда не денется. Если она что и надумает, то скорее всего, чтобы усыпить его бдительность, несколько дней ничего не станет предпринимать. Она хитрая, но он еще хитрее. С этой мыслью Саймон уснул. Пока все под контролем.

Проснувшись в половине двенадцатого – против обыкновения очень поздно, – Энди, спотыкаясь, побрела на кухню варить кофе. Голова раскалывалась – то ли от вчерашнего стресса, то ли просто организм требовал своей дозы кофеина. Обычно она вставала около восьми, чтобы перед работой успеть кое-что сделать. Сегодня же первую чашку кофе Энди выпила на три часа позже.

Приняв две таблетки аспирина, она с чашкой переместилась в гостиную, где включила свой купленный в комиссионке телевизор и забилась в угол дивана. Делать ничего не хотелось, и, потакая своим желаниям, она сидела себе на диване, попивала кофе и ждала, когда подействует аспирин. Посмотрев дневной выпуск новостей, в котором сообщалось, что сегодня снова ожидаются грозы, Энди, несмотря на кофе, снова стала клевать носом.

Ее разбудили два резких стука в дверь. Наверное, соседи, кисло подумала она, – запоздавшая реакция на тарарам, разразившийся здесь прошлой ночью. Решили узнать, все ли с ней в порядке. Она вчера слышала их шаги за стеной, значит, и они должны были слышать, как у нее опрокинулся стул, но даже пальцем не пошевелили, чтобы помочь: вдруг к ней вломились грабители? Она бы на их месте по крайней мере постучала бы в стену и поинтересовалась, что там такое.

Прежде чем отпереть, Энди приподняла створку жалюзи и, выглянув на улицу, уперлась взглядом прямо в лицо Саймона, стоявшего перед дверью. У нее тотчас перехватило дыхание, словно она увидела страшного волка. Саймон, в свою очередь, вскинул брови, словно говоря: «Ну ты чего?»

В смятении Энди отпустила створку жалюзи и с минуту стояла у двери, решая, открывать или нет. Она-то надеялась, что он уже убрался из города. Что ему тут нужно? Разве они не все сказали друг другу?

– Может, откроешь? – сказал он через дверь. – Я все равно не уйду.

– Ну чего тебе еще? – проворчала Энди, отпирая дверь. По лицу Саймона блуждала улыбка. – Что ты хочешь? – Энди откинула с лица спутанные после сна пряди волос. Она даже не успела причесаться, и ей на это было плевать.

– Вот решил узнать, не хочешь ли ты пойти куда-нибудь пообедать. Но вижу, не хочешь, – с легкой насмешкой в голосе констатировал он.

Зевнув, Энди снова уселась на софу и, подтянув к себе ноги, подсунула их под подушки. Пижамные штаны и футболка не оставляли сомнений в ее намерениях.

– Скорее всего нет, – подтвердила она, хмуро глядя на Саймона. – Я еще даже не завтракала. Спасибо за приглашение. Так чего тебе?

Саймон пожал плечом:

– Сводить тебя пообедать. Больше ничего. Ну да, как же, так она и поверила.

– Ведь ты, наверное, просто так и вздохнуть не можешь, у тебя во всем скрытый умысел.

– Главное – выжить. – Он поднял голову и принюхался. – Кофе свежий?

– Более-менее. – Энди бросила взгляд на часы: оказывается, она продремала дольше, чем полагала. – Час назад варила, значит, еще не совсем остыл. – Еще чашечка не помешала бы и ей самой. Поэтому она встала и отправилась на кухню. – Тебе какой? – крикнула она оставшемуся в гостиной Саймону, открывая буфет и доставая оттуда еще одну чашку.

– Черный, – прямо за ее спиной раздался его голос, и Энди, вздрогнув от неожиданности, чуть не выронила чашку, но Саймон, предупреждая неприятность, схватил ее за руку. Энди тут же высвободила руку и, сняв кувшин с подогрева, налила им обоим кофе.

– Все-таки старайся оповещать звуком о своем передвижении, – резко проговорила она.

– Могу свистеть.

– Все, что угодно, только не подкрадывайся незаметно. – Она была взволнована больше, чем ей хотелось бы показать ему. Этот момент ей живо напомнил, как Саймон внезапно возник у нее за спиной на балконе пентхауса и прямо там же занялся с ней сексом, даже не повернув к себе лицом для поцелуя. Тогда он ясно дал ей понять, что она для него не более чем задница. А уж она, дурища, к тому времени, испытав благодаря ему неземное наслаждение, размечталась, что он возьмет ее с собой. Унижение от его отказа Энди до сих пор вспоминала с отвращением.

Она поставила чашку и, чтобы успокоиться, сделала медленный вдох.

– Думаю, тебе лучше уйти, – расхрабрилась она. – Я хочу, чтобы ты ушел.

– Потому что я тебя вчера поцеловал? – Саймон внимательно на нее посмотрел.

– Потому что ты – это ты, а я – это я. Я знаю, что представляла собой раньше, но после аварии я живу одна… – Черт! Он же в курсе. Все это время он фиксировал каждый ее шаг. – И, почувствовав, каково это, считаю, что одиночество – самое оптимальное для меня состояние. Я всегда неправильно веду себя с мужчинами. Печально, но факт.

– Я не прошу тебя ни о чем глобальном. Тебе же нужно поесть? Так пойдем куда-нибудь пообедать. Или позавтракать. Можно пойти в блинную, – мягко уговаривал ее Саймон, и если бы Энди не ждала от него в любой момент подвоха, то, возможно, ему и удалось бы усыпить ее бдительность, создать у нее ложное впечатление безопасности. Насколько опасно идти с ним в блинную? Дело в том, что почувствовать себя с этим человеком в безопасности просто невозможно, он сам по себе опасность, и причина тому в сложившихся между ними отношениях.

Энди отрицательно покачала головой:

– Я никуда с тобой не пойду.

– Если пойдешь, обещаю ответить на любой твой вопрос.

Энди замерла. Но в следующую минуту ужасно разозлилась на себя, поддавшись было соблазнительному, как ей показалось, предложению, на что и рассчитывал Саймон. Умом она понимала, что ей следует держаться от него подальше, но возможность узнать что-то о нем манила ее. Саймон с интересом, с блеском в глазах наблюдал за Энди. Уголки рта его насмешливо изгибались. Он выглядел чрезвычайно привлекательно, когда ослаблял бдительность и с его лица сходило обычное бесстрастное выражение. Его обаяние почти победило Энди. И все-таки она отказывалась сдаваться.

– Я не желаю ничего о тебе знать.

– Не желаешь знать, к примеру, как у меня появилась татуировка на заднице.

– У тебя нет татуировки на заднице! – рявкнула Энди, гневно сверкая на него глазами. Она видела его зад, но никакой татуировки там не было, не слепая же она в самом деле. Она бы непременно ее заметила.

Саймон начал расстегивать ремень на джинсах.

– Не надо! – заволновалась Энди. – Не надо…

Его тонкие пальцы сжали язычок молнии и потянули его вниз.

Энди забыла, о чем говорила до этого.

Саймон повернулся к ней спиной, зацепил большими пальцами пояс джинсов и приспустил их. На крепкие округлости его ягодиц упали полы рубашки. Он поддержал их рукой, и Энди справа в самом верху увидела некий абстрактный рисунок, какой-то странный, вьющийся лабиринт. Пальцы Энди судорожно дернулись от внезапного порыва прикоснуться – не к татуировке, ей вновь захотелось ощутить округлость его мышц и прохладу его кожи.

Она сжала руки в кулаки и постаралась, чтобы ее голос звучал спокойно.

– Странный рисунок. Что он означает?

Саймон натянул джинсы, заправил в них рубашку и, застегивая молнию, повернулся к Энди. Его лицо было весело.

– Расскажу за обедом.

– Черт тебя подери! – сердито бросила Энди и, круто развернувшись, пошла в спальню собираться.

Через десять минут она вышла. Все сборы заключались в том, что она почистила зубы, причесалась, а пижаму с футболкой сменила на джинсы и кофточку, на которой расстегнутой оставалась только верхняя пуговица: она запретила себе всякие откровенные вырезы – шрам на груди служил вечным напоминанием о том, что жизнь ее навсегда изменилась. И никакой косметики на лице – поражать она никого не собиралась. Надев шлепанцы, Энди взглянула на свои ненакрашенные ногти на ногах и фыркнула. Сейчас она была полной противоположностью той Дреа, которую Рафаэль когда-то отдал попользоваться убийце, и если ему, Саймону, это не по вкусу, она его не держит, пусть катится отсюда на все четыре стороны.

При виде ее у Саймона на лице появилась искренняя улыбка.

– Ты чертовски хороша, – сказал он.

Комплимент оказался настолько неожиданным, так не соответствовал ее недавним размышлениям, что Энди остановилась, открыв от изумления рот.

– Я… э-э… спасибо. Но… ты что, слепой?

– Вроде бы нет, – серьезно ответил Саймон, словно ее вопрос не был риторическим. Он протянул руку и дотронулся до ее волос: – Жаль немного, что нет кудряшек, но цвет мне нравится. Ты теперь не такая яркая, не такая хрупкая. И это хорошо. А твои губы по-прежнему… а впрочем, не важно.

– Что не важно?

Он играл с ней, как с рыбкой, попавшейся на крючок. Энди это сознавала, но какая разница? И все-таки что там с ее губами? Спрашивать ей об этом его не следовало, потому что ответ скорее всего ожидался с сексуальным подтекстом, а эту тему она затрагивать не хотела. И все же… что там с ее губами?

– Скажу за обедом, – ответил Саймон.

Когда они устроились за отдельным столиком в «Блинком доме» и перед ними возникли меню и дымящийся кофе, Энди поняла, что она права: готовность Саймона ответить на любой ее вопрос вовсе не означала откровенность с его стороны. Разозлившись на себя за то, что не подумала об этом раньше, Энди бросила меню на стол и с досадой воззрилась на Саймона.

– Однако насколько правдивы будут твои ответы?

– Абсолютно правдивы, – без заминки ответил Саймон.

Такая готовность с его стороны, конечно же, настораживала, и Энди поняла: она попалась.

– Врешь.

Саймон отложил меню.

– Сама подумай, что мне от тебя скрывать? Или тебе от меня?

– Откуда мне знать? Если бы я все про тебя знала, то и не интересовалась бы ничем.

– Верно.

Саймон улыбнулся. Уж хоть бы он не улыбался, подумала Энди. Его улыбки заставляли ее забыть, что он киллер, что по его жилам бежит ледяная водица и что, отвергнув ее, он заставил ее страдать гораздо сильнее, чем все остальные мужчины. Откуда все же у него татуировка на ягодице, подумала Энди. Как только она могла о ней забыть?

– Ну и что означает рисунок на твоей заднице?

– Не знаю. Это временная детская татуировка. Я ее только сегодня утром перевел.

Энди, которая в этот момент пила кофе поперхнулась, и теперь, зажав нос и рот ладонью, старалась проглотить кофе, чтобы не испачкать стол. Справившись наконец с неловкостью, она залилась смехом: ловко же он обвел ее вокруг пальца.

– Так нечестно! А я-то повелась. Я же знала, что никакой татуировки у тебя нет.

К столику с блокнотом и ручкой приблизилась официантка:

– Ну, что будем заказывать?

Энди взяла омлет, бекон и тост, Саймон все то же и плюс ко всему жареную картошку. Как только они снова остались одни, Энди поставила чашку на стол, чтобы не подавиться снова, если он в очередной раз преподнесет ей какой-нибудь сюрприз.

Ей о многом хотелось его расспросить, но некоторые вопросы она не решалась задать – не была уверена, что готова услышать ответы. Возможность задать Саймону любой вопрос ее сейчас обескураживала. Впрочем, как и любого, оказавшегося бы на ее месте. Она с этим мужчиной чувствовала себя так, будто дразнила тигра палкой, а занятие это, даже если тигр пока не имеет ничего против, в любой момент может стать крайне опасным.

И Энди ради собственной безопасности начала с простого:

– Сколько тебе лет?

Удивившись ее вопросу, Саймон приподнял брови.

– Тридцать пять.

– Твой день рождения?

– Первое ноября.

Энди умолкла. Ей хотелось знать его настоящую фамилию, но этот вопрос скорее всего лучше не трогать. Его тайны темнее ее секретов, их границы более четки и резче очерчены.

– Это все, что ты хотела знать? – поинтересовался он, когда ее расспросы прервались. – Ты хотела только знать, сколько мне лет и когда я родился?

– Нет. Не только, но оказалось, что задавать тебе вопросы гораздо сложнее, чем я думала.

– Хочешь знать, сколько мне было лет, когда я впервые убил человека?

– Нет. – Энди поспешно оглянулась по сторонам: не слышит ли их кто? Но голос у Саймона был довольно глухим, чтобы разноситься по всему залу. В их сторону никто не смотрел.

– Семнадцать, – безжалостно продолжил Саймон. – Я обнаружил в себе прирожденный талант к этой работе. В прошлом году я, однако, решил с ней распрощаться. Это случилось, когда я вышел из больничной часовни, где не мог справиться со слезами после того, как возле твоей палаты услышал ваш с медсестрой разговор. Тогда я понял, что ты не только жива, но и невредима. С тех пор я не брал ни одного задания.

Глава 29

Черт его побери!

Следующие два дня Энди проклинала Саймона – не только потому, что все это время он не показывался ей на глаза, хотя точно был где-то рядом, наблюдал за ней, но и потому, что, слушая его откровения за столиком в блинной, поняла: она влюбилась в него без памяти. Что может быть глупее? Если Энди и нужно было убедиться, что романтических отношений ей следует избегать – поскольку она всегда выбирала не тех мужчин, – то вот оно, безусловное тому доказательство.

Слушая его душераздирающую исповедь, Энди сдержала слезы: он рассказывал о своей жизни таким спокойным и будничным тоном, что ей хватило сил это сделать. Она хотела знать, откуда он родом и есть ли у него родные. Оказалось, он единственный ребенок, родился на военной базе в Германии, и его родители уже умерли. Впрочем, даже если бы он имел близких, подумала Энди, это ровным счетом ничего бы не изменило – он все равно остался бы одиночкой. Она и сама была такой, а потому знала, каково это, когда некому излить душу, некому довериться. По крайней мере до конца. Обосновавшись в Канзас-Сити, она не обзавелась друзьями, что печально, и в этом отношении Энди прекрасно понимала Саймона.

Саймон во многом отличался от других. Его, например, не интересовал профессиональный спорт. Это понятно: коллективные игры одиночек не привлекают. У него не было предпочтительного цвета, он не любил пироги. Возможно, пристрастия и склонности, как и неприятие чего-то, что люди используют для самоиндентификации, представлялись ему человеческими слабостями, которые при случае могли быть использованы против него, а потому он намеренно избегал их. Хотя, возможно, он таким и родился.

Однако он потянулся к Энди, и это приобрело уже хроническую форму. Все началось в тот достопамятный день, в пентхаусе, когда он, увидев, как она напугана, покорил ее своей нежностью и вниманием. Он занимался с ней любовью, хотя в то время ни он, ни она не думали, что это любовь. Он оставался с умирающей Дреа до конца, вплоть до приезда спасателей.

Энди никогда – ни во сне, ни наяву – не вспоминала об аварии, и лишь что-то смутное, связанное со смертью, всплывало в ее голове. Она в мельчайших подробностях помнила явление поразительного света – чистого и яркого, а также дивный мир, в котором она очутилась. Но период между тем временем, как она увидела свет, и тем, когда она попала в тот дивный мир, Энди никак не могла восстановить полностью. Однако там, в блинной, за столиком, быть может, потому, что Саймон сидел напротив и она смотрела ему в лицо, все вдруг прояснилось: сцена умирания возникла перед ней так же ясно, как если бы происходила у нее на глазах сейчас. Энди будто бы снова слышала тихий голос Саймона: «Боже мой, милая», – смотрела, как он касается ее волос, видела на его лице страдание, которое он пытался сдержать, и боль, в которой не хотел себе признаться. Она только не различала собственного тела, чем-то скрытого от глаз.

Энди вдруг почувствовала, будто ее грудь снова пронзило: она вдруг поняла, почему он просматривал газетные заметки о ее несчастном случае. Он хотел найти ее могилу, чтобы принести ей цветы.

– Энди, – потянувшись к ней через стол, Саймон своей грубой рукой сжал ее нежные пальцы, – ты где?

Сердце Энди разрывалось на части, но она заставила себя отринуть тяжелые воспоминания и вернуться в настоящее. Ведь только что она открыла для себя так много нового о сидящем против нее мужчине, который, насколько это возможно, стремился стать ей ближе и для этого по собственной воле выворачивал перед ней душу.

Она больше не хотела ничего спрашивать, и остаток обеда прошел в молчании. На лицо Саймона вновь легла бесстрастная и неподвижная маска, хотя и перед тем оно не было, по мнению Энди, особо выразительным: он позволил себе продемонстрировать, что доволен, да время от времени, когда его взгляд останавливался на губах Энди, загорались его глаза. Но ни мысли, ни единой эмоции на его лице нельзя было прочесть.

Он отвез ее домой, поднялся с ней на крыльцо, но остановился чуть поодаль, тем самым давая понять, что, даже если она пригласит, входить внутрь не намерен. Затем подошел к соседской двери и резко в нее постучался. Зачем? Энди, сдвинув брови, недоуменно наблюдала за ним. Секунд через пятнадцать он постучал еще раз. Никто не отозвался.

– Что ты делаешь?

– Хочу убедиться, что там никого нет. Машина отсутствует, но кто-то из жильцов мог остаться дома. – Из этого следовало, что он достаточно долго наблюдал за домом и выяснил, что ее соседями является супружеская пара, однако ему не хватило времени узнать, что оба они, как и Энди, работают во вторую смену, а потому в час дня обычно отсутствуют.

– Зачем?

– Люди любопытны. Подслушивают, когда не следует.

– Ну и что?

– А то, что их это не касается.

По-прежнему ничего не понимая, Энди с любопытством наблюдала за Саймоном. Тот вытащил свой бумажник и извлек оттуда какую-то карточку.

– Это тебе на случай, если возникнут проблемы с доступом к деньгам, – сказал он, протягивая ее Энди.

Карточка оказалась ее старым водительским удостоверением.

Энди уставилась на фотографию, и ее пальцы, сжимавшие документ, задрожали. Она думала, что Дреа больше нет, что Дреа умерла, хоть ее и не засыпали землей, но вот она снова перед ней: облако длинных светлых кудрей, полный мейкап, глуповатое лицо. Но теперь она другой человек. Чтобы найти сходство женщины на фото с нынешней Энди, большинству потребовалось бы очень внимательно вглядеться в снимок.

– Я решила пожертвовать деньги в госпиталь Святого Иуды, – оцепенело проговорила она. – В местном банке у меня открыт счет. Я собиралась сделать электронный перевод, а потом пойти в банк и выписать чек на госпиталь. IP-адрес этого перевода будет другим, но у меня есть пароль и… – Энди умолкла: она говорила, не думая о том, что слетало у нее с языка – ведь Саймону хорошо известно и об IP-адресах, и об электронных переводах, хотя все свои банковские операции он, верно, совершает в офшоре. Возможно, трудностей с переводом у нее не возникнет, но Энди все равно подумывала, чтобы перед операцией на всякий случай сделать звонок миссис Пирсон. Возвращая Энди старые права, Саймон тем самым гарантировал, что проблем у нее больше не возникнет, и она сможет распоряжаться деньгами по своему усмотрению, даже без помощи миссис Пирсон.

– Спасибо, – прошептала Энди, сжимая в руке права, хотя до этого совсем не хотела когда-нибудь вновь увидеть свою старую фотографию. – Зачем ты их хранил?

Ее вопрос остался без ответа. Ее карт-бланш по части вопросов закончился, когда они вышли из блинной. «Мне пора – у меня скоро самолет», – вместо ответа сказал Саймон и оставил ее одну перед дверью квартиры. Проводив взглядом его машину, Энди вошла в дом и села на кушетку.

Ей нужно было поразмыслить о том, что произошло в последние два часа.

Самолет, видите ли, у него. Как же! Она не поверила ни единому его слову.

С тех пор Энди не видела Саймона, но по опыту знала, что это ровным счетом ничего не значит. Он где-то рядом, наблюдает за ней. Конечно же, он не верит, что она оставила мысль бежать и что его уговоры достигли своей цели.

Но одного он добился: Энди поверила в то, что ей ничего не грозит. Можно жить спокойно и делать все, что вздумается, хотя в Нью-Йорке – пока Рафаэль жив и на свободе – все-таки лучше не появляться. Шансы столкнуться с кем-то в таком большом городе ничтожно малы, но чего только в жизни не бывает? И судьба Энди тому подтверждение.

Вот только Энди, как видно, не хватало здравомыслия, поскольку она планировала именно возвращение в Нью-Йорк. Но для этого требовалось прежде всего избавиться от самозваного телохранителя.

И лучший способ убедить его, что она никуда не собирается, – это попроситься назад к Гленну. Он принял бы ее с распростертыми объятиями, но как раз этого Энди, к ее великому сожалению, сделать не могла: решив на днях отбыть, она не хотела вводить Гленна в заблуждение.

Поэтому Энди решила заняться своими делами и позвонила миссис Пирсон. Та, услышав ее голос, вздохнула с явным облегчением. С тех пор как они в последний раз виделись с Энди, деньги так и лежали на счете, а е-мейлы миссис Пирсон оставались без ответа. Это очень ее встревожило. Не случилось ли чего, гадала она. Да, подтвердила Энди, нее были кое-какие проблемы, но вдаваться в подробности не стала, ограничившись уверениями в том, что сейчас все в порядке. Женщины сказали по паре слов друг другу, и в определенный момент Энди показалось, будто миссис Пирсон упомянула о внучке, которая должна скоро родиться. Но когда она поздравила женщину с предстоящим событием, миссис Пирсон удивленно ахнула:

– Откуда вам это известно?

– Вы же сами сказали, – вдруг засомневалась Энди. – Разве нет?

– Я вам этого не говорила. И пол ребенка мы узнаем только через месяц.

– О! Я уверена на сто… – Энди прервалась на полуслове и поспешила исправить оплошность: пускаться в объяснения не стоило. – Я все же помню, что слышала это от вас. Простите, я сегодня чувствую себя не в своей тарелке. Пожалуй, нужно выпить еще кофе.

Она дала отбой и, сделав электронный перевод, подождала, пока не увидела подтверждение совершенной транзакции. Удостоверившись, что чек уже отослан в госпиталь по «Федерал экспресс», Энди почувствовала, как камень свалился с души. С того самого момента, как она их прикарманила, эти деньги стали для нее жуткой морокой, иначе и быть не могло.

Однако где-то в глубине души ей было немного жаль их. Жаль, что сама не смогла ими воспользоваться. Энди всегда хотелось разбогатеть, пусть даже благодаря грязным, краденым деньгам. И возможно, освободившись от них, она получит еще несколько очков в свою пользу: ведь воровство – это грех. Хотя и добродетель не меньшая морока.

Итак, с деньгами вопрос решен – их больше нет, – она может приступать к следующему пункту своего плана. Только наличных у нее маловато, а значит, пришло время пустить в ход подаренные Рафаэлем драгоценности.

Энди открыла телефонный справочник и принялась искать брокера по подобного рода сделкам. Украшения можно было и заложить, но тогда Энди от их стоимости досталось бы всего ничего, в то время как ломбард сорвал бы огромный куш, поскольку выкупать их Энди не собиралась.

Украшения следовало продать, и терять время, выставляя их на интернет-аукцион «eBay», Энди не хотелось.

Порядок действий был определен, и Энди была уже на старте. Время пришло.

Через неделю с деньгами на счете – которых, однако, оказалось гораздо меньше, чем она рассчитывала, – и новенькой кредитной картой она за день до вылета купила билет на самолет до Нью-Йорка и занялась уборкой квартиры: вполне вероятно, она уже никогда сюда не вернется.

Первым делом Энди освободила холодильник, выбросив все скоропортящиеся продукты: нельзя, чтобы где-то через месяц открывшему дверь хозяину в нос ударила невыносимая вонь от протухшей еды. Сдерживая слезы, Энди подмела и вымыла пол. Купленная ею подержанная мебель была не бог весть что, да и сама квартира Энди не принадлежала, и все-таки это ее первый настоящий дом. Ее дом. Тут все вещи она выбирала сама – от дешевенькой посуды до шениллового постельного покрывала. На домашней распродаже старых вещей она за пять баксов купила люстру в гостиную, на другой – мягкое покрывало на диван за доллар. Освежитель воздуха был именно тот, что нравился ей, мыло в ванной – ее любимое мыло.

Энди упаковала одежду. Вещей у нее было немного – вместе с косметикой, тоже весьма немногочисленной, все уместилось в двух чемоданах. Энди теперь употребляла минимум косметики. Ей нравилось не волноваться из-за того, что ее могут увидеть не при полном параде. Последние остатки локонов с химической завивкой давно отросли. Она по-прежнему красила волосы в темный цвет. Становиться блондинкой больше не хотелось. Блондинка – Дреа. Энди – самая настоящая шатенка.

Наконец квартира была убрана, а чемоданы собраны. Оставалось сделать еще два дела. Во-первых, она хотела зайти в крупный торговый центр, где продают парики. Она на время снова станет Дреа, чтобы привлечь внимание Рафаэля. Но потом ей будет нужно быстро перевоплотиться еще раз, чтобы скрыться неузнанной.

Парика точно такого, как ей требовалось, не нашлось. Пришлось взять похожий: волосы были чуть длиннее и не такие вьющиеся, а по цвету скорее платиновые, чем золотистые, но это ничего, сойдет и так.

Во-вторых, чтобы подстраховаться на тот случай, если Саймон до сих пор за ней следит, Энди, решив схитрить, пошла в бакалею, где обычно отоваривалась, и закупила кучу провизии с длительным сроком хранения. Это, по ее мнению, должно было убедить Саймона в том, что никуда уезжать она не собирается. Ну а если ей вдруг придется вернуться, она найдет дома что поесть.

На следующее утро Энди приехала в аэропорт и оставила «эксплорер» на парковке. Место в самолете, забронированное в самую последнюю минуту, было средним в самом последнем ряду. Энди оказалась зажатой между чрезвычайно дородным мужчиной и его такой же крупной женой. Они выбрали эти места, очевидно, надеясь, что между ними никто не втиснется и они смогут лететь с комфортом. Но им не повезло – между ними вклинилась Энди.

Во время пересадки в ожидании следующего самолета она просидела в аэропорту более трех с лишним часов и когда наконец приземлилась в нью-йоркском Ла-Гуардиа, была уже середина дня. Забрав свой багаж, она встала с чемоданами на остановке в ожидании гостиничного микроавтобуса. Стоял холодный весенний день, наверное, градусов десять, а с ветром и еще меньше.

Кроме Энди, в автобус сели еще четверо – все, кажется, путешествовали по отдельности, поэтому всю дорогу до Манхэттена ехали молча.

Энди с любовью смотрела на приближавшуюся линию горизонта с силуэтами небоскребов. Она любила этот город. Он казался ей красивым, ей нравились люди, окружающая суета, нравились звуки и запахи. Канзас-Сити – тоже немаленький город, но до Нью-Йорка ему далеко. Если все сложится благополучно, думала Энди, она скорее всего сюда вернется.

А может, и нет. Главное, найти высокооплачиваемую работу, ведь в Манхэттене все очень дорого. Денег, что у нее есть, надолго не хватит. Придется экономить, раз ни особых умений, ни профессии у нее нет. Ведь именно желание иметь больше, чем она сама могла себе обеспечить, приводило ее к мужчинам вроде Рафаэля. Отныне она будет довольствоваться тем, на что сама сможет заработать.

Энди поселилась в гостинице «Холидей инк». Оставшись одна в довольно тесном номере, она взяла гигантскую телефонную книгу и начала искать номер.

– Правительство Соединенных Штатов, – пробормотала она себе под нос и стала водить пальцем по названиям учреждений, помещенным под этим заголовком. Дойдя до нужного номера, она включила свой сотовый, дождалась, пока он нашел сеть, и набрала номер.

Вот она. Нашлась. Включила-таки телефон.

Пальцы Саймона запорхали над клавиатурой лэптопа, вводя команды. Он переехал в Сан-Франциско и жил там, на одном месте, гораздо дольше, чем обычно. Сейчас, когда он оставил свое занятие, необходимость постоянно переезжать с места на место отпала. Не сказать, чтобы он уже пустил здесь корни, но его привычки изменились.

Он покинул Канзас-Сити сразу, как только объявил Энди, что уезжает, – не хотел ей мешать, дав ей пищу для размышлений. Правда, наблюдать за ней не перестал, но не усматривая в ее поведении ничего необычного, он успокоился, хотя тот факт, что к Гленну она не вернулась, слегка его насторожил. Словом, повода для беспокойства Энди не давала, а он следил за ней особенно внимательно.

Сотовый телефон зазвонил перед рассветом, но Саймон насторожился не сразу – Канзас-Сити в другой часовой зоне, так что солнце там уже давно взошло, – но все же встал и посмотрел, куда движется «эксплорер». Когда машина остановилась в аэропорту, Саймон похолодел: Энди садится на самолет, а он в тысячах миль от нее и бессилен что-либо сделать.

Он уже много месяцев не влезал ни в одну компьютерную систему: в этом не было надобности. Он не знал, самолетом какой авиакомпании она летела, и это осложняло задачу, но он начал методично просматривать их одну за одной: вдруг Энди не взяла с собой телефон или не побеспокоилась включить его после высадки.

Но вот датчик, установленный на ее мобильнике, наконец подал сигнал, и Саймон тут же ввел необходимые команды – он хотел узнать, где она. Когда на экране компьютера появилась карта, его тело покрылось липким потом.

Она в Нью-Йорке.

Глава 30

На следующее утро, преодолев кордоны и пройдя необходимые проверки, Энди вступила в здание на Федерал-Плаза. Ей выдали гостевой пропуск, выделили сопровождающего и попросили подождать. Наконец Энди вошла в небольшой кабинет. Специальный агент Рик Коттон поднялся ей навстречу и пожал протянутую ему руку. Его рукопожатие Энди понравилось – оно было не слишком крепким, но и не вялым, – хотя с первого взгляда ей не удалось понять, что он за человек.

Она видела перед собой подтянутого седеющего мужчину средних лет со спокойным, добрым лицом. Из поведения окружающих Энди заключила, что к нему здесь хорошо относятся, но никакой харизмы, которая указывала бы на то, что он здесь пользуется большим влиянием, она у него не почувствовала. А это ощущение сильной личности ей было хорошо знакомо: она испытала его на себе в один из летних дней прошлого года. Мощные флюиды, исходившие от Саймона, сразу же чувствовались окружающими, где бы он ни появлялся, тогда как Рика Коттона запросто можно было не заметить.

– Прошу вас, присаживайтесь. – Агент Коттон указал ей на довольно обшарпанный стул. – У вас, кажется, имеется информация относительно некоего Рафаэля Салинаса?

Скрытничает, подумала Энди, боится показать свои карты, прижимает их к груди. Еще немного – и сам уже не сможет их разглядеть. Коттон хотел, чтобы Энди первая сделала шаг. Что ж, она не против.

– Мое имя не Пирсон, – призналась Энди. – Я Андреа Баттс, а раньше звалась Дреа Руссо. Я два года прожила с Рафаэлем Салинасом.

Энди заметила на лице Коттона изумление, прежде чем он успел его скрыть. Агент потрясенно уставился на нее.

– Тогда я была блондинкой и носила длинные волосы с завивкой, – подсказала она.

– Одну минуту, – остановил ее Коттон и, взяв телефонную трубку, набрал внутренний номер. – Дреа Руссо у меня в кабинете, – сказал он кому-то и положил трубку.

Воцарилось молчание. Энди не представляла, сможет ли она хоть чем-то быть полезной ФБР или они ей, но начинать, во всяком случае, следовало именно с этой конторы. Выступать в качестве приманки имело смысл только в том случае, если за ловушкой кто-то наблюдает, иначе приманка может стать просто добычей. Неизвестно, справится ли она с Рафаэлем, но попытаться стоит.

Наконец дверь открылась, и в кабинет вошел человек с соломенными волосами.

– Мисс Руссо, – обратился он к ней, – я спецагент Брайан Халси. Теперь делом Салинаса занимаюсь я. Не согласитесь ли пройти ко мне в кабинет?

Энди помедлила и, слегка склонив голову набок, внимательно оглядела его. Прежде чем войти в кабинет агента Коттона, он даже не постучался, а на слове «теперь» сделал совсем ненужное ударение, явно желая обратить на этот факт особое внимание агента, занимавшегося этим делом до него. Офисные интриги, догадалась Энди, с демонстрацией чувства собственного достоинства и силы. Однако агент Коттон сохранял полную невозмутимость и благодушное выражение лица – ни признака самолюбия или тщеславия.

– Нет, – слегка растягивая слово, ответила Энди. – Я буду говорить только со спецагентом Коттоном.

– Вы меня не так поняли, – возразил спецагент Халси. – Агент Коттон этим больше не…

– Я все прекрасно поняла, – холодно перебила его Энди. – Английский – мой родной язык, и в моем лексиконе достаточно слов. – Английский был не только ее родным, но и единственным языком, которым она владела. Но ему это знать было не обязательно.

Лицо агента стало пунцовым.

– Прошу прощения. Я вовсе не имел в виду…

– Что я дура? Ничего-ничего. На мой счет многие мужчины ошибались. – Энди послала ему такую сладкую улыбку, что присмотрись он к ней внимательнее, у него бы кровь застыла в жилах. Он был очень похож на Рафаэля Салинаса.

– Уверяю вас, мисс Руссо…

– Баттс, – поправила его Энди, подчеркнуто отчетливо выговаривая все звуки фамилии. – Мое настоящее имя Андреа Баттс. Я думала, вам это известно.

– Разумеется, я…

Но Энди, не давшая ему договорить ни одного предложения с тех пор, как он вошел в кабинет, не видела причин изменить себе.

– Спецагент Коттон, – отчеканила она, – или никто. Выбирайте.

Вот так-то: либо он передает полномочия агенту Коттону, либо берет на себя ответственность за потерю свидетеля, который, возможно, поможет раз и навсегда расправиться с Рафаэлем Салинасом. Первое нанесет страшный удар по его самолюбию – он из таких, – а второе может подпортить его карьеру.

– Я должен согласовать этот вопрос с помощником начальника, – обиженно пробормотал он и вышел из кабинета, оставив дверь открытой.

Энди встала и плотно ее закрыла.

– Мне он не понравился, – призналась она, снова сев на стул.

– Он хороший профессионал, – только и сказал спецагент Коттон, позволив себе слегка улыбнуться.

– Надо думать. Иначе его не оставили бы в Нью-Йорке. Но и о вас я могу предположить то же самое. – Среди федералов шла жестокая конкуренция за места в крупных городах, среди которых лидировали Вашингтон и Нью-Йорк, где жизнь кипит и всё на виду.

– Мне посчастливилось работать с очень умными людьми. И в такой команде легко выглядеть достойно.

Было видно, что агент Коттон в отличие от Халси высоко ставит своих коллег, и Энди осталось довольна своим решением вести переговоры только с ним.

– Если не возражаете, я вызову своего напарника по делу Салинаса, – сказал Коттон, снова поднимая трубку. – Его зовут Ксавье Джексон, и он просто гений в своем деле. Ему не повезло работать со мной, но мы с ним до сих пор иногда общаемся, хотя теперь не работаем вместе.

Энди стало ясно, что дело у них забрали как провальное. Впрочем, она была уверена, что и Халси с ним справляется ничуть не лучше. Неудивительно, что он так настаивал на ее сотрудничестве именно с ним. Ведь он с ее помощью в итоге мог праздновать победу. Возможно, ему не хватало именно такого свидетеля, как она, который своими показаниями против Рафаэля обеспечил бы перелом в ходе дела.

В ожидании гения Джексона Энди с Коттоном вели непринужденную беседу. Минут через пятнадцать послышался деликатный стук в дверь, после чего наступила выжидающая тишина.

– Войдите! – крикнул Коттон.

Ксавье Джексон оказался молодым человеком, примерно одного с Энди возраста. Стройный брюнет с несколько экзотическим, смуглым лицом, он в отличие от большинства сотрудников ФБР, которых Энди успела увидеть в здании, выглядел щегольски, несмотря на то, что был одет, как того требовал этикет, то есть в костюм и белую рубашку. Правда, галстук у него при этом оказался ярко-красного цвета с каким-то мелким узором. Приглядевшись к рисунку, Энди рассмотрела в нем стилизованных лошадей еще более насыщенного красного тона. И вместо белоснежного носового платка, сложенного прямоугольником, из нагрудного кармана Ксавье Джексона выглядывало несколько изысканных кончиков все того же красного цвета. На фоне других он выделялся своей живостью, яркой внешностью и особенно правильной речью: он говорил без какого бы то ни было акцента, как ведущий теленовостей. Во взгляде Ксавье Джексона было нечто акулье, но в его отношении к агенту Коттону в отличие от Халси чувствовался пиетет.

Смерть ни тому, ни другому в ближайшем будущем не грозила.

Это знание пришло к Энди внезапно, словно из воздуха, и повисло над ней, как зрелое яблоко на ветке, но об этом говорить мужчинам она не сочла нужным. Джексон считал себя неуязвимым для пуль, а Коттон уже ждал выхода на пенсию, когда он наконец-то сможет проводить больше времени с женой и заниматься тем, что ему нравится. Они и не думали о смерти, и Энди не стала напоминать о ней.

Джексон посмотрел на нее с недоверием:

– Вы правда Дреа Руссо?

Энди рассмеялась, и он тут же добавил:

– Ах да, узнаю этот смех. – Его глаза загорелись любопытством. – Я все думал, живы ли вы: вы так внезапно исчезли.

– Мне пришлось бежать, спасая свою жизнь, – ответила Энди.

– Салинас хотел вас убить?

– Хотел. Но я, скрываясь, попала в автокатастрофу, и в газетах по ошибке написали о моей смерти. Это и спасло мне жизнь: Рафаэль отозвал своих ищеек. Правда, ищейка была одна, но именно этот человек принес Рафаэлю весть о моей смерти. Смерть оказалась правдой, хотя полуправда в этом случае выглядела бы более правдоподобно, чем то, что произошло на самом деле.

– Значит, он считает вас погибшей, – уточнил Коттон. – А стало быть, вам ничто не грозит. Зачем же вы вернулись на его территорию?

– Если мне известно то, что может вам помочь упрятать его за решетку, то с моей стороны было бы безнравственным оставаться в стороне, в то время как по его вине от наркотиков каждую секунду гибнут люди. Рафаэль хитер, – сказала Энди. – И вам, вполне возможно, никогда не удастся собрать необходимые улики, если вы сейчас не воспользуетесь шансом. В данном случае ваш шанс – это я. И я готова попробовать.

– Вы знаете, кто у него ведет бухгалтерию? Настоящую, черную?

Энди отрицательно покачала головой. Сведения о личности бухгалтера и его местонахождении решили бы дело.

– Никогда и ничего о нем не слышала. Были вещи, к которым Рафаэль относился небрежно… – Так, например, ей удалось узнать его банковский пароль. – Но не к этому. Думаю, этого не знают даже близкие Салинасу люди. При мне велись разговоры, но только не о бухгалтерии. Имя бухгалтера также не упоминалось.

– Бывало такое, что он исчезал куда-то один, без своих людей? – вступил в разговор Джексон.

– Мне, во всяком случае, об этом не известно. Хотя он вполне мог уехать со своими телохранителями, а потом оставить их где-нибудь. Но повторяю: при мне такого не было. Его охрана вне дома организована очень тщательно. Что касается этого, Рафаэль параноик. Ему кажется, что улицы кишат врагами, которые только и думают, как бы его укокошить. Поэтому он постоянно окружен броней из чужих тел.

На Энди один за другим посыпались вопросы. Агенты интересовались самыми, казалось бы, незначительными подробностями. В течение нескольких часов Энди с готовностью рассказывала все, что только удавалось вспомнить. Тем не менее этих сведений было мало, чтобы завести на Рафаэля дело, и Энди уже начала отчаиваться. Именно этого она и боялась. Боялась, что придется прибегнуть к решительным мерам.

– Есть один вариант, – наконец сказала она, когда агенты, судя по всему, тоже приуныли: упавший с неба шанс поймать Салинаса оказался пустышкой. – Обвинения в суде на этом не построишь. Но ведь для всех нас главное – прикрыть его бизнес, изолировать его от общества, не так ли? Если он увидит меня, то сойдет с ума. Я же мертва. Уезжая, я… захватила с собой кое-что важное для него. – Да, Энди не кривя душой могла признать, что два миллиона долларов для Рафаэля не мелочь. Но не менее ощутимо для него нанесенное его самолюбию оскорбление – она отвергла его любовь. – Он, конечно же, попытается убить меня. Это можно как-то использовать?

– Ничего не выйдет, – тихо сказал Джексон, когда Дреа Руссо ушла – совсем другая и все та же. – Даже если нам удастся использовать гражданское лицо в качестве приманки, чего начальство нам никогда не разрешит, попытка убийства не такое преступление, за которое можно посадить больше, чем на год. При этом он вообще может избежать тюрьмы.

– Знаю, – устало проговорил Коттон. – Знаю. Никак не получается поймать гада, даже с ее помощью. Не дай Бог, он ее еще пристрелит, выставь мы ее в качестве наживки. Никогда себе этого не прощу.

Энди заехала в закусочную пообедать, но от расстройства ей кусок не шел в горло. Почему-то она надеялась, что, приехав быстренько расправиться с Рафаэлем, она либо предаст его в руки властей, либо все сложится так, что его убьют. Она все рисовала себе в воображении какую-то грандиозную, заканчивавшуюся смертью Рафаэля перестрелку, которая оживит скучную сводку итоговых новостей. Сейчас, находясь в Нью-Йорке, Энди не могла логически объяснить, каким образом именно такой сценарий родился у нее в голове. Это было не похоже на возникавшее у нее время от времени внезапное озарение, когда она предсказывала кому-то будущее. Правда, своего будущего она никогда не знала.

Ее грандиозный план, если это можно назвать планом, оказался недостаточно проработан. И сейчас, в Нью-Йорке, Энди почувствовала себя дурой – надо же было так промахнуться. Это так на нее не похоже. Энди горестно покачала головой. Ведь она совсем не героиня, а пошла на такое большое дело, даже не подумав, как воплотит его. Да что с ней такое?

Как не хочется умирать… разве что ее смерть станет способом разделаться с Салинасом.

Невидящим взглядом Энди уставилась в окно, за которым тянулись бесконечные потоки прохожих. Она не боялась смерти – она боялась, что не попадет в тот мир, где обитал Олбан. Она всеми силами старалась стать лучше. Никогда она больше не будет использовать секс и красоту для достижения цели. Но прошло ведь всего восемь месяцев. Восемь месяцев очень мало против пятнадцати лет. Набрала ли она за это время достаточно очков в свою пользу?

Может, ее смерть – ее настоящая смерть – и есть главное испытание. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».[6] Если для того, чтобы уничтожить Рафаэля, потребуется ее жизнь, она готова. Она найдет в себе силы.

Вот только расставаться с Саймоном ей не хотелось. Начало их знакомства было отвратительно, но то, что происходило между ними сейчас, походило на робкие и тонкие ростки чувства, еще не изведанного ими. И пусть он киллер, пусть не тот человек, который ей нужен, как убеждала себя Энди, довольно уж ей ошибаться в мужчинах, она все равно хотела прижать ладони к его щекам с проступившей щетиной, заглянуть в его темные опаловые глаза и увидеть, как где-то в их глубине, где раньше была только пустота, зарождается и расцветает нежность.

Она мечтала поближе узнать его, а для этого требовалось время. Того, что он рассказал ей о себе в тот день вопросов и ответов в кафе, было мало. Энди хотелось смешить его глупыми анекдотами, завтракать и обедать с ним, хотелось быть рядом, когда он станет превращаться из человека, самостоятельно штопавшего свои раны, в человека, способного принять помощь от других.

Саймон один как перст. Что с ним станется, если она умрет? Изменит ли он свою жизнь или возьмется за старое? Вряд ли она такая необыкновенная, что он никогда не найдет ей замену, никого не сможет полюбить. Но вопрос в том: станет ли он искать ее? Сделает ли такую попытку? Или, наоборот, отгородится от всех еще более прочной стеной? Ответ на этот вопрос Энди знала. Она не забыла, как тогда, в пентхаусе, он решительно и непреклонно отвергал все ее шаги навстречу, даже имя свое назвать отказался. Ему не нужны были и ее поцелуи. Энди помнила, как он застыл в первую минуту, словно собирался оттолкнуть ее. Но все же не сделал этого, ведь в глубине души он жаждал объятий и ласк, и когда он раскрылся ей навстречу, Энди поняла, что никто и никогда не целовал ее так жадно и ненасытно.

Если б она тогда не увидела его у придорожного кафе, если б он не пришел к ней сказать, что ей нечего бояться и если б не поцеловал ее, боль и сожаление при мысли о нем преследовали бы Энди до конца жизни, зато она в преддверии предстоящего дела не тосковала бы по нему так, боясь навсегда потерять его.

Доев суп, Энди вышла на улицу и до гостиницы «Холидей инн», в которой остановилась, доехала на автобусе. Остановка находилась недалеко от отеля – Энди пришлось пройти пешком всего пару небольших кварталов. Она села в скрипучий лифт и поднялась на свой этаж. В конце коридора виднелась тележка горничной, а из открытого номера доносилось гудение пылесоса.

Вставив в замок карточку, Энди открыла дверь и застыла на месте.

– Не кричи. – Перед ней стоял Саймон с каким-то таинственным выражением лица.

Крик застрял у нее в горле. Саймон, притянув ее к себе, тут же захлопнул и запер на ключ дверь и вдобавок навесил на нее цепочку.

– Что ты здесь делаешь? – недовольно прорычал он.

– Я как раз собиралась задать этот вопрос тебе. Это мой номер, – ответила Энди и, с трудом сглотнув, бросила сумку на пол и обвила Саймона за шею. Слезы обожгли глаза и уже были готовы пролиться, но Энди вовремя сдержалась. Ведь она только что думала о нем, в другом случае не отреагировала бы на его неожиданное появление так бурно. Но, услышав его голос и ощутив мускулистую твердь его тела, Энди не могла скрыть своей радости и охватившей ее неистовой страсти. Как знать, может, ей скоро суждено умереть. И ей хотелось, перед тем как покинуть этот мир, еще раз насладиться близостью с Саймоном. Приподнявшись на цыпочки, Энди прижалась губами к его губам и, снова ощутив вкус и мягкость его губ, застонала от удовольствия.

На этот раз все было не так, как в пентхаусе, когда он колебался, прежде чем ответить на ее поцелуй. Саймон обнял Энди и, развернув, подхватил на руки и понес мимо ванной в глубь номера…

…где располагалась кровать.

Прервав поцелуй, он стащил с кровати и бросил на пол покрывало.

Его поцелуи были такими же горячими и жадными, как прежде. Он уложил на кровать Энди и накрыл ее своим телом, прижав к кровати, а Энди обвила его ногами и сползла чуть вниз, чтобы приблизить свое лоно к его бедрам. Саймон приподнялся, чтобы сиять с себя куртку, хотя его восставший член все равно касался ее тела.

– Ты уверена? – проговорил он, глядя Энди в глаза. – Пути назад не будет.

Он, прищурившись, пристально смотрел на нее. Его взгляд был столь пронзителен, что обжег Энди. Она обхватила его лицо ладонями – точно так, как совсем недавно воображала себе, воплощая свою недавнюю мечту, и бросилась в омут с головой.

– Я люблю тебя, Саймон. – Она хотела успеть хотя бы раз сказать это, опасаясь, что другого такого случая может не представиться. Она хотела, чтобы Саймон знал, что любим и дорог ей, что он не одинок.

Она почувствовала, как Саймон дрогнул, его руки вдруг ослабли. Он грузно опустился на кровать рядом с Энди и, тяжело дыша, прижался лбом к ее лбу.

– Ты не должна была этого говорить, – пробормотал он тоном, в котором проскользнуло что-то очень робкое, такое, что сердце Энди болезненно сжалось.

– Это правда. Я очень страдала, когда ты отказался взять меня с собой. – Энди нежно погладила его по волосам. – Боль разрывала мне сердце, лишала разума. Я убедила Рафаэля, что до такого состояния меня довело его равнодушие, а ты якобы ко мне даже не притронулся, побрезговал.

Саймон чуть вздернул голову и изумленно уставился на нее, почти касаясь ее носа своим.

– Хочешь сказать, он тебе поверил? – недоверчиво спросил он.

– Конечно. Я талантливая лгунья. – Губы Энди чуть подрагивали в улыбке.

– Вот черт! Я знал, что ты актриса, но чтоб такая!

– Спасибо. – Энди рассмеялась и приподняла голову, чтобы еще раз насладиться вкусом этих мягких губ. Она почувствовала, как он улыбается ей в ответ, и сердце ее сжалось от счастья.

Саймон нежно прижался губами к ее подбородку, пробежал рукой по ее телу, задержав ладонь на бедре, и крепче прижал к себе.

– Я думаю, нам стоит снять с себя кое-что. Мне очень, очень нужно сейчас какое-то время позаниматься с тобой сексом.

– Как долго? – Энди начала было расстегивать блузку, но вдруг остановилась: ей гораздо важнее было ощутить обнаженное тело Саймона. – Хочешь установить личный рекорд?

– То есть больше четырех часов? – Саймон улыбнулся и отрицательно покачал головой: – Нет. Не сейчас. Давай пока остановимся на двадцати минутах.

– Лентяй. Я же знаю: ты способен на большее. – Хотя ей самой, думала Энди, приподнимая бедра навстречу его члену, и двадцати минут много: пять минут – и она готова. Стоило ей вспомнить, как он входил в нее прошлый раз, мышцы у нее внутри судорожно сжимались. Его пенис был довольно внушительных размеров, чтобы ее лоно оказалось для него тесным. Что-то она почувствует сейчас после стольких месяцев воздержания? Энди порой казалось, что она стала фригидной: после аварии мысли о сексе ей не приходили в голову… до тех пор пока у нее на кухне не появился Саймон. Тогда она поняла: все в порядке, просто ее женское естество дремало до поры до времени.

Энди расстегнула на Саймоне рубашку и выпростала ее из брюк. Глядя на его широкую грудь, слегка покрытую волосами, она чувствовала, как растет желание. Прижав руки к его груди, она нащупала маленькие плоские кружочки сосков с крошечными шишечками посередине, которые затвердели, как только она начала их поглаживать. На скулах Саймона выступил румянец.

Пожалуй, хватит. Грудь у него хороша, но то, что в брюках, все равно гораздо лучше. Оставив его соски, Энди с силой рванула пряжку ремня на его брюках.

– Поосторожнее там с молнией… – только и успел сказать Саймон, спасая свой член. От чрезмерных усилий поскорее выпустить его на волю Энди вдруг пришла в неистовство и, желая добраться до главного, стала бить Саймона по рукам.

– Уйди, – процедила она. – Я сама.

– Охолони немножко. Никуда он не денется… Черт! Да постой же ты минуту.

– Нет! Скорее.

– Ты тоже разденься.

Саймон перевернулся на бок, и Энди, нетерпеливо поднявшись на колени, сорвала с себя одежду и торопливо отшвырнула в сторону. Сняв джинсы и все остальное, она тут же оседлала его и сосредоточилась на главном.

– Я люблю тебя, Саймон, – сказала Энди, хватая его член и вводя себе между ног. Она намеренно повторяла его имя, желая подчеркнуть, что любит именно его, человека, а не просто секс. Живот свело в предвкушении. Энди опустилась на член. Ее плоть раскрылась перед ним, затем сомкнулась вокруг него. Внутри у Энди все зажглось. Ей было больно, но она на это плевать хотела, приподнялась, мучая себя, и пропихнула его еще дальше, желая большего.

Из горла Саймона исторгся стон. Он положил ей руки на бедра и рывком снова усадил ее. Его член оказался в ней полностью. Голова Саймона запрокинулась, глаза закрылись, и он расслабился, наслаждаясь моментом проникновения. Он улыбался.

– Ну вот, – сказал он. – Теперь приступай, любовь моя, он весь твой.

Глава 31

– Зачем ты сюда приехала? – спросил Саймон.

– А ты как меня нашел? – ответила вопросом на вопрос Энди.

Обнаженные, они лежали в спутанных простынях, среди подушек. Они отдыхали, насытившись друг другом, и наконец смогли сосредоточиться на чем-то другом. Саймон до сих пор прижимал к себе Энди, ее голова лежала у него на плече. Казалось, он не мог заставить себя выпустить ее из рук.

Это ощущение незамутненного счастья, которое они черпали друг в друге, обоим было внове. Просто поразительно, как резко изменились их отношения: теперь она может прикасаться к нему, целовать, прижиматься лицом к его шее, вдыхать тепло и запах его кожи. В реальность происходящего верилось с трудом: неужели она сейчас здесь, с ним? Ее тело уже привыкло к нему, но ее ум никак не мог принять эту внезапную перемену. Человек, так долго наводивший на нее ужас, теперь ее любовник. И даже больше – ее любовь. Возможно, это неразумно с ее стороны, но она его любит. Их любовь не предваряли долгое знакомство, свидания, постепенное узнавание друг друга. Но при каждой встрече они чувствовали неодолимое обоюдное влечение, с которым едва могли совладать. В любви Энди была такой же новичок, как и Саймон, поэтому никак не могла осмыслить, что с ними происходит.

Она чувствовала головокружение. Опьянение. Ее пьянили Саймон, секс, радость и боль одновременно. Каждое прикосновение Саймона говорило ей, что она любовь всей его жизни – и это она, Энди Баттс – Дреа Руссо, которую никогда в жизни никто не любил и не ценил. Она до сих пор не могла поверить, что Саймой дорожит ею, беспокоится о ее комфорте, благополучии, в общем, хочет, чтобы ей было хорошо.

Сама она так любила его, что глубина и сила собственного чувства сбивали ее с толку. Ради Саймона она была готова на все – защищать, беречь его, то есть всячески облегчать ему жизнь. Но она не знала наверняка, как относится к ней этот человек, чье второе имя – Сила, человек с инстинктами хищника. Как он посмотрит на то, что она собирается поставить под угрозу свою жизнь? Энди думала, его это не обрадует. Как и любого другого нормального мужчину, даже какого-нибудь Джо-середнячка, а ведь Саймон был не из таких.

Она расскажет, зачем сюда приехала, не станет его обманывать. Ее обязывает к этому то новое чувство, которое пустило ростки в их сердцах. Но все это потом, не сейчас. А если, по его мнению, пришло время вопросов и ответов, пусть сначала кое-что сам прояснит ей.

Энди, не отрывая голову от его плеча, слегка откинула ее назад и задумчиво посмотрела ему в лицо.

– Даже если бы ты установил на моем «эксплорере» следящее устройство, то «проводил» бы меня только до парковки перед аэропортом, – как бы размышляя вслух, проговорила она. – В этом случае ты не мог знать, самолетом какой авиакомпании, каким рейсом и в какое время я летела. Правда, если ты хороший хакер…

– Я хороший хакер, – перебил ее Саймон. В его тоне не было ни намека на самолюбие или хвастовство – он просто констатировал факт.

– …то ты мог бы до этого докопаться, но поиск информации отнял бы время, если только – по счастливой случайности – ты не отыскал бы меня в первой же паре баз данных, которые взломал. Но тогда, определив, что я прилетела в Нью-Йорк, тебе пришлось бы выяснять, где я остановилась. Учитывая бесчисленное множество отелей и мотелей в этом городе и его окрестностях и то обстоятельство, что ты понятия не имел, под каким именем я зарегистрируюсь, ты не мог так быстро выйти на меня с помощью компьютера.

Саймон молчал, с интересом следя за ее рассуждениями.

– Значит, ты установил следящее устройство где-то у меня, – наконец вынесла вердикт Энди. – Это единственно возможное объяснение. Устройство установлено не в машине, а где-то на мне.

– В машине тоже есть, – ничуть не смутившись, признался Саймон.

– Где оно?

– Рассуждай логически. – Его губы изогнулись в улыбке. – И поймешь сама.

– Это должно быть то, что всегда при мне. Всегда со мной моя сумка, но женщины часто их меняют. Следовательно, это то, что лежит в сумке. О черт!.. Мой телефон.

– GPS-технологии – великая вещь. Я могу определить, где ты находишься, с точностью до нескольких ярдов, а компьютер выдаст даже адрес твоего местонахождения. Вот, к примеру, ты сегодня была в здании ФБР. Зачем?

– Конечно же, поговорить с ними! – закатив глаза, объяснила Энди – ей хотелось подразнить Саймона. Вряд ли его когда-то дразнили, а потому ей хотелось с ним немного подурачиться. – Как ты умудрился установить на мой телефон следящее устройство? Когда ты успел?

– Давно. Проник в твою квартиру рано утром, когда ты спала.

Он заходил в ее квартиру, в ее спальню и открывал ее сумочку, которую она всегда держала рядом, а она ничего не слышала, ничего не почувствовала! Если бы не молния, так неожиданно полыхнувшая во время грозы, она так никогда бы не узнала, что он, словно ангел-хранитель, находится где-то рядом и оберегает ее от всяких напастей. Слава тебе, Господи, за ту вспышку молнии! Благодаря ей он теперь обнимает ее, сидя рядом.

– Чтобы поговорить с агентами ФБР, не нужно приезжать в Нью-Йорк, – резонно заметил Саймон. – В Канзас-Сити тоже есть отделение.

– Но тамошние агенты не ведут наблюдения за Рафаэлем, – возразила Энди. – Вот и пришлось ехать сюда.

– В ФБР имеются телефоны.

– Саймон, я должна была приехать сюда.

– Тебе опасно здесь находиться, – продолжал Саймон, не обращая внимания на ее тон, ясно говоривший о ее желании закрыть тему. Саймон повернулся на бок, к ней лицом, и их тела оказались прижаты друг к другу. – Это не важно, что ты изменила цвет волос и сейчас находишься не в зоне влияния Салинаса, тебе все равно нельзя здесь оставаться. В этом бизнесе задействованы тысячи людей – и прямо, и косвенно, – и многие из них знают тебя в лицо. ФБР ведет наблюдение за ними, а они, в свою очередь, наблюдают за ФБР. Не исключено, Салинасу уже донесли, что женщина, очень похожая на тебя, встречалась с федералами.

О том, что кто-то мог фиксировать входящих и выходящих из здания ФБР, Энди раньше не задумывалась. А надо бы. Конечно же, контакт постороннего лица с разведкой неизбежно вызовет у некоторых интерес. Рафаэль… да, Энди была уверена, что его агентура занимается подобными делами. Он был бы не он, если бы закрывал глаза на очевидное. Такого понятия, как доверие, в его мире просто не существовало, нельзя было доверять даже своим.

Саймон приподнял голову Энди за подбородок и вгляделся в лицо, стараясь прочитать на нем по малейшим оттенкам выражения ее мысли.

– В третий раз тебя спрашиваю: почему ты здесь? – Он на мгновение замер, потом заправил ей за ухо локон волос.

– Сам знаешь почему. – Энди со вздохом прижалась щекой к его ладони. – Я сделаю все от меня зависящее, чтобы им помочь. Я все утро рассказывала двум агентам о Салинасе, вспоминала все, что только могла вспомнить.

– Что тебе дался этот Салинас? Не он один торгует наркотиками, таких много. Все они, и он в том числе, подонки, каких свет не видывал. Рафаэль, конечно, сволочь первостатейная, но мне доводилось встречать и таких, по сравнению с которыми он мальчик из церковного хора.

Энди содрогнулась: слова Саймона пугали.

– Я знаю только его. И потом, я сама жила за его счет, на эти деньги, а потому должна заплатить за это, попытаться исправить двои ошибки, – сказала Энди, но умолчала о своем намерении выступить в качестве приманки ФБР. Ведь ее идея не вызвала энтузиазма у агентов Коттона и Джексона по разным причинам, и если ее план не пройдет, то зачем волновать Саймона понапрасну. Волнение Саймона, думала Энди, чревато серьезными последствиями – не для нее, конечно, но ей не хотелось, чтобы он разнес ко всем чертям здание на Федерал-Плаза.

Однако если – если все же – Коттон с Джексоном решатся, придется ему рассказать. Откровенность ей давалась с трудом. Саймону, наверное, еще тяжелее. Но оскорблять недоверием то ценное и новое, что возникло между ними, Энди не хотелось.

А пока ей нечего ему сказать. Остаток дня и ночи она проведет с ним, более важных дел у нее нет. Как знать, сколько им осталось времени, поэтому нужно насладиться отпущенным в полной мере.

Когда-то Саймон вселял в нее ужас, теперь она с ним рядом буквально светилась от счастья. Они вздремнули, потом снова занялись любовью. Наконец на смену дню пришел вечер, Энди проголодалась. После совместного душа в простенькой, давно не видевшей ремонта ванной они вышли из гостиницы и отправились в итальянский ресторан. Саймон прибыл без багажа, и ему ничего не оставалось, как надеть то же, в чем он сюда явился. Энди, решив, что чемоданы чище ящиков гостиничного комода, не стала их распаковывать, поэтому откинула крышку чемодана с расстегнутой молнией и принялась там рыться в поисках чистого белья. Наткнувшись на коробку с париком, она поспешно прикрыла ее рубашкой. Слава Богу, ее не угораздило вытащить парик, чтобы привести его в порядок, а коробка, в которой он хранился, была довольно маленькой и…

– Что это? – без всякого выражения спросил бесшумно материализовавшийся за ее спиной Саймон. Он просунул руку в чемодан и пальцем приподнял рубашку, прикрывавшую коробку с париком.

– Рубашка, – ответила Энди, прекрасно понимая, о чем он.

Не говоря ни слова, Саймон вытащил из чемодана коробку, открыл и извлек оттуда парик. Он встряхнул его, чтобы расправить длинные белокурые локоны, и поднял к глазам. Синтетические завитки обернулись вокруг его рук.

– Цвет не совсем тот, но, в общем, похоже, – проговорил он уже ей знакомым отстраненным, намеренно бесстрастным тоном, поворачивая и рассматривая парик то с одной стороны, то с другой. – И пожалуй, не такой кудрявый. – Потом он бросил его назад, в чемодан, повернулся к Энди и, прищурившись, уставился на нее. Парик с длинными белокурыми вьющимися волосами мог означать только одно, и они оба это понимали. – Будь я проклят, если позволю тебе играть роль приманки в какой-то идиотской ловушке, о которой мечтают федералы.

Энди приосанилась. Она считала, что идет на риск за правое дело, а потому должна отстаивать свое решение.

– Федералы тут ни при чем. Я сама предложила им эту идею, но они ее не поддержали. – Сказать Саймону, что не его это дело, она не могла: теперь все ее дела были его делами и наоборот. Она сама дала ему это право, сказав, что любит его.

– Отлично. Мне никогда еще не приходилось отправлять на тот свет представителей правоохранительных органов, и сейчас как раз хороший повод, чтобы положить этому начало.

Скажи это кто-нибудь другой, слова эти, разумеется, воспринимались бы как гипербола, как способ выпустить пар. Но Саймон – другое дело. Его слова всегда были конкретны и подкреплялись делом. Энди схватила его за руку, но та осталась неподвижна.

Сжав его руку в своих ладонях, Энди поднесла ее к груди и прижала к шраму, который начинался под ключицей и тянулся вдоль всей грудной клетки. Всего час назад Саймон целовал его, как мать целует новорожденного, и Энди в тот момент знала: они оба думают об одном – о том чуде, которое с ней произошло.

– Я должна оправдать оказанное мне доверие, – тихо проговорила она. – Мне это дано не просто так, и часть того, что я должка заплатить, – моя помощь федералам. Я не могу все бросить, ничего не предприняв, только потому что полюбила тебя и хочу одного – до конца своих дней плыть с тобой по океану жизни, или, если хочешь, можешь использовать другую метафору. Я должна отдать свой долг, заслужить дарованный мне шанс.

– Найди себе какое-нибудь другое поле деятельности. Ступай, например, работать в бесплатную столовую для неимущих, пожертвуй все деньги в какой-нибудь фонд…

– Я уже это сделала, – ответила Энди. – Перед тем как сюда приехать.

– Подчищала хвосты, значит, на тот случай, если умрешь?

В словах Саймона звучала насмешка, но Энди пропустила его сарказм мимо ушей.

– Да, – просто подтвердила она и заметила, как Саймон вздрогнул – едва заметно, так, что ей, возможно, просто показалось. Но Энди знала, что это не так, и ее сердце наполнилось болью. – Ты знаешь, я не хочу разлучаться с тобой. У меня завтра еще одна встреча с агентами, и я обещаю тебе – обещаю, слышишь? – что если найдется какой-то иной выход, я не стану подвергать себя опасности.

– Так не годится. Ты вообще не должна приближаться к Салинасу, не важно, проведет ли он в тюрьме хоть час своей жизни или умрет богатым и счастливым в девяносто лет. Однажды я уже раз видел, как ты умирала. Второго раза я не вынесу, Энди. Не вынесу.

Он высвободил руку и, отвернувшись, отошел к окну, выходившему на задворки какого-то здания, которое стояло на узкой улочке, то есть смотреть там было не на что. Энди закончила одеваться в молчании. Ей нечего было сказать ему в утешение, разве что солгать, а она – что за ирония! – изрядно поднаторевшая в этом деле, в кои-то веки не могла заставить себя обмануть его доверие. Она уже пообещала ему все, что могла. Теперь оставалось только надеяться на лучшее.

Ужин прошел в молчании. Но это молчание их не угнетало, это не было молчание двух обиженных – просто они уже сказали друг другу все, что хотели. У Энди не было желания вести пустой разговор. Не хотелось строить планы на будущее, раз оно у них могло оказаться разным.

Однако когда они возвращались в «Холидей инн», Саймон взял ее за руку. Раздевшись в номере, они сели на кровать, облокотились на подушки, и включили телевизор. Посреди передачи Энди уснула, положив голову Саймону на живот.

Утром она позвонила агенту Коттону и попросила, чтобы их встреча состоялась где-нибудь вне здания ФБР. После слов Саймона о том, что за зданием ведется наблюдение, ей стало не по себе. Так с ней бывало раньше, во время ее походов по магазинам, когда она вдруг замечала на себе пристальный взгляд кого-нибудь из охранников. Зная, что не делает ничего недозволенного, она все же тяготилась постоянным наблюдением, чувствовала какую-то животную, первобытную тревогу.

Энди подозревала, что у Рафаэля в ФБР имеется собственный осведомитель и Салинасу уже доложили о женщине, объявившей себя его бывшей любовницей, которая встречалась с агентами. Это дало бы ему время обдумать положение и составить план действий. В таком случае предполагаемая встреча уже не произведет на него должного впечатления. А ведь хотелось, черт побери, если уж жертвовать своей жизнью, то не напрасно.

– Как насчет парка Мэдисон-сквер? – предложил Коттон. – Я как раз буду поблизости, это было бы удобно. Жду вас в чае у памятника Конклингу.

Саймон ушел около десяти, сказав, что вернется, лишь сходит за своим чемоданом. Далеко ли это, Энди не знала. Она прождала его до начала первого, но не дождалась и ушла, оставив записку на столе. У Саймона не было карточки от номера, однако вчера его это не остановило, поэтому Энди не боялась, вернувшись, застать его болтающимся в коридоре.

В первый раз за долгое время выдался теплый день. Ветер гнал по небу пухлые белые облака. К счастью, Энди догадалась накинуть пальто. Спрятав руки в карманы, она быстрой походкой городского жителя двинулась к назначенному месту и пришла в парк чуть раньше времени. На юго-восточном углу стоял памятник Конклингу. Энди не понимала, что такого выдающегося совершил сенатор Конклинг, кроме того, что замерз в снежную бурю 1888 года и умер. Но этого, очевидно, оказалась достаточно, чтобы увековечить его в памятнике.

Агенты Коттон и Джексон уже ждали ее на ветру, в застегнутых наглухо пальто.

– Надеюсь, от кофе вы не откажетесь, – сказал Коттон, протягивая Энди стаканчик. – Если вам нужно, то сливки и сахар я тоже взял.

– Нет, спасибо, лучше черный. – Приятно было сжать ледяными руками теплый стаканчик. Энди, боясь обжечься, сделала маленький глоточек.

– Давайте присядем. – Коттон указал на ближайшую скамейку.

Все трое сели – Энди посередине, мужчины по бокам – оба надеялись и боялись одновременно, что их план осуществим.

– У вас есть еще что-нибудь сказать нам? – спросил Коттон, не переставая сканировать окружающее пространство. Полицейские, пусть даже из ФБР, всегда шарят вокруг глазами.

– Нет, но я все же хотела обсудить с вами мой план…

– Не утруждайся, – вдруг прозвучал у них за спиной тихий голос. – План отменяется.

Агенты ФБР, вздрогнув от неожиданности, резко вскочили и повернулись лицом к потенциальному врагу. Энди сразу узнала голос. Она не ожидала увидеть его здесь. Представ перед двумя агентами ФБР, показав им свое лицо, он, по ее мнению, поступил весьма опрометчиво.

Саймон стоял за скамейкой, заложив руки в карманы черного кашемирового пальто. Глаза скрывали непроницаемые черные очки. Как ему удалось подобраться к ним так близко, что никто ничего не заметил, для Энди оставалось загадкой. Ведь когда они устраивались на скамейке, ни одной живой души поблизости не наблюдалось, а с тех пор, как они уселись, по прикидкам Энди, не прошло и тридцати секунд. Стало быть, это просто Саймон передвигается так стремительно.

Несколько секунд агенты потрясенно молчали. Затем Коттон вздохнул и снял свои солнечные очки.

– Я спецагент Рик Коттон, – представился он и сверкнул своим удостоверением. – А это спецагент Ксавье Джексон.

– Ваши имена мне известны. – Своего имени он не назвал – он никому его не говорил. Рук из карманов тоже не вынул.

Коттон, показалось, сделал какое-то движение, будто хотел протянуть руку, но, очевидно, понял, что это не тот случай, и передумал.

– Я не имею права обсуждать дело мисс Пирсон с…

– Все в порядке. Он в курсе, – вмешалась Энди. Представлять Саймона она тоже не стала. Если б ему было нужно, он сделал бы это сам. Энди почувствовала огромное разочарование. Если бы Саймон ее предупредил, что тоже явится, и сообщил, кем хочет назваться, все прошло бы более гладко.

Агента Коттона появление Саймона не обрадовало.

– Хорошо, давайте перенесем разговор на другой раз, – сказал он Энди. – Я свяжусь с вами, и мы обсудим ваш план. Думаю, тут можно что-то придумать. – Он кивнул Саймону, и они с агентом Джексоном быстрым шагом двинулись прочь.

Энди застыла на месте: она все-таки надеялась, что они не согласятся с ее вариантом, предполагающим возможность ее гибели. Приуныв и борясь с подступившими слезами, она уставилась глазами в землю. Смотреть на Саймона не было сил, она не могла видеть его холодное, бесстрастное лицо.

– Идем. – Саймон взял ее за руку. Всю дорогу до «Холидей инн» он молчал, хотя поводов поговорить было достаточно. Саймон уже высказал свое мнение и не видел нужды повторять его.

Энди по-прежнему отчего-то казалось, что Саймона нужно утешить.

– Все будет в порядке, – наконец осмелилась сказать она, но наткнулась на стену молчания.

Глава 32

Пока они шли к машине, Джексон молчал, и только когда дверцы автомобиля захлопнулись, а ремни безопасности были пристегнуты, наконец заговорил:

– Что все это значит? – Он не мог взять в толк, зачем Коттон вводит Дреа Руссо (привыкнуть к «Энди» ему не удавалось, хоть ты тресни) в заблуждение – любые операции с ее участием в роли приманки казались ему из области фантастики. Вот если бы Салинас скрывался, а они пытались его выманить, тогда, вполне возможно, план бы сработал. Но сейчас не тот случай. Главная проблема заключалась в том, чтобы найти веские улики против Салинаса. И Дреа тут ничем не могла помочь, разве что заснять на видео, как Рафаэль ее убивает. Но жертвенного агнца ФБР из Дреа делать не станет, а значит, все остальное пустые хлопоты.

Коттон окинул взглядом улицу, людей вокруг и только потом ответил:

– Вы что, его не узнали?

– А что, должен был?

– Это он был на балконе.

Джексон потрясенно уставился на Коттона. «Человек на балконе», как они его окрестили, долгие месяцы заставлял их строить бесплодные догадки. Он тогда просто испарился, но каким образом, они так и не узнали. Джексон откинулся на спинку сиденья и, устремив взгляд вперед, стал сличать сохранившийся в памяти образ человека на балконе с тем, кого они только что видели в парке.

– Вот это да! Ну и глаз у вас, Коттон. – Джексон забарабанил пальцами по ноге. – Наверное, все это время она была с ним.

Ему хотелось так думать. Джексон никому в этом не признавался, но женщина эта вызывала у него симпатию. Ему было искренне жаль ее. Салинас, когда она жила с ним, обращался с ней как с красивой куклой, которую вытаскивал, когда ему приходила охота поиграть, но в остальном не проявлял к ней ни малейшего интереса. А парня с балкона, кто бы он ни был, она, видно, любила. Джексон был закоренелым реалистом и верил только в то, что видят его глаза. Когда прямо за их спиной бесшумно, как призрак, возник человек, их с Коттоном чуть удар не хватил. А Дреа, обернувшись, при виде его буквально расцвела – ее лицо, хоть и выдавало возмущение, все равно светилось от счастья, словно для нее из-за туч выглянуло солнышко. Возможно, она на это солнышко немного и злилась, но все равно была ему рада.

Дреа изменилась. Дело не в прическе – сейчас она носила короткие темные и прямые волосы – и не в том, что одевалась она теперь скромнее, никого не стараясь сразить наповал, она стала привлекательнее, но не благодаря яркой внешности. В ее лице появилось нечто новое: какая-то безмятежность, которой не было раньше. Она могла подолгу пристально смотреть куда-то вдаль, словно видела там что-то. Один раз Джексон даже обернулся, желая узнать, кто ее так заинтересовал, но сзади никого не было. Когда же он вновь обратился к ней, то взгляд Дреа уже был сфокусирован на нем. При этом взгляд ее приобрел удивительную проницательность – она будто заглядывала в самую глубь человека и видела его насквозь. Например, Джексону под этим взглядом захотелось опустить глаза и оглядеть себя: все ли с ним в порядке? Не расстегнута ли у него, случайно, ширинка?

Еще сложнее оказалось понять, что за птица этот тип. Его лицо все время оставалось неподвижным, кроме, быть может, едва заметных проблесков каких-то неопределенных чувств. А тут еще эти проклятые солнечные очки. Оглянувшись напоследок, Джексон увидел, как парень взял ее за руку. И что-то в том, как он это сделал, сказало Джексону, что их чувства взаимны.

Джексон был рад за нее. Слушая разговор этого типа с Салинасом на балконе в тот день, Джексон с Коттоном заключили, что Рафаэль предоставил Дреа тому парню в пользование, как шлюху. И это ее так потрясло, что на следующий день она сбежала. Агенты, наблюдавшие за домом, видели, что она ушла налегке. Она села в машину с одним из бандитов Салинаса, но тот вернулся уже без нее.

После ее исчезновения весь уклад жизни Салинаса круто изменился. Джексон тогда еще грешным делом подумал: может, ее убили, а от тела избавились? Хотя зачем – неизвестно. Сейчас, вспоминая те дни после ее исчезновения, ему вдруг пришло в голову еще кое-что.

– А вы помните ту встречу Салинаса в Центральном парке? Ну, нам тогда еще не удалось заснять лицо второго участника. Помните? По-моему, им тоже был он, «человек с балкона».

Коттон напряг память, сосредотачиваясь на подробностях, и неопределенно кивнул:

– Может быть.

Что это была за встреча, оставалось только гадать. Восстанавливая сейчас цепочку событий, Джексон предположил, что Дреа бросила Салинаса и ушла к другому, и Салинас не знал, где она. Быть может, он тогда в парке пытался нанять человека для ее поисков. Но у ФБР на этого типа ничего не имелось, и кто он, что он, оставалось только гадать.

Однако дотошный Джексон не переставал, как всегда, ломать голову. Он перебирал в уме все возможные варианты развития событий, соотнося их с немногочисленными имеющимися в их распоряжении фактами, и что-то он игнорировал, на что-то обращал особое внимание и так этим увлекся, что лишь гораздо позже осознал: Коттон так и не ответил на его вопрос.

Саймон вновь почувствовал ледяную близость своей давней подруги Смерти. Он был не из тех, кто мучается сомнениями. Он быстро определял возможные варианты, анализировал их, выбирал лучший и приступал к делу. Однако его последнее решение оставляло горькое послевкусие. Это не означало, что Саймону оно казалось нецелесообразным, вовсе нет. Просто ему не нравилось, что на шаг, который он намеревался сделать в любом случае, его подталкивают обстоятельства. Он обязан защитить Энди, и все. Для него нет ничего важнее.

Они вернулись в «Холидей инн», и он проводил Энди в номер. Нужно было удостовериться, что она благополучно, в целости и сохранности, добралась до комнаты. Саймон сжал лицо Энди ладонями и прильнул к ее губам в долгом поцелуе, стараясь, почувствовать ее, найти утешение.

– У меня кое-какие дела, – наконец сказал он, прервав поцелуй. Ему очень хотелось отнести Энди в кровать и забыться в ее жарких объятиях, но порядок для него был превыше всего. – Не жди меня, ложись спать. Я не знаю, когда вернусь.

Голубые глаза Энди омрачились тревогой.

– Не уходи, – вдруг сказала она, хотя понятия не имела, куда и зачем он идет. Саймон уже заметил, что ее от природы хорошая интуиция стала еще более острой: теперь казалось, Энди знала то, чего знать не могла. Но сознавала ли она, сколько времени они проводят, глядя друг другу в глаза так пристально, что Саймону начинало казаться, будто они становятся единым целым? Вряд ли. Во многих отношениях Энди по-прежнему оставалась очень земной женщиной – немного вспыльчивой, немного нетерпеливой и очень сексуальной, – правда, иногда она улетала куда-то далеко – не уходила в себя, а переносилась в иной мир и после этого всегда словно бы светилась изнутри.

Никто никогда не понимал Саймона лучше, чем Энди, как будто она знала какой-то секрет, как до него достучаться.

– Постараюсь поскорее, – пообещал Саймон, снова целуя ее. – Жди меня. И пока я не приду, не поддавайся на уговоры тупых федералов. Дай слово.

Энди нахмурила брови и было открыла рот, чтобы отчитать его: требует с нее обещания, тогда как ее просьбу не уважает. Но Саймон прижал палец к ее губам. В уголках его глаз собрались морщинки.

– Знаю, – сказал он. – Все равно дай слово.

Энди прищурилась на него, затем бросила взгляд на часы:

– Назови час. Не нужно мне твое «У меня дела. Я не знаю, когда вернусь». Скажи точно, когда? Через два часа? Через пять?

– Через двадцать четыре, – ответил Саймон.

– Двадцать четыре!

– Это предельный срок. А теперь дай слово. – Двадцать четыре часа – это не так уж много. Но они нужны ему все до минуты. – Для меня это важно. Я должен знать, что с тобой все в порядке. – Эти слова подействовали на Энди, потому что она любила его. Любила. Это было так удивительно и так не похоже на реальность, что Саймон никак не мог оправиться от потрясения, хотя сердцем знал, что это правда.

– Хорошо, обещаю, – сказала Энди, потому что любила его, хотя ситуация ее совсем не устраивала.

Поцеловав ее еще раз, Саймон вышел в коридор, где остановился, дожидаясь, пока она запрет дверь на цепочку и повернет замок. По дороге к лифту он сделал важный звонок.

– Это Саймон, – сказал он, услышав в трубке голос Скотти. – Нужна помощь, скорее всего в последний раз.

– Все, что хочешь, – с готовностью заверил его Скотти: ведь только благодаря Саймону его дочь жива. – Я всегда к твоим услугам.

Саймон объяснил, что ему нужно, и Скотти, поразмыслив минуту, ответил:

– Сделаем.

Решив вопрос, Саймон приступил к более подробному анализу ситуации. Чтобы убить человека, необходимы оружие и благоприятный случай. Все остальное укладывается в одну из этих категорий. Достать оружие не проблема. Даже незасвеченное оружие, причем хорошее, не сложно. Это если есть время, но как раз его у Саймона не было. Обычно, чтобы продумать все детали, тщательно расписать операцию по минутам, у него уходил не один день. Сейчас приходилось все делать быстро. После он возьмет Энди, и, пока это возможно, они уедут за границу.

Это тоже его раздражало. Он не любил, чтобы его отъезд из страны диктовался необходимостью, а ввязываясь в это дело, знал, что, возможно, навсегда отрезает себе путь на родину. Разве что все пройдет действительно безупречно. Но время покажет.

Если бы он сохранил за собой квартиру рядом с Салинасом, в одном с ним доме, дело значительно упростилось бы, но он уже давно от нее отказался и переехал в Сан-Франциско. Времени, чтобы выяснять распорядок дня Салинаса, не оставалось, так что придется выманить Салинаса. Это будет несложно: он уже сам пытался выйти на связь – хотел сделать очередной заказ. Теперь уж не удастся узнать, что затевает Салинас, подумал Саймон и тут же мысленно пожал плечами: да какая в конце концов разница? Планам Салинаса все равно уже не суждено сбыться. Кто-то где-то проживет лишний день.

Стрелять придется на улице. Это существенно увеличивало риск. Плохо, что оружие, причем с глушителем, который увеличивает длину пистолета почти вдвое, придется нести с собой. Среди положительных моментов – погода: все еще прохладно, поэтому верхняя одежда не будет выглядеть странно.

Необходимость в глушителе создавала целый ряд сложностей. Во-первых, стрелять из пистолета нужно с близкого расстояния, а Салинас всегда окружен телохранителями. Из-за глушителя полуавтоматический пистолет может превратиться в однозарядное оружие из-за помехи соскальзывания затвора с блокировки. Стреляя с близкого расстояния, нужно обязательно иметь возможность сделать еще один выстрел: вдруг кто-то из людей Салинаса не растеряется в первую минуту всеобщего хаоса и смятения. Чтобы избежать этой проблемы, потребуется глушитель нового поколения или вообще какое-то другое оружие.

Чем эффективнее глушитель, тем сложнее определить местонахождение стреляющего. Оружие нужно брать меньшего калибра, рассуждал Саймон, пистолет с продольно-скользящим свободным затвором и неподвижным стволом. От него меньше шуму. Саймон еще не видел оружия с глушителем, выстрел которого звучал бы как в голливудских фильмах, то есть практически неслышно, но среди уличного шума этот звук не сразу опознают. Большинство прохожих так и не поймут, что это такое – совсем не похоже на тихий «плевок», как в кино, или на полноценный настоящий выстрел. Когда Салинас упадет и охранники бросятся к нему, растерявшиеся очевидцы либо столпятся вокруг, либо, бросив на ходу любопытные взгляды, не останавливаясь, пройдут мимо. Люди Салинаса будут вглядываться в прохожих, решив, что стрелок среди них и теперь пытается скрыться. Тогда как ему сделать, чтобы приблизиться к Салинасу?

Впереди много дел.

В начале первого Рафаэль Салинас, как всегда, в окружении семи охранников, вышел из дома. Машина его уже ждала с включенным двигателем. Первым вышел, вращая во все стороны головой, парень с длинными волосами, собранными в хвост, перевязанный тонким кожаным шнурком. Он оглядел улицу и все, что на ней находилось, сосредоточив основное внимание на машинах. Не заметив ничего подозрительного, он, не оборачиваясь, коротко кивнул, и вслед за ним из дома показались еще семь человек. Рафаэль Салинас шествовал в их окружении: шестеро прикрывали его своими телами с боков, обеспечивая ему кратчайший путь по прямой от подъезда дома до открытой дверцы машины. Людям, встречавшимся у них на пути, приходилось останавливаться, отступать в сторону. «Да что ж это такое!» – ругались некоторые, но их недовольство оставалось без внимания. Сгорбленный старик с палкой чуть не упал.

Мимо пророкотал автобус. Среди шума мотора послышался негромкий хлопок. Рафаэль Салинас споткнулся, взмахнул рукой, словно стараясь удержаться на ногах. Вслед за первым хлопком раздался второй, вызвав недоумение прохожих, которые стали оглядываться. Салинас упал. Из его горла фонтаном забила красная струя.

Охранник, появившийся из дома первым, наконец сообразил, что случилось. Он резко развернулся, выхватил из-под пиджака полуавтомат.

Хлоп!

На груди охранника расцвел алый цветок. Мужчина покачнулся, оружие выпало из внезапно обессилевшей руки и покатилось по асфальту. Прохожие поняли: происходит что-то страшное. Кто-то пронзительно закричал, люди бросились врассыпную, кто-то упал на землю. Старика с палкой впопыхах толкнули, и он упал позади машины Салинаса, возле заднего бампера, оказавшись наполовину на тротуаре, наполовину на проезжей части. Его палка отлетела в сторону и оказалась в нескольких футах от его простертой руки. На морщинистом лице застыло потрясение. Старик попытался доползти до трости, но, обессилев, растянулся на асфальте.

– Он там! Вперед! – Один из охранников указал туда, где какой-то парень живо пробирался сквозь толпу, торопясь прочь, как можно дальше от этого места. Двое охранников Салинаса бросились за ним вдогонку. Все телохранители Салинаса к этому времени уже повыхватывали оружие и теперь размахивали им, целясь то в одного, то в другого. Они ходили кругами вокруг Рафаэля, будто не верили своим глазам и продолжали его защищать. Красная струя перестала хлестать из горла Салинаса. Его сердце после первого выстрела сделало всего несколько ударов. Вторая пуля настигла Рафаэля, когда он уже пошатнулся, и поразила его в горло.

Старик предпринял очередную попытку подняться на ноги.

– Моя палка, – все стонал он. – Моя палка.

– Да вот тебе твоя дурацкая палка! – Один из головорезов Салинаса подпихнул ему ногой палку. – Вали давай отсюда, папаша.

Трясущимися руками в перчатках старик схватил палку и, кое-как поднявшись на ноги, поковылял к соседней машине. Остановившись возле нее, он принялся озираться по сторонам, словно не понимал, что происходит.

– А что случилось? – несколько раз спросил он. – Что случилось-то?

Но никто на него не обращал внимания. Послышался оглушительный вой сирен: полиция прокладывала себе путь в потоке машин. Старик пробрался сквозь толпу и побрел по улице туда, откуда пришел. Через пятнадцать минут полицейский в форме обнаружил орудие убийства – пистолет с прикрепленным к стволу глушителем. Он лежал на тротуаре под машиной Рафаэля Салинаса.

Саймон позвонил Энди на мобильный.

– Собирай вещи, – тихо сказал он. – Мы уезжаем.

– Уезжаем? Но…

– Салинас мертв. Тебе больше незачем здесь оставаться. Собирайся – у нас нет времени.

Энди ни жива ни мертва закрыла крышку телефона. Рафаэль мертв.

Ей хватило ума самой понять, что к чему, объяснения были излишни. Объятая ужасом, она поняла, что сделал Саймон. В немом оцепенении она собрала туалетные принадлежности и бросила их в чемодан. Она не успела разобрать вещи, поэтому сборы заняли всего несколько минут.

Через полчаса на пороге номера появился Саймон. Увидев его отчужденное, застывшее лицо, Энди не стала его ни о чем расспрашивать. Саймон подхватил чемоданы, и она с таким же потухшим взглядом, как у него, молча последовала за ним.

Через два часа они с небольшого частного аэродрома в Нью-Джерси поднялись в воздух, на месте пилота сидел Саймон. Энди никогда раньше не летала на маленьких самолетах. Она сидела, окаменев, судорожно вцепившись в края сиденья, будто это могло спасти самолет от возможного падения. По расположению солнца, соответствующему четырнадцати часам, Энди догадалась, что они летят на юго-запад.

Время шло, но самолет не падал, и парализовавший Энди страх постепенно отпустил.

– Куда мы летим? – смогла выдавить она из себя.

– В Мексику. Как можно быстрее.

Глядя на каменный профиль Саймона, Энди переваривала полученную информацию. Он не злился, но замкнулся в себе, и она чувствовала, что никак не может к нему пробиться.

– У меня нет паспорта, – наконец сказала Энди.

– Есть, – возразил Саймон. – У меня в сумке.

Снова воцарилось молчание. Молчание, которое, как казалось Энди, ей не преодолеть, даже когда им придется приземлиться для дозаправки. Привычная жизнь кончена, и возврата к ней скорее всего не будет. Саймона объявят в розыск за убийство, но она не допустит, чтобы он оказался на скамье подсудимых. Он пошел на преступление ради нее. Как бы ни повернулась жизнь, она не допустит, чтобы он пожертвовал даже единой минутой своей свободы. Как бы ни повернулась жизнь.

– Вы не поверите, – сказал технический эксперт, поворачиваясь на стуле, – камера выключена.

– Что? – Джексон непонимающе уставился на него. Его взяла такая злость, что показалось, волосы на голове сейчас встанут дыбом. – Вы о той, которая нам нужна? Она выключена? И ни одна сволочь не заметила, что чертов экран пуст?

– Не заметили, потому что чертов экран, как вы выразились, не пуст, – раздраженно огрызнулся технический эксперт. – Давайте без претензий. – Он снова повернулся к клавиатуре и яростно накинулся на нее, вводя команды. – Подойдите, взгляните сами. Вот. – Он указал на экран, на нем беззвучно двигались черно-белые фигуры.

Джексон взял себя в руки. Разозлив парня, ничего не добьешься. Но вообще-то, думал он, убийце Салинаса нужно сказать спасибо. Превращать дело в личную «священную войну» он не станет, но расследовать дело обязан.

– Эта камера?

– Она самая.

– Ну и что? По-моему, с ней все в порядке, – сказал Джексон, всеми силами сдерживая свой сарказм.

– Это потому что вы невнимательны, специальный агент. – Техническому эксперту саркастический тон удавался не хуже, чем Джексону. – Ну ладно. Видите, мужик роняет портфель? – Он остановил запись, вернулся назад и снова включил. На экране какой-то толстый господин с портфелем в руке умудрялся на ходу пить и есть хот-дог, не замедляя шага. Когда все у него повалилось-таки из рук, напиток и хот-дог он удержал, а портфель упал на асфальт.

– Ну вижу. И что?

– Смотрите дальше. Я покажу в ускоренном темпе.

Технический эксперт нажал на клавишу, и люди на экране забегали, как муравьи. Секунд через десять он снова нажал какую-то клавишу, и люди стали двигаться как обычно. Еще несколько секунд, и Джексон заметил, как толстяк снова жертвует своим портфелем ради еды.

– Вот черт! – воскликнул он, – Проклятие! Съемка закольцована!

– Вот именно, закольцована. Кто-то проник в систему, взял оттуда кусок материала, закольцевал его и вставил обратно. Не знаю, кто это, но со своей задачей он справился на «отлично» – вот все, что я могу сказать по этому поводу.

– Спасибо за помощь, – невозмутимо поблагодарил Коттон, глядя на Джексона с каким-то непонятным выражением. – Мистер?..

– Дженсен. Скотт Дженсен.

– Мистер Дженсен. Если у нас возникнут еще вопросы, мы к вам обратимся, но у вас, думаю, пока своих дел предостаточно.

– Возникнут вопросы, обращайтесь: все сделаем, – серьезно ответил Скотти Дженсен и снова повернулся к клавиатуре.

То обстоятельство, что Коттон не стал углубляться в изучение вопроса, который определенно требовал расследования, Джексона поразило, но он скрыл свои эмоции. Когда они в молчании возвратились в машину, смятение на его лице сменилось задумчивостью.

Он думал о том, что не относилось к делу. Совершенно. Рик Коттон был очень правильным человеком. Таких честных, как он, Джексон никогда не встречал. Ничего, кроме своих догадок, у Джексона не было, и поделись он ими с кем-то в ФБР, его бы подняли на смех. Но его чутье давало о себе знать.

Он молчал до тех пор, пока они не вернулись на Федерал-Плаза и не прошли все необходимые формальности. Джексон в режиме нон-стоп продолжал прокручивать в голове детали, нюансы произнесенных фраз, которые успел уловить, а также последовательность событий. Все сходилось. Но ничего не докажешь… Черт! Впрочем, он даже не знал, хочет ли, чтобы это можно было доказать, не знал, нужно ли ему в этом случае что-либо предпринимать. Но на самом деле он понимал, что произошло, просто знал это, и все.

Как и Коттон.

Настал конец рабочего дня. Коттон поехал домой к жене, а Джексон, поужинав в городе, пошел прогуляться, ему хотелось окунуться в толпу, полюбоваться вечерними огнями. Жизнь на каждом шагу преподносит сюрпризы, то и дело заставляет тебя удивляться. Чаще всего удивляют люди.

Поразмыслив, Джексон вытащил из кармана свой сотовый и набрал номер. Услышав в трубке голос Коттона, спросил:

– Ведь это он, правда? Вы знали, что он это сделает?

Выдержав паузу, Коттон спокойно осведомился:

– Вы о чем?

Джексон не стал с ним дискутировать. Он отсоединился и, заложив руки в карманы, пошел дальше. С наступлением сумерек начало холодать, но Джексону хотелось погулять еще.

Ему нужно было принять решение. Возбудит ли он этот вопрос? «Ни за что» – тотчас возник у него в голове ответ. Доказать он все равно ничего не докажет – даже если бы ему этого хотелось, а ему и не хотелось.

Человеку, который прикончил Салинаса, стоило сказать спасибо. Он пошел на это ради любимой женщины, и в его поступке есть, черт возьми, определенное благородство, разве нет? Как только он появился в парке, Коттон сразу что-то почувствовал и по наитию тут же сделал вид, будто ФБР собирается использовать Дреа в качестве приманки. Все это, разумеется, чушь собачья. Никогда бы они на это не пошли. Получить с ее помощью улики для обвинения Салинаса можно было только в том случае, если бы Салинас в приступе ярости убил ее. «Парень с балкона» это понимал и допустить, чтобы любимая женщина рисковала своей жизнью, не мог, а потому взял дело в свои руки.

И как только Коттон догадался, что этот парень пойдет на это? План хитроумный, ничего не скажешь, но его реализация требовала не просто недюжинной, а прямо-таки титанической смелости. Об этом парне они так ничего и не узнали, даже его имя осталось им неизвестным. У них нет ни отпечатка его пальца, ни фотографии, которую можно было бы пропустить через программу идентификации. А Коттон сразу, лишь увидев, все про него понял. Ему понадобились считанные секунды, чтобы нацелить этого человека-оружие на Рафаэля Салинаса.

Рик Коттон превзошел себя, и Джексону оставалось только одно – мысленно отдать ему честь.

– Отлично сработано! – пробормотал он себе под нос.

Рик Коттон крепко спал в эту ночь. Скоро после долгой и ничем не выдающейся карьеры он выйдет в отставку. Но на сей раз он себя превзошел, и был очень собой доволен. Он бы на все пошел, чтобы не дать ход делу: те двое заслужили право на счастье, и он сделает все от него зависящее, чтобы они его обрели.

Не всегда закон и справедливость одно и то же, иногда справедливость превыше закона, и… в данном случае справедливость была соблюдена.

Последние несколько дней прошли в напряжении. Энди с Саймоном, казалось, не знали, как вести себя друг с другом. В сущности, так оно и было: несмотря на то что их очень сблизили драматические события их знакомства, страсть и боль, они плохо представляли друг друга в повседневной жизни – для этого требовалось время. А пока что они, даже передвигаясь по комнате, вели себя так, будто боялись наткнуться на громадного слона, о котором не говорили, и даже делали вид, что его нет.

О чем думает Саймон, что он чувствует, Энди не знала. Все это время он оставался замкнутым – и это еще мягко сказано! После отъезда из Нью-Йорка между ними словно выросла стена. Энди страдала от того, что он рядом, но она не может пробиться к нему, хотя разлука с ним была бы еще тяжелее. Все это напоминало ей тот знаменательный день в пентхаусе, когда она так же отчаянно и безрезультатно пыталась достучаться до Саймона.

Правда, теперь она понимала, что ей нечего его бояться – наоборот: что бы ни случилось, этот мужчина не колеблясь встанет грудью на ее защиту.

Как-то, наблюдая за Саймоном, застывшим у притолоки в дверях, со взором, устремленным вдаль, на море, Энди почувствовала, как у нее от боли за него сжимается сердце. Саймон был очень одинок и поэтому готов ради нее на все. Но, сделав то, что сделал, он отдалился от нее. Винил ли он ее за то, что она вынудила его нарушить обет больше никогда не убивать?

Энди представляла, каково было бы ей, заставь ее кто-то совершить поступок, помешавший бы ей попасть в тот дивный мир и снова увидеться с сыном. Как стало бы ей горько и одиноко, какой бессмысленной стала бы ее жизнь, лишись она окончательно такого шанса. Не это ли происходит с Саймоном?

Она уперлась взглядом в его спину, пытаясь считать его настроение, пробить броню, окружавшую его душу, увидеть его будущее и свое тоже. Но это ей не удавалось.

Энди не видела его лица. Но благодаря яркому свету, создававшему нимб вокруг его фигуры, тонкая белая ткань его рубашки стала полупрозрачной, и под ней отчетливо выделялось стройное, мускулистое тело. Энди смотрела на него, не отрывая глаз, пока кровь не отлила от головы. Она покачнулась. Весь мир вокруг постепенно исчез. Остались только Саймон и свет.

Когда-то он уже стоял между ней и смертью, словно щитом заслоняя своей любовью и болью. И наверное, услышав их, небо явило к ней снисхождение. Не только ее материнская любовь, но и заступничество любящего ее мужчины склонили высшие силы дать ей второй шанс. Она любила и была любима.

Между ней и Саймоном возникла тесная связь. Все их дела и поступки оказывали влияние на жизнь друг друга. Но спроси Энди о ее чувствах к Саймону при их первой встрече, она бы ответила, что ни о какой любви и речи не могло быть. Хотя всегда чувствовала связующую их невидимую нить. Возможно, потому она его так боялась. Каким-то неведомым образом, не подвластным логике, она почувствовала, поняла, что именно ему суждено заставить ее полюбить еще раз. Где бы и кем она была сейчас, если бы не их встреча? Из какого источника ей тогда бы набраться любви, чтобы не засушить окончательно свою душу, которая превратилась в пустыню?

А Саймон? Служила ли ее любовь ему защитой? Ведь он любил и был любим. Как изменилась его жизнь после их встречи? Скорее всего очень изменилась, думала Энди. Ведь любовь как трава, которая, разрастаясь, забивает сорняки, захватывая все больше и больше пространства. Именно она отвратила Саймона от работы киллера. Любя, он старался (и Энди чувствовала, каких титанических усилий ему это стоило) раскрыться перед ней, впустить ее в свое сердце, скрытое непробиваемой броней от остального мира. Ему было удобнее одному, но ради Энди он был готов покинуть свое укрытие, став уязвимым.

Ради нее он вновь пошел на убийство, не считая это слишком высокой ценой за право находиться с ней. Он хотел лишь, чтобы ей не пришлось платить эту цену.

Она стояла тихо – ни вздоха, ни всхлипа. Но Саймон знал, что она у него за спиной: в таком маленьком домике все на виду. Саймон резко развернулся. Каждый его мускул был напряжен. Он постоянно находился в готовности к действию в случае угрозы Энди. Энди покачнулась, ее лицо побелело как полотно, и Саймон, в несколько больших шагов преодолев разделявшее их расстояние, схватил ее, обвил своими сильными руками.

– В чем дело? Тебе нездоровится? – Он поднял ее на руки и прижал к груди. Они вновь были близки. Из черных глаз Саймона, зачастую таких холодных, ушла отчужденность.

– Нет. Все хорошо. – Энди обняла его за шею и, прижав его к себе, прижалась к нему сама – казалось бы, в этих двух действиях нет отличия, однако оно есть – они разнятся по намерению. – Я люблю тебя, Саймон Гуднайт. Саймон Смит. Саймон Джонс. Саймон Браун. Саймон Джонсон, не знаю, кто ты есть на самом деле, но я люблю тебя.

И тут же Энди в его крепких объятиях почувствовала, как что-то растаяло у него в груди.

– Не знаешь, кто я на самом деле? Даже если мое настоящее имя Кларенс, Гомер или Перси?

– Ну, тогда придется все переосмыслить, – поддразнила его Энди, за что получила в качестве награды одну из его скупых улыбок.

– Кросс, – произнес он так просто, что Энди на долю секунды упустила значимость сказанного.

– Кросс? Что, правда? Не шутишь?

– Правда.

Она потерлась щекой о его плечо.

– Спасибо. – Сказанное им было проявлением высшей степени доверия. – Можешь отпустить меня. Я в порядке.

– У тебя был такой вид, будто ты собиралась упасть в обморок.

– Ничего страшного. Я просто поняла, как сильно люблю тебя. Именно это так потрясло меня. – Она прижалась губами к его щеке, наслаждаясь его запахом, прикосновением к его прохладной коже, под которой ощущалось горячее биение жизни.

Саймон поставил Энди на пол, но не разомкнул объятий – наоборот, привлек ее к себе ближе и, склонив голову, поцеловал. Энди поднялась на цыпочки, потянулась к нему и сомкнула руки у него на шее под воротником рубашки. Прижимаясь к нему, она почувствовала, как выпуклость у него в паху упирается ей в живот, рождая в Энди жгучую смесь возбуждения и предвкушения. Со времени их приезда сюда это произошло впервые. Они не занимались с Саймоном любовью, хотя и спали в одной постели. Ей не удавалось преодолеть отчуждение, наступившее между ними.

Теперь преграда рухнула. Саймон был с ней, в ее объятиях. Ее руки заскользили вниз по его груди, по животу и добралась наконец до джинсов. Расстегнув молнию, она обнаружила, что он уже в полной боевой готовности. Что-то удовлетворенно промурлыкав, Энди взяла в руки его пенис. Из горла Саймона исторгся громкий стон, от которого по ее телу пробежал трепет.

Он подхватил ее на руки.

– Кровать или диван? – спросил он.

– Кровать. – Кровать, кровать: ей нужно пространство, чтобы сделать ему все, что она хотела.

Саймон отнес Энди в маленькую, залитую солнцем спальню и бросил на широкую кровать, занимавшую почти все пространство комнаты. Энди со смехом стала стягивать с себя джинсы, Саймон, уже успевший раздеться, перешагнув через свою одежду, стал помогать ей.

Кроме джинсов, трусов и свободной майки, на ней ничего не было: слишком жарко. Стянув с нее майку через голову, Саймон тотчас накрыл ее груди ладонями.

– Какая прелесть, – пробормотал он, поглаживая ее набухшие соски большими пальцами.

Под его взором Энди чувствовала себя красивой, хотя никогда ранее не верила в это, как бы зеркало ни старалось ее разубедить. Даже выглядев на все сто, она ощущала себя дурнушкой. Только когда Саймон нежно и трепетно, как к прекрасной драгоценности, прикасался к ней, Энди чувствовала себя настоящей красавицей.

Саймон раздвинул ее ноги и лег между ними. Энди удовлетворенно вздохнула. Прелюдия бы ей не помешала, но быстрый секс устраивал тоже – ей нравились его напор и сила. Ее сомкнутые вокруг его бедер ноги подрагивали, затем ее тело подалось навстречу, и она вобрала его в себя целиком.

Волшебство. Занятие любовью с Саймоном с самого начала походило на волшебство. Ее тело воспарило от восторга и небывалого удовольствия. Они не просто занимались сексом – они занимались любовью, и это занятие так захватило Энди, что она забыла обо всем.

Без всякой прелюдии Энди достигла такого мощного оргазма, что улетела бы ввысь, если бы он не удерживал ее. Когда в голове прояснилось, а тело удовлетворенно расслабилось, она отдала Саймону долг, и наконец по его вдруг напрягшемуся телу пробежала дрожь, предшествующая кульминации.

Очнувшись после кратковременного сна, Энди вдруг вспомнила, что Саймон в этот раз не надел презерватив. Большинство мужчин были бы рады избежать такой необходимости, но Саймон не большинство, и Энди не знала, как это воспринимать: как его надежду на то, что у них могут быть дети? Ее сердце болезненно сжалось: есть раны, которые никогда не затягиваются.

– Я не могу иметь детей, – сказала она в пустоту и закрыла рукой лицо, чтобы не видеть разочарования Саймона.

– Я тоже, – спокойно ответил тот.

Она застыла на несколько секунд, опасаясь, что неправильно его поняла, но, отважившись взглянуть на Саймона увидела в его глазах нечто похожее на облегчение.

– Что? Что ты сказал?

– Я давно сделал вазэктомию. Вряд ли мои гены кому-то нужны.

Наверное, он прав, подумала Энди и разрыдалась. Будь прокляты эти мужчины. Ему ничего не стоило довести ее до слез. Но разве этот поступок не в его стиле? И не должен ли он был, по своему обыкновению, спокойно проанализировав ситуацию, сделать все, чтобы защитить мир от своего потомства, вполне возможно унаследовавшего бы ту особенную комбинацию генов, которая сделала его человеком, несущим смерть, но без его холодного расчета?

– Когда мне было пятнадцать, мне… мне пришлось сделать гистэректомию, – призналась Энди, не переставая рыдать. Встав, она вышла из спальни и достала салфетку, чтобы вытереть глаза, а заодно и все остальное. Потом намочила еще одно полотенце и принесла его Саймону.

– Я своими генами тоже не могу похвастаться, – сказала она, шмыгая носом. – Чтобы наставить меня на истинный путь, потребовалось чудо, но ведь чудеса редкость.

– Один раз в жизни оно может случиться. – Саймон криво улыбнулся. – В моей жизни оно уже произошло… это встреча с тобой.

Энди легла рядом с Саймоном, положив ему руку на грудь, и пристроила голову на его плече. Сильное ровное биение его сердца успокоило ее. Рядом с ним она всегда чувствовала себя лучше, надеясь, что Саймону с ней тоже хорошо. Было бы несправедливо, если бы Саймон, отдавая, ничего не получал взамен.

– Я не рассчитываю на многое, – пробормотал он, глядя в потолок и гладя Энди по голове. – В конце. Если для спасения необходимо раскаяние, то мне оно не дано. Вряд ли это когда-нибудь со мной произойдет. Все, что живет во мне, – это… месть и, наверное, возмездие. Но я могу себя обуздать, правда, не в том случае, если тебе что-то угрожает. Во мне нет раскаяния, я убежден, что есть люди, недостойные жить, и я их убивал. Так что… эта жизнь с тобой, наверное, все, что у меня есть, но мне и этого хватит. Хватит.

Из глаз Энди снова хлынули слезы, но она, невзирая на них, улыбнулась и поцеловала Саймона. Его сердце под ее рукой билось ровно и сильно.

– Тебе рано списывать себя со счетов, – сказала она. – Мне открыто внутреннее знание, и мне кажется, с тобой все будет в порядке.

Им обоим предстоит долгий путь, думала Энди. Мысленным взором она внезапно увидела череду лет, растянувшуюся перед ними. Но ощутила лишь равномерное течение времени, лишенное каких бы то ни было превратностей судьбы. У них есть впереди время, и они есть друг у друга.

Примечания

1

Слово «butt» в англ. языке кроме прочего означает «задница».

(обратно)

2

Сотовый телефон из переработанной бумаги, предназначенный только для исходящих звонков, с батареями, рассчитанными только на два часа работы. Создан американской компанией «Дайс-ленд технолоджиз».

(обратно)

3

Так называют тучных людей.

(обратно)

4

«Сакс» – модный и дорогой универсальный магазин в Нью-Йорке.

(обратно)

5

Джейн Доу – условное наименование лица женского пола, чье имя неизвестно или по тем или иным причинам не оглашается.

(обратно)

6

Евангелие от Иоанна, 15:13.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Реклама на сайте