«Болевой синдром»

Болевой синдром (fb2) - Болевой синдром 1010K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иван Трофимович Козлов

Иван Козлов БОЛЕВОЙ СИНДРОМ Роман

Предисловие

Связь была на удивление четкой, Макарову даже показалось, что он слышит дыхание говорившего с ним генерала. Голос того был слишком уж бодр, и Макаров, знавший своего шефа много лет, понял, что ничего хорошего ждать от встречи с ним не придется. Впрочем, все хорошее, как ни крути, в природе, кажется, вообще перестало существовать.

Он вышел из «кашээмки», достал было сигареты, но взглянул на часы и опять сунул пачку в карман.

Перед ним тотчас появился старший лейтенант Зырянов, спросил:

— Едем, товарищ полковник?

— Едем, в Бамут. Туда, где машинно-тракторная станция стояла, знаешь?

— Знаю, на северной окраине. Там полковой командный пункт, медики.

— К девкам наведывался?

— Я Витю Рындина туда вез, товарищ полковник, когда его… Не довез живым.

Макаров, обозлясь на себя, буркнул:

— Поспешаем.

Езда по жесткой раздолбанной дороге заняла почти час. Посреди пути пришлось сбросить скорость еще и из-за того, что почти вплотную к трассе подступал островок леса. Бойцы приникли к бойницам по левому борту бэтээра, туда же направили ствол пулемета. Обошлось.

Генерал уже ждал Макарова. Засветился хитрой улыбкой, шагая от вагончика навстречу полковнику, протянул руку:

— Привет, Олег.

Лет десять назад они, тогда оба подполковники, учились в академии, ходили вместе в театры, а иногда в ресторан и были, естественно, на «ты». Но десять лет есть десять лет…

— Здравия желаю, товарищ генерал-майор.

Тот недовольно качнул головой:

— Брось ты это, не на параде ведь. Как живешь? Глаза чего-то у тебя тусклые.

Тронул за локоть, не спеша повел в сторону застывшей в чистом поле «вертушки». Макаров ничего не ответил, но отметил про себя, что генерал выглядит тоже неважно. Поредел, побелел чуб, высокий лоб изрезали темные морщины.

— Дома давно был? Как Тома?

— Я ее четыре месяца назад видел.

— Ясно, ясно, — генерал поднялся по короткому трапу в вертолет. — Заползай, располагайся. Боржоми хлебнешь? Коньяк не предлагаю, скоро на побывку поедешь, там разговеешься. На месячишко подыщем тебе подмену. Вот только…

Генерал зашелестел картой, раскладывая ее на узком сиденье, и у Макарова от дурного предчувствия дернулась левая щека. Всего несколько дней назад в тяжелых боях он потерял убитыми и ранеными до трети офицерского состава, местные и дальние госпитали забиты его солдатами, а пополнение пришло молодое, зеленое, необстрелянное, его еще учить и учить, об этом все знают и обещали Макарову дать такую возможность. На кой же черт эта карта?

— Вот только завтра тебе придется поддержать соседа-армейца, — бодренько, почти весело произнес генерал. — Смотри сюда: здесь скопились «чичики»…

— Я пацанов в бой не поведу, Борис Романович. — Макаров демонстративно отвернулся от карты и стал разглядывать огромную серую муху, бьющуюся в окно иллюминатора.

Генерал, кажется, был готов к такому ответу. Не удивился, не возмутился, сказал, не повышая голоса:

— Знаешь, почему ты свои три звезды на одну вышитую никак не поменяешь? Зарываешься не там, где надо, забываешься. Думаешь, ты шахтер, и тебе углем о каску стучать можно, бастовать? У нас война, Олег…

— У нас война. — Макаров продолжал смотреть в выпуклое стекло. Глупая муха билась о него и не улетала. — Война, а не скотобойня.

— Ты полегче, полегче.

— Куда уж легче? Пацанов дали, которые еще не знают, зачем подствольник в автомате, и их под пули бросать? Я не смогу это сделать, не поведу их.

Генерал подошел к двери «вертушки», выглянул наружу, словно желая удостовериться, не подслушивает ли их кто, потом сказал уже менее дружелюбно:

— Ты меня, Макаров, за самодура не считай. Думаешь, это моя выдумка, да? Думаешь, не знаю, какое у тебя положение? Но что делать! Все газеты только и пишут, что наши войска — тыловые крысы, сидят за спиной армейцев.

— А мне до фени, кто и что пишет. Мне сегодня не с кем идти на эти вот ваши цели!

Генерал тоже завелся:

— Это, товарищ полковник, и ваши цели, если вы еще себя командиром считаете. А не считаете — что ж, найдем другого, кто понимает, что такое устав и приказ. При другом, правда, больше твоих же бойцов ляжет, но если и это тебя не волнует…

— У меня зеленая пацанва!

— А у других что, сплошь «краповые береты», что ли? Самолетов не хватает, чтоб гробы и раненых увозить, а ты тут в позу становишься. Не хочешь понять, что ситуация такая сложилась — особая. Исключительная, можно сказать, ситуация.

— Как в Карабахе тогда, что ли?

Макаров тут же пожалел, что сказал эту фразу. Но она сорвалась с языка непроизвольно.

Это произошло в самом начале карабахского конфликта, когда оба они были подполковниками, но уже заметно разнились по занимаемым должностям, потому один жил в палатке, поставленной наравне с другими за полем военного аэродрома в Гяндже, а другой — в гостинке.

«Ко мне тут из села одного жители приходили, из Чайкенда, боятся, что азербайджанцы на них не сегодня-завтра нападут, так ты выдели людей, офицера и человек десять, пусть поживут в Чайкенде для успокоения масс. Никакого нападения, конечно, не будет…»

«Боря, так дело не делается. Согласно тактике…»

«Да брось ты о тактике рассуждать, не в академии находишься. Тут же исключительная ситуация. Если боишься, то знай: я на себя всю ответственность беру. Тебе моего слова достаточно?»

Макаров отправил в Чайкенд капитана Судакова и десятерых солдат. В следующую же ночь офицер и трое воинов погибли в результате налета на село бандитов. У тех было до полусотни стволов, бэтээр, бээмпэшка…

Макарову подходил срок получения очередного звания, но вместо звезды ему объявили строгача. Могли и совсем уволить из войск, но, как он узнал позже, однокашник хоть и не взял на себя ответственность за происшедшее, однако на каком-то уровне все же замолвил за него слово. А позже, при встрече, даже извинился: «Ты из-за меня полковника не получил». Ему надо было бы о Судакове вспомнить, а не о звании, так тогда Макаров и сказал… На том разговоре закончилась их дружба.

У генерала сошлись в точку тонкие губы:

— Не хамите, товарищ полковник. Служить надоело? Выходите на пенсию, езжайте на море отдыхать…

— На Белое? Южные-то профукали.

— … А можете и пенсию не получить. Приказ вам не нравится? Выполните его, а потом обжалуйте в установленном порядке. Идеалом себя не считайте, если что, вам и старые грехи вспомнят. Ваши полеты, поездки с Рамазаном…

— А вот этим не грозите, Борис Романович, — подчеркнуто перешел на имя-отчество Макаров. — Меня уже достаточно попугали, разучился бояться. Тот же Рамазан обещал и голову снять, и семью порешить, а вы только пенсии лишаете. И за что? Я же не воевать отказываюсь, я отказываюсь гробить людей. У меня половина взводных пороха не нюхали, они вчера только лейтенантские звездочки на погоны нацепили, надо время, чтобы хоть чему-нибудь их обучить…

— До завтра у тебя время есть. Возвращайся к себе, по дороге обо всем подумай хорошенько и перезвони мне, будешь ли писать рапорт об увольнении. Что же пороха касается, то его как раз и нюхают в бою, а не в курилке.

Из Бамута возвращались той же дорогой. Макаров всех усадил внутрь машины, а сам сидел сверху на броне и курил.

Высунулась из люка голова старшего лейтенанта Зырянова:

— Товарищ полковник, вы бы спустились, «зеленка» сейчас пойдет.

— Поучи, поучи, — проворчал Макаров в ответ.

— «Чичики» к вечеру там часто засады устраивают. Зачем мишень из себя устраивать, товарищ полковник?

Женю Зырянова Макаров уважал, парень он и смелый, и грамотный. Но тут попался под горячую руку:

— Ты что это разговорился со мной, как на базаре? Бойцов инструктируй, а не командира. Я сам как-нибудь разберусь, что мне делать. Понял?

— Так точно, товарищ полковник.

Бэтээр на скорости вписался в поворот дороги, теперь он шел точно на заходящее кровавое солнце. Низко над землей в сторону Ассиновской прошли два вертолета. Слева от дороги красной ртутью блестела вода, залившая старую воронку. Справа уже окутывался в сумерки лесок. Колючая мошка волнами била в лицо.

Зырянов прав, подумал полковник, сейчас лучше бы укрыться за броней. Но после разговора с генералом на него навалились непонятные усталость и безразличие ко всему. Впрочем, не в одном генерале дело. Которую ночь кряду он уже не может по-человечески заснуть, лишь на минуты проваливается в беспамятство и тут же приходит в себя. Аппетит пропал. После тушенки уже нет привычной изжоги, но вряд ли к лучшему то, что желудок привыкает к дерьму. Почти полгода не видел жены. Последнее расставание с ней было не очень хорошим, нервным и скомканным было расставание. Да и понятно: женщине нужен муж, который всегда под боком. Особенно если нет детей, если не на кого больше переключить заботу и внимание.

Солнце слоилось в мареве, вытягивалось в эллипс. Мошка забивала глаза.

Но Макаров успел увидеть людей за стволами деревьев приблизившегося леса. Он смог бы в прыжке уйти в люк или распластаться за спасительным выступом брони, но вместо этого смотрел на показывающиеся стволы чужого оружия, на короткие огоньки, выплескивающиеся из них и, кажется, даже увидел тяжелые темные точки, летящие прямо на него. «Вот так-то», — подумал он.

Солнце ожило, запульсировало, разлилось красным цветом по всему небу.

Глава 1

Врач только нащупал пульс Макарова и застыл взглядом на секундной стрелке часов, как рука больного, до этого все дни вялая, недвижимая, неожиданно сильно извернулась и цепкие пальцы обхватили его запястье.

— Фу, черт, Олег Иванович, так ведь можно человека и заикой оставить!

Полковник, не открывая глаз и никак не прореагировав на эту фразу, спросил:

— Ну рассказывай, какие у вас на этом свете новости. Начни с того, долго ли я тут валяюсь и как я… вообще. Живу, нет?

— Уже живете, — врач улыбнулся, попытался было высвободить руку, но потом оставил это, поскольку хватка Макарова не ослабевала. — Вы восемь дней у нас, ранения в голову и грудь, оперировал я.

— Пить можно будет? А то я там не все еще выпил.

— Там вам пить уже не придется, Олег Назарович. С такими ранениями увольняют вчистую. А дома хорошая водка, да под селедку, не противопоказана. В меру, конечно.

— А с Чечней что у нас, без меня до конца не разобрались еще?

— У вас в палате телевизор, можете теперь смотреть с утра до вечера.

— Насмотрелся, теперь послушать хочется. Моих к вам привозили?

— К нам всех везут, — уклончиво ответил врач и тут же начал новую тему. — Два дня назад Борис Романович звонил, интересовался, как прошла операция. Оттуда звонил, с командировки.

Полковник открыл глаза, пару секунд смотрел в белый потолок, потом опять закрыл их:

— После меня кого из моих к вам привозили?

— Привозили, — вздохнул врач. — Там бой был, так что…

У Макарова задергался кадык, он с силой сжал запястье врача, потом отпустил, положил руки поверх одеяла на грудь: видно, заныла рана.

Хирург встал:

— О телевизоре я вам уже говорил, пульт рядом, на тумбочке, но в первые дни желательно поменьше его включать: головные боли могут начаться. Посещать вас тоже я пока никому не разрешаю, хотя рвутся тут… Вы к нам надолго, так что наговоритесь еще.

Врач имел в виду не Тамару, сделал вывод Макаров. Рвутся — это, наверное, местные, госпитальные. А жена, значит, не приходила. Он бы в первую очередь сказал, если бы приходила жена.

— И кто же меня видеть желает? Сослуживцы?

— Да. — Врач помолчал, потом добавил: — И не только они.

Он опять не о Тамаре, подумал Макаров.

— Понимаете, Олег Иванович, рано или поздно вам это надо сказать, и уж лучше сразу, поскольку затягивать нет смысла…

— Так не затягивай.

«Погиб кто-то из моих, — подумал он. — Прошин, зам? Или начштаба? А может, подполковник Куценко?..»

Хирург налил из графина полстакана воды, залпом выпил, вновь налил, бросил туда таблетку.

— Ваша жена за городом, на «Жигулях»…

«Вот в чем дело, — подумал полковник. — Хреново. Тамарка на машине, наверное, кого-то сбила. Вообще-то ездит она аккуратно, по-женски…»

— Это ярославская трасса…

— У нас по ней дача, — сказал Макаров.

— Вернее, не совсем трасса. Немного в стороне, на проселочной дороге. Там что-то типа котлована заброшенного…

Макаров поморщился, пытаясь поймать суть сказанных слов. При чем тут котлован? По пути на дачу нет никакого котлована, от шоссе отходит бетонная ветка и ведет прямо к дачам, от нее до гаража — пять метров. Котлован…

Тотчас тупо заныл затылок.

«Так, задачи решать мне пока рановато. А врач чего-то тянет. Вот же дипломаты тыловые, привыкли тут к болтовне. Нет чтобы изложить все в двух словах и ясно».

— В общем, машину сгоревшей нашли, а в ней труп. Выпейте, я туда добавил… Голову можете повернуть? Я сам вам стакан дам.

— Без пол-литра ничего не пойму, — пересиливая поднимающуюся уже ко лбу боль, выдавил полковник. — Что нашли, и при чем тут Тамара?

— Она в машине и была. Ваша жена погибла, понимаете?

* * *

Следователь был худым, сутулым, и фамилия его на все сто процентов соответствовала внешнему виду: Чехотный. Разговаривал он тоже, как тяжелобольной: тихо, монотонно. Но зато кратко и понятно.

Тамара погибла за день до того, как «чичики» сняли с брони Макарова. Даже не за день — в ночь перед этим. Это был не несчастный случай — это было убийство. Убийство, страшное по жестокости. Криминалисты установили, что Тамару Алексеевну Макарову посадили за руль ее же машины уже мертвой: застывшее тело было скрючено так, будто оно сутки до этого пролежало в багажнике. Раздроблен таз, сломана нога, разорван позвоночник. Машину облили бензином, столкнули в котлован, потом подожгли. Но и это еще не все. Зачем-то дважды выстрелили, хотя пули были уже ни к чему.

Визуально опознавать было нечего, так обгорело тело. Хоронила Тамару ее единственная родственница, тетя по матери, Волчкова Валентина Сидоровна.

— Ваша жена носила янтарные бусы, Олег Иванович?

— Еще у нее был перстень, тоже с янтарем.

Чехотный кивнул:

— Правильно. И туфли с металлическими застежками.

— Да. Я их сам покупал.

— Часики золотые тоже вы покупали?

— Давно уже. На тридцатилетие. Но она их все время носила. Они что, остались?

— Ровно настолько, чтоб можно было определить, из какого металла и какой марки. Макарову убили не с целью грабежа, я так пока думаю. Простите, что отвлеченно говорю о вашей жене, — специфика к тому приучила… Она никогда не жаловалась? Может, ей кто-то угрожал раньше?

Макаров взглянул на тщедушную фигурку следователя, идущего чуть впереди по госпитальной аллее. «Хотя бы сумасшедшим не посчитал», — подумал про себя, а вслух сказал:

— Угрожал. И я знаю, кто убил Тамару.

Тут же заныл затылок. Конечно, Чехотный его не поймет, конечно, спишет эти слова на бред человека с пробитой башкой, — что, мол, с него взять? За два месяца, проведенные здесь, в клинике, он ловил уже настороженно-сочувствующие, даже испуганные взгляды собеседников, когда начинала дергаться в тике левая щека — следствие контузии полугодичной давности, когда под Серноводском попал под бомбежку своих же самолетов. Теперь щека дергалась чаще, даже при пустяковых волнениях.

Следователь не удивился, даже не замедлил шаг.

— Я догадывался, что вы это скажете. Кавказский след, не так ли?

— Да, я это и имел в виду.

— Мне приходилось пару раз быть в Карабахе в составе оперативно-следственной группы, там я впервые услышал вашу фамилию.

— В связи с чем? — спросил Макаров.

— В связи с вашими контактами с Рамазаном, помните такого? Кстати, он сам вышел на нас, стуканул, что вы предлагали ему купить партию обмундирования и горючее по бросовым ценам.

Макаров остановился:

— Ну и?..

— Он крупный торгаш и порядочная сволочь. Мы сказали: раз предлагают, покупай, в чем же дело. Он все понял правильно и исчез. Потом появилась листовка с вашей фотографией и указанием суммы за голову подполковника Назарова. Вы тогда под этой фамилией там были, так же?

— Мою настоящую Рамазан все равно узнал, — сказал Макаров. — Мы с ним встретились под Лачином, совершенно неожиданно. Во всяком случае, для меня. Водку вместе пили, можете себе представить?

— Могу, — просто ответил Чехотный.

Боль в затылке исчезла, дышать стало легче. Макарову вдруг захотелось положить руку на плечо следователя, но он вовремя остановил себя.

— Мы пили местную водку, и Рамазан назвал мне мой домашний телефон, мой адрес, место работы моей жены.

— Угрожал?

— Мы пили водку, я же говорю. Были гостями в одном доме. В гостях никто никому не угрожает. Но потом, уже в Чечне, этой зимой…

Следователь поднял умные грустные глаза на Макарова:

— Опять судьба свела?

— Война, скорее.

— Интересно. В двух словах можете рассказать?

— В двух — нет. А на большее у меня пока на хватит времени: пора идти в процедурный кабинет.

Чехотный взглянул на часы, развернулся и зашагал к госпитальному корпусу.

— Мы с вами еще встретимся, конечно. А пока лишь один вопрос. Вы думаете, что убийство Тамары Алексеевны — дело рук Рамазана или его людей, так?

— И вы к этому пришли? — вопросом на вопрос ответил полковник.

— Во всяком случае, в порядке версии такой вариант приемлем. Все можно было обратить в несчастный случай, понимаете? Или хотя бы попытаться это сделать. Ну ехала, ну опрокинулась… А стрелять зачем, жечь зачем? И потом, ее могли убить и просто закопать в лесу, там же лес в районе котлована. А машину угнали бы. Но убийцы нам дали понять, что действовали обдуманно. Они как бы акцентировали: не сомневайтесь, женщина убита. И пусть это узнает тот, для кого ее смерть предназначена.

Чехотный остановился у дверей корпуса и так же, снизу, взглянул на полковника:

— Извините, Олег Иванович. Для вас эти слова звучат, наверное, кощунственно…

— Я так понимаю, что найти исполнителей будет невозможно, они, скорее всего, уже на Кавказе?

Следователь неуверенно повел плечом:

— Почему же, есть в Москве их диаспора, у нас на нее кое-какие выходы… Работать будем.

— Заказные убийства обычно не раскрываются. Об этом же ваша статистика говорит. Откровенно: шансов — ноль?

Чехотный ответил не совсем понятно, будто рассуждал сам с собой:

— Это пока одна версия, но могут быть и другие. Могут, почему бы и нет?

Глава 2

В длинном переходе метро стоял, опершись на костыли, парень лет двадцати пяти. Одет он был в застиранную камуфляжную форму, блеклую старую тельняшку. На ногах — чистенькие, но сношенные, рвущиеся уже берцы, возле них на каменном полу — темный берет с горкой купюр. На правом костыле висела табличка: «Отвоевался в Чечне. Отсидел в плену. Теперь не на что жить».

На болезненно бледном, зеленоватом лице видна трехдневная щетина.

Народ шел и щедро бросал солдатику деньги. Дающие привыкли к погорельцам, переселенцам, операционникам, а военный с протянутой рукой — это что-то новенькое, как же не дать?

Женька шел по противоположной стороне перехода, но, увидев человека в камуфляже, приостановился, вытащил из заднего кармана джинсов кошелек, неловко прижал его правой культей к груди, а левой открыл и достал пятидесятитысячную купюру. Тем же порядком кошелек водворился на место, а Женька подошел к инвалиду:

— Брат, где был?

— В Чечне, — охотно пояснил попрошайка. Он уже увидел деньги и то ли поправил, то ли подвинул костылем поближе к заговорившему с ним человеку берет. — Год назад, осенью девяносто пятого, долбануло. Осколком ноги перебило. Потому и взяли меня.

— Это как же, рядом никого из своих не было, что ли? Как взять могли?

Кажется, только теперь парень в камуфляже заметил, что у собеседника нет кисти на правой руке. Лицо его заметно поскучнело.

— Так и взяли. Танк наш подбили, куда ж деваться было? Чудом живой остался, и то хорошо.

— Из «Фагота»?

Попрошайка задумался, потом ответил:

— Из Костополя я, это Украина. Жрать там нечего, а на нашу пенсию — так вообще…

Женька покрутил в пальцах купюру, явно не спеша бросать ее в берет:

— Смотрю, брат, ты по возрасту вроде не срочник. Офицер, прапор?

— А чего это я тебе должен все объяснять? — Парень нагнулся, поднял берет, сбил лежащие в нем деньги в стопку и сунул их в нагрудный кармашек.

— Ничего ты мне не должен. Я тоже у них неделю сидел. Знаешь, где Чемульга? Если со стороны Орехова, то за Бамутом, повыше.

— Я в других местах был. — Инвалид всем своим видом явно показывал, что собирается уходить, но Женька стоял к нему почти вплотную, грудь в грудь. — Посторонись, пойду я, голова кружится, отдохнуть мне надо.

— Отдохнешь еще. Так сколько ты, говоришь, у «духов» в плену был?

— Два месяца, а что?

— Ничего. «Алхамдулиллахи раббил…» Как там дальше, а?

— Ладно, псих, отойди, мне отлить надо.

— «Субханаха ва бала». Сейчас ты у меня, сука, тут прямо отольешь, кровью отольешь, сука. Я тебе покажу, что такое чеченский плен, растолкую…

Попрошайка все же успел прикрыть лицо костылем, но от этого ему стало не намного лучше. Удар Женьки был таким, что деревянная ручка костыля, кажется, вошла в череп парня. Того будто подкинул батут. Он взлетел в воздух, смачно приложился спиной к каменной стенке, сполз по ней на пол и затих. Тотчас вокруг скучился народ.

Кто-то восторгался классным ударом слева. Кто-то пояснял, что два инвалида подрались за место для сбора милостыни. Кто-то выкрикивал, что надо позвать милицию и врачей.

Парень в камуфляже совершенно неожиданно для Женьки вскочил на ноги, врезался плечом в толпу, разбрасывая в стороны зевак, помчался к близкому эскалатору, забыв про костыли. Женька мог бы, конечно, догнать его и уже собирался это сделать, но тут кто-то цепко схватил его за локоть. Цепким оказался сержант милиции.

— Что тут происходит?

— Не того хватаешь, сержант.

Милиционер нехорошо сощурился, видно, он не любил советов посторонних:

— Пройдемте.

— Так этого надо поймать, который побежал. Он тут народ дурачил.

— Сам пойдешь или силой вести? — спросил сержант.

Женька легонько, как от зубной боли, застонал.

* * *

— Паспорт.

Он вытащил бумажник, толстый от денег, попросил:

— В отделе, под «молнией», возьмите сами, мне открывать трудно.

Старший лейтенант, не по званию в возрасте уже, наверняка за тридцать ему, вытащил паспорт и взвесил на руке красивый кожаный бумажник:

— Хорошо живешь. Щедры подаяния?

— Какие подаяния? Я, можно сказать, вчера только форму снял, государство мне за потерянную руку заплатило. Тоже скажете, подаяния… Хотя, если по большому счету, то тут вы правы.

Старший лейтенант шумно втянул ноздрями воздух, прищурил глаза:

— Постой-постой, уж не пьян ли ты, дружочек?

— Я, пьян? Да ты что, брат! Мы по бутылке всего выпили, а ехали почти сутки в поезде. Я из Ростова еду, протез тут в одной конторе заказать надо.

— Так и запишем: распивал в купе. — Офицер достал из стола бланк и стал заполнять его, поглядывая в паспорт Евгения. — Пол-литра ему, видите ли, мало.

— Мало. — Женька заулыбался. — Контора пишет… И куда же ты, брат, потом эту бумагу пошлешь, кому сообщишь о моем недостойном поведении?

— Кому надо, тому и сообщу. — Старший лейтенант веселость клиента не оценил, посуровел лицом. — И потом, мы не родственники, слава Богу, так что братом кого-нибудь другого называй.

— И сиди нормально, а то развалился, как у себя дома, — поддержал офицера стоящий у двери со скрещенными на груди руками сержант.

Женька не повернулся к нему, но выпрямился на стуле, потер ладонью затылок:

— Я в Чечне с омоновцами подружился, толковые братаны, поддерживали там друг друга. Мы общий язык с ними запросто находили.

Офицер прекратил писать, несколько секунд смотрел на заполненный бланк, потом смял его и бросил в корзину. Протянул Женьке паспорт и бумажник:

— Ты бы документы с деньгами вместе не таскал, вытащат — горя не оберешься.

— Это у меня вытащат? — хмыкнул Женька. Но совет учел: паспорт сунул в нагрудный карман куртки, а бумажник — опять в брюки.

— В гостинице жить будешь? — спросил его старший лейтенант.

Женька неуверенно повел плечами:

— Не знаю. Тут командир мой обитает, когда-то в гости приглашал…

Офицер встретился взглядом с сержантом, подмигнул ему, чуть заметно дернул головой. А Женьке сказал:

— Ладно, свободен.

И встал из-за стола, словно демонстрируя этим, что действительно пора прощаться.

Женька встал, но тут неожиданно резко и громко заговорил сержант:

— Надо все же проверить… Есть координаты командира? Адрес, телефон?

Женька невольно повернулся к говорившему, и в это время старший лейтенант неуловимым движением выхватил из кармана его бумажник, положил на стол и тут же прикрыл стопкой свежих газет, а сам вразвалочку пошел к окну, облокотился на широкий подоконник.

Женька удивленно смотрел на сержанта:

— А зачем вам мой командир понадобился? Вы что, ему звонить будете?

— Звонить ты будешь, — сказал сержант. — А мы разговор послушаем.

Женька перевел взгляд на офицера. Тот невозмутимо обрабатывал ногти маникюрной пилочкой.

— Мне что, действительно звонить?

— Ясно же сказано, — вяло ответил старший лейтенант и зевнул. — Аппарат на столе, так что…

Женька присел на краешек стола, прижал щекой к плечу трубку, набрал нужный номер один раз, потом другой. В кабинете было тепло, после выпитой водки его немного разморило, он расстегнул куртку, и полы ее распахнулись над перекидным календарем, пластмассовым стаканом с карандашами, газетами, пепельницей.

— Осторожней, ты нам поопрокидываешь тут все, — сказал сержант.

Женька небрежно положил трубку на аппарат:

— Не отвечает.

— И телефон разобьешь, — продолжил сержант. — Алексей Алексеевич, да отпустим его, а? Вроде же свой, из одного министерства. Ты во внутренних войсках служил?

— В них.

— Спецназ? — это спросил уже старший лейтенант.

— Он, родимый. Рота разведки.

— Хорошо, иди. Только, раз выпил, контролируй себя, понял? Не все такие добрые, как мы, задержат и будут правы.

Женька улыбнулся:

— Добро ваше не забуду.

— И на людей не бросайся.

— Хорошо. На людей — не буду. Но если еще раз встречу этого, в берете, — прибью. Вы ему так и передайте. Вдруг тоже встретите.

Он пристально посмотрел на сержанта, так, что тот не выдержал взгляда, повернулся к двери и открыл ее:

— Ладно, свободен.

Женька вышел.

Старший лейтенант достал сигарету, начал разминать ее толстыми короткими пальцами:

— Вася, ты скажи этому своему безногому калеке, пусть он пластинку сменит. Сейчас из Чечни многие возвращаются, точно прибить могут.

— Афганцем пусть станет, что ли?

Офицер тягостно вздохнул:

— Жертвой монголо-татарского ига. Какой же он афганец с его юной харей? Ничего не придумаете — пусть лучше вообще от нас убирается.

— Так отстегивает же, Алексей Алексеевич. Платит всегда исправно.

Старший лейтенант щелкнул зажигалкой, но прикуривать не спешил:

— Копейки. Мы с лопуха больше взяли. Сейчас посмотрим, сколько, но чуть выждем: вдруг обнаружит пропажу и вернется.

Он наконец закурил, сделал три глубокие затяжки, потом быстро прошел от окна к столу:

— Взглянем на добычу.

Отбросил в сторону газеты и… ничего не увидел. Перевел недоуменный взгляд на сержанта:

— Где бумажник?

Вася в ответ только усиленно заморгал глазами, взял газеты, затряс ими над столом.

— Бумажник не игла, соображай!

— Тут же еще один был, который мы у этого, с бородой, увели! Там три тыщи долларов… — Вася чуть не плакал.

Старший лейтенант выплюнул под ноги сигарету.

— Ну, мать же твою… На перроне его искать бесполезно, он, конечно, уже уехал. Выждали, называется, на свои головы.

— Три тысячи долларов! — повторил сержант.

— Деньги не главное. — Старший лейтенант закурил новую сигарету, сел за стол. — Он раскусил нас, усек? Хорошо, если он «чеченец», а если нет?

— «Чеченец», — неуверенно сказал сержант. — Он же нашего безногого на чем поймал? На молитве. Там пленных заставляли молитву учить, а наш, на костылях-то, этого и не знал. Потому и схлопотал. Нет, будь это из отдела внутренней безопасности, он бы не пил и драку в переходе не устраивал. Да и без руки. Калеки же у нас не служат.

Старший лейтенант чуть приободрился:

— Тут есть логика. Хотя… Как его фамилия?

Он полез в мусорную корзину, вынул оттуда скомканный лист, расправил его:

— Зырянов Евгений Иванович. Надо запомнить на всякий случай.

* * *

В чужом кошельке, помимо долларов, лежали аккуратно свернутые документы и красивая визитка на имя Лаврентьева Игоря Викторовича, генерального директора фирмы «Грань» из Новокузнецка. Домашний адрес, телефон — все чин по чину. На обороте карандашом выведены еще семь цифр, тоже, похоже, телефон.

Может, нынешний, московский?

Женька набрал эти цифры из телефона-автомата. Трубку сняла женщина:

— Слушаю!

— Мне нужен Игорь Викторович.

Минутное замешательство, потом — естественный в таких случаях вопрос:

— А кто говорит?

— Человек говорит, — раздраженно ответил Женька. Но потом понял, что раздражаться, в принципе, нечего, что на ее месте он бы, наверное, тоже поинтересовался этим же, и нечего строить тайну на пустом месте. — Я нашел кошелек, а в нем этот телефон.

— Игорь, — крикнула женщина в сторону, неплотно прикрыв ладошкой трубку. Голос ее теперь звучал глухо, но отчетливо. — Документы твои нашлись.

Тотчас трубку взял мужчина, спросил не слишком дружелюбно:

— Что вам угодно?

— Я нашел ваш кошелек.

— Понимаю. Сколько вы хотите от меня?

Женька все-таки вспылил:

— Да ничего я не хочу! Скажите адрес, я привезу кошелек и отдам вам его.

— Нет, это исключено. Я подъеду к вам сам. Вы где находитесь, как выглядите?

— Я выгляжу хуже, чем раньше.

Мужчина помолчал, переваривая услышанное, но так ничего и не понял:

— В каком смысле?

— Вам нужна особая примета? У меня нет руки. Кисти руки. А стою я у памятника Лермонтову, метро «Красные ворота».

В разговоре последовала опять пауза, потом Лаврентьев спросил:

— Если вам мало тех долларов… в кошельке… то скажите, сколько мне взять с собой?

— Я могу тебя и на хрен послать, — перешел с незнакомцем на «ты» Женька. — Ничего мне от тебя не нужно, сообразил? Если нет, то найдешь свою ксиву в мусорном ящике, он тут поблизости стоит.

— Я выезжаю.

Лаврентьев обладал легкой походкой, был по-спортивному подтянут, смотрелся в свои, наверное, пятьдесят. Появился он из толпы, покидающей чрево троллейбуса на конечной остановке, но Женька не был уверен, что хозяин кошелька приехал на общественном транспорте. Не так ухоженный Лаврентьев выглядел, чтобы толкаться в салонах троллейбусов.

Женька протянул ему кошелек. Тот не спешил брать его, не сводя настороженных серых глаз с однорукого парня.

— И что вы ждете от меня в порядке вознаграждения?

Женька уже не злился, ему просто стало смешно.

— Не ломай комедию, Игорь Викторович. Бери кошелек и — до свидания. Впрочем, можешь сказать спасибо.

— Так не бывает, — Лаврентьев осторожно провел рукой по своей аккуратной бородке, видимо, рассуждая, с какой стороны следует ждать подвоха. — Кошельки не затем вытаскивают, чтоб потом возвращать их владельцу.

— А вы уверены, что у вас его вытащили?

— Да. В метро. Там с утра была толчея. «Ага, значит, в общественном транспорте он все же путешествует, тут я фраернулся», — подумал Женька.

Лаврентьев словно прочел эту его мысль:

— Я ночью пил водку с друзьями, за руль сесть не рискнул, вот и спустился в вашу подземку.

— А в милицию как попали?

Лаврентьев криво улыбнулся:

— Ну ясненько. Если ты даже это знаешь… — Он расставил ноги пошире, словно готовясь принять удар. — Кончаем базар. Что тебе от меня надо?

Женька шумно вздохнул, бросил кошелек на стоящую рядом скамейку и пошел к переходу, в сторону метро. На зеленый свет дорогу проскочить не успел, стал у обочины. Минуты через две его тронул за плечо Лаврентьев:

— Так не бывает, но все же… Ты уходишь просто так?

— А как мне надо уходить?

— В бумажнике все на месте.

— Я им, видно, очень быстро подвернулся, не успели твои деньги поделить.

— Деньги — ерунда. Но там у меня еще лежали бланки договоров… Им — это кому? Кому ты быстро подвернулся?

Женька не стал уточнять:

— Ничего не пропало — и слава Богу.

Загорелся зеленый, он пошел было через дорогу, но Лаврентьев чуть попридержал его за локоть:

— Погоди, я подвезу тебя, куда надо. У меня машина, — он кивнул за спину. — И потом, мне же еще надо спасибо сказать, я не могу в долгу оставаться. Куда едем? Женька вытащил паспорт, открыл его там, где лежал обрывок конверта с адресом:

— Улица Паромная, в каком-то Братеево. Там у меня командир живет.

— Так ты военный? — повеселел Лаврентьев. — Теперь хоть что-то понятно. Я поначалу думал, или дурак, или бандит. А оказалось, из золотой середины между ними. Не обижаешься, нет?

— На что обижаться-то?

— Где служишь?

— Уже нигде.

Лаврентьев скользнул цепким взглядом по пустому рукаву куртки:

— Прости… Из Чечни, что ли?

— Ага.

Подошли к серой «Ауди», Лаврентьев вытащил ключи:

— Торгаши там — сплошные жулики, с ними дела нельзя проворачивать.

— Я не с торгашами дело имел.

— Да это я так, к слову. Садись. Где ездить предпочитаешь, впереди, сзади?

Женька пожал плечами:

— За баранкой бы предпочел, но теперь… Теперь по телевизору гонки смотреть буду. «Формулу». Если у командира, конечно, телевизор есть. Слушай, Игорь Викторович, а не боишься, что после ночной пьянки милиция опять прицепится, а? Бумажник ведь у тебя менты увели. А я — у них. Свой и твой заодно.

— Ты даешь! А бояться — не боюсь. У меня дома таблеточки такие есть… Я их уже принял… Вот что, заскочим мы по пути в один магазин, если ты не больно торопишься…

Женька остался в салоне машины, Лаврентьев вошел в магазин сам, долго там не задержался, вышел в сопровождении парня, несущего картонную коробку. Она еле уместилась в салоне на заднем сиденье.

Ехать пришлось довольно долго. Уже затормозив у нужного дома, Лаврентьев сказал:

— Послушай, офицерство — народ гордый, и я унижать тебя не хочу, но возьми «баксы», которые у меня в кошельке. Ты спас бумаги, цена которым… В общем, ты меня здорово выручил, честное слово.

— Но раз выручил — то при чем тут деньги?

Лаврентьев даже повернулся, посмотрел на Женьку повнимательней, покачал головой и сказал тихо, словно самому себе:

— Туго тебе, парень, будет. Хорошо, хоть молодой, приспособишься еще, — потом уже добавил погромче: — А почему с пустыми руками идешь? Где коньяк, цветы?

— Фляжка тут, — Женька хлопнул рукой по карману куртки. — Плоская, из нержавейки. Комбата моего. А цветы не нужны, некому их дарить. Жена у командира моего погибла, на машине разбилась. Ладно, брат, спасибо.

— Визитку с московским телефоном оставь себе, авось еще понадобится. Я в столице еще проторчу.

— Бывай.

Женька вылез из машины, поискал глазами нужный подъезд. Лаврентьев выволок на асфальт купленную картонную коробку, поставил ее у ног Зырянова:

— Может, у командира действительно телека нет, так что смотри свои автогонки по этому «ящику».

Он досказывал эту фразу, уже садясь за руль. «Ауди» резво рванула с места, и Женьке просто не оставалось ничего иного как попросить бегающих у дома пацанов подтащить упакованный «Панасоник» к лифту.

С ним он поднялся на пятый этаж, там еще раз сверился по обрывку конверта с адресом, вздохнул и нажал на звонок у нужной двери.

Дверь открылась почти тотчас.

— Ачхой Мартан, товарищ полковник! — выкрикнул Женька.

— Воистину Мартан! — протянул навстречу ему руки улыбающийся Макаров.

Глава 3

У Чехотного были другие версии.

За два дня до гибели, странной, непонятной, Тамара Алексеевна Макарова встречалась с подполковником Ляшенко, сослуживцем и товарищем ее мужа, Олега. Ляшенко приезжал в Москву из Чечни всего на неделю. Самолет из Чкаловского увез его обратно на войну на следующее утро после того, как сгорела в машине Макарова. Жена и две дочери Ляшенко лето проводили на Дону, у тещи, так что в квартире он жил один. В роковую ночь дома его никто не видел, свет в окнах не горел. Летевшие одним самолетом с ним показали, что выглядел Ляшенко необычно: был хмур, неразговорчив.

Все эти факты, впрочем, — послесловие. А предисловие выглядело так.

Волчкова Валентина Сидоровна, тетка покойницы, показала, что племянница в последнее время неоднократно жаловалась ей на угрозы со стороны мужа. Так, четыре месяца назад, когда Олег Макаров был в Москве, он якобы заявил Тамаре, что та испортила ему жизнь, что он чувствует, что она ему изменяет, и готов убить ее, если это подтвердится.

Перед отъездом в Москву подполковника Ляшенко Макаровым был устроен маленький сабантуйчик, в нем участвовало несколько офицеров, и один из них слышал, как полковник говорил другу: «Если все подтвердится, ты знаешь, что делать, да?»

Чехотный не любил наушничество, Чехотный презирал тех, кто закладывает друзей, но никогда не пренебрегал полученной информацией.

Тот же самолет, который доставил в Чечню Ляшенко, обратным курсом взял на борт тяжелораненого Макарова. Друзья не встретились и уже не встретятся. Ляшенко в бою оторвало ногу, он умер от потери крови. По дороге, пока «вертушка» везла его в госпиталь, неоднократно просил передать Макарову, что все подтвердилось и он поступил, как договаривались.

Так-то вот: умирал, а говорил черт-те о чем. Впрочем, это часто бывает: в последнюю свою минуту не обязательно жизнь и родных вспоминают. Бывает, начинают разбирать всего один какой-то эпизод, не проходной, кончено. Вот и тут. Убить человека — событие далеко не рядовое даже для боевого «чеченца». О нем и вспоминал Ляшенко.

Такая вот версия была у следователя. Стройная, логичная, почти без изъянов.

В принципе, изъян был один: Чехотному импонировал полковник Макаров, наитие подсказывало ему, что все в данном раскладе не так просто, а своему наитию он верил.

Глава 4

— Так, значит, она не погибла, Олег Иванович? Ее, значит, убили?

Женька разлил из фляги по фужерам коньяк и переспросил:

— Даже стреляли в нее, говорите? А экспертиза хотя бы установила, из чего?

— Калибр «девятка», «макаров», скорее всего. Может, завяжем на сегодня питье, а?

Женька выпил коньяк как воду, даже не скривился, бросил в рот две виноградины:

— Ты не думай, командир, я алкашом не стал. Но сегодня столько поводов, что грех не надраться. Когда убивают любимую жену…

— Я не любил ее, — сказал Макаров. — Да и она меня тоже. Последних лет пять-шесть мы жили каждый по себе. Но это ничего не значит. Убили близкого мне человека, и убили из-за меня, вот что самое страшное.

— Рамазан… Он что, чеченец?

— Не знаю. Я-то их по внешнему виду уже научился распознавать, но этого… Поначалу думал, он азербайджанец, там в первый раз с ним встретился.

— В Карабахе, что ли?

— Да, в Ханларе. Мы на окраине города размещались, в здании школы. Окна ее прямо на горы выходили, а там, по разведданным, проходили подготовку боевики и были склады с оружием…

* * *

Посетителя звали Рамазан. Одет он был в дорогое пальто, в костюм при галстуке, вел себя по-хозяйски, даже нагловато. Макаров хотел было поставить его сразу на место, но передумал: пусть порисуется, выговорится. Лишняя информация никогда не помешает.

Рамазан уже с порога, едва оглядев кабинет, заявил, что мебель тут надо поменять, освещение переделать, навесить новую дверь:

— Я так понимаю, что вы надолго сюда поселились, да? Тут действительно неспокойно, без русских братьев не обойтись.

С этими словами он подошел к столу, протянул руку для приветствия, представился:

— Рамазан. Просто Рамазан.

— Просто Назаров, — сказал Олег.

— Я, по-вашему, тыловик. В политику не лезу, занимаюсь вопросами снабжения. Если есть просьба — пожалуйста. Можем помочь с питанием, с баней.

Эти вопросы Макаров накануне обговаривал с городскими властями, чиновников этих было около десятка, но Рамазана среди них он не приметил. Об этом и сказал сейчас снабженцу.

— Город более ограничен в возможностях, чем мы, товарищ Назаров. Скажу так: я один в состоянии дать вам то, что не сможет дать вся администрация Ханлара. Яблоки, апельсины, виноград — сегодня договоримся, завтра уже будут на ваших столах.

— Договоримся — это как? — спросил Макаров.

— Хороший вопрос. — Рамазан положил на свободный от бумаг угол стола кейс, открыл крышку. — Сейчас время обеда, да? Ставь чайник, у меня есть кофе, бутерброды, хороший коньяк. Десять граммов никогда здоровью и беседе не помешают, правильно?

Рамазан извлек банку черной икры, нарезанную, уложенную в вакуумную упаковку ветчину, коробку шоколадных конфет. Появился и коньяк.

— Командир, у нас на Кавказе любой разговор издалека начинают, но я с прямого вопроса начну: в чем нуждаешься, что тебе надо?

— А тебе?

Гость поднял рюмку:

— Кажется, мы уже начинаем понимать друг друга.

Выпили. Макаров сразу же показал на бутылку:

— Убери. Коньяк хороший, но пить больше не буду.

Рамазан быстро согласился:

— Да, не за этим встретились. Сначала — о деле. Я тебе продовольствие, любое, ты мне — камуфляж: легкий, зимний — любой.

Макаров посмотрел в окно. Редкий ватный снег оседал и таял на еще теплой, неостывшей земле, но горы уже начали белеть от него. Конечно, неплохо бы угостить ребят виноградом.

— Какой размер нужен?

Рамазан тихо засмеялся:

— Шутник! Возьму все, что предложишь. И сколько предложишь. Сто — сто, двести — двести. Заплачу нормально. Кроме того — он начал насыпать в чашки кофе, замолчал, будто не зная, продолжать дальше разговор или нет.

Теперь уже захотелось рассмеяться Олегу.

— Можешь не продолжать. За коньяк и кофе спасибо, а без винограда как-нибудь обойдемся.

— Я все-таки продолжу, — сказал Рамазан. — Понимаю: ты такой же Назаров, как я Рамазан, но все же кое-что скажу тебе честно, как на духу. Хочешь получить наводку на склад оружия? Там не охотничьи дробовики, а автоматы, пистолеты, цинк с патронами. Орден получишь, подполковник. Так неужели игра не стоит свеч?

— Да у меня склады пустые, нет обмундирования!

Рамазан ответил так, что Макарову вмиг расхотелось смеяться:

— К Кюрдамиру для вас эшелон идет, с техникой и одеждой. Думаю, там он и остановится, местные жители пути блокируют, и вам придется доставлять все сюда иными способами. Но так или иначе, склады заполните.

Макаров знал, что доставка груза предвидится, только в общих чертах. Он недоуменно взглянул на Рамазана.

— Я знаю, где что будет и к кому когда обратиться, — сказал тот. — Информацию о Кюрдамире, считай, я подарил тебе бесплатно. Что же касается всего прочего… Договоримся, думаю?

— Нет, — ответил Макаров.

* * *

— И что следователь?

— Не знаю, Женя, не знаю. Я думаю, он тоже остановился на кавказском следе. Хотя оговорился, что не исключает и другие версии. А какие другие? Грабеж? Так с нее даже колечко не сняли.

Была уже полночь. Они стояли на балконе, курили. По асфальту, гоняемые ветром, шелестели сухие листья. С верхних этажей кто-то выбросил окурок, он трассером пролетел вниз.

— А сколько за вашу голову давали, Олег Иванович?

— Так цены, Женя, менялись. Наши, когда из Карабаха уходили, почти все оружие там оставили. А я сказал: хрен вам, хоть под трибунал отдавайте! Ни ствола не отдал.

— Ну и?..

— Ну и ничего. Не попал под трибунал, как видишь. А цена на меня возросла, если по нынешним деньгам, то это порядка двадцати миллионов.

— Вы тогда, говорят, опять с Рамазаном виделись?

— Виделся. Но это в двух словах не расскажешь, потом как-нибудь…

— Но он грозил расправиться с вами, с семьей?

— Потом, Женя, потом…

— И менты, конечно же, на него не выйдут.

— Давай спать, Женя.

— И ты, командир, палец о палец не ударишь?

— Это мое дело, я не хочу сюда никого впутывать.

— А сам доберешься до Рамазана?

— Ты докурил? Отбой. Дрыхнуть пора. Что кривишься, рука болит?

— Мне с рукой повезло, командир. Правую отстрелили, не знали, что я врожденный левша. Но, так думаю, еще не поздно, еще узнают. Ты меня столько раз спасал, командир, и теперь моя очередь…

— Нарезался ты, однако, Женя. Ладно, сегодня повод был, но с завтрашнего дня мы с тобой объявили сухой закон.

— Да что я, алкаш, что ли? Я же на войне вообще не пил, ты же знаешь, Олег Иванович. Сейчас расслабился малость. Но скажешь завязать — завяжу!.. Говоришь, торгаш он, твой Рамазан?

— Говорю.

Женька тоже трассернул вниз окурок и поежился от ночной прохлады.

— Есть у меня один ходик…

Макаров сказал недовольно:

— Забудь. Протезом занимайся, другими своими делами. Ходы за мной оставь.

— Молчу, командир, молчу.

Глава 5

Обычная утренняя неразбериха на рынке.

— Томаз, почему мое место заняли? Почему я должна теперь стоять на задворках? Что я там выручу?

— Томаз, машина с баклажанами пришла. Куда ее загонять и что просить?

— Шеф, муниципалы в десять приедут с проверкой, Галину с ее товаром пока в тень надо загнать, там документация хилая…

Томаз, он же шеф, по документам всего-навсего подсобный рабочий рынка, подобно римскому императору Цезарю, решает одновременно по несколько вопросов, прохаживаясь вдоль торговых рядов. Веса в нем пудов десять, рост под два метра, и славную эту фигуру портит лишь лысина, обрамленная редким венчиком седеющих волос.

— Томаз, тобой тут интересуются. В черном свитере, у стойки, где корейцы торгуют.

Мужик, толкающий впереди себя тележку с персиками, сказал это сквозь зубы, даже не глядя на десятипудового гиганта, и тот вроде бы не услышал этих слов, продолжал идти, куда шел, обогнул очередной ряд, пошептался о чем-то с женщиной, торгующей парфюмерией, и только потом направился к тому месту, где корейцы предлагали покупателям острую капусту и маринованный чеснок.

Парень в черном свитере, высокий, сбитый, с зелеными нахальными глазами, ему не понравился. Чисто бандитская рожа. К тому же где-то потерял руку. Такие или деньги клянчат, или на понт брать пробуют, дурачки. Но с Томазом у них ни первое, ни второе не пройдет, Томаз не ребенок, он прошел хорошую школу. Надо этому мальчику сразу показать, кто есть кто.

— У меня нет времени на длинный разговор. В двух словах: что надо?

— Надо найти время на длинный разговор, Томаз.

Наглый мальчик, однако. Можно, конечно, мигнуть своим, они в пять минут ему другую руку оторвут, но можно наглость и уважить, это тоже иногда дивиденды приносит. В мире дураков много: у них мозгов нет, но зато есть стволы. Зачем этот в карман куртки полез?

— Я так понимаю, ты хочешь предложить какой-то товар? Или торговое место получить?

Парень вытащил пачку «Явы», неловко встряхнул ее так, что две сигареты выскочили и упали под ноги. Ясно, калекой он стал недавно, еще не привык к этому.

Томаз откинул крышку своей тяжелой желтой зажигалки, крутнул колесико, поднес горящий фитиль к губам незнакомца, ухитрившимся уже выудить сигарету из пачки. Зазвучала мелодия, зажегся огонь.

— «Князь Игорь», — сказал парень и глубоко затянулся, прикрыв глаза.

— Кто? — не понял Томаз.

— Мелодия, говорю, Бородина. Композитор такой в России был. Зажигалки бог знает где делают, а музыку нашу вставляют.

Нет, подумал Томаз, такой не деньги пришел просить. Тут что-то другое.

— Пойдем к машине? Она у меня рядом стоит, на стоянке.

Уселись в синий «Опель», не новый, но богатый, даже роскошный внутри.

— Музыкант? — спросил Томаз. И открыл зажигалку. Вновь зазвучал «Князь Игорь».

— Нет, это у меня один сержант вздумал походную под эту мелодию разучивать. «В пещере каменной нашли рюмашку водки, цыпленок жареный лежал на сковородке. Мало водки, и закуски мало…» Не слышал?

— Так ты военный? — Томаз сразу же прикинул, с какой бы это стати им могли заинтересоваться люди в погонах, но не нашел ответа.

— Хорошая у тебя зажигалка, — вроде невпопад сказал парень. Не Рамазан подарил?

Зажигалка сразу же исчезла в огромном кулаке:

— Рамазанов на земле много.

— Мне один нужен. Тот, кто тебя тут держит.

Томаз закрутил головой:

— Чувствую, ты ошибся, парень. Я на рынке подсобный рабочий, понимаешь?

— Понимаю. Ты селедку в лотки раскладываешь и дорожки по вечерам подметаешь, мусор носишь. За все это получаешь копейки, так?

У Томаза, до этого говорившего по-русски на удивление чисто, зазвучали кавказские акценты:

— Давай не будем считать чужие деньги, слушай. Тебе нужен Рамазан — ищи. Я в этом деле не помощник. Если у тебя к нему рыночные вопросы — давай сами решим, слушай. Не обижу, был бы хорошим товар.

— Мне Рамазан нужен, и ты скажешь, где он. Не сейчас, так после. Мы встретимся еще, и ты поймешь, что молчание — не всегда золото.

Томаз улыбнулся:

— Пугать не надо, ладно? Я знаю, что если заговор, то вот тогда мне хуже уже не будет, это точно. А встречаться с тобой я больше не хочу. Мог бы не предупреждать, но предупреждаю: на рынке больше не появляйся. Иначе тебя просто…

Просторный салон «Опеля» позволил Женьке нанести два коротких удара левой. Здоровяк уронил руки с колен и ударился мордой о рулевое колесо, жутко, со стоном, стал втягивать в себя воздух. К ногам его упала золотая зажигалка. Зырянов поднял ее, открыл дверцу, но, прежде чем выйти, сказал:

— Это ты мне собираешься диктовать, где в Москве можно ходить, а где — нет? Я за нее руку отдал, а ты мне… Ты не персики продавай, ты к себе езжай и там порядки устанавливай. На твои деньги пацанов моих погробили, и ты же еще хозяина Москвы из себя корчишь! Ладно, зажигалочку я тебе верну, но разговор уже в ином ключе пойдет. Так что вспоминай, по какому адресу Рамазана найти можно. От души рекомендую вспомнить.

Женька вылез из машины и не спеша отправился по грязному тротуарчику к автобусной остановке. А к «Опелю» тотчас подскочил худощавый, желтый то ли от Боткина, то ли от наркотиков мужичонка лет тридцати:

— Шеф, муниципалы вот-вот приедут, а ты тут рассиживаешься.

Томаз наконец отдышался, вытер обильный пот, покрывший лысину:

— У нас все чисто?

— Вроде бы. Как ты говорил, все сделали, комар носа не подточит.

— Этого видишь? — показал он глазами на Женькину спину. — Скажи Борису, Рублю, пусть ведут его. Надо узнать, где живет. И если получится, отобрать зажигалку.

— Как это — если получится? У однорукого-то? Да Борис его пальцем раздавит!

— Крови не надо…

* * *

Автобус пришлось ждать минут десять. Рабочий люд был уже у станков и за столами, а для праздношатающихся график движения общественного транспорта и предусматривал такие паузы.

— Мразь! Во мразь! — Женька ходил по остановке и никак не мог успокоиться. — Ладно, еще пообщаемся! Обменяемся мнениями и по национальному вопросу.

Минут двадцать автобус тащился к ближайшей станции метро. На другой стороне улицы стояли киоски, столики: там можно было купить и выпить водку в пластмассовых стаканчиках и закусить горячими сосисками. Женька немного поколебался, потом, решив, что выпить ему просто необходимо за вредность общения с мразью, нырнул в переход и вынырнул возле окошка, за которым восседала красивая девочка.

— Красавица, согрей.

Та заулыбалась:

— Прямо тут, что ли?

— Так некуда мне тебя пригласить.

— Ха! Были бы деньги…

Зырянов вытащил тугой кошелек, пристально посмотрел на чистенькое личико блондинки:

— Это есть, что дальше?

Щечки продавщицы тотчас вспыхнули:

— Хам!

Она рассерженно поставила на прилавок водку и тарелку с закуской. Такому обороту дела Женька обрадовался и с удовольствием извинился:

— Прости. Ну вправду, прости, одичал я без вас.

— На зоне дичал, что ли? — опасливо поинтересовалась блондинка.

— Есть и другие мужские компании.

— А-а, — сказала она, будто что-нибудь поняла.

Зырянов отошел к дальнему столику, повернулся так, чтобы продавщица, даже если бы захотела, не увидела его правую руку. Повернулся и отметил знакомую морду. Фраер весь на «ша»: в кожанке, модных очках, тяжелых шикарных штиблетах. Он видел его на рынке, когда искал Томаза, потом в автобусе. Так, и еще один из автобуса.

То ли им тоже приспичило выпить, то ли…

Женька пил водку медленно, по глотку. Дуэт то и дело бросал на него взгляды, пытался это делать украдкой, но что есть попытки профанов перед профессионалом? У Женьки светленько заработала голова, так, как работала, когда он ползал с бойцами по Чечне и знал, что если, не дай бог, сделает одно неточное движение… То был не страх — то был азарт рискового игрока. Проигравшего, что случалось довольно часто, убивали. Ну что тут сказать? Не можешь — не играй.

Зырянов, как на занятиях по тактике, сориентировался на местности. За киоском — хоздворик, уставленный грудой пустых ящиков. Отхожего места лучше не придумать. Сейчас он пойдет туда, и если эта пара сунется следом, — пусть это будут ее проблемы!

Он дожевал сосиску, выбросил в урну бумажную тарелку, стаканчик, словно желая подчеркнуть, что уйдет сейчас отсюда и уже не вернется. Две пары глаз ловили все его движения. Нет, не две — три. Блондиночка тоже разглядывала его через стекла витрины.

Женька завел за спину искалеченную руку, тут же ругнул себя: «А чего это я, собственно?» И зашагал к тарным ящикам.

Зашел за первый их блок, замер. В тяжелых штиблетах на цыпочках не походишь. И потом, кругом — павшая сухая листва, как по заказу. Вот она, трещит. Двое идут — спешат. Сладкая парочка.

Они уже было проскочили его, и Женьке пришлось свистнуть, чтобы обратить на себя внимание.

— Соколики, вы не меня ищете?

Один из соколиков, который в кожанке, оказался настолько дурным, что сразу полез в кулачный бой: от неожиданности, наверное. У дурака были какие-то спортивные задатки, и Женьке пришлось подставить под его удар правую руку, а потом уже своей любимой левой вмять модные очки в переносицу. Получилось все нормально, но шумновато. Фраер проделал коридор в тарном хаосе, и ящики, как рассерженные Помпеи, обрушились на него. Второй противник был бойцом более слабым: он тотчас закрыл лицо руками и начал пятиться.

Женька подсечкой бросил его на землю.

— Что надо? Быстро!

— За… зажигалку.

— Обойдетесь.

О зажигалке знал только Томаз, значит, это он послал вдогонку своих гвардейцев. Жидковаты они у него. Впрочем, и сам господин базарник птица отнюдь не высочайшего полета. Так себе — ворона мокрая.

Женька уже выходил из лабиринта ящиков, когда спиной почувствовал опасность. Чувствовать спиной не учат ни в училищах, ни даже в академиях. Этому война учит. Он резко обернулся. Кавказец был уже рядом, уже заносил руку с ножом. Женька ударил его ногой, когда нож резанул воздух, а кавказец пошатнулся, потеряв опору. Удар был на пятерку: противник ушел в пространство, до горизонта бы долетел, если бы не ящики…

Так, выкрики со стороны метро. Шум услышан, кажется, приближается доблестная милиция. В принципе, ничего страшного, пусть бы приближалась, но это — то самое метро, где несут службу старший лейтенант Алексей Алексеевич и сержант Вася. Старые знакомые — не всегда добрые знакомые. А делать нечего. На одно лишь надо уповать: другая смена несет дежурство. Слабенькое, конечно, упование. Но не бегать же от них по городским улицам?!

Отворилась дверь киоска, блондинка высунула голову, хочет, видно, понять, что тут за шум происходит в ее владениях.

— Пусти, девочка!

Она чуть шире распахивает дверь.

Женька запрыгивает в киоск, и почти сразу же за тонкой пластиковой стеной раздается знакомый голос сержанта Васи:

— Что тут произошло?

— Не знаю. Пьянь, наверное. Вон один побежал!

— Ага, убежит он, как же!

«Черт, — подумал Женька, вслушиваясь в удаляющиеся шаги милиционера, — а мог бы влипнуть ни за что! Не случись драки, спустился бы в метро и угодил в кутузку. Мышей ловить перестал! Расслабон устроил, салага!»

Девочка захлопнула дверь, накинула крючок, потом повернулась к нему, глаза ее стали испуганными:

— Господи, свитер в крови!

Он перевел взгляд на руки и только теперь заметил, что правый рукав свитера действительно набух от крови. Еще неприятнее стало оттого, что симпатичная блондинка узрела отсутствие кисти. Как бы еще истерику не закатила.

Но она метнулась к своей сумочке.

— Сейчас, у меня кое-что есть.

— Шов разошелся, — зачем-то пояснил Женька.

— Сейчас, сейчас. Только не обращай внимания.

— На что?

Но она уже подняла рукав свитера, положила на рану мягкую прокладку и начала бинтовать руку.

— Здорово у тебя получается.

— Я медучилище заканчивала.

— А чего же тут торчишь?

— Хочется не только хлеба, но и кофе… Вот и все. Кровь не выступит, не бойся. Спокойно доедешь домой. Там — прокладка, с которой женщина чувствует себя уверенной всегда и везде. Рекламу по телевизору смотришь?

Зырянов поежился, глядя на бинт:

— Ты даешь!

— Ничего больше под рукой не было.

— Спасибо. Я посижу у тебя пару минут, пусть сержант уйдет.

— А ты почему его боишься? Мне кажется, ты не должен бояться милиции.

Женька не стал пускаться в объяснения:

— Не должен, но и говорить с ним не хочется.

— Кофе тебе дать?

— Если можно, с телефоном.

— С домашним? — насмешливо взглянула она на него.

— Это само собой. Должен же я тебя найти и отблагодарить за то, что спасла от смерти. Ну пока — мне сейчас позвонить надо.

— Держи, — протянула она ему трубку.

Лаврентьев был дома.

— Игорь Викторович, ты еще не улетел в свой Новокузнецк?

— Нет, но собираюсь. Как твои розыски, увенчались успехом?

— Спасибо, Игорь Викторович, Томаза нашел, остальное — дело времени.

— Больше я тебе ничем помочь не могу, Женя. Честно скажу: если бы эти кавказцы не были такими паскудами в сделках, не накалывали нас — я бы вообще промолчал. Хотя, где Рамазан — действительно не знаю. Но то, что он зажигалки своим дарил — это точно. Он любил жесты. Если только это вообще тот Рамазан, который тебе нужен.

— Игорь Викторович, всего один вопрос. Не знаешь, что за товар он сейчас доставляет в Москву?

— Турецкие куртки. Не очень дорогие, но вроде хорошая кожа.

— Турецкие куртки и челноки привозят.

— У нашего общего знакомого они от иной фирмы. Она называется… У тебя есть, чем и где записать?

Глава 6

Чехотного заинтересовал подполковник Ляшенко.

Пути их никогда не пересекались. В Чечне Чехотный не был, в Карабахе, правда, случалось им бывать в одних регионах, но это только теперь выясняется: дела ведь у каждого свои были.

Макаров писал на Ляшенко ходатайство о досрочном присвоении тому майора, потом подполковника. Ляшенко был готов идти за командиром куда угодно. Хотя, как выясняется, не один Ляшенко такой…

Но речь идет пока только о нем.

Итак, подполковник на неделю прибывает в Москву, занимается служебными делами, встречается с Тамарой Алексеевной Макаровой и за день до отлета на Кавказ исчезает. Исчезает на своей машине. Будь бы жена и дети поближе, логично бы выглядело предположение, что он махнул к ним, но на Дон и обратно за сутки не домчишься. Чехотный, конечно, и это проверил на всякий случай — нет, не видели родные мужа, отца и зятя.

Хорошо, что есть на свете рыбаки. Один из них, сосед по подъезду, выходил с удочками и рюкзаком к первому автобусу, это, значит, около пяти утра, и видел, как Ляшенко ставил машину в гараж — металлическую «ракушку».

«Все бегом делал, можно сказать, и не поздоровался, только кивнул. Оно понятно: спешил, потому что в то утро на войну улетал».

Спешил и оставил в гараже кавардак. Даже пластмассовую канистру с маслом не закрутил: и канистра, и пробка покоились у переднего колеса на газете. Газета Чехотному очень понравилась. Такой в Москве не купишь. Районная газета, выходит в городке Мещовске Калужской области. Датирована одним из последних дней пребывания Ляшенко в столице.

Не купить такой газеты в московских киосках. А это значит… В общем, значит кое-что. Или гость оттуда приезжал, или подполковник туда мотался.

Будь что-нибудь интересное напечатано в ней для Ляшенко, он бы прибрал ее, а не использовал в качестве подстилки.

Тем не менее Чехотный прочел районку от корки до корки и ничего интересного из материалов не выудил. Надои неважные, сенокос плохо идет, коммунисты и демократы хают друг друга, готовясь к выборам президента…

Гостя у Ляшенко никто не видел. А кого мог подполковник посещать в калужских краях? Родственников? Проверил Чехотный: нет там родственников. Сослуживцев? И об этом добыл справку следователь. Из той воинской части, где служил Ляшенко, в Мещовском районе никто не живет. А вообще из внутренних войск купили дома в деревнях четыре отставника, все уволились еще до начала чеченской заварухи, но были в Карабахе. И еще одна женщина живет под Мещовском, была медработником, в звании прапорщика, пять лет назад не продлила контракт, вернулась к родителям, работает в детском саду, воспитывает сына.

К полковникам-отставникам сломя голову, рискуя опоздать на самолет, Чехотный не помчался бы, даже если бы и были они его хорошими знакомыми. А вот к женщине…

Она была в Карабахе, Леся Котенкова.

* * *

— Олег Иванович, вы готовы к приему гостей, нет?

На пороге стоял Чехотный, усталыми грустными глазами смотрел на Макарова.

— С какими новостями? — спросил хозяин, когда они уселись за журнальным столиком, заваленным грудой газетных, журнальных вырезок. Олег смел все их в папку, туго завязал тесемки на ней, поставил в книжный шкаф.

— Новости… Мы обычно так говорим: шел мимо, дай, думаю, заскочу по дороге, чаю выпью.

— Есть и хороший коньяк, вас угощу, но сам — пас.

— Мне тоже не надо… Олег Иванович, а ведь вы раньше выпивали, во всяком случае, в компаниях, а сейчас что случилось? Врачи не велят?

Макаров поставил на стол розетку с медом, печенье, конфеты.

— Чай скоро закипит, я его перед вашим приходом на огонь поставил. Как чувствовал. А что касается спиртного… Не далее как вчера принимал. Сослуживец приехал, он бы не понял, если бы я отказался.

— Так все-таки: врачи сухой закон прописали?

Макаров выдержал паузу, потом ответил:

— Это неважно.

— Пусть будет так. Хотя, поверьте, с моей стороны это не совсем праздное любопытство. У вас по поводу… бутылок были серьезные ссоры с женой, так? Наверное, именно по пьянке вы даже как-то грозились убить Тамару Алексеевну. Или не было этого?

Макаров запрокинул голову, потер ладонью лоб.

— Вам плохо, я не должен был…

— Должны. Вы все должны. — Макаров встал, пошел на кухню, где уже засвистел чайник. — Спрашивайте. Буду отвечать. Скажу все. Мне надо выговориться. — Он повернулся, наполнил чашки, сел, горько усмехнулся. — Не к психиатру же, в самом деле, идти. Вы, вижу, многое о нашей семье уже знаете. Тамара выпивала. Нередко приходила с работы… поддатой, особенно в последнее время, перед последней моей командировкой. Ну я ее как-то встретил такой, сказал в сердцах: «Убить тебя мало». Она за телефон сразу, тетке звонить: «Приеду к тебе ночевать, муж лютует…» Вам об этом Волчкова сказала?

— Она странная женщина. — Чехотный намазал мед на печенье, откусил, запил лакомство густым чаем. — Черт, а я заваривать до сих пор не умею, хоть заварку и не жалею. На пару его выдерживаете?

— Нет. Просто хорошие сорта покупаю. Могу себе это позволить. Получил выходное пособие, за ранения, хорошую пенсию. Осталось тратить на чай и на хлеб. Машина не нужна, квартира есть, дачу продам…

— Я как раз о квартире и хотел сказать, — продолжил Чехотный. — Странная, повторяюсь, у вашей жены тетка. Недавно была у нотариуса, интересовалась, имеет ли она какое-нибудь право на вашу квартиру, если вас посадят или убьют. Она не знала, что вы уже отвоевались.

— Я этому не удивляюсь. Она недавно приходила сюда, забрала вещи Тамары. Даже старые колготки. Такая вот у нас тетя Валя.

— А снимки жены у вас есть?

— А как же. Альбом искать я сейчас не буду, но вот, за стеклом, в шкафу — это она на сорокалетие снималась.

— Можно взглянуть?

— Конечно.

Макарова была красивой, может, несколько полноватой женщиной. Чуть надменный, знающий себе цену, взгляд. Парикмахер соорудил ей высокую праздничную прическу.

— Она, наверное, нравилась мужчинам, — сказал Чехотный.

Макаров промолчал.

— Простите, Олег Иванович, но все мы люди. И раз вы разрешили спрашивать обо всем…

— Да, я не думаю, что она была эталоном верности. Ей часто приходилось быть одной, я месяцами пропадал в командировках, такого сдерживающего фактора, как дети, у нас не было. Но об этой стороне дела что-либо конкретное я сказать не могу. Не знаю.

Чехотный долил себе заварки, потом спросил:

— Когда в Москву из Чечни уезжал подполковник Ляшенко, что он должен был проверить и подтвердить по вашей просьбе? Дело, если не ошибаюсь, касалось женщины. Не вашей ли жены?

Макаров за все время разговора так и не притронулся к чаю. «Он, кажется, не только не пьет, но и ест очень мало, — подумал Чехотный. — Здорово похудел даже по сравнению с госпитальной встречей. Не умеет готовить, живет всухомятку?»

— Дело касалось не жены, — ответил наконец Макаров. — С женой вопрос был решен. Если бы не ранение, я бы по возвращении в Москву оформил с нею развод.

— Она знала об этом?

— Да.

— И дала бы согласие на развод?

— Думаю, да. Мы уже тяготились друг другом, когда были рядом.

— Но ваше материальное положение…

— Тамара работала в системе газового хозяйства города, неплохо зарабатывала. И потом, она не была жадна к деньгам.

— К кому же ездил Ляшенко в таком случае?

Чехотному не понравилось лицо Макарова, напряженное, побледневшее, и он решил тут же дать отбой:

— Ладно, чувствую, напрямую это к делу не относится, так что…

— Относится, все относится! И Тамара, и Рамазан, и Мишка, и Леся — все относится. Я расскажу, все расскажу, только не перебивайте. Я эту Лесю всего неделю знал. И вот… и все… даже она! Из-за меня все!

— Давайте отложим разговор, Олег Иванович. Вы, вижу, неважно себя чувствуете.

— Будет еще хреновей, если все во мне и останется. Нет уж! — Он взглянул на Чехотного, через силу улыбнулся. — Может, подскажете, что мне действительно психиатру показаться надо. Но это не комплексы, это действительно моя вина во всем. Еще раньше капитан Судаков погиб — он тоже на моей совести. Я слюни распустил, «чичикам» подставился, в госпиталь лег, а на другой день моих пацанов покосило — и Миша Ляшенко, и Зырянов без руки остался. Я из квартиры не выхожу, чтоб, не дай бог, кого из родителей и жен моих ребят не встретить, — я не смогу на них глаза поднять! Я в таком состоянии… Я пить просто боюсь. Пью и думаю, что это я приучил к бутылке жену. Да так оно и было фактически. Приеду домой — это как праздник. А как праздник без стола? А как уезжать без этого дела?

Рядом с ногой Чехотного лежала газетная вырезка, ее случайно смахнул на пол Макаров, когда убирал со стола. Чехотный попросил:

— Олег Иванович, поставь еще кипятку.

Когда хозяин вышел, он подобрал вырезку и положил в карман.

Макаров зашел в комнату, облокотился на спинку кресла, спросил:

— Я так понимаю, по гибели Тамары у вас пока ничего нет? Рамазан ушел в подполье?

— Не будем пока о нем, Олег Иванович. Зачем Ляшенко ездил в Мещовск к Котенковой?

Лицо Макарова вытянулось в удивлении:

— Ее фамилию и адрес не знал никто, кроме Миши. А Миша не мог никому… Откуда вы все узнали?

— Работа у меня такая.

Засвистел чайник, но Макаров, кажется, не услышал его.

Он стоял так же, у кресла, и отрешенно смотрел в угол комнаты.

— Леся… Мы в Степане… В Степанакерте, значит, то ли в пустующей школе, то ли в училище квартировали. Там актовый зал был, где елку поставили. Я только к часу ночи освободился, приехал — мои отмечают Новый год. Все чин по чину: минералка в бутылках, водка в чайнике. Пьяных не было, уже каждый знал, чем пьянка может кончиться. В общем, поспел я на танцы. Леся ко мне подошла… Я и в этот день, и позже жене звонил, хотел поздравить с праздниками, никто трубку не брал, не было ее дома. Такое настроение… А тут — Леся. «Я на вас давно глаз положила, еще десять дней назад, как только приехала… Но вы всегда такой строгий… Давайте Рождество вместе встретим…»

Макаров замолчал. Чехотный сам пошел на кухню, принес чайник, но хозяин этого не заметил. Он продолжал:

— Я даже не помню ее толком. Темненькая, высокая. Грудь красивая. Перед Рождеством позвала на чай… Подробности не нужны?

— Потом она уволилась от вас?

— Потом меня по Карабаху еще швыряло, по Осетии, по Чечне… За это время столько уволилось и столько новых пришло! Но этой весной, в самом начале марта, меня под Серноводском посекло малость, в лазарет угодил. А врач — из старой гвардии. Ну и вспомнили Карабах, Новый год, чайник с водкой. Так я и узнал, что Котенкова уволилась, сына растит. Они переписывались иногда…

— И что вам сказал Ляшенко, когда вернулся?

— Он уже ничего не сказал.

— Простите. Но он просил вам передать…

— Да, я знаю. Мне передали. Я понял, что сломал жизнь еще одному человеку. Ей плохо живется. Миша, правда, отвез немного денег…

Чехотный смотрел в чашку, будто гадал на кофейной гуще.

Молоденькая красивая женщина родила от Макарова, у которого не было детей. У полковника могла начаться новая жизнь. Одна помеха — жена. Это Макаров говорит, что она была согласна на развод. А на самом деле? Делить двухкомнатную квартиру, машину, дачу…

В принципе, Макарову могли убить и люди Рамазана, но по чьей команде? На какой уровень отношений вышли в конце концов полковник и торгаш?

По лицу Макарова, уже которой раз за время разговора, прошла судорога.

«Хорошо, если бы я остался в дураках», — подумал следователь, а вслух спросил:

— И что вы теперь намерены делать? По-прежнему с утра до вечера лежать на диване и плакаться на судьбу?

— Я уже просто боюсь что-либо предпринимать. Все выходит боком для других.

— Поезжайте к ней, Олег Иванович.

— Вы так думаете?

…Еще в метро, не дотерпев до приезда домой, Чехотный вытащил из кармана подобранную с пола газетную вырезку. Речь в ней шла о событиях десятилетней давности. Офицер, вернувшийся из Афгана, с особой жестокостью расправился со своей женой, изменявшей ему. Он расчленил тело на куски и отнес в лес. Потом сам пошел в милицию и заявил о пропаже жены. И алиби придумал: косил в тот день теще сено. Теща это подтвердила. Она ведь не видела, что он сел на мотоцикл и отсутствовал пару часов…

Чехотный аккуратно свернул газетную вырезку и сунул ее обратно в карман.

Глава 7

Женьке повезло. Командир уезжал дня на три, как он сам сказал, и оставлял в его распоряжении квартиру. Три дня — срок нормалек, за три дня он из-под земли выкопает Рамазана, он покажет тут всем паскудам, как дорого это стоит — грозить спецназовцам.

— Женя, девочек сюда можешь приводить, но водку не пей, прошу тебя.

— Да разве я алкаш, Олег Иванович?!

— Все, поехал я.

— Может, адрес оставишь в случае чего…

— Никаких случаев. Случаи у нас закончились бесповоротно. ТАМ остались.

Он стоял уже у порога одетый, в плаще, в нелепой кожаной кепке.

— Командир, ты не обижайся, ладно? Сними эту… Тебе краповый берет больше шел.

— Сейчас он для нас с тобой уже не по сезону.

— Да брось ты так… Он всегда будет… Я дома только его носить буду, «чичиков» по улицам гонять. И ты… Командир, ты же их руками рвал, а теперь вареным ходишь. Ты не в монастырь собираешься устраиваться?

Перед уходом из киоска блондиночки, которую звали старинно и красиво — Маша, он выпил еще рюмашку — за победу над врагом, запил ее уже дома банкой пива, и Макаров учуял это.

— Приеду — пить вообще завязываем. А то, смотрю, ты и сегодня…

Ах, что было бы, если бы командир засек это где-нибудь в Чечне! Не сносить бы Женьке головы, поскольку все знают, что большое начальство доставало полковника Макарова: «Головорезов растишь!» Снял бы ему командир башку, и горы долго бы хранили эхо его изысканной стилистики.

Не тем стал Макаров, Женька его отказывается узнавать.

Конечно, раны все залечатся, все пройдет. Но пока он не помощник, пока самому надо решать вопросы с Рамазаном, отомстить уже и за жену командира, и за него самого. Пацанам будет стыдно рассказать, в каком состоянии сейчас Макаров.

Зырянов остался в квартире один. Взглянул на часы: восемь вечера. Время — самое то: съесть бутерброд, выпить… чаю, чаю, чаю, раз командиру дал слово. И сбегать в гости к Томазу. Томаз, спасибо информации Лаврентьева, живет у вдовушки, он не такая фигура, чтоб личной охраной обзаводиться, но на всякий случай игрушку можно в карман положить. Почти граната. Как можно назвать почти мужчиной евнуха.

Значится, что надо-то? Узнать у базарника, где можно отловить Рамазана. Хоть что-то же он должен знать. А не получится — есть более долгий путь. Турецкие куртки. Эх, найти бы еще пару надежных ребят!..

На плитке лежали в сковородке еще теплые куриные окорочка. Женька заглянул в холодильник: в стойке дверцы покоилась бутылка водки. Он рассмеялся:

В пещере каменной нашли бутылку водки, И ножки Буша возлежат на сковородке. Мало водки, и закуски мало…

Вечер выдался неважный: с холодным ветром и колючим дождем. Женька хотел было поймать частника, но потом решил ехать на троллейбусе: на всякий случай, пусть никто не знает, по какому адресу едет слишком уж приметный однорукий человек. А вдруг придется Томазу мылить шею и тот после этого решит обратиться в милицию? Это вряд ли, конечно, но предосторожность не помешает.

Полупустой троллейбус мчался на удивление быстро, недлинным оказался и путь от остановки до нужного дома. У второго подъезда стоял уже знакомый «Опель».

Дверь на одиннадцатом этаже открыла женщина с махровым полотенцем, накрученным на голову. От нее пахло шампунем: видно, она только что вышла из ванны.

— Я к Томазу, — сказал Женька, — поймав ее удивленный взгляд.

— А вы договаривались о встрече?

— Нет, я хотел сделать для него своим приходом приятный сюрприз.

Он бесцеремонно переступил порог, вытесняя хозяйку внутрь квартиры.

— Но Томазик в ванной, приходите через час…

— В ванной? Там и посетит его нежданная радость. Небось он меня уже заждался, поэтому я без стука, уж не обессудьте.

Женька быстро сориентировался в планировке, безошибочно прошел по коридору к нужной двери и рванул ее так, что выломалась и заболталась на согнувшемся шурупе внутренняя щеколда.

В ванной белыми сугробами высилась пена. Эти белые сугробы подступали вплотную к темной глыбе с такими же темными выпученными от удивления глазами. Глыба была головой Томаза.

— Слушай, — на полном серьезе спросил Зырянов. — Как же ты тут умещаешься?

— Томаз, — сказала женщина, опасливо косясь на странного посетителя. — Я ничего не пойму, кто это? Я его сюда не пускала, он сам вошел.

— Томаз это понял. — Женька уселся на стиральную машину, стоявшую у стены. — А теперь, женщина, дай нам поговорить.

Через десять минут я уйду.

— Томаз… — слезно заскулила вдова.

Тот, наконец, пришел в себя, вздохнул, и вода от вздоха взволновалась так, что чуть не выплеснулась на пол.

— Это… — Он опять вздохнул, теперь уже тише. — Это тот, который ищет Рамазана, я тебе говорил сегодня о нем. Пойди накрой стол.

— Только без спиртного, — попросил весело Женька.

— Может, ты выйдешь? Я оденусь.

— Может, и выйду. Когда услышу от тебя все, что надо. Вода, говорят, успокаивает, помогает сосредоточиться. Мне повторять вопрос?

Темная туша заколыхалась, приняла сидячее положение, отряхнула пену с лысины:

— Это глупо. Ты же не дурак, ты понимаешь, что я могу тебе сказать все, что угодно. Назову любой адрес, лишь бы ты убрался отсюда.

— Я не дурак, — согласился Женька. — Но тогда мы встретимся в третий раз, в последний… В последний, понимаешь?

Непонятный шум раздался у входной двери. Кажется, в квартиру зашли люди.

— Гостей ожидаешь? — спросил Зырянов.

Томаз покачал головой:

— Это хозяйка соседей пригласила. Моих коллег, между прочим. Я ей кое о чем говорил, и она сразу поняла. Ты ведь приметный.

— У вас на Кавказе женщин в мужские дела обычно не посвящают.

— На Кавказе я их и не посвящаю. — Торгаш уже успокоился, пришел в себя. — А тут без этого нельзя.

В проеме двери появляются два амбала со злыми дикими глазами. Женька мгновенно оценивает их. Одной левой тут не управиться, хоть она у него и боевая.

— Есть проблемы, Томаз?

Томаз нехорошо улыбается:

— Нас надо поменять с этим молодым безруким человеком. Я вылезу, а вы его опустите в ванну, можно не раздевая.

— В третий раз мы не встретимся, — говорит Женька.

— Не встретимся, — поддакивает торгаш и косится на халат, висящий в углу.

Двое злых и диких одновременно перешагивают порог ванной, но тут же замирают. Цепенеет и взгляд Томаза, теперь уже не на халате, а на руке Зырянова. Женька молниеносно выхватил из кармана гранату, вырвал зубами кольцо и все в той же удобной позе продолжал восседать на стиральной машине.

— Из вас служил кто-нибудь? Знаете, что произойдет, если я разожму пальчики?

Темная глыба головы кавказца побелела так, что стала почти неразличимой на фоне пены.

— Дурак, ты что?..

— Мы же вроде минуту назад договорились, что я не дурак, или забыл?

— Выйдите все, — заорал Томаз. — Ничего без меня не предпринимать!

Повторять дважды не пришлось: его соседи улетучились, затихли.

— Ты же и сам на куски разлетишься. — Томаз все еще не отрывал глаз от гранаты.

— А мне без Рамазана все равно не жить, — усмехнулся Зырянов.

— Ты думаешь, он докладывает нам, какого числа приедет в Москву и где остановится? Пойми, мы для него пешки. Мы сбываем его товар, и все.

— У Рамазана много пешек в Москве, — кивнул Женька.

— Ну, я же об этом и говорю.

— Но я не случайно пришел именно к тебе, Томаз. Не знаешь почему?

— Почему, почему… Для русских мы на одно лицо, вы думаете, раз мы с Кавказа, значит, все повязаны, все заодно. Я не знаю, зачем тебе Рамазан, но я его в жизни всего пару раз видел.

Женька тоже смотрел на гранату.

— Сейчас мои пальцы от возмущения разожмутся, и выпущу я тебя, подружка. А что, мне терять нечего. Служить мне заказано, в контору инвалидов я не пойду, любимой девочке калека не нужен, это мне она дала понять. На пенсию жить стыдно. Ты тоже ничем в этой жизни не дорожишь, а, Томаз? Женщина у тебя, правда, ничего, да дома небось жена есть, дети? А может, тебе все надоело? Пусть рванет эта штука, а?

Базарник поверил, что Зырянов не шутит.

— Я вправду не знаю, чем могу тебе помочь.

— Знаешь, все ты знаешь.

Этой весной по дороге Баку — Ростов ты провел три фуры с азиатскими шмотками и аппаратурой. Было такое?

Томаз молчал.

— Барахло принадлежало Рамазану, и именно он постарался, чтоб машины никто не задерживал, откупился ото всех. Выходит, не пешка ты для него. Пешке он такое дело не доверил бы.

— Что ты еще знаешь? — спросил Томаз, чуть помолчав.

— Я знаю, что ты действительно торгаш, но у Рамазана есть в Москве охранники, которые встречают его и сопровождают. И устраивают беседы с коллегами. Разборки, по-вашему, так? Еще я знаю, что двое-трое из них трудятся вроде бы на одном из складов, в которых Рамазан держит свои товары. И последнее, что я знаю: ты сейчас вылезешь из воды, оденешься, и мы с тобой на твоем «Опеле» подъедем к этому складу. Там я тебя отпущу.

— А она раньше не рванет? — кивнул Томаз на гранату.

— Может. Но это будет зависеть от твоего поведения. Если я увижу, что за нами последует хвост, если ты попробуешь меня надуть… В общем, не пробуй, ладно?

* * *

Дорога долго шла вдоль железнодорожного полотна, потом резко свернула, но «Опель» сворачивать не стал, а поехал прямо, правда, уже не по бетонке, а по грунтовой колее. Выскочили на пустырь. Томаз тотчас заглушил мотор и погасил фары:

— Приехали. Смотри.

Освещенный по периметру фонарями, стоял каменный забор, за ним — полусферический металлический ангар.

— Как туда попасть?

— Ночью — никак, собаки без привязи ходят. Да ночью там никого, кроме сторожа, нет. А днем вход свободен.

— Ясненько. Кожаные турецкие куртки сюда привезли?

Томаз сощурился:

— Кто же тебе все продал, а?

— А я по чуть-чуть информацию собирал. С миру по нитке, с человека — по слову.

— Нет, кто-то продал.

— Представь себе, все бескорыстно поступали. Как и ты. Ты же мне ничего не продавал, так?

Томаз закусил губу.

— Говоришь, фамилия главного здесь — Шунт?

— Это не фамилия. Фамилию его я не знаю. Зовут все его так, по кличке. Вот он у Рамазана вроде телохранителя. И если надо, с нами связывается: когда подъехать, что получить.

С минуту посидели молча. Женька проверял, хорошо ли он запомнил дорогу сюда. Потом сказал:

— Разворачивайся. Высадишь меня по пути, я скажу, где именно.

Поехали. Томаз несколько раз облизнул губы, косясь на Зырянова, словно желая о чем-то спросить, да все никак не решался.

Наконец решился:

— Слушай, я много тебе открыл, да?

Женька понял его по-своему:

— Не переживай, не заложу.

— Да, я думаю, тебе незачем меня закладывать. Но о другом спросить хочу: зачем тебе Рамазан?

— Он человека убил, женщину, — неожиданно для себя признался Женька.

Томаз тихонько засмеялся:

— Не надо так шутить. Рамазан все купит, все продаст, но убивать никого не станет. Была бы на нем хоть капля крови, с ним никто бы дела не имел. Мы и так живем — трусимся.

— Я тоже думаю, что сам он не стрелял, — сказал Зырянов. — Зачем руки пачкать? Так, светофор видишь? За ним сразу останови.

Минули троллейбусную остановку, торгаш притормозил вплотную к тротуару:

— А с гранатой что делать будешь?

Женька рассеянно переспросил:

— С какой гранатой? Ах, с этой? Да не нужна она мне, держи на память.

И бросил ее на колени водителя.

Томаз дернулся так, что чуть не вышиб плечом стекло. А Зырянов, открыв дверцу и сойдя уже на тротуар, сказал:

— Только ты учти: я не все время шучу. Следующий раз, не дай бог, придется, не муляж прихвачу, а самую что ни на есть боевую, и не «эфку», а помощней. А то тебя «эфкой» и не взять. Ну, бывай!

Женька взглянул на часы: быстренько уложился. Настроение у него отличное, он, чтобы сразу срезать путь, повернул в узкий неосвещенный переулок и замурлыкал свою походную:

В пещере каменной нашли бочонок водки, И слон под соусом лежал на сковородке. Мало водки, и закуски мало…

Сзади, метрах в двадцати, хрустнула под чьими-то шагами сухая ветка. В холодном пустом пространстве звук, если хочешь, можно услышать издалека. Приглушенный голос. Значит, не один следом топает. «Неужто Томаз обхитрил-таки разведку, пристроил хвост?» — подумал Женька.

Впереди стояло бетонное ограждение для мусора. Он нырнул за стенку, присел, притих.

Рядом шаги, и голоса рядом:

— Я, Коля, ей ведь по-хорошему сказал: пусти. А она: «Иди к тому, с кем пил». Ладно, завтра я ей устрою праздник. Завтра я ей патлы повыдергаю.

— Сань, и моей повыдергай….

Женька беззвучно рассмеялся. Выждал немного, потом почти во весь голос затянул:

В пещере каменной нашли цистерну водки. И стадо мамонтов на жаркой сковородке…

Едва войдя в квартиру, он бросился к телефону:

— Маша, бери тачку и езжай сюда. Я встречу у дома, расплачусь. Завтра утром на смену? Отсюда на смену и пойдешь. У меня у самого денек завтра жаркий. Что значит, для чего тебе сюда ехать? Посидим, о жизни поговорим… А, ну понял, тебя не позднее время смущает, тебя рука моя смущает. Многих она смущает. Ну ладно, адью, девочка!

Женька бросил трубку и стал зло снимать с себя куртку. Правильно, все правильно. И Ленка, одноклассница, именно поэтому сказала ему «прости». Для них и нормальных мужиков хватает…

Он открыл холодильник. Ладно, командир простит. Сегодня чуть-чуть можно. Налил рюмку…

Минут через сорок в дверь позвонили. Первое, что подумал Зырянов — вернулся командир, не уехал.

На пороге стояла Маша.

— Ты умнее ничего не придумал? И сразу — трубку бросать!

Хорошо, я по телефонному справочнику адрес нашла…

Глава 8

С тем, что кавказцы грозили нашим военным, оценивали их головы, Чехотный сталкивался часто. Но одно дело — угрозы, и совсем другое — их воплощение, так сказать, в жизнь. Точнее — в смерть.

До того, как сгореть в машине, Тамара Макарова была уже мертва. Более того, погибала она мученической смертью: об этом говорят травмы позвоночника, лица… То ли ее машиной сбили, то ли пытали: долго и изощренно. Второе вероятней. Сбить, конечно, тоже могли, но в таком случае слишком уж большой и неоправданный спектакль разыгран с трупом. Зачем предавать его вместе с машиной огню, обливать бензином, стрелять, наконец? Просто ритуал какой-то получается.

Что ж, думает Чехотный, предположим теперь, что ее пытали. Рамазану это нужно? Нет, конечно же. Можно, правда, допустить, что он добивался того, чтобы смерть жены офицера выглядела угрожающей, послужила предостережением для других, но зачем тогда жечь труп, уничтожать следы пыток?

Дальше поехали. Совершено заказное убийство, заказчик — Макаров. Тут могут быть два мотива. Жена — помеха для воссоединения с Лесей Котенковой. Убийца в таком случае какой-то изувер, причем не профессионал. Профессионалы-киллеры никогда не усложняют своей задачи. Мотив второй — ревность. Тут что-то есть. Оправдано хотя бы избиение. Перед смертью Тамару пытали, с кем она изменяла мужу. Или просто наказывали за измену. Излишняя жестокость? Но есть такая штука, как синдром войны. У людей притупляются чувства, они такое видели, и в таком сами участвовали, что происходят необратимые процессы в психике.

Афганец расчленил жену…

Интересно, и остальные вырезки у Макарова такого же характера? Зачем он собирает их? Это, мягко говоря, не совсем здоровый интерес.

А если не совсем здоровый, то ревность могла возникнуть и на пустом месте. Не было у Тамары никого, но поскольку Макаров не вылезал из горячих точек, поскольку сам жене изменял, то, конечно, допускал…

Стоп! Он спокойный крепкий мужик, боевой офицер, и не надо его вот так, в грязь… Не надо!

— Что? — раздался рядом чей-то вопрос. — Я вам ничего не сделала.

Чехотный огляделся. Он стоял в проходе троллейбуса, вокруг толпились пассажиры. Кажется, он настолько задумался, что последнюю фразу сказал вслух, и ее приняла в свой адрес дамочка с сумкой. Сумка чем-то тяжелым и острым уперлась в колено Чехотному, он развернулся, и дамочка тут же среагировала:

— На такси надо ездить.

Чехотный вышел на две остановки раньше.

Ему надо было настроиться на разговор, хотя он в общем-то не предвещал ничего интересного.

* * *

— Валентина Сидоровна, при вас Макаров часто с женой ругался?

— Дак а как же! — Волчкова, щупленькая, но вся живая, вся в движении старушенция, даже руками развела. — Все время. Этот-то ее, Олег, если что не по нему, как глазами зыркнет, как плечами поведет… Он сейчас тихенький стал, после госпиталя, а до этого прямо бандитом был! Гонял племянницу…

— С топором за ней бегал, что ли?

— Ну что ты, Бог с тобой! Нет, он руку на нее не поднимал, но я ж говорю: как зыркнет! Ну до того суровый мужик. Я вообще не знаю, как она с ним пятнадцать лет прожила.

— И не собиралась разводиться?

— А зачем же? Машина, дача, квартира хорошая. Да, они не ладили, но он же все в отъезде и отъезде, а ей одной разве плохо жилось? На ту же дачу уедет, и никто ее не видит, чем она занимается, с кем.

«Так, — подумал Чехотный, — „с кем“. Что-то знает старушенция. Надо вопросик подкинуть».

Но Волчкову трудно было остановить.

— Вот за дачу хочу сказать. Я считаю, нечестные у нас законы. Я единственная наследница Тамары, и мне что-то должно после смерти отойти. Дачу бы дали.

— Вы не наследница, — сказал Чехотный.

— Ну, пусть это по-другому называется, все равно единственная родственница. Если с Олегом что случится, кому все отойдет?

— Поговорите с ним, пусть завещание на ваше имя напишет. У вас ведь тоже никого нет? А вы — на его имя напишете.

— Да? Обойдется. — Она обиженно поджала губы. — И не надо меня хоронить.

— Давайте и Макарова хоронить не будем, Валентина Сидоровна. Я вижу, вы с ним в неважных отношениях, да?

— Чужой — он и есть чужой.

— Он отдал вам все вещи Тамары Алексеевны…

— Да. А дачу? Собирается продавать, будто у него денег нет. Отдал бы мне. Чужой.

— Странно, — сказал Чехотный. — Ушел человек на пенсию, масса свободного времени у него появилась, ковырялся бы в земле… Почему, интересно, он так спешит от дачи избавиться?

— Так догадывается же, наверное. Тамара-то там, на даче, в последнее время с Лехой хозяйничала.

— Леха — это кто?

Волчкова поняла, что сказала лишнее, задергала головой:

— Да никто. Это у меня чего-то с языка сорвалось.

Чехотный, насколько смог, принял суровой вид:

— Утаиваем, значит, информацию от следствия? Это нехорошо, гражданка.

Официальный язык Волчкову напугал:

— Ладно, ты только не говори никому, хорошо?

Чехотный чуть было не улыбнулся при этом, но все же сдержался:

— Хорошо.

— У них-то дача, считай, брошенная. Никто на ней не возится. Вот я и выпросила пару грядок: зелень посадить да редис. Макаровы, правда, не жадные были, приезжай, говорят, когда хочешь, и сажай что душе угодно. Ну я «когда хочешь» и поехала. Перед этими майскими. Им позвонила — Олег на войне, Тамары дома не было, — села на электричку, потом на автобус и заявляюсь туда. А они оба пьяненькие и в обнимочку, Тамара и Леха этот. Она мне: «Тетя, ты только Олегу не говори». А с какой стати мне Олегу докладывать?

— И кто он, Леха? Как выглядит, где работает?

— Я его тогда первый и последний раз видела. Ни он мне не нужен, ни я ему. А выглядит… В куртке был, в пятнистой, военной, как у Олега; пониже и помоложе его, кажется. И машина у него… Похожая на такую, которая за Олегом со службы приезжает, зеленая, только не наша, и светленькая. Я грядки вскопала, и он меня на ней до города довез.

— Как довез? Вы же говорите, что он пьяным был. Или не был?

— Был. Не то, чтоб на ногах не держался, конечно, но пахло от него здорово. Я еще спросила, как же он не боится за руль садиться, на трассе же милиции полно, а он говорит: «Меня никто не задержит». И правда, он гаишникам рукой махал, они ему… Нормально доехали.

Больше ничего интересного Волчкова не сообщила.

* * *

Сотрудника ГАИ по имени Леха, сорокалетнего обладателя белого джипа, среднего роста, выявить не удалось.

Глава 9

В Калугу поезд прибывал в пять утра.

Олегу не спалось. Он ехал к Лесе, но, как это ни странно, думал сейчас совсем о другом. Лесю он, можно сказать, почти не знал, не мог четко вспомнить даже лицо. Видел мимолетно, а прошло шесть лет.

Правда, давно, до войны в Чечне еще, был миг, когда он вспомнил именно эту девочку.

Приближался конец карабахской кампании. С группой своих бойцов он полетел на горные заставы Лачина. На Карабахском хребте, где ютились по скалам вперемежку армянские и азербайджанские селенья, шла «овечья» война. Вооруженные люди нападали на чабанов, часто убивали их, угоняли в горы отары. На поиск одной такой банды и вылетела сейчас «вертушка». Макаров сел в нее, чтобы хоть немного отвлечься от грустноватых мыслей. Уже вовсю шли разговоры о том, что войска отсюда будут уводить, но матбаза якобы должна остаться здесь…

Вертолетчик Ваня — так звали его и генералы, и рядовые — выглядел школяром, хулиганистым двоечником. Но он был уже воякой, с разницей в полгода получив две пулевых отметины. Обе пули по касательным, снизу вверх, как и положено для летунов, порвали кожу на ногах. Ваня безбожно матерился и лихо гонял машину над самой землей, распугивая овец, пацанов, разметая со скирд сухую солому. Ему все прощалось, тем более отговорка у Вани была весомая: «Так не собьют».

Их сбили. Это случилось, когда «вертушка», устав петлять по ущелью, набрала высоту и по прямой пошла к Кубатлы. Третья пуля опять нашла пилота, и машина стала падать.

Макаров понял, что это все. И вот тогда, глядя в выпуклое окошко Ми-8, он увидел лицо девочки, ясно-ясно, до маленькой родинки у нижней губы. Лицо было спокойное, строгое.

Черт знает как, но Ваня очухался и что-то там успел сделать. Вертолет уже у самой земли ожил, затрепыхался, и, хотя жестко ударился о каменистую почву и спецназовцев мазануло по жестяным бортам до багровых кровоподтеков, все остались живы.

Ване пуля, пробив тонкую броню сиденья, вошла в бедро. Он ругался: «Кавказцы только и умеют, что задницы рвать!»

Макаров зашел в холодную Акеру, стал смывать кровь с рассеченного лба и брови. К босым ногам тотчас подползли крабы, стали щипаться, и он понял, что остался жив. Видение исчезло, уплыло по быстрой воде.

Связист возился с рацией, никак не мог настроиться на нужную волну, когда в небе показался идущий почему-то со стороны гор вертолет.

— Не наш, — сказал лежавший на бушлатах Ваня. — И не армейцев. Без опознавательных.

Бойцы заняли оборону. Вертолет сел от них метрах в ста. Еще при работающих винтах с него выпрыгнул один человек, в камуфляже, с бородой.

— Назаров! — крикнул он и замахал руками.

Бойцы опустили стволы.

Олег поднялся и пошел навстречу бородачу. Он уже узнал его, это был Рамазан.

— Назаров, а я хотел с тобой в Кубатлах встретиться, когда мне говорят, что-то с «вертушкой», то ли сел ты, то ли упал.

— Обстреляли нас, — сказал Олег. — Но откуда ты все узнал?

— Перво-наперво поверь, что к обстрелу я не имею никакого отношения. Второе: у меня медик в машине, помощь нужна?

Макаров подумал немного, покосился на радиста, безуспешно колдующего над рацией, на небо, начинающее затягиваться низкими облаками.

— Надо бы пилота посмотреть.

— Ваню?

Макаров прикусил губу, а Рамазан повернулся к своему вертолету, вскинул руки над головой, скрестил их, сжал на одной пальцы в кулак. Жест его прочли правильно, и еще двое, лет двадцати восьми — тридцати мужчина и такого же возраста женщина сбежали с трапа вертолета и поспешили в сторону носилок. За спиной Макарова тут же заклацали затворы автоматов, медики остановились, но Олег повернулся к своим, крикнул:

— Пропустите.

И вновь обратился к Рамазану:

— Откуда ты знал, что я лечу этим маршрутом?

— Э, друг Назаров, думаешь, я только это знаю? Ты напрасно, Олег Иванович, тогда, в Ханларе, не захотел со мной дружить. Со мной стоит поискать общий язык. Ты сам, наверное, еще не знаешь, что пришел приказ на тебя? Полковником стал, поздравляю. Я, наверное, первым тебя поздравляю, а?

По сути дела, так оно и было.

— Я бы тебе, Олег Иванович, по такому случаю мужской подарок сделал, хороший пистолет подарил, но нас не поймут, да? Спросят и с полковника за неучтенное оружие. Потому возьми маленький презент для Тамары Алексеевны Макаровой, ты хоть и Назаров, но должен знать такую, — Рамазан довольно улыбнулся и протянул Олегу небольшую коробочку из синего бархата.

— Спасибо, не надо, — сказал Олег.

— Хочешь, чтобы мы сами ей это вручили? Можем. Я в Москве часто бываю, адрес знаю. А подарок — от чистого сердца, поверь. Она же у тебя Дева, в начале сентября родилась, вот я ей и хотел подарить медальон с ее знаком Зодиака.

Медальон — предлог, решил Макаров. Рамазану просто надо продемонстрировать, что он в курсе всего. Откуда, интересно, такая осведомленность? И зачем Рамазан выкладывает ему сейчас всю информацию? Опять торговаться хочет и пугает?

— Перейдем к делу.

— Да, — Рамазан кивнул и взглянул на часы. — Тем более времени у нас не так и много. Даже если рация молчит, вертолет начнут разыскивать… Впрочем, и я могу связаться с вашей базой. Может, Ване очень плохо и ему нужна срочная помощь?

Макаров взглянул в сторону вертолетчика: тому врачи накладывали повязку.

— Перейдем к делу, — повторил он.

— Согласен. — Теперь голос собеседника стал сухим, деловым. — Олег Иванович, вы скоро будете уходить из этих краев, так ведь?

— Я таких вопросов не решаю.

— Понимаю… Будете уходить, а склады и ружпарки оставите здесь.

— Нет, — быстро ответил Макаров. — Хватит, наоставлялись уже.

— И таких вопросов ты не решаешь, Олег Иванович, — нравоучительно заметил Рамазан. — Они — в другой компетенции. Но речь не о том. Лично мне что надо-то? Первым взять под охрану ваши склады. Потому буду очень признателен, если ты накануне отъезда свяжешься со мной и сообщишь, в каком часу снимаешь охрану. А то, понимаешь, любителей до чужого добра очень много, можно не успеть за ними. А общей информацией не только я владею. Ты за это внакладе не останешься, поверь.

Макаров подошел к реке, опять омыл лицо холодной водой. Рамазан стоял за спиной, пояснял:

— Догадываюсь, о чем ты думаешь, и спешу успокоить. Более всего тебя волнует, что ваше же оружие в вас и стрелять начнет. Так вот, Олег Иванович: если заберу его не я, а другие, политики долбаные, то такое очень даже может быть. Я же автоматы и все прочее сплавлю за границу.

— А ты что, уже не политик? Уже не член национального фронта?

Рамазан рассмеялся:

— Я член другого фронта. Для меня, знаешь, чем подштанники от АКМ отличаются? Ценой. А то, как я тебе в Ханларе представился, — игра. Это почти то же самое, если ты Макаров, а называешь себя Назаровым.

Врачи закончили возиться возле летчика, подбежали к Рамазану:

— Там нормально, пуля под кожей сидит, удалят ее, как занозу.

С вертолета без опознавательных знаков высунулся парень в темной кожанке, прокричал что-то не по-русски, тут же исчез в кабинке.

— Ну вот, — Рамазан опять взглянул на часы. — Сейчас вас вылетают искать, так что будем торопиться. Давай договоримся, как свяжемся, когда уходить будете.

— Никак, — Макаров скрестил руки на груди. — Никак мы не будем связываться.

— И жалеть потом об этом не будем?

Рамазан не дождался ответа, развернулся и вместе с медиками пошел к своей «вертушке».

* * *

Вот о чем вспоминал Макаров, глядя в темное окно вагона.

— Не опаздываем? — спросил он проходившую мимо проводницу.

— Для вас даже лучше будет, если опоздаем, — ответила та. — Поезд в Калугу-два приходит, до автовокзала вам автобусом добираться надо, а автобусы так рано не ходят еще.

— Нет, я дальше, пожалуй, на такси поеду.

Она смерила его взглядом:

— Вроде на нового русского не похож. Неужели так горит, чтоб деньгами бросаться? Дело подождет, а для свиданий уже вроде прошло наше время.

Проводница была ровесницей Олега.

— Горит, — ответил он.

— По семейным обстоятельствам спешите, что ли? — опечалилась та.

— По семейным.

Частник подвез Макарова к воротам нужного здания, взял с него даже меньше, чем Олег предполагал, пожелал удачи, будто знал, зачем приехал сюда худощавый, но широкий в кости человек.

Олег тихо пошел аллейкой к двухэтажному, утопающему в ярких красках кленового листа зданию детского сада. Во дворе его гуляла малышня, собирала букеты.

— Вы за кем? — спросила его полненькая женщина в очках, видно, воспитательница.

— Я за Лесей. Лесей Котенковой.

Женщина нахмурила лобик:

— Это из какой группы?

Макаров растерялся, не зная, что ответить. Но воспитательница уже все поняла и рассмеялась:

— Вам Леся Павловна нужна? А я думала, вы за внуком или внучкой пришли.

— Я такой старый, что в родители не гожусь?

Она смутилась:

— Ну что вы! Просто я всех пап и мам знаю. А Леся Павловна на втором этаже.

На втором этаже оказалась приоткрытой первая же попавшаяся ему дверь, оттуда доносился запах кофе и слышались женские голоса. Олег заглянул. Три женщины в белых халатах сидели за столом, тихо разговаривали. Ни одна из них не была ему знакома.

— Как мне найти Котенкову?

Одна из женщин встала, опрокинула чашку с кофе, коричневое пятно расползлось на светлой скатерке.

— Олег… Иванович?

У женщины были красивые соломенные волосы и огромные зеленые глаза.

— Это мой командир, — сказала женщина. — Полковник Макаров. Вы какими судьбами здесь?

Голос ее дрожал. Он не вспомнил и голос.

* * *

Уже знакомой аллейкой выходили они из садика.

— А сына не забираешь? — спросил Олег.

— Его здесь нет. Он приболел, дома.

— Сам?

— Ну почему, с бабушкой и дедушкой.

— Ты пригласишь меня домой?

Леся немного подумала, потом ответила:

— Только не сразу. Я… я должна вам кое-что сказать, Олег Иванович.

— Как мальчишку зовут?

— Олежка.

Он на ходу вытащил пачку сигарет, обжег огнем зажигалки пальцы.

— Ну вот. А остальное я все знаю, Леся.

— Вам Миша Ляшенко доложил? Простите меня, я ему наговорила… Все не так, понимаете?..

— Поехали к тебе, — сказал Олег.

— Но выслушайте меня…

— Нет. На правах старшего по званию и должности, — он выдавил улыбку, — запрещаю вести все разговоры. Где дом?

— Надо к автостанции идти, это километрах в восьми отсюда.

Он поднял руку, и остановился первый же проезжающий мимо них автомобиль. Молодой парень через темные очки вопросительно посмотрел на Макарова.

— Шеф, нам… Как деревня называется? — повернулся он к Лесе.

Та сказала. Водитель все так же молча смотрел на Макарова.

— Не бойся, не обижу.

— Тогда поехали.

Олег сразу протянул парню пятидесятитысячную купюру. Леся увидела это:

— С ума сошел!.. Нет, мы автобусом…

Но Олег уже чуть ли не силой усадил ее на заднее сиденье, сел сам, устроил у ног огромную сумку:

— Трогай!

Уже у калитки темного деревянного дома Леся остановилась, тронула его за рукав:

— Олег Иванович, я вам так и не сказала…

Он внимательно взглянул на нее. Легонький плащ… Надо бы купить шубку, холода приближаются… И на голову что-нибудь посущественней. Беретик симпатичный, но тоже не по сезону. Лицо… Да, да, то самое лицо. И родинка. До весны пусть с сыном они поживут тут, он будет постоянно ездить сюда, привозить им одежду, фрукты. А весной заберет в Москву. Пройдет год после смерти Тамары… Что она хочет сказать такое?

А может…

— Ты не замужем?

— Нет, что вы. Но вы, знаю, думаете… — Она опустила голову. — Я Мише соврала. Олежка — не ваш сын.

Пожилой мужчина в старом ватнике, валенках вышел из сарая, пристроил ладонь на лбу:

— Доча, это ты с кем?

* * *

Олег ставил на стол вино, коньяк, ветчину, консервы, Филипповна, мать Леси, укладывала на тарелку горячую картошку, а Павел Павлович, отец, одобрительно косясь на бутылки, вроде как оправдывался:

— Третий месяц с матерью пенсию не получаем, на дочкину зарплату живем… Этикетка такая — не то что не пил, а и не видел.

Олежка, притихший, растерянный, сидел на диванчике, обложившись игрушками.

— Очумел, — сказала бабушка. — У него-то за всю жизнь что и было, так это пластмассовый конек, и машинку ему как-то на день рождения подарили, да и то не новую. А тут — все светятся, стреляют, бегают сами.

— Твое здоровье, Олег Олегович, — сказал дед, поднимая рюмку. — Надо вообще-то за гостя пить, но у меня внучок такой любимый, что я — за него первую завсегда. За Олега Олеговича.

Отчество он будто бы специально подчеркивал, выделял. Макаров вспомнил свои детские фотографии. Он потолще был, конечно, но такой же белобрысый.

Макаров выпил стопку и больше к спиртному не притрагивался. Павел Павлович, можно сказать, в одиночестве закончил бутылку, начал другую, потом посмотрел в окно:

— Скотину ведут. Пойдут корову загоню, овец.

— И мне по хозяйству выбежать надо, — сказала мать.

Леся налила себе и Макарову по половине рюмки, спросила:

— Вы что, действительно не пьете?

— Да.

— Простите меня, Олег Олегович. Простите. Мы с Мишей так мало виделись… Он вскочил в кабинет: «Правда, есть сын? Правда Олег? Правда, командира нашего?» Не знаю, почему я «да» сказала. Растерялась, что ли…

— Ты говоришь неправду сейчас. Он такой же лопоухий, как и я. И светленький.

— Он просто бледный. Искусственник: у меня молоко рано пропало.

— А почему — Олег Олегович?

— Да разве мало Олегов на свете!

Она подошла к дивану, уложила на подушку заснувшего сына. Он так сжимал ручками огромного улыбающегося мишку, что она оставила игрушку у него.

Макаров смотрел на мальчика и находил все больше общего со своими детскими фотографиями.

— А если я скажу, что не верю тебе?

Леся ответила без промедления:

— Я докажу. Олег родился в мае, а у нас это… было в январе. Вот так.

Зашла в комнату Филипповна:

— Парного молока будете?

— Давно не пил.

— Попейте. У нас заночуете?

— Нет-нет, я вечерним поездом уезжаю.

Леся тоже стала собираться:

— Я провожу.

— Подари мне фотографию Олежки, если можно.

— Конечно. — Она взяла с полки деревянной тумбочки, сработанной, скорее всего, руками отца, темный пакет от фотобумаги. — Здесь все его снимки. Выбирайте любой.

К вокзалу они ехали автобусом, потом шли еще немного пешком по заметенному осенней листвой тротуару.

— В городе я бы тебя не узнал, — признался Олег. — Ты волосы перекрасила. Зачем?

— Седина полезла, — ответила она. — Вот и осветлилась. А вы тоже изменились. У вас что-то с глазами. Они вроде как потухли. Вы в отпуске сейчас, да? Миша говорил, что вы в отпуск собираетесь.

«Она ведь абсолютно ничего не знает, — подумал Макаров. — И ладно, и пусть не знает».

Пришли очень удачно: через пятнадцать минут отправлялся московский.

Олег зашел в вагон, когда объявили отправление. Стал у окна. Поискал глазами Лесю и не нашел. Вынул фотографию, взглянул на знакомое худенькое лицо. Перевернул ее. Там стояла короткая подпись: «Сделана в день, когда тебе, Олежка, исполнилось ровно пять лет. 11 октября 1996 года».

Состав дернулся, тихо поплыл перрон.

Макаров рванулся к выходу. Проводница попробовала было его удержать:

— Куда! Провожающий, что ли? Теперь до следующей остановки здесь сиди! Разобьешься, а я — отвечай, да?

Он взял ее за талию и легонечко отставил в сторону.

— Это я разобьюсь? Смотри!

Он выпрыгнул и замер на асфальте, даже не зашатался.

— Циркач! — крикнула проводница совсем не зло.

— А хрен же! — И он засмеялся, кажется, впервые за многие месяцы.

Вишневый плащик Леси было видно издалека. Он догнал ее и положил руки на плечи. Леся вздрогнула, подняла на него лицо. Оно было мокрым от слез.

— Ты говорила мне неправду.

Она закрыла глаза:

— А зачем вам правда? У вас семья, жена-красавица, а у меня вечно болеющий ребенок. Он родился таким слабым…

— Значит, ты уволилась из войск из-за меня?

— Из-за Олежки. Чтоб он ничего не видел, не знал… Помните, в марте у нас бэтээр в пропасть свалился? Я была, когда ребят из машин вытаскивали. Я ведь уже всего понавидалась, а тут плохо стало. Я поняла, что это уже из-за ребенка. И ушла.

— А я даже не заметил, — сказал Олег с горечью.

— А почему вы должны были заметить? У вас вон сколько людей. Я же получила все, что хотела. Что хотела, понимаете? Ребенка от здорового мужчины.

— Пусть даже от нелюбимого?

— Я любила вас… Послушайте, почему вы не уехали?

— Ну-ка, посмотри внимательно, — попросил он. — У меня глаза не засветились?

Глава 10

— Скажи, — спросила Маша, — ты еще когда-нибудь меня сюда пригласишь?

— Понравилось? — Женька выключил закипевший чайник и стал разливать кипяток по чашечкам из тонкого китайского фарфора.

— Классно! Особенно здорово было, когда ты вчера свечи зажег. Подсвечник необычный такой, наверное, очень старинный, да?

— Не очень.

— Бронзовый?

— Латунный. Из гильз от «зушки», зенитки. Это командиру подарили, когда он на дембель уходил.

Они сидели на кухне за небольшим столиком. Женька — уже в джинсах, свитере, его он напяливал в первую очередь, чтоб не была видна воспаленная рана вместо правой кисти. Маша — в одних нейлоновых, прозрачных трусиках, белые ее красивые груди выделялись на фоне загоревшей смуглой кожи.

— Ладно, хватит о подсвечниках. Тебе что, только подсвечники и понравились, что ли?

Она улыбнулась:

— На комплимент напрашиваешься, да? Ты мне тоже очень понравился. Особенно вначале: как с цепи сорвался. Не успела я порог переступить…

— Ты прости. Долго говел. Война, потом госпиталь…

— А чего же прощать? Тут благодарить надо. Но я ведь, кажется, тоже ничего, а? Стою того, чтоб еще раз в гости пригласить?

Женька долгим задумчивым взглядом посмотрел на нее, потом спросил:

— А ты бы со мной на Дон поехала, а? Только не улыбайся, я серьезно.

Но Маша все-таки так и не стерла улыбку с лица, чуть приподняла ладонями груди:

— Что, так понравилась? Это, Женечка, у тебя от долгого говения, как ты выразился.

Женька залпом допил кофе.

— Ладно, у нас еще будет время об этом поговорить. Одевайся, надо спешить.

— Мне — ясно куда, к прилавку. А тебе ведь можно и дома отоспаться, а?

— Нет, миленькая. Пока живет на белом свете тип по кличке Шунт…

Маша вскинула на него удивленные глаза:

— Фу, какая гадкая кличка. Кто это?

— Да так, одна складская крыса. Я еще его морду не видел, сегодня вот только поеду знакомиться. И тебя провожу, это по пути.

На такси доехали до уже знакомого ему киоска, там Маша вышла, а он сказал водителю:

— Теперь направо до переезда через железную дорогу. Там меня и высадишь.

Женька конечно же не видел и не слышал, как Маша, едва зайдя в торговую палатку, тут же подняла телефонную трубку и набрала нужный ей номер:

— Борис? Это я. Он поехал к какому-то Шунту, тот на складе работает. Ты знаешь его, да?

* * *

Утро выдалось теплое. Женька оставил любимую свою кожаную куртку на вешалке и поехал в толстом вязаном свитере. Если предстоит махать руками, то лучше, конечно, не заковывать их в кожу, тем более что придется действовать одной левой.

До склада пройти надо было метров триста, но Зырянов решил, что являться туда пешком просто несолидно, а точнее говоря, подозрительно. Он тормознул «москвичок»-фургон, попросил подбросить. Водитель, пожилой мужчина с огромными обвислыми усами, поинтересовался:

— Чего это ты сюда своим ходом топаешь? На себе товар переть будешь, что ли?

— Да я не за товаром.

— А за чем же, интересно, на склад можно еще ходить?

— У меня к Шунту личное дело.

Водитель присвистнул:

— По личным делам к нему на «мерсах» обычно подъезжают.

— Ничего, он мне и так обрадуется.

На складе не было никакой толкучки: то ли Женька приехал рано, то ли товар тут отпускался точно по графику. Молодой парень принял бумаги из рук водителя «Москвича», вопросительно взглянул на Зырянова:

— А вам что?

— Шунта.

— Договорились?

— Нет.

— Ха! Он, может, вообще не придет.

В планы Зырянова такой вариант не вписывался. Значит, с Шунтом придется встречаться не в его кабинете, не тет-а-тет, а вот здесь, при свидетелях. И еще неизвестно, сколько надо будет ждать. Атаки с ходу не получится, факт. Надо менять тактику…

— Вам повезло, — сказал парень, бросив взгляд на дорогу. — Явился не запылился. Только Шунтом его не называйте, если хотите о чем-то договориться. Он Александр Васильевич, можно лишь по отчеству.

К дверям склада подъехала черная «Ауди», из нее вышли трое: один в костюме при галстуке, остальные — в темных свитерах. Огляделись, словно выискивая кого-то, ощупали взглядом «Москвич», пошептались о чем-то и лишь потом направились к ангару. Двое в свитерах прошли в глубь склада, лишь чуть кивнув кладовщику, при галстуке с ним не поздоровался, только спросил:

— Все нормально? Меня никто не спрашивал?

Кладовщик показал глазами на Зырянова, и Шунт сделал вид, что только теперь заметил Женьку, хотя, Женька знал точно, этот тип еще от машины одарил его пристальным взглядом.

— Пройдем в кабинет или тут все решить можно? — спросил Шунт.

— Лучше в кабинете, Александр Васильевич.

Еле заметная улыбка тронула его губы.

— У меня хороший кабинет, — он показал рукой в глубь склада, предлагая идти по проходу меж огромными фанерными коробками, контейнерами, вдоль высоких стеллажей. — Знаете, чем он удобен? Впрочем, увидите сейчас.

Подошли к двери, обитой дерматином. Она оказалась незамкнутой, даже чуть приоткрытой. Женька уже понял, что его ждет за этой дверью. Заложил-таки Томаз, и тут ему приготовили встречу. Жидок торгаш оказался, в слабости своей расписался…

Переступая порог, Зырянов сделал первый ленивый шаг, неспешный, неуклюжий, на полную ступню. Но шаг второй уже был иной — пружинистый, широкий полупрыжок с поворотом на сто восемьдесят. Один из стоявших за дверью обманулся — махнул кулаком в пустоту, потерял равновесие. Сейчас страшен не он, а второй. Второй поумней, второй, видно, учил азы драк: ушел в сторону так, что нормальный боксер не достал бы его правой…

Но он забыл, что у Женьки нет правой, и не знал, что у Женьки ударная другая рука.

— Да левша я, левша! — Кулак вошел снизу в чужую скулу так, что противника будто подбросила вверх пружина, и тот, впечатавшись спиной в стену, кулем осел на пол. Теперь бы правой отразить удар того, первого…

Но нету правой! Об этом сам Женька еще забывает, не хочется к этому привыкать.

Защиты не получилось, и вот он уже летит над темно-красным ковром, сшибая головой и плечами стулья. Это не все, конечно, далеко еще не все! Сейчас он встанет на ноги, сейчас он им покажет, что спецназ и одной левой кое-что может сделать. Есть еще две ноги, крепкий лоб, зубы.

Не так легко, как хотелось бы, но на ноги Женька встал. Оглядел поле боя. Одного врага он вырубил капитально, но легче от этого не стало. В руке Шунта пистолет ТТ. А тот, кто нанес ему удар, вынимает из кармана нож. Хоп! Длинное светлое лезвие зафиксировано щелчком, теперь идти с одной рукой на такого врага — безумие. Но есть же еще и другой, с пистолетом…

— Так я не договорил об удобстве своего кабинета, — продолжает Шунт прерванный еще на подходе к двери монолог. — Стены тут выложены звукоизоляционным материалом, представляешь? Можно даже без глушителя стрелять — никто не услышит. А мне умельцы и глушитель поставили. Ладно, пора, наверное, и поговорить, да?

Он сел за стол, не выпуская из рук оружия, а Женьке сказал:

— Ты стой, где стоишь, а то вдруг начнешь фокусы показывать.

Заворочался лежавший на полу, с утробным стоном стал на колени, обхватил голову. Хорошо, видно, затылком к стене приложился.

— Поговорить пришел? Говори.

Зырянов немного подумал и решил, что скрывать ему нечего.

— У моего друга убили жену. Он на Кавказе воевал, с ним грозили расправиться. Рамазан грозил. Я думаю, это сделали вы.

Шунт, кажется, удивился. Он положил пистолет на край стола, присвистнул:

— Если б мне не сказали, что ты офицер, я бы подумал, что ты инвалид с детства, по психбольницам валялся. С таким обвинением сюда соваться… У тебя что, есть какие-то доказательства?

— У них, Шунт, у «афганцев» и «чеченцев», — у всех заскоки, — подал голос человек с ножом.

— Это не заскоки, Коленька, это — синдром войны. Двухмерность видения. На фронте ведь как? Есть только друг и только враг. Они так сживаются с этим, что, когда возвращаются сюда, продолжают еще долго шашками махать по сторонам. Ущербные люди.

Женька напрягся, готовый к прыжку в сторону пижона в галстуке, пытающегося судить о жизни и убеждениях не раз погибавших в горах бойцов, но Шунт предугадал его действия, опять быстро взял в руку пистолет:

— Давай не будем дергаться, а? У меня не только оружие, я могу еще и кулаками бить. А у меня их два. — Он многозначительно посмотрел на пустой рукав свитера Зырянова. — Два, в отличие от некоторых.

— Не тебе судить, — сказал Женька. — Ты там своих пацанов не терял.

— Я их тут терял, — спокойно продолжил Шунт. — И потом, ты ведь тоже торговлей, насколько я понимаю, никогда в жизни не занимался, а судить о нас берешься. Мы все мошенники, убийцы и дебилы, да? Что ты думал, когда к Шунту шел? Что тупого мордоворота увидишь? Такого, который только и умеет делать, что «бабки» считать? Который на кличку отзывается?

Женька уже успел хорошо рассмотреть своего собеседника. Ровесник, лет двадцать пять. Холеный, но не хлипкий, мышцы угадываются даже под пиджаком. Базарить умеет, так что не дурак, конечно. «Ролекс», перстень золотой, «Ауди» у порога…

Женьку понесло.

— Мы там под пули лезли, мы, как ты говоришь, ущербные, руки-ноги теряли для того, чтоб вы тут жировали, деньги делали, да?

— Деньги? — Шунт пожал плечами. — Разве у нас деньги. Их делали те, кто с этой целью и послал вас на войну, ты же неглупый, ты должен это понять. Нам от тех сумм, как от богатого стола, объедки остаются, но мы, правда, не брезгливые, подбираем. И этого, поверь, нам хватает, с ножами да пистолетами за твоими полковниками Макаровыми мы не бегаем.

— Ну вот, — сказал Женька. — Все ясно. Ты проговорился, Александр Васильевич. Я тебе фамилию моего товарища не называл.

— Макаров-то? Ты не говорил, что и живешь сейчас у него. Мы это только сегодня выяснили. И только сегодня я узнал, что есть на белом свете Макаров, у которого погибла жена.

— От кого узнал?

Шунт скривился:

— Это уже другая песня.

— Ладно, он у меня ее пропоет, — выдавил Женька.

— Мы тоже предателей не терпим и умеем их за это наказывать. Но не будем отвлекаться от главной темы. Ты получил ответы на свои вопросы. Что дальше?

— Мне нужен Рамазан, — сказал Женька.

— А может, тебе встречу с президентом России организовать? — Шунт, кажется, начал сердиться и стал ритмично постукивать по столу рукояткой пистолета. — Я сводником не работаю. Эта профессия у нас вообще не в чести, за нее бьют, порой крепко бьют. Как бьют чрезмерно любопытных и настырных. Другого мы бы измочалили и выбросили на свалку, честно говорю.

— А почему я исключение?

— Ну как лупить однорукого?

— Жалеете, значит? — В Женьке опять стала закипать ярость. Он понимал, что она — от бессилия, но не мог остановиться. — Отряд бы мой сюда на вас! Эти душманы в горах ребят наших стреляют, а вы тут с ними якшаетесь, выручку делите! Встречаете их с цветочками! Суки вы! Подождите, наши с войны вернутся, постараются разобраться, что тут происходит.

— Можем и не жалеть, — жестко сказал Шунт. — Твоим вернувшимся наверняка новую работу придумают, они тут не засидятся. А лично тебя… — Что-то вроде жалости мелькнуло, правда, лишь на миг в его глазах. — Я же тебя предупреждал…

Двое в свитерах пошли на него сзади, Шунт, по-прежнему с пистолетом в руке, поднялся из-за стола и тоже шагнул вперед.

Женька уцепился рукой за спинку тяжелого стула, пожалел, что на ногах туфли, а не тяжелые берцы:

— Давай, поганки рамазановские…

Бил он ногами, рукой, кажется, попадал, но уже не видел — глаза заплыли от ударов, залились кровью из рассеченного лба. Потом он перестал и слышать. Звуки отдалялись, отдалялись, и, когда совсем исчезли, наступила такая гнетущая, тяжелая тишина, что Зырянов не выдержал ее и рухнул навзничь, лицом вперед.

Шунт перевернул его ногой. Женька застонал.

— Добить? — услужливо спросил Коленька.

— Нам трупы не нужны. Скажите кладовщику, пусть, как стемнеет, в фургончике отвезет его на свалку. Вот там, в дерьме, пусть и очухается, пусть узнает свое место, дурак.

— А не скопытится до вечера?

— Нет, эта порода живучая.

* * *

Женьке снился красивый цветной сон. Лысая гора, что под Бамутом, снилась Женьке. Паша Глазычев приполз оттуда и доложил, где у «духов» окопы полного профиля, где — капонир для «двойки», для бээмпэшки-два, значит. Женька хлопнул прапорщика по плечу: «К Герою представлю!» — «Ачхой с ним, с Героем», — заржал Паша.

И они пошли. Впятером. Жорика Горностаева взяли и двух Славок — Коробейника и Абсаликова. Абсаликов и начал, из РПГ по блиндажу врезал. А остальные «эфки» туда швырнули и вперед, палят из «ксюх» от живота. «Духи» очухаться не успели, побежали.

Тут полковник Макаров откуда ни возьмись. Мать-перемать, почему, мол, самовольничаете, почему без приказа, а сам смеется. Ладно, говорит, награждаю вас, негодяев, почетными грамотами. И протягивает что-то вроде фотографий. Четверым дает, а Абсаликову — нет: «Ты, Славка, женат, тебе нельзя, я тебе лучше свои часы подарю». И отдает «командирские». А Женька на фотографию смотрит — что за хреновина! Саманта Фокс. Макаров подмигивает: «У вас еще женщин не было, так пусть самая лучшая будет». Женька опять на нее глаза дерет — да нет, не Саманта, Маша, из торговой палатки…

— Слышь? Слышь, парень?

— Зырянов разлепляет глаза. Правый открывается, левый не желает. Плохо видно. Ему кажется, что это Горностаев склонился над ним.

— Жорик, а где остальные?

— Меня Володей зовут. Тебя кто интересует? Шунт? Его сегодня уже не будет.

Женьке тяжело сразу прийти в себя, болит, прямо-таки раскалывается голова.

— Из пятерых я один в живых остался, представляешь? Друганы были, мы под гитару все время вместе пели. В Чечне погибли.

Кладовщик помог ему встать:

— Ну вот, а тебя чуть тут не добили.

— Хрен им, я живучий.

— За что они тебя так?

— За идейные разногласия. Взгляды на национальный вопрос не совпали.

— Э, тебе в больницу надо. Или в госпиталь, как у вас принято?

Женька через силу улыбнулся:

— У нас принято сначала задание выполнить, а потом уже лечиться. Не дрейфь, Володя, со мной уже все нормально. Тебе что было велено сделать?

— Да ничего хорошего. На свалку надо было тебя отвезти и там сбросить.

— И куда ты меня повезешь?

— Да куда скажешь. Но сначала пойдем, умоешься. У меня спирт есть, прижжем раны. О, слушай, у тебя свитер разодран, джинсы…

— Обмундирование спишем, другое получим. Лучше скажи, зеркало тут где-нибудь есть?

— Есть, но тебе в него можно не смотреть, все равно себя не узнаешь.

Осторожно смыли с лица кровь, грязь, но выглядеть лучше от этого оно не стало. Пришлось прибегнуть к помощи лейкопластыря, Володиных темных очков. Он же дал Женьке из кипы новеньких джинсов брюки и такую же куртку. Женька, морщась, переоделся.

— Может, коньяку тебе граммов пятьдесят налить?

— Давай, раз промедола нет.

— А что это — промедол?

— Первое лекарство, когда пуля тебя зацепит. Ладно, поехали.

— Куда?

— В таком виде — только по женщинам.

— Нет, я серьезно.

— И я серьезно. Подбрось меня к одному киоску и там подожди пару минут, если можешь. Есть у меня подружка, медик, между прочим, авось не откажется от такого пациента. Ты нас тогда до одного дома добросишь…

Тронулись.

Вот по этой же дороге не далее как вчера Зырянов ехал с Томазом и проглядел все-таки «хвост». Когда, как? Двоих пьяниц в переулке он засек, больше ни сзади, ни спереди никого не было, тут можно голову на отсечение дать! Не было! И потом…

— Вот здесь останови.

Покупателей у Машиной палатки не было, но он все же решил подойти сразу с тылу, со стороны знакомого уже дворика, заставленного тарными ящиками. Постучался. Она открыла дверь, побледнела, расширенными глазами уставилась на него.

— Не пугайся, все нормально.

Маша молчала, кусая губы.

— Ты можешь сейчас поехать со мной?

— Куда?

— Господи, да чего же ты дрожишь так? Я же живой, и это главное.

— Куда ехать? — Маша потихоньку направилась к двери.

— К тебе нельзя?

— Можно, — ответила она скороговоркой. — Только я сейчас сбегаю предупрежу, что ухожу. Тут рядом…

— Конечно, конечно. Только не задерживайся нигде, машина ждет.

Маша выбежала, а Женька опять подумал о Томазе. Как же торгаш вычислил его? Нет, «хвост» исключается. «Хвост» мог бы узнать лишь то, в какой подъезд вошел Зырянов, и все. Свет в прихожей горел, Женька, как только порог переступил, сразу к телефону бросился Маше звонить. Ни в зале, ни на кухне лампы не включал, так что по освещенным окнам вычислить снизу его тоже не могли…

А вычислили. Узнали, что он остановился в квартире Макарова… Нет, о командире он Томазу ничего не говорил, фамилии не называл. И вообще, никому, кроме ментов в метро, вот в этом самом, которое рядышком, даже не заикался, где в Москве остановится. Но менты не знают ни адреса, ни телефона. И выходит, что ни одна живая душа, кроме Маши, конечно…

Стоп!

Кроме Маши…

Она знала и то, что он поехал к Шунту!

Женька тихо открыл дверь, выглянул из-за ящиков в ту сторону, в которую удалилась продавщица.

Маша стояла у выхода из метро, а к торговой палатке шагал, расстегивая на ходу кобуру, пожилой старший лейтенант Алексей Алексеевич.

«Итак, вот, подруженька, почему ты была такой перепуганной, — сообразил Зырянов. — Ты думала, я все понял и пришел расквитаться с тобой. А я не понял, я дураком был. Что-то я все время в дураках тут хожу».

Женька проскользнул меж ящиками, поспешил к дороге под их прикрытием, сел в машину к Володе:

— Гони!

— Куда?

— Сейчас — куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Проехали с километр, и Женька стал соображать, где лучше повернуть, чтобы проехать к дому Макарова. Но потом он принял иное решение. Нельзя туда ехать. Квартиру командира он и так засветил, о ней теперь узнают и менты… Выродки!

Там, в Чечне, он называл московских омоновцев братанами, он и сейчас готов за них последнюю руку положить, но эти…

Разыскать бы сейчас тех, с кем вместе лазили в горах! В принципе, это нетрудно, но не хочется их в такую кашу втягивать…

— Останови тут, что ли, — попросил он.

Володя притормозил у тротуара, спросил:

— А почему «что ли»?

— Потому что все равно, где выходить.

— Податься некуда, да?

Зырянов промолчал.

— Слушай, — сказал водитель. — У меня бабушка в деревне, классная старушка такая, и всего полчаса езды от кольцевой дороги. Поедем, отлежишься там, а? Я тебе денег дам на мелкие расходы…

— Деньги у меня есть. Спасибо, брат!..

Глава 11

Лес был лиственный, светлый, опавшая листва уже чуть подгнила в теплые дни и пахла йодом. Грибов было много, но одни уже почернели от старости, другие, попадавшиеся Макарову, почему-то оказывались несъедобными и даже ядовитыми, по утверждению Леси. Но настроения ему это ни капли не портило.

Да и до лампочки ему были всякие сыроежки и подберезовики! Он почти не выпускал из рук Олежку. Паренек оказался чересчур серьезным и рассудительным. Говорил он крайне мало, недоверчиво, по-взрослому прищуривая глаза.

— Ты правда мой папа?

— Правда, сынок, правда.

Макаров попытался было покрепче прижать сына к груди, но тот выгибался упругой лозой, уходя от объятий.

— А война совсем закончилась?

— Для кого как.

Мальчика этот ответ не устроил, он не понял его:

— Что ли, не закончилась?

— Закончилась, Олежка.

Тот немного помолчал, потом заключил:

— Тогда ты правда мой папа.

Макаров даже остановился, пытаясь вникнуть в детскую логику.

— С чего ты решил?

— Мама говорила, что ты вернешься, когда закончится война и если тебя там не убьют.

Непонятный спазм комом подкатил к горлу. Все еще не трогаясь с места, Олег спросил тихо, почти шепотом:

— Ты рад, что я пришел?

— Не знаю. У нас в садике еще у Коли Ивченкова папы нет, и его все обижают. А ты можешь теперь забирать меня из садика?

— Нет вопросов!

— Все время будешь забирать, пока другая война не начнется?

— Не начнется, Олежка, уже не начнется.

Он осторожно спустил сына на землю, взял его за руку:

— Где там наша мама пропала? Пойдем ее искать.

— Пойдем. Только мама пропасть не может, мамы не пропадают.

«Господи, в пять лет — и уже философ, — подумал Макаров. — Или дети все в пять лет философы? Мне просто не приходилось их выслушивать».

Большая темная птица, тетерка, наверное, сорвалась из-под ближайших кустов, тяжело пошла над землей. Рябина рубиново отсвечивала на солнце. Желтый березовый лист запорхал бабочкой и доверчиво уселся на вязаную старенькую шапочку Олежки.

«Что было бы, если бы Леся не подписывала фотографии? Что было бы, елки зеленые?!»

— А я белый гриб нашла! Эй, где вы?

Макаров и Олежка побежали на голос по пружинистой листве. Леся стояла на коленях у толстого ствола березы, отгребая от толстой ножки гриба лесной мусор.

— Олег Иванович, посмотрите, какая прелесть!

— Смотрю, Леся Павловна!

Она смутилась, молча уже срезала гриб, поднялась, сказала, глядя на сына:

— Пусть пока будет так. Мало ли что… — Подняла глаза на Макарова. — Чтоб потом еще раз не переучиваться.

Он положил ей руку на плечо. Она не отстранилась, но напряглась, будто не зная, куда шагнуть: вперед или назад.

— Пусть будет пока так, — согласился Макаров.

Вернулись домой уже на закате. Павел Павлович, оказывается, зарезал овцу, развел за садом костер и готовился жарить шашлык. Филипповна вытаскивала из печи два яблочных пирога.

— Мама, да что же вы в новом платье, в саже выпачкаете. Ой, даже бусы надели!

— Ничего, доча, ничего!

— Олег Иванович! — кричал из сада Лесин отец. — Иди, поможешь мясо нанизывать!

— Иду, Павел Павлович!

— Уксус захвати!

— Хорошо.

— И бутылку…

Ужинали за низким деревянным столиком, поставленным недалеко от тлеющего кострища. Павел Павлович, хоть и выпил порядочно, очень трезво рассуждал о том, что стоит вот в деревне их дом, почти новый, большой, и пристроек полно, и можно бы большое хозяйство завести, да силы уже не те, самому не потянуть, без подмоги… И еще он хвалил грибные леса, рыбное озеро, свой сад и чистый воздух, ругал асфальт, и все понимали, куда он клонит, и, кивая, улыбались про себя…

— Тут через четыре километра еще одна деревня стоит, — сказал Павел Павлович. — Сестра моя там живет. Мы с Филипповной пойдем, отнесем ей свежего мясца, до утра там, наверное, и побудем. — И, словно убоясь, что его не так поймут, заключил: — Я к тому говорю, чтоб ты, доча, корову утром в стадо выгнала, не забыла.

Олежка бегал с тлеющей головешкой и рисовал ею в густеющем темном воздухе понятные лишь ему узоры. С собакой Цапой он выскочил за ворота, провожая уходивших дедушку с бабушкой. Уже оттуда прокричал:

— Ма, я с ними, можно?

— А чего у папы не спрашиваешь? — укоризненно сказал Павел Павлович.

Малыш ничего не ответил, но вскоре послышались его легкие частые шаги. Он остановился метрах в пяти от столика, настороженно взглянул на Макарова:

— Можно я пойду с дедушкой и бабушкой?

— Беги.

Олежка подбежал к нему, ткнулся носиком в плечо, тут же развернулся и попрыгал к калитке. Заорал громко и весело:

— Папа разрешил!

С ветки упало созревшее яблоко.

Леся чуть вздрогнула, встала со стула и села на скамейку, рядом с Макаровым. Он положил свою огромную руку ей на плечи.

— Олег Иванович, я не хочу, чтоб мы чувствовали себя должниками друг перед другом. Не обижайтесь, хорошо? Я не хочу видеть вас в роли благодетеля. Мы с Олежкой и так поднимаемся, обязательно поднимемся.

— Я завтра дня на три уеду домой, — сказал Макаров. — Потом вернусь.

— Ну что ж, вернетесь — хорошо, не вернетесь… Значит, не вернетесь.

— Вернусь, — повторил Макаров. — Война для меня закончена. — Он горько улыбнулся. — Знаешь, Леся, я от нечего делать стал собирать газетные вырезки о том, как война порой из людей зверей делает. У меня на даче старых газет полно было, вот увидел там одну статью… Первый раз в жизни испугался. Сначала появилось желание журналисту морду набить за то, что он военных как потенциальных преступников рассматривает. Потом задумался: а вдруг?.. И жутко стало. Приучил я своих тельники на груди рвать, понимаешь? Там, в горах, это нужно, а что будет, когда они домой вернутся?!

— Вы много вины на себя берете, разве так можно, Олег Иванович? За все, что вокруг творится, отвечать — ни нервов, ни даже жизни не хватит. Это тоже своего рода комплекс: не виноват, а мучаешься. Я знаю, вы из-за этого и меня разыскали. Поэтому вам лучше не возвращаться сюда, понимаете? А если возвращаться, то не виноватым ни в чем.

Макаров вспомнил слова Женьки при расставании.

— В краповом берете? — спросил у Леси.

Та сразу поняла, что он имел в виду.

— Да, в краповом берете.

* * *

Если Зырянов водку и пил, то не больше рюмки, отметил Макаров, взглянув на стоявшую в холодильнике бутылку. А вот насчет девок принял пожелание к сведению: в ведре для мусора лежит тампон. И почему-то бинт с темными пятнами крови.

Ладно, рапорт при встрече. Прийти скоро должен поручик, уже вечер, холодает, а куртка его висит.

Женька, Женька. Хороший парень, вот только энергия через край бьет. К Лесе в деревню его на недельку взять, что ли? Пусть там с Павловичем навоз вилами побросает, огород вскопает — во благо силу его обратить надо, чтоб она дурью не стала. Точно, дня через три они туда и поедут.

А за эти три дня кое-что успеть надо. Первое — поставить хорошее надгробье Тамаре, с фотографией. С той, которая нравилась ему и ей. Лет десять назад, может, даже больше, был сделан тот снимок. Там у жены несвойственная ей мягкая улыбка.

Так, где можно разыскать альбом со снимками? Скорее всего, среди журналов, которые покупала Тамара. «Экран», «Силуэт», «Бурда»… Стоят ровными стопками в нижней секции шкафа.

Альбом наверху, вот он.

Макаров взял его, пошел к журнальному столику, включил настольную лампу, стал листать. Дальше, дальше, дальше… Стоп, это уже совсем далеко, фотография была поближе, на той странице еще красной пастой был нарисован чертик. Это к ним в гости соседи с сынишкой приходили, взрослые посмотрели альбом, начали пить водку, а мальчишка взялся за фломастер…

Вот он, чертик.

Олег выключил настольную лампу, потом опять включил ее. Нет, никакое это не видение. На месте знакомого снимка неопрятно, что само по себе уже странно, был наклеен другой, совершенно дурацкий, долгое время валявшийся среди неоприходованных фотографий в обычной картонной коробке, лежавшей в том же шкафу, возле альбома. Пикник, лесная полянка, человек десять сидят на траве с бокалами и стаканами, все уставились в объектив…

Глянец — пятнами, резкость отвратительная. Клей выступил по краям снимка, прихватил соседнюю страницу, потому Макаров вначале и пролистал этого чертика, не увидел его.

Загадочка.

Олег теперь уже более внимательно пролистал весь альбом, от первой до последней страницы, проверил, так сказать, свою зрительную память, которой он всегда гордился. Не хватало по крайней мере трех снимков. На одном Тамара была еще школьницей, стояла с портфелем и букетом цветов. На втором она в купальнике на пляже. Купальник очень смелый для ее сорока лет, но зато здорово смотрелась фигурка…

Макаров сразу же подумал о Волчковой. Она тут копалась в вещах, возможно, наткнулась на альбом, взяла то, что ей понравилось… Но зачем надо было переклеивать фотографии?

Он набрал номер телефона Валентины Сидоровны без всякой надежды застать ее дома. Тетка то по соседям бегает, то у подъезда на лавочке сидит. И точно: длинные гудки, никто не берет трубку.

Ладно, это не срочные дела. Видно, сама Тамара изъяла, может… Да кто ее поймет, женскую логику?

На надгробье придется взять другую фотографию. А сейчас можно и поспать. Ключи у Женьки есть, дверь сам откроет, когда бы ни пришел… Гулена.

Макаров погасил настольную лампу, вышел из зала, мельком взглянул на вешалку… Потом остановился, взял в руки Женькину куртку, поднес ее ближе к свету.

Светлая подкладка ее правого рукава была темной от крови.

* * *

— Вы из милиции? А мы не вызывали милицию…

Женщина, открывшая Макарову дверь, все же посторонилась и пропустила его в комнату. Олег сразу пошел на голос, болезненный, натужный, раздавшийся из комнаты с красивой витражной дверью:

— Кто там, Лора?

— Это я, — сказал, входя, Макаров.

Человек с болезненным голосом лежал на широкой кровати. Голова его была похожа на темный металлический шар, залепленный десятком узких белых полосочек. Такие клеят где попало, и пишут объявления типа «Пропала кошка с белыми лапками…».

— Томазик, наверно, это милиция, — сказала женщина, нерешительно разглядывая Олега.

— Вы милиция? — спросил черный металлический шар с белыми объявлениями.

— Я Макаров, — Олег, не дожидаясь приглашения, сел на стул рядом с кроватью. — Как самочувствие?

— А, так вы врач, — с облегчением сказала женщина, но тут же спохватилась. — Но мы и врача не вызывали, нам не нужен врач!

— А кто вам нужен? — спросил Макаров. — Может, сиделка?

Женщина совершенно не поняла его шутки, начала говорить, что для лечения Томазика созданы и так все условия, но сам Томаз уже кое-что сообразил и попросил:

— Выйди, Лора, нам поговорить надо.

Лора сузила глазки:

— Стол накрыть?

— Нет, — слишком поспешно ответил торгаш. — У нас, я так понимаю, будет короткий деловой разговор.

Женщина аккуратно закрыла дверь.

— Насчет стола — это что-то вроде пароля, да? — спросил Макаров.

Томаз, не отвечая, молча смотрел на него своими печальными глазами.

— Хорошо, начнем без предисловий. — Макаров сжал кулаки и положил их себе на колени. — Меня интересует Евгений Зырянов. Что вы можете сказать по этому поводу?

Томаз вздохнул, как всхлипнул, но потом все же собрался и решил изо всех сил выглядеть понезависимей.

— Кого это — «меня»? Вы какую контору представляете? И почему пришли ко мне?

— Ладно, отвечу. Мой товарищ не вернулся домой, хотя должен был, и в кармане его куртки я обнаружил записку с вашим именем и телефоном. Кто я — это неважно, думаю, знакомство наше долго не продлится. Так, нет?

— Вы без гранаты пришли?

Макарова вопрос поставил в тупик:

— Какая граната? При чем тут граната?

Томаз горестно улыбнулся:

— Ваш дружок ею меня пугал.

— Если вы скажете, что на лице — следы от гранаты, я не поверю. Я вообще не поверю, что вас бил Зырянов. Следы побоев просматриваются с обеих рук, а у него — всего одна, левая.

— Мне не только лицо разбили… — начал было говорить Томаз, но Олег его перебил, еще раз напомнив, что он не врач и осматривать его руки-ноги с грудной клеткой не намерен.

— Где Зырянов?

Торгаш молчал, потом выдал:

— Меня из-за него так отделали. Теперь могут совсем убить. Я ничего вам не скажу.

Олег пожал плечами.

— Вы останетесь в проигрыше, Томаз. Женьку я так или иначе найду, но тогда уж на каждом перекрестке раззвоню, что всю информацию о нем получил от вас. Не думаю, что в этом случае вам будет легче.

— Но я вправду не знаю, где ваш дружок. Мы поговорили и расстались с ним. И все.

— О чем поговорили?

— Если вы с ним заодно, то и так все знаете. Его интересовал Рамазан.

Макаров так стремительно встал со стула, что Томаз в испуге дернулся и застонал, скривившись.

— Рамазан? Это точно, Рамазан?

Торгаш только чуть кивнул.

— И что ты ему сказал про Рамазана?

— А что я мог сказать? Я ничего не знаю. Мне привозят от него товар, я его продаю — и все!

Макаров вновь сел и уже основательно перешел с собеседником на «ты»:

— Куда Зырянов от тебя ушел?

— Он мне не докладывал. Я сказал, что ничего о Рамазане не знаю, на этом мы и расстались.

— Если бы вы на этом расстались, у тебя бы морда лица почище была. Это раз. Если Зырянов к тебе приходил, то он наверняка знал, что ты кое-какой информацией владеешь, это два. А теперь три: скажи, кто тебя лупил, и я узнаю, куда пошел от тебя Женька. Это — логика, понимаешь? Наука есть такая.

Томаз молчал, уставя тоскливый взгляд в потолок. Казалось, он вот-вот расплачется.

Олег продолжал его ломать:

— Поверь, я ведь не остановлюсь на полпути. Я начну его искать сам. Ниточки есть для этого. В записке еще сказано о каких-то турецких куртках, я этот след проработаю. Я с Рамазаном не раз встречался и обязательно повстречаюсь еще раз…

— Враки, — хмыкнул торгаш.

— Чем доказать, что не вру?

— У него на правой руке татуировка. Какая?

Олег вспомнил руки Рамазана, длинные музыкальные пальцы, тщательно обработанные ногти…

— У него нет татуировок. Но на мизинцах — длинные ногти.

Томаз закрыл глаза.

— Конечно, может быть, он их иногда срезает…

— Не срезает, — сказал торгаш. — Ваш Зырянов собирался на следующий день после встречи поехать на склад к Шунту… Все! Он убьет меня, если узнает, что я о нем рассказал.

— Женька поехал к Шунту, и вы Шунта об этом предупредили?

— Нет! Честное слово, нет! Я не знаю, как они все узнали. Не знаю даже, кто меня заложил!

— Закладывают всегда ближние, иуды закладывают. — Макаров улыбнулся Томазу и даже подмигнул ему, но тот опечалился еще больше. — Ладно, засиделся я тут. Рассказывай, кто такой Шунт и как к нему добраться. Может быть, я заодно и за тебя ему отомщу, а? Если он хоть пальцем тронул Женьку…

* * *

— Только не говори, что я толкаю тебя на противоправные действия, хорошо?

Толик Шиманов, омоновец, один из тех, с которыми Макарову приходилось топтать чеченские высоты, погладил короткий чубчик:

— Олежек, бля, ты мне еще про устав и про долг с совестью что-нибудь расскажи, я, бля, в последнее время люблю на эти темы уши разувать. Надо Жеку твоего выручить — все, выручим. Это цель, а остальное меня не… колышет, говоря по-культурному. Зырянов — это светленький такой паренек, руки длинные, да?

— Правая теперь на кисть короче.

— Помню я его. Славный пацан. Вытащим хоть из-под земли, если он еще на этом свете. Бутылка с тебя.

— Дело сначала, Толик, сделать надо.

— Это не заржавеет. Картишки раскладывай, с чего пойдем?

Макаров коротко рассказал ему о своих планах. Надо добыть «Газель», бумажки-накладные, в бумажках пусть будет явная «липа», по такому случаю их пригласят в кабинет к главному, то есть к Шунту…

— Может, Толик, и по своей кафедре по складу этому что-нибудь криминальное накопаете.

— О, бля, ты меня опять смешишь! Олежка, запомни: сейчас на любой склад езжай и бери всех в кутузку! Тут такой бардак творится, что, говоря по-культурному, охренеть можно! И наркоту хранят, и оружие, и неучтенку… Но это сегодня не мое дело! Я с тобой еду как частное лицо! Я, бля, как какой-то Ваня Ванечкин, усек? Потому что по всем законам, которые ты уважаешь, я сегодня нахожусь на посту при исполнении совсем в другом месте. Теперь ты посиди у меня минут десять, а через эти десять минут к подъезду подадут и «Газель», и мамзель, и все, что ты хочешь! И все только ради тебя, Олежка! Потому что эти сценарии мне не по нутру, бля. Я бы ударил по газам, хоть на МАЗе, хоть на велосипеде, все равно прикатил бы в этот дерьмовидный ангар и набил бы всем морды! Посадил бы их на пол, как на рынке «черных» всех сажаем, и дал бы им всем, говоря по-культурному, минуту подумать… Но — хозяин барин! Будем, бля, снимать кино! Если тебе скучно жить, чего не повеселиться?

Ровно через десять минут Шиманов зашел в кабинет, бросил на стол перед Макаровым пистолет, сам разулся, убрал в шкаф легкие туфли и вытащил оттуда тяжелые берцы:

— Ствол — муляж, естественно, а вот эта обувочка — настоящее оружие. Им как е… Бля, по-культурному-то и слова равноценного не найдешь. Ладно, карета подана, куда путь держать будем?

Они уже спускались бегом по лестнице, когда Макаров сказал Толику адрес склада. Тот остановился так резко, что Олег чуть не налетел на него:

— Ты чего?

Шиманов потер пальцем переносицу:

— А ничего, однако. Это — «двадцатка», елы-палы. Туда даже мы не суемся, понял?

— Нет, — признался Макаров.

— М-да. — Омоновец все еще не сходил с места. — Поясняю для непонятливых.

— Говори.

— «Крыша» над складом. Не знаю чья, но мы туда не суемся.

Макаров прислонился плечом к крашеной стене, судорога опять пробежала по щеке:

— Я так понимаю, ты не едешь?

Омоновец с хитрым прищуром покачал головой:

— На «двадцатку», бля, не едет подполковник Шиманов, это ему противопоказано, но Ване Ванечкину все пути открыты, и он повеселится напоследок. Айда!

— Напоследок — это как понимать?

Толик уже садился за баранку «Газели», разудалая веселость на миг слетела с него:

— Опять в Грозный еду, Олежка. Есть данные, «чичики» собираются столицу свою брать, и Москва отдаст ее, не сомневаюсь, а нас туда или на заклание, или козлами отпущения… В общем, кино будет вроде того, какое мы едем делать, только масштабы другие, и все перевернуто. Бля!

За всю дорогу, отнявшую минуту сорок, Шиманов не проронил больше ни слова.

* * *

Кладовщик посмотрел накладные и выпучил глаза:

— Что это за абракадабра?

— Зачем абракадабра? — с южным акцентом и темпераментом вступил в диалог Толик. Макаров просто поразился тому, как перевоплотился его друг. — Не обижай, дорогой. Склад? Склад. Адрес правильный? Правильный. Мы тебе — бумаги, ты нам — водомерные счетчики давай, биля!

— Я тебе покажу «биля», — вскинулся кладовщик, мужчина лет пятидесяти, худой, с огромным бегающим по шее кадыком. — Не соображаешь, что это значит, не вякай, русский лучше учи. Что это за подписи у вас? Адрес правильный, а все остальное… И потом, у нас никогда в жизни и счетчиков таких не было. — Он со всех сторон рассматривал накладную и, кажется, поражался все больше и больше. — О, галиматья, а?

— Ты скажи, что коньяк хочешь, дорогой, биля! Я дам коньяк. А ты мне — счетчики.

Кладовщик осатанел:

— Не обзывайся! Я тебе обзовусь! Приезжают тут и начинают хреновину пороть! — Он схватил телефонную трубку, не набирая номера, сказал: — Шунт, тут с бумагой непонятной приехали, адрес наш указан, насосы хотят получить… Фу ты, счетчики водомерные, я о таких даже не слышал… Ну я им все это и объясняю, а они коньяк суют. Ну какой, хороший коньяк, не греческий, конечно. Ага!

Он положил трубку и откинул деревянную перегородку:

— Идите к начальству, там разбирайтесь.

— Спасибо, биля!

Макаров хотел было пойти первым, но омоновец умело оттер его плечом:

— Я задачу понял, так что доверь инициативу мне. До поры до времени сопи в две дырочки и перенимай опыт братьев по оружию.

Зашли в просторный кабинет. За столом — прилизанный, весь на «ша», парень лет двадцати пяти. Кисловатое выражение лица, брезгливо сведенные губы. Навстречу вошедшим он не поднялся, лишь спросил лениво:

— Что там у вас?

Шиманов с бутылкой коньяка последовал к столу. Поставил бутылку. Потом без размаха, совершенно неожиданно даже для Макарова, ударил Шунта в лоб. Удар был таким, что Шунт перелетел через спинку тяжелого кресла, к потолку поднялись его ноги, задрались штаны, обнажив голубизну кальсон. Ноги эти еще не успели опуститься, а Толик уже был за креслом, приподнимал завскладом за лацканы пиджака своей огромной ручищей и искал глазами хорошее место, куда можно швырнуть этот груз. Нашел. Дальний угол кабинета был заставлен картонными коробками, вот туда и спикировал Шунт.

Толик опять шагнул к нему, уже лежащему горизонтально, и сказал почти примирительно:

— Лежачего не бью, поднимайся, тварь ты этакая, чтоб еще раз к твоей морде руку приложил.

Шунт лишь замычал в ответ, рука его заскользила под пиджак, но Шиманов угадал ее движение и первым добрался до наплечной кобуры. Сказал при этом:

— Смотри, Сань, он как настоящий, вооруженный. — И опять с нескрываемым наслаждением двинул противника по челюсти.

Макаров сначала не понял, с чего это Толик перепутал его имя, но потом до него дошло: омоновец не исключает, что Шунт очухается и попробует найти своих обидчиков. Пока же завскладом был в отключке.

— Ну что, гнида, еще пару раз тебя звездануть — и можно вопросы задавать, так?

Нет, Макаров ошибся, соображать Шунт не перестал. Разул ставшие мутными глазки:

— Спрашивайте.

Олег присел на корточки:

— У тебя был парень без правой кисти руки, Зырянов. Где он?

Шунт наморщил лоб, делая вид, что вспоминает.

— Это когда было?

Шиманов улыбнулся:

— Я же говорил: еще два удара не хватает. После них все вспомнишь.

— А, да… — затряс головой Шунт, но Толик уже пустил в ход кулаки, и ему пришлось сделать вынужденную паузу. — Да, — простонал он минуту спустя, — был Зырянов.

— То, что был, можно и не признавать. Вопрос по-другому стоял: куда он делся?

— Мы… здесь…

— Или ты перестанешь тянуть кота за хвост, или я тебя добью, слово даю. — Омоновец осмотрел кабинет. — Хорошее тут местечко: стены звуконепроницаемые. На кой черт такая роскошь на складе? Так, ладно: добивать?

Не только Шунт, но и Макаров поверил в то, что Шиманов не шутит.

— Он орать на нас начал, угрожать…

— На вас? Сколько вас тут было?

— Трое.

— Можешь не продолжать. Вы втроем напали на однорукого. Не исключено, что и оружие в руках держали. Но детали меня не интересуют. — Толик рывком поднял Шунта и, удерживая его на весу, спросил: — Парень жив?

— Думаю, да.

— Ах, эта мразь еще и думает! Закатил бы я тебе пощечину, да ведь дуба дашь. Куда дели Женьку?

— Отвезли на свалку. Но он был жив. Я лично через два часа там проезжал — никого не было. Значит, он ушел. А куда, не знаю.

— Что Зырянов от тебя хотел? — это уже спросил Олег.

— Он искал Рамазана. Но откуда мне знать, где Рамазан? Мне такие вещи не докладывают.

— Так, придется по-новому, — Шиманов начал закатывать рукава.

— Я тогда действительно ничего не знал! — срывающимся, плачущим голосом выкрикнул Шунт.

— Тогда? А сейчас?

— Он прилетает в пятницу, послезавтра.

— Ты это знаешь потому, что встречаешь его?

— Да.

— И в какой гостинице заказан номер?

— В самой обычной, в «России».

— Да, «Россия» уже самая обычная. — Шиманов повернулся к другу. — Саня, еще вопросы к этой падали есть? Наверное, надо узнать рейс, время, номер «люкса»…

Пока Макаров продолжал допрос Шунта, Шиманов сел в начальственное кресло за стол, откупорил бутылку коньяка, осмотрел полки стоящего рядом шкафа, нашел там рюмки, коробку конфет.

Через пару минут к столу подошел и Олег.

— Ну что, дружок, — сказал ему омоновец. — Коньяк я заработал, так? Посему выпьем… Ах, хорошая штука, не скоро теперь такого откушаю. Даже жалко его хмырю этому отдавать, но надо. Ползите сюда, господин Шунт.

— Я не хочу пить, — все еще тяжело дыша, проворчал завскладом.

— А вот это уже не твое дело, хочешь ты или нет. — Толик налил ему полный тонкостенный стакан, стоявший у графина. — Тост можешь не произносить, но выдуй все до капли, чтоб я тебе через клизму его не закачивал. Давай!

Шунт выпил коньяк, как воду, даже не скривился. И конфету не взял.

— К действиям работников правопорядка претензий не имеешь? — Толик налил ему еще полстакана и так при этом взглянул, что Шунт, не протестуя, тут же выпил.

— Вы не менты, — ответил он, все еще держа пустой стакан. — Менты бы сюда не сунулись.

— Соображаешь, — вроде как разочарованно произнес Толик. — А кто же мы тогда по-твоему?

— Я так понимаю, что мне лучше не выяснять.

— Правильно понимаешь. А начнешь копать — битьем морды дело не ограничится.

— Чувствую.

— Нравятся мне чувственные, еще бы с тобой посидел, да дела торопят. Что бы у тебя, кроме пистолета, взять на память о встрече, а? — Толик задумчиво посмотрел на Шунта. — Возьму-ка я у тебя телефон на всякий случай.

— Номер? — спросил тот. — У меня визитка есть…

— Шутник. Посмотри, у этого аппарата мы отрезаем шнур, вот так… А другой, мобильный, ты мне даришь. Я же не поверю, что ты, такой козырный, обходишься без «Джи-Эс-Эм» или чего-то подобного.

Лицо хозяина кабинета пошло пятнами то ли от выпитого коньяка, то ли от злости.

— В верхнем ящике стола.

Шиманов открыл стол:

— «Джи-Эс-Эм». Не подкачала интуиция. Ладно, Саша, поехали. А ты нас не провожай. Допей коньяк…

Завскладом с отвращением посмотрел на бутылку.

— Допей, я сказал… Вот так. И сиди там, где сидишь, не рыпайся.

Кладовщик только что отпустил очередную машину, увидел идущих по проходу склада чудаков, приехавших за непонятными счетчиками, сказал язвительно:

— Будете товар получать?

— Дорогой биля, действительно счетчиков нет. Все у вас есть, а счетчиков нет.

Макаров, возможно, прошел бы вообще молча мимо этого мужика, но взгляд его случайно упал на небольшой стеллаж, стоявший рядом со стулом кладовщика. На полке стеллажа лежал скомканный черный свитер.

Олег отфутболил ногой стул, схватил свитер. Под ним оказались джинсы. Одежда была порвана и окровавлена.

Олег одной рукой поднял за грудки кладовщика и, как пресс-папье, покачал его по столу:

— Где Женя? Это его одежда. Где Зырянов, я тебя, гад, спрашиваю?

Он, видно, чересчур надавил на грудную клетку мужичка, у того сперло дыхание, он лишь зевал, не в состоянии вымолвить ни слова. Шиманов прочел ситуацию, перехватил руку друга:

— Спокойней, старик, а то он и что знает забудет. Расслабься.

Кладовщик соскользнул со стола на пол, присел там испуганным кроликом:

— Я ничего не знаю! Я только сегодня из отпуска вышел, барахло тут уже лежало!

— А кто знает? Где твой сменщик?

Сменщика звали Володей. Кладовщик дал его адрес и телефон, но предупредил, что Володя попросил недельный отпуск в связи с болезнью бабушки. Где живет эта бабушка и есть ли она у него вообще, кадыкастый мужичок не знал.

Когда друзья уселись в «Газель», Олег сказал:

— Ты артист. Ты с Шунтом даже разговаривал совсем не так, как обычно говоришь.

— А ты чего хотел? Чтоб какой-то там Ваня Ванечкин базарил языком подполковника Шиманова, бля? — Он тронул машину и продолжил: — А вот ты не изменился. Потому я хорошо сделал, что инициативу на себя взял.

— Ты о чем?

— Я ведь по Чечне знаю, как ты умеешь руками махать. Ты бы этого Шунта прибил до того, как он хоть слово успел вякнуть. Хорошо, я хоть старика успел спасти.

Макаров закусил губу. Со времен госпиталя такое с ним впервые случилось, как он ни контролировал себя, как ни старался сдерживаться.

— А вообще, все правильно, — заключил Толик. — Пусть наших знают! Помрем — переменимся, а пока живы, в игры живые и будем играть. Так, пока едем, две нелегкие задачки решить надо…

Задачка первая касалась пистолета. Шиманову ствол был ни к чему, и оприходовать он его не мог, поскольку с Шунтом дружески беседовал Ваня Ванечкин, а не омоновец. ТТ надо было или выкинуть в первый же водоем, или…

— Возьми его, Олежка, вдруг пригодится? Обращаться с ним, думаю, умеешь… Теперь насчет свитера и штанов. Зажми себя меж ног, но мы сейчас позвоним одному общему другу и узнаем все о трупах за вчера и сегодня. Ельчанову позвоним, он в этих делах дока. Знаешь такого?

— Еще по Осетии, — ответил Макаров.

В морги с характерными приметами Зырянова людей за последние два дня не поступало.

Глава 12

Соседи по даче ни разу не видели Тамару Алексеевну Макарову с посторонним мужчиной. Правда, на дачах они бывали в основном в выходные дни, а Макарова за неделю до гибели ушла в отпуск и проводила его, так сказать, на лоне природы.

Чехотный побывал в конторе, где работала Макарова. Его там многое интересовало. Само собой, производственная характеристика. «Опытный специалист, умелый наставник молодых, опора руководителей…»

О мертвых плохо не говорят, хотя вполне допустимо, что Макарова и обладала всеми перечисленными качествами.

— А как в моральном плане?

— О, это был идеальный человек…

Чехотный мог находить нужных для бесед людей, мог разговорить их. Это только с виду он был сонный, замкнутый, походил на сгорбленного усталого человека, которому ни до чего нет дела, но внешний вид так часто бывает обманчив…

У Тамары были две подружки. Одна очень серьезная, жена работника министерства, другая незамужняя, прошлой осенью справившая свадьбу своей единственной дочери, живущая одна в трехкомнатной квартире, пухляшечка с зазывными серыми глазами.

К ней, Леночке Саламатиной, без труда напросился в гости Чехотный.

Леночка, как и многие люди веселого характера, хоть и не нищенствовала, но жила без лишнего рубля в кармане: дочь студентка, зять инженер — как не помочь? Хорошо, хоть квартира у них есть.

К торту и хорошему вину Леночка отнеслась благосклонно, похоже, именно на это она и рассчитывала, зазывая к себе следователя:

— О жизни говорить за бутылочкой надо, да и не в казенном кабинете…

— А где вы живете?

— Вот так, сразу?.. Хотя приезжайте.

И вот они уже сидят за столом, на Леночке шикарнейший, подчеркивающий все ее прелести халатик, правда, уже с еле заметными точками штопки. Но хочется женщине оставаться молодой и красивой.

— Как же вы умудрились такую взрослую дочь иметь? Вам самой если есть тридцать, то это максимум!

— Мне все так говорят. Обладаю секретом молодости!

— Ну-ка, ну-ка, записываю.

— Записывайте! Надо получать удовольствие от жизни. Вот как тебе хорошо, так и живи. Есть дуры, которые себя диетами мучают, условностями разными. «Ах, я не буду пить вино, муж унюхает…» Зачем держать такого мужа, который тебя на пороге обнюхивать будет, ну скажите? Я была замужем, тоже с этим столкнулась. Сказала ему: «До свидания!» И не жалею. А чего жалеть? Мужчину, если надо, всегда найду…

— Макарова, я слышал, тоже собиралась разводиться?

Леночка, доказывая, что диеты — не для нее, положила в свою тарелку новый кусочек торта:

— У Тамары все по-другому было. Олег, муж, может быть, и идеальным мужиком был, но он же дома не жил! Появится, покрутится недельку — и опять на полгода исчезнет. Что жене делать прикажете — на стенку лезть?

— Ну зачем же на стенку. Можно завести друга.

— Ага, можно! И потом ждать, когда муж вернется и пристрелит обоих?

— Макаров из таких мужей?

— Да я не конкретно о нем, а вообще…

А конкретно Саламатина мало что говорила.

Да, бывало, что они с Тамарой за вечер «уговаривали» бутылочку шампанского, а то и коньяка. Бывали в их компании мужики? А как же: то главный инженер, то замдиректора в гости напросятся, но им не до амурных дел, им горло промочить и к женам бежать.

— А нам с Тамарой спешить некуда…

— Она, судя по фотографиям, тоже молодо выглядела. Значит, не мучилась условностями? Ну хотелось же ей мужчину под боком иметь, на белом джипе с ним проехаться, в театр пойти, и чтоб не самой…

— Джип? Так вы знаете… Ну, в театр они, допустим, не ходили. Тамара сама признавалась, что Леха если чем и интересуется, то только футболом. Прапорщиком где-то служил, потом уволился, охранником в банке работал и деньги на машине специальной возил, на броневичке таком. Потом устроился возить грузы на коммерческих авиарейсах, там очень хорошо платили.

— Так хорошо, что он дорогую машину смог купить.

— Нет, это машина служебная, в рейсы-то он нечасто летает и возит на джипе свое начальство. Он ведь еще и гонщик, на соревнования куда-то даже ездил. В общем, молодец, парень, крутится, этим, наверное, Тамарку и купил.

— Парень, говорите?

— Ну да. Он же лет на восемь моложе Макаровой. Душечка. А что по театрам не ходит… Вы думаете, для нас, баб, это главное — в театр ходить? Пусть и футбол смотрит, лишь бы… — Леночка Саламатина не договорила, печально вздохнула и потянулась к рюмке.

Фамилии Лехи она не знала. И вообще, видела его всего два раза. Один раз сюда заезжал, когда они с Тамарой допоздна засиделись. Тамара позвонила, и он тут же примчался.

Второй раз, издали, Леночка видела Леху на кладбище, в день похорон. Через день он позвонил ей по телефону, интересовался, что говорят о смерти Тамары.

— А что у вас говорили об этом?

— Тамара как-то на работу листовку приносила. Муж грязную форму дома оставил, то ли стирать, то ли выбрасывать, и она в кармане эту листовку нашла. Там его портрет и подпись, что ни ему, ни его семье не жить. Кавказцы Макарову убили, кто же еще?!

— Вы это Лехе и сказали?

— Ну да. А чего скрывать?

— И что он?

— Он сказал, что рассчитается с ними. И вроде как заплакал. Трубку сразу бросил…

Со второй подругой Тамары Алексеевны, госпожой Карандиной, разговор вышел короче. О друге Макаровой она слышала, но ни разу не видела его. Однако посчитала своим долгом выяснить, не проходимец ли он. Выяснила. Это материально независимый человек, энергичный, инициативный. За Макаровой приударял не корысти ради. У Макаровой больших денег никогда и не было. В одежде она себе не отказывала, питалась хорошо, машину купили, дачу… По нынешним меркам, средний достаток.

— Ну, не совсем средний, — попытался возразить ей Чехотный.

— Ее френдбой имел раза в два больше, вот что я хотела сказать.

* * *

Найти «френдбоя» после полученной информации оказалось делом техники.

Был он хоть уже и не юноша, но еще и не муж. В том смысле, что не женат.

— Я знал, что вы меня найдете, — сказал при встрече с Чехотным.

— А самому не хотелось со мной встретиться?

Он пожал плечами:

— Зачем? Если бы я хоть что-нибудь знал… А так, что светиться? Дойдет до мужа, Олега Ивановича, ему еще больнее будет. Тамара говорила, что он неплохой, в принципе, человек, так что…

У Лехи была озорная фамилия — Кучерявый. Но все озорство фамилией и заканчивалось. Перед Чехотным сидел человек, сделавший себя с нуля, и это поневоле вызывало уважение.

— Сейчас что человеку надо? Голова и руки. Это есть — он всего достигнет.

Ладони у Кучерявого были широкие, с жесткой, отшлифованной физическим трудом кожей. О баранку машины так ее не сотрешь. Чехотный сказал об этом собеседнику.

— Я в стройбате служил. Там то с бутовым камнем возились, то копали день и ночь. И когда уволился, подрабатывал грузчиком на станции. Это мешки только с виду мягкими кажутся, а так кожу дерут — будь здоров.

— Значит, голова и руки, — повторил формулу Кучерявого следователь.

— Ну, еще чтоб водка и женщины не погубили.

— Не пьешь?

— Пью, но знаю свою норму до капли. Не шатаюсь и по канавам не валяюсь.

— И за руль не садишься?

— Почему? Даже лучше вожу, когда граммов пятьдесят употреблю. Но не больше.

— А как же ГАИ?

— А что, им деньги не нужны? И потом, знакомые почти все.

Перешли на женскую тему.

— Я с ними никогда не баловался, кого угодно спросите. На них же деньги не заработаешь, только разоришься. А я задачу себе поставил, когда пацаном был… Насмотрелся на все в селе, нанищенствовался. Десять кур в хозяйстве было да две яблони — и шесть ртов.

— Ты как, кстати, к детям относишься?

— Ну, как… Очень хотел бы — были бы уже. Но теперь — все. Тамара рожать не может…

— Не могла, — поправил Чехотный.

Кучерявый покраснел так, что, кажется, слезы выступили на глазах.

— Не привыкну никак. Она, если не считать… В общем, она первой женщиной у меня была… Ну с которой я не просто… это самое, а как по-семейному жил. Что-то ей покупал, она мне что-то покупала. По мелочи, конечно. Все-таки замужняя, и сразу попросила, чтоб никаких дорогих подарков я ей не делал.

Кучерявый, наверное, в состоянии делать дорогие подарки. В начале года он купил в столице квартиру. Водятся, значит, денежки. С виду больно простоват, и удивляет, как это московские невесты, у которых нюх на лопухов, не сумели окрутить его. А окрутила женщина, которая почти на десять лет старше.

— Как думаешь, Алексей: Макаров не догадывался о твоем существовании? И вообще, Тамара Алексеевна не говорила: он ревнивым был?

Леха на все вопросы отвечал не задумываясь. Такие собеседники нравились Чехотному: все, что на уме, напрямую на язык идет. Пусть слова порой нескладными выходят, зато — искренними. Иногда, правда, актеры попадаются, вызубривают тексты заранее, но Кучерявый на таких не похож.

— Вы так спрашиваете… Думаете, он мог убить? Подговорить кого-то? Нет, такого не может быть. У них же к разводу дело шло, Тамара сама говорила.

— Развод хотела она?

— Оба, наверное, хотели.

— И что было бы потом?

— Мне трудно сказать. Если б она согласилась, я бы на следующий день отвез ее в свою квартиру, оформили бы все по закону. Но тут были сложности.

Чехотный удивился:

— Какие же сложности? Юридически никаких препятствий для вашего воссоединения не намечалось. Или вы имеете в виду сложности по разделу имущества Макаровых?

Леха даже вздрогнул:

— Какой раздел? Я же говорю: квартира есть… Ни рубля бы не взяли, все бы Олегу Ивановичу досталось. Я другое имел в виду. Тамара не хотела оформлять наши отношения. — Он попытался дословно процитировать ее слова. — «Неловко, ты такой молодой, скажут, старая баба женила на себе». Так что после развода, я думаю, она бы некоторое время выждала, но потом все равно бы я ее перевез к себе.

— Выждала — это как? Снимала бы квартиру?

— Может, и снимала бы, я бы платил. Но муж ее все равно долго в городе не задержался бы, на Кавказ опять уехал. Так что могла Тамара остаться и в своем доме.

Да, подумал Чехотный, обстоятельный мужик этот Кучерявый. Все у него продумано, просчитано, все подчинено логике здравого смысла. Молодая девка эти качества, может быть, и не оценила, а вот зрелой женщине они наверняка пришлись бы по душе. Рациональная хватка и нечерствая душа.

— Я слышал, Алексей, ты каждый месяц на кладбище ходишь?

— Да чего об этом… Пока хожу, а скоро приезжать буду, пореже, конечно. Все, наелся я столицы. Куплю дом где-нибудь в маленьком городке, где автоклуб есть и работа по душе.

— А московская квартира?

— А чего московская? Я ее обшарпанной купил, задешево. Все своими руками там так сделал — никакого евроремонта не нужно. Найду покупателя и хорошие деньги за нее возьму.

Чехотный тоже устал от суетной Москвы. Он часто, как Манилов, мечтал о маленьком городе, тихой речке, огурцах на грядках… Но он знал также, что никогда и никуда не уедет отсюда: не хватит духу.

А вот у Кучерявого — хватит.

— Последний вопрос, Алексей. Где ты был в ночь, когда погибла Тамара?

— У нас сборы были, у автогонщиков, четырехдневные. Меня с работы без звука отпустили. Я вернулся на второй день после ее смерти.

Когда Кучерявый ушел, следователь полистал телефонный справочник, нашел нужный номер, позвонил:

— Девочки, в конце мая на базе вашего клуба сборы автогонщиков были. В связи с этим у меня два вопроса. Посмотрите в списках всех спортсменов на букву «К» и назовите точно числа, когда начались сборы и когда закончились.

Было слышно, как девочки переговаривались, хохотали, жевали бутерброды, запивали их чем-то, потом молодой и веселый голос спросил:

— Вы записываете? Значит, так. На «К» три фамилии: Котлов С., Котлов Н. и Кучерявый А. А числа на другом документе… Сейчас посмотрю…

Сборы были действительно четырехдневные, и действительно в дни, которые назвал Леха.

«А ты что, на другое рассчитывал?» — спросил себя Чехотный.

* * *

Могло быть все.

С Тамарой Алексеевной Макаровой мог расправиться муж. Нанять для этой цели кого угодно, тех же кавказцев.

Мог убить любовницу и Леха Кучерявый, пусть даже не своими руками.

Но в обоих случаях отсутствует такая штука, как мотивация.

Чехотный выгуливает на пустыре у дома уже пожилого и такого же сутулого, как хозяин, афганца, специально выбирает места, где можно ступать по опавшей шуршащей листве, дымит «Явой» и щурится на ранний серп луны, выскочивший из-за плотной дымчатой тучи.

Пусть даже Олег Иванович Макаров озверел в непрерывных кровавых боях, идущих на Кавказе, но на кой черт ему убивать нелюбимую женщину? Даже если представить, что какой-нибудь доброхот как-то известил Макарова о неверности Тамары, то зачем ему идти на крайние меры, когда вопрос о разводе уже, можно сказать, решен? О нем сама Тамара говорила и тетке, и подругам, и дружку.

Макаров не был Отелло, не был ревнивцем. Даже когда жена задерживалась, он упрекал ее только за нетрезвый вид, и не больше. Конечно, люди со временем меняются и не всегда логично ведут себя в экстремальных ситуациях. А на Кавказе ситуация в этом плане экстремальная. Дело даже не в боях, а в оторванности от семьи, от женского пола. Душевное равновесие нарушается, и тогда можно сотворить несусветную глупость…

Но мысли Макарова в последние чеченские дни были заняты не женой, а сыном и Лесей Котенковой. Жена, теперь Чехотный уже понял это, не создавала никаких помех таким мыслям.

Так, дальше деревца заканчиваются, земля голая, некрасивая и топать по ней не больно хочется. Это понимает даже афганец, поворачивает назад.

Пора порассуждать о Лехе Кучерявом.

А что тут рассуждать? Ему-то зачем гибель Тамары? Меркантильные интересы отпадают сразу. Будь он в то время в Москве, можно было бы хотя бы теоретически предположить, что убийство совершено им в состоянии аффекта. Ну наехало что-то на парня, ярость слепая обуяла.

Но Кучерявый в это время гонял машину по буеракам, или по чему они там гоняют машины…

Процесс убийства Макаровой — это спектакль пусть с запутанным, но все же сюжетом. Готовилось убийство, не наспех произошло. Иначе бы не везли тело в багажнике, а бросили его в первом лесном овраге. Не гнали бы машину Макаровой к карьеру — она сама к тому времени уже была мертвой и, естественно, сидела не за баранкой. Не поджигали бы тело и «Жигули». Не делали бы уже ненужные выстрелы.

Убийство было плановым.

Или он, Чехотный, чего-то недоглядел, не понял, не усек, или Кучерявый и Макаров не имеют никакого отношения к гибели Тамары Алексеевны.

Нет мотивации.

Значит, остается кавказский след.

В пятницу в столицу из Германии прилетает Рамазан. Его бизнес достиг уже международных уровней, более того, замешен на высокой политике. Он член какой-то там торговой комиссии, он за руку здоровается с государственными мужами…

Нет, дело совсем не в том, что Чехотный трус и боится тянуть за ниточку этого клубка. В другом дело. Пусть даже Рамазан большой бандит с большой дороги, но ведь большой же! Зачем ему убивать женщину? Это не добавит ни славы, ни денег, это чревато потерей не только свободы, но и высокого положения в обществе, которым так дорожат кавказцы.

Тут напрашивается одно предположение. Макаров и Рамазан встретились в Чечне, и разговор их носил такой характер, касался таких тем, что даже такая игра, как убийство, стоила свеч. В этом случае убийство — прямое предупреждение самому Макарову: мы не шутим, с тобой будет то же самое…

Так о чем же мог быть разговор? Не о политике, Макаров — вояка, он далек от нее. О деньгах? Об очень больших деньгах?

Тогда, может, не случайно и то, что полковник Макаров попал в засаду? В лесопарке обстреляли не просто очередной российский БТР — в деревьях сидели и ждали именно Макарова?

Знать бы, о чем при последней встрече говорили Рамазан и спецназовец с полковничьими погонами. Может быть, о луне и поэзии, и тогда все эти догадки летят к черту.

Нет, не о луне. Макаров еще в госпитале, на прогулке, сказал, что знает, кто убил жену, — кавказцы. Тогда же всплыло имя Рамазана.

Знает ли о его приезде в Москву Макаров? Не захочет ли встретиться? Интересной может быть эта встреча. Надо тут поработать, чтоб глупостей не вышло. Поговорить с Макаровым надо. Не в лоб, конечно. Если настолько серьезным был у него разговор с Рамазаном, то он о нем ничего не скажет.

Повод для встречи с Олегом Ивановичем у Чехотного есть. Мелковатый повод, но все же…

Надо поинтересоваться у Макарова, не пропало ли у него что из квартиры. В сумочке Макаровой лежало много разной ерунды, но не было ключей от квартиры. Именно в этой сумочке она их носила. Они, конечно, могли потеряться, но если их взяли убийцы, то зачем?

Глава 13

Бабушка кладовщика Володи оказалась действительно классной женщиной. Женька приехал сюда не только избитым, но и психованным, нервным. Меньше всего в те минуты он хотел кому-либо объяснять, кто он, что с ним, и Матвеевна — так звали хозяйку — ни о чем его не спросила, уложила в кровать на жаркую пуховую перину, напоила травами…

После госпиталя это была, наверное, первая ночь, когда он спал расслабленно, не просыпаясь до утра. Даже дома такого не было. Дома он спал так чутко, что слышал, как ходила по комнате мама, как вздыхала и всхлипывала, поправляя без надобности одеяло на нем, как, тоже далеко за полночь, стучал бутылкой о стакан отец, говорил неизменное: «Ну что ж теперь…»

Раньше отец выпивал от счастья, что его сын, шалопай, который вместо того, чтоб делать уроки, гонял с утра до вечера на мотоцикле, выбился в люди, поступил в военное училище, надел офицерские погоны… Теперь — от горя: не помощник в доме Женька. Своими силами хотел отстроиться, хату новую поставить, кирпич уже купил, цемент, лес, ждал только сына в отпуск… «Ну что ж теперь…»

Плохо Женьке спалось дома и оттого, что крутнула задом его девчонка. Ждала вроде, а как увидела, каким из госпиталя пришел: «Извини, но…»

Проснулся он поздно. В окно билась снаружи крупная оса, будто просилась в хату. Вышел во двор. Из сада пахло яблоками и мятой. Дружелюбный мохнатый пес, видно, по недоразумению посаженный на цепь, вылез из будки, лизнул рану на его руке, присел у ног.

Матвеевна собирала под деревьями грушу-дичку.

— Вам помочь?

— Ага. Сходи за хлебом, это на краю деревни, там увидишь. Две булки возьми. Сейчас денег дам.

Женька только улыбнулся и потопал по улице. Купил консервы, макароны, пряники, две бутылки водки. Когда вернулся, Матвеевна уже ощипывала курицу. На покупки посмотрела не слишком одобрительно:

— И чего деньгами сорить? Потом, водку сюда редко привозят, уж если душа горит, лучше самогонку взять, соседка продает.

Женьке дважды одно и то же говорить не надо: взял он и самогонки. За завтраком чокнулся стаканами с Матвеевной, потом пил один. Пил за огородами, сидя прямо на земле, на потемневшем по осени клевере, среди еще желтых головок пижмы. При этом напевал под нос:

В пещере каменной нашли глоточек водки, Пескарь зажаренный лежит на сковородке…

Зырянов знает, что такое пещера. Он несколько дней жил в ней. Никогда не думал, что так легко возьмут его «духи». Мина справа рванула, офигенная боль по всему телу пошла, в глазах потемнело. Когда очухался, понял, что его везут на машине горной дорогой. Затрепыхался — получил прикладом по голове, опять отключился. В себя пришел, когда ему кисть руки отрезали. Она после взрыва мины, кажется, только на честном слове и держалась, но когда чикать по ней бородатый эскулап начал — опять боль, от пяток до макушки. И потом, жалко свое же отдавать, глядя, как летят пальцы на камни, в сторону огромного серого пса-волкодава.

Забился Женька, заорал… Весь русский мат вспомнил, ни одного слова не пропустил. Потом ему стакан спирта дали и что-то горькое зажевать, вроде редьки. Закусь в горло не лезла.

А через день охранник, тоже бородатый, лет пятидесяти, худой, с запавшими глазами, начал обучать его молитве. «Илаха иллаллаху мухаммадан…» И бил сухим крепким кулаком в лоб, когда Зырянов посылал его на хрен. Раскалывалась от этого голова.

— Джохара убили, сына убили, брата убили! А не хочешь нашему Аллаху ничего сказать?!

Огрубевшие костяшки кулака врезаются в висок, мозги под черепушкой кажутся жидкими, штормят, переливаются из стороны в сторону.

— … Мухаммадан расулуллахи. Субханака ва бала. Ну, молчать будешь? Сейчас доктора свистну, попрошу, чтоб он тебе яйца отрезал. Если мне из-за вас не дождаться внуков, то почему я кого-то щадить должен?

Женька молчал. Двоились в глазах его камни, деревья, двоился сам охранник, все вокруг то теряло окраску, становилось черно-белым, то расплывалось неестественными радужными мазками.

— Залечишь руку — в сухой колодец тебя бросим, — продолжал бородатый. — Там тебя комары загрызут, там у тебя почки отпадут.

Зырянов знал: так все и будет. Сухая и относительно теплая пещера — явление временное. И надо решаться на побег сейчас, пока еще наверху, пока враг не верит, что у Женьки есть силы уйти или к ингушам, или назад к Бамуту, к своим, если они еще там…

— За тебя, за калеку, денег никто не даст, разве что на пару своих у федералов выменяем. Но ты к тому времени уже перестанешь соображать, кто свой, а кто чужой. Тебе все равно будет. Доктор не согласится — я тебе сам все, что надо, отрежу.

— Субханака ва бала, — выстонал Женька…

Охранника он, кажется, убил ранним вечером: своей сильной левой зажал камень, выждал момент и приложился к чужому виску. В рожке автомата оказалось всего шесть патронов, если бы за ним пошла погоня, он не отбился бы. Но боевики возвращались на базу позднее. Женька бежал буковым лесом, сначала ориентируясь на короткий закат, потом на звезды, а больше — на удачу. Она была слепой, и утром он вышел точнехонько на блокпост…

В пещере каменной нашли бочонок водки, И гусь с гусынею лежат на сковородке. Мало водки и закуски мало…

Он пристально смотрит на стакан, зажатый на уровне глаз. Не дрожит стакан. Списали Женьку из войск, но в нем еще осталась сила! Он покажет всем этим…

Трое на одного. Они, наверное, подумали, что сломали старлея Зырянова. Как бы не так! И девка эта, стерва, блондинка длинноногая, продала его. Почему? Да потому, что ей не нужен калека. Но он докажет, он им всем докажет…

Выйти бы еще на Рамазана. А что, разведка — и не выйдет? Да запросто!

Он сидел среди клевера и пижмы, и ему казалось, что голова соображает на удивление чисто и ясно.

На Шунта сейчас лезть не стоит, Шунт на закуску останется. Женька выйдет на убийцу Тамары Алексеевны и без него. Это же просто! Э-ле-мен-тар-но! Его сдала Машка. Кому? Тут куча выводов. Вряд ли у нее есть связь напрямую с Шунтом. Кто Машка и кто — Шунт? Несопоставимые величины. Нет, продавщица вышла на шестерок того, кто охраняет Рамазана. Кто в конечном итоге погубил Макарову: не сам же Рамазан, да и не холеный завскладом жгли «жигуленок». Черная работа — для черных. Подручные Шунта расправились с женой командира, это ясно. Только вот кто они? Менты? Тот старший лейтенант с сержантом, которые несут службу в метро, рядом с киоском блондинки? Нет, они, конечно, гады, но не настолько же! И потом, доложи им Машка о Зырянове, они бы не Шунту стали звонить в первую очередь, а сами бы захотели встретиться с тем, кто стащил со стола два бумажника.

Стоп! Есть еще те двое, которые сопровождали его от рынка до ларька, которым Женька намылил-таки шеи. Машка их тоже обслуживала с улыбочкой: она знала их. И они, убегая от Женькиных ударов и приближающейся милиции, все-таки могли засечь, что Зырянов зашел в открывшуюся дверь ларька. Даже если Машка и не из их кодлы, они заставили ее шпионить за ним и затем донести, куда он пойдет.

Надо для начала найти эту парочку. Где? Конечно же на рынке. Опять один против двоих, и безрукий. А ведь они могут и третьего пригласить, и четвертого…

Женька с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку, отбросил ее в сторону. Нет, размышлял он, прямо на рынке разговор устраивать не стоит, там можно проиграть. Иной ходик нужно изобрести. Чтоб тет-а-тет с каждым. В горы бы их, в ту пещеру, и чтоб никого рядом…

В пещере каменной нашли реку из водки, И буйвол жареный лежал на сковородке…

Так, он завтра же поведет их в горы, к пещере, к сухому колодцу, и отрежет им…

На считанные минуты хмель улетучился, сознание прояснилось. Какие горы? Какая пещера? Это он набрался, и все путается в башке. Но в главном — прав. Надо найти и поговорить с теми двумя. Сейчас поспать, а завтра, со свежими мозгами и крепкой левой… Все, это завтра! А сейчас — спать!

…Володя приехал к бабушке под вечер.

— Где наш гость?

— Спит. Еле-еле его к кровати притащила. Напился и отключился.

— Ну извини, бабуля. Я отпуск взял на несколько дней, повожусь с ним. Неплохой же вроде парень.

— А я и не говорю, что плохой. Досталось ему, конечно, вот и потянулся к бутылке. А пить, вижу, не умеет. Хорошо было бы, если б и не научился.

— Я с ним потолкую завтра, бабуля. Знаешь, он мне понравился.

Но назавтра утром кровать, на которой спал Зырянов, оказалась пуста.

* * *

Почти вплотную к рынку прилегал небольшой прудик. Летом по нему сновали два ярких педальных катамаранчика, сейчас у кромки воды сидели на бетонных плитах удильщики, а выше, в траве, — тихие недвижные зрители, знающие толк в рыбалке. Так же, как и сами обладатели бамбуковых и плексигласовых удилищ, они не сводили глаз с поплавков, и руки их непроизвольно дергались, когда рыбаки подсекали небольших, с ладошку, карасиков.

Впрочем, один из зрителей смотрел чаще не на воду, а на продавцов и покупателей, сновавших по рынку. На берегу пруда он сидел уже давно, ничем не выделяясь среди соседей: обычный джинсовый костюм, темные очки… Высокая трава скрадывала отчетливый недостаток молодого человека: отсутствие кисти правой руки.

Женька торчал здесь с утра, когда еще только начали оживать торговые ряды. Томаза он не видел, но лица тех двоих, с которыми ему пришлось схлестнуться у ларька, то и дело мелькали. Один, кавказец, откликался на имя Боря, другого называли по кличке — Рупь, от рубля, наверное. Оба постоянно, через каждые четверть часа, выпивали по бутылке пива и с той же постоянностью бегали в туалет.

День был будничный, народу вдоль лотков ходило немного, и это Зырянова устраивало. Не все же тащатся на рынок для того, чтобы в туалет сбегать. Так что можно, наверное, и в этом заведении поговорить хотя бы с одним из любителей пива.

Он дождался, когда оба отошли в дальний край рынка, и поспешили по недавно проложенной узкой асфальтированной полоске к убогому, из красного кирпича, зданьицу, от которого за версту несло специфической вонью. Но внутри тут оказалось на удивление чисто и опрятно. Плиточный пол, раковина с зеркалом, четыре закрывающиеся кабинки. Женька зашел в дальнюю.

За время, проведенное у пруда, он решил, что беседовать лучше с Борисом. Рупь — он и с виду рупь, ни копейкой больше. Весь интеллект — на лице, помятом, небритом, с невыразительными маленькими глазками, с желтыми зубами, выглядывающими из-за тонких желто-синих губ. Нет, холеный, следящий за собой Шунт вряд ли возьмет такого к себе в помощники. Он предпочтет Бориса, хотя бы потому, что тот следит за собой, даже таская тележку с яблоками, выглядит фраером. Прошлый раз, правда, и Рупь выглядел ничего, в кожанке, в модных очках, но очки ему Женька раскрошил, куртка наверняка тоже в тот день превратилась в лохмотья, а когда мишура не отвлекает внимание, видна суть. А суть — вот такая рожа…

Так рассуждал Зырянов, выбирая в «собеседники» Бориса, когда в логическую цепь влез вроде бы случайно вопросик: «А не потому ли — Борис, что он кавказец?» Вопрос Женька тотчас прогнал, оставив его без ответа, но знакомая дрожь нетерпения, как когда-то в горах перед очередным боем, волной прошлась по телу.

Он еще не привык к тому, что остался с одной рукой, но уже понимал, что драчун теперь из него — никудышный. Ввязываться в потасовку — последнее дело, он понял это на складе у Шунта. Тактика должна быть иной…

Шаги. Через щель в двери Женька увидел, что в туалет зашел мужчина с авоськой, наполненной картофелем. Лучше бы, конечно, до покупок сюда заходить, ну да ладно, не об этом надо сейчас думать. Ведь Борис может появиться здесь не сам, кто-то еще может захотеть в эту же минуту «облегчить душу». Что тогда? Сидеть здесь и ждать, когда же кавказец опять напьется пива и прибежит к унитазу без сопровождения? Выдержки на это у разведки, конечно, хватит, и не такие испытания проходил старлей Зырянов. Но не хочется впустую тратить время.

Товарищ с картофелем уходит, и на смену к той же кабинке топает… Борис. Женька усмехнулся: услышал, наверное, тот его мысли.

Борис уже на ходу расстегивает ширинку, пританцовывает, гад. Что ж, это хорошо. В такой ситуации враг меньше всего думает и чаще говорит именно то, что у него на языке. Ему не до сложных рассуждений, ему диктует нормы поведения не голова, а мочевой пузырь.

Так, зашел в кабинку, не закрыл ее за собой. Это хорошо, не придется дверь с петель срывать. Остается одно: ударить так, чтоб сбить дыхание, чтоб не было у кавказца даже желания сопротивляться. Есть и со стороны спины такая точка, знающему человеку попасть в нее — нечего делать.

Раз!

Борис валится вперед, надо поддержать, чтоб не врезался мордой в бачок. Дело не в том, что жалко морду или сам бачок: он может вырубиться, и придется терять минуты, чтоб приводить его в сознание.

Два!

Враг на коленях, рука на изломе, нос почти уткнулся в дно унитаза. Процесс идет, не остановишь, то бишь, моча льется в брюки.

— Когда встречаете Рамазана?

— В пятницу.

— Время?

— Самолет… в два… в четырнадцать.

— Где он остановится?

— Гостиница «Россия».

— Номер, этаж?

— Не знаю.

В такой ситуации может соврать только высокий профессионал. Боря — слабак, хоть и фигура спортсмена. Женька верит каждому его слову. В четырнадцать так в четырнадцать. Не знает так не знает.

Он отпускает заломленную руку, но одновременно делает подсечку, и кавказец тычется-таки мордой в нечистый фарфор унитаза.

— Не рыпайся, побудь здесь, пока не обсохнешь, понял? — Зырянов выходит, перебрасывает руку через дверцу, закрывает кабинку изнутри. Добавляет: — Шунту привет. Передай при встрече, что я обязательно встречусь с ним. Долг верну.

По асфальтовой тропке он опять идет в сторону пруда, а навстречу Рупь. Не разминуться. Рупь замирает, хлопает глазами. Узнал.

— Привет! — Женька идет уверенно, сворачивать с тропинки и не думает, и Рупь отпрыгивает на обочину, взгляд его начинает метаться по сторонам: то ли подмогу хочет найти, то ли путь, по которому лучше немедленно убежать. Он даже чуть съеживается, словно ожидает удара, но Зырянов проходит мимо. К остановке подходит автобус, он спешит войти в него и успевает сделать не только это, но и оглядеться. Нет, следом никто в салон не запрыгивает.

Растерянный Рупь так и стоит на фоне туалета.

* * *

К телефону очень долго не подходят. Зырянов уже собрался повесить трубку, как на том конце провода наконец-таки откликнулись:

— Слушаю!

— Игорь Викторович? Это Женя, Зырянов.

— Слушаю тебя, спаситель. Вовремя, кстати, позвонил: я сегодня отбываю вечерней лошадью, вещи вот собираю. Приезжай в аэропорт, выпьем на дорожку.

— Спасибо, приеду. Но я сейчас вот по какому делу звоню. Мне ствол нужен, Игорь Викторович.

Ошарашенный Лаврентьев несколько секунд молчал, потом пришел в себя:

— Одно из двух: ты или шутишь, или сошел с ума.

— Третьего не дано? — спросил Зырянов.

Предприниматель ответил опять после некоторого молчания:

— Я, Женя, специалист по мирному атому, а не по ядерным бомбам. Если тебе нужны консервы или хорошая выпивка… Да и такие даже вопросы решаются не по телефону, это понимать надо.

Женька разозлился:

— В другое время и в другом месте я бы тоже их не по телефону решал.

— Тогда бы у тебя таких вопросов не было, хотя бы потому, что стволов бы ты не искал.

— Да. Знал бы, что меня ждет, прихватил бы с собой и патроны, и пистолет.

Лаврентьев вздохнул и менторским тоном изрек:

— Кавалерийская шашка, конечно, хорошо, но к цели надо стараться идти цивилизованными путями. Москва — далеко не Чечня, тебе пока трудно к этому привыкнуть…

— Короче, — сказал Зырянов. — Помощи от вас мне можно не ждать?

— Нет. Но в аэропорт приезжай все же.

Зырянов повесил трубку и вышел из будки телефона-автомата.

Был полдень. По-осеннему белесое чистое небо, холодное солнце, студеный ветерок. Рядом продавали горячие пирожки. Женька вспомнил, что не ел уже сутки. За лотком стоял краснощекий улыбающийся парень лет двадцати в голубом халате продавца. Он услужливо склонил голову, открыл дымящийся бачок и спросил:

— Вам сколько, молодой человек?

Женька совершенно некстати вспомнил почему-то Славку Коробейника, вот такого же крупного, только не рыхлого, не в таком идиотском халате. Славку зарыли где-то там, под Бамутом.

— Сколько пирожков вам, молодой человек?

— Да пошел ты на хрен! — ответил Женька и еле поборол желание двинуть продавца в ухо. — Хорошо устроился, да? По здоровью в армию не попал? Там пацаны гибнут…

Парень капризно сжал толстые губы:

— А что, вы были бы счастливы, если бы и я с ними там погиб, да?

— Лучше заткнись! — Женька почувствовал, что может не сдержаться, резко повернулся, пошел по тротуару, но про себя решил: «Если только вякнет…»

Но продавец проявил благоразумие и промолчал.

А Женька шел скорым шагом, пока не наткнулся на магазин «Охотник». Он располагался в подвальном помещении, был тесен, но богат на ассортимент товаров. «Тулки», «ижевки», одностволки, «вертикалки», «винты»… Правда, свободно ружья не продавались, но Женька решил, что это не проблема, если есть деньги. А деньги у него еще были. Проблема была в другом: как с такой длинноствольной дурой идти по Москве, караулить Рамазана у гостиницы? Обрез из той же «ижевки» смонастырить? А где и чем пилить металл? И как это, если у тебя одна рука? Надо было прихватить с войны…

Продавец до странности внимательно посмотрел на него. Женька поймал себя на том, что мыслит вслух.

— Тебе плохо? — спросил продавец. — Лицо у тебя горит. Температура, да?

— Наверное.

Женька пошел к выходу и машинально тронул ладонью лоб. Ничего не почувствовал, но усмехнулся про себя: естественно, только в горячке и можно додуматься до того, чтобы посреди Москвы охотиться с обрезом на человека, которого ни разу не видел. Это — не Танги или Аллерой, здесь враг с зеленой повязкой на голове ходить не будет. А Зырянова никто не пустит в «Россию», никто не санкционирует досмотр номеров. Так на кой же хрен обрез? Сидеть с ним у входа в гостинку и ждать типа, который появится в сопровождении старых знакомых — Шунта и Бориса? Но в «России», наверное, несколько входов и выходов, а с Рамазаном могут приехать и два, и три человека. В кого стрелять? «Мухи» мало, а то — «ижевка».

Он повернул на бульвар, сел на свободную скамейку. Рядом работали метлами женщины: сдирали с асфальта листву. Она лежала здесь толстым слоем, снизу уже темная, подгнившая.

— Пересели бы, — попросила одна из уборщиц, опасливо косясь на правый рукав куртки.

Женщина была в оранжевой фуфайке и такого же цвета брюках. К некрасивому лицу такой костюм почти шел.

— Чего вы боитесь? — спросил Зырянов. — Вы ведь боитесь меня, да?

— А чего бояться? — Женщина оперлась на метлу. — Руку твою жалко. Молодой такой и вроде не бандит с виду.

Женьке стало весело:

— А вы бандитов часто видели? У них рога растут?

— У них морды довольные. — Она подошла чуть ближе. — Тебе бутерброд дать? Ты с Чечни, наверное?

— Оттуда.

— Теперь чечены, говорят, в Москву отрядами прибывают, будут тут чего-то взрывать, поджигать. Это правда?

Женька поежился, его знобило. Он вспомнил фотографию Тамары Алексеевны Макаровой и не знал, что ответить женщине. Сказать, что чечены уже здесь, и пусть она идет с метлой в аэропорт и там встречает их? Он болезненно улыбнулся. Что-то с головой. Не то чтоб она болела, но сразу сброд мыслей шастает по мозгам, не фильтруется. Понятно, отчего это. Конечно, ему надо было отлежаться после драки у Шунта, но нету же времени! Командир стал слабаком, никак не очухается от ран, а убийца его жены завтра прилетает в Москву, возможно, не надолго, и нельзя отпустить его отсюда просто так…

Женщина смотрела на него, все еще ждала ответа, но Зырянов молча встал со скамейки и пошел по мягкому листовому настилу.

— Эй, возьми бутерброд, а?

— Спасибо, не заработал, — ответил Зырянов.

* * *

Лаврентьева он нашел у стойки, где должна была начаться регистрация рейса на Новокузнецк. Игорь Викторович стоял рядом с невысокой полненькой брюнеткой. Увидев Женьку, он тотчас оставил свою спутницу и поспешил навстречу ему:

— Ты вовремя. Я уже, если честно, устал от ее щебетания. Прощаться с любовницами — это, знаешь ли, препротивная процедура.

— Она красивая.

Предприниматель довольно хохотнул:

— У меня жена не хуже. Ладно, пойдем выпьем, угощаю. Я ведь обязан тебе, если бы ты знал, как обязан! Алла, — повернулся он к спутнице. — Мы сейчас.

— Я с вами, — она подхватила стоящую у ног спортивную сумку.

— Тебе пить нельзя, ты за рулем.

— Но кофе же можно. — Подошла, оглядела Зырянова, как осматривают скульптуры в музее. — Здравствуйте. Вот вам граммов пятьдесят коньяка просто необходимы, если у вас не врожденная бледность лица. Хотя, вполне возможно, вы при операции потеряли много крови.

— Прекрати, Алла, — недовольно сказал Лаврентьев.

— Не вижу причин, — брюнетка передернула плечиками. — Во-первых, мы все взрослые люди, во-вторых, я врач… Вы можете снять на минуту очки?

Женька не ощущал ни малейшей неловкости от бесцеремонных слов женщины.

— Не могу. У меня там кровоподтек.

— Это я и так вижу… Ну ладно, пойдем к бару, а то скоро посадку объявят.

Выпили по две рюмки хорошего коньяку, потом Лаврентьев сказал подружке:

— Мы оставим тебя, не обижайся, но есть мужские секреты.

— А у меня есть еще кофе…

Коммерсант с Зыряновым прошли длинным коридором, мимо служебных кабинетов. Остановились возле одной из дверей, Игорь Викторович без стука приоткрыл ее, переступил порог. В крохотной комнатке сидела за столом женщина, смотрела такой же крохотный телевизор.

— Валюша, будь добра, дай нам переговорить с товарищем, а? — сказал Лаврентьев.

— А что мне за это будет? — улыбнулась та.

— Милая, разве я тебя когда-нибудь обижал?

— А как же! Я вынуждена не смотреть свой фильм. Гони моральную компенсацию.

Лаврентьев протянул ей купюру, Валя тотчас упорхнула, а он сказал:

— Доят, стервы, на каждом шагу, хотя я ведь их и так не обижаю… Ладно, у нас действительно мало времени. Ты ствол просил.

Игорь Викторович вынул из кармана пистолет и положил его на стол. Женька удивленно взглянул на него:

— Вы оружие таскаете, как семечки. А если бы я не пришел, как бы досмотр прошли?

Коммерсант махнул рукой:

— Тоже мне — проблема! Есть мусорные ящики, есть туалет. На улице темно — в клумбу уронить можно.

— Или Алле отдать…

— Нет, — возразил Лаврентьев. — Я ее в свои дела не впутываю. И потом, игрушка не такая дорогая, чтоб рисковать. Я в них не соображаю, но мне сказали, что она одноразовая. Выстрел — и можно выбрасывать. Бывают такие?

Женька взял пистолет…

Такую никелированную игрушку он держал в руках лишь однажды. Она действительно одноразовая. Пистолет ходил у курсантов из рук в руки, а фээсбэшник, молодой подполковник, оружейный фанат, рассказывал, как он устроен и как действует…

— Сколько я за нее должен?

Коммерсант облизал сухие губы. Было видно, что он волнуется, но все же держит себя в руках.

— Ерунда, это презент. Ты для меня сделал больше. Ну что, пойдем, еще по пять капель пропустим.

Женька снял пистолет с предохранителя.

— Пойдем, пойдем, — заторопил его Лаврентьев. — Алла нас заждалась.

Женька зажал пистолет локтем правой руки, а левой взялся за затвор:

— Сгораю от любопытства. Просто посмотрю: неужели действительно такая хорошая машина способна выпустить лишь одну пулю?

— Постой! — Коммерсант боязливо, вытянутой рукой, тронул его за плечо. — Не делай этого. Я забыл тебе сказать: он взорвется.

Зырянов улыбнулся и вновь щелкнул предохранителем:

— Ты, наверное, не в курсе: я из разведки. Я знал, что он взорвется.

Лаврентьев тяжело опустился на стул:

— Я бы тебе об этом обязательно сказал…

— Ну да, ты же мне многим обязан.

— Нет, я в самом деле сказал бы.

— Врешь. Ты бы просто не давал мне такое оружие, если б не хотел, чтоб меня разорвало на куски. Но зачем-то же дал.

Коммерсант поднял на Женьку почти плачущие глаза:

— Да вычислили же меня! Элементарно вычислили! У Рамазана знаешь какая спецслужба? И своя есть, и государственная вроде на него работает. И Рамазан знает, кто мог на него накапать, по чьей информации ты мог взять его след. Нас таких здесь немного, он приедет и элементарно во всем разберется. И найдет меня не только в Новокузнецке, но и в Америке, если бы я туда уехал. Вот так.

— Вот так, — помолчав, повторил последнюю фразу Лаврентьева Женька. — Никто, значит, тебя еще не вычислил. Ты просто боишься, что это может произойти, потому решил сделать мне подарок.

— Как это — не вычислили? — встрепенулся Лаврентьев.

— А так. Если у Рамазана такие умные специалисты, они бы просто так тебя как предателя не отпустили, и мне бы никелированные игрушки не подсовывали. Проще и дешевле для них убрать человека, которого в Москве никто не знает. Ты просто побоялся, что когда-нибудь я могу попасться им, расколоться и выдать тебя. Раз я начал играть по-крупному, раз мне понадобилось оружие, значит, надо ждать беды. Ты рассудил правильно.

Лаврентьев тяжело вздохнул, спросил:

— И что ты теперь собираешься со мной сделать?

— А ничего. За последние дни не ты первый, кто меня предал. Я к этому уже привык.

— Я что, могу встать и идти в самолет?

— Да, если тебя пустят туда с оружием. Сейчас менты ждут диверсий от Чечни, за урнами следят, и я не знаю, куда ты можешь выбросить пистолет. И времени, чтоб подумать над этим вопросом, маловато. Посадка, наверное, заканчивается. Такие дела.

Коммерсант, глядя себе под ноги, глухо попросил:

— Возьми пистолет. Я, конечно… Возьми, прошу. Я не могу отложить вылет. Просто не могу. Безвыходная ситуация.

— Ну почему же, у тебя есть выход. Передерни затвор — и все.

Лаврентьев потер ладонями лицо.

— Ладно. — Женька положил пистолет в карман куртки. — Идем, а то действительно опоздаешь.

Коммерсант так заторопился, что переступил порог кабинета одновременно с Зыряновым, на миг привалившись к нему своим крупным телом.

— Спасибо.

— Когда-нибудь отплатишь за добро добром, да?

Лаврентьев ничего не ответил, почти побежал к уже опустевшей стойке, где оформлялся его рейс. Там стояла только Алла. Она что-то укоризненно выговорила ему, подставила щечку для поцелуя…

Женька развернулся и пошел к выходу вокзала. От остановки только-только отошел автобус. Он задумался: ждать следующий или взять такси? На такси, конечно, проще, но хватит ли денег, чтоб заплатить за протез? Вот же черт, он совсем забыл, зачем приехал в Москву. Ладно, впереди времени полно, надо разобраться с Рамазаном и потом уже заняться собой. Вопрос лишь в том, как разобраться. Ночь придется подумать. Правда, земля в глазах качается, то ли от голода, то ли оттого, что день такой бурный. Иногда ничего, а иногда просто каша в голове, трудно на чем-то сосредоточиться. С коммерсантом, кажется, без осечек отработал, теперь бы вот не вырубиться.

Автобус, такси… А куда, собственно, ехать? К Макарову? Нет, командир не должен знать, чем занят старлей, иначе даст отбой. В деревню, к бабушке Володи? Но где она, та деревня? Женька даже названия ее не запомнил. Остается одно: покрутиться ночь на любом железнодорожном вокзале. Там же можно попить какой-нибудь горячей бурды, съесть сосиску. Плохо, что нельзя отдохнуть…

Но раз нет лучших вариантов, то надо топать к автобусной остановке. На такси спешить некуда.

— Женя, вас подвезти?

Зырянов вздрогнул, оглянулся. Позади стояла Алла, крутила на пальчике ключи от машины.

— Нет, спасибо.

— Поехали, я же все равно в город. Вам куда?

Женька сел в салон «жигуленка» и почувствовал, что опять «плывет». Сиденье закачалось под ним, как лодка в неспокойном море.

— К любому железнодорожному вокзалу.

— Очень конкретно и понятно. — Она посмотрела на него, потом, не спрашивая, сняла очки. Женька ничего не сказал, ему было все равно. — Поверни-ка сюда голову. — Сильные руки взяли его за подбородок. — Ага. Ну ладно, покатили.

Женька вырубился. То ли заснул, то ли потерял сознание. Очнулся, когда машина затормозила и женщина тронула его за плечо:

— Выходим, тут ночлежка есть.

Зырянов, еще не до конца соображая, что делает, поплелся за ней к лифту жилого дома, поднялся на седьмой этаж. Лишь когда Алла вытащила из сумочки ключи, он прозрел:

— Так это ваша квартира?

— Да. Я приглашаю вас на ночь к себе.

— А не боитесь?

Она уже вошла в прихожую, зажгла там свет, сняла плащ, повесила его на вешалку и встала возле зеркала, поправляя прическу:

— А чего мне бояться? Половые притязания мне не грозят, вы сегодня не в той форме, да если бы и грозили — я секса не боюсь. Зато поможете опустошить холодильник: после Игоря там осталось столько продуктов, что мусоропровод забьется. Сейчас я накрываю на стол, а вы идите в ванную. На полочке — электробритвы. Три. Выбирайте любую. Поужинаем, а потом станете моим пациентом. У вас сотрясение мозга, Женя, я в этом кое-что смыслю…

Дальнейшее все происходило как в тумане. Он брился и никак не мог сообразить, почему в квартире одинокой женщины лежат три электробритвы, потом сидел за столом и ел, кажется, много, потом глотал таблетки, потом упал в кровать и терпеливо сносил укусы иглы. Уши словно ватой заложило, и сквозь эту вату он слышал, как Алла с кем-то разговаривает по телефону, кажется, с Игорем… Голос ее становился все глуше, наконец совсем замолчал, и только тут Зырянов испугался, что уснет. Дело ведь — дрянь! Лаврентьев и по телефону, и там, в аэропорту, в минуту прощания, мог сказать, что Зырянов опасен для них, что в его кармане лежит пистолет и хорошо бы заманить его к себе, а потом сдать!

Женька через силу разодрал глаза, сел на кровати. Ночь, оказывается, прошла. Окно уже было бледным от наступающего рассвета.

Он встал и пошел к вешалке, ощупал карман: пистолет лежал на месте. Но было что-то еще и кроме пистолета…

В прихожей вспыхнул свет, у выключателя в легком халатике стояла Алла.

— Как себя чувствуете, больной? Хотите смыться по-английски, не прощаясь?

Зырянов почувствовал себя неловко в плавках, босиком, с неприкрытой красной раной на руке. Он не знал, что ответить хозяйке.

— Так не пойдет. — Она покачала головой. — Сейчас — укол, потом легкий завтрак, а потом уже каждый будет действовать по личному расписанию. Договорились? Или у нас будут еще совместные планы?

Женька не понял, что она имеет в виду, пока Алла не подошла и не положила ему руки на плечи:

— Ты, вижу, оклемался. Фигура у тебя хорошая, крепкая. И глаза прояснились. Пойдем?

Позже, когда Алла уже делала ему укол, он спросил:

— Послушай, а почему у тебя три электробритвы?

— А потому, что у меня трое мужчин останавливаются. Когда приезжают в Москву, то не в гостиницы спешат, а сразу сюда. Все знают друг о друге, у них, видимо, график есть, и никогда вместе не заявляются. Без накладок дело идет, как говорится.

— А тебе это зачем?

— Затем, чтоб, работая в поликлинике и получая оклад, ездить на машине и иметь все, что надо, в квартире. Да и еще на работе считаться очень добропорядочной и нравственной. Тебя устраивает такой ответ?

— И как они…

Женька хотел спросить, расспрашивают ли они ее друг о друге, но Алла продолжила фразу по-своему:

— Как они в смысле секса? Да почти никак. Слышал бы ты, с каким упоением они рассказывают мне о сделках и контрактах, когда надо… — Она замолчала, поцеловала его в голую спину и заключила: — Все трое тебя одного не стоят, без лишней лести говорю.

Женьке все же стало грустновато от этой похвалы.

— А ты не думаешь, что мне неприятно это слышать? Ну, о других мужчинах.

— Конечно не думаю. Ну кто мы друг другу? Так… Будто шли каждый по себе, остановились на миг, закурить попросили и разошлись навсегда. Ах, как тебе бы надо было еще полежать денька три-четыре!

— Нет, мне пора.

Уже на улице он сунул руку в карман и вытащил на свет божий стопку пятидесятидолларовых купюр. Лаврентьев сунул их, скорее всего, в тот миг, когда они столкнулись при выходе из дверей. Искупал вину, называется. Ну что ж, пусть будет хоть так.

До прибытия самолета с Рамазаном у него еще была масса времени, и Зырянов решил убить его, добираясь до Внуково на электричке, а не на такси. Цель поездки была одна: найти в толпе встречающих рейс из Германии Шунта, проследить, к кому подбежит он на полусогнутых. Рамазана надо знать хотя бы в лицо.

Что будет потом — Бог подскажет.

Но и этому его небогатому плану не суждено было сбыться. Едва Женька зашел в здание аэровокзала, как услышал за спиной:

— Зырянов, я не ошибся, я знал, где тебя искать!

Глава 14

Расставшись с Толиком Шимановым и вернувшись домой, Макаров первым делом принял ледяной душ, чего не вытворял со времен выхода из госпиталя, а потом выпил полфужера холодной водки. Кровь в жилах проснулась, прошла даже ноющая боль в затылке. Она появилась, когда они с Толиком сидели у телефона и ждали информацию о моргах.

Теперь Макарову опять надо не отходить от аппарата. Великое дело — фронтовое братство. Те, с кем он в разное время встречался там, в горах, позвонят и выдадут ему все: фамилию Володи-кладовщика, всю его биографию, место жительства бабушки…

К бабушке, конечно, придется ехать самому. Да он и на край света готов сейчас мчаться, только бы Женька не успел свалять дурака, только бы не подставился! Ну зачем он ляпнул ему про Рамазана? Наболело? Все равно в себе надо было таскать!

Последняя встреча с Рамазаном была, конечно, самой тяжелой, горчайший осадок остался после нее.

Он подъехал на армейском «уазике» в сопровождении генерала с большими звездами и двух гражданских — их лица мелькали на экране телевизора, хотя экран этот приходилось видеть крайне редко. Гражданские сразу побежали в окопы проверять, есть ли вши у солдат, и интересоваться, что они ели на завтрак. Генералу было тоже не до Макарова, он отбыл на позиции, где работали телевизионщики.

Рамазан остался с Макаровым.

— Я могу на правах старого знакомого попросить у вас чаю, Олег Иванович?

— А почему бы и нет? Заварка только неважнецкая, труха, а не чай.

Макаров налил воды в электрочайник, старый, помятый, прикрыл его вместо утерянной крышки куском фанеры, включил в розетку. У вилки заискрило, завоняло горящей изоляцией.

— Да, — протянул Рамазан. — Живете вы тут…

— Как и жили, — пожал плечами Макаров.

— Не скажи, Олег Иванович. Ханлар помнишь? Тот кабинет, который я хотел тебе отремонтировать? То был кремль, а это — курная изба. И чайник, наверное, еще с тех времен, я не ошибся?

Олег закурил, и Рамазан поморщился:

— Пока вода вскипать будет, пойдем отсюда на свежий воздух. Там весна все-таки.

— Да неужто? — хмыкнул полковник. — А я как-то и не заметил.

— Пойдем, пойдем.

Весну Макарову нельзя было не заметить. Весна — бездорожье и грязь, многоколенный водительский мат, прилет комарья.

Вышли, уселись на грубо сколоченную скамью, проводили взглядами пятнистой раскраски вертолет.

— Как Ваня, летчик, которому мои люди перевязку делали, летает еще?

— А что, — с вызовом спросил Макаров, — ситуацию уже не отслеживаете?

— Масштабы не те, дорогой. Раньше, если помнишь, я на поклон да с просьбами к тебе, подполковнику, бегал, теперь же генерал считает за честь меня в машине провезти.

— Прости, — сказал Олег. — Без оркестра встретил тебя, не знал о повышении.

— Не ерничай, Олег Иванович. Честное слово даю: приехал сюда только для того, чтоб на тебя посмотреть. Интересный ты человек. Найди мы с тобой еще тогда, в Карабахе, общий язык, высоко бы летал сейчас.

— С высоты больней падать.

— Падать можно, и на ровном месте споткнувшись. А про высоту — это зеваки придумали, которым просто хорошо видно, как сверху вниз летят. Ты знаешь кто? Орел, который как ворона за плугом ходит.

— А ты кто? — спросил Макаров.

— Я научился летать, слава Богу или Аллаху, даже не знаю, как сказать.

— Это интересный вопрос. Человек вне нации и вероисповедания. Ты и в Карабахе, и в Осетии, и в Чечене. И я никак не пойму, на чьей ты стороне.

— Это несложно понять. Раз с тобой сижу — значит, на твоей. — Он заулыбался. — Правда, не далее как вчера с людьми Масхадова шашлык ел и чай пил. Двух русских солдат из плена выкупил. За свои деньги, между прочим.

— Спасибо.

Рамазан опять засмеялся:

— Спасибо — много, нам бы на бутылку, так у русских говорят. Мне бы еще двух-трех выкупить — не беднее арабского шейха стал бы.

Макаров недоуменно взглянул на собеседника:

— Это как понимать?

— Это не надо понимать, Олег Иванович. Политику ведь простому смертному никогда не понять, так? А я делаю политические акции. Я не правый, не левый, у меня нигде нет врагов, и это сейчас главное. Я вашим пленных возвращаю, но говорю: задействуйте в плане восстановления республики.

— Дома и заводы строить хочешь?

— Нет. Хочу всего-навсего иметь доступ к деньгам, к хорошим деньгам. Вокруг любой войны всегда крутятся хорошие деньги, так ведь? Это закон, он не мною придуман. Когда деньги оседают, прекращают крутиться, прекращается и война. В Чечне как раз к этому идет, надо не упустить шанс.

Макаров отстрелил сожженную до фильтра сигарету, тотчас вытащил из пачки другую.

— Значит, бизнес на войне делаешь. На наших пленных.

— Но ведь пленным, Олег Иванович, от этого не хуже. И потом, ты же понимаешь, что бизнес и на тебе делают, и на других таких, как ты. Пока вы воюете, вы даете шанс умным людям неплохо заработать и сделать карьеру. Я, к примеру, уже вхож в коридоры власти, мне министры руки пожимают, просят в какие-то комиссии войти. А вот не торчи вы тут, в грязи, не штурмуй вы Грозный или Самашки, кем бы я был, а? Наперсточником, ну, бухгалтером, в лучшем случае. Так что это тебе спасибо, Олег Иванович.

У Макарова судорогой свело щеку, он прикрыл ее ладонью, погладил, успокаивая. С трудом взял себя в руки и ровным голосом спросил:

— Рамазан, ответь, только честно: на хрен ты меня заводишь? Я же чувствую, что специально заводишь. Ну, дам я тебе в морду, чего ты добиваешься, а дальше что?

Рамазан покачал головой:

— Я не этого добиваюсь. Хотя, представь, и такой исход мне бы на пользу пошел: хорошая реклама. Партия мира спасает из плена солдатиков, а партия войны машет кулаками… Но я с другой целью к тебе приехал, Олег Иванович. Я приехал тебе доказать, что ты был не прав, не считаясь со мной. Я не люблю, когда со мной не считаются, понимаешь? Я ведь не вслепую на тебя выходил тогда, при первых встречах. Мне большие люди говорили на мои предложения: мы не против, но иди к Макарову, поскольку складами конкретно заведует он, а не мы. Согласись ты со мной — каждый бы имел свою долю: и они, и ты, и я.

— А за счет кого?

— Ты бойцов имеешь в виду?

— Да.

— Олег Иванович, не считай меня идиотом, на войне все списывается и восстанавливается. У тех, с кем я смог договориться, солдаты с голоду не пухли и голыми не ходили. И, мотай на ус, наград у них побольше, чем у тебя.

— Эту тему не трогать, — глухо сказал Макаров.

— О бойцах, похоже, один ты и печешься, — словно не услышал его Рамазан. — Эти двое, которые в окопы побежали, — думаешь, им надо, чтоб солдатам легче и лучше было? Нет, им надо вшей найти и антисанитарию и прокричать об этом везде. Тогда их имена на слуху будут — вот что им надо.

— Закончим. — Макаров сжал кулаки и постучал ими по коленям. Глаза его потемнели.

Все это не укрылось от взгляда Рамазана, тем не менее он продолжил:

— Нет, не закончим. Я все-таки думаю, что что-то из моих слов до тебя дошло, Олег Иванович, и потому делаю тебе последнее предложение. От тебя не так много и надо, поверь, но внакладе не останешься…

— Рамазан, уйди, иначе битьем морды дело не ограничится.

Рамазан сощурил глаза, словно оценивая, насколько всерьез надо принимать слова полковника. Оценил, но все же решил продолжить:

— Ты пугаешь — и я пугать буду. Макаров, мне ведь ничего не стоит размазать тебя так. — Он потер ладонью о ладонь. — Как тлю. Это мы раньше глупыми были, листовочками вас пугали. Теперь листовок не будет, Макаров. Теперь тебя просто смешают с дерьмом. И ведь будет за что. У тебя же полно солдат, которые портянки еще не научились на ноги наматывать, служат всего два-три месяца. Я их даже пофамильно знаю…

Макаров встал:

— Рамазан, меня размажут еще раньше: за то, что тебя прибью. Уйди, последний раз прошу.

На этот раз Рамазан понял, что полковник действительно на пределе. Он тоже поднялся, отошел метров на пять, но не удержался и сказал на прощание:

— У тебя же еще жена есть, Тамара Алексеевна. О ней бы подумал.

И быстро зашагал в ту сторону, куда уехал генерал.

Олег пнул берцовкой ни в чем не повинную скамью, вспомнил, что включил электрочайник, опять шагнул под полог палатки. Вода, естественно, давно выкипела, остыл и сам чайник: видно, что-то в нем перегорело. Захотелось швырнуть его в дальний угол, но Макаров все же сдержал себя. Есть электрик, хороший паренек, надо отдать, пусть поковыряется, починит.

Вошли двое гражданских, приехавших с генералом и Рамазаном. Один из них четким и суровым, как у генералиссимуса, голосом сказал:

— Товарищ полковник, что же у вас тут творится, а? Вы когда личный состав в бане мыли?

— В Сандунах? — спросил Макаров.

— Не надо в позу становиться! Вы знаете, что у солдат вши есть?

— Знаю. И у меня есть. И у вас будут, если поживете тут немножко. Дальше что? Советуете прекращать войну и возвращаться в лагеря?

* * *

…Зазвонил телефон, Макаров прервал невеселые свои воспоминания. Звонят, скорее всего, по поводу кладовщика, того, кто последним видел Женьку.

Но он ошибся.

— Олег Иванович? Это Чехотный. Я подъеду к вам через полчаса, а?..

И вот он уже сидит за кухонным столом, удивленно наблюдает за тем, как Макаров разливает по рюмкам водку.

— Вы же, кажется, сухой закон себе устанавливали.

— Сам установил, сам и ликвидирую. И вообще, законы для того и создаются, чтобы их нарушать, так?

Чехотный хмыкнул:

— Я, наверное, дверью ошибся. К другому человеку попал. Тот был как послушник в монастыре.

— Вот-вот, мальчик-послушник. Но я вдруг вспомнил, что уже годы не те, чтоб роль мальчиков играть, чтоб себя же бояться.

— Себя бояться? Это как? — Следователь поднял рюмку, посмотрел ее на свет.

— А так… Это долго говорить. В общем, в ту дверь вы вошли, в ту.

— А я ведь по вопросу двери и пришел.

Макаров недоуменно взглянул на Чехотного:

— В каком смысле?

— В самом прямом, Олег Иванович. Меня интересует вот эта ваша входная дверь.

— Давайте все-таки выпьем для начала, чтоб соображалось легче.

Выпили. Чехотный перевернул рюмку:

— Все, я больше одной не пью. Олег Иванович, у меня такой странный вопрос: вы не заметили, у вас из квартиры ничего ценного не пропало, а?

— А что вы ценным называете?

Следователь с полминуты изучал рисунок линолеума на полу кухни, потом сказал:

— Ладно, начнем с другого конца. В сумочке вашей жены лежало все, что нужно женщине: губная помада, зеркальце, расческа, прочая мелочь… В этой же сумочке она обычно держала и ключи от квартиры, так?

— Да, — кивнул Макаров. — На брелоке с бронзовым орлом. У меня брелок с головой медведя, а у нее — с орлом. Я их лет десять назад купил.

— Так вот, Олег Иванович, — продолжил Чехотный. — Наши эксперты даже следы сгоревшей расчески обнаружили, а ключей при Тамаре Алексеевне не оказалось. Конечно, она их могла просто потерять… Но вы теперь понимаете, почему я спрашивал о том, все ли ценные вещи в доме целы?

— Все. Мы в шкафу на верхней полке обычно деньги держали на домашние расходы. Так вот, и они не тронуты, там тысяч триста было. И в общем-то, на виду. Что пропало, так это… Макаров привычно пожевал губу, раздумывая, сказать или нет, потом махнул рукой. — Да может, это и не пропажа. Я хотел из семейного альбома снимок переснять, который нам обоим нравился, — снимок Тамары, естественно, а его на месте не оказалось, другой там налеплен… Ну, в общем, это ерунда, конечно. Кто бы из-за снимка в квартиру лез? Наверное, жена его взяла. Куда вот только и зачем?

Чехотный попросил подробнейшим образом описать пропавшую фотографию, потом сказал:

— Время переходить к кавказским делам. Олег Иванович, честно и откровенно: знаете, когда появится в Москве Рамазан?

Макаров посмотрел на бутылку:

— Может, все же еще по одной нальем?

— Значит, знаете. И что намерены делать?

— А что по этому поводу вы делать посоветуете?

— Наливай. — Чехотный поставил свою рюмку на ножку. — Только половину, тут на трезвую голову разговор идти должен, так ведь?

— Согласен.

— Потому, Олег Иванович, что мне надо во всех деталях знать о ваших взаимоотношениях с кавказцем. Сколько раз встречались, при каких условиях, о чем говорили…

* * *

С Чехотным просидели часа полтора. Сошлись на том, что никакой самодеятельности со стороны Макарова не последует, что горячку тут пороть не стоит.

«Поверьте, Олег Иванович, я сделаю все возможное…»

Макаров следователя понял. Прибить Рамазана, конечно, можно, но ведь надо еще и доказать его вину. С этим сложнее.

Телефон, видно, ждал, когда хозяин проводит гостя. Лишь только за Чехотным закрылась дверь, как позвонили товарищи из милиции. Два слова воспоминаний о горах, об операциях, потом информация по сути. Есть у Володи-кладовщика и фамилия, и бабушка, она живет, кстати, рядышком с Москвой, если время терпит, завтра ребята могут и машиной помочь…

— Нет, ребята, спасибо. Транспорт есть.

Транспортом, который есть, Макаров назвал электричку. Получилось очень удачно: он прибыл на вокзал за минуту до ее отхода. А через час уже беседовал с кладовщиком.

— Я из-за Жени с работы сорвался, понимаете? Сказал там, что бабушка приболела. Но даже не успел поговорить с ним. Приехал — он спал, а проснулся — никому ничего не сказал и смылся.

— Значит, ты его, избитого, посадил в машину и сразу привез сюда…

— Ну да! Хотя, мы еще в одно место заехали, к девке, он хотел ее с собой прихватить. А она за ментами побежала. Женя усек это, вернулся в машину ну и сказал вроде того, что Машка, стерва, заложила его кавказцам.

— Кавказцам? — переспросил Макаров. — А разве ваш Шунт тех кровей?

— Шунт работает с азерами, армянами, дагестанцами. Склад их в основном.

— Володя, а ты слышал такое имя — Рамазан?

— А как же! Кавказцы — его люди, а сам Шунт — вроде телохранителя. Но в глаза я его ни разу не видел. Меня и Женя расспрашивал, как Рамазан выглядит, но чего не знаю, того не знаю.

Сомнений у Макарова не оставалось: Зырянов ищет Рамазана. Ищет методом тыка, нарываясь на сплошные неприятности. Такие поиски могут закончиться печально для него. Спасать надо Женьку. А для начала — найти. Пока — никаких концов. Куда он мог утром уехать из деревни? Если верить Шунту, Зырянов не знает, когда конкретно появится в Москве Рамазан. Не знает, но, естественно, захочет узнать. Какие у него для этого пути?

Нет путей.

— Володя, ты можешь мне рассказать подробно, где стоит тот ларек, в котором работает девка, предавшая Женю? Как она сама выглядит?

Машу Володя в глаза не видел, но запомнил, к какому ларьку подходил Зырянов.

— Садитесь в машину, я вас прямо сейчас туда и подкину. Я все равно в город ехать собирался.

* * *

Красивые куколки, разыгрывающие роль невинных овечек, Макарову были знакомы.

— Господи, на старости лет повстречать такую прелестницу!..

— Да какой же вы старый? — Маша заиграла глазками. — Мужчина в самом расцвете сил.

— При этом, заметьте, холостой и богатый.

— Да вы все так говорите!

— Ах, Машенька, я могу прямо сейчас пригласить вас в квартиру холостяка. Будет музыка, вино, кофе — и никакой пошлости.

Блондиночка игриво засмеялась, потом сказала:

— А знаете, я вам верю. На садиста и насильника вы совсем не похожи.

— Ну, если совсем — то это плохо.

Опять искренний чистенький смех.

— Так как насчет моего приглашения?

— Вы это серьезно?

— Серьезней не бывает.

Маша изобразила на личике смятение:

— Если начальство увидит, что я прогуливаю…

— Машенька, я компенсирую этот прогул и материально, и морально. Ну?

— А, ладно!

Через две минуты она уже стояла рядышком с ним: в пушистом, с отложной горловиной, свитере, в короткой юбчонке, не скрывающей красивых длинных ног.

— У вас машина, надеюсь? А то я легко одета, чтоб трамваями добираться.

Хорошее лицо, не тронутое даже тенью разврата и старения. «А может, Зырянов ошибся, и эта девочка ни при чем? — подумал Макаров. — Все-таки возьму-ка я ее за локоток, чтоб не сбежала».

— Машина есть. Тебя не будет шокировать, что повезу туда, где ты была с Женей Зыряновым, парнем без руки? — на всякий случай уточнил он.

Блондинка рванулась в сторону, но хватка полковника была надежней любых наручников. Личико ее пошло пятнами — от страха.

— Я милицию вызову!

Как нарочно, в это самое время из тоннеля метро показался поднимающийся по ступенькам милиционер, сержант. Наверное, он слышал фразу Маши — их разделяло метров пятнадцать.

«Ладно, — подумал Макаров. — Пусть подходит. Все же одно министерство, авось договоримся». Он даже подмигнул сержанту, а вслух сказал:

— А я, думаешь, кто, красавица? Твой клиент, что ли?

Сержант застыл, потом, вопреки ожиданиям Олега, попятился и исчез в том же тоннеле. Макаров не придал этому особого значения. Ну действительно: сержант принял его за своего, не захотел вмешиваться, чтоб не создавать лишнего шума. Все правильно.

— Поедем мы сейчас с тобой, Маша, в участок, и думаю, что ты там надолго задержаться можешь.

Продавщица сникла, даже ноги ее вроде стали короче.

— А что я сделала?

— А вот если ответишь, что ты сделала, честно ответишь, то можешь тут же возвратиться к своему прилавку. Такой вариант тебя устраивает?

— Да, — слишком быстро ответила блондинка.

Олег понятия не имел, о чем ее спрашивать. Он ведь совершенно не знал, что произошло между Зыряновым и этой красавицей. Если задавать вопросы слишком общие, издалека, она может-таки наврать, выпутаться. Тут точность нужна, а где ее взять? Одно лишь известно…

— Зачем же ты Женю продала, девочка?

— А что делать оставалось? Борис видел, как этот парень после драки ко мне забежал. Потом он пришел часа через полтора…

— Кто?

— Ну Борис же! И я ему по глупости сказала, что дала Жене свой телефон. И он приказал, если мы встретимся, ему… сообщить. Он бы мне голову свернул, если бы я умолчала об этом.

— Ты с Борисом давно знакома?

— Да. Он сюда часто с дружками приходит пиво пить. У меня выбор, а на рынке у них пиво только одного сорта.

— Где сейчас можно найти Бориса?

— Какого?

Макаров сурово взглянул на нее, хотел было уже сказать, чтоб не придуривалась, но она пояснила:

— Мой шеф, который киоски держит, тоже Борис.

— Киоскер мне пока не нужен.

— А тот на рынке, наверное.

— Спишь с ним?

— Да.

— С которым?

Она подняла на него невинные чистые глаза:

— И с тем, и с другим. Им что-то передать надо?

Макаров чуть не рассмеялся. Но от одного все же не удержался. Погладил блондиночку по голове, сказал:

— Девочка, тебя ждет прекрасное будущее. Судя по всему, ты вырастешь большой б…ю.

В это же самое время, в подземке, в комнате милиции, проходил разговор иного рода. Старший лейтенант милиции пинком выпроваживал из кабинета очередного подвыпившего клиента, когда его чуть не сбил с ног сержант.

— Вася, ты сбрендил, что ли?

— Алексей Алексеевич, Машка!..

— Что Машка? Рожает или клиента очередного сняла?

— Ее взяли! Высокий такой, наверняка из отдела безопасности. Я услышал, он про однорукого спрашивал, ну, которого мы обули. То есть который нас потом…

Старший лейтенант схватил со стола, из-под газет, кошелек, кинул его в верхний ящик стола, потом передумал, бросил на пол и ногой загнал под сейф.

— Ага, — сказал сержант. — Он сейчас придет сюда. Он меня увидел, подмигнул или кивнул… Накапали ему уже, как пить дать накапали. Берем у всех без разбору, а ведь я же вам говорил…

— Заткнись! — старший лейтенант поправил на себе форму. — Я иду на перрон, а ты тут будь.

Офицер вышел, а Вася сел за стол, тут же — видно, давно уже об этом подумывал — начал писать на стандартном листе бумаги:

«Я, сержант милиции Тихонин Василий Васильевич, добровольно сознаюсь в том, что…»

* * *

— Олег, — сказал Шиманов, выслушав по телефону Макарова. — Я рад, что мы перед моим отъездом еще раз поговорили, честное слово, рад. Сейчас сделаем все, что надо, правда, завтра, бля, пресса вой поднимет, что опять мы кавказцев задницами в грязь повтыкали. Ну да хрен с нею, с прессой. А начальство пусть меня в Чечне ищет, чтоб втык сделать… Я, Олег, все понял, ты ни во что не вмешивайся, замри где-нибудь в сторонке, тебя наши сами найдут.

— Как?

— Ну ты вопросики задаешь, бля. Думаешь, один на белом свете профессионал, что ли?

Макаров остановился у пруда, почти на том самом месте, где недавно сидел Женька. С удочкой торчал только один рыбак, и то, наверное, лишь потому, что ноги его уже не несли и он дремал на стульчике, окружив себя пустыми бутылками. Пацанва ради хохмы вытащила из его рук удилище, заменив его поломанной хоккейной клюшкой. Люди тыкали в сторону мужика пальцами и ржали.

Рынок был маленький, компактный, и Олегу было видно, как к обоим выходам из него почти одновременно подъехали «рафик» и «уазик». «Черные береты» выскочили из машин, с дубинками, короткими автоматами. Заволновалась, задвигалась базарная масса…

Никаких деталей издали он не видел, хотя одну картинку ему стоило бы посмотреть.

Среднего роста крепыш-омоновец стоял за спиной человека, опершегося руками о кузов машины с картофелем, ударами берцовок «помогал» тому пошире раздвинуть ноги. Потом тихо, чтоб никто другой не слышал, спросил:

— Ты Борис?

— Да.

— В кутузку хочешь?

Молчание.

— Хочешь, значит?

— Нет.

— Тогда не выделывайся, когда с тобой говорят. Однорукий к тебе сегодня приходил?

— Приходил.

— Что спрашивал?

— Во сколько прилетает Рамазан. Рамазан — это…

— Ты сказал во сколько?

— Да, завтра, в два дня. То есть в четыр…

— Свободен. Пока.

Не видел и не слышал этого Макаров. Со стороны пруда он лишь следил вместе с другими зеваками за тем, как минут через десять омоновцы заняли в машинах свои привычные места и отбыли от рынка. Сколько «беретов» выходило, столько и уехало. Олег уже подумал было, что Толик Шиманов фраернулся, недоинструктировал своих ребят, но тут рядом с ним приостановился молодой парень с пакетом черного винограда.

— Борис сообщил Зырянову о том, что самолет прибывает завтра в четырнадцать часов.

Ни здравствуйте, ни до свиданья. Сказал и ушел.

* * *

Куда как много событий за денек набежало, да и те, как оказалось, не закончились.

Впереди главное событие дня было.

Макаров вернулся домой уже затемно. Врубил телевизор — шла очередная многосерийная импортная муть. Мальчик лет шести в строгом белом костюмчике, при бабочке, раздувая пухлые щечки, гасил свечи на именинном пироге.

Макаров вспомнил Лесю и Олежку. Вспомнил и удивился: как же так получилось, что он на день забыл о их существовании? Как же так? А у сына тоже скоро день рождения, и нет у Олежки ни белого костюма, ни галстука-бабочки, а есть штопаный свитерок… Надо завтра же облететь все магазины…

Нет, завтра надо решить вопрос с Зыряновым. Конечно же он помчится в аэропорт встречать Рамазана. И его там скрутят. Москва — не Чечня, тут надо менять тактику, тут надо чаще всего ждать удара сзади… Женька еще не привык к этому.

Телефонный звонок.

— Олег Иванович?

Знакомый голос, но кому принадлежит — сразу не вспомнить. Постой-постой… Не может быть!

— Олег Иванович, это Рамазан. Я очень хотел бы с тобой встретиться, и прямо сейчас.

— Гостиница «Россия»? — только и спросил Макаров.

— Устаревшая информация. По ней, кстати, я вообще только завтра должен был прилететь.

— А куда подъехать?

— Туда, куда тебя привезут. Жди машину. Но я хочу сразу сказать, Олег Иванович: на мне нет никакой вины. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. Очень не хочется, чтоб мы натворили глупостей.

Макаров осторожно положил трубку, не двигаясь, посидел некоторое время за столом. Потом вытащил пистолет, осмотрел магазин: он был снаряжен под завязку. Встал, достал из шкафа белую наплечную кобуру, подошел к окну. Зачем же он позвонил, гад? Зачем ему нужна встреча? Причем такая спешная?

Не виноват? Он что угодно сказать может, кто же добровольно в таком признается? Хотя крови за ним Макаров не знал. Лесть, шантаж, угрозы — это было. Но убийство…

Рамазан — вор, вор высокого пошиба. Эта специализация, насколько знает Макаров, не предусматривает смертельных исходов.

Но, с другой стороны, сейчас закон не писан никому: ни президенту, ни депутату, ни бандиту. Время такое, что не до кодексов.

Зачем же все-таки ему нужна встреча?

К подъезду дома подкатила темная иномарка, кажется, «Вольво». Дверцы не открываются, никто не выходит. Водитель, скорее всего, ждет его, Макарова.

Олег поправил кобуру, взял в руки плащ и пошел к лифту.

Едва он вышел из подъезда, дверца машины тотчас открылась. Светловолосый парень, не спрашивая ничего, жестом пригласил занять место на заднем сиденье.

За всю дорогу не было произнесено ни слова.

Остановились у гостиницы, которую недавно отреставрировали турки. Она сияла огнями и чистотой. Швейцар даже не спросил документов, лишь чуть кивнул, словно знал его, Макарова, сто лет.

В лифте светловолосый протянул Олегу ладонь:

— Оружие.

— Пошел ты к черту, — сказал Макаров.

Тот лишь дернул бровями: мол, как знаешь, свое дело я сделал.

Дверь в номер Рамазана была приоткрыта. Это был стильный люкс с белой мебелью. Рамазан в дорогом синем костюме смотрелся на этом белом фоне как киноактер. Олег не сразу узнал его. Ни бороды, ни усов, короткая аккуратная стрижка. Встал из-за маленького журнального столика, поздоровался, но руки не протянул.

Спросил:

— У тебя пистолет?

— Да.

— По нашим обычаям, в дом хозяина гости заходят без оружия.

— Кто гость, а кто хозяин, надо еще разобраться, — хмуро сказал Макаров. — И чьи обычаи надо чтить в этом городе.

— В таком тоне нам трудно будет говорить. — Рамазан опять сел и спросил: — Может, пусть принесут коньяк, лимон? Или водку?

— Мне все равно. Но немного выпил бы. Хотя совсем не хочу затягивать нашу встречу. Зачем я тебе нужен?

— Я постараюсь это объяснить как можно короче, Олег Иванович. Понимаю твой настрой… Хотя еще день назад я не мог даже предположить, что ты меня заподозришь в этом.

— После последних твоих угроз — и не мог предположить?

Рамазан сморщился, будто съел лимон.

— Тут я виноват. Язык мой… Но я не оправдываться перед тобой хочу. Ни я, ни мои люди к трагедии с твоей женой отношения не имеют. Верь, не верь — твое дело. Но мне уже вчера позвонили за границу и дали такую информацию… А сегодня эту информацию дополнили… Моими людьми заинтересовались ОМОН, спецназ, допросы проводят, избивают. Наверняка меня самого завтра кое-кто в аэропорту ждал бы совсем не с цветами. Я, Олег Иванович, всего этого не боюсь, у меня у самого служба охраны если не президентского уровня, то не многим хуже. Но я не хочу, чтоб твои люди и мои схлестнулись, понимаешь? Кто победит, не знаю, но мы с тобой оба проиграем от этого.

— Выходит, Рамазан, мы «стрелку» забили и производим сейчас бандитскую разборку?

— Нет, Олег Иванович. На «стрелках» делят сферы влияния и выручку, нам же делить нечего. У нас другое. Ты хочешь «заказать» меня, другими словами, шлепнуть, а я только сейчас почувствовал вкус жизни и власти и не хочу терять ни то, ни другое.

Светловолосый водитель поставил на столик коньяк, рюмки, вазу с фруктами. Рамазан спросил:

— Может, ты нормально поужинать хочешь, Олег Иванович? Сейчас устроим.

— А ты, Рамазан, не только бороду сбрил, ты рассуждать и выражаться научился, как прирожденный парламентарий.

Тот ответил без улыбки:

— Не только люди делают деньги, но и деньги делают людей, это действительно так. Кстати, я предлагал тебе стать состоятельным.

— За счет чего?

Рамазан наполнил рюмки:

— Опять иронизируешь. Да, за счет войны. Но я еще раз говорю: на ней нагрели руки тысячи, ты их видишь, ты о них читаешь, и, поверь, я, вполне возможно, самый честный из них. Я взял там первоначальный капитал и сказал: хватит!

— А что ты мне хотел предложить во время последней встречи? И как же твое решение участвовать в восстановлении разрушенной республики?

— Так эта же прибыль уже будет не от войны, а от мира. А что предлагал — то ушло, давай не вспоминать о нем. Выпьем молча?

Выпили.

— Теперь о деле, — сказал Рамазан. — Кроме твоих подозрений, не хочу брать на себя конкретный грех. На тебя работает сумасшедший один, Зырянов. Я не знаю, почему он еще жив. Но я боюсь, что такое везение у него не надолго, понимаешь? Я дал своим людям задание вычислить, кто его в Москве навел на мой след. Зырянов мне не нужен, но не нужен и предатель. Последний — моя забота, а ты своего головореза убери куда-нибудь подальше.

— Одного не пойму, — сказал Макаров. — Думал, из Чечни сюда приеду, как из войны в мир. Думал, если не убили там, то уж тут точно не убьют. И ты врешь, Рамазан, насчет своей честности. Ты просто понял, что тут такой же бардак и надо быстрее столбить в столице свой участок. Тут можно погреть руки, да?

— Грей, Олег Иванович. Кто тебе это делать не дает? Даже наоборот: предлагают. А ты все воюешь. А закончил воевать — и что? И нет никакой цели.

— У меня есть цель, — хмуро сказал Макаров.

— Какая? Научиться солить грибы?

— Узнать, кто убил Тамару и за что. И если ты, Рамазан, в этом замешан…

— Не трать времени зря, Олег Иванович. Ни я, ни мои люди тут ни при чем. Убери Зырянова с моего следа, договорились? Это добром не кончится.

— А ты следов меньше оставляй, Рамазан.

Макаров поднялся, пошел к выходу. Рамазан предложил отвезти его домой на машине, но Олег ничего не ответил, вышел из гостиницы и не спеша пошел по ухоженной, освещенной мертвенным фонарным светом аллее.

Глава 15

Кавказский след в деле убийства Макаровой Чехотный начал разрабатывать давным-давно, еще когда полковник лежал в госпитале. Но что такое «разрабатывать»? Любой полевой командир мог послать в Москву своих людей с подобным заданием: убрать конкретного человека. Никакие усиления, никакие бэтээры на перекрестках опытным киллерам не помеха. Они могли приехать в столицу без оружия — тут стволов «гуляет» десятки тысяч, захочешь — добудешь.

Но…

Подобные акции носят характер устрашения — иначе зачем же ехать за тысячу километров и стрелять в женщину? Тот же полевой командир должен был ударить себя в грудь и проорать, что берет на себя ответственность за теракт и так будет с семьей каждого офицера, проливающего кровь граждан гордой республики…

В общем, чего-то подобного, пропагандистского, следовало ожидать, но Чечня молчала. Более того, Чехотный получил информацию, что в тех отрядах, которые непосредственно колотил Макаров и которые вроде бы должны иметь зуб на полковника, даже не знали о гибели Тамары Алексеевны.

По иным мотивам мог расправиться с женщиной Рамазан. Почему не допустить, что у него — личные счеты с полковником, которые не стоит афишировать? Макаров, правда, отрицает это, но отрицанию могут служить разные мотивы. Тут игра уже получается поинтимней. Тут можно не во весь голос орать, а на ушко прошептать: «В Чечне я тебя не добил, но посмотри, как расправился с твоей женой. Жди и сам того же, если…»

Что такое «если», Чехотному сейчас не решить. У него на первом плане пока другая задача.

Рамазан — фигура заметная и в криминальном, и в политическом плане. Поставлял на московские рынки армейскую тушенку, фээсбэшники шепчут, что торговал оружием с иранцами, но этот грешок пока замалчивают, он пошел ему в «накопитель» наряду с другими, чтоб всплыть в нужное время…

Ладно, это Чехотному до лампочки. А не до лампочки — вот что.

Есть у Рамазана, как это принято сейчас говорить, команды. Следователю известны две, в каждой около десяти человек, работают автономно друг от друга. Направленность обеих — коммерческая, уголовного компромата за ними не тянется. Или не выявлено, что уже совсем другое.

Чехотный может себя погладить по головке, он эти команды знает сейчас пофамильно, и знает также, чем эти люди занимались накануне и в ночь гибели Макаровой.

Одну команду возглавляет некто Шутенко, он же Шунт. Через него проходят вещи, принадлежащие Рамазану. Не личные, ясное дело: одежда, парфюм, в меньшей степени аппаратура. Все это продают «топтуны» на рынках, забирают и оптовики, прямо со склада.

Так вот, Шунт. Фраер, сам на «мокрое» дело никогда не пойдет, хотя наверняка оружие таскает, и не только холодное, но и ствол. Закончил инженерно-строительный, по специальности не работал ни дня, в коммерции пробовал себя еще студентом. Примернейший семьянин, причисляет себя к «новым русским», отдыхает с женой на Адриатике, а в выходные посещает ночные клубы и театры.

В ночь гибели Макаровой был с женой и друзьями в «Метелице».

Правая его рука — Николай Каширин. Судимостей пока нет, но вполне могут быть. Крепко поддает, часто дерется, говорят, дуреет от крови, может кого угодно забить, но пока вроде от этого его Бог миловал. Человек недалекий, ограниченный, но Шунту предан, потому тот его и держит возле себя.

Алиби есть и у Каширина: с вечера напился так, что его отвезли домой спать.

Далее: Томаз Чантурия. Человек, который не обжулит своего хозяина даже на копейку. Но — слабохарактерный, трусоватый. Иначе наверняка добился бы большего.

Со своей постоянной московской подругой и сожительницей в ту ночь, которая интересует Чехотного, был в гостях у соседей: там отмечали день рождения ребенка.

Борис Расулов. Жестокий, злой, любитель женщин и развлечений типа мордобоя. Обожает хорошую одежду и дорогие одеколоны.

Алиби: ночь провел у игрального автомата.

У остальных из этой группы тоже алиби, алиби, алиби.

Чехотный откладывает в сторону один лист и подвигает ближе к себе другой. Есть у Рамазана еще одна группа. С нею он не сделки совершает, не коммерцию ведет, а отдыхает. Здесь и банкир, и депутат, и артист, и директор ресторана… Почти у каждого — свои телохранители, свои службы безопасности. Им вообще незачем было убивать Макарову, они бы не пошли на это, но все же Чехотный и тут покопался. Результат тот же.

Странная смерть. Необычная. Уже который раз думает об этом следователь. Корыстные мотивы исключены: ничего не похищено. Ключи можно не считать. Во всяком случае, пока не считать: ими не воспользовались. В доме ничего не пропало, кроме фотографии… Но и это не пропажа, а скорее всего, недоразумение. Макарова подарила ее, к примеру, своему дружку, Кучерявому, вот и все.

Так, корысть, значит, исключена.

Потом, эти непонятные травмы на теле. Может, она стояла на обочине, ее сбила проходящая машина? В таком случае, конечно, те подлецы могли попробовать замести следы преступления и подобным образом, хотя проще было бы прирыть труп в лесу, а машину угнать или просто отогнать подальше от места аварии… Ну ладно, они решили все-таки пойти более сложным путем, отбуксировали машину к карьеру, подожгли…

Но стрелять-то уже в мертвое тело им зачем?

Нет, убийство Макаровой афишировано специально. Тело не зарыли, машину не угнали с одной целью: чтоб никто не сомневался, что убит не кто-нибудь, а Макарова Тамара Алексеевна. Только кому нужно это афиширование?

Чехотный поверх исписанных листков положил карту. Проселочная дорога и котлован на ней конечно не отмечены. Вот здесь эта дорога. Ведет от асфальтовой трассы к деревням Репкино, Вознесенка и там заканчивается, потому что дальше — болото.

Котлован вырыт лет десять назад, строители-дорожники брали там песок. От трассы он — чуть больше километра, от Репкино — два километра, от Вознесенки — пять.

А дача Макаровых намного выше по трассе, до нее еще километров тридцать. Валентина Сидоровна Волчкова едет автобусом до поворота, там сходит и с километр топает пешком. Сначала электричкой, потом автобусом, потом пешком.

В Репкино и Вознесенку точно так же добираться. В старые времена туда ходил автобус, сейчас отменили. Теперь по грунтовке пешком топать надо…

При чем тут все это, елки зеленые?! Макарова пешком не топала. Ее сожгли в собственной машине.

* * *

Алексей Кучерявый из Москвы еще не уехал, но с работы уже уволился и искал покупателей на свою квартиру.

— А нельзя взглянуть, во что умелые руки обычную типовую квартиру превратить могут? — поинтересовался у него Чехотный.

— Так а что, приезжайте, прямо хоть сейчас.

От метро дом Кучерявого стоял далековато, в трех троллейбусных остановках, но следователь никуда не спешил и решил преодолеть это расстояние своим ходом. Шел мелкий, как пыль, дождик, руки стыли от холодного ветра, но он, слава Богу, дул в спину. Легко дышалось. Прохожих было мало. Все это любил Чехотный: и дождь, и безлюдье, и чистый неаллергический ветерок.

Зашел в нужный подъезд. У лифта уже горела красная кнопка вызова. Старушка с хозяйственной сумкой подозрительно взглянула на следователя и, едва только он вслед за ней зашел в кабину, спросила:

— Вам на какой этаж? Мне на шестой.

— И мне, — сказал Чехотный.

Поехали.

— И к кому это вы у нас?

— К Кучерявому.

— К Алешеньке? Наверное, квартиру покупать?

— Пока смотреть, — честно ответил он.

— Чего ж там смотреть, картинка, а не квартира. Только б лучше он ее не продавал.

— А что так?

— Жалко, такой сосед! И раковину всегда починит, и свет — и все бесплатно. Да и непьющий еще. Где такого найдешь? Вы небось выпиваете?

Чехотному стало как-то неловко:

— Бывает. И в электричестве не разбираюсь. Не надо покупать квартиру, да?

Старушка заулыбалась:

— Так все равно ж продаст, и неизвестно кому. Он тут уже и бывает редко.

— А зачем продает-то?

Она почему-то перешла на шепот:

— Любил он одну женщину, красавицу просто, а ее убили хулиганы, их у нас полно развелось. Только о женщине ему ничего не говорите, он не любит вспоминать.

— И после ее гибели он сюда никого не водил?

— Да что вы! Он такой серьезный…

Кучерявый открыл дверь без промедления. Сразу же извинился:

— В комнатах неуютно, хорошую мебель уже продал.

Полупустые комнаты только подчеркивали уровень проведенных здесь ремонтных работ. Паркетный пол, новые оконные рамы с тонированными стеклами, дорогие обои, пластиковые плинтуса. Кафель на кухне, кафель в ванной и туалете, выложенный рисунками. Аккуратнейшие швы между плитками. Чехотному так ни в жизнь не сделать.

Книг в квартире мало, но зато много фотографий. Цветные вырезки из журналов: различные марки машин, самолетов. Черно-белые снимки с соревнований: заляпанные грязью машины и лица гонщиков.

— Я и не похож тут на себя, да? Трасса после дождя была глинистая.

Снимки на стенах смотрятся, конечно, немного по-деревенски.

— Алексей, а фотографии Тамары у тебя нет?

— Нет.

— Она никогда не дарила тебе своей фотографии?

— Нет.

— Ты не просили ее об этом?

— А зачем? Когда я хотел ее увидеть, мы встречались, и все.

— Ты с работы уволился, квартиру еще не продал — трудно, наверное, материально?

Кучерявый фыркнул:

— А руки на что? Я с товарищем за три дня баньку одному дачнику срубил — три миллиона получили. А позавчера день поупирался, импортную сантехнику в богатой квартире ставил. Миллион заплатили. Я даже сам сказал, что много, а хозяева — бери, говорят. Качество им понравилось. А на той неделе «Форд» дурню одному чинил, который ездить не умеет. Запорол такую технику!.. Сейчас скажу… За неполный месяц миллионов пять вышло. Так я же еще домой на неделю ездил, к матери.

— Туда и перебираться будешь?

— Нет! — ответил он категорично. — Деньгами помогать им всегда помогу, но жить там не могу. Где в деревне работу найдешь? Там пьют все. Не знаю еще, куда уехать. В любом городе не пропаду.

От чая Чехотный отказался, опять вышел под моросящий дождь, опять не захотел ждать троллейбуса и пошел к метро пешком.

Думалось обычно по такой погоде хорошо, но тут ничего не лезло в голову.

Сутки ничего не лезло.

Но через день, ближе к вечеру, ему вдруг позвонил Алексей Кучерявый:

— Вы меня о фотографии Тамары спрашивали. Я совсем забыл: есть у меня ее фотография. Перебирал сейчас старые журналы и нашел. Хотите, привезу?

Это была та самая фотография, о которой говорил ему Макаров. Тамара Алексеевна на ней улыбающаяся, еще молодая, похожая на актрису Аллу Ларионову.

— Алексей, никогда бы не подумал, что ты забывчивостью страдаешь.

Тот смутился и покраснел, как ребенок.

— А как фото в старые журналы могло попасть? Ведь Тамара Алексеевна тебе его подарила незадолго до гибели, так? И потом, что-то я не видел у тебя журналов.

— Они на антресоли лежали. Не соображу, как туда снимок Тамары попал.

Кучерявый, говоря это, старательно отводил глаза в сторону.

Чехотному Леха впервые не понравился. И история со снимком не понравилась.

Захотел бы — стоял бы на своем: не дарила — и все. Но вдруг зачем-то вспомнил и нашел.

В принципе, мелочь. Но тут что-то есть!

Глава 16

Макаров все рассчитал правильно: Женьку надо искать в аэропорту, в час, когда прибывает из Германии самолет. Вряд ли Зырянов знает, что благодаря тому шороху, который он навел, Рамазан вынужден был прилететь накануне.

Олег мчался в аэропорт, тревожась об одном: что, если люди Шунта тоже не знают о прилете босса, крутятся тут и засекут Зырянова?

Женьку он узнал в спину и даже издали. Подошел сзади, сказал негромко:

— Зырянов, я не ошибся, я знал, где тебя искать!

Тот резко повернулся, изумление было написано на его лице:

— Командир? Ну ты даешь! — Последовала пауза секунд в десять, потом Женька начал соображать. — Понял. Ты тоже узнал, каким рейсом прилетает Рамазан, так?

— Примерно. Но хватит тут торчать, едем домой, я тебе по дороге кое-что поясню.

— Как едем? Олег Иванович, надо же с этим гадом встретиться!

— Сейчас важнее с другими гадами не встретиться. А Рамазан уже сутки в Москве…

Почти час проговорили в электричке, поделились своими новостями. На нужной остановке сошли, Макаров сразу же потащил Женьку в магазин:

— Вечером пирушку устроим. Сына нашел, тебя не потерял — разве не поводы?

Купили мяса, зелени, фруктов. Женька с тоской покосился на винный отдел, и это заметил Макаров, улыбнулся:

— Выбирай что душе угодно.

— И сколько угодно?

— В расчете на двоих.

— Ты что, вылечился? Так и это, Олег Иванович, надо отметить! Причем так отметить…

Вечером сидели они за столом, называли дерьмовой самогонкой шотландское виски, пили молча третий тост, после четвертого начался наконец разговор по существу.

— Женя, а что, если я был не прав и ты мог грохнуть невиновного?

— Невиновного? Не смеши, командир! Он на чем наживался? На крови нашей наживался, на войне бизнес сделал. Да таких всех надо…

— Ты прав, Женя: на Чечне многие себе карманы набили. Ну и что? Всех стрелять будем? Без доказательств? Тогда скажут: вот он, кавказский синдром. Все оттуда чокнутые вернулись. Ты хочешь, чтоб о нас так говорили?

Зырянов покачал головой:

— Командир, мне до лампочки, что о нас говорят и думают. Вот мы тут сидим, ты с башкой простреленной, я без руки, и слюни пускаем, а под Ведено вон… Ты смотри, смотри телевизор! Морозильники под Ростовом нашими пацанами переполнены, а мы в гуманность играемся. Доказано, не доказано… Жену у тебя убил… Какие еще тебе доказательства нужны, Олег Иванович?

Макаров невольно бросил взгляд на снимок Тамары, стоявший за стеклом шкафа.

— Узнаю, кто ее жизни лишил, тогда либеральничать не буду. Тогда, может, и тебя попрошу: пойдем, скажу, Женя, спину мне прикроешь. Но пока я не узнаю, кто убийца, и сам ни на кого руку не подниму, и тебе этого сделать не позволю.

— А как узнаешь?

— Ну, есть же люди, которые не только шашками, как мы, махать умеют.

— А нам в это время что делать? Если сидеть вот за этим столом в ожидании, то никакой водки не хватит, думаю.

Макаров вытащил фотографию Олежки и положил ее перед собой:

— Займемся жизнью, старлей Зырянов. Снимем погоны и займемся жизнью. Мне надо семью лепить — у меня настоящей семьи еще никогда не было. Я даже не ребенка имею в виду. Не понимали мы друг друга с Тамарой. С Лесей тоже пока не все просто, но я чувствую: все будет нормально. Вот и ты…

— А что я? — Женька потянулся к бутылке, наполнил рюмки. — Что я, командир? У меня тыла нет, у меня нет ни Калуги, ни ребенка, и не нужен я никому. Мне погоны снимать — все равно что крест на всем ставить. Иногда мне кажется, что лучше б я под Лысой горой остался, чем… — Он приподнял изуродованную руку и ничего больше не сказал, только застонал зло.

— Нам с тобой отвлечься ото всего надо, — сказал Олег. — Поедем дней на десять со мной в деревню, а? К Лесе? У нее отец мировой мужик, я ему мешок сахару привезу, он самогонки наварит получше, чем это импортное виски. Там, между прочим, есть дома заброшенные, так что можешь вполне самостоятельно пожить, посмотреть, как у тебя это получится. Я хочу, чтоб ты сына моего увидел, чтоб местных девок там как следует погонял. Поехали, Зырянов. Там и подумаем, как дальше жить. Мы ведь еще и не думали с тобой об этом.

— А что, — Женька потянулся вилкой за огурцом, не попал в него с первого раза, — можно и прокатиться. Но погоны я снимать не буду!

— Да нас с тобой и не спрашивали о желании: сняли уже. Это мы их на плечах просто ощущаем, но, дай бог, пройдет и это.

— Не хочу, чтоб проходило!

Женька опять хотел выпить, но Макаров, видя, как того разобрало, накрыл ладонью его рюмку:

— Раз решили ехать к Лесе, пить сегодня прекращаем. Завтра рано вставать: побегаем по магазинам, ты мне посоветуешь, что лучше Олежке, Лесе, старикам купить. И послезавтра утром на автобусе…

Зырянов не возражал, вылез из-за стола, неровной походкой подошел к кровати:

— Командир, считай, что я уже сплю. Поеду с тобой в деревню. Но погоны с меня хрен кто снимет! А в деревне просто отдохну, а потом… потом…

Он заснул, как показалось Олегу, не успев еще голову положить на подушку. Макаров снял с него туфли, куртку, на всякий случай проверил карманы: не с «пушкой» ли приезжал Зырянов в аэропорт на встречу с Рамазаном? Карманы были пусты, если не считать денег.

Макаров даже предположить не мог, что лежал у Зырянова под подушкой красивый никелированный пистолет.

* * *

День был дождливый, ветреный, черно-белый. До метро Макаров с Женькой ехали в полупустом автобусе, затем зашли в такой же вагон, сели у крайнего выхода.

А с противоположной стороны успел вскочить в уже закрывающуюся дверь высокий человек в темных очках и с палочкой в руке. Он медленно пошел по проходу, с завыванием обращаясь к пассажирам:

— Граждане, кто может, помогите чернобыльцу! Я потерял зрение в результате взрыва атомной станции, и государству нет до меня никакого дела. Одна надежда — на отзывчивость русского сердца, на доброту россиянина. Не прошу много — лишь на пропитание и лекарства…

Макаров полез за кошельком, но сказал негромко, так, чтоб услышал лишь Женька:

— Врет все, конечно. Шустро он в вагон забежал, так слепые не бегают. Но тысяч пять дам.

— Погоди, Олег Иванович, не спеши. Я тебя познакомлю с этим Гомером.

Полковник недоверчиво взглянул на Зырянова:

— Шутишь?

— Не шучу.

— Ну ты даешь! Первый раз в столицу-матушку прибыл, а успел и с бандитами, и с торгашами, и с нищими перезнакомиться. Коммуникабельный ты человек, Женя.

— Да уж какой есть.

Слепой подошел к двери, ожидая очередной остановки, повернувшись спиной к Макарову и Женьке.

— Возьмите у меня деньги, товарищ, — сказал Олег.

Слепой не шелохнулся.

Женька встал, подошел к нему:

— Ладно, танкист, или как там тебя, не вороти морду. Камуфляж снял, нас не позоришь — и то хорошо.

Проситель милостыни просипел:

— Ну все, выйдем — заплачу, сколько надо.

Макаров тронул Женьку за рукав:

— Не заводись. Поживем немного без приключений, а то не скоро в деревню попадем.

— Все нормально, командир, — ответил Зырянов. — Я только хотел гражданина проинструктировать. Раньше он играл роль солдатика и не знал, что такое «Фагот». Теперь хочу спросить: какие конкретно лекарства нужны облученному человеку? Ведь спросит же кто-то.

— Отцепись от меня, а? — проныл парень. — Что я тебе плохого сделал?

— Дурной пример показываешь, — неожиданно зло сказал Женька. — Оказывается, и так можно существовать: ходить и попрошайничать. Может, и займусь этим. На пару с тобой ходить будем, а? Людям головы морочить, доказывать им, что есть еще те, которые и хуже живут.

Вагон еще не остановился, а старый знакомый Зырянова уже стал тыкаться в дверь, как муха в стекло. Лишь только створки открылись, он выпрыгнул, испуганно оглянулся на Женьку и поспешил к эскалатору, расталкивая прохожих.

Макарову показалось, что его старлей сейчас помчится следом за этим типом, и он тоже быстро встал, взял Женьку за локоть:

— Нам на следующей выходить… Ты чего-то, смотрю, опять разволновался. Ну насшибал мужик на бутылку, и черт с ним! Тебя чего это беспокоит?

Зырянов внимательно посмотрел на него:

— Командир, думаешь, я шутил, да? Если, как ты говоришь, сниму погоны, тоже таким стану. А почему бы и нет? «Государству до меня никакого дела, одна надежда — на отзывчивость русского сердца»… Все подходит.

— Хватит молоть ерунду, Женя. Напрасно я тебе с утра налил. Что ли, мы жить по-людски не сможем?

— Олег Иванович, а мы до этого по-людски жили, там, в Чечне? Там себя подставляли, а зачем? Что тут от наших потерь изменилось? Врут и предают. Всех бы их в ту бойню окунуть, как в дерьмо…

Женька говорил уже не шепотом, на них стали оглядываться, в чужих глазах были жалость и боязнь.

— Порядок тут, командир, навести надо…

«Да, — подумал Макаров, — увозить отсюда Женьку надо, и как можно быстрее. По сути дела, он еще пацан — ну что такое двадцать три года? Многое видел, многое пережил, ему бы душой отдохнуть, реабилитационный курс пройти, а тут — такое… Зырянов приехал к командиру вроде как в гости и за помощью, а выходит, что получил новые боевые задачи. И продолжает воевать».

— Наша остановка, Женя.

Магазин никуда не денется, решил Макаров и повел Зырянова прогуляться по старому парку. Дождь шелестел по распластанной на земле листве, струился серебром по темным стволам лип. У пустых скамеек возились синицы, искали еду. Белка застыла на ветке, любопытными глазами следя за единственными прохожими, бесцельно бродящими по мокрым аллеям.

Но цель у Макарова была, и он, как ему показалось, достиг ее. Женька оттаял, успокоился, даже заулыбался. Когда наконец зашли в магазин, он, пока Макаров выбирал одежду для сына, накупил целый мешок игрушек.

— Куда столько? — удивился Макаров.

— А мы с Олежкой твоим играть будем, вдвоем. Какие еще на сегодня вводные, командир?

— Пассивный отдых перед завтрашней дорогой. В ванной попаримся, телевизор посмотрим, газеты почитаем…

— Водочки попьем!

— Не без этого. И пораньше ляжем спать. В семь утра надо уже быть на Киевском вокзале.

Газет Женька так и не почитал. Перекусив на скорую руку, принялся крутить телефонный диск.

— Алла, чувствую, что я еще часа на два нуждаюсь в постельном режиме… Нет, лучше без уколов, но если ты настаиваешь…

Положил на аппарат трубку, взглянул на Макарова, потирая шею:

— Олег Иванович, я отлучусь на вечерок, а?

— Тут я тебе не командир, Женя.

Он сказал только это, не задал никаких вопросов, но Зырянов решил раскрыться сам:

— Понимаешь, Олег Иванович, мы с тобой еще наговоримся, и тут, и в деревне, а вот с женщиной… Я же только руку потерял, а не чего-нибудь другое. Домой вернусь — там с бабами напряженка: село есть село. Ты не ругай меня, ладно?

— Только не задерживайся, подъем ранний будет, чтоб на первый автобус успеть.

— В десять вечера буду сидеть уже вот на этом стуле. — Он помолчал, потом добавил: — Знаешь, она постарше меня, красивая и не врет вроде. О чем думает, то и говорит. Ты встречал таких женщин?

— А ты?

— Что я? У меня еще жизненного опыта в этом деле маловато. Вот пойду его набираться.

* * *

— Почему ты все время пытаешься спрятать от меня правую руку? Ну что ты ее в простыню зарываешь? Там кожа должна дышать, понимаешь?

Женька присел на кровати, повернувшись к лежащей Алле все же левым боком.

— Я думаю, тебе неприятно смотреть на это…

— Господи, вот уж не думала, что ты можешь комплексовать. Мне казалось, что офицеры этой болезнью не страдают.

— Я уже не офицер.

Алла легко соскочила с кровати, подняла с ковра свою одежду, начала одеваться.

— В плане секса ты офицер, и еще какой!.. А насчет «приятно-неприятно»… Дня через два ко мне приезжает один из тех, чьи бритвы в ванной лежат, Марк Геннадьевич. Так вот, как только он порог квартиры переступает, я его посылаю сразу под душ. От него потом за километр разит. И я ему об этом прямо говорю. «Доплачивайте, — говорю, — за вредность». И он духи покупает и только смеется на мои слова. А ты… Женя, у тебя боевая рана, а это совсем не уродство.

Уже в трусиках, бюстгальтере она вопросительно взглянула на Зырянова:

— Так, какая у нас дальнейшая программа? Идем на кухню готовить ужин? Тогда я халатик надеваю. А если хочешь прогуляться…

Женька щелкнул по циферблату:

— Мне бежать надо.

— Я выйду с тобой, провожу. Подышу свежим воздухом: там подмораживать начало.

В лифте она спросила:

— Ты чего скуксился? Был все время веселеньким, а теперь нос повесил?

Зырянов кисло улыбнулся:

— Представил тебя в постели с этим потным и старым Марком. Он ведь старый, если ты его по отчеству зовешь?

Алла весело засмеялась:

— Вот в чем дело! Ну, во-первых, я никогда с ним не спала, он уже перезрел для этого, только кайф ловит, когда я по комнате бегаю в халатике с разрезом от бедра и в декольте до пупка. Я с ним в театры хожу, кормлю его, рубашку могу постирать… Это все, Женечка, во-первых, а во-вторых, тебя моя жизнь не должна огорчать! Не дай бог, мы почувствуем какую-то обязанность друг перед другом, утратим независимость… Лично я этого не хочу, честно тебе говорю.

В город действительно пришел морозец: лужи сковало льдом так, что по ним можно было скользить. Звучно, будто они фанерные, ломались под ногами листья. Небо очистилось от туч, предвещая усиление холода.

— Алла, ты замерзнешь. Возвращайся домой.

— Наоборот, я хочу, чтоб ты садился не на этой остановке, а на следующей. Пройдем аллеей, поговорим. С тобой, кстати, интересно говорить…

Но поговорить они не успели. Едва зашли в темное, без фонарей, пространство, как прямо по глазам ударил мощный луч фонарика.

— Она? — спросил чей-то голос.

— Она. Барсукова.

Первый голос продолжил:

— Кавалер может… нет, должен уйти, а к даме у нас несколько вопросов.

— Ты их знаешь? — тихо спросил Аллу Зырянов.

Она покачала головой, а вслух за нее ответил все тот же грубоватый, с ленцой, голос:

— Она нас не знает и никогда не узнает. А ты, товарищ или господин, катись отсюда. Неужели я что-то неясно сказал?

— Новак, — раздался голос третьего, справа от Женьки. — Это же однорукий, которого мы на складе мутузили. Точно, он!

— Попридержи язык, — недовольно произнес тот, кого назвали Новаком. — Но если это так, то все становится на свои места. По крайней мере, я теперь знаю, о чем докладывать шефу. Отведите в сторону этого субчика, у меня к нему вопросы во вторую очередь будут, а сейчас я побеседую с этой б…ю.

Женька ударил наугад, просто резанул тяжелым ботинком тьму повыше фонаря, туда, где, по его расчетам, должна находиться голова. Если бы он ошибся, то, конечно бы, фраернулся — потерял равновесие, на скользкой земле мог даже упасть. Но ботинок четко приложился к чужой морде, луч света подпрыгнул, потом спикировал и затух. Но тотчас зажглись еще два фонаря, уже с боков. Женька, набычив голову, метнулся вправо. Есть! Угодил лбом в чью-то грудь, противник со сбившимся дыханием даже не вскрикнул, рухнул на спину.

Но кто-то невидимый уже схватил за плечо и Зырянова, сейчас надо ждать удара… Вернее, не надо ждать! И он сгруппировался, подпрыгнул как мячик, развернулся в воздухе, ударил одновременно двумя ногами в чей-то живот, оттолкнулся от него, как от батута, сделал в воздухе сальто, приземлился метра за два от противника, ухитрившись остаться в вертикальном положении.

Но лучи двух фонарей тут же опять поймали его на скрещении.

— Новак, что с тобой? — раздался голос.

Под Новаком затрещали промерзшие листья, он вставал с земли.

— Ну ладно, — сказал он. — Если так, то и мы будем говорить с тобой по-другому.

— Подойди, поговорим, — ответил Женька.

— Где эта, Барсукова, не сбежала? — спросил кого-то Новак.

— Нет, мы ее под «перышком» держим. Дернется — лезвие как раз в горло войдет. А этот однорукий что-то потерял, когда прыгал.

Свет опустился, пробежал по аллее, остановился на никелированном пистолете.

Тотчас рука невидимого Зырянову Новака подняла оружие.

— Хорошая игрушка! И как раз вовремя найдена. Ты, хрен однорукий! Я бы тебя оставил в живых, даю слово. Но на меня еще никто не поднимал руку.

— Я на тебя ногу поднял, — поправил говорившего Зырянов.

— Заткнись! А поговорить хочешь — скажи лучше: ты о Рамазане узнал от Лаврентьева, да? Мне надо выяснить, кто тебе разболтал о Рамазане. Не узнай мы тебя, то поговорили бы об этом с Барсуковой, — не слышала ли она ничего существенного от своего дружка новокузнецкого, вдруг он при ней с тобой болтал? Но раз ты — вот он, то все понятно. Случайностей в таких делах нет. С тобой мы сейчас потолкуем, а девочку… Эй, отпустите ее, пусть катится куда хочет.

Да, подумал Зырянов, будет хорошо, просто замечательно, если Аллу отпустят. Этим ему развяжут руки… Руку то есть. Ударная у него левая, но все же очень жаль, что нет правой. Он бы показал этим сволочам… Да и покажет, только бы знать, что от этого не пострадает Алла. Можно будет попробовать и уйти: темень, деревья…

Глухой хлопок раздался там, где стояла Барсукова, и тотчас хриплый натужный стон сопроводил его, под падающим телом зашелестела ломающаяся трава. Новак вскинул пистолет в сторону Женьки, пытаясь рассмотреть, что происходит там, где стояла Алла. Фонарь опять был в его руках, и Женька пошел на этот свет, чуть боком, пританцовывая, готовя для удара ногу.

— Стой! На месте стой! — заорал Новак.

Женька хорошо видел освещенный ствол, направленный в его лицо, но шага не сбавил.

— Получай! — заорал Новак.

Вспышка направленного взрыва на миг осветила все вокруг. Зырянов был готов к этому и успел увидеть все, что его интересовало. Стоит Алла, рядом с ней валяется на земле человек, еще двое — чуть в стороне, закрылись ладонями от слепящего света.

Женька подскочил к Барсуковой, схватил за руку, увлек за собой:

— Бежим, пока не очухались.

Побежали сначала по аллее, потом свернули к жилым домам.

* * *

В десять вечера Зырянов домой не вернулся. Макаров, уже начиная волноваться, стоял у темного окна, смотрел на улицу.

Он обещал Лесе приехать через три дня, но недобрые предчувствия подсказывали ему, что и завтра поездка в Калугу не состоится. Если Женька к утру не объявится, он, конечно, из Москвы не уедет. Парень, судя по всему, на пределе, нельзя его сейчас терять из виду…

И тут раздался телефонный звонок.

— Олег Иванович, это я.

— Что случилось, Женя?

Даже по короткой реплике Зырянова Макаров понял, что что-то там произошло.

— Нужен твой совет, Олег Иванович. Мы не можем подъехать к дому, боюсь «хвоста»…

— «Мы» — это как понять?

— Выйди к трассе, мы остановимся правее троллейбусной остановки. Синие «Жигули». Будем там минут через десять, при встрече все и расскажу.

Машина уже стояла в обусловленном месте, когда Олег вышел к шоссе. За рулем сидела эффектная женщина, изо всех сил старающаяся казаться спокойной, но даже короткое свое имя она произнесла с дрожью в голосе:

— Алла.

Зырянов располагался на заднем сиденье, туда же влез и Макаров:

— Что у вас за чепе, ребята?

Рассказывал один Женька, женщина сидела молча и смотрела то в лобовое стекло, то в зеркало заднего вида.

Увернувшись от ножа, первый выстрел из газового пистолета сделала Алла. После этого нажал на спусковой крючок Новак и получил заряд в грудь и лицо, что с ним сталось, неизвестно. Алле домой возвращаться опасно, адрес ее известен тем, кто поджидал женщину на аллее.

— У вас нам тоже появляться нельзя: я и так вашу квартиру засветил, а если еще и знакомая Лаврентьева туда нагрянет…

— Машину угнали, что ли? — спросил Олег.

— Нет, это моя, — ответила Барсукова. — Она стояла у дома, мы вернулись, сели и…

Макаров помолчал, потом задал новый вопрос:

— Вас на работе не бросятся разыскивать, если вы исчезнете на несколько дней?

— Нет, мне надо только позвонить и предупредить.

— Там есть телефон, — сказал Макаров.

— Где это — там?

— У меня на даче. Женя, разворачиваемся и поехали.

— Это не так далеко от Москвы, да?

— Мне кажется, чем дальше, тем лучше.

— Нет, командир. Мне в столице поработать надо. Понимаешь, из-за меня мужик пострадает, Лаврентьев Игорь Викторович.

— Хороший человек?

Женька вспомнил никелированный пистолет, покачал головой, но ответил так:

— Каким бы ни был, но я его вроде как подставил, получается. И с Рамазаном, таким образом, мне все равно встречи не избежать. Еще не знаю, что ему скажу, подумать надо, но коммерсанта нельзя оставлять под ударом, командир.

Макаров был категоричен:

— Значит, так. С дачи ты носа не высунешь. Договорились? Фамилию твоего друга я запомнил, сам о нем с кавказцем поговорю.

— Олег Иванович, лучше бы тебе не впутываться в это дело. И потом, как же Калуга? Тебя Леся ждет, сын.

— Сын ждет, когда я воевать закончу. А тут, видишь, какое дело…

«Жигули» затормозили, поплыли по скользкой дороге застывшими на тормозах колесами. В свете фар было видно, что впереди остановился автобус, из него выскочили пассажиры: мужчина, женщина и ребенок. Взявшись за руки, побежали через трассу, к проселочной дороге. На указателе было написано: «Дер. РЕПКИНО. 2 км».

— Здесь недалеко тот котлован, где Тамара погибла, — сказал Макаров.

Еще минут через сорок они подъехали к домику, который Макаров не очень любил посещать. На даче, среди грядок, цветов, колючих кустов крыжовника, ему было скучно.

Он вышел из машины, отомкнул ворота, потом дверь гаража. Алла загнала туда «жигуленок».

— Так. Ну, пойдемте знакомиться с хижиной. Там, конечно, холодно, но в коридоре всегда лежат, по крайней мере так было раньше, сухие дрова, а в холодильнике не переводилась бутылка водки.

Они зашли в дом. Макаров думал, что здесь будет бардак и слой пыли на всем, потому порядок и чистота его даже удивили. Еще больше он удивился тому, что от печи шло тепло, плита была даже горяча — руку на ней невозможно было удержать. Объяснение этому можно было найти лишь одно…

Олег подошел к телефону и набрал номер тетки жены, Волчковой. Та оказалась дома.

Поговорили о жизни, здоровье и погоде. В конце разговора он спросил:

— На даче давно были?

— У вас-то? А чего мне там делать? Нет, как собрала урожай в начале сентября, так больше и не появлялась. Вот если бы вы переписали ее на меня…

* * *

Через неплотно прикрытую дверцу печи пробивался огонь и отражался на белой стене. Женька и Алла лежали на кровати, разговаривали: им не спалось.

— Послушай, зачем ты полез в драку? Тебя они отпускали, а мне ничего не сделали бы.

— Да? Надо было тебя оставить, а самому взять и уйти? А потом, этот гад тебя обозвал…

— Подумаешь, обозвал. Разве это повод, чтоб голову свою подставлять?

— Повод.

— И Олег Иванович: бросает все свои дела, везет нас ночью на дачу, взялся хлопотать за Лаврентьева — зачем ему это нужно?

— А зачем тебе нужно было сажать меня в машину и везти к себе?

— Не сравнивай, я врач, это у нас профессиональное.

— У нас тоже.

— Странно. Знаешь, я таких еще не встречала…

Она поцеловала его в плечо.

* * *

Макаров в это время тащился на маршрутном автобусе домой.

Он думал совсем о другом. Кому понадобилось посещать его дачу? И с какой целью?

Глава 17

Тренер был толстый, лысый, и создавалось такое впечатление, что он не говорил, а кричал. Впрочем, Чехотный сразу нашел этому объяснение: попробуй поговори с подопечными нормально, когда вокруг ревут моторы.

У тренера был маленький кабинет, в котором, как показалось следователю, даже пахло бензином. Машины разных мастей, заполнившие стол и книжную полку, вроде бы только-только заглушили двигатели.

— Одно скажу: жаль, конечно, что Леха от нас уходит, — рокотал он. — И гонщик он хороший, но главное — другое. Леха любую технику знает как свои пять пальцев, механики у него консультации берут, вот так… Чай будете? В термосе завариваю, на травках.

Чай тоже отдавал бензином.

— Одно скажу: Кучерявый ни разу режим не нарушил. На сборах даже шампанское не пил, хотя что нам шампанское?! А он — никогда! И с бабами — ни-ни! Кто же его заложил, а? Или секрет?

— А что, — спросил Чехотный, — водились за парнем грехи, о которых можно поведать?

Тренер коротко хохотнул, но глаза его при этом оставались серьезными:

— Да знаю я, за что вы к нему прицепились. Хотите на спор?

Чехотный сам еще четко не знал, почему он заинтересовался Кучерявым, лишь на чутье свое полагался, и потому уверенно ответил:

— Не знаете.

Тренер удивленно захлопал глазами:

— Не из-за пистолета?

Всегда невозмутимый Чехотный расправил сутулую спину, что было знаком крайнего удивления. На лице, наверное, тоже это чувство проявилось, и лысый толстяк довольно улыбнулся:

— Я же говорил! И его, кстати, предупреждал: нашел, мол, чем баловаться. Он пистолет этот сам выточил, но, если вы его видели, от настоящего не отличишь, ведь так? Поменьше только.

— От какого настоящего? Какой марки?

Тренер наморщил лоб:

— Дак… А черт его знает! Я служил давно, стрелял из «калашника», а видел только «Макарова» у офицеров. Но я другое имел в виду: пистолет сделан, как игрушка, не отличишь от заводского. И бьет здорово. Леха-то зачем его смастерил? На сборах уток бить диких. И убивал. Даже зайца одного подстрелил.

— Этой весной, что ли?

— Да уж не помню… Нет, весной у него заморочка одна вышла, он раньше времени уехал.

В то майское утро, по рассказу тренера, гонщики позавтракав, уже выходили из столовой. Он сам, значит, достал сигареты, решил возле крыльца подымить. Кучерявый мимо проходил. От крыльца, если смотреть в сторону трассы, просека ведет, не очень широкая, но саму трассу метров на пятьдесят видно. Как раз посреди, на обочине, увидел тренер стоявший «жигуленок». Кучерявый тоже на него раз взглянул, второй, потом туда потопал. На насыпь поднялся — женщина из машины вышла. Поговорили они минуты три, не больше. Леха вернулся, просит: «Отпусти, дело важное». Расстроившийся такой был.

— Мы уже знали, что он с замужней встречается. Я и подумал, что это она примчалась. Отпустил. А чего ж не отпустить? Одно скажу: парень надежный во всех делах, вы плохого про него и не думайте.

— Машину вы, конечно, не запомнили?

Тренер обиделся:

— Как это? Номеров, конечно, не видел, а все остальное как же не запомнить? «Шестерка», кремовая.

— А раньше эта женщина к нему приезжала?

— Ни раньше, ни позже я ее больше не видел. Они вроде сейчас и не встречаются уже.

— Кучерявый уехал вместе с женщиной, на ее «жигуленке»?

— Зачем? У него в ту пору «Форд» был. Он купил его как груду металла, а сделал такую тачечку!.. Нашему же парню и продал его месяца два назад. Кстати, считаю, по дешевке, лично я бы дороже отдал.

* * *

Чехотный после встречи с тренером автогонщиков узнал от Макарова о том, что кто-то посещает его дачу.

«Вот где и выплыл не обнаруженный в сумочке Тамары Алексеевны ключ», — подумал сразу же. Потом сам эту версию и отмел.

На кой черт убийцам или убийце почти через полгода после совершенного преступления лезть в дачный домик Макаровых? Если они надеялись обнаружить в нем что-то ценное, они бы воспользовались ключом сразу, в ночь убийства. И потом, проникли они в помещение не для того же только, чтоб растопить печь! Макаров сказал, что по сравнению с летним его приездом на дачу в комнатах ничего не изменилось, никаких признаков того, что кто-то рылся в вещах. Даже водка в холодильнике не тронута. Холодильник, кстати, все время был включен: там сливочное масло, консервы, соки… Все осталось на месте, Макарову даже показалось, консервов больше стало. Но это, конечно же, только показалось.

Чехотный теперь не исключал того, что жену полковника, свою любовницу, по каким-то неведомым пока причинам убил Кучерявый. Сейчас он уехал из Москвы, куда конкретно, неясно, но ясно — зачем: ищет хороший городок и квартиру в нем.

Допустим, Леха врет, никуда он не уехал, а проводит время на даче Макаровых…

Зачем ему это? Что он там потерял? С женщиной вновь встречаться? Так домой бы ее привел, не женат ведь. И потом, забирать у жертвы ключи только ради этого…

Можно еще предположить, что какой-то бомж воспользовался жильем, чтоб греться в нем по ночам, открывал замок отмычкой, старался ничего в доме не трогать, чтоб не вызвать подозрения у хозяев.

Но он бы проник в дом, чтоб провести там именно холодную ночь! Почему же покинул его с наступлением темноты? Где логика?

И наконец, Макаров обратил внимание на отсутствие пыли в доме. Вряд ли бомжу пришло бы в голову протирать пол, клеенку на столе…

Чехотный вздыхает, смотрит на пса, тихонько скулящего у двери, поднимается из-за стола и идет одеваться на вечернюю прогулку. При этом решает выкинуть пока из головы историю с теплой печкой в дачном домике. Есть куча и других вопросов, не менее важных.

Тамара Алексеевна, если это была она, приехала на тренировочную базу к Кучерявому утром, а погибла в следующую ночь. Зачем приехала? Ведь никогда же не делала этого. Значит, был повод, привезла дружку какое-то не терпящее отлагательств известие. Произошло это через день после встречи с подполковником Ляшенко. Ляшенко, по словам Макарова, встречался не только с женой командира, но и с женами других офицеров-«чеченцев». Передал от мужей приветы, рассказал, как они там живут-воюют. Так происходит всегда, если кто-то вырывается на пару дней с гор домой…

Да, следователь проверил: Ляшенко встречался и с женами других офицеров. Но нельзя проверить, о чем же он все-таки беседовал с Тамарой Алексеевной… Что мог сообщить такое, что женщина не дождалась двух дней, когда должны были закончиться сборы у Кучерявого, и сама помчалась туда?

Мало того, это известие должно было носить такой характер, что Леха, человек спокойный и рассудительный, человек, о котором все говорят только хорошее, убивает любовницу. Причем убивает не просто, а с особой жестокостью, вот ведь дело какое.

Ну не мог он совершить такой поступок!

И никто не мог залезть в дачный домик для того, чтоб лишь протопить там печь!

И с фотографией задачка, с той, которую обнаружил у себя Кучерявый… Если любимая женщина полгода назад подарила ему снимок, то он просто не мог бы об этом забыть, не мог его сунуть бог знает куда.

О чем все это говорит?

А хрен его знает о чем.

Впрочем, одно предположение есть, но это предположение сумасшедшего.

И все-таки надо связаться с коллегами из области.

* * *

Коллегу этого звали Вадик, и было ему двадцать два года. Впрочем, глаза у мальчика были хорошие, не сонные глаза, и Чехотный сразу простил ему молодость и некоторый налет апломба.

— Вас, товарищ Чехотный, собственно, что конкретно интересует?

— Женщины, сынок.

В общем-то до панибратства Чехотный никогда не опускался, но любого собеседника раскусывал с первого взгляда и безошибочно выбирал соответствующий тон. Вот и сейчас не ошибся: Вадик, обманутый его вызывающе простоватым видом, его старческой сутулостью, сразу понял, что имеет дело с мэтром, а не затюканным жизнью и годами следователем. Голос у Чехотного жесткий, уверенный, взгляд ироничный, и слово «сынок» понимается не иначе, как «деточка», а то и хуже — «сосунок».

Пока Вадик раздумывал, обидеться или нет на такое обращение, Чехотный заговорил уже действительно как с коллегой, сто лет знакомым, проверенным и надежным:

— Помощь твоя нужна. Запутаннейшее дело, у меня таких мало было. Давай вдвоем мараковать.

Он разложил на столе карту, помолчал, словно давая время коллеге ознакомиться с ней, потом сказал:

— Это, как видишь, твоя вотчина. Вот здесь, — ткнул острием карандаша, — находится старый карьер. В один из майских дней здесь сожгли в машине женщину.

Лицо Вадика стало возмущенным, он уже собирался достойно ответить следователю, но тот не дал ему это сделать:

— Естественно, не сомневаюсь, что ты в курсе, что ты даже можешь мне сказать, кто там погиб…

— Да, конечно, я могу сказать!

— Однако, Вадим Евгеньевич, меня интересует, скажем так, не совсем эта история.

В своей конторе по отчеству Вадика, наверное, мало кто называл, потому он сразу оценил поступок Чехотного, стал сама серьезность:

— Я слушаю.

— В тех же числах мая в этих вот деревеньках вдоль трассы ничего криминального не произошло? Драки с летальным исходом, изнасилования… — Он сделал паузу. — Может, из дому кто пропал? Ты только на память не полагайся, лично я никогда это не делаю, давай по бумагам посмотрим.

— Было, что-то было. — Вадик полез за папками. — Не уверен, что именно в эти же числа… Женщина пропала, из Репкино, это, кстати, недалеко от того самого карьера… Ага, вот. Когда ваша москвичка там погибла?

— Двадцать девятого, часа в три ночи.

— А у нас двадцать седьмого Гагаева Полина Владимировна уехала в Москву и не вернулась по сей день. Мы объявили ее в розыск.

— Кто такая? Давай все, что о ней знаешь.

— Эта дамочка с прибабахом, ей за сорок, не замужем и никогда не была, живет в доме с отцом… Сейчас… Гагаев Владимир Миронович, пенсионер, хобби — алкаш. Дочь взяла его пенсию, поехала в Москву за покупками, обещала привезти сахар на самогонку… Если бы не это, он, может быть, и не всполошился. Полина часто пропадала и на три, и на четыре дня, она у трех вокзалов проституцией подрабатывала, была неоднократно бита, доставлялась в кутузку.

— И посему на вид ей лет семьдесят, да?

— А вот и нет. Я же говорю, что она чокнутая. По деревне всегда ходила, как манекенщица. Дорогие духи, помада, туфли… В таких туфлях — по лужам, по грязи. Говорила всем, что ее обещает взять на работу сам Слава Зайцев, модельер который. Впрочем, могла и про Диора сказать: состояла на учете в психдиспансере.

— Фотография есть?

— Естественно. Вот, полюбуйтесь, не королева красоты, но и не Баба Яга. Она, кстати, любила фотографироваться, видно, все деньги, заработанные на панели, тратила на помаду и фотосалоны.

Чехотный посмотрел на снимок. Ничего схожего с Макаровой.

Вадик продолжал рассказывать:

— Гагаева могла возвращаться домой или автобусом, или электричкой. И так, и этак до деревни еще надо топать лесом, от автобуса — по грунтовке, от электрички — тропой. Но ее так исходили, что она как аллейка. Мы проверили: ничего похожего на захоронения не нашли. В моргах московских тоже ее не оказалось. Так что, скорее всего, уехала во Францию, на фестиваль моды, — он улыбнулся своей шутке. На руках у нее в тот день было сто десять тысяч плюс пять долларов. Тысячи — отца, доллары — ее.

Глаза Гагаевой сразу выдают болезнь — плавающие глаза, не сосредоточенные. Белые волосы. Это пока единственное, что роднит ее с Тамарой Алексеевной. Теперь надо узнать вес, рост, размер ноги, что там у нее с зубами было… Да многое надо узнать.

— Что еще в тех же числах интересного у вас было? Больше никто не пропадал?

— Нет. Ну, если не считать двух бычков из колхозного стада…

* * *

Гагаева Полина Владимировна была на два сантиметра ниже Макаровой, обувь носила на размер меньше, наверняка время от времени мучилась зубной болью: пломбированы два зуба.

Теперь эксперты должны были решить, кто же сгорел в машине. Чехотный ненавидел процедуру эксгумации тела и всю бумажную канитель, предшествующую ей.

Макарову он не стал объяснять причину.

— Олег Иванович, не будете возражать? Надо…

— Надо так надо, — только и ответил тот.

Глава 18

— Нет, я сегодня не могу, — сонно ответил Рамазан. — День по минутам расписан. Ты позвони мне завтра с утра, и может быть…

— Думаешь, я хочу встретиться с тобой для того, чтобы рубль выпросить? — зло спросил Макаров. — Ты газеты сегодняшние читал?

Одна из них лежала сейчас перед Олегом. В ней — небольшая заметка о ночном происшествии.

«Кровавыми разборками в Москве уже никого не удивишь, а эта история заслуживает нашего внимания лишь потому, что „героем“ ночной драмы стал телохранитель одного высокопоставленного лица, фамилии которого до уточнения некоторых фактов мы пока не называем.

Патрульная машина вневедомственной охраны проезжала как раз улицей Кубанской, когда там прогрохотал взрыв. На месте происшествия милиционеры увидели окровавленного человека, который скончался на их глазах, — взрыв неустановленного характера буквально опалил его лицо и грудь. Рядом лежал еще один пострадавший, но уже от газового оружия. Органам правопорядка он хорошо знаком как член так называемой восточной группировки. Что связывало телохранителя государственного мужа с бандитом, покажет следствие».

Рамазан даже если и не читал эту заметку, то наверняка уже знал о том, что произошло ночью. Он чуть помолчал, потом ответил:

— Думаю, наши фамилии в прессе не появились, так?

— «Наши» — неверно сказано, — ответил Макаров. — Моя не появится. Твоя — может. Газа нахватался Николай Каширин, сподвижник твоего Шунта. Может, лично вы с Кашириным и незнакомы, но за последние дни он о тебе очень даже много слышал. Ладно, коль нет у тебя времени на разговоры, то отложим их.

— Постой, — Рамазан выговорил это поспешно, словно боясь, что Олег бросит трубку. — Приезжай прямо сейчас. Ты откуда звонишь, чтоб машину подослать?

— В гостинице разговора не получится. Я жду тебя у троллейбусной остановки на проспекте Андропова. Там хорошо — ветрено и просторно.

— Но я действительно спешу, меня ждут в Белом доме, а это не шутка…

— Тогда прощай.

— Хорошо, выезжаю.

* * *

Бетонные плиты и худенькие черные деревца-подростки — невеселый антураж для душевных разговоров. Впрочем, разговор и не намечался быть душевным.

Хмурый Рамазан оглядел ряд мокрых скамеек:

— Здесь даже сесть негде.

— Прогуляемся, это полезно.

Сухой северный ветер кололся редкими снежинками, рваный пластиковый пакет, зацепившись за куст, трещал так, что ныли барабанные перепонки. Рамазан зло сорвал его и бросил в сторону. Пакет тотчас нашел другой куст и продолжил свою ужасающую музыку.

— Уже не торопишься? — спросил Макаров.

Тот неопределенно пожал плечами.

— Что там, в наших верхах, серьезный вопрос решался? Или это секрет?

— Серьезный для меня, — сказал Рамазан.

— Что, коммерсантам разрешат скупать оружие и продавать его на юге?

Рамазан словно не услышал иронии во фразе Макарова.

— Речь идет не о Юге, а о Западе. Как тянуть туда нефтепровод: через Чечню или в обход.

— А тебе не все равно?

— Мне все равно как. Главное — чтоб я был поближе к этой трубе.

— Но у тебя много конкурентов, и они только и ждут, чтоб подсидеть друг друга, так? Компромат копают, грехи чужие ищут…

Рамазан остановился:

— Если ты, Олег Иванович, считаешь грехом мою давнюю коммерческую деятельность, то можешь прямо сейчас собирать пресс-конференцию и трубить о ней на всю Россию. У тебя же нет никаких фактов на руках! С тем же успехом можешь обвинять меня и в убийстве твоей жены. Что ты имеешь на руках? Старые листовки времен Карабаха? А как доказать, что это я их выпускал? Тем более что это действительно не я…

— Мы встретились по поводу задержания Каширина, — напомнил Макаров.

— И что нам Каширин?

— Раз ты ради него приехал сюда, а не в Белый дом, значит, он для тебя что-то да значит.

— Лично он — ничего. — Рамазану, наверное, было зябко в дорогом кашемировом пальто, он нахохлился, как воробей. — Я не из-за него приехал, а из-за тебя. Я так и не смог понять, какие силы стоят за тобой, — времени мало было для этого.

— Большие силы, — сказал Макаров.

Рамазан кивнул:

— Да, вы многое успели сделать. Признаюсь, с Шунтом… — он бросил быстрый взгляд на Олега, — и с прочими у меня не все гладко, тут можете меня подловить, так что давайте торговаться. Я хочу, чтоб Каширин молчал. Что хотите со своей стороны вы?

«Однако! — подумал Макаров. — Кавказец даже допускает, что я как-то могу повлиять на Каширина. Что ж, пусть допускает».

— Тебе уже сказали, как Зырянов вышел на твой след? — спросил он.

— Зырянов — это однорукий?

— Да.

— Сказали. Я как-то имел дело с Лаврентьевым, торгашом из Новокузнецка…

— Ты не тронешь его.

— И Каширин будет молчать?

Пластиковый пакет наконец сорвался с куста, закрутился на ветру и умчался в сторону реки. Стало непривычно тихо, и Рамазан продолжил говорить вполголоса:

— В принципе, он обо мне ведь почти ничего не знает. Надо лишь, чтоб вы ему ничего лишнего не нашептали.

— Что касается меня — даю слово, — сказал Макаров. — А ты не можешь сказать, о чем ты меня хотел попросить в ту последнюю чеченскую встречу?

— А, мелочь. Действительно мелочь. Мне нужно было, чтоб ты на своем транспорте через блокпосты провез кое-какой груз, вот и все. Ты этого не сделал, зато сделал другой человек. Теперь он ездит на хорошей машине.

— Кажется, мы обо всем договорились. — Макаров вынул сигарету, попробовал закурить на ветру, сломал спичку. Рамазан протянул ему тяжелую желтую зажигалку:

— Возьми на память.

— Нет, спасибо. Ты их, знаю, своим людям даришь, так что это вроде как не по чину мне.

— О своих людях, кстати. Если надоест на пенсии сидеть, приходи, дам хорошую должность и хорошие деньги.

— Я воров не обслуживаю, Рамазан.

Рамазан наконец не выдержал, резко повернулся к Макарову, лицо его пошло пятнами:

— Я не все могу простить!

— Я тоже, — ответил Олег, глядя ему в глаза.

— Тебе нечего прощать. Кровь твоей жены — не на мне, который раз говорю.

— Есть газета такая — «Ситуация». — Макаров глубоко затянулся, тоненькой струйкой выпустил дым. — Мы ее там, в Чечне, больше любой другой ждали.

Рамазан недоуменно вскинул голову:

— Это ты к чему?

— К тому. — Новая затяжка, и от сигареты остался только фильтр. — Там списки наших убитых публиковали. Твои деньги в красных пятнах? Нет крови моих ребят на твоих деньгах?

— Ну, знаешь, — Рамазан нервно хохотнул, — если так рассуждать, то тебе многих судить придется.

Кавказец посмотрел через плечо на дорогу, где его ждала машина с водителем:

— Ставим точку. Я не трогаю Лаврентьева, вы оставляете в покое Каширина. Так?

— Каширин никому не скажет, что ты наживался на войне и наживаешься еще.

Рамазан больше не проронил ни слова, широко зашагал к трассе. Водитель вышел и открыл ему дверцу.

Макаров направился в глубь проспекта, в сторону Москвы-реки, где в такую погоду не было ни одной живой души и лишь молчаливые чайки проносились в сторону Кожуховского залива.

* * *

— Ты все слышал?

Водитель убрал телескопическую антенну в коробочку чуть больше сигаретной:

— Да.

— И как тебе наш разговор?

— Не знаю, Рамазан. Держится Макаров, конечно, независимо, но почему бы и не допустить, что блефует? Я же проверял по своим каналам: у него нет контактов… ну буквально ни с кем!

Тот махнул рукой:

— Так вы работаете! Омоновцы навели шорох на рынке только для того, чтобы узнать, когда, каким рейсом я прилетаю.

— Да, эта операция не была запланирована, до сих пор не ясно, кто дал такой приказ.

— А кто ворвался к Шунту, ясно? Там уже не менты работали, а те, кто хотел бы себя выдать за них. Да менты бы не сунулись… Вот и доказывай после этого, что нет у Макарова контактов ни с МВД, ни с какой-то бандитской группировкой.

— Рамазан, но ты же не думаешь, что мы напрасно едим твой хлеб? Дай еще немного времени…

— Где я вам его возьму, это время? Вопрос, буду ли я на коне, решается сейчас, и, если не решится в мою пользу… На паперть пойдете деньги просить — ни копейки не заплачу, слово даю! Разве я много прошу? Узнать, через кого Макаров может передать на меня информацию.

— Но ты же пять минут назад говорил, что эта информация не страшна для тебя.

— Ему я иного и не мог сказать. Но посуди сам: если оппозиция зацепится за тот же Карабах и начнет копать…

— Дело может кончиться отставкой, да?

Рамазан с усмешкой взглянул на водителя:

— Отставка? Милый, я бы и сейчас уже ушел в отставку, средства на хлеб есть, да обстоятельства не пускают. Если под меня начать копать, то в первую очередь станет страшно даже не мне, а тем, о ком я могу кое-что сказать. Меня просто уберут, вот и все. За то, что я был в юности немного болтлив. — Рамазан посмотрел в сторону уходящего Макарова.

— А зачем же ты ему открылся?

— А как бы я решил свои вопросы? Но дело в другом. В нелепой случайности дело. Если бы у него не погибла жена и если бы он не заподозрил меня, наши пути просто никогда бы не пересеклись. Теперь же…

Немного помолчали, и водитель озвучил мысль, которую недосказал кавказец:

— Теперь он может шантажировать тебя до скончания веков, так?

— И чем выше я буду подниматься, тем он будет опасней. Я знаю такую породу: они воюют до конца.

— Мертвые не воюют, шеф.

Рамазан опять взглянул в сторону, куда ушел полковник, но уже не увидел его. Видно, он спустился с обрывчика к воде.

— Я поехал, — сказал Рамазан. Взглянул на часы. — Сейчас шестнадцать, в семнадцать у меня встреча. Так что ты не спеши.

— Да на тебя бы никто и не подумал. — Водитель вытащил пистолет, стал накручивать глушитель. — Мне после всего этого позвонить?

— Нет. Ни звонить, ни приходить, ни напоминать о себе через кого бы то ни было. Если все-таки у Макарова есть контакты, то намечается опасная игра, и я ее очень хочу выиграть.

— Вопросов нет, шеф. И у меня, как ты понимаешь, та же кровная заинтересованность.

Водитель вышел из машины, мягко, по-кошачьему, ступая, пошел по бетонным плитам.

Рамазан сел за руль. Прежде чем тронуться, сказал тихо самому себе:

— Не та же. Ты деньги у другого хозяина найдешь, а где мне другую жизнь взять?

Он рванул с места и продолжал думать, правильно ли поступает. Как ни крути, правильно. Демонстрация силы не помешает. Если Макаров и завязан с какими-то серьезными структурами, пытающимися навредить ему, Рамазану, то теперь пусть эти структуры задумаются, стоит ли игра свеч. Все, конечно, упирается в огромные деньги на Чечню и в нефтепровод. Все хотят иметь кусок при разделе пирога. И Рамазан своего не отдаст. Но на полюбовное соглашение может пойти.

* * *

Человек, отправившийся вслед за Макаровым, был если не профессионалом, то во всяком случае неплохим специалистом. Жертву свою он увидел издали и до поры до времени решил не форсировать событий и не идти на сближение. Ну гуляет себе человек берегом реки — и пусть гуляет. Тем более что идет безлюдным маршрутом, углубляясь все дальше от шоссе, жилых застроек. Рамазан тоже просил выждать некоторое время, так что…

На некоторое время Макаров потерялся, но виной тому был лишь ландшафт: русло поворачивало, берег был обрывистым, а он шел у кромки воды. Ему некуда было деться, бывшему вояке Макарову.

Человек взглянул на часы. Так, уже можно действовать. Правда, если следовать просьбе кавказца, хорошо бы выдержать еще минут пятнадцать, но собачий холод вносит свои коррективы. И потом, время мало что значит в данной ситуации. Вечереет, людей нет, труп обнаружат только завтра…

Осторожный он, шеф. Даже сейчас не сказал: пойди и шлепни. И так — во всем. Кто его не знает, тот запросто примет за чистоплюя. А он коварен, кавказец, горло кому угодно перегрызет.

Вот уверял Макарова, что не убивал его жену. Сам, конечно, нет. Но приказ такой мог отдать запросто. Он умеет наказывать непослушных чужими руками.

Так, как сейчас.

Ладно, хватит стынуть на этом чертовом ветру, пора делать дело, потом бежать домой, принять горячую ванну и выпить такого же горячего глинтвейна.

Он ускорил шаг, вышел по верху обрывчика к повороту реки. Похвалил себя: все правильно рассчитал.

Макаров сидел спиной к нему, а лицом — к воде, на камне, прислонясь к росшей на песчаном берегу ветле. Уже вечерело, видимость была неважная, но в стрельбе человек Рамазана чувствовал себя королем. Было время — брал призы на соревнованиях. Что сейчас надо? Никаких разговоров, никаких лишних телодвижений. Требуется лишь вскинуть руку, прицелиться под нижнее поле кепчонки…

Вот так! Он даже не почувствовал боли, наверное. Чуть дрогнул — и все. Теперь подойти, сделать контрольный выстрел в голову…

— Стоять!

Человек замер. Краем глаза он уже заметил Макарова, одетого в один свитер, увидел и ствол в его руках… Да, лучше не дергаться, раз лопухнулся.

— Брось оружие.

И это надо сделать. Все надо делать, лишь бы не получить пулю в дурную башку. Макаров заметил слежку, сбросил с себя одежду… Будет сейчас и глинтвейн, и ванна, и премия от Рамазана.

— Шагай вперед, к воде!

Неужели пристрелит и столкнет по течению? Не надо ждать выстрела.

— Погоди, Макаров, я все скажу!

— А что ты скажешь? Я лично не знаю только одного: кто убил мою жену. Это сделали люди Рамазана?

— Не знаю, я о твоей жене ничего не знаю.

Так, Макаров нагнулся и поднял с песка его пистолет с глушителем. Ясно, из него он и выпустит пулю.

— Я другое знаю. Рамазан — подлец. Если хочешь, я прямо сейчас напишу все, что нужно. Все, что нужно!

— Как тебя зовут? — спросил Макаров.

— Гена. Геннадий Пузанов.

— Помолись, Геннадий Пузанов.

— Ну, не убивай! В конце концов, мы же коллеги, я тоже служил…

— Да? Впрочем, чему удивляться, иуды есть везде. Помолись, Геннадий Пузанов, и шагай вперед, как я тебе и сказал.

— Там же… Там же вода.

— Все правильно. В нее и лезь. Выплывешь на тот берег — радуйся. Нет — значит, не судьба.

— Макаров, это же почти убийство… Я не умею плавать.

— А ты, когда стрелял, хотел меня пулей по головке погладить, так?

— Макаров, давай договоримся…

— Я фронтовик, коллега, «чеченец», а они такие нервные и невыдержанные, что могут и с двух стволов сразу башку тебе разнести, не дать и минимального шанса на спасение, которого ты, тварь, не заслуживаешь. Топай вперед: дерьмо ведь не тонет.

Макаров не смотрел, как плывет Пузанов, и плывет ли. Он оделся, сунул было в карман плаща пистолет, но тотчас вытащил тот, который с глушителем, не глядя швырнул его через плечо далеко в воду. Постоял немного и отправил вслед за ним и второй ствол.

* * *

Поздно вечером того же дня он набрал уже знакомый ему номер телефона. Трубку поднял Рамазан:

— Да.

Макаров молчал.

Рамазан выдержал паузу, потом сказал недовольно:

— Я же тебя просил не звонить. Все нормально?

— Нормально, — сказал Макаров. — Твой водитель, между прочим, хорошие мемуары написал, посвященные твоей персоне. Так что все нормально.

— Ты врешь! — заорал кавказец. Макаров отметил, что на его памяти нервы изменили этому расчетливому подлецу впервые. — Врешь! Как фамилия водителя?

— Фамилия его Пузанов, зовут Геннадий. Почерк разборчивый, слог прямой, какой и свойственен бывшему офицеру. Вот так.

— Зачем ты мне звонишь? — спросил кавказец.

— Ну, ты же мне все время хотел добро делать, вот и я тебе той же монетой решил отплатить. Добро за добро. Спокойной ночи.

Рамазан, конечно, ничего не понял из этого объяснения, и от этого у него на душе стало еще тревожней. Пузанов знал побольше, чем Каширин… Рвутся те нити, которые вроде никогда не должны порваться!

Он посмотрел на чемодан, стоящий у прикроватной тумбочки.

А Макаров в это время посмотрел на часы. До поезда на Калугу оставалось еще два часа. Можно было не торопясь попить чаю и сделать еще один звонок.

Но телефон на даче молчал.

Макаров звонил, звонил, звонил — но в ответ были слышны лишь длинные гудки. И он понял, что поезд уйдет с вокзала и на этот раз без него.

Глава 19

Алла проснулась от холода. Морозный ветер за ночь выстудил дом, заслонку в печи они не закрыли, обогреватель не включали.

И еще она проснулась от необыкновенной тишины. В московской ее квартире такой тишины никогда не было. Там через стены, через этажи ревели машины и выли собаки, ругались соседи сверху и плакали дети снизу. Здесь мир был, кажется, необитаем.

— Эй, есть кто-нибудь живой?

Открылась дверь, в проеме ее показался Зырянов.

— Я не хотел тебя тревожить. Вот сижу и жарю ветчину с луком.

— А разве ветчину жарят?

— Я жарю. Ты лежи, я тебе прямо в постель все подам.

— Дожила! — Она рассмеялась. — Мне никогда ничего не подавали, ну разве что пальто в гардеробе. Я вскакивала и кормила своих постояльцев завтраком.

— Давай не будем о постояльцах, — попросил Женька.

— А почему? — Алла сделала удивленные глаза. — Ты можешь сказать почему?

— Не могу. — Женька исчез из дверного проема, наверное, отошел к электроплитке.

— Эгоист, — весело крикнула Алла. — Сам со мной так переспал, но не можешь простить, что я это делала с другими мужиками. Скажи, не мо…

Она смолкла на полуслове. Побледневший Зырянов переступил порог спальни, держа в руке поднос с дымящейся тарелкой. Он не подхватил ее тон, не разделил ее игривости. Она закусила губу:

— Жень, ну перестань, мы же не дети, так?

Он присел на край кровати:

— Я включил электрочайник. Тебе чай или кофе?

— В холодильнике, я видела, была бутылка коньяка. Значит, будем пить кофе.

Он кивнул:

— Хорошо, только я от коньяка воздержусь. Алла, ты сможешь здесь побыть одна?

— То есть? — Она оторвалась от подушки, приподнялась, закутавшись в одеяло.

— Понимаешь, я как-то сразу не сообразил вчера — не до соображений было. В общем, получается, что я командира бросил.

— В каком плане? — Алла взяла из его рук поднос. — Ты ведь, по большему счету, и меня сейчас собираешься бросать, так?

Зырянов положил под спину женщины подушку, чтоб ей удобней было сидеть.

— Макаров там с Рамазаном. Но они — не один на один, я просто уверен в этом. Я нагляделся на кавказцев, знаю их тактику. У Рамазана, как у Шивы, наверняка много рук, а командир после госпиталя не очухается никак…

— Женя, ты так говоришь… Москва — это же не Чечня, что в столице Макарову твоему грозит?

Зырянов пошел к закипающему чайнику и уже из другой комнаты сказал:

— Не Чечня, это точно. В Чечне мы бы отбились как пить дать. В Чечне спину командиру всегда прикрывали. А тут Макаров остался без прикрытия.

Он вернулся с двумя чашками кофе, одну поставил на поднос Алле, из второй принялся пить, спросил:

— Так что, коньяку налить?

Она не притрагивалась ни к еде, ни к напитку, сидела на кровати и смотрела на Зырянова.

— Молчание знак согласия, да? Добавить в кофе или из рюмки будешь?

— Я поеду с тобой, — сказала она. Откинула одеяло, потянулась за одеждой, висящей на спинке стула. Взяла юбку, недоуменно взглянула на пол, за спинку кровати, потом на Женьку:

— А где блузка, свитер?

— Что, нигде нет? — ответил он вопросом на вопрос. — Ну вот видишь, не отправишься же ты в таком виде в город. Придется все-таки тебе посидеть здесь. Продукты есть, телевизор есть…

— Не шути так со мной, Женя. Я тебе что, неразумная девочка?

— Да, ты неразумная. Иначе бы ты поняла, что можешь помешать мне.

— Ладно, верни мне одежду, я оденусь, уеду отсюда и не буду никому мешать.

Она натянула колготки, надела юбку, поправила бретельки бюстгальтера.

— И куда же ты уедешь? — спросил он. — Твой дом наверняка под присмотром, машина тоже на заметке. Нет, пока не решим вопрос с Рамазаном, будешь сидеть тут. — Он слабо улыбнулся. — Весной петрушки посадишь, летом огурцы засолишь…

Алла не приняла его шутку:

— Дай блузку и свитер! Какое тебе дело до того, что будет со мной? Я ведь тебе не командир, меня прикрывать не надо.

Зырянов выпил кофе, кивнул на чашку Аллы:

— Остынет ведь.

Встал, снял с вешалки куртку:

— Я не знаю, когда вернусь, но постараюсь хотя бы дозвониться.

— Я хочу отсюда уехать, слышишь? — разъяренно крикнула женщина. — И ты не вправе…

— Да вправе я, вправе! Одежда твоя лежит во второй комнате, но ты сейчас останешься одна, подумаешь и поймешь, что надо пересидеть здесь.

Он был уже на пороге, когда она спросила:

— Зырянов, какое тебе дело до меня, а? Уеду или останусь, поймают меня, не поймают? Тебе что от этого? Или за себя боишься, а не за меня? Боишься, что подставить и предать могу, да?

Женька даже не оглянулся, только уронил голову, будто рассматривал ботинки:

— Женщины меня уже предавали. И ты, наверное, предать можешь. Для проверки этого и хочу, чтоб ты живой осталась.

Он аккуратно закрыл за собой дверь, пошел через двор к калитке, мурлыча под нос:

В пещере каменной нашли рюмашку водки…

Походная песня была весьма кстати. Он чувствовал, что сегодня ему придется походить. Он уже знал, что будет делать. Надо отследить командира, «прицепиться» к нему, если тот решит договориться с кавказцем не по телефону, а при личной встрече. Тут самое главное — чтоб Макаров не узнал своего разведчика. Есть дурные деньги от Лаврентьева — надо купить плащ, шляпу, зонт. Все это сделать в темпе и быстренько подкатить к дому командира, проверить, на месте ли он еще. Хорошо, если бы был на месте…

Из телефона-автомата, стоящего через подъезд от нужной двери, Зырянов набрал номер Макарова. Последовало три длинных гудка, потом хозяин поднял трубку:

— Слушаю.

Женька ничего не ответил и только довольно улыбнулся: никуда не ушел еще командир, и это главное. Остальное — дело техники.

С техникой у разведчика было все в ажуре: несмотря на безлюдье, он сумел сопроводить Макарова до проспекта Андропова, дождаться там его встречи с Рамазаном, увидеть заплыв «моржа» Пузанова…

* * *

Во второй половине осени, да еще в пасмурную погоду, темнеет просто стремительно. Макаров не прошел и полсотни шагов, а уже растворился в густом мрачном воздухе. Пловец тоже долго не был виден. Женька решил уже, что тот или добрался до противоположного берега, или пополнил собой слой грязного ядовитого ила Москвы-реки, как услышал плеск воды. Видно, Пузанов не потерял благоразумия, не поплыл через реку. Но шел он по воде пьяно пошатываясь, ноги еле держали его.

Женька, как недавно командир, повторил ту же команду и тем же тоном:

— Стоять!

Пузанов застыл на миг, повернул голову, увидел Зырянова, и тут силы изменили ему: не сгибаясь, как ствол дерева, он рухнул, так и не дойдя до берега. Женьке пришлось мочить ноги, чтоб вытащить крупное тело помощника Рамазана на сухое место. Тот открыл наконец мутные глаза, перевернулся со спины на живот, сделал судорожное движение… Началась рвота.

Зырянов переждал ее, потом спросил:

— Все? Полегчало?

Пузанов лишь дернул головой.

— Вот и хорошо. Тогда хватит отдыхать: продолжай свой заплыв. Тебе же было сказано держать курс на тот берег, так?

Лежащий чуть отжался на дрожащих руках, поднял голову:

— Не надо, я прошу тебя!

— Это командир у меня жалостливый, его просить еще можно, но не меня.

Пузанов сделал, казалось бы, невозможное: он вскочил на ноги, растопырил пальцы, кинулся на Женьку. Но тот ударом ноги вернул его в первоначальное положение.

И тогда Пузанов тихонько, обреченно завыл, и слезы поползли по его щекам:

— Дай пожить! Ну хочешь — дерьмо твое сожру! Все сделаю, только — не в воду.

— Мне надо достать Рамазана, — сказал Зырянов и ковырнул носком ботинка смерзающийся песок. — Так что у тебя небольшой выбор: или поможешь мне в этом, или отправляешься «моржевать».

— Дай подумать, дай подумать…

— Думай. — Женька отошел метра на четыре в сторону и присел на поваленное дерево. — А если туго сейчас соображаешь, то я тебе даже помогу кое в чем. Ты не выполнил распоряжение шефа, не убрал Макарова, он тебя за это по головке не погладит. Значит, и тебе выгодно, чтоб Рамазан слинял отсюда, так?

Пузанов начал понемногу приходить в себя, почувствовал холод, тело его стала сотрясать дрожь.

— Раздевайся, — приказал Зырянов.

— Нет! Погоди еще немного, я придумаю что-нибудь!

— Да я не к тому. — Женька положил на колени пакет, вытащил оттуда джинсовый костюм, который снял еще в магазине в примерочной. — Сухое.

Пузанов завозился с брюками, потом поднял глаза на Женьку:

— Мне их самому не снять. Петли намокли, а пальцы не слушаются.

Зырянов достал перочинный нож и распорол брюки в поясе:

— Ширинку я тебе расстегивать не буду, ясное дело. Теперь стаскивай их.

Костюм Пузанову пришелся впору.

— Плыть в нем удобно будет? — спросил Женька.

— Мне нужен телефон, — сказал Пузанов.

— Пойдем поищем. Но предупреждаю: любой твой фокус боком выйдет.

На фокусы Пузанова явно не хватало. Он пережил такое потрясение, что даже шел как на автопилоте, Женьке приходилось корректировать его походку, чтоб избежать столкновений с бордюрными камнями и фонарными столбами.

У троллейбусной остановки нашли телефон-автомат.

— Жетоны у меня есть. — Женька протянул Пузанову пару пластмассовых кругляшек. — Кому звонить собираешься и что говорить?

— Валентинову. — Пузанов спиной привалился к стенке телефонной будки, по мутноватым глазам Женька определил, что тот еще не пришел в себя, а значит, не играет, на самом деле держится на ногах из последних сил. Знать бы, кто такой Валентинов…

Кто такой Валентинов на самом деле, знали лишь единицы. Даже Пузанов, как и многие его сослуживцы, сокращенные из службы безопасности после осени девяносто третьего, работающие ныне на двух-трех хозяев одновременно, не раскусил до конца того, по чьему заданию он втерся в доверие к кавказцу. Валентинов лишь однажды чуть проговорился: «Нам нужны деньги и связи этих толстосумов: на одни выборы столько надо… За это их и к политике, как в прихожую на коврик, подпустить можно. Но не дальше, естественно».

Валентинов был невысоким, сухоньким, с холодными зелеными глазами. «Да, — говорил он, — нашими руками делается политика, они у нас грязные, руки, в дерьме, по вышесказанной причине, но за это и деньги платят соответствующие».

Вот ему и звонил сейчас Пузанов.

Гудков не было, ни длинных, ни коротких, но трубку на другом конце провода подняли:

— Слушаю.

Ни здравствуйте, ни как дела, ни до свиданья. Весь разговор вместился в одну фразу:

— Встреча состоялась, он может сдать всех, на него есть компромат.

Вышли из будки.

— Что дальше? — спросил Пузанов.

— В какой гостинице остановился Рамазан?

У того вытянулось лицо:

— Этого не знаете? Или меня проверяете?

— А если так?

Он ответил и задал вновь тот же вопрос:

— Что дальше?

— Тебе дать денег на такси?

Опять удивление на лице:

— Я что, свободен?

Женька ничего не ответил, вскочил в подошедший к остановке троллейбус, встал у заднего стекла. Он увидел, как Пузанов слепо подошел к грязной скамейке, сел на нее, уронив плетями руки.

Троллейбус тронулся, и «пловец» тут же стал невиден в темной ночи.

* * *

Возле гостиницы было много света и мало людей. Зырянов толком и сам не знал, зачем он приехал сюда. Прошелся по тротуару мимо массивных, из светлого дерева, дверей, перешел на другую сторону дороги, посмотрел на вычурное здание издали. Конечно, туда не зайти. Ну а если и зайдешь, что дальше? Если даже среди сотен дверей найдешь нужную, зайдешь к кавказцу, дальше-то что? Пальчиком ему грозить и говорить, чтоб он ничего не предпринимал против Аллы?

На даче Макарова были московские телефонные номера, и Женька, так и не спуская глаз с гостиницы, набрал нужный номер.

Алла тотчас взяла трубку.

— А знаешь, действительно, это самое разумное, что я осталась тут. Ты свои дела уже сделал? К которому часу тебя ждать?

— Думаю, что я скоро вернусь, вот только на пару минут заскочу к Олегу Ивановичу.

— Буду ждать. Ой, у меня… Погоди…

И дальше произошло непонятное. Сначала Женька отчетливо услышал шум шагов, потом то ли негромкий взрыв, то ли хлопок двери — и все замерло.

— Алло, Алла, Алла!..

Он вновь закрутил диск, но пошли обычные длинные сигналы, будто Алла положила трубку на аппарат и не хотела поднимать ее. Что-то там произошло, страшное, совершенно непонятное.

— Алла!

Длинные гудки.

Зырянов выскочил из кабинки телефона-автомата, поднял руку, чуть не угодил под колеса проезжающего «Форда».

— За город надо, подбрось!

Молодой сытый парень сказал сквозь зубы:

— Твое счастье — спешу! Отбивную бы из тебя сейчас сделал, идиот. Сойди с трассы.

Женька даже не понял, о чем его предупредили, кинулся к вишневой «девятке», но тут кто-то схватил его за спину и чуть ли не выволок на тротуар. Зырянов хотел уже было пнуть напавшего сзади ногой, но вовремя заметил, что это милиционер. Мужчине в чине капитана было за тридцать, он чуть брезгливо оглядел Женьку, потом сказал:

— Вроде не пьяный, не обкуренный. Чего на бамперы бросаешься?

— Мне надо срочно на Ярославку, — Женька назвал деревню. — Плачу сколько надо.

— К жене, что ли, торопишься?

— К жене. — Он не солгал, это было действительно так.

Капитан хмыкнул:

— Ну, во-первых, ты неудачную улицу выбрал: тут ездят в основном те, которых твои деньги не интересуют. Погрязней и потемней трассы для этого выбирай. А во-вторых, пойдем-ка со мной, разберемся, что ты за гусь, и не вздумай брыкаться.

— Мне некогда, капитан, честное слово, некогда!

Удивленный офицер сдавил ему плечо.

Зырянову ничего бы не стоило уйти от этой хватки, с одной рукой провести болевой против капитана, но, даже находясь в горячке, он понимал, что тогда уж точно не попадет сегодня к Алле.

— Послушайте, мне надо, там с ней что-то случилось, будьте человеком, товарищ капитан!

Офицер смягчился, ему уже не тыкали, говорили так, как положено говорить с блюстителем порядка, да и большого греха за парнем вроде не просматривалось, можно было его и отпустить…

— Документы покажи.

Женька полез во внутренний карман плаща и застыл. Он увидел, как открылась дверь гостиницы и из нее вышел Рамазан, неся объемистый чемодан. Подошел к машине, той самой, на которой уехал после встречи с Макаровым, бросил чемодан на заднее сиденье, сам сел за руль. Иномарка плавно тронулась с места.

— Я говорю, документы покажи, чего остекленел-то? Странный какой-то. Придется все-таки с тобой пройти куда следует.

— Да нет, все нормально…

Машина вырулила со стоянки, набирая скорость, пошла по трассе. Вот уже только сигнальные красные огни ее видны, ничем не отличающиеся от других…

Знакомый до омерзения звук — так рвется мина. Клуб темного дыма с отсветом желтого огня — и нет уже сигнальных лампочек. Глухие стуки сталкивающихся машин, скрежет тормозов, крики людей…

— Е… — Капитан отпустил Женьку, по тротуару побежал туда, где раздался взрыв.

Зырянов вспомнил звонок Пузанова, вспомнил и фамилию человека, которому тот звонил.

— Валентинов, — сказал он вслух. — Дай Бог, чтоб это была хорошая работа.

«Скорая» прибыла к месту происшествия очень быстро, будто специально стояла за углом и ждала, когда тут что-то случится.

Пострадавших было несколько человек. Но на носилки погрузили лишь одного: Рамазана. Выглядел он как окровавленный, чуть закопченный ствол старого дерева.

Рамазана накрыли простыней, простыня сразу пропиталась кровью.

Зырянов повернул в темный переулок, поспешил побыстрее уйти от гостиницы, от элитных машин и сытых водителей. Махнул проезжающему мимо «Москвичу». Тот притормозил, шофер высунулся из окошка:

— Куда?

Женька сказал. В ответ услышал:

— Ты что, рехнулся?

«Москвичок» набрал было скорость, но тотчас сбавил ее, и человек за баранкой поинтересовался:

— А сколько дашь?

Глава 20

Последние сомнения развеялись: в могиле лежала не жена полковника внутренних войск, а жительница деревни Репкино Гагаева Полина Владимировна.

Теперь если и не все, то многие факты выстраивались для Чехотного в логическую цепочку. По крайней мере, он уже мог кое-что из них объяснить.

К примеру, поджог машины и пули, выпущенные уже в труп. Огонь нужен был для того, чтобы жертва осталась неопознанной, вернее, чтобы скрыть, что убитая женщина — не Макарова. Пули должны были свидетельствовать о чеченском следе.

Но вместе то и другое было уже перебором.

Плюс к этому многочисленные ушибы на теле…

И с этим ясно, по крайней мере, теперь есть версия. Знать бы только, где сейчас Кучерявый, не придется ли подавать на него в розыск.

Чехотный закрутил телефонный диск и даже удивился, когда услышал, что ему ответили:

— Слушаю!

— Алексей? Мне надо с вами встретиться.

Кучерявый без особого энтузиазма воспринял слова Чехотного:

— Я завтра хотел с раннего утра уезжать, надо собраться, кое-кого навестить…

— Могилу Тамары Алексеевны?

Гонщик быстро ответил:

— И это, конечно.

— Вот и ладненько. Давайте встретимся возле кладбища. Через час вас устроит?

…Следователь приехал даже чуть раньше, но Кучерявый уже ждал его. Пошли по мокрой глинистой дорожке мимо частых могильных холмиков. Разговорились о предстоящем отъезде. Квартиру Кучерявый купил в одном небольшом городке на берегу Волги — Чехотный пока не стал уточнять, в каком именно. Центр, две комнаты, плюс к этому хозяин дает автомобиль с гаражом и дачный участок.

— Так вы не продали-купили, а обмен нашли?

Чехотный был корректен и любезен с собеседником, обращался на этот раз к нему только на «вы».

— Обмен. Так получилось даже выгодней. Машина, правда, ремонта требует, но я все сделаю сам.

Подошли к нужной могиле, Алексей положил у деревянного креста гвоздики.

— Макаров собирается здесь обелиск поставить. Скромную гранитную плиту с надписью. А то безымянная какая-то могила стоит.

— Да, — согласился Кучерявый.

— Будь вы на его месте, какую бы надпись сделали на камне?

Кучерявому разговор этот явно не нравился, он попросил:

— Не будем об этом.

Чехотный занял место чуть сзади Алексея:

— А я бы без всякой там лирики высек на мраморе лишь годы рождения и смерти да фамилию.

Кучерявый кивнул:

— Я бы тоже.

— Гагаева Полина Владимировна. Она в каком году родилась, не знаешь?

Кучерявый вздрогнул, зашевелил губами, потом потер ладонями лицо.

— Я знал, что этим все кончится, знал.

— Думаешь, все уже закончилось?

Он пожал плечами:

— Так а что же… Раз все знаете…

— Может быть, и не все. Я, например, хотел бы знать, где твой пистолет, у Макаровой?

— Да.

— А она сама уже в городе на Волге?

— Я отвез ее туда вчера.

— Ты забрал ее прямо с дачи?

Он кивнул:

— Тамара день провела там. Поздно вечером я заехал за ней…

— Вернемся к пистолету. Зачем ей понадобилось оружие? И кому из вас пришло в голову подобным образом избавляться от Гагаевой?

— Во всем виноват я, только я… Я сбил эту женщину на машине…

— Нет, — Чехотный распрямился, сутулость его исчезла, он смотрел сейчас в глаза Лехе. — Гагаева погибла, когда ты был на сборах. Похвально, конечно, что ты как мужчина стараешься выгородить Макарову, но давай все выкладывать начистоту. Тамара Алексеевна сбила Гагаеву ночью, а утром примчалась за тобой… Вот с этого начинай. В ту ночь она была выпивши, да? Зачем ты отдал ей пистолет?..

В ту ночь Макарова была действительно выпивши. Она не успела затормозить, когда вышедшая из маршрутного автобуса женщина стала перебегать дорогу. Удар был сильным: Гагаеву отбросило на несколько метров от машины, она катилась потом еще по асфальту, как мяч. Тамара затормозила, выскочила из салона своих «Жигулей»… Незнакомка погибла сразу, ей уже нельзя было помочь.

Тамара понимала: если труп останется на дороге, то кто-нибудь из водителей вызовет милицию, начнется расследование, на ее машине обнаружится след от удара, соседи по даче могут рассказать, что видели ее выпившей и выезжающей из гаража поздно ночью… Она тогда выпила одна, ей стало тошно от этой жизни, этой проклятой дачи, от одиночества, захотелось в город…

Короче, она открыла багажник машины и сумела уложить туда сбитую женщину. Развернулась, вернулась на дачу, а утром, на рассвете, поехала на базу к Кучерявому…

* * *

— …Вот и все, — сказал Кучерявый. — И нет больше вопросов, да?

Они вышли из-за кладбищенской ограды, шли по грязной асфальтовой полоске. Глина густо облепила их обувь и теперь подбиралась к брюкам.

«Я правильно вычислил почти все, — думал про себя Чехотный. — Не знал лишь некоторых мелочей, но они не столь и важны».

— На чем мы прокололись? — Леха говорил так спокойно, будто речь шла об ошибке, допущенной в решении шахматной задачи. Знает ли он, интересно, что его ждет?

— Знаю, специально Уголовный кодекс листал, готовился, так сказать. Так на чем?

— Макарова в последний свой приезд на собственную квартиру взяла не только вещи, но и фотографии, да?

— Она хотела хоть что-то иметь от прошлого, выбрала самые дорогие для нее снимки. Я сказал ей как-то: «Умерла так умерла». Она день проплакала. Значит, в фотографиях дело. Она испугалась, когда я ей рассказал, что вы интересуетесь, нет ли их у меня.

— И еще — ключ. Ей не надо было забирать ключ от квартиры и от дачи.

— Ей не надо было… — Кучерявый не договорил, начал фразу заново, правда, уже несколько видоизмененно. — Нам не надо было… Впрочем, что ж теперь, после драки, кулаками махать.

— Ты очень спокоен, Леха.

Он печально улыбнулся:

— Ни жены, ни детей на свободе не оставляю. А еще, я уже узнавал, мужики говорят, что если есть руки, то и в зоне прожить можно. Отсижу, выйду, дождусь Тамару…

— Будешь ждать? Серьезно?

— Очень серьезно.

— Она сейчас в твоем волжском городке?

— Да.

— Чем занимается?

— К сожалению, выпивает. Психом стала. Мне говорит: успокоюсь в мае следующего года, когда, значит, круглая дата с той ночи минет. Тогда, мол, поверю, что все забыто, брошу пить…

— Кем забыто? — спросил Чехотный. — Неужели она бы все забыла или ты?

Вышли на широкий чистый тротуар, остановились у лужи, вымыли холодной водой, уже колючей от ледка, обувь.

— Олег Иванович уже в курсе?

— Нет.

— Как он ко всему этому отнесется? Ему ведь и так досталось.

— Да, получается, что и еще достанется… Так где пистолет, Кучерявый?

— Честно скажу: не знаю, где он. Тамара заверяла меня, что выбросила ствол, но… Может, вместе с тряпками он у нее и лежит.

— Магазин снаряженный под завязку был?

— Два патрона должны были остаться.

Глава 21

Водитель «Москвича», парень года на четыре постарше Женьки, оказался почти коллегой: срочную служил в конвойке, после нее сразу поступил в военное училище, проучился полгода и залетел по большой пьянке с дракой.

— Что, говоришь, с женщиной твоей случилось-то? На полуслове разговор прервала? Может, обиделась на что? Бывает такое, моя тоже иногда неделями не разговаривает. Но ночами все равно дает! — Он рассмеялся.

— Нет, там что-то другое…

— Проверим, я с собой хорошую монтировку вожу.

— Что же я, тебя подставлять буду? Как-нибудь сам управлюсь.

— Ладно тебе, одна рука хуже трех, неужели в арифметике не соображаешь? Только ты заранее скажи, где дом, чтоб мы подъехали потише и машину подальше от него поставили.

Во всем дачном поселке свет горел только в окнах дома Макарова, да еще в одном, метров за триста.

Оказывается, здесь, за Москвой, днем выпал снежок и лежал теперь тонкой пленкой. От калитки до ступенек веранды шла черная тропа: значит, кто-то топал этим маршрутом. Кто-то крупный: прочитывались отдельные следы не меньше сорок пятого размера.

На окнах задернуты занавески, слабые мужские голоса доносятся из-за закрытой двери. Дверь изнутри закрыта на хлипкий крючок. Женька знал, что, кроме крючка, изготовленного из толстой, но мягкой проволоки, никаких запоров там не предусмотрено.

Водитель подмигнул Зырянову:

— На «ура» пойдем, так? Ты ногой вышибаешь дверь — и полный вперед! Погромче ори, а я монтировочкой помашу. Сколько их там есть, столько и положим, сучар! Так, ты готов! Давай!

Раз! Крючок то ли разогнулся, то ли вырвался из гнезда, Женька даже не почувствовал его сопротивления. И вот он уже в комнате, и ревущий как медведь водитель у него за спиной…

Вскрикивает Алла, вскочив со стула, стоящего перед телевизором. А на экране его вихляется Якубович с микрофоном в руке:

— Три буквы! Три угаданных буквы!

Женька потихоньку приходит в себя, он смотрит на то место, где еще утром стоял телефон:

— У нас разговор оборвался…

Алла тоже что-то начинает понимать.

— Я с тобой говорила, а тут чайник закипел. Хотела снять его с плиты, зацепила ногой шнур… Разбила аппарат на мелкие кусочки. Но я куплю!

— Вы даете, ребята! — Водитель присаживается на краешек дивана, начинает смеяться, сначала тихо, потом все громче и громче.

— А следы? — спрашивает Женька. — Кто-то же недавно заходил в дом?

— Соседка, больше никого не было. Спрашивала сахару или конфет к чаю.

— В валенках, в валенках больших, да? — Водитель хохочет, не может никак успокоиться.

— Ну да, в валенках. — Она смотрит на Женьку. — Ты что, испугался из-за меня и ради этого так мчался?

Зырянов смущенно качает головой:

— Боюсь, как бы и Олег Иванович сейчас сюда не нагрянул.

— С гранатой в руке! Ну, ребята, вы даете! С вами не соскучишься! — У шофера от смеха уже слезы текли из глаз. — «Женщине, которую я люблю, угрожает кровавый враг…» И я рубаху на груди рвать начал и песни военные петь. Ну, ребята, даете вы!..

— Ты из-за меня сюда мчался?

— Макаров тоже ведь наверняка звонит и не может дозвониться. — Зырянов смотрит на чайник, стоящий на столе. — Предлагаю по чашечке кофе выпить и всем ехать в Москву. Олег Иванович в Калугу должен отправиться, а из-за нас, чувствую, опять дома останется.

Водитель успокаивается, подходит к столу, пьет крепкий кофе:

— А этот Макаров ваш тоже такой веселый? Если такой, то я его в Калугу хоть сейчас отвезу.

— Ты что, серьезно? — спрашивает Зырянов.

— Серьезней быть не может. Извозом кормлюсь. Туда он заплатит, из Калуги, знаю, тоже пустым не вернусь.

Зырянов вытащил из кармана три пятидесятидолларовые бумажки, оставленные Лаврентьевым:

— Хватит?

Водитель взял две:

— Вполне.

* * *

В два часа ночи «Москвич», под завязку загруженный коробками и сумками, тронулся от дома Макарова в сторону киевской трассы. Олег перед отъездом больше инструктировал не Женьку, а Аллу:

— Ты усмири его малость, он ничего не умеет, кроме как воевать. А надо протезом, наконец, заняться и вообще — дух перевести. Да, несколько дней лучше у меня поживите, Рамазану я не больно верю, может гадость какую-нибудь сотворить, а квартиру твою, Алла, его люди знают. Ко мне же он не сунется, обжечься побоится.

— Куда уж больше, — буркнул себе под нос Женька. О взрыве машины он Макарову ничего не сказал. Зачем? И Алла пусть не знает. Оно и вправду лучше, если она тут поживет…

— А когда вернусь — не знаю. С этим у меня — темный лес. Леся, Олежек, — по сути, заново жить начинаю. Ничего за спиной, все — впереди.

Оглавление

Предисловие

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg