«Дом на могиле»

Каролина Фарр Дом на могиле

Глава 1

Стоя на обочине, я с тоской смотрела на мелькающие красные огни автобуса, быстро удаляющегося на север, и дрожала. Мне хотелось побежать за ним, будь хоть малейший шанс его остановить, потому что Грэнит-Бей на окаймленном скалами берегу залива Мэн оказался вовсе не таким местом, какое я ожидала увидеть.

С автобусной остановки в центре города просматривались оба конца Мейн-стрит, а то, что находилось между ними, собственно и было Грэнит-Бей. Повсюду горели неоновые лампы реклам, уличные фонари и светились окна домов. У нас, решила я, такое место считалось бы полустанком, будь оно расположено вблизи железной дороги.

На боковой улице я увидела гавань с несколькими рыболовными катерами, качающимися под фонарями. Ни малейшего сходства с Рыбной гаванью у меня дома, в Сан-Франциско!

Холодный осенний ветер насквозь продувал мою юбку и тяжелое пальто, от его леденящего дыхания, наверное, даже эскимос покрылся бы гусиной кожей. Я вздохнула и, взяв в обе руки тяжелые сумки с моими пожитками, шатающейся походкой перешла через дорогу на тротуар.

Впереди было то, что я искала, — строение, похожее на большой частный дом, но с вывеской: "Частный отель «Вашингтон». По усыпанной гравием дорожке я с трудом дотащилась до двери и позвонила, с удовольствием освободив от сумок сведенные судорогой пальцы.

— Да, дорогая?

На пороге возникла улыбающаяся миловидная женщина лет пятидесяти, с седеющими волосами. Оглядев меня, она заметила мои сумки.

— Вы приехали на автобусе? Надеюсь, не ищите жилье? У нас все места заняты.

— Очень жаль, придется поискать где-нибудь еще, — печально произнесла я. — Мне говорили, что здесь я смогу найти мистера Раволи. Он сдает напрокат лодки и может переправить меня на один из островов, где я намерена остановиться.

— Анжело? Ах, понятно! Так вы, дорогая, туристка, направляющаяся на Лобстер-Айленд? Туда сейчас едут многие молодые люди. Но вам лучше переправиться на пароме. Я могу предоставить вам комнату на ночь, а сразу после завтрака вы сможете сесть на паром.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала я. — Но я не...

— О нет, дорогая, — пробормотала женщина, не дав мне времени закончить. — Все в порядке! Знаете ли, большинство из моих гостей местные, холостые парни, работающие в городе. Ах, да что же мы стоим на холоде? Входите, дорогая! Дайте-ка мне одну сумку!

Я благодарно последовала за ней в теплый вестибюль.

— Господи! — воскликнула хозяйка отеля. — Что у вас там? Свинец, что ли?

— Книги, — пояснила я. — Я, видите ли, приехала...

— Студентка, да? — Она торопливо прошла к приемной стойке и воткнула штекер в распределительный щит. — Что ж, я позову Баса и занесу вас в книгу. За вашими сумками кого-нибудь пришлют. Не выпьете ли пока горячего кофе?

— Вы очень любезны. — Я улыбнулась и поспешила за ней прежде, чем сумела ответить. — Но я, видите ли, еду не на Лобстер-Айленд! Я приехала работать, и мне надо связаться с мистером Раволи, а паром мне не нужен!

Женщина положила телефонную трубку и подозрительно посмотрела на меня:

— Куда вы едете, мисс?

— Этот остров называется Уэргилд-Айленд. Насколько я понимаю, мистер Раволи часто возит туда провизию. Поэтому...

— Уэргилд? — Она, сдвинув брови, уставилась на меня. — Вы едете туда?

— Именно. А не могла бы я оставить здесь мои сумки до тех пор, пока не найду мистера Раволи?

— Продолжаете упорствовать! — сказала она. — Вы собираетесь работать на профессора Уайганда, мисс?..

— Стантон, — коротко представилась я, начиная сердиться. — Дениз Стантон. Профессор Уайганд — очень известный археолог, и мне несказанно повезло с этим назначением. Он недавно вернулся из-за границы и привез много экспонатов для своего музея. Я буду у него работать в качестве секретаря и помогать ему составлять каталог.

— Так вы полагаете, он был за границей? — задумчиво спросила хозяйка отеля, как-то странно глядя на меня. — Впрочем, это не мое дело, мисс Стантон! Только вы, кажется, славная девушка и сюда приехали самостоятельно. Профессор покажется вам странным человеком, и, если уж на то пошло, его сыновья тоже довольно странные. Они замкнуто живут здесь... около года. И может быть, если вы прилежная девушка, одиночество не будет вас травмировать. На вашем месте, правда, я была бы осторожнее. Хотя Джон, говорят, ничего. Степенный человек, ходит в церковь. Что ж, желаю вам счастья, мисс Стантон! В конце концов, на дворе 1966 год. Если вам не понравится Уэргилд, вы всегда сможете уволиться и вернуться сюда. В городе полно работы для образованной девушки. Или в Портленд.

— Уверена, мне понравится работать с профессором Уайгандом, — возразила я. — Я изучаю археологию на Западе. А теперь, если не возражаете, миссис...

— Забыла представиться, — улыбнулась она. — Сейди Райленд. Вообще-то этот отель принадлежит мне. А теперь надо разыскать Анжело. Насколько я понимаю, он сейчас играет в покер у Гриффина.

Она зашла за стойку и подняла телефонную трубку. Я ждала, слушая ее голос.

— Это ты, Рут? Да, Сейди. Анжело там? Там? Что ж, передай ему, что у меня есть для него работа. Да, сегодня. Это мисс Стантон, скажи ему. Уайганды, наверное, говорили ему о ней. Она направляется в Уэргилд. Уэргилд. Да, именно туда. Хочет уехать туда сегодня вечером. Они ее ждут. Нет... ты только скажи этому бездельнику, чтобы он скорее шел сюда, выигрывает он или проигрывает! Если Анжело берется переправить ее, ему лучше оторвать свои штаны от стула, пока погода не испортилась окончательно! Спасибо, Рут. А? Что такое? Что? Если будет слишком поздно, он может заночевать в Уэруолде. Или на «Лорелее». Или в деревне. Он это делал и раньше, и мне известно у кого, да и тебе тоже! Да!.. Да, помню! — Она хихикнула, положила телефонную трубку и вернулась ко мне. — Рут пришлет его сюда, но несколько позже. Пойдемте на кухню. С вашими сумками ничего не случится. Вам надо согреться прежде, чем вы уедете. Это несложно. У меня на кухне всегда горячий кофе, но крайней мере, до тех пор, пока не погаснут последние огни. Мои гости привыкли к этому! Идемте же! Подкрепитесь! Такого кофе, как у меня, в Уэргилде вам не подадут!

Я покорно пошла за ней, чувствуя себя усталой и неуверенной. За окнами стало очень темно, до меня доносился тихий свист ветра. В просторной кухне было тепло и уютно, комнату наполнял запах кофе из ряда кофеварок.

— Вы хорошо переносите качку, мисс Стантон? — поинтересовалась миссис Райленд.

— В Калифорнию я обычно возвращалась по воде. Морской болезнью до сих пор не страдала.

— На заливе Мэн все совсем иначе! Там дуют северо-восточные ветры вдоль залива Фанди, и скоро мы увидим, хороший ли вы моряк! Хотите таблетку от морской болезни? У меня есть.

Я улыбнулась:

— Пожалуй, рискну, миссис Райленд.

Наливая кофе, она неожиданно спросила:

— Вы знаете, что означает слово «уэргилд»?

— Я об этом не думала. Уэр — человек, полагаю. Гилд — выплата. Это старинные англосаксонские слова...

— Это означает кровавые деньги, — пояснила она, не поднимая глаз. — Я думала, вы, как образованная девушка, это знаете. — Она протянула мне кофе. — Сахар и сливки? Угощайтесь. Бисквиты любите? Я только что испекла.

Мои гости едят, как лошади! Да не в копя корм! И все же мне нравится, как они хвалят мою стряпню, когда помнят.

— Держу пари, вы их балуете, — улыбнулась я. — Кровавые деньги, говорите?

— Давным-давно слово «уэргилд» означало цену, которую родственники убийцы платили родственникам убитого, чтобы предотвратить кровную месть, которая могла уничтожить их всех.

Я нахмурилась:

— Странное название для острова. А дом — Уэруолд? Человек — пустошь?

— Уэруолд построен в лесу на острове. Он очень старый. Принадлежит семье Уайгандов в течение двухсот лет. Он здесь стоял еще до революции. Они были роялистами!

Я засмеялась над ее тоном:

— Не думаю, что мы еще можем винить их за это!

— Нет, хотя некоторые по-прежнему считают, что остров правильно назван по этой и иным причинам. Кое-кто на Уэргилде, несомненно, с удовольствием скажет вам это! На острове есть деревня, Уайганд-Харбор. Во время революции ее называли Лоялтаун. Британцы были их друзьями. Потом ее переименовали. — Она склонила голову набок. — А вот и Анжело!

Самодовольной походкой вошел коренастый, широкоплечий человек лет сорока, с густыми черными волосами, проницательными карими глазами и загорелой кожей цвета красного дерева.

— Привет, Сейди! — произнес он и уставился на меня. — Это мисс Стантон?

— Верно. — Она налила чашку кофе и протянула ему. — Мисс Стантон, это Анжело Раволи. — Сейди взглянула на него: — Ты понял, что должен отвезти ее сегодня же вечером?

— Почему бы нет, если она так хочет! Я переправлялся и в более плохую погоду. — Он вопросительно посмотрел на меня: — Вас ждут сегодня вечером. Мистер Уайганд предупредил меня вчера, когда я был там. Что скажете, мисс Стантон?

Я нахмурилась, слушая свист ветра на улице:

— Решать вам, мистер Раволи!

— Гм! — Он оценивающе посмотрел на меня, и лицо его озарилось белозубой улыбкой. — Это зависит от вашего желудка! У вас капризный желудок, мисс Стантон? Вы когда-нибудь выходили в море на сорокафутовом моторном катере?

— Нет, но в Калифорнии мне приходилось плавать. — Я нахмурилась. — Раза два нас заставал шторм, но меня это не беспокоило.

— В Калифорнии, говорите? — Он с усмешкой глянул на Сейди Райленд. — Это берег залива Мэн, и он находится довольно далеко оттуда!

Я пожала плечами.

— Ладно, — со вздохом произнес Раволи. — Будь что будет! Чем раньше мы тронемся в путь, тем лучше! Дорога туда займет больше часа. Трудно сказать, сколько именно. И все время нам придется идти против ветра и прилива. Ваш багаж готов?

Я кивнула, затем поблагодарила Сейди за кофе и бисквиты. Свежие бисквиты были действительно превосходны, а такого вкусного кофе я еще никогда не пробовала. Она похлопала меня по руке и пожелала счастливого пути.

Мы вышли на ветер и повернули к гавани. Капли дождя, а может быть, летящей пены били мне в лицо. Небо темным куполом возвышалось над городом, и ветер высекал из сигареты Раволи легкие искорки, залетающие ему за спину.

— Значит, вы и есть та самая девушка из Калифорнии, которая приехала работать на профессора? — хихикнул он. — Вы ему понравитесь! Держу пари, Сейди уже наболтала вам об этой семье, да? И все же старый Скотт Уайганд не так плох, как о нем говорят. Уж я-то это знаю. Работал на него, когда закончил школу. Сейчас у меня, конечно, другая работа, с «Лорелеей», и профессор знает, что мне принадлежит весь фрахт к Уэргилд-Айленду и обратно, я всегда при деле. Мой отец тоже работал на него. Они познакомились в Италии. Вы это знали?

— Нет, — ответила я.

— Мой старик жил в Неаполе. Работал на раскопках в Помпее. Вы знали об этом или удивлены?

Я действительно с удивлением взглянула на него:

— Ваш отец был археологом?

Раволи засмеялся:

— Археологом? Он бросил школу, когда ему было десять лет! Нет, отец был у него только мастером. А сам профессор тогда был всего лишь студентом. Но мой старик произвел на него впечатление своей аккуратной работой. Ничего не пострадало из-за неосторожности, ничего не было сломано. Когда профессора отправили в экспедицию и поручили раскапывать какой-то неизвестный город на Среднем Востоке, он послал за моим отцом, чтобы тот работал у него мастером. С тех пор отец ездил с ним во все экспедиции, пока не умер три года назад. Профессор хотел, чтобы я занял его место.

— А вы не заняли?

Он засмеялся:

— Это не для меня! Я выбрал море. Оно чистое, не то что эти заплесневелые могилы с их ядовитыми газами и вонючей, затхлой водой. Нет уж, благодарю, я держусь за море и свой катер «Лорелею»!

«Лорелея» оказалась самым большим катером в гавани и выглядела безукоризненно. Но в ее кубрике, на верхней палубе и возле кают аккуратно стояли корзины и ящики, и я предположила, что это вещи профессора Уайганда, переправляемые на остров.

— Дайте мне руку и заходите на борт, — весело обратился ко мне Анжело, сверкнув белозубой улыбкой.

Он помог мне забраться, а сам вернулся на причал за моими сумками.

— А моторы дизельные? — с надеждой спросила я.

— Конечно! — отозвался он. — Работают как часы! Двойные винты. Навигационные приборы. «Лорелея» хорошо экипирована! На всем берегу вы не найдете более безопасной посудины. Двухсторонняя радиосвязь. Поищите в каюте удобное местечко! Или, если хотите, можете пройти ко мне в рубку.

Я осторожно прошла в каюту и огляделась. Катер качался на волнах, приходящих с моря в Грэнит-Бей, и, когда Раволи поднялся на борт с моими сумками, я шлепнулась на что-то, скорее поспешно, чем с достоинством. Оказалось, что подо мной — длинный упаковочный ящик. От него исходил запах плесени, и я с ужасом уставилась на это, похожее на гроб, сооружение.

— Нашли удобное местечко, мисс Стантон? — с усмешкой произнес он, протискиваясь мимо меня к рубке.

— Что это такое? — с опаской поинтересовалась я.

— Саркофаг, — весело ответил он. — Каменный гроб из Египта для профессорского музея. Впрочем, мумии в нем нет. Но он мне вчера сказал, что на его крышке очень ценный барельеф. Резное изображение умершей дамы, которая когда-то покоилась в нем. Мумии со Среднего Востока теперь привозить не разрешают. Но профессор этим не очень огорчен. За прошлые годы он уже привез достаточно.

Я быстро встала и энергично отряхнулась.

— А можно мне сесть где-нибудь в другом месте, мистер Раволи?

Он хихикнул:

— Называйте меня Анжи! В Грэнит-Бей никто никогда не называет меня мистером. Конечно... вы можете остаться в рубке! Можете или стоять рядом и наблюдать, куда мы идем, или сидеть. Там есть на что сесть. Впрочем, сегодня и смотреть-то не на что, кроме нескольких огоньков.

Я оглянулась на саркофаг, упакованный в деревянный ящик в форме гроба, и вздрогнула. Меня охватило сожаление, что я не послушалась Сейди Райленд и не осталась в Грэнит-Бей до утра, позволив мистеру Раволи спокойно доиграть партию в покер.

— Посижу с вами в рубке! — решила я, поднимаясь за ним по трапу.

— Хорошо!

Дизели гортанно забормотали. Раволи посмотрел наверх и улыбнулся:

— А внизу вам не понравилось?

— Нет, не понравилось! Там пахнет плесенью!

— Ух ты! Профессор считает, что этому каменному гробу около трех тысяч лет. Если возраст имеет запах, то он именно такой! Вам придется привыкнуть к нему, мисс Стантон! В Уэруолде вы встретите много таких вещей. И запахи там те же!

Садитесь, и я тронусь! Если хотите, можете курить. В Уэргилд мы прибудем примерно в половине десятого.

Он прошел мимо меня, спустился по трапу и скрылся за захламленной каютой. Я поняла, что он отдал швартовы. «Лорелея» качнулась, когда он выбрал якорь, и слегка коснулась стоящего рядом катера. В кромешной тьме Раволи вывел катер в открытое море, где впереди мелькали свет маяка да покачивающиеся огни бакенов фарватера, но быстро вернулся. Звук дизелей резко изменился, когда он взялся за контроллер. «Лорелея» рванулась вперед, зашумели винты, и луч прожектора, скользнувший по правому борту, осветил Анжело, державшего руль.

Я смотрела в темноту в стекло рубки.

— А деревня далеко от Уэруолда?

— Примерно в миле. Впрочем, в деревне вас кто-нибудь будет ждать с машиной. На острове есть пара машин и три грузовика. И десять миль хороших дорог! На острове не только одни скалы! Там есть фермы, принадлежащие как семье Уайгандов, так и другим. В деревне живут в основном рыбаки с семьями. Вокруг много рифов и островков, и там ловятся лучшие лобстеры в мире! Лучшие по вкусу и по размерам! Попадается треска и семга, а для любительской рыбалки — пеламида и окунь. Но на острове нет никаких туристов, кроме одного пария, снимающего дом недалеко от деревни. Это художник по фамилии Мейнард. Говорят, хороший. Я в этом плохо разбираюсь!

Он говорил спокойно. Мы прошли маяк, и, когда «Лорелею» закачало на волнах, я впервые почувствовала силу открытого моря.

На жестком сиденье сидеть было неудобно, потому я встала рядом с Анжело, держась рукой за поручень рубки.

Его хитрые, полные ожидания взгляды медленно менялись на восхищенные, но слегка разочарованные.

— Вы хорошо себя чувствуете? — полюбопытствовал он.

— Прекрасно! Спасибо. Если качка не станет сильнее, мне не о чем беспокоиться.

— Не о чем, — разочарованно повторил он. — Миль через пять мы войдем в архипелаг, там будет спокойнее.

— Это хорошо! А почему в Грэнит-Бей Уайгандов считают... странными? Из-за рода занятий профессора Уайганда?

Анжело, нахмурившись, пристально посмотрел на меня:

— Я бы так не сказал.

— Тогда почему? Должна же быть причина?

Он провел мозолистой рукой по густой копне черных локонов, подыскивая слова.

— Думаю, потому, что он эксцентричен!

— Но большинство гениальных людей эксцентричны!

— Да? Ну, тогда его эксцентричность не такая, как у других! — Раволи искоса взглянул на меня, словно испытывая неловкость. — Может быть, все дело в его профессии, как вы только что сказали. По-моему, большинство людей, которые всю жизнь грабят могилы и раскапывают тайны людей, умерших тысячи лет назад, ненормальны! Иногда я и своего отца считал сумасшедшим!

— А профессора Уайганда?

Он слегка повернул руль и посмотрел на компас.

— Профессора больше года не было на острове, мисс Стантон. Он вернулся только около месяца назад...

Я взглянула на упаковочные ящики в каюте:

— Он был в экспедиции?

— Нет. Эти вещи хранились специально для него. Джон летал на Средний Восток и сумел организовать доставку прямо к возвращению профессора. Эта штука лежала на каком-то складе, где профессор оставил ее восемнадцать месяцев назад. Наверное, потому она так и пахнет!

Я нахмурилась:

— А где же в это время был сам профессор?

— Не уверен, вправе ли я говорить вам об этом, — медленно произнес Раволи. — Но терять мне нечего, а он мне нравится. И всегда нравился. Я никогда не мог поверить в то, что услышал. На Уэргилд-Айленде вы можете от кого-нибудь услышать и похуже. Как я вам уже говорил, профессор слишком долго грабил могилы. — Он бросил пренебрежительный взгляд на корзины. — Когда все это упаковывалось, с ним что-то произошло. Словно удар! Бросив все, срочно полетел домой. Раскопки не закончил, могилу оставил открытой, людям не заплатил! Одним словом... сбежал!

Я уставилась на него:

— Ради бога, почему? Это для него характерно?

— Так многие считали, — пробормотал Анжело. — Я припоминаю, как он приехал в Грэнит-Бей на машине, взятой напрокат в аэропорту Портленда. Часа в два ночи начал колотить в мою дверь в «Вашингтоне», я имею в виду, в отеле. До смерти напугал Сейди! В ту ночь был шторм. Я уговаривал его подождать до утра, но он и слушать не хотел. Таким я никогда его не видел. У него были совершенно безумные глаза, и он что-то бормотал себе под нос. Профессор был так расстроен, что я решил попытаться. Мы вышли в море, и один раз нас чуть не прибило ветром к рифам близ Берднест-Айленд. Но «Лорелея» выдержала! Я встал на якорь в гавани Уайганд-Харбор примерно в четыре часа. С меня было довольно! Крутя руль, я чуть не вывихнул руки! Порекомендовав профессору, как быстрее добраться до Уэруолда, я пошел к знакомой женщине, у которой и выспался до полудня. Я еще спал, когда из деревни пришел Билл Кеннеди и рассказал мне о профессоре.

Я пристально поглядела на него:

— И что он рассказал, мистер Раволи?

— Ночью профессор прошел по канату, и это чуть не стоило ему жизни! — мрачно произнес Анжело. — Вернувшись домой, он, вероятно, полностью лишился рассудка! Пытался покончить с собой, бросившись с утеса. Это увидела Карен и закричала. Прибежал Джон. Как выяснилось на дознании, он даже не знал, что отец вернулся домой. С Джоном прибежал и его друг, парень по имени Мередит. Ллойд Мередит. Мередит поймал профессора и пытался его урезонить, но тот не слушал. Тогда Мередит схватил его в охапку. Я сам переправлял Мередита на остров, он был крупный, белокурый парень. Атлетически сложенный, но начинающий полнеть. Парень с большими деньгами и массой свободного времени. Я думал, что Мередит мог бы справиться с профессором, а он не смог! Борясь с ним на краю утеса, оступился и упал в пропасть. Джону удалось оттащить отца. Под Уэруолдом пропасть футов в четыреста, так что у Мередита не было никаких шансов остаться в живых. Внизу скалы!

Я инстинктивно вздрогнула.

— Продолжайте, мистер Раволи!

— Я не собираюсь пугать вас, — сказал он. — Запомните это!

— Уверена в этом! — солгала я.

— Просто я считаю, что вам надо знать, как все было на самом деле, потому что другие могут представить все в ином свете! На дознании следователь решил, что Мередит погиб случайно, пытаясь удержать повредившегося умом профессора. Профессора направили на лечение в психиатрическую больницу в Нью-Йорке, откуда он вышел только месяц назад. Кажется, врачи называют это эффективным психозом?

— Аффективным психозом, — нервно пробормотала я, глядя сквозь мокрое стекло в темноту ночи. — И вы привезли его в Уэруолд, мистер Раволи?

— Угу! — подтвердил он. — И отвозил его тоже. Он тогда был похож на животное! Совсем не человек! На него надели смирительную рубашку. Но когда месяц назад я привез его обратно на Уэргилд, можно было подумать, что он только что вернулся из отпуска с Юга. Я никогда не видел, чтобы он выглядел лучше. Только волосы стали белее. Джон был с ним, а профессор смеялся и шутил как ни в чем не бывало. Даже сам аккуратно, как заправский матрос, привел «Лорелею» в Уайганд-Харбор. Вы бы никогда не поверили, что этого человека я увозил в смирительной рубашке! Или что его месяцами подвергали шоковой терапии, посылая в него электрические разряды, словно казня на электрическом стуле за убийство бедного Мередита!

— Просто удивительно, что могут сделать психиатры, — пробормотала я. — Спасибо, что рассказали мне правду, мистер Раволи! От кого бы я еще это услышала?

— Вы обязательно услышите что-нибудь скандальное, не сомневаюсь, — заверил он, глядя на меня из-под тяжелых черных бровей. — Найдутся люди, которые нашепчут вам на ухо, что профессор примчался домой, решив, будто у Карен появился любовник. Будут говорить, что он много лет оставлял ее одну на Уэргилде, а сам уезжал за тысячи миль раскапывать старинные сокровища. Некоторые даже намекнут, что когда он в ту ночь приехал в Уэруолд, то застал ее в постели с Ллойдом Мередитом... — Анжело замолчал и сердито взглянул на меня. Я медленно произнесла:

— Меня это не касается, мистер Раволи! Никогда не слушаю сплетен, если могу этого избежать. Но скажите мне, Карен — его жена?

— Угу. Вторая жена. Она намного моложе его, лет на двадцать. И привлекательна. — Он изучал меня, и гнев понемногу исчезал из его глаз. Пожав плечами, Раволи отвернулся. Виновато, как мне показалось. А помолчав, произнес: — Я, наверное, напугал вас, мисс Стантон? Но вам бояться нечего. С ним хорошо работать. Он добр и великодушен. Мой отец это знал, и я это знаю. Профессор никогда не причинит вам вреда, даже если у него будет рецидив. Только не слушайте ничего, что будут вам говорить в деревне. Это россказни для легковерных. — Он показал вперед. — Видите огни? Уайганд-Харбор.

Я посмотрела вперед. Россыпь огней медленно появлялась из-за темной массы Берднест-Айленда.

— Я их вижу!

— А теперь видите дрожащий свет выше и влево от огней деревни? Это — Уэруолд. Он сейчас просматривается сквозь деревья. Когда подойдем поближе, увидите свет в окнах. Это большой старинный дом.

— Я люблю старинные дома.

— Тогда и этот вам поправится! — убежденно произнес Раволи. — Ну, вы и девушка, мисс Стантон! Я думал, что вы будете лежать на койке, вся зеленая, как только мы выйдем из Грэнит-Бей. Ну же, берите руль и держите его по курсу! Держите стрелку компаса ровно, вот так, и не поворачивайте к огням Уайганд-Харбор.

Я кивнула и взяла руль, а он схватил банку с маслом и спустился по трапу в машинное отделение. До меня донесся запах горячего масла. Анжело весело засвистел.

С его свистом мое отношение к Уэргилд-Айленду переменилось к лучшему. «Лорелея» была тяжелой, тяжелее калифорнийских моторных лодок и парусных судов, но я держала ее твердо по курсу. Огни деревни стали немного крупнее, а огни Уэруолд-Хаус начали медленно превращаться в освещенные окна, в некоторых местах затененные качающимися деревьями.

— Чего у нас здесь в избытке, так это островов! — сообщил Анжело Раволи, вернувшись и взяв руль. — В Каско-Бей целый календарный круиз. Триста шестьдесят пять островов! А вы молодец! Прямо по курсу! Теперь я поведу. Отдохните несколько минут. Уже недалеко.

Я села, вытянула ноги и принялась следить, как Уэргилд медленно поднимается из моря. Он был выше, чем я ожидала, и, глядя на огни дома и деревни, мне вспомнилось, что Анжело Раволи говорил об утесе высотой в четыреста футов под Уэруолдом. Однако рыболовецкая деревня, казалось, заполняла весь мягкий склон над маленькой гаванью. Заметив одинокий огонек справа от деревни, я показала на него:

— Это огонь на одной из ферм, о которых вы упоминали, мистер Раволи?

Он засмеялся:

— Там живет художник. Когда-то это действительно была ферма, но семья, которая ею владела, переехала на материк. Это место расположено выше деревни, и там много красочных утесов и живописных деревьев. Думаю, это помогает ему в работе. Я вывез много его работ и продал их для него в Нью-Йорке, но они всегда были упакованы, поэтому я еще никогда их не видел. Но в деревне говорят, они хороши. Большей частью пейзажи. Облака над морем, утесы и деревья, деревня с рыболовецкими катерами и парни, ловящие лобстеров на рифах.

Слушая его, я чувствовала, что, по мере того как мы входим в Уайганд-Харбор, волны становятся меньше. Это была узкая бухта, а впереди по обе стороны деревни высились заросшие лесом холмы. В гавани, освещенной ярким светом, качались на воде несколько рыболовецких катеров.

Раволи кивнул на легковую машину, стоявшую в конце причала:

— Наверное, кто-то приехал из Уэруолда встретить вас.

— Профессор? — удивилась я, с тревогой глядя на темные холмы над деревней, за которыми скрывались освещенные окна Уэруолд-Хаус.

— Джон или Рандолф, — пояснил он. — Его сыновья. Вероятно, Джон. Рандолф сам вроде профессора, большей частью такую работу предоставляет Джону. — Анжело взглянул на меня. — Впрочем, когда Рандолф увидит вас, он пожалеет. Вы очень хорошенькая девушка, мисс Стантон! Уайгандам правятся блондинки вроде вас!

Я почувствовала, что краснею от смущения. Но Раволи пристально смотрел в окно рубки на виднеющийся впереди причал. Звук моторов изменился. Вода бурлила за нами, и «Лорелея», замедляя ход, повернула.

— Могу я вам помочь?

Он широко улыбнулся:

— Нет, спасибо, мисс Стантон. Джон поможет нам пришвартоваться.

По причалу к нам приближалась высокая фигура. Мы мягко соприкоснулись с причалом, и Раволи проскользнул мимо меня. Я наблюдала, как он бросил канат человеку на причале и вернулся на корму, чтобы пришвартоваться сзади. Я медленно поднялась, втайне радуясь, что бурное море осталось позади. А разгладив смятое пальто и юбку, вспомнила, что оставила сумочку в каюте.

Быстро спустившись туда, я при свете лампы подправила макияж. «Лорелея» мягко стукнулась о причал, и кто-то ступил на борт.

— Привез мисс Стантон, Анжело? — спросил глубокий, приятный голос.

— Конечно, привез, мистер Уайганд! — ответил Раволи. — Она в каюте.

— Как прошла дорога? Надеюсь, ей не стало плохо?

— Плохо? Ни в коем случае! Когда мы огибали Берднест, она держала руль.

— Правда? — В его голосе звучало удивление.

Услышав, как он приближается, я закончила макияж и закрыла сумочку.

— Можно войти, мисс Стантон? — спросил приятный голос уже из кают-компании.

— Да, конечно.

Прежде всего я заметила на трапе начищенные ботинки и аккуратно отглаженные брюки спускающегося человека. Под ветровкой на нем был надет серый пуловер. Меня удивило, каким он был крупным. Ростом, наверное, футов шести, он был сложен так пропорционально, что при приближении вовсе не казался высоким. У него были темные волосы и внимательно изучавшие меня светло-карие глаза, казавшиеся почти янтарными.

— Я Джон Уайганд, мисс Стантон. — Он протянул руку. — Добро пожаловать на Уэргилд-Айленд! Надеюсь, дорога не была тяжелой?

Есть мужчины, которые нравятся девушкам с первого взгляда, к иным же они испытывает инстинктивную неприязнь. Я решила, что Джон Уайганд мне не нравится, хотя не могла понять почему. Улыбка у него была приятной, рукопожатие крепким, но осторожным, не причиняющим боль пальцам. Он был довольно хорош собой, если не считать этих почти бесцветных глаз.

— Здравствуйте, мистер Уайганд! Дорога меня нисколько не утомила. Мистер Раволи знает свое дело!

— О, Анжело хороший моряк! В этом нет никаких сомнений. Будь хоть малейшая опасность, он не взялся бы переправлять вас. Однако профессор Уайганд торопится завершить работы. На некоторое время они были прерваны. Поэтому, когда мы узнали, что вы сегодня приехали на автобусе, он распорядился сразу же привезти вас сюда. В это время года погода бывает непредсказуема. Иногда мы отрезаны от мира несколько педель! Так что понимаете?..

— Я и сама просила переправить меня сегодня, мистер Уайганд!

— Отлично! Вы, судя по всему, целеустремленная девушка... женщина! Я рад! Работы здесь много. — Он поколебался, слегка нахмурившись. — Вы гораздо моложе, чем я предполагал! По правде сказать, я ожидал увидеть совсем другую женщину...

— Профессору сказали, сколько мне лет, мистер Уайганд! Мне двадцать. Ему также известно, что я вполне квалифицированный секретарь!

— О, вполне! Именно так... Но я ожидал увидеть даму гораздо старше и менее... привлекательную, мисс Стантон! Мой отец, профессор Уайганд, редко доверяет мне. У меня нет никаких сомнений в ваших способностях и квалификации. Это ваши сумки?

Я кивнула, и он легко подхватил их одной рукой, несмотря на вес книг. Второй рукой поддерживал меня, пока я поднималась по трапу.

На палубе меня чуть не сбил с ног холодный ветер. В конце причала стояла легковая машина. На главной улице деревни был еще открыт магазин. Какой-то человек, переходя улицу напротив него, оглянулся на «Лорелею». За моей спиной о чем-то тихо разговаривали Анжело и Джон Уайганд.

— Это последнее из отцовского имущества, Анжело? Ты уверен?

— Уверен, мистер Уайганд.

— Были проблемы с саркофагом?

— Никаких, мистер Уайганд.

— Хорошо! Отец из-за него сильно волновался. На его крышке очень дорогой барельеф. Утром, после завтрака, мы с Рандолфом придем его выгрузить. Сюда, мисс Стантон!

С его помощью я сошла на пристань. Анжело Раволи весело крикнул:

— Спокойной ночи, мисс Стантон! Помочь донести ее сумки, мистер Уайганд?

— Нет, спасибо!

— Спокойной ночи, мистер Раволи! — откликнулась я. — Спасибо за помощь!

Вместе с Джоном Уайгандом я подошла к машине. Человек, переходивший улицу, зашел в магазин, и она совсем опустела. За деревней стояла кромешная тьма. Полил холодный дождь.

Глава 2

Проснулась я от громкого звука гонга.

Безжалостно вытянув себя из глубин сна, я сначала не поняла, где нахожусь, и сердце мое отчаянно забилось. Однако, вспомнив, что Джон Уайганд вчера предупредил меня о гонге, улыбнулась.

Оказывается, это был тот самый гонг, которым профессор Уайганд будил свою команду на Среднем Востоке. Им он пробуждал их ото сна, созывал на работу, приглашал к трапезе и возвещал о конце рабочего дня. Профессор привез гонг с собой в Уэруолд-Хаус и приказал пользоваться им для тех же целей.

Успокаиваясь, я снова легла, стала слушать, и звук показался мне не таким уж неприятным. Если, скажем, надо пробудить людей от глубокого сна в субботнее утро, лучшего способа не придумать! На самом деле эффективно! Затихающие звуки, раздающиеся в коридорах дома, навевали образы незнакомых мест, о которых я читала, но которых никогда не видела.

В моем воображении возникли шатры, пустыня, верблюды, джипы и грузовики, стоящие под пальмами оазиса, окруженного дюнами ослепительно яркого песка. Воздух дрожал, и я почти чувствовала жару. Потные люди в белых бурнусах работали лопатами, отгребая песок от входа в могилу, построенную в форме пирамиды...

Эхо гонга смолкло, а вместе с ним пропало и видение. Где-то вдалеке кто-то весело свистел, разжигая огонь в печи. Хлопнула тяжелая чугунная заслонка, упала небрежно отброшенная лопата, под моим окном слабо зашипел пар... Потом с той же стороны в невидимой кухне зазвенела посуда.

Восемь часов моего первого утра на Уэргилд-Айленде! Я вспомнила, что завтрак подается в девять. У меня был еще час на то, чтобы принять душ и приготовиться к предстоящему дню, который, похоже, обещал быть праздным, поскольку в Уэруолде никто, кроме слуг, по воскресеньям не работал.

Джон Уайганд рассказал мне все это вчера вечером, показывая эту огромную комнату со старомодной кроватью с пологом на четырех ножках, на которой могла бы уместиться целая семья. Я боялась на ней потеряться и замерзнуть, но мне еще никогда не доводилось так славно и крепко поспать после того, как согрелись холодные простыни. Казалось, что я плаваю на матраце, покрытом свежевыстиранными простынями, согретая большим пуховым стеганым одеялом, свисающим до пола с каждой стороны огромной кровати.

Подумав об этом, я с наслаждением зевнула и решила, что это ложе не идет ни в какое сравнение с узкими тахтами, на которых мне приходилось спать в Сан-Франциско. На них, если ночью повернешься, одеяла сползают с тебя, оголяя спину. Я хихикнула, представив эту огромную кровать в последней квартире, где жила с подругой после маминой смерти. Вся квартира была меньше ее!

Джон Уайганд рассказал мне, что это главная комната для гостей. Они решили поселить меня в ней для большего уединения. Здесь стояли книжный шкаф и огромный письменный стол, которым я могу пользоваться, если захочу вечером позаниматься или поработать у себя, а не в кабинете профессора Уайганда на цокольном этаже. А еще здесь была своя ванная.

Однако, встав с постели и потянувшись, я вдруг подумала о Ллойде Мередите и содрогнулась при мысли, не спал ли он в этой комнате перед гибелью? Как хорошо, что мне не пришло это в голову вчера вечером, иначе вряд ли удалось бы поспать так крепко!

Воздух был звонким, как море, и колючим, как канадский лед, поэтому я быстро протянула руку к халату, нашла на ощупь тапочки, подошла к камину, неумело поворошила угольки старомодными медными каминными щипцами и осмотрела ванную.

Пока что из всех обитателей дома Уайгандов я познакомилась лишь с домоправительницей, миссис Хадсон, и рыжеволосой горничной по имени Эдна Джоунз. Джон сказал, что отец рано лег спать, а брат Рандолф остался на ночь в деревне. О своей мачехе Карен он не упомянул, вспомнила я, наслаждаясь теплом мерцающего огня.

Выйдя из ванной, я из любопытства подошла к окну. Занавески были яркими и современными, большое красивое окно, очевидно, появилось совсем недавно, потому что деревянная рама и краска на ней выглядели новыми. Рассмотрев окно, я подумала, не являются ли оно и занавески произведением Карен Уайганд?

Глянув через запотевшее стекло, я инстинктивно отпрянула. Оказывается, Уэруолд-Хаус стоял на краю огромного серого утеса, под которым бурлило море. Волны с грохотом ударялись об острые скалы, а порывы ветра разносили белую пену.

Посмотрев на них, я вздрогнула и порадовалась, что Анжело Раволи привез меня с материка вчера вечером. Сегодня утром море было бы слишком бурным даже для его любимой «Лорелеи»! Если верить тому, что предвещали низкие, темные, нависающие облака, Анжело еще несколько дней не вернется в Грэнит-Бей.

Я решила весь этот день провести в своей комнате, распаковать вещи и обжиться. Джон пригласил меня на службу, тактично выяснив, что в школе я посещала англиканскую церковь. Он исполнял обязанности непрофессионального священника, поскольку на Уэргилде не было настоящего священника. Я отказалась под тем предлогом, что сначала мне нужно устроиться и осмотреться.

Приняв горячий, освежающий душ, я насухо вытерлась и тщательно оделась. А посмотрев на себя в высокое зеркало туалетного столика, задумалась, как надолго мне удастся сохранить загар, который приобретала все лето. Я натуральная блондинка с карими глазами, и загар мне идет. Я не такая уж красавица, хотя мне говорили, что у меня правильные черты лица и хорошие волосы. Благодаря любви к серфингу и морю фигура у меня лучше средней, длинные, стройные йоги и красивая грудь, так что недостатка в поклонниках у меня никогда не было.

Кажется, Джон Уайганд вчера вечером обратил на меня внимание. Не могу сказать, что именно в нем мне не понравилось. Он был настоящим джентльменом, заботящимся только о моем комфорте. Страх, который я поначалу испытывала, когда, выехав из Уайганд-Харбор, мы оказались в полной темноте, быстро прошел. Моя неприязнь была чисто инстинктивной. Причины ей я не находила. Но она все же была.

Я вздохнула и взяла губную помаду. Не то чтобы это имело значение, думала я, аккуратно накладывая макияж. Я вовсе не должна любить Джона Уайганда или кого-либо еще в Уэруолд-Хаус. Я не подписывала никакого контракта и вообще не обязана здесь оставаться. Если будет хорошая погода, так и завтра смогу уехать. И может быть, уеду.

Подождав до без пяти девять и услышав на лестнице чьи-то шаги, я неуверенно спустилась вниз. Столовая оказалась огромной комнатой с богатыми колоннами из красного дерева, поддерживающими потолок из того же материала и того же цвета. Именно такую столовую можно представить себе в замке какого-нибудь средневекового барона. Ей не хватало только открытого очага, овчарок и слуг в кожаных куртках. Огромный стол не располагал к беседе, а кресла походили на троны. Стол был покрыт той же темной скатертью, что и вчера ночью, — тусклым красным куском ткани с рисунком, изображающим склонившихся в поклонах джентльменов и присевших в реверансе дам в костюмах времен мадам де Помпадур.

— А вы рано, мисс Стантон! Доброе утро! Надеюсь, вам хорошо спалось?

Джон Уайганд стоял перед камином. На нем были широкие брюки, белая рубашка и красный галстук, а в руках он держал книгу в черной обложке и листок бумаги, на котором что-то записывал.

— Я очень хорошо спала, спасибо, мистер Уайганд.

— Отлично! — дружески произнес он. — А я, знаете ли, как раз готовлю сегодняшнюю проповедь. Кажется, я вам вчера говорил, что на Уэргилде нет постоянного священника?

Я подошла к камину.

— Да, говорили. Уверена, ваши проповеди очень действенны.

— О да! Впрочем, дело это неблагодарное. На Уэргилд-Айленде почти все англиканцы, кроме Анжело Раволи. Но моя конгрегация ничтожна — несколько монахов и в основном пожилые люди. Молодежь нынче не богобоязненна, мисс Стантон!

— Уэргилд-Айленд в этом смысле не исключение, мистер Уайганд. Вам когда-нибудь приходило в голову, что религия лучше может быть выражена поступками, которые мы совершаем вне церкви, чем словами, которые в ней произносятся?

— Ах да, — отозвался он, пристально разглядывая меня. — В более широком смысле слова вы имеете в виду, что наши поступки яснее указывают на наше благочестие, чем паши слова. Ведь лицемерие легко спрятать за сказанным словом. Однако, если человек лицемер, это очень скоро проявляется в его поступках. Хорошо! Прекрасно! Я должен снова обсудить это с вами, когда у нас будет больше времени. Вы хоть понимаете, что только что вдохновили меня на сегодняшнюю проповедь? Пожалуй, начну с притчи о добром самаритянине. Процитирую вторую из четырех свобод Рузвельта, свободу каждого человека поклоняться Богу собственным способом.

— Уверена, это будет очень интересная проповедь, — повторилась я.

— Да, конечно! — Он задумчиво посмотрел на меня. — Вы по-прежнему отказываетесь пойти сегодня со мной, мисс Стантон? Ваше присутствие там всех ободрило бы. Новое лицо.

— Если не возражаете, я бы лучше подготовилась к завтрашней работе. Моя одежда уже неделю лежит упакованной, я к ней еще не прикасалась. Можете представить, в каком она беспорядке?

Он слабо улыбнулся:

— Я сам много путешествовал. Да. Отлично вас понимаю. Что ж, провожу вас в церковь, когда вы устроитесь.

— Я пойду с вами в другое воскресенье, мистер Уайганд. Но не рассчитывайте, что буду бывать там часто. Вы будете разочарованы.

Он кивнул:

— По крайней мере, вы откровенны. О большинстве моих прихожан, если их так можно назвать, такого не скажешь. Легко дают обещания, которые никогда не выполняют, когда я прошу их помочь. И предлоги у них в большинстве случаев надуманные. Когда я вижу их в деревне после службы...

Тут снова прозвенел гонг, и ему пришлось замолчать. Здесь звук гонга казался еще громче, и я заметила, что он висит в нише за коридором, ведущим на кухню. В столовой он прозвучал просто громоподобно. Но пока я сопротивлялась желанию заткнуть уши, эхо быстро смолкло.

— Очень громко, правда? — пробормотала я.

— Ужасно! — согласился он. — Хусейн был поваром у отца в одной из его экспедиций. Он бьет в гонг так, словно это его личный враг. В пустыне, когда Хусейн созывал к трапезе сто человек, это, может быть, и было прекрасно, но в помещении — просто оглушительно! Нет необходимости говорить, что, когда отца нет, гонг молчит. Но когда он дома, то настаивает, чтобы Хусейн делал то же, что в Египте и Сахаре.

— Это нервирует, но вы все, полагаю, привыкли.

— Никогда! — заявил Джон, глянув на лестницу и нахмурившись. — Будь моя воля, я выбросил бы гонг в море! Но отец его любит, даже когда, как сегодня, не намерен спускаться вниз.

— Так профессор не собирается спускаться к завтраку?

— Никогда не спускается в воскресенье утром, — пояснил он. — В этой столовой у нас проходит только одна трапеза. В остальное время мы едим в комнате для завтрака. Сейчас покажу вам, где это. Там гораздо уютнее, чем здесь. Впрочем, боюсь, сегодня утром у вас другой компании, кроме меня, не будет.

Я попыталась пробормотать что-то вежливое. Мне доводилось знать и более яркое мужское общество, чем Джон Уайганд с его проповедями, но делать нечего! Я последовала за ним в комнату для завтрака и приятно удивилась, обнаружив, что это умеренных размеров комната с аккуратной современной мебелью. На белой скатерти сверкало серебро, на окнах висели такие же яркие, как в моей комнате, занавески, на полу лежал современный ковер и стоял стол, за которым свободно могли разместиться восемь человек. Я с одобрением посмотрела на вазу с прекрасными розами.

— Эту комнату украшает миссис Уайганд?

Джон посмотрел на меня:

— Да, это работа Карен. Она любит яркие вещи. Ее комната обставлена очень современно; она настояла на этом. Если бы отец позволил, Карен изменила бы весь дом. Но Уэруолд забит антиквариатом, как и отцовскими музейными экспонатами. Такие вещи должны быть выставлены, а их размещение соответствовать определенному плану. Впрочем, профессор, безусловно, сам вам это все объяснит. Вы знаете, что этому дому двести лет?

— Да, мистер Раволи мне сказал.

— С тех пор, конечно, кое-что перестроили.

Но главный зал, кухня и большая часть нижних комнат остаются такими, какими были в 1763 году, когда произошло восстание Понтиака против британцев. В этом доме творилась история, мисс Стантон! Его нужно сохранить и сделать национальным памятником. Он был оплотом британцев в начале революции и убежищем жителей материка во время индейских войн и конфликтов с французами. В его стенах, которые были построены для того, чтобы выдерживать осады, и выдерживали их, есть потайные ходы! Один из моих предков построил тоннель, который соединяет столовую с Тайной пещерой на восточной стороне острова, почти в трех четвертях мили от Уэруолда.

— Надеюсь, в мою комнату нет потайного хода? — спросила я, когда он пододвинул мне стул.

Джон засмеялся:

— Вы испугаетесь, если я скажу, что был, мисс Стантон?

Подняв глаза, я увидела его добродушную, почти снисходительную улыбку и нахмурилась:

— Нет, но если ход и есть, надеюсь, с моей стороны он закрыт?

— Сомневаюсь, что какая-нибудь из этих старых скользящих дверей еще может открыться, — сообщил он и улыбнулся, что-то вспоминая. — В детстве мы с Рандолфом очень интересовались этими ходами. Нам тогда трудно было открывать двери, кроме одной, в столовой, которая всегда привлекала внимание гостей и которую Хусейн время от времени проверяет и смазывает маслом. Если честно, я не знаю, где находится дверь из главной комнаты для гостей, то есть из вашей комнаты. Более современные комнаты наверху не связаны с ходами, но ваша могла быть связана. Вас в самом деле встревожило бы, если бы там была потайная дверь?

— Разумеется, нет! — твердо солгала я, но, заметив в его глазах недоверие, добавила: — Конечно, я это ощущала бы. Особенно ночью. Сомневаюсь, что хорошо бы спала, зная, что она там есть.

— Естественный женский страх, — пробормотал он. — Однако в прошлом здесь жили женщины, которые спали в комнате для гостей, а также в огромной главной спальне, впускали любовников через потайные двери и прекрасно спали, когда те приходили!

Я уставилась на него, неожиданно покраснев. Мой гнев разгорался.

— Ладно, мистер Уайганд! Сейчас двадцатый век, а не восемнадцатый! — И резко добавила: — Вы и об этом будете говорить в сегодняшней проповеди?

Он густо покраснел:

— Разумеется, нет, мисс Стантон! Мне очень жаль, правда. Я не имел в виду ничего личного, просто это цитата из истории Уэруолд-Хаус. Я, конечно, не имел в виду вас, говоря это.

Мне не хотелось продолжать этот разговор. К счастью, в это время за моей спиной бесшумно появилась миссис Хадсон с маленьким меню в худой руке, в котором неразборчивым, старомодным почерком были написаны названия блюд.

Я выбрала томатный сок, кашу, тост и кофе. Она молча кивнула и протянула меню Джону Уайганду.

Его лицо приобретало нормальный цвет, да и аппетитом он, похоже, не страдал, потому что заказал яичницу из трех яиц с беконом, фрукты с пастеризованными сливками и кашу. Еда, пусть и вкусная, не располагала к продолжению нашей беседы. К своей я едва прикоснулась, потому что после приступа гнева, от которого обычно быстро отхожу, всегда испытываю сожаление, неловкость и замешательство.

Пробормотав слова извинения, я начала подниматься. Джон тотчас же вскочил, обошел вокруг стола и со старомодной вежливостью отодвинул мой стул.

— Я вас обидел, мисс Стантон, не так ли? — тихо спросил он. — Проблема, полагаю, в том, что я слишком долго живу на Уэргилд-Айленде! Я не очень хорошо знаю женщин. Конечно, я путешествовал на Средний Восток. Но у меня там никогда не было времени... Женщины здесь не ангелы. Они...

— Может, оставим этот разговор? — холодно попросила я.

— Пожалуйста, — согласился он, нахмурившись. — Но хочу возместить вам ущерб. Послушайте, сегодня я приду к вам и проверю вашу комнату. Потайные двери, похоже, всегда строили одинаково. Стены повсюду обшиты кедровыми панелями, и одна из них может двигаться по пазам на железных бегунках. Я никогда раньше не считал это необходимым, но прибить гвоздями или привинтить панель к деревянной основе, должно быть, очень просто. — А увидев, что я молчу и не смотрю на него, быстро добавил: — Пожалуйста, мисс Стантон! Я бы очень хотел это сделать! Тогда вам больше не придется об этом думать.

Я кивнула:

— Прекрасно, мистер Уайганд. Сегодня днем.

Вернувшись в свою комнату, я с опаской огляделась. В мое отсутствие кто-то из слуг поработал здесь, потому что огромная постель была застелена, окно открыто для проветривания, так как дождь уже прошел, а в камине разожжен огонь.

В солнечный день из моего окна, должно быть, открывался чудесный вид. Сейчас же по обе стороны Уэргилд-Хаус я видела только лес — узенькую полоску деревьев позади утесов. Ветер наклонял их верхушки, отчего они казались меньше, чем были на самом деле, и срывал с них багряно-золотистое убранство поздней осени. Слева из моего окна виднелась скалистая масса, которая, как я решила, скорее всего, была Берднест-Айлендом.

Вздрогнув, я отвернулась от окна и посмотрела на темную панельную обшивку. Неужели здесь действительно есть потайная дверь? Я начала осторожно ощупывать панель, но не нашла ни малейшего намека на скольжение. Ничего не шевелилось. Ничего не поддавалось, когда я надавливала или тянула. Пожав плечами, я принялась распаковывать вещи. Джон Уайганд, должно быть, прав. Если здесь и есть скользящая панель, которой не пользовались со времен его детства, то она наверняка с тех пор крепко застряла на месте. Во всяком случае, я современная девушка, и подобные вещи меня не волнуют. И все же невольно подскочила, когда в дверь постучали и женский голос вежливо спросил:

— Можно войти?

— Конечно.

Вошла высокая, стройная и самая привлекательная женщина, которую я когда-либо видела, — брюнетка с большими умными глазами и бесподобной фигурой, в черном шерстяном платье, явно купленном на Парк-авеню или в Париже.

Она протянула мне руку и улыбнулась:

— Я Карен Уайганд, мисс Стантон. Простите, что не встретила вас вчера вечером. Надеюсь, Джон и миссис Хадсон удобно вас устроили? — Ее серые глаза изучали меня с любопытством и, как мне показалось, когда мы обменивались рукопожатиями, не без негодования. — Мы со Скоттом не были уверены, что Анжело вас переправит. Муж устал, так что мы легли спать рано.

— Спасибо, миссис Уайганд, вполне удобно.

Я ненавязчиво рассматривала ее, но смогла лишь догадываться о ее возрасте. Можно было предположить, что ей лет тридцать пять, но выглядела она, самое большее, на двадцать пять.

Миссис Уайганд поглядела на мою одежду, разбросанную на постели.

— А у вас милые вещи, мисс Стантон. Калифорния?

— Да.

— Мне нравится черная шерсть. Я сама часто одеваюсь в черное. — Она задумчиво посмотрела на меня. — С вашим цветом лица это должно вам идти. Не многие девушки вашего возраста могут носить черное. Цвет невеселый. Надеюсь, у вас много теплых вещей? Зимы здесь очень холодные.

— Я тоже на это надеюсь, миссис Уайганд. Привезла все, что смогла.

— А как ваши родители относятся к тому, что вы поехали работать так далеко от дома?

— Мои родители умерли, миссис Уайганд. Мама совсем недавно. Поэтому я и приехала сюда.

— Понятно. Простите!.. — В ее серых глазах мелькнуло сострадание. — Я знаю, что такое остаться одной, мисс Стантон! Надеюсь, здесь вы будете счастливы. Вы интересуетесь археологией?

— Да, интересуюсь.

— Тогда вам, вероятно, здесь поправится. Мой муж и его сыновья только об этом и говорят. Мне лично это скучно. — Она взяла одно из моих платьев, рассмотрела его и положила на место. — Миссис Хадсон очень хорошо гладит. Я велю ей зайти к вам. Дайте ей все, что хотите выстирать.

— Если не возражаете, я бы предпочла сама ухаживать за своими вещами.

Она пожала плечами:

— Решайте сами, мисс Стантон. Мне все равно. Однако, полагаю, мой муж так загрузит вас работой, что на стирку и глаженье у вас не останется ни времени, ни сил. Если передумаете, лишь поговорите с миссис Хадсон. — Она замолчала и посмотрела на меня уже жестче. — Вы раньше встречались с профессором Уайгандом, мисс Стантон?

— Нет, миссис Уайганд.

Она отвернулась и пробормотала:

— Мой муж — необычный человек. Эксцентричный. — Потом обвела рукой вокруг. — Такой же несокрушимый, как эти старые стены!

— И блестящий ученый, миссис Уайганд, — добавила я. — У меня в сумках две его книги, поэтому мне многое известно о его работе в Египте и Ираке.

Она кивнула:

— А с Рандолфом вы еще не познакомились?

— Нет. Мистер Джон Уайганд сказал мне, что он вчера вечером остался в деревне.

Миссис Уайганд нахмурилась и сжала довольно полные губы.

— Он часто это делает, миссис Стантон. Однако сегодня вечером за обедом вы, вероятно, познакомитесь со всей семьей. Надеюсь, для вас это не будет слишком мучительно. — В ее голосе послышался сарказм, но потом она вдруг улыбнулась. — Профессор Уайганд хотел бы увидеться с вами в библиотеке, когда вы закончите распаковывать вещи. Надеюсь, вы станете друзьями!

Я улыбнулась:

— Надеюсь, миссис Уайганд.

Она кивнула, улыбнулась, дружелюбно дотронулась до моей руки и вышла, закрыв за собой дверь.

Я продолжила распаковывать вещи. От знакомства с этой женщиной мне стало не по себе. Я не могла сказать, понравилась ли она мне. Как, впрочем, и весь Уэруолд-Хаус. От встречи с профессором будет зависеть, останусь ли я здесь!

Я поймала себя на том, что тороплюсь, расставляя книги на полках и развешивая немногочисленную одежду, не помявшуюся во время путешествия. Затем проверила макияж, пригладила волосы и как можно спокойнее спустилась вниз.

Массивная дверь библиотеки выглядела так, словно была построена для того, чтобы выдерживать осаду. Ее ручка представляла собой львиную голову, сделанную из кованого железа. Когда я дотронулась до нее, она глухо тренькнула.

— Входите! — воинственно взревел зычный голос, приглушенный этой толстой дверью.

По фотографиям на фронтисписах его книг я представляла себе крупного человека, но действительность превзошла все мои ожидания. Профессор Уайганд стоял за огромным письменным столом, что-то рассматривая в микроскоп. Ростом он был, как я потом узнала, в шесть футов и пять дюймов, широкоплеч. И весил, должно быть, больше двухсот фунтов, хотя излишней плоти на нем было не больше, чем на молодом спортсмене.

Мне было известно, что ему шестьдесят лет, иначе я в этом усомнилась бы, потому что выглядел он значительно моложе. Но знакомый седой локон слегка свисал на его умный лоб, разительно отличаясь от остальных густых, черных и блестящих волос, если не считать седины на висках.

Профессор мельком взглянул на меня, подкручивая винты микроскопа:

— Вы Дениз Стантон?

— Да, сэр, — нервно произнесла я.

— Гм! — произнес он, прижав глаза к окуляру. — Здравствуйте, Дениз Стантон! Картрайт рассказал мне большую часть того, что мне о вас надо знать. В основном все в вашу пользу. Хороший человек Картрайт, хотя ума не приложу, почему он похоронил себя на Западном побережье? Человек, зарывающий свой талант так, как это делает Картрайт, просто дурак!

— Профессор Картрайт — очень уважаемый в Калифорнии человек, сэр, — встала я на его защиту. — Он... был очень добр ко мне.

— Значит, вы верны, да? Он мне об этом говорил. Люблю верных людей. Я обнаружил, что верность — довольно редкая вещь на этом свете! И не называйте меня сэром, слышите?

— Да, сэр... профессор Уайганд!

— Фамилия Уайганд мне тоже не нравится, Дениз. Я с ней родился, пытался сделать ее известной, и, полагаю, успешно. Что вы об этом думаете?

Я неуверенно улыбнулась:

— Я знаю, что успешно... профессор!

— Но я не обязан ее любить! — заявил он, словно оправдываясь. Затем еще немного подрегулировал микроскоп, снова наклонился к нему и фыркнул. — Неплохо! Совсем неплохо, ведь ей почти четыре тысячи лет! Хотите посмотреть? Ну, давайте же! Я знаю, что вы любопытны. Никогда еще не встречал нелюбопытной женщины! Вот... — Он поймал меня за руку, когда я обходила стол, и почти бросил меня к микроскопу. — Вы раньше пользовались подобными приборами, не так ли? Поверните винт, чтобы приспособить микроскоп к вашим глазам. Вам это понадобится. У вас они моложе, чем у меня.

Я неуверенно наклонилась и четко увидела то, что он изучал. Это было похоже на кусок тонкой коричневой кожи, такой старой, что, казалось, от малейшего дуновения он распадется на атомы. Кусок лежал в замысловатой золотой коробочке в форме быка с головой человека. Крышка была снята, а коробочка прикрыта стеклом.

— Знаете, что это такое? Нет? Это печень царицы, которая правила в Египте после смерти мужа две тысячи лет назад, до Рождества Христова. После смерти ее печень забальзамировали и положили в эту коробочку. Ее имя означало «самая красивая», и мы полагаем, что это правда. При жизни царица обладала всеми традиционными титулами египетских фараонов. Однако это все, что нам удалось найти в ее огромной могиле.

Я содрогнулась, выпрямилась и быстро отошла на другую сторону стола.

— Могилу ограбили? — нервно спросила я.

— Нет, — ответил он. — Тут было нечто другое — ненависть живых, преследовавшая ее и после смерти. Кто-то намеренно уничтожил все ее портреты в порыве неудержимой ненависти. В этой гробнице можно было почти почувствовать ненависть, исходящую от накопившегося за столетия хлама. Разрушительные следы гнева ее врага остались на опоганенных стенах ее могилы. Надписи, барельефы, рассказывающие историю ее жизни, были разрушены, вырезаны, стерты! Следы непримиримой мести присутствовали везде и на всем, кроме того, что вы только что видели. Врагом царицы был ее второй муж и наследник. Пока царица жила и правила, она его подавляла и унижала, заставляла жить как обычного жреца в храме Амона. Вероятно, боялась его тщеславия. После ее смерти он стал фараоном и отомстил — уничтожил все ее изображения, которые только удалось найти, в страшных пытках убил ее дочь и всех ее дворцовых фаворитов, а потом извлек тело царицы из могилы и осквернил.

Я невольно содрогнулась:

— Какой ужас!

— Да, — подтвердил он. — Жизнь полна разочарований. Я надеялся обнаружить ее тело нетронутым, а могилу полной всякой похоронной утвари. Но нашел только это! — Профессор посмотрел на золотую коробочку и покачал головой. — Но мы говорили о моей фамилии. Я предпочел бы быть Стантоном, как моя мать в девичестве. Одно время я хотел ее изменить, да опоздал — стал уже слишком известным.

Я, нахмурившись, уставилась на него:

— Стантон, профессор?

Он кивнул:

— Были бы с вами однофамильцами. Думаете, совпадение, да, Дениз? Что ж, Стантон не такая уж редкая фамилия! Скажите мне, Дениз, когда вы решили изучать археологию, это была ваша идея или вашего отца?

— Это была... моя идея...

— Это вероятно! — грустно произнес он. — Роберт всегда был дураком!

— Вы знали папу? — удивилась я, покраснев от его слов, и с негодованием продолжила: — Если вы его знали, то должны знать, что он был... талантлив! Мама его обожала, и я тоже. Вы не имеете никакого права называть его дураком, профессор Уайганд!

Профессор сердито посмотрел на меня и, что-то пробормотав себе под нос, сказал:

— Хорошо! Вы имеете право на ваше мнение, как я на мое. Я хотел, чтобы Роберт поехал со мной в Ирак прежде, чем он познакомился с вашей матерью. Мы с Робертом Стантоном были кузенами. Его отец и моя мать были братом и сестрой. Роберт предпочитал тратить время на краски, палитру и полотна, пытаясь уловить нечто такое, чего никогда ясно не видел. Я был старше его, но он никогда меня не слушал. Роберт отправился в Калифорнию в какую-то колонию художников, и мы потеряли контакт.

Ошеломленно глядя на него, я забыла о своем негодовании.

— Так вы хотите сказать, что мы родственники?

— До некоторой степени, — грубовато произнес он. — И не смотрите на меня так, словно только что обнаружили в семье проказу! Вы моя родственница, вы осиротели, поэтому вы здесь. Хотя в Уэруолд-Хаус больше никто об этом не знает! Думаете, я нанял вас из-за вашей способности грамотно писать? Или из-за элементарного, поверхностного, школьного знания археологии? Ха! Ваш отец писал мне перед смертью. Я был в Ираке и не мог ответить, поскольку со мной происходили гораздо более важные вещи. Но он рассказал мне о вас. Написал, что не понимает почему, но вы интересуетесь археологией!

— Но отец никогда не упоминал о вас! — с подозрением проговорила я.

— Мы жили и работали в разных мирах, — проворчал профессор, сердито глядя на меня. — Зачем ему было упоминать обо мне? Я тоже никогда не говорил о Роберте. Но из одной калифорнийской газеты месячной давности узнал о его смерти. Я тогда был в Ираке. Хотел написать вашей маме, но так и не собрался. Однако, вернувшись через два года из Ирака, написал Картрайту, чтобы справиться о вас. Картрайт ответил, что ваша мама умерла и он полагает, что других родственников в Калифорнии у вас нет. Еще сообщил, что вам пришлось бросить колледж и поступить на работу. Узнав об этом, я решил, что здесь, на Уэргилде, вам будет лучше. Но сначала мне хотелось выяснить, есть ли у нас с вами какие-нибудь общие интересы. Поэтому я попросил Картрайта связаться с вами и предложить вам эту работу, если, конечно, она вас заинтересует.

Я вспомнила, как был добр ко мне профессор Картрайт и какое сильное желание и сомнения переполняли меня. На самом деле я и не надеялась, что займу эту должность. И помню, как удивилась и обрадовалась, получив официальное предложение от человека, который теперь свирепо смотрел на меня.

— Вот... вот уж не знала! — смущенно пробормотала я. — Думала...

— И что же вы думали?

Я тупо покачала головой, готовая вот-вот разреветься. Мне-то казалось, что я получила эту работу благодаря моим заслугам! Но оказалось вовсе не так! Я здесь только благодаря странному порыву страсти или чувству вины, которое испытывал глядящий на меня человек. И вдруг меня осенило: ведь когда профессор Уайганд писал профессору Картрайту и мне, он еще находился в психиатрической больнице!..

— Я говорю вам правду, девочка! — сердито произнес он. — Письмо вашего отца должно быть здесь, среди моих бумаг из Ирака. Нашу родственную связь легко доказать. — Он неприязненно фыркнул. — Вы что, собираетесь плакать?

— Разумеется, нет! — ответила я. — Плакать? Зачем мне плакать?

Но слезы все же тихо потекли из моих глаз. Сама не знаю почему... Я только что познакомилась с родственником, которого никогда не знала, с семьей, которой вовсе я не хотела, это уж точно... Однако слезы текли ручьем, и меня не волновало, что подумает или скажет об этом мой двоюродный дядя. Я не знала, чего от него можно ждать, но, когда дверь за мной закрылась, он разразился громоподобным смехом. Этот смех преследовал меня до самой моей комнаты, и, даже закрыв дверь, я все равно слышала насмешливые раскаты.

Глава 3

Я медленно спустилась в большую столовую.

Эхо гонга замолкло, и из столовой стал слышен веселый мужской голос. У подножия лестницы я встретила Хусейна, возвращающегося на кухню. На этом смуглом человеке неопределенного возраста был белый пиджак, темные брюки и черная бабочка, делающая его похожим скорее на официанта или стюарда, чем на обычного повара.

Хусейн молча прошел мимо меня, наклонив темную голову, но его глаза цвета обсидиана так пристально глянули на меня, что я покраснела и отвернулась.

В углу, возле камина, стройный мужчина в обеденном пиджаке смешивал коктейль для Карен Уайганд. Неподалеку, в глубоком кресле, сидел профессор Уайганд. Рядом с ним на маленьком резном столике стоял бокал с виски, но он, погрузившись в книгу, видимо, о нем забыл.

Джона Уайганда в столовой не было. Карен подняла взгляд и, заметив меня, улыбнулась. Сейчас она казалась необыкновенно оживленной, естественный румянец горел на ее щеках.

— А, Дениз! Придется начинать без Джона. Он задержался в деревне, потому что последний груз с «Лорелеей» еще не пришел!

Стоявший рядом с ней мужчина поднял глаза и с нескрываемым удивлением уставился на меня. Он слегка напоминал и Джона, и профессора Уайганда. Только у него были более темные карие глаза, но такие же темные и густые волосы и такой же прямой нос, как у отца и брата. А вот губы более красивой формы и, пожалуй, слишком чувственные для мужчины.

Он вопросительно посмотрел на Карен:

— Это мисс Стантон?

Увидев его удивление, она весело рассмеялась:

— Да! Я забыла, что вы еще не знакомы! Дениз, это Рандолф, младший сын моего мужа!

Я вежливо поздоровалась:

— Здравствуйте, мистер Уайганд!

Он взял мою руку и стал бесцеремонно меня разглядывать.

— Мисс Стантон! Повидав за последние двадцать лет большую часть помощниц моего отца, я просто не верю своим глазам!

Я покраснела и смущенно пролепетала:

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мистер Уайганд.

— Эге! Если бы вы увидели хоть одну из них, то поняли бы! Последней была мисс Пруитт. Лет шестидесяти, как минимум. Она красила волосы в фиолетовый цвет, а морщин у нее было не меньше, чем у отцовских мумий! Когда здесь работала мисс Пруитт, я всегда попадал в неловкое положение. По ошибке называл ее Нефертити! До нее была мисс Аш...

— Нефертити была женой египетского фараона Эхнатона, — поучительно заметила я. — Ее могилу разграбили, а тела так и не нашли. Сохранилась только ее статуя, которая свидетельствует, что она была очень красивой молодой женщиной!

— Ха! — раздался глубокий голос профессора. — Значит, вы и это знаете? — Он внимательно посмотрел на меня поверх книги в кожаном переплете. — А я хотел сказать моему ленивому, беспутному сыну, что буду приятно удивлен, если вы окажетесь так же умны, как мисс Пруитт или мисс Аш! Но у вас есть надежда! Вы помните стихи, которые Эхнатон вырезал на золотой плите, прикрепленной к торцу его саркофага, в память о его любимой Нефертити?

— Стихи любимой? — нахмурилась я. — Да, кажется, помню. Но я не согласна, что эти стихи адресованы Нефертити и что саркофаг и мумия в нем принадлежали Эхнатону. Он пытался внедрить в Египте новую религию — поклонение Солнцу — и этим посеял вражду среди приверженцев ортодоксальной религии его времени, поклонявшихся Амону. — Взглянув на профессора, я увидела, что он смотрит на меня поверх очков, плотно сдвинув брови. Потому смутилась и замолчала.

— Продолжайте! — рявкнул он.

— Я не уверена, что точно помню стихи...

— Меня интересуют не стихи, а ваше мнение, девочка! — повысил он голос. — Стихи я и без вас хорошо знаю! Продолжайте! Почему вы считаете, что Теодор Дэвис нашел тело не Эхнатона?

— Я... — Мое сердце заколотилось, а щеки налились теплом. — Но разве то, что могила была открыта, не доказательство? И саркофаг? — защищаясь, пробормотала я.

Он продолжал сердито глядеть на меня.

— Да. Говорите!

Предчувствуя недоброе, я напрягла память:

— На табличке, прикрепленной к саркофагу, можно прочесть: «Прекрасный принц, единственный избранник Ра, царя Верхнего и Нижнего Египта, вечно живого правителя обеих Земель, прекрасное дитя живущего Атона». Атон был богом Солнца, поклонение которому Эхнатон прививал в Египте. По этим признакам профессор Дэвис сделал вывод, что тело принадлежало Эхнатону. Однако других упоминаний об Эхнатоне в могиле не осталось, и ученые предположили, что тело в саркофаге в момент смерти было моложе, чем мог быть Эхнатон. Приверженцы Амона были непреклонны. Сразу после смерти Эхнатона поклонение Солнцу опять заменили на поклонение Амону, а египтянам запретили произносить имя Эхнатона. — Я робко посмотрела на профессора и, к большому моему удивлению, увидела, что он одобрительно кивает.

Похоже, доверие завоевано! Поэтому продолжила уже спокойно:

— Мне кажется, что власти боялись Эхнатона даже после его смерти, как и власти его бога, которого они отвергли. Годы правления Эхнатона были вычеркнуты из анналов истории. Даже через шестьдесят лет после его смерти, составляя список египетских фараонов, его имя туда не внесли. Могли ли люди, так отчаянно пытавшиеся вычеркнуть Эхнатона из людской памяти, оставить его тело в саркофаге? Они же боялись мести магических сил! Так что я поддерживаю мнение немецких археологов, считавших, что мумию Эхнатона выбросили из саркофага и, может быть, уничтожили. А в саркофаг положили мумию его молодого зятя, умершего через много лет. Пустые саркофаги иногда использовали подобным образом.

Рандолф Уайганд удивленно смотрел на меня, а его отец кивал и довольно улыбался.

— Вы отняли у Картрайта не так уж много времени, как я думал, — неохотно признал он. — Я согласен с большей частью того, что вы сказали, Дениз! Я тоже не верю, что нашли мумию Эхнатона. Более того, убежден, что это не так! Когда Эхнатон с тропа возвестил о своем поклонении Солнцу, он до основания разрушил ортодоксальную религию своего народа. Этот человек во многих отношениях был реформатором. И поэтом. — Уайганд покачал головой. — Вероятно, мы никогда не узнаем, что же там произошло на самом деле! Попробуйте вспомнить стихи! Ну же! Давайте!

— "Я вдыхаю сладкое дыхание, слетающее с твоих губ. Я каждый день любуюсь твоей красотой. Я жажду услышать твой прекрасный голос, как шепот северного ветра, и почувствовать, как мое тело вновь наполняется жизнью через любовь к тебе. Дай мне твои руки, поддерживающие мой дух, чтобы я смог жить дальше. Назовись моей навеки, и я обрету вечный покой".

Профессор медленно, с одобрением кивнул:

— И враги, ненавидевшие его, решили навеки вычеркнуть его имя из человеческой памяти! — Он коротко засмеялся и взглянул на Карен. — Судьба проделывает странные шутки, Дениз! Ведь именно потому, что они постарались стереть всю память об Эхнатоне, его помнят и говорят о нем сегодня, через три тысячи триста лет! А они ушли, их тела превратились в прах, а имена навеки забыты!

Карен посмотрела на часы.

— Не думаю, что стоит ждать Джона дольше, — раздраженно пробормотала она. — Предлагаю начать обед.

Рандолф повернулся ко мне:

— Я собирался спросить Дениз, не выпьет ли она коктейль?

— Если бы ты помог брату, он вернулся бы еще днем, — громко произнес профессор Уайганд.

— Или если бы он разгружал «Лорелею» вместо того, чтобы исторгать в деревенской церкви религиозные банальности горстке сельских жителей, которые ходят туда только потому, что опаздывают с арендной платой, — отрезал Рандолф, бросив на меня хитрый, заговорщический взгляд.

Я отвернулась.

Он налил и подал мне мартини, отнес отцу шотландского виски и, отпив глоток из своего бокала, произнес:

— Ваше здоровье! Во всяком случае, Джон уже подъезжает. Я слышу его грузовик. Не успеем мы выпить, как он будет здесь. Хадсон может подавать обед. Она это и раньше делала.

— Все вы такие! — проворчал профессор. — С тех пор как возникла цивилизация, человек на протяжении веков все время чему-то поклонялся. Я скорее допущу, чтобы Джон бросил на полпути важную работу и отправился в церковь, чем поручу эту работу тебе. Потому что всегда уверен, что он оставил ее в целости и сохранности и вернется, чтобы закончить. Я могу зависеть от твоего брата, но от тебя — никогда! Ты, сдается мне, предпочитаешь проводить время в разврате и деревенских развлечениях!

Рандолф покраснел, но быстро взял себя в руки и весь обед шутил. Джон присоединился к нам в разгар обеда, обильно расточая извинения. Я радовалась, что он не завел разговора о подозрительной потайной двери в моей комнате, хотя и не знала, забыл ли о ней или просто не хотел ставить меня в затруднительное положение. Если так, то я была ему благодарна. Затруднительных положений с меня на сегодня хватит! А поскольку никто не упомянул о каких-либо родственных отношениях между нами, я решила, что профессор никому ничего не сказал.

После обеда мужчины курили и беседовали. Мы с Карен говорили только о тряпках и тому подобных женских штучках, что, казалось, ей было очень приятно. Поэтому я рассказывала о колледже в Калифорнии, походах по магазинам и ночной жизни.

Потом мы с ней поднялись в ее комнату, и она показала мне свои платья и меха, которыми я восхищалась с искренней завистью. Большая часть их была из Парижа.

Медленно возвращаясь к себе в комнату, я думала о том, какое удовольствие получает Карен, надевая эти красивые вещи в такой глуши, как Уэргилд-Айленд? Они казались здесь не более уместными, чем окаменевшая печень египетской царицы в любопытной золотой коробочке!

Услышав в моей комнате чье-то хриплое бормотание, я резко остановилась у двери. В комнате горел свет. Рассердившись, я распахнула дверь и встретилась с застенчивой улыбкой Джона Уайганда, стоявшего за моей отодвинутой кроватью.

Он смущенно произнес:

— Надеюсь, вы не думаете, что это вторжение? Я сказал отцу, что вы нервничаете при мысли о потайной двери в этой комнате, и он настоял, чтобы мы тотчас же пришли сюда.

— Почему же нет, если девушка нервничает? — раздался приглушенный рокот профессора. Довольно взъерошенный, он вылез из-за кровати и обратился к Джону: — Ничего! Я тебе говорил, если дверь и есть, то она рядом с камином!

Джон выглядел немного взволнованным. Он покачал головой:

— Нет, я, кажется, припоминаю, что дверь была на этой стороне. Но это было так давно! Может быть, Рандолф помнит?

— Пусть Рандолф остается внизу! — проворчал профессор. — Ты хочешь, чтобы он и сюда сунул свой нос? Рандолф найдет на свою голову достаточно приключений в этой проклятой деревне! Входите, девочка! Не стойте на пороге. — Он задвинул кровать на место и подошел к камину.

Я присоединилась к нему.

Наклонившись, профессор рассмотрел сначала одну сторону камина, потом другую. Я заметила, что на протяжении трех футов с каждой стороны камина панели деревянной обшивки были ниже и по высоте почти доходили до старомодной каминной доски. А внимательно рассмотрев их, заметила на темно-красном дереве барельефы, вырезанные в форме розовых гирлянд.

Профессор Уайганд тщательно изучал каждый цветок, что-то бормоча себе под нос и сосредоточенно нахмурившись. Наверное, решила я, он выглядит так же, отыскивая разгадку какого-нибудь лабиринта или потайную дверь на месте последнего успокоения фараона.

— Кажется, я нашел ее, отец! — тревожно произнес Джон. — Это, должно быть, центральная панель, как в других комнатах внизу! — Он всем телом налег на центральную панель боковой стены, пытаясь оттащить ее в сторону. — Совершенно неподвижна! Ее даже незачем забивать! Теперь мисс Стантон нечего бояться неприятностей!

— Чушь! — бросил его отец, не отрывая взгляда от барельефа. — Ты не единственный, кто в детстве исследовал эти ходы! Я тоже проделывал это! А у меня память лучше твоей.

— Но я уверен, что она именно здесь! Я вижу паз! — с негодованием возразил Джон. — Иди и посмотри сам!

— Зачем? Ее там нет, — проворчал профессор. — Она здесь. Я ищу первоначальную обшивку стен, а панель, которую ты пытаешься сдвинуть, была поставлена в 1801 году при ремонте. Красное дерево привезли по морю из Калифорнии. Это восточный красный кедр, взятый из наших собственных лесов. Ты должен это знать не хуже меня.

— Но не все ходы проходят во внешних стенах! — Джон, красный и сердитый, повернулся к отцу. — Они все ведут к подземному ходу в Тайную пещеру.

— Есть и другие ходы, — возразил профессор Уайганд, пристально глядя на одну из резных роз и крутя ее пальцами. — Был один ход, соединявший эту комнату с оружейным складом, в котором сейчас находится музей. Панель в музей отодвигается при повороте в сторону одной из резных роз. А панель там находится на том же месте, что и эта. Розы совершенно идентичны. А это значит, что именно эта роза и является нужной нам ручкой...

Он наклонился, опустив плечи, и напрягся всем телом. Я заметила, как натянулся его пиджак и побелели суставы рук. Раздался какой-то тихий стон. Из расширяющейся щели полетела пыль. Я посмотрела за его склоненную голову, туда, где неохотно отодвигалась вбок панельная обшивка. Он ухватился большими руками за край панели. Вдруг что-то щелкнуло, и профессор чуть не упал, когда эта панель легко исчезла за соседней, оставив прямоугольное отверстие примерно в четыре фута высотой и три фута шириной.

— Ты нашел ее! — как безумный, воскликнул Джон. — Я думал...

Старший Уайганд не соизволил ответить. Глядя в темное образовавшееся пространство, откуда веяло влажным, спертым воздухом, он бормотал:

— Интересно. Очень интересно! У вас есть фонарик, Дениз?

— Да, — ответила я, бросившись к выдвижному ящику стола, куда засунула его, распаковывая вещи.

Фонарик был маленьким и не очень мощным. Я включила его и протянула профессору:

— Что-нибудь не так?

— Этой дверью, очевидно, недавно пользовались, — ответил профессор, улыбаясь Джону. — Здесь почти нет пыли и паутины!

— Но это невозможно, отец! — Джон быстро подошел и заглянул внутрь.

— Думаешь, я не способен определить, когда пользовались этим ходом? — проворчал тот. — Посторонись, дай мне посмотреть! Здесь что-то отвалилось, и, кажется, я знаю, что именно! Вот почему эта дверь с таким трудом открывалась...

Джон отошел в сторону, а профессор пролез в лаз, продолжая что-то бормотать себе под нос. Вспыхнул фонарик, и слева за ним я увидела каменную стену.

— Так я и думал! — глухо прозвучал сдавленный голос профессора. — Я выломал его с этой стороны! Вот, держи!

Из лаза высунулась большая рука и что-то бросила Джону, который осторожно поднял этот предмет и уставился на него. Профессор принялся двигать скользящую дверь назад и вперед. Теперь она двигалась легко.

— Шпингалет! — удивленно произнес Джон, глядя на поднятый предмет.

— Причем не ржавый, а там сыро! Кто-то с этой стороны привинтил шпингалет и зафиксировал панель, чтобы она держалась на месте. Тебе что-нибудь об этом известно?

— Мне? — удивился Джон. — Отец, что ты говоришь? Откуда мне знать?

— А ведь кто-то знает, — проворчал профессор.

Луч моего фонарика наткнулся на противоположную серую каменную стену и переместился на другую сторону открытого лаза.

Профессор фыркнул:

— Отсюда нет другого выхода. Только через эту комнату. А этот ход связан с музеем, я в атом уверен. Ждите оба здесь. Пока я не узнаю наверняка!

— Погоди, я с тобой! — быстро предложил Джон.

— Нет! Оставайся здесь!

— Но отец!..

Свет вдруг погас. Я неподвижно стояла рядом с Джоном, вслушиваясь в удаляющиеся шаги профессора. Они быстро смолкли, но мы остались на месте, вглядываясь в темноту хода. Не могу точно сказать, как долго мы так стояли. Но Джон все больше нервничал, хотя что-то бормотал насчет того, что ему следовало пойти с отцом и как было глупо отпускать его одного.

Вдруг мы оба невольно подскочили, когда дверь моей комнаты за нашими спинами бесцеремонно открылась и вошел профессор, по-прежнему с моим фонариком в руке. Его волосы запылились, а одна щека была выпачкана грязью.

Джон уставился на него:

— Как ты сюда попал?

— Через музей, разумеется! — проворчал его отец. — Кроме камина, там тот же тип двери и панели. Мне это не нравится. Должен быть другой вход в музей. Или у того, кто пользовался этой дверью, есть ключи от музея.

— Ключи только у нас с тобой, — неуверенно произнес Джон. — Отец, если ты думаешь...

— Завтра проверим каждую панель в музее, — заявил профессор. — Предметы, хранящиеся там, бесценны. Антиквариат, старинные барельефы. Тебе это известно не хуже, чем мне. Чем скорее мы закончим здесь работу, тем лучше. Иди вниз. Принеси бурав, большие шурупы и отвертку. Да, смотри, чтобы шурупов хватило и для этой панели, и для панели в музее!

Скорее!

Оставшись наедине с профессором, я хотела попросить его объяснить мне, что происходит, но он, похоже, не был расположен к беседе. Сдавшись, я отошла к окну.

— Дениз? — Его гулкий голос в тишине испугал меня, и я быстро обернулась. — Вы кому-нибудь говорили о родственных отношениях между вашим отцом и мной?

— Нет.

— Тогда и не говорите! Ладно?

— Не вижу причин, почему мы должны это скрывать, — озадаченно произнесла я. — Вы забыли, как удивился Рандолф, что я... не похожа на ваших прежних помощниц?

— О, я помню, что сказал этот дурак, — проворчал профессор. — Что вы привлекательная молодая женщина. Так оно и есть. — Его глаза так пристально изучали меня, что я смущенно отвернулась. — Я еще могу оценить красоту, но я не Рандолф. Не упоминайте о наших родственных отношениях через Роберта. Согласны?

Я кивнула, сопротивляясь порыву сказать, что в любом случае не горю желанием в этом признаваться. Пришел Джон с инструментами, и они оба принялись за работу, словно забыв о моем существовании. Крупные шурупы легко вошли в дерево, намертво зафиксировав панель, прикрывавшую лаз.

— Вам больше не о чем беспокоиться, — с удовлетворением сказал мне Джон, когда они уходили. — Сюда никто не войдет, мисс Стантон. Теперь вы в полной безопасности.

Профессор Уайганд угрюмо пожелал мне спокойной ночи. Я закрыла за ними дверь, заперла ее и решила проверить их работу. Мне она показалась добротной. Со стороны комнаты панель теперь крепилась четырьмя большими шурупами. Я оценила работу мужчин как мастерскую. Во всяком случае, панель больше не отодвигалась.

Успокоившись, я разделась. В камине приятно мерцал огонь. Усевшись в глубокое кресло и наслаждаясь теплом, я принялась читать одну из книг профессора. Теперь, когда я познакомилась с этим человеком, его труды стали представлять для меня новый интерес. Читала я медленно, увлеченно.

* * *

Проснулась я внезапно, ощутив холодный страх. Огонь почти догорел, и книга соскользнула с моих колен на ковер. Я слегка вздрогнула, но разбудил меня не холод, а какой-то звук.

Комната была точно в таком же состоянии, как два часа назад, когда я принялась за чтение. Шурупы, которые мои испуганные глаза быстро отыскали в панели возле камина, по-прежнему были на месте. Я вздохнула с облегчением, пересчитав их серебристые головки, крепко сидящие в дереве. Но пока смотрела на них, звук раздался снова. Я застыла, чувствуя, что волосы у меня на затылке встали дыбом, как шерсть у испуганной кошки.

Из-за потайной панели доносился слабый ритмичный скрип.

Скрип-скрип, скрип-скрип. Звук продолжался в постоянном ритме, и я вслушивалась в него со все возрастающим ужасом. Это был не животный, а механический звук. Он не был похож ни на писк мыши или крысы, ни на скрип ставни или оконной рамы, потревоженной ветром.

Я медленно встала с кресла, прижала ухо к панели и прислушалась. Теперь звук стал громче, напоминая скрип ножа о фарфор или напильника о сталь... У меня застучали зубы.

Напильника о сталь?

Я вздрогнула и в панике наклонилась ниже. Кто-то спиливает защитные шурупы?! Но это невероятно! Ведь их острые концы глубоко сидят в сплошной деревянной основе за панелью? И все-таки кто-то там был! И явно пытался проникнуть в мою комнату! Я боролась с желанием закричать, прося о помощи, но было уже заполночь. Во всем огромном доме не раздавалось никаких звуков, кроме этого ужасного скрипа стали о сталь. Если позвать Джона или профессора, они придут, увидят, что шурупы на месте, и сочтут, что я сошла с ума...

Я представила себе большую фигуру, взламывающую панель со стороны хода, чтобы наброситься на меня в темноте. Поискала глазами какое-нибудь оружие, хоть что-нибудь, чем можно защититься, и в страхе и спешке натолкнулась на кресло, о котором забыла. Вскрикнув, я схватилась за него обеими руками, и, опять повернувшись к панели, в ужасе уставилась на нее.

Панель не двигалась. Шурупы были на месте. Но звук пропал.

С бешено колотящимся сердцем я вернулась к панели, усилием воли заставила себя схватиться за ту же розу, которой пользовался профессор, чтобы открыть дверь. Потянула ее, дернула, но она не шевельнулась. Тогда, прижав губы к панели, я гневно спросила:

— Кто вы? Что вам нужно? — И замерла, прислушиваясь.

За темным красным деревом, украшенным розами, не раздавалось ни звука. Ничего.

Дрожа, я прислонилась к панели, слишком слабая, чтобы отойти. Сердце по-прежнему колотилось, и мне вдруг захотелось с облегчением засмеяться. Потому что в пустом и звучном внутреннем ходе не раздавалось ни малейшего звука, напоминающего поспешное бегство. Ни одного звука, выдающего присутствие человека. Никакого скрипа стали о сталь. Не было вообще никаких звуков! Полная тишина!

Я неподвижно ждала, а минуты медленно проходили. Скрип не повторился.

Постепенно я начала понимать, что замерзла и смертельно устала. Это, должно быть, крысы резвились в ходе. Ничего другого и не могло быть, убеждала я себя. Крысы обычно пищат, когда играют, спариваются или дерутся из-за еды, украденной с кухни или из помойного ведpa. В таких старых домах, как этот, в укромных уголках обязательно должны быть крысы! В современных зданиях их уничтожают выкуриванием. Но разве можно извести этих тварей, если дом полон потайных ходов и даже есть тоннель длиной в полмили, ведущий к морю?

Стены Уэруолд-Хаус, наверное, просто рай для этих ужасных маленьких существ! Я осторожно оглядела комнату. Дверь плотно закрыта, кроме дымохода и окон, нет никаких вентиляционных отверстий. Окна закрыты плотными сетками от насекомых, в камине горит огонь. Нет, крысам сюда не пробраться!

И все же инстинкт заставил меня подтянуть тяжелый письменный стол к предательской панели. А страх не позволил на этом остановиться. Выбрав самые тяжелые каминные предметы, я положила их поближе к кровати. Стол, решила я, послужит препятствием для налетчика и, возможно, даст мне время, чтобы выбежать из комнаты, а медная кочерга — неплохое оружие.

Заснуть этой ночью я уже не надеялась, потому что поймала себя на том, что вслушиваюсь в малейшие звуки в доме и снаружи. Один раз услышала, как внизу тихо закрылась дверь. 3а окнами снова поднялся ветер. Внизу беспрестанно бурлило море.

Но не было никакого скрипа. Прошло много времени прежде, чем мне удалось заснуть. Во сне меня преследовали фантастические видения, призраки из античного прошлого, так что вряд ли это успокаивало. Однако запомнила я только одного. И мой страх стал еще сильнее, когда я поняла, что это лицо профессора Уайганда, искаженное гротесковой маской безумия.

И тем не менее я спала, и, вероятно, спала крепко, потому что проснулась с криком и обнаружила, что сижу на постели с сильно бьющимся сердцем, а медленные, гулкие удары гонга возвещают о начале нового дня.

Глава 4

— Найдите могилу царя нетронутой, и везение на вашей стороне, — говорил профессор Уайганд, сидя напротив меня за огромным письменным столом в его кабинете при музее. — Производя раскопки, надо мыслить категориями тысячелетней давности или более ранними. Вы должны быть готовы к тому, что можете найти коррозию металлов и внутреннее разложение или следы пожарищ во времена давно забытых войн и революций. Или что здесь, как в Месопотамии, случился великий потоп, о котором упоминается в Библии. Вам также приходится считаться с силой давления сорока или тридцати футов земли, высящейся над предметами, которые вам нужно извлечь и сохранить.

— Не говоря уж о грабителях могил, — заметила я, помахав карандашом.

Он кивнул:

— Не говоря уже о том разочаровании, которое испытываешь, когда, открыв запечатанную камеру, в которой находится саркофаг с мумией фараона и со всеми погребальными украшениями, обнаруживаешь, что многие столетия назад грабители проникли туда, вынесли из нее все, что могли унести, и снова запечатали ее! А что говорил вам Картрайт о реставрации исторических памятников?

Я пожала плечами:

— Боюсь, не очень много, профессор. В основном из теории. Рассказывал, как Вулли и другие учились покрывать воском предметы, предварительно вываляв их в земле, чтобы сохранить их в том же виде, в каком они были найдены. Он говорил, что так можно точнее воссоздать образ предметов, доставив их в музей. Разумеется, в Калифорнийском музее я видела несколько отреставрированных предметов.

— Иногда мы находим лишь отпечатки материальных предметов, раздавленных накопившимися слоями земли. От металлов, даже таких, как серебро, остаются иногда лишь маленькие пятнышки. Не более. Мы заливаем эти отпечатки воском, тщательно срезаем и упаковываем в пропитанную воском ткань. Здесь за реставрацию отвечает Джон, разумеется, под моим присмотром. Это очень долгий процесс. Иногда требуется много дней, чтобы воссоздать один лишь квадратный дюйм поверхности предмета и сохранить его! Впрочем, игра стоит свеч! Вещи, которые вы здесь увидите, бесценны! Антиквары заплатили бы миллионы, лишь бы приобрести их для своих коллекций!

— Но вы их не продаете? — испуганно спросила я.

Он засмеялся:

— Над некоторыми из этих безделушек Джон работал десять лет! Рандолф однажды целый год реставрировал статуэтку овна. Реставрация и перевод надписей, которые мы находим, может стать делом всей жизни! И это должно быть оплачено! Но предметы, которые вы здесь увидите, никогда не будут проданы! После завершения реставрации и перевода надписей все это, — он показал в сторону музея за кабинетом, который был забит корзинами и коробками, перенесенными с «Лорелеи», — отправится в другие, более крупные музеи. Здесь, конечно, будут замешаны деньги, и большие! Но никто никогда не сможет отнять у меня гордость первооткрывателя и реставратора. Это им придется признать! Археолог живет своими открытиями, Дениз! Ради них мы живем, работаем и, если надо, рискуем жизнями! Уинкельман, Лейард, Джордж Смит, Вулли, Шампольон, я сам и сотни других имен никогда не будут забыты, пока жива история!

Величавое достоинство, с которым он произносил эти слова, вызвали у меня восхищение.

— А что потом, профессор? Что вы будете делать, когда все найденные вами вещи будут выставлены в крупнейших музеях?

— После этого, — он развел руками, — займусь этим домом! Я хочу сделать его национальным памятником своего времени. Здесь собраны рукописи, имеющие огромное историческое значение, — письма, приказы, официальные сообщения. В ранние дни революции Уэруолд-Хаус был оплотом роялистов. — Он внимательно посмотрел на меня. — А вы можете мне в этом помочь, Дениз! Но об этом поговорим позже. Сейчас нас интересует более древняя история. Возьмите блокнот и карандаш! Все предметы, находящиеся в этих коробках и корзинах, занесены в картотеку в порядке их нахождения. Ваш каталог должен быть точнее и полнее. Каждая открытая корзина должна быть тщательно проверена и подготовлена к экспозиции. Идемте, я объясню на месте!

Воодушевленная, я схватила блокнот и карандаш. Еще утром я сгорала от любопытства и желания поскорее попасть в музей, но тогда профессор сразу после завтрака повел меня в свой кабинет. И вот теперь...

Музей занимал все восточное крыло дома. По одной стороне стены между комнатами были снесены, и образовался один большой зал, потолок которого поддерживали колонны, обшитые красным деревом.

По другой стороне были убраны лишь торцевые стены комнат, а боковые разделяли зал на отдельные открытые отсеки, в которых находились музейные ящики с сокровищами. Несомненно, в каждом из них были собраны предметы, относящиеся к разным эпохам и цивилизациям.

— Когда-то здесь был танцевальный зал Уэруолда. — Профессор показал подбородком на огромный зал. — Здесь могли танцевать сто пар, и еще оставалось место для оркестра, слуг, столов, цветов и пальм в горшках. Комнаты сбоку, которые сейчас превращены в отсеки, были когда-то служебными и буфетными. Огромные, не так ли?

— Да, — пробормотала я, охваченная благоговейным ужасом. — Как танцевальный зал в Версале!

Он довольно улыбнулся:

— Тут есть еще одно сходство с Версалем, Дениз! Предметы антиквариата так же уникальны!

Оглядевшись, я увидела Джона, наблюдающего за распаковкой корзины. Ему помогали Хусейн и еще двое мужчин. Все они были в рубашках с короткими рукавами.

Профессор тотчас же забыл обо мне и ринулся к ним, как боевой конь на запах битвы.

— Это номер один? — тревожно пророкотал он. — Проверьте номера!

— Номер один, сэр, — подтвердил Хусейн, быстро взглянув на него и улыбнувшись. По-английски он говорил хорошо, ясно, но монотонно.

— Джон?

— Номер один, отец. На табличке написано...

— Я знаю, что написано на табличке! Пять золотых бусинок. Стеатитовая фигурка дикого вепря, два кривых обожженных кирпича с именем шумерского царя и фрагменты двух раскрашенных глиняных горшков...

— И печать от кувшина с вином и именем или владельца, или виноградника, — добавил Джон, глянув на меня через плечо. — Это требует времени, мисс Стантон! Вам понадобятся стул и легкий стол. Такие, которые можно без труда переносить с места на место. Лучше всего складной стол и стул, какими пользовалась мисс Аш. — Он обратился к одному из мужчин: — Поищите их внизу, Кеннеди, если не возражаете. В углу библиотеки.

Один из помощников, крепко сложенный человек с загорелым приятным лицом, немедленно встал и быстро вышел.

— Где Рандолф? — проворчал профессор, оглядевшись.

— Боюсь, он еще не пришел, — виновато пробормотал Джон.

— Хусейн, приведи его! Он знает, какое у нас сейчас плотное расписание. Мы уже потеряли год! Скажи, что я велю ему тотчас же прийти сюда или сам пойду за ним!

Я посмотрела на профессора. Он сказал это так, словно Рандолф был школьником. И я впервые услышала, как кто-то упомянул о потерянном времени из жизни старшего Уайганда. В его обществе я забывала о том, что рассказал мне Анжело Раволи. Теперь вспомнив об этом, внимательно посмотрела на профессора. Может, он эксцентричен, но представить его безумным было невозможно!

Одно за другим сокровища распаковывали и переносили на столы. Я принесла пишущую машинку и начала печатать сделанные мной записи. Джон с Хусейном покинули нас, принявшись за такую деликатную работу, как собирание фрагментов глиняных кувшинов. Сначала их, должно быть, скрепили изнутри, чтобы они не превратились снова в пыль. Кусочки складывали, как мозаику.

Слегка расплющенные золотые бусинки тоже предстояло немного подправить. Маленькую стеатитовую фигурку — осмотреть, почистить, придать ей форму.

Ящик номер два открывали с еще большей осторожностью, потому что в нем находились залитые воском предметы, которые я видела впервые. Вместе с ними в ящик попало много земли. С невероятной аккуратностью сначала надо было спять обертку, потом растопить воск и уложить на стол маленькие вещицы в том же порядке, в каком они были обнаружены.

Я бойко писала под диктовку профессора, поражаясь его памяти и интеллекту, все больше и больше сомневаясь в правдивости рассказа Анжело Раволи. Я не могла себе представить профессора в смирительной рубашке. По моему мнению, у человека с его честолюбием, неутомимой жаждой к работе и энтузиазмом сама мысль о самоубийстве должна вызывать отвращение!

Каждый предмет из оболочки воска и муслина доставали Джон, Хусейн, но, когда задача становилась труднее, за дело принимался сам профессор, при этом продолжая спокойно мне говорить:

— Шумерские женские головные уборы, кажется, имели какое-то религиозное значение, как и любой из погребальных предметов, которые клали в могилу царей. Этот головной убор, как вы только что записали, был найден в могиле царицы. Он принадлежал одной из придворных дам, похороненной без гроба. Раздавленный череп пришлось скрепить слоем воска, чтобы кусочки головного убора остались на своем месте. Сложнее всего с фрагментами головного убора на лбу и на затылке. Когда череп разрушился, они упали и расплющились под давлением покрывшей их земли. Но те, что расположены слева и справа, остались на месте, и по ним мы воссоздадим форму и расположение узоров всего головного убора.

— А если он был сорван с женщины в... смертельной схватке? — невольно содрогнувшись, спросила я.

Он засмеялся:

— Сомневаюсь, что была схватка. Когда умирала царица, ее дамы следовали за ней в могилу для прощальной службы. Они верили в жизнь после смерти, поэтому, наверное, делали это вполне охотно. Готовились умереть вместе с ней и служить ей в загробной жизни. С этой царицей умерли шестьдесят четыре женщины. Мы нашли кости, лежавшие симметричными рядами. Две из них умерли, играя на лирах. Кстати, одну лиру мы уже собрали. Когда они умерли, их руки еще лежали на инструментах. Видите этот кубок?

Я внимательно вгляделась в него. Он был сделан из золота, гладкий, слегка расплющенный, украшенный чем-то вроде крошечного желудя или частью сломанного стебля.

— Его форма имеет какое-то значение? — полюбопытствовала я.

Профессор кивнул:

— Огромное значение! Ведь кубок выполнен в виде женской груди! — Он дотронулся до выступа на дне. — Это сосок. Дар бытия и питание ребенок получает от матери. Поэтому придворные дамы черпали свое последнее питание в земной жизни из этого смертного кубка, крепко держа его в руках, вероятно, потому, что хотели принять из него свое первое питание в новой жизни, когда они окажутся в ином мире, где будут снова служить своей царице. Поэтому же они разрисовывали щеки и веки под глазами зеленой краской! Ведь зеленый цвет — цвет новой жизни и природы, цвет проросшей травы и свежих листьев!

Я в ужасе уставилась на него:

— Значит, в кубке был яд?

— Трудно сказать, яд или сильнодействующий наркотик, — ответил он. — Но когда завершался погребальный обряд, женщины по сигналу жрецов опускались на колени, вместе поднимали кубки и выпивали питье. Должно быть, смерть наступала быстро и безболезненно. Во всяком случае, мне ни разу не доводилось обнаружить хотя бы малейшие признаки борьбы. Придворные дамы, рабыни, кучер, повара и личная свита спокойно умирали вместе с царицей. Признаки борьбы обнаруживались только у животных, которых приходилось убивать, потому что их нельзя было заставить выпить зелье.

Я содрогнулась:

— Но это... ужасно!

— Если рассматривать как массовое убийство. Вы можете представить себе процесс погребения царицы? Служба, пение, музыка, играющая до последнего момента... Яркие одежды, сверкающие украшения на запястьях, лодыжках и шеях, золотые листья, серебряные лепты, полудрагоценные камни на головных уборах... Шепот, разговоры, скрываемое возбуждение... Эти женщины надевали свои лучшие наряды, словно отправлялись на особое торжество. И иногда, полагаю, так и было!

— На свою смерть? — в страхе пролепетала я.

— Сомневаюсь, что они думали об этом, как о своей смерти. Сомневаюсь! Просто сопровождали свою госпожу к новому трону в новом мире. Царица была для них богиней, и они были рады служить ей всюду. Выпить из кубка означало сесть на судно, которое перевезет их на новую землю! Вот и все!

Звук гонга, призывающий к ленчу, застал нас врасплох. Я неохотно ушла из музея, радуясь, что скоро снова вернусь сюда. Здесь было очень спокойно. Даже зычный голос профессора звучал приглушенно.

Вернувшись, я с увлечением принялась за составление списка золотых, серебряных, медных и каменных предметов, булавок, бусинок, золоченых миртовых листьев, ожерелий, ножных и ручных браслетов, золотых наконечников копий и стрел.

Джон с Хусейном занимались топкой работой по очистке и реставрации, а мы с профессором осматривали и проверяли ярлыки и таблички и все записывали в медленно пополняющийся каталог.

Удача не всегда улыбалась нам. Многие металлические предметы превращались в голубой или зеленый порошок, а иногда и глиняные черепки рассыпались в пыль. Случалось, что хрупкие изделия, уже отреставрированные в результате многочасового труда, рассыпались от неосторожного прикосновения. В такие моменты мы не сдерживали своих эмоций, и даже спокойный, выдержанный Джон с горечью взрывался.

На улице снова поднялся ветер, по окнам забарабанил проливной дождь, но мы, не замечая непогоды, увлеченно трудились над бесценными сокровищами далекого прошлого.

В эту первую неделю я так уставала и так крепко спала, что не слышала бы писка крыс, если бы они даже плясали вокруг моей большой, теплой постели! Тем не менее каждое утро я проверяла защитную баррикаду, сооруженную возле скользящей панели. Тяжелый письменный стол оставался на своем месте, так же как и серебристые головки винтов. Теперь я была уверена, что тогда из-за обшивки слышала возню крыс. Но по какой-то необъяснимой причине все же, прежде чем улечься спать, клала возле постели тяжелую кочергу.

Однако к концу недели страхи улеглись. В субботу утром мы работали над мумией и ее украшениями, лежащими в каменном саркофаге. Ко времени ленча появились слабые проблески солнца. Я впервые осознала, что не выходила из дома на свежий воздух с тех пор, как приехала на остров.

Готовясь к ленчу, я глянула из окна на подсыхающую на ветру и солнце горную тропинку, вьющуюся между почти голыми деревьями. Оставшиеся листья радовали взор чудесным багрянцем. При появлении солнца море под утесом из мрачно-серого превратилось в нежно-зеленое, украшенное белыми бурунами воли. Они бурлили и пенились, разбиваясь о скалы, а зеленые воды относили назад островки белой пены.

И мне вдруг очень захотелось как можно скорее выйти на чистый, свежий воздух. Исследовать округу и, может быть, деревню тоже. Я поспешно надела толстую юбку и свитер, достала из шкафа туфли на низких каблуках.

Ленч казался нескончаемым. Карен возбужденно болтала о поездке в Вермонт, к друзьям.

Профессор был спокойным, но, похоже, не мог дождаться, когда она уедет. Я догадалась, что он увлечен работой, которую мы делали всю педелю, а ведь многие ящики еще оставались не распакованными. Рандолф не спустился к ленчу, хотя мне было известно, что он где-то дома. Профессор с явной тревогой поглядывал на его пустующее место.

Он встретился со мной взглядом и печально улыбнулся:

— Никогда никто не бесил меня так, как этот мальчишка! Он знает, что я терпеть не могу непунктуальности! Миссис Хадсон, пошлите кого-нибудь за Рандолфом! Ему уже давно следовало спуститься!

— По-моему, он собирается в деревню, отец, — сказал Джон, виновато посмотрев на меня странными, светлыми глазами. — Вероятно, останется там на ночь, наверное, пойдет на танцы.

Профессор фыркнул:

— Танцы!

— Он хорошо работал всю педелю, — заступился за брата Джон. — Необыкновенно хорошо. Ты же видел, как Рандолф отреставрировал головной убор. Кажется, мисс Стантон хорошо на него влияет. — Джон улыбнулся мне.

— Ха! — отозвался профессор. — Если ты имеешь в виду, что он прихорашивается, когда рядом, Дениз, то ты прав! Но уж слишком часто Рандолф ездит в деревню. Я собираюсь положить этому конец. И скоро!

Карен незаметно от мужа улыбнулась мне и покачала головой.

— Нам всем надо время от времени расслабляться, Скотт, — мягко произнесла она. — Не нужно обвинять Рандолфа за то, что он хочет наслаждаться жизнью, насколько это возможно здесь. Вы любите танцевать, Дениз?

Я улыбнулась:

— В колледже танцевала.

— Я тоже. В деревне устраивают хорошие танцы. Мы со Скоттом тоже иногда там появляемся. — Она взглянула на мужа. — Джон не интересуется танцами, но Рандолф очень хорошо танцует. В таком месте, как это, молодые люди должны как-то развлекаться.

— Вряд ли времяпрепровождение Рандолфа можно назвать развлечениями! — проворчал профессор Уайганд. — Да еще невинными! А то, чем мы здесь занимаемся, Карен, слишком важно, чтобы пренебрегать этим ради эгоистического удовольствия.

Она быстро откликнулась:

— Если ты не хочешь, чтобы я поехала в Вермонт, Скотт, то только скажи.

Карен произнесла это с такой горечью, что я с удивлением посмотрела на нее.

Профессор помотал головой:

— Я говорю не о тебе, Карен. Поезжай в Вермонт. Мне правится видеть тебя счастливой. Ты это знаешь. Я не могу держать тебя здесь взаперти, и, во всяком случае, ты не член пашей группы.

Карен повернулась ко мне.

— Иногда мой муж не слишком лестно выражается, Дениз! — печально проговорила она. — Но он, конечно, прав: от меня здесь действительно никакой пользы.

— Вздор! — проворчал он. — Жена — это совсем иное. Древние цари сооружали таким женщинам, как ты, дома и памятники. Красота вдохновляет, Карен. Любовь рождает честолюбие, поднимающее мужчину на новые высоты, фараон он или археолог. И тебе не хуже меня известно, что я всегда хотел, чтобы ты была сама собой. Ты одним своим присутствием придаешь ценность тому, что я собираюсь делать и делаю. — Он посмотрел на меня и усмехнулся. — Вернувшись из Вермонта, Карен будет без устали болтать о своих друзьях. Иногда ей кажется, что я не слушаю, но она ошибается. Слушая ее, я все живо себе представляю, словно сам там побывал. Так было и когда я работал в пустыне. Ее письма переносили меня сюда или в Вермонт — словом, туда, где она была. Они действовали на меня, как глоток свежего, прохладного воздуха с Уэргилд-Айленда. Пока... — Он резко осекся, и лицо у него вытянулось.

Джон быстро спросил:

— Что вы собираетесь делать сегодня, Дениз? Вы должны сполна воспользоваться солнцем. Прогноз на завтра не очень хороший.

— Хотела после ленча пойти прогуляться, — смущенно ответила я. — Я приехала сюда ночью и видела из моего окна только утес!

— Почему бы вам не пройти по горной тропинке в деревню? — предложил Джон, пристально глядя на меня. — Если устанете, можете на главной улице найти мою машину. Я должен вернуться в Уэруолд часам к пяти и с удовольствием привезу вас обратно.

Я улыбнулась, поблагодарила его и встала, сгорая от нетерпения убежать из этого дома.

— Мне хочется погулять по лесу с другой стороны. Пожалуй, пойду туда, а не в деревню. Там же Тайная пещера и конец тоннеля, не так ли?

Джон, судя по выражению его лица, не одобрил моего решения, но пояснил:

— Да, примерно в полумиле отсюда. Вход в тоннель вы найдете в старом каменном доме на ферме. Впрочем, сейчас дом ремонтируют, а вход зарос плющом. В тоннель лучше не входить. Внутри может быть небезопасно, а после дождя очень мокро.

— Не собираюсь входить в этот мрачный старый тоннель, — заявила я, подавляя дрожь. — Кроме того, там могут быть крысы!

— Крысы? На Уэргилд-Айленде нет никаких крыс, — заметил профессор. — И никогда не было...

— Никогда?

Я поймала себя на том, что пристально смотрю на него, а моя теория о крысах, пищавших за скользящей панелью, находится под сомнением. Если этот шум создавали не крысы... Но та ночь и мой ужас были событиями уже недельной давности. Слишком давно, чтобы ясно их помнить.

— Нет, — проворчал профессор Уайганд. — Ни крыс, ни даже мышей. Тюлени и моржи — да, и еще животные, живущие на ферме. Кстати, если вы пойдете к Тайной пещере, то за домом увидите дорогу, ведущую к самой высокой точке на острове, Бикон-Крэг. Оттуда открывается самый красивый вид на берег. А в Тайной пещере живет колония тюленей. От вершины скалы к дому ведет хорошая тропинка. Прекрасная прогулка, и не более двух миль. Карен, ты обычно часто ходила туда, не так ли?

Он как-то странно посмотрел на жену, и этот пристальный взгляд, казалось, привел ее в замешательство. Она покраснела, избегая встречаться с ним глазами.

— Больше не хожу! — быстро ответила она. — Там... очень одиноко, Дениз!

— Она всегда тянула меня туда, — продолжил профессор Уайганд, неотрывно глядя на жену. — Ты забыла, как говорила, что там самые прекрасные места, которые ты когда-либо видела? Скажи ей.

— Я... — Карен повернулась ко мне, и мне показалось, что она покраснела. — Как сказал Скотт, места там действительно чудесные. В первый раз они вас очаруют, вы решите, что туда стоит забраться... в одиночестве. Но на вашем месте я бы подождала, когда Джон или Рандолф смогут пойти на Бикон-Крэг вместе с вами. Это жуткое место. Как и старый дом, скрывающий вход в тоннель. Жители деревни считают, что там водятся привидения. Я не ходила туда одна...

— Даже когда меня не было? — резко спросил профессор Уайганд.

Его светлые глаза, внимательно наблюдающие за ней, гораздо больше походили на глаза Джона, чем мне показалось раньше. Они были лишены какого-либо выражения.

Карен смущенно засмеялась:

— Разумеется, и когда тебя не было! Меня всегда сопровождал Джон.

— Или Рандолф?

— Ну что ты, Скотт! Ты можешь представить, чтобы Рандолф пошел туда со мной? Ты, в самом деле, можешь представить, чтобы Рандолф пошел куда-нибудь из желания погулять или посмотреть на Уэруолд-Хаус? Пешком он может пойти в деревню, если сломана машина и нет другого способа попасть на очередное свидание! Или взобраться на Бикон-Крэг с молодой, привлекательной девушкой вроде Деииз! Но только не со своей мачехой!

— Значит, ты давно не была там, Карен? — со странным любопытством допытывался профессор низким, резким голосом.

Она опять засмеялась и взглянула на Джона, смущенно переводившего взгляд с отца на нее.

— Скажи, Джон, я давно не Поднималась на Бикон-Крэг?

— Давно, Карен, — кивнул он.

— Месяцы... или годы? — уточнил профессор Уайганд. — Не отвиливай от ответа, Карен, будь осторожнее, иначе мне придется поискать причину для такого поворота!

Она рассердилась и окинула его немигающим взглядом:

— Причину? Скотт, о чем ты говоришь? Как давно ты уехал в Ирак? Три года назад? Четыре? В последний раз я поднималась на Бикон-Крэг с тобой!

Наступившую тишину нарушила я, подойдя к двери и сказав:

— Надеюсь, вы простите меня! Не хочу упустить солнце!

Карен вымученно улыбнулась. Джон встал. Профессор проворчал:

— Желаю приятной прогулки!

— Спасибо! — неестественно весело ответила я. — Увижусь со всеми вами за обедом и поделюсь впечатлением от Бикон-Крэг!

— Мы все будем здесь, кроме Рандолфа, — мрачно сообщил Джон.

Когда Джон закрыл за мной дверь комнаты, я подумала, что слишком долго откладывала эту прогулку.

У подножия лестницы стоял Рандолф, заговорщически улыбаясь мне. Он присвистнул и сделал вид, что с вожделением смотрит на мою фигуру, обтянутую свитером.

— Привет! Вы выглядите так, словно собрались погулять! Надеюсь, не откажетесь прокатиться со мной по острову, а потом пойти в деревню на танцы?

— Откажусь. Простите, мистер Уайганд...

Я хотела обойти его, но он поймал меня. Я оглянулась назад, но дверь в комнату для завтрака была закрыта.

— Моего брата вы называете Джоном. Почему же ко мне обращаетесь так официально? Я уже дюжину раз просил вас называть меня Рандолфом.

Его сильные руки больно сжимали мои запястья, но я лишь посмотрела на них и холодно произнесла:

— Если не возражаете, мистер Уайганд...

Он отпустил меня и нахмурился:

— И все-таки почему вы не называете меня Рандолфом?

Мне очень хотелось потереть руки.

— Я называю вашего брата по имени, мистер Уайганд, потому, что это создает между нами ровные деловые отношения. Я называю его Джоном точно так же, как вашего отца профессором. Вот и все. Я уже несколько раз говорила вам, что приехала сюда для того, чтобы работать, а не развлекаться, но вы, похоже, не понимаете, что я имею в виду. Вы совсем не похожи на вашего брата. Если я стану называть вас Рандолфом, вы будете попусту тратить мое и ваше время, пытаясь склонить меня к свиданиям.

— За это пария упрекать нельзя! — Глаза у него были слишком большие и мягкие для мужчины. Ресницы длинные и закругленные, как у девушки. Губы раздраженно надуты. — Что они вам обо мне наговорили?

— Прежде чем я ушла, ваш отец заметил, что вы непунктуальны по отношению к трапезам. По-моему, ему это не нравится.

Он еще больше помрачнел:

— Я не это имею в виду! Джон говорил, что я слишком много времени провожу в деревне? И отец?

— Мне это неинтересно, поэтому я не слушала, — холодно сообщила я. — Простите...

Но он быстрым движением преградил мне путь:

— Мне наплевать, что обо мне говорят, но они не имеют никакого права восстанавливать вас против меня! Никакого права! Что же касается Джона, то кто говорит, что он святой? Только сам Джон. Я мог бы порассказать вам о моем братце-ханже такое, что вас удивило бы!

— Никто не пытался восстанавливать меня против вас, — отрезала я, все больше сердясь. — Кроме вас самого. Вы и сейчас это делаете! А миссис Хадсон держит ваш ленч горячим, хотя остальные уже почти поели. Ваш отец в ярости!

— Какое мне до них дело? От отца мне надо только одно — чтобы все это скорее закончилось, — он махнул рукой в сторону музея, — и его подпись на списках! Я не собираюсь отказываться от моей доли доходов. Иначе я давно покинул бы этот дом и Уэргилд-Айленд. Это место для простачков. Или для таких отшельников, как Джон.

— Меня не интересуют ваши семейные проблемы, — раздраженно произнесла я. — Вы дадите мне пройти?

— Разумеется, — отозвался он, вдруг широко улыбнувшись. — Так вы идете в деревню с Джоном? Поэтому так оделись? Будьте осторожны с ним, Дениз! Он не тот, кем кажется!

— Я не собираюсь идти в деревню с вашим братом! И ни с кем другим.

Я проскользнула мимо него и пошла не оглядываясь, но я чувствовала, что он следит за мной.

— Вы не знаете, чего лишаетесь! — крикнул мне вслед Рандолф. — Танцы в деревне и в самом деле что-то! Хорошее развлечение и полно выпивки! Все веселятся! Если передумаете, приходите туда. Послушаете музыку. Только не приводите Джона. Вы испортите вечер всем, в том числе и мне...

Его голос стих, когда я свернула в коридор, гнев быстро нес меня в мою комнату. Я с силой толкнула дверь, больно ударив руку, так как она оказалась запертой, хотя я оставила ее открытой.

— Ах ты, черт! — выругалась я и в сердцах потрясла ручку.

Я помнила, что, уходя, не запирала дверь, и вовсе не была уверена, что захватила с собой ключ. Но, пошарив в кармане юбки, с облегчением вздохнула, нащупав чехол с ключом.

Однако мое облегчение тут же сменилось замешательством. Нагнувшись к замку, я услышала шум, похожий на то, будто в комнате кто-то тащил по полу что-то тяжелое. Но вскоре этот шум прекратился, наступила мертвая тишина.

Я еле сдержалась — так мне хотелось позвать Джона или профессора. Должно быть, кто-то из слуг, вероятно Эдна, прибирается в комнате.

Повернув непослушными пальцами ключ в замке, я постучала, затем мягко открыла дверь, с тревогой заглянув внутрь.

— Эдна? Это вы, Эдна?

Но не увидела ни метлы, ни пылесоса, ни ведра, ни швабры, ни самой Эдны. Большая комната выглядела точно так же, как я ее оставила. Пара порванных нейлоновых чулок валялась на кровати. Ничего не двигалось.

Моя комната была пуста!

Я осторожно вошла, готовая в любую минуту ринуться наутек. Большой письменный стол по-прежнему стоял возле стены, и я, немного подвинув его, пересчитала шурупы на скользящей панели. Они крепко сидели на своих местах.

Стараясь успокоиться, я огляделась, но страх меня не покидал. Что же все-таки я слышала в этой проклятой комнате? Что могло вызвать этот писк тогда ночью и шум, раздававшийся только что? Я никогда не была суеверной, но, признаюсь, в этот момент мне было очень не по себе.

В комнате ничто не могло бы вызвать эти звуки. Окна и занавески находились на своих местах. Когда я раздраженно их потрясла, не раздалось даже треска. Высунув голову из окна, я осмотрела стены, но тоже ничего не обнаружила. Сбитая с толку, отошла назад. Шум, наверное, тоже, как и писк, доносился из потайного хода. Больше неоткуда!

Крыс следовало исключить; профессор упорно настаивал, что на Уэргилд-Айленде есть только домашние животные. И во всяком случае, такие маленькие существа не могли наделать такого шума, который я слышала. В потайном ходе, скорее всего, есть кто-то гораздо крупнее, чем крыса. Может, туда сдуру забралось какое-нибудь домашнее животное и оказалось в ловушке?

Но это глупо. Как оно могло туда попасть? Ведь профессор говорил, что этот ход соединяет комнату только с музеем и воспользоваться им можно лишь одним способом — открыв панель, намертво теперь закрепленную. Один путь из музея сюда, подумала я, внезапно испугавшись. Тот, кто входил в комнату, наверняка шел из музея!

Я содрогнулась и опять пристально огляделась. И все-таки в моей комнате было что-то странное. Что-то неуловимое, неприятно знакомое...

Осознание пришло, внезапно, а с ним и приступ такого ужаса, который я никогда раньше не испытывала. Это заставило меня резко вскрикнуть. Я стояла посреди комнаты, сердце мое бешено колотилось, а в ногах ощущалась странная слабость, потому что я вдруг почувствовала, как легкий ветерок из открытого окна медленно рассеивает затхлый, неуловимый запах, который всю неделю преследовал меня в музее!

Это был запах египетской или шумерской земли, остающейся, когда мы плавили воск. Он исходил от рассыпающихся, разлагающихся предметов, которые мы с бесконечной заботой реставрировали и заносили в каталог.

Это был запах древних могил давно забальзамированных мертвецов в недавно обнаруженных саркофагах!

Глава 5

Женщина, должно быть, непостоянное существо, решила я, оживленно шагая по тропинке, идущей через лес. Мне больше не было страшно, как там, в моей пустой спальне. Наверное, солнечный свет, пробивающийся сквозь ветки над моей головой, и шелест опавших листьев под ногами сделали свое дело. Ведь дорога была действительно прекрасной, и иногда я мельком видела за деревьями холодное, как сталь, море.

Время от времени яркий лист бабочкой слетал вниз. В лесу было тихо, если не считать завывания ветра. Деревья клонились в сторону материка, намекая, что сильные, непрерывные ветры в основном дуют с северо-востока, к заливу Фанди, между Новой Шотландией и берегом залива Мэн. Они охватывали Северную Атлантику, Гудзонов пролив, могущественный Гудзонов залив, где когда-то шотландские чиновники торговых постов правили, как главы семейных кланов у себя на родине. Я предположила, что ветры приходили с восточного берега зажатой льдами Гренландии, где эскимосы уже готовились к суровой, долгой и темной зиме.

Но сейчас, при ярком солнечном свете, пробивающемся сквозь осеннюю листву, создающую у меня под ногами яркий, красочный ковер, такие понятия, как зима или страхи, казались мне отдаленными и несущественными. Деревья защищали меня от ветра. Солнце сияло. Зеленое море сверкало перед глазами.

От ветра и быстрой ходьбы я раскраснелась и чувствовала себя отдохнувшей, здоровой, бесстрашной! Сейчас мне стало понятно, что неуловимый запах в моей комнате шел от халата и чулок, в которых я работала в музее. Какая глупость позволить чувствам возобладать над разумом! Даже шуму, который я слышала, можно найти простое объяснение. Мне следовало проверить все комнаты рядом, прежде чем бежать, как испуганная школьница! Наверняка в одной из них, неподалеку, работала Эдна или кто-нибудь еще из слуг!

Я обернулась и посмотрела на Уэруолд-Хаус, незыблемо возвышающийся на массивном, гранитном утесе. Мне, привыкшей к городским домам Западного побережья, он показался холодным и равнодушным.

Впереди, в листве, терялись темные стволы кленов и дубов. Белые же стволы берез сверкали на солнце и как бы притягивали его. Разноцветные листья на тропинке были мягкими, словно лепестки роз.

Эта прогулка мне была необходима, и я решила, что должна совершить ее хотя бы раз в неделю. Даже если рискую прослыть беглянкой вроде Рандолфа, который при первой же возможности удирает из дому в поисках более приятных удовольствий!

Впереди тропинка поворачивала к морю, и я поняла, что, вероятно, вышла к Тайной пещере. С момента выхода из дома я все время спускалась, и океан был теперь уже совсем близко. Дойдя до опушки леса, я остановилась и с любопытством огляделась. Мне сразу стало понятно, почему пещеру назвали Тайной. В нее вел узкий пролив, закрытый с обеих сторон высокими утесами. Вероятно, с моря вход в Тайную пещеру казался не более чем расселиной в утесе, простирающемся вдоль северного побережья Уэргилд-Айленда.

Однако сама пещера напоминала глубокую, безопасную гавань, защищенную со всех сторон высокими скалами. Я легко представила себе высокие мачты британского фрегата и британских моряков, гребущих к берегу, где на небольшом пляже их поджидали роялисты, не видимые ни с моря, ни из Уэруолд-Хаус.

Старый жилой дом, почти скрытый деревьями, находился не более чем в пятидесяти ярдах от меня. Крыша его давно исчезла, каменные стены в некоторых местах обвалились, окна и двери зияли, как беззубые рты.

В одной из бывших комнат рос молоденький клен, словно вздымаясь из темноты к свету. С ним к небу поднималась одна из стропилин бывшей крыши, один конец которой лежал на остатке стены, а другой застрял в раздвоенной ветке.

Любопытство несло меня к разрушенному дому. Как и в Уэруолде, его стены были построены из местного гранита, посеревшего от морского воздуха. Надворные постройки представляли собой не более чем груды камней, ограды и загоны для скота пропали, амбар был разрушен до основания. Дикая малина и густые заросли виноградника с мертвыми, давно высохшими ягодами достигали верха обрушившейся стены, почти скрывая ее из виду. Здесь тропинка раздваивалась: одна спускалась к маленькому пляжу с красновато-коричневым песком; другая осторожно огибала дом, словно не доверяла этим темным и мрачным развалинам.

Я заметила место, где эта тропинка начала круто подниматься к югу за дом. Высокие скалы на юго-востоке, наверное, и были Бикон-Крэг. Я остановилась и осмотрела дом. Казалось невероятным, что кто-то мог продолбить сюда тоннель из Уэруолда. Однако это место было хорошо скрыто, и, подвергнись дом осаде, такой тоннель мог спасти осажденных. Но он ведь, конечно, больше не существует? Вероятно, деревянные балки сгнили от постоянной влаги, а каменные стены обрушились, лишившись опоры.

Увидев каменные ступени, я, все еще находясь в радостном возбуждении от яркого мира солнечного света и веселой листвы, совершенно забыла о предостережениях Джона и Карен Уайганд. Лестница вела к проходу, когда-то бывшему коридором, разделявшим нижние комнаты дома. Крыши над ним уже не было, и в конце коридора я увидела огромную комнату, напомнившую мне столовую в Уэруолде. Солнце играло на сероватом мхе ее стен, а часть крыши из разбитой черепицы с одной стороны осталась почти нетронутой, лишь треснувшие пластинки посерели от времени. Я заметила камин из обожженного кирпича, повернутый лицом к пустому дверному проему. У стен валялись гниющие стропила и старые бревна, словно их принесло сюда волнами. Именно здесь рос молоденький клен, за который зацепилась стропилина. Я осторожно вошла. Профессор Уайганд говорил, что на Уэргилде нет диких животных, но ничего не сказал о змеях. Пробираясь через развалины, заросли папоротника и высокой травы, я начинала сожалеть об этом упущении.

Полы давно сгнили, и я шла по фундаменту. Уцелевший камни возвышался надо мной, напоминая огромную, вмурованную в гранитную стену печь, слишком высокую, чтобы я могла дотянуться до нее руками. Но можно оглядеть ее, подумала я, осторожно обойдя молоденький клен, в развилку ветвей которого попала стропилина, дамокловым мечом висящая у меня над головой.

Чтобы лучше видеть, я вскарабкалась на груду разбитого кирпича, держась левой рукой за серый ствол клена. Когда-то рядом с камином была панельная обшивка, но сейчас на ее месте виднелась лишь почерневшая каменная стена. Я двинулась дальше, подозрительно глядя на дубовую стропилину, висевшую прямо надо мной. Если выход из тоннеля где-то здесь, логично предположить, что он находится именно с этой стороны камина, повернутого в сторону Уэруолд-Хаус!

Я торопливо подтянулась выше, глядя на что-то напоминающее две параллельных стены с этой стороны камина, и сразу же поняла, что обнаружила ход, поскольку почва там спускалась вниз, исчезая под стеной дома.

Заглянув внутрь, я нахмурилась. Вопреки моим ожиданиям пространство между двумя параллельными стенами было совершенно чистым: никаких обломков дерева, никаких разбитых камней, никаких фрагментов разрушенного дома, окружавших меня со всех сторон.

Я осторожно рассмотрела найденный ход. Дождь туда не попадал, потому что его защищали остатки крыши вдоль этой стены, но пол был сырой, словно из-под земли сочилась вода. Как и в ходе за моей спальней, тут не было паутины, тянущейся от стены к стене, хотя она затягивала густой сетью камин, расположенный совсем близко. Я даже заметила в ее центре большого черного паука, наблюдавшего за попавшей в ловушку мухой. Глядя на него, я содрогнулась.

Пол хода показался мне засыпанным обломками кирпичей камина и кирпичной пылью. Он выглядел достаточно твердым, и, чтобы убедиться в этом, я даже пощупала его пальцами и поискала какие-нибудь следы. Но их не было.

Единственное, что я увидела, — это листок бука, блестящий вдалеке на свету, как золото...

Листок бука, похожий на золото? Я вдруг застыла. В музее имелось много таких листьев. Только они не просто напоминали золотые — они на самом деле были золотыми! Конечно, в лесу росли буки, и лист могло занести сюда ветром, но...

Я протянула к нему руку и чуть не выругалась, когда поняла, что не могу его достать. Попыталась залезть на стену, но гранит был слишком гладким, и туфли на кожаной подошве скользили по нему. Задыхаясь, я прекратила попытки. Если кто-то пользуется этим ходом, то, наверное, существует более легкий путь, чем тот, который нашла я. Все, чего мне удалось достигнуть, так это основательно испачкаться!

Ну и дура же я! У меня не было ни малейшего желания лезть в этот тоннель! В самом деле, я не вошла бы сюда добровольно даже за целый головной убор из золотых листьев! Единственное, чего мне хотелось, — так это найти что-нибудь, чтобы подтащить к себе лист. Для этого подошла бы маленькая веточка клена или другого деревца, растущего среди развалин.

Выпрямившись, я взглянула на клен и вскрикнула от внезапного ужаса. Стропилина, застрявшая в его ветках у меня над головой, опускалась! Я не слышала ни одного звука, но другой конец, лежавший на внешней стене, поднимался! Стропилина опускалась, все быстрее и быстрее соскальзывая ко мне, как гигантское копье!

Я побежала, поскользнулась и упала. Думаю, именно падение спасло меня, потому что, когда я в ужасе с трудом поднялась, огромная стропилина глубоко воткнулась в землю как раз на том месте, где всего мгновение назад я стояла на цыпочках, пытаясь достать этот золотистый буковый листок. Другой конец отделился от стены и упал, обдав меня душем из опавших листьев.

Испуганная, я опрометью бросилась прочь от этих ужасных развалин. Даже если бы среди этих скал меня ждали королевские сокровища, я все равно бежала бы сломя голову! Я снова упала, но вскочила, как испуганная кошка, чтобы бежать еще быстрее. Снова оказавшись на земле, инстинктивно повернула от разрушенного дома, на который мне и смотреть-то не хотелось, к скале. Тропинка поворачивала и извивалась, зажатая кустарником и мелкими деревьями. Она стала круче, и я замедлила шаг, несмотря на подгоняющий меня страх. Шатаясь, я перебралась через горный хребет и почувствовала усталость.

Тропинка по-прежнему поднималась, но не так круто, и поворачивала прямо к хаотическому нагромождению скал, которые я видела раньше.

Здесь, на этом хребте, под разлапистыми ветвями дуба кто-то соорудил грубую скамейку, и отсюда ясно просматривалась вся тропинка до самого разрушенного дома. За мной никто не гнался! Никто! А дальше тропинка уходила в такие густые заросли, что по ней было бы трудно пробраться даже маленькому зверьку, не говоря уж о человеке!

Задыхаясь, я села на скамейку. Здесь я была в безопасности. Если кто-то пойдет от дома или от скалы, я увижу его задолго до того, как он появится рядом. Восстанавливая дыхание, я с опаской рассматривала разрушенный дом внизу. С этой высоты виднелись лишь пустые комнаты без крыш. За ветками клена можно было видеть столовую и сломанную трубу камина, но ни входа в тоннель, ни стропилины, чуть не угробившей меня, видно не было.

Подумав об этом, я содрогнулась, и в животе у меня тревожно сжалось. Стропилина не могла опрокинуться сама, в этом я была уверена! Вспоминая об этом, я закрыла глаза. Тяжесть стропилины в основном давила на стену, и только фут-другой ее длины опирался на раздвоенную ветку. Что-то или кто-то поднял конец стропилины, лежавший на стене, направив противоположный, застрявший в ветках, на меня. Я снова открыла глаза и быстро зажала рот рукой.

В комнате, под деревцем, в сторону тоннеля двигалась вся в белом человеческая фигура. В пестрой мозаике солнечного света и теней от деревца она казалась призрачной и нереальной. Голову скрывал капюшон. Я не видела ни лица, ни рук. Фигура поднялась на стену, вошла в тоннель и исчезла.

Дом, освещенный слабым солнечным светом, одиноко и неподвижно стоял в полном безмолвии.

Я встала и нагнулась, чтобы отряхнуть грязь с юбки, и тут у себя под ногами снова заметила тусклый блеск золота. Опасливо оглядевшись, словно это могла быть какая-то ловушка, я нагнулась и осторожно подняла предмет. Он был квадратным, тяжелым, весь в грязи и опавших листьях.

Я соскребла грязь о край скамейки. Это оказался портсигар с инициалами, выгравированными на углу крышки. Осторожно очистив крышку прутиком, я принялась изучать инициалы. Буквы причудливой монограммы изящно извивались и переплетались.

Я?.. Нет, конечно, Л... Л.М!

Л.М.? Нахмурившись, я уставилась на монограмму. Л.М.? Ну разумеется, Ллойд Мередит! Тот бедняга, который пытался спасти профессора Уайганда от самоубийства ценой своей жизни. Как давно это было? Если профессор год пробыл в психиатрической лечебнице, то больше года назад. Портсигар, должно быть, потерялся, когда Ллойд Мередит в свой выходной день взбирался на Бикон-Крэге. С тех пор он лежал здесь, покрытый грязью и листьями. Вероятно, сильный дождь, прошедший в последнюю неделю, отмыл один уголок настолько, что блеск золота бросился мне в глаза.

Я нажала на замок. В него набилась грязь, и я смогла открыть его лишь с большим трудом. Однако, когда он открылся, блеск золота почти ослепил меня. Очевидно, портсигар был дорогим и почти водонепроницаемым. Впрочем, не совсем. Сигареты, лежавшие внутри, испортились, покрылись ржавыми пятнами и пахли плесенью. Две-три из них превратились в грязные комочки, покрытые зеленью.

Я вытряхнула их, и вместе с ними на землю упал кусочек картона. Это оказалась выцветшая карточка, похожая на те, которые профессор Уайганд наклеивал на музейные экспонаты. На ней было что-то написано незнакомым мне мелким, аккуратным почерком.

Это походило на полупустую мозаику. Плесень и влага безжалостно уничтожили целые слои картона. Текст выглядел примерно так:

«Ллойд, я должна с тобой увидеться. Джон!.. По-моему, он сошел с ума... Скоттом. Я в этом уверена... предательством... его отцу... истолковать то, что... и нежелательных... преследует. Быстро исполни план... Пока не поздно. Я воспользуюсь ходом... е. Мы не можем доверять... ни... катер наготове. Не подведи...»

Я с опаской оглянулась на разрушенный дом, сунула портсигар в карман юбки и помчалась по тропинке. Все это было непонятно, да и своих проблем мне теперь хватало. Меня снова охватил страх, и я зашагала быстрее. Дойдя до скал, снова задохнулась и начала раздумывать, не могла ли белая фигура, которую я мельком видела, вернуться другой тропинкой, которая, должно быть, ведет из Уэруолда прямо к Бикон-Крэг, чтобы перехватить меня.

Зря я тратила время, изучая портсигар и записку! Драгоценное время, потому что по потайному ходу расстояние от разрушенного дома до Уэргилд-Хаус гораздо короче, чем та дорога, по которой пришла я. Подумав о грозящей мне опасности, я забыла и про прекрасные виды, и про удовольствие, которое недавно так остро испытывала, и мечтала теперь только об одном — как бы поскорее вернуться в Уэруолд.

Но вдруг резко остановилась и быстро спряталась за острую скалу. Передо мной простирался плоский, заросший травой участок горного хребта Бикон-Крэг. Узкая гравийная, с глубокими колеями дорога кончалась как раз передо мной, и на траве у дороги стоял серовато-зеленоватый джип с брезентовым верхом. Но мое внимание привлек не он, а человек, сидевший рядом с ним. На нем были джинсы и выцветшая голубая рубашка, и он сидел на складном стульчике перед мольбертом, спокойно зарисовывая простирающийся перед ним пейзаж. Должно быть, это был тот художник, о котором упоминал Анжело. Как же его зовут? Мейнард?

Художник неторопливо накладывал на полотно мазки, зажав между зубами трубку, исторгавшую голубой дым. Я почувствовала, что он заметил мое стремительное вторжение, однако завершил работу, положил кисть и только тогда лениво повернул ко мне голову.

— Здравствуйте! — произнес он глубоким, приятным голосом.

Я, чуть дыша, поздоровалась. Мы пристально смотрели друг на друга — я с подозрением, он с неподдельным любопытством.

Это был красивый мужчина лет тридцати, смуглый, с густыми, рыжевато-каштановыми волосами и самыми яркими голубыми глазами, какие я когда-либо видела. Краска запачкала штанину его брюк, словно он небрежно вытер о нее пальцы или кисть. На нем были индейские мокасины, тоже измазанные зеленой и желтой краской. Из-под выцветшей хлопчатобумажной рубашки выглядывали сильная шея, широкие плечи и крепкое, спортивное тело.

Художник улыбнулся мне одним уголком довольно полных губ:

— Кто-то должен был отговорить вас подниматься на холм, юная леди! Особенно такой крутой, как Бикон-Крэг. Даже в вашем восхитительном возрасте люди теряют сознание, когда перенапрягают легкие и сердце. Вы сейчас дышите тяжело, неровно, как матрона викторианской эпохи. Вы же не к Олимпийским играм готовитесь, правда?

Я задыхалась:

— Разумеется... нет!

Он покачал головой:

— Вы не из деревни. Значит, вы новая помощница в Уэруолде, Дениз Стантон! Анжело рассказывал мне о вас. А теперь почему бы вам не сесть в джип и не отдохнуть? Полюбуйтесь видом. Я закончу набросок и отвезу вас домой. Вы доберетесь туда гораздо быстрее, чем бегом, и с гораздо меньшими потерями!

Он опять взял палитру, выбрал кисть, но его спокойная решительность настолько возмутила меня, что я выпалила:

— А вы, конечно, не стали бы взбегать на холм, если бы были одинокой девушкой и кто-то пытался вас убить!

Художник повернулся, пристально посмотрел на меня, и кисть застыла в его руке.

— Вы шутите?

Он с все большим интересом рассматривал меня, словно впервые заметил грязь на моей измявшейся одежде и мое состояние. Затем нахмурился:

— Убийство неприятное слово, мисс Стантон!

— Но гораздо более неприятное, когда кто-то пытается проткнуть вас стропилом! — пробормотала я. Вместе с облегчением от бега, стоившего мне невероятных усилий, я вдруг разгневалась на него. Мои колени ослабели, по лбу тек холодный пот. И тут неожиданно для себя я начала испуганно излагать ему все, что со мной случилось.

Он быстро встал и подошел ко мне:

— Вы лучше сядьте! Нет, не на табурет, в джип...

— Нет! Мне и здесь...

— Я вам помогу!..

Почему-то его голос прозвучал очень, очень отдаленно, а сам он начал расплываться. Потом я поняла, что он песет меня, и в панике попыталась вырваться, но почувствовала, как меня нежно кладут.

— Бедное дитя! — пробормотал приятный голос. — Вы должны мне поверить! — Что-то хлопнуло за моей спиной. — Выпейте это, мисс Стантон!

Холодная, но жгучая жидкость потекла по моему подбородку и попала под свитер. Он крепко прижимал к моим сжатым зубам холодную стеклянную бутылку. Я задохнулась, глотнула, и от резкого вкуса неразбавленного спиртного у меня перехватило дыхание. Но, начав приходить в себя, оттолкнула его руки, попыталась встать. Что бы это ни было, вкус показался мне мерзким и слишком крепким. Это ни бренди, ни виски. Я чувствовала запах напитка, и он мне совсем не нравился.

— Что это? — запротестовала я. — Нет! — И оттолкнула его руку.

Он с облегчением хихикнул:

— Вот так-то лучше! Вы снова сердитесь. У женщины это признак здоровья. По счастью, у меня всегда с собой надежное лекарство. Ну как, чувствуете себя получше?

— Чувствую себя... в шоке! — пробормотала я, пристально глядя на него. — Что это за пойло, которым вы пытались меня задушить?

— Ваши друзья вам расскажут, когда я привезу вас домой. — Теперь я более четко видела его лицо и даже разглядела в его почти фиолетовых глазах не только насмешку надо мной, но и тревогу. — Этот вкус очень долго остается во рту, и аромат можно различить безошибочно, — легкомысленно произнес он. — Это ром с Ямайки. Напиток рыбаков. Иногда здесь бывает холодно, а от этого пойла и эскимоса пробьет пот! А еще он ободряет. Дайте мыши ложечку, и она нападет на ближайшего кота! Жаль, что здесь... нет этого белого парня! Вы бы воспользовались стропилом как дубинкой и раздавили его...

— Тут не над чем шутить! — с негодованием перебила я его. Но почувствовала себя еще лучше. Жжение рома приятным теплом разливалось по моему телу. Интересно, сколько же он заставил меня выпить?

— Конечно, — произнес он уже серьезнее. — Я начинаю верить, что это была не шутка, мисс Стантон. При более близком знакомстве вы не кажетесь мне девушкой, которая легко паникует.

— Паникую? — возмутилась я. — Я никогда не паникую!

Почувствовав, что его рука по-прежнему обнимает меня, я резко отшатнулась. Он отодвинулся, и его загорелое лицо немного покраснело.

— Ладно, — сказал он, нахмурившись. — Давайте к делу. Вы вышли погулять и наткнулись на старый тоннель в развалинах, о которых все в Уайганд-Харбор думают, что они населены привидениями. Будь у вас хоть немного здравого смысла, вы бы никогда туда не вошли. Там вы увидели листок, который приняли за золотой, украденный из музея профессора. Верно?

— В самую точку, — подтвердила я. — Но я имею полное право ходить туда, куда хочу, как и все остальные на этом острове! — Мой тон был язвительным.

— Вы пытались дотянуться до него, но не смогли, — продолжил он. — Искали, чем бы его притянуть. И в это время увидели стропилину, которая начала падать на вас. Вы отошли и пустились бежать. Верно?

— Неверно! — сурово произнесла я. — Стропилина не падала. Как она могла падать? Я вам сказала, что она удерживалась раздвоенной веткой клена, наклоняясь от меня, а не ко мне. Она не могла упасть на меня, если бы кто-то не... что-то не подняло ее конец так, что она соскользнула с ветки! Говорю вам, кто-то поднял стропилину и толкнул на меня!

— Понятно. — Он опять нахмурился. — Что ж, может быть, вы и правы. На прошлой неделе я писал развалины как раз перед тем, как начался дождь. Помню, стропилина лежала на стене, одним концом попав в раздвоенную ветку. Я был в большой комнате в конце дома, недалеко от потайного хода.

— Верно, — согласилась я, с интересом глядя на него.

— Но, посмотрев наверх, разве вы видели, как кто-то поднял стропилину? Толкнул ее? Видели кого-то спрятавшегося за стеной?

— Это случилось так быстро, что пи в чем нельзя быть уверенной, — с вызовом произнесла я. — Может быть. Кажется, смутно я припоминаю какое-то движение. Что-то белое, как то, что я увидела со скамейки на вершине крутого холма.

— Кто-то в белой одежде?

— Не знаю, что на нем было. Одежда была белая и похожая на... ну, не знаю, что-то странное. Эта фигура вошла в тоннель и исчезла.

Он засмеялся:

— Может, она напоминала призрак?

— Не паясничайте!

Он выпрямился и посмотрел на меня, задумчиво потирая копчик носа.

— Как-нибудь, мисс Стантон, если у вас найдется свободное время, я бы хотел написать ваш портрет.

— Что? — я с отвращением посмотрела на него.

— Такой, какая вы сейчас, конечно. Сердитая и надменная, — пояснил он. — Хорошенькая и немного пьяненькая. Я хотел дать вам только ложечку рома, чтобы оживить вас, но вы припали к бутылке так, словно собрались ее осушить! Наверное, назову ваш портрет «Разгневанная леди». Как вам это название?

Я в ярости уставилась на него:

— Вы понимаете, что говорите? Будь вы мужчиной, вы бы уже давно пустились на поиски... того, кто на меня напал!

Художник кивнул с притворной серьезностью:

— Ждал, когда вы это скажете!

— Не волнуйтесь! Я доложу об этом в местную полицию. Они сообразят, что делать!

Он насмешливо усмехнулся:

— На Уэргилд-Айленде? Право, мисс Стантон! Ближайшая полиция находится в Тайсоне, в двадцати милях от Грэнит-Бей, на материке. Если вы разумная девушка, то забудете о том, что с вами произошло, и избавите себя от множества неудобств и неприятностей. Скорее всего, это был несчастный случай, если там действительно кто-то был. Вы здесь посторонняя. Вы прожили на Уэргилд-Айленде не более педели и, наверное, из-за дождя впервые вышли за пределы Уэруолд-Хаус. Будьте разумны. Ну, зачем кому-то вас убивать? Какой у него может быть мотив?

Я с удивлением посмотрела на него:

— Я видела золотой лист, помните? Вы имеете какое-нибудь представление, какую сумму коллекционер может заплатить за такой листок?

Художник пожал плечами:

— Коллекционеры — странный народ. Вы бы удивились, если бы узнали, сколько они иногда платят за мои картины. Или как часто отказываются от работ намного лучших. Но я понимаю, к чему вы клоните. — Он помолчал. — Ладно! Пойду посмотрю. А вам безопаснее остаться здесь, пока я не вернусь. Если вас что-то напугает, просто нажмите на клаксон и держите его.

— Вы не оставите меня здесь одну! — в ужасе вскричала я. — Я с вами!

Он покачал головой, словно я была недоступна его пониманию:

— Мгновение назад вы мчались со всех ног, словно за вами гнался сам Сатана! Хорошо, идемте. Обратно подниматься долго и тяжело, а у меня слишком много дел, чтобы я тратил светлое время, бегая взад-вперед по Бикон-Крэг!

— Ерунда, — возразила я. — Когда мы вернемся, освещение будет еще хорошим. У вас будет лучший теневой контраст. И вам не надо никуда меня везти. Я могу дойти до Уэруолд-Хаус пешком. Здесь с вами я буду в безопасности. С того места, где вы сидели, можно видеть всю тропинку.

— Ха! — отреагировал он. — Что вы понимаете в живописи?

— Она меня не впечатляет, если вы это имеете в виду, — заявила я, неуверенно вылезая из джипа. — Я видела слишком много художников и произведений искусства. И если уж на то пошло, слишком долго прожила среди картин и в измазанной красками одежде. Спотыкалась о наборы красок и ножки мольбертов. Я жила с этим много лет.

— С художником? — он резко поднял брови. — Это интересно.

— С отцом.

Он, казалось, был разочарован, но вдруг воскликнул:

— Погодите минутку! Анжело говорил, что вы приехали из Калифорнии. Ваш отец, случайно, не Роберт Стантон?

Я кивнула:

— Верно. Вы знали папу? — Нетерпеливо глядя на него, я вдруг почувствовала себя менее одинокой.

Мы вместе направились к тропинке.

— Я однажды с ним встречался, Дениз. Высокий, смуглый джентльмен. Это было в Нью-Йорке. Он открывал мою выставку. Погодите... это было... года два назад.

— Так вы Дин Мейнард? — Я удивленно посмотрела на него. — Я помню!

Почему-то мне казалось, что Дин Мейнард старше. Теперь я припоминала, как папа хвалил его работы. Он называл его художником с большим будущим.

— Да, — ответил он, изучая меня и широко улыбаясь. — Теперь я знаю, в кого вы такая хорошенькая!

— А папа говорил, что в маму, — невольно улыбнулась и я. — Она была блондинкой.

Его голубые глаза неожиданно смягчились, но он отвернулся.

— Я бы хотел сказать, что хорошо знал вашего отца, Дениз. Но не могу. Я хорошо знаю его работы, но не его самого. Мы встречались только один раз и поговорили совсем немного. Я сказал ему, что хочу писать пейзажи на побережье залива Мэн и холмах Вермонта. Он согласился, что это хорошая идея. Рассказал мне об Уэргилд-Айленде и предложил приехать сюда весной. Сказал, что это прекрасное место для пейзажей. Постойте, кажется, он говорил, что жил здесь в детстве? Да, именно. Говорил. Минутку... теперь припоминаю. Еще говорил, что связан с семьей Уайгандов родственными узами.

Я неуверенно посмотрела на него:

— Папа вам это рассказывал?

— Да. Его тетушка вышла замуж за одного из Уайгандов, не так ли? Мать профессора. Я видел ее портрет, написанный вашим отцом. Сейчас он находится в нью-йоркской коллекции. По-видимому, Уайганды не разбираются в искусстве; это была очень хорошая картина. Или, может быть, у них стало туго с деньгами. Раскапывание могил, должно быть, дело накладное. Полагаю, она стоила примерно десять тысяч долларов.

Я пожала плечами:

— Вы знаете об этом больше, чем я знала неделю назад. Когда мне предложили эту работу, я понятия не имела, что профессор мой родственник. Он рассказал мне об этом через день после того, как я приехала, но по какой-то причине просил не упоминать об этом.

Дин Мейнард кивнул.

Мы дошли до скамейки. Отсюда вниз бежала крутая тропинка. Тени вокруг стен разрушенного дома стали длиннее. Посмотрев на него, мы не заметили никакого движения.

Мейнард тихо спросил:

— Но почему? Я могу понять, что ваш отец не упоминал об Уайгандах. Они не в его духе. Я поступил бы точно так же. Но почему профессор Уайганд хочет держать ваши родственные отношения в секрете, если он пригласил вас сюда?

Поскольку ответить на этот вопрос я не могла, а он занимал меня гораздо больше, чем его, то нетерпеливо ответила:

— Полагаю, у него есть на это какая-то причина, которую он в один прекрасный день откроет. Не лучше ли нам поторопиться? Ваш свет померкнет.

— К черту свет! — отозвался Мейнард. — Сейчас меня гораздо больше интересуете вы. — Он зашагал быстрее, так что мне пришлось поторопиться, чтобы поспевать за ним. — Я ничего не скажу, — добавил он глубоким голосом и, как мне показалось, с некоторой тревогой. — Это не мое дело! Все равно... — И вдруг осекся, посмотрел на меня. — Вам известно, что профессор Уайганд был... болен? Что здесь погиб человек?

— Да, знаю. Анжело Раволи рассказал мне об этом, когда переправлял меня на «Лорелее».

— Анжело — кладезь информации, — скривился мой новый знакомый. — Она не вся правдива, потому что Анжело предубежден.

— Потому что его отец знал профессора в Италии и от него зависит благосостояние Анжело?

— Не только поэтому.

— Какая же другая причина?

Мейнард искоса посмотрел на меня:

— Сейчас я не хотел бы вам ее называть! И не лучше ли нам поостеречься, вдруг ваша фигура в белом поджидает нас со второй стропилиной?

Я содрогнулась:

— Не шутите с этим!

Какое-то время мы шли молча, и я поймала себя на том, что потеряла всякое желание снова входить в эти разрушенные стены. Я не была уверена, какое из зол меньшее — идти с ним или одной ждать его на скамейке? Но все-таки решила идти с ним, поскольку он медленно продвигался вперед.

В отличие от меня, этот мужчина, по крайней мере, не испуган; в его решительной фигуре, идущей вперед, было даже что-то стимулирующее. Когда мы дошли до разрушенного дома, он остановился и положил руку мне на плечо.

— Сначала разведаем снаружи, Дениз, — прошептал он. — Прежде чем зайти внутрь. Идет?

— Идет! — нервно прошептала я в ответ и неохотно побрела за ним, огибая внешние стены дома.

Мы пробирались по упавшим и гниющим стропилам и вокруг разбросанных гранитных блоков, которых вполне могло хватить на небольшую пирамиду, причем двигались в сторону, противоположную той, откуда я пришла к этому зловещему дому. Неожиданно Мейнард остановился и прислушался. Я затаила дыхание.

— Это внешняя стена хода, — прошептал он. — Не слышу, чтобы внутри кто-то двигался. А теперь послушайте меня. Если бы кто-то надумал толкать эту стропилину, ему пришлось бы дотянуться до верха стены. А ее высота здесь достигает десяти или двадцати футов. То же самое за углом. Начнем с того, что выясним, мог ли он дотянуться до такой высоты.

— Он или она?

Мейнард усмехнулся:

— Или оно.

Я с укором посмотрела на него. Он, безусловно, был привлекательным мужчиной.

Нам пришлось пробираться сквозь малиновые заросли, росшие вокруг почти обрушившейся каменной кладки. Следуя за ним, я порвала нейлоновый чулок, и он сразу же потерял вид. Добравшись до угла, мы остановились. Его рука лежала на моем плече.

— Здесь есть дерево, возвышающееся над стеной, — прошептал он. — Видите этот зазубренный камень? Кто-то мог залезть на него. Оставайтесь здесь, я посмотрю.

Я кивнула. Мое сердце снова учащенно забилось. Я наблюдала, как Мейнард прошел еще вперед. Он был крупным человеком, но ступал бесшумно. Дойдя до острых гранитных блоков, принялся их разглядывать. По-видимому, у дома отвалилась часть крыла, потому что блоки казались слишком большими — человек не мог бы сдвинуть их с места. Мейнард начал осторожно взбираться на груду. Добравшись до верха, обнаружил еще один камень, поменьше и более плоский, который, похоже, кто-то здесь положил. Я с любопытством подошла поближе.

Дин Мейнард медленно поднимался. Я заметила, что он стоит не на этом плоском камне, а на гранитных блоках, широко расставив ноги. Когда же выпрямился, его голова оказалась над стеной. Некоторое время он смотрел внутрь, словно колеблясь, затем поднял руки над головой и, подержав их так, снова посмотрел вниз, наконец, ухватился за край стены и ступил на камень.

Теперь он оказался гораздо выше и снова медленно поднял руки. Я потеряла терпение:

— Какого черта вы там делаете? Аллаху молитесь?

Дин быстро обернулся, и камень под его ногами шевельнулся. Он качнулся и начал быстро соскальзывать вниз. Я поспешила ему на помощь и обнаружила, что он сердито смотрит на меня, потирая бедро. Через порванные брюки я увидела поцарапанную смуглую кожу.

— Вы ранены? — встревожилась я.

Он пробурчал что-то нелестное:

— Смотрит, как я балансирую на камне, и неожиданно орет! Из всех дурных блондинок!.. Конечно, я не ранен! Просто люблю падать. Так, для развлечения!

— Простите!

— Я сломал ногу, а она извиняется! — пробормотал он, поднимаясь. — Вот что значит играть в благородство!

— Ничего вы не ранены, — засмеялась я. — Подумаешь, грациозно поскользнулись и сейчас этим пользуетесь! Во всяком случае, я тут ни при чем. Вы должны были балансировать на камне, пока не убедитесь, что он вас выдержит. А что вы делали, поднимая руки, как мусульманин?

— Проверял вашу историю, — буркнул он. — Смотрел, можно ли здесь встать и поднять стропилину, да так, чтобы она соскользнула через раздвоенную ветку и упала на вас. Вот что я делал! — Он печально посмотрел на свои разорванные брюки. — Вы умеете шить?

— Шить? — удивилась я. — Я изучала в колледже археологию, а не рукоделие.

— Да, мог бы и сам догадаться! — проворчал Мейнард, отряхивая брюки.

— Куплю вам новые, — пообещала я. — Тем более, что эти уже давно пора выкинуть! Они настолько задубели от краски, что могут стоять самостоятельно!

Он насупился:

— Мне эти брюки и такими нравятся!

Я тоже угрюмо посмотрела на него.

— Может быть, вы прекратите вести себя как капризный ребенок и расскажете, что там нашли? — осведомилась я.

Мейнард некоторое время молчал, потирая ногу, затем явно неохотно сообщил:

— Все могло быть именно так, как вы и говорили: Человек моего роста или выше мог, стоя на блоках, толкнуть стропилину достаточно высоко, чтобы она проскользнула сквозь раздвоенную ветку. А парень пониже мог подтащить этот проклятый качающийся камень на блоки, чтобы подняться повыше, и проделать то же самое. Выбирайте.

— Она... она не могла... упасть просто так, как вы подумали сначала? — с тревогой спросила я.

— Ни в коем случае! — мрачно отрезал он. — Конец стропилины прочно лежал на верхушке стены. Сама она могла упасть лишь в эту сторону, соскользнув со стены, а не через раздвоенную ветку. Хотите посмотреть?

— Нет, спасибо! — лениво отозвалась я. — Верю вам на слово.

— Тогда давайте заглянем в старинный ход, — предложил Дин. — Где, говорите, вы видели листок? — И он решительно, широкими шагами обогнул стену. Я спотыкаясь поспешила за ним, не желая оставаться одной в этом жутком месте.

Мейнард дошел почти до большой комнаты в конце дома, пока я поднималась по лестнице, задыхаясь и в спешке спотыкаясь о груды камней. Когда я поравнялась с ним, он стоял под кленом, глядя туда, где прогнивший острый конец стропилины вонзился в землю возле хода, а затем обломился и упал.

Нахмурившись, Дин разглядывал раздвоенную ветку, а я молча наблюдала за ним.

— Покажите мне, где вы стояли, когда это случилось, — гневно приказал он.

— Вот здесь. Могла заглянуть в ход. Я вам покажу...

Мне пришлось встать поперек стропилины, чтобы показать, где я стояла. Я держалась за край внутренней стены, и острие стропилины находилось на четыре фута справа от меня. Дин нагнулся, чтобы рассмотреть стропилину и яму глубиной в фут, которую она пробила в земле. Когда снова выпрямился, его голубые глаза сверкали яростью.

— Расскажите мне поточнее, что произошло.

Я снова все рассказала:

— Тогда я отступила и посмотрела вверх, думая, удастся ли мне дотянуться до ветки, чтобы воспользоваться ею, как палкой. И увидела, что стропилина падает. По-моему, я вскрикнула, отскочила сюда и здесь споткнулась. — Я показала на груду камней, о которую споткнулась, и четкий отпечаток моей руки на мягкой грязи, в которую упала.

Он покачал головой:

— Хорошо, что вы посмотрели вверх, Дениз. Вы же понимаете, что с вами могло случиться. — Потом нагнулся и поднял конец стропилины.

Дерево поразила влажная гниль, размягчив его настолько, что со временем внешний пласт отслоился, оставив крепкую конусообразную сердцевину не больше двух дюймов в диаметре на конце. Она имела форму тупого копья.

Я содрогнулась:

— Ой, не хочу об этом даже думать, Дин!

— Она могла вас проткнуть! — уточнил он. — Хотел бы я встретиться с этим парнем!..

Он прошел мимо меня и, нагнувшись, заглянул в ход.

— До листка я не смогла дотянуться, — сказала я, подходя к нему.

— Как до сыра в мышеловке, — откликнулся Мейнард. — Люди не убивают других людей без причины, Дениз, если они не сумасшедшие! У них должен быть какой-то мотив! Он мог знать, что вы увидели этот листок? Мог обнаружить, что потерял его здесь, и вернуться за ним? А тут обнаружить вас и догадаться, что вы ищете? Непонятно только, почему не подождал вас у входа? Или не вошел сюда вслед за вами? Здесь вы от него не убежали бы...

— Не говорите этого! — взмолилась я. — Не хочу вас слушать!

— Должно быть, это холодный и расчетливый парень, — продолжил Дин, будто меня и не слышал. — Если бы стропилина убила вас, это могло бы сойти за несчастный случай. Где лежал листок?

Я встала на цыпочки и, как и раньше, заглянула внутрь. Сейчас там стало темнее. На месте, где раньше сквозь листья клена пробивался пестрый солнечный свет, теперь ничего не было видно.

— Слишком темно, — констатировала я, однако показав пальцем, где видела листок. — Он лежал примерно здесь. Светило солнце, и я четко его рассмотрела. Протянула руку, вот так...

— Вы могли бы дотронуться до него? — уточнил он. — А если бы дотронулись, могли бы ошибиться?

— Я уже вам сказала... Я не могла до него дотянуться!

— Сейчас его, конечно, уже нет на месте, — заявил Дин. — Листок забрали. Вот почему этот парень не бросился за вами в погоню. Погодите... — Он пошарил в кармане, нашел зажигалку, зажег ее, опустил пониже и вдруг проворчал: — Вижу листок! Только один.

— Так я вам и говорила, что там был только один листок.

Мейнард поднял что-то желтое, выпрямился и отдал мне. Я положила листок на ладонь и принялась тупо его разглядывать.

— Идемте! — грубо распорядился Дин. — Нам еще долго взбираться на Бикон-Крэг! Я отвезу вас домой. Это всего лишь листок. И все же на вашем месте я не стал бы ходить сюда один. Что-то же помогло стропилине упасть! — Он решительно отправился к выходу.

Я задержалась, все еще рассматривая листок. Он был желтым, но не золотым. Просто осенний лист. Я положила его в карман юбки, и мои пальцы коснулись забытого портсигара.

Это был не тот листок, который я видела. Это был дубовый лист, а тот буковый, причем с бука, который рос далеко отсюда и очень давно. Но посадка головы Дина и его походка красноречиво говорили о том, что он начал сомневаться в правдивости моего рассказа.

Я плелась за ним, все больше распаляясь гневом. Из всех людей, которых мне доводилось встречать, Дин Мейнард был, безусловно, одним из наиболее неприятных!

Глава 6

С удовольствием растянувшись на огромной кровати, я взялась за книгу. На улице снова шел дождь, поднялся ветер. Джон очень рано отправился в деревенскую церковь, сомневаясь, что сегодня у него вообще будут прихожане. Рандолф, как всегда, вечером не вернулся. Профессор отдыхал перед телевизором в небольшой комнате отдыха в конце коридора. По-видимому, он предпочитал вестерны, и звук включил очень громко. Время от времени я слышала выстрелы и топот копыт, что казалось довольно неуместным в тишине этого большого дома.

Карен демонстративно спустилась вниз, когда профессор включил телевизор. Буря, предвещавшая сегодняшний дождь и ветер, пронеслась над нами вчера, вскоре после того, как Дин Мейнард подвез меня к дому. Карен сегодня была особенно раздражительна, потому что Анжело со своей «Лорелеей» остался на материке и никто не мог увезти ее отсюда, пока не улучшится погода.

Что же касается меня, то я наобум выбрала книгу в библиотеке и устроилась отдохнуть, почитать. Но читала я невнимательно и, наконец, отложив книгу, стала смотреть на стекающие по стеклам капли дождя.

Перед моим взором все еще стояли желтый лист у меня на ладони и выразительные, полные сомнения голубые глаза Дина.

Я знала, что видела в тоннеле перед тем, как на меня полетела стропилина, и это был не дубовый лист. Это был один из бесценных предметов из коллекции профессора. Превосходная имитация букового листа из сплошного золота, возрастом почти в три тысячи лет.

Теперь я не сомневалась, что на Уэргилд-Айленде происходит что-то странное. И тот золотой листок послужил бы мне доказательством. Послужил бы, да человек, который пытался меня убить, оказался слишком умен и стащил золотой листок, а на его место положил первый попавшийся на глаза желтый лист. Вероятно, слишком нервничал из-за всего происшедшего там и даже не потрудился найти лист такой же формы.

Имея в качестве доказательства шумерский лист, я тотчас же отправилась бы вместе с Дином Мейнардом к профессору, чтобы предупредить, что кто-то ворует его драгоценные предметы и выносит их через потайной ход. Вчера некоторое время я полагала, что нашла друга, союзника, которому можно доверять, но вор оказался слишком умен, и я лишилась не только доказательства, но и союзника. А идти к профессору и без того, и без другого было совершенно бесполезно.

Я нетерпеливо встала, подошла к окну и принялась смотреть на бурлящее море, покрытое белыми гребешками. А глянув вниз, подумала о Ллойде Мередите и портсигаре. Дождь медленно набирал силу, дул ветер, и массы облаков на северо-востоке выглядели такими же угрожающими, как всегда.

Я впервые пожалела, что уехала из Калифорнии.

И тут сквозь шум ветра услышала, что к Уэруолду подъезжает какая-то машина. Мне показалось, что джип. Не может ли это быть Дин Мейнард? Сунув ноги в тапочки, я посмотрела на себя в зеркало и поспешила вниз.

Оказалось, что это Джон привел джип, накануне оставленный Рандолфом в деревне. Когда он вошел, сбрасывая промокший плащ, я попыталась скрыть свое разочарование. Джон улыбнулся и подошел ко мне:

— Рандолф попросил у меня машину. Он там дурит людей. Я взял джип, как дурак, и вымок. А в церкви всего полдюжины человек.

— Вам надо переодеться.

— Да. Переоденусь. Хотя сначала, наверное, пропущу немного отцовского шотландского. Хотите, Дениз?

Я отказалась и, поколебавшись, произнесла:

— Вчера, прогуливаясь к Тайной пещере, я кое-что нашла возле старой деревянной скамейки на холме под Бикон-Крэг.

Он поднял брови, выражая удивление и любопытство:

— Вы гуляли? А я как раз хотел спросить вас о прогулке. Как вам поправился вид с Бикон-Крэг?

— Великолепно. Там я познакомилась с художником, писавшим пейзаж. Этот дом, утесы и море за ним.

— Мейнард? И как он вам поправился? Я часто приглашал его сюда, но он пришел только один раз. Это было несколько месяцев назад, весной, когда он впервые приехал на Уэргилд. С тех пор мы встречаемся только от случая к случаю, в деревне. Приятный парень.

— Очень.

Джон слегка нахмурился:

— Вы сказали, что что-то нашли?

— Да. Золотой портсигар. Он лежал возле деревянной скамейки на горной тропинке. Я не знала, что с ним делать. На нем есть инициалы «Л.М.».

Он сделал большие глаза:

— Ллойд Мередит?

— Анжело говорил, что вы были друзьями. Он погиб, не так ли?

— Анжело слишком много болтает. — Джон тяжело вздохнул. — Да, Ллойд погиб здесь. Несчастный случай. Упал с утеса. Полагаю, Анжело вам об этом рассказал? Как это случилось? Я виноват в том, что бедный Ллойд в то утро оказался там. Об этом я буду сожалеть до конца своих дней.

— Простите, что напомнила вам об этом, Джон, — с сочувствием проговорила я. — Но думаю, вы знаете, кому отослать этот портсигар или что с ним делать. А еще там есть записка, написанная на музейной табличке. В ней упоминается ваше имя.

— Записка Ллойду обо мне? — Он вдруг нахмурился еще сильнее. — От кого записка?

Я пожала плечами:

— Боюсь, ее трудно прочесть. Наверное, она долго там пролежала. Картон сгнил. Подписи я не увидела и почерка не узнала, но вы, может быть, узнаете. Сейчас я ее принесу.

Он кивнул и продолжал смотреть на меня, пока я поднималась по лестнице. Когда я вернулась с портсигаром, Джон стоял там же и выглядел таким бледным и встревоженным, что я пожалела, что вообще завела этот разговор. Он стоял неподвижно и отсутствующим взглядом смотрел на виски, про которое совсем забыл. Я протянула ему портсигар.

— Да, — пробормотал Джон. — Я его припоминаю. Это портсигар Ллойда. — Он открыл его и уставился на влажный, потрепанный картон с обрывками фраз, написанных мелким, аккуратным почерком. Начал было вынимать записку, но потом положил на место и закрыл портсигар.

Наблюдая за ним, я заметила в его глазах удивление и уловила какое-то непонятное выражение, напоминающее страх.

— Здесь упоминается ваше имя, — напомнила я.

— Да, — отозвался он каким-то странным голосом. — Я это заметил.

— Вы узнаете почерк?

Он быстро взглянул на меня:

— А вы, Дениз?

— Боюсь, что нет.

— Я тоже не узнал. Это может быть записка от его сестры. Она живет в Портленде.

— На музейной карточке профессора?

Джон отвел взгляд:

— Почему вы думаете, что это карточка отца, Дениз? Картон в таком состоянии, что это трудно установить. Хотя, конечно, это может быть записка Ллойду от кого-нибудь из домашних, даже от горничной! Например, от Эдны! — Он помолчал. — Бедный Ллойд был донжуаном. — Затем покачал головой и засунул портсигар в карман. — Это был единственный недостаток Ллойда. В остальном же лучшего друга было не найти. Полагаю, Анжело рассказал вам, что он погиб, пытаясь спасти отца? — Его странные, светлые, проницательные глаза неотрывно смотрели на меня.

— Да, — подтвердила я.

— Тяжелое было время, Дениз! Мы все стараемся не вспоминать об этом. — Он почему-то смутился. — Ваша находка потрясла меня... Я пытался спасти Ллойда в то утро, но не успел. Мне удалось спасти отца, но не беднягу Ллойда. Ужасно! Увидев портсигар, я все живо вспомнил. Впрочем, могло быть и хуже, Дениз! Я был бы вам благодарен, если бы вы никому не рассказывали об этом.

Я поняла, что он думает о профессоре. Джон выглядел настолько встревоженным, что меня захлестнула волна сочувствия.

— Хорошо, Джон, — кивнула я. — Никому ничего не расскажу.

— Хорошая девочка! — Он с явным облегчением улыбнулся и слегка похлопал меня по плечу. — Простите. Что-то я озяб, а после такого шока мне и подавно нужно выпить...

Он налил себе виски, а я поднялась к себе. Теперь, как всегда, прежде чем войти в мою комнату, я прислушалась, но там все было нормально, а Эдна шла по коридору, неся на подносе чай. Это, казалось, было единственной британской чертой, которую многие поколения Уайгандов сохранили со времен роялистов.

Я снова попыталась почитать, но безуспешно. Эдна принесла мне горячий чай с бисквитами, которые в Уэруолд-Хаус называли на английский манер лепешками, полагаю, по той же причине, по которой здесь подавали не кофе, а чай, и приветливо проговорила:

— Жаль, что сегодня нет солнца, мисс Стан-топ! Хорошо вчера прогулялись?

— О да, — солгала я. — Очень. Дошла до Тайной пещеры и забралась на Бикон-Крэг.

— Бикон-Крэг еще куда ни шло, — заметила она. — Но приближаться к Тайной пещере или к старому дому на ферме я бы ни за что не стала. Во всяком случае, одна. В деревне говорят, что там водятся привидения.

— И вы в это верите, Эдна? — улыбнулась я. — Вы когда-нибудь видели привидение?

— Нет. Но кое-кто в деревне говорит, что видел. В старом доме. Билл Кеннеди однажды был на Бикон-Крэг, выглядывая близ Берднест-Айленда косяк рыб. А как вы думаете, Билла легко напугать?

Я опять улыбнулась:

— Нет. Насколько я могу судить о нем, он не из пугливых!

— Вот именно! Билл посмотрел на старый дом и там его увидел. Да еще при дневном свете!

Я уставилась на нее:

— И что же увидел Билл?

— Увидел фигуру в белом, вот что, — твердо произнесла она. — Бродила взад-вперед по старому дому. Билл спустился посмотреть, что она там делает, а дом на ферме виден все время, пока идешь к нему. Никто оттуда не выходил, но, когда Билл вошел в дом, там никого не оказалось.

— А что, если там есть потайной ход?

Эдна засмеялась:

— Потайной ход? Билл даже заглянул туда, насколько возможно. Ход был затоплен водой на протяжении нескольких сотен ярдов. Давно затоплен. Там никого не было, да и вокруг фермы тоже.

— Ход был затоплен? — переспросила я.

Она кивнула:

— Да. Ход идет от старого дома. Я это знаю, потому что мы, деревенские, часто спускались туда. Конечно, прихватив с собой фонари. В воде достаточно безопасно. Но что там дальше, никто не знает.

— Понятно, — медленно и недоверчиво произнесла я, содрогнувшись. — Думаю, больше никогда не пойду туда одна!

— Да уж конечно! — воскликнула Эдна. — В компании — совсем другое дело. Можно и позабавиться. И это еще не все, мисс Стантон! Иногда летними ночами на Бикон-Крэг из деревни приезжают парочки. Туда ведет дорога. И они тоже видели таинственные огни в Тайной пещере или в старом доме. От этого места следует держаться подальше, даже днем!

— Спасибо... учту! — откликнулась я. — Вы здесь давно, Эдна?

— Я родилась в деревне. Сюда пришла работать, когда мне было шестнадцать лет.

Понизив голос, я поинтересовалась:

— Вы были здесь, когда погиб Ллойд Мередит?

Она кивнула, изменившись в лице:

— Да, мисс Стантон. Но это дело прошлое, и лучше о нем не вспоминать!

Она нервно вздрогнула, а я изучала ее лицо. Эдна была хорошенькой. Рыженькая, с полными губами, дерзкими карими глазами и роскошной фигурой, которую не могла испортить даже накрахмаленная униформа горничной.

— Это, наверное, было ужасно, — произнесла я, покачав головой. — Вы видели, как это произошло, Эдна?

— Когда он упал? Господи, нет, мисс! Не видела! Я впервые узнала, что что-то произошло, когда все начали кричать. Но это дело прошлое, лучше о нем не говорить. Если бы миссис Хадсон меня сейчас услышала, я потеряла бы работу.

— Тогда я больше не буду вас расспрашивать, Эдна. Простите.

Она выглядела немного смущенной.

— Не подумайте, что я не хочу говорить об этом с вами, мисс Стантон! В библиотеке вы найдете подшивку газет, в которых все про это написано. Их туда положил мистер Джон. Вы же знаете, как он аккуратен! Я нередко задумывалась, зачем он это сделал? Хочу сказать... как вы думаете, если профессор найдет подшивку и прочтет ее, это ведь не пойдет ему на пользу, правда? Говорят, он вообще не помнит, что произошло в то утро. Говорят, именно поэтому его лечили в больнице.

— Кажется, держать подшивку на виду не очень разумно, не так ли? — спросила я.

— Да, мисс. Это, безусловно, глупо. — Она взглянула на дверь. — Миссис Хадсон будет беспокоиться, где я.

— А каким был Ллойд Мередит, Эдна? — быстро спросила я. — Я слышала, он был невероятно красив?

Она улыбнулась, вспоминая:

— Да, конечно. Высокий блондин, всегда улыбающийся. Не любить Ллойда было невозможно.

— А вы его любили?

— Да его все любили. Ллойд был славным парнем.

— Профессор тоже его любил?

Взглянув на меня, она покачала головой:

— Профессор никогда не встречался с ним до... до того дня, мисс Стантон! Впрочем, никому из нас это не известно. Ллойд приезжал сюда только три раза. Мистер Джон каждый раз привозил его, и он оставался на два-три дня. Профессор тогда был в Ираке. Ллойд оказался здесь в то утро лишь по несчастному стечению обстоятельств. Для Ллойда, я имею в виду.

Мне вспомнились слова в записке, найденной в портсигаре Ллойда Мередита. «Ллойд, я должна с тобой увидеться». Явно писала женщина? Причем требовала...

— На Уэргилд-Айленд он тогда приехал на каникулы?

— Да. Ллойд обычно рыбачил и гулял по острову. Он всегда приезжал на собственном катере.

— И держал его в Тайной пещере? — спросила я, пораженная.

Эдна засмеялась:

— Кто же будет держать там катер, когда есть Уайганд-Харбор и причал?

— Просто подумала, там ближе. Итак, он любил гулять? Вы когда-нибудь гуляли с ним, Эдна?

Она удивленно уставилась на меня:

— Я? Да как такое могло прийти вам в голову, мисс Стантон?

Я виновато покраснела:

— Ну, вы очень привлекательная девушка, Эдна! И...

— Он никогда и не смотрел на меня, — задумчиво произнесла она. — Если бы посмотрел, я, может быть, и пококетничала бы с ним. Но он не смотрел. Похоже, это его нисколько не интересовало. Он приезжал сюда, чтобы порыбачить, погулять и побыть с мистером Джоном. Они вместе учились в колледже. У них были общие интересы. — Она замолчала, взяла поднос и повернулась к двери. — На вашем месте, мисс Стантон, я бы не слушала, что говорят в деревне о Ллойде Мередите. Это все неправда! Враки все это!

— Я не была в деревне, Эдна, — быстро произнесла я. — И не встречала никого, кто бы заговорил о Ллойде, кроме тех, кто работает в музее.

Эдна прикрыла за собой дверь. Ведь Анжело говорил то же самое! Наверное, Ллойд Мередит был славным парнем! У меня не было причин сомневаться в этом. Если бы не эта записка в портсигаре!

Я уже жалела, что не сняла с нее копии. Но некоторые слова настойчиво всплывали в моей памяти. «По-моему, он сошел с ума...» Шла ли речь о профессоре? Если да, то это оказалось пророчеством! Другие слова звучали еще более зловеще: «Быстро исполни план» Какой план? Может быть, кто-то крадет из музея экспонаты? И еще: «Я воспользуюсь ходом» Кто-то до сих пор им пользуется, если тот листок, что я видела, вынесен из музея профессора! «Катер наготове. Не подведи...»

И вдруг все встало на свои места. Конечно, из музея крали бесценные сокровища!

У Ллойда Мередита был свой катер. Эдна говорила, что он часто ходил на нем на рыбалку. Ему было не сложно проскочить в Тайную пещеру, а от конца тоннеля до пляжа не более пары сотен ярдов!

Я покачала головой. Но ведь Эдна сказала, что тоннель уже давно затоплен? Разве можно пробраться по нему, даже если стены и потолок не обрушились? Ни один здравомыслящий человек не решится на это даже за целое состояние! Жизнь дороже!

Спокойный день был полностью испорчен. Я выпила чай, надела туфли, захватила плащ и спустилась вниз. Дождь кончился, а сидеть дома мне надоело. Плащ Джона лежал там, где он его бросил. Должно быть, забыл переодеться, потому что, когда Эдна выходила из библиотеки с подносом, я заметила, что он, сидя за столом, над чем-то работал, а перед ним стояли чай и тарелка с бисквитами. Наверное, это было что-то очень важное, потому что он снял Пиджак, и на его рубашке я заметила подсохшие пятна.

Я пожала плечами. В конце концов, если он хочет подхватить пневмонию, это не мое дело! Мне же нужно просто подышать свежим воздухом. На улице дул сильный, холодный ветер, а снизу доносился шум от ударов камней о подножие утеса. Я обошла вокруг дома, держась ближе к стенам, чтобы укрыться от ветра. Бредя наугад, оказалась у окна библиотеки, заглянула в него и остановилась от удивления.

Я часто видела Джона Уайганда в такой же позе в музее, с увеличительным стеклом в левой руке и пинцетом в правой. Перед ним лежала небольшая кисточка, стоял кувшин с адгезивом и таз с водой. Он что-то внимательно рассматривал, с бесконечной осторожностью орудуя пинцетом.

Я инстинктивно отпрянула.

Джон что-то реставрировал! Но профессор очень строг в этих вопросах! За двери музея никому ничего не разрешалось выносить! Если он увидит, что Джон работает в библиотеке, разразится скандал!

Движимая любопытством, я еще раз заглянула в окно. Предмет лежал на столе, и рука с пинцетом заслоняла его от меня. Я тихо встала на цыпочки и заметила что-то грязно-белое, разложенное перед ним.

Мне стало смешно. Ну конечно! Джон пытается восстановить записку, найденную в портсигаре Ллойда Мередита. Слева от него лежал и портсигар, отражая на потолок яркий свет лампы. Джон склеивал края сгнившего листка бумаги, расправляя их с помощью пинцета. Реставрация предметов была коньком Джона, и я не могла упрекнуть его за любопытство. Я и сама любопытна!

Джон предположил, что записка написана сестрой Ллойда. Вероятно, так оно и есть. Наверное, то, о чем в ней говорится, не имеет никакого отношения к Уэруолд-Хаус или кому-либо вообще из обитателей этого дома, кроме Джона, чье имя достаточно четко читается в конце одной строчки.

Я повернулась, чтобы вернуться в дом и предложить ему помощь, но вдруг вспомнила, что там упомянуто имя профессора — Скотт! Тогда снова повернулась и прошла по лужайке к усыпанной гравием дорожке. Ветер гнал меня вперед, и я в раздумье остановилась за воротами на подветренной стороне каменной стены, окружающей Уэруолд. Сегодняшний день вовсе не способствовал прогулке по тропинке, идущей по краю утеса. Джон предупреждал меня, как опасен сильный ветер. Я повернула налево, пошла вдоль стены и через некоторое время оказалась перед Бикон-Крэг.

Крутая тропинка была защищена от ветра, гулявшего по гребню и треплющего деревья, срывая с них хорошенькие осенние листочки. Вечнозеленые растения низко склонялись перед ним, вздымаясь, как паруса при шторме.

Недалеко от края утеса, где вчера Дин рисовал, стоял его джип, повернутый лицом к Уэруолд. Мне сейчас надо было с кем-то поговорить. С таким человеком, как Дин, который хотя и не поверил мне вчера, но, по крайней мере, не очень тесно связан с Уэруолд-Хаус.

Я тотчас же принялась взбираться на гребень. Подъем здесь был такой же крутой, как и со стороны разрушенного дома, но сегодня меня не подгонял страх.

Поднявшись выше, я ощутила всю силу ветра, и мне даже пришлось согнуться почти пополам. Плащ и юбка колотили меня, ветер развевал волосы, но я, задыхаясь, подошла к гребню и огляделась, высматривая, нет ли поблизости Дина.

— Дин! — тревожно позвала я, не уверенная, что это его джип.

— Я здесь, Дениз! — отозвался знакомый голос. Дверца джипа открылась, и он появился из-за запотевшего стекла. Придерживая дверцу, он улыбнулся мне уголком рта и весело предложил: — Садитесь в машину, переждите ненастье!

Я с облегчением вздохнула:

— Джентльмен помог бы мне преодолеть эти последние ярды!

— Угу! — с кривой улыбкой согласился он. — Но здесь есть только один джентльмен, и то хромой! Если бы я вылез из машины помочь вам, боюсь, помогать пришлось бы мне!

— Ох! — Глянув на его ногу, я почувствовала себя виноватой. Вчерашние старые штаны художника сменили серые нарядные брюки. Сегодня на Дине была темно-зеленая рубашка с галстуком и серая спортивная куртка с черной отделкой. — Это после вчерашнего?

— Угу, покраснела и распухла! Ничего, конечно, не сломано, но очень больно! — сварливо ответил он.

— Вы были у врача? Вам надо лежать в постели. Наверное, попала какая-то инфекция. Врач даст вам антибиотики, и все быстро заживет!

— Врач на Уэргилде? — удивился Дин, подняв бровь, когда я скользнула рядом с ним на сиденье. — Вы не знаете этих мест! Врач здесь умер бы от голода! Здесь есть только акушерка, но это не для меня!

— Очень смешно! — покраснев, пробормотала я. — Что ж, тогда нужно пойти в аптеку и...

— Ха! Аптеки тут тоже нет! По-видимому, на Уэргилд-Айленде болеют только туристы! Как тот парень, Ллойд Мередит, который погиб около года назад, или я. Сегодня утром все умирали от смеха, когда я, хромая, зашел в лавку и Билл Кеннеди предложил мне какую-то лошадиную мазь! Сказал, что это лучшее средство от царапин! Я намазался ею, а она оказалась чистым скипидаром! Может быть, так и надо лечить раны?

Пока он, хромая, обходил джип, я подозрительно смотрела на него. По-видимому, ему действительно было очень больно, потому что, сев в машину, он с трудом вытянул ногу.

— Если у вас так болит нога, какого черта вы здесь делаете? Вы должны были остаться дома и лежать, — проворчала я. — Вы сами можете справиться с инфекцией с помощью теплой воды и антисептиков. И не говорите мне, что в лавке нет никаких антисептиков! На дворе 1966 год!

— Вам следовало сказать это в Уайганд-Харбор, — печально пробормотал он. — Я слышал, и новички и долгожители на Крайнем Юге до сих пор ведут гражданскую войну за свое пиво, а эти парни на Уэргилде до сих пор борются за революцию! Весь этот проклятый остров — сплошной анахронизм! Его бы использовать как полигон для бомбы!

Я засмеялась и пригладила волосы.

— Какое прекрасное у вас сегодня настроение!

— Я жду уже несколько часов! — признался он. — Может быть, поэтому. Хотел, чтоб хоть на несколько минут вышло солнце, но никаких шансов!

— Вы хотели закончить вчерашний пейзаж? Так вы его не закончили? Мне очень жаль, Дни!

— И правильно! Когда вы ушли, я стал думать о вас и не мог сосредоточиться. Я должен был снова встретиться с вами! — Он покачал головой и взглянул на меня. — Вы решили, что я не поверил вам после того, что случилось с листком? Верно?

— Да, решила!

— Вы были правы. Я не поверил. Только после того, как вы ушли, я серьезно задумался о том, что здесь произошло. И пришел к выводу, что вы не из тех сумасшедших дамочек, которые могли бы сочинить такую историю. Нет! Меня так скоро не проведешь! Есть девушки, которые делают это, чтобы привлечь к себе внимание, их можно часто встретить в таких уединенных местах, как Уэргилд. Однако, поразмыслив, я решил, что на вас это не похоже. Вы слишком умны и, думаю, слишком честны! А если хотите знать третью причину, так вот: вы слишком привлекательны, и вам не нужны никакие уловки, чтобы обратить на себя внимание! Поэтому...

— Из всех наглецов, — покраснела, я, — вы самый самодовольный, самый...

— Пожалуйста, подождите осыпать меня ругательствами, прежде чем я закончу! — взмолился он. — Пожалуйста! — Я молча протянула руку к дверце. Он рванулся ко мне. — Дениз! Я должен был увидеться с вами, чтобы извиниться! Я специально остановился здесь, чтобы любой мог заметить мой джип. Я был уверен, что нормальная девушка вроде вас должна рано или поздно выбраться из этого мавзолея, чтобы глотнуть свежего воздуха! Я жду вас со времени ленча. Я уже был готов ехать в Уэруолд-Хаус и спросить вас, но увидел, как вы вышли из дома, и безошибочно понял, что вы придете к джипу. Простите, что не поверил вам вчера! Теперь я верю, что это правда!

— Я сказала чистую правду, и вы должны были мне поверить! — холодно проговорила я.

— О'кей! А теперь слушайте! Вчера я пошел домой, взял фонарь и вошел в тоннель! Он идет вниз. Вы это заметили?

Я еще хмурилась, но гнев мой начал проходить.

— Да, я это заметила. А сегодня Эдна Джоунз, служанка из Уэруолда, сказала мне, что ход давно затоплен. По нему нельзя пробраться.

Дин кивнул:

— Отчасти, это правда. Ход затоплен почти до потолка. Точно определить, насколько велик затопленный участок, невозможно, может быть, на несколько футов, а может быть, на несколько миль! Но по-моему, не более двадцати — тридцати ярдов. Я встал за разрушенным домом и изучил рельеф почвы. Сначала она опускается, потом поднимается. Через двадцать пять шагов земля начинает подниматься к Уэруолду. Ход, наверное, поднимается вместе с уровнем земли. Я подумал, что можно проплыть под водой и проверить, но без снаряжения решил не рисковать. Если ваша мисс Джоунз и ее друзья думают, что ход непроходим, они ошибаются. Ведь они ничего не знают о подводном плавании!

Я уставилась на него:

— О подводном плавании? Конечно!

Он широко улыбнулся:

— Должен признаться, когда я обнаружил там воду, моя вера в вас поколебалась во второй раз, Дениз! Ведь согласно вашему рассказу получалось, что после того, как вы убежали, словно перепуганная лань, таинственная фигура подобрала золотой лист, а на его место положила другой листок на тот случай, если вы вернетесь с подкреплением, что вы и сделали, а затем скрылась в тоннеле. Но до тех пор, пока я не изучил землю снаружи, мне это казалось невозможным.

— Может быть, я избавила бы вас от некоторых сомнений, — чопорно произнесла я, — если бы вы так торжествующе не положили листок мне в руку и не прошествовали прочь, полностью уверенный в моей лжи!

— Туше! — сказал он. — Но как вам это удалось, Дениз?

— Я же говорила вам, что ясно видела золото, хотя не могла до него дотянуться. Это было золотое изделие в форме букового листа. Но с того бука, который рос на Среднем Востоке три тысячи лет назад.

— Вы в этом уверены? — Он тихо присвистнул. — Конечно! Вы должны знать. Вы с ними работаете. А листок, который я вложил в вашу горячую маленькую руку, был...

— Дубовым листом. Форма совершенно другая. Текстура. Цвет. Это не мог быть тот же самый лист.

— Но это был единственный лист, который я там видел. А когда я вернулся с фонарем, никакого листа и вовсе не было. Я проверил каждый дюйм хода до самой воды. — Он покачал головой. — Что-то... что-то... — Он наморщил нос, схватил носовой платок и мощно чихнул. — В Уэруолде, — закончил он, задыхаясь, — происходит что-то непонятное!

Я кивнула:

— Вы совершенно правы! Но вы не знаете и малой доли... пока. Вы простудитесь. Нет ли тут менее продуваемого места?

— Я мог бы отвезти вас в Уэруолд.

— Мне бы этого не хотелось.

— Тогда ко мне? Я мог бы показать вам мои картины и... — Он заметил мой подозрительный взгляд и поспешно добавил: — Все в порядке. Там будет миссис Кендалл. Она живет на соседней ферме и каждый день приходит ко мне готовить еду и прибирать. А кроме того... я фактически хромой!

— Ну ладно. Мы проедем мимо деревни?

— Мы проедем через нее, — сказал он, включая зажигание.

— Хорошо. Остановимся у лавки. Я куплю вам какой-нибудь антисептик и бинты, чтобы сделать повязку на ногу. Но лучше дайте мне сначала посмотреть на нее, чтобы я знала, что купить.

Дин закатал штанину. Брюки у него были хорошо скроенными и облегающими, и он с трудом поднял штанину выше рапы. Когда вчера Дин упал, я заметила лишь царапину, но на самом деле рапа была достаточно глубокой, с распухшими и воспаленными краями.

— О'кей?

Я кивнула. Он осторожно опустил штанину и вопросительно посмотрел на меня.

— Жаль, что на острове нет врача. Эту рану надо зашить.

— Эй, погодите! — тревожно воскликнул Дин. — Кажется, вы говорили, что не умеете шить?

Я хихикнула:

— И не буду! Мы воспользуемся липким пластырем, чтобы попытаться склеить ее края. Я выясню, что у них есть в лавке.

Антисептик в лавке нашелся. В отделе патентованных лекарств мне выдали аспирин и мазь. Всю дорогу я болтала, а Дин вел машину молча, лишь изредка задавая вопросы.

Окна его дома были обращены к деревне и морю. Это был белый, недавно покрашенный, обшитый досками дом с остроконечной крышей, как на Кейп-Код, и яркими занавесками на окнах. На склоне холма мирно щипали травку несколько коров и овец. За домом надрывно лаяла собака. Если смотреть от фасада, то перед домом простирался типичный северный пейзаж: деревня и заросшие лесом склоны гор вокруг гавани, похожей на норвежский фьорд.

Листья деревьев здесь были ярче, чем вокруг Уэруолда, и весь склон холма за домом представлял собой буйство алой, красной и оранжевой красок.

— Нравится? — спросил он, притормозив.

— Папе бы поправилось! Теперь я понимаю, почему вы остались здесь на осень.

— А может быть, и на зиму, особенно теперь, когда дочь Роберта Стантона приехала жить на Уэргилд, — улыбнулся он.

Я смущенно отвернулась, а Дин крикнул:

— Миссис Кендалл! Вы здесь?

— Здесь, мистер Мейнард, а вам с больной ногой давно пора бы вернуться!

Дверь открылась, и женщина изумленно уставилась на меня. Полная, средних лет, аккуратная, типичная фермерша с седеющими волосами и загорелой кожей.

— Я привез гостью! — весело сообщил он. — Это мисс Стантон из Биг-Хаус. Она согласилась приехать сюда только тогда, когда узнала, что вы будете здесь! И мне придется увезти ее, как только вы пойдете домой! Как вам это нравится, миссис Кендалл? Я только хочу показать ей некоторые мои работы!

Женщина засмеялась, подмигнула мне и вышла навстречу, вытирая руки о фартук.

— Я вовсе не осуждаю мисс Стантон! Всем интересно посмотреть работы художника! Но он, мисс Стантон, все время говорит самые возмутительные вещи! Держу пари, вы озябли! Входите, сейчас заварю вам обоим горячий чай! Или вы предпочитаете кофе?

Я улыбнулась:

— Если вам не трудно, миссис Кендалл, я бы выпила кофе! Я не привыкла пить так много чаю, как принято в Уэруолд-Хаус!

— Понимаю вас! Со мной было то же самое, когда я вышла за Кендалла! Сама-то я из Грэнит-Бей!

Она помогла мне промыть и перевязать рану на ноге Дина, а потом принесла нам самый лучший кофе, которого я не пила с того самого вечера, как приехала на Уэргилд-Айленд. После кофе Дин показывал мне свои работы, и мы тихо разговаривали. Картины были превосходными. Папа справедливо оцепил его как большого художника. Я вспомнила, что папе он понравился как человек и была рада этому. Это связывало нас еще теснее.

— Эта записка в портсигаре очень интересна, — задумчиво произнес Дин, когда мы вернулись в гостиную, поджидая, пока миссис Кендалл управится с делами. — Не думаю, что у вас есть шанс увидеть ее снова.

Я помотала головой:

— Нет, если Джон сам не покажет ее мне. Он, вероятно, отошлет ее автору, если сможет восстановить подпись. А вы считаете, что между запиской и тем, что происходит в Уэруолде, есть связь?

Дин вздохнул:

— Хотел бы сказать, что нет, но не могу!

Я нахмурилась:

— Вам бы хотелось сказать, что нет... потому что если эта связь есть, то между смертью Ллойда Мередита и тем, что чуть не случилось со мной, тоже может быть связь?

— В этом-то все и дело, Дениз! — Он внимательно посмотрел на меня. — Вы не думали уехать с Уэргилд-Айленда? Или работа у профессора слишком важна для вашей карьеры?

— Я думаю об этом с тех пор, как увидела падающую на меня стропилину! Никакая работа не может быть важнее жизни!

Похоже, я его разочаровала.

— Тогда вы должны сказать об этом профессору и попросить Анжело увезти вас. Как только северные ветры принесут плохую погоду, вы можете застрять здесь до весны!

— Понимаю, но не уверена, что хочу уезжать отсюда, Дин! Теперь, когда я поговорила с вами, мне стало легче. Я не чувствую себя одинокой!

Мы взглянули друг на друга, и он накрыл мою руку своей.

— Идет миссис Кендалл. Поговорим по дороге в Уэруолд. Дениз, мне хотелось бы выяснить, что находится за затопленным участком тоннеля. Я знаю, где в Грэнит-Бей можно взять напрокат снаряжение для подводного плавания. Его сдает Анжело. Может быть, в тоннеле находится доказательство, которое вы сможете предъявить профессору. Ведь если подумать, то где можно найти лучшее место, чтобы спрятать украденное?

— Но не будете же вы нырять один? — ужаснулась я. — В такой темноте?

— Не один. Вы будете ждать меня в тоннеле. У меня будет фонарь. Вы больше не должны чувствовать себя одинокой! Помните, я здесь, неподалеку! Я буду приезжать на Бикон-Крэг, когда смогу, а вы сможете видеть мой джип. Идет?

Я кивнула. Мне снова захотелось улыбаться. Он ободряюще сжал мне руку, и я почувствовала искреннюю радость: теперь на Уэргилд-Айленде у меня появился хотя бы один друг!

Глава 7

В музее день прошел без происшествий.

Это был один из тех дней, когда погода способствовала напряженному и увлекательному труду, время летело быстро. Джон и против своего обыкновения неприятный Рандолф, выглядевший так, словно страдал от тяжелого похмелья, весь день работали с Хусейном в реставрационном кабинете, а мы с профессором усердно трудились над каталогом.

Мне очень хотелось поговорить с Джоном наедине, чтобы узнать, каких успехов он добился в реставрации записки из портсигара. Однако у меня не было ни малейшего желания привлекать внимание язвительного Рандолфа. Несколько раз я слышала в кабинете повышенные голоса, словно в работе что-то не ладилось, как обычно, из-за небрежности или равнодушия Рандолфа. Хусейн, красный от гнева, несколько раз выскакивал из кабинета, чтобы о чем-то проинформировать профессора.

А в конце дня медный предмет, над реставрацией которого они трудились весь день, под пальцами Рандолфа превратился в бесполезный, зеленый порошок! Профессор буквально ревел от ярости. Хусейн что-то бормотал на родном языке, и даже в обычно спокойном голосе Джона звучали нотки горечи. Рандолф пулей выскочил из музея, оглушительно хлопнув дверью. Я услышала, как взревел мотор джипа, и Рандолф на полной скорости помчался в деревню. Для реставрационной группы это было рядовое событие, и мы с профессором продолжили работу безо всяких трений. Мы сделали очень много, а у Джона с его группой день прошел впустую. Но реставрация всегда полна разочарований, как сказал мне Джон, когда мы с ним как-то отдыхали в обществе профессора.

Когда профессор поднялся к себе, я подошла к Джону, который с мрачным видом наливал себе виски. Он тут же пожаловался:

— Проблема Рандолфа в том, что он не умеет сосредоточиться. Его ум постоянно занят вещами, интересующими его больше всего. Танцы, вечеринки, женщины из деревни, выпивка. Чтобы отвлечь его от работы нужно не много! Из-за него мы потеряли прекрасный экземпляр. Номер сорок семь. Модель судна. Одна из самых старых существующих моделей судна! Она полностью утрачена!

Я сочувственно улыбнулась:

— Но у вас же есть фотографии, не так ли? Я хочу сказать, что еще не все потеряно, Джон! Модель можно восстановить по фотографиям и зарисовкам, а для публики она будет представлять такой же интерес, как и оригинал!

Он нахмурился и помотал головой:

— Ценность предмету придает возраст и оригинальность, Дениз. Фактическая работа мастера, жившего три тысячи лет назад, превратилась в зеленый порошок. Как бы ни точна была копия, она остается копией, сделанной нашим современником. Копия может быть точнее, изящнее, благодаря современным инструментам. Для несведущего глаза она может быть приятнее, потому что сегодня более совершенное производство металлов, более точные методы моделирования. Но ни одна копия никогда не может представлять тот же интерес или иметь ту же ценность, что оригинал! — Джон замолчал и отхлебнул виски.

— Вы когда-нибудь интересовались сохранностью предметов в музее, — спросила я. — Они представляют большую ценность, и, как вы только что упоминали, их нельзя заменить.

Он засмеялся и пристально посмотрел на меня:

— Безопасность экспонатов здесь не так уж плоха, как вы, может быть, думаете, Дениз. Мы знаем каждого мужчину, каждую женщину и каждого ребенка на Уэргилд-Айленде. Ни один посторонний не может войти сюда без проверки. Если здесь и появятся посторонние, им еще придется войти в доверие. А вы уже должны знать, что этот дом похож на крепость. Ключи от музея только у нас с отцом. В музее установлена современная система сигнализации, и обе паши комнаты находятся близко ко входу в него. И конечно, самая лучшая защита заключается в том, что открытия отца широко известны и станут еще более известными после составления полного каталога. Чтобы кража была оправданной, вор, прежде всего, должен иметь рынок сбыта краденого. Ни один частный коллекционер в Америке, купив краденое сокровище, не осмелится его выставить. Вам не о чем беспокоиться, Дениз! Отцовские экспонаты здесь в большей сохранности, чем будут в столичных музеях!

— Крупные музеи не имеют в стенах потайных ходов! А в Уэруолде они есть, — мягко возразила я.

Джон хихикнул:

— Значит, вас волнует это? А вы забыли, что в музей ведет лишь один ход? Кстати, из вашей комнаты. Я рад, что вы тогда выразили озабоченность существованием потайной панели и тем самым напомнили отцу о ее существовании. — Он бросил взгляд на камин. — Вход в Тайную пещеру находится здесь. Однако, если вор захочет им воспользоваться, он должен прежде всего войти в музей, выйти из него и затем пройти сюда не увиденным, не услышанным.

— А затем отнести украденное по тоннелю к Тайной пещере, где его будет ждать катер, — добавила я.

Джон усмехнулся:

— Вы так думаете? Дениз, я открою вам небольшой секрет. Ллойд Мередит был инженером. В первый раз я привез его в Уэруолд, когда отец был в Ираке, и именно для того, чтобы он посоветовал, как перекрыть старый тоннель, ведущий в Тайную пещеру, прежде, чем сюда прибудут паши ценности. Я подумывал о том, чтобы взорвать тоннель. Но все оказалось значительно проще! Ллойд нашел способ сделать все тайно и вполне недорого: он его затопил!

Я медленно произнесла:

— Понятно! Мы с Эдной Джоунз вчера говорили о старом доме на ферме. Она рассказала, что тоннель затоплен. Но у меня создалось впечатление, что его затопили много лет назад!

— Он и был затоплен, — подтвердил Джон. — В самом низком месте, недалеко от разрушенного дома. Когда я был мальчишкой, мы с ребятами лазили туда. На протяжении тридцати — сорока ярдов воды там было по пояс. Однако уверяю вас, Ллойд затопил тоннель на гораздо большее расстояние и гораздо глубже. Он тщательно изучил проблему уровней и отвел в тоннель воду из маленькой речки. Ллойд, предполагал, что потолок тоннеля рухнет и, когда это случится, уровень воды в речке вернется к прежней отметке. Он считал, что на это уйдет примерно год. Месяц назад я проверил тоннель и убедился, что он был прав. Потолок рухнул, перегородив ход, а вода в речке снова поднялась. Ллойд знал свое дело!

Я кивнула, задумавшись над его словами и над тем, что под ними подразумевалось. Но первой моей мыслью было: я должна немедленно предупредить Дина! Даже если после этого он снова усомнится во мне! Подводная экспедиция очень опасна! Однако любопытство продолжало меня терзать.

— Мне следовало бы догадаться, что вы не станете рисковать сокровищами музея, Джон!

— Спасибо, Дениз! — самодовольно отозвался он. — В подобных вопросах я действительно очень осторожен! — Он допил виски, поставил бокал и уставился на бутылку так, словно боролся с искушением изменить своей привычке и налить еще. В конце концов привычка победила. Джон с сожалением вздохнул и напомнил: — А теперь, полагаю, нам следует переодеться к обеду!

— Конечно! Но разговор о вашем друге Ллойде Мередите напомнил мне о портсигаре! Что вы решили с ним сделать? Записка хоть чем-то помогла?

— Записка? Ну, там было все так перепутано!

— Да, но ведь реставрация подобных предметов — ваша профессия! Я хотела спросить, не пробовали ли вы восстановить утраченный текст?

— А у вас и впрямь изобретательный ум! — восхищенно проговорил он, искоса поглядев на меня. — Записка не представляла никакой ценности, и я ее порвал. А портсигар собираюсь отослать сестре Ллойда. Уверен, ей будет приятно получить его. Не сомневаюсь, в свое время она напишет вам и поблагодарит за находку! Сестра Ллойда — очень воспитанный человек, каким был и он.

— Тогда я рада, что нашла портсигар. А вы не припоминаете, в какой связи в записке было упомянуто ваше имя и имя профессора?

— Вы запомнили текст? — небрежно спросил он. — Боюсь, я его забыл.

— Записка начинается словами: «Ллойд, я должна с тобой увидеться», а в конце этой строчки стоит ваше имя «Джон». Вторая строчка начинается словами: «По-моему, он сошел с ума», а в конце строчки — имя профессора «Скотт».

Джон улыбнулся:

— А у вас хорошая память!

— Было бы точнее сказать, что, когда я чего-то не понимаю, она не дает покоя моему уму!

— Понятно. — Он нахмурился. — Дениз, во второй строчке речь не могла идти о моем отце. Надеюсь, вы это понимаете? Психический срыв произошел с ним внезапно. Когда Ллойд потерял портсигар, отец был еще совершенно здоров. Когда писалась эта записка, он находился на самом пике своей карьеры, был признан и здесь, и в Европе! — Джон замолчал, словно его осенила какая-то догадка. — Дениз, перед этой фразой стоит мое имя. Вы считаете, что речь идет обо мне?

— Конечно нет!

— Тогда, что все это, по-вашему, значит?

Я пожала плечами:

— Вот это и озадачивает меня, Джон! Втайне я надеялась, что вы сможете отреставрировать записку так, чтобы удовлетворить мое любопытство.

— Тогда мне жаль, что я этого не сделал, Дениз. Но, по правде говоря, мне это не казалось важным. А теперь слишком поздно. Я бросил ее в камин у себя в комнате. Вы что-нибудь еще из нее помните? — Его светлые, почти бесцветные глаза внимательно изучали меня.

Спокойно встретив его взгляд, я ответила:

— По-моему, было что-то вроде «предательством... его отцу». А дальше: «Я воспользуюсь ходом... катер наготове».

— А! — протянул он. — Теперь наш предыдущий разговор приобретает некоторый смысл! Кажется, я знаю, что у вас на уме. Там также говорилось, что надо быстро исполнить какой-то план?

— Да, говорилось.

Джон засмеялся и покачал головой:

— И вы, как истинная женщина, незамедлительно подумали, что обнаружили доказательство заговора, направленного на то, чтобы украсть коллекцию отца? Проблема в том, что вы никогда не знали Ллойда. Он всегда работал над планами, проектами, чертежами. А еще у него был катер, на котором он рыбачил. Если речь идет о Ллойде, эти слова могут показаться совершенно невинными. Думаю, записку написала его сестра, одна из самых болтливых женщин, всегда изъясняющаяся весьма ярко. Она вполне могла сказать: такой-то и такой-то совсем, совсем сумасшедший! Вот так-то!

Я кивнула:

— Понятно. Подумаем лучше об обеде. Карен вскоре спустится выпить коктейль, а Рандолфа нет.

— Не напоминайте мне о Рандолфе хоть сегодня, — вздохнул Джон.

Обед прошел тихо. Джон казался мрачным и поглощенным своими мыслями. Карен сетовала на ветер и дождь и злилась на профессора, когда тот говорил со мной о работе вместо того, чтобы сочувствовать ей. Нас обслуживала миссис Хадсон, так как у Эдны был выходной. А Рандолф вообще не соизволил вернуться к обеду.

Я обрадовалась, когда смогла убежать в свою комнату. В камине ярко горел огонь, и не имело никакого значения, что на дворе холодно и ветрено, а дождь неистово барабанит в окно.

Глядя на огонь и время от времени помешивая поленья кочергой, я посочувствовала Карен Уайганд. Однако невесело ей здесь, замужем за человеком много старше ее, который к тому же большую часть семейной жизни проводит далеко от дома, в то время как она заточена в этом Алькатрасе. Живописная красота природы ей, должно быть, давно приелась, а светская жизнь здесь не более чем видимость.

Теперь я понимала, почему Рандолф ищет в деревне злачные места. Он, в отличие от Карен, предвкушает окунуться в море удовольствий, когда работа, которую мы делаем, будет выполнена и он получит часть своей «добычи», которая, как я поняла, должна достаться ему после всех отчислений от стоимости фондов музея на покрытие расходов на экспедиции и реставрацию коллекции. У Рандолфа здесь нет настоящих друзей. И нет ни увлеченности Джона, пи любви Джона к отцу. Рандолф свободен, как в общем-то свободна и я. Ну а Карен? После отправки коллекции начнется реставрация Уэруолд-Хаус, как исторического памятника. И Карен снова не будет свободна. Я не видела, как можно освободиться от цепей, которые держат ее в заточении, пока жив Скотт Уайганд. И даже подумала, что, может быть, профессор нашел Карен для своей коллекции, как один из драгоценных предметов из могил умерших царей. Я часто наблюдала, как он восхищался ею с той же холодной отрешенностью, с какой смотрел и на шумерский головной убор из золотых буковых листьев, восстановленный великолепной работой реставратора.

Но я знала, что такого восхищения недостаточно для любой женщины.

Протянув руки к огню, я сочувственно вздохнула. Женщине нужны тепло и любовь! Ей необходимо видеть желание в глазах мужчины, а не только эстетическое восхищение ее лицом и телом. А если Анжело ошибается в своей оценке Карен и злобный шепот жителей деревни — правда, можно ли ее осуждать?

Я подняла голову. По коридору кто-то шел. Легкие шаги затихли, раздался робкий стук в дверь.

— Входите! Не заперто!

— Не возражаете, Дениз?

Я быстро встала. Женщина, о которой я только что думала, неуверенно заглянула в комнату. В халате, надетом поверх ночной рубашки, в домашних шлепанцах, с подносом в руках, на котором стояли бутылка шотландского виски, графин с водой и бокалы.

Карен быстро сказала:

— Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной? Скотт крепко спит, в доме тихо, как в морге! Иногда мне становится так одиноко, что впору кричать! Надеюсь, я не оторвала вас от работы? — Она подняла книгу, которую я выбрала, посмотрела и отложила в сторону. — Это книга Скотта, не так ли?

— Да, миссис Уайганд. Но я просто просматривала ее.

— Тогда не возражаете? — Она поставила поднос на стол и придвинула себе стул.

Я улыбнулась:

— Конечно нет, миссис Уайганд! Ночи сейчас длинные, и вы не одна, кто чувствует одиночество.

— Но у вас есть работа, изыскания, и ваше пребывание здесь всего лишь промежуточный эпизод, правда? Какая же вы счастливая!

— Да, это правда.

Она протянула тонкую руку к бутылке:

— Можно вам палить?

— Пожалуйста!

Карен плеснула в бокал виски, протянула мне графин с водой, налила себе и села возле меня. Свет огня переливался в янтарном виски, бросая блики на ее темные, шелковистые, блестящие волосы. Огромные серые глаза с любопытством оглядели комнату и остановились на мне.

— Зовите меня Карен, не возражаете?

— Конечно нет, Карен!

Она довольно кивнула и снова оглядела комнату:

— Давно я здесь не была! Вы хорошо устроились?

— О да!

— Не... страшно?

— Нет, — решительно ответила я, хотя это было не совсем так, — поскольку профессор с Джоном заделали вход в тоннель.

— Да, Скотт говорил мне об этом. С тех пор ничто не беспокоит?

— Нет, нет, миссис Уайганд!

— Карен!

— Карен! — улыбнулась я.

— Мне нужно с кем-то поговорить, Дениз! Сейчас я должна бы быть в Вермонте, а вместо этого сижу на Уэргилде из-за этой проклятой погоды. Вы молоды и можете попять, что я чувствую!

— Понимаю, вы должны быть разочарованы, — проговорила я, пытаясь ее утешить. — Но погода скоро переменится. Для зимы ведь еще слишком рано, правда?

— Надеюсь. Но здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Бывает, что мы педелями отрезаны от материка осенью, точно так же, как во время этих проклятых зим.

Она произнесла это с такой горечью, что я с любопытством взглянула на нее:

— Вы ненавидите этот остров, Карен?

Она кивнула:

— Да, ненавижу, Дениз! Я ненавижу мрачную погоду. Это... — Карен пренебрежительно обвела рукой и бросила взгляд на окно с яркими занавесками. — Я пыталась сделать дом более веселым, удобным для жилья и цивилизованным. Но Скотт этого не хочет! И Джон тоже!

Если бы я смогла, то уехала бы сегодня же вечером! И никогда не вернулась!

Я сочувственно улыбнулась:

— Эти занавески — ваша работа? Мне они нравятся. С ними здесь веселее.

— Я повесила их, когда тут останавливался Ллойд Мередит, — сообщила она, глядя на них. — Ллойд был другом Джона. Он погиб от несчастного случая.

— Да, слышала, — ответила я, подавив зевок. Мне казалось, что на сегодня лимит неприятностей исчерпан, но сейчас предательски подкрадывалась дремота.

— Мне нужно еще выпить, Дениз! — Карен встала, чтобы палить себе. — А вам?

— Виски да еще тепло от камина меня усыпляют, — призналась я.

— Скотт покупает только лучшее шотландское. Оно не причинит вам вреда. Вы, кажется, немного опьянели? Дениз, вы не представляете, как важно для меня поговорить с человеком моего возраста и пола. Полагаю, именно этого мне больше всего не хватает здесь, на Уэргилд-Айленде. — Она вдруг засмеялась. — Все, сейчас выпьем, и я оставлю вас в покое! Кажется, вы засыпаете!

Несмотря на мой протест, Карен налила мне еще виски и снова села рядом со мной.

Я с трудом сосредоточила на ней взгляд и решила, что опьянела она, а не я, хотя профессорское шотландское показалось мне гораздо крепче, чем ром Дина. Карен с интересом смотрела на меня и, казалось, покачивалась на стуле. И что за вздор она несла насчет наших возрастов? Ведь Карен на десять лет старше меня!

— Ваше здоровье! — улыбнулась она.

— Ваше здоровье! — Я послушно отпила, хотя видела все вокруг словно сквозь дымку.

Карен наклонилась ко мне:

— Удивлена, что вам не страшно жить в этой комнате. Я поселила бы вас в другую, но Джон заверял, что это лучшая комната, которую он может вам предложить.

— Меня не так-то легко напугать, Карен! — Я зевнула и помотала головой. Если профессорское виски так усыпляет меня, то надо прекращать пить. Я хотела отставить свой бокал, но Карен нахмурилась и надулась:

— Вы собираетесь заставить меня пить в одиночестве, Дениз?

Я неохотно еще отхлебнула. Карен удовлетворенно улыбнулась, встала и подбросила в камин дров: От поленьев взметнулся сноп ярких искр, и я, не найдя лучшего места, украдкой вылила виски из моего бокала в вазу с розами. Вылила почти все, оставив примерно ложечку, надеясь, что от этого мои розы не завянут, как сейчас начинала увядать я.

Вернувшись, Карен с удовлетворением посмотрела на мой почти пустой бокал.

— Почему вы решили, что мне здесь страшно? — сонным голосом пробормотала я. Мои глаза закрывались, голова время от времени падала, и я всякий раз с трудом пробуждалась от этого движения.

— Ллойд спал здесь в ту самую ночь, когда погиб, — сообщила она. — Вы же знаете, какие дурацкие слухи распускают, когда случается что-нибудь подобное? Когда кто-то умирает насильственной смертью? Горничные боятся этой комнаты. Даже Эдна, которая умнее всех, кроме миссис Хадсон, не любит приходить сюда одна. По-моему, они считают, будто здесь водятся привидения.

— Но это сме... смешно!

— Смешно, не так ли? — засмеялась она. — Слишком безумно, чтобы об этом говорить! Но они утверждают, что слышали здесь звуки, которые не могут объяснить. Вы ничего подобного не слышали, Дениз? Не видели и не слышали ничего необычного?

— Как-то ночью мне показалось, что в тоннеле за камином пищат крысы, — призналась я. — В другой раз, подойдя к двери, услышала в комнате какой-то шум и подумала, что здесь убирает Эдна. Но ее тут не оказалось. Вероятно, она работала в соседней комнате.

— Да, — согласилась Карен. — Конечно. Это всегда можно объяснить.

— Гм... — Я кивнула, желая только одного — чтобы она поскорее ушла.

— В стенах таких старых домов, как этот, всегда водятся крысы, — утешала меня Карен. — Горничным, разумеется, неизвестно о существовании хода. Я тоже не знала, пока мне не рассказал Джон.

Мне было сложно поддерживать разговор. Я покачала головой:

— Карен, вы должны меня простить. Я очень устала...

— Да, я эгоистка, не так ли? Вы меня простите? Давайте еще выпьем, и я уйду!

Я вздрогнула:

— Нет, спасибо! Правда, мне...

— Вряд ли это комплимент личной бутылке Скотта, дорогая, — заметила она. — Но ничего. Я помогу вам лечь в постель. Вы ведь не привыкли пить, да? — Ее голос изменился, стал вдруг жестче.

Для женщины Карен была сильна. Она помогла мне пройти по комнате. Я руками нащупала постель и неуклюже бухнулась на нее. Карен небрежно подняла мои ноги и повернула меня так, что моя голова частично оказалась на подушке.

Сон опустился на меня, как падающий занавес.

Проснулась я от внезапного страха. Пот с меня лил ручьями, хотя руки и ноги были ледяными. Огонь в камине почти погас. Свет пламени был единственным освещением в комнате, но я увидела, как на окне вздымаются занавески, пропуская в комнату ветер и брызги дождя.

Я села, застонала и схватилась за голову, почувствовав тупую боль в висках. Язык еле ворочался, и, насколько я могла судить, во рту у меня было все обожжено. Кто-то открыл окно, впустив в комнату дождь и холодный, очень холодный ветер. И если я ничего подобного не делала, решила я, моему самочувствию это никоим образом не поможет. Я могу заболеть пневмонией или чем-нибудь похуже.

Виски профессора Уайганда, должно быть, сокрушительно! Я снова с трудом села и схватилась за макушку, чтобы немного облегчить головную боль.

Однако, когда в голове посветлело, в памяти стало медленно всплывать некое подобие неясного сна. Я вспомнила призрачную фигуру в белом, склонившуюся надо мной, и Карен, разговаривающую с ней зловещим шепотом.

При этом воспоминании меня охватил ужас, хотя в моем смутном сне я не смогла ясно разглядеть эту фигуру. Я тогда еле дышала, сердце бешено колотилось! Такого я еще никогда не испытывала!

— Две! — бормотал мужской голос в моем сне. — Дура! Я велел дать ей одну! От двух она может умереть! А что, если она умрет здесь?

— Ты же сказал, что они безвредны! Это ты виноват, а не я! Не упрекай меня в своей же глупости! — В моем сне протестующий голос, испуганный и близкий к слезам, принадлежал Карен.

— Открой окно пошире! Быстро! Пусть на нее дует холодный ветер! Быстро! — приказывал мужской голос, спокойный, но яростный.

Я почувствовала, как холодный ветер подул мне в лицо. Дышать стало легче, но я стала снова погружаться в тяжелый сон.

Голоса неразборчиво бормотали. Я слышала, как открылась и закрылась дверь. Наступила тишина. Однако чувствовала, что белая фигура по-прежнему смотрит на меня, ожидая моей смерти, как и раньше, в разрушенном доме.

Мне показалось, что во сне я слышу протяжный звук, и постаралась открыть тяжелые веки. И при свете каминного огня увидела белую, сверкающую фигуру. Я смотрела на человеческое, бесполое тело, лишенное какой-либо одежды, если не считать этой неестественной белой кожи, сверкающей при малейших переливах света. Блестящая белизна покрывала безволосую голову, и все же лицо и руки были человеческого, темноватого цвета. Фигура оттащила в сторону тяжелый письменный стол и наклонилась к панели. Та начала отодвигаться, открыв черный четырехугольник в стене. Фигура прошла в него и исчезла, задвинув за собой панель...

Сейчас, сидя на постели, я с ужасом вспоминала это. Но самое странное, что стол стоял на месте!

Боязливо пошевелив ногами, я обнаружила, что полностью одета, если не считать туфель, которые Карен, наверное, сняла с меня, укладывая на кровать. Я покачала головой и поморщилась. Но мне удалось медленно встать и, покачиваясь, обрести равновесие. Я с трудом дотянулась до выключателя, и просторная комната наполнилась светом. Приободрившись, доковыляла до окна и закрыла его. Мокрые занавески печально обвисли, а я отправилась в ванную.

Пустив ледяную воду, смочила лоб и губы. Сразу стало легче. Вода оживила меня настолько, что я смогла найти аспирин. Но у меня еще не хватало сил, чтобы позаботиться об огне или раздеться и нырнуть под пуховое одеяло. Вместо этого я подошла к столу, наклонилась, ухватившись за его край, и принялась с тревогой рассматривать потайную дверь.

Шурупы по-прежнему были на месте, такие же крепкие, как всегда, так же прочно ввернутые в темное дерево, а их круглые стальные головки ярко блестели на свету.

Я болезненно покачала головой, снова осторожно подошла к выключателю и вдруг вспомнила о двери. Она, разумеется, была не заперта. Я заперла ее неуклюжими пальцами. Когда дверь закрылась, я глянула вниз и застыла как вкопанная. На ковре возле двери сверкал какой-то маленький предмет. Что-то крошечное, но знакомое.

Я наклонилась, чтобы поднять его, и застонала; мне показалось, что моя голова вот-вот расколется от боли. Я закрыла глаза и снова медленно открыла их. Блестящий крошечный предмет лежал на моей открытой ладони. Он был золотой, и я знала, что, в отличие от листа, который я видела в разрушенном доме на ферме, он не превратится во что-нибудь другое.

Это была бусинка от шумерского головного убора, возраст которого насчитывал три тысячи лет.

Глава 8

Не могу сказать точно, как долго я сидела, глядя на золотую бусинку. Время потеряло для меня значение. Ведь мой кошмар вдруг стал фактом. Я видела, как фигура в белом вошла в потайной ход. Я точно видела это! Исчезла там, как и появилась оттуда в моей комнате. Бусинка из чистого золота, тщательно вырезанная, служила тому доказательством. Однако страх заставлял придумывать возражения. Неожиданно я решила, что бусинка могла случайно попасть в мою одежду или туфли, когда я работала в музее, а значит, я сама принесла ее сюда. Но разум упорно противился этому. Что ж, придется выяснить, возможно ли открыть эту потайную дверь и пройти по тоннелю в музей?

Я сидела, глядя на панель за столом. Поверит ли мне кто-нибудь здесь, в Уэруолде, если я об этом расскажу? Поверит ли профессор моим словам о Карен — драгоценном экспонате его коллекции? А о Джоне или Рандолфе? Могу ли я сейчас пойти к кому-нибудь из них и сообщить, что со мной произошло?

Я вздрогнула. А что, если белая фигура — Джон или Рандолф? Мне было очень плохо. Мой ум колебался между сознанием и сном. Это вполне может быть один из сыновей профессора! Неизвестно же, кто скрывался под этим странным белым одеянием, обтягивающим его, как перчатка?

Ну конечно! Скафандр! На этом человеке был резиновый костюм для подводного плавания! Я множество раз видела их в Калифорнии, большей частью черные. На человеке из разрушенного дома тоже был такой костюм. Снаряжение для подводного плавания! Дни прав! Именно так эти люди выносят из музея украденные сокровища! Через тоннель, который, как предполагается, затоплен.

Я медленно встала и проверила замок на двери. Сердце мое возбужденно заколотилось. Профессор говорил, что потайной ход в музей идет только из моей комнаты. Другого входа или выхода нет. А Джон сказал, что от музея есть только два ключа, один у профессора, другой у него. И еще сказал, что в музее установлена современная система сигнализации и, кроме того, любой, кто входит или выходит из него, должен пройти мимо его комнаты.

Так что теперь, заперев дверь моей комнаты, я стала единственным человеком, который может воспользоваться потайным ходом и проникнуть в музей. Естественно, кроме профессора и Джона, у которых есть ключи. Но сам этот факт, что у них есть ключи, автоматически исключал их из списка подозреваемых. Им не нужен потайной ход.

Убедив себя, что мне больше не грозит никакая опасность и нет никаких оснований для страхов, я неохотно нашла туфли и фонарь. Натянув поверх платья свитер, я оттащила от стены тяжелый письменный стол, нагнулась, внимательно осмотрела шурупы, которые, как предполагалось, охраняли мой сон, и не увидела в них ничего подозрительного. Они выглядели такими же крепкими и безопасными, как Гибралтарский пролив. Казалось, никто не открывал эту скользящую панель. Вероятно, весь этот кошмар мне приснился. Бусинка случайно попала в мою одежду в музее, и я неумышленно сама принесла ее в спальню.

Глубоко ввинченные шурупы спокойно сидели на своих местах! Я поставила фонарь на стол и схватилась за ту самую резную розу, которой, как я видела, профессор Уайганд открывал панель, и крепко потянула обеими руками, ожидая сильного сопротивления. Но панель легко откатилась на смазанных бегунках, и я, потеряв равновесие, растянулась на ковре, едва подавив крик.

Еще раз себя успокоив, я медленно поднялась. Однако волосы на голове все равно встали дыбом от суеверного страха, когда, не веря своим глазам, я увидела в прямоугольнике света из моей комнаты замшелую каменную стену. Осторожно просунув в ход руку, я осветила его лучом фонаря. Он был узким. Шириной фута в три, как мне показалось, но таким же высоким, как потолки в примыкающих комнатах. Направив луч вверх, я вздрогнула. С потолка свисала причудливо сотканная паутина, и от яркого света пауки бросились врассыпную.

Я в ужасе отпрянула, сердце опять бешено заколотилось. На мне был не резиновый костюм, который мог бы меня защитить от прикосновения черных, жирных тварей, а всего лишь свитер и юбка, за шероховатую поверхность которых они могли свободно зацепиться.

С трудом собрав все свое мужество, я повернулась, чтобы рассмотреть эти непостижимые шурупы. Просунув голову и плечи в тоннель, направила на них луч фонаря. И сначала я не совсем поняла, что увидела. На задней стороне панели шурупы кончались как раз вровень с деревом. Металл блестел в лучах света. Почему? Когда Джон ввинчивал их, я ведь видела, что толщина панели, насколько я могла судить, была почти в половину меньше, чем длина шурупов. Озадаченная, я повернулась к прочной деревянной основе, держащей панель на месте, в которой шел паз для бегунков. До сих пор я была уверена, что именно в нее Джон ввинтил эти дурацкие шурупы.

Вторая половина шурупов по-прежнему так же крепко сидела в основе, металл выглядел новым и прочным, как и головки, и, судя по всему, их никто не выворачивал... Но серебряная пыль, прилипшая к дереву вокруг шурупов, подсказала мне ответ. Мне тут же вспомнился тот ровный скрежещущий звук.

Движимая любопытством, я вошла в тоннель, забыв о пауках. Задвинула панель и тщательно осмотрела ее. Да! Шум, который я слышала, производило лезвие ножовки, распиливающей винты! Я поняла, что пилили между панелью и основой, потому что местами они были поцарапаны. А тот, кто это сделал, должно быть, потом ушел через мою комнату. Я представила себе эту фигуру в белом, открывающую панель и прокрадывающуюся через мою комнату, пока я спала, по глупости вообразив себя в безопасности, и содрогнулась.

Однако, подумав об этом, опять озадачилась. Интересно, а как этот вор в белом мог проникнуть в ход, если не через музей? Как он попал сюда, чтобы распилить шурупы?

Ответ напрашивался сам собой: наверняка ему помогала Карен, его сообщница и, как я начинала подозревать, его любовница. Они, должно быть, вместе пришли в мою комнату, вероятно, пока я работала в музее или, если это был Рандолф, когда я спустилась к ужину. Человек вывинтил шурупы, открыл панель и зашел в ход. Карен снова ввинтила шурупы, замуровав его внутри. Рандолф всегда опаздывает к еде. Иногда они оба не приходили есть. Может быть, он ждал там до тех пор, пока весь дом не уляжется спать, а затем принялся распиливать шурупы?

А как же другая панель, та, что в музее? Я повернула луч фонаря и нервно посмотрела в ту сторону. Тонкий луч света в непроницаемом мраке осветил короткий ход. Паутина, казалось, висела ниже. Иногда, испуганный светом, огромный паук со стуком падал на каменный пол. Я не могла поймать его лучом фонаря, но слышала, как он с шуршанием снова быстро поднимался обратно на стену в поисках убежища в гуще паутины.

За толстыми каменными стенами стояла мертвая тишина. Шарканье моих ног казалось таким же громким, как биение моего сердца.

Вдали из моей комнаты пробивалась приветливая щелочка света, но по мере моего продвижения вперед она медленно исчезала. Я оказалась в кромешной тьме, понимая, что если фонарь меня подведет, то можно побежать обратно, однако осторожно шла вперед. В копне концов добралась до глухой стены, где ход резко заканчивался.

Лучом фонаря я тщательно ее обследовала. Вот панельная обшивка, вот поддерживающая основа, вот смазанные бегунки в пазу! Все так же, как в моей комнате.

Положив фонарь на пол, я потянула за панель. Ничего не произошло. Я удивленно посмотрела на нее и потянула еще раз, сильнее. Никакого эффекта! Выбившись из сил, остановилась. Панель была неподвижна!

Я снова взяла фонарь, с тоской подумав о дружелюбном комфорте моей комнаты. Почему эта панель, у которой так же, как и в моей комнате, смазаны бегунки, не поддается? Ну конечно! Из-за Джона! Джон отвечает за безопасность музея, а он такой во всем аккуратный, что регулярно проверяет, не движется ли она.

Я быстро направила свет фонаря на основу. Сначала не увидела ничего необычного. Но затем обнаружила те же следы ножовки, что и на панели и основе в моей комнате. Шурупы были так же распилены, а значит, панель должна легко открываться при малейшем прикосновении. Выходит, она как-то закреплена? Чем-то, что можно легко убрать?..

Сообразив это, я почти сразу нашла восьмиугольную головку маленького болта, входящего в основу под прямым углом к панели. Он легко подался от прикосновения моих пальцев, поскольку не был закреплен, а лишь вставлен в отверстие, проделанное в основе и панели на глубину, не доходящую до конца.

Я легко вынула болт и сунула его в карман платья. Потом, выключив фонарь и глубоко вздохнув, ухватилась за панель. Она открылась легко, и я оказалась в музее. После кромешной тьмы мне показалось, что здесь очень светло от единственной лампы в кабинете профессора, которую на всю ночь оставляли зажженной. В остальном помещении было темно, но свет из кабинета позволил мне различить в полумраке знакомые предметы.

Мои складные стол и стул стояли там, где я их оставила, закончив работать. Стол сейчас был пуст, а работа, проделанная за день, лежала на столе в кабинете, готовая для завтрашнего перепечатывания. На одном из столов я разглядела силуэт золотого шлема и рифленый золотой кубок, некогда принадлежавший царице.

Работая в музее, я думала о них только как о хрупких старинных предметах, которые надо отреставрировать, чтобы поместить в стеклянные ящики музея, где публика будет с благоговением их разглядывать. Но, глядя на них сейчас, задумалась о том, какое несметное богатство они представляют! Неудивительно, что некоторые ради этих сокровищ готовы пойти на все, вплоть до убийства.

Я резко остановилась. Где-то в темпом музее слышались какие-то звуки. Я юркнула назад, задвинула панель, оставив лишь маленькую щель, и с тревогой стала наблюдать. Мое сердце снова учащенно забилось, и я приготовилась к внезапному нападению. Неужели человек, которого я так боюсь, до сих пор в музее?

Из-за угла появилась тень. Силуэт фигуры я увидела прежде, чем она вошла в кабинет профессора. Сейчас на ней был не белый костюм для подводного плавания, а темная одежда. Это был крупный человек, очень крупный. Или сам профессор, или Джон. Точно определить я пока не могла. Фигура двигалась по кабинету, а потом остановилась в дверях и медленно, как-то странно огляделась. Теперь я точно увидела, что это Джон. Он что-то тихо бормотал себе под нос, как часто делал, когда реставрировал какую-нибудь вещь, требующую умения и сосредоточенности. В такие минуты он настолько погружался в работу, что не замечал своего бормотания.

Словно почувствовав мое присутствие, он пристально посмотрел в мою сторону. Я вздрогнула и быстро задвинула щель. Сердце мое заколотилось от страха. Тщетно искала я болт, пока не вспомнила, что сунула его в карман, а в музее уже раздавались тяжелые шаги, медленно приближающиеся ко мне. В панике я не могла найти отверстие, а включить фонарь не осмелилась и потому беспорядочно тыкала болт в разные места.

Наконец, пальцем нашла отверстие, вставила в него болт, но он не вошел полностью, потому что отверстие в панели не совпало с отверстием в основе из-за того, что панель не была задвинута до конца. Я схватилась за нее и подергала. Упрямый болт скользнул в отверстие основы, и я в изнеможении прислонилась спиной к панели. Джон остановился, и я почувствовала, как он на нее надавил. Болт слегка шевельнулся, но выдержал натиск. Джон потряс панель и медленно удалился. Чувствуя тошноту, я молча проклинала его за скрупулезное внимание к мелочам. Это было очень похоже на Джона, хотя наверняка, уходя вечером из музея, он проверял панель.

Я слушала, как он идет по музею. Потом наступила тишина. Я вынула болт, слегка отодвинула панель и заглянула в музей. Джон возвращался назад, выходя из-за угла кабинета, как тогда, когда я увидела его в первый раз. Только теперь, не заходя в кабинет, направился к двери музея, открыл ее, вышел и медленно закрыл, оставив лишь узкую щелочку, в которую просунул руку и включил сигнализацию. По-видимому, входя в музей, он отключил ее.

Я вспомнила, что он рассказывал мне о сигнализации. Она работает с помощью фотоэлементов. Когда кто-то проходит мимо луча света, фотоэлемент включает сирену. Фотоэлементы установлены на дверях музея, кабинета профессора и на всех окнах. Я решила, что если буду держаться подальше от этих мест, то не подниму тревоги, которая разбудит весь дом.

Но если попадусь, меня могут обвинить во всех бедах, происходящих в Уэруолде! И все же, невзирая на страх, я сгорала от любопытства узнать, что же Джон делал в музее в столь поздний час. И что ему было нужно в углу за кабинетом, где не было никаких ценностей? Я попыталась вспомнить, что там находится. Вдоль стены кабинета стоят каменные саркофаги, за ними дверь в реставрационный кабинет... Вспомнив, что находилось там, я вздрогнула. Ведь именно там Джон реставрировал черепа и драгоценные головные уборы придворных дам одной из цариц! Когда их нашли, то залили воском, чтобы сохранить украшения головных уборов. Один череп уже был отреставрирован. Джон с помощью шпатлевки сумел восстановить даже лицо дамы и надел на череп парик. Отреставрированный головной убор наценил на парик, а меня попросил раскрасить лицо и нарисовать глаза. Эксперимент оказался настолько удачным, что профессор решил точно так же поступить и с остальными черепами.

Молча, не дыша, я пробралась в музей. Тонкий луч фонаря осветил знакомые предметы, кажущиеся сейчас зловещими и ужасающими. Мумия в открытом деревянном гробу, стоящем прямо возле стены, казалось, была готова броситься на меня! Это был один из самых любимых экспонатов профессора, найденный давно, в те времена, когда мумии разрешалось свободно вывозить из Египта.

Я осторожно обошла кругом. Ярко-голубые, словно из ляпис-лазури глаза деревянной статуи какого-то давно забытого жреца Езуса злобно сверкнули на меня. В ужасе отвернувшись от них, я чуть не споткнулась о саркофаг и остановилась, чтобы унять дрожь. В знакомых очертаниях музея сегодня появилось что-то жутковатое. Присутствие древнего мертвеца угнетало меня. За окнами дул порывистый ветер. В тишине тоннеля я его не слышала, но здесь он наполнял огромную комнату пронзительными звуками. Стекла дребезжали, а мои зубы, словно из сочувствия, вторили им.

Я заглянула в открытый реставрационный кабинет, из предосторожности держа фонарь подальше от окна. Похоже, все было на месте. Некоторые корзины еще не распаковали, на столе лежал недавно растопленный воск, из которого осторожно извлекли кости. Каждая косточка была очищена и возвращена в то же положение, в котором ее нашли вместе с украшениями. Я посветила фонарем. На меня невидящими глазницами смотрел восстановленный череп. В глазнице сверкал золотой листок из головного убора, вставленный туда чьей-то кощунственной рукой.

Я раскрыла рот от удивления и отвела луч. Он высветил из темноты восстановленную голову дамы, поднятую на подставку. Посмотрев на нее, я ужаснулась. Черные глаза, которые я нарисовала, смотрели на меня из-под темных бровей. Покрашенные красной помадой губы, казалось, самодовольно улыбались. Пятна зеленой погребальной краски, которую я нанесла ей на щеки, ярко светились. Но голова была совершенно безволосой, потому что тяжелый парик со старинной прической, который мы на нее надели, чтобы поверх него закрепить тяжелые ленты из чеканного золота, цветы, листья и сверкающие драгоценности ее головного убора пропали...

Я боролась с желанием бросить все и в панике убежать обратно в тоннель. Джон не крал головной убор. Он ушел из музея с пустыми руками. Да ему и не требовалось его красть, потому что реставрация занимала его гораздо больше, чем листья, кольца и ляпис-лазурь. Я нахмурилась. То же самое можно сказать и о профессоре. Человек не крадет собственные сокровища. И все же Джон что-то здесь делал тайком, невидимый за стеной кабинета...

Я осторожно прошлась по комнате, пытаясь вспомнить все находившиеся там экспонаты. Но не обнаружила никакой пропажи. Предположим, Джон пришел сюда, встревоженный каким-то звуком, и увидел, что головной убор пропал. Если случилось именно это, то он, вполне возможно, помчался к профессору. Сейчас они были бы уже здесь, однако в огромном доме царила жуткая тишина, нарушаемая лишь воем ветра. Я застыла и внимательно прислушалась, готовая в любой момент скрыться в тоннеле. И расслабилась только через несколько минут.

Джон не пошел к отцу, чтобы доложить о пропавшем головном уборе, значит, возможно, по какой-то причине спрятал его? Уж не в кабинете ли? Я было двинулась туда, но остановилась, вспомнив о каменном саркофаге, о который чуть не споткнулась. Луч фонарика высветил его прямо передо мной. Нахмурившись, я посветила на него. Саркофаг был закрыт.

Странно. Раньше он был открыт. В этом я была уверена. На «Лорелее» упакованная крышка лежала отдельно, а потом с момента доставки в музей все время стояла за каменным саркофагом у стены кабинета профессора. Она не могла сама точно лечь на то место, где находилась многие века, охраняя забальзамированное тело царя. Чтобы положить тяжеленную крышку на саркофаг, сначала ее нужно было поднять. А это мог сделать только кто-то, обладающий силой и точностью Джона.

Конечно, это сделал Джон! Только зачем?

Положив фонарь, я снова прислушалась. В музее стояла тишина. Я наклонилась и попыталась подцепить каменную крышку, но лишь сломала ноготь и оцарапала пальцы. Под рукой не было ничего, чем можно было бы ее приподнять. Я решила подойти к изголовью саркофага, ухватиться за углы крышки и попытаться хотя бы сдвинуть ее, опершись о стену кабинета! Мое любопытство пересиливало настойчивый, беспричинный страх, который я испытала при прикосновении к холодному камню.

Каменная крышка была невероятно тяжелой, и все же мне удалось чуть-чуть приподнять ее и медленно сдвинуть к стене. Но я тут же резко остановилась и отпустила крышку, потому что в слабом свете, падающем из кабинета, вдруг увидела в саркофаге пропавший головной убор и парик. Теперь они были на модели, похожей на ту, что я раскрашивала в реставрационной комнате. Шпатлевка, щеки, выкрашенные погребальной зеленой краской, используемой в древности, зеленые тени под застывшими глазами... Джон, наверное, провел здесь немало времени, потому что не только перенес головной убор с той модели на эту, но и дополнил его золотыми листьями, золотой лентой и цветами из драгоценных камней.

Мне захотелось подробнее рассмотреть его работу. Найдя фонарь, я направила луч прямо на лицо модели. Превосходная реставрация! Прекрасное лицо под черным париком, на котором сверкает головной убор! Мне показалось, что Джон воссоздал даже тело, которое было покрыто пеленой древнего холста, пахнущего землей.

Белый холст доходил почти до подбородка, а поверх него, словно вокруг шеи, лежали пять рядов тяжелого золотого ожерелья, под которым сверкала красным камнем древняя брошь.

Меня поразило, насколько правдоподобно выглядели лицо и кожа. Если бы не зеленая краска, можно было бы подумать, что это настоящая кожа и настоящие глаза, глядящие на меня неподвижным, невидящим взглядом. Впечатление было настолько сильным, что я невольно скользнула лучом фонаря по белому холсту. Под ним лежало обнаженное тело женщины со сложенными на груди руками! И вдруг сквозь небольшую прореху в холсте на одном пальце я заметила обручальное кольцо, а на другом — бриллиантовый перстень! Я сразу же его узнала. Передо мной в саркофаге лежало тело Карен Уайганд с синими странгуляционными бороздами на шее!

Мертвая!

Каменная крышка с грохотом упала с саркофага и разлетелась на тысячи кусочков.

Я завопила и побежала прочь, забыв о фонаре, забыв вообще обо всем, кроме овладевшего мной страха. Схватившись за панель, я отодвинула ее и помчалась по ходу. Тревога несла меня как на крыльях! Быстро проскочив свою комнату, я промчалась к лестнице мимо закрытых дверей комнат профессора и Джона, на ходу споткнулась, упала, поднялась и снова побежала. Пролетев мимо столовой, я рывком открыла дверь и в отчаянии выскочила в ночь и бурю.

Единственной моей мыслью было бежать к Дину и искать спасения у него. Повинуясь этому порыву, я повернула в сторону Бикон-Крэг. Раз уж мне суждено совершить это восхождение ночью, я должна его совершить! Вернуться я не могла, даже если там я окажусь в полном одиночестве.

Дин, наверное, мирно спит в своем доме, не подозревая об ужасе, который гонит меня по скользкой тропинке, размытой дождем. Ветер дул с ужасающей силой, я сгибалась под его ударами, пробиваясь к хребту, где он оказался еще сильнее. Но что бы ни ждало меня там, это не могло быть хуже того, от чего я бежала!

Наконец, выбившись из сил, я остановилась и упала на колени. Тревожно оглянувшись назад, я увидела освещенные окна Уэруолда. Ветер донес до меня неистовый звук сирены.

Но это еще не все! Машина с зажженными фарами неслась в сторону деревни! В холодном синеватом небе, нависшим над бурлящим морем, сверкнула молния, осветившая жутковатым светом джип с опущенным верхом и высокую фигуру, пригнувшуюся к рулю.

Джон! Он ищет меня, думая, что я побежала в деревню за помощью! Если бы я бежала по дороге, мне не удалось бы скрыться, потому что дорога шла по берегу, зажатая между высокими скалами с одной стороны и крутым обрывом в несколько сотен футов — с другой.

Дрожа, я припала к земле, глядя на эти удаляющиеся огни. Только необходимость найти Дина и обрести в его присутствии покой спасла меня, когда мои ноги инстинктивно повернули в сторону Бикон-Крэг.

Но, доехав до деревни и не встретив меня по дороге, Джон должен вернуться, потому что я могла убежать только по двум тропинкам — ведущей вокруг утесов к разрушенному дому на ферме или по этой крутой на Бикон-Крэг. Поняв это, я зарыдала от страха и напряжения. Джон Уайганд знает Уэргилд-Айленд гораздо лучше меня!

Я добралась до горного хребта и снова упала, выбившись из сил. Задыхаясь, испуганно оглянулась в темноте. Небо нависало надо мной темной пещерой. Я не видела даже острых гранитных скал, которые, знала, должны быть на расстоянии всего нескольких ярдов. Ветер в безумной ярости рвал мою одежду, промокшую от ледяного проливного дождя. Однако я не возражала против холода, потому что все еще обливалась потом от утомительного восхождения против ветра. Я повернула туда, где, как мне казалось, была дорога, боясь, как бы по ошибке не броситься обратно к морю.

Споткнувшись, я упала в глубокую выбоину и с облегчением вздохнула, сообразив, что нашла дорогу. Выбравшись на нее, побежала к деревне. Усталость заставляла меня иногда переходить на шаг, но страх снова подгонял вперед.

Дорога казалась бесконечной. Я с тревогой смотрела вперед, опасаясь увидеть машину, едущую мне навстречу. Но дорога была безмолвна и пуста.

Должно быть, я находилась недалеко от деревни, хотя из-за кромешной тьмы не видела ее белых, обшитых вагонкой домов. Может быть, даже очень близко. И вдруг поняла: Джон, не найдя меня на горной дороге, будет ждать, что я побегу в деревню этим путем, чтобы постучать в первую же дверь, попросить помощи и защиты.

От этой мысли я в ужасе остановилась. Он, наверное, ждет здесь, притаившись в темноте! Теперь это его единственный шанс меня остановить!

Я внимательно вслушалась и огляделась, но не смогла различить никакого движения. Ни звука, кроме порывов ветра и шума дождя. Я робко вышла на обочину. Если удастся перебежать через поле к дому Дина, то, может быть, удастся спастись.

Никаких изгородей. По обеим сторонам дороги лишь заросли дикого колючего шиповника с уже оголенными ветками. Шипы рвали мою одежду, когда я пробиралась сквозь заросли, и так сильно царапали тело, что я чувствовала, как из глубоких царапин течет теплая кровь.

Однажды я крепко застряла и, представив, что руки Джона хватают меня, в ужасе рванулась, как попавшее в ловушку животное. Упав в густую траву, задыхаясь, я лежала и прислушивалась, несмотря на сдерживаемые рыдания и бешеное биение сердца. Со стороны дороги уловила какой-то шорох, в ужасе вскочила и ринулась через поле, производя больше шума, чем следовало. Вдруг позади послышалось тяжелое шуршанье, словно невдалеке кто-то, как и я, пробирался сквозь заросли шиповника. Я бежала, пока не начала задыхаться, тогда остановилась, чтобы снова прислушаться. И безошибочно узнала в темноте тяжелый топот бегущих ног, преследующих меня.

Я в отчаянии повернула в сторону деревни и помчалась изо всех сил, думая только о том, чтобы перебежать поле и попасть в дом к Дину. Но эти топочущие ноги тотчас же повернули в ту же сторону, что и я. Они бежали все быстрее, приближаясь ко мне, а шаги становились все громче, словно теперь Джон видел меня в темноте своими светлыми, хищными глазами. Он стремительно меня догонял.

Я вскрикнула, попыталась увернуться, когда его руки ухватились за край моего свитера, и упала, вернее, он повалил меня, подмяв под себя. Рыдая и брыкаясь, перевернулась на спину. Большая, сильная рука зажала мне рот. Надо мной нависла уродливая тень, пригвоздившая меня к мягкой, мокрой траве.

Он оторвал кусок моего платья. Я толкалась и брыкалась в неистовом ужасе, пытаясь укусить руку, душившую меня, и снова видя сквозь сгущающуюся красную дымку следы удушения на прекрасной шейке Карен Уайганд. Но его руки безжалостно перевернули меня. Мое лицо оказалось прижатым к траве и мягкой мокрой земле. Связав мне запястья, Джон держал меня, беспомощную и задыхающуюся. Мои легкие разрывались. Он поднял мне голову, чтобы я подышала, а потом завязал мне рот мокрой тканью, оторванной от моего платья.

Мои прерывистые, слабые крики были резко заглушены.

Тяжело дыша, Джон опустился возле меня на колени, хотя ему не пришлось бежать так же быстро и так же далеко, как мне. Он что-то бормотал себе под нос, словно стараясь успокоиться, в то время как я пыталась медленно восстановить дыхание.

— Вам не следовало убегать, Дениз, — хриплым голосом пробормотал Джон. — Вы не жалкая рабыня, которую насильно тащат на похороны, чтобы убить, как овцу. Вы придете как человек, пользующийся почетом, в головном уборе и в одеянии, сверкающем бриллиантами! Вы должны прийти, как невеста на свадьбу, свободно и радостно, добровольно и без необходимости насилия!

«Он сумасшедший, — в ужасе подумала я. — Сумасшедший...»

— Идите, моя леди, — между тем продолжал он. — Могила готова! Царица ждет в саркофаге! Мы с вами должны сопровождать ее, и нам предстоит еще многое сделать прежде, чем мы выпьем из кубков и земля упадет на нас!

Он нежно поднял меня и понес на руках по мокрой траве к дороге. Мои широко открытые, испуганные глаза увидели на востоке первые слабые проблески зарождающегося дня.

Глава 9

Ледяное прикосновение воды вернуло меня из небытия, в которое я погрузилась, когда Джон Уайганд бросил меня на пол своего джипа.

В полной темноте сильные руки куда-то меня несли, при этом мои ноги по колено были погружены в холодную воду. Голова болталась за плечом Джона, и я вопила, но из-за кляпа во рту мой голос был не громче кошачьего мяуканья.

А Джон Уайганд тихо и монотонно бормотал: — Мир продажен. От него несет человеческим злом. Воровство и предательство, алчность, неверность женщин, их хитрые приемы соблазнения — все это паутина, которую они плетут вокруг нас, пользуясь нашей слепотой. Все есть грех, все есть зло, и только смерть может очистить и обновить веру.

Вода поднималась все выше, я вскрикнула, и он, услышав меня, сжал крепче:

— Вы не утонете, Дениз! Вам страшно? Я не хочу, чтобы вам было страшно! Вы единственная, с кем я сейчас могу поговорить. Все остальные молчат. Там, куда мы идем, вам не будет больно. Не бойтесь воды! Это только крыльцо, по которому мы должны пройти, как когда-то наши предки шли к погребальным кострам и камерам.

Я брыкалась, задыхалась, охваченная ужасом от этого странного, невыразительного голоса безумца, а он держал меня все крепче, поднимая все выше, так как вода уже подбиралась к моим плечам. Я закинула голову и завыла сквозь кляп. Голова моя уже почти касалась потолка, с него на лицо и волосы тоже капала вода. Я ждала смерти от этой стоячей воды, щекочущей мне ноздри и попадающей в легкие. Джон нес меня по тоннелю, который затопил Ллойд Мередит! Я чувствовала холод мокрых каменных стен и потолка, с каждым шагом приближающегося к моей голове. Мой ужас был слишком велик, чтобы я могла рассуждать. Мной владел лишь животный страх в ожидании смерти.

Однако вскоре вода начала отступать. Снова стала доходить мне только до талии, и я поняла, что могу разглядеть потолок тоннеля. Он был пробит в мягкой, пористой породе, а посмотрев через плечо Джона, я увидела затопленный участок, вода в котором рябилась при пашем продвижении. На ее поверхности блестел свет, падающий откуда-то сверху, яркий, чистый свет. Когда вода дошла мне до колен, я расслышала какое-то непонятное шипение.

Мы медленно выходили из воды, и шаркающие шаги Джона говорили о его усталости. Стены и потолок тоннеля теперь были ярко освещены. Джон, слегка покачиваясь и тяжело дыша от усилий, потраченных на крутой подъем в тоннеле, остановился. Место, где кончилась вода, было сухим и ровным. На стенах и полу рос зеленоватый мох.

Он с трудом поставил меня, мягко защищая мой затылок большой рукой, и прислонил к стене. Вздохнул, опустился рядом со мной, оперся локтями о колени и закрыл лицо руками. Посмотрев на него, я увидела, что руки его трясутся. Вдруг Джон зарыдал, и эти неожиданные рыдания, к моему ужасу, вызвали у меня жалость.

Мне казалось, если бы я смогла, то пододвинулась бы к нему, чтобы его утешить. Но я была пригвождена к влажной стене, и с меня капала вода. Руки мои были связаны за спиной, запястья болели, а плотный кляп едва позволял дышать. Я с тревогой повернула голову и огляделась, прежде всего, в поисках источника сияющего здесь яркого света, слепящего мои уже привыкшие к темноте глаза.

Он исходил от керосиновой лампы, стоявшей на длинном ящике на другой стороне тоннеля, почти прямо передо мной. Ее белый свет резал глаза, но я заметила буквы на ящике.

«Экспедиция Уайганда, — прочла я. — Ирак, 1964». Внизу стоял один из серийных номеров, которые профессор Уайганд ставил на каждой из своих упаковок. Этот ящик еще не открывали, потому что на нем висели дощечки с нетронутыми печатями из красного воска, проштампованные одним и тем же серийным номером.

Я заморгала от яркого света. Джон, сидевший рядом со мной, прекратил рыдать, замолчал и впал в задумчивость. За ящиком, на котором стояла шипящая лампа, я увидела и другой ящик, такой же, но уже пустой, так как печати были взломаны.

Вдруг я в ужасе застыла и уставилась не на ящик, а на то, что в нем лежало, потому что ящик был приспособлен под гроб, в котором лежало тело Карен Уайганд!

Она лежала так же, как там в музее, в саркофаге. Накрашенные красным лаком ногти сверкали на пышной груди. Холст покрывал ее до пояса, оставляя обнаженной поразительно симметричную верхнюю часть тела. Со своего места я видела глубокую синюю борозду на ее горле. Зеленая краска придавала ее щекам странный восточный вид, и я не сомневалась, что старинная погребальная краска на ее щеках и глазах скрывала синие следы удушения. Джон закрыл ей глаза, и сейчас казалось, что она спит.

Мне понадобилось приложить усилие, чтобы оторвать взгляд от Карен, но, сделав это, я в ужасе еще сильнее вдавилась в стену, потому что она была здесь не одна. В нескольких футах от нее сидела другая фигура, прислоненная к другому ящику и склонившаяся вперед, как часовой, который заснул во время вахты. Голова фигуры согнулась к коленям, и лицо можно было разглядеть только в профиль. Рядом с ней лежали три пики с золотыми наконечниками, а в правую руку, небрежно лежавшую на земле ладонью вверх, была вложена рукоятка золотого кинжала так, что слегка изогнутые пальцы, казалось, сжимали его, как оружие, готовое к употреблению.

Дрожа, я уставилась на эту мрачную фигуру. На ней был белый резиновый костюм для подводного плавания, который я видела раньше. В профиль лицо было смуглым, нос с горбинкой. В отличие от бедной Карен эта фигура не выглядела ни мирной, ни спящей. На лице мертвеца тоже присутствовали синие следы удушения, лишившие его губы цвета, а выражение ужаса и боли в момент смерти застыло в искривленном рте и остановившихся глазах.

Мертвец в белом резиновом костюме был Хусейном!

— Ее красота была злой, плоть — продажной, — бормотал рядом со мной Джон. — Она предала моего отца. Сначала с Ллойдом, моим другом, которого соблазнила, потом с Раволи. Со слугой моего отца Хусейном...

Я вздрогнула и повернулась, чтобы взглянуть на него. Он, выпрямившись, смотрел на мертвую женщину, и в его странных глазах блестели слезы.

Я что-то промяукала, но Джон даже не взглянул на меня. Господи, как же убежать отсюда, подальше от этой ужасной, зловонной воды?!

Я повернула голову и снова посмотрела на Карен, а Джон, словно читая мои мысли, произнес:

— Ее зло было похоже на болезнь, которую она распространяла вокруг, заражая людей жадностью и похотью. Я верил тому, что Ллойд рассказывал о затоплении тоннеля. Но по ее наущению он мне солгал. Он сделал так, чтобы оставить в нем место для тайника, предназначенного для хранения украденных сокровищ, защищенного с обеих сторон водой.

Инстинктивно повернув голову в сторону Тайной пещеры, я ужаснулась. Вода там поднималась до самого потолка. Даже если бы Джон освободил меня, я не осмелилась бы туда сунуться.

Он медленно повернул голову:

— Она собиралась украсть античные сокровища и жить с Ллойдом во грехе! Однажды ночью, когда Карен планировала осуществить это, соблазнив Ллойда своим телом и обещаниями, я увидел ее выходящей из его комнаты. Я немедленно телеграфировал отцу о своих подозрениях и о том, что увидел. Отец вернулся, Ллойд погиб, и нам пришлось увезти отца. Тогда она попросила помощи у Раволи, дав ему те же обещания, и в то же время соблазнила Хусейна, полагая, что и он пригодится.

С ужасом я поняла, что Джон ревнует! Это ясно выдавали его светло-янтарные глаза, теперь в упор глядевшие на меня. Не будь он так ревнив, всего этого могло и не произойти! Если бы Карен выбрала в любовники его, а не других мужчин!

Глядя на него, я вздрогнула и что-то промяукала через кляп. Он медленно встал и подошел ко мне. Я инстинктивно отшатнулась, но Джон, придерживая меня одной рукой, стал развязывать на затылке узел кляпа. Его непослушные пальцы причиняли мне боль. Это уже не были те ловкие пальцы, которыми я восхищалась, наблюдая, как они нежно касались какого-нибудь мелкого и хрупкого предмета. Сейчас они были неуклюжими и небрежными. Из спокойного человека, которого я знала, Джон превратился в нечто невообразимое.

— Потом приехали вы, — продолжал говорить он, развязывая узел. — Вы дали мне оружие, уничтожившее ее и Хусейна. Оно уничтожило бы и Раволи, если бы прошлой ночью он был на Уэргилде...

Я помотал головой, давая ему попять, что ничего не понимаю.

Он потерял узел и снова нашел его.

— Записка в портсигаре Ллойда, — пояснил Джон. — Ее написала Карен. Там она назвала Раволи и Хусейна. Написала, что я сошел с ума, назвала мои чувства нежелательными преследованиями.

Наконец он справился с узлом и освободил мой рот. Я облегченно вздохнула, а затем, запинаясь, с трудом произнесла:

— Она была злой, вы правильно сказали, Джон! Очень злой...

— Да, — кивнул он.

— Карен не стоила того, чтобы из-за нее жертвовать жизнью! Не стоила!

Джон отрицательно покачал головой и, нахмурившись, посмотрел на нее:

— Какая она красивая, Дениз! Даже мертвая красивая! Царица! Царица в царской могиле, окруженная своими сокровищами и своими людьми!

— Нет! — вскричала я. — Нет, Джон, нет! Она не царица! Она злая женщина, толкнувшая вас на убийство ее и Хусейна. Ваш друг Ллойд погиб из-за нее!

— Многие древние царицы были злыми, — возразил Джон. — Они тоже жили в грехе. Поклонялись не тем богам. Были прелюбодейками. Из-за них умирали мужчины, как умерли Хусейн и Ллойд. — Он замолчал, встал и подошел к Карен. Теперь его голос зазвучал спокойнее, без всяких эмоций. — Но в смерти они были так же прекрасны, как она. Их оплакивали, как и мы должны оплакать ее. Их придворные дамы, служанки, невинные девушки, одевавшие их и ухаживавшие за ними, солдаты, охранявшие их, конюхи — все эти люди радостно отправлялись в могилу вместе с ними и принимали вместе с ними смерть, готовые следовать за ними в новую жизнь.

— Их верность была заблуждением, Джон! — с болью вскричала я.

— Нет, их верность была чистым чувством, Дениз! Больше, чем плоть, жажда богатства, ревность или похоть, которую люди называют любовью. Она была чистой, искренней и доверчивой. Она была достаточно большой и сильной, чтобы прелюбодейка и неверная царица уходила с ними в возвышенную потустороннюю жизнь, а не обрекала их на вечное наказание. Это была вера, Дениз!

— Нет!

— Мы должны подготовиться, — заявил он, повернувшись ко мне. — Вы оденетесь уместно для того, чтобы сесть у ее ног.

— Женщины, о которых вы говорите, уходили добровольно, Джон! — напомнила я. — Вы меня связали, я жертва! У меня нет никакой преданности Карен! Моя смерть ей не поможет!

Он не ответил, словно не слышал меня. Отошел к ящику и вернулся с головным убором. Меньше того, что был на голове у Карен, наверное снятым с головы какого-нибудь давно умершего ребенка.

— У меня нет для вас парика, — с сожалением проговорил Джон. — Но для этого головного убора его и не нужно. Ни одна женщина не могла носить головной убор придворной дамы без парика, поддерживающего его. Но этот...

Он натянул его на мою сопротивляющуюся голову. Похоже, убор весил несколько фунтов. Когда я подняла голову, золотые кольца и украшения весело зазвенели. Джон одобрительно, без улыбки кивнул.

— У меня волосы не в порядке, — слабо пробормотала я.

Он опять согласно кивнул:

— Сейчас принесу вам гребень и развяжу руки. На некоторое время. Но пытаться бежать глупо, Дениз! Бежать некуда. Вы боитесь, что, пока мы будем спать, могилу засыплют землей? Что мы можем проснуться живыми? Не надо! Посмотрите, откуда мы пришли!

Я быстро повернула голову и в ужасе уставилась на бесшумно поднимающуюся по склону воду. Заметного движения я не видела, но обнаружила, что не вижу потолка тоннеля, потому что вода уже дошла до него.

Я закричала от ужаса, а он ободряюще улыбнулся:

— Ллойд мне лгал. Он затопил только часть тоннеля, идущую от дома. Другая часть, по которой мы пришли сюда от Тайной пещеры, годами была затоплена не полностью. Я поправил это, Дениз! На этот раз будет затоплен весь тоннель, вместе с тем местом, где мы сейчас находимся. Но мы с вами этого не заметим: мы будем спать!

Я отодвинулась. Он принес гребень, старинный золотой гребень, в виде человеческой руки с пятью пальцами, и сиял с меня головной убор. Мягко повернул меня от стены и наклонился, чтобы осмотреть мои связанные запястья. Сочувственно вздохнул сквозь поджатые губы.

— Боюсь, я причинил боль вашим запястьям, Дениз, — с сожалением произнес он. — Они распухли. — Некоторое время он тщетно старался развязать мне руки. — Мне понадобится нож.

Он поискал, но не смог найти ничего, кроме золотого кинжала с тупым лезвием, лежавшего в мертвой руке Хусейна. Я обрадовалась, что он не воспользовался им, а вместо этого подобрал острый камень и начал пилить им обрывок юбки, которым связал мне запястья.

Я медленно пошевелила сведенными судорогой руками. Из царапин снова потекла кровь. Джон наклонился, чтобы вытереть ее, и я застонала от боли. Ончто-то сочувственно бормотал, массируя мне запястья. Они медленно приобретали нормальный цвет. Боль прошла. Джон молча откинулся, чтобы проследить, как я буду причесывать волосы тяжелым старинным гребнем, но я постаралась быстрее закончить эту процедуру. Не знаю почему, только я вдруг почувствовала себя лучше, чище. Я поняла, что мой страх достиг той точки, когда уже ничто не имеет значения. Бегство казалось невозможным, и, как ни странно, от неотвратимости смерти страх стал меньше. Именно это, наверное, испытывали придворные дамы три тысячи лет назад, готовясь к своей последней церемонии.

Джон нахмурился и встал. Прошел по тоннелю и начал собирать драгоценности и украшения. Я украдкой посмотрела на воду и перевела взгляд на свои связанные лодыжки. Дин полагал, что между тем местом, где я сейчас сидела, и разрушенным домом над Тайной пещерой проходит тридцать ярдов затопленного водой тоннеля. Теперь там уже значительно глубже, чем тогда, когда Джон нес меня сюда. Я содрогнулась от мысли, что мне суждено утонуть в стоячей воде этого темного тоннеля.

Выбора у меня не было. Другой выход был лучше. Заснуть...

Джон вернулся с браслетами в руке, опустился возле меня на колени и пристально уставился на меня:

— Вы должны снять свитер и юбку. Эти украшения нужно надевать на голое тело, как это делала она.

— Нет! — в ужасе воскликнула я.

— Вы должны, Дениз, — твердо произнес он. — Сегодня я ее жрец! Для меня вы всего лишь красивый ребенок, не больше, я не хочу вас... как женщину. Если вы не сделаете этого добровольно, мне придется применить силу. Не вынуждайте меня, Дениз! Я больше не отвечаю за себя. Я убийца! Я полон странных, неистовых порывов ярости, страха и жажды. Это все ее дела! Ее!..

— Тогда отвернитесь, — пробормотала я. — Оставьте мне украшения. Если уж так надо, я их надену!

Дрожащими пальцами я с трудом стянула свитер, оторвав при этом пуговицу с белой блузки под ним. Мне стало холодно. Тяжелые браслеты были ледяными, огромное ожерелье из сверкающего голубого ляписа холодило грудь, а тройной ряд золотых бус оттягивал шею. Порванная юбка едва прикрывала меня, и в этих тяжелых, сверкающих украшениях я чувствовала себя обнаженной рабыней из давно ушедшего мира. Я медленно надела головной убор и поправила его. Затем дрожащим, не своим голосом произнесла:

— Я готова!

Он стоял, глядя на воду, и я заметила, что она незаметно подбирается к нам. Она уже достигла нашего уровня и медленным потоком струилась по каменному полу.

Джон медленно повернулся и взглянул на меня. Я услышала его участившееся дыхание. Но он смотрел не на мое тело, а на лицо, плечи и украшенные руки.

— Вы красивее Карен, — удивленно пробормотал он. — Ваша красота более чиста и молода, Дениз!

— Я моложе Карен. И... думала, что у меня впереди вся жизнь! — горько проговорила я.

Он нахмурился:

— Так думали и те женщины! И все же они спокойно встречали смерть, как должны сделать и вы!

Джон подошел ко мне, опустился на колени и схватил меня за запястья. Он снова связал их, но теперь не так крепко и спереди. Потом прошел к гробу Карен и поставил около него тяжелый ящик.

— Вы будете сидеть здесь, у ее ног! — приказал он. — Это почетное место любимой помощницы, самой красивой женщины при дворе, и оно по праву принадлежит вам!

Я безучастно следила, как он поставил у другого конца гроба еще один ящик, а на него водрузил лампу, чтобы она полностью освещала спокойное, мертвое лицо Карен.

Потом Джон вернулся ко мне, поднял меня, посадил на ящик и достал баночку с зеленой краской. Меня чуть не вытошнило! Это была та же краска, которой он выкрасил Карен. Я чувствовала, как он мягко проводит кистью по щекам и под глазами. Тошнотворный запах древнего окисла щекотал мне ноздри.

Закончив работу, он встал и отошел от меня, а я взглянула на воду. Теперь мелкие ручейки слились в один, и коричневая вода медленно подбиралась к моим ногам. Я смотрела на нее как завороженная. В ее приближении было что-то неумолимое, и я понимала, что смерть становится все ближе и неизбежнее. В больном мозгу Джона не осталось места пи для милосердия, ни для разума. Он что-то передвигал, тихо бормоча себе под нос. Повернуть голову и посмотреть, чем он занимается, у меня не хватало смелости: я боялась снова увидеть искаженное лицо Хусейна!

— Джон! — тихо позвала я.

Он перестал бормотать и резко повернулся ко мне:

— Что?

— Краска в банке была та же, да? А наркотик, от которого мы уснем, тоже тот же?

Он покачал головой:

— От наркотика, который применяли они, не осталось и следа! Это был растительный наркотик. Вероятно, один из опиатов.

Голос у меня задрожал.

— Тогда что?..

— Наркотик был у Хусейна. Перед смертью Карен рассказала мне, что они дали его вам. Вы на себе почувствовали, как он силен.

— Да, — вздрогнула я.

Джон перевел взгляд на Карен.

— Я показал ей записку, которую восстановил. Она умоляла о пощаде. Даже выдала своих сообщников. Пыталась подкупить меня своим телом. — Его руки сжались в кулаки, лицо исказилось от ненависти.

— Она была злой! — примирительно произнесла я.

— Карен умоляла меня отвести ее к отцу вместе с запиской. Она знала, что он простит ее, как прощал раньше, а я нет! Она рассказала, что сделал Хусейн, и сообщила, что он здесь, на этом самом месте! Но я знал, как мне следует поступить, и в конце концов, когда она начала кричать, убил ее. Это было очень легко! Потом отнес ее в музей и положил в саркофаг, а ее постель смял так, что если бы отец пришел к ней ночью, то решил бы, что она спит с другим. У меня было бы время, чтобы сделать то, что я должен был сделать, пока он в ярости искал бы ее, зная, что она и раньше изменяла ему.

Я в ужасе смотрела на него, представляя страх и отчаяние Карен, когда эти сильные руки сжимали ее мягкую, длинную шею.

— А Хусейн? — спросила я.

— Он был здесь, любовался украденными сокровищами, пока вы, одурманенная, лежали в вашей комнате. Он не слышал, как я вышел из воды. Я навалился на него и убил, а потом вернулся за Карен. В кабинете я написал записку отцу и отнес ее в мою комнату, чтобы он нашел ее там. Именно тогда я услышал ваш крик, стук крышки, а потом ваши шаги, когда вы пробежали мимо моей комнаты. Вас я увидел на лестнице. Включилась сигнализация, весь дом проснулся. Я бегом вернулся в музей, схватил тело Карен, положил его в тоннеле за панелью, которую вы оставили открытой.

Я уставилась на него:

— А отец?

Джон покачал головой:

— Не знаю. Если он нашел крышку, то, наверное, решил, что она упала случайно. Я отнес Карен сюда и отправился искать вас. Моего отца не было в комнате, а его машина исчезла. Вероятно, он обнаружил, что его жена исчезла, и поехал искать ее в деревне. Это не важно. Он считает, так же как считал и я, пока не услышал признания Карен, что этот тоннель затоплен. А вскоре это и произойдет на самом деле. — Он посмотрел на прибывающую воду. — Думать о помощи бесполезно, Дениз! Пора засыпать... — Затем повернулся и опять отошел от меня.

Я сидела безнадежно глядя на воду. Но пока она текла мимо, не затрагивая моих ног, вдоль противоположной стены, потому что пол имел уклон к той стороне тоннеля. В моем полубессознательном уме всплыли слова Дина о том, что затопленный участок ближе к дому должен быть ниже, чем это место, и тот участок, но которому Джон принес меня от Тайной пещеры.

Однако сейчас разрушенный дом и Дин показались мне отдаленными от меня на целую жизнь. Я вспомнила его красивое, веселое лицо, умные голубые глаза, более голубые, чем имеют право быть глаза мужчины, и заплакала. По-моему, я никогда еще не испытывала подобного ужаса. Но когда я вспомнила Дина и мою привязанность к нему, которую начала испытывать, слезы хлынули из глаз. Я чувствовала, как они тяжело текут но зеленой краске, которой Джон раскрасил мои щеки. Их теплые, тяжелые капли падали на мои обнаженные руки.

Никогда в жизни я не чувствовала себя такой несчастной, но не столько потому, что знала о скорой смерти, сколько от сознания того, что навсегда покидаю Дина. Я влюбилась в него, но всего, о чем слышала от других, более счастливых девушек, со мной теперь больше никогда не произойдет. Ни ухаживаний, ни обручальных колец, ни счастливой совместной жизни, ни детей, которые могли бы у нас со временем появиться!

Мы даже пи разу не поцеловались!

— Вы плачете?

Я не слышала, как подошел Джон, но он с укоризной смотрел на меня, гневно сверкая глазами. На нем был золотой шлем, а лицо раскрашено краской. В руках он держал кубок.

— А я думал, вы мужественная женщина!

Я попыталась негодующе ответить ему, но не смогла. Рыдания душили меня.

Но даже рыдания не могли заглушить странные, булькающие звуки позади меня. Джон быстро повернул голову, посмотрел туда и заморгал от яркого света. Потом что-то пробормотал, огляделся, как вороватое животное, ищущее оружие, и быстро отскочил, а я, потеряв всякий страх перед смертью, оглянулась назад. И тут снова услышала какой-то странный звук. Он доносился из воды. Я была в этом уверена! Джон в это время выхватил из окоченевшей руки Хусейна золотой кинжал и поднял керосиновую лампу. Сначала она зашипела и чуть не погасла, но высоко над его головой вдруг вспыхнула ярче.

— Кто там? — гневно закричал Джон, глядя на воду.

Я вскочила и чуть не упала, если бы не оперлась о влажную, холодную стену. Золотые кольца и листья на головном уборе зазвенели, как крошечные музыкальные колокольчики.

Вода, освещенная светом лампы, казалась темной, гладкой и маслянистой. Но вскоре на ней появились пузырьки, и она забурлила, словно из нее что-то поднималось. Из воды к нам медленно двигалась блестящая черная голова. Присмотревшись, я увидела за ней вторую, а потом и третью.

Они медленно, угрожающе двигались в нашу сторону. Тот, что шел впереди, замедлил шаг и подождал, пока остальные не поравнялись с ним.

Джон дико заорал и начал размахивать кинжалом. Он шагнул к ним и вдруг резко остановился. Я увидела, что лампа в его руке буквально ходит ходуном, и поняла, что ему страшно. Он испытывал тот же безотчетный, суеверный страх, который обуял меня, когда я впервые увидела фигуру Хусейна в белом. Люди выходили из воды, приближаясь к нему. Теперь я видела их плечи и руки, затянутые черной резиной. Свет блестел на стеклах масок, и каждое походило на огромный глаз. Я рассмотрела трубки, двойные цилиндры за спинами и ремни, поддерживающие их.

Джон начал отступать. Глаза бешено сверкали на его зеленом лице, а рот так скривился от страха, что он стал похож на мертвого Хусейна.

Он пятился до тех пор, пока не дошел до воды с другой стороны сухого места. Шагнув в нее, остановился. Я быстро оглянулась. Один человек уже вышел из воды и нагнулся, чтобы снять ласты. Двое других последовали его примеру, и, словно по сигналу, все трое стали угрожающе приближаться к Джону.

— Нет! — закричал он. — Нет!

Я тоже закричала, и в это время он бросил лампу и кинулся в воду. Разбившаяся лампа взорвалась с оглушительным звуком, похожим на гром пушек. Керосин вспыхнул ярким пламенем. Тоннель, казалось, наполнился огнем, в котором двигались темные фигуры. Я вскрикнула от боли, когда горящие брызги попали на мох на скале возле меня и обожгли мне руку. Меня задел то ли осколок стекла, то ли что-то металлическое, потому что вдруг плечо мое обожгла резкая боль, и я увидела, как из разреза потекла кровь.

Света было полно, потому что везде горели маленькие лужицы и брызги керосина из лампы. Он стекал по стенам длинными огненными линиями, горел на полу и даже на темной воде. А там, куда бросился Джон, вода отчаянно забурлила, и темные фигуры тотчас же снова исчезли, нырнув в воду.

Стоя у стены, я видела, как один человек вынырнул и направился ко мне. Потом появились еще двое. Они тащили что-то тяжелое, поддерживая это в темной воде. Первая фигура быстро приближалась ко мне, раздвигая воду сильными руками. Человек бежал из воды, и ремень соскальзывал у него с плеч. Он сорвал маску, и я увидела знакомое лицо. Не помню, что сказал Дин, только знаю, что он крепко обнял меня. От мокрой резины моим обнаженным плечам и спине стало холодно. Я вдруг покраснела и оттолкнула его, вспомнив, что обнажена до пояса. Дин озорно улыбнулся, когда я скрестила на груди руки, но все же нашел мой промокший, грязный свитер и протянул его мне.

И я больше не могла бы сказать, что мы даже не целовались, потому что мы целовались, очень долго и очень жарко, хотя не знаю, кому принадлежала эта идея — Дину или мне. Остальные двое мужчин в это время веревкой связывали Джону руки за спиной, хотя он совсем не сопротивлялся.

Затем один из них подошел к нам, в ужасе посмотрев на Карен и тело Хусейна, лежащее у стены. Это был Билл Кеннеди. Он улыбнулся мне и спросил, в порядке ли я. Я ответила, что в порядке, и он, нахмурившись, повернулся к Дину:

— Мы быстро вытащили его, мистер Мейнард, — сообщил он, по-прежнему тяжело дыша от усталости. — Но он все еще без сознания. Может быть, сделать ему «рот в рот»?

И вдруг, когда Дни принялся меня развязывать, я вспомнила о наркотике и посмотрела на кубок, который поставил Джон. Кубок был пуст, но на дне остался перастворившийся осадок белого порошка. В напитке, который мне давала Карен, не было видимых частиц. Наверное, Джон насыпал порошка слишком много, чтобы это наверняка была смертельная доза. Я быстро изложила эту версию, и мужчины начали приводить Джона в чувство при свете угасающих огней.

К тому времени я ослабела, стала совершенно бесполезной и чувствовала себя так, будто, как и Джон, приняла наркотик, и сейчас хотела только умереть в объятиях холодных, мокрых рук Дина.

Помню только, что потом Дин и Билл Кеннеди надели на меня маску, выплыли вместе со мной из тоннеля и перенесли меня в разрушенный дом, ярко освещенный неожиданным дневным светом и заполненный людьми в блестящих мокрых непромокаемых плащах. Среди них были профессор, Рандолф, миссис Кендалл и жители деревни, которых я не знала.

Миссис Кендалл тотчас же начала хлопотать вокруг меня. Никогда за двадцать лет моей жизни ни одно место на земле не казалось мне более прекрасным, чем этот старый, разрушенный дом на ферме! Как истинная женщина, оказавшаяся невредимой после перенесенных испытаний, я совершила глупость и благополучно лишилась чувств. Не помню, как мужчины несли меня по тропинке к джипу, как миссис Кендалл уложила меня в постель на чистые, свежие простыни на ферме Кендаллов.

Глава 10

Оставшуюся часть истории я узнавала очень медленно и частями, потому что, видимо, сильно простудилась в этом ужасном тоннеле, который теперь всегда буду вспоминать как могилу Карен Уайганд, и у меня началась пневмония, хотя никто на Уэргилд-Айленде не мог решить, из-за чего она возникла: из-за шока или от перенесенного холода.

Дин был прав, когда говорил, что жители деревни до сих пор живут в революционном времени и что на Уэргилде, кроме туристов, никто не болеет. Женщины по-настоящему наслаждались. Они энергично, посменно ухаживали за мной. Обклеивали мою спину и грудь горчичным пластырем, готовили разные припарки из трав, выискивали из книг, принадлежавших еще их бабушкам, старинные рецепты и готовили отвратительные отвары, которые регулярно вливали мне в рот.

Однако их примитивная доброта была такой чистой и бескорыстной, что я полюбила их всех, а больше всего миссис Кендалл.

В конце концов моя пневмония отступила перед столь нецивилизованным лечением, и я не сомневаюсь, что больше о ней на Уэргилд-Айленде никогда не слышали.

За окнами моей комнаты на ферме Кендаллов бушевал ветер и по стеклам стучал холодный дождь, так как наступила ранняя зима. Вскоре выпал снег. Он запорошил окна, покрыл поля и укутал деревья, совсем как на рождественской открытке. Море, стегаемое ветром, непрерывно яростно ревело, словно вознамерилось вечно держать меня в заточении на Уэргилд-Айленде.

Но кризис миновал, а я постепенно становилась все счастливее и счастливее: ведь каждый день у моей постели подолгу сидел Дин, и я сумела оценить, какой это добрый и любящий человек.

Мало-помалу восстанавливалась странная история воровства и смертей, произошедших на Уэргилде. Джон никогда не расскажет о мстительной роли, которую он сыграл в ней, поскольку он так и не вышел из глубокой комы. И все же его имя сохранится в древних произведениях искусства, которые он так искусно реставрировал до той ужасной ночи, когда его разум дал сбой и он убил Карен, женщину, к которой всегда испытывал тайную и нездоровую страсть, и Хусейна, ее тайного сообщника в воровстве. В крупных музеях Америки народ, с восхищением глядящий на старинные предметы, может прочитать на ярлычках под ними, что их отреставрировал Джон Уайганд. Он был очень искусным реставратором.

В один из дней Дин принес мне ту самую записку из портсигара Ллойда. Рандолф Уайганд пришел вместе с ним и потом забрал ее обратно как вещественное доказательство для следователя, который прибудет с материка, как только установится погода.

Джон восстановил некоторые буквы, которые, казалось, полностью исчезли, и отдельные слова, и текст стал абсолютно ясен. Вот что оказалось там написано:

"Ллойд, я должна с тобой увидеться. Джон видел нас вчера вечером! По-моему, он сошел с ума от ревности и послал за Скоттом. Я в этом уверена. Не из-за того, что он считает это предательством по отношению к его отцу, а ведь именно так он мог истолковать то, что видел, а из-за собственных глупых и нежелательных чувств, которыми меня преследует. Быстро исполни план и уезжай. Пока не поздно. Я воспользуюсь ходом и подожду на пляже. Мы не можем доверять ни Хусейну, ни Анжело. Держи свой катер наготове. Не подведи меня. Я люблю тебя.

Карен".

Скотт Уайганд дважды навещал меня, и каждый раз говорил о своем завещании и о солидном наследстве, которое мне достанется. Я уверяла его, что мне ничего не надо, только бы больше никогда не появляться в Уэруолд-Хаус. Но завещание все же было составлено, а я упомянута в нем в числе наследников вместе с Рандолфом, который теперь, после смерти Джона и Карен, получит такую долю состояния, что сможет предаваться удовольствиям до конца своих дней.

Визит следователя совпал с моим выздоровлением. Он оказался приятным, добрым человеком и обходился со мной мягко, разговаривая со мной у моей постели. Профессор Уайганд отказался выдвинуть обвинения против Анжело, чьи показания помогли заполнить последние пробелы в этом деле. Билл Кеннеди решил купить у него «Лорелею», потому что Анжело предпочел более мягкий климат Флориды, где, вероятно, не так сильно искушение старинными сокровищами.

Дин попросил меня стать его женой. Приближается весна. Я чувствую ее наступление всем своим существом, он тоже, поэтому мы не хотим больше ждать. Но я не выйду за него здесь, на Уэргилд-Айленде, где все так же нерушимо стоит Уэруолд-Хаус с его потайными ходами, навевая ужасные воспоминания.

Я намерена как можно скорее уехать отсюда. К тому же деревенские женщины слишком добры и словно соревнуются между собой, закармливая меня превосходной едой собственного приготовления. Они следят за моим выздоровлением, словно за ростом рождественского гуся! А я так быстро прибавляю в весе, что боюсь, как бы Дин не передумал, хотя он шутит, что ему нравятся толстушки!

Он говорит, что никогда не встречал более красивой женщины, чем та, выкрашенная зеленой краской, в золотом головном уборе, похожая, по его мнению, на языческую богиню, которой хотелось поклоняться. Но я не разрешаю ему вспоминать, как я выглядела в ту ночь!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Реклама на сайте