«Любовь.ru»

Наталья Вячеславовна Андреева Любовь.ru

www. Москва, Институт им. Склифосовского, 20 марта, утро

...Что нежной страстью, Как цепью, я окован...

—  Ну что, красавица, очнулась?

Она никогда не думала, что солнечный свет — это так больно. Яркий, весенний, игривый. Подкра­дывается неслышно, словно котенок к блюдечку с молоком, на мягких лапках-подушечках с крошеч­ными, прозрачными коготками. Ласково касается лица, рук, шеи... Всем от него тепло, хорошо, а ей невыносимая боль. Каждое движение век, словно удар молоточком по голове: больно, больно, больно.

—  Тошнит?...

Над ней склонилось чье-то лицо, контуры размытые, нечеткие. Сделала усилие, моргну­ла несколько раз: пожилой мужчина в белом халате, седой ежик волос, щеки, обвисшие, как у бульдога, все в добрых старческих складках, внимательно смотрит на нее через очки в желтой металлической оправе.

—  У тебя, милая моя, небольшое сотрясеньице мозга. И шейные позвонки от удара чуть-чуть сместились. Помнишь что-нибудь?

—  Я? Да... — «Что нежной страстью...»

—  Тут уже из милиции тобой интересовались. Но я сказал: «Ни-ни».

—  Из милиции?

—  Значит, не помнишь.

Врач внимательно посмотрел на нее, замялся, словно решал для себя: говорить, не говорить. «Что нежной...» Вертится в голове непрестанно, и все тут. Господи, что было-то до нее, до этой страсти?

—  Ну, лежи, отдыхай, скоро из реанимации в общую палату переведем, — вздохнул врач, и она поняла: что-то недоговаривает.

—  Постойте.

Он задержался в дверях, замер и насторожен­но нагнул голову, словно лесная птица на дереве. Одно неосторожное движение — и сорвется с ветки. Улетит. Все правильно: истерики ему не нужны. Он хирург, а не психотерапевт.

—  Что с моим мужем?

—  Но и так все понятно: в реанимации.

Она вспомнила наконец, вспомнила все, что было до того, как ария, исполняемая по радио по­пулярным певцом, оборвалась на слове «окован». Удар сзади в их стоявшие на шоссе «Жигули». Она не видела мужа, загороженного поднятым капотом машины, вся эта тяжесть нескольких тонн тяжелого металла, вся сила удара пришлись на него. В реанимации...

—  Не надо меня жалеть.

—  Не надо, говоришь. — Он вернулся неохот­но, присел на стул возле ее кровати и повторил с сожалением: — Не надо...

—  Он умер, да?

—  Родные-то у тебя есть?

—  Нет. Мама умерла.

—  Давно?

—  Не очень. Да что вы все ходите вокруг да около?! Подготавливаете меня, что ли? Думае­те, не понимаю? Я сама психолог. По образова­нию.

—  Вот как. Психолог. Сама, значит, спра­вишься... Да, он умер. Там же, на шоссе.

Она вспомнила: носилки. Тело на носилках, которое несли в другую машину «скорой помо­щи». Неподвижное тело. Оно было с головой на­крыто брезентом. Сыро, холодно, с неба сыплется мелкий снег, а может,, и дождь. Умер. «Что неж­ной страстью...»

—  Что, плохо?

—  Голова. И солнце.

—  Солнце? Глаза режет? Сильно?

—  Да.

—  Это плохо. От ушиба образовалась обшир­ная внутренняя гематома, и это самое плохое. Надеюсь, что сама рассосется. Не хотелось бы операцию делать.

—  Операцию? — Она испугалась.

—  Что, не хочешь? Это правильно. Тогда тер­пи. Голова долго болеть будет.

Он подошел к окну, задернул шторы:

—  Вот так. Легче?

—  Да. Спасибо. — Молоточки перестали ка­саться ее воспаленной головы, стало прохладнее и действительно легче.

—  Ну лежи, отдыхай. Ну раз у тебя родных нет, кому сообщить-то?

—  Подруге. Людмила Самсонова. Запишите телефон.

—  Погоди, медсестру позову. А ты ничего, мо­лодец. Держись. Психолог.

Ушел. Через несколько часов, лежа в про­хладной палате и не чувствуя после обезболива­ющего боль, она наконец поняла: жизнь кончена. Боль мешала, она отвлекала все внимание на себя, думать о чем-то другом не могла. Теперь мелодия, крутившаяся в мозгу словно заезжен­ная пластинка, вдруг оборвалась. Игла проигры­вателя перескочила на соседнюю дорожку, но новые, другие мысли и воспоминания оказались настолько сильными, что новая боль обрушилась ливнем, и тело закружило в ней, словно легкую щепку в водовороте.

— Мама! — крикнула она. — Мамочка! Тихо. Голос внезапно осип. Не услышали. Она протянула руку, одним движением смахнула все, что стояло на тумбочке рядом с кроватью. -Чаш­ка, ложка, тарелка, пузырьки с лекарствами... Грохот.

—  Кто это тут безобразничает?

—  Помогите.

И уже сквозь туман:

—  Посмотрите: у нее кровотечение!

—  Крово...

—  Да. Бедняжка. Ребеночка-то жалко.

—  Надо же так: и муж, и это. Все разом.

—  Перенервничала.

—  Найти бы этого мерзавца и собственными руками придушить.

—  Пьяный небось за рулем-то был...

Как цепью, я окован...

Глава 1 www. Romeo112...

1

Нет, он был не пьяный. Она уже давно мучи­лась одной мыслью: зачем, ну зачем дала себя уго­ворить, согласилась на эту работу? Ведь именно с нее все и началось. Вот она, цена позднего счастья. Так это и бывает. Редко, но бывает. Живет себе женщина, не красавица и не дурнушка, неглупая, хозяйственная, добрая. Школа закончена с золо­той медалью, учеба в университете далась легко, потом работа с утра до вечера, пустые выходные дни. Все при ней, а жизнь мимо нее: и бури житей­ские, и радости. Живет с мамой в маленькой одно­комнатной квартирке, не богато, но и не в нищете, читает книжки про любовь, благо мама приносит из библиотеки. И все время ждет. Потому что на­вязываться кому-то не смогла. Счастье, как птица, в неволе не живет. Надо ждать, терпеливо ждать, заботливо рассыпая каждое утро зернышки на ладошке. Ладошку не надо сжимать в кулак и в глаза при этом никому не заглядывать с немым вопросом, а улыбаться просто и естественно. И од­нажды все случилось, как в кино. В прохладный и дождливый летний день рядом с автобусной остановкой притормозила машина «Жигули», и водитель, опустив стекло, заботливо спросил:

—  Замерзли? Подвезти?

Не дай бог узнает мама. Это из-за нее, из-за мамы, она неуверенно переминалась с ноги на но­гу и лихорадочно вспоминала, в сумке ли газовый баллончик?

—  Что, все мужчины маньяки-убийцы? Улыбается по-доброму и немного грустно, а она наконец вспоминает, что сама психолог, и весь ее опыт работы говорит о том, что на манья­ка водитель не похож. Хотя много она их видела, маньяков? В университете училась в застойно-перестроечные времена, когда за любым дефици­том выстраивались огромные очереди, после его окончания получила распределение на крупный завод, там и работала. Ее сокурсники давно уже поняли все преимущества своего образования и пользуются ими вовсю, большие деньги зараба­тывают, а она по-прежнему едва от зарплаты до зарплаты.

—  Сколько?

—  Садитесь. У. вас лицо уже посинело от хо­лода, а плащ промок.

Эх, была не была! Села. Он уверенно вырулил с остановки, «Жигули» вклинились в поток дру­гих машин.

—  Что ж вы так дрожите? Боитесь? Справку показать, что я не маньяк?

—  А такую дают?

—  Не знаю. Я не врач.

—  Я врач, — неожиданно сказала Люба. — Вернее, психолог.

—  А я бизнесмен. Олег.

—  Люба.

—  Вот и познакомились.

Вот оно счастье, уже совсем близко, клюет зернышки с ладошки. Можно заглянуть ему в лицо, рассмотреть, какое оно? Виски с сединой, у глаз морщинки и взгляд усталый. Как долго он ее искал?

—  Сколько вам лет, Люба?

—  Тридцать два.

—  Кокетничать не умеете.

—  А зачем?

—  Замужем?

Она промолчала и тихонько вздохнула.  

—  Остановитесь. Вот мой дом.

—  Да? — Притормозил, повернулся к ней, сидит, смотрит. Потом вдруг говорит: — Значит, так: меня зовут Петров Олег Анатольевич, мне сорок три года, разведен, живу один в двух­комнатной   квартире,   бизнес   мой   маленький, магазинчик бытовой техники, машину сами ви­дите: «Жигули»-восьмерка не первой свежести. Денег у меня больших нет, жених я не слишком завидный. Я вам позвоню, если дадите телефон. Дадите?

—  Записывайте. — И она продиктовала ему номер телефона.

—  Значит, до встречи?

Спустя три месяца они поженились, она стала Любовью Петровой, а точнее, Олеговой, а еще' через полгода она узнала, что у мужа пробле­мы. Финансовые. Небольшие, как он говорил, но требующие неотложного решения и постоянного присутствия на работе. В дела Олега она не лезла никогда. Чувствовала, что ему вопросы о делах неприятны, и старалась не обострять отношения. Муж оказался человеком замкнутым, из тех, про которых говорят: весь в себе. И любил он ее так же. Немногословно, не совершая ни больших, ни маленьких безумств, на которые иногда способны влюбленные: без диких вспышек страсти, без су­еты и ревности. Но любил. Она так думала. Ина­че зачем все это? Нет, это именно оно, позднее счастье. Прилетело наконец. И поэтому Люба не смогла отказать ему, когда муж заговорил о до­полнительном заработке:

—  Люба, я видел объявление в газете. Част­ная фирма приглашает опытного психолога на работу. Я так понимаю, что для частных же кон­сультаций. За это должны хорошо платить.

—  Я не опытный психолог.

— Брось. Не боги горшки обжигают. Ты уже около десяти лет работаешь по специальности. Практика большая. Ну сколько можно работать на государственный карман? Чего тебе дался этот завод? Давно уже все развалилось, зарплату за­держивают. А здесь все чисто: с их стороны ли­цензия, аренда помещения, налоги. С твоей — ди­плом о высшем образовании и опыт работы. Там работают такие же люди.

—  Не такие. Я догадываюсь, кто ходит на по­добные консультации и платит большие деньги. Те, которым делать нечего. И проблемы они сами себе придумывают.

—  Тебе-то какая разница, лишь бы деньги платили, — усмехнулся Олег.

—  Я не могу. Нет.

—  Люба, ну помоги мне, в конце концов. Ес­ли ты будешь полностью оплачивать все наши текущие расходы, мне будет легче. Помоги мне, я хочу расширить дело. Хочу открыть еще один магазин или два. А для этого надо вкладывать новые деньги в дело. Клянусь, что больше всего на свете хочу, чтобы ты сидела дома: была про­сто женой, матерью и не думала о работе. Так и будет. Но дай мне время,

—  Хорошо. Я позвоню. Где объявление?

Олег с облегчением вздохнул, протянул ей га­зету — нужное объявление уже было выделено желтым маркером.

—  Я   только   попробую,   —   предупредила она. — У меня может ничего не получиться.

—  Не может. Ты умница.

От поцелуев мужа ее неуверенность таяла, словно мартовский снег на солнце. Еще немного, и под ногами окажется твердая, хотя и не просох­шая еще земля, и новая жизнь на ней, полная беготни и напряжения. Потому что легко сказать: «Я попробую». Но работать-то пришлось всерьез. • Она была не права насчет скучающих без­дельников, которые сами придумывают себе проблемы. Были и серьезные случаи, требующие неоднократных долгих бесед. Было и то, чего она уж никак не ожидала. И поначалу даже не при­няла всерьез.

2

Адреса электронной почты у них с мужем бы­ли разные. Олег открыл жене отдельный почто­вый ящик, а она даже не знала, на каком сервере зарегистрировался он сам. Она не привыкла зада­вать лишние вопросы. Если он так решил, значит, так надо. Муж отстраняет ее от собственных дел не от недоверия, а потому, что хочет уберечь. Чем меньше знаешь, тем спокойнее спишь. А покой ей .  нужен сейчас, как никогда. Она слишком долго хотела ребенка, и теперь это случилось — она беременна и про все остальное надо забыть.

К многочасовым путешествиям по Интернету ее приохотил Олег. Он хорошо разбирался в ком­пьютерах, охотно консультировал всех знакомых да и в свою собственную персоналку вкладывал деньги не скупясь. Неограниченный доступ в Ин­тернет оплачивался им ежемесячно в таком же обязательном порядке, как счета за квартиру, свет и телефон. Когда Люба пожаловалась на ску­ку и одиночество в те вечера его отсутствия, кото­рые в последнее время выпадали все чаще, Олег посоветовал ей заглянуть в виртуальный мир.

— После трех «w» ты можешь набрать любое слово и почти наверняка попадешь на какой-ни­будь сервер. Это интересно. Попробуй попракти­куйся. В Интернете можно найти нужную тебе информацию через поисковые серверы, «Япёех», «List». Когда немного освоишься, покажу, как это делается. Например, набери «moda». Точка и ru. Видишь, что-то открылось. Интересно?

Она поверила и проверила и, в конце концов, увлеклась. Вечера стали пролетать незаметно. Собственный почтовый ящик ее поначалу не интересовал. Хотя телефон, факс, электронный адрес были указаны на ее визитке вместе с фами­лией, должностью, названием фирмы, в которой она теперь работала. И вот однажды, включив компьютер, она ввела как обычно логин и пароль и после соединения увидела непривычную кар­тинку. Синяя мерцающая стрелочка показывала на то, что ей идет сообщение.

—  Олег! — испуганно крикнула она.

Муж в этот вечер был дома, разговаривал по телефону и, похоже, был не в настроении. Она накормила его ужином и сидела за компьютером. И вот надо же! Ей кто-то посылает письмо! Как быть?

—  Олег! — повторила Люба.

—  Ну что?

Он был раздражен, подошел торопливо, гля­нул на экран:

—  Тебе сообщение. Зачем так кричать?

—  А что делать?

—  Ничего.  Ждать.   Видишь,   как   медленно ползет.

—  Но  я  не  жду  никаких  сообщений.  Как быть?

—  Ты права: это может быть какая-нибудь пакость. — Олег задумался. — В сети, как в переполненном трамвае: поневоле приходится ехать до станции назначения, и в любую минуту какой-нибудь жулик может залезть тебе в кар­ман. Желающих много. А могут запросто и вирус прислать.

—  Вирус?!

—  Не бойся. Я поставил два винчестера. На том, с которым ты сейчас работаешь, ничего ценного нет. Не забудь только его отключить потом, как я тебя учил: войди в меню и поменяй настройки.

—  Я помню. Всегда так делаю.

—  Умница. Ну жди.

Олег снова ушел в другую комнату и про­должил разговор по телефону; а она с интересом уставилась на экран: кто бы это мог быть? Ох ты, как медленно! Наконец синяя полоска доползла до самого края, и сообщение открылось. Она сна­чала даже не поняла.

ТЕМА: любовь

Сначала она подумала, что это ее имя. Откры­ла, посмотрела текст, покраснела. Хотела позвать мужа. Но Олег разговаривал по телефону.

«Может быть, это не мне?» — было ее первой мыслью. Нет, все правильно. Адрес же ее. Но кто мог послать ей подобное сообщение?

Я люблю вас.

Первый раз я увидел вас на автобусной останов­ке. И сразу подумал: вот женщина, которая меня поймет. Вы добрая, вы милая. У вас глаза цвета янтарных капелек сосновой смолы, когда она вы­ступает на коре, в том месте, где грубые людские руки делают порезы. Я чувствую ее запах, я люблю ее цвет. Я люблю цвет ваших волос, я ловлю каждое сказанное вами слово. Мы не будем спешить. Мед­ленно и постепенно. Вы согласны? Для начала. Ромео. Жду ответа.

«Глупость какая!» — первым делом подумала она. И вслух повторила:

— Какая глупость!

Потом была мысль, что ее разыграли, кто-то решил подшутить над ней. Если бы ее близкая подруга Люська Самсонова что-нибудь понимала в компьютерах, то об анонимном поклоннике не надо было бы и гадать. Для Люськи существовало только два святых праздника: Новый год и первое апреля. Розыгрыши она обожала с такой же страстью, что и хоровод вокруг елки, шампанское и бенгальские огни. Но подруга работает продав­щицей на вещевом рынке и наверняка считает, что электронный адрес так же, как и почтовый, пишут на обычном конверте. И потом, слог. Очень поэтичное послание.

Вечером, в постели, Люба спросила у мужа:

—  Какого цвета у меня глаза?

—  Карие, — буркнул муж, натянув на голову одеяло.

—  А может, золотистые? Цвета янтаря?

—  Спи ты, ради бога! У меня завтра тяжелый день.                                                                   

Нет, он не был романтиком. И не стал бы сочинять подобные глупости, тем более посылать их собственной законной жене. Она вздохнула: ЦГ надо все забыть. Не глупость, но ошибка. А кого-то ведь любят!

Но вскоре пришло следующее письмо. Олега не было дома, и она замерла, дожидаясь, когда сообщение будет передано полностью, а потом увидела слово «любовь». Свое имя, которое стало наваждением для неизвестного адресата.

Я буду писать до тех пор, пока не получу ответа. Мне обязательно надо с вами разговаривать. Хотя бы попытайтесь меня понять.

Пока еще Ромео

Она решилась, набрала его адрес в строке. Ка­кая-то абракадабра, наверняка он не один у этого загадочного Ромео. Надо же! Адрес для любовной переписки: Romeo 112!.   

-net.ru; Кончайте эти глупые шутки!

Хватит с него.

Ушло. Но что это? Идет обратное сообщение! Интересно, что ему еще надо?

ТЕМА ПРЕЖНЯЯ: любовь

Это не шутки, тем более не глупые. Прошу от­нестись к моим словам серьезно. Я готов рассказать о себе. Если вам интересно, подробности биографии, цвет глаз и волос, размер обуви и одежды. Хотите фотографию? Впрочем, свою не пришлю. А био­графию выдумаю. И не потому, что я комплексую. С этим у меня все в порядке. И рост, и цвет глаз и волос в том числе. Все в порядке, все в порядке... Кроме души. С ней что-то случилось. Давно и не из-за вас. И я ищу. Хотите... Вместе?

Все еще Ромео

Она решила дать ему отповедь. Покончить с этим раз и навсегда. Может, для него это в порядке вещей: искать в сети объект для страсти нежной. Хобби такое у человека, что с этим поделать?

Мне тридцать три года, я замужем, жду ребен­ка и не собираюсь ничего менять в своей жизни. Я счастлива. Может, вам это и покажется смешным, но я счастлива. У меня хорошая семья и любимая работа. Прошу оставить меня в покое.

Несколько минут она думала, как подписать­ся. Любовь? Да он неизвестно что подумает! Ну и имечко! Люба — слишком уж интимно. Люба-ша — наивно. Любовь Петрова? А отчество надо? Может, адрес еще в конце приписать? Почтовый, не электронный. И телефонный номер.

«Доктор» — вот хороший псевдоним. Все пра­вильно: она врач. Прежде всего. Надо дать ему это понять, быть может, он сам попросит помощи. Сообщение ушло. Пауза. Неужели все?

«Все» было только до следующего вечера. Она сама долгое время не понимала, во что ввяза­лась.

—  Не читай, — коротко сказал Олег.

Но интерес к посланиям Ромео не пропадал. Люба немного побаивалась, но ей хотелось с ним общаться. Быть может, из-за того, что этот Ромео был первым и единственным человеком, который назвал ее глаза янтарными? Самые обычные ка­рие глаза. Что ж, этому человеку кажется, что они цветом похожи на янтарные капельки сосно­вой смолы, но это не значит, что ему надо верить.

Не думайте, что я о вас ничего не знаю. Я многое о вас знаю. И главное, вы плохо знаете своего мужа. Пояснить?                               

—  Олег!

—  Ну, что еще?

—  Мне снова письмо. Я хочу, чтобы ты его прочитал.

—  Делать мне больше нечего! Извини, Люба. Но это обычные глупости, которых в Интернете полным-полно. Молодежь забавляется. Могу по­спорить, что твоему пылкому поклоннику лет двенадцать.

—  Не думаю. Это пишет не ребенок. Я все-та­ки психолог.

—  Вспомнила наконец!

—  Так что мне делать?

—  Адрес сменить. Показать, как это делает­ся? Или сама сообразишь?

—  А как же визитки? Как же мои пациен­ты? Вдруг кто-то захочет прислать мне сообще­ние?

—  Мелочь какая! На это есть телефон. Так что? Меняем?

—  Подожди.

—  Не пойму: чего ты хочешь?

—  Ты от меня ничего не скрываешь? Хотя глупо спрашивать. Все скрываешь. Мы почти не разговариваем последнее время.

—  Я просто забегался. Магазин в убытке. За­нял денег. Надо отдавать.

—  Много? — сразу испугалась она.

—  Много. Я тебе говорил, что хочу расширить дело. Пришлось рискнуть. И не говори теперь, что я от тебя все скрываю. Могу сказать даже больше: я занял деньги под квартиру. Под нашу квартиру.

—  И что?

—  Мы можем ее потерять. Она пожала плечами:

—  Но есть же еще моя квартира. То есть ма­мина. Только, только...

Люба вспомнила, как, выдав ее замуж, мать тихо и буквально за несколько месяцев угасла. Болела до этого много и часто, но держалась. Убедившись же, что дочь счастлива, вздохнула спокойно, словно выполнила свой долг, и стала тихо угасать. И вот уже больше трех месяцев прошло после ее смерти.

—  Ну, ну, не плачь, — поморщившись, сказал муж. — Тяжело, но не плачь. Выкрутимся как-нибудь. Я понимаю, как ты себя чувствуешь в ее квартире. Это сантименты, но что ж поделать: ты женщина чувствительная. Кстати, зря мы тебя ко мне прописали. Поспешили. Не ожидал, что твоя мать так быстро умрет. Теперь за наследство на­лог огромный надо платить. Квартира, конечно, все равно твоя, но заплатить придется.

—  Какие мелочи! — В свою очередь не удер­жалась она.

—  Это не мелочи, Люба, это деньги. Большие деньги.

—  Похоже, что для тебя они вообще в жизни главные!

—  А ты что хочешь, целыми днями за руки держаться и в глаза друг другу смотреть?

—  Зачем же тогда ты на мне женился? — с непонятной тоской спросила она.

Это было их первое выяснение отношений. «Вы плохо знаете своего мужа», — вспомнила Люба. Нет, он не тайный шпион, не маскирующийся под самого обычного и нормального человека ма­ньяк и не преступник с поддельной биографией. Он действительно Петров Олег Анатольевич, по национальности русский, владелец этой двух­комнатной квартиры, бизнесмен, но, видимо, не слишком праведно прожил свои сорок три года, если не хочет говорить о прошлом.

—  Ладно, Люба, ты нервничаешь, я устал. Да­вай спать. И не говори мне больше об этих пись­мах. Это несерьезно.

—  Хорошо.

Она решила, что Олег прав. С письмами надо кончать. Тем более что от комплиментов неиз­вестный поклонник перешел к угрозам.  

Вы должны избавиться от мужа. Он все равно конченый человек. Уезжайте куда-нибудь. Лучше, если вас не будет рядом.

Я не могу принять совет от незнакомого человека.

Вы очень хорошо меня знаете. Имя, фамилию, год рождения и даже адрес, по которому я живу. Пока. Лучше, чем вы, меня не знает никто.

Мы встречались?              

Встречаемся.

Где?

Избавьтесь от мужа, и я скажу. Нам будет хоро­шо вместе. Я не считаю, что главное в жизни — это деньги. Больше всего в вас мне нравится то, что вы не жадная. Это он вас заставил работать. Он умеет это делать очень хорошо: использовать других. Не надоело решать чужие проблемы? Подумайте о своих!

Следующий вечер был последним вечером их общения с Ромео. Она попросила Олега сделать новый почтовый ящик. Муж кивнул и сел за ком­пьютер.

—  Тебе снова идет сообщение, — усмехнулся он, устанавливая соединение с сервером. — Похоже, что он только и ждет вечера, чтобы отпра­вить тебе письмо.

—  Пусть. Прерви связь.

—  Подожди. Мне интересно.

—  Олег!

—  Там что-нибудь интимное? Я ревную.

Она ушла на кухню, включила чайник. Дол­жен же этому быть конец! Пусть читает. Когда минут через двадцать Люба заглянула в комнату, муж сидел за компьютером неподвижно, глядел в экран монитора. Она заглянула через плечо.

Я сам вас от него избавлю.

—  Кажется, меня хотят убить? — В голосе мужа, несмотря на иронию, Люба почувствовала напряжение.

—  Думаешь, это серьезно? — испугалась она.

—  У меня в жизни все было серьезно. Каюсь: рисковал. Но тебя в роли роковой женщины, из-за которой могут и убить, не представлял никогда.

—  Это еще почему? — Она не обиделась: не красавица, чего уж обижаться? Просто впервые почувствовала некое к себе пренебрежение. Вер­нее, позволила себе это почувствовать.

—  Да ты и сама все понимаешь. Умница. Мне повезло. Ну-ну, не сердись!

Он вдруг рассмеялся:

—  Нет, в самом деле. Ха-ха! Какой-то псих забрасывает любовными посланиями мою же­ну, а под конец заявляет: «Я сам вас он него избавлю!»

—  Я в милицию позвоню.

— Не стоит. Просто тебе наука на будущее: не спеши открывать послания, тема которых лю­бовь. И не переживай: если меня и убьют, то не из-за этого.

—  А из-за чего? — Люба не хотела принимать его слова всерьез.

—  Успокойся, я пошутил, — ответил муж именно так, как она ожидала.

Но через несколько дней Олег спросил:

—  Люба, ты в милицию не звонила?

—  Ты же сам сказал...

—  У меня такое чувство, что за мной кто-то следит. Но с делами я разобрался.

—  Отдал долг?! Откуда деньги?!

—  Да. Отдал. В некотором роде. Не беспокой­ся: эту квартиру мы не потеряем.

— Может, этот Ромео за тобой следит?

—  Кто?!

—  Тот парень, который отправлял мне любов­ные послания.

—  Да я ему ноги переломаю!

— За что? За любовь?

—  А тебе его жалко?

—  Олег, почему ты никогда мне не рассказы­вал о своей первой жене? Тебе сколько лет было? Как вы познакомились? Почему у вас жизнь не сложилась?

—  А почему ты вдруг заговорила о жене? — Ей показалось, что муж насторожился. — Я ничего никогда от тебя не скрывал. Был женат, мы разо­шлись, прожили вместе шесть лет. Самая обычная история:  не  сошлись характерами. Молодость, глупость. Да, у нас был ребенок. Я никогда не оставлял бывшую жену без материальной поддержки. Ты сама знаешь, что недавно мы виде­лись. Я поздравлял дочь с днем рождения, кстати, с твоего разрешения. Ты же была не против.

—  А почему ты так разволновался? Почему нервничаешь?

—  Нервничаю?

Он достал пачку сигарет, повертел в руках. Достал сигарету. Люба поморщилась.

—  Да. Знаю. Сигаретный дым тебе вреден. Ну хоть кофе налей... Нервничаю... Я никогда не за­думывался, что есть штука такая: совесть. И вот хожу теперь и нервничаю. На пустом месте. Но придется, видимо, идти в милицию.

— Подожди, может быть, он сам отстанет?

—  Кто?         

—  Ромео.

—  Ах, ты об этом.                         

—  А ты о чем?

—  Так. Это тебя не касается. Все утрясется со временем...

—  И все будет хорошо?

—  Ну, периодически. Как тому и положено быть. Иногда хорошо, иногда плохо, а в целом — просто жизнь.

Следующий день был воскресенье. Они хоте­ли просто погулять по Москве, но на улице было холодно, сыро и очень неуютно. Весна боролась за свои права, сгоняя снег мелким дождем и силь­ными порывами ледяного ветра, зима цеплялась изо всех сил за каждый его клочок, за каждую лужу, вновь покрывая ее ночью ледяной коркой. Народу в центре было много, но люди старались поскорее спрятаться в тепло, в уютные кафе, в рестораны, в магазины.

Люба оживилась, охотно рассматривала новые вещи, особенно детские. Покупать пока ничего не стала, потому что лучшая подруга сказала, что это плохая примета — заранее готовить детское приданое, но мысленно подобрала все нужные вещи.

—  Хочешь что-нибудь? — спросил Олег, оста­навливаясь у витрины с ювелирными изделиями.

—  Да. Есть. Всегда хочу есть.

Муж улыбнулся и отошел от витрины.

Они пообедали в Манеже, на первом уровне, за одним из многочисленных столиков в огромном зале перед длинным рядом кафе. Люба обмакива­ла в соус кусочки курицы, покрытые золотистой, хрустящей корочкой, и млела, видя улыбку на ли­це мужа. За соседним столиком сидела одинокая женщина, очень красивая, в шляпке, которую не сняла, хотя и было очень тепло. Шляпка ей шла, глазами женщина то и дело искала подтверж­дения этому у окружающих, кофе в маленькой чашечке, стоящей перед ней, давно уже остыл. Люба вспомнила о своих зернышках на ладошке. Интересно, долго она здесь уже сидит? Что ж, и ей когда-нибудь повезет.

—  Ты довольна? — спросил Олег.

—  Очень!

В машине рядом с ним она всегда чувствовала, себя спокойно. Хорошо и тепло от сытной еды и включенной печки. На любимой волне любимые мелодии. Арии из опер в современной обработке. Какая красивая музыка!

—  Что такое? — Олег внимательно прислу­шался.

—  Что?

—  Кажется, двигатель глохнет. Завтра, надо в ремонт.

—  До дома доедем?

—  Не знаю.

Машина встала на шоссе через десять минут.

— Вот черт! Сейчас посмотрю. Ты сиди. Я бы­стро.

Он включил аварийку, взял с заднего сиденья теплый плед, закутал ей ноги. Потом вылез из машины, выставил знак аварийной остановки, открыл капот. Она блаженно прикрыла глаза. Хорошо! Тепло. Олег хороший, Олег умный. Нечего бояться. Сейчас все исправит, и они по­едут дальше. Домой. «Что нежной страстью, как цепью, я окован...» Да, она обернулась. Большая черная машина, кажется, и не собиралась тор­мозить. У них же знак аварийной остановки! Не видит, что ли?! Удар. Ее отбросило назад, голова ударилась обо что-то твердое...

3

Нет, он не был пьяным, Ромео 112. Она нако­нец сообразила: да это же номер ее собственной квартиры: 112! Он следил за ними, следил давно, и там, на шоссе, решил свести счеты. Он знает, где она живет! — Петрова, к тебе пришли! Лучшая подруга влетела в палату. В руках авоська с яблоками и апельсинами. Оранжевая кофточка,  короткая юбчонка,  желтые волосы взбиты в пышную прическу. Сама маленькая, яр­кая, округлая, как апельсинчик. И амбре от нее такое сильное, фруктовое, что соседка по палате не выдержала, громко чихнула и сбежала в кори­дор. Люська всем любит пользоваться чересчур: и духами, и косметикой, и радостями жизни, эта никогда не унывающая Люська Самсонова. Лю­ся, Люсенька, которую прозвали еще со школы Апельсинчиком. Неизменная соседка по школь­ной парте все десять лет.

—  Лежишь?

Люба улыбнулась кисло. Глядя на Люську, захотелось зажмуриться изо всех сил. Какая же она яркая и громкая! И в голове от этого шума больно застучали маленькие молоточки. Хочется тишины, темноты и покоя.

—  Лежишь?  —  грозно  повторила  лучшая подруга.

— Олег... — Люба всхлипнула и повторила жалобно: — Олег, Апельсинчик... И... ребеночек. — Ладно! — Люська махнула рукой. — По­думаешь: третий месяц. Там и не было-то еще толком ничего! Считай, что легко отделалась.

—  Как ты можешь такое говорить?!

—  А что я говорю? Знаешь, сколько я в своей жизни сделала абортов? И на втором месяце, и на третьем. Дело житейское. Разок бы повезло, как тебе. И к врачу бежать не надо. Мужика твоего, конечно, жалко, зато он тебе квартирку неплохую оставил, магазинчик в наследство. Слушай, возьми меня на работу, а? Ты теперь хозяйка.

—  Люся!

—  Что, опять не то говорю? Ну давай выть вместе. Ты о своем, я о своем. Твой мужик помер, мой все равно что помер.

—  Ушел? Опять?

От лучшей подруги постоянно уходили мужья или кандидаты в мужья. Апельсинчик никогда не расстраивалась, тут же находила новых и пользовалась бешеным успехом у мужчин, хотя и была маленькой, пухленькой и удивительно не­красивой. Но в Люськиных голубых глазах всег­да светился такой азарт, такое лихое веселье, что противоположный пол реагировал на это не менее активно, чем на длинные, стройные ноги очевидных красавиц. Вот и сейчас подруга вновь махнула рукой:

—  А... Добра-то. Ну, что, успокоилась?

—  Как Петька?

—  Рыжий? У дедов. Отвезла погостить на не­дельку. Надо же кому-то тебя с ложечки кормить?

—  Ему же в школу оттуда ездить далеко! И кто его будет возить? Твои родители?

—  Не развалятся. Жизнь, она, знаешь, дви­жение. А то сидят, сериалы целыми днями смо­трят. Я им такой сериал подкинула! Сыночка своего дорогого. Что ни день, то новая серия. То учительнице доску парафином натрет, чтобы мел не писал, то взрыв прямо на уроке устроит. Экс­периментатор.

— Люсенька, раз у тебя время есть, помоги мне.

—  Ну?

—  Надо срочно продать квартиру Олега.

—  Да зачем это еще?

—  Я не буду там жить. Надо ее продать и по­ложить деньги в банк. Под проценты. Я плохо себя чувствую и не знаю, когда смогу снова работать. А жить на что-то надо. У меня же практически нет никаких сбережений.

—  Понимаю. А магазин?

—  Я не буду этим заниматься.

—  Понятно. За аренду, значит, платить не бу­дешь, с налоговой разбираться не будешь. Нерв­ная работа, а тебе это ни к чему. Ладно, я туда съезжу, поговорю. Разберемся.

В палату заглянула нянечка:

—  Петрова? Сызнова к тебе.

—  Кто это еще? Я никого не жду. 

Люська тут же томно подмигнула:

—  Му-у-жчина.

—  Какой еще...

А это и в самом деле был мужчина. Среднего роста, средней комплекции, в белом халате, на­брошенном на толстый серый свитер, в темно-си­них джинсах: симпатичный мужчина, потому что подруга Люська тут же по-боевому выпрямила спину и расправила плечи, выставив вперед пышную грудь.

—  Гражданка Петрова? Любовь Александров­на? — спросил вошедший, обращаясь к Любе.

—  Вы кто?

—  Из милиции. Капитан Самохвалов.

Он достал удостоверение, которое Люська тут же взяла и долго с нескрываемым интересом вер­тела в руках. Оперуполномоченный же в это вре­мя внимательно разглядывал ее желтые волосы и оранжевую кофточку, стараясь не смотреть на обескровленное Любино лицо.

—  Мне надо побеседовать с гражданкой Пе­тровой.

—  Беседуйте. — Подруга вернула удостове­рение, теплым летним ливнем обрушив на капи­тана Самохвалова сияние голубых глаз.  

—  А вы родственница?

—Подруга.

—  В таком случае, в коридоре подождите. Люська, не спеша, грудью вперед, и все так же прямо держа спину, выплыла в коридор. Капитан Самохвалов присел на теплый еще стул.

—  Как вы себя чувствуете?

—  Плохо.

—  Понимаю.  Сочувствую.  —  Он  негромко кашлянул.

—  Что вам от меня надо?

— Рассказать ничего не хотите?

—  Вы его нашли?  

—  Кого?

—  Ромео.

—  Вы знаете, кто убил вашего мужа? — на­сторожился капитан. — Ромео — это что, имя? Кличка?

—  Псевдоним.

—  Что значит псевдоним?

—  В Интернете. Он писал мне письма. Про любовь.

—  Ну и что?

—  Он следил за нами. Скажите, вы его за­держали?

—  Кого?

—  Водителя, который был за рулем той чер­ной машины. Я не помню его лица.

—  Сожалею. — Капитан снова кашлянул.

—  Я не помню его лица, — повторила она.

—  Водитель скрылся с места происшествия. Мы его, конечно, ищем, но...

—  А машина?

—  Машина осталась. «БМВ».

—  Разве трудно установить, кто ее владе­лец?

—  Нетрудно. Тем более что она была заявлена в розыске. Машина была угнана, а когда попала в аварию, ее бросили на шоссе. Сожалею, — снова повторил капитан.

—  Но вы должны его найти, поймать! Он не успокоится! Он все равно будет меня преследо­вать!..

—  У вас, кажется, сотрясение мозга? — пере­бил ее Самохвалов. — И как самочувствие?

—  Вы думаете, я помешалась, что ли? Я даже в милицию хотела звонить, когда получила по­следнее послание от Ромео с угрозой, что он сам избавит меня от мужа. Я просто уверена, что это он был за рулем машины. Я уверена, что знаю его. Я видела его лицо. Просто не помню его. Почему-то не помню.                                                         

—  Вот что, вы успокойтесь. Я в другой раз, пожалуй, зайду.

—  Но вы должны, должны как можно скорее его поймать!

—  Должны, — охотно согласился капитан Са­мохвалов. — Хотя я уверен, что дело это — оче­редной «глухарь». Да и вы не совсем здоровы. Я так на вас рассчитывал. Единственный чело­век, который может хоть что-то вспомнить. Цен­ный свидетель. Я должен вам сказать, что, когда ;; в ваши «Жигули», стоящие на шоссе, врезался > черный «БМВ», Петров Олег Анатольевич был уже мертв. Это показала экспертиза.

—  Как это мертв? Он машину чинил!

—  Пулевое ранение в голову. Судя по всему, стреляли из проезжающего мимо автомобиля.

Раз выстрела вы не слышали, то пистолет был с глушителем. Картина, в общем-то, ясная. Вы остановились на шоссе, ваш муж открыл капот, начал устранять неисправность, в это время из проезжающей машины и выстрелили, убийца поехал дальше, а вы, естественно, не обратили на машину внимания, потому что за поднятым капотом не видели, как Олег Анатольевич упал. Скорее всего, просто ткнулся лицом вниз. И при­мерно в это же время сзади в вашу машину вре­зался угнанный «БМВ». Видимо, парень за рулем не заметил знака аварийной остановки. Или был пьяный. Найти его, конечно, надо. Но важнее найти того, второго, который стрелял. Очень по­хоже на заказное убийство. Ваш муж бизнесом занимался?

—  Да, но это был очень маленький бизнес! Небольшой магазинчик бытовой техники. Его не могли за это убить.

—  А долги? Были у вашего мужа долги?

—  Были, но, кажется, он все, что был должен, отдал.

Самохвалов тяжело вздохнул:

—  Будем выяснять. Я еще зайду к вам. А вы постарайтесь вспомнить, какая машина проез­жала мимо в то время, когда вы остановились на шоссе.

—  Их несколько проезжало. Они меня не ин­тересовали. Я ые верю в ваши экспертизы. Олегу угрожали, хотели убить и убили. И я уверена, что за рулем «БМВ» был Ромео.

—  Да хоть Гамлет. Простите. Угон машины и наезд тоже, конечно, дело серьезное. Вам кто-то Должен компенсировать...

—  Я просто хочу жить спокойно. У меня горе, мне надо как-то его пережить. Я не хочу ходить по улице и оглядываться по сторонам.

Самохвалов поднялся:

—  Не спешите выписываться, Любовь Алек­сандровна.

—  Вы по-прежнему думаете, что я сумасшед­шая, — грустно усмехнулась она. — Но Ромео существует. Он ждет.

—  До свидания. — Капитан попятился к дверям. Люська влетела в палату только минут через десять.

—  С оперуполномоченным немного поболта­ла. В свидетельницы набивалась, извини. Какой интересный!

—  Обычный.

—  Не удивляюсь, почему ты так поздно за­муж вышла. Совершенно не тем зрением смо­тришь на мужиков.

Люся, я устала.

—  Ладно, лежи. Я все сделаю. Движенье — жизнь. Полетела. Пока.

—  У меня никого больше нет, кроме тебя. — Она тоскливо посмотрела при этом не на под­ругу, а куда-то в окно. В небо, синеющее поверх накрахмаленных занавесок.

—  Какие твои годы!

Оранжевый апельсинчик покатился к дверям, едва не сбив вошедшую в палату соседку. Та сра­зу же бросилась открывать форточку.

—  Духами-то разит, духами! Ну и подружка у тебя!

—  Да вам-то что? — с неожиданной злостью ответила Люба. — Вам-то что?

После визита капитана Самохвалова Люба из полного безразличия перешла к тому состоянию, когда все начало раздражать. Главное, окружающие люди. В том числе и энергичная подруга, ко­торую волей-неволей придется терпеть. Потому что с делами надо разобраться как можно скорее. И остаться одной, в маленьком, со всех сторон огороженном стеной собственном мирке, который придется из ничего воссоздавать заново.

Глава 2 Виртуальная жизнь

1

Примерно через месяц все устроилось. Двух­комнатная квартира мужа была продана, дело его ликвидировано, деньги положены на счет в банке. С него перечислялись ежемесячная плата за квартиру и коммунальные услуги и за поль­зование Интернетом. Из дома выходить не хо­телось. Кроме повышенной чувствительности к дневному свету и сильных головных болей Люба неожиданно обнаружила у себя признаки агора­фобии!.. В маленькой однокомнатной квартирке она чувствовала себя более или менее сносно. Выйдя же из подъезда и не обнаружив вокруг спасительных стен, терялась и пятилась обратно.  Поспешно поднималась по лестнице на третий этаж, как черепаха панцирь, натягивала на себя тридцать с небольшим квадратных метров замкнутого пространства и захлопывала дверь. Прислонившись к ней спиной, чувствовала, как постепенно выравнивается пульс и восстанавли­вается нормальное дыхание. Уф... прошло.

Она понимала, что боится того человека, который влез в ее жизнь, словно слон в посудную лав­ку, передавил и переломал все, что мог, и замер  в ожидании самого лакомого блюда. Зачем он это сделал? Непонятно. Но из-за него Люба боялась теперь даже выйти в магазин. Что ему мешает снова угнать машину и завершить начатое? Ведь не только Олега он хотел убить, но и ее тоже. Ви­дел, что она сидит в машине, и не остановился. Значит, хотел. Смерти она боялась инстинктивно. Ей казалось, что эта болезнь, самая тяжелая из всех существующих на земле, и страдания, кото­рые она приносит, невыносимы.

—  Хочу жить, — твердила она. — Продукты приносили из магазина, по заказу, сделанному через Интернет, но постоянно что-то путали, портили и опаздывали. Она не ругалась, платила деньги, потом вынимала на кухне яйца из пакета, два из которых неизменно оказыва­лись треснутыми, почти целиком растаявшее мо­роженое и недозрелые помидоры. В начале вто­рого месяца затворничества в квартиру влетела Люська, волосы выкрашены в оранжевый цвет, плюхнула на стол в кухне огромную хозяйствен­ную сумку, в которой что-то звякнуло,

—  Еле дотащила.

—  Что это?

—  Еда.

Люська по-хозяйски распахнула дверцу холо­дильника:

—  Фу! Чем это так отвратительно пахнет? Плесенью, что ли? Нет, это не еда. Где взяла? Не­ужели в. магазине? И сама выбирала?

—  Заказала. Принесли. Я не могу выходить из Дома. Боюсь.

—  Дура! — энергично тряхнула оранжевыми волосами подруга. — А деньги кончатся, что бу­дешь делать?

—  Пойду и сниму со счета. Вместе с тобой. Не откажешь?

—  Кого ты боишься?

—  Вы мне никто не верите.

—  Кто  это   «мы»?  — прищурилась  Люсь­ка. — Лично я — да, и на самом деле всерьез твои бредни не воспринимаю. Мужика твоего за день­ги укокошили. Он мне с самого начала...

—  Замолчи!

—  Подумаешь!   —   Люська   фыркнула,   но долго дуться она не умела. Спросила сочувствен­но: — Не надоело тебе?

—  Что?

—  Такая жизнь, вот что. Ты на поганку блед­ную уже похожа. Как ни позвоню — все время занято. Телефон, что ли, отключаешь?

—  В Интернете сижу.

—  Где?!

—  Ты что, телевизор не смотришь?

—  Смотрю. В свободное от работы и от Петьки время.

—  А спрашиваешь, что такое Интернет. Это же наше будущее. По всем каналам постоянно рек­ламируют услуги провайдеров. И вообще сейчас каждая крупная компания указывает свой адрес в Интернете: дабл ю, дабл ю, дабл ю, точка...

—  Ну, зачирикала! Ты мне просто скажи, по­чему я до тебя дозвониться не могу?

Люба только вздохнула. Подруга вынула из сумки красную в белый горошек эмалированную кастрюлю, с грохотом поставила ее на плиту:

—  Мясо тушеное. С овощами. Морковка обжа­ренная, лучок, картошечка. На чистом сливочном масле.

—  Спасибо. Я не хочу есть.

—  А пить?

Подруга .выставила на стол бутылку мартини. Подмигнула заговорщицки ярким голубым гла­зом:

—  Презент.

—  У тебя новый мужчина, Апельсинчик?

—  Новый. Из старых. Так, перекантоваться какое-то время. Ни рыба ни мясо, просто какой-то фрукт недозрелый. Все цветет и пахнет, а с ветки не падает. В ЗАГС, говорю, не идет, сволочь.

—  Тебе что, муж нужен?

—  Мне нужна его зарплата. Петька без зимних ботинок, папаше зубы надо вставлять. Вставишь ему зубы — продукты с рынка таскать замучаешь­ся. Пока кашку манную успешно кушает, а там, глядишь, колбаски захочет копченой. Короче, куда ни кинь, везде алтын. А как там наш капитан?

—  Не знаю.

—  Неужели не заходил?

—  Я адреса своего не оставляла.

—  Эх ты! Опять будешь принца своего пол­жизни ждать!

—  Люся, ты можешь думать о чем-нибудь кроме мужчин?

—  А зачем?

—  Затем, что не в этом смысл жизни.

—  Вот как? — Люська удивленно выкатила голубые глаза, потом хлопнула несколько раз густо накрашенными ресницами. — А зачем ты тогда замуж вышла?

—  Не хочу говорить про Олега!

—  Я  хочу!  За  что-то же  его  укокошили? В твоего придуманного Ромео я не верю, хочешь обижайся, подруга, хочешь нет. Нету такой люб­ви. Большой и чистой. Понимаешь? Нету. А в то, что муженек твой кому-то дорогу перешел, — ве­рю. Сволочь он был. И жадный.

—  Он умер, Люся, — беспомощно прошептала она.

—  Его убили. А это вещи разные. Ты вспомни, вспомни. Что он тебе купил? Ну что? Кроме об­ручального кольца?

—  Я и не просила.

—  Настоящий мужик этого и не будет до­жидаться. Просьб. Когда женщина просит, она унижается. И я так думаю, что твой Олег драго­ценный и кредитору денежки зажал.

—  Неправда. Он отдал долги.

—  Ха! С каких барышей?

—  Не знаю.

—  Ничего ты про него не знаешь. А он еще тот молодец. Нашел себе дуреху. Он даже тебя заста­вил деньги зарабатывать.

—  Ты тоже своих кавалеров кормишь и по­ишь, — огрызнулась Люба.

—  До поры до времени. И не стесняюсь поин­тересоваться их биографией. А ты даже не зна­ешь, сколько у твоего мужа было детей.

—  Знаю.

—  Я бы на твоем месте встретилась с его быв­шей женой.

—  Никогда!

— Правильно, дело прошлое. Вот и забудь. Позвони капитану. Телефончик дать?

—  Откуда у тебя?

—  Записала.

—  Нет. Не надо.

—  Ничего, скоро он сам зайдет. Убийцу-то ему искать надо. Выпьем? — Люська энергично начала открывать бутылку мартини.

—  Не хочу.

—  Не хочешь за дружбу, давай за помин ду­ши. Сволочь твой Олег был или не сволочь, это пусть теперь сам Господь разбирает. Что при­судит, тому и быть.

—  Наливай.

Люба всхлипнула. Как несправедливо! Мужа отняли, теперь лучшая подруга пытается отнять и хорошие воспоминания о нем. Олега убили не из-за денег, а из-за нее, Любы. И какая разница, сколько у него было детей?

—  Ну, что сидишь? — подняла свою рюмку Люська. — Пей!

—  Спасибо   тебе,   —   неожиданно   сказала она. — Хотя у тебя и странный способ возвра­щать людей к жизни, вызывая в них обиду и раз­дражение, все равно: спасибо.

—  Чего уж...

Они одновременно выпили до самого дна и вытерли губы. Люськино тушеное мясо, действи­тельно, не сравнить было с яичницей на зеленых помидорах. Всего там было чересчур — и масла, и специй, и лука с морковкой. Но зато все это было натуральное, не суррогат. И очень вкусное.

2

Виртуального открытого пространства она не боялась. В любой момент можно было поставить между ним и собой стену, щелкнув мышкой на крестик. Щелк — и закрылось окошко. Два щелчка — и открылось другое. Это был тот же мир, только в нем можно было просто придумать себя. Такой, какой хотелось. Умной, сильной, красивой. Она не замечала, что просиживает в Интернете по целым дням, полностью погрузившись в путе­шествие по его дебрям. Возможности виртуаль­ного мира были безграничны. Там велась бурная торговля всем, начиная от пачки сигарет и кончая сексуальными услугами и оружием; люди знако­мились друг с другом и вели активную переписку или пустой треп, прячась под псевдонимами, за­рабатывали деньги или просто, убивали время. Перечислив на указанный счет определенную сумму, можно было получить даже благословение Папы Римского, не больше и не меньше.

В этом она, конечно, не нуждалась да и деньги приходилось экономить. Кто знает, на сколько их придется растянуть. Прежде чем пойти работать, надо было справиться с головной болью, светобо­язнью, со страхами, а времени на это могло уйти много. Ее никто не беспокоил, кроме посыльных из магазина, по-прежнему доставляющих продуктовые заказы. Аккуратно укладывая в чашку очередное треснувшее яйцо, она утешала себя тем, что это когда-нибудь пройдет. И страх, и бесцельное пустое существование.

Когда позвонили в дверь, она подумала, что это очередной курьер из магазина. Потом спохва­тилась: «Я ничего сегодня не заказывала». Подо­шла, прислушалась, потом долго разглядывала в глазок мужчину, переминающегося с ноги на ногу возле входной двери. Лицо его было знакомо, но  от страха она никак не могла сообразить, кто бы это мог быть. Потом тихо спросила:                       

—  Кто там?

—  Вы дома, Любовь Александровна?

Она испугалась, отпрянула от двери. Снова позвонили.

—  Кто там? — повторила она еще неуверен­нее.

—  Это я.

«Он!» В груди образовалась странная пустота. Самый жуткий страх оказался похож на безвоз­душное космическое пространство. Черный, не имеющий ни начала, ни конца, и такой же пустой. Она снова попыталась вспомнить лицо человека за рулем летящей в их «Жигули» машины. Но такое ощущение, что она его видела.

—  Любовь Александровна, откройте!

Еще раз заглянув в глазок, она увидела рас­крытое удостоверение: уголовный розыск. За­мерла, раздумывая, открывать или нет? Вдруг с той стороны двери к круглому, сужающему коридор до размеров узкой трубочки стеклышку прижался человеческий глаз. Ярко-синий, с без­донным черным зрачком, похожим на икринку. Зародыш маленького чудовища. Моргнул. Она вскрикнула. Нервы.

—  Это капитан Самохвалов, — послышалось из-за двери. — Откройте!

Влажными руками она долго возилась с зам­ком, наконец открыла дверь. Увидев ее лицо, ка­питан невольно отшатнулся:

—  Что это с вами?

—  Вы меня напугали.

—  Чем?

—  Глаз.

—  Что?

—  Ваш глаз.

—  Все еще в себя не пришли? Говорил же: не торопитесь выписываться из больницы. — Он вздохнул, положил в карман удостоверение. — И почему телефон все время занят? Дозвониться до вас невозможно!

—  Я целыми днями сижу в Интернете.

—  Где?!

— Интернет. Это...

—  Да слышал, — махнул рукой капитан Са­мохвалов. — Игрушки.

—  В комнату проходите. Можно не разу­ваться.

Он присел на старый стул возле старого же, потрескавшегося стола, поерзал на нем, попро­бовав на прочность.

—  А квартиру мужа, значит, продали. Похо­же, вместе с мебелью? А зачем?

—  Как ваши успехи в расследовании? — Она лихорадочно вспоминала, что у нее имеется в на­личии, — кофе или чай.

—  Да с самого начала было ясно, что «глу­харь».

—  Зачем же тогда пришли?

—  Вы говорили,  что муж отдал все свои долги...

—  Кофе, чай?

—  А что есть?  

—  Кажется, кофе.

—  Давайте.

—  Нет, чай.

—  Все равно.

—  Не хотите пока заглянуть на какой-нибудь сайт?

—  Куда?

—  Автомобилями не увлекаетесь? — Я, между прочим, на службе.

—  Но скучно же просто сидеть и ждать.

Она подошла к компьютеру, несколько раз щелкнула мышью, закрыв все окна, потом двумя короткими щелчками открыла любимую игру.

—  Смотрите: это шарики. Семь цветов. На­до выстроить в линию шарики одного цвета. По пять. Тогда они исчезнут, а у вас появятся очки. Можно выстраивать их и по прямой линии, и по диагонали. Мышкой щелкнуть на шарик, потом на пустую клетку, в которую вы хотите его пере­местить. А я пойду поставлю чайник.

—  Ну-ка, ну-ка...

В пакетиках все-таки оказался кофе. Она сделала несколько бутербродов с черствым хле­бом и наполовину засохшим сыром, высыпала в вазочку остатки печенья и несколько конфет. Когда чайник закипел, заварила кипятком кофе, расставила все на подносе, понесла в комнату. Капитан, с увлечением и очень сильно нажимая на кнопку, клацал мышью, воюя с цветными ша­риками.

—  Вот зараза! И почему это они выскакивают всегда там, где не надо?

Люба вдруг заметила, что уши у него торчат, словно у озорного мальчишки. И вихор на макуш­ке. Волосы светлые, кажется, очень мягкие, вы­биваются из короткой стрижки непослушными, торчащими прядями.

—  Сколько вам лет, капитан?

—  Тридцать один. Почти.

Он обернулся и, к ее удивлению, покраснел. Она отвела взгляд на поле, почти целиком запол­ненное разноцветными шариками.

—  Все уже. Зажали. Конец игре.       

—  А что это здесь за цифра под надписью «Люба»?

—  Мой рекорд.

—  Полторы тысячи?!

—  Это не очень много.

—  Да я и сотни не набрал!

—  Вот кофе. Что вы там хотели у меня спро­сить?

Капитан сразу же сделался серьезнее и стар­ше. Даже уши как будто прижались к голове, не казались больше оттопыренными, и мальчи­шеский вихор на макушке перестал бросаться в глаза.

—  Насчет денег. Вы вообще в курсе, на какие средства Олег Анатольевич купил двухкомнат­ную квартиру?                                                  

—  Получил от государства, наверное... — Она пожала плечами.                                                 

—  Ничего  подобного.  Ту,  что  он  получил от государства,  он оставил при разводе сво­ей первой жене. Олег Анатольевич не стал с ней судиться,  снял квартиру,  поступил,  как благородный человек или сообразивший, что все равно ничего не обломится. И с тех самых пор менял квартиры очень часто. Скитался по частным квартирам, иначе говоря. Пробовал за­няться мелким предпринимательством, но ему не очень повезло. А квартиру он купил не так уж давно. Два года назад. Не знаете, при каких обстоятельствах?

—  Нет.

—  Как же так?

—  А вот так. Вопрос с его квартирой мы не выясняли, — отрезала Люба.

—  А знаете, где ваш муж до этого работал?

—  До какого до этого?

—  До того, как открыл собственный магазин­чик бытовой техники?

—  Где?

—  В Интернет-кафе. Был его совладельцем.

—  Ну и что? Это криминал?

—  Нет, не криминал. Криминал был, когда в один столичный коммерческий банк, не буду его называть в целях конфиденциальности инфор­мации, влез хакер. Не в сам банк, разумеется, а в базу данных. Так это, кажется, называется?

—  Я не специалист в компьютерной термино­логии.

—  А я тем более. Я просто мент. В Главном управлении внутренних дел есть специальный отдел по борьбе с преступлениями в области вы­соких технологий. Отдел «Р». Так вот его сотруд­ники проводили расследование, и следы привели в Интернет-кафе, совладельцем которого какое-то время был ваш муж. Хакер, взломавший банк, «работал» оттуда. Только народу в Интернет-ка­фе каждый вечер приходит многопремного. Как вычислить, кто именно это был? Со счета в банке исчезла кругленькая сумма, убытки списали на хакера. А ваш муж спустя некоторое время после случившегося забрал свою долю из Интернет-ка­фе, завязал с виртуальными делами и купил себе неплохую двухкомнатную квартирку. Потом от­крыл магазин бытовой техники.

—  Олег — хакер?! — Люба сдержала улыб­ку. — Да, он хорошо разбирался в компьютерах, но не настолько, чтобы взломать какой-нибудь сервер. Олег был просто продвинутый пользо­ватель. Он ничего не смыслил в программиро­вании.

—  Поэтому   ему  никаких   обвинений   и  не предъявили. Все в один голос утверждали, что он этого сделать не мог. Тут нужен определенного рода талант, а у Петрова Олега Анатольевича его не было. Все знали. Значит, он не мог взломать пароль банка. И отпустили с миром. Не пойман — не вор. Куда делись деньги, никто так и не узнал, но эта история темная. И ваш муж к ней имеет непосредственное отношение. Точно.

—  Какое же?

—  Это я еще выясню, — самодовольно сказал капитан, десять минут назад безуспешно сража­ющийся с разноцветными шариками.

Люба внезапно подумала, какой он еще мальчишка. К тому же хвастливый и не очень умный.

—  Как тебя зовут? — спросила она.

—  Станислав Вла... А чего это мы, на «ты» уже перешли, что ли?

—  Ну, если ты будешь регулярно сюда прихо­дить и расспрашивать про моего мужа, то давай как-нибудь друг к другу привыкать, — дерзко сказала Люба.

— Вы смелая женщина, да? И опытная.

—  Не очень смелая и совсем не опытная. Но два года разницы в возрасте в мою пользу дают мне неоспоримое преимущество.

—  Скажите пожалуйста!

—  И шариковый рейтинг.

—  Ну, это мы еще посмотрим. Я же в первый раз. К тому же вы какого-то Ромео боитесь, дверь никому не открываете, а я этих Гамлетов знаете сколько уже пересажал?

—  Сколько?

—  Достаточно. — Капитан снова самодоволь­но усмехнулся.

—  И оружие у тебя есть?

—  Как положено.

—  С собой?

Капитан Самохвалов выразительно похлопал себя по карману джинсовой куртки, которую он не снял.

—  О комплексах хочешь поговорить?

—  О каких еще комплексах?

—  Разве не знаешь, что я психолог? -Допус­тим, Ромео ты не боишься, а зачем тогда писто­лет? Для самоутверждения?

—  Если будете продолжать хамить, я вас в районное отделение милиции вызову.

—  А я не приду.

—  Тогда пришлю повестку. Потом принуди­тельный привод.

—  Раньше    я    всегда    боялась    милиции. А теперь не знаю, чего бояться. Можете принуди­тельно, мне все равно... Я не знаю ничего о делах мужа, — вздохнула Люба. — И про его работу в Интернет-кафе слышу сегодня в первый раз. У него не было врагов, не было долгов, не было замужних любовниц, за связь с которыми могли убить ревнивые мужья.

—  А незамужних?

—  Послушайте, Станислав...

—  Вы хорошо знали собственного мужа?

«А вот вы плохо знаете собственного му­жа...» — вспомнила вдруг Люба. Видимо, есть человек, который знал его лучше, но встретиться с ним — значит подвергнуть свою жизнь опасно­сти. А Олега теперь все равно не вернешь.

—  У него не было любовниц, — сдержавшись, очень спокойно ответила она. — И если его убили выстрелом из пистолета, да еще с глушителем, как вы утверждаете, то я понятия не имею, кто это мог сделать. И за что. Враг у Олега был толь­ко один — Ромео. Но в его существование вы не верите.

—  Как он, говорите, с вами общался, этот Ро­мео?

—  Через Интернет. Посылал сообщения на мой электронный адрес. Последние были с угрозами.

—  Виртуальный маньяк — это что-то новенькое. Коллеги засмеют. Письма с угрозами, значит. И где они? — Самохвалов посмотрел на экран монитора. — Покажите.

—  К сожалению, я их не сохранила. Удалила — и все.

Тогда как доказать, что вашему мужу кто-то угрожал? И потом, сами себе вы можете по­слать письмо по электронной почте?

— Могу. Если я зарегистрируюсь под другим именем на другом сервере...                  

— Не надо мне ничего объяснять. Все равно не пойму. Главное мне знать, что это возможно поэтому все эти преследования могут оказать­ся выдумкой. Несуществующей вещью как весь этот ваш виртуальный мир. Только преступления в нем совершаются почему-то впол­не реальные. Собирающемуся совершить самое настоящее убийство человеку продают далеко не виртуальный пистолет. И не монстров он идет стрелять, а своего реально существующе­го друга Петю, который, к примеру, увел у него реально существующую девушку Машу. И как поймать за руку? Того же торговца оружием, к примеру? Это же не на рынке, из-под полы, а открыто для всех. На каком-то так называемом сайте.

—  И для вас в том числе открытом. Учитесь. Ловите за виртуальную руку. А на кнопку не на­до так сильно давить.

Люба встала, подошла, взяла его руку, поло­жила ее на мышку, накрыла своей. Мизинец на мизинце, указательный палец на указательном, большой на большом. Легко надавила на средний сустав его указательного пальца, клацнула кноп­ка, открылась игра.

—  Легонько, это не курок «Макарова». Нежно.

Снова щелкнула кнопка. Его рука почему-то сделалась горячей и влажной. Она снова слегка надавила на выступающую косточку среднего сустава.

—  А теперь два раза. Очень быстро. Щелк-щелк. Расслабь кисть. Что это она у тебя, как деревянная?

Ее подбородок что-то приятно щекотало. Волосы, мягкие светлые волосы. Торчащий на макушке вихор чуть-чуть касается ее тонкой, чувствительной кожи. Запах детского мыла, хотя кто сейчас моет им голову, когда полно всяких шампуней? Это просто галлюцинация, запах из самых глубин памяти. Тот самый, запретный, за­мыкающий цепочку ассоциаций: мужчина, муж, торопливый шепот в ночи, жаркие поцелуи на смятых простынях, пьянящая легкость во всем теле, потом внезапные утренние головокруже­ния, тошнота и постоянно преследующий запах детского мыла... Щелк-щелк.

—  Я, пожалуй, пойду. — Капитан кашлянул, пытаясь вернуть прежний тембр внезапно сев-, шему голосу.

—  Да-да. — Люба отстранилась, убрала свою руку.

Но он по-прежнему сидел, словно прикле­енный, на деревянном стуле. Влажная горячая кисть руки на пластмассовой мышке.

—  Идите, капитан Самохвалов.

Встал наконец. Она ему по подбородок, маленькая, неприметная женщина. Не худая, не полная, не красавица и не... А глаза у него синие-синие. Солнце, что ли, так ярко сегодня светит?

—  Да... Непонятная вы женщина, Любовь... Александровна.

Уже захлопнув за ним дверь, она вернулась назад в комнату и вдруг громко рассмеялась. Впервые за последние полтора месяца. Вспом­нила, как наклонилась и почти прижалась к. молодому, привлекательному (Люська-Апель­синчик была права) мужчине, манипулировала его рукой, предлагая расслабиться. Вот тебе и урок компьютерной грамотности! Пыталась объяснить оперуполномоченному, как правиль­но работать с мышкой! А он, интересно, что по­думал?           

3

Визит капитана Самохвалова вывел Любу из равновесия. И он, и Люська-Апельсинчик были живые, беспокойные. Все от нее чего-то хотели. И к виртуальному миру относились с легким недоумением: как можно в нем жить, если есть проблемы насущные, требующие неотложных решений? Люська была поглощена заботами о семье и добыванием денег, капитан Самохва­лов — выслеживанием преступников. Люба не знала, женат он или нет, где и с кем живет, есть ли у него дети.

Но ей тоже захотелось что-то делать. Работа спасает от всего: от болезней, от горестных мыс­лей, от ежедневных терзаний, которые, в сущ­ности, бесполезны. Мучая себя, ничего не изме­нишь. Она сама недавно пыталась объяснить это пациентам, приходившим со своими проблемами. Иногда что-то получалось сразу, и люди уходили успокоенными, иногда требовалось поговорить с ними еще раз и еще.

И она вспомнила наконец это важное: пациен­ты. Те, с которыми она начала работать да так и не закончила. Может, стоит вернуться к своей ра­боте? А для начала попробовать вылезти из своей квартиры-скорлупы.

Пришлось выйти на улицу. Первые несколько шагов дались относительно легко. Головная боль в последние дни немного утихла, только солнеч­ный свет по-прежнему резал глаза. Пришлось надеть солнцезащитные очки.

Выйдя из подъезда, Люба огляделась. В ма­леньком, уютном дворике росло много деревьев, в этот безветренный майский день зеленая ли­ства была почти неподвижной, и живые стены создавали иллюзию дома и покоя в нем. Его потолок — небо, слегка присыпанное известкой облаков, было высоко и в то же время совсем близко. Она же так давно не видела этого неба! Старушка-соседка, копающаяся в хозяйствен­ной сумке, подняла голову на вежливое «здрав­ствуйте».

—  Доброго здоровья тебе! Никак Любаша, со­седка моя? Что ж ты, опять сюда переехала?

—  Да. Пришлось.

—  А Макаровна говорила, ты взамуж ушла. Мужик, что ли, дурной какой попался?

—  Он умер. — Внутри уже ничего не болело. Было и прошло. Олег умер, что ж тут такого? Он умер, .а она переехала обратно в мамину квар­тиру.

Но старушка разохалась, всплеснула руками, заговорила что-то торопливо и участливо. Люба почти не слышала этих слов, только кивала со­гласно: «Да-да» — и оглядывалась по сторонам.

—  Марья Гавриловна, а вы чужих никого в нашем дворе последнее время не замечали?

—  Чужих? Кого это чужих?

—  Никто из мужчин незнакомых обо мне не расспрашивал?

—  Да был тут один, видный такой из себя парень.

— Видный? — Люба испугалась: «Неужели нашел?»

—  Глаз у него синий. Спрашивал: «Не интересовался ли кто вашей соседкой?» Тобой то есть, Любаша.

 «Самохвалов, — догадалась она. — Значит, проверяет».

—  А больше никто?

—  Был тут еще один. Ни о ком не спрашивал, стоял вон возле тех деревьев, в окна смотрел. День стоял, два стоял. В очках темных. Вроде мо­лодой. Точно не скажу, какой из себя.

«Молодыми» для семидесятилетней старушки были и пятидесятилетние мужчины с волосами, слегка тронутыми сединой. Люба вздохнула:

—  Вы в магазин?

—  На рынок, Любаша.

—  И я туда же.

Они пошли рядом. Старушка передвигалась медленно, держась за Любину руку, и все вре­мя что-то говорила. О ценах на рынке, о погоде, которая наконец-то установилась теплая по­сле долгих апрельских холодов, о маленькой пенсии, о постоянно повышающейся плате за квартиру. Люба подумала, что надо зайти в банк, снять деньги со счета, посмотреть вообще, сколько у нее на счету осталось. Продукты и в самом деле подорожали, а квартплата повы­силась.

Машина с тонированными стеклами медленно' проехала мимо. Бежевые «Жигули» девятой мо­дели. Когда Люба обернулась, она увидела, как метров через сто машина развернулась, потом так же медленно поехала обратно. С Марьей Гав­риловной они расстались у мясных рядов. Второй раз Люба заметила «Жигули» возле рынка. Пока ходила между рядов, выбирая овощи и фрукты, машина стояла на обочине, и из нее никто не выходил. Но когда Люба двинулась в сторону

Сбербанка, вдруг тронулась и поехала в том же направлении.

Люба шарахнулась обратно в сторону рынка. Задела женщину, которая начала громко ру­гаться, уронила один из пакетов. Тот разорвался. Пока подбирала его содержимое, по сторонам не смотрела, а когда подняла голову, бежевые «Жи­гули» стояли совсем рядом. Разглядеть лицо че­ловека за тонированными стеклами было невозможно. Люба не выдержала, подошла, постучала в стекло:

—  Послушайте, что вам надо?

Было такое ощущение, что в салоне никого нет. Ни движения, ни звука. Она постучала еще раз:

—  Эй!

Опять никакого ответа. А вообще есть там кто-нибудь? Люба подергала за ручку дверцы. Заперто с той стороны.

Оглянулась по сторонам: милицию позвать? Человек в машине явно не хочет общаться. И дожидаться, пока она позовет кого-нибудь на помощь, не станет тоже. Люба пошла вдоль до­роги, стараясь не уронить пакеты с продукта­ми. Руки у нее слегка дрожали. «Жигули» тоже медленно тронулись с места. Пока они просто ехали, но ей почему-то казалось, что в любой момент машина может свернуть в ее сторону и, резко прибавив скорость, сбить. Может, просто пугает?

Она не выдержала и пошла быстрее. Почти побежала. Свернула на маленькую улочку, что­бы пройти к своему дому проходными дворами. «Жигули» проехали мимо. Люба немного успокоилась. Но когда она подошла к дому, машина сто­яла у подъезда. Из «Жигулей» по-прежнему ни­кто не выходил. Она вбежала в подъезд, взлетела на третий этаж так быстро, как только могла, едва справилась с замком и успокоилась только, захлопнув за собой дверь квартиры. Все. А если он поднимется и позвонит? Нет, он не хочет об­щаться. Почему, не понятно, но не хочет. Похоже, специально загоняет ее обратно в квартиру. За­чем-то ему это надо.

Когда Люба успокоилась, она поняла, что с работой ничего не получится. Интуиция под­сказывала, что как только она выйдет из дома, ее преследователь снова появится. Будет про­вожать ее и на работу и с работы. Кто знает, до" каких пор это останется просто мирным конвоем и на какие каверзы он еще способен? Его угро­зы — это не пустое. Авария на шоссе доказыва­ет, что этот человек способен и на решительные действия. Странный маньяк. Похоже, загоняя ее в квартиру, он одновременно загоняет ее в Ин­тернет. В виртуальный мир. Он хочет общаться с ней там. Хочет целиком владеть ситуацией и ее временем.

Ну уж нет. В угол ее не так-то просто загнать. Она хочет работать и будет работать. В записной книжке есть телефоны ее пациентов. Она позво­нит им и будет звонить, пока не добьется свое­го. У нее будет работа, будут пациенты. Будет общение. Если по Интернету можно получить благословение Папы Римского, почему нельзя получить помощь дипломированного психоло­га? Есть предложение, значит, остается найти спрос.

—  Добрый день. Аллу Сергеевну...

—  Она здесь больше не живет.

—  А где?  

—  Нигде. Гудки.

— Добрый день. Бориса Андреевича...

—  Одну минуту...

—  Слушаю вас.

—  Это Любовь Александровна Петрова. Пси­холог. Вы были у меня на приеме. Я какое-то вре­мя была больна и не занималась частной практи­кой. Сейчас все в порядке. Не хотите продолжить наши беседы?

—  Благодарю, я бизнесом больше не зани­маюсь.

—  И проблем больше нет?

—  Нет. Ни проблем, ни денег. И знаете что? , Я наконец-то успокоился.

—  Что ж, извините...

—  Добрый день. Павла Петровича...

—  Да, слушаю.

—  Это Любовь Александровна Пе...

—  Господи, куда же вы пропали?! Мне объясни­ли, что на вашем месте работает другой человек, но я не хочу к другому доктору! Понимаете? Не хочу! Не желаю я все объяснять кому-то заново. Не так-то просто признаваться в своих тайных мыслях; Я такой человек, что решиться на это могу только один раз. Я такой человек, такой человек...

—  Я не могу вести прием в прежнем месте.

—  А вообще вы будете работать?

—  Да!

—  А где?

—  Если вы не возражаете, мы будем общаться через Интернет. Думаю, вам легче будет рассказы­вать о своих проблемах, не видя лица собеседника.

Пауза.

—  Это что, новая форма психотерапии.

—  Да. Эксперимент.

—  Я согласен. Когда первый сеанс?

—  Запишите адрес. Начнете вы. Хорошо?

—  Устраивает. Я трудно привыкаю к новым людям. Я такой человек...

—  Добрый день. Раису Михайловну. Это пси­холог, у которого...

—  Все вы шарлатаны! Сволочи! Вам бы толь­ко денег! Ненавижу!

Рыдания.

—  Не вздумайте прекращать лечение...

—  Добрый день.

—  Голос знакомый. Так, так... вспомнил, Лю­бовь Александровна Петрова, психолог.

—  Алексей Сергеевич?

—  Можно просто Алексей. Выздоровели?

—  С чего вы взяли, что я болела?

—  Я звонил вам на работу. Мне сказали, вы болеете. Вы будете работать?

—  Видите ли, я предлагаю сеансы через Ин­тернет. По электронной почте.

—  Интересно. Люблю все новое. А форма оплаты какая? Безналичная? По перечислению? И сколько?

—  Это   будет   зависеть   от   того,   насколько удастся наш эксперимент.

— Хорошо,   договоримся.   Диктуйте   адрес электронной почты...

—  Добрый день. Петрова Любовь Алексан­дровна. А вы Марина Борисовна?

—  Марина. Да. Я вас помню. Можно прийти к вам на прием? Мы с мужем опять поругались. Вчера поругались, сегодня поругались. Он гово­рит, что я нервная.

—  Я буду вести сеансы, только через Интернет.

—  Через Интернет? Как мило! Это, должно быть, модно.

—  У вас есть компьютер?

—  Не-ет. У мужа есть чемоданчик, перенос­ной компьютер, забыла, как называется.

—  Ноутбук.

—  Вот-вот. Но он этот ноутбук все время с со­бой таскает. И куда он, интересно, его в машине втыкает, чтобы работал?

—  Значит, вы никогда не работали с компью­тером?

—  А зачем?

—  Жаль. Тогда у нас с вами ничего не полу­чится.

—  Почему это не получится? Психолог через Интернет — прелесть какая! Подруги просто от зависти умрут! Так стильно! Я сегодня катего­рически заявлю своему: или компьютер, или он перестанет задерживаться на работе до ночи. И все эти его шлюхи-секретарши...

—  Добрый день. Сергея...

—  Я. Слушаю.

—  Как ваши дела?

—  А вы кто?

— Психолог. Любовь Александровна...

—  Да-да. Вспомнил. Вас-то мне и не хватало.

—  По-прежнему проблемы?

—  А кому сейчас легко?

—  Знаменитая фраза.

— Что поделать: никому на Руси нынче жить не хорошо. Как, впрочем, и всегда. Хотелось бы с вами поговорить.

—  Взаимно.

—  Так когда?

—  Сеансы через Интернет вас устроили бы?

—  В ногу со временем, да?

—  Допустим:

—  Могу порекомендовать вас своим знако­мым. От клиентуры отбою не будет.

—  Спасибо. А сами как?

—  Положительно. Мой имидж от этого толь­ко выиграет.  Главное прослыть  продвинутым человеком в области компьютерных технологий. И тогда начальство будет тебя ценить, а друзья активно использовать.

—  Но проблемы у вас как раз не в области компьютерных технологий, насколько я помню.

— Да. Женщины. Тема древняя как мир. С тех пор как Бог, создав Адама, не поленился создать и Еву. А зачем?

—  Чтобы мы с вами сейчас разговаривали по телефону.

—  Ха-ха! А не проще ли было сделать его гермафродитом?

—  Изложите мне ваши соображения по этому поводу.

—  У меня есть ваш адрес электронной почты на визитке.

—  Он изменился. Запишите новый...

— Добрый день...

Уже поздно вечером она со вздохом облегче­ния положила телефонную трубку. Кажется, все. Похоже, что три верных клиента у нее есть. Кого-то не было дома, кто-то не имеет компьютера или не умеет им пользоваться. Что ж, если получится с тремя, можно потом просто дать объявление в Интернете. Как там сказал один из трех? В ногу со временем? Остается только подождать, а зав­тра с утра просмотреть почту. Может быть, кто-то из троих уже пришлет первое сообщение.

... Утро оказалось пасмурным, но теплым. Го­род был плотно укутан пуховым одеялом облаков и, задыхаясь, ждал дождя. Люба постояла не­много на балконе, разглядывая редких прохожих. Потом вошла в комнату, включила компьютер.

Он был умнее, быстрее и всегда на шаг впере­ди. Как будто заранее знал, что рано или поздно она так поступит: будет продолжать работу с пациентами через Интернет. Потому что первое сообщение было от него.

Добрый день. Теперь нам никто не мешает. Я почти холост, вы вдова, но это частности, а в целом между нашим семейным положением можно поставить жир­ный знак равенства. Одиночество со знаком минус помноженное на одиночество со знаком минус дает один огромный плюс. Мы можем объединить их в одно огромное одиночество. Величиною с виртуальный мир. Я давно вас не видел и уже начинаю забывать, какого цвета у вас глаза, не огорчайте меня, пришлите фото­графию. Только, пожалуйста, цветную.

Тот, который когда-то пытался изображать Ромео

«Чтоб ты провалился», — подумала Люба в сердцах. Как же быстро он ее вычислил! Если , бы она лучше разбиралась в компьютерах, дога­далась бы, как он это сделал. Да, он умнее. Еще и издевается: «Добрый день...» Ах, он...

Люба, наконец, сообразила. Сколько раз за вчерашний день она сказала эту фразу? Все го­раздо проще. Она же сама вчера дала желающим новый адрес электронной почты. Желающих оказалось трое. Ну как она раньше этого не по­няла! Конечно! Он был одним из ее пациентов. Вернее, маскировался под пациента. Сам же сказал, что она, Люба, знает про него все. Прихо­дил несколько раз к ней на прием. Но который из трех? Для того чтобы это понять, надо работать. Рано или поздно он себя выдаст. Одна из историй вымышленная, такая же придуманная, как весь этот виртуальный мир. Он сочинил ее, словно красивую сказку, а на самом деле прячет за этим фасадом что-то другое. Может быть, не любовь, а ненависть. К Олегу, к ней, к его жене, а теперь вдове. Что ж, поиграем. Сделаем вид, что условия приняты. Пусть не знает, что она догадалась.

Только все равно остается открытым вопрос: который? Кто?

Глава 3 Пациенты

1

У нее мелькнула было мысль позвонить ка­питану Самохвалову. Если этот Ромео — один из трех ее пациентов, то проверить у них алиби на тот вечер, когда убили Олега, не так уж и сложно. Но потом она решила не спешить и первые шаги сделать самой. Интересно же раскрыть престу­пление, не выходя из дома. Информация — вот ключ к успеху. А у нее есть доступ к любой ин­формации. Остается только получать ее и анали­зировать. Самохвалов может проверить алиби у всех троих, она же нечто более существенное — мотивы странных поступков этого Ромео. Алиби можно себе и устроить, к тому же в тот вечер всех троих могло дома и не быть. Одного будет покры­вать жена, другого любовница, третий окажется геем, стесняющимся в этом признаться, и все хором начнут врать. Нет, Самохвалов подождет. Пусть копается в биографии Олега, а она будет изучать биографии своих подопечных.

...Быстрее всех откликнулся на предложение исповедаться письменно тот самый «особенный человек», который, едва услышав ее голос, ис­терично воскликнул: «Господи, куда же вы про­пали?!» Павел Петрович Стрельцов, Люба его вспомнила, едва прочитав первые строки посла­ния. Мужчина пятидесяти с небольшим лет, ухо­женный, всегда прекрасно одетый, с бархатным голосом^ полнеющий, но еще в хорошей физиче­ской форме. В разговоре он все время возвращал­ся к этому моменту: к занятиям спортом. К месту и не к месту напоминал собеседнику о том, что вот он, Павел Петрович Стрельцов, несмотря на возраст, бегает по утрам, регулярно, два раза в неделю, посещает бассейн, строго соблюдает при этом диету, а по выходным дням играет в теннис с людьми своего круга.

Люба словно услышала его низкий, хорошо поставленный, как у диктора, голос: «Да-да, с людьми своего круга. Ни с кем попало. Я такой человек».

Поддерживать уверенность в том, что он в хорошей физической форме у себя и окружаю­щих, Павлу Петровичу было просто необходимо.' Дело в том, что у него была молодая жена. Весьма миловидная особа двадцати лет, Люба видела ее фотографию. Она бы никогда не подумала, что такие девушки способны выйти замуж по расчету. Полина Стрельцова выглядела, словно тургеневская барышня из дворянского гнезда: романтическая внешность и чудом сохранившая­ся чувствительность души в век, когда женщины перестали стесняться мужских профессий, а красивой одежде стали предпочитать удобную. Одним словом, милая Полина была совсем несо­временна в том, что касалось внешности и мане­ры одеваться. Она носила темную, роскошную косу, венком обернутую вокруг головы, почти не красилась, ибо глаза ее были и без того огромны, и, судя по платью, в которое была одета на фото­графии, модной джинсе предпочитала нежные рюши, воланы и кружева.

И тем не менее именно эта девушка поступила очень современно: вышла замуж за человека на тридцать с лишним лет ее старше, многословного, эгоистичного, зато богатого, живущего за городом в собственном особняке, имеющего собственную фирму и солидные знакомства с «людьми своего круга». Полина Стрельцова вошла в это круг, да­же не подозревая, какие ее там ждут проблемы.

О том, что молодая жена не слишком вписа­лась в компанию богатых и далеко не молодых людей, Павел Петрович упоминал лишь мель­ком, поскольку жаловался он на то, что у Полины не сложились отношения с его сыном от первого брака; Павел Петрович винил в этом молодую жену  и   ее   легкомысленный   характер.   Хотя, вспоминая фотографию девушки, Люба никак не могла поверить в то, что Полина Стрельцова особа легкомысленная. Скорее наоборот, медли­тельная, спокойная, рассудительная и отнюдь не способная на скандальные выяснения отношений со своим пасынком. Задумчивый взгляд огромных карих глаз, длинные ресницы, высокий, гладкий лоб, тонкие губы в загадочной полуулыбке. Такая милая девушка! Люба никак иначе ее про себя и не называла. Только так: милая Полина. Но внеш­ность зачастую бывает обманчива.

Но Павел Петрович без устали рассказывал о ссорах молодой жены с его сыном, человеком молодым, избалованным и горячим. Нервничал Стрельцов потому, что жить в собственном доме, по его словам, стало невыносимо. И психотерапевта он стал посещать по этой же причине: нервы. К тому же молодая жена требует к себе постоянного внимания. Он же, Павел Петрович, уже не юноша, темперамент не тот, а тут еще сы­нок подзуживает, знакомые намеками замучили: как, мол, она, жизнь молодая? А какая жизнь, если каждое утро начинается со скандала?

Стрельцов был человеком словоохотливым, задавать ему наводящие вопросы не приходи­лось, и Любе удавалось с трудом вклиниваться в его монолог. Все отведенное для сеанса время она слушала, слушала, слушала, ожидая, когда же Павел Петрович, наконец, выговорится. Не дождалась. Это был так называемый человек-монолог, с уникальной способностью говорить, , не обращая никакого внимания на реакцию со­беседника. Пусть зевает, пусть откровенно ску­чает, пусть даже злится, главное, выговориться самому. И теперь он начал с того, что прислал ей чуть ли не всю первую часть своего личного дневника. В письменных излияниях Стрельцов был так же подробен, многословен и целиком со­средоточен на себе самом. Люба никак не могла понять, почему Павел Петрович возвращается к истории пятнадцатилетней давности. Тем более что она ее уже слышала на первом сеансе. Почти слово в слово:

В году триста шестьдесят пять дней. Жизнь че­ловеческая в среднем составляет лет шестьдесят. Это же больше двадцати тысяч дней! Большинство из них проходит и не оставляет в жизни человека совершенно никакого следа. Лег спать — наутро все забыл. Пески времени засыпают берег памяти, чем дальше, тем больше, глубже... И уже не помнишь, когда, в какой день произошло это важное, осо­бенное? Копаешься в них, копаешься и, наконец, осеняет: вот с этого все и началось! Поступи тогда иначе — и вся дальнейшая жизнь могла бы сло­житься по-другому. И не было бы сейчас этих мук, этих бессонных ночей. Совесть. Как быть с такой реальностью? Как?

Помню только, что с утра было солнце. День ясный, морозный. Накануне пообещал, что приеду домой пораньше и схожу с Мишкой в комиссионный магазин. Коньки он там себе присмотрел. Подарок ко дню рождения. Хорошие коньки, почти новые. Им­портные, в магазине тогда таких нельзя было купить. Только по большому блату. Блат-то у меня был, да не тот. В другом магазине, не-в" спортивном. Если бы сапоги жене, я бы мигом устроил, а вот коньки...

Одним словом, пообещал. А тут, как назло, в качестве общественной нагрузки пришлось при­сутствовать в суде. Заседателем. Как же: не пью­щий, партийный, у начальства на хорошем счету. Образование высшее с грехом пополам получил, надо было карьеру делать. Не юноша уже, тридцать с лишком лет. В начальники пора выбиваться. Вы­служивался, как мог, когти рвал, вот и припахали общественную нагрузку — народный заседатель. Сижу в суде, а вокруг — одни бабы. Слушается дело о разводе, вот они и набежали, сороки любопытные. Второй заседатель — баба, тихоня неприметная, председатель народного суда — тоже баба. Видать, старая дева, потому что никуда не торопится. А у меня в голове только Мишка и коньки. Если придем в комиссионку, а их уже не будет, как я парню в гла­за посмотрю? Ну как?

А эти двое стоят и друг друга жалеют. Меня не жалеют, Мишку моего не жалеют, которому коньки до зарезу нужны. Сказали бы ясно: никаких, мол, компромиссов, видеть друг дружку больше не хо­тим, развод, и точка. Вынесли бы мигом постанов­ление и быстренько разбежались по домам. А судья все докапывается:

«Ну, в чем причина? Почему хотите развестись?»

Наконец жена выпалила:

«Он мешает мне делать карьеру. Ревнует».

«А вы кто по специальности?»

«Актриса».

«Вот как?»

Тут даже мне интересно стало. Пригляделся: а она ничего, красотка. Ножки,, грудки, все при ней, все ладненькое. Я бы тоже такую ревновал.

«Мне и так пришлось взять академический от­пуск из-за ребенка!. Теперь наконец-то театральное училище закончила. Получила распределение в другой город. Карьеру надо начинать делать в про­винции, это всем известно. А он не отпускает».

«Почему не отпускаете, гражданин?»

«А какой же это тогда будет брак? Я — в одном городе, она — в другом. Я тоже, в конце концов, хочу сделать карьеру! Не срываться с работы в детский сад, по столовкам не болтаться. Жена должна дома сидеть».

«Нет уж, твоя очередь!»

«Ты женщина, а не я!»

«По твоей зарплате этого не заметно!»

«Хочешь сказать, актрисы много получают? Ну, какой тебе предложили оклад, звезда театральных подмостков? Ты скажи, скажи, пусть люди посме­ются!»

Наконец-то поругались в присутствии, так Ска­зать, заинтересованных лиц. Может, коньки еще и не купили. И магазин открыт. Пока открыт. Кашля­нув, говорю:

«Что ж, дело, по-моему, ясное. Не хотят люди жить вместе. Разведем — и пусть себе каждый де­лает карьеру».

«А ребенок? — еле слышно говорит тихоня. — Ребенок как же?»

Надо же, проснулась!

«Дочь останется со мной!» — отрезает актриса.

«Почему это с тобой? Ребенка-то зачем надо та­щить в провинцию?»

Снова пошла перебранка, но видно, что мужик не уступает больше из упрямства. Бабе своей на­солить хочет. Дочь ему не нужна. Нет, здесь все ясно.

«Так вы настаиваете на разводе? Подумайте хо­рошенько, истица».

Снова эта судья влезла! Ну что старой деве на­до, спрашивается? А эти двое, как только доходит до дела, сразу же начинают ломаться. Мнутся, косятся. Она на него, он на нее. Господи, да они же друг дружку любят до смерти! Просто пришли на людях поругаться. Ну и цирк! Стоят, комедию лома­ют. Игрушки им. Нет, это может затянуться надолго. А как же Мишка? А коньки?

И я говорю внушительным голосом: «Граждане, вы не в цирк сюда пришли. И неза­чем время у людей отнимать. Или сейчас решайте, разводитесь или нет, или мы ваше дело больше в суде разбирать не будем. А репетиции дома у себя устраивайте. Суд — не театральные подмостки. Вас касается, гражданка истица».

И тут актриса вспыхнула вся и решительно за­являет:

«Да никакого я представления не устраиваю! Я пришла, чтобы развестись с этим человеком. И без развода не уйду!»

«Согласен! — в свою очередь кивает мужик. — Если ей так хочется, разводите».

Бабы, особенно тихоня, еще чего-то препирают­ся. Но на то я и мужчина, чтобы на них надавить. Все и так ясно: выносим постановление о разводе, девочка остается с матерью, Мишка с коньками. И бегом отсюда. Бегом.

Хорошо, что у меня машина. Пять лет в очереди на заводе стоял. На льготной, как передовик про­изводства. И купил «Москвича». Цвет «лотос», как сейчас помню. Неделю потом как заведенный повто­рял, вылизывая свою красавицу: «лотос», «лотос», «лотос»... Сколько их потом было, и не вспомню, но эта —- первая любовь.

Короче — як машине, а они там, возле стоянки. Стоят, с ноги на ногу переминаются. Вроде бы пора в разные стороны пойти.

«Ну, пока».

«Пока».

И снова стоят. А мне-то что, я к сыну опазды­ваю.

«Извините. Пройти можно?»

«Да-да».

Господи, какие у нее глаза! Не глаза — океа­ны. Все реки тоски, что только есть на этом свете, слились в этот синий омут. Глубоко-то как! Да... Глубоко.

Но я в машину. Ничего страшного. Передумают, опять в ЗАГС придут. Не зарезал же — развел.

У них своя жизнь, у меня своя. Любить по-разному можно. И в ссорах меру знать. Иначе, как бы не за­играться...

... И мы трое разошлись в тот день в разные стороны. А когда потом встретились, все вместе в одном интересном месте (простите за каламбур), я вспомнил этот день. И пожалел, что засели в голове только эти самые коньки, катание на которых все равно не пошло Мишке на пользу.

Пациент

Почему он снова и снова возвращается к этой истории? Самый обычный бракоразводный про­цесс, сколько их у него в жизни было? Год чис­лился в народных заседателях. Но постоянно про эти коньки. К чему?

И Люба вспомнила: последний абзац. Прежде в рассказе Павла Петровича этого не было. Все кончалось тем, что он сел в машину и уехал. А дальше про то, что у его молодой жены ока­зался легкомысленный характер. И что, мол, в этом виновато воспитание проклятое. А он дол­жен страдать. А сын Мишка, свет в окошке, вы­рос стервецом. До денег жадный, с мачехой ссо­рится. Друг дружку из дому выживают. Самая обычная история. Слишком уж обычная. Словно сыгранная с нотного листа. Уверенно сыгранная, без запинок. Придумать такую, фантазии много не надо. А если судить по выбранному псевдо­ниму «Пациент», фантазия у Павла Петровича действительно небогатая. Но Стрельцов — Ро­мео? Невозможно в это поверить! И тем не ме­нее...

Она задала Стрельцову следующую тему: 72

Павел Петрович, вернитесь к более раннему периоду своей жизни. Ваша первая жена, история знакомства, период ухаживания, и, пожалуйста, поподробнее.

Доктор

Она ожидала скорый ответ, но его не после­довало. Видимо, задела больную для Стрельцова тему. Первую его жену тоже звали Полиной, он об этом как-то упоминал. Случайное совпадение? Но он охотно и много говорил о чем угодно, только не о первом своем браке. Полина первая умерла года два назад. Любил ее безумно? Рана свежа? Тогда почему так быстро женился на молодень­кой?

Нет, не так он прост, этот Павел Петрович Стрельцов. «Что нежной страстью, как цепью, я окован...» — неожиданно вспомнила она. Крутит­ся в голове, и все тут. Видимо, на всю жизнь. Как у Стрельцова с коньками. Надо во что бы то ни стало заставить его перескочить на другую тему. Иначе они так и будут прокручивать старую ис­порченную пластинку: пески времени, морозный солнечный день, Миша, коньки...

...Входящие:

Ползет сообщение. Неужели же Стрельцов решился? Она напряглась, мысленно поторопи­ла: «Ну, давай же, давай...»

2

КОМУ: Доктору

ОТ КОГО: от Клауса

ТЕМА: личное

Она даже обмерла: ну и псевдоним! Что за на­меки? Интересно, что это он имеет в виду? Деда Мороза, что ли? Мешок новогодних сюрпризов? Ничего себе подарочек!

«Подарочек», в отличие от Стрельцова, был в своем жизнеописании лаконичнее, и в то же вре­мя сложнее. Эмоции, одни сплошные эмоции.

Я боюсь людей. С некоторых пор очень здорово боюсь. Хочу вылечиться от этого. Хожу по улицам и боюсь. Еду в метро и боюсь. В глаза никому не смо­трю. Ужасное чувство: все время ждать, что тебя заденут, толкнут или наступят на ногу. Обругают. Боюсь, что девушка, с которой я захочу познако­миться, заговорить откажется. Хорошо, если просто сделает вид, что не замечает, а может сказать такое, что захочется ее убить.

Мне советовали: огрызнись в ответ.- С хамами будь хамом. Но я, видимо, человек цельный. Как можно с хорошими людьми быть хорошим, а с пло­хими плохим? Тем более что они очень быстро пере­ключаются. Люди. С «хорошо» на «плохо». В зависи­мости от выгоды. Как светофор. Зеленый, желтый, красный, зеленый, желтый, красный,  зеленый... «Можно  ехать»,   «внимание!»,   «стоп,  хода  нет!». Главное,  не пропустить это  «внимание!». Иначе можно попасть в аварию. Можно шею себе сломать и умереть или же остаться на всю жизнь инвалидом. Душевным инвалидом. Вы ведь специалист по ду­ше, вы должны знать. Вы многое должны знать.

Лучший друг, например, может оказаться сво­лочью. Запросто. Между деньгами и дружбой всегда выбирают деньги. Время такое. Своя рубашка бли­же к телу, человек ищет, где лучше, ну и так далее.

Как, по-вашему, должен себя чувствовать че­ловек, которого использовали? Талантливые лю­ди — они щедрые. И глупые. За деньги я никогда не сделал бы того, что сделал из доверчивости, по­верив, что это всего-навсего розыгрыш. Безобидный спор. На «могу»—«не могу». Я могу многое. Кроме одного: быть хамом. Даже в людях теперь научился разбираться. Это очень просто: никому не доверяй, внимательно смотри на светофор, не ходи на «крас­ный». Но, быть может, я не прав?

Научите.

Клаус

И все. Она вспомнила: Алексей Градов. Двадцать восемь лет, глаза голубые, брюнет, не красавец, но весьма симпатичный, образование высшее, холост, живет один, работает програм­мистом. Странный парень. Она никак не могла понять, в чем его проблема. Такое ощущение, что человеку просто необходимо общение. Сидит дома, сдает заказчику готовый продукт, иногда играет на бирже, когда нет работы. По мелочи, покупая акции через Интернет и тут же про­давая их, как только подскочат на несколько пунктов. По его словам, тысячу рублей в неделю можно на этом заработать, а много ли парню на­до? На жизнь хватает.

Вот общения не хватает. Люба вспомнила эти разговоры. Ни о чем. Общие слова. Стрельцов — человек-монолог, а этот просто философ доморо­щенный. Что ж поделать, если парень так отдыха­ет? Часовая беседа на общие темы — и он в норме. Снова готов к труду и обороне. От людей, которых боится. Да никого он на самом деле не боится, а вот ответственности за семью, если ее иметь, за друзей, если их опять же иметь, боится. Не хочет быть к кому-то или чему-то привязанным. Потому и работа такая, и тяга к одиночеству.

Ромео? Вряд ли. Человек такого склада не спо­собен на поступок, запутается, рассуждая, почему он это делает, надо ли делать и что будет потом. Нет, не способен. Если, конечно, не притворяется.

КОМУ: Клаусу

ОТ КОГО: от Доктора

ТЕМА: совет

Начните с поступка. Опишите конкретное собы­тие в вашей жизни, которое характеризует вас как личность.

Я захотел отомстить своему бывшему другу за предательство и сделал это. Я его наказал, быть мо­жет, даже больше, чем он меня.

Вам стало легче?

Нет.

Значит, жалеете, что поддались чувству мести?

Нет.

Что конкретно вы сделали?

Это к теме не относится.

Вы мне доверяете?

Нет.                                            

Почему?       

Вдруг вы меня тоже используете? Каким образом?

А деньги? Вы зарабатываете на мне деньги. Он зарабатывал на мне деньги. Потом сдадите меня милиции.

Я не требую с вас никакого гонорара. Вы требуете информацию. Тот же товар. Зачем тогда вы идете со мной на контакт? У меня есть причина.

— Скучно тебе, — вслух подумала Люба. — Просто очень скучно. Ладно, отложим. Хочет про­сто поговорить — пусть поговорит.

Опишите один день своей жизни. Опустив рас­суждения о том, зачем вы совершали те или иные поступки. Только — как совершали. Пошел туда-то, съел то-то, посмотрел то-то. Не анализируя и не рассуждая о том, понравилось съеденное вами или просмотренное или не понравилось.

Доктор

Этого парня надо было перевести с абстракт­ных рассуждений на что-то конкретное. Если это игра Ромео, то он так и будет прятаться за общи­ми фразами. Поддерживать с ней связь, стараясь не спугнуть.

Господи, как уже поздно! Стемнело. Время пролетело незаметно., А ей пришло еще одно со­общение.

3

КОМУ: Доктору

ОТ КОГО: от Иван Иваныча

ТЕМА: человек человеку...

Люба чуть не рассмеялась. По стилю и так понятно, кто автор сего послания! Вот уж с ' кем ей всегда было приятно общаться! Сергей Иванов.   Человек   с   удивительным  чувством юмора, весьма своеобразным. Циник и позер. Под маской насмешника, женского любимца и дон-жуана глубоко в груди бьется розовое, буд­то новорожденное, покрытое тонкой, младенче­ской еще кожицей сердечко. Незабываемые сеансы. Он умеет разглядеть просто женщину и в психологе, и в зубном враче, и в грозной контролерше,   рявкнувшей  на   весь   автобус: «Ваш билетик!» Люба была уверена, что ее тре­тий пациент в ответ на это спросил бы с улыб­кой:

— А ваш телефончик?

И получил бы полное прощение всех грехов и бесплатный проезд до самой конечной станции маршрута.

Тем не менее он не мог зайти в отношениях с женщиной дальше легкого флирта.

 «Они слишком много от меня ждут, — жало­вался Сергей. — А я не супергерой».

Выглядел же* он при этом потрясающе. Именно как супергерой. Вернее, герой любовного романа. Любе не раз приходилось себя саму убеждать: «Я же врач». Но где-то внутри позвякивало слад­ко: «Но я все-таки женщина». Многие женщины же, как оказалось, тайно мечтали именно о та­ком мужчине. Красивом, обаятельном негодяе, чертовски уверенном в себе. Милом мерзавце и цинике с обволакивающим взглядом карих глаз. Мобильный телефон Сергея Иванова звенел не переставая. Мысленно Люба называла его «плей­бой». Ну уж никак не Иван Иваныч.

Но плейбойствовать ее пациенту надоело. Он утверждал, что давно уже начал нервничать от каждого телефонного звонка. Пытаясь его по­нять, Люба не раз представляла себя красави­цей, топ-моделью, перед которой мужчины от­крывали бы все двери, с восхищенной улыбкой пропуская вперед. Протягивали бы руку, когда она выходила из автобуса. Две руки. Нет, три. Четыре. На выбор. И получалось очень даже здорово.

«Я от этого устал», — жаловался ее пациент.

Двери перед ним, конечно, никто не открывал, и руки, чтобы помочь сойти с автобуса, не протя­гивали, поскольку он не был женщиной, но зато в магазине не обвешивали и терпеливо давали перемерить все солнцезащитные очки, даже если их было на витрине не один десяток. Даже если он ничего и не собирался покупать. После того как очки примерил Сергей Иванов, на них непремен­но находился покупатель.

 «Врет, — думала Люба про Иванова. — Как такая жизнь может надоесть? Определенно'врет. Но зачем? — И она со вздохом открыла посла­ние. — Неисправим. Циник и пошляк».

Милая, давайте встречаться! Вы единственная женщина, которая знает обо мне всю правду. От на­чала и до...

До этого мы еще не дошли. Увы!.. Я слышал, в вашей жизни случилась трагедия. Помогите мне, и я помогу вам. Хотите знать обо мне больше? Но при всем многообразии моих проблем моя простая человеческая жизнь скучна до одно­образия. Я живу с мамой, папой и братцем. Мама стирает мне носки и рубашки и три раза в день дает поесть,  папа регулярно дает наставления, а братец ничего не дает. Берет взаймы деньги и тратит на женщин, с которыми у него-то как раз проблем нет. Я бы мог спросить у него совета, а не у вас, но дело в том, что он младше на целых два года. И именно я всему учил его в жизни. С женщи­нами в том числе. Он всегда и во всем брал с меня пример. И что, теперь признаться ему в том, что у меня с женщинами ничего не было? Что я только теоретик? Притом, старше его на несколько лет, физически гораздо привлекательнее и остроумнее раз в миллион?

Так вот, я живу с ними со всеми. В том смысле, что в одной квартире. Извините, вырвалось. Оказы­вается, что излагать свои мысли письменно очень тяжело, все фразы получаются какие-то двусмыс­ленные. Так вот, представьте себе мой день: в семь утра звенит будильник, брат встает раньше меня, у него эрекция быстрее... Ну, вот опять! Реакция, конечно. Короче, по будням я работаю, в выходной говорю одной девушке, что занят с другой, другой, что занят с третьей, и«в итоге не иду ни к одной. Я иду на рынок, смешиваюсь с толпой и делаю вид, что страшно занят. На самом деле мне просто хо­чется найти ту, которая на меня похожа! Веселую и немного циничную...

Я знаю, знаю, что вы мне скажите: таких сейчас нет. А кому легко, да? Одна маленькая просьба: мо­жете прикинуться моей любовницей? Я хочу, чтобы родители, знакомые, а главное, братец, знали, что у меня роман с психологом. Это возвысит меня в их глазах. И в своих собственных. А то я никак не могу им всем признаться, что хожу к вам на прием. Ходил, простите. За каким, спрашивается? Я даже могу на вас жениться. Вы ведь знаете, почему я не сделал этого до сих пор. Не женился. В том смысле, что не на вас не женился, а вообще. Моя жена мог­ла оказаться болтушкой и рассказать всем правду. Главное, братцу. Не сомневаюсь в том, что после первой брачной ночи она способна будет это сде­лать.

А вам я верю. Вы чуткий человек. Мне надо что-то делать с моей жизнью. С нетерпением жду ответа как соловей лета. Тем более что на дворе нынче май месяц. Я — соловушка — готов спеть вам лучшую из своих песен.

«Врет, — снова подумала Люба. — Жизнь у него, видите ли, скучна и однообразна. И откуда он, интересно, знает, что в моей жизни случилась трагедия? Я это, кажется, не афишировала. Если выбирать из трех, то этот больше всех тянет на Ромео. И явно напрашивается на свидание. Как бы проверить некоторые факты его биографии? Самохвалову, что ли, позвонить?»

И в голову ей пришла неожиданная мысль.

КОМУ: Иван Иванычу

ТЕМА: домашнее задание

ОТ КОГО: от Доктора

Завтра познакомьтесь с девушкой и подробно, детально, день за днем, описывайте ваши отноше­ния с ней. Давайте вместе разберемся, где именно у вас не складывается.

Прямо завтра? С утра?

Именно. С утра и с первой, кто вам приглянется. Неважно, какая она будет из себя, лишь бы охотно пошла с вами на контакт и сразу же дала понять, что вы ей нравитесь.

О'кей. Давайте меня изучать. Как позавтракаю, выйду на охоту. Не вспугните куропаток. Ждите от­чет о первом дне.

Отключив модем, Люба поспешно набрала телефонный номер лучшей подруги.

—  Обалдели,   что  ли?!   Второй  час  ночи!!! Кому там не спится? — услышала она в трубке хриплый Люськин вопль и затем долгий зе­вок.

—  Апельсинчик, у тебя завтра выходной?

— Любка, а ты знаешь, который час?!

—  Что, поздно? Извини.

—  Извини?!

—  Поэтому я с тобой еще разговариваю. На­деюсь выспаться.

—  Ты с мужчиной можешь познакомиться?

Легко?

При этих словах Люська, кажется, почти про­снулась:

—  Ха!

—  Не верю.

—  Ну и спокойной ночи, — обиделась под­руга.

—  Подожди. Не вешай трубку. Люсенька, я и так тебе много чего должна...

—  Короче. Второй час ночи.

—  Я хочу, чтобы ты завтра познакомилась с одним мужчиной.

—  С одним?

—  Я серьезно.  

—  Завтра когда? — серьезным голосом уточ­нила Люська.

—  С утра.

—  Прям с утра? ...Долгий зевок.

—  Я думаю, что он выйдет из дома часов в девять-десять.

—  И что, мне всю ночь на лавочке, что ли, си­деть? Возле его дома?

—  Зачем всю ночь? С девяти. Как только он выйдет из подъезда....

—  На нем будет написано, что он хочет со мной познакомиться, да?

—  Ну, почти. Во всяком случае, на контакт он должен пойти легко.

— Да? И как я его узнаю?     

—  Он очень красивый.        

— Что ж ты сразу не сказала?! С этого и надо было начинать!

—  Так вот: он очень красивый, — внушитель­но повторила Люба. — Высокий блондин...

—  В одном ботинке?

—  Почему в одном? И почему в ботинках? Он вообще-то предпочитает спортивный стиль...

—  Слушай,  у тебя чувство юмора вообще есть?

—  Во втором часу ночи?

—  Тем более, — философски заметила под­руга. — Когда все другие чувства давно спят, именно оно одно и остается.

—  У меня не знаю. А вот у этого блондина его, похоже, через край.

—  Иди ты! Класс!

—  Кроме того, что он блондин, он высокий, стройный, но не худой, а, напротив, очень муску­листый и атлетичный...

—  Супер! Ты так описываешь, что слюнки текут. Ну-ну, продолжай, продолжай.

—  Глаза светло-карие, нос прямой...

—  И родинка на верхней губе.

—  Нет, родинок у него нет.

—  Ты хорошо везде проверила?

—  Люсенька, я хочу, чтобы ты это проверила.

—  Слушай, на что ты меня подбиваешь?

—  Ну хотя бы поговори с ним.

—  Вот уж нет уж.

—  Значит, отказываешься?

—  Согласна, — притворно тяжело вздохнула Люська.

—  Апельсинчик, его зовут Сергей Иванов.

—  Я думала, Брэд Питт или Дон Джонсон.

— Ну почему ты смотришь только американские фильмы?

—  А я не фильмы смотрю. Значит, мне подой­ти и спросить: «Вы — Сергей Иванов»?

—  Это все, что ты способна придумать?

—  Ладно, поняла. Мне сделать вид, что наша встреча случайна. Только что можно придумать в девять часов утра? Ларек свой развернуть и продать ему трусы с носками? Не переживай, подруга, все будет хорошо и весело. Где живет твое чудо?

—  На Соколе.

—  Это недалеко. А где именно?

—  У меня только адрес. -Придется поискать. И еще один момент. Если никакой блондин из подъезда не выйдет или_ откровенно не захочет идти с тобой на контакт, сразу же уходишь и зво­нишь мне. А с меня бутылка мартини.

—  Ну уж нет. Стол с полной сервировкой.

—  Все, что попросишь.

—  Ладно, давай адрес...

«А если это Ромео? — подумала Люба, поло­жив трубку. — Он же опасный тип! Но у него два объекта ненависти: Олег и я. С первым уже раз­делался, теперь моя очередь. Но тогда он просто не пойдет с Люськой на контакт. И знакомиться вообще ни с кем не станет. Будет сочинять свою историю знакомства. Вот здесь-то я его и пой­маю».

—  Ба! Время-то уже сколько! — посмотрела она на часы. И громко пропела: — Спать, спать, спать...

Апельсинчик определенно поднимала ей на­строение. Люба уже. откинула одеяло и собира­лась упасть в постель, как раздался телефонный звонок.             

—  С ума, что ли, сошли? Вы знаете, который час?! — в свою очередь возмущенно рявкнула она.

—  Половина   второго   ночи,   —   раздался грустный вздох на том конце провода. — Но что я могу поделать, если ваш телефон все время занят?

—  Капитан Самохвалов?

—  Просто Стае.

—  Мы разве перешли на «ты»?

—  Вы перешли, а я только собираюсь. И зна­ете что?

—  Что?

—  Когда я не вижу вашего лица, мне это сде­лать проще. Я вас боюсь.

—  Почему?

—  Ну вы  же  психолог.  Видите  меня на­сквозь, да?

—  А женщины зубных врачей боятся, потому что они в любой момент могут заставить открыть рот и полезть туда с клещами? Даже если не на , работе?

Капитан Самохвалов снова грустно вздох­нул:

—  Я вот что звоню, Любовь Александровна. Ничего нового не вспомнили?

—  Разве есть нужда в моей помощи?

—  Топчусь на месте. Вы были правы: не было у вашего мужа ни долгов, ни врагов, ни любовниц. И поэтому я почти готов поверить в Ромео.

—  Тогда знаешь что? —- неожиданно реши­лась Люба. — Можешь проверить алиби трех людей на тот вечер, когда убили Олега?

—  А откуда они нарисовались?

—  Он снова прислал мне сообщение. Ромео. И на этот раз я его не уничтожила. Сохранила.

—  Значит, можно выяснить, откуда этот па­рень выходил на связь?

—  Шпионская какая-то терминология: «вы­ходил на связь». Но он мог сделать это с любого компьютера. К другу, например, зашел или в Интернет-клуб.

—  Но все  равно  номер  вычислить  можно. И методом исключения...

—  Это  долгий  путь. Пожалуйста,  проверь трех мужчин: Стрельцов Павел Петрович, про­живает за городом, в собственном особняке, по адресу...

—  Так, записал.

—  Градов Алексей Сергеевич, проживает...

—  Так.

—  И Сергей Иванов, район метро «Сокол». Дом номер...

—  И кто такие эти трое?

—  Один из них был в машине, врезавшейся в наши «Жигули». Это точно.

—  Что ж, не убийца, так ценный свидетель. Уже кое-что.

—  И хорошо бы еще выяснить, нет ли у кого-нибудь из них машины «Жигули» бежевого цве­та, восьмерки. С тонированными стеклами.

—  Хорошо. А как вы себя чувствуете, Любовь Александровна? — после паузы спросил он.

—  Спать собираюсь, — сердито ответила Люба.

—  Ну, спокойной ночи.

—  Спокойной ночи.

Она подержала в руке трубку, прислушива­ясь, не раздадутся ли в ней короткие гудки. Нет, тишина.

—  Стае, ты почему трубку не вешаешь?

—  Ты первая.

—  Что-что? Я не ослышалась? А как же кле­щи в моих руках?

—  У меня здоровые зубы.

—  Повесь трубку, Стае. Это детство, в самом деле.

—  А чего ты тогда ждешь?

Она разозлилась, швырнула трубку на рычаг и надолго замерла перед молчащим телефоном. Сон куда-то пропал. Почему люди внезапно глупеют? Плотно сжатый кулачок с зернышка­ми для счастья даже вспотел от напряжения. Снова приманивать, ждать: прилетит, не при­летит? А потом снова будет больно. Нет уж. Она не сделает ни шага навстречу, ни полшага. Даже если ей очень нужна будет его помощь, попробует справиться сама.

Глава 4 История Пациента

1

На следующий день Люська-Апельсинчик влетела к Любе в квартиру около семи часов ве­чера вся запыхавшаяся, с пламенеющими щека­ми. Не говоря ни слова, метнулась на кухню, и тут только Люба сообразила, что у подруги в руках снова большая клетчатая сумка. В сумке, плав­но приземлившейся точнехонько в центр стола, звякнуло стекло и наехавшие друг на друга эма­лированные кастрюльки.

—  Апельсинчик, что это?

—  Выпивка. И закуска.

Люська торжествующе вытянула из сумки бутылку сухого красного вина:

—  Не мартини, конечно, но сойдет.

—  По-моему, это я тебе должна!

—  Да? А по-моему, я тебе. Это мужчина моей мечты. Чес слово. — Люська даже перекрести­лась с чувством и достала из сумки красную в белый горошек кастрюльку. — Мясо по-фран­цузски.  С  луком,  сыром  и майонезом. Только разогреть.

—  Ты с ним познакомилась?!

—  А зачем, по-твоему, я встала в семь часов утра.

— Но почему так рано? В семь?

— А это? Это? Это? — Люська выразительно тронула рукой тщательно уложенные апельсино­вые кудряшки и толстый слой тонального крема на пухленьких щеках с веселыми ямочками, пальцем мазнула по голубому веку.

Люба улыбнулась:

—  Все понятно:  боевая походная раскрас­ка. Ну и как прошла завоевательная кампания? Успешно?

—  Мы где-то на подступах к последним обо­ронительным рубежам! — торжественно сказала Люська и тут же деловито спросила: — А где штопор?

—  В ящике стола. Да ты расскажи, как было? Он охотно пошел с тобой на контакт?

—  Ха! Короче, вычислила я, в каком подъезде находится его квартира, села на лавочке с жур­налом и делаю вид, что читаю. Умнее ничего при­думать не смогла. И вдруг. Выходит. Из подъезда. Молодой. Высокий. Красивый. Блондин. — И по­сле глубокого томного вздоха: — Я сразу поняла, что это он. Мужчина моей мечты.

—  А он точно Сергей Иванов? Может, в этом подъезде проживает еще какой-нибудь интерес­ный блондин?

—  Точно. Иванов. Мы по этому поводу малость посмеялись. Я ж тоже до первого замужества бы­ла Ивановой. Потом Барашкиной была, потом уж Самсоновой. А потом надоело фамилию без кон­ца менять. Но это мы потом выяснили. Короче, он выходит, косится на мои свежезавитые куд­ряшки, а я понимаю, что надо действовать. Но, знаешь, язык к небу присох. Ни «бэ», ни «мэ», ни  «ку-ка-ре-ку», как говорится. Представляешь? И тут я соображаю, что он сейчас просто пройдет мимо, вскакиваю.со скамейки и нечаянно роняю свой журнал. «Плейбой», между прочим.

—  А почему «Плейбой»?

—  А что мне спросить, чтобы завязать зна­комство, как ему понравился первый том Боль­шой советской  энциклопедии,  что ли?  Так я его из дома до той лавочки не донесу. Тяжелый слишком.

—  Люська, Люська!

—  ...И тут он нагибается, хватает мой жур­нальчик и говорит: «Девушка, я не помешаю вам, если присяду рядышком, и мы вместе посмотрим эти «Веселые картинки»? И тут я второй раз убеждаюсь, что это мужчина моей мечты.

—  А в третий?

—  В третий, когда он сказал, где работает, и предложил подвезти меня до дома на своей ма­шине. А это, между прочим, третий «Гольф».

—  А ты, оказывается, меркантильная жен­щина, Апельсинчик.

—  Какая-какая?

—  Расчетливая.

— Знаешь, после всех моих козлов... Тьфу ты! Прости, Господи! — Люська испуганно за­жала ладошкой рот. — Нельзя ругаться, а то счастье спугнешь. Пусть Боженька на меня не сердится и сделает так, чтобы Сережа завтра позвонил.

—  Уже Сережа? А с чего вдруг он предложил тебя до дома довезти?

—  А он, поднявши журнал и приземлившись рядом на лавочку, поинтересовался совершенно резонно, чего это я на ней делаю воскресным ран­ним утром.             

—  И   ТЫ?

— Ляпнула первое, что пришло в голову. Что меня, мол, бросил возлюбленный, и я всю ночь ходила по городу и страдала, пока не присела с горя на эту лавочку,

—  С безупречным макияжем, свежей прической и журналом «Плейбой». И он поверил?

—  Не знаю. Но попытался меня утешить. На­чал говорить разные приятные слова.

—  И ты в четвертый раз поняла, что это муж­чина твоей мечты.

—  Ага, — охотно согласилась Люська.

—  Апельсинчик...

—  Ну?

—  Я не хочу тебя разочаровывать, но...

—  Ой, только ничего мне не говори! Пусть он мерзавец, негодяй, пусть у него жена-красавица и семеро по лавкам, но с ним так весело!

«А если он все-таки Ромео?» — похолодела Люба. И спросила.

—  Ничего в нем не показалось тебе стран­ным?

—  Ну, так далеко мы еще не зашли.

— Люсенька, будь, пожалуйста, серьезной. Он рассказывал тебе, где живет, с кем живет, где работает?

—  С мамой, папой и с братом. Мы почти ровес­ники. Работает в какой-то фирме, занимающейся этим твоим Интернетом.

— Где?!

—  Ой, я не уточняла, как именно она назы­вается. Вернее, забыла. Ну напрочь вылетело из головы! Рядом с таким парнем! Ха! Знаю только, что они торгуют этими карточками, которые я у тебя на столе как-то видела, и там много-мно­го компьютеров. Он очень умный, — добавила Люська с гордостью.

—  Может, подождешь с ним встречаться?

—  Ты счастья в личной жизни меня лишить хочешь?!

—  Я за тебя боюсь. У тебя Петька.

—  Спасибо, подруга. Особенно за Петьку. Мой двенадцатилетний  оболтус,  между  прочим,  в летний лагерь скоро собирается. И если Сережа мне позвонит, я его к себе домой приглашу. Обя­зательно.

«Вот тут мы и узнаем всю правду о его ком­плексах. Заканчивается ли дело легким флиртом, или это самое гнусное на свете вранье», — поду­мала Люба. И уточнила:

—  Значит, он тебе понравился, и все было за­мечательно?

—  А то! Давай по этому поводу, подруга, вы­пьем красного вина.

—  Хорошо, наливай, — вздохнула Люба. Она вдруг вспомнила, что сегодня вечером

Сергей Иванов выдаст свою версию свидания с подругой Люськой. И в крайнем случае, можно будет дать ей это прочитать и полюбоваться по­том на то, как Апельсинчик расцарапает парню физиономию. Любе почему-то показалось, что она нашла своего Ромео.

Поздно вечером, когда Люська наконец уеха­ла домой, она села за компьютер и с нетерпением открыла файл с электронной почтой. Послание было не от Сергея Иванова, как Люба ожидала.

2

КОМУ: Доктору

ОТ КОГО: от Пациента

ТЕМА: домашнее задание

Долго думал я, прежде чем решиться все расска­зать вам. Вы знаете, конечно, что моя первая жена умерла. От рака. Умирала она тяжело. А наблюдать, как умирает любимая жена, что в глубокий колодец спускаться. Вот ноги почувствовали дно, а веревка возьми да и оборвись. И назад пути нет, кричи не кричи. Холодно там внизу, страшно. Сверху вроде небо синеется, а вокруг и под ногами одна земля. Так мы прожили целый год.

Кричал я. Долго кричал. Потому что любил безу­мно свою Полинку. А безумная любовь, она потому такая, что без ума. Вот без ума я на ней и женился. А было мне немногим более двадцати. А как оно все вышло?

Жили мы все втроем в одном дворе: я, Полинка и Василий. Вместе росли, вместе игрушки ломали, песочницу расковыривали, вместе в школу ходили. За одной партой по очереди с ней сидели. День я, день, значит, Василий. И портфель ее по очереди из школы носили. День я, день Василий. Но любить по очереди нельзя. День одного, день другого. Так не бывает.

Василий, конечно, выше меня был по всем ста­тьям. Я-то из простой рабочей семьи, а Василий из потомственных интеллигентов. Кость тонкая, костюмчик всегда чистенький, рубашечка белая, пальцы длинные, нервные. Я долго помнил потом эти его пальцы. Ведь когда он Полине операцию делал, я только на них и смотрел. Почему-то всю жизнь верил в его руки. Еще когда Васька на школь­ном концерте должен был играть. На рояле. Родите­ли его сильно волновались. «Ах, наш мальчик, как наш мальчик!» А я смотрел на его длинные, нервные пальцы и верил только в одно: Васька не ошибется. Никогда не ошибется.

Сыграл он. И на одном концерте, и на другом. Только с музыкой после школы завязал. Папа-врач захотел, чтобы сын по его стопам пошел, стал хирургом. И Василий в медицинский институт по­ступил. Ну а я — на завод, к своему, значит, отцу. У меня до института было семь лет производствен­ного стажа и армия. Ну могла меня полюбить такая девушка, как Полинка, спрашивается? Первая в школе красавица, умница, отличница. Это вам не портфель по очереди носить, это— любовь.

Я понимал, что у меня нет шансов. Но пони-, мать — это одно, а забыть — другое. Как забыть ее темную косу, венком вокруг головы? Веснушки на маленьком носике, словно недозрелые маковые зернышки россыпью, родинку-каплю на нежной шее? Она, конечно, пошла, как и Василий, в тот же Первый медицинский институт. Только на фарма­цевта, там вроде конкурс был поменьше. Василий-то талант, ему любой конкурс был не страшен. Ну и папа за спиной, конечно. Со знакомствами. Хотя про папу я зря, Василий многого в жизни добился сам. Одним блатом такое не делается. Поступил, конечно, без труда. И сумку ее домой носить стал он один. А меня впереди ожидала тяжелая жизнь, и то, что я живу сейчас в своем огромном особняке, ни в чем себе не отказывая, есть не более чем высшая на свете справедливость.

Так как же получилось, что я в двадцать лет же­нился на Полинке? Она сама ко мне пришла. Да, да. Как-то вечером и пришла.

«Паша, — говорит, — Паша, давай поженим­ся!!!»

С тех самых пор, как я из армии пришел, до этого вечера мы и не разговаривали-то толком. «Здрав­ствуй — здравствуй», и по разным подъездам. Она была на четвертом курсе медицинского, я же за четыре года жизненного опыта набрался, научился кой-чему, зарабатывать начал. Хорошо начал за­рабатывать.

Что ж, я не был бедным студентом, жениться мог себе позволить, знал, что на заводе в очередь на квартиру поставят, и мебель со временем куплю, и холодильник, и цветной телевизор. И жену смогу выучить. Полинка сказала, что ей стало плохо. Мать заела. У них в семье, кроме нее, еще трое детей было. Она, конечно, подрабатывала вечерами. Но, видно, надорвалась. В тот вечер смотрел я на нее и видел только эту усталость, круги синие под глазами, а в них самих какую-то страшную, звериную тоску.

«Паша, давай поженимся. Паша!!!»

Это «Паша» меня и добило. Как будто не мое имя она говорит, а спасательный круг кличет. И я не смог. Отказаться не смог. Безумная любовь, она такая и есть. Без ума.

На следующий день мы подали заявление в ЗАГС. Расписали нас быстро, в тот же месяц. Свадь­ба была скромная, Полинка сама на этом настояла. Даже фату белую не стала надевать. Посидели тихо. Мои родители, ее родители, тетка Марья, дед Ан­дрей да трое Полинкиных братьев-сестер. Мне тут же дали комнату в коммуналке, а через три года и отдельную двухкомнатную квартиру. Мишке как |раз исполнилось три.

Рожала она тяжело и на два месяца раньше сро­ка. Я был сам не свой. На работе зашиваюсь, а тут еще и с женой плохо. В эти дни Василий встретил меня во дворе:

«Ну, как Полина?»

«Нормально», — говорю.

«Да ты не стесняйся. Мы же с тобой друзья. Помощь нужна?»

«И как ты мне можешь помочь?» — спрашиваю.

«Давай в роддом съезжу? Отвезу передачу, узнаю, как дела. У меня там знакомая медсестра работает».

И поехал. Две недели так ездили с ним. По очере­ди. День я, день он. А потом вместе у крыльца стоя­ли. Я с букетом, и он с букетом. Как Полина вышла из больницы со свертком на руках, у меня сердце обмерло. Не знаю уж, от любви или от страха. В гла­зах потемнело, а ноги к земле приросли. А она спу­скается с крыльца, подходит и протягивает сверток мне:

«Сын».

Вот и все. Василий с тех пор больше к нам не заходил. К жене у меня никогда не было никаких претензий. Рожать она больше не могла, да я не сильно от этого огорчался, насмотрелся на Полинкину семью. Многодетную. Надо одного сына на ноги поставить, а такой, как мой Мишка> многих детей стоил. Красивый — в мать, умный — в меня, навер­ное. Учился только на одни пятерки, школу закон­чил с золотой медалью и поступил не куда-нибудь, а в Плехановский. Огромный конкурс был, но мой Мишка поступил. Я уже чуял, что в нашей стране перемены большие грядут. И вовремя подсуетился. Подготовился то есть. Вовремя ушел с завода, с хо­рошей должности, нашел компаньона и открыл свое дело. Небольшое, но прибыльное. А со временем развернулся, конечно.

Мишка тоже у меня на фирме работать начинал. Только вспыльчивый он, горячий. И работать никог­да ни под кем не хотел. Сам, мол, с усам. Ясное дело: молодой, умный. Образование опять же высшее эко­номическое. Открыть свое дело я ему, конечно, по­мог. Денег дал. Хотя всех бухгалтерских бумажных дел не понимал никогда: консалтинг, аудит, отчет­ная документация, вывод из-под налогов... У меня всегда работали опытные профессиональные бух­галтера. Мое дело купить подешевле, продать подо­роже. Опять же, купить оптом, продать в розницу, на прибыль купить еще больше оптом. А Мишка, стервец, здорово развернулся на своих бумажках. В двадцать девять лет имел все. На «Мерседесе» пятисотом ездил. На новом. Я себе такую машину так и не купил. У меня одна любовь: «лотос». Нату­ра, видно, такая. Однолюб, и все тут. Правда, давно уже не «Москвич», «Пассат» новый, круглый. Но все равно: «лотос».

А почему имел, а не имеет? Так в этом-то вся и драма. Убили его. Больше двух месяцев уже про­шло, как убили...

Люба вздрогнула, прокрутила поспешно пу­стую страницу. Как, и все? Оказывается, за то время, что она болела, у Стрельцова убили един­ственного сына! Нет, чуть раньше. Еще до того, как погиб Олег. Вот к чему продолжение истории о коньках! Последний абзац первого послания

Павла Петровича. О неожиданной.встрече. Она, очевидно, имела во всей этой истории ключевое значение. У Павла Петровича умерла два года назад любимая жена, два месяца назад погиб сын. Стрельцов мучается, страдает. Видимо, винит во всем себя самого. Но о больном говорить трудно. Надо его расшевелить.

КОМУ: Пациенту

ОТ КОГО: от Доктора

ТЕМА: домашнее задание

Вы должны вернуться к гибели сына. Надо пере­жить это еще раз. Что с ним случилось, Павел Пе­трович?

Нет ответа. Ладно, подождем. Она прервала связь, задумалась. Так и сидела, пока не зазво­нил телефон.

—  Любовь Александровна, это я.

—  Капитан Самохвалов?

—  Давайте с вами сразу договоримся об оче­редном сеансе связи. Во сколько часов вы выйде­те из Интернета и включите наконец телефон. Просто-таки невозможно до вас дозвониться!

—  А надо?

—  Насчет проверки алиби сами просили. — У него был голос обиженного мальчишки.

—  Проверили?

—  Не так-то это просто. Скажем, что начал проверять. Стрельцов утверждает, что весь ве­чер был дома. Соседи говорят, что в его особняке до глубокой ночи горел свет и кто-то ходил по территории. Но был ли это сам Стрельцов или кто-то другой, с полной определенностью никто сказать не может. Это и неудивительно: не­смотря на сравнительно небольшое расстояние между домами, люди в коттеджном поселке жи­вут замкнуто, в гости ходят редко, друг за другом не следят.

—  Потому как грехи есть за каждым, да?

— Большие люди — большие деньги. И про­блемы тоже, соответственно, большие.

— А как бы узнать, не помогал ли сын Стрель­цова Михаил решать большим людям эти самые большие проблемы?

—  Кто-кто?

—  Михаил Стрельцов. Двадцать девять лет. Его убили чуть больше двух месяцев назад.

— Вы как об этом узнали?

—  Цыганка нагадала.

—  Что, в Интернете и такое есть?

—  А как же! Прикладываешь руку к экрану монитора и получаешь вскоре подробную распе­чатку своей Судьбы. Только предварительно по­чему-то эта гадалка интересуется местом твоей работы и счетом в банке.

— Везде жулики, — притворно вздохнул Са­мохвалов. — Так, значит, мне поинтересоваться личностью Михаила Стрельцова?

—  Да. А как насчет остальных?

—  Никак. Градов Алексей Сергеевич тоже утверждает, что весь вечер сидел дома. Так же, как и вы: в Интернете. Телефон, мол, у него все время был занят. А какой-то приятель все время звонил, может подтвердить. Но можно же и про­сто трубку рядом с аппаратом положить, и тоже-будет все время занято. А вот Сергея Иванова дома как раз не было. Мама говорит: ходил на свидание.

—  С кем?

—  Ну, с девушкой.

—  Имя девушки можно выяснить?

—  Попробую. Но для этого мне надо погово­рить с самим Ивановым. А на каком основании я его подозреваю? И в чем?

—  Стае, можно определить, с какого теле­фонного номера мне было послано сообщение от Ромео? То самое, последнее?

—  Трудно, но можно. Я в этом ничего не пони­маю, надо к умникам нашим идти. К тем самым, по борьбе с компьютерными преступлениями.

—  Ну сходи.

—  А к тебе можно?

—  Боюсь, я в этом тоже ничего не понимаю.

—  Нет, я в гости напрашиваюсь.

—  Интересно, я имею право тебя не пустить? Что там на этот счет гласит закон?

—  Охраняет частную жизнь граждан. Соглас­но Конституции.

—  Мне повезло. Я не открою тебе дверь, Стае.

—  А если я придумаю поправку к ней? На­счет того, что в случае острой потребности души, жаждущей нежности, можно?

—  Сначала проведи ее в парламенте. Спокой­ной ночи.

Она с минуту подержала в руке трубку, не опуская ее на рычаг. Гудков там не было. Улыб­нулась невольно и положила бережно, будто новорожденного младенца. Без всякого сомнения, что-то между ними сегодня родилось. Или не сегодня.

3

Потом она включила со спокойной совестью модем: звонков ждать больше не от кого. Апель­синчик наверняка уже спит. И пришедшее со­общение было именно то, которое она весь вечер ожидала:

КОМУ: Доктору

ОТ КОГО: от Иван Иваныча

ТЕМА: домашнее задание

Вы будете смеяться, но я сделал так, как вы сказали. Самое удивительное, что мне не пришлось прилагать к этому никаких усилий. Она сама будто ждала меня...

— Еще бы! — вслух усмехнулась Люба.

... Я вышел из дома около девяти часов утра. Ре­шил, как обычно, поехать на рынок или заглянуть в магазин, присмотреться к какой-нибудь симпатич­ной продавщице. Обожаю этих милых девушек! Они же не работают: томятся. Ожиданием, наверное, жениха или конца рабочего дня. А мне нравится по­купать какую-нибудь вещь, пусть даже мне ненуж­ную, и между делом назначить свидание, на которое обычно не прихожу. Но видели бы вы их счастливые лица! День прошел не зря.

У меня даже есть тайная любовь. Недалеко от нашего офиса есть магазинчик «Чай, кофе», и там сидит изумительная девушка. Я каждый день по­купаю у нее пакетик кофе капучино. Неизменно с амаретто. Обожаю запах миндаля. И ее глаза, формой тоже похожие на миндалины. Но беда в том, что она все время занята. Нет, не клиентами. Она все время разговаривает по телефону. Отпускает товар, слушая чей-то голос в трубке, пробивает кассовый чек, от нее же не отрываясь, мило улыба­ется в ответ на мое вежливое «спасибо». И я не могу понять, мне адресована эта улыбка или невидимому собеседнику. Вот уже целый год я не могу дождать­ся, когда она положит трубку и мы останемся одни. В магазинчике почти не бывает посетителей. Кроме ее телефонных абонентов.

Почему я рассказываю вам о ней? Не знаю. У меня сегодня лирическое настроение. Может, потому, что девушка, с которой я познакомился, выполняя ваше домашнее задание, оказалась очень милой. Правда, я так и не понял, что она делала на скамейке рядом с моим подъездом в девять часов утра. Если бы она жила в нашем доме, я бы давно ее заметил.

Она не красавица, даже не хорошенькая, но с обаятельной чертовщинкой в голубых глазах. А не заметить ее нельзя, потому что у девушки ярко-оранжевые волосы. И, как это ни странно, ей идет. Должно быть, только ей. Судя по тому, что она читала журнал «Плейбой» и по ее виду, я готов на сто процентов предположить ее профессию как древнейшую. Конечно, не любимый ее бросил, как девушка мне наплела. Просто ночная бабочка воз­вращалась с работы и устала, присев на скамейку рядом с моим подъездом. Уж очень легко она пошла на знакомство со мной.

Знаете, есть женщины, общаясь с которыми, мужчина не чувствует стены. Даже малейшего на­мека на какую-нибудь тонкую перегородку. Вот вы, например, сидите не за одной стеной. За двумя, плюс глубокий ров с водой. А героев-то, между про­чим, идти на штурм такой крепости немного. А Лю­ся, она сама готова сокрушить любую преграду. С ней легко и просто.

О чем мы с ней говорили? Да ни о чем! О пустя­ках. У нее удивительное чувство юмора. А осталь­ных чувств она не умеет скрывать вообще. Увидев мою машину, она воскликнула:

«Супер!»

Хотя моя машина не бог весть что. И глаза у нее стали круглыми. Но это опять-таки не жадность, как мне поначалу показалось, а нормальное чело­веческое тщеславие. И, между прочим, так мило обыгранное! Возле своего подъезда она сказала:

«А ну-ка потуди».

«Зачем?» — удивился я.

«Пусть они все из окон повысовываются».

«Кто они?»

«Соседи».

«А зачем?»

«Спрашиваешь! Меня еще никто на приличной тачке домой не подвозил! Пусть завидуют!»

«А не боишься? Зависти?»

«Еще чего! Если бы у меня была, к примеру, вил­ла на Майами, я бы сглазу боялась. И в церковь бы бегала каждое воскресенье грехи отмаливать. А ни­щий все равно что новорожденный. Ни нажитого у него, ни грехов. Чего ж бояться-то?»

И я несколько раз, смеясь, надавил на гудок.

Соседи из окон действительно высунулись. Двое даже вышли на балкон. И тут начался знаменитый Люсин выход. Из моей машины. Сначала она высу­нула из нее ножку в туфельке на высоком тонком каблучке. Потом грациозным движением переки­нула на ту сторону тело. И пошла: спина прямая, грудь вперед, бедра в непрерывном волнообразном движении. Я не видел ее лицо, но представлял, как она при этом смеется. Потому что смеялся сам.

Черт возьми, мне никогда не было так весело! Это не женщина, а шоу.

Могу я ей позвонить?

— Не женщина, а шоу, — повторила Люба его слова.

А потом подумала: не так уж плохо. Значит, он принял Апельсинчика за ночную бабочку. А за кого, интересно, он должен был ее принять? Если это Ромео, то надо отдать ему должное: очень хорошая игра. А если нет, то надо отдать долж­ное Люське: она умеет производить на мужчин впечатление.

И Люба вдруг с обидой подумала о мнении то­го же Сергея Иванова на свой собственный счет. Женщина за двумя стенами и рвом с водой! Вот, значит, какое она производит впечатление на мужчин! Поэтому и ждала так долго своего счас­тья. Но как же дать понять, что никаких крепост­ных стен вовсе нет? А кому дать понять?

О Стасе она решила не думать. Вот лучшая подруга — это сейчас куда большая проблема. Потому что если этот парень не Ромео, то Люська и Сергей Иванов — отличная пара. И все у них может быть хорошо. Если только он не свихнув­шийся на ней, Любе, псих.

Один эпизод из письма показался ей очень значительным. Девушка в магазине «Чай, ко­фе». По стилю похоже на Ромео: очень лирично, с фантазией. А что, если он ее придумал? Если нет никакой девушки с глазами-миндалинами и неизменным телефоном в руке, значит, это точно Ромео. Кто может это проверить?

Она поняла, опять придется просить Стаса. Не Люську же. Хотя почему бы и нет? Пусть она еще раз поговорит с Сергеем Ивановым. А он с t ней.

КОМУ: Иван Иванычу

ОТ КОГО: от Доктора

ТЕМА: домашнее задание

Можете позвонить вашей девушке.

А если она уличная проститутка? Мне это помо­жет или, напротив, навредит?

Вам хочется иметь дело только с порядочными девушками?

Предпочтительно.

Основание?

За деньги я самоуважение не куплю.

Резонно. Значит, скажите ей о своих подозрени­ях. Вы же сами упомянули, что между вами нет и намека даже на тонкую перегородку. Вам с ней лег­ко и просто. Вот и поговорите о естественном.

Совет принят. Но, Доктор, вы разобьете мне сердце!

Почему?

Она мне очень понравилась.

Врет или не врет? Это Люба писать не ста­ла. Просто подумала, вспомнив восторженные Люськины глаза. А так хотелось задать вопрос в лоб! Но он очень легко врет, этот Ромео. Какую сочинил историю, лишь бы только с ней общать­ся! Потому что ни в одной из трех она не увидела пока откровенного прокола. Только Клаус что-то молчит.

Ау! Клаус!

Есть!

4

КОМУ: Доктору

ОТ КОГО: от Клауса

ТЕМА: домашнее задание

Сочинение на тему «Мой день»

Я просыпаюсь достаточно рано, в семь часов утра. В крайнем случае, в половине восьмого. Хотя ложусь частенько за полночь. В моем окне долго горит свет. Я всегда дожидаюсь момента, когда наступит предел. Предел человеческой устало­сти. Потому что самые тяжелые мысли — ночные. Утром — это другое.

Утренние мысли меня не пугают. Я просыпаюсь и лежу в постели еще примерно с час. О чем я думаю в это время? Преимущественно о приятном. Прият­ное для меня — это думать о своем друге. О том, что ему сейчас гораздо хуже, чем мне. И о еще одном человеке. Да, это женщина. Но вы просили только конкретные факты.

Я встаю в начале девятого, умываюсь, бреюсь, чищу зубы, ну, делаю все, что положено. Мое лицо в зеркале не доставляет мне' особого удовольствия, но и отвращения не доставляет тоже. Я пью кофе, очень крепкий кофе. Завтраком себя не утруждаю. Не пото­му что на диете — не хочу. А потом сажусь работать.

Мое рабочее место за компьютером. Времени я не замечаю. Интернет — обширнейшее поле де­ятельности. А монитор — замочная скважина в двери, за которой весь мир. Я не только в нее погля­дываю, я ищу ключ к замку. Иногда мне это удается, дверь открывается, и я получаю вполне законную прибыль.

Да, я зарабатываю этим деньги. А вы разве нет?

Я предпочитаю не ходить в магазин, а заказы­вать товары на дом. Все, что мне необходимо, при­носит посыльный. Перед тем как открыть дверь, я долго гляжу в глазок. И когда он входит, на всякий случай подальше убираю ногу. Привычка, знаете ли. Не люблю, когда на нее наступают, даже случайно.

Я человек нетребовательный в еде. И даже не сержусь, что каждый посыльный непременно уму­дряется разбить хоть одно яйцо. А мороженое все время подтаявшее. Поэтому иногда хочется себя побаловать вкусной горячей едой. Нет, в ресторан я не хожу, предпочитаю все так же заказывать ее на дом. Особенно мне нравится пицца. Хотя бы раз в неделю я обязательно заказываю пиццу. С грибами, каперсами, с толстым слоем сыра или пиццу «Ас­сорти», с овощами, салями и ветчиной. Под толстым слоем того же сыра Моцарелла. Замечательно, зна­ете ли! По телефону 722-21-77.

Описывать мою работу скучно. Главное, что так проходит день. А разве не этого мы все хотим?

Далеко за полночь вновь светится мое окно. Ког­да я чищу зубы, мои глаза слипаются. Но это же прекрасно?

Я справился?

Она думала долго. Если отбросить некоторые нюансы, то это ее собственный день. Даже мыс­ли он угадал верно. Да, вечерних она боится, к утренним относится более спокойно. Только ду­мает не о друге, как этот Клаус, а об Олеге. О том, кто и за что его убил. И еще о Ромео. Так что это? Насмешка? Главное сейчас — осторожность.

Я затрудняюсь вам помочь. Не вижу никакой проблемы.

Значит, по-вашему, такая жизнь нормальна?

Не считая разбитых яиц, да.

Яйца — это яйца?

У меня плохо с чувством юмора.

У меня тоже. Так что нам делать?

Попробуйте выйти на улицу. Проведите день как-нибудь иначе.

Хорошо. Вам об этом рассказать? Обязательно.

— Уф! — Она даже облегченно вздохнула.

Этот парень ее здорово напряг. Но его-то проверить проще, чем Сергея Иванова: посмо­треть, на самом ли деле он почти не выходит из дома. Придется снова Стаса просить. А почему, собственно, она подозревает этого Клауса? Что такого ненормального в добровольном затворни­честве? Себя-то она в психической неполноцен­ности не подозревает.

А глаза уже и в самом деле слипаются. Далеко за полночь светится и ее окно. А что, если он сто­ит сейчас внизу и смотрит?

Она поборола страх и вышла на балкон. Май­ская ночь была по-летнему теплой, но еще не душной, как в середине лета. Тихо, безветренно. Где-то вдали слышны звуки крупной автострады, по которой проезжают редкие машины, ярко све­тятся вывески казино и ресторанов, идет бурная ночная жизнь огромного города. А здесь, в тихом дворике, сонно и спокойно. Все спят.

Все?

Внизу, напротив ее подъезда, стояла машина. Очень похожая на те бежевые «Жигули» с тони­рованными стеклами, которые ее преследовали. Но Люба не была на сто процентов уверена, что это именно она. Может быть, кто-т6~из жителей дома оставил свою машину под окнами. Мало ли в столице бежевых «восьмерок»?

Но все равно ей почему-то стало не по себе. Она зябко передернула плечами, не от холода, а от какого-то внутреннего озноба, и вернулась в квартиру, захлопнув балконную дверь и за­дернув занавески. Потом выключила в комнате свет и снова крадучись подошла к окну. Стоя в полной темноте за занавеской, Люба увидела, как машина, стоявшая напротив ее подъезда, плавно тронулась и поехала прочь...

...Прошло два дня. Ее пациенты молчали, а Люба пыталась скоротать время, путешествуя по дебрям Интернета. Узнавала зачем-то каждый день погоду на ближайшую неделю, хотя никуда и не собиралась выходить, часами рассматрива­ла модную обувь в каталогах и одежду. Читала сводки новостей, чувствуя полное безразличие ко всему, что происходит в мире. На третий день не выдержала и позвонила лучшей подруге.

—  Апельсинчик, ты совсем меня забыла! — почти проскулила Люба.

—  Милая, я работаю, — фыркнула подруга, потом сжалилась: — В выходные обязательно зайду. А ты все дома сидишь?

Люба хотела было рассказать Люське про машину под окнами своего дома, но передумала. Вдруг у нее просто начала развиваться мания преследования? А подруге и без нее проблем, хватает.

—  Люсенька, как там наш герой поживает? Он тебе звонил?

И тут подруга заметно оживилась:

—  Ты представляешь? Звонил!

—  А что тебя так удивляет?

—  Ну, он такой крутой! И красивый. Там, на­верное, женщи-и-и-н! В очередь стоят. А у меня ж, ко всему прочему, Петька. Правда, я его скоро в лагерь отправлю. Но потом все равно придется признаться. Что родила в двадцать лет неизвест­но от кого.

—  Ну, положим, известно.

—  Да лучше б не знать! — в сердцах сказала Люська.

Про Петькиного отца она не могла говорить спокойно, и Любе частенько приходилось даже затыкать уши. Мало того что этот тип Люське никак не помогал, но еще и наведывался еже­месячно в день зарплаты клянчить деньги на том основании, что он отец ее ребенка.

—  Да, — спохватилась подруга, — если тебе интересно. Завтра мы с Сережей идем в ресторан. Представляешь?! В настоящий цивильный ресто­ран! Не в забегаловку какую-нибудь, где самим надо подносы к столику носить! В ресторан!

—  А потом?

—  Ну, потом... Рыжий-то дома. Хотела его ро­дителям подбросить, да как-то надоело их напря­гать. Я же не кукушка. Все равно скоро в лагерь.

—  Вот и не спеши. Кстати, где вы встречае­тесь?

—  У меня выходной выпадает. Я же через день. Зато с утра до вечера: Сережа попросил за­ехать к нему на работу. Там мы встретимся, возле его офиса, (надо было слышать, как Люська про­изнесла слово «офис») и поедем в ресторан на его машине. Ха!

—  Апельсинчик, окажи мне услугу?

—  Ноу проблем.

—  Там, рядом с офисом твоего Сергея, дол­жен быть магазин «Чай, кофе». Небольшой ма­газинчик. Зайди в него, пожалуйста, и посмотри, кто там работает.

—  Это еще зачем?

—  Мне очень надо.

—  Но покупать я ничего не собираюсь. Там же небось цены ломовые! Вот у нас на оптовке...

—  Не надо ничего покупать, кроме пакетика «каппуччино». Обязательно с амаретто. Это тебя не разорит?

—  Пакетик «каппуччино»? С амаретто? Три пятьдесят?

—  Я тебе отдам.

—  Ничего лучше не придумала? Можешь не волноваться, подруга, я все сделаю.

—  Я тебя люблю, Люсенька.

—  Но детей от этого не бывает, — философ­ски заметила подруга. И добавила: — До встречи. Чао!

«Женщина-шоу»,— вспомнила слова Сергея Люба, положив трубку. Немного грубоватая, чуть-чуть вульгарная, яркая, беззастенчивая, безыскусная, но тем не менее добрая и отзывчи­вая. И желающие купить билет на такое пред­ставление всегда найдутся. Но вести Люську в дорогой ресторан? Такого с лучшей подругой еще не случалось. Он герой, этот Сергей Иванов. Или Ромео?

Глава 5 Михаил Стрельцов

1

Вечером этого дня наконец-то откликнулся Павел Петрович Стрельцов. Прочитав его посла­ние, Люба поняла причину длительного молча­ния. Да, такое заново пережить не просто.

КОМУ: Доктору

ОТ КОГО: от пациента                     

ТЕМА: домашнее задание

Вы не представляете, какой болью отдается во мне тот день! Ведь чувствовал я, что этим все и кончится! Не надо мне было жениться во второй раз. Но после смерти любимой Полины я впал в глухую тоску. Все у меня было: огромный дом, ма­шина хорошая, собственная фирма, много денег. Но одна беда: одиночество. Сын взрослый, дома почти не бывал. А когда дома, так не докричишься. Он на одном этаже, я на другом. Потолок надо мной, что граница между двумя государствами. Даже деньги и те разные. У него свои, у меня свои. И законы у каждого свои.

Мишка, например, жениться ни за что не хотел. Я ему о внуках, а он мне о том, что женщинам нель­зя верить. Где и когда успел обжечься — не представляю. До сих пор не представляю. Знаю только, что была у него любовница. И любовница уже в годах. Не старуха, конечно, но лет за сорок. Может, потому и не женился. Но ночевать у нее оставался частенько. Я уж на все был согласен:

«Женись, говорю, хоть на этой. В сорок лет еще можно родить».

А Мишка в ответ:

«Смеешься? У нее дочь хоть и младше меня, но девушка на выданье. У нее самой скоро дети бу­дут».

«А дочка тебя никак не устроит?» — спраши­вал.

Рассмеялся:

«Я уроки любви беру, а не даю. Время свое эко­номлю. И деньги».

«Что, старуха дешевле обходится?»

«А она не старуха. И выглядит не хуже дочки».

И весь разговор. Даже в дом свою даму сердца так и не привел. Я понял, что внуков могу и не дож­даться. Но мне-то самому не так много лет. Пять­десят три года. Посмотреть на наших знаменитых артистов да политиков, так некоторые в этом возрасте и внуков имеют, и собственных грудных детей. Сейчас не новость, что племянник старше дяди. Вот и решил я по их примеру жениться на молоденькой.

По клубам знакомств идти не рискнул. По­ступил проще: разместил в Интернете, на одном из сайтов, отведенных знакомствам, объявление. Я вообще-то человек не слишком сведущий в ком­пьютерах. Но Мишка был докой. Он и обучил. На­чал с игрушек, потом показал, как пользоваться Интернетом.

Объявление это до сих пор помню. Слово в слово:

 «Немолодой, но очень обеспеченный мужчина пятидесяти трех лет, владелец собственного особ­няка в пригороде столицы и торгово-закупочной фирмы, познакомится с целью брака с симпатичной девушкой двадцати-тридцати лет, брюнеткой, не­высокого роста, с хорошей фигурой и обязательно с длинными темными волосами. Готов взять на себя заботы о ее образовании и обеспечить достойное существование. Просьба прислать фотографию. И адрес электронной почты.» Тогда у меня был псевдоним «Стрелец».

Люба в этом месте даже охнула вслух. Ин­тересно, после такого объявления у Стрельцова время для работы осталось? Потому что поток фотографий и писем, хлынувших к нему, должен был быть огромен. Кто же не захочет устроить свою судьбу, не обладая при этом ничем выдаю­щимся, кроме., длинных темных волос? Бедняжка!

...Я и не представлял себе, сколько на свете не­устроенных красавиц! Я не успевал просматривать вечерами почту, такой интерес вызвало мое объяв­ление. Хотя и было дано не через газету, а в Интерне­те, чтобы ограничить поток девушками, сведущими в компьютерах. Мне почему-то казалось, что они умницы и интеллектуалки. И не такие примитивно жадные до денег. Да, я хотел если не любви, то пони­мания. Но и среди интеллектуалок, желающих вый­ти замуж за богатого, но немолодого мужчину, оказа­лось немало. Даже иностранки были. Этих я вообще не понимал. Неужели тамошние мужики беднее?

И вот одна фотография привлекла мое внимание. Как вы догадываетесь, это была Полина-вторая. Сходство с моей любимой Полиной меня просто-таки поразило. И темная коса, и взгляд. И даже имя. Стоило ночами просматривать почту! Нет, они не были родственницами, я потом проверил всю родню до седьмого колена. Не дай бог, мать моей невесты какая-нибудь потерянная в детстве дочь, и я женюсь на племяннице своей же покойной По­лины! Не надо мне этой Санта-Барбары, которую жена-покойница смотрела, не пропуская ни одной серии. Нет, сходство было совершенно случайное, но какое!

Как вы сами понимаете, я тут же стал договари­ваться о встрече. Меня даже не смутило то, что девушке всего двадцать лет. Сам будто бы разом помо­лодел. Она ответила согласием, и мы встретились.

Договорились встретиться у одной из станций |метро. Я при параде, с букетом роз стоял возле своей машины. И сам весь благоухал дорогой туалетной |водой, в костюме с иголочки. Волновался. Словно пришел на первое в жизни свидание, честное слово! |И когда она вышла из метро, нет не вышла, а словно поплыла мне навстречу: высокая, стройная, гордая голова, увенчанная темной косой, будто бы возвы­шается над толпой, было такое чувство, что вер­нулись ко мне и двадцать лет, и прежняя любовь. На первом же свидании я сделал ей предложение. И она его приняла.

Сыну я не сразу решился сказать, что женюсь. Сказал дня за два до свадьбы. Да какая свадьба-то? Решили все сделать скромно. Новобрачному-то не двадцать лет, а пятьдесят три, невеста на полторы своих жизни моложе. К чему афишировать? Близких мне людей и коллег по совместному труду на собственное благо я, конечно, пригласил, сына сво­его Михаила, ближайших родственников невесты. Но они не пришли. Мать Полины и отец были давно в разводе, она вроде как уехала на гастроли, а его вторая жена не пустила. Я, собственно, и не уточнял. Не пришли и не надо.

Зато Мишку моего чуть удар не хватил. Увидел мою невесту в белом платье и фате, говорит:

«Ты что, отец, обалдел?»

Это папе-то родному! Папе!

И она вроде как побледнела. Обиделась, навер­ное. Милая моя девочка! Милая Полина! Ну и что в этой проклятой разнице в возрасте? Кому до этого есть дело? Я ее полюбил, да и она согласна. Венча­лись мы в церкви, и священнику моя милая Полина твердо и так, чтобы все слышали, ответила:

«Да».

Даже когда оказалось, что она не девственница (простите за интимную подробность), я совсем не расстроился. Конечно, хотелось все честь по чести, но современные нравы таковы, что рассчитывать на порядочность двадцатилетней девицы не при­ходится. Они в этом нежном еще возрасте уже огонь и воды прошли. Я не говорю конкретно про свою Полину. Про вторую. Хотя и та, другая, не со мной первым в постель легла, как вы сами понимаете. Друга-то Василия я не забыл, нет.

А моя Полина вроде даже как всплакнула. И вроде даже как от стыда.

«Хотите, говорит, Павел, расскажу?»

Только что не добавила «Петрович». Это жена­то! Ну прошлый век, честное слово! Институтка. И откуда она такая взялась? Потом это твердое  «ты» все-таки между нами устоялось. Не сразу, но устоялось. И подробности интимные из про­шлой жизни жёны молодой я выяснять не стал. Было так было. Тем более что со всеми мужчи­нами, приходившими в мой дом, Полина-вторая вела себя очень корректно и сдержанно. Никаких заигрываний и кокетства. И они с ней обходились уважительно.

Все, кроме Михаила. Но об этом вы, уважаемая Любовь Александровна, уже хорошо знаете. Повто­ряться не буду. Вернусь к тому дню, когда все это произошло.

Моей милой Полине исполнялся двадцать один год. Дата не круглая, она никакого роскошного бан­кета не захотела. Попросила только разрешения пригласить мать, отца. Редко они виделись, тесного общения друг с другом избегали, но день рождения дочери есть день рождения. Можно и обиды забыть. Я с ней полностью согласился. Решили, что посидим скромно, без посторонних: мы с Полиной, ее родите­ли да Михаил.

Я ему еще сказал:

«Позови, мол, свою-то. Сколько уж вместе, а так и не представил».

И тут он рассмеялся!

«У нас с тобой, говорит, папа, не жизнь, а сплошной цирк. Моя любовница в два раза старше твоей жены. Да и это еще не все. Сюрпризы будут потом».

Про сюрпризы я и вспомнил после всего случив­шегося.

Сначала мы сидели за столом втроем. В гости­ной, на втором этаже. Я, Михаил и Полина. Роди­тели ее задерживались. Хоть и порознь, но опаздывали оба. Решили по одной рюмочке принять за именинницу. Должен сказать, Мишка мой был любитель выпить. Когда я сказал по одной, это значит, что Полина выпила бокал шампанского, я рюмку водки по старинке, а Мишка был сильно навеселе. И понесло его отношения выяснять. По­ка я сидел с ними за столом, сын хоть как-то еще держался. Вдруг мне послышался шум подъезжа­ющей машины. Я вышел из комнаты, решил спу­ститься вниз и посмотреть.

А надо сказать, что недалеко от лестницы, веду­щей на первый этаж, стоит у нас большая деревян­ная кадка с пальмой. Огромная пальма. В кадке, в земле, торчал ржавый нож. Ржавый, но острый. Ми­лая моя Полина уж очень любила комнатные цветы. Пальма, цветок, конечно, не совсем комнатный, но жена возилась с ней с огромной любовью. И землю ножом этим вокруг растения рыхлила. Чтоб, значит, вода без препятствий проникала до корней. Почему я так подробно про эту кадку, вы сейчас сами пой­мете.

Когда я дверь в гостиную прикрывал, то услы­шал, как они начали ругаться. Как обычно, я значе­ния этому не придал и решил вниз не спускаться, а зайти в комнату на втором же этаже, окно которой выходило как раз к парадным воротам. Если ма­шина действительно к нам, тогда спущусь и гостей встречу.

Так вот. Зашел я в комнату, посмотрел вниз. И вижу, что не одна машина, а две возле ворот сто­ят. «Жигули» и «Пежо». Женская такая машинка, маленькая. А гости в дом входят. И тут мое внима­ние отвлек телевизор: он был включен, передавали последние известия. Я до политики охочий, задержался буквально на несколько минут, чтобы дослу­шать и даже сделал звук погромче.

А когда вышел к лестнице, моим глазам предста­ла ужасная картина. Внизу, на первом этаже, акку­рат прямехонько под выступом, где стояла кадка с пальмой, лежал с ножом в спине Мишка. И шея у него была как-то странно свернута на бок. Полина стояла возле пальмы вся бледная, а рядом с ней мужчина и женщина — перепуганные насмерть.

И вот когда я их увидел вместе, то сразу все по­нял. Все было налицо: и сын Мишка, которому я в тот день купил в комиссионке коньки, и выросшая с тех пор девочка, которую, оказывается, звали По­линой, и разведенная мною пара.

И тогда я подумал, что странно играет нами Судьба. Зачем все это? Какой во всем есть смысл, и почему они так стоят и смотрят друг на друга? И все случившееся глупо и нелепо. Только сына у меня уже больше нет...

Прочитав откровения Стрельцова, Люба на­долго задумалась. Уж слишком все просто: по­стоянные ссоры мачехи и пасынка, нож, торча­щий в кадке с пальмой. Интересно, а у следствия были сомнения по поводу того, кто убил Михаила Стрельцова?

Кого обвинили в убийстве, Павел Петрович?

Молчание.

Понятно теперь, почему Стрельцов так нерв­ничает. Тяжело переживает смерть сына. Винит себя в том, что вступил в повторный брак. И что молодая жена его оказалась стервой. Воспитание сказалось. Мать растила ее одна, и была целиком занята собой и своей карьерой, причем с отцом Полины ее развел фактически Павел Петрович Стрельцов. Он надавил на судью и второго засе­дателя. А закончилось все трагедией. Убийство в состоянии аффекта.

Но почему он молчит?

Впрочем, Люба уже привыкла получать от­кровения Стрельцова порциями. Сначала решил­ся рассказать об одном, потом пойдет и на другую откровенность.

Что с вашей женой, Павел Петрович? Она в тюрьме.

Вы страдаете от одиночества? Вас гнетет ком­плекс собственной вины?

Не вижу никакой возможности жить дальше. Вы верите в ее виновность?                          

Не мог же он сам воткнуть себе в спину нож?

Попытайтесь вспомнить все мелочи жизни с По­линой. Что было в ее характере положительного, способна ли она на такую ненависть, чтобы убить человека?

Конец связи. Больше никаких сообщений от Стрельцова.

В эту ночь она никак не могла уснуть. Почему-то непрестанно думала о Полине Стрельцовой.

Представляла ее лицо, задумчивое, романтич­ное, с темной косой, перекинутой через плечо, и с огромным ржавым ножом в тонкой руке. — Нет, этого просто не может быть!

2

Лучшая подруга прилетела к Любе на следу­ющий же день после своего свидания с Сергеем Ивановым. Загадочная, с сияющими глазами. Люба поняла, что Апельсинчику не терпится по­делиться своими похождениями.

—  Ты представляешь! — с порога завопила Люська.

—  Может, сначала в комнату пройдем?

—  Да мне просто не терпится! Впрочем, я на минутку.

—  Постой, ты, прямо с работы ко мне, что ли?

—  Меня ж распирает! Не маме же с папой рассказывать, как я ходила с мужчиной в доро­гой ресторан?!

В кухне Люська плюхнулась на табуретку и спросила:

—  А есть что поесть? Рестораны случаются в жизни редко, а кушать почему-то хочется всегда. Что у тебя сегодня в холодильнике? Засохший кусок сыра и пара недозрелых помидор? Постой. Тащи-ка из прихожей мою сумку.

Из недр Люськиной хозяйственной сумки Лю­ба в итоге извлекла батон белого хлеба, гирлянду молочных сосисок, бутылку кетчупа и несколько румяных яблок.

—  Сойдет, — сказала Люська. — Ставь воду Для сосисок, а я пока буду рассказывать.

—  В магазине «Чай, кофе» была? — спросила Люба, наливая воду в маленькую кастрюльку и ставя ее на плиту.

—  А, — махнула рукой Люська. — Давай сра­зу к сути.  

—  А в чем суть?

—  В том, что мне во что бы то ни стало надо измениться.

—  Как измениться? — не поняла Люба.

—  В лучшую сторону, — торжественно за­явила подруга. — Ну кто я есть?

—  Хороший человек, — пожала плечами Люба.

—  Да он принял меня за уличную девку! — отчаянно вскрикнула Люська. — Знаешь, каких трудов мне стоило его убедить, что это не так?

—  Представляю.

—  И только когда я посмотрела на себя гла­зами швейцара, открывшего перед нами дверь ресторана, я поняла, что надо срочно что-то с со­бой делать. Как ты думаешь, может, мне волосы перекрасить? Во что-нибудь нейтральное?

—  Не знаю. Я в этом ничего не понимаю. Д нейтральное, это, по-твоему, что?

—  Ну, блонд, например, — неуверенно сказа­ла Люська. — Или шатен.

—  По-моему, у тебя начинает формироваться комплекс. По поводу собственной внешности.

—  Ты со мной только психологию не разводи. Клиентам своим можешь очки втирать.

—  Ты считаешь, что я плохой психолог? — обиделась Люба.

—  А что, хороший? Как это там у вас говорит­ся? «Врач — исцелись сам». Вот, — торжественно изрекла Люська. И добавила: — Вода кипит.

Люба молча бросила в кастрюльку пять со­сисок.

—  Ну, не дуйся, — примирительно сказала подруга. — Я же тебе главного еще не рассказа­ла. Как это все было. Честное слово, я старалась вести себя как можно скромнее! Водку не пила, пирожными не объедалась и выбрала в меню чего попроще. Какой-то морской коктейль. С ля­гушками, наверное. Потому что это оказалось не жидкое, в бокале, а на тарелке. Нечто. Неужели такое где-то живет? Б-р-р-р! И еще блинчики. Просила не сладкие (села на диету), и в них ока­залось черт-те знает что. Я даже толком не разо­брала. Вроде древесные побеги.

—  Почему древесные?

—  Потому что я их с трудом разжевала. Где еще такое может расти, как не на дереве?

—  А на вкус? .

—  Вот если нарвать на огороде стрелок чесно­ка, тех, что закручиваются, да обжарить до мяг­кости на растительном масле, да добавить туда томатику, обжаренного лучку и морковки...

—  Похоже?

—  Не. Хуже. То, что было в этих самых бли­нах.

—  Боюсь, Апельсинчик, что это было в меню самое дорогое.

—  Да ты что?!

—  Ты на цены-то смотрела?                 

—  Милая, ты когда последний раз была в ре­сторане? — прищурилась Люська. — Я всегда до­гадывалась, что твой Олег держал тебя в черном теле. Между прочим, счет официант подает муж­чине. И, между прочим, он в корочках. Не мужчина, счет, не надо так на меня смотреть! Кавалер открывает корочки, заглядывает в них и кладет туда купюру. Или несколько купюр. Официант на него смотрит, и кавалер отрицательно качает головой: «Сдачи, мол, не надо». Вот и все.

—  И сколько купюр положил в корочки твой кавалер?

—  А он это сделал, когда я носик пошла при­пудрить. Усекла?

—  Боюсь, он тебе больше не позвонит.

—  Ошибаешься. Уже позвонил. Прямо с утра. Спросил, как я себя чувствую после вчерашнего.

— А что было вчера? — поинтересовалась Люба.

—  Ну как что? Морской коктейль, — невинно ответила подруга.

—  Апельсинчик!

—  Что ж ты так кричишь? Я ж тебе сказала, что Рыжий дома. Мы просто до одури целовались в его машине.

—  И все?

—  Я ж тебе говорю: морской коктейль. Одни сопли. Мне, конечно, сразу же захотелось нечто более существенное. Ты ж знаешь мой темпера­мент! — с гордостью сказала подруга.

—  Ну а он что?

—  А он говорит: «Давай не будем спешить».

Как в кино, честное слово!

—  Тебя это не удивило?

—  Так я к тебе за этим и пришла. Битый час долдоню: хочу измениться к лучшему! Мне впервые в жизни попался порядочный мужчина, который сразу не тащит в постель. А ты... Ой, а сосиски-то! Сосиски!

Люба кинулась к плите, накинула на ка­стрюльку полотенце. Потом схватила ее и су­нула под холодную воду. Извлеченные оттуда сосиски распухли до чудовищных размеров и местами лопнули. Она достала тарелку, выва­лила их, порезала на кусочки, полила кетчупом. Поставила тарелку перед Люськой и с иронией заметила:

—  Морской коктейль.

—  Лягушек к нему не хватает, — пожала плечами подруга. Потом схватила вилку и наки­нулась на сосиски: — Я вообще-то не приверед­ливая. Хлеб дай. Фу, почти черствый!

—  И все-таки, как насчет магазина? — спросила Люба через несколько минут.

—  Ах, да! Вспомнила!

Люська вскочила, прожевывая на ходу соси­ску, кинулась в прихожую и, вернувшись оттуда, кинула на стол два пакетика:

—  Вот. Десерт.

—  Что это?

—  Как что? Капучино. С амаретто.

—  Так существует на самом деле такой ма­газин?

—  Конечно! — Люська энергично тряхнула оранжевой головой.

— И кто там работает? — осторожно спроси­ла Люба.

—  Чума! Странная девица. Все время раз­говаривает по телефону. Я ей:  «Девушка, ау! Покупатель здесь!» А она мне: «Конечно, я слы­шу». Я так и не поняла, мне она это или тому, кто в телефоне. Но когда я попросила два пакетика кофе с амаретто, дала и безошибочно отсчитала сдачу с сотни. Кукла моргучая, — беззлобно до­бавила Люська.

—  У тебя что, мелочи не было?

—  Я нарочно. Из вредности. Думала, что оши­бется.

—  И какая она из себя, эта девушка?

—  Тебе-то что?

—  Высокая, ноги длинные, глаза миндалевид­ные, темные.

—  Удивляюсь я тебе! — вытаращила глаза подруга. — Сидишь дома и словно сквозь стены видишь! Может, ты все-таки видишь, в, какой цвет мне волосы перекрасить?

—  Ты твердо решила это сделать?

—  Ха! И еще, это. Научи меня Интернету.

—  Зачем?!

—  Ну, он же такой умный! Сережа! Как ты не понимаешь! Я тоже хочу ему письма по электрон­ной почте слать. Вот будет здорово, если в один прекрасный момент мы с Сережей заговорим на одном языке.

—  Лучше бы это был твой язык, Апельсин­чик, — улыбнулась Люба, и в этот момент раз­дался звонок в дверь.

—  Ты кого-то ждешь? — встрепенулась под­руга.

—  Нет. Не жду. Даже не знаю, кто бы это мог быть.

—  Мужчина, — тут же среагировала Люська.

—  Перестань!

Но когда Люба посмотрела в глазок, она и в са­мом деле увидела мужчину. Единственного, кого хотела видеть, но больше всего боялась пускать к себе в квартиру, — капитана Самохвалова.

—  Любка, кто там? — громко крикнула из кухни подруга.

Если бы не она-, Люба дверь ему ни за что бы не открыла. Но сейчас пришлось.

—  Проходи, — посторонилась она.

Стае протянул ей одинокую белую розу, за­вернутую в газету:

—  Вот. Я не знал, какие цветы предпочитают психологи.

—  Класс! — сказала выскочившая в прихо­жую Люська. — Роза! Белая! Одна! Класс!

—  Здрасьте! — выдавил капитан Самохва­лов.

—  Добрый день. То есть вечер. Сосисок хо­тите?

—  Люся! — одернула ее Люба.

—  А что? Это мои сосиски. А человек, может быть, голодный.

—  Вообще-то я не ожидал...

—  Меня, да? — встрепенулась Люська. — А я сейчас уйду.

—  Нет-нет, — заторопился он. — Не стоит.

—  Да  брось...   те,  — добавила  на  всякий случай Люська. Все-таки, мент — лицо офици­альное. — Чего это я вам буду мешать? У вас амуры.

—  Да я по делу.

—  А я что говорю? В восемь вечера, с цветком в газете, самые дела. Вам хорошо, у вас Рыжего нет.

—  Какого Рыжего? — окончательно застес­нялся капитан Самохвалов.

—  Это она про сына. Разувайся и проходи на кухню, Стае. — Протолкнув его в кухонную дверь, Люба зловеще прошипела подруге: — Лю­ся, перестань!

—  Все поняла, улетаю! — тут же чмокнула ее в щеку подруга.

—  Никто тебя не гонит! — отчаянно вскрик­нула Люба.

—  Да мне и в самом деле надо домой!

—  А Интернет?

—  Я потом как-нибудь заскочу. Ну, пока! 

Выскочив в коридор, Люська обернулась и подмигнула хитрым голубым глазом:

—  Потом расскажешь.

... — Не обращай на нее внимания, — сказала Люба, заходя на кухню.

Стае, поддев вилкой сосиску, задумчиво раз­глядывал ее со всех сторон:

—  Отчего же? Милая девушка. А почему та­кая толстая и бледная?

—  Люська? — обиделась Люба за лучшую подругу.

—  Сосиска.

—  Молочная потому что.

—  А... Единство формы и содержания. А ни­чего, — высказался он, откусив кусочек.

—  Ты вроде по делу.

—  Так что, и кормить меня не надо? Твоя под­руга, между прочим, добрее.

—  А ты осмелел.

—  Так нас нее только что благословили. В при­хожей.

—  Люська  не попадья, — хмуро  заметила Люба.

—  Значит, будет крестной матерью.

—  А серьезно?

—  Серьезно,  я  навел  справки  о  Михаиле Стрельцове. Как ты и просила. И пришел об этом поговорить.

—  Почему ж так поздно?

—  Ты психолог. Догадайся.

Вместо того чтобы выставить его за дверь, Люба аккуратно развернула газету и вытащила из нее белую розу. Сердце не камень.

—  Ну, давай поговорим о Стрельцове, — ска­зала она.

—  Давай, — охотно согласился Стае. — Во-первых, ты так и не сказала, откуда узнала, что его убили. Только на этот раз давай без цыганки. Дело серьезное.

—  Я веду частные консультации через Ин­тернет. Павел Петрович Стрельцов, его отец, — один из моих пациентов.

—  Ты ведешь частные... Люба, ты это се­рьезно?

—  А что, закон это запрещает?

—  Нет, конечно. Но почему не в поликлинике, как раньше? Почему через Интернет?

—  Мне так удобнее.

—  И ты лечишь Стрельцова-старшего от пси­хической травмы? Есть от чего!

—  Да?

—  Его молодая жена третий месяц находится в следственном изоляторе! Дело скоро в суд пере­дадут.

—  И ни у кого не возникает сомнений в том, что Михаила Стрельцова убила мачеха?

—  Дело    настолько    ясное,    что    сомнений не   возникает:   внезапно   вспыхнувшая   ссора, Стрельцов-младший заметно навеселе, да и юная мачеха не вполне трезва после двух бокалов шампанского, слово за слово, они вылетают на площадку перед лестницей, а в кадке с пальмой торчит ржавый нож. Она хватает нож и втыкает его в спину Михаила Стрельцова. Он падает вниз, весьма неудачно, и в довершение ко всему ломает себе шею. На ноже только ее отпечатки пальцев. Заметь: только ее. И ничьих больше. И наконец, свидетели.

— А кто свидетели?

—  Ее родители, вот кто. Мать, конечно же, дочь выгораживает: «Я вошла в дом и сразу же увидела лежащего Михаила Стрельцова. Больше ничего не знаю».

—  А отец?

—  То же самое. Утверждает, что зашел в дом одновременно с бывшей женой. И тоже увидел лежащего Михаила Стрельцова. В доме никого больше не было.

—  Прислуга, домработница?

—  Приходящая. В огромном доме жили толь­ко трое: Павел Петрович Стрельцов, его молодая жена и сын. А в этот вечер в доме было пять чело­век. Один из которых сразу отпадает из подозре­ваемых, потому что Михаил Стрельцов труп.

—  Она призналась?

—  Кто?   Полина  Стрельцова?  Нет.  Третий месяц говорит одно и то же: «Когда выскочила из гостиной на шум, Миша уже лежал внизу.

Мертвый».

—  А призналась в том, что ругалась с ним перед этим?

Факт ссоры не отрицает.

А из-за чего вообще вспыхнула ссора?

—  Вот об этом молчит. Вообще, почему они были в постоянном конфликте со Стрельцовым-младшим — это загадка.

—  Как почему? А наследство? То бы ему все досталось, а то молодой вдове, если бы Павел Петрович умер раньше нее. При такой разнице в возрасте это сомнений не вызывает.

—  Но Михаил Стрельцов и сам был богатым человеком.

—  Денег никогда не бывает много. Я не го­ворю, что все богатые обязательно жадные, но от денег никогда не откажутся, это точно. И то, что считают по праву своим, тоже не упустят. А может, он за мать обиделся? За ее светлую память?

—  Дело я не смотрел, — задумчиво сказал Стае. — Разговаривал со следователем, кото­рый ведет следствие. Но насчет светлой памяти сомневаюсь. Не таким человеком был Михаил Стрельцов. Мне так кажется.

—  А каким?

—  Слушай, а нам это надо? Я занимаюсь де­лом твоего убитого мужа. А это, между прочим, верный «глухарь». Как всякое заказное убий­ство.

—  Все-таки заказное?

—  Кстати, я выяснил то, что ты просила. Ты была права: послание Ромео было отправлено из того самого Интернет-кафе, где работает Сергей Иванов. Телефонный номер зарегистрирован за ними.

—  Не может быть! — охнула Люба.

—  А что ты так напугалась?

—  У Люськи же с ним роман! А он убийца!

—  Прекрати паниковать! Если он Ромео, то у него в активе только угон машины и неудачное покушение на твою жизнь.

—  А на жизнь Олега?

—  Спорный вопрос, потому что когда машины столкнулись, он был уже труп. На жизнь трупа покушаться нельзя, даже если разница всего в долях секунды. Стрелял кто-то другой. А ты ни­чего нового не вспомнила?

—  Нет,   у   меня   голова   все   время   занята Стрельцовым-младшим.

—  И напрасно. Я ж тебе сказал, что дело гото­вится для передачи в суд. Следователь надеется на чистосердечное признание Полины Стрель­цовой. Доказательства оперативники как-то не очень активно ищут, надеются опять же, что следователь выжмет из девушки признание в убийстве. Потому что и мотив, и орудие убийства налицо. Про ее отпечатки на рукоятке ножа я уже говорил.

—  А если тебе все-таки посмотреть дело? И еще раз поговорить со свидетелями? С ее ма­терью и отцом?

—  Пойми:  они ж родители. И их позиция вполне закономерна. Зять-то убит. А посторон­них в доме не было. Самое правильное говорить, что ничего не видели, ничего не знают. Может, докажут, что их дочь не убивала Михаила.

—  Ну да! А труп повесят на привидение.

—  Вообще, я не понимаю, чего ты суетишься?

—  Ну не могли эти двое войти в дверь одно­временно! Не могли! Стрельцов пишет, что они очень удивленно друг на друга смотрели. Встре­ча-то была неожиданной. А если бы бывшие супруги вошли в дом вместе, успели бы перебро­ситься парой слов. Кто-то из них пришел первым, понимаешь?.

—  И что, этот кто-то мог подняться бес­шумно на второй этаж, взять из кадки нож, ударить  повернувшегося  спиной к незнако­мому человеку Стрельцова-младшего и пулей слететь вниз?

—  А если к знакомому? Почему ты уверен, что Михаил не был знаком с родителями мачехи? Он же говорил отцу о сюрпризе.

—  О каком сюрпризе?

—  Вот это ты и выясни. Поговори сначала с женщиной.

—  С Алиной Линевой?

—  Это мать Полины так зовут? Что-то зна­комое.

—  Ну да. Она ж актриса! Известная актриса. Долгое время играла в одном из крупных сто­личных театров, правда, была там на вторых ролях, но занята была почти во всех спектаклях. А когда сменилось руководство, ей оставили только маленькую роль в одном рядовом спек­такле. И Линева тут же ушла, сейчас она на вольных хлебах.

—  То есть?

—  Играет в театрах антрепризы. Это когда...

—  Можешь   меня   не   просвещать.   Чистая коммерция, знаю. Продюсер или режиссер вкла­дывают собственные деньги в постановку спекта­кля, собирается труппа из популярных актеров, не больше пяти-шести человек, играется один спектакль в неделю, небольшой зал, билеты по сумасшедшим ценам.

—  Вот как? Так дорого? А я хотел сходить...— задумчиво сказал Стае.

—  И в какой театр?

—  Странное у него название: «Театр-Солн­це», хотя находится в подвале жилого дома, где-то в центре Москвы.

—  Слышала о таком, — задумчиво сказала Люба. — Ты говоришь, была все время на вторых ролях? Но в  «Театре-Солнце»  обычно играют только знаменитости! Настоящие звезды. Театра и кино.

—  Может, она гениальная актриса, просто не везло?

—  Что ж, сходи посмотри.

—  А ты не пойдешь со мной?

—  Нет, Стае. Извини, не могу. Спектакль за­канчивается поздно, да и театр далеко.

—  Я тебя с удовольствием провожу.

—  Чтобы зайти на чашечку кофе и остаться на ночь? Но для этого необязательно идти со мной в театр.                                          

—  Правда?

Он посмотрел на Любу таким наивным взгля­дом, что она не выдержала и рассмеялась:

—  Все твои маленькие хитрости шиты белы­ми нитками. Ты не умеешь ухаживать за женщи­нами, Стае.

—  Странно, ведь я был женат. Как-то же мне удалось это сделать?

—  У каждой женщины свой крест, — вздох­нула Люба. — Мне почему-то достаются только разведенные мужчины. Надеюсь, ты официально в разводе?

—  Это имеет большое значение?

— Для меня да. Я чужих мужчин не краду.

—  Я в разводе. Официально. Так, значит, могу честно и открыто признаться в своих на­мерениях?

—  Да и так все понятно...

3

«В конце концов, мы взрослые люди, — дума­ла Люба, отвечая на его торопливые поцелуи. — И у нас нет ни перед кем никаких обязательств. Лучше покончить с этим сегодня. Сейчас. И игре конец. Конец намекам и нервозности в отношени­ях друг с другом...»

—  Ты не хочешь, — оторвался Стае от ее губ. — Не хочешь никакой любви.

—  Извини. Я в постели всегда такая скован­ная.

—  Нет, ты не хочешь. Ты о чем-то думаешь.

—  Тебе это мешает?

—  Люба, но если я тебе не нравлюсь, зачем ты . это делаешь?

—  Нравишься. Очень нравишься.

Она решительно потянула со Стаса рубашку. Как это все делается, черт возьми? Вспоминай! «Олег...» — чуть было не сказала. Хорошо, что он слишком занят молнией на ее джинсах, чтобы уловить беззвучное движение губ. А фигура у него лучше, чем у мужа. Конечно, ведь он же мо­ложе. И кожа у него гладкая, розовая, без много­численных мелких веснушек. Господи, сама-то она как выглядит со стороны?!

—  Ты красивая. — Как бы отвечая на немой вопрос, вслух сказал он.

Красивая! Маленькая, не слишком стройная, на животе складка. Грудь, правда, ничего. Креп­кая, высокая, не испорченная еще растяжками и кормлением ребенка. И что-то вдруг шевель­нулось в душе. Ребенок. От его волос по-преж­нему пахнет детским мылом. Не может быть. Почудилось, наверное. Этот запах до сих пор ее преследует, а его нет ни сейчас, ни тогда. Просто не существует.

Она, наконец, почувствовала его в себе. Перед глазами вспыхнули и закружились разноцвет­ные искры: полная слепота и глухота, а тело в это время словно раскачивается на морской волне, колыбели новой жизни. И вот эта вода за­хлестывает тело все больше и больше, и вот уже под водой и шея, и рот, и нос, и глаза: вспышка! И волна, оставив тело, откатывается прочь. Все. Берег.

—  По-моему, не слишком хорошо получи­лось. — Стае виновато вздохнул и потянулся за простыней.

—  Стае, правда, что между тобой и мной две крепостные стены и ров с водой? Ты это чувству­ешь?

—  Что?

—  Глупость сказала, да?

—  Не то что глупость, но как-то не вовремя.

—  Просто один знакомый сказал недавно, что есть женщины, с которыми не чувствуешь пре­грады, и что мне непременно нужен герой.

—  Да? Интересно. Подожди, я в ванну схожу. Люба вздохнула. Самый момент, чтобы нести подобную  чушь!   Ненормальная  она   все-таки женщина.

—  Ты, конечно, есть хочешь, — сказала она, когда Стае вернулся из ванной. И подумала: «Это уже нормальнее.»

—  Конечно, хочу. А что, сосиски остались? — С интересом спросил он.

—  Сосисок нет. Но я могу позвонить и зака­зать пиццу. Хочешь?

—  Дорого, наверное.

—  Сейчас узнаю. Отвернись.

Не обращая внимание на его сдавленный смешок, она обернулась простыней и, соскочив с дивана, включила компьютер. Где он, этот теле­фон? 722-21-77. Какой, однако, зверский после этого голод!

—  Тебе какую, Стае? С грибами, с ветчиной?

—  Ту, что побольше. И потолще.

—  Тогда «Ассорти».

Люба взяла телефон, стала набирать номер. Стае заглянул ей через плечо:

—  722-21-77? Надо запомнить, вдруг приго­дится.

«Пиццу обещали привезти минут через двадцать. Значит, в течение часа», — подумала она.

—  Хорошо бы была горячей!

—  Иди ко мне, — позвал Стае.

Она прилегла обратно на диван. На самый краешек.

—  Подвигайся ближе.

—  Жарко.

— Ты стесняешься, что ли? Откуда такие комплексы у психолога?

—  А ты думаешь, врачи не боятся болеть? А у сапожника подметки не отваливаются? Все мы прежде всего люди. А я о тебе к тому же почти ничего не знаю.

—  Это веский аргумент, чтобы меня стеснять­ся. В силу своей профессии ты ищешь мотивы любых поступков. А зачем?

— Я тебе нравлюсь?

—  Разумеется.

—  И все-таки  я  ничегошеньки  о  тебе  не знаю!

—  А о муже знала? Много? Если тебе непри­ятно...

—  Прошло уже. Об Олеге могу говорить почти спокойно... Да, оказалось, что почти ничего о нем не знала. Я так долго ждала своего счастья, что потом боялась спугнуть его, задавая лишние во­просы.

—  Меня можешь спросить, о чем хочешь.

—  Да? — Она приподнялась на локте. — Ког­да ты первый раз влюбился?

—  В школе. Как и все, наверное. В шестом классе.

—  Это была самая красивая в классе де­вочка?

—  Вовсе  нет.   Наоборот,   некрасивая.  Пол­ненькая, рыжая, с веснушками. Но это я потом понял, что некрасивая. Когда вырос. А когда был влюблен, казалось, что красивей ее нет никого на свете. Просто имя у нее было необычное: Эль­вира. Я тогда страшно увлекался фантастикой, и мне казалось, что ее имя похоже на название далекой звезды, вроде Альтаира. Я так и любил ее до десятого класса, но ни разу не пригласил ее танцевать, ни на одном вечере.

—  Ты был застенчивым подростком?

— Что ты! Наоборот. Крутил романы со всеми I. девчонками напропалую. Но именно к ней почему-то не мог подойти.

—  А может, и она была в тебя влюблена?

—  Может, — равнодушно сказал Стае.

—  Но вы бы могли пожениться и быть счаст­ливы.

—  Может, и могли. А может, и нет. Й потом, светлые воспоминания мне дороже, чем несколь­ко счастливых мгновений и на много лет испор­ченная жизнь.

Люба наконец-то пододвинулась к нему по­ближе. Провела рукой по волосам. Стае подста­вил ей плечо:

—  Ложись поудобнее.

—  Ты вспомнил бывшую жену, да?

—  Это тема не запретная, но неприятная.

—  А дети у тебя есть?

—  Нет, детей, слава богу, нет. Не успели.

—  Конечно, ты сейчас будешь ее ругать, но я-то знаю, что в разводе всегда виноваты оба.

—  Не собираюсь я...

Любе показалось, что, услышав звонок в дверь, он вздохнул с облегчением. Правильно, не­чего донимать человека вопросами, которые ему неприятны. Даже если он готов на них ответить. Что готов, это уже хорошо.

—  Пиццу,   наверное,   принесли,   —   сказал I Стае, натянув джинсы.

—  Я выйду.

—  Не надо. Лежи.

—  Быстро они.

Не надевая рубашки, Стае выскочил в при-I хожую. Его не было несколько минут. Вернулся с высоко поднятой на вытянутых руках короб­кой.

—  О ля-ля! Да здравствует жизнь! Да здрав­ствует пицца!

—  Давай ее сюда, злодей! Есть охота. Пицца была не горячей, но теплой. Запивая холодной кока-колой вкусную еду, Люба мыс­ленно благодарила Клауса за хороший совет. Что сейчас не хватало для счастья, так это хорошо приготовленной пиццы. Стае потянулся за тре­тьим куском.

—  Жить хорошо! М хорошо жить хорошо то­же... А странный, однако, разносчик.

—  Почему странный?

—  Буркнул   что-то   неразборчивое,   сунул пиццу, схватил деньги и убежал. Необщитель­ный. По-моему, они должны вежливо улыбаться и деньги пересчитывать. А этот, кажется, очень удивился, что я вышел к нему полуголый, может, поэтому шарахнулся прочь. Что, я плохо выгля­жу с обнаженным торсом? — самодовольно спро­сил Стае и напряг бицепсы.

—  Хочешь, чтобы я похвалила твои мышцы? Это к Люське. Она знгаток и любительница муж­ских бицепсов, к тому же сразу сказала, что ты симпатичный.

—  Ну да? Что ж ты молчала!

—  Поздно. Место занято. И, увы, ты проигры­ваешь ее мужчине по всем статьям. Включая зарплату.

—  Для твоей подруги это имеет такое боль­шое значение?

—  Зарплата или внешность?

—  Ты сказала «увы».

—  А ты обидчивый. И хочешь нравиться всем женщинам сразу. А этот разносчик был что, вы­сокий, красивый?

—  Знаешь, у вас на площадке лампочка перего­рела. Или ее вывернули. Он был в бейсболке с длин­ным козырьком и в какой-то бесформенной одежде с эмблемой фирмы. Но ростом, кажется, выше ме­ня. Хотя мне в этом не легко признаваться.

—  Ага! Комплексы! — обрадованно сказала Люба.

—  Не выйдет. — Стае облизнул пальцы. — Давай сначала займемся твоими.

—  Тебя дома не ждут?

—  Ждут. Причем всегда. Но если я не приду ночевать, то это не очень удивит мою маму...

Утром ей стало не слишком весело. Вот он сидит за столом в ее кухне, пьет кофе, который, слава богу, у нее еще остался, ест гренки, приго­товленные ею из черствого батона и наполовину засохшего сыра. Что дальше?

—  Что дальше, Стае? — спросила она вслух.

—  Дальше? Возьмусь за этого Иванова.

—  Мне почему-то кажется, что убийца Олега имел на него за что-то «большой зуб».

—  Само собой! — рассмеялся Стае.

—  Их пути где-то раньше пересекались. Оле­га и Ромео.

—  Не можешь ты никак успокоиться!

—  Кроме Интернет-кафе зайди,  пожалуй­ста, в магазин «Чай, кофе». Он находится там же, рядом. В магазине сидит странная девушка с телефоном. Очень красивая девушка. Проверь, пожалуйста, у нее документы.

—  Это еще зачем?

—  Не знаю. Просто посмотри документы.

—  Вечером зайду! — поднялся с табуретки Стае.

Он сказал это, как само собой разумеющееся, чмокнув Любу в щеку.

—  Не стоит.

—  То есть как?

—  По-моему, ты хочешь нравиться всем жен­щинам сразу. Я перед тобой не устояла. Можешь занести в актив и успокоиться.

—  Ты серьезно?

—  А зачем мы, по-твоему, легли вчера вече­ром в постель?

—  Затем, что это естественно. И ты тоже это прекрасно понимаешь. Вчера понимала, по край­ней мере. Понимала, что я буду к тебе заходить, очень часто заходить поздно вечером, в квартире, кроме нас, никого нет, ты женщина, я мужчина, мы друг другу симпатичны, оба нормальной ори­ентации, оба свободны. Так что, нам все время от­ворачиваться, случайно друг к другу прикоснув­шись, и краснеть от любых двусмысленностей?

Глаза у него этим ясным майским утром были особенно синими. Люба даже отвернулась от этой раздражающей их яркости, стала зачем-то вы­тирать тряпкой плиту и не удержалась:

—  Может быть, ты хотя бы соврешь, что лю­бишь меня?

—  Вот черт! — Он даже ногой притопнул от злости: — Черт! Вечно эти женщины все услож­няют!

—  Эти... — упавшим голосом повторила она.

—  Люба...

— Уходи, Стае. Получил свое — уходи.

—  Ну, как хочешь. Мне и в самом деле на ра­боту пора. Спасибо за завтрак.

—  На здоровье.

Люба закрыла за ним дверь, потом не вы­держала, заглянула в глазок. Он топтался по ту сторону двери и, кажется, искал в кармане си­гареты. Да, точно. Их. Стае курит?! Это лишний раз доказывало, что она про него почти ничего не знает. И вдруг его лицо стало к ней быстро при­ближаться. Она отпрянула машинально, когда к стеклышку с той стороны прижался синий глаз. И глаз этот вдруг очень хитро ей подмигнул.

Глава 6 Сергей Иванов

1

«Сергей Иванов. Сергей Иванов, — напряжен­но думала Люба. — Кто он такой, черт возьми? Враль, каких свет не видывал, или несчастный человек?»

Вечером она с нетерпением открыла почту.

КОМУ: Доктору

ОТ КОГО: от Иван Иваныча

ТЕМА: домашнее задание

Я не только позвонил этой девушке, но и при­гласил ее в ресторан. В очень дорогой ресторан. Не думайте, что я делаю это часто: хожу по рестора­нам. Признаюсь, как доктору: очень редко. А те­перь, как самому близкому другу: почти никогда. Слово «почти» можете опустить, это всего лишь маленькая лазейка для моего огромного самолю­бия.

Ну вот, вы довольны моей откровенностью?

Кстати, это тоже один из моих комплексов: ком­плекс дорогих ресторанов. Дело в том, что я вырос в бедной семье. Мы даже в кафе с родителями ни­когда не заходили, когда гуляли по городу. Обычно покупали горячие пирожки на уличных лотках. Мы никогда не пользовались за столом ножом и вилкой одновременно. У нас это было не принято. Ложкой, милый доктор, преимущественно ложкой. Ну и вил­кой иногда тоже. А ножи в нашем доме были только столовые. Так откуда чему взяться?

Люся — единственная девушка, с которой я смог это сделать. Пойти в дорогой ресторан. Все дело в ее непосредственности. Я, например, ужасно ком­плексую из-за того, что могу неправильно что-то съесть, или мой галстук вдруг по цвету не подходит к костюму. А она не комплексует вообще. И никогда. Ни по какому поводу. Видели бы вы, как она посмо­трела на швейцара, открывшего перед ней дверь! Эта некрасивая девушка с волосами апельсинового цвета и в шмотках с рынка, на котором, как я выяс­нил, она торгует нижним бельем с лотка. Но какой  взгляд? Восторг!

И пока я размышлял над тем, что из перечисленного в меню требует использования меньшего числа столовых приборов, Люся без раздумий ткнула пальцем в одну из его строчек. Я ее уже начал обожать, честное слово!

Проглотив кусочек блинчика, порция которых стоила мне нескольких обедов на работе, она с той же детской непосредственностью заявила: «Гадость какая!»

И была права. Моя мама, между прочим, печет замечательные блинчики. С разными начинками. И вообще я очень простой и неприхотливый в еде человек. Но почему-то все мои знакомые думают иначе. А я всю сознательную жизнь только и думаю o том, как бы их не разочаровать.

Мы возвращались домой в моей машине. Никогда в жизни мне не было так легко общаться с существом противоположного пола. Да, женщины для меня до сих пор были «существами», как нечто, не имеющее четких очертаний. Что они такое, я не знаю.

Но в тот вечер все произошло как-то само со­бой. Обычно поцелуям предшествует долгий раз­говор, большую часть которого составляют вос­поминания о детстве, о прошлом и предыдущих увлечениях. И я, поговорив об этом, уже ничего не хочу, никаких поцелуев. Потому что рассказываю будущей партнерше по сексу не о себе, а о своем брате-герое и его героической биографии. Зачем я это делаю? Не знаю. Вернее, знаю, конечно. После таких рассказов женщины сдаются без боя. Брат так говорит. Я все стараюсь делать так же, как он, говорить то же, что и он, и дальше вынужден уже вести себя, как он. Но я не брат. Я не прожил свою жизнь так же бурно и героически. Я не знаю, как ведут себя настоящие, а не поддельные герои. И потому в итоге нахожу благовидный предлог, чтобы улизнуть.

Но на этот раз до разговоров как-то не дошло. Люся, это Люся. С ней вообще можно не объяс­няться. И я был почти готов (как это выразиться поделикатнее) дойти до самого конца и отвезти ее к себе, благо, что родители на даче, а брат все поймет и с гадкой усмешечкой удалится в другую комнату, но вдруг вспомнил о вас. Да-да, я вспомнил о вас! Ведь вы же мой личный психолог. Что вы скажете о женщине, которая уже на втором свидании дает понять, что с ней можно все, причем без всяких обя­зательств?

Как общение с ней отразится на моей психике? А, Доктор?...

Люба слегка разозлилась. Такой беспомощ­ный или притворяется? Видите ли, не может осчастливить женщину, не заручившись благо­словением своего личного психолога! Ну уж нет. Апельсинчика она будет беречь.

Не надо спешить. Убедитесь в том, что девушка отнесется к вашим проблемам с пониманием.

Предлагаете ей все рассказать?

Присмотритесь повнимательнее.

Хорошо, я назначу ей еще одно свидание.

Только не в ресторане.

Почему?         

Вам обоим это не доставило удовольствия.

Откуда вы знаете, что обоим?

Пауза. Надо же было так промахнуться! Отку­да она знает! И Люба, подумав, ответила:

Судя по вашему описанию, она тоже не часто посещает подобные места. Будьте сами собой, это лучше всего. Стройте отношения на доверии.

Уф. Точка. По крайней мере, у нее есть время.

Люба вздохнула, прервала соединение и включила телефон. Едва она это сделала, как тут же раздался звонок.

—  Я   подумал,   что тебе интересно будет  узнать. Самохвалов.

—  О чем? Петрова.

—  Остроумно. Ну уж конечно не о том, что я дико извиняюсь.

—  Ты ни в чем не виноват.

—  Ты непростая женщина, Люба. С тобой так сложно. Но я не об этом хотел сказать. Ты про­сила взглянуть на документы одной особы. Из магазина «Чай, кофе». Я это сделал сегодня. Как выяснилось, не зря. Это его жена. Правда, уже полтора года как бывшая.

—  Чья жена? — не поняла Люба.

—  Иванова. Сергея Иванова. Просто какая-то эпидемия разводов! У нее в паспорте так и запи­сано: Иванова Гульнара Ахметовна. Замечатель­но, да? Я про имя. И два штампа в графе семейное положение: один о браке с Ивановым Сергеем Геннадьевичем шестьдесят седьмого года рожде­ния, а другой о разводе с ним.

—  Ты  уверен,  Стае?  — упавшим голосом спросила Люба.

—  Ну вообще-то Ивановых много. Но мне почему-то сдается,  что это тот самый. Наш Иванов. И я всерьез решил заняться этой Гуль-нарой.

—  Значит, он мне врет. И долго они были же­наты?

—  Примерно год.

—  Что ж... — Люба все еще не могла прийти в себя.

—  Ты уверена, что не хочешь пойти со мной в театр?

—  В какой театр?

—  Я завтра иду на спектакль в «Театр-Солн­це» смотреть Алину Линеву в главной роли. Се­годня позвонил в кассу, попросил оставить два билета на вечер.

—  Извини, но я не пойду. У меня голова еще побаливает. И, боюсь, свет глаза будет резать, когда буду смотреть на сцену.

—  Кстати, это последний ее выход в этом спектакле. И в «Театре-Солнце» вообще.

—  Почему последний?

—  Спектакль   снимают   с  репертуара.   Как провальный. Он единственный в «Театре-Солн­це», на который всегда можно купить билеты. На все остальные спектакли билеты проданы за два месяца вперед. Ты уверена, что я не могу к тебе зайти? — спросил капитан Самохвалов после длинной паузы.

—  Уверена, — твердо сказала Люба. — Мне надо подумать.

—  Благородное занятие. Ладно, думай. А я завтра поработаю с биографией Гульнары Ива­новой. И у меня будет целых два спектакля: дневной и вечерний. Ибо девица не простая.

—  Спокойной ночи.

Она еще немного подержала в руке трубку. Нет частых гудков. Знакомая игра. Только поче­му-то положить ее на рычаг теперь стало намного легче.

2

Сама она никак не могла заснуть в эту ночь и пыталась успокоиться и отвлечься, читая на одном из сайтов Интернета рецензии на спектакли «Театра-Солнца». Да, у него был свой соб­ственный сайт, оформленный весьма красочно и содержащий множество фотоснимков. Люба нашла его через поисковую систему «flndex» среди прочих театров и студий. «Театр-Солнце» был весьма популярен, и на его сайте оказалось размещено много отзывов, как театральных ре­цензентов, так и неискушенных зрителей. Боль­шинство из них были восторженными.

Люба проглядела все это мельком, интересу­ясь в основном Алиной Линевой. Вот здесь среди тех, кто смотрел спектакль с ее участием, не было единого мнения. Одни статьи были хвалебными, даже чересчур. Другие просто разгромными. От­рицательные отзывы шли и от зрителей, крити­ковавших Линеву:

Эта дамочка портит весь спектакль! Уберите Линеву, она мешает другим играть! У человека же совершенно нет таланта!

И более грубые и откровенные:

Каким местом она сделала себе карьеру?

Критики, конечно, были более сдержанны, один из них даже с восторгом описывал своео­бразие актрисы:

«Немного найдется таких красавиц среди наших театральных актрис, как Алина Линева. В свои сорок с лишним лет она сохранила деви­ческую гибкость стана и тонкую красоту черт прекрасного лица. Она бесподобна, очаровательна, непредсказуема и волшебна! Смотреть на нее наслаждение, слушать музыку ее дивного голоса — ни с чем не сравнимый восторг!

Что же касается спектакля, то это он сам не слишком большая удача режиссера. Только ле­нивый не ставил «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери на театральных подмостках. Постановка, нечего сказать, оригинальная, даже слишком оригинальная, и, быть может, это ей и вредит. Но Линева в ней бесподобна и тянет на себе весь спектакль. Она исполняет все женские роли в спектакле (а заняты в нем всего три че­ловека) и исполняет их темпераментно, вдохно­венно, местами трогательно, как только она одна это может.

Актриса достойна больших, глубоких ролей. Просто ее своеобразный талант не был до сих пор оценен по достоинству. Но время ее еще при­дет. Хочется в это верить».

Антон Чайка. Театральный критик

Тут же была большая, в пол-экрана, фото­графия Линевой в фас и несколько маленьких, в разных ракурсах. Люба долго разглядывала тонкое лицо актрисы. Действительно, очень хороша! Алина Линева — женщина не роман­тическая, но роковая. И актриса, в первую оче­редь, костюмная. Пышные наряды ей особенно к лицу, все эти длинные платья прошлых веков, буфы, высокие стоячие воротники, шляпы, пе­рья в высокой прическе. Ей бы играть королев, в крайнем случае, первых статс-дам при короле­вах. А критики, за исключением Антона Чайки, безжалостны.

Одна статья была просто злой:

«Линевой так и не удалось перейти от ролей второго плана к главным. Видимо, это ее предел. Она явно переигрывает и портит весь спектакль. А сама постановка меж тем весьма и весьма оригинальная. Очень много интересных режис­серских находок. Молодой режиссер, оставив­ший ради этого спектакля весьма успешную актерскую карьеру, не виноват, что актриса не оправдала его ожиданий. Единственное, что ей удалось, — это роль женщины-Змеи, отправив­шей на тот свет маленького принца. А заодно с ним и весь спектакль, и надежды молодого ре­жиссера.

Потому что, несмотря на замечательно со­хранившиеся лицо и фигуру, в роли юной де­вушки — Розы и молодой женщины — Розы, которую пытается полюбить Маленький принц, Линева очень неубедительна. Она неестествен­но ломается, изображая невинность, и явно переигрывает, когда дело доходит до настоящей любви. Видимо, одно давно для нее потеряно, а другое недоступно настолько, что даже сыграть убедительно Линева не в состоянии. А таланта не хватает.

Очень жаль двух других актеров. И Маленького принца, и исполнителя всех остальных мужских ролей, известного актера театра и кино Николая В., который делает это с неподражаемым юмором и блеском. Но Линева губит все. Надеемся, что режиссер со временем вернется к этому блестящему по замыслу спек­таклю и порадует им нас по-настоящему. Уже без Линевой, которой, по слухам, личная драма мешает целиком сосредоточиться на работе.

Вот пусть она и занимается своими семей­ными проблемами и устройством личной жизни. С такой внешностью это ей вполне по силам. А сцена пусть остается талантливым.

И вообще давно пора отойти от этой системы протежирования, из-за которой гибнут бле­стящие режиссерские замыслы. Ибо некому их исполнять, кроме как бездарностям, за карьеру которых хорошо заплатили».

О. Правдин. Театральный критик

Это было даже слишком жестоко. Один из по­сетителей сайта «Театр-Солнце» набил в «чате» после этой статьи:

Оставьте в покое Линеву! Она женщина, она прекрасная женщина! Да за одно ее лицо можно простить все! Я ее люблю! Алина, я тебя люблю!

Доктор Фауст

А ниже совсем другое мнение:

Наконец-то! Так ей и надо! Хватит терпеть бездарностей!

Мирандолина

И завязалась целая дискуссия: Линеву на мыло!

Т. S.

Вы не в трамвае, хам!

Офелия

Да на футбол билеты столько не стоят, как в ваше «Солнце»! Грабиловка!

Maradona

Господа, мы нее с вами все-таки о театре! Речь идет прежде всего об искусстве. Не пострадает ли оно? Вот о чем мы должны в первую очередь думать! А вы, господин футболист, как вообще сюда попали, на наш сайт? Идите на футбол!

Кошка на раскаленной крыше

Киска, не надо так громко мяукать! Я в вашей идиотской компании только потому, что я, к не­счастью, женат. На богатой. Обстоятельства за­ставили. Она понимает в компьютерах и футболе столько же, сколько я в Театре. И всюду таскает меня за собой. Долго же я искал такой гадкий спектакль! Я хочу отравить ее жизнь вашим «Солнцем»! Да здравствует Линева!

Maradona

Замечательный, чудный, дивный спектакль! Долой тех, кто ничего не понимает в авангар­дизме!

Picasso — gerle

Это ж просто порнуха! Но фигура у Линевой хорошая.

Elefant

Вам, мужикам, только одно подавай! Сколько бы Линева ни раздевалась на сцене, а таланта под ее юбками нет ни на грош. Одно голое тело.

Мирандолина

Зато какое тело

Ценитель

Люба почувствовала, что у нее слипаются гла­за. Сколько людей, столько и мнений. Как финал дискуссии, развернувшейся вокруг Линевой, по­следней на сайте «Театр-Солнце» была неболь­шая заметка:

«30 мая вы в последний раз сможете посмотреть спектакль «Маленький принц» с Алиной Линевой в главной роли. По семейным обстоятельствам актриса временно покидает сцену. Деньги за би­леты, приобретенные на последующие спектакли, можно получить в театральной кассе. О том, будет ли возобновлен спектакль и кто заменит актрису, будет сообщено дополнительно».

Администрация

«Где ж истина, — думала Люба, засыпая. — Кто такая Алина Линева — гениальная актриса, или бездарность, сделавшая карьеру в постелях богатых и знаменитых?»

3

На этот вопрос ей попытался ответить Стае, который поздно вечером следующего дня звонил в дверь до тех пор, пока Люба не открыла. Посто­ронившись, молча пропустила его, и Стае прото­пал, прямиком на кухню.

— Слушай, ты в магазин когда будешь ходить, как все нормальные женщины? — спросил °н, громко хлопнув дверцей холодильника.

— Я тебя на ужин, кажется, не приглашала.

—  А зря. Останешься голодной. Я прихватил в супермаркете тройку шницелей. Думал, хоть яйца есть. Ты чем вообще питаешься?

—  Святым духом.

—  Благородно. — Она уловила сдавленный смешок, но комментариев не последовало.

—  На спектакль ходил?

Стае только вздохнул томно и лениво разва­лился на стуле. Люба поняла, что придется все-таки поставить на плиту сковородку. Плеснула туда немного растительного масла, потом раз­вернула принесенный Стасом пакет и повторила вопрос:

—  На спектакль ходил?

—  Можно я у тебя переночую? В том смысле, что лягу на раскладушке где-нибудь в уголке и высплюсь как следует. Мне просто необходимо выспаться. У сестры маленький ребенок, а у меня был тяжелый день. И завтра не легче. Ты не воз­ражаешь?

—  Нет, конечно. — Она слегка растерялась.

—  Я нахал, да?

—  Немного есть.

—  Зато я остаток вечера будут развлекать тебя историями из театральной жизни столицы. Я был не только на спектакле, но и за кулиса­ми, — наконец-то сказал он. — Бродил по гри­мерным с медной чашей, собирая в нее змеиный яд, каплю за каплей. Под конец чаша оказалась полна, даже через край переливалось. Хотя сама Линева разговаривать со мной категорически от­казалась.

—  С милицией отказалась?! Почему?

— Она женщина с характером. «Вызывайте, Ьворит, к следователю на допрос. А сплетни можете собрать у моих недоброжелателей, их предостаточно». Я так и сделал.

—  Да, ее не любят, — задумчиво сказала Лю­ба. — А за что?

—  Ты переворачивай мясо-то. Сгорит. Ты что, плохая хозяйка?

—  Нет. Просто ты мне не муж.

—  Значит, ты ненормальная женщина. Нор­мальная о любовнике заботится гораздо лучше, чем о муже. За любовь, знаешь, стараются боль­ше, чем за мужнину зарплату.

—  Да ты просто...

—  Я  про  любовников  Алины  Линевой,  — очень невинно посмотрел на нее синими глазами Стае. — Она же была незамужней. Тут такая история заворачивается!

—  Знаю. Ты сейчас скажешь, что ее теа­тральные успехи спонсировал Михаил Стрель­цов.

—  Откуда   знаешь?!   —   вытаращил   глаза Стае.

—  Павел Петрович описал все так прозрачно. Я думаю, что он давно знал, с кем была любовь у его сына. Только непонятно: то, что он женился именно на Полине Линевой — совпадение или нет? Когда он узнал про сына и свою молодую тещу?

—  Я видел сегодня спектакль, — усталым голосом сказал Стае. — По счастью, он не такой Уж длинный. И закулисные сплетни мне удалось собрать до него, а не после. Само же зрелище Линевой мои выводы только подтвердило.

—  Как она? — Люба подала ему на тарелке шницель.

—  Ничего, — положив в рот кусочек, ответил он.— Мясо ничего. Линева отвратительна.

—  Так плохо?

—  Она очень красивая женщина! — с чув­ством сказал Стае.

—  И?

—  И это все. По-моему, только ее красоту ре­жиссер использовал на все сто. Тело потрясаю­ще! Только не надо на меня так смотреть. Какие ноги, какая... Все, молчу, молчу. Я, конечно, не знаток и не любитель... всех этих театральных приемов, но, по-моему, не обязательно так часто женщину раздевать. Это все-таки сказка. Пусть для взрослых. А не стриптиз. Играет Алина Линева плохо. И почему-то все время кричит. Боится, что ли, что ее не услышат? Но зал ма­ленький, всего-то десять рядов. Цены на билеты сумасшедшие.

—  Как же она попала на главную роль? Это же коммерческий театр!

—  Вот  в   этом-то   и  вопрос.   Оказывается, Михаил Стрельцов занимался благотворитель­ностью. Но очень целенаправленно занимался. То есть он спонсировал только те постановки, в которых играла Алина Линева. А «Театру-Солнце» даже обещал выбить новое помещение. Им и впрямь тесновато в подвале.

—  Как это выбить?

—  Ну,  у него были влиятельные знакомые и большие деньги. Поставить спектакль в глав­ной роли с Линевой уговорил режиссера именно Стрельцов. И ссудил на это дело, по слухам, ни больше ни меньше, пятьдесят тысяч баксов. И в ближайшем будущем должен был выйти еще один спектакль, тоже с Линевой в главной роли. Но теперь репетиции прекращены. И «Маленько­го принца» сняли с репертуара. В Алину Линеву никто не верит, Люба. Никто.

—  Неправда! Я вчера читала на сайте «Те-атра-Солнце»   статью  некоего  Антона   Чайки, который расхваливает ее талант, просто-таки захлебываясь от восторга!

—  Антона Чайки? Ха-ха!

—  Что ты смеешься?

—  Есть такой типчик. Слышал сегодня об этом Чайке. Крутится возле театральных подмостков и подбирает крохи чужой славы. Человек-флю­гер. Куда ветер дует, туда он и поворачивается. Ходят слухи, что он пишет не только под псевдо­нимом Антон Чайка, но и как О. Правдин. Первый хвалит, второй ругает. Смотря кто заказывает музыку.

—  Мерзость какая!

—  Каждый  зарабатывает  деньги,  как  мо­жет, — пожал плечами Стае. — В чем же мер­зость?

—  Выходит, хвалебную статью на сайте зака­зал кто-то из поклонников Линевой. Может, тот же Михаил Стрельцов, когда еще был жив, — упавшим голосом сказала Люба. — Не думаю, что сайт часто обновляется. Значит, вот в чем ее личная драма! Убит богатый любовник, и карьера закончена. Бедняжка!

—  До нового богатого любовника, — загадочно сказал Стае. — Ибо как раз теперь мы подходим к очень интересному моменту. Линева — женщина с прошлым. И теперь мы переходим прямо к Сер­гею Иванову.

Он подцепил на вилку последний кусочек шницеля, положил его в рот и вздохнул с явным сожалением:

—  Еды больше нет. А жаль.

—  При чем здесь Иванов? — спросила Лю­ба. — Мы про Линеву, кажется, говорим. Какая между ними связь?

—  На первый взгляд, нет никакой связи. Но я провел небольшое расследование. Рассказы­ваю: Сергей Иванов полтора года назад проходил главным подозреваемым по делу об убийстве не­коего Эльдара Осокина. Пока не задержали на­стоящих преступников.

—  А при чем тут Линева?

—  Ты слушай, не перебивай. Три года на­зад   в   Москву   из   далекой   среднеазиатской республики приехала девушка Гульнара, пре­красная, как сама любовь. Искала она работу, искала, пока не встретилась с удачливым пред­принимателем Эльдаром Осокиным. Человеком солидным, женатым, имеющим двоих детей. Он взял приглянувшуюся ему девушку на работу в магазин «Чай, кофе», более того, решил устро­ить ее судьбу. То есть организовать Гульнаре фиктивный брак с москвичом и таким путем добыть ей российское гражданство и постоян­ную прописку в городе Москве. Вот тут как раз подвернулся Сергей Иванов, который частенько заходил в магазин за пакетиком кофе капучино и положил глаз на красавицу. Девушка приняла его ухаживания, и вскоре состоялся визит во Дворец бракосочетаний, где и произошло сочетание Гульнары и Сергея в законную супруже­скую пару.

—  А Иванов знал, что у Гульнары есть бога­тый любовник?

—  С самим Ивановым я пока не разговаривал. Понятия не имею, чего он знал, а чего не знал. Я дело смотрел. После бракосочетания молодая переехала не к молодому, а на частную квартиру, куда примерно через год переехал от законной жены и Эльдар Осокин. С женой он, правда, так и не развелся, собственность не захотел делить. Зато Гульнаре велел развестись. Но...кое-что вписывается в эту замечательную версию.

—  Понимаю. Фиктивный муж оказался слиш­ком привлекательным для красавицы объектом.

—  Вот именно. Он по-прежнему каждый день заходил в магазинчик, и Осокин начал жутко ревновать. Более того, девушка стала частенько наведываться домой к своему законному мужу. Даже с родителями его познакомилась. Боюсь, что брак был не такой уж и фиктивный. А за­кончилось все трагически. В квартиру, которую снимали Осокин с Гульнарой, ворвались трое грабителей в черных масках, завязалась драка и Осокин был убит.

—  А девушка?

—  Она очень подробно описала нападавших. И похищенные вещи.

—  Они ж были в масках!

—  Девушка оказалась весьма наблюдатель­ной и сообщила кое-какие особые приметы гра­бителей. Например, приметную татуировку на плече у главаря. Он, видите ли, футболку порвал, когда с Осокиным дрался.

—  Тогда почему Иванов был главным подо­зреваемым?

—  Потому что сначала Гульнаре никто не поверил. Дело смахивало на обычную бытовуху. Отпечатков  пальцев  посторонних  в  квартире не нашли. Даже  самой Гульнары и Осокина. Такое впечатление, что они были старательно стерты. Осокина не застрелили, не придушили, не зарезали, а саданули по голове бронзовым пресс-папье. Видимо, первым, что подвернулось под  руку.  Странное  оружие  для  грабителей, согласись. У них же пистолет был, по словам Гульнары. Убийство Осокина больше похоже на стандартную ситуацию: пришел к девушке быв­ший законный муж Сергей Иванов, и их застукал любовник Эльдар Осокин, завязалась драка. Но... Дело в том, что уже в течение длительного срока в квартиры к знакомым Осокина вламывались трое грабителей. В масках. И, угрожая оружием,, отбирали ценности. Действовали явно по наводке. Когда убили самого Осокина, в милицию позвони­ла рыдающая Гульнара. Именно она очень точно описала грабителей.

— Она могла от общих знакомых узнать, как выглядели эти трое.

— Дело в том, что ее описание было гораздо детальнее и точнее. Девушка оказалась внима­тельнее других потерпевших. Именно благодаря ее показаниям троицу задержали, а уж когда нашли у одного из бандитов золотой портсигар и коллекцию старинных монет Осокина, все со­мнения отпали. С Иванова подозрение сняли, бандитов осудили. Вот так.

— А Линева?

—  Совсем  забыл.  Как  думаешь,   психолог, почему распадаются благополучные, на первый взгляд, семьи?

—  По разным причинам, — осторожно сказа­ла Люба.

—  Это я про Осокина. Многие бизнесмены имеют молодых и красивых любовниц, но не многие к ним уходят. Почему Осокин ушел к Гульнаре?

—  Любил, наверное, ее безумно.

— Двое детей, прочный брак в течение пят­надцати лет. В шкафу всегда чистые, выглажен­ные рубашки, в холодильнике домашний борщ, дети ухожены и под присмотром. А девчонка только и умеет, что по телефону трепаться. У Осокина нет домработницы. Жена — женщина простая, экономная, нетребовательная. Гульнара ему обходилась намного дороже, чем вся его се­мья, включая двоих детей.

—  Значит, все-таки любил.

—  А вот и ничего подобного. Осокин, между прочим, был страстным поклонником Линевой. Он тоже учился в том же театральном учили­ще. Правда, на два курса младше. Уже тогда он вздыхал по красавице. А она пользовалась этим и весьма успешно его динамила. Всю жизнь Алина Линева была для Осокина путеводной звездой. Он понял, что славы на театральных подмостках не добьется, бросил театр, ушел в бизнес, к со­рока годам разбогател. И снова стал ухаживать за Линевой. До того как она стала любовницей Михаила Стрельцова, ее участие в спектаклях протежировал угадай кто?

—  Осокин.

—  Правильно. Только когда она его бросила, появилась Гульнара. А от жены Осокин ушел ис­ключительно по одной причине: она Линеву на дух не выносила. Одевалась скромно, дорогих по­дарков не требовала, деньги из мужа до копейки не выжимала, но все его ухаживания за красави­цей-актрисой воспринимала в штыки.

—  Но это же нормально! Какой жене понра­вится такое положение вещей?

—  А вот Гульнара тянула с Осокина деньги, не стесняясь. Запрещала ему покупать дорогие подарки детям, давать жене больше того мини­мума, который едва позволял привыкшей к до­статку женщине сводить концы с концами. Но при этом не ограничивала расходы Осокина на Линеву. Ибо даже после разрыва он продолжал делать Алине дорогие подарки и дарить букеты цветов сумасшедшей стоимости. Кстати, Линева одна из знакомых Осокина, которую тоже слегка ограбили те трое. Но Михаил Стрельцов быстро восполнил ущерб. И еще одна неприятная но­вость. Касается лично тебя.

—  Какая?

—  Осокин был кредитором твоего мужа. Еще когда Олег Анатольевич имел долю в Интернет-кафе, он вложил в это кафе деньги, взятые в долг у Осокина. Сейчас я хочу выяснить, отдал Олег Петров долг Осокину или нет.

—  Каким образом ты собираешься это выяс­нять?— спросила Люба напряженно.

—  Поговорить с вдовой Осокина. И с Гульна-рой.                                                             

—  Я никогда не слышала от Олега фамилию Осокин.

—  А какую слышала? Почему твой муж ниче­го тебе не рассказывал?

—  Не знаю.

—  А я не исключаю, что это он навел грабите­лей на квартиру Осокина. И не только его.

—  Что ты говоришь?!

—  Но за что-то же его убили?! Быть может, это был заказ кого-то из пострадавших, а? Я сей­час очень конкретно связываю Олега Петрова со смертью Осокина и с историей ограбления не­скольких квартир их общих знакомых. Другой версии у меня нет. Я собираюсь докопаться до правды.

—  Олег не мог этого сделать, — еле слышно прошептала Люба.

—  Не мог? Почему? Потому что ты его люби­ма? А любила ли?

—  Замолчи!

—  Ты уже не так сильно страдаешь! Я вижу!

—  А ты хочешь, чтобы мне было больно, да? За что?

—  Я просто хочу, чтобы ты посмотрела на |прошлое спокойно, без эмоций. Еще раз про-|крутила в памяти свое короткое замужество. Ты просто не хочешь вспоминать: ни его странное поведение, ни постоянные разговоры о долгах, ни тот день, когда...

—  Нет!

Память на секунду вернула тот короткий миг, когда в машине, летящей в них, мелькнуло знако­мое лицо. Почему она никак не может вспомнить имя этого человека? В голове крутятся только эти бессмысленные строки: «Что нежной страстью, как цепью, я окован...»

—  Я должен выяснить, был ли Сергей Иванов знаком с твоим мужем. Может быть, их пути где-то и пересеклись?

—  В Интернет-кафе.

—  Что?

—  Они могли работать вместе.

—  А могли и на лестнице столкнуться возле осокинской квартиры.

—  И за что, интересно, Сергей так вознена­видел Олега, что решил его убить? И меня за­одно?

—  Может, действительно Иванов убил Осокина, а не шайка грабителей? А твой муж ока­зался случайным свидетелем. Дверь в квартиру, допустим, была открыта. Он зашел и... — Стае весьма выразительно щелкнул пальцами.

—  А почему Олег тогда молчал? — спросила Люба.

—  Шантажировал.

—  Но у Иванова нет больших денег.

—  А Гульнара? А осокинское наследство? На­до, кстати, выяснить, кому что досталось и сколь­ко это составляет в денежном эквиваленте.

—  Думаешь, Гульнара по-прежнему любов­ница Иванова?

—  После того как была женой? Ха-ха! Как интересно! Вот что, милая, давай-ка ложиться спать. Ночь на дворе, мне вставать рано. Где рас­кладушка?

— У меня нет раскладушки, — растерянно сказала Люба.

—  Да? Жаль. Й куда мне?

—  В конце концов, это смешно. У тебя какая-то запоздалая игра в благородство. Я сейчас постелю на диване, ложись, отворачивайся к стене и спи.

—  А ты?  

—  Посуду помою.

Она очень долго копалась на кухне. Перемы­ла не только тарелки, но и до блеска начистила сковороду. Хотя на дворе была глубокая ночь и усталость брала свое, Люба и раковину выдра­ила чистящим порошком и опомнилась, только когда начала полировать тряпкой кухонную плиту.

«Что это я делаю? Он, должно быть, давно спит». Люба на цыпочках прошла в комнату. Стае спал, отвернувшись к стене. Она осторожно легла на краешек дивана, прикрыла ноги концом про­стыни. Было жарко, душно. Он что-то сказал во сне, развернулся, положил руку ей на грудь. Лю­ба замерла и еще долго лежала в темноте без сна, но руку его так и не убрала. Уснула.

Утром он ушел рано, наскоро выпив чашку кофе, а Люба снова села за компьютер. Чувствуя себя обманутой дурой, еще раз открыла по­следнее послание Сергея Иванова, перечитала. Интересно, как ему в голову пришло придумать «комплекс младшего брата»? Все очень досто­верно: Сергей Иванов описывает, как постоянно соревнуется с младшим братом. Как старший, он непременно должен быть удачливее, опытней в отношениях с женщинами. Тем более что, по сло­вам Сергея, природа дала ему гораздо больше, чем брату. Хорошо было бы взглянуть на этого младшего. Что это за героическая биография та­кая? И почему молчит Стрельцов?

4

Она решила подтолкнуть Павла Петровича к общению.

КОМУ: Пациенту ОТ КОГО: от Доктора ТЕМА: диалог

Павел Петрович, вы знали, что у сына роман с Алиной Линевой! И не потому ли, когда вы об этом узнали, в отместку женились на Полине Линевой?

Видимо, Стрельцов был дома или вообще за­бросил работу, целиком отдавшись своим пере­живаниям и запершись в одиночестве в огромном '    особняке, потому что ответ пришел неожиданно быстро:

Откуда вы это узнали?!

Вы сами хотели мне это рассказать, Павел Пе­трович. Ваш рассказ и намек о сюрпризе, который готовил сын, слишком прозрачен. Вы давно знали, в чем состоит этот сюрприз. Почему же скрыли?

В ответ она получила очередную длинную тираду:

Да, я знал. Но не думайте, что я женился на По­лине назло Мишке. Клянусь, что о его связи с актри­сой Алиной Линевой я узнал только после свадьбы! То есть я, конечно, знал, что есть такая актриса. Я видел ее фотографии в журналах. Красавица!

Она очень изменилась с тех пор, как я видел ее пят­надцать лет назад на судебном процессе. Тогда была просто смазливая куколка, каких много. Молодая, хорошенькая, но такая же, как все другие смазли­вые куколки. Время же удивительным образом преобразовало ее черты. Есть такие лица, которые с годами становятся еще прекрасней. Смазливая куколка стала настоящей королевой. Я не узнал ее, разглядывая фотографии в журналах. Узнал, когда увидел вместе с бывшим мужем. Теперь я думал, что все эти годы они не переставали любить друг друга.

До того дня, как Полина убила Мишу, я с актри­сой Линевой не встречался. О том, что именно она любовница моего сына, мне сказала незадолго до рокового дня Полина. Уступая непрерывному дав­лению, так сказать. Я долгое время не мог понять неприязнь Полины к своей матери и часто допыты­вался: почему? Она никогда не приглашала ее в наш дом. И эти гастроли в день нашей свадьбы...

... А вы бы не осудили роман матери с человеком, на четырнадцать лет ее младше? Причем на ваших глазах? Михаил был Линевой не пара. И Полина не скрывала, что всячески старалась их развести, тем более, когда стала моей женой. Ей казалось, что хоть это их образумит. Ну, в самом деле, разве не смешная сложилась ситуация? Пасынок на девять лет старше мачехи, а зять на столько же старше тещи!

Вот моя жена обо всем знала еще до свадьбы. Но это ее не остановило. Мало того что она скрыла щекотливость сложившейся ситуации от меня, она постоянно ссорилась по этому поводу с Михаи­лом. Теперь понимаете, почему я утаил сей факт?

Я просто не мог дать в руки следствию еще один мотив! Ведь если бы все открылось, это навредило бы моей Полине. А ведь я ее все еще люблю. По­нимаете вы?

Конечно, на то они и милиция, чтобы до всего докапываться. Но сам я жену любимую топить не буду. Хоть она и виновата. Признаюсь, я слышал, когда закрывал дверь гостиной, что разговор между Мишей и Полиной шел как раз о ее матери. Она сказала, что мать сейчас приедет, а заодно и папа. Пусть, мол, полюбуется, до чего его бывшая супруга докатилась. А Мишка заявил, что ему на все напле­вать. Алину он любит больше жизни и ни за что с ней не расстанется.

Вот тут-то, на этом моменте я их и оставил.

А что касается характера моей жены, то тут соврать не могу. Ни в чем Полина-вторая не была похожа на первую. Плохая жена, плохая хозяйка. Ошибся я. Думал, и сейчас еще есть такие. Как моя первая и настоящая любовь. Но ошибся.

Люба перечитала послание Павла Петровича внимательнее, потом написала:

По-моему, вы запутались в своих чувствах. Ко­го вы все-таки любите? Первую жену? Вторую в первой? И как на самом деле относитесь к Полине-второй?

Простите, Доктор, простите! Я лучшего адвоката готов нанять, чтобы ее спасти! Ей ведь только двад­цать лет! Что же мне делать?!

Ждать. Быть может, она не убивала вашего сына?

Вы смеетесь! Даже у следователя нет никаких сомнений!

А у вас должны быть, раз вы хотите ее спасти.

Хорошо, я подожду. Но когда ее осудят, жизнь моя будет кончена.

Возьмите себя в руки, Павел Петрович. И ни в коем случае не рассказывайте следователю о последней ссоре Полины и сына, если хотите ее спасти. И не жалейте денег на адвоката. Девушка просто запуталась. Простите ее. Она еще такая молодая.

Больше Стрельцов в этот вечер сообщений не присылал. Люба вновь представила, что случи­лось в тот день. Последний день жизни удачливо­го бизнесмена Михаила Стрельцова. И подумала, что должен быть какой-то маленький фактик, который все изменит. Всю расстановку действу­ющих лиц в той мизансцене. Должна быть какая- то зацепка.

...Вечером снова пришел Стае.

—  Как к себе домой, — усмехнулась Люба. — Может, тебя прописать?

—  Обойдусь, — буркнул он. Потом вынул из кармана какую-то штуковину, с торжеством по­крутил перед ее носом: — Смотри, что у меня есть!

—  Секретное оружие шпиона?

—  Просто диктофон.

—  А зачем тебе диктофон?

—  Хочу вместе с тобой прослушать беседу с женой Осокина. И с Гулей.

—  С кем, с кем?

—  С бывшей женой Сергея Иванова.

—  Ах, она уже просто Гуля?

—  Да, я бабник!  Не разочаровывайся! Что тут такого? Милая девушка, очень разговорчи­вая, лояльная к молодым и холостым мужчинам. В отличие от тебя.

—  Совесть у тебя есть?

—  Я, между прочим, долго ждал вчера, что ты придешь. А насчет посуды, думал, пошутила.

—  Не ври, Стае. Ты уснул, как только твоя голова коснулась подушки.

—  Да? Может быть, может быть. Но, правда, я действительно пришел прослушать эту пленку вместе с тобой. Ты гораздо внимательнее меня.

—  И умнее.

—  Что?

— Ты забыл добавить «и умнее».

—  Обязательно так меня унижать?

—  Хочешь, пиццу закажем? — пошла Люба на примирение.

—  Хочу. Звони.

—  Сейчас, только номер телефона найду.

—  Эх ты, психолог! 722-21-77. У меня хоро­шая память на цифры.

Она набрала номер, сделала заказ. Стае в это время возился с диктофоном, перематывал пленку.

—  Пойдем в комнату, — предложила Лю­ба. — Душно. Откроем балкон...

—  Разденемся...

Она только вздохнула. Подумала, что он шу­тит, но Стае стянул рубашку, потом джинсы и в одних трусах растянулся на диване:

—  Хорошо! Иди сюда.

—  Ты уверен, что мы будем пленку слу­шать?

—  Разумеется. Мы же еще пиццу заказали. Просто очень жарко, а ты меня уже видела без одежды. Представляешь, что было бы, если бы между нами ничего такого не было? Сидели бы сейчас, мялись, потели. Эх! И потом, ты хочешь избавиться от своего маньяка? Или по-прежнему предпочитаешь целыми днями дома сидеть?

—  Ты же мне не веришь.

—  Я верю, что когда мы посадим этого Ива­нова, тебе будет гораздо спокойнее. И страх по­степенно пройдет.

—  Может быть. Включай.

Люба села рядом. Стае заботливо подложил ей под спину подушку. Покосился на голые женские  ноги под задравшимся халатиком, потом поло­жил между собой и Любой диктофон.

—  Сначала я посетил гражданку Осокину. Вместо преамбулы: не думай, что это старая некрасивая тетка в грязном халате. Конечно, не такая очаровательная юная газель, как Гульнара... Марианне Руслановне лет под сорок, но она очень неплохо выглядит, неплохо держится для брошенной женщины, а затем вдовы, была одета в приличный брючный костюм. Волосы уложе­ны, на лице легкий макияж. И духи приятные. Когда дойдем до Гульнары, ты поймешь, к чему я это говорю. Об интерьере: квартира четырех­комнатная, все сияет чистотой, дизайн вполне современный, мебель отполирована до блеска. А теперь слушай.

И Стае нажал на кнопку. Люба сразу же от­метила, что голос у Осокиной тоже приятный, низкого тембра, и говорит она вещи очень не­глупые:

—  Я сама виновата в том, что Элик ушел. Но с самого первого дня замужества я страшно бо­ялась, что Линева вдруг опомнится и пальчиком поманит Элика к себе. Ему достаточно было одного ее слова, чтобы развестись, бросить семью, детей. Ведь что я такое? Обычная домохозяйка, женщи­на без высшего образования, которая, выражаясь его же словами, «не растет». Но ведь мне, как и многим девочкам, с детства внушали, что главное для мужчины быть сытым, одетым, обстиранным, обласканным. Я ни разу даже голоса на мужа не повысила и только потом поняла, что иногда надо женщине быть немножечко стервой.

—  Ну, что вы так разволновались, Марианна Руслановна?

Голос совершенно незнакомый, чужой. Люба удивилась тому, как магнитофонная запись иска­жает голос Стаса. Словно какой-то другой чело­век, рассудительный, умный, внимательный, пы­тается успокоить разволновавшуюся женщину.

—  Я же не прошу вас рассказывать о том, почему Эльдар Эдуардович ушел к другой жен­щине...

—  Нет. Вы должны выслушать меня. Я просто пытаюсь вам объяснить, почему не верю во всю эту историю про грабителей! Ведь если я начну сейчас ругать Гульнару, вы, так же, как и все остальные, воспримите это весьма однозначно.

Мне положено ругать женщину, к которой ушел мой муж. Но ведь он не к Гульнаре ушел. К Линевой.

—  То есть как?

—  Не в прямом, конечно, смысле. Ведь эта женщина, не в пример мне, никогда не старалась удержать мужчину ни терпением своим, ни вни­манием, ни лаской. Она отбрасывала их прочь, словно старые перчатки: один, другой, третий... И при этом всегда находился желающий на ва­кантное место. Почему?!

—  Ну, она такая ... — деликатно кашлянул Стае, стараясь не задеть Осокину за больное.

—  Красивая, да? Бог ты мой, сколько краса­виц жалуются на одиночество и жестокую судь­бу! Она актриса не только на сцене, но и в жизни! Слышали бы вы, как она тянет томным, сладким голоском:   «Ми-и-илый...»   И   дальше   следует просьба, в которой ни один мужчина не может ей отказать! Потому что пальчиком она в это время нежно водит по его руке. Рисует то ли чертиков, то ли вопросительные знаки. Я сама видела! — неожиданно громко вскрикнула Осокина.

—  Почему вы не верите Гульнаре? — попы­тался вернуть ее к интересующей его теме Стае. Она такая же, как Алина?

—  Совсем не такая. Гульнара просто хищница. Причем девушка недалекого ума. Свою жадность она скрыть не в состоянии, но и не пытается ее скрывать. Алина же умная женщина. Она никог­да не просила мужчин платить за свою карьеру. И вообще ни о чем никого не просила. Сами дают, как ни странно. Внешне она такая: немного рассе­янная, беспомощная, небрежная ко всем принадлежащим ей вещам, включая мужчин. А на самом деле — умная женщина.

—  Вещам?

—  Что вы улыбаетесь? Да, они для нее вещи. Эта женщина, думаю, никем не дорожит. И муж­чины это понимают. И Элик знал. Но, несмотря на это, когда Линеву ограбили и она позвонила Элику, он среди ночи кинулся к ней на дачу. Не понимаю, зачем? Ведь у нее тогда уже начинался роман с молодым Стрельцовым.

—  Почему же она позвонила именно Эльдару Эдуардовичу?"

—  Не знаю. Мы как раз накануне серьезно с Эликом поговорили. Я впервые поставила во­прос «или—или». Элик дал слово прекратить все отношения с Линевой. Тем более он удо­стоверился, что она бросила его окончательно, всерьез занявшись своим молодым любовником. Кажется, первое время она была им даже серь­езно увлечена. И тут это странное ограбление и ночной звонок...

Осокина сделал длинную паузу.

—  И?.. — не выдержал Стае.

—  И на следующий день Элик собрал свои вещи и съехал от меня... От нас...

—  Но почему?

—  Мы не устраивали громкого выяснения отношений. Я не знаю, почему он принял такое поспешное решение.

—  Она что-то недоговаривает, — сказала в этом месте Люба, и Стае согласно кивнул.

—  Вы   что-то   недоговариваете,   Марианна' Руслановна, — была его следующая реплика в магнитофонной записи.

—  Ну, хорошо. Речь шла о каком-то ключе. Якобы это я решила насолить Линевой. Ведь мне Элик не дарил таких дорогих подарков. Ее бриллианты... Ах, что теперь об этом говорить! Словом, у меня есть только обручальное кольцо и несколько не очень дорогих безделушек. А ей он после каждой премьеры клал в корзину с цве­тами дорогое ювелирное изделие. А ведь она ни­когда даже не задумывалась над тем, откуда... Да ладно. Я про ограбление дачи хотела... Ну, Лине-ва и позвонила Элику, высказала претензии: мне мол, не камешков жалко, а тебя. Или ты жадина, каких свет не видывал, или твоя жена — ревни­вая дура.

Тут Марианна Руслановна громко вздохну­ла. Люба пожала плечами: ничего не понимаю! И Стае тоже спросил Осокину:

—  Но почему Линева связывала с ограблени­ем своей дачи Осокина и близких ему людей?

Марианна Руслановна молчала. Стае даже на кнопку перемотки нажал, бросив Любе реплику:

—  Не стала больше говорить о Линевой,. Сей­час самое главное будет.

—  ... знали Олега Анатольевича Петрова? Люба вся напряглась.

—  Как? — переспросила Осокина. — Петрова?

—  Распространенная фамилия, понимаю. Но вы все-таки попытайтесь вспомнить. Не расска­зывал ли вам муж, что человек по имени Олег Анатольевич Петров взял в долг у него деньги?

—  Ах, да! Олег Петров! Ну как же! Конечно, помню! Так он долг отдал. Там была какая-то история с Интернет-кафе...

—  Какая история?                       

— Очень смешная. Кто-то кого-то ловко на­дул. Спорили, можно ли «открыть» чужой ком­пьютер. Кажется, именно этот Петров придумал розыгрыш! Спор. И выиграл большие деньги. По-моему, это была какая-то денежная афера.

—  У кого?

—  Честное слово, не помню! И вообще я умею только пыль с компьютера вытирать. Я не запо­минала все эти странные слова, которые упо­треблял муж, рассказывая об Олеге. К тому же всех, кто познакомился с Эликом через Линеву, я старалась в доме не принимать.

—  Так это Линева познакомила Эльдара Эду­ардовича с Петровым?

—  Да, — сухо сказала Осокина. — Не исклю­чаю, что Петров тоже был одним из ее любовни­ков.

—  Но как могли бывшие любовники Линевой общаться друг с другом да еще и деньги в долг давать и брать?

—  Очень нормально могли. Она так мило это делала. То есть бросала. И так же мило могла их познакомить: «Ми-и-лый, это мой близкий друг, с которым... Ах, впрочем, это теперь неважно! Вы поговорите, а мне пора». И тут же цеплялась за рукав другого мужчины, словно за ошейник со­баки-поводыря. У нее есть такая отвратительная привычка! Она не под руку с мужчиной идет, а повиснув на каком-нибудь из предметов его одежды,  — раздраженно  заметила  Марианна Руслановна. И добавила: — При желании Алина Линева могла создать клуб брошенных ею муж­чин, и там царили бы прекрасные дружеские отношения.

Стае снова нажал на кнопку перемотки.

—  Ну, дальше совсем неинтересно.

Люба едва успела остановить запись уже в самом конце.

—  Подожди!

И она снова услышала голос Марианны Рус­лановны. Монолог Осокиной снова был на боль­ную тему: почему ушел Элик.

—  Ведь мы, жены бизнесменов, целиком по­святившие себя дому и детям, ошибочно думаем, что это лучший способ удержать мужей, быть идеальной женой, матерью, хорошей хозяйкой. Мы не напиваемся, не курим, не колемся, не из­меняем, одеваемся в хорошие вещи из дорогих магазинов,  ходим  по  косметическим  салонам и  тренажерным  залам,  выписываем  женские журналы  с   огромным  количеством  полезных советов. И старательно этим советам следуем. Мы почему-то уверены, что застрахованы всем этим от развода. И очень поздно понимаем, что мужьям с нами просто скучно. И их уход — это как гром среди ясного неба. «Я тебя ненавижу!» А собственно за что? Ведь все было идеально! Быт налажен, бюджет рассчитан, жизнь распла­нирована на десять лет вперед: субботний отдых в боулинг-клубе, рождественские каникулы в Турции, отпуск летом на Канарских островах. И как это страшно, имея все, оказаться на жал­кой подачке —• ежемесячных алиментах! И те бывший муж то и дело норовит урезать.

—  А сейчас вы на что живете, Марианна Рус­ланова?

—  Мы же не были официально в разводе с Эликом. Осталось несколько магазинов, в которые были вложены его деньги. Я получаю непло­хие проценты.

—  А магазин «Чай, кофе», где работает Гульнара?

—  Что? Да, есть такой магазин. Тоже теперь мой, — равнодушно сказала Осокина.

—  Почему же вы не уволите Гульнару?

—  За что? Мстить? Я же сказала, что Элик не к Гульнаре ушел. Не было бы Линевой, не было бы и ее. А девушке тоже надо на что-то жить. Имущество Элика ведь осталось мне, как законной его супруге...

—  Все. Точка, — сказал Стае.

Из диктофона раздалось шипение: пустая, без записи пленка.

—  Ты думаешь...— сказала Люба.

—  А не она его, часом? Темная история. Надо послушать вторую.

—  Подожди, — еще раз сказала Люба.

—  Что это с тобой? — усмехнулся Стае. — Расстроилась, услышав, что Осокина считает, что твой муж был любовником Линевой?

—  Я просто не могу понять. Ведь если Олег любил эту женщину, если она ему помогала на­ходить кредиторов, должен же был он о ней хоть изредка упоминать! Но я ни разу не слышала от него имя — Алина. Никогда.

—  А вообще о женщинах? О других?

—  Только о бывшей жене. О Маше. Я точно знаю, что у Олега больше никого не было. Она что-то путает, эта Осокина.

—  Мне так...

Услышав звонок в дверь, оба вздрогнули.

—  Черт! Это нее пиццу привезли! — восклик­нул Стае. — Ну и увлеклись мы с тобой!

—  Что-то долго сегодня, — удивилась Лю­ба. — Пойду возьму.

—  Я сам.  

Он схватил джинсы, на ходу запрыгнул в них и, не надевая рубашки, выскочил в прихожую. Вернулся задумчивый, держа коробку с пиццей. Рассеянно покачал ее в руке:

—  Остыла почти.

—  Что-то случилось?

—  Знаешь, мне показалось, что посыльный — тот же самый парень. Что у них других разносчи­ков нет? И он как-то странно на меня реагирует.

—  Как?

—  Шарахается прочь, я едва успеваю сунуть ему деньги.

—  Кстати, сколько я тебе должна за пиццу?

—  Смеешься?

—  Серьезно.

—  Ладно. Моя еда, твоя квартира. Устраивает?

—  Очень современно.

Стае раскрыл коробку и воскликнул:

—  Хороша! Чуть теплая, но все равно хоро­ша! Налетай.

... — А что Гульнара? — спросила Люба, съев один кусок и потянувшись за полотенцем.

—  Все уже? Наелась? Эх, женщины! Он вытер руки и достал другую кассету:

—  А вот теперь вторая преамбула. Девушка Гуля живет в скромной однокомнатной квартир­ке, уже не в той, что снял для нее покойный Осо-кин. В квартире страшный бардак: вещи валяют­ся в беспорядке, на мебели толстый слой пыли. Сама красавица одета была в старые джинсы и перепачканную чем-то футболку, такой я застал ее вечером после работы. И с телефоном в руке. У нее какой-то роман. Телефонный. Когда я по­казал удостоверение и стал задавать вопросы, девушка начала сильно нервничать, и разговор получился странный. По-моему, она врала.

—  Давай включай!

Стае включил диктофон, развалился на дива­не и снова занялся пиццей. Казалось, разговор с Гульнарой его совершенно не интересовал.

...— я не виновата, да? Эдик очень любил эту Алину.

—  Эдик? Почему Эдик?

—  Он не хотел, чтобы я звала его как эта... ну, его старуха.

—  Сколько вам лет?

—  Двадцать два. Много, да? Ужасно! Три года в Москве, да? Прописка есть. Хата есть. Да?

—  Вы снимаете эту квартиру?

—  Ха-ха! Почему «вы», да? Не надо «вы». Не старая. Гулей зовите.

—  Сколько платите?

—  Ха-ха! Платят.

—  Не вы? Не ты то есть?

—  Ха-ха!

—  Значит, Эльдар Эдуардович очень любил актрису Алину Линеву? А вы ее видели когда-нибудь?

— Красивая, да? — В голосе Гульнары по­слышалась зависть. — Эдик тоже хотел меня в актрисы. Одевать в красивые платья, и чтобы улыбалась. Много красивых платьев, много улы­балась. Каждый день новые красивые платья.

—  Моделью, да? — в том же тоне спросил Стае.

—  Ну да. Плохо говорю? Эдик ругался. Голос красивый, слова некрасивые. «Молчи, говорил, лучше». А я говорить люблю. Много.

—  О чем?

—  Про любовь.

—  Про кино, что ли? Про книги?

—  Ха-ха!

—  Гуля, кто убил Осокина? — безнадежным голосом спросил Стае.

—  Сидят. Всех поймали, — торопливо ответи­ла Гульнара.

—  Вы видели, как это было?Расскажите.

—  Видела, да. Позвонили в дверь. «Магазин, говорят, горит. Мы — пожарные, приехали за хозяином».

— Какая чушь!

—  Чушь, да? Испугалась, открыла. Вошли трое. На голове шапки с дырками. Пистолет до­стали. Страшно, да? Эдик деньги отдавать не хо­тел. Драка была. Тот, с черепом на плече, стукнул его по голове. Деньги взяли — ушли.

—  А коллекцию монет? А портсигар?

—  Взяли, да. Спросили — отдала.

—  Что спросили? Коллекцию?

—  Ха-ха!

—  Послушай, может, не так все было?

—  Сидят. Они все сидят.

—  Да знаю я! Если бы не вещи Осокина, кото­рые у них нашли, никто бы тебе не поверил! Ты бриллианты любишь, Гуля?

—  Камешки? Люблю. Красиво, да. Очень лю­блю! Алина много подарков получала, — теперь уже Гульнара говорила с нескрываемой завис­тью в голосе. — Хорошие подарки, дорогие. Мне

Эдик столько не дарил. Алине дарил. Я не запре­щала. Пусть.

—  Как ты познакомилась с Линевой?

—  В театре. «Какая прелесть», — сказала она. Про меня. Я лучше, да? Красивее. Молодая.

—  Вы только в театре встречались или где-нибудь еще?

— Ужинали вместе. В ресторане. Миша был красивый, — сказала Гульнара с сожалением. — Его убили, да?

—  Так ты и Стрельцова знала?

—  Не знала. Видела один раз.

—  Значит, Миша был красивый. А Сережа? Красивый?

—  Кто?

—  Сергей, твой муж.

—  Муж, да, — сказала Гульнара с сожалени­ем. — Эдик ему деньги дал. Много денег. Чтобы женился на мне.

—  А потом? Вы друг другу понравились, да? Пауза, долгая пауза.

—  Ваш брак был фиктивным или нет, Гуля?

—  Ха-ха!

—  Посерьезнее можно?

— Иди ты. Не скажу.

—  Я вызову тебя на официальный допрос по­весткой.

—  Попробуй. Испугалась. Как же. Знакомые есть, да. В милиции.

—  А грабителей, значит, испугалась.

—  Иди ты, — повторила Гульнара беззлобно и вполне миролюбиво.

—  Ты на кого-то рассчитываешь? На чью-то помощь? Так?

—  Ты мент. Ментов никто не боится. Они взятки берут.

—  Кто тебе сказал?

—  Сказали. Ха-ха!

—  Вот черт! — выругался капитан Самохва­лов. — С тобой же просто невозможно разгова­ривать!

—  Не говори. Иди ты, — все так же миролю­биво повторила Гульнара.

Стае нажал на кнопку и выключил диктофон:

—  Дальше все в том же духе. Люба не выдержала и рассмеялась:

—  Прелесть, а не девочка! Это тебе не Осокина и не Алина Линева!

—  Кстати,  о  последней.  Марианна  Русла­новна говорила о ней, как о женщине-девочке, совершенно беспомощной и капризной. А вот у меня такого впечатления не создалось.

—  Чертиков тебе на руке не рисовали?

—  Чертиков? Жаль, но не рисовали. Краса­вица Алина была холодна и убийственна, как отточенная сталь. Похоже, что это она роль играет, роль женщины-девочки. Не на сцене, а в жизни.

—  Ну и что?

— А то. Ты же сама сказала, что кто-то из двоих свидетелей вошел в дом первым. А если это была Линева? И если это она ударила своего любовника ножом?

— Зачем?

—  Может,   из-за   дочери?   Мало  ли  какой найдется повод у женщины, чтобы убить своего любовника!

— А почему ты заподозрил Линеву?

—  Потому что все нити ведут к ней. И жена, и любовница Оеокина что-то недоговаривают. Мо­жет, Линева будет откровеннее?

—  Она же отказалась с тобой говорить!

—  Нет повода для допроса. А если начать с ограбления ее дачи? — вслух размышлял Само­хвалов.

—  При чем здесь дача?

—  Да при том, что она знает больше, чем ска­зала на суде. Ее же вызывали как потерпевшую. Я по-прежнему считаю, что твой муж причастен к ограблениям осокинских знакомых. Линева же позвонила Осокину в ту ночь, когда ее ограбили.

—  Но она говорила про жадность Оеокина и его жену — ревнивую дуру.

—  А может, Олег и Оеокина просто-напросто договорились? Петров навел, Марианна Русла­новна каким-то образом раздобыла ключик.

—  Узнай, пожалуйста, где работает младший брат Сергея Иванова.

—  Кто?

—  Брат. Покоя он мне не дает. Может, его во­обще не существует?

—  Люба, я доел пиццу.

—  Поздравляю. Вкусно, да?

—  Иди ты, — с той же интонацией, что и Гульнара Иванова, сказал Стае. И добавил: — Очень недалекая девчонка. Как она о камешках-то говорила, ты слышала?

—  Слышала, да.

И оба вдруг громко расхохотались. Стае ото­двинул диктофон в сторону, протянул руку Любе:

—  Иди  на  вражескую  территорию.  Давай переползай границу.

—  Не хочу.

—  Боишься, что ли?

—  Просто не пойму, я твоя женщина или друг.

—  А то и другое вместе не бывает?

—  Стае, если тебе поговорить не с кем или ночевать негде, то необязательно еще и спать со мной. Я как-нибудь переживу.

—  Какая же ты подозрительная! Нет, иметь в любовницах женщину-психолога просто наказа­ние какое-то!

—  Вот и не имей.

—  Ну и спокойной ночи. А за брата спасибо. Я проверю.

Он зачем-то накрылся простыней, прежде чем стянуть с себя джинсы и, закинув их на стул, от­вернулся к стене. Люба встала, выключила свет, переодевшись в ночную рубашку, легла рядом.

—  Подвинься и поделись простыней, — ска­зала она, легонько толкнув его в спину. — Стае!

— Я сплю.

Несколько минут они полежали молча. Потом Люба примирительно сказала:

—  Просто я не могу так сразу. Только что го­ворили о делах, о преступлениях, о других жен­щинах, и вот ты уже раскрываешь свои объятья. Я человек, не робот, у меня кнопки нет. Чик — и переключился на удовольствия. Причем на твои.

—  Жаль.

—  Что жаль?

—  Что кнопки нет.        

Люба не выдержала и слегка стукнула его сво­ей подушкой по голове:

—  Нахал!

Стае в ответ схватил свою подушку. После де­сяти минут пыхтения и шуточной драки он пере­хватил Любины руки, зажал их в одной своей и самодовольно сказал:

—  Захват. Попробуй шевельнись.

Она молчала. Стае нагнулся и заглянул в ее глаза...

—  Какого цвета у меня глаза?

—  Карие.

—  А точнее?

—  Медовые.

—  А еще точнее?

—  Как много ты от меня хочешь! — притворно вздохнул он.

—  Ты называешь это «много»?

—  Самые прекрасные глаза на свете.

Глава 7 «Комплекс младшего брата»

1

...Огромный колокол на самой высокой башне собора не звонил, а верещал тоненько и про­тивно. Люба никак не могла избавиться от этого навязчивого треньканья и проснулась. Конечно, это был не колокол, а телефон. Она машинально взглянула на будильник: без пятнадцати шесть! Стае тоже зашевелился, потом засунул голову под подушку и снова замер, а Люба схватила телефонную трубку:

—  Да! Слушаю!

В ответ раздался всхлип и протяжный стон лучшей подруги:

—  Любаша...

—  Апельсинчик, что случилось?!

Она испугалась, что у подруги проблемы с Сергеем Ивановым и он все-таки проявил себя не с лучшей стороны. Но Люся тоскливо сказала:

— Рыжий заболел.

—  Петька? Что с ним?

—  Температура под сорок с вечера. Всю ночь не спала.

—  «Скорая» приезжала?

—  Приехали, — грустно усмехнулась Лю­ся. — Сделали укол.

—  Ну и что?                                             

—  Что-что! Снова температура, вот что!

—  Высокая?

Пауза. Люба не выдержала:

—  Так в больницу же надо!

— А если это обыкновенная простуда? Ты представляешь, сколько придется там лежать? А кто мне больничный оплатит? Кто?!

—  Ты о ребенке говоришь! Да провались она, твоя работа!

—  Он всегда так болеет, — снова всхлипнула Люся. — Три дня температура высоченная, а по­том снова как огурчик.

—  Так что ж ты тогда паникуешь?

—  Но эти три дня надо же как-то пережить! Ты психолог, поговори со мной.

—  Я сейчас приеду.

—  Тут уже и так вся спасательная команда. И бабка, и дед. Но они только охают и твердят то же, что и ты: надо в больницу.

—  Приеду, — решительно повторила Люба.

—  А как же...

Она повесила трубку и толкнула Стаса в бок:

—  Вставай! Стае!

—  А? Что случилось?

—  Проводи меня.

— Куда?

Он сел на диване, моргнул синими сонными глазами. Недоуменно повторил:

—  Куда?

—  К Люське. У нее Петька заболел.

—  А ты разве в этом что-нибудь понимаешь? В педиатрии?

—  Ее просто надо морально поддержать. Она там с ума сходит. А маму Люськину я очень хо­рошо знаю, та еще паникерша. Ты сейчас меня проводишь, а потом поедешь на работу.

... — Это хорошо, что ты решилась выползти наконец из дома, — зевая, сказал Стае, когда вместе они вышли из подъезда. — Это, понима­ешь, поступок.

—  Помолчи,  — поморщилась  Люба.  Глаза покалывало, когда она вышла из привычных су­мерек на яркий дневной свет. — Шуточки твои сейчас неуместны.

—  Извини, — мурлыкнул он, и Люба -поспе­шила оправдаться:

—  Я как-то забыла про свой страх. Да прова­лись он, этот Ромео! Надо Апельсинчику помочь.

—  Кому?!

—  Апельсинчику.  Это  Люськино  прозвище еще со школы.

Стае не удержался и хихикнул. Люба нахму­рилась, вспомнив, в каком состоянии лучшая подруга, и дернула его за рукав, чтобы перестал улыбаться. Народ в этот ранний час уже спешил по своим делам. Поток людей, едущих на работу, плавно перетекал с автобусов к стеклянным две­рям метро, но, сколько Люба ни оглядывалась, ничего подозрительного она не заметила, да и со Стасом ей было спокойнее.

—  У меня пистолет есть, — похвалился он, заметив ее внимательные взгляды в сторону про­хожих мужского пола.

—  Очень хорошо. Ты быстрее можешь идти? Люба почти бежала и в метро, на эскалаторе, не могла стоять спокойно. Ей казалось, что лестница ползет вверх слишком медленно. Когда они вошли в квартиру Люськи, там сразу же стало тесно. В единственной комнатке лежал больной Петька с высокой температурой, Люськина мать громко охала и пила сердечные капли, а отец курил на кухне «Приму», распахнув настежь окно.

—  Ну что? Не лучше? — спросила Люба подругу.

—  Я, пожалуй, поеду, — неуверенно сказал Стае и спросил Любу: — Ты долго здесь бу­дешь?

— Да.

—  Ладно, вечером увидимся.

Закрыв за ним дверь, Люська вцепилась в Любину руку:

—  Пойдем пошепчемся.

На кухне она принюхалась и недовольно ска­зала отцу:  

—  Папа, сходил бы ты в магазин. Молока купи.

—  Так закрыто ж еще.

—  Ну, все равно. Воздухом подыши. И не кури ты в квартире, сколько раз можно говорить!

Люська разрыдалась и обессиленно присела на табуретку. Ее отец несколько раз рассеянно моргнул и попятился к двери.

—  И ходят, и ходят тут! Страдают. Я даже не могу на них ребенка оставить! Беспомощные!

—  Успокойся ты. Люська всхлипнула:

—  Успокойся. Как же! На работу сегодня не пошла, день пропал. На лекарства весь недель­ный бюджет ушел. И эти еще, — она со злостью посмотрела на потолок, — соседи.

Люба тоже подняла голову вверх и увидела подтеки на белой штукатурке и лампочку, обер­нутую кулечком из газеты. Спросила удивленно:

—  Что это?

—  А... Абажур. Просто обхохочешься, прав­да? Соседи залили, лампочка лопнула, плафон треснул. Нет, ну почему это все несчастья одно к одному?! Почему?

—  Не знаю. — Люба подумала, что всю остав­шуюся жизнь будет вспоминать эту весну с со­дроганием.

—  Накрылся мой красивый роман медным тазом, — грустно усмехнулась Люська. — У меня сегодня свидание назначено.

—  Как ты можешь сейчас об этом говорить?! Как?!

—  А о чем? При таблетках вся ночь прошла, и впереди еще две таких же... Послушай, я тебя не просто так позвала. — Она перешла на шепот. — Все равно придется ему рассказать. О Петьке. С лагерем получится или нет, не знаю теперь. Ты бы сходила к нему.

—  К кому? — растерялась Люба.

—  К Сереже. Ведь если я сама начну ему рассказывать о том, как мне всю жизнь не вез­ло... И про Петьку. Рыжий мой. — Люська снова всхлипнула.

—  Никуда я не пойду! — разозлилась Лю­ба. — Я тебя вообще отказываюсь понимать!

—  Да?   Отказываешься?   —  Подруга   вдруг встрепенулась: — А может, это меня Бог наказал? А? Что же это я такое говорю? Какое свидание?

—  Тебе поспать надо. Я посижу с Петькой. Все-таки врач.

—  Психолог.

—  Но укол сделать могу. Если температура будет еще подниматься, можно сделать анальгин с димедролом. По крайней мере, он уснет.

—  Хорошо. Спасибо тебе. Я прямо теряюсь, когда Петька заболевает. Ну сколько раз говори­ла, чтобы не носился как угорелый и мороженое тоннами не лопал!

—  Успокойся.

—  Да. Все-все.

После обеда Петьке стало лучше, хотя Любе и пришлось все-таки сделать ему укол. Но, под­ремав, мальчик заметно повеселел, температу­ра снизилась до тридцати восьми с половиной. Люба была почти уверена, что эта ночь пройдет спокойнее. Ночевать в маленькой квартирке такому количеству народа было просто негде, и она уже прикидывала, как будет добирать-. ся домой. Может, такси поймать? Страшно­вато.

И тут совершенно неожиданно вернулся Стае. С порога бодро поинтересовался:

—  Как дела!

—  Т-с-с-с! Лучше, лучше! — замахали на не­го руками все разом: Петька снова дремал.

— Ты поедешь со мной? — громким шепотом спросил Любу Стае.

—  Куда?

—  Ради тебя я взял у отца машину. Старень­кая, но возит.

—  Куда возит? — ничего не поняла Люба, но начала собираться. Провожавшей ее до лифта подруге сказала: — Может быть, и к лучшему, что все так случилось. То есть я, конечно, не про Петькину болезнь. Но, по крайней, мере, узнаешь получше своего Сережу.

—  Как ты меня не любишь! — не удержалась Люська.

—  Люблю. Если что — звони, — чмокнула ее в щеку Люба.

У подъезда стояли зеленые «Жигули» пятой модели. Машина была старенькая, но очень ухо­женная, прямо-таки вылизанная до блеска.

—  Нравится? — самодовольно спросил Стае. — Представляешь, чего мне стоило выклянчить ее у отца? Главная тягловая сила при перевозке вещей на дачу и с дачи. Попробуй залезь в электричку вечером в пятницу! Сразу расхочется грешить и попадать в ад. Хорошо, что отец приехал в город по делам и задержался.

—  Но зачем нам машина?

—  Затем,- что мы сейчас поедем на дачу к Алине Линевой.

— Но я-то здесь при чем?!

— Тебя надо выгуливать. Давай, подруга дней моих суровых, возвращайся к нормальной жизни. Может, и до магазина когда-нибудь доковыля­ешь. Мне надоело питаться сосисками и теплой пиццей. Супу хочу. Или борща домашнего. Борщ варить умеешь?

— Откуда ты на меня свалился, Стае? А глав­ное, зачем?

2

Дачный особнячок актрисы Алины Линевой был похож на пышный свадебный торт. Причем не на какой-нибудь дешевый, а из муки самого высшего сорта, на чистом сливочном маслице. Видимо, он был построен стараниями не одного поклонника Линевой, и каждый из них стремился вложить в шедевр свой слой взбитых сливок, гла­зури и шоколадного крема. Это был настоящий домик для Барби: небольшой, аккуратненький, сложенный из кирпичей кремового цвета и по­крытый зеленой черепицей. Островерхая крыша, с четырех сторон кремовые башенки, балкончик на втором этаже, ухоженный садик возле дома. По словам Стаса, отыграв последнего «Малень­кого принца», Линева взяла паузу и заперлась в этом кукольном особнячке. Видимо, в ожидании нового спонсора.

—  Я звонил ей с утра, — сказал Стае, оставив бесценные папины «Жигули» возле ворот. — Со­гласилась принять, хотя и со скрипом.

У Любы почему-то тревожно забилось сердце, когда она шла по дорожке, выложенной плиткой кремового цвета, к сказочному домику актрисы. Занавеска на окне второго этажа шевельнулась, когда Стае уверенно надавил: несколько раз на кнопку звонка. Вскоре из-за двери раздалось мелодичное:

—  Кто там?

—  Капитан Самохвалов. Я вам сегодня зво­нил.

Дверь открылась, и Люба сразу же подумала, что такую красоту, как у Алины Линевой, на фотографиях ни за что не передать. Эффек­тнее, гораздо эффектнее красавица — актриса на самом деле. Как можно отразить на фото­пленке волшебное свечение белоснежной кожи и постоянно меняющийся взгляд женщины, все действия которой — будто игра на сцене? Вот она отступила на полшага, чуть улыбнулась, беспомощно прищурилась, нацеливаясь на Ста­са, потом перевела фиалковый взгляд на Любу, и он сразу же сделался цепким и очень внима­тельным:

—  Ваша помощница?

—  Я...

Стае сжал ее руку и сказал:

—  Да. Мы вместе.

—  Проходите. В гостиную, пожалуйста. Люба почувствовала себя неловко. Во-первых,

Стае представил ее тем, кем она на самом деле не являлась, во-вторых... Ей показалось, что Лине­ва украдкой ее разглядывает и словно пытается что-то вспомнить.

—  Простите, как вас зовут?

—  Меня? — Люба совсем растерялась.

—  А что, секретари нынче не представляют­ся? — усмехнулась Линева.

—  Яне...

—  Это Любовь Александровна, врач-психо­лог, — вмешался Стае.

—  Ах, вот как! И на предмет чего вы хотите меня обследовать? На предмет моей нормаль­ности?

—  Моя фамилия Петрова, — не удержалась Люба. — Моего мужа убили в марте этого года.

—  Ну а я-то здесь при чем?

—  Его звали Олег Анатольевич Петров. Ка­жется, вы были знакомы?

Алина Линева поступила очень тривиаль­но, словно играла на сцене театра: отошла в глубину комнаты, к маленькому столику, на котором лежала пачка длинных дамских сига­рет, достала одну, неторопливо и очень красиво закурила.

—  Значит, вы жена Олега Анатольевича Пе­трова?

—  Что? — Люба почти не расслышала этих слов, скорее угадала.

—  Добрая, верная жена, — говоря это, Алина резко развернулась и сделала несколько шагов вперед.

—  Вдова, — поправила Люба.

—  Да, конечно. Теперь вдова, — тонко усмех­нулась Линева.

—  А у нас есть сведения, что вы были любов­ницей Олега Анатольевича Петрова, — сказал Стае, обращаясь к хозяйке, и добавил: — До того, разумеется, как в его жизни появилась Любовь Александровна.

—  Что?! — Линева громко расхохоталась. Не переставая смеяться, повторила: —Любовницей! С ума сойти! Неужели же, милая, ваш муж ниче­го вам не рассказывал?

—  О чем? — спросила Люба.

—  Хотелось бы, очень хотелось бы поговорить с вами по душам, но очень уж не люблю душе­раздирающих сцен. Мне их хватает и в театре... Конечно, Олег был скрытным человеком, — доба­вила Линева после долгой затяжки. — Мы были знакомы с ним много-много лет. — И, обращаясь исключительно к Любе: — Хотите узнать подроб­ности?

Люба вся внутренне сжалась. Она проигрыва­ет. Проигрывает, проигрывает Алине Линевой по всем статьям! Зачем она сюда пришла? Узнать, что ее муж, как и Эльдар Осокин, всю жизнь ждал одного только слова этой женщины, чтобы снова вернуться к ней? Ну зачем Стае потащил ее на эту дачу?! Зачем?! Любе внезапно стало дурно. У нее закружилась голова.

—  Извините, форточку можно открыть?

Не дожидаясь разрешения Линевой, Стае рва­нулся к окну, дернул за шпингалет.

—  Не так же! — подошла к нему Линева. — Не так!

Люба услышала только обрывок фразы, кото­рую сказал ей Стае там, у раскрытого окна:

—  ... потеряла ребенка...

—  Не надо меня жалеть! — громко крикнула Люба. — Я просто очень долго не выходила из до­ма. Голова закружилась. Это пройдет.

— Милочка, хотите чаю? — сладко улыбну­лась Линева: Теперь она играла роль гостепри­имной хозяйки.

—  Я хочу, — сказал Стае. — Очень люблю пить чай.

—  И тоже любите сладкое, как все мужчи­ны? — Линева подняла руку, дотронулась тон­ким пальчиком до его запястья.

Люба даже зажмурилась. Сейчас чертиков будет рисовать, потом зацепится за свитер Стаса и потащит его за собой на кухню. Но зачем ей ну­жен какой-то оперуполномоченный? Зачем надо его очаровывать? Любе стало так тошно, будто она сама объелась сладкого. Какая противная все-таки эта Линева!

—  Стае, не уходи! — попросила она.

—  Ах,  эти женщины!  Они все такие соб­ственницы!   — томно  прищурила  фиалковые глаза Алина Линева. И пропела: — Сейчас бу­дет чай.

Оставшись в гостиной наедине со Стасом, Люба беспомощно огляделась. Внутри торта все те же кремовые розочки и сладкий, пропитанный одур­манивающим ликером бисквит. Без сомнения, ку­кольный мир Алины Линевой мужчин привлекает больше, чем ее собственный, Любин, мир. Забро­шенность, одиночество, почти пустой холодильник, и женщина, целиком сосредоточенная на собствен­ных страданиях и проблемах. А здесь красиво. Все вещи какие-то сказочные и, видимо, подобранные человеком, который очень любил эту женщину.

— Тебе нравится здесь, Стае? — спросила Люба.

—  По-моему, неплохо.

—  А по-моему, ты уже ею очарован. Скажи, ты бы смог посадить Алину Линеву в тюрьму?

—  Ерунды не говори. За что посадить?

—  Ты же сам недавно говорил, что она могла убить Михаила Стрельцова. Что, ручки слишком нежные?

—  Люба!

—  Кажется, я начинаю ее ненавидеть. Она не просто красивая. Она, она...

—  Не помешала? — вошла Линева. Поставила на столик поднос с чашками и двумя маленькими вазочками. Сахарный песок и кружевное пече­нье. — Может быть, кому-нибудь кофе?

—  Нет, спасибо, — ответил Стае, а Люба про­сто промолчала.

—  Не стесняйтесь, — улыбнулась актриса.

—  Извините,   Алина...   А   как   ваше   отче­ство? — поинтересовался Стае.

—  Раз вы расследуете это дело, неужели еще не знаете, что Алина Линева — это псевдоним?

—  Вот как? Если честно, я не смотрел дело. То есть не смотрел дело об убийстве Михаила Стрельцова, по которому вы проходите главной свидетельницей. Я веду дело об убийстве Олега Петрова. И у меня возникло к вам несколько во­просов. Так как насчет имени-отчества?

—  Это важно?

—  Ну вообще-то, беседа не конфиденциаль­ная, протокола не будет...

—  Вот и обращайтесь просто «госпожа Лине­ва».

—  Что, настоящее имя не столь благозвучно?

—  Нет, просто слишком уж простенькое, са­мое обыкновенное. А Линева — это моя девичья фамилия... Так что вы хотели узнать в связи с убийством Олега Петрова? — Голос Линевой изменился. В тембре голоса отчетливо звякнул металл.

—  Видите ли, мы установили, что Олег Ана­тольевич брал в долг некую сумму денег у Эльдара Осокина.

—  Так он же все отдал! — искренне удиви­лась Линева.

—  Да, конечно. Но возникает вопрос: откуда он их взял?

Она рассмеялась:

—  Ну, этого я вам не могу сказать.

—  Не знаете?

Знаю. Но к убийству Олега это не имеет никакого отношения.

—  Уж не вы ли дали ему деньги?

—  А если я?

—  Чьи? Которого своего любовника? И поче­му дали?

—  Это мое личное дело. И моя личная жизнь касается только меня.

— Возможно. Но у меня есть другая версия насчет того, откуда у Петрова были деньги. И по­чему его убили. Он давал наводку на квартиры осокинских знакомых.

—  Кто?! Олег?! — Линева снова громко рас­хохоталась.

— Что я такого смешного сказал? — рассер­дился Стае.

—  Олег — наводчик! Да это полная чушь! Ни­чего глупее никогда в жизни не слышала!

—  А вы знаете, кто убил Осокина?

—  Все знают. Грабители.

—  Это официальная версия.

—  Признанная на суде, — не удержалась Ли­нева. — Ваш закон это подтвердил.

—  А правда?

—  Правды, если честно, я не знаю.

—  Но в грабителей не верите?

—  Послушайте, если Эльдар все равно умер... Мне не хотелось бы омрачать его светлую память, но...теперь мне просто на все наплевать. Правда в том, что это был его способ зарабатывать деньги, Побочный доход, так сказать. Он сам организовал эту банду. Вы бы никогда об этом не узнали, если бы я вам не рассказала. Кто об этом знал? Кто? Две его женщины? Одна курица, другая просто ревнивая дура?

—  Простите, курица кто?

—  Жена, конечно.

—  А ревнивая дура?

—  Ну, не Эльдара она, конечно, ревновала. Его деньги. И зря я поначалу подумала на жену.

—  Постойте-постойте... Ничего не понимаю. Осокин сам организовал банду?

—  Ну да. У него уже был криминальный опыт.   Весьма   печальный:   несколько   лет   в тюрьме. Как раз из-за этого он и расстался с театральным училищем. Кажется, его посадили за фарцу или даже за спекуляцию валютой... Точно не знаю. Но Эльдар сидел в тюрьме. Ви­димо, там он и познакомился, с... этими людьми. У Эльдара была только одна слабость — жен­щины. Мать вырастила его одна, и привычка всем   делиться   с   той   женщиной,   которая... В общем, им он в хорошем настроении мог вы­болтать все. О его делах знали жена, молодая любовница и я. Но тем двоим выгодно молчать. А мне, как я уже сказала, теперь просто на все наплевать. Не знаю, кем там меня считают, но я всю жизнь любила только одного человека. К несчастью, эта любовь ничего хорошего не принесла ни мне, ни ему...

—  Об Осокине, пожалуйста.

—  А что об Осокине? Ну, грабили его знако­мых, — пожала плечиками Линева. — Никто же от этого не умер? И по миру не пошел. И не Эль­дар лично грабил, а трое его ребят. А милиция не могла поймать, потому что...

—  Почему?

—  А вы не догадываетесь?

—  Так как же тогда получилось, что ограбили вашу дачу? Ведь, как я понимаю, господин Осо­кин тоже приложил руку к ее строительству и приобретению вещей здесь находящихся? — Выдав эту пышную фразу, Стае самодовольно поко­сился на Любу: ну, как я? Хорош?

—  О, Господи! Да не все ли теперь равно? Его теперь нет в живых!

—  А много вещей у вас украли?

—  Нет, немного.

—  А конкретно?

—  Бриллиантовое колье. Накануне я спешно вернулась в город и забыла его на даче. В спаль­не, на туалетном столике.

—  Бриллиантовое колье забыли?!

—  Что вас удивляет? Это был подарок Эль­дара.

—  А подарками, как я понимаю, вы никогда не дорожили. Почему кражу колье приписали тем трем грабителям?

—  А кому? Ведь я тоже относилась к знако­мым Эльдара Осокина. И этот эпизод был пришит к делу. Белыми нитками, — не удержалась от яз­вительного замечания Алина.

—  Колье не нашли?

—  Нет, разумеется. И хватит об этом. Если честно, меня мало волнует его судьба.

—  А кто мог убить Михаила Стрельцова? Вы кого-нибудь подозреваете?

Она замолчала, пожала плечами.

—  Вы вошли в дом раньше своего бывшего мужа?..

Она опять пожала плечами и ничего не ска­зала.

—  Придется у него спросить.

Линева как-то странно покосилась на Любу.

—  Разве не хотите спасти от тюрьмы свою дочь? — продолжал настаивать Стае.

—  Полину? Хочу. Но я не знаю, кто убил Ми­шу. На самом деле не знаю. И если вы так наста­иваете на ответе, я вошла в дом последней. И не хочу больше об этом говорить.

—  Адрес вашего бывшего мужа? Его имя, фамилия?

Он явно стремился подтолкнуть Алину Лине-ву к какому-то признанию, но Линева снова под­косилась на Любу и обронила надменно:

—  Я ничего больше не скажу. Ищите.

—  Я не понимаю...

—  А я не понимаю, почему вы не удосужились ничего обо мне узнать, прежде чем приехали в мой дом с... Или узнали и нарочно провоцируете? Не выйдет. Ничего у вас не выйдет. Я сегодня не в том настроении.

—  Это я уже понял, — сказал Стае. — Из­вините.        

—  Вы думаете, мне легко? Думаете, я в обмо­роки не умею падать?

—  Хорошо. Вернемся к Осокину. Значит, это он сам был наводчиком?

—  Да. Эльдар за последние годы оброс со­лидным бизнесом, новыми знакомыми, которые, естественно, ничего не подозревали о его крими­нальном прошлом. И, если честно, я не думаю, что ограбления были только из-за денег. Эльдар очень переживал эту несправедливость: сидел за то, что сейчас узаконено и приносит неплохую прибыль. И мстил тем, которые не страдали, как он.

—  А не могли к нему в квартиру ворваться эти трое грабителей?

—  Нет. Но откуда я знаю? Может быть, они что-то не поделили? Эльдар был жестким человеком. Он держал их в руках. Я думаю, вам лучше обратиться к этой... — Линева усмехну­лась, — девочке с гор.

—  А про Сергея Иванова вы что-нибудь слы­шали?

—  Каждый человек в своей жизни слышал хотя бы про одного Сергея Иванова, — очень спо­койно сказала актриса.

—  Понимаю. Весьма распространенная фами­лия. И имя.

—  Вот поэтому и приходится брать псевдо­ним.

—  Не понял.

—  У вас ко мне больше нет вопросов?

—  Думаю, что на сегодня все.

—  Что же. До свидания. Приезжайте еще в другой раз. На чай.

Линева очень откровенно и оценивающе по­смотрела на Любу. Потом вдруг сказала:

—  Я думала, не бывает верных жен! А Олег вот был уверен, что бывают. Все искал, искал свой раритет. Вы были с ним счастливы?

—  Я вас ненавижу, -— тихо, но очень отчетли­во сказала Люба.

—  Все-таки нашел, — усмехнулась Лине­ва. -— А вот у меня к вам нет таких сильных чувств. Мне просто вас жаль, милочка...

—  Все, хватит на сегодня, — поднялся с ди­вана Стае. — Не надо нас провожать, Алина... Госпожа Линева.

—  Как угодно.

Чуть улыбнувшись уголком рта, актриса за­чем-то начала переставлять на столе фарфоро­вые чайные чашки. Ровненько, в ряд. К двери не

пошла, а Стае закрыл ее очень аккуратно, по­том поддержал, Любу под локоть на ступеньках крыльца:

—  Осторожно, не упади!

—  И  ты  еще  не   веришь,   что   она   могла убить!

—  Да что с тобой такое?

—  Не знаю!

Люба вдруг разрыдалась. Нет, не все еще в порядке с нервами. Ее просто всю трясло, спо­тыкаясь, она поспешила к воротам, к машине. Открыв калитку, обернулась, и увидела, как на окне второго этажа чуть шевельнулась кружев­ная кремовая занавеска.

3

—  Железная женщина, — не удержался Стае, оказавшись в машине. — А говорили, наивна, как ребенок! Я думал, что она поплывет.

—  Зачем все-таки ты меня сюда привез?

—  Воздухом подышать. Воздух здесь хоро­ший. Сосновый лес, чуешь? Окно открой.

—  Не хочу.

—  Да ладно! Между прочим, это ты ей нагру­била, а не она тебе. И поездка была не такой уж и бесполезной.

—  Да. Потому что ты ошибался насчет Олега. Он вовсе не был такой сволочью, какой ты хочешь мне его представить.

—  Не был, не был. Успокойся. Может, он все-таки шантажировал Иванова, а? Кстати, спасибо за его братца.

—  Почему?

—  А  ты  слышала,   что  сказала  Линева? Осокинскую  банду милиция долго  не  могла поймать. Пока самого Осокина не убили. Сооб­ражаешь?

—  Нет.

—  А братец-то его в милиции работает, между прочим. Думаю, информацию он Осокину сливал. Но тут такое тонкое дело.

—  Свои,  да?  —  понимающе  усмехнулась Люба.

—  Свои, — согласно кивнул Стае. — А тандем интересный получается. Вернее, трио. Осокин и два Ивановых. Ты бы потрясла своего клиента. Что там у него за болезнь?

—  Комплекс младшего брата, — рассеянно сказала Люба.

—  Как-как?

—  Тебе это не грозит. У тебя сестра.

Они замолчали надолго. Места вокруг и в са­мом деле были очень красивые. Лес чистенький, ровные, стройные сосенки одна к одной, и очень много пустого, ничем не заполненного простран­ства между ними. Ни бурелома, ни высокой, в рост человека травы. Лес, в котором по вечерам гуляют богатые и знаменитые, чьи особняки кра­суются на солнечной опушке:

—  Ну хочешь, я расскажу тебе всю прав­ду? — не выдержал Стае.

—  Не надо.

—  Почему?

—  Не хочу я.об этом слышать! Не хочу гово­рить!

—  Да ты же еще не знаешь о чем! •— Замолчи!

—  Лечиться тебе надо, — осторожно сказал Стае.

—  Я хочу вернуться домой. Хочу отдохнуть.

—  Уже едем, — буркнул он и на главной до­роге прибавил скорость.

Он водил машину совсем не так, как Олег. Ли­хо, хвастливо и слишком быстро. Но Любе было все равно. Она никак не могла понять, почему Олег женился на ней, когда в его жизни была такая женщина, как Алина Линева? Врал-то как! Как врал! С первой минуты врал? Или любовь бывает разной?

—  Я все-таки провожу тебя до двери, — ска­зал Стае, вылезая из машины возле Любиного подъезда. — Мало ли что.

Она не отказалась, но, открыв ключом дверь, не пригласила его войти.

—  Я так понимаю, что в ближайшее время мне лучше вообще не приходить? — понимающе усмехнулся Стае.

—  Правильно понимаешь.

—  Что, опять «не играй в моей песочнице»? А не по-детски это, Люба?

—  Не по-детски. Потому что ты мною пользу­ешься, когда тебе это нужно.

—  Ладно, давай прервемся. По крайней мере, я рад, что это с самого начала не розовая идиллия с поцелуйчиками по утрам и на ночь и бесконечными «я тебя люблю». У тебя так было с Олегом, правда?

—  Спокойной ночи. — Она с удовольствием захлопнула перед его носом дверь.

По крайней мере, хотя бы на ее счет он ошиба­ется. Олег терпеть не мог поцелуйчиков по утрам и разговоров о чувствах. Может быть, потому, что в его жизни эта розовая идиллия уже давным-давно прошла?

...С Сергеем Ивановым она решила разобрать­ся немедленно и, наскоро перекусив, села за ком­пьютер. Хватит дурочку из нее делать.

КОМУ: Иван Иванычу ОТ КОГО: от Доктора ТЕМА: совет

Тщательно проанализировав все ваши, сообще­ния, я пришла к выводу, что вы приписываете себе комплексы, которыми на самом деле не страдаете. И хватит играть в прятки. Уже несколько месяцев вы забрасываете меня любовными посланиями, вы преследовали моего мужа, вы были с ним знакомы, я знаю. Он тоже приходил к Эльдару Осокину. Вы знаете, кто такой Эльдар Осокин?

Ответ пришел быстро. Я знаю, кто такой Эльдар Осокин. А почему тогда скрыли, что были женаты? Откуда вам это известно?! Вы — Ромео?            '

Не понимаю. Вы хотели меня убить. Доктор, у вас «крыша» поехала. 212

Ложь, все ложь. Все ваши истории — ложь. При­знайтесь, что вы убили Осокина. Что любите Гуль-нару. Ведь это она работает в магазинчике «Чай, кофе»? Ваша бывшая жена. Жена..; жена... жена...

Она совершенно машинально набрала не­сколько раз подряд в строке это слово. И стала ждать. Что он будет делать? Молчать? Скроется? Да и черт с ним! Главное, что нет больше никакой тайны. Она все знает про преследовавшего, ее человека.

КОМУ: Доктору

ОТ КОГО: от Иван Иваныча

ТЕМА: личное

Яне понимаю, откуда вы узнали правду. Я скрыл от вас историю своей женитьбы не потому, что хотел обмануть. Я никого не обманывал. Просто мне очень и очень стыдно. До сих пор. Я ведь очень застенчи­вый человек. А все принимают меня за супермена. И что? Сказать о том, что полтора года был женат на красивейшей женщине и у нас с ней не было ни­каких сексуальных отношений.

Вся история проста и банальна: я очень хотел машину. Мне почему-то казалось, что это придаст мне уверенности в себе. Казалось (и небезоснова­тельно), что мужчина с машиной для женщин более притягателен, что они сами будут прыгать ко мне в машину, едва только я приоткрою дверцу, и там, на мягких откинутых сиденьях, уж чего только себе не вообразишь! Красивый мужчина на красивой машине: ну у кого еще могут возникнуть сомнения в том, что я не супермен?

Одна проблема: деньги. Мне не, хватало денег. У брата не слишком большая зарплата, мать — на пенсии, отец получает крохи, а жить на что-то на­до. Супермен оказался хорошим сыном, он всю жизнь помогал матери, как мог. И каждый обе­денный перерыв ходил в маленький магазинчик за пакетиком капучино. Ему казалось тогда, что в раю пахнет именно так: смесью различных сортов чая и жареных кофейных зерен. И однажды небеса раз­верзлись, и оттуда раздался глас:

«Ты москвич, да?»

«Да», — сладко замирая, ответил я.

«Тогда зайди за мной вечером, да?»

«Зачем?» — глупо спросил я, и чудо с длинными ногами и дивными миндалевидными глазами весьма глупо хихикнуло:

«Ха-ха! Юмор, да? Смешно. Меня Гулей зовут».

«Сергей».

«Так зайдешь?»

«Конечно. — И тут я, посмотрев на свое отраже­ние в зеркале, уверенно расправил плечи: — Что, так понравился?»

«Прописка понравилась», — совершенно не­возмутимо ответила девушка, и тут уж я не удер­жался:

«Юмор, да? Смешно!»

Это был не юмор. У моей бывшей законной же^ ны этого чувства вообще нет, как и многих других нормальных человеческих чувств. Она настолько же примитивна, насколько примитивно однокле­точное существо, у которого мозг тоже равен одной большой клетке с одним большим желанием. Это желание меняется в зависимости от обстоятельств, но оно всегда только одно. Либо это одна большая клетка жадности, либо зависти, либо любви, либо ненависти…

Вечером после работы я зашел в магазинчик. Она была не одна, а в компании пожилого плотного господина с прилизанными черными волосами. Воз­можно, что когда-то он был, как я, очень привлека­телен для особ женского пола, но варварски рас­полнел, облысел, а заниматься спортом, напротив, закончил. Господин этот сразу же спросил:

«Парень, деньги нужны?»

«А кому не нужны?» — среагировал я, удивляясь своей стремительно прогрессирующей глупости. Тогда женись на этой девушке и получишь четы­ре штуки. Зеленых».

«За что?»

«За то, что она станет москвичкой, российской гражданкой».

«Это дешево», — не удержался я.

Я вспомнил о родительской квартире, мог по­терять, имея дело с авантюристами, поэтому резко сказал:

«Это стоит дороже».

«Блефуешь», — невозмутимо ответил господин.

«Я имею в виду, что в случае развода девушка будет претендовать на жилплощадь».

— Мне твои метры не нужны.

И вот тут я подумал о брате. В конце концов, он работает в милиции, и квартиру, в случае чего, по­может отстоять. Поэтому спросил только:

«А почему я?»

«Ты, другой парень с улицы, какая разница? Ты ходишь сюда каждый день, девушку компро­метируешь. Женись на ней, и я буду за девочку спокоен».

Он так шутил, этот господин. Эльдар Осокин. Почему я женился на Гульнаре? Из-за денег, это одна причина. Хотя на новую машину мне, конечно же, все равно не хватило. Купил подержанную, но зато иномарку. Кстати, Люсе она понравилась. Дело было, конечно, не только в деньгах. Мне вдруг по­казалось... То, что она неумна, ничего не значило. У меня появлялась жена. Законная жена.

Я наплел родителям и брату с три короба. Что денег на пышную свадьбу нет, что пока мы не за­работаем на квартиру, будем снимать комнату, что деньги на машину я откладывал всю свою созна­тельную жизнь, начиная со школьных завтраков, которые не ел. Ну и так далее, в том же духе. .. А дальше завертелась вся эта история.

Устраивая фиктивный брак своей возлюблен­ной и говоря о своем спокойствии за нее, господин Осокин в действительности имел в виду не столь­ко мои квадратные плечи, сколько квадратные метры моей жилплощади. А Гульнара действи­тельно старалась сделать этот брак далеко не фиктивным. Я так подозреваю, что она хотела родить ребенка. И оттяпать то, что положено по закону. Короче, она стала навещать моих роди­телей. Но, к счастью, очарованность ею быстро выветрилась из меня. Единственная клетка ее мозга никак не хотела делиться. И мои комплексы подскочили на шкале самосознания до критиче­ского уровня. Даже если бы я очень захотел с ней переспать, то просто не мог этого сделать. Глядя на женщину, с которой меня соединил закон, я видел не ее красивое тело, а эту единственную клетку мозга, которая в своей неделимости была чудовищно уродлива.

И я признался, брату в том, что некий госпо­дин рассчитывает на мою жилплощадь для своей любовницы, а любовница предпринимает в этом направлении весьма настойчивые шаги. И брат по­шел с господином Осокиным разобраться. Наверное, переговоры прошли на высшем уровне, потому что Гульнара оставила меня в покое. А через год мы с ней официально развелись, она ни на что не претен­довала. Повторяю: фиктивный брак так и остался фиктивным.

А что касается вашего мужа, то я знаю несколь­ких человек по фамилии Петров. Но никого из них никогда не преследовал. Собственно, за что? Я не забрасывал вас любовными письмами... Если толь­ко мои послания можно квалифицировать как лю­бовные, то журнал «Плейбой» я бы отнес к разряду справочников. А Большую советскую энциклопе­дию к жанру бульварных романов».

Только на один вопрос Люба не получила от­вета и задала его снова:

Кто убил Осокина?

Грабители. Был суд, и они все осуждены. Кстати, откуда вам все это известно?

Это вы убили Осокина. Никаких грабителей не было.

Кто вы, Любовь Александровна?

Я тот человек, за которого себя выдаю. А вы — нет.

Я никого не убивал.

Вам лучше самому пойти в милицию и расска­зать правду об Осокине, об отношениях с моим му­жем и о том дне, когда вы угнали машину и нарочно врезались в наши «Жигули» там, на шоссе. Вы же видели сигнал аварийной остановки! Видели же!

Ответа она не получила.

Ночью Люба почти не спала. Несколько раз хваталась за телефон и поднимала трубку, чтобы позвонить Стасу, но потом бросала ее, вспоминая о визите к Алине Линевой. Стае не должен был везти ее к актрисе. Даже в интересах следствия.

4

Рано утром она позвонила подруге и осторож­но спросила:

—  Ну как?

—  Собираюсь на работу, — деловито сказала Люська. — Рыжему лучше, и я могу оставить его на родителей.

—  А как твое свидание?

—  Не знаю. Я просто не буду больше ему зво­нить.

—  А если он сам позвонит?

—  Любаша, у меня- кофе остывает. Потом по­говорим, ладно?

—  Хорошо. Потом.

Потом Люба сидела за компьютером и никак не могла сосредоточиться. А если вот сейчас, в этот солнечный летний день, он снова придет ее убить? Как ненужного свидетеля, раз уж Люба обо всем догадалась. Придет и будет звонить, звонить, звонить в квартиру... Конечно, она не откроет. И милиция приедет гораздо раньше, чем он справится с дверью.

Звонок. Она вздрогнула. Подождала немного, пока не позвонили еще раз. Потом еще и еще. По­дошла на цыпочках к двери, заглянула в глазок. Совершенно незнакомый парень стоял перед ее дверью и нажимал на кнопку звонка. У нее уши заложило, так громко верещал звонок.

—  Кто там? — пискнула Люба.

—  Любовь Александровна Петрова — это вы? Может быть, откроете, наконец?

—  Вы кто?

—  Из милиции.

«Врет, — подумала Люба. — В милиции работает Стае».

—  Вы знаете капитана Самохвалова?

—  Нет.

—  Тогда я вам не открою.

—  Документ посмотрите.

В глазок она увидела, как парень достал из кармана удостоверение и, открыв, поднес его к глазку. Почти ничего невозможно разобрать. Иванов, кажется. Ха-ха! Иванов! Конечно, под-Дельное!

—  Ну что?

—  Вы не из милиции.

Парень вздохнул, убрал удостоверение в карман, потом вдруг нагнулся и исчез. Люба при­слушалась:

—  Вы где?

— Сижу под вашей дверью. Долго буду сидеть, —предупредил он.

—  Соседи придут, — нашлась Люба.

—  Я покажу им удостоверение. Я думаю, что, в отличие от вас, они люди грамотные.

—  Почему вы не ломаете дверь?

—  У меня нет на это никаких полномочий. Я пришел с вами поговорить.

—  О чем?

—  Я — Иванов.

—  Это я уже поняла.

—  Дмитрий Иванов. Дмитрий Геннадьевич. Я — брат Сергея Иванова.

—  Ой!

—  Откройте дверь, Любовь Александровна.

—  Нет. Не могу.

—  Я всю ночь разговаривал с Серегой. Он ду­мает, что вы — моя коллега. Из милиции. Привя­зался ко мне с этим Осокиным... Вы меня боитесь, что ли?

—  Да.

—  Это правильно. Но у вас ведь «крыша» по­ехала? Так? Маньяки везде мерещатся. Серегу обвинили в том, что он хочет вас убить. А мне вот сейчас захотелось вас убить.

Она неожиданно резко несколько раз щелкну­ла замком и распахнула дверь со словами:

—  Убивайте.

Парень от неожиданности потерял равновесие и шлепнулся кулем в ее прихожую, но, мгновенно сгруппировавшись, сел на корточки и посмотрел на Любу снизу вверх.

—  Убивайте, — повторила она. — Ну?

—  Точно, не в себе баба. — Он пружинисто поднялся и стал отряхиваться. Потом сказал: — На всякий случай: я — Иванов. Дмитрий Иванов.

—  Я не глухая.

—  Да? А почему тогда мне десять минут при­шлось звонить в дверь, прежде чем услышать «кто там»?                                                    

—  Я вас не знаю.

—  Я вас тоже. Какое совпадение, да? Зачем вы ковыряетесь в уголовном деле? Да еще и мо­его брата к нему приплели. Почему? У него и так хватает этих... комплексов. Кто вы такая?

—  Что вы знаете о его комплексах, — усмех­нулась Люба.

—  Это только Серега думает, что никто ни­чего не знает. Подумаешь, тоже мне тайна, что у него с бабами проблемы!

— А у вас нет, да?

Дмитрий Иванов, прищурившись, посмотрел Рна нее. В прихожей, где свет единственной лам­почки пытался пробиться  через  полугодовую пыль, осевшую на плафоне, разглядеть его как следует было трудно.

—  Проходите в комнату, — отступила Люба в сторону.

—  Спасибо.

Покосившись на нее, Дмитрий прошел вперед. Светящийся экран монитора он отметил сразу же:

—  Ого! И днем работаете?! Интернет, посла­ния по электронной почте, мозги пудрите таким, как мой братец. А вот я ничего в этом не понимаю. Я парень простой, не заумный, зато и комплексов себе не придумываю.

Наконец-то Люба внимательно его рассмо­трела. Иванов-младший и ростом был пониже старшего, и лицом попроще, и в словесных Упражнениях гораздо примитивнее. Но в том, что Дмитрий Геннадьевич Иванов очень уверенный в себе человек и никакие комплексы его не муча­ют, сомневаться не приходилось. Именно рядом с такими мужчинами женщины чувствуют себя очень надежно. Люба тоже совершенно успокои­лась: этот не убьет. Нет в Иванове-младшем ни­какого внутреннего надрыва. Цельная личность со знаком плюс, хотя и без особых изысков. 

—  Я пришел с вами договориться. По-хоро­шему.

—  О чем договориться?

—  Вы зачем-то копаете убийство Осокина. Одна или в компании?

—  В компании.

— Я так и думал.

—  Если вы работаете в милиции, то почему не знаете капитана Самохвалова?

—  Милиция,   она  большая,  —  усмехнулся Дмитрий. — Одна ее часть борется с отдельными преступниками, другая — с преступностью орга­низованной.

—  Хорошо борется, — усмехнулась Люба. — Бандитов предупреждает.

—  Что вы об этом знаете? — сразу же насто­рожился Дмитрий.

—  Значит, вы работаете в районном управ­лении по борьбе  с организованной преступ­ностью?

—  А я уж было подумал, что вы читать не умеете.

—  Слово   РУБОП   разобрала.   Буквы   были крупные. Но понять, почему вы пришли, все равно не могу. Хотя... Снова за брата хотите до­говориться?

— Почему снова?                            

—  К Осокину же ходили.

—  Вот оно, значит, как. Сесть можно?

—  Пожалуйста. — Она кивнула на старое кресло.

Дмитрий Иванов опустился в него неслыш­но, так, что ни одна рассохшаяся деревяшка не скрипнула. Вообще, движения у него были уди­вительно ловкие, сильные и точные. Люба вдруг подумала, что, если эти пальцы сожмут ее горло, оно тут же хрустнет, словно яичная скорлупа. Сильный, спортивный парень, коренастый, плот­ный, хотя и не очень высокий.

—  Так кто под меня копает? А? — спросил Дмитрий. — Этот ваш Самохвалов?

—  Да.

—  А вы тогда кто?

—  Я? — Люба слегка растерялась. — Да, соб­ственно, никто. Женщина.

—  Частным   сыском,   значит,   занимаетесь. А я думал, это только в кино бывает. Сидит себе такая дамочка, клавишами клацает, в монитор поглядывает и все про всех знает. Придушил бы я вас, как котенка, чтобы не путались под ногами. Только я хороший. Мама с папой так воспитали. Женщин убивать нельзя. Уж очень они слабые, женщины. Так?

Дмитрий посмотрел на нее очень вниматель­но. И Люба вдруг заметила, что глаза у него не­большие, но яркие, светло-карие, с зелеными прожилками и точечками, словно отмирающие осенние листья. Опасные глаза.

—  А кого можно? — тихо спросила она. — Ко­го можно убивать?

— Я так понял, что много вы знаете. Догада­лись, значит. А я сначала обрадовался, что Сере-га обратился к психиатру.

—  К психологу, — поправила Люба.

—  Один черт. Лечит — значит, врач. А у Се-реги точно, «крыша» слегка поехала. И, глав­ное, никак не могу понять: с чего? В детстве я ему немного завидовал. Да что там немного! Здорово завидовал. Особенно когда понял, что и ростом и рожей не вышел. Но именно поэтому я стал смотреть на жизнь гораздо проще. Мне-то не надо было каждый день доказывать, что я супермен. Я просто жил. Ел, пил, спал, рос, потом с девушками встречался. Никого не уго­варивал, потому что говорить красиво не умею. Сами в постель прыгали, извините за грубость. А не женюсь, потому что не хочу вперед стар­шего брата. Я же видел, что с Серегой что-то не то. Но вместо того чтобы со мной откровенно поговорить, он стал вдруг от меня шарахаться. А я за брата...

Он вдруг замолчал, сжав деревянные под­локотники кресла с такой силой, что пальцы по­белели.

—  Ведь это я из-за Сереги стал спортом за­ниматься. Ни в чем не хотел уступать старшему брату. На турнике болтался, пока не свалюсь от усталости, все думал -— вырасту побольше, — Дмитрий снова усмехнулся. — Не вырос, но мус­кулатурой оброс... Люблю я его. Родная кровь. А бабы, что бабы? Хоть Гульку взять. Девчонка хорошая, но трепло. Ведь это она мне сказала, что Серега — импотент.

—  Глупость какая!

—  Да? Наврала, значит? А я человека из-за этого убил. — Он сказал это очень спокойно, как о деле обыденном, которое приходится выполнять изо дня в день.

—  Осокина?

—  Его. Если бы он, сволочь, Серегу не трогал, все бы обошлось как-нибудь. Ну, застал он меня со своей Гулькой, так не любил же он ее. Актрисе своей побрякушки дорогие дарил, а Гульке ниче­го. А она девочка с характером.

—  Значит, это к вам Гульнара приходила, а не к Сергею?

—  Куда приходила? — не понял Дмитрий.

—  Домой.

—  Приходила. Чай с родителями пила, раз­говоры разговаривала. Любовь с первого взгляда, да? — смешно передразнил он. — Только я на Серегино не зарюсь. Когда он женился на Гульке, я подумал, что это у них серьезно. И прописку ей сделать согласился. Я первое время верил, что они с Серегой действительно муж и жена. Радовался. Мол, конец проблеме. У брата жена красавица, не будет больше завидовать младшему брату, кото­рый по бабам шляется как неприкаянный. А тут Гулька стала мне на шею вешаться. Звонила, зво­нила целыми днями. Это она любит. Звонить. И го­ворит все время как-то странно. «Да», «нет», «не знаю». А то просто молчит и слушает. И дышит.

—  Но вы все-таки стали с ней встречаться?

—  Встречаться? Скажите лучше спать. Раз Уж у нас частная консультация, я вам как на ду­ху. Как врачу. Так?

—  Тогда как же ваше благородство? Любовь к брату? Девушку-то у него увели.

—  У мужика мозги когда в голове, а когда и...

—  Понятно, — поежилась Люба.

—  Деликатная вы женщина. Замужем, нет?

—  Вдова.

—  Извините. Я уж было подумал — старая дева. Короче, история эта сложная и запутанная. И разобрать, отчего и почему так все случилось, невозможно. Когда Серега сделал глупость и свя­зался с Осокиным, ему надо было все рассказать мне с самого начала, как на духу. А не тогда, когда Осокин юриста нанял, чтобы оттяпать от нашей трехкомнатной кусок жилплощади. Это его игры, Гулька была просто пешкой, поэтому на нее зла не держу. Я пошел к Осокину и сказал ему, где работаю. Попугать хотел, а он, сволочь... Пред­ложил оставить в покое моего брата взамен за информацию, которую я буду ему потихоньку сливать…

—  И вы согласились?

—  А что тут такого? И какая это была ин­формация? С детства не люблю богатых. Ну кого осокинские парни грабили? Пролетариев? Ин­теллигенцию вроде вас? — Дмитрий согнутым пальцем постучал по деревянному подлокотни­ку старого кресла. — Грабили они осокинских знакомых, бизнесменов, которые в свою очередь не стесняются грабить тех, кто на них работа­ет. Серега уже много лет болтается в частных фирмах. Сколько раз его кидали? Сколько недо­плачивали? Если хозяин на шестисотом «Мерсе­десе» поехал, это значит, что много еще людей по-прежнему ходит пешком. И долго еще будет ходить.

—  А честно на «Мерседес» заработать нельзя?

—  Честно — нет, — уверенно сказал Дмит­рий.

— Значит, вы, современный Робин Гуд, до­говорились с одним преступником, чтобы тот безнаказанно экспроприировал награбленное у других?

—  Здорово вы повернули. Начинаю уважать психологов. Но я еще не сказал, что рассчитывал со временем Осокина посадить. Я, между про­чим, доложил начальству, что внедряюсь в бан­ду. Всей правды, конечно, не сказал, но дело все равно неожиданно повернулось. Пришел я как-то к Осокину, а его дома нет. Ну, мы с Гулей, значит, расположились в комнате...

—  И тут пришел Осокин.

—  Мелодрама, да? Только он не ревнивый муж, а я парень крепкий и с балкона кидаться не стал. Осокин, конечно, стал выступать, Гуль­ка—в слезы. «Я его люблю», — кричит. Меня то есть. Точно мелодрама. Я на это дело посмотрел, посмотрел и говорю: «До свидания, граждане, вы УЖ сами тут как-нибудь разбирайтесь, кто кого любит», и добавил, что у меня теперь столько компромата на Осокина — пусть только попробу­ет тронет Серегу. Ну а Осокин тут стал кричать, что брат мой мало того что дурак, еще и импотент недоделанный. Тут-то у меня в глазах и потем­нело. За Серегу я кому хочешь глотку заткну. Сцепились мы с Осокиным, я со злости шарахнул его по голове первым, что подвернулось под руку. Думал, что не сильно.

Дмитрий Иванов вытянул перед собой руки, внимательно на них посмотрел. Несколько раз сжал и разжал пальцы, и Люба подумала, что необязательно было хвататься за бронзовое пресс-папье. Можно- было и голыми руками.

—  Обычная драка, — негромко продолжал Дмитрий. — И, между прочим, он сам подначил. Зачем про брата так сказал? Но Гулька молодец. Никакой истерики, сразу же стала отпечатки везде вытирать. Кухонным полотенцем. А потом сказала, что позвонит в милицию, и все стрелки переведет на осокинских ребят. «Иди, говорит, я все сделаю». И сделала. Когда парни после смер­ти хозяина зашли к ней добро делить, отдала без звука, что просили. Портсигар золотой, кол­лекцию старинных монет. Сказала, что осталь­ное — в тайнике, и она отдаст после. А тут уж я вступил в дело и вместе с ребятами осокинскую группу задержал. Улик хватило с лихвой. Даль­ше уже было дело техники, чтобы ребята все на себя взяли. Даже убийство Осокина.

—  И дачу Алины Линевой, — усмехнулась Люба.

—  Дачу кого?

—  Вы   слышали   про   украденное   дорогое бриллиантовое колье, которое Осокин подарил актрисе?

—  Колье? Гулька что-то говорила. Не только про колье. Побрякушки ей покоя не давали. Как заговорит про бриллианты, так глаза блестят.

—  Оно у Гульнары? Колье?

—  Да что вы все про какое-то колье! Не видел я никакого колье!^

—  А остальные вещи? Ведь был же у Осокина тайник?

—  Послушайте, я с ней награбленное делить не собирался. Девчонка и так висит на волоске.

Эти ребята когда-нибудь выйдут из тюрьмы, ду­маешь, они простят Гульке. Она потому за меня и цепляется. Звонит каждый день, то слезы льет, то просто в трубку дышит. Ей страшно.

—  А вы их не боитесь?

— Я? Нет. Во-первых, я — закон. Представи­тель власти. Во-вторых, год добровольцем отслу­жил. В горячих точках. Если бы я за жизнь свою боялся, меня бы, как и многих, в гробу оттуда привезли. Смерть трусов не любит. А отчаянных, напротив, уважает.

—  С чего такой вывод?

—  С того, что я до сих пор жив. И то, что я мужик, а не тряпка.

—  А Осокина бронзовым пресс-папье по го­лове?

—  Я ж говорю: в глазах потемнело. Как это у вас называется? А, доктор?

—  Состояние аффекта. И не мне вас судить.

—  Фу ты,  как пышно!   Проще  надо быть, доктор. Короче, я вам все рассказал. Теперь вы скажите, зачем раскапываете дело, по которому приговор уже вынесен?

—  Вы знали Олега Петрова?

—  Петрова?   Нескольких   Петровых   знал, точно.

—  Мой муж — Олег Анатольевич Петров. Следователь, ведущий дело о его убийстве, уве­рен, что именно Олег наводил грабителей на квартиры осокинских знакомых.

—  Бред. Конкретно:  бред. Никакого Олега Петрова в этом деле не было. Убили его, гово­рите?

—  Да.

—  И вы, как честная вдова, хотите знать правду? За расследование взялись, людей стали тревожить. Хотите, я вам помогу?

—  Взамен того, что я никому не скажу о том, что вы убили Осокина? — усмехнулась Люба. — Ловко это у вас получается. А сами поставите в известность начальство о том, что какая-то не­нормальная баба лезет не в свое дело?

—  Не люблю умных женщин, — поморщился Дмитрий. — Они во всем ищут подвох. Значит, вы думаете, что я полное дерьмо?

—  Вы человека убили.

—  И не одного, доктор. И цену такой штуки, как жизнь, знаю хорошо и не понаслышке. Ког­да говорят, что нет ей цены, это правильно. Но с какой стороны посмотреть: нет, потому что бес­ценна, или потому, что совсем ничего не стоит? И мы с вами, доктор, как раз по разные стороны по этому вопросу стоим.

—  И вы, конечно, думаете, что правы.

—  Я не думаю. Мне не положено. Я просто живу. Но брата моего не трогайте. Он всю ночь женщин плохими словами ругал, и вас в первую очередь. Ну-ну, не надо снова морщиться, я не собираюсь их повторять. Между прочим, Серега первый раз в жизни был со мной таким откро­венным.

—  И вы тут же примчались сюда. Адрес как узнали?

Дмитрий рассмеялся,  покрутил пальцем у виска:

—  Точно, ненормальная. Хотите, оставлю но­мер моего сотового? С такими дамочками порой случаются большие неприятности.

А с чего это вы вдруг кинетесь мне на помощь?

—  Не знаю. Такое ощущение, будто я чем-то вам обязан. А? Доктор?

—  Хорошо. Оставьте номер, может быть, я позвоню.

Он тут же ловко и бесшумно поднялся с крес­ла. В дверях пропустил Любу вперед.

—  Прошу.

—  Мама  с  папой так  воспитали?  — чуть улыбнулась Люба.

—  Просто привычка. Не терплю никого за спиной.

—  Но я же слабая женщина.

—  У меня всего-навсего голова, а не железная болванка.

Уже в прихожей, открывая ему дверь, Люба вдруг спросила:

—  А ваш брат Сергей, что он за человек?

—  В каком смысле?

—  В том смысле, что как он будет относиться к Женщине, которая его действительно полюбит?

—  Серега просто домашний кот. Если его на­кормить и почесать, будет мурлыкать, никуда не денется. А вы что, замуж за него собрались?

—  Нет. У него роман с моей лучшей подругой. И теперь я чувствую себя виноватой. Они очень ДРУГ Другу подходят.

Дмитрий только плечами пожал. И, уже на­ткав кнопку лифта, сказал:

—  Доложите вашему капитану Самохвалову, что, если захочет со мной побеседовать, номер телефона я оставил. И лучше это будет сделать в неофициальной обстановке.

— Я поняла.

Люба вдруг с ужасом представила Стаса с его пистолетом в кармане куртки против этого парня, неслышно, на одних железных мускулах ног, поднимающегося со старого рассохшегося кресла. Ведь Стас-то не был по ту сторону, где жизнь человеческая обесценивается до ничтож­но малой величины. Хотя эти двое, похоже, почти ровесники.

Глава 8 «Мики»

1

Всему, что рассказал Дмитрий Иванов, Люба поверила. И ругала себя, что зря обошлась так с лучшей подругой. Надо было помочь обоим, Апельсинчику и Сергею Иванову, а не разводить их. И вечером Люба решила свою ошибку испра­вить. Трубку в квартире Апельсинчика взял не-- знакомый мужчина.

—  Алло. Говорите, вас слушают.

—  Сергей?   —   неуверенно   предположила она. — Сергей Иванов?

—  Да. А откуда...

—  Любовь Александровна Петрова.

—  Подождите...    Любовь    Александровна?! А откуда...

«Кто? Люба? Дай сюда!» — послышалось в трубке, потом возбужденная Люська начала та­раторить без умолку:

—  Да, это Сережа. И тебе меня ни за что не отговорить. Рыжему уже совсем лучше, и мы сидим с моими родителями у нас, на кух­не. И плафон новый купили. На кухню. Висит. Красиво. И пирогов мама напекла. С капустой. И еще с вареньем большой пирог. Только она сейчас уедет. Мама. И папа. Папа пока тоже здесь. Курит свою «Приму». Фу! А Сережа во­обще не курит.

—  Ты выпила, что ли?

—  Совсем чуть-чуть. За помолвку. Мы с Се­режей решили пожениться. Ремонт придется делать в кухне.

—  Люсенька-, в который уж раз?

—  Что, ремонт?

—  Замуж идешь?

—  За Сережу? В первый.

—  Лучше я завтра перезвоню. Ты, похоже, вообще ничего не соображаешь.

—  Не соображаю, не соображаю, — засме­ялась Люська. — Это от счастья. Он позвонил сегодня и попал на мою маму. Оказалось, что она очень похожа на его маму. И хорошо, что он все узнал про Петьку. От нее. Подожди!

—  Что такое?

—  Он дергает меня за рукав. Люся, а кто та­кой Ромео?

—  Похоже, что уж точно не твой жених.

—  Он хочет с тобой поговорить.

—  Не надо. Извинись за меня.

—  Любаша, подожди. Сережа...

Но она уже положила трубку. Как стыд­но-то! Придется объясняться и извиняться перед человеком, которого подозревала черт знает в чем. Нет, только не сегодня. Она пере­дернула плечами, подошла к окну. Хотела от­крыть его, подышать воздухом, но внезапно Любе стало не по себе. Как же он ее все-таки напугал, этот парень с глазами в зеленую кра­пинку! И кто же тогда Ромео? Надо посмотреть почту.

Включив компьютер, Люба обнаружила два сообщения. Имя первого отправителя поставило ее. в тупик.

КОМУ: Доктору ОТ КОГО: от Мики ТЕМА: Полина

«Мики? Кто такой Мики?» — подумала Люба. Но послание открыла.

1 Вы меня не знаете, а я о вас узнал через Павла Петровича Стрельцова, узнал, что он регулярно консультируется у психотерапевта, и этот психоте­рапевт — вы. И я уверен, что он обманывает вас. Он врет про свою жену Полину, про девушку, которую я люблю с самого детства.

Именно по этой причине я занялся расследо­ванием убийства Михаила Стрельцова, человека, которого никогда не знал, да, собственно, и не хотел знать. Но никто не сомневается, что его убила По­лина. Все, включая следователя, который упорно собирает улики, доказывающие ее виновность, и пытается выжать из нее признание на допросах, уверены, что она убила Стрельцова-младшего.

Вчера я пришел «в гости» к Стрельцову-стар­шему. Я попытался убедить его рассказать правду. Но мы с Павлом Петровичем друг друга не поня­ли. Я не знаю причину, по которой он женился на Полине, но он ее не любит. Это совершенно точно. Когда любят, о своем избраннике говорят не так. Я знаю. И пока Павел Петрович разговаривал в соседней комнате по телефону, я заглянул на его письменный стол. Ничего интересного не нашел, кроме записи в еженедельнике. Там я обнаружил адрес вашей электронной почты с пометкой «пси­холог». За этим интересным занятием меня и за­стал хозяин.

«Зачем вам психолог?» — спросил я у Стрельцо­ва. И тут он вдруг сказал: «Я так подозреваю, что эта женщина связана с милицией. Они придумали такую форму допроса: псевдопсихотерапевтические консультации через Интернет». И Стрельцов как-то нехорошо при этом рассмеялся. Уверен, что там, в милиции, читают мои откровения».

У меня фотографическая память. Я запомнил ваш адрес. Если вы действительно связаны с мили­цией, скажите им, что Полина не убивала Михаила Стрельцова.

Почему вы сами не пойдете в милицию?

Есть причина, по которой я не хочу встречаться с представителями власти. Но я не хочу также, чтобы девушка, которую я люблю, села в тюрьму за убий­ство, которое не совершала.

Почему вы так уверены в невиновности?

Не знаю, что там наплел вам Павел Петрович Стрельцов, но я уверен, что ничего хорошего, но она прекрасная девушка. Все думают, что Полина вышла замуж за Стрельцова из-за денег. Это не­правда. Просто ей некуда было деваться. Ее мать актриса. Не думайте, что я пренебрежительно отно­шусь к представительницам этой профессии, но она женщина, которая всю жизнь только и делала, что меняла любовников. А Полина очень любит своего отца. После того как родители развелись, ей стало очень плохо. Чужие мужчины постоянно сменяли в доме один другого, и девочка никак не могла привы­кнуть к такой обстановке.

Откуда я так хорошо ее знаю? Мы ходили вместе в лыжную секцию. Отсюда и мое прозвище: Мики. Всегда хотел быть похожим на финского лыжника Мики Мюллела. Я слышал недавно по телевизору, что его поймали на допинге, но мне на это наплевать. Он классный лыжник и хороший, веселый парень, каким я всегда хотел быть.

Я часто провожал Полину домой с занятий и редко видел ее веселой. Я так и слышу ее грустный голос: «Домой».

Вы бы слышали, какая в ее голосе была тоска! А когда Полина выросла, мать стала ревновать к ее красоте и молодости. Может быть, поэтому ее по­следний любовник был таким молодым. Тот самый Михаил Стрельцов, в убийстве которого обвиняют Полину.

Вчера я пытался поговорить с Павлом Петрови­чем, но он твердит одно и то же: его жена неиспра­вимая скандалистка. Полина! Ха-ха! Наверняка и вас он пичкает теми же сказками, не верьте ему!

Вы спрашиваете: почему бы мне самому не пойти в милицию и не рассказать им все? А что все? Меня не было в доме, когда произошло убийство Михаила Стрельцова. Меня вообще не было рядом с Полиной весь этот последний год. А мои рассказы о том, ка­кая она была хорошая и добрая девушка, к делу не пришьешь. Тем более что я ее люблю, а показания влюбленных никто всерьез не принимает.

У нас с Полиной был короткий роман, и я на ней Женился бы, если бы она этого захотела. Но забрать ее к родителям, в квартиру, где я прописан, я не мог, там обитает куча народу — простые люди, и раз­говаривают они о таких прозаических вещах, как растущие цены на продукты, о маленькой пенсии, о помидорной рассаде и видах на урожай... Сколько бы она это вынесла? Все-таки любовники ее матери обеспечивали достаток в доме, и в каком доме! По крайней мере, у нее всегда была отдельная комна­та, и не было недостатка в карманных деньгах. Она очень утонченная девушка, и опошлиться я бы ей сам не позволил.

Я же слишком молод, чтобы содержать такую девушку. У меня нет профессии, приносящей ста­бильный доход, нет возможности снимать квартиру и оплачивать ее. Полина привыкла к достатку, и она в этом не виновата. Попробуйте-ка человека, который всю жизнь ел на завтрак черную икру, посадить на хлеб, пусть даже с маслом. Икры не хочется только тогда, когда никогда ее не пробовал и не знаешь, что это такое.

В конце концов, каждый делает свой выбор сам. Полина просто молодая, запутавшаяся девушка. Но она не убийца. Если вы действительно сотруднича­ете с милицией, прошу довести до их сведения мое мнение.

Я не сотрудничаю с милицией, но попытаюсь вам помочь. Павел Петрович ошибается, думая, что его послания читает еще кто-то, кроме меня. Но по чистой случайности я знаю следователя, который ведет это дело. Вы подтверждаете мое собственное мнение об этом деле, поэтому я с чистой совестью могу довести ваше мнение о Полине до этого чело­века.

Большое спасибо. Я в свою очередь попытаюсь поговорить с отцом Полины. Он должен рассказать правду о том дне, когда убили Михаила Стрельцова. Вам интересно будет узнать результат разговора?

Конечно. Огромное вам спасибо, Мики.

Доктор

2

Потом Люба открыла второе послание. Оно было от Клауса. «Что-то долго не объявлял­ся!» — усмехнулась Люба.

КОМУ: Доктору ОТ КОГО: от Клауса

ТЕМА: личное

Большое «спасибо» за совет вылезти из скорлу­пы и провести день как-нибудь иначе. Интересно, вы сами-то пробовали? Ну и как результат? Быть может, там, на воле, в каменных джунглях, вам то­же повстречался этот отнюдь не диковинный зверь: чудовище с зелеными глазами. Да, я говорю о рев­ности.

Знаете, а я ведь искренне верил в то, что не все Женщины подобны шекспировской Гертруде, которая, не износивши башмаков после смерти мужа, стала супругой его родного брата. Я хотел расска­зать ей все. Не Гертруде, разумеется, женщине, которая показалась мне не такой, как все прочие. Выть может, она поняла бы, что я не так уж и виноват. Мы могли бы найти утешение в общении друг с другом. Разве я хотел большего? Мне так нравилось слушать ее голос. Ровный, негромкий голос, кото­рый очень успокаивал, когда было особенно плохо. Теперь же мне хочется сделать ей очень и очень больно.

Разве вам знакомо это чувство? Когда в груди невыносимо печет, будто сердце оттуда вынули, а раскаленный уголь вложили. И он все "время тлеет, тлеет и тлеет. А внутри все чернеет и тоже посте­пенно обугливается. Со мной уже было один раз та­кое. Обида. Жгучая обида на весь свет, хотя виноват один только человек. Но его больше нет, а женщина эта есть, и что мне с ней прикажете делать?

Вы все еще не догадываетесь? Тогда давайте с самого начала.

Первый раз я увидел вас на автобусной оста­новке, когда следил за своим врагом. Вы сели в его машину, не в мою. Я понимал, что вы замерзли. Но я так и не мог понять, почему вы вышли за него замуж через такой короткий срок. Что вы о нем знали? Ничего, ровным счетом ничего. Потом он "заставил вас сменить место работы. В этом был один положительный момент: вы стали для меня доступны. И я придумал себе маленький комплекс: любить вас издалека, это я заметил, что ваши глаза цвета янтарных капелек сосновой смолы, выступающие на сосновой коре, в том месте, где... Ну, дальше вы все уже и так знаете, повторяться не буду.

Мне долгое время хотелось рассказать вам прав­ду о вашем муже. Но и теперь я, пожалуй, подожду. Эта правда мне еще пригодится.

Скажите, как и почему в вашей жизни появился тот, другой? Тоже от одиночества? Или потому, что женщины вроде вас не умеют противостоять синеглазым нахалам? Я не ошибаюсь? У него ведь синие глаза? А у меня голубые, помните? Или вам это все равно?

Придется доказать вам, что города берет не сме­лость, не нахальство, а ум. Эту партию мы еще не доиграли. Догадайтесь, где сейчас ваш новый муж­чина и где я?

Люба вскочила, и начала лихорадочно искать тот клочок бумажки, на котором записал свой ра­бочий телефон Стае. Нашла.

—  Капитана Самохвалова, будьте добры.

—  Его нет. Что-нибудь передать?

—  А где он?

—  Уехал на задание, — раздался в трубке раскатистый смешок. — Вы по личному вопросу, что ли, девушка?

—  По личному.

—  Тогда ничем не могу вам помочь.

Она положила трубку. Потом сказала вслух:

—  Думай, дурочка, думай. «Где сейчас ваш новый мужчина и где я?»

Она снова кинулась к компьютеру. Хорошо, что все послания сохранила, не стала удалять. Вот оно то, что нужно. 722-21-77.

—  Алло. Говорите.

—  Стае, это ты?

—  А ты думала, девушка, которая принимает заказы на доставку горячей пиццы?

—  Но как же...

—  У него определитель номера был. Когда ты заказывала пиццу, включался автоответчики за­писывал твой заказ.

—  Он там?

—  Нет. Съехал с квартиры. Похоже, только что. Умный, черт.

—  А ты как там оказался?

—  Слушай, я сейчас забегу, тут близко. Со­седний дом. Ты дверь-то откроешь?

—  Мне опять страшно.

—  Ну-ну, перестань. По крайней мере, он теперь не Ромео, не темная лошадка, а Алексей Градов, брюнет с голубыми глазами, двадцати восьми лет. Это уже приметы. Жди, я сейчас. Люба?

—  Да?

—  Целую.

Все равно она вздрогнула, когда раздался зво­нок в дверь. Как же близко он, оказывается, был целых два раза! И как было просто заставить от­крыть дверь: подбросить ей номер собственного телефона, как тот, по которому можно заказать на дом горячую пиццу. Ведь если бы не Стае...

—  Люба, это я.

—  Сейчас, сейчас.

Она завозилась с замком. Руки не слушались, а пальцы почти не гнулись. Он первым делом на­чал мять эти ее негнущиеся пальцы.

—  Страшно? Похоже, он действительно су­ществует, твой Ромео. Теперь его надо искать. Ценный свидетель. Что у тебя с руками? На ули­це жара.

—  Как ты оказался в его квартире?

—  Ну не такой уж я и тупой мент.

—  Останешься сегодня?

—  Теперь сама этого хочешь, да?

—  Почему он вдруг мне во всем признался?

—  Как признался?

—  Он послал письмо. Там, в компьютере. Стае прошел в комнату. Люба открыла ему последнее сообщение от Клауса. Стае читал его долго. Прочитав, сидел и молчал, минут десять смотрел в одну точку. Люба боялась пошевелить­ся. Наконец он сказал:

—  Очень интересно. Спрашиваешь, почему я вдруг оказался в его квартире? Я встретился с Дмитрием Ивановым, и мы долго беседовали.

—  Боже! Когда?!

—  Сегодня. Часа в два мы с ним встретились. На нейтральной территории, как он просил. И я понял, что его брат, Сергей Иванов, здесь вообще ни при чем. Напрасно я его подозревал. Он никого не убивал, никого не преследовал... Помнишь, ты меня просила проверить алиби Алексея Градова?

—  Да. Его, Сергея Иванова и Стрельцова Пав­ла Петровича?

—  Я решил к нему съездить еще раз. Если не Иванов, то кто тогда? Стрельцов? Смешно! Скорее Градов. Но сначала я захотел позвонить, убедиться, что он дома. Сунулся в свои записи, и, знаешь, телефон показался мне знакомым. Кре­тин! Это я про себя. У меня же хорошая память на цифры. Он дал мне телефон, потому что даже вообразить себе не мог, что я вместе с тобой буду заказывать по нему пиццу! А я, кретин, совсем забыл про Алексея Градова. Целиком сосредо­точился на Сергее Иванове и Павле Петровиче. И тот странный разносчик... Ничего в голове не щелкнуло, представляешь? Только сегодня. Кстати, его разыскиваем не только мы с тобой.

—  А кто еще?

—  Те самые умники из отдела «Р».

—  Он что, хакер?

— Видишь ли, сегодня мы встречались с операми из отдела по борьбе с преступлениями в области высоких технологий (ух, пока произ­несешь, дыхание перехватывает), и выяснилось много интересного. Я поделился своими наработ­ками, они раскрыли свои карты. Оказывается, действительно дыма без огня не бывает. В том самом Интернет-кафе, совладельцем которого был одно время твой муж — Петров Олег Анато­льевич, работал парень-компьютерщик, который на спор взломал сервер коммерческого банка. Очень талантливый парень. Был даже предмет спора. Ящик пива.

—  Ты меня разыгрываешь?!

—  Они ж не воруют, эти хакеры, они само­утверждаются.

—  Но ты же говорил, что была украдена крупная сумма...

—  Да. Никто не понимает, почему он это сде­лал.

—  Кто? Градов?

—  Да. Он исчез, как только узнал, что его ищет милиция. До сегодняшнего дня о нем не было ни слуху ни духу. А сегодня мы опозда­ли. Умный, черт, — в сердцах повторил Стае ту же фразу, что сказал Любе по телефону. — РУБОПовцы подозревают, что у этого парня есть ноутбук с внутренним модемом и автомобиль «Жигули» восьмой модели. Ну и сотовая связь, разумеется. Он может «работать» откуда угодно. Мобильные сеансы Интернет, каково, а? До чего дошел прогресс! Наверняка телефонный номер зарегистрирован за кем-то другим.  Ему приписывают несколько случаев виртуального мо­шенничества, когда снимались и обналичивались деньги с «нулевых» счетов. Парень умудряется заказывать через Интернет дорогие вещи, ис­пользуя эти счета. Талант, а? Не поймешь, то ли пропадает, то ли процветает, — усмехнулся Стае и добавил: — Исчез. Или догадался, что мы его вычислили, или из предосторожности часто ме­няет квартиры.

—  Но почему он преследовал Олега?

—  Не знаю. Может, из-за тебя?

—  Ты невнимательно читал письмо. Он сле­дил за своим врагом в тот день, когда увидел ме­ня на автобусной остановке в первый раз. Врагом, понимаешь?

—  Подумать только, я два раза столкнулся с ним лоб в лоб и не узнал! Ведь разговаривали же! Кретин!

—  Он и лампочку, наверное, специально вы­ворачивал. Темно, и кепка с козырьком. Ну и спе­цодежда... Стае, а что он хотел?

—  Чтобы ты дверь открыла.

—  А потом?

—  Ну откуда я знаю, что у этого психа в го­лове?

—  А теперь он совсем разозлился, — грустно сказала Люба. — Кем он, интересно, прикинется, чтобы до меня добраться? И что я ему сделала? Что?

—  Не ответила взаимностью, — с откровен­ной иронией сказал Стае.

—  Но он даже не пытался никогда откровенно со мной поговорить! Все время какие-то тайны, какие-то игры непонятные.

—  А если бы попытался? Что бы ты сделала?

—  Наверное, попыталась бы его успокоить, — неуверенно сказала Люба.

—  Что ж ты тогда заявила Линевой, что ее не­навидишь? Что ж сорвалась?

—  А при чем здесь Линева?

—  При том, что я сегодня к ней уже не успе­ваю.

Он посмотрел на часы, потом в окно:

—  Неудобно в десять вечера? Пока доеду, бу­дет около полуночи. Или удобно? Как думаешь?

—  Ты собрался к Линевой?! Зачем?!

—  А кто ж тогда скажет правду о твоем муже?

—  Какую правду?

—  Я все-таки посмотрел дело об убийстве Михаила   Стрельцова.   Давно   уже   посмотрел. И это теперь стало моим делом. Там есть один очень интересный факт: кроме отпечатков По­лины Стрельцовой на рукоятке ножа обнаруже­ны микроволокна нитяных перчаток. Конечно, девушка  могла  рыхлить  землю,  надевая  эти перчатки. Но они странным образом исчезли по­сле убийства Стрельцова. Хотя все время лежа­ли там же, на краю кадки. И другой интересный факт: рядом с телом был найден окурок сигареты. Стрельцов-то не ругался с мачехой, а спокойно стоял и -курил, когда ему нож в спину воткнули. Ты можешь представить себе человека, который орет на женщину и курит?

В этот вечер Люба лежала без сна еще долго. Глаза не открывала, все время, прислушиваясь к тому, ровно ли, глубоко ли он дышит? Любовь не любовь, страсть не страсть, дружба не дружба, и чем все это закончится, совершенно непонятно.

Может, в один прекрасный день они без ссор, без скандала, без упреков так же тихо и спокойно, как сошлись, разойдутся в разные стороны, и дальше уже у каждого будет своя жизнь. Да, соб­ственно, она и сейчас у каждого своя. Главное, что он помог ей наконец-то повзрослеть и избавиться от многих иллюзий и комплексов. А то так бы и прожила всю оставшуюся жизнь одна, вздыхая о милом прошлом и храня светлую память о чело­веке, который просто использовал ее, как удачно подвернувшийся в жизни шанс.

3

Стае ушел рано утром, наказав Любе ни при каких обстоятельствах не открывать никому дверь и чуть что — сразу же звонить ему на ра­боту. Кто-нибудь да приедет.

—  А ты куда? — спросила Люба. — К Лине­вой?

—  Сначала к девушке Гуле заеду. Мне же ну­жен предлог, чтобы навестить актрису.

—  И что ты придумал за предлог?

—  Потом расскажу.

—  И когда тебя ждать? Сегодня? Когда? Ве­чером?

—  Может быть. Ну пока.

Он шутливо чмокнул Любу в нос, отчего она чуть было не чихнула, накинул на плечи теплый свитер (на улице стало заметно прохладней) и исчез. Она вернулась в комнату, села за компью­тер. Где-то ведет свое собственное расследование незнакомый парень по прозвищу Мики, а Павел Петрович Стрельцов сидит у себя в трехэтажном особняке и думает, что его личный психолог рабо­тает в контакте с милицией. Ничего себе, контакт! Самый что ни на есть прямой.

Люба решила, что хватит играть со Стрель­цовым в прятки. Пора разоблачить его вранье. Не такой уж он простой человек, этот Павел Петрович.

КОМУ: Пациенту ОТ КОГО: от Доктора ТЕМА: вопрос

Павел Петрович, ведь вы знали, что Михаил не ваш сын? И как давно вы об этом узнали?

Ответ Стрельцова Люба получила только во второй половине дня. Очередное многословное послание, в котором Стрельцов в первую очередь оправдывал себя.

Я знал, что рано или поздно вы это поймете. Мне не повезло: ни с первой женой, ни со второй. Хотя о том, что Мишка мне не сын, я, честно признаться, долго не догадывался. До самой смерти жены, мож­но сказать. Любимой и единственной моей Полины. Лицом Мишка был весь в мать, а насчет его способ­ностей я не слишком голову-то ломал. Кто знает, откуда чего берется?

А может быть, я и догадывался, но знать на­верняка не хотел. Кто мог ответить на этот вопрос? Только жена моя — Полина.

Приняв сына на руки, я выбросил друга Василия из головы напрочь. Жизнь у меня была тяжелая и непростая. И встретились мы снова только через много лет, в больнице, когда жена моя Полина уми­рала. Но я-то все надеялся на операцию, на чудо. Надеялся до самого конца.

И обратился к нему, как к последней своей надежде. Василий, разумеется, взялся помочь. К тому времени он стал известным хирургом, ав­торитетом. Честно надо признать: все, что мог, он сделал. Да поздно уже было. После операции моя Полина поначалу вроде бы даже на улучшение пошла. Но болезнь взяла свое, и спустя несколько месяцев ей стало совсем плохо. Полину вновь по­ложили в больницу, а через две недели Василий вызвал меня.

«Она умирает, Паша. Иди, простись».

Надо сказать, что последние дни Полина была то в беспамятстве, под действием наркотиков всяких да обезболивающих. А тут пришла в сознание и хотела вроде как сказать последнее слово. Я вошел, она сказала несколько слов, но каких-то ничего не значащих. А потом вдруг попросила:

«Васю позови, Паша».

Позвал. Стою смотрю, как он возле ее кровати присаживается. А жена смотрит на меня и молчит, но по взгляду ее все понимаю. Вроде как просит: уй­ди. Вышел. До сих пор ком в горле стоит, как вспом­ню. Что со мной было те десять минут в коридоре, описать словами невозможно. Ревность? Она же умирала. Какая тут ревность? Я гадал только, лю­била ли она меня, ну хоть немного, или просто всю жизнь была признательна за то, что женился, когда она ко мне пришла.

Когда Василий из палаты вышел, вижу — пла­чет. Я было туда, к Полине, а она глаза прикрыла, сестра лекарство в шприц начала набирать.

 «Не могу больше, Паша, — шепчет Полина. — Прощай».

Она впала в кому и больше уже в сознание не приходила. Я к Василию, а он у себя в кабинете ле­карства пьет. Сердечные. Плохо ему, значит. А мне хорошо. Спрашиваю:

«Ну, что? Простились?»

«Простила», — отвечает.

«И за что ж тебя прощать?»

«А ты будто не знаешь?»

«Догадываться-то, может, догадываюсь, только она мне за всю нашу совместную жизнь ни слова про это не сказала. Мишка — твой сын?»

«Мой».

«За это она тебя простила?»

«Ничего ты, Паша, не знаешь. Подлец я. Я любил ее. А когда забеременела — испугался. Стал угова­ривать сделать аборт. А чтоб все шито-крыто, об­ратился не к кому-нибудь, а к своему родному отцу. Он же был известный хирург-гинеколог».

«Как же так? Как же он мог на свое родное семя...»

«Так я ему сказал, что ребенок-то у Полины от тебя. А она, мол, попросила помочь по старой дружбе. Вот потому и подлец. Как же он тебя ругал! Говорил, что раз нашкодил, то должен жениться. А я стоял и головой кивал. А что в душе у меня творилось, одному Господу известно. Все зачлось, Паша. Все».

«Вася, но как ты мог?»

«За карьеру опасался. Ну на что мне эта же­нитьба тогда нужна была, сам посуди? У нее много­детная семья, им помогать надо, а я студент. И еще несколько лет буду студент. Так что ж, институт бросать? А все твердили в один голос, что у меня блестящее будущее. Что докторскую обязательно защищу».

«Защитил», —  горько усмехнулся я.

«Защитил, — согласился Василий. — И выучил­ся, женился. И сын у меня есть, и дочка. И камень на сердце. Сегодня вот скинул. А тебе спасибо».

«Что женился на ней тогда? — усмехнулся я. — Почему же она к твоему отцу идти не захотела?»

«Паша, она сначала к тебе пошла. А дальше уж ты знаешь. Вот и вся история. Ты бы не волновался так, Паша. Мишка-то уже большой».

И тут я посмотрел на его руки. Пальцы длинные, нервные, беспокойные. И ногти все такие розовые, гладкие, аккуратные. Ничего не было у Мишки от отца, но руки... Почему я раньше не хотел замечать? Как посмотрю на Мишкины руки — сразу взгляд отвожу. Чудится что-то знакомое.

Но после этого многое я понял. Понял, откуда в «моем» сыне эта гниль. Почему он чужой, почему с женщинами так непорядочен, почему жениться не хочет. Тоже, значит, карьеру делает. А на аборт к кому своих девушек посылает? Тоже папу родного просит?

Простите доктор, совсем разволновался. Мишки все равно больше нет, пора бы и успокоиться. Вот вы Думаете, что я вру, что скрываю правду. А что мне скрывать? Накрутила жизнь, наковеркала. Прости­те, доктор. Простите...

Люба тоже почувствовала ком в горле, когда прочитала послание Стрельцова. Страдает чело­век, видно, сильно страдает. Что ему на это ска­жешь? Она решила подождать, пока не проверит одну догадку. Что-то некстати Павла Петровича потянуло на откровенность и на выжимание сле­зы. У кого? У милиции? Ведь он уверен, что его послания читает не одна Люба.

Вечером пришло еще одно послание, Люба ему обрадовалась. Оно было от Мики, который со­общал интересные подробности об отце Полины.

Сегодня я пытался его найти. По моим сведени­ям, этот человек взял в долг большие деньги у Ми­хаила Стрельцова. Надеюсь, вы меня понимаете? Он бизнесмен средней руки, не особо удачливый, насколько я знаю. Потому что Полина рассказыва­ла, что мать частенько знакомила бывшего мужа со своими богатыми любовниками. Занимала для не­го денег, потому что якобы одного его любила всю жизнь. Но замуж вновь за несчастного неудачника не хотела. У того все время что-то не складывалось. То ли не везло, то ли способностей не хватало. По­сле того как они разошлись, ей повезло гораздо больше.

Она начала делать карьеру в провинции, была замечена, я так полагаю, что из-за своей потряса­ющей внешности, вскоре перебралась в столицу. Там ее любовником стал режиссер одного из теа­тров, который и помог ей на первых порах. Потом он внезапно умер от сердечного приступа, и Линева начала искать нового спонсора. А отец Полины до самых перестроечных времен тянул лямку простого инженера на заводе, в пригороде столицы, квартиру так и не получил, бросил работу и стал заниматься частным бизнесом.

Я так думаю, что раз он был должен деньги Михаилу Стрельцову, то вполне мог с ним и рассчитаться. Ножом в спину. Да и ревность примеша­лась. Ведь Стрельцов-младший вроде был и молод, и красив. Отец Полины — подозреваемый номер один, это точно. Но в результате моих поисков вы­яснилось, что этот человек странным образом исчез. Квартира, в которой он был прописан, продана, и в ней уже третий месяц живут совершенно другие люди. Улица Весенняя, дом 28, квартира 112. Какая-то толстая тетка в халате и в бигуди никак не хотела открывать мне дверь. Разговаривали через цепочку. Я выяснил только, что квартира куплена через по­средника, с хозяевами она не общалась. Понятия не имеет, куда те делись.

Я пытался поговорить и с Алиной Линевой, но она меня просто не пустила на порог. И что мне те­перь делать?

Мики

Люба сидела и плакала. Как ни прячься от правды, она все равно тебя найдет. Улица Весен­няя, дом 28, квартира 112. Чужая тетка в бигуди, что она могла знать? Вот тебе и счастье: прилете­ло, поклевало зернышки с ладошки, а оказалось, что это чужая птица. Чья-то другая, не ее. Что ему ответить, этому Мики?...

Звонок в дверь.

Пошла открыла дверь.

—  Что случилось?

— Ничего, — всхлипнула.

—  Хочешь, я тебя развеселю?

—  Попробуй.

Он протянул пакет с продуктами:

—  Пожалуйста.

—  Знаешь, я не голодная.

Я голодный. Но это на самом деле не пода­рок. Подарок у меня в кармане. Только пойдем к свету. К окну.

На кухне Люба стала разбирать продукты, а Стае вынул из кармана носовой платок и стал его разворачивать.

—  Что это? — спросила Люба.

—  Вот. Смотри.

Бриллианты она раньше видела только в витринах ювелирных магазинов. Но никогда не останавливалась перед ними и не глазела. Что толку? Ей никогда не носить их. Бриллиантовое колье в руках Стаса было очень тонким и изящ­ным. И наверное, очень дорогим. Несколько не­больших камешков в центре мерцали так же за­гадочно, как и фиалковые глаза Алины Линевой. Стае положил колье на стол, камни вспыхнули и затаились.

—  Что это? — удивилась Люба.

—  Линева тебе просила передать.

—  Мне? За что?

—  Не знаешь? Не догадываешься?

—  Значит, никто не воровал у нее колье? Стае тяжело вздохнул:

—  Воровал. С утра зашел к девушке Гуле в магазин. Я долго не мог понять ее привязанности к этому маленькому магазинчику. А там, оказы­вается, и был тайник. В пустых банках из-под кофе было спрятано много ценных вещиц.

—  И что теперь ей будет?

—  А что будет? Ты хочешь, чтобы всплыло это дело? Убийство Осокина? Чтобы она показа­ния начала давать? Против кого?

—  Но ведь его убил Дмитрий Иванов.

—  Необходимая самооборона, вот как это бу­дет квалифицировано. Осокин же первым начал драку.

—  Он только сказал гадость.

—  Гуля скажет, что полез драться. И по­том, ты хочешь, чтобы парни из РУБОПа сдали своего? Или хотя бы позволили под него копать? Ты знаешь, кто такой Дмитрий Иванов? Герой. Многие ребята ему жизнью обязаны. Отчаянный парень. А кто такой Осокин? Мразь. Нет, Люба, забудь.

—  А колье? Разве не он залез на дачу к Ли­невой?

—  Нет, конечно. Дмитрий такими делами не занимается. Он парень честный.

—  Надо сказать, что у него очень своеобраз­ное понимание кодекса чести.

—  Что ты в этом понимаешь!

—  Уж как понимаю... Значит, эта Гульна-ра — воровка?

—  Девчонка она еще. «Девочка с гор», — как правильно заметила Линева. Дикарка. Помнишь то место на кассете, где Гуля говорит об ужине в ресторане?

—  И что?

—  В тот вечер Линеву попросили срочно вер­нуться в Москву и отыграть спектакль. В связи с болезнью знаменитого артиста спектакль с его участием заменили на  «Маленького принца». Пришлось  быстро  собираться,  и  она  забыла колье на туалетном столике в спальне. А после спектакля к ней подошел Осокин с Гульнарой и пригласил в ресторан. Линева была со своим новым любовником, с Михаилом Стрельцовым, и обрадовалась случаю познакомить его с Осо-киным.

—  Зачем?

—  Помнишь, Марианна Руслановна сказала, что мог бы существовать целый клуб мужчин, брошенных Линевой? И там царили бы прекрас­ные дружеские отношения. Она действительно имела привычку держать бывших поклонников как бы «в резерве». И связывала их между со­бой деловыми отношениями. Так вот, они пошли вчетвером в ресторан, и там Линева со смехом сказала, что одета не слишком подходяще для такого места, потому что прямо с дачи и даже с вещами и ключами. У нее действительно была с собой довольно вместительная кожаная сумка. Не маленькая дамская сумочка.

—  Почему же она ее в машине не оставила?

—  У них со Стрельцовым вышла какая-то размолвка. Линева не знала, поедет она из ре­сторана с ним или попросит Осокина подбросить ее до дома. Потом Стрельцов, видимо, вымолил прощение. Так вот, Линева обмолвилась также, что забыла на даче ценную вещь: бриллиантовое колье. Бросила на туалетный столик, да там оно и осталось. Гульнара давно на это колье глаз поло­жила, еще в ювелирном магазине. Осокин купил колье, да не ей. И девушка выбрала момент, когда Линева вышла курить, Стрельцов следом, чтобы с ней отношения выяснить, а Осокин пригласил какую-то девицу на танец. Ну, наша девочка с гор и вытащила из сумки ключи. А ночью кинула Осокину снотворное в кофе и на его машине на­ведалась на дачу Линевой.

—  Почему он на жену подумал?

—  Так он же у Гульнары ночевал. Осокин сильно пьяный дома не появлялся, стеснялся де­тей. И был уверен, что любовница всю ночь мирно сопела носиком у него под боком.

—  Это тебе Гульнара рассказала?

—  Да. Знаешь, мы все оформили так, будто она случайно обнаружила в магазинчике тайник. А сделали его осокинские ребята.

—  И ты тут же повез Линевой колье? — усмехнулась Люба.

—  Мне надо было с ней поговорить.

— О ком? О моем муже? И давно ты знаешь; что он тот самый человек, который проходит главным свидетелем по делу об убийстве Михаи­ла Стрельцова? Что он отец Полины?

—  Слава те Господи! Прозрела!

— Ты меня за этим к Линевой возил? Чтобы она от ревности проговорилась? Ведь она же сама сказала, что только одного его любила всю жизнь! Но почему вдруг Алина? Что, так плохо звучит Мария Петрова?

—  Не плохо, но простенько очень. Она подобра­ла себе имя, созвучное с девичьей фамилией, кото­рую после развода снова взяла назад. Алина Лине­ва звучит гораздо красивее, чем Мария Линева.

— Но зачем же он на мне женился? Зачем?

—  Может быть, одинокой старости испугал­ся, — усмехнулся Стае. — Кто его знает?

— Значит, Линева знакомила Олега со своими любовниками, бывшими и настоящими, чтобы он Деньги у них занимал?

—  Она делала для бывшего мужа то, что мог­ла. Может быть, хотела, чтобы тот встал на ноги, заработал кучу денег, и...

—  Замолчи! Я, значит, была всего лишь сту­пенькой в этой лестнице. Но почему же мне каза­лось, что Олег меня любил?

—  Мало ли что нам кажется, — буркнул Стае. — По крайней мере, я рад, что ты немного пришла в себя. Я давно уже связываю эти два дела:  убийство Михаила Стрельцова и Олега Петрова в одно. И вт.орое, скорее всего, следует из первого.

—  Кто-то с ним рассчитался, да? За Стрель­цова?

—  Может быть. Люба, ты должна вспомнить. Последние дни. Подробно, день за днем. Что было такого важного? Что говорил, делал твой муж.

—  Олег сказал, что отдал деньги. Те, которые занял под нашу двухкомнатную квартиру, — ти­хо сказала Люба,-

—  Занял, судя по всему, у Стрельцова. А от­дал кому?

—  Стрельцову. Подожди.  Он же был уже мертв,  так?  Подожди...  Была такая странная фраза. Я удивилась, когда Олег сказал, что от­дал деньги, я еще переспросила: «Отдал?!» А он с усмешкой ответил: «В некотором роде». Боже! Стае!

—  То-то и оно.

—  Значит, он действительно вошел в дом раньше Линевой? А Стрельцов стоял на пло­щадке перед дверью гостиной на втором этаже и курил. Полина осталась в гостиной. Но перчатки? Как он мог незаметно для Стрельцова надеть перчатки?

—  Может быть, он уже был в перчатках?

—  В нитяных?

—  В обычных. А те, нитяные, просто куда-то выкинули.

—  Но в спину, ножом… Олег...

— Ему, должно быть, слишком дорого доста­лась его двухкомнатная квартира, — неприятно усмехнулся Стае.

—  И свалить на дочь... Нет. Постой, — снова сказала Люба. — Он что-то говорил про мили­цию. Мол, придется все-таки туда пойти. И про совесть. Видимо, Олег мучился мыслью о дочери. Стае, он хотел во всем признаться. Ты понима­ешь? Хотел!

—  Но не успел. Ты все еще хочешь его оправ­дать?

—  Хочу.

Люба взялась руками за горящие щеки. Давно она так не волновалась! Взгляд ее снова натол­кнулся на колье. Забытое, оно лежало на клетча­той клеенке. Люба нехотя тронула его пальцем, фиолетовые камешки зазывно сверкнули, и ей вспомнились такие же играющие, искрящиеся, яркие глаза.

—  Что сказала Линева, передавая тебе ко­лье?

—  Вот.

Стае вытащил из кармана сиреневый конверт. Люба поморщилась, взяв его в руки. Духами-то как пахнет! Но открыла, вытащила сложенный пополам сиреневый листок. Почерк у актрисы был изящным и ровным:

Милая, сожалею, что так и не пришлось по­говорить с вами по душам. Согласитесь, что в присутствии постороннего мужчины это было бы неуместно. Я прощаю вас за резкие слова в свой адрес, потому что делить нам с вами больше нечего. Его больше нет (подчеркнуто два раза). Сожалею о постигшем вас несчастье. В знак примирения при­мите от меня подарок, с искренними заверениями в симпатии и прочее, и прочее, и прочее. Заезжайте как-нибудь и поговорим.

Алина Линева

Четкая подпись, похожая больше на тщатель­но отработанный автограф, число, месяц, год. Ак­триса, ничего не скажешь. Актриса во всем.

— И ты хочешь, чтобы я это взяла? — с ужа­сом спросила Люба.

—  Я выполняю просьбу. А возьмешь ты пода­рок или не возьмешь, совершенно не мое дело.

—  Так вот, верни, пожалуйста, обладатель­нице! — Люба пальчиком подвинула колье на самый краешек стола. — Хватит меня унижать. Не понимаю, почему не жили всю жизнь, как нормальные "люди?  Конечно, ее не устраивал такой простой человек, как Олег. Надо было ка­рьеру делать, наряды себе покупать, драгоцен­ности принимать от поклонников. Мучились всю жизнь оба и других мучили. Верни, •— повторила она.

—  Это уж вы сами теперь разбирайтесь. Де­лать мне нечего, как вставать между двух жен­щин. Я в тот особнячок больше не поеду, — кате­горически отрезал Стае.

—  Ба! Нашего мальчика, оказывается, хо­тели скушать! — улыбнулась Люба. — А он ис­пугался.

—  Я не испугался, — тут же надулся Стае. — Просто отношения эти совершенно бесперспек­тивные.

—  Какие-какие? — переспросила Люба.

—  Бесперспек...

—  С каких пор ты начал думать, а потом де­лать?

—  Обидеть меня хочешь?

—  Я понять хочу. Так что ж, все теперь ясно? Михаила Стрельцова убил Олег, да? А его тогда кто?

—  А далеко ходить не надо. Папаша родной мог отомстить, например.

—  Кто? Стрельцов? — Люба рассмеялась. — А ты знаешь, Михаил не был его сыном.

—  Как это?

—  А вот так. И я не думаю, что Павел Петро­вич стал бы мстить за смерть человека, которого он... м-м-м... с некоторых пор стал считать чу­жим. Он же догадывался, все время смотрел на его руки. Я так думаю, что смотрел...

—  Какие руки?

— Стае, найди, пожалуйста, одного человека. Его зовут Василий. Отчество не знаю, фамилию, к сожалению, не знаю тоже. Знаю только, что он известный хирург, доктор наук. Делал операцию жене Павла Петровича Стрельцова Полине. От­чество ее опять же не знаю.

—  Ну ты даешь! Как я его найду?

—  А что, мало примет? Могу точный возраст Указать: пятьдесят три года. Они учились в одном классе: Павел Петрович и этот Василий.

—  Он отец Михаила, да?

—  И знал об этом?

—  Знал.

—  Вот оно как все интересно поворачивается. Ладно, поищем этого Василия. Кстати, кто помог тебе прозреть насчет того, что у вас с Линевой общий супруг?

—  А вот это не твое дело.

—  Мило. Не мое так не мое, — вдруг очень легко согласился он. — Слушай, может, мне к тебе переехать на время? С вещами?

—  А может, не надо?

—  Чего   ты   боишься?   Я   честный.   Прого­нишь — уйду.

—  Я не умею прогонять. Я не умею говорить «нет», об этом мне говорил Олег. И он был прав. Так что хочешь — переезжай!

—  На время, пока не поймаем Градова. Хо­рошо?

—  Никогда вы его не поймаете, — уверенно заявила Люба.

—  Это еще почему? — мгновенно обиделся Стае.

—  Потому, — отрезала она. — О чем вы еще разговаривали с Линевой?

—  Теперь не скажу. Когда поймаю Градо­ва — скажу. А я, между прочим, почти догадал­ся, почему он охотился за твоим мужем. Хоть я и дурак. По твоему глубокому убеждению.

—  Я этого никогда не говорила.

—  Но думаешь.

—  Ты ошибаешься... И почему он считал Оле­га своим врагом?

—  Линева очень туманно говорила на эту тему. Оно и понятно: не сильна в компьютерной терминологии. Вот я еще раз побываю в отделе «Р», тогда смогу подбить бабки. Посмотрим, что ты тогда скажешь про своего драгоценного су­пруга, — довольно потер руки Стае.

—  За что ты его так ненавидишь? — тихо спросила Люба. — Мертвого?

—  А за что ты Линеву ненавидишь? Живую?

—  За Олега, за тебя, за себя.

—  Вот оно на то и похоже, — уклончиво ска­зал Стае. И добавил: — Ты не думай, я много вещей не привезу. Ровно столько, чтобы можно было мигом покидать их в сумку и отвалить.

—  Поросенок, — вздохнула Люба. — Что бы ты ни говорил, все равно: поросенок.

Глава 9 Отец

1

Спустя три часа после того, как Стае ушел на работу, лучшая подруга, запыхавшись, влетела в Любину квартиру, сияющая, словно солнышко в полдень жаркого летнего дня, душистая и ярко накрашенная.

—  Уф! — Люська одним залпом выпила на кухне стакан воды из грасрина иперевела дух.

—  Жарко? — сочувственно спросила Люба.

—  Не-а. Волнительно. Ты собирайся.

—  Куда?

—  По магазинам, — таинственно сказала под­руга. — Костюмчик надо купить. И туфли, и... Мы с Сережей и заявление в ЗАГС подали.

—  Как это?

—  Да так. Зашли с утречка и. подали. В пер­вый раз, что ли? Короче, месяц на сборы. Шам­панское попрошу в номер, цветы в машину.

—  Неужели так обязательно жениться? То есть вступать в законный брак?

—  Обязательно, — отрезала Люська. — Кста­ти, можешь не переживать, я ему все рассказала. Про тебя. Психоолух. Пардон.

—  Что рассказала? — ахнула Люба, взявшись руками за вспыхнувшие щеки.

— Почему я сидела в тот день на лавочке воз­ле его дома. Про твои матрими... матримо... Коро­че, про задание.

—  И что Сергей?

—  «Что-что». Смеялся. Слава богу, с этим у него все в порядке. С чувством юмора, я имею в виду.

—  Ас остальным? — осторожно спросила Люба.

—  Остальное выясним в медовый месяц, — с энтузиазмом ответила Люська. — Я женщина чуткая и понимающая. Разве ты этого еще не за­мечала?

— Я бы с радостью поехала с тобой в мага­зин, но...

— Не бойся, я тебя ни на шаг не отпущу. Твой Ромео не чокнутый, чтобы посреди толпы на тебя кидаться.

—  Значит, ты поверила, наконец, что меня преследуют?

Люська только плечами пожала:

—  Раз  ты  с  таким  остервенением  ищешь своего маньяка, значит, нет дыма без огня. Со­бирайся.

И Люська полетела в комнату, чтобы как сле­дует перетряхнуть подругин гардероб. Целью ее поисков был подходящий для свидетельницы наряд, ибо о другой кандидатуре на эту долж­ность и речи быть не могло. Это уже стало свое­образной традицией: Люба последовательно побывала свидетельницей на всех Люськиных свадьбах, больших и маленьких. «На счастье, — каждый раз приговаривала подруга. — Ты — моя счастливая примета». Последний раз Любе запомнился Петькин отец, пришедший поздра­вить молодых, драка на улице перед кафешкой, где скромно праздновалось торжество, и самый быстрый Люськин развод вскоре после этого: новый муж оказался скор на расправу и тумаки раздавал так же охотно, как деньги взаймы в день получки.

... На улице Люба оглянулась пару раз, цепко ухватившись за локоть подруги, но потом поду­мала: нет, это слишком для него просто. От Алек­сея Градова надо ждать какой-нибудь каверзы, не иначе. Сопровождаемая подругой, Люба сняла со счета в банке набежавшие проценты, решив купить новую тряпку для новой Люськиной свадьбы. Поехали они, разумеется, на рынок. У Люськи, торговавшей там уже не первый год, было полно приятельниц. Теперь же она просто подошла к одной знакомой со словами:

—  Одень меня, родная, как себя. Для безбра-косочетания.

И получила в ответ целую кучу советов. Потом были долгие примерки и шушуканья, бесконеч­ные «ну как?» и деловитые «ткань плохая, один раз наденешь и выкинешь». Наконец Люська выбрала яркий бирюзовый костюм с обильной вышивкой, юбка которого даже ей, маленькой, оказалась слишком коротка, и озабоченно спро­сила подругу:

—  Как думаешь, Сереже понравится? Люба представила было рядом с ней Сергея

Иванова в неброском костюме и галстуке в тон, а потом подумала: «А ведь ей идет». Заставь под­ругу купить длинное платье сдержанных тонов и перекрасить волосы, и что от нее останется?

—  Бери, Апельсинчик, —  улыбнулась Люба и увидела, как радостно вспыхнул у подруги взгляд.                     

—  Правда?

Потом они очень долго искали туфли на ма­ленькую Люськину ножку, потом подруга ре­шила вдруг купить шляпку к своему дивному бирюзовому костюмчику.

—  Ну, без флердоранжа мы как-нибудь обой­демся, — деловито сказала она, — только раз бывает восемнадцать лет. Но, по слухам, с непо­крытой головой невесте быть неприлично.

Кокетливый головной убор с задорно торчащим перышком ей подарила Люба, заехав в один из крупных столичных универмагов. Там же она ку­пила себе черное вечернее платье, не обращая вни­мания на легкое пофыркивание лучшей подруги.

—  Ты в этом со мной в ЗАГС пойдешь? — вы­катила та возле кассы яркие голубые глаза.

—  Наброшу белый пиджак, а в ресторане сниму. Кстати, много народу будет?

—  Что ты, что ты! — замахала руками под­руга. — Дружеский ужин. Ты да я, да мы с то­бой. Мама с папой в воскресенье родственников соберут, там и песни споют, если захочется. А в ресторане посидим вчетвером. Мы с Сережей, и ты с... капитаном Самохваловым. Их опервысоко-уполномоченным величеством.

—  На что это ты намекаешь?

—  Ну как же? — Небольшие Люськины глаза невинно расширились до угрожающих разме­ров. — Маньяки маньяками, а любовь любовью. Будто я не догадываюсь, что он давно уже у тебя ночевать остается!

—  И из этого ты сделала вывод, что мы со Стасом собираемся навестить Дворец бракосоче­таний, — улыбнулась Люба.

—  Я на это надеюсь, — торжественно заявила лучшая подруга.

—  Нет, Апельсинчик, здесь другое. — Она сдержанно вздохнула.

—  Что же может быть другое? Он что... — вдруг ахнула подруга, зажав ладошкой ярко на­крашенный рот.

—  Ты неисправима. Помаду сотрешь. Пойдем, нам еще надо купить тебе сногсшибательное бе­лье.

Это тоже было традицией. Таких «свадебных» комплектов кружевного нижнего белья в Люсь-кином гардеробе было... В общем, Люба предпо­читала сейчас об этом не вспоминать...

До дома она едва ноги доволокла. По пути за­бежала вместе с Люськой в магазин, накупила побольше продуктов. Подруга помогла донести до квартиры тяжелые сумки.

—  Безвозмездно, — в нос протянула она, бух­нув их на пол в прихожей. — На ужин не оста­нусь, и не проси.

—  Что, Сережа ждет?

—  Ага. После работы. Ну спасибочки и чао-какао.

Люська чмокнула губами воздух и улетела. А Люба стала ждать, когда придет Стае с ново­стями. Он не пришел, позвонил:

—  Люба, как ты себя чувствуешь?

—  А что случилось? Тебя интересует тем­пература моего тела или уровень гемоглобина в крови?

—  Меня интересует твоя профпригодность,— невесело сказал Стае. — Здесь человеку плохо.

—  Какому человеку?

— Ты же сама просила меня разыскать одно­классника Стрельцова. Известного хирурга Васи­лия. Его фамилия Сосновский. Василий Георгие­вич Сосновский.

—  Ему плохо? — удивилась Люба.

— Ему-то как раз уже хорошо, — мрачно по­шутил капитан Самохвалов. — Лучше, чем нам всем. Он умер.

—  Как это умер?!

—  Очень просто. От инфаркта. Ты выводы-то поспешные не делай. Все чисто, я проверил. Самый что ни на есть инфаркт, никакого, кри­минала. А плохо его жене, Варваре Антоновне Сосновской.

—  А когда он умер? —- осторожно спросила Люба.

—  Тебя интересует, было это до убийства Михаила Стрельцова или после? После. И по­сле того как убили твоего... Ну, в общем, ты по­няла.

—  Я нормально, — через силу сказала Лю­ба. — Мы весь день с Люськой по магазинам ез­дили. У нее же свадьба скоро.

—  Весело живешь, — не удержался Стае. — А у меня вот похороны. Короче, ты сможешь с ней поговорить? С Сосновской? Как врач-психолог?

—  Я попробую.

—  Пожалуй, я за тобой заеду. Не надо тебе одной из дома выходить.

—  Что нового известно о Градове?

—  Пока ничего. Жди. Еду.

А трубку он все равно сразу не положил. Тра­диция, что ж тут поделать? Люба улыбнулась, подержав ее, еще теплую, с минуту в руке, по­ложила первой и стала собираться.

2

Стае приехал уже через полчаса, с порога бросил:

—  Ты готова? Молодец. Они недалеко живут, эти господа Сосновские.

—  Все-таки что случилось? — спросила Люба в машине. — И почему ты снова на машине? Раз­ве папа ее еще не забрал?

—  Пожертвовал. На неделю. Вообще-то у ме­ня классный папа. Понимающий.

—  Тебе повезло. У меня не было вообще ни­какого.

—  Да? Ну извини. — Он заговорил бодро и быстро, стараясь настроить ее на нужный лад еще до того, как они приедут в квартиру Сосновских. — Понимаешь, эта женщина, Варвара Ан­тоновна, оказывается, из очень интеллигентной семьи: солидный крут знакомств, традиции, связи. С Василием Георгиевичем Сосновским ее в свое время, что называется, сговорили. Брак, выгодный обеим сторонам. Она хорошо воспитана, он тоже не чужд классической музыке и пасьянсам от скуки по вечерам. И, между прочим, уже был без пяти минут доктор наук в тридцать-то с небольшим лет. А папа невесты как раз в президиумах заседал.

—  В каких еще президиумах?

—  В тех самых. На собраниях, где защищают диссертации.

— На собраниях. Ха-ха! Стае обиженно засопел:

—  Ты будешь слушать или нет?

— Буду. Продолжай.

—  Короче, высокие стороны посовещались и решили, что разница в возрасте в тринадцать лет не столь существенна, и юная Варенька осчаст­ливила Василия, к тому времени уже Георгие­вича, согласием на брак. Очень уже его уважали и величали по имени-отчеству, несмотря на мо­лодые годы. И родилось у них двое детей. Сыну сейчас лет двадцать, дочери шестнадцать. И все было хорошо, просто отлично. В доме достаток, дети ни в чем отказа не знают, деды оказывают и моральную и материальную поддержку. Варвара Антоновна, тоже закончившая общими старани­ями медицинский институт, на хорошей работе в хорошем учреждении, Василий Георгиевич опе­рирует, оперирует, оперирует... Очень удачно оперирует, потому что среди его пациентов люди высокопоставленные и очень богатые. Но бук­вально за последние несколько месяцев от этой * идиллии остался только жалкий пшик. Сначала умер муж и отец, а потом выяснилось, что дети выросли слишком балованными и сейчас вовсе отпустили тормоза. Короче, дочь Василия Ге­оргиевича в клинике для наркоманов. Проходит курс реабилитации. А сын разговаривает с мате­рью сквозь зубы, и, судя по всему, у него большие проблемы. Сам же Сосновский внезапно умер от инфаркта. Это в пятьдесят три года!  Бедная вдова не смогла сегодня со мной разговаривать. У нее через слово рыдания. Причем слез гораздо больше, чем слов.

—  Как ты можешь, Стае! — возмутилась Люба.

—  А что мне прикажешь делать?! Что?! Мне надо показания у нее взять! Я дело об убийстве должен раскрыть, ты понимаешь? О двух убий­ствах. А у меня вместо двух подозреваемых — два трупа. Что, списать на них и успокоиться? А не слишком ли это просто?

—  Ты же был убежден, что Михаила Стрель­цова убил Олег, — усмехнулась Люба.

—  Но я должен проверять все версии, — от­резал Стае. — Не забывай, что Полина Стрель­цова по-прежнему в тюрьме, и, чтобы ее осво­бодить,   надо   иметь   веские   доказательства невиновности.

—  Ты думаешь, он откровенничал с женой? — тихо спросила Люба. — Сосновский?

—  Не думаю. Но должна же быть какая-то зацепка? Пистолет, например? И потом, убийца хорошо стрелял? Ведь твоему мужу пулю зале­пили точнехонько в голову. И не слишком светло было, видимость — не фонтан. И машина, между прочим, двигалась по шоссе, а не стояла на месте. А если выяснится, что у Сосновского была звер­ская близорукость, и он в слона с двух метров по­пасть не мог? А если он хорошо стрелял, близкие должны об этом знать.

—  Он мог нанять убийцу, — тихо сказала Люба.

—  Умница. Но тогда мы должны выяснить, откуда Сосновский взял на такое дело деньги. Наемные убийцы — удовольствие дорогое. — По­сле паузы Стае примирительно сказал: — Люба, поговори с ней. Ты же врач-психолог. Может, она и разговорится. Все, приехали. Сейчас припаркуюсь как следует. Это же ценность! — Он ласково погладил руль стареньких «Жигулей».

Люба поднималась в квартиру Сосновских с бьющимся сердцем: вдруг и здесь ее ждут какие-нибудь сюрпризы? Варвара Антоновна была дома одна. Выглядела она гораздо стар­ше своих сорока, может быть, потому что бы­ла очень старомодно одета. Длинное траурное платье и брошь из тусклой пожелтевшей от времени слоновой кости, которой был заколот его ворот, напомнили Любе о старинных сунду­ках со старыми, слежавшимися нарядами. Да и сама квартира Сосновских напоминала старый сундук с плотно закрытой крышкой. Темнота, спертый воздух, запах лаванды и валериановых капель. Сюда, в этот сундук, сложили и заперли не наряды, а воспоминания о покойном Василии Георгиевиче и неизвестно куда исчезнувшем счастье.

—  Вы? Снова? — удивилась, увидев на пороге Самохвалова, Варвара Антоновна равнодушно оставила входную дверь открытой и прошла впе­ред, в гостиную, сжимая пальцами ворот платья, словно скалывавшей его броши было мало.

—  Варвара Антоновна, я привез вам врача, — идя следом за ней, сказал Стае.

—  Врача? Какого врача? Я здорова.

Она опустилась в одно из кресел: спина пря­мая, шея стиснута воротом платья, словно же­лезным обручем, на котором тяжелым замком висит старинная брошь. Люба вошла, останови­лась в растерянности. Что делать?

—  Это Любовь Александровна Петрова. Врач-психолог.

—  Вы сказали врач. Василий тоже был вра­чом. Хирургом. Я не понимаю, за что? За что?

Варвара Антоновна глухо зарыдала, а Стае беспомощно посмотрел на Любу. Она придвинула один из стульев поближе к креслу.

—  Варвара Антоновна, послушайте меня. Да­вайте успокоимся. — Взяла ее руку, стала счи­тать пульс. — Скажите, вы пьете успокаивающие лекарства?

Сосновская перестала рыдать, растерянно по­смотрела на журнальный столик, на котором в беспорядке стояли пузырьки, валялись таблетки. Люба взяла одну из упаковок.

—  С врачом советовались?

—  Нет.

—  Что вас мучает? Бессонница, подавленное состояние?

Чуть оживившись, Сосновская заговорила и начала подробно описывать свое состояние. Гово­рила долго, не останавливаясь, Стае даже зевнул тайком. Люба же понимала, что утешать ее бес­полезно, будут слезы и упоминание через слово имени покойного мужа. И все. Варвару Антоновну надо просто отвлечь. Пусть целиком сосредото­чится на своем здоровье. Где болит, как болит, как долго болит. Главное, наладить с ней контакт.

—  Знаете, я сама по образованию врач, — в довершение  всего  сказала  Варвара  Антонов­на. — Я никогда не думала, что мне придется обращаться к врачу. Я ведь сама все знаю про лекарства. И у меня есть любое лекарство.

—  Очень хорошо, — спокойно сказала Люба.

—  Вы работаете в милиции? С ним? — Со­сновская кивнула на Стаса.

—  Что? В милиции? Нет, конечно. Мы просто хорошие знакомые со Станиславом...

—  Владимировичем, — прошипел Стае.        

—  Да, со Станиславом Владимировичем, — повторила Люба.

—  Но почему милиция? Что-то с Антошей?

В голосе Варвары Антоновны снова послыша­лись слезы.

—  Нет-нет, с чего вы взяли? — Стае догадал­ся, что речь идет о ее сыне.

—  Ну как же? Ведь с ним что-то происходит.

Я же мать. Я вижу.

—  Варвара Антоновна, а давно все это на­чалось?

—  Что началось? — испуганно спросила она.

—  Проблемы с вашими детьми?

—  С чего вы взяли? У моих детей нет ника­ких проблем! — В ее голосе зазвучала неожи­данная резкость. — У нас все хорошо, очень хорошо.

—  Как же? — спросил Стае. — Но ведь ваша дочь...

Люба покачала головой, давая понять, что разговаривать сейчас об этом не нужно. Стае вздохнул:

—  Скажите, Варвара Антоновна, ваш муж хорошо стрелял?

—  Стрелял? Он никогда не стрелял. — Жен­щина была удивлена. — Василий был великолеп­ным хирургом.

—  Ну, может быть, он на охоту ездил?

—  Какую охоту? — Она наморщила лоб, ви­димо, пытаясь что-то вспомнить. — Мы любили ходить в театры, на концерты. Василий очень любил симфоническую музыку. Но охота? По­чему вдруг охота?

—  У вас в доме есть оружие?

—  Извините, я не знаю.

—  А в армии он был?

—  Василий? —  Варвара  Антоновна  опять очень удивилась. — Василий вообще-то был бли­зорук. И к строевой был не годен.

— Вы с мужем были очень близки? Варвара Антоновна снова стиснула тонкими высохшими пальцами ворот траурного платья:

—  Как сказать, мне иногда казалось, что он любит меня не всем сердцем. Что его сердце отда­но какой-то другой женщине и что он не получил у нее взаимности. Но это всего лишь мои домыслы. Я уверена, что никакая другая женщина не могла стать ему таким чутким, нежным другом, как я. У нас были прекрасные отношения! Ведь так?

— Ну разумеется, — кивнула Люба. И ей очень захотелось взять Стаса за руку и вытащить его за дверь. Ведь точно так же он во­рвался и в ее жизнь именно в тот момент, когда больше всего на свете хотелось погрузиться в вечную спячку, жить воспоминаниями и тихо плакать. Так нет же, задает вопросы, ответ на которые и себе-то страшишься дать. «Были ли вы близки с мужем?»

—  Так,   значит,   Василий   Георгиевич   вам целиком и полностью доверял? — Стае не со­бирался отступать. — И семейный бюджет был целиком под вашим контролем?

—  Что? Деньги? Мы никогда  не заостряли внимание на таких меркантильных вещах. — Она даже поморщилась.

Стае же вцепился в эти ее слова, словно собака в сахарную кость.

—  Значит, вы не знали, сколько муж зараба­тывает денег, сколько оставляет себе, сколько из этого тратит, на что тратит?

— Деньги всегда лежали в буфете, на кухне. Между собой мы называли его «шкапчик». Ко­нечно, есть еще и банковский счет, как говорят, на черный день...

—  Со счета много денег сняли? — прервал ее Стае.

—  Сняли? Когда сняли? — растерялась Вар­вара Антоновна.

—  Ведь ходили же вы снимать проценты?

—: Проценты? Да, на Васины похороны что-то снимала. Но деньги там были те же, что и при жизни мужа. У нас общий банковский счет. И никакого другого. Это я знаю совершенно точно.

—  А большая сумма лежала в буфете? То есть в «шкапчике»?

—  Не знаю, — пожала плечами Варвара Ан­тоновна. — Я просто брала столько, сколько, мне было нужно, и тратила. Мои родители, конечно, не клали деньги в «шкапчик», давали мне в руки, поэтому иногда я туда даже и не заглядывала.

—  А ваши родители богатые люди?

—  Папа почетный академик, — с гордостью сказала Варвара Антоновна. — А мама пишет статьи о своих знаменитых предках. Их охотно публикуют солидные журналы. К тому же у нас отличная коллекция картин и прочих раритетов. Большей частью фамильных. Кое-что папа обме­нивает или продает.

—  Короче, в средствах вы не нуждаетесь и никогда не нуждались. Извините за нескром­ность, а нельзя ли заглянуть в ваш так называе­мый «шкапчик»?

—  Но разве вы имеете на это право? И я во­обще не понимаю сути вашего визита и всех этих расспросов.

—  Не имеем. А насчет сути: я расследую убийство мужа этой женщины. — Стае кивнул на Любу.

—  Но при чем же здесь Василий?

—  Я пытаюсь установить, был ли знаком ваш муж с мужем этой женщины.

—  Хорошо. Назовите мне фамилию.

—  Пока не назову, если моя версия не под­твердится, то не стоит травмировать ни вас, ни . ваших детей.

—  Ну хорошо, — снова повторила Сосновская. — Прошу.

Она первая вышла в просторный холл, потом в кухне широким жестом распахнула старинный буфет.

—  Вот здесь; на полочке. Стае сунул туда руку:

—  Но здесь же почти ничего нет!

В знаменитом неиссякаемом «шкапчике» ле­жало две сотенных и несколько смятых десяток. Варвара Антоновна глянула на них и взялась рукой за сердце:

—  Ах, Антоша, Антоша! Сначала Сашенька, потом ты. За что?

Минут десять Люба снова пыталась ее успо­коить. Потом Сосновская вдруг вцепилась в Стаса:

— Вы из милиции? Помогите мне! Я просто чувствую, что на него кто-то оказывает дурное влияние. Он  был таким хорошим мальчиком. По­могите.

—  А что, собственно, случилось?

—  На самом деле деньги из «шкапчика» ста­ли исчезать давно, — тяжело вздохнув, стала рассказывать Варвара Антоновна. — У Сашень­ки вдруг появился какой-то мальчик. Он был ее старше, кажется, студент. И я поначалу не придала значения...  Они дружили несколько месяцев, а потом из дома стали исчезать деньги. Я, конечно, никогда их не пересчитываю, но... На глаз было видно, что их становится значительно меньше. Я ничего не сказала Василию, он по­следнее время выглядел каким-то озабоченным. Пыталась поговорить с Сашенькой, но она стала такой раздражительной и резкой. Я думала: переходный возраст, пройдет. Но дальше — больше. Мне удалось уговорить ее показаться врачу. Папиному хорошему знакомому. Конфи­денциально. Видите ли, я сама мало что смыслю в медицине, несмотря на свое образование, а беспокоить Васю или папу... В общем, я почему-то подумала вдруг, что девочка беременна. Но анализ крови показал, что она употребляет нар­котики. Я, разумеется, не сказала Васе правду, а сказала, что у девочки невроз. Обычные пробле­мы подросткового периода. И ей надо несколько месяцев побыть в хорошей клинике. Сашеньку определили в клинику, но деньги из «шкапчика» не перестали исчезать.

— Быть может, их брал ваш муж? — осто­рожно спросил Стае.

—  Василий был удивительно неприхотливым в быту человеком. Чуть ли не до аскетизма. И я даже мысли не допускаю, что у него могла быть другая женщина.

—  Почему?

—  Она была когда-то... — Варвара Антоновна всхлипнула: — Я не всю правду сказала вам. Еще до меня. Но Вася всегда говорил, что к прошлому возврата нет, говорил, что он сам виноват и про­щения ему не будет. Не понимаю, какая это могла быть страшная вина?

—  Про деньги, — напомнил Стас.

—  Ах, да, Антоша. Его так назвали в честь знаменитого деда. Хороший мальчик, пошел по . стопам его и отца. В Первый медицинский. Все были просто счастливы. Не понимаю, что могло случиться? Какая-то девушка, которую он почти боготворил. Я думала, что эти деньги он тратит на нее, и была спокойна.

Она вдруг замолчала. Стае слушал ее очень внимательно, но сейчас торопить не стал. Сидел молча несколько минут и, видимо, что-то обду­мывал. Варвара Антоновна снова заговорила:

— Я в тот вечер уехала к маме на дачу. По­звонили соседи и сказали, что маме плохо. Мама обычно уезжает в наш загородный дом рано. В начале апреля, едва сойдет снег. Ей шестьдесят пять лет, но она еще очень энергичная женщина. Говорит, что на природе ей пишется легче и свободнее. А папа... Он постоянно занят на всяких симпозиумах, конференциях, коллоквиумах. Не­угомонный человек. Я потом только сообразила: почему позвонил чужой человек, ведь у мамы есть мобильный телефон? И все это оказалось розыгрышем, представьте себе. Я приехала, а мама очень удивилась. В самом деле, глупо. Но когда сообщают такое, вряд ли что-то сообража­ешь. Летишь по первому зову. А в это время Вася здесь умирал... Я до сих пор ничего не понимаю. Василию стало плохо, почему Антоша куда-то срочно ушел, по каким делам? Ведь знал же, что у отца больное сердце!

— А у него было больное сердце?

— Он умер не сразу, — тихо продолжала Варвара Антоновна. — Мучился несколько часов. Антон говорит, что вернулся только под утро, а отец уже... — Она замолчала, словно захлебну­лась этими последними словами.

—  А телефон? — осторожно спросил Стае.

—  Телефон почему-то не работал. Мобиль­ный Антон взял с собой.

—  Он был один с отцом в тот вечер?

—  Но кто еще? Сашенька — в клинике.

—  А гости? Могли прийти в дом гости?

—  Когда я приехала и узнала, что Вася умер... Разбираться, были у него в тот день гости или го­стей не было...

—  Антон пришел раньше вас? Вы говорите, что под утро?

—  Да. Он вызвал «скорую» по мобильному телефону. Но было уже поздно.

—  А не выясняли, почему телефон, что в до­ме, был неисправен?

—  Что-то с проводкой. Какая теперь разница?,

—  Ладно. Я выясню, была разница или нет. Вы хотите, чтобы я поговорил с Антоном?

—  Поговорите с его приятелями. Пусть оста­вят мальчика в покое.

—  Хорошо.   Поскольку   разговаривать   все равно придется... Как звали его девушку?

—  Я не вспомню теперь. Но у Антона в ком­нате есть ее фотография. Чудный снимок. Глядя на лицо этой девушки, я не испытывала никогда тревоги за сына. Вы сейчас и сами поймете по­чему.

Варвара Антоновна вернулась через несколь­ко минут. Какое-то странное напряжение охва­тило Любу, когда Стае протянул ей снимок, кото­рый довольно долго рассматривал. Она взглянула на него и узнала девушку.

—  Я этот снимок уже видела. Варвара Антоновна оживилась:

—  Правда, чудная девушка? Я думала, что таких теперь уже нет. Вы посмотрите на нее: разве можно поверить, что эта тургеневская ба­рышня способна на дурной поступок? Ведь какая красота!

Точно такую же фотографию Павел Петро­вич Стрельцов постоянно носил с собой и всем показывал со словами: «Вы посмотрите на нее, посмотрите!» Может быть, этот снимок его жены Полины оказался самым удачным из всех суще­ствующих.

—  Ваш сын в лыжную секцию никогда не хо­дил? — спросила Люба.

—  В лыжную? — Та удивилась точно так же, когда Стае спросил у нее про охоту. — А почему в лыжную? Антоша вообще-то спортом никогда не увлекался. Только автогонками. «Формула-1». Вот. Даже я запомнила, — с гордостью сказала Варвара Антоновна. — У него в комнате фото­графии знаменитых автогонщиков. Вернее, практически одного автогонщика. Того, которого он практически боготворил.

—  Шумахера, что ли? — насмешливо поднял брови Стае.

—  Почему Шумахера? Мики Хаккинен. Со­вершенно точно. Мики Хаккинен.

—  Мики, — очень тихо повторила Люба. — Но почему он не сказал мне правду?

—  Кто не сказал? — удивился Стае.

— Варвара Антоновна очень устала. — Лю­ба стала разбирать пузырьки и коробочки с таблетками на журнальном столике. — Вот эти, Варвара Антоновна, лучше не пить, чтобы не вызвать привыкания. А эти относительно без­вредны.

—  Да-да. Я все сделаю, как вы скажите. Толь­ко помогите Антоше.

—  Я вас еще навещу, — сказала Люба. — За­пишите на всякий случай мой телефон. Хотя он часто занят... Но все равно, запишите.

Она была уверена, что пользоваться компью­тером Варвара Антоновна не умеет. Но Антон Сосновский — вполне современный молодой человек. Интересно, как он на самом деле позна­комился с Полиной Стрельцовой? Или тогда еще Линевой? И когда познакомился?

3

— Ну, все. Домой. — Стае сказал это с явным облегчением и вставил ключ в замок зажигания. Прислушался с тревогой: старая машина иногда капризничала. Но на этот раз все было в порядке: завелись, поехали.

Вечер был июньский, светлый, псьлетнему теплый и манящий яркими огнями и легкими развлечениями. Они ехали по Садовому кольцу, Люба отметила, что гуляющих на улицах очень много: праздные, нарядные люди, веселые и ка­кие-то шальные от этого теплого вечера с пре­красной, тихой погодой.

—  Когда с Антоном будешь разговаривать?

—  Завтра. Да и Сашеньку не мешало бы на­вестить. Но это потом. Сейчас — ужинать и спать. Сыщики тоже люди.

—  Твои родители не удивляются, что ты в по­следнее время дома не ночуешь?

—  Не-а.

—  А не спрашивают, когда женишься?

—  Не беспокойся: мать долго еще об этом не спросит. К тому же им не до меня: племяннику еще и полгода нет. Памперсы, небьющиеся таре­лочки и стаканчики, слюнявчики...

Люба почувствовала ком в горле. ... — выспаться толком не удается.

—  Да-да, — сказала она растерянно. А потом вдруг выпалила: — Не хочу домой. Приглашаю тебя в ресторан!

— Такая богатая?

—  Проценты сегодня сняла. Кое-какие деньги есть.

—  А дома? Ужин при свечах, лед в бокалах, мясо в духовке?

—  Разве мы с тобой влюбленные?

—  А в ресторан, значит, как друзья? Или партнеры?  Деловой ужин за  счет дамы. Ми­ло, — сказал он одно из излюбленных своих сло­вечек. — Вообще-то я устал.

— Я людей хочу, — упрямо стала настаивать Люба.       

—  Съесть, что ли?

—  Увидеть. Ты не знаешь, как устают от оди­ночества!

—  Куда мне! Я каждый день на работе вижу столько людей, причем таких разных, да и дома тоже ни минуты покоя. Ладно, страдающих и до­машних насмотрелся, давай глянем на развлека­ющихся. Но учти: я не любитель. Бывшая жена была просто помешана на красивой жизни, и я ее возненавидел.

—  Жену?

—  Обеих. И ее, и красивую жизнь.

—  С точки зрения психологии...

—  Я сейчас тебя высажу.

— Ты, оказывается, жестокий.

—  Я нормальный. Давай начну рассказывать, как зимой в засаде на кладбище с неделю сидел?

—  Весело?

—  Скучно. И холодно. Просто зверски холод­но. А уж контингент!

—  Ладно, тормози, пока не передумал.

—  Это уже ресторан?

—  Во всяком случае, здесь едят: посмотри на вывеску.

—  Ты, правда, никогда здесь не бывала? Со своим мужем?

— Правда. В лучшем случае его хватало на кафе в Охотном ряду. И Люба, не отдавая себе отчета, иронически усмехнулась: уж Алина-то Линева в таком месте, как это кафе, сидеть не будет. А ведь не у себя дома она его принимала.

—  Странное совпадение, — сказал Стае.

—  Ты о чем?

— Я-то как раз здесь раньше бывал. С Эльви­рой. Тогда в этом доме была знаменитейшая пиц­церия. Их по Москве было немного — по пальцам пересчитать. Времена застоя и железного зана­веса, напрочь отсекающего разлагающее инозем­ное влияние... Да и сейчас, гляди, тоже пиццерия. Слушай, как-то неудобно со свиным рылом да в калашный ряд. А?

У пиццерии в ряд стояли крутые иномарки: новейший круглый «пассат», глазастый «мерсе­дес», еще парочка «мерсов» попроще, «тойота», «джип»... Стае пристроил с края свои старенькие «Жигули» и безропотно отстегнул подошедшему мужику две десятки.

—  На час, — предупредил тот. — Потом до­платите.

Швейцар открыл дверь, посмотрел с ожида­нием. Люба отвернулась, спиной почувствовав, что, доставая из кармана очередную денежную купюру, Стае начинает заводиться. Оказав­шись в зале, примирительно тронула его за ло­коть:

—  Успокойся.

—  С какой стати тебя на красивую жизнь по­тянуло? — буркнул он.

—  А знаешь, здесь не так уж страшно.

—  Страшно? Почему должно быть страшно?

—  С детства боялась больших денег.

Она села за столик напротив Стаса. Здесь, на первом этаже, народу было немного. Публика в основном расположилась наверху, в небольших отгороженных кабинках. Там было гораздо уют­нее.                                                                

Еда оказалась вкусной, запивая ее холодным полусладким шампанским, Люба разулыбалась и уже ни на что не стала обращать внимания — ни на людей, то и дело спускающихся по лестнице, рядом с которой стоял их столик, ни на кислую физиономию своего спутника.

— Знаешь, я, оказывается, пропустила так много интересного в жизни! Все время был страх шагнуть за пределы того круга, в котором жили родители. Я имею в виду свою мать. А жизнь ее в общем-то была скучна и неинтересна. И я все время только училась, училась, училась... А по­том Олег. Ему была выгодна именно такая жена: зарабатывает деньги, ведет хозяйство, готовит, обстирывает и не задает лишних вопросов. А ведь он мог убить Михаила Стрельцова, — неожидан­но закончила она. — Потому что в тот вечер он пришел со дня рождения своей дочери очень поздно. И совершенно трезвым. И на руках у него были перчатки. Нет, не нитяные. Обычные кожаные перчатки. Я еще спросила: «Все прошло хорошо?» А он ответил: «Все странным образом устроилось. Как это, оказывается, просто: нет человека, нет проблемы. А я-то голову ломал, где взять денег». И еще потом он говорил, что за­метил, что за ним последнее время кто-то следит. Я тогда думала, что Ромео. Но сейчас думаю, это мог быть и другой человек, которого Ромео тоже засек. И написал мне: «Ваш муж все равно чело­век конченый». Я теперь понимаю, что он-то как раз все про Олега знал.

Люба была уверена, что Стае слушает ее очень внимательно. Поэтому удивилась рассеян­ному вопросу:

—  Прости, ты что-то сказала? -

—  Я? Сказала? Да я полчаса уже без умолку говорю!

Люба проследила за взглядом Стаса. Стае смо­трел вверх, наблюдал за шумной и веселой ком­панией подвыпивших мужчин и женщин за сто­ликом на шестерых. Особенно выделялась яркая рыжая девица. Смеется громко, рот — большой, ярко накрашенный помадой алого цвета. Фигура не модная, то есть не высокая и не худая, но очень пропорциональная. Хорошие формы, как говорят. Стае смотрел именно на нее.

—  Ты что-то сказала? — повторил он.

—  Тебе нравятся рыжие женщины? Ах, да! ' Твоя звезда Альтаир была рыженькой и в вес­нушках. А вкусы с годами не меняются! — съяз­вила Люба.

В это время рыжая женщина стала спускаться вниз, держа в руках пачку сигарет. На середине лестницы покачнулась, шедший следом мужчина обхватил ее за талию:

—  Ну-ну, Элечка, баиньки еще рановато. Стае напрягся и начал подниматься из-за стола. Рыжая заметила его маневр, стоя на по­следней ступеньке.

—  Где  бы  ни  встретиться... —  хихикнула она. — Привет!

—  Добрый вечер. И до свидания.

—  О, мой бывший в своем репертуаре! Трез­вый и курить до сих пор не научился. С-стасик, давай поцелуемся за встречу.

Ее кавалер, словно изготовившийся к атаке бык, нагнул большую лысеющую голову:

—  Ты кто, мужик? Проблем захотелось?

__ Да он же мент! — рассмеялась рыжая. —

Пойдем, Эрик, не связывайся. К тому же это мой бывший муж.

__ И мент. Ну, ты даешь, Элька! Мужик, да­вай к нам за столик. Со своей бабой.

—  Ах, он с же-енщиной! — протянула Эль­вира. —' Ну-ка, ну-ка, Стасик, и это все, на что ты способен? На эту летучую моль? Тьфу. Белую мышь? Опять что-то напутала. Я чувствую себя оскорбленной.

—  Благодарю, я сыт и ухожу, — сказал Стае и, оставив на столике деньги, решительно дернул Любу за руку: — Идем.

Ей же почему-то по-прежнему было весело. Люба не обиделась на слова пьяной Эльвиры. Ей показалось, что та до сих пор жалеет и о разводе, и о своей несдержанности, и о мужчине, с кото­рым была когда-то настоящая любовь.

—  Сама виновата, — начал ругаться на улице Стае. — Красивой жизни захотелось. А я говорил, что нечего здесь делать. И вот — на тебе.

—  Она не виновата.

—   Кто?                                                  

—  Эльвира.

—  Да я про тебя говорю, дура! Чихал я на свою бывшую жену! Думаешь, я ничего не знаю о ее жизни? Осела в каком-то подпольном борделе. А куда еще податься женщине, которая хочет. красивой жизни и не хочет детей? Ну, что до­вольна прогулкой?

—  Стасик, — вдруг улыбнулась Люба. И до­бавила: — Мило.

Вот этого не смей, — вдруг зло проши­пел он.

Люба так и не поняла: не сметь называть его Стасиком или не сметь передразнивать? Она ис­пуганно замолчала и полезла в машину.

—  Больше часа стояли, — сунулся было в машину мужик, собирающий дань за стоянку. —, Еще двадцатка.

—  Да иди ты... — выругался Стае.

—  Да я сейчас...

Он сунул в лицо мужику раскрытое удосто­верение:

— Спецзадание, понял? Отвали.

В машине Люба все так же сидела тихой мыш­кой, боялась' рот открыть. Потом примирительно сказала:

—  Красивая женщина  твоя бывшая жена. У тебя хороший вкус.

—  Еще хоть слово про нее скажешь — выкину из машины! — огрызнулся он.

—  Жизнь — совершенно непредсказуемая штука, — философски заметила Люба.

—  Вот и не предсказывай. Гадалка!

—  Стае, не злись, пожалуйста. Я больше так не буду. Я буду хорошей.

Дома она со вздохом спросила:

—  Ужинать будешь?

—  Спасибо, я сыт. А ты, никак, в магазине бы­ла? Еда в холодильнике. Надо же!

—  Была.

—  Постели мне, пожалуйста. Я лягу.

Она послушно достала из шкафа постельное белье и подушки.

—  Компьютер тебе мешать не будет?

—  Какой компьютер? Ночь на дворе! Ложись спать.

—  Не могу. У меня Мики.

—  Какой еще Мики?

Он разом проснулся, вытаращил на Любу си­ние глаза.

—  Понимаешь, какой-то парень, влюбленный в Полину Стрельцову, пытается 'найти доказа­тельства ее невиновности.

—  Ну а ты-то здесь при чем?

—  Он влез в ежедневник Павла Петровича Стрельцова. Нашел адрес моей электронной почты. Стрельцов уверен, что я сотрудничаю с мили­цией. И этот Мики решил довести до сведения...

—  А почему он в милицию не придет?

—  Не знаю. Говорит, есть причина избегать общения с органами.

—  И ты думаешь, что этот Мики — Антон Со-сновский?

—  А кто?

—  Вообще-то хорошая версия. Ладно, работай. Только дай мне почитать, что он пишет. И все, что прислал П.П. Стрельцов, тоже. Раз считают, что . ты мой осведомитель, пусть так оно и будет.  

—  Стае, это не совсем порядочно.

—  Вот как? Порядочно кинуть папашу в со­стоянии инфаркта и пойти по девочкам, прихва­тив единственный рабочий телефон?

Люба ничего не сказала. Села за компьютер, подключила модем. Она не ошиблась: сообщение от Мики было. Стае, лежа на диване, внимательно следил за всеми ее манипуляциями. Послание же было не слишком длинным.

Вы не ответили на мой вопрос, Доктор: что мне теперь делать?  Олег Анатольевич Петров таинственным образом исчез. А я абсолютно уверен, что это он убил Михаила Стрельцова, а не Полина. У меня есть доказательства.

К сожалению, я не могу пойти в милицию, как уже говорил. Дело в том, что я скрываюсь от армии. По натуре я убежденный пацифист, к тому же чело­век физически не очень сильный. Я смертельно бо­юсь всей этой дедовщины, а особенно если придется ехать в так называемую горячую точку и брать в руки автомат. Нет, смерти я не боюсь. Боюсь того, что гораздо страшнее: крови, боли, плена, пыток. Поэтому уже несколько лет я скрываюсь, живу не по тому адресу, по которому прописан. Денег же, чтобы откупиться, у меня нет, болезни, по которой можно сказаться негодным для армии, тоже. Да сей­час в армию берут с любыми болезнями.

Если бы вы смогли со мной встретиться и пого­ворить. Тайно, один на один. Я бы рассказал вам о том, какие у меня есть доказательства. Вы соглас­ны, Доктор?

Мики

—  Ни в коем случае!

Люба вздрогнула от неожиданности. Стае встал, подошел неслышно и теперь стоял у нее за спиной, читал то, что высвечивалось на экране монитора.

—  Да почему же?

—  С какого дуба он упал? Если это Антон Со-сновский, зачем надо сочинять подобную чушь?

—  Но он же еще не знает, что ты разговари­вал с его матерью. Вернее, не знал, когда писал мне все это. А с милицией действительно не хо­чет встречаться. Не хочет рассказывать правду о

смерти отца. Вот и представился другом детства и сочинил историю про бегство от армии. Как ду­маешь, он действительно что-то знает?

—  Я думаю, что много. Один факт знакомства с Полиной... Слушай, а если в тот вечер в доме все-таки был посторонний?

—  Может, мне встретиться с ним и поговорить?

—  Да ты мне всю малину испортишь!

—  Ах, наше опервысокоуполномоченное ве­личество хочет само!

— Кто-кто?

—  Люська так недавно про тебя сказала.

—  Люба, сидела бы ты дома. Пока Градова не поймали — не выходи никуда.

—  Хорошо.

Она быстро набила на компьютере:

Не располагаю свободным временем. Как только появится возможность, мы обязательно встретимся и поговорим.

Доктор

Ответа Мики не прислал.

—  Не   выключай   компьютер,   —   попросил Стае. — Послания Стрельцова хочу почитать.

—  Не поздно?

—  А что, там «Война и мир»? Люба хихикнула:

—  Ладно. Там действительно немного. Читай на здоровье, а я пока пойду выпью кофе. Голова что-то болит.

—  Пить надо меньше.

Люба только вздохнула, не стала язвить в от­вет и открыла ему первое послание Павла Петровича, потом показала, что и где искать дальше. Вернулась она минут через двадцать, включила телевизор, убавив звук. Через полчаса заметила, что Стае уже не читает, сидит, думает.

—  Все. Давай спать. Закончил. — Он встал, потянулся сладко, сделал пару наклонов и полез на диван. — Все-таки куда он тратит деньги, этот Антон Сосновский?

Люба сняла халат и легла рядом. Улыбнулась в темноте, спросила в шутку:

—  У нас сегодня любовь или дружба?

—  Дружба.

—  Но погреться хотя бы можно? Похолодало что-то.

Она придвинулась поближе, положила руку ему на живот.

—  С ума сошла?! Лапа холодная!

—  Раз спишь в моей постели, то хотя бы грел­кой отрабатывай.

Он проворчал что-то, потом обнял ее, начал дышать в шею, пытаясь согреть. Люба фыркнула еле слышно, потому что было очень щекотно. Но зато минут через десять она окончательно согре­лась и не заметила, как задремала. Все-таки то, что Стае временно поселился у нее, было очень здорово. По крайней мере, Ромео не так-то просто будет справиться с ними обоими. Пусть-ка при­думает что-нибудь особенное.

Глава 10 И снова Ромео

1

В клинику к Сашеньке Сосновской они поеха­ли на следующий день вместе. Люба понимала, что ей приходится быть Стасу щитом: он таскает ее за собой в качестве дипломированного психо­лога, потому что проблемы, с которыми прихо­дится сталкиваться последнее время, слишком тонкие. Нельзя вцепляться в шестнадцатилет­нюю девочку, проходящую курс реабилитации в клинике для наркоманов, с милицейскими вопро­сами. Нельзя на нее давить.

Хотя подавленной юная Сашенька не вы­глядела. Клиника, в которой она лежала, ничем не была похожа на обычную больницу, целиком заполненную запахами кухни, хлорки и убогого казенного инвентаря. Здесь лечились люди со­стоятельные, и за деньги немалые. Обстановка в стенах, за которые выходить, разумеется, строго воспрещалось, напоминала больше расслаблен­ную лень санаторных курортов: мягкие диваны в холлах, цветные телевизоры импортного произ­водства, обилие искусственных растений на сте­нах и в напольных вазах, красивые ковры. Хотя, по слухам, методика лечения здесь применялась Жесткая. Но после процедур пациенты получали возможность расслабиться и чувствовать себя просто людьми на отдыхе. Любу удивило боль­шое количество молодых юношей и девушек, в возрасте до двадцати лет.

—  Почему? Стае, почему?

—  А героин — это нынче модно, — усмех­нулся он. — И лечиться от наркотической за­висимости модно. Разве плохо здесь? Ты во­круг-то посмотри! Мне сказали, что Сашенька Сосновская гуляет в парке. Ну что, пошли ее искать.

— Вы кто? — удивилась Сашенька, когда они подошли к ней в парке.

Какая-то редкостная поздняя сирень обильно цвела около деревянной скамейки. Ее огромные кисти напоминали темно-розовую пену с клуб­ничного варенья и так же сладко и одурманива­юще пахли.

Люба внимательно разглядывала эту вырос­шую в интеллигентной семье девушку, которая вдруг ни с того ни с сего стала употреблять нарко­тики. Волосы короткие, стрижечка модная, черты лица тонкие, еще не огрубевшие, рот по-детски пухлый, но какой-то вялый — очень симпатичная девушка. Ничего вульгарного в ее облике не бы­ло, и Любе так и хотелось задать первый вопрос: «Почему? Ну почему?»

Стае присел на лавочку рядом с Сашенькой и сказал:

—  Мы хотели бы поговорить с тобой о брате.

—  Об Антохе? Из милиции, что ли? Жаль. Думала вас Сэм прислал. Выручить решил. — Сашенька, выдав эту фразу, как бы мгновенно повзрослела. Никакая она не была наивная де­вочка из хорошей семьи, страдающая по зелью наркоманка.

—  Почему вы решили, что мы из милиции? — Люба тоже присела на скамейку. Было здесь, в этом парке, тепло, хорошо и сладко. Рука так и тянулась сорвать одну из веток сирени, окунуть лицо в розовую пену цветов.

—  Он же в картах отрывается. Наделал, на­верное, долгов и пришил кого-нибудь, — пожав плечами, Сашенька зевнула.

—  Антон играет в карты?

—  В преферанс. У этого, как его, Стрельцова.

—  У Михаила? Или Павла Петровича?

В клинике Сашенька лежала давно и о смерти Стрельцова-младшего могла не знать.

—  А я их знаю? Скажите, скоро меня вы­пустят? Засунули сюда, как в тюрьму. Еще па­пенька был жив. Сначала-то от него скрывали, а теперь что?

—  А ты вылечилась? — спросила Люба.

—  Да! Честное пионерское!

—  Ты знаешь, что такое пионеры?

—  Понятия не имею. Папенька иногда так го­ворил. Когда соврать хотел. Наверное.

—  У тебя проблемы с родителями?

— С  ними просто  скучно.  А  так никаких проблем. — Сашенька пожала нежными плечи­ками. — Я не хочу, чтобы из меня воспитывали институтку. Не хочу крестиком вышивать, не хочу ходить на бальные танцы. На рояле играть не хочу тоже. Ненавижу! — вдруг с чувством сказала она.

—  А что же ты хочешь?

—  Жить.   Отрываться.   Тусоваться.   Колбаситься. Хочу вместе с Сэмом автостопом махнуть куда-нибудь на юг. В горы.

—  Ты на юге никогда не была?

—  Была. — Она снова зевнула. — Это не то. Маменька все время рядом. Бдит. «Ах, это очень плохой мальчик!», «Ах, эта девочка говорит та­кие ужасные вещи!». Лежать с ней целыми дня^ ми под огромным зонтом, читать глупые книжки со счастливым концом, в десять часов ложиться спать... Скука.

—  Проблема   отцов   и   детей,   —   вздохнул Стае. — Смутно помню то же самое из времен своей туманной юности. Выпивать выпивал и по­куривал тайком, все ровесники тогда этим бало­вались. Но колоться? Да... Смена поколений. Кто такой Сэм?

—  Друг.

—  Он тебя посадил на наркотики?

—  Ничего не скажу.

—  Сэм — кто? Семен, Семенов, Семенович? От чего производная?

—  Мы ничего плохого не делаем.

—  Ничего себе! Кто-то приносит в школу нар­котики, и это называется ничего плохого!

—  Я не приносила. И Сэм тоже.

—  Значит, потчевал только тебя? А почему ж так избирательно? Где вы познакомились?

—  На дискотеке.

—  На какой дискотеке?

—  В институте у Антона. А что? Мне туда нельзя?

—  Значит, они вместе учатся?

—  Не знаю.

—  Про Стрельцова откуда знаешь? И про по­кер?

—  Преферанс, — презрительно поправила Сашенька. — Когда Сэм подошел к нам на дис­котеке, Антон сказал:  «Привет! К Стрельцову завтра придешь? Пулю распишем».

—  А дальше?

—  Дальше Антон нас познакомил.

—  И Сэм предложил тебе затяжку? Или та­блетку?

—  Ну чего вы пристали! — Сашенька вдруг закапризничала, как маленькая девочка. — Я же лечусь!

—  А скажи-ка нам честно: когда выйдешь от­сюда, как будешь жить?

—  Честно?

—  Да.

—  Первым делом найду Сэма. Или он меня найдет.

—  С чего такая привязанность, Саша?

—  Я люблю его. Он крутой. Он красивый. Мне все завидовали в школе. Ни у кого не было такого парня! Вы понимаете?! У Сэма машина. Не какие-нибудь сраные «Жигули», а самый настоящий «мерс».

— Может, и пистолет есть?

—  Может, и есть. Ой! — Она испуганно зажа­ла рот. — Я вам этого не говорила!

— Я только никак не пойму: если у него есть «мерс», зачем же на юг автостопом?

— За тем, что это круто, — отрезала Са­шенька.

—  Романтики, значит, хочешь. Это, девочка, с жиру, с достатка, который всегда был в твоей семье, — неожиданно резко сказал Стае. — Зажра­лись вы. Тебя бы не в клинику эту, на скамейку под сиренью, а в детприемник. Или в поле с тяп­кой. Тогда бы сразу стало весело. Ох, попадешься ты мне когда-нибудь! Если наркотиками бало­ваться не бросишь, я тебе такой курорт устрою! Лет на семь. Слово даю.

—  Я все скажу, — испугалась Сашенька. — Я не знаю, где он живет. Честно. Мы на машине катаемся. Потом едем в квартиру к каким-нибудь его друзьям. А потом уж я вовсе ничего не помню.

—  Хоть один адрес можешь назвать?

—  Нет. У меня эта, как ее... топографическая слепота. Честно. Но Сэм обещал ко мне прийти.

—  Когда?

—  Сегодня ждала, — грустно сказала Са­шенька. — Теперь уж точно придется с иглы слезать. Вы его посадите? Да?

—  Наградим, — буркнул Стае. — Милое ты дитя. А как же любовь?

—  Это вы про то, что я его сдала, что ли? Сашенька невинно посмотрела по очереди на обоих. Глаза у нее были большие, как у резино­вой куклы, светло-голубые, ресничищи длинные и густые. Из одного голубого глаза даже выкати­лась прозрачная слезинка.

—  Только Сэму не говорите. И маме.

—  Бережешь ее, да?

—  Она думает, что я больная. Учиться не заставляет, работать не заставляет. У нее есть деньги, я знаю. И мужа она мне богатого найдет. Обещала. Не говорите.

—  Ладно. Если Сэм придет — покажи.

—  Да вот он, — неожиданно кивнула Са­шенька на высокого красивого парня, стоящего на дорожке посреди парка и озирающегося по сторонам.

Медсестра в белом халате, улыбаясь, что быстро-быстро ему говорила. Парень вдруг раз­вернулся резко и зашагал прочь. Стае рванулся за ним. Век бы ему красавца не догнать, если бы не два дюжих санитара, которые двинулись на­перерез и зацепили Сэма под руки.

—  Притормози-ка, родной!

Стае не понял, откуда взялась неожиданная помощь, но один из санитаров сказал:

—  Геннадий Михайлович велели пригласить для беседы. Два раза появлялся ты здеся, ми­лок, и два раза зелье у твоей барышни находили. А здеся не курорт, здеся лечебница. Так что при­тормози.

В кабинете у главврача парень молчал. Стае заподозрил было, что он под кайфом. Но ока­залось, нет. Вполне адекватен, дееспособен, но удивительно упрям. Никаких документов у молодого человека при себе не было. Молчал он очень нахально, даже когда в присутствии поня­тых извлекли из потайного кармана его куртки пакетик с героином и несколько одноразовых шприцев.

—- Вот тебе и срок, — сказал Стае молодому человеку. — Если про Стрельцова не расска­жешь, будет больше.

Парень молчал. СтаСа это не смутило. Лич­ность выяснят, про все остальное сам расскажет. На вид очень изнеженный мальчик, не боец. Кто-то натравил его на Сашеньку, не иначе.

Люба ждала Стаса на той же скамейке под сиренью. Сашенька Сосновская ушла на проце­дуры.

—  Пошли, — буркнул он.

—  Что тебе рассказал этот юноша?

—  Пока ничего. Но расскажет. Слушай, отвезу-ка я тебя домой, а?

—  А ты?

—  Есть одно дело. Хочу навестить, наконец, Полину Стрельцову.

—  А Антон?

— После. Ну что, поехали?

2

Выходя из ее квартиры, Стае по привычке бросил небрежно:

—  Никуда не выходи. Поняла? Она кивнула.

—  Я позвоню, чтобы проверить, как ты.' Как только появится возможность, обязательно по­звоню. Поняла?

Люба снова энергично кивнула.

Оставшись одна, тут же села за компьютер. Установив соединение с сервером, отправила со­общение Мики:

Я дома одна. Вы готовы поговорить?

Доктор

Я хочу вам рассказать что-то важное, — пришел немедленный ответ.

Расскажите.

302

Я нашел доказательства, которые хотел бы передать вам при личной встрече.

Что это за доказательства?

Записи Михаила Стрельцова. Кто и сколько ему был должен. Кроме того, я могу многое рассказать про Олега Петрова. Я знаю, кто его убил. Вы рас­полагаете временем?

Да.

Я сейчас в загородном доме, семьдесят с лишним километров по Рижской железной дороге. Вы могли бы ко мне подъехать?

А поближе нельзя?

Вы успеете вернуться до вечера. Мы встретимся на платформе и поговорим. Я передам записи и свои показания, которые уже написал. Поймите, я очень хочу помочь Полине.

Я не могу. Это слишком далеко.

У меня есть не только бумаги, но еще и пистолет, из которого убили Олега Петрова. Я думаю, что на нем есть отпечатки пальцев убийцы.

Хорошо. Что мне делать?

Езжайте на Рижский вокзал, садитесь в любую электричку, следующую до Волоколамска или Шаховской.   На   платформе   «Семьдесят  третий километр» я буду вас ждать у остановки первого вагона.

Как я вас узнаю?

Высокого роста, волосы темные, одет в джинсы и синюю футболку с надписью «Планета Голливуд».

Маленькая женщина в самых обычных джинсах, сером свитере и со спортивной сумкой черного цве­та через плечо.

Очень приятно. По моим расчетам вы будете на месте часа через три, три с половиной, если выйдете из дома немедленно и повезет с электричками. У вас есть сотовый телефон?

Нет.

Что ж, тогда созвониться еще раз не сможем. Но вы приедете?

Да.

Мне очень нужно с вами поговорить.

Верю. До встречи.

Выключив компьютер, Люба начала бы­стренько собираться. Она даже напевала что-то, такой почувствовала вдруг душевный подъем. Ведь Стае не знает, что Антон на даче. Должно быть, на той самой, где пишет статьи про знаме­нитых родственников его бабушка. Наверняка он хочет рассказать Любе правду о смерти отца. И пистолет... Интересно, кто же убил Олега? Он очень боится, этот несчастный, запутавшийся мо­лодой человек. Люба должна ему помочь. В конце концов, ничего с ней не случится на платформе, с которой она не собирается никуда уходить. Ромео исчез, его ищут, и он боится появляться на лю­дях, прячется где-то и выжидает, даже посланий больше не шлет. За ним идет охота, он это знает и боится.

На всякий случай Люба оставила Стасу со­общение на автоответчике:

«Стае, меня нет дома. Мики, то есть Антон, предложил встретиться недалеко от своей дачи на железнодорожной платформе «Семьдесят третий километр» по Рижской железной дороге. Он хочет передать мне важные доказательства невиновности Полины и рассказать, кто убил Олега. Не волнуйся я с платформы — ни шагу. Лучше будет, если я с ним поговорю, а не ты. До вечера».

Люба проверила, все ли она с собой взяла. А что, собственно, ей надо? Деньги на билет, ветровку и зонт на случай, если пойдет дождь, пару бутербродов. Газету в дорогу и бутылку минеральной воды купит на платформе. Вот, собственно, и все. Она вдруг вспомнила о сирени возле лавочки в клинике. А за городом сейчас, Должно быть, красиво.

До «Рижской» она доехала за полчаса. Возле метро на всякий случай Люба оглянулась не­сколько раз, но никого подозрительного не заме­тила. Обычные люди, спешащие по своим повсед­невным делам. Никто ее не преследовал.

Она купила билет, прошла на платформу и стала ждать. На электрички дальнего следования народу было много даже в будний день: начался дачный сезон. Вот с этими электричками возник­ла небольшая проблема. Люба то и дело смотрела на часы, пытаясь успокоиться и съедая уже тре­тье мороженое. Ничего, пусть подождет. Мог бы, в конце концов, и расписание уточнить.

Наконец объявили, что следующий электро­поезд проследует до Волоколамска. Люба облег­ченно вздохнула. Народ с рюкзаками ринулся к краю платформы. Потные, озабоченные люди глазами отслеживали конкурентов. Всем хоте­лось сесть, а не ехать, стоя больше часа, в пере­полненном душном вагоне.

— Это еще что! В пятницу вечером здесь просто Бородинское сражение, — вздохнула интеллигентная дама в очках, пытаясь высчи­тать, где окажется дверь в вагон, когда подойдет электричка. — Прошлый раз я засекла эту самую черточку. Точно, здесь.

Электричка протащилась чуть дальше, даму смяли и оттеснили в сторону. Теперь уже Люба не жалела, что у нее нет дачи. Почувствовать себя в центре Бородинского сражения ей не хо­телось.

Тем не менее сидячих мест хватило всем. Интеллигентная дама расположилась напротив Любы между старушкой, отбившей местечко у окна, и дядечкой с сумкой на колесиках, кото­рый тут же пристроил ее подле себя в проходе. Электричка тронулась, кто-то полез за газетой, кто-то за бутербродами и минеральной водой. Когда стали проносить мороженое, пассажиры дружно полезли за кошельками. Все тут же за­шуршали обертками, не потому, что истоскова­лись по этому мороженому, а от скуки. О сумку в проходе все время кто-то спотыкался, дядечка лениво огрызался, стоявшие в проходе пасса­жиры с ним переругивались. Не потому что им сильно мешала сумка, а от неприязни к сидячим. В общем, происходила обычная вагонная суета, кто-то сходил, кто-то заходил, к середине пути все расселись, угомонились, и в электричке стало совсем уж по-домашнему: шуршание страниц, пшиканье открываемых бутылок с га­зированной водой, разговоры о погоде и предполагаемом урожае.

—  Ягоды в этом году должно быть много, — вслух рассуждала старушка. — Сахар стал до­рогой.

—  Скажите, когда будет «Семьдесят третий километр», боюсь проехать, — обратилась к ней Люба.

—  Я тебе, девонька, скажу. Вместе выходим, значит. Ты на дачу?

—  На дачу.

—  А к кому?

—  К знакомому.

—  Фамилия-то какая, может, соседи?

—  Сосновские.

—  Нет, не знаю таких, — с сожалением ска- . зала старушка. — Не слыхала. Я там живу и вообще-то я любительница: всех обойду, все рас­спрошу... Сосновские, эва... Нет, не слыхала.

—  У вас же не один дачный поселок на «Семь­десят третьем километре».

—  Знамо, не один.

—  Так откуда же вы можете всех знать?

—  Богатые они? — помолчав немного и что-то видимо сообразив, спросила старушка.

—  Наверное. — Люба вдруг вспомнила, что не знает фамилию бабушки Антона Сосновско-го. Сосновский-то Василий Георгиевич. А не его теща. — Хозяйка пишет статьи в журналы, а ее муж академик.

—  Тогда знамо дело —: богатеи, — пожевала губами старушка. — Только, девонька, про ака­демика-то я что-то никогда не слыхала. И про его жену-писательницу.

—  Она с апреля там живет, — сказала Люба.

—  Эва! Таких-то я уж точно всех знаю на­перечет. Кто в такую рань на постоянное место жительства переселяется. Но Сосновские...

—  У нее другая фамилия. — Любу раздража­ла старушка, захотелось отделаться от ее назой­ливости. Ну что за привычка у пожилых людей обязательно выискивать общих знакомых? — Як ее сыну еду.

Старушка глянула на Любину руку. Не увидев обручального кольца, снова задумчиво пожевав губами, продолжила:

—  Знамо дело. Молодое. Мой-то внучок то­же не поймешь, с кем живет. Не жана и не не­веста. «Женишься-то, говорю, когда?» — «А за­чем, бабушка, жениться?» «Как, говорю, зачем? Зачем все люди женятся». Смеется. Детей не хотят. Все работают, работают. Что заработа­ют, то проедят да пропьют. Собаку огромадную завели. Тьфу! Чисто бес. Черная, гладкая. Все какие-то корма особые ей покупают. А детей не хотят... Да...

—  Следующая остановка платформа «Семь­десят третий километр», — прошелестело в ди­намике над Любиной головой.

Она облегченно вздохнула. Как поддерживать такую беседу? Соглашаться? Каждый живет как хочет. Спорить? А зачем? И Сосновских она не знает. А почему вдруг Люба решила, что Антон именно у бабушки на даче?

—  Ну, милая, пойдем.

На платформу они вышли вместе. Сначала людей было много, и Люба никак не могла раз­глядеть, стоит кто-нибудь у первого вагона или не стоит. Старушка не спеша стала прилажи­ваться к тяжелым сумкам.

—  Давай я тебя до поселка провожу. — Она хитро посмотрела на Любу.

—  Меня должны встречать.               

—  Кто ж? Кавалер твой? И где ж он? Дачники цепочкой потянулись с платформы на лесную тропинку. Люба напряженно вгля­дывалась вперед. Старушка стояла рядом, не уходила. Наконец на платформе они остались вдвоем.

—  Ну, где ж он, твой кавалер? Сумки-то не­бось поможет мне донести? Ты-то, девонька, я гляжу, без поклажи.

Никого у первого вагона не было. «Как же так?» — подумала Люба.

—  Знаете, я его что-то не вижу.

—  Ну, пойдем тогда вместе, дорогу покажу.

—  Да я, в общем, не знаю, куда идти. Мы до­говорились здесь встретиться.

—  Значит, зря я на тебя рассчитывала ? — тя­жело вздохнула старушка.

—  Знаете, мне в самом деле очень хотелось бы вам помочь, — торопливо заговорила Люба. — Я бы с удовольствием донесла вам сумки. Но он должен прийти. Мы договорились. Я буду ждать.

Пожевав губами, ее попутчица связала носо­вым платком ручки двух сумок и перекинула их через плечо. Третью взяла в левую руку.

—  Если хотите, можете со мной немного по­дождать. Мы вас проводим. — «Куда проводим? Они же договорились встретиться здесь!»

—  Да сколь же ждать? Пойду потихоньку.

—  Извините!  — крикнула ей вслед Люба. И совсем тихо: — Извините.

Она осталась на платформе совсем одна. На противоположной стороне никого не было. Видимо, до следующей электрички на Москву было еще долго. Люба несколько раз неуверенно оглянулась. Вдруг ей показалось, что в зарослях рядом с платформой, там, где она заканчива­ется, кто-то стоит. Действительно. Вот человек вышел из кустов, легким, сильным движением запрыгнул на платформу. Кепка-бейсболка с ко­зырьком, низко надвинутая на лоб, темные очки, синие джинсы, синяя футболка.

—  Антон! — неуверенно крикнула Люба.

Он махнул рукой, словно приглашая ее к себе, к самому краю платформы. Сам же остался на месте, а Люба очень быстро пошла к нему, почти побежала. «Слава тебе, Господи, пришел! Слава тебе, Господи, слава тебе...» — бормотала она.

—  Люба! — Этот крик раздался сзади. Страш­ный крик, она даже споткнулась. И совсем отча­янно, так что лес вокруг тоже словно простонал ее имя: — Люба! Назад!

Она оглянулась. По платформе бежал Стае, он был еще очень далеко, и он кричал:

—  Назад! Назад, Люба!

Она посмотрела вперед на парня в синей фут­болке. Вот он был совсем близко. И вдруг парень снял темные очки: Конечно, это лицо она раньше видела. Господи, какой Антон? С чего она взяла, что это обязательно Антон?! Это же...

Он шагнул вперед, протянул к ней руки. И тут раздался выстрел. Оглянувшись, Люба увиде­ла, что Стае, выхватив из кармана джинсовой куртки пистолет, стреляет в воздух, но Алексей Градов вздрогнул и отступил. Люба вся сжалась в комочек, потому что Стае снова выстрелил. Снова в воздух.

«Третий будет в него», — почему-то подумала она и зажала ладонями уши. Звуки выстрелов были неприятны для слуха: резкие и сухие. Слов­но в воздухе рассыпается сухой порох и к нему подносят зажженную спичку. Треск!

Градов спрыгнул с платформы и кинулся в кусты. Стае запыхался, бежал, тяжело дыша; приблизившись к Любе, резко оттолкнул ее в сторону:

—  С дороги!

Потом выругался грязно, страшно. Снова бросился вперед и через несколько шагов то­же спрыгнул с платформы. Вот теперь Люба по-настоящему испугалась. Лицо. Его лицо. Не Алексея Градова, Стаса. Он был весь в азарте по­гони, мужчина с оружием. Господи, что же будет теперь?!

Она прислушалась: выстрелов больше не было. Треск ломаемых веток раздавался теперь где-то вдалеке. Потом, похоже, хлопнула дверца машины и заработал мотор. Люба стояла у самого края платформы и напряженно вглядывалась в густой кустарник. Снова треск, как будто кто-то ломится через лесную чащу, теперь уже совсем близко. Она вся сжалась.

Из кустов вылез Стае, лохматый, в испачкан­ных джинсах, порванных на одном колене, он размахивал пистолетом и громко ругался. Теперь уже на Любу:

— Дура, вот дура! Ну куда тебя понесло?! Я же велел тебе сидеть дома! Думаешь, у меня гоночная машина, а не старые «Жигули»? Вот ДУРа!

Она всхлипнула, потом осмелилась подойти поближе, уткнула лицо в его джинсовую курт­ку. Он обнял ее правой рукой, в которой все еще держал пистолет, начал говорить уже гораздо спокойнее:

—  С чего ты взяла, что Мики — это Антон Со-сновский? Он купил тебя, как дурочку.

—  Он написал, что достал записи Михаила Стрельцова, кто и сколько ему должен. И что у него есть пистолет, из которого убили Олега.

—  Какие еще записи? Какой пистолет? Его нашли сегодня.

Люба отстранилась, с опаской посмотрела на оружие в руке у Стаса:

—  Убери. Пожалуйста.

—  Что? Черт! Не догнал, а? Если бы не маши­на... У него машина была в кустах. А моя там. — Он махнул рукой в сторону. — Далеко. Все равно не успел бы. Бежал, бежал за ним, а толку? Черт! Кажется, даже не зацепил.

—  Ты же в воздух стрелял.

—  Да? Последний раз — не в воздух.

Стае убрал наконец пистолет, и лицо его было при этом очень огорченным.

—  Как же ты меня нашел? — глупо спросила Люба.

—  Как-как. Позвонил, услышал твое дурац­кое сообщение, оставленное на автоответчике. Я как раз был у Сосновских, беседовал с Анто­ном. Мне позвонили, сказали, что нашли писто­лет. В квартире у задержанного Семена Мухина. У Сэма. Похоже, это тот самый пистолет, из кото­рого убили твоего мужа.

—  Почему ты так думаешь?

—  Интуиция, хотя экспертизу еще не делали. Я звоню тебе и слышу про то, что Антон якобы на даче у бабушки. Платформа «Семьдесят третий километр». Я думаю: какая дача, какая бабушка? Во-первых, ее дача совсем по другой дороге, как сказала Варвара Антоновна, во-вторых, Антон сидит здесь, со мной. Я тут же стал его трясти насчет этих посланий. Он здорово испугался. Он поклялся, что никаких писем по электронной по­чте никому не посылал. И никогда у него не было псевдонима «Мики». А компьютерами вообще не интересуется. И тут я подумал: если Мики не Ан­тон, как мы с тобой думали, то кто? Только Гра­дов. Надо же было ему как-то выманить тебя из дома. А как? Я все время рядом, да и милиция его ищет. Он прятался за городом на даче. Снял, на­верное, у кого-то. Место тихое, свидетелей нет.

—  Как думаешь, он хотел меня убить?

—  Скорее       украсть,        —       усмехнулся Стае. —- у него же была машина в кустах спрятана... Не знаю, что он хотел. Он же псих! Формен­ный псих!

—  Если бы не бабушка... — вдруг похолодела Люба.

—  Какая еще бабушка?

—  Попутчица с электрички. Мы с ней долго здесь стояли. Минут десять. Он ждал, наверное, когда я останусь одна. А бабушка все не уходи­ла... Если бы не она, ты бы ни за что не успел.

—  Я и так гнал как сумасшедший. Батя меня убьет. «Жигули»-то его, похоже, теперь в ремонт сдавать придется. Хорошо, что машины едут гораздо быстрее электричек... Как ты? — вдруг сообразил он.

—  Не знаю еще. Кажется, трясти начинает. От страха.

—  Бабушке своей конфет коробку купи, — усмехнулся Стае.

—  Никогда не забуду этот «Семьдесят третий километр», — вздрогнула Люба. — А как здесь тихо, слышишь? А почему...

Словно в ответ на эти слова рельсы вдруг про­тяжно загудели. Не замедляя хода, товарный пбезд шел по центральному пути. Говорить при таком грохоте было невозможно, Люба стояла молча и пыталась считать вагоны. Бросила, та­ким длинным был состав. Когда промелькнул по­следний вагон, она снова спросила:

—  Почему же он все-таки меня преследовал? Почему считал Олега своим врагом?

—  Пойдем, по дороге расскажу. — Стае об­нял ее за плечи. — «Жигули» бросил далеко от платформы. Увязла в грязи. Потом бежал, бежал, джинсы запачкал. И дырка на колене. Черт! Не знаю, выедем или нет обратно. Толкать будешь, маленькая глупая женщина?

—  А у меня есть выбор?

—  Да, похоже, что нет.

3

«Жигули», заехавшие в колею, толкнули мужики в рабочей одежде, видимо, шабашники. С инструментом в руках они шли на электричку и охотно вынесли на своих могучих руках старень­кую машину. Стае дал им на бутылку, крикнув вслед:

—  Спасибо! — Потом повернулся к Любе: — Ну и денек, а? Полезай в тарантас.

—  А поедет?

—  Рискнем. Нам бы только до дома добраться...

—  Помнишь, я ездил к Линевой на дачу? В тот день я колье тебе в подарок от Линевой привез?

—  Помню, — осторожно ответила Люба,

—  Вот в тот день она мне кое-что и рассказа­ла про своего бывшего супруга. С ней-то он был откровенен. До своей женитьбы на тебе к Линевой он частенько заходил. Она, конечно, женщина не слишком сведущая в компьютерах и так толком и не поняла, в чем там было дело. Но я поговорил с ребятами из отдела «Р», они-то мне все и объ­яснили. Многие, в том числе и Осокина Марианна Руслановна, упоминали про какой-то спор в Ин­тернет-кафе. На ящик пива. Суть была в том, что умному парню Алексею Градову предложили на спор взломать банковский сервер. Мол, гово­ришь, что ты такой крутой программист, а это не слабо? Спорил с ним не кто-нибудь, а Олег Петров. Они с Градовым одно время были большими друзьями. Градов вечерами и ночами торчал в том самом Интернет-кафе, совладельцем которо­го был Олег Анатольевич. А был Алексей Градов парень молодой, горячий, и недоверие друга к его хакерским способностям сильно задело. Од­нажды вечером он при свидетелях подобрал код и взломал сервер коммерческого банка. Денег он не украл, просто пошуровал там малость, оставив следы своего пребывания. Похулиганил, одним словом. Сашины деньги перевел со счета Маши, Машины со счета Саши. Петров проигранный ящик пива поставил, и наш хакер начал пиро­вать с друзьями. А Петров вошел в сеть под его паролем и, воспользовавшись имеющимся у него кодом и ключом к банковскому серверу, перевел в банк большую сумму денег с «нулевых» счетов некоторых европейских банков. Отсюда якобы и убытки.

—  Подожди, я никак не пойму смысла. Олег не мог взломать банковский сервер. Он ничего в этом не смыслил. Я же тебе уже говорила.

—  Правильно. А ему и не надо было ничего взламывать. И ничего не надо было красть. До него все украли. У банка баланс здорово не схо­дился. Банковские служащие решили списать убытки на хакера. Они вышли на Олега Петрова. А он не дурак был, чтобы подставляться. При­думал, как «повесить» это дело на Градова… Сви­детели-то были. В банк влезал? Влезал. Деньги переводил? Переводил. Значит, мог и украсть. А на Петрова и никто подумать не мог. Он по­лучил свои немалые комиссионные, забрал долю из Интернет-кафе, расплатился с Осокиным и купил себе двухкомнатную квартиру. А милиция стала Градова искать. Тут-то он понял, что луч­ший друг его подставил по-крупному. Конечно, решил отомстить. Он стал следить за ним, выжи­дая удобного случая. Следил за ним, дождался, когда его враг женится.

—  Не понимаю. Я не была Олегу так дорога, чтобы... — Люба запнулась.

—  Он это, видимо, понял, — спокойно сказал Стае. — Твой Ромео выяснил всю подноготную своего бывшего друга. Он и в самом деле знал твоего мужа гораздо лучше тебя. И про бывшую жену актрису Алину Линеву все знал. Видимо, быстро понял, что тебя Олег тоже использует, и проникся к тебе то ли жалостью, то ли и в самом деле какой-то непонятной любовью.

—  Зачем же он хотел меня убить?

—  А вдруг он и в самом деле не успел затор­мозить? Или рассчитал, что от удара погибнет только Олег, а ты останешься жива?

—  Но потом... Стае, он же следил за мной! И сегодня...

—  Не знаю. Может быть, это просто ревность. Увидев меня в твоей квартире, Градов за тебя испугался. Вдруг снова обман? Вдруг я тоже тебя использую?

—  Конечно, используешь.

—  Нет, милая. Я же сегодня тебя спасал, а его чуть было не пристрелил. Ты мне дорога. Быть может, не как горячо любимая женщина, но как человек, которого я всегда хочу видеть рядом. Хочу приходить в твой дом, хочу есть приготовленный тобой ужин и слушать то, что ты говоришь. Мужчина может спать с разными женщинами, но не для каждой из них он способен на маленький подвиг. Ты не находишь?

—  Тебе не кажется, что разговор слишком серьезный для дороги?

—  Ну, растащило меня, что ж поделаешь? Нервный стресс выходит. Думаешь, легко в че­ловека стрелять? Теперь сижу, слюни пускаю. Пожалей меня, Люба.

—  Мне вас ужасно жалко, капитан Самохва­лов Станислав Владимирович, — торжественно сказала она.

—  И это все? — Стае покосился на нее оби­женно грустными синими глазами.

—  На дорогу смотри.

—  Эх, женщины, женщины!

На указателе, который они только что проеха­ли, было написано: «Москва — 48км»...

… Дома, занимаясь ужином, Люба спросила:

—  И что важного тебе рассказал сегодня Ан­тон Сосновский?

—  Нас прервали на самом интересном месте. Я только-только начал его раскручивать. Парень жмется, и о том дне, когда умер его отец, упорно не желает говорить. Потом, я так и не съездил сегодня в тюрьму к Полине Стрельцовой. Надо выяснить, как они познакомились с Антоном Сосновским и когда. Тут не лыжная секция, это уж точно.

—  Думаешь, она сама его нашла?

—  Вообще история завязывается интересная. Павел Петрович Стрельцов, игра в преферанс по ночам, знакомство его жены с молодым Со-сновским, Сэм, пистолет у Сэма, наркотики. Черт возьми!

—  Стас, я почту гляну!

—  Опять?

—  Может, Стрельцов объявился?

—  Хорошо. Кстати, ты его послания не удали­ла случаем?

—  Нет.

—  Это хорошо. Я их, конечно, читал, но рас-печаточку ты мне сделай. Пригодится.

—  Но там ничего нет ни про преферанс, ни про Сосновских. Личное.

—  Тем более.

Люба включила компьютер и сразу же убе­дилась, что сообщение ей действительно есть. Но было оно не от Павла Петровича Стрельцова.

КОМУ: Доктору.

ОТ КОГО: от Ромео — Клауса — Мики

ТЕМА: последнее «прости»

Не знаю, что вы там сегодня подумали, но я дей­ствительно в душе никогда не хотел вам зла. Хотя, признаюсь, какое-то время мечтал и украсть вас, и просто толкнуть под поезд, чтобы раз и навсегда из­бавиться от наваждения. Иногда из глубины души поднимается такая муть, что в глазах становится темно. Тогда я не в состоянии отдавать отчета своим поступкам. Все-таки жаль, что я потерял вас как психолога. Может быть, я и на самом деле болен? Говорят, эти компьютеры не доводят до добра, а, Доктор?

Я пока не претендую на мировое господство. Наверное, еще не дозрел. Но если ваши приятели милиционеры еще тешат себя мыслью, что они ме­ня когда-нибудь поймают... Ха-ха! Ваш покойный муж указал мне путь в жизни. Еще не украв ни гроша, я вынужден был скрываться, а потом уж все как-то пошло само собой. Теперь я вошел во вкус. Выигрывает всегда тот, кто умнее, а ментам до меня еще ой как далеко. Вот когда с ними будут сотрудничать хакеры, тогда их шансы значительно повысятся.

Кстати, о вашем синеглазом менте. Он, конечно, глупый, но, по крайней мере, честный. Сегодня я ви­дел его глаза. А ведь он в самом деле мог меня убить. Из-за вас. Кстати, это нечестно, ведь я никогда не пользуюсь оружием. Мое оружие — мой мозг. Но, по крайней мере, он догадался, кто такой Мики — уже прогресс. И почему вы приняли меня за какого-то Антона?

Я на какое-то время оставлю вас в покое. На ва­шего синеглазого мента. У меня большие проблемы, о которых вы знаете, и надо дождаться, пока все это утихнет. Лягу на дно, затаюсь. Но как только по­явится возможность, я проверю, что с вами стало. Не удивляйтесь, если через несколько месяцев, а может быть и лет, очередное послание будет под­писано именно так:

Ромео — Клаус.— Мики

Или же я снова придумаю что-нибудь забавное и интригующее. P. S.:

Я прекрасно понимаю, что интересен вам как свидетель. Конечно, про бумаги Михаила Стрель­цова и пистолет я все придумал, чтобы вас выма­нить из дома. Нет у меня никакого пистолета. Но я действительно думаю, что Стрельцова-младшего убил Олег Петров. Я следил за ним в тот день и могу поклясться, что никого, кроме этих пятерых, в доме не было.

Что же касается убийства самого Олега Петрова. Долгое время я думал, что сам его убил. Что при­чиной стал удар моей машины в ваши «Жигули». Кстати, я был уверен, что вы останетесь живы. Но мне удалось узнать, что меня буквально на минуту опередили. Это был «Мерседес» черного цвета, не новый, как мне удалось разглядеть в темноте, ка­жется, «Мерседес-240». Видимо, стреляли из него. Других машин в тот момент я на шоссе не заметил.

Это все, что мне известно.

Не прощаюсь.

—  Что ты об этом думаешь? — спросила Люба.

—  Ценные показания. Насчет того, что посто­ронних в доме не было и «Мерседеса». Это маши­на Сэма. Похоже, все сходится на нем.

Глава 11 Убийца

1

Они пили в кухне кофе, когда зазвонил теле­фон. На часах была половина восьмого утра. Люба подумала, что это звонит Апельсинчик, и кину­лась в комнату. Мужской голос был ей незнаком, спросили капитана Самохвалова.

—  Он оставил вчера этот телефон, — услы­шала Люба.

Стае с невинным видом стоял в дверях ком­наты.

—  Тебя уже ищут в моей квартире, — сказа­ла Люба, передавая ему трубку. — Коллеги, да? Бессовестный!

Он взял трубку, посмотрел выжидающе, она поняла и ушла на кухню.

Разговор был недолгим, вернувшись к своей чашке кофе, Стае заявил:

—  Между прочим, я знал, что он позвонит. Дожимать парня вчера смысла не было. Тем более при матери. Она наверняка подслуши­вала.

—  Это был Антон Сосновский?

—  Да. Он сейчас приедет. Хочет успеть на вторую пару после того, как нам с тобой испове­дуется.

—  А почему сюда? — возмутилась Люба.

—  Ты хочешь, чтобы его к следователю при­гласили? Или мне затащить нежного юношу в свой рабочий кабинет? Собственно, предъявить-то ему нечего. Где криминал? В случае с Анто­ном Сосновским можно рассчитывать только на его совесть. Я сначала думал, что он в тот вечер с отцом был один. Сам телефон испортил, унес мобильник,   чтобы  лишить  отца  возможности вызвать «скорую», бросил его умирать. Сам до­вел его до сердечного приступа. Но... — Стае за­молчал многозначительно, потом протянул Любе чашку: — Сделай еще кофе.

—  Что «но»? — напряженно спросила она.

—  Не дает мне покоя одно занимательное чтение. Рассказы Павла Петровича Стрельцова о своей суровой жизни. За душу берет, честное слово! А ведь я проверял некоторые факты его трудовой биографии. Серьезный человек, между прочим. Все эти душещипательные рассказы о нежной любви не в его стиле. Взять хотя бы кар­точную игру. Антон сказал вчера, что Стрельцов в преферанс играет очень расчетливо. И траге­дия с Михаилом и молодой женой на него в этом плане никак не повлияла. По-прежнему просчи­тывает ситуацию, как компьютер. А вот насчет злопамятности...

—  Ты думаешь о Василии Георгиевиче?

—  О нем... Ладно, давай Антона подождем... ... Сын Василия Георгиевича внешне оказался очень похожим на сестру свою Сашеньку: тонкие черты лица, большие голубые глаза, вялый рот, мягкие светлые волосы. Выглядел он издерган­ным и усталым. Когда Стае открыл ему дверь, остановился на пороге, прищурился, неуверенно спросил:

—  Можно?

—  В комнату проходи.

Люба, заметив эту неуверенность, поспешно предложила:

—  Чаю? Кофе?

—  Нет. Я закурю, можно?

—  Да, конечно. — Она не решилась запре­тить.

Видно было, что юноша сильно нервничает. Курить-то толком не умеет, все время косится на хозяйку:

—  Дома мама не разрешает.

—  Правильно, — кивнула Люба. — Зачем?

—  Понимаете, я запутался.

Антон раздавил в железной крышке, заменя­ющей пепельницу, сигарету.

—  Давай распутывать будем, — присел в кресло напротив него Стае. — Это Любовь Алек­сандровна Петрова, психолог.

—  Психолог?

—  Так получилось, — невпопад сказала она.

—  Что, ночь не  спал? — спросил. Антона Стае.

— Не спал. Не по себе что-то.

—  А что так? Ты же вчера сказал, что ни в чем не виноват.

— Вы, конечно, думаете, что я нарочно. А у меня так получилось, что стал играть в карты и залез в долги. Сначала мне не хотелось выгля­деть по-дурацки перед Полиной. Маменькиным сынком.

—  Как вы познакомились?

—  В институте. Она искала репетитора по биологии. Хотела поступать в медицинский.

—  В медицинский?

—  Ну да. Понимаете, я сначала думал, что это правда. Она не сказала, что замужем. Я думал, что Павел Петрович ее отец. Приходил к ним в дом, занимался. Но она совершенно не была подготовлена к институту. Ну, никаких знаний! Слабая общеобразовательная подготовка и прак­тики ноль. Какой там институт! Я был в отчаянии, думал Полина расстроится, когда я ей это скажу. Конечно, не обязательно быть семи пядей во лбу,' чтобы учиться в институте, есть и платный курс, но какой-то минимальный набор знаний иметь надо. А она и в школе училась очень слабо, после вообще сидела дома два года, ничего не делала. И вдруг — в медицинский! Зачем?

—  Однажды вы с  Полиной засиделись до вечера, и Павел Петрович предложил присоеди­ниться к гостям, так? — спросил Стае.

—  Нуда.

—  И поначалу все было замечательно. Вы стали выигрывать, появились деньги.

—  Вообще-то   я   никогда   не   нуждался   в деньгах, — пожал плечами Антон. — И суммы сначала были не слишком значительные. И вы­игранные, и проигранные потом. Мне по карману. Но, понимаете... Мои родители люди, конечно, обеспеченные, но не такие богатые, как гости Стрельцова. Я, конечно, имел достаточно на кар­манные расходы, но...

—  Денег никогда не бывает много. Так?

—  Ну да. Он все время говорил, что я должен быть сам по себе. Что просить у папы денег, чтобы сводить в дорогой ресторан любимую девушку, — это унизительно. И машина. Папа, конечно, давал свою, и у деда машина, и у бабушки. Но это все не то. И потом, вы не знаете, что такое рулетка! У Антона вдруг азартно загорелись глаза.

—  Он и в казино вас стал водить? — усмеха­ясь, поинтересовался Стае.

—  Да.

—  Когда суммы, забираемые вами из «шкап-чика», стали значительными, вы стали играть в долг. Так?

—  Наваждение какое-то, — уныло продол­жал Антон. — Вскоре я узнал, что Стрельцов По­лине не отец, а муж, но мне уже было как-то все равно. Я в ней сильно разочаровался. Это я снача­ла думал, что Полина необыкновенная дев'ушка. Не как все. Наверное, из-за ее внешности, из-за косы. Хотелось чего-то... Сам не знаю чего.

—  А оказалось?

—  Она бегала за сыном своего мужа, который был на девять лет ее старше. Смешно, да?

—  Полина была увлечена Михаилом Стрель­цовым?!

—  Увлечена! Он с ней даже как-то переспал по глупости. Еще до того, как Павел Петрович познакомился с Полиной. Вот это действительно была случайность. А потом оба друг в друга вце­пились. Я не знаю, почему Павел Петрович так держался за Полину, но она просто хотела жить в одном доме с Мишкой. Знаете, — вдруг очень от­кровенно сказал Антон, — ей просто некому было излить душу. С матерью они всегда были сопер­ницы, Стрельцов ее держал рядом для каких-то своих целей, подруг она не привечала.

—  Почему?

—  Зависть. Она же очень хорошо устроилась. Подруги рады были бы услышать о проблемах Полины, а она очень самолюбива. Я так думаю, что и Мишка ей понравился, потому что был бо­гатый. И молодой. И красивый. Так вот я ей был на самом деле вроде подружки. Смешно?

—  Как   сказать...   —  неуверенно   произнес Стае.

—  Так я закурю еще?

—  Ну попробуй. — Люба придвинула к Анто­ну крышку.

Тот неумело прикурил, повертел в руках си­гарету:

—  Гадость, а? Все гадость. Но скучно. Ро­дители все за меня решили еще при рождении. Я человек в общем-то слабый. Хотели, чтобы продолжил семейную традицию, пошел в меди­цинский: ладно, продолжу. Хотели, чтобы я на концерты с ними ходил: ладно, пойду. Хотели, чтобы играл на рояле и руки развивал: ладно, стал играть на рояле. Всегда был тем, чем они хотели. Просто не знал, чего я сам хочу. Все как-то вяло было. Учился, ел что-то, спал, го­ворил. Все хорошо, все просто. Кровь не кипе­ла. А тут первый раз, когда халявные деньги на руки свалились, что-то дрогнуло внутри. Я понял — живу! Когда шарик рулетки кру­тится — живу. Когда карта идет — живу. Не идет — умираю. Но по-настоящему. Всерьез. Может, лучше бы я из-за любви умирал. Но ко­го любить? Они тоже все халявных денег хотят. Девушки. Самый порядочный на самом деле был Мишка Стрельцов. Но он так запутался с этой Полиной. Я так думаю, что она его вполне могла, того, убить.

—  Неужели такая бешеная страсть?

—  Принцип. Переспал с ней — значит, всю оставшуюся жизнь должен был только о ней и мечтать. Это она мне сама говорила: «Я необык­новенная. Неотразимая». Смешно? А Мишка на самом деле очень любил свою старуху.

—  Старуху! — Люба даже рот ладошкой за­жала.

—  А что? Сорок с лишним лет! Но Мишка го­ворил, что она настоящая женщина. И всегда раз­ная. С ней не скучно. Наверное, она была для не­го, как для меня рулетка: каждый раз не знаешь, куда шарик упадет. Ведь эта актриса за Мишку не держалась. Странно, да? Был у нее какой-то когда-то муж. Вроде Олег звали.

—  Это мой муж, — спокойно сказала Люба.

—  Да? Вот чума! Извините. Его ж вроде убили.

—  Кто тебе это сказал? — спросил Стае.

—  Я слышал. Вы ж спрашивали про тот ве­чер, когда умер отец. Маман куда-то умчалась по звонку, а тут Павел Петрович в гости заглянул. Я думал ко мне, долг требовать. Обрадовался, что отец дома. Думал — признаюсь, он денег даст. А Стрельцов: «Отец дома?»

—  Ты знал, что они знакомы?

—  Конечно. Когда с репетиторством ничего не вышло, я поинтересовался у Полины, зачем она просила с ней позаниматься. Оказалось, что это Павел Петрович попросил ее познакомить­ся со мной и под благовидным предлогом ввести в дом. Хотел быть ближе к семье друга детства. Мол, покойная жена завещала присматривать за ним и за его детьми. А отец о Стрельцове всегда отзывался очень холодно. Но вышел из кабинета поговорить с ним. Они выпили по рюмке коньяка, не чокаясь. Я так понял, что за помин души покойной жены Павла Петровича. Потом разговорились, стали молодость вспоми­нать. И я ушел. Скучно стало. Надел наушники, стал музыку слушать. Когда наушники снял, услышал, что в гостиной слишком громко раз­говаривают. Я подошел к двери и услышал: «Олег Петров тоже убит. Единственный чело­век, который знал правду. Теперь ее никто не узнает. Я доведу свое дело до конца, понял, Вася?» Это Стрельцов сказал. Тут я вошел, а он говорит: «Да кстати, Антон, сколько ты мне должен?» Ну, я обрадовался возможности признаться. Правда, мне показалось, что отец какой-то бледный. Даже в синеву. И тихо так спрашивает, вернее, сипит: «А где Саша? В ка­кой клинике?» Я посмотрел на Стрельцова, а тот говорит: «Не бойся. Отец знает правду». Ну, я все подтвердил. И тут Стрельцов гово­рит: «Ты, Вася, понял? Все семя под корень». И мне: «Собирайся. Поедем. Я тебе еще денег дам, играй».

—  А дальше?

—  Дальше? Я вышел в свою комнату, оделся. К отцу больше не заходил. Мы ушли вместе со Стрельцовым.

—  Почему же ты с ним пошел?

—  Думал: пусть отец в себя придет. Он долго все переваривал. А потом прощал.

—  А телефон? Ты разве не знал, что телефон не работает?

—  Нет. Не придал значения. У меня ж мо­бильный. Когда-мы вышли из подъезда, Павел Петрович сказал:   «Что-то мне не понравился вид твоего отца. У него, кажется, сердце больное. Я поднимусь, посмотрю, все ли в порядке, подож­ди меня в машине». Я и сидел, музыку слушал. Настраивался. Думал — обязательно выиграю сегодня.

— Долго не было Стрельцова? — напряженно спросил Стае.

—  Нет. Быстро вернулся. Говорит: «Все в по­рядке. Отдыхает». Мы и поехали. Сначала мне не везло, но Павел Петрович был в этот вечер очень щедрый. Подсовывал мне фишки. Ну, вы­пили немного. Я вошел в азарт. И действительно оказался в выигрыше. Домой вернулся под утро. А там...                                                

—  Из казино отцу не звонил?

—  Один раз, когда в казино приехал. Были частые гудки. Я подумал, что если он с кем-то разговаривает, значит, все в порядке. А потом забылся.

—  Стрельцов, думаю, что-то сделал с телефо­ном, когда поднимался наверх. Все-таки дожал старого друга: «Все семя под корень».

—  Кто дожал? — рассеянно моргнул голубы­ми глазами Антон.

—  Благодетель твой. Но как же ты, будущий врач, не определил у человека сердечный при­ступ?

—  Что у меня, аппаратура в кармане? — агрессивно огрызнулся Антон Сосновский.

—  Тебе просто наплевать на отца было. Что с отцом? Как с отцом?

—  А ему на меня всю жизнь было не наплевать, да? Жил в каком-то своем мире. Надо было жениться — женился. Надо было детей делать — делал. Положено так. Откуда я знаю, где он свою душу оставил? У кого? Мать все время про это скулила.

—  Сэма он тебе подсунул? Стрельцов?

—  Какого Сэма?

—  Семена Мухина.

—  Муху? Ха! Это он для Сашки был Сэм. Для понту. Шестерка Стрельцова. Тоже в долгах запутался. Отрабатывал, как мог.

—  Ты знал, что он твою сестру наркотиками пичкает?

—  Сэм? Сашку? Да она сама хороша. С четыр­надцати лет на моих друзей вешалась. Только они ребята порядочные. А Сэм для нее был про­сто подарок. Думаете, я бы за нее не заступился, если бы не знал, чего ей по-настоящему надо? Стрельцов вот тоже это знал. Павел Петрович. Он все про всех знает. Он только Мишку не мог сломить.

—  Ты с Михаилом Стрельцовым в каких от­ношениях был?

—  В отношениях? — Антон неприятно усмех­нулся. — В нормальных. А в чем вы меня подо­зреваете?

—  Ни в чем. Михаил тебе никогда не говорил, что он твой брат по отцу? Может быть, ты сам об этом догадывался?

—  Брат?! Ну, вы даете! Чума!

—  Так не знал?

—  Нет. Первый раз слышу. Это правда, что ли?

—  Правда, — усмехнулся Стае.

—  Чума! — повторил Антон. — Санта-Барбара.

—  Это жизнь. Стрельцов тебя для того и в дом притащил. Кто знает, какие у него были планы? Но ты сам говоришь, что Михаил был личностью сильной.

—  Я его уважал. В карты против отца... Павла Петровича. Он играл сильно. И умно очень. У него воля была. Сказал — сделал.

—  Понятно. Что ж ты так нервничал, когда сюда пришел? Ты ж ни в чем не виноват?

Люба молчала уже давно. Пыталась понять, почему у Василия Георгиевича Сосновского такие разные дети. Слабый, безвольный Ан­тон, развязная Сашенька и Михаил, который, как оказалось, был человеком волевым и очень умным.

Антон снова стал неумело прикуривать. В железной крышке уже валялось несколько истерзанных им и до половины не выкуренных сигарет.

—  Чего-то мне не по себе, — сказал он. — При матери не хотел вчера говорить. У нее ж культ. Великий отец, великий муж... Выходит, виноват, да? Надо было остаться? «Скорую» бы вызвал, откачали. Сейчас бы в больнице дежурил у его койки, радовал хорошими новостями: в институ­те все хорошо, курить бросил, играть тоже. Хожу на симфонические концерты с мамой, езжу к ба­бушке на дачу, слушаю про знаменитых предков. Живу. Женюсь, на ком укажут. Все довольны. Думаете, так должно быть? А может, надо было еще в детстве меня спросить, чего я хочу? Может, я бы это понял?

—  Что ж, — Стае поднялся. — Осталось толь­ко оформить твои показания официально. При­ходи в управление. Придешь?

—  Против Стрельцова? Почему нет? — Антон пожал плечами.

—  А я так думаю, что без его влияния ты играть не будешь. Он просто давил на тебя, пы­тался доказать, что таким способом ты будешь самостоятельным и свободным.

—  А маме ничего не скажете?

—  Это уж ты сам выкручивайся. Мне еще на­до выяснить, кто все-таки воткнул твоему брату нож в спину и кто стрелял в Олега Петрова. Сам Стрельцов или те марионетки, которых он за ни­точки дергал.

—  Идти могу, да? — Антон Сосновский под­нялся со старого кресла.

—  До свидания.

Когда он ушел, Люба принялась брезгливо вы­тряхивать на газетку содержимое крышки. Вытрях­нула, завернула и пошла почему-то выбрасывать не в ведро, а на лестничную клетку, в мусоропровод.

Вернувшись, сказала Стасу:

—  Я помню этот «Мерседес». Проезжал мимо,. когда мы на шоссе стояли. Очень тихо проезжал, я еще удивилась. Но лица водителя в сумерках не разглядела.

—  Это ты кроме меня никому не говори. Бу­дешь у нас главным свидетелем.

—  Стае, но это же нечестно!

—  Поедешь   со  мной.   Выходной   отменяет­ся, — жестко сказал он. — С этим делом надо покончить как можно быстрее. Посиди пока ти­хонько, я позвоню...

2

Семен Мухин после ночи, проведенной в каме­ре предварительного заключения, уже не выгля­дел ни самоуверенным, ни молчаливым. У него началась настоящая истерика.

—  Я уже говорил, что не знаю, ну не знаю, откуда взялся у меня дома этот пистолет! Ну не знаю я! Уже спрашивали! Не знаю! — надрывал­ся он.

— Значит, так и не вспомнил про пистолет? — спросил Стае. — Люба, садись.

Он зашуршал бумагами, достал из папки один листок:

—  На   пистолете   твои   отпечатки   пальцев. Стрелял из него?

—  Откуда?

—  Из пистолета. Тебе предъявляли вчера при обыске найденный пистолет?

—  Стрелял. Ну, стрелял. В лесу по воробьям. С Павлом Петровичем Стрельцовым как-то раз­влекались. Ну не знаю я! Не знаю!

—  И про наркотики не знаешь?

—  Какие наркотики? — снова заскулил Му­хин. — Кому от этого плохо? Она ж сама просила! Отвязная девчонка. Павел Петрович сказал: «По­моги девочке найти правильный путь в жизни. Дай то, что она хочет». Она наркотиков хотела. Кайфовать хотела. Отрываться. Достали ее все, понятно? Достали.

—  Давно ты знаешь Стрельцова?

—  Все равно вы меня теперь не отпустите, — тоскливо сказал Мухин. — А я, между прочим, сирота.

—  Ну да. Жизнью обиженный. Что ж ты, си­рота, пошел по такому скользкому пути? Думал, что благодетель прикроет?

—  Павел Петрович мне родственник. Даль­ний.

—  Что ты говоришь!

—  Его первая жена, ну, та, что покойная, и моя мать, тоже покойная — двоюродные сестры. Мы в поселке жили, рядом с заповедником. В до­ме отдыха. Мать горничной работала, а я при ней. Нагулянный. Гости конфет давали, баловали. Па­вел Петрович, когда я был маленьким, отдыхал только там, в заповеднике.

—  Что ж так? На природу тянуло?

—  Пострелять   очень   любит.   Он   охотник. Правда, последнее время не балуется. Только в лесу, по воробьям.

—  Но стреляет здорово?

— А то!

—  И ты тоже?

—  Ну не знаю я! Ничего не знаю. Руки у меня дрожат. Не люблю я зверушек убивать. Котят в детстве не топил, когда мать посылала. Любила она меня. — Он даже всплакнул. Потом заскулил снова:— Я сирота. Как мать умерла — приехал сюда, к двоюродной тетке. А та померла. Стрель­цов взял к себе на фирму. Шофером. Пригрел по-родственному.

—  Знал, что пригодишься. И в карты научил играть.

—  Ему только у начинающих выигрывать, вроде меня, — усмехнулся Мухин. —Обули его, проиграл много. Похоже, на профессионала на­рвался. А на фирме дела и без того плохи. Я-то знаю. Сотрудникам зарплату по нескольку меся­цев не платили. Скоро вообще все бы закрылось. Банкротство. Если бы не наследство...

—  Какое наследство?

—  Как какое? А сын? Вот у кого дела шли! Павел Петрович зубами скрипел. Его сын сказал, что будет выплачивать пенсию по старости, но не больше. Ему, но не его молодой жене, которой нужно работать. Полина-то быстро поняла, как здорово промахнулась. Выходила за богатство, а оказалось, что кроме стен — ничего. Но ей глав­ное было в дом попасть, чтобы у Михаила Павло­вича быть все время на глазах.

—  Как ты его уважительно: Михаил Павло­вич.

—  А кто в доме был хозяин? Кто за все пла­тил? Кто занимался финансами и бухгалтерией на фирме у хозяина? Причем не за деньги, как у других, а даром. А потом Михаил Павлович при­ехал как-то и сказал: «Все, отец, закрывай эту лавочку. Перевожу тебя на пожизненный пенси­он. Но на то, что я буду платить твои карточные долги, не рассчитывай. Сам выкручивайся». Я си­дел в приемной, ждал распоряжений и слышал, как сын папашу отчитывал. Причем терпения у Михаила Павловича было вагон. Не первый год терпел. И девку эту. Полину.

—  Какие у нее были отношения со Стрель-цовым-младшим?  Правда,  что они все время ругались? Павел Петрович говорит, что из-за наследства.

—  Какого наследства? — Мухин хмыкнул. — Ну да. Если бы она сумела окрутить Михаила Павловича, то хозяину достался бы кукиш. И даже без масла. Машина, на которой он ездил, и та была Михаила Павловича. Все было наоборот: отец бедный, сын богатый.

—  А если бы он еще узнал, что Стрельцов ему не отец! Да, Павлу Петровичу надо было суетить­ся. Вдруг какая-нибудь из Линевых добилась бы своего. Выскочила бы замуж за Михаила. Ну а все-таки, как насчет пистолета? Стрелял ты в Петрова?

—  В кого?

Стае подошел к Любе, положил руку ей на плечо:

—  Смотри внимательно, Мухин. Эта женщина сидела в машине, когда выстрелом из «Мерседе­са» черного цвета убили ее мужа, Олега Анато­льевича Петрова. Она видела, кто это сделал.

—  Хоть раз в жизни повезло! — облегченно вздохнул Мухин и вытер рукой потное лицо. — Чего ж вы меня тогда терзаете насчет пистолета? Не убивал я никого! Вот она скажет, что не уби­вал!

—  А почему твои пальцы на нем? Ты послед­ний стрелял в лесу?

—  Ну я.

—  А потом что было?

—  Павел Петрович послал меня в машину, за пивом.

—  А пистолет?

—  На пень положил. Больше не брал.

—  Понятно.   Хорошо   поразвлекались.   От­печатки твои он срисовал, доверенность на ма­шину, из которой убили Петрова, имеешь, плюс наркотики! Алиби-то у тебя тоже наверняка нет. Стрельцов небось велел в эту ночь особняк стеречь. Кто из вас двоих уехал ночью в «мерседе­се», непонятно. А?

— А она? — Мухин посмотрел на Любу. -— Са­ми же сказали, что видела.

—  Стае, он не убивал, — вдруг сказала Лю­ба. — В машине был другой человек.

—  Вот! Вы слышали, слышали? Ну зачем мне, зачем?

—  А если бы он тебе денег предложил, смог бы человека убить?

—  Каких денег? Не было у него никаких де­нег!

—  Ладно, оставим пока за тобой только хра­нение и распространение наркотиков. Но если Стрельцов не признается, плохо тебе придется, Мухин.

—  А мне всю жизнь плохо.

—  Сашеньке-то Сосновской небось врал, а? Не,сказал, что машина не твоя и что ты простым водилой работаешь?

—  Ну, не сказал, не сказал, чего пристали? Так хозяин сам не велел. Скажи, говорит, что ты крутой. Сын богатых родителей. И денег он давал на наркоту.

—  А что ж ты, милый, сам не потреблял?

—  Я это. Того. Брезгую. Крови боюсь. Они ж иголку прямо в вену втыкают! Я даже от теле­визора отворачиваюсь, когда это вижу. Жуть, а? Меня в этих притонах выворачивало всего. Но хозяин велел. Куда я денусь? Сирота.

—  А почему тебя не было в доме, когда Миха­ила Стрельцова убили?

—  С чего бы это меня туда пригласили? На день рождения?

—  Так ты не жил с ними, что ли?

— Нет, конечно. Комнату снимал. Скажете тоже, жил! Mm двоим на двух этажах тесно было. А я так: принеси-подай. Они ж господа.

—  Значит, ты в тот день, когда убили Михаи­ла Стрельцова, был у себя дома?

—  Был, ну был. Та же Сашка скажет. Зачем мне врать? Ну зачем? Наркоту признаю, раз нашли при мне. Но это ж не убийство. Много не дадут.                

—  Ошибаешься. Семь лет схлопочешь.

—  Сколько?

—  Семь лет, — повторил Стае. — Надо было Уголовный кодекс прочитать, перед тем как за сомнительные   хозяйские   поручения   браться. Сирота.

—  Это не я! Стрельцов это, Павел Петрович!

Он заставил!

—  Вот и напиши, как заставил. Все подробно и основательно. Как у тебя с грамотой?

—  Как у всех нормальных людей.

—  Пиши, Мухин, пиши. А мы пока Стрельцо­вым-старшим займемся.

3

На самом деле, оставив Мухина в кабинете за письменным столом и выведя Любу в коридор, веселым Стае не выглядел.

— Хитрый он, Стрельцов Павел Петрович, ох, и хитрый! Что мы ему предъявим? Его слово против мухинского. Кому поверят? Один остался в особняке, другой уехал на «мерседесе» следить за Олегом Петровым. Отпечатки на пистолете мухинские, Стрельцов от оружия открестится. Остается убийство Михаила. Но каков Павел Петрович, а?

—  Я знаю, чего он от меня хотел, — неожи­данно сказала Люба. — Почему писал эти нудные послания, зачем вообще первый раз пришел ко мне на прием. Поехали к нему.

—  С ума сошла?

—  Поехали. Он боится. Давно уже сидит и боится.

—  Ладно, только ребят с собой возьму. Вдруг он палить начнет?

—  Скорее плакать, — усмехнулась Люба. — Ему же надо держаться той роли, которую он сам себе придумал. Роли несчастного, всеми обману­того человека.

—  Слушай, а почему ты сказала, что в «Мер­седесе» не Мухин был? Ты же никого не разгля­дела?

—  Считай, что почувствовала. Не надо тро­гать этого мальчика, Стае. Он виноват только в том, что очень слабый. Если иголку в вену во­ткнуть боится, человека вряд ли убьет. И вот что, Стае, если не хватит улик, я скажу, что это был Стрельцов.

—  Ну-ну. — Он посмотрел на Любу очень вни­мательно. — А ты здорово меняешься, подруга!

— Это плохо или хорошо?

—  Нормально.

—  Значит, вот оно как, — Стрельцов соединил взглядом ее и Стаса. — В милиции, значит, вы ра­ботаете. Не ошибся я. Вы работаете на милицию.

—  Да уж, точно все рассчитали. Присесть можно? — Люба стояла посреди той самой гостиной, в которой сидели Павел Петрович, Михаил Стрельцов и Полина в день ее рождения. Сюда давно уже никто не заходил, даже пыль с рос­кошной мебели не вытирали.

Но Люба хотела поговорить с хозяином имен­но в этой гостиной.

—  Что ж, обыск делать будете? — Павел Петрович нисколько не волновался. Был он по-домашнему, в теплом халате, в тапочках. Только почему-то когда поднимался сюда, на второй этаж, по-старчески шаркал ногами. «А как же бег по утрам, как же бассейн», — подумала Люба.

И сказала:

—  А что у вас искать? Перчатки-то нитяные давно сожгли.

Так и не дождавшись ответа, она села на ди­ван, Стае в кресло. Стрельцов подумал и тоже присел. Потом спросил:

—  Ваша фамилия Петрова?

—  Да. Любовь Александровна.

—  Когда я первый раз пришел к вам на при­ем, даже не подумал, что может возникнуть такое глупое совпадение. Ну надо же? А? Все рушится из-за каких-то мелких совпадений. Вы бы так в это дело не вцепились, если бы не были его женой. Не понимаю я этого. Просто-напросто абсурд.

—  Я тоже не понимаю. Ведь вы пришли ко мне на прием подстраховаться. Все спланировали давно и очень тщательно. Как только узнали, что Михаил не ваш сын, вам сразу же стало легче. Все-таки сына убить рука не поднималась. А «чу­жое семя», как вы говорили, «под корень». Тем более что вы и в самом деле считали, что семя это дурное. Только за человека, помешавшегося от горя, вам сойти не удастся, Павел Петрович. Вы ведь сами были заседателем в суде и знаете, что производит впечатление на судей. Измена жены, ревность, убийство в состоянии аффекта. Как вас, обманутого мужа, не пожалеть? Сердце ще­мит, как вы все это красиво описываете. Только убили-то вы Михаила из-за денег. Из-за обычной жадности.

—  Нет. Ошибаетесь! Умом я тронулся, когда узнал, что Мишка не мой родной сын. Тронулся умом от горя. Я к вам пришел утешения искать. А вы вон, значит, как!

—  Вы пришли, чтобы было как можно больше свидетелей. Чтобы я, совершенно посторонний человек, тоже знала, что ваш покойный сын и молодая жена жили как кошка с собакой. И что из-за этого у вас стресс. На нервной почве. Когда вас спрашивали в милиции об отношениях жены и сына, вы небось сказали: «Ругались, все об этом знают. Спросите у моего психотерапевта, она подтвердит, я очень нервничал и даже лечился». На самом деле вы продумали все до мелочей. Си­туация-то стандартная: богатый мужчина в воз­расте женится на молодой, красивой девушке,. и всем понятно, что она выходит за него замуж из-за денег. Понятно, что она хочет во чтобы то ни стало эти деньги получить. Наследство. По­нятно, что пасынок ей мешает. Вы кинули при­манку — объявление в Интернете, нашли моло­дую дурочку. Да тут еще очередное счастливое совпадение: она оказалась знакомой вашего сы­на. Целая куча мотивов. Кто поверит, что не она убила? Поэтому-то вы за Полину и держались. Она была кандидаткой в убийцы еще до вашей свадьбы. В сущности, вам было все равно, что это будет за девушка, лишь бы молодая, неопытная и наивная. А внешность и имя выбрали потому, что хотели себе внушить, будто мстите за измену первой жене, Полине. Вам так было легче. Навер­ное, одно время вы рассчитывали, что Полина-вторая и в самом деле его убьет. Так? Уж очень необычная сложилась ситуация. Но ничего не происходило. И тут такой удобный случай: ссо­ра на дне рождения молодой жены, в кадке нож, рядом нитяные перчатки. Ругались они очень громко, а вы подслушивали. Потом Михаил вы­шел покурить и успокоиться, вы надели перчат­ки, подкрались со спины и ударили его ножом. Но тут внезапно появился первый гость: отец моло­дой жены. Он видел, как вы поспешно скрылись в соседней комнате. Но Михаил Стрельцов был его кредитором. Долги-то автоматически переходили к вам, их никуда не спишешь. Вот Олег и про­молчал. А потом и деньги решил содрать с вас за молчание. Был он человеком подлым и жадным, и не будь Полина его дочерью, не стал бы му­читься совестью и остался бы жив. Хотя должен был умереть. Только не от пули, а под колесами машины. Но вы Ромео опередили. Только я никак не пойму, почему вы убийцу не наняли? Почему стреляли сами?

— Любовь Александровна, вы психолог, а та­кую вещь не понимаете, — вмешался Стае. — Он же охотник — наш Павел Петрович. Целый день выслеживал дичь, а потом выстрелил. Азарт. Не Мухину же такое доверить. Что, Павел Пе­трович, Олег Петров угрожал, что в милицию пойдет.

—  Жадные все. Войти бы ему минутой позже. Я не слышал, как подъехала машина... Но я все равно буду стоять на том, что убил из ревности. Любил я ее. А выходит, что у Васьки трое детей, а у меня ни одного. И кому все это?

Он посмотрел в окно, на садик, потом обвел глазами мебель в гостиной и повторил с то­ской:

— Кому? Думаете, я внуков не хочу? Хочу. Вы вот все говорите: расчетливый, жадный. А я понимаю, что в гроб с собой все это не сложишь. Но своих хочу, понимаете вы, своих? Не Вась-кино семя. А эта сучка молодая опять же под Мишку норовила. Я же с ней мог поделиться. Ну сколько бы ей дали? Сколько? Адвокатов бы хороших наняли, скостили бы сколько мог­ли. Убийство в состоянии аффекта, до трех лет. Молодая, красивая, судьи бы ее пожалели, и тех не дали. Мотив опять же подходящий для смягчения приговора: Мишка с ее матерью пу­тался. Посидела бы немного и вышла еще со­всем молодой. Я ведь к ней привязался. Мы ведь вроде и не совсем чужие: я ее родителям жизнь поломал. — Павел Петрович жалко усмехнул­ся. — Из-за меня без отца росла. Может, по­этому и выросла такая сучка, — с неожиданной злостью сказал он.

—  Но ведь вы вырастили Михаила, — как можно мягче сказала Люба. — Он всегда считал вас родным отцом. И был он очень хорошим че­ловеком...

—  Нет! — закричал Павел Петрович. — Нет! Он — Васькин сын! Не мог Мишка быть хоро­шим, понятно вам?! Не мог. Дочка — наркоманка и сынок— слюнтяй, — вот они, Васькины дети. И Мишка. Не человек — зверь. Хищник.

—  Но он же вам помогал. И в делах, и день­гами.

—  Я  все  признаю,  — хрипло  сказал Па­вел Петрович. — Слышите? Признаю. Что хо­тел — сделал. Легче не стало. А что срок хотел себе скостить, больным головой прикинуться, так это оттого что и себе не мог признаться в том, что из-за денег Мишку убил... Кончена жизнь. Ведите. — Не выдержал и спросил: — Что ж, все это Полинке теперь достанется? Дом, машины, деньги?

—  Она ваша жена по закону. Можете, навер­ное, оформить развод.

—  Но имущество делить придется?

—  Конечно.

—  Значит, я ей на руку сыграл. Облагодетель­ствовал. Значит, все вернулось. Сначала я отнял, потом я же и дал. Что ж, значит, где-то там, — он глянул вверх, — есть Высший суд. Значит, все по справедливости. Ведите.

4

Свидетельницей на бракосочетании лучшей подруги Людмилы Самсоновой Любе уже при­ходилось бывать. Каждый раз, покупая пышный свадебный букет, она со вздохом произносила про себя: «Дай Бог, чтоб последний!»

На этот раз розы они выбирали вместе со Стасом. Сегодня утром она впервые увидела его не в свитере и джинсах и в куртке, а в очень при­личном черном костюме, в белой рубашке, при галстуке и даже с запонками в манжетах. Еще когда Стае за ней заехал, приглядывалась очень внимательно. Он не выдержал, буркнул:

—  Ну, что ты смотришь? Я в нем женился, в этом костюме.

—  Ничего, просто тебе идет костюм.

—  Ты скажешь тоже!

—  А   ты,   оказывается,   очень   интересный мужчина, — задумчиво сказала Люба, и он начал громко смеяться:

—  С ума сойти! Сначала вступить с мужчиной в любовную связь, потом завязать с ним прочные дружеские отношения и потом только заметить, что он, оказывается, очень интересный! Просто с ума сойти! Нет, Люба, ты удивительная жен­щина!

—  Хватит смеяться, мы опоздаем.

—  Ничего. У Сергея Иванова есть еще шанс передумать.

—  Не у него, а у Апельсинчика. Подумаешь, сокровище!

—  Да? А я вот уверен, что штамп в паспорте и вообще весь этот официоз придумали именно женщины. Нам, мужчинам, и так хорошо.

Она не ответила, пошла в комнату, где в ящи­ке стола, по-прежнему завернутое в носовой платок, лежало бриллиантовое колье, подарок Алины Линевой. «Я надену его только один раз в жизни, — пообещала себе Люба. — Только один-единственный раз. В конце концов, она права: нам больше некого делить».

Вырез у длинного черного платья был как раз глубоким. Таким, что без украшения на шее оно и не смотрелось. Люба примерила колье и отметила, что хотя и глаза у нее не фиалковые, но все равно: не случайно женщины без ума от бриллиантов. Красиво. Очень красиво. Стае тоже удивленно поднял брови, галантно поклонился, согнул в локте руку:

—  Прошу, мадам. — И добавил: — А знаешь, если бы мы первый раз встретились где-нибудь в красивом месте и ты была бы одета в это платье, на шее дорогое колье, а я в этот костюм, то наши отно­шения могли бы сложиться совсем по-другому.

—  Ты думаешь, одежда и место имеют такое значение?

—  Я думаю, что ты сегодня прекрасно вы­глядишь.

А потом они пошли покупать бордовые розы: И Люба привычно подумала: «Дай Бог, чтоб в по­следний раз!» Она очень любила свою подругу Люську Самсонову. Апельсинчика.

Люська сегодня сияла так ярко, что зат­мевала собой даже дивный солнечный день. Среди невест, одетых в белое, она была такая одна. В ярком бирюзовом костюме, в шляпке с задорным перышком и под руку с удивительно красивым женихом. Остальные мужчины как-то блекли перед Сергеем Ивановым. Вот отхватила какого, читалось во взгляде всех женщин, при­сутствовавших в ЗАГСе. Как это она смогла? Такая?! Если бы они еще знали про рыжего Петьку!   

Красавец-жених держался очень скромно. То, что его невеста выглядит так необычно, его, ка­жется, очень здорово веселило.

—  Добрый день, — поздоровался он с Любой и Стасом.

—  Здравствуйте. — Любе и; Сергею Иванову первое время было неловко. Атмосферу разряди­ла, как всегда, Люська:

—  Ой, ну скорей бы! Я вся чешусь от нервенной лихорадки.

—  Почесать? — заботливо спросил жених.

—  Поз-же, — значительно произнесла неве­ста и глянула на длинный конвейер желающих обрачеваться. Потом дернула суженого за ру­кав: — Ас черного хода нельзя?

—  Милая, я желаю торжественно пронести тебя на руках по этой мраморной лестнице, — сказал он.

—  Все понятно: ты жену по весу выбирал. Хотела бы я видеть, как ты пролетел бы вверх по лестнице, неся на руках одну из этих бары­шень. — И Люська многозначительно кивнула на двух своих соседок, очень высоких, юных, одетых в пышные белые платья. И заметила: — Да, нын­че продукты лучше. Вот они и растут, молодежь. Взять хоть моего Рыжего...

—  Кажется, нас приглашают, — прислуша­лась Люба.

—  Ну? — Люська глянула на жениха лихим голубым глазом.

Он подмигнул, легко подхватил ее на руки и вверх по мраморной лестнице не взошел, взле­тел. Стае с Любой едва за Сергеем Ивановым успевали. Белые невесты, приоткрыв ротики, дружно толкнули в бока своих будущих му­жей.

—  Достаются же такие мужчины таким жен­щинам! — услышала Люба чей-то завистливый вздох. — А ведь ничего особенного в ней нет!

Она сдержала улыбку. Ничего особенного! А Люськино удивительное чувство юмора, а не­иссякаемый оптимизм, а преданность и верность? Отличная пара!

И, ступая вслед за молодыми на ковер в главном зале Дворца бракосочетаний, она скрестила пальцы и произнесла свое главное заклинание:

—  Дай Бог, чтоб в последний раз! Дай Бог, чтоб в последний!

Оглавление

www. Москва, Институт им. Склифосовского, 20 марта, утро

Глава 1 www. Romeo112...

  1

  2

  3

Глава 2 Виртуальная жизнь

  1

  2

  3

Глава 3 Пациенты

  1

  2

  3

Глава 4 История Пациента

  1

  2

  3

  4

Глава 5 Михаил Стрельцов

  1

  2

  3

Глава 6 Сергей Иванов

  1

  2

  3

  4

Глава 7 «Комплекс младшего брата»

  1

  2

  3

  4

Глава 8 «Мики»

  1

  2

  3

Глава 9 Отец

  1

  2

  3

Глава 10 И снова Ромео

  1

  2

  3

Глава 11 Убийца

  1

  2

  3

  4

Реклама на сайте