«Охотники»

Гарольд Бранд (В. П. Космолинская) Охотники

Строго говоря, я понятия не имею, зачем я просыпаюсь по утрам. Может быть, затем, чтобы спасти кому-то жизнь. Я ведь врач. А может быть, затем, чтобы отнять. Но это уже совсем другая история. Может быть, ставшая для меня куда более важной. Последнего становится со временем все больше, а первого — все меньше. И я не знаю, есть ли в этом какой-то смысл. Но если смысла нет ни в чем, бывает все равно, зачем просыпаться по утрам, и во что биться головой. Почему подобным образом? Должно быть, потому, что мне не так уж хочется жить самому. По крайней мере, так, как все вышло, и как только и остается. И потому я предоставляю единственный оставшийся выход другим.

И все же, это очень грязная история.

С тех пор, как был убит мой отец, многое изменилось. Я нашел его убийц. Я ведь врач, и я не поверил в естественность его смерти. А потом я стал одним из них. Я должен был узнать их поближе. Я должен был забыть о морали, забыть обо всем, о собственной душе, о том, что я человек. Я стал одним из них. Чтобы убивать их. Подстроенные мной несчастные случаи до сих пор считались только несчастными случаями. Они понятия не имели, что когда я разговаривал с ними обо всякой благолепной верноподданнической чепухе, я ставил им диагнозы, и давал им советы не как врач, а как хладнокровный убийца. Я знал, чем они рискуют, какой смертью склонны умереть, и я помогал им, охотно подводя к последней черте. Научился я и другому, убивать не только исподтишка, но и в упор. Пусть не только в лицо. Все чаще в спину. И это уже не кончится никогда. Но я об этом не жалею. Даже о мишенях, что выбирал не я — они были хорошими людьми. Умными и смелыми. Но все мы смертны. И если мы их раскрыли, они все равно были бы убиты, моей ли рукой, быстро, или чьей-то другой. Среди охотников слишком много тех, кто любит убивать, и на первом месте для них вовсе не быстрота и безболезненность. Для меня они тоже бывают не на первом, когда я убиваю тех, кого хочу убить. То есть, их самих. Но об этой стороне моей жизни они еще не знают.

Кроме, возможно, одного человека. Я знаю, что он может подозревать меня, потому что я подозреваю его.

Потому, что я знаю о нем то же, что знают обо мне — он тоже убивает быстро и чисто. Другие считают, что мы лишь гордимся своей ловкостью. Но он убивает слишком быстро, для той тьмы, что живет в его глазах. И потому я думаю, что он таков же, как и я. Если я буду раскрыт, я бы предпочел, чтобы именно он пришел за мной.

Иногда мне хочется, чтобы это случилось скорее. Хотя, какой в этом смысл? Разве я не могу остановить все в любое время, как только пожелаю? Пустить себе пулю в лоб. Или сделать смертельную инъекцию. Я не делаю этого только потому, что их ждут другие. Много других. К которым еще придет добрый доктор Теренс Брэйди. И я им завидую. Почти. Потому, что им больше не придется думать о том, зачем им просыпаться по утрам. Для одних просто все кончится. Для других кончится то, что они творят.

Звонок в дверь. Воскресенье. Восемь утра. Я никого не жду. Это будто продолжение сна. Но я чувствую, каким-то шестым чувством, азартно вставшими дыбом на загривке волосками, что это тот звонок, которого я жду. Звериное чутье. Я ведь давно стал зверем. И я спокоен. Куда спокойнее чем обычно. Меня наполняют легкость и кристальная ясность. Есть только один выбор — браунинг под моей подушкой, и футляр с заряженным шприцем в верхнем ящике прикроватной тумбочки. Я набрасываю на пижаму халат, скрывая наплечную кобуру, которую нацепляю прежде, а в моем кармане покоится шприц. На моем лице беззаботная улыбка.

Я открываю дверь, и вижу за ней мое альтер-эго.

— Доктор Брэйди? — вежливо спрашивает он.

Дверь приоткрыта на длину цепочки.

— Мистер Крейг, — столь же галантно откликаюсь я, и сбрасываю цепочку. — Входите!

Он нерешительно мнется на пороге. В нем шесть с половиной футов роста, и я смотрю ему в глаза снизу вверх, с ироничной и понимающей улыбкой. Его брови насуплены, а ледяные глаза смотрят подозрительно. И кажутся почти такими же угловатыми и квадратными как его окаменевший подбородок.

Наконец он принимает приглашение, и входит, будто крадучись. Воплощенная смерть с походкой тигра. Его правая рука остается в кармане. А мои — наоборот, остаются на виду.

— Я не вправе вас осуждать, — говорит он, когда я закрываю дверь, впустив его.

— Знаю, — говорю я, и поворачиваюсь к нему. Я вижу его третий глаз — жадно уставленное на меня пистолетное дуло. — Стреляйте. Здесь отличная звукоизоляция.

Но он медлит. Я был бы не против выстрела, но я ждал, что он будет медлить, и он меня не разочаровывает.

— Вы меня ждали, — констатирует он.

— Да.

— И что со мной должно случиться, когда я выстрелю? — спрашивает он все так же подозрительно.

— Ничего, — отвечаю я. — С вами все будет по-прежнему. — Пистолет в его руке вздрагивает. — Пока кто-то однажды не заметит, что вы убиваете так же быстро, как я.

В его глазах привычное недоверие. Но мне оно до лампочки. Я знаю, о чем говорю. Это так же просто, как поставить диагноз, который хорошо изучил на себе самом.

— Это не имеет значения, — говорит он.

— Разумеется. И для меня тоже.

— Для вас не имеет значения, что я пришел убить вас? — переспрашивает он, и я вижу, что он колеблется.

— Для мертвеца не имеет значения, убьют ли его еще раз. Не правда ли?

Он все еще раздумывает в нерешительности.

— На вашей совести немало грехов, — говорит он.

— Не вижу смысла отпираться. Вы выполните мое последнее желание?

Он молчит несколько секунд, прежде чем ответить. В нем больше сомнения. У него сейчас выбор больше чем у меня. Я не волнуюсь. Мне действительно все равно, после всего, что я сделал.

— Возможно, — говорит он наконец. Он очень осторожен и болезненно закрыт.

— А за кого мстите вы? — спрашиваю я.

— Простите?

— Это и есть мое желание — знать ответ на этот вопрос.

Он снова долго молчит. И почти не мигает.

— За мою жену, — отвечает он сухо. Я киваю и жду. Выстрела все еще нет.

— А вы? — спрашивает он.

— За моего отца.

Он поджимает губы.

— Он умер своей смертью. Я видел ваше досье.

— Вы не видели другого, — отвечаю я. — Его досье. В штабе отдела «зет».

— Вы нашли его?..

— Я знал, что именно ищу. Мой отец был ученым. Генетиком. — Они все под прицелом. Я видел приказ о его уничтожении. И отчет о выполнении приказа.

Он понимающе кивает.

— А его убийцы?

— Их уже нет.

— Что с ними случилось?

— Их убили.

— Кто?

— Я. — После паузы я спокойно перечисляю их имена. Всех, кто был за это ответственен. Его глаза расширяются. — А кто убил вашу жену? — спрашиваю я.

Пауза.

— Это были вы, — говорит он. И я наконец удивленно моргаю. Но удивленно — только по одной причине:

— Почему же вы до сих пор меня не убили? Вы имеете на это право.

— Я собирался, — говорит он. — Но вы были лишь исполнителем. И вы сделали свое дело хорошо… — он преодолевает себя, чтобы продолжить: — как я. Я знаю, зачем вы это сделали. И знаю, что она была смертельно больна. Вы отняли у нас полгода… Им было все равно, что она и так умрет. Они думали, что она еще что-то успеет. Или это было наказание и урок для других — мало кто знал, что она скоро умрет, она никому об этом не говорила… Но вы же знали?

— Вы сменили имя? — спрашиваю я.

— Да, — говорит он.

— Тогда я знаю, о какой женщине вы говорите.

— Она умерла без страданий.

— Я не мог сделать для нее большего.

— Знаю, — говорит он. — Если бы мы могли лечить эту болезнь…

— Но мы не можем.

— Пока они живы. Они не дадут нам двигаться дальше. Никогда не дадут ни покинуть Землю, ни подняться хоть на шаг выше… Если бы мы продолжали исследования…

Я смотрю на него молча. И он опускает пистолет.

— Но вы раскрыты, доктор. Они сочли вас опасным. И это я навел их на ваш след. Сперва я желал очернить вас в их глазах, выставить предателем. И тогда я еще не думал, что это может быть правдой.

— Если вы остаетесь, я могу и уйти, — спокойно отвечаю я.

— И они раскроют меня по тому же почерку, как вы и сказали.

Я пожимаю плечами.

— Это может случиться не так уж скоро. — И в его глазах мелькает тоска. Но тут же исчезает.

— Вы можете что-нибудь предложить? — спрашивает он.

— Кроме моей жизни?

Он кивает.

— Сменить снова имена, сменить континент. Пропасть ненадолго из их поля зрения. Перестать вести двойную жизнь. Нам больше не нужно будет убивать быстро, — его плечи расправляются — это значит лишь, что нам больше не надо убивать тех, кого не хочется. — А знаем мы достаточно для того, чтобы еще долго избавляться от других, и скрываться от них. Пусть это «долго» будет не таким уж долгим. Мы все не вечны.

Крейг кивает.

— Машина во дворе, — говорит он, поворачиваясь ко мне спиной. Хоть и понимает, что я могу воспользоваться ситуацией. Но если так будет — ему будет все равно. Как было и мне.

Больше мы не «охотники». И все же, мы останемся охотниками всегда. Потому что это единственное, что еще нам остается, если мы хотим, чтобы кому-нибудь когда-нибудь было не «все равно», и кто-нибудь еще почувствовал себя живым человеком. Пусть для нас самих уже слишком поздно.

Его настоящее имя было Джеймс Кристофер. Но неважно, какое имя он носил до, и какое будет носить после. Для меня он всегда будет Крейгом. Имена, под которыми мы здесь жили, утратив все человеческое, и все же пытаясь хоть что-то вернуть, останутся с нами навечно. Как клеймо на душе.

31.8.09