«Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви»

Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви (fb2) - Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви 2114K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Индира Макдауэлл

Индира Макдауэлл Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви

© Н. Павлищева, А. Кошелев, 2016

© ООО «Издательство «Яуза-пресс», 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Пролог 1

Перед рассветом Тадж-Махал словно плывет в нежной дымке. Так и задумано, ведь это памятник любви, памятник мечте, он должен выглядеть невесомым, словно сама мечта.

Губы Шах-Джехана тронула легкая грустная улыбка. Мумтаз Махал понравился бы этот памятник, как и тот, что он сотворил собственными руками.

Шах-Джехан протянул в сторону белоснежного чуда, хорошо видного с места его заточения — башни Ясмин в Красном Форте, — руку, на раскрытой ладони которой лежал великолепный алмаз.

Он мог бы шлифовать и шлифовать грани этого бриллианта еще много лет, ведь нет предела совершенству. Но сколько ни оттягивай, приходиться признавать, что работа завершена.

Шах-Джехан сказал об этом дочери еще вчера — да, он закончил огранку, и бриллиант можно положить на место.

Никто за все эти годы не видел камень ни на какой стадии его обработки. Никто и не увидит, только Джаханара, она единственная достойная взять в руки алмазный памятник своей матери, единственная сможет сохранить и память, и бриллиант.

— Отец…

Голос старшей дочери так похож на голос Мумтаз! Или ему просто кажется, ведь сама Мумтаз умерла много лет назад, когда Джаханара была совсем юной девушкой. Дочь посвятила свою жизнь отцу, она разумней всех остальных детей, разумней принцев и ставшего падишахом Аурангзеба. Джаханара вполне могла бы сама взять власть в руки, но предпочла помогать Шах-Джехану.

Принцесса — единственная опора Шах-Джехана и теперь, в его противостоянии сыну.

Джаханара никогда не была так красива, как Мумтаз, а ожоги после пожара и вовсе изуродовали лицо дочери бывшего падишаха, но внешняя красота не главное, если есть душа и разум.

Шах-Джехан обернулся:

— Смотри.

На его ладони лежало то, что он столько лет прятал даже от дочери, — алмаз в форме сердца.

Джаханара ахнула, дрожащими от волнения руками принимая совершенное творение, символ негаснущей любви бывшего падишаха к своей жене.

Рассветное солнце бросило первые лучи в башню Ясмин, где по воле сына проводил свои дни Шах-Джехан. От граней алмазного сердца во все стороны разлетелись крошечные солнечные зайчики. Джаханара зачарованно смотрела на чудо на ладони.

— Отец!

— В нем, как и в тебе, душа Мумтаз. Ты должна сохранить то и другое. Оставайся такой, какая ты есть, и придумай, как спрятать камень от брата и других алчных людей на земле. Душа Мумтаз должна жить, ведь это сама любовь. Без любви человечество погибнет.

Джаханара подняла на отца глаза. Теперь она понимала многое из того, что делал и говорил отец в последние годы. Вот чему были посвящены его дни, его думы, вся его жизнь после смерти матери — он пытался сохранить не просто память о прекрасной, умной и горячо любимой им женщине, Шах-Джехан делал все, чтобы сохранить для людей саму любовь.

Джаханара подумала, что отец прав: если погибнет это алмазное сердце, на земле воцарится мрак. Нет, темно не станет, но если умрет любовь, то наступит время индийской богини Кали — богини смерти и разрушения.

— Я сохраню, отец. Навеки сохраню.

Он поцеловал дочь в макушку.

— Я не сомневался в этом. Ты должна надежно спрятать его.

— Да, отец.

Шах-Джехан в последний раз в жизни взял в руки бриллиант. Камень был теплым… Возможно, от рук Джаханары, а может, просто от того, что был огранен в форме сердца.

— Иди, тебе пора…

Падишаха многие считали странным из-за его любви и верности давно умершей жене. Мумтаз была королевой меньше двух лет, ее не успели узнать даже придворные, она не успела построить школы или больницы, мечети или приюты, не успела раздать много милостыни как жена падишаха, не успела повлиять на его дела при жизни. Ее просто не знали.

И мало кто знал, что все оставшиеся годы Шах-Джехан каждую минуту мысленно советовался с женой, большинство решений выверял с ее возможным мнением. А если это не удавалось, советовался со старшей дочерью Джаханарой, которая подсказывала отцу так, как подсказала бы мать.

Соглядатаи сообщали падишаху, что его опальный отец в своей башне Ясмин в Красном Форте Агры по-прежнему много времени проводит в обществе старшей дочери Джаханары и за огранкой бриллиантов. Но одна из прислужниц сумела заметить, что бывший падишах уже не так старательно занимается драгоценными камнями, а главное — он больше не таится.

Аурангзеб, теперь носивший имя падишах Аламгир, то есть владеющий миром, был не так прост и понял, что главный камень своей жизни Шах-Джехан все же огранил. Сын не знал, что это за бриллиант и какая у него сила, но опасался. Недаром твердили, что алмазы обладают мистическими свойствами помогать людям или убивать их.

Сын захватил власть, свергнув отца, и ему стоило бояться. Что за камень гранил столько лет бывший падишах? Что если этот бриллиант сильней «Кохинора» и поможет Шах-Джехану вернуть трон? Это самая страшная угроза для падишаха-узурпатора.

И он решился.

Шах-Джехан был изумлен: сын все эти годы не так часто показывался в его покоях, по пальцам одной руки сосчитать можно. Мысленно он усмехнулся: сколь же разумна Джаханара, она предсказывала, что брат скоро появится.

Аурангзеб не стал терять времени даром:

— Где алмаз, что ты огранил?

— Какое тебе дело? Мало всего, что получил, захватив власть?

— Что я получил, пустую казну?! — Однако Аурангзеб быстро взял себя в руки. Он не глупей сестры. Устало прикрыл глаза, тихим, но твердым голосом потребовал: — Я хочу знать, что это за камень, зачем он тебе.

Возможно, расскажи отец правду, сын не стал бы ничего предпринимать, его не интересовали любовь и память, Аурангзеб всегда был реалистом. Но Шах-Джехан счел сына недостойным знать об алмазном сердце и лишь помотал головой:

— Ты ошибаешься. Не было никакого камня.

Мысленно он добавил: было лишь алмазное сердце.

Аурангзеб понял, что отец ни за что не выдаст тайну, и зашипел прямо ему в лицо:

— Ты сам выбрал свою судьбу!

— А ты свою, — твердо глядя в глаза сыну, ответил Шах-Джехан.

Круто развернувшись, падишах бросился прочь.

Со следующего дня Шах-Джехан вдруг заболел. А взволнованной Джаханаре он объяснил:

— Все, как я и ожидал. Но теперь не страшно, я все выполнил, остается только ждать встречи с моей Мумтаз.

Он проболел несколько дней, постепенно слабея. Чувствуя приближение смерти, позвал Джаханару.

Больного старика, который не в состоянии был даже подняться с постели, по приказу его сына-падишаха держали под замком. Дверь заперли сразу, как только в комнату вошла его дочь. Были закрыты и окна — сын боялся, что отцу помогут бежать и спасут от смерти. Из-за этого в помещении стоял смрад от чадящих светильников, но Джаханара не замечала этого — она видела только горящие отцовские глаза на исхудавшем лице.

— Джаханара, я ухожу к матери. Ты должна бежать, прямо сейчас бежать. Не жди моей смерти, как только меня не станет, Аурангзеб возьмется за тебя.

Джаханара понимала, что отец прав. Только она знала тайну алмаза и не могла выдать ее брату или допустить, чтобы тайна погибла вместе с ней.

— Да, отец. Прощай. Скажи маме, что я спасу ее сердце.

— Прощай, Джаханара.

Даже под пытками слуги не рассказали, как сумела исчезнуть из запертой комнаты сестра падишаха. Не признались потому, что не знали сами. Аурангзеб понял это только через несколько дней, когда обнаружили тайный ход из башни в дом, где когда-то жила их мать, будущая Мумтаз Махал. Дом давно стоял закрытым, и Джаханары там, конечно, уже не было.

— Они перехитрили меня…

Мертвый отец больше не был угрозой для сына на троне, но о камне Аурангзеб не забыл. По приказу падишаха слуги тайно совершили страшное кощунство — они перевернули в Тадж-Махале все, не считаясь с захороненными там Мумтаз Махал и теперь Шах-Джеханом. Однако никакого алмаза не нашли.

Может, его и не было? — усомнился падишах. — Может, таинственный бриллиант лишь плод воображения служанки?

Он не жалел, что расправился с отцом. И без того он позволил ему долго жить. Кто восходит на трон, обычно уничтожает соперников, кем бы те ни были. И об исчезновении сестры тоже не жалел. Эта старуха (как еще назвать сорокапятилетнюю женщину?) с изуродованным огнем лицом была бы при дворе постоянным укором брату.

Аурангзеб вздохнул свободней и подумал, что давно следовало освободиться от этих двоих…

А Джаханара, узнав о попытке брата найти камень, только улыбнулась:

— Отец, мама, я хорошо спрятала алмазное сердце. Его никогда не найдут алчные люди, и оно всегда будет символизировать любовь…

На нее чистыми васильковыми глазами смотрела младшая внучка, о существовании которой не подозревал даже всесильный падишах. Не все стоит знать тем, кто на троне.

Зато сама Джаханара точно знала, кому следующему передаст тайну алмазного сердца, тайну любви и сердца ее матери Мумтаз Махал…

Пролог 2

Месяц на небе словно тонкий серпик, но яркий свет звезд заливал все вокруг как при полной луне, делая тени короткими и не позволяя скрыться.

Но он все равно надеялся, что это удастся. Или заметит охрана Тадж-Махала. Где они, ну где?! Когда не нужно, тут как тут со своими окриками, а сейчас словно провалились.

Он никогда не был ни очень сильным, ни смелым, но если на кону жизнь, то и трусливый становится львом, и слабый обретает силу буйвола. Почувствовав, что захват на мгновение ослаб, он рванулся, сбивая обидчика справа с ног и одновременно резко дергая того, что слева.

Удалось освободиться. Конечно, его схватят снова — одному с тремя не справиться, но он надеялся добежать до светлого пятна, чтобы заметили охранники сверху. Не удалось, он-то добежал, но охрана словно испарилась!

Тогда он рванул, наоборот, в тень от столбов здания. Может, получится спрятаться там, упасть куда-нибудь и пролежать тихо, как мышь, до самого утра? Он бежал от столба до столба, от двери до двери, от стены до стены… Только бы добраться до резной каменной решетки, только бы укрыться за ее спасительной тенью…

Сердце билось так, что найти беглеца можно было по этому грохоту, дыхание давно стало тяжелым… Пот застилал глаза, щипал их, тек по спине. Нет, не от жары, пот был холодным от ужаса. Но страх толкал вперед.

Конечно, его догнали…

— Я все верну! Все отдам!

Третий, не обращая внимания на его сбивчивый умоляющий шепот, протянул на ладони что-то прозрачное и блестящее:

— Ты этим хотел нас обмануть? Этим?!

Он снова зачастил умоляюще:

— Я все отдам! Все верну, и деньги тоже! Я…

Ладонь перевернулась, прозрачное сердце соскользнуло с нее на пол, в стороны полетели осколки.

Последнее, что он увидел, — это блестевшие в колеблющемся свете факелов осколки стекла, а последним ощущением был ужас — невыносимый, повергающий душу в ад еще при жизни…

Утром охрана Тадж-Махала обнаружила в подземной галерее подле саркофага Мумтаз изуродованный труп известнейшего индийского миллиардера и продюсера, на чьем счету немало популярных фильмов. А на самом саркофаге сердце, вырезанное из его груди.

Прессе не сообщили, что ночью на территории комплекса была стрельба и двое преступников убиты. Журналисты пронюхали об этом сами, полиции пришлось признаться, что двое злоумышленников застрелены. Но как произошло само убийство, никто понять не мог, ведь даже камеры видеонаблюдения ничего не зафиксировали!

По городу поползли слухи, что это месть богини Кали, которую чем-то оскорбил убитый.

А еще, что возродилась одна из организаций последователей богини, в отличие от тугов не душившая своих жертв, а вырезавшая у них сердца.

Агра в ужасе притихла, чтобы немного погодя взорваться бурей негодования.

Глава 1

Выстрелы в Букингемском дворце — такое не могло присниться в самом страшном сне. Но все когда-нибудь случается впервые.

Я стою перед распахнутым полупустым шкафом и пытаюсь сообразить, что из его содержимого подойдет для предстоящего мероприятия. Предпочитаю удобство всему остальному, но сейчас тот редкий случай, когда над внешним видом приходится задуматься.

В моей руке красивая с золотым тиснением карточка — пригласительный билет на выставку алмазов в Букингемском дворце. Вручил вчера Эдвард Ричардсон — мой начальник, которого я упорно не желаю считать бывшим, потому что не желаю признавать себя списанной в утиль.

Это Ричардсон посоветовал мне обратиться к нынешнему министру национальной безопасности Элизабет Форсайт с просьбой вернуть на службу. Решить вопрос может только она, значит, ее и нужно убедить, что пересаженное мне год назад донорское сердце не хуже моего собственного, бывшего (не совсем так, но это мое личное дело).

Письмо я сочиняла неделю, потом две недели ждала ответ, и вот он — приглашение на открытие выставки бриллиантов в присутствии королевы. Что это — способ сократить беседу до полминуты, чтобы легче было отказать?

Но не пойти нельзя. И не потому, что пресса объявила выставку главным событием сентября, а алмазы — тремя частями знаменитого «Великого Могола». Просто это единственная возможность перехватить министра между бесконечными командировками. Организация нового министерства — вещь сложная, и Элизабет Форсайт человек занятой. Что ж, если для встречи с ней придется идти в Букингемский дворец, я пойду туда, хотя предпочла бы разговор в служебном кабинете.

Эдвард, передавая пригласительный, заметил, что выставка бриллиантов не самое тяжелое испытание. Как сказать…

Что надеть? В чем вообще ходят на выставки алмазов, да еще и с участием королевы? Конечно, в бриллиантах. Но у меня их нет, никогда не было и не будет, не мое это. И единственное вечернее платье, которое мы покупали с Джоном, на вешалке смотрится куда лучше, чем на мне.

Клиническая смерть слишком жестокая диета. Как говорит Эдвард Ричардсон, от меня остались кожа, кости и горящий взгляд. Но платье нельзя надеть не только из-за худобы. Оно декольтированное, а я теперь ношу все закрытое до подбородка. Рубцу, оставшемуся после операции, мог бы позавидовать Франкенштейн, на меня в декольте без слез не глянешь.

А раз так… Я заглядываю в билет. Форма одежды не обозначена, значит, бриллианты и вечернее платье необязательны. Не сдержавшись, швыряю платье в угол шкафа, но потом достаю и, тщательно расправив, вешаю на видном месте снаружи — пусть висит напоминанием о моих упущенных возможностях. Если бы это был только отказ от декольте…

В то время, как я натягивала тонкий бадлон со стойкой, зазвонил телефон. Это Эдвард.

— Надеюсь, ты уже собираешься?

— Да.

— Прислать машину?

— Доберусь на метро. Это проще, чем искать парковку у выставки. — Вторая фраза — попытка смягчить резкий тон первой.

— Ладно, — бурчит Ричардсон. — Будь осторожна, Джейн.

Чего это он?

Я фыркаю:

— Клянусь!

Рука скользнула к левому боку — до сих пор машинально проверяю кобуру своего «Зиг Зауэра». Там пусто, пистолет с одиннадцатью оставшимися в магазине особо мощными патронами 9х19 мм «парабеллум» под замком в оружейном сейфе. Из-за двенадцатого использованного у меня отобрали пистолет и возвращать не намерены, запрещено даже самой купить какой-нибудь крошечный «Глок» для дамской сумочки. Так психологи заботятся о моем здоровье, не понимая, что для меня было бы лучше просто вернуться к прежней жизни и работе.

«Зауэра» нет… кобуры нет… А я есть?

А вот черта с два! Я есть.

Не вернут на службу — стану частным детективом. Нельзя же списывать человека со счетов только потому, что у него был разрыв сердца. Пересадили ведь донорское.

От этого злого решения почему-то становится легче, хотя я прекрасно понимаю, что и частному детективу на владение оружием нужно разрешение.

Никуда я не уйду, и думать об этом некогда, мне пора в Букингемский дворец — любоваться бриллиантами.

Все мои куртки достаточно просторны, чтобы скрыть наплечную кобуру, потому в них нынешняя худоба либо не слишком заметна, либо, наоборот, бросается в глаза. Поколебавшись несколько секунд, я выбираю светлую из тонкой кожи. Очень демократично — идти на мероприятие с участием королевы в кожаной курточке и брюках.

Но мне наплевать. Меня не интересуют драгоценности, те, с кем я борюсь многие годы, торгуют оружием, а не бриллиантами. И на выставку меня ведет желание встретиться не с загадочным алмазом, а с нашим новым министром.

Переходя из Национальной службы криминальной разведки (National Criminal Intelligence Service) во вновь созданное SOCA — Агентство по борьбе с особо опасной организованной преступностью, Ричардсон взял меня с собой.

Наше агентство терпеть не могут все — от МИ5 до конной полиции, откровенно считая нахлебниками. Это простая зависть, ведь SOCA хоть и сидит на бюджете министерства внутренних дел, ему фактически не подчиняется. Мы не носим форму, к тому же мы неприкасаемые — нас не имеют права проверять констебли без особых полномочий.

С образованием нового министерства национальной безопасности положение изменилось, для SOCA даже к лучшему — прав, как и обязанностей, прибавилось. Но главное — новый министр Элизабет Форсайт, дама весьма решительная и даже боевая в прямом смысле слова. Она лейтенант Викторианского ордена, получила Викторианский Крест за боевые заслуги во время операции в Ираке!

От V. C. Элизабет Форсайт я и должна добиться своего возвращения в строй. Ее боевой опыт внушает надежду, что это удастся.

Мир определенно сошел с ума, ажиотаж вокруг выставки такой, словно это последние бриллианты, которые сможет увидеть человечество.

Броская реклама встречает еще под землей, рядом с красно-синим знаком станции метро «Грин-парк», следующее напоминание о трех алмазах у выхода из станции и дальше множится в обе стороны по Пиккадилли сколько хватает глаз, словно отражение в поставленных друг напротив друга зеркалах. На бигбордах, баннерах, в витринах, повсюду взгляд натыкается на изображения мавзолея Тадж-Махал и на его фоне бриллианта необычной огранки. Это гвоздь программы — алмаз, названный в честь восьмого чуда света «Тадж-Махалом».

Сентябрь в Лондоне почти всегда хорош — тепло, сухо, безветренно.

Но вместо того, чтобы наслаждаться последними теплыми деньками в парках и садах, лондонцы и гости столицы толпятся у Букингемского дворца. Кто-то в надежде все же попасть на выставку, хотя ВВС объявило, что билеты распроданы в первые же минуты появления на сайтах и в кассах. Кто-то, ожидая увидеть кортеж королевы или вереницу роскошных машин приглашенных на открытие, кто-то просто потому, что остальные идут к Букингемскому дворцу.

Толпа перед оградой столь плотная, что приходится от «sorry» переходить к не вполне вежливой работе локтями, иначе к Северным воротам не пробиться. О Центральных и говорить нечего.

Мое внимание невольно привлекает чудовищных размеров бигборд с изображением мавзолея Тадж-Махал. Еще несколько ярдов в ширину и высоту, и Букингемский дворец за ним просто скроется. Мелькает мысль, что за таким монстром можно спрятать не один десяток человек.

Наверняка так и есть — за бигбордом сидит команда спецагентов. И не с «Глоками» или «Зауэрами», а чем-то более серьезным, вроде SMU 100. У нашего отдела подобного оружия никогда не будет, считается, что мы должны выглядеть как обычные граждане… Нет, даже проще, ведь обычные граждане могут иметь самое совершенное оружие, на покупку которого хватит денег, а мы не можем.

Выставка организована в северном крыле, именно туда подъезжают машины приглашенных. Возможно, стоило согласиться на предложение Ричардсона и тоже подкатить на авто, но сделанного не воротишь, приходится идти на таран.

Перед самыми воротами несколько десятков счастливчиков, у них билеты на первые часы работы выставки, которые будут после открытия. Никому и в голову не приходит, что кто-то еще более везучий, чем они сами, может быть по эту сторону ограды, потому пропускают меня к воротам неохотно.

Один из констеблей мне знаком — когда-то работал в нашей службе.

— Джейн, ты уверена, что тебе туда? — спрашивает он, кивая в сторону людей, выстроившихся перед входом на выставку.

— Угу.

— Охранять?

— Нет, я в числе гостей.

Я показываю пригласительный билет и направляюсь ко входу, где уже собралась внушительная толпа, пахнущая дорогими духами, сверкающая драгоценностями и излучающая свет своих внушительных банковских счетов.

В глазах сержанта недоверие, я бы на его месте тоже не поверила. Он прав: среди аристократов, шляпки которых или запонки в манжетах стоят не меньше моей крошечной квартирки, я выгляжу этакой белой вороной.

Предвкушаю их смятение, как только я окажусь рядом.

Так и есть, косые взгляды, опасение — я вторглась в их закрытый мир денег и власти. Немного погодя они решат, что я — охрана в штатском, и успокоятся. Мысли и опасения этих снобов так легко сканировать, что заниматься этим даже неинтересно.

У входа во дворец улыбчивые девушки вручают буклеты с планом выставки и информацией об экспонатах. Это чтобы гости не скучали в ожидании того момента, когда их досмотрят. Из-за присутствия королевы и стольких высокопоставленных лиц охрана дворца усилена дополнительными нарядами столичной полиции. Разумная мера предосторожности, хотя трудно представить, что кому-то может прийти в голову совершить нападение на дворец в такой день, когда на площади толпы народа, а у каждого из гостей собственный телохранитель, и не один. Мне кажется, это понимает и сама охрана, а потому больше делает вид, что досматривает, чем действительно потрошит изящные дамские сумочки.

Клатч при моем полуспортивном наряде был бы не к месту, потому сумка хоть и небольшая, но без стразов Сваровски. Как и я сама, сумка не вписывается в окружающую обстановку, и ее проверяют основательно.

Телохранителей на выставку не пускают, они остаются снаружи — болтают с водителями и время от времени посматривают в сторону своих подопечных. И в мою тоже. Они не любят таких, как я, считая нашу участь незаслуженно легкой — всего-то нужно делать вид, что я как-то причастна к блестящему миру огромных счетов, хотя за милю по одежде можно понять, что у меня и счет-то кредитный. Вот они — другое дело. Ежедневно рискуют жизнями, прикрывая тушки своих подопечных собственными тренированными для этого телами. Или не тушки, а анорексичные фигурки. Это не важно, главное — они защита, а такие, как я, — лишь видимость. Интересно, что бы они подумали, узнай, что я из SOCA?..

Рядом обнаруживается еще одна белая ворона. Мужчина выглядит импозантно, его перстень тоже стоит не меньше моей машины-малютки, но он все равно чужой. Посетитель делает пару замечаний, явно рассчитывая на мое внимание, но мне не нужен «товарищ по несчастью» на этой выставке драгоценностей в витринах и на посетителях. Пройдя металлоискатель, я отправляюсь внутрь, делая вид, что интересуюсь буклетом. И все же невольно пытаюсь разглядеть отражение соратника в стекле.

Это выходец из Индии, но из тех красавчиков, которых я особенно не люблю — полноват, ухожен и уверен в своей неотразимости.

Индиец явно ожидает проявления интереса к себе, наши взгляды в стекле встречаются, и я с досадой отвожу глаза. Лучше действительно изучить буклет, поскольку сами бриллианты я вряд ли буду разглядывать внимательно.

Экспонатов на выставке всего три, им и посвящены первые страницы роскошного полиграфического издания. Это знаменитейший «Кохинор» в короне Британии, алмаз «Орлов» в скипетре Российской империи и найденный недавно бриллиант «Тадж-Махал», который сам по себе. Собрать три бриллианта вместе, привезя корону из Тауэра, а скипетр из Алмазного фонда Москвы, требует огромных усилий и не меньших денег. Но устроители выставки справились.

Это новый аукционный дом «Антис», конкурент знаменитых «Сотбиса» и «Кристиса». «Антис» явно рассчитывает на ажиотаж вокруг алмаза «Тадж-Махал», поскольку уже объявлен аукцион по его продаже после выставки и названа стартовая цена — 200 000 000 фунтов стерлингов! Ясно, что она будет превышена.

Мне ничего не говорят ни вес алмазов (не представляю, как выглядят двести с лишним карат), ни другие физические данные, к блеску драгоценностей я равнодушна, хотя стоит признать: «Тадж-Махал» огранен необычно — в форме сердца. Даже человеку, крайне далекому от ювелирных изысков, ясно, что такая огранка означает огромную потерю изначального веса.

Следующая страница буклета повествует об основателе империи Великих Моголов Бабуре, спустившемся с гор Афганистана и сделавшем северную часть Индостана своей вотчиной. Приведенная легенда гласит, что именно Бабур повелел распилить огромный алмаз «Великий Могол» на три части, которые и представлены на нынешней выставке.

Это бред. Ведь «Кохинор» был известен давным-давно, а «Великий Могол» оставался целым еще при правнуке Бабура. Но с легендами не поспоришь.

И раскидало эти части по свету: «Кохинор» после многих мытарств попал в британскую корону, «Орлов» невесть как оказался в России и был подарен императрице Екатерине Великой ее царедворцем графом Орловым, а третий, самый загадочный, в форме сердца, пребывал в неизвестности, чтобы ныне явить свою красоту миру.

Несколько экспертиз на самом высоком уровне, в том числе спектральный анализ, подтвердили не только класс нового алмаза, но и идентичность «Орлову», из чего якобы следовала его принадлежность к «Великому Моголу». Как в эту компанию попал «Кохинор», устроители не объясняли.

Качественная полиграфия, великолепные фотографии, мастерство дизайнеров буклета… не разочароваться бы. Так бывает нередко: на снимках видишь одно, а в реальности — другое.

Настроение у меня, вопреки солнечному дню и изысканной публике вокруг, отвратительное, я действительно белая ворона, и хотя меня это волнует мало, мелькает мысль попросту уйти, тем более, я не вижу той, ради кого пришла, — Элизабет Форсайт пока нет на выставке. И не будет? Тогда что здесь делаю я? Сердце ноет, словно от дурного предчувствия. Что может случиться плохого со мной в Букингемском дворце? Это самое безопасное место в мире (конечно, американцы считают таковым свой Белый дом — но чего от них ждать?).

Что-то у меня сегодня ворчливое настроение. Чтобы отвлечься, начинаю разглядывать своих коллег.

В зале перед самой выставкой несколько констеблей охраны дворца, но мое внимание привлекает один.

Рыжий долговязый парень со здоровым юношеским румянцем во всю щеку стоит у входной двери выставки и с откровенным любопытством разглядывает прошедших досмотр посетителей. Весь его облик пронизан этаким безмятежным спокойствием. Этот юнец явно считает себя бессмертным.

Черт подери, где Букингемский дворец берет своих служащих и охрану? Неудивительно, что Райан Парри с легкостью сумел устроиться слугой и подавать завтрак королеве. Службу охраны урок этого журналиста «Дейли Миррор» ничему не научил — набирают кого попало.

Румяному юнцу доверен такой пост. Да он в слона с пяти метров даже случайно не попадет!

Что у него, небось, «Глок»?

Не очень патриотично, но приходится признавать, что произведение оружейного искусства Австрии стоит того, чтобы его предпочесть другим. «Вытащил и стреляй!» безо всяких предохранителей — это то, что нужно именно охране.

У них наверняка «Глок-26». Слышала, что охрана первых лиц государства перешла на эти игрушки. Тот же 38-й калибр, а размеры почти в полтора раза меньше «Глока-17» — чем не игрушка? Все равно что стрелять из авторучки, как Джеймс Бонд. Кстати, из-за отсутствия опоры для мизинца точность тоже не на высоте…

Почему-то нарастает чувство тревоги. Неужели из-за того, что выставку охраняет рыжий юнец с почти игрушечным пистолетом? Глупости, вокруг и без него констеблей полно. Но разумные доводы не действуют, мне неспокойно. Внутри тяжело ворочается пересаГлок-26женный год назад булыжник.

В зале появляется съемочная группа, она невелика — телеведущая и оператор. Я вспоминаю, что эта красавица из королевского пула: когда на ВВС идут новости королевской семьи, ее лицо неизменно мелькает на экране. Кажется, Саманта Браун. Мы с ней чем-то похожи — одинаковый тип лица, цвет волос, а еще куртки из светлой кожи.

Работая на камеру, телеведущая начинает пересказывать выдуманную историю «Великого Могола». Завтра половина Британии будет убеждена, что основатель династии Великих Моголов собственноручно бензопилой распиливал огромный алмаз, отирая взмокший лоб шелковым тюрбаном…

Закончив терзать имя Бабура и заодно поведав телезрителям о великолепии внутреннего убранства Букингемского дворца в этом его крыле, Саманта Браун, к моему удивлению, прилипает к индийцу с явным намерением договориться об интервью. Интересно, кто он? Индиец продолжает косить на меня взглядом. Заметил, что мы с телеведущей похожи, или вообще обознался и теперь жалеет? В любом случае мне его внимание ни к чему.

Чувство тревоги усиливается, но, похоже, только у меня — рыжик у двери по-прежнему благодушно спокоен, остальные тоже.

Нас наконец приглашают в зал с экспонатами.

Оператор по команде телеведущей снимает парадный проход разодетой публики на выставку. Попасть в выпуск теленовостей стараются многие, это дает мне возможность проскользнуть внутрь незамеченной.

Зал невелик, это почти камерная выставка. Три прозрачных витрины-куба с драгоценностями вытянуты в линию: посередине корона, а скипетр и подставка с алмазом «Тадж-Махал» — по краям.

Конечно, все вошедшие устремляются к алмазному сердцу. Я не исключение. Некоторую сумятицу вносит еще одна пара с камерой — в зал спешно допущена вторая съемочная группа. Но на них не обращают внимания — всех привлекает «Тадж-Махал». К тому же режиссер и оператор явно с родины алмазов, а попасть в индийские теленовости английские снобы не стремятся.

Рядом возглас «Cracking!». Ого, элита тоже пользуется молодежным сленгом?

Но в данном случае я согласна — алмаз не просто великолепен, второго такого не существует.

Крошечные светильники, встроенные в прозрачный куб защиты, освещают алмаз, не мешая его осмотру, но выявляя огранку. По всему залу от граней «Тадж-Махала» разлетаются крошечные световые зайчики, как бывает на рождественских праздниках. Восхитительное зрелище.

Подставка под алмазом прозрачна настолько, что кажется, он висит в воздухе. Это позволяет оценить степень чистоты самого камня — ни единого вкрапления, ни трещинки, никакого изъяна! Я плохо разбираюсь в достоинствах бриллиантов, полагая, как и большинство дилетантов, что главное — размер, огранка и прозрачность, но здесь не нужно иметь семи пядей во лбу или быть специалистом, чтобы понять — этот алмаз единственный!

Если сам Тадж-Махал, когда-то построенный Шах-Джеханом в память о любимой жене, — символ вечной любви, то этот алмаз — символ всех бриллиантов. «Кохинор» хорош, но не настолько, «Орлов» велик, но огранен неровно, что лично мне просто не нравится. А «Тадж-Махал» — совершенен во всем.

Если это действительно треть «Великого Могола», как гласит легенда, то Бабур отделил лучшую часть большого алмаза и надолго спрятал ее от людей. «Кохинор» значит «Гора света», «Орлова» когда-то называли «Дианор» — «Море света», но я согласна с нынешним владельцем алмаза, давшим ему имя «Тадж-Махал». Совершенный бриллиант и совершенное строение достойны называться одним именем.

Но это не все.

Мой рационализм не раз высмеивал безбашенный фантазер Джон. По примеру любимого, я попыталась жить эмоциями, витая в облаках. Даже удалось… ненадолго… А потом рациональное начало взяло верх — себя не переделаешь. Но то, что творится со мной при виде алмаза «Тадж-Махал», иначе как рецидивом буйной фантазии назвать нельзя — вдруг начинает казаться, что поистине великолепный прозрачный камень в форме сердца предназначен… мне! Приходится даже руки сцепить за спиной, чтобы невольно не потянуться к бриллианту в попытке взять «свое».

А еще сердце… Я так привыкла к тяжелому, чужому булыжнику в груди, что воспринимаю его только как увесистый аппарат для перекачки крови. Но сейчас вдруг сознаю, что оно замерло от восхищения! Гранитный камень в моей груди способен что-то чувствовать? Это новость.

К действительности меня возвращает движение среди посетителей. В зал входит королева в сопровождении премьер-министра и еще двух приближенных. Рослый мужчина, судя по отменной физической форме, телохранитель. Вторая (наконец-то!) — Элизабет Форсайт, пригласившая меня на выставку.

Еще четверть часа назад я предпочла бы деловой разговор с ней в кабинете, но теперь, увидев чудо «Тадж-Махала», искренне благодарна за приглашение. Могла ведь пройти мимо такой волшебной красоты!

Ее величество, как всегда, образец элегантности — седые волосы идеально уложены, прическа и фасон костюма неизменны последние полсотни лет.

Все взгляды устремлены на королеву, которая останавливается по одну сторону линии витрин, гости отступают ближе к «Тадж-Махалу», а по другую сторону две съемочные группы и индиец. Теперь мне понятно, что нашла в нем телеведущая, индиец что-то говорит оператору второй группы. Очевидно, он коллега Саманты Браун, у входа принял меня за нее, потому и старался привлечь внимание.

Я остаюсь в одиночестве в другом конце линии витрин напротив толпы гостей.

Телохранитель шагает в сторону, чтобы не попадать под объективы телекамер, и оказывается почти передо мной. Из-за его широкой спины мне плохо видно королеву, но честно говоря, интересней наблюдать за остальными. Премьер-министр рядом с ее величеством старательно демонстрирует, что они почти равны, что-то объясняет королеве, словно это он хозяин выставки, дворца и всей Британии. Что ж, в этом есть резон, у премьера власти больше, чем у королевы, она царствует, а он правит. Хотя в данном случае — королева у себя дома.

Но меня куда больше интересует Элизабет Форсайт. Очередная «железная леди», этакая начинающая (а может, уже состоявшаяся?) Маргарет Тэтчер. Она от самого входа окинула цепким взглядом помещение, словно оценивая обстановку, видно, осталась довольна и сосредоточилась на королеве. Не секрет, что «железная леди» метит в премьеры и непременно выставит свою кандидатуру на ближайших выборах через полтора года.

Люблю таких женщин — миловидных, доброжелательных, улыбчивых, но при этом твердых и уверенных в себе. Твердости и уверенности у меня самой с избытком, а вот доброжелательности иногда не хватает. Джон твердит, что это меня и погубит, равно как и привычка главенствовать во всем. Но исправляться поздно, я воробей стреляный в прямом смысле слова.

Ее величество произносит положенные фразы о сотрудничестве разных стран, позволившем устроить эту выставку, благодарит атташе России по культуре и высшего комиссара Индии, выражает уверенность, что сотрудничество продолжится и в дальнейшем, принеся новый обмен культурными ценностями для подобных выставок… и так далее…

Понятно, что сейчас начнутся ответные благодарственные речи.

Я отключаюсь от произносимых официальных банальностей и начинаю разглядывать зал. Покоя не дает растущее ощущение опасности. Кажется, тревога разлита в самом воздухе зала, но этого никто не замечает.

Впрочем, я ошибаюсь — чувствует телохранитель королевы, его спина напряжена. Зашевелился и румяный рыжик, который теперь охраняет закрытую дверь изнутри, он даже тянет руку под мышку. Чего он испугался?

Это движение замечает и телохранитель, следуя взгляду констебля, он поворачивает голову чуть влево в сторону витрин и…

Дальше начинает твориться такое, во что поверить просто невозможно!

Каждый, кому доводилось бывать под огнем, знает, насколько прав старик Эйнштейн — время действительно способно изменять свой ход, и все вокруг видится как в замедленной съемке. Мозг бесстрастно фиксирует происходящее, но тело отстает от него.

Я следую взглядом вместе с телохранителем и только боковым зрением фиксирую то, что происходит справа. Вернее, сначала слышу хлопки. Это выстрелы! Три — один за другим из 38-го калибра с глушителем. От первого с большущей дыркой в виске падает телохранитель, второй валит констебля у витрин, который вообще не успел как-то отреагировать. Третья пуля предназначена охраннику у выхода, тот едва успевает протянуть руку к кобуре под мышкой, но оседает вниз, съезжая спиной по двери, оставляя на ней кровавый след.

До тела наконец доходит то, что мозг понял мгновенно. Я инстинктивно приседаю, уходя с линии огня, и оглядываюсь, ища источник выстрелов. Теперь уже отстает мозг, потому что осознать увиденное невозможно. Стрелял тот самый рыжий охранник. И как стрелял, сволочь конопатая! Три секунды — три выстрела — три трупа!

А у меня нет оружия, чтобы пустить ему пулю в лоб.

Слева раздается визг — это теледива, на которую рухнул убитый охранник, и оттуда сразу же гремит четвертый выстрел. Теперь стреляет режиссер второй съемочной группы, но не в рыжего, как следовало бы, а в сторону королевы! Его руку подбила шарахнувшаяся в сторону Саманта Браун, но едва ли он целился в лжеохранника.

Судя по звуку, у режиссера тоже 38-й калибр, это привычный для меня «Зиг Зауэр». Попал в премьер-министра, который со стоном начинает заваливаться навзничь, цепляясь руками за кого-то из гостей рядом. Там тоже визжат и бросаются по углам.

Рядом со мной убитый телохранитель. У него наверняка в кобуре оружие. Я пытаюсь дотянуться и… отдергиваю руку. Мимо свистит пуля — я на прицеле у рыжей сволочи, а стреляет он метко. Судя по тому, что рикошета нет, у него пули «Глейзер». Боится пострадать сам?

А оператор второй группы уже достает из кофра «Глок-42» — крошку, предназначенную для дамской сумочки, но начиненную теми же пулями 9х19 мм. Здесь не требуется большого расстояния — от пистолета до королевы нет и пятнадцати ярдов.

Идиот индиец стоит столбом, вместо того чтобы просто выбить пистолет из руки террориста, который целится в королеву. Он в очень удобной позиции, из которой можно уложить в пол обоих лжеоператоров, — но чего ожидать от самовлюбленного павлина, который даже руки поднял, словно кто-то требует сдаваться? И почему холеные красавцы часто такие трусы?

Где же внешняя охрана, черт их подери?!

Мгновения кажутся вечностью, королева на прицеле у бандита, премьер-министр упал, а все, кто мог, шарахнулись в сторону. Все, кроме Элизабет Форсайт. Министр доказывает, что не зря награждена Крестом, она встает перед ее величеством, заслоняя побледневшую королеву от пули.

Мой мозг наконец включается в работу, не только тупо фиксируя происходящее, но и соображая, что делать. Слава богу, проснулся!

Прежде всего, надо отвлечь внимание на себя. Потому я перекатом перекувырнулась через убитого охранника, в то же время понимая, что рыжий своего не упустит. Так и есть: свистит пуля, задевая рукав куртки, но, к счастью, не меня. Мазила! Я бы в тебя, урод, попала обязательно. Мельком вижу, что оператор тоже поворачивается в мою сторону. Теперь я под прицелом сразу двоих, и кто-то из них точно не промахнется.

И не промахнулся бы, но… в зале гаснет свет. А входная дверь уже трещит под напором охраны снаружи. Остается удивляться, как рыжий урод умудрился закрыть ее изнутри.

В самом зале на мгновение наступает тишина — каждый пытается понять, где опасность, откуда угроза. И тут ухо улавливает звуки боя снаружи! Нет, не у дверей зала, не во дворце, а где-то перед ним, на площади, у монумента. Там автоматные очереди и даже взрывы гранат.

У нас что, 7 июля, а Букингемский дворец превратился в лондонское метро? Или это вообще вариант Локерби?!

Вот теперь мозг работает, опережая время. За мгновение я успеваю прокрутить в голове все факты тех событий и сравнить с творящимся вокруг. Нет, это не одиночный теракт, треск автоматных очередей на площади свидетельствует о почти войсковой операции. Налет на Букингемский дворец?!

Но что бы ни происходило снаружи, мы внутри и королева здесь.

Выключенное освещение оставляет террористов в бездействии всего на несколько мгновений, потом начинается движение. Огромный бигборд закрыл доступ солнечному свету внутрь, но черные тени движутся по залу уверенно, словно видят в темноте. Или каждый их шаг отрепетирован?

В темноте у меня есть шанс добраться до пистолета телохранителя. Плохо, что он лежит на левом боку… Рука попадает в липкую теплую лужу крови, у рыжей сволочи, несомненно, экспансивные пули, они оставляют огромные дыры в теле убитого. В попытке перевернуть телохранителя хотя бы на спину, я натыкаюсь на кобуру на правом боку. Он левша? Какая теперь разница, разве что его «Глок» под левую руку. Но выбора все равно нет.

Пока я вытаскиваю пистолет, рыжий успевает включить фонарик. Это его тень метнулась мимо лежащего телохранителя первой. Куда? К витринам с бриллиантами.

Ни черта не понимаю. Они заодно грабят выставку?

Но размышлять над меркантильностью террористов времени нет. Я должна решить, что лучше — попытаться прикрыть королеву или уйти в сторону и отвлечь внимание на себя. Первое чревато тем, что ответными выстрелами террористов королева может быть ранена и даже убита, второе — почти обязательной моей гибелью. Но выбора нет, и я стреляю в рыжего, держащего фонарик, так, чтобы сам фонарик не разбился, его свет нужен. Раздается крик, предатель падает, хотя я не уверена, что замертво, значит, сможет стрелять. Это плохо, рыжая сволочь бьет метко…

К счастью, фонарик действительно не разбился, а лжетелевизионщики отреагировали не сразу, они заняты драгоценностями. Ответные выстрелы выбивают искры из пуленепробиваемой, сброшенной вниз крышки витрины и задевают полу моей куртки, но их промедление позволяет мне уйти от огня. Я прячусь за средней тумбой.

Слабый свет фонарика, упавшего куда-то вниз, словно солнечный луч в воде на большой глубине. Хорошо, что этот свет там, с их стороны, мне видны их силуэты, а им меня — нет, бьют на звук. Еще два выстрела заставляют меня затаиться. На мое счастье, тишины нет, снаружи дверь разбивают уже чем-то тяжелым, а за стенами дворца по-прежнему слышны выстрелы, крики и взрывы гранат.

Террористы снова берутся за витрины, это позволяет мне выстрелить еще раз и перекатиться за крайнюю тумбу. Отсюда мне снова виден рыжий предатель, он жив и пытается что-то делать. Ах ты ж!.. Даже рискуя выдать себя окончательно (перекатываться больше некуда), я добиваю мерзавца двумя выстрелами.

Подстрелить меня саму не успевают. В зале загорается слабое аварийное освещение. Наконец-то! Но неизвестно лучше это или хуже.

— Нет! Не стреляйте! — Женский голос, слишком молодой для королевы. На министра тоже не похоже. Журналистка? — Не стреляйте больше! Умоляю!

Выглядываю из-за витрины. Так и есть. Взяли заложников. Фальшивый режиссер прикрывается журналисткой, лжеоператор — трусом-индийцем. Слава богу, не королевой. Где она? Вот, у стены, под защитой министра.

Мое движение заметили, оружие, кроме террористов, только у меня, потому палят в мою сторону. Следующий выстрел снова высекает искру из пуленепробиваемого стекла витрины — я едва успеваю спрятать голову и слышу приглушенный крик (словно сквозь зубы):

— Не та!

О чем это они? Собирались взять в заложницы королеву?! Ну, нет, пока я жива, этого не произойдет!

Именно: пока я жива, что, судя по обстановке, долго не продлится. Я больше не могу отстреливаться, прячась за витринами. К тому же в магазине крошечного «Глока-42», который я достала из кобуры телохранителя, всего шесть патронов, пусть и экспансивных. Четыре из них я израсходовала, с двумя оставшимися долго не продержусь.

Нужны буквально секунды, входная дверь вот-вот слетит с петель, но именно их для спасения обычно не хватает.

Если террористы даже в последнюю секунду сумеют захватить королеву, против них никто и движения не сделает, чтобы не навредить ее величеству. Значит, сейчас главное — не позволить приблизиться к той стене, где Элизабет Форсайт заслоняет собой королеву.

Я поднимаюсь в полный рост и вижу, что налетчики отступают к выходной двери. Почему оттуда нам нет помощи? Где охрана, что стоит на выходе с выставки? Но размышлять некогда, последний мой выстрел по ногам лжеоператора. Даже если раню заложника, это не будет смертельно, зато поможет задержать преступника. Судя по крику, я попала, но увидеть этого не успеваю — приходится снова нырять за витрины — со стороны налетчиков в меня разряжают остатки обойм, у них, в отличие от меня, не по шесть патронов. Рикошетом от витрины задевает русского атташе, тот хватается за плечо.

Пока они перезарядят, пройдут секунды, это позволит мне выстрелить еще раз. Но я ошиблась, налетчики не стали перезаряжать, оружие брошено, и они исчезают за выходной дверью, которая захлопывается, как раз в тот момент, когда входная, наконец, слетает с петель и в зал врывается боевая группа.

Эти парни разбираться не будут, кто в кого стрелял, вернее, будут, но потом, сначала пустят в ход все свои приемы, потому я отшвыриваю пистолет с одним оставшимся патроном и бросаюсь на пол, закидывая руки за голову.

В это же мгновение за стенами дворца гремит мощнейший взрыв, от которого дребезжат стекла в окнах, а у нескольких автомобилей срабатывает сигнализация. Не иначе как взорвали автомобиль. Следом один за другим слышны еще несколько взрывов уже совсем рядом с нашим крылом. Теперь стекла сыплются внутрь зала.

Господи, да что же там происходит?!

А сердце не просто глухо стучит, словно просясь на волю, оно рвется следом за террористами. Меня почему-то захлестывает черная тоска, будто произошло что-то непоправимое. Такое состояние было, когда я застрелила Джона…

На полу, похоже, лежу только я, остальные сбились в кучу, дамы визжат, кто-то беспрестанно повторяет: «Боже мой! Боже мой!» Я не успеваю даже повернуть голову в сторону разбитых окон, ее придавливает к полу чье-то колено и следует команда:

— Руки!

Возвращая руку за голову, хриплю:

— Свои. Мои документы в кармане…

Без малейших признаков вежливости меня рывком поднимают на ноги, не позволяя опустить руки. Я киваю на выходную дверь:

— Они там. С заложниками…

— Разберемся, — обещает сержант, изучая мои документы.

У стены в кресле сидит бледная как снег королева, держась за сердце, рядом несколько человек хлопочут над премьером. Раненому русскому перевязывают плечо, а он пытается закурить, хотя курить в Букингемском дворце запрещено. Индийский посол высыпает из коробочки на ладонь какие-то лекарства, руки заметно дрожат. И только Элизабет Форсайт невозмутима, словно не побывала только что на прицеле.

Я ловлю себя на том, что руки дрожат и у меня, тем более, их приходится держать за головой.

— Изучили? — спросила я у констебля с моими документами.

Тот усмехается:

— А… Агентство… Где вы были…

Договорить не успевает, вопрос окончательно выводит меня из себя, я шиплю ему в лицо:

— Это где вы были, когда здесь шла стрельба?!

Руки я опускаю, мой наскок слегка смущает сержанта, но он советует:

— Полегче, мэм.

— Не мэм, а спецагент Джейн Макгрегори!

Мне уже наплевать на их реакцию, наклоняюсь над рыжей сволочью, убеждаюсь, что его открытые глаза неподвижны, и берусь за черную сумку, в ручку которой намертво вцепились его сведенные предсмертной судорогой пальцы. На глазах у охраны вынимаю корону и следом за ней скипетр. Сержант больше не спорит, он осторожно принимает драгоценную ношу и зачем-то возвращает на места в разоренных витринах.

Третья витрина пуста. «Тадж-Махал» налетчики унести все же сумели.

Снова накатывает черная тоска, будто я сделала все, что смогла, но ничего не получилось. Мне плохо из-за напряжения, перегрузок, неудачи. Налет на Букингемский дворец слишком большая нагрузка для моего «чужого» сердца, оно не привыкло к перестрелкам и смертельной опасности.

Из коридора в выходную дверь за ноги затаскивают лжеоператора, которого я ранила в ногу. За ним тянется кровавый след. Я слышу, как охранник говорит:

— Свои добили в голову. Больше никого.

Значит, по ту сторону двери налетчиков ждала помощь.

В зал уже прибежали врачи, суетятся вокруг премьер-министра, готовят носилки. Королеву убеждают удалиться. Остальным предложено пройти в соседний зал. Высокопоставленные гости цепочкой тянутся к выходу через выбитую дверь, осторожно косясь на меня, бессильно сидящую прямо на полу у пустой витрины под охраной двух дюжих молодцев с автоматами, и труп рыжего.

Глупей ситуации не придумаешь — рисковать под пулями жизнью, отстреливаться, чтобы потом тебя вот так держали отдельно от других, как террористку.

Но мне так тошно, что это даже не задевает.

Мысли тягучие-тягучие, безразличные, словно все пропало. Собственно, так и есть. Я хотела встретиться с министром? Встретилась, не дай бог никому таких встреч. Хотела вернуться к работе? Вернулась и даже продемонстрировала свои навыки. Ничего хорошего ждать теперь не стоит, и я это понимаю лучше других.

Охрана прозевала покушение на королеву и тяжелое ранение премьер-министра, им позарез нужно найти на стороне «стрелочника», на которого можно свалить хотя бы часть вины. Я подхожу на эту роль идеально, наше агентство и без того терпеть не могут, я после событий годичной давности вне штата, значит, и заступаться особенно не должны (вот тут они ошиблись, Эдвард не даст меня в обиду, да я и сама могу за себя постоять). Поэтому допрашивают меня — там же, в Букингемском дворце, в соседней комнате — если и не с пристрастием, то крайне пристрастно.

Где я раздобыла пропуск на выставку? Почему так уверена, что именно охранник Мартин Кеннан (вот, оказывается, как звали рыжего иуду) открыл огонь первым? Каким образом я завладела оружием — и стоило ли подвергать смертельному риску ее величество, устроив перестрелку в выставочном зале? Не мои ли действия спровоцировали террористов, ранивших премьер-министра? И опять: откуда я знаю, что именно Кеннан расстрелял коллег, если стояла к нему почти спиной? Почему вместо того, чтобы открыть входную дверь подоспевшей охране, я предпочла затеять пальбу, рискуя жизнью королевы и премьера? И опять, и опять, и снова…

Меня этим не проймешь, но когда спрашивать начинают по третьему кругу, я не выдерживаю:

— Вы задаете не те вопросы.

— Да? — моложавый лощеный хлыщ из «охранки» иронически приподнимает бровь. — И какие вопросы задали бы вы?

— Сколько еще «крыс» в вашей конторе и за сколько сребреников продаются ваши сотрудники. Кто из них вырубил свет во дворце, обесточив выставочные витрины, что позволило похитить алмаз «Тадж-Махал».

Старший хмурится:

— Вы намекаете, что сотрудники нашего управления могли участвовать в подготовке этого теракта?

— А разве Мартин Кеннан не ваш сотрудник?

Понимаю, что это удар ниже пояса, но иначе уже не могу. Досадно, что они теряют время на пустые вопросы вместо того, чтобы расследовать по свежим следам. Возможно, я не права и кто-то другой в это время уже распутывает загадки произошедшего, но ведь я ключевой свидетель, даже участник, со мной следовало бы пошагово пройти все место преступления и посекундно зафиксировать произошедшее.

Или я подозреваемая и они, наоборот, ищут улики против меня?

Тогда лучше бы передали дело более серьезным структурам. Надеюсь, так и будет.

Офицер решает поинтересоваться моим мнением:

— Что, по-вашему, в поведении террористов не так?

Отвечать не хочется, я зла до чертиков, но беру себя в руки. Обиды потом — сейчас важней дело.

— Ради чего этот налет на выставку? Террористы не сделали и шага в сторону королевы. Следующий выстрел должен был быть в нее, если их цель королева, конечно.

— Туда и стреляли, но попали в премьер-министра.

Я снова чуть задумалась.

— Нет, чтобы расстрелять королеву, премьера и министра, достаточно пары очередей. А они еще и глушители применили. Почему? Если это налет на королеву, то почему именно против нее не было сделано ничего?

— Не хотите же вы сказать, что целью налетчиков было похищение бриллиантов?

Я киваю:

— А это вообще нелепость. Почему не ночью, не завтра, не в любой другой день? Время, когда на выставке королева, самое неподходящее для налета ради кражи. Так чего они хотели?

— Вы не могли бы подробней изложить свои соображения, агент Макгрегори?

Я оглядываюсь. Углубившись в рассуждения, не заметила, что рядом стоит и внимательно слушает среднестатистический лондонец. Именно его совершенная неприметность выдает сейчас принадлежность к «высшей лиге». МИ5, не иначе.

Эти ребята работают более толково, чем охрана королевской семьи, и куда быстрей тоже. Они наверняка уже знают все о пригласительном билете, Эдварде, а заодно и обо мне от момента зачатия до того, какое лекарство давно пора принимать.

— Я Джим Воспер. Агент Макгрегори, могу я попросить вас проехать со мной для более детального разговора?

— Мы еще не сняли у нее отпечатки пальцев! — взвивается офицер службы охраны.

Я получила, что хотела, и усмехаюсь, поднимаясь со стула:

— Мои отпечатки есть в картотеке министерства. В последнее время свои пальцы я не меняла. А в зале мои следы только на «Глоке» телохранителя королевы, ничего другого я не касалась. Кстати, премьер-министр убит?

— Нет, ранен. — Среднестатистического лондонца явно впечатлила моя полная сарказма тирада.

За стенами Букингемского дворца творится невообразимое. Кажется, не только Скотланд-Ярд, но все министерство внутренних дел, включая конную полицию и кадровиков, в полном составе собралось, чтобы затоптать немногие возможные улики.

Десяток машин «Скорой помощи», хотя основных пострадавших уже увезли… Констебли со служебными собаками, страшно нервничающими из-за полной невозможности взять хоть какой-то след в этой толчее. Остовы нескольких сгоревших машин и воронка между оградой дворца и монументом Виктории, которую уже огородили лентой.

Но страшней всего лежащие рядами тела в мешках — явно трупы погибших. Сколько их? А еще кровь прямо на асфальте у Букингемского дворца… Запах гари…

Я киваю на сгоревшие машины возле Северного входа во дворец, мимо которых мы проходим:

— Что это?

— Стреляли по бензобакам.

Те самые машины, на которых на выставку прибыли посетители в драгоценностях…

Я останавливаюсь, чтобы еще раз окинуть взглядом и запомнить всю картину, словно предчувствуя, что это пригодится. На сердце невыносимо тяжело, и вовсе не потому, что время приема лекарства безнадежно пропущено. Просто тяжело, и все.

Ведомство Джона Дэя, куда входит и МИ5 под руководством Эндрю Паркера, всегда бодалось с министерством внутренних дел вообще, а уж с нашим агентством особенно. Таково положение во всех странах, каждое ведомство считает себя самым полезным, а остальных почти дармоедами. Даже внутри службы столичной полиции существует ревностное соперничество, что же говорить об отношении к тем, кто почти никому не подчиняется?

Последняя попытка правительства примирить конкурирующие фирмы, поставив над всеми одного нового министра национальной безопасности, пока результатов не дала. Может, со временем…

Здание МИ5 Темз-Хаус возле Ламбетского моста у меня всегда вызывало ассоциацию с комодом. Но выбирать не приходится, комод так комод, я оказалась свидетельницей, а если вспомнить убийство террориста и ранение второго из оружия погибшего телохранителя королевы — то и участницей слишком серьезного происшествия, чтобы быть отпущенной после допроса оплошавшей службой охраны дворца.

Конечно, в МИ5 знают и о моем боевом недавнем прошлом, и о билете, подписанном министром, и о том, что это я воспользовалась «Глоком» убитого телохранителя.

Кабинет Джима Воспера невелик, если вообще не сказать мал, на столе минимум бумаг, у шкафов глухие дверцы без стекол, на одной стене едва заметен сейф, на второй — небольшой телевизор, работающий без звука.

О чем могут быть все телепередачи этого дня? Конечно, о налете!

Телестудии крутят и крутят немногочисленные кадры, полученные из Букингемского дворца, конечно, только те, которые позволили показать скромные среднестатистические парни.

Снимая очередь на выставку, кто-то из операторов невольно оказался свидетелем расстрела этой очереди. Видно, как по людям у ограды дворца полоснули из автомата. Кто-то упал сразу, кто-то пытался закрываться руками, мать заслоняла девочку от пуль…

Сам оператор тоже упал, камера дернулась и несколько секунд выдавала картинку в перевернутом виде. Потом выправилась, видно, державший ее человек сумел справиться с собой. И снова пошли кадры с корчащимися от боли людьми, кровь повсюду, в кадр попал человек в маске с прорезями для глаз и губ с автоматом в руках… А потом съемка прервалась, это могло означать что угодно — оператора убили, в камеру попала пуля, ее просто уронили или дальше шли столь страшные кадры, что показывать их на экране просто было невозможно. Оставалось надеяться, что пострадала лишь аппаратура.

Но даже крупицы, допущенные на экран, создавали ужаснувшую меня, немало повидавшую за время службы, картину. Это не простая, пусть очень эффектная, кража бриллиантов, а настоящий бой со взорванной машиной террористов! Кому понадобилось устраивать такое в центре Лондона, да еще и с участием королевы?

Также меня потрясла фотография констебля, первым проверявшего мой билет на выставку. Судя по тому, что его портрет выплыл на экран в ряду нескольких людей в полицейской форме, он оказался в числе погибших снаружи. А ведь у него жена и две маленькие дочки…

От разглядывания телевизионной картинки меня отвлек вопрос Воспера:

— Так что вы говорили о своих сомнениях по поводу налета?

— Он нелепый.

После того как я увидела картину происходившего снаружи, сомнения отпали окончательно.

— Чем?

— Где нападали террористы снаружи?

Офицер только пожимает плечами. Я отвечаю сама:

— У центральных ворот, там, где больше всего народа, легче спрятать свое оружие и наделать много шума. Они не столько убивали людей, хотя и этого достаточно, сколько производили шумовой эффект. Стрельба по окнам второго этажа… зачем она? Светошумовые гранаты.

— А это откуда известно?

Теперь уже я пожимаю плечами:

— Заметила неразорвавшуюся М84 у ограды.

— Ого! Ну, и зачем все, по-вашему?

Я вижу, что он знает ответ, но желает услышать мои рассуждения. Что ж, разумно.

— К Центральным воротам были оттянуты основные силы охраны. А в зале выставки все наоборот. Входные двери закрыли, калибр оружия небольшой, у пистолетов глушители, все движения явно отрепетированы…

— Почему вы так решили? — оживляется Воспер.

— Налетчики действовали молча, слаженно, никаких команд. Две фразы только после того, как я выстрелила в одного из них.

— Откуда у вас оружие?

— Использовала «Глок» телохранителя.

— Какой у него «Глок»?

Проверка, не вру ли?

— Сорок второй. Кстати, телохранитель левша.

— Продолжайте. Как долго все длилось?

Я закрываю глаза и пытаюсь представить произошедшее.

— Минута и тридцать одна секунда.

— Вы так точны?

— Могу повторить все посекундно. Налетчикам удалось уйти?

Офицер мрачнеет.

— Да, причем мы пока не знаем как. На площадь перед дворцом они не выходили.

— А на камерах не видно?

— Электроэнергия была отключена не только во дворце, но во всем районе. Во дворце аварийное освещение включилось через тридцать секунд, по периметру через три минуты. Но еще четверть часа шел настоящий бой. К тому же они взорвали свою машину с пластитом и расстреляли целый ряд автомобилей.

— Неужели не оставили никаких следов?

— Оставили, да еще какой! Вы убили одного налетчика и ранили в ногу еще одного, раздробив колено. Он не смог бы идти, и его в коридоре добили свои. Но это все, дальше налетчики просто исчезли, словно растворились в воздухе.

— Им помогали по ту сторону двери! Террористов в зале было трое, один убит, двое других увели двух заложников. Если в коридоре убили еще одного, то кто же увел индийца и телеведущую?

— Да, вы правы… Но куда они могли деться, если наружу не выходили? Помещения проверены досконально…

Хочется заметить, что проверять надо было до, а не после налета, но я понимаю, что вины МИ5 в разгильдяйстве охраны выставки нет.

— Вы можете нарисовать схему расположения основных участников?

— Да, конечно.

Следующие полчаса я рисую схему за схемой с разных точек зала, помечаю передвижение налетчиков и трассы пуль, как я их представляю, поясняю, что происходило в какой момент… Джим Воспер вникает, задает вопросы, уточняет что-то. Вот это другое дело. Это не дурацкие попытки свалить вину за перестрелку на меня, чтобы снять ее с себя.

Немного погодя нам обоим ясно, что странностей в поведении налетчиков внутри зала куда больше, чем логики. Снаружи все понятно — там шел отвлекающий бой, где нужны шум, взрывы, потоки крови и страх, но внутри… Логичны только первые три выстрела рыжего урода, все остальное плохо объяснимо.

Почему рыжий не застрелил меня, хотя понимал, что я могу оказать сопротивление? Почему поспешно бросился к витринам забирать корону и скипетр? Почему они не сделали ни одного выстрела в сторону королевы после неудачного, в результате которого пострадал премьер? Почему не сделали попытку взять в заложницы королеву или кого-то из дам, стоявших довольно близко? Индиец и непрерывно визжащая журналистка…

Никакой это не теракт против королевы. Но и не грабеж. Слишком много сил потрачено и слишком большой риск даже для драгоценностей, которые были на выставке. А ведь смогли забрать только одну. При мысли об украденном «Тадж-Махале» мне снова становится тошно, словно человечество потеряло нечто неизмеримо ценное. Мой булыжник внутри прибавляет в весе.

Я вспоминаю об индийце:

— Кто он такой?

Воспер мгновение молчит, потом вздыхает:

— Вы не увлекаетесь индийским кино?

— Чем?! Нет, конечно!

— Если бы увлекались, то знали бы, что это индийский режиссер с мировым именем, снимавший… снимающий, — быстро поправляет он сам себя, видно, чтобы не накликать беду, — фильм под названием «Тадж-Махал».

— Вот почему его пригласили…

— Да, наверное.

— Но с каких пор королева стала любительницей индийских фильмов?

— Режиссер получил пригласительный билет через канцелярию премьера. На свою голову…

— Много жертв?

Офицер тяжело вздыхает… Слов не требуется. Впрочем, я сама видела ряды черных мешков и воронки от взрывов. «Удалась» выставка…

Ясно, что ничего не ясно — эта присказка моего Джона лучше всего подходит к нынешней ситуации.

Но у Воспера еще одна проблема — что делать со мной? С точки зрения нормальных людей я поступила почти героически, рискуя жизнью, отвлекала налетчиков от королевы. С точки зрения охраны дворца наоборот — спровоцировала перестрелку, создав угрозу жизни ее величества.

Я себя виноватой в перестрелке не считаю, поскольку началась она задолго до выключения света и моего выстрела в рыжего (эту сволочь я с удовольствием расстреляла бы еще раз из 45-го калибра и с близкого расстояния). А вот в том, что, как и охрана, проглядела рыжего, виню. Не важно, что видела его впервые, если интуиция подсказывала, что опасно, нужно внимательно присмотреться ко всем, а не размышлять о том, какие «Глоки» использует охрана дворца.

Я себя виню, но каяться или посыпать голову пеплом не собираюсь, разве что пеплом своих надежд на возвращение в строй. При таком скандальном начале не стоит ждать продолжения. Теперь одна дорога — в частные сыщики. Если, конечно, удастся доказать, что я стреляла по бандитам не от безответственности, а только из желания отвлечь внимание от королевы.

При мысли о психологах, которые покоя мне не дадут еще долго, настроение испортилось окончательно. И зачем я пошла на эту выставку? Могла бы сказать, что… зуб болит или диарея замучила.

Оплакать свое невеселое будущее я не успеваю, потому что дверь кабинета открывается и на пороге появляется… V. C. Элизабет Форсайт собственной персоной!

Глава 2

Тогда они еще не были Шах-Джеханом и Мумтаз-Махал, так принца Хуррама и внучку главного визиря Арджуманд назвали позже. Никто не знал, что их любовь и верность друг другу переживут века и останутся в памяти человечества, в том числе благодаря выстроенному Шах-Джеханом великолепному памятнику своей Мумтаз — усыпальнице Тадж-Махал.

— Арджуманд, эй, соня, вставай! — насмешливый голосок Сати выхватил девушку из сна. Уже мгновение спустя Арджуманд не могла вспомнить, что снилось, но определенно что-то хорошее.

Открыв глаза, она увидела, что еще не рассвело.

— Это я соня? Зачем ты разбудила меня так рано?

Подруга присела на край ее чарпаи и заговорщически зашептала:

— Ты забыла, куда мы сегодня собрались идти?

— Ты сломаешь основу моей кровати! — рассмеялась Арджуманд. — Не на рассвете же мы пойдем? Сначала нужно показаться тетушке Хамиде, ведь если она обнаружит наше отсутствие, скандала не миновать.

Сати на мгновение задумалась, но потом решительно помотала головой:

— Нет, сходить нужно, пока госпожа не проснулась.

— Все равно рано. Тетушка Хамиде встанет лишь к полудню, потом будет долго курить кальян и проклинать жару, ругать служанок за неловкость или не ту одежду… Мы успеем не только на рынок Агры, но и в Дели сбегать. Не думаю, что торговцы уже расположились со своими товарами.

В ее словах был резон, однако Сати, возбуждение которой не позволило ей не только спать, но и просто сидеть на месте, настаивала, чтобы отправиться на рынок пораньше, пользуясь тем, что надзирающая за ними тетушка Хамида витает в снах, сладко похрапывая. Подружки даже знали, что ей снится, — толстой Хамиде Бегум всегда снились сладости, даже губами причмокивала, будто пробуя джалеби или гулаб джамун.

Конечно, будь жива мать Арджуманд, она ни за что не позволила бы дочери даже думать о походе на рынок. Девушка столь знатного рода не могла выйти с территории зенана — женской части дворца Красного Форта Агры.

Но мать Арджуманд помнила очень плохо: та умерла, рожая вторую дочь Фарзану. У Арджуманд был и младший брат — Мирза Абуталиб, но он совсем мал, отец дождаться не мог взросления сына, да еще и появившегося на свет после двенадцати лет брака от рабыни, возможно, потому Асаф-Хан воспитывал свою любимицу Арджуманд как мальчишку, позволяя ей слишком многое.

Ворчали все: дедушка Гиязбек, бабушка Рауза Бегам, тетушка Мехрун-Нисса… К Арджуманд даже приставили толстую Хамиде, чтобы присматривала получше, но это помогало мало. Сестра Асаф-Хана Мехрун-Нисса твердила, что лучше бы брат вовсе не воспитывал дочь. Она считала главной задачей племянниц удачное замужество и пыталась обучить старшую женским хитростям, при этом забывая, что сама обожала верховую езду и охоту на слонах, прекрасно стреляла и меньше всего заботилась о своем муже — прославленном полководце Шер-Афгане.

У самой Арджуманд душа больше лежала к отцовской учебе, хотя она понимала, что советы тетушки могут в жизни пригодиться.

Арджуманд шел тринадцатый год, и Мехрун-Нисса решила, что девушке пора принять участие в мина-базаре. Это развлечение со времен самого основателя династии Великих Моголов шаха Бабура ежегодно устраивали для женщин зенана. Один день в году у красавиц зенана была возможность открыть свои лица.

Рынок устраивали в садах дворца весной, и торговали на нем… женщины и девушки зенана. Конечно, покупателей-мужчин интересовали вовсе не выложенные на прилавки безделушки, а сами торговки. На мина-базар допускались только представители знатных родов, то есть по обе стороны прилавков стояли равные.

О, сколько каждый год бывало открытий! Одно дело видеть лишь загадочно блестящие глаза, старательно подведенные каджалом, и совсем иное все лицо красавицы. Как часто поклонники и влюбленные даже не узнавали тех, о ком мечтали. И наоборот, открытое личико какой-нибудь девушки оказывалось очень привлекательным из-за ее белозубой лукавой улыбки.

Некрасивых женщин в зенане не бывало, здесь даже служанки подбирались не только из-за умения что-то делать, но и с учетом внешности. Ничто не должно оскорблять взор падишаха, в том числе непривлекательное лицо подающей ласси девушки.

Население зенана всегда было велико, прежние падишахи имели гаремы в сотни красавиц, даже Акбар, любивший своих Рукию и Джодху, не чурался общества других прелестниц. У нынешнего падишаха Джехангира, сына Великого Акбара, жен полтора десятка, но много наложниц, к тому же в зенане остались все наложницы и вдовы его отца.

Придворной дамой одной из таких вдов — Салимы — и стала Мехрун-Нисса.

Все эти женщины, обычно проводившие целые дни в лени и пересудах, ко дню мина-базара оживлялись, заказывая новые наряды и тайно подбирая то, что будут продавать.

Узнав, что Арджуманд тоже предстоит показать себя, прежде всего обрадовалась ее близкая подруга Сати. Они были ровесницами, но это не мешало Сати давать советы подруге с позиции старшей и более опытной.

Саму Арджуманд вовсе не привлекала возможность красоваться перед чужими мужчинами, а еще меньше радовала необходимость что-то продавать. Вот уже чего она не умела совсем!

— Сати, но мне нечего выкладывать на прилавок! Кто-то заранее вышивает кошели или палантины, кто-то плетет браслеты… Тетушка расписала столько тканей, что их хватит на три мина-базара. Я же слишком поздно узнала о своем участии, чтобы успеть заготовить что-то достойное, а выставлять сделанное наспех или всего пару красивых поделок не хочу.

Сати фыркнула:

— Ты думаешь, большинство этих болтушек намерено продавать сделанное своими руками? Вот уж нет!

Арджуманд прекрасно понимала это сама, но все же возразила:

— Женщины уже скупили все достойные украшения у торговцев, которые приносят их в зенан. Если что осталось, то такое, на что не стоит смотреть.

Тут Сати и осенила счастливая мысль:

— Не всех торговцев допускают в зенан, многие никогда не бывали во дворце. Но я знаю, что у них бывают очень красивые вещи. Нужно идти на рынок и купить там!

Конечно, Сати права, далеко не все самые искусные изделия приносились в зенан, на рынке Агры торговали мастера разных стран, там можно купить многое, да и сходить на рынок тоже заманчиво — только как это сделать? Тетушка Хамида никогда не позволит Арджуманд отправиться в торговые ряды, а если это произойдет, вокруг будет столько охранников, что продавцы попросту разбегутся. И весь гарем уже через пять минут узнает о попытке дочери визиря купить что-нибудь самостоятельно. Тогда насмешек не избежать.

Арджуманд не боялась насмешек женщин гарема — ей все равно, — но давать повод упоминать свое имя за своей спиной не хотелось. К тому же она была еще слишком юна, чтобы бросить вызов гарему.

Сати решила все просто:

— Мы пойдем тайно! Завтра же отправимся за ворота, ты наденешь мою одежду.

Арджуманд не раз бывала вне стен зенана, но никогда без сопровождения. Обычно она сидела в паланкине Мехрун-Ниссы и через щелочку между занавесками осторожно разглядывала бурлящую вокруг жизнь. Либо ездила в мужской одежде верхом вместе с отцом. В таком случае нижняя часть ее лица обязательно бывала закрыта, а взгляд устремлен на отцовскую спину, чтобы, упаси Аллах, не потеряться.

Теперь же Сати предлагала тайное путешествие переодетыми и без охраны. Сначала Арджуманд отказалась: она не боялась риска, но понимала, что, если что-то случится, отец не переживет. Но Сати была настойчива, уже через пару часов горячих увещеваний дочери визиря стало казаться, что все не так уж страшно. Они переоденутся простыми горожанками, закроют лица и зайдут всего в пару лавок ювелиров. К тому же Сати нашла сопровождающего — слугу Гопала, тот готов был сделать для своей любимицы все, даже вывести из зенана и привести обратно.

Издали донеслись звуки ударов больших барабанов — дундуби.

— Сати! Падишах еще только выходит на крепостную стену, значит, до рассвета целый час.

Падишах действительно каждое утро за час до рассвета показывался своему народу — выходил на небольшой балкон на крепостной стене, чтобы подданные убедились, что он жив и здоров.

Где бы ни был правитель огромной империи Моголов, он непременно демонстрировал свое благополучие, иначе могли пойти слухи и начаться ненужные волнения. Отец рассказывал Арджуманд, что не всегда Джехангир выходит сам, на высокой крепостной стене человек едва виден, главное, чтобы на нем была соответствующая одежда и фигура подходила. Бывало, когда император не мог проснуться в соответствующее время либо чувствовал себя плохо, его замещал визирь. Они немного похожи, а в верности Асаф-Хана падишах Джехангир мог не сомневаться.

Многие ли знали о такой подмене? Наверное, но вслух не говорили, потому что язык чаще теряют вместе с головой.

Кто из них сегодня на стене — падишах или его визирь? Какая разница?

Прозвучал призыв муэдзина к первой молитве, и правоверные поспешили расстелить свои коврики. Время утренней молитвы очень важно, хотя и коротко — от первой узенькой полоски света на востоке до того момента, когда солнце поднимется над землей на высоту копья. Но на востоке горы высокие-высокие, солнце из-за них поднимается медленно, словно цепляясь за заснеженные верхушки, потому в Агре внимательно слушают призывы с минарета, боясь пропустить нужные минуты.

О горах Арджуманд слышала от отца. Асаф-Хан рассказывал ей, тыча пальцем в большую карту, что горы на севере, горы на востоке, на западе огромная каменистая пустыня, на юге жаркие и влажные джунгли… И все равно империя огромна и плодородной земли много. Там, где люди не ленятся, урожаи снимают дважды, а то и трижды в год.

Арджуманд мысленно отругала себя: о чем она думает во время фаджра?! Разве можно отвлекаться, произнося слова первой молитвы? Это хуже, чем если бы на нее совсем не вставать.

Но не отвлекаться никак не получалось. После мыслей о размерах империи девушку отвлекли мысли о предстоящем походе на рынок. Сати ничуть не сомневалась, что идти стоит, вечером она сумела убедить в этом и подругу, но к утру сомнения одолели Арджуманд снова. Нет, она ничуть не боялась идти, не переживала за свою безопасность, но прекрасно понимала, что, если кто-то узнает, неприятностей будет не счесть, тетушка не упускает возможности несколько дней выговаривать из-за любого мелкого проступка, а уж в таком случае…

Сати удивилась:

— А почему Мехрун-Нисса должна что-то узнать? Разве только ты сама ей расскажешь.

— Вот еще! Я, по-твоему, глупей сороки?

— Тогда чего ты боишься?

Арджуманд честно призналась, что не знает, но чувствует, что случится что-то такое…

— Плохое? — чуть сдвинула брови Сати.

— Нет… Но что-то очень-очень важное.

Это ощущение не отпускало ее, заставляя биться сердце и алеть щеки.

Сати тоже чувствовала что-то, но полагала, что это касается необычных украшений, которые они сумеют купить для мина-базара. Вот тогда будет чем похвастать перед женщинами гарема.

Если бы они знали, что эта невинная выходка изменит жизнь не только Арджуманд, но и всей империи! А потом и всего мира. И не только потому, что произошедшее с маленькой травинкой на бескрайних степных просторах влияет на жизнь Вселенной, но и потому, что судьба самой Арджуманд, а потом и ее мужа будет весьма значимой, их любовь станет для многих поколений самых разных людей примером чистой и вечной любви.

В зенане Красного Форта Агры правили женщины. Со времен шаха Акбара даже охраняли женскую половину дворца женщины. Акбар терпеть не мог евнухов, его передергивало от вида этих полумужчин, падишах решил, что с нарушителями спокойствия вполне способны справиться сильные, рослые красавицы, владеющие оружием не хуже воинов. Их привозили откуда-то с севера, разрешали не закрывать лица, носить мужскую одежду и оружие. Некоторые были даже красивы, но их рост и крепость фигур обычно избавляли защитниц от мужского внимания.

Управляла зенаном тоже женщина.

Османские императоры доверяли свои гаремы матерям, справедливо рассудив, что жены будут предвзяты и между ними начнутся свары. Великие Моголы нередко поручали управление незамужним дочерям.

В этом был свой резон. Дочери индийского падишаха очень трудно выйти замуж. Отдавать принцессу даже за очень богатого и родовитого подданного ниже ее достоинства, равные ей принцы вокруг Индостана сплошь шииты, брак с которыми тоже невозможен. Отчасти поэтому падишахи закрывали глаза на то, что их красавицы-дочери, оставаясь незамужними, грешили в объятиях чужих мужей. Если они бывали достаточно ловки, чтобы не выставлять свою связь напоказ, и достаточно разумны, чтобы не рожать детей, то поведение принцесс даже не осуждали.

Одна из таких старых дев обычно правила гаремом. Сейчас это была Ханзаде, сестра падишаха, не имевшая ни малейшей надежды выйти замуж, потому что никто из принцев не готов был взять ради нее еще и трех ее старших, далеко не юных сестер, как полагалось по обычаю.

Зенан падишахов Хиндустана достоин отдельного повествования, но кто бы мог о нем рассказать, ведь мужчины туда не допускались, а женщинам не дозволялось выбалтывать тайны обитательниц женской половины дворца под страхом смерти. Конечно, они рассказывали, еще и значительно приукрашивая…

В Агре многое болтали о самых красивых женщинах мира, собранных в гареме, о несметных богатствах, которые падишахи дарили им, о невиданных чудесах, творившихся за оградой, а еще о сладострастии красавиц и их капризах. Падишах мог позволить себе иметь этих женщин, а красавицы зенана могли позволить себе капризы.

И правившая гаремом Ханзаде была властна далеко не над всеми ними. Она не могла указывать своим мачехам — вдовам падишаха Акбара, зато успешно портила жизнь их придворным дамам и остальным женщинам гарема. Но была одна из королев, приказывать которой не посмел бы и сам Джехангир — его названая мать королева Рукия. В свое время с Рукией считался и падишах Акбар, именно ей он поручил воспитание принца Селима, будущего Джехангира.

Но Рукия не боялась падишаха не только потому, что была его названой матерью, просто она действительно была на голову выше остальных женщин, даже любимой Акбаром королевы Джодхи — родной матери Селима-Джехангира.

У Ханзаде хватало ума не возражать Рукие и ничего не предпринимать против ее слуг. А еще против служанок королевы Салимы, с которой Акбар тоже считался. Ханзаде хватало остальных, которым доставалось особенно.

Ханзаде очень любила красивых мужчин и люто ненавидела красивых девушек. Если бы она узнала о самоволии Арджуманд и Сати, те бы не избежали неприятностей. Но Ханзаде считала их совсем девчонками, а потому охрана еще не следила за каждым шагом внучки великого визиря.

Старый слуга Гопал провел своих подопечных через тайную калитку прямо на улицу, ведущую к рынку Агры.

Девушки помимо своей воли крутили головами, и заметив это, Гопал зашипел, чтобы не глазели по сторонам. Сати тихонько рассмеялась.

— Ты чего? — осторожно поинтересовалась Арджуманд.

— Гопал приказывает нам, как простым девчонкам. А вдруг он сейчас решит продать нас кому-то?

— Глупости! — фыркнула Арджуманд. Она хорошо знала, что старый слуга верен не просто хозяину, а своему долгу, который в тот день состоял в том, чтобы не допустить никаких неприятных происшествий с беспокойными подопечными.

Рынок очень интересное место, особенно для тех, кто никогда не бывал там как обычный покупатель. Даже сладости казались иными.

Несмотря на раннее утро, уже вовсю пахло приготовляемой едой.

— Смотри, бадам писта! — показала пальцем на ореховую помадку, выложенную несколькими горками, Сати.

— Пойдем, пойдем, — торопила ее Арджуманд, которой хотелось поскорей добраться до нужных лавок. Не джалеби или буфри же они покупать пришли, не сладостями намерены торговать на мина-базаре. Разве этим удивишь покупателей дворца?

Вкусно пахло роган джошем — мясом с большим количеством лука, Сати даже застонала:

— Умираю от голода.

Тут они услышали вопли какой-то торговки съестным:

— Ах, ты бадмаш! Ах, ты дакойт!

Мальчишка умудрился вытащить большой кусок халвы с нижнего ряда горки, развалив ее всю, и теперь толстая торговка не знала, что делать раньше — догнать воришку или следить, чтобы остальную халву не растащили его приятели. У торговки был повод костерить маленького ловкача прохвостом и разбойником.

Арджуманд решительно потянула подругу прочь:

— Пойдем, нам некогда.

С трудом справляясь со своим волнением и желанием все потрогать и обо всем расспросить, они пробирались к рядам, где были расположены лавки ювелиров, выбирать красивые вещицы для предстоящего мина-базара решено было там.

Хозяева лавок крутили носами и подозрительно косились на двух простенько одетых девушек и сопровождавшего их старика. Небось, приехали родственницы из деревни, старик решил показать им сокровища из сказки, а те и рты раскрыли. Такие ничего не купят, денег не хватит, но стащить что-то могут. Приходилось смотреть внимательно…

У ювелиров имелось много красивых изделий и цены были куда ниже тех, что называли в зенане, но сердце подсказывало Арджуманд, что искать ценные вещи нужно не здесь.

— Чего тебе не хватает? — удивлялась Сати. — Посмотри, как красиво и совсем недорого.

Арджуманд и Гопал не без оснований испугались, что после таких слов весь рынок поймет, что за своевольные красавицы явились покупать украшения.

— Пойдем отсюда! — Арджуманд потянула Сати за собой прочь от ювелиров. — Ты не знаешь цен. Это дорого, для нас очень дорого!

Она постаралась, чтобы продавцы услышали эти слова, а на Сати просто зашипела:

— С ума сошла?! Хочешь, чтобы все поняли, кто мы?

Та уже прикусила язык, осознав, что едва не выдала тайну.

Гопал замахал на них руками:

— Эээ… не стоило приводить этих родственниц на рынок! Делают вид, что в их кошелях не медяки, а золото.

Сати подыграла своему слуге, она обернулась к продавцу, у которого рассматривала украшения, и ахнула:

— Три золотые монеты?!

— А ты думала какие, если это золото?

— А это золото?

Сати прекрасно сыграла деревенскую глупышку, ошеломленную пониманием, что держала в руках изделия из золота, а не раззолоченные подделки сродни своим домашним.

Ее вопрос страшно возмутил ювелира, Арджуманд едва успела утащить подругу прочь, пока той не попало по-настоящему. Вслед им неслось:

— Ходят тут всякие! Чтоб я ни тебя, ни тебя здесь больше не видел!

— У самих, небось, и пяти дамов нет, а важничают, будто имеют целый лакх.

Пришлось действительно поторопиться, потому что кто-то добавил:

— А, может, они вообще воровки?

На счастье подруг, ювелир оказался человеком порядочным, он помотал головой:

— Нет, ничего не пропало. Да они и смотрели всего пару вещей. Нет, все на месте.

Ювелир не стал говорить, что заметил интересную деталь — на шее у девушки было настоящее, пусть и не массивное украшение. И серьги в ушах тоже золотые. Нет, эта красавица знала цену вещам, но почему-то не желала раскрывать свое собственное положение. В таких случаях лучше делать вид, что ни о чем не догадался.

Нарушительницы спокойствия спешили прочь от ювелирных лавок.

— Сходили… — помрачнела Арджуманд. — Теперь в этих рядах нечего и показываться.

— И чего он так обиделся? — Сати чувствовала себя виноватой и пыталась свалить эту вину на мастера. — А что такое дам?

— Мелкая монета, совсем мелкая. Лакх… — объяснил Гопал, но Сати не дала договорить.

— Я знаю, что лакх это сто тысяч рупий.

Гопал только вздохнул, что такое сто тысяч слуга не знал. Наверное, очень-очень много…

Они уже решили возвращаться, при этом Гопал мысленно умолял Аллаха позволить им добраться до зенана без происшествий, клянясь, что больше никогда не станет помогать девушкам делать то, чего делать нельзя.

Внимание Арджуманд привлек прилавок, на котором были выложены кинжалы. Утреннее солнце отражалось в стали, посылая блики. Но форма кинжалов была странная, вернее, странная рукоять в форме «Н».

— Что это? — спросила она шепотом.

Сати повернула голову и звонко рассмеялась:

— Это раджпутские кинжалы! Смотри. — Она взялась за рукоять, сделала несколько быстрых движений, вызвав недоуменное восхищение продавца — не всякая девушка может обращаться с таким оружием. Он кивнул:

— Да, это раджпутские кинжалы — куттары.

— А почему у них такие странные рукояти?

Польщенный вниманием продавец принялся объяснять, хотя прекрасно понимал, что девушка не купит оружие. Но покупателей все равно не было — почему бы не поговорить?

Он рассказал, что рукоять у кинжала не продолжение клинка, а поперек него, потому что оружие используется не как нож, а как штык. Им можно проткнуть, провернув после этого, увеличить рану, можно перерубить, резко взмахнув, отсечь… А по сторонам рукояти пластины, защищающие запястье. Этот кинжал тяжело выбить из рук, зато им очень легко пользоваться. Куттар может иметь два лезвия и даже три коротких, такое оружие оставляет огромные раны.

Конечно, никакие куттары они покупать не стали, но продавцу польстил живой интерес необычных девушек.

— Госпожа, пойдемте, — взмолился Гопал, — не стоит привлекать слишком много внимания.

Конечно, он был прав, не стоило.

И тут Арджуманд заметила лавку с книгами, пристроившуюся на самом краю.

— Давайте, зайдем туда? Только рта не раскрывай! — приказала она подруге.

Та молча закивала.

Слуга вздохнул, но решил, что тут будет безопасно.

А ведь именно это решение повлекло за собой события, навсегда изменившие и их жизнь, и жизнь окружающих.

У продавца были хорошие книги, не обрывки всякой ерунды, которые иногда покупают те, кто стремится сделать вид, что грамотен, всего лишь разглядывая буквы без малейшего представления о том, что они означают. Арджуманд слегка сжала пальцы подруги:

— Вот здесь мы и купим то, что нужно.

Сати снова кивнула.

Они выбрали три книги на фарси, в том числе «Бабур-намэ» — копию жизнеописания Великого Могола. Продавец немного сбросил цену, поскольку девушки покупали так много, завернул покупку в чистую ткань, а потом вдруг сделал знак, чтобы подождали.

— Посмотрите еще вот это, — теперь он говорил на фарси, поняв, что Арджуманд знает язык.

Язык персов — официальный язык Могольского двора, им владеют все вельможи, но далеко не все слуги и женщины зенана. Сати и Гопал ничего не поняли, ведь девушка раджпутка, а старик и вовсе из Голконды, но восхищение, отразившееся на лице Арджуманд, подсказало, что книготорговец предложил что-то стоящее.

Это был сборник персидской поэзии.

— Что это? — прошептала Сати, заглядывая через плечо подруги.

— Низами, «Лейла и Меджнун»… — также шепотом ответила та. — Красивые стихи, я тебе потом почитаю.

Она купила книгу, не торгуясь. Бывший владелец завернул манускрипт еще бережней в тонкую шелковую ткань. Продавец понял, что перед ним не простая горожанка, это одна из принцесс, тайком сбежавшая из дворца на волю хоть на часок. Понял, но выдавать не собирался — уж очень понравилось восхищение красавицы при виде ценной книги, вернее, текста.

Дело не в переплете, девушка права — в книге поэмы Низами Гянджеви, там помимо «Лейлы и Меджнуна» еще «Семь красавиц», «Хосров и Ширин» и остальные поэмы «Хамсе» («Пятерицы»). Не каждая индийская девушка, даже умеющая читать по-персидски, станет покупать книгу Низами. Эта красавица явно особенная…

А красавица спешила во дворец.

Чтобы не появляться в рядах златокузнецов, подругам в сопровождении Гопала пришлось пройти через ряд шорников. Вообще-то Арджуманд была не против полюбоваться нарядной упряжью, но она понимала, что лучше не задерживаться, к тому же в руках у нее была книга, которую ей так хотелось раскрыть и почитать!

У ее деда Гияз-Бека «Хамсе» имелась, но Мехрун-Нисса забрала книгу себе и вовсе не собиралась отдавать племяннице.

Они так и шли — впереди то и дело оглядывающийся на своих подопечных Гопал, за ним, прижимая к животу драгоценную ношу, Арджуманд, а позади с тремя другими книгами — Сати.

И тут…

— Арджуманд! — в ужасе зашептала Сати.

Арджуманд и сама замерла, пытаясь сообразить, как быть — навстречу им между рядами шорников двигался… принц Хуррам! Конечно, принц узнать их никак не мог: ни он, ни сопровождавший Хуррама слуга не видели девушек зенана, тем более, без яшмака. Но рисковать все равно не стоило, и Арджуманд сунула в руки Сати книгу, которую та прикрыла своим покрывалом, и быстро отвернулась к прилавку, делая вид, что разглядывает выложенные на нем уздечки.

Хозяин товара удивился вниманию красавицы к его изделиям, но тут же принялся расхваливать яркую уздечку, предназначенную больше для украшения, чем в качестве упряжи. Арджуманд невольно фыркнула:

— Что же в ней хорошего, кроме множества серебряных бляшек? Впрочем, и они лишь посеребренные.

Купец возмутился:

— Уздечка красива!

— Только что. Но вот это кольцо быстро отлетит, а этот ремешок натрет губу лошади, он короток.

Арджуманд совершенно забыла, почему повернулась к прилавку, она искренне возмущалась безразличием создателей столь неудобной уздечки к страданиям лошади.

— Она права, — раздался совсем рядом голос принца.

Арджуманд, опомнившись, прикусила язык, но было поздно. Хуррам уже обратил внимание на необычную девушку.

— Ты любишь лошадей, красавица?

Ей бы исчезнуть, затерявшись в рыночной толпе, но Арджуманд почему-то не сделала этого, напротив, кивнула, вскидывая на Хуррама глаза:

— Да, очень.

И в тот же момент… пропала.

Нет, она осталась стоять, глядя прямо в большие темные глаза принца, а он — в ее. Но мир вокруг перестал существовать. Исчезло многоголосье рынка, верблюжий рев со стороны, звон металла, крики зазывал… исчезли сам рынок и Красный Форт. Остались только эти двое и их прикованные друг к другу взгляды и сердца.

Бывает любовь с первого взгляда, конечно, бывает, если сердца к этому готовы. Их сердца были готовы.

Сколько они так простояли? Наверное, не так уж долго, но им показалось — вечность. И влюбленные могли бы стоять еще одну вечность, но рынок все же жил своей жизнью, мимо пробирались по своим делам покупатели, зазывно кричали продавцы…

Гопал в ужасе беззвучно раскрывал рот, а Сати, старательно отворачиваясь от принца, пинала подругу ногой, давая понять, что нужно уходить.

Арджуманд уже опомнилась и действительно повернулась, чтобы уйти, как бы невежливо это ни выглядело. Она была готова юркнуть под прилавок, провалиться сквозь землю, испариться, только бы исчезнуть с глаз принца Хуррама.

— Ты часто бываешь на рынке? — зачем-то спросил Хуррам. — Завтра придешь?

Гопал уже представил, как слон-палач обвивает хоботом его ногу, чтобы разорвать на части. Конечно, его именно так казнят за то, что он сделал, — растопчут слоном. И Сати вместе с ним. Нет, женщин не топчут слонами, ее убьют как-нибудь иначе. А Арджуманд? Как казнят внучку Гияз-Бека? Гопал знал и от этого ужаснулся еще сильней — девушку, открывшую лицо и вступившую посреди рынка в беседу с незнакомым мужчиной, забьют камнями!

Гопал даже глаза зажмурил от ужаса.

Когда открыл, Арджуманд, чье будущее, по мнению слуги, было столь безрадостным, уже договорилась с принцем о встрече завтра через два часа после рассвета.

Они двинулись дальше по ряду шорников, причем теперь за Гопалом шла Сати, старательно прятавшая лицо от принца, а за ней счастливо улыбающаяся Арджуманд. Но Сати зря горбилась, даже если бы она столбом стояла перед Хуррамом или вообще размахивала перед ним руками, принц бы ее не заметил. Для Хуррама существовала только темноглазая красавица, так хорошо разбиравшаяся в уздечках. Больше всего Хуррам жалел, что не спросил имени девушки и того, чья она дочь. Вдруг не придет завтра после рассвета, как тогда ее найти?

Осознав это, Хуррам почти побежал следом, но рынок Агры не дорожка дворцового сада, там невозможно двигаться быстро, не сбивая с ног остальных. Пришлось остановиться, иначе через минуту вся Агра знала бы, что любимый сын падишаха бегал за какой-то девчонкой по рынку. Хуррам потерял голову, но у него остался разум, чтобы не навредить девушке. Внимание принцев не всегда безопасно…

— Бегума, вы не можете идти на встречу с его высочеством. — Гопал свыкся с мыслью, что будет растоптан слоном, но это опасно для самой Арджуманд. Если кто-то узнает о ее проделке, девушка окажется опозорена навеки — такую кто возьмет замуж?

Старый слуга не понимал, почему женщины должны совсем прятать свои лица — разве это плохо, когда женской красотой любуются? Но Моголы — мусульмане, у них женщинам запрещено открывать нижнюю часть лица перед чужими. Тут не поспоришь…

— Вы не можете идти завтра на рынок, — добавил он, словно после первой фразы оставалась какая-то неясность.

— Я знаю… — прошептала Арджуманд, и в ее голосе было столько горя и отчаяния, что сердце Гопала сжалось, а у Сати на глазах появились слезы. — Я не пойду…

Их сочувствие длилось ровно мгновение, потом Сати решительно тряхнула головой:

— Вот еще! Пойдем! Два часа после рассвета все в зенане спят. Только… принцу нужно сказать, что… ну, что-нибудь придумать. Гопал, если боишься, можешь не ходить. Мы будем осторожны…

— Не стоит, Сати, — покачала головой Арджуманд. — Это опасно не только для Гопала, но и для тебя.

Сати хотела сказать, что прежде всего для нее самой, но только вздохнула:

— А может, это любовь?

— Тем более, — нахмурилась Арджуманд.

Хуррам больше не мог ходить по рынку и отправился на берег Ямуны. Двое слуг почтительно держались в стороне.

Пятнадцатилетнего принца любили. Многие были бы не против, сделай падишах Джехангир именно Хуррама наследником престола, но пока об этом даже думать было рано.

Принц Хуррам умен, хорош собой, в меру воинствен, прекрасно держится в седле и хорошо владеет оружием, но не меньше любит книги. Пожалуй, в этом заслуга воспитывавшей его старшей королевы великого Акбара. Так повелось еще со времен величайшего завоевателя Тимура, первым отдавшего своих внуков на воспитание старшей разумной жене. Если мальчика до ухода из гарема опекает мать, велика опасность, что тот вырастет слабым и никчемным, другое дело — не родная, умудренная жизненным опытом, бабушка. Таковой для Хуррама была королева Рукия. Но о подобной воспитательнице можно было только мечтать. Старшая жена деда Хуррама великого Акбара слыла одной из лучших шахматисток Хиндустана, знала несколько языков и стреляла из лука не хуже мужчин. У Хуррама и собственная бабушка королева Джодха могла утереть нос кому угодно, но Акбар предпочел родной бабушке Рукию.

Та вырастила принца настоящим Моголом. Мальчик был под присмотром королевы Рукии до самой смерти падишаха Акбара, только став падишахом сам, его отец Джехангир освободил королеву от обязанности заботиться о принце, но и последующие два года Хуррам предпочитал советоваться по любому вопросу с королевой Рукией.

Хуррам сидел на берегу на краю поля для игры в поло, глядя на вяло текущие воды Ямуны, и вспоминал. Они с незнакомкой обменялись лишь парой фраз, но эти фразы звучали для влюбленного юноши краше соловьиной песни.

Какой у нее голос!

А глаза? В них все счастье мира!

Нежный овал лица, красивые губы…

Хурраму хотелось смотреть и смотреть, как они движутся. Принц понимал, что, если незнакомка не придет завтра, как договорились, он перевернет всю империю и найдет эти глаза и эти губы.

Кто она?

Индуска, поскольку лицо не закрыто. Но в зенане Красного Форта их много, его дед великий Акбар позволил даже выстроить небольшой храм для тех, кто не перешел в ислам. Акбар никого не принуждал к этому, он вообще мечтал объединить две религии. Но такое не под силу одному, как бы тот ни был велик и силен, если, конечно, это не пророк, но Акбар был человеком.

Его внука не волновало, что незнакомая девушка индуска, верит во множество богов и ходит с открытым лицом. Иначе как бы он увидел эти губы?

А грация, с которой красавица двигалась? Словно плыла в рыночной толпе, которая перед ней расступалась, чувствуя что-то особенное. Такие всегда выделяются из толпы.

Хуррам с рождения был окружен красивыми женщинами, иных в гареме не бывало. Выдающейся красавицей считалась и его мать Билкис Макани, тоже раджпутка, но мальчика через шесть дней после рождения отняли у юной особы и отдали бабушке Рукие. Все, что осталось в памяти от матери, — ее лихо заломленная небольшая шапочка над правой чуть вздернутой бровью, капризные пухлые губы и небольшая ямка на подбородке. Билкис и впрямь была красавицей. Была ли умной? По-своему. Она не стремилась, как другие, к власти над мужем или полной власти в гареме, да это и невозможно, ей хватало своего замкнутого мирка. К тому, что сына забрали и отдали на воспитание другой, отнеслась спокойно, как и многие жены падишахов, родив сына, вернулась к своей семье.

Билкис из рода Сингхов — одной из самых сильных и знаменитых кул (фамилий) раджпутов, Солнечных Линий. Она из Марвара, внучка знаменитого Ман Сингха. Из раджпутского Амера и родная бабушка Хуррама королева Джодха. Но его отдали на воспитание мусульманке Рукие, у которой с Джодхой всегдашнее соперничество.

Юношу мало волновало соперничество королев и даже происхождение собственной матери, сейчас все его мысли занимала лишь одна девушка — незнакомка с рынка Агры.

Хуррам — третий из четырех сыновей падишаха Джехангира. Рождались и другие, но те не выжили. Ни для кого не секрет, что он был любимым сыном. Да и как иначе?

Старшего из сыновей принца Хосрова от раджпутки Шах-Бегум Сахиб падишах Акбар прочил в свои преемники. Когда умирал Акбар, фактически создавший империю Великих Моголов (ни его отец Хумаюн, ни даже дед Бабур не сделали и половины того, что сделал Акбар), настоящим правителем уже был его единственный оставшийся в живых сын Селим, после восшествия на престол взявший имя Джехангир. Акбар, как и многие, открыто осуждал поведение сына, тот вырос на горе родителям любителем арака и опиума, а еще женщин. Не он один, два других сына Акбара умерли от пьянства, пристрастие к алкоголю и опиуму стало настоящей бедой правящих династий Востока.

Хуррам этой участи избежал, если и пил, то очень умеренно, а от опиума шарахался — королева Рукия, сама любившая покурить кальян с одуряющими добавками, сделала все, чтобы внук не последовал ее примеру.

Хуррам подумал, что, если девушка не придет на рынок завтра, он попросит бабушку Рукию помочь разыскать красавицу. Рукия поймет, она острая на язык и жесткая в обращении, но душевная. Об этом знают только самые близкие ей люди. Знали… из всех остался только Хуррам…

Просить королеву Рукию о помощи не пришлось, Арджуманд прибежала на рынок в сопровождении Гопала. Сати пришлось остаться в их комнате и объявить, что Арджуманд спит, чтобы никто не заподозрил о ее отсутствии.

Арджуманд шла с твердым намерением сказать, что они больше не увидятся, она не думала ни о чем другом, но…

Хуррам был настолько очарован и так горел желанием смотреть в темные глаза любимой, что не позволил сказать ничего. Он только сообщил, что завтра в зенане мина-базар и он постарается купить девушке какой-нибудь необычный подарок.

— Как тебя зовут?

Она не смогла солгать.

— Арджуманд.

— Какое замечательное имя. А я Хуррам.

Арджуманд только открыла рот, чтобы сказать, что больше не придет на рынок, что она сегодня же уезжает далеко-далеко, но тут…

Этот пронзительный голос хиджры — евнуха зенана, прислуживавшего Ханзаде Бегум, она узнала бы среди любого гомона толпы. Узнал его и принц, он поморщился и быстро заговорил:

— Прошу тебя быть послезавтра здесь в это же время.

Арджуманд только кивнула и постаралась затеряться в толпе. Принц тоже, но зря он надеялся, что его не заметили, у слуг евнуха были острые глаза.

Уже через час Ханзаде знала, что принц Хуррам встречался на рынке с какой-то девушкой-индуской. К счастью Арджуманд и Хуррама, Ханзаде было не до них, слишком много забот из-за подготовки мина-базара. Но о существовании незнакомки она не забыла.

Всего раз в год у женщин и девушек зенана появлялась возможность открыть свои лица и попытаться заинтересовать тех, кто понравился им самим. Сколько трагедий случалось в дни подготовки мина-базара, его проведения и некоторое время после! Для скольких бедолаг так долго ожидаемый день становился днем крушения надежд.

Все понимали, что лучше не надеяться, — но разве можно запретить это сердцу?

Предстать перед высокородными мужчинами с открытым лицом значило оставить (или не оставить) о себе память на много месяцев. Если понравится — велика вероятность удачного замужества, а если нет, то будешь лелеять мечты до следующего года. Но женская красота не вечна, с каждым годом вероятность замужества уменьшалась, вот и нервничали обитательницы зенана, те, которые вообще надеялись стать чьими-то женами.

С годами мина-базар попросту превратился в ярмарку невест и базар сводничества.

— Ну, сколько омовений можно совершать каждый день? Сколько можно лить масла и благовоний на свои тела и волосы?! — вопрошала Ханзаде, но даже она не могла справиться с обитательницами зенана. Гусль-ханы — комнаты для омовений были полны и гудели от споров.

Служанки сбивались с ног, принося воду или натирая маслами тела своих хозяек, а лекарки — выводя внезапно появившиеся прыщи или красноту, успокаивая зубную боль или устраняя расстройство желудка. Столько, как в эти дни, женщины не болели ни в какое другое время года. Они подсыпали друг дружке всякую гадость в еду, подкупали служанок, чтобы те подменили мази и притирания, подбрасывали насекомых… Ведь нужно не только выглядеть хорошо самой, но и устранить соперниц. Вот и лились вместе с благовониями чьи-то слезы…

Заговоры раскрывались, начинались взаимные обвинения, нередко переходившие в настоящие потасовки с царапинами на лице. Ханзаде расправлялась с нарушительницами спокойствия жестоко — виновные и просто присутствовавшие, но не разнявшие бунтарок, теряли право торговать на два года. Потому, стоило возникнуть какому-то спору, окружающие исчезали как по волшебству. Обычно это служило сигналом к прекращению ссоры.

Зенан готовился к мина-базару в преддверии Нового года, ведь заканчивался священный месяц зуль-хиджжа, скоро мухаррам — первый месяц следующего 1016 года хиджры. Новый год — это всегда новые надежды, даже если понимаешь, что ничего не изменится.

Но обитательницы гарема мечтали, что непременно изменится. Вот прямо во время мина-базара и изменится, например, именно их браслеты понравятся принцам Хосрову и Парвазу, а перстни привлекут самого падишаха. Принц Хуррам пока в расчет не брался, он, конечно, отцовский любимец и уже отличился в военном походе, но слишком молод — пятнадцать лет. По сравнению с сильным двадцатилетним Хосровом, которому многие и при жизни Акбара, и даже теперь прочили трон, — он мальчишка.

На красивого, мужественного Хосрова заглядывалось немало красавиц, но он сам женщин едва замечал, брал на ложе ради удовлетворения страсти, но даже имен не запоминал.

Ничего, проснется и его сердце, завоюет его какая-нибудь строптивая красотка зенана — разве мало в гареме богатых и красивых дочерей визирей? Отыграется тогда за всех… Многие хотели бы оказаться таковыми.

С принцем Парвазом проще: тот слишком большой любитель арака и вина, а также опиума. Он нерешителен и бестолков. Парваза с рождения считали никчемным, но это совсем не мешало принцу любить жизнь и проживать ее в свое удовольствие. Так куда безопасней…

Может, в этом и состояла мудрость «никчемного» Парваза — лучше считаться недостойным соперником, зато не рисковать своей шеей каждую минуту?

Глава 3

Элизабет Форсайт в том же костюме, что и на выставке, столь же элегантная и спокойная. Я невольно восхищаюсь: Форсайт держится так, словно не она несколько часов назад заслоняла собой королеву. Если она железная леди, то из стали высшей марки.

Позади министра с озабоченным видом маячит Эдвард Ричардсон.

— Спецагент Джейн Макгрегори? — Министр не обращает ни малейшего внимания на присутствующего в кабинете хозяина, будто, кроме меня, здесь никого нет.

— Да.

Как ее называть, не миссис же?

— Хочу поблагодарить вас за участие в спасении ее величества и драгоценностей короны. Официальная благодарность будет выражена позже, когда мы подготовим все документы, а сейчас выношу свою, от души.

— Спасибо, сэр. — Она сэр, значит, так и будем звать.

Хорошо хоть министр не считает, что я действовала безответственно.

— Вы просили о возвращении в строй? После церемонии открытия я намеревалась представить вас премьер-министру, но… — Форсайт сокрушенно разводит руками, словно извиняясь за налет террористов. — Не уверена, что врачи одобрили бы мое решение, точнее, уверена, что не одобрят, однако считаю, что вы можете вернуться на службу.

Она чуть наклоняется ко мне и заговорщически добавляет:

— Пока не вполне официально, но можете участвовать в расследовании этого дела в составе группы Эдварда Ричардсона. Вы будете ему весьма полезны.

Вообще-то расследование убийств или терактов непривычное дело для Ричардсона и для меня тоже. Мы крайне редко выступаем в роли сыщиков, скорее аналитиков и еще чаще агентов-уничтожителей. Но сейчас я искренне благодарна Элизабет Форсайт за предоставленную возможность.

До Джима Воспера, наконец, доходит, что дело передано управлению по особо опасным преступлениям, ведь речь об Эдварде Ричардсоне!

— Но, сэр! Это дело МИ5.

Элизабет Форсайт показывает, что умеет ставить на место кого угодно. Она холодно замечает, лишь скосив глаза в сторону хозяина кабинета:

— Позвольте мне решать, кто и чем будет заниматься!

— Но мое руководство… — не сдается Воспер.

— Здесь я — руководство, и я определяю, кто будет вести расследование. Передадите документы агентству по особо опасным преступлениям. Джейн Макгрегори привлечена к участию в расследовании пока на правах консультанта, потом оформим, как положено.

— Благодарю вас, сэр.

Я действительно благодарна ей за такое решение и такое заступничество. Министр кивает, а у двери бросает Восперу:

— Мои решения, как исполняющей обязанности премьер-министра, не оспариваются даже вашей организацией.

Хозяин кабинета окончательно поскучнел. Его можно было понять. В первой половине девяностых у МИ5 была хозяйка — Стелла Римингтон. Женщина во главе Службы безопасности, почти поголовно укомплектованной мужчинами, была их открытой раной, на которую так и норовили насыпать соли своими едкими замечаниями соседи вроде МИ6. Но женщина во главе всей нацбезопасности… А теперь еще и исполняющая обязанности премьера… И пожаловаться некому.

Эдвард машет ему рукой:

— Джим, я пришлю людей за материалами. — А потом мне: — Поехали на опознание трупов. Ты из немногих, кто видел их живыми.

— Кого?

— Заложницу и двух налетчиков.

— Она убита?

Ричард мрачно кивает.

— Да, нашли в кустах парка Букингемского дворца. Ее пристрелили, когда стала обузой, — точно в сердце, эти парни знали свое дело. Хорошо хоть не мучилась.

Когда идем к его машине, я трогаю Ричардсона за рукав:

— Спасибо, Эдвард.

— Чего уж там… Благодарила бы, отправь я тебя отдыхать, а то в морг зову.

— За последние месяцы я отдохнула на всю оставшуюся жизнь. Спасибо, что помог вернуться на службу.

Он лишь смущенно кряхтит.

Эдвард прекрасно понимает мое состояние и желание прожить отведенные безжалостной судьбой годы как человек, а не тепличное растение. Он знает, что я предпочту три сумасшедших года агента десятку осторожных в кресле-качалке или на больничной кровати.

Я люблю Ричардсона не только за то, что он стал мне вторым отцом, но и за то, что он видел и признавал во мне нормального человека, пусть и с ограниченным сроком жизни.

Сколько мне еще жить — пять лет? Десять? Конечно, есть те, кто живет с чужим сердцем и дольше, но рассчитывать на многие годы не стоит. Даже если их всего три, пусть это будут три полноценных года, а не тысяча дней — серых, бесконечно тянущихся от одного приема лекарств до другого.

— Как Энни?

— Вроде лучше. Звонила, сказала, что почти ничего не чувствует, то есть боли не чувствует. Но мне кажется, она под действием лекарств, вялая какая-то.

Я бодро киваю:

— Конечно. Такое лечение не обходится без сильнодействующих препаратов, даже если это народная медицина. Не беспокойся, все будет хорошо.

Ричардсон только вздыхает, садясь за руль и пристегивая ремень.

У Энни Ричардсон неоперабельный рак. Эдвард сделал все, чтобы спасти женщину, с которой счастливо прожил больше четверти века. У них нет детей, зато есть любовь, так бывает. Но медицина не всесильна, наступил момент, когда врачи развели руками:

— Всё.

И тогда появился добрый волшебник, который сказал Эдварду, что еще есть те, кто лечит не таблетками, а чем-то более действенным. Правда, далеко от Лондона — в Индии. Утопающий хватается за соломинку, последний шанс самый дорогой. Ричардсоны согласились, тем более что стоимость лечения оказалась не такой уж большой. Подозреваю, что это последние деньги семьи, — но если на кону жизнь, что значат деньги?

Эдварду приходилось летать из Лондона в Мумбаи, где в клинике Энн уже месяц, но он не жаловался. Ради Энни Ричардсон готов терпеть любые неудобства или трудности.

Мне жалко Эдварда — если не станет Энни, у него останется в жизни только работа, а каково это, я знаю по себе. В одном мы с Эдвардом полная противоположность — я стараюсь не вспоминать прошлое, а он заглядывать в будущее, даже ближайшее. Я его понимаю, но это понимание ничего изменить не может.

У Эдварда виден белок ниже радужной оболочки в обоих глазах, это означает, что он донельзя вымотан и испытывает сильнейший стресс, причем такой, при котором человек многое воспринимает на свой счет, даже то, к чему отношения не имеет.

Неудивительно.

Во рту у Ричардсона его любимая трубка (начал курить в молодости, как только пришел в полицию, — подражал Шерлоку Холмсу).

— Ты же бросил?!

Он действительно бросил, когда выяснилось, что Энн вреден даже запах табака, не говоря о дыме.

— Она пустая. Зато хорошо отвлекает. Ты не смогла не вмешаться?

Я понимаю, что это о Букингемском дворце.

— Эдвард, мне нужно вернуться к нормальной жизни. И лучший способ — снова оказаться в деле. Ты прекрасно знаешь, что это так.

Ричардсон качает головой:

— Ты считаешь это нормальной жизнью?

— Для нас с тобой да, — усмехаюсь я, выбираясь из машины, поскольку мы уже приехали.

И впрямь назвать нормальным посещение морга в субботний вечер можно с большой натяжкой, но кто-то в этой жизни должен заниматься и грязной работой.

Наша — из таких, нам все время приходится иметь дело с отбросами общества, пусть они и выглядят вполне респектабельно. У уголовной полиции и того хуже.

Убедив себя, что все не так плохо, я отправляюсь следом за своим начальником (снова не бывшим, а нынешним!) на вскрытие трупов.

Патологоанатомы несколько отличаются восприятием перехода людей в небытие. Большой постер с видом Тадж-Махала на стене в такой день, как сегодня, смутил бы кого угодно, но только не «моргачей», как называл работников этой службы Джон. Заметив мой взгляд, брошенный на фотографию белоснежного чуда в утренней дымке, доктор спокойно интересуется:

— Красиво, правда? Всегда мечтал посмотреть, но… — он разводит руками, словно извиняясь за необязательность в отношении собственных планов, — как-то отвлекает другое.

— А постера Букингемского дворца нет?

Патологоанатом лишь хмыкнул в ответ на мой вопрос. Но я ответа и не ждала. После сегодняшнего теракта будет, можно не сомневаться.

Сегодня в морге столичной полиции много работы, слишком много. Все столы заняты.

— Что тут у нас? — вздыхает Эдвард, надевая перед входом защитный халат.

С тех пор как у Энн обнаружили рак, Эдвард терпеть не может морги. А есть те, кто их любит?

Глянув на патологоанатома у крайнего стола, я мысленно констатирую: есть! Высокий молодой человек в очках с массивной роговой оправой и выпуклыми линзами смотрит на трупы на столах с таким вожделением, словно это его рук дело. Его нет, а вот моих да — один из убитых тот самый рыжий лжеохранник.

Обычно детективы, присутствующие при вскрытии, не надевают защитные очки и даже халаты, но сейчас все по правилам. Страшный прокол в работе одной службы Скотланд-Ярда заставил остальных спешно навести порядок и ревностно соблюдать все инструкции, даже те, о которых давно забыли.

Противно пахнет обеззараживающими средствами и смертью. У смерти есть свой запах, его не выветрить и не перебить. Он не только в моргах, но и в палатах тех, кто обречен, — запах прощания с жизнью.

Не узнать Саманту Браун невозможно, даже если красавица покинула этот мир. Я киваю в ответ на немой вопрос Эдварда:

— Это она.

— На тебя похожа, — передергивает плечами Ричардсон.

Угу, только мое тело результат постоянных тренировок, а ее — работы пластических хирургов. А еще схожий тип лица и волосы светлые.

— Крашеная блондинка… — раздается голос патологоанатома, диктующего результаты наружного осмотра на диктофон.

Патологоанатом продолжает говорить о вставленных зубах, перенесенных пластических операциях и прочих прелестях, упоминать о которых в приличном обществе не принято. Надеюсь, эти сведения не покинут пределы морга? Не хотелось бы увидеть в завтрашних газетах подробный отчет о том, сколько раз Саманте делали липосакцию или подтягивали грудь, сколько силикона в ее губах, а сколько в ягодицах и сколько шрамов от подтяжки лица за ее ушами. Красавицы имеют право на тайны подобного рода.

Об этом, видимо, подумал и Эдвард.

— Надеюсь, эти детали не станут достоянием прессы?

— Что вы, что вы! — бодро заверяет его помощница патологоанатома.

Именно бодрость ее тона свидетельствует, что газеты будут смаковать подробности дружбы телеведущей с пластическими хирургами еще долго. Остается надеяться, что сведения о самом налете и краже бриллиантов затмят рассказы об оперированной груди Саманты, но я на всякий случай напоминаю, что разглашение сведений карается законом, а уж о столь известной личности особенно:

— ВВС проследит за этим строго.

То, как стушевалась помощница, подтверждает мои подозрения.

— Смерть наступила в результате пулевого ранения. Выстрел точно в сердце, 38-й калибр… До этого был удар по голове, но он привел лишь к гематоме и, вероятно, потере сознания…

Для патологоанатома тело на столе — не знаменитая телеведущая, а просто объект исследования. Он обязан скрупулезно изучить состояние трупа, а не лить слезы сожаления по поводу гибели кого бы то ни было.

— Которого из них застрелила я?

— Вот этого. Одно ранение в плечо, второе точно в лоб.

Конечно, в лоб! Я что, могла перепутать голову с тем, на чем он обычно сидел?

На дальнем столе рыжий, который сейчас вовсе не кажется ни юным, ни благодушным. Губы презрительно изогнуты, в мертвых глазах застыла ненависть. Черты лица изменила не смерть, не экспансивная пуля, он прекрасный актер и при жизни умело изображал этакого восторженного щенка. В злом умысле его не заподозрила не только служба охраны, я тоже не заметила обмана.

Патологоанатом, диктующий результаты осмотра перед вскрытием, произносит:

— Волосы крашеные.

— Что?!

— Он шатен, зачем-то выкрасился в рыжий цвет. И линзы цветные, не догадаешься…

Жаль, что этот крашеный мертв, у меня неодолимое желание убить рыжую сволочь еще раз! Причем голыми руками.

Берет досада на свою и чужие ошибки, стоившие жизни стольким людям.

На соседнем столе телохранитель, труп которого буквально изрешечен пулями.

— Чарлз Купер, тридцати шести лет. Прекрасная физическая форма, погиб тоже от выстрела в голову, 38-й калибр, пуля экспансивная, разворотила полголовы… Кстати, «Глейзер».

Значит, я не ошиблась насчет отсутствия рикошета…

А патологоанатом продолжает:

— Кроме того, множественные огнестрельные ранения из автоматического оружия, но это посмертно.

Уже легче, меня невольно мучила совесть от понимания, что я могла прятаться за живым еще человеком.

— Вот его ошибка…

— Что? — удивляется Ричардсон. — О чем ты?

— Он смотрел на королеву, а должен был по сторонам.

— Ее величество не очень хорошо себя чувствовала с утра. Сегодня душно.

Я киваю, сегодня душно, но это не оправдывает телохранителя, его забота о здоровье, а не о безопасности королевы стоила ему жизни. Хотя Купера все равно застрелили бы одним из первых, в случае такого нападения он обречен.

— Они возвеличивали Аллаха, когда нападали. Исламские террористы, — заявляет Эдвард.

— Нет, внутри они действовали молча, пока я не начала стрелять. Потом только короткие приказы. Но никакого «акбара». Они не исламисты, Эдвард. Посмотри. — Я до пояса откидываю простыню, которой накрыт террорист, и киваю на его волосатую грудь. Мгновение Ричардсон задумчиво смотрит на кучерявую растительность, плотно покрывающую грудь убитого, и кивает:

— Ты права, не исламист.

Патологоанатом с интересом уточняет:

— Потому что не обрезан?

— Нет, потому что не брит.

— Что?

У Эдварда нет желания проводить лекцию о мусульманских обычаях, он предоставляет это мне. Приходится объяснять:

— Налетчики понимали, что могут погибнуть. Если правоверный мусульманин знает, что предстоящий день может стать для него последним, особенно если впереди дорога к Всевышнему и в рай после уничтожения неверных, он обязательно выбреет все, кроме головы, а то и ее тоже.

— А… Да, вы правы. К тому же они действительно не обрезаны.

Я с трудом скрываю улыбку. Для большинства европейцев первый признак принадлежности к мусульманской вере или иудаизму — обрезание.

— У нас привыкли все списывать на исламский террор. Кто-нибудь взял на себя ответственность?

— Нет. Пока нет. Возьмут… — усмехается Эдвард.

Ричардсон прав, через день о своей причастности к налету объявят сразу несколько террористических организаций самого разного толка, хвастливо заявляя, что это только начало, и теперь англичане захлебнутся собственной кровью. Заявления столь напыщенны, что непричастность их авторов сомнений не вызовет. Те, кто действует, так не болтают.

— Ладно, — вздыхает Ричардсон, — полюбовались трупами и довольно. У нас еще одна встреча.

— С кем?

Отвечает он лишь в машине, сообщив так, словно разговор не прерывался:

— С Томасом Уитни. Это представитель аукционного дома, который организовал выставку. Надо же знать, чей алмаз похитили.

Особнячок на Сент-Джеймс, даже если это не их собственный, а арендованный, свидетельствует об успехах «Антиса». Они работают в субботу и воскресенье (для дорогих клиентов готовы на все, а недорогих здесь явно не бывает), но на двери входа табличка «Извините, приема нет». Это не для нас, тем более дверь не закрыта. А где швейцар?

В холле, кроме менеджера за стойкой, сосредоточенно изучающей что-то на экране своего компьютера, никого.

— Кабинет Томаса Уитни? — сурово интересуется Ричардсон.

Девушка, не отрываясь от своего занятия, качает головой:

— Сегодня нет приема. Позвоните, пожалуйста, завтра.

— Скотланд-Ярд! Где кабинет Томаса Уитни?!

Эдвард редко бывает разъярен, обычно это происходит, если ему мешают работать. Сейчас как раз такой случай.

— На третьем. — Это уже секьюрити в белоснежной рубашке, выскочивший на крик откуда-то из-за угла. Он услышал «Скотланд-Ярд» и понял, что препятствовать не стоит.

— То-то же! — ворчит Эдвард, зло впечатывая кнопку этажа. Хочется посоветовать не срывать раздражение на панели лифта, можно ведь и застрять.

Вслед нам слышится:

— Кабинет триста восемь…

Сонная принцесса вспомнила, как встречать посетителей.

Секретарь Томаса Уитни явно плакала, никакая косметика не может скрыть припухших глаз и покрасневшего носа. Услышав название нашей службы, она только кивает в сторону двери в кабинет, поспешно прижимая к лицу носовой платочек. В «Антисе» траур по алмазу?

Томас Уитни выглядит типично для менеджера высшего звена солидной фирмы — костюм, сшитый на заказ, такая же рубашка с дорогими запонками (кто их сейчас носит?), начищенная обувь человека, который не ходит по улицам больше десяти шагов от машины до двери, открываемой швейцаром. Он один из тех, для кого имидж основа преуспевания.

Кабинет хозяину соответствует — строго и элегантно. На стенах несколько больших снимков самых разных предметов — вероятно, проданные «Антисом» лоты. На диване прислонена к спинке фотография одного «Тадж-Махала» на фоне другого — снимок, ставший визитной карточкой выставки. Интересно, где он висел до сегодняшних событий?

Заметив мое внимание к постеру, Уитни поспешно приглашает нас к другому дивану, а снимок убирает за свой стол.

Он обеспокоен, впрочем, чему удивляться, ведь похищен алмаз стоимостью 200 000 000 фунтов! И это только стартовая цена объявленных после выставки торгов. Ажиотаж вокруг алмаза «Тадж-Махал» такой, словно это последний бриллиант, которым сможет обладать человечество.

Конечно, алмаз и выставка застрахованы, но любому понятно, что даже ценой полного банкротства страховая компания не выплатит страховых сумм.

Интересно, какой процент получил бы «Антис», продай он этот алмаз? Пять? Десять? Но это коммерческая тайна, цифры не назовут, да нам и ни к чему. Конечно, потеря 20–30 миллионов очень ощутима, но, думаю, их больше волнует потеря лица, так сказать. Кто теперь доверит дорогие предметы аукционному дому, если тот не сумел сохранить такой алмаз? И ведь не докажешь, что твоей вины в налете нет.

Эдвард вместо дивана предпочел стул, я тоже. Сложно допрашивать человека, если твои колени почти упираются в подбородок. Диван слишком мягкий и низкий… Терпеть не могу такую мебель!

— Кто владелец алмаза?

От столь простого вопроса Уитни вздрагивает. Это тоже объяснимо, с именем владельца связана необходимость объясняться и наверняка выплачивать большую неустойку помимо стоимости самого алмаза. Да, «Антису» не позавидуешь… И Томасу Уитни тоже.

— Я не могу раскрывать такую информацию, знаете ли.

Эдвард хмурится:

— Не только можете, но и обязаны. Ведется расследование серьезного преступления, совершен налет на Букингемский дворец и королеву, погибли десятки человек, еще десятки пострадали, похищен бриллиант огромной стоимости, чудом остались целы сокровища короны и Алмазного фонда русских, а вы играете в секреты!

Томас Уитни буквально забегал по своему кабинету. Он прижал пальцы к вискам так, что подушечки побелели. Как бы таким давлением бедолага не вызвал у себя спазм сосудов и не упал в обморок прямо перед нами.

— Это… Хамид Сатри. Он из Индии.

Мне имя не говорит ничего, а вот Эдвард почему-то замер. У Ричардсона жена в Индии, но нельзя же так реагировать на всего лишь название страны?

— Эдвард?..

— Все в порядке. Сегодня очень душно…

Вовсе не настолько душно, чтобы покрываться холодным потом при слове «Индия». Нервы шалят у моего начальника. Ну, и кому из нас двоих нужна помощь психологов?

Я беру разговор с Уитни на себя, давая возможность Эдварду немного передохнуть.

— При наступлении страхового случая, какую сумму вы, вернее, ваш аукционный дом обязан выплатить владельцу?

— Он получил уже… десять миллионов, знаете ли, остальное выплатит страховая компания.

Почему Уитни чуть споткнулся на цифре? Тоже не имел права называть? Глупо, если алмаз удастся вернуть, его цена возрастет немыслимо, тут не за 200 000 000 фунтов, а за все полмиллиарда продать можно.

Мелькнула сумасшедшая мысль, что похищение сами аукционисты и устроили, чтобы многократно повысить стоимость алмаза. Может, потому Томас Уитни так трясется?

Эдвард стоит у окна, отвернувшись от нас. Не хочет, чтобы мы видели его волнение? Я не в обиде, сама справлюсь.

Нажимаю:

— В случае возврата алмаза его стоимость значительно вырастет?

— А? Да, наверное.

Нет, здесь не то. Как-то не так испугался Уитни, не потери возможной прибыли он боится. Я нутром чувствую, что лично он к краже алмаза не причастен. А моей интуиции лучше доверять…

Тогда что? Чего еще может бояться тот, чья выставка застрахована, а десять миллионов они легко вернут одними рассказами об утерянном бриллианте.

И вдруг понимаю — он страшно испугался необходимости назвать имя владельца. Значит, либо алмаз попал к ним нечестным путем, либо это фальшивка. Но подделкой «Тадж-Махал» быть не может: есть данные спектрального анализа, который подтвердил его идентичность алмазу «Орлов». Три независимых эксперта определили класс бриллианта и признали ценность. Эксперты с мировым именем, которым лгать нет никакого резона: их работа стоит слишком дорого, чтобы ее лишиться даже за сумму с большим количеством нулей.

Остается неправомочность владения алмазом. Может, владелец заполучил «Тадж-Махал», пристрелив ради этого своего двоюродного дедушку или придушив подушкой столетнюю бабушку, которая завещала драгоценность «не тому»? И Томас Уитни об этом если не знал, то догадывался?

Если мои подозрения верны, то худшее, что светит этому дрожащему как лист на ветру типу, — увольнение с работы. Конечно, работа недурна, как, видимо, и оплата, но не настолько же, чтобы буквально выбивать степ зубами и коленями.

Я решаю зайти со стороны и наводящими вопросами загнать Уитни в угол.

— А откуда вообще взялся этот алмаз? Почему о нем раньше ничего не знали?

Томас Уитни принимается заученно повторять нелепицу из буклета выставки про Бабура, распилившего «Великого Могола», и прочую чепуху. Да еще и перемежая бесконечными «знаете ли». Я невольно морщусь:

— Бабур не отдавал для огранки «Тадж-Махал» никакому Тавернье, тот жил на полтора века позже. Я не о Бабуре и семнадцатом веке вас спрашиваю, а о нынешнем времени. Как связаться с Хамидом Сатри?

Договорить не получается. Звонок на мобильный заставляет Ричардсона буквально побелеть.

— Что?!

Неужели еще один налет или что-то подобное?

— Поехали, потом здесь договорим.

Я успеваю посоветовать Томасу Уитни:

— Не уезжайте из Лондона, наш разговор не окончен.

Спускаемся к машине молча, только внизу Эдвард мрачно объявляет:

— Убит второй заложник. Труп обнаружили на лестнице жилого дома.

Да закончится ли сегодняшний день?! За восемь часов с той минуты, когда я шла от станции метро «Грин-парк» к Букингемскому дворцу, гора трупов, и конца этому не видно.

Машина с трудом пробивается сквозь толпу любопытных. Сегодня лондонцы особенно возбуждены и готовы совать свои носы, куда обычно не лезли.

Немного погодя мы уже подходим к двери многоквартирного дома на Мэйда Вейл.

Подныривая под ленту ограждения, Эдвард кивает в мою сторону:

— Со мной.

Дожила, хожу как приложение.

Труп индуса на площадке между вторым и третьим этажом возле лифта. Он лежит в луже крови, неловко подвернув под себя правую руку.

Криминалисты уже поработали, собирая отпечатки пальцев и фиксируя следы, которых слишком много, чтобы ими воспользоваться. Дом многоквартирный, даже кровь растоптали. И самого убитого явно переворачивали, видно решив, что нуждается в помощи.

Из открытой квартиры слева по коридору слышны сдавленные рыдания.

— Родственница?

Сержант мотает головой:

— Нет, соседка. Обнаружила труп, в ужасе наследила, пока приехала полиция, подняла на ноги соседей. Затоптали все, что смогли.

— Что с убитым?

— Рахул Санджит, индус, сегодняшний заложник.

Я киваю, хотя меня никто не спрашивал:

— Да, это он. А его похитители?

Сержант разводит руками:

— Никто не знает. Никто ничего не видел. Здесь уже третий день не работают камеры наблюдения, потому записи посмотреть невозможно.

У криминалиста уже есть результаты осмотра:

— Погиб мгновенно. Убит ударом в сердце. Удар прямой и точный, тот, кто бил, имел опыт в нанесении подобных смертельных ран. Если бы не вытащили орудие убийства, крови большой не было бы.

Рахул Санджит даже пикнуть не успел, просто опустился на колени, пока убийца вытаскивал клинок, и ткнулся носом в ступеньку.

При этом пальцы его руки сведены так, словно он не желал выпускать что-то даже ценой своей жизни. Что?

Почему он оказался на площадке многоквартирного дома, где его похитители?

Эдвард мрачней тучи. Его можно понять, начальство наверняка уже требует версии и даже имена, а завтра, если он не даст ответ, и вовсе посулят гильотину за нерасторопность. Хотя… начальство у нас теперь Элизабет Форсайт, а она, кажется, дама толковая, к тому же сама была свидетельницей налета.

— Что за оружие?

— Какой-то треугольный клинок вроде штыка. Подробней скажу после вскрытия, пока не могу понять, я таких ножей не видела. — Патологоанатом — приятная блондинка моего возраста. И как таких заносит в столь непривлекательные места работы?

Вскрытие означает новый визит в морг, будто одного нам мало.

Квартира представляет образчик холостяцкого жилья, начисто лишенный индивидуальности, словно жильцы намеренно удалили любые зацепки. Хотя следы нашлись, криминалисты уже вовсю работают, снимая отпечатки пальцев.

Расстроенный Эдвард принимается осматривать все подряд, действуя при этом без перчаток. Эксперт, обрабатывающий какой-то стакан, морщится:

— Мы еще не все посмотрели.

Он произносит это, ни к кому не обращаясь, но ясно, что Ричардсон поймет, о чем речь.

— Мои отпечатки с чужими не спутаете, — усмехается Эдвард.

Вообще-то он зря так. Не спутают, но работы экспертам прибавится в разы. Что за мелкая месть, это недостойно моего Ричардсона, он никогда не давал воли чувствам, тем более досаде.

Самой интересной находкой в квартире оказался Steyr TMP, тщательно протертый, без следов. Значит, все-таки здесь квартира террористов. А еще пистолет, который мы даже не сразу опознали. Пришлось фотографировать и отправлять снимок специалистам. Ответ нас удивил: Q100 словацкой фирмы Grand Power. Пули 38-го калибра AFR, разрушающиеся на любом препятствии, но человеку наносящие убийственные раны. Пули мне знакомы, а вот пистолет такой в руках не держала…

— С вращающимся стволом, — пояснил специалист-оружейник.

Ясно, у такого оружия отдача меньше, в руках не дергается, если спускать курок раз за разом.

— Опытные сволочи… — ворчу я.

Соседка сказала, что видела раньше индусов (рыжего никогда, все только смуглые) в этой квартире. Про Санджита утверждать не могла, мол, они все на одно лицо… Вели себя скромно, никому не мешали — а если так, то зачем их разглядывать?

Стремление защитить свою частную жизнь от любых посягательств на нее привело к тому, что мы считаем вмешательством любое проявление интереса к себе и даже простое внимание. У этого есть свои плюсы, но не меньше минусов. Люди несколько месяцев живут рядом, но если они не мешают, то никому нет до них никакого дела. А потом вдруг оказывается, что это террористы, убийцы и прочее, и те же соседи начинают ругать полицию, которая неизвестно куда смотрела!

Но и заставлять одних соседей без конца доносить на других тоже нельзя. Где золотая середина?

Еще через два с половиной часа мы с Эдвардом выходим из морга второй раз за день и совершенно без сил. Лично у меня было ощущение, что вскрывали не убитого Рахула Санджита, а меня саму.

В отношении орудия убийства Трейси Нуланд не ошиблась — это треугольный клинок длиной чуть больше шести дюймов. В остальном то, что мы услышали от патологоанатома, кажется странным. Кроме смертельной раны, у индийца практически никаких следов насилия, только пара синяков на руке. И в дом его не тащили, а вели. Вежливые террористы, особенно если вспомнить резню, которую они устроили в Букингемском дворце и вокруг него.

Знаменитый индийский режиссер…

— Эдвард, это индусы!

— С чего ты взяла, из-за татуировки на санскрите?

— Этот Рахул Санджит известный индийский режиссер. Они обожают своих актеров и режиссеров, если налетчики индийцы, значит, могли узнать его и обращаться почти бережно.

— А потом убить! — фыркает Эдвард.

А я вдруг соображаю:

— Треугольный клинок, похожий на штык? Это раджпутский кинжал.

— Какой?

— В Индии существовали… существуют такие кинжалы. У них клинки треугольные и удар прямой, потому что ручка особенная. — Я пытаюсь в воздухе обрисовать форму кинжала и его необычной ручки.

— Забыл, что ты у нас знаток экзотического холодного оружия. — Эдвард посигналил брелоком от своей машины, словно проверяя, где та стоит. Что-то он сегодня слишком рассеянный.

— Эдвард, почему убили на лестнице? Не в машине, не в квартире, а у лифта? И где его отпустили? Может, он сбежал из этой квартиры?

Первые часы после преступления самые важные, если не удается раскрыть его по свежим следам, есть вероятность получить очередной «висяк». Но Ричардсон предлагает:

— Хватит на сегодня, давай по домам. Скоро полночь, у меня голова уже раскалывается.

Эдвард едва держится на ногах, я сама страшно устала. Он вымотан еще и постоянными перелетами из Лондона в Мумбаи и обратно. По себе знаю, что смена часовых поясов одна из тяжелейших вещей. К тому же в Индии сезон муссонов, Эдвард говорил, что льет как из ведра.

Договариваемся подумать каждый сам по себе и встретиться завтра в управлении.

Ехать нам в разные стороны, потому я настаиваю, что доберусь на такси.

С болью глядя вслед ссутулившемуся Эдварду, за последние пару часов даже не вытащившему свою любимую трубку из кармана пиджака, я с сочувствием думаю, за что ему это все — больная жена, без которой он не мыслит свою жизнь, а теперь еще такое дело? Может, лучше отдать его МИ5, пусть бы ломали головы над тем, какого черта налетчики так странно себя вели?

Кстати, а как же алмаз?

Но задать этот вопрос некому, Эдвард уже разворачивает машину, вливаясь в поток других автомобилей.

Несмотря на навалившуюся усталость, я решаю немного пройтись и купить газеты. Как бы ни были безумны предположения газетчиков, у них можно почерпнуть идеи, которые в нормальном состоянии человеку в голову не придут, но нередко оказываются весьма продуктивными и даже верными.

Мне самой тоже требуется спокойно поразмыслить, и сделать это лучше на лондонских улицах.

Погода словно опомнилась и подстроилась под происходящее у людей. С утра ярко светило солнце и было по-летнему тепло, теперь дует сырой прохладный ветер, а небо затягивает серая пелена. Конечно, она не серая, а черная, поскольку уже ночь, но понятно, что к утру задождит, и надолго.

Но сейчас все под стать моему настроению и думается легко.

Говорят, в нашей работе важней всего умение подобраться к объекту так, чтобы тот не догадался. Я не сыщик и редко занимаюсь именно распутыванием преступлений, чаще просто уничтожаю опасных людей, которых уничтожить законно не получается. Бывает и такое.

Существует ложь во спасение, но существуют и преступления против единиц ради спокойствия тысяч. Да, это незаконно, но иногда иначе нельзя, иногда человека лучше убить тайно, прежде чем он сам станет причиной гибели многих других. Если его поймать и судить, суд все равно приговорит к пожизненному, а это означает, что преступник, виновный в гибели людей, будет много лет жить за счет налогоплательщиков, а потом выйдет из тюрьмы благодаря примерному поведению и возьмется за старое. Против таких не грех применить не вполне законные способы уничтожения.

Одно из достоинств моей подготовки — умение устранить опасного человека так, чтобы никто не догадался, что это сделала я. Мой наставник говорил, что точно всадить пулю даже в сердце не проблема, куда лучше, если смерть выглядит естественной. Вот этому меня тоже научили.

Обучала смертоносному умению китаянка, объяснив, что на теле и особенно на ступнях человека много полезных и опасных точек, и знающие люди могут убить легким надавливанием при массаже или рукопожатии. Смертельная игра, при которой ни охрана, ни даже сама жертва ничего не поймет, но через несколько часов лучшие врачи будут бессильны перед фактом внезапного отказа почек у человека, вообще ничем не болевшего. Или остановки сердца у настоящего качка…

Можно вызвать неудержимый понос или рвоту, невыносимую мигрень на несколько часов или полную потерю интереса к женщинам на несколько месяцев, почечную колику или заболевание кожи, гипертонический криз или жесточайший геморрой… а можно понизить артериальное давление настолько, что человек и головы от подушки оторвать будет не в состоянии… Бывала даже смерть от… страшного запора, случившегося так не вовремя и приведшего к завороту кишок во время отдыха на яхте посреди океана. Единственный врач на судне использовал все слабительные средства, какие только нашлись, но справиться не смог. А причина проста — умелый нажим на определенную точку на стопе.

Кстати, супруга жертвы весьма театрально рыдала у меня на плече, а между двумя всхлипами тихонько прошептала:

— Спасибо…

Я решила, что она благодарит за сочувствие, но Кристина добавила:

— За устроенный запор спасибо. Изящно…

Ужаснуться я не успела, последовал новый всхлип и новое откровение:

— Не смущайтесь, я сама умею это делать… А вас не выдам, ведь протяни он еще месяц, я осталась бы без фунта на счету…

Вот так, уничтожая поставщика оружия, я помогла его вдове получить большое наследство. Оно не пошло впрок — красотку вскоре обнаружили убитой вместе с ее любовником. Но когда соратники ее супруга добрались до счетов, ради которых отправили вдову вслед за мужем, денег на них почти не было — я успела перевести все благотворительному фонду.

Не всегда получается использовать стопы: не станешь же просить, чтобы твой враг разулся, в таком случае используются другие точки на теле или даже ароматерапия (вернее, антитерапия). Это страшное, жесточайшее оружие, знающие люди ни за что не допустят, чтобы кто-то на что-то надавливал на их ногах или руках, да еще не раз. Они боятся массажа, как огня. Хорошо, что такие знающие редко идут в террористы, обычно там народ попроще, им приятен массаж стоп, а их товарищам едва ли придет в голову, что тихая смерть объекта воздействия, которая последовала во сне, вызвана слишком сильным понижением давления, а оно в свою очередь массажем… неважно каких точек на стопе.

Главное — устранить, желательно так, чтобы остаться живой самой, еще лучше, чтобы тебя даже не заподозрили, и высший класс, если в свидетельстве о смерти стоят естественные причины.

Занимающиеся этим службы и спецагенты существуют в каждой стране, как и списки тех, кого нужно уничтожить. В таких агентствах одни специализируются на аналитике, другие заняты технической подготовкой, третьи тренировкой агентов, а сами агенты либо действуют, как киллеры, либо, как я, работают под прикрытием.

Мы крайне редко попадаем в ситуации, подобные сегодняшней, и еще реже в таком случае вмешиваемся, раскрывая себя. А я вмешалась, что недопустимо с нескольких точек зрения. Да, после пересадки сердца я вне штата, и неизвестно, вернусь ли в него. Но правил это не отменяет. Теперь добрая сотня людей знает меня в лицо, пусть не все, но многие поняли, что я владею оружием, это называется «засветом». Агентов, которые умудряются попасть под объективы телекамер, обычно убирают если не вообще, то в аналитическую группу.

Это означает, что работа под прикрытием для меня теперь едва ли возможна, и то, что Элизабет Форсайт вообще подключила меня к делу хотя бы для помощи следствию, — настоящий подарок с ее стороны. Подвести нельзя, потому я буду работать за троих, чтобы доказать, что списывать со счетов меня никак нельзя.

До сих пор я нарушила правило лишь однажды — когда влюбилась в Джона. А правило простое: не подпускать к себе никого ближе расстояния вытянутой руки, даже самых дорогих тебе людей. А уж влюбляться вообще немыслимо. Правила устанавливают не из желания кого-то ограничить, а ради того, чтобы спасти. Нарушившие их обычно расплачиваются. Иногда собственными жизнями, иногда и жизнями других.

Я плачу по счету сама…

Пройдя пару улиц, я покупаю прессу и решаю все же поймать такси, поскольку давно пора принимать лекарства. Я и без того пропустила дневной прием, а уж вечернего запаса с собой не имела совсем. Кто же мог утром ожидать, что мне придется до полуночи возиться с трупами?

Едва устроившись на заднем сиденье, я разворачиваю газеты одну за другой. Но мне попался весьма разговорчивый таксист, впрочем, они часто норовят обсудить с пассажирами все происходящее в мире — от заседаний ООН до обезьяньих разборок где-нибудь в джунглях Малайзии. Я всегда считала, что таксисты одни из самых осведомленных людей в городе.

— Вы слышали о налете на Букингемский дворец?

— Да, конечно.

— Мне рассказал один пассажир, — водитель оглядывается, проверяя, слушаю ли, — что там нашлась девушка, которая перестреляла десяток террористов. Да… только благодаря ей и удалось спасти королеву, не то захватили бы в заложницы, как Саманту Браун, упокой господь ее душу. Саманты, конечно.

Опля! О моем героизме уже слагают легенды?

Я честно пытаюсь усомниться:

— Но ведь пишут, что убитых боевиков всего пятнадцать…

Таксист в моей уникальной способности уложить каждым выстрелом пятерых не сомневается ничуть:

— Вот из них десять эта героиня и убила! А потом прикрыла собой королеву.

М-да… Мой светлый образ явно начинали путать с образом барона Мюнхгаузена…

— А откуда ваш пассажир все узнал?

— Он сам там был! Жалел, что и у него не было оружия.

Я замечаю как можно более равнодушным тоном:

— А здесь пишут, что королеву прикрыла собой министр…

В данном случае я согласна с газетчиками, поскольку точно помню, как Элизабет Форсайт заслоняла собой ее величество, но таксист снова возражает:

— Они что хотите напишут…

Вот с чем не поспоришь, и все же я осторожно интересуюсь:

— Как можно сначала перестрелять десяток бандитов, а потом от них же заслонять?

Столь логичный вопрос ненадолго озадачил водителя, однако он нашелся:

— Значит, сначала заслоняла, а потом застрелила!

Я не уточняю, почему бандиты покорно ждали, когда, закончив заслонять собой королеву, героиня возьмется за оружие. Не желая вступать в долгий и бесплодный спор, просто тяну: «Ааа…» и прошу высадить у метро.

Кажется, таксист с удовольствием расстается со слишком въедливой пассажиркой, тем более что сразу находится пожилая пара, которая, заняв мое место в машине, тут же задает вопрос:

— А вы слышали о сегодняшнем налете на Букингемский дворец?

Представляю, какое количество небылиц сейчас будет озвучено.

Я спешу прочь. И дальше решаю ехать подземкой, благо теперь она работает круглосуточно.

Но и в метро творится нечто подобное. Все разговоры только о налете и поведении людей, оказавшихся в сложной ситуации. Два джентльмена едва не подрались, пытаясь выяснить, кто же кого закрывал грудью — то ли премьер королеву и потому получил пулю, то ли королева всех остальных, не позволив террористам расстрелять полторы сотни посетителей выставки.

Домой я приезжаю с сильнейшей головной болью, пришлось даже принять аспирин. Джон всегда твердил, что это одно из самых вредных лекарственных средств, поскольку меняет к худшему формулу крови, но я обычно на это возражала:

— Жить вообще вредно, ты не знал? Никто не выдерживает, все в конце концов умирают.

Я долго стою под душем, на меня упругие водяные струи действуют оживляюще. Правда, теперь приходится следить, чтобы вода как можно меньше попадала на грудь. Потом варю себе кофе и с удовольствием пью.

Почувствовав себя немного лучше, я снова берусь за газеты.

У меня сто лет нет семьи («сто» значит «десять», но это одно и то же), нет нормального дома, а крохотная кухонька чуть больше трех квадратных ярдов просто не предназначена для приготовления кулинарных изысков. Но мне хватает, чтобы разогреть что-то из пакета или баночки, достаточно микроволновки, одноразовая посуда не требует мытья, а кофеварка уютно чувствует себя на низеньком холодильнике. Главное, чтобы в нем всегда был запас этих самых пакетов и баночек.

Вспомнив, что сегодня ничего не ела, я достаю очередную упаковку. Конечно, это негодная диета для человека с проблемами сердца, она вредна для организма, но едва ли мой организм протянет долго — потому какая разница, чем его питать? На вопрос своего доктора Викрама Ратхора я неизменно отвечаю, что сижу на строгой диете. Он почему-то верит. Или делает вид, что верит. Мне все равно.

Курица, зеленая стручковая фасоль и картофель фри — три блюда, три пакетика и кипяток из чайника, рисковать здоровьем, пользуясь горячей водой прямо из-под крана, как делают в Швеции, я бы не стала. На ближайшие пару лет я себе все же еще пригожусь. Чайник закипает быстро, я ставлю все на поднос и разыскиваю в морозилке мороженое. Есть только банка под названием «Банановый фостер». Вообще-то «банановый фостер» означает фламбированные бананы, которые по определению должны быть горячими. И что мне делать — греть мороженое?

Единственное, что я категорически не могу поглощать в суррогатном виде, — кофе. Он должен быть только смолотым и заваренным и хорошего качества, никакого растворимого. Не такая уж я и привередливая…

Наспех проглотив курицу и картофель, забираюсь с мороженым на диван. Пора работать…

Поза лотоса: в одной руке банка с лакомством (банановое фламбе превратилось в тянучку, но все равно вкусно), другая на клавиатуре ноутбука.

Рахул Санджит… Какой бы ты ни был, тебе страшно не повезло оказаться на выставке и стать заложником.

Гугл на запрос его имени послушно выдает внушительный список фильмов, которые явно пользуются успехом в Индии и соседних странах. Но больше всего, конечно, сообщений о его захвате и… гибели! Вот кто, спрашивается, сливает информацию? Бывают минуты, когда я, как и большинство моих коллег, прессу просто ненавижу.

Врут на все лады, чтобы не злиться зря, я принимаюсь изучать работу Санджита, связанную с «Тадж-Махалом».

Да, Рахул Санджит был режиссером дорогущего даже по меркам Голливуда фильма с таким названием. Сайт, посвященный фильму, выдает сумасшедшие цифры, не так часто Голливуд снимает что-то вместе с Болливудом, а тут еще и Пайнвуд присоединился.

Суперпроект стоимостью 200 000 000 долларов. «Яш-Радж-Филмсу» в качестве бюджета такие деньги и не снились. Это не все, актер, играющий главную роль Шах-Джехана, тоже из Болливуда. Я не жалую индийское кино, но внешность Раджива Сингха невольно отмечаю — большие умные глаза, четко прорисованный овал лица, волевой подбородок, прекрасная форма губ. Сочетание черных волос и серых с темным ободком по краю роговицы глаз эффектно, у Раджива Сингха наверняка толпы поклонниц, даже если главная заслуга его как актера — песни и танцы. Не люблю красавчиков, считаю, что, дав внешность, природа наверняка обделила умом, а глупый мужчина хуже некрасивого.

Алисия Хилл, играющая роль любимой жены Шаха-Джехана Мумтаз, в память которой он построил мавзолей Тадж-Махал, американка с азиатскими корнями. А может, латиноамериканскими, но из Голливуда. Хилл звезда, но пока без «Оскара». Ее годовой доход вплотную приблизился к восьмизначной цифре, после «Тадж-Махала» уверенно перевалит. Раджив Сингх и того круче — он входит в сотню самых высокооплачиваемых актеров мира по версии «Форбса». «Форбсу» верить можно, он знает все обо всех. Хорошо, что я журналистов «Форбса» не интересую. Моим гонорарам до звездных так же далеко, как до самих звезд…

Названные суммы впечатляют, как и рассказы о фильме. Яркие костюмы, натурные съемки, индийская музыка… И как это Голливуд решился доверить работу своему индийскому конкуренту, не боясь, что фильм превратится в слезливо-паточную историю с песнями и танцами к месту и не к месту?

Неожиданно среди перечня фамилий организаторов цепляет одна — Хамид Сатри!

Таких совпадений не бывает.

Хамид Сатри оказался сопродюсером фильма с индийской стороны, вернее, бывшим сопродюсером. За свою карьеру он организовал съемки почти десятка очень успешных по меркам Болливуда фильмов, начал и «Тадж-Махал», но потом самоустранился. Понятно, не сработался с голливудским и английским продюсерами. Вероятно, он хотел побольше тех самых песен и танцев, а еще немыслимых боевых сцен, которые в Болливуде в последние годы круче, чем у Джеки Чана, а Голливуд требовал реализма и строгости.

А может, ему просто уже не нужны деньги (если получил алмаз)?

И все же я запрашиваю в поисковике имя Хамида Сатри. Вот тут меня ожидает шок!

— Эдвард, ты должен это увидеть и прочесть! — я кричу в телефон, едва Ричардсон снял трубку.

— Джейн, ты на часы смотрела? — Голос у Эдварда не сонный, но очень усталый. Вероятно, принял седативное средство и только начал проваливаться в сон. Мне жалко Ричардсона, но эта информация очень важна.

— Понимаю, уже пятый час, только, Эдвард, это не может подождать до утра! Я отправляю тебе ссылку на сегодняшнюю статью, немедленно прочитай.

— Хорошо, — бурчит Ричардсон.

Я знаю, он профессионал и меня простит, как только увидит, что именно я откопала среди новостей в Гугле.

Глава 4

— Арджуманд, прекрати страдать и пойдем в гусль-хану, там все готово для омовения. Мириам уже смешала и масла, и порошки для масок. Пойдем! Заботу о себе никто не отменял. Бабушка Рауза будет сердиться, и тетушка тоже. Что бы ни случилось, ты должна быть красивой.

Сати права, в то время, когда остальные только и делают, что ухаживают за своим лицом и волосами, сидеть взаперти просто подозрительно. К тому же вода хорошо успокаивает… Арджуманд отправилась в комнату для омовений и отдала себя умелым рукам служанок. Сати строго следила, чтобы к приготовлению масок или масел для ее любимой подруги не были допущены чужие. Но она беспокоилась зря, Арджуманд была слишком юной, чтобы вызывать зависть, и не слишком шустрой, чтобы ее опасаться, никто не подсылал к ней предательниц с отравой.

В большой ванне для омовений, скорее даже бассейне, сегодня полно девушек и женщин зенана, все места вдоль бортиков заняты. Но Сати нашла выход — у стены поставили огромный таз, в который тоже набросали розовых лепестков и налили смесь масел. Для некрупной Арджуманд места вполне хватило.

Сати принялась распоряжаться, приказав сначала хорошенько смочить тело и волосы Арджуманд. Потом на волосы нанесли растертое авокадо, а для лица и шеи служанки начали под присмотром подруги смешивать порошки. Сати уверенно перечисляла:

— Горсть куркумы, горсть порошка сандалового дерева, столько же кориандра и молотой амлы (индийского крыжовника)… Теперь добавьте пять горстей порошка зеленой чечевицы. Размешайте. Добавьте лимонный сок и молоко… Теперь можно наносить на кожу рани, но только втирайте осторожно, чтобы не вызвать слишком сильное раздражение.

— Что это за средство, Сати? — поинтересовалась одна из служанок.

— Оно поможет старой коже скатиться с тела, а новая будет нежной и гладкой.

— Как у змеи? — рассмеялась девушка, вызвав у Арджуманд ответный смех, у остальных служанок хихиканье, а у Сати праведный гнев:

— Думай, что говоришь!

Пока Арджуманд лежала в ванне, служанки занимались ее пяточками, массируя их крупной солью, чтобы удалить ороговевшие частички кожи, а потом старательно втирая в кожу смесь масел.

Когда с волос смыли авокадо и нанесли смесь касторового и миндального масел, Сати уверенно объявила, что пора приниматься за кожу тела. И снова одни втирали сложную смесь, приготовленную по рецепту Сати, а другие в это время массировали кисти рук. Все должно быть красивым, а кожа везде гладкой.

— Откуда тебе известно столько рецептов снадобий для красоты? — полюбопытствовала одна из служанок.

Сати дернула плечиком:

— У меня бабушка была замечательной лекаркой, она все знала и научила мою маму. А мама помогла записать все мне.

— А где сейчас твоя бабушка и мама?

Сати чуть помрачнела:

— Бабушка давно совершила сати, а мама во вдовьем доме. Она не взошла на костер, потому что была третьей женой.

Девушки не стали расспрашивать, они знали о страшном обычае индусских женщин — всходить на погребальный костер следом за умершим мужем. Если мужчина погибал вне дома, например, в бою, женщина сжигала себя просто в его память. Великий Могол Акбар пытался бороться с сати и джаухаром, при котором самосжигание совершали все женщины сразу, например, в Читторгархе. Но даже Акбару не удалось отменить этот обычай.

Женщина освобождалась от обязанности сгореть заживо, только если не была старшей женой либо была беременна. Но и вдовья доля оставшейся в живых женщины тоже была незавидна. Вдовы носили цвет траура, белый, не надевали никаких украшений, но главное, если их не брал в жены брат умершего или не забирали богатые родственники, они становились настоящими изгоями и вынуждены были уходить во вдовьи приюты при храмах. Иногда вдовы были очень юны и красивы, но это их судьбу не меняло.

Арджуманд тоже молчала, она знала и другое: мать Сати бедствует в храме в Варанаси, и сама девушка мечтает выйти замуж так, чтобы ее муж позволил забрать мать к себе. Индус такого делать не станет, для них даже встреча с вдовой, больше не ставшей ничьей женой, сулит несчастье. Это означало, что Сати нужно выйти замуж за мусульманина, но как же тогда Кришна с его флейтой или многорукая богиня Кали с длинным красным языком?

Арджуманд спрашивала, нельзя ли просто привезти мать Сати в Агру, но та отнекивалась — женщина ни за что на это не согласится. Сати видела, в каких условиях живет мать, но помочь ничем не могла. Оставалось надеяться на щедрого мужа Сати.

Чтобы не думать об этом, Сати хлопнула в ладоши:

— Хватит вспоминать моих родных. Займитесь делом!

На брови и ресницы — миндальное масло, от него волосы густеют и быстрей растут.

Тело после очищающей смеси натереть порошком имбиря и куркумы, а потом добавить масло горького апельсина и кокосовое масло — это сделает кожу более упругой.

Распоряжаясь действиями служанок, Сати попутно успела прогнать нескольких лазутчиц, пытавшихся выведать какой-нибудь секрет, а еще возмутиться применением одной из жнщин чеснока в ее снадобье.

Чеснок вызвал возмущение не только у подруги Арджуманд, многие принялись кричать, что все провоняет чесноком, словно на рынке. В результате нарушительницу изгнали из гусль-ханы, а у Арджуманд при упоминании рынка испортилось настроение.

Сколько ни ухаживай за собой, как ни готовься, идти на мина-базар ей нельзя, нечего и думать.

— Сати, что мне делать? Я не могу появиться на мина-базаре, нельзя, чтобы принц Хуррам увидел мое лицо!

— Нужно попросить, чтобы нашу палатку поставили в самом конце ряда и даже дальше. Мы могли бы разрисовать свои лица до неузнаваемости…

Подруга еще долго фантазировала, предлагая разные глупости, но они обе понимали, что ничего этого сделать не удастся. Мехрун-Нисса не позволит, чтобы палатка ее племянницы стояла где-то на задворках, а уж о том, чтобы разрисовать собственные лица, и говорить не стоило.

— Может, мне с кем-нибудь подраться? — вдруг придумала Арджуманд.

— Ты с ума сошла? Разве может внучка Итимада-уд-Даулы так себя вести?

— Да, на рынок тайно ходить можно, а поссориться с кем-то нельзя?

Но Сати была права — Итимада-уд-Даула Гияз-Бек не поверит в виновность любимой внучки и обязательно выручит ее в последнюю минуту. «Столпу империи» не посмеет возразить даже Ханзаде, ведь именно он, министр финансов, снабжал деньгами (часто помимо назначенных падишахом) правительницу гарема.

Оставалось одно: болеть.

Но Арджуманд вовсе не хотелось сажать на лицо пчел, как тут же предложила Сати, или мазать его настоем перца, чтобы покраснело.

— Тогда скажем, что ты папайей объелась.

— Чем?

— Папайей. Незрелой. От нее тоже сыпь бывает и рези много где.

Теперь Арджуманд вопрошала:

— С ума сошла? Неужели нельзя просто сказать, что живот крутит?

Сати вздохнула:

— Напоят касторовым маслом так, что неделю на горшке проведешь.

— Ну и пусть, заслужила, — мрачно заявила Арджуманд.

— Тогда я тоже.

Верная подруга не желала бросать ее даже в таком случае. Но тут же сообразила:

— Выходит, мы зря на рынок бегали?

— Наша палатка не должна пустовать. Ты сядешь там с книгами вместо меня. Может, приглянешься кому-то.

Арджуманд видела, что в действительности подруге очень хочется появиться на мина-базаре, однако Сати не пойдет туда без хорошего нажима.

Спор закончился победой Арджуманд, вернее, Сати позволила себя убедить.

Теперь оставалось выдержать скандал с Мехрун-Ниссой, которая добилась не просто присутствия племянницы на мина-базаре, но и предоставления ей места в центральном ряду. Палатка самой тетушки Арджуманд располагалась вообще в центре.

Но к изумлению подружек, Мехрун-Ниссе оказалось не до племянницы с ее проблемами несварения желудка. Она только прислала какое-то снадобье с обещанием участия в следующем базаре. С тем, что Сати заменит Арджуманд в палатке, тоже согласилась, не пустовать же такому хорошему месту. Чем будет торговать, не спросила — Мехрун-Нисса была занята своими делами.

В общем, все обошлось, и в день мина-базара Арджуманд с утра лежала в постели, чего обычно не делала, а Сати то и дело подходила что-то переспросить про книги и в сто первый раз посоветоваться, как их лучше разложить на прилавке.

Тетушке Арджуманд красавице Мехрун-Ниссе действительно было не до племянницы, у нее могла решиться судьба, хотя какая судьба может быть у женщины в тридцать лет?

Строитель Красного Форта в Агре шах Акбар покинул этот мир совсем недавно, меньше двух лет назад. Это позволило Мехрун-Ниссе приехать к отцу, служившему Акбару верой и правдой, и брату, бывшему при нем визирем. Акбар очень ценил Гияз-бека и Асаф-Хана, но почему-то терпеть не мог Мехрун-Ниссу. Возможно потому, что чувствовал, как его сын Селим при виде красавицы растекается, словно мед на солнце. Гияз-бек уступил Великому Моголу и выдал младшую дочь замуж за великого полководца Шер-Афгана, отправив подальше от Агры и Красного Форта в Бенгалию.

Но Акбар умер, и Мехрун-Нисса немедленно оказалась в Красном Форте. Нет, Селим, ставший теперь императором Джехангиром, не приглашал свою прежнюю любовь, та поспешила показаться на глаза новому падишаху сама.

У Мехрун-Ниссы и раньше находился повод побыть при дворе, пока муж одерживал одну за другой славные победы. Ее отец Гияз-Бек был главным визирем падишаха, а дочери Шер Афгана от первого брака Ладили требовалось обучение и воспитание у придворных учителей и наблюдение за здоровьем придворных лекарей. Да еще и племянницы, рано оставшиеся без матери…

Мехрун-Нисса увлеченно играла роль доброй мачехи и тетушки, хотя Арджуманд прекрасно понимала, что они с Ладили и Фарзаной являются лишь поводом для красавицы в очередной раз не поехать с мужем куда-то в пустыни запада, заснеженные горы севера или жаркие джунгли юга. Нет-нет, она нужна девочкам в Красном Форте, нужна куда больше, чем мужу в его походах.

Все прекрасно знали, что именно заставляет Мехрун-Ниссу задерживаться при дворе при любом удобном случае — страсть Джехангира к ней с годами не утихла, а, напротив, казалось, разгоралась с каждым днем все сильней. Но тетушка Арджуманд не желала становиться просто любовницей падишаха даже после того, как Шер-Афган внезапно умер. Мехрун-Нисса не из тех, кто клюет по зернышку, ей нужно все или ничего. Лучше, конечно, все и сразу.

В тридцать лет капризничать, получая подарки судьбы, опасно, но Мехрун-Ниссу это не пугало, она явно на что-то надеялась.

Мехрун-Нисса была женщиной удивительной. За прошедшие годы она не только не потеряла своей привлекательности, но стала еще красивей, эта тридцатилетняя вдова выглядела лучше большинства пятнадцатилетних красавиц, а уж о ее уме и образованости говорить не стоило. Гияз-Бек недаром все эти годы собирал лучшие книги и разыскивал лучших учителей, каждый раз, возвращаясь к супругу после длительного визита в Красный Форт, Мехрун-Нисса увозила с собой большой груз и очередного философа, способного еще просветить ее.

Иногда казалось, что Гияз-Бек сознательно готовит младшую дочь к чему-то великому, хотя какое величие может быть у жены полководца?

Мехрун-Нисса не спала до полудня, как многие обитательницы гарема, не проводила дни, сплетничая или просто болтая, она читала, вела умные беседы с умными людьми и… охотилась. Все знали, что у красавицы не женский ум и такие же интересы. А еще дочь Гияз-Бека умела зарабатывать деньги! В том числе и собственными руками, например, расписывая ткани для обитательниц зенана.

Ее творения были дороги, но они того стоили.

Палатка Мехрун-Ниссы и в этот раз блистала, но не золотые изящные украшения и не великолепные рисунки на тканях привлекали внимание, а сама женщина. Остальные смотрели завистливо, шептались, мол, кто ее звал, сидела бы в своем далеко и не совалась в Агру. У палатки толпились мужчины, пока не решавшиеся покупать (сначала должен все осмотреть падишах), но вовсю заигрывающие с прекрасной торговкой. Мехрун-Нисса делала вид, что не замечает их, она спокойно курила кальян, задумчиво глядя поверх голов. Все эти люди для нее не стоили и мизинца того, кого она ждала и при мысли о ком у такой уверенной красавицы замирало сердце. Никому невдомек, что кальян нужен ей был только, чтобы не дрогнул предательски голос, когда она заговорит (в этом Мехрун-Нисса была уверена!) с падишахом.

Она много лет видела падишаха только издали или сквозь джали — решетку, загораживающую женщин. А он ее и вовсе не видел. Мехрун-Нисса стала вдовой недавно, и это был ее первый мина-базар.

Падишах Джехангир знал о многом, происходившем в его гареме, но о многом не знал. Он не знал, что придворная дама вдовы его отца Салимы Мехрун-Нисса тоже будет участвовать в мина-базаре. Вообще-то это была хитрость молодой вдовы, пройти мимо падишах не мог, не остановиться тоже — рядом с ним важно вышагивал Итимада-уд-Даула Гияз-Бек. Дочь намекнула отцу, что ждет остановки правителя у своей палатки.

Джехангир замер, не веря своим глазам — роскошными тканями торговала… Мехрун-Нисса! Понадобилось усилие, чтобы не стоять столбом слишком долго, иначе придворные начали бы ненужную болтовню. Как бы ни был велик падишах, он мог отрубить множество голов, но не мог заткнуть болтливые рты. Джехангир знал, что лучше не давать подданным повода для сплетен.

Подошел, выразил свои соболезнования из-за гибели Шер-Афгана, похвалил ткани, поинтересовался, где теперь Мехрун-Нисса. Купил несколько расписанных ею палантинов, взяв слово, что она распишет еще именно для него.

Губы произносили слова, которые для обоих ничего не значили, потому что глаза беззвучно кричали, что сердца их не забыли друг друга, несмотря на многие прошедшие годы, рвутся навстречу друг другу. Мехрун-Нисса увидела то, что так желала и ждала увидеть все эти пятнадцать немыслимо долгих лет: бывший принц Селим, а ныне падишах Хиндустана Джехангир не только не забыл ее, но и по-прежнему любит!

Конечно, любопытные глазели на падишаха и прекрасную Мехрун-Ниссу. Никто больше не решился заигрывать с ней, но ткани и украшения из палатки красавицы раскупили мгновенно. У придворных хороший нюх на будущих фаворитов и фавориток. Многие почувствовали, что расписными тканями торгует будущая королева.

При этом мало кто заметил понуро плетущегося принца Хуррама. Он не смотрел на лица торговок, зная, что среди них нет и не может быть той простолюдинки, что очаровала его взглядом прекрасных глаз на рынке, а другие ему не нужны. И на отцовскую любовь не смотрел, а ведь если бы глянул, то увидел точно такие темные глаза, как у его Арджуманд.

Нет, принц смотрел на разные безделушки, выбирая, как обещал, для своей возлюбленной необычный подарок. Беда в том, что ничего необычного не было, женщины норовили запастись украшениями подороже, одеждой роскошней и даже сладостями. Но Хуррам понимал, что его красавица не примет дорогое ожерелье или перстень, и сладости до завтра слипнутся, а с одеждой и вовсе не стоило связываться…

И вдруг в одной из палаток на главной аллее он увидел то, что искал! Это будет необычный подарок, достойный умницы с рынка. Принц улыбнулся, он был готов заплатить любые деньги за свою находку.

Рядом рассмеялся старший брат Хосров:

— Хуррам, посмотри, какая красавица продает!

Принц Хосров еще в опале, отец держал старшего сына под домашним арестом после подавления его попытки захватить трон после смерти Акбара. Но гулять в пределах Форта и по мина-базару ему не запретили.

Принц Хосров на пять лет старше своего брата, пятнадцатилетнего Хуррама, может, потому каждый смотрел свое — один на торговку, другой на товар.

Девушка назвала такую цену, что старший принц снова ахнул, а младший повернулся к своему слуге:

— Заплати.

И после покупки братья тоже разделились — младший поспешил с добычей к себе, невзирая на то, что падишах все еще осматривал палатки, а старший остался беседовать с торговкой.

Все женщины зенана на мина-базаре, где же им еще быть? Только больные остались в своих комнатах — страдать.

Страдала и Арджуманд. Ей так хотелось хоть одним глазком посмотреть на принца, но как можно показаться ему на глаза после встреч на рынке?! Как же она ругала себя за опрометчивое решение отправиться туда за покупками! Если бы не это, сегодня она могла бы любоваться принцем Хуррамом с открытым лицом. Может, он и не обратил бы на нее внимания совсем, но это лучше, чем то, что было сейчас.

Арджуманд так задумалась над своими горестями, что не заметила, как в ее комнату вошла бабушка Рауза Бегум. А когда она увидела ее, поспешно вскочила, забыв о своем мнимом недомогании.

Рауза Бегум внимательно посмотрела на внучку и покачала головой:

— Ты ведь не больна, правда?

Арджуманд не смогла солгать:

— Нет, бабушка.

Рауза Бегум больше любила другую внучку — Фарзану, а Гияз-Бек — Арджуманд, но бабушка никогда не подчеркивала своего предпочтения, хотя о нем знали все.

Разоблаченная Арджуманд с ужасом ждала следующего вопроса о том, почему не пошла на мина-базар. Что сказать? Не признаваться же в своем страшном проступке?

Признаваться не пришлось, Рауза Бегум сама высказала догадку:

— У тебя не было украшений для торговли, и ты решила отправить свою подружку торговать книгами, а сама сказаться больной?

Это было правдой, хотя и частичной, но Арджуманд не пришлось лгать, она всего лишь согласилась с такой правдой. Рауза Бегум рассмеялась:

— В следующий раз готовься заранее. Думаю, теперь ты будешь умней и начнешь заготавливать товар уже с завтрашнего дня. Мехрун-Нисса глупо поступила, выпросив тебе палатку в последний день подготовки. Я рада, что ты не больна.

Она позволила внучке еще раз поцеловать подол своей одежды и гордо удалилась в сопровождении вездесущей Фарзаны.

До Арджуманд донеслось:

— Бабушка, а я буду в следующем году торговать на мина-базаре?

— Боюсь, что нет, ты еще слишком мала.

— Ну вот еще! Когда же я стану взрослой?

— Ох, скоро. И оглянуться не успеешь, как не только взрослой станешь, но и за внучками следить придется…

О чем они еще говорили, Арджуманд уже не слышала. Во-первых, Рауза Бегум ушла, во-вторых, прибежала страшно возбужденная Сати.

— Арджуманд, он купил!

Судя по шуму, мина-базар закончился, женщины возвращались в свои покои, горячо обсуждая свои успехи и чужие неудачи. Никто не знал, как родился обычай устраивать мина-базар за три часа до полуночи, но принимали это как должное. Теперь зенан до завтрашнего полудня не угомонится, а тем для обсуждений хватит до следующего мина-базара. Конечно, все заметили, что падишах долго стоял у палатки Мехрун-Ниссы Бегум, а принц Хосров у палатки какой-то незнакомой девушки.

— Кто купил? Что? — Арджуманд не понимала, о чем свистящим шепотом сообщает ей Сати.

— Принц купил книгу. Самую большую. Принц Хуррам.

— А тебя он не узнал?!

— Нет, он на меня и не смотрел. Заплатил, не глядя, сколько спросила. А потом…

Арджуманд даже не поинтересовалась, за сколько подружка продала поэмы Низами, почувствовав, что та еще не все сообщила.

— Что еще?

— Да так…

— Что, Сати?

— С принцем Хуррамом вместе был принц Хосров. Он тоже купил книгу и… сказал, что я очень красивая…

Глаза юной красавицы блестели, как две звезды на ночном небе.

— Сати! — ахнула Арджуманд. — Ты понравилась наследнику престола?

— Не знаю… Он мне тоже очень понравился. Он красивый… и мужественный…

— А… принц Хуррам как выглядел?

Подружка пожала плечами:

— Как всегда.

— Он еще у кого-то покупал? — В голосе Арджуманд против ее воли прозвучала ревность.

В другое бы время Сати давно уже смеялась бы над ней или, наоборот, убеждала, что все в порядке, но после встречи с Хосровом Сати было явно не до страданий Арджуманд.

— Нет, кажется, нет. Купил книгу и сразу ушел.

Арджуманд вздохнула — Хуррам любит персидскую поэзию… А другие покупки Сати могла просто не увидеть, тем более если беседовала в это время с принцем Хосровом.

Вот еще одна будущая трагедия — Хосров старший сын падишаха, его великий дед падишах Акбар даже хотел сделать своим наследником, но потом сторонники Селима-Джехангира победили, и Акбар оставил трон сыну, а не старшему внуку. Это породило между Джехангиром и Хосровом неприязнь и даже подвигло принца на бунт, который отец легко подавил. Хосров жил во дворце под домашним арестом, и все понимали, что противостояние на этом не закончилось.

Но Хосров не для Сати. Он принц, наследник престола, пусть даже опальный, мусульманин, а Сати дочь небольшого чиновника и индуска. Конечно, Акбар попытался примирить религии, доказывая, что, каковы бы ни были различия, во всех религиях много общего, все они требуют жить по совести, заботиться о слабых и помогать бедным, но главное — почитать Бога, одного или многих — не важно.

В гаремах падишахов немало индусок — но найдется ли там место для Сати? Арджуманд вздохнула — подруга умна и красива, но она почти служанка.

— Арджуманд…

— Что?

— Ты не могла бы поучить меня персидскому, особенно читать на нем.

— Конечно, — рассмеялась Арджуманд. Смех вышел грустным. — Хоть одна книга осталась, или ты все распродала?

— Продала. Потом еще подходили… после принцев… тоже покупали.

— Ничего, у меня есть другие.

Персидский — язык двора. На каком еще говорить или читать, если в Хиндустане сотни наречий? Занятия в школах велись на арабском, но только занятия, на нем никто не говорил.

Сати тут же принесла книгу и, раскрыв, принялась ворчать:

— Ну, кто так пишет? Почему не писать под строчкой, чтобы буквы были ровней?

Она сравнивала с письмом санскрита деванагари, у которого буквы словно подвешены под строчкой. Арджуманд возразила:

— И ничего не ровней.

Оба принца действительно купили книги, которые Арджуманд приобрела в лавке на рынке.

Хуррам был доволен — лучшего подарка необычной девушке с большими темными глазами, как у перепуганной лани, он и придумать не мог. Как удачно, что эта палатка не привлекла внимание падишаха. Старший принц Хосров потом тоже что-то купил, но для Хуррама достаточно одной большой книги поэзии Низами. Как лучше рассказать о любви, если своих слов недостаточно? Только словами поэтов.

Каково же было его разочарование, когда девушка не пришла в назначенное время! Хуррам прождал до полудня и вернулся во дворец страшно расстроенным.

Арджуманд не смогла прийти, не удалось сбежать незамеченной, в ее комнате ночевала сестренка Фарзана.

Приставучая Фарзана вообще портила Арджуманд жизнь. Девушка подозревала, что сестричка действует по просьбе бабушки Раузы, но это ничего не меняло. Фарзана возмутилась тем, что Сати держит в покоях Арджуманд изображение какой-то синей богини с красным языком.

— Аллах накажет тебя, Арджуманд!

— Прекрати, даже великий падишах Акбар не был против индуистских богов! У королевы Джодхи тоже стоит в покоях Кришна с флейтой.

— Кришна, но не эта бээ… — Фарзана передразнила богиню, высунув язык и размахивая руками.

Сати даже побледнела, ее ноздри раздулись, а губы сжались в ниточку. Она многое могла вытерпеть, но только не хулу на богиню Кали.

— Фарзана, ты можешь не верить в моих богинь, но не советую их оскорблять. Тем более богиню смерти Кали. Кали Дурга покровительница Мевара, и ее месть бывает страшна.

Было заметно, что Фарзана испугалась, но тут же взвыла:

— Я бабушке Раузе расскажу, что у тебя в комнате!

— Бабушка Рауза это видела, когда была здесь вчера, и ничего не сказала против. А ты уходи и больше не приближайся ко мне, противная девчонка!

Арджуманд сказала правду, Рауза Бегум действительно видела и действительно ничего не сказала, но только потому, что была занята другим.

Зато эта стычка позволила избавиться от противной наушницы.

— Арджуманд, я уберу статуэтку богини Кали, чтобы у тебя не было неприятностей.

Арджуманд вздохнула:

— Сати, я ничего не говорю против нее, но лучше пока убрать. Это действительно богиня смерти?

— Кали — само время, а оно убивает все. Ничего нет вечного, тем более для простых смертных.

— Покровительница раджпутов — богиня смерти?

— Не всех раджпутов. Нас много, в Аджмере предпочитают Кришну.

— Но почему она синяя и такая жестокая?

— Она не жестокая, но неотвратимая. Все тела умирают, а освобожденные души возвращаются на Землю для новой жизни. Так жизнь одновременно и бесконечна, и конечна. Кали — это ее конечность, конечность всего плотского, временного. Она любит кровь, потому, что кровь и смерть неразлучны, она…

— Сати, давай не будем сейчас говорить о твоей Кали? — почти взмолилась Арджуманд.

— Хорошо, не будем. Я сегодня видела принцев Хосрова и Хуррама.

Арджуманд просто встрепенулась:

— Я не знаю, что делать. Мы должны были встретиться три дня назад, принц решит, что я обманщица. Хотя так и есть… — В голосе Арджуманд слышались слезы.

Сати немедленно пришла подруге на помощь:

— Может, ему передать записку?

— Какую еще записку?

— С сообщением, что можно встретиться, например, завтра. А твою Фарзану я отвлеку.

— Как?

— Напою чем-нибудь, чтобы спала до обеда, — решительно рубанула воздух рукой Сати.

— Да я не о Фарзане говорю. Как встретиться?! Что я ему скажу? Он, небось, и думать обо мне забыл.

Арджуманд категорически отказалась писать послание принцу Хурраму. Сати написала бы сама, если бы умела писать на фарси или была уверена, что Хуррам прочтет деванагари.

Но ничего писать и тем более передавать не пришлось, сама же Сати немного погодя принесла чудесную весть: весь зенан шепчется о том, что принц Хуррам который день проводит на рынке, словно кого-то ищет. И он очень грустный… Обитательницы зенана немедленно пришли к выводу, что сердце юного принца разбила какая-то жестокая красавица.

Арджуманд решила, что должна сходить на рынок еще раз и все рассказать. Будь что будет!

О том, что принц Хуррам встречался с красавицей на рынке, разболтал евнух Ханзаде, хотя ему приказано было молчать. Давно известно, что лучший способ заставить человека проболтаться — запретить ему что-то говорить. Тайна немедленно станет известна всем. Ханзаде, во второй раз услышав о встрече евнуха с принцем на рынке, так и поступила — она запретила слуге говорить с кем бы то ни было.

А сама отправилась к падишаху.

Подробно доложив брату о состоянии дел в зенане, о чем тот не просил, принцесса топталась на месте, не решаясь сказать отцу о его любимом сыне.

— Что-то еще? Что там случилось? — Джехангир разглядывал какую-то карту на столе. Наверное, готовился к очередному походу, что совершенно не волновало Ханзаде, хотя она все равно попыталась заглянуть через плечо брата. Не увидела там ничего интересного, но на вопрос живо откликнулась:

— Это касается не зенана…

— А чего?

— Принца Хуррама.

— Что такое? — Падишах оторвался от карты и повернулся к сестре. Та быстро отступила назад, но не ушла, значит, сообщить есть что.

— Мой евнух Бади уже дважды встречал принца на рынке…

— Принца Хуррама? Твой евнух глуп. Это Хосрову запрещено покидать дворец, а Хуррам может ходить куда угодно и когда угодно.

— Но первый раз принц беседовал с какой-то простолюдинкой-индуской, а второй явно ее разыскивал.

Джехангир хохотнул, вот уже не только Хосров или Парваз, но и младший Хуррам интересуется красавицами. Однако сестра падишаха продолжила нашептывать:

— Принц невесел, он искал девушку, даже спрашивал о ней торговцев…

Падишах махнул рукой сестре:

— Я знаю об этом. Девушку найдут для принца. Скажи своему евнуху, чтобы больше не болтал. Если по зенану пойдут слухи, я накажу тебя вместе с ним. Строго накажу.

Взгляд Джехангира был жестким, а что такое его наказание, Ханзаде знала, падишах мог быть изобретательно жесток и наказывать любил не меньше, чем осыпать дарами. Ханзаде не сомневалась, что вполне сможет стать очередной жертвой его смертельной выдумки. Проклиная себя и любопытного евнуха на чем свет стоит, она попятилась к выходу, бормоча:

— Что вы, что вы…

После ухода сестры Джехангир некоторое время задумчиво смотрел на пламя светильника, потом хлопнул в ладоши. Вошедшему слуге приказал привести Асаф-Хана.

Арджуманд удалось сбежать из зенана и пробраться на рынок. Она рискнула сделать это, сопровождаемая только молоденькой служанкой-индуской, Сати осталась дома, отвлекать внимание в случае чего, а Гопала девушка не смогла, да и не очень старалась найти. Она прекрасно понимала, что сделают со стариком, если все раскроется. Служанку Мани, дав золотой, оставила ждать у входа на рынок.

Хуррам стоял там же, где они виделись в последний раз. Арджуманд почувствовала, как зашлось от радости и одновременно от горя сердце. Она была счастлива, ведь если любимый пришел, значит, тоже любит, но помнила, что это их последняя встреча. Ей предстояло сказать, чтобы больше не искал, чтобы забыл ее имя и ее саму. Как можно сказать такое, не разорвав собственного сердца?!

— Арджуманд! Почему ты не приходила столько дней? Я принес тебе подарок. Смотри, что мне удалось купить для тебя на мина-базаре во дворце.

Арджуманд, которая открыла рот, чтобы сказать, что они больше не увидятся, обомлела — Хуррам держал в руках стихи Низами, те самые, что она когда-то приобрела в лавке и которые Сати продавала на мина-базаре. Он приобрел персидскую поэзию ей в подарок!

Девушка почувствовала, как подкашиваются ноги. Это было слишком, принц не просто любил поэзию, но и посчитал такой дар самым подходящим для нее.

— Я… я должна вам кое в чем признаться…

Как после такого сказать, что она лгунья, что обманула в самый первый день?

Но Хуррам остановил ее:

— Сначала я признаюсь: я принц Хуррам…

— Я знаю. А я…

Договорить не успела, потому что ее резко рванули назад, одновременно закрывая рот. И сделал это… ее собственный отец Асаф-Хан!

— Ваше высочество, падишах велел привести вас во дворец.

— Асаф-Хан, отпустите девушку, я пойду с вами. Не троньте Арджуманд, я вам приказываю!

Их плотной стеной обступили ахади — вооруженная охрана из дворца. Все благоразумные посетители рынка немедленно исчезли, остались только глупые мальчишки, едва ли понимавшие по-персидски.

Асаф-Хан покачал головой:

— Не думаю, ваше высочество, что вы можете мне приказывать в этом случае, ведь это моя дочь Арджуманд.

— Что?!

Арджуманд стояла опустив голову, слезы капали на простенькое сари и в пыль под ногами. Только теперь принц заметил, что руки девушки слишком ухоженны, ее кожа нежна и вовсе не черна от солнца, и пахло от нее не как от простолюдинки.

— Ты обманула меня…

— Я хотела сказать сейчас…

Она не успела больше ничего договорить, отец остановил знаком и предложил:

— Поспешим во дворец.

Девушка надвинула пониже верхний край сари — анчал — и вся съежилась. Они шли рядом и врозь, первые минуты Хуррам горел от возмущения, но потом ему стало жаль Арджуманд. Он ведь тоже не сразу признался, что принц… Но он мужчина, а как могла позволить себе девушка из такой семьи ходить по рынку с открытым лицом?! Заговорить с незнакомцем, да еще и не раз?!

Стоило подумать об этом, как его захлестывало возмущение. Внучка Гияз-Бека опозорила себя навсегда, ей нет прощения и нет больше жизни при дворе. Кто теперь возьмет замуж такую?! И тут же признавался, что взял бы. Если бы смог.

У Хуррама даже мелькнула мысль попросить Асаф-Хана никому не говорить о произошедшем и позволить ему жениться на Арджуманд, тогда тайна будет скрыта.

— Асаф-Хан?

— Слушаю вас, ваше высочество.

Хуррам вздохнул:

— Это я виноват в том, что ваша дочь оказалась на рынке.

— Как это?

— Я просил ее прийти.

Ничего более нелепого сказать было нельзя. Как мог принц просить девушку прийти на рынок Агры? Хуррам понимал, что говорит глупости, но придумать что-то путное не получалось.

— Да, я познакомился с Арджуманд на мина-базаре и попросил ее прийти сюда.

Девушка, услышав такое, бросила недоумевающий взгляд на принца, тот сделал вид, что не замечает.

Асаф-Хан покачал головой:

— Моя дочь не была на мина-базаре, ваше высочество.

— Все равно, это я виноват.

— Ваше высочество, вина за такой поступок может лежать только на девушке. Пусть падишах сам определит меру ее наказания.

— Не стоит вести Арджуманд к падишаху, я поговорю с ним сам.

Видно, об этом подумал и отец, он отправил дочь в сопровождении нескольких воинов в свой дом, чтобы не появлялась в зенане, а сам пошел с принцем в покои падишаха.

Сати не находила себе места, ожидая возвращения Арджуманд. Она словно предчувствовала, что что-то случится.

Когда маленькая служанка вернулась без своей госпожи, у Сати даже перехватило дыхание:

— Что случилось?!

Девочка поняла не все, но из того, что она сказала, выходило, что Арджуманд выследил собственный отец, но не убил на месте, а отправил прочь и сам ушел с принцем во дворец.

— А Арджуманд куда отправили?!

— В дом ее отца.

— Ты уверена?

— Да. Кажется, принц за нее заступался. Ой, что теперь будет?

Сати решительно тряхнула служанку:

— Если ты кому-то хоть слово скажешь о произошедшем, я тебя не просто убью, а сделаю это сто раз подряд. Поняла?

Служанка перепуганно закивала.

— Сиди здесь и никуда не выходи. Если спросят, где мы с Арджуманд, отвечай, что в доме Асаф-Хана.

Сати торопилась, как могла. От дворца до дома Асаф-Хана недалеко, но бежать нельзя, иначе переполошится весь зенан. Напротив, она даже дважды останавливалась, чтобы перекинуться парой слов с обитательницами гарема, начавшими просыпаться.

В дом Асаф-Хана ее пустили. Хозяин не давал распоряжения не пропускать служанку Арджуманд Бегум.

Подругу Сати застала в слезах. Пересказав произошедшее, Арджуманд жалела только об одном — что не успела сама признаться во всем принцу.

Они едва успели поговорить, как раздался шум, в доме явно начался настоящий переполох.

— Что это? — испугалась Арджуманд. — Сати, беги, не смотри на меня, беги. Ты ни в чем не виновата, я все сама.

— Ну, уж нет! Это я придумала идти на рынок, мне и отвечать!

Доспорить подруги не успели, в комнату, пятясь, вошла тетушка Хамида, а за ней… королева Рукия. Девушки вскочили на ноги, складывая ладони в приветствии и кланяясь. Перед ними была самая могущественная женщина империи.

Рукия оглядела Арджуманд и сделала знак остальным, чтобы вышли вон:

— И не подслушивать!

Сати, несмотря на повеление королевы, осталась подле Арджуманд. Рукия нахмурила брови, она не терпела неподчинения. Но Сати это не испугало, напротив, придало решимости.

— Это я виновата!

Теперь бровь королевы чуть приподнялась:

— В чем?

— Во всем. Это я придумала идти на рынок за чем-нибудь для мина-базара. А Арджуманд только купила книгу.

Арджуманд решительно отодвинула подружку в сторону:

— Не надо за меня заступаться. Я не должна была идти, а потом лгать принцу. Я сама виновата.

— Хорошо, сейчас все расскажете. Только сначала распорядись, чтобы принесли лед, — не глядя, приказала она Сати. — Терпеть не могу заплаканные глаза.

Служанка закивала и выбежала прочь.

Снаружи к ней бросилась тетушка Хамида:

— Что?

— Лед! — коротко приказала Сати.

В женской половине дома поднялся переполох.

Глава 5

Я не зря не позволила Эдварду поспать лишний часок — информация, выуженная на просторах Интернета, того стоила.

В статье индийского журналиста Кирана Шандара сообщалось, что известный болливудский продюсер Хамид Сатри, затеявший съемки «фильма столетия» под названием «Тадж-Махал», но потом от этих съемок устранившийся, этой ночью зверски убит на территории комплекса Тадж-Махал!

Полночь в Агре — это шесть вечера в Лондоне. К моменту, когда статья попалась мне на глаза, в Индии давно наступил день.

Убийство, по словам Шандара, похоже на ритуальное — Хамиду Сатри вырезали сердце! Даже меня, видавшую многое, передернуло. Что за ужас — в XXI веке в цивилизованной стране известного человека зарезали как жертвенное животное!

Статья производила странное впечатление, одновременно вызывала доверие и коробила жестокостью. Оставалось понять, не было ли это попыткой заработать дивиденды на трагедии, разыгравшейся в Букингемском дворце. Вдруг статья всего лишь журналистская утка? Тогда она верх цинизма, а Киран Шандар преступник.

Я решаю утром первым делом перепроверить сообщение по СМИ Индии (такое убийство не могло пройти не замеченным остальными репортерами), во-вторых, посетить Томаса Уитни и потребовать информацию у него. Наверняка в «Антисе» есть телефон Хамида Сатри и там знают, как связаться с продюсером или его родственниками.

Эдвард звонит в шесть часов, когда я делаю доступные физические упражнения. Мое тело страдает от недостатка физической активности, страшно не хватает нормальных нагрузок, потому я тренируюсь (если это вообще можно назвать тренировками) несколько больше, чем разрешил мой доктор Ратхор. Мое «чужое» сердце не возражает, работает нормально.

Я удивляюсь:

— Ты не спал?

— Это не важно. Джейн, если ты и впрямь готова участвовать в расследовании, то нужно кое-что обсудить.

И впрямь готова участвовать? А что было вчера? Но я решаю не придираться.

— Немедленно буду у тебя.

— Через час и не в офисе, а дома. Просто я поеду не туда.

Мог бы и не объяснять, я никогда не интересуюсь подобными вопросами.

У меня полчаса на сборы и завтрак…

Одной рукой натягивая футболку, другой я открываю ноутбук и набираю имя Хамида Сатри — нужно же перепроверить Кирана Шандара. Рогалик, который успела откусить, выплевываю, а кофе выливаю в раковину — зверский аппетит мне до вечера не грозит. У Сатри и впрямь вырезали сердце! И произошло это на территории комплекса Тадж-Махал.

Индийские любители страшилок подробно расписали лужу крови, раскрытую грудную клетку и прочее. А я-то вчера думала, что ничего страшней налета на Букингемский дворец произойти уже не может.

В английской прессе откликов пока нет, наши СМИ заняты терактом против королевы и тяжелым состоянием премьера. Врачи утверждают, что шансы выйти из комы у него близки к нулю. К тому же убийство телеведущей и гибель полицейских и людей вне стен дворца… В Англии объявлен траур, приспущены флаги… Не до вырезанного сердца болливудского продюсера.

Через день-другой пресса сообразит и примется выдвигать свои версии, но сегодня не до того. Особенно с утра.

Для меня долго существовали два табу — я не могла заставить себя посмотреть в зеркало и сходить на могилу Джона. С первым удалось справиться лишь через несколько месяцев после операции. К тому времени рядом уже не было сиделки, и ходить мне разрешили, но зеркал я упорно сторонилась. Боялась ли я увидеть вместо себя кого-то другого? Было такое опасение. И даже не опасение, а настоящий страх убедиться, что я теперь иная. Но рано или поздно знакомиться с новой собой пришлось. Решившись на этот подвиг, я доплелась в ванную и какое-то время стояла, опершись о раковину, не в силах поднять голову и увидеть отражение в зеркале. Сделав пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться, я медленно подняла глаза. Отражение радовало, конечно, мало (кто может выглядеть хорошо вскоре после пересадки сердца?) — бледность, синяки под глазами, потрескавшиеся губы и всклоченные волосы… Но это не в счет, из зеркала на меня смотрела я сама.

И все же…

Если глаза зеркало души, а душа у человека в сердце, что должно отражаться в моих глазах? Сердце чужое, а душа чья? Пожалуй, это было самым страшным, страшней синяков и отеков — увидеть, что в тебе живет другой человек, не важно — плох он или хорош.

В глазах было только тревожное ожидание.

Справиться с таким психозом обычно помогают специалисты, к ним некоторые больные после пересадки органов ходят всю оставшуюся жизнь.

Я предпочла иное — вернуться к прежней жизни.

Мне второй день не до зеркал, значит, все в порядке.

Сейчас серебряная амальгама послушно продемонстрирует всклоченное, не выспавшееся существо, вполне пригодное в качестве пугала от птиц. Приходится браться за щетку. Приглаживая торчащие во все стороны волосы, я, скосив глаза, смотрю на экран ноутбука, пытаясь выловить еще какую-то информацию о Хамиде Сатри. И дался он мне! Мало проблем в Лондоне?

Но сердце (чужое, черт возьми!) подсказывает, что именно там кроется какая-то загадка, раскрыв которую можно распутать и лондонские убийства.

Надо сказать об этом Эдварду.

Бигбордов и прочих изображений Тадж-Махала на улицах уже нет, за ночь успели все снять. Но в воздухе вместе с прохладой конца сентября разливается какая-то тревога. Даже погода резко изменилась, стало не только прохладно, но и сыро.

Я спешу к метро, размышляя по пути, не пора ли снова сесть за руль. Если я возвращаюсь к работе, то машина почти обязательна. Значит, придется съездить в Лоутон, где у дома двоюродной тетушки стоит моя «малышка». Чтобы не выслушивать многочасовые стенания на тему несовершенства современного мира (раньше все было куда лучше!), заскочу к мисс Бишоп поздно вечером, старая дама терпеть не может поздние визиты и постарается сократить общение до минимума. Решено: сегодня же куплю ее любимые пирожные и отправлюсь за машиной. Конечно, иногда на метро быстрей, но машина — это возможность хотя бы не носить с собой сумку с лекарствами или не спешить домой к определенному времени их приема.

На сей раз я распихала по углам сумки запас пилюль на весь день — кто знает, как долго этот день продлится и куда занесет меня судьба детектива.

Ричардсон открывает дверь сразу, видно ждал. Я давно не была в их скромной квартире со старенькой мебелью и множеством безделушек, полученных Эдвардом и Энни в наследство.

— Ты прочитал статью? Это не утка.

— Да, прочитал. Джейн, Энни стало хуже. Намного хуже…

— И?! — ахаю я. Господи, только не это! Ну, зачем ты забираешь у хороших людей их любимых? Ну, почему?!

— Боюсь, мне придется лететь туда.

Он старается не смотреть мне в глаза. Кажется, я понимаю, в чем дело: если уедет Эдвард, дело передадут другой группе, а то и вовсе вернут в МИ5. Туда меня никто не допустит.

Но сейчас меня интересует не дело о налете, а судьба Энн Ричардсон и страдания ее мужа.

— Эдвард, тебе удастся улететь к Энни? Не спрашивал министра? Она должна понять твою проблему.

— Об этом и хочу поговорить. Да, министр все понимает, потому налетом и убийством заложников будет заниматься Уоделл. Хочешь кофе?

— Пила…

А вот это для меня плохо, очень плохо. Именно Уоделл ни за что не возьмет меня в свою группу, а если министр прикажет, то постарается держать на побегушках. Как ни крути, а пока я в группе неофициально. Это Эдвард закрывал бы на формальности глаза, он все делал, чтобы я вернулась в строй. Энтони Уоделл поступит наоборот, ему ни к чему проблемы, которые могут из-за меня возникнуть.

— Ты хочешь сказать, что мне предстоит продолжение отдыха?

— Нет, Джейн, немного не так. Понимаешь…

Я смотрю, как он наливает кофе в большой бокал, садится с ним к столу, берет в рот пустую трубку… Эдвард больше ничем не может мне помочь. Конечно, для него жизнь Энни важнее моего возвращения в строй. К тому же я все равно вернусь, не сегодня, так через месяц, через год, через вечность… может быть…

Ричардсон старательно прячет от меня глаза и говорит чужим, безликим голосом.

Я почти готова сказать ему, что все понимаю и его ни в чем не виню. Мне очень нужна эта работа, хотя ничего интересного или сложного в ней нет, просто до смерти нужна, однако жизнь Энни куда важней. Но слышу:

— Уоделл и его парни будут расследовать налет и убийство индийца и телеведущей. Но есть еще кража алмаза и второе убийство, которое обнаружила ты. Это наших не касается, вернее, касается только в части налета на Букингемский дворец.

Я не понимаю, что он имеет в виду, о чем откровенно сообщаю Эдварду. Тот снова вздыхает:

— Джейн, ты верно сказала, что все нити ведут в Индию. И эти преступления как-то связаны с Тадж-Махалом. Те, кто убил Хамида Сатри, наверняка причастны и к убийству Рахула Санджита.

— Есть предложение включить меня в команду, которая будет работать в Индии?

— Не будет никакой команды. Чем меньше шума, тем лучше. Это работа для одного человека.

— Ты хочешь, чтобы я отправилась в Индию одна и там расследовала убийство?

— Как я могу?! — даже пугается Ричардсон. — Ты не представляешь, каково там. Жара, влажность, всякая зараза.

— Эдвард, ты забыл, что трудности — единственная моя слабость. Без них жизнь неинтересна.

— Нет. Я сам попытаюсь выкроить время, чтобы, пока Энни борется за жизнь, поискать что-то в Тадж-Махале.

— И как ты это представляешь? «Энни, полежи под капельницей, а я пока сбегаю на допрос»?

— Там никто никого не позволит допрашивать, Джейн. У нас нет прав, пока мы официально не обратились в Интерпол и не доказали связь этих преступлений.

— Так в чем дело?

— Тебе, конечно, лучше еще немного подлечиться… ну, пока я не вернусь… А там мы придумаем, как напомнить министру о твоей персоне. Это лучше, чем работать с Уоделлом, который быстро докажет, что тебя не стоит нагружать. Нет, будешь здесь разыскивать нужную мне информацию в Интернете, у тебя это хорошо получается. Будешь мне помогать…

Он говорит и говорит, а я ужасаюсь. Да что с Эдвардом такое?! Неужели болезнь жены и впрямь превратила его в хлюпика? Остаться или не отдать дело Уоделлу Ричардсон не может, но зачем же так со мной?

— Стоп! — Я останавливаю его не только словами, но и жестом. — Эдвард, что бы ты предложил мне, например, два года назад?

— Отправиться в Индию.

— И?

— Там жарко и душно. И работать тяжело, мы не можем даже напрямую сотрудничать с полицией, — снова заводит свое Ричардсон.

— Значит, я лечу в Индию. И чем скорей, тем лучше.

— Нет, это опасно.

— Хватит меня жалеть! Ты же обещал помочь вернуться к жизни? Так не топи, а протяни руку. К тому же ты будешь рядом… Почти рядом. Ты со мной рядом, а я с тобой и Энни. Все будет хорошо, Эдвард, правда. Я не ледяная принцесса и не растаю за пару недель на индийском солнце.

После столь горячего монолога Эдвард сдается:

— Я не знаю… На это нужно получить согласие министра. К тому же если ты отправишься под прикрытием, то никаких «ты со мной, а я с тобой».

— Хорошо, — с излишним воодушевлением соглашаюсь я. — Я все распутаю самостоятельно, найду этот чертов алмаз, а потом мы вернемся домой втроем — Энни, ты и я. Звони министру, каждый день на счету.

— Ну… Джейн, такие вопросы не обсуждают по телефону.

— Когда ты сможешь поговорить? Правда, не тяни, Эдвард, время уходит, пока придумаем легенду, организуем все…

— Вообще-то я в девять должен быть у министра. Это из-за передачи дела. Попробую поговорить.

— Хорошо, а я пока еще раз побеседую с Уитни, пусть расскажет все, что ему известно о Хамиде Сатри. И схожу к своему врачу.

Во взгляде Ричардсона немедленно появляется беспокойство. Боится, что Викрам Ратхор, который вытаскивал меня после операции, не разрешит лететь в Индию? Конечно, не разрешит, но я не намерена выкладывать ему все, как на исповеди.

— Не бойся, я врачу ничего рассказывать не буду, просто мне пора в очередной раз посетить его.

— Ляжешь в госпиталь?

— Нет, я два дня назад проходила обследование, сегодня должны быть готовы результаты. Это очень кстати.

Провожая меня, уже у двери Эдвард добавляет:

— Может, лучше не трогать этого Уитни?

— Эдвард, он темнит. Знает куда больше, чем говорит.

— Но ты не имеешь права его спрашивать.

Вот чего боится Ричардсон. Я смеюсь:

— Но он-то об этом не знает. Не бойся, я не буду пытать его раскаленным железом и даже сверлить взглядом не буду.

Эдвард выдавливает из себя вымученную улыбку (вот скрутило мужика!):

— Знаю я тебя, умеешь выпотрошить так, что и лошади от памятника королю Георгу захочется в чем-нибудь признаться.

— Я памятники не допрашиваю. Обещаю, что заикаться после моего визита Томас Уитни не будет.

Ричардсону не до словесных пикировок, я это прекрасно понимаю и спешу удалиться. Только бы он поговорил с Элизабет Форсайт, Эдвард в последние дни стал слишком осторожным и сентиментальным.

Я звоню Викраму Ратхору — врачу, делавшему мне пересадку сердца, и договариваюсь о встрече во второй половине дня. Это его устраивает, вскользь Ратхор упоминает, что результаты проведенных два дня назад обследований просто великолепны, сердце прижилось. Я так не считаю, оно чужое, и я это постоянно ощущаю. Но доктору знать ни к чему.

Теперь предстоит строго побеседовать с Томасом Уитни. Без фанатизма, но так, чтобы не смог отвертеться. Жаль, что вчера не удалось прижать его основательно, за ночь он мог обдумать, что стоит, а чего не стоит говорить детективам, посоветоваться со своим адвокатом. Да, наверняка на мягком диване его кабинета будет сидеть адвокат, после каждого моего вопроса советующий клиенту не отвечать.

В адвокаты идут неудавшиеся детективы, в этом я убеждена. А деньги они получают за то, что вставляют палки в колеса удавшимся детективам (из зависти). Во всяком случае, те, кто советует клиентам не отвечать на задаваемые им вопросы.

Вчерашняя менеджер за стойкой уже любезна, секретарь слезы не льет, но адвокат в кабинете Уитни не сидит.

У самого Томаса Уитни несколько помятый вид, вернее, таково его внутреннее состояние. Костюм, прическа, обувь сверкают, как вчера, а вот затравленный взгляд свидетельствует о бессонной ночи и душевных терзаниях. Может, обещал любовнице купить новую машину на премию от продажи алмаза? К тому же его не могло не потрясти зверское убийство клиента.

Финансовые проблемы Томаса Уитни меня волнуют мало, а его осведомленность о Хамиде Сатри и алмазе «Тадж-Махал» — очень.

— Вернемся к вчерашнему разговору.

Уитни коротко кивает и жестом приглашает сесть напротив. Хм, а беседа с адвокатом была…

Я вдруг решаю пока не спрашивать его об убийстве Сатри.

— Почему вас, организатора выставки, вчера не было на ее открытии?

Похоже, я задела Уитни за живое. Он недовольно дергает плечом:

— Мне не прислали пригласительный билет.

— Почему?

— Об этом лучше спросить в канцелярии премьер-министра!

Да, явно задело. Нужно напомнить Ричардсону, чтобы поинтересовался таким упущением канцелярии. Хотя Эдварду не до того. Ладно, сама позже спрошу.

— Расскажите мне об алмазе. Только не надо сказок о Бабуре и «Великом Моголе». Выкладывайте правду.

Уитни, повертев в руках карандаш, усмехнулся:

— Эту легенду не оспорили даже специалисты, она, знаете ли, никому не мешала. Почему же вызвала сомнения у вас?

— Мы говорим не обо мне. Что за алмаз «Тадж-Махал»? Откуда он появился и как попал к вам?

— «Тадж-Махал» огранил сам Шах-Джехан, знаете ли, и похоронил вместе с супругой в Тадж-Махале.

— С Бабуром не получилось, взялись за его праправнука? В Тадж-Махале не было никаких тайников с алмазами.

Уитни уже заметно спокойней. Решил, что я не знаю об убийстве Сатри? Опасно меня недооценивать.

— Я знал, что вы не поверите. Но мне все равно. Хамид Сатри сказал, что алмаз хранился в тайнике Тадж-Махала. И о том, что его огранил в память о своей жене Шах-Джехан, тоже он сказал.

Решил все валить на убитого? Не выйдет.

— А вы никогда не проверяете историю своих лотов? Вдруг камень краденый?

От моего внимания не укрылось то, что Томас Уитни вздрогнул, хотя ему удалось мгновенно справиться со своими эмоциями.

— Если предмет до предложения нам был известен или владелец утверждает, что он создан известной личностью, например, художником или скульптором, мы проверяем то, как предмет попал к владельцу. Но бывает, когда что-то очень ценное впервые становится достоянием гласности только в процессе подготовки к аукциону, а иногда и во время его, в таком случае приходится полагаться на заявление владельца. Об особо ценных лотах мировое сообщество извещают заранее, чтобы, если есть сомнения в правомочности владельца, нам успели сообщить.

Отрепетированный монолог, даже ни разу не перебил сам себя каким-нибудь словом-паразитом. Уже легче.

— Благодарю за лекцию, что-то в этом роде я и ожидала. То есть вы поверили утверждениям Хамида Сатри, что он случайно нашел алмаз на территории Тадж-Махала, при том, что там ежедневно бывают тысячи людей, камень не заметивших?

Мне кажется, или Томас Уитни чуть побледнел? Теперь я уверена, что с появлением алмаза не все чисто.

— Такой бриллиант нигде не числился, никто не предъявил на него права, в том числе и правительство Индии, знаете ли. А история о Шах-Джехане и хранении в тайнике Тадж-Махала… Считайте ее еще одной легендой.

Я упорно гну свое:

— Неужели Хамид Сатри не объяснил, откуда лично у него этот бриллиант? Купил, подарили, нашел на улице… Исключая, конечно, вариант с Тадж-Махалом.

— Получил в подарок.

— От кого?

— Это конфиденциальная информация, которой мы не интересуемся. Поймите, такие шедевры, как алмаз «Тадж-Махал», немедленно обрастают легендами, и понять, где правда, а где ложь, очень трудно, знаете ли.

Сдержавшись, чтобы не огрызнуться — мол, знаю я, знаю! — интересуюсь:

— Хамид Сатри сам привез алмаз в Лондон?

— Нет, я лично летал в Мумбаи.

Почему мне кажется, что он лжет? Или не лжет, но не говорит всей правды.

— А откуда вы узнали о том, что «Тадж-Махал» существует и Сатри намерен его продать?

Уитни чуть пожимает плечами, словно это обычное дело — предложение продать алмаз ценой двести миллионов фунтов.

— Сатри позвонил мне по рекомендации кого-то из своих друзей.

— Кого именно?

— Не знаю, он не сказал.

Уитни снова нервничает, и я понимаю почему.

— Вам не кажется слишком подозрительным появление алмаза «Тадж-Махал» и поведение его владельца?

— О, вы еще не видели подозрительное поведение, знаете ли! — с жаром заверяет меня Уитни.

Мне хочется сказать, что я видела такое, что ему и не снилось.

— Но вы правы, Сатри вел себя подозрительно. Отдал алмаз и уже давно им не интересовался, — добавил Уитни.

— Вы поставили Сатри в известность о краже алмаза? Или надеялись, что он все узнает из газет?

— С ним невозможно связаться.

А вот это правда.

— А с его родственниками?

— У нас нет полномочий связываться с его родственниками, знаете ли. Сатри всегда звонил сам.

— Вы хотите сказать, что не знаете о его убийстве?

— Что?!

Кажется, не знает… Странно…

— Хамид Сатри убит в Тадж-Махале этой ночью, вернее, у нас был еще вечер. Не просто убит, это похоже на ритуальную казнь. Во всяком случае, так сообщили индийские СМИ.

— К… как?..

— Ему вырезали сердце.

Уитни не просто побелел, он хватает ртом воздух, не в силах выдавить ни звука. Я хорошо помню это состояние — инфаркт близко…

Приходится срочно звать на помощь.

Приехавшие медики констатируют тяжелый сердечный приступ. Черт, он, кажется, и впрямь не знал об убийстве!

Уитни увозят, а я отправляюсь к Ричардсону — каяться.

Выслушав мое покаянное признание, Ричардсон со вздохом вызывает секретаря:

— Кэрол, узнай о состоянии Томаса Уитни, он в…

Я подсказываю:

— В Королевском госпитале. Привезли сегодня с сердечным приступом.

— Я же просил тебя не переусердствовать.

— Эдвард, кто же мог знать, что он до сих пор не читал об убийстве Сатри?

— Ему не звонят в пятом часу утра сотрудники.

— А должны бы! Он даже не знал, что клиент в Агре, а не в Лондоне. Лучше скажи, ты разговаривал с министром?

— Да.

— И?

В кабинет входит секретарь Ричардсона Кэрол. Вот кого я искренне люблю. Не секрет, что умница Кэрол сидит на секретарском месте много-много лет ради Эдварда. Удивительный тандем, ее влюбленность осталась безответной, переросла в любовь и крепкую дружбу, при этом не было ревности со стороны Энни и никаких сплетен окружающих. К Кэрол грязь словно не прилипает, ее уважают все: начальство, подчиненные и сам Ричардсон.

— У Томаса Уитни серьезный сердечный приступ. — При этих словах Кэрол я невольно вжимаюсь в кресло. — Но пока без последствий. Врач сказал, что ему нужна пара дней, чтобы восстановить силы.

Знаю я эти «пару дней». Меня привезли в Университетский госпиталь с инфарктом, правда, очень тяжелым, но врачи обещали, что выкарабкаюсь. А спустя три дня сердце взорвалось. Это называется разрывом. Я ничего не помню, была без сознания. Рядом оказался Викрам Ратхор и идеально подходящий донор сердца, умерший от чего-то другого.

Говорят, один шанс из миллиона, и выпал он именно мне. Мистика… Но я в мистику не верю, по теории вероятности это возможно, а то, что возможно, со мной обязательно произойдет.

Шанс из миллиона подарил мне чужое сердце и несколько лет жизни.

Только никто не спросил, нужно ли мне это сердце и жизнь, в которой бесконечные ограничения и мои страшные воспоминания. Не лучше ли было умереть от инфаркта?

— Эй, о чем задумалась?

— Почему Уитни ничего не знал о Хамиде Сатри? Эдвард, что сказала министр?

— Она все понимает и не против. Но, Джейн, мне очень неспокойно. Может, передумаешь? Никто не осудит. Скажи, что врач не разрешил.

— Угу, а потом сказать, что этот же врач разрешил работать? Я лечу, и перестань меня отговаривать!

— Элизабет Форсайт придумала изящное решение твоего прикрытия. Английский продюсер этого фильма «Тадж-Махал» Чарлз Престон ее давний приятель. Он готов взять тебя с собой в Болливуд под видом помощницы. Будешь помогать продюсеру фильма, это даст возможность общаться со съемочной группой и быть в Агре и Мумбаи.

— Отлично! Помощником продюсера я еще не была. Чем они там занимаются?

— Джейн, я звоню министру?

— Давно пора.

Голос Элизабет Форсайт, которая решила лично поговорить со мной, спокойно-приветлив. Она строго интересуется, не под давлением ли Ричардсона я приняла такое решение.

— Это он под моим. Я справлюсь.

— Не сомневаюсь. Тогда вы отправитесь в качестве помощницы Престона. Он может в Болливуде почти все, постарайтесь понравиться Чарлзу.

Хочется сказать: «Да хоть черту!», но я скромно обещаю понравиться именно Чарлзу Престону.

Элизабет Форсайт смеется.

— Вам придется к нему съездить. Я договорилась на четыре часа после полудня. Остальное объяснит сам Престон. Желаю удачи!

— Благодарю.

— Куда мне ехать, Эдвард? Где там ваш Чарлз Престон?

— На студию в Ивер-Хит.

— В воскресенье на работе?

— Боюсь, у них, как у нас, никаких выходных. И еще вот что. Ты не будешь совсем уж без прикрытия, у меня в Мумбаи есть свой человек.

— Почему Мумбаи, мне же нужно в Агру?

— Тебе нужно сначала в Болливуд, в Агре только какие-то съемки. Разберешься на месте. Твоя задача — найти алмаз.

— Алмаз? Разве главное не убийство Сатри?

— Те, кто похитил алмаз, причастны и к двум убийствам, и к налету на Букингемский дворец. А убийство Сатри в Агре расследует местная полиция, вряд ли они будут довольны твоим вмешательством. Твоя задача — алмаз. Найди алмаз и утри всем нос, Джейн.

— Тогда лучше действовать от имени «Антиса».

Ричардсон морщится:

— Ты забыла этого слизняка?

Вот с этим я согласна: работать вместе с Томасом Уитни хуже, чем действовать самостоятельно.

— Хорошо, на месте разберусь, ты прав.

Своего человека в Мумбаи звали Калеб Арора. Запомнив его телефон (никогда ничего не записываю, это опасно), я интересуюсь:

— А тебе разрешили лететь?

— Да, завтра. Но там мы не встретимся, нельзя, — сказал Эдвард.

— Мог бы и не объяснять. Передай Энни, что я ее люблю и желаю все преодолеть. Пусть берет пример с меня.

А вот последнее — фальшь, я никому не пожелала бы своей судьбы, но говорить об этом Энни нельзя.

Теперь предстояло навестить до сердечной боли знакомый кабинет доктора Викрама Ратхора.

Ратхор — врач-консультант с большим опытом, но пересадку сердца самостоятельно осуществлял впервые. То, что сердце прижилось, радовало его вдвойне — и как человека, и как врача. Он прекрасный наставник, недаром за право быть его врачами-стажерами настоящий конкурс.

Меня в окружении Викрама Ратхора не знали только те, кто появился там сегодня. В каждом взгляде читалось удивление: надо же, с чужим сердцем и жива, сама ходит, говорит… Это любопытство окружающих лично у меня вызывает ярость, я не подопытная морская свинка и не заводная игрушка, нечего заключать пари, как надолго хватит моего завода!

Викрам Ратхор таких пари не заключал, он с первой минуты внушал мне, что сердце приживется и все будет прекрасно, меня ждут долгие годы счастливой жизни:

— Я еще покажу вам красоты своей родины.

Стоит ли говорить ему сейчас, что я эти красоты увижу и сама? Или не увижу? Будем надеяться, что увижу.

Ратхор встретил меня широкой улыбкой:

— Входите, Джейн. У меня есть чем вас порадовать, как вы порадовали всех нас.

Вот человек, никогда не скажет «меня», впрочем, он прав, без своей команды даже гениальный Ратхор не смог бы сделать такую операцию.

— Все в порядке, доктор?

— Да, данные обследования столь хороши, что даже не верится. Джейн, ваш организм принял новое сердце на все 100 процентов. Ну, 99,99 процента — скажем так. Это теперь ваше сердце, не чужое. Что-то не так?

Он все же заметил, что я не испытываю столь бурного восторга, какой должна бы, не лью слезы умиления.

Приходится признаться честно:

— Я не ощущаю его своим, внутри все равно бесчувственный камень. Оно чужое.

Ратхор несколько секунд внимательно изучает мою физиономию, еще раз пробегает один за другим листы со множеством цифр и диаграмм, разворачивает длинные ленты ЭКГ и прочих обследований и в конце пожимает плечами:

— Джейн, данные говорят о том, что ваш организм не противится и отторжения нет. Это бывает редко, но бывает. Вам даже не нужны иммунодепрессанты, не с чем бороться. Мы исключим все подавляющие средства, оставим только витамины. Я даже не знаю, что еще сказать. Вас хоть на выставку с таким сердцем.

— В качестве мумифицированного экспоната? — мрачно шучу я.

Ратхор качает головой:

— Джейн, это психологическая проблема. Ваше «я» не принимает даже часть другого «я» в себе. Помиритесь со своим сердцем или попытайтесь узнать его получше, и все пройдет. У вас был достойный донор…

В этот момент я могла бы спросить, кто именно, и получила бы ответ. Врачи не сообщают, если не попросишь.

Но я не спросила — проще не знать.

Мне отменили почти все препараты, оставив только поддерживающие, не столь обязательные, как иммунодепрессанты. Но Ратхор оговорил, что при малейшем ухудшении самочувствия, даже если это будет просто тяжесть в груди, я позвоню или приду к нему.

Я решаю все же сознаться в планах на ближайшее будущее и сообщаю, что намерена посетить его родину.

Викрам Ратхор изумлен:

— Вы собрались в Индию?

— Да, вдруг захотелось.

Это святая ложь. Мне нужно в Индию, но вовсе не из-за красот, а чтобы раскрыть преступление там совершенное и доказать, что я вполне могу работать. Мое новое сердце проблем доставить не должно? Значит, можно лететь и распутывать убийство Хамида Сатри. Но знать об истинных причинах доктору Ратхору вовсе не обязательно.

Мне показалось, или Викраму Ратхору мое намерение по вкусу? Даже глаза заблестели. Тоскует по родине?

— Джейн, вас тянет в Индию?

— Да, знаете ли, никогда не видела Тадж-Махал. Вдруг захотелось посетить Агру. — Я стараюсь произнести это как можно беззаботней, словно нет ничего необычного в том, что англичанку с пересаженным сердцем вдруг потянуло за тридевять земель полюбоваться красотами архитектуры.

И все равно эта идея не претит доктору Ратхору.

— Вообще-то, сезон дождей уже закончился, скоро наступит прохладный туристический сезон, самое время посетить Индию. Только обещайте быть очень осторожной. Когда вы решили туда лететь?

— Не знаю, как-нибудь… как только соберусь.

— Хорошо, вот визитка врача в Дели, если вдруг понадобится, он немедленно перенаправит вас к специалисту в любом другом городе. Это на всякий случай, если вы соберетесь посетить мою родину.

Я заверяю, что все учту, а перед поездкой в Индию непременно еще раз приду, чтобы получить всеобъемлющие рекомендации.

Зря я боялась — доктор Ратхор не возражает, только просит быть осторожной. Слышали бы это чертовы психологи, которые терзают меня своими въедливыми вопросами! Кстати, не стоит признаваться им в своих проблемах, при следующей встрече постараюсь сделать вид, что я тоже в восторге от прижившегося донорского сердца.

Только те, кто годами вынужден принимать какие-то лекарства, смогут понять удовлетворение, с которым я торжественно выбрасываю в мусор пакет с иммунодепрессантами. И слышу вопрос:

— Больше не нужны, мисс Макгрегори?

Это медсестра Крис за стойкой, уж ей-то не надо объяснять, что меня захлестнуло ощущение свободы.

— Надеюсь, что навсегда!

— Поздравляю. Доктор Ратхор сказал, что вы уникальны.

— Безусловно. — Я с удовольствием машу рукой и спешу прочь из этого спасительного, но столь не любимого многими учреждения.

Времени, чтобы добраться до Пайнвуда, в обрез. Но в лифт следом за мной буквально врывается другая медсестра, Яна, она славянка, перебралась откуда-то из Восточной Европы не так давно, потому говорит пока с сильным акцентом, а когда волнуется, так и вовсе не понятно. Сейчас Яна очень волнуется.

— Мисс Макгрегори… я знаю, вы связаны с полицией… Извините… Это не мое дело…

— Тогда что вы хотите? — Вот только разных глупостей мне не хватает.

— Тут творятся странные дела, мисс Макгрегори. Доктор Ратхор… он прекрасный доктор, но…

— Что но? Или говорите толком, или не говорите ничего.

Эта дуреха заикалась так долго, что лифт приехал вниз и открыл двери. Наружу она за мной не идет, только обещает:

— Я вам напишу, ладно? Я знаю ваш электронный адрес. Меня зовут Яна.

В лифт входят двое пациентов. Прежде чем двери закрываются, я успеваю кивнуть в ответ на ее умоляющий взгляд. Пусть пишет — удалить письмо, а потом пометить ее адрес спамом не так уж сложно.

Конечно, на встречу к Чарлзу Престону я опаздываю. Всего на пять минут, но это так. Попробуйте приехать вовремя, если вам нужно добраться из центра Лондона в Ивер-Хит. Выручил меня экспресс в Хитроу, а там такси до Пайнвуда. Но таксист попался неопытный, он нервно прислушивался к советам навигатора, в результате проскочил поворот на Вуд-Лэйн и вынужден был разворачиваться.

Потом понадобилось время, чтобы найти нужное здание и нужный офис. Далековато забрался Пайнвуд.

Мое опоздание демонстративно подчеркивает секретарь Чарлза Престона — этакая шестифутовая каланча с ногами под три с половиной фута. Я чуть не оборвала ее советом сообщить обо мне шефу, но красавица, облив меня презрением с головы до ног, уже сама делает это:

— Мистер Престон, здесь Джейн Макгрегори, по поводу которой звонила леди Элизабет…

Далее следует жест в сторону двери. Открывать ее передо мной секретарь не собирается.

Мне плевать на длинноногую фифу, важно, чтобы Престон взял меня с собой в Болливуд, а для этого я должна ему понравиться, как посоветовала Элизабет Форсайт.

Чарлз Престон — копия Уинстона Черчилля, причем одновременно молодого и в возрасте. Каким-то непостижимым образом в этом человеке сочетаются черты румяного Черчилля-кавалериста, служившего в начале карьеры в Индии, и умудренного опытом лидера нации. Не хватает только галстука-бабочки да жеста «V».

Он знает, что похож на великого британца, и подчеркивает это. В кабинете запах сигар и шотландского виски. На столе бутылка и два олд фэшна — стакана безо всяких изысков. Престон прав — именно из таких следует пить напитки, подобные отменному виски, ничто не должно отвлекать. На боковом столе коробка с сигарами и емкость с кубиками льда.

— Я Джейн Макгрегори. Вам звонила…

Он спокойно взирает на меня, никак не реагируя на представление. И этому снобу я должна понравиться?

Не будь у меня острейшей необходимости общаться с этим человеком, Престон уже увидел бы мою спину. Но хлопнуть дверью кабинета означает отказаться от поддержки Элизабет Форсайт. Может, он этого и ждет? Обещал помочь, но уйди я, будет повод развести руками, мол, протеже сама сбежала. Придется вытерпеть даже клон Черчилля. Ладно, и не такое переносила.

Я делаю шаг вперед к столу. Не будет же он вечно играть в молчанку?

Теперь Престон оглядывает меня с ног до головы — именно в таком порядке. На лице по-прежнему никакого намека на эмоции, только фиксация увиденного. Протянув руку, берет со стола стакан с янтарной жидкостью и подносит к губам.

Меня не проймешь, в ожидании хоть какой реакции я отвечаю тем же — оценивающе скольжу взглядом по хозяину кабинета, а потом по окружающей обстановке.

Англичане — нация собачников. Все, у кого есть возможность, заводят себе терьера, спаниеля, колли, конечно, корги (чтоб как у королевы!) или любого другого пса. Потому не стоит удивляться, если вы увидите у англичанина на каминной полке фотографию домашнего любимца. Реже такие снимки красуются на столах в офисах.

Но у Чарлза Престона фотография кота. Морда британца столь широка, что занимает все пространство в пределах рамки, серая шерсть лоснится и действительно отдает голубым.

Престон заметил, что я задержала взгляд на фото:

— Мой любимец, его зовут Мартин. У вас есть домашние животные?

— Да, скорпион.

Во взгляде появляется интерес.

— И кто из вас кого подпитывает ядом?

— Я его.

Так и не дождавшись приглашения, я спокойно сажусь в кресло возле стола. Хозяин кабинета делает вид, будто не заметил то ли своей неделикатности, то ли моей бесцеремонности, лишь левая бровь чуть дрогнула.

— А со мной не поделитесь?

— Не проблема, давайте укушу.

— В стакан, пожалуйста. — Престон кивает на пустой стакан на столе. Сам он потягивает «Макаллан». Кстати, без кубиков льда. Знаток…

— «Макаллан 1939» с ядом вкусней? — Я кому угодно могу дать фору в словесной перепалке, но жаль тратить на это время.

Теперь бровь продюсера приподнимается уже заметно:

— Вы так хорошо разбираетесь в виски?

— Я шотландка, если вы услышали мою фамилию.

Я выразительно смотрю на отражение в стекле шкафа, там видна этикетка бутылки с дорогущим виски, которое стоит на столе обратной стороной ко мне. Престон следит за моим взглядом, тихонько хмыкает.

То-то же.

— Далеко не все шотландки что-то смыслят в виски. — Чарлз Престон подвинул пустой олд фэшн, взял бутылку с явным намерением налить. — Выпьете? Это действительно великолепный «Макаллан 1939». Выдержка 50 лет, разлит в 1989 году. Лед?

— Ни то ни другое. Я на работе.

— Я тоже. Но когда и кому глоток отменного виски мешал в работе?

Он демонстративно делает глоток из своего стакана, протягивает руку к коробке с сигарами, не сводя с меня глаз, обрезает кончик ножом, лежащим здесь же, чиркает спичкой (никаких зажигалок). Даже не поинтересовался, переношу ли я сигарный дым.

Сигара Partagas Churchill — любимый сорт Черчилля.

Не удержавшись, я хмыкнула:

— Черчилль предпочитал армянский коньяк.

— А я люблю шотландское виски. Пожалуй, это то, чего мне будет серьезно не хватать в аду. Мисс Макгрегори, леди Элизабет попросила меня… ммм… познакомить вас, кратко конечно, с работой киностудии, обязанностями помощника продюсера и взять с собой на съемки фильма «Тадж-Махал» в Болливуд. Кстати, вот это великолепное виски своего рода взятка за помощь вам.

Меня приводит в ужас мысль, что стоимость «взятки» «Макалланом 1939» в десять тысяч фунтов мне придется вернуть Элизабет Форсайт.

После очередного глотка Престон интересуется:

— Почему туда? Если вас обуяло желание стать продюсером, могу пристроить здесь в «Пайнвуде» на хороший фильм, наберетесь опыта и сможете работать сами.

— Меня интересует тема «Тадж-Махала».

Престон подчеркнуто сокрушенно разводит руками, мол, вольному воля.

— Проблема в том, что я улетаю в Мумбаи сегодня вечером. А потом буду в Индии… даже не знаю, буду ли. Съемки заканчиваются. Если твердо намерены отправиться со мной, то на экскурсию по студии у нас… — он смотрит на часы, — не больше часа. Потом нужно решить еще несколько вопросов, а для вас заказать билет и номер в отеле.

Я с тоской думаю, что если ему вздумается организовать все это для меня согласно собственным представлениям о комфорте и качестве, то я останусь без своих сбережений. Хотя к чему они?

Потом прикидываю, что едва ли Престон станет лично звонить в аэропорт или отель, а секретаршу можно предупредить, что в мои планы не входят пять звезд в отеле и бизнес-класс в самолете, я обойдусь тремя и эконом-классом. Но представив презрительное выражение ее лица после такой просьбы, понимаю, что скорее влезу в долги, чем обращусь к ней за помощью.

Престон словно подслушал мои мысли, вызвав секретаря, диктует ей распоряжение о заказе билетов и номера, а потом кивает вслед:

— Все за счет студии, как и ваше пребывание в Индии. Зарплата помощника продюсера при этом не пострадает.

— Вы уже решили, что берете меня?

И снова взгляд Престона сверкает насмешливым весельем:

— Вы же обещали мне немного яда в «Макаллан»? Не могу отказаться. Пойдемте, у нас мало времени. В действительности я не так часто позволяю себе посидеть со стаканчиком виски и сигарой. Работы много. «Тадж-Махал» не единственная моя забота.

Следующие сорок минут я слушаю лекцию о том, как организованы съемки фильмов. О том, что сами съемки — это только верхушка айсберга, что куда больше времени, сил и денег уходит на подготовительный период: нужно все спланировать, что при работе с творческими натурами очень нелегко, составить расписание работы на площадках, привлечь нужных людей и в нужных объемах, договориться со всеми, кто обслуживает съемки, обеспечить их нужными материалами и даже просто решить вопросы с размещением и так далее…

А до того продюсер должен подобрать достойный сценарий или хотя бы тех, кто сумеет переделать в достойный какую-то идею, не ошибиться в выборе актеров (даже если доверяешь кастинг другим, проконтролируй сам), найти режиссера и оператора, осветителей и костюмеров, гримеров и тех, кто будет делать звук…

Я все это понимала и сама, но одно дело просто понимать и знать, и совсем иное увидеть воочию. К Престону то и дело подходят с какими-то вопросами, которые он норовит решить прямо на ходу.

— Если требовать от всех приходить в кабинет, — коротко объясняет он мне, — то дверь закрывать будет некогда. И откладывать даже до завтра большинство вопросов тоже нельзя.

— Вы когда-нибудь отдыхаете?

Он смотрит на меня с интересом, потом, с удовольствием хмыкнув, отвечает:

— А за каким занятием вы застали меня, явившись с предложением яда в мой коньяк?

Я снова слышу множество цифр, которые Престон между делом называет без малейшего напряжения памяти. Конечно, он может и называть их просто так, все равно проверять, во что обошлись те или иные съемки, не говоря уж о стоимости работы какого-то гримера или обувщика студии, я не стану, но мне почему-то кажется, что это не бравада. Престон в своей среде, он настоящий продюсер. Найти сценарий и исполнителей, все организовать, чтобы потом пожинать плоды своего труда, — для него и есть жизнь. Это когда отдых существует только в работе.

Я уважаю таких людей, хотя сам процесс съемок и их организация меня совершенно не интересуют.

Кстати, такая увлеченность работой — проблема. Люди, которые всерьез болеют за свое дело, не терпят рядом тех, кому это дело безразлично. А для меня съемки в «Пайнвуде» не главное дело жизни, не говоря уж о Болливуде. Как бы это не помешало в Индии.

И все же расстаемся мы через час довольные друг другом. Для меня важно, чтобы Престон в Мумбаи ввел меня в съемочную группу «Тадж-Махала», а ему импонирует, что я не полная бестолочь и вполне способна оценить его профессионализм.

В Индию меня не тянет ни в малейшей степени, никогда не интересовалась культурой Востока. Две недели — это целая вечность, да еще и во влажной жаре. К тому же растет ощущение, что меня попросту отодвигают в сторону от того самого расследования, в котором разрешила участвовать Элизабет Форсайт. Возможно, она пообещала сгоряча, а потом с моим возвращением возникли проблемы, которые не может решить даже она.

Как бы то ни было, отказываться я не могу. Если Элизабет Форсайт действительно хочет мне помочь, то, расследовав убийство индийского продюсера, я дам ей в руки хороший козырь. А если все было ради эффектной сцены, то этот же козырь выложу перед ней.

В общем, у меня нет другого выхода, кроме как лететь вместе с Чарлзом Престоном в Индию и найти там алмаз «Тадж-Махал» и заодно убийц Хамида Сатри. Ладно, справлюсь, и не с таким справлялась.

Остается еще одно — я не могу улететь, не побывав у Джона. За прошедшие месяцы я так и не решилась на это, но сейчас пора.

Мы с Эдвардом, не сговариваясь, избегали разговоров о Джоне, Ричардсон лишь коротко сообщил, что Линч похоронен на Рован-роуд, не уточнив, кто все организовал. Я подозревала, что он сам ради меня, была благодарна, хотя Джон предпочел бы быть погребенным в дорогой его сердцу Северной Ирландии. Но так сложилось, что наши с ним сердца не имели права выбора.

Попросив таксиста подождать, я отправляюсь в администрацию. Там подтверждают факт захоронения и называют координаты, лишь уточнив степень родства. Впрочем, их устраивает и короткое:

— Подруга детства.

Как все просто! От Джона осталась небольшая урна в нише стены рядом с другими такими же урнами. А еще воспоминания. Мои воспоминания, в которых Джон вопреки этой урне живой.

Я категорически запретила себе думать о том, КЕМ он был, вспоминая лишь то, КАКИМ. У Джона все по максимуму, жизнь сплошная игра, с ним было легко и очень трудно одновременно.

Я не верю в переселение душ, второго такого на Земле не будет. И я больше никогда никого не смогу полюбить. После Джона влюбиться в кого-то невозможно. Да и кому это нужно?

Под скромной табличкой «ДЖОН ЛИНЧ» только букетик, который кладу я.

Джон шутил, что его фамилия отражает его жизнь — бесприютный моряк. Окруженный друзьями, единомышленниками и даже поклонницами, он одинок. Мне тоже не удалось пробиться к его «я» через старательно возводимую стену отчуждения. Думала, что сумела, но в последний миг его (и моей) жизни выяснилось, что нет.

Сердце Джона сгорело в печи крематория, мое разорвалось — подозреваю, что в то же мгновение. Джона больше нет, а я существую с чужим сердцем. И как бы оно ни было физически совершенно и принято моим организмом, моя душа в него не переселилась.

Так где же она теперь, моя израненная душа?

Любовь у человека в сердце, а в голове только память — это точно. Моя память хранит о Джоне все, а чужой камень в груди остается глух. Значит, больше не замрет при мысли об объятиях любимого, не будет тосковать из-за того, что Джон не позвонит, чужое сердце не обольется кровью при воспоминании о моей вине.

Внутри кусок льда, холодный, безжизненный. Он исправно гонит по моим артериям кровь, изображает ритмичное биение, но остается бесчувственным. От этой ледышки начала покрываться инеем и остальная я. Обычный лед белый, а лед внутри меня — черный.

Стоявшая неподалеку перед такой же нишей женщина направляется мимо меня к выходу, но останавливается.

— Муж?

Не дождавшись ответа, она протягивает руку, словно желая проверить, жива ли я, но пальцы замирают в нескольких дюймах от моего плеча, наверное, наткнувшись на холод черного льда.

— Поплачьте, станет легче. Я здесь всегда плачу…

Я прикрываю глаза и коротко киваю.

Поплакать бы… Тихо поплакать… завыть от тоски… забиться в истерике…

Если бы я могла! Люди плачут сердцем, именно в нем рождаются слезы.

Но у меня теперь нет даже этого — слез. Нет сердца — нет возможности выплакать свою боль.

Женщина ушла, а я все стою — обледеневшая, бесчувственная, неживая.

Ад бывает разный. Тот, которого боятся все, — горячий, освещенный пламенем костров. Но на Земле есть другой — черный и холодный, в нем невозможно испытать душевные мучения, потому что там умирают даже бессмертные души. В этом аду ярко светит холодное черное солнце, которое для остальных оранжевое и горячее. И спасения в черной ледяной пустыне не существует.

Хочу ли я спасения? Едва ли.

Я вдруг понимаю, почему столько времени не решалась сюда прийти, — было страшно понять, что в своей душевной пустыне я не способна даже страдать.

Сколько проходит времени, не знаю. Поняв, что ни облегчения, ни большей, чем уже есть, боли не будет, я на прощание касаюсь кончиками пальцев урны с прахом Джона и плетусь в администрацию, чтобы оплатить уход за могилой на ближайший год.

У таблички с его именем всегда будут свежие цветы.

Это все, что я теперь могу для него сделать.

Таксист терпеливо ждет…

Я уже в машине, когда звонит Ричардсон с вопросом, где я нахожусь.

— Заехала попрощаться с Джоном.

Эдвард мгновение молчит, потом уточняет:

— Зачем?

— Так было нужно.

Больше меня в Лондоне не держит ничто. Остается только лететь в Мумбаи, распутать дело об убийстве Хамида Сатри и доказать, что готова вернуться в строй.

Мои родители погибли во время теракта.

Сейчас жизнь, в которой не надо прикрываться легендой, помнить, что у тебя есть собственное имя, а не то, которое значится в очередных специально изготовленных документах, не надо быть осторожной и недоверчивой… кажется такой далекой и даже чужой. У меня были любящая семья, мечты, надежды… Все это однажды перечеркнула чья-то злая воля, взорвавшая бомбу в припаркованном рядом с машиной моих родителей автомобиле.

Мне едва исполнилось двадцать, и с того дня все мое существование оказалось подчинено уничтожению тех, кто планировал, организовывал или оплачивал подобные взрывы. Лучше я, чем кто-то другой, лучше убить заранее, чем эти люди убьют кого-то еще. И лучше обезглавить организацию, чем гоняться за каждым возможным исполнителем отдельно.

Но при такой работе невозможна семья, невозможно будущее.

Десять лет я была одинокой волчицей с ожесточенной душой, а потом встретила Джона и словно оттаяла. Вдруг показалось, что я сумею исправить все и в его, и в своей судьбе, смогу жить нормально, как миллионы других женщин. Вместо этого я застрелила Джона и получила чужое сердце-ледышку.

Пересадка сердца выбила меня из привычной колеи, я даже попыталась жить как обычные люди — смотреть телевизор, читать не только информацию с экрана компьютера, но и просто книги, ходить в кинотеатры и театры, гулять без оглядки на возможный хвост и прочее… Но очень быстро выяснила, что все это невозможно.

Теперь у меня снова нет ничего, кроме моей работы…

Наверное, именно такими должны быть лучшие агенты, их не могут отвлекать никакие сердечные проблемы.

Глава 6

Только что прошел дождь. Пока не сильный, это лишь преддверие сезона муссонов, когда ливни будут хлестать по стенам каждый день и превращать любую ямку в огромную лужу, а дороги в грязное месиво. Реки вздуются и размоют берега, будут нести выкорчеванные деревья, разрушенные постройки, сорванные с привязи лодки… За три месяца муссонов вода дочиста вымоет все вокруг, станет свежо и ярко.

Но ненадолго, совсем скоро после окончания дождей, горячее солнце сначала высушит остатки влаги, превратив вчерашнюю грязь в пыль, а потом сделает яркую зелень бледной и серой…

Наверное, поэтому лучшее время — конец весны, когда дождь еще не льет без конца, но влаги уже достаточно и природа встрепенулась ей навстречу, распустилась, расцвела… Вот как сейчас.

Падишах Джехангир стоял возле ограждения башни Ясмин Красного Форта Агры и смотрел на вяло текущие воды Джамны и густую зелень садов на левом берегу.

Его прапрадед Бабур, завоевав город, решил сделать его столицей, но Великому Моголу было тошно без прохлады звонких водных струй и множества деревьев и цветов. Это особенность родины основателя династии — прозрачные горные речки, стекающие с хребтов Тянь-Шаня. Ферганская долина, зажатая между двумя горными хребтами, но ими же защищенная от холодных ветров с севера, долина словно подарок Аллаха людям — благодатна сверх меры.

Все есть в Ферганской долине, недаром название «Фаргона» означает «разнообразие».

Там не нашлось только одного — места Бабуру, вернее, места на троне. А делить трон с кем бы то ни было, тем более ходить в подчинении, ежедневно ожидая опалы или унижения, Бабур не пожелал. Он увел своих людей через горы Афганистана, где быстрые речки тоже хороши, но долины мало напоминали благословенную Фергану. Бабур мечтал завоевать весь Хиндустан, хотя тот слишком разный на севере и юге, западе и востоке.

Захватив Агру, Бабур первым делом приказал разбить на левом берегу большой сад, за новым правителем поспешили сделать это его приближенные, и постепенно весь левый берег представлял собой дивное зрелище. Река Джамна не стала от этого быстрей или чище, но облик ее берегов при Бабуре, потом его сыне Хумаюне, великом внуке Акбаре сильно изменился.

И вот теперь на крепостной стене стоял правнук основателя династии падишах Джехангир, но думал он вовсе не о новых завоеваниях или обустройстве берегов реки, а о… любви. Его любимый сын принц Хуррам на рынке встретил девушку, в которую влюбился с первого взгляда. Это неудивительно для пятнадцатилетнего юноши. Падишах бы не противился, реши принц взять эту красавицу в гарем наложницей, но красавица почему-то избегала наследника престола, а тот искал ее по всей Агре, забыв о делах.

И это не удивило бы отца, он всего лишь поручил сыну главного визиря Асаф-Хану найти чаровницу, вернее, проследить, с кем же тайно встречается на рынке его сын. Час назад Асаф-Хан повинился в страшном проступке своей дочери и спросил у падишаха, каким должно быть наказание девушки.

И тут Хуррам, который не подозревал, что перед ним внучка Итимада-уд-Даула и страшно обиделся из-за обмана с ее стороны, вдруг потребовал не наказывать красавицу. В глазах сына отец увидел любовь.

Он приказал уйти всем и пока молчать о случившемся. И теперь стоял и размышлял, как быть.

В комнате раздался легкий шум. Падишах резко обернулся, схватившись за рукоять меча. Такова жизнь правителя — почти всегда быть начеку, готовым к нападению и опасаться любого шороха. Во всяком случае, сейчас, когда уничтожены еще не все сторонники его старшего сына Хосрова, пытавшегося после смерти Акбара захватить трон. Джехангир сумел победить взрослого сына, Хосрова пришлось ослепить, но угроза осталась.

Но опасаться не стоило, к падишаху пришла единственная женщина гарема, которой никто не мог преградить путь почти в любое помещение, — королева Рукия, старшая жена, вернее, теперь вдова Акбара. Рукия чувствовала власть над Джехангиром по простой причине — она его воспитала, как после до тринадцати лет воспитывала Хуррама. У Рукии не было своих детей, и Акбар поступил по обычаю своего великого предка Тимура Хромого — отдал ребенка своей любимой жены Джодхи на воспитание Рукие.

Рукия научила принца Селима (Джехангиром он стал, получив трон) многому, в том числе пристрастила к кальяну с опиумом. Но научила и быть разумным, мудрым и очень расчетливым. В результате природных задатков и воспитания получилось невесть что. Новый падишах (а Джехангир сел на трон всего два года назад) шарахался от величайшей разумности и справедливости к таковой же жестокости и необузданной ярости. Он много думал и еще больше пьянствовал, пристрастился к опиуму и женщинам, хотя умел быть блестящим политиком.

И никто не знал, чего ждать от падишаха.

— Селим, я хочу поговорить с тобой.

Любого другого Джехангир немедленно вышвырнул бы вон, даже собственную мать Джодху, но не Рукию. Темные глаза этой красавицы, которую, казалось, не брало время, смотрели прямо в душу, отчего хотелось взвыть или… расплакаться.

— Зови меня Джехангиром, — только и проворчал падишах.

Он не сомневался, что Рукие известно о произошедшем с ее любимцем Хуррамом, — Рукие всегда известно все. Принца оскорбили, обведя вокруг пальца. Девчонка хотела посмеяться? Все осложнялось тем, что она внучка Гияз-Бека, «Столпа империи», в руках которого слишком многое в самой империи, и дочь Асаф-Хана — визиря, от которого тоже немало зависело. Расправиться с нарушительницей спокойствия означало обидеть ее отца и деда.

Потому появлению мудрой Рукии Джехангир даже обрадовался, уж она-то наверняка найдет выход из ситуации, придумает, как наказать эту девчонку, чтобы родственники не перешли на сторону врагов. Или сумеет договориться с ними.

— Хорошо, Джехангир, — согласно кивнула Рукия. Носовое кольцо, которое она продолжала носить, легко качнулось. — Девушку, в которую влюбился принц Хуррам, зовут Арджуманд. О том, что она внучка Гияз-Бека и дочь Асаф-Хана, ты уже знаешь.

— Да, в том-то и сложность.

— Почему сложность?

— Я не могу наказать эту дурочку, не обидев Гияз-Бека. Хотя Асаф-Хан сам попросил меня определить наказание. Терпеть не могу таких вопросов!

Рукия словно не заметила всех слов своего бывшего воспитанника, кроме одного, она усмехнулась:

— Дурочку? Ты помнишь, что купил на мина-базаре твой сын?

— Персидскую поэзию. При чем здесь это? Я знаю, что он влюбился, тем сильней вина этой девчонки.

Падишах начал раздражаться, но это нисколько не задело и не испугало его названую мать. Она не боялась гнева Джехангира, потому что знала, как его усмирить или направить его гнев в нужное русло.

— Дело в том, что эту книгу во дворец принесла именно Арджуманд, они познакомились на рынке, когда девушка выбирала книгу для продажи на мина-базаре.

— Я уже ничего не понимаю!

— Арджуманд с подругой…

Рукия обстоятельно объяснила, как познакомились принц и внучка Гияз-Бека, зачем Арджуманд тайно ходила на рынок и почему не рискнула идти на сам базар.

— Хуррам, приобретя у ее подружки книгу, решил подарить ее Арджуманд при встрече на рынке!

Джехангир просто растерялся.

— И что теперь делать?

Глаза Рукии блеснули чуть лукаво:

— По-моему, самое время познакомиться с самой нарушительницей спокойствия.

Королева хлопнула в ладоши и кивнула появившемуся евнуху. Тот исчез и вскоре возник снова, ведя закутанную в покрывало девушку. Падишах раздраженно подумал, что прикрывать лицо лучше было раньше, и вообще не ходить на рынок без сопровождающих.

Девушка попыталась сделать корниш — полный поклон, при котором встают на колени и касаются лбом пола, но Рукия не позволила. Напротив, она откинула покрывало с головы Арджуманд.

Джехангир обомлел, он стоял, растерянно глядя на юную копию… Мехрун-Ниссы.

Арджуманд была удивительно похожа на свою тетушку, ту самую Мехрун-Ниссу, в которую без памяти (и взаимно!) был влюблен принц Селим. Тогда его великий отец не позволил принцу взять дочь Гияз-Бека в жены, девушку отдали Шер-Афгану, а принц в знак протеста против отцовской жестокости начал сильно пить и курить опиум. Селим баловался этим и прежде, но тогда вышел из-под влияния даже Рукии. Акбар поселил наследника в своем гареме, позволив тому все.

Целых пятнадцать лет принц пил, курил опиум, развлекался с многочисленными наложницами, женился, рожал детей, но ни на минуту не забывал свою Мехрун-Ниссу.

Два года назад Акбар умер, умер и Шер-Афган, а Мехрун-Нисса приехала в Агру и стала придворной дамой одной из вдов Акбара. Ее красота изменилась, но не поблекла, а ум развился и стал более острым. Но что теперь мог предложить уже падишах Джехангир своей бывшей возлюбленной? Стать двадцатой женой? Это оскорбительно для одной из красивейших и умнейших женщин не только Хиндустана, но и всего мусульманского мира.

Джехангир не подозревал, что Мехрун-Ниссе по-прежнему нужна его любовь. Ну, и конечно, трон в придачу.

Рукия внимательно наблюдала за реакцией своего пасынка. Тот перевел растерянный взгляд на королеву. Рукия кивнула:

— Да, Джехангир. Ты был в таком же положении семнадцать лет назад. Пойми Хуррама.

— Пусть женится… — чуть сдавленно произнес падишах.

Рукия сделала знак Арджуманд и евнуху, чтобы удалились.

— А ты?

Ее вопрос изумил Джехангира.

— Что я?

— Почему бы не жениться тебе?

— На ней?! — падишах кивнул в сторону удалившейся девушки.

Королева звонко рассмеялась. Вернее, смеялась Рукия хрипло из-за того, что часто курила, но ее голос и смех за столько лет ничуть не изменились и казались молодыми.

— О, Аллах! О чем ты говоришь, Джехангир? Оставь Арджуманд своему сыну, а сам женись на ее тетушке.

— Как я могу? Что я ей предложу — стать двадцатой женой?

Рукия улыбнулась, она поняла, что названый сын до сих пор любит эту женщину всем сердцем.

— Любимой женой, Селим, и не важно, какой по счету. Твоя мать была у твоего отца… даже не помню какой, но именно Джодху Акбар любил больше всех.

— Тебя! — возразил Джехангир.

— Меня как друга, ее — как женщину. А Мехрун-Нисса сможет объединить оба эти чувства у тебя.

Но падишах снова возразил:

— Я уже ничего не смогу ей дать.

— Свою любовь и власть. Этого достаточно любой женщине, даже такой, как Мехрун-Нисса.

— Власть она любит, — кивнул Джехангир. — Всегда любила.

— Но еще она любит тебя. Не будь глупцом.

Только Рукия могла разговаривать с падишахом вот так — как с неразумным мальчишкой. Но она свободно разговаривала и с великим Акбаром — чего же бояться его сына, которого сама и воспитала?

Джехангир перевел разговор на другое:

— Посмотри, что мне подарили.

Он подвел Рукию к мраморному столу, на котором был разложен открытый атлас. Большая карта всего мира.

— Вчера проезжал мимо двора фиранги Роу. Слышала о таком?

Королева кивнула:

— Да, он очень въедливый, сует нос повсюду.

Падишах усмехнулся:

— Ему, видно, нечем было меня порадовать, эти фиранги просто нищие, вот и вынес атлас, начертанный соотечественником. Или кем-то другим, но из тех, кто живет на заходе солнца на самом краю земли.

— Забавно.

Рукия с интересом начала разглядывать карту Меркатора, которая действительно была подарена Джехангиру англичанином Томасом Роу. И то, почему ему подарили именно атлас, падишах тоже прозорливо угадал.

Это обычай — одаривать падишаха чем-то необычным или очень ценным, даже если высокий гость просто проезжает мимо твоих ворот, не заходя в дом. Правитель может отказаться от подарков и взять лишь то, что привлекло его особое внимание, а может и вернуть потом дар со словами благодарности. Что падишах и собирался сделать с атласом.

— Почему? — удивилась Рукия. — Это же так забавно…

— Где здесь Хиндустан?

Королева нашла не сразу…

— Мир велик, — тихо произнес Джехангир.

Рукия поняла причину, по которой Джехангир больше никогда не захочет смотреть на эту карту. Мир и впрямь велик, и называть себя «Повелителем мира», обладая лишь небольшой частью его, глупо. Джехангир слишком умен, чтобы не понимать этого.

— Ты повелитель доступного нам мира, завоевать все земли не смогли ни твои великие предки Чингиз-хан и Тимур, ни Искандер Двурогий. Наверное, это не под силу даже Тени Аллаха на земле. Ты Повелитель мира Хиндустана. Остановись на этом, чтобы не потерять его. А карту верни, она неправильная — за пределами Хиндустана для нас мира нет.

Джехангир захлопнул атлас, подняв легкое облачко пыли.

— Ты как всегда права.

— Селим, ты сам скажешь Хурраму о своем решении?

— Скажи ты. Ты думаешь, это кисмет?

Королева согласилась:

— Да, это судьба и ей не стоит противиться.

— Прикажи, пусть посмотрят благоприятные даты для свадьбы, но только после Нового года.

Рукия рассмеялась. Падишах прав, зуль-хиджжа, последний месяц года заканчивался, скоро наступит мухаррам и 1016 год хиджры.

— Хорошо, пусть пока немного помучаются.

— Что это за девушка?

Рукия чуть приподняла свою и без того высокую бровь.

— Она внучка Гияз-Бека и племянница Мехрун-Ниссы, разве это ни о чем не говорит?

— Но ее лицо видели столько людей на рынке!

— И больше никогда не увидят с открытым лицом, потому не догадаются, кто она.

— А Ханзаде? Нужно заставить ее молчать.

— Ни в коем случае. Стоит сказать, что это тайна, как тайну будут знать все вокруг. Ханзаде, как и всем, известно лишь то, что принц встречался с какой-то простолюдинкой. Куда она девалась? Ну, кто же знает? Подберем ему в гарем похожую танцовщицу, а им прикажем молчать. Джехангир, позволь решить эти вопросы за тебя? И сам молчи.

— Что бы я без тебя делал? — вздохнул падишах, давно привыкший, что со всеми сложностями легко разбирается его названая мать, Рукия.

— До сих пор разглядывал бы карту, убеждаясь, что Хиндустан по воле Всевышнего лишь часть огромного мира. Ты придешь сегодня ко мне ужинать?

— Да. Хосров просит отпустить его в Сикандру, поклониться праху Акбара.

Рукия чуть задумалась.

— Отпусти, но будь готов к его глупостям. Джехангир, будь осторожен, при дворе много сторонников принца. Если позволишь, я займусь этим, но не карай их, просто будь начеку и следи за Хосровом.

Падишах только кивнул. Он знал, что никто лучше этой женщины не разбирается в сложных хитросплетениях отношений во дворце. Предпочитая старшего внука единственному сыну, Акбар устроил для Джехангира и Хосрова ловушку. Придворным оставалось лишь ждать, кто из этих двоих оступится первым. Они готовы были провозгласить Хосрова падишахом, если тот окажется сильней, но будут служить и Джехангиру. Падишах понимал, что не сможет всю жизнь держать опального сына под арестом, но отпустить его даже в недалекий Сикандр означало рисковать.

Однако думать об этом совсем не хотелось, и Джехангир после ухода Рукии стал думать о Мехрун-Ниссе, вернее, об их разорванных Акбаром судьбах. Семнадцать лет назад принц Селим не послушал Рукию, которая сказала:

— Женись.

Вернее, пока он раздумывал, отец Мехрун-Ниссы отдал красавицу другому.

Мехрун-Нисса не родила Шер-Афгану ни одного ребенка, но была при этом любимой женой.

По поводу женитьбы принца Хуррама падишах решил, что это будет мата — временный брак. Опозорившейся девчонке вполне достаточно и этого. А ее отец и дед должны быть счастливы, что все обошлось.

Все разрешилось хорошо, Джехангир был рад.

Принца Селима, будущего падишаха Джехангира, отец почему-то не любил. Акбар и сам не мог бы объяснить, почему столь холодно относится к долгожданным сыновьям. Сына любимой жены-раджпутки Джодхи Бай отдал на воспитание другой любимой жене-мусульманке Рукие, но относился к нему всегда настороженно. Акбару не везло, так часто бывает — у великого человека вырастают никчемные сыновья.

Возможно, ошибкой Великого Могола было то, что он не заметил достоинств Селима, приравнял его к другим. Принц ответил неповиновением, увлекся вином и опиумом.

Став взрослым, сам Селим попытался любить собственных сыновей. Но любить старшего Хосрова, который и при жизни Акбара был соперником, у него не получалось, средний из сыновей Парваз пил не меньше отца и был никчемным от рождения. Для проявления любви оставался третий сын — Хуррам. И падишах делал все «как положено» — он проявлял отцовскую любовь и терпение, в действительности не чувствуя к мальчику, а теперь юноше, ничего, что должен бы чувствовать отец к сыну.

И сейчас, когда понял, что может точно так же поступить с Хуррамом, как когда-то отец поступил с ним самим, приказав отдать Мехрун-Ниссу другому, Джехангир дрогнул лишь на мгновение. Он согласился на женитьбу принца, но тут же определил, что временную, и самому принцу сообщить об этом не счел нужным. Пусть будет счастлив, что вообще не наказан и он сам, и эта девчонка, так сильно похожая на юную Мехрун-Ниссу.

Если бы падишах заглянул в свою душу, то понял бы, что именно похожесть на тетку сыграла с Арджуманд плохую шутку, сначала помогла, а потом настроила Джехангира против нее и сына.

Как бы то ни было, падишах не стал торопиться со свадьбой, королева Рукия только сообщила изумленному Асаф-Хану о решении правителя, но не более.

Немного погодя всем оказалось не до влюбленности младшего царевича.

Арджуманд теперь жила в доме отца почти под замком, за ней строго следили целых две дальние родственницы. Не оправдавшая доверия Хамиде была сослана прочь. Тетушки буквально не сводили с опальной девушки глаз, не понимая, за что та наказана.

Рукия разрешила все вопросы, никто не знал, что именно с Арджуманд принц встречался на рынке, и пока никто не знал, что падишах решил женить принца Хуррама на внучке Гияз-Бека. Всему свое время.

В тот же день, когда Рукия показала Арджуманд падишаху, к ней в комнату прибежала взволнованная Сати.

— Арджуманд, он уезжает и зовет меня с собой!

— Кто уезжает? Куда?

— Принц Хосров. Он едет в Сикандр и зовет меня ехать с ним.

— Но зачем, Сати?

— Поклониться праху падишаха Акбара.

— Я помню, что в Сикандре усыпальница Акбара, но зачем ему там ты? Он женится на тебе или берет в гарем наложницей?

— Нет, не женится. Принц не может жениться без согласия падишаха.

Арджуманд вздохнула, это она уже знала.

— И он не берет в гарем.

— Сати…

— Я люблю его, — упрямо произнесла девушка, словно Арджуманд собиралась с этим спорить.

— А он?

— А он меня!

— Он об этом сказал?

— Да, сказал.

Арджуманд попробовала быть разумной. В отличие от нее у подруги только брат и никакой защиты, вернее, вся защита — их семья, в которой Сати служанка. И она, Арджуманд, ответственна за девушку.

— Сати, послушай меня. Если принц тебя любит, то разлука на несколько дней не разрушит его чувство. Сикандр недалеко, сколько дней можно провести там? Принц Хосров скоро вернется и все решит с гаремом. Вы будете вместе, если любите друг друга.

Арджуманд удалось убедить подругу не делать опрометчивых шагов.

— Научись на моем горьком опыте.

— Чем же он горький? — возразила Сати. — Разве что недолго поволновалась. Зато теперь будешь женой принца Хуррама!

— А как я ему в глаза посмотрю? Всю оставшуюся жизнь виноватой и за обман, и за позор считать себя буду.

— Он любит тебя и давно обо всем этом забыл. После Нового года вы поженитесь и будете счастливы.

Но жизнь непредсказуема, редко все происходит так, как задумано или хотелось бы.

Арджуманд и Хуррам не поженились после Нового года, а Сати не попала в гарем принца Хосрова, несмотря на то, что эти пары действительно любили друг друга.

Королева Рукия в очередной раз оказалась права, предостерегая падишаха — с Хосровом ухо следует держать востро, а саблю вынутой из ножен. За два дня до Нового года, получив разрешение отца, он выехал из Агры, якобы в Сикандр, чтобы почтить память великого деда, но туда не доехал. Путь принца лежал мимо Сикандра и даже Дели прямо в Лахор, где хранилась казна. По пути он принялся активно набирать сторонников.

То, что принц Селим сильно пьет и что падишах Акбар предпочитает ему старшего внука принца Хосрова, знали все задолго до смерти Акбара. Но перед самой смертью падишах ясно выразил свою волю, приказав именно Селиму, ставшему теперь Джехангиром, опоясаться мечом Хумаюна и назвать себя следующим падишахом. Но нашлись те, кто все равно предпочитал принца Хосрова. Таковых было много и при дворе, они готовы были поддержать переворот в пользу Хосрова.

Но Джехангир показал, что умеет защищать свои права. Лахор не открыл ворота перед принцем, а со стороны Агры, забыв на время все любовные и иные заботы, выдвинулось войско падишаха. Через полтора месяца Хосров с его наспех собранным войском был разбит, его ближайшие сподвижники изобретательно замучены (двоих зашили в шкуры осла и быка, только что снятые с убитых животных, и весь день возили на жаре по улицам, пока мятежники не задохнулись), остальные сторонники посажены на колья вдоль дороги, а сам принц закован в цепи.

Падишах расправился со старшим сыном словно мимоходом, его армия двинулась после Лахора дальше на Кабул, которому снова угрожали персы.

Два царевича сопровождали отца — Хосров в цепях и Хуррам на коне.

Вести обо всем приходили в зенан одна другой чудней и страшней. Сати плакала, уткнувшись в колени Арджуманд, а та лишь гладила ее по черным волосам, уговаривая:

— Падишах простит неразумного сына, обязательно простит. Принца Хосрова просто сбили с толку дурные люди.

Так прошло лето…

В конце сезона дождей армия вернулась из похода, но никаких разговоров о свадьбе не велось. Арджуманд старалась не думать об этом и даже о самом принце Хурраме, но второе не получалось. Пусть не свадьба, но хоть одним глазком посмотреть на него. Об этом же мечтала про своего Хосрова и Сати. Подружки были несчастны.

Но падишах и принц Хуррам не забыли об Арджуманд. Принц считал себя ответственным за девушку и напомнил о ней королеве Рукие, а та Джехангиру. Падишах приказал посмотреть гороскоп принца, чтобы определить, какой из ближайших дней после окончания сезона дождей будет благоприятным для свадьбы. О том, что это будет мата, сказать так и не удосужился.

Но чуть раньше произошло еще одно событие, о котором не знали принц Хуррам и несчастная Арджуманд.

В покои Мехрун-Ниссы скользнула служанка, приблизилась к хозяйке, почтительно склонившись. Красавица повела взглядом в ее сторону, чуть кивнула и снова поднесла ко рту трубку кальяна, любуясь водяными струями фонтана.

Вместо служанки в покои вошел невысокий щуплый человек в длинном не по росту халате. Удивительно, как ему удавалось не наступать на полы и не падать из-за этого.

Маленькие ручки прижимали к животу большую книгу, из-за ее объема и руки, и сам человечек казались еще меньше. Усиливал впечатление огромный белоснежный тюрбан, старательно намотанный вокруг головы.

На мгновение Мехрун-Нисса замерла, разглядывая это чудо, но быстро опомнилась, отвечая на его приветствие:

— Благодарю за то, что нашли время посетить меня, Хормазд-ага. Мне нужен ваш совет.

Белый тюрбан лишь чуть склонился вперед, его владелец явно не рассчитывал удержать на голове сооружение из многих метров ткани при более резком движении.

— Я рад помочь вам, Мехрун-Нисса Бегум.

То, что он добавил «Бегум», понравилось Мехрун-Ниссе, значит, понимает, с кем имеет дело, и будет сговорчивей.

— Мне нужен гороскоп, вернее, несколько.

Человечек с важным видом кивнул снова и разложил свою книгу на столике, который по знаку хозяйки покоев подвинула служанка. Мехрун-Нисса с интересом разглядывала его и его книгу.

Она сама писала прекрасные стихи, была начитанна и прекрасно образованна, но не могла представить, что вот эти закорючки и чертежи, перекрестья линий и множество непонятных значков могут предсказать судьбу человека. Хормазд-ага так не считал. Он вытащил из тюрбана калам, а из мешочка за поясом достал чернильницу, ловко устроился на полу перед столиком, достал из-за пазухи лист бумаги и приготовился писать.

— Что я должна вам сообщить?

— Дату рождения человека, причем чем точней до минуты вы скажете, тем более точным будет мое предсказание.

— А имя?

— Нет, это не столь важно. Хотя тоже неплохо.

Мехрун-Нисса вздохнула:

— Хорошо. 987-й год хиджры…

Она назвала собственную дату рождения (1577 г.), с волнением ожидая, что именно ответит астролог.

Мехрун-Нисса рискнула пригласить персидского астролога в свои покои в доме за пределами зенана, прекрасно зная, что его советами пользовался и отец Гияз-Бек, сохранивший связи с родиной, и император Акбар, и нынешний падишах Джехангир.

Хормазд-ага быстро что-то записал на листе бумаги и углубился в вычисления. Время от времени он хмыкал и дважды даже изумленно вскидывал глаза на Мехрун-Ниссу, которая старательно делала вид, что человечек в огромном белом тюрбане ее не интересует. Однако стоило Хормазд-аге вновь уткнуться в книгу, как все внимание женщины оказывалось приковано к астрологу.

Наконец, тот вздохнул, кивнул, словно соглашаясь сам с собой, и поднял глаза на Мехрун-Ниссу:

— Это ваш гороскоп, госпожа, и он блестящий.

Щеки Мехрун-Ниссы полыхнули пламенем. Она постаралась сдержать радость, но это плохо удалось, восторг прорвался в голосе:

— Чем же?

— Вы будете править империей, и довольно долго.

— Я? — Мехрун-Нисса просто не смогла сдержаться и выдала свои мысли. Но астролог не обратил на ненужный вопрос внимания и продолжил: — Да, пятнадцать лет. Все задуманное вами сбудется.

Ей бы услышать вторую фразу, но Мехрун-Нисса заметила только первую.

— Пятнадцать лет? Всего? Разве это долго?!

— Жизнь беспокойна, это немало.

— Но сейчас только 1016-й год хиджры…

Астролог без объяснений понял, о чем она. Принц Селим стал шахом Джехангиром меньше двух лет назад после смерти своего отца Великого Могола Акбара. Неужели его правление будет столь коротким?

Хормазд-ага осторожно покачал головой:

— Не сейчас. Позже. Вы станете правительницей империи позже, через четыре года.

— Почему?! — Ей тридцать, Мерхун-Нисса и без того столько лет ждала своего часа. Еще четыре года — невозможный срок. — Кто помешает?

— Не помешает, но ваша племянница и принц Хуррам…

Лицо Мехрун-Ниссы перекосило от гнева, она сделала знак астрологу, чтобы замолчал. Эта девчонка!

Хормазд-ага с тревогой наблюдал, как мечется по своим покоям, щелкая костяшками пальцев, красавица Мехрун-Нисса. Он понимал, что ее бесит, знал, что ее звезда взойдет высоко, что именно она будет главной женщиной империи, но знал и другое — судьбу нельзя подхлестывать, то, чему суждено случиться через четыре года, либо так и случится, либо не произойдет вообще. Только как объяснить это разъяренной женщине? Как сказать, что стоит еще немного подождать, если она уже ждала столько лет?

Астролог предпочел молчать, и правильно сделал.

Перестав с возмущением метаться по покоям, Мехрун-Нисса остановилась и, нависая над астрологом, положила на книгу мешочек явно с золотыми монетами. Дочь перса прекрасно понимала, что Хормазд-ага не виноват в том, что звезды в ее гороскопе расположились именно так. Но у Мехрун-Ниссы был еще вопрос:

— Посмотри гороскопы принца Хуррама и Арджуманд. Есть ли благоприятные дни для их свадьбы в этом году?

Хормазд-ага с облегчением кивнул. Он уже смотрел гороскоп принца и его возлюбленной по просьбе странной девушки, которая волновалась даже сильней, чем сейчас Мехрун-Нисса. Астролог даже заподозрил, что это сама Арджуманд, но потом понял, что это подружка. Гороскопы принцев и самого падишаха озвучивать категорически запрещено, но Хормазд-ага только посмотрел на счастливые совпадения у влюбленной пары и нашел таковых великое множество. Подружка могла не переживать — принц Хуррам и Арджуманд будут вместе до самой смерти. О том, что это не так уж много лет, он говорить не стал.

Вот и теперь вычисления заняли немного времени, уже через минуту астролог, улыбаясь, возвестил:

— Госпожа, таких счастливых дней много! Они созданы друг для друга, и звезды благоволят этому браку.

Но ответ почему-то вовсе не понравился Мехрун-Ниссе. Она снова остановилась перед Хормазд-агой и вдруг поинтересовалась:

— Кому еще вы говорили об этом?

— Никому…

Если бы ее большие черные глаза, обладающие просто магической властью, не смотрели так пристально, Хормазд-ага соврал бы более уверенно.

Мехрун-Нисса усмехнулась. На книгу лег мешочек поувесистей.

— Если спросят, скажете, что в ближайшие месяцы хороших дней не предвидится.

— Я… госпожа, я не могу…

Мехрун-Нисса приблизила свое лицо, кстати, не закрытое яшмаком, к лицу астролога и твердо произнесла:

— А если вы скажете иное, я расскажу о том, что вы выдали гороскоп принца Хуррама.

Это была серьезная угроза. За такое можно лишиться головы, но даже больше ужаса перед возможным наказанием со стороны падишаха Хормазд-агу испугал тон красавицы, он понял, что до падишаха дело может и не дойти — эта расправится сама.

И все же он попытался сопротивляться:

— Но, госпожа… что плохого в том, что ваша племянница станет принцессой?

— Не ваше дело! — отрезала Мехрун-Нисса. — О благоприятной дате возвестите только тогда, когда разрешу я!

Она почти швырнула ему еще один кошель.

Хормазд-ага уходил, сгибаясь под тяжестью книги, золота и своего предательства, опустив голову и уже не задумываясь, удержится ли белоснежный тюрбан на его голове. Выбора не было — эта женщина его ему не оставила. Непонятно только, чем ей может помешать свадьба принца Хуррама и внучки главного визиря, ее же собственной племянницы?

Он вздохнул: кто поймет этих женщин?

И все же когда через два дня падишах спросил о благоприятных днях для свадьбы принца Хуррама и Арджуманд Бану, Хормазд-ага сказал, что в ближайшие месяцы таковых не предвидится. Падишах Джехангир вздохнул с некоторым облегчением — или астрологу только показалось?

Мехрун-Нисса сидела, уставившись невидящим взглядом в трепетавшие на ветру легкие занавеси, так и не донеся до губ трубку кальяна.

Поведай она кому-нибудь свои мысли, ее не понял бы не только Хормазд-ага.

Красавица не впервые слушала о своем гороскопе. Дочь перса, пришедшего на службу Великому Моголу, верила предсказаниям астрологов. Однажды она самонадеянно не обратила внимания на слова астролога, предупреждавшего, чтобы не торопилась, иначе путь к власти может оказаться во много раз длинней. Так и вышло, вместо замужества с принцем Селимом получила в мужья знаменитого Шер-Афгана, полководца вместо принца — замена неравнозначная.

Пятнадцать лет пришлось ждать следующей возможности.

Никто не понимал пристрастий и антипатий великого Акбара, но если ему кто-то не нравился, человеку, независимо — мужчина это или женщина, стоило убраться с глаз падишаха. Это лучше многих сознавал Итимаде-уд-Даула (опора государства) Гияз-Бек, посоветовавший своей дочери смириться с волей падишаха и поскорей покинуть Красный Форт Агры. У юной Мехрун-Ниссы хватило ума прислушаться к словам отца. Но своего желания править империей она не забыла.

И вот теперь, когда цель была так близка, ей могла помешать собственная племянница. Эта глупышка, зачем-то отправившаяся на рынок и встретившая там принца Хуррама, на первый взгляд не представляла для молодой красивой тетушки никакой угрозы. Но Мехрун-Нисса хорошо знала, что самая страшная опасность та, которую не ждешь и о которой не подозреваешь.

А еще она верила гороскопам и теперь пыталась понять, чем же может навредить присутствие Арджуманд рядом в зенане.

Пятнадцать лет назад такой же астролог твердо сказал ей:

— Ты вернешься в Агру, чтобы прийти к власти.

Мехрун-Нисса поверила, и все эти годы готовила себя к возвращению. Но тот же астролог предрек, что на ее пути встанет юная родственница, которая и ограничит власть. Конечно, Арджуманд не единственная юная родственница Мехрун-Ниссы, но женщина чувствовала, что, если кто-то и сможет забрать у нее хотя бы часть власти, это будет именно Арджуманд. А сделать это племянница сможет, только став супругой наследника престола.

Допустить, чтобы ей помешали сейчас, когда трон совсем близко, Мехрун-Нисса не могла, это означало бы крах всей жизни, а потому она решила не допустить Арджуманд в Красный Форт в качестве невестки падишаха.

Щедрость за предсказание со стороны падишаха была не меньше, чем от Мехрун-Ниссы.

Хормазд-ага постарался скрыть довольный блеск в глазах. Он сумел отомстить этой властной женщине, попросту сказав не всю правду. То-то же, пусть не тягается с астрологом! В его руках, вернее, голове, власть куда большая, чем кажется Мехрун-Ниссе. Пока падишахи и связанные с ними люди верят предсказателям, одно только слово может изменить их жизнь.

У людских судеб есть узелки, развязав которые можно приблизить или, наоборот, отдалить какое-то важное событие. Самым важным для Мехрун-Ниссы было получение власти.

Хормазд-ага точно знал, что Мехрун-Нисса будет править империей, но он также знал, что произойдет это нескоро и продлится действительно полтора десятка лет, если только она сама не поможет судьбе. А не договорил он Мехрун-Ниссе только одного: она придет к власти тогда, когда согласится на брак принца Хуррама и его любимой Арджуманд Бану!

Увлекшись своей мелкой местью Мехрун-Ниссе, астролог не задумывался, что таким образом сильно вредит Хурраму и Арджуманд, для которых каждый лишний день друг без друга настоящая пытка. Но его мало заботили чьи-то чувства, так ли они важны для составления гороскопов?

Неизвестно, что произошло бы, скажи Хормазд-ага правду или не потребуй Мехрун-Нисса от него лжи немного раньше. Но случилось то, что случилось.

Арджуманд видела принца Хуррама только издали, сквозь решетку. Впивалась глазами в его невысокую фигуру, мысленно молила, чтобы обернулся, посмотрел в ее сторону. Иногда получалось, но чаще нет. Он был занят другими и не чувствовал ее взгляд. Понимая, что перед ними возможный наследник престола (падишах открыто предпочитал младшего сына двум старшим), придворные норовили привлечь внимание принца. При этом следовало быть осторожными, ведь пока первым у трона был все же Хосров и его поддерживали слишком многие при дворе, чтобы с этим не считаться.

Девушка больше не жила в зенане, куда принц имел право приходить в любое время. Не жила там и Мехрун-Нисса, она лишь посещала королеву Салиму, которая не слишком обременяла поручениями свою придворную даму.

Конечно, у Мехрун-Ниссы были свои осведомительницы во дворце, но она все равно чувствовала себя неуверенно.

И вдруг как гром с ясного неба — на падишаха покушение!

После возвращения из похода перед Джехангиром встал вопрос, что делать с Хосровом. Падишах мог возить опального принца в цепях, пока они были не в столице, — но как держать Хосрова, словно пса, во дворце? К тому же тот вел себя смирно. И Джехангир снял со старшего сына оковы, однако запретил куда-либо выезжать.

Закончился период дождейё когда даже боевые слоны вязли в непролазной грязи, а переправиться через полные реки трудно. На жарком солнце быстро подсыхали лужи и грязь, уходила влажная духота и с каждым днем становилась все лучше. В Хиндустане конец муссонов — благодать, воздух свеж, но еще не пересушен, растения вдоволь напились живительной влагой, нет жары…

Самое время поохотиться.

Падишах в качестве семейного примирения решил взять с собой на охоту обоих принцев — Хосрова и Хуррама. Парваз сидел в Бурханпуре, всеми забытый и заброшенный. Впрочем, ему нравилось…

Во время охоты и была предпринята попытка покушения на Джехангира. Конечно, стрелял не сам Хосров, но его сторонники, и принц о подготовке явно знал. Падишаху удалось остаться невредимым, погиб его ахади, державший колчан со стрелами, а ответным выстрелом из лука Джехангир убил нападавшего.

Об этом шепотом гудел зенан и вся Агра.

Двор притих.

Схватили четырех организаторов покушения, принца снова посадили под замок.

Рукия пришла к падишаху, чтобы поговорить. Тот был хмур и беседовать даже с разумной мачехой не желал. Но от Рукии просто так ему было не отвязаться, она приказала слугам выйти и подошла к пасынку как можно ближе.

— Послушай меня. Я дочь Хиндала, племянница Хумаюна, ты об этом должен помнить. Мы с твоим отцом были двоюродными братом и сестрой. Мне ли не знать, как предавали друг друга сыновья Бабура? Сколько раз мой отец выступал против своего брата Хумаюна, сбитый с толку другими братьями? Сколько раз Хумаюн верил слезам и покаянию мятежников и прощал их?

Обо всем этом Джехангир помнил. Сыновья Бабура и впрямь не мирились между собой, вернее, пытались отобрать трон у названного наследником Хумаюна. Это привело к ослаблению Моголов и даже захвату престола Шер-Шахом — представителем другой ветви Чингизидов. Хумаюн бежал к Тахмаспу в Персию и отдал бриллиант «Кохинор» ради его помощи.

Трон Хиндустана удалось отбить, и, придя к власти после трагической смерти Хумаюна (тот упал с лестницы обсерватории и ударился головой), Акбар немного погодя вынужден был уничтожить всех возможных претендентов на трон.

Это беда всех правящих династий: как бы ни был строг закон, сколько бы раз умирающий правитель ни называл своего преемника, непременно найдется тот, кто покусится на власть, а значит, в стране снова разгорится свара.

Но Акбар был тринадцатилетним юнцом, и у него тогда не было детей. У Джехангира, наоборот, не было братьев, все они умерли. Зато были сыновья. Среднего Парвиза никто в расчет не брал с самого рождения, он существовал где-то там, словно сам по себе, к трону не рвался не только, чтобы на нем посидеть, но и постоять рядом. А вот Хосров даже не желал ждать своей очереди! У двадцатилетнего юноши было все впереди, но он оказался нетерпелив. Его дед Великий Могол Акбар когда-то заронил в душу старшего внука семена жажды власти, которые, несмотря на постоянные проигрыши отцу, давали все новые и новые всходы.

Хосров был разбит отцом в год смерти Акбара, посажен под замок в Красном Форте, но стоило отцу дать слабину — сбежал якобы в Сикандр, попытался захватить Лахор. Снова был разбит и закован в цепи. Получил прощение и тут же согласился на покушение во время охоты.

Об этом же думала и Рукия.

— Принц Хосров не успокоится, пока не останется кто-то из вас двоих. Но при дворе слишком много его сторонников, чтобы ты мог просто казнить его.

Джехангир мрачно смотрел в окно на зеленеющие просторы на другом берегу Джамны. Иногда казалось, что дед и отец разбили там сады, чтобы иметь возможность вот так размышлять, глядя на умиротворяющую картину.

— Принц умен и не стал нападать сам. Его сторонники все берут на себя, выгораживая Хосрова. Его даже прямо обвинить в покушении нельзя. Я понимаю, что сторонников много, — но что с ними делать? И что делать с принцем?

Рукия достала большой свиток, протянула падишаху:

— Здесь список причастных к покушению.

— Откуда эти имена у тебя?

— Джехангир, я дорожу тобой. Не будь этого покушения, список все равно был бы у тебя, просто все случилось раньше, чем я смогла поговорить с тобой.

Падишах развернул свиток и ахнул:

— Здесь сотни имен?

— Да, почти четыре сотни.

— Большая часть двора…

Рукия достала лист поменьше, снова протянула Джехангиру:

— Это главные зачинщики, кроме тех четверых, которых ты уже казнил. С ними ты должен поговорить сам, причем так, чтобы возненавидели Хосрова сильней проказы. Еще с сотней я поговорю сама, остальные обделаются со страха и заползут в углы надолго. Но главное — Хосров. Пока жив принц, покушения будут продолжаться.

— И что мне делать, казнить принца? Он мой сын, причем сын достойный.

— Прикажи ослепить его. Останется жив, но падишахом уже больше никогда не будет.

Джехангир содрогнулся всем телом, но не возразил. Нет, сам он никогда не обдумывал такую возможность, выход казался один — убить старшего сына. Но Рукия права, Хосров опасен даже в цепях, а убивать его нельзя. Ослепление — выход.

— Когда ты поговоришь с зачинщиками?

— Скоро. Ты позови к себе этих. — Она кивнула на лежавший на столе лист. — Но сначала Хосров. Не тяни, Джехангир, каждый день может оказаться последним. Но о списке никому не говори, вообще не говори о существовании заговора, будто сторонников принца всего четверо уже казненных. Пусть каждый из остальных считает, что ему повезло избежать кары.

— Ты права, ты как всегда права…

Зенан содрогнулся, дворец содрогнулся, Агра содрогнулась, вздрогнул и весь Хиндустан — падишах казнил четверых организаторов покушения, а самого принца приказал ослепить. Таким образом он лишал сторонников бунта их главного довода — претендента на престол, а Хосрова возможности когда-либо на него претендовать.

Хосрова ослепили опытные лекари, мастера своего дела. Его напоили снадобьями, чтобы не чувствовал боль, и заставили смотреть на яркое пламя, чтобы не понял, когда мир станет черным, но все равно, когда тонкая игла проткнула правый глаз, раздался крик принца. Это не крик боли — вопль отчаяния Хосрова, понимающего, что жизнь для него окончена, жить слепым и беспомощным для сильного умного человека невыносимо.

Левый глаз лекарь проткнул так, чтобы зрение частично осталось, в этом состояла хитрость Рукии, именно она приказала лекарю поступить так. Принц должен умереть для трона, но жить в обычной жизни. Королева даже падишаху не сказала о своем решении, пусть думает, что принца вылечило чудо.

Но больше никаких репрессий не последовало, падишах даже расследование проводить не стал, словно демонстрируя, что не боится никаких заговорщиков. Джехангир последовал совету мудрой Рукии и поговорил с каждым из ее списка наедине. Никто, даже слуги не знали, о чем шла речь, но некоторые придворные выходили из покоев падишаха на трясущихся ногах, некоторых и вовсе приходилось тащить. И каждый день шли казни, казнили настоящих преступников — убийц, но казнили в закрытом дворе на глазах только падишаха и пары очередных приближенных. Джехангир всегда бывал очень изобретательным в совершении казней, но теперь превзошел сам себя. Преступников затаптывали слонами, оставляли зашитыми в мокрые шкуры на солнце, стягивали их шеи тонкими мокрыми ремнями, чтобы, высыхая, те вызывали медленную смерть от удушья, давали укусить их змеям, чтобы агония была как можно дольше и мучительней… Видевшие все это сторонники Хосрова должны были без объяснений понять, что ждет их в случае еще одного бунта, тем более падишах словно невзначай интересовался, какую казнь они считают самой тяжелой и долгой, а какую самой легкой.

Рукия тоже побеседовала с определенным числом придворных или их жен. Рассказывала о казнях, говорила о доброте и решительности Джехангира, мол, первый и даже второй раз он простил сторонников Хосрова, наказав только организаторов бунта, исполнителей и самого принца. Но в следующий раз не пожалеет никого. И словно случайно роняла со столика длиннющий список подозреваемых, давая понять, что падишаху все известно и лишь его доброта оставляет жизнь тем, кто в этом списке.

Хитрый ход, подсказанный Джехангиру женщиной, позволил избежать репрессий и превратить сторонников Хосрова в своих приверженцев. Почти пятнадцать лет после этого до самого бунта принца Хуррама падишах жил спокойно.

До любви ли всем было?

Нельзя сказать, что падишах и его принцы не вспоминали о своих возлюбленных, но только вспоминали. Джехангир прекрасно понимал, что, если он сейчас возьмет в гарем Мехрун-Ниссу в любом качестве или даже просто станет вести с ней долгие беседы, сначала по зенану, а потом и по всему Хиндустану поползут ненужные слухи. Потому по просьбе все той же умной Рукии другая умная вдова Акбара Салима осторожно попросила свою придворную даму Мехрун-Ниссу пожить в доме своего отца Гияз-Бека.

Рукия устроила Хурраму и Арджуманд встречу в своих покоях, не наедине, конечно, но влюбленные хотя бы смогли посмотреть друг на друга, а принц после этой недолгой встречи даже передал Арджуманд книгу Низами со своими пометками — он отметил любимые и особенно значимые строчки в поэмах великого перса.

А принц Хосров…

Хосров лежал в своей комнате с повязкой на глазах, не желая ее снимать, хотя лекарь сказал, что уже можно. Он не встал, даже когда слуга объявил о приходе королевы Рукии.

Рукия знаком отослала всех прочь. Она не сомневалась, что подслушивать не будут, королева время от времени приказывала отрезать уши излишне любопытным, что на некоторое время избавляло ее от наушничающих. Последние уши отрезали недавно, пока новых желающих испытать на себе гнев вдовы Великого Могола Акбара не было.

— Хосров, ты получил то, что заслужил.

Принц молчал. Даже бабушка теперь была над ним не властна, его жизнь кончена.

— Сними повязку, ты не совсем слеп.

Он все же сел на своем чарпаи.

— О чем вы говорите?

— Я приказала ослепить полностью только один твой глаз, второй видит достаточно, чтобы ты ходил, не спотыкаясь, а вскоре смог и читать. Это достаточно, чтобы отбить у тебя охоту бунтовать, но недостаточно, чтобы сделать калекой полностью.

Хосров открыл рот, чтобы возмутиться, ведь для него стать вот таким уже означало смерть, вернее, было хуже смерти. Рукия внимательно смотрела на внука. Тот на мгновение замер, а потом решительно рванул повязку с глаз.

Опухшие веки разлепились с трудом. Перед правым глазом была чернота, а левый различал светлые пятна.

— Это вы называете спасением?! Я вижу левым глазом только свет, но не больше!

— Не спеши, глаз должен зажить. Уже то, что ты видишь свет, значит, что сможешь видеть и остальное. Не торопись и никому не говори о своем состоянии, только Абдулле, который лечит твои глаза.

Хосров почти завыл от отчаяния.

— Лучше бы он казнил меня!

— Ты не пожелал смириться, когда у тебя еще была возможность, смирись хотя бы теперь. Все твои сторонники тебя предали, Хосров. Прими свое место и живи пока так. Покорись, потому что из-за твоих амбиций уже погибло много людей. Их смерти на твоей совести. Это были не враги Хиндустана, но они тешили твое самолюбие, за что и поплатились. В жизни есть много интересного и важного помимо власти, сумей найти это для себя. Ты любишь кого-нибудь?

— Что? — чуть нахмурился принц. Меньше всего он сейчас думал о любви.

— Я спросила, любишь ли ты кого-нибудь, и любит ли кто-то тебя?

— Кому я нужен?

— Принцессам, возможно, нет, они все мечтают стать королевами, но ведь есть и те, для кого титул и положение не главное.

Хосров вспомнил девушку с мина-базара. Ей-то точно не главное. Но теперь он слепец — что может дать ей даже не полностью слепой царевич?

Рукия ответила коротко:

— Свою любовь. Что за девушка?

— Я купил у нее книги…

— Что ты купил?!

— Она единственная продавала на мина-базаре книги. И Хуррам тоже купил одну.

Рукия расхохоталась, вызвав обиженное недоумение у Хосрова.

— Прости, Хосров, я не хотела тебя обидеть. Дело не в тебе и не в книгах. Просто ты выбрал подружку возлюбленной своего брата.

— Что?

— Неважно, — махнула рукой королева. — Я приведу к тебе эту девушку. Она тебя достойна. Только потерпи немного, не стоит показываться красавице с повязкой на глазах, чтобы не вызвать ее жалость.

— Я и без напоминаний не забываю, что теперь калека.

— Хосров, калека не тот, кто слеп или безног, а тот, кто глуп или потерял веру.

Арджуманд слишком страдала из-за невозможности встречаться с Хуррамом или хотя бы видеть его, чтобы заметить изменение в поведении Сати. А та вдруг повеселела. Она расспрашивала старую лекарку Фирузу о болезнях глаз и о том, может ли видеть человек, у которого глаза пострадали. Фируза сердито заявила, что такого не знает, а кому думать о принце Хосрове — найдется и без Сати.

А еще Сати вдруг заговорила о хадже в Мекку. Арджуманд даже ахнула:

— Ты с ума сошла?! Ты же индуска, хадж совершают только мусульманки.

— Я подумаю…

Арджуманд не до странностей в поведении подруги, по зенану пополз слух, от которого у нее самой голова пошла кругом, а солнце стало черным.

Глава 7

Мы летим в Мумбаи первым классом.

В салоне «Боинга» Чарлз кивает на два кресла в среднем ряду:

— Я попросил взять места посередине, чтобы иметь возможность еще немного побеседовать.

После вкусного ужина, с удовольствием потягивая кофе с ликером, Престон с любопытством интересуется:

— Вы впервые путешествуете в Индию?

Меня умиляет это чуть старомодное «путешествуете». Хочется ответить, что это рабочая поездка, путешествие я предпочла бы в Швейцарские Альпы.

— Никогда не бывала в этой стране.

— Что ж, вас ждет много удивительных открытий.

— А вы часто там бываете?

Он кивает:

— Можно сказать и так…

— Съемки фильмов? — Меня совершенно не интересует, как часто и зачем собеседник летает в далекую Индию — но я же должна ему нравиться?

— В последний год дела, связанные со съемками «Тадж-Махала», но вообще-то… мои предки жили в Индии, мать там родилась. Они то, что индийцы называют «фиранги». Или «фаранги», это все равно. Даже сейчас вы услышите такое название. Дед был знаком с Уинстоном Черчиллем и Редьярдом Киплингом. Знаете, в Индии жило или служило немало замечательных людей.

— Несомненно! — горячо соглашаюсь я, услышав легкую грусть в его голосе. — Расскажите о своих предках.

И история Престонов в Индии прошлого, а то и позапрошлого веков меня не так уж интересует…

Престону просьба понравилась, он рассказывает, как его предки организовывали производство тонких тканей из индийского хлопка, строили фабрики, обучали работе неграмотных людей, потом к производству добавилась торговля, а позже и строительство железных дорог…

Он с гордостью говорит о том, что Престоны давали работу тысячам индийцев, открывали для своих рабочих больницы и школы, помогали построить жилье, самых талантливых детей учили дальше и делали инженерами на производствах…

— Без железных дорог развитие Индии было бы невозможно, такие просторы не пересечешь на повозках, во всяком случае, быстро не пересечешь. А в современном мире без скорости ты ничто.

Я киваю, он прав…

— А потом Индия стала самостоятельной. Наши рабочие под влиянием господ Ганди и им подобных решили, что если это их руками построены фабрики, больницы, здания, железные дороги или корабли, то не важно, кто оплачивал их труд — все это принадлежит им. Так, словно все эти годы они работали бесплатно для себя.

В голосе Престона звучала горечь, и я понимала — это не только от потери доходов или вложенных средств, но и от потери результатов многолетней работы.

— И что теперь? Паровозы нашей компании ходили по расписанию даже тогда, когда приходилось по пути отбиваться от грабителей. Сейчас, когда условия намного лучше, поезда опаздывают. Самолеты опаздывают! Они так и не научились главному — ответственности, обязательности, пунктуальности. Понимаете, так и не научились! И не желают учиться. Людей много — толку мало. Такова нынешняя Индия.

Хочется спросить, почему Престоны не остались жить в Индии, как сделали многие после объявления независимости. Разве железные дороги встали, фабрики закрылись или торговля замерла? Но я вспоминаю, что он знает страну куда лучше меня, а потому спорить глупо.

Да и Престон тоже не склонен продолжать беседу. Он допивает свой кофе и желает мне хороших снов.

Я отвечаю тем же.

Чем можно утешить человека, чувствующего, что дело его предков пропало?

Заснуть быстро мне не удается — за время пребывания в больнице и на вынужденном отдыхе я выспалась на всю жизнь.

Лететь девять часов, а из-за разницы в часовых поясах мы прибудем в Мумбаи к полудню по местному времени.

Две недели — столько еще продлятся съемки. Наверняка дольше, студийные планы редко выполняются, однако мой контракт заключен именно на такой срок. По истечении двух недель я могу без потери лица и заработка его расторгнуть в одностороннем порядке. Надеюсь, мне этого хватит. Даже если разберусь раньше, найду чем заняться, в Мумбаи в клинике лежит Энн, нужно придумать, как ее навестить.

Плохо, что у меня нет нормальной связи с Эдвардом, я даже не знаю, что можно, а чего нельзя говорить этому Калебу Ароре, мы не обсудили с Ричардсоном. Я могу надеяться только на себя, но это-то то как раз меня не беспокоит. Я справлюсь.

Справлюсь, потому что и не с таким справлялась…

Я буду улыбаться и делать вид, что восхищалась Индией, которая мне в действительности совершенно безразлична. Буду интересоваться кинематографом, которым никогда не бредила, и выражать восторг от продукции Болливуда, которую откровенно презираю.

Мне нужно доказать Элизабет Форсайт, Эдварду, всему миру и самой себе, что камень в груди моей работе не помеха, напротив, может стать плюсом. И я это докажу! Мне просто не осталось ничего другого.

Мысли невольно возвращаются к событиям прошлого года.

Из меня не готовили суперубийцу, как Никиту, но 99 из 100 я выбивала всегда. 95 — при смене руки. Умение одним движением свернуть шею, сломать ребра, вывихнуть руку, метнуть нож точно в сердце и прочее — элементы подготовки не для убийства, наоборот, я должна теракты предотвращать. Загодя.

И это получалось до тех пор, пока я не встретила Джона.

Чтобы любые террористы могли делать свое черное дело, им нужно оружие. Используют и самодельные взрывные устройства, собранные в гаражах или подвалах, и купленные в оружейных магазинах пистолеты, и краденые тоже. Но в основном в арсенале современных террористов армейское оружие, часто новейшее.

Этот простой и всем известный факт означает, что кто-то закупает и поставляет то, из чего потом убивают ни в чем неповинных людей. Обычно в терактах гибнут те, кто сам пистолет или бомбу в руках не держал.

Несколько лет моей главной задачей было проникать в организации-поставщики оружия, раскрывать их и по возможности уничтожать главарей (Ричардсон предпочитал уничтожение аресту, считая наше правосудие слишком мягким, а вышедших из тюрьмы террористов особенно опасными).

И все получалось до последней операции.

К Джону не могли подобраться долго, понимали, что он преступает закон, но схватить за руку не получалось. Он был умен и ловок, предусмотрителен и осторожен, нюхом чувствовал опасность и умел пожертвовать меньшим, чтобы сберечь большее.

Джон поставлял оружие террористическим группам Северной Ирландии, но ни доказать это, ни остановить его никто не мог. Он был боевиком до мозга костей, до последнего вздоха. И ирландец до последнего вздоха, можно было не сомневаться, что Джон из тех людей, кто скорее умрет под пытками, чем предаст кого-либо из единомышленников.

Увидев его впервые, я не поверила полученной информации. Джон Линч выглядел этаким бесшабашным малым — озорной взгляд, конопушки на носу, щербина между зубами. Он таковым и был, веселым, остроумным, обаятельным, его отличительная особенность — обаятельная наглость. В таких без памяти с первого взгляда влюбляются девушки.

Я тоже влюбилась. С первого взгляда и до последнего. Он ответил взаимностью.

Догадывался ли Джон, кто я такая в действительности? Не знаю, сейчас иногда мне кажется, что догадывался. Я надеялась перетащить его на свою сторону, возможно, он надеялся перетащить на свою меня.

Второй отличительной особенностью Джона было умение влиять на людей, убеждая их в чем-либо. Он был вполне способен уговорить человека расстаться с большими деньгами или рискнуть ради непонятной идеи, причем жертва уговоров даже не осознавала, что «гениальная» идея родилась не в ее голове. Джона не могли взять не потому, что предыдущие агенты были слабы или бездеятельны, просто Линч их «перевоспитывал», перетягивал на свою сторону.

Как Эдварду пришло в голову отправить к Джону меня, не знаю.

Мы были вместе три месяца. Всего три месяца. Целых три месяца. Три самых счастливых и необычных месяца в моей жизни. Я никогда не смогу их забыть, даже если вдруг окажется, что Джон причастен ко всему преступному в этом мире. Любовь не спрашивает, кто перед тобой. Любят часто не за что-то, а вопреки. Я любила Джона вопреки всем доводам разума, вопреки пониманию, что это добром не кончится.

Оно и не кончилось.

Я могла простить ему многое, как Ричардсон прощал мне мою любовь к Джону, прекрасно понимая, что я нарушаю уже не правила, а сам принцип нашей работы. Кто еще и когда мог закрыть глаза на любовь агента к тому, кого этот агент обязан уничтожить? Мы с Эдвардом никогда не говорили о Джоне, ни до, ни после. Особенно после.

Но наша с Джоном жизнь однажды закончилась. Не совместная, а самая настоящая.

Девочке, наверное, не было и пяти. На видео она прижимала к себе котенка, держа его за передние лапки. Попросить бы взять иначе, ведь котенку неудобно, но…

Я узнала ее после взрыва по ручкам, которые по-прежнему прижимали к уже мертвому тельцу мертвого котенка.

— Джон, она погибла от оружия, которое поставил террористам ты.

Он не спросил, откуда я знаю про оружие и террористов, откуда я вообще взялась в его ангаре, спокойно поправил:

— Боевикам.

— Мне плевать, как ты их называешь! Они террористы, потому что из-за их действий гибнут вот такие дети!

Я кричала, хотя понимала, что, если услышат его сообщники, это будут мои последние слова. Мне все равно, я не могла допустить, чтобы мой любимый был причастен к взрывам и смерти ни в чем неповинных людей. Мне нужно было остановить его любой ценой, даже ценой собственной жизни.

— Ты больше не привезешь ни единого взрывного устройства, ни одной гранаты или патрона!

Он опомнился, широко раскрыл глаза:

— И кто же меня остановит?

— Я.

— Ты? — Теперь Джон смотрел на мой пистолет, я действительно направила «Зиг Зауэр» на него, то есть сделала то, чего не могла представить в самом кошмарном сне.

— Ты сможешь меня застрелить, Джейн? — кажется, он тоже не мог поверить.

— Смогу, если не остановишься. Ты не поедешь на встречу с террористами и больше не будешь поставлять им орудия убийства! — повторила я.

— Дай мне твой пистолет, Джейн, иначе мне придется применить силу.

Применить силу? Кажется, он не догадывался, что я сама способна применить ее против кого угодно. Но способна ли сделать это против Джона? В голове билась мысль: я должна его остановить, если он уедет и снова привезет взрывчатку, я даже не сумею отследить, куда она денется. Я должна остановить Джона!

Но он останавливаться не собирался. Теперь и в руке Джона появился пистолет.

— Джейн, опусти оружие, и я опущу свое. Я уйду, а ты просто исчезнешь из моей жизни. Я не могу ни убить тебя, ни сдать, как не можешь и ты. Давай просто разойдемся в разные стороны и будем продолжать делать каждый свое дело.

— Нет, ты не пойдешь на встречу с поставщиками оружия, чтобы из него убивали детей.

— Что ты заладила… Хорошо, я даже отбирать у тебя «Зауэр» не буду, просто уйди с дороги.

— Стой там, где стоишь, и положи пистолет.

Он изумленно уставился на меня и шагнул вперед, выставив свое оружие. У меня потемнело в глазах. Не знаю, выстрелил бы он или нет, но я выстрелила…

Я всегда выбивала 99 из 100 в большом тире, а здесь цель совсем рядом, пара десятков ярдов не расстояние, «Зиг Зауэр» бьет и дальше. Звук выстрела был последним, что я услышала, потом мир перевернулся, и стало темно.

Троих сообщников Джона в это время уже взяли снаружи ангара. Его я застрелила, попав точно в сердце, а мое собственное не выдержало и откликнулось тяжелейшим инфарктом.

А потом были дни интенсивной терапии, на третий день разрыв сердца и пересадка донорского. У меня нет родственников в Лондоне, у которых могли бы спросить согласие на операцию. Присутствовавший там Ричардсон такое дал.

Говорят, тот, кто переживает клиническую смерть, видит свет в конце туннеля или собственное тело на операционном столе или кровати. Я ничего не видела. Просто темнота, и все.

Приходила в сознание дважды, оба раза надо мной склонялось симпатичное женское лицо. Кажется, даже подумала, что умерла и это ангел. Фотографию девушки, похожей на ангела, я потом видела на столе у доктора Викрама Ратхора. У фото черная рамка, спросить, почему и кто это, я не решилась. У доктора тоже может быть своя трагедия — зачем сыпать соль на рану?

Так я застрелила человека, которого любила всем сердцем, и потеряла то самое сердце, которым любила. Все верно, мое сердце не желало жить без того, ради кого билось.

Но мне дали новое.

И вот теперь я летела в Мумбаи, чтобы раскрыть убийство индийского продюсера Хамида Сатри, узнать, откуда у него алмаз под названием «Тадж-Махал» и куда этот самый бриллиант мог деться после налета на Букингемский дворец. Ричардсон и Элизабет Форсайт считают, что алмаз вернулся в Индию и именно там его нужно искать. Резон в этом есть — но как найти бриллиант в огромной стране, где скученно живет пятая часть населения мира?

Единственная привязка — убитый Хамид Сатри. Эдвард несколько раз подчеркнул, что его убийство расследует местная полиция, с которой я даже сотрудничать не могу, а мое дело именно розыск алмаза. Никакого ограничения в средствах, способах, кроме откровенно криминальных, или сроках. Найти алмаз «Тадж-Махал»!

Мы никогда не работаем поодиночке, рядом всегда есть те, кто слушает, подсказывает, фотографирует и даже защищает. Если агент один, это значит, операция сверхсекретная. Но что может быть секретного в убийстве болливудского продюсера, он не шпион мирового уровня, не член мирового правительства, разве что обладал супералмазом, но и тот украли.

Я не ломаю голову над причиной секретности моей миссии, прекрасно понимая, что таковой нет вовсе. Тогда почему я и почему так срочно?

Все просто — меня «спасают». Служба охраны дворца всерьез вознамерилась повесить на меня часть ответственности за стрельбу, им это выгодно. Если позволить завести против меня дело, с возвращением в строй можно распрощаться, у меня и без стрельбы в присутствии королевы проблем хватает. Единственный выход — спрятать меня на время. А если я еще убийство и похищение алмаза при этом раскрою, то охранке крыть будет нечем. Я снова благодарна Элизабет Форсайт, умная женщина придумала то, что не смогли бы самые умные мужчины.

Весьма вероятно, что мне придется остаться дольше двух недель, пока проведут расследование в Лондоне, что-то прояснится с премьером, и Элизабет Форсайт даст команду вернуться. Едва ли министра национальной безопасности Британии беспокоит кража алмаза, почти никакого отношения к Британии не имеющего.

Чего я жду от Индии? Ничего.

Во всяком случае, ничего хорошего. Это просто место работы на ближайшие две недели. И даже великолепный Тадж-Махал лишь точка на карте, где совершено убийство, которое мне нужно раскрыть. Чем быстрей и полней, тем лучше.

Будет ли это мешать кому-то, например местной полиции?

Мне безразлично. Все, что я знаю об индийской полиции, — они берут взятки. Этого достаточно. Берут взятки, значит, можно обойтись без утомительных запросов через Интерпол, достаточно просто эту взятку дать.

У Хамида Сатри, кажется, нет родных, которые боролись бы за его светлую память и страстно желали расследования убийства, но мне это только на руку, можно сделать вид, что я английская кузина погибшего, страстно желающая восстановить справедливость.

— Мумбаи, — кивает на иллюминатор Престон.

Мы сидим в центре, но кресло возле иллюминатора с моей стороны свободно, и я перемещаюсь туда. Стюардесса понимающе улыбается.

Те, кто летает часто, говорят, что по мимолетному взгляду можно определить, в какой стране ты находишься, мол, вид построек легко подскажет, что за город внизу. Я летаю редко, но понимаю, что не узнать Мумбаи, если ты уже бывал здесь, невозможно. Когда самолет заходит на посадку, я наблюдаю странную картину: пространство между многоэтажными (впрочем, не очень высокими) домами словно грязевым потоком затоплено какими-то постройками. Это бесконечные небольшие крыши из чего попало.

Трущобы?

О, господи! Они же совсем рядом с аэропортом!

«Добро пожаловать в Мумбаи!» — счастливо улыбаясь, произносит стюардесса и сообщает, что период муссонов практически закончился, если ливень ночью и был, то к полудню от него не осталось следа.

Мне кажется, что дождь странным образом завис в воздухе, поскольку вне кондиционированной прохлады аэропорта нас охватывает атмосфера душного пекла. Ощущение, что ты в душевой кабине только что выключила горячий душ, но выйти из нее не можешь. Жарко и одновременно влажно — худшее сочетание, особенно для людей с моими проблемами. Я понимаю, почему вся жизнь в Индии протекает сразу после рассвета и даже до него, а потом после заката, замирая в полуденные часы. Но у нас выбора нет, рейс прибыл именно в это время.

Влажная духота и вонь… Конечно, я читала о Мумбаи и впечатлениях европейцев от встречи с этим ни на что не похожим городом на семи островах (что за число такое, что ни великий город, то либо семь островов, либо семь холмов…), но какие книжные или журнальные строчки смогут передать тяжелый, словно придавливающий запах океана? Позже я поняла, что не просто океана, а гнили его берегов. И это после муссонов, когда дождь смыл большую часть нечистот, а что же перед началом сезона дождей?

А еще смог. От него сам воздух к середине дня, кажется, приобрел желтоватый оттенок. Сколько же в этом воздухе свинца выхлопных газов? Лучше не думать…

С трудом подавив желание вернуться в здание аэропорта или хотя бы прижать что-нибудь к носу, я пытаюсь улыбнуться. Ричардсон был прав, говоря о том, что Индия не для меня.

Чарлз сообщает:

— В машине кондиционер, сейчас будет легче.

Я с благодарностью киваю ему и широко улыбнувшемуся с приветствием «Намасте!» водителю.

— Господин Престон, в «Тадж-Махал», как обычно?

— Нет, Тилак, сначала мы отвезем мисс Макгрегори в «Оберой». — И мне: — Для меня постоянно зарезервирован номер в «Тадж-Махале», но для вас, к сожалению, второго достойного не нашлось. Студия заказала и оплатила номер в «Оберое». Поверьте, отель приличный и с видом на океан. Хотя шик не тот, что в «Тадже».

— Я за шиком не гонюсь. — Я тоже стараюсь улыбаться как можно шире и приятней. — А вот за вид на океан спасибо.

— Не совсем на океан, как с Малабарского холма, я неверно выразился. Это залив Бэк-Бэй, но все равно красиво. В «Тадже» такого нет.

В другое время я ехидно предложила бы ему поменяться, но сейчас лишь киваю:

— Согласна и на Бэя, лишь бы там был кондиционер.

— Зато Марина-драйв у вас под ногами, к тому же в отеле прекрасный бассейн и неплохая кухня в ресторанах, — пообещал Чарлз, протягивая мне рекламный буклет «Обероя».

Мне совсем не хочется обсуждать достоинства или недостатки отеля, тем более он пятизвездочный, значит, по определению все должно быть в порядке.

Мы выезжаем со стоянки аэропорта, и я приникаю к стеклу, впитывая впечатления.

Потрясение следует за потрясением…

Вокруг сплошные такси — довольно старые, но до блеска начищенные черные с желтым верхом «Фиаты». Их стекла опущены (если вообще существуют), ветерок развевает волосы пассажиров. Хочется открыть окно у нас в такси, но это свело бы на нет работу кондиционера. Остается разглядывать происходящее снаружи через стекло.

Сумасшедший поток транспорта движется по одному ему ведомому закону, назвать который правилами дорожного движения не повернулся бы язык даже у самого неосведомленного водителя. При этом все, у кого под рукой клаксон, беспрерывно сигналят.

Позже я поняла, что сигналили не все и не постоянно, но первые дни пребывания в Мумбаи казалось, что на улицах не иначе как водительская забастовка — звуки клаксонов заглушали даже шум моторов.

Машины в Мумбаи можно поделить на две основные категории независимо от марки или страны-производителя — те, у которых работают кондиционеры, и те, у которых таковые отсутствуют. Ездить без кондиционера можно, только открыв стекла, а с ними и доступ в сам автомобиль смога, звуков клаксонов и протянутых за подаянием рук.

Следующее потрясение — серый цвет. Это цвет цемента и ржавчины, вернее, ее потеков. Даже там, где еще сохранились остатки штукатурки, они безнадежно изуродованы следами окиси железа. Если добавить отсутствие стекол, создается впечатление полной разрухи. Позже я поняла, что в таком жарком и сыром климате не ржаветь может только отменная сталь, а штукатурка не продержится и сезон.

Много мусора, обрывки бумаги, газет, следы уличной торговли, просто выброшенные пакеты и прочая дрянь… Ни одной урны, все отходы под ногами или по краям тротуаров и дорог. В Европе такое бывало только в случае забастовки мусорщиков, а здесь, похоже, привычная картина. Жара и влажность вносят свою лепту, и вонь стоит неимоверная. Тошнотворный запах гнили обволакивает плотным облаком, проникает внутрь и оседает в легких, чтобы потом дать о себе знать даже в кондиционированном воздухе помещений. Местные в этой вони выросли и не замечают. Через несколько дней привыкают и иностранцы, но сначала…

Но по-настоящему содрогнуться меня заставляет вид двух спокойно пирующих крыс на небольшой свалке мусора прямо у светофора, возле которого мы остановились на красный свет. Крысы днем в городе! Что же творится ночью?

И трущобы…

Конечно, я читала о трущобах Мумбаи вокруг аэропорта. Эта своеобразная достопримечательность города, пожалуй, не меньшая, чем Ворота в Индию или даже Болливуд. Большинство европейцев на вопрос, что самое знаменитое в Мумбаи, после «Миллионера из трущоб» отвечают: «Трущобы».

Но читать о них у Кэтрин Бу или Робертса, рассматривать на фотографиях или экране одно, а увидеть воочию совсем иное. Мне бросается в глаза не скопище похожих на простые навесы или поставленные одна на другую картонные коробки домишек (если их вообще можно назвать жильем), а то, что большинство из них вдоль дороги украшены рекламой. Иногда непонятно, как и на чем держатся огромные рекламные щиты, если под ними шаткие конструкции из ржавых шестов и рваных тряпок.

Торговля прямо с земли — на убогих столиках, а то и просто картонках разложены фрукты, какие-то вещи, еда… Молодой мужчина и пожилая женщина сидят посреди тротуара, разложив какие-то прутья, мужчина плетет то ли корзины, то ли блюда. Они превратили тротуар в мастерскую, пешеходы вынуждены выходить на проезжую часть, но никто не возмущается. Меня удивляет ослепительно-белая майка на мужчине, чем и где он ее стирал, чтобы не остались следы от смога, забивающего, кажется, не только носоглотку, но и легкие? Здесь же ходят собаки, женщина моет ребенка на краю дороги, поливая из канистры, грязная вода стекает на край тротуара, двое других малышей, ожидая своей очереди, сидят в этой грязи, но никого такая картина не смущает.

Невозмутимость вообще отличительная черта окружающего меня мира — всем на все наплевать, никаких правил, но и обид тоже.

Многолюдье бывает разным.

Существуют города, в которых толчея вызывает настоящее озлобление, где все раздражены, все всем мешают.

Вторая категория — безразличные, такие позволяют спрессовать себя в толпе, терпеливо переносят давку, мирясь с ней, как с неизбежным злом, и остаются ко всему совершенно равнодушными.

Третья — города вроде Лондона, где толпа не вызывает ни озлобленности, ни эффекта отсутствия, напротив, каждый стремится двигаться по определенным правилам, стараясь не мешать остальным и надеясь, что ему тоже не помешают. Это комфортно и никого не раздражает.

И четвертая — в городах вроде Мумбаи — тесно, но беззаботно. Правила, если и есть, не соблюдают, зато никто ни на кого не обижается. Водители гудят беспрерывно, но спокойно взирают на идущих по проезжей части вдоль тротуара пешеходов, умудряются не давить переходящих в десятке ярдов в стороне от светофора дорогу или попросту спокойно вышагивающих через перекресток по диагонали и болтающих при этом по телефону разинь. В свою очередь пешеходы прощают автомобили прямо на «зебре» и восприятие желтого цвета светофора как зеленого.

Припаркованный во втором ряду, да еще и под углом автомобиль даже на оживленной улице не кажется преступлением, езда не в полосе, а как вздумается не вызывает возмущения, как и попытка кого-то подрезать или втиснуться на машине туда, где и мотоцикл не проскочит. Едем же, чего возмущаться?

Движение при этом достаточно быстрое, никто никого не задерживает и не торопит.

На круглой площади остановилось такси, перегородив две полосы, только потому, что пассажиры пожелали сфотографироваться на фоне памятника. Остальные спокойно объезжают, и никому в голову не приходит, что это ненормально — создавать проблемы многим ради удобства всего двоих. В Лондоне на ветровом стекле машины давно красовалась бы квитанция штрафа, здесь полицейского не видно и близко.

Коробит на каждом шагу. Другой мир, другие правила, вернее, их отсутствие. Или старушка-Европа живет уж слишком упорядоченно? Даже если так, то мне лучше по правилам, привычней как-то…

И еще: кажется, я начала понимать Престонов, не оставшихся в этой стране. Чтобы жить в Индии, нужно родиться вне Англии, иначе ломка понятий может оказаться слишком тяжелой.

Одно утешает — я здесь ненадолго. Чем быстрее справлюсь, тем лучше. Это тоже стимул поторопиться.

В «Оберое» вежливый швейцар в белоснежной форме с широким золотым поясом и в черном тюрбане (кажется, это одежда сикхов), приветливая служащая в сари, — вот, пожалуй, и все напоминающее, что я в Индии. Внутри атриум на все одиннадцать этажей с прозрачным потолком где-то на уровне неба, ярко-красный рояль в холле, скульптура юноши и девушки, чьи стилизованные фигурки мало напоминают упитанные пышнотелые статуи, знакомые по фотографиям индуистских храмов, бюст самого Обероя. Просторный номер в стиле хай-тек и вот оно — обещанный залив прямо под широким, во всю стену, окном номера со знаковым названием «Кохинор-люкс»! Набережная Марина-драйв, плавно закругляясь, огибает залив, на другом берегу которого зеленеют парки Малабарского холма. За этот вид я готова простить все остальное, если бы было что прощать.

Но проявлять благодушное попустительство не приходится, сервис отеля на уровне. Я не любительница показной восточной роскоши, лаконичная мебель номера и всего отеля меня вполне устраивает, к тому же я приехала работать, а не лежать у бассейна или валяться на подушках роскошного дивана с позолоченными ножками.

Чарлз предупредил, что посещение студии у нас завтра утром, потом встреча с бухгалтером фильма, а ночью мы вылетим в Агру, поскольку группа там. Это означает, что остаток дня и вечер я свободна.

Выходить никуда не хочется, снаружи безумно душно, я остаюсь в номере, только делаю два звонка.

Во-первых, это Калеб Арора, который должен прикрывать меня в Мумбаи. Телефон Калеба я получила в Лондоне от Эдварда вместе с наказом связаться, как только прилечу.

Лишь услышав, что я из Лондона, Арора предлагает встретиться, в результате мы договариваемся на семь вечера в «Амадее» на Нариман-Пойнт, это недалеко от «Обероя».

Второй звонок журналисту Кирану Шандару, чья статья подвигла меня на поездку в Мумбаи. Журналиста звонок, как мне показалось, насторожил. Приходится откровенно объяснить, что я некоторым образом связана с фильмом «Тадж-Махал» и потому интересуюсь гибелью Хамида Сатри. И все равно Киран восторга от общения со мной не проявляет, правда, встретиться согласен, но лишь завтра в шесть вечера.

— В «Леопольде»? — предлагаю я, поскольку ни одного ресторана или кафе, кроме знаменитого по книге «Шантарам» «Леопольда» или теперь вот «Амадея», не знаю.

— Лучше в «Нахальной ложке», если вы, конечно, любите французскую кухню. Это недалеко от вашего «Обероя», у меня там в семь еще одна встреча.

Кто мог подумать, что в Мумбаи найдется французское кафе с названием «Нахальная ложка»!

Еще один совет Чарлза Престона: переодеться с шальвар-камиз, так будет меньше проблем.

У индианок две формы одежды — сари и шальвар-камиз. Первое, открывающее живот и декольте, мне категорически не подходит. У меня достаточно тонкая талия (что в Индии не приветствуется, как выяснилось — женщина должна быть упитанной и чем упитанней, тем лучше), но позволить себе глубокое декольте я не могу по понятным причинам. К тому же сари нужно уметь носить, не то будешь выглядеть карикатурно.

Потому мне подходит второй вариант.

Шальвар-камиз — это туника до колен с разрезами по бокам и сильно зауженные ниже колен легкие штаны. Его можно закрыть до горла либо сделать небольшой вырез и прикрыть шарфом.

Конечно, никакого шальвар-камиза у меня нет, в Лондоне купить такое мне не могло прийти в голову, приходится срочно отправляться в магазин отеля. Дорого, основательно пощипало содержимое моей карточки, но видом я довольна — достаточно скромно и качественно.

Шальвары я надеваю с трудом из-за высокого подъема ноги, у индианок поголовно плоскостопие из-за привычки носить сандалии или даже шлепанцы. Кажется, они о каблуках не подозревают. В Европе даже спортивная обувь имеет супинаторы для поддержания стопы, здесь же — сплошные пляжные шлепанцы.

Я тоже выбираю легкие сандалии.

Теперь можно идти хоть куда, не привлекая к себе внимания.

Немного погодя я понимаю, что привлечь внимание в Мумбаи вообще очень сложно. Людям со светлой кожей оно обеспечено только со стороны уличной торговли. На улицах иностранцев непрерывно атакует целая армия индийцев, назойливо предлагающих что-нибудь купить.

Стоит выйти за дверь отеля, как сбоку ко мне подскакивает продавец с целой связкой блестящих на солнце «Ролексов», тараторя, что лучшего подарка «своему бою» мне не найти во всей Индии. Да что там Индии, в мире других таких нет! Часы настоящие, золотые, могу не сомневаться. А что золото немного пооблупилось, и стрелка, отвалившись, болтается под стеклом, так у него есть и не облупившаяся с накрепко приклеенными к циферблату стрелками, сейчас найдет.

Другой индиец настойчиво предлагает купить совершенно необходимый в хозяйстве небольшой барабан. Описывая вокруг меня круги и заглядывая в глаза, он демонстрирует достоинства инструмента, то и дело повторяя «мисся». Я не сразу понимаю, что это изуродованное обращение «мисс».

Спасает от назойливого продавца только вопрос:

— Рarlez-vous français? (Вы говорите по-французски?)

Бедолага таращит на меня глаза, потом соображает, что я спрашиваю на каком-то неизвестном ему языке, и мотает головой. В ответ я развожу руками, давая понять, что ничем не могу помочь, поскольку не понимаю его, как он не понимает меня.

Но я рано обрадовалась, барабан снова перед моим носом, а следом за инструментом растопыренные пальцы рук:

— Мисся, там-там… Тен рупии…

«Тен рупии», конечно, даже не мелочь — но к чему мне барабан? Если дать деньги, чтобы отвязался, вокруг соберутся все торговцы улицы, а на Марина-драйв их много…

Не знаю, чем закончился бы такой торг, но, на мое счастье, барабан заинтересовал двух молодых людей весьма странного вида, причем им инструмент действительно нужен. Воспользовавшись нежданной помощью, я пытаюсь ускользнуть.

Однако атака продолжается с другой стороны.

— Je dis parlez franзais, madame. (Я говорю по-французски, мадам.)

Насмешливый голос принадлежит молодому человеку, предлагающему опахало из пальмовых листьев. Тоже совершенно необходимая для жизни в пятизвездочном отеле вещь. Но пререкаться со знатоком парижского диалекта я не намерена.

— Et je ne suis pas! (А я нет!) — Этого для него достаточно, хотя французским владею свободно.

«Амадей» находится в Центре исполнительского искусства. Арора ждет меня на открытой площадке ресторана, что, честно говоря, было приятно, поскольку темный интерьер зала меня подавлял. Снова залив, снова ласковый ветерок и снова неприятный запах, привыкнуть к которому невозможно.

Калеб полицейский, но старается это не подчеркивать. Форменная фуражка лежит на соседнем стуле, а пуговиц расстегнуто на одну больше положенных.

Он сам делает заказ и, пока еду готовят, передает мне пакет с новыми документами, карточкой на новое имя и довольно тяжелым небольшим свертком. В ответ на мой вопрошающий взгляд, Арора кивает. Оружие…

Престону, который осведомился по телефону, как я, сообщаю, что сижу в «Амадее».

— Со знакомым… лондонским.

Знать ему что-то еще ни к чему.

Калебу объяснила более открыто:

— Это Чарлз Престон, продюсер фильма, я прилетела под видом его помощницы.

Арора только кивает, не задавая никаких вопросов. Конечно, Калеб должен быть более сдержан, чем Чарлз, у них разные роли в жизни. Оба опекуна меня вполне устраивают, спасибо Эдварду за такое прикрытие — не только надежно, но и просто приятно.

После ужина с Калебом я вынуждена вернуться в отель, не ходить же по набережной с пистолетом в сумочке. Но оружием оказывается вовсе не пистолет, а небольшой раджпутский кинжал в красивых ножнах. Сувенир? Игрушка? Но только для тех, кто не знает насколько это грозное оружие в умелых руках.

Раджпутские кинжалы отличаются от всех остальных рукоятями — у них они не продолжение лезвия, а самостоятельная поперечная часть, к тому же имеющая по бокам две детали для защиты запястий. Эти кинжалы бывают разными — от размера в женскую ладонь до размера целого меча, но всегда весьма опасны и эффективны.

Именно таким был убит Рахул Санджит, кинжал легко рассек его тело до сердца.

Мой кинжал невелик, нет и пяти дюймов, ножны у него расписные и даже инкрустированные. Подумав, я решаю, что Арора прав — носить с собой пистолет я не смогу, нам завтра придется лететь в Агру, да мало ли что еще. А вот кинжальчик вполне сойдет за сувенир.

Откуда он узнал, что я люблю холодное оружие и умею им пользоваться? Возможно, и не узнал, а может, сказал Эдвард… В таком случае спасибо обоим.

С трудом удержавшись, чтобы не попытаться всадить кинжал в стену номера, прячу его в красивые ножны и снова убираю в сумку.

Моя жизнь в Индии началась.

Позже я не раз задумывалась: зная о том, как все сложится дальше, не поспешила бы я на первый обратный рейс в Лондон? И честно отвечала: нет! У меня уже был ирландский опыт, но до индийского ему оказалось далеко…

Когда вечером звонит Престон с напоминанием, что встреча на студии «Яш-Радж-Филмс» в восемь, выехать нужно пораньше, поскольку это северо-запад города, я сижу за компьютером, изучая материалы об Индии, Болливуде и Тадж-Махале. Чарлз прав: меня ждет много открытий, не всегда приятных, не всегда обнадеживающих, но главного — о возможных убийцах Хамида Сатри, которых Киран Шандар называл «Чатри Кали» — не находится.

Одно из двух: либо это сверхзасекреченная организация, не пользующаяся Интернетом, либо журналистская утка. Если так, то разыскать убийц будет проще, даже самые неуловимые маньяки вычисляются легче, чем агенты таинственных организаций, ради сохранения секретов которых их хозяева иногда готовы пожертвовать сотнями жизней или устроить теракт со множеством жертв.

Поклонение богине Кали в Индии отнюдь не возбраняется, мало того, индусами оно почитается как чистое и святое дело. Богиня странная — четырехрукая красавица с синей кожей и ярко-красным длинным языком, с которого капает кровь. На шее «ожерелье» из человеческих голов, в одной руке отрубленная (но при этом счастливо улыбающаяся) голова, под шею которой другой рукой заботливо подставлена чаша для сбора крови (не пропадать же добру). На талии пояс с подвесками из человеческих рук.

Две другие руки в разных вариантах: либо держат оружие (с которого тоже капает кровь), либо делают какие-то знаки.

Ноги попирают поверженного простого смертного.

Не сатанизм, конечно, богиня была бы даже красивой, не будь аватарского голубого цвета кожи и обилия чужих ампутированных голов или конечностей. Но поклоняться этакой кровожадной твари даже с аппетитными формами и с кукольным личиком могут лишь крайне далекие от человеколюбия люди.

И все же, если поклоняются, значит, находят что-то разумное в отрезанных головах и конечностях.

Богиня смерти… Такие тоже нужны, не будь нашей старухи с косой, мир перенаселился бы много тысяч лет назад и по всей Земле стоял немолчный стон страдальцев, для которых смерть желанна, например, из-за болезни.

Богиня времени — на санскрите «кали» — и есть время. В этом свой резон, главный убийца всего сущего — время, оно способно разрушить любые результаты человеческой деятельности, ничто не вечно.

Богиня, которая следит за человеком от момента его зачатия до физической смерти его тела. Вот уж подарочек! Я даже плечами передергиваю, сознавая, что за мной всю жизнь наблюдает синяя дама с красным языком, с которого капает кровь…

Я совершенно не понимаю индусов, а ведь мне предстоит разобраться с деянием последователей этой богини. Психи? А кто из нас нет? Мы привыкли считать всех, кто отступает в сторону от наших христианских понятий о добре и зле, в лучшем случае заблуждающимися. Но так ли это?

«Штаб-квартира» поклонников синей богини в Калькутте, о чем можно догадаться по названию города. Самые известные и страшные поклонники — туги (или тхаги, тхуги). Это секта душителей, о них сняты фильмы-страшилки и написаны книги. Многочисленные рассказы о тугах можно было бы списать на любовь людей к ужастикам, не будь большого количества жертв.

И все же в историях с тугами меня настораживает соседство грабежей с убийствами, туги душили фирангов (европейцев или тех, кто им служит), а имущество забирали себе. Не попытка ли это просто подвести идеологию под обыкновенный разбой? Похоже на то.

Считается, что с тугами справились англичане и движение идейных грабителей-убийц в позапрошлом веке сошло на нет.

Если верить статье Кирана Шандара, в Индии появились новые последователи синей богини, которые вспомнили о другом ее символе кроме отрезанных голов — сердце.

В человеке богиня пребывает в анахата-чакре — сердечной чакре, в центре грудины. Называется Ракти-Кали. А еще присутствует в дыхании, в жизненных силах человека.

Это означает, что, хочу я того или нет, богиня присутствует во мне самой? Причем в чужом, пересаженном мне сердце прямо под шрамом после операции.

Чертыхнувшись сквозь зубы, я сообщаю сама себе:

— Я в мистику не верю!

Лучше заняться Тадж-Махалом.

Великие Моголы были мусульманами, они не верили ни в каких синих богинь и едва ли поощряли такую веру. Тадж-Махал построен мусульманским императором Шах-Джеханом в память о его жене-мусульманке Мумтаз. Минареты комплекса свидетельствуют, что ни о каком поклонении Кали речь идти не может. Следовательно, вырезать сердце в честь синей богини никакие ее последователи на территории Тадж-Махала тоже не могли!

И все-таки это случилось. Следом за Кираном Шандаром об изувеченном трупе Хамида Сатри, найденном в Тадж-Махале, упомянули с десяток серьезных печатных и Интернет-изданий. Опровержений не последовало, да и Престон подтвердил гибель бывшего коллеги.

И все же…

Из-за чего убили Хамида Сатри? У меня это сомнений не вызывает — из-за алмаза. Ричардсон прав — именно камень нужно искать, алмаз выведет на убийц. И наоборот. Каким-то образом к нему попал дорогущий бриллиант, и Сатри поспешил драгоценность продать. Ни к чему приплетать сюда ритуалы, посвященные синей богине. Думаю, вырезанное сердце не больше чем попытка замести следы. В Англии такое было бы невозможно, а вот в Индии с ее верой во множество богов и поклонением богине смерти — вполне.

Боюсь, и полиции удобно списать все на страшные ритуалы и месть синей богини.

Но я не Киран Шандар и все распутаю без страшилок.

В оставшееся до сна время я изучаю послужной список Хамида Сатри, ведь предстоит быстро понять, кто именно из его окружения, явного или тайного, мог иметь на продюсера такой зуб, что пустил в ход острый нож.

Сатри миллиардер по индийским меркам и мультимиллионер по английским. Все равно богат и знаменит. Удачные фильмы, большие доходы, слава, поклонницы, смазливая внешность ловеласа… терпеть не могу таких мужчин! Но с его удачливостью придется считаться, вернее, учитывать, ведь кроме алмаза поводом для расправы могли стать роскошный дом на Малабарском холме (я бросаю взгляд за окно, где на другом берегу залива Бэк-Бэй видны ночные огни дворцов на этом самом холме), несколько дорогих машин, еще дома в Гоа и Дели, квартира в Дубаи и даже Венеции… и многое другое. Удивительно, нет только недвижимости в Лондоне.

Решив, что утром просто следует спросить у Престона, кто мог бы рассказать о Сатри подробней, я проверяю почту и отправляюсь в душ. Письма от медсестры Яны по поводу странностей доктора Викрама Ратхора нет. Не решилась или поняла, что это глупость? Меня устраивают оба варианта, мне не до подозрений Яны, тем более она сама сказала, что доктор Ратхор прекрасный специалист и человек.

Стоя под душем, я размышляю о странных совпадениях — мой врач индиец, пригласили меня на выставку алмаза под названием «Тадж-Махал», прилетела я на съемки фильма «Тадж-Махал» и расследовать убийство бывшего владельца этого алмаза, совершенное в Тадж-Махале. Вокруг сплошная Индия…

Высунув язык перед зеркалом, убеждаюсь, что он не красный и не длинней обычного, и снова громко произношу:

— Я в мистику не верю!

Черт! Привычной звенящей стали в этом утверждении, честно говоря, поубавилось.

Следующий день мои возникшие сомнения развеивает.

Ночью мне снится осень. Прохожие спешат по улицам, ежась от пронизывающего ветра, дождь стучит по крышам, причем он сильный, такой редко бывает в Лондоне в октябре. Проснувшись, я понимаю, что дождь идет за окном. Последний в сезоне ливень…

В семь утра меня ждет машина, в восемь встреча на студии «Яш-Радж-Филмс», с которой сотрудничает «Пайнвуд». Это крупнейшая студия, к тому же славная своей историей. Именно здесь снимаются самые звездные фильмы с самыми «звездными» звездами Болливуда.

Как и его заокеанский брат Голливуд, Болливуд — это целая система студий самых разных, больших и маленьких, богатых и с весьма скромным бюджетом. Уравнивает их одно: любой непосвященный, любой чужак через полчаса там вполне может сойти с ума.

По количеству производимых фильмов Болливуд давно обогнал Голливуд, по числу зрителей он вообще вне конкуренции, об этом много говорили и писали: зрительская аудитория Болливуда — несколько миллиардов зрителей. Если к этому добавить очень скромные бюджеты снимаемых фильмов (самый дорогой индийский в Голливуде считался бы малобюджетным), то доходность должна зашкаливать.

Теперь я понимаю, что Хамид Сатри просто обязан был быть безумно богатым, ведь в его арсенале столько успешных для Болливуда фильмов! Наверняка он купил тот алмаз у какого-нибудь менее успешного владельца, чего конкуренты не простили. Может, и налет на Букингемский дворец был вовсе не ради теракта против королевы, а ради пошлой кражи бриллиантов? Но тогда снова возникает вопрос о нелогичности действий налетчиков — худшего времени для нападения, как открытие выставки в присутствии ее величества, не придумаешь.

Я и подозревать не могла, как скоро получу опровержение многих своих догадок.

Дорога на студию примечательна. Мы проезжаем всю Марина-драйв, я вижу знаменитый пляж Чоупатти, где отдыхающие встречают рассвет, кто еще только с трудом просыпаясь, кто уже в осанне йоги… Но самое удивительное — Бандра-Уорли Си Линк — мост через залив Махим. Впечатляющее инженерное сооружение. Когда мы поворачиваем на него, водитель подает мне бинокль:

— Возьмите, рани.

Посмотреть действительно есть на что, хотя мы движемся по полосе со стороны Аравийского моря. Бандра-Уорли Си Линк и вид трущоб мыса Уорли внизу так же показательны, как современный аэропорт Мумбаи и лавина крыш утлых построек, затапливающих пространство между высотными домами рядом с ним. Блеск и нищета, ультрасовременность и немыслимая отсталость, роскошные постройки и люди, живущие на свалках, — это Мумбаи.

Пока я его не видела, Нариман-Пойнт не в счет. Говорят, что Мумбаи — это не Индия, в такой же степени Нариман-Пойнт не Мумбаи. Конечно, если уж я здесь, стоило бы походить по другим улицам и посмотреть, но мне некогда. Возможно, когда-нибудь я прилечу в этот город в попытке разобраться в нем, но только не сейчас. Сейчас, несмотря на все окружающие красоты и достойные удивления или потрясения (не всегда хорошего) вещи, я интересуюсь только одним: что можно разузнать о Сатри в Мумбаи и когда мы улетим в Агру. Все остальное сентиментальная чепуха, лишь мешающая делу.

А потому я незаметно откладываю бинокль и включаю айфон, есть недоработанные вопросы, которые следовало бы просмотреть, прежде чем задавать их на студии.

Я не любительница кино вообще, а уж индийского особенно. Читала, что оно заметно изменилось и, помимо танцевально-слезных пустышек, рассчитанных на неграмотных домохозяек, жизнь которых ограничена утлой лачугой и ближайшим дешевым рынком, студии Болливуда стали создавать вменяемые и даже серьезные фильмы, но это меня все равно не волнует. Не интересует даже, что за шедевр снимал Санджит и начинал Сатри, это все равно. Интересует только его отношение к алмазу «Тадж-Махал», а это едва ли связано с творческими проблемами. Лично мне ясно, что Сатри фильм был нужен ради рекламы алмазу, а когда оказалось, что нагрузки на съемках мешают, просто ретировался, главное было сделано — «Тадж-Махал» зазвучал в новом качестве. Реклама обеспечена.

У меня вообще крепнет подозрение, что все вокруг алмаза «Тадж-Махал» инсценировано: его внезапное появление, легенды, даже кража — это работало на ажиотаж вокруг бриллианта, и если теперь его найти, цена взлетит до небес.

Но что-то пошло не так, Сатри стал мешать, и его убрали. Сделали это эффектно, добавляя мистики всей истории и стоимости бриллианту.

Терпеть не могу дела, в которых все завязано на деньги! Даже борьба с терроризмом, где есть хоть какая-то опора на идейные ценности, пусть даже ненормальные, логичней. Чего не хватало этому богачу Сатри, у которого было все: деньги, владения, машины, любовницы? Ярчайший пример того, как зарвавшийся богач платит жизнью за свою жадность. Его мне даже не жаль, несмотря на изуверский способ казни. И все же я должна распутать этот змеиный клубок и найти украденный алмаз. «Тадж-Махал» не виноват, что оказался в руках не у тех.

А может, это все-таки божья кара? Тогда я с высшими силами согласна, Сатри не стоило жадничать. Может, эта синяя богиня не такая уж… черная?

Первая же деловая встреча с бухгалтером фильма «Тадж-Махал» Махавиром Вадантом оказывается настоящим сюрпризом лично для меня (Престон явно ожидал нечто подобное).

Престон кивает на толстяка в светлом помятом костюме:

— Вот человек, который расскажет вам все, что вы хотели знать о Хамиде Сатри. Никто лучше бухгалтера не знает подноготную Сатри.

Вадант изображает смущение:

— Мисс Макгрегори, едва ли это так. Многое не является таким, каким выглядит, а Хамид Сатри был скрытен, ох, как скрытен.

Бровь Престона изумленно приподнимается:

— Хамид Сатри скрытен? Да бог с вами! Глупей и болтливей человека во всем Болливуде не сыщешь.

— О, это только казалось, только казалось… Мы даже не подозревали, что он владеет алмазом такой ценности…

Голос у Махавира Ваданта вкрадчивый, какой-то паточный, произносимые им слова словно прилипают к коже, их хочется немедленно смыть, в крайнем случае, стряхнуть. Сама внешность толстяка тоже не радует. Вадант ниже меня, не больше пяти с половиной футов, полноват, лысоват, маленькие глазки спрятаны за толстыми стеклами круглых очков. Его пухлые ручки словно не способны находиться в покое, они то и дело что-то складывают, перекладывают, перебирают… Нервозность свидетельствует о волнении.

О взвинченных нервах напоминают и пятна пота под мышками, и капельки, выступающие на лбу и висках, несмотря на работу кондиционеров в здании. Белки глаз, заметные над нижним веком, подтверждают состояние стресса.

В свое время я изучала физиогномику в изложении китайцев, а потому способна читать лица, как геологи карту местности. Если лицо не побывало под ножом пластического хирурга, оно способно многое рассказать о самом человеке, для специалиста — почти все. Но даже если побывало, свидетельства натуры и следы произошедших с человеком событий упорно возвращаются на свои места на лице. Это приводит красавиц в отчаяние и радует пластических хирургов необходимостью повторять операции снова и снова, а наблюдателей-физиогномистов подтверждением их правоты.

Лицо Махавира Ваданта красноречиво говорит о том, что он лжет. Всегда, почти во всем и злонамеренно. Не следует доверять якобы смущающемуся толстячку. Он жулик, способный прикарманить чужие деньги. Почему этого не замечает мудрый Престон — загадка. Или замечает, но извлекает из жуликоватости Ваданта свою выгоду? Скорее так. Но я не ради разоблачения бухгалтерских шашней Ваданта прибыла в Мумбаи, мое дело алмаз, а к таковому этот слизняк отношения иметь не может, слишком слаб. Лжет он явно по мелочам, норовя ухватить свои крохи, пусть даже весьма прибыльные. И знать об алмазе что-то существенное едва ли может, и рассчитывать на его болтовню о Сатри тоже не стоит, хотя можно попробовать.

У Престона звонит телефон, коротко извинившись, Чарлз отходит к окну и принимается с кем-то ссориться. Чтобы отвлечь собеседника от Престона, я пытаюсь расспрашивать его.

— Вы вели дела Сатри не только на студии, но и личные?

— Да, вел… но это громко сказано… ему переводили деньги, я переводил на личные счета Сатри…

— Как вы думаете, за что его могли убить?

— Ах, из-за денег, конечно! — Вадант даже ручками всплескивает, от чего довольно широкие рукава его светлого пиджака взлетают и опадают.

Пиджак изрядно помят, даже самая качественная одежда из льна или хлопка без добавления синтетических волокон сильно мнется, а костюм Махавира Ваданта едва ли видел утюг хоть раз за последнюю неделю.

Рядом с ним Чарлз Престон просто образец элегантности и ухоженности, хотя Чарлз и сам по себе образец. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не морщиться.

— С кем-то не поделился?

Рукава снова взлетают.

— Чем делиться?! Сатри вовсе не был богат, как вы думаете.

— Как это, он же миллиардер. Кстати, это если считать в рупиях, или он миллионер по европейским меркам?

Вадант приближается ко мне, насколько это было возможно, и шепчет, делая страшные глаза:

— Это блеф! У Сатри не было ничего, кроме долгов. Все его имущество давно заложено, а выплаты по кредитам просрочены.

Господи, что за бред?!

— А дом на Малабарском холме?

— О… — человечек в мятых брюках отстраняется, картинно закатывая глаза, — не завидую наследникам. Едва ли продажа дома позволит оплатить проценты по кредиту, на который он взят.

— А остальная недвижимость? — Я уже просто не верю этому вралю, слишком уж он драматизирует, стараясь произвести впечатление.

— Все вокруг Сатри было блефом, все! Его миллионы, его дома, машины, квартиры, даже женщины. — Толстые пальчики загибаются один за другим.

— Что, и женщины не настоящие?

— Почти, — шепотом сообщает Вадант. — Последнее время не он платил за красавиц, а женщина за него.

Я морщусь, вовсе не желая обсуждать такую тему, хотя, если подумать, в ней что-то есть, разве мало состояний развеяно, как дым, именно благодаря женщинам? Вадант принимает мою реакцию за недоверие к его словам и снова горячо шепчет, оглядываясь на бушующего с телефоном у уха Престона:

— В последний год перед исчезновением у него была старуха.

— Так уж и старуха?

Лучший способ заставить болтливого собеседника сказать все — это усомниться в его словах.

— Да, Амрита Ратхор на пятнадцать лет старше Сатри. Красавица, конечно, но старуха!

— А может, это любовь?

— Любовь?! — Казалось, у человечка даже очки приподнялись и вспотели. — Вы говорите «любовь»? Деньги это. Причем ее деньги. Этот ловкач обчистил красавицу, а потом сбежал. Нет, она-то его любила…

Вадант хихикает, словно знает что-то неприличное. Но его глаза лгут, то ли сам не верит в то, что говорит, то ли знает куда больше.

Я соображаю, как вытащить из него то, что он недоговаривает, но сделать это не удается, Престон закончил разговор и идет к нам. Заметно, что он разъярен.

— Что-то случилось?

— Мне нужно завтра быть в Агре, но рейсы из Мумбаи в Агру есть только дважды в неделю и днем!

— Это означает?..

— Это значит, что нам с вами придется лететь в Дели, а оттуда в Агру. Ночь мы проведем в аэропорту и днем будем плохо соображать. Отдохнуть в полете невозможно, на внутренних рейсах нет первого класса. Чертова Индия!

— Можно поездом, — вворачивает словечко Вадант.

Это вызывает новый приступ ярости у Престона:

— Это вы можете ездить в ваших поездах! Подготовьте документы по состоянию бюджета на сегодня, я позже заберу. Мисс Макгрегори, я вас пока оставлю, нужно решить несколько вопросов, не связанных с вами. Сумеете сами добраться до отеля?

— Да, конечно.

— Тилак в восемь заедет за вами, номер в гостинице не сдавайте, но вещи с собой в Агру соберите, вы мне нужны там.

Он уже поворачивается, чтобы уйти, но потом вдруг добавляет:

— Вам ведь все равно нечего делать до вечера? Заберите у этого, — палец Престона тычет в стоящего в ожидании непонятно чего Ваданта, — документы.

Я вспоминаю, что на шесть назначила встречу Кирану Шандару, но сообщать об этом Престону не стоит, все успею. К тому же возможность пообщаться с Вадантом означает вероятность выудить у него о Сатри то, чего пока не сказал.

Когда Престон удаляется, я интересуюсь у Ваданта:

— Как скоро у вас будут готовы документы?

Тот ерзает:

— К шести…

— Через час! — Есть люди, с которыми, как с Вадантом, просто нельзя разговаривать мягко, которым нельзя попустительствовать. Разреши я ему принести документы к восьми прямо к машине, он бы и туда опоздал. Но стоит потребовать командным тоном, как человечек вмиг становится покладистым. Промокнув большущим платком пот со лба и проплешины на темени, он согласно кивает:

— Я постараюсь.

Я вдруг понимаю, что даже не знаю, где его найти, если вдруг исчезнет, а потому бодро предлагаю:

— Я с вами. Заодно познакомлюсь с бухгалтерией кинопроизводства.

Вадант явно удивлен, но не спорит.

Ему хватает часа, нужно лишь отобрать файлы и распечатать их.

Пока Вадант возится с принтером, я пытаюсь вспомнить что-то, что ускользало по поводу финансов Сатри. Вспоминаю:

— Вы говорите о безумных долгах Сатри, но ведь он получил десять миллионов фунтов стерлингов. Это огромная сумма, неужели долги были больше?

От меня не укрылось, что Вадант чуть вздрогнул при упоминании о десяти миллионах.

— Откуда у вас такая информация?

— Это не важно. — Так я тебе и рассказала об откровениях перепуганного Томаса Уитни!

Вадант вдруг вскидывает на меня глаза, в которых совсем нет приниженного ожидания пинка, только настороженное внимание. Но взгляд тут же скользит вниз, а сам бухгалтер частит полушепотом:

— Если эти деньги и были, то Сатри их сразу же отдал кому-то другому.

— Так были или нет?

Я не могу понять, не почудилась ли мне смена выражения его глаз?

— Были, но… — Вадант сокрушенно разводит пухлыми ручками. — Только не спрашивайте меня, кому Сатри отдал кейс с теми деньгами, я не знаю! Он был должен страшным людям. Да, очень страшным… Такие ни с чьей жизнью не считаются.

— Организованной преступности? Мафии?

И снова в его взгляде мелькает что-то, что не соответствует облику, но что я уловить не могу. Ручки машут:

— Что вы, что вы! Организованная преступность просто мальчишки по сравнению с этими… Даже говорить о них страшно.

Я жду, иногда это помогает выудить у человека больше, чем он намерен сказать.

Под моим строгим взглядом Вадант собирает бумаги в папку, защелкивает ее и подает мне, старательно глядя на руки, но не в глаза. И все же добавляет, словно решившись в последний момент:

— Это чатристы. Если кто и убил Сатри, то они.

Еще один со страшилками про последователей Кали!

Я усмехаюсь:

— Или обманутая любовница? Или просто те, кого он надул с алмазом? Или…

Вадант вымученно улыбается:

— Я не знаю. Ох, скорей бы закончились эти съемки и все эти дела!

— Какие дела?

Он мгновение мнется, потом обводит ручками кабинет, заваленный папками и просто бумагами:

— Вот это. Я старый больной человек и очень хочу отдохнуть. Сатри уговорил меня поработать на фильме, но не сказал, что будет столько проблем.

— У Хамида Сатри есть родственники?

— Есть, если их можно считать родственниками. Знаете, игроку очень трудно сохранить хорошие отношения с родными. В Индии мы строго относимся к таким вещам.

Меня мало интересует осуждение игроков индийской общественностью, а вот сам факт, что Сатри игрок, значит немало.

— Он играл?

— О, да! Да! Иначе откуда же долги? Проигрывал целые состояния. — Пухлая ручка Ваданта делает жест, видно означающий «пфф!», то есть полет денег в неизвестном направлении. — Его дома проиграны один за другим, оставалось только подписать нужные бумаги. Казино, красотки, вино, машины… Это никого до добра не доводило.

— Его могли убить за долги?

Человечек в мятых брюках скорбно вздыхает:

— За долги отнимают все, за долги могут избить, но вырезать сердце? Зачем? Человек без сердца не сможет вернуть ни одной рупии. Сатри мог заработать на съемках этого фильма, при всей его бесшабашности он был прекрасным продюсером, но сбежал, не заработав ничего. Те, кому он должен, предпочли бы подождать, а вот чатристы…

Решив поговорить с Вадантом, который знает явно больше, чем уже сказал, позже, я забираю папку и не без удовольствия прощаюсь. У меня еще есть время, чтобы пообедать, собраться и встретиться с Кираном Шандаром. Только если и он заведет беседу о чатристах…

На вопрос, где поблизости можно перекусить, секретарь Ваданта Камала советует не делать этого в «Макдоналдсе», который рядом, а пройти по улице дальше, там есть замечательный ресторанчик индийской кухни «He said, She said», в котором чисто и уютно. Что я и делаю. Надо же попробовать местные деликатесы.

Ресторанчик действительно симпатичный, внутри соседство азиатского, европейского и скандинавского стилей в оформлении. Это не смесь, а действительно соседство. Он оформлен современно, один зал как уличное кафе где-нибудь во Франции или Италии, другой с низкими столиками, характерными для самой Индии, третий — с выкрашенной в белый цвет мебелью из «ИКЕА». На любой вкус.

Я храбро выбираю светлую веранду с большими диванами и низкими столиками. Это особенность Индии. Здесь не принято есть вилкой и ножом, конечно, в ресторанах европейского типа столовые приборы подадут и салфетки положат, и столы в них высокие, но… Сами индийцы в качестве столового прибора предпочитают собственные пальцы или ложку, иногда две. Еще одна особенность: только правая рука, ведь левая «грязная». Из-за отсутствия туалетной бумаги и достаточного количества воды, чтобы таковую заменить, левая рука и впрямь может оказаться не совсем чистой. Как и вилки с ложками в небольших забегаловках с едой на улицах. Надежней три пальца правой руки или кусок лепешки в качестве лопатки.

Обо всем этом я прочитала в Интернете и готова учесть.

Помня советы бывалых путешественников, я заказываю самые безопасные блюда, прошу не переусердствовать с приправами, намекая, что мой желудок может пострадать от непривычно острой пищи, и особенно отмечаю, что лед в напитках не нужен. Это потому, что индийцам не приходит в голову перед замораживанием воду кипятить, вода изо льда для европейца не просто не полезна, но и весьма опасна.

Обслуживающий меня молодой человек понимающе кивает, обещая, что сделает все, как надо. Сомневаюсь, но если уже решилась…

Мне подают вилку, нож и две ложки — на любой вкус. Но я храбро решаюсь есть руками, вернее, одной рукой. Экзотика так экзотика. Левая рука для индусов «нечистая», потому едят только правой, значит, и я так же. Чтобы ненароком привычно не подхватить вилку левой рукой, я зажимаю в ней салфетку. Отламываю кусочек лепешки, он рвется одной рукой крайне неудачно — тонкой полоской, пытаюсь подхватить этим обрывком соус. Вторая попытка оказывается более удачной, третья и вовсе приводит к цели. Я почти индианка, ем руками и кусочком лепешки. Вкусно и даже удобно. Надо же…

Я бывала в индийском ресторане в Лондоне, главное впечатление, вынесенное оттуда, — слишком остро, настолько, что вкус просто забивается ощущением огня, полыхающего во рту и пищеводе. Здесь все несколько легче, видно, повара приспособились к посетителям из соседних киностудий, ведь далеко не все родились и выросли в Индии. Порции большие, все вкусно, льда в напитке нет. А еще в меню много курицы — это тоже дань европейцам, местные предпочитают вегетарианскую пищу, а ограничения в виде отказа в использовании индусами говядины, а мусульманами свинины, оставляют поварам курятину, козлятину и баранину.

Взяв на заметку этот ресторан, я оставляю щедрые чаевые и выбираюсь на соседний перекресток, чтобы поймать такси. Пора в отель, по пути еще нужно купить пару шальвар-камизов для Агры, не ходить же две недели в одном и том же.

У такси никаких зеленых огоньков, чтобы дать понять, что они свободны, водители истошно сигналят безо всякой надобности. Я не сразу это понимаю, а потому пропускаю несколько машин, прежде чем замечаю, как ловит такси пожилая пара индийцев. Взяв на вооружение их манеру, получаю возможность сесть в машину тут же. Что ж, это тоже надо запомнить…

На вопрос, где лучше купить шальвар-камиз, таксист удивленно оглядывается через плечо и кивает:

— Конечно, рани.

Мы переезжаем залив по Бандра-Уорли, но потом сворачиваем с набережной. Я предпочитаю знать, где нахожусь, потому снова включаю навигатор. Он сообщает, что, перебравшись в потоке машин по мосту Фрер над железнодорожным вокзалом, мы направляемся на восток по Али-роуд.

На площади неправильной формы, образованной пересечением трех улиц, на шестиэтажном здании красуется гордая вывеска «Отель Либерти». При этом само здание страшно облезлое с почерневшими стенами и горами мусора на выступающих крышах навесов первого этажа. Некоторые балкончики наподобие французских попросту обвалились, окна занавешены изнутри чем попало, на остатках решеток в них сушатся тряпки… Неужели отель?! Я вспоминаю, что в Мумбаи почему-то принято называть отелями рестораны, и мысленно благодарю Камалу за совет пообедать в «He said, She said».

За «Отелем Либерти» видна высотка, первые этажи которой уже используются, а наверху идет надстройка. И никого это не беспокоит. Похоже, надстроены почти все дома, во всяком случае, верхние этажи разительно отличаются от нижних и даже друг от друга.

В моем распоряжении несколько часов, людей на улицах много, движение приличное и свободных такси тоже достаточно, вывески дублированы на английском, потому я решаю пройти хотя бы по Али-роуд пешком. Навигатор подсказывает, что отсюда до Марина-драйв не так уж далеко.

Ныряю в лабиринт небольших улиц к северу от Али-роуд, там чище, как мне кажется.

Везде одно и то же: облезлый вид зданий, хотя их и пытаются штукатурить, между трех-шестиэтажными домами видны высотки. Высокие дома, конечно, не такие, как в Нью-Йорке, но от двадцати до сорока этажей много, причем разбросаны они по всему городу и часто стоят вплотную к старым постройкам. Как строили-то?

Довольно чисто, никаких свалок с крысами у светофоров. Или я уже начала привыкать? Не хотелось бы.

Женщин немного, буквально все они в шлепанцах и без носков, большинство в сари, мелькают черные наряды мусульманок. Мужчины поголовно в европейской одежде — брюки и рубашка. Удивительно, но рубашки светлые и часто белые. Как они умудряются отбеливать одежду после такого смога?

А марево горячего воздуха, в котором больше выхлопных газов, чем кислорода, действительно колышется над Мумбаи. Вторая половина дня не лучшее время для прогулок, потому надо делать покупки и ехать в отель.

Все улицы — сплошной торговый ряд, товары разложены под навесами, развешены прямо над головами прохожих. Меня удивляют свертки с тряпьем на крышах навесов и даже автобусных остановок. Там валяется одежда, какие-то подушки, одеяла и просто мешки. Оказалось, это вещи тех, кто ночует на улице. Ночью спят прямо на земле на тех самых подушках, укрываясь одеялами, а утром, свернув их, отправляют на крыши.

Везде бойкая торговля не только вещами, но и едой. К запаху океана и гнили я уже привыкла, привыкать к ароматам местной пищи не хочется, потому, разыскав приемлемую лавку с женской одеждой, я без примерки приобретаю два шальвар-камиза и спешу покинуть этот район. Уютней на широкой Али-роуд.

В отель возвращаюсь с чувством исполненного на сегодня долга. Я не только побывала на студии, узнала много нового о Сатри, но и познакомилась хотя бы с частью Мумбаи. Остается только встретиться с журналистом.

Кафе со своеобразным названием «Нахальная ложка» действительно специализируется на французской кухне. В Мумбаи в него наверняка ходят местные, за экзотикой, или иностранцы, уставшие от индийской кухни. Кстати, в городе много итальянских ресторанов, это своеобразный компромисс между индийскими и европейскими блюдами.

Журналист уже ждет меня, что для местных удивительно. Возможно, просто остался после какой-то предыдущей встречи.

Киран Шандар худощав, горбонос и энергичен. Он явно куда-то спешит, во всяком случае, на долгую спокойную беседу не настроен. И я его совершенно не интересую, встретиться согласился из вежливости и в благодарность за то, что англичанка прочитала его статью. Но мне все равно — важней, что он может сообщить.

Мы заказываем кофе и воду, от предложенных сладостей я отказываюсь.

— Вы журналистка?

— Нет, я уже говорила, что некоторым образом связана со съемками фильма «Тадж-Махал», продюсером которых был Хамид Сатри. По сути, мне придется выполнять его работу. Отсюда желание знать, кто и почему его убил.

— Почему вы решили, что я знаю больше, чем уже сообщил?

— Вы написали, что это ритуальное убийство. На чем основана такая уверенность?

Киран Шандар изумленно вскидывает на меня глаза:

— Вы считаете вырезанное сердце признаком мелкого воровства?

— Я неправильно выразилась. Почему вы уверены, что это ритуальное убийство совершено именно чатристами? Такие случаи уже бывали?

Он молчит, словно раздумывая, говорить ли мне правду. Приходится поднажать.

— Киран, если уж сказали «а», говорите и «б». Вам известны такие случаи?

Журналист хмыкает:

— Только слухи. Ну, и исторические факты.

Так… Решил не отвечать честно.

— Какие исторические факты?

Он вскидывает голову, упрямо поджимая губы, усмехается:

— Вы сочтете это выдумкой, если не слишком жалуете прессу. В прошлом и позапрошлом веке в газетах были сообщения о случаях, когда богине Кали приносили в качестве жертвы вырезанное сердце.

Если честно, мое собственное сердце заныло при этих словах. Хотя какое оно собственное? Заимствованное на пять лет у погибшего донора — скажем так.

— И вы решили, что это именно такая секта?

Киран пожимает плечами.

— Я же говорил, что не поверите.

— Я все равно докопаюсь до истины, даже если вы больше не скажете ни слова. Обидно, что уйдет время, которого мало.

— Зачем вам все это?

Вообще-то я на его месте тоже не стала бы ничего рассказывать. Почему он должен раскрывать секреты, если таковые имеются, любопытной англичанке? Тем более секреты опасные.

— Киран, я не помощник продюсера, вернее, не совсем так. Я присутствовала на выставке в Букингемском дворце, когда там был совершен теракт. И мне нужно знать все, связанное с алмазом «Тадж-Махал» и съемками одноименного фильма. Совершено нападение на ее величество, тяжело ранен премьер-министр, убит продюсер и режиссер фильма, похищен алмаз. Разве это не основание, чтобы интересоваться тем, что происходит вокруг Тадж-Махала?

Теперь он точно решит, что я законспирированная журналистка, но это не повредит. Не признаваться же, что я агент?

— Боюсь то, что происходит вокруг Тадж-Махала, мало связано с нападением на вашу королеву. Здесь и своих проблем хватает. Я сказал все, что знаю, если вспомню еще что-то — позвоню. Извините, мне пора.

— Вы говорили, что у вас здесь еще одна встреча в семь.

— Перенесли в другое место. Если будет что-то интересное, я с вами свяжусь. Но едва ли вам интересны события в Мумбаи и Агре.

— Это почему?

Он встает, давая понять, что беседа закончена, но на вопрос отвечает:

— Вы даже сейчас первой назвали королеву и премьера. А главное в другом.

— В чем?

— Осквернен Тадж-Махал. Понимаете, это храм любви, а в нем совершено жестокое убийство. И это обязательно вызовет волнения в Агре. Уже вызвало.

Он прав — меня куда больше интересует само убийство, чем то, что оно совершено на территории знаменитого комплекса. Если Тадж-Махал в моем интересе и присутствует, то только как место преступления.

Глядя вслед уходящему журналисту, я пытаюсь понять, что стояло за последними фразами — нежелание раскрывать свои секреты потому, что их можно эффектно преподнести в очередной статье, или мистическая дурь. Если он мистик, то куда лучше опираться на реалиста Калеба Арору.

Конечно, я немало читала о разных таинственных проклятиях знаменитых бриллиантов, о том, кому лучше носить, а кому даже в руки не стоит брать алмазы, но это сродни заклятиям, наложенным на гробницы фараонов. Достаточно произойти одному несчастному случаю, как все, кто верит в древние проклятия, валятся, словно костяшки домино. А кто не верит, доживают до старости и умирают в своей постели, презрев все недовольство мумий.

Есть еще один повод сомневаться. У серийных убийц и знаменитых воров нередко появляются подражатели. Не потому, что учились у этих преступников или додумались до их почерка сами, а именно благодаря освещению преступлений в прессе. Стоит какому-то ушлому репортеру со знанием дела описать убийство, да еще нагнать страху многочисленными кровавыми подробностями, как у одних появляется желание от ужаса спрятать голову в песок, а у других скопировать почерк. Иногда, чтобы почувствовать себя столь же сильным и неуловимым, а иногда просто от дури, уверенности, что если настоящего маньяка не поймали, то не поймают и его подражателя.

Сколько убийств никогда не было бы совершено, не будь вот такой «помощи» людей, умеющих их красиво описывать. Полиции всех стран очень трудно отсечь идиотов-подражателей и поймать вдохновителей. При этом те, кто своим литературным творчеством навел подражателей на мысль о преступлении, остаются безнаказанными.

Какой-нибудь глупец начитается откровений Кирана Шандара и решит при ограблении тоже вырезать у жертвы сердце вместо того, чтобы ударить по голове, оставив шанс выжить.

Я ловлю себя на том, что обвиняю журналиста в будущих преступлениях. Он не виноват в людском стремлении подражать и, возможно, прав в своих подозрениях, а сержусь я потому, что Шандар не желает раскрывать мне тайны, которые знает. И все равно его склонность к мистицизму раздражает, Шандар не помощник, хотя расспросить о чатристах, например, у Ароры, стоит. Вдруг он тоже что-то слышал об этой секте?

Но сделать это удастся только после возвращения из Агры. Такие вопросы не обсуждают по телефону, а мне уже пора собираться.

Индия не раскрыла свои тайны сразу, но я и не пытаюсь все постичь за один день, у меня в запасе две недели. Но ни днем больше! Дольше я в этой духоте и вони просто не протяну. Престон посоветовал, оказавшись на улице, сделать несколько глубоких вдохов, чтобы заставить свой организм смириться с запахом гнили. Это, конечно, помогает, но стоит немного побыть в кондиционируемом помещении, и приходится насиловать организм этими самыми глубокими вдохами снова.

Глава 8

Это не могло быть правдой, но было так! Во дворце объявлено о предстоящей свадьбе принца Хуррама с внучкой… персидского шаха.

Арджуманд окаменела от ужаса и горя. Ее любимого женят. Девушка не думала о том, что обещана их с Хуррамом свадьба, это отошло куда-то в сторону. Главным стало то, что у ее любимого теперь будет жена, с которой… Об этом лучше не думать совсем.

Сердце зашлось от боли так, что в глазах потемнело. Конечно, падишах не спрашивал согласия сына на брак, это было не принято, и невесту выбрали не по любви и не за красоту — хотя персиянки красивы, — а по расчету. Но появление рядом с Хуррамом юной красавицы означало, что он может совсем забыть Арджуманд. Разве редко такое случалось? Любовь с первого взгляда на всю оставшуюся жизнь и даже после нее — такое бывает только в стихах поэтов.

Разве важно то, что принцессу прислали в качестве замирения после стычки за Кабул или Кандагар? Она будет женой Хуррама, причем первой, той, что родит наследника престола. Персиянка будет старшей женой, и это положение у нее никто никогда не отнимет. У нее будет право родить первенца, право смотреть на остальных жен свысока, много прав…

Арджуманд укорила сама себя: четыре месяца Хуррам вместе с отцом то усмирял принца Хосрова и спасал казну, то потом выбивал персов из небольших крепостей у Кандагара. Четыре месяца они не виделись совсем. Потом Рукия устроила встречу, и показалось, что все прекрасно. Принц все же отдал Арджуманд книгу Низами со своими пометками — так он хотел показать, какие стихи и строчки из них ему нравятся больше всего.

Тогда у Арджуманд словно выросли крылья, но прошло еще несколько месяцев, и эти крылья оборвали. Неужели теперь любимый будет принадлежать другой? Она заранее ненавидела юную жену Хуррама, хотя Кандахари Бегум Сахиба вовсе не была виновата в ее несчастьях, но любить ее Арджуманд не могла никак.

Но перед свадьбой падишах предпринял еще одно действие.

После расправы над принцем Хосровом Джехангир просто обязан был доказать придворным, что не только кого-то ненавидит или опасается, но и любит по-родственному. Хосров в число любимцев не входил никогда, его брат Парваз тоже, оставалось демонстрировать приязнь младшему из принцев Хурраму, тем более тот вполне был этого достоин.

Хурраму исполнилось шестнадцать, он совсем взрослый, при желании все сторонники Хосрова могли встать на сторону младшего принца, если бы тот пожелал пойти против отца. Пока Хуррам о таком не помышлял, но падишах прекрасно понимал, что найдутся наушники, которые станут давать Хурраму дурные советы. И чтобы его уши оказались к таким советам глухи, между отцом и сыном должна быть не вражда, а приязнь.

Падишаху не приходилось идти против своих чувств, он действительно любил этого принца больше остальных, а Хуррам действительно был достоин такой любви.

Джехангир решил, что принцу Хурраму пора браться за ум. Конечно, он и без того показал себя прекрасным воином и организатором, но падишах объявил, что намерен поручить наследнику престола (кто посмел бы с этим спорить?) управление его собственными владениями — Хисаром. И почему-то для утверждения Хуррама в Хисаре потребовалось ехать туда всем двором.

Путешествие двора во главе с падишахом в конце зимы, когда о дождях и забыли, а земля превратилась в пыль, было тяжелым для всех. Огромный караван с тысячами всадников, слонов, верблюдов, ослов и просто пеших слуг, несущих паланкины, охраняющих, готовящих все для остановок, растянулся на целый день пути. Голова каравана уже готовилась остановиться на ночлег, а его хвост еще только выполз из Агры.

Многие тысячи ног и сотни тысяч копыт вытаптывали на своем пути все, оставляя безжизненную утрамбованную землю. Едва ли после этого дехканам удастся собрать на ней урожай не только в нынешнем, но и в следующих годах. Но кто же думал о такой мелочи?

Во главе огромной процессии шли девять огромных слонов, над каждым из которых развевалось знамя с изготовившимся к прыжку львом в центре желтого круга — символом Великих Моголов. Девять следующих слонов везли зеленые стяги с солнцем на них во славу Аллаха. Девять ослепительно-белых жеребцов под золотыми седлами и украшенными драгоценными камнями сбруями шли без всадников, ведомые под уздцы конюхами.

Следующий роскошный табун возглавлял жеребец, всадник на котором держал личное знамя Джехангира с начертанными на нем словами «Завоеватель мира».

Везли огромный барабан, в который время от времени ударяли, якобы предупреждая о приближении каравана. В другое время лошади или слоны могли просто испугаться звука дундуби, но сейчас его могучий голос просто тонул в шуме, производимом при движении такого количества народа.

Перед слоном, в мегдамбаре которого сидели Джехангир и Хуррам, бежали, разбрызгивая розовую воду и разбрасывая цветы, десятки слуг. Иначе падишаху и наследнику просто нечем было бы дышать. О том, чем должны дышать остальные, Джехангир не задумывался. Несчастный махаут — погонщик слона — сидел на его шее, не дыша и моля бога только о том, чтобы слон ступал как можно ровней и не взбесился.

Движение на слоне очень медленное, это позволяло многим слугам двигаться пешком.

Позади правителя несли еще несколько роскошных паланкинов, покрытых серебром. Слуги, тащившие эту тяжесть, выбивались из сил, зато у падишаха была возможность сменить паланкин, если вдруг пожелает.

Не оставил Джехангир дома и свое оружие, которое тоже несли те, кто за него отвечал: один — копье, другой — лук, третий — стрелы… На бедолаг, меряющих расстояние ногами, горделиво посматривали слуги с ловчими птицами. Хотя и им доставалось: птицы под своими колпачками ничего не видели, но все слышали, и были страшно обеспокоены непривычным шумом. Едва ли им пришлось бы охотиться: при приближении каравана в стороны разбегались все, кто только мог.

Караван защищали несколько тысяч хорошо вооруженных всадников, скакавших по бокам.

А ведь были еще ахади — личная вооруженная охрана падишаха, музыканты, потому, что просто ехать скучно и клонит в сон. Важно вышагивали слоны с самыми разными знаменами, на которых красовались символы Джехангира, как Тени Аллаха, девизы, символы его власти над землей, водой и воздухом Хиндустана, его справедливости и еще много чего.

Кроме того, шагали запасные слоны с роскошными хаудахами — раззолоченными тронами под большими зонтами, десятки слонов везли сундуки с драгоценностями на случай, если падишаху захочется кого-то наградить, сотни тащили на своих спинах сундуки с золотыми и серебряными монетами. Полторы сотни слонов везли государственные бумаги, которые правитель не счел нужным оставить в Агре. Одежду и обувь падишаха несли в своих огромнейших тюках несколько десятков верблюдов позади основной части каравана.

А рядом со слоном падишаха и наследника то бежали, то ехали в своих паланкинах несколько чиновников, обязанностью которых было толково отвечать на любые вопросы, которые возникали у Джехангира при одном только взгляде на окружающую его действительность. Падишах был очень любопытен от природы, вел дневник, и вопросы у него возникали постоянно и самые неожиданные. Если чиновник не мог ответить, каково расстояние до чего-то на горизонте, сколько людей живет и чем занимаются в селении, попавшемся на пути, что за птица пролетела и какого размера у нее гнездо… он рисковал навсегда остаться в этой местности для изучения вопроса гнездования или особенностей цветения того или иного растения.

При этом и вопрос, и ответ следовало тщательно записать, вечером падишах обычно желал прочитать записи. Горе чиновнику, ответившему неверно…

Помимо записей постоянно измерялся путь, причем делалось это простой веревкой с узлами. В любую минуту падишах, пожелав узнать, как далеко уже продвинулся, мог получить ответ с точностью до тысячной доли коса — большой мили.

Огромные песочные часы дублировались для верности несколькими маленькими, и о каждом прошедшем часе сообщалось ударом в большой гонг.

Всё в караване падишаха было под контролем.

За личной частью каравана тащились еще и сопровождающие, прежде всего гарем. Рукия категорически отказалась ехать в составе каравана, Джехангир не настаивал. Он и женщин взял не всех, обиженная Ханзаде еще долго срывала злость на тех наложницах, за которыми осталась присматривать.

Но и без сестры падишаха нашлось кому заполнить немыслимое количество паланкинов. У каждой жены или наложницы падишаха были свой слон и сотни сопровождающих, не говоря уже о рабынях или слугах, которых вообще никто не считал. За женщинами тоже везли тюки с одеждой и драгоценностями, благовониями, тканями, сладостями на случай, если захочется перекусить в пути. Также ехали музыкантши, танцовщицы, лекарки и массажистки, да мало ли кто…

Удивительно, но среди всех этих женщин не было Мехрун-Ниссы. Королева Салима, в свите которой числилась Мехрун-Нисса, осталась в зенане, для нее, как и для Рукии или Джодхи, такое путешествие было трудным и совсем не привлекательным. Мехрун-Нисса тоже не любила караванную суету, хотя прекрасно знала, что все будет организовано четко.

А вот жена Гияз-Бека Рауза, Бегум, отправилась в путь, прихватив с собой двух внучек — Арджуманд и Фарзану. Бабушка решила, что девочки должны увидеть великолепие падишахского окружения, его немыслимое богатство и заодно хотя бы немного сам Хиндустан, ведь им не доводилось бывать за пределами Агры.

Сати попросила оставить ее в Агре. Арджуманд сокрушенно качала головой:

— Сати, перестань думать о принце Хосрове. Он не вспоминает о тебе, не изводись.

— Не могу! Ты же не можешь не думать о Хурраме?

Арджуманд признавалась, что да, не может.

Действительно, ее, как и Фарзану, снедало любопытство, вокруг было столько всего нового, но все затмевала тоска. Арджуманд не видела Хуррама даже издали, падишах держал его при себе, а дочери Итимад-уд-Даулы хода в падишахский шатер не было. Разве девушке до красот Хиндустана?

Рауза Бегум ехала не среди женщин зенана, это расстраивало Фарзану, которой очень хотелось понаблюдать за красавицами гарема и выведать какие-нибудь секреты, а Арджуманд позволяло не прятаться от насмешливых взглядов. Но в первый же день бабушка позволила младшей внучке сесть в паланкин их родственницы, которая была придворной дамой Малики Джехан Бегумы, одной из жен падишаха.

Отправив Фарзану и отослав служанок, Рауза Бегум начала разговор со старшей внучкой. Арджуманд прекрасно понимала, что уединение ради этого и было организовано, ей очень хотелось пожаловаться бабушке на свою судьбу, на невозможность хоть краем глаза увидеть любимого, попросить совет. Совет Рауза Бегума дала и без ее просьбы, но что это был за совет!

— Я не стану выговаривать тебе за твой проступок, Всевышний слишком милостив к тебе, но ты еще почувствуешь Его гнев.

Арджуманд хотела сказать, что уже чувствует, но благоразумно промолчала.

— Арджуманд, ты достаточно взрослая, чтобы выйти замуж. Выброси из головы мечты о принце Хурраме и о его любви к тебе. Он заступился за тебя перед отцом просто из жалости.

И снова хотелось возразить, крикнуть, что у нее есть книга, где к словам Меджнуна в поэме «Лейла и Меджнун» рукой Хуррама приписаны еще строчки. Но она снова промолчала и правильно сделала.

— Арджуманд, не знаю, слышала ли ты историю своей тети Мехрун-Ниссы. Если и слышала, все равно послушай. Она была такой же, как ты — юной, красивой и мечтала о принце Селиме. У принца Селима в то время уже были жены и даже двое сыновей, но, увидев Мехрун-Ниссу на мина-базаре, он потерял голову. Она тоже. Мы не были против такого замужества, даже десятой женой наследника престола быть почетней, чем первой у чиновника. Но возразил падишах. Нет, падишах Акбар не запретил принцу взять в жены дочь Гияз-Бека, он поступил иначе — посоветовал Гияз-Беку поскорей выдать ее замуж за кого-то другого. И мы послушали, Мехрун-Нисса стала супругой уважаемого Шер-Афгана.

— А как же любовь? — тихо спросила Арджуманд.

— Любовь? Принц женился на красавице Билкис Макани, которая родила ему сына — принца Хуррама, потом еще на Малике Джехан, потом еще много на ком. Гияз-Бек стал Итимад-уд-Даулой, а брат Мехрун-Ниссы, твой отец, получил титул Асаф-Хана.

— Но если бы тетушка все же стала женой принца, разве дедушка не смог бы стать «столпом империи»? Мехрун-Нисса помогла бы…

— Нет! — тон бабушки Раузы Бегумы стал жестким. — И принц Селим не стал бы падишахом Джехангиром.

— Почему?

— Падишах Акбар не позволил бы. Запомни, у тех, кто подле трона, нет права на любовь. На скольких был женат Великий Могол Акбар? Разве на всех по любви?

— На королеве Джодхе Бай, — упрямо возразила внучка.

— Это принесло много проблем и ни одного крепкого сына. Никогда не иди против воли падишаха, иначе вообще не придется возражать.

— Все говорят, что падишах до сих пор любит Мехрун-Ниссу… — Арджуманд было так жалко расставаться с мечтой о Хурраме. Не о принце, а о человеке.

— И где она? Даже в поездку с собой не пригласили. Запомни, если падишах посреди солнечного дня скажет, что сейчас ночь, нужно подтвердить, что видишь на небе луну и звезды.

— Ты думаешь, падишах больше не хочет видеть тетю?

— Арджуманд, завтра будет объявлено о двух свадьбах. Я нарочно завела с тобой этот разговор, чтобы ты была готова и не выдала своих чувств. Принца Хуррама женят на Кандагари Махал. А падишах берет в жены дочь Касим-Хана Салиху Бану.

— Что?!

— Да, дорогая. Сделай из этого правильный вывод и не страдай. Мужчина может говорить о любви, но верить его словам стоит лишь тогда, когда ты уже стала женой, причем единственной.

— Ты веришь в дедушкину любовь? — неожиданно для себя поинтересовалась Арджуманд и тут же испугалась, что бабушка Рауза Бегума сочтет этот вопрос страшной дерзостью. Но Рауза усмехнулась:

— Я имею на это право — только я родила Гияз-Беку сына, только меня он почитает, как жену. Если такого нет, лучше не мечтать о любви принца или падишаха, а устраивать свою жизнь. Думаю, после этих двух свадеб ты согласишься стать женой достойного человека. Но никогда не рассказывай мужу о своем поступке, даже в пылу откровения не говори, чтобы даже в самую неприятную минуту у него не было повода в чем-то тебя обвинить. Подумай над моими словами, я добра тебе желаю. Как и Мехрун-Ниссе.

Арджуманд подумала…

Ей уже исполнилось четырнадцать, пора замуж, но сердце никак не соглашалось повторять путь Мехрун-Ниссы, тем более племянница прекрасно понимала, что тетушка несчастлива. Но понимала она и другое — если принц не возьмет ее в жены еще пару лет, можно остаться совсем без мужа. Это позор, только дочери падишаха вроде Ханзаде могут позволить себе до старости жить в зенане, для остальных такое невозможно. И как бы ни была красива и умна шестнадцатилетняя девушка, ее едва ли пожелает взять первой женой богатый человек. А быть второй или третьей не такая уж сладкая участь.

Но Арджуманд все равно не представляла, как сможет согласиться на брак с кем-то вместо Хуррама. Лучше броситься в воды Джамны или со стены Красного Форта, хотя это обречет на гибель не только тело, но и душу.

Ну почему Всевышний позволяет мужчинам брать жен в любом возрасте, а девушкам выходить замуж только до пятнадцати, чтобы не вызвать осуждения окружающих?

Она прекрасно понимала, что родные не позволят сидеть до этого возраста и постараются отдать ее кому-нибудь, как отдали Мехрун-Ниссу. Станет ли противиться принц Хуррам? Едва ли, ведь у него уже будет жена, да и любовь отца для Хуррама, наверное, важней, чем любовь Арджуманд. Бабушка Рауза правильно объяснила — мужская страсть мимолетна, если девушка не стала женой возлюбленного, едва ли она будет ему дорога всю жизнь. Пример — тетушка Мехрун-Нисса. Ей тридцать один год, но выглядит красавица моложе многих двадцатилетних. Она умна, образованна, находчива, смела… можно долго продолжать перечень достоинств Мехрун-Ниссы, но по воле Великого Могола Акбара и собственных родителей она не стала женой Джехангира и теперь не нужна ему, несмотря на все свои достоинства.

Арджуманд понимала, что рассчитывать на счастье с принцем Хуррамом не стоит вовсе. Его женят не по любви, а по расчету, однако это ничего не значит. Молодая, красивая, родовитая жена быстро заставит Хуррама забыть о той, с которой он делился стихами Низами. Жизнь жестока, она не всегда берет в расчет желания людей, особенно если это правители. Падишах и принцы могут распоряжаться судьбами многих людей, разрушая или вознося их судьбы из каприза, но они не вольны над собственными судьбами и чувствами. Даже если Джехангир по-прежнему любит Мехрун-Ниссу, он не может позволить себе взять ее в гарем и приблизить к трону, как того стоило бы. И принц Хуррам не может жениться на той, которую полюбил, — для женитьбы есть выгодные девушки, которые принесут мир на границе, или родство с соседними правителями, а Арджуманд всего лишь дочь визиря…

Возможно, через какое-то время принц и смог бы взять Арджуманд очередной женой, она сама готова стать его наложницей, но родные девушки этого не допустят. Арджуманд понимала, что ей предстоит повторить судьбу Мехрун-Ниссы. Незавидную судьбу, несмотря на весь блеск и богатство, которые окружали тетушку Арджуманд.

Все это внушала и внушала внучке Рауза Бегум, обдумывала и она сама.

Наступила минута, когда Арджуманд была готова согласиться: она выйдет замуж за другого, если принц скажет, что не возьмет ее в жены в ближайшие годы.

— Скажет, — пообещала Рауза Бегум.

Но свою судьбу не может предугадать никто, даже предсказатели лишь предполагают, хотя нить жизни у каждого уже определена.

Падишах пожелал организовать джаргу — загонную охоту, при которой тысячи всадников кольцом окружают выбранное место и начинают съезжаться, уменьшая этот круг до определенных размеров. Затем все поочередно, начиная с падишаха, в строгом соответствии с их статусом въезжают в этот круг и убивают тех животных, которых пожелают, и тем способом, который выберут сами.

Конечно, самым удачливым оказывался падишах, ведь ему доставались сливки с молока — нетронутые и еще не пришедшие в себя от ужаса загона животные. Но независимо от того, сколько он забил, его успехи превозносились до неба.

Придворные с высоким статусом очень любили джаргу. Иногда в ней позволялось участвовать и женщинам. Мехрун-Нисса была знаменита тем, что однажды, отправившись на джаргу вместе со своим мужем Шер-Афганом, убила четырех тигров всего шестью выстрелами из мушкета. Мехрун-Нисса охотилась со слона, но это не умаляло ее храбрости и меткости стрельбы.

Услышав о предстоящей джарге, Арджуманд взмолилась, прося позволить ей участвовать. Рауза Бегум едва ли разрешила бы столь опасное, по ее мнению, дело, но тут одна из родственниц попросила о том же, ей очень хотелось поучаствовать, а ее сопровождающая придворная дама была слишком стара.

Уговоры и споры привели к тому, что Арджуманд тоже села на небольшую лошадку и взяла в руки лук и стрелы. Асаф-Хан, узнав, что дочь примет участие в охоте, обещал лично проследить, чтобы ее не ранили, не сбили с лошади и не украли.

Фарзана требовала разрешить охоту и ей, но тут бабушка Рауза была непоколебима — рано еще. Страшно завидовавшая старшей сестре девушка пожелала Арджуманд свалиться с лошади и сломать что-нибудь!

— Фарзана, я не виновата в том, что родилась раньше тебя. Перестань завидовать, иначе накличешь беду на саму себя.

Но сестрица в ответ только фыркнула:

— Думаешь, я не знаю, зачем ты едешь на охоту? Тебе не добыча важна, у тебя добыча поважней. Надеешься увидеться с принцем? Зря, потому что он будет с другой стороны, там, куда женщин не пустят.

Арджуманд невольно ахнула от такой прозорливости сестры и поинтересовалась:

— А ты-то откуда знаешь?

— Мне Джафар сказал.

Джафар — их родственник, с которым Фарзана дружила с малых лет, он надеялся, что девушка станет его супругой, а потому прислуживал, как только мог. Арджуманд давно хотела посоветовать бедолаге поменьше носиться со строптивицей, а еще лучше некоторое время просто не обращать на нее внимания.

В день джарги вдруг оказалось, что родственница, которую должна сопровождать Арджуманд, тоже заболела — ее укусила в глаз пчела. Девушка страшно расстроилась, зато Фарзана ликовала. Но радоваться пришлось недолго, Асаф-Хан привел Джафара и поручил старшую дочь ему:

— Джафар проследит, чтобы с Арджуманд ничего не случилось.

Так Арджуманд оказалась под защитой дальнего родственника, мечтавшего о ее сестре.

Самое время поговорить о его поведении, решила Арджуманд.

Она едва успела поговорить с Джафаром, который, вздыхая, объяснил, что сам все понимает, но присутствие Фарзаны просто лишает его воли.

Джафар и Арджуманд вдвоем набили немало дичи, девушка в пылу охоты забыла обо всем, она не любила убивать, но охотничий азарт способен охватить кого угодно, тем более если вокруг все кричат, стреляют и скачут. Слуги едва успевали забирать добычу.

— Арджуманд, — вдруг позвал Джафар, кивая в сторону.

Она повернулась и замерла, потому что с той стороны к ним подъехал принц Хуррам.

— Ваше высочество… — Джафар поклонился, насколько это возможно в седле.

Хуррам ответил, но взгляд его был прикован к Арджуманд. Девушка смотрела, не отрываясь, ее лицо закрыто, как у правоверной мусульманки, видны лишь глаза, но и этого достаточно. Они просто кричали о любви, тоске в разлуке, о радости встречи. Глаза принца отвечали тем же.

Джафар словно встал на страже, он осматривал окрестности, чтобы никто не увидел влюбленных. Падишах и многие придворные, в том числе дед Арджуманд Гияз-Бек, охотились со слонов, но принц предпочел лошадь. Он знал, что Арджуманд тоже будет на охоте и что будет в седле, а не в хаудахе на спине слона, и решил воспользоваться возможностью «случайно» с ней встретиться. Откуда знал? Не все родственники Арджуманд думали так же, как бабушка Рауза. Асаф-Хан помнил, как смотрели влюбленные друг на друга на рынке, а еще он помнил, как страдала сестра, когда ей пришлось выйти замуж за Шер-Афгана. Джафар оказался приставлен к Арджуманд не зря.

Но следовало торопиться, охота непредсказуема, в любое мгновение из кустов мог выскочить какой-нибудь искатель добычи или даже женщина, тогда слухов не оберешься.

Хуррам подъехал к Арджуманд и быстро проговорил:

— Меня женят, но я все равно люблю только тебя! И все равно женюсь на тебе, когда наступит благоприятный день. Отец обещал.

Она смотрела не отрываясь.

— Я буду ждать, Хуррам, буду ждать хоть вечность. А если благоприятных дней не будет, просто сделай меня своей наложницей.

Договорить не дали, послышался шум, сквозь кусты ломился зверь, а за ним всадники. Хуррам быстро добавил:

— Ты станешь моей женой. Не первой, но самой любимой и единственной. Жди.

Больше Арджуманд ничего не видела и не слышала, все остальное: добыча, охота, даже опасность — были неважны.

Она поблагодарила Джафара. Тот вздохнул:

— Я знаю, что вы любите друг друга, и не понимаю, почему падишах женит принца на персидской принцессе.

— Она принцесса и может принести пользу трону, — усмехнулась Арджуманд. И вдруг вздохнула: — Говорят, она красивая…

Джафар укорил:

— Принц сказал, что всегда будет любить только тебя. Хурраму нельзя не верить.

— Я верю, — широко улыбнулась Арджуманд. — Верю и буду ждать. Хоть всю жизнь.

— Я передам твои слова принцу?

— А ты сможешь?! Передай.

Ей было не стыдно признаваться в своей любви Джафару, Арджуманд знала, что есть три человека, которые ее поймут: Сати, Мехрун-Нисса и вот Джафар.

Фарзана что-то заподозрила, она пристала к сестре с требованием рассказать, что случилось.

— Что именно тебя интересует?

— Почему ты такая веселая и довольная?

— Почему бы мне не быть довольной? Мы набили много дичи, джарга прошла прекрасно.

— А еще?

— А еще я посоветовала Джафару бросить тебя и найти себе другую возлюбленную.

Это был хороший ход, потому что теперь все подозрения Фарзаны касались только Джафара.

— Ты пытаешься отбить у меня Джафара?! Это нечестно! Бабушка, принц о ней забыл, так она пристала к моему Джафару.

— С какой стати он твой?

Сестры препирались еще долго, причем Арджуманд действительно было весело, она не обманула Хуррама, когда обещала ждать его, сколько понадобится.

Хуррам, получив подтверждение, что Арджуманд его не забыла, тоже повеселел.

Принц был обласкан отцом сверх меры — он получил право ставить алый шатер рядом с шатром падишаха (если честно, то Хурраму очень хотелось поставить его как можно дальше, чтобы сбежать на свидание с любимой, но это было невозможно), стал правителем Хисара, как когда-то был его отец, Джехангир открыто говорил о нем как о наследнике.

Умный падишах за время путешествия в Хисар сделал все, чтобы придворные увидели достоинства принца, поняли, что это куда лучший наследник, чем был бы Хосров. А еще Джехангир многое сделал, чтобы о Хосрове и покушении забыли как можно скорей.

Падишах был немыслимо любознателен, он до всего пытался дойти собственным опытом, без конца устраивая наблюдения за кем-то или чем-то в природе, например, изучая то, как спариваются и воспитывают потомство журавли, как изменяется цвет облаков на восходе, почему в той или иной местности растут именно такие растения и водится именно такая рыба… Будь его воля, поездка в Хисар длилась бы полгода, но пришлось поторопиться в обратный путь, чтобы слоны не завязли в грязи из-за дождей.

Была еще одна причина их торопливости — предстояли две свадьбы, к которым следовало подготовиться.

Агра ждала принцесс, причем сразу двух — дочь Касим-хана Салиху Бану для падишаха и внучку персидского шаха Кандагари Махал для принца Хуррама.

Это ожидание превратило зенан в гудящий улей. Даже беспокойная подготовка к мина-базару не шла ни в какое сравнение с тем, что творилось теперь. Для женщин зенана это была долгожданная возможность блеснуть новыми украшениями и одеждой, повеселиться, а еще надежда как-то изменить свою жизнь, которую, казалось, изменить вообще невозможно.

Сотни красавиц и их служанок, собранные в одном месте, не интриговать не могли, но все интриги были уже известными и даже устоявшимися, что сглаживало их остроту. Все знали, кто из наложниц и служанок наушничает Ханзаде, кто сообщает все главному евнуху, кого стоит опасаться, а с кем можно договориться и даже подкупить… Знали даже осведомителей королевы Рукии, хотя иногда казалось, что эти осведомители фальшивые, для отвода глаз, а настоящие умело скрываются.

А теперь не только появилась возможность плести новые интриги, но прежде всего появилась вероятность перемен в жизни зенана. Падишахи давно не женились, последней супругой Джехангира была мать принца Хуррама, но тогда и сам Джехангир был принцем. Свадьбы принцев не в счет, они мало что меняли в зенане. Но теперь в нем новая молодая жена, и наследный принц брал первую жену, да еще какую — внучку падишаха Персии.

Обе красавицы привезут своих придворных дам и слуг — это обязательно. Появление стольких женщин-шииток, обычаи которых в чем-то сходны, но во многом отличались от обычаев двора Великих Моголов, означало, что всех впереди ждут стычки, а также дележ пространства и власти в гареме. Так бывает, когда встречаются две реки, их вода бурлит водоворотами, течение даже сбивается, чтобы потом, примирившись и слившись, стать единым потоком. Через несколько сотен метров уже не заметно, что совсем недавно два потока спорили между собой, деля русло.

Кто-то из подопечных Ханзаде рассчитывал перейти в свиту одной из принцесс, наверняка обе постараются привлечь нынешних обитательниц гарема.

Падишах рассчитывал сначала жениться сам, тем более Кандагари Махал добираться до Агры дальше, но так случилось, что Салиха Бану опоздала, и в Агру две девушки приехали одновременно.

Когда стало ясно, что именно это и произойдет, Джехангир послал за Рукией. Королева сказалась больной и разговаривать не стала. Джодха вдруг заболела тоже. Но когда и Салима велела передать, что больна, падишах возмутился, его мать и мачехи явно не желали с ним встречаться и помогать!

Да кто они такие?! Вдовы Акбара, умершего падишаха… это еще не значит, что они могут диктовать свою волю падишаху нынешнему. Что плохого в том, что он породнится с персидским шахом? Почему раджпуток можно брать в жены, а персиянок-шииток нет? Персидский шах некогда помог их предку Хумаюну вернуть власть в Дели.

Джехангир бушевал в своих покоях, но что он мог предпринять против строптивых женщин?

Обойдусь без них! — решил падишах и поручил Ханзаде подготовить встречу Салихи Бану. Если уж все мачехи вдруг сказались больными, кто-то должен их заменить?

Ханзаде чувствовала себя на седьмом небе. Она принялась суетиться так, что Салиме пришлось «выздороветь» и вмешаться.

Салим Бегум предложила Мехрун-Ниссе пока съездить куда-нибудь, чтобы проведать родственников, но женщина решила этого не делать.

— Я очень хочу побывать на свадьбе падишаха. Неужели я столь противна или уродлива, что способна оскорбить взор Тени Аллаха на Земле?

Ситуация сложилась глупая. Невеста Хуррама была вынуждена ждать своей очереди, причем по недосмотру чиновников ее не предупредили вовремя и огромный караван невесты с многочисленными сопровождающими, слугами и богатыми дарами жениху и его отцу успел покинуть Дели и даже пройти Сикандр. Возвращаться нелепо, идти в Агру нельзя — каравану пришлось встать на полпути и ждать новых приказов. Унизительно для внучки персидского шаха.

Мехрун-Нисса уже который день не находила себе места. Сначала ее не пригласили на джаргу, хотя падишах прекрасно знал, что она опытная охотница. Потом это известие о его женитьбе… Кому же верить, ведь астрологи сказали, что она будет женой падишаха. Правда, второй добавил, что не скоро. Ей бы позвать Хормазд-агу еще раз и расспросить подробней, но Мехрун-Нисса была столь беспокойна, что забыла о своем требовании не называть благоприятный день для свадьбы племянницы, вернее, ей и в голову не пришло, что Хормазд-ага до сих пор выполняет это требование. Сейчас главной стала свадьба падишаха. Тетка и племянница оказались одинаково отвергнутыми, только Арджуманд получила заверение Хуррама о верности, а у Мехрун-Ниссы и того не было.

И конечно, обе вовсе не были рады предстоящим свадьбам.

Не они одни — был во дворце еще человек, радовать которого не могло, кажется, уже ничто. Рукия не обманула принца Хосрова, его левый глаз видел, хотя много хуже, чем раньше, но зрения хватало, чтобы ходить самому и подносить еду ко рту, не дожидаясь, когда это сделают слуги. Но мог ли считать это жизнью двадцатидвухлетний полный физических сил человек? Он постоянно выглядел грустным, не желая ни с кем разговаривать, целыми днями сидел у окна, подставив лицо ветерку и прикрыв незрячие глаза, либо устраивался в саду на дальней скамье.

Там однажды его и нашла Сати.

— Кто здесь?

Мгновенное волнение выдало опасливое ожидание принца. Он понимал, что даже в таком состоянии мешает отцу, а бывшие сторонники опасаются, чтобы он их не выдал, потому готовы были убить своими руками того, кому недавно клялись в верности.

— Ваше высочество, не бойтесь. Я принесла вам спелые плоды папайи.

Голос знаком, но теперь принц не доверял уже никому, усмехнулся:

— Отравить?

— Нет, что вы! Это фрукт, он безопасен.

Хосров повернул голову к говорившей и вдруг узнал:

— Ты… я у тебя купил книги на мина-базаре?

Сати смутилась:

— Да. Вы запомнили мой голос?

— Я вижу левым глазом. — Он вдруг разозлился на себя за то, что проговорился, а на нее — что заставила допустить оплошность.

— Ваше высочество, это прекрасно! То есть… плохо, что только левым, но, возможно, это лишь начало.

— Нет. Так и будет. Но если ты кому-нибудь скажешь об этом…

— Не скажу! — заверила его девушка.

— Зачем ты здесь?

Разве она могла объяснить? Но он и не ждал ответ, просто заговорили два сердца.

— Посиди со мной. Кто ты?

— Я служу Арджуманд Бегум, дочери…

— Я знаю, кто такая Арджуманд. На ней собрался жениться мой брат. Но женится на другой. — В голосе принца слышалась такая горечь, что сердце сжалось от боли.

— Да, им не повезло, — сокрушенно вздохнула Сати.

Некоторое время Хосров сидел молча, прикрыв глаза.

Нарушила молчание Сати:

— Возьмите плоды, они очень спелые. И… можно я принесу лекарство для ваших глаз? Моя бабушка знала много разных средств, заживет скорей…

Некоторое время он сидел молча и неподвижно, потом хрипло произнес:

— Попрошу падишаха отпустить меня в хадж. Не самое подходящее время, но, думаю, слепой сын на свадьбе будет не лучшим подарком.

Сати вдруг взмолилась:

— Возьмите меня с собой!

— Зачем?

— Я буду лечить ваши глаза.

— Ты индуска?

— Да. У меня нет родных, некого спрашивать. Только Арджуманд.

— Как тебя зовут?

— Сати. Возьмете?

— Сати… Я попрошу падишаха отпустить тебя со мной.

Арджуманд, услышав просьбу подруги отпустить ее в Мекку с принцем Хосровом, ужаснулась:

— Кем ты будешь при нем? Он женится на тебе?

— Мне все равно.

Арджуманд посмотрела в сияющие от счастья глаза подруги и поняла, что та вполне способна сбежать, если не отпустят. Арджуманд подумала, что, реши Хуррам сейчас уйти в хадж вместо женитьбы, она была бы готова последовать за любимым так же, как Сати — пешком и безо всяких прав.

— Сати, обещай быть осторожной и возьми вот это. — Арджуманд подала большую шкатулку с драгоценностями, а отказ Сати не приняла. — Никто не знает, что ждет тебя, что ждет принца. Я попрошу дедушку еще написать письмо к его родным в Персии. Так будет лучше. И будь счастлива.

Они немного поплакали, но потом Сати объявила, что ей пора собираться.

— Мне нужно запастись травами, чтобы и второй глаз принца прозрел.

— Второй?

Сати поняла, что проболталась, вздохнула:

— Мужчины правы, что не доверяют секреты женщинам. Арджуманд, левый глаз принца видит. Плохо, но видит. Может, удастся вылечить и правый? Только не говори об этом никому. Принц просил меня сохранить тайну, а я проболталась.

— Я не скажу, только и ты больше не болтай.

— Я только тебе, ты же моя подруга…

В день, когда в делийские ворота Хатхи Пол Красного Форта Агры входил большой караван невесты падишаха, через его южные ворота Акбари выезжал принц Хосров с немногочисленной свитой, в составе которой была и Сати. Акбари — ворота для членов семьи падишаха, к тому же народ толпился на площади, глазея на вереницу слонов и лошадей, везущих Салиху Бану, ее придворных и подарки жениху, потому принца почти не заметили.

На время далекого путешествия Сати стала глазами принца и той опорой, которая помогла ему не потерять веру в жизнь.

Салиха Бану была хороша, очень хороша. Юная, но очень уверенная в себе особа. Она прекрасно знала, что первая жена Джехангира, мать Хосрова Сахиба Бегум, три года назад покончила с собой, вторая жена Джамал Бегум давно умерла, третья — мать принца Хуррама — предпочитает жить в своем Марваре, а четвертая Малика Бегум слишком стара, чтобы быть соперницей, — ей уже больше тридцати пяти лет. Остальные многочисленные жены, взятые по договору мата и не родившие жизнеспособных наследников, вообще в расчет не принимались.

Обо всем этом, как и о Мехрун-Ниссе, снова появившейся в Агре, ей подробно рассказали еще до прибытия к падишахскому двору. Салиха ничуть не волновалась. Кто из этих старух мог соперничать с шестнадцатилетней красавицей? Дочь Касим-Хана уже видела себя главной женой падишаха Хиндустана, главной женщиной в гареме Великого Могола. Между падишахом Джехангиром и Салихой Бану заключался никях — настоящий брачный договор, таково было требование ее отца. Падишах согласился, хотя никто не понимал почему. Все знали, что Касим-Хан отдал бы дочь за падишаха Хиндустана и без никяха, но если царственный зять согласен…

Она ни на мгновение не задумалась о том, каков сам падишах, сколько ему лет, даже если бы Джехангир был не тридцативосьмилетним сильным мужчиной, а семидесятилетним дряхлым стариком, ее это не смущало. Салиха знала о пристрастии падишаха к вину и опиуму и знала, как этим воспользоваться. Среди ее даров были шарики чистейшего опиума, еще больше их находилось в запасе в разных шкатулках.

Этого не знал падишах, он видел перед собой красивую девушку, скромно опустившую глаза и даже покрасневшую от смущения перед правителем мира. Джехангир был очарован и пожелал поскорей провести свадебный пир.

Свадьба падишаха радовала Арджуманд только одним — она могла посмотреть на любимого хоть издали через решетку зенана. О его предстоящей свадьбе Арджуманд старалась не думать.

Принц действительно время от времени бросал взгляд на ажурную решетку зенана, за которой, он точно это знал, находятся любопытные женщины и девушки. Хуррам надеялся, что его Арджуманд тоже там, и не ошибся. Она действительно стояла прижавшись к решетке, но чуть в стороне. Любопытные обитательницы зенана спорили друг с другом за удобное место, толкались локтями, даже щипали или кололи друг дружку.

Увидев, что принц повернулся в их сторону, загалдели так, что евнух был вынужден прикрикнуть и пригрозить, что прогонит всех от решетки. На мгновение женщины затихли, но тут же кто-то взвыл снова:

— Принц Хуррам улыбнулся! Он улыбнулся мне.

— Нет мне! Тебя даже не видно. Он мне улыбнулся.

— Вот еще! Кто ты такая, чтобы тебе улыбаться?

— На себя посмотри!

Обычная словесная перепалка легко переросла в тычки и царапины, но женщины были легко усмирены евнухом. Все прекрасно помнили, что любая ссора будет иметь для ее участниц плачевные последствия.

Только одна из девушек совсем не принимала участия в перепалке — Арджуманд стояла прижавшись лицом к решетке и смотрела на Хуррама. Глупые вороны могли говорить что угодно, она-то точно знала, кому так широко улыбается принц Хуррам.

«Я дождусь тебя, обязательно дождусь, ты только не передумай!» — мысленно молила она принца.

Сейчас Хуррам улыбался ей, но через два дня прибудет его невеста, кто знает, что случится тогда? В зенане уже ходили слухи, что персиянка хороша собой и образованна. Кому тогда станет читать стихи Низами влюбленный Хуррам?

Сердце болело, словно предчувствуя неприятности. Хотя, что предчувствовать, если неприятности уже давным-давно преследовали несчастную Арджуманд. Можно ли быть счастливой, если любимый женится на другой?

Падишах Хиндустана не мог жениться скромно, при этом даже было не важно, сколь родовитой была его невеста, сколь богатые дары привезла — важна была только ее красота и его желание жениться.

Невеста оказалась очень красива, а ее дары заслуживали восхищения. Полсотни великолепных жеребцов, множество сундуков с драгоценностями и разными забавными вещицами, которые Джехангир очень любил, толпа послушных и сильных рабов, слуги, ткани, благовония и оружие для охоты — все было в этом даре Касим-хана своему зятю.

Падишах остался доволен — и без того богатая казна Великих Моголов значительно пополнилась. Он мог бы одарить тестя еще богаче, но знал, что самый дорогой подарок вообще ничего не стоит, и преподнес его — прямо на свадьбе объявил Салиху Бану… главной женой! Женщины, пировавшие за решеткой большого зала, ахнули. Замерли и мужчины, все понимали, какую власть над зенаном дает Джехангир молодой жене.

И в эту минуту к возвышению, на котором сидели Джехангир, Хуррам и теперь Салиха Бану, приблизилась гостья. Увидев ее, Джехангир замер, просто впившись взглядом в красивое лицо.

В честь свадьбы он объявил, что разрешает женщинам, находящимся в зале для избранных, открыть лица, чтобы, как в день мина-базара, мужчины могли полюбоваться красотой обитательниц зенана. Но Мехрун-Нисса, а это была она, шла с подоткнутым яшмаком — прозрачной тканью, закрывшей нижнюю часть лица.

— Повелитель позволит бедной вдове поздравить его с приобретением прекрасной жены и преподнести подарок в честь этого события?

— Почему ты с закрытым лицом?

— Если падишаху угодно, я открою его, — с этими словами Мехрун-Нисса легким движением откинула яшмак.

Даже если бы Салиху не предупредили, какие чувства падишах испытывает к этой женщине, она бы все поняла сама по одному его взгляду.

Мехрун-Нисса, которой новая жена падишаха годилась в дочери, легко затмила соперницу красотой и изяществом. Ее сари подчеркивало стройность фигуры и втянутый живот, пышная грудь словно рвалась наружу, стройные ножки легко ступали по коврам, а на совершенной формы руках мелодично позвякивали браслеты, когда она протягивала новой шахине поднос со своими дарами.

Голос очаровывал не меньше внешности, мужчины даже приподнялись со своих мест, чтобы лучше слышать. Так хотелось попросить ее говорить и говорить еще.

Мехрун-Нисса постаралась показать всю свою доступную чужим взорам прелесть, но ее вид тонко намекал, что есть еще нечто более привлекательное, однако оно не для всех…

Салиха невольно тяжело задышала, не зная, как быть. Чтобы принять протянутый поднос, ей пришлось бы низко наклониться, оказавшись в крайне неудобной и нелепой позе. К тому же она рисковала разрушить свою прическу и сбить некоторые украшения. Новая королева показала, что она не так проста, она сделала единственный верный ход — просто сидела и смотрела, вынуждая Мехрун-Ниссу сделать следующий шаг.

Арджуманд со своего места довольно хорошо видела все происходившее. Она нарочно села так, чтобы тайком переглядываться с Хуррамом, хотя в таком случае ей почти не перепадало сладостей с пиршественного стола и ее то и дело задевали пробегающие мимо слуги. Она вспомнила совет деда: если не знаешь правил игры, никогда не делай первый ход. Сейчас Салиха поступила именно так.

Все, замерев, ждали ответный ход Мехрун-Ниссы. Та не стала долго стоять с протянутым подносом, подняла с него большое носовое кольцо, сверкающее драгоценностями, и с неподражаемой улыбкой проговорила:

— В Хиндустане женщины носят такое украшение в носу. — Она легко показала на свое кольцо, которое подчеркивало очарование ее собственного носика. — Но если прекрасной Салихе Бану проще носить такие кольца на ногах, то так тому и быть.

Со всех сторон раздались хихиканья. Не сдержались даже мужчины, хотя поспешили спрятать улыбки в кулаках.

Но Мехрун-Нисса прекрасно понимала, что долго тянуть момент не стоит, она не дала счастливой сопернице возможности ответить, обратившись к падишаху:

— Ваше величество, позвольте преподнести подарки в честь вашей свадьбы лично вам.

Мехрун-Нисса хлопнула в ладоши, и гости поспешно обернулись, потому что в зал вошли огромные чернокожие слуги, сгибаясь под тяжестью сундуков.

По залу пробежал шепот, а многие женщины даже приподнялись со своих мест, чтобы лучше видеть.

Сундуки поставили перед помостом и по следующему знаку Мехрун-Ниссы открыли одну крышку за другой. Теперь встали не только женщины, но и мужчины, а главное — сам падишах. Он словно забыл о Салихе, спустившись с помоста.

Арджуманд изумилась вместе со всеми. Многие знали, что Шер-Афган богат и что его состояние осталось вдове, но никто не подозревал, что богатство столь велико.

Джехангир подошел к сундукам, наполненным золотыми и серебряными украшениями, драгоценными камнями и жемчугом. Хуррам услышал, как Мехрун-Нисса тихо добавила:

— Ваше величество, это сокровища из Голконды, но они никогда не принадлежали Шер-Афгану, это МОИ сокровища. Теперь они стали вашими. Примите их.

Все заметили, что Джехангир потрясен, но никто не знал: голова его закружилась не только от даров, но и от запаха, который исходил от самой Мехрун-Нисса. Специально подобранные ею благовония заставляли мужчин так сильно желать ее, что у них начинала кружиться голова. Что уж говорить о падишахе, который и без того давно любил прекрасную вдову?

— Ваше величество, это не все. Прошу вас выйти на балкон и посмотреть на другой подарок.

Гости не рискнули выходить на балкон следом за падишахом и необычной гостьей, они толпились в дверном проеме, перешептываясь и сообщая тем, кому совсем не видно, что там такое.

Посмотреть стоило.

Салиха Бану привезла полсотни великолепных жеребцов. Большая площадь едва вмещала табун в сотню белоснежных голов. А позади стояли полсотни слонов с роскошными хаудами на спинах и с попонами, расшитыми драгоценными камнями. Ревели верблюды, груженные тюками с подарками, преклонили колени сотни рабов, чья темная кожа лоснилась от пота и масла… отдельной стайкой стояли девушки, а еще ловчие с птицами на больших рукавицах…

Мехрун-Нисса дважды превзошла дары Касим-Хана, которыми только что восхищались в Красном Форте, но она была изобретательней — среди даров оказалось немало вещичек, привезенных из-за дальних морей фиранги.

Однако потрясенные гости не услышали главного — на балконе, поведя рукой и объявив, что все это и есть ее скромный дар, Мехрун-Нисса тихонько добавила:

— И еще одно. Мое сердце все равно принадлежит вам, ваше величество, хотя вы предпочли мне другую… Будьте с ней счастливы.

Не спрашивая разрешения, она повернулась и направилась к выходу. Придворные, заполнившие выход на балкон, расступились. В зале на малом троне сиротливо сидела виновница торжества, о которой из-за Мехрун-Ниссы все просто забыли.

— Желаю счастья, ваше величество, — поклонилась Мехрун-Нисса и ей.

И эта удивительная женщина в полной тишине покинула свадебный зал.

Для Салихи Бану свадьба была безнадежно испорчена, но могла ли она винить в том прекрасную вдову, ведь Мехрун-Нисса хотела как лучше. Роскошные дары, удивительное поздравление…

К Арджуманд склонился евнух:

— Бегум, вас зовут…

Кто мог звать Арджуманд прямо на свадьбе? Она бросила тревожный взгляд на малый трон и увидела, что принца Хуррама на месте нет. Неужели это он нашел способ повидаться с любимой?!

Арджуманд выпорхнула из зала. Евнух повел ее в тень дальнего павильона, но там никого не было. Однако стоило Арджуманд ступить под крышу, как чья-то рука потянула ее в сторону. Девушка едва не закричала от испуга.

— Тише! — предупредила ее Мехрун-Нисса. — Сейчас сюда придет твой возлюбленный, но прежде чем вы произнесете клятвы верности и вечной любви, выслушай меня. Ты видела все, что было в зале приемов. Арджуманд, это через два дня предстоит и тебе. Видеть, что твой любимый теперь принадлежит другой, и эта другая имеет куда больше власти, чем ты, невыносимо.

Арджуманд понимала это и без слов тетушки — но что она могла сделать?

— Ни я, ни ты ничего поделать не можем, — словно подслушав ее мысли, продолжила Мехрун-Нисса. — Но разве стоит позволять себя унижать? Принц обещал любить тебя? Джехангир, когда был принцем Селимом, обещал это же мне. Вот цена его любви — даже сейчас, уже не завися от строгого отца, он выбрал ту, которая могла принести ему больше даров.

Вдали послышались легкие шаги, Мехрун-Нисса заторопилась:

— Арджуманд, ты не сможешь спокойно смотреть на то, как женится твой любимый. Утром я уезжаю в Бенгалию и зову тебя с собой.

— Но я… — Арджуманд просто растерялась от такого предложения.

— Не сможешь без него? Но ведь ты не будешь с принцем, с ним будет другая. Арджуманд, я это испытала, поверь. Поживем в Бенгалии, а потом вернемся. Если принц Хуррам любит тебя, то либо найдет способ вернуть ко двору, либо приедет туда и женится. Реши ехать со мной и скажи ему об этом сейчас.

Мехрун-Нисса исчезла в темноте ночи так же, как появилась, — бесшумно. А к дрожащей от пережитого Арджуманд действительно приблизился Хуррам.

— Арджуманд! Мехрун-Нисса Бегум передала, что ты ждешь меня и хочешь сказать что-то важное.

— Ты любишь меня?

— Да, и буду любить всегда. Почему ты спрашиваешь?

— Но через несколько дней ты женишься и Кандагари Махал станет твоей старшей женой?

— Да, так повелел падишах. Я не могу ослушаться.

Арджуманд подумала, что Мехрун-Нисса права, ее ждет такое же унижение, какое пережила она сама. Хуррам никогда не поймет, что Кандагари как старшая жена сможет превратить жизнь младшей соперницы в ад, и никакая любовь не спасет, напротив, сделает этот ад страшней. Да и будет ли их с Хуррамом свадьба? Рауза Бегум постарается выдать ее замуж как можно скорей, падишах не будет противиться, если не пожелал женить сына на ней сейчас. Единственный способ избежать нежелательного замужества — уехать с Мехрун-Ниссой.

— Хуррам, меня тоже выдадут замуж. Чтобы не стать женой кого-то другого, я уеду с Мехрун-Ниссой.

— Когда?! — ахнул принц.

— Завтра утром. Прошу тебя, не мешай. Мне будет невыносимо видеть тебя рядом с молодой женой и знать, что ты держишь ее в объятиях.

— Я вынужден жениться. Ты не вправе укорять меня.

— Я не укоряю, просто прошу отпустить хотя бы на время, пока я не привыкну к мысли, что у тебя есть другая.

Мехрун-Нисса появилась снова бесшумно и неожиданно:

— Пора. Дольше оставаться опасно. Ты поедешь завтра утром со мной?

— Да, — твердо обещала Арджуманд.

— Я приеду к тебе в Бенгалию, — откликнулся принц.

Арджуманд мысленно добавила: если отпустят падишах и молодая жена.

— Ваше высочество, вас ищут, — позвал слуга.

Хуррам наклонился и быстро коснулся губами губ Арджуманд.

— Дождись меня, я обязательно приеду за тобой.

Глядя вслед стремительно удалявшемуся принцу, Мехрун-Нисса вздохнула:

— Если бы сбывались все данные обещания… Хотя некоторые сбываются. Пойдем, нам утром рано выезжать.

Арджуманд вдруг сообразила:

— Но меня могут не отпустить.

— С твоим отцом и дедом я договорилась, а моей матери знать наши планы ни к чему. Когда-то она настояла, чтобы я не подчинилась воле падишаха Акбара. Иногда нужно уметь поступать по-своему.

Еще до рассвета из Агры вышел большой караван, который, едва отойдя от города, разделился — часть людей отправилась на запад в сторону Аджмера, другая на юг, чтобы переправиться через Джамну и уйти в Лакхнау. Жителям Агры, как и обитателям дворца, было не до караванов, свадьба падишаха продолжилась и вскоре плавно переросла в свадьбу принца Хуррама, ведь через день в Агру уже прибыл караван обиженной ожиданием внучки персидского шаха Кандагари Махал.

В это время караван, направляющийся в сторону Лакхнау, увозил двух красавиц, которым не удалось стать женами падишаха и принца. Все просто — они дочери и внучки визирей, а не персидского шаха. В который раз мужчины выбрали происхождение, а не красоту и ум! Их жены — Салиха Бану и Кандагари Бегум были красивы и по-женски хитры, но им было далеко до Мехрун-Ниссы. А юной Арджуманд до тетушки еще предстояло дорасти…

У меня не имелось возможности заняться серьезным исследованием финансовых проблем Сатри, что сейчас было бы весьма кстати. Самый реальный след даже не болтовня в соцсетях, как считают многие, а деньги. Денежный след способен объяснить многое, но в настоящий момент искать его я не могла. Придется заняться этим прямо там, в Агре.

Нам с Престоном приходилось лететь в Дели, а там ждать рейс на Агру.

Несмотря на то что солнце лишь чуть показалось над горизонтом, было жарко и душно. Эта влажная духота доконает меня за пару недель. Как вообще здесь можно жить? Мои внутренности уже пропитались запахами Мумбаи, или в Индии везде пахнет гнилью?

Я огляделась по сторонам: терминал не международный, соответственно, все здесь на местном уровне, сервис тоже. Пассажиры в ожидании сидят прямо на полу, жуют бетель и сплевывают рядом с собой. Весь пол покрыт коричневыми следами. Но бетель только потом становится коричневым, сначала сок красный, из-за этого кажется, что десны людей кровоточат, и сплевывают они кровь. Картина крайне неприглядная, но она не рассчитана на иностранцев, а местные привыкли.

Услышав, что время посадки в самолет в Агру вообще неизвестно (возник какой-то спор между сотрудниками, разрешить который до прихода на службу начальства не удастся), я вслед за Престоном негодую. Но оказывается, на внутренних рейсах такое возможно.

Все улыбчиво, доброжелательно и… невыносимо медленно. Они живут словно в другом мире, другом измерении. Никто никуда не торопится, а если и торопится, то легко может изменить свои планы и опоздать. Насколько? Какая разница — на час, два, три, день… Жизнь бесконечна, к тому же не в этой жизни, так в следующей…

Нам с Престоном, считающим каждую минуту в единственной жизни, просидеть три часа в аэропорту смерти подобно.

Осознав, что ждать бесполезно, Престон решает сдать билеты и поехать в Агру на машине. Еще полчаса мы тратим на попытку вернуть непунктуальной компании билеты. Причина, по которой мы это делаем, изумляет клерка. Остальные пассажиры терпеливо ждут рейс, не слишком волнуясь, что могут куда-то опоздать. Не спешат и служащие в кассах.

Рассвет застает нас вымотанными донельзя еще в Дели. Теперь предстоит поездка на машине до Агры. Автомобиль с водителем нам прислали из посольства, куда сумел дозвониться Престон. Вот она индийская действительность… Чтобы в Индии жить, не нервничая, здесь надо родиться. Если с детства привыкнуть к опозданию всего, что должно происходить по расписанию, перестанешь на это расписание обращать внимание, невольно будешь прибавлять еще час к продолжительности любой поездки на ожидание, философски взирать на водителя автобуса, остановившегося, чтобы поболтать со знакомым, в то время как переполненный салон мается в духоте, а сзади образовалась пробка из десятка автомобилей…

Мы с Престоном родились и выросли в других условиях, живем по иным правилам, а потому испытываем неудобство на каждом шагу.

Я клянусь себе:

— Только две недели! По окончании контракта немедленно возвращаюсь в Лондон.

И это не пораженческое настроение, просто я уверена, что в убийстве Хамида Сатри нет никакой загадки и раскрывать тут нечего, достаточно проверить три версии, а на съемках я обязана быть именно полмесяца. Наверняка, полиция не раскрыла преступление только потому, что живет в таком же замедленном ритме. Ничего, я их быстро подгоню.

Остается вопрос об этих самых страшных чатристах, но я считаю рассказы о них простыми страшилками, чтобы оправдать бездействие. Никто не желает всерьез заниматься расследованием, вот и сваливают все на какую-то секту. Но любая секта — это люди, которые существуют, где-то живут, едят, пьют, спят. Их можно вычислить и привлечь к ответственности. С них можно спросить, причем чем скорей, тем лучше.

О чатристах можно поинтересоваться у опытного Престона, но ему не до моих вопросов. Зол, раздосадован, измучен бессонной ночью и потерей времени.

И все же я решаюсь:

— Чарлз, вы хорошо знакомы с местной реальностью…

— Спрашивайте, спрашивайте, — кивает он.

— Махавир Вадант что-то говорил о сильных людях, которых страшно боялся Хамид Сатри.

У Престона приподнимается левая бровь, а губы изгибаются в иронической усмешке.

— Джейн, вы верите в улыбку чеширского кота?

Я только фыркаю в ответ.

— Смешно? А ведь Льюис Кэрролл описал якобы не раз виденный управительницей монастыря призрак белого кота. Многие приезжали в монастырь, чтобы обнаружить этот призрак, и даже утверждали, что белое пятно на пороге дома действительно появляется. А гремящие цепями привидения? Как вы думаете, кто их встречает, а кто нет?

— Видят те, кто хочет видеть, вы правы.

— Да, — соглашается Чарлз, устраиваясь на своем месте удобней. — А зачем домоправительнице понадобился белый призрак? Чтобы привлечь посетителей. Так и наш Вадант…

Престон некоторое время молчит, глядя в окно машины, потом вздыхает:

— На съемки потрачены огромные деньги, часть которых исчезла, словно вода в песке. Думаю, Ваданту долги Сатри и выплаты страшным людям нужны для того, чтобы попросту скрыть растраты. Кстати, знаете, что означают его имя и фамилия?

— Чьи?

— Махавир — на санскрите «большой герой», а Вадант — «болтливый». Говорящее сочетание? В действительности он Томас Смит, но взял фамилию матери-индианки, а имя выбрал сам.

Меня заинтересовало другое:

— Если вы подозреваете Ваданта в растрате или злоупотреблениях, почему не отдадите под суд или просто не пресечете это?

Чарлз кивает:

— Всему свое время. Сначала нужно доказать. Если вы поможете, будем только благодарны. Хотя не советую влезать в это грязное дело, здесь не церемонятся с теми, кто слишком любопытен.

— Но ведь Сатри могли убить люди, которым он был должен?

— Возможно, хотя говорят, что это ритуальное убийство. Понимаете, Сатри так давно устранился от съемок, что мы перестали воспринимать его членом съемочной группы, и знаем об обстоятельствах гибели не больше простых обывателей. И от Ваданта тоже давно отказались бы, но коней на переправе не меняют, осталась пара недель съемок, а может, и меньше, новый бухгалтер не успеет даже войти в курс дела. Пусть уж этот доворует свои деньги и даст взятки кому нужно, чтобы мы могли спокойно закончить работу.

В голосе Престона вселенская грусть и такая же усталость. Мне досадно, что серьезный, занятой человек вынужден терпеть этого слизняка в белом мятом костюме, которого хотелось просто раздавить каблуком. В Лондоне такого выгнали бы давным-давно, но здесь приходится пользоваться его услугами, потому что остальные еще хуже.

Престон объявил, что мне заказан номер в здешнем «Оберое», который не в пример богаче, чем в Мумбаи, но разложить свои вещи я смогу только после обеда — с утра у нас встреча со съемочной группой. Душ придется принять тоже вечером.

— А где живут остальные члены группы?

— Кто где. Алисия Хилл, Сингх и еще несколько членов группы в «Оберое». Другие — в отеле попроще «Тара Гранд», есть даже в каком-то простеньком рядом с Тадж-Махалом, я не помню название, тоже что-то с «Таджем»…

Водитель замечает, хотя его никто не спрашивает:

— В «Taj Khema». Это даже не отель, а палаточный городок. Зато Тадж-Махал виден.

Престон не любит, когда в его разговор вмешиваются, потому недовольно косится на водителя, но тот занят дорогой и льющейся из динамика песней и не замечает недовольства влиятельного пассажира.

— А техники с аппаратурой в лагере на пустыре. Но основная группа в «Тара Гранде».

— Может, мне лучше с ними?

Престон морщится:

— Джейн, вы и без того будете жить вдвоем с актрисой, играющей роль второго плана. Одноместных номеров там нет, и свободных двухместных, к сожалению, тоже. Несколько ночей придется потерпеть. Можно было бы поселить вас в другом отеле с большим комфортом, но действительно лучше рядом с группой.

— А вы с нами?

— А я сегодня же улечу в Париж.

Разговор прерывается сам собой, мы едем по набережной на излучине Джамны, справа вздымаются стены Красного Форта, а впереди я вижу то самое восьмое чудо света, изображение которого за последние дни стало привычным, — Тадж-Махал. Конечно, давно рассвело, и видны только купол комплекса и верхушки минаретов, потому никакой утренней дымки и парения в воздухе, но я впервые за столько месяцев вдруг чувствую волнение. Не тревожное, а восторженное. Тадж-Махал — настоящее видение из сказки, которую читали в детстве.

Позже я поняла, что купол усыпальницы и минареты видны практически из любой точки города, похоже, Шах-Джехан так и задумывал, но тогда эта картина вызвала потрясение.

Престон ошибся: я успела не только разложить свои вещи в номере, но и принять душ — группа с раннего утра была на съемках и вернулась только после полудня. Тот, кто распоряжается съемками, не желает перекраивать расписание даже ради приезда Престона. Чарлз злится, то и дело кому-то звонит, объясняя, что времени в обрез.

Выйдя из душа, я обнаруживаю в номере симпатичную смуглую девушку.

— Привет! Я Майя Ричер. Мистер Престон сказал, что мы будем жить с вами в одном номере. Я очень рада.

— Я Джейн Макгрегори. А что, уже все собрались?

Девушка трясет головой, рассыпая по плечам волну темных волос:

— Не все, но, думаю, нам пора на совещание. Сингх страшно не любит, когда опаздывают.

Я отмечаю про себя это «Сингх». Майя не сказала «Престон». Наверное, она права, Престон сегодня улетит, а вот Сингх, исполняющий главную роль, наверняка имеет такой вес в группе, что вправе выражать божественное недовольство. Наверное, это он наплевал на приезд продюсера.

Оказалось, он не просто имел вес, к тому же действительно наплевал на приезд продюсера…

В зале для совещаний Престон знаком подзывает меня к себе, он беседует с тремя мужчинами, один из которых Раджив Сингх. Разговор о съемках, конечно, о чем же еще.

— Вы что-то успели снять за то время, что Санджит был в Лондоне?

— Да, — кивает один из собеседников. — Как же иначе, ведь время уходит. Нас и без того не пускают в Тадж-Махал. Мы снимали в Фатехпур-Сикри. Остались только пара сцен в Красном Форте, одна у усыпальницы Акбара и две в Тадж-Махале. Потом можно возвращаться в Мумбаи.

Это мне не нравится категорически. Я не желаю возвращаться в Мумбаи, у меня еще дела в Агре. Но как сказать об этом тому же Престону?

Чарлза волнует другое:

— А кто режиссировал?

Второй собеседник кивает на Сингха:

— Раджив, кто же еще. Он большую часть фильма на себе вытянул.

Престон морщится:

— Хорошо, я посмотрю, что вы наснимали.

Сам Сингх слушает почти безучастно, словно его это обсуждение не касается.

— Это Джейн Макгрегори, я оставляю ее за себя. Будет присматривать за съемками от моего имени.

Раджив Сингх с интересом окидывает меня взглядом, но интерес тут же гаснет. В качестве надзирательницы я интересую его мало, вернее, не интересую совсем. Это замечает и Престон.

— Вам что-то не нравится, Раджив?

— Мне все равно, лишь бы не мешала.

Так, словно меня нет рядом! Чертов сноб!

У него красивый голос, вполне соответствующий внешности. Но Сингх посмел усомниться в моей пригодности, а потому сразу получает три знака минус в моих глазах. Актер Болливуда… Скажите какая кинозвезда!

Чарлз решил, что ждать всех членов группы не стоит, и велел начинать. Впрочем, оказалось, что отсутствует только Алисия Хилл, остальные на месте. По тому как хмыкнул красавец Сингх, я понимаю, что Хилл раздражает его даже сильней, чем я в качестве надсмотрщицы.

Алисия Хилл впархивает в зал, когда Престон уже выразил всем соболезнование по поводу гибели Рахула Санджита и переходит к обсуждению нынешнего положения.

Появление Алисии не осталось незамеченным. Хилл хороша, в жизни лучше, чем на экране. Типаж Джей Ло, я даже сомневаюсь, что она могла играть роль Мумтаз. Но действительно сумела, Алисия талантливо прожила перед камерой четверть века вместе со своей героиней — от юной девочки до взрослой женщины.

Вне съемочной площадки она блистательно играет кинозвезду первой величины, хотя в Голливуде таковой, конечно, не является. Что ж, иногда стоит опуститься на ступень ниже, чтобы потом перескочить сразу на несколько ступеней вверх. Позже, когда фильм был отснят и я смотрела отснятый материал, я сразу же поняла: на следующий день после премьеры Алисия проснется суперзвездой, а ее телефон раскалится от звонков с самыми лестными предложениями.

Но тогда это все было еще впереди, вернее, предполагалось.

Престон кивком приветствует опоздавшую и продолжает:

— Мне доверено на месте разобраться со всеми возникшими вопросами, и я принял решение, что обязанности режиссера на этом этапе, включая последние съемки, монтаж и озвучение, будет выполнять Раджив Сингх.

Реакция группы разная, кто-то смеется — мол, ну, теперь держись! Но большинство одобрительно гудят. Мне же интересна реакция самого Сингха. Красавчик изумленно вскидывает на Престона глаза, словно не подозревал о такой возможности — а ведь он давно исполнял обязанности режиссера. Неожиданно для всех он вдруг качает головой:

— Нет.

— Что нет? — удивлен Престон.

— Мне достаточно главной роли. Я помогал Санджиту, но не более. Ответственность за окончание и монтаж на себя не возьму.

— Почему? — в голосе Престона слышны металлические нотки. И я с ним солидарна, не люблю, когда набивают цену.

— Я не во всем согласен и со сценарием, и с тем, как снимал Санджит. Если при монтаже перекрою по-своему, обвинят в неуважении к погибшему, если оставлю как есть — это будет неуважением к себе.

— Хорошо, поговорим обо всем позже. Я знаю, что в сценарии много недоработок, если исправите, буду только рад. Но нужно помнить, что лишнего времени у нас нет, еще на год продлевать съемки фильма студия не станет, придется выпускать сырое. Поэтому перед тем как переделывать, вспомните о сроках.

— Это не проблема, у нас много готового.

— Поговорим позднее, — кивает Престон.

Дальше я наблюдаю за тем, как он мастерски решает все проблемы. Престон разбирается со всем, не откладывая на завтра, не отмахиваясь, не уходя от ответов. За час он умудрился поговорить обо всем и со всеми договорился. Вопрос остался только один: кто будет режиссером.

Нас отпускают пообедать, а Престон и Сингх уединяются. Я в их компанию не напрашиваюсь и решаю пока познакомиться с группой. В этом мне помогает Алисия Хилл.

— Привет! Я Алисия. Вы из Лондона? — голос у нее низкий и чуть хрипловатый из-за привычки курить одну сигарету за другой.

— Да, я Джейн Макгрегори.

— Как Престону могло прийти в голову привезти вас сюда на самое окончание съемок? — Актриса гасит сигарету прямо о край стола и, поискав глазами пепельницу, бросает окурок в вазу с цветами.

Я улыбаюсь:

— Я сама напросилась.

— Почему? — красивая бровь Алисии приподнимается. Я думаю о том, сколько часов она провела перед зеркалом, отрабатывая вот это мимическое движение.

— Никогда не была в Индии, не видела Тадж-Махала и, если честно, бестолковый администратор.

Алисия перебирает свои пальчики, отсчитывая замечания на мои ответы:

— Администратор здесь Абдул Рахани, он все организует. Индия ужасна, вы очень скоро в этом убедитесь. А Тадж-Махал… Наверное, это единственное, ради чего стоило сюда тащиться.

— Вы так сердиты на Индию?

— Сердита?! Да это самые ужасные съемки, которые у меня были в жизни, а я повидала немало. Вечные толпы, гомон, гвалт, грязь! А необязательность? Опоздание на час — это не опоздание вовсе. Отменить рейс, не прийти на встречу, что-то забыть… Ужасно.

— Как вы полагаете, за две недели все закончится?

Хилл закуривает очередную сигарету и кивает в сторону, куда удалились Престон и Сингх:

— Все будет зависеть от вашего покровителя. Если сумеет уговорить Раджива завершить фильм, то… — Она выпускает дым и усмехается. — Зависнем еще на месяц.

— Но мне кажется, вы даже рады этому?

Алисия вдруг становится на удивление серьезной:

— Да, рада. Начатое надо завершить наилучшим образом.

Такой ответ мне ничего не объясняет, но я решаю не настаивать.

— Вас поселили с Майей? Она приятная девушка. «Оберой» — хороший отель, здесь есть где развлечься, но времени у вас не будет. И посмотреть Тадж-Махал тоже. Разве что урывками. У Сингха в сутках сорок восемь часов, потому у остальных должно быть тридцать шесть.

— С ним тяжело работать?

Хилл некоторое время почти изумленно смотрит на меня, потом фыркает, как кошка:

— Тяжело? Невыносимо! Гении всегда монстры.

— А он гений?

— Вы еще не поняли? Санджита вечно где-то носило, даже в Лондоне его на площадке почти не видели, а уж здесь тем более. Раджив вытянул на себе весь фильм, и даже справедливо, что теперь лавры достанутся ему.

Я не сильна в кинокритике, но мысленно сомневаюсь, что лавры вообще будут. Потратить сумасшедшие средства на съемки танцевально-слезогонной истории вовсе не значит создать шедевр. То, что я читала в сценарии, повергло в уныние: это кино никоим образом не могло привлечь европейского зрителя.

Но обижать уверенную в гениальности снятого материала Алисию Хилл не хочется. Я понимаю, что нужно обходить острые углы, иначе ничего не смогу узнать у этих людей. Шедевр так шедевр, гениально так гениально, я в кино практически не хожу и никому не признаюсь, что участвовала в съемках даже на завершающем этапе и всего две недели.

Вытерплю, ради работы я и не такое выдерживала.

— Договорились. — Алисия кивает на идущих к нам Престона и Сингха.

— Вы думаете?

— Угу. Если Престон видел материал и не дурак, то не мог не договориться.

Чарлз Престон не дурак, но если они договорились, то съемки затянутся. Впрочем, кто знает, сколько мне самой понадобится времени.

Расспросить Алисию Хилл о Хамиде Сатри я не успеваю. Ладно, не все сразу.

Они действительно о чем-то договорились. Группе Престон объявляет, что Раджив Сингх согласился закончить фильм и в качестве режиссера тоже. Снова раздаются возгласы и аплодисменты.

Но мне лично плевать на Сингха и любовь или нелюбовь к нему членов группы — я сама по себе. Только бы не нагружал меня работой тридцать шесть часов в сутки, не то придется ретироваться под предлогом профнепригодности. Мысль о профнепригодности мне нравится и даже немного успокаивает. Чего проще — изобразить недотепу, чтобы не заваливали работой, а с Престоном я как-нибудь договорюсь.

Рекомендация Престона, данная перед отъездом мне, несколько странная:

— Мисс Макгрегори, Сингх все закончит сам, постарайтесь только ему не мешать. Во всем соглашайтесь, не суйте нос не в свои дела и потерпите две недели.

— Как определить, какие именно дела мои?

Престон усмехается:

— Ваше дело только организация работы на площадке. У вас будет прекрасный помощник — Абдул Рахани, он выполнял эти функции до сих пор, будет выполнять и впредь. Но теперь он при вас.

— Тогда зачем я здесь?!

— Что вам не нравится? Вы же хотели посмотреть работу помощника продюсера? Вот и смотрите.

— Терпеть не могу путаться у кого-то под ногами!

— А вы не путайтесь, — насмешливо советует Престон. — Просто наблюдайте за работой Рахани. Сингху не мешайте — это его условие.

Он пытается смягчить пилюлю:

— Джейн, я вам говорил, что самые трудные периоды — начало и завершение съемок. Чтобы научить плавать, я не могу просто бросить вас в воду, позволив наглотаться болотной жижи. Никто не учится прямо в процессе съемок без наставника и в тяжелое время. Понаблюдайте, если понравится, поставлю на другой фильм с самого начала, но уже с опытом.

— Кто я здесь?

Чарлз не находит нужным разъяснять мои обязанности, просто добавляет:

— Вы подчиняетесь Сингху, а не он вам.

Ну, спасибо… Быть девочкой на побегушках у этого сноба?

Вообще, заметно, что после их продолжительной беседы отношение Престона к Сингху кардинально изменилось. Что же такое сказал продюсеру актер? Пригрозил, что не станет сниматься в последних эпизодах? Или вообще устроит пресс-конференцию с рассказом о том, как его третируют заморские дяди?

Как бы то ни было, не только для группы, но и для Престона Сингх сейчас главный.

Черт! И зачем я связалась с Престоном? Можно было просто приехать и наняться какой-нибудь подавальщицей чая. Но спорить бесполезно, придется принимать реалии жизни.

Престон улетел, а я осталась. В незнакомом, совершенно чужом мире без всякой поддержки и прочее, прочее… Но Джон недаром говорил, что моя единственная слабость — трудности. Чем трудней, тем лучше. Не то чтобы лучше, но интересней. Трудности стимулируют работу мозга и всего организма. Возможно, потому мне было так тяжело бездельничать после операции, особенно когда дело пошло на поправку.

С первой минуты пребывания в Индии я понимаю, что трудностей здесь достаточно, значит, времени терять не стоит.

Проще было бы прилететь под видом туристки, чтобы не иметь обязанностей перед кем-либо, но в таком случае трудно попасть в съемочную группу. А если уж я, что называется, внутри, отсюда и надо начинать. С кого?

Оглядевшись, решаю, что с красавца Раджива Сингха. Если уж он главный бык в стаде, его и стоит первым взять за рога.

Сингх никакого отношения ни к убийству Сатри, ни к налету на Букингемский дворец, краже алмаза, или убийству Рахула Санджита иметь не может, он, как сказал Престон, все это время пахал, как буйвол на вспашке поля. Такое определение я услышала после того, как Чарлз просмотрел отснятый Сингхом материал. Видно, работа красавчика впечатлила даже многоопытного Чарлза Престона, во всяком случае, перед отъездом он пожал ему руку весьма уважительно. Странно, никогда бы не заподозрила Престона в любви к болливудской продукции. Чего только в жизни не бывает!

Решено, с героя-любовника и начнем.

Не люблю красивых мужчин, но в Сингхе есть что-то, что заставляет считаться с ним, — какой-то внутренний стержень, который отодвигает красивую внешность на задний план.

Улучив минуту, когда он чуть в стороне от остальных что-то изучает в записях, я пытаюсь завести интересующий меня разговор. Мне безразлично, понравятся ли Сингху мои вопросы, он делает свою работу, я свою, разве что не признаюсь в этом.

После обмена парой ничего не значивших фраз перехожу к активным действиям:

— Когда Сатри отказался от своих обязанностей сопродюсера?

Похоже, мой напор Сингха чуть удивил.

— Почти сразу, как начались съемки. Мы снимали без него.

— Почему?

— Почему без него?

— Нет, почему отказался?

Раджив откровенничать явно не настроен:

— Думаю, это его дело.

— И все же. Человек как-то объяснил, почему бросает столь перспективный проект, на организацию которого потратил столько сил?

— Он никому ничего не объяснял, просто исчез, и все. — Теперь Сингх смотрит на меня внимательно. — Почему вас так интересует продюсер, который давно устранился от съемок? Разве мало работы сейчас на заключительном этапе?

Не говорить же ему, что ради расследования убийства этого продюсера я и прилетела в Индию? Я пожимаю плечами как можно безразличней:

— По сути, я должна выполнять его функции целых две недели, так же как вы — режиссера. Хотелось бы понять, что именно заставило продюсера от них уклониться. Я привыкла делать свою работу хорошо и пытаюсь узнать, что было не так.

— Вот и делайте! Вместо того чтобы отвлекать членов съемочной группы разговорами, лучше организуйте завтрашнюю съемку. У вас на это не так много времени, — сказал он, передавая синюю папку.

Вероятно, в ней и был план завтрашних съемок.

«Формально он прав, — подумала я, — моя функция организовывать работу на съемочной площадке».

Сингх ушел, а рядом со мной вскоре появился Абдул Рахани.

— Абдул, по шкале от одного до десяти насколько Сингх меня презирает? — спросила я.

Парень широко распахивает глаза и не без удовольствия хмыкает:

— На одиннадцать.

— Что, так серьезно?

— Вы сразу сказали, что прилетели ненадолго, а это значит, что сами съемки вам безразличны. Раджив такого терпеть не может. Он выгнал осветителя, который зевал из-за того, что не выспался. Для Сингха если уж работаешь, то работай, и никаких других дел.

Черт! Как же я так сплоховала? Думать можно что угодно, но вслух свои мысли произносить нужно выборочно.

— У меня… болит сердце. Дольше врачи не позволят здесь быть, — зачем-то попыталась я оправдаться, прекрасно понимая, что Абдул мои слова Сингху не передаст.

И почему я вообще должна оправдываться?!

— Если у вас больное сердце, зачем вы приехали? Нельзя…

Я почти обрываю Абдула:

— Давай посмотрим, что намечено на завтра. Я же не знаю местных особенностей.

Слово «особенности» не входит в его словарный запас, парень переспрашивает:

— Чего?

— Условий. Поможешь?

— Конечно, для того я и здесь!

Мы усаживаемся в стороне и принимаемся изучать план завтрашних съемок. Так увлеклись, что не заметили подошедшего Сингха.

— В башне Ясмин разрешили снимать с семи до восьми утра, — произнес он, ни к кому не обращаясь. — Учтите это при составлении графика. В половине седьмого нужно уже выставить свет, я помочь не смогу, у меня грим с шести.

Я пытаюсь сообразить. Жасминовая башня — это место в Красном Форте, где по сценарию сидел под домашним арестом Шах-Джехан. Оттуда виден Тадж-Махал.

Быстро нахожу сцену с бывшим императором, свергнутым собственным сыном, и принимаюсь делать пометки в блокноте. Кроме Джехана в сцене участвует его дочь Джаханара, которую играет… Кто там играет Джаханару? Ахалья Гхаи… Знать бы еще, кто это.

— Абдул, нужно предупредить о съемке в башне в семь утра Ахалью Гхаи. Кто у нее костюмер и гример?

Я с головой окунаюсь в работу, но все же успеваю заметить, как хмыкнул, отходя от нас, Сингх.

Только бы ничего не забыть, не пропустить, все продумать и организовать…

Абдул смотрит на меня с изумлением. Но он толковый малый, без запинки отвечает на любые вопросы. Нашлась только одна заминка: на какое-то мое замечание он отмахнулся, мол, это можно решить прямо на площадке во время съемок.

— Что?!

— Мы так всегда поступаем. Любой вопрос решаем прямо во время работы.

— Забудь об этом! Теперь мы все будем готовить заранее. Все, понимаешь?

Абдул вздыхает и с сомнением качает головой:

— Все решить нельзя, рани…

Я и сама понимаю, что киноиндустрия не та сфера, в которой можно распланировать каждый шаг, но упрямо возражаю:

— А мы решим!

Подготовку к завтрашнему рабочему дню мы с Абдулом заканчиваем около полуночи. На сон остается часов пять, к шести нужно быть на площадке с проверкой готовности.

Заснуть не получается, приняв душ, я долго ворочаюсь в постели, стараясь не мешать Майе, но девушка спит сном младенца. Меня же мучает ощущение, что мы что-то забыли, упустили из виду. И это что-то очень важное.

Если заснуть не удается, а вставать предстоит рано, лучше не спать совсем, ведь сон, который накатывает на рассвете, трудно прервать даже выстрелом пушки под ухом. И все же мой сон прерывается, да так, что я буквально подскакиваю на кровати.

В шесть у Раджива Сингха грим, а кто его будет гримировать?! Мы позаботились об Ахалье Гхаи, обо всех остальных, но совершенно забыли о главном актере! Один час съемок в Жасминовой башне не позволит срочно искать гримера или что-то переснимать. Получить разрешение на работу в Красном Форте вдали от туристических троп даже трудней, чем в Тадж-Махале. В Форте правят бал военные, которым не нравится мельтешение съемочной группы под ногами. И никакие улыбки актрис не в состоянии растопить лед их недоверия. Об этом мне рассказывал еще Чарлз Престон.

Что же делать?

Я хватаю телефон и выскакиваю из комнаты.

— Абдул, мы забыли предупредить костюмера и гримера самого Сингха!

Кажется, мой шепот слышен на весь отель. Если его уловит Сингх или кто-то ему передаст…

У меня всегда так — стоит подумать о какой-то неприятности, она обязательно случится.

— Дайте поспать Абдулу и сами тоже идите. Я все подготовил. — Голос Раджива Сингха спокоен и даже в меру насмешлив, хотя в нем слышится усталость. — А на будущее запомните: любую сцену начинаете готовить с ее главных действующих лиц. Если в кадре главный верблюд — все делаете для верблюда, а не для кинозвезды. Постарайтесь не проспать утром.

В сон я все же проваливаюсь, но умудряюсь проснуться за пару минут до того, как в дверь раздался стук.

— Мисс Макгрегори, — слышу я голос Сингха, — уже без четверти пять, поторопитесь, в пять автобус.

— Почему не в половине шестого? — бормочу я, поспешно одеваясь.

Майя отвечает со своего места сонным голосом:

— Если съемка с семи, начинать нужно на полтора часа раньше, иначе не успеем. На сколько заказали обед?

— Какой обед? Не знаю. — Я выглянула из ванной. — Майя, а что с водой? Здесь всегда так?

— Нет, только сегодня. Обед на площадку всегда заказывал Сингх. Вы сегодня весь день снимаете в Форте или переедете еще куда-то?

— Ты права, мне заранее стоило подумать, где группа будет есть.

Я вздыхаю. Неужели я должна заботиться еще и о таких мелочах? Но тут же укоряю сама себя: конечно, должна. Не режиссер же этим будет заниматься. Господи, а как же работал Сингх, если ему приходилось думать за всех?

Форт действительно красный из-за материала стен. И выглядит неприступно, когда стоишь перед высокой стеной и огромными воротами, ощущаешь свои ничтожные размеры. И это сейчас, когда можно изучить строение Форта на экране компьютера, а что же было раньше?

Я просмотрела кое-какие материалы, но времени подготовиться к своей роли серьезно не нашлось. Помнила только, что построил Форт Акбар, а в Жасминовой башне сидел взаперти в последние годы своей жизни несчастный Шах-Джехан. Оттуда виден Тадж-Махал.

А еще я знала, что большую часть Форта используют в своих нуждах военные, потому туристов пускают не во все здания. И крокодилов во внешнем рве давно нет, так как нет самого рва.

Солнце еще только поднялось над горизонтом, а жара уже давала о себе знать. И — это начало прохладного периода, к тому же ночью прошел дождь, — последний привет сезона муссонов в Агре. Что же будет через месяц? Но в Агре легче, здесь жара хотя бы сухая, в Мумбаи на легкие давит океан и загазованная атмосфера многомиллионного города.

Я согласна с Алисией: многолюдье даже рано утром, а еще многоголосье и пыль. Здесь пыль не такая, как в Мумбаи, не столь липкая, но также забивает любую щель, трещину, проникает всюду. Несколько дней без дождей мгновенно высушили землю, не покрытую растительностью, ночной дождь мало что изменил.

И все же больше жары, пыли, шума и даже собственного бестолкового топтания на площадке меня раздражает потеря времени. Кажется, каждое мгновение, что прошло зря, намертво впечатывается в мозг.

Я ничего не понимаю в командах, которые отдаются на площадке, кроме команды «Мотор!» и «Снято!», а потому стараюсь не мешать и только наблюдаю. Это лучшее, что я могу сделать, чтобы не развалить весь процесс изнутри. Может, Сингху надоест моя скромная фигура в стороне и он отправит меня погулять?

Но не одна я стою здесь в качестве наблюдателя, начальник охраны съемочной группы Салман Кадера тоже взирает на процесс издали. Чтобы не терять времени даром, я решаю попытаться выудить у него хоть какую-то информацию. Может, не отмахнется, как надменный Раджив Сингх?

— Салман, а почему мы так торопимся, почему вообще съемки шли словно пунктиром? Такие сложности с получением разрешения на съемки и недовольство в Агре…

Кадера сокрушенно мотает головой:

— Боюсь, после наших съемок Болливуд в Тадж-Махал еще долго не пустят.

— Из-за Хамида Сатри?

— Да уж, он натворил тут дел…

— Как вы думаете, почему его убили?

Салман молчит, я уже решила было, что он, как все другие, просто не станет отвечать, но вскоре следует объяснение:

— Сатри начинал этот фильм, просто горел идеей. Санджита привлек, Раджива соблазнил ролью, деньги огромные, иностранцев… Все было хорошо до начала съемок в Тадж-Махале. А потом что-то пошло не так, он словно с ума сошел, стал подозрительным, нервным.

— Хамид Сатри был многим должен?

— Откуда вы знаете? — покосился на меня Кадера. Чувствовалось, что ему хочется выговориться, что-то понять самому, Салман чего-то боялся, очень боялся.

— Это нам с Престоном в Мумбаи сказал бухгалтер Махавир Вадант.

— А… этот слизняк. Что он еще сказал?

— Что Хамид Сатри в действительности был банкротом, все его миллионы — пустой звук.

— Это так, — охотно кивает Кадера. — Об этом знали все, только все делали вид, что верят в богатство Сатри. Он игрок, причем невезучий, если садился за стол, остановиться уже не мог, пока не выгоняли. Его жалели, не позволяли проиграть все до штанов, но Сатри все равно делал долги.

— Его убили из-за долгов?

Кадера мотает головой:

— Нет! Из-за долгов просто пристрелили бы или избили до смерти. Его убили те, кто поклоняется Кали.

Я уже в сотый раз слышу об этом, но в мистику верить все равно не собираюсь.

— Салман, хоть вы не говорите о ритуальном убийстве! Вы же разумный человек.

— А вы считаете, что разумные люди не могут верить в мистику? Ничего, поживете в Индии, тоже поверите. Это ритуальное убийство.

— Так что на съемках пошло не так? — Я пытаюсь вернуть его к обсуждению съемок, не желая слушать о каких-то там последователях синей четырехрукой богини. — Почему администрация Тадж-Махала была недовольна?

— Нам разрешили снимать в усыпальнице, даже закрыли доступ туристам на целую неделю. Это огромные деньги, но Сатри нашел тех, кто заплатил. Зачем он полез вниз, туда, где стоят гробы?

— Куда полез?

— Вы не были в Тадж-Махале?

Приходится признаваться, что не была. Кадера терпеливо разъясняет:

— Наверху, там, куда пускают туристов, только могильные плиты, настоящие саркофаги внизу, куда ход закрыт. Так поступают во всех мусульманских усыпальницах.

Я киваю:

— И не только в мусульманских.

— Да. Хода вниз нет, а Сатри зачем-то сунул туда нос. И не только сам полез, но еще и людей… в общем, не важно кого, пустил. Пока мы неделю днем снимали, они по ночам внизу что-то разнюхивали. Когда в конце недели администрация поняла, что люди Сатри хозяйничают внизу, был большой скандал, группу выгнали раньше срока и больше уже не пускали.

— А как сам Сатри объяснил нарушение?

Кадера усмехается:

— Никак! Испугался ответственности и просто удрал. Мы его живым больше не видели. Все взял на себя Санджит, он извинился перед администрацией, англичане выплатили огромные штрафы, дело замяли. Теперь вот пообещали пустить нас еще на два съемочных дня в Тадж-Махал, но боюсь, не получится. В Агре прошел слух об этом, мусульмане беспокоятся. Правильно, кому понравится, что их святыню используют как декорацию?

— Тадж-Махал не только мусульманская святыня.

— Но усыпальница-то мусульманская.

— А что говорят об алмазе?

Теперь Кадера серьезно хмурится:

— Это который Сатри якобы в Тадж-Махале нашел? Чепуха! Алмаз, может, и был, но хранился уж точно не там.

Мне хочется сказать, что был безо всяких «может», я сама это сокровище видела. А еще рассказать о легенде, поведанной Томасом Уитни, но ничего этого я говорить не собираюсь, лишь интересуюсь:

— А полиция что утверждает по поводу убийства?

— Ритуальное, мол, что заслужил, то и получил. Знаете, богиня Кали не прощает виновных.

Я потеряла интерес к разговору, и мой собеседник не мог этого не заметить.

— Вы верите в стигматы или чудеса, которые являют христианские святые, но не желаете верить в могущество богини Кали, — сказал он, сокрушенно вздохнув. — Индуистские боги куда более древние, чем христианские, и не менее сильные. Знаете, когда-то люди считали, что на любой территории сильны только те боги, которых испокон века признают местные жители. Приезжая в чужую страну, следовало молиться местным богам. Но тогда не было самолетов и люди столько не ездили…

Он прав, но я не желаю обсуждать вопросы веры и местных богов. Мне бы со своими разобраться.

Заметив мою кислую улыбку, Кадера переводит разговор на съемки.

— Скоро закончим, если только не помешают волнения в городе.

— Почему волнения, ведь уже никто не тревожит Тадж-Махал?

Некоторое время Кадера молча изучает меня, видно решая, достойна ли доверия не в меру любопытная фиранги, но объясняет:

— Великие Моголы оставили Индии в наследство не только Тадж-Махал или свою культуру, но и свою веру. Она не лучше и не хуже нашей, но они не всегда мирятся. Были времена, когда мусульмане правили северной частью Индостана, когда империя Великих Моголов развалилась на части, а потом еще все поделили англичане, мусульман больше осталось на севере, и они ушли в Пакистан. Ушли, но не смирились. Вы слышали о терактах в Мумбаи в 2005 году?

— Да, конечно.

— Бездумно, жестоко. Зачем? Я тогда служил в полиции и требовал просто закрыть границу с Пакистаном. Но это не важно… Прошло время, террористы кое-чему научились. Бессмысленно отправлять одиночек для взрывов и расстрелов. Конечно, поступают и так, но куда эффективней устраивать погромы на религиозной почве, просто стравливая общины друг с другом.

Я изумленно слушаю: никак не ожидала, что Салман Кадера может произносить политические речи. А он рад выговориться, найдя во мне внимательную слушательницу.

— Помните, герой «Миллионера из трущоб» говорит: «Если бы не Рама или Аллах, моя мама была бы жива». Это же мог бы сказать Абдул, его родители погибли, когда случилась резня. И еще многие другие. Все понимают, что мусульмане не лучше и не хуже индусов, но их предки пришли на эти земли завоевателями, это дает право индусам укорять при любой возможности потомков Моголов. Посмотрите, мусульмане на востоке — это Бангладеш и наш беспокойный штат Ассам. Мусульмане на севере — Афганистан и Пакистан, и наши Джамму и Кашмир. Мусульмане на западе — Пакистан и вечно полыхающая граница. Конечно, у индусов ощущение осады. Оно растет и в собственной стране. У мусульман больше детей, часто они лучше живут, сплоченней. Мусульман становится все больше, конечно, не больше индусов, но просто больше. Я не буду много объяснять, но столкновения были, есть и будут. И есть те, для кого каждое столкновение выгодно. Это вовсе не террористы, террористы действуют бездумно.

Кадера не подозревает, насколько я с ним согласна. Много лет посвятив борьбе с терроризмом, я точно знаю: террористы — это те, кого просто используют более влиятельные силы.

— Вы полагаете, что и в Агре так же?

— Конечно! Думаете, самих мусульман так уж волнуют съемки в Тадж-Махале? Мы же давно не снимаем, но, только завидев нашу группу с аппаратурой, они берут в руки камни в готовности бросить в нас. Сами? Нет! Их кто-то подстрекает и даже оплачивает.

— Оплачивает?

— На пропаганду нужны деньги, большие деньги.

— Но ведь индусы сами виноваты, сердце Сатри вырезали не мусульмане?

— Это еще вопрос. Но случившееся год назад не может быть поводом для волнений или мести сегодня. Я знаю немало мусульман в Агре, поверьте, они и не помнят о проступке Сатри, но точно знают, что Тадж-Махал надо закрыть для посещений кого бы то ни было. Думаете, местные муллы внушили это им из собственных соображений? Ничуть, Тадж-Махал выгоден как туристический памятник всем, он полгорода кормит. Но кому-то более сильному нужно столкнуть мусульман и индусов не только в Ассаме или Кашмире, но и в Агре.

Мне становится не по себе от такой речи Кадеры, а тот продолжает:

— Боюсь, и Сатри убит в Тадж-Махале именно для того, чтобы вызвать столкновения. Разве обязательно вырезать ему сердце на саркофаге Мумтаз? Кому-то было нужно больней задеть мусульман. И это не индусы, верней, не сами индусы, а по чьей-то подсказке.

Так… чатристы в сторону, на первый план теперь выходит всемирный заговор против суверенной Индии. И не знаешь, что хуже.

Кадера словно понимает мои сомнения, усмехается:

— Для вас все дико — волнения, столкновения на религиозной почве?

— Вы забываете о Северной Ирландии. Дико, конечно, и я не понимаю бездействия властей.

— Власти борются, но они не всесильны. Знаете, иногда я думаю, что европейцы перестали воевать между собой только тогда, когда перестали всерьез верить. Вы празднуете Рождество и ходите в церкви, но верите ли всей душой настолько, чтобы воевать против иноверцев только потому, что они иноверцы?

Не знаю, в какие философско-религиозные дебри завели бы его рассуждения, но договорить не дают, срочно требуется участие начальника службы охраны в разборках с охраной Форта.

Во многом я согласна с Кадерой, Индия взрывоопасна именно из-за своей многонациональности. При желании несложно столкнуть между собой людей разных вер, как и воспользоваться этим, чтобы расшатать любой режим в стране.

Однако пылкая речь Кадеры, наоборот, утвердила меня во мнении, что Хамид Сатри был убит банально из-за денег, а его ритуальная казнь устроена ради того, чтобы отвлечь внимание полиции от реальных виновников. Если уж Кадера увидел в убийстве чей-то злой умысел, направленный на разжигание розни между мусульманами и индусами, что же говорить об остальных? На это и рассчитывали убийцы.

Что ж, отрицательный результат тоже результат. Иногда он важней положительного. По крайней мере, теперь я знаю еще одну точку зрения и вариант развития событий. Хороший следователь никогда не отбросит ни одной версии, какой бы нелепой она ни казалась. Но эта версия останется как запасная где-то на заднем плане — некие темные международные силы в целях злостного вредительства Индии организовали ритуальное убийство Хамида Сатри для столкновений на религиозной почве в знаменитейшем Тадж-Махале.

В нашей жизни может случиться все, но бывают события, вероятность которых близка к нулю. Хотя стоит признать, что спровоцированные убийством волнения в Агре в наличии. Но это просто совпадение, мусульманам надоело, что в день пятничной молитвы в Тадж-Махале, который вообще-то мусульманский религиозный комплекс, какие-то посторонние путаются под ногами со своей аппаратурой. А ведь по пятницам даже туристов в комплекс не пускают.

И все равно это не повод, чтобы считать убийство Сатри совершенным для разжигания ненависти между мусульманами и индусами.

Я потеряла целый день. Это большая потеря при расследовании. Кадера или местная полиция могут рассуждать на тему религиозных столкновений, происков международных темных сил или вины богини Кали, я предпочитаю разгадывать такие загадки с фактами в руках. Алмаз был, я сама его видела, его украли, а человека, который этим алмазом владел, зверски убили. И это преступление должно быть раскрыто, а алмаз найден.

И вовсе не ради индусов, которые верят в Кали и всемирный заговор, а потому, что состояние здоровья раненного в Букингемском дворце премьера стремительно ухудшается, медики уже открыто говорят, что он существует лишь благодаря подключенной аппаратуре. Родственники объявили, что, если за две недели не произойдет хотя бы малейших улучшений, аппаратура будет отключена.

Это означает, что Элизабет Форсайт станет не просто исполняющей обязанности премьера на время его болезни, но до новых выборов. И она не должна прийти к власти с таким грузом, алмаз нужно за две недели вернуть в Лондон, а виновных назвать во всеуслышание. Это будет лучшим подарком Элизабет Форсайт с моей стороны, за который она непременно вернет меня на службу.

Расклад простой и понятный без всяких мировых заговоров и синих богинь. И я с заданием справлюсь, не с таким справлялась.

Мне следовало связаться с местной полицией и выведать у них все, что известно. Беседы о несчастном Сатри с его коллегами пока результата не дали, не считая откровений бухгалтера о его финансовой и прочей несостоятельности.

Пожалуй, с полиции нужно начинать, а для этого отпроситься на завтра хотя бы на половину дня — стоя в сторонке во время съемок, я ничего не узнаю. Приходится идти к Радживу Сингху…

У него усталый вид, но чувствуется, что усталость не столько физическая, сколько эмоциональная. Я присаживаюсь рядом, не зная, принято ли это. Сингх только косится, но молчит. Значит, по крайней мере, не запрещено.

— Устали?

Вместо ответа вопрос:

— Зачем вы здесь?

Я чуть пожимаю плечами:

— Вообще-то чтобы помогать вам.

— Мисс Макгрегори, помощи от вас мало, поскольку вы ничего не смыслите в съемках. Впервые в роли помощника продюсера?

Приходится честно признаваться, что да.

— Все когда-то бывает впервые.

— Престон не нашел вам ничего более подходящего, чем «Тадж-Махал» в его нынешнем состоянии? Мог бы и в Пайнвуде пристроить. Вы раньше на съемочной площадке бывали?

Из чувства противоречия второй раз за пять минут сознаваться в своей некомпетентности я не намерена.

— В Пайнвуде все иначе!

В ответ Сингх с удовольствием хохочет:

— Да что вы говорите? Что-то изменилось за последние полмесяца?

— Почему полмесяца? — Я не понимаю, о чем он.

— Полмесяца назад мы закончили там студийные съемки и улетели, а Санджит остался. Так что Ивер-Хит я знаю куда лучше вас. — Он смотрит оценивающе, что вызывает у меня внутри волну негодования. — Давайте договоримся: хотите мучиться на площадке — продолжайте, чему-то все же научитесь. Я больше не буду спрашивать, какой каприз привел вас на съемки. Вы толковая и обладаете организаторскими способностями, из вас вышел бы хороший продюсер. Почаще советуйтесь с Абдулом, он знает систему организации съемок, и больше никому не говорите, что вы помощник продюсера. Администратор и все, так будет честней. И если чего-то не знаете или боитесь пропустить, лучше подойдите и спросите. Мне проще помочь до съемки, чем перепроверять все ваши действия.

Раджив поднимается со вздохом:

— А устал я потому, что слишком много всего навалилось. До пятницы нужно успеть завершить все натурные съемки в Агре, а в пятницу разрешена работа в Тадж-Махале. Худшего дня не нашли.

— Почему?

— Мисс Макгрегори, вы ничего не заметили в городе?

— Да, я знаю, что в Агре неспокойно, но мы же никому не мешаем.

— Мешаем и еще как. Вы с Абдулом постарайтесь, чтобы не было сбоев в работе, нужно все закончить и вернуться в Мумбаи как можно скорей.

Отпросилась называется.

Через минуту он снова в работе на площадке, а я в стороне без дела. Хорошую должность мне организовал Престон, если бы еще иметь возможность уйти по своим делам… Но пока такой возможности нет, нужно заняться поисками информации в Интернете.

Глава 10

Хуррам заснуть не смог, он все думал о том, что случилось, вернее, думал об Арджуманд.

Любимая предпочла уехать вместе с теткой. Это обижало, хотя принц понимал, что Арджуманд было бы очень тяжело видеть его свадьбу. Арджуманд не Мехрун-Нисса, она не смогла бы устроить такое представление, какое произошло в этот вечер, но даже если бы и смогла… Мехрун-Нисса и та предпочла покинуть Агру.

Хуррам чувствовал себя предателем, ведь он женился на другой, в то время как Арджуманд поспешила покинуть отцовский дом, чтобы ее не выдали замуж за другого. Но в чем же его вина? Наследный принц не может выбирать, он должен выполнять волю отца-падишаха! Разве он виноват, что звезды так легли, не оставив для них с Арджуманд счастливого дня для свадьбы на ближайший год? Кроме того, разве не она обманула принца на рынке?

Но сколько он ни пытался обвинить любимую — не получалось. Все горькие мысли о ее вине смывало словно волной страстное желание видеть ее, слышать голос, угадывать красавицу в стайке девушек зенана или за резной решеткой, отделяющей гарем от мужчин. Она там или хотя бы может быть там — этого уже достаточно, чтобы улучшилось настроение на весь день. Но теперь… Арджуманд уехала, а рядом будет другая.

Принца передернуло от одной мысли о предстоящей свадьбе.

Перед рассветом он вышел на крепостную стену и заметил, что на балкон вместо падишаха, явно чувствующего себя плохо после свадебного пира, готовится выйти Асаф-Хан. Но у Асаф-Хана имелась еще одна причина стоять на стене перед восходом солнца — он тоже провожал караван.

Принц Хуррам долго смотрел вслед слонам, в хаудахе на одном из которых сидела его любимая. Все обвинения в сторону Арджуманд были забыты, сердце его обливалось кровью при одной мысли, что он долго, очень долго не увидит девушку.

И вдруг Хуррам решительно бросился вниз: его собственная свадьба еще через два дня, сейчас все заняты свадьбой падишаха, никто и не заметит отсутствия принца, нужно догнать караван, уговорить Арджуманд не уезжать, убедить, что, несмотря на женитьбу, его сердце принадлежит только ей, услышать ответные слова любви. Иначе он не сможет жить!

Путь принцу заступил Джафар — придворный, дежуривший подле него.

— Куда вы, ваше высочество?

Джафару можно сказать правду, именно он устроил встречу Хуррама и Арджуманд во время джарги, потому принц честно признался:

— Я догоню караван и уговорю Арджуманд не уезжать.

— Нет!

— Что нет? — удивился Хуррам. Какой-то придворный пытается его остановить?

— Ваше высочество, они с Мехрун-Ниссой приняли единственно верное решение. А у вас через два дня свадьба. Вы не можете вернуть Арджуманд Бегуму без того, чтобы не ранить сердце ей и не нанести обиду своей невесте.

— Но я не могу без нее. Я не стану жениться! — вдруг объявил принц.

— Ваше высочество, это следовало бы сделать давно, но не сейчас, когда караван принцессы в двух днях пути от Агры. Нельзя. Вы наследный принц и не можете распоряжаться своей судьбой, такова воля Аллаха. Женитесь сначала на Кандагари Махал, а потом возьмете в жены Арджуманд Бегум. Иначе вы можете потерять расположение отца.

Хуррам хмыкнул:

— Я единственный наследник! Хосров слеп, а Шахрияр бестолков и рожден рабыней.

— Но падишах достаточно молод, и он вчера женился… — осторожно напомнил Джафар.

— Я не стану предавать Арджуманд и жениться на Кандагари Махал ради наследования трона.

Джафар понял, что принц так и поступит, но все равно возразил:

— И ввергнете Хиндустан в новую войну с Персией, отказав внучке шаха на пороге своего дома.

Хуррам некоторое время молча смотрел вдаль, где хвост каравана уже скрывался из виду, его лицо исказила гримаса боли, потом почти простонал:

— Что же мне делать?..

Джафар осторожно коснулся его рукава:

— Теперь ждать. Вы не можете ничего изменить сейчас, но немного погодя все изменится само. А пока дайте знать Арджуманд Бегум, что любите ее и ждете возможности жениться.

— Как?

— Я могу отвезти письмо…

— Да! Ты будешь постоянно возить наши письма, она дождется, — обрадовался Хуррам.

Джафар обругал сам себя за проявленную прыть. Постоянно ездить в далекую и опасную Бенгалию ему вовсе не хотелось, а вот догнать караван сегодня он вполне согласен. Хуррам наследный принц, но главное — он друг, которому Джафар готов помочь.

Мехрун-Нисса была права, в зенане и при дворе только и разговоров, что о ее появлении на свадьбе и дарах. Их не смогла перебить даже болтовня о свадьбе принца Хуррама. Вернее, женщины зенана ждали чего-то подобного и от Арджуманд, гадая, как же поступит девушка, если ее тетка была столь щедрой.

— Нет, у Арджуманд не может быть столько богатств! — авторитетно заявляла одна из наложниц падишаха Сурия. — Мехрун-Нисса потратила на подарки все сокровища, накопленные ее мужем Шер-Афганом!

— Да, — вторила ей уверенная Аруна. — Шер-Афган был очень богат, а теперь его дочь Ладили осталась даже без ножных браслетов.

Женщины зенана дружно ахнули: оставить юную Ладили без браслетов, разве это не жестокость мачехи?! Небось, со своей дочерью она так не поступила бы.

Женщины замололи языками, гадая, что еще могла бы сделать Мехрун-Нисса, а главное, зачем она так поступила?

— Слишком дорогая плата за то, чтобы унизить Салиху Бану.

— Да, столько драгоценностей и прочего никогда не дарили даже самые щедрые шахи…

— Салиха Бану непременно отомстит. Мехрун-Ниссе не стоило так поступать.

Из-за поступка Мехрун-Ниссы новая жена падишаха и даже сама свадьба словно отошли на задний план. Это обидело Салиху Бану. Ведь, едва завидев новую шахиню, женщины начинали искать на ней украшения, подаренные соперницей. Разве всем в зенане и Агре заткнешь рты? Салиху Бану сравнивали и сравнивали с Мехрун-Ниссой. Сравнение было не в пользу внучки персидского шаха…

Но еще хуже то, что сравнивал и сам Джехангир. Он невольно вспоминал легкую походку вдовы, ее грудной и такой грустный голос, особенно когда та признавалась в своей негаснущей любви… Падишах чувствовал, что сам себя загнал в ловушку, женившись, он отрезал путь к Мехрун-Ниссе. И зачем согласился на предложение шаха? Хотел замириться с ним в Кандагаре, а вышло, что испортил себе жизнь в Агре. Как теперь смотреть на Мехрун-Ниссу, когда та появится снова?

Прекрасная вдова ушла с пира, который был для падишаха безнадежно испорчен, но обвинять в этом Мехрун-Ниссу не имело смысла, она не сделала ничего плохого, напротив, озолотила Джехангира. Но после ухода красавицы все разговоры были только о ней, а о несчастной Салихе Бану словно забыли, в том числе и он, ее муж. Он даже не пришел к молодой жене, заявив, что слишком много выпил, а по индийским обычаям заниматься любовью после этого нельзя.

Главная жена Салиха Бану провела ночь в слезах. Утром служанки с трудом сумели скрыть следы бесонной ночи — покрасневшие глаза и припухшие веки.

Половину этого времени несчастная Салиха, так и не ставшая настоящей женой падишаха и женщиной, сжимала кулачки, разрабатывая планы мести сопернице. Но что она могла сделать?

Салиха позвала свою служанку, старую Мириам, которая в отличие от нее знала все о жизни в зенане.

— Госпожа…

— Мириам, проверь, чтобы нас не подслушивали. Прогони слуг.

Старуха решительно выполнила приказ королевы.

— Госпожа, ваша соперница сегодня уехала из Агры…

Салиха Бану буквально зарычала:

— Она мне не соперница! Разве может быть соперницей вдова?!

Старая Мириам не сумела увернуться от брошенной в нее подушки и упала. Она не так сильно ударилась, но решила, что шахине стоит понять, что нельзя так поступать с теми немногими, кто на ее стороне.

— Ай, вай, госпожа! Моя голова… вай, моя голова… — Она поспешно отползала к двери, на четвереньках, останавливаясь и хватаясь за голову.

Зря старуха рассчитывала на проявление сочувствия со стороны своей хозяйки, Салихе было не до ее головной боли.

— Пошла вон! И не показывайся мне на глаза!

«Будь ты умней, ты не отпускала бы меня от себя», — подумала Мириам, но поспешила удалиться. Такое бывало не раз, и старуха знала, что немного погодя Салиха Бану пришлет подарки и попросит вернуться.

Салиха сидела уставившись в одну точку и не желая ни с кем разговаривать. Она хотела расспросить Мириам о Мехрун-Ниссе, новость, что успела сообщить служанка, была хорошей. Проклятая вдова уехала. Но зачем служанка назвала Мехрун-Ниссу соперницей! Наверняка так же говорят и другие. В первый же день, теперь уже в собственном дворце, ее оскорбила собственная преданная служанка! Какой соперницей может быть тридцатилетняя вдова шестнадцатилетней главной жене падишаха?

Но вчера именно так все и выглядело.

Мехрун-Нисса повела Джехангира на балкон показывать свои дары, они оставались там вдвоем и о чем-то говорили, хотя и на виду у придворных, но главное — сама новая шахиня сидела на помосте, всеми забытая и одинокая! Возможно, это было недолго, всего несколько минут, но минуты показались несчастной Салихе вечностью, потому что это были минуты невиданного унижения.

Это унижение продолжилось и потом, ведь падишах словно забыл о своей молодой жене, хотя вдова ушла, пожелав счастья. И даже не пришел ночью, отговорившись большим количеством выпитого. Салихе хотелось закричать, что мог бы и не пить!

Как много людей знает о том, что Джехангир пренебрег своей юной супругой?

Салиху вдруг охватил ужас — что если падишах провел ночь в объятиях Мехрун-Ниссы?! Вдруг именно об этом они договаривались на балконе?

Она хлопнула в ладоши, появившейся служанке приказала немедленно привести Мириам.

Старуха удивилась тому, насколько быстро ее хозяйка опомнилась. Но дары присланы не были, поняв это, Мириам быстро отвернулась к стене и буквально завыла:

— Ой, моя голова! Вай, я не могу даже открыть глаза!.. Вай, я даже ничего не вижу…

Перепуганная служанка сообщила о тяжелом состоянии госпоже. Та задумалась. Что делать со старухой? Салиха прекрасно знала, что Мириам нередко разыгрывает болезни, чтобы получить подарки, и шахине вдруг пришла в голову удачная мысль — она и Мириам сумеет ублажить, и Мехрун-Ниссе показать, как дорожит ее дарами.

— Подай мне поднос, на котором подарки Мехрун-Ниссы.

Служанка поднесла большой серебряный поднос, на котором горой были навалены разные украшения.

— Отнеси Мириам, чтобы ее голова перестала болеть. А еще добавь вот это, — Салиха протянула флакон с нюхательной солью и небольшую коробочку с шариками опиума. — И скажи, что я жду ее немедленно.

Немедленно не получилось, Мириам знала себе цену и не слишком торопилась. С воплями и стонами она перебрала весь поднос, мысленно отметив тонкий вкус вдовы и хитрый расчет — ни одно великолепное само по себе украшение не подходило Салихе.

Салиха и не собиралась их надевать, напротив, она приказала сделать это старухе:

— Ты нацепишь эти перстни, браслеты и главное — носовые кольца и будешь расхаживать в них по дворцу. Если спросят, скажешь, что хозяйка такие раздает слугам, — самой ей не пристало носить подобную дешевку.

— Они недешевы, госпожа, — все же заметила внезапно выздоровевшая Мириам. — А что если падишах спросит об этих дарах?

— И ему ответим так же! Вряд ли падишах разбирается в женских украшениях, он и не поймет. А вот женщины все заметят. Иди.

Но когда Мириам была уже у выхода, Салиха вдруг остановила ее вопросом:

— Ты сказала, что вдова уехала?

Служанка засеменила обратно — не стоило говорить громко даже в покоях главной жены падишаха. Приблизившись, зашептала:

— Да, госпожа. Вдова и ее племянница уехали на рассвете. Слуги сказали, что караван был большой и вдова отправилась в свою Бенгалию.

— Где это?

— Не знаю, говорят, далеко.

— Иди.

Оставшись одна, Салиха взяла зеркало и принялась разглядывать себя. Да, нужно признать, что Мехрун-Нисса хороша, очень хороша, но она вдова и ей тридцать, кажется, даже тридцать один. К тому же она просто дочь визиря, пусть и главного.

Шахиня с удовольствием улыбнулась своим мыслям. Соперница поняла невозможность соревноваться с более молодой и знатной красавицей, потому и сбежала, чтобы не оказаться в проигрыше. Это хорошо, удобно иметь дело с умными соперницами, хотя их и боятся.

Салиха заметно повеселела и приказала подготовить хамам, чтобы принять ванну и привести себя в порядок перед продолжением пира. Кроме того, стоило подумать и о ночном визите падишаха. Джехангир должен высоко ценить свою новую жену, не важно, что она девятнадцатая по счету, падишах уже назвал ее главной.

Служанки снова и снова натирали нежную кожу новой шахини маслами, промывали волосы и сушили их над горячими углями с ароматическими травами, потом долго и осторожно подводили тонким каламом линию ее век, то и дело окуная его кончик в разведенный каджал (сурьму).

— Госпожа, какие украшения вы наденете? Подать носовые кольца, чтобы вы могли выбрать?

Салиха прищурилась:

— Нет, я надену только свои перстни, браслеты и украшения, которые привезла из дома. Я внучка шаха и агачи (главная жена) падишаха, я не обязана подчиняться правилам зенана, могу их менять или отменять вовсе!

Служанки испуганно притихли. Ничего хорошего такая самоуверенность не сулила, а если пострадает их госпожа, то и им самим придется плохо. Разве можно устанавливать свои правила там, где они установлены задолго до тебя? Но как возразить агачи? Вдруг она и правда отменит носовые кольца? Девушки одна за другой украдкой вздохнули: это же так красиво… как жаль, что новая агачи не умеет носить носовые кольца…

Арджуманд оставила свое сердце в стенах Красного Форта Агры. Впрочем, и Мехрун-Нисса тоже. Они любили — одна отца, другая сына, но те выбрали себе иных невест, вот и пришлось тетушке с племянницей покинуть родной дом и отправиться в далекую Бенгалию.

Мехрун-Нисса посоветовала племяннице не думать о том, что осталось позади:

— Арджуманд, всему свое время. Если ты сейчас начнешь горевать о принце Хурраме, то ничего хорошего дальше не будет.

— Но я люблю его и не могу не думать!

— Думать — одно, а вот страдать совсем другое. Вспоминай о нем, его любви к тебе, но только не о его предстоящей свадьбе. Это породит в тебе потоки желчи и плохо скажется на здоровье и коже. Думай о том, чтобы стать еще красивей, умней, образованней, лучше к тому времени, когда он за тобой приедет.

— А если не приедет?

Мехрун-Нисса вздохнула:

— Арджуманд, если не приедет, значит, такова твоя судьба — кисмет. Бороться с ней бесполезно. — И вдруг призналась: — Я советовалась с астрологом, даже не с одним. Все сказали одно и то же — я выйду замуж за падишаха и стану главной женщиной империи, а ты станешь женой Хуррама и в свое время тоже будешь женой падишаха. Они говорили о вечной любви твоего возлюбленного к тебе. Будь этого достойна.

Арджуманд в ответ только вздохнула. Ей так хотелось надеяться на то, что предсказатели не ошиблись. Не важно, станет ли Хуррам падишахом, она его и так будет любить. Но у Хуррама скоро появится жена…

Нет, как ни старалась несчастная девушка не думать о предстоящей свадьбе любимого, не получалось. Глядя на нее, вздыхала и Мехрун-Нисса, она помнила себя в таком же возрасте, тогда юную красавицу выдали замуж за полководца и отправили подальше от Красного Форта, чтобы не бередила сердце принцу Селиму. Принц тоже клялся, что не забудет, что непременно приедет и женится… Но даже когда стал падишахом Джехангиром и больше не подчинялся своему властному отцу Великому Моголу Акбару, обещания не выполнил. Наоборот, женился на другой, хотя никакой необходимости в этом не было.

«Пока на другой!» — решила для себя Мехрун-Нисса. Она помнила предсказание и точно знала, что оно сбудется.

Это хорошо, что они уезжали, новые впечатления, которые Арджуманд получит по пути, помогут слегка утихнуть ее душевной боли, остальное сделает время. Да и пока собирались, племянница просто не имела свободной минутки, чтобы грустить. Так лучше. Мехрун-Нисса, сама давно задумавшая и богатые дары падишаху, и побег в Бенгалию, даже о поездке Арджуманд договорилась с отцом и братом заранее, только матери и самой Арджуманд ничего не сказала, чтобы не волновать девушку раньше времени. Вряд ли она решилась бы ехать, имей хоть день на раздумья.

Ничего, все проходит, пройдет и это. Главное — не терять веру в то, что все будет по-твоему. А пока стоит заняться самообразованием. Мехрун-Нисса уже знала, кого из философов и опытных воинов пригласит, чтобы преподали уроки племяннице и падчерице, как будет проходить их учеба, как она научит девушек ухаживать за собой. Вместе им будет легче.

Приглашая Арджуманд в Бенгалию, Мехрун-Нисса преследовала еще одну цель — развить Ладили. Девочка была неглупой, но страшно ленивой. Игре в шахматы она предпочитала сплетни, беседам с философами или чтению книг — развлечения, а охоте — прогулки и танцы. Может, вместе с Арджуманд ей будет интересней?

Мехрун-Нисса, сама занимавшаяся своим образованием, многому могла бы обучить девушек, только бы проявляли желание учиться…

— Садитесь обе в мой хаудах, слон большой, а мы все легкие, выдержит и поместимся. Если станет тесно — разойдемся по разным аудам.

Двоюродные сестрички были рады такому предложению, они с удовольствием взобрались в просторный паланкин Мехрун-Ниссы и с удобством устроились на подушках.

Предстояла дальняя дорога, Мехрун-Нисса объявила, что они поедут через Канпур на Лакхнау, чтобы посетить святые для каждого мусульманина Хиндустана места, а потом через Варанаси (нужно посмотреть и святые места индусов тоже) направятся в Бардхаман.

Ладили заверила Арджуманд:

— Там хорошо! Жарко, но красиво и много тигров!

Арджуманд только кисло улыбнулась. Ее не интересовали ни святые места, ни красоты Бенгалии, ни тигры. Она хотела остаться с Хуррамом и думала только о нем. Мехрун-Нисса покосилась на нее: ничего, время лечит…

Рассвет застал их в дороге. Мерное покачивание хаудаха на спине слона усыпляло, но Арджуманд предпочла беседу.

— Тетушка…

— Арджуманд, прекрати звать меня тетушкой, я чувствую себя старой из-за этого! Я для тебя просто Мехрун-Нисса. Что ты желаешь знать?

— Почему вы не стали бороться за сердце падишаха?

— Я боролась много лет назад и все эти годы. Примчалась в Агру без приглашения, как только Джехангир стал падишахом, даже в зенан проникла. Теперь пусть он поборется за мое сердце!

— Вы дали падишаху понять, что могли принести казне куда больше, чем Салиха Бану?

— Да. А еще я сказала, что по-прежнему люблю его.

— И после этого уехали?! — невольно ахнула Арджуманд.

— Да. Мне нужно все или ничего. Становиться очередной женой в зенане падишаха я не желаю.

— Но как же тогда?

— Конечно, падишах не приедет в Бардхаман, как обещал тебе Хуррам. Кстати, не верь обещанию мужчины, данному при расставании, в такую минуту им кажется, что они все смогут ради любви, но наступает рассвет и вечерние обещания рассеиваются или гаснут, как звезды на небе.

— Неужели мы с принцем Хуррамом никогда не будем вместе? — горько прошептала Арджуманд.

— Будете, но не скоро. Я спрашивала прорицателя, ты станешь женой принца Хуррама, только после того как я стану женой падишаха Джехангира. Это время надо не потратить зря, ты должна многому научиться и во многом разобраться. Ты стреляешь из лука, это я знаю. Еще что умеешь?

Арджуманд задумалась, перечисляя свои умения. Их оказалось не так мало, но и не очень много.

— В шахматы играешь?

— Да, но не очень хорошо.

— Обязательно надо научиться. Эта игра развивает ум как никакая другая. Еще ты должна научиться быть богатой.

— Чтобы дарить подарки падишаху? — вмешалась юная Ладили, дочь Шер-Афгана от первого брака, которую Мехрун-Нисса воспитывала, как свою собственную, но девочка то ли была еще слишком мала, то ли вообще не отличалась качествами, присущими ее мачехе, она плохо поддавалась обучению. Оставалось надеяться, что семилетняя Ладили в ближайшие годы поумнеет или хотя бы начнет учиться. Мехрун-Нисса очень надеялась, что вместе с Арджуманд и ее двоюродная сестрица подтянется.

Покосившись на падчерицу, Мехрун-Нисса фыркнула:

— Это были не столько подарки, сколько демонстрация моих возможностей.

Арджуманд покачала головой:

— Но чего вам стоили все эти дары!

— Не беспокойся, я не стала нищей. Шер-Афган был богат, как богата Бенгалия. Но я использовала только свои собственные средства, чтобы одарить падишаха.

— Свои собственные? — удивилась Арджуманд.

Мехрун-Нисса рассмеялась. Племянница заметила, что смех тети всегда грустный.

— Почему считается, что добывать деньги умеют только мужчины, а женщины способны их лишь тратить? Настоящая женщина куда умней мужчин.

Ладили вдруг вмешалась в разговор:

— Умная женщина всегда придумает, как заставить мужчину делать ей дорогие подарки!

Мехрун-Нисса нахмурилась:

— Кто это тебе сказал?

— Бабушка Рауза Бегум. Она сказала, что женщины созданы для того, чтобы мужчины дарили им украшения.

— А для чего, по-твоему, созданы женщины?

— Глупые, чтобы работать, а умные, для того чтобы эти подарки принимать! — уверенно заявила девочка.

— Ладили, многие умные женщины так и поступают. Но есть и другие… В Бенгалии много фиранги, которые любят торговать.

— Торговать с фиранги? Но разве это достойно вас?

— Почему нет? — Мехрун-Нисса удивленно приподняла свою и без того изогнутую бровь.

Арджуманд не знала, как объяснить свои сомнения.

— Но разве у дочери Итимад-уд-Даулы нет других занятий? — Это было самое мягкое и одновременно нелепое объяснение.

Мехрун-Нисса рассмеялась:

— Конечно, есть! Ты увидишь, как их много. Но они не мешают мне зарабатывать деньги. Я же не торгую на рынке. Нет, я просто позволяю фиранги покупать у моих людей перец и корицу, опиум и многое другое. Они очень ценят пряности, которых у нас достаточно, чтобы торговать не только с арабами.

Она попыталась объяснить, что для торговли вне Хиндустана вовсе не обязательно снаряжать с риском потери корабли, плыть куда-то далеко или отправлять караваны.

— Все это фиранги готовы покупать у нас прямо здесь. Они сами приплывут, купят и отвезут к себе.

— Но они сами могут договориться с нашими купцами и покупать прямо у них?

Мехрун-Нисса кивнула:

— Ты права, Арджуманд. Они так и делают, однако с моего позволения, за которое я получаю хорошую мзду и с фиранги, и с купцов.

— Но если… если их станет приплывать с каждым годом все больше, они могут захватить часть Хиндустана?

— И снова ты права. Но защита Хиндустана от внешних врагов — дело падишаха. Должен же он хоть чем-то заниматься кроме охоты и кальяна?

Она не сказала «арака» и «вина», но Арджуманд все поняла.

— Вы рассуждаете, как мужчина…

— Да, не многие обитательницы зенана говорят о политике или торговле, если это не покупка всякой чепухи.

Арджуманд некоторое время смотрела на поля, раскинувшиеся по обеим сторонам дороги, по которой они двигались. Конечно, это не вымощенная или хорошо протоптанная дорога, каким был путь из Агры в Аджмер, но все же не просто поля или заросли. Неужели и сюда доберутся фиранги?

Арджуманд видела фиранги только однажды, когда такой прибыл ко двору и обременял падишаха Джехангира разными просьбами, а к Итимаде-уд-Дауле приставал с расспросами. Рассказывая о нем, Гияз-бек только головой качал:

— Сколь глупы и нелепы эти фиранги!

Арджуманд из его слов поняла, что фиранги бывают разные, но у них всех прекрасные корабли. Она не знала, что такое корабли. Дедушка объяснял, что это такие огромные лодки, на которых можно переплывать моря. Но Арджуманд не знала и что такое море…

Зато фиранги привозили в Хиндустан невиданные вещи. Фарзана пришла в восторг от коробочки, в которой одетая в немыслимый наряд крошечная женщина-кукла под странную музыку крутилась на месте. Коробочку подарили Итимаду-уд-Дауле для его женщин, среди внучек возникла ссора из-за того, кому она достанется, Фарзана сцепилась с Маликой и Гульбадан, они пытались отнять коробочку друг у друга и ссорились до тех пор, пока не случилась неприятность — подарок упал и в нем что-то звякнуло. После того крышка коробочки больше не открывалась, а кукла не танцевала, она застыла в одной позе, нелепо подняв ногу. Фарзана немедленно забыла о своих претензиях и закричала:

— Бабушка, они поломали подарок!

Попало всем, даже Арджуманд была наказана, хотя не принимала в ссоре никакого участия. Рауза Бегум просто не стала разбираться, а когда старшая внучка заметила, что это несправедливо, фыркнула:

— Не надо было смотреть, как они ссорятся! Ты старшая и должна была разнять сестер, а не ждать, когда они вырвут друг другу волосы.

Арджуманд решила иначе, она стала держаться от сестер подальше, а от Фарзаны особенно. Как и от бабушки Раузы Бегум. Настолько же, насколько любила своего мудрого и справедливого дедушку Гияз-Бека, Арджуманд не любила бабушку Раузу Бегум. Даже теперь, уезжая в далекую Бенгалию, куда и срочный гонец едва добирался за семь-восемь дней, она простилась с отцом и дедом, но не пришла к бабушке.

Она так задумалась о своих родных, что почти забыла о разговоре с Мехрун-Ниссой. А когда вспомнила, тетушка уже откинулась на подушки, чтобы немного поспать. Измученная волнениями последних дней Арджуманд последовала ее примеру. Ладили спала давно, девочку мало интересовали вещи, не связанные с подарками или удовольствиями.

К вечеру их караван догнал всадник на прекрасной лошади в сопровождении трех ахади. Заметив их приближение, Мехрун-Нисса сказала девушкам, чтобы не беспокоились, но сама явно была напряжена. Возвращение было бы позорным и в планы вдовы не входило.

Но Арджуманд издали узнала Джафара и сообщила об этом тетушке. Появление Джафара тоже могло принести неприятные вести. Однако они и тут ошиблись.

— Приветствую вас, Мехрун-Нисса Бегум. У меня послание к Арджуманд Бегум.

— От кого?

Губы Джафара чуть тронула улыбка, он заговорщически шепнул вдове:

— От принца Хуррама. Принц не смог вынести и нескольких часов разлуки, едва не отправился вслед за караваном. Я с трудом убедил его не расстраивать свадьбу с Кандагари Махал, чтобы не навлечь на Хиндустан войну с Персией. Он послушал мой совет, но отправил меня с письмом к Арджуманд Бегум.

Джафар прекрасно понимал, что сама девушка его слышит, и говорил больше для нее, чем для Мехрун-Ниссы.

Вдова кивнула:

— Я передам послание. Будете ли вы ждать ответ?

— Если он будет сегодня, то да.

— Арджуманд, — позвала племянницу тетя, — прочти и ответь. Даулет подаст тебе калам и бумагу. Сумеешь это сделать быстро или что-то передашь на словах? Джафар повторит твои слова в точности.

Арджуманд впилась глазами в строчки письма. Хуррам снова просил простить его за то, что вынужден подчиняться воле отца, что непослушание в данном случае принесет слишком много бед для всего Хиндустана. Умолял верить в его любовь и дождаться, когда назовут благоприятный день, и он сможет приехать в далекую Бенгалию, чтобы увезти любимую с собой. А еще обещал писать так часто, что гонцы с письмами будут наступать друг дружке на пятки.

Арджуманд невольно рассмеялась. Но Мехрун-Нисса была права — руки племянницы дрожали так, что едва ли она смогла бы вывести хоть букву.

— Если можно, я передам ответ на словах, а на остановке напишу письмо.

Джафар стрелой помчался обратно, увозя несчастному принцу привет от его любимой и обещание любить его вечно.

Арджуманд написала ответ вечером, когда они устроились на ночлег. Она постаралась, чтобы буквы ложились как можно ровней, словно от этого зависел смысл ее клятвы в вечной любви и верности.

Так началась их долгая переписка. Сначала гонцы и впрямь едва не догоняли друг другу в пути, но потом письма в Бардхаман стали приходить реже, у принца было мало времени, да и повторять одни и те же слова ни к чему, в каждом письме главными были три слова: «люблю, люблю, люблю». Но совсем писать Хуррам не перестал, он не лгал, когда твердил «люблю».

Итимад-уд-Даула выехал навстречу каравану принцессы Кандагари Махал, невесты принца Хуррама. Как ни оттягивай, а до старости держать внучку персидского шаха в Матхуре, где она вынуждена была дожидаться своей очереди взойти в свадебный шатер, нельзя, промедление становилось просто неприличным.

Падишах и сам не мог бы объяснить, чего ждет. Его собственная свадьба длилась уже третий день, пора бы и сыну жениться.

Несчастная Салиха Бану рыдала каждую ночь в одиночестве, а по утрам расправлялась со служанками, которые в ее беде совсем были не виноваты. Джехангир напивался до бесчувствия и падал замертво там, где его заставала последняя порция арака. Никогда прежде он не пил столько, но к вину и араку щедро добавлялся опиум, потому не только к молодой жене, он вообще никуда не мог идти.

На третий день он заранее приказал в полночь отнести себя в покои жены, даже если сам будет протестовать. Верный слуга Иса понятливо кивнул:

— Все будет исполнено, ваше величество.

Исполнили, отнесли и положили. В результате несчастная Салиха остаток ночи просидела рядом с бесчувственным телом супруга, слушая, как время от времени сам супруг изрыгал проклятия.

Шила в мешке не утаишь, на следующее утро весь зенан знал, что падишах хотя и ночевал в постели своей агачи, но к ней не прикоснулся. И это унижение было куда сильней прежнего.

Когда падишах к середине дня пришел в себя и с трудом разлепил опухшие от трехдневного пьянства глаза, Салиха опустилась перед ним на колени:

— Господин мой, чем я так не нравлюсь вам, что вы не желаете сделать меня своей женой? Если это так, сегодня же отправьте меня обратно к отцу. Я буду всю оставшуюся жизнь проливать слезы из-за того, что не стала вашей женой по-настоящему…

Она знала, что говорила, Джехангир не мог отправить ее обратно, так и не сделав женщиной, к тому же предстояла свадьба сына, во время которой скандал ни к чему.

Джехангир некоторое время сосредоточенно изучал лицо молодой жены, соображая, о чем та говорит, потом приказал:

— Принеси вина.

— Не стоит больше пить, ваше величество. Сегодня приедет принцесса Кандагари Махал…

Салиха на мгновение даже забыла собственные проблемы, но падишах не заметил слов о приезде принцессы, он услышал только совет не пить.

— Что?!

— Сейчас принесут…

Джехангир жадно выпил две чаши, немного посидел, а потом снова приказал:

— Раздевайся!

О таком ли она мечтала? Все призошло не в первую ночь, не на благоуханном ложе, а на облитых вином простынях — да к тому же и пьяный муж, грубый, почти жестокий, просто взял ее силой.

— Довольна? Теперь уйди, я спать хочу.

Салиха стиснула зубы, чтобы не заплакать, но не потому, что было больно — кровоточило само сердце. Ее грубо растоптали, унизили, смешали с грязью… И винила она не пьяного падишаха, а его любовь — Мехрун-Ниссу Бегум. Именно ей она и собиралась отомстить. Как жаль, что вдова успела уехать в далекую Бенгалию! Но Салиха Бану не из тех, кто забывает обиды. И она умела ждать не хуже соперницы.

— Я дождусь, непременно дождусь…

На сей раз даже умелые служанки не смогли скрыть синяков под глазами госпожи. Но Салиха и не прятала их, напротив, она постаралась распустить слух, что падишах был столь любвеобилен, что его молодая жена едва осталась жива после бурной ночи любви.

А как же то, что он проспал до самого утра? Кто сказал, что проспал? Да, спал, но только чтобы восстановить силы, а потом все начиналось сначала…

Зенан лучше Салихи знал нрав и способность падишаха к страстным объятиям, жены и наложницы не поверили, от бесконечных пересудов агачи спасло только появление следующей жертвы брачных планов падишаха — Итимад-уд-Даула привез в Агру Кандагари Махал. Разбудить падишаха не удалось, и встреча принцессы, а потом подготовка к свадебному пиру проходила без его участия.

Салиха на правах главной жены падишаха выступала в роли мачехи принца Хуррама, чем страшно его разозлила.

Караван с дарами принцу и падишаху со стороны персидского шаха был куда больше, чем прибывший с Салихой. Мехрун-Нисса права — Арджуманд ни за что не превзойти такой. Да и зачем?

Сама Кандагари Махал оказалась юной, хорошенькой, хотя и капризной девушкой. Она привыкла к поклонению, к тому, что она ценная невеста, а потому была неприятно поражена долгим ожиданием в Матхуре, где индусов больше, чем мусульман, и встречей в Агре. Все бабушки Хуррама отказались встречать невесту, продолжая прикидываться больными, потому это делала Салиха, которая и сама была ненамного старше.

Но главное — принц Хуррам. Жених откровенно терпел суженую, не повернул в ее сторону даже головы, каждым жестом, каждым словом давал понять, что лишь выполняет волю отца, но не более. Слова произнес только те, что подсказал мулла, а на невесту не посмотрел, даже когда уже было позволено.

На счастье Хуррама, отцу было так плохо, что он не обращал на сына внимания.

Салиха смотрела на Кандагари Махал и понимала, что перед ней еще одна жертва мужской невнимательности. Принц Хуррам попытался напиться, чтобы заглушить свою душевную боль и неприятие юной жены, но напиться ему не удалось. Тогда Хуррам попросил у Джафара принести шарики с опиумом, когда друг отказался, попросил о том же Асаф-Хана, потом еще кого-то…

Возможно, просьбу принца выполнили сразу несколько человек, ведь Хуррам не прикоснулся к невесте, как и отец, проспав до полудня следующего дня. На следующее утро от слез были красны глаза еще одной красавицы.

Теперь вмешаться пришлось королеве Рукие. Понимая, что скандал неизбежен, если Кандагари Махал пожалуется своему деду, Рукия пришла к девушке рано утром.

По тому, как слуги и даже придворные дамы подчинялись этой женщине, Кандагари поняла, что перед ней кто-то очень важный. Почему же она не видела эту женщину вчера во время встречи и свадебного пира?

— Вышли все вон!

Служанки беспрекословно подчинились приказу Рукии.

О чем говорила королева с несчастной невестой, не знал никто, Кандагари хватило ума не рассказывать об этом никому, но жаловаться деду принцесса не стала, напротив, сделала вид, что все прекрасно.

Но на этом вмешательство Рукии в отношения Хуррама и Кандагари Махал не закончилось. Придя в себя, принц обнаружил, что бабушка внимательно за ним наблюдает.

— Почему ты так обошелся с Кандагари Махал?

— Я люблю Арджуманд, — мрачно объявил Хуррам, голова которого просто раскалывалась от выпитого накануне. Ему было очень плохо, а тут еще королева Рукия со своими укорами! Кто бы другой укорял, но бабушка, которая знает о его чувствах к Арджуманд!..

— Я помню об этом, но Кандагари Махал не виновата в том, что ты любишь другую. Ты можешь потом не спать с ней, но оставить ее девственницей не можешь. Это бросит тень не только на нее, но и на тебя самого. Сегодня ты не станешь пить ничего, кроме того, что дам тебе я, а ночь проведешь, как настоящий мужчина со своей женой, как бы ты к ней ни относился. Ты давал клятву, обязан ее выполнять.

Принц Хуррам прислушался к совету бабушки, но согласился провести с женой всего лишь одну ночь.

Во дворце Красного Форта стало на одну несчастную женщину больше. Только кого это волновало?

Отшумели свадебные торжества, и жизнь в Красном Форте и Агре вернулась в свое руло. По-прежнему каждое утро перед рассветом появлялся на балконе Асаф-Хан в одежде падишаха, чтобы подданные видели, что с его величеством всев порядке, сам падишах в это время спал беспробудным сном после очередной попойки, ссорились женщины зенана, и разнимала их все та же Ханзада, потому что у Салихи Бану не получалось; тайно лила слезы несчастная Кандагари Махал, влюбившаяся в своего красавца мужа, столь равнодушного к ней…

Хуррам действительно не обращал внимания на юную жену, получив от Арджуманд письмо полное любви, как и его послание, принц был счастлив мечтами о будущем, в котором Кандагари Махал места не было.

Так прошла неделя…

Рауза Бегум тревожно прислушалась. Снаружи доносились звуки, которые могли привести в священный ужас кого угодно. Били большие барабаны дундуби, раздавались крики ахади, вооруженной охраны падишаха, возгласы любопытной толпы, бежавшей следом за роскошным паланкином Джехангира.

Да, падишах действительно вознамерился посетить дом своего Итимад-уд-Даулы.

В особняке Гияз-Бека поднялся невиданный переполох.

Ни для кого не секрет, что визит падишаха не только почетен, но и разорителен и даже опасен. Хозяин дома, которого осчастливливал своим появлением Джехангир, как правило, до смерти боялся чем-то не угодить, поднести несоответствующие дары или сделать что-то не так.

Все обитатели от самого Гияз-Бека до слуг высыпали навстречу падишаху, склоняясь как можно ниже в знак почтения. Правая рука приложена ко лбу, глаза опущены — иначе нельзя.

Слуги быстро расстелили бархат перед паланкином и набросали на него розовых лепестков. Это означало, что падишах не пройдет мимо. Высочайшая честь и такая же опасность. У Гияз-Бека от тревоги сжалось сердце — чем закончится этот неожиданный визит?

Джехангир ступил из паланкина, остановился, оглядывая домочадцев и слуг, немного постоял и сделал знак хозяину приблизиться.

У Гияз-Бека всегда были наготове занятные вещицы, кому как не Итимад-уд-Дауле знать привычки и пристрастия падишаха и то, что можно подносить при свидетелях, а что стоит приберечь для даров наедине? Угадал — на больших серебряных подносах лежало несколько шкатулок — одна со стеклянной стенкой, другая — с занятной крышкой, которая откидывалась, стоило нажать на маленький цветок, третья — с крошечным потайным ящичком… На другом подносе лежало странное приспособление в виде расширяющейся к одному концу трубки.

— Что это? — Падишах заинтересованно указал пальцем в сторону странного предмета.

— Ваш величество, это необычный инструмент. Если посмотреть в него с более тонкого конца, все, что разглядываешь, увеличивается в размерах. А если с другого — уменьшается.

Джехангир проверил — он действительно посмотрел так и этак и расхохотался:

— На свои сокровища я буду смотреть, увеличивая их, а на врагов — уменьшая.

Вокруг подобострастно рассмеялись. Падишах расхохотался тоже.

Остальные дары: часы, броши, оружие — его заинтересовали мало. Он взял себе трубу, повелительным жестом отодвинув остальное. Подзорную трубу бережно уложили в паланкин, Гияз-Бек мог вздохнуть с облегчением, он сумел угодить подарком.

Но это была лишь малая часть приема. Если бы падишах отправился дальше, можно бы и вообще передохнуть, но Джехангир пожелал войти в дом.

Гияз-Бек и Рауза Бегум прекрасно знали все правила, дундуби еще звучали вдали, а слуги уже готовили вино и многие яства — на всякий случай. Итимад-уд-Даула, поняв, что падишах не намерен быстро двигаться дальше, опередил его пожелание перекусить в доме и пригласил правителя сам:

— Не соблаговолит ли великий почтить своим присутствием мой скромный дом? Будет ли Аллах столь милостив ко мне, чтобы Его Тень на Земле переступила порог нашего скромного жилища?

Назвать скромным роскошный дворец Гияз-Бека не повернулся бы язык даже у самого лживого фарисея. Тень Аллаха важно кивнула, мол, соблаговолит. Бархатные полосы и ковры немедленно выстлали путь падишаха в дом. Его расписные остроносые туфли топтали розовые лепестки, пока падишах, опираясь на руку Асаф-Хана, шествовал внутрь.

Было видно, что дни свадебных торжеств тяжело дались Джехангиру, выглядел тот отвратительно — лицо было одутловатое, с отеками, дыхание тяжелое, веки нависли на глаза, походка была нетвердая, взгляд мутный… Конечно, пить целую неделю тяжеловато даже для привыкшего к вину и араку Джехангира.

За его спиной Гияз-Бек сделал незаметный жест одному из самых доверенных слуг. Тот только кивнул, понимая, что именно приказал хозяин — падишаху в вино нужно добавить опиум.

Немного погодя, когда первые чаши были выпиты и опиум начал действовать, поднимая настроение Джехангира, тот приказал пригласить на пир и всех домочадцев. В зале немедленно появились и встали в сторонке сыновья, племянники и даже взрослые внуки Гияз-Бека. Падишах помотал головой:

— Пригласи и женщин. Пусть тоже выпьют вина.

Это было невиданно — звать женщин, чтобы те выпили вместе с мужчинами! Но кто же спорит с падишахом? Только тот, кому совсем недорога собственная голова. Гияз-Беку дорога, он не видел ничего страшного в том, чтобы Джехангир увидел лица его жен и наложниц.

— А остальные?

Гияз-Бек склонился ниже некуда:

— Остальные внучки слишком юны, чтобы их звать к взрослым. Но если мой падишах прикажет…

— А дочери?

— Мои дочери со своими мужьями далеко от Агры, повелитель.

— Все?

Ясно, что Джехангир вел речь о Мехрун-Ниссе, только не желал спрашивать открыто. Гияз-Бек облегчил ему задачу:

— Да, мой повелитель. Даже Мехрун-Нисса Бегум уехала в Бенгалию, куда вы отправили ее супруга, ныне умершего. Вдове не пристало веселиться, она поспешила в свой вдовий удел.

На лице падишаха заходили желваки, взгляд заметно помрачнел. Гияз-Бек уже пожалел, что позволил дочери уехать, — может, лучше ей было бы остаться?

— Когда она уехала?

— Давно, повелитель.

— Почему она не пожелала быть на моей свадьбе?

Почувствовав, что даже удивительная труба не спасет положение, Гияз-Бек вдруг осмелел, он произнес так тихо, чтобы слышал только Джехангир:

— Ваше величество, Мехрун-Нисса Бегум желает вам большого счастья с новой женой, но это отзывается в ее сердце болью, она боялась умереть от горя, потому что не может быть на месте вашей счастливой супруги.

Заковыристо, что и говорить, но Гияз-Бек нарочно сказал так, чтобы фразу можно было повернуть как угодно. Джехангир понял все правильно, неожиданно его и без того туманный взгляд заволокла непрошеная влага.

— Она страдает?

— Конечно, повелитель. Ее сердце разрывается от любви к вам и от горя, что быть рядом невозможно.

Гияз-Бек сказал и тут же пожалел, потому что Джехангир чуть ожил:

— Почему же невозможно? Твоя дочь вполне могла бы жить в твоем доме, а я бы вот навещал вас…

Итимад-уд-Даула ужаснулся такой возможности, но сумел возразить:

— У Мехрун-Ниссы Бегум есть падчерица, которую она воспитывает как собственную дочь. Ладили нужна забота и приданое, Мехрун-Нисса должна снова заработать много золота, чтобы выдать падчерицу замуж за достойного человека.

— Заработать? Разве это были не средства Шер-Афгана?

Гияз-Бек без объяснений понял, что имеет в виду Джехангир, — да и кто бы не понял, если двор до сих пор гудел из-за роскошнейших даров Мехрун-Ниссы?

— Повелитель, Шер-Афган был богат, но все, оставленное им, принадлежит его дочери. Мехрун-Нисса не сочла возможным тратить деньги умершего мужа, она сама зарабатывает их.

— Как это? — не поверил падишах. Женщина зарабатывает деньги? Да, он слышал, что Мехрун-Нисса расписывает ткани, сам купил роскошные палантины на мина-базаре, но они не стоили так много, чтобы преподнести дары, какие прекрасная вдова преподнесла ему на свадьбе.

Уезжая из дома своего Итимад-уд-Даулы, падишах страшно досадовал на самого себя, а заодно и весь мир. Что толкнуло его на женитьбу на дочери Касим-хана? Так ли это было нужно?

Джехангир не желал признаваться себе, что поступил так, отчасти чтобы досадить Мехрун-Ниссе. Когда прекрасная вдова приехала в дом отца, падишах, увидев ее на мина-базаре, обрадовался. Ему и в голову не пришло жениться на Мехрун-Ниссе. Вопрос, заданный тогда королевой Рукией, показался даже нелепым. Чтобы решиться на такой шаг, требовалось некоторое мужество даже от падишаха. Себя Джехангир оправдал просто: что он может предложить Мехрун-Ниссе — стать двадцатой женой (честно говоря, девятнадцатой)? Эта женщина, пожалуй, оскорбится, ведь она достойна быть первой и главной.

Падишах понимал, что стоило бы именно так и поступить — сделать Мехрун-Ниссу главной женой, но он год назад решил иначе: заставить вдову уступить, вынудить ее стать просто любовницей.

Мехрун-Нисса оказалась сильней, чем он думал, женщина преподнесла роскошные дары, призналась, что по-прежнему его любит, и… уехала в далекую Бенгалию. И что теперь делать? Он мог бы вернуть ее силой, заставить быть при дворе, но понимал, что это будет признанием своего поражения. Вынудить появляться при дворе с открытым лицом не значит заставить Мехрун-Ниссу подчиниться.

И падишах решил подождать, сделав вид, что ничего не случилось. Вдова уехала в Бенгалию? Пусть посидит вдали от двора и подумает, не слишком ли много о себе возомнила. А что увезла с собой возлюбленную принца Хуррама, так и это неплохо, падишаху уже надоел грустный вид наследника. Ему стоило поучиться у отца, как обращаться с женщинами, особенно умными, красивыми и строптивыми.

Решив преподнести сыну урок, Джехангир даже повеселел. Теперь женитьба на Салихе Бану не казалась такой уж глупостью, а возвращение Мехрун-Ниссы с повинной, наоборот, представлялось неизбежным. Да, падишах должен быть не только сильным полководцем и политиком, он должен уметь укрощать женщин!

Глава 11

Наверное, стоило позвонить Калебу Ароре и попросить о помощи — но что может полицейский из Мумбаи в Агре?

Проблема в том, что лететь в Индию мне пришлось срочно, и совсем я не успела подготовиться. Ричардсон сказал, мол, там разберешься. Ну что ж, начнем разбираться, однако всемирные заговоры и синюю богиню в учет брать не будем.

В американских боевиках в группе непременно есть этакий айтишный гений — девушка или юноша, способные за минуты взломать систему защиты любого банка или самой засекреченной организации. Нет, на организации уходит обычно четверть часа. Такому помощнику, сидящему перед десятком компов, агент может позвонить в любую минуту дня или ночи и попросить о помощи.

На деле все не так: если я, забившись в уголок в туалете, буду свистящим шепотом дважды в день просить помощи у далекого коллеги, меня раскроют немедленно. Проще справиться самой, потому хакерство входит в подготовку спецагентов всех стран. Если это может сделать какая-нибудь фифа у своего компа в Центре, почему не могу сделать я прямо на рабочем месте? Сейчас большая часть информации добывается именно из Интернета, потому что любые действия и передвижения, не говоря о связи, оставляют свой след в Сети.

Оказывается, не любые. Взломав защиту местного полицейского управления (по сложности это задание баллов на 5 из 10), я ничего не нахожу по убийству в Тадж-Махале. Никакие поиски не помогают, только фиксация вызова полиции на место преступления и открытие дела.

Это плохо, очень плохо. Значит, расследование засекречено, а местные федералы без Интерпола к себе не подпустят.

Немного помучавшись, я пытаюсь найти хотя бы имя полицейского, изначально расследовавшего убийство. Его я нахожу на удивление быстро, даже фото и… телефон. Что за чертовщина? Какая-то странная конспирация. Или хитрый отвлекающий маневр?

На фотографии излишне упитанный полицейский чин, с таким даже я физически не справлюсь. Субхаш Тапар… С ним нужно встретиться, чтобы узнать, куда передали дело Сатри, а там будет видно.

У меня две возможности на выбор — спросить о Тапаре у Кадеры, возможно, он знает полицейского, или позвонить по указанному номеру.

Я решаю рискнуть и звоню.

Тапар отвечает после третьего гудка, он пыхтит, как большое тяжелое животное, каким собственно и является. Представившись Моникой Шекли — это имя значится в документах, которые мне выдал Арора в Мумбаи, — я прошу о встрече.

— Это зачем еще? Опять Фатима кому-то нажаловалась? Я ее посажу за клевету, пусть так и знает — посажу!

Я торопливо успокаиваю разъяренного полицейского, клятвенно заверяя, что никого по имени Фатима не знаю.

— А… — он переводит дух. — А чего вам надо?

— Меня интересует убийство Хамида Сатри. Вы начинали его расследовать, но потом…

— Что потом? Я и расследую. Только это бесполезно.

— То есть дело у вас?

— Ну… да… — не очень уверенно соглашается Тапар. — А вы кто, журналистка, что ли?

По тону заданного вопроса я понимаю, что журналистскую братию Субхаш Тапар жалует не больше Фатимы.

— Нет, я не журналистка.

Будучи твердо уверенной, что дело давно передано спецслужбам, я даже не удосужилась придумать основание для Тапара, чтобы тот мог раскрыть мне детали. Приходится придумывать на ходу.

— Я… английская родственница Сатри.

— А… — смеется каким-то булькающим смехом Тапар, — наслушались рассказов об алмазе, который якобы был у Сатри? Многие им интересовались.

— Кто именно — эти многие?

— Эй, слушайте, у меня бхаджи из-за вашей болтовни подгорят! Если хотите задавать вопросы, приходите в мой кабинет. И не с пустыми руками.

— Куда именно и когда?

Он диктует адрес, сообщая, что будет на месте завтра после десяти, и отключается. Интересно, а почему он сейчас жарит бхаджи, если до окончания рабочего дня еще далеко?

Встреча после десяти меня вполне устраивает, я могу договориться с Абдулом и улизнуть сразу после первых съемок ближе к полудню, когда группа будет отдыхать.

Я осторожно оглядываюсь, пытаясь понять, не слышал ли меня кто-то из группы. Но им не до меня — заняты своей работой. А я — своей.

К полудню съемки и в башне Ясмин, и на стене Форта закончены, готовить на завтра ничего не нужно, мы продолжим здесь же, даже аппаратура остается под присмотром военных, лишь накрытая чехлами. Группа спешит в отель, чтобы смыть с себя пыль и пот, а актеры еще и грим.

Если бы Тапар был на месте, я могла бы поговорить с ним сегодня, но пока остается направить свое внимание на Алисию Хилл. Кажется, она знала Хамида Сатри чуть лучше остальных. Может, хоть звезда не станет развивать теории всемирного заговора или злобных чатристов?

Поговорить с ней удается уже в автобусе. Конечно, не об убийстве Сатри или его долгах, но просто о жизни в Индии и съемках.

Алисия предлагает посидеть в баре отеля.

— Знаете, я боюсь выходить на улицы Агры. Они все такие ненормальные…

Мне все равно, где получать от нее сведения, потому соглашаюсь.

Важное умение всех сыщиков не только замечать детали, но и слушать своих информаторов вырабатывается, как и любое другое умение, — тренировками. Наш наставник Джей Скотт вынуждал встречаться со старушками, выслушивать их болтовню, без конца поддакивая, а потом точно воспроизводить по памяти все, что было сказано. Зная, что одновременно идет запись на диктофон, мы невольно запоминали всякую ерунду слово в слово. К тому же требовалось навести разными вопросами людей на нужную тему, но так, чтобы они этого не поняли.

Иногда мне казалось, что разговорчивые старушки подготовлены не хуже нас самих. Однажды я даже получила этому подтверждение — вопросами вынудила собеседницу рассказать об одном эпизоде, пролившем свет на самого Скотта.

Но сейчас уроки наставника вспоминались с благодарностью. Терпеливо запоминать чужие неинтересные откровения без соответствующей подготовки тяжело.

Алисия оказалась разговорчивой. Это объяснялось просто: остальных актрис она считала ниже себя по звездности, а технический персонал вроде гримеров и парикмахеров и вовсе обслуживающим, потому поболтать бедолаге было не с кем. Я в категорию достойных попадала — прилетела с Престоном, была оставлена в качестве непонятно кого, деньги водятся, Сингх разговаривает почти уважительно. У группы явно сложилось мнение, что Престон просто пристроил на съемки фильма одну свою знакомую бездельницу, чтобы та не скучала.

Доказывать обратное я не собираюсь, пусть думают, что хотят, лишь бы не мешали.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы предугадать излюбленную тему Алисии Хилл — жалобы на все и всех. Она проклинает жару, духоту, кошмарные дожди, необходимость работать в гриме на солнце, грязь, ранние подъемы, разницу часовых поясов, Индию вообще и сам фильм.

На вопрос, как переносят все это остальные, округляет глаза:

— Кто остальные?! Они все местные.

— Зачем соглашались?

— Сатри обещал, что создаст хорошие условия.

Мне с трудом удается погасить огонек интереса в глазах при этом имени. Но Алисия не намерена долго беседовать об убитом продюсере, только упоминает, что он был в страшных долгах.

Немного погодя мне удается перевести разговор на выставку бриллиантов в Букингемском дворце. И снова она уходит от разговора, хотя вскользь замечает, что с «Антисом» знакома, покупала у них кое-какие вещицы.

В целом беседа получается не слишком содержательной, но я надеюсь, что дальше будет лучше. Пусть Алисия вволю нажалуется, а потом примется рассказывать о своем знакомстве с Сатри и «Антисом». Если попадается крупная рыба, не стоит резко дергать удочку, может сорваться. Лучше я осторожно подтяну добычу к себе…

А пока на очереди полиция Агры в лице Субхаш Тапара. Интересно, каков масштаб его взяток? На всякий случай я снимаю в банкомате пятьсот фунтов разными купюрами.

Тапар и впрямь оказался огромным. Вернее, таким был его живот, не позволяющий не только застегнуть форму, но и нормально сесть к столу. Несмотря на не слишком жаркий день (даже я не взмокла), он обливался потом, ежеминутно вытирая капельки с лица большим полотенцем. Из-за ожирения организм не справлялся с терморегуляцией, а его хозяин добавлял проблем — на моих глазах он выпил бутылку воды и теперь выпотевал влагу сразу через все поры. Зрелище не из приятных…

Но у меня нет времени ни разглядывать толстяка, ни вникать в его проблемы со здоровьем.

— Я Моника Шекли, мы договаривались о встрече.

Субхаш Тапар только коротко кивает, не предлагая сесть или хотя бы подойти ближе. Я закрываю дверь в кабинет и шагаю к столу, о чем тут же приходится сожалеть. Во-первых, открытая дверь создавала хоть какой-то сквозняк, во-вторых, в бхаджи Тапара было слишком много чеснока, о чем красноречиво свидетельствует его дыхание. Мы вчера тоже ели бхаджи — овощные оладьи, но чеснок там не присутствовал.

Но ни возможности заменить Тапара кем-то другим, ни выйти из зловонного кабинета или просто прижать платок к носу у меня нет. Запретив себе думать о запахе и жаре, я обращаюсь к хозяину кабинета:

— Меня интересует все, что касается убийства Хамида Сатри.

— Журналистка? — равнодушно интересуется Тапар, открывая вторую бутылку с водой.

— Пусть так, — отвечаю я. — Мне следует торопиться, и я решаю ничего не отрицать.

Если Тапар попросту лопнет, то договариваться будет не с кем.

В кабинет заглядывает кто-то из сотрудников с вопросом, которого я не понимаю, потому что не по-английски. Тапар кричит в ответ:

— Нет! — И добавляет: — Не закрывай дверь!

Черт, как же при распахнутой двери получить от него нужные материалы?

Под выжидательным взглядом хозяина кабинета я делаю вторую попытку:

— Можно ли мне посмотреть, что у полиции есть по этому делу?

После такого вопроса в Лондоне я в лучшем случае была бы выдворена за пределы здания, в худшем — уже звонила бы адвокату. Но Тапар продолжает разглядывать меня. Я вдруг вспоминаю: «Не с пустыми руками».

Пытаясь сообразить, где здесь может быть установлена видеокамера, я осторожно вытаскиваю из кармана рубашки купюру в двадцать фунтов и, чтобы подсунуть ее под лежащие на столе бумаги, опираюсь на столешницу обеими руками. Тапар с некоторым удивлением наблюдает за моими маневрами, но не понять, что я подсовываю взятку, не может.

Ловким движением отправив купюру под папку, я перевожу взгляд на Субхаш Тапара. В ответ тот спокойно поднимает папку, достает банкноту, расправляет ее и, сложив иначе, кладет к себе в карман. Мне нужно усилие, чтобы эмоции не отразились на лице. Однако никаких действий со стороны Субхаш Тапара не следует, он смотрит на меня без каких-либо эмоций.

Двадцати фунтов мало? Я достаю вторую купюру, но на сей раз решаю не проявлять чудеса ловкости, пряча деньги под бумаги, наоборот, кладу в центр стола. Тапар лениво отправляет купюру в карман и кивает на папку перед собой.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не выругаться: за сорок фунтов он предлагает мне дело, оформленное на деванагари — одном из местных языков! И я даже не представляю, что это за язык.

Злость подпитывает мою напористость, бровь невольно приподнимается, а в моем голосе звенят командные нотки:

— А на английском?

С усталым вздохом он указывает мне на другую папку, лежащую на полке стеллажа. На ней действительно написано «Хамид Сатри». Но это еще ничего не значит, следует проверить. Быстро перелистав папку, я убеждаюсь, что Тапар не обманул.

— Где это можно почитать? — Конечно, у меня фотографическая память — но не изучать же все страницы прямо перед ним?

— Зачем?

Тапару уже мало воды внутри, содержимым второй бутылки он просто поливает голову.

— Но как я иначе найду интересующие меня сведения?

В ответ следует выпроваживающий жест в сторону двери:

— Завтра.

— То есть?

— Почитаете где-нибудь в другом месте. Вернете завтра.

— Я могу забрать папку с собой?

— Англичане все так плохо соображают? — В его глазах насмешка. — Вы третья берете эти материалы, но только вы задаете глупые вопросы.

— А кто еще спрашивал?

В ответ он только повторяет свой жест, отправляющий меня подальше от кабинета, а затем поворачивается, чтобы переключить свой вентилятор на полную мощность.

Мне приходится ретироваться. И, признаюсь, я делаю это не без удовольствия.

Значит, я третья интересовалась делом Хамида Сатри? Кто же еще двое?

Одного я знаю почти наверняка — Киран Шандар, журналист не мог упустить такую возможность. А кто еще?

И вдруг меня осеняет: Тапар был готов к моему визиту, даже имел английский вариант дела, не означает ли это, что все сфабриковано? Что я получила за свои сорок фунтов? Вопрос не в сумме, а в том, что в деле все может быть приглажено и выправлено. Обидно.

Резко развернувшись, я иду обратно.

Тапар сидит в расстегнутой до пояса форме и допивает из второй бутылки то, что не вылил на голову.

— Что?

Я кладу перед ним пятидесятифунтовую купюру, но отпускать ее не собираюсь, придерживаю пальцем.

— Мне нужны записи видеокамер охраны за то время.

Несколько секунд мы играем в молчанку и в «кто кого переглядит», потом Тапар со вздохами, пыхтя, добирается до сейфа и достает из него небольшую коробочку:

— Вот.

Проверить, что именно мне дают, возможности нет. Я оставляю купюру на столе.

— Это надо вернуть завтра, — говорит Тапар.

— Хорошо, если в папке то, что мне нужно, я добавлю, — отвечаю я.

Тапар не возражает, значит, теперь у меня на руках действительно нужные мне записи.

Теперь предстоит придумать, как изучить все, не привлекая к себе внимание.

Чтобы не терять физическую форму, я пытаюсь как-то тренироваться с того дня, как выписалась из клиники. Доктор Викрам Ратхор об этом не знает и знать не должен. Конечно, нагрузки несравнимы с теми, какие были раньше, но я постепенно их увеличиваю. Вместо полусотни отжиманий всего десяток и не от пола, а от края кровати, вместо сотни подъемов корпуса ради мышц брюшного пресса только двадцать. Все так, чтобы новое сердце не возмутилось, а я снова не попала на больничную койку под капельницы. Но я твердо верю, что сумею сердце приручить. Иначе зачем тогда жить?

Но это не все проблемы. Если бы только Престон знал, как важно для меня жить одной в номере. Я согласна на любую конуру, только без свидетелей. Просто в самом лучшем отеле я не могу пойти в самый лучший тренажерный зал и бассейн.

Никто не должен видеть мой шрам, а потому я и дальше буду мучиться в индийскую жару в закрытых рубашках, отказываться от возможности поплавать в бассейне и тренироваться только в своем номере, за закрытой дверью.

Ничего, потерплю. Индийская жара ненадолго, в Лондоне уже прохладно, а у меня дома половину комнаты занимает большой тренажер, на котором заниматься можно хоть голышом!

Мне повезло. Все натурные эпизоды с Ахальей Гхаи уже сняты, и она возвращается в Мумбаи. Очень кстати появляется возможность переселиться в ее номер, что я и делаю.

Забросив вещи в шкаф, я берусь за материалы, полученные от Тапара.

Папку можно бы и не читать, Киран Шандар подробно и без искажений изложил материалы, почерпнутые из нее же. Конечно, все равно все нужно изучить подробно, он мог что-то и пропустить.

Но стоит мне заняться видеозаписью с места убийства Сатри, как раздается стук в дверь и я слышу голос Раджива Сингха:

— Мисс Макгрегори, вы очень заняты?

Поспешно захлопнув ноутбук и засунув папку под подушку, я открываю дверь:

— Входите, мистер Сингх. Я не занята.

— Мне нужна ваша помощь.

— Моя помощь? — Мне кажется, что я ослышалась. Сингх просит о помощи? Это вообще возможно?

Он смеется:

— Да, ведь вы же теперь продюсер. Мы можем поговорить в парке?

— Конечно, я только переоденусь… Присаживайтесь, я на минутку.

Он садится в кресло, а я отправляюсь в ванную «наводить приличный вид», как это называла Энни Ричардсон.

Немного погодя из комнаты раздается голос Раджива:

— Я подожду вас внизу, спускайтесь.

— Через минуту.

Но спускаюсь чуть позже…

Выйдя из ванной, я замираю от ощущения каких-то перемен в комнате. У меня обостренная интуиция, если она подсказывает, что что-то не так, значит, надо искать — что именно.

Я бегло оглядываю комнату — нет, все на своих местах… Все, да не все! Что-то изменилось у подушки, под которую я спрятала дело Сатри. Осторожно приподнимаю уголок. Нет, папка по-прежнему лежит там, и даже не поменяла положение, и все же…

Я повторяю движение, которым заталкивала папку, перед тем как открыть дверь Сингху. Интуиция не обманула — так и есть, подушку приподнимали. Неужели Сингх заглядывал под нее и увидел дело? И что теперь мне предпринять, объяснить ему, почему меня это интересует, признаться кто я на самом деле? Нет, весь опыт работы учил меня, что сознаваться следует только в крайнем случае.

Так ничего и не решив, я прячу папку и отправляюсь вниз.

Сингх улыбается:

— Хорошо выглядите. Поговорим в парке, там сейчас приятно.

Я лишь киваю.

«Оберой» в Агре ничуть не похож на своего тезку из Мумбаи. В Мумбаи это хай-тек, в Агре полный набор дворцовых прелестей — несколько бассейнов и фонтанов на разном уровне без всяких скульптур, бесконечные лестницы, здания, больше похожие на соты с арочными окнами, бесконечные купола.

Мы с трудом находим местечко рядом с баньяном, растущим на пригорке посреди газона, беседовать о деле на лежаках возле бассейна не слишком удобно. Я представляю, в какую рощу превратится это дерево через два десятка лет. Баньян — дерево уникальное, у него корни растут из веток. От толстой ветки отделяется лиана толщиной с руку, свисает до земли, укореняется и становится новым стволом, отращивает свои толстые ветви, с которых снова свисают лианы-корни. И так до бесконечности. Одно-единственное дерево и впрямь выглядит рощей. В Индии баньян считается символом вечной жизни, мол, одни деревья внутри дерева отмирают, другие занимают их место.

Я видела баньян в Китае, но его родина Индия. А ведь это фикус!

Сингха ни перспективы баньяна, ни его родословная ничуть не интересуют, он кивает на пустующую скамейку:

— Можно сесть здесь, солнце скоро зайдет.

Вот еще один Престон, только в другом формате. Помешан на своей работе настолько, что считает все остальное совершенно несущественным. И хорошо, и плохо, такие люди гениальны, если нашли дело жизни, но невыносимы в остальном.

Я все еще пытаюсь решить — спрашивать ли его о папке под подушкой. Но пока решаю повременить.

У Сингха в руках толстая папка со сценарием и лэптоп, очень похожий на мой собственный. Это еще зачем?

— Мисс Макгрегори, я могу называть вас Джейн?

— Да, пожалуйста.

— Так беседовать будет проще. Вы зовите меня Радживом, если, конечно, не против. Мне нужна ваша помощь.

— Чем я могу помочь, если, как вы правильно заметили, не разбираюсь в съемочном процессе?

— Зато, надеюсь, разбираетесь в жизни.

Я даже не успеваю толком оценить его комплимент, как он продолжает:

— Престон оставил вас вместо себя… Вы читали сценарий фильма?

— Конечно.

— Прочитали или только просмотрели?

Не говорить же ему, что мы тренировали фотографическую память, и при желании я могу процитировать каждую страницу текста, который лишь внимательно просмотрела. Кстати, это не так уж сложно, природа заложила в людях, у каждого из нас способности ко всему, просто на поверхности у каждого лежат разные таланты. Это создает впечатление, что люди одарены по-разному. Наверное, это и правильно — все одинаково гениальные были бы скучны. Но одно есть у всех: мы не забываем ничего из того, что когда-либо увидели, только не умеем этим пользоваться. Мозг можно научить вытаскивать требуемое из завалов памяти. Это всего лишь дело техники — результат упорных многодневных тренировок, которые проходят агенты. Но читать Сингху лекцию на тему подготовки агентов спецслужб я не намерена, лишь пожимаю плечами:

— Прочитала со вниманием.

— Вас все устраивает?

Вот еще, конечно, нет! Но не говорить же об этом человеку, сыгравшему в этой липкой паточной чепухе главную роль?

— Кто спрашивал мое мнение?

— Тогда посмотрите вот это. Здесь некоторые эпизоды, которые я считаю очень важными, они не совпадают со сценарием или совпадают не полностью.

Пока он открывает ноутбук и запускает программу, я успеваю поинтересоваться:

— Вы хотите сказать, что снимали не по сценарию?

— У нас есть два варианта ключевых сцен — по сценарию и далеких от него, что меняет саму концепцию фильма.

— И вы полагаете, что Престон разрешит вам смонтировать свой вариант?

Сингх киввает:

— Это было моим условием. Он посмотрел несколько сцен и согласился, а остальное отдал нам на откуп. Нам с вами решать, что именно будет в окончательном варианте фильма.

— Нам с вами?!

— Что именно вас не устраивает — то, что вам придется работать со мной, или то, что нужно брать ответственность?

— Я не боюсь ответственности, но плохо посвящена в тему. Как я могу решать?

— Не спешите отказываться, посмотрите. Однако сначала я хотел бы кое-что обсудить.

Ну, спасибо Чарлзу Престону! Привезти меня в Индию, чтобы нагрузить ответственностью за съемки и успех дорогущего фильма, разве это не подлость? А когда же мне собственным делом заниматься?

Сингх смотрит выжидающе. Приходится согласиться (будто у меня есть выбор):

— Давайте обсудим.

— Если исходить из сценария, кем представляется Мумтаз?

— Красивая девушка, влюбившаяся в принца и дождавшаяся свадьбы с ним. Любовь на всю жизнь и семейное счастье.

— Вы правы, и сценарист тоже прав, было и это. Юная пара, почти Ромео и Джульетта, преодолели все препоны и поженились, только у шекспировских героев судьба несчастливая, а у них все получилось. Более того, все сказки свадьбой заканчиваются, а их только началась. В чем секрет? В сценарии разгадки нет, поэтому он кажется слащавым и бесцветным.

Я согласна. Два часа смотреть на то, как на экране счастливые супруги улыбаются друг другу и радуются рождению очередного ребенка, пока четырнадцатый из них не явится причиной гибели Мумтаз, не слишком увлекательно. Да, такая любовь и верность бывают редко — но кому из нас понравится бесконечно наслаждаться чужим безоблачным счастьем? Нет, мы все любим наблюдать, как люди решают какие-то возникающие проблемы, борются за свое счастье, когда оно не дается просто как выигрыш в лотерею.

— По-моему, сценарист просто не подозревал, что после свадьбы проблемы только начинаются…

Сингх смеется. Я невольно обращаю внимание, что смех у него всегда невеселый, словно он знает что-то такое, чего не знают другие, и это знание основательно портит жизнь.

— Я хотел бы кое-что объяснить, прежде чем вы начнете смотреть отснятый материал. Да, между Шах-Джеханом и Мумтаз было настоящее чувство, какое бывает далеко не у всех. Кто-то сказал, что любовь, как гениальность, дается одному из миллиона. Им повезло. Но влюбиться на всю жизнь — это одно, а вот любить другое. Они были не просто красивой и благословленной небесами парой, но и единомышленниками. Два десятка лет рядом каждый день, во всем вместе, даже в военных походах. В счастье и в горе, при рождении детей и в бунте против отца, в изгнании, в триумфе… А потом еще больше тридцати лет в памяти. Это дорогого стоит, это не просто страсть, а что-то большее. Мы попытались понять, что именно. В сценарии такого не было.

Я слушаю, не веря своим ушам. Красавчик и любимец женщин, актер Болливуда, которого я слегка… да что там слегка — откровенно презирала, рассуждает так, как не смог бы рассуждать Джон!

Подумала и ужаснулась — я впервые сравнила кого-то с Джоном.

— Посмотрите материал, завтра поговорим, — просит Сингх, кивая на ноутбук. — Можно не все, хотя бы эти сцены.

Он уходит, а я остаюсь сидеть перед экраном, оглушенная собственной реакцией на происходящее.

Я несколько дней в Индии, боялась жары, духоты и необязательности. Все это есть — и жарко, и душно, и раздражает пофигизм. Но главное в другом, несколько дней назад я стояла перед прахом Джона и мучилась от собственной бесчувственности, не в силах просто заплакать. Я и сейчас не плакала, но со мной что-то произошло. Ледышка внутри словно таяла, с каждой минутой пребывания в этой непостижимой стране она становилась теплей. Что если растает совсем? Что останется — лужа слез и все? Лед ни за что не породит огонь, значит, я превращусь в слезливую дуру? Тогда Сингх прав и, предвосхищая результат этого процесса, предложил мне патоку в роскошных декорациях (натурных, стоит заметить).

Если это так, мне следует под любым предлогом вернуться в Лондон. Сильная Джейн, стальная Джейн, несгибаемая Джейн… это мое, а сочувствие страданиям на экране влюбленной богатой парочки… увольте!

Но главное оказалось впереди…

Следующие два часа я смотрю видео, то и дело останавливая, возвращая назад и запуская снова. Давно стемнело, на территории зажглась причудливая подсветка, превращающая «Оберой» в сказку из «Тысячи и одной ночи», а я все пытаюсь осмыслить увиденное. Сингх прав: того, что происходило на экране, в сценарии нет.

Они параллельно сняли еще один фильм. Другой, не похожий на сценарий, в котором не было слащавости, а любовь была. Любовь между мужчиной и женщиной, родителями и детьми, которые далеко не всегда живут так, как хочется родителям. Согласие и споры единомышленников, жертвенность, счастье и боль, радость и горечь…

Такого я еще не видела. Если это будет показано на экране, очереди к кинотеатрам обеспечены на годы вперед.

Не со всем я согласна, не все понимала, кое-что сняла бы иначе, но все равно то, что я увидела, было гениально. Неужели вот об этой гениальности говорила Алисия?

Еще меня поразила игра всех без исключения, но прежде всего, главных героев. Кто бы мог подумать, что Алисия Хилл способна так сыграть женщину с внешне очень счастливой, а в действительности весьма непростой судьбой?

Они сумели показать, что сказка свадьбой заканчивается, зато начинается настоящая жизнь, которая сложится так, как сумеешь сложить ее сам.

Закрыв ноутбук, я еще долго сижу, потрясенная, уставившись в темноту невидящим взглядом.

Но было еще одно потрясение — мое сердце.

Оно словно проснулось. Видя кадры фильма, я уже знала и чувствовала каждую реплику, каждое слово! Это не Алисия Хилл в образе Мумтаз, а я говорила юному Джехану:

— Твое время еще не пришло. Ты не готов править огромной империей, а потому учись и жди.

Это я через десять лет вопрошала вдовствующую королеву Рукию:

— Сколько еще мой муж будет ждать?!

Умоляла Джехана перед смертью:

— Живи! Не смей умирать следом за мной. Ты нужен детям, ты нужен империи, ты нужен для спокойствия Хиндустана. А меня просто помни.

Я забыла о папке и убийстве Сатри, забыла о съемках и о своем «чужом» сердце. История, которую я пунктиром увидела на экране ноутбука, была моей, причем не потому, что я должна была принять решение — просто моей.

Когда смотришь на Джоконду, кажется, будто Леонардо написал портрет твоей соседки, подруги, просто знакомой, — она своя. Это сила воздействия шедевра. Нечто подобное я испытала, впервые увидев алмаз «Тадж-Махал», а потом и саму усыпальницу. И вот теперь снова…

Я, умершая год назад и теперь всего лишь существовавшая с чужим ледяным сердцем внутри, вдруг осознала, что жива и что-то чувствую. И все это благодаря Тадж-Махалу. Сначала это был немыслимой красоты бриллиант, потом белоснежное чудо в утренней дымке, теперь гениальный фильм с таким названием.

Что же вы мне пересадили, доктор Викрам Ратхор? Вместе с чужим сердцем любовь к своей родине?

Ужасно, но в тот же момент во мне шевельнулась досада. В моей работе проще быть бессердечной, этакой совершенной бесчувственной машиной, суперагентом.

Теперь же я раздваивалась, одна половина кричала: зачем мне это нужно?! Другая напоминала, что без отснятого материала фильма, который я посмотрела, я не смогла бы снова стать человеком и оставалась бы полуроботом. Понадобилось нешуточное усилие, чтобы уничтожить эту двойственность.

Заставив себя не думать о том, что видела на экране ноутбука Сингха, я в конце концов открыла свой. Достала блокнот, нашла соответствующие записи в папке с делом.

Уже через пару минут я забываю о перипетиях фильма «Тадж-Махал» безо всяких усилий. Записи с камер слежения не складываются в единую картину. Полиция не знает, как убийцы и их жертва попали в подземелье Тадж-Махала, туда, где находятся сами саркофаги Джехана и Мумтаз. Туристов в подземную часть не пускают, вход в подземную галерею теперь один — спуск по узкой лестнице, которая начинается где-то наверху вне усыпальницы. Раньше был еще один — почти парадный, но после «некорректного» поведения съемочной группы его закрыли.

Камера внутри помещения фиксировала отсутствие людей, а потом вдруг сразу труп и вырезанное сердце на гробе Мумтаз! Откуда он взялся, если на видео зафиксирована каждая секунда? Просмотрев запись еще раз, я невольно ежусь — хочешь не хочешь, поверишь в мистику.

Но мистика не чатристы, или как там их. Если бы Сатри убили в подземелье, камера бы это зафиксировала. Маски, балахоны, что угодно, трех человек в не столь уж большом помещении не заметить невозможно. Но на видео ничего нет.

Я знаю, кому задать вопросы.

— Извините, если разбудила.

Шандара звонок удивил:

— Мисс Макгрегори? Не разбудили, я писал статью. Но я рассказал вам все, что знал.

— Меня интересует кое-что помимо статьи. Вы бывали в Тадж-Махале внизу, там, где совершено преступление?

— Бывал, но давно. Теперь туда никого не пускают, давно не пускают.

— Вход в подземелье один?

— Сейчас да, и за ним строго следят.

Я решаюсь:

— Киран, вас не интересовало то, как убийцы попали в подземелье и притащили или привели туда Сатри?

— Не знаю, наверное, через открытый вход, а что?

Он не знал о видео, как не узнал и о том, что камера никого не зафиксировала.

— Вы так подробно описали место преступления и жертву…

— Я видел его.

— Преступление?

Неужели все-таки существует видео с людьми-невидимками, а Тапар отдал мне подделку?

— Нет, убитого Сатри на фото. Мне… полицейский показал.

Я усмехаюсь:

— Тапар?

— Вы познакомились с Тапаром? Да, у него за деньги можно все узнать.

С трудом удержавшись, чтобы не поинтересоваться у Шандара, почему же он не купил видео, я прошу, если будут новости, позвонить. Журналист обещает. Толку от него никакого, кроме разве самого сообщения об убийстве.

Не найдя решения этого вопроса, я двигаюсь дальше.

Убийц застрелила охрана, все же получившая сигнал тревоги. Что за сигнал? Ответ нашелся далеко не сразу, но потом я поняла — зафиксировано движение на выходе из подземной галереи. То ли сработал датчик двери, то ли наблюдатель увидел тени на экране, но с этого момента освещение комплекса было включено полностью, добавились прожектора и шансов скрыться у убийц не осталось. Они начали отстреливаться и были уничтожены.

Но мое подсознание фиксирует: что-то не так.

Просматривая кадры раз за разом, я наконец уловила — третья тень! Убийц было трое, а не двое, как утверждала полиция. Двое застрелены охраной, а третий жив? Тень третьего мелькнула всего в паре кадров и не полностью, только рука. Куда он девался? Тень у двери в подземелье, означает ли это, что третий остался внизу?

Но даже наличие третьего убийцы никак не объясняло внезапное появление трупа. Однако это означало, что я обязана найти этого третьего. Всего-то?

Со вздохом констатировав, что с налета проблема не решается, я копирую видео, потом всю папку, принимаю душ и ложусь спать.

С утра Раджив Сингх поздоровался со мной мимоходом, взял ноутбук и папку, кивнул и занялся своими делами. Никаких вам «Джейн» или просьб о помощи, словно вчера вечером не было беседы на скамейке возле баньяна. Непостижимый человек! Но мне плевать, даже его гениальность не давала ему права быть таким снобом. Чем он кичится? Звезда Болливуда!.. Это, между прочим, худшая рекомендация для приличного общества. Даже самые гениальные сцены в окружении танцев с музыкой без всякого повода покажутся заурядным мылом.

Твердо решив, что мне наплевать на Раджива Сингха и его гениальность, я стала обдумывать, как бы удрать с площадки, чтобы отнести Тапару его материалы. Для этого следовало сделать две вещи:

— договориться с Абдулом, чтобы подменил (это не вопрос, парень прекрасно справлялся и без моей «помощи»);

— договориться с начальником охраны группы, чтобы меня выпустили и главное — впустили обратно. Сингх может не заметить моего отсутствия в течение двух часов, но до вечера не мозолить ему глаза не получится.

Оставалось искать повод, чтобы отлучиться хотя бы с площадки.

Мы снимали на стене Красного Форта вдали от туристических толп, стараясь, чтобы в кадр не попала какая-нибудь примета современности вроде снующих внизу машин или железнодорожного моста через обмелевшую Джамну. Тадж-Махал тоже не должен попасть в панораму — при жизни Мумтаз его быть не могло…

Я показала Абдулу на огромный остров, разделяющий реку на два неравных рукава прямо у Форта:

— Неужели все это раньше было одной рекой?

Тот серьезно кивнул:

— Да, рани. Во времена Моголов Джамна была широкой и полноводной.

Я и без объяснений понимала, что Форт построен близко к берегу, наверняка вторая стена появилась тогда, когда Джамна отступила впервые. Смотреть на реку, которая на глазах превращается в ручеек, страшно, воочию видишь, как гибнет планета Земля.

Но я прилетела в Индию не с миссией зеленых, потому пыталась придумать повод удалиться.

Мы с Алисией Хилл сидели в тени навеса и пили кофе в ожидании, когда осветители установят свою аппаратуру как-то иначе из-за высоко поднявшегося солнца. Я уже поняла, что в Индии все происходит до и сразу после восхода, а потом, после заката, в середине дня работать под осветительными приборами невозможно из-за жары. Честно говоря, я вообще не понимала, зачем нужно добавочное освещение, если вокруг и без того как под софитами, но Алисия объяснила, что от естественного освещения на лица ложатся тени, которые на экране выглядят ужасно, в то время как искусственное эти тени способно убрать.

Я актерам не завидовала, мучиться в гриме под палящим солнце вкупе с жаркими лампами ужасно. Грим размывался потоками пота, его приходилось подновлять после каждой сцены, это новая потеря времени и новые слои грима на лице.

Алисия соглашалась:

— У меня никогда не было таких трудных съемок. Местным хоть бы что, они говорят, что сегодня прохладно, мол, жара спала на время зимы.

Я, все же находясь под впечатлением от увиденного вчера на экране ноутбука, перевела разговор на то, что снято параллельно сценарию.

— Как вам удалось в таких условиях сотворить чудо?

Алисия бросила на меня удивленный взгляд. Она не считала снятый материал чудом?

— Расскажите мне о Сингхе?

— А… — рассмеялась красавица, — и вы попали под его очарование.

— Вчера Сингх показал мне отснятый параллельно со сценарным вариант.

Я не знала, можно ли об этом говорить, но решила, что если Сингх не запретил, то можно.

— Вот в чем дело. Да, там другой фильм, совсем другой, правда?

— Конечно. Почему Сингх сразу не показал этот материал? К чему тратить время на пустышки, если есть такое?

Хилл чуть помолчала, задумчиво глядя вдаль, потом вздохнула:

— Я вообще его не всегда понимаю. Словно два человека в одном. Но соответствие со сценарием было нужно Санджиту, он договор подписывал. Раджив просто делал вид, что есть еще один вариант решения сцены и в отсутствие режиссера мы снимали именно его. В результате в запасе оказался словно второй фильм. А Сингх… с ним рядом быть не талантливым или даже негениальным невозможно.

— Он вообще подозревает о существовании чего-то кроме съемок?

Алисия рассмеялась:

— А ведь вы правы, сразу схватили суть Сингха — для него существует только фильм. Наверное, так и нужно, если хочешь сделать работу по-настоящему…

К Сингху подошел наш начальник охраны, что-то возбужденно зашептал. У Раджива заходили скулы — неужели нашли виновника происшествия? Спросить я не успела, раздался звонок Тапара:

— Мисс… как вас там? Немедленно привезите то, что взяли.

— Во второй половине дня…

Он даже договорить не дал:

— Я сказал сейчас!

А Сингх уже приказывал руководителю охраны съемочной группы:

— Салман, готовь автобусы и машины для техники тоже.

— Да, Раджив, не нравятся мне все эти волнения.

— Сворачиваемся и в отели. Никому с площадки не отлучаться! Сегодня же улетаем в Мумбаи. Что не получилось, сделаем на компьютере. Проследи за всем.

Сингх распоряжался, казалось, самими нашими жизнями. Вообще-то на площадке должна была командовать я, а он приказывать только как режиссер, но я чувствовала, что так лучше.

Я зашептала Абдулу:

— Прикрой меня, мне нужно… на минутку в полицейский участок. Это недалеко от отеля.

— Рани, нельзя, — покачал головой Абдул. — Сингх не уедет, пока не найдет вас.

— Не бойся, я предупрежу Кадеру, что приеду сразу в отель.

Но поговорить с начальником охраны не удалось, того уже и след простыл. Решив, что быстрей доберусь до вотчины Тапара и вернусь обратно, чем разыщу начальника охраны, я бросилась ловить такси.

И сразу поняла, что просчиталась. Дороги запружены, на улицах черт-те что. Таксист, конечно, творил чудеса, как и все водители Индии, но крыльев у машины не было, потому времени мы потеряли много. К тому же ехали какими-то улочками, пробираясь между машинами, толпами возбужденных людей и невозмутимыми коровами.

Таксист категорически отказался ждать меня и ехать в сторону «Обероя»:

— Нет, госпожа, это слишком опасно. И вам не советую.

— Но я там живу!

— Нет, госпожа, — повторил он.

Тапар был зол, словно сто чертей, он буквально вырвал у меня из рук папку и коробочку и швырнул все в сейф, сделав выпроваживающий жест рукой. Видно, это его излюбленная манера общения.

У меня ни малейшего желания общаться с этим толстым взяточником не было.

Выбравшись из участка, я поискала глазами какого-нибудь менее осторожного таксиста, но обнаружила только велотакси. Однако и этот ехать практически через районы мина-базара отказался:

— Только в другую сторону.

— Хорошо, поехали к Тадж-Махалу, там я разберусь.

— Там много людей, они сердитые, госпожа.

— Поехали хоть куда-нибудь!

Мы поехали. Гугл подсказал, что проще всего добраться до Западного входа в Тадж-Махал, пересечь комплекс пешком и у Восточного входа взять другое такси до «Обероя». Не удалась даже первая часть задуманного, у Западного входа собралась какая-то толпа, таксист высадил меня, не доехав, и умчался так быстро, как позволило ему его средство передвижения.

И тут раздался звонок, которого я больше всего боялась. Голос Сингха был предельно резок:

— Где вы?

— Я… — Я закрутила головой, пытаясь подобрать хоть какой-то ориентир, на глаза попала вывеска ресторана «Тадж», конечно, чуть в стороне, но вполне подходяще, — я в «Тадж-Махале». Ресторане «Тадж» у Западного входа. А что?

— Оставайтесь там, не делайте и шага из ресторана! Я сейчас за вами приеду.

— Что случилось? — Я и без ледяного тона Сингха понимала, что вокруг творится неладное.

— Сидите внутри, черт бы вас побрал! — рявкнул он, отключаясь.

В ресторан меня впустили, но на мою попытку что-то заказать официант замотал головой:

— Нет, госпожа, кухня не работает, мы закрываемся.

— За мной сейчас приедут, но не ждать же на улице. Кофе хоть дайте.

Кофе принесли. И стакан воды тоже. На вопрос, что происходит, не ответили. Официант только пожал плечами:

— Протестуют против туристов в Тадж-Махале.

Сказал и опустил глаза. Верно, если не будет туристов, не будет и их ресторана.

Сингх приехал довольно скоро, ничего не объясняя, он просто потащил меня за руку из ресторана примерно в том же направлении, откуда я пришла. Моего велотаксиста, конечно, не было, зато стоял внедорожник самого Сингха. Безо всяких намеков на вежливость, затолкав меня внутрь салона, Раджив сел за руль и поспешил прочь. Он не боялся ехать по улочкам района Кейсерэт-Базара.

— Как вы попали в «Тадж»?

— Приехала, — пожала я плечами. Не объяснять же, что была в полицейском участке.

— Откуда, если все подъезды к Тадж-Махалу закрыты? Можно приехать только через Кейсерэт-Базар. Я приказал никому не покидать съемочную площадку без моего разрешения!

Вот этот тон меня уже взбесил.

— Я не маленький ребенок!

— Вы хуже! Маленького ребенка я бы просто запер. — Он перехватил мой взгляд, брошенный на полицейский участок, мимо которого мы как раз проезжали, почему-то усмехнулся и посигналил очередному пешеходу, невозмутимо шагавшему прямо посреди улицы. — Мы немедленно улетаем в Мумбаи, придется забыть свои игры в Агре и заняться делом в Болливуде.

Я понимала, что спорить глупо, а потому молчала. Он мог бы просто оставить меня в ресторане, откуда даже не выберешься, но предпочел вытащить.

Сингх водил машину так, словно не просто прошел курсы по экстремальному вождению, а выиграл какой-то международный чемпионат. Разговаривать оказалось невозможно, остаток непростого пути мы молчали.

Высаживая меня на стоянке отеля, Сингх распорядился:

— На сборы три минуты, ключи от номера сдать, если мы и вернемся, то не завтра. Все оплачено, только заберите вещи.

Остальные были уже готовы. Абдул бросился мне навстречу:

— Рани Джейн, простите, я вынужден был сказать, что вы собирались в полицейский участок. Вы не вернулись…

— Все в порядке, Абдул, просто такси не смогла поймать…

— Раджив очень сердился…

Вот уж в чем я не сомневалась!

Бросая вещи в сумку, я ворчала:

— Сноб несчастный! Да что он о себе возомнил? Считает, что только он и работает, а остальные играют в глупые игры?

Да кто дал ему право вмешиваться в мои дела?! Я же выполняю свои обязанности, какое ему дело до того, как я провожу свободное от съемок время?

Я кипятилась, прекрасно понимая, что Сингх прав. В Агре беспокойно, и чем скорее группа уберется из города, тем будет лучше. Сингх же не подозревал, что я могу одним ударом сломать кому-то ребро или надолго вырубить.

Все равно его беспокойство было неуместно. Мог бы просто выразить озабоченность моим отсутствием и не выговаривать, как девчонке.

На самолет в Мумбаи, который летает всего дважды в неделю, мы успеваем в последний момент. Сидящая в салоне рядом со мной Алисия Хилл интересуется:

— Куда вы девались прямо со съемочной площадки? Сингх решил, что вы страдаете из-за разбитого ноутбука, потом приказал вас срочно искать, а потом бросился искать сам. В Агре слишком неспокойно, чтобы бродить по городу одной.

— У меня была встреча возле Тадж-Махала, я не могла улететь, не отдав то, что обещала отдать.

Хилл, конечно, ничего не поняла, но приняла к сведению.

— Вы скрытная…

В Мумбаи у многих, в том числе у Сингха, были свои дома или квартиры, Алисия Хилл тоже арендовала дом на Малабарском холме. Группа разъехалась в разные стороны. В Агре остались техники с аппаратурой под присмотром Абдулы. Если будет принято решение больше не снимать, за ними отправят машины из Мумбаи. Отель «Тара Гранд» не самое надежное место на Земле, но тащить всю аппаратуру самолетом невозможно.

Перед тем как сесть в машину в аэропорту, Сингх холодно произносит:

— Завтра в восемь на студии, мисс Макгрегори.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не съязвить, мол, я ведь могу и удрать…

Первым делом я купила себе новый ноутбук, ведь оставались незавершенные дела. Сингх может сколько угодно злиться, агентом от этого я быть не перестану и расследовать убийство Сатри не прекращу. Он, несомненно, заметил мой взгляд в сторону полицейского участка, но это неважно. Плохо, что из Агры пришлось удрать, но хорошо, что я сообразила скопировать видео на флешку.

Терпеть не могу чувствовать себя идиоткой! Трупы не возникают из воздуха, я скорее соглашусь с Кираном Шандаром, что действовали чатристы, чем признаю, что Сатри был растерзан неведомыми силами.

Я разыскала флешку и включила лэптоп.

Нет, за последние два дня там ничего не изменилось. На экране сначала пустое помещение, а потом откуда ни возьмись — труп Хамида Сатри. Ни одна секунда не пропущена, ничего не прерывалось и не искажалось. Камера стационарная, все время показывает одну и ту же картинку, никуда не поворачиваясь.

Я остановила видео и стала просматривать момент появления трупа по секундам. НИЧЕГО! В предыдущее мгновение трупа не было, в следующее он есть.

Вернулась и посмотрела еще раз. Все чисто. Я открыла блокнот и принялась записывать для себя время и номера кадров, на которых это происходит. Камера не столь хороша, чтобы запись можно было посмотреть по одному кадру, но для подобных мест лучшего и не требовалось. Украсть тяжеленный гроб невозможно, а само присутствие чужих в подземелье уже вызвало бы тревогу.

Во время восьмого просмотра, когда передо мной лежала практически раскадровка до и после появления трупа, я замерла, еще не веря своей догадке. Секунда, во время которой произошло это событие, оказалась на целых четыре кадра короче! Четыре кадра не просто незаметны глазу, их и с секундомером не определишь. Неужели здесь стыковка двух записей?

Я как собака-ищейка, почувствовавшая добычу, даже приподнялась на своем месте.

Теперь можно не сомневаться, что видео смонтировано, о чем полиция не догадалась. Оставалось найти того, кто это сделал, чтобы распутать остальное. Но раскрывать свою догадку Субхаш Тапару я не намерена, кто знает, кому еще он покажет или расскажет новости. Значит, искать придется самой…

Через пять минут я уже знаю имена двух техников, обслуживающих видеоаппаратуру. Выяснилось, что оба они уволились сразу после убийства. И этот факт лучше всего доказывал, что я на правильном пути.

Мумбаи не Лондон, а Агра тем более. Здесь можно работать без официального оформления и не платить налоги совсем, но только не в таких местах, как охрана Тадж-Махала. И все равно мне не удается найти никаких следов этих двух специалистов.

— Надеюсь, они хоть живы…

Помочь мог бы Калеб Арора, если у него, конечно, есть связи в Агре. Но Арора отвечает, что два дня будет в командировке, как только вернется, позвонит. По телефону беседовать на столь опасную тему я не рискнула.

Розыски техников результатов не дали, я решаю поискать тех, кто работал вместе с ними, может, кто-то знает, куда те подевались.

Результат неожиданный: уволились не только техники, заменена вся смена охраны. Поплатились за промах? Но найти кого-то из трех десятков людей легче, чем только двоих.

Довольно скоро мне пришлось убедиться, что я слишком наивна — в Индии половина информации не заносится в компьютер, а из той, что все-таки есть на просторах Интернета, половина для меня не пригодна, потому что на деванагари, устарела или не соответствует действительности.

Все в данный момент необходимое мне в первой части. Действительно, кого интересует, в какую деревню (или даже город) отправился уволенный охранник? Откуда он прибыл в Агру, где его родственники и даже семья? Эти данные и при устройстве на работу едва ли проверяли, уж после увольнения тем более.

Не удается разыскать даже фотографии работавших людей.

Чертыхаясь и проклиная отсутствие компьютерной грамотности у многих и многих чиновников Индии, я еще пару часов упорно выискиваю крупицы сведений об охране, но, осознав бесполезность сего сизифова труда, мысленно машу рукой и решаю навести справки в самом Тадж-Махале, когда вернемся в Агру. Надеюсь, служба охраны берет взятки, как и Субхаш Тапар.

Может, мне не стоит ждать возвращения в Агру нашей съемочной группы и отправиться туда самой? Думаю, Сингх спокойно отпустит меня с глаз долой.

Решив поговорить с ним на эту тему, а также осторожно выяснить, можно ли исчезнуть без следа или все же перемещение людей как-то фиксируется, но я этого пока не знаю, я отправляюсь в душ, а потом спать. Утро куда лучше вечера, — завтра и выясню.

Не зная, как быстро удастся добраться до студии, утром я выезжаю раньше, чем в первый раз с Тилаком. В результате мы проскакиваем все места, где бывают пробки, раньше, чем те образовались, и я выхожу из машины у ворот «Яш-Радж-Филмс» около семи вместо восьми.

Но почти сразу встречаю Салмана Кадеру, который тоже приехал рано. Вот ему и адресую вопрос:

— Салман, можно ли затеряться в Индии?

Кадера изумленно раскрывает глаза:

— Конечно, рани. В Индии около полутора миллиарда человек, в Мумбаи почти двадцать миллионов. В маленькой Агре их два, а с туристами и того больше…

— А у вас бывало такое? — Я и сама не могу объяснить, почему спросила и что имела в виду под этим «у вас», но Кадера спокойно отвечает:

— И у нас бывало…

— В съемочной группе? — Снова охотничья стойка, и пусть Раджив Сингх орет на меня сколько угодно!

— Да.

— Когда?

— Когда исчез Хамид Сатри.

— А… — Я не могу скрыть разочарование. — Вы его имели в виду…

— Не только. Через пару дней после него пропали два его охранника, одного неделю спустя нашли убитым в Джамне.

Вот это подарок! То есть ужасно, что человека убили, но это уже зацепка, да еще какая.

— А второй?

Кадера пожимает плечами:

— Не знаю. Сбежал, испугавшись.

— А как же их семьи?

— Живут где-то в Мумбаи в Сакинке.

Мне название района не говорит ничего, но я решаю не педалировать, чтобы у Кадеры не возникли подозрения. Пока достаточно того, что два охранника исчезли следом за самим Сатри, один из них убит, а их семьи живут где-то неподалеку. Теперь предстоит решить, кого искать сначала — сбежавшего год назад охранника или недавних виновников подмены видео в Тадж-Махале.

Но это чуть позже, пока мне предстоит убедить Раджива Сингха в своей полнейшей непригодности, чтобы расторгнуть договор без штрафных санкций с моей стороны. Престон, похоже, так доверяет Сингху, что согласится скорей отпустить меня с богом, чем вызвать неудовольствие нового гуру фильма «Тадж-Махал».

Из «Обероя» придется съехать, но я могу взять номер в отеле попроще, и я даже, кажется, знаю в каком районе — неподалеку от студии и ресторана, рекомендованного мне секретарем Ваданта. Может, она порекомендует и отель?

Неожиданно Кадера предлагает:

— Хотите посмотреть на репетицию Раджива?

Репетицию? Что он может репетировать, если фильм практически закончен? Сингх же собирался только переснять несколько сцен в Агре, а потом все озвучить?

Но я соглашаюсь:

— Да, хочу.

— Пойдемте, я покажу. Он с шести утра танцует.

— Что делает?!

Салман смеется:

— У Раджива есть группа молодежи, которую он кое-чему учит.

В большом танцевальном зале с зеркалом во всю стену действительно гремит музыка. Так репетируют, наверное, все танцевальные группы мира.

Кадера жестом приглашает меня войти и молча встать у двери.

Полтора десятка молодых людей лет до двадцати повторяют движения танцора впереди. Обнаженные торсы, блестящие от пота, повязки на головах, чтобы волосы не лезли в глаза, босые ступни… Движения завораживают своей мощью и слаженностью.

Я открываю рот, чтобы спросить у Кадеры, где же Сингх, поскольку среди сидящих на скамье его не видно, как вдруг соображаю, что тот самый танцор, чьи движения копируют парни, и есть Раджив. Мне кажется, что он нас заметил, но не остановился.

Следующие четверть часа репетиция продолжается, а я завороженно смотрю, как движется Сингх.

Наконец музыка умолкает. Сингх хлопает в ладоши:

— Хорошо. Молодцы. Дхаржди, завтра встанешь в центр. Продолжайте, пока сами не поймете, что готовы идти дальше.

Парни складывают руки ладонями вместе и слегка кланяются, благодаря учителя.

Раджив подходит к нам. Его торс блестит от пота, но дыхание даже не сбилось (или успело восстановиться?).

— И что вы здесь делаете, мисс Макгрегори? Вы так любите свою работу, что приехали на час раньше? Или тоже решили потанцевать?

Темные глаза смотрят насмешливо, но не жестко. В благодушном настроении после танца?

Не дожидаясь ответа, он что-то говорит Кадере. Тот задумчиво кивает.

По их тону я понимаю, что что-то не клеится. Но разговор идет на хинди (или маратхи), я ничего не понимаю.

— Что-то случилось?

Сингх смотрит на меня, чуть прищурив глаза, потом кивает:

— Съемки придется на время прервать. Сбор в просмотровом зале через полчаса. Это рядом с кабинетом Ваданта. Найдете?

Съемки придется на время прервать? Это даже хорошо, у меня образуется свободное время — мне оно как раз необходимо для расследования. Но почему прервать, неужели Кадера прав, и в Агре все так плохо?

Глава 12

Они путешествовали уже больше двадцати дней. За то время Арджуманд отправила десять гонцов с письмами Хурраму, пять из которых вернулись, привезя ответы. Мехрун-Нисса выразила свое недовольство:

— Арджуманд, ты накличешь беду. Не может принц каждый день отправлять тебе письма, это заметит падишах, и переписка прекратится совсем. Так произошло у нас с Джехангиром.

— Но не могу же я не отвечать на его письма? — Арджуманд была близка к отчаянию.

Помимо Хуррама она получила послание и от Раузы Бегум — бабушка постаралась подробно пересказать, как прошла свадьба принца, как хороша и богата его невеста, как знатна Кандагари Махал. «Она настоящая ровня принцу Хурраму и, надеюсь, сумеет сделать его счастливым».

Хуррам писал иное: «Не люблю, не полюблю, хотя вынужден жениться». Он присылал стихи и воспоминания о каждой минуте их встреч на рынке. Посылал безделушки, как напоминание о своей любви.

Но яд сомнения все же проник в ум Арджуманд — Рауза Бегум добилась своего. Арджуманд спрашивала о Кандагари Махал, о том, умна ли та, хороша ли собой, какие у нее руки, голос, волосы… Хуррам, не понимая, почему это интересует любимую, отмахивался, мол, не вижу, не слышу, не хочу знать. Это вызывало подозрения у Арджуманд, а Хуррам не понимал, почему ее волнуют эти вопросы. Он писал о любви, а Арджуманд спрашивала о женщине, которую он почти ненавидел!

— Джафар, почему ее так интересует Кандагари Махал?

Не по годам мудрый друг объяснял:

— Ваше высочество, это простая ревность. Арджуманд Бегум не может сказать прямо, что ее сердце обливается кровью при мысли о том, что рядом с вами другая, вот она и расспрашивает, чтобы убедиться, что Кандагари Махал ничем не лучше ее самой.

— Что же мне делать? Я почти не вижу Кандагари Махал и не знаю, умна ли она, хороша ли собой… Как мне отвечать на расспросы Арджуманд?

Самые мудрые мужчины ничего не понимают в женских рассуждениях. Джафар, желая помочь другу-принцу, дал никуда не годный совет:

— Напишите, что она хороша собой, но хуже Арджуманд. Что она умна, но не настолько, как Арджуманд Бегум. Что голос принцессы, ее руки, волосы, ноги и прочее не могут сравниться со всем, что есть у любимой.

Это был правильный совет для успокоения любого другого, но только не влюбленной девушки, сердце которой страдало от ревности.

Получив письмо с описанием ума, красоты и обаяния принцессы (в котором была правда, потому что Кандагари Махал и впрямь отличалась красотой и умом), Арджуманд разрыдалась.

— Что заставило тебя плакать? — удивилась Мехрун-Нисса, прочитав письмо. — Ведь принц пишет, что ты во всем лучше.

— Но если принц Хуррам не хочет видеть и слышать свою жену, откуда же он знает о ее руках или уме?

Мехрун-Нисса задумалась. В словах племянницы была доля правды. Ей вдруг тоже показались подозрительными сравнения: голос, как у соловья, уста-лалы, глаза-звезды, руки, словно крылья птиц… стан, как гибкая ива… Неужели своими вопросами Арджуманд вынудила присмотреться к жене?

— Но ты же сама просила сравнить? Он пишет, что ты во всем лучше…

И снова племянница плакала:

— Сейчас он меня не забыл, потому я лучше, но пройдет время, Кандагари Махал все время будет перед глазами, принц может забыть меня.

Мехрун-Нисса решила, что пора приводить девушку в чувство.

— Арджуманд, послушай меня. Да, у принца Хуррама красивая жена, но пока ты не требовала вас сравнивать, он этого не замечал. Ты допустила ошибку, больше так не поступай. Никакого сравнения, запомни: ты лучшая во всем и навсегда!

Немного погодя она вдруг поинтересовалась:

— Ну-ка, дай мне письмо принца.

— Зачем?

— Хочу почитать сравнения. Смотри, тебе не кажется, что принц выписал их из вашего любимого Низами? Он честен и не стал лгать, говоря о своей жене неправду, небось, все вокруг только и знают, что расхваливают Кандагари Махал. А чтобы как-то описать ее предполагаемую красоту, просто использовал стихи. Успокойся, но больше не заставляй его сравнивать и сама не ревнуй. Это глупо и вредно.

— А что мне делать?

— У тебя не так много времени, годы пролетят быстро, поверь. Ты не должна стать ни толстой, ни глупой, ни некрасивой. Тебе даже проще, чем принцессе. Не нужно присутствовать на бесконечных приемах или зевать в окружении женщин зенана, не нужно оглядываться, на каждом шагу прося разрешения, чтобы отправиться на охоту или послушать певца, побеседовать с каким-то мудрецом или даже выпить вина. Я разрешу тебе многое и помогу тоже во всем, кроме одного — ты не должна забыть принца Хуррама.

— Разве это возможно?! — ахнула Арджуманд.

Мехрун-Нисса вздохнула:

— В жизни возможно все.

Она не стала говорить, что ей самой их любовь с Селимом-Джехангиром казалась вечной, но вот прошли годы, и принц стал падишахом, а любовь… Неужели она забыта?

Красавица вдова дернула плечом, словно отгоняя ненужные мысли.

«Мы еще заставим этих мужчин ползать у своих ног!» — подумала, но вслух не сказала.

Хормазд-ага открыл Мехрун-Ниссе правду о том, что ее свадьба состоится только в случае, если будет назван день свадьбы принца Хуррама и Арджуманд Бегум. Разве могла тетушка допустить, чтобы принц и ее племянница забыли друг друга?

Сначала Мехрун-Нисса планировала свернуть в сторону, чтобы посетить Лакхнау, поскольку ее предки все же были шиитами, но потом передумала. Не стоило вносить сумятицу в души двух юных особ. К тому же ее куда больше тянуло в Аллахабад. Вдова никому не объясняла, почему именно, а ведь на то были причины.

Именно в Аллахабаде почти пять лет Джехангир, тогда еще бывший принцем Селимом, скрывался от гнева своего отца Великого Могола Акбара. Но Аллахабад был на полпути между Агрой и Бардхаманом. Хитрая Мехрун-Нисса нашла повод съездить к родителям в Агру, задержавшись в Аллахабаде. Удалось ли им с принцем увидеться без свидетелей? Это была их тайна.

И теперь красивую вдову тянуло в этот город сердце. Но не могла же она так объяснить и двум юным красавицам, ведь считалось, что они с Селимом-Джехангиром не виделись все то время, пока Мехрун-Нисса была женой отца Ладили.

Крепость построил Великий Могол Акбар и назвал новый город, выросший на месте древнего индусского Праяга, Аллахабадом — «Садом Аллаха» — тоже он. Для индусов эти места сангам — место слияния двух священных земных рек Ганги и Джамны, и невидимой Сарасвати. В Праяге совершил свое первое подношение Брахма, именно там расположилась новая столица государства Куру после того, как прежняя — Хастинапур — была разрушена наводнением.

Но трех женщин меньше всего интересовала история древнего царства Куру и жертвоприношение Брахмы — они мусульманки. Мехрун-Нисса ходила по крепости, вспоминая свою тайную встречу с принцем Селимом, а Арджуманд и Ладили скучали.

Мехрун-Нисса объявила долгую остановку в Аллахабаде необходимой для того, чтобы немного отдохнуть и привести себя в порядок.

— Почистим перышки, чтобы лететь дальше.

Перышки чистили основательно — много времени проводили в хамаме, каждый день принимали ванны с молоком ослиц и разными добавками, позволяли себя массировать с маслами и нагретыми камнями, мыли волосы отварами и подолгу сидели в тени, пока служанки расчесывали их… От макушки до пяточек все должно было быть ухоженным.

Но Мехрун-Нисса не позволяла просто так валяться, пока служанки заботятся о красоте, ум тоже должен получать питание, а потому чтица открывала книгу и читала вслух то стихи, то историю. Ладили стонала, когда начинались рассказы о войнах и захватах, о торговле или путешествиях, она воспринимала только забавные истории о женитьбе и больших дарах.

Мехрун-Нисса ворчала:

— Тебе бы в зенане жить…

Арджуманд тоже не понимала, зачем тетушке знать о том, как правил Османской империей султан Сулейман. Какая разница, ведь у султанов, как и у падишахов, есть визири, они и должны подсказывать, что делать, какое решение принять, рассказывать нужные новости, представлять людей.

— Плох тот правитель, который полагается лишь на советы своих визирей, не зная ничего сам. Истинно правит только тот, кто разбирается в жизни своего государства.

Арджуманд все равно не понимала. Наверное, падишах должен сам в этом разбираться, но зачем женщинам?

А Мехрун-Нисса вдруг задумалась:

— Как ты говоришь? У падишахов есть визири, которые все им рассказывают и подсказывают?

Арджуманд и Ладили не поняли вопроса, но Мехрун-Ниссе и не нужен ответ, она его уже получила, но не на вопрос падчерицы или племянницы, а на свой собственный. Мехрун-Нисса не двигалась дальше из Аллахабада, потому что чувствовала — должна что-то придумать именно здесь, что-то такое, что позволит им с Арджуманд вернуться в Агру, но не по собственной воле, а по просьбе падишаха.

Придумала!

Следующий гонец повез в Агру и два ее письма — одно отцу Итимад-уд-Дауле Гияз-Беку, второе брату визирю падишаха Асаф-Хану. Оба с твердым наказом передать только в руки и желательно без свидетелей.

Арджуманд тоже передала два послания, она ответила Хурраму с рассказом о великолепном городе, построенном его любимым дедом, и сожалением, что они не могут полюбоваться красотами вместе (это был совет тетки), а второе… с просьбой переправить дальше в Мекку Сати. Это был ответ на письмо подруги!

Да, Сати сообщила ей, что сопровождает Хосрова до самой Мекки, для чего приняла ислам и просто счастлива.

«Арджуманд, ради любимого можно совершить невозможное. Я стала правоверной и рада тому. Я его глаза, а иногда и уши, ведь принц привык слышать только то, что хочет слышать, то есть лесть. Хосров умен, он мог бы стать хорошим падишахом, если бы рядом не оказались дурные советчики. Но теперь дело не исправишь».

Еще Сати сообщала, что лечит глаза принца, и боли уже нет. Слепота сильно угнетает Хосрова.

— Я учу принца быть терпеливым и мужественно выносить все невзгоды, которые выпали на его долю. Аллах непременно это увидит и поможет.

Арджуманд удивлялась тому, как часто Сати стала упоминать Всевышнего. Неужели и впрямь стала настоящей правоверной?

Но девушка отогнала сомнения, если не стала, то в Мекке непременно станет. Сати-хаджи… забавно и неправдоподобно. Мехрун-Нисса права — в жизни случается всякое.

Описывая свои собственные приключения, Арджуманд невольно задумалась. Сати отправилась с принцем Хосровом в Мекку, чтобы помочь ему пережить трагедию, Сати действительно любила слепого принца всем сердцем. А почему уехала из благословенной Агры в далекий Бардхаман она сама?

Сбежала, не желая соперничать, или просто испугалась этого соперничества? Сати приняла боль принца Хосрова на себя, пожертвовала собой ради облегчения его страданий, а что сделала она? Удалилась, чтобы не страдать, и теперь требует бесконечных признаний в любви и проклятий молодой жене? Это нечестно по отношению к принцу Хурраму, он тоже страдает, а она эти страдания только усиливает.

Мехрун-Нисса, услышав такие рассуждения племянницы, изумилась:

— Ты повзрослела. Нам пора ехать. Но не в Агру, а в Бардхаман. Ты еще не готова стать лучшей женщиной зенана, нужно многому научиться. Поверь, нас скоро вернут туда, но ты должна меня слушаться и многому научиться.

Учеба действительно началась. Мехрун-Нисса постаралась обучить Арджуманд всему, что та недополучила в отсутствие матери, а еще всему (почти всему), что знала и умела сама.

— Чтобы развить способность мыслить, нужно много играть в шахматы!

И они играли каждый день. Незавершенные партии откладывались на завтра, и горе той, которая не подумала о продолжении перед сном.

— Чтобы уметь здраво рассуждать, нужно заниматься этим почаще!

И Мехрун-Нисса требовала от племянницы (у Ладили ничего пока не получалось) выражать свое мнение в споре и отстаивать его. Это оказалось непростым делом не только потому, что нужно логично и красиво говорить, но и потому, что переубедить Мехрун-Ниссу с ее знаниями могла только та, которая сама обладала не меньшими знаниями. Арджуманд пришлось учиться.

Поэзия и история, дела торговые и военные, вопросы управления государством («ты же хочешь стать женой будущего падишаха?») и стрельба из лука, владение мечом и язык фиранги помимо хинди…

— Это зачем?! — ужасалась Ладили. — Вы же не хотите выдать Арджуманд замуж за фиранги? Они людей едят!

Мехрун-Нисса отвечала Арджуманд, а не глупенькой совсем юной Ладили:

— Иногда полезно понимать, о чем говорят между собой те, кто желает тебя обмануть, считая, что ты не знаешь их язык.

А еще каллиграфия («письма должны быть написаны изящно, а не как у тебя — коряво и криво!») и… мушкет!

Нажав впервые на курок, Арджуманд в ужасе бросила ружье, изрыгнувшее пламя и сильно толкнувшее ее назад. Мехрун-Нисса мушкет подняла и, зарядив, спокойно сбила подвешенный кусок ткани.

— Ничего трудного, научишься, — сказала она и вернула ружье племяннице.

Арджуманд училась, хотя так никогда и не приняла мушкет душой. Не нравилось ей это оружие. А вот лук со стрелами использовала с удовольствием.

Ни Гияз-Бек, ни его сын Асаф-Хан не рассказали Раузе Бегум, что получили письма от ее дочери Мехрун-Ниссы. Мехрун-Нисса не простила матери поспешного согласия когда-то выдать ее замуж за Шер-Афгана, а еще больше того, что жена Итимад-уд-Даулы пальцем не пошевелила, чтобы вернуть дочь в Агру. Боялась падишаха? Но Мехрун-Ниссу больше не интересовали причины поведения матери, она была сама по себе, а вот не использовать положение и помощь отца и брата было бы глупо.

В своих посланиях она не писала ни о чем особенном или опасном, вдова просто рассказывала, что задержалась в Аллахабаде, вспоминая те дни, которые когда-то провела там, что снова увидела много интересного, наблюдала за птицами и животными, много играет в шахматы и учит еще один странный язык фиранги… Но главное, она намекала, что об этом не мешало бы узнать падишаху. Вскользь, словно случайно отец и брат могли обмолвиться и об Аллахабаде, и об остальном.

Обоим не нужно было объяснять, чего добивалась красавица, — падишах не должен был забывать о ней ни на миг.

Значит, Мехрун-Нисса надеется вернуться? От нее всего можно было ожидать.

Оба сумели упомянуть вдову в разговоре с падишахом. Джехангир оживился, ему уже надоело общество красивой молоденькой жены, которую интересовали только украшения, развлечения и новости глупых болтушек зенана. Не вина Салихи Бану, что ее воспитывали и обучали для гарема, она хорошо выучила свои уроки, но самостоятельно дальше не двинулась. Не все, как Мехрун-Нисса, способны обучаться сами, тем более если в том нет необходимости.

Необходимость была, чтобы соперничать с отсутствующей Мехрун-Ниссой, Салихе Бану требовалось немедленно начать учиться многому, но она решила, что, если уже стала агачи, а вдова поспешно уехала, значит, дело сделано. Когда молодая женщина поняла, что не может сравниться с Мехрун-Ниссой в образованности и способности мыслить не только как обитательница зенана, но и чисто по-мужски, было поздно.

Но до этого прошло еще немало времени.

А пока падишах с удовольствием слушал ироническое описание нынешнего состояния Аллахабада, сделанное Мехрун-Ниссой в письме к брату. А потом обсуждал с отцом вдовы ее просьбу поскорей прислать перевод «Бабур-наме» — воспоминаний Великого Бабура, написанных на родном ему чагатайском наречии и по приказу Акбара переведенных на фарси.

— Мне предоставили новый список «Хумаюн-наме», — похвастал падишах. — Я мог бы подарить его Мехрун-Ниссе, если она столь любопытна.

— Думаю, моя дочь была бы безмерно благодарна вашему величеству. Она действительно любознательна, как вы заметили. Мехрун-Нисса написала, что гнездо журавлей не пустует, там новая молодая пара птиц. Я не знаю, какое именно гнездо она имеет в виду…

— Зато я знаю! Отправь в Аллахабад гонца, пусть возвращается в Агру, нечего ей делать в Бенгалии.

Но Мехрун-Нисса предвидела и это, отец развел руками:

— Боюсь, ваше величество, что Мехрун-Нисса уже давно в пути. Она написала в день своего отъезда из Аллахабада, письмо пришло неспешно три дня назад. Пока гонец доберется, караван будет уже у Бардхамана, скоро сезон дождей, когда ехать просто невозможно.

— Хорошо, — нахмурился раздосадованный Джехангир, ему уже мерещилась стройная фигура Мехрун-Ниссы среди деревьев сада и слышался ее мелодичный голос. Вот с кем интересно беседовать! Она и девчонкой была умней многих мальчишек. Надо же — женщина просит прислать ей «Бабур-наме»…

Падишах вспомнил Салиху Бану, которую совсем не интересовали его предки, и раздражение усилилось.

Гияз-Бек был достаточно умен, чтобы понять, что именно вызвало досаду падишаха. Он посоветовал сыну пока не упоминать имя Мехрун-Ниссы. Нельзя, чтобы оно звучало то и дело, пусть падишах сам спросит о вдове.

Асаф-Хан согласился с отцом, хотя ему не очень нравилось стремление сестры вернуться в Агру.

— Кем она будет, снова придворной дамой Салимы или вообще Салихи Бану? Это же унизительно.

— Думаю, твоя сестра метит в жены падишаха, — усмехнулся в редкие усы Итимад-уд-Даула.

— Двадцатой?

— Любимой.

Хуррам был приятно удивлен письмом от любимой. Арджуманд не спрашивала его о Кандагари Махал, не заставляла сравнивать себя с ней. Зато живо описывала Аллахабад, некоторые замеченные особенности в поведении местных индусов, шутливо рассказывала, как они почти застряли из-за неловкости погонщика слона, жалела, что не может с ним вместе полюбоваться красотой здешних мест, где сливаются две великие реки.

А уж как он жалел об этом!

В тот же вечер падишах позвал сына ужинать вместе. Их жены сидели в стороне, напряженно прислушиваясь к беседе Джехангира с Хуррамом и не понимая причины веселья падишаха и принца. А Хуррам пересказал, не называя имен, случай с завязшим в грязи слоном, причем рассказал так, как было в письме Арджуманд.

Бровь отца приподнялась:

— Где это произошло?

— В городе, построенном моим дедом на месте слияния Ганги и Джамны.

— Откуда ты знаешь?

— Мне написали, — принц смутился, поняв, что выдал себя, и опасаясь последствий.

— Ты счастливец, тебе пишут… — почему-то вздохнул Джехангир, не спросив имени того, кто писал сыну. Они еще долго разговаривали между собой, не обращая внимания на несчастных жен, пока падишах не вспомнил о них и не сделал знак, чтобы те удалились.

Салиха Бану скрипела зубами, ей, агачи падишаха, приказывали уйти, как простой служанке. Как это унизительно!

Она позвала Кандагари Махал с собой, а в зенане сразу потребовала, чтобы позвали танцовщиц и приготовили кальяны.

— Я не хочу веселиться, — возразила несчастная Кандагари Махал.

— Я тоже, но мы не должны показывать гарему, что нас обидели. Пойдем, поговорим.

Падишах Джехангир недооценил свою юную жену, Салиха Бану была куда умней, чем ему казалась, только ум ее был направлен на власть в женской половине дворца. Она понимала, что власть над самим падишахом ей пока недоступна, и решила завоевать сначала зенан.

— Ваше высочество, Кандагари Махал Бегум просит принять ее…

Хуррам поморщился, он как раз писал письмо Арджуманд. Прерываться очень не хотелось. Принц помнил укоры Великого Бабура своему сыну Хумаюну по поводу неаккуратного почерка и слишком тяжеловесных и запутанных фраз, Бабур требовал от наследника, чтобы тот писал просто и ясно, зато без грамматических ошибок и плохо читаемых букв. Сын самого Хумаюна Акбар и вовсе оказался неграмотным. Никто не предполагал, что Великий Могол не умеет ни писать, ни даже читать, Акбар тщательно скрывал это. Зато принца Селима, ставшего падишахом Джехангиром, обучали чтению и письму с малых лет. И его сыновей — Хосрова, Парваза, Хуррама и Шахрияра — тоже.

Джехангир не требовал от принцев соблюдения правил каллиграфии, но Хуррам, в отличие от того же Парваза, сам старался соответствовать требованиям великого Бабура. А уж когда писал послание любимой, тем более.

Но чтобы писать внятно и красиво, нужно сосредоточиться, прогнать все остальные мысли, тогда и слова будут рождаться нужные, и буквы получатся красивыми, а строчки ровными.

Отказать жене в желании видеть его принц не мог, потому с явной досадой был вынужден отложить калам и отодвинуть чернильницу. Лист остался лежать на столике открытым, чтобы просохло хотя бы то, что написано.

Кандагари Махал была смущена своей дерзостью.

Хуррам смотрел на нее, выжидая. Он помнил, что, если хочешь, чтобы человек поскорей высказал свое пожелание и ушел, нужно не поддерживать с ним беседу.

— Ваше высочество, вы придете сегодня ко мне?

С трудом сдержав резкое «Нет!», Хуррам пожал плечами:

— Ты видишь, я занят. Если не просижу за работой слишком долго, то… может быть…

Он все же не стал обнадеживать. Хуррам ничего не мог поделать с собой, не мог заставить себя обнимать нелюбимую женщину. Она не виновата, что нелюбима, но и он тоже. Как хотелось, чтобы этой юной красавицы вовсе не было на свете, чтобы не чувствовать себя виноватым перед ней, загнанным в угол, несчастным.

Кандагари бросила быстрый взгляд на письмо. Персидский — официальный язык двора, даже будь принцесса не слишком грамотной, она сумела бы разобрать слова, выведенные красивым почерком ее мужа: «Любимая, я очень рад…»

— А что вы пишете? Это перевод какой-то поэмы?

Хуррам нахмурился, но возражать не стал:

— Да.

Он просто заслонил собой текст, пытаясь придумать повод, чтобы выпроводить жену вон. Та ушла сама, на прощание укорив:

— Переводом можно заняться и завтра. Простите…

Хуррам понял, что жена видела письмо и даже догадалась, кому оно, а потому был рад, что не укорила хоть за это. Может, она не такая уж плохая, только несчастная?

В этот раз прийти к ней в комнату оказалось немного легче, но он вскоре ушел, чувствуя себя отвратительно, словно предал сам себя. Наверное, так и было.

Письмо осталось недописанным, Хуррам слишком боялся, что любимая догадается о его предательстве.

Через несколько дней все изменилось.

Верный Джафар принес приказ от падишаха немедленно прийти.

— Что-то случилось?

— Нет, ваше высочество, падишах просто что-то придумал.

Хуррам думал иначе, Кандагари могла нажаловаться падишаху, ведь Хуррам, хоть и посетил ее спальню, был холоден и быстро ушел. Принц даже плечом дернул раздраженно — неужели из-за этой женщины ему придется униженно объясняться с отцом? Мелькнула мысль, что забеременей Кандагари Махал, ему не пришлось бы навещать ее в спальне. Но тогда первенца родит не Арджуманд, а эта внучка персидского шаха.

У входа в небольшой зал, который падишах использовал для игры в шахматы, а еще больше для курения кальяна, ахади протянул руку за мечом принца. Хуррам спокойно вытащил из-за пояса небольшой, богато инкрустированный кинжал, правило для всех одно — даже сын не мог входить в покои отца вооруженным.

Кажется, у Джехангира было хорошее настроение. Может, получил письмо от своей Мехрун-Ниссы? Хуррам почувствовал укор совести, ведь он так и не дописал то послание…

Падишах сделал сыну знак, чтобы тот присаживался и брал кальян. Но Хурраму кальяна не хотелось, тем более в комнате явно витал запах опиума, который он не любил. Отец не обратил внимания на его отказ.

— Я сегодня получил письмо…

Так и есть! Значит, причина благодушного настроения в послании красавицы вдовы.

— …От твоего брата Хосрова из Мекки.

Это совсем не то, чего ожидал Хуррам. Но если отец доволен, значит, все не так плохо.

— Принц Хосров здоров?

Джехангир фыркнул:

— Насколько может быть здоров слепой человек! Но я хочу говорить не о нем, а о тебе. Ты наследник и должен готовиться к будущему правлению.

Падишах замолчал, собираясь с мыслями, а Хуррам решил, что должен ответить.

— Я готовлюсь, ваше величество. — Джехангир разговаривал сейчас с сыном как правитель с будущим преемником, потому принц тоже обратился к нему как к падишаху, а не отцу. — Я принимаю участие в заседаниях дивана и аудиенциях, когда они бывают.

Резонное замечание, из-за свадебных торжеств, а потом просто не желая сильно нагружать себя заботами, Джехангир переложил много вопросов на плечи Итимад-уд-Даулы и других визирей, стараясь не вникать в само управление империей и оставляя себе парадную часть. Но присутствуя на вручении подарков, править не научишься.

Падишах раздраженно махнул рукой, чтобы сын замолчал. Хуррам послушно отступил в сторону, готовясь уйти по следующему знаку, но отец продолжил:

— Научиться управлять хоть чем-то можно, лишь делая это самостоятельно. У тебя есть Хисар Фироз, я хочу, чтобы ты пожил там и посмотрел, каково это — отвечать за дела государства.

Нелепое объяснение почетной ссылки (Хуррам не знал, что это лишь первая) — но как возразишь падишаху и отцу? Принц поклонился:

— Я готов выполнить любую вашу волю, отец.

Джехангир внимательно посмотрел на сына, словно пытаясь проникнуть в глубь его мыслей, ничего крамольного не почувствовал и кивнул:

— Я рад, что ты понимаешь. Поедешь в Лахор и поживешь там. Посмотрим, что из тебя получится не на поле боя, а в управлении. И еще в спальне у молодой жены. Мне сказали, что ты не слишком часто там бываешь…

Хуррам едва не возразил, что и отец не жалует свою Салиху, об этом известно всему дворцу, не только зенану. А еще хотелось спросить, кто же пожаловался — Кандагари Махал? В душе всколыхнулась ненависть к молодой жене.

Хуррам проявил мудрость — не стал отвечать отцу на такое замечание, склонился еще ниже:

— Как прикажете, ваше величество.

И было непонятно, что именно он имеет в виду — отъезд в Лахор или невнимание к Кандагари Махал.

Через два дня молодая пара должна была отъезжать в Лахор. Места благословенные, но это не роскошный дворец в Красном Форте Агры и не зенан падишаха. В Лахоре была сокровищница Моголов, однако это провинция, очень далекая от двора. В Лахоре до бегства в Аллахабад долго жил сам Джехангир, ожидая благоволения своего отца падишаха Акбара. Но никто не понимал причин внезапной почетной ссылки нынешнего наследника престола. У Хуррама не было соперников среди братьев — Хосров слеп, Парваз никчемен, Шахрияр слишком мал. И сам Хуррам не давал поводов для опалы — он не поднимал бунт и не напоминал о своем будущем правлении, чтобы отец мог заподозрить его в желании захватить престол силой.

А причина была совсем не в очереди на престол, а в женской хитрости.

Кандагари Махал действительно сделала такую глупость — она нашла способ намекнуть падишаху на невнимание со стороны принца и то, что он переписывается с Арджуманд Бегум. И сделала она это самым неразумным способом — попросив замолвить за нее словечко свою подругу по несчастью — агачи падишаха Салиху Бану. Ее падишах все же изредка посещал.

Салиха рассудила по-своему: Кандагари хоть и жена принца, но слишком знатна, чтобы ей приказывать. В зенане пока не забыли, что она внучка шаха Аббаса, Владыки мира, и старшая жена у своего мужа, в то время как сама Салиха всего лишь ханская дочь и девятнадцатая супруга. Джехангир назвал Салиху агачи — главной женой — прямо на свадьбе, но это лишь слова. В зенане полно женщин, которые не намерены подчиняться ханской дочери. Ни вдовствующие королевы вроде Рукии, Джодхи или Салимы, ни даже сестры падишаха, как Ханзада, не обращались к агачи за разрешениями, они жили как раньше, словно новой главной жены и нет в гареме.

У Салихи хватило ума не объявлять войну, которую выиграть она не могла. Но и такая союзница, как Кандагари, пусть знатная и стоящая по происхождению выше агачи, но нерешительная, ей тоже не нужна, это не союзница, а камень на ногах. Салиха замолвила словечко мужу во время одного из редких визитов в ее спальню. Падишах принял решение и… принц увозил свою принцессу в Лахор.

Салиха успокаивала невольную подругу:

— Там ты будешь главной, и никто вроде Ханзаде не сможет тебя ослушаться!

— Там я буду совсем одна, — рыдала несчастная Кандагари, предчувствуя будущее одиночество.

— Кандагари, чем меньше вокруг соперниц за внимание принца, тем лучше. Он чаще будет с тобой…

Слабое утешение, но приходилось соглашаться.

Прощаясь, падишах даже прослезился:

— Хуррам, ты родился в Лахорской крепости. Поклонись от меня этим благословенным местам.

Принцу и его юной жене предстоял долгий и не такой уж легкий путь. Это армия движется быстро, придворные так не ездят, особенно если в караване гарем, пусть даже небольшой.

Когда Кандагари Махал собирала своих придворных, нашлось немало тех, кто сумел избежать отъезда, и теперь придворных дам в окружении принцессы было совсем немного, никакого блестящего двора пока не получалось.

Подруга наставляла ее:

— Кандагари, ты должна создать блестящий двор там. У тебя все прекрасно — молодой муж, будет ребенок…

Салиха знала, о чем говорила, Кандагари уже успела шепнуть ей о том, что вымученный приход принца в спальню, кажется, дал плоды. Только бы это был сын! Тогда отношение к ней Хуррама изменится, он не сможет не замечать мать своего первенца.

— А ты? У тебя ничего?

Салиха вздохнула, она очень хотела бы родить сына, чтобы потом добиться именно для него наследования престола, но, похоже, вино, арак и опиум сделали свое дело, детей у падишаха больше не было, Хуррам оставался единственным подходящим наследником.

Караван принца и принцессы едва успел пройти Дели, когда Кандагари стало совсем плохо. Перепуганные лекарки не знали, что делать, пока одна из них не сообразила, что дурнота принцессы может означать счастливое событие — она понесла!

Юная женщина и без преувеличенных восторгов своих лекарок знала, что это так, однако изобразила радость и неведение.

Хурраму шепнули, что жена готова сообщить радостную весть. Принца охватило двоякое чувство — одновременно облегчение и опасение. Беременность Кандагари позволяла ему не приходить к жене, но если она родит сына, то первенцем станет не ребенок Арджуманд, как мечтал Хуррам.

Повитухи немедленно пообещали сына:

— Ваше высочество, вы обязательно родите принцу сына! У такого льва, как принц Хуррам, будет много сыновей.

Прорицатели тоже твердили принцу, что у него будет много детей, и сыновей в том числе, только не говорили, кто именно их родит.

А пока главным было дурное самочувствие принцессы. Хуррам немедленно этим воспользовался, приказав остановиться в Панипате. Он надеялся получить письмо от Арджуманд, а его все не было. Принцесса мучилась от дурноты, принц от неизвестности. Хуррам не мог понять — он писал часто, а Арджуманд не отвечала! Неужели забыла или встретила кого-то другого? А вдруг с ней что-то случилось?!

Лахор одинаково с Бардхаманом отдален от Агры, только в другую сторону. Тысячи косов разделяли влюбленных. Самый быстрый гонец не доберется туда и за полмесяца. Хуррам вздыхал, понимая, как осложнилась их с Арджуманд переписка. Он не подозревал, что падишах распорядился останавливать всех гонцов со стороны Бенгалии и сначала показывать письма ему. Джехангир вовсе не был так жесток, не имея возможности переписываться с Мехрун-Ниссой, он просто хотел читать письма Арджуманд, а потом отправлять их дальше Хурраму. Племянница так забавно описывала их охоту, игру в шахматы, стрельбу из лука и мушкета, философские споры… Падишаху становилось завидно, имей он возможность писать Мехрун-Ниссе, не стал бы мешать Арджуманд и Хурраму, но…

Джехангир не считал нужным отправлять письма Арджуманд немедленно после прочтения, первое же письмо долго лежало у падишаха, в то время как его несчастный сын ждал, мучаясь от худших подозрений.

Выручил верный Джафар, который отправился в сторону Бенгалии, минуя Агру. По дороге он встретил гонца от Мехрун-Ниссы и Арджуманд и забрал у того письмо девушки. Наконец-то принц смог убедиться, что любимая его не забыла!

Караван наследника престола стоял в Панипате так долго, как только было возможно. Хуррам делал вид, что обеспокоен состоянием жены, а пока она приходила в себя, решил изучить место решающей битвы своего предка Великого Могола Бабура, ведь именно здесь состоялось сражение, после которого путь на Дели и Агру оказался для моголов открыт.

Он ходил по окрестностям, якобы представляя это великое сражение, слуга следом нес «Бабур-наме», с которым принц время от времени сверялся. Однако мысли Хуррама были далеко от Панипата, они витали в Бардхамане, где его любимая зачем-то училась стрелять из мушкета.

Только недовольство падишаха, который перестал получать письма из Бенгалии вместо принца Хуррама, вынудило наследника престола двинуться дальше в Лахор. Принцесса все еще чувствовала себя плохо, но это ее мужа беспокоило уже меньше, он наладил переписку с Арджуманд, минуя Агру.

Далеко в знойной Бенгалии ждала его любимая Арджуманд, а рядом, в тенистых садах Лахора, страдала нелюбимая Кандагари. Ее не радовал ни великолепный дворец, ни фонтаны, восстановленные по приказу принца, ни танцовщицы, ни музыка, ни даже горы вдали, так похожие на ее родные. Принцесса тяжело переносила беременность, ее лицо покрылось темными пятнами, справиться с которыми не получалось никакими средствами, она потеряла всю свою привлекательность, а потому старалась не показываться мужу на глаза, чему Хуррам был даже рад.

Они жили каждый сам по себе: принц занялся строительством и изучением вопросов управления огромной территорией — под его властью были земли почти от Дели до гор, окружающих Кабул. Хуррам решил доказать отцу, что он хороший сын, и после рождения у Кандагари ребенка надеялся попросить разрешения на новую женитьбу. Арджуманд писала, что ждет, что думает только о нем.

Все шло хорошо — он правитель большого Хисар Фироза, молодая жена вот-вот родит, любимая готова стать его женой, как только это разрешит падишах, сам Джехангир тоже доволен сыном… Арджуманд желала сопернице родить сына, чтобы у любимого была законная гордость. Оставалось только ждать.

Но как же трудно считать месяцы, если даже минуты без любимых кажутся вечностью!

— Ай вай!

В зенане дворца Лахора стоял переполох. И без объяснений было понятно — у принцессы начались роды. Кандагари страшно устала, сначала ее сильно тошнило, потом живот стал огромным, а тело неповоротливым. Ноги стали похожи на слоновьи, она целыми днями лежала, требуя, чтобы опахала служанок не останавливались ни на мгновение, но плавные движения не разгоняли духоту, а время тянулось невыносимо медленно.

Когда пришел срок рожать, несчастная женщина была так измучена, что не думала уже даже о сыне, скорей бы просто избавиться от этой тяжести!

Девочка родилась маленькой и крикливой. Глядя на нее, было трудно поверить, что это красное сморщенное личико породили два красивых человека, что в ее венах кровь Великих Моголов и великих правителей Персии. Внучка падишаха Джехангира и правнучка шаха Аббаса после своего появления на свет вовсе не казалась ни хорошенькой, ни приятной.

Через несколько дней все изменилось, многие дети не очень хороши, едва появившись на свет, но все уже свершилось — увидев это орущее красное создание, Хуррам и вовсе отдалился от жены душой. Стоило столько мучиться, чтобы родить крошечную девчонку. Где же обещанный повитухами сын?!

Глава 13

Почти вся группа, вернувшаяся в Мумбаи, в сборе. Не хватает главных действующих лиц — Сингха и, конечно, Алисии.

Они появляются втроем — Раджив, Алисия и Салман, о чем-то увлеченно беседуя.

Все мое существо способно выдать только одну мысль: «Че-е-ерт!» Кажется, я понимаю, что находят в Сингхе поклонницы. Он тоже хорош в обтягивающей плечи футболке и с увлажненными после душа волосами. У меня внутри почему-то растет паника. Это так неожиданно, что, боясь себя выдать, я завожу ничего не значащую беседу с Майей. Она рада встрече со мной и соглашается, что погода совсем не зимняя (словно я знаю, как тут зимой), а смог сегодня с утра что-то слишком заметен. По реакции Майи я прекрасно вижу, что это не так и вовсе не жарко, но говорить больше не о чем.

Сингх еще пару минут беседует со своими спутниками, окидывает взглядом зал и призывает всех к вниманию. Он говорит, что студия звукозаписи, на которую рассчитывали, пострадала в результате пожара, возникшего из-за чьей-то нерадивости, починят не скоро, вторая занята, а еще на одной слишком плохая аппаратура. Можно улететь в Лондон и записать звук там, но там тоже пока занято. Потому у нас образовались недельные каникулы. Он отпускает всех отдохнуть и просит тех, кому предстоит сниматься в рекламном ролике, собраться в Агре в «Тара Гранде» через неделю. Остальные отдыхают еще, запись звука в Лондоне в конце месяца, недостающее будет сделано тоже на «Пайнвуде».

Я радуюсь, надеясь, что эти каникулы касаются и меня тоже, тем более мои две недели скоро заканчиваются.

Не тут-то было! Объявив, что все свободны, Сингх зовет:

— Мисс Макгрегори, задержитесь, пожалуйста.

Занялась своими делами называется! Что ему от меня нужно, обсудить неснятые сцены? Какая разница, если он все равно делает так, как считает нужным сам?

Пока я пробираюсь между довольными предстоящим отдыхом актерами, Алисия приветственно машет мне рукой (приходится отвечать), еще о чем-то говорит с Сингхом и уходит вместе с Кадерой.

Сингх также знаком просит меня подождать, пока он закончит беседу с актером, игравшим Асаф-Хана. Я жду, стараясь не смотреть в его сторону. Здесь, в Болливуде, Сингх совсем иной, чем был в Агре. Ему не дашь и двадцати пяти, хотя я помню, что он на год старше меня, то есть ему тридцать три. Облегающая футболка подчеркивает рельефную мускулатуру, индиец похож на греческого бога, какими их изображают на иллюстрациях к книгам, только волосы черные и нет уродливой массивной челюсти, а нос с легкой горбинкой.

Меня мало интересует внешность мужчин, больше интеллект. А уж красивых актеров и вовсе считаю пустышками, тем более актеров Болливуда. Для чего он репетировал танец с молодыми актерами, небось, для какой-нибудь глупой слезогонной драмы о любви?

Я ловлю себя на том, что стараюсь не вспоминать об увиденных кадрах «Тадж-Махала» и почему-то ищу, к чему бы придраться. Это из-за невозможности заняться своими делами? Но вдруг Сингх сам решил предложить мне расторгнуть контракт сегодня? Хорошо бы… И просить не придется.

И снова не то, почему-то это «хорошо бы» даже мысленно не звучит уверенно.

Я прикрикиваю сама на себя: прилетела в этот кошмар работать, так работай!

Дольше критикой заниматься не получается, потому что Сингх подходит ко мне:

— Несколько слов, мисс Макгрегори.

— Да?

Он вздыхает и говорит то, чего я не ожидала:

— Что вы искали в Агре и о чем расспрашивали сегодня Кадеру?

Мысленно обругав Салмана, я пожимаю плечами:

— К работе это отношения не имеет. И съемкам не мешает.

— Вы не понимаете, что это может быть опасно, и если к кому-то не имеет отношения, так это к вам лично?

— Это мне решать — чем заниматься в свободное от обязанностей время.

— Мисс Макгрегори, повторяю: не лезьте не в свое дело! Если вас что-то интересует, спросите у меня.

— Мистер Сингх! — Я страшно зла и тоже перехожу на официальный тон. — Вы не знаете и не желаете знать ничего, кроме своих съемок. Убит человек, который задумал этот фильм, а вам все равно?!

— Мне не все равно, поверьте. — Его тон почему-то смягчается.

— О, да! Вы наверняка произнесли проникновенную речь от имени всех сотрудников, выражая соболезнование самому себе за безвременную потерю.

Раджив, не обращая внимания на мой сарказм, упрямо повторяет:

— И все же прошу не вмешиваться не в свое дело.

— Я не вмешиваюсь в ваши дела, остальное мое дело. Если полиция ничего не предпринимает…

Договорить не успеваю, Сингх буквально шипит:

— Если полиция не докладывает о своем расследовании вам с Кираном Шандаром, это не значит, что она ничего не делает! И Тапар еще не полиция.

Следующую секунду я хватаю ртом воздух, прежде чем произнести:

— А… а… откуда вы знаете о Шандаре и Тапаре?

Он чуть смущен, явно сказал больше, чем хотел или даже мог. Но после легкой запинки все же объясняет:

— Кирана я знаю давно, еще со студенческих лет. А Тапар… ну, к кому же еще вы могли ходить в тот полицейский участок, если Тапар занимается… занимался делом Сатри?

— Уже не занимается?

— Нет. — Тон миролюбивый, но все же стальной. — Мисс Макгрегори, займитесь и вы своим делом. Если вы полагаете, что те, кто убил Сатри, пожалеют вас, то ошибаетесь.

— А вы знаете, кто именно убил Сатри? — Разве я могла упустить возможность задать такой вопрос?

Раджив смеется:

— Наш с вами приятель Киран Шандар все доходчиво объяснил. Разве его слов недостаточно?

Я собираюсь уже было спросить, а не объяснил ли Шандар заодно, кто я такая, но звонит мой мобильный. Это доктор Ананд Кумар, которого рекомендовал делийский врач, в свою очередь рекомендованный мне Викрамом Ратхором. Сингх дает понять, чтобы я ответила.

Кумар предлагает приехать в клинику и получить рекомендации, а также рецепты на лекарства. Возможно, я бы отказалась, но, услышав название клиники, выражаю готовность немедленно явиться к нему. Дело в том, что в Вокхардт Глобал лежит Энни Ричардсон. Эдвард запретил связываться с ним, но, если мы случайно столкнемся или я просто поинтересуюсь самочувствием Энни, не называя своего имени, ничего страшного не произойдет.

По моей просьбе Калеб Арора уже узнавал о ее состоянии, сообщил, что все по-прежнему. Это означало хотя бы, что Энни жива.

— Вам нужно в больницу? Нездоровы?

Так я тебе и сказала!

— Лондонская знакомая здесь, хочу навестить, кажется, она пришла в себя.

— Хорошо, позже договорим. У меня к вам серьезное предложение, но, если вы заняты следующие два дня, мое предложение не имеет смысла.

— Я занята ближайшие два часа, но, надеюсь, не дня. Что за предложение?

Если он скажет, что я могу не возвращаться после недельных каникул на площадку, я возражать не буду.

— Мисс Макгрегори, вы бывали в Тадж-Махале? Раньше бывали?

— Нет.

Следующие несколько секунд Сингх явно сомневается, стоит ли продолжать.

— Я дал всем отдых, но хочу предложить съездить в Агру и посмотреть на нее моими глазами.

У меня даже дыхание сбилось. Раджив Сингх приглашал меня в Тадж-Махал?

— Я бы очень этого хотела…

— Рад слышать. Хочу, чтобы вы увидели Тадж-Махал ночью и на рассвете.

— Разве туда пускают ночью?

— В полнолуние, если оно не совпадает с пятницей или Рамаданом, пускают. Постарайтесь освободиться к двум и ни во что не вмешаться. Я заеду за вами в отель.

Еще один опекун нашелся. Я усмехаюсь:

— Не переживайте, я буду переходить улицу только на зеленый сигнал светофора, смотреть под ноги и по сторонам и не сяду в машину к незнакомцу, даже если это Шах Рукх Кхан.

Сингх только сокрушенно качает головой, словно я неразумное дитя.

Я еще не доехала до клиники, когда раздается звонок Алисии Хилл. Ее вопрос меня удивляет:

— Раджив пригласил вас посмотреть Индию?

Я не знаю, можно ли говорить с кем-то на эту тему, но решаю, что отрицать глупо.

— Да.

— Надеюсь, вы согласились? Мы с Салманом тоже едем, думаю, будет интересно. Раджив знает, что показывать.

Выяснилось, что мы должны смотреть не только Тадж-Махал, но и Индию вообще, к тому же ехать на машине, а экскурсоводом будет сам Сингх.

Это неожиданно. Но я все равно киваю:

— Не отказалась. Правда, я не знала, мы поедем на машине.

— Вот этого не бойтесь, у Раджива хороший внедорожник, и водит он уверенно. Сингх назначил встречу у вас в «Оберое» в два.

— Да, он обещал заехать.

— Они с Кадерой решили показать нам Индию, которую любят.

Вот, значит, как… С одной стороны, это упрощает ситуацию, ведь мы едем не вдвоем, с другой — я просто не знаю, как к этому относиться. Но мне нужно в Агру, чтобы искать алмаз…

Вот этот последний довод перевешивает все — в Мумбаи я ничего не найду, к тому же за время поездки сумею что-нибудь выпытать у Сингха, Алисии и Кадеры…

Я обманываю сама себя, но как же хочется быть обманутой! Вернее, хочется побыть хоть день рядом с этим непостижимым человеком, который вчера тащил меня, словно девчонку, в машину, потом танцевал, как заправский танцор диско, а потом пригласил посмотреть Тадж-Махал его глазами. А еще он режиссировал и сыграл такого Шах-Джехана, какого я представить не могла.

Раджив Сингх одновременно индиец и европеец, богач и трудяга, насмешник и очень жесткий администратор. Что ж, тем интересней будет рядом с ним в эти дни, тем более знает Сингх куда больше, чем говорит. О том, что он презренный актер презираемого мной Болливуда, я уже не вспоминаю. Оказывается, и Болливуд разный, и актеры в нем тоже. Наверное, как и везде.

Вокхардт Глобал Хедквотерс — роскошный комплекс из стекла и бетона на северном берегу реки Мити. Только увидев перед собой эту махину, я оценила шансы на случайную встречу с Ричардсоном как ничтожные. Однако узнать о здоровье Энни можно.

Снаружи клинический центр похож на штаб-квартиру гигантской международной компании, внутри — на пятизвездочный отель.

Я довольно легко нашла кабинет доктора Ананда Кумара, который обрадовался мне словно родной. В его глазах была смесь восторга и любопытства. Еще бы, люди с пересаженными сердцами встречаются гораздо реже тех, у кого кариес. Как же мне надоело быть ходячим экспонатом успехов кардиологии!

— У вас возникли проблемы? Доктор Викрам Ратхор говорил, что все просто прекрасно.

— Проблем нет, я просто хотела, чтобы вы это подтвердили и выписали на всякий случай какое-то средство, если станет не по себе из-за духоты.

— А вам было плохо? Где и когда?

— Нет-нет! Еще раз повторяю, что проблем никаких. — Не признаваться же ему, что сердце проснулось. На отсутствие нормального поведения чужого сердца я жаловалась Ратхору, а когда все начало приходить в норму, испугалась.

— Хорошо, нам нужно сделать несколько анализов. Это займет немного времени…

И снова все физические показатели прекрасные. Доктор Кумар радуется не меньше Ратхора:

— Вас хоть на выставку. Можете заниматься спортом. А если есть учащенное сердцебиение или другие проблемы, то это — эмоциональная реакция. Советую не волноваться и не думать о духоте, жаре или пробках на дорогах.

Показав несколько дыхательных упражнений, он рекомендует пить соки и не находиться подолгу на солнце.

— Вероятно, у вас был эмоциональный донор, — вдруг замечает он. — Доктор Ратхор говорил вам, что вместе с сердцем реципиентам часто передаются и некоторые черты характера?

— Говорил…

Черт подери! Вот только эмоционального донора мне не хватало!

Закончив разговор с Кумаром, я отправляюсь разыскивать Энни Ричардсон. Это несложно, никто не требует у меня документы, никто не выворачивает карманы на предмет наличия оружия, зато сообщают, в какой палате Энни лежит. Какие они все улыбчивые и доброжелательные!

А вот пообщаться с ней не удается — Энни без сознания. Искусственная кома? Похоже… Медсестра объясняет:

— Ей так легче.

Все, что я могу, — погладить ее руку и тихонько попросить:

— Энни, дорогая, выкарабкайся, прошу тебя. Ты очень нужна Эдварду, ты нужна всем.

Я смотрю на заострившиеся черты лица, бледную с синеватым оттенком кожу и понимаю, что Энни не выкарабкается. В ее палате, несмотря на работающий на полную мощность кондиционер, витает тот самый запах смерти. Спрашивать, сколько Энни осталось, глупо, может, месяц, а может, час. Мне кажется, что последние часы лучше провести в сознании, но, вероятно, боль была слишком сильной, и врачи решили облегчить пациентке страдания. Наверное, Ричардсоны опоздали, обратись они раньше, Энни могли спасти. А может, и нет.

Я пишу на вырванном из блокнота листочке: «Энни, держись, я тебя люблю. Д.М.Г.», и ухожу. Больше я ничего не могу сделать.

В отеле я осторожно выясняю, как оплачен мой номер.

— До конца месяца, мисс Макгрегори, — белозубый улыбчивый клерк говорит по-английски без малейшего акцента.

В моем распоряжении весь срок до окончания действия договора… Щедро со стороны «Пайнвуда».

Звонит Сингх:

— Джейн, сегодня мы покажем вам с Алисией Мумбаи, который вы не знаете, а завтра поедем в Агру. Договорились?

— Хорошо.

В два часа я в холле, Раджив уже ждет, но Алисии с Кадерой еще нет. Сингх смеется:

— В этом она стала настоящей индианкой.

Я согласна, поскольку успела убедиться, что в Индии понятие пунктуальности отсутствует вовсе. Опоздание на полчаса это вообще не опоздание.

— Разница между опозданием европейца и индуса в самой жизненной философии. Там, где вы видите простую непунктуальность, у индусов понимание, что жизнь бесконечна. А если это так, стоит ли куда-то спешить?

Я киваю, хотя не вполне с ним согласна. Раджив заметил, и в его взгляде я улавливаю смесь легкого сарказма и откровенного лукавства.

— Джейн, вас действительно так тянет в Тадж-Махал?

— Почему действительно?

— Престон сказал, что тянет. Он вообще просил показывать все, что возможно в Индии, пока вам не надоест.

На небе ни облачка, солнце сияет, рассыпая во все стороны лучи и играя солнечными зайчиками на воде залива, а мне кажется, что заметно потемнело. Так вот почему Сингх пригласил меня в Агру — Престон попросил… Я мысленно огрызаюсь: а ты чего ждала, что Сингх бросит все, чтобы просто показать тебе Тадж-Махал?! Да и зачем он тебе?

— Не стоит тратить на это время, я могу все посмотреть сама и после окончания съемок.

— Нет, самой вам не удастся увидеть и десятой части, к тому же я хочу, чтобы вы посмотрели моими глазами. И ваш покровитель просил ни на минуту не оставлять вас одну, поскольку вы имеете способность попадать в трудные ситуации. В последнем я успел убедиться.

Возразить я не успеваю, его пальцы накрывают мои, я ловлю себя на том, что прикосновение мне приятно, и я вовсе не хочу, чтобы он убирал руку. Обычно я не люблю, чтобы ко мне прикасались без особой нужды, особенно малознакомые люди. Этому есть причина: прикосновение, хоть на мгновение, но отвлекает внимание. Таким способом пользуются те, кто владеет гипнозом.

— Джейн, не сердитесь, если я вам надоем в качестве гида, просто скажите, и мы вернемся.

— Терпеть не могу быть под присмотром, — ворчу я.

— Я тоже, но сейчас не время англичанке ездить одной.

— Когда Престон попросил вас показать мне Тадж-Махал? — честно говоря, я просто не знаю, что ответить.

— Тадж-Махал и Агру решил показать вам я, а он только просил не оставлять вас одну и не ограничиваться Агрой, если вам захочется съездить куда-то еще.

Почему мне приятно после этих слов, неужели не все равно по приказу или по собственной инициативе этот Сингх решил устроить просветительский урок англичанке?

В двери показались Алисия и Салман. Хилл приветственно машет рукой.

В «Оберое» на Раджива вовсю глазеют окружающие, прежде всего, индианки. Явно узнали, поскольку актер он известный. Я слышала, что Шах Рукх Кхан без нескольких телохранителей из дома не выходит. А как же Сингх? В Агре он садился в машину прямо на площадке и выходил на стоянке отеля.

— Не боитесь, что вас узнают и попросят автограф?

Раджив смеется:

— Здесь не просят автограф, только замучают бесконечными селфи. Но меня не узнают.

Ловким движением он стягивает волосы в хвост и надевает большие солнцезащитные очки.

— Если вы не станете кричать на улице, что я Раджив Сингх, все пройдет спокойно.

— Я жить хочу…

— Разумное объяснение.

Сингх действительно совершенно не похож на того красавца, что сверкает белозубой улыбкой с афиш и рекламных щитов, и не слишком похож на себя, беседующего с Престоном. Представив его в таком виде — рубашка, джинсы, хвост и темные очки — рядом с Чарлзом, я даже невольно хмыкнула. Едва ли Престон доверил бы завершение фильма вот этому молодому человеку. А может, я не права, наоборот, — видел его таким, потому и доверил?

Как все в этой Индии непросто…

Довольно быстро становится понятно, что поездка едва ли окажется столь уж замечательной. Радживу и Салману сначала нужно зайти в какой-то офис, потом решено зайти в магазин, чтобы купить нам сари и шальвар-камизы для поездки. Возникает вопрос: остаться ли нам с Алисией в машине с кондиционером на шумном перекрестке или пройти с мужчинами по боковой улице и подождать там? Кадера обещает, что они справятся и без нас.

Мне все равно, а вот Алисия морщится и надувает губы. У нее уже голова раскалывается от грохота, бесконечных гудков и толчеи. Действительно шумно, но четверть часа мы могли бы вытерпеть. Но в результате было решено, что мы тоже выходим из машины и идем за мужчинами. Здесь не так шумно, но и людей, и машин, и гудков хватает.

Нас с Алисией просят немного подождать, и мы остаемся на улице рядом с каким-то сооружением вроде киоска, от которого сильно пахнет едой, вернее, специями и горелым маслом. Жарко, и запах вызывает легкую тошноту, Алисия морщит нос, даже подносит к нему платочек. Но отходить некуда, вокруг люди и машины, сумасшедшее движение никто ради нас не отменял. Придется потерпеть…

Я бросаю взгляд на возмутителя нашего спокойствия. Это молодой парень, который в своем сооружении — не то киоске, не то тележке — готовит фастфуд. То, что очередь терпеливо ждет именно его стряпню, хотя чуть подальше есть подобные пародии на пункты питания, говорит о том, что готовит он вкусно и недорого.

Меня привлекают ловкие движения парня, и я снова бросаю на него взгляд. С того места, где мы стоим, хорошо видно, как он работает. О санитарных нормах он едва ли имеет даже смутное представление, рук не моет вообще, лишь время от времени вытирает их грязным полотенцем, висящим на гвозде слева. При этом всю зелень, приправы, сыр и прочее сыплет на сковороду именно руками.

Я не любительница азиатской кухни, едва ли такую пищу назовешь здоровой едой, но сейчас это не важно. Сама есть приготовленное этим парнем не стала бы ни за что, но посмотреть на его работу!..

Одна сковорода на единственной горелке, вокруг емкости с многочисленными приправами, мелко нарезанным луком, зеленью, несколько больших упаковок яиц, начатая пачка масла на полочке… А еще большая стопка одноразовых тарелок — бумажных, покрытых изнутри фольгой.

Он даже не смотрит на своих клиентов — с невозмутимым видом разбивает яйца, что-то смешивает на сковороде, переворачивает, посыпает, перекладывает в одноразовую тарелку, снова посыпает, перемешивает, кладет на тарелку пару ложек и выставляет шедевр на прилавок. Не останавливаясь ни на мгновение, начинает следующий цикл. Нет, похоже, он готовит разные блюда, но все они начинаются со шлепка продукта на сковороду, которую он тут же потряхивает (время от времени выплеснувшееся масло загорается ярким пламенем, что совершенно не смущает парня), затем быстро перемешивает содержимое, добавляет другие ингредиенты — руки так и летают над незамысловатой утварью, кажется, он мог бы работать даже с закрытыми глазами.

Я уважаю ловкость мастеров, в том числе и поваров, но здесь какой-то особый шик — молча, отрешенно, не выдавая свое присутствие в этом мире ни звуком, ни взглядом, словно, кроме него и этой сковороды, в мире не существует ничего.

Не знаю, сколько проходит времени, но молодой человек успевает приготовить еду для пятерых клиентов. Конечно, ни сковорода, ни лопатка для помешивания, ни терка или ложки не моются, лишь изредка вытираются руки (лучше б не вытирал!).

К действительности меня возвращает голос Алисии:

— Мы сегодня пойдем дальше?

Оглянувшись, я вижу, что не только Алисия, но и Салман, а главное, Раджив стоят рядом. Причем Сингх наблюдает за мной так же внимательно, как я сама за парнем.

— Вы проголодались?

— Нет! Интересно смотреть, как он работает. Виртуоз… — Если честно, я смущена, словно меня застали за подглядыванием в замочную скважину. Не сомневаюсь, что парень внимание к себе тоже заметил, отчасти поэтому его движения были столь ловки, а отрешенность подчеркнута.

Алисия в полуобморочном состоянии. Она заявляет, что сари уже имеет, шальвар-камиз тоже, а от вони у нее кружится голова, поэтому хочет, чтобы ее отвезли домой!

— Хорошо, — помрачнев, отвечает Раджив. — Салман, сделаешь? А я отвезу Джейн. Только не опаздывайте завтра.

Выехать договорились очень рано, на рассвете. Кадера поклялся, что сумеет разбудить и доставить Алисию вовремя. Раджив в свою очередь обещал, что, если они не успеют, мы уедем без них.

Они берут такси, а мы садимся в машину Сингха. Вот тебе и познакомилась с Мумбаи!

Но перед тем как включить зажигание, Раджив интересуется:

— Вас тоже шокирует вот это? — Кивок в сторону парня, по-прежнему колдующего над своими блюдами.

— Шокирует, — соглашаюсь я. — Но интересно.

Во взгляде Сингха легкое недоверие сменяется интересом.

— И вы не хотите возвращаться в отель?

— Угу.

— И согласны посмотреть Мумбаи?

— Да.

— Тогда поехали?

Я киваю.

Но немного погодя он вдруг заявляет:

— А знаете?.. Нет! Мы с вами оставим машину и возьмем тук-тук.

Мы взяли тук-тук и до самого вечера катались по Мумбаи, останавливаясь, устраивая перекусы и просто посиделки, разглядывая достопримечательности, как заправские туристы, заглядывая во все любопытные места…

Выглядело это так.

Раджив заехал в какой-то двор, где росла большущая пальма, и поставил машину на отведенное для этого место.

— У меня здесь квартира и место на стоянке, — кивнул он.

Вот, значит, как решают проблемы местные богачи — чтобы иметь возможность приткнуть в переполненном центре автомобиль, просто приобретают квартирку. Судя по зданию, не самую дешевую, но которая служит этаким запасным аэродромом. Сюда Сингх водит своих девочек?

Он словно подслушал мои мысли (неужели я настолько потеряла навыки, что мои раздумья можно прочесть на лице?).

— Я вас туда не приглашаю. Это квартира моей матери, но она… Она умерла год назад.

— Простите, я не знала. Соболезную.

— Все в порядке. Пойдемте. Индусы относятся к смерти иначе, чем европейцы. Для нас это не безвозвратный уход, а всего лишь переход от одной кармы к другой. Умерший уже живет в ком-то на этой Земле.

Мы выходим из двора и направляемся вперед в поисках подходящего тук-тука.

— О цепи перерождений слышали?

— Да, конечно.

— Это означает, что, умерев, человек просто отправляется отрабатывать следующую карму. До бесконечности. Тот, кто прошел этот путь правильно, без суеты, может рассчитывать на улучшение при следующем перерождении, следующая карма может оказаться более легкой. Но тогда возникает опасность поддаться искушению и пожить вволю. Большинство именно так и поступают, тем самым портя все наработанное за прошлые жизни.

— Чтобы прервать цепь перерождений, нужно умереть в Варанаси?

— Насмотрелись рекламных роликов? Не думаю, чтобы простая смерть в Варанаси, тем более сожжение там открывали путь на небо всем. Это было бы слишком просто — живи, нарушая законы мироздания, а потом всего лишь умри в Варанаси? Нет, полагаю, что цепь прерывается только у тех, кто достоин. Но Варанаси, несомненно, способ улучшить свою карму. Имейте это в виду.

— Постараюсь.

Тук-тук мы ищем не просто так, а со смыслом. Я интересуюсь, что он выбирает. Раджив кивает, с удовольствием объясняя:

— Машина должна быть в порядке, водитель средних лет, аккуратный и хорошо владеющий английским. Объясняться знаками или то и дело переходить на маратхи невежливо по отношению к вам. К тому же я хочу нанять машину на несколько часов.

Тук-туки в Мумбаи в центр города не пускают, там и без того тесно, а моторикши движутся медленно. Зато тук-тук может проехать там, куда машины не очень-то суются.

— Где вы уже побывали, исключая Марина-драйв и аэропорт?

Я с гордостью сообщаю, что на Али-роуд.

— О…

Раджив показывает мне Мумбаи, который знает и любит сам. Я снова убеждаюсь, что в нем удачно сочетаются индус и европеец. Мы заходим пообедать в небольшой ресторан, где за кассой сидит мусульманин в белой вязаной шапочке. Саид, как зовут нашего водителя тук-тука, некоторое время отнекивался, пока Раджив не сказал, что обед с нами входит в стоимость аренды тук-тука.

— Мясо? — интересуется Сингх.

Я отрицательно мотаю головой: есть в Индии мясо — значит проявлять невежливость по отношению к индусам.

Саида он даже не спрашивает, заказывая нам вегетарианский обед, а самому себе большой кебаб с немыслимым количеством зелени и добавок.

В ресторанчике Али чисто, вкусно пахнет и есть туалет (который имеется далеко не во всех кафе).

— Джейн, туалет вон там, но он индийский. Знаете разницу?

Знаю. У индийцев нет унитазов и туалетной бумаги, а устройства, их заменяющие, — две подножки, дырка в полу и кружка для воды, чтобы рукой совершить водную процедуру. Именно потому левая рука, которой принято заменять туалетную бумагу, и считается «грязной». К счастью, у меня с собой всегда салфетки.

Но вернувшись за стол, я все же стараюсь действовать только правой рукой.

Раджив с любопытством наблюдает. Я не стремлюсь подыгрывать или выглядеть более «мумбайской», чем есть на самом деле. Когда что-то не нравится — отказываюсь, интересно — спрашиваю.

А если серьезно — я почти привыкла к многолюдью, вони, мумбайскому смогу, сумасшедшему движению и шуму на улицах. Вернее, не привыкла, а словно смирилась, согласилась с ними.

Нам приносят маленькие фаршированные перцы, настолько жгучие, что их не то что брать в рот, но и руками трогать опасно. Перехватив мой полный ужаса взгляд, Раджив кивает на тарелку:

— Попробуете?

Я нерешительно отвечаю:

— Кусочек?

Саид крутит головой:

— Рани, не стоит — это очень-очень остро!

Я ложкой отделяю кончик перчика и намереваюсь отправить его в рот. Раджив качает головой, забирает у меня ложку и отделает кусочек из середины, где начинки больше.

— Вот теперь берите. А этим, — он протягивает стакан с ласси, — потушите пожар во рту.

Он прав, начинка менее острая, чем сам перчик, его я бы точно не выдержала. И ласси тушит пожар во рту.

В глазах Сингха лукавое любопытство:

— Вы всегда так храбро действуете?

Немного отдышавшись, а киваю:

— И даже храбрей. Спасибо за помощь.

На улице он угощает меня джалеби и договаривается с поваром, чтобы я сама пожарила несколько штук.

Джалеби это своеобразный хворост, который выливается из обычного пакета тонкой струйкой в кипящее масло, быстро обжаривается и окунается в сироп. Сладко, жирно, интересно. Особенно выпускать эти загогулины в масло.

Пока я готовлю джалеби, Раджив делает несколько снимков, а меня вдруг обуревает озорство. Вскинув глаза на изумленно уставившихся на меня индийцев, я начинаю зазывать:

— Кому джалеби?! Здесь самые вкусные в Мумбаи! Налетай!

Вижу, как хохочет Сингх, потому что у прилавка и впрямь вырастает очередь. Попробовать лакомство, приготовленное англичанкой, заманчиво.

Когда я заканчиваю свои кулинарные опыты, слышны даже возгласы сожаления. Раджив смеется:

— Вполне можете подрабатывать.

— Я дома не готовлю, ем все из упаковок, а здесь…

— Почему не готовите?

— Живу одна, времени нет. — Как ему объяснить, что агенты — одинокие волки, для которых кухонный фартук вещь немыслимая?

— Престон работой завалил?

— Престон?

Боже, я даже забыла о Чарлзе Престоне и «Пайнвуде». Честно говоря, забыла обо всем, и о Хамиде Сатри тоже. И моему сердцу хорошо, оно не капризничает, не давит, а с каждым днем становится все меньше весом. Не исчезло бы совсем…

Щедро заплатив, Раджив отпускает Саида, мы берем такси и еще долго катаемся по городу. Пересекаем пролив Махим по Бандра-Уорли, а потом от самого пляжа Чоупатти идем до «Обероя» пешком. Марина-драйв прекрасно освещена, по ней после заката гуляет много людей. И мне так хорошо, как не было уже очень давно.

— Устали?

— Да, но я вам безумно благодарна.

— Да ладно вам.

Сингх открывает галерею фотографий в своем телефоне и показывает мне кадры, где я готовлю джалеби. И я, и он немало снимали в этот день, но снимки со мной перед большим котлом с маслом явно самые интересные. Боже! От стараний я даже высунула кончик языка, как делают дети.

— Раджив!

— Что? — Его глаза блестят лукавством.

— Это нечестно, сотрите немедленно.

— Вот еще! Обещаю никому не показывать без вашего разрешения, но стирать не буду.

Я выдала Сингха, после моего возгласа его явно узнали.

— Бежим, иначе покоя не дадут! — Он хватает меня за руку и тащит в отель.

Приключение заканчивается. Но утром мы должны встретиться, чтобы его продолжить? Если бы мне не нужно было распутывать убийство Сатри…

Может, спросить у Сингха, вдруг он что-то знает или слышал? Он наблюдательный и должен был заметить странности. Но Раджив больше года не видел Сатри, с тех пор, как тот улетел в Лондон.

У меня срабатывает своеобразный переключатель, Сингх еще только успел уйти, распрощавшись со мной в лобби отеля, а я, поднимаясь в лифте на свой этаж, уже думаю о деле. Полдня, проведенные с Радживом на улицах Мумбаи, и даже фаршированный перец чили и джалеби забыты, им на смену пришли мысли относительно Хамида Сатри.

Кто сказал, что Сатри прятался в Лондоне? Кажется, Алисия Хилл, но можно ли ей доверять и откуда красавице это известно?

Пора приниматься за работу.

У меня произошло столь желанное для агента разделение: сердце (надо же какое сознательное!) живет жизнью Джейн — помощника продюсера, восхищенно внимающей всему, что видит и слышит по воле Раджива Сингха, а разум остался при Макгрегори — агенте из Лондона. Причем сердце ведет себя настолько прилично — то восхищенно замирает, то радуется. Я просто диву даюсь! Его вполне устраивает даже духота, и ему очень нравится Индия, а еще больше общество Раджива Сингха. Это хорошо, иначе у меня было бы немало проблем.

Но размышлять над приличным поведением сердца нет времени. Верх берет разум, и я превращаюсь в стальную Джейн Макгрегори с порхающими по клавиатуре пальцами.

Конечно, в отеле Wi-Fi, но я не хочу, чтобы меня засекли. Одно дело, когда я просматриваю видео с флешки или рыскаю по полицейским сайтам Агры, но совсем иное сейчас, когда предстоит серьезная хакерская работа… Телефон со спутниковой связью позволяет выйти в Интернет без участия местных спецслужб. Это еще одна хитрость — у меня телефон со специальной кодировкой, чтобы не смогли определить мое место нахождения. Если кто-то сумеет вычислить мой комп, то найти по нему сам телефон не удастся. Великолепная «игрушка», за которую дорого заплатили бы многие хакеры. Пользоваться им можно только в крайних случаях, и сейчас как раз тот случай.

Однако, испытывая угрызения совести, я интересуюсь не делами Сатри, а делами Раджива. Пусть он меня простит — работа такая.

Раджив Сингх открыт, полностью открыт — у него нет секретной переписки, нет тайных счетов, никаких шашней на стороне и даже безобидных шалостей тоже нет. Это настораживает. Стерильно чисто бывает только там, где обрабатывают дезинфицирующими средствами, а этого никогда не делают в обычной жизни.

Чего боится Раджив? Разве что назойливых поклонниц. Если я сумела добраться до его компа, то смогли бы и другие. Основательно потрудившись, я сумела бы проверить и его счета, и реальную переписку, но решила этого не делать. Как потом смотреть ему в глаза?

Нет, лучше заняться кое-кем другим…

Главное все-таки Сатри, его связи и счета. Конечно, будь Сатри жив, а его компьютер включен, это не составило бы труда. Но найти следы финансов человека, которого убили, и при этом не попасться самой (я не уверена, что местные спецслужбы сейчас не следят за этим, Раджив верно сказал, что Тапар — еще не полиция) — задача куда более сложная. Сложная, но разрешимая.

Итак, Хамид Сатри… Долго же я, приятель, не интересовалась тобой, как следовало бы. Фильмы, фестивали, награды, поклонницы… А нужно было искать деньги. Почти любые действия ведут к определенным тратам, а значит, к использованию карточек и банковских счетов.

Сразу приходится признать, что в двух вопросах лживый Вадант сказал правду: Хамид Сатри явно стеснялся демонстрировать свою пассию, за последние два с половиной года ни одной фотографии с Амритой Ратхор. Вернее, в последний год, когда он был в бегах, снимков вообще нет, но и предыдущие полтора таковыми не изобилуют. И второе: он действительно был банкротом. Не просто банкротом, а в страшных долгах.

Меня интересуют десять миллионов, о которых говорил Томас Уитни. Их якобы перевели Сатри перед организацией выставки. Вадант утверждал, что эти деньги немедленно были сняты со счетов и кому-то отданы. Десять миллионов не спрячешь в кармане, как пятьдесят фунтов, это большой кейс с деньгами. И не обналичишь просто так.

К счастью, деньги не переводились на Каймановы острова или в Швейцарию, через два часа я уже знала, что на счет Сатри и впрямь поступили… двадцать миллионов фунтов двумя частями по десять. Оба поступления из Лондона, второе в день его убийства! И оба со счета, принадлежащего Томасу Уитни.

Как мог Уитни «забыть» о переводе вторых десяти миллионов? Причем перевод был сделан утром, когда Сатри еще оставался жив, а алмаз находился на месте. Это означало только то, что Томас Уитни лгал и имел для сокрытия фактов веские основания. Эти перечисления практически оголили его личные счета. Теперь понятно, почему он схватился за сердце, узнав, что Сатри убит.

Непонятно почему Уитни переводил Сатри собственные средства, а не средства аукционного дома. Что это вообще за суммы? Если плата за участие алмаза в выставке, то она слишком велика и должна бы поступить от «Антиса». Кстати, основательно порывшись, переводы от «Антиса» я все же нашла, они были не столь велики и произведены в пределах Лондона. Для этого пришлось взломать защиту «Антиса», что оказалось делом весьма трудоемким, у них хорошие айтишники.

Зато, потрудившись, я нахожу все, что касается алмаза. Имени Хамида Сатри в документах «Антиса» нет совсем, но это неудивительно, он вполне мог прятаться за именем Ротерта Смита. Смит соглашался на экспертизу бриллианта.

Обнаружились интересные подробности. После того как стали известны результаты экспертизы, Роберт Смит предпочел иметь дело только с Томасом Уитни. Теперь все без исключения переговоры, договоренности о цене, сроках аукциона и участии в выставке проходили через него. Но ни о каких выплатах сведений не нашлось.

Кстати, в это же время и была переведена первая огромная сумма. Томас Уитни так дорожил этой сделкой, что своеобразно подкупил Хамида Сатри? Странно… Сколько он мог получить в качестве премиальных за этот алмаз? Вряд ли десять или двадцать миллионов. Больше похоже на долговой заем. Если Хамиду Сатри срочно понадобились большие деньги, а он в это время скрывался, то взять в долг мог только у кого-то лично, любой банковский кредит тут же бы засветился. Причем взять у того, кто держал в руках нечто более ценное, чем эти миллионы. Друзьями детства, партнерами по бизнесу или родственниками, какие могли ссужать друг друга огромными суммами просто под честное слово (возможно ли сейчас вообще такое?) они не были, Уитни и Сатри связывал лишь алмаз.

Вот чем держал на коротком поводке Томас Уитни Хамида Сатри — одолжил ему деньги до продажи бриллианта. Такие займы тоже не оформляют на салфетке. Но следы найти трудно. Возможно, они оформили в Индии и просто на бумаге без внесения данных в компьютер. С этим я уже сталкивалась у Тапара. Самые страшные займы как раз нигде не засвечиваются, а вот те, кто их дает, умеют выбивать возврат средств не только с должника, но и посмертно с его наследников.

Вряд ли наследники были бы рады долгу в двадцать миллионов.

Неужели у Сатри совсем нет родственников?

Я еще раз изучаю семейное древо убитого продюсера и нахожу сводную сестру, которая братца знать не желает. Один взгляд на фотографию Мохини Брекксен объясняет степень их родства — никакого. Они явно были просто сводными. Что фру Брекксен знает о своем брате и его долгах?

Мохини Брекксен живет в Гетеборге, весьма успешно занимаясь поставками молочной продукции, и о долгах брата даже слышать не желает, о чем раздраженно сообщает мне, страшно удивившись звонку. О других родственниках понятия не имеет, наследницей себя не считает и вообще об убийстве Хамида не ведает.

Она тяжело вздыхает:

— Впрочем, этого следовало ожидать — Хамид всегда жил не по средствам и делал долги. У него было множество любовниц среди актрис, с которыми Хамид работал. Если кто-то что-то знает, то среди них. Обычно он спал с исполнительницей главной роли очередного фильма, но это неудивительно, так поступают многие продюсеры.

О своем родстве с Сатри Мохини сообщает коротко: Сатри-старший удочерил ее, дочь своего шведского друга Олафа Брекксена, после смерти ее родителей. Она согласилась только на новое имя — Мохини, которое в девять лет показалось почти божественным, но, когда повзрослела, немедленно вернулась к родственникам кровных родителей и постаралась забыть индийское прошлое.

Круг замкнулся, я вернулась к началу.

В чем-то Мохини Брекксен права — Сатри наверняка пользовался своим положением продюсера и крутить романы с актрисами не стеснялся. Но Вадант сказал, что в последний год, даже полтора у него была постоянная любовница, которая старше Хамида на пятнадцать лет. Интересно, помешала ли эта «старуха» Хамиду сделать любовницей Алисию Хилл?

Вадант называл даже имя любовницы… Я заставляю себя вспомнить беседу со слизняком. Да, он сказал: «Амрита Ратхор». Я уже встречала это имя, так звали мать Раджива! Гугл подтверждает: родители Раджива Сингха — Адитья Сингх и Амрита Ратхор. И тот, и другая умерли.

Мать красива, очень красива, причем той красотой, которая с годами становится только качественней. Но и отец хорош. Радживу было в кого уродиться красавцем.

Отец был продюсером и режиссером, мать актрисой. Адитья умер давно, Амрита действительно год назад, и она примерно на пятнадцать лет старше Хамида. Фотографий ее с Сатри нет, может, не она? Мало ли Ратхоров в Индии… Я решаю спросить у Алисии Хилл, уж она должна знать.

В любом случае это не объект моих поисков, Амрита Ратхор не могла стать убийцей Сатри или причиной его гибели, поскольку сама умерла за год до него.

Но мне пора собираться в поездку и ложиться спать, Раджив обещал заехать очень рано.

За следующие четыре дня я почти ничего не узнала о Хамиде Сатри (все трое беседовать на эту тему не пожелали), зато узнала многое об Индии, Алисии Хилл и, главное, Радживе Сингхе.

Впечатления оказались не совсем радостные.

Что рассказать об Индии? В реальности она не такая, как в кино. Нормальные индийцы не поют по поводу и без него, не размахивают руками при разговоре, делая странные, большие, похожие на танцевальные, жесты. Они ведут себя как остальные нормальные люди. Они вовсе не глуповато-доверчивы и не злобно-напряженны, они реагируют, как все остальные — улыбаются и сердятся, хитрят и смеются, грустят и даже плачут. Они просто люди, хотя и со своими привычками.

В первые дни своего пребывания в Индии я ощущала только жару и вонь, видела грязь и толчею повсюду. Это неудивительно, такое количество народа в одном месте трудно не заметить и не ощутить собственными боками и плечами. Индийцы умеют ловко ходить в толпе, иностранцы задевают всех подряд и их тоже задевают из-за неумения вовремя уворачиваться.

А грязь… Это неподъемная тема в Индии, и не только в ней, я думаю. Например, о Тадж-Махале и Агре я однажды прочитала в Интернете высказывание: бриллиант на помойке.

Так и есть. Но, если осмотреться, нельзя не заметить, что в Индии много бриллиантов или полудрагоценных камней — это мосты, парки и дороги, но главное — люди. Россыпь сокровищ, а вокруг помойка.

Встретившись взглядом с нищим в рубище, давным-давно нечесаным и столько же немытым, вы неожиданно можете понять, что в его голове философские мысли такой глубины, что он может дать фору любому профессору из цивилизованного мира. И если присесть с ним рядом прямо на землю в такой же позе лотоса, то можно вести разговоры не один день. Это жемчужина, а вокруг тоже помойка.

Иностранцы видят грязь снаружи, чтобы разглядеть среди мусора драгоценности, в нем нужно просто покопаться, а это претит любому европейскому глазу и носу. Я не осуждаю европейцев, приезжающих из чистых стран, но не вправе осуждать и индийцев, живущих по своим правилам. Для них Дхарави не ужастик для фотосъемок, а очередная карма, которую лучше отработать на совесть, чтобы в следующей жизни не оказаться в Сакинке или где-то в резервации для прокаженных.

И Тадж-Махал — редкий пример, когда даже потрясенные красотой европейцы не замечают грязи вокруг. Эта красота не из контраста, она сама по себе, она всемирная и на века.

На каком-то очередном километре я не выдерживаю и вдруг начинаю выкладывать похожие соображения Радживу. Сингх молча слушает, а потом серьезно кивает:

— Я не ошибся, дав тебе посмотреть снятый материал. Не все так, кое с чем можно поспорить, однако ты уловила главное — увидеть бриллиант в мусоре сумеет не всякий, но от этого он не перестает быть бриллиантом.

Почему-то меня почти распирает от гордости после такого отзыва. Глупости!

Мы едем через Ахмадабад и Джайпур и потом сворачиваем в сторону — Раджив хочет показать знаменитый Читторгарх, крепость, защитники которой трижды совершали сати. Вернее, сати совершали их матери, жены и дочери, а мужчины гибли в последнем бою. Для раджпутов немыслимо, чтобы женщина досталась кому-то другому даже после смерти мужа, потому вдовы издревле восходили на погребальный костер мужа. Если муж погибал в бою, сати считалось обязательным. Потому, взяв крепость осадой или штурмом, враги всегда заставали там догорающие костры сати.

Алисия крутит головой и презрительно морщится:

— Но как же могли мужчины допустить, чтобы их жены и дочери сгорали заживо?

Раджив молчит, а Салман напоминает о бесконечности жизни, ведь даже сгоревший человек возвращается на Землю в новом обличье.

— Я предпочла бы продолжать в нынешнем. И потом, самосожжение… это же… больно! — Алисия кипит от возмущения антигуманным поведением мужчин-раджпутов.

Я тихонько напоминаю ей, что мы в другой стране с другими понятиями о «хорошо» и «плохо». Это приводит к новому всплеску возмущения:

— Вот потому они навсегда и останутся в своей грязи! Нечего соваться в цивилизацию!

Сингх отошел в сторону и остановился, разглядывая открывающиеся с разрушенной стены крепости дали.

В чем-то Алисия права, европейские христианские ценности разительно отличаются от тех же индуистских. Но имеем ли мы право осуждать? Мы считаем святыми тех, кто погиб за веру, даже если ничего особенного для нее не сделал, но ведь женщины, совершившие сати в Читторгархе, тоже гибли за свою веру. Они наверняка знали, что следующая карма будет куда лучше этой, потому что соблюли законы своей веры.

Спор затихает сам собой, потому что никто Алисии не возражает. Но она заводит разговор снова, причем только со мной, хотя прекрасно видит, что Сингх и Кадера тоже слышат. И разговор этот не о сати, а о смерти вообще:

— На самом деле меня вполне устраивает тот факт, что мы все умрем. Нет, не сейчас, не немедленно, но когда-то позже. Все в разное время и по разным причинам, но жизнь свою закончим. Этот неоспоримый факт придает особенную прелесть каждому утру, ведь, открыв глаза, можно сообщить самой себе: я жива! Если это осознать, жизнь изменится. Ты вдруг поймешь, что в ней не так много времени, чтобы тратить попусту. Но только не стоит кидаться в другую крайность — считать количество дней, часов, минут и секунд. Именно так поступила моя однокурсница Элейн, которая скрупулезно все сложила и умножила, получила огромное число, которое показалось ей совсем маленьким. А уж когда бедолага вдруг начала вычеркивать из длинного ряда вертикальных черточек, обозначающих сотню (!) секунд каждая, эти самые сотни десятками, ей стало дурно. Элейн впала в такую депрессию, которую не смогли побороть врачи. Справился ее парень Стив, он увез несчастную ценительницу секунд в небольшой охотничий домик своего отца на полмесяца и занимался там с ней любовью под девизом «Не стоит терять и минуты!».

У Элейн и Стива шестеро детей, и она теперь вообще не знает счета времени.

Я смотрю на Алисию и прекрасно понимаю, что она врет и про Элейн, и про любвеобильного Стива, и о своем отношении к проблеме потери времени тоже. Алисия страшно одинока. У нее есть деньги, успех, внешность, ум, много поклонников и любовников, но нет счастья.

То, что она умна, — главная проблема Алисии. Будь поглупей, считала бы себя везучей и была бы довольна, а сейчас она эту везучесть и удовлетворение жизнью играет, как очередную роль. И главное — не знает, зачем ей эта игра.

Раджив явно не намерен вести по пути теологические и даже философские споры, а потому мрачно молчит.

Из-за нежелания Алисии не только мириться с реалиями Индии, но даже выходить из машины без большой необходимости («здесь прохладно, я же терпеть не могу жару!») мы буквально мчимся в Агру вместо того, чтобы двигаться медленно и по пути что-то познавать. За Читторгархом, когда мы останавливаемся на ночлег, она сторонится всех местных так, словно они прокаженные.

Раджив давно перестал разговаривать со своей партнершей по фильму. Я вспоминаю, как Алисия хвалила их поездку в Варанаси, и интересуюсь у нее, что было не так в прошлый раз.

— Все! Мы ехали по приличной дороге, ели в приличном ресторане, а не в забегаловках, ночевали в приличной гостинице. Конечно, не «Оберой», но все же пять звезд.

Услышав это замечание, Сингх коротко бросает:

— Это была не Индия! Ехать в Варанаси, чтобы провести весь вечер, наблюдая из окна в бинокль за театральным действием на площади, не стоило совсем.

Я почему-то думаю о том, как повела бы себя в Варанаси, и не уверена, что тоже пожелала бы слиться с толпой в религиозном экстазе.

Раджив пытается показывать мне что-то из окна машины, но это совсем не то, чего он хотел бы. Если честно, то я вижу лишь ужасающую бедность. У дороги попадаются и довольно приличные дома, и даже супермаркеты, больше похожие на забегаловки, но хилых построек все же больше. Я понимаю, что при таком климате главное — защита от ливней и солнца, крепкие стены только мешают, а потому жители проводят большую часть суток вне дома — так легче. И спать легче тоже на воздухе. Но сидеть прямо на земле? Здесь все делается на корточках или прямо на полу или земле. Негигиенично? Для кого? Местные привыкли, а европейцам в глубинке делать нечего. Туристы из окон своих кондиционированных автобусов фотографируют «весь этот ужас», тычут пальцами и с удовольствием следуют дальше.

Но заниматься делами, сидя на земле, — стиль жизни индийцев. Не нам их судить.

Раджив внимательно наблюдает за мной, однако мне не приходится кривить душой, признаваясь, что я не желала бы жить вот так, но признаю право этих людей самим определять, как им удобней.

— Джейн, нас больше миллиарда. Невозможно создать европейские условия всем сразу. Да и не нужно. Если попытаться сделать это — большая часть населения просто вымрет. Наши обычаи и даже организмы адаптированы именно к нашим условиям, как и везде в Азии, если изменить то или другое, может случиться катастрофа.

Это я понимаю и согласна с Сингхом.

Почему-то вспоминается поездка в Уругвай. Реакция моей приятельницы была резкой:

— Нищета!

Хотя никакой нищеты (тем более по сравнению с индийской) там не наблюдалось. Просто выбеленные полупустые комнаты, простая мебель и никаких изысков — им так удобней.

Индийцам тоже удобней на земле, на корточках, без массивных построек, которые обязательно нужно вентилировать в отличие от продуваемых всеми ветрами халуп.

При этом все встречающиеся нам люди очень доброжелательны. Они почти назойливо любопытны, словно дети, но не теряют чувства собственного достоинства. И готовы помочь вовсе не ради заработка, а потому что мы их гости. Радживу очень нравится такой мой отзыв, но я говорю это вовсе не для того, чтобы понравиться ему самому.

В Агре Хилл продолжает капризничать:

— Хочу хороший говяжий стейк с кровью! — требует Алисия в ресторане. Раджив молчит, словно не слыша, отвечает Кадера:

— В тюрьме мяса не дают совсем.

— В какой тюрьме? Мы едем смотреть тюрьму?

— Нет, дорогая, туда отправляют отныне всех, кто ест мясо коров, разделывает и готовит его, а также продает. Успокойся и пожуй курицу или свинину.

— Мы в мусульманском ресторане, — отзывается Сингх, не поднимая головы от меню.

Это очередной ресторан, которым недовольна Алисия. В первом ей не понравился запах, второй по местным меркам очень хороший — «Пинч оф Спайс» с кухней на любой вкус — вызвал недовольство еще у входа отсутствием нормальной парковки. Машины действительно стояли в окружении мотоциклов как попало. А уж когда мы вошли внутрь, и Алисия увидела длинные столы человек на двадцать, за которыми следовало сидеть в ряд, настроение у красавицы испортилось окончательно. Мы ушли.

В знаменитую «Паатру» она тоже не пожелала идти:

— Там индийская кухня, я там была.

Наконец Алисия объясняет свои предпочтения:

— Я хочу поесть по-человечески — ножом и вилкой, а не лезть во все руками или ковырять мясо ложкой. Индийцы когда-нибудь научаться подавать к столу нормальные столовые ножи?!

Раджив не спорит, он просто складывает меню и говорит, вставая:

— Тогда в отеле.

Да, в «Оберое» привычные для нас столовые приборы и меню тоже. Думаю, стейки с кровью там тоже есть.

И вот мы снова в огромном лобби «Оберой Амарвиллас», а Алисия снова ведет себя как скучающая звезда, требуя «Кохинор-люкс» с тремя террасами и видом на Тадж-Махал прямо из ванны.

Я возмущаюсь:

— Зачем тебе 280 метров на пару ночей?

— Для шика. Не хочешь со мной?

Номер занят, звезде приходится соглашаться на «Люкс», который «всего» 175 метров. Впрочем, после моего отказа с ней решает поселиться Кадера.

Раджив берет сьюит из спальни и гостиной, а я выбираю свободную по случаю комнату с приватной террасой.

Оплачивает наше пребывание Раджив, он категорически отказался от любых других вариантов, объявив, что мы его гости. Алисия — гостья нахальная. Кажется, я поняла причины ее недовольства — на Хилл никто не смотрит как на звезду, замечают только Раджива, которому осталось лишь приклеить усы или выбрить голову, чтобы не быть узнанным. Неудивительно, она еще только снимается в болливудском фильме, а Сингх уже сыграл в двух десятках, причем очень успешных. И снялся во множестве рекламных сессий, его лицо нередко встречало нас на щитах по всей дороге.

Мало того, Алисия объявляет, что ночью предпочитает смотреть в подзорную трубу, установленную в кабинете номера, или вообще заниматься другими делами. Быстрый взгляд, брошенный в сторону Кадеры, не оставляет сомнений в их планах. Потому Салман и Алисия отказываются идти в Тадж-Махал, чтобы, как она сказала, «повыть на полную луну вместе с тысячами других идиотов».

— А ты? — интересуется Раджив.

— Я лучше в числе этих идиотов…

— Поехали, я покажу тебе Агру, какой она была при Мумтаз!

Алисия смотрит на меня почти с жалостью, для нее я ничтожество, которому просто повезло попасть в одну лодку со звездами и которое неспособно такое счастье оценить. Мысленно я обещаю себе накопать на нее что-нибудь нехорошее и дать понять, что запросто могу эту звездность уничтожить. Делать я этого, конечно, не буду, испорченная репутация Алисии — удар по фильму Раджива, но пусть эта зазвездившаяся звезда помнит, что она уязвима. За Сингха мне обидно, он столько сил потратил, чтобы показать нам свою Индию, а эта фифа все время воротила нос. Ну и пусть сидит в своем огромном номере, таращась из ванны на купола Тадж-Махала, в то время как Раджив будет рассказывать мне о той Агре, которая была во времена Великих Моголов.

Мы переезжаем на другой берег Джамны, и оттуда Раджив показывает мне Тадж-Махал, а потом подробно объясняет, какие замечательные дворцы стояли по обе стороны от Красного Форта, какие сады были разбиты, сколько цветов благоухало.

— Когда Бабур решил основать здесь свой город на месте небольшого индийского, он первым делом приказал разбить огромный сад на левой стороне. Моголы — любители садов, видно, завоевателя мучили воспоминания о своей родине — Фергане, где зелени очень много. Приказ падишаха был выполнен, на левом берегу Джамны появились сады.

— Она была шире?

— Да, конечно. Сейчас от великой Джамны почти ничего не осталось. Во времена Джехана из нее брали воду для питья, а весь берег был застроен богатыми поместьями с роскошными дворцами. После того как Джехан уехал из Агры, она захирела и превратилась в пантеон — место сплошных усыпальниц. Но добили Джамну позже.

Я вспоминаю Красный Форт:

— Падишах выстроил вторую стену, когда берег Джамны отступил?

— Не только поэтому. Аурангзеб построил ее, чтобы никто не смог прийти на помощь сидящему в башне Ясмин его отцу.

— Во рве жили крокодилы?

Сингх смеется:

— Была и такая страсть, но это не главное.

— Что погубило Джамну, грязь?

— Скорее, грязь результат гибели Джамны. Твои соотечественники из лучших побуждений построили несколько плотин выше по течению, что сильно уменьшило водный поток. В результате Джамна обмелела, там, где были красивые спуски к воде с гранитными ступенями, осталась топкая грязь. Джамна вместе с Агрой пришли в упадок. Конечно, начался он не с появлением англичан, но их действия стали решающими. Теперь уже не восстановить, полям выше по течению нужна вода, людям, живущим северней Агры, тоже. Умрет река — умрет город, даже Тадж-Махал не спасет.

Я вспоминаю, что такая участь грозит не только Джамне, но и большинству рек Земли. Раджив соглашается:

— Конечно. Мы живем в эпоху Кали Юга, когда все приходит в упадок.

Не хочется заканчивать экскурсию на грустной ноте, но нам еще предстоит Тадж-Махал в лунном свете.

— Раджив, а из-за беспорядков последних дней Тадж-Махал не будет закрыт этой ночью?

Он качает головой:

— Нет. Пойдем, такого ты больше никогда не увидишь, если, конечно, не попросишь меня еще раз привезти тебя в ночной Тадж.

Я решаю обязательно попросить, когда закончится моя работа, но мысленно сомневаюсь, что она когда-нибудь отпустит меня, даже после разоблачения убийц Сатри.

Мы подходим к Тадж-Махалу с западной стороны, где тот самый ресторан, из которого меня забирал Раджив. Но тут происходит что-то странное.

Почти рядом с воротами большое здание с куполом и четырьмя башенками по углам, видно, тоже чья-то усыпальница, их в Агре много. Полная луна хорошо освещает все вокруг, потому я замечаю женщину в низко надвинутом на голову сари в тени колоннады этой усыпальницы. Она совсем недалеко и смотрит на нас, не отрываясь, пока мы стоим в ожидании возможности пройти на территорию комплекса. Причем смотрит то на Раджива, то на меня. На мгновение наши глаза встречаются, и женщина поспешно отступает в тень. Но не столь поспешно, чтобы ее не успел увидеть Сингх.

Она мне кого-то смутно напоминает.

Сама таинственная незнакомка исчезает, хотя мне кажется, что она просто отступила в глубокую тень и продолжает изучать нас из укрытия. Мне становится не по себе.

Реакция Сингха поражает. На мой вопрос кто это, он тащит меня вперед:

— Пойдем быстрей.

Торопиться некуда, впереди целая ночь, просто Раджив явно не желает встречаться с этой женщиной.

Впечатления от встречи с незнакомкой быстро заслоняет сам Тадж-Махал.

За последние дни я видела много фотографий комплекса в самых разных вариантах, в том числе ночных снимков. Изучала видео. Но все это не идет ни в какое сравнение с настоящим Тадж-Махалом, заливаемым светом полной, круглой луны. Она бывает желтой и даже с чуть красноватым оттенком, но сегодня луна голубоватая. И усыпальница из-за этого серебристая. Серебристо-белое отражение кажущегося невесомым огромного здания в неподвижной воде соседствует с отражением голубоватой луны…

Все настолько нереально, что хочется… плакать.

А уж что вытворяет мое сердце!.. Оно чувствует восторг и благодарность. Что это? Я приписываю чувство благодарности просто немыслимой красоте, которую увидела. Такое же восхищение я испытала, когда по залу выставки побежали крошечные светлячки от алмаза «Тадж-Махал». Да, владелец бриллианта был прав, назвав его в честь этого памятника.

Легкий ветерок чуть трогает поверхность воды, она даже не рябит, просто отражение Тадж-Махала и полной луны немного плывут, окончательно лишая нас чувства реальности.

Я не знаю, как долго мы находимся в Тадж-Махале, судя по изменению положения луны, времени проходит немало. Я настолько потрясена, что даже ничего не говорю, просто смотрю на настоящий и отраженный в воде Тадж-Махал и молчу. Раджив не лезет в душу, за что я ему благодарна.

И все же он предлагает:

— Если хочешь дождаться рассвета, нужно найти место, где можно было бы присесть.

Мы находим такое местечко ближе к Главным воротам, чтобы видеть, как первые лучи солнца осветят восьмое чудо света.

Я готова спорить насчет восьмого. Сколь бы грандиозно ни выглядели пирамиды и Сфинкс, как бы ни был велик Колосс Родосский, но с этим чудом им не сравниться. Тадж-Махал не восьмое, а первое чудо света. И пусть Колосс рухнул, Тадж-Махал такая участь не должна постичь никогда! Я помню о проблемах с обмелением Джамны, с появляющейся желтизной камня, но уверена, что человечество что-нибудь придумает, чтобы памятник любви существовал вечно. Кажется, не будет его, погибнет и сама любовь.

Давно меня не посещали столь сильные чувства, не связанные с местью или злорадством. Я почти готова расплакаться от восторга, чего со мной не бывало с детства. Я лишь однажды плакала, увидев потрясающе красивый букет, составленный из простых садовых цветов. Было это в семь лет. С тех пор как отрезало, и вот теперь слезы восторга наворачиваются на глаза снова.

А Раджив вдруг начинает тихо читать стихи. Мягкие, обволакивающие, вызывающие восторг даже при том, что я ничего не понимаю. Нет, это не хинди или маратхи, это фарси. Сингх читает персидские стихи на языке их автора.

Окружающие прислушиваются, осторожно подвигаются ближе, вокруг быстро образуется толпа, голос приходится чуть повышать, но все стоят так тихо, что Раджив все равно говорит вполголоса.

Лунная ночь… Тадж-Махал… и персидская любовная поэзия…

Очарование разрушает появление двух полицейских, встревоженных толпой.

Сингх дочитывает стихотворение до конца, но это уже не то…

Полицейские быстро выясняют, что никакой угрозы нет, однако на всякий случай остаются рядом. Предрассветный ветерок крепчает, отражение Тадж-Махала и полной голубой луны уже с другой стороны на воде разбивается, Раджив предупреждает:

— Смотри, сейчас будет самое красивое…

Он прав. Как бы ни было великолепно видение Тадж-Махала в лунном свете, рассветный миг просто неповторим. Заметив, что я приготовила айфон, чтобы фотографировать, Сингх опускает мою руку:

— Не трать на это время, потом сфотографируешь. Лучше смотри.

И снова он прав, так легко пропустить самый главный миг — первый луч солнца справа от Таджа. Перед этим усыпальница словно поднимается надо всем, отрываясь от своего основания, плывет над ним, раздумывая, не улететь ли в небо совсем. Окрашивается нежно-розовым цветом, который после голубовато-серебристого, ночного, кажется особенно прозрачным. Луна куда-то исчезла, вернее, ее полный круг постепенно бледнеет, уступая место готовому появиться на востоке светилу.

Когда небо прорезает первый солнечный луч, он всегда кажется особенно ярким. А здесь после необычной ночи, тем более.

Толпа кричит от восторга. Он иной, чем был при серебристой луне, это восторг от ощущения жизни, а не от печали, даже прекрасной.

Усыпальница, словно передумав, встает на свое место. Она все равно невесома, парит, но все понимают, что Тадж на Земле.

Еще некоторое время мы не двигаемся, приходя в себя. С минаретов слышны призывы муэдзинов к намазу, часть посетителей встает на него прямо здесь, из-за стен доносится шум просыпающегося города. Не все в Агре любовались восходом в Тадж-Махале, для многих это недостижимая мечта, они заняты своими делами.

И за то, что я оказалась в числе нескольких тысяч счастливчиков (или «идиотов», как сказала Алисия), я от души благодарна Радживу. О чем и сообщаю.

Он серьезно отвечает:

— Быть в Агре и не увидеть восход в Тадж-Махале, — преступление перед собой. А фотографии я тебе дам, их много красивых.

— Алисия дура!

Честно говоря, мое заявление не много умней, но не сделать его я просто не в состоянии.

— Только не говори этого ей. Каждому свое, Джейн.

— Удивительно, как она сумела сыграть Мумтаз?

Несколько мгновений Раджив молчит.

— Она несчастливая женщина, которая очень хочет любить, но еще больше боится этого. Чтобы сердце могло что-то чувствовать, оно должно открыться. С замкнутым сердцем ты даже сегодняшней красоты не увидела бы. Алисия замкнута, она способна раскрываться, только когда играет кого-то другого.

Я думаю уже не о Хилл, а о собственном сердце. Нужно признаться Радживу, что у меня оно — чужое. Но только не сегодня, сейчас разрушать восторг, который я все еще испытываю, не хочется даже беседой о несчастной Алисии Хилл.

Обратно мы выходим через Восточные ворота, хотя машина Раджива осталась стоять у Западных, и пешком идем к «Оберою». Не хочется брать тук-тук, к тому же нам недалеко.

Там, в Тадж-Махале, что-то произошло. Наши с ним сердца оказались связаны невидимой нитью, и я понимаю, что именно эта нить не позволит моему ни растаять совсем, ни снова превратиться в камень. В этом смысле Раджив сделал меня человеком, я снова научилась чувствовать и переживать.

Хорошо это или плохо — думать сейчас не хочется, новое состояние и ощущения буквально захлестывают меня.

А еще за последние дни я ни разу не вспомнила, что сама застрелила Джона. Нет, я об этом не забыла, но перестала заниматься самоедством, ежеминутно укоряя себя в его гибели. Подумав об этом сейчас, я чувствую легкий укор совести, словно предала Джона. Это не так, я всего лишь пытаюсь по-человечески жить дальше…

— Хочешь съездить в Лакхнау?

Вопрос Раджива застает меня врасплох, я пытаюсь вспомнить, что это такое, вернее, помню, что город, но категорически не помню, чем он знаменит, кроме, конечно, фильма о несчастной красавице-танцовщице, которую играла Айшварийя Рай. Хотя фильм я не смотрела.

Понимая, что Раджив зря приглашать не станет, храбро соглашаюсь.

— Я потом еще покажу тебе Варанаси, но этот город нельзя смешивать с остальными, он иной. А вот Канпур и Лакхнау посмотреть можно.

— Чем знаменит Лакхнау?

— Архитектурой, причем нынешней, и едой. Таких кебабов ты не попробуешь больше нигде.

Меня впечатляет примечание о современной архитектуре.

— Много высотных зданий?

— Высотных? — смеется Раджив. — Можно сказать и так, но это не небоскребы. У Лакхнау есть Маявати. — Видя, что мне это имя ничего не говорит, добавляет: — Значит, есть огромные сооружения в ее честь.

— Кто такая Маявати?

— Бывший премьер-министр штата Уттар-Прадеш. Любит себя до беспамятства, а чтобы любили остальные, воздвигает памятники, размерами равные статуям Будды, и ставит их рядом, чтобы никто в этом равенстве не сомневался.

Этим же вечером мы действительно отправляемся в Лакхнау — смотреть на Маявати, Бару Имамбару и пробовать замечательные кебабы.

Сингх, как всегда, прав.

На меня производят неизгладимое впечатление две огромные статуи — одна изображает Будду, вторая… женщину. Раджив, смеясь, кивает:

— Да, это она, наша знаменитая Маявати. Вровень с Буддой, не меньше.

— Она…

И снова Сингх кивает:

— Буддистка. Вернее, решила вдруг стать таковой. Хочешь еще полюбоваться Маявати? Пойдем, покажу. Смотри, это символы партии далитов, якобы партии бедняков. Маявати избиралась от их партии.

Беломраморные слоники размерами куда больше натуральных по обе стороны аллеи, ведущей к гигантскому зданию, впечатляли уже сами по себе. Но Раджив пояснил:

— В день выборов, чтобы не обвинили в открытой агитации, этих слонов пеленают в разноцветные ткани.

Я представила себе такую картину и рассмеялась — лучшей агитации, чем «спрятать» такие скульптуры в яркую оболочку, не найти. А если еще пообещать в случае победы партии на выборах, раздать ткань верным сторонницам, триумф партии обеспечен.

Сингх согласен:

— Она четырежды побеждала на выборах.

Но слоники явно проигрывают по сравнению с очередной статуей самой Маявати — десятиметровой бронзовой скульптурой, кстати, с сумочкой Гуччи в руке, на сей раз в компании ее учителя Канши Рамы (тоже в бронзе). Этот верх демократии кажется настоящей насмешкой, и мы уезжаем смотреть на следующее чудо Лакхнау — Бару Имамбару.

— Набобы, правители Лакхнау, были шиитами и строили большие храмовые комплексы имамбары для проведения обрядов в память имама Хусейна, внука пророка Мухаммеда. Это главный шиитский святой.

Меня удивляет спокойствие и уважение, с которым Раджив рассказывает о чужой вере, несмотря на то, что исламисты сорвали его работу в Агре. Сингх чуть удивляется:

— Я уважаю любую веру. Человек вправе верить в любых богов и поклоняться им любым способом, если это, конечно, не мешает остальным.

Бара Имамбара — огромный храмовый комплекс, в который мы попадаем через гигантские монументальные ворота Руми Дарваза, где соседствуют отделка золотом и полудрагоценными камнями и обшарпанный внутри купол. Вся Индия такова — золото и нищета, огромные бронзовые скульптуры и бездомные, спящие на земле…

В Баре Имамбаре туристам интересен лабиринт Бхул Бхулайа на самом верху. Мы с Радживом тоже долго плутаем, оказываясь в тупиках (Раджив крепко держит меня за руку и мне это приятно!), а когда все же выбираемся, то оказываемся на крыше, с которой открывается великолепный вид на окрестности.

Уходить не хочется, в чем я честно сознаюсь. Сингх смеется:

— Я обязательно должен угостить тебя кебабами. Пойдем, хорошие воспоминания — стимул вернуться в это место.

Оглядываясь на огромный комплекс, Сингх усмехается:

— Знаешь, как набобы боролись с безработицей? Этот комплекс строился тогда, когда жители Лакхнау особенно бедствовали. Набоб затеял роскошное строительство, привлек много рабочих, причем почти все, что возводилось днем, ночью специально выделенные люди разрушали. Утром строительство начиналось снова, это позволяло занять бедняков и накормить их. Плата за работу была мизерной, зато еды давали достаточно, чтобы не умереть.

— Почему просто не накормить голодающих?

— Ты европейка и рассуждаешь по-христиански: если видишь голодного, накорми его, подай нищему. Индусы тоже много подают и кормят. Но согласись, куда лучше дать сильному человеку работу, чтобы он смог поесть сам и не чувствовал себя униженным. Даже разрушая сделанное за день, набоб был прав, человек должен иметь возможность заработать свой кусок хлеба, а не получить его в виде милостыни. Это, кстати, не развивает иждивенчество. Маявати принадлежали огромные мраморные каменоломни, и она тоже занимала тысячи рабочих на подобных стройках. Может, потому ее избирали четырежды?

Да, есть над чем подумать… Но мы уже приехали на городской рынок, в ресторане которого Tunday Kababi, как сообщает Раджив, лучшие кебабы во всем мире.

— И не смейся, это так. Считается, что их придумали именно здесь. У набоба Асафа-уд-Даулы, это того, который построил Бару Имамбару и похоронен там, к концу жизни выпали все зубы. Чтобы он мог по-прежнему лакомиться кебабами, повар придумал новый рецепт.

— Какой?

— Это секрет не меньший, чем секрет дамасской стали. Повар передал его своему сыну, а тот своему, и теперь это тайна фамильного бизнеса, строжайшая тайна. Говорят, в этих кебабах больше пятидесяти ингредиентов, но никто не знает каких.

Все логично: если существовал секрет скрипичных лаков Амати или Страдивари, тайны снадобий и много-много чего, почему бы не быть тайнам приготовления вкуснейших кебабов.

В том, что они вкуснейшие, я убеждаюсь быстро. На огромных сковородах у входа в ресторан жарится немыслимое количество этих кебабов, которые поглощаются мгновенно. Запах такой, что я захлебываюсь слюной, мечтая только об одном — чтобы нам скорей принесли еду.

Раджив смеется:

— Я тебя предупреждал…

Не знаю, как насчет полсотни ингредиентов кебаба, но они действительно настолько мягкие и нежные, что не замечаешь даже привычной индийской остроты. Я мысленно обещаю непременно еще раз приехать в Лакхнау, чтобы поесть знаменитые кебабы.

— А завтра утром у «Рахима» мы попробуем нихари.

— Именно утром? Что такое нихари?

— Да, нихари едят именно утром. Это мясо, которое тушится всю ночь и к утру становится настолько мягким, что его смог бы есть и беззубый набоб.

На рынке я показываю на разложенные торговцем заготовки — треугольные листья с горками каких-то измельченных орехов, порошка, изюма…

Раджив тянет меня прочь:

— Э нет, это не для тебя. Это пан — жвачка из бетеля. Ты же не собираешься плевать на землю через каждые три шага? Хотя… — Он останавливается и задумчиво морщит лоб. — В этом что-то есть. Пойдем, купим тебе пан. Я никогда не видел, чтобы англичанки плевались.

Теперь я тяну его прочь:

— Ни за что!

Раджив заводит меня в крошечную ювелирную лавку где-то в глубине рынка. Глаза разбегаются от множества изящнейших вещиц. Конечно, далеко не все мне нравится, но куда больше того, что заставляет восхищенно ахать, работа действительно ювелирная.

Сингх интересуется:

— Почему ты не носишь украшения?

Не признаваться же, что у меня их просто нет, да и к чему они?

— Давай подберем тебе индийские? Покажите-ка кольца для носа.

Он сам примеряет мне одно за другим несколько колец с подвесками.

— Стой смирно!

От прикосновений пальцев Раджива у меня мурашки бегут по коже, а внизу живота становится горячо. Черт! Зачем я согласилась на такую поездку?

Наконец он отбирает три изящных кольца, но заплатить мне не позволяет:

— Джейн, не оскорбляй меня. Иначе мы не успеем выйти из лавки, а надо мной будет смеяться уже весь рынок.

Приходится мириться. Я решаю сделать Сингху ответный подарок в Агре.

Но это оказывается не все. Раджив просит показать ножные браслеты и перстни.

Никогда не думала, что примерка перстней на пальцы ног столь эротически возбуждающая процедура. Он надевает кольца на пальцы моих ног одно за другим, причем на все десять. Затем следуют браслеты и цепочки, соединяющие браслеты с перстнями на больших пальцах.

— Ну вот…

Я прекрасно понимаю, что возбуждение на ближайшие часы мне обеспечено, ведь перстни давят нужные точки. М-да… Но ни снимать, ни даже возражать не хочется, тем более глаза Сингха лукаво блестят, словно бросая мне вызов.

Кольцо в носу вместе с цепочкой к уху тоже вызывает мурашки по коже. Не все индианки сейчас прокалывают свои носики, потому ювелиры стали делать кольца вроде клипс, пока Раджив пристраивал мое на ноздре, я извелась от возбуждения. Вторую часть клипсы он тоже закрепил не в волосах, а на ухе, как раз в точке, отвечающей за определенный орган женского тела. Боже мой, как с этим всем ходить? Все мысли будут аморальными.

Кажется, Раджив это прекрасно понимает — он и завел своеобразную игру, с целью довести меня до нужного состояния. Пока я еще способна справляться с собой, и потому не мешаю ему.

На браслетах крошечные колокольчики, которые призывно звенят при каждом движении.

— Я что, буду вот так сообщать всем о своем приближении?

— Да! Они замечательно звенят во время… ммм… и при ходьбе тоже.

Я хорошо понимаю значение этого «ммм». Мурашки бегут уже по всему моему телу, а сердце заходится так, что впору вспоминать о лекарствах. Поэтому приказываю себе не представлять, как могут звенеть колокольчики!

— Не хочешь купить сари? Мы бы могли сделать тебе пирсинг пупка и вставить красивое украшение в него.

Вот только этого мне не хватает!

— Нет, мне в шальвар-камизе удобней.

— Ладно, — смеется Синг, — всему свое время. Когда я покажу тебе Каджурахо, ты сама пожелаешь освоить Камасутру. Я помогу. — Последнее говорится словно невзначай, Раджив уже тянет меня дальше. Колокольчики на моем ножном браслете нежно позвякивают. О, господи, во что я влипла?!

В отчаянии я даю себе слово, что в Каджурахо он не затянет меня даже под наркозом. И Камасутру я изучать тоже не буду. Не потому, что не хочу, все мое нутро жаждет услышать звон колокольчиков вместе с Радживом Сингхом, но я страшно боюсь мига, когда он увидит мой шрам.

Одно воспоминание о послеоперационном рубце портит настроение.

Заметив это, Раджив понимает это по-своему:

— Устала? Поехали в отель. Завтра вернемся в Агру, тебе многовато для одного раза. Но в Каджурахо я тебя обязательно свожу.

«Gomti Nagar» хорош, а при ночном освещении вообще похож на сказку «Тысячи и одной ночи».

Но я вернулась в действительность, вспомнила, что Индия для меня сейчас место работы, а главное — есть то, что никогда не позволит мне быть с Радживом Сингхом. Я не смогу всегда скрывать огромный рубец на груди, значит, не смогу изучать Камасутру с человеком, в которого влюблена половина женщин Индии. Дело не в любви индианок, а в… моей собственной. Как бы я ни прятала голову в песок, мне давно следовало признаться, что я тоже влюблена в Раджива Сингха. Не актера, не героя киноисторий или рекламных роликов, не в богача Сингха, а в чуть озорного Раджива, примеряющего на мои ступни браслеты с колокольчиками.

Когда это произошло? Когда увидела его в роли Шах-Джехана или танцующим с начинающими артистами? Когда он показывал мне Тадж-Махал на рассвете? Или еще раньше — на сборе группы, когда окинул меня взглядом при самой первой встрече?

Это чувство совсем иное, чем к Джону, — они несравнимы. Джона я буду любить всегда, но надрывной, трагической любовью. А Раджива? Тоже буду, но иной любовью — светлой, как Тадж-Махал на рассвете. Только вот будущего у нас с ним нет.

В ту минуту я забываю, что жизнь не предсказуема и в ней все происходит не так, как ожидаешь.

В отеле Раджив берет два номера, но отправляется помогать мне устроиться в моем.

Я понимаю, чем все может закончиться, и старательно делаю вид, что просто валюсь с ног, мол, глаза уже просто закрываются, впечатлений слишком много. В глазах Сингха лукавый блеск…

Немного помучив меня, он на прощание целует в висок и тихо произносит:

— Ты плохая актриса… Отдыхай спокойно, Камасутру мы будем изучать в другой раз, я вижу, что ты не готова.

Заперев за ним дверь, я бросаюсь в ванную и чуть ли не рыдаю.

Сначала мне встретился человек, которого я полюбила, а потом застрелила, из-за того, что мы оказались по разные стороны баррикад. Теперь я встретила Раджива, но не могу признаться ему в том, что страстно желаю освоить Камасутру в его объятиях и с его помощью, потому что на моей груди ужасный шрам после операции.

Раньше в Лондоне сердце не тосковало, хотя мир был совершенно черным. Теперь оно вообще чему-то радовалось. Чему?

Колокольчик на моем браслете нежно звякнул, напомнив о руках Раджива, прикосновение которых еще недавно вызвало бурю эмоций. Сейчас эмоции возвращаются. Против воли я вспоминаю прикосновения его пальцев и вдруг понимаю, что они не были простыми. Одна рука Сингха надевала браслет, а другая… да, он не просто держал мою ступню, он нажимал на определенные точки. Раджив прекрасно знает приемы эротического точечного массажа! Поэтому его взгляд был внимательным и чуть лукавым. Сингх намеренно возбуждал меня и наблюдал за реакцией. А я поддалась.

Решительно сорвав с ног браслеты и перстни, а с носа кольцо, я отправляюсь в душ. Мне нельзя испытывать такие эмоции, врач запретил!

Я лгу сама себе, Ратхор вовсе не запрещал мне даже секс и интересовался, есть ли он у меня.

Душ не просто не помогает, а приводит к мощнейшему оргазму. Мелькает мысль, каким бы тот был, примись мы с Ратхором изучать Камасутру.

Я долго лежу без сил, то споря сама с собой, то жалея себя. Никогда не жалела, но теперь, похоже, настало время. Мне невыносимо жаль того, что могло бы быть с Радживом, но чего никогда не будет из-за моего недавнего прошлого.

С этой мыслью я и засыпаю, ни разу не вспомнив о самой работе и Хамиде Сатри. Разве что про алмаз и Тадж-Махал, но вовсе не в связи с расследованием. Общение с Радживом Сингхом категорически противопоказано мне по многим причинам, и не последняя — страстное желание изучить Камасутру после посещения храма любви в Кадурахо (это вместо расследования убийства!).

Утром Раджив спокойно интересуется, как я спала, ведет меня угощаться нихари, а потом сообщает, что мы срочно уезжаем.

— Меня вызывают в Лондон из-за съемок, но ты, если хочешь, можешь остаться.

Я не хочу, мне тоже пора.

Уже в машине он осторожно интересуется:

— Джейн, ты обиделась?

— Нет.

— А украшения почему не надела, не нравятся?

Как ему объяснить, что они слишком возбуждают?

Я снова краснею. Заметив это, Сингх кивает:

— Договорились, поедем смотреть Каджурахо, когда я вернусь. Я бы действительно хотел научить тебя искусству любви, но если есть другой учитель…

С трудом пряча улыбку, которая норовит расползтись от уха до уха, я ворчу:

— Нет никакого учителя.

— Хорошо, еще поговорим. Если твое сердце свободно, то я на него претендую.

Знал бы он, что у меня за сердце!

А какого черта этот бывший булыжник так радуется? Прямо порхает, словно бабочка, из-за того, что на него претендуют.

Но восторгу не суждено долго владеть мной. Вернувшись в Агру, мы вынуждены собираться. Радживу пора уезжать. Мне хочется с ним, но я понимаю, что нельзя — работа и у него, и у меня. Но еще больше я боюсь, что не устою и признаюсь в чужом сердце в моей груди и страшном шраме и на груди, и на сердце. Я убийца, пусть и поневоле.

Нам всем нужно возвращаться, и как можно скорей. Оставаться без Сингха в Агре я не могу, это равносильно возврату к черной тоске, охватившей меня у могилы Джона. Страшно испугавшись одной мысли о такой возможности, я объявляю, что тоже лечу обратно самолетом.

Кадера и Алисия не намерены ехать машиной, похоже, за время нашего отсутствия они вообще поссорились. Салман поручает какому-то родственнику вернуть свою «Сузуки» в Мумбаи, Сингх оставляет свою на стоянке «Обероя», и мы садимся в экспресс до Дели. Сказка не закончилась, но продолжение будет не скоро…

И я не уверена, что после серьезных размышлений я не постараюсь избежать этого продолжения. Агенту спецслужбы, да еще и с пересаженным чужим сердцем, противопоказана любовь красивого режиссера даже в целях изучения Камасутры.

Глава 14

Сообщение о рождении внучки, конечно, не порадовало падишаха. Джехангир поморщился: столько обещаний и ожиданий, чтобы потом родилась маленькая девчонка. Куда их девать, этих принцесс? Выдать замуж каждую не удается, нет достойных мужей, живут они в зенане, разводя склоки и портя друг другу настроение…

Но не беды зенана его беспокоили, а то, что теперь Хуррам попросит разрешения жениться на внучке Гияз-Бека, с которой переписывался все эти месяцы. Падишах и сам не мог бы объяснить, почему противится женитьбе сына на Арджуманд Бегум, ведь по отзывам всех, кто ее знал, девушка вполне достойна стать пусть не первой, но хотя бы второй женой наследника престола.

А причина была в том, что Джехангир просто завидовал сыну, потому что сам бывал в его положении, но не смог жениться на любимой даже после рождения сыновей, а потом не решился даже став падишахом. Красавица Мехрун-Нисса по-прежнему была для Джехангира недостижимой мечтой.

К тому же на него всеми доступными способами давила Салиха, понимавшая, что если в Агру вернется Арджуманд, то приедет и Мехрун-Нисса. Даже если он отправит ее племянницу к принцу Хурраму в Лахор, положение не исправить, потому, что вдова снова будет в зенане, и кто знает, что еще она придумает.

Хитрая Салиха подсказала падишаху выход.

Хуррам, выждав положенный срок, действительно попросил у отца разрешение на вторую женитьбу.

Получив письмо об этом, Арджуманд словно обрела крылья, она не ходила, а порхала, не говорила, а пела, смех девушки звенел, казалось, по всему дворцу в Бардхамане. Счастливо улыбались, глядя на нее, все остальные от Мехрун-Ниссы до слуг.

Падишах ответил сыну не сразу, но лучше бы не отвечал!

— Я согласен, что ты должен взять вторую жену, которая родит тебе сына. И даже нашел такую. Она родственница шаха Аббаса, говорят, красавица и доброго нрава. Женись!

Мир рухнул и для Арджуманд, и для самого Хуррама. Отец сообщил, что не просто нашел жену, но и ожидает ее прибытия в Лахор.

И снова принц оказался в положении, когда от его поступка зависели жизни многих людей. Отказ жениться на той, что уже едет из Герата, означает войну с сильным, очень сильным противником. Шахиншах Аббас захватил немало земель, на которые претендовали Моголы, в том числе Кандагар. Он не менее силен, чем его дед шах Тахмасп, это не пьяница Исмаил, которого сумела так просто отравить проститутка, и не его отец бессильный слепой Мухаммад Худабенде. Аббас не простит пренебрежения к своей племяннице. Возможно, ему наплевать на саму девушку, но отказ жениться на ней будет означать оскорбление.

Хуррам снова смирился, а к Арджуманд полетели письма, умоляющие подождать еще чуть-чуть. Уж в следующий раз падишах не сможет отказать сыну!

Арджуманд больше не порхала и не смеялась, она рыдала, уткнувшись лицом в подушки. Ладили сидела рядом и гладила подругу по голове. Она прекрасно понимала несчастную девушку, Арджуманд время выходить замуж, к тому же весь Хиндустан знает, что падишах в очередной раз не позволил принцу жениться на Арджуманд. Кто теперь возьмет ее замуж?

Разгневанное письмо пришло и от Раузы Бегум. Мать требовала от Мехрун-Ниссы не удерживать больше Арджуманд в Бардхамане, а от самой девушки — выйти замуж за того, кого ей выберут родные. Не противились и обиженные Гияз-Бек с Асаф-Ханом. Отец с сыном понимали, что расчет Мехрун-Ниссы на страдания в разлуке не оправдался. Принц, конечно, страдал, Арджуманд тоже, но вот падишах…

— Не понимаю… — вздыхал Гияз-Бек. — Падишах явно недоволен своей агачи, вернее, старается держать ее в пределах гарема — но почему же он не вспоминает Мехрун-Ниссу?

— Стара уже, — отозвался Асаф-Хан, делая очередной ход шахматной фигурой.

За шахматами хорошо обсуждать и семейные проблемы тоже.

— Рауза Бегум права, нужно выдать Арджуманд замуж, чтобы не была посмешищем.

Но немедленно сделать это не получилось, Арджуманд от горя серьезно заболела. Лекари не могли понять, что с ней, но силы девушки таяли с каждым днем. Не спасло даже письмо любимого с клятвой добиться от отца их свадьбы.

Две жены не одна, к тому же в разлуке сердце изболелось настолько, что уже не верило в хорошее будущее. Арджуманд понимала, что нельзя ждать вечно, вернее, она могла бы, но родственники не станут делать этого.

— Арджуманд, — уговаривала ее Ладили, — ты должна верить принцу Хурраму, он же обещал добиться от падишаха разрешения на вашу свадьбу.

— Я верю принцу и могу ждать вечно, но бабушка ждать не станет. Ей совсем не хочется быть посмешищем зенана, меня просто выдадут замуж за другого. Лучше умереть.

— Умирать рано! — объявила, входя в комнату, Мехрун-Нисса. — Ты должна выздороветь как можно скорей. У нас нашлась сильная сторонница в зенане, о какой можно только мечтать, — королева Рукия.

Вдова держала в руках только что полученное письмо.

Королева Рукия действительно вернулась в Агру после долгого отсутствия, поняла, что сделанного Джехангиром уже не исправишь, Хурраму придется второй раз жениться на нелюбимой, и решила взять все в свои руки. Она пригласила Мехрун-Ниссу и Арджуманд вернуться в Агру, но согласилась, что делать это срочно не стоит, пусть после свадьбы принца пройдет время.

Вторая свадьба Хуррама не затмила его первую, но вызвала немало пересудов.

Племянница шахиншаха — это не двоюродная внучка, она более родовита, привезла подарки куда богаче, да и сама была красивей и умней. Родственницу Аббаса тут же назвали Акрабади Махал — «Украшение Агры».

Только увидев красавицу-персиянку, Салиха почувствовала укол в сердце — эта может стать настоящей соперницей. Она не будет, как Кандагари Махал, ныть и страдать. Вторая жена наверняка постарается завоевать сердце мужа и родить ему сына.

Падишах поставил сыну условие: как только хоть одна жена родит ему сына, будет дано согласие на женитьбу на любой другой девушке. Это была уступка Рукие, потребовавшей от падишаха не портить жизнь принцу.

Несчастную Кандагари Махал Хуррам оставил в Лахоре, воспользовавшись очередным ее недомоганием. Дочка осталась с матерью.

Хуррам не чувствовал себя виноватым в разрушенной жизни Кандагари, как не чувствовал себя виноватым и падишах. Как может принц мечтать о женитьбе на ком-то и при этом считать себя наследником?

Чтобы выполнить условие отца, Хуррам не стал заставлять Акрабади ждать его ночью, хотя до утра не оставался никогда. Он посоветовался с лекарем, как сделать, чтобы жена поскорей забеременела, индус принес нужную мазь и питье, все прошло гладко, и уже через месяц стало понятно, что Акрабади Махал подарит падишаху внука. О возможности рождения внучки старались не думать.

Племянница шахиншаха оказалась много крепче его внучки, беременность переносила легко и не грустила. Довольный сыном и его женой Джехангир стал куда милостивей к Хурраму, разрешив ему не возвращаться в Лахор. Об оставшейся там Кандагари забыли все. Плохо быть нелюбимой женой, но еще хуже, если ты родственница двух падишахов.

Прошел очередной сезон дождей, реки постепенно возвращались в свои берега, все высыхало. Еще немного, и зелень станет серой от горячего солнца, а вчерашняя грязь превратится в пыль. Конечно, в конце осени и зимой не так жарко, зато слишком сухо. И все же время с октября по март лучше, чем перед самым сезоном дождей и во время него.

Арджуманд и Хуррам не виделись уже больше двух лет, они постоянно обменивались письмами, но разве можно сравнить самые горячие строчки на бумаге с мимолетным взглядом, возможностью увидеть любимого хоть краешком глаза, услышать его голос хоть издали? Они мечтали о встрече и… честно говоря, побаивались ее. Кто знает, понравятся ли Хурраму произошедшие в ней изменения? Решит ли Арджуманд, что любимый стал достаточно мужественным за эти годы?

Со времени их первой встречи на рынке прошло больше трех лет, но оба помнили каждый миг, каждое слово и взгляд, каждую черточку любимого лица. И оба боялись, чтобы воспоминания и ожидания не были обмануты. Не своих несбывшихся ожиданий опасались — боялись обмануть надежды другого.

— Арджуманд! — Ладили кричала так, словно с неба полился золотой дождь.

— Что случилось?! — девушка выскочила из своей комнаты, на ходу поправляя сари.

— Письмо из Агры. У принцессы родилась дочь!

Арджуманд замерла. Ее обуревали сложные чувства. С одной стороны, радость, что и эта жена не смогла родить сына, с другой — ужас при мысли, что падишах еще отложит их с Хуррамом свадьбу, ведь условием было рождение наследника.

— Ты не рада? — удивилась Ладили. — Мама тебя зовет.

Арджуманд отправилась к Мехрун-Ниссе.

Вдова задала такой же вопрос:

— Ты не радуешься известию?

Арджуманд вздохнула:

— Падишах требовал рождения сына.

— Но мы все равно возвращаемся в Агру. Пора!

Ладили заскакала, как козленок, и захлопала в ладоши:

— Мы едем в Агру! Мы едем в Агру!

Арджуманд осторожно заметила:

— Но бабушка Рауза Бегум может выдать меня замуж…

— Нет, королева Рукия не позволит.

Несчастной девушке оставалось надеяться только на это…

Они двинулись в столицу не спеша. Мехрун-Нисса старалась, чтобы все выглядело прилично, а сами путницы не устали. Им предстояло появиться при дворе во всей красе.

Слух о том, что вдова и ее племянница возвращаются в Агру, достиг зенана и быстро распространился. Первой всполошилась Ханзаде, она прибежала к Салихе Бану с вопросом: что делать?

Агачи удивленно пожала плечами:

— Ничего. Или ты намерена устроить им пышную встречу?

— Нет-нет! Но пускать ли мне их в зенан или приказать охране этого не делать?

— Я подумаю.

Салиха уже успела полностью подчинить себе сестру падишаха, и управляющая гаремом Ханзада выполняла все распоряжения агачи.

С этим очень скоро после своего появления в зенане столкнулась Акрабади Махал. Решив устроить праздник, к каким привыкла у себя дома, юная жена принца распорядилась позвать танцовщиц и приготовить много еды, она рассчитывала поразить остальных женщин гарема своими возможностями и вкусом и таким образом заручиться их расположением.

Намерение устроить праздник без ее ведома возмутило Салиху Бану, она приказала Ханзаде отменить подготовку. Узнав об этом, Акрабади возмутилась. Она разыскала Ханзаде в саду в обществе Салихи Бану, где сестра падишаха слушала распоряжения агачи.

— Вы посмели отменить подготовку к празднику вопреки моим приказаниям?! — как ни старалась Акрабади, но скрыть обиду в голосе не удалось.

Ханзаде растерянно подтвердила:

— Да, госпожа, — хотя госпожой вторая жена принца для сестры падишаха никак не была.

Глаза Салихи Бану сузились.

— В Агре принято сначала приветствовать старших, тем более если перед тобой агачи падишаха и его сестра. К тому же управляющая зенаном выполняет мои приказы, а не приказы остальных жен и наложниц, тем более жен принцев.

— Я…

Принцесса не знала, что возразить, она не привыкла ни к отказам, ни к какому-то неповиновению.

Салиха выждала несколько мгновений, поняв, что продолжения не последует, переспросила:

— Что ты? Может, ты и любимая жена принца, но я агачи, и приказываю здесь я. Если ты желаешь что-то, в том числе устроить праздник или пригласить кого-то в гарем, передай просьбу мне. Если я решу, что она достойна удовлетворения, Ханзаде поможет тебе. Но никогда не распоряжайся тем, чем не можешь распоряжаться, сама.

Принцесса стояла, закусив губу, чтобы не расплакаться. Ей, племяннице шахиншаха, показали ее место — место второй жены принца. И возразить ей было нечего.

И вот теперь Салиха ломала голову над тем, как быть.

Падишах явно охладел к ней, но и сама она к нему тоже. Мечта родить наследника развеялась, как дым, едва ли у падишаха будут еще дети, да и мужская сила у совсем не старого падишаха из-за постоянного употребления вина и опиума заметно ослабла. Джехангир женским прелестям предпочитал наркотическую дрему. Выручало спокойствие в империи и отсутствие претендентов на власть. Принц Хуррам был послушен и толков, ему можно было доверить армию и защиту границ Хиндустана, а во дворце все было спокойно.

Джехангир радовался тому, что не убил старшего сына — принца Хосрова, а лишь ослепил его. Тот вернулся из хаджа, но жил тихо, даже не напоминая о себе. Конечно, при дворе ходили слухи, что Хосров стал немного видеть одним глазом, рядом с ним какая-то кудесница, которая успешно лечит глаз принца. Но эти слухи падишаха не беспокоили, бунта принца Хосрова он не опасался, кто же станет поддерживать полуслепого принца против его сильного и щедрого отца?

Джехангир был благодарен королеве Рукие, когда-то посоветовавшей не проводить расследование и не наказывать сторонников мятежного принца, всего лишь взяв с них клятву впредь не выступать против падишаха. Эта их клятва, данная каждым по отдельности, была залогом спокойной жизни в последние годы. Вот еще бы у Хуррама родился сын…

Салиха такого благодушия Джехангира не разделяла. Она помнила о том, что принцы, имеющие сыновей, становятся опасней с каждым годом. Взрослеет сын падишаха, взрослеет и его внук, это означает, что принц рискует остаться без власти, если дед передаст после себя меч Хумаюна внуку. Так едва не сделал Акбар, сначала назвав наследником Хосрова. Даже временное предпочтение внука привело к противостоянию принца Хосрова и Джехангира. Пока у Хуррама нет сыновей, а братья слишком слабы, он не будет бороться за престол, но что впереди?

Джехангир старался об этом не думать, а вот его юная агачи задумывалась. Она не была столь образованна, чтобы вести философские беседы с имамами, не писала стихи и не расписывала ткани, но она неплохо усвоила законы власти, вернее, борьбы за нее.

Однако падишах не желал слушать глупую женщину, ее место в зенане, вот пусть там за власть и борется. Хуррам любимый сын, он наследник, а потому не опасен. И нечего мутить воду!

Появление в Агре красавицы вдовы с племянницей положение не исправляло, а только осложняло.

Отношения агачи со второй женой Хуррама после их стычки из-за праздника не наладились, они улыбались друг другу как два скорпиона, готовые укусить, когда только представится возможность. Бедная Ханзаде змеей крутилась, стараясь угодить обеим женщинам и при этом не навредить себе.

И вот теперь эта Мехрун-Нисса…

Но Салиха Бану быстро нашла выход.

— Скажи Акрабади Махал, что я желаю с ней поговорить. Но только наедине.

Ее доверенная служака Гульбадан поклонилась:

— Как прикажете, госпожа.

— Никому не говори, в том числе Ханзаде — не доверяю я ей, выболтает остальным.

Две женщины встретились в беседке сада словно случайно. Акрабади Махал была еще бледна после родов и под действием опиума.

Салиха Бану с порога беседки возмутилась:

— Зачем ты куришь так много? И опиум не подмешивай, ты же потеряешь красоту задолго до старости!

— Зачем она мне, если муж недоволен рождением дочери, ко мне больше не приходит, а все вокруг смеются? — мрачно поинтересовалась Акрабади Махал.

— Не будь такой глупой. Многие рожают сначала дочерей. Тебя хотя бы не оставили в Лахоре, как Кандагари Бегум. Послушай, скоро приедут наши соперницы. Всем известно, что принц Хуррам пишет письма с признаниями в любви Арджуманд Бегум. А уж что устроила на нашей свадьбе эта вдовушка Мехрун-Нисса!..

— И что же делать? — Акрабади даже вынырнула из наркотического опьянения.

— Во-первых, брось кальян, ты не умеешь курить. Во-вторых, приведи себя в порядок, у тебя волосы стали тусклыми, а глаза красными.

— И?..

— Потом поговорим. И никому не рассказывай, что мы встречались. Я тебя еще позову.

Когда вдали показались красные стены форта Агры, у Арджуманд даже сердце остановилось. Она вдруг поняла, как долго отсутствовала, сколько не видела принца, как хочет услышать его голос и увидеть хоть издали.

Мехрун-Нисса нахмурилась:

— Ты слишком волнуешься, нельзя появляться в зенане.

Они и не появились. Великолепный особняк Итимад-уд-Даулы на берегу Джамны распахнул свои ворота и без зенана падишахского дворца.

Гияз-Бек был рад приезду дочери и внучки, а вот Рауза Бегум не очень. Она ворчливо заметила, мол, чтобы быть вот такими тощими и облезлыми, необязательно уезжать в Бенгалию, достаточно поступить служанками в зенан.

— Служанки толще вас!

Мехрун-Нисса от замечания матери только отмахнулась, она знала, что Рауза Бегум неправа, они с Арджуманд и Ладили выглядели очень привлекательно. Конечно, устали и покрылись пылью в дороге, особенно волосы, но кто же не устанет после такого дальнего путешествия?

— В хамам! — приказала она себе, племяннице и падчерице. — Рассказывать будем потом. И вы тоже.

Глядя вслед дочери, Рауза Бегум только покачала головой — Мехрун-Нисса неисправима. Но хороша!..

Об этом же подумал и Гияз-Бек.

— Зачем она приехала? — вздохнула Рауза.

— Мехрун-Ниссу и Арджуманд позвала королева Рукия, — отозвался муж.

— Кто? Зачем королеве моя дочь?

— А это ты у нее и спроси.

Но спросить было не у кого, королева Рукия уехала в Аджмер и пока не вернулась.

Арджуманд вымылась, служанки умастили ее тело маслами, смазали сандаловым маслом волосы, чтобы вернуть блеск после дорожной пыли, подвели каджалом глаза, принесли украшения, чтобы она смогла выбрать. Девушка делала все, словно во сне. Ее мысли витали во дворце Красного Форта, где должен был находиться Хуррам. Что сейчас делает любимый, вспоминает ли ее, когда не пишет писем?

В то время, как она выбирала кольцо для носа, прибежала Ладили:

— Ой, какая ты красивая, Арджуманд! И вовсе не тощая, как говорит бабушка Рауза. Тебя мама зовет.

Мехрун-Нисса не торопилась, ей еще делали массаж.

— Так и знала, что ты уже готова. Почему такое сари? Это в дороге мы носили темное, чтобы не так бросалась в глаза пыль, здесь можно нарядиться и поярче. У тебя красивые руки, надень побольше колец. И щиколотки тоже красивые, не забудь браслеты.

Арджуманд рассмеялась:

— Ты позвала меня, чтобы заставить нарядиться перед сном как на праздник?

Мехрун-Нисса засмеялась в ответ, в ее голосе послышалось облегчение.

— Нет, ты должна хорошо выглядеть завтра, когда мы пойдем в зенан. А сегодня ты должна выглядеть еще лучше, потому, что мы отправляемся в дом твоего отца.

— Отец не будет разглядывать мои перстни или ножные браслеты.

Мехрун-Нисса не обратила никакого внимания на ее возражения, она продолжила придирчиво оглядывать племянницу, отдавая распоряжения служанкам изменить прическу, заменить украшения в волосах, побрызгать еще розовой водой, а в конце, когда сама уже была готова, достала тонкий флакон с янтарной жидкостью и, открыв крышечку, которая заканчивалась почти иглой, нанесла по крошечной капельке этой жидкости за каждое ухо девушки.

— Духи?

Мехрун-Нисса усмехнулась:

— Не просто духи. От этих духов любой мужчина сойдет от тебя с ума.

Арджуманд рассмеялась:

— Зачем мне сумасшедшие мужчины?

— Думаю, свидание с одним из них тебе совсем не помешало бы, — тихонько рассмеялась Мехрун-Нисса.

У Арджуманд перехватило дыхание, несколько мгновений она лишь раскрывала рот, не в силах произнести имя:

— Хуррам?

— Ты этого не говорила, а я не слышала. Завернись в большое покрывало, не хочу, чтобы по зенану поползли слухи, их и без того достаточно.

Что удивительного в том, что вернувшаяся после долгого отсутствия сестра зашла в гости к брату? Тем более если с ней была дочь Асаф-Хана? И что у сына визиря Мирзы Абуталиба в это время был в гостях его приятель принц Хуррам? Никому никакого дела быть не должно, хотя, конечно, было. Все заметил падишахский двор, все узнали в зенане, узнали и передали друг другу, прибавив разных глупостей. Насочиняли столько, что впору за голову хвататься. Слухи были настолько нелепыми, что умные люди качали головами:

— Вранье все это.

А глупые продолжали разносить сплетни, присочиняя до тех пор, пока все не захлебнулось во вранье. Если ложь слишком велика, но притом умна, ей поверят, не приняв во внимание размеры, а вот если глупа — посмеются, не вняв и крупицам правды.

Случилось второе, глупость пущенных слухов была столь очевидна, что сами слухи сразу вызвали смех и недоверие, а те, кто их распространял, в очередной раз показались всем глупцами.

И только самые умные люди поняли, что истинной виновницей глупых слухов была сама Мехрун-Нисса, именно она рассчитала их нелепость так точно, чтобы отвлечь внимание от произошедшего в действительности. В очередной раз умная женщина победила даже сплетни зенана.

Приветствовав отца и брата, Арджуманд тщетно искала глазами любимого — принца Хуррама не было среди обитателей дома Асаф-Хана.

Мехрун-Нисса легонько сжала пальцы девушки:

— Всему свое время…

Немного погодя, когда они обсуждали, стоит ли тесно сотрудничать с фиранги и как это следует делать, Мехрун-Нисса вдруг наклонилась к племяннице:

— Принеси мне нюхательную соль. Абуталиб тебя проводит…

Юноша поспешно вскочил:

— Пойдем, сестра.

Арджуманд не услышала доводы тетушки по поводу фиранги (знала их и без того), зато…

Только она ступила во внутреннюю галерею, ведущую к двери в зенан, как ее крепко взял за руку какой-то мужчина. Эти пальцы и этот голос она узнала бы из сотни тысяч других!

— Арджуманд…

— Хуррам! Ваше высочество… — опомнилась девушка.

— Тише, нас могут услышать.

Руки любимого увлекли ее в тень галереи, где намеренно не были зажжены светильники.

— Как я рад, что ты вернулась. Мы будем вместе, теперь у отца больше нет поводов отказывать.

Арджуманд прижала пальцы к его губам, заставляя замолчать. Разве сейчас важно, что сделает или скажет падишах? Они вместе хоть на эти несколько минут, несколько мгновений. Остальное потом, а о том, что будет позже, и думать не хотелось. Любимый голос, его дыхание рядом…

А Хуррам словно сошел с ума, он принялся целовать девушку, действуя все настойчивей. Арджуманд вдруг с ужасом вспомнила о загадочных духах, от которых мужчины теряют голову. Неужели и Хуррам тоже только из-за запаха?

— Хуррам…

Ее нежный голос словно окатил его холодной водой, принц опомнился, прижал Арджуманд к себе. Ее мягкие волосы так соблазнительно пахли сандаловым маслом.

— Арджуманд… я больше не позволю тебе никуда уехать. Мы не расстанемся и на день. Я люблю тебя, могу повторить это миллионы раз.

Им показалось, что пролетело мгновение, а Абуталиб уже позвал:

— Арджуманд, тетушка тебя ищет.

— Иду, — отозвалась девушка и зашептала любимому: — Я буду ждать столько, сколько понадобится, только не забывай меня. Они не смогут выдать меня замуж за другого.

Хуррам еще раз сжал ее пальцы:

— Я добьюсь от падишаха согласия на нашу свадьбу.

Мехрун-Нисса действительно ждала ее у паланкина. С интересом заглянув в раскрасневшееся лицо племянницы, поинтересовалась:

— Нюхательная соль помогла?

Арджуманд с трудом сдержала улыбку:

— Да, спасибо.

Но соперницы тоже не сидели сложа руки. Мехрун-Нисса могла распускать в зенане и Агре какие угодно слухи, свои лазутчики в окружении принца донесли Салихе о том, что Хуррам уже побывал в доме у Асаф-Хана вечером того дня, когда Мехрун-Нисса и ее племянница и падчерица вернулись из Бенгалии.

Рукия в Аджмере заболела и вернулась обратно не скоро, а вот Салиха приняла меры довольно быстро. Выждав приличествующие случаю три дня, она прислала посланца за Мехрун-Ниссой и Арджуманд от имени Ханзаде.

Увидев самого посланника через решетку, Мехрун-Нисса нахмурилась:

— Это Салиха Бегум, а не Ханзаде, ее евнух Хасан.

— Это опасно? Почему ты так хмуришься?

После встречи с Хуррамом Арджуманд любила весь мир и готова была улыбаться по любому поводу. Тетушка не была столь благодушна. Пытаясь выиграть время, она сказалась больной после долгого пути:

— Передай госпоже, что мы с Арджуманд и Ладили бесконечно благодарны за приглашение в зенан, но пока воздержимся. Больным опасно появляться там, где цветут такие розы…

Глядя вслед толстому, наряженному в сари Хасану, она вздохнула:

— Скорей бы вернулась Рукия…

Но и Салиха опасалась того же. На следующий день в доме Гияз-Бека был переполох — его решила посетить агачи! Служанки срочно разбрасывали лепестки роз, разбрызгивали розовую воду, убирали все, что могло хоть как-то оскорбить взгляд главной жены падишаха, Рауза Бегум низко кланялась…

Салиха разглядывала убранство дворца Итимад-уд-Даулы, удивленно качая головой, а несчастная Рауза уже прикидывала, чего лишится завтра. Драгоценную гостью пригласили присесть, принесли сладости и ласси, поинтересовались, не желает ли еще чего.

— А где ваша дочь Мехрун-Нисса?

Рауза знала, что Мехрун-Нисса прикидывается больной, потому горестно вздохнула:

— Возвращение из Бенгалии было тяжелым, они приболели…

— Но разве не их видел принц Хуррам в доме вашего сына Асаф-Хана?

Рауза Бегум показала, что не хуже дочери умеет владеть собой, она кивнула:

— Да, если принц был там, то мог заметить наш паланкин. Мехрун-Нисса возила мою внучку к ее отцу, но они переоценили свои силы, вернулись почти в горячке.

В этом была часть правды — почти в горячке вернулась Арджуманд, хотя причиной являлась любовь.

— Хм… я хотела бы поговорить с Мехрун-Ниссой, несмотря на ее болезнь. Проводите меня к ней.

— Стоит ли вам рисковать, ваше величество?

— Стоит! — жестко оборвала пожилую женщину молодая агачи.

Мехрун-Нисса едва успела броситься в постель и укрыться тонким шелковым покрывалом.

Салиха снова огляделась. Она чувствовала себя уверенно, два года в зенане не прошли даром.

— Ваше величество, простите, что не могу…

Салиха сделала царственный жест:

— Лежите, я вижу, что вы больны. А… вы всегда надеваете украшения, когда болеете? И нарядное сари тоже?

— Мы с племянницей намеревались отправиться в зенан по зову Ханзаде, она присылала евнуха, но вот…

— Это был мой евнух. Но если вы не смогли прийти, я сама посетила ваш дом.

— Мы очень рады и благодарны вам, ваше величество.

Они смотрели друг на друга и понимали, что предстоит схватка не на жизнь, а на смерть. Салиха своего не упустит и падишаха не отдаст. И принца тоже потому, что женитьба Хуррама на Арджуманд будет означать постоянное присутствие при дворе ее тетушки.

Теперь Мехрун-Нисса поняла, почему Джехангир противится женитьбе сына на внучке Итимад-уд-Даулы. Но пока не время показывать свое понимание, она опустила глаза, пусть агачи думает, что ее боятся.

Опасно недооценивать врага, особенно если тот умен и хитер. Мехрун-Нисса тут же за свою самоуверенность поплатилась.

— Вы намерены остаться в Агре? Я желаю, чтобы вы стали моей придворной дамой.

— Придворной дамой?

Салиха годилась Мехрун-Ниссе в дочери, но возраст в данном случае ничего не значил, потому, что у агачи помимо красоты оказалась звериная хватка. Мехрун-Ниссе оставалось надеяться только на свой ум.

— Да, придворной дамой. Нельзя, чтобы столь красивая, образованная и знатная женщина сидела в своем доме взаперти.

— Но я придворная дама королевы Салимы…

— Ах, вы так долго отсутствовали в своей дикой Бенгалии, что не знаете — королевы Салимы уже нет с нами, она в лучшем мире. А мы пока здесь. — Сладкий голос агачи вдруг стал предельно жестким: — И потому вы будете служить мне, а ваша племянница, как ее там… Арджуманд, второй жене принца Хуррама Акрабади Махал.

Салиха Бану поднялась, давая понять, что разговор окончен, и не менее жестко добавила:

— Как только выздоровеете, должны прийти в зенан. Завтра я пришлю своего лекаря, чтобы он ускорил выздоровление.

И уже у выхода с насмешкой заметила:

— Королева Рукия в Аджмере, но вернется ли она? Королева больна, очень больна…

Мехрун-Нисса ужаснулась: неужели они стали причиной отравления Рукии?! Глядя вслед молодой сопернице, нет, уже врагу, она дала себе клятву сделать все, чтобы уничтожить ее.

«Я вынесу даже муки ада, чтобы увидеть твое унижение…» — подумала она.

Три дня Мехрун-Ниссе и Арджуманд удавалось притворяться больными, за это время срочный гонец успел съездить в Аджмер и привезти подтверждение плохой новости — королева Рукия действительно больна. В известии была капелька хорошего: ее не отравили, королева всего лишь упала и сильно ударилась, к тому же лежит поближе — в Джайпуре в одном из дорожных дворцов, построенных ее мужем Великим Моголом Акбаром. Но когда она сможет встать и вернуться в Агру, не знает.

Гияз-Бек отправил туда своих людей для надзора, чтобы Рукию не отравили, а когда понадобится, хоть на руках принесли в Агру.

Когда же поняли, что от королевы помощи ждать не стоит, а затягивание только еще больше разозлит агачи, Итимад-уд-Даула сам посоветовал дочери идти в зенан.

На первый взгляд могло показаться, что им с Арджуманд в зенане рады, но фальшивым улыбкам и причитаниям мог поверить только несведущий человек.

Первой завопила Ханзаде:

— Ай вай! Мехрун-Нисса Бегум, как же вас скрутила болезнь! Неудивительно, что столько дней не могли встать с постели. Как вы похудели и подурнели! Я пришлю вам снадобья, которые помогут поправиться поскорей.

Мехрун-Нисса решила, что первой испробует на себе купленное ею у фиранги зелье с отравой Ханзаде. Эта глупая курица так раздражала вдову, что Мехрун-Нисса с трудом сдержалась, чтобы не нагрубить. Мехрун-Нисса прекрасно понимала, что это только начало, однако пока стоило присмотреться. Почти три года при двух новых женах для зенана очень много, власть явно поменялась, Ханзаде теперь лишь прислуга, это стоило учитывать. Возможно, ее даже придется использовать в своих целях.

А несчастная старая дева продолжила крутиться вокруг тетки с племянницей, которые уже поняли, что она выполняет распоряжение агачи.

— Королева Салиха еще принимает ванну, но она приказала после того привести вас к себе. Придется подождать.

Вообще-то проявлением расположения было пригласить в гусль-хану во время своего омовения, но Салиха Бану вовсе не намеревалась проявлять это самое расположение, напротив, сразу дала понять, что Мехрун-Ниссе придется тяжело.

Красавица улыбнулась улыбкой аспида, от чего у несчастной Ханзады побежали по коже мурашки:

— Не суетитесь, Ханзаде Бегум, я еще не забыла правила зенана, мы с Арджуманд Бегум найдем чем заняться. Когда агачи закончит свое омовение, пришлите служанку за нами. Пойдем, Арджуманд, я тебе покажу очаровательную беседку с хорошими кустами роз. Если, конечно, по приказу агачи беседку не вырубили, а розы не выкорчевали.

Ханзаде смотрела вслед двум опальным родственницам с усмешкой, она всегда ненавидела независимую красавицу, даже при том, что Мехрун-Нисса нечасто бывала в зенане. Теперь забавно будет наблюдать, как новая агачи станет унижать гордячку.

Мехрун-Нисса с Арджуманд действительно направились в дальнюю беседку.

— Идти не к кому, в зенане почти не осталось тех, с кем можно поговорить. Королева Рукия в Джайпуре, Джодха уехала в Сикандр, Салима умерла. Остальные так боятся агачи, что попрятались по щелям, выглядывают из-за решеток, не рискуя подойти и поприветствовать. — В голосе Мехрун-Ниссы чувствовалась горечь.

А Арджуманд думала об одном: Хуррам совсем недалеко, но его нельзя увидеть даже через решетку… Когда же закончится это многолетнее ужасное ожидание? Почему звезды так жестоки к влюбленным? Почему ее судьба — кисмет так сурова?

Мехрун-Нисса попробовала наставлять Арджуманд:

— Нам нужно пока вести себя тихо, сначала посмотреть на расстановку сил. Арджуманд, попытайся сейчас думать не о принце, а о себе.

Но было все бесполезно, девушка витала в облаках любви. У Арджуманд на лице можно было прочесть, где ее мысли, она не сможет не выдать свое свидание с принцем, а это навлечет неприятности на весь дом Асаф-Хана. Ее тетка уже начала жалеть, что вообще забирала племянницу в Бардхаман, не позволив выдать замуж за кого-нибудь, как предлагала Рауза Бегум. Но Мехрун-Нисса хорошо помнила слова Хормазд-аги, что ее собственная свадьба состоится только после того, как будет дано согласие на свадьбу племянницы с принцем.

Мерзкий червяк! Он отомстил Мехрун-Ниссе, не сказав тогда всю правду, а когда сделал это, было уже поздно — принц женился на Кандагари Махал.

Размышления вдовы прервало появление служанки:

— Вас зовет агачи Салиха!

Мехрун-Нисса не спешила не только чтобы показать свою призрачную независимость, ей и впрямь не хотелось представать перед Салихой.

После омовения агачи решила позавтракать, но новых дам зенана за дастархан с собой не пригласила даже жестом, оставив стоять, как служанок. Это было невиданное унижение, однако Мехрун-Нисса справилась. Сделав вид, что ей нехорошо, попросила:

— Ваше величество позволит нам пока выйти наружу. Болезнь еще сказывается…

В результате пока Салиха вкушала, а она не спешила, испытывая терпение Мехрун-Ниссы, они с Арджуманд стояли на балконе, слушая журчание водяных струй фонтанов.

Мехрун-Нисса сейчас жалела только об одном: что не отравила ненавистную соперницу прямо на свадьбе. Она вполне могла сделать это, а теперь поздно. Все блюда, предназначенные для агачи, проходили проверку, их пробовал сначала повар на глазах у евнуха, потом сам евнух, а потом еще служанки перед Салихой.

Увидев это, Мехрун-Нисса усмехнулась: почему-то все считают, что яд подсыпают только в еду. Она непременно подсыплет, но несколько иначе… Должно пройти время, чтобы не возникли ненужные подозрения.

Арджуманд начала приходить в себя, понимая, что их с тетушкой ждет в зенане. И к тому моменту, когда появилась Акрабади Махал, девушка была способна дать отпор.

Жена принца шла к покоям агачи быстрым шагом, только конец сари развевался. Так не ходят индианки, их шаг плавный, ступни встают ровно, чтобы получилось легкое покачивание бедрами, столь привлекательное для мужчин. Такому шагу можно научиться, даже если не родилась в Хиндустане, но принцесса то ли не знала о нем, то ли считала свою довольно резкую походку, больше похожую на мужскую, привлекательной.

Акрабади Махал остановилась, разглядывая склонивших головы гостий, фыркнула:

— Вы Мехрун-Нисса и Арджуманд? Правильно сказали, что болезнь оставила следы на вашей внешности. Придется прислать вам своих служанок, чтобы привели вас в порядок. Я не люблю некрасивых женщин рядом. Ты будешь моей придворной дамой, может, это поможет найти тебе мужа…

Принцесса разглядывала Арджуманд так, словно та была шудрой — представительницей низшей касты Хиндустана. Или храмовой танцовщицей, занимающейся проституцией.

В действительности все было не так…

Они обе были персиянками, обе были очень хороши, но принцесса, хоть и считалась красавицей, выглядела злой, возможно, не по своей воле — брови слишком резко взлетали вверх, вместе с чуть крючковатым носом создавая впечатление хищной птицы, губы то и дело сжимались, и из-за этого казались уже чем есть, взгляд был колючим… Арджуманд в Бенгалии не только не растеряла свою привлекательность, но стала красивей.

Женщины зенана были несправедливы — ни тощими, ни некрасивыми тетушка с племянницей не выглядели. У обеих были тонкие в талии станы, гибкие фигуры, недаром же Мехрун-Нисса заставляла Арджуманд по многу раз за день рассыпать по полу горох и поднимать по одной горошине, делая полные наклоны. Да еще и поворачиваясь боком. И танцам Арджуманд и Ладили не зря обучали.

И о коже заботились, она была светлей, чем у агачи и принцессы, — нежная, как персик. И волосы у них были лучше — мягкие, как шелк, блестящие, о длине и говорить не приходилось. И ресницы пушистые и длинные благодаря маслам.

Продолжать сравнения можно было долго, но женщинам это перечисление ни к чему, одна красавица может оценить другую одним-единственным мимолетным взглядом. Акрабади Махал посмотрела и оценила, мгновенно осознав, какая соперница рядом с ней. Салиха Бану не права — эту красавицу не держать подле себя нужно, а немедленно выдать замуж за кого-нибудь и отправить подальше от зенана, как когда-то поступили с ее тетушкой!

А сама Арджуманд вдруг показала, что умеет за себя постоять. Услышав замечание принцессы, что той не нравится ее вид, спокойно ответила:

— Мужа мне уже нашли, ваше высочество, а если вам не угоден мой вид, я могу не приходить в зенан.

Глаза смотрели в глаза, два взгляда, словно два клинка. Неизвестно, чем закончился бы этот поединок, но их позвали в покои агачи.

Пропуская принцессу впереди себя, Мехрун-Нисса пожала пальцы Арджуманд. Прошептав на языке фиранги:

— Будь осторожней.

Немаловажный совет.

Для обеих красавиц начались трудные времена, и никто не знал, как долго они продлятся.

Салиха Бану, став агачи, окружила себя преданными служанками, хорошо знавшими, что за малейшее непослушание могут потерять не только свое место, но и саму жизнь с немыслимой, часто крикливой роскошью и лестью. Это худший набор для правителя или правительницы. Мехрун-Нисса прекрасно знала, как с этим справиться, ведь самые преданные слуги легко подкупаются, просто цена их преданности требует больше золота, крикливая роскошь требует только денег и становится смешной, а лесть… она вообще ничего не требует, даже ума. Тонкая лесть доступна не всякому, а грубая и неумная… чего проще?

Если бы не необходимость задержаться в зенане надолго, пока падишах не обратит вновь на нее свое внимание, Мехрун-Нисса сумела бы выставить агачи на посмешище в первый же день. Но рисковать не стоило. Пока не стоило.

— Ваше величество! — Мехрун-Нисса достала из складок своего сари маленькую коробочку и протянула Салихе. — Я вижу, вы любите кальян? Попробуйте добавить это. Это чистейший опиум из Бенгалии.

Салиха действительно взяла трубку кальяна, но опиум брать не рискнула. Вдова насмешливо сверкнула глазами:

— Если ваше величество опасается за чистоту, я могу раскурить при вас.

Ни в одной горошине белого цвета не было ядовитой добавки, Мехрун-Нисса прекрасно знала, что не стоит ничего подмешивать, чистый опиум куда более сильный яд, чем многие другие. Яд, убивающий разум, способность к сопротивлению, желания, все человеческое, яд, требующий постоянной подпитки и увеличения дозы. Именно потому она никогда не добавляла опиум сама и не позволяла этого племяннице и падчерице. Но агачи об этом знать ни к чему, пусть витает в облаках.

Внимательно глядя на вдову, Салиха сделала знак служанке, чтобы та добавила горошину опиума в кальян.

Мехрун-Нисса сделала знак своей служанке, та поднесла другую шкатулку побольше.

— А это подарок из Бенгалии другого рода. Фиранги умеют делать хитрые вещицы, а я люблю их покупать.

Шкатулка открылась с мелодичным звоном, и танцовщица в невиданном наряде принялась кружиться под музыку.

Арджуманд заметила, что Акрабади с завистливым интересом смотрит на подарок. Увидела это и Мехрун-Нисса, вторую шкатулку поменьше она преподнесла принцессе. Танцовщица в ней была совсем крошечной, словно демонстрируя положение самой Акрабади. Но та все равно обрадовалась.

Но ни преподнесенные дары, ни старательно демонстрируемое уважение, ни лесть не облегчили участь дочери и внучки Гияз-Бека. Уже на следующий день им продемонстрировали, какое место решено отвести среди придворных.

Ничего хорошего Мехрун-Ниссу и Арджуманд не ожидало, и пожаловаться было некому — не станешь же просить аудиенции у падишаха, чтобы сказать, что его главная жена тебя унижает?

Мехрун-Нисса уговаривала племянницу:

— Потерпи до Новруза, скоро будет мина-базар, там мы привлечем внимание падишаха и принца.

Арджуманд с тоской думала о том, что внимание их любимых вызовет еще большее унижение и недовольство агачи и принцессы.

Рауза Бегум ежедневно выговаривала дочери, что лучше было бы вовсе не возвращаться из Бардхамана, чтобы не становиться посмешищем всего зенана.

Но Мехрун-Ниссе не пришлось долго выслушивать ворчание матери, Салиха Бану решила, что ее придворная дама должна жить в зенане, а не в доме отца. Такое же требование последовало и от принцессы к Арджуманд:

— Все равно у нее нет жениха. Может, мне удастся найти бедняжке завалящего муженька? В шестнадцать лет поздновато, конечно, но я постараюсь помочь.

Это была правда, девушки в возрасте Арджуманд давно были замужем, но она и слышать не желала о муже. Только как это скажешь принцессе? Не станешь же объяснять, что ждешь, когда ее свекор разрешит жениться на ней ее мужу? Арджуманд все больше сознавала, в какую ловушку угодила. Став третьей женой Хуррама, она попадет под власть Акрабади Махал, и уж тут принцесса отыграется окончательно. Не лучшая участь ожидает и Мехрун-Ниссу.

Глава 15

Все, что я смогла узнать за время путешествия, — это лишь адрес исчезнувших охранников группы, которые были приставлены к Сатри и которые скрылись после его побега. Негусто, но лучше, чем ничего.

После чуда рассветного Тадж-Махала и браслетов с колокольчиками, купленных в Лакхнау, нелегко было возвращаться к обычной жизни, а уж к расследованию преступлений и того тяжелей, но работа есть работа. Вместе со смогом Мумбаи я окунаюсь и в дела минувших дней.

Почти каждый район Мумбаи имеет свои трущобы, утлые домишки, про которые даже язык не поворачивается сказать, что они «построены», — сляпаны из того, что подвернулось под руку, и стоило так дешево, что это смогли приобрести даже самые нищие обитатели. Именно приобрести, а не подобрать или найти на свалке. В Мумбаи нет свалок в нашем привычном понимании, здесь мусоросборниками от выброшенной пустой пачки из-под сигарет до строительного мусора являются обитатели трущоб, но не все подряд, а именно те, кто на мусоре зарабатывает. Никакой кусок пластика не сможет валяться бесхозным дольше завтрашнего утра.

Удивительно, но при этом на улицах, в стороне от центральных кварталов, неимоверно много мусора под ногами. Наверное, уверенность в том, что подберут сборщики, породила отвратительную привычку все бросать на землю. Действительно подбирают, просто не успевают сделать это сразу. Подбирают, приносят к своим шатким домишкам, сортируют и либо отвозят на мусороперерабатывающие заводы, либо используют снова, мастеря поделки из отходов.

Поэтому мусорные свалки в Мумбаи — это сами трущобы. Не все и не везде, но большинство из них живет переработкой отходов. А чем еще жить? Постоянная работа есть у одного из тысячи.

Мы привыкли, что трущобы — это Дхарави. А благодаря талантливому «Миллионеру из трущоб» убеждены, что эти постройки прилегают к территории аэропорта. Но это не так, прилегают Сакинка или Аннавади, Каджупада и огромный Ашок Нагар между Сервис-роуд и Пайплайн-роуд, а Дхарави даже не самые страшные трущобы Мумбаи, просто они соседствуют с достаточно богатыми районами, а потому сильней бросаются в глаза.

Еще иностранцы убеждены, что они именно этот кошмар видели, когда ехали из аэропорта в свой отель, мол, трасса проходит прямо над халупами Дхарави.

Нет, район Дхарави лежит в стороне и гораздо южней, а у трассы только пятно домишек Агрипады. Вообще, районов, подобных Дхарави, в Мумбаи полно, утлые постройки ютятся вплотную друг к другу на любом свободном клочке земли, трущобы Мумбаи — это не один район, а треть города. Даже в очень благополучном Колаби в самой южной части, даже на Малабарском холме у кромки моря есть те самые постройки с крышами из синего пластика, раньше служившего упаковкой строительных материалов.

Если хочется увидеть трущобы пусть не с высоты птичьего полета, но сверху, стоит проехать на поезде метро между станциями Гаткопар и Сакинка, слева откроется панорама Сакинки, справа — Асальфы. Вид примечателен еще и тем, что это не гладкое поле, словно залитое потоком хлипких строений, а пригорки, по которым домишки карабкаются вверх или, наоборот, спускаются вниз.

Смотреть эти районы стоит только с провожатым.

У меня провожатого нет, а адрес семьи убитого охранника Асафа Мурти прост: Сакинка, 90 Feet Rd, Gali № 3, в магазине орехов спросить Бхаратха.

«Сакинка» — станция метро, до которой я добираюсь хоть и не без проблем, но живой, потом такси, конечно, лучше тук-тук. 90 Feet Rd — улица, по которой даже ездит автобус. Вообще, улиц с таким названием в Мумбаи несколько, я видела подобную и на карте района Фэйз, потому указатель «Сакинка» не лишний.

На углу с Гали 3 семейный ресторанчик «Тохфа», ехать дальше которого тук-тук не только не хочет, но и не может. К магазину орехов придется идти пешком по замусоренному проходу между домами. Все вывески по сторонам давно на деванагари, я понимаю, что здесь вряд ли найдется кто-то владеющий английским, и прошу водителя проводить меня, чтобы я могла объясниться с местными. Водитель сомневается, что хочет мне помочь, однако предложенная сумма слишком велика, чтобы от нее отказаться даже ценой потери тук-тука.

Сунил, так зовут водителя, пристраивает свое транспортное средство под присмотр владельца ресторана, отвалив ему приличное вознаграждение и пообещав отобедать после возвращения, и машет мне рукой:

— Нам туда…

Ориентир, как объяснили ему, одинокое дерево, крона которого видна над крышами.

Я ныряю следом за Сунилом в проход между домами, по какому-то недоразумению называемый улицей. Идти недалеко, к вони отходов мой организм уже привык, потому особых трудностей я не испытываю. По пути нам встречается даже супермаркет! Его размеры меньше гаража, но на полках пакеты с продуктами, а вывеска «Fortune» свидетельствует о том, что хозяин считает себя счастливчиком.

Магазинчик орехов Бхаратха тоже невелик, зато выбор в нем достаточно большой, ведь орехи нужны всем. На нас смотрят с любопытством, я в шальвар-камиз, но волосы-то светлые, и кожа тоже. В районе Сакинки это редкость.

Сунил расспрашивает об Асафе Мурти, вернее, о его семье, однако окружающие слушают его сначала настороженно. Я решаю купить орехи, чтобы разговорить хозяина лавки, и Сунил, поняв это, тихо советует:

— Много не платите, рани.

Он прав, не стоит демонстрировать свою состоятельность. Она видна и без того, ведь на мне дорогой по местным меркам камиз. Все же я покупаю два пакета самых дорогих орехов, которые прячу в сумку.

Наконец, Сунилу удается договориться с хозяином, и тот зовет мальчишку, который за небольшую мзду в две рупии готов проводить нас к семье Мурти. Следом за босоногим провожатым мы углубляемся в лабиринт домиков.

Сакинка не самый бедный район Мумбаи, у домов есть шиферные крыши. Похоже, здесь живут те, у кого есть хоть какой-то относительно постоянный доход (это большая редкость и удача для трущоб). У Мурти был доход, а потому он имел возможность содержать семью в приличных по местным меркам условиях.

Наш маленький провожатый ныряет в узкий проход между халупами и начинает ловко взбираться вверх по почти отвесной круче. Сунил останавливает его окриком, что-то требует, размахивая руками, и мальчишка скатывается обратно, чтобы повести нас вокруг. Так-то лучше… Чтобы он не жалел о потере времени на наше сопровождение, я даю ему две рупии сверх уговора, обещая добавить еще, если будет стараться и дальше. Сунил только качает головой, но я непреклонна — всякий труд должен быть вознагражден.

В результате по извилистому проходу, как и везде загаженному мусором (что совершенно не смущает босоногого гида), мы возвращаемся на 90 Feet Rd, однако несколько дальше, чем с нее сошли, огибаем дом и сворачиваем в другой проход между домами, гордо именуемый улицей Локманья Тилак (о чем свидетельствует вывеска на куске картона на первом домике, сделанная на двух языках!). Не запутаться в этих лабиринтах можно только, если ты здесь родился или прожил десяток лет. По каким признакам наш провожатый понимал, где надо проскользнуть между халупами, а где нет, для меня осталось загадкой, но мы довольно быстро добираемся до цели своего путешествия.

По пути я испытываю несколько неприятных моментов, когда нога в сандалии попадает в какую-то грязь (не хочется задумываться, во что именно). Оступиться легко, хотя здесь нет таких вонючих луж, какие фотографируют в Дхарави. Возможно, воды меньше. Но посередине прохода идти все равно рискованно, именно там собираются нечистоты. А наклонные края способствуют соскальзыванию подошв. Местные мальчишки спешат за нами босиком, они уже привычные и ноги у них не скользят.

Мысленно чертыхаясь, я прошу Сунила передать нашему провожатому, чтобы тот не спешил. Мальчишка хоть и замедлил шаг, но пробираться все равно трудно.

Меня поражает контраст между грязью на улочках и чистотой в домах, мимо которых мы проходим, вернее, пробираемся. Временами проходы такие тесные, что приоткрытые двери их просто перегородили бы, а за закрытой дверью слишком жарко. Что скрывать от соседей из своей жизни, если вся она на виду? Большинство дверей заменены простыми тряпками, которые в дневное время откинуты — так внутрь попадает больше света. Поэтому заглянуть легко.

На пороге часто кто-то сидит, а в помещениях на полках ряды начищенной посуды (здесь предпочитают металлическую, она надежней). Возле дома обязательный синий пластиковый бак для воды, шланг, которым эту воду в определенное время утром в бак качают (не успеешь — останешься ни с чем).

У многих в домах видны телевизоры, пусть маленькие, старые, но они есть! А на двух крышах я даже замечаю спутниковые тарелки! Недаром Сакинка считается вполне зажиточными трущобами (если вообще возможно такое словосочетание). Есть и более обеспеченные семьи, но есть и те, кто живет похуже.

Много развешенной для сушки выстиранной одежды, даже будучи слегка выжатой, она легко высохнет за несколько часов пребывания на безжалостном солнце.

А вот солнце далеко не во всех домах, вернее, очень мало в каких, только в тех, что расположены выше остальных. В домах, куда доступ солнышку закрывают соседние постройки, просто темно, ведь постройки расположены так близко друг к другу, что кое-где небо видно наверху узкой бледно-голубой полоской.

Со мной после поездки с Радживом по Индии что-то случилось, я хоть не перестала ужасаться грязи или ощущать вонь, но как-то внутренне смирилась с этим. Индийцы радуются жизни, вопреки мнению европейцев, — это их жизнь, а потому мы не вправе их осуждать. И меня уже не ужасают горы мусора или ворона, теребящая возле стены утлого домишки дохлую крысу. Если хозяева не ужаснулись, какое мне дело?

Хотя долго наблюдать такие бытовые картинки не хочется…

Впрочем, идем мы недолго, я не успеваю изучить быт бедолаг из трущоб, зато успеваю окончательно запутаться и потерять ориентир. В обычных городах большинство улиц пересекаются под прямыми или почти прямыми углами, здесь же улиц как таковых нет, есть лишь проходы между домами — одни шире, другие уже. Улицы остались там, снаружи, — в трущобах это излишество, зачем ставить дома далеко друг от друга, если места мало? Потому и живут тысячи человек на крохотном пятачке. Семьи, в которых до десятка взрослых, не считая множества детей, ютятся в домиках, по площади не больше моей крохотной квартирки. Мелькает мысль о сексуальной жизни местного населения, как же они решают здесь этот вопрос?

Та часть Сакинки, в которой мы находимся, стоит на холме, потому водные потоки из-за проливных дождей жителям не грозят, все стекает вниз. Дома лепятся друг к другу так плотно, что даже став совсем ветхими, не упадут — соседи «поддержат». А смыкающиеся наверху крыши способствуют тени и приятной прохладе. Как сказал Раджив, во всем можно найти не только плохое, но и хорошее.

Но мы, наконец, на месте…

Кивнув на очередное покосившееся строение, вход в которое тоже закрывает кусок синего пластика вместо двери (в Мумбаи почему-то очень популярен именно такой пластик — плотный синий), мальчишка-провожатый протягивает руку за оплатой. Я прошу Сунила сказать, чтобы мальчик остался, поскольку обратно самостоятельно нам не выйти. Но таксист и без моих наставлений сообразил, он показывает провожатому еще одну купюру с объяснениями.

Наше появление, конечно, привлекло на пятачок всех окрестных обитателей. Вокруг мгновенно собирается приличная толпа. «Вокруг» определение неверное, просто из своих шатких сарайчиков, гордо именуемых домами, высовывают головы взрослые, в основном женщины, и дети.

Синяя пластиковая занавеска наконец отодвигается, на мгновение появляется женское лицо и тут же исчезает. Сунил что-то кричит начальственным тоном, потом обменивается мнением со стариком, сидящим на ящике в соседней халупе, дверь которой открыта, и громко произносит имя Мурти. В ответ занавеска отодвигается полностью и показывается крайне неопрятного вида мужчина, явно разбуженный, а потому особенно недовольный.

Я не объяснила Сунилу, кто такой Мурти, просто сказала, что семью этого человека мне нужно найти. Тот понял все буквально и почти трясет мужчину с требованием немедленно предоставить Асафа Мурти. Мужчина растерянно отбивается, отрицательно качая головой. Приходится останавливать Сунила и объяснять, что я представляю компанию, в которой Мурти работал охранником, он погиб в какой-то стычке с ворами, но компания осталась ему должна за работу.

Сунил смотрит на меня так, что становится понятно: больше всего он жалеет, что не выяснил заранее, какого черта мне понадобился обитатель трущоб, иначе вызвался бы сам доставить деньги, чтобы я не пачкала сандалии. Но теперь поздно, приходится объяснять ошалевшим от такого поворота событий родственникам, что я принесла деньги за погибшего Асафа.

Мужчина оживляется, объясняет, что он, дядя погибшего, давно подозревал, что с племянником что-то случилось, зовет сестру — мать Асафа, объясняет ситуацию ей. Понятно, что бедной женщине с трудом верится, что на свете есть люди, способные вот так принести чужие деньги вместо того, чтобы забрать их себе.

Однако, когда я пытаюсь что-то разузнать о сыне, отмалчивается или говорит односложно: она не знает, где работал Асаф, как погиб и вообще, был ли он в Агре. Недоверие растет, и на меня смотрят уже косо. Я понимаю, что уже ничего не смогу выведать, и прихожу к мысли, что нужно искать вторую семью. Доставая из сумки пятьдесят фунтов (это пять тысяч рупий — сумма для трущоб просто огромная), я стараюсь, чтобы любопытные успели их заметить, а вот орехи раздаю детям, и те, получив горсть лакомства, с восторженным визгом разбегаются в стороны.

Прежде чем отдать деньги семье, я интересуюсь, не помогут ли они мне найти второго охранника, которому тоже предназначена выплата. Но мне сообщают, что семья Девдана переехала после того, как тот пропал, и никто не знает куда.

— Но, если вы хотите, мы можем передать им ваши деньги, — заканчивает бодрым тоном дядя Асафа.

Последняя фраза вызывает у меня смех.

— Как же вы передадите, если не знаете, где они?

— Они в Нетаджи-Нагар, который в конце Wire Gali, где Сатинка, — говорит он в конце концов.

Мне эти названия не говорят ни о чем, но я киваю с самым серьезным видом, пусть думают, что я дока. Обещанные деньги приходится отдать, причем я прошу мужчину «расписаться» в их получении на листке из блокнота. Дядя Асафа важно ставит ничего не значащую закорючку под моими записями о впечатлениях от Аджмера, но по тому, как смотрит на меня Сунил, я понимаю, что мужчина лишь говорит по-английски, но не читает.

Теперь остается вернуться к ресторану, возле которого Сунил оставил свой тук-тук.

Мальчишка провожает нас до отцовского магазина, получает честно заработанные две рупии и довольный улепетывает. Зато отец благодушия не проявляет, в его планы явно не входило долгое отсутствие сына, тот должен был что-то делать, но законы гостеприимства не позволяют высказать нам недовольство.

Обратный путь всегда кажется короче, но у ресторана нас ждет неприятное известие — какой-то грузовичок случайно повредил тук-тук Сунила. Водитель «Таты» оказался сознательным, он оставил деньги на ремонт, и я со своей стороны тоже добавляю, чтобы Сунил пережил свою трагедию легче, а владелец ресторана, чувствуя вину за недосмотр, приглашает бедолагу отобедать бесплатно.

Я от обеда благоразумно отказываюсь и говорю, что хочу пройтись, а на самом деле намереваюсь взять другой тук-тук и уехать. Хорошо бы отправиться в Нетаджи-Нагар прямо сейчас, пока семью Девдана не успели предупредить, но как это сделать, провожатого у меня нет, а соваться в любую из трущоб без знания языка — безумие.

Решив вернуться завтра с переводчиком, я еду в отель — благополучный, чистый, с кондиционированным воздухом, белоснежным кафелем и роскошной ванной.

Уже в метро тщательно осматриваю себя в стекле окна, пытаясь понять, как выгляжу. Разница между «Обероем» и Сакинкой больше, чем между Землей и Марсом. Заляпанные грязью сандалии придется заменить на новые, нечистотам с Локманья Тилак не место на Марина-драйв.

Но мне все же нужно попытаться разыскать семью Девдана. Любому сыщику, что бы он ни распутывал, нужна какая-то зацепка, пусть крошечная, пусть такая, которая потом не приведет ни к чему, но она нужна. Я нутром чувствую, что такой зацепкой может стать причина, по которой Сатри посреди ночи понадобилась охрана. Что такое он делал, что его следовало сторожить?

Я почти не сомневаюсь, что вероятнее всего он встречался с обладателем алмаза, а потом нес камень домой. Встреча с Девданом могла бы помочь мне найти предыдущего владельца «Тадж-Махала» и, как только я с ним поговорю, все выяснится само собой.

Но для похода в Нетаджи-Нагар, «который в конце Wire Gali, где Сатинка», мне позарез нужен переводчик. Просить помощи у Раджива я не могу, он не допустит такого похода — да и как ему объяснить, что мне нужно в этой трущобе? Ароры все еще нет в Мумбаи (тоже мне охрана). Остается только Киран Шандар, он тоже заинтересован в поисках убийцы Сатри, хотя твердит о мистике и чатристах.

Я открыто попросила его посодействовать знакомству с теми, кому Сатри был должен много денег.

Шандар вздохнул:

— Это не они убили Хамида Сатри.

— Я понимаю, но они должны иметь зуб на убийц, поскольку те оставили их без возможности вернуть деньги, — поясняю я.

С Шандаром мы договорились встретиться вечером, он обещал познакомить меня с «серьезными людьми». Почему-то мне приходит в голову, что это и могут быть убийцы Мурти, но я отбрасываю эту мысль — Мурти убили в Агре, а мы в Мумбаи.

На сей раз Киран Шандар ко мне более лоялен (с чего бы?). Новых сведений о Сатри у него нет, он лишь подтверждает уже сказанное и приглашает меня «в гости» к весьма необычным людям. Уже по его тону я понимаю, что это местная мафия, иначе зачем бы он просил не брать с собой оружия.

— Киран, с чего вы взяли, что я хожу с автоматом под мышкой?

— Это я на всякий случай, Чопра нервно относится к новым людям и боится покушения.

— Чопра? Из болливудской среды?

— Нет, это имя он придумал себе сам, просто похож на Яша Чопру, есть такой.

— Был, — уточняю я, поскольку знаменитый индийский продюсер и режиссер умер, теперь на студии его сыновья — Адитья и Удай. Еще месяц назад я не подозревала об их существовании, но теперь знаю о них.

Мы едем в какой-то клуб, откуда дальше нас везут в закрытой машине. Охранники так себе, но их слишком много, чтобы справиться, даже имея в руках оружие. Как в Китае — многолюдно и людей не жалко, если не сумеют предугадать нападение, то хоть защитят собственными телами.

Впрочем, сама я нападать не собираюсь, а охрану оцениваю просто по привычке.

Невольно мелькает мысль, что навыки дали сбой на выставке в Букингемском дворце, когда я проглядела рыжего. Простой почти в год явно притупил мою бдительность.

— Киран, что они знают обо мне?

— То же, что и я.

— То есть?!

— Что вы любопытный помощник продюсера, прилетевшая из Лондона. Очень любопытная, которой непременно надо распутать убийство Хамида Сатри.

— Зачем?

— Потому что любопытная.

— Я не о том. Зачем вы меня везете к этим людям?

Мгновение он молчит, потом все же объясняет:

— Хамид Сатри остался им должен большие деньги. Вы хотите расследовать его убийство, они могут вам помочь.

— Мне объяснили, что Сатри банкрот и все его имущество давно заложено. Даже с наследников Сатри они едва ли что-то получат.

Посвящать его в результаты собственных хакерских раскопок я не намерена. Шандар — хороший человек и явно честный журналист, но доверять ему все равно не стоит.

Договорить мы не успеваем, так как уже приехали на место. Я понимаю лишь то, что интересна местной мафии как сыщик. Тапар их явно не устраивает, даже несмотря на то, что любую информацию у него можно купить.

Мы в каком-то подземном гараже, из которого поднимаемся на лифте довольно высоко. В коридоре нас встречают другие люди, менее угрюмого вида, но не менее накачанные. По тому, как ближайший ко мне человек слегка отводит левый локоть в сторону, я понимаю, что он при оружии. Нас учили: если не умеете носить наплечную кобуру, чтобы ее не было заметно даже внимательному взгляду, лучше держите пистолет в заднем кармане брюк, поскольку в кобуре его все равно вычислят.

Помещение, куда нас с Шандаром вводят, предварительно проверив на отсутствие оружия (обыкновенный металлоискатель и беглый досмотр сумки), похоже на президентский номер пятизвездочного отеля. Возможно, так и есть, но понять, где мы, нельзя — окна плотно зашторены.

Тот, кого Шандар называл Чопрой, действительно похож на Яша Чопру, чей портрет я видела на студии. И возраст тот же — Чопра умер лет в восемьдесят, человеку, кивнувшему нам, чтобы присаживались в кресла напротив, столько же. Он не церемонится и не теряет времени на пустые разговоры, мне это импонирует, хотя сам лже-Чопра мне не симпатичен ни в малейшей степени. Да, у него такие же седые волосы вокруг лысины, большие широко посаженные глаза, тот же волевой подбородок с горизонтальной складкой под нижней губой, крупный мясистый нос. Но глаза под кустистыми бровями злые, и это главное, чем он отличается от основателя крупнейшей киностудии Болливуда.

Мне достаточно беглого взгляда на лицо, чтобы понять, что за человек передо мной. Его квадратный подбородок говорит о практичности, широкий мясистый нос о любви к материальным благам, а нижняя губа — о злоупотреблениях этими самыми благами, внутренние уголки глаз — о цепкости, брови сообщают о способности мгновенно включаться в любое действие и так далее…

Вот он правой рукой почесал тыльную сторону левой ладони… еще раз… и еще… Ого! Он боится упустить какую-то возможность, связанную с нашим разговором? Этим надо воспользоваться.

Но долго разглядывать Чопру небезопасно, и я отвожу взгляд…

— Киран сказал, что ты расследуешь убийство Сатри? — спрашивает Чопра.

Голос чуть хрипловатый, не вполне соответствующий внешности, и он честней сообщает мне о том, что за человек передо мной. Такому в лапы не попадайся. Ну, Киран, удружил, только подобного знакомства мне не хватало. Впрочем, это действительно так, у меня ни единой зацепки, и помощь местного Дона Карлеоне может оказаться мне очень кстати. Главное, потом вовремя унести ноги.

— Да, насколько это возможно, — отвечаю я.

Я его не боюсь, и он должен это почувствовать, потому никакой жесткости в моей интонации нет, только спокойствие и некоторая усталость от вынужденного бездействия (что соответствует действительности).

— Зачем?

«А если я не отвечу, ты прикажешь пытать меня раскаленным железом?» Я пожимаю плечами:

— Мне поручили.

Согласно логике Чопре следует поинтересоваться, кто поручил, но он то ли с логикой не в ладах, то ли столь уверен в себе, что просто сообщает:

— Сатри убили страшные люди. Это чатристы, последователи богини Кали.

Вот откуда ноги растут! Вот чей бред озвучил в своей статье Шандар. Купился на нашептывания местного мафиози о страшных чатристах и пересказал это всему миру, вернее, мне, а я почти поверила. Я с трудом скрываю досаду, а «страшный-страшный» лже-Чопра продолжает:

— Хочу предложить тебе сделку. Я помогу найти убийцу Хамида Сатри.

Он замолкает, приходит моя очередь поинтересоваться:

— В чем сделка?

Чопра изучает меня, словно сомневается, стоит ли продолжать. Не знаю, что именно он решил бы, но звонит телефон. Взглянув на экран, грозный Чопра встает и поспешно уходит в соседнюю комнату. Мы некоторое время сидим молча, потом я не выдерживаю:

— Киран, вы поверили всему этому?

— Чему — этому?

— Россказням о страшных чатристах? Это ваш источник информации? От него вы знаете о последователях богини Кали?

— Нет. У меня другой источник.

Мне уже не интересны ни источники, ни информация Шандара. Кроме того, в комнате снова появляется Чопра и что-то приказывает своим церберам. Те делают шаг в нашу сторону, что заставляет меня напрячься. Я без оружия и против таких мордоворотов немного стою, но себя связать или зарезать себя, как барана, все же не позволю.

Оказывать сопротивление даже не пришлось, нас просто приказано проводить обратно. Чопра объясняет:

— Сейчас я занят. Потом поговорим.

Я мысленно отвечаю ему на это, что беседовать с ним не намерена ни потом, ни вообще когда-либо, — мне все ясно с этим уродом..

Когда сопровождающие оставляют нас в покое, я задаю Шандару вопрос:

— Киран, зачем вы возили меня к нему? Только не говорите, что он обладает ценной информацией.

Шандар сокрушенно качает головой:

— Это так, вы зря не верите. Чопра…

Я перебиваю:

— Зачем они вам — понятно. Если вы убедительно объясните, зачем нужны вы им, я, пожалуй, поверю в их ценность.

Киран смеется:

— Вы правы, они сливают мне информацию. Это взаимовыгодное сотрудничество.

— Вы используете уголовников, чтобы зарабатывать дивиденды?

— Да, если нет других источников. И, поверьте, именно Чопра никогда не поставлял ложную информацию.

— А как на вашу дружбу смотрит полиция?

Шандар изумленно раскрывает глаза:

— Полиция тоже часто обменивается с Чопрой информацией. Взаимовыгодно.

Означают ли эти слова, что Калеб Арора тоже в связке с Доном Чопрой? Если так, то они здесь все сумасшедшие.

Я больше не желаю обсуждать взаимовыгодные отношения бандитов без погон и бандитов в погонах, но у меня есть вопрос:

— Киран, нет ли у вас знакомого переводчика, мне очень мешает незнание местного языка, а английский понимают не все, с кем я общаюсь. Нужно сопровождать меня несколько дней по несколько часов по Мумбаи. Глупо жить здесь и не посмотреть город, а я уже столкнулась с тем, что местное население не знает английского.

Киран смотрит на меня пристально, словно пытаясь проникнуть в мысли, но потом кивает:

— Я предоставлю вам переводчика. Еще какого! Ее зовут Джая, она прекрасно говорит по-английски и на хинди, маратхи и урду. Сообразительная и сильная. Как раз сегодня приехала в Мумбаи.

Джая так Джая, соглашаюсь я, главное, чтобы не была болтливой и слишком меркантильной.

Киран качает головой:

— Нет, она умеет хранить секреты и практически не нуждается в деньгах.

Я недовольно ворчу:

— Не люблю тех, кому от меня не нужны деньги за услуги.

Шандар смеется:

— Она вам понравится, обещаю.

Я слишком раздосадована, чтобы спорить, и соглашаюсь встретиться с Джаей завтра утром.

В номере я немедленно сажусь за компьютер. Снова выручает спутниковая связь…

Охранники лже-Чопры слишком тупы, а Киран Шандар наивен, чтобы заметить, что я успела сфотографировать номера двух их машин и физиономию самоуверенного главаря мафии, вернее, отменное отражение ее в стекле.

Фотографию удается достаточно прилично обработать и слегка изменить форму глаз, чтобы было больше похоже на лже-Чопру, чем на настоящего Яша. И все равно программа распознавания лиц выдает сначала продюсера и лишь потом мафиози. Это Пратаб Таскер, имеющий три отсидки по обвинению в бандитизме, впрочем, ни разу не признавший свою вину. Каждый раз адвокатам быстро удавалось «находить» истинных виновных, и невинную овечку Таскера, к огромному сожалению тюремного начальства, явно имевшего неплохой навар с пребывания осужденного, выпускали с извинениями.

Машины тоже оказались зарегистрированы на подставных лиц, поверить, что на фотографии якобы владелец, может только наивный дурак. Человек на фото был больше похож на обитателя Сакинки, чем на нувориша, который мог позволить себе купить роскошный автомобиль и дать покататься на нем мордоворотам Чопры.

Кажется, пора воспользоваться услугами Ароры.

Я связываюсь с ним по скайпу, немало изумляя своей осведомленностью. А чего он ожидал, что я дальше презентованного им телефона не двинусь?

— Мисс Макгрегори? Что случилось?

Для общения я всегда предпочитаю скайп, его трудней отследить, а уж подслушать и совсем практически невозможно. Это не телефон, не имейл и не СМС-ка. К тому же с собеседником можно обменяться жестами или показать картинки, что я и делаю.

— Мистер Арора, вот фотография человека, который заявил, что знает убийцу Хамида Сатри. А вот номера машин его охраны. Я поднесу близко к экрану, сфотографируйте, пожалуйста. Вот данные этого человека, — теперь я демонстрирую написанные на листке имя и фамилию лже-Чопры.

Арора по моему требованию фотографирует, но задает вопрос:

— Откуда вы знаете этого человека?!

— Меня сегодня познакомили с ним. К сожалению, назвать имя убийцы он не успел — помешали. Встречаться с ним еще раз мне опасно. У вас есть возможность прижать Чопру?

— Да, есть. Мисс Макгрегори, прошу вас больше ничего против него не предпринимать. Это очень опасные люди, я бы сказал страшные.

Господи, еще один стращатель! Только бы не сказал, что это чатристы.

Кстати…

— Чатристы? — спрашиваю я.

Арора явно впечатлен моими познаниями положения дел в бандитской сфере Мумбаи и окрестностей.

— Что вам известно о чатристах?

— Только то, что они тоже страшные люди, и то, что написано в статье журналиста Кирана Шандара.

— А Кирана Шандара откуда знаете?

Вообще-то меня возмущает этот импровизированный допрос, но я стараюсь сдерживаться:

— Именно из-за статьи. А почему вы спрашиваете?

Кажется, он опомнился, потому что тон сменил на более миролюбивый:

— Мисс Макгрегори, я обещал вашему… Эдварду, что буду вас оберегать от неприятностей, но вы так и ищете их на свою голову. Нельзя связываться ни с какими журналистами и тем более с бандитами! Это он познакомил вас с Чопрой?

Я бормочу:

— Какая разница… К тому же я не отдыхать в Мумбаи прилетела.

Не может же он не знать, чем занимается Ричардсон? Понятно, что я тоже не на прогулке. Иначе зачем мне понадобились новые документы и раджпутский кинжал?

— Ну что вы… Я просто забочусь о вашей безопасности. Пожалуйста, если вам что-то нужно, обращайтесь ко мне и почаще.

— Вас не было в Мумбаи.

— Теперь я здесь и готов охранять вас день и ночь.

Хочется ответить, что худшего подарка мне он сделать не может. Я теперь должна опасаться и его людей тоже? Кажется, да, потому что Арора интересуется:

— Где вы будете завтра?

Радуясь, что не рассказала ему о поисках Мурси в Сакинке, я вздыхаю:

— На студии. Только прошу не приставлять ко мне никакую охрану, она будет мешать работать.

— Нет, конечно. Извините, я просто испугался за вас. Обещайте, что будете осторожны и не станете связываться ни с Чопрой, ни с этим Шандаром.

— Не имею ни малейшего желания.

Это правда, потому что Чопра-Таскер мне крайне несимпатичен, и я не собираюсь заключать с ним никаких сделок, а Шандара нужно сторониться, поскольку он пользуется информацией мафиози. Но сообщать о собственных планах Ароре я тоже не собираюсь.

После разговора с ним я вдруг решаю почитать статьи Шандара и проверить сообщаемую им информацию.

Киран мне симпатичен, потому что честно пытается разоблачать взяточничество в полиции, казнокрадство, подлоги и многое другое. Он публиковал обличительные статьи, другие подхватывали, полиция была вынуждена реагировать, назначались расследования… Так бывало… я посчитала — четырежды. Всякий раз из-за поднятой Шандаром шумихи расследование приводило к ощутимым результатам.

На самого Кирана дважды покушались, один раз он даже был ранен. Отправляясь в тюрьму, преступники клятвенно обещали расквитаться с журналистом, но это Шандара не останавливало.

А Чопра, неужели Шандар его ни разу не обличил? Если это так, то Шандар просто подсадная утка! От такого предположения мне становится не по себе, однако, обнаружив, что и против Чопры у него есть целых три дела, я вздохнула с некоторым облегчением. Очень не люблю разочаровываться в людях.

Тогда почему Чопра продолжает сотрудничество с Кираном?

Даже беглое изучение дел против знакомого теперь бандита позволяет понять, в чем дело: Чопре каждый раз удавалось выйти сухим из воды, словно он заранее знал, в чем будут его обвинять. Постановочное разоблачение? Но я верю Шандару, он наивен, но честен.

Вскоре я нахожу этому доказательство. Чопра не просто сливал известную ему информацию журналисту-разоблачителю, он таким образом убирал неугодных во власти людей. Взятки в Индии берут многие, но я нахожу подтверждение, что Чопра выдавал тех, кто мешал лично ему. Они наказаны вполне справедливо, в своих разоблачениях Киран был прав, но его зависимость от Чопры меня смущает.

Неужели он не понимает, что Чопра его руками сводит с кем-то счеты?

Ответить на этот вопрос может только сам Шандар. И я задаю ему этот вопрос по телефону, но не называю имен.

Несколько секунд Киран молчит, потом я слышу объяснение:

— Люди, которые понесли наказание, его заслуживали. Я понимаю, что это сведение счетов, но лучше уж так, чем оставить преступников на свободе. Если данные одного позволили посадить другого…

Дон Кихот чертов!

— Вы хоть сознаете, что вам этого не простят?

— Сознаю. Это не важно.

Мне остается на эти слова лишь тяжело вздохнуть. Шандара не переделаешь, и я понимаю, что рано или поздно он за свои убеждения поплатится.

Таковы реалии Индии — честному журналисту приходится помогать одним бандитам, чтобы наказать других… А может, не только Индии?

Другая реалия в виде разных часовых поясов мешает мне заснуть. Я лежу с открытыми глазами, но думаю вовсе не о Чопре и его бандитах, а о нас с Шандаром, вернее, об одиночестве.

Я уже выяснила, что журналист один как перст. Когда-то был женат, развелся и с тех пор живет даже без подруги. Эти сведения почерпнуты не из Гугла, а с компьютера самого Кирана, который пришлось бессовестно взломать. Ничего особенного я там не нашла, Шандар не интересовался порно или чем-то подобным, не обсуждал свои дела с Чопрой, не вел тайную переписку. Он состоял в нескольких интернет-сообществах, активно публиковал фотографии и какие-то компрометирующие материалы, но мнениями обменивался исключительно по безобидным вопросам. Этакая отстраненная объективность, мол, я вам только сообщаю, а выводы делайте сами. Когда его расспрашивали об источниках сведений, отвечал, что их не раскрывает из опасений потерять.

Я знала, что в эту минуту Киран Шандар сидит за компом, набирая текст очередной статьи, которую должен завтра сдать в редакцию. Наверняка это какое-то новое разоблачение? Интересно, кого и в чем? Надеюсь, не нас с Ричардсоном и Аророй.

И еще я думаю о том, что Киран Шандар страшно одинок потому, что предпочел разбежаться с друзьями, чтобы не подвергать их риску. Кто-то сбежал сам…

Мне вовсе не хочется быть в числе друзей Кирана Шандара, хотя я его и уважаю, просто наши жизненные позиции серьезно отличаются. Я предпочла бы найти возможность надавить на опасные точки ступней лже-Чопры, даже понимая, что на его место придет другой. Или выпустила бы пулю ему в лоб. Одному Чопре, потом другому, третьему… Наверное, в этом Ричардсон прав — сажать на время всю эту сволочь бесполезно, существуют люди (или нелюди), которых нужно отстреливать.

И я со своим пониманием и своей работой тоже одинока. У меня нет, как у Эдварда — Энни, даже чтобы страдать рядом в случае болезни, никого нет. Я лежу в роскошном номере роскошного отеля сказочной Индии и понимаю, что никому не нужна.

Мысли о Радживе я старательно гоню прочь, он не мой, мы лишь провели рядом пару дней. Я не могу себе позволить прикипеть к человеку душой, кем бы тот ни был. А уж признаться, кто я и зачем в Мумбаи, и подавно. Это исключено, от актера Болливуда до агента английской спецслужбы куда дальше, чем от Земли до Луны. Сингх ни за что не поймет, как можно пустить кому-то пулю в лоб, он небось даже травматический пистолет в руках не держал.

Мы с Радживом на разных полюсах, а единственного человека, который мог меня понять, я сама застрелила год назад. И поэтому я одинока и буду таковой всегда…

На этой тоскливой ноте удается заснуть.

В пять утра раздается звонок:

— Намасте, я Джая. Жду напротив входа в отель.

— Который час?! Джая, здравствуйте, почему так рано?!

— Все нужно делать рано утром. К тому же потом на работу. Или нет?

— Вообще-то, да. Но я только проснулась, на сборы нужно минут пятнадцать.

— Через полчаса.

— Как я вас узнаю? Где вы и как одеты? Может, лучше зайдете в холл отеля?

— Нет! Я сама подойду.

Черт! Я проснулась окончательно, только когда отключила телефон. Можно было, конечно, перезвонить и самой — но какой смысл? Она права, мне к десяти на студию, до этого нужно успеть побывать в Нетаджи-Нагаре. Голос совсем юный, но тон командирский и не слишком вежливый.

Я быстро принимаю душ, надеваю ставший уже привычным шальвар-камиз и спускаюсь вниз, приводя в изумление секьюрити. Хотя здесь уважают иностранцев, просыпающихся рано.

Выйдя из отеля, останавливаюсь, пытаясь увидеть свою переводчицу.

Джая оказывается девчонкой лет двенадцати. Этакий Гаврош в индийском исполнении — задиристый вид, резкие движения и такой же голос.

— Такси ждет. Поехали.

— Ты вызвала такси?

— Да, не пешком же идти через весь город. А от метро там далеко. Поехали, — повторяет она, и мы идем к стоящему автомобилю.

Джая уверенно садится на переднее сиденье рядом с водителем.

— Ты знаешь, куда мне нужно?

— Да, Киран сказал.

— Кем он тебе приходится?

В ответ она просто молчит, но потом девочка резко произносит:

— Друг.

По команде Джаи такси движется в сторону Сакинки. Девочка ничего не комментирует, не объясняет… Интересно, как она будет переводить?

Словно подслушав мои мысли, Джая оборачивается и интересуется по-французски (с сильным акцентом):

— Тебе нужно там кого-то найти?

— Да, одного человека, вернее, его семью.

— Глупая затея.

— Почему это?

— Если фиранги ищет кого-то в трущобах — это всегда глупо.

Я не возражаю, но сомнения в голове все же появляются. Едва ли я найду общий язык с такой переводчицей, даже несмотря на то, что она знает помимо английского французский.

— Ты знаешь два языка?

Джая пожимает плечами:

— Больше. Какая разница? Киран сказал, ты прилетела из Лондона.

— Да.

— Зачем?

С трудом подавив желание ответить, что это не ее дело, я тоже пожимаю плечами:

— По делам.

— Ты кино снимаешь?

В голосе уже интерес, который она явно старается скрыть. Вот ее слабое место — Болливуд… Этим я и воспользуюсь.

— Да, с Радживом Сингхом.

Некоторое время Джая молчит, потом все тем же резким тоном интересуется:

— Эта Алисия Хилл действительно такая красивая или только на экране?

Мне становится смешно — неужели двенадцатилетняя девочка ревнует Раджива к красавице иностранке? Тогда лучше не сознаваться, что мы с ним в дружеских отношениях, не то может завести в этот Нетаджи-Нагар и оставить там, с нее станется.

— Да, она красавица и в жизни тоже. И Раджив красавец.

Джая фыркает:

— Нормальный парень. И чего в него все влюбляются по уши?

Теперь я прячу улыбку уже с трудом.

— Джая, и ты тоже?

— Я?! Вот еще. Он старый.

И снова мне смешно. В двенадцать тридцатидвухлетний мужчина конечно кажется стариком, даже если на вид ему не дашь двадцати пяти.

Мы снова довольно долго едем молча, потом Джая кивает налево:

— Там Дхарави… Фиранги любят совать свои носы в эти трущобы.

Говорит она по-английски, не вполне правильно и тоже с акцентом, но я ее хорошо понимаю. В голосе слышится легкое презрение. Интересно, к кому — к глупым фиранги или к обитателям Дхарави?

Мы съезжаем со скоростной дороги, и вскоре навигатор на моем айфоне показывает, что движемся мы по Пайнлайн-роуд, сворачиваем на 90 Feet Rd, но дальше на Wire Gali не едем. Джая командует остановиться у рынка. Вообще-то она права, где еще можно узнать о человеке в седьмом часу утра, как не на рынке?

Приказав водителю подождать, она интересуется:

— Ну, и кто тебе нужен? — Услышав ответ, переспрашивает: — Зачем?

— Это мое дело! — Я начинаю злиться.

Джая беседует даже с седовласыми мужчинами уверенно, как хозяйка, и быстро узнает то, что нужно. Вероятней всего, она просто выясняет, у кого в Нетаджи-Нагар можно получить нужную информацию. Вернувшись, машет рукой водителю:

— Прямо до «Саровара», там повернешь направо и до ресторана «Лаки». У Фатимы спросим, она всех знает.

Оставив такси напротив ресторанчика с громким названием «Лаки», мы отправляемся в один из крайних домов. Фатима толстая (что по здешним меркам означает преуспевание в жизни), громогласная женщина лет пятидесяти. Уперев руки в бока, она слушает Джаю и сурово посматривает на меня. Наконец она что-то объясняет моей сопровождающей, крутя кистью руки направо и налево. Понятно, это навигация.

Джае тоже все понятно, и мы ныряем в лабиринт узких проходов между домами.

Джая уверенно приводит меня к какому-то сооружению, прилепившемуся к самому холму. Не нужно объяснять, что это плохое место, я помню репортажи об обвалах в результате дождевых оползней и погибших под ними людях. Кроме того, вода после дождей заливает эти домишки сверху, разрушая крыши. Не менее опасно жить наверху, постоянно ожидая обрушения. Несмотря на это, домики прижимаются к самому обрыву и наверху, и под ним, карабкаются по склону, нависают один над другим.

Задав пару вопросов молодой женщине с маленьким ребенком на руках, Джая спрашивает уже меня:

— Это жена Девдана и его дети. Что я должна ей сказать?

За юбкой матери прячутся еще трое, все погодки, самому старшему лет пять, но он взял в руки какую-то палку, видно, чтобы защищать свою семью от незваных гостей.

— Я работаю в фирме, где работал Девдан. Он не получил свою зарплату, и я ее принесла. Кроме того, я хотела бы поговорить с ним, пусть позвонит, когда сможет. Зовут меня Джейн Макгрегори, я из Лондона.

Кажется, кроме имени своего мужа, женщина не поняла ничего. Едва ли для нее имеет значение существование какого-то Лондона и Джейн Макгрегори. Но она отрицательно мотает головой, стараясь при этом не смотреть на нас с Джаей. Явно лжет, но делает это неуверенно и против воли.

Джая вздыхает и протягивает руку:

— Давай деньги и свой номер телефона.

Глядя на четверых малышей, я достаю из сумки две пятидесятифунтовые купюры и свою визитку, на которой только имя и номер телефона.

— Нужно было бы поменять на рупии, но у меня не было времени.

Джая забирает у меня деньги и что-то долго объясняет обомлевшей от свалившегося богатства женщине. Та кивает, косясь на меня, прижимает ребенка к себе, словно желая защитить, снова кивает… Осторожно приняв деньги, тут же прячет их вместе с визиткой в железную коробку.

Джая поворачивается к собравшимся вокруг соседкам и громко произносит несколько фраз, в которых я улавливаю три слова: «фиранги», «Девдан» и «синема».

В этот момент я замечаю мужчину, карабкающегося вверх по почти отвесному склону холма. Кто еще может так удирать? Только тот, к кому мы пришли.

— Девдан, я Джейн. Позвоните мне, пожалуйста! — кричу я ему, а Джая с изумлением смотрит на меня, не понимая, к кому я обращаюсь по-английски.

Наконец девочка поняла, кого я увидела на склоне холма, и тоже что-то кричит на маратхи. Мужчина на мгновение замирает, но тут же скрывается за ближайшим домом.

Обратно нас провожает толпа детишек и взрослых. Все, кто не на заработках или не на рынке, устремились через узкие проходы между строениями, чтобы посмотреть, как фиранги садится в машину.

Думаю, обитатели Нетаджи-Нагара еще долго будут обсуждать невиданную щедрость чужестранки.

— Джая, что ты ей сказала?

— Что ты приглашаешь Девдана на работу, потому что он хороший охранник. А это его зарплата за месяц вперед.

— Разве я это говорила?! — Меня возмущает поведение девочки, почему она считает себя вправе вмешиваться в мои дела?

Но спорить нелепо, лучше просто избавиться от такой помощницы. Сделанного не вернешь, если этот глупый ход окажется бесполезным, придется искать другие зацепки в расследовании. Между тем Джая поясняет:

— В Мумбаи никто не приносит зарплату домой. Если человек не забрал деньги, значит, человек в чем-то провинился. Никто не станет разыскивать бывшего работника просто, чтобы отдать рупии. Я понимаю, что он нужен тебе для чего-то подобного, и он сам поймет, но жена и соседи знать не должны.

Я удивляюсь — почему эта простая мысль не пришла в голову мне самой? А Джая заверяет меня:

— Если Девдан захочет, он сам тебя найдет по телефону. А если нет, то и его семьи завтра не будет в Сакинке, и ты ничего с этим не поделаешь.

И снова она права.

— Куда тебя везти?

— В «Яш-Радж-филмс», это на Линк-роуд…

— Знаю, — кивает девочка.

И все-то она знает…

У въезда на студию постоянно дежурят репортеры в надежде сфотографировать кого-нибудь из звезд, когда они выходят из машины. Еще Престон научил меня, что звезды, желающие попасть под вспышки камер, выходят из машин перед воротами и проходят через пропускной пункт, те, кто сегодня выглядит неважно, предпочитают сигналить и въезжать на территорию на машине, оставляя репортеров гадать о том, кто же сидел рядом со звездой, и о причинах, заставивших прятаться за зеркальными стеклами автомобилей.

Те, кто не желает привлекать внимание прессы, попросту приезжают и проходят на студию с другой стороны. Не то чтобы пресса не подозревала о таком трюке, но существует негласная договоренность о неприкасаемости этого входа. Звезды Болливуда и без того достаточно много позируют и щедро дарят свои улыбки поклонникам с экранов телевизоров и бигбордов.

Джая, похоже, знает о двух входах и не удивляется, когда мы подъезжаем к более скромному. И все равно в глазах девочки восторг — здесь если не живут, то бывают киношные боги, уже одно это делает «Яш-Чопра-филмс» вожделенным призом.

— Джая, Сингха сегодня нет на студии, он уехал, а вот Алисия Хилл будет. Хочешь пойти со мной?

Я спрашиваю это только потому, что вижу блеск в ее глазах (какой же все-таки ребенок!) и подъезжающую с другой стороны машину Кадеры. Без Салмана я провести Джаю на студию не смогу, нужно воспользоваться его присутствием. Девочка только кивает, не в силах поверить своему счастью.

Кадера, заметив меня, останавливается и опускает стекло:

— Джейн, кого вы ждете?

— Вас. — Я смеюсь. — Салман, давайте проведем на студию вот эту красавицу? Это моя переводчица.

Кадера все понял сразу и тоже смеется:

— Садитесь обе — вы на переднее, она на заднее сиденье. Как зовут красавицу?

Девочка дергает плечиком:

— Джая. — Но тут же радостно взвизгивает: — Ой!

Дело в том, что на заднем сиденье уже сидит Алисия.

— А фамилия?

— Ратхор.

Я не могу не отреагировать:

— Индийцы через одного Ратхоры или Сингхи?

Салман смеется:

— Встречаются и Кадеры.

Немного позже Салман говорит мне, кивая на Джаю, которая все еще не может поверить своему счастью:

— Как я завидую ее способности восторгаться и радоваться…

— Я тоже.

Джая действительно впитывает все происходящее на площадке, как губка воду.

Салман ведет нас на площадку, где идет съемка какого-то эпизода, и Джая получает возможность поучаствовать. Ее ершистый вид привлекает режиссера, девочке вручают листок со словами и… Она немедленно заявляет, что это все чушь и произносить такое не собирается.

К моему изумлению, режиссер (кто-то из совсем молодых, даже начинающих) интересуется, что, по ее мнению, следовало бы сказать. Я не понимаю хинди, но вижу, что вариант Джаи проходит. В результате под ее давлением сценаристы переделывают всю сцену.

Режиссер дает девочке свои координаты и явно просит связаться с ним позже.

Кадера смеется:

— Джая, считай, что ты в Болливуде.

Девочка буквально раздувается от гордости и сияет от восторга.

Но и эта сказка откладывается, в данном фильме для нее роли больше нет, а следующий будет не скоро.

Ничего, у Джаи вся жизнь впереди, успеет стать кинозвездой.

Алисия раздражена и даже крайне сердита.

У меня она зачем-то интересуется, чем я намерена заняться и где буду вечером. Мне совсем не хочется выслушивать стенания звезды, а потому отговариваюсь делами. Тем более она весьма нелицеприятно отзывается о поездке Сингха в Лондон, мол, знает она, что его туда влечет, вызов начальства не самое главное. Хочется спросить, какое ей дело, но я спешу закончить разговор.

В Мумбаи мне плохо и не только из-за стопора в делах и отсутствия Раджива, сердце ноет, словно я покинула родное место и подалась на чужбину. Вот тебе — его устраивал Тадж-Махал и не устраивает смог Мумбаи.

А еще у меня ощущение, что за мной начали следить. Не очень умело, оторваться ничего не стоит, что я и делаю. Это неприятно. Подозреваю, что это присмотр отсутствующего в Мумбаи Ароры. Заботливо, конечно, с его стороны, но действует на нервы.

Или это местные федералы? Тогда слишком примитивно.

Нет, не федералы, от тех я не смогла бы оторваться, накинув на себя в одной из лавчонок большой палантин и изменив походку.

На следующий день на студии происходит встреча, которая меняет мои планы.

Глава 16

Тетушка и племянница терпеливо сносили все уже три дня. Мехрун-Нисса убеждала несчастную Арджуманд:

— Потерпи, мы потом отыграемся!

Перед их переездом в зенан Гияз-Бек поставил условие:

— Если за год Арджуманд не выйдет замуж, как вы надеетесь, я отдам ее другому по своему усмотрению. Девушке в семнадцать пора иметь детей, а не мечтать о несбыточном замужестве.

Пришлось согласиться. Итимад-уд-Даула был прав: как бы ни была красива и умна Арджуманд, в семнадцать ее может взять только тот, кто обязан визирю, а позже и вовсе лишь вдовец. Не лучшая судьба для красавицы из такой семьи.

Стайка девушек-служанок защебетала, показывая на решетку, отделяющую балкон зенана от внутреннего двора. Послышались возгласы:

— Принц!

Арджуманд заметила, как встрепенулась Акрабади. Ни для кого не секрет, что муж совсем ее забросил. Принцесса тоже подошла к решетке, словно для того, чтобы убедиться в правдивости слов своих служанок.

И тут Арджуманд увидела нечто, что ее потрясло: Хуррам повернулся к решетке, и Акрабади впилась в него глазами, во взоре принцессы читалась бесконечная нежность и тоска. Акрабади смотрела на Хуррама так, как смотрела бы сама Арджуманд, имей такую возможность. Принцесса любила своего мужа!

Почувствовав взгляд Арджуманд, она оглянулась, и красивое лицо, только что светившееся любовью и нежностью, изменилось. Арджуманд даже отшатнулась, когда увидела, с какой ненавистью смотрела на нее принцесса, хотя та была далеко от нее.

— Что ты смотришь? Подай мне… кальян! — приказала принцесса.

Охваченная ужасом Арджуманд повела рукой:

— Прошу вас, ваше высочество.

А дальше произошло то, чего не ожидала и сама принцесса: с трудом сдерживая внезапный приступ бешенства, она дернула кальян, да так, что перевернула светильник прямо на Арджуманд. Кипящее масло выплеснулось на ногу Арджуманд выше колена, заставив девушку вскрикнуть от боли.

— Что?

— Ваше высочество, позвольте мне удалиться, масло вылилось на ногу…

Голос Арджуманд дрожал от боли, но взгляд был жестким. Конечно, Акрабади не намеренно ошпарила ее, но все же виновата она. Боль была очень сильной, тонкое сари — слабая защита от кипящего масла.

— Иди! — махнула рукой Акрабади, чувствуя себя виноватой и от этого злясь еще больше.

За пределами комнаты к Арджуманд бросилась одна из девушек:

— Арджуманд Бегум, вот вода, надо смыть скорей. Только не трите.

— Я знаю, Ману. Спасибо тебе. Помоги мне добраться до своей комнаты и позови моих служанок.

На помощь Арджуманд пришла та, увидеть которую она уже не надеялась. Растолкав служанок и евнухов, в комнату ворвалась… Сати!

— Стоит только оставить тебя ненадолго, как ты пострадаешь.

— Сати! — протянула к ней руки Арджуманд. — Как я рада тебя видеть.

— Обнимать будешь потом. Покажи свою ногу. Говорят, эта дрянь опрокинула на тебя светильник?

— Не говори так, Акрабади Махал случайно задела светильник, и обзывать ее не следует.

— Какая ты стала пугливая…

Арджуманд невольно вздохнула: станешь тут…

Сати приложила к ее ране мазь, от которой сразу полегчало.

— Ты вернулась? А где принц Хосров, с ним все в порядке?

— Не все, правый глаз так и не видит, но левый уже способен различать не только свет и тень. — Сати сообщила это шепотом.

В комнату быстрым шагом вошла Мехрун-Нисса, что заставило Сати поспешно отступить в сторону.

— Принцесса облила тебя кипящим маслом?

— Не облила, просто задела светильник, который опрокинулся, — смутилась Арджуманд.

— Вот еще! Нарочно задела! Пусть все об этом знают! Принцесса поступила недостойно, пытаясь покалечить внучку Итимад-уд-Даулы и дочь Асаф-Хана! Падишах и принц должны знать об этом.

Арджуманд попыталась урезонить Мехрун-Ниссу, но тетушка прошипела:

— Молчи! Я знаю, что делаю. — И завопила еще громче: — Нужно немедленно перевезти тебя в дом к Итимад-уд-Дауле, пока здесь не сожгли заживо!

Немного погодя весь зенан знал, что принцесса Акрабади перевернула на несчастную Арджуманд Бегум огромный кувшин с раскаленным маслом. Слухи росли, раздуваясь до немыслимых размеров при каждой следующей передаче из чьих-то уст к чьим-то ушам.

Мехрун-Нисса настояла, чтобы Арджуманд перенесли в паланкин на руках, и сама задернула занавеси в нем, подмигнув племяннице:

— Пусть переживают.

Сати прикладывала свои мази каждый день, и рана быстро затянулась, но болезнь Арджуманд позволила им с Мехрун-Ниссой не появляться в зенане.

Агачи сочла необходимым прислать слова сочувствия пострадавшей и пожелание скорейшего выздоровления. Несчастная принцесса и вовсе прислала извинения, которые Мехрун-Ниссой приняты не были, вдова объяснила просто: племянница слишком плохо себя чувствует, буквально умирает от боли, а потому извинения будут приняты, только когда (и если) она выживет.

Падишах и принц тоже интересовались здоровьем пострадавшей и пожелали выздоровления. От Хуррама принесли письмо, в котором принц обещал лично удавить жену, если страдания любимой так сильны. Арджуманд немедленно ответила, что это не так и Акрабади Махал не столь виновна, как болтают в зенане.

У Салихи Бану свои шпионы повсюду, нашлись те, кто рассказал, что Арджуманд вовсе не умирает, хотя из комнаты никуда не выходит. Салиха Бану потребовала, чтобы Мехрун-Нисса вернулась к своим обязанностям, но вдова твердо ответила:

— Нет! Я боюсь появляться там, где опасно для жизни. Ни я, ни Арджуманд Бегум не войдем в зенан.

Это был опасный ход, но Мехрун-Нисса решила сделать его, потому что служение агачи затянулось.

И снова били большие барабаны дундуби, слышался невообразимый шум, какой бывает, когда движется свита падишаха. Снова выскакивали домочадцы Гияз-Бека, чтобы встретить золотой паланкин. Расстилали под ноги ковры и покрывали их бархатными полотнищами, чтобы ноги падишаха не ступали на голую землю. Разбрасывали розовые лепестки и брызгали розовой водой…

Рауза Бегум приказала всем накинуть праздничные палантины, если уж не успевают переодеть сари. Слуги доставали сосуды с драгоценными винами и готовили кальяны, на кухне застучали ножи поваров на тот случай, если падишах решить перекусить… Но каждый знал свое место и дело, потому суеты не было. Итимад-уд-Даула не впервые встречал падишаха, хотя на сей раз повод был несколько своеобразный.

Каково же было их изумление и досада, когда из золотого паланкина показалась женская фигура! Прибыл не падишах, а его агачи. Салиха решила лично навестить пострадавшую внучку Гияз-Бека.

Пришлось Мехрун-Ниссе и Арджуманд выходить к Салихе Бану. Арджуманд заметно прихрамывала, но отнюдь не выглядела умирающей, как и ожидала жена падишаха.

— О, Аллах! А мне сказали, что Арджуманд Бегум буквально с ног до головы ошпарена маслом.

— В зенане всегда преувеличивают, ваше величество, — развела руками Мехрун-Нисса. — Благодарим вас за заботу…

— Если все не так плохо, — агачи поднялась, жестом отвергая все подарки, угощение и кальян, — вы можете вернуться в зенан. Только будь осторожней, — обратилась она к Арджуманд, — не находись рядом со светильниками, если так неловка. Два дня!

Глядя ей вслед, Мехрун-Нисса приняла решение. Теперь ничто не могло спасти самоуверенную агачи от… неважно чего, об этом будут знать только сама вдова, служанка, которая сделает нужное дело, и человек, некогда изготовивший зелье.

А Рауза Бегум не сдержалась, накричав на дочь:

— Ты погубишь не только себя! Ты погубишь нас всех!

Тетушке и племяннице пришлось вернуться к своим обязанностям.

Но еще до этого Арджуманд получила послание от Хуррама со стихами, пусть не очень умелыми, но душевными. Удивительно было не само письмо (сколько их она получила за последние годы!), а то, как его передали.

Неожиданную помощь принц и его возлюбленная получили от принца Хосрова. После хаджа Хосров сильно изменился, он стал мягче, человечней, словно понял, что трон не главное, что есть высшая власть, став слепым, он будто прозрел душой.

Хуррам свободно встречался с братом, тот взял письмо, чтобы передать его через Сати в дом Гияз-Бека. Конечно, так долго продолжаться не могло, но даже одно послание со словами любви лечило измученную душу Арджуманд так же успешно, как снадобья Сати лечили ее ногу.

Первые дни после возвращения в зенан Мехрун-Ниссы и Арджуманд Салиха старалась, чтобы Акрабади не оставалась с ними наедине, боясь, что чувствующая свою вину принцесса примется извиняться.

Сама агачи всячески унижала девушку, приказывая служанкам ничего не давать ей в руки и обходить стороной, держа светильники и даже чаши с водой в руках:

— Вдруг вы споткнетесь и обольете Арджуманд Бегум?

Мехрун-Нисса удивительно спокойно наблюдала за всем, знающие ее люди могли бы насторожиться, но в зенане было слишком много новеньких. А спокойна она была потому, что уже сделала свое черное дело. И хотя Салиха вполне заслужила приготовленную ей расправу, Мехрун-Ниссу это не оправдывало.

В тот день агачи заставила тетку и племянницу в числе прочих присутствовать при расчесывании своих роскошных волос. Это была милость, но Мехрун-Нисса и Арджуманд стояли в стороне, от них все держались подальше, словно от прокаженных.

Проведя гребнем по волосам агачи, служанка вдруг в ужасе замерла.

Салиха прикрикнула на нее:

— Что ты заснула?

— Ваше величество… — растерянно прошептала девушка.

— Что?!

На гребне осталось довольно большое количество черных волос.

— Ты слишком сильно дернула? Я прикажу растоптать тебя слоном!

— Ваше величество, — упала бедолага на колени, — я лишь едва коснулась волос гребнем.

Салиха сама тронула волосы, и еще одна тонкая прядь осталась в ее руке.

— А-а-а!

Неизвестно, чем бы все закончилось, но в эту минуту в покои агачи вошла та, для которой не было преград в зенане, — королева Рукия.

— Что за крик? Ханзаде, почему в гареме визг и беспорядок?!

Сестра падишаха принялась оправдываться, хотя не знала в чем.

Рукия оглядела замерших женщин и снова повернулась к управительнице:

— Кто позволил тебе распоряжаться моими дамами?! — глаза королевы Рукии метали молнии в обомлевшую Ханзаде.

— Я… какими дамами?

— Почему моя Арджуманд Бегум прислуживает какой-то Акрабади Махал?! Она принцесса, а я королева! Немедленно возврати в мои покои Арджуманд Бегум и не смей ей ничего приказывать. Как и Мехрун-Ниссе Бегум тоже. Это мои дамы, я пригласила их в Агру! — Рукия обвела взглядом притихших женщин и поинтересовалась: — Все запомнили?

Обомлели все, в том числе и тетушка с племянницей. А Рукия повернулась к ним:

— Как вы посмели прислуживать кому-то другому? Ступайте за мной и не смейте подходить к этим двум невежам!

Ни у кого не вызывало сомнений, что невежами королева назвала жен падишаха и принца. Ни одна из женщин не возразила, но ведь никакая другая, кроме Рукии, не посмела бы так разговаривать.

Выйдя из покоев Салихи Бану, Рукия сообщила Мехрун-Ниссе и Арджуманд:

— Сегодня вечером у меня гости. Вы должны быть готовы. Сейчас идите к себе, но чтобы на закате были у меня и хорошо выглядели. Как твоя нога?

— Спасибо вам… — пролепетала Арджуманд.

— Я заставлю этих дураков признать, что любовь сильней всего на свете!

Этих слов не слышал никто, а если кто-то и слышал, то лишь Арджуманд и Мехрун-Нисса смогли бы понять, каких именно дураков имела в виду королева Рукия.

Не все удается даже королевам, и даже таким, как Рукия. Дела потребовали срочного присутствия принца Хуррама в Лахоре, потому задуманные посиделки с именитыми гостями не состоялись…

В гареме перемены — вернулась королева Рукия и все взяла в свои руки, Мехрун-Нисса и Арджуманд теперь были ее придворными дамами.

Агачи Салиха Бану почти не выходила из своих покоев, а если и покидала их, то под плотным палантином. Злые языки утверждали, что волосы на ее голове вылезли клочьями, но хуже всего, что это случилось и с ресницами, и с бровями. Никакие снадобья самых умелых лекарей не помогали.

Она приказала казнить всех служанок, девушек предварительно пытали, но ни одна не призналась. Откуда агачи знать, что каплю нужного яда добавила та, что ей не служила? И сделала это не из-за денег, хотя и их получила немало, а потому, что сама Салиха когда-то похоже поступила с ней самой — за небольшую провинность приказала облить голову какой-то отравой, из-за которой волосы выпали совсем.

Искусство Мехрун-Ниссы состояло в том, чтобы не только купить нужное зелье, но и найти ту, что согласилась бы отомстить, и точно рассчитать дозу — волосы не должны вылезти все, нужно было, чтобы часть осталась, это производило бы отвратительное впечатление.

Догадывалась ли сама Салиха, чьих это рук дело? Конечно.

А Арджуманд? Тоже. Она знала, что тетушка испытывала яды еще в Бенгалии и покупала их у фиранги. Но Арджуманд мало волновала потеря волос Салихой Бегум, и куда больше то, что им с принцем Хуррамом удавалось видеться все реже. Королева Рукия, может, и доказала «двум дуракам», что любовь самое важное на свете, но дальше этого дело не двинулось.

В отсутствие агачи Салихи Бану притихла и принцесса Акрабади, женщины чувствовали себя вольно, даже Ханзаде не справлялась с их ссорами и мелкими драками. Самой популярной угрозой стало: «Будешь лысой, как агачи!»

Не лучше выглядела и Акрабади, у нее тоже выпали ресницы.

Моргая лысыми веками, она рыдала:

— Я пожалуюсь…

Подруга по несчастью фыркнула в ответ:

— На кого, на королеву Рукию? И кому — падишаху и принцу? Она воспитывала обоих — и падишаха, и принца.

— На принца! — неожиданно заявила принцесса. — Он не выполняет свои супружеские обязанности.

И снова более старшая и опытная Салиха зашипела:

— Хочешь, чтобы тебя поднял на смех весь зенан? Нет, мы отомстим иначе. Рукия сильна, да не во всем. К тому же у наших соперниц есть секреты, кое-что я уже знаю.

— Как я ее ненавижу! — сжала кулачки Акрабади.

Было от чего отчаяться, принц трижды называл жену именем соперницы среди бела дня, а по ночам теперь не приходил вовсе. Если он не приходит, как можно родить сына?

Неожиданно к Акрабади Махал пришла Арджуманд. Несчастная принцесса сидела взаперти, и приход соперницы ее разъярил:

— Чего тебе нужно?! Пришла полюбоваться на мою беду? Смотри, — она откинула край сари, которым прикрывала лицо, и Арджуманд увидела веки без ресниц. — Нравится?

— Нет. Я принесла снадобье, которое поможет их отрастить.

— Что?! Ты хочешь, чтобы я поверила тебе?

— Можете не верить, — Арджуманд присела рядом и взяла лежавшее на столике зеркальце. — Я при вас намажу свои ресницы, чтобы вы видели, что это не опасно.

Акрабади с изумлением наблюдала, как соперница смазывает каким-то снадобьем собственные ресницы, потом позволила намазать и свои.

— Повторяйте это трижды в день, но не чаще, иначе будет другая беда. И никому не говорите, что я дала это средство.

— Откуда оно у тебя? — прошептала потерянная Акрабади.

— Не важно, я знаю, что вы не со зла уронили на меня светильник, и что очень любите своего мужа, тоже знаю. Я не могу это осуждать, но и вы не судите меня строго.

Принцесса всхлипнула. Она слишком много перенесла за последний год, чтобы сдерживаться.

— А вот плакать нельзя, слезы смоют то, что вы намазали, и снадобье попадет в глаза.

— У меня дочь больна, — тихонько пожаловалась принцесса.

Арджуманд на мгновение задумалась, потом предложила:

— Моя подруга — прекрасная лекарка. Вы позволите ей осмотреть принцессу?

— Да…

Арджуманд не стала говорить, что сама попросила Сати сделать что-нибудь, чтобы помочь Акрабади отрастить ресницы. Сати долго ругалась, но все же приготовила состав. И теперь Арджуманд намеревалась просить подругу помочь маленькой принцессе. Девочка не виновата, что ее отец не любит ее мать…

Сати помогла девочке, а потом пришлось помогать самой Акрабади снова. Принцесса не прислушалась к предостережению Арджуманд и смазывала веки и начавшие отрастать ресницы то и дело. Результат не заставил себя ждать — из ее век во все стороны торчали черные прямые колья. Это было еще хуже, чем не иметь ресниц совсем.

Сати качала головой:

— Разве вас не предупреждали, ваше высочество, что мазать слишком много и часто нельзя?

Принцесса снова рыдала:

— Предупреждали…

Справиться с этой бедой удалось, Акрабади больше не могла похвастать роскошными густыми ресницами, но понимала, что виновата сама, и была рада хоть таким.

— Постепенно отрастут, — обнадежила ее Сати.

Мехрун-Нисса догадалась, кто спас принцессу.

— Зачем ты это сделала?

Арджуманд вздохнула:

— Акрабади Махал не виновата, она нечаянно опрокинула на меня светильник. И она любит принца Хуррама…

— Вот именно! К тому же она жена твоего возлюбленного, а ты ей помогаешь!

— Я не могу иначе. Я понимаю ее чувства к Хурраму…

Тетушка и племянница впервые поссорились, Мехрун-Нисса заявила, что у тех, кто близок к трону, не должно быть жалости, — если жалеть всех, кто любит падишаха и принца, то не стоило возвращаться из Бардхамана. Любить можно и издали.

Иногда Арджуманд казалось, что так и надо сделать, ведь неумолимо приближался срок, определенный дедом, а принц Хуррам все не мог договориться с отцом об их свадьбе. Мало того, падишах отправил сына в Лахор по делам, и влюбленные снова вынуждены были писать друг другу письма, полные любви и тоски.

Мина-базар!

Это событие, происходившее раз в год, переворачивало жизнь зенана не меньше, чем свадьба падишаха или принца.

Снова закупались украшения и безделушки, снова служанки массировали, натирали, смазывали тела и лица своих хозяек, рекой текли масла и благовония, курились палочки сандалового дерева, лазутчицы следили за действиями служанок соперниц, лились слезы и слышался смех.

Мина-базар!..

Огромные надежды на мина-базар снова возлагала Мехрун-Нисса. Никто не знал, чем будет торговать красавица вдова, она не открывала своих тайн теперь даже племяннице. Рассердившись на Арджуманд, Мехрун-Нисса с ней почти не разговаривала.

Чтобы не сталкиваться и не спорить, Арджуманд переехала в дом к отцу, где ее часто навещала Сати.

— А что будешь продавать ты?

Девушка рассмеялась:

— Не знаю… Может, сходить на рынок и что-то купить?

— Так и сделаем! — обрадовалась новому приключению подруга.

На сей раз они пришли с закрытыми лицами и не стали искать украшения. Впрочем, и книги искать тоже не стали. Сати потянула подругу в дальний угол:

— Там продают травы для моих снадобий и готовые тоже. Пойдем, мне нужно пополнить запасы.

Торговка травами была похожа на ведьму: ее седые космы выбивались из-под сари, руки с узловатыми пальцами тряслись, а редкие зубы торчали из-за провалившихся губ. Но Сати уверенно потянула Арджуманд к ее халупе:

— Не бойся, заходи.

Хорошо, что Мехрун-Нисса их не видит…

— Иди, иди, тебе туда, — Сати подтолкнула подругу внутрь.

Девушка шагнула в полутьму хижины и попала в руки, которые узнала бы и в полной тьме.

— Хуррам!

— Тише, любимая. Никто не должен знать, что я вернулся на день раньше, чтобы встретиться с тобой. Я так тоскую по тебе!

— Я тоже. Я больше не могу жить в разлуке. Дедушка пообещал выдать меня замуж в следующем году.

— Я поговорю с падишахом, я ведь выполнил все его условия.

Арджуманд вдруг вспомнила:

— Прорицатель сказал, что наша свадьба может состояться только после свадьбы падишаха и Мехрун-Ниссы.

— Что?!

— Да, Хуррам.

— Тогда нужно немедленно выдать твою тетушку замуж за моего отца!

— Я не шучу, — чуть обиделась девушка.

— Я тоже. Она будет на мина-базаре?

— Конечно, разве Мехрун-Нисса может пропустить такое?

— А ты, тебя я там увижу?

— Да.

— Чем будешь торговать ты?

— Это секрет, — возразила Арджуманд, хотя еще сама не знала.

Снаружи их окликнула Сати:

— Арджуманд, нам пора.

Несколько минут пролетели, как одно мгновение. Хуррам прижал любимую к себе:

— Когда мы станем мужем и женой, я не буду выпускать тебя из объятий каждую ночь и ты всегда будешь рядом.

— Так и будет, Хуррам, мы столько лет в разлуке, что иначе не может быть.

В саду дворца суета — за три часа до полуночи женщины с волнением замерли в своих палатках, готовые торговать и флиртовать, а мужчины ждали появления падишаха. Джехангир не нарушил обычая своих предков, он ступил на покрытые бархатом дорожки в установленное время. Почему торговали ночью, не помнил уже никто, но все принимали это правило как должное.

Джехангир медленно двинулся вдоль рядов палаток в сопровождении своего сына принца Хуррама, только что вернувшегося из Лахора, Итимад-уд-Даулы и еще многих придворных. Было заметно, что глаза падишаха кого-то ищут среди прекрасных торговок. Принц что-то сказал ему, кивая на одну из палаток, Джехангир выслушал и медленно повернулся.

— Ваше величество, разве я не прав, разве чудесные глаза Мехрун-Ниссы не обещают таких же чудес в ее палатке?

— Когда это ты научился так говорить?

Хуррам рассмеялся:

— В нашем дворце всему научишься…

— Приветствую вас, ваше величество, — наклонила красивую головку Мехрун-Нисса. Она была хороша, несмотря на свои тридцать три года, куда красивей многих юных обитательниц зенана.

— Чем вы торгуете?

— Чудесами, привезенными издалека.

На прилавке Мехрун-Ниссы действительно лежали вещицы, которых не встретишь на рынке Агры. Здесь были музыкальные шкатулки и заводные игрушки, небольшая шарманка, часы с высовывающейся птичкой, зеркало, увеличивающее лицо, несколько миниатюрных портретов, в том числе в медальонах…

У Джехангира просто глаза разбежались. Мехрун-Нисса почувствовала досаду, она перестаралась, интерес к диковинкам вполне мог затмить интерес к самой красавице.

К счастью, этого не произошло, падишах только поинтересовался:

— Откуда все это?

— Из Бенгалии, привезено фиранги, ваше величество. Они научились делать забавные вещицы.

— Сколько стоит?

— Все?

— Да.

Глаза вдовы глянули с вызовом:

— Десять лакхов.

— Миллион рупий! — ахнул кто-то за спиной падишаха.

Джехангир чуть нахмурился, и сомневающегося словно ветром сдуло. Мало того, Хуррам и Гияз-Бек, не сговариваясь, постарались оттеснить любопытных, нечего подслушивать разговоры правителя даже во время мина-базара. Понятливые придворные словно растворились в ночном воздухе.

— Что ж, я куплю все.

— Отец, Мехрун-Нисса могла бы запросить много больше…

— Не заступайся за Мехрун-Ниссу! Ты не заставишь меня заплатить еще…

Настроение у падишаха явно было хорошее, Хуррам решил этим воспользоваться.

— …Если бы потребовала взамен ваше сердце.

— Сердце? — Джехангир сделал вид, что удивлен. — Зачем прекрасной Мехрун-Ниссе мое сердце?

Вдова вскинула на него глаза и тут же снова опустила. Падишаха обожгло ее взглядом. Он не мог оторвать глаз от нежного овала лица, от трепетных ресниц, от красиво очерченных губ, произнесших со вздохом:

— Взамен моего, похищенного вами давным-давно…

Джехангир замер, но почти сразу нашелся:

— Я не верну вам ваше сердце, Мехрун-Нисса, а чтобы заполучить мое, вам придется…

Теперь замерли и Хуррам, и Гияз-Бек, и, конечно, сама вдова.

— …Стать моей женой.

Следующее мгновение длилось вечность, принцу показалось, что Мехрун-Нисса никогда не даст ответ, но она покорно вздохнула и прошептала:

— Все, что угодно, ваше величество. Я согласна…

Вокруг стояла такая тишина, что слышны были даже ночные голоса с улиц города и рев верблюда на другой стороне Джамны.

В следующее мгновение базар взорвался криками восторга. Как сумели придворные расслышать шепот Мехрун-Ниссы — загадка, на то они и придворные, чтобы слышать слова, которые шепчут сильные мира сего, и не слышать крики у собственного уха, если их слышать не стоит.

Хуррам поспешил к палатке Арджуманд:

— Ты слышала крики восторга?

— Да, а что случилось?

— Падишах предложил твоей тетушке стать его женой. Я выполнил свое обещание. А ты станешь моей женой?

— Да! — глаза девушки блестели ярче всех звезд на небе.

Это предложение не услышал никто, кроме счастливо улыбающейся Сати.

— Чем сегодня торгует прекрасная дочь Асаф-Хана? В прошлый раз, когда я встретил на мина-базаре одну девушку, она торговала книгами своей подруги. Что сегодня?

Хуррам с удивлением смотрел на небольшие горки каких-то порошков.

Арджуманд счастливо рассмеялась:

— Это любовный напиток. Если растворить щепотку в чаше вина и дать выпить любимому человеку, он будет целый месяц думать только о тебе.

— Когда ты успела напоить меня целым ведром такого напитка? Я четыре года думаю только о тебе. Знаешь что, я куплю весь порошок и заплачу лакх, только если ты сама выпьешь его.

Арджуманд покачала головой:

— Мне и порошка не нужно…

Зенан гудел, двор гудел, Агра гудела — падишах Джехангир женился на той, которую любил долгих восемнадцать лет! Красавице уже исполнилось тридцать четыре года, в таком возрасте внуков нянчить начинают, а она очаровала самого Джехангира!

Женщины вздыхали: вот это любовь! Вечная, не иначе.

Падишах приказал готовить невиданную свадьбу, назвав свою возлюбленную Нур-Махал — Свет дворца. Впрочем, прямо на свадьбе он передумал, решив, что «дворец» слишком мелко для прекрасной Мехрун-Ниссы, и объявил ее «Нур-Джехан» — «Свет Мира».

— Твоя тетушка добилась своего, — заметил Гияз-Бек, кивая внучке на счастливую Мехрун-Ниссу. — Честно говоря, принц Хуррам помог.

— Я знаю. Он предложил мне стать его женой…

Гияз-Бек нахмурился:

— Когда это принц тебе предложил? Снова письма?

— Не только, принц Хуррам купил все, что я продавала на мина-базаре. Не одной Мехрун-Ниссе торговать удачно.

— Тогда вам стоит поторопиться, пока у падишаха хорошее настроение. Только на тетушку не рассчитывай, она думает лишь о себе.

Гияз-Бек хорошо знал свою дочь, Мехрун-Ниссе было теперь не до племянницы и ее замужества, она старалась затмить все, что до тех пор видел Хиндустан. Заново влюбленный падишах был готов жениться немедленно, но его невеста возразила:

— Ваше величество, мне нужны два месяца на подготовку.

Вскоре стало ясно, что только два месяца, потому что у Мехрун-Ниссы многое готово, иначе она ни за что не успела бы.

Счастливая женщина достала из сундуков, которые после приезда из Бардхамана даже не распаковала, тончайшие ткани из Варанаси. Этот город на Ганге славился своими шелками, тонкими настолько, что казались сотканными из воздуха. Шелка были вышиты не менее искусными вышивальщицами по ее собственным рисункам.

Для своего свадебного наряда Мехрун-Нисса выбрала алый цвет — цвет победы. Прозрачный алый шелк, золото, бриллианты и жемчуга окутывали всю Мехрун-Ниссу, однако, не скрывая ни красоты ее лица, ни прелести стройной, несмотря на годы, фигуры.

Она прекрасно понимала, какое впечатление произведет на мужчин и своего мужа, ходила по краю, еще чуть — и наряд покажется совсем неприличным. Но сказался безупречный вкус Мехрун-Ниссы, который позже прославился в веках, она сумела не переступить грань, оставшись безумно привлекательной и достаточно целомудренной.

Ладили крутилась вокруг своей мачехи, без конца всплескивая руками от восторга:

— Вы самая красивая женщина на свете!

— Правда? — в сотый раз приподнимала брови Мехрун-Нисса, словно никогда не слышала таких слов или сама не знала об этом.

Арджуманд наблюдала за тетушкой со вздохом — когда придет ее черед? И вдруг поняла, что вовсе не хочет даже на один вечер становиться вот такой игрушкой для любования, украшением свадебного пира. Пусть бы их с Хуррамом свадьба состоялась тихо-тихо, так даже лучше, они столько лет ждали, что теперь стыдно красоваться перед всеми.

От падишаха принесли очередные дары. Ладили бросилась разглядывать их. Ожерелье, браслеты на руки и ноги с огромными изумрудами. Мехрун-Нисса поморщилась:

— Сказала же: только красные камни в золоте! Или просто бриллианты.

— А я не люблю алмазы, они бесцветные, — объявила Ладили, прикладывая к себе украшение для волос.

— Глупости! — оборвала ее мачеха. — Сколько раз тебе говорить, что самые роскошные камни бесцветные, они сверкают ярче остальных.

— А я бы хотела алмазное сердце… — неожиданно для самой себя произнесла Арджуманд.

— Таких не бывает. Гранить алмазы очень трудно, а если сделать в форме сердца, будут слишком велики потери веса.

— Все равно хочу… Мехрун-Нисса, здесь письмо со стихами.

Тетушка фыркнула:

— Можешь прочесть! Наверняка падишах снова называет меня Светочем Мира и клянется в любви.

— Да, стихи неплохие…

— Они мне уже надоели. Неужели придется целыми днями выслушивать эти поэтические признания?

«Ой-ой… свадьба только предстоит, а будущий супруг, которого Мехрун-Нисса ждала столько лет, ей уже надоел. Нет, Хуррам мне никогда не надоест, тем более если будет твердить о любви каждый день и каждую ночь», — подумала Арджуманд. Вспомнив обещание любимого вообще не выпускать ее из своих рук и приходить каждую ночь, она покраснела.

Ладили, заметив это, пристала с расспросами. С трудом отговорившись какой-то ерундой, Арджуманд поспешила в свою комнату, ей тоже пора было наряжаться на свадьбу. Пока чужую.

А когда же будет своя?

Перед самой церемонией у Арджуманд состоялась стычка с Мехрун-Ниссой, которую теперь полагалось звать Нур-Джехан. Узнав, что тетушка потребовала, чтобы церемонию встречи новой жены проводила не мать падишаха королева Рукия или королева Джодха (обе были уже стары и плохо себя чувствовали), а главная жена Салиха Бану, Арджуманд бросилась к счастливой невесте:

— Мехрун-Нисса, зачем?! Пусть бы провела Ханзаде или кто-то другой. Вы же знаете, что Салиха Бану прячет лицо, ей будет очень неудобно рядом с вами, такой красивой.

В ответ раздался звонкий смех Мехрун-Ниссы:

— Я очень жду этого. Когда она унижала нас в своих покоях, я поклялась, что сделаю все, чтобы насладиться ее унижением. Я своего добилась! Учись и ты добиваться.

— Она и без того несчастна… — пролепетала девушка.

— Кого ты жалеешь? Лучше себя пожалей. И перестань портить мне настроение, я хочу выглядеть счастливой, а не сокрушаться из-за вылезших ресниц агачи.

Это был верный расчет, больший контраст представить трудно — ослепительная красавица Нур-Джехан и облезлая Салиха Бану. Арджуманд почувствовала острую жалость к несчастной женщине, которую собирались выставить напоказ. Сати шепнула ей:

— Хочешь, я твою тетушку тоже превращу в страшилище?

— Нет, не смей! Она еще заплатит за свою жестокость, я не хочу быть такой же.

— Ладно. Смотри, два принца вместе, — кивнула в сторону мужчин Сати. Хосров действительно опирался на руку Хуррама. Но этого никто не заметил, все были поглощены созерцанием невесты, а некоторые — пиршественного стола.

Обряд провели быстро, чтобы не утруждать падишаха, имам сам произнес все положенные слова, оставив Джехангиру только выражение согласия с ними. Согласие Мехрун-Ниссы прозвучало звонко, все должны были слышать, как счастлива новая жена падишаха. Ничего, что двадцатая, главное — любимая.

Роскошь пиршественного стола не поддавалась описанию. Толпы поваров приготовили столько блюд, сколько за неделю не смогла бы съесть вся Агра.

Высились горы жареной баранины под самыми разными соусами, тысячи кур, огромные подносы с кебабами — и сикка (на вертеле), и завернутых — схамми, горы бирийани, целые ягнята и куски ягнятины, вымоченные в кислом молоке и жаренные в тандыре, пирамиды хрустящих самосов с разной начинкой. Большие чаши с чатни и подносы с чапати… горы джалебы и пирамиды из нуги, халва и самые разные пури… огромные кувшины с напитками… фонтаны с вином… гулабы… фрукты… Попробовать даже пятую часть было немыслимо.

Слюнки текли у всех присутствующих. Но падишах умудрился испортить праздник. Все последние дни он сочинял поэму, посвященную своей возлюбленной, части которой каждый день присылал Мехрун-Ниссе. Та не читала, но приказывала передать, что стихи само совершенство.

И теперь Джехангир решил озвучить это совершенство перед подданными.

Придворные — народ очень терпеливый, но даже для них слегка заунывное чтение стихов при остывающих на столах яствах было слишком тяжелым испытанием. Один за другим они отрывали виноградины и тайком клали в рот. Просто что-то пожевать нельзя — падишах читал вполголоса, потому приходилось сидеть тихо-тихо.

Арджуманд перехватила лукавый взгляд принца, похоже, Хуррам знал истинный объем предстоящего исполнения. Девушка с трудом сдержала ответную улыбку.

Но немного погодя стало совсем не до смеха, еда остывала и теряла вкус, у гостей портилось настроение…

Выручила всех Мехрун-Нисса, новая жена что-то прошептала супругу на ухо, накрыв его руку своими нежными пальчиками. Джехангир растаял. Мехрун-Нисса спокойно отобрала у него длинный свиток с поэмой, отмотала его почти до конца и ткнула пальчиком в предпоследние строчки.

— Моя возлюбленная жена просит прочитать поэму сначала ей одной, а вам позволяет послушать лишь самые последние строчки.

Джехангир выполнил пожелание супруги и объявил, что отныне ее следует называть только Нур-Джехан. А еще пригласил всех попробовать блюда, приготовленные тысячей поваров со всего Хиндустана. Гости были безмерно благодарны Нур-Джехан за спасение, они принялись пробовать все подряд, хотя еда остыла.

Имелась еще одна причина торопиться. Падишах объявил, что каждый унесет с собой не только большой золотой кубок, из которого пьет, но и блюдо, у которого увидит дно.

Арджуманд показалось, что гости голодали последние два месяца, с самого мина-базара, после которого стало ясно, что предстоит свадьба.

Повара оказались хитрей, они выложили лишь часть приготовленной еды, потому, стоило какому-то блюду опустеть хоть наполовину, слуги тут же наполняли его снова. Несли новые горы наана и чапати, гулабов, бадам писты, ягнятины, птицы, росли порушенные пирамиды сладостей, наполнялись кувшины и кубки. Нарезались дыни, разламывались гранаты, укладывались гроздья винограда, ломти папайи и манго, нунгу и личи, персики… Земля Хиндустана немыслимо богата, если кто-то в этом сомневался, то теперь был потрясен…

Большинству было не до танцовщиц и музыки, они выпили столько вина и съели столько еды, что едва ли были способны подняться без посторонней помощи. Золотые блюда, золотые кубки, золотые подносы… Гости все же унесли большую часть посуды, вернее, унесли их слуги, которым позже пришлось уносить и самих гостей.

Падишах был занят своей новой женой, жена самого принца ушла, как только представилась возможность. Арджуманд заметила, что ее ресницы отросли, пусть и не совсем как надо, Акрабади Махал благодарно улыбнулась им с Сати.

Арджуманд и Хуррам сумели встретиться незаметно для остальных. Помогли Хосров и Сати.

— Я не хочу такую пышную свадьбу. Мне кажется, гостям и дела нет до падишаха с Нур-Джехан.

— Арджуманд, я согласен на любую — такую же, еще более роскошную, совсем скромную, только бы она скорее состоялась. И больше всего боюсь, чтобы рядом с тобой не оказался кто-то другой.

— Этого никогда не будет! Я сказала дедушке, что ты предложил мне стать твоей третьей женой.

— Завтра же поговорю об этом с отцом. Самое время, он счастлив, а счастливые люди добры и щедры.

Но ни на следующий день, ни в ближайший месяц поговорить с падишахом не удалось. Он праздновал.

Придворные не пожелали выслушать поэму вместо пира? Джехангир растянул это «удовольствие» на целый месяц, приглашая то одних, то других и подолгу читая им свое сочинение. В свободное от чтения, выпивки и объятий с новой женой время он сочинял продолжение, поэма грозила стать самой длинной в мире, а мучения не любивших творчество своего правителя придворных — стать вечными.

Но и позже он всячески уходил от этого разговора с сыном.

Быстро стала очевидной особенность новой женитьбы падишаха. Увлеченный стихосложением, он не желал возвращаться к государственным делам. Обычно его замещал Итимад-уд-Даула, но теперь все чаще советы стала давать Нур-Джехан! Женщина советовала падишаху не в зенане, не наедине и не в семейных вопросах или даже управлении дворцом, а в государственных делах!

Но чиновники и просители, получавшие аудиенции у падишаха, вынуждены признать, что эта красавица разбирается в политике и делах не хуже мужчины и советы давала очень дельные.

Джехангир все чаще обсуждал вопросы страны в обществе Нур-Джехан, ее отца Гияз-Бека, ее брата Асаф-Хана и своего сына Хуррама.

У самой Нур-Джехан с Арджуманд состоялся неприятный разговор.

Девушка решила обратиться к падишаху по поводу их с Хуррамом свадьбы, вернее, сделать это через тетушку. Кому, как не Мехрун-Ниссе, ставшей не без помощи принца Нур-Джехан, помочь влюбленным?

Нур-Джехан была царственно величественной и притворно уставшей. Арджуманд прекрасно знала, сколько сил у ее тетушки, и что такая мелочь, как недельный праздник, ее не утомит, но все равно долго занимать царственное внимание не собиралась.

— Как мне вас теперь называть?

— О чем ты спрашиваешь? — недоуменно приподняла красивую бровь Мехрун-Нисса.

— Когда-то вы запретили называть вас тетушкой. Но не могу же я говорить просто Нур-Джехан.

Женщина согласно кивнула:

— Говори Нур-Джехан Бегум. Я так устала от всех этих праздников и забот…

— Вы счастливы, тетушка?

Нур-Джехан рассмеялась:

— Какая ты невнимательная. Тебе очень трудно быть при дворе. Да, я очень счастлива. Знаешь, можешь звать меня тетей. Это как-то по-родственному. Тебе понравился праздник?

— Очень, как все, что вы делаете.

Это была лесть, но достаточно тонкая, чтобы Нур-Джехан от нее не скривилась.

— У тебя какая-то просьба?

— Помогите нам с Хуррамом стать счастливыми? Падишах к вам прислушивается, напомните ему об обещании разрешить принцу жениться на мне. Нам не нужна роскошная свадьба, достаточно скромной церемонии.

Нур-Джехан молчала, задумчиво покусывая губу. Арджуманд пришлось добавить:

— Иначе бабушка выдаст меня замуж за другого.

Даже купаясь в своем счастье, не могла же Мехрун-Нисса забыть о них с Хуррамом. Арджуманд поймала себя на том, что мысленно называет тетю ее прежним именем.

Нур-Джехан словно очнулась, она поднялась, явно давая понять, что уходит, и кивнула:

— Будешь третьей женой, а Ладили станет четвертой.

Арджуманд даже понять не успела значение слов тети, а изнутри уже рвался ответ:

— Нет!

Одно дело женитьба Хуррама на далекой Кандагари Махал или несчастной Акрабади Махал. Они чужие, и их не жалко. Но Ладили… Двоюродная сестричка, пусть и сводная, почти подружка, она совсем юная, но своя… Арджуманд не хотела делить любимого ни с кем из старших жен, но делить с Ладили… Это вообще немыслимо. Как тетя может предлагать такое?!

Нур-Джехан нахмурилась и вдруг коротко бросила:

— Значит, вообще не будешь!

Глядя ей вслед, Арджуманд пыталась осознать, что произошло. Разум подсказывал, что, если не согласится, в зенане и в сердце падишаха у нее появится враг — умный, сильный, такой, с которым ей не справиться. Нур-Джехан способна оказывать влияние не только на падишаха или Гияз-Бека, она легко обведет вокруг пальца и Асаф-Хана, и даже Хуррама.

Девушка схватилась за голову:

— Что же мне делать?!

Глава 17

— Мисс Макгрегори…

Вот уж кого я меньше всего хотела бы видеть, так это Махавира Ваданта. Но приходится, все же мы члены одной съемочной группы.

— Здравствуйте, мисс Макгрегори. Прекрасно выглядите. Впрочем, как всегда…

Я совсем не настроена слушать комплименты этого слизняка, потому не слишком вежливо интересуюсь:

— Вы что-то хотели?

— Всего лишь напомнить, что сегодня последний день вашей работы у нас… Всего лишь…

Вот черт! Я и забыла.

— Да, конечно. Я должна сдать пропуск и еще что-то?

— Нет-нет, кто же посмеет отобрать у такой приятной леди пропуск на студию? Нет, оставьте его себе, возможно, вы пожелаете бывать у нас в гостях…

Слова льются, обволакивают, прилипают. Я снова, как и при первой встрече, испытываю жгучее желание стряхнуть или смыть их с кожи.

— Но я просил бы подписать кое-какие бумаги… Знаете, должность обязывает… Я обязан перечислить вам определенную сумму за работу, нужна ваша подпись, чтобы потом не было претензий… Нет-нет, я не боюсь, что возникнут какие-то недоразумения, но все же… — Каждое предложение он заканчивает быстрым полувопросительным взглядом из-под кустистых бровей.

Меня коробит и от его приниженного тона, и такого же взгляда, я готова скорей подписать что угодно, даже смертный приговор самой себе, только бы избавиться от этого слизняка!

— Давайте, я подпишу.

— Позвольте вас попросить зайти к моему секретарю, у Камалы все готово, осталась только ваша подпись… Пожалуйста.

— Хорошо, я сейчас зайду.

А он снова опускает глаза вниз и, уже не глядя на меня заискивающе, вдруг произносит достаточно жестким тоном:

— Позвольте дать вам нескромный совет… Не сочтите это наглостью, но не вмешивайтесь не в свои дела. А еще лучше возвращайтесь в Англию. Простите, если это покажется невежливым…

Я коротко бросаю:

— Спасибо за совет, — и спешу прочь.

Будет он мне еще советы давать! Кажется, я понимаю, о чем говорит этот урод — о нашей с Сингхом дружбе. О ней, похоже, болтает вся студия. Но если пропуск не отберут, я буду навещать Раджива, даже когда все закончится. Приходить и демонстративно ворковать с ним во время перерывов.

Я прекрасно понимаю, что ничего этого делать не буду, потому что у меня собственные дела, закончив которые я немедленно вернусь в Лондон. Две недели пролетели незаметно, а результатов никаких — ни убийцу Сатри, ни алмаз я не нашла, зря на меня возлагали такие надежды Элизабет Форсайт и Эдвард Ричардсон.

Камала, секретарь Ваданта, действительно подготовила документ о расторжении договора. В нем ничего опасного нет, во всяком случае, на первый взгляд. Я соглашаюсь с тем, что больше не исполняю обязанности помощника продюсера, и получаю оплату на свой счет, открытый в «Банк оф Махараштра». Не самый крупный банк, конечно, но патриотично.

С милой улыбкой Камала вручает мне карточку, с помощью которой я могу снять деньги, и предупреждает, что счет в рупиях. Знаком показывает, чтобы посмотрела на сумму, обозначенную на предпоследней странице договора. «Пайнвуд» в лице Престона и Ваданта слишком щедр даже по английским меркам. За мой «напряженный» труд на ниве Болливуда мне заплатили половину стоимости бутылки коллекционного «Макаллана». Это полмиллиона рупий! Роскошные отступные, чтобы больше не путалась под ногами. Престону не жалко — платит студия. Ясно, я его больше не интересую, яда в «Макаллан» ему не нужно, а свои обязательства перед Элизабет Форсайт он выполнил.

Это означает, что я должна сдать свой номер, если, конечно, не пожелаю оплачивать его и дальше из собственного кармана. Номер «люкс» с видом на залив в «Оберое» для меня откровенное излишество, я в Индии непонятно в каком статусе, вернее, уже завтра буду совершенно свободна, как мечтала в первый день пребывания в Агре.

Но меня все еще волнует невозможность найти хоть какую-то зацепку в гибели Сатри. Может, попросить Шандара, чтобы еще раз сводил к Чопре?

Я прошу у Камалы порекомендовать мне какой-нибудь приличный отель без излишеств, но чтобы и трущоб вокруг тоже не было. В результате оказываюсь перед симпатичным светло-желтым зданием с небольшими балкончиками (ни единого ржавого потека!) отеля «Гранд-резиденси» на углу 29-й и 24-й улиц в районе Бандра Запад в окружении зелени. Мне нравится…

Внутри почти японский минимализм, позволяющий отдохнуть от кричащих ярких цветов улиц, вежливый персонал и отличные двухкомнатные номера со спальней и кухней-гостиной. Для меня наличие кухоньки очень важно — соскучилась по еде из пакетов. Кухня, кстати, больше моей собственной и оборудована не хуже.

Немного дороговато — по 80 фунтов за ночь, но щедрый подарок «Пайнвуда» позволит мне здесь жить.

В отеле обнаруживается неплохой тренажерный зал, где я зависаю надолго. В зале пусто, только в углу старательно пыхтит полный индиец, пытаясь делать подъемы корпуса из положения лежа, но ему нет дела до моей закрытой футболки, мокрой от пота. Красота! Из-за отсутствия нормальных тренировок в последние дни я чувствовала себя отвратительно. Теперь все в порядке.

Конечно, было бы совсем неплохо пожить в свое удовольствие в этом отеле, но я и без того слишком долго этим занимаюсь — живу в свое удовольствие. То, что меня никто не беспокоит, не означает, что мне нечего делать. Едва ли я узнаю в Мумбаи еще что-то новое, кажется, стоит слетать в Агру. Я теперь человек от служебных обязанностей помощника продюсера свободный, могу себе позволить этакое разнообразие.

Во второй половине дня звонит Раджив и сообщает, что ему придется задержаться на несколько дней, чтобы объяснить свою концепцию руководству и показать некоторые снятые кадры. Это укрепляет меня в решении слетать в Агру. На вопрос, не передавал ли мне чего-то Престон, Сингх удивленно переспрашивает:

— Престон?

Это означает, что Престон забыл обо мне. Ну, и ладно.

Внезапно мне приходит в голову взять с собой Джаю. И девчонке будет интересно, и мне помощь в общении с теми, кто не знает английского. Джая предложению рада и сообщает, что есть поезд, который отправляется через три часа.

— Там хорошие вагоны, даже имеются очень хорошие.

Я, конечно, помню реакцию Престона на предложение Ваданта отправиться в Агру на поезде, но решаюсь:

— Поехали поездом.

После путешествия с Радживом мне ничего не страшно. Кому я должна сообщить о своем отсутствии? Получается — никому. Ну, и ладно, так даже лучше.

Мы берем билеты в самые хорошие вагоны. Уже на платформе в ожидании поезда я понимаю, почему Престон так возмущался. Поезд опаздывает на двадцать минут. Джая объясняет, что это вообще не опоздание. Я не понимаю, ведь это конечная, вернее, начальная станция?

— Ну и что? Ты куда-то торопишься?

— Конечно, Джая. Мы постоим там, постоим тут, задержимся несколько раз, и от целого дня ничего не останется.

Следует философское возражение:

— Завтра будет другой день.

Я даже не знаю, чего здесь больше — индуистской уверенности в бесконечности жизни или юношеской — в том, что все впереди. Наверное, поровну. В двенадцать лет и впрямь жизнь кажется бесконечной даже без всякой иной философии. В тридцать уже не кажется, потому что ты вдруг понимаешь, что больше трети уже прожито.

Если местные аэропорты Индии потрясают приезжих своей безалаберностью, то поезда просто шокируют. Кивая на пассажиров, расположившихся прямо на полу, Джая предупреждает, что при посадке стоит поторопиться, чтобы занять места. Я не понимаю:

— У нас же есть билеты.

— Конечно, но если ты будешь пялиться на других, то на твоем месте будет сидеть маленький ребенок, а потом придет его мама, и у тебя не хватит совести их выгнать.

В этом Джая права — не хватит. Но я возражаю:

— Но у мамы с ребенком есть свои билеты.

— Есть! Но в другой вагон и без места. Она скажет, что перепутала вагон.

Видя, как буквально вытягивается мое лицо, Джая смеется:

— Джейн, мы приехали на вокзал рано, наш поезд не опаздывает, не все в Индии так плохо. Я просто хотела, чтобы ты посмотрела, как садятся в поезда те, кто не может заплатить много денег. Мы поедем в одном из самых быстрых поездов — «Раджхани-экспресс». Есть еще быстрей и чище «Шабхани-экспресс», но он не ходит до Бомбея. Просто посмотришь Индию из окна поезда. Это не совсем то, что из окна машины.

О разнице в статусе и обслуживании поездов я знаю. Все же дни пребывания в Индии не прошли даром, насмотрелась разных видео, и на тему железнодорожных путешествий тоже. Видео, когда на поручнях гроздьями висят не поместившиеся в вагон пассажиры, а специальный служащий на локомотиве длинным шестом отгоняет зазевавшихся с путей, или когда крыши вагонов не видны из-за сидящих на них толп, впечатлит кого угодно. Индия, Бангладеш, Пакистан, Афганистан — здесь понятия безопасности на путях не существует. Как при этом поезда не давят десятки человек, остается загадкой.

Вагоны «слипинг-класса», например, вообще ни на что не похожи. В третьем, иногда втором классе пассажирских поездов люди едут даже в туалете, и никого тоже это не удивляет, Все облезлое, грязь, вонь, разруха, невыносимые условия… Впрочем, на железной дороге как везде.

Однако те, у кого есть возможность заплатить больше, создают себе условия. И о двух экспрессах — «Шабхани» и «Раджхани» — я тоже читала. Первый ходит только на не слишком большие расстояния, там сидячие места — кресла вроде самолетных, приличное обслуживание. Второй соединяет столицу страны со столицами штатов, делая по пути минимум остановок. Это далеко, Индия большая страна, потому места только спальные. Это вполне приличные, а по местным меркам шикарные двух— или четырехместные купе с таким же обслуживанием, в которое входит почти принудительное питание — нужно лишь уведомить проводника, вегетарианец ли ты.

Поезд идет от Мумбаи до Нью-Дели больше десяти часов, может, поэтому Престон предпочитает самолет?

В купе Джая что-то внимательно разглядывает за рамой зеркала, потом заглядывает по углам и авторитетно заявляет:

— Здесь тараканов нет!

— Чего нет?! — невольно ахаю я. Только этой дряни мне не хватало.

— Чего ты испугалась? Во-первых, я сказала, что их нет. Но даже если бы были…

— Джая, еще слово, и я выйду из поезда. Не хватало еще, чтобы в сумку залез какой-нибудь…

Девочка кивает:

— Для этого у меня целых три разных дезодоранта.

— Ты собираешься травить тараканов дезодорантами? Мне кажется, мы сами умрем в таком случае раньше.

Джая расставляет на столике нашего двухместного купе три дезодоранта и объясняет мне, как терпеливая учительница ученику-оболтусу:

— Тараканы очень не любят чужие запахи, не идут на них. Но за три-четыре часа к любому запаху привыкают. Вот сейчас, даже если они засели по щелям, ты для них чужая, твоя сумка тоже. Через три часа осмелеют и выйдут на разведку. Но если через три часа все обрызгать дезодорантом, запах снова окажется чужим, и они присмиреют.

Она продолжила бы развивать свою антитараканью теорию и дальше, но я взмолилась:

— Джая, перестань!

— Как хочешь, — пожимает она плечами и принимается устраиваться на верхней полке.

То ли тараканов действительно не было, то ли их распугали дезодоранты Джаи (она трижды распрыскивала их по всем вещам в купе, в том числе и на содержимое моей сумки), но усатые наглецы нас не беспокоили.

Я понимаю, почему Престон не переносит индийские поезда, даже такие, как «Раджхани-экспресс» — у него же нет попутчицы с тремя дезодорантами.

Кстати, все три спасительных средства лучших европейских брендов. Отменный, ненавязчивый запах. Я изумляюсь:

— Джая, ты пользуешься такими дорогими дезодорантами?

Она снова пожимает плечами:

— Ты предпочла бы запах карболки или хлора?

Ого! Кажется, моя девочка не так проста.

— Джая, расскажи о своей семье.

— Зачем тебе?

— Ну с кем ты живешь? Где, в каком колледже учишься?.. Я же ничего о тебе не знаю. — Чтобы немного польстить ей, я добавляю: — Ты так гордо произнесла свою фамилию. Знаешь, моего доктора в Лондоне зовут Викрам Ратхор.

Джая бросает на меня пронзительный непонятный взгляд и начинает рассказывать, но не о себе, а о раджпутских фамилиях.

— Ратхоры одна из кул Солнечной Линии.

— Из чего?

— Кула — это большой род, фамилия. Существуют Сурьявамша — Солнечная, Чандравамша — Лунная, Ангикула — Огненная и Нагавамша — Змеиная Линии раджпутских кул. — Произнося название последней, девочка даже морщится, из чего следует, что кула презренная. — Существуют тридцать шесть старинных царских кул, в основном Солнечной и Лунной Линий. Ратхор одна из них, причем одна из самых древних. Ратхоры произошли от самого Рамы.

Вот откуда такая гордость из-за своего происхождения. Но Джая серьезна, серьезна и я. Шотландцы тоже гордятся своими предками, и мы знаем родословную на много колен вглубь и можем рассказать немало славных историй о предках. Я уважаю это стремление Джаи знать о тех, кто носил такую же фамилию до тебя.

А Джая продолжает свою соловьиную песнь:

— Есть, конечно, еще Гухилоты, эти любители мышей или черепахи Каччва, много еще всяких, но большинство запятнали себя предательствами.

Я поняла, что рискую выслушать длиннейшую лекцию об истории разных предательств людей, о которых не только не имею понятия, но и имена которых не смогу запомнить.

— А Сингхи, они тоже древние?

— Сингхи да, но не такие, как Ратхоры. Ратхоры настоящие раджпуты, они кшатрии и презирают блеск золота.

— А Сингхи кшатрии?

Я уже вспомнила, что кшатрии — это воины.

— Да, тоже.

— А Чопра?

Джая презрительно морщится:

— Чопра — торговцы.

Мне хочется сказать, что без торговцев мир едва ли бы выжил. Кшатриям тоже нужно что-то есть и во что-то одеваться, не самим же выращивать рис или ткать ткани. Но Джаю занимает другое:

— Знаешь, Моголы зря воображали, Джехангир и Шах-Джехан вовсе не были чистокровными Моголами.

Приходится вспоминать, кто такой Джехангир. Кажется, сын Великого Акбара и отец «нашего» Шах-Джехана, о котором Раджив снимает фильм.

Джая подтверждает:

— Джехангир сын Акбара и Джодхи, которая была раджпуткой. — Мимика и жестикуляция Джаи столь выразительны, что я поняла бы ее даже на хинди. — Значит, Джехангир наполовину раджпут. У него было несколько жен — раджпутских принцесс, и мать Шах-Джехана тоже. Да, — настойчиво повторяет Джая, хотя я совсем не возражаю, чтобы мать Шах-Джехана оказалась даже китаянкой или саамкой, — Билкис-Макани раджпутская принцесса. Да, она внучка великого раджпутского полководца Ман Сингха. Шах-Джехан на три четверти раджпут. А вот ваша любимая Мумтаз персиянка и испортила всю кровь, после нее сплошное безобразие!

Что-то здесь не так, похоже, у Джаи неоднозначное отношение к прекрасной Мумтаз, в память которой построен Тадж-Махал. Но меня это волнует мало. Честно говоря, куда больше наличие или отсутствие тараканов в купе. Чужая история…

Но это не так. Прислушавшись к себе, я вдруг понимаю, что мое «чужое» сердце задевает нелестный отзыв Джаи о Мумтаз. С чего бы, неужели потому, что я видела отснятый Радживом материал фильма о Мумтаз? Какое дело лондонскому булыжнику в моей груди до далекой индийской Мумтаз, жившей четыре сотни лет назад?

— Но Мумтаз, кажется, искренне любила своего мужа и детей тоже…

— А кого ей еще любить? К тому же это Джехан! — фыркнув, отвечает Джая.

Мне с трудом удается сдержать улыбку, кажется, я поняла причину горячности девочки — Джая ассоциирует Джехана с Радживом, а Алисию с Мумтаз и не может простить красавцу Сингху его экранной любви к заокеанской актрисе Хилл. Исторические, киношные и современные реалии тесно переплелись в этом праведном гневе Джаи Ратхор. Пожалуй, спор ни к чему хорошему не приведет, и я пытаюсь перевести разговор на то, что еще видно за окном.

О себе девочка так и не рассказала.

Шандар не нашел нужным объяснить, кто она. На студии же, когда я пристала к ней слишком цепко, заставив объяснить, почему она так хорошо знакома с продукцией Болливуда, Джая объяснила, что часто бывает рассказчицей, потому ее и любят в трущобах.

— Кем? — переспросила я.

— Рассказчик — это тот, кто ходит в кино, запоминает все, что увидел, и потом пересказывает другим, у кого нет денег на билет. Я часто рассказываю фильмы и книги.

— А ты где все это узнаешь?

Она недоуменно пожимает плечами:

— Смотрю и читаю, где же еще?

Все верно, где еще?

Джая по-прежнему остается для меня загадкой. Она свободно говорит по-английски, правда, с сильным акцентом, но акцент фальшивый — увлекшись, Джая про него забывает. Знает французский, хотя и не так хорошо. Знает имена не только актеров и актрис Болливуда, что было бы неудивительно, но и имена писателей и поэтов, причем не только индийских.

Ей знакомы Киплинг и Шекспир (что она усвоила из творчества великого англичанина, неизвестно), и даже стихи Салмана Рушди. Я давно поняла, что она родилась и выросла не в Сакинке или подобном месте, а горделивые слова о царской принадлежности рода Ратхор это подтверждают.

Но девочка категорически не желает говорить о себе, а если я пытаюсь расспрашивать, ловко переводит разговор на другое.

Она ершистая и решительная. Однажды, заметив, что какой-то мальчишка что-то отобрал у младшего, Джая, раньше чем я успела отреагировать, дала обидчику несколько решительных оплеух. А после, довольная собой, махнула рукой и сказала мне:

— Пойдем.

— Где это ты научилась драться? — спросила я.

— В Дхарави.

Но я-то догадалась, что она врет.

Джая удивительная девчонка — для меня она символ современной Индии. Свободно пользуется айфоном и лэптопом, говорит на двух европейских языках и знает европейские реалии. Но я видела, как истово она подносит дары изображению слоноликого бога Ганеши и почитает предка Ратхоров Раму. Джая свободно пользуется вилкой и столовым ножом, но так же легко может есть кусочком лепешки чапати или вообще пальцами. Ее не смущает роскошь любых апартаментов и грязь любых трущоб. В этой двенадцатилетней девчонке легко соседствуют европейские знания и мудрость веков ее народа, взрослая опытность и детская непосредственность, спокойствие индусов и взрывной характер современного человека. Латинский шрифт и письмо деванагари, скоростной экспресс или самолет и немыслимо тарахтящие тук-туки, жизнь по правилам европейской цивилизации или согласно дхарме… — это все Джая, но это все Индия.

Индия такая же. Блеск и нищета, трехсотметровые номера отелей и тючки с тряпьем на крышах халуп для тех, кто спит прямо на улицах, блеск начищенных лобби и их кондиционированный воздух и вонь загаженных мусором улиц… Суперсовременный аэропорт соседствует со страшными трущобами, с грандиозного моста Бандра-Уорли открывается вид на иглы высоток и обтекающие их рваные крыши халуп, роскошные, украшенные стразами Сваровски машины стоят в одних пробках с едва живыми такси-«Фиатами», тук-туками и гружеными повозками с тощим индийцем в качестве тягловой силы… запах гнили и смог для всех один… и жгучее солнце тоже. Здания банков из стекла и бетона соседствуют с храмами, а культ денег спокойно уживается с миллионами (!) самых разных божеств. Многобожие, множество религий и просто верований, множество языков (пусть имеющих одну основу — санскрит), разные кухни, в которых одни не едят говядину, другие свинину, а третьи и вовсе мясо, разные обычаи… — здесь все разное, хотя из-за очень пестрой картины это замечаешь не сразу. Индия — огромный человеческий котел, и, если она существует в таком виде, значит, у человечества еще не утеряна способность договариваться и считаться друг с другом. Это хороший знак.

Чтобы понять эту страну, в ней нужно родиться. Чтобы не пытаться осуждать, нужно принять ее сердцем. К моему изумлению и, честно говоря, некоторому неудовольствию, мое сердце приняло Индию.

Я от души благодарна Элизабет Форсайт и Эдварду за такое непростое путешествие, Престону за знакомство с Радживом и Кирану за Джаю. Несмотря на полную неудачу в расследовании (надеюсь, только пока), я чувствую, что без этого опыта моя жизнь была бы ущербной. Я забыла о намерении пробыть в жаркой Индии всего две недели, меня по-прежнему коробит от грязи и вони, от беспорядка и необязательности, но я уже приняла эти реалии. Помог Раджив с нашим путешествием или мое странное сердце? А может, и то, и другое и еще Джая?..

Мы в Агре второй день. Отель, конечно, попроще, мне номер с личным видом на Тадж-Махал из ванны ни к чему. Абдул Рахани, который остался в Агре с аппаратурой и техниками, моему появлению рад и советует «Бхуми-резиденси», расположенный неподалеку от их «Тадж-плаза» и «Обероя».

В отеле все хорошо, кроме одного — покрытые известковым налетом краны в ванной давно следовало бы почистить. Насчет тараканов Джая снова авторитетно заявила, что их нет.

Я сомневаюсь, потому что за огромными застекленными стенами лобби отеля захудалый индийский двор с мусором и ставшей уже привычной неухоженностью. Но нам некогда любоваться видами из окон лобби или номера, мы мотаемся по Агре, вернее, вокруг Тадж-Махала. Меня как магнитом тянет к Западным воротам. Джая не протестует, напротив, интересуется моим самочувствием.

— Я плохо выгляжу? — спрашиваю я.

— Нет, хорошо. Тебе так нравится Тадж-Махал?

— Да. — Не говорить же ей, что здесь совершено преступление, которое я обязана раскрыть.

У меня невыносимое ощущение дежавю. Нет, не в Тадж-Махале, а где-то рядом. Мы идем в Красный Форт, и в его воротах снова возникает это же ощущение. Потом я тащу Джаю на место, где когда-то стояло поместье брата Мумтаз. Потом снова в Тадж-Махал…

И ведет меня туда не разум, а мое «чужое» сердце. Ему-то что за дело? Это не интуиция, которая способна подсказать, нет, это именно сердце требует обойти знакомые ему места.

Конечно, они знакомы и мне, ведь в Красном Форте мы снимали два дня, Западные ворота и место бывших дворцов мне показывал Раджив, а где-то в Тадж-Махале убили Сатри.

Тапар больше в полицейском участке не работает, узнать ничего нового не удается, мне очень неспокойно, как, собственно, неспокойно и в самой Агре, и я решаю, что нужно возвращаться в Мумбаи, чтобы попросить Шандара снова свести меня с Чопрой. Иного выхода нет.

— Джая, ты когда-нибудь слышала о чатристах, поклонниках богини Кали? — спросила я как-то.

— Конечно. Это богиня времени и смерти. Да, много чего… — ответила девочка.

— Я о богине читала, но не могу найти материалы о ее поклонниках-чатристах.

Джая хмурится:

— Тебе лучше не знать.

— Почему?

— А зачем тебе?

Ясно, что она не желает говорить. Но мне интересно почему? Если Джая уперлась или чего-то не желает, ее не заставишь никакими средствами.

Джая осталась в Агре, у нее здесь родственники и дела (!), а я вернулась в Мумбаи. Провожая меня в аэропорту (благословенный день, когда есть прямой рейс в Мумбаи), девочка берет с меня клятву, что я буду осторожной и не натворю чего-нибудь до ее приезда. Прямо моя итальянская тетушка со своими волнениями!

Я обещаю, не подозревая, насколько этот мудрый ребенок прав в своих опасениях, что буду осторожна.

Шандара нет в Мумбаи, потому встреча с Чопрой откладывается на неопределенное время. Теперь я маюсь от безделья в Мумбаи, но не так, как в Агре. Сердце снова тянет туда, но я приказываю ему: «Цыц!»

Снова и снова провожу часы перед лэптопом. Кажется, я уже знаю все обо всех (какая самоуверенность!).

К вечеру приходится констатировать, что еще один день прошел впустую, я ни на шаг не приблизилась к разгадке убийства Сатри и похищения алмаза. Решаюсь позвонить Эдварду, но того нет в Лондоне, и разговаривать он не может. Звоню по защищенной линии Кэрол с вопросом о том, что слышно в расследовании. Та чуть смущенно отвечает, что террористами признаны члены ИГИЛ (раньше сказали бы «Аль-Каиды»), это они совершили налет, захватили заложников, убили Санджита и украли алмаз. Виновные убиты при попытке самого штурма Букингемского дворца, а убившие индийского режиссера застрелены при аресте, так как оказали вооруженное сопротивление.

Это я уже читала в прессе. Кэрол повторяет нелепицу, что означает закрытие дела…

Мне тошно и от неудач, и от всеобщей лжи, и от реалий Мумбаи.

А еще мне тошно от одиночества. Впервые за много лет мне плохо от того, что я свободна и ни от кого не завишу. Может, не стоило прилетать в эту Индию?

Раджив в Лондоне. Как я ему завидую! Даже октябрьский хмурый Лондон во сто крат лучше жаркого Мумбаи!

Раджив сообщает, что вернется завтра.

А Джаи все еще в Агре. Объяснила мне коротко и емко:

— У меня дела!

Какие дела могут быть у двенадцатилетней девчонки?

Звонок от Девдана раздается ближе к вечеру. Уже перестав надеяться на встречу с бывшим охранником, я не верю, что это он. Бедолаге приходится повторять, что именно я кричала вслед, когда он карабкался по круче в день нашего с Джаей появления в Сакинке.

Девдан просит встретиться на пляже Чоупатти сегодня вечером. Обещает ответить на мои вопросы, но как его найти и где именно на многолюдном пляже состоится наша встреча, не говорит.

— Вы приходите туда, я вам позвоню и скажу где.

Разумная предосторожность с его стороны, но мне она не очень нравится. Не люблю сюрпризы, если только не устраиваю их сама.

Но приходится соглашаться.

Вечером Чоупатти забит даже больше, чем днем. Вечернее солнце не такое жаркое, к тому же сам пляж развернут на запад, и полюбоваться садящимся за Малабарский холм солнцем приходят многие.

Здесь немало людей европейской внешности, потому я не выделяюсь совсем. Побродив в оговоренный срок по песочку Чоупатти, я уже решила было уйти, так никого и не дождавшись, как вдруг раздается звонок. Номер незнаком, но это неудивительно, я же не знаю, откуда позвонит бывший охранник. Наконец-то!

Резкий мужской голос окликает:

— Майя, намасте!

— Что?

— Извините, я ошибся номером…

Человек говорит по-английски плохо, еще раз извинившись, отключается. Действительно ошибся? Не люблю я такие оплошности, когда нервы напряжены.

Я укоряю сама себя: почему напряжены? Какая может быть опасность? Я же просто встречалась с бывшим охранником посреди пляжа, где по вечерам собирается половина города.

Пока я размышляю, ошибка это или нет, раздается второй звонок. Прежде чем ответить, я смотрю на номер. С него Девдан звонил вчера.

— Я вас вижу. Найдите удобное место, я подойду.

Наверняка и первый звонок был от него, попросил кого-нибудь, чтобы проверить, я ли это. Тоже мне конспиратор! Но я соглашаюсь.

Вообще-то за мной уже третий день хвост. Глупый, такой, от которого оторваться ничего не стоит, два раза я так и поступала, но сегодня после звонка Девдана перезвонила Ароре и потребовала убрать от меня дурацкую охрану. Тот заверил, что никого не приставлял… Конечно, я не поверила и пообещала осложнить его сопровождению жизнь. Мы остались недовольны друг другом…

Сейчас два придурка снова маячат вдали, старательно делая вид, что любуются закатом. Вообще-то они не так глупы, ведь по пути к пляжу я от них оторвалась. Надо же… Я бы смогла исчезнуть и сейчас, но тогда меня не найдет Девдан. Ладно, поговорю с ним, а потом подойду к охранникам и прямо попрошу оставить меня в покое.

Найти свободное местечко на пляже перед закатом не так-то просто, но мне везет — пара французов предпочитает вернуться в кондиционированную прохладу отеля, женщина, заметив, что я ищу место, знаками зовет меня, показывая, что их место освобождается. Поблагодарив, я пристраиваюсь и жду Девдана.

Он подходит почти сразу. Да, это тот самый мужчина, что удирал от нас с Джаей, но я не могу быть уверена, что это именно Девдан. Задаю несколько уточняющих вопросов. Судя по ответам (а он не лжет — это я могу определить по мимике), он и есть тот охранник, которого я ищу.

Я предлагаю ему еще пятьдесят фунтов, если расскажет, почему сбежал, даже не забрав зарплату, и о своем последнем рабочем дне.

Девдан объясняет, что деньги ему были очень нужны — больна маленькая дочка, самая маленькая, та, что была у жены на руках. Малышка не ходит, ей нужна операция… Но лучше было удрать, чтобы остаться живым, ведь иначе его семья погибнет, он единственный работник…

Я сочувствую бедолаге, но меня куда больше интересует, почему он испугался.

— Так после чего вы сбежали?

— Хамид Сатри попросил нас с Мурти посторожить его ночью возле… ну, знаете, Тадж-Махал…

Я киваю:

— Понятно… Вы сторожили?

— Да, я в восточной башенке, а Мурти у входа…

Из его дальнейшего сбивчивого объяснения я понимаю, что ночь была лунной и спрятаться было очень трудно, но, кажется, им удалось.

— Вы получили свои деньги за охрану?

Черт возьми, если он будет мямлить про лунную ночь еще полчаса, то я рискую не узнать, что же именно делал сам Сатри в это время.

— Да, но на следующий день Сатри пропал! Совсем пропал, понимаете?!

Это я понимала. Но почему это так испугало охранников? А Девдан продолжает:

— А потом пропал и Мурти, его нашли мертвым в Джамне. Я испугался и сбежал…

— Что делал Сатри, пока вы охраняли?

— Не знаю… его там не было…

Я не успеваю изумиться нелепому ответу, Девдан явно увидел моих «сопровождающих» и занервничал. Беспокойно оглядываясь, он бормочет:

— Я вам позвоню… потом позвоню…

В конце концов Девдан попросту сбегает, гнаться за ним нелепо — человеку затеряться в мумбайской толпе ничего не стоит. Деньги остались у меня в руках, хотя бывший охранник мог воспользоваться моей мгновенной растерянностью и выхватить их. Звать на помощь я бы все равно не стала.

Я в ярости поворачиваюсь к «хвосту». Какого черта?! Но их, конечно, уже не видно. Я тут же набираю номер Ароры:

— Я просила вас убрать этих идиотов сопровождающих! Вы мешаете, а не помогаете!

Голос Калеба серьезен:

— Мои люди не следят за вами, мисс Макгрегори.

— А кто уже третий день путается у меня под ногами?

— Я выясню. Но вам не стоит ходить в такие места, как Чоупатти.

Это называется, он за мной не следит!

Вернувшись в номер, я перезваниваю Девдану, но его телефон выключен, он явно испугался моих сопровождающих.

Наконец я решаю вернуться к работе и долго изучаю схему и видео Тадж-Махала. Где там эта восточная башенка, в которой стоял Девдан?

Ничего похожего. У Тадж-Махала четыре минарета — они не похожи на башенки. Видео подтверждает, что спрятаться там нельзя. Кроме того, восточных башни две.

Но что-то подсказывает мне, что бывший охранник не врал. Может, он просто спутал понятия «право» и «лево»? Я переворачиваю схему, но это мало что меняет.

После нескольких угроз терактов в Тадж-Махале установлена круглосуточная (усиленная по ночам) военизированная охрана — по внешней стене прогуливаются автоматчики. Ночью часовые стоят в угловых башнях и башнях по всему периметру, прятаться от них там же, по меньшей мере, глупо.

Что-то во всем этом не так…

Убийство Сатри, похоже, списали на мистику и чатристов, но как мог Сатри что-то делать в тщательно охраняемом Тадж-Махале, а Мурти с Девданом его сторожить буквально под носом у охраны?

Я решаю все же сходить к толстой Фатиме. Может, на рынке найдется кто-то, кто знает английский. Мне нужно узнать, не случилось ли чего с Девданом, и отдать деньги, которые он не забрал. Конечно, мне пятьдесят фунтов вовсе не лишние, но хочется помочь маленькой девочке, которой нужна операция.

А еще бы я хотела подробней расспросить Девдана, где были охранники, где был и что делал сам Сатри.

Утром я обнаруживаю, что за мной снова следят и снова те два придурка. Но во второй половине дня мне надо улетать с Радживом в Агру, так что я просто махнула на них рукой. В Агре за мной следить будет просто невозможно, Агра не Мумбаи.

Машина отеля довозит меня до круглой площади Матунга, где я легко ловлю такси. Мельком замечаю, что водитель из отеля, высадив меня, о чем-то сообщает кому-то по телефону. Возможно, отчитывается, что уже свободен, у них же каждый километр на счету.

Таксист неприятно удивлен двумя обстоятельствами: тем, что ехать нужно в Сакинку, и тем, что за нами явно увязалась «Тата».

— Сакинка не лучшее место для мисс…

— Я знаю. Мне только до рынка, я передам пакет человеку, и поедем обратно, я заплачу двойную цену.

Меня неприятно поражает настойчивость идиотов Ароры — на что они надеются, преследуя меня? Я понимаю, что встретиться с Девданом при таком сопровождении у меня не получится — вчера он испугался их как огня и сбежал. Потому я пишу записку с извинениями и вкладываю в нее деньги. Надеюсь, Девдан сообразит перезвонить еще раз.

Водитель такси ехать дальше рынка категорически отказывается, а как только я вышла из машины, тут же уехал. Народу не так много, и меня явно сторонятся. Имя Девдан на всех действует магически — люди становятся глухими и непонимающими. Мои сопровождающие делают то же — прикидываются, что видят меня впервые.

Я вынуждена сама пройти до конца улицы, чтобы найти дом Фатимы и попросить ее передать Девдану деньги. Прекрасно понимаю, что деньги до семьи не дойдут, но мне нужно, чтобы парень мне позвонил. Фатима понимает английский, я это заметила во время предыдущей встречи. Может, она скажет мне, что случилось с Девданом?

Фатима по-английски действительно понимает, но страшно недовольна.

— Зачем вы искали Девдана? Он вчера вернулся перепуганный, забрал всех и уехал отсюда! А у них больная девочка, и им негде жить! Зачем фиранги не дают покоя хорошим людям?

— Вчера я предлагала ему деньги на лечение дочери, но он испугался и не взял… — Я пытаюсь неуклюже оправдываться.

Фатима снова поджимает губы.

— Значит, плохо пытались.

— А вы не можете передать им деньги?

Если женщина деньги возьмет, то есть вероятность, что Девдан либо никуда не делся, но в районе заговор против меня, либо оставил свои координаты. Мне очень жалко семью парня, но я искренне не понимаю, чего он вчера так испугался.

Фатима качает головой:

— Нет, мисс, я не знаю, куда они уехали, и чужие деньги не возьму. И никто не возьмет.

По тому, как она повысила голос, я понимаю, что заговор в районе существует, мне никто ничего не скажет и даже к рынку лучше не возвращаться. Вот когда пригодится «хвост»!

Я благодарю толстую Фатиму, прячу деньги с запиской и открываю в Гугле карту Мумбаи, чтобы посмотреть, есть ли выезд по улице в другую сторону. Он есть, но, чтобы не выяснять отношения с людьми в машине, держащейся чуть поодаль, я решаю пройти вперед за поворот, там начинается улица, которая называется, как и район, — Сакинка. Это одна из моих самых больших ошибок, которая обходится мне дорого.

Повернув, останавливаюсь, потому что на карте все выглядит несколько иначе. Никакой улицы, по которой можно было бы проехать, нет и в помине, только проход между домами и небольшая площадка, основательно заваленная мусором. Можно еще пройти вперед, но едва ли машина последует за мной. Помня, что проходы в трущобах часто выводят на новые улицы, я снова открываю Гугл. На айфоне не столь хорошее разрешение, чтобы увидеть, что меня ждет впереди.

А из трущобы нужно выбираться, у меня деньги, лэптоп и еще много чего.

Карта сообщает, что проход между домами выводит на улицу Сакинка, но проверить это я не успеваю…

Мое тренированное тело реагирует раньше, чем происходит само нападение.

Многие допускают ошибку — если нападение сзади с захватом за горло, отклоняются вперед, пытаясь перебросить противника через себя. Во-первых, это усиливает давление на горло, перекрывая доступ воздуха, во-вторых, противник может оказаться слишком тяжелым, чтобы его перекинуть через голову. Есть другой способ — сильно откинуться назад и постараться уронить противника, падая на него. При этом главное — увернуться и не позволить противнику завалить тебя совсем.

У меня все получилось — я выскользнула.

Но в следующее же мгновение замерла на месте от удивления — оказывается, на меня напал один из тех, кто меня же и сопровождал. Я могла бы справиться и с двумя — только куда после этого деваться? Наверняка из соседних халуп появятся желающие помочь совсем не мне.

— Двое на одну — нечестно… — ворчу я.

Какое-то время мне удается отбиваться, но потом все равно меня скрутили и ткнули лицом в уличную грязь.

И вдруг один из тех, кто на меня нападал, падает в грязь рядом со мной и затихает. Захват второго слабеет, я резко оборачиваюсь. Калеб Арора! Вот кто оказал мне неожиданную помощь.

— Вы целы? — спрашивает он.

— Не совсем, но спасибо вам. Откуда вы здесь?

— Я обещал Ричардсону следить за вами. — Арора наклоняется к первому, кого ему удалось «вырубить», после занимается вторым. Первый, судя по всему, мертв, а вот второй явно жив, потому что стонет. — Помогите дотащить его до машины. Нужно узнать, кто это.

— А… Разве это не ваши люди? — удивляюсь я.

— Я что, идиот? — возмущенно отвечает Калеб. — Беритесь! Надо смываться, пока не набежали местные. У вас есть какие-нибудь деньги?

— Да.

— Положите рядом с этим парнем, это отвлечет их на время.

Он прав, я щедро разбрасываю пятифунтовые купюры вокруг трупа и хватаю живого бандита под мышки.

Мы вынуждены удирать на машине моих обидчиков. «Тата» Ароры стоит возле рынка, он кивает мужчинам в сторону ресторана «Лаки»:

— Там нападение и труп.

Отъехав на своей «Тате» на безопасное расстояние, Арора останавливается, чтобы задать мне вопросы.

— Давно они за вами следили?

— Несколько дней. Я вам выговаривала, считая, что это ваши люди.

Арора склонился над моим обидчиком:

— Кто ты? Кто тебя нанял следить за мисс?

В ответ следуют ругательства на каком-то из местных языков.

Арора морщится, а после достает кинжал.

— Я бы ему язык отрезал, чтобы не ругался, но нельзя, он еще должен все рассказать. Что будем резать сначала — нос или уши?

Бандит не сводит глаз со сверкающего лезвия, а потому не видит, как Арора мне подмигивает. Острием кинжала Арора проводит тонкую линию на коже связанного, оставляя красный след из капелек.

— Только нужно его из машины вытащить, чтобы все кровью не перепачкать. Когда уши режут, крови много бывает, — продолжает Арора.

Я серьезно киваю, делая вид, что соглашаюсь с ним.

Испугавшись перспективы остаться без носа или ушей, бандит начинает говорить. Конечно, я ничего не понимаю, кроме слова «Феникс», а Арора объясняет, что эта фирма занимается сыском и охраной.

Арора не режет уши парню, но вырубает его ударом рукояти пистолета и вытаскивает из машины:

— Пусть полежит, пока не очухается. Поехали.

— Куда?

— Я знаю эту фирму и ее главу. Служили вместе.

Название сродни «Отелю Либерти», по лондонским стандартам фирмой здесь и не пахнет, но для Мумбаи вполне подходит. В облезлом доме мы не без труда находим обшарпанную дверь, которую Арора попросту выбивает ногой. Опасно, потому что в ответ можно получить пулю в лоб, эти люди наверняка вооружены.

Но Калеб явно знает, что делает, — глава фирмы при виде моего защитника начинает прямо-таки трястись. А уж извиняется…

Я интересуюсь, что он говорит.

— Объясняет, что не подозревал, что вы под моей защитой, не то своим людям и смотреть бы запретил в вашу сторону.

— Зачем его люди пытались меня схватить?

Это интересует и самого Арору, но объяснения владельца «Феникса» ничего не дают. Человек, заказавший меня, явно фиранги, даже англичанин, однако имя назвал фальшивое — Джон Смит.

Владелец «Феникса», видя мой интерес, переходит на английский. Арора чуть хмурится, наверное, из-за плохого английского, но меня акцент не беспокоит, было бы понятно.

— Как выглядел этот англичанин? — задаю я вопрос.

Бывший коллега Калеба описывает… Томаса Уитни!

— Калеб, это Томас Уитни, менеджер «Антиса», он был связан с Сатри!

Я не знаю, как скорее объяснить, что такое «Антис» и при чем здесь я.

— Откуда он узнал, что я здесь, и почему преследовал меня?

Арора снова спрашивает, но на маратхи, и остальной разговор тоже идет на маратхи (или хинди, я все равно не понимаю).

— Калеб, нужно найти этого Уитни, он явно знает о Сатри больше, чем сказал нам в Лондоне.

— Да-да, конечно. Поехали.

— Куда мы едем?

Арора только что поговорил с кем-то по телефону (опять на маратхи!), я разобрала только имя Томаса Уитни и Джона Смита, а потому уверена, что едем к Уитни. Но Арора мотает головой:

— Нет, ко мне в кабинет. Сейчас об этом Уитни все разузнают, тогда отправимся к нему.

Я могу опоздать на собрание группы, которое Раджив назначил на полдень, а то и вообще на рейс в Агру, но приходится соглашаться. Я ведь теперь не помощник продюсера.

Кабинет Калеба Ароры больше похож на кабинет Престона, чем Тапара, — основательно и довольно претенциозно.

— Присаживайтесь. Воды, лимонада, сока?

— Нет, спасибо.

— Сейчас поедем…

Калеб выходит из кабинета, его голос слышен в соседней комнате, а я осторожно оглядываюсь. Но не обстановка меня смущает, а запах. Пахнет чем-то знакомым. Это «Макаллан»! На боковом столе у стены стакан с остатками янтарной жидкости в нем. Я принюхиваюсь: и еще здесь курили — тянет сигарным дымом.

Еще один любитель шотландского виски и хороших сигар?

Додумать не успеваю, Арора зовет меня с собой. Но не искать Томаса Уитни, а напротив, предлагает мне рассказать, что я о нем знаю. Беседуем почему-то не в его кабинете (честно говоря, хочется еще принюхаться), а в какой-то переговорной, где под потолком крайне лениво крутятся большие лопасти вентилятора. Я осторожно рассказываю об отношениях Уитни и Сатри, о том, что алмаз в Лондон привез именно Томас.

Потом Ароре что-то сообщают, и он кивает:

— Есть адрес, поехали.

Томас Уитни остановился не в отеле, а в одном из домов, вокруг которых множество халуп. Что за соседство — здесь с балкона видишь только чьи-то безобразные крыши, а под окнами мусор, сушится одежда, бегают собаки… Дом где-то на северо-западе, я уже немного ориентируюсь. Это хорошо, поскольку мне надо успеть на студию хотя бы до отъезда группы.

Картина мало напоминает особнячок на Сент-Джеймс, но, видно, Уитни так удобней. Если это вообще тот самый Томас Уитни.

Мы не успеваем выйти из машины, как из двери дома выскакивают двое и опрометью несутся прочь. Вид мужчин не оставляет никаких сомнений в том, что их намерения не были чисты. Арора машет мне:

— Третий этаж!

Мы мчимся наверх по лестнице (лифт не работает). Дверь в нужную квартиру прикрыта, но не закрыта. Калеб с пистолетом заскакивает первым, делая мне знак, чтобы не спешила.

— Полиция! Томас Уитни, полиция!

Мы опоздали, это действительно Томас Уитни, но он лежит с дыркой в голове, глядя неподвижными глазами в потолок.

Арора звонит в полицию и сообщает, что в квартире труп мужчины…

Я в это время подхожу к столику у дивана. На нем лэптоп, он прикрыт, но не закрыт. Подняв верхнюю часть, я вижу фотографию, которая заставляет на мгновение замереть, — на ней мы с Алисией во время поездки в Агру! Теперь я понимаю, как Уитни узнал, что я не в Лондоне, а в Мумбаи, и как меня найти. «Хвост» у меня появился после нашего возвращения. Мало того, это не просто фотография, это отчет Алисии Хилл о том, как я провожу время!

Я проверяю карманы пиджака Уитни, который висит на спинке стула. Мобильный убийцы не взяли. Что ж, очень хорошо. Список контактов длинный, но Алисия в начале этого перечня.

— Джейн, нужно поторопиться, сейчас приедет полиция. Что вы там нашли?

— Ничего…

Оставив Арору в квартире, я пулей вылетаю из нее. Только бы поймать такси и добраться без пробок. К счастью, от Сезар-роуд до студии совсем недалеко и пробок здесь практически не бывает.

Сбор группы уже закончился, но они еще не разошлись. Раджив мне рад:

— Джейн… Где ты была?

Я буквально отодвигаю его:

— Потом. Где Алисия?!

Майя кивает на дверь дамской гримерки:

— Там…

Я буквально врываюсь в гримерку и захлопываю за собой дверь.

Алисия оборачивается ко мне от окна (курила, стараясь, чтобы дым не учуяли в коридоре):

— Джейн? Что случилось?

— Ты… Это ты сообщила Уитни, кто я и где я?!

— Я… я просто похвасталась селфи…

Она могла не объяснять — наличие ее телефона в контактах Уитни и снимок в его лэптопе говорили за нее.

— Лжешь! Ты следила за мной с первого дня моего появления в Агре. Ты свела Сатри и Уитни?

— Но в этом нет ничего противозаконного…

Она права — ничего противозаконного нет.

Я замечаю, как Алисия осторожно двигается к своей сумке. Что у нее там, пистолет? С оружием на студию не пропустят, но Алисия всегда проезжает в машине Кадеры.

Я продолжаю ее пытать, делая вид, что не замечаю ее движений.

— За что Уитни заплатил Сатри двадцать миллионов?

— За алмаз…

— За что именно?

— Он купил алмаз, — почти недоумевает Алисия.

— Уитни — владелец алмаза?

— Да, давно. Он купил его у Сатри еще до выставки.

Вот откуда двадцать миллионов! Сатри продал алмаз, цена которого в двадцать раз выше, только чтобы срочно получить деньги! Но не успел их получить, и его убили.

— Вы с Уитни погубили Сатри! Но Уитни уже заплатил за это.

— Заплатил?

— Да, его только что убили.

Алисия открыла рот от удивления, но тут в дверь заколотили снаружи, и послышался взволнованный голос Раджива:

— Джейн! Алисия! Откройте! Что у вас там творится?!

Я надеюсь все же выжать из Алисии правду раньше, чем дверь под напором Сингха слетит с петель.

— Ты выследила Сатри и сдала его людям, которые его потом убили?

— Я?.. Нет! Его выследили английские спецслужбы.

— Что?!

На кой черт болливудский продюсер английским спецслужбам? Но задать этот вопрос я не успеваю, потому что Алисия произносит нечто, что заставило меня буквально схватить ее за горло:

— Да, за ним пришли Санджит и английский офицер разведки. Пожилой такой, с трубкой… как у Шерлока Холмса…

— Повтори. — Я не верю своим ушам.

— Санджит…

— Про англичанина повтори.

— Пожилой, седой с пустой трубкой, как у Холмса. Шрам на правом запястье… Я его потом видела в самолете в Мумбаи.

Она описывала Эдварда, и я поняла, что Ричардсон не просто знал Санджита, но и помог выследить Сатри. Но зачем?!

Понятно, что Алисия не знает зачем. И все же вся моя злость выплескивается на нее.

— Ты! Дрянь! Ты сейчас клевещешь на достойного человека!

Я готова задушить ее собственными руками. Возможно, так и случилось бы, но в следующее мгновение происходят два события сразу — замок на двери не выдерживает напора Сингха, и она распахивается, а я получаю удар электрошокером. Алисия не зря тянулась к своей сумке, пистолета в ней не было, а вот шокер имелся.

Последнее, что я увидела, — Алисию, метнувшуюся к двери, и Раджива, врывающегося в гримерку.

«Скорую!» — кричит он и рвет на мне ворот камиза…

Глава 18

Арджуманд казалось, что мир рухнул. Мехрун-Нисса способна убедить падишаха и вовсе не разрешать принцу Хурраму жениться на ней. Что будет тогда? Хуррам не может пойти против воли отца, это означало бы потерять его расположение и право на трон. Самой Арджуманд все равно, принц любимый или простой придворный, пусть бы даже был воином, кем угодно, но Хурраму не все равно.

Что делать? Рассказать все Хурраму значило переложить тяжесть на его плечи. Разве ему мало двух нелюбимых жен и двух маленьких дочек? Что если такое препятствие и вовсе отпугнет принца?

Арджуманд тут же отругала себя: как можно так думать о любимом человеке?!

Потом принялась размышлять, чем ей грозит согласие. Ладили, сестричка, слишком юная, чтобы вообще стать чьей-то женой. Конечно, иногда женят и в таком возрасте, а договариваются о будущей свадьбе и еще раньше, и Ладили лучше новой Кандагари или какой-нибудь Салихи. А если выполнить условие Мехрун-Ниссы, она всегда будет им помогать…

У принцев и падишахов всегда много жен, у Акбара их были сотни, пусть не все взяты по обряду никях, который возможен только четырежды. У падишаха Джехангира сама Мехрун-Нисса двадцатая и не страдает из-за этого. Она добилась своего — стала женой Джехангира, неважно какой по счету, главное — любимой.

Может, нужно взять с нее пример? Это даже хорошо, если Ладили станет четвертой женой, Хуррам не сможет взять по никяху никого другого…

Она почти уговорила себя, что лучше уж Ладили, чем другая, которая неизбежно будет, ведь принц не сможет отказаться, если ему предложат еще одну родственницу персидского шахиншаха.

Но сама мысль, что любимого придется с кем-то делить, была невыносима. Арджуманд прекрасно понимала, что у мужа будут другие женщины, уже сейчас есть, но это не жены, с Кандагари и Акрабади Хуррам не живет, берет женщин на ложе ради удовлетворения мужской потребности. Наложницы — это совсем иное, это не важно. Но мило разговаривать с Ладили, прекрасно зная, что Хуррам ночью может позвать ее, и она родит ему сына… Сердце Арджуманд заходилось от ревности.

Арджуманд ругала себя за эту ревность. Жена не может ревновать мужа к другой жене, ведь Аллах разрешил иметь четырех жен. Но она хорошо знала, что Рауза Бегум для Гияз-Бека единственная, после нее дед не женился. И ее собственная мать для отца тоже одна — остался вдовцом.

А вот мать Хуррама, родив сына, предпочла жить далеко от него, оставив мальчика Рукие. Почему? Билкинис раджпутка, может, не смогла примириться с другими женами?

И все же выбора у Арджуманд не было. И она решила согласиться и просить тетю повлиять на падишаха.

Она не знала, что помощь совсем рядом…

К падишаху пришла королева Рукия.

Человек не всегда помнит ту, что дала ему жизнь, но, сколько бы лет ни прошло, помнит женщину, воспитавшую его. Не та мать, что родила, а та, что вырастила.

Джехангир не мог отказать своей названой матери, которую считал настоящей.

— Приветствую тебя, сын мой.

— Здорова ли ты, матушка? — Он поцеловал руки королеве, пригласил присесть.

Такой обмен приветствиями был возможен только наедине, прилюдно они обращались друг к другу «ваше величество».

— Да, уже да. Меня радует твое семейное счастье. Так ли это? Ты счастлив?

— Да, — невольно расплылся в улыбке падишах. — Благодарю за то, что тогда заставили меня понять ценность моей любви к Мехрун-Ниссе.

— Так осчастливь своего сына!

Джехангир понимал, зачем пришла королева Рукия, знал, что она на стороне этой глазастой девчонки, иногда он и сам не мог понять, почему противится женитьбе сына на этой чистой красивой девочке.

Не дождавшись ответа, Рукия впилась в сына глазами:

— Чего ты боишься, Селим?

Она предпочитала называть его детским именем, и в ее устах это почему-то не обижало. Назови его так кто-то другой, даже родившая его Джодха или молочная мать-кормилица, взвился бы.

— Или Мехрун-Нисса против?

Джехангир в очередной раз мысленно ахнул от ее прозорливости. Старая королева все поняла правильно, он действительно не хотел идти против желания Нур-Джехан, хотя не понимал, почему та противится женитьбе принца на ее собственной племяннице.

— Ты до такой степени во власти Мехрун-Ниссы? Ты принял хоть одно решение, не посоветовавшись с ней, после того как женился? Почему ты против того, чтобы твой сын был счастлив, ведь это не первая жена?

— Э… ты задаешь слишком много вопросов! У меня и без них болит голова.

— Пей поменьше и не кури кальяны с опиумом. Так ты дашь согласие на женитьбу принца Хуррама на внучке Гияз-Бека?

— Дам.

Рукия хлопнула в ладоши, вызывая слугу.

— Это еще зачем? — нахмурился падишах.

— Хочу все записать.

— Я не забуду.

— Я могу забыть. Я уже старая женщина и вполне могу забыть, что обещала внуку женить его на Арджуманд Бегум. Если обещания не держатся в твоей умной голове, то как же им держаться в моей?

Кто еще мог вот так разговаривать с Джехангиром? Но Рукия вела себя независимо и с его дедом Великом Моголом Акбаром. Она сама внучка Бабура, а потому чувствовала себя с правителями Хиндустана свободно. Рукия воспитывала Джехангира в детстве, потом брала под защиту, когда требовалось спасти от отцовского гнева, воспитывала Хуррама, и могла позволить себе быть резкой наедине с падишахом.

Но дописать нужную бумагу не успели, в комнату вошла Нур-Джехан. Услышав, что у падишаха королева Рукия, Нур-Джехан поспешила отправиться к мужу, не стоило оставлять этих двоих наедине.

Пришла вовремя, не спрашивая разрешения, заглянула через плечо писца, быстро пробежала глазами составленную бумагу, усмехнулась:

— Королева Рукия решила взять с тебя обязательство? Я согласна, ставь свою подпись, мой дорогой.

Что-то в усмешке новой шахини не понравилось Рукие, она остановила писца, который намеревался высушить документ и подать падишаху.

— Здесь не хватает имени девушки. Дописывай: Арджуманд Бегум, — сказала она.

— Зачем такие уточнения, разве принц может передумать? — удивленно приподняла брови Нур-Джехан.

Рукия поняла, что не ошиблась.

— Думаю, у Гияз-Бека не одна внучка?

Возражать было нечего, и Мехрун-Ниссе ничего не оставалось, как протянуть Джехангиру бумагу на подпись.

Рукия отобрала у него документ и, сворачивая в трубочку, улыбнулась:

— Всего-то — позволить своему сыну жениться по любви. Видишь, и любимая жена не против. Пойду, обрадую Хуррама.

Мехрун-Нисса улыбнулась ей улыбкой аспида, означавшей, что битва, может, и проиграна, но сама война не окончена.

— Нур-Джехан, проводи меня до моих покоев, хочу обсудить будущую свадьбу. Ведь у Арджуманд нет матери, значит, ее роль будешь выполнять ты.

За пределами комнаты королева остановилась, любуясь цветами в саду, подождала, пока Мехрун-Нисса встанет рядом, тихо проговорила:

— Какую из внучек ты хотела выдать замуж за принца Хуррама, свою падчерицу Ладили?

Мехрун-Нисса спокойно согласилась:

— Можно и ее.

— Она совсем ребенок.

— Все когда-то взрослеют.

— Мехрун-Нисса, зачем ты препятствуешь счастью Арджуманд и Хуррама, ты же знаешь, что они любят друг друга, и сама бывала в положении племянницы?

— Я не против их свадьбы, но обещала Ладили, что она станет женой принца.

— Пусть подождет Шахрияра, мала еще.

Мехрун-Нисса сдержалась, чтобы не фыркнуть, — Шахрияр никто, он младший сын и рожден рабыней, у Хуррама всегда будет перед ним предпочтение. Нет, Ладили не будет ждать Шахрияра, она станет пусть не третьей, но четвертой женой наследника престола. Не важно какой, главное, чтобы во всем слушала свою мачеху. Арджуманд слишком самостоятельной стала, встречалась с принцем за спиной тетушки и думала, что та не узнает.

Нет, Ладили будет воспитана иначе, она никогда не только слова не скажет, но и не подумает против мачехи, а что не слишком умна, так с такими проще. И с принцем Хуррамом тоже справляться будет легче, противопоставляя двух жен друг другу.

Мехрун-Ниссе очень нравилась эта задумка — сделать Арджуманд и Ладили женами Хуррама и управлять принцем, дергая за эти ниточки. Конечно, падишах Джехангир вовсе не стар, но он слишком любит вино и опиум, чтобы прожить долго. А сама Мехрун-Нисса намеревалась жить и править очень долго вопреки всем предсказаниям.

— Что плохого в том, чтобы две сестры-подруги стали женами принца? — пожала она плечами.

Рукия внимательно присмотрелась к собеседнице.

— Пусть так, но не мешай сейчас племяннице, а потом принц пусть сам решит, брать ли ему еще одну жену.

Вернувшись в свои покои, Мехрун-Нисса (она и сама пока не привыкла к новому имени) увидела Арджуманд. Неужели королева Рукия уже успела сообщить ей о решении падишаха?

Но при одном взгляде на Арджуманд стало понятно, что это не так. Девушка почти бросилась навстречу тете:

— Я согласна! Чтобы стать женой принца Хуррама, я согласна, чтобы следующей была Ладили.

На мгновение Мехрун-Нисса замерла, потом вздохнула:

— Как ты меня напугала. Повтори свое обещание.

— Если я стану третьей женой принца Хуррама, то не буду возражать, чтобы Ладили стала четвертой.

— Ты клянешься?

— Да, клянусь!

Мехрун-Нисса присела на диван, поманила Арджуманд к себе, снова вздохнула:

— Арджуманд, я хочу вам с Ладили только добра. У Хуррама все равно будет четвертая жена, а вот следующих вы с Ладили сможете не допустить. Вы с ней всего лишь дочери визиря и полководца, пусть богатые, красивые и умные, но не столь знатные, чтобы противостоять дочерям падишахов и шахиншахов. Потому только так вы сможете стать последними женами будущего падишаха.

Она еще долго убеждала Арджуманд, и той стало казаться, что тетушка действительно нашла выход из сложного положения, причем такой, какой хорош для всех: для принца, для Ладили, для нее и для самой Мехрун-Ниссы.

— Вы попросите падишаха?

— Уже попросила, и он уже разрешил. Ты станешь женой своего любимого Хуррама. Но не забывай о своей клятве, иначе придется делить мужа с какой-нибудь очередной племянницей персидского шаха. И никому не говори о нашей договоренности, даже Хурраму, мужчинам совсем необязательно знать все, у женщин должны быть свои секреты. Даже Ладили не говори, чтобы не разболтала раньше времени. И своей хитрой подружке тоже. Пусть это будет нашей с тобой тайной. Клянешься?

Аржуманд, благодарная Мехрун-Ниссе за заботу, поклялась.

Падишах объявил, что согласен на женитьбу принца Хуррама на Арджуманд Бегум.

Королева Рукия даже отдала внуку письменное разрешение, скрепленное подписью падишаха Джехангира. Радости Арджуманд не было предела. Неужели сбудется их с Хуррамом мечта стать мужем и женой?

Радовалась за сестру-подругу и Ладили. Радовалась Сати:

— Арджуманд, ты станешь женой любимого человека! Поверь, за это все можно отдать.

Сама Сати была счастлива, став всего лишь наложницей Хосрова. Она по-прежнему лечила его глаза, ухаживала за принцем, веря, что со временем Аллах смилуется над ними и подарит сына. До сих пор ничего не получалось. Сати тайно советовалась со знакомой лекаркой, та сказала, что у молодой женщины все в порядке, беда у мужчины, с которым она живет. Он перенес какую-то трагедию, нужно время, чтобы все успокоилось.

Сати готова была ждать сколько понадобится, лишь бы ее Хосров справился со своей трагедией.

Арджуманд слушала подругу и осторожно наблюдала за тем, как та ухаживает за полуслепым принцем и как сам Хосров относится к ней, и радовалась:

— Сати, ваша любовь спасет Хосрова, вернет ему зрение.

— Я знаю, мне сказал святой в Мекке, что если Хосров будет любить меня долго, то будет зрячим! После этого Хосров решил со мной не расставаться. Он меня любит.

— Все у нас с тобой будет хорошо, Сати. Разве мы этого не заслужили? Аллах велик и милостив.

Наконец наступил этот день — 24-й месяца мукаррам 1021 года хиджры (27 марта 1612 г.). Еще утром Арджуманд не верилось, что свадьба все же состоится, слишком долго пришлось ждать, слишком много пережито за это время. Нур-Джехан, услышав такие речи, фыркнула:

— Много? Всего-то пять лет. Это же не пятнадцать.

Арджуманд призналась себе, что не смогла бы ждать так долго, попросту умерла бы от любви и разлуки с любимым.

С самого утра девушке постаралась испортить настроение Ханзаде.

— Ты хочешь стать третьей женой принца? Третьей? — со смехом вопрошала она.

Арджуманд не понимала:

— Что в этом такого?

— Три — число несчастливое. Третьи жены самые невезучие, именно потому эту очередь уступили тебе. После тебя женой принца Хуррама станет твоя сестра, а ты вернешься в дом отца ни с чем.

Арджуманд была готова разрыдаться, но тут раздался насмешливый голос Рукии:

— Разве может правоверная женщина прислушиваться к приметам индусов? Это у них три — несчастливое число. И как может мусульманка говорить о таких приметах? Я попрошу имама, чтобы он поговорил с тобой, Ханзаде. А сейчас поди прочь!

Дождавшись, когда сестра падишаха уйдет, королева Рукия подала Арджуманд кусок тонкой ткани.

— Промокни свои слезы и больше не смей никого слушать. Запомни: прорицатель, которому я верю, предсказал, что вы с Хуррамом будете счастливы, родите много детей и что ваша любовь будет вечной. Слышишь меня? Вечной! Подумай о том, как выглядеть на собственной свадьбе получше назло всем соперницам и на радость мужу. Ты должна быть лучше всех остальных. Тебя учили любви?

— Нет, — растерялась Арджуманд.

Рукия сокрушенно покачала головой:

— Узнаю Мехрун-Ниссу — научить игре в шахматы и стрельбе из мушкета, но не научить любовным играм.

— Но я… Нет, как я могла?

— Хорошо, сегодня просто доверься своему телу, оно подскажет, как быть. А с завтрашнего дня начнешь учиться доставлять удовольствие и мужу, и себе.

Арджуманд покраснела до корней волос, старая женщина рассмеялась:

— Сегодня просто люби своего принца… Пойдем, тебе пора готовиться.

Арджуманд попала в умелые руки служанок, которых отобрала и за которыми пристально следила сама королева Рукия.

Девушку четырежды вымыли, каждый раз натирая то маслом кокоса, то мукой из нута, то водой, настоянной на смеси из сорока видов коры разных деревьев, то шафраном.

— Смотрите, чтобы шафран не попал на волосы! Он может замедлить их рост, — приказывала Рукия.

Одна из служанок тихонько проворчала:

— За один раз ничего не замедлит.

Но у королевы был прекрасный слух, она услышала и прогнала нерадивую служанку.

Кожа у Арджуманд стала нежной и гладкой, как шелк. Она сама то и дело подносила руку к лицу, чтобы убедиться в этом. Хурраму будет приятно прикоснуться. При мысли о любимом ее бросало в краску и в дрожь. Что же будет, когда он действительно к ней прикоснется?

— Теперь волосы! — распорядилась Рукия.

Их тоже мыли четырежды разными настоями, а потом сушили над горячими углями, на которые королева щедро сыпала ароматные травы.

Арджуманд вдруг вспомнила, как Мехрун-Нисса воспользовалась духами, от которых мужчины сходят с ума. Рукия на вопрос о таких духах поморщилась:

— Принц Хуррам и без того от тебя без ума. Не стоит пользоваться такими средствами, будь лучше желанной сама по себе.

Потом Арджуманд одевали в тончайшие шелка, золотую сетку и много драгоценностей. Шапочка на голове была лихо заломлена — совсем как у матери принца Хуррама на портрете, который Арджуманд видела у Мехрун-Ниссы. Откуда у нее портрет Билкис Макани, Мехрун-Нисса не объяснила, как и то, почему мать принца не позвали на его свадьбу. Свадьба не первая, чего же суетиться?

Мехрун-Нисса постаралась, чтобы племянница в свадебном наряде была, как и она сама, полуголой — прозрачные шелка из Варанаси просвечивали, почти ничего не скрывая.

Но на Арджуманд накинули большое расшитое золотом покрывало, потому ее тело видел только принц, остальным оставалось догадываться, что под прозрачной дымкой скрывается само совершенство…

Она не запомнила ни слова клятвы, хотя повторяла их истово, стараясь ни в одном не запутаться, ни сам пир, который падишах тоже приказал устроить с размахом. Вернее, пожелала увидеть размах Нур-Джехан, и распоряжалась организацией тоже она. Придворные смогли в очередной раз отметить удивительные способности шахини и ее отменный вкус.

Когда состоялась свадьба Мехрун-Ниссы и Джехангира, все расходы на себя взял падишах, ведь он женился на вдове. Теперь же оплачивал Асаф-Хан, но он денег не жалел, не каждый день дочь выходит замуж за принца. Внес свою лепту и Гияз-Бек.

Все в саду было украшено цветами и драгоценностями, на дорожках расстелены дорогие ткани, чтобы падишах не ступил на землю, повешено множество светильников, чтобы ни один уголок не остался в темноте, если пиршество затянется надолго. Огромный навес-пандал, сооруженный по обычаю для брачной церемонии, тоже украшали гирлянды цветов и драгоценности самого разного цвета, размера и качества. У гостей должны были разбегаться глаза.

Пиршественный стол ни в чем не уступал прошлогоднему, и золотую посуду гости тоже унесли с собой. Но на сей раз они были осторожны и старались спрятать хотя бы кубки, пока слуги снова не наполнили их, и блюда поменьше, пока слуги не принесли новую еду.

Но это все не касалось Арджуманд и Хуррама, они сидели, словно во сне, с трепетом дожидаясь одного — когда же наконец их оставят одних.

Когда такая минута настала, влюбленные даже не поверили своему счастью.

Служанки помогали Арджуманд снять украшения и свадебный наряд, чтобы предстать перед мужем во всей естественной красе, а она все не верила, что долгое ожидание закончилось, они муж и жена и больше никто и ничто не встанет между ними. И вдруг подумала, что совершенно не знает, как себя вести! Оставалось следовать совету королевы Рукии: слушать свое тело и мужа.

Служанки помогли раздеться Хурраму, на что Арджуманд старалась не смотреть, поинтересовались, не помочь ли ему или невесте.

— Нет, уходите. Мы хотим остаться одни.

Арджуманд дрожала, как тонкий стебелек на ветру.

— Почему ты боишься?

Губы мужа нежно коснулись ее обнаженного соска, сначала одного, потом другого…

— Я боюсь тебе не понравиться, — прошептала Арджуманд.

— Ты само совершенство. — Хуррам откинул ее волосы с плеч и стал ласково гладить ее тело. — У кого еще такая высокая красивая грудь?.. Тонкая талия… крутые бедра… стройные ноги… нежная шея и трепетное сердечко, которое готово выскочить из груди от страха?

Своими прикосновениями и ласками он заставил Арджуманд выгнуться дугой навстречу его рукам.

А затем стал целовать. Его губы легко коснулись груди, живота, запретного места… Арджуманд уже дрожала от нетерпения. Хуррам вернулся к груди и вдруг поцеловал крепко, почти впившись в сосок, одновременно наваливаясь сверху…

Арджуманд ахнула и…

Было ли больно? Наверное, но страсть пересилила эту боль. Зато потом Арджуманд вознеслась вместе с любимым к небесам. Такого блаженства она не испытывала никогда в жизни. Теперь Арджуманд понимала слова поэтов о том, что любовь самое большое блаженство в жизни.

Обессиленные, они лежали, тяжело дыша. Счастье было таким огромным, что затопило собой весь мир…

Отдохнув, Хуррам склонился над женой:

— Ты счастлива?

— Да, очень, — прошептала в ответ Арджуманд.

Он снова провел рукой по ее груди и животу:

— Так будет каждую ночь…

Грудь откликнулась, Хуррам рассмеялся:

— Ах ты моя ненасытная… Иди ко мне.

Так началась их жизнь вместе. Арджуманд и Хуррам действительно были вместе следующие девятнадцать лет, а потом остались вместе навеки — в великолепном памятнике их любви Тадж-Махале. И памяти людей тоже…

Через девять месяцев в зенане был переполох — Арджуманд Бегум, любимая жена наследника престола, рожала.

Она мужественно терпела боль, не жаловалась и старалась не кричать, чтобы не мешать остальным женщинам. В тот день одной обитательницей зенана стало больше — Арджуманд родила девочку, названную Хуралниссой. Это была третья дочь принца Хуррама.

Нашлось немало насмешниц, притворно жалевших Арджуманд за то, что не смогла родить сына. Глядя на хорошенькое личико девочки, Арджуманд искренне не понимала, почему сыновьям радуются больше. Разве дочери не приносят счастье своим родителям и особенно мужьям?

Еще через год она снова родила, и снова девочку. Джаханара, возможно, и не была такой хорошенькой, но ее глазки светились умом с первого дня жизни. Во всяком случае, так уверял дедушка Асаф-Хан. Родители с ним соглашались — девочка и впрямь была умна не по возрасту.

Однако принцу был нужен наследник. На это не раз намекал падишах. Пока только намекал, но наступит время, и он потребует жениться еще раз.

Первая жена Хуррама Кандагари одиноко жила в Лахоре. Она попыталась жаловаться на принца, тот предложил развод, и Кандагари притихла. Акрабади Махал сидела в своих покоях в зенане Красного Форта, как мышка в норке, она хорошо помнила, что бывает с теми, кто не угодит могущественной Нур-Джехан. Каждый раз, думая об этом, принцесса осторожно касалась своих век, словно проверяя, на месте ли ресницы.

Падишах решил, что сыну пора что-то делать.

— Арджуманд, отец отправляет меня усмирять Мевар.

Хуррам ожидал услышать упреки или стенания, увидеть слезы из-за разлуки, но ничего этого не произошло, жена осталась спокойна. Это неприятно удивило принца. А Арджуманд поинтересовалась:

— Когда мы едем?

— Кто мы? — Он подхватил на руки маленькую Хуралниссу. Джаханара гукала в своей колыбельке.

— Ты же сказал, что падишах отправляет нас в Мевар?

— Падишах посылает туда меня в военный поход, а не жить.

Принц улыбнулся готовности любимой отправиться вместе с ним жить далеко от дворца. Кандагари Махал и от Лахора пришла в ужас.

— Я поняла, что в поход. Мы с тобой.

— Кто мы, Арджуманд?

— Мы с девочками. — Она недоумевала: чего Хуррам не понимает? Если едет он, значит, едет и она, а с ней и дети.

— Нет. — Хуррам, наконец сообразив, что она задумала, помотал головой.

И получил ответ:

— Да.

Изумленный принц чуть повысил голос:

— Нет!

— Да! — Арджуманд даже ногой топнула.

Он почти рассердился на глупый женский каприз.

— Нет!

— Да!!! — В стену полетело тонкое фарфоровое блюдо вместе с лежавшими на нем фруктами.

Изумленный принц несколько мгновений смотрел на стену, потом на жену, а потом поинтересовался:

— Ты хоть понимаешь, куда просишься?

Арджуманд спокойно кивнула:

— В поход, на войну.

Через неделю большой караван, в котором на одном из слонов в удобном хаудахе спали две крошечные девочки и сидела их улыбающаяся мама, двинулся из Агры. Кроме еще одного, запасного, остальные слоны были боевыми, и за ними следовали тысячи вооруженных всадников, и возглавлял всю эту армию принц Хуррам.

Он не смог ни убедить свою строптивую супругу остаться дома, ни запретить хотя бы брать с собой детей. Арджуманд привела два убийственных довода:

— Твоя прабабушка, жена Хумаюна, родила твоего дедушку Великого Могола Акбара в походе и возила его всюду с собой. И потом… — Арджуманд прижалась к нему всем телом, — ты же обещал, что будешь обнимать меня каждую ночь…

Это был их первый совместный поход, все следующие семнадцать лет Арджуманд будет рядом с мужем везде: в военных походах и в ссылке, во дворцах и в простых палатках. Оставит его только однажды, когда поедет просить прощения для своего бунтующего мужа и повезет в качестве заложников своих сыновей.

Но до этого было еще далеко, а вот до рождения старшего и любимого обоими родителями сына Дары Шикоха оставалось меньше года.

Арджуманд скрипела зубами, стараясь не кричать. Не стоило остальным слышать, что происходит в спальне.

По своей комнате молча вышагивал ее муж, гадая — неужели еще одна дочка? Четыре уже есть. Какими бы они ни были хорошенькими и умными, это девочки, они не наследницы.

— Ваше высочество, Арджуманд Бану родила…

Хотелось крикнуть:

— Ну?! Не тяни же!

Но принц спокойно ждал.

— Поздравляю с сыном!

Хуррам отшвырнул в сторону бестолкового слугу, принесшего столь желанную весть, бросился в комнату жены. Мусульманину нельзя видеть родившую женщину сорок дней — но мало ли чего нельзя мусульманину?

— Арджуманд!

— У нас сын. Он крепкий и сильный. Он будет лучшим наследником.

— Я нарекаю его Дара Шикох, а Аллах определит его судьбу…

Можно ли быть более счастливым, чем был Хуррам в ту минуту? Его любимая Арджуманд родила сына, а он сам возвращался домой с победой. И рождение Дары Шикоха было второй, не менее значимой победой.

Падишах поручил сыну сделать то, что не сумел даже Великий Могол Акбар, — подчинить непокорный Мевар. Акбар почти разрушил Читторгарх, жительницы которого предпочли совершить джаухар — самосожжение, чтобы не попасть в руки врага, а мужчины почти все погибли в последнем бою. Но Читторгарх возродился, а Мевар так и не подчинился Моголам.

Джехангир от поручения отца уклонился, оставив это проблему своему сыну. Теперь пришла очередь двадцатиоднолетнего Хуррама — самое время проявить себя настоящим полководцем.

Хуррам начал с того, что разорил даже не округу, а большую часть Мевара. Его армии не хватало продовольствия, но Рану Сингх, правивший в Удайпуре, оставался неуловим.

Арджуманд, у которой приближались роды, живо интересовалась делами мужа и страшно переживала, видя, что ему не удается задуманное. Она, как и Хуррам, размышляла в поисках выхода из тяжелого положения. Армия моголов опустошила окрестности, еще немного, и начнется просто голод. Не лучше положение и у противника. Война до победы — только чьей победы и какой она будет?

Если бы помогло, Арджуманд сама бы взяла меч в руки и пошла биться рядом с мужчинами, но сейчас никто не мог победить, а вот умереть… Зачем? Еще один Читторгарх и множество обездоленных людей и детей-сирот? Но и вернуться с позором тоже нельзя, это было бы крушением надежд Хуррама. И Рана Сингх своей земли не отдаст…

— Хуррам, что ты сделаешь с землей Мевара, если победишь?

— Если? — горько усмехнулся принц.

— Да, противник силен, ты же сам не раз говорил об этом.

— Ничего, что можно сделать с землей?

— Тебе не нужна земля Мевара, не нужны его люди, но нужно только подчинение? Признание зависимости?

— Да, но как раз на это Сингх не пойдет. Он ни за что не приедет в Агру с поклоном.

— А если не он, а сын? Пусть Рана Сингх останется правителем Мевара, ты же сам говорил, что он хороший правитель. Но пусть признает вассальную зависимость, а вместо себя пришлет взрослого сына.

Падишаху Джехангиру, который молился в Аджмере, принесли небывалую весть: принц Хуррам вынудил правителя Мевара Рану Сингха согласиться признать себя вассалом Великих Моголов и прислать в Агру своего сына Караму Сингха. Сам Рана оставался правителем Мевара в полной мере.

Когда подъехали к Агре и уже стали слышны приветственные барабаны и зурны, Хуррам предложил жене:

— Ты должна ехать рядом со мной. Во многом это твоя победа, ты подсказала выход из положения.

— Нет, — покачала головой Арджуманд. — Я женщина, но не воительница. Если тебе помогут мои подсказки, слушай их, но на трон я ни вместо тебя, ни даже рядом не сяду. У меня есть свое место — возле детей.

Падишах приписал победу в Меваре себе. Он принял принца Караму Сингха с почестями, предоставив ему свободу передвижения, а его отца признал всего лишь вассалом без больших требований.

Через год Арджуманд сопровождала мужа уже в Декан с такой же миссией. Трое детей были с ними. Четвертый — Шуджа — родился в походе, как и остальные десять.

И снова Хуррам сумел справиться там, где не удалось его старшему брату Парвазу, — он сумел договориться с правителями Декана. В Агру возвращались, тяжело груженные золотом и богатейшими дарами. Встречая принца Хуррама из Декана, падишах спустился со своего трона и высыпал на голову счастливчика огромный поднос золотых монет, а потом не меньший с драгоценностями и украшениями. Тогда-то падишах и назвал своего сына Шах-Джеханом — Правителем мира.

Дети рождались один за другим каждый год — после Дары Шикоха и Шуджи Рошанара, и Аурангзеб. Умерла самая старшая дочь Хуралнисса, но не в походе, а во время их короткого пребывания во дворце по недосмотру лекарей и служанок.

Обожавшая устраивать праздники Нур-Джехан организовала очередной пир в честь пасынка и племянницы. Во дворце суета из-за подготовки, Нур-Джехан раздавала советы и распоряжения, радуясь возможности в очередной раз продемонстрировать свои достоинства. Праздник грозил обойтись в три лакха — целое состояние, но Джехангир был согласен потратить всю казну ради удовольствия обожаемой жены. Он очень любил осыпать дарами тех, кого ценил.

Нур-Джехан отправилась к племяннице. При одном ее появлении служанки исчезли, словно растворившись в воздухе. Нур-Джехан не терпела, если кто-то подслушивал.

Арджуманд была в очередной раз беременна и ходила уже тяжело, ей хотелось просто полежать или поиграть с детьми, но тетушка пожелала побеседовать.

— Арджуманд… — поморщилась она, косясь на довольно большой живот племянницы, — сколько можно? У тебя уже есть шестеро, не пора ли остановиться?

— Как я могу? — развела руками та. — Мы с Хуррамом любим друг друга, Аллах благословляет эту любовь детьми.

Нур-Джехан только покачала головой:

— Тебе нужна помощь.

— Какая?

— У Шах-Джехана есть наложницы?

— Да, есть. Не могу же я все время его удовлетворять?

— Хорошо, не смущайся, это нормально. Но принцу пора снова жениться.

Арджуманд показалось, что она ослышалась. Они с Хуррамом рожают одного ребенка за другим, счастливы вместе, им никто другой не нужен, а тетушка вдруг задумалась о женитьбе принца.

— Что сделать?

Нур-Джехан прошлась по комнате, потрогала клетку с птичкой, провела рукой по решетке, закрывающей окно, усмехнулась:

— Жениться. У правоверного может быть четыре законные жены. А у нас с тобой был уговор…

У Арджуманд сжалось сердце, а в горле встал ком, который она никак не могла проглотить. Много лет назад она заключила с тетушкой договор, по которому та обязалась помочь племяннице и ее возлюбленному поскорей пожениться, но в обмен требовала будущего согласия на то, что четвертой женой принца станет Ладили — падчерица самой Нур-Джехан. Все просто.

Нур-Джехан свое обещание выполнила и много лет не вспоминала о договоре. Жизнь рядом с Хуррамом была счастливой, но очень нелегкой. Только первые два года они жили во дворце в окружении множества слуг и без забот, потом начались походы. Конечно, Арджуманд сама требовала брать ее с собой, просто она не могла представить, что ее любимый будет где-то один или, еще хуже, в объятиях другой, о которой она ничего не будет знать. Это трудная для женщины жизнь, но Арджуманд не жаловалась.

Шли годы, повзрослела Ладили, ей давно было пора замуж, и Нур-Джехан решила потребовать у Арджуманд выполнения ее части договора. По законам шариата муж обязан спрашивать согласия на следующую женитьбу у старшей жены. Далеко не все соблюдают это правило, но Нур-Джехан хорошо понимала, что, если Арджуманд не согласится, Шах-Джехан ни за что не возьмет в жены не только Ладили, но и любую другую, сколь бы красивой и знатной та ни была.

Арджуманд много лет не задумывалась над возможностью такого брака. Страшно казалось только сначала, но тогда Ладили было рановато замуж, и Арджуманд успокоилась. Нет, она не забыла, но старалась не думать. Даже мысль о Ладили в качестве еще одной жены Шах-Джехана казалась ей предательством мужа и их любви. Джехан все время твердил, что любит только ее, хочет только ее, что если и берет женщин на ложе, то чтобы не терять мужскую силу.

Он не пил и не курил опиум, как его отец, не ел слишком много, не развлекался по ночам. Возможно, все потому, что она всегда была рядом.

Как же ему сказать, что нужно взять еще одну жену, и назвать имя этой жены?!

— Я не смогу…

Нур-Джехан удивилась:

— Чего ты не сможешь?

— Не смогу предложить Хурраму Ладили в качестве новой жены. Он совсем не хочет брать жен.

Взгляд тетушки стал холодно-насмешливым.

— Я сама предложу, если ты не можешь. Твое дело только убедить мужа согласиться на это. Ладили уже взрослая девушка, она красива и умна, вернее, не глупа. Да и тебе пора немного передохнуть. Хватит рожать каждый год.

— В походах трудно… — сделала еще одну попытку возразить Арджуманд.

Нур-Джехан поморщилась.

— Это только ты ездишь, Ладили будет жить в зенане или путешествовать со мной. Ты могла бы оставлять ей и мне детей…

— Я не смогу сказать мужу такое, — повторила Арджуманд.

Теперь тетушка уже даже не морщилась, она произнесла ледяным тоном:

— Я предложу падишаху женить принца Шах-Джехана на Ладили, а ты поддержишь меня, убедив его, что Ладили станет прекрасной женой.

Она вышла, оставив запах своих духов и ощущение ледяного ветра, какой бывает только в горах и зимой.

Арджуманд с тоской размышляла, как теперь быть. Признаться Шах-Джехану, что когда-то заключила договор с тетушкой? Но это может оттолкнуть мужа, получится, что она торговала и теперь торгует любимым человеком. Согласиться на то, чтобы Ладили была его четвертой женой? Только представив Ладили на своем месте, когда муж не просто удовлетворяет желание, а дразня, целует, чтобы возбудить ее, ласкает, в миллионный раз признается в любви… Арджуманд даже застонала.

Этот стон услышала Ладили, впорхнувшая в ее комнату.

— Арджуманд, сестрица, тебе плохо? Позвать служанок или лекарку?

— Нет-нет, не надо.

— Мама сказала, что ты хочешь со мной поговорить?

Арджуманд смотрела на ставшую взрослой и красивой девушкой Ладили и с ужасом понимала, что сестра действительно может понравиться любому мужчине. В том числе и ее мужу.

— Присядь, расскажи, как тебе живется. Ты не влюблена?

— Нет, что ты! Мама старается, чтобы мне на глаза не попадали красивые молодые мужчины. У нас даже садовники старые.

Смех у Ладили звонкий, а кожа нежная, как персик.

— Ладили, Нур-Джехан хочет, чтобы ты стала четвертой женой Хуррама.

Арджуманд нарочно назвала мужа тем именем, каким продолжала звать наедине. Пусть для падишаха и Нур-Джехан он Шах-Джехан, для нее любимый навсегда останется принцем Хуррамом. От мысли, что навсегда останется принцем, Арджуманд стало не по себе. Хуррам уверен, что он следующий падишах, столько делает для этого, он не перенесет отставки!

Ладили опустила голову:

— Я знаю. Арджуманд, я не могу ей возражать. Никто не может…

А Арджуманд вдруг поняла, что видеть Ладили в качестве соперницы на ложе даже тяжелей, чем Кандагари или Акрабади! Зачем она тогда согласилась?! Они могли бы просто броситься к ногам падишаха и уговорить его разрешить пожениться. Ее давняя ошибка грозила обернуться бедой.

Но следующие слова Ладили повергли Арджуманд в совершенный ужас.

— Она твердо решила, что я стану женой принца. Арджуманд, если меня не возьмет Хуррам, то меня выдадут за Шахрияра!

Ладили залилась слезами. Было от чего, сыновья падишаха были непохожи друг на друга, словно дети разных родителей. Хосров сильный и властный, Джехангиру пришлось ослепить сына, чтобы не подавлять его бунты ежегодно. Парваз слабый и никчемный от рождения, он просто сидел в той провинции, куда его отправляли, и ждал нового назначения. Хуррам уже показал себя и как военачальник, и как правитель, именно на него возлагал все надежды Джехангир. А младший Шахрияр, полукровка, рожденный от мимолетной любви тогда еще принца Селима, ставшего позже падишахом Джехангиром, был еще хуже Парваза. Он болел с детства, никто не ожидал, что мальчик доживет до времени, когда его посадят на коня.

Но Шахрияр дожил и теперь был живым укором отцу — хилый, кривоногий, с сутулой спиной и жидкими волосами. Все понимали, что красивую рабыню, его мать, просто пытались избавить от плода, как чаще всего делают в зенанах. Но не удалось, ребенок родился, в нем текла кровь падишаха, и Шахрияра оставили жить в надежде, что Аллах заберет его к себе в детстве.

Прошло детство, юноша не стал ни красивей, ни крепче. О его уме не ведал никто, из-за своей непривлекательности несчастный Шахрияр старался держаться незаметно и в стороне.

И все же это было не самое страшное, непривлекательных принцев много, став его женой, Ладили смогла бы жить в зенане, лишь изредка вспоминая о несчастном муже. Ублажать некрасивого мужчину дворца на ложе могут и наложницы или те же рабыни, им отказываться не пристало. Но с некоторых пор пошел слух, что Шахрияр от проститутки или танцовщицы подхватил проказу! Говорили, что болезнь уже видна даже на его руках. Если бы он продолжал жить в дальнем дворце в дальней провинции, гниение несчастного мало кого интересовало бы, разве что пугали бы тех, кто рядом, возможностью заразиться. Но Нур-Джехан угрожала не просто вытащить младшего принца на свет, но и выдать за него замуж красавицу Ладили!

— Нет! — воскликнула Арджуманд.

— Ты не хуже меня знаешь, что с мамой не поспоришь. Падишах слушает ее во всем. Она разумная, даже мудрая, она знает и умеет все, но бывает такой жестокой…

Ладили рыдала, а вместе с ней плакала и Арджуманд.

Нур-Джехан поймала ее в ловушку.

— Арджуманд, что мне делать? Я не хочу сгнить вместе с мужем. Я выпью яд, если придется стать женой Шахрияра.

Арджуманд понимала, что и этого Нур-Джехан не допустит, за Ладили будут следить так, что она и простой воды не попьет.

Сколько они плакали, неизвестно. Наконец Арджуманд вздохнула:

— Я попрошу мужа взять тебя в жены.

— Спасибо! — Ладили стиснула ее руку. — Ты меня спасешь.

— Иди, я должна побыть одна…

Ладили плакала, пока шла до самых покоев Нур-Джехан.

— Ну? — Голос мачехи был ледяным, а тон требовательным.

— Она обещала помочь, — опустила голову Ладили.

— Правильно. И запомни: или Хуррам, или Шахрияр. Выброси своего Такура из головы! Я тебя предупредила. Иди! У меня много дел и без строптивых девчонок.

Нур-Джехан смотрела вслед поникшей падчерице почти со злостью. Эти девчонки ничего не смыслят в жизни. Одна рожает каждый год, не понимая, что тело слабеет от родов. Родить хорошо один, от силы два раза, чтобы стать сильней, но не толпу детей. Ладили она этого не позволит.

Хорошо, что падчерица не столь строптива, как племянница. Ладили будет послушной принцессой, с ее помощью Нур-Джехан продержится у власти еще долго после смерти падишаха. Что Джехангир долго не проживет, она знала лучше других. Все больше опиума требовалось, чтобы заглушить боли падишаха, все чаще Джехангир спал вместо управления империей, все реже садился на коня. Вернее, не садился совсем. Падишах всегда предпочитал мерное покачивание ауда на спине слона, а теперь и вовсе два шага не желал ступить без паланкина. Чтобы прекратить возникающие слухи о неспособности падишаха передвигаться, Нур-Джехан устраивала своеобразные прогулки. Весь путь от дворца до дома Гияз-Бека, а то и вдоль берега до особняка Асаф-Хана устилали коврами и бархатом, усыпали лепестками роз и ставили несколько диванов с подушками. Нур-Джехан с Джехангиром отправлялись на обед к ее отцу или брату. Они шли медленно, приветствуя по пути придворных, слушая музыкантов, присаживаясь, якобы для того, чтобы полюбоваться окрестностями или получить разъяснения на свои вопросы.

Как бы ни пыталась обмануть придворных Нур-Джехан, все прекрасно видели растущую немощь падишаха и еще быстрей растущую власть красавицы, и все больше желали ее сбросить в грязь. Того, кто слишком высоко возносится, окружающие мечтают еще ниже низвергнуть.

Но Нур-Джехан была сильна и сдаваться не собиралась, она правила империей через падишаха при помощи отца, брата и пасынка-зятя, желая сделать зятя настоящим. Ради этого не жалко подвинуть племянницу и решить судьбу падчерицы по-своему.

Хуррам пришел к жене возбужденный и принялся рассказывать о странном предложении Нур-Джехан:

— Она предложила мне взять в жены Ладили! Я сказал, что у меня уже есть любимая жена и много детей.

— Хуррам, ты должен жениться еще раз. И лучше, если это будет Ладили.

Принц смотрел на жену с изумлением:

— Зачем? — Он присел на край ее чапаи, провел пальцами по щеке. — У меня есть любимая жена, а для удовлетворения плоти я просто беру женщин. Что с тобой, ты нездорова? Может, позвать лекаря?

— Нет. — Арджуманд удержала его за руку. — Я здорова. Хуррам, если ты не женишься на Ладили, ее отдадут Шахрияру.

Лицо принца потемнело.

— Ты хочешь, чтобы я женился на девушке, которую не люблю, и готова делить с ней мое ложе?

— Хуррам…

— Я думал, что ты меня любишь!

Эти слова принц бросил уже через плечо, выходя из комнаты.

Резкая боль скрутила внутренности Арджуманд. Она застонала, но муж не остановился.

К хозяйке бросилась служанка:

— Госпожа, что с вами, госпожа?

— Позови… лекарку…

Это последнее, что смогла прошептать Арджуманд, проваливаясь в темноту.

Ее четвертый сын и седьмой ребенок родился раньше срока. Никто не ждал, что он выживет, но Умид Бахш прожил три года. А вот его мать…

Глава 19

Прихожу в себя я в клинике в палате доктора Кумара. Тому, что я очнулась, рады, проводят срочное обследование и заверяют, что все обошлось: пересаженное сердце выдержало даже такое — удар электрошокером. Чиновник клиники интересуется, буду ли я подавать в суд на лицо, совершившее нападение. Если да, то он немедленно вызовет полицейского.

Я мотаю головой:

— Нет, она просто испугалась. Хотя приятного мало.

Все радуются и за меня, и за Алисию.

Интересно, где она?

Я не буду подавать в суд или вообще кому-то что-то говорить, чуть позже я разберусь с ней своими методами…

Убедившись, что все показатели жизнедеятельности почти в норме, меня оставляют в покое. Вернее, почти в покое. Еще некоторое время капает какой-то раствор из капельницы. Я понимаю, что там может быть седативное средство, а спать мне сейчас совсем ни к чему. Приходится делать вид, что засыпаю и без специальных средств.

— Извините, клонит в сон… Это, наверное, из-за шока…

— Да-да, — бодро соглашается медсестра и капельницу отключает.

Этот прием я давным-давно усвоила еще у Ратхора: чтобы не спать принудительно, достаточно сделать вид, что засыпаешь и без помощи лекарств.

Медсестра уходит, и я остаюсь одна.

Я лежу глядя в потолок, словно на нем можно найти ответы на нелегкие вопросы.

Группа улетела в Агру на рекламные съемки, меня отпускать из клиники в ближайшие часы, а то и дни никто не собирается. Конечно, я могу исчезнуть немедленно, но предпочитаю сначала кое в чем разобраться.

С Сатри все ясно, тот наделал сумасшедшие долги и не мог ждать, когда продадут алмаз. Как только ему пригрозили смертью, согласился продать дорогой бриллиант за десятую, а то и меньше долю его стоимости. Но денег вовремя не получил и был попросту зарезан.

Вероятно, Санджит имел отношение к людям, которым был должен Сатри. Вероятно, когда они поняли, что Санджит упустил бриллиант, они и убили Сатри. Но при чем здесь Ричардсон?

Я глупейшим образом поверила Алисии Хилл, которая готова была оболгать всех вокруг. Ведь лгала же она однажды по поводу Раджива? Понятно, что Алисия причастна к появлению Уитни в Мумбаи, это она вывела людей Томаса на меня. Наверняка именно Хилл познакомила Сатри и Уитни. Чтобы выпутаться самой, красотка готова оклеветать Ричардсона.

Глупости. Неужели Эдвард мог быть причастен к похищению и убийству Сатри? Зачем ему этот пустозвон? Как я могла поверить Алисии?

Я чувствую себя перед Эдвардом виноватой, он наверняка это заметит, и мне будет трудно объяснить свое чувство вины, а объяснить, почему поверила лжи, еще трудней. Эдвард никогда бы не поверил, скажи кто-то такое обо мне. От этой мысли мне становится совсем тошно…

Конечно, все связи Алисии Хилл нужно отследить, она причастна не только к аферам Уитни, но и к пропаже алмаза, а возможно, и к убийству Сатри. Если не напрямую, то косвенно, или хотя бы знает что-то. А полиция, похоже, никогда не задавала ей вопросов с пристрастием. А вот я задам, как только доберусь до нее.

На вопрос о том, откуда Алисии вообще известна внешность Эдварда, я отвечаю себе просто: Уитни описал нас с Ричардсоном. Возможно, даже что-то сказал о связи Сатри с Санджитом. А может, они все четверо — Сатри, Алисия, Уитни и Санджит — были связаны друг с другом?

Почему Уитни отправился вслед за мной в Мумбаи и даже заказал слежку, мне ясно — боялся, что я распутаю этот клубок. Но кто и почему убил самого Уитни? Не те ли «страшные люди», о которых столько твердил Шандар, а ему вторил Чопра? В таком случае стоит прижать к стенке самого Кирана, пусть выкладывает все, что знает.

Журналист легок на помине — звонит сам. К счастью, моя сумка при мне и мобильный включен.

Шандар взволнован:

— Мисс Макгрегори, нам нужно поговорить. Мне нужна ваша помощь и немедленно.

— Что случилось?

— Это не телефонный разговор. Нужно встретиться. Срочно.

— Я в больнице.

Он даже не спрашивает причину, заученно твердя:

— У меня есть важная информация, очень важная. Вы в Агре?

— Нет, я в Мумбаи.

— Но ваша группа?..

Мне надоели его бессмысленные вопросы, и я обещаю:

— Как только прилечу в Агру, позвоню вам.

— Сегодня?

Он совсем рехнулся? Но желание поскорей отвязаться от прилипчивого журналиста пересиливает, и я соглашаюсь:

— Да.

— Я буду ждать. Очень важная информация, поверьте.

Что важного он может сообщить? Что это чатристы убили Уитни? С него станется… Только говорить об этом надо было раньше.

Отвязавшись от Шандара, я вытаскиваю из своей сумки лэптоп (спасибо тем, кто привез вместе со мной мою сумку) и углубляюсь в работу. Прежде чем уйти отсюда, я должна четко представлять, что происходит, иначе можно наделать ошибок. Это значит, что нужно проверить всех вокруг Уитни, которого я недооценила. И, конечно, Алисию Хилл.

В палату заходит медсестра, посмотреть мое состояние, я едва успеваю спрятать комп под покрывало. К счастью, у медсестры много работы и без меня, убедившись, что я дремлю и в порядке, она уходит.

О нелепом нападении Алисии я стараюсь не думать, куда важней убийство Уитни. Интересно, что успел расследовать Арора? Нужно ему позвонить.

Началось все с того, что я отправилась разыскивать сбежавшего с Чоупатти Девдана. Нет, конечно, началось все куда раньше — если вдуматься, так вообще с налета на Букингемский дворец, — но забираться сейчас в такие дебри я не планирую.

Итак, бывший охранник явно испугался. Почему? Он был очень осторожен, больше чем за год не попался, а тут… Девдан забеспокоился, увидев кого-то, значит, понял, что его нашли. Вероятность случайной встречи с нужным человеком в двадцатимиллионном Мумбаи близка к нулю. Напрашивается вывод, что на парня навела я.

О том, что я иду на встречу с Девданом, не знал никто, кроме нас с ним. Если его выследили и не хотели, чтобы он что-то сообщил мне, то могли бы забрать раньше. Значит, это был «хвост» за мной, а не за Девданом.

Он назвал мне место встречи за полчаса до нее, а где именно на пляже находится — и вовсе сказал за пару минут. Да, он позвонил… Так, стоп! Помимо двух звонков Девдана был еще звонок непонятно от кого, человек ошибся номером телефона, позвав Майю. Меня нельзя выследить просто «хвостом», но отследить телефон можно. Сигнал можно провести до самого пляжа, а там я ответила на анонимный звонок, решив, что это Девдан.

В том, что именно я подставила парня, сомнений не было со вчерашнего вечера. Оставалось понять, что же именно недоговорил Девдан.

Итак, за мной следили, используя мой же телефон… Который мне дал… Черт возьми! Арора знал о каждом моем шаге с первого дня, вернее, о том, где я нахожусь. Зачем? Хотел оградить меня от неприятностей? В таком случае понятно, как он оказался рядом в нужный момент. Во всяком случае, он спас мне если не жизнь, то свободу.

Но что если возможностью следить за мной с помощью телефона воспользовался кто-то другой? Не все, нанятые Уитни, идиоты, возможно, те, что напали на меня, лишь прикрытие, а кто-то более толковый действовал иначе? Есть такой прием — послать бестолковый, но прилипчивый «хвост», чтобы отвлечь от настоящего и серьезного. В ведомстве Ароры крот, Калеба нужно предупредить об этом, но не сейчас, сейчас не до того.

Ричардсон всегда учил, что береженого бог бережет, в моем случае лучше перестраховаться, чем пустить все на самотек. А это значит, что я должна не только избавиться от телефона, но и сбежать из клиники. Лучше я потом извинюсь перед врачами и Аророй, но сейчас должна исчезнуть.

К счастью, мониторы сердечной деятельности ко мне не подключали, капельницу тоже сняли. Значит, в ближайшие полчаса мной интересоваться не будут.

Осторожно приоткрыв дверь, я смотрю в коридор, где вижу полицейского в тюрбане. Черт! Дело не в том, что он сикх, а в том, что у моей двери охрана. Вопрос один: меня пасут или все же охраняют? Возможно второе, но нельзя исключать и первого.

Придется идти на обман.

Пару минут спустя я снова осторожно выглядываю в коридор и зову полицейского:

— Псс!..

Из-за двери видна только моя всклоченная голова и рука.

Полицейский хмурится, но подходит.

— Вы понимаете по-английски? Я не знаю хинди. Пожалуйста…

— Понимаю.

— Вы не могли бы принести мне кофе? Внизу есть автомат, я знаю. Но не могу же я спуститься в рубашке? — Я постаралась, чтобы рукав рубашки высунулся, а еще из-за двери ему был виден больничный шлепанец. Действительно, в таком виде не уйдешь.

— Но вам нельзя кофе.

Он не собирается покидать свой пост, чтобы нести мне кофе из автомата. Я на такой альтруизм и не рассчитываю.

— Можно, у меня же не сердце болит, против меня применили электрошокер…Правда, у меня есть только фунт стерлингов, вы не могли бы купить кофе на свои, а эти забрать за услугу?

Я могу сколько угодно умолять его снизойти и послужить доставщиком кофе, но предложенный фунт стерлингов (примерно сто рупий при стоимости пластикового стаканчика кофе в две рупии) оказывается более действенным доводом. У меня даже мелькнула мысль, что я серьезно переплатила Тапару за видео из Тадж-Махала, однако сделанного не вернешь.

Взяв фунт, полицейский быстро прячет его и просит:

— Мэм, закройте дверь, чтобы вас не видели.

— Да, конечно. Постучите, когда придете, но я не смогу быстро встать, сами понимаете, капельница…

Я намеревалась еще сказать, чтобы он сам выпил кофе, если придется слишком долго ждать, но полицейский торопится. Ему явно запретили даже беседовать со мной, не говоря уж о том, чтобы покидать пост.

Убедившись, что он прошел к лифту, я быстро снимаю рубашку, под которой одежда, выскальзываю из палаты и направляюсь в другую сторону. Все объяснения: записка с извинением медперсоналу и доктору, почему я ушла, а также сообщение, что я срочно возвращаюсь в Лондон, поскольку напугана произошедшим, уже на месте. На мое счастье, сумка с документами и лэптопом лежала на полке шкафа, в ней ничего не пропало и не добавилось.

Но в клинике у меня оставалось еще одно дело. Не важно, действительно ли я брошусь в аэропорт, чтобы улететь в Лондон, или предприму что-то другое, я должна навестить Энни. Что-то подсказывает мне, что еще одного раза не будет.

Палату я нахожу быстро, но там меня ждет неожиданная встреча — у постели Энни сидит Эдвард.

— Джейн?

Я прижимаю палец к губам — никто из сотрудников клиники не должен слышать мое имя. Но в следующее мгновение мой взгляд останавливается на Энни, ее глаза открыты, и она смотрит в потолок неподвижно.

— Энни?.. — зову ее я.

— Энни умерла. — Голос у Ричардсона безжизненный, словно и он последовал за женой. — Ее сейчас заберут. Они обещали, что Энни будет жить… Они обещали, что спасут ее!

Эдвард настолько потерян, что даже не сообразил закрыть умершей жене глаза.

Я подхожу к кровати и делаю это за него, а потом накрываю простыней и ее лицо.

Простое действие заставляет Ричардсона очнуться, он недоуменно смотрит на меня:

— Откуда ты здесь?

— Я? А не ты ли меня сюда отправил, Эдвард?

Я не готова к разговору с ним и ищу повод избежать объяснений. Если бы Эдвард не произнес следующую фразу, возможно, я бы исчезла даже из его жизни навсегда, но он вдруг советует:

— Джейн, беги! Прямо сейчас беги, иначе погибнешь, как…

Имя не произнесено, но я уже понимаю, что Алисия Хилл сказала.

— Как Хамид Сатри? Это ты помог найти и взять Сатри в Лондоне? Тебе по силам?..

— Сейчас не время и не место, — Ричардсон кивает на тело Энни, накрытое простыней. Отвечать мне он явно не собирается.

— Время и место, Эдвард, — говорю я. — Перед Энни ты не сможешь солгать, она тебе этого не простит.

Ричардсон судорожно глотает и хрипло произносит:

— Ты права, теперь можно.

— Что можно?

— Можно сказать все. Энни умерла, теперь все равно.

Я просто не в состоянии ждать, когда он соберется с силами и скажет правду. Понимаю, что правда будет страшной, той самой, которую я не хочу знать. Но теперь должна узнать.

— Что за фирма «Хантер»?

— Частный сыск.

Он не переспросил, даже не поинтересовался, откуда я о ней знаю. Значит, Алисия Хилл сказала правду.

— Зачем людям из Мумбаи нужна я? — Я киваю в сторону двери, не зная, как назвать тех, от кого сбегаю.

— Ты должна найти пропавший алмаз.

— Я что, лучший сыщик в Британии?

— Они были уверены, что ты алмаз найдешь.

— Как?!

— Не знаю, но за тобой даже в Лондоне следили.

— И ты, зная об этом?.. — Я мотаю головой, словно отгоняя кошмар. — Ты знал, что Сатри убьют?

— Нет.

— Лжешь!

— Догадывался.

— И при этом помог переправить его в Индию? Как и меня? Зачем, Эдвард, ради чего?

— Они обещали устроить Энни в клинику, вылечить ее, если я помогу вернуть Сатри в Индию. А потом… она стала заложницей, но я все равно верил, что Энни спасут.

— Эдвард, ты сознательно отправил на смерть человека, лишь надеясь, что кто-то отплатит помощью Энни?

— И сделал бы это снова, будь хоть один шанс из тысячи спасти Энни.

Его рука сжимает вынутую из кармана трубку так, что та разваливается на куски. Я с болью вижу, как сильный, несгибаемый человек плачет скупыми, жесткими слезами.

С пораненной ладони капает кровь, Ричардсон швыряет осколки трубки в сторону и с недоумением смотрит на окровавленные пальцы. Мне не просто жаль его, я сама чувствую невыносимую муку, потому что передо мной не тот Эдвард, которого любила Энни. Понимает ли это он сам? Едва ли…

— Энни тебе этого не простила бы. Это не любовь…

Ричардсон отвечает глухо и так жестко, что я содрогаюсь:

— Что знаешь о любви ты, застрелившая любимого человека, вместо того, чтобы помочь ему бежать? Я бы убил не одного Сатри, но тысячи других ради Энни. Предал и сжег весь мир, если бы это ее вернуло. Только это и есть любовь.

— И… меня?

— Весь мир! — Он закрывает глаза, зубы сжимаются так, что белеют скулы, а пальцы яростно комкают простыню, оставляя на ней кровавые следы.

Я смотрю на того, кого считала своим вторым отцом, и понимаю, что Ричардсон так и сделал — предал всех за одно обещание спасти Энни.

Этого Эдварда я не знала и не подозревала, что такой существует. Сжечь весь мир ради любви? Я шепчу одними губами:

— Это не любовь…

Ричардсону все равно, кажется, еще немного — и он сам вспыхнет изнутри черным огнем и от бессилия начнет крушить все вокруг. Он не оправдывается, не задумывается над тем, насколько это ужасно, для Эдварда существует только смерть Энни и боль из-за невозможности вернуть жену.

Я не знаю, сколько времени проходит, уже не до побега, о нем я невольно забываю. Я вижу перед собой такую человеческую трагедию, какие обычно заканчиваются гибелью.

Точки опоры в моей жизни больше нет, и я скорее машинально, чем осознанно, интересуюсь:

— Ты был знаком с Санджитом?

— Да.

Меня прорывает:

— Это чатристы, Эдвард! Они организовали налет на Букингемский дворец и виновны в гибели стольких людей! Ты готов работать на чатристов?

Он вдруг недобро усмехается:

— А ты на кого работаешь?

— Что? — В глубине души я уже поняла, что он имеет в виду, но разум продолжает сопротивляться этому пониманию.

— Санджит — бывший главарь чатристов. Калеб Арора — нынешний.

— Ты… знал об этом, когда давал мне его телефон в Лондоне?

Не обращая внимания на мой вопрос, Эдвард продолжает:

— Они здесь все поклоняются этой богине смерти — Санджит, Арора, твой любимчик Сингх…

Я не верю своим ушам:

— Сингх?!

— А кто вырезал Сатри сердце, не я же?

— Повтори…

Я шепчу едва слышно, но Ричардсон понимает. Ему не хочется повторять сказанное, однако мой взгляд не обещает ничего хорошего.

— Это Раджив Сингх вырезал сердце Сатри. Беги…

Эдвард отворачивается к Энни.

Я для него больше не существую.

Он для меня тоже.

Эдвард падает на накрытое простыней тело и обнимает его окровавленными руками.

Уже выскользнув за дверь, я слышу сзади звериный рык отчаяния — Ричардсон действительно готов сокрушить весь мир из-за отсутствия в нем своей Энни. Неужели это и есть любовь?

В лифте, который поднимается на этаж, находятся медики с пустыми носилками. Наверное, идут за Энни. Попадаться им на пути нельзя, я прячусь за соседнюю дверь. К счастью, палата пуста, пациентка явно на какой-то процедуре.

Что делать дальше — сидеть в палате, пока не вернется больная? Глупо. На глаза попадается черный парик. Здесь многие больные вынуждены носить чужие волосы вместо собственных, выпавших из-за лучевой терапии. Парик хорош — большое черное каре. Рядом на столике ярко-красная помада и очки. Сейчас все эти вещи как нельзя кстати.

Положив взамен очков стофунтовую купюру (да простит меня владелица, если этого мало), я меняю внешность.

Через четверть минуты меня не узнал бы и Ричардсон.

Теперь скорей прочь, пока не вернулась хозяйка парика.

У лифта оказываюсь рядом с тем самым полицейским, которого отправила за кофе.

— Que s’est-il passé? (Что случилось?)

Едва ли полицейский понял вопрос, заданный по-французски, но отмахнулся, лишь скользнув по мне взглядом. Что и требовалось. Словно уступая ему дорогу, я шагаю в лифт.

— Аdieu…

Через два часа я уже в самолете, вылетающем в Дели. Привычный маршрут: Мумбаи — Дели — такси в Агру. Зачем? Формально потому, что съемочная группа там, и я должна быть на рабочем месте. В действительности… одна половина меня, та, что разумная, кричит: беги немедленно! Улетай в Лондон и забудь об Индии и всех проблемах, с ней связанных! Сделай вид, что испугалась нападения, не выдержала нагрузок, да что угодно.

Вторая, которой, как я подозреваю, управляет ожившее сердце, осторожно напоминает, что вокруг меня все не такое, каким кажется, значит, и словам Эдварда можно доверять с осторожностью. Из этого следует, что об убийстве Сатри нужно спросить самого Сингха, а значит, мне следует с ним встретиться.

Все получилось быстро, я сняла наличные, чтобы не мучиться в Агре с оплатой такси, купила билет на самолет и успела на последних минутах посадки. Пока мчалась в аэропорт, искала свое место в салоне, выслушивала стенания соседа, страдающего аэрофобией (какого черта тогда лететь, ехал бы поездом!), запретила себе думать о деле. Ситуацию следовало обмозговать в спокойной обстановке.

Но вот самолет набрал высоту, сосед угомонился, и я смогла немного причесать свои мысли.

Хорошего нашлось слишком мало.

Весь мой мир рассыпался, разваливался, рвался в клочья. Больше не существовало ничего, во что можно было бы верить, что можно было бы хоть как-то объяснить, собрать, склеить. И началось это не вчера.

Однажды я влюбилась в человека, в которого по определению влюбиться не могла, — того, кого должна уничтожить. До этого в моем мире были только правда и неправда, белое и черное, в белой его части жили те, кто боролся со злом, а в черной — те, кто это зло вершил. Все остальное хоть и было разноцветным, но при внимательном рассмотрении обязательно классифицировалось как белое и черное. Полутона — это серость, ее и вовсе не должно было быть.

Джон не был ни черным, ни белым. Он творил черные дела, но при этом твердо верил, что делает добро. Он считал, что помогает борцам за свободу Северной Ирландии, а гибель мирных жителей — не более чем издержки этой борьбы. Джон Линч не был ни циником, ни жестоким, ни бездушным. Он действовал в соответствии со своей верой, своими убеждениями.

Рядом с Джоном я поняла, насколько зыбка грань между правильным и неправильным, между гранями света и тени. То, что для одного свет, для другого мрак, и во мрак могут завести самые лучшие побуждения.

А еще я поняла, что способна убить даже любимого человека, лишь бы не допустить, чтобы погибли другие люди. Я убивала и до Джона, понимая, что один мой выстрел спасет десятки жизней, но никого не любила. Между своей любовью и чужими жизнями я выбрала жизни и любовь для других.

За время, что прошло после гибели Джона, я не смогла, не успела полностью восстановить свой мир. Ввязываясь в расследование убийства Сатри, я надеялась, что работа поможет вернуть все на свои места, думала, что смогу понять, что такое предательство, чем можно жертвовать, а чем нельзя ради самой благой цели. И вот…

Однажды Джон сказал, что этот мир не имеет права на существование, потому что правят в нем предательство и ложь. Я спросила:

— И ты тоже?

Он согласился:

— И я, и ты, и все остальные. Никто не является в действительности тем, кем выглядит, никто не говорит того, что думает. Все лгут, что-то скрывая, все произносят лживые слова.

Я возражала:

— Я не лгу!

— Лжешь. Без этого в нашем мире жить нельзя. Те, кто говорит, что думают, — живут в психушках, и их считают сумасшедшими. Остальные, которые теоретически нормальны, говорят то, чего от них ждут окружающие.

Это была слишком глубокая философская проблема, я понимала, что Джон прав и мы действительно произносим не то, что мелькает в мыслях, а то, что должны произносить по некой договоренности, называемой нормальным общением. Но мне вовсе не хотелось обсуждать проблему с ним, к тому же просто боялась, что невольно выдам себя. Потому я перевела разговор на тему предательства:

— А предательство?

Он кивнул:

— И я. Предаю одних, чтобы другим было лучше.

С ним было очень трудно вести подобные беседы, иногда я не понимала, что это — обезоруживающая откровенность, которая, однако, никогда не приводила к выдаче секретов, или изощренный цинизм. Предпочитала считать, что первое, хотя иногда глубоко внутри шевелилось понимание, что я совсем не знаю Джона.

И вот сейчас жизнь демонстрировала его теорию поголовного предательства во всей красе.

Хуже я себя никогда не чувствовала, даже когда убила Джона.

Я не подозревала, что худшее еще впереди.

Одно я знаю точно: если неприятностей не избежать, их надо пройти как можно быстрей.

Это означает, что я должна встретиться с Радживом Сингхом и спросить его об убийстве Сатри. Потому из аэропорта Агры я звоню именно ему:

— Раджив, нужно поговорить.

— Джейн, как ты? Что это за номер телефона?

— Нормально. Нам нужно встретиться. — Я не собираюсь объяснять, что смартфон, который мне дал Арора, остался под подушкой в клинике, а пользуюсь я тем, что привезла из Лондона.

— Хорошо, я прилечу.

— Нет, я в Агре. Сейчас.

Он почувствовал, что-то понял, потому соглашается:

— Где?

Неожиданно для себя я называю ресторан «Тадж-Махал», откуда он не так давно забирал меня.

— Да, я буду ждать.

Он действительно ждет, когда я подъезжаю в ресторан. Сингх «неправильный» индиец, из тех, кто воспитан в правилах европейской пунктуальности. Но сейчас это совершенно не важно.

— Что случилось, Джейн? Я звонил в клинику, там сказали, что ты сбежала…

— Терпеть не могу клиники.

— Что за операция у тебя была и когда?

Вот что испугало красавца Сингха — мой шрам! Вот почему он улетел в Агру, не навестив меня в клинике.

— Мне пересадили сердце. Год назад. В Лондоне, — отвечаю я с усмешкой.

— Викрам Ратхор?

— Откуда ты знаешь Викрама? — Глупо спрашивать, они же тут все Сингхи, Ратхоры или Чопры…

— Почему ты мне сразу не сказала?

— Вот еще!

Но я уже пришла в себя. Этот простой обмен фразами вернул меня не на землю — а в шкуру спецагента Джейн Макгрегори. Это не одно и то же.

У спецагентов всех стран, независимо от того, занимаются ли они шпионажем или работают под прикрытием в преступных организациях, есть одно очень важное умение, возможно, более важное, чем навыки виртуозного владения оружием или знание тайн рефлексологии. Мы должны не просто быть великолепными актерами, а должны быть способны вжиться в свою роль так, чтобы никто не разоблачил. От этого зависит не только успех операции, но и сама жизнь агента.

Мне не приходилось играть, когда мы с Радживом были в Тадж-Махале или на съемочной площадке, но сейчас… Я вдруг осознала, в какую ситуацию загнала себя: если Раджив поймет, что я все знаю, то мы окажемся с ним лицом к лицу — так же, как когда-то с Джоном. И выбора не будет — или он, или я. На сей раз нажать на курок я не смогу и даже согласна, чтобы нажал Раджив. Но есть еще Ричардсон, который знает правду о Сингхе, наверняка ее знает не один Эдвард.

Он сказал, что я должна была тогда позволить Джону бежать, если любила его.

А что мне делать? Мы с Радживом по разные стороны разделительной полосы, никто не может перейти на противоположную, не погибнув. Я об этом знаю, а он нет, а потому я должна не позволить ему сделать шаг на мою сторону. При этом не важно, что будет со мной лично. Ричардсон прав: если ты любишь, то будешь спасать любимого человека любой ценой, почти любой. Сейчас цена — мое возвращение в строй. Это ничтожная плата за то, чтобы Раджив был жив, и я готова ее заплатить.

Но чтобы Раджив не понял, что я все знаю, мне нужно его переиграть. Переиграть суперактера.

— Раджив, я вынуждена вернуться в Англию, мы с тобой едва ли еще встретимся…

Господи, что за лепет глупой гусыни?! Но сейчас он должен поверить, что я испугалась, уношу ноги в спокойную, благополучную жизнь, в которой никто не пытается тебя похитить или ударить электрошокером… Пусть лучше так, пусть он поверит, но еще нужно, чтобы он почувствовал опасность сам.

— Джейн, я понимаю, ты…

Я мотаю головой:

— Подожди. Раджив, ты в опасности, в большой опасности. Будь очень осторожен…

— Джейн… Давай поговорим? Мне нужно очень многое рассказать тебе.

Я жестом останавливаю его: только не это, только не объяснения, разговоры или оправдания.

К счастью, мое такси еще ждет, а у Сингха звонит мобильный.

Пользуясь моментом, я бросаюсь в машину и прошу ехать поскорей. Куда? В аэропорт. С меня и правда хватит всего: алмазов, чатристов, вырезанных сердец, Индии… В зеркало заднего вида замечаю, как Сингх спешит к своей машине. К счастью, ему выбраться со стоянки трудней.

Но у меня тоже звонит мобильный. Это Шандар. Никакого желания разговаривать даже с ним нет, но голос Кирана по-прежнему взволнован.

— Джейн, вы уже прилетели? Нам нужно встретиться. Немедленно!

Я плохо соображаю, иначе ни за что не согласилась бы увидеться с приятелем Сингха.

— Сейчас?

— Да, немедленно.

— Где?

— На… — Он называет улицу рядом с аэропортом.

Водитель такси, когда я интересуюсь у него, доедем ли мы туда, кивает:

— Это недалеко.

В результате очередного сумасшедшего поступка я оказываюсь в машине Кирана Шандара на какой-то боковой улочке, а вокруг стремительно темнеет. Но во всем есть свои плюсы, в аэропорту Раджив меня точно не найдет, а смотреть ему в глаза я не готова, совсем не готова. Лучше уж Киран Шандар.

— Ну, и что случилось?

Он слишком взволнован, чтобы говорить без серьезного пинка, а у меня в голове полный раздрай. Не может быть, чтобы Шандар не знал о том, кто лишил Сатри сердца. А если знал, то какого черта изображал неведение столько времени?!

Пользуясь его заминкой, я задаю свой вопрос:

— Киран, кто вырезал сердце у Сатри?

Чего я жду? Что Шандар назовет кого-то другого или ответит, что не знает? Сколько можно прятать голову в песок, как страус?

Мгновение Киран молчит, потому произносит, четко выговаривая слова:

— Сердце Сатри вырезал Раджив.

Сколько раз можно умирать в одной жизни?

Нет, мое чужое сердце не разорвалось, не перестало биться, но мир рухнул. Господи, чему же еще рушиться?! Но обломки, кажется, погребут меня под собой.

— Он сделал это, спасая дорогого ему человека.

Голос Шандара доносится до меня словно сквозь вату или слой воды. Раджив вырезал сердце Сатри ради спасения дорогого человека… Какая разница? Меня не ужасает сама казнь, я немало отправила людей на тот свет, правда, не таким зверским способом. Но я столько времени находилась рядом с человеком, которого разыскивала, и общалась с тем, кто обо всем знал, и не почувствовала этого. Вывод прост: Джейн, ты потеряла навыки, твое чужое сердце способно влюбиться в противника. Агент вообще не имеет права влюбляться ни в кого и никогда. Я больше не агент, это следует признать и не пытаться вернуться на службу.

А Шандар продолжает гнуть свое:

— Джейн, в Агре очень опасно, здесь готовится серьезное выступление.

О, Господи! Какие мы все заботливые и сознательные, переживаем за весь мир, только вот забываем сказать, что знали об убийстве. Но сейчас даже ерничать не хочется, у меня все в тумане.

Шандар достает из бардачка стопку листов, они на деванагари. Чертыхаясь, он возвращает стопку обратно и достает другую — на английском.

— Что это?

— Помните, я предупреждал о готовящихся выступлениях религиозных фанатиков?

Если честно, меня меньше всего интересуют религиозные фанатики Агры. Аэропорт недалеко, я улечу куда угодно, а оттуда в Лондон, чтобы забыть индийские приключения, как страшный сон. Но Киран продолжает свое:

— Я узнал, что они состоятся завтра вечером!

Тем более следует уносить ноги.

— И оплачивают их те самые люди, с которыми я вас познакомил, — продолжает Шандар.

— Киран, нужно просто предупредить полицию. — Я берусь за ручку двери, чтобы выйти и отправиться на поиски такси. Не сумасшедшего же Шандара просить довезти меня в аэропорт. Нет, в Дели лучше уехать поездом.

Киран машет рукой:

— Ерунда, у них и полиция куплена!

— Какое отношение к этому имеете вы?

Шандар кивает на листки, которые у меня в руке:

— Я написал статью, нашел газету, которая согласилась ее напечатать.

Мне хочется спросить, зачем нужна я, но он объясняет сам:

— Нужно, чтобы это появилось и в Интернете или английской прессе. Я выложить не могу, мой сайт заблокирован, сделайте это?

Он рехнулся? Худшей кандидатуры во всей Индии не найти.

— Киран, я сама в бегах — удрала из клиники. Мне бы добраться до Лондона…

Шандар хватает меня за руку:

— Вот это и хорошо! Вы опубликуете из Лондона! Чтобы завтра к вечеру, когда все начнется, правительство Индии было предупреждено.

— Но почему бы вам самому не поставить правительство в известность?

— Повторяю: у меня все заблокировано.

У меня ощущение нереальности происходящего. Они здесь все сумасшедшие? Вместо того чтобы просто открыть новый почтовый ящик и отправить свое предупреждение из интернет-кафе, он вызывает меня и требует, чтобы я со своего адреса отправила правительству Индии предупреждение, что у них в Агре предстоит буча?

Может, лучше согласиться и поскорей найти другое такси? А эти бумаги опустить в ближайшую урну? Я вспоминаю, что урн в Индии практически нет, но решаю, что выбросить всегда найдется куда. Разве что снаружи меня уже ждут недобрые молодцы с пушками, чтобы заломить руки за спину и отвести в полицию, обвинив во вмешательстве во внутренние дела государства?

И ведь даже попросить помощи будет не у кого… Я уже не сомневаюсь, что Киран Шандар просто подсадная утка, чтобы взять меня лично, он просто тянет время, пока не подъедут те, кто должен взять меня. Я ругаю себя за то, что поддалась, что вообще поехала в Агру выяснять, кто и в чем виноват, вместо того чтобы прямо из клиники отправиться в Лондон, но сказать ничего не успеваю.

Киран достает флешку:

— Вот здесь записано все, что нужно отправить…

И…

Я даже руку не протянула — раздается треск лопающегося стекла, и в меня летят брызги крови из головы Шандара! Кровь заляпывает листы, которые я не успела вернуть ему, мои лицо и руки. Сиди я чуть иначе, пуля прошила бы и мою голову тоже, это 44-й калибр, но сейчас я засыпана осколками и покрыта брызгами крови.

Я не успеваю даже ужаснуться, как за моей спиной открывается дверца машины и мне на голову кто-то набрасывает мешок. В руку сквозь рукав вонзается игла, мне вводят какой-то препарат, и последнее, что я слышу:

— Осторожней, за нее много дадут… Сумку не забудь.

Сколько прошло времени, где я и что вообще происходит, — не знаю. Руки и ноги связаны, голова болит так, словно по ней долго колотили, во рту отвратительная горечь, видно, применили какое-то обездвиживающее средство. Знать бы, кто это сделал?

На голове у меня по-прежнему мешок, мы куда-то едем, я не в багажнике, машина, судя по звуку мотора, мини-вэн. Мои похитители обмениваются фразами на местном наречии, голоса незнакомы. Они не должны заметить, что я очнулась, так мне будет проще понять, что происходит.

«За меня много дадут», — следовательно, это простое похищение. Сумку взяли с собой — это не столь хорошо, там лэптоп, с диска все важное стерто, но на флешке, спрятанной в пряжке сумки, хранятся программы, которые позволяют мне хакерствовать. Если их найдут — это будет большая потеря. И лондонский айфон тоже в сумке…

Меня похитили, убив для этой цели Шандара. Или это я оказалась побочным продуктом? Важный вопрос — кто из нас был объектом нападения? Киран твердил о выступлениях религиозных фанатиков, которые состоятся завтра вечером. Если ему мешали опубликовать эту информацию, то главный объект — он, а я просто подвернулась под руку.

Тогда это не чатристы, те все больше думают о своей синей богине, Киран им поперек горла, но в других вопросах. К тому же я в этом не уверена. Доказать он ничего не может, только обвиняет и стращает. Если бы чатристы его действительно боялись, то давно пустили бы пулю в голову. Нет, Шандар был даже удобен и почти выгоден — нагнать страху честный журналист сумел, а когда тебя боятся, даже хорошо. Не для всех, конечно, но для такой секты, которая якобы вырезает сердца, — очень.

Что он успел мне сказать? Выступление завтра вечером, оно оплачено… стоп! Он сказал, что оплачено все теми же людьми, с которыми он меня познакомил. А познакомил он меня с Чопрой и К°. Киран наступил на хвост тому, кто его снабжал информацией, за это его и грохнули?

В памяти всплывает предложение Чопры о какой-то сделке, которое он так и не озвучил.

Но какое отношение имеет глава мумбаиской мафии к мусульманской буче в Агре? Нет, похоже, Шандар все-таки переврал или ему подбросили лживую информацию против его приятелей-мафиози. А может, он пытался работать двойным агентом и попался?

Как бы мне ни было жалко честного и наивного Шандара, он убит, а я, став свидетельницей этого убийства, теперь сижу с мешком на голове в чьей-то машине. Никто не знает, где я, никто не будет искать. С Ричардсоном разговор был слишком тяжелый, с Сингхом тоже, остальные вообще не в курсе.

Это означает, что выбираться придется самой. Но если мне все же удастся после всего остаться живой, то больше никакой мистики, никакой работы без прикрытия. Никому не верить, и всех, кто на горизонте, проверять, даже самых близких и верных.

Как я хватила: «самых близких»! Их у меня просто нет. Я одна во всем мире, но в данном случае это даже к лучшему — некому будет за меня переживать.

Успокоив себя таким странным образом, я пытаюсь нащупать узел, которым завязаны руки. Делать это надо незаметно, чтобы охрана не видела. Эти парни — не профессионалы, иначе засекли бы, что я успела чуть развести запястья, когда меня связывали. Но они не проверили, и теперь мои руки в некотором смысле способны двигаться. Вернее, мне удается повернуть веревку узлом к ладоням (я бы связала так, чтобы узел находился на тыльной стороне). И узел-то у них так себе. Но связаны ноги, это хуже, даже освободив руки, я не смогу никуда сбежать.

Ладно, там будет видно, а пока я наваливаюсь на плечо охранника справа, чтобы понять, какого тот роста. Результат попытки не утешает — охранник выше меня.

Он резко отталкивает меня, чего-то испугавшись, и это мне на руку. Так я имею шанс проверить, крупный ли охранник, что сидит от меня по левую руку. Кажется, этот пониже и более щуплый! Значит, первым бить будем того, кто справа, чтобы воспользоваться фактором неожиданности.

Но воспользоваться не удается — мы приехали.

Я делаю вид, что основательно обмякла, чтобы руки у моих тюремщиков были заняты и не возникло мысли проверить ослабленную веревку на запястьях. Они несут меня куда-то в дом, но не по лестнице и не в подвал. Шума машин и голосов не слышно, следовательно, мы в районе, где узкие улицы. К сожалению, таких в Индии в каждом городе большинство.

Меня притаскивают в помещение и почти бросают на стул. К счастью, стул со спинкой, иначе я бы грохнулась навзничь. С другой стороны, спинка это плохо, за нее они могут зацепить мои руки, и тогда не сбежишь.

Сквозь мешок, накинутый на голову, я слышу очень знакомый голос, объясняющий что-то на местном наречии. Это голос Чопры! Значит, Киран был прав, и именно его бандитам он перешел дорогу. Но куда делись вальяжные нотки и командный тон? Чопра словно оправдывается. Ого!

Тот, перед кем он оправдывается, недовольно бросает по-английски:

— Говори на человеческом языке! Знаешь ведь, что я плохо понимаю ваше карканье!

От этого голоса я вообще на мгновение теряю способность соображать, потому что он принадлежит…

Мешок сорван, и я вижу Чопру, стоящего в лакейской позе, и… Махавира Ваданта!

Перемена в поведении Чопры разительна, но еще более она заметна в поведении бухгалтера и даже во внешности. Нет, Вадант не стал выше ростом, стройней или элегантней. На нем по-прежнему мятый светлый костюм из льна, лысина блестит от пота, а пухлые ручки комкают большой платок, но никакого затравленного взгляда, никакой приниженности. Напротив, передо мной Хозяин, тот, кому, несмотря на непрезентабельность внешности, подчиняются все вокруг.

— Я же тебе давал совет не лезть не в свое дело и поскорей возвращаться в Англию, — говорит он мне.

Я пожимаю плечами как можно спокойней:

— Я за свою жизнь выслушала столько советов…

— Есть те, которым нужно следовать.

— Я могу вернуться в Лондон и сейчас.

Вадант хохочет от души, показывая гнилые зубы:

— Поздно. Разве что по частям.

А вот в это я охотно верю. Но говорю совершенно обратное:

— Вряд ли это понравится Престону.

Попала в точку, Престона этот мерзавец боится. Зло цедит сквозь зубы:

— Только потому ты еще цела.

Тут прибегает кто-то из его людей и что-то кричит на хинди. Вадант обрывает его и требует у Чопры, чтобы все говорили на нормальном языке. Кажется, он действительно не знает хинди и, когда чего-то не понимает, подозревает, что это заговор.

Чопра объясняет по-английски:

— Он сказал, что все началось раньше времени. Там толпа.

— Сегодня?!

— Да, Ибрагим перестарался. Там нужны люди.

Вадант ругается сквозь зубы, причем ругается не на английском. Потом фыркает:

— Оставь здесь троих, остальные пусть идут. Этих идиотов нужно или остановить, или организовать.

Чопра отдает какие-то распоряжения, Вадант о чем-то раздумывает. Обо мне на время забыли, это позволяет мне ослабить веревку настолько, что я могу вытащить руки. Однако еще не время. Пусть останутся трое дуболомов и сам коротышка, тогда можно будет попробовать справиться.

— Развяжи ноги, затекли! — говорю я.

Я помню, как разговаривала с Вадантом на студии. Он внушаем, и командный тон мне может помочь. Но не тут-то было, Вадант демонстрирует, что он куда лучший актер, чем я о нем думала. Он не испуган и не намерен подчиняться, а размышляет всего лишь над тем, как лучше со мной поступить.

— А раздеться догола не желаешь? Сиди молча, пока я тебя ни о чем не спрашиваю.

— Кто ты такой, чтобы мне приказывать? Только и способен, что прятаться за спины своих идиотов.

Кажется, его дуболомы плохо понимают по-английски, но ярость Ваданта можно понять. Он подскакивает ко мне и шипит:

— Была бы мужчиной, я бы исполосовал тебя!

Я спокойно пожимаю плечами:

— Был бы ты мужчиной, я бы тебя даже испугалась.

Вадант заносит надо мной руку, но в последний миг останавливается. Вероятно, не может понять моего спокойствия. Я действительно была бы рада, убей он меня, как Кирана. После того что услышала за последние сутки, жизнь потеряла смысл и лучшим выходом была смерть. Только одним ударом или выстрелом.

Он этого не знает и изумлен моим поведением. Думаю, это и останавливает человечка в мятом костюме.

— Где алмаз?

— Что? — Теперь я не понимаю его.

Вадант наклоняется ко мне, от его дыхания несет кариесными зубами. С трудом сдержав желание плюнуть в это лицо, я смотрю, не отрывая глаз. Лучше все же разозлить его основательно.

— Где алмаз «Тадж-Махал»?

Еще один идиот.

Я усмехаюсь:

— В левом кармане. — И скашиваю глаза на свою грудь.

Карман камиза плотно прилегает к груди, и ничего там быть просто не может — кто же носит алмазы в кармашках? Но Вадант все равно невольно смотрит туда, потеряв визуальный контакт со мной. Это мне и нужно, резко дернувшись вперед, я с силой бью его головой в переносицу и одновременно связанными ногами пинаю по колену. Раздается хруст — это мне удалось сломать Ваданту нос, неудивительно, у меня самой из глаз посыпались искры.

Взвыв, Вадант отлетел в сторону. С удовольствием отметив, что толстый нос я ему расквасила, прикидываю, какие еще разрушения в организме мерзкого идиота сумею произвести раньше, чем он меня убьет.

На помощь своему главарю бросаются трое охранников, но, когда помощников слишком много, толку обычно мало. Вадант барахтается на полу, пытаясь подняться и изрыгая страшные ругательства. Я не знаю ругательств на хинди или маратхи, но вполне понятно, что это не слова благодарности, тем более вместо помощи охрана ему только мешает. Каждый старается поскорей поднять босса, в результате его роняют еще раз. Жаль — не лицом вниз, хотя и без этого его рот и подбородок в крови.

Кстати, Вадант, хоть и «не понимает» местное наречие, но вовсю ругается именно на языке своих предков вместо английского. Стресс — неплохой помощник для таких тварей.

Чопра у стола с довольной усмешкой наблюдает за тем, как его хозяин размазывает по лицу кровавые сопли. Подозреваю, что в тот момент он от души завидует мне и жалеет о невозможности поучаствовать.

Я времени даром не теряю, пока охрана и Вадант барахтаются на полу, окончательно освобождаюсь от пут на руках и берусь за путы на ногах. Конечно, меня убьют, но хотелось бы успеть оставить отметины посерьезней кровавых соплей на физиономии Ваданта.

Кстати, он раньше своих помощников заметил, что мои руки свободны, и указывает на меня. Похоже, развязать ноги я не успею…

Но тут начинается что-то невообразимое, чего не ожидали ни мои тюремщики, ни я сама: в коридоре раздается шум, и дверь с треском вылетает, то ли ее выбили, то ли просто взорвали.

Последующие события мозг фиксирует посекундно.

Схватиться за оружие бандиты не успевают, из дверного проема раздаются три выстрела — пистолетный, судя по звуку — 22-й калибр, и два одиночных из штурмовых винтовок HK G36C со штатными глушителями. Я вижу Ваданта с аккуратной дыркой в голове, в глазах его так и осталось изумление, и двух его помощников, которых тоже успели подстрелить. Сама я не ранена, но, упав со стула, стараюсь как-то скрыться с линии огня, хотя мои ноги все еще связаны.

Происходящее очень похоже на то, что было в Букингемском дворце, только без королевы, бриллиантов и автоматных очередей снаружи.

Следующие выстрелы предназначены еще одному охраннику, который пытается, но никак не может достать свой «Зиг Зауэр», и Чопре. Охраннику оружие уже больше не понадобится, а вот Чопра… Я никогда такого не видела и не могла ожидать — восьмидесятилетний довольно тучный старик одним броском уходит от пуль, сиганув через стол! Подобный маневр даже для меня не был бы простым. Я понимаю, что он задумал: прячась за столом, можно проскользнуть ко второй двери из комнаты, которая наверняка может стать спасением.

Трюк с прыжком через стол приводит к тому, что Чопра оказывается рядом со мной, и я, оставив в покое веревку на собственных щиколотках, дергаю Чопру за ногу изо всех сил. Старик падает и ударяется головой об угол стола! В следующее мгновение он уже лежит на полу, а вокруг его разбитой головы растекается лужа крови.

Ни понять, что за люди палят по бандитам, ни распутать свою веревку я не успеваю, ко мне подскакивает… Джая! Мгновенно оценив обстановку, она пускает в ход кинжал, и мои ноги свободны.

— Джая?! Откуда ты здесь?

Девочка не обращает внимания на мой вопрос, она занята Чопрой. Он еще жив, хрипит, а значит, опасен. Человека, который столько лет держал в страхе стольких людей и пережил многих врагов, просто так не убьешь, его рука тянется к оружию. Но выстрелить Чопра не успевает — клинок Джаи одним движением перерезает сухожилие и вену на его запястье, пистолет выпадает из разжавшихся пальцев.

Но это не все, в следующее мгновение девочка из полусогнутого положения умудряется метнуть окровавленный кинжал точно в шею еще одному бандиту, который, видно, охранял вторую дверь. Бандит выстрелить не успевает. К двери бросаются двое моих спасителей.

Меня подхватывают двое других и почти несут прочь из страшной комнаты. Позади слышны еще три хлопка — явно контрольные выстрелы.

В коридоре перед комнатой трупы, я даже не успеваю сосчитать, сколько их. В комнату меня тащили с мешком на голове, я ничего не видела, но и теперь смотреть не хочется. В голове один вопрос: при чем здесь Джая?

Вне дома меня быстро, но аккуратно заталкивают на заднее сиденье машины, с силой пригнув голову, чтобы я не ударилась. Я не сопротивляюсь, потому что понимаю — это спасение.

Следом к машине подскакивает Джая и командует:

— Подвинься.

Справа садится один из моих спасителей, другой прыгает на переднее сиденье, и через несколько секунд машина, взревев, срывается с места. На мои колени падает моя многострадальная сумка:

— Твоя?

— Да, Джая, откуда ты здесь?

Девочка мотает головой:

— Приди в себя, потом расскажу.

— Я тебе говорила, что Киран Шандар хороший человек, но знается с плохими? — задает мне вопрос Джая.

— Спасибо за спасение. Куда мы едем?

— На вашу базу.

Мне вовсе не хочется встречаться с Радживом Сингхом и объяснять свои синяки и ссадины — но как я могу возразить?

Я зря опасалась встречи с Сингхом — его в лагере нет, а есть только трое техников и растерянная Алисия Хилл.

Забыв о том, что совсем недавно она едва не отправила меня на тот свет электрошокером, Алисия бросается ко мне:

— Джейн! Где ты была?

От этого вопроса я на мгновение теряю дар речи.

— По твоей милости в больнице, — отвечаю я с упреком.

Кажется, Алисия даже не понимает смысла моей фразы, настолько напугана. Она вцепилась в мою одежду мертвой хваткой. И я невольно замечаю, что один ноготь обломан, раньше это было бы для Алисии трагедией, а сейчас она даже не обращает внимания.

— Что случилось, где остальные?

Алисия растерянно бормочет:

— Абдул увез группу в «Оберой», а я опоздала. Здесь страшно. В Агре страшно.

Я понимаю, что, пока сидела взаперти, действительно что-то «началось», скорее всего, то, о чем предупреждал Киран Шандар.

Закончив отдавать распоряжение мужчинам, к нам подходит Джая. Мужчин немного, но вооружены они хорошо. Да, те самые штурмовые винтовки HK G36C и «калашниковы». Ого!

— Джая, что происходит? Кто все эти люди? — Я киваю на тех, кем она командовала.

— Мусульманское выступление происходит. Они давно волновались, считают Тадж-Махал оскверненным. А мы Хранители.

— Все так страшно?

— Да. Сейчас приедет Амрита и увезет тебя.

— Почему меня? Пусть увезет Алисию. Я умею держать в руках оружие.

Алисия от одного только предположения, что ей придется уехать без меня, приходит в возмущение. Но Джая не обращает на ее истерику внимания:

— Нет, ты должна уехать и выжить.

— Почему, Джая? Что происходит? Если ты не скажешь, я никуда не поеду!

Джая косится на Алисию.

— Говори при ней, — требую я.

— Ты знаешь о Хранителях? — спрашивает Джая.

— Нет, а что?

— А об алмазе «Тадж-Махал» знаешь?

О, Господи! Но спорить о мистике некогда, в воздухе разлито не просто беспокойство, а настоящая тревога.

Я киваю на Алисию:

— Она тоже знает.

— Когда-то Шах-Джехан построил Тадж-Махал и огранил алмаз в честь своей любимой жены Мумтаз. Сердце Тадж-Махала он поручил беречь первой Хранительнице — подруге своей жены Сати, следующей стала его дочь Джаханара. Для того чтобы они не были одни, Шах-Джехан создал Орден Хранителей. Хранительницы передают сердце одна другой, а остальные члены Ордена берегут их самих.

Я вспоминаю:

— Усыпальница Сати у Западных ворот?

— Да.

— Орден сейчас существует?

— Да, — вздыхает девочка. — Но нас в сотни раз меньше, чем «Чатри Кали». Мы им проигрываем.

У меня в голове складывается цепочка: Ричардсон сказал, что я должна разыскать алмаз в Индии, для этого чатристы привезли меня в Мумбаи, чатрист Сингх вырезал сердце у Сатри в Тадж-Махале, что привело к первым выступлениям. Обо всем этом должны знать Хранители, если они ответственны за алмаз и противостоят чатристам.

— Мне нужно поговорить с главой Ордена. — Я киваю на мужчин с автоматами.

— Я тебя слушаю.

— Кто возглавляет Орден, Джая?

— Я.

— Кто?

— Я глава Ордена Хранителей. Что тебя удивляет?

— Джая, ты?!

— Может, хватит ктокать и тыкать? Спрашивай или рассказывай, что хотела.

Договорить нам не дают, к Джае подходит один из мужчин и обращается к ней явно как к старшей по положению. Непостижимая страна, в которой девчонка может руководить взрослыми мужчинами, одним взмахом отрезать руку или метнуть нож в горло врагу.

Джая сообщает:

— Амрита приехала, но там толпа. — Она вдруг сжимает мою руку: — Джейн, ты должна уехать с Амритой, мы прикроем ваш отход.

— Нет. Я стреляю достаточно метко.

— Я знаю, но тебе нельзя, понимаешь?

— Почему нельзя?

— Мы не для того тебя спасали от Чопры, чтобы ты попала в руки толпы.

— А для чего?

Эта упрямая девчонка считает себя почти моей хозяйкой. Да, я ее должница, но это не дает Джае права командовать мной. Однако она командует.

— Джейн, я все тебе объясню, если сумеем выбраться. Если не смогу я, объяснит Амрита. Она увезет тебя, только слушай ее. Мы прикроем ваш отход.

— Если ты немедленно не скажешь, в чем дело, я никуда не поеду!

К нам походит женщина, которая кажется смутно знакомой.

Джая сильней стискивает мою руку:

— Джейн, поверь, ты и Амрита сейчас ценней всех нас, вместе взятых. Вы должны спастись. Мы постараемся тоже…

Сказать больше она просто не успевает. Мы забыли об Алисии, которая отцепилась от моего рукава и зачем-то пошла в сторону Тадж-Махала, откуда по Тадж-роуд к нам движется огромная возбужденная толпа. Это молодые мужчины, лица которых закрыты масками. В руках у всех палки. Если они и фанатики, то отнюдь не религиозные. Киран Шандар прав: кто-то оплатил «завод» толпы в своих целях — только каких?

Об актрисе забыли все, она сумела пройти наружу и теперь шла, что-то выкрикивая. Один из наших техников бежит следом за Алисией, явно намереваясь вернуть ее, но не успевает.

Целый год эта женщина копила свою ненависть к окружающим, считая минуты до того времени, когда, наконец, можно будет покинуть Индию. Целый год, прилетая на съемки в Болливуд, Алисия мечтала поскорей все отснять и пуститься в обратный путь. Сингх с трудом уговорил ее полететь на рекламные съемки в Агру. И вот теперь, когда все закончено, на ее пути встала толпа фанатиков, для которых мировая слава Алисии Хилл ничто, даже наоборот — дополнительный раздражитель.

Я не раз слышала от актрисы слова презрения, видела гримасы брезгливости, убеждалась в ее ненависти к «этой дикой толпе». Она ничего не поняла в индийских реалиях, как Раджив с Кадерой ни старались. Алисия боялась и презирала этих людей, и наступил момент, когда ненависть и презрение пересилили даже страх и разум. Понимала ли она, что делает? Неважно, ей было все равно.

Актриса далеко, и нам не слышны ее выкрики, но ясно, что она желает оскорбить толпу, она плюет в их сторону, что-то кричит, делает неприличные жесты. Это последняя капля. То, как на женщину набрасывается беснующаяся толпа, не поддается описанию. Последнее, что слышно с той стороны, — вопль ужаса Алисии и рев разъяренных людей. Красавицу Алисию Хилл попросту растерзала толпа фанатиков!

Один из наших защитников что-то кричит Джае, та следом отдает приказ остальным, они занимают оборону. К охранникам присоединяется кто-то из техников, потом еще один. Но этого все равно мало, если не подойдет полиция, нам конец.

Однако Джая и ее Хранители не намерены сдаваться и рисковать мной.

Джая кричит что-то приехавшей женщине, потом мне:

— Джейн, уезжай скорей! Амрита увезет тебя.

У фанатиков не только палки и камни, в ответ на выстрелы поверх голов с нашей стороны они отвечают выстрелами, но уже в нас. Один из защитников падает, остальные занимают круговую оборону.

Застрелить кого-то, защищая королеву в Букингемском дворце, — это одно, но стрелять по разъяренной толпе фанатиков — другое. Не важно, скольких я убью или раню даже из автомата, фанатиков так много, что оставшиеся даже после пулеметных очередей все равно разорвут нас на части.

Но, даже понимая это, я не могу стоять и смотреть.

Бессмысленно тратить боеприпасы на простые очереди, нужно бить одиночными выстрелами в тех, кто командует толпой, и тех, кто впереди. Часто даже стая, оставшись без вожака, рассыпается, а уж о стаде и говорить нечего. Проблема в том, что они пока далеко, а когда будут близко, может оказаться поздно.

Вдруг я замечаю у одного из Хранителей винтовку с оптическим прицелом. Чего он ждет? Будет бить подбежавших прикладом, вместо того чтобы стрелять сейчас?

Я выхватываю у него оружие и прицеливаюсь, выбирая жертву. Лучше вот тот молодой мужчина, кажется, что он просто наблюдает, но в прицел мне хорошо видна заинтересованность во взгляде и то, что он коротко приказывает в микрофон, прикрепленный к вороту рубашки. Координатор…

Он стоит удобно для выстрела — чуть повернувшись, я целюсь в микрофон и убиваю двух зайцев сразу: его самого и связь с каким-то координационным центром. Из-за шума падение мужчины замечают не сразу. Но мне уже не так важно. Теперь моя цель старик во главе толпы. Уже наведя на него прицел, я останавливаюсь. Расстрел этого старика, при том, что у него в руках только палка, станет последней каплей, и тогда толпу не сдержать никакими выстрелами.

Кроме того, я нахожу другую цель — чуть в стороне основательно груженный тук-тук. На сиденье все укрыто синим пластиком. Зачем тащить с собой тук-тук? Ответ прост — это оружие. Но где оружие, там и боеприпасы к нему… которые взрываются, если взорвать бензобак тук-тука.

Конечно, нет гарантии, что я попаду непременно в бензобак, однако попробовать стоит.

Когда тук-тук вдруг подлетает в воздух, грохот слышен даже здесь, а пламя видно без оптики. Все шарахаются в стороны. Я не ошиблась — в тук-туке боеприпасы. Толпа несется прочь от горящей машины, фанатикам уже не до атаки на наши позиции. Это позволяет нам перегруппироваться и отойти.

Женщина, которую Джая назвала Амритой, тащит меня к машине.

Я сопротивлялась, но Джая уговаривает:

— Джейн, уходи! Вы с Амритой успеете уехать.

— Я без тебя никуда не уйду!

Спорить некогда, зря я потратила третий патрон на телегу, лучше было убить старика. Он первым опомнился и теперь указывал своей палкой в нашу сторону. Не стоило объяснять, что нас ждет…

Но ни возразить, ни ввязаться в бой я не успеваю, следующей погибает Джая. Перед этим она поворачивается ко мне, внимательно смотрит в лицо и бросается вперед…

Снова как при замедленной съемке я вижу поднимающуюся над укрытием Джаю, которая приготовилась дать очередь по приближающейся толпе, а потом ее падение. Девочка сумела выстрелить, но упала, попав под такую же автоматную очередь с той стороны. На религиозных фанатиков это не очень похоже.

Толпа, воспользовавшись мгновенным замешательством в рядах наших защитников, захлестывает первый рубеж обороны, на котором и была Джая. Вот теперь ясно, что с нашей стороны погибнут не только Алисия и Джая, нападающих слишком много, чтобы сдержать их одиночными очередями, и они слишком хорошо вооружены, чтобы мы могли сопротивляться долго.

Глава 20

Со своего места Арджуманд слышала громкую музыку и крики восторга — во дворце праздник. Подготовившая его Нур-Джехан не стала отменять торжество из-за болезни третьей жены принца. Тем более был повод поздравить Шах-Джехана — Арджуманд Бегум родила ему четвертого сына. А что больна сама?.. Женщины часто болеют после рождения детей.

Праздник получился на славу — лучшие музыканты, сотни танцовщиц, вино с примесью опиума рекой, горы яств и дорогие подарки гостям… Нур-Джехан знала, как устраивать подобные пиры.

И гости, и даже сам Хуррам забыли о существовании Арджуманд. Принц перед началом праздника заглянул к жене, убедился, что сын здоров, а Арджуманд спит под действием опиума, и отправился к отцу.

Он чувствовал себя немного виноватым, но лишь немного. Арджуманд рожает то и дело, но это значит, что Аллах благословляет их союз. К тому же она довольно быстро приходит в себя, и их ночи снова становятся страстными. Хуррам уже предвкушал, как через некоторое время снова будет держать в объятиях свою любимую, дразнить ее, возбуждая, а она… каждый раз, как первый — сначала дрожит, как тонкий листочек на сильном ветру, потом откликается и устремляется в полет, увлекая его с собой. Это парение неизменно заканчивается таким взрывом страсти и таким блаженством, что они подолгу приходят в себя. И так каждую ночь, которую он проводит с любимой Арджуманд.

Может ли Хуррам заменить Арджуманд другой? Сколько ни пытался, ни разу не удалось испытать такое же блаженство ни с одной самой умелой наложницей.

Принц сидел рядом с падишахом, по другую сторону которого расположилась Нур-Джехан. Придворные поважней, вроде Итимад-уд-Даулы Гияз-Бека и его сына Асаф-Хана, сидели почти рядом. Остальные в некотором отдалении. Женщины зенана были здесь же, причем с открытыми лицами. Это развлечение для падишаха, он не звал ни одну на ложе, но любоваться их красотой любил.

Никто не мог затмить Нур-Джехан ни в сердце Джехангира, ни даже при дворе. Она вовсе не блистала красотой, но умела так показать себя, что неизменно выглядела лучшей. Новые наряды, сочетания цветов, роскошные вышивки, рисунки для которых придумывала сама Нур-Джехан, лучшие украшения…

Пир был в разгаре, танцовщицы буквально извивались, соблазняя мужчин движениями бедер, казалось, верхняя и нижняя части тела у них существуют самостоятельно. Музыканты от старания даже глаза закрыли, слуги с подносами и кувшинами мелькали, то подливая вина, то подкладывая угощения…

Женщины со своих мест пристально наблюдали то за мужчинами, то за танцовщицами.

Профессия девадаси — танцовщиц — презренная для многих. В индуистских храмах девадаси одновременно занимаются проституцией, которая считается священной. И как бы ни была красива и талантлива девушка, занятия танцами ставят на ней клеймо доступности.

Немало танцовщиц очень богаты, щедрые дары и плата за их талант позволяли скопить целое состояние. В них влюблялись, их осыпали золотом и драгоценностями, им даже поклонялись, но никто из знатных женщин не приглашал танцовщиц в гости и не угощал. Они даже не служанки, они доступные женщины — девадаси.

Но посмотреть-то на их умелые движения, столь возбуждающие мужчин, можно? Изображая смущение, женщины косились и старались запомнить…

Шах-Джехан почувствовал пристальный взгляд с той стороны, где сидели женщины. Его часто и много разглядывали, почему бы не посмотреть на молодого красивого мужчину, к тому же наследника престола и любимца падишаха. Всем удался Шах-Джехан — красив, умен, удачлив, даже сыновья рождаются один за другим, уже четвертого подарила супругу Арджуманд Бегум.

Джехан решил, что смотрит Ладили, но он ошибся, девушка сидела, низко опустив голову и стараясь скрыть красные от слез глаза.

Принц оглянулся и увидел… Арджуманд! Этого просто не могло быть, жена лежала в своих покоях после рождения сына, да и с чего бы ей сидеть среди придворных девушек? К тому же глазастая незнакомка, так похожая на Арджуманд, была заметно моложе.

Девушка, не скрывая, разглядывала принца.

Джехан обернулся к стоявшему за его спиной верному Джафару:

— Кто это?

Тот почему-то смутился:

— Твоя родственница Фарзана, она сестра Арджуманд. — Чуть помолчал и добавил: — Моя невеста.

Это уточнение развеселило Джехана:

— Ты женишься на дочери Асаф-Хана? Мы с тобой будем свояками?

Джафар вздохнул:

— Если получится.

— Что тебе мешает? Асаф-Хан не согласен отдать дочь за моего друга? Я поговорю.

Их оживленная беседа, как и пристальный взгляд Фарзаны, не укрылись от внимания Нур-Джехан, она-то ничего не упускала из виду. Решив поговорить после пира с принцем всерьез, красавица продолжила внимательно наблюдать, беззаботно улыбаясь при этом.

Джехан решил не терять времени, он наклонился к тестю:

— Асаф-Хан, в честь рождения еще одного внука и моего сына хочу просить вас породниться.

Асаф-Хан изумленно уставился на принца. О каком родстве тот говорит, разве они не самые близкие родственники благодаря Арджуманд и Мехрун-Ниссе? Куда уж ближе — быть шурином падишаха и тестем принца?

— У меня есть молочный брат — Джафар, а у вас красавица дочь…

— Фарзана? — оживился Асаф-Хан.

— Не знаю, как ее зовут, но знаю, что Джафар очень хочет взять ее в жены. Как вы на это смотрите?

Асаф-Хан важно кивнул:

— Согласен.

— Мы можем объявить о будущей свадьбе прямо сейчас?

Асаф-Хан с Гияз-Беком не раз обсуждали такую возможность, сын знал, что Итимад-уд-Даула не против породниться с умным и близким к принцу Джафаром, а потому снова кивнул.

Теперь Джехан повернулся к отцу:

— Отец, я сосватал свою свояченицу дочь Асаф-Хана за своего молочного брата Джафара. Вы благословите такой брак?

— Что? — рассмеялся Джехангир. — Нур-Джехан, ты слышала? Предстоит свадьба еще одной твоей племянницы!

Нур-Джехан внимательно посмотрела на наследника:

— А принц Шах-Джехан не собирается еще раз жениться? Я была бы рада помочь и ему выбрать красивую невесту.

Хуррам мгновенно понял все — это Нур-Джехан вынудила Арджуманд предложить ему взять в жены Ладили!

Глаза твердо глянули в глаза.

— Нет! У меня есть любимая жена. И другой не надо.

Это стало началом их противостояния с Нур-Джехан. Противостояния долгого и тяжелого, закончившегося после смерти падишаха Джехангира победой Шах-Джехана, но только потому, что у падишаха просто не было другого достойного наследника.

А несчастную Ладили все же выдали замуж за принца Шахрияра, и она родила дочку. Нур-Джехан не собиралась считаться с чувствами падчерицы и злилась только на неразборчивость младшего принца, приведшую к страшной болезни. Джехангир мог быть пьяницей и любителем опиума, страдать от астмы, но никакое заболевание нельзя сравнить с проказой. Не бывает прокаженных падишахов, Нур-Джехан понимала это прекрасно и все цеплялась за власть даже после смерти мужа.

Но до этого еще был бунт любимца падишаха, его наследника принца Шах-Джехана.

Что изменилось в отношениях отца и сына? Почему безмерно обласканный до того Шах-Джехан пошел против отца?

Нур-Джехан привела в исполнение свою угрозу — Ладили выдали замуж за Шахрияра, ради чего принца привезли в столицу, отмыли, приодели и снабдили тонкими, красивыми перчатками цвета человеческой кожи, чтобы не бросались в глаза изуродованные болезнью пальцы.

Падишаху было все равно, он страдал астмой и страстно желал отправиться в любимый Кашмир, где в горах дышится куда легче. Мечта о свободном вдохе и полях цветущих маков была столь сильной, что затмевала разум. Но с делами справлялась Нур-Джехан, позволяя мужу витать в облаках опиума и снов.

Придворным давали понять, что принц Шахрияр ничуть не хуже Шах-Джехана, и ему стоит оказывать не меньшие почести.

Семья самой Нур-Джехан была в разладе. Умерла Рауза Бегум, и Гияз-Беку словно обрезали крылья. Он так любил свою жену, что не мыслил жизни без нее и начал просто угасать. Асаф-Хан, хоть и получил большую часть обязанностей и прав отца, все чаще отодвигался сестрой в сторону.

Когда весть о болезни падишаха пришла в Аллахабад, где жил Шах-Джехан с семьей, Арджуманд вдруг засобиралась в дорогу.

— Что ты задумала, Арджуманд?

— Я сама поеду к падишаху. Ты должен вернуться в Агру, иначе следующим падишахом станет твой никчемный больной брат!

Джехан покачал головой:

— Ты не хуже меня знаешь, что всем заправляет Нур-Джехан.

Арджуманд подошла к мужу настолько близко, насколько позволял большой уже живот.

— Значит, я поеду к Нур-Джехан. Ей больше не на ком тебя женить, Ладили замужем. Ты должен вернуться в Агру или хотя бы получить прощение отца.

— Нет, это опасно.

Джехан осторожно прижал жену к себе. Он был в отчаянии, потому что не смог защитить любимую, их жизнь больше десяти лет была сплошными разъездами, Арджуманд не знала покоя, но все равно рожала и воспитывала детей. Она была возлюбленной, матерью его детей, заботливой женой и лучшей советчицей во всех вопросах. Джехан мог рассказывать ей обо всем, что беспокоило, жаловаться, не боясь, что упадет в глазах любимой, просить совет. Они давно стали единым целым, но было то, с чем Арджуманд не соглашалась.

— Даже ради власти ты не должен убивать своих родных! Хуррам, тебе всегда удавались победы без применения силы, договариваясь, ты добивался того, чего не сумел добиться даже твой великий дед.

Шах-Джехан видел, что любимая не понимает опасности, исходящей от его собственных, да и ее родных. Он внушал:

— Власть — это предательство. Тебя предала твоя же тетя, а ведь она тебя воспитывала. Чем ближе человек к трону, тем тверже он должен помнить: тактья такхта.

Арджуманд прекрасно помнила значение этих слов — трон или смерть!

Но почему?

Шах-Джехан объяснял:

— Так везде. В Османской империи пришедший к власти султан уничтожает всех родственников, которые могут претендовать на престол.

— Ты тоже уничтожишь?

— Если придется, то да. Иначе они уничтожат меня и вас с детьми.

Жизнь давно поделилась на две части: ночью была любовь и единение, днем — кошмар и споры.

Из-за предательства падишах и Нур-Джехан сумели выскользнуть из расставленной им ловушки, а потом и вовсе взяли верх в столице. Шах-Джехан спасался на юге, не зная, что делать. Сил было немало, но уверенности в том, что его не предадут в последний момент, чтобы добыть прощение у падишаха, быть не могло.

Стало ясно, что они в западне, и падишах просто уничтожит бунтующего сына.

Но прежде чем Арджуманд успела уехать, в Аллахабад пришло письмо от Нур-Джехан. Тетка откровенно потребовала от племянницы:

— Я знаю, что ты хочешь просить за своего мужа, но это станет возможным только, если ты привезешь доказательства или гарантию его верности падишаху. Привези двух старших сыновей, пусть они живут у меня. Только тогда Шах-Джехан может быть прощен.

Не стоило спрашивать, кем прощен — Нур-Джехан диктовала волю мужу.

Шах-Джехан сказал:

— Нет! Ни сыновья, ни ты сама не поедете.

Арджуманд ответила:

— Да! Мы поедем, потому что ты без власти умрешь, ты должен быть в Агре, и ради этого я буду рисковать жизнью, а сыновей отдам в заложники. Только обещай использовать эту власть во благо.

Она еще напоминала, что заложником много лет был Акбар, да и сам Хуррам тоже жил заложником у деда против отца.

Шах-Джехан смирился, он рано начал бунт и наверняка потерпел бы поражение. Пришлось не только прислушиваться к советам жены, но и позволить ей рисковать жизнью.

С принцем остались младшие дети и старшая дочь Джаханара, которую воспитывала Сати.

Сердце Арджуманд обливалось кровью не меньше, чем у Шах-Джехана. Она не боялась за себя, но везла в качестве залога двух сыновей — Дару Шикоха и Аурангзеба. Шуджа был болен и долгой дороги не вынес бы.

Тетка встретила ее и детей приветливо, улыбалась, дарила драгоценные подарки, выделила лучшие комнаты, приставила много слуг…

Но стоило им остаться наедине, жестко поинтересовалась:

— Теперь ты понимаешь, что наделала, отказавшись от моего предложения тогда? Ладили была бы твоему мужу хорошей женой всего лишь два месяца в году в Агре, остальное время он спал бы с тобой. А теперь несчастны все: и ты, потому, что дети останутся здесь, и Ладили, и я…

— А вы почему?

— Да потому, что оба мои зятя глупцы, только один еще и смертельно болен! Арджуманд, Шахрияр никогда не будет падишахом, он просто не доживет. Но у меня условие: когда станет падишахом Шах-Джехан, ты сделаешь все, чтобы он не губил несчастного младшего брата и нас с Ладили. Поклянись, что ни я, ни Ладили не пострадаем. Иначе кара падет на твоих детей.

Арджуманд смотрела на все еще такую красивую и полновластную тетушку и понимала, что та страшно боится за свою жизнь. Нур-Джехан, видно, поняла, усмехнулась:

— Я не боюсь смерти, поверь. Но хочу отдать должное мужчинам, которые подарили мне возможность властвовать. Поклянись, и твоим детям ничто не будет угрожать.

Арджуманд поклялась, хотя понимала, что хитрая Нур-Джехан снова может подстроить ловушку.

Опальный принц Шах-Джехан был отцом прощен в лучших традициях Великих Моголов, которые любили лить слезы раскаяния и обниматься с теми, кто только вчера предал. Единственный укор со стороны отца касался принца Хосрова:

— Как же ты не доглядел за его здоровьем?

— Тактья такхта, — тихо ответил Шах-Джехан.

Гияз-Бек умер в том же году, он не смог жить без своей Раузы… Нур-Джехан начала строительство великолепной гробницы в память отца. Она сама придумала внешний вид и разбивку огромного парка. Усыпальница Итима-уд-Даулы Гияз-Бека позже стала прообразом парка и усыпальницы Тадж-Махал.

Принц Шах-Джехан снова был отправлен отцом подальше от столицы, но его сыновья остались у Нур-Джехан заложниками верности их отца падишаху.

Обласкав сына, падишах позволил ему забрать с собой и полуслепого брата, вероятно, это была подсказка Нур-Джехан, ей ни к чему был лишний соперник, даже слепой.

Снова на юг Хиндустана, туда, где от солнца кружится голова, где днем жизнь замирает, а горы кажутся лиловыми из-за резких теней. Снова далеко от столицы и Павлиньего трона, снова опала, хотя и без грозных окриков.

Младший принц Шахрияр лечился, его страшная болезнь уже серьезно давала о себе знать.

Вместе с принцем Хосровом приехала и его верная Сати, чему радовалась Арджуманд. К тому времени было понятно, что зрение больше не восстановить, принц слабо видел левым глазом, правый же так и остался бесполезным.

Однажды Сати прибежала вся в слезах, ее лицо было разукрашено синяками, а глаз заплыл. Женщины о чем-то говорили вполголоса. Джаханара не понимала, но запомнила, что Сати рассказывала, что принц Хосров ее избил и выгнал, заявив, что ему не нужна бесполезная старуха. А еще Сати предупреждала Арджуманд о какой-то опасности со стороны принца Хосрова, мол, тот переписывался с Нур-Джехан, и мужу Арджуманд угрожает гибель.

Джаханара не сразу поняла, что «муж Арджуманд» это ее отец Шах-Джехан.

А потом…

Принц Хосров вдруг умер. Говорили, что от колик в животе, но Джаханара сама слышала, как один из стражников смеялся, говоря другому, что эти колики устроил принц Шах-Джехан. И поделом, мол. Ни к чему слепой претендент на трон.

Позже Джаханара поняла, что принца Хосрова просто убили по приказу отца — он действительно был опасен.

А Сати стала учительницей самой Джаханары. Она много знала и обучала девочку языкам, чтению, письму и врачеванию. Арджуманд говорила дочери, что Сати лучшая из женщин, которых она встречала, что принц Хосров не оценил подарка Аллаха, за что и был наказан. А еще говорила, что Сати высочайший пример жертвенной любви.

Только после смерти матери Джаханара поняла, что та имела в виду: Сати пожертвовала собой ради принца Хосрова из любви к нему, но оказалась нужна любимому, только пока была надежда вернуть зрение. Сати родила Хосрову сына, но тот прожил недолго. Принц обвинил женщину в небрежении при уходе за ребенком и впервые тогда избил ее, хотя прекрасно знал, что это не так.

В Бурханпуре перед их возвращением в Агру произошла и странная встреча, испугавшая больше всего мать и Сати. Какие-то люди преградили им путь и стали выкрикивать угрозы, тыча длинными острыми палками в слона. Погонщику с трудом удалось с ним справиться. На помощь пришли воины, людей разогнали, а потом отец приказал жестоко расправиться с теми, кто попытался угрожать его жене и дочери.

Было страшно, очень страшно, но не из-за нападения, а из-за того, что слон мог взбеситься.

И все же Джаханара заметила, что мать и особенно Сати испугали две вещи. Арджуманд в ужасе смотрела на двух фиранги, стоявших чуть в стороне и явно направлявших бунтовщиков, а Сати ужаснулась их выкрикам больше, чем тычкам в слона.

Тогда ей никто ничего не стал объяснять, приказали все забыть. Но после смерти Арджуманд Джаханара все же заставила Сати сказать, что же было страшного в тех выкриках. Причем спросила это при отце, чтобы Сати не смогла отказаться.

Пришлось объяснять.

Фиранги были из тех, кто выжил, когда отец разгромил их крепость в Бенгалии. Они еще тогда, в плену, обещали матери на языке фиранги, что непременно найдут тех, кто отомстит ей и будет мстить ее потомкам за гибель их родственников. А бунтари — последователи богини Кали, они обещали примерно то же, а Сати обещали еще и кару за смену веры.

Джаханара все равно ничего не поняла, но запомнила. Перед глазами долго стояло лицо человека со страшным шрамом на левой щеке. И еще костлявая рука другого, грозившая им тремя пальцами — двух не было.

Арджуманд попросила дочь ничего никому не рассказывать, даже отцу и братьям, пусть это будет их тайна. Джаханара поклялась.

Потом они покинули Бурханпур и даже Аллахабад, вернувшись в Агру, и страшное происшествие забылось само собой.

Зачем угрожать Сати или Арджуманд Бегум? Они никому не сделали ничего плохого. Тогда девочка еще не знала, что убивать могут и совсем безвинных людей, и тех, у кого есть власть.

Шах-Джехан снова поднял бунт против отца, но Нур-Джехан не стала уничтожать его детей. Дни жизни падишаха Джехангира подходили к концу, ему уже не помогал воздух Кашмира, и умная женщина понимала, что ее жизнь немного погодя будет зависеть от воли Шах-Джехана и Арджуманд.

Арджуманд снова переваливалась уточкой — живот на сей раз был очень большим. Неужели там двойняшки?

Она уже жена падишаха, после серии предательств больших и мелких, смерти падишаха Джехангира и уничтожения младшего брата и двоюродных братьев Шах-Джехан стал падишахом.

Арджуманд слишком устала от постоянных разъездов, от беременностей и родов. Она носила под сердцем четырнадцатое дитя, каждые следующие роды тяжелей предыдущих. Лекари умоляли сделать перерыв хоть на два года, но это не удавалось. Стоило ей с мужем остаться наедине и унестись в облака страсти, как ее лоно принимало нового ребенка. Ни одна другая наложница или рабыня не рожала.

Конечно, Арджуманд давно сама подбирала тех, кто попадал к ее мужу в постель, сама поила их снадобьями, приготовленными Сати, следила, чтобы не было беременностей.

И все же она устала. Изменилась фигура, отяжелела, обвисла грудь, больше не были такими стройными ноги, они не успевали отойти от предыдущих отеков, как наливались следующими.

Шел девятнадцатый год после их с Хуррамом свадьбы, после той первой самой яркой ночи, когда они познали друг друга. Сколько потом было таких ночей? Не счесть, но первая запомнилась больше всего.

Ее Хуррам уже полтора года падишах, но никакого покоя как не было, так и нет. Они снова в походе и снова далеко от зенана Красного Форта. Арджуманд даже привыкнуть не успела. И на сей раз все дети с ними, даже самая маленькая Хуснара, родившаяся год назад. Кто-то будет теперь?

Арджуманд чувствовала себя очень плохо. Сильно болела спина, голова, болел большой живот. Лекари лишь разводили руками:

— Ваше величество, мы же просили воздержаться.

Беспомощна была и Сати, она тоже просила применить средство, чтобы ребенка не случилось. Арджуманд посмеялась:

— Сати, я трижды применяла, изгоняя плод. Меня еще накажет Аллах. Но тут же получала нового. У Хуррама сильное семя.

— Это у тебя сильное тело! — ворчала подруга.

Плохо, что Сати не смогла отправиться с ними в поездку, она была больна сама. С подругой Арджуманд чувствовала себя спокойнее.

Она уже тринадцать раз рожала, почему же так боится сейчас?

Боялась не только Арджуманд, не находил себе места и Шах-Джехан, и их сын Аурангзеб. Волновалась дочь Джаханара. Джаханаре исполнилось шестнадцать, ей пора было замуж. Шах-Джехан обещал после похода подумать над этим.

Размышляя над судьбами детей и думая о внуках, Арджуманд старалась отогнать от себя тревогу и заглушить нарастающую боль. Но боль была слишком сильной.

Она металась по постели уже вторые сутки. Послали за Сати, но все понимали, что подруга и лекарка не успеет добраться. Лекарь покачал головой:

— Если ребенок не родится в ближайшие часы, будет беда.

Шах-Джехан рявкнул:

— Так сделайте что-нибудь!

А что можно сделать, если плод слишком крупный, ему не пройти, а роды на сей раз вялые. Арджуманд очень старалась, но никак не могла исторгнуть из себя четырнадцатого ребенка.

Лекарь отозвал падишаха в сторону:

— Ваше величество, ребенка нужно вытащить оттуда силой. Нам не удается усилить схватки, он порвет все внутри.

— Так тащите!

— Как я могу это сделать? Это предстоит вам.

— Мне?!

— Да, я всего лишь подскажу.

Чтобы заглушить боль, Арджуманд снова напоили опиумной настойкой, которая остановила роды совсем. А девочка внутри еще и лежала ножками.

— Быстрей и решительней, ваше величество, иначе будет поздно и для матери, и для ребенка.

Ребенок был спасен, это действительно была крупная девочка, но вот мать…

Арджуманд понимала, что умирает, попросила показать ей дочку и привести всех детей. У ее постели выстроились четверо сыновей и две дочери. Маленькую Хуснару держала на руках Джаханара, а только что родившуюся Гаухару уже кормила ее молочная мать. Остальных детей не было в живых, смерть не щадит и детей принцев тоже…

Попрощавшись с детьми, Арджуманд попросила остаться только Хуррама.

— Я люблю тебя, была счастлива с тобой, как может быть счастлива женщина. Обещай не брать другую мать нашим детям. Мачеха — это всегда плохо. Пусть их воспитывает Сати.

— Арджуманд, я все сделаю, но не покидай нас! Не оставляй меня, мир без тебя станет пустыней!

— Хуррам, ты должен жить ради детей. Не позволь сыновьям бороться за власть между собой. И помни обо мне… Я люблю тебя…

Больше она ничего не успела. Из горла, из сердца падишаха вырвался крик:

— Не-е-ет!

За пределами комнаты раздались рыдания — дети поняли, что потеряли мать.

Говорят, что ребенок без отца — наполовину сирота, а без матери полный.

Шестнадцатилетняя Джаханара, пятнадцатилетний Дара Шикох, четырнадцатилетний Шуджа, четырнадцатилетняя Рошанара, тринадцатилетний Аурангзеб, семилетний Мурад Бахш, годовалая Хуснара и новорожденная Гаухара остались сиротами. Старшие уже взрослые, даже Мурад сурово хмурил брови, стараясь не плакать, только маленькая Хуснара просилась к маме, да Гаухара сытно почмокивала пухлыми губками. Она еще не сознавала ни того, что стала сиротой, ни своей вины в этом.

Джаханара оглянулась на братьев. Аурангзеб замер, в ужасе раскрыв глаза. Он словно силился что-то сказать и не мог. Не мог проглотить вставший в горле крик. Джаханара понимала брата, поверить в то, что матери с ними больше нет, невозможно. Это все равно, как если бы солнце вдруг закатилось и больше не вернулось на небо, не настало утро или после невыносимой жары не пошли живительные дожди. У нее самой из груди рвался крик:

— Не-ет!!!

Как Создатель мог отнять у них ту, которую любили все? Почему?!

Джаханаре хотелось обнять брата, прижать его голову к своей груди и плакать вместе с ним. Но стоило коснуться его руки, как Аурангзеб буквально оттолкнул ее, его подбородок дрожал, а губы наконец смогли вымолвить:

— Они… обещали, что она просто потеряет способность рожать… только способность плодить новых и новых наследников…

— Кто они? — Джаханара начала понимать, что брат как-то причастен к произошедшей трагедии. — Что ты сделал?!

А тот захлебывался от всхлипов:

— …Она сама говорила, что больше не может… больше не в силах носить и рожать детей… — Он словно сам себя в чем-то убеждал, не замечая сестру. — Я сам слышал… сам…

— Аурангзеб, что ты сделал?! — буквально тряхнула его Джаханара.

Тот наконец опомнился, глаза бешено сверкнули, сбросил руки сестры и, резко развернувшись, метнулся прочь из покоев.

Джаханара стояла, обмерев, не в силах поверить в виновность Аурангзеба. Нет, он просто не в себе, видно, услышал, как один лекарь сказал другому, что это последние роды для госпожи. Мать и правда жаловалась, что еще одних не вынесет, это слышала и Джаханара.

Девушка убеждала сама себя, что брат потрясен смертью матери настолько, что не вполне понимает, что говорит, что он спутал, решил, что врачи дали матери слишком сильное лекарство, облегчая боль…

От страшных мыслей ее отвлекла необходимость заняться делами. Помимо похорон Арджуманд нужно было еще присмотреть за новорожденной малышкой. Вот кому будет тяжело жить на свете, ей-то никогда не простят гибели матери. Джаханара вздохнула, однажды она спрашивала мать, есть ли вина младенца, если родившая его женщина погибла при родах. Арджуманд ответила, что нет, он старался сохранить свою жизнь, как сделал бы любой на его месте.

— Не любой, — возразила дочь.

— Только если он достаточно взрослый, чтобы понимать это. Иначе люди, рождаясь, не причиняли бы столько боли своим матерям.

— А я причинила тебе боль?

Арджуманд улыбнулась:

— Я забыла об этом, едва увидела твою улыбку. И любая женщина забывает, поверь. Счастье материнства стоит того, чтобы немного помучиться.

— Совсем немного?

И снова Арджуманд с трудом спрятала улыбку:

— Это не важно. Давая жизнь ребенку, об этом не думаешь. Хотя, конечно, боль помнишь и ждешь ее.

Мать знала, о чем говорит, она родила тринадцать детей. Джаханара поправила сама себя: уже четырнадцать… И больше не будет. Совсем не будет.

Неужели такова кисмет — судьба Арджуманд? Но почему?

— О, Аллах! Прости меня за сомнения в твоей мудрости, — зашептала девушка. — Нет, я не сомневаюсь, просто не могу поверить, что мамы больше нет с нами, она так нужна всем!

До самого погребения она старательно гнала от себя мысли о словах Аурангзеба, суетилась, о чем-то распоряжалась, с кем-то разговаривала, принимала выражения сочувствия и скорби, далеко не всегда искренние…

Но наступил вечер, когда Джаханара осталась одна. Малышка-сестра под присмотром кормилиц и нянь, а ее, несмотря на все возражения, отправили поспать. Девушка не спала две ночи, но и теперь сон не шел. Лежала, уставившись пустым взглядом в темноту, и вспоминала мать. Конечно, она никогда не забудет, сколько бы лет ни прошло, даже когда будут свои дети и внуки, Джаханара обязательно расскажет им об уме и терпении Арджуманд, ее умении думать о других, забывая о себе.

Неожиданно вспомнились слова Аурангзеба. Нет, не неожиданно, просто все эти часы Джаханара старательно гнала их от себя, а теперь они вырвались на волю.

Чем больше думала она, тем ясней понимала, что кто-то воспользовался доверчивостью Аурангзеба и отравил Арджуманд.

Подтверждение она получила на следующее утро. Увидев, как кормилице отдают крошечную сестренку, требующую молока, Аурангзеб зло фыркнул:

— Зачем ее кормить? Ее нужно выбросить со стены, она убила нашу мать! — голос Аурангзеба звенел металлом, слова были отрывисты, словно он не говорил, а камни бросал.

— А ты? — вдруг раздался сзади тихий голос Джаханары. — Тебя не надо сбросить со стены в ров с крокодилами?

Он резко повернулся, оказавшись лицом к лицу с сестрой. Глаза зло сверкнули:

— Меня?

— Ты вчера говорил…

Закончить фразу она не успела, Аурангзеб насмешливо фыркнул:

— Я говорил? Тебе привиделось, сестра. Или ты курила кальян? Опиум на тебя плохо действует.

Его непривычная многословность выдавала страх. Да, Аурангзеб боялся, чтобы не стало известно о его вчерашних неосторожных словах, и Джаханара испугалась этого страха. Даже загнанный в угол щенок может оскалить зубы и стать опасным, а ее брат опасен сам по себе. Он уже не щенок, еще немного — и превратится в пса-людоеда.

И Джаханара схитрила. Она удивленно распахнула глаза:

— Аурангзеб, что с тобой? Ты потерян из-за смерти мамы, но разве малышка виновата в этом? Она всего лишь хотела на волю и не виновата в том, что врач оказался беспомощен. Мама больше не могла носить и рожать детей, ты прав, но наша сестричка не виновата, что мама умерла, она такая же сирота, как и мы с тобой. Даже большая сирота, мы много лет знали любовь и доброту мамы, а она этого не узнает. Я скорблю из-за маминой смерти, но жалею и маленькую Гаухару.

Джаханара все говорила и говорила…

Аурангзеб посмотрел так зло, что Джаханара поняла: до своих покоев она, может, и дойдет, но до завтра доживет вряд ли.

Ужаснувшись, она невольно попятилась к выходу, а потом неожиданно для самой себя вдруг остановилась и вернулась к брату. Тот недобро усмехнулся:

— Что, передумала меня обвинять?

— Нет, забыла тебе сказать. Если со мной вдруг что-то случится, всем станет известна твоя роль в смерти нашей мамы.

— Что?! Но ты можешь просто…

Все-таки Аурангзеб был еще мальчишка, ему лишь тринадцать, и такие потрясения не для него. Он побледнел, кулаки сжались… Джаханара усмехнулась в ответ:

— …Заболеть и вдруг скончаться? Или для меня ты приготовил не яд, а меч? Или меня просто попытаются столкнуть с крепостной стены Форта? Что ты задумал?

— Ничего! Я не причастен к смерти мамы!

— Тогда чего ты испугался?

Брат промолчал, и Джаханара поняла, что он во власти каких-то очень сильных людей. Хотелось попросить его рассказать честно, дать обещание, что не выдаст, а поможет. Но взгляд Аурангзеба был столь яростным, что сестра не решилась заговорить о тайне. Зато сказала другое:

— Что бы со мной ни случилось, Аурангзеб, даже если я просто съем что-то несвежее и слягу на неделю, заболев, тайна откроется. Так что ты будешь следить за тем, чтобы еда у меня была свежей.

Она понимала, что брат тоже все понял и не пожалеет ее, если случится противостояние.

Вернее, оно началось в тот день и продлилось всю их жизнь…

Арджуманд боялась борьбы за власть между сыновьями, но такая борьба разразилась и привела к гибели всех по приказу Аурангзеба еще при жизни их отца, а вот справиться с Джаханарой Аурангзеб не смог, даже став падишахом.

Шах-Джехан, потеряв любимую Арджуманд, замкнулся в себе.

Два года он не устраивал никаких приемов, встреч, не говоря уж о праздниках. Он не воевал, не занимался делами. За безутешного падишаха это делал его тесть Асаф-Хан.

Намекала на возможность помощи Нур-Джехан, но ее брат даже передавать просьбу не стал. Пусть лучше занимается строительством гробницы своего любимого мужа, которого она довольно успешно свела в могилу.

Нур-Джехан и занималась. Она действительно выстроила великолепную усыпальницу Джехангиру, в которой оставила местечко и для себя.

А Шах-Джехан целыми днями сидел, глядя на вяло текущие воды Джамны, и вспоминал их с Арджуманд жизнь — каждый день, каждый миг.

Они были вместе девятнадцать лет, меньше семи тысяч дней и ночей. И пять лет до того ждали, считая даже не минуты — мгновения, мечтая о возможности обладать друг другом. Семь тысяч — это так мало! Один счастливый миг.

И теперь через двадцать лет Джехан помнил каждое мгновение их встречи там, на рынке Агры. Ее голос, ее смех… Помнил первый вскрик, когда взял ее… первый крик дочери… рождение первого сына… Даже когда она дулась или спорила, бросала в стену тарелку с фруктами или кричала на него в гневе, когда не понимала или, наоборот, защищала перед всем миром… когда Арджуманд просто жила… к ней можно было прикоснуться, о ней можно было мечтать…

Теперь ее не было, и даже во сне не дотянешься — ускользает…

Нашлась женщина, которая была так похожа на нее, — Фарзана, сестра Арджуманд, жена верного Джафара.

Джехан поначалу ожил, стал звать красавицу во дворец, подолгу беседовал… Смотрел, пытаясь представить на ее месте любимую…

По Агре поползли слухи, мол, падишах нашел замену.

Он быстро понял, что Арджуманд не заменить даже просто во время беседы, что она была единственной, способной дать ему счастье. Но слухи уже катились, придворные смотрели с пониманием и любопытством, а ему было все равно. Какая теперь разница, если Арджуманд больше нет с ними?

Джехан не интересовался детьми, даже сыновьями, он вообще не интересовался жизнью, в которой не было его единственной, любимой женщины. Этот мир ему был больше не нужен.

— Ваше величество, к вам принцесса Джаханара.

— Входи, доченька, — Джехан улыбнулся кривоватой улыбкой. — Что-то случилось?

Джаханара подошла, остановилась совсем рядом, дождалась, когда выйдет слуга, серьезно произнесла:

— Да, мы стали сиротами.

— Мама умерла, — кивнул Джехан.

— И папа тоже.

— Что? — Он смотрел на дочь, не в силах понять ее слов. — Какой папа?

— Ты. Прости, отец, но разве ты жив?

Сначала ее слова вызвали у падишаха возмущение, потом он попытался вникнуть, пока дочь рассказывала ему же, как он живет.

— Мамы скоро год нет с нами, но разве о таком она мечтала? Разве она думала, что ты станешь тенью? Ты падишах, но ты забыл об этом. Ты отец, но об этом тоже не вспоминаешь. Мурад не умеет оружие в руках держать, Рошанаре замуж пора, а Хуснара и Гаухара вообще не знают, что у них есть папа. Дара и Аурангзеб взрослые, но они постоянно спорят, да и дерутся нередко. И Шудже отец нужен. Ты нужен нам, ты нужен всей стране, не прячься за завесой своего горя, не проводи время с тетей Фарзаной, она не стоит и мизинца маминого. Очнись, отец. Твоя жизнь еще не закончилась.

Чем дольше и тверже говорила Джаханара, тем больше изумления было во взгляде ее отца.

— Ты можешь меня наказать за дерзость слов, но только очнись. Мама не потерпела бы такого.

— Ты права…

Через день падишах напомнил дочери:

— И тебе замуж пора.

Джаханара твердо ответила:

— Нет! Мама завещала мне присмотреть за всеми вами, помочь.

А еще через несколько дней Шах-Джехан начал строительство усыпальницы для своей любимой умершей жены Арджуманд, которую мысленно так и называл, несмотря на то, что, сев на трон, дал ей имя Мумтаз-Махал — Украшение дворца.

Под этим именем она и осталась в памяти людей, а построенный Шах-Джеханом райский сад с усыпальницей в центре, похожей на видение из сказки, — Тадж-Махалом.

Но Шах-Джехан сделал еще кое-что для увековечения памяти своей возлюбленной. Он решил, что одного прекрасного здания недостаточно, должна сохраниться память о ее сердце.

Когда-то юная Арджуманд мечтала об алмазном сердце. Об этой мечте падишаху рассказала Ладили. Сати подтвердила:

— Да, Арджуманд хотела бы иметь украшение в виде алмазного сердца.

Шах-Джехан решил огранить такое.

Самая сложная огранка, приводящая к потере веса, не испугала падишаха. Джаханара догадывалась, чем занимается отец, но это была его тайна, раскрывать которую не имел права никто.

И раньше, чем из серого камня родилось это чудо — алмазное сердце, — Шах-Джехан создал общество тех, кто будет его защищать, Орден Хранителей.

От кого защищать? Даже Джаханара узнала об этом не скоро, перед самой смертью отца. Она подозревала, что знает Сати, но женщина погибла, не раскрыв секрет дочери падишаха. Отец объяснил коротко:

— Всему свое время.

Глава 21

Часть защитников осталась сдерживать толпу, а трое заслонили меня. Погибшую Джаю мне уже не видно, рядом лишь Хранители и Амрита. Хранители ведут себя, на мой взгляд, странно, они бросают лагерь, оттесняя нас от Тадж-роуд вглубь, где стоит «Тата-Ария».

Возможность поживиться чем-то в лагере отвлекает фанатиков, но грабить бросается только часть нападающих, остальные преследуют другую цель. Им нужны мы. Или наша гибель.

Хранители обмениваются короткими командами, затем нам с Амритой предлагают сесть в машину, сами же намереваются прикрывать отход. Глупо, конечно, гибнуть в Агре при столкновении религиозных групп — но не удирать же? Однако Амрита так не считает, ее приказ жесток:

— В машину! — И следом: — Go!!!

До Джаи не добраться, там фанатики, а защитников все меньше. Я вскакиваю в «Тату Арию», за руль садится моя спасительница, и автомобиль срывается с места так, что меня отбрасывает на спинку сиденья.

— Ремень!

Какого черта она мне приказывает?

Но я уже понимаю, что ремень не будет лишним. Раджив Сингх водит машину, как заправский гонщик, но эта дама могла бы дать Сингху фору. Она на сумасшедшей скорости едет между небольших домишек, огибает какое-то предприятие и выскакивает на Тадж-роуд заметно дальше лагеря. Крики и грохот слышны уже позади, толпе нас не догнать.

На наше счастье, улицы пусты, потому на скорости в сто двадцать «Тата Ария» пролетает по Тадж-роуд за минуту и вырывается на трассу на Фатехабад. Теперь скорость сто восемьдесят и это в городской черте. Но полиции не видно. Впрочем, как и перепуганных насмерть жителей. У фанатиков нет автомобилей, а те, на которых Джая и ее люди спасали меня, им не завести. Это дает возможность нашей «Тате Арии» оторваться окончательно.

Амрита меня спасает — но что это за спасение? Джая поручила меня этой странной индианке, однако доверять нельзя никому вокруг. Зачем я им? Зачем я Джае? И всем этим индийцам, которые остались ценой своих жизней прикрывать наш отход? Кроме того, женщина мне явно знакома.

— Кто вы? Это вас я видела у Тадж-Махала?

— Да. Я Амрита Ратхор, мать Раджива Сингха.

На мгновение я теряю дар речи.

— Вы же… умерли год назад?..

Она усмехается:

— Все так считают.

Теперь мне понятно, почему Раджив откровенно тогда старался «не замечать» мать, а она укрылась от Сингха в тени. Конечно, они же очень похожи!

— Что происходит? Люди, которые остались прикрывать наш побег, погибнут.

— Могут погибнуть все, но должна остаться жить ты, — отвечает она сурово.

— Почему? Почему вы спасаете меня, ведь британцев в Агре немало?

Вместо ответа Амрита тянется к своей сумке, умудряясь при этом сигналить зеваке, переходящему дорогу.

— Знакома? — Она показывает мне фотографию, которую достала из сумки.

На снимке девушка доктора Ратхора.

— Да, я видела такую в кабинете доктора Викрама Ратхора в Лондоне.

Снова быстрый взгляд, потом вздох:

— Это Индира Ратхор. Ее сердце у тебя.

— Что?! — Эта новость слишком неожиданна для меня.

Амрита резко крутит руль, чтобы избежать столкновения с мотоциклистом. Я с силой ударяюсь о дверцу машины.

— Держись! — говорит Амрита и бросает на меня короткий взгляд, чтобы убедиться, что я не разбила голову. — Перед своей смертью она подписала Викраму распоряжение пересадить сердце тебе.

— Почему мне?

— Посчитала достойной.

Поняв мое смятение, она поясняет:

— Это не просто сердце, Джейн, это сердце Мумтаз.

— Какой еще Мумтаз? Вы же сказали, что девушку звали Индирой?

— Джая рассказывала тебе об Ордене Хранителей и о том, зачем он был создан?

— Да… — Если честно, я растеряна. — Неужели?..

— Ты правильно подумала. Когда-то Хранительницей сердца была я, потом передала Индире. У Индиры не было возможности сделать все правильно, она решила передать само сердце, чтобы потом я могла провести обряд. Теперь ты Хранительница.

Вот почему меня спасали всем миром даже ценой собственных жизней!

— Но если бы…

— За Индирой должна была последовать Джая, потому она и возглавила Орден.

— Господи, а если я не хочу быть Хранительницей! — Это восклицание вырвалось у меня помимо воли.

Амрита жмет на клаксон так, словно мы готовы в кого-то врезаться, хотя машина всего лишь пролетает мимо очередной деревни, которых на пути очень много.

Несколько мгновений Амрита молчит, потом вздыхает:

— Ты можешь, конечно, отказаться от проведения обряда, но прошу потерпеть пока…

Не дождавшись продолжения, я уточняю:

— Пока что?..

— Пока я не найду новую Хранительницу.

— А это трудно?

Амрита качает головой:

— Это невозможно.

В следующую секунду она снова с досадой сигналит без всякой надобности, а потом поясняет почти обиженно:

— Сердце должна хранить женщина, еще способная родить детей. Она и возглавляет Орден. Цепочка не может прерваться. Когда я оказалась слишком старой для того, чтобы рожать детей, Хранительницей стала Индира. Но после ее гибели и гибели Джаи в ордене нет девушек подходящего возраста, только старухи старше меня или совсем девочки. И ты.

Амрита грустно вздыхает:

— Я понимаю, что ты не хочешь, но это не просто сердце Мумтаз, это сердце Тадж-Махала.

Теперь еще и Тадж-Махал!

Да… мать Сингха явно не в себе…

— Это, конечно, очень интересно про сердце, Тадж-Махал и прочее, — осторожно говорю я. — Но мне пора домой. Совсем домой, в Лондон. Я вам очень благодарна за то, что вы вытащили меня из кошмара в Агре, но теперь просто высадите меня, пожалуйста, в первой же деревне, чтобы я вас больше не обременяла.

Амрита Ратхор усмехается:

— Я понимаю, поверить во все это трудно, тем более что ты фиранги.

— Хранительницей ведь нельзя стать против воли? — спрашиваю я.

— Нет.

— Я еще не чувствую себя готовой. Это слишком ответственно. Вернусь в Лондон, на досуге почитаю литературу, поразмыслю…

Амрита смотрит на меня строго, но во взгляде ее чувствуется досада.

— Я высажу тебя, но не в ближайшей деревне, а там, где наверняка говорят по-английски, где есть банкомат и откуда ты сможешь улететь. Потерпи, Канпур недалеко, там хороший аэропорт, хотя и с местными рейсами. Или чуть в стороне Лакхнау, там рейсы на Дубаи.

И все — больше она не произнесла ни слова. Железная дама, однако.

Я чувствую себя неуютно, но молчу. Кто знает, как она отреагирует на мои слова или просьбу что-то разъяснить? К тому же мне действительно пора домой. С момента разговора с Алисией Хилл, когда я узнала о предательстве Эдварда, столько всего произошло! Я не успеваю привыкнуть к переменам.

Мысли невольно возвращаются к событиям двух последних дней.

Ричардсон меня предал, отправив в помощь чатристам (чтоб им сдохнуть!), Арора оказался их руководителем, Санджит — бывшим руководителем, а Сатри — их мальчиком на побегушках. Киран Шандар застрелен у меня на глазах, плюгавый Вадант превратился в злобного главаря мафии, и тоже убит. Спасшая меня от их расправы Джая погибла, красавица Алисия Хилл растерзана толпой фанатиков.

Но хуже всего, что Раджив Сингх один из чатристов, и это он убил Сатри. А теперь его сумасшедшая мать везет меня непонятно куда, и к тому же в груди у меня не просто сердце Индиры Ратхор, а сердце Мумтаз и даже самого Тадж-Махала!

Вот это последнее мне вообще трудно уяснить.

Значит, действительно пора уносить ноги. Я знаю, кто убил Сатри, знаю, что Ричардсон покрывал чатристов в Лондоне. Правда, я так и не узнала, где алмаз… Конечно, на службу меня не вернут, но можно найти себе и другое дело по душе.

Да, мне нужно забыть о чужом сердце, забыть Тадж-Махал, Индию, Раджива Сингха и прочих. Забыть все предательства и ужасы последней недели, уехать в Шотландию и начать новую жизнь… Моя нынешняя жизнь слишком разошлась с реальностью, это добром не кончится.

Из задумчивости меня выводит голос Амриты:

— Мы в Канпуре. У тебя есть деньги?

Поля по сторонам дороги действительно закончились, и пошел городской пейзаж. Условно городской. Меня больше не удивляет торговля прямо на земле или с тележек.

— Есть, конечно. У меня карточка. Спасибо вам большое.

— Подожди благодарить. Джейн, попробуй снять небольшую сумму. Вон банкомат. Только не заходи в банк, воспользуйся банкоматом снаружи.

— Зачем?

— Делай, что говорю. Если все в порядке, я отвезу тебя в аэропорт.

Я пожимаю плечами и направляюсь к банкомату.

Следующие события показывают, что я рано успокоилась, в моей жизни самое важное только начинается.

Банкомат карточку просто захватывает, но не возвращает, сообщив, что она… заблокирована. Значит, мой счет закрыли? Ладно, обойдемся собственными средствами. Их не хватит на «Оберой» и 1-й класс «Боинга», но вполне достаточно, чтобы добраться до Лондона эконом-классом и уехать в Шотландию.

Эту карту банкомат тоже вернул и снова сообщил, что счет заблокирован.

А вот это катастрофа! Наличных у меня не хватит на дорогу до аэропорта.

— Джейн, — зовет сзади Амрита, — в машину. Скорей!

Снова начинаются гонки, причем Амрита старается выбраться какими-то одной ей ведомыми проулками. Теперь я понятия не имею, куда мы едем и даже где находимся.

— Счета заблокированы?

— Да. Как вы догадывались?

— Нетрудно сообразить. Тебя можно разыскать по тому, где будешь снимать деньги. Теперь они знают, что ты жива и из Агры уехала.

Я невольно произношу:

— Что же мне делать?

В ответ она невесело усмехается:

— Никогда не бывала в бегах? Я помогу тебе.

— Я уже второй день в бегах. Куда мы едем?

— В Варанаси. Там мы тебе поможем достать новые документы. Улетишь в Лондон. Будешь размышлять на досуге… Это все, что я могу сделать для Ордена.

— Орден будет недоволен?

И зачем я это спрашиваю?

— Ордена больше нет, Джейн. Некому хранить тайны Тадж-Махала. Индира погибла, Джая погибла, а ты чужая… Я с самого начала была против того, чтобы сердце отдали чужой. И помогаю вовсе не потому, что ты мне симпатична, просто не имею права позволить тебе погибнуть.

Почему-то меня задевает определение «чужая», будто это клеймо, и я человек второго сорта. Но я действительно такая в этой стране, в этой жизни, во всех их глупостях с сердцами и без.

— Спасибо, — бормочу я, стараясь не смотреть на свою спасительницу. — Наша симпатия взаимна. И цель тоже одна. Помогите мне вернуться в Лондон, расходы я возмещу, а ваша совесть будет чиста.

Она спокойно кивает:

— Договорились, но придется подчиняться.

Некоторое время мы едем молча, а потом я решаюсь спросить:

— От чего умерла Индира?

— От ран. — Голос Амриты мрачен, ей очень тяжело вспоминать.

— От каких ран?

— Ранения, не совместимые с жизнью. Она сумела добраться до клиники и подписать бумаги. Викрам выполнил ее последнюю волю.

— От каких ран? — повторяю я.

— Джейн. — Амрита в очередной раз крутит руль, объезжая препятствия на дороге, не снизив скорости, и меня опять бросает из стороны в сторону, но я успеваю схватиться за ручку. — Ты не веришь в существование чатристов, но это они.

— Да верю я, но зачем чатристам убивать девушку в Лондоне?

— Начнем сначала. Джая говорила тебе о Хранителях, которые берегут сердце Тадж-Махала? Но сердца два — живое человеческое и алмазное. Что ты знаешь об алмазе «Тадж-Махал»?

— Я видела его на выставке и даже видела, как его украли.

— Ты была на выставке?

На сей раз Амрите приходится вильнуть на дороге еще резче — повернувшись ко мне, она отвлеклась и едва не налетела на повозку, груженную, как грузовик, хотя тащит ее всего один человек.

— Да, и убила одного из налетчиков.

— Значит, видела сам алмаз. Впечатлил?

Приходится признаться, что очень. Я мгновенно вспоминаю солнечные зайчики, которые рассыпались по стенам от граней этого чуда.

— Что ты о нем знаешь?

Я пожимаю плечами:

— Устроители выставки привели легенду, согласно которой Бабур распилил алмаз «Великий Могол» на три части, две из них «Кохинор» и «Орлов», а третья — «Тадж-Махал».

— Глупости! Это Шах-Джехан огранил треть «Великого Могола» в память о жене и назвал алмаз «Мумтаз».

— А вам откуда это известно?

Не обращая внимания на мой скептицизм, Амрита продолжает:

— Он же создал и Орден Хранителей. Душа Мумтаз должна жить в чьем-то сердце, а алмаз быть сердцем Тадж-Махала. Гибель одного из них будет означать не только конец памяти, но и гибель Тадж-Махала.

Эти слова заставляют меня невольно поежиться. Снова мистика, но даже после всего пережитого верить в нее не хочется.

— Что? — поворачивается ко мне Амрита.

Я пожимаю плечами:

— Я в мистику не верю.

Сколько раз за последние недели я повторяла эту фразу?

— Не верь. И все же… Алмаз хранился в… не важно где.

— В Тадж-Махале не было никаких тайников! — восклицаю я. — Его обследовали до сантиметра.

— Правильно. Этого и боялся Шах-Джехан, вернее, его разумная дочь Джаханара. Они понимали, что рано или поздно мавзолей подвергнется разграблению, а потому алмаз был спрятан… позже расскажу где. Больше трех столетий женщины Ордена передавали тайну друг другу. Только женщины и только от одной Хранительницы к другой после обряда посвящения. Даже мужчины не знали, не знали и остальные женщины родов.

— Каких родов?

— Сингхи и Ратхоры. Не все, только избранные. Шах-Джехан мечтал, чтобы Хранителями стала вся Раджпутана, но это не удалось. С каждым годом Хранителей все меньше, да и те не живут в Индии. Викрам в Лондоне, к нему уехала стажироваться Индира, Раджив… — Она кивает на здания впереди: — Фатехпур.

— Меня не будут искать после карточки?

— Нет, они решат, что ты поехала в Лакнау. Там международный аэропорт. Вряд ли кто-то подумает, что ты в Варанаси. Джаю жалко… — вдруг добавляет она тихо.

Мне тоже очень жалко Джаю. Девочка так любила жизнь! Но она оказалась готова отдать свою жизнь ради спасения моей, вернее, ради спасения сердца, которое у меня внутри. Во мне борются два чувства — понимаю, что ответственна перед памятью Джаи и всеми теми, кто погиб ради моего спасения, но одновременно мне очень хочется вернуться поскорей в Англию и забыть о пребывании в Индии, как о страшном сне. Я знаю, что скажу доктору Викраму Ратхору, когда вернусь (если вернусь):

— Вы с Индирой ошиблись, пересаживая мне это сердце. Я недостойна.

— Сердце Хранительницы связано невидимой нитью с алмазом, оно способно чувствовать, если с камнем что-то случилось, хотя такого за триста лет не бывало. Ты когда-нибудь чувствовала алмаз сердцем?

Вопрос был неожиданным, но, вспомнив свои ощущения в Букингемском дворце, я киваю:

— Да, было. Даже хотелось протянуть руку и взять бриллиант, словно он мой.

— А здесь? Тебя тянуло в Индию или это только работа? Кстати, ты давно работаешь в кино и с Престоном?

Удивившись тому, что она знает Престона, я мотаю головой:

— Вторую неделю.

— То есть?

— Откуда вы знаете Престона?

Амрита едва заметно усмехается:

— Ты забываешь, что я мать Сингха. И сама была актрисой, мы с Санджитом снялись вместе в двух десятках фильмов в ролях любовников. И отец Раджива был режиссером. Но ты не из кино. Чем ты занимаешься?

— Отвечать обязательно?

Амрита внимательно смотрит на меня.

— Нет. Просто ты очень лихо дерешься.

— Юность была бурной, — ухожу я от ответа. — Вы тоже неплохо владеете приемами единоборств.

— Ладно. А сейчас что чувствуешь, где алмаз?

Я прислушалась к себе.

— Спокойствие, будто он рядом и с ним все хорошо, — говорю я наконец.

Амрита довольно кивает. Чему это она рада?

Какое-то время мы едем молча, думая каждая о своем. Я не могу понять, что именно чувствую к этой женщине. С одной стороны, Амрита страшно меня раздражает, даже злит, все время хочется поступить наоборот, даже если я понимаю, что она права. С другой — я испытываю к ней уважение. В ней чувствуется стальной стержень и большой жизненный опыт спасительницы.

Амрита Ратхор… Я никогда не любила индийские фильмы, и ее имя мне ни о чем не говорит. Но где-то я его уже слышала.

А опыт показывает, что если мне что-то запало в память, то я могу при желании это вытащить. Я пытаюсь.

Лучше начать с самого начала. Я прилетела в Индию, чтобы расследовать убийство Хамида Сатри… Вот оно! Вадант, этот мерзкий слизняк, в первый же день говорил о том, что у Хамида Сатри была женщина гораздо старше него, которую звали Амрита Ратхор. Красавица и при деньгах, но старуха — таков вердикт Ваданта.

Амриту вполне можно назвать красавицей, причем ее красота с годами становится еще благородней. Возраст… да, вполне может быть. Как все запутанно в этой Индии.

— Вы хорошо знали Сатри?

Амрита с усмешкой отвечает:

— Судя по тому, как ты меня разглядываешь, вопрос можно было и не задавать. Кто тебе сообщил, что Хамид был моим любовником, Престон?

— Нет, Вадант.

Амрита смотрит на меня с изумлением.

— А с ними что тебя связывает?

— Ничего. Кроме того, что люди Джаи убили его, вызволяя меня.

Амрита кивает мне на бардачок:

— Если хочешь, там есть шоколад. Я больше года была в Лондоне, привыкла держать в машине такие вещи.

Я не хочу есть, но бардачок зачем-то открываю. Рядом с большой плиткой бельгийского шоколада лежит… раджпутский кинжал. Он чуть больше того, что мне подарил Арора.

И я наконец решилась задать самый трудный вопрос:

— Это Раджив убил Сатри?

Амрита бросает на меня быстрый взгляд, я даже не понимаю, что в нем.

— Он тебе сказал?

— Нет, не он, но он подтвердил.

— Подтвердил? А ты его спрашивала?

— Шандар сказал, что Раджив сделал это ради жизни дорогого ему человека.

— Раджив вырезал сердце Сатри из-за меня.

— Мстил?

— В том числе и это…

— Раджив… чатрист? — спрашиваю я.

Машина вдруг круто уходит влево, я снова хватаюсь за ручку, чтобы удержаться.

— Аллахабад объедем, так надежней, — мрачно поясняет Амрита и вдруг начинает говорить с такой горечью в голосе, что я напрочь забываю об Аллахабаде и даже о том, что произошло несколько часов назад.

— Все началось с моего предательства. Это я виновата и в краже алмаза, и в том, что убиты Сатри и Санджит, и во многом другом. Ты права, алмаз никогда не хранился в самом Тадж-Махале, Шах-Джехан понимал, что усыпальницу рано или поздно разграбят. Только Хранительницы знали, где тайник, и передавали это знание друг другу. Индира улетела в Лондон к Викраму стажироваться, а я… Хамиду всегда были нужны деньги, он тратил много больше, чем зарабатывал. Но одно дело содержать его, оплачивая капризы и ежедневные карточные долги, и совсем другое — огромные долги в казино. — Амрита говорила отрывисто, почти бессвязно.

— Наверное, он надеялся, что я буду платить, платить и платить, а когда закончатся мои деньги, использую деньги Раджива. Раджив очень богат, он много работает и мало тратит, к тому же получил огромное наследство от отца и деда. Но Раджив терпеть не мог Хамида и постоянно гасить его долги не собирался. Не знаю, откуда Хамид узнал об алмазе, но он решил его разыскать. К счастью, он знал лишь, что алмаз существует, но ему было неизвестно место тайника. Я ужаснулась, когда поняла, что Сатри собрался тайно обследовать Тадж-Махал под видом съемок фильма. Однако он привлек на роль Джехана Раджива и развил бурную деятельность. Это была мечта Раджива — снять фильм о любви Джехана и Мумтаз, но он хотел снять его по-своему. Деньги двух студий и привлечение Санджита давали возможность сделать гениальный фильм…

— Он и получился бы гениальным, я видела отснятый материал.

Амрита вздыхает:

— Я знаю о таланте своего сына. Хамид не придумал ничего лучше, как поделиться идеей с Санджитом. Они обследовали всю подземную галерею, каждый сантиметр, но нельзя найти то, чего нет. Пара тайников имелась, но в них когда-то были спрятаны лишь планы подземных ходов, ведущих в Тадж-Махал со стороны… Неважно. Хамид в надежде выручить огромные деньги за алмаз, делал и делал новые долги. По моей просьбе Раджив купил у него дом на Малабарском холме и еще кое-что, но алмаз он все никак не мог найти. Фильм снимали медленно, а долги, в том числе уголовникам, росли, как лавина. А потом…

Амрита умолкает, я не тороплю, чувствуя, что предстоят тяжелые признания. Понятно, откуда у Сатри алмаз. Но меня больше интересует, почему Раджив стал чатристом и убил Сатри. Раджив чатрист… ужасно! Я слышала об этих поклонниках Кали только дурное. Хотя все возможно, здесь многое не такое, каким кажется. Однако, что Сатри убил Раджив, не отрицает никто.

Амрита говорит о Хамиде Сатри, как типичная мамочка, которая не в состоянии справиться с капризным ребенком. Такие щедро оплачивают все сломанное, разбитое, делают подарки пострадавшим, извиняются и снова позволяют своим деткам делать все, что угодно, вместо того, чтобы однажды хорошенько тряхнуть чадо или попросту отказать в карманных деньгах. Но Сатри был взрослым мальчиком, потому «карманные деньги» тратил без счета, и Амрита, судя по всему, опустошила все свои счета.

К тому же Сатри, молодой красавец любовник, пожалуй, чуть старше ее собственного сына. Последняя любовь иногда дорого обходится, так случилось и с Амритой. Но при чем здесь предательство и убийство? Неужели Радживу до такой степени надоели материнские страдания, что сын решил попросту прикончить ее любовника?

— Однажды Хамид явился избитым до полусмерти, — продолжает свой рассказ Амрита, — вернее, его привезли и бросили у меня на пороге. Три дня я его выхаживала, в полицию сообщить он отказался, как и назвать тех, кто бил, но сказал, что с этого дня включен счетчик, сумма долга с каждым днем будет увеличиваться. Через десять дней ему будут нужны уже десять миллионов долларов! Это немыслимые деньги, у меня и половины суммы не набралось бы. Он попытался наглотаться снотворного, но я нашла пустую упаковку, вызвала врача, сделали промывание желудка.

— Проглотил десяток таблеток и сделал все, чтобы вы это заметили? — с усмешкой переспрашиваю я.

— Ты жестокая. — Амрита снова сигналит излишне резко и вздыхает: — Ты права, он изобразил попытку самоубийства. Но я слишком любила этого мерзавца, чтобы остаться спокойной. Выход был один — просить Раджива. Никто другой дать в долг такую сумму не смог бы, да и не захотел бы. Да, Хамид должен был получить приличные деньги за съемки фильма, но не столько.

Она снова некоторое время молча давит на газ и лихо лавирует между машинами. Я понимаю, что сейчас эта стальная женщина заново переживает свои неприятности и оценивает их трезво, не стараясь оправдывать любовника.

— Раджив мог дать деньги, он их не ценит, но не так, как Хамид. Но он не захотел. Сказал, что, если Сатри убьют за долги, большой потери не случится. У меня в ногах валялся избитый человек, которого я любила, а мой сын не желал спасти его! Кроме того, начались неприятности на съемках, администрация комплекса узнала, что по ночам в подземной галерее творятся какие-то дела, кого-то засекла видеокамера охраны… Был большой скандал, группу от съемок отстранили. Срыв съемок фильма грозил Сатри уже не просто потерей денег, но настоящей гибелью. И тогда я решилась…

Он не единожды говорил о том, что смог бы взять большой кредит с погашением из своего гонорара за съемки «Тадж-Махала», но просто под будущий гонорар ему бы никто не дал. Вот если бы им удалось найти алмаз и показать банкирам… Мол, аукционный дом мог бы поручиться за него, знай они о наличии алмаза. Но тайник в Тадж-Махале найти так и не смогли, а теперь и вовсе не получится. Мало того, он обнадежил очень серьезных людей, которые не простят.

Наступил день, когда Хамиду и правда осталось только выпить яд… Я не могла этого допустить, если можно получить кредит, только показав алмаз, то… Конечно, я не имела права этого делать, но сделала. Ради любви можно предать всех.

— Нет!

— Что нет? Ты любила когда-нибудь?

Теперь я молчу, а она искоса урывками разглядывает меня.

— Любила, но застрелила любимого человека, чтобы спасти других. Потому и оказалась в клинике у Ратхора с инфарктом.

— Я так не смогла. Я не сказала Хамиду, где находится алмаз, но принесла ему. Сама принесла. Понимала, что этим приговариваю себя к казни, но жертвовала собой, чтобы спасти его.

Я обомлела. Хранительница сама отдала алмаз, чтобы какой-то хлыщ, у которого не было ничего настоящего, продал его?

— Нет, — мотает головой Амрита. — Он не собирался продавать, хотел только показать, чтобы дали кредит… Хамида обманули, взяли алмаз на экспертизу и не вернули сразу.

Я понимаю, что она еще долго может оправдывать своего любовника, даже мысленно соглашаюсь с Радживом — такого легче убить, чем перевоспитать. Но меня интересует другое:

— Кто отвез бриллиант в Лондон?

— Приезжал какой-то представитель.

— Откуда он узнал об алмазе?

Теперь я буквально допрашиваю ее — быстро и жестко. В таком состоянии, в каком Амрита находится в эту минуту, она может рассказать многое, о чем раньше молчала.

— Я не знаю, как Хамид договорился с «Антисом», кажется, так назывался аукционный дом.

— Вы сами отдавали алмаз Томасу Уитни?

— Кому?

— Человеку, который в «Антисе» отвечал за «Тадж-Махал». Вы видели этого человека?

Амрита изумленно косится на меня.

— Нет, Хамид сказал, что если узнают, что алмаз ему не принадлежит, то и денег не дадут. Откуда ты знаешь, как зовут человека из «Антиса»?

— Просто знаю. Он пытался разыскать украденный алмаз в Мумбаи, а для этого пытался захватить меня. Не удалось, и его самого убили.

— Кто?

— Не знаю. Сатри получил десять миллионов фунтов стерлингов за бриллиант.

Амрита пожимает плечами:

— Этого я не знаю.

Меня охватывает ярость, сколько можно выгораживать этого хлыща?!

— Я не спрашиваю, а утверждаю: Сатри получил за алмаз аванс в десять миллионов фунтов. Вадант перевод этих денег подтвердил. Что было дальше?

— Джейн, откуда тебе все это известно? Кто ты?

— С этого надо было начинать. Сейчас я никто, а кем была совсем недавно, расскажу, как только вы закончите свой рассказ. Что было после того, как алмаз увезли в Лондон? — Мы словно поменялись ролями, теперь командую я. Конечно, Амрита может мне ничего не рассказать, но что-то подсказывает мне, что сейчас я единственная, кому она способна открыться. Мы были нужны друг другу — две женщины, попавшие в очень сложные ситуации, каждая в свою и каждая по-своему. И справиться могли только вместе, а потому вынуждены были быть друг с другом честными, хотя раскрывать все свои секреты я Амрите Ратхор все же не собиралась. Как и она мне свои.

— Я узнала об этом на следующий же день. Была раздавлена этим известием. Состоялся безобразный разговор с Хамидом… — Амрита смотрит прямо перед собой, словно заново переживая трагедию того дня.

У меня даже возникло желание поменяться с ней местами и самой сесть за руль. Но Амрите эта мысль пришла раньше меня. Она останавливает свою «Тату Арию» и просит:

— Сядешь за руль? У меня руки дрожат. Варанаси уже недалеко.

Я киваю.

Конечно, я вожу не как они с Радживом, но автомобиль послушен и мягок на ходу. Хорошо, что у моей «малышки» дома механика, иначе было бы сложно вспоминать о необходимости переключать скорости и одновременно разгребать завалы секретов этой странной семейки.

Несколько минут мы обе приходим в себя, потом я напоминаю:

— Почему Сатри вдруг исчез?

— Удрал, — вздыхает Амрита. — Я потребовала вернуть алмаз немедленно, угрожала, что сообщу в полицию. Он посмеялся и сказал, что у меня нет никаких доказательств самого существования алмаза!

В голосе Амриты чувствовалась горечь — и ради такого человека она пошла на преступление!

Словно бичуя сама себя, Амрита принимается вспоминать, как в тот день насмехался над ней Хамид, как оскорблял, называя ее старухой. Он даже признался, что, если бы ему нужны были деньги и алмаз, он бы ни за что не стал с ней связываться.

Я невольно ужасаюсь, до какого отчаяния должна дойти стальная женщина, чтобы вот так открывать передо мной наболевшее.

— Раджив знал об этом?

Амрита мотает головой:

— Нет, как я могла такое рассказать? Это только тебе, больше никто не знает.

В голосе ее нет ни отчаяния, ни мольбы — только равнодушие. Жаль, что Раджив опередил меня, я бы с удовольствием поучаствовала в расправе над Сатри. Конечно, Амрита сама виновата, закрывала глаза на все, что происходило вокруг, оплачивала его счета, долги, девочек, предала даже самое дорогое — сердце Тадж-Махала.

— За что Раджив убил Сатри?

— Его заставили.

— Кто? — Да очнется она сегодня или нет?! Я должна каждое слово клещами вытаскивать? Час назад рядом со мной была женщина, способная одним ударом вырубить крепкого мужика, а тут вдруг расклеилась.

Амрита, словно подслушав мои мысли, берет себя в руки и продолжает:

— Я предала Хранителей и должна быть казнена. Раджив знал об этом. Хранителей осталось совсем мало, но предательства Хранительницы они не простили бы. И тогда мой сын меня похоронил.

— Что?!

— Да, меня хоронили уже дважды. Свой погребальный костер в Варанаси я тебе покажу. Его устроил мой сын, чтобы показать всем, что его мать умерла. Не знаю, кто поверил, но улететь в Лондон мне удалось.

Значит, Раджив изобразил пышные похороны (индусы не хоронят покойников в земле, а сжигают и пепел бросают в воду большой реки, такую, как Джамна, и на территории Варанаси, об этом я читала).

— А второй раз?

— Я улетела в Лондон в надежде найти Хамида или алмаз. Помогли мне исчезнуть из Индии чатристы, к которым обратился Раджив. Понимал ли он, что делает? Надеюсь, не понимал. Ему нужно было убрать меня из Индии и снять свой фильм. Но в Лондоне я просто стала заложницей.

— Почему?

— Я ведь бывшая Хранительница, мое сердце тоже чувствовало и чувствует алмаз. Как и ты, я была нужна, чтобы его найти. Второй раз исчезнуть помог Викрам. Я «умерла» и получила чужие документы — Прии Абхей.

В погребальный костер в Варанаси я поверить могу, но в то, что в Лондоне кого-то можно похоронить без вскрытия и документов… Ладно, не будем спорить…

— В Варанаси был мой погребальный костер… Складывать его дважды нельзя, значит, умерев, я не обрету покой. Это и будет моим наказанием за предательство, Раджив рассудил правильно.

У меня просто мурашки бегут по коже. Хорош сынок — устроил погребальный костер, чтобы мать вечность маялась в наказание за опрометчивую влюбленность. Я как-то иначе представляла любовь сына.

— А Амрита Ратхор похоронена на Рован-роуд.

Это сродни удару наотмашь. Рован-роуд для меня особое место. Я мрачно усмехаюсь:

— Ну, и как выглядит это кладбище?

Если лжет, сейчас все станет ясно.

Но Амрита пожимает плечами:

— Не знаю, я не могла туда прийти, рискуя попасть на глаза тем, от кого пряталась. Ты там бывала?

— Да, у меня там похоронен… знакомый.

— Мою урну не видела?

— Рован-роуд небольшое кладбище, но и не маленькое, там много кремированных.

— У моей таблички должны быть цветы, я заказала.

Мне надоели погребальные разговоры, тем более я не хочу сейчас думать о Джоне, а потому стараюсь перевести разговор на Сатри:

— Вы не нашли Сатри? Как он вернулся в Индию?

Я знаю, кто именно «помог» альфонсу вернуться на родину, но спрашиваю об этом Амриту. Та мотает головой:

— Нет, Хамид хорошо прятался, а я была вынуждена скрываться от тех, кто привез меня в Лондон. Викрам помог.

Доктора Ратхора я обсуждать не желаю вовсе. Я хочу одного — домой! И как можно скорее.

— В Варанаси есть аэропорт?

— Да, завтра улетишь, но сначала нужно купить документы.

Вообще-то Амрита права, с моими документами едва ли можно просто попросить билет до любого города мира, но, кто знает, улечу ли я с ними из Индии.

Я киваю, завтра так завтра.

— А еще тебе нужно привести себя в порядок и отдохнуть. Давай, я вернусь за руль, тебе не стоит ездить по городским улицам…

Мы действительно подъехали к Варанаси. Город в несколько раз меньше Мумбаи, но движение очень хаотично.

Амрита останавливает машину и несколько мгновений сидит, выпрямившись и уставившись прямо перед собой. Я молча наблюдаю. Вообще-то следовало волноваться — красивая, но очень странная женщина привезла меня в «город мертвых» без денег и документов, о прочем можно и не вспоминать. Однако никакого волнения у меня нет, так же спокойно я чувствую себя у тетушки Элен в ее уютном доме на севере Италии.

Наконец раздумья закончились, Амрита складывает руки ладонями и ставит их ребром на руль.

— Джейн, ты впервые в Индии?

Неужели для того, чтобы решиться задать столь незатейливый вопрос, нужно размышлять? Наверняка последует еще одно откровение, от которого у меня волосы встанут дыбом. Но я уже и к этому привыкла.

— Да, впервые.

— Мумбаи — это не Индия, это город португальцев и англичан, который заполнен людьми со всего света. Агра — город Великих Моголов, там все построено по их желанию и в их интересах. А Варанаси — это Индия, даже при том, что Моголы разрушили все храмы города и на их местах построили мечети. Даже Золотой храм Каши Вишванатх был разрушен. После развала империи многое восстановлено, но древних храмов нет.

Некоторое время она молчит, я тоже.

— Варанаси — одно из мест силы на Земле, главных. Это старейший из жилых городов Земли. То, что ты увидишь, тебя потрясет. Ты разделишься надвое, душа почувствует себя дома и примет все, что будет перед глазами. А разум будет кричать, что это самое грязное, самое вонючее, самое ужасное место на Земле. И душа, и разум будут правы. Попробуй принять это раздвоение и понять его. Я объясню почему.

Амрита говорит так серьезно, что у меня мурашки бегут по коже, словно я вступаю в неведомый доселе мир, ужасный и прекрасный одновременно. Наверное, так и есть.

— По рождению и воспитанию ты фиранги, чужая. Это разум. Он заметит грязь, трупы в воде, почувствует гарь погребальных костров, ужаснется нечистотам и отсутствию малейших признаков гигиены. Он будет в ужасе от того, что люди открыто делают все, что европейцы стараются делать за закрытыми дверями своих домов: стирают, моются, бреются, кремируют покойников… Остальной мир даже в Индии это скрывает, но в Варанаси все на виду. Зачем прятать от чужих глаз то, как ты чистишь зубы, разве остальные их не чистят? Или не стирают свои вещи? Не моют голову, не полощут рты…

Заметив, как меня слегка передернуло от возникшей после ее слов картины, Амрита вздыхает:

— Не буду тебя пугать заранее. Хочу, чтобы ты только поняла вот что: у любого человека, во что бы он ни верил, есть душа и есть тело. И они очень редко бывают в согласии. Я не говорю о святых или тех, кто занимается духовными практиками, но для абсолютного большинства остальных тело для души обуза, груз, привязанный к шее. Душа хотела бы воспарить к облакам, но тело требует есть, пить, спать, опорожнять кишечник, ему то жарко, то холодно, его надо мыть, защищать от солнца, от холода, ветра, дождя, от насекомых, ему больно и оно может лениться.

— Как вы резко про тело.

Амрита усмехается:

— Чем больше душа и тело в согласии, тем меньше оно досаждает, но тем больше ему приходится трудиться. Но я не о том. — Она вдруг изумленно вскидывает брови. — Ну-ка, покажи, как ты держишь руки?

— Что не так?

— Просто покажи.

Я не помню, когда появилась эта привычка, но мои пальцы переплетены, только большие пальцы сложены боковыми сторонами и чуть оттопырены к солнечному сплетению, туда, где шрам от операции. Я не раз ловила себя на том, что сижу в подобной позе, если задумаюсь или что-то анализирую.

— Вот…

Теперь она улыбается широко.

— Это одна из важных мудр — мудра «Черепаха».

— Что?

— Йоги лечат, в том числе и особым положением кистей и пальцев рук — мудрами. Каждый жест, каждое положение пальца что-то значит и чему-то способствует. Самая простая и известная — мудра знания. Просто сложи указательные и большие пальцы обеих рук подушечками, а остальные выпрями. Это мудра философов, но помогает всем.

— А «Черепаха»?

— Черепаха словно закрывает твою энергию от окружающих и способствует использованию ее для самой себя. А то, что большие пальцы устремлены на место операции, говорит, что для тебя самое важное — сердце. Ты можешь этого не понимать, но невольно защищаешь то, что должна защищать.

А я вдруг думаю о том, как она узнала о пересаженном сердце, вернее, о том, что оно пересажено именно мне?

Амрита на вопрос спокойно сообщает:

— Я видела тебя у Викрама в клинике не один раз.

Я недоверчиво кошусь на женщину, та улыбается:

— Я вовсе не старалась быть узнанной, это опасно.

Теперь меня охватывает подозрение:

— Зная о пересаженном сердце, вы не узнали, кто я?

— Агент по борьбе с террористами? Вернее, бывший агент. Я знала, Викрам тоже, а остальным ни к чему. Викрам сообщил, что ты собралась в Индию. Мы обрадовались, что тебя тянет к Тадж-Махалу, но не думали, что ты приедешь так скоро.

Амрита вздыхает.

— А потом я увидела тебя вместе с… с моим сыном.

Понятно, увидела новую хозяйку сердца рядом с чатристом.

— Все считают, что я должна найти алмаз сердцем, почувствовать его. Но я ничего не чувствую.

— Чувствуешь, только не понимаешь этого. Радживу…

— Не чувствую, — упрямо ворчу я. — Давайте лучше про Варанаси.

Мне вовсе не хочется говорить о Радживе Сингхе, такие разговоры словно соль на свежую рану, я не смирилась с тем, кто он. Мне показалось, что и Амрита тоже. Это нас объединяет, хотя даже такое единение мне лично ни к чему. Домой бы…

— Хорошо. В индуизме, и не только в нем, считается, что жизнь человека — это бесконечное перерождение и прохождение очередной кармы. То есть душе на Земле постоянно дается в нагрузку тело. Прекратить цепь перерождений мечтает любой, это значило бы больше не возвращаться сюда, а устремиться в вечную благодать. «Кашьям маранам мукти» — «смерть в Варанаси — это освобождение».

— А по мне так лучше жить на Земле…

— Не всегда, конечно, но я тоже предпочитаю жизнь. Хотя теперь мне долго отрабатывать свой поступок… Но, если не обо мне… Варанаси — место, где эту цепь можно прервать без особых усилий. Это даже не мусульманская Мекка, а нечто более сильное. В «Каши Пуране» написано, что каждый, кто только хочет побывать в Варанаси, освобождается от грехов трех жизней, быть там — находиться на пути к просветлению. Три ночи поста в Варанаси равны тысячам жизней аскетов.

— То есть стоит мне сегодня переночевать вот в этом городе, — я киваю на здания, уже видные впереди, — я стану почти святой?

— Возможно. Я хочу, чтобы ты поняла: в Варанаси, как нигде в другом месте Земли, видна разница между телом и душой.

— Души сами по себе?

— Нет, но здесь бренность тела видна особенно сильно. Потому и бросается в глаза чужим, особенно европейцам, отсутствие санитарных норм.

— А вы считаете нормальным купаться в воде, где плавают трупы?

Конечно, кто из европейцев не читал или не видел страшилок о сожжении трупов на берегу Ганга и о том, что далеко не все сгорает, а люди, не обращая внимания ни на что, лезут в воду, окунаются с головой и даже (о, ужас!) пьют эту муть!

— Джейн, берег Ганга в Варанаси — это восемьдесят гхат, ступеней-спусков к воде. Только часть нижних по течению служат для кремации, остальные предназначены для омовений и освящения, но они выше. Потому никакие трупы мимо проплывать не могут, не выдумывай. На гхате Маникарника, где основной крематорий, никто не совершает омовений. Да, с точки зрения европейцев, воды Ганга мутные и грязные. Сделанные анализы привели эпидемиологов в ужас, говорят, в каждой капле столько микробов, что их хватило бы для уничтожения целого города. Но, Джейн, за всю историю Варанаси никто не слышал ни о каких эпидемиях. Это лучшее свидетельство святости Ганга, его вода, взятая здесь, в Варанаси, не портится ни при какой жаре целый год.

По мере ее рассказа вместо ощущения святости у меня крепнет желание поскорей улететь в менее святое, но все же в более чистое. До святости мне явно далеко, да и как-то не слишком тянет ею проникнуться настолько, чтобы прожить несколько дней в городе, где крематорий прямо под открытым небом и посреди набережной.

Интересно, а нельзя ли мне переночевать в каком-то менее святом, но более цивилизованном месте, а завтра поскорей покинуть этот странный мир, отправившись туда, где смерть это навсегда, зато душ принимают каждый день? И самих лекций на тему спора души и тела тоже достаточно.

Уловив мое состояние, Амрита вздыхает:

— Я хочу, чтобы ты ничего пока не оценивала, просто замечала и запоминала. В Варанаси не бывает середины, его либо воспринимают всей душой и приезжают всякий раз, как удается, либо отторгают сразу.

Честно говоря, мне надоели рассуждения о богоизбранности Варанаси, хочется просто вымыться и обдумать все, что произошло, и сесть в самолет в направлении Европы, все равно куда.

Я обещаю, что буду фиксировать информацию, как датчик, и ничего не осуждать. Амрита вздыхает.

Мы довольно долго петляем по улицам Варанаси, пока не останавливаемся перед отелем «Ганпати Квест Хаус».

— Здесь друзья, — бросает Амрита. — И это хороший индийский отель.

Внутри обычный ресепшен недорогой гостиницы, в одежде служащих никакой экзотики, зато в оформлении… Интересная закономерность — чем более хайтечное наполнение и внутренняя отделка отеля внутри, тем ярче разряжен швейцар на входе и клерки на ресепшене, и наоборот. В строгом «Оберое» на Марина-драйв швейцар в одежде сикха, похоже у «Гранд Резиденси». Зато здесь все наоборот.

Заплатив за номер, Амрита о чем-то долго беседует со служащим и то и дело поглядывает в мою сторону, пока я сижу на ярко-красном диване. Что это? Сейчас приедет наряд полиции, и меня выведут отсюда? Неужели ради этого стоило тащить меня из Агры в Варанаси, предварительно еще и вырвав из лап фанатиков?

Наконец переговоры закончились какими-то заверениями, и мы отправились на второй этаж.

— О чем вы с ним говорили?

Амрита тихо рассмеялась:

— Мукеш никак не мог поверить, что ты не говоришь ни на одном языке, кроме английского.

— Почему же, говорю. Я владею французским…

— Нет, — махнула рукой Амрита, — для него все эти языки пустой звук. Главное, что ты не владеешь хинди, тамильским, маратхи и даже бенгали. Вот он и выяснял, что за недотепы были твои родители. Разве можно воспитывать ребенка на английском?

— Да уж, смешно, — фыркнула я.

— А разве вы, англичане, не удивляетесь, что кто-то может не знать вашего языка? Как можно не владеть английским?

— Но английский язык международный!

— Вернее, люди, на нем говорящие, живут по разным странам мира. А говорящие на хинди проживают компактно.

Отель и впрямь индийский, ну, о-очень индийский. Даже слишком. Во-первых, сплошные карминно-красный, оранжевый или желтый цвета. Немыслимо ярко раскрашено все: стены (даже наружные), двери, окна, столы, столбы… даже кафель в санузле режет глаз. Ярко-голубая фаянсовая раковина на фоне стены в мелкую желто-черную клеточку, немыслимой расцветки и рисунка покрывало на кровати, единственная лишенная цвета деталь, попавшая мне на глаза, — унитаз.

А еще рисунки, этакая настенная живопись, выполненная если не самим хозяином, то его детьми: на фоне красных стен по обе стороны от пронзительной голубой или ярко-желтой двери непропорциональные фигуры красавиц в бюстгальтерах на два размера меньше необходимых для их пышных бюстов.

У меня уже через пару минут от буйства красок рябит в глазах, но Амрите хоть бы что.

Пока я принимала душ, Амрита успела заказать в ресторане отеля еду в номер. Можно было бы выйти на террасу отеля и поесть там, но Амрита предпочла не выходить на полуденное солнце, а я не спорила.

Пока она принимала душ, я попыталась зайти в Интернет. Wi-Fi в отеле, к моему изумлению, был, и я смогла проверить почту. Вот тут меня ожидал очередной сюрприз. Вся моя жизнь с момента выставки в Букингемском дворце оказалась сплошной цепью сюрпризов. Нет, я не против подарков судьбы, но предпочла бы получать хорошие подарки.

Амрита разрешила воспользоваться ее ноутбуком, однако, уже занеся палец над значком «войти» в свою рабочую почту, я замерла. Что если Арора держит под надзором не только мой телефон, но и почтовый ящик? Я выдам свое место проживания и подставлю Амриту.

Жаль, хотелось бы написать кому-нибудь и сообщить, что потеряла карточку и не могу вылететь. Я не могла надеяться только на Амриту.

И вдруг я вспомнила, что у меня есть еще один почтовый ящик, которым я пользуюсь крайне редко. Я завела этот адрес, чтобы общаться с Джоном. С трудом вспомнив пароль, я рискнула открыть ящик. Там обнаружилась куча спама и… письмо от медсестры Яны! Все верно, они считали адрес с тех документов, которые были со мной во время трагедии, а в той визитке я не Джейн Макгрегори, а Джил Грейс, телефон и электронный адрес в той визитке тоже другой, то есть вот этот.

Как же я не сообразила раньше?

Яна написала в тот день, когда мы встретились в клинике, то есть больше десяти дней назад. Прочитав письмо, я даже рассмеялась, попади письмо мне на глаза тогда, я решила бы, что Яна спятила. Теперь же все объяснялось…

Яна рассказывала, что у доктора Викрама Ратхора, несмотря на всю его гениальность, как доктора, и человеческую ценность, творятся странные вещи. А дальше описывала, как доктор Викрам Ратхор, отправив дежурных медсестер отдыхать, лично поменял документы двух пациенток. Она даже помнила, что фамилия одной из них была такой же, как у самого Викрама. Та, которая получила документы однофамилицы Ратхора, была обречена и на следующее утро умерла. А вторую срочно выписали, хотя ей еще стоило бы подлечиться.

Яна не понимала, что произошло, зато теперь понимала я — Викрам Ратхор действительно помог Амрите исчезнуть вполне легально, под ее именем была похоронена другая. Возможно, на Рован-роуд. Если вернусь в Лондон, непременно схожу, чтобы положить цветы к такой табличке.

Из ресторана принесли чапати с овощами, курицу-тандури и какие-то сладости, я не знала, как они называются. А еще несколько плошек с соусами.

Я вдруг поняла, как голодна. С трудом дождалась, когда Амрита выйдет из душа, чтобы сесть за стол. Но когда она появилась, я замерла от восхищения — удивительно красивая женщина, пожалуй, в своих лучших чертах внешности Раджив был похож на мать.

Амрита улыбнулась:

— Ешь, зачем ты меня ждешь?

Я уже научилась ловко обмакивать чапати в соус и подносить ко рту, не пролив ни капли. Но долго наслаждаться едой не получилось.

В Мумбаи главные запахи — смог и гниль. В Варанаси — запахи гари и смерти. В Мумбаи муссонные дожди вымывают грязь, ветры разгоняют вонь, и воздух хоть на время кажется чище. В Варанаси нет и этого. Любые перерывы в проливных дождях используются для разведения костров для покойников, которые и без того долго ждут своей очереди. А уж в хорошую погоду в небо поднимаются (или не поднимаются, а ползут на город) дымы от костров. Никакие благовония, ветки сандалового дерева и прочие ухищрения не способны перебить запах горящих тел.

Ветерок принес именно такой запах.

Одно дело читать или смотреть видео, совсем иное вдохнуть гарь от костей, кожи, волос и человеческого мяса самой. Заметив, что я осторожно принюхиваюсь, Амрита объяснила:

— Маникарника, главная гхата кремации, недалеко.

Кусочек проглоченной чапати удалось удержать внутри, но аппетит пропал мгновенно.

Амрита села напротив меня.

— Джейн, я хочу, чтобы ты осознала вот что: Варанаси — граница между этим миром и тем, между жизнью и смертью. И дело не в том, что индусы относятся к смерти иначе, чем христиане, мусульмане и многие другие верующие. Главное — здесь можно воочию увидеть разницу между душой и телом, между духовным и материальным. Такого ты не увидишь нигде на планете.

Она встала, взволнованно прошлась, насколько позволяли крошечные размеры номера, снова села, пальцы рук сложены в какую-то мудру.

— Здесь, в Варанаси, души, улетая в небеса, оставляют на Земле все бренное, земное, тягостное. Потому здесь так грязно, дымно, тяжело и светло одновременно.

Насчет «светло» я могла бы поспорить, белые постройки Варанаси были такими же серыми и ржавыми, как и в Мумбаи, как в Агре, как везде в Индии. Влажная жара не оставляла шансов на белизну даже для гранита Тадж-Махала, его то и дело чистили.

— Пойдем, я покажу тебе Варанаси.

Мне вовсе не хочется после стольких смертей и убийств изучать город мертвых.

— Покажу место моего погребального костра. Или боишься? — продолжает Амрита.

Ничего я не боюсь и поэтому соглашаюсь.

Стоит выйти на берег Ганга к так называемым гхатам — ступеням к воде, на которых копошится множество людей, как я понимаю, что Индии не знаю вовсе. Даже после экскурсии, устроенной Радживом, не знаю. Честно говоря, и не испытываю желания узнать.

Амрита кого-то приветствует, складывая ладони, в ответ приветствуют ее. Мне приходится следовать ее примеру. Люди доброжелательны, они даже улыбаются. Как можно улыбаться, если рядом столько смертей?

Мы проходим мимо огромных дровяных складов — корявые сучья сложены ровными стопками. Костры требуют дров, потому их доставляют сюда со всей округи и не только и вот так складывают. Идет торг, хотя торговаться здесь не принято, цена установлена, похоже, четкая.

Это действительно одно из мест силы на Земле. Меня охватывает странная смесь умиротворения и беспокойства. Амрита коротко объясняет:

— Здесь понимаешь, что смерть — это не страшно, а жизнь вечна, и одновременно начинаешь оглядываться, так ли прожила то, что уже удалось. Перед Вечностью нельзя ни суетиться, ни оставаться равнодушной.

Мы действительно проходим недалеко, встречая по пути несколько процессий с завернутыми в полотна трупами, которые индусов не только не пугают, но и не беспокоят вообще.

— Маникарника — главный гхат, где сжигают переходящих в иной мир. Есть еще Харшичандра и другие, но этот самый большой.

Площадки ступеней действительно большие. На них костры — от трех до восьми. Есть большие костры — они подальше друг от друга, есть совсем маленькие, из которых торчат несгоревшие ноги — у кого на сколько дров хватает денег.

Спокойно расхаживают крепкие суровые мужчины — это каста Дом, неприкасаемые, которые выполняют самую грязную работу, в том числе и такую — сжигать трупы. На ступенях совсем рядом с догорающими родственниками сидят мужчины, среди них довольно много бритых наголо.

— Если умирает человек, его семья становится нечистой, пока не произойдет вот тот обряд. В знак траура один из мужчин обривает голову, если умирает отец — бреется старший сын, если мать — младший, если жена — то ее муж.

У меня на языке вертится вопрос о Радживе. И снова Амрита предвосхищает его:

— Брился ли Раджив — не знаю, я его тогда не видела.

Мимо проносят на носилках завернутое в саван тело. Это никого не шокирует, не напрягает. Другого покойника везут просто на крыше небольшого автомобиля, а внутри сидят сопровождающие родственники. Это тоже нормально. Они гордятся собой — выполняли волю умершего, привезли его для сожжения в Варанаси. Я вспоминаю слова Раджива о том, что едва ли все сожженные или умершие здесь получают пропуск в рай и вырываются из цепи перерождений.

А что думает по этому поводу Амрита?

Амрита удивляется:

— Когда это ты беседовала об этом с Радживом?

Но соглашается:

— Думаю, он прав. Было бы слишком просто — прожить жизнь неправильно, а потом купить достаточно дров для костра в Варанаси. Пойдем, покажу свой костер.

Видно, этого мне не избежать.

Ниже по течению от нашего отеля расположена главная гхата кремации — Маникарника. Это от нее так сильно несло паленым.

На ступеньках ждет своей очереди семья покойника — шестеро мужчин и старик на погребальных носилках. Его голова открыта, а беззубый рот и даже глаза распахнуты. Зато весь он усыпан оранжевыми цветами. Один из мужчин обрит и завернут в белую ткань — это старший сын. Лица спокойны и немного задумчивы. Здесь невозможно быть легкомысленным, Амрита права — Варанаси особое место встречи мира живых и мира мертвых. Хотя еще неизвестно, кто из нас живей…

Амрита показывает:

— Смотри, видишь, вот здесь Раджив развел погребальный костер. — И объясняет, что один костер горит часа три с половиной. За это время должна прогореть верхняя часть тела обязательно. Главное, чтобы лопнул череп, и открылась грудная клетка… Если что-то останется не прогоревшим, не беда, все унесет река.

Я жалею, что съела курицу…

Заметив это, Амрита машет рукой:

— Пойдем, вы, европейцы, страшно боитесь встречи со смертью.

— Да не встречи я боюсь, уже встречалась, а вони!

Мы идем на гхаты выше по течению.

— Их восемьдесят — от Асси до самого моста. Примерно на двадцати горят костры, на тех, что ниже по течению. Остальные для омовения.

И все равно это слишком для европейского взгляда. В мутной воде не протолкнуться, но многие ею не только обливаются, но и полощут рот.

И снова Амрита замечает мою реакцию отторжения.

— Не спеши осуждать, лучше подумай, почему за столько тысячелетий существования в Варанаси не было ни одной эпидемии? Вода Ганга действительно святая, она не приносит вреда никому из верующих. Иное дело, если решишь прополоскать рот ты или кто-то из твоих соотечественников. Хотя сейчас стало хуже — с полей выше по течению смывается много химикатов, и вода портится.

Она права, этого действительно не может объяснить никто из эпидемиологов — мутная, немыслимо загрязненная, по мнению европейцев, вода Ганга совершенно безвредна для местных. Глядя на исступленно плещущихся в Ганге людей, я начинаю верить в святость этой воды. Не для всех, конечно.

Мы бродим по этим набережным-ступеням до самой темноты, когда начинается феерическое представление, посвященное Ганге. Если Варанаси чем-то и известен, то своими погребальными кострами и вот этими монахами, ежевечерне выполняющими ритуал с большими светильниками в руках. Стоит посмотреть, если ты турист. Местные воспринимают это как настоящие проводы дня с мольбой о том, чтобы завтра наступило утро, по крайней мере, для тех, кого еще не сожгли на Маникарнике или других гхатах кремации.

В отель мы возвращаемся измученными. Но спать я не собираюсь. Почему-то большая экскурсия, проведенная Амритой по Варанаси, убедила меня в том, что завтра утром мне непременно следует отбыть восвояси. Хорошо бы сегодня ночью, но я не могу диктовать условия уставшей Амрите.

Пробую все же под конец дня немного причесать мысли и впечатления. Конечно, будь я туристкой, щелкала бы камерой даже там, где запрещено (в Индии любое «запрещено» имеет свою цену в рупиях).

И каковы же мои впечатления?

В этой стране есть все: профессиональные приставучие попрошайки и сказочно богатые нувориши, лачуги, которые назвать домами не повернется язык даже у самого большого лицемера, и высотные дома с квартирами, в которых есть собственные бассейны на балконах; бездомные, спящие прямо посреди улицы, и дворцы с тысячами комнат и золотыми крышками унитазов, блеск драгоценностей даже на ручках автомобилей и не прогоревшие тела на кострах Маникарники, миллионы индуистских храмов — огромных и совсем крошечных, куда и войти нельзя, только голову просунуть в дверь, мечети и католические церкви, жизнь и смерть… Индия сказочно богатая и ужасающе нищая…

И все это — лачуги, роскошные лимузины с моторами в сотни лошадиных сил, которые легко обгоняют груженые повозки в одну человеческую силу, роскошь и нищета, блеск и убожество, аскетизм и разврат — все это имеет право на существование.

Я родилась и выросла в другой стране, меня воротит от вони, грязи, нечистот и нищеты, но что-то произошло за те недели, пока я была здесь здесь. Нет, я не смирилась с окружающей действительностью, я не могу перестать замечать тараканов и крыс, горы мусора, не могу не раздражаться из-за многих привычек и особенностей людей, живущих в этой стране.

Эта страна такая, какая она есть, я приняла ее всем сердцем.

Я знаю, что главное чувство, которое испытывают большинство туристов, познакомившихся не со сказочно красивой буклетной Индией, а с гхатами Варанаси и реальностью улиц и трущоб Мумбаи, — ужас, шок от несоответствия этой жизни правилам их собственной.

— Как можно спокойно жить в хороших домах, зная, что рядом есть трущобы? Как можно мириться с этой грязью и не пытаться организовать уборку? Как можно терпеть медлительность и необязательность?

Сама я не кипела от таких риторических вопросов только потому, что знала — я здесь всего на две недели.

Но теперь… нет, я не смирилась, однако внутренне позволила всему этому быть. Поняла, что не имею права вмешиваться, лезть со своими правилами в чужую жизнь. Это они так живут, причем живут тысячелетиями. Им удобно, им даже комфортно. А плохо лишь там, где уже вмешались европейцы.

В бетонных домах тяжело без кондиционеров, а в утлых лачугах, продуваемых всеми ветрами, эти ухищрения не нужны.

Воду даже в самых дорогих домах приходится очищать и очищать, а потом все равно кипятить, а из Ганги ею полощут рты даже на соседней с Маникарникой гхате.

Европейцу съесть что-то, приготовленное на улице, — прямой путь в больницу, а индийцы спокойно едят руками то, что нарезалось прямо на земле.

Нам поспать два часа в удобном кресле самолета и то мучение, они спят прямо на земле без всяких подушек и ортопедических матрасов. Ездят в переполненных поездах и лихо висят на подножках электричек во время движения. Переходят дороги в дюйме от мчащихся автомобилей. Ходят босиком. Не ведают о туалетной бумаге. Движутся в толпе, умудряясь не сталкиваться… И при этом улыбаются своими белозубыми улыбками во все тридцать два зуба. Такой белизны не добьешься даже профессиональной чисткой зубов.

Но главное не белизна, а доброжелательность. Индийцы удивительно доброжелательны, а если и бывают хмурыми, то только по поводу собственных мыслей, что не имеет отношения к окружающим. Стоит с кем-то заговорить, особенно произнеся, пусть и страшно коряво, несколько слов на хинди или маратхи, бенгали или урду… о, ты становишься самым желанным собеседником и другом семьи.

Нам не постичь этот мир, для этого в нем нужно родиться.

Я не намерена постигать, завтра улетаю, хотя понимаю, что обязательно еще вернусь, чтобы еще раз окунуться в душный смог и услышать немолчный гвалт индийских улиц.

Я улетаю, но моя душа примирилась с этим пока непонятным миром, приняла его существование без осуждения и даже оценки. Это не мой мир, но он существует и имеет право быть таким, какой он есть.

Пожалуй, это главное, что я вынесу из знакомства с самой Индией. Об остальном я предпочту забыть. Слишком много предательств и разочарований, слишком много смертей было в последние недели. Так много, что они затмили то хорошее, что случилось.

Завтра я сбегу из Индии, из этого непонятного (или не понятого мной) мира, от своего прошлого, и попытаюсь в чистой, обустроенной и регламентированной Англии начать жизнь сначала — без любви, но и без разочарований, начать с чистого листа. И мне совсем не хочется прояснять неясные вопросы. Пусть они такими и останутся. Я уже убедилась, что не всегда хорошо ставить точки над «i», это может оказаться смертельно опасным, и хотя опасности меня никогда не пугали, некоторые лучше избегать.

Я еще не решила, где буду жить — в Шотландии или у тети в Испании, а, может, вообще уеду туда, где будет нужна моя помощь — волонтером, но в европейскую страну, еще одно испытание экзотикой я могу и не выдержать.

Но это все завтра, а пока нужно дожить сегодняшний, немыслимо долгий день, начавшийся в обществе Чопры и Ваданта, продолжившийся с Джаей и Алисией и заканчивающийся в обществе Амриты Ратхор, матери Раджива Сингха, любовницы Хамида Сатри в Варанаси — городе мертвых. Все они живее меня самой, потому что они уже отрабатывают новую карму, а я все вожусь с прежней. Но менять эту карму на следующую почему-то мне не хочется…

Глава 22

— Скажи, это тебя не стало в этом мире, или мир перестал существовать для тебя?

Шах-Джехан спрашивал свою Арджуманд не зря. Глубоко верующий, вопреки утверждениям своего сына Аурангзеба в обратном, он пытался понять. Арджуманд жива в его сердце, в памяти, в мыслях, в каждом его вдохе, каждое мгновение, как и прежде, но ее нет рядом.

Не означает ли это, что он умер для любимой? Вспоминает ли она мужа, встретит ли, когда придет его время покинуть Землю?

Имам, с которым падишах беседовал, ворчал, заставляя его снова и снова читать Коран, молиться, не думать о женщине, даже умершей. Ага-Хан, бывший евнух Арджуманд, теперь отвечавший за безопасность, принимал другие меры. Он хорошо знал правила зенана и не раз наблюдал, как одна женщина с легкостью замещала другую. Самые красивые женщины Хиндустана, которых только можно купить за деньги (даже объявив женой), приходили в спальню падишаха. Шах-Джехан не отказывался, он с удовольствием тешил свое мужское достоинство, но забывал о любой из них, как только красавица покидала спальню. Все они не существовали для Шах-Джехана — были просто женщинами, услаждавшими его плоть. Что из того, что у многих грудь красивей, чем у Арджуманд, ноги длинней и стройней, даже черты лица более совершенны? Падишах не замечал этой красоты, для него красота не существовала без Арджуманд и была присуща только его любимой.

Если нет Арджуманд на Земле, то нет и совершенства.

Задумавшись однажды над этим, он понял, что должен создать последнее пристанище для умершего тела любимой таким, чтобы оно было близко к совершенству самой Арджуманд.

Больше двадцати тысяч мастеров со всего света два десятка лет трудились над созданием Тадж-Махала. На берегу Джамны действительно рождалось самое красивое здание в мире. Но прежде архитекторы немало повозились с проектом.

Сначала Шах-Джехан отвергал один проект за другим, ведь согласно правилам нельзя переделывать уже возведенное. Падишаху приносили макеты, он изучал, качал головой, заставляя переделывать.

Однажды он сказал Джаханаре:

— Как только пойму, что все как надо, уеду из Агры в Дели.

— Почему, отец?

— Здесь все напоминает маму, слышу ее голос, вижу ее фигуру за каждым поворотом, боюсь сойти с ума.

И вот, наконец…

— Бегум, вас зовет падишах…

Джаханара не стала управляющей зенана вместо Ханзаде, ей ни к чему были ссоры и сплетни женщин. Но замуж не вышла, мать поручила ей отца и младших детей, и Джаханара приняла такой груз на свои девичьи плечи. Кто-то смотрел на нее с уважением, кто-то с насмешкой, кто-то с жалостью. Но ей было все равно, у нее был свой путь в жизни, своя судьба-кисмет.

Заботиться о младших девочках ей помогала Сати, которая учила и саму Джаханару.

Падишах ждал дочь в библиотеке, где горело множество светильников, а посередине был постоянно наполнен водой хауз-бассейн на случай пожара. И у каждого светильника стоял слуга с ведром воды.

Приглашение в библиотеку означало, что разговор не секретный. Джаханара знала, что днем у отца было совещание с архитектором и его помощниками, значит, что-то решили.

Шах-Джехан выглядел довольным, пригласил:

— Джаханара, посмотри.

На большой подставке стоял макет будущей усыпальницы.

Подойдя ближе, девушка замерла. Она поневоле много где побывала в Хиндустане, многое видела, но сейчас все стало не важно. Такого не было нигде!

Совершенное по пропорциям здание в четырех углах словно стражи охраняли иглы минаретов, огромный по сравнению с остальным купол идеален…

Но не меньше самого здания и минаретов Джаханару поразило отражение в зеленоватом стекле, полосой лежащем перед усыпальницей.

— Что это?

Джехан с удовольствием кивнул:

— Здесь будет вода, ведь вокруг райский сад. Усыпальница должна отражаться в воде.

— Это сказка…

Падишах кивнул:

— Теперь можно начинать строительство!

С этого дня его жизнь делилась на три части: меньшее время в сутках отдавалось государственным делам, еде, сну и остальным человеческим надобностям. Большая — Тадж-Махалу, за строительством которого падишах наблюдал лично от закладки огромного фундамента до рисунков инкрустации драгоценными камнями на стенах и каллиграфических надписей.

Еще одна посвящалась огранке алмазного сердца. Чтобы не испортить камень, падишах сначала долго совершенствовал свое умение. Никому было невдомек, для чего это делалось. Только Джаханара и Сати знали об алмазном сердце, но они молчали.

Наступил день, когда начали возводить само здание.

Наблюдая за каменщиками, Шах-Джехан заметил дочери:

— Я начал сердце.

Никто не понял, о чем речь, даже если бы услышали.

Джаханара только кивнула. Старый слуга Иса, сокрушенно качая головой, рассказал ей, что падишах каждый день не только молится и что-то шлифует, но и рыдает в отчаянии. А еще плачет в одиночестве, приходя туда, где во временной гробнице лежала его Арджуманд.

Джаханара знала об этом и без рассказов, сама слышала рыдания отца. Взрослый сильный человек, падишах огромного Хиндустана и спустя годы после смерти своей любимой жены не мог поверить, что ее нет. Он действительно мог сойти с ума. Спасал только Тадж-Махал и алмазное сердце. А еще дочь, с которой они все чаще сидели рядом, вспоминая Арджуманд или просто глядя на восток, где на бывшем поле для игры в поло росли стены прекраснейшего здания в память прекраснейшей из женщин.

Однажды отец стал вспоминать, как они познакомились. Это оказалось для Джаханары открытием, она не знала, что мать могла позволить себе такое — появиться на рынке с открытым лицом.

— Да, была одета, как простая девчонка, но рассуждала о дорогой уздечке, как опытный охотник или воин! Мне бы сразу заподозрить неладное, но я влюбился…

Больше всего Джаханара жалела о двух вещах — что не успела о многом расспросить мать и что у нее никогда не будет вот таких историй. Аллах дарует любовь не всем, а уж такую, как у матери с отцом, и вовсе единицам.

Чем больше отец рассказывал о любимой, тем больше Джаханара понимала, что Арджуманд для него жива и не умрет никогда. Мертво только тело, любовь осталась и сильна, как прежде.

Вечная любовь… такая бывает. Джаханара радовалась, что она сама плод именно такой любви. Казалось, это должно сделать их с братьями и сестрами судьбы прекрасными, однако так не случилось. Почему? Шах-Джехан ответа не знал.

Однажды Джаханара решилась спросить Аурангзеба:

— Почему у нас несчастливые судьбы, хотя мы рождены в любви?

Аурангзеб несколько мгновений смотрел на нее недоуменно, потом расхохотался:

— Ты о себе? Несчастлива, потому что замуж не берут? Хочешь, я прикажу кому-нибудь из своих полководцев, возьмет и будешь счастливо рожать ему детей, как мама — одного за другим?

Спросил и тут же замолчал, словно выдав какую-то тайну. Джаханара фыркнула:

— Глупец!

— Я счастлив, — крикнул ей вслед брат. — Счастлив, потому что занимаюсь делом, а не болтовней, как Дара.

Дети одной матери не могут быть одинаковыми, но какие же все-таки разные Дара Шикох и Аурангзеб! Дара унаследовал одни черты Моголов, Аурангзеб другие. Старший брат мягок, задумчив, он поэт, младший — воин, быстр, резок, часто жесток. Кто из них прав, кто был бы лучшим падишахом?

Джехан и Арджуманд любили старшего, об этом знали все, именно его отец назвал наследником престола. Но чем старше становились принцы, тем ясней становилось, что Аурангзеб с этим не смирится. Значит, будет война между братьями? Этого опасалась Арджуманд.

— Любимая, что мне делать? Может, сразу назвать наследником Аурангзеба, все равно он добьется трона?

Падишах приходил на могилу любимой жены советоваться. Подолгу сидел, глядя вдаль на медленную Джамну, мысленно разговаривал со своей Арджуманд. Иногда рассказывал ей, как идет строительство, какой красивой будет ее усыпальница, каким будет сад. Советовался, пытаясь понять, как поступила бы Арджуманд, вернее, что подсказала бы ему. Часто находил ответы на непростые вопросы именно здесь, словно Арджуманд и впрямь подсказывала.

Не было только ответа на вопрос, что делать с сыновьями. Аурангзеб соперничал с Дарой с ранних лет, уже при жизни матери он был более развитым, лучше знал военное дело, был смел и решителен, а еще не по годам мудр. И очень резок и нетерпелив. Набожен до фанатизма, но не столько в самих молитвах или чтении Корана, сколько в заботе о сохранении своей души.

Как изменит его время, каким он станет, если добьется власти? Кто лучше для трона — воинственный, всегда побеждающий в сражениях и соревнованиях Аурангзеб или мягкий, терпимый и добрый Дара?

Джехан понимал, что для Хиндустана полезней младший, но это выглядело бы почти предательством их с Арджуманд стремления вырастить Дару образованным, справедливым и человечным падишахом. Они так старались воспитывать Дару, что меньше обращали внимания на Аурангзеба.

И все же Джехан склонялся к решению назвать наследником Аурангзеба, хотя бы потому, что тот все равно сам возьмет власть после смерти отца, братья могли с ним справиться только все вместе, но они никогда не объединятся. Лучше уж пусть сразу правит, пообещав оставить братьям жизнь взамен непротивления.

Джехангир хотел, но не успел…

Тысячи резчиков по камню трудились, сбивая пальцы, от стука молотков и повизгивания их пил гудела голова, в раскаленном воздухе носилось столько пыли, что можно было задохнуться. Огромные глыбы белого мрамора распиливались на куски и пластины для отделки отдельно, другие каменщики превращали камень в ажурное кружево… Каменные решетки были столь тонкими, что сквозь их кружево проникал солнечный свет, от этого и внутри все казалось призрачным и невесомым.

Огромное сооружение парило в воздухе, словно намереваясь покинуть землю и вознестись в высокое небо. Оно лишь на миг задержалось, чтобы позволить людям еще полюбоваться собой… Зыбкое отражение в воде подчеркивало воздушность этой каменной мечты.

Усыпальница вовсе не выглядела ни гробницей, ни памятником, она парила, она была живой. И теперь от людей зависело, сохранится ли это чудо навечно.

Разбитый вокруг багх — сад — был совершенен. Немыслимое разнообразие деревьев, кустов, цветов питала вода, которую по подземным трубопроводам и каналам подавали из Джамны. Воловьи упряжки без устали возили воду из реки для многочисленных фонтанов и цветников. По задумке Шах-Джехана у самой усыпальницы должны расти цветы, которые Арджуманд так любила, а дальше, к южной стороне парка, напор воды ослабевал, там стояли деревья.

Райский сад вокруг совершенного здания с изящными минаретами… И надписи на воротах подтверждали: здесь вход в рай…

Белый — цвет траура в Индии, но Тадж-Махал белый не только поэтому, однажды, сидя на балконе башни Ясмин, Шах-Джехан показал дочери на другой берег Джамны:

— Вон там будет моя усыпальница. Точно такая же, только черная.

— Ты не хочешь лежать рядом с мамой?! — ахнула девушка.

— Хочу, но не могу. Она в тысячу раз лучше и чище, пусть это будет ее усыпальница.

Самый совершенный в мире комплекс назвали Тадж-Махалом. Говорили, что Тадж — это сокращенное от Мумтаз, падишах ничего не объяснял, это его право…

Он пришел сюда только в сопровождении Джаханары, долго стоял, глядя на отражение Тадж-Махала в воде, поднялся в саму усыпальницу и лежал ничком на саркофаге Арджуманд… Джаханара молча плакала в стороне.

— Любимая, мой отец Джехангир сочинил для своей Нур-Джехан поэму о любви, прочесть которую не успел и за несколько часов, столько в ней было слов. Я тысячу раз говорил тебе тысячи слов, но, видно, недостаточно хорошо при жизни, если ты решила покинуть меня. Я не мастер сочинять стихи, достойные тебя и способные рассказать о силе моей любви, которая только крепнет с годами. Я спел другую поэму — в камне. Тысячи людей поняли мою любовь и мою боль и создали райский сад и твою усыпальницу такой, чтобы любой, кто увидит ее, понял — это память о великой любви. Аллах позволил мне сделать это.

Земная жизнь падишаха оказалась на тридцать пять лет длиннее жизни его любимой. Все эти годы он создавал памятник их любви — сначала строил великолепный Тадж-Махал, потом гранил алмаз в виде сердца. И то, и другое оказалось совершенным, иначе и быть не могло, потому что совершенна сама любовь.

Готовый Тадж-Махал не увидела Сати.

Ее зверски убили, вырезав сердце. Падишах приказал привезти тело подруги его жены в Агру и похоронить в специально построенной усыпальнице рядом с Арджуманд.

Архитектор не рискнул возводить еще одну усыпальницу на территории Тадж-Махала, тем более Сати не была царской крови, ей определили место рядом с Западными воротами. Узнав об этом, Шах-Джехан разъярился, но Джаханара успокоила отца:

— Сати всегда берегла маму, пусть охраняет и сейчас.

Ее больше тревожило другое: когда хоронили Сати, у ее усыпальницы Джаханара увидела человека, лицо которого показалось смутно знакомым. Такое забыть трудно — через его левую щеку тянулся огромный шрам. Джаханаре было не до человека со шрамом, но посреди ночи она вдруг проснулась от ужаса — увидела это лицо там, в Бурханпуре, и еще трехпалую руку, грозившую им.

— Отец, это он убил Сати!

Падишах поинтересовался:

— Ты знала о «Чатри Кали»?

— О чем?

— Это поклонники богини Кали в ее худшем проявлении. Сати хоть и была раджпуткой, когда-то принадлежала к их обществу. А потом ради принца Хосрова стала мусульманкой. Ей не простили…

— А… маме почему грозили?

— Маме угрожал фиранг. С этой бедой еще предстоит бороться Даре Шикоху.

Слова Шах-Джехана о Даре Шикохе означали, что он не изменил своего решения сделать именно Дару наследником.

Джаханара не стала больше расспрашивать об убийцах Сати, тем более отец сказал, что поручил разыскать человека со шрамом Аге-Хану.

— Отец, ты не боишься, что сбудутся мамины слова, и братья сцепятся за власть?

— Боюсь. Но я ничем не могу помочь Даре, если он сам не справится. Даже посадив его рядом с собой или вместо себя на трон, я не защищу Дару от Аурангзеба. Это самая страшная трагедия власти — борьба за нее между теми, кто должен защищать друг друга.

Люди Ага-Хана поймали фиранга и приволокли его во дворец. Он смотрел на Джаханару одним глазом, второй заплыл.

— Жаль, что тогда слон не взбесился, — сказал он, смеясь. — Мы бы убили вас раньше.

— Что плохого вам сделала Сати?

— Она предала богиню Кали!

— Кали богиня индусов, при чем здесь вы, фиранг?

— Я тоже поклонник этой богини. Она любит кровь, и я люблю.

Ага-Хан возмутился:

— У меня немало родственников-индусов. Они никому не вырезают сердца, даже если поклоняются богине Кали.

— Это не настоящие поклонники. Ваш падишах построил красивый храм, наступит время, и он станет храмом нашей богини.

Джехан, не выдержав, выхватил саблю. Голова с глубоким шрамом на левой щеке покатилась с плеч, а Джехан прошипел:

— Никогда усыпальница моей жены, храм моей любви, не станет храмом богини смерти! Никогда!

Вытерев клинок и вернув его в ножны, он коротко приказал:

— Выбросить его тело собакам!

На следующий день он приказал Ага-Хану вызвать из Раджастана одного из Сингхов, только сделать это тайно.

Через две недели Джехан беседовал с Джай Сингхом, позаботившись, чтобы никто не подслушал. В тот день родился Орден Хранителей, о котором Сати хоть и не знала, но невольно оказалась причастной к созданию.

Трагедии сопровождают почти каждую смену власти, даже если наследник назван заранее. Обязательно находятся те, кто с этим не согласен.

Джехан не удивлялся тому, что сыновья стали воевать друг с другом за власть, причем сцепились все четверо — Дара, Шуджа, Аурангзеб и даже младший Мурад. Им было все равно, кого назвал наследником отец, падишах был болен, а потому пришла пора показать свою силу. Джехан возмущался лишь тому, что это произошло при его жизни.

— Я еще жив, а они уже зубами рвут друг друга!

Даже когда стало ясно, что падишах вовсе не собирается умирать, свара не прекратилась.

— Джаханара, словно меня уже нет!

Но его действительно не принимали в расчет, много лет занимаясь строительством и украшением Тадж-Махала, Шах-Джехан забыл наказ жены: не допустить борьбы за власть сыновей, и сам дал им в руки армии. Он знал, что Дара слабее, не склонен воевать, не любит армию. Аурангзеб, наоборот, вырос в седле и ауде, спал и ел с мечом в руках, гордился шрамом, полученным в бою. Отцу бы насторожиться, но он думал только о покинувшей его любви. В результате на юге у Аурангзеба оказалась сильнейшая армия, справиться с которой не смог не только Дара Шикох, но и сам падишах.

Аурангзеб не стал ждать, когда снова заболеет или умрет отец, — разбил братьев поодиночке и посадил теперь уже бывшего падишаха под замок.

Когда Шах-Джехану принесли в дар от Аурангзеба голову Дары Шикоха, падишах прошептал:

— Арджуманд, я не выполнил своей клятвы и твоей просьбы, наши сыновья убивают друг друга ради власти…

А почему бы и нет, у них был хороший пример, их отец так же поступил даже со слепым Хосровом и его новорожденным сыном, рожденным наложницей уже после гибели принца. И несчастного Шахрияра избавили от мучений проказы коротким взмахом меча. Все повторяется… Не об этом ли предупреждала Шах-Джехана его любимая Арджуманд?

Аурангзеб не стал убивать отца, он поступил гуманней — запер его в башне Ясмин с видом на Тадж-Махал. Там же во дворце Красного Форта сидела Джаханара. Ей единственной разрешалось навещать опального бывшего падишаха.

Двор давным-давно перебрался в Дели, в Агре остались только сады с усыпальницами да дома тех, кому жить в столице не позволяли доходы. Этот переезд начал сам Джехан, за падишахом покинули Агру и остальные. Жалел ли он теперь? Возможно, а может, и нет. Легче переносить поражение в одиночестве, чем на виду у всех.

Двор не осуждал Аурангзеба, столица не осуждала, Хиндустан не осуждал. Люди признают право сильного, а Аурангзеб был самым сильным Великим Моголом в то время.

Мусульманам он объяснил свержение отца тем, что падишах стал слишком плохим правоверным, и старшего сына Дару воспитал таким же.

Остальные не протестовали, потому что Шах-Джехан, хотя и был покровителем искусств, щедро одаривал бедных, много и красиво строил, изменив облик не только Агры, но за время возведения Тадж-Махала опустошил казну. Создав великолепнейшее сооружение в мире, навсегда прославившее его и его любимую Мумтаз-Махал, он, конечно, потратил не всю сокровищницу Моголов, но и не добавил в нее ничего. А ведь это главная заповедь любого правителя — ничего не терять, но как можно больше приобрести, будь то сокровища или новые земли. Красота вроде Тадж-Махала не в счет.

Огромные империи не могут стоять на месте, они либо развиваются, либо гибнут. При Шах-Джехане развивалась архитектура, искусство, поэзия, музыка, но ему оказалось недосуг бороться с проникающими в страну из Европы фиранги. Аурангзеб получил не разоренный, но заметно обедневший Хиндустан. Там, где ослабевает власть, немедленно находятся те, кто пытается из-под этой власти уйти и даже урвать себе кусок. Новому падишаху пришлось браться за оружие.

Аурангзеб удержал Хиндустан на прежнем уровне, но после него началось падение империи Великих Моголов.

А его отец Шах-Джехан просидел взаперти целых восемь лет. Он просто не мог умереть, не завершив огранку алмазного сердца. Хорошо, что об этом не подозревал его решительный сын…

Теперь предстояло еще одно: спрятать алмаз от жадных людских взоров навсегда.

Но как это сделать, если Джехан взаперти, единственная собеседница Джаханара тоже?

Удивительно, но падишах почему-то не волновался. Он не хотел расставаться с алмазным сердцем до самого своего конца, который был уже близок…

Джаханара с тоской смотрела, как тают силы отца. Было ясно, что ему осталось недолго, после смерти Мумтаз Шах-Джехан не хотел жить, его держало на свете только строительство Тадж-Махала. Если бы строил вторую, черную половину на другом берегу Джамны, прожил бы дольше, но новый падишах решил, что тратить остатки казны на увековечение памяти еще и отца не станет.

— Когда Шах-Джехан окончит свой жизненный путь, его тело будет торжественно захоронено рядом с телом Мумтаз-Махал! — такова была воля падишаха Аламгира, которого его сестра и отец по-прежнему называли Аурангзебом.

И, честно говоря, в огромном Хиндустане нашлось не так много людей, которые осуждали падишаха за такое решение. Империя слишком много сил потратила на возведение самого красивого здания в мире, чтобы не потребовать отдых.

Но думала Джаханара не об империи, а о том, что заканчивается жизнь одного из самых заметных ее правителей. Совсем скоро отец отправится в райские кущи и встретится там с матерью.

А она сама? Джаханара не боялась смерти, прекрасно понимая, что Аурангзеб будет рад расправиться с ненавистной сестрой. Но она была ответственна за сердце и тайну Тадж-Махала. Сидя взаперти в Жасминовой башне, она никому не могла передать свою тайну. Служанки, которых приставил Аурангзеб, докладывали ему о каждом шаге и слове пленников. Рассказать им значило бы отдать алмаз тому, от кого его прятали.

Шах-Джехан однажды сказал дочери:

— С Аурангзебом нельзя справиться, его надо пережить.

— Но как, отец?!

Неужели он надеется прожить дольше сына? Аурангзеб здоров и силен, а у Шах-Джехана закончились его жизненные силы. Да и Джаханара старше брата.

Пережить падишаха в его тюрьме невозможно, почему отец этого не понимает?

Джаханара прислушалась. Дыхание Шах-Джехана было хриплым и неровным.

Он сделал знак наклониться.

— За большим шкафом, где стоит «Бабур-наме», есть тайный ход. Он узкий, но ты протиснешься. Факел с собой не бери — опасно, возьми маленький светильник. Ход выведет тебя в дом, где когда-то жил Асаф-Хан, пока не построил свой особняк на берегу. Там никого нет, но есть еще один ход — в усыпальницу Сати. А оттуда ход прямо к саркофагу Арджуманд. Никто о них не догадывается. Спрячь алмаз там, хотя, — он вздохнул, — наступят времена, когда для людей ничто не будет иметь ни цены, ни смысла. Тогда доберутся и до Тадж-Махала. Но вы не должны допустить, чтобы поклонники богини смерти превратили Тадж-Махал в ее храм.

Джехан не мог долго говорить, да и в комнату в любую минуту могли войти.

Он сжал руку дочери:

— Беги к своей бабушке Билкис Макани в Раджастан. Там тебе помогут. Разыщи Джай Сингха и скажи об алмазе. Он все поймет. Только не ошибись и выживи. Иди, тебе пора.

Джай Сингх никогда не видел Джаханару, но женщина была похожа на своего отца. Сингх рассказал ей о своей тайной беседе с падишахом и о том, как сберечь память о великой любви ее родителей.

— Вы плод этой любви, кому, как не вам, стать первой его Хранительницей?

Так началось вековое противостояние поклонников богини смерти и вечной любви.

Шах-Джехан вскоре умер, но это мало кого опечалило. Его по распоряжению падишаха Аламгира похоронили рядом с любимой Арджуманд — Мумтаз-Махал.

Несколько веков только избранные знали о существовании алмазного сердца, а о том, где оно спрятано, и вовсе только Хранительницы, передающие секрет одна другой по наследству.

И несколько веков те, кто страстно желал посвятить великолепный Тадж-Махал богине смерти, разыскивали сердце, чтобы принести его в жертву.

Как они узнали о нем? Там, где есть любовь, есть и ненависть, где есть верность — предательство.

Шах-Джехан и его дочь Джаханара, держа в руках алмазное сердце, посвященное любви Хуррама и Арджуманд и всей любви на Земле, не подозревали, что через много лет из-за этой тайны столкнется столько разных людей, и все будет зависеть от одной «фиранги», не верящей в мистику и любовь…

Глава 23

Эдвард сказал, что я нужна чатристам, чтобы найти алмаз, мол, для этого они потребовали, чтобы я отправилась в Индию. То, что я услышала после об Ароре, а главное, о Радживе, заслонило собой эту фразу. А потом произошло и вовсе страшное — разговор с Сингхом, убийство Кирана, мое пленение уголовниками, освобождение, рассказ Джаи и налет на лагерь, страшная гибель Алисии Хилл, потом гибель Джаи и наше бегство, откровения Амриты… Чуть больше чем за сутки вокруг меня погибло столько людей!

Только теперь я мысленно вернулась к словам Эдварда (кстати, где он сейчас?). Чатристам я нужна, чтобы найти алмаз. Я самая крутая сыщица не только в Англии, но и во всем мире? Глупости! Тогда почему? Я ведь не нашла алмаз, хотя, если верить Амрите, даже должна чувствовать его сердцем.

Че-е-ерт!.. Я должна чувствовать алмаз сердцем и, честно говоря, чувствовала в Букингемском дворце. Неужели я и здесь нужна, чтобы найти его именно сердцем? Сердцем Мумтаз найти алмаз «Тадж-Махал»? Но это означает, что чатристы знают и об особенности сердца Хранительницы, и о том, что это сердце у меня.

Но я в мистику не верю! Пусть Хранители, чатристы и все кто угодно видят в происходящем мистические совпадения, карму, дхарму и все остальное, я-то знаю, что Хамид Сатри, будучи в долгах перед уголовниками, выманил у любовницы бриллиант, чтобы продать. Не ради выставки же они с Санджитом с самого начала тайно искали этот алмаз в Тадж-Махале?

Все замешено на деньгах. Сатри проиграл целое состояние, решил откупиться реликвией, но что-то пошло не так.

Эти индийцы сумасшедшие поголовно, из-за бриллианта, пусть самого красивого и очень большого, готовы жизни не пожалеть. В спасение сердца, которое пересажено мне, я не верила вовсе. А алмазы… известно, что большинство из них прокляты и приносят людям только несчастья. Кстати, у кого он теперь?

Я даже подскочила. Почему эта мысль раньше не пришла мне в голову?!

Санджит убит, но камень-то исчез.

— Амрита, а где сейчас алмаз? Я же должна сердцем чувствовать, если с ним что-то не так? — усмехнулась я. — Но я ничего не чувствую, ни-че-го!

— Значит, с алмазом все в порядке.

Амрита улыбалась, но я не настроена радоваться.

— Санджит убит, однако камень пропал. Кто убил…

Я не договорила, замерев от собственной догадки. В бардачке «Таты Арии» у Амриты лежал раджпутский кинжал, точно такой, каким был убит Рахул Санджит. Она великолепно владеет оружием, к тому же сказала, что вернулась из Лондона только что, исправив свою ошибку! Главной ошибкой Амриты была связь с Сатри и то, что она отдала алмаз этому хлыщу.

Амрита стояла передо мной, просто ожидая, когда я соображу.

— Так это вы убили Рахула Санджита?!

На лице Амриты не дрогнул ни один мускул, даже выражение глаз не изменилось.

— Да, я.

Я видела в жизни немало смертей — работа такая, как любил говорить Джон. Но здесь творилось что-то запредельное. Согласно их убеждениям, смерти нет, душа просто переходит в новое состояние, чтобы «отработать» следующую карму. Но нельзя же так! Сын вырезал сердце у любовника матери, обманувшего ее, мать убила человека, с которым играла любовь перед кинокамерой… Кажется, я жива только пока не найден алмаз. Стоит ему найтись, и меня отправят за следующей кармой.

— А алмаз? Где он?

— Что ты ощущаешь?

Я пожала плечами:

— Ничего, абсолютное спокойствие.

Амрита снова улыбнулась, хотя и скупо:

— Это означает, что с алмазом все в порядке и он рядом.

Дальнейшее я наблюдала словно во сне. Она просто открыла свою сумку и, достав оттуда красивую резную шкатулку, подала мне. Я приняла изящное изделие, осторожно открыла, еще не веря своей догадке.

Внутри на красном сафьяне лежало то самое алмазное сердце!

Снаружи от набережной доносились удары больших барабанов, восторженные крики толпы, город мертвых Варанаси жил своей ночной жизнью, на тумбочке работал телевизор, из-за двери слышались голоса постояльцев отеля, то ли вернувшихся с ночной прогулки, то ли собиравшихся уходить… а я держала в руках, пожалуй, самый таинственный и дорогой бриллиант в мире. Но дело не в его материальной стоимости, даже не в красоте и необычности, не в исторической ценности, а в моих ощущениях.

Они встретились — мое «чужое» сердце и это алмазное, две половинки того, что столько столетий берегли Хранители, ради чего не пожалели своих жизней.

Малейшее движение шкатулки в моих руках вызывало полет крошечных световых бликов по стенам комнаты. Я снова попала в сказку…

Я вскинула глаза на Амриту, словно спрашивая, можно ли взять в руки это чудо. Та кивнула.

Я осторожно коснулась пальцами бриллианта, он был теплым! Умом я понимала, что это из-за жары, что я просто сильно волнуюсь, но мое сердце твердило, что и алмазное теплое, потому что живое.

Я вынула бриллиант из шкатулки. Мы с ним были единым целым — алмаз и я.

Борясь с желанием просто прижать камень к сердцу, я посмотрела на Амриту.

— Куда вы его теперь денете?

Та вздохнула:

— Я не знаю, что с ним делать, это тебе решать.

Я не успела ужаснуться перспективе распорядиться этим чудом, как мой язык уже выдавал ответ:

— Его нужно вернуть на место, где хранился…

Я не сказала «в Тадж-Махал», потому, что пришло еще одно озарение (господи, сколько же их сегодня!).

Сбежавший охранник Девдан тогда на пляже Чоупатти не сказал толком ничего, вернее, я ничего не поняла из его слов. От Кадеры я знала, что Мурти и Девдан что-то охраняли ночью по просьбе Сатри. Сразу после этого исчезли все трое — и сам Сатри, и оба парня, а потом один из них был найден мертвым в Джамне. Не требовалось большой сообразительности, чтобы связать эти события воедино и привязать к камню.

Я решила, что Девдан с товарищем охраняли Сатри, когда тот опустошал тайник, потому они и сбежали. Но Девдан ни слова не сказал о Сатри, вернее, не сказал, что охранял именно его, кроме того, рассказ этот никак не вписывался в реалии Тадж-Махала, я тогда даже заподозрила, что охранник лжет, или это вообще не Девдан.

Девдан стоял в восточной башенке и следил, когда часовые Тадж-Махала появятся на стене. Восточная башенка насторожила меня еще тогда в Чоупатти, но теперь стало все ясно.

Амрита сказала, что Шах-Джехан понимал, что усыпальницу рано или поздно вскроют, для людей нет ничего святого. Потому его разумная дочь спрятала алмаз в другом месте. Сейчас я вдруг поняла в каком!

— Вы ведь не зря тогда встретились нам у усыпальницы Сати возле Западного входа в Тадж-Махал? Потому что алмаз хранился там, да? Не в усыпальнице Мумтаз и Шах-Джехана, а у первой Хранительницы, у Сати?

Амрита кивнула, ее глаза блестели.

— Вы никому не открыли место тайника, но достали алмаз сами, а Девдан и Мурти вас охраняли. Но потом они пропали. Мурти тоже вы убили?

— Кого, охранника? Зачем, они же ничего не подозревали. Один просто подрался и его столкнули в воду, а второй испугался, решив, что это месть умершей Сати, и скрылся. Он жил в Сакинке, Джая с ним виделась.

— Но почему он сбежал, когда мы разговаривали в Чоупатти?

— Кто разговаривал?

— Я беседовала с ним в Чоупатти, и, увидев кого-то, Девдан сбежал. Когда на следующий день я попыталась его разыскать, на меня напали люди, нанятые Томасом Уитни.

Амрита пожала плечами:

— Если и сбежал, то с алмазом и со мной это не связано.

— Попробую поверить, — пробурчала я себе под нос, но Амрита услышала.

— Я убила только Санджита, если бы он просто отдал алмаз, то был бы жив. Он знал, что за кражу этого камня грозит смерть, и сознательно организовал налет на дворец.

— Что теперь будет с алмазом? — Мне просто не хотелось продолжать разговор об убийствах, держа в руках такое чудо.

— Это тебе решать, ты же Хранительница, — снова повторила Амрита.

— Вы хотели вернуть его на место. Почему не вернули?

— Там все закрыто, после скандала с поисками в нижней галерее Тадж-Махала проверили все входы вокруг и запечатали. В том числе закрыли усыпальницу Сати. Я не знаю, что делать. Я принесла алмаз Джае, но она тоже не знала. Мы решили сказать правду тебе, чтобы ты и решила…

Только этого мне не хватало!

— …После того, как пройдешь обряд.

— Какой еще обряд?!

— Сейчас у тебя просто сердце Тадж-Махала, но ты должна стать Хранительницей.

— Никому я ничего не должна!

Что значит стать Хранительницей? Джая погибла, Индира Ратхор, чье сердце пересажено мне, убита, переломана судьба и самой Амриты. Я не хочу хранить алмаз и тайну сердец, я хочу просто жить. Или не жить совсем, это уж как получится, я же понимаю, что едва ли удастся спрятаться от бдительного ока спецслужб после всего, что случилось.

Амрита ушла за моими новыми документами, а меня попросила не высовывать носа из номера. Я и не собиралась.

Убедившись, что моя новая наставница ушла, я достала из маленького кармашка сумки флешку и открыла информацию на экране. В свете последних событий и новых знаний мне стоило еще раз посмотреть материалы, полученные у Тапара. А если честно — мне просто хочется понять, что же такого было в этом Сатри, что такая самодостаточная красавица, как Амрита, ради него могла пойти на преступление. Для нее отдать алмаз — страшней собственной гибели.

Изучая видео в Агре, я искала, прежде всего, данные, позволяющие понять, как труп попал на саркофаг Мумтаз и вообще в подземную галерею. Нашла доказательства склейки видео и этим удовлетворилась. Труп не рассматривала и вырезанное сердце тоже.

Просто просмотрела видео, где Сатри уже мертв, стараясь не думать о том, чьих это рук дело.

Что-то насторожило сразу. Интуиции, как известно, надо доверять. Подсознание может уловить куда больше, чем самый тренированный мозг. А интуиция мне подсказывала, что что-то не так…

В Гугле я уже видела прижизненные фотографии Сатри, на них он, как правило, был окружен поклонницами или просто «подругами». Хамид Сатри при жизни был хорош собой, даже очень. Из тех, кто следит не только за своей внешностью, но и за здоровьем. Наверняка посещал спортзал и массажиста, загорал и правильно питался. Это не слишком вяжется с образом игрока, просиживающего ночи в казино, хотя бывают и такие.

Ни одной фотографии с Амритой Ратхор я не нашла. Стеснялся того, что любовница старше на пятнадцать лет? А ведь она любила его по-настоящему.

Женщина-загадка любила пустышку… Эта любовь для меня непостижима.

Понимала ли она, что он приговорен и чатристами, и Хранителями? Наверняка.

Знала ли, что это ее сын расправился с ним? Тоже знала.

Более того, Амрита простила и мерзавца-любовника, и сына. Явно простила.

Ричардсон прав — я ничего не смыслю в любви, не понимаю, что можно ради нее совершить, а что нет. Уничтожить весь мир, как Эдвард, я бы не смогла. А простить, как Амрита? Я вдруг сознаю, что Амрита в краже алмаза винила себя, а Сатри — в гибели Индиры.

Я уже заношу руку, чтобы закрыть видео, но что-то останавливает.

Труп Сатри лежит подле саркофага Мумтаз, на самом саркофаге вырезанное сердце. Кажется, на этой картинке я изучила каждый миллиметр, ничего нового. Нового ничего, а примечательное есть! Киран Шандар описывал лужи крови, другие журналисты повторяли за ним. Но луж в кадре нет. Кровь есть, но вовсе не потоки.

Я видела, как выглядят халаты хирургов после операций на открытом сердце. Вырезать у человека сердце и при этом не пролить ни капли крови невозможно!

У живого человека. Но если человек мертв…

Я стискиваю руками голову, пытаясь осознать этот факт. Сингх не вырезал сердце у живого Сатри, тот был мертв! Но зачем он признался?

Хотя в чем? Подтвердил, что вырезал сердце и положил на саркофаг.

Кто же убил Сатри? И как?

Открыв медицинское заключение о смерти в материалах дела из папки, я буквально впиваюсь в него глазами. Вот оно! Причина смерти: остановка сердца. В скобках: сердце вырезано. И ни слова о том, что в него стреляли, били или травили. От чего же умер Хамид Сатри?

Закрыть ноутбук не успеваю — в комнату входит Амрита. Скользнув взглядом по экрану, она плотно закрывает дверь и кладет передо мной документы.

— Вот твои документы. По ним сможешь улететь в Европу. — И кивает на ноутбук, из которого я с опозданием вынимаю флешку: — У Тапара купила?

Так вот кто был третьим кроме Шандара и меня. Но вопрос меня настораживает.

— Это фальшивка?

Амрита усмехается:

— Нет. Тапар фальшивками не торгует. Склейку заметила?

— Давно. Но сейчас увидела еще кое-что.

Она смотрит на меня с интересом, и я понимаю, что Амрита знает, когда и как умер Сатри.

— От чего он умер? Сердце ему вырезали уже мертвому.

— Как ты догадалась?

— Крови слишком мало.

Амрита кивает:

— А ты умней, чем я думала. Он умер от страха. Хотя его все равно казнили бы.

Приходит мой черед удивляться:

— А вам откуда это известно?

— Был еще один лист — с точным указанием времени и причины смерти. Я встретилась с врачом, и он сказал, что к моменту символической казни Хамид был уже полчаса как мертв. Слишком испугался.

Она садится ближе к ноутбуку и вставляет флешку снова.

— Посмотри, видишь на полу осколки? Никто не понял, что это такое.

Да, на полу действительно было какое-то стекло, но видно плохо.

Амрита увеличивает изображение.

— Это остатки стеклянного сердца — точной копии алмазного. Я знаю потому, что сама заказывала эту копию для Хамида.

— Зачем?

— Только я знала, как выглядит алмаз, он надеялся обмануть кредиторов, показав им фальшивку, но не рискнул. Прилетевший из Лондона представитель сразу понял, что его дурят, тогда мне и пришлось нести Хамиду настоящий алмаз. Остальное ты знаешь…

— То есть вы с самого начала знали, что Раджив не убивал Сатри?

Амрита изумлена:

— Конечно, нет. Хотя очень этого хотел бы.

Хотеть и убить не одно и то же…

Ну все, теперь все встало на свои места. Мне бы теперь перетерпеть ночь, а завтра утром меня ничто не удержит в объятиях Индии.

Я принимаю душ, а дальше думаю, чем бы заняться.

Телевизор смотреть не хочется, местные новости меня не интересуют, и я снова берусь за комп.

Что было бы, не открой я лэптоп?

Теперь я не верю никому и сажусь за лэптоп с твердым намерением разузнать подноготную всех, с кем только сталкивалась в последние недели. Об Уитни я знаю уже достаточно, об Эдварде ничего нового узнавать не хочется, поэтому я набираю имя Калеба Ароры. Конечно, не только Гугл и не только доступные сайты, не зря же в лэптоп вставлена моя флешка из пряжки сумки.

Через минуту я уж откровенно чертыхаюсь сама на себя: как можно было не проверить человека, доверившись только рекомендации Ричардсона? Но я не проверяла именно из-за этой рекомендации. Мало ли кому Эдвард мог поручить заботу о моей безопасности.

Калеб Арора очень богат, подозрительно легко продвигался по службе, начинал которую… в Пакистане. Но меня интересуют его частые полеты в Лондон. Не всегда прямо из Мумбаи и прямо в Хитроу, иногда через Париж, Брюссель или даже Испанию, но почти всегда конечная остановка — столица Британии. Зачем он летал? Готовил теракт?

Пресса сообщала, что в пригороде Лондона найдена целая база подготовки, на которой зал выставки воссоздан до мельчайших деталей. Вот почему террористы даже в темноте двигались уверенно, я права — все было отрепетировано.

Не работа ли это Калеба Ароры?

Но зачем ему налет на Букингемский дворец? Только ради алмаза? Бриллиант можно было похитить после выставки или хотя бы в другой день. Этот вопрос так и остался без ответа, а вопросы без ответа я очень не люблю.

Арора так часто бывал в Лондоне, что полюбил «Макаллан» и сигары?

Этот вопрос заставляет меня набрать еще одно имя — Чарлз Престон.

Вскоре я многое знаю о Чарлзе Престоне и его предках. Знай я это раньше…

Но завершить розыски не удается, мне пришло письмо, причем на адрес, который я предпочитала никому не давать.

«Мисс Макгрегори, видели ли вы последние новости? Советую посмотреть». Калеб Арора!

Я включаю телевизор. О, господи!

Волнения в Агре переросли не просто в бунт, Тадж-Махал захвачен террористами, там большое число заложников, в том числе съемочная группа фильма «Тадж-Махал». Террористы пока не выдвигали никаких требований, но сообщили, что заминировали комплекс и при попытке штурма Тадж-Махал будет взорван.

Тут же приходит второе сообщение:

«Условие освобождения заложников и разминирования Тадж-Махала простое — вы привозите алмаз «Тадж-Махал». Если это не будет сделано до рассвета — комплекс взлетит на воздух вместе со всеми, кто в нем находится».

И третье письмо:

«Дайте знать, что вы прочли, и поторопитесь».

Я ищу новости в Гугле и убеждаюсь, что это правда — в Тадж-Махале собраны оставшиеся в живых члены группы и еще много совершенно непричастных ко всем событиям людей. Женщины, дети, старики…

— Амрита… — окликаю я свою спасительницу, — посмотрите, что творится в Агре.

Сначала я показываю новости, а потом просто открываю почту и демонстрирую одно за другим послания Ароры.

Гадать, как он меня нашел, нет смысла, сейчас это возможно, несмотря ни на какие слои защиты. У Ароры тоже есть хорошие айтишники. Сейчас главное — понять, насколько серьезна угроза и что делать. Амрита потрясена:

— Все-таки решился, мерзавец.

— На что решился?

— Знаешь, зачем ты нужна чатристам?

— Найти алмаз сердцем.

— Ты лучший сыщик Британии? Почувствовать — да, но им нужны сердца Тадж-Махала. Оба сразу. Твое нужно, чтобы принести жертву богине.

Две недели назад я бы просто закивала, мол, ага, ага… но теперь, столько пережив и узнав, отношусь ко всему несколько иначе.

— Зачем им такая жертва?

— Если ее принести сегодня до рассвета, Тадж-Махал станет храмом богини Кали. Я не против Кали, но только не там. Если ты отдашь алмаз и погибнешь, то так и будет.

Опять этот мистический бред про синюю богиню!

— Тебя привезли из Лондона не только ради поисков алмаза, но и ради твоего сердца. Санджит должен был захватить на выставке кроме бриллианта и тебя. Индира была смертельно ранена при такой же попытке захватить ее. — Амрита хмуро смотрит на меня.

Я не могу поверить, но перед глазами словно кадры хроники мелькают события последних недель.

Я попала на выставку не случайно, и Санджит отирался рядом тоже не из простой симпатии? Конечно, ведь пригласительный билет мне вручил Эдвард… Вспомнился крик «Не та!» и что захватили телеведущую, похожую на меня внешне. И куртки на нас с ней были почти одинаковые…

Я никогда не верила в мистику, но этой самой мистики оказалось слишком много вокруг. Сердце Хранительницы и алмазное сердце Тадж-Махала словно магнитом притягивали людские смерти. Становится страшно даже мне. Но сейчас от этих двух сердец зависят жизни заложников.

— А как же Орден Хранителей, он не может помешать?

— Ордена больше нет. Только мы с тобой. У тебя оба сердца, а я знаю еще немало тайн, кроме тех, что уже сказала.

Амрита сидит без движения, хотя она могла броском оказаться у двери раньше, чем я выйду, я чувствую, что мешать женщина мне не будет. Мне предстоит решать, как быть, что выбрать, чем пожертвовать. В Тадж-Махале заложники, их много. Чатристы требуют меня и алмаз. Если я не принесу его до рассвета, Тадж-Махал будет взорван, а люди расстреляны. Если принесу… Никакой гарантии, что трагедии не произойдет. И все же это единственный шанс спасти заложников.

— Плевать на всю мистику, нужно отвезти им алмаз, чтобы спасти людей.

— Я не пущу тебя, ты никого не спасешь, но погибнешь сама и погубишь алмаз.

Я не хочу говорить о том, что даже спрашивать ее не намерена. Вот она шкатулка, вот я. И никто не сможет помешать мне взять эту коробочку и отвезти чертову Ароре, чтобы отпустили заложников и убрались из Тадж-Махала.

У человека опасные точки не только на стопах, но и на голове и шее. Если нажать в определенном месте на сонную артерию, то человека можно вырубить на несколько минут. Этого мне хватит, чтобы связать Амриту и заткнуть ей рот. А потом пусть делает, что хочет. Важно только не перестараться, чтобы обморок не оказался слишком долгим или глубоким, не то можно превратить жертву в растение или вообще убить.

Я осторожно захожу сзади, делая вид, что хочу взять одежду и…

Она обмякла в моих руках очень быстро. У сильной женщины низкое артериальное давление? Но размышлять над проблемами здоровья Амриты Ратхор мне некогда, нужно поскорей ее связать… Возникает проблема — я усаживаю ее, совершенно обмякшую на стул, это нужно, чтобы не было притока крови к голове, иначе слишком быстро очнется, но заткнуть ей рот не решаюсь. Амрита дышит ртом, похоже, у нее насморк, заклеенный рот может привести к гибели. Ладно, кажется, она в достаточно глубоком обмороке, чтобы не создавать проблемы несколько минут.

Нужно торопиться.

Узел на руках покрепче, таким связывают спецназовцы, сами руки заведены назад за спинку стула. Здесь тоже проблемы, ведь отель индийский, нормальной мебели нет.

Я рывком стаскиваю с себя камиз и надеваю рубашку, шальвары тоже меняются на обычные джинсы — в случае опасности лучше быть в привычной для себя одежде.

— Джейн… — вдруг тихо зовет Амрита.

Я резко оборачиваюсь. Когда она успела прийти в себя?! Но думать об этом некогда.

— Джейн, документы, парик и деньги.

Амрита права, без всего этого я до аэропорта Варанаси не доберусь, не только до Агры.

— Возьми золотую карточку, на ней сумма больше. Код…

— Я верну.

— Не вернешь, но это не важно.

Меня охватывает почти ярость. Она не верит?

— Амрита, я попытаюсь убедить вашего сына простить вас. И скажу внизу, что вам нужна помощь, они развяжут руки.

— Нет необходимости. — Она вытягивает руки вперед, играя кистями, чтобы восстановить кровообращение.

Я же связала?!

Несколько мгновений мы смотрим друг на друга. Я пытаюсь сообразить, что произошло. Женщина, которая водит машину, как гонщик-чемпион, способная ударом кинжала убить здорового мужчину и развязать руки, связанные секретным узлом, не могла не оказать мне сопротивления. Но не оказала, она позволила с собой справиться. Значит, все было продумано? И что же дальше?

— Ты погубишь и себя, и алмаз, — повторяет Амрита.

— Зачем он нужен, если погибнут люди? Как я смогу жить, зная, что могла кого-то спасти, но не сделала этого?

— Жить? Ты надеешься, что тебе дадут еще одно сердце взамен того, что есть сейчас?

Нельзя долго беседовать с Амритой, возможно, она всего лишь тянет время или готовится напасть. Я требую:

— Ключи от машины?

— Тебе не стоит садиться за руль, ты плохо водишь.

— Ключи!

— В сумке.

Амрита позволяет достать ключи и все же советует:

— Не верь чатристам, они обманут.

— У меня нет времени на сомнения.

Его действительно не было.

А вот возможность остановиться и спастись оставалась.

В сумке документы на имя Анны Джеймс, денег на счете немало, хватит не только на билет до Лондона, но и недурную жизнь какое-то время.

Выбор у меня невелик — неизвестность в Агре, ведь я не знаю, что именно нужно чатристам от меня. Или спокойствие в Европе, пусть даже не в Лондоне. Риск быть выпотрошенной, как Сатри, или забота тетушки Элен, которая обожает печь вкуснейшие пироги и придумывать соусы для пасты. Хаос взбудораженной Агры, из которой мне с трудом удалось удрать, или организованность старушки Европы.

Но был еще один аргумент — заложники и Тадж-Махал. От меня зависели их жизни и само существование Восьмого чуда света.

Однако Амрита сказала:

— Не верь чатристам, они обманут.

Чатристом был Санджит, который обманул даже лондонскую полицию, считавшую его жертвой налета, а не организатором.

Чатрист Калеб Арора обманул меня.

Чатристы убили Сатри, обманом выманив его в Индию.

Чатристы обманули Эдварда Ричардсона, а сам Эдвард, работавший на чатристов, обманул меня, заставив работать на них же.

Чатрист Раджив Сингх…

Амрита Ратхор права — нельзя верить чатристам.

— Джейн, еще два слова…

Ей не удастся меня ни в чем убедить, хватит с меня разных страшилок. Я улечу в Дели, только бы штурман или пилот ни с кем не поссорились или не уселись на всю ночь смотреть новости из Агры. В Индии такое возможно.

«Тата Ария» мчится из Варанаси в Агру на огромной скорости, несмотря на ночь и полное отсутствие освещения дороги. Видно только то, что освещают в темноте фары.

За рулем Амрита Ратхор, ей привычна большая скорость, женщина ведет машину уверенно. При этом она умудряется достать телефон и набрать чей-то номер. Именно набрать — Амрита, как и я, ничего не записывает.

В трубке раздается:

— Слушаю…

Этот голос мне хорош знаком — Калеб Арора собственной персоной.

— Я везу и алмаз, и девчонку. До рассвета успеем.

— Амрита? Джейн у тебя?

— Да.

— Это ты вытащила ее?

Амрита довольно хмыкает:

— А ты предпочел бы ее гибель у идиотов Ваданта? Будем подъезжать — позвоню.

Повернувшись ко мне, она складывает большой и указательный палец в кольцо:

— Все в порядке.

Я лишь киваю и откидываюсь на спинку сиденья.

Остается только смотреть в темноту и размышлять, что такое вообще порядок.

В индуистских религиях и у буддистов порядок — это дхарма, всемирный закон, по которому живут и люди, и боги, и все сущее. У каждого человека в его нынешней жизни есть карма — этакая сумма наказаний или поощрений за предыдущие жизни. Чем лучше вел себя в предыдущих жизнях, тем лучше карма и условия существования в этой. Конечно, эти рассуждения слишком упрощены, но суть не меняется: чем старательней соблюдаешь законы дхармы, тем лучшую карму получишь при следующем перерождении.

Мне не хочется думать о том, как достичь просветления (мне это не грозит), о возможности прервать цепь перерождения смертью в Варанаси, вообще о дхарме и карме. Я пытаюсь понять, что такое порядок. То, что хорошо для одного, может быть плохо для другого.

Я еду с Амритой в Агру, чтобы отдать чатристам алмаз. Она была против, но потом решила пожертвовать бриллиант в попытке спасти заложников. Одновременно Амрита намерена спасти меня заявлением, что Викрам Ратхор никакое сердце мне не пересаживал, мол, вскрыл и понял, что обойдется. Потому у меня все так здорово, никаких иммунодепрессантов не понадобилось, сердце осталось собственное.

На мгновение я даже верю в эту бредовую идею, но лишь на миг. В следующий я вспоминаю ощущение булыжника, ожившего только здесь, в Индии, а еще то, каково это — чувствовать себя после пересадки во время многочисленных процедур. Но с Амритой не спорю, пусть везет меня и алмаз к Ароре, там будет видно…

Я не верю никому, и Амрите Ратхор тоже.

Она решила мне помочь, только когда я выяснила нечто недоговоренное.

— Мне должны вырезать сердце, как и Сатри? Это жертва?

Амрита удивилась:

— Вырезать сердце? Нет. Ты, как Хранительница, должна принести в жертву алмазное.

— Как? — Я не сразу поняла, зачем все это и чего она так боится, если убивать меня не собираются.

— Ты должна посвятить алмаз богине Кали, а с ней и весь Тадж-Махал, а потом…

— Что потом?

— Алмазы горят, если их сильно нагреть.

— И?

Она изумлена моей непонятливостью и повторяет:

— Алмаз сгорит, Тадж-Махал станет храмом богини Кали, а ты — чатристкой.

Я ворчу:

— Никем я не стану…

— Не станешь, — соглашается женщина. — Я этого не допущу.

Амрита не говорит еще одного, что я поняла и без ее слов: она решила заявить, что, поскольку у меня не сердце Мумтаз, последней Хранительницей и обладательницей такого сердца была она сама. Значит, и жертву приносить тоже ей. Она не понимает, что мне сделать это проще. Алмаз, конечно, великолепен, и будет жаль отдавать его чатристам, но жизни заложников куда важней.

— Амрита, Тадж-Махал как посвятят Кали, так можно и перепосвятить обратно. Я никакой чатристкой не стану все равно. А алмаз… Его очень жаль, но могут погибнуть люди… много людей…

Она снова кивает и упрямо твердит:

— Ты не знаешь, как они привязывают к себе. Тебя, как Раджива, вынудят совершить преступление.

Оправдывает сына? Похоже…

— И не забывай, что у тебя сердце Мумтаз.

Господи, как мне надоела эта мистика!

Мы едем по ночной Индии из города смерти Варанаси в город любви Агру, от главного крематория страны — гаты Марикарника — в главный памятник любви — Тадж-Махал, чтобы принести богине смерти Кали в жертву символ любви. Я размышляю над всей цепочкой событий, приведших к этой абсурдной ситуации.

Чтобы вернуть свои долги, Хамид Сатри убедил Амриту Ратхор достать из тайника алмаз, якобы лишь показать Уитни. Но стоило заполучить бриллиант, кинул всех и, прежде всего, Амриту. Поняв, что алмаз снова уплыл из рук, чатристы отправили на розыски неверного любовника и похитителя бриллианта саму Амриту. Смерть ей теперь грозила с двух сторон — от Хранителей как предательнице идей и от чатристов, когда бриллиант найдет, как свидетельнице. Чтобы спасти мать от первых, Раджив пошел в чатристы и устроил погребальный костер в Варанаси.

Но Сатри не такой уж глупый, если прятался почти год в Лондоне. Тогда к поискам решили привлечь Индиру Ратхор, но девушка оказалась кремень, оставшись на позициях Хранителей и заплатив за это своей жизнью, правда, подарив при этом жизнь мне.

Викрам Ратхор помог «исчезнуть» Амрите, а за мной началась слежка. Если бы не удалось найти Сатри европейскими методами, пришлось бы привлекать мое сердце. А еще я нужна, чтобы запалить костер, в котором сгорит любовь в виде бриллианта в форме сердца.

Найти в Лондоне человека удалось с помощью Эдварда Ричардсона, у которого смертельно больна жена. За обещание спасти Энни Эдвард пожертвовал всем, и мной в том числе. Или он знал, что мое сердце чатристам нужно только как детектор? Думаю, не знал, но ему было все равно.

У чатристов почти получилось, но тут вмешалась Амрита и все им испортила. Вернулись к плану Б — сердце отправили искать меня. Мне бы сразу обратить внимание на нелепость поведения окружающих — излишнюю заботу, высокую зарплату за безделье, щедрость в средствах на карточках и выборе отелей… Но я совершила ошибку — посчитала всех душками и расслабилась.

И все равно во всем этом были две огромнейшие логические дыры — налет на Букингемский дворец и религиозные столкновения в Агре.

И в том, и в другом случае я сама оказалась участницей событий и убеждена, что ни религия, ни мистика здесь ни при чем! Чтобы похитить алмаз «Тадж-Махал», вовсе не обязательно устраивать налет на Букингемский дворец в присутствии королевы. Налет был нужен ради чего-то другого.

И волнения в Агре не просто спровоцированы, Шандар прав — они кем-то оплачены.

Ричардсон всегда твердил, что террористы — это те, кого используют. Я с ним согласна и уничтожала тех, кто использовал. А здесь невольно стала им помогать. Хитрый ход — использовать Эдварда и меня. И чем дольше я размышляла над тем, кто и как это сделал, тем хуже себя чувствовала.

С событий сдувалась мистическая и террористическая пена и оставалась голая страшная политика, которой не важны чьи-то жизни, алмазные сердца или вера в любовь.

Арора демонстрирует свою власть в Агре от самого въезда в закрытый полицией город — нас не просто пропускают, но сопровождают до ворот осажденного Тадж-Махала.

И там я вижу того, кого меньше всего ожидала увидеть в бунтующей Агре перед захваченным Тадж-Махалом, — мистера Чарлза Престона собственной персоной!

— Джейн, боже мой, что творится?! Там внутри наша группа. Алисия…

— Алисия погибла.

— Я знаю… Какой ужас! Джейн, людей надо спасти, отдайте им алмаз.

Я прищуриваю глаза:

— Мистер Престон, откуда вы знаете, что алмаз у меня?

Его взгляд становится жестким, уже без всякого слезливого причитания Чарлз Престон твердо советует:

— Делайте то, что вам говорят, мисс Макгрегори!

Ответить я не успеваю потому, что вижу еще одного человека, о котором не позволяла себе даже думать, — Арора прислал за алмазом Раджива Сингха! Амрита замирает, как перед броском, пытаясь при этом заслонить собой меня. Но Раджив коротко требует:

— Нет, только Джейн.

Во взгляде Престона сквозит насмешка. Все эта сволочь знала, причем с самого начала! Потому он и вез меня в Мумбаи сам — чтобы не сбежала.

Вот теперь я прекрасно понимаю, что обратно живой не выйду. Если меня не убьют чатристы, то отправят на тот свет люди Престона. Но теперь это уже не важно, потому что мы идем по территории Тадж-Махала и чем ближе к усыпальнице, тем отчетливее слышны голоса отчаявшихся людей, запертых там. Моя жизнь не такая уж большая плата за их жизни.

Сердце Индиры дало возможность прожить еще год, за этот год я поняла многое — не все люди одинаковы, нельзя забывать прошлое, каким бы оно ни было, но главное — я поняла, что любовь все-таки существует, и не важно, кого именно ты полюбила, главное, что она есть в твоем сердце. Даже сейчас, на краю гибели, сердце Индиры билось ровно и уверенно, оно давно перестало быть булыжником, это означало, что я поступаю правильно. Мы с ним поступаем правильно.

— Джейн, — тихо произносит Раджив, — будь осторожна и внимательна. С тобой все будет хорошо.

Я не отвечаю. Мне трудно даже смотреть на человека, которого я полюбила и который оказался в числе тех, кто меня использовал…

Нет, об этом лучше не думать.

Меня нарочно проводят мимо сидящих на полу захваченных людей — их темные силуэты выделяются на фоне белых стен Тадж-Махала даже ночью. Впрочем, скоро рассвет.

Мы спускаемся в подземную галерею и входим в помещение, где саркофаги. Это место мне хорошо знакомо. А там… Знакомые лица — Калеб Арора в каком-то роскошном одеянии, в тюрбане и со множеством украшений, Салман Кадера тоже в парадной форме, но более скромной, и… Эдвард Ричардсон уже не при параде. Еще трое каких-то важных мужчин и три охранника.

Ричардсон делает движение ко мне, но его останавливает один из охранников. Похоже, Эдвард здесь не самый почетный гость.

Незнакомцы разглядывают меня с любопытством. Я предпочла сменить шальвар-камиз на европейскую одежду, правда, рубашка выпущена поверх джинсов.

На саркофаге Мумтаз устроено подобие жертвенника — стоит большое изображение богини Кали и сложено уютное «гнездышко» для алмаза.

— Вы хотели побывать здесь, мисс Макгрегори? — Арора обводит помещение рукой. — Мы выполнили ваше желание.

Его голос насмешлив, а тон слегка вызывающ. Я понимаю — обманул агента британской разведки, такое не каждый день случается.

— Вы ведь не подозревали, что так ценны для нас, правда? Но справились со своим предназначением — доставили в Агру и алмазное сердце, и собственное.

Я пожимаю плечами:

— Оно не мое.

— Ах, да… Это сердце Мумтаз, так считают Хранители? Амрита и Джая рассказали вам о Хранителях?

Я выдаю свою коронную фразу:

— Я в мистику не верю!

Незнакомцы переглядываются и перешептываются, Кадера смотрит с тревогой, а Ричардсона и Раджива мне не видно, они сзади. Арора с удовольствием смеется:

— Тем лучше. Давайте алмаз.

— Сначала освободите людей, которые наверху.

— Мисс Макгрегори, на это уйдет время, а мы должны успеть до рассвета. Если мы не совершим обряд до первых лучей солнца, то освобождать будет просто некого.

— Но вы же в силах отменить этот приказ. Отмените приказ — и получите алмаз.

— Я получу его в любом случае, но у меня нет времени, совсем нет.

Он делает знак, и троица начинает какой-то обряд.

Возможно, он прав — вот-вот рассветет, но я вспоминаю слова Амриты «не верь чатристам, они обманут» и требую:

— Отпустите людей.

Он шагает ко мне, протягивая руку:

— Дайте алмаз.

А я вдруг думаю, что Амрита права, жертвой синей богини могу оказаться не только я, но и все, кто сейчас сидит в Тадж-Махале под дулами автоматов в надежде на спасение. Кали любит жертвы, почему бы не принести их много? На что они надеются? Сожгут алмаз, расстреляют людей, но они явно не намерены гибнуть сами. На что вообще рассчитывают чатристы? Даже если никого не убьют, сам захват Тадж-Махала серьезный теракт, сколь же высоких покровителей нужно иметь, чтобы выйти сухими из воды после такого.

И я вдруг понимаю, какого ранга эти покровители!

В помещении невесть откуда появилась еще одна фигура, в отличие от остальных, этот человек в плаще и лицо его спрятано под капюшоном. Но запах… Я поворачиваюсь в сторону таинственной фигуры:

— Мистер Престон, а вы можете гарантировать, что заложники будут отпущены?

— Откуда?..

— Откуда я узнала, что это вы? Запах «Макаллана» и сигар. Вы пили его и в кабинете Калеба Ароры, когда убили Томаса Уитни. Пришлось после того поинтересоваться вашим прошлым и некоторыми вашими делами. Господин Престон, прикажите освободить заложников, и я отдам алмаз.

В небольшом замкнутом помещении, где собрались одиннадцать человек, тяжело дышать. Если они еще и устроят костер перед богиней при помощи жидкости для розжига, боюсь, приказ отдавать будет некому.

Но ни Арору, ни остальных это не беспокоит, как же — карма или дхарма…

А меня беспокоит. Пусть сначала освободят заложников, в противном случае действительно может случиться беда.

Престон не отвечает, а Арора делает еще один шаг ко мне, в его голосе уже жесткий командный тон:

— Алмаз!

Молитва на мгновение сбивается, но тут же затягивается снова.

Бриллиант лежит в левом кармане рубашки — алмазное сердце рядом с живым. Я не успеваю ответить, хотя отвечать уже нечего.

Выстрелы следуют один за другим — первым стреляет Ричардсон в Арору. Одновременно Кадера и Сингх в охранников. В ответ Эдварда прошивают сразу две очереди. Стрельба в замкнутом пространстве опасна гибелью от рикошета, но сейчас об этом не задумывается никто. В смертельной опасности все.

Но меня ужасает другое — Ричардсон попал в Арору по крайней мере трижды. У главы чатристов на груди расплывается кровавое пятно, но он не просто держится на ногах, а делает еще шаг ко мне с кинжалом в руке. Раджпутский кинжал — оружие страшное. И сейчас этот кинжал в мою сторону протягивает рука зомби — как иначе назвать человека, который давно должен был упасть замертво? Стеклянные глаза и рука с клинком, направленная к моему сердцу…

На мгновение я в ужасе замираю. Такого не увидишь даже в самых крутых боевиках.

Но у меня тоже раджпутский кинжал, тот самый, что мне подарил Калеб Арора в первый день моего пребывания в Мумбаи. Я поворачиваюсь и выбрасываю вперед правую руку. Они встречаются одновременно — его кинжал с алмазным сердцем у меня на груди и подаренный им кинжал с его сердцем.

Раджпутский кинжал нельзя остановить рукой, нельзя перехватить эту руку за запястье, рукоять не позволит. Я не пытаюсь остановить его клинок, а он режет руки о защитные пластины рукояти моего. Но это не все. Я никогда не убивала жестоко, всегда старалась, чтобы смерть была легкой, но сейчас с усилием поворачиваю кинжал в груди Ароры. Передо мной ярый последователь богини смерти, которая вполне способна не только удержать его на ногах после трех выстрелов, но и помочь подняться с клинком в груди.

Арора все же падает, увлекая меня за собой. Я едва успеваю отпустить рукоять кинжала, чтобы не рухнуть вместе с Аророй. Острие его клинка разрезало рубашку на моей груди и поцарапало кожу, но не больше — мое сердце спасено алмазным, кинжал соскользнул по нему.

Убиты Арора, Ричардсон и трое охранников. Кадера и Раджив явно ранены. Я, кажется, тоже, помимо следа от кинжала Ароры рикошетом задета рука. Убит и один из читавших молитвы. Зато два других демонстрируют удивительное проворство. В руках у старичка факел, который тот намерен метнуть в… бутылку с горючей смесью! Погибать так всем сразу.

Но он не успевает — брошенный Сингхом кинжал не позволяет ему это сделать.

Другой чатрист берется за Кадеру. Второе ранение Салмана смертельно. Теперь я понимаю, что это никакой не старик, он силен как бык и прекрасно владеет оружием. Слава богу, в его руках нет пистолета, но он и кинжалом может покромсать на куски. А у Раджива кинжала нет, он его уже метнул.

В ход идет подвернувшийся под руку посох. Удары и ложные выпады следуют один за другим. Противники достойны друг друга, за какие-то мгновения они обмениваются серией таких ударов, какие могли бы свалить с ног хороших бойцов. Оба действуют как профессионалы.

Престон тоже больше не стоит столбом. Он прятался, пока свистели пули, опасаясь попасть под рикошетную, но теперь, когда Раджив и лжемонах бьются без огнестрельного оружия, решил, что пора включиться в драку и ему.

Престон пробирается к саркофагу Шах-Джехана. Только теперь я замечаю, что тот слегка сдвинут с места, вероятно, там тайный ход. Вот как когда-то принесли сюда Сатри, и откуда вдруг появился сам Престон!

Рядом со мной лежит пистолет Ричардсона, неизвестно, есть ли в нем пули, но выбирать не приходится.

— Эй!

Престон поднимает голову на мой оклик и на мгновение замирает. Он уже отодвинул саркофаг достаточно широко, еще чуть и скользнет вниз. Пока я доберусь, ход будет закрыт. Мало того, он положил в стороне какую-то коробку. Взрывчатка!

Престон уже готов нырнуть в ход, когда мой палец все же нажимает на курок. Потом еще и еще раз. У Ричардсона в его «Зиге» было шесть пуль, а использовал он всего три. Три другие пригодились для Престона. Хватило бы и двух. После первой Престон оседает, изумленно глядя на меня. А я жалею третью пулю, теперь мне нечем помочь Радживу. Однако Сингх справился сам — я не видела как, но его противник свалился со свернутой шеей.

Я не представляю, сколько прошло времени, в результате мы стоим в окружении двух саркофагов и десяти трупов. Раджив ранен, я тоже, но это не смертельно. Ричардсон буквально изрешечен, Кадера тоже получил три ранения и смертельный удар. На Арору я стараюсь не смотреть.

Престон с простреленной головой лежит возле саркофага у приоткрытого подземного хода. Три лжемонаха лежат по разным сторонам.

Я киваю на последнего со свернутой шеей:

— Где ты всему этому научился?

Раджив недовольно ворчит:

— Там же, где и ты.

— Давай, перевяжу. — Я беру за его руку. — Раджив, я агент британской спецслужбы.

— А я индийской.

— Что?!

— Была бы менее самоуверенной, призналась бы сразу. Многого можно было бы избежать…

Но дальше мы не разговариваем, от коробочки, оставленной Престоном, отчетливо доносится тиканье! Мы бросаемся к ней. Два одинаковых проводка тянутся к коробке побольше, спрятанной за саркофагом. Таймер и взрывчатка…

Рано обрадовались, секунды убегают стремительно, а проводки одинаковые, какой из них главный — неизвестно.

Мы оба понимаем, что это конец, что отсюда мы не выйдем, а потому я вдруг решаю сказать самое главное:

— Раджив, я люблю тебя. Никогда не думала, что скажу такое, но…

Он не дает договорить, берет меня за подбородок и смотрит в глаза. По законам жанра должен последовать долгий поцелуй, который прервет только смерть. Я почти готова закрыть глаза, чтобы встретить губы Раджива, но…

— Повторишь мне это, если выживем?

— Что ты делаешь?!

Он намерен оборвать один из проводков.

Больше ничего сказать не успеваю, кинжал в руке Раджива действительно перебивает один из проводков. Время словно зависает, мы даже не понимаем, течет оно или просто остановилось. Таймер остановился, и взрыва нет.

— А вот теперь… — Раджив наклоняется, чтобы поцеловать меня.

Но прежде чем он это сделал, я спрашиваю:

— Как ты угадал?

— Я не угадывал. Если не перебить ни один провод, то все взорвется. Но если перебить хоть какой-то, то вероятность спасения велика.

Наша беседа прерывается… тиканьем.

Неужели остановленный Радживом таймер запущен снова?!

Нет, звук доносится от другого устройства, оно куда сложней — никаких проводов и прочих глупостей. Я с такими встречалась… И судя по мелькающим цифрам это устройство включилось одновременно с первым. Мастер фальшивых спецэффектов на экране подбросил нам мину замедленного действия в жизни. Первый таймер был ложным, чтобы мы успокоились и не заметили второй.

Раджив хватает меня за руку:

— Джейн, беги! Этот ход ведет в усыпальницу Сати за пределами Тадж-Махала. Я задвину саркофаг, и ты сумеешь уйти. Я не знаю, как справиться с этим, — он кивает на красные цифры, быстро меняющие друг друга на экране, — но попытаюсь что-нибудь сделать.

— Зато я знаю. — Я отодвигаю его в сторону. — Дай кинжал.

Я действительно знаю. На наше счастье, Престон не столь опытен в подобных делах и ему не дали сложное устройство или такое, какое нельзя обезвредить. Мало того, запас времени поставили достаточный, видно для того, чтобы Престон успел спуститься в подземный ход и спастись. Он хотел взорвать Тадж-Махал, а сам уйти по подземному ходу!

И все равно времени мало, я едва успеваю. Цифры гаснут на «13», нам и Тадж-Махалу оставалось жить тринадцать секунд.

— Где ты этому научилась?

Я отвечаю его же фразой:

— Там же, где и ты.

— Нет ли третьего устройства?

— Нет, ему и это-то тащить было тяжело, здесь фунтов пятнадцать…

Раджив с кем-то говорит по спецсвязи (мобильники здесь не берут), потом поворачивается ко мне:

— Джейн, через пару минут сюда ворвутся спецназовцы. Люди наверху освобождены, там все в порядке. Нужно убрать бутылку, чтобы случайно не взорвали. Сядь в стороне, они тебя не тронут, там знают, кто ты.

— А ты?

Он, смутившись, объясняет:

— А я уйду этим ходом. У меня еще не все дела завершены. Чатристы — это не только Арора, надо разобраться с остальными.

— Я с тобой.

— Куда?!

— Мои дела тоже не завершены. Ричардсон предал меня, но он же и погиб, защищая. И ты прав — чатристы не только Арора, но и заговор это не только чатристы. Пусть Ивер-Хилл ты знаешь лучше меня, но Лондон я знаю лучше!

— Ты с ума сошла!

— И давно. Иначе не прилетела бы в Мумбаи. Давай-ка прихватим этого гада? Сделаем вид, что спасали его, но ранение было слишком серьезным.

Раджив смотрит на меня с изумлением:

— Поистине женщина куда хитрей дьявола.

— А то! — весело соглашаюсь я.

— Джейн, а алмаз? Вы с Амритой единственные…

— Я знаю.

Я возвращаюсь к саркофагу Мумтаз, снимаю с него большое изображение Кали и кладу его на трупы лжемонахов, сбрасываю ложе для костра и устраиваю другое — из своего шарфа. Неровный свет факелов заставляет алмаз отбрасывать крошечные световые блики по всему помещению. В подземелье Тадж-Махала после стрельбы и смертей вернулась сказка.

— Давай быстрей, — командует Раджив. — Если не передумала.

— Не надейся от меня отвязаться, — говорю я, а сама хватаю Престона за ноги и ворчу: — Тяжелый гад…

— Подожди минуту, я задвину саркофаг и возьму его под мышки.

Проход узкий, и тащить тяжело, но мы стараемся. Тело убитого Престона нам пригодится в качестве вещественного доказательства. Ведь еще предстоит объясняться с теми, кто его прислал.

— Раджив, скажем, что он просто не сумел или не успел включить устройство…

Сингх возражает:

— Ты ни о каком устройстве не подозреваешь. Мы просто уносили раненого Престона подземным ходом, о котором я знал, а ты даже не подозревала. И не вздумай сказать, что ты его раскрыла. Просто решила, что он такая же жертва предателей, как и ты.

— А предатели?

— Арора и Кадера. Они не собирались взрывать Тадж-Махал, потому и застрелили Престона. Его ранил Салман, остальное для тебя было в тумане, поняла? Я сам все объясню.

Ничего себе командир!

— И как я должна объяснять то, что тащу эту сволочь сейчас?

— Ты нашла алмаз и убедила Амриту вернуть его в Тадж-Махал. А дальше в подземелье началось черт-те что, в результате чего выжили только мы с тобой. Ты была под действием наркотиков. Кстати, я должен был накачать тебя по пути от ворот.

Мы пререкаемся всю дорогу, попутно костеря толстого Престона за его объемы, плохо вписывающиеся в габариты подземного хода. Когда наконец выбираемся в усыпальницу Сати, измучены донельзя, а перепачканы еще больше. Престона тоже трудно узнать, его тело с трудом проходило через узкие перелазы.

Перед самым выходом Раджив вдруг притягивает меня к себе:

— Ты обещала, что повторишь свои слова, если мы выживем. Я, конечно, не уверен, что все обошлось, но лучше повтори на всякий случай.

— Я тебя люблю, хоть это глупо.

— Вот второй половины фразы не было. Повторяй снова.

— Раджив!

— Повторяй за мной: я тебя люблю.

— А ты сейчас в качестве примера это сказал или от самого себя?

— Как же ты перемазалась, Джейн! Смотри, вот здесь лежал алмаз. Когда Амрита его вытащила, то заменила на стеклянный. Я решил, что это сделал Сатри. Он так испугался разбитого сердца…

— Раджив! О том, что ты вырезал сердце мертвого Сатри, я знаю.

— Амрита сказала?

— Я сама поняла. Почему ты не зовешь ее матерью?

— В нашей семье не принято. Может, хватит болтать о других? Иди ко мне.

Мы все же поцеловались.

Эпилог

В Тадж-Махал невиданная очередь, там выставка одного-единственного алмаза, названного так же, как сама усыпальница, — «Тадж-Махал». Это чудо проделало трудный обратный путь от Лондона, куда его вывез владелец, до Агры.

Алмаз крали дважды, но каждый раз доблестная полиция возвращала сокровище владельцу, имя которого так и не раскрыто. Теперь бриллиант передан народу Индии и будет вечно храниться в специальном музее, посвященном любви. Конечно, на территории Тадж-Махала.

О том, что сам комплекс едва не взлетел на воздух, знает узкий круг лиц, болтливостью не страдающий. Доблестный индийский спецназ обезвредил засевших в подземной части фанатиков, которые хотели принести кровавую жертву своей богине. Но все обошлось, фанатики убиты, жертва не принесена, тем самым Тадж-Махал не осквернен.

Возвращение алмаза снизило накал страстей, бушевавших в Агре, красота словно примирила индусов и мусульман. И сотни тысяч людей, как и раньше, выстраиваются в очереди, чтобы собственным глазами увидеть чудесный памятник любви Шах-Джехана — два Тадж-Махала.

Раджив замечает:

— Ордена Хранителей больше нет, только вы двое. Что делать будете?

Я не согласна:

— Нет, не только мы.

— Меня добавили?

— Орден Хранителей теперь все они, — я киваю на огромную очередь. — Они сохранят камень, а он сохранит любовь. И наоборот. Так лучше, чем прятать в подземелье.

Очередь действительно огромная. Попасть в Тадж-Махал в числе простых посетителей нам не удастся. Раджив качает головой:

— Знал бы, не позволил бы тебе оставить его там. Или хотя бы подержал бы в руках…

Амрита ему возражает:

— Раджив, мужчина не должен брать это сердце в руки.

Раджив не простил матери дел, натворенных Сатри, но они все же помирились. Сингх признался, что солгал ей о костре, в действительности это был костер их старой няни. В то мгновение я даже испугалась, что мать ударит Раджива, так сверкали ее глаза. Но взгляд скрестился с его взглядом, и мать опустила глаза.

Она не знала, что мы решили продолжить игру, и надеялась на скорую свадьбу и внуков. Но лучше сначала внучку…

Какие могут быть внуки у матери двух агентов?

В Британии траур, родственники премьера все же решили отключить аппаратуру, поддерживающую функции его организма.

Выждав положенный срок, парламент объявил новые выборы. В предвыборной гонке уверенно лидирует министр национальной безопасности V. C. Элизабет Форсайт. Она вполне достойна быть во главе правительства Британии. Все помнят, как Форсайт мужественно действовала во время налета на Букингемский дворец, заслонив собой королеву.

Очередная телеведущая во время телешоу с кандидатами расспрашивает Элизабет Форсайт о трагических событиях последнего месяца.

То, что я слышу, не поддается описанию.

Фанатики ИГИЛа (кто же еще в свете новых веяний?) организовали теракт против королевы прямо в Букингемском дворце. Смертельно ранен премьер-министр. Индийский режиссер Рахул Санджит, активно сотрудничавший со спецслужбами Британии, был сначала захвачен в качестве заложника, а потом зверски убит. Конечно, он не сопротивлялся, потому что хотел проникнуть в организацию изнутри. Британские спецслужбы, как всегда, сработали профессионально, предотвратив куда более серьезные теракты.

При попытке раскрыть эту организацию погибли сотрудники спецслужб, зато алмаз сумели вернуть Индии.

Элизабет Форсайт называет имена этих сотрудников:

Эдвард Ричардсон, Томас Уитни и… Джейн Макгрегори. Да, та самая, что застрелила террориста во время налета на выставку. Она награждена Викторианским Крестом посмертно.

Я смотрю на экран и снова не могу сдержать восхищения — какая женщина! Ее ничто не берет. Но теперь это восхищение не человеком, который мне помог, а врагом — умным, жестоким и очень опасным. Победить или умереть — нам с Радживом не остается ничего другого.

Погибать мы не собираемся, потому борьба будет продолжена.

Раджив не может уйти со сцены, он должен закончить фильм.

Через полгода в кинотеатры Европы, не говоря уж об Индии, выстраиваются такие же, как в Тадж-Махал, очереди. Фильм вызывает немыслимый ажиотаж. Теперь Радживу не помогают ни завязанные в хвост волосы, ни темные очки. И на премьерах по всему миру, когда Раджив Сингх на сцене принимает поздравления и награды, в зале скромно сидит Джая Сингх — я взяла фамилию мужа и имя погибшей девочки.

Кстати, теперь я брюнетка, пользуюсь косметикой и ношу высокие каблуки. Иначе нельзя, меня не должны раскрыть раньше времени…

Оглавление

Пролог 1

Пролог 2

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg