«Исповедь самоубийцы»

Николай Стародымов Исповедь самоубийцы

— Привет, Старый! Бросай все и срочно ко мне. На столе рукопись. Прочитай и оцени. И делай с ней потом все, что сочтешь нужным. Пока!

Летка оттараторила эту тираду и отключилась. А я тоскливо смотрел на рябь динамика автоответчика. В этом вся Летка! «Бросай и приезжай…». А если у меня дела, если я устал, если мне лень?..

Проклиная все, и в первую очередь Леткину взбалмошность, я таки поехал к ней домой. Хорошо еще, что я приехал домой раньше жены, прослушал записанную на автоответчик просьбу срочно приехать и стер ее. Объясняйся потом с благоверной!..

Там все прошло незатейливо, без каких-либо непонятностей. Впрочем, тут я не совсем прав. Что значит «без непонятностей»? Они, эти «непонятности», начались с того, что дверь и в самом деле оказалась незапертой. Я ее просто толкнул — и она точно так же просто открылась. Это, конечно, по нынешним временам нечто неимоверное. Но это Леточка, ее нужно знать. Дверь незаперта, защелка замка застопорена так, чтобы не могла выполнить свою главную функцию. И дома никого нет.

Вернее, я так думал, что никого нет, потому что никто меня не встретил. Ну а заглядывать во все комнаты не стал. Напрасно, наверное. А может, и хорошо, что не заглядывал… Как бы то ни было, все произошло именно так, как описываю.

Я вошел в квартиру.

— Летка! — крикнул в гулкое трехкомнатное пространство. — Ты дома или как?

Мне ответила тишина.

Ну, на нет и суда нет, рассудил я философски.

Прошел в большую комнату. Там на столе увидел синюю папку. Это был единственный предмет на столе, так что ошибиться было бы просто невозможно при всем желании. Папка была, как я уже говорил, синяя и, о чем я еще не упоминал, полупрозрачная. Потому я без труда разглядел в ней пухлую стопку листочков с отпечатанным текстом. Как я понял в тот момент, это была рукопись очередной Леточкиной книги.

После ошеломляющего триумфа с предыдущей книгой появление из-под ее пера нового произведения не могло удивлять. Странно было другое — способ, которым она желала передать свой шедевр человечеству.

Ну да не мое это дело. Мавр, по Шекспиру, должен сделать дело, а потом скромно удалиться.

Я сунул папку в свой кейс и вышел из квартиры. Опустил вниз «собачку» на замке. Защелка хищно высунула свой треугольный язычок. А когда я захлопнул дверь, она с удовольствием клацнула в металлическом пазу.

…Дома жена меня встретила с явственно сквозящим во взгляде подозрением.

— Ты чего так поздно?

— Надо было заскочить кое-куда, — ответил я честно, но уклончиво.

— А почему записи автоответчика стерты?

Черт побери, и угораздило же меня согласиться на уговоры жены поставить этот «самоответчик»!

— Не знаю. Может, я их стер случайно.

— Случайно?.. — Сарказму в голосе жены мог бы позавидовать сам великий насмешник Марк Твен.

— Ты же знаешь, что я до сих пор не научился обращаться с ним, — я до последнего пытался соблюсти свое реноме.

— Не умеешь или делаешь вид, что не умеешь? — в жене явно разгоралась ревность. — Случайно стереть пленку с записями невозможно.

Пора было переходить в атаку.

— А ты что, ждала от кого-то звонок?

Супруга, естественно, стушевалась.

— Да нет…

— Ну так чего же ты так переживаешь?

— Да так…

— Ну а если просто так, то нечего бурю в стакане воды устраивать.

Обиженный, я проследовал в свой кабинет.

Все же женщины существа ограниченные. Если я признал, что стер разговоры случайно, значит, я уже был дома. И при своей лени просто так куда-то рвануть не мог. Следовательно…

— Кстати, а куда ты ездил, раз уж домой приходил?

Это ж надо — мысленно, а накаркал.

— Когда? — я лихорадочно пытался придумать вразумительный ответ.

— Ну сейчас, вечером.

Если разобраться, правда — лучший ответ.

— Рукопись надо было забрать.

Я щелкнул замками кейса и извлек оттуда пухлую синюю Леткину папку. Столь весомый аргумент на жену подействовал умиротворяюще.

— Ужинать будешь?

— Естессно. Ты же знаешь: когда я голоден, я зол и грозен.

— Ну тогда давай к столу, грозный…

…После ужина я подсел к письменному столу и положил перед собой папку.

— Чего это ты вдруг надумал работать на ночь глядя? — удивилась супруга.

— Да вот надо немного посидеть.

Конечно же, благоверная не преминула по этому поводу съязвить:

— Надо ж, какое рвение!.. Ты ведь до того обленился, что по вечерам не садишься работать уже лет десять.

Не объяснять же, что причиной моего усердия послужил Леткин звонок! Потому ответил уклончиво:

— Сегодня решил сделать исключение.

Жена не заподозрила подвоха:

— Надолго засел?

— Как получится.

Я демонстративно громко расщелкнул папку и начал раскладывать листки. Я ведь и в самом деле не представлял, что в них содержится, а потому не знал, сколько придется читать. Вопросов к тому времени сформировалось немало. Главное: зачем Летке понадобилось таким таинственным образом передавать мне рукопись? Единственное разумное предположение, которое напрашивалось, что ей нужно было срочно куда-то уехать, что она хотела узнать чье-то мнение о своей новой книге и что на роль критика она выбрала меня.

Это льстило. В конце концов Летка уже обрела писательскую известность, а я как был в этом деле подмастерьем, так им и останусь.

Это ни какое не самоуничижение — это реальная оценка собственного потенциала творчества.

Я открыл первую страницу рукописи и прочитал:

Виолетта Калинина. Наследник Герострата

Часть первая

Это был день моего триумфа.

День, когда я стояла на самой вершине счастья, выше которой были только звезды. К которым, к слову, я тщилась приобщиться. И как я верила в то утро, что имею на то все основания!

Началось утро с телефонного звонка.

— Виолетта Сергеевна?

— Да, я слушаю вас.

— Это Ирина Михайловна.

У меня было настолько прекрасное настроение, что его невозможно было испортить даже этим звонком.

Ирина Михайловна — это главный редактор издательства, опубликовавшего мою повесть, которая, как теперь выясняется, произвела такой фурор. Соответственно, это то издательство, которое, надо заметить, платит мне гонорар.

Слов нет, я, конечно, весьма благодарна Ирине Михайловне за то, что она приняла мою книгу. И, тем не менее, я предпочитаю встречаться и общаться с ней как можно реже. Потому что если мы оказываемся с ней рядом, все мужчины глядят только на нее. А я к такому не привыкла. И никогда не могу простить другой женщине того, что она меня напрочь затмевает!

Однако хорошие манеры обязывают.

— Здравствуйте, Ирина Михайловна! — как можно сердечнее ответила я.

— Доброе утро. Вы, наверное, уже знаете о результате рейтинга?

— Да, конечно.

Ирина Михайловна рассмеялась. У нее изумительно приятный голос, даже искаженный телефонной трубкой… Век бы с ней не общаться!

— Ну что ж, примите и мои поздравления. Это нечасто бывает: первая книга — и такой успех!

— Спасибо.

Закончив приятно-официальную часть, Ирина Михайловна заговорила деловым тоном.

— Виолетта Сергеевна, нам с вами нужно бы встретиться.

Что ж, нужно — значит нужно.

— Когда? И по какому поводу?

— Было бы лучше всего, если бы вы подъехали к нам в издательство, скажем, завтра, часика в три. Вас как, это устроит?

Устроит ли? Конечно. Хотя… Это смотря по какому вопросу…

— Ну, не знаю… Так вот сразу… А все-таки, по какому поводу?

— Мы должны оговорить условия дальнейшего сотрудничества. У вас, надеюсь, нет иных планов?

— Предложений пока не было. А там видно будет.

Уходить я никуда не собиралась. Но не смогла удержаться от того, чтобы слегка уколоть соперницу по красоте.

Но она на укол никак не отреагировала, не доставила мне такого удовольствия. Умна-с. И знает себе цену.

— Отлично. Пока вас не засыпали приглашениями конкурирующие издательства, я завтра жду вас с договором и авансом.

— Договорились. Завтра в три часа я буду у вас, — подтвердила я.

— Вот и хорошо. Еще раз поздравляю. Всего доброго!

— До свидания!

Я опустила трубку в гнездо.

Бывают же в жизни счастливые дни! Когда на тебя сыплется все сразу, все полной мерой, когда кажется, что сама птица счастья опустилась тебе на плечо и ласкается, трется перышками о щеку…

Красивый образ пришел в голову. Надо запомнить. Или сразу записать — а то забуду обязательно. Слишком часто я забываю хорошие мысли, которые приходят в голову совсем не тогда, когда надо бы.

И в это мгновение раздался звонок в дверь. Наверное, это и есть птица Сирин, подумала я, которая своим клювиком кнопочку вдавила.

Подумав так, я весело побежала в прихожую. Мимоходом взглянула в зеркало. Ну что за прелесть эта Виолетта! — поставила себе высший балл. И оттянула скобку защелки замка входной двери.

2

Знаете — я думаю, женщины меня поймут — мужская красота бывает очень разная. Как, наверное, и женская, тут мне труднее судить. Есть мужчины-красавцы с квадратными челюстями, которые способны только на то, чтобы жевательную резинку рекламировать или дезодорантом свои заросли под мышками перед объективом опрыскивать. Есть и другие — их в тех же рекламах, как образец «тупизма», вместо мебели выставляют возле таких же тупых красоток, не имеющих ничего, кроме ножек или сисек, демонстрирующих колготки или купальники. Есть и изнеженные женоподобные красавчики, которые одинаково охотно идут на иждивение как к мужчинам, так и к женщинам, лишь бы они были в состоянии оценить и оплатить их внешние данные…

Короче говоря, я вообще не больно-то люблю красивых мужчин. На Дону говорят, что мужчина должен быть лишь чуть красивше черта. И это правильно. У мужчины должны быть руки, растущие из нужного места, голова, способная думать, и, естественно, еще кое-что. Ну а внешняя привлекательность — это уже от лукавого. Для внешних эффектов созданы мы, женщины!

…Но для таких мужчин, как тот, которого я увидела перед своим порогом, можно было сделать исключение. За таким, как он, женщина готова идти хоть на край света. А такой мужчина, скорее всего, на идущую за ним женщину не обратит внимания — потому что на край света он пойдет не для того, чтобы очередной дуре что-то доказать, а только с какой-то значительной целью и преодолеет при этом любую преграду, возникшую на пути.

Молодой человек легко скользнул по мне глазами. Как то и положено — с ног до головы; мужчин оглядывают в обратном порядке. Мне понравился этот взгляд: он во мне оценил женщину. И покажите мне женщину, которой это было бы неприятно!

— Виолетта Сергеевна?

И голос у него был под стать внешности — сильный, звучный, приятный, властный, мягкий, сдержанный… Во всяком случае, я расслышала в нем всю эту гамму.

— Да, это я.

Он мне понравился. Поэтому ответила сухо и строго. Я тебе не пигалица какая, не из тех, которые за мальчиками из модных поп-групп по белу свету колесят…

— Вы позволите мне войти?

Не впускайте в квартиру незнакомых людей! Об этом твердят по радио и по телевидению, советуют многочисленные теоретики из области обеспечения безопасности жизни… Такая рекомендация, если рассматривать вопрос абстрактно, звучит очень логично и убедительно. Не пускай — избежишь неприятностей. Впустил — ну так и пеняй тогда на себя.

Во Франции, говорят, не рассматривают жалобы на изнасилование, если женщина сама села в случайно-попутную машину. Резонно, надо сказать.

…Но вот только пусть посоветуют всеведающие знатоки, как следует поступить в такой вот ситуации? Пришел симпатичный, обаятельный молодой человек, обращается к тебе по имени-отчеству и вежливо просит разрешения войти… А дома я нахожусь одна и в ближайшем будущем никто объявиться не должен. Что, документы у него потребовать для проверки? Позвонить в милицию и попросить удостоверить его личность? Разговаривать на лестнице на зависть и к удовольствию соседок? Предложить прогулку по свежему воздуху?.. Что еще можно придумать?

— Проходите, конечно!

Я посторонилась, придерживая дверь и пропуская его в квартиру. Молодой человек вежливо шоркнул подошвами сияющих туфель по коврику, переступил порог и остановился на мохнатом ковролине. Взглянул на меня вопросительно.

— Проходите так, не разувайтесь…

Нет, столь приятного гостя разувать я не собиралась. Равно как и приглашать его в наше любимое место приема гостей — на кухню.

В комнате я любезно указала ему на кресло. Постаралась, чтобы выглядел он, этот жест, максимально небрежно. Однако гость показал себя истинным джентльменом, словно прибыл ко мне прямо из посольства государства Маврикий или со светского приема у герцога Эдинбургского. Другими словами, он не плюхнулся в кресло, как сделали бы девять из десяти моих знакомых мужчин.

Пришедший повернулся ко мне и вежливо склонил голову:

— Для начала позвольте представиться. Меня зовут Игорь Викторович.

— Очень приятно, — я приняла его правила игры, — Виолетта Сергеевна. Впрочем, вы это уже знаете. Да вы присаживайтесь, Игорь!

— Викторович, — дополнил он меня, мягко, вежливо, но подчеркнуто настойчиво. — Игорь Викторович.

— Как вам будет угодно.

Черт побери, прямо великосветский раут какой-то получается…

— Если вы не возражаете, я на несколько минут вас покину.

— Не стоит беспокоиться… — начал было он.

— Ну хоть от кофе вы не откажетесь?

Мне показалось, что Игорь Викторович на мгновение замедлил с ответом.

— Не откажусь, — сказал он. И продолжил, когда я вернулась в комнату: — Итак, Виолетта Сергеевна, я приехал к вам с деловым предложением.

Любопытно.

— Любопытно, — сказала я.

Игорь Викторович слегка кивнул.

— Это более чем любопытно, Виолетта Сергеевна. Если вы примете наше предложение…

— Ваше?

— Именно наше, Виолетта Сергеевна, — подчеркнул Игорь Викторович. — Потому что предложение исходит не от меня. Я прибыл сюда в качестве человека, который выступает посланцем некой личности, желающей до поры до времени сохранить инкогнито… Так вот, если вы примете наше предложение, вы сможете весьма неплохо заработать. Кроме того, на какое-то время вам будут гарантированы интересные приключения, масса впечатлений и все такое прочее.

Когда до меня начал доходить смысл предложения, я почувствовала, что начинаю заливаться краской. Ну и попала ты в положеньице, Виолетта свет-батьковна!..

В принципе, я слышала, я знаю, мне доводилось видеть в кино, как вот таким образом, спокойно и буднично, какие-нибудь «шестерки» «снимают» женщин для своих богатых боссов. Но и предположить не могла, что подобное может коснуться и меня тоже! Для такой роли годятся какие-нибудь манекенщицы или «мисски» конкурсов красоты. Но чтобы меня?! Виолетту Калинину?! Как какую-нибудь проб…

— Вон!

Несмотря на вскипевшую в душе бурю, тайфун, цунами, ураган чувств, я сказала это короткое слово очень негромко. Так негромко, что Игорь Викторович лишь споткнулся на полуслове. Я добилась своего: он чуть наморщил лоб, стараясь осознать услышанное.

— Что вы сказали?

— Я тебе сказала: пошел вон, ублюдок!

Черт побери! Это ж надо! Я в этого сводника, «шестерку», щенка на побегушках, чуть было не влюбилась! Хорошо бы это выглядело!..

Кстати, что он еще имел в виду под словами: «предложение исходит не только от меня»? Что они, вдвоем, что ли, собираются… Нет, даже думать противно!

Впрочем, я не успела окинуть даже мысленным взором всю панораму предположений, которые взвихрились у меня в душе после этого предложения. Потому что мой гость вдруг улыбнулся. Как-то мягко улыбнулся, доброжелательно, чуть смущенно, словно бы извиняясь.

— Простите, но вы перебили меня, и я не успел сказать самого главного.

Естественно, самое главное в его представлении сейчас — это сообщить, сколько мне заплатят за ЭТО. И он, Игорь Викторович, конечно, убежден, что нет женщины, которая не уступила бы в таком торге, услышав какую-то сумму… Впрочем, а почему бы и в самом деле не послушать, сколько ЭТО будет стоить? Вернее, может стоить.

Я молчала, демонстрируя желание поскорее избавиться от визитера. И тогда он закончил:

— Впрочем, наверное, я и сам должен был сообразить, с чего мне следовало начинать. Так вот, самое главное, основное, коль этот вопрос возник, сообщаю: никакого секса наше предложение не предполагает.

Да, это был удар. Великий комбинатор таких ударов не получал давно. Я даже не знала, чего в душе в этот момент у меня было больше. Разлилось облегчение, что Игорь выступает отнюдь не в качестве сводника. Всколыхнулось любопытство: что же это за предложение, когда сулят деньги и приключения, но не требуют от тебя секса… И с некоторым удивлением для себя почувствовала и легкое разочарование: а я-то подумала, что некий богатый мужчина вдруг оценил мои внешние данные!..

Пауза затягивалась.

— Так в чем же тогда заключается ваше предложение? — смущенно спросила я.

— У вас чайник закипел, — сказал Игорь Викторович.

Уверенно так сказал, будто услышал, как на кухне бурлит вода.

Я поднялась, направилась на кухню. Чайник действительно весь исходил тугими струями пара.

Чашки с кофе, сахар, конфеты и печенье я расставила на подносе. Поколебавшись, вылила в две рюмки остатки коньяка, оставшегося с обмывки гонорара за книгу, поставила их сюда же. И понесла поднос в комнату, стараясь не пролить кофе.

— Так что же ваше предложение? — напомнила я, когда мы вновь расположились в креслах.

— Могу повторить все то же самое, о чем мы с вами уже говорили, лишь несколько переставив порядок перечисленных пунктов нашего предложения. Итак, Виолетта Сергеевна, вам предлагается работа. Работа вполне интеллектуальная, вполне по профилю вашей основной деятельности. Секс не входит в условия договора. — Произнося эту фразу, он в очередной раз отвел взгляд от моей незастегнутой пуговички, за которую все время цеплялся глазами. Сделав вид, будто я только что уловила, на чем постоянно тормозится его взор, торопливо застегнула ее. — Вы на этом деле — я не секс имею в виду, а то, что вы примете предложение, — можете хорошо заработать. Ну и, как я говорил, впечатления и приключения на период действия договора гарантируются.

— Но все-таки, что я должна делать?

Игорь Викторович аккуратно поставил чашечку с кофе на столик. Промокнул губы белоснежным платочком, который достал из кармана. К коньяку он не прикоснулся.

Лишь потом ответил:

— Я, к сожалению, не уполномочен сообщить вам о нашем предложении более подробно.

Это становилось все более любопытным. Интригующим. И тревожащим.

Это пахло авантюрой. Ну а какой женщине не хочется, хоть иногда, с головой кинуться в авантюру? Быть может, и есть такие гусыни, которые предпочитают тихий пруд — я к таковым не принадлежу.

Однако и показывать, что уже согласилась, я пока не собиралась. Продолжала выспрашивать:

— Почему?

— Что «почему»? — не то действительно не понял, не то сделал вид Игорь Викторович.

— Почему вы не можете хотя бы в общих чертах обрисовать, ради чего все же вы меня приглашаете?

— Потому что вы эти подробности сами узнаете непосредственно от человека, от имени которого я к вам прибыл. При условии, естественно, что вы согласитесь. Если же нет — мы сейчас с вами расстанемся и, скорее всего, больше никогда не встретимся.

Да, заинтриговать он умел. Впрочем, сказать, что я была заинтригована, было бы все же недостаточно. Потому что вместе с тем я и боялась того, на что мне ужасно хотелось согласиться. Я отчаянно трусила. Потому что мне предлагали что-то такое, о чем со мной же не желали говорить.

Что меня ждет, если я соглашусь и поеду с ним неведомо куда? И чего я лишусь в случае, если не соглашусь?.. Задачка, надо сказать…

— Кроме того, Виолетта Сергеевна, — складывалось такое ощущение, будто он все время подслушивал мои мысли, — обязан вас заранее предупредить, что в случае вашего согласия о сотрудничестве мы сейчас же отправляемся к моему шефу.

Еще чего не хватало!

— Одна?

— Нет, со мной, — усмехнулся гость.

Час от часу не легче!

— Я не согласна, — быстро ответила я.

— Это ваше право.

Игорь Викторович только теперь чуть пригубил рюмку с коньяком. Промокнул платочком рот. Слегка коснулся губами края чашки с кофе. Опять промокнул рот. И легко поднялся с кресла.

И конечно же, я не выдержала.

— Ну сами согласитесь, Игорь Викторович, что ваше предложение выглядит более чем странно.

— Не исключено, — не стал спорить гость, остановившись на пороге и повернувшись ко мне. — Но согласитесь и вы: если я построил нашу беседу именно таким образом, наверное, я имел на то какие-то основания.

Опять я не сдержалась:

— Ну так и оставайтесь со своими основаниями! В конце концов, не я вас уговаривать приехала, а вы меня! Не забывайте об этом!

— Я не забываю, — слегка раздосадованно ответил Игорь Викторович. — Просто я напоминаю, что только выполняю возложенную на меня миссию. Мне поручено передать вам очень выгодное предложение, а отнюдь не уговаривать вас принять его. Если вы на него согласитесь, прямо сейчас отправимся к человеку, который изложит суть предложения более подробно. В том числе оговорит и сумму вашего вознаграждения. Если нет — я тотчас уезжаю. — Он как будто в некотором замешательстве прошелся по комнате. Лишь после паузы, как бы нехотя, через силу, добавил: — Со своей стороны хочу вам заметить, что предложение и в самом деле очень заманчивое, хотя и содержит определенный элемент риска.

Вот оно!

— И чем же я рискую? — мгновенно среагировала я.

Он опять сделал паузу.

— Как бы это вам сказать… — он слегка пощелкал пальцами. — Во всяком случае уверяю вас: не тем, что с моей стороны или кого-то из наших друзей в отношении вас будет совершено физическое насилие.

Я усмехнулась:

— Ваш ответ не дал новой информации по моему вопросу, зато породил по меньшей мере два новых. Значит, от вас лично мне насилие не грозит. Но тогда получается, что мне может грозить, как вы говорите, физическое насилие со стороны еще кого-то, другого, и за это вы не можете ручаться? Я вас правильно поняла? И второе: вы ручаетесь, что в отношении меня не будет совершено насилия именно этого рода… А за какое-нибудь другое — вы уже не ручаетесь?

Гость опять усмехнулся:

— Я вижу, шеф не ошибся, предложив пригласить на работу именно вас…

Разговор, похоже, зашел в тупик. Во всяком случае, так могло показаться. На самом деле я уже решилась.

Не хотелось верить… Даже не так, не то что не хотелось верить, а просто не могло быть, чтобы кто-то затеял такую тягомотину с одной лишь целью: заманить меня в какую-то хитрую западню. В этом попросту не могло быть никакого смысла.

— Но почему вы не хотите… — начала было я.

Однако мысль свою закончить не успела.

— Не могу, — поправил меня гость.

— Ну ладно, не можете. Почему вы мне четко и ясно не скажете, в чем будет заключаться моя работа?

Игорь Викторович заговорил смирно и буднично. Словно читал лекцию.

— Виолетта Сергеевна, вы будете заниматься своей работой. Но подробности вы узнаете только после того, как дадите согласие.

Я еще попыталась немного посопротивляться.

— Ну так это получается, что вы мне предлагаете купить кота в мешке, да к тому же не считаете нужным сообщить, какой он масти и ловит ли мышей.

Он развел руками.

— Кота не кота, в мешке не в мешке… Тут вам как писательнице виднее. Но согласиться или отказаться вы должны и в самом деле при явной недостаточности информации.

Ну что ж…

— Сколько у меня времени на размышление?

В голосе визитера прорезались какие-то стальные нотки.

— Нисколько. Разве что пока я допью кофе. В таких случаях, Виолетта Сергеевна, нужно или решаться сразу, или же не решаться никогда.

Да, это я уже где-то читала.

— Но мне нужно уладить некоторые свои дела… — неуверенно сказала я.

— Вы ничего не станете улаживать — вы их просто бросите, да и все.

— Но я так не могу…

По мере того как я сдавала позиции, металл в его голосе нарастал.

— За то, что вы поступите так, как не можете поступить, — холодно заметил он, — вы получите весьма солидную денежную компенсацию.

— А гарантии?

Он откровенно усмехнулся:

— Ну какие тут могут быть гарантии?.. Виолетта Сергеевна, милая, поймите и поверьте! Я приехал к вам с деловым предложением, которое будет хорошо оплачено. Ручаться на все сто я не стану, но скорее всего вам ничего не угрожает. Условия простейшие: приключения плюс высокий заработок. Не скрываю: некоторый риск имеется, но это уже так, издержки контракта. Через неделю — десять дней мы с вами расстаемся. Скорее всего, насовсем. Все! Если вас это устраивает, если вы рисковый человек, если вы мне верите — поехали. Если вы не решитесь — до свиданья!.. У меня на примете есть еще несколько кандидатов, которым я сделаю предложение, аналогичное тому, от которого сейчас отказываетесь вы… Да, вы у нас в списке стоите первой — но ведь не единственной!.. А вы говорите о гарантиях! Что вам, честное слово дать? В нотариальной конторе это мое слово заверить?..

— Скажите, Игорь Викторович, вы женаты?

Я спросила это как можно вкрадчивее, чтобы он не заподозрил подвоха. Вернее, не понял, к чему я задала ему этот вопрос.

Похоже, он и в самом деле не понял. Произнес удивленно:

— Нет. Я разве похож на женатого человека?

Хороший вопрос. В самом деле, мужчины говорят, что незамужнюю женщину можно узнать сразу. Холостяка определить труднее. И мне это удается не всегда. Наверное, потому, что все они, женатые и холостые, всегда глядят на меня с одинаковым выражением лица.

Однако Игорь Викторович не был женатым, в этом сомнения не было. Я ему так и сказала.

— Нет, не похожи… Ну ладно, а любимая девушка у вас есть?

Он неопределенно передернул плечами. Это, наверное, должно было означать некое множественное отношение к понятию «любимая девушка».

— Ну ладно, а мать, дочка, сестра?.. — настаивала я.

— Ну, есть. Сестра… И что из этого?

Гость не считал нужным скрывать раздражение.

— Я просто хотела спросить у вас: вы бы своей сестре предложили то, на что уговариваете меня?

Игорь Викторович только теперь понял, куда я клонила. Чуть смутился. Потом прямо взглянул мне в глаза.

— Прежде всего хочу повторно подчеркнуть, Виолетта Сергеевна, что я вас не уговариваю, а только передаю вам предложение моего босса… Погодите, не перебивайте!.. Ну а что касается вашего вопроса, отвечу так: своей жене я бы запретил и думать о подобной авантюре. Но вовсе не потому, что боялся бы за ее жизнь. Просто если вы согласитесь, в течение некоторого времени вы будете находиться исключительно в окружении одних лишь мужчин, причем, должен сказать откровенно, довольно избалованных женским вниманием, да к тому же очень богатых… Короче говоря, я не желал бы подвергать жену такому соблазну. Особенно если учесть, что купить можно любую женщину. К слову, обычно не так дорого… А если бы подобный путь обогащения избрала бы моя сестра, я бы не возражал, хотя бы уже потому, что каждый человек серьезные решения должен принимать только сам.

Он влил в рот последние капли кофе.

— Ну так что вы решили? Мы договорились, что времени на размышление у вас — пока я пью эту чашку.

Не знаю, что сказали бы мои подруги… Да что там подруги! Не знаю, что сказала бы на мое решение любая женщина нашего голубенького шарика. Я решилась.

Игорь Викторович уже переминался у порога.

— Извините, — бросила я ему. — Что мне взять с собой?

— Ничего.

— Как, совсем ничего? — опешила я.

— Именно так: совсем ничего. Вы у нас будете на полном пансионе.

Не нравилась мне вся эта авантюра. Не нравилось, и все. И дура я, дура дурацкая, что соглашалась на нее. И тем не менее, дала согласие. Это было так романтично, так необычно, так здорово… Захватывало дух. Веяло свежим ветром и куда-то влекло.

— Ну тогда поехали! — я постаралась решительностью тона убедить себя в том, что отмела все сомнения.

…Переступая порог своей квартиры, я и предположить не могла, что это и есть первый шаг в бездну, выбраться из которой мне уже будет не дано.

3

Я таких шикарных автомобилей в жизни не видела. Вернее, не так. Видела, конечно, в фильмах про американских мультимиллионеров или наших мафиози. Видела и в жизни, когда они, бесшумно и стремительно, проносились мимо меня по улице.

А так вот, чтобы выйти из подъезда и увидеть, что она, бесконечно длинная, припарковалась возле твоего дома и терпеливо дожидается именно тебя…

Игорь Викторович легко опередил меня, галантно распахнул заднюю дверь и замер, вежливо придерживая ее. Водитель, облаченный в столь же строгий темный костюм при галстуке, оценивающе и жарко обдал меня взглядом. Уже только ради таких взглядов хочется жить.

А потому, да и не только потому, я не удержалась, чтобы хотя бы на мгновение остановиться у дверцы, возле которой терпеливо стоял Игорь Викторович. Глядите, кумушки-соседушки, да и остальным передать не забудьте, в каких авто мы кататься могем, коли захочется!..

Из машины приятно тянуло прохладой. Наверное, в ней работал кондиционер, сообразила я. Это было первое, но отнюдь не единственное, что произвело на меня впечатление во время той поездки. И особенно в первые ее мгновения.

Задний салон машины, отделенный от водителя прозрачной перегородкой, был просторный, четырехместный: два широких, уютных, с подлокотниками, кресла, помещенных, как и положено, по ходу движения машины, и два, поменьше и повыше, напротив них. Между ними, последними, помещался столик с приспособлениями для фиксации бутылок и стаканов. Тут же виднелась небольшая дверца, как потом выяснилось, холодильника с напитками…

Плюхнувшись на сиденье, я едва в нем не утонула — таким оно оказалось мягким и глубоким. Правда, мои колени в результате задрались значительно выше привычного, выше того, что дозволяют приличия и, главное, что позволяю себе я сама. Однако тут имелось вполне достаточно места, и я вытянула ноги, скрестив лодыжки.

Игорь Викторович устроился рядом. Аккуратно прикрыл дверцу — она чуть слышно клацнула; это не наш запор, который никогда не рассчитаешь, с какой силой захлопывать. Где-то далеко чуть слышно заработал мотор. Машина тронулась с места так мягко, что даже не верилось, что такое может быть. И мы поехали.

Между тем Игорь Викторович занялся какими-то манипуляциями с кнопками на крошечном пульте, который скрывался под крышечкой на подлокотнике. Впереди поползла снизу вверх непрозрачная шторка, отделявшая нас от водителя непроницаемой преградой. В салоне вспыхнул не слишком яркий свет. Затем затемнились и боковые стекла.

Стало ясно, что теперь я не буду знать, куда именно меня везут. На душе снова всколыхнулась тревога, по коже пробежал озноб.

— Зачем все это? — спросила я. — Шторки, занавески… Секретность… Зачем?

Он опять ответил не сразу.

— Виолетта Сергеевна, теперь уже вам придется еще немного потерпеть, прежде чем узнаете все, что вам надлежит узнать, — наконец сказал Игорь Викторович. — Ведь вы приняли наши правила игры, а значит, должны им подчиняться… И пусть вас это не пугает.

— Меня это не пугает… — почему-то это слово неприятно кольнуло.

— Ну, ладно, не пугает — настораживает, волнует… Не в словах суть… Выпьете что-нибудь?

Он явно уходил от этого разговора. И я не стала настаивать на его продолжении. В конце концов, я ведь согласилась на эту авантюру, а потому должна следовать по выбранному пути до конца.

Потому я поменяла тему разговора.

— А нам долго ехать?

— Довольно долго. Сами знаете, каково по Москве куда-то добираться.

Не сидеть же просто так. Можно было бы хоть в окно поглазеть, а так…

Ничего не оставалось делать, как согласиться.

— Ну тогда плесните что-нибудь.

Мой сопровождающий открыл дверцу. Внутренность холодильничка осветилась. Н-да, выбор, конечно… У меня даже с хорошего гонорара в большие праздники, когда ждешь толпу гостей, такого изобилия не бывает. И бутылки сплошь иностранные…

— Водку с «фантой», если можно.

Добилась-таки от этого невозмутимого красавца удивленного взгляда.

— Честно говоря, не слыхал про такой коктейль, — пробормотал он.

— А я люблю. Особенно если в него еще кусочек льда бросить.

— Желание дамы…

Нашлись у него и водка, и «фанта». Только льда не оказалось. Но это уже роскошь. Напитки и без того оказались студеными.

— В какой пропорции?

— Один к одному.

Хорошо, что я заказала этот коктейль. В меру крепкий, не пьянящий, прохладный, приятный… В складывающейся ситуации стакан с подобным напитком был тем самым отвлекающим фактором, который помогал молчать, собираться с мыслями и не делал паузу тягостной.

Да, я уже раскаивалась. Длительные паузы и манера постоянно переспрашивать постепенно несколько приглушили очарование Игоря Викторовича. Ну а нынешнее его молчание показывало, что он и в самом деле лишь выполнил поручение — и не более того… Ну а ты что же, дура несчастная, рассчитывала, что он сразу растает, увидев тебя?.. Что, у него опыта мало, что ли? Да у него, скорее всего, таких, как ты…

В чем же это состоит секрет нашего желания нравиться именно тем людям, которые приятны тебе? Ладно, когда еще ищешь себе партнера, так сказать, для интима — тут более или менее ясно. Но так вот, просто случайно подвернувшемуся приятному хлыщу… Почему же все-таки хочется произвести впечатление даже в случае, если не собираешься доводить дело до постели?

Или, может, такое желание все равно в подкорке, в природе женской сидит?..

Как бы то ни было, неумолимо надвигающаяся неизвестность пугала.

4

— Ну вот мы и на месте, — сообщил мой сопровождающий.

Автомобиль, в котором мы приехали, припарковался на стоянке, аккуратно выложенной большими, тщательно подогнанными друг к другу бетонными плитами, на которых стояло еще несколько машин — не все они были столь же шикарны, как та, в которой прибыли мы, но и рядовых «жигулят» там тоже не оказалось ни одних. От стоянки широкой дугой изогнулась полоска асфальта в направлении недалеких ворот в бетонной ограде. За оградой густой стеной стоял высокий, похоже, настоящий, а не насаженный искусственно, лес или парк. В противоположную от стоянки для машин сторону лучом вытянулась аллейка, также выложенная бетонными плитками и обсаженная невысокими корявыми деревцами. Эта пешеходная дорожка упиралась в большой изумительной архитектуры двухэтажный дом.

Судя по всему, мы находились на территории, со всех сторон огражденной бетонным забором. Значит, это дача?.. Кто его знает…

— Прошу вас, — Игорь Викторович вновь лучился галантностью.

Я молча направилась к дому. Он был просто шикарен. Я бы даже не смогла описать эту красоту. Дерево и стекло. Опорой для балконов служит деревянный острый угол, устремленный в небо выше крыши домика… Нет, я не архитектор, описать такую прелесть при всем желании не удастся.

Перед домом раскинулась зеленая лужайка, по которой радиусами отходили цепочки бетонных плиток. Между ними обильно проросла аккуратно подстриженная трава. Сухо — иди прямо по зелени, а если дождь — шагай с одного бетонного островка на другой… Здорово придумано.

Войти в дом можно было с широкой террасы под полукруглым застекленным балконом, поддерживаемым легкими колоннами. Здесь, наверное, приятно сидеть в теплый дождливый осенний день со стаканом горячего глинтвейна в руках. А впрочем, и летним вечером… Главное, чтобы при этом дождик шел — он придавал бы особый шарм.

Игорь Викторович до того все время шел сзади меня. Но едва мы взошли по ступенькам на террасу, он проскользнул мимо и оказался у двери как раз вовремя, чтобы успеть ее распахнуть. Я даже с шага не сбилась, настолько все ловко он проделал.

Лакей!..

Мы оказались в просторном вестибюле. Я с любопытством огляделась.

Первое, что бросилось в глаза, — это настоящий, а не декоративный камин, в котором виднелись аккуратно, шалашиком, сложенные березовые поленья. Лестница на второй этаж. Несколько дверей, одна из них широкая, раздвижная. Направо в глубь дома уходит коридор. Много растений — толстых одеревеневших лиан, оплетших стены, гирлянд всевозможных традесканций и разных вьющихся живых плетей, пальм, фикусов и других, названий которых я не знаю.

Ну а мебель — словно декорация для фильма про каких-нибудь английских аристократов: стоящие отдельными группками большие уютные кресла — так и хочется забраться в них с ногами, маленькие столики рядом с ними, огромный бар под старину, в котором, сквозь стекло, виднелось множество стаканов, бокалов, рюмок, лафитников и других сосудов для пития.

— Идемте, Виолетта Сергеевна, я вам покажу вашу комнату, в которой вы будете проживать, — приглашающе указал Игорь Викторович на лестницу.

Это было вполне логично. Но во мне снова взыграло ретивое.

— А когда же я встречусь с вашим боссом?

— Он вас пригласит, — невозмутимо ответил мой сопровождающий. — Босс всегда сам определяет, когда и с кем разговаривать.

— Но у него в гостях дама, — фыркнула я. — Встретить даму — элементарный закон вежливости для мужчины. Особенно если он сам же ее пригласил.

— Мой босс исходит из другого, — все так же спокойно и терпеливо возразил Игорь Викторович. — Дама, приехавшая в его дом, вполне вероятно, захочет сначала привести себя в порядок, при необходимости подправить что-то в макияже или в прическе… Ну а сам он человек очень занятой, а потому живет строго по заранее распланированному распорядку дня. Таким образом, некоторая задержка в знакомстве не только закономерна и объективно обусловлена, но даже необходима. Вы не согласны?

Спорить с подобным утверждением было едва ли возможно. А главное, я понимала, что ко всему прочему еще и бесполезно.

5

Предназначенные для меня апартаменты оказались под стать всему дому. В жизни не доводилось бывать в таких условиях, хотя всегда мечтала пожить так хотя бы недельку.

Сейчас вот, похоже, мечта сбывается. Вот только что оно мне сулит, это осуществление мечты?

Одна не слишком большая, но очень удачно спланированная комната. Огромное окно во всю стену, легко закрывающееся плотной портьерой. Шикарная двуспальная кровать с зеркалами, вделанными в спинку у изголовья. Раздвижная стена скрывает платяной шкаф. В углу — туалетный столик с зеркалом. Видеодвойка. Музыкальный центр…

Да, тут можно жить и жить…

Игорь Викторович с подчеркнутой любезностью предоставил мне возможность осмотреть апартаменты, обращая внимание на необходимые детали — как раздвигаются шторы, например, или где находятся выключатели.

Потом чуть поклонился:

— С вашего позволения я вас оставлю. Можете пользоваться здесь всем, чем сочтете нужным. Через полчаса к вам зайдет Василина.

— Василина? — удивилась я имени.

— Василина, — подтвердил Игорь Викторович. — Она вам поможет.

— Что поможет?

Судя по всему, я начала раздражать своего собеседника. Его тон обрел еще более подчеркнутую корректную сдержанную вежливость.

— На тот период, что вы пробудете нашей гостьей, Василина приставлена к вам. В качестве горничной, помощницы… Короче говоря, все вопросы, которые непременно возникнут у вас, в бытовом плане, разумеется, решайте через нее… Кстати, в случае, если вдруг она вам понадобится, сейчас или в будущем, вызвать Василину можно при помощи вот этого пульта.

Игорь Викторович показал мне небольшую пластмассовую коробочку, наподобие «ленивчика» от телевизора, которая лежала на прикроватной тумбочке.

— Увидимся за обедом, — сообщил он на прощание.

И вышел.

Я еще раз обошла свою комнату. Н-да, это то самое, что называется «все на благо человека». Понятно, что весь народ не может так жить — но, право же, очень хотелось бы…

Чего же ради все это мне предоставляется? Чего хочет от меня этот неведомый шеф?

Впрочем, скоро я обо всем узнаю.

Я сбросила с себя сарафан, небрежно швырнула его в кресло. С удовольствием прошлась по теплому деревянному полу. Раздвинула шторы на окне.

За стеклом раскинулась зеленая лужайка, кое-где на ней были разбросаны отдельные кусты. Поодаль, за сплошным забором, высился все тот же лес.

Любопытно, где мы, далеко ли от Москвы? В каком направлении? А может, в черте города? Говорят, подобные, хорошо укрытые от посторонних глаз, «объекты» имеются в лесопарковых массивах города — на Лосином острове, например, в Ботаническом саду, в Измайловском парке… Может, и здесь нечто такое же?

…Что-то я размечталась, пора готовиться к высочайшему приему.

Душевая была тоже из области фантастики. Стеклянная дверь, позолоченные ручки, богатейший набор косметических средств… Все фирменно-иностранное…

Сквозь шум душа послышался какой-то негромкий звук. Сквозь искажающее выпуклое стекло душевой кабинки показался чей-то силуэт. Я чуть приоткрыла дверцу. В комнатке находилась Василина.

Я сразу поняла, что это она — что-то в ее облике было такое, что выделяло ее среди других, точно так же, как ее имя не вписывалось в общепринятые стандарты.

— Здравствуйте, Виолетта Сергеевна, — произнесла она глухим голосом. — Меня зовут Василина.

— Добрый день, Василина, — отозвалась я, с наслаждением поворачиваясь под душевыми струями.

— Через полчаса вас ждут к столу, Виолетта Сергеевна, — сообщила женщина.

Что ж, значит, пора выбираться. Полчаса на то, чтобы подготовиться к выходу к столу, даже маловато.

Закрутив воду, я распахнула кабинку. И тотчас мне на плечи легла широкая махровая простыня.

— Я вас оботру, — сказала Василина.

— Ну что вы, — смутилась я. — Это нетрудно, я сама…

— Это входит в мои обязанности, — все так же глухо возразила женщина.

Мне показалось, что она глядит на меня со слабо скрытым сочувствием.

Или мне это только казалось?

6

В холле меня поджидали четверо мужчин. И все в строгих костюмах и при галстуках.

Н-да, если у них это повседневная униформа — скучно же вам тут живется, господа хорошие!

Чуть отдельно от остальных сидел Шеф. То, что это и есть Шеф, было видно по всему: по внешности, по поведению, по тому, как несколько поодаль от него держатся остальные. Крупный человек, седоватый, хотя, скорее всего, еще не старый, коротко стриженный, сильный, уверенный в себе… Мне не нравится такой тип мужчин, они всегда стараются женщину подмять, покорить, сразу поставить на место, ну а я — кошка, которая гуляет сама по себе и сама выбирает. Короче, я таких мужчин не люблю, хотя и признаю, что в них есть какая-то притягательная, а точнее сказать, повелевающая, сила.

При моем появлении все поднялись.

— Здравствуйте, Виолетта Сергеевна! — поднялся со своего места и широко улыбнулся Шеф. — Мы вас все с нетерпением ждали… Как доехали?

Я не знала, как в данной ситуации должна себя вести. Подойти к нему и подать ему руку? Ждать, пока он сам подойдет ко мне и приложится к ручке? Обойти с приветствием всех? Сесть за стол? Потребовать от этой сомнительной компашки объяснений?..

А потому только молча слегка склонила голову, приветствуя всех одновременно и никого персонально.

— Вы уж нас извините, тут все свои, так что мы запросто, без церемоний, — между тем продолжал Шеф.

Он обогнул столик, за которым сидел, подошел ко мне, легко взял под руку.

— Представлять вам наших друзей я не буду. Почему — сейчас объясню. Прошу вас, — указал он на кресло. — Что будете пить? Опять водку с «фантой»?

— Да, если можно.

Я уселась на диван, взяла протянутый мне стакан.

— Так я вас слушаю. Чем могу быть вам полезна?

Шеф откинулся на спинку кресла.

— Виолетта Сергеевна, у меня к вам имеется деловое предложение.

— Это я уже поняла.

Мужчина кивнул: мол, никогда не сомневался в вашей догадливости. И начал говорить.

— В таком случае постараюсь быть кратким… Виолетта Сергеевна, поверьте: у меня есть все, — продолжал он, проигнорировав мою реплику. — Вы понимаете? У меня есть абсолютно все. Все, кроме одного. И этот недостаток предстоит возместить вам.

Я терялась в догадках, о чем сейчас может пойти речь. Рождающиеся версии выглядели одна другой глупее. Однако его последующие слова превзошли самые нелепые мои предположения.

— Итак, суть моего предложения в следующем. Вы должны написать обо мне книгу.

— Книгу?! О вас?..

— Да, книгу обо мне, — спокойно подтвердил Шеф. — Что вас так удивило?

— Ну, не знаю, — промямлила я. — Как-то все это… Написать о себе — такое редко просят.

— Просят, быть может, и в самом деле нечасто, — согласился он. — Зато мечтают о том, чтобы стать героями литературного произведения многие. Слава — штука притягательная.

У меня в голове вихрились мысли.

Судя по всему, передо мной преуспевающий «новый русский». Что такого уж интересного можно будет о нем написать? Комсомольская юность, партийный руководитель районного уровня, в период перестройки вовремя сориентировался, куда ветер дует, не растерялся в период, когда можно было прибрать к рукам партийную казну… Н-да, нудноватая получается картинка.

— Но я ведь писатель начинающий, — попыталась я уклониться под благовидным предлогом. — Даже не знаю, получится ли…

— Не скромничайте, — усмехнулся Шеф. — У вас очень хороший стиль письма.

Такие слова можно слушать сколько угодно.

— Спасибо.

— Не надо благодарить — это ведь правда, а за правду не благодарят… Так вот, у вас хороший стиль письма. Вы умеете писать динамично, интересно, захватывающе… Короче говоря, мы сейчас говорим не о том, будете писать вы или кто-нибудь другой — это вопрос решенный.

Ничего себе заявочка! У него, видите ли, уже все решено! А я, выходит, всего лишь бесплатное приложение к его решению? Впрочем, почему же бесплатное?

— К тому же я не умею писать биографии, — сочла я необходимым еще посопротивляться.

— Биографию писать и не придется, — успокоил он меня. — Пишите все, что сочтете нужным, в привычной для вас остросюжетной манере.

— Но… — попыталась я продолжать сопротивление.

— Погодите, Виолетта Сергеевна, — нетерпеливо прервал он меня. — Так мы будем говорить бесконечно долго. Вы сначала выслушайте само предложение, а потом возражайте. Ну а чтобы у вас не возникло подобного соблазна, давайте сначала определимся с оплатой вашего труда. Надеюсь, вы ничего не имеете против гонорара?

— Вдохновение не продается, но можно рукопись продать, — процитировала я Пушкина.

— Вот и отлично. Итак, сколько сейчас платят за книгу?

Я слегка пожала плечами. Хотелось одного — как-нибудь уклониться от предложения, даже несмотря на самый немыслимый гонорар.

— Ну, всем по-разному… В зависимости от известности автора.

— Это естественно, — понимающе кивнул мужчина. — А вам лично сколько заплатили?

— Чуть больше тысячи.

Шеф изумленно поднял брови.

— Чуть больше тысячи чего? Долларов?

— Ну не рублей же!

— За такой труд?.. Так это же курам на смех!

Я пожала плечами.

— Оплату устанавливаю не я. Хотя для меня это тоже хорошие деньги.

— Это понятно. Ну а как вы сами считаете: сколько вы должны бы получать?

— Ну, не знаю… — я сделала вид, будто никогда раньше не задумывалась над этим вопросом. — Хотя бы тысяч пять, наверное.

— Скромные у вас запросы, — ухмыльнулся Шеф. — У меня на кофе ушло бы больше, пока я такой книжкой разродился… В общем, чтобы нам не мелочиться, давайте договоримся так. Я вам плачу десять тысяч. Ну и плюс гонорар от издательства — это уже меня не касается.

Это было щедро, даже слишком. За такие деньги можно было браться за описание полной приключений жизни самого занудливого бухгалтера. Тем не менее я еще раз сочла нужным внести ясность.

— Еще неизвестно, возьмется ли издательство публиковать мою книгу…

Шеф опять усмехнулся.

— Пусть это вас не беспокоит, возьмется. Итак, предварительные условия вас устраивают?

— Устраивают.

— Вот и хорошо. Теперь переходим к основной теме нашего разговора.

Он отпил из стакана, стоявшего перед ним. Судя по цвету, там был налит апельсиновый сок.

— Итак, Виолетта Сергеевна, вам предстоит написать обо мне книгу. Только не думайте, что вам придется придумывать «Малую землю», «Целину» или «Возрождение», которые писали для Брежнева. У меня биография повеселее. К тому же у меня не будет никаких предварительных условий о том, как именно излагать мое прошлое и настоящее. Единственное непременное условие — вы не имеете права называть ни одного подлинного имени, кроме моего, даже если вы таковое узнаете. А меня вы обязаны называть только настоящей фамилией. Или прозвищем…

— Странное условие, — сказала я.

— Сейчас поймете, почему я его выдвигаю, — шеф не удивился моей реакции. — Вы, наверное, уже поняли, что я очень богат. Естественно, нажито это состояние отнюдь не тем путем, который в нашем обществе принято называть праведным. Я — самый настоящий мафиози, Виолетта Сергеевна.

Он эффектно замолчал, ожидая мою реакцию. Но я ожидала услышать от него нечто подобное, а потому постаралась скрыть свои чувства. Только кивнула.

Тогда он продолжил.

— Более того, я — один из «крестных отцов» российской мафии. Это не моя фантазия — это абсолютно достоверный факт. И для полного удовлетворения жизнью мне нужна такая книга. Чтобы ее написать, в течение недели вы будете постоянно находиться при мне. Вы увидите то, что еще никому из пишущей братии видеть не доводилось — а именно будни мафиози моего уровня. А потом напишете об этом. Более того, скажу вам откровенно: я уже пытался сам начать писать такую книгу, но потом пришлось отказаться от этой затеи.

Это было еще более любопытно.

— И почему же?

Не уверена, но мне показалось, что он ответил чуть-чуть, едва заметно, самую капельку смущенно.

— Причин тому несколько. Прежде всего, у меня совсем нет свободного времени. Потом я еще что-то могу написать про других — я имею в виду, что могу написать более или менее объективно; но как только дело доходит до себя самого, постоянно ловишь себя на том, что стараешься показать себя лучше, чем того заслуживаешь… Потому я и решил пригласить вас. У вас получится. Тем более что все свои черновики, свои рукописи я отдаю вам — они уже лежат в вашей комнате на столе. Можете использовать все по своему усмотрению… Короче говоря, пишите обо мне книгу, пишите, что захотите — но только пишите!

— Но зачем вам это? — недоумевала я.

— Неужто непонятно? Я ведь уже сказал. У меня есть все, что я захочу. Все, кроме славы…

— Это я поняла. Я о другом. Ведь если я напишу о вас правду, у вас могут быть неприятности.

— Какие? — скривил он губы в легкой усмешке. — И из-за чего?

— Ну, я не знаю… — этот простой вопрос поставил меня в тупик. — Вас могут привлечь к ответственности…

— На основании художественного произведения? Это несерьезно. В конце концов, даже если кто-то заинтересуется, в какой степени написанное вами соответствует действительности, я просто скажу, что вы все это придумали.

Стоп! Что-то меня вдруг насторожило: Летка, внимание, тут может быть подвох!

— Но ведь тогда вы сможете подать на меня в суд за клевету! — быстро сказала я.

Шеф усмехнулся. Снисходительно-высокомерно-самодовольно. Он предвидел этот вопрос и был очень доволен своей прозорливостью.

Не поворачивая головы, он небрежно поднял вверх руку, слегка вытянув к потолку указательный палец. Тут же рядом оказался один из мужчин. Типичный секретарь — «шестерка» — не терплю такую породу людей. Рядом с хозяином он — сама предупредительность. А когда хозяина рядом нет — высокомерная скотина.

Секретарь почтительно вложил в руку Шефа коленкоровую папку с резинками-зажимами. Тот взял папку, положил себе на колени. «Шестерка» тут же исчез.

— Наш предварительный разговор, Виолетта Сергеевна, подходит к финишу. В связи с этим считаю нужным напомнить его основные итоги.

— Слушаю.

— В течение недели, в крайнем случае, десяти дней вы будете неотлучно находиться со мной. Кроме, разумеется, времени отдыха. Здесь, в моем загородном доме, вы можете мне задавать любые вопросы, но только наедине, когда рядом не будет никого постороннего. Мои люди, понятно, не в счет, при них вы можете говорить о чем угодно. Кстати, на период пребывания у меня в гостях вы должны забыть о сексе — мои ребята предупреждены, чтобы с подобными вопросами к вам даже не приближались; за нарушение этого условия каждый из них будет сурово наказан, так что не нужно их провоцировать на неприятности, что при ваших внешних данных совсем нетрудно… Потом вы пишете книгу. В ней вы описываете меня в любом виде, в любом свете, в каком вам заблагорассудится — если сочтете нужным, даже в самом неприглядном. При этом, повторяю, главнейшее условие: вы не имеете права называть ни одного подлинного имени, не говоря уже о фамилии. Ни одного — кроме моего. Когда вы сдаете ее в издательство, звоните мне — и вам привозят причитающийся гонорар. После этого наше с вами знакомство заканчивается, никаких взаимных претензий, преследований, шантажа и так далее не принимается… С каким из перечисленных пунктов вы не согласны?

Я была озадачена. Это ж надо как все продумал, как четко отчеканил…

— Знаете, я как-то так сразу, на слух…

— Понятно, — склонил он голову. — Если в течение недели, которую вы пробудете у меня в гостях, у вас возникнут какие-то вопросы, я всегда к вашим услугам. Ну а теперь, Виолетта Сергеевна, мы с вами подпишем один-единственный документ, который скрепит наши отношения. А перед этим остается только представиться. Меня зовут Вячеслав Михайлович Самойлов, я вице-директор коммерческого банка «Плутон», а также учредитель нескольких более мелких фирм… Впрочем, все свои должности я вам называть не буду — в этом нет необходимости.

Н-да, вице-директор «Плутона» — это величина. Я не больно-то разбираюсь в коммерции и экономике, однако, насколько знаю, банк «Плутон» входит в десятку крупнейших банков страны.

То, что банкир такого уровня является по совместительству мафиози, меня не особенно удивило. Но тот факт, что он не боится мне в этом признаться, настораживал.

Самойлов уловил мое колебание.

— Что вас смущает?

Я ответила прямо:

— Ваша откровенность.

— А именно?

По его сатанинской усмешке было видно, что он понимает, о чем я сейчас заговорю. Но ждет, как же я сама сформулирую вопрос.

— Не получится ли так, Вячеслав Михайлович, что когда я выполню ваш заказ, то стану для вас просто лишней?

— Не понял.

Все-то ты понял, господин вице-директор, только повыкобениваться желаешь.

— Да что ж тут непонятного?.. — тем не менее пришлось расшифровывать. — Сами же говорите, что из мафии — мигнете своим ребятам, и на свете одной Виолеттой Калининой станет меньше…

— Браво! — хлопнул Самойлов в ладоши. — Вы попали в точку, Виолетта Сергеевна. Чтобы успокоить вас, мы и подпишем сейчас вот этот документ.

Он протянул мне папку. Я ее раскрыла. В ней лежал один-единственный листок. Это был отпечатанный на принтере текст.

В нем значилось:

«Не возражаю против использования Виолеттой Калининой в литературных произведениях моих имени, отчества и фамилии в течение текущего года».

Внизу под текстом стояли дата и подпись.

— Этот листок вас успокоит?

Я не знала, что сказать. Что и говорить, это была самая настоящая филькина грамота. Но с другой стороны, предъяви я ее суду, она станет надежным щитом. Или нет? Черт, и юриста под рукой нет, чтобы проконсультироваться.

— Ладно! — решилась я. — Будь что будет! Согласна.

Наброски будущей книги (отрывки из записей Самойлова)

«Начало карьеры мафиози»

Вячеслав-Юрий-засада-Афганистан

Вячеслав провел по пересохшим губам языком.

— Слушай, Юрка, давай тряханем дукан, — не слишком решительно предложил он.

Было слышно, как Юра пренебрежительно хмыкнул.

— Дурак ты, Слава. И уши у тебя холодные.

— Но так ведь все наши делают!..

Юрий понял, что Вячеслав от него просто так не отстанет. Открыл глаза, окинул взглядом местность. Темнота, подкрепленная тишиной… Ни зги не видно.

Лишь тогда снова повернулся к молодому товарищу.

— Славик, запомни несколько истин, которые тебе со временем обязательно пригодятся. Если ты вздумаешь совершить противоправное действие, обязательно подумай, как потом себя вести…

— Это я уже понял, — нетерпеливо перебил Вячеслав. — Но ты сам погляди: кишлак перед нами, там дуканов — как у собаки блох. Тряханем только один, на окраине — и «афошки» наберем, и «чеки», и товары всякие…

— А утром дуканщик прибежит к нашему старлею, тот устроит шмон — и нам ничего этого не понадобится лет десять. Ну, пять, по меньшей мере.

Вячеслав обиженно замолчал.

…Прочесывать кишлак пошли на следующее утро.

— Держись все время рядом со мной! — процедил сквозь зубы Юрий.

Слава промолчал. У него уже была мысль переметнуться под крылышко к Борису Баринову, которого в роте звали по инициалам — Бэбэ. Это был ушлый парень, смелый, всегда готовый совершить какую-нибудь выходку. Уж он-то не станет раздумывать над тем, стоит ли что-то взять или лучше подождать, чтобы сложились подходящие обстоятельства, — рассуждал Слава.

Но раз Юра сказал, нужно подчиняться. Дедовщину в армии никто отменить не в силах. На ней здесь все держится. Разница только в том, что под ней понимать.

…В кишлак вошли настороженно — ощетинившись автоматами. Населенный пункт угрюмо молчал, сумрачно глядя на пришельцев с севера. Афганцы знали, что идут советские войска, «шурави», как они нас именовали, — почти все двери были открыты. Лучше оставить так, потому что в противном случае их просто вышибут. Солдаты по двое входили в каждую дверь, проверяли документы, обшаривали дом. По-афгански никто не понимал. Солдат и местный житель говорили что-то друг другу, обмениваясь ненавидящими взглядами. Афганцы совали паспорта, испещренные затейливой арабской вязью. Солдаты тыкали автоматы и спрашивали:

— Ты душман?

— Ниц душман, — твердили дехкане и дуканщики.

На том и расходились.

И оба прекрасно знали, что ночью этот дехканин вполне может взять автомат и пойти стрелять «шурави». Да только толку было от того знания…

— Ты можешь сказать, какого черта мы тут бродим? — не выдержал Слава.

Юрий небрежно обронил:

— Не спеши.

Вячеслав ухмыльнулся:

— Не спеши… твою мать! Ты же сам говорил, что умный от дурака отличается тем, что сам моделирует ситуацию, а не ждет, пока она сама собою сформируется для его блага.

— Говорил. И еще раз то же самое повторю, — не стал спорить Юрий. — Главное — уметь ждать и четко знать, чего ждешь.

Слава демонстративно пожал плечами. Нет, жаль, что он не пошел с Бэбэ. Тот уж наверняка с прочески не вернется пустым.

Подошли к дуканам. Их, глядящих на улицу мутными стеклами пыльных витрин, было тут несколько, и располагались они кучно, в рядок. Между ними была странная связь: с одной стороны, конкуренция, а с другой — взаимопомощь, взаимоподдержка. Рынок… Рынок, конечно. Но только какой-то ненатуральный, как будто игрушечный. Нищета нищете что-то продает и еще друг другу помогает…

Юра решительно направился к ближайшему дукану. Славик потянулся за старшим.

Седой дуканщик униженно кланялся, лопотал что-то по-своему.

— Ладно-ладно, не свисти, — с досадой махнул Юра. — Сами посмотрим…

Он зашел за небрежно сколоченную из кривых досок стойку. Достал из-под нее коробку с деньгами, бросил ее на прилавок. Там лежало всего несколько смятых сотенных «афошек», да россыпью валялась мелочь.

— Спрятал, падла! — провел сухим языком по потрескавшимся губам Славик. — Может, прижать его?..

— Почему же «падла»? — лениво возразил Юра. — Он ведь свое кровное спрятал… Наше дело оружие искать, а не чужие деньги забирать.

Вячеслав ничего не понимал. А потому молчал.

— Ты по-русски понимаешь? — Юра ласково улыбался дуканщику.

— Немного понимай, командор, — подобострастно кивал афганец.

— Раз немного понимай, немного денег давай! — скаламбурил Юра.

Афганец на глазах поскучнел.

— Ай, денга йок. Все на товар отдавал, машин пока не пришел.

— В самом деле? Очень жаль…

Юра, поворачиваясь, прикладом автомата демонстративно задел полку с металлическими банками. Жестянки с лимонадом, соками, другими напитками посыпались, позвякивая и раскатываясь, на пол.

— Совсем нет денег? — Юра улыбался еще ласковее, демонстрируя намерение зацепить прикладом полку теперь уже со стеклянными бутылками.

Дуканщик бесстрастно глядел на происходящее.

— Ну так что, деньги — бар?

После некоторой паузы с полки со звоном посыпались бутылки. По утоптанному глиняному полу, шипя и пенясь, полилась жидкость.

— Понимаешь, бобо, — Юрий по-прежнему являл собой образец искреннего сочувствия. — У вас в кишлаке были душманы. А потому…

— Я не душман, — быстро проговорил дуканщик.

— А никто и не говорит, что ты душман, — не стал настаивать Юрий. — Просто у вас были душманы, а потому каждый из вас должен сказать, у кого душманы останавливались, что они делали, кто у них тут родственники.

— Я ничего не знай.

— Может быть. А потому плати деньги!

Дуканщик еще немного раздумывал. Потом повернулся и пошел в заднюю комнату.

Тут-то Славик и уловил на себе скользящий взгляд Юрия. Тот показал глазами: посмотри за ним.

И Вячеслав понял!

Он подвинулся к двери. Теперь ему было видно, как дуканщик открыл огромный сундук и принялся копаться в его объемистом чреве.

Славик отпрянул назад, на то же место, на котором стоял до того, как дуканщик вышел. Поймав взгляд Юрия, кивнул: все видел, мол, все, что надо.

Афганец вернулся, нес в руках узелок. Развязал его темными заскорузлыми пальцами. В грязной материи оказалась тоненькая пачка афганей.

— Бери, шурави, бакшиш тебе, — протянул он Юрию.

— Вот так бы сразу, — довольно улыбнулся тот. — Ну, мы пошли.

Он взял деньги, небрежно сунул их в карман. Повернулся к Славику. А потом, словно что-то вспомнив, повернулся к дуканщику.

— Кстати, бобо!

«Бобо» — значит «дядя», не в смысле степени родства, а просто несколько фамильярное обращение к мужчине старшего возраста.

— Бобо! А можно зайти к тебе в ту комнату?

Уже было расслабившийся дуканщик суетливо попятился к задней двери.

— Конечно, шурави, заходи!

Едва он оказался в проеме, Юрий спокойно, без резких движений, поднял ствол своего автомата и нажал на спусковой крючок. Гулко простучала короткая очередь.

Убитый еще не успел осесть на землю, как Юрий сказал Вячеславу:

— Быстро забирай деньги!

Славик метнулся было к двери, но там лежало, преграждая путь, еще дергающееся в конвульсиях тело афганца. Солдат словно споткнулся, остановился. Растерянно оглянулся на старшего.

— Ну что ты, сдрейфил? — прошипел Юра. — Не боись! Покойнички — они тихие. Живых бояться надо!.. — и добавил, уже жестче: — Вперед!

Повинуясь, Слава перешагнул через тело, которое все никак не желало расставаться с душой. Бросился к сундуку. С трудом откинул крышку.

Какие-то тряпки… Одежда. Пакетик с какими-то бумагами… Еще какой-то пакет… А вот то, что нужно — мешочек с деньгами. И тут же другой — с какими-то серебряными побрякушками с отшлифованными каплями лазурита.

Славик схватил его, сунул за пазуху и выскочил обратно. Теперь он уже не заметил ни убитого, ни лужи крови вокруг, которая постепенно впитывалась в плотно утоптанный земляной пол.

— Ну?

Старший глядел на подопечного строго, нетерпеливо, выжидательно.

— Порядок, — хлопнул себя по груди Вячеслав, показывая, куда он спрятал деньги.

— Отлично.

Юрий ждал его, стоя возле трупа. И как только Слава оказался у входной двери, крикнул:

— Стоять!

Солдат замер. Удивленно оглянулся. Тут бежать срочно нужно, а тут «стоять!»…

Между тем Юра наклонился к убитому, вложил в его руку пистолет, который достал из кармана.

— Ну а теперь иди искать нашего старлея!

— Зачем?

Юра, сдерживаясь, прикрыл глаза.

— Идиот! — прошипел он. — Нам нужно сделать так, чтобы наши действия выглядели как вынужденная мера самообороны. А для этого в этом должен убедиться ротный. Он пригласит старейшин… Алиби нам нужно, алиби! Быстро!..

Слава выскочил на улицу. Последнее, что он успел увидеть, это то, что старший наклонился и шарит по карманам убитого.

…Юрий глубоко, громко затянулся сигаретным дымом.

— Ну что, салага, ты хоть что-нибудь понял?

Они лежали вечером возле палатки на жесткой колючей траве.

— Но зачем все так сложно? — без напора, лениво, спросил Вячеслав.

Размягченный спиртным, Юра говорил разнеженно:

— Обеспечение отхода, салага, — это самое главное в подобных делах. Ты, я чувствую, по жизни пойдешь кривой дорожкой. Так вот, тебе будет позволено по ней шагать ровно столько времени, сколько ты будешь помнить и ориентироваться на эту истину. В вопросах безопасности лучше перестраховаться, чем потом локти кусать.

Славик ничего не ответил. Он все равно считал, что Юра излишне осторожен. Тот это понял.

— Ну и еще одно запомни, мой юный друг. Среди наших товарищей, надеюсь, с этим ты спорить не станешь, самый бесшабашный — это Бэбэ. Согласен?

Славик слегка замялся.

— Ну да, наверное…

— Не наверное, а точно. Так вот, он в своих действиях, даже если думает, то думает только на шаг вперед. А надо — на пять, в крайнем случае на три. Только тогда у тебя будут получаться ходы, которые принесут тебе реальную пользу. Уловил?

Вячеславу не хотелось ни спорить, ни возражать. Он просто сказал:

— Время покажет, Юра.

— Вот тут ты прав. Только я предпочитаю, чтобы время учило меня только на чужих ошибках. И попомни мои слова: время непременно покажет, кто из нас по большому счету прав — я или Бэбэ.

…Время показало, кто из них прав. Юра, уезжая из Афгана, имел в кармане кругленькую сумму денег. Бориса Баринова увозили в цинке. Как-то он польстился на какую-то «левую» сделку… Нашли его только наутро — всего исколотого и истерзанного, с переломанными костями.

7

Я вышла из дома точно в назначенное время. У дверей меня встретил Игорь Викторович.

— Прошу вас, — он, умело придержав дверь, пропустил меня на лужайку. — Я вас проведу к машине.

— Спасибо, я дорогу знаю!

— Я проведу!

Господи, на что я клюнула-то! Холуйские повадки приняла за исключительную галантность, отсутствие живой мысли в глазах — за твердую волю и целеустремленность… Ах, обмануть меня нетрудно… Нет, голубчик, я тебе никогда не прощу своей ошибки!

Между тем он и в самом деле зашагал рядом со мной по направлению к стоянке. Там мы остановились возле какой-то серой иномарки, солидной, хотя и не столь броской и шикарной, как лимузин, на котором меня привезли сюда.

Буквально через несколько минут подошел Вячеслав Михайлович. За ним следовали Секретарь и еще двое мужчин, как я потом поняла, его телохранителей.

— Прошу прощения, Виолетта Сергеевна, что заставил себя ждать. Неожиданный звонок задержал… Прошу!

Один из охранников распахнул дверцу машины. Самойлов уселся в автомобиль, жестом пригласил меня устраиваться рядом. Дверь захлопнулась. И машина покатила к воротам.

— Обычно я лично не участвую в акциях, подобной той, которую вы сегодня увидите. Для меня это давно пройденный этап деятельности, — заговорил Самойлов. — Но специально для вас сегодня я сделаю исключение.

Преамбула мне не понравилась.

— Но, надеюсь, в этом не будет ничего криминального? — встревоженно спросила я.

Вячеслав Михайлович усмехнулся.

— Виолетта Сергеевна, милая, информирую вас: с этого момента все, что будет делаться на ваших глазах, в той или иной степени обязательно связано с криминалом. Иначе я бы не стал привлекать к работе специалиста по детективам, и уж подавно не стал бы платить вам такой крупный гонорар.

Так вот что меня беспокоило все это время! Ведь теперь все, что я здесь узнаю, по закону должна сообщить «кому следовает». И если я это не сделаю, превращаюсь в преступницу! Ничего не скажешь — ситуация складывается та еще… Значит, если книга выйдет, не только Вячеслав Михайлович может на меня подать в суд за клевету, но меня вполне могут пригласить на Петровку или куда там еще приглашают в подобных случаях, чтобы спросить, откуда мне известны подробности того или иного происшествия.

Правда, я тут же одернула себя: не может же этот мафиози и в самом деле посвящать меня в какие-то слишком уж важные свои секреты — нет такой славы, ради которой можно подставлять себя и всю свою организацию под удар… И все же мне стало еще неуютнее.

Мы вывернули на широкое шоссе и тут набрали скорость. Мотор гудел так тихо, что свист рассекаемого воздуха был слышен куда громче.

— Итак, Виолетта Сергеевна, наверное, у вас появились какие-то вопросы, на которые вы желали бы получить ответы? Прошу вас, до прибытия на место я в вашем распоряжении.

Что и говорить, вопросы были, и их возникло немало. Однако большинство носили абстрактный характер, как и всякий раз, когда сталкиваешься с явлением, принципиально для тебя новым.

— Признаться, мне не совсем понятно, что я вообще буду делать возле вас, — начала я с простейшего.

— Ничего. Смотреть. Спрашивать. Слушать. Запоминать… Короче говоря, просто присутствовать рядом со мной и впитывать любую информацию, которая может вам пригодиться для выполнения моего заказа. А в свободное время писать, писать и еще раз писать. Потому что с работой вы должны, обязаны справиться как можно быстрее.

— Почему?

Самойлов спокойно пожал плечами и ответил предельно откровенно:

— Потому что мне не хочется слишком долго зависеть от вашего присутствия.

— А каким же это образом вы можете от меня зависеть?

Он не переставал меня удивлять.

— Ну как же! — Шеф изобразил недоумение по поводу моей непонятливости. — Мне сейчас приходится строить все свои планы, делая поправку на ваше присутствие… Я, кстати, подумал, что вас дополнительно нужно заинтересовать в том, чтобы вы сделали работу как можно быстрее. Заметьте: не лучше, а быстрее… И вот что у меня получилось. По истечении срока нашего с вами совместного пребывания я сделаю так, чтобы вы до окончания работы были изолированы. Выйти из изоляции вы сможете, только когда сдадите лично мне рукопись.

— Что??? — это было слишком. Это был явный перебор. — Мы так не договаривались.

— Вы правы, — покивал Вячеслав Михайлович. — Изменение условий сделки после того, как договоренности уже достигнуты, всегда…

Вдруг Самойлов оборвал сам себя и повернулся ко мне. С него вдруг слетела вся его подчеркнутая светскость. И он заговорил просто, ясно, даже немного раздраженно. Во всяком случае, с напором.

— Послушайте, Виолетта Сергеевна! Ну что вы кочевряжитесь, право слово? Поймите же: никто никогда ни за одну работу не предложит вам таких условий, как предлагаю я. Всего лишь максимум за месяц работы вы получите деньги, которые при других обстоятельствах заработали бы за пять лет. Разве это не так?

Под его напором я немного стушевалась.

— Ну, пять, может, это слишком…

— Ну три. Так судите же: месяц и три года. Неужто ради этого не стоит повкалывать месяц в полную силу?..

Разумеется, если вопрос ставить так, ответ может быть только один. И все же…

— Однако… — начала я.

Но он не дал мне закончить.

— Погодите, не возражайте! Выслушайте меня до конца.

Он на секунду замолк, громко хрустнул сложенными в замок пальцами.

— Помните историю Герострата, который в 356 году до нашей эры сжег храм Артемиды Эфесской, который считался одним из семи чудес света? На суде Герострат заявил, что сделал это с одной-единственной целью: чтобы его имя осталось известным в веках. Тогда афинский сенат под страхом смерти запретил произносить всем гражданам его имя. Однако джинн уже выбрался из бутылки, и удержать его в ограниченном пространстве стало просто невозможно. Имя Герострата стало нарицательным. Таким образом, он своей цели достиг. Ну а цена — какое значение имеет цена для нас, людей, живущих три тысячи лет спустя?

— И вы согласны на такую сомнительную славу?

Самойлов с досадой махнул рукой: не нужно, мол, меня перебивать. По всему чувствовалось, что сейчас он говорит искренне, от души.

— Бросьте! Слава не может быть сомнительной — она или есть, или ее нет. Чем принципиально отличается слава Герострата от славы Леонардо да Винчи? Суперубийц Гитлера, Сталина или Наполеона от Швейцера, матери Терезы или физиолога Павлова?.. Но я сейчас не о том. Да, я согласен на любую славу, более того, я желаю ее. Я ее жажду. Я ее вожделею. Я прекрасно понимаю: никто и ничто не может гарантировать того, чтобы твое имя помнили, чтобы тебя знали. Кого из политиков двадцатилетней давности вы знаете? Кого из эстрадных исполнителей мы вспоминаем после того, как они сходят со сцены?.. Только первых лиц. Я себя к таким не причисляю. А я хочу, чтобы мое имя прогремело по всей России! Хотя бы один раз, но — громко! Я этого хочу. Хочу, чтобы… Каким тиражом обычно выпускает книги издательство?

— Тысяч сорок-пятьдесят экземпляров. Ну, может, сто тысяч…

— Это значит, по меньшей мере четверть миллиона человек прочитает обо мне, о моих делах, о моей жизни! Неужто вы не признаете, что ради этого стоит рискнуть? Вот вы сдаете в издательство книгу… Неужели вы при этом думаете только о гонораре, и вам совсем безразлично, что на прилавках магазинов и на книжных «развалах» будут лежать тысячи томиков с вашей фамилией?.. Я не прав?.. В метро, в поездах и самолетах, дома на диване, всюду будут читать обо мне! И я этого хочу!

Я не знала, что и сказать. Ставить на кон свою жизнь, свою судьбу, свою репутацию, свою свободу лишь ради того, чтобы кто-то читал о твоих сомнительных подвигах…

— Ну а теперь, когда мы с вами подъезжаем, надо подвести итог нашей беседе. Итак, я бы очень не хотел, чтобы у вас сложилось впечатление, будто вы действуете только по моему принуждению. Я хочу, чтобы вы работали добровольно, на заранее оговоренных условиях. Другими словами, я вас нанимаю, что налагает на нас взаимные обязанности и обязательства. Неделю вы работаете со мной. За это получаете обусловленный гонорар. После этого мы с вами расстаемся, вы будете жить на всем готовом, но в полной изоляции до тех пор, пока не закончите писать. На этот период я вам плачу по пятьдесят долларов в сутки. Когда вы ставите последнюю точку, вы получаете деньги и мы с вами расстаемся.

Как легко он оперирует суммами, которые для простых людей представляют едва ли не целые состояния!

— А вы не боитесь, что за пятьдесят долларов в сутки я обоснуюсь у вас навсегда?

— Не боюсь. Вы не представляете себе, насколько это утомительное дело — сидеть в изоляции.

Мне показалось, что он сказал это с грустью. Взглянула на своего спутника. Но у того на лице уже вновь появилось надменное невозмутимое выражение.

Час искренности закончился.

8

Мы остановились перед входом в центральный офис исполина отечественного бизнеса — банка «Плутон». У дверцы нашего автомобиля мгновенно вырос крепкий парень, естественно, тоже в строгом костюме. Он почтительно распахнул ее, замер, цепко рыская глазами по сторонам.

Вячеслав Михайлович вышел из машины и, не останавливаясь, направился к широким, сияющим золотистым стеклом, дверям. Возле него уже шагали все те же телохранители, что провожали нас с дачи — оказывается, они ехали в другой машине, следом за нами.

Ко мне в машину заглянул Секретарь. Он протянул мне руку:

— Прошу вас, Виолетта Сергеевна.

Уже на улице, когда мы тоже шли к двери, Секретарь представился:

— Меня зовут Иван Николаевич. Я — личный секретарь Вячеслава Михайловича.

Мне раньше не доводилось бывать в офисах таких крупных коммерческих фирм. Поэтому я с любопытством оглядывалась. Обширное фойе, отделанное в ультрасовременном стиле. Широкая лестница ведет на второй этаж. На площадке ее виден постамент — очевидно, раньше здесь располагалось какое-то официальное учреждение и с этого места глядел на совслужащих бюст вождя мирового пролетариата.

У входа столик, за которым стоял, вытянувшись, милиционер. Чуть в стороне, ближе к лестнице ел Самойлова глазами могучий мужчина.

Вячеслав Михайлович, проходя мимо него, лишь коротко бросил:

— Ну что у нас?

— Порядок.

— Когда выезжаем?

— Семнадцать-пятнадцать.

— Хорошо.

Самойлов начал подниматься по лестнице.

Между тем мы проследовали мимо продолжавшего стоять по стойке смирно милиционера к могучему мужчине.

— Познакомьтесь! Начальник группы личной безопасности Шефа, Боксер — Виолетта Сергеевна.

Боксер ничего не ответил, только молча склонил голову. И мы проследовали мимо него по лестнице.

Обширная приемная выглядела словно иллюстрация рекламного проспекта — новехонький компьютер, принтер, факс, многофункциональный телефон, а также кресла, столик, искусственные растения… И среди всего этого ультрасовременного интерьера профессионально улыбалась девица, попавшая сюда, очевидно, с очередного конкурса красоты и получающая надбавку за то, что будет носить на себе как можно меньше одежды. Лучезарно продемонстрировав Шефу свои прелестные зубки, она чуть приглушила накал приветливости при виде Ивана Николаевича и обожгла взглядом меня. Однако так и не произнесла ни слова.

Мы прошли мимо девицы в кабинет. Тут тоже все было отделано по высшему классу.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — указал мне Самойлов на кресло, стоявшее у стены. — Подождите немного, мне нужно поработать.

Он привычно включил компьютер и, пока тот загружался, быстро просмотрел лежавшие на столе бумаги.

Дверь открылась, на пороге возник Секретарь.

— Займись нашей гостьей, — распорядился Самойлов. — А я буду через десять минут.

Хозяин повернулся с креслом к стене. И в ней тут же открылась дверь. А ведь стена казалась настолько монолитной, что и мысли не могло возникнуть, будто там еще одна комната. Или не одна?

Вячеслав Михайлович поднялся и шагнул в открывшийся проем. Дверь закрылась — будто и не было ее.

— Прошу вас, Виолетта Сергеевна, пересядьте сюда, на стул.

Я молча пересела. Иван Николаевич раскрыл принесенный пакет. Достал оттуда шикарный парик — пышно взбитую копну волос платиновой блондинки. Зашел мне со спины и начал надевать его мне на голову.

— Это еще зачем? — не выдержала я.

— Нужно. Даже необходимо, — услышала более чем вразумительный ответ.

Затем на свет появилась крохотная коробочка.

— Сейчас вам будет немного неприятно, — предупредил Секретарь.

Что тут сделаешь?

— Давайте, — вздохнула я.

Оказалось, что в коробочке находились контактные линзы. Изумрудно зеленого цвета.

— Таких глаз в природе не бывает, — сочла я нужным сказать.

— Это неважно. Главное: что они будут отвлекать внимание от тех черт вашего лица, которые изменить невозможно.

Как-то я уже пыталась носить контактные линзы. Так что неожиданными неприятные ощущения, которые сопровождают эту процедуру, для меня не стали. Но и легче от этого не было. Я уже знала, что глаза будут чесаться, слезиться и для привыкания к линзам нужно какое-то время…

Затем мне пришлось вытерпеть еще одну не слишком приятную процедуру — Иван Николаевич засунул мне в ноздри небольшие вставочки. Водрузил на нос большие очки. И в довершение набросил на плечи что-то типа небольшой алой накидочки с блестками.

— Все, теперь можете полюбоваться на себя.

Секретарь распахнул дверцу стенного шкафа. В открывшемся проеме мгновенно вспыхнула лампа дневного света и осветила огромное, в рост мужчины, зеркало.

Да, он свое дело знал. Если бы я не была убеждена, что увижу саму себя, ни в коем случае не поверила бы. На лице в первую очередь бросались в глаза — простите за сомнительный каламбур — именно неестественно зеленые глаза за стеклами очков. А фигуру невозможно было узнать из-за нелепой искрящейся накидки.

— Ну что, узнаете? — раздался за спиной голос Самойлова.

Не оборачиваясь, я бросила через плечо:

— Н-да, в таком виде я могу хоть к родной дочери заявиться — не узнает.

За моей спиной возникла мужская фигура. Это был совершенно незнакомый человек. Я стремительно обернулась. И наткнулась на веселый взгляд Самойлова. Он тоже переоделся, натянул парик, наверное, подгримировался — так что его тоже узнать можно было с трудом.

— Ну что ж, поехали!

Я направилась было к двери.

— Нет, нам сейчас не сюда, — остановил меня Вячеслав Михайлович.

Он снова подошел к участку стены, которая тут же гостеприимно распахнулась ему навстречу.

— Прошу!

Иван Николаевич глядел на нас от двери, ведущей в приемную.

Часть вторая

Сзади скрипнула дверь.

— Ты что, еще не ложился?

Я оглянулся. Жена стояла заспанная, с глазами, которые никак не желали открываться.

— Уже сплю, как видишь, — усмехнулся в ответ.

Жена мой юмор не оценила, зябко запахнула на груди халат.

— Чего это тебе приспичило ночью работать?

Но поинтересовалась сонно и дежурно, без искреннего интереса. Да и что ж в том удивительного — глубокая ночь, нормальные люди уже давно спят. Вот супруга и не может понять.

Надо сказать, что если бы это не была Леткина рукопись, если бы не чудилось мне за всей этой историей что-то непонятное и тревожное, тоже не стал бы, как то случалось по молодости, ночью корячиться. Но тут…

— Оценить надо, стоит ли браться за работу, — пояснил жене. — Может, подзаработать удастся.

— Хорошо бы, — зевнула она. — А то давно уже у тебя ничего путного не выходило. Ну ладно, если надо, сиди… — Но потом сочла нужным добавить — А на завтра нельзя оставить? Все же не мальчик уже — отдыхать нужно.

Я поднялся, привлек мягкую и податливую со сна подругу жизни к себе. Она, малышка, прильнула головой где-то в районе желудка.

— Иди отдыхай, — дотянувшись, шлепнул ее пониже спины. — Я еще поработаю. Спокойной ночи.

— Ну и ты не засиживайся…

Она еще раз зевнула и послушно зашлепала примятыми задниками тапок в спальню.

…Пока читать было не слишком интересно. Но я начал понимать, что впереди читателя ждет нечто «крутое». Если не жуткое.

Ну а кроме того, брало за живое то, что это не досужие выдумки фантазера, а живые записки человека, оказавшегося в змеином клубке.

В глубине квартиры снова скрипнула дверь — из-за этого звука жена меня пилит уже года три: мол, когда же, наконец, смажешь петли…

Я перевернул следующую страницу.

1

Мы прошли через заднюю комнату, которая оказалась, на мой взгляд, не то комнатой отдыха, не то будуаром для амурных встреч. Там была еще одна дверь, столь же неприметная и столь же непонятно по какому сигналу открывающаяся. Миновав ее, мы оказались в узеньком коридорчике. Прошли еще одну комнату, где нас встретил Боксер.

— Ребята готовы, Шеф.

— Отлично. Тогда поехали, — Самойлов обернулся ко мне. — Пока мы не вернемся, вы не должны называть меня по имени — потому что кто я такой, среди людей, с которыми мы сегодня будем работать, знают только три человека… Кстати, как вас звать-величать во время операции?

Я почувствовала, что у меня все внутри похолодело. Причем не просто тревожно, а как бы бодряще тревожно. Вся эта таинственность, переодевание, конспиративные клички — все это было волнующе, пугающе и в то же время романтично и неожиданно притягательно. Никогда не могла себе представить, что подобное может меня привлекать.

Не знала я, как назваться. А потому брякнула первое, что пришло на ум.

— Барби.

Самойлов приподнял брови. Но ничего по этому поводу не сказал. Обронил лишь:

— Что ж, Барби так Барби. Поехали!

На улицу мы вышли через заднюю, стальную, дверь. У входа стоял старенький невзрачный «рафик». Мы расселись в салоне. И здесь салон тоже оказался отделенным от кабины водителя непрозрачной перегородкой.

Назревало что-то неведомое и тревожное. И это неведомое манило, влекло, пугало… Хотелось уклониться. И в то же время я понимала, что уже коснулась краешком крылышка роковой паутинки, что нет мне обратного пути. Что предначертанное непременно произойдет. И что отказаться от этого неведомого уже никак не хочется.

2

— Все, пошли!

Машины — наша и еще две, присоединившиеся по пути — остановились на некотором расстоянии друг от друга в небольшом переулочке, наехав правыми колесами на бордюр. Примерно на полпути между автомобилями за нешироким тротуаром в стене дома виднелась дверь — одновременно могучая и какая-то неброская, неприметная. Таких дверей в тихих переулках Москвы, да и не только в переулках, по нынешним временам можно обнаружить немало. Мимо них обычно проходишь, не замечая, не обращая особого внимания. И лишь изредка, случайно увидев ее открытой, можешь вдруг с удивлением обнаружить внутри дюжего охранника, нередко с оружием — и понимаешь, что за этой внешней неброскостью скрывается какая-то неведомая тебе, тайная, но напряженная жизнь…

Итак, мы остановились неподалеку от такой неприметной двери.

— Электрик! — сказал Боксер, оттопырив лацкан пиджака, куда-то во внутренний карман. — Вперед!

Было видно, как из передней машины выбрался человек. Он и выглядел соответствующе этому прозвищу — в сереньком халате, потрепанной беретке с хвостиком, с видавшим виды чемоданчиком в руке. Он, ссутулившись, прошел по переулку и нырнул под арку внутрь двора.

— Наблюдение! Вперед!

Из той же машины появились еще двое парней. Они тут же разошлись в разные стороны переулка. Один, миновав наш автомобиль, исчез из поля нашего зрения. Второй дошел до дальнего от нас угла, повертел, выбирая наблюдательную позицию, головой и уселся на изломанную скамеечку, стоявшую возле раскуроченной чугунной оградки, обрамляющей чахлый скверик. Сделав скучающее лицо, он сунул в рот сигарету, прикурил и замер, старательно пуская дым колечками.

Сидевшие в машине рядом со мной мужчины выглядели вполне спокойно, даже буднично. А меня чем дальше, тем больше колотила нервная дрожь. Что творится? Что готовится? Что сейчас должно произойти?..

— Я — Электрик, — донеслось из кармана Боксера. — У меня все готово.

— Отлично. Выпускайте «утку».

Только тут, едва ли не впервые с момента, как мы вышли из офиса «Плутона», подал голос Вячеслав Михайлович. Он прокомментировал мне вполголоса:

— Сейчас Электрик вскрыл трансформаторную будку и находится внутри нее в готовности отключить электричество во всем районе.

До этого я соблюдала его требование во время операции не задавать никаких вопросов. Теперь же, услышав его слова, сочла возможным так же тихо уточнить:

— А зачем?

— Это необходимо, чтобы, не поднимая тревоги, «вырубить» сигнализацию в конторе, в которую нам сейчас нужно незаконно попасть.

Вот это ловко! Не заниматься мелочами, а просто весь район отключить!

Только теперь я почувствовала, как все в машине напряглись. Сидевший ближе всех к двери Боксер потянул на себя ручку — замок щелкнул, дверца слегка приоткрылась.

События начинались.

Парни подошли к нужной двери. Один остановился, прижавшись к стене. Второй встал прямо перед дверью, вдавил кнопку звонка.

— Там телекамера, — вполголоса процедил Самойлов. — Они сейчас его видят.

— Ну и что? Они же сейчас насторожатся, расспрашивать его начнут…

— Это ж «утка» — для них свой человек.

Дальнейшие события развивались одновременно, параллельно, стремительно, слаженно, синхронно… Словами просто невозможно коротко описать все, что произошло в следующие мгновения.

В унисон со словами Вячеслава Михайловича Боксер скомандовал:

— Электрик, внимание!..

Даже здесь было слышно, как лязгнул замок в двери, на которую была направлена вся акция.

— Вырубай!

По этой команде из обеих машин к открывшейся двери устремились люди. Сопровождавший «утку» человек сначала отдернул подставного на себя, пропуская нападающих в дверной проем, а потом втолкнул и его внутрь, скользнул за ним — и все замерло. На описание происшедшего времени ушло куда больше, чем на исполнение. Причем, несмотря на темпы нападения, не было ни спешки, ни толкотни или суеты — со стороны, скорее всего, даже если кто-то случайно увидел налет, даже не сообразил бы, что стал свидетелем преступления.

— Пошли!

Боксер, за ним я, потом Самойлов и еще один парень покинули машину, тоже прошли к приоткрытой двери. И захлопнули ее изнутри.

Мы оказались в коридорчике, углом уходившем влево. Электрик не подвел — лампы здесь и в самом деле не горели, а потому ориентироваться приходилось лишь по скудному свету, который с трудом пробивался сквозь мутное стекло над бронированной дверью.

Обстановка в этом коридорчике оказалась стандартно-охранной, при самом минимуме мебели. В углу, прямо перед нами, стоял единственный стол, на котором тусклым бельмом глядел экранчик на телефонном аппарате; на этом экранчике, я знала, должно быть видно все, что происходит перед входом, где установлена телекамера. Еще можно было разглядеть два стула…

Что-то меня насторожило — какое-то шевеление в полутьме. От него, от этого непонятного движения, исходило нечто тревожащее.

Лишь когда глаза немного привыкли к тусклому освещению, я поняла, что это такое. Поняла — и похолодела.

У стены, скорчившись, в самых нелепых позах, неподвижно лежали на полу двое мужчин в темной форме. На их рукавах виднелись нашивки с надписями: «Служба охраны». Над ними-то и склонился один из приехавших с нами парней, торопливо обшаривая их карманы.

— Вы что с ними сделали? — вырвалось у меня.

— Ничего, — равнодушно обронил Боксер.

Сзади меня тронул за плечо Самойлов: молчи, мол! Я раздраженно отдернулась. Ну и вляпалась!..

Хотелось повернуться, выйти из офиса и уйти куда глаза глядят. Но я понимала, что не повернусь и не уйду. Я уже знала, твердо решила для себя, что пойду с этими людьми до конца. Я напишу! О, я все напишу! Я сдержу свое обещание. И деньги возьму. Но если только вызовут на допрос, что, скорее всего, произойдет, я попрошу принять все написанное мной как явку с повинной… Нет, как свидетельские показания, попрошу приобщить написанное к обвинительному заключению…

…Выворачивавший у охранников карманы парень распрямился и протянул Боксеру две тоненькие зелененькие книжечки.

— Тоже офицеры, — мельком взглянув на них, прокомментировал Боксер. — Подрабатывали в фирме… Ну, пусть лежат тут.

Из внутренней двери выглянул еще один нападавший.

— Порядок, — обронил он.

За углом оказалась коротенькая, в несколько ступенечек, лесенка вверх. Там, из просторного, тоже едва освещенного сквозь витраж, фойе, вдоль стен которого стояли мягкие кресла и диваны, вело, насколько я смогла разглядеть, три двери. Одна была приоткрыта. Оттуда слышались голоса, мелькал отсвет электрического фонарика.

Мы прошли туда.

В большой комнате, куда мы попали, было немного светлее — вечернее солнце сквозь зарешеченные, закрытые жалюзи, окна освещало множество компьютеров и другой разнообразной электронной аппаратуры, столы, стулья… У стены, держа руки на затылках, стояли трое — двое мужчин и девушка. Возле них замерли двое нападавших с пистолетами в руках. На полу лежал человек — судя по всему, один из работников фирмы, в которую мы ворвались. По тому, как неестественно он лежал, как неловко была вывернута его рука, как запрокинута голова, было ясно, что он в лучшем случае оглушен.

Кошмар!

— Ну что?

По тому, насколько коротко общались между собой бандиты, по тому, насколько четко понимали друг друга, логично было сделать вывод, что совместные акции — для них дело достаточно привычное.

— Сейчас! — послышалось сквозь приоткрытую дверь из следующей комнаты, где мелькал отсвет ручного фонарика. — Сейчас разберусь…

— Давай-давай, не спеши, время есть, главное — чтобы все было сделано.

Сказав это, Боксер неторопливо приблизился к стоявшим у стены людям.

— Кто из вас работает с компьютерами? — обратился он к ним.

Те молчали. Вряд ли они думали об интересах фирмы — просто каждый надеялся, что первым голос подаст кто-нибудь другой и избавит тем самым лично его от необходимости «высовываться».

— Ну?

Опять тишина. Один из парней с оружием приставил ствол пистолета к затылку ближайшего к нему мужчины.

— Все мы работаем на компьютерах, — торопливо проговорил тот. — Только света нет…

Словно в ответ на эти слова, из соседней комнаты послышался голос:

— Готово, сигнализация отключена.

Боксер опять наклонился к карману.

— Электрик!

— Здесь.

— Врубай. Но будь готов, если что…

Он не договорил, очевидно, подобный вариант оговаривался заранее и уточнять не было необходимости.

— Как юный пионер — всегда готов.

В следующее мгновение в комнате вспыхнул яркий свет. Я зажмурилась.

То, что произошло потом, я восстанавливала уже позже, частично по рассказам других.

Едва вспыхнул свет, один из стоявших у стены пленников — тот самый, к затылку которого был прижат пистолет — резко поднырнул под ствол, развернулся и врезал кулаком в челюсть своему стражу. Подхватив пистолет, который тот, падая, выронил, рванулся к выходу. Там оказался один из приехавших с нами боевиков. Он тоже щурился, ослепленный вспыхнувшим светом. Беглец в упор выстрелил ему в грудь.

Нормальная реакция для человека в подобной ситуации — выстрелив, приостановиться в ожидании, пока упадет тело. Однако мужчина не притормозил ни на миг. Очевидно, у него был какой-то боевой опыт, потому что дальнейшее он просчитал великолепно. Пуля отшвырнула бандита, а беглец легко проскользнул мимо отлетевшего к стене тела.

А через несколько мгновений из фойе послышались один за другим еще несколько выстрелов.

К двери устремились почти все, кто был в помещении. На месте остались пленники, их страж, я, Самойлов и все тот же парень, который не отходил от нас все время.

Потом выяснилось, что беглец наткнулся еще на одного бандита, который страховал входную дверь. Они увидели друг друга и успели выстрелить одновременно. Однако один стоял спокойно, а другой бежал… Беглец налетел на пулю и, захрипев, опрокинулся на спину, подогнув ноги едва ли не к пояснице. Так, в невероятной позе, он и начал сползать по мраморной крошке ступенек. Охранявший дверь выстрелил в упавшего еще два раза. От первого выстрела тело содрогнулось. На второй — уже не отреагировало.

…Все эти подробности происшедшего, повторюсь, я узнала позднее…

Когда по глазам хлестнула вспышка подключенного электричества, я зажмурилась. Вдруг — шум, падение тела, хруст удара, топот, выстрел, вскрик, опять топот, выстрел, выстрел, выстрел…

И как завершение эпизода — спокойный, невозмутимый голос Самойлова:

— Дурак!

Я открыла глаза.

Пленники — парень и девушка — сидели на корточках у стены, закрывая головы руками. Их охранник сжимал двумя руками свой пистолет, направив на них, в явной готовности спустить курок.

А из коридора уже волокли за ноги тело пытавшегося убежать человека. За ним по белому полу тянулась размазанная кровавая полоса.

Тело убитого бросили на пол. Рядом с тем, которое уже лежало тут в тот момент, когда мы только вошли. Потом аккуратно внесли парня, в него выстрелил пытавшийся убежать. Уложили на стол. Он громко и хрипло дышал, пуская изо рта кровавые пузыри.

— Барби, ты в ранах разбираешься?

Самойлов говорил по-прежнему спокойно и буднично.

Барби? При чем тут Барби?

— Барби, — тронул меня за плечо Вячеслав Михайлович. — Осмотри рану!

А, так это же я Барби! Что за дурацкую кличку себе придумала. На моих глазах двух человек убили — а тут эта глупая американская кукла!

— Да что тут осматривать! — сама поразилась, насколько спокойно в тот момент звучал мой голос. — И так видно, что он уже не жилец.

В дверях показался застреливший беглеца бандит. Он бережно придерживал левую руку. На плече, под самой ключицей, кожа куртки была пробита, сочилась темно-бордовой кровью.

— Попал, гад, — он виновато глядел на Боксера. — Навскидку…

— …твою мать! — рявкнул тот.

— Значит, так, — Самойлов, похоже, решил, что в изменившейся ситуации пора брать руководство на себя. — Ты, Боксер, вместе с Хакером, Электриком… Короче, вы остаетесь здесь… Хотя нет, — было видно, что Самойлов колеблется.

Причину колебания я поняла много позже. В банде, с которой мы прибыли, он лично не был знаком ни с одним человеком. Он попросту не знал, на кого в какой мере в подобной ситуации можно положиться, кому какое задание можно дать. Для выполнения задуманного ему необходимо было взять с собой надежного человека. Он же мог положиться только на Боксера. Однако Боксер был ему теперь необходим одновременно в двух местах — здесь и в машине. И где было более важно, Шеф решить не мог.

Выход подсказал Хакер.

— Послушайте, пока вы будете думать, все полетит к черту. Я остаюсь здесь старшим — потому что тут осталась моя главная работа, — он посмотрел прямо в глаза Самойлову. По этому холодному взгляду было ясно, что он уже все понял. — Вы везете раненых в больницу, раз уж ручаетесь, что сможете их устроить. Своих и в самом деле нельзя бросать — тогда они не будут вам доверять. Я остаюсь здесь и доделываю все, что нужно. Мне лично необходима только охрана.

Вячеслав Михайлович думал только мгновение. Выход и в самом деле казался оптимальным.

— Хорошо, — сказал он. — Оговори все детали, — кивнул он Боксеру, — и догоняй нас. Барби — со мной! Раненых — в машину! Вперед!

…От двери я оглянулась. Пленники по-прежнему сидели на корточках у стены. Возле них стоял охранник. Хакер уже расположился перед монитором включенного компьютера, глядел на экран, одновременно разговаривая с Боксером. Один из боевиков уселся перед сейфом, проворачивал диски. Еще один с пластинкой металлоискателя в руке медленно шел вдоль стены…

Все было спокойно и буднично. Будто эти люди делали привычную для себя работу.

А на полу лежали два трупа. По сияющему чистотой белому полу растекалась алая, еще живая, кровь.

3

Надо сказать, что Москву я немного знаю. Но тут скоро запуталась, куда мы приехали. Представляю, конечно, но только очень приблизительно.

Вдруг наша машина вынырнула из лабиринта каких-то переулочков, и мы оказались на огромном пустыре, обильно заваленном кучами мусора. Наезженная дорога показывала, что мусоровозы уже давно проторили сюда накатанный путь. Или это свалка незаконная?

Впрочем, какая разница?

Мы тряслись в «рафике» на рытвинах. То тут, то там вокруг машины мелькали огромные собаки. Они мрачно глядели на проезжающий автомобиль. Но не лаяли и за нами не бросались — очевидно, по внешнему виду определили, что у нас им нечем поживиться.

По центру салона на полу лежал умирающий боевик. То, что ему уже не выжить, было очевидно. От каждого толчка его тело дергалось, лицо искажалось гримасами. Хотя человек был без сознания, тело еще реагировало на боль.

— Куда мы едем?

Раненый парень оглядывался тревожно. Он был бледен, по-прежнему нянчил руку, жалобно постанывая. Кожаную куртку у него сняли с пробитого пулей плеча, рукав рубашки оборвали. Он мне почему-то напомнил Николая Ростова из «Войны и мира», когда тот бежал, контуженный, по полю, а с его плеча свисал гусарский ментик…

На мускулистом теле набухал кровью щедро намотанный белоснежный бинт.

— Не переживай, Серега, — пытался успокоить его Боксер, сидевший впереди.

Но успокаивал не оборачиваясь. И это заметно нервировало парня. Да и меня тоже.

Заговорил Самойлов.

— Ты же сам видишь — Славка не жилец. Но бросать же его просто так тут нельзя — ты с этим согласен?

Серега невольно обернулся к окну. Наткнулся на угрюмый взгляд волкоподобной собаки, безбоязненно стоявшей на куче отбросов.

— Конечно нельзя, — согласился он.

— Ну вот мы его и везем в морг!

Раненый открыл рот. Изумленно спросил то, что хотела спросить и я:

— В морг?

Шеф ответил спокойно и уверенно:

— Конечно. А ты что думал?

По тому, как захлопал глазами парень, было очевидно, что ответ его ошарашил.

— Как он? — Вячеслав Михайлович заботливо посмотрел на лежавшего на полу. — Жив еще?

Я невольно опустила глаза. Серое лицо, вытянувшееся тело, закрытые глаза, черная кровь на губах… Никаких признаков жизни. Во всяком случае, внешних.

Грохот выстрела, мгновенный вскрик, звон ударившейся о стекло вылетевшей гильзы — все это слилось воедино, оглушило. Я увидела, как сползает с сиденья, дергаясь в конвульсиях, тело Сереги. Половины лица у него не было — сплошное кровавое месиво, из которого изумленно глядел на меня огромный, белый, с крошечной радужкой, висящий на тоненькой ниточке нерва шар выбитого из своего гнезда глаза.

И тут я не выдержала.

Что со мной было — рассказать не могу. Кто хоть раз в жизни сам пережил настоящую истерику, тот меня поймет. Я все видела, все воспринимала, однако ничего с собой поделать не могла. Я кричала, билась в крепких руках, которые меня пытались удержать, пыталась кого-то укусить, старалась вцепиться ногтями в чье-то лицо… Мой парик почему-то оказался на мертвом Сергее…

А потом я вдруг почувствовала какой-то острый запах. И мгновенно наступила тишина и покой. Все исчезло.

Я с облегчением выпала из этого жестокого мира.

4

Я открыла глаза и поняла, что лежу в своей постели.

В смысле, не у себя дома, а в постели в комнате, которую мне предоставил Вячеслав Михайлович в своем шикарном особняке.

Рядом сидела Василина. Она держала в руке какую-то склянку и глядела на меня с нескрываемым сочувствием. В комнате остро пахло лекарствами.

— Ну что, очнулись? — спросила женщина.

Отвечать мне не хотелось. Потому я только слегка прикрыла глаза.

— Как вы себя чувствуете?.. Вам скоро вставать!..

— Вставать? — удивилась я. — Почему я обязана вставать?

Женщина усмехнулась — усмехнулась скорбно, мудро, сочувственно.

— Потому что вам платят, Виолетта Сергеевна. А в этом доме деньги, которые вам платят, принято отрабатывать полностью.

Да, деньги тут нужно отрабатывать… Как их отработали до конца те же Славик и Серега.

— Я сегодня такое видела, Василина… — начала, было, рассказывать я.

Однако она меня перебила:

— Замолчите! Здесь никому ничего нельзя рассказывать.

Я посмотрела на нее удивленно:

— Почему?

Василина глядела по-прежнему сочувственно. Произнесла после некоторой заминки:

— Виолетта Сергеевна, в этом доме сокрыто много тайн. Но здесь не принято говорить ни о чем, во всяком случае в отсутствие Хозяина. Это правило, которое нарушать никому не позволено. — Она сделала паузу и спокойно добавила — Имейте в виду: здесь все комнаты прослушиваются — так что нигде и ни с кем разговаривать откровенно не советую. Только с одним человеком — с Хозяином!

Н-да, ситуация…

Может, сбежать отсюда — и рассказать обо всем кому следует? Знать бы только — кому следует рассказывать… Наверняка у него, у этого Самойлова, все схвачено. Да и что я смогу доказать? Вячеслав Михайлович легко обеспечит себе алиби, убедив кого угодно, что все это время просидел не то что у себя в кабинете — в президиуме какого-нибудь партийного съезда, на глазах у тысяч человек. И любая прокуратура поверит ему, а не мне.

Что ж это за время такое, когда не знаешь, кому можно рассказать о совершенном преступлении?!

— Хозяин ждет вас через полтора часа. Вам пора вставать, — напомнила Василина.

Наброски будущей книги «Становление»

Вячеслав-Ата-Ташкент-Чирчик-наркотики

Первую часть задания Вячеслав выполнил без малейших проблем.

На автостоянке сел на автобус, доехал до Чирчика. Вышел на конечной остановке. Огляделся, пытаясь сориентироваться в незнакомом городе.

Помощник наркобарона, разъясняя предварительно задачу, все расписал правильно — словно не примерный план на бумажной салфетке набросал, а точную карту изобразил. Вот шоссе, ведущее из Ташкента, рядом с автостанцией двухэтажный ресторан («В него не заходи, Шурави, — напутствовал помощник, — цены там ломовые, готовят плохо, да и вообще он тебе не нужен»), чуть впереди виден перекресток, от которого отходит широкая улица влево и вверх.

Повернув за угол, увидел то, что искал — небольшой ресторанчик, вытянувшийся в сторону моста.

Слава вошел внутрь, огляделся. В маленьком душном зале занятыми оказались всего несколько столиков, остальные были свободны. Он бегло оглядел присутствовавших. Здесь находились только мужчины — обычная картина для подобных заведений в Средней Азии. Даже в Ташкенте — на что уж город цивилизованный — даже там в ресторане можно увидеть женщину только русскую, и очень редко местную.

Присутствовавшие посетители на вошедшего не обратили внимания. Между тем кто-то из них, скорее всего, поджидает его. Но кто именно, определить ему не удалось. Да и вообще, по условиям, не он должен был искать человека — к нему должны были подойти.

Он прошел к одному из столиков у окна, опустился на место. Тут же рядом оказался официант — толстый улыбчивый узбек.

— Что будешь есть, дорогой?

Уж что-что, а обслуживать на Востоке умеют.

— А что посоветуешь?

Лицо узбека расплылось еще шире:

— Ай, все у нас есть.

— Тогда лагман. Зелени побольше. Воду минеральную из холодильника.

— Арак пыть будешь?

— Нет, — отказался он от водки и поблагодарил по-узбекски — Рахмат.

Вячеслав понимал, что его сейчас проверяют — не привел ли он «хвост». А потому решил подкрепиться, тем более, что лагман тут готовят изумительно вкусный.

Парень с удовольствием съел всю глубокую миску вкусного, в меру острого лагмана, допил ледяную воду. Хотел уже заказать себе чаю.

Именно в этот момент к нему подошли.

На стул перед ним плюхнулся молодой узбек. Спросил на ломаном русском:

— Ты Шурави?

— Я.

— Пошли со мной.

Парень Славе не понравился.

— А ты кто? — не пошевелившись, спросил у него.

Тот уставился на него острыми колючими глазками.

— Какая тебе разница? — и выругался по-своему.

Все шло не по правилам. И это все больше настораживало Вячеслава.

— Тогда скажи, от кого ты пришел? — предпринял он последнюю попытку выяснить отношения.

— Я пришел от кого надо, — ощерил парень мелкие острые белые зубы. — И мне нужно тебя отвести туда же.

Все ясно. Вернее, ничего не ясно. Зато очевидно, что это не тот человек, с которым должна была состояться встреча. Кто он такой — сейчас выяснять не время. Если он из милиции или из конкурирующей банды — сейчас значения не имеет. В любом случае нужно срываться.

Но как? Конечно же, Слава пути отхода на всякий случай продумывал. Их виделось не так много. Были бы они в Ташкенте, там скрыться не слишком сложно — город большой, многолюдный… Ну а здесь все преимущества на стороне этого вот придурка, что сидит напротив и противно скалится. Городок невелик, в нем уйти от погони непросто и местному. Ну а если оказался здесь впервые — попробуй найти убежище! Даже если повезет и удастся уйти от погони и укрыться, то потом проблема будет уехать из города. Если его вычислила милиция — вмиг перекроют все дороги в округе. Да и мафия сумеет сделать так, чтобы он отсюда не ушел.

— Ну, пошли, — нетерпеливо произнес парень.

Делать было нечего. Тем более, что решения пока не отыскалось.

— Пошли.

Поднявшись с места, Вячеслав решительно направился к выходу. Оставлять этого ублюдка за спиной он не боялся: если с ним захотят что-нибудь сделать, здесь, на виду у всех, нападать на него не станут. Если это милиция, он им нужен живой, если мафия — им нужны деньги. Так что какое-то время на размышление у него было.

На улице прямо перед входом стояла белая «Волга». За рулем сидел еще один парень.

— Садись, — услышал он сзади.

Н-да, ребята, что ж вы так-то противника недооцениваете? Против меня-то — вдвоем?.. Задача явно облегчалась. Правда, может, вас кто-нибудь и страхует на расстоянии, но это уже его проблема.

Вячеслав пересек тротуар. Водитель, выставив в отрытое окно мощный бицепс, глядел на него, насмешливо улыбался.

Шурави легко распахнул заднюю дверцу, повернувшись поудобнее. Следовавший сзади парень оказался именно там, где и должен был находиться по прикидкам Славы.

«Афганец» легким, расчетливым, внешне не слишком заметным ударом под низ живота сшиб его с ног. В следующее мгновение сам оказался внутри салона и, пока водитель еще не успел что-нибудь сообразить, захватил его сзади за подбородок, рванул его вверх и назад. Хруст ломающегося позвоночника слился с треском лопающейся гортани, рвущихся жил. Тело, несколько раз дернувшись, обмякло.

Не дожидаясь, пока водитель перестанет дергаться в конвульсиях, Вячеслав выскочил на улицу, распахнул дверцу. Тело тяжело вывалилось на асфальт. Шурави схватил убитого за пояс брюк и оттянул так, чтобы его застрявшие ноги оказались вне машины.

— Ай, что с ним?

Вячеслав обернулся. Рядом стоял улыбчивый официант. Правда, сейчас он не улыбался, удивленно смотрел на двух человек, лежавших на пыльном асфальте тротуара. Первый тихо выл, прижимая руки к паху и подтянув к животу колени. Изо рта второго, лежавшего неподвижно-безжизненно, широкой струей лилась кровь.

— Ничего страшного, — спокойно сказал Вячеслав. — Просто они хотели убить меня. А я их опередил.

Он перешагнул через тело водителя, уселся на его место, включил зажигание. Мгновение поколебался. А потом достал из-за пояса пистолет и дважды нажал на спусковой крючок. От первого выстрела затих подвывавший нападавший. Вторая пуля отшвырнула к стене официанта. Тот еще несколько секунд живыми глазами глядел на своего убийцу. А потом сполз на землю и завалился на спину. Уставился широко раскрытыми стекленеющими глазами в сизое выцветшее небо. Куда-то туда, в непостижимую никому земному высь сейчас стремилась его душа, и он словно провожал ее в бесконечно далекий путь.

…Сзади к ним уже летела другая машина. Под острым углом она старалась так прижаться к обочине, чтобы не дать возможности Вячеславу отъехать. Однако Шурави был настроен на что-то подобное. Потому он резко отпустил педаль сцепления, и его «Волга» просто отпрыгнула назад. Уловка преследователей не удалась — их «Жигули» оказались в добром десятке метров впереди.

Слава распахнул свою дверцу, высунулся из нее и снова вскинул пистолет. Целился, старался попасть в водителя «Жигулей». Выстрелил раз, второй… А потом, не пытаясь выяснить результаты, рванул на своей машине вперед. Объехав замершую машину, вырулил на свою полосу движения и помчался вверх через мост. Оторвавшись, точно так же резко сбросил скорость.

Так, что там сзади? Ничего подозрительного, хотя и едет несколько машин. Значит, нужно срочно избавиться от своей приметной «Волги». Потому что, кто бы возле ресторана ни наехал на него, о происшедшем уже несомненно стало широко известно. По тревоге поднята милиция, торопливо опрашивают свидетелей… Хорошо, что дурак-официант вышел и подставился — он ведь единственный, кто мог его хорошо рассмотреть и запомнить.

Справа потянулся бесконечно длинный забор из металлических прутьев. За ним виднелись характерные для военных городков аккуратные газоны, ровно высаженные деревья, свежеокрашенные казармы…

— Черт, как же это я забыл! — с досадой вслух воскликнул Вячеслав.

Это было танковое военное училище, официально именуемое как Ташкентское, а реально располагавшееся в Чирчике. Он сейчас заявится туда и будет долго и нудно рассказывать курсантам о том, как выпускники этой кузницы кадров воевали в Афгане!

Шурави решительно выкрутил руль влево, въехав в какой-то узенький тупичок. Оставил там автомобиль, а сам зашагал по направлению к воротам в училище. Теперь главное заключалось в том, чтобы его не перехватили до того, как он попадет на территорию училища.

…Пересказывать этот день из жизни Шурави было бы слишком долго. Вячеслав превзошел самого себя. Он дважды выступал перед курсантами — второго и четвертого курсов. Живописал ратные подвиги выпускников Ташкентского танкового — хотя при этом он не врал ни на йоту, училище и в самом деле выпускало прекрасных специалистов. Потом сопровождавший его офицер Федя Почепский, оказавшийся очень общительным человеком, устроил в честь него небольшой банкет…

Короче говоря, Вячеслав день провел в хлопотах. А главное — он находился под прикрытием Министерства обороны. Даже если его искали по городу, даже если, что мало вероятно, его фоторобот оказался у милиции, найти его было бы весьма проблематично…

Уже поздним вечером Федор Почепский спросил то, ради чего Вячеслав и затеял весь этот спектакль:

— Слава, а где ты остановился?

Наркокурьер по кличке Шурави ответил как можно более небрежно:

— Нигде.

— А где же ты собираешься ночевать?

— Мне обязательно нужно вернуться в Ташкент.

Почепский качнул головой:

— Но уже автобусы не ходят.

Вот тут-то и выбросил Шурави козырь, который не то что берег, который лелеял в течение целого дня.

— Федор, помоги! А?

Шурави тщательно изображал пьяного.

Почепский махнул рукой:

— Ладно, отправлю тебя на дежурной машине!

Эти вожделенные слова! Ради них Вячеслав и затеял всю эту аферу!

Через полчаса, выпив «посошок», «стремянную», «забугорную» и так далее — он уже трясся в «УАЗике», делая вид, что, захмелев, спит. Он прекрасно слышал, как их останавливали и проверяли документы, но никак не реагировал на такие поползновения. Он понял, что вырвался из замкнувшего его кольца. И был тому очень рад.

5

Вячеслав Михайлович ждал меня в холле. Когда я вошла, он любезно поднялся, даже обозначил шаг навстречу.

— Как вы себя чувствуете, Виолетта Сергеевна? — спросил с подчеркнутым участием.

Я ничего не ответила. Прошла мимо него, уселась в кресло. С некоторым удивлением увидела на столике перед собой большой стакан. Судя по внешнему виду, в нем был мой любимый коктейль.

В этот момент я просто не знала, что говорить. А потому взяла стакан и сделала несколько крупных глотков. Едва заметно обожгло горло, приятно потеплело в желудке. И как-то сразу отмякла душа.

— И зачем все это было нужно?

Правда, сама удивилась, насколько спокойно звучал мой голос.

— Как это зачем? — деланно удивился Вячеслав Михайлович. — Теперь вы сами, воочию, наглядно увидели, как происходят мафиозные разборки.

— Признаться, я бы предпочла обойтись без этого наглядного примера.

Самойлов жестко усмехнулся.

— Это чистоплюйство, — резковато сказал он. — Вы хотите по-совковому: получать деньги, а не зарабатывать их. А мы с вами договорились, что вы все должны увидеть сами. Вот и смотрите!

— И сколько еще подобных сюрпризов вы для меня приготовили?

Хозяин дома слегка пожал плечами:

— Сколько необходимо.

Час от часу не легче!

— А если я скажу, что больше не буду в них участвовать? — попыталась я отстоять свое реноме.

Вячеслав Михайлович не счел необходимым хотя бы из вежливости скрыть свою издевку:

— И что же вы сделаете?

Я вздернула подбородок:

— Просто повернусь и уйду. Мне не нужны деньги, которые достанутся такой ценой.

Все время, пока я это говорила, он часто и мелко кивал.

— Я что-то такое в этом духе предвидел, — прокомментировал он. — И сразу хочу вас предупредить, чтобы вы и в самом деле не попытались это сделать. Покинуть территорию объекта без моего ведома просто невозможно.

— Об этом нетрудно догадаться, — пожала я плечами как можно более высокомерно. — Но я могу уйти от вас, когда мы с вами куда-нибудь выедем…

Тирада еще не была закончена, а хозяин уже опять с готовностью кивал.

— И это предусмотрено. В этом случае мне придется обвинить вас в чем-нибудь. Например, в том, что вы у меня что-то украли.

Такого поворота я никак не могла ожидать.

— Но ведь…

Однако он мне не дал договорить, перебил:

— Послушайте, Виолетта Сергеевна! Вы взялись за работу, вы были предупреждены о ее характере. Отступать вам уже поздно. Так что давайте оставим все эти сантименты, сопли и истерики до другого времени. Сегодня, так и быть, будем считать происшедшее досадным недоразумением. Впредь за срыв графика работы вы будете штрафоваться. Все!

Самойлов резко поднялся.

— А теперь прошу ко мне в кабинет. Нас ждут, мы и без того потеряли слишком много времени.

Он повернулся и направился к лестнице. Шел не оборачиваясь, словно был в полной уверенности, что я последую за ним. Мне очень хотелось поступить иначе, показать свой характер. Однако поднялась и пошла за ним.

Ну, сволочь, и напишу же я про тебя! Тебе же тошно будет про себя читать!

6

Кабинет у Самойлова был под стать самому хозяину. Вся мебель из тяжелого темного дерева. Даже компьютерный стол изготовлен под старину. Да и вообще один только компьютер выбивался из общего стиля — наверное, просто еще промышленность не додумалась начать выпускать электронику в стиле «ретро».

В большом кожаном кресле сидел мужчина. Возрастом примерно ровесник Вячеслава Михайловича. Да и вообще у них что-то было общее во внешнем виде. Быть может, уверенность, решительность во взглядах?

— Заставляешь ждать… — начал было гость, но осекся, увидев меня.

С удивлением уставился на Самойлова.

— Знакомьтесь: Александр Борисович — Виолетта Сергеевна. Прошу любить и жаловать!

Гость слегка поклонился — сдержанно и недоумевающе, лишь обозначив вид приятности от встречи.

— Присаживайтесь, — широким жестом указав на кресла, пригласил хозяин. И, когда мы устроились, посмотрел на Александра Борисовича — Так я слушаю тебя. С чем ты нынче ко мне пожаловал?

Того явно нервировало мое присутствие. Заговорил он не сразу, после некоторой паузы, да и потом старался тщательно подбирать слова, все на меня косился.

— Проблемы у меня, Михалыч.

Самойлов на эту реплику никак особо не отреагировал. Просто сидел и ждал продолжения, спокойно и внимательно глядя на гостя.

— Ребята из службы внутренней безопасности взяли одного моего парня… Слушай, Михалыч, мы не могли бы остаться вдвоем?

Хозяин произнес тихо, но внушительно:

— При нашем разговоре будет находиться тот человек, присутствие которого я сочту необходимым. По одной лишь причине: потому что я так решил… Так на чем он «сгорел», этот твой парень?

Александр Борисович приподнялся, протянул ему тоненькую папку. Самойлов открыл ее, достал из нее несколько листочков. Его брови удивленно приподнялись.

— Н-да, это документ…

Он взял один из листков, согнул его и показал мне так, чтобы я могла увидеть только «шапку». Там значилось: «Секретно. Экз. единственный. Список осведомителей, завербованных в преступных группировках…» Дальше прочитать ничего не было возможно.

— Что ты делаешь? — воскликнул Александр Борисович. — Кто она такая, что ты ей такие бумаги показываешь?..

Хозяин кабинета погасил его вспышку одним небрежным движением руки.

— Какая тебе разница, кто она такая? Главное, что это мой человек!.. Ты лучше вот что скажи, этот твой человек тебя сдаст?

— А ты как думаешь? — огрызнулся гость.

— Думаю, что сдаст с потрохами, — откровенно сказал Самойлов.

Александр Борисович слегка покачал головой.

— Конечно. Только не сразу. Немного подержится, надеясь, что я его вытащу. А когда его как следует припрут — вот тогда и сдаст.

— А ты его вытащишь? — в лоб спросил Самойлов.

Я вдруг почувствовала, как у меня внутри все сжалось. Так вот, спокойно и буднично обсуждалось сейчас, жить человеку или умереть.

Когда я это поняла, растерянно взглянула на Самойлова. Тот был совершенно спокоен, будто речь шла о рыбной ловле.

— Так вытащишь?

Гость пожал плечами:

— Постараюсь, конечно. Только ты и сам знаешь, насколько это трудно, очень трудно.

— Ну тогда смотри сам, Саша! Законы ты знаешь — из-за одного человека ставить под удар всех… Короче говоря, смотри!

Он решительно поднялся с кресла.

— Все, Саша, пока, до встречи! Будут проблемы — заходи! Пойдемте, Виолетта Сергеевна!

…Вернувшись в свою комнату, я не раздеваясь повалилась на кровать. Закрыла глаза. И сразу же перед внутренним взором потекли, сталкиваясь и вытесняя друг друга, картины нынешнего дня.

Как же много может вместиться событий в стандартный день! Не успеваешь осмыслить одно — а уже наваливается следующее.

Нет, в таком смятении чувств и брожении мыслей я уснуть не смогу. Но и видеть раз за разом картины всего, чему мне довелось нынче быть свидетелем, было невмоготу. Надо чем-то отвлечься.

Что ж это за человек, Вячеслав Михайлович Самойлов?

Наброски будущей книги «КРОВАВЫЕ РАЗБОРКИ, или НЕДЕЛЯ ДЛИННЫХ НОЖЕЙ»

Сараби-убийство

В гардеробе, у стойки, за которой в связи с жарким временем года никого не было, приостановился молодой человек восточного типа. Мужчину, за жизнью которого он пришел, увидел сразу же, едва миновал широкое полотно стеклянных дверей. Рестораны по нынешним временам обычно стоят полупустыми. Так было и на этот раз.

Его «клиент» сидел с какой-то женщиной, насколько можно было судить с такого расстояния, довольно симпатичной. Она с готовностью хихикала в ответ на слова своего спутника, кокетливо отставив мизинчик, потягивала шампанское, время от времени затягиваясь длинной черной сигаретой. Человек с восточной внешностью ею не заинтересовался. Он обратил на нее внимание лишь потому, что она случайно оказалась рядом с его потенциальной жертвой.

Чего нельзя было сказать о двух крепких парнях, которые сидели за соседним столиком и пили, насколько можно было судить, минеральную воду. Это были телохранители его «клиента». И они, естественно, уже обратили внимание на очередного посетителя, контролируя, чем он занимается.

Значит, прежде всего нужно сделать так, чтобы они привыкли к его присутствию в зале, перестали следить за каждым его шагом, за каждым движением.

Человека с восточной внешностью звали Сараби. Это было его подлинное имя, но оно звучало настолько экзотично, что стало и профессиональной кличкой. Он был личностью весьма популярной в криминальных кругах и считался авторитетным и довольно высокооплачиваемым киллером. Сараби и сейчас был тут по привычному делу. Он уже получил задаток.

Сараби неспешно и уверенно прошел к стойке бара. Обстоятельно уселся на высокий стул с сияющей хромом «баранкой» для ног.

— Кофе, — коротко бросил он бармену.

Тот с подчеркнутой готовностью засыпал в турку молотый кофейный порошок, бросил в нее же кусочек рафинада, залил кипятком, поставил алюминиевую посудинку в песок в жаровне, поерзал ею, устраивая понадежнее.

— Что еще?

Судя по всему, клиент был настроен произнести слово «ничего». Однако в глазах бармена читалось столько подобострастия и преданности, столько желания услужить, что человек с восточным типом лица произнес совсем другое.

— Мартини, — обронил он столь же коротко, чуть заметно понимающе усмехнувшись.

Бармен был доволен.

— Какой именно мартини вы предпочитаете?

Клиент взглянул на полку за спиной услужливого бармена. И произнес третье слово:

— Бьянко.

После этого отвернулся, демонстрируя нежелание и в дальнейшем пополнять кассу ресторана.

Потянуло ароматом свежесваренного кофе.

— Прошу вас.

Клиент повернулся к стойке. Здесь уже стоял стакан с мартини, в котором плавали два кубика льда и торчала соломинка, и чашечка с кофе. Он небрежно уронил перед собой на полированное дерево купюру.

— Сдачи не надо. И пусть заказ принесут мне на столик.

После этого Сараби легко спрыгнул со стула и направился к крайнему столику, расположенному у входной двери. Клиент вел себя так уверенно, будто и мысли не допускал, что его хоть кто-то может ослушаться.

Впрочем, у бармена и в самом деле такого желания не возникло. Он нюхом чуял денежного посетителя. Впрочем, чуял он и другое: клиент, судя по всему, был не только денежным — он мог и неприятности причинить заведению. Так что с ним лучше быть повнимательнее.

— Машенька! — окликнул он скучавшую у зеркала официантку.

Та нехотя оторвалась от приятного созерцания самой себя, тяжко вздохнула, но подошла.

— Чего тебе?

Бармен поставил на поднос мартини и кофе. Сюда же на всякий случай пристроил и пепельницу.

— Отнеси заказ вон тому чернозадому, — показал он ей глазами.

Машенька проследила за его взглядом.

— Он не у меня заказывал, так чего же я его обслуживать должна? — капризно оттопырила она губку.

В самом деле: не у нее заказывал — не ей и чаевые достанутся.

— Отнеси-отнеси, — быстро проговорил бармен. — Похоже, это «крутой», у него «бабок» полные карманы.

Недовольно фыркнув, Машенька взяла поднос со стаканом и чашечкой на блюдце, понесла клиенту, привычно покачивая бедрами. Поставила заказ на столик, выжидательно приостановилась.

— Что-нибудь еще?

Смуглолицый некоторое время смотрел на нее. По-своему расценив этот взгляд, Машенька с готовностью включила кокетливую улыбку.

— Что-нибудь еще желаете? — уже иначе, приветливее, спросила она.

Было видно, что клиент на что-то решился.

— Сделайте, пожалуйста, доброе дело, — сказал он, доставая из кармана конверт.

С подобной просьбой — совершить доброе дело — скорее всего, к Машеньке уже давно никто не обращался. Во всяком случае, за «просто так». Потому девушка вынуждена была заняться тем, чем ей заниматься доводилось нечасто, а именно она попыталась задуматься.

— А что нужно сделать? — наконец сформулировала она вопрос.

Сараби продолжил:

— Вон видите, за тем столиком, что у эстрады, сидит мужчина?

Девушка оглянулась, отыскала в полупустом зале человека, о котором говорил смуглолицый.

— Ну?

— Будьте добры, передайте ему вот этот конверт…

— А почему вы сами его не отдадите? — Машенька явно боялась взять в руки посторонний предмет.

Клиент усмехнулся.

— Видите ли, девушка, так получилось, что мы с ним поссорились, а я ему должен вернуть деньги. Да вы не бойтесь! Посмотрите сами…

Смуглолицый раскрыл клапан конверта. Там и в самом деле оказалась пухлая, тщательно упакованная пачка долларовых купюр. У Машеньки жадно вспыхнули глаза.

Уловив это, Сараби добавил:

— А это вам за труды, — и сунул ей в кармашек передника двдцатидолларовую бумажку.

Сунул — и тут же добавил с холодной усмешкой:

— Если, конечно, вам понадобятся деньги…

— Деньги всегда нужны, — проворковала Машенька.

Она взяла конверт.

— Вы так думаете? — спросил смуглолицый. — Впрочем, может быть, может быть…

Девушка одарила его улыбкой, которую, наверное, считала обворожительной и многообещающей. И направилась к указанному человеку.

— Нельзя юродивых обижать, — пробормотал ей вслед Сараби. — Этого мне Аллах не простит.

Он поднялся и быстро, но без привлекающей внимание торопливости отошел к стойке гардероба. Обернулся. В руках у него появилась крохотная коробочка.

Официантка протягивала конверт мужчине, о котором ей сказал Сараби. Тот машинально взял пакет…

Мужчина был слишком опытен, чтобы в его руках незнакомый предмет находился даже лишнее мгновение. Он его мог взять чисто механически, увлеченный беседой со своей спутницей. Но в следующий миг непременно бросил бы его.

Потому Сараби не стал ждать, пока официантка отойдет. Он просто нажал кнопочку.

Грохнул взрыв. Его дополнили звон рассыпающегося стекла, треск опрокидывающейся и ломающейся мебели, визг и крики людей…

Мужчину, которому передали начиненный взрывчаткой конверт, вместе с полукреслом, в котором он сидел, отшвырнуло к эстраде. Он ударился спиной о ее угол и словно переломился — руки, плечи и голова завалились на подиум, в то время как нижняя часть туловища осталась в прежнем положении. Его спутницу отбросило от стола в другую сторону, она веретеном прокатилась по полу и остановилась, лишь налетев на кадку с декоративной пальмой. Там она и замерла без движения, нелепо вывернув высоко оголившиеся ноги. Официантка же осталась стоять. Целое мгновение она молча глядела на свои руки, на которых не было обеих кистей. И только тогда зашлась истошным воплем.

Впрочем, смуглолицый этого всего уже не видел. Нажав кнопочку устройства, управляющегося радиовзрываетелем, он неторопливо вышел на улицу. Сел в припаркованную неподалеку машину. И неторопливо уехал.

* * *

Азиз-Колесов-договоренность

Примерно в это же время на допрос вызвали маститого преступного «авторитета» по кличке Азиз.

— Чего это в неурочное-то время? — проворчал он. — Или им за переработку начали приплачивать?

Рядом подобострастно хихикнул Васятка.

Впрочем, внесенным изменением в однообразную камерную жизнь Азиз был доволен. В конце концов, просидел он уже больше года, следствие по его делу топталось на месте, беспокоили «авторитета» не слишком часто. Так что редкие допросы с некоторых пор стали для него своеобразным развлечением.

Вызвал Азиза майор Колесов. Тот самый Александр Борисович Колесов, который только что примчался от Самойлова специально для этой встречи.

— Не надоело еще у нас сидеть-то? — грубовато, в лоб спросил он.

Такое начало мгновенно насторожило «пахана». Он набычился, огляделся. В кабинете они были только вдвоем, никто не корпел над протоколом. Было очевидно, что подобное отступление от процессуальных норм не могло не иметь какой-то цели.

— А что надо? — тоже в лоб спросил Азиз.

Александр Борисович закурил. Придвинул пачку с сигаретами поближе к подследственному.

— Надо, чтобы один из твоих сокамерников до утра не дожил.

Азиза такое вступление не слишком удивило. Какого-нибудь подобного предложения вполне можно было ожидать.

— Чем же он вам так не угодил? — ухмыльнулся Азиз.

— Разговорчивый чересчур, — обронил Александр Борисович. — Слишком много «поет».

— Вот как? — удивился Азиз. — Так вам же это должно быть только на руку.

— Тебе трудно судить, что и когда нам выгодно, — холодно заметил его собеседник. — Ты берешься или нет? А то я ведь и другого найду…

Такая перспектива Азиза не прельщала. Он небрежно передернул плечами.

— «Замочить» — не проблема. Одним жмуриком больше — какая разница? Только что я с этого буду иметь?

Вот тут-то Александр Борисович выбросил козырь, перед которым устоять было очень трудно.

— Ты сколько уже сидишь?

— Год и три месяца.

— Про освобождение отсидевших под следствием от полутора лет, конечно, знаешь?

Азиз напрягся. В такую удачу трудно было поверить.

— Конечно. Но у меня еще нет полутора… Неужели это возможно?

— В этом мире все возможно, — усмехнулся Александр Борисович. — Было бы обоюдное желание.

Он был доволен собой. Рыбка наживку заглотила, прочно сидит на крючке. Теперь только бы не сорвалась…

Преступник глядел на своего собеседника. В голове его стремительно прокручивались варианты возможного развития событий.

— А ты, случаем, не свистишь? — на «ты», в лоб спросил Азиз.

— Что за выражения, Азиз… — брезгливо поморщился Александр Борисович. — Не забывайся все-таки, где ты находишься и с кем разговариваешь!

— Да я-то как раз не забываю, — цинично ухмыльнулся «авторитет».

Пора было поставить его на место.

— Что ж, значит, не было разговора, — резко оборвал его Колесов. — Возвращайся-ка в камеру! — и сделал вид, что потянулся к кнопке.

— Но-но! — Азиз понял, что перегнул палку. — Не надо спешить. Я же согласен! Только хотел уточнить кое-что… Мне нужны какие-то гарантии…

— Это другое дело. А вот забываться никогда не следует, — наставительно сказал Александр Борисович. — А теперь скажи: какие тебе нужны гарантии? Ты даешь команду какой-нибудь «шестерке» «замочить» человечка, которого я укажу. Тебя самого в этот момент в камере не будет, то есть с тебя взятки гладки. Завтра ты выходишь под подписку. Что тебя еще интересует?

В гладком на первый взгляд плане Колесова опытный преступник тотчас же увидел слабое звено.

— А что будет с «шестеркой»? — спросил он.

Майор с деланным удивлением поднял брови.

— Тебя это очень волнует?

Азиз провел языком по сухим губам.

— Если кто узнает, что я сдал своего…

— Не бойся, все будет в полном ажуре.

Только теперь «авторитет» задал самый главный для себя вопрос:

— Ну а кто поручится, что вы и меня тоже потом не оформите в полном ажуре?

Колесов кивнул:

— Наконец-то, а то я уж думал, что ты так и не спросишь об этом. О «шестерке» своей он, видите ли, беспокоится… — сказал с сарказмом. — Как ты думаешь, если тебя потихоньку здесь удавят, ваши дознаются, по чьему это распоряжению сделано?

— Конечно, — высокомерно произнес Азиз. — За меня всех на уши поставят…

— Ну вот ты сам и ответил, — кивнул Александр Борисович. — Мы с тобой беседуем уже час. И вдруг ты скоропостижно отбрасываешь коньки… Что будет потом со мной?

Азиз усмехнулся самодовольно.

— Это точно — тебе после этого кранты… Так кого же надо отправить на тот свет?

— Новенького, — ответил майор. — Его как раз сейчас перевели в вашу камеру.

Преступник кивнул:

— Считай, что его уже нет.

— Ну а ты считай, что тебя уже выпустили, — в тон ответил Колесов.

Азиз довольно осклабился.

— Вызывай своих архаровцев, начальник!

…Когда за ним закрылась дверь, Александр Борисович криво ухмыльнулся. Сказал вполголоса:

— Дурак! Да кому ты нужен, ублюдок, чтобы кто-то взялся мстить за тебя! Совсем в камере отупел, от жизни отстал… Сейчас и не за таких, как ты, никто не мстит…

Прошелся по комнате, задумчиво потер ладонью морщинистый лоб.

— А впрочем, кто тебя знает… — снова проговорил вполголоса. — На всякий случай и в самом деле надо бы подстраховаться.

И тоже направился к двери.

Уже шагая длинным коридором, Колесов сказал про себя:

— Прости меня, Женя! Но только я не могу поступить иначе…

* * *

Азиз-Васятка

Громыхнув скрипучим засовом, охранник распахнул дверь. Азиз шагнул в камеру. В тесном пространстве народу было набито куда больше, чем то полагается по нормам. Случалось, даже спать приходилось по очереди — нар не хватало.

Впрочем, лично к Азизу это не относилось. Для него всегда местечко было обеспечено, причем в том углу, где воздух был посвежее — в той степени, конечно, насколько газовую смесь, образованную множеством тел, можно именовать воздухом.

Так и теперь, стоило Азизу переступить порог, раздался заискивающий голос:

— Азиз вернулся! — сквозь толпу протиснулся Васятка. — Пропустите…

Люди задвигались, пропуская «авторитета». К нему относились по-разному: одни с уважением, другие ненавидели, третьи пресмыкались, но все одинаково боялись. К этому Азиз относился равнодушно. А потому молча проследовал к своему месту.

На соседних нарах сидели двое его приближенных. Головорезы отпетые — личная охрана. Верили своему шефу, готовы были для него на все. Потому что знали — только авторитет Азиза сможет им гарантировать более или менее спокойную жизнь в «зоне». Даже если его выпустят, а их нет, они сумеют прибиться еще к кому-нибудь. А то и сам же Азиз их передаст кому-нибудь, слово замолвит. Верные люди ценятся всегда и везде.

— Что-нибудь новое? — льстиво заглядывал в глаза Васятка, протягивая Азизу кружку крепкого чая.

Азиз не ответил. Это его дело — что и кому сообщать, а кому нет. Потому он молча отхлебнул чаю, спокойно обвел взглядом свое «хозяйство».

— Что тут у нас, пока меня не было? — спросил с деланым равнодушием.

Услышал в ответ именно то, что и ожидал услышать.

— Новенького к нам в камеру привели, — зачастил Васятка, довольный тем, что может сообщить Азизу нечто действительно заслуживающее внимание. — И сразу после вас на допрос Мокреца вызывали.

— Что за новенький? — подобный вопрос был вполне закономерен.

— Пока не знаю. Пришел, в угол забился и молчит.

— Пощупать пробовали?

— Пробовали. Молчит. Даже имени не сказал. Ну ничего, ночью с ним разберемся, что за гусь, — сквозь зубы процедил один из телохранителей.

Азиз ничего не ответил. После паузы спросил:

— А кто такой Мокрец?

— Семьдесят шестая, — тут же отрапортовал Васятка номер статьи, которую «шьют» подследственному. — Сидит третий месяц, на допросы вызывают регулярно, похоже, он не «колется». Как-то его избитым с допроса привели…

Расклад становился ясным. Пора было браться за дело.

— Васятка, — едва ли не впервые Азиз обратился к своему «шестерке» ласково и по-доброму. — Тебе сегодня есть персональное задание.

Много ли надо человеку для счастья! Достаточно лишь поверить в то, о чем мечтаешь в глубине души.

Любая «шестерка», самая распоследняя из распоследних, мечтает о том, что в конце концов выйдет хотя бы в «валеты». Не понимает она, бедняжка, что «шестерка» — это не должность и не звание, что это натура, характер, судьба…

Васятка расценил слова шефа именно так, как тому и хотелось: что ему дают задание с целью повысить его воровской статус.

Между тем Азиз повернулся к своим архаровцам.

— Заточку! — велел он.

Те переглянулись. Отдавать личное оружие не полагалось кому бы то ни было.

— Ну! — прикрыл глаза Азиз.

Поколебавшись, один из телохранителей извлек откуда-то остро отточенный кусок арматуры. Отдал его боссу, стараясь при этом, чтобы металлический пруток не попал на глаза никому постороннему. Азиз тоже взял его незаметно.

— Сегодня же вечером «замочишь» новенького, — негромко сказал Васятке авторитет.

Васятка ошеломленно молчал. Причем поразило его в большей степени именно спокойствие, с которым были произнесены эти слова.

— Ч-что? — растерянно переспросил он.

— У тебя уши заложило? — осведомился Азиз. — Я же тебе ясно сказал: сегодня же «замочишь» новенького.

Только теперь Васятка осознал весь ужас положения, в котором оказался.

— Но я… Но я не умею…

Азиз опять прикрыл глаза, обронил небрежно:

— Вот и научишься.

Он знал, что делал. Он просчитал развитие ситуации до мелочей. Сколько уже таких вот дураков промелькнуло рядом с ним. Каждый из них считает себя индивидуальностью, личностью — а все одинаковые, как металлические монеты одинакового номинала.

Он все предвидел. А потому ему было скучно.

Сейчас должен подать голос кто-нибудь из телохранителей…

— Азиз, так ты нам только скажи — мы сами все сделаем тихо и аккуратно, — с обидой в голосе проговорил телохранитель. — Ты же нас знаешь.

«Авторитет» повернул в его сторону голову. Отвечать он не обязан. Но в данном случае снизошел до подручного.

— Надо же и Васятке когда-нибудь начинать учиться, — пояснил телохранителю.

И снова произошло то, что предвидел Азиз.

— Ну а если я найду в камере, кто это сделает? — с надеждой спросил Васятка. — Он сделает, а мы останемся в стороне.

Азиз тяжело и долго глядел на него. Потом пожал плечами, опуская на глаза морщинистые веки.

— Как знаешь, Васятка. — И добавил слегка разочарованно — Хочешь из тебя человека сделать, да, видно, тебе этого не надо…

Васятка исчез. Какое-то время в углу, где разместился Азиз со своей свитой, висела тишина. Тишина, понятно, относительная — в камере гул стоял неумолчный.

— Шеф, тебе с бугра, конечно, виднее, — осторожно, чтобы не нарваться на неприятность, проговорил телохранитель, — но только напрасно ты в такие вещи Васятку посвящаешь. Не тот это человек.

Азиз приподнял веки. Скосился в сторону говорившего.

— И почему же это?

Ободренный вопросом, тот завершил свою мысль:

— Его же чуть прижми — и он все выложит, всех сдаст. И тебя в том числе.

Азиз сделал вид, что призадумался.

Потом обронил:

— Н-да, для всех было бы неприятно, если бы Васятка начал «петь»… Как ты думаешь?

Он кольнул взглядом спрашивавшего телохранителя. И умолк. Главное было сказано. Остальное случится само собой, без его участия.

«САРАБИ, СЫН НУХА»

Сараби-гостиница-Анастасия

…В гостинице, в фойе, Сараби сразу обратил внимание на молоденькую девушку, которая плакала навзрыд, сидя на диванчике. Быть может, он и не стал бы к ней подходить специально, да только к лестнице можно было пройти обязательно мимо нее.

— Чего это она? — спросил киллер у портье, принимая у него ключи.

— А кто ж ее знает? — зевнул тот. — Тут такого вечно насмотришься… Поплачет, да и уйдет. Если не подберет кто-нибудь.

Сараби был сегодня настроен благодушно.

— О чем плачет ребенок? — спросил он, широко улыбаясь, остановившись возле девушки.

Та вскинула на него огромные глазищи. Глядела доверчиво, умоляюще… Киллер почувствовал, что у него как будто в душе что-то дрогнуло. Ему вдруг захотелось приласкать ее. И едва он представил, что ее можно приласкать, захотелось… Захотелось не просто так приласкать, а покрепче, пожарче.

— Так что случилось?

Сараби сам почувствовал, что у него голос стал мягче и ласковее. Искреннее.

— У меня денег нет, — сквозь слезы, жалобно сообщила девушка.

Киллер еще искреннее рассмеялся.

— И это повод для слез? — осведомился он. — Эх ты, дитя дитем… Деньги для того и существуют, чтобы их зарабатывать, а потом тратить… Пошли со мной!

Девушка испуганно отпрянула:

— Нет-нет, что вы! Я не пойду… Так нельзя, с посторонними…

Это удивило по-настоящему. Она что же, девушка еще, что ли? Неужто в наше время еще есть такие? По мнению Сараби, нынешние девочки уже сразу без этого своего достояния рождаются… Разве что где в провинции какие-нибудь реликты еще встречаются.

Киллер присел рядом с ней.

— Да ты не бойся, — положил он свою огромную ручищу на ее тощую коленку. — Что случилось-то?

Девушка этого его жеста будто не заметила. Тяжело вздохнула, заговорила жалобно, доверчиво поглядывая на мужчину.

— Я только сегодня в Москву приехала. В поезде ехала с парнем, приятный такой, вежливый… Он обещал помочь мне устроиться…

— А потом взял у тебя деньги и документы и исчез, — закончил Сараби.

— Да, — удивленно вытаращилась на него девушка. — А откуда вы знаете?

Киллер от души рассмеялся.

— Эх ты, глупенькая! Да эти «кидалы» специально на таких наивных дурочек, как ты, охотятся… Скажи спасибо, что для тебя еще все так хорошо закончилось… Тебя как зовут-то, ребенок?

Собеседница потупила глазки. Сидела словно школьница-отличница, скромно теребила подол коротенького платьица.

— Анастасия.

— Так вот, Анастасия, мы сейчас пойдем ко мне… Да ты не вздрагивай так, глупышка! Пойдем ко мне…

Девушка смотрела на него исподлобья.

— А вы меня не обидете? — тихо спросила у мужчины.

О Аллах! Надо же иметь такую наивность!

— Не обижу!

Сараби сказал это так искренне, что даже сам поверил.

— Ты у меня переночуешь, а утром мы с тобой что-нибудь придумаем. Договорились?

Они поднялись с дивана. Анастасия робко протянула ему ладошку. Киллер, нынешним вечером изуродовавший сверхмощной взрывчаткой руки другой девушки, был растроган.

А от стойки им вслед понимающе глядел портье.

Часть третья

За спиной чуть слышно скрипнула дверь.

«Опять, наверное, жена, — с неожиданной досадой оторвался я от рукописи. — И чего ей сегодня не спится?»

Однако это пришел кот. Наш огромный, пушистый, черный как смоль Жулик. Подошел поближе, уселся и уставился своими огромными желтыми глазищами на меня. Это он определяет, собираюсь я идти на кухню или нет. Если пойду — значит, и ему что-нибудь перепадет…

На кухню идти я не собирался. Чтение меня увлекло. Разве что кофейку поставить…

Поднялся-таки, потащился на кухню. Жулик шел рядом, жадно урчал, норовил потереться о ноги. Он у нас только тогда и бывает ласковым, когда знает, что ему дадут что-нибудь съедобное.

…Итак, Виолетта добровольно сунула голову в подобную историю. На нее это вполне похоже. Вот только где она сейчас? Наверное, спихнув на меня рукопись, сама слиняла куда-нибудь грехи с себя смывать. С нее станется. Вернется — а она с равной вероятностью могла бы сейчас находиться как где-нибудь в Сочи или даже в Эмиратах, так и в Салехарде или у тибетских монахов — и потом станет рассказывать об ужасах, которые ей довелось пережить в период, когда она была летописцем мафии. О, кстати, чем не заголовок для ее книжки: «Я была летописцем мафии»? Ее этот «Наследник Герострата» — совсем не то; нынешнему рынку заголовки покруче нужны.

Котяра извелся в своем отчаянном урчании и жалобном мяуканье.

— Да погоди, не умирай, — проворчал я. — Сейчас дам тебе что-нибудь.

Достал из холодильника кусок сырой печенки, бросил ее в кошачью мисочку. Жулик на это не отреагировал, продолжал тереться о мои ноги. Это у него как ритуал — авансом выпрашивает себе еще что-нибудь.

— Ну ты хам, — привычно проворчал я.

Чайник закипел. Я всыпал в свою огромную чашку ложку любимого гранулированного «Нескафе», залил шипящей водой. Достал из холодильника бутылку коньяка, налил немного в кофе. Заглянул в морозилку. Там коченели несколько куриных окорочков. Почему-то при виде этих заиндевевших кусочков мертвой плоти меня передернуло. Ведь когда-то и я буду вот так же лежать в холодильной камере морга. Жуть! Одно утешает: вера в то, что к тому времени душа моя уже промчится по темному тоннелю и ей будет тепло и уютно. Впрочем, еще неизвестно, что оно мне присудит, то неведомое Светило, которое станет разбирать мою жизнь на этой земле. От него люди еще назад возвращались. Но что находится за Чертой… Нам этого знать не дано.

Вот той же Виолетте ее поход за приключениями как должен быть зачтен?

Чего, впрочем, гадать? Надо сначала хотя бы рукопись дочитать.

Я захватил свою любимую пол-литровую горячую «бадейку» и опять побрел в кабинет. За спиной раздавалось смачное чавканье — поняв, что больше ничего выклянчить не удастся, кот принялся за свой завтрак.

1

На следующее утро я проснулась рано. Немного полежала, вспоминая прошедший день.

Дверь открылась. На пороге стояла Василина.

— Доброе утро, Виолетта Сергеевна, — приветливо и все так же сочувственно сказала она.

— Доброе утро, — я постаралась сказать эти дежурные слова тоже как можно ласковее.

В конце концов, похоже, здесь только эта немолодая уже женщина — единственный человек, который, как мне тогда казалось, относится ко мне с искренней приветливостью.

— Пора вставать. Ровно через сорок минут будет подан завтрак.

Против завтрака я ничего не имела. Меня страшило то, что произойдет после завтрака. Однако надо было вставать — хотя бы уже потому, что все намеченное Вячеславом Михайловичем все равно произойдет, независимо от того, буду ли я тому свидетелем.

Но я напишу, господин Самойлов, я все напишу! — словно утреннюю молитву повторила я про себя.

— Встаю, Василинка, встаю, милая.

Единственное, что в тот момент не давало мне покоя, — это постоянное сочувствие, сквозившее в глазах горничной. Неужто она знает о том, что меня ждет нечто такое, что мне можно посочувствовать? Или это просто чувство пожилой женщины, которая видит, что молоденькая дура вляпалась в сомнительную историю? Кто ее знает. Во всяком случае, слуги, насколько можно ориентироваться на примеры из литературы и кино, как правило, знают куда больше, чем того желают их хозяева…

Впрочем, спрашивать у нее что-нибудь все равно бесполезно. Тем более, она сама ведь сказала, что все в доме прослушивается.

Погоди! — сказала я сама себе. Но если прослушивается, значит, может и просматриваться скрытыми камерами!

Я невольно прикрыла руками груди и встревоженно огляделась. И тут же поняла, что это бесполезно — при современной технике спрятать камеру, наверное, не составляет никакого труда.

Наброски будущей книги «ПЕРВОЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ ДЕЛО»

Самойлов-Кушка-Ашхабад

…Кушка оказался совсем небольшим городком, где военных было куда больше, чем местных жителей. Впрочем, наверное, правильнее было бы сказать иначе: это был большой военный городок с небольшим числом местных жителей, работающих на военных.

Вячеслав, как и было заранее оговорено, первым делом отправился в кафе, которому офицеры-остряки еще до революции присвоили название «Арктика». Здесь, где все друг друга знают, нужно было быть особо осторожным, чтобы любые контакты выглядели как можно более случайными и естественными.

В «Арктике» сидеть пришлось недолго. Кафе располагалось рядом со штабом дивизии, потому со спиртным там была «напряженка», а значит, и посетителей было немного. На сидевшего и с аппетитом обедающего Вячеслава поглядывали с любопытством, но никто не беспокоил.

А потом вдруг подошел кто-то, облаченный в полевую форму, но без знаков различия.

— Вы кого-нибудь ищете? — спросил незнакомец. — Вам помощь не нужна?

— Нет, спасибо, — спокойно ответил Вячеслав. — Все в порядке.

В самом деле, не он, а его уже нашли, о чем таким образом и известили.

— Ну тогда извините…

— Ничего, спасибо.

Значит, закладка уже произведена. Можно двигаться обратно.

Поезд на Ашхабад отправлялся в шестнадцать с копейками.

Вячеслав появился на вокзале перед самым его отправлением. Благо, тут можно было не опасаться опоздать — с любого, самого дальнего конца городка добраться до вокзала минут пятнадцать. Самойлов прошел в кассовый зал, совмещенный, как то водится на таких станциях, с залом ожидания. Ячейки камер хранения почти все были открыты — кто тут станет хранить хоть что-нибудь, в самом деле!

Шурави спокойно прошел к ячейке номер двенадцать. Она, как то и должно было быть, оказалась запертой. Курьер быстро набрал заранее оговоренный номер. Дверца щелкнула. Вячеслав опустил в щель пятнадцатикопеечную монету. Дверца распахнулась. Там стоял чемодан. Именно такой, в котором удобнее всего перевозить запрещенные грузы. Чемодан был абсолютно обычным — в меру потрепанным, в меру добротным. Таких по дорогам кочует — «мульены». Как тут за каждым уследишь.

Это был самый опасный момент, понимал Вячеслав. Потому что сейчас от него абсолютно ничего не зависит. Он коснется ручки — и после этого никак не сможет откреститься от содержимого.

Однако ничего не произошло. Он спокойно взял чемодан и вышел на перрон.

Наутро Вячеслав был уже в столице Туркмении.

…В Ашхабаде Самойлов оказался впервые. И был приятно поражен прелестью этого небольшого городка. Впрочем, тут можно было бы не удивляться — самой столице Туркменистана всего-то чуть больше ста лет, хотя совсем рядом находятся развалины древней Нисы, этой резиденции парфянских царей… А город — красивый. Всюду зелень, пышные широколистные маклюры с их твердыми тяжелыми плодами, улицы не такие широкие, как, скажем, в Ташкенте, соответственно и не такие раскаленные. Вдоль каждой улочки с обеих сторон струятся арыки. Рядом с вокзалом — густой тенистый парк, который на местном жаргоне именовали Первым, с множеством современных аттракционов… Люди, как бы ни были одеты — по современно-восточному или архаично-азиатски — благожелательны…

Таким образом, когда Самойлов вошел в свое купе, он уже порядком устал, набродившись по городу. Он небрежно сунул драгоценный чемодан под полку и, не раздеваясь, развалился на наброшенном поверх матраса одеяле. Больше всего он сейчас боялся, что в купе появится какая-нибудь старушка и начнет приставать с просьбой уступить ей нижнюю полку. Уступать он не собирался, а потому в случае отказа неминуемо возник бы скандал. Путешествующих бабулек хлебом не корми — но дай поскандалить. Сколько уже времени говорят о том, чтобы установить разные цены на нижние и верхние места, тогда и сам предмет спора исчезнет: хочешь ехать нормально — плати больше и пользуйся благами цивилизации, и никто тебя не сможет за это осудить.

Однако ему повезло. В купе вошел только один молодой парень. Он хмуро что-то буркнул, быстренько выпил бутылку пива, забрался на верхнюю полку, недолго повозился там и вскоре громко захрапел.

Это Вячеслава вполне устраивало. Как только вагон дернулся и мимо окна поползли станционные строения, он повернул запор двери, поерзал на полке, устраиваясь поудобнее, и почувствовал, как погружается в сон, несмотря на звуки, издаваемые носоглоткой соседа.

Впереди было длительное, почти суточное путешествие. И не дано было знать начинающему мафиози Вячеславу Самойлову, по прозвищу Шурави, чем оно для него закончится.

«ПЕРВОЕ ДЕЛО МАФИОЗИ»

Самойлов-поезд-нападение

Что разбудило Вячеслава, он и не сказал бы. В самом деле, что будит мать, когда ребенок вдруг повернется в своей кроватке не так, как обычно, а в том случае, если младенца что-то беспокоит? Что заставляет встрепенуться задремавшего на посту часового — если, конечно, он успевает проснуться?.. Только одно: подсознательное ощущение, что что-то в окружающем мире изменилось.

Шурави не дернулся, не спросил всполошенно «Что случилось?»… Он только напружинился, да слегка приподнял веки, чтобы блеском глаз не выдать то, что он уже проснулся.

Самойлов проснулся вовремя. Дверь в купе аккуратно, почти бесшумно отъезжала в сторону. В полумраке ночного коридора были видны фигуры.

— Который? — прошелестел оттуда голос.

Другой ответил что-то нечленораздельное.

— Ну а кто же должен это знать? — раздраженно прошипел первый.

В купе тихо вдвинулись, один за другим, трое. Аккуратно, опять без стука или скрипа, прикрыли дверь. Им тесно всем вместе, отметил про себя Вячеслав, и это хорошо. Но их, как ни говори, трое, а с тремя и в тесноте не особенно-то «помахаешься».

— Берем нижнего, — опять донесся шелест.

Все! Нижний — это он, Вячеслав. Это его будут сейчас брать. А значит, последней отсрочки, последнего шанса на то, что пронесет, не осталось.

Надо было действовать.

Шурави мгновенно подобрался, прижал колени к животу и изо всех сил, пружиной, разогнулся, врубив ступнями в живот ближайшего человека. Тот вскрикнул негромко, взмахнув руками, повалился на стоявших за его спиной.

Воспользовавшись мгновенной заминкой, Вячеслав рванул из-под мышки пистолет с глушителем, сбросил «флажок» предохранителя и несколько раз подряд нажал спусковой крючок, целясь в копошащийся перед ним клубок тел.

Кто-то коротко хакнул и со свистом выдохнул — так умирают те, кто получил пулю в сердце. Второй было громко вскрикнул, но тут же захлебнулся булькающими звуками; он так и булькал потом простреленными легкими.

А третий, пытаясь выбраться из-под навалившихся на него, как-то очень жалобно и буднично проскулил:

— Ну хватит, слышишь, не стреляй…

На верхней полке над Самойловым умолкло сопение.

— Что там у нас происходит? — послышался оттуда встревоженный голос.

— Да вот влез кто-то, — отозвался Вячеслав. — Свет включи-ка.

Было слышно, как попутчик повозился, щелкнул тумблером и сверху слабенько заструился свет ночника.

Открывшаяся картина была ужасна. Человека, которого Вячеслав ударил ногами, отбросило назад, от этого он ударился головой об опущенную верхнюю полку и только после этого повалился, со сломанной шеей, на компаньона, который стоял сзади. Они оба и приняли в себя всю порцию пуль, которые всадил в нападавших Вячеслав. И они же повалили своими телами третьего подельщика, который не мог сейчас дотянуться до ручки двери, чтобы рвануть ее в сторону и попытаться выбраться в коридор.

— Дела… — донеслось с верхней полки непонятное. — Наворотили… твою мать!

Вячеслав и в самом деле растерялся. Что ж теперь делать-то? Трупы в купе — от них не избавишься. Да и свидетель наверху…

— Ты только в меня не вздумай пальнуть! — словно услышав его мысли, сказал сосед сверху.

Между тем уцелевший нападавший уселся на полу, со страхом глядя на пистолет в руке Шурави.

— Не стреляй!..

— А что ж нам с тобой делать?

Это сказал не Самойлов. Это произнес сосед сверху.

Так, все ясно, — мгновенно сообразил Вячеслав. Этот парень должен был его контролировать и страховать. Вернее, наоборот: страховать и контролировать. Что ж, в этом есть резон. Хотя об этом нужно будет потом подумать.

В дверь купе резко постучали.

— Что там у вас произошло? — раздался голос.

— Да этот придурок с верхней полки упал, — спокойно отозвался сосед сверху. — Как еще не разбился, херило пьяное…

— Пикнешь — пристрелю! — одними губами прошипел Вячеслав третьему нападавшему.

Тот с нарастающим ужасом переводил глаза с него на ствол пистолета, на человека, лежавшего на верхней полке и которого Шурави видеть не мог, на ручку двери, которая дергалась, но не открывалась…

— Откройте купе! — между тем донеслось из коридора. — Слышите?

И тут сидевший на полу не выдержал. Он вдруг заорал диким голосом, в котором лишь с трудом угадывалась человеческая членораздельная речь.

— Выпустите меня отсюда! — заверещал он. — Они меня убьют!..

Он еще не успел закончить эти слова, когда залпом хлопнули два выстрела — одновременно курки спустили Вячеслав и страховщик. С такого расстояния промахнуться просто невозможно. А тут стреляли мастера…

Из коридора послышались крики, топот ног, чьи-то распоряжения.

Парень с верхней полки действовал спокойно и размеренно. Он легко сбросил свое мускулистое тело на противоположную от Вячеслава нижнюю полку. В руке он сжимал могучий АПС — автоматический пистолет Стечкина. Где он только держит такую махину?..

— Вышибай стекло! — скомандовал он, показывая на окно. — Будем прыгать…

Прыгать в темноту ночи не хотелось. Но и выхода другого не было. Разве что…

От этой неожиданной мысли Вячеслав даже замер на мгновение.

— Да спокойнее ты, — рассудительно поторопил парень. — Пошевеливайся, все будет в порядке.

— Да, ты прав, действительно все будет в порядке, — согласился Самойлов.

Он понимал, что имеет дело с профессионалом. А потому постарался повернуть ствол своего пистолета в сторону парня спокойно, без резких движений. Точно так же спокойно и нажал спусковой крючок. Раз, другой…

Тело жертвы два раза дернулось и начало заваливаться, сползать на полку.

— За что?.. — только и успели прошептать его губы.

— Так надо, — ответил Вячеслав уже мертвому телу. — Прости…

В дверь кто-то резко постучал.

— Сдавайтесь! — раздалось оттуда. — Вы блокированы!

Самойлов дотянулся, подхватил чудовищный пистолет парня. Рукоять его была еще теплой от руки убитого. Вячеслав пальнул сквозь дверь в коридор. Запачканное кровью зеркало покрылась паутинкой трещин.

Черт, не надо было этого делать, — запоздало сообразил Вячеслав. Не нужно давать им возможность наблюдать за тем, что он будет делать. А впрочем, кто ж сейчас решится подглядывать в эту оставленную пулей дырочку?..

— Не стреляйте! — завизжал он. — Он меня убьет! Не надо, ради всего святого, не стреляйте!..

В коридоре, судя по доносившимся оттуда звукам, царила настоящая паника. Слышались возбужденные голоса, хлопанье дверей, крики и визги, детский плач…

Нужно ею воспользоваться, этой паникой, пока из вагона не убегут все.

В вагоне скорее всего сейчас есть только один-два милиционера. А может, и их нету, а кричит про блокировку какой-нибудь отчаянный мужчина, которому захотелось орден заработать… Интересно, у бригадира поезда есть оружие или ему не положено? Может, оружие выдается только пилотам самолетов?

Да хрен с ними, нужно пользоваться моментом, пока ситуация ими не контролируется.

Один из вариантов, который заранее прокручивал Самойлов в голове, был тот, что придется уходить от преследователей, заметая следы. Ну а что лучше всего скрывает их, как не огонь? На этот, да и не только на этот, случай в его кейсе было кое-что припасено. У него вообще много было чего в этом «командировочном» кейсе.

Он быстро достал баллончик, в которых обычно хранится газ для газовых зажигалок. Извлек газету, скомкал ее, сунул в бумагу кусок пластмассы и скрутил, сделав что-то вроде фитиля. Из баллончика плеснул на трупы бензин, и бросил его туда же. Поджег газету, положил ее на столик. Едва огонь добрался до пластмассы, по купе пополз удушливый запах горелой химии.

Сам Вячеслав в это время несколько раз выстрелил в оконное стекло.

Не забывая при этом отчаянно вопить:

— Только не стреляйте! Не надо! Не убивайте!..

Рукоятью пистолета он вышиб оконное стекло. Приподнял полку, достал чемодан с товаром. Выдрал из-под куртки кобуру на ремнях. Продел ремень под ручку чемодана, затянул узел и надел петлю на шею. Еще раз пальнул из Стечкина в одно из тел, швырнул оружие на труп страховавшего его парня. А сам начал быстро спускаться в окно.

Благо, дорога тут старая, так что поезда слишком большую скорость не развивают. Хотя, скорее всего, машинист добавил жару, стремясь как можно скорее попасть на станцию, где есть силы и средства, чтобы захватить преступников.

Теперь уже поздно.

Уже свесив ноги за окно, Вячеслав дотянулся рукой и сбросил коптящий фитиль со столика. Разлитый по полу бензин вспыхнул тотчас же. После этого он оттолкнулся и полетел в темноту.

…В Москве Самойлов появился почти через месяц после описанных событий. Заявился к Фазану — хорошо одетый, сытый, с изящным чемоданом в руке. У того глаза едва не вылезли из орбит от удивления.

— Ты откуда? — оторопело спросил направлявший его в Азию мафиози. — А мы уж думали…

— Как видишь, напрасно думали, — Шурави небрежно бросил чемоданчик на стол. — Вот товар. Правда, мне отсюда пришлось немного позаимствовать на прожитье…

— Так что же там у вас случилось? — допытывался слегка отошедший от изумления Фазан.

— Долго рассказывать. Ну а если коротко, дело было так. Получил я товар. В поезде на меня попытались напасть. Но я сумел отбиться. Выпрыгнул из поезда в окно. Спрятал чемодан с товаром, какое-то время скрывался в заброшенной кошаре, старался не попадаться людям на глаза. Ну а когда решил, что все утихло, кружным путем выехал сюда.

Он немного привирал, Самойлов. Во всяком случае, так считал Фазан. Но рассудил: товар доставлен — а остальное можно списать.

Ни один, ни второй ничего не сказали про парня, который должен был страховать Шурави. Просто вычеркнули его из памяти. Будто и не было человека.

2

На площадке за домом нас ждал… вертолет! Я не поверила своим глазам. Настоящий зеленый закопченный вертолет с потускневшей красной звездой. Откуда он тут взялся? Вчера ведь его не было.

Либо я так крепко спала, что не слышала, как он прилетел, либо в доме такая совершеннейшая звукоизоляция. Потому что, насколько я знаю, рев от его двигателей очень сильный.

Дела-а! Значит, наша родная советская… пардон, российская мафия уже и «вертушками» собственными обзавелась? Или это они арендуют у кого-то?

Мы направились к брюхастой хвостатой машине. Навстречу нам шел летчик в форменной фуражке.

— Здравствуйте, Вячеслав Михайлович, — он привычно бросил руку к козырьку.

— Доброе утро, — приветствовал его Самойлов.

Он явно не знал имени пилота, не считал нужным это скрывать и не стеснялся этого.

— Машина к полету готова, — опять козырнул летчик.

— Отлично. Погода не подведет? — взглянул на небо Вячеслав Михайлович.

— Да тут лету всего ничего, — успокоил летчик. — Да и прогноз хороший…

— Народная примета: если синоптики сказали «ясно» — бери с собой зонтик, — пошутил мой работодатель. — Ну ладно, заводи свою шарманку…

…Над головой мягко что-то взвыло. В иллюминатор стало видно, как дрогнула и пошла по кругу лопасть винта. Потом вторая, третья… А через несколько секунд я уже не могла их различить. Над головой ревело все громче, уши тут же заложило, пол под ногами затрясся, все начало вибрировать… Да, комфортом тут и в самом деле не пахнет!

— В коммерческих пассажирских вертолетах, понятно, не так шумно, — прокричал мне на ухо Самойлов. — Ну а вояки и в таких полетают.

Мы круто завалились направо. В иллюминаторы левой стороны резко хлестнуло по глазам солнце, справа надвинулись совсем близкие вершины деревьев. Я почувствовала, как от желудка к горлу подкатил противный ком.

— Не бойтесь, мы просто поворачиваем, — услышала я голос слева.

Это говорил телохранитель Самойлова. Наверное, он слышал, как я вскрикнула.

Вертолет пошел на посадку. Под колесом мелькнули какие-то бараки, забор, колючая проволока, аккуратно размеченные дорожки… Вертолет опускался явно на территорию какого-то режимного объекта.

Мы зависли над асфальтированной площадкой, провернулись вокруг своей оси. Рядом на шесте лениво колыхался черно-белый полосатый чулок. Вертолет мягко коснулся земли. Из кабины пилотов выскочил все тот же летчик, распахнул дверцу. Подхватил лесенку, вставил крючки в специальные отверстия в полу и приглашающе показал нам: можно выходить. Сквозь проем было видно, что поодаль нас ждут несколько человек.

— Идемте, — позвал Самойлов и первым шагнул на ступеньки. — Видите, как все просто, быстро и удобно!

3

Становилось уже привычным, что мое появление у людей, которые встречались с Самойловым, вызывало замешательство. Так было и теперь. Шагнувший навстречу Вячеславу Михайловичу высокий, спортивный, лощеный красавец замер, увидев, что я остановилась за спиной шефа.

— Здравствуйте, Валентин Павлович, — приветливо произнес Самойлов, протягивая ему руку.

— Добрый день, — пожал ее встречающий, по-прежнему настороженно глядя на меня.

— Это мой секретарь, — отрекомендовал меня мой шеф. — Ее зовут Барби.

— Барби? — механически повторил Валентин Павлович. — При чем тут Барби?.. То есть я хотел сказать, что до сих пор мы вполне обходились без секретарш.

— Ну а теперь она мне понадобилась, — спокойно возразил Самойлов. — И мы с вами поставим на этом точку. Надеюсь, вы не возражаете?

Встречавший еще мгновение поколебался, потом хмыкнул, демонстративно пожал плечами и приглашающе показал в сторону ближайшего крохотного домика.

— Прошу вас.

В домике, состоявшем из одной комнаты с окнами, выходившими на все четыре стороны, уже было все подготовлено для приема гостей. На столике стояли чашечки, банка гранулированного кофе, две бутылки коньяка, одна из которых была уже откупорена, и из нее, надо думать, и были наполнены стоявшие перед каждым рюмки, ваза с яблоками и виноградом, вазочка с конфетами, сахарница… Тут же источал жар высокий никелированный самовар.

Здесь, за столиком, мы и расселись. Присутствовало только четыре человека — Валентин Павлович, еще один встречавший нас мужчина, звали которого как я узнала уже позже Сергей Александрович, ну и, конечно, мы с Самойловым.

— Кофейку? — предложил второй встречавший.

— Можно, — кивнул Вячеслав Михайлович. И тут же перешел к делу — Итак, что мы на сегодняшний день имеем?

Валентин Павлович покосился на меня.

— Говорите-говорите, при ней можно, — поощрительно кивнул Самойлов.

Встречавший начал говорить. Но и потом нет-нет да и поглядывал на меня настороженно.

— Партия к загрузке готова. Необходимые для ее отправки документы оформлены. «Борт» запланирован на послезавтра. Деньги прибудут тем же «бортом», когда он вернется обратно… Так что у нас все в порядке.

При каждой фразе Самойлов удовлетворенно кивал.

— Какие могут возникнуть проблемы? — подчеркнуто небрежно поинтересовался он.

Валентин Павлович пожал плечами:

— Да кто ж его знает? Думаю, никаких проблем быть не должно.

Голос Вячеслава Михайловича зазвучал еще небрежнее:

— Думаете? Это хорошо. Но надо же на всякий случай прогнозировать возможные накладки…

Похоже, Валентин Павлович только теперь распознал, что небрежность, с которой задаются эти вопросы, — внешняя, показная. Отставил чашку с кофе, промокнул губы салфеткой, встревоженно уставился на гостя.

— А что вы имеете в виду? — напряженно спросил.

— Ничего, к счастью, конкретного, — уже серьезно, без демонстративного безразличия, произнес Вячеслав Михайлович. — Просто вы уже в который раз действуете по одному и тому же отработанному шаблону. По всем законам рано или поздно где-то обязательно должен произойти сбой.

Самойлов оборвал сам себя, поднес к губам чашку с кофе. Не дождавшись развития темы, заговорил второй, не представившийся, мужчина.

— У вас есть какие-то основания предполагать, что с грузом может что-то произойти?

Вячеслав Михайлович заговорил размеренно, словно размышлял вслух:

— Нет, реальных оснований нет. Если бы таковые появились, поверьте: вы бы о них узнали первыми. Но давайте попытаемся рассуждать логически. Итак, данный «борт» — уже не первая партия оружия… — (оба наших собеседника встревоженно взглянули на меня), — … которую мы переправляем в известный нам регион Северного Кавказа. Вопрос: как вы думаете, столь крупные поступления «стволов» могут остаться там незамеченными?

По мере того как он говорил, я почувствовала, как по спине прошлась волна морозкой дрожи. Только этого мне еще и не хватало для полного, как говорится, счастья! Участие в поставке оружия террористам, сепаратистам, еще каким-нибудь «истам» — а если говорить проще: бандитам! Ну и втянул же ты меня, Вячеслав Михайлович!

Я судорожно схватила стоявшую передо мной наполненную рюмку и махом опрокинула себе в рот. (Оба хозяина покосились на меня с удивлением; Самойлов мой поступок проигнорировал; мужчины коротко переглянулись и, похоже, решили сделать вид, что ничего не заметили.) Горло перехватило жаркой ароматной удавкой. Однако ничем запивать не стала. Продолжала внимательно слушать.

— Конечно, не могут, — после короткой заминки согласно кивнул второй собеседник.

— Погодите, — остановил его Самойлов. И повернулся ко мне. — Скажите, Барби, как бы вы рассуждали на месте того ушлого молодца, который бы случайно узнал, что в данный район идут поставки оружия?

Я растерялась. Мне хотелось, чтобы все это быстрее закончилось, а ко мне вдруг пристают с вопросами.

— Мне не доводилось рассуждать по этому поводу, — попыталась я уклониться от ответа.

— И все-таки?

Оба хозяина тоже глядели на меня выжидательно. И меня это раззадорило. В конце концов, надо же вам, хлыщам лощеным, показать, что и куцый бабий ум на что-то тоже способен. Хотя бы вас по носу щелкнуть.

— Я попытаюсь, — промямлила я, лихорадочно соображая, о чем может подумать «профи» в такой ситуации. — Хотя трудно вот так, сразу…

— И все-таки? — поощрительно, словно добрый учитель, принимающий экзамен у любимой ученицы, улыбнувшись, повторил Самойлов.

Я вдруг в нем почувствовала своего союзника. Странно, но мне вдруг страстно захотелось его поддержать, утереть носы этим двум самоуверенным мужчинам, которых мой шеф сейчас слегка тычет мордами в какашки.

— Ну, сперва нужно учесть, — начала я неуверенно, но потом постепенно смелея, а потому четче формулируя свои мысли, — что оружие где-то производится. Заводов, где делают все эти автоматы и пистолеты, в стране не так много. Значит, если где-то регулярно станут появляться большие партии оружия, установить, откуда конкретно они поступают, особого труда для специалистов, думаю, не составит.

Хозяева переглянулись. Вячеслав Михайлович глядел по-прежнему поощрительно, кивая.

— И каким образом это можно установить? — спросил он. — Как вы думаете?

А в самом деле, каким?

— Ну, я не знаю… Для профессионала, наверное, это не слишком сложная задача.

— Конечно, несложная, — настаивал мой патрон. — И все-таки, что бы предприняли лично вы?

— Например, по номеру — насколько я знаю, на каждой единице оружия ставится номер. Даже на газовых пистолетах. Ведь так?

— Там номеров нет, — быстро проговорил Сергей Александрович.

Но проговорил без всякого напора, без видимого желания спорить. Просто подал реплику для создания видимости объективности.

— Думаю, что и без номеров принадлежность оружия предприятию можно установить, — вошла я в раж.

Я вдруг представила себя, что занимаюсь основной своей работой — пишу очередную книжку. И поставила своего героя, сотрудника уголовного розыска, перед необходимостью проследить цепочку, по которой крупные партии оружия уходят «налево». Попыталась мысленно представить и саму эту цепочку. Первое и последнее звенья решила исключить из поля внимания — будем исходить из того, что наши собеседники правы и на этих этапах утечка сведений и в самом деле произойти не может. Тогда где же?

— Прежде всего микроструктура металла, смазки, краски, которой производится воронение, пластмассы, которой отделывается рукоятка, — все это, я думаю, в сочетании укажут специалисту на завод и примерный срок изготовления оружия достаточно точно.

— Браво, Барби, — хлопнул в ладоши Самойлов. — Продолжайте, пожалуйста.

Что ж, продолжать так продолжать!

— Для того чтобы оружие ушло не туда, куда нужно, необходимо произвести махинацию с документацией. Нужно, чтобы машины его завезли «налево». Нужно, чтобы охраняемый вагон отцепили не там, где надо… В результате в той или иной степени к хищению оказывается привлечено слишком много людей. Конечно, большинство из них используется вслепую, они не ведают, что творят. Однако вполне возможно, что при определенных обстоятельствах…

— Довольно, Барби, спасибо, — перебил меня Вячеслав Михайлович. И обратился к хозяевам — Вот так, господа! И учтите, что это говорил человек, никакого отношения к подобным делам никогда не имевший.

— И что вы нам предлагаете делать? — угрюмо поинтересовался Сергей Александрович.

— Я? — с наигранным, вернее, подчеркнуто наигранным удивлением переспросил Самойлов. — Абсолютно ничего. В конечном итоге именно вы отвечаете за транспортировку. Именно вы будете платить неустойку в случае, если что-то сорвется. Так что я не предлагаю — я прошу обратить ваше внимание на то, что от проколов никто не застрахован. И чаще всего наш брат «прокалывается» именно там, где абсолютно уверен, что все у него отлажено.

Вячеслав Михайлович умолк и громко начал хрустеть печеньем.

— Ну что, друзья, приумолкли? — он глядел на хозяев с каким-то веселым, озорным вызовом. — Обидно от молоденькой девушки по носу получать?

Наброски будущей книги «НЕУЧТЕННЫЙ ФАКТОР»

Лобач-авиабаза-Голованичев

— Да ты что, офонарел?

Лобач ничего не ответил. Он прекрасно понимал, как выглядит со стороны его предложение. Потому молчал. Надо было только дождаться, чтобы командир полка подполковник Александр Голованичев выговорился, выкричался, выдохся. Тогда с ним можно будет разговаривать. А пока нужно было только выжидать.

Между тем каждая секунда приближала самолет к цели на двести пятьдесят метров — эти метры словно пульсировали вместе с кровью в висках Евгения.

— Ты чего молчишь? Это же трибуналом пахнет! — едва ли не кричал Голованичев.

— А что я тебе могу сейчас сказать, Саша? — подчеркнуто спокойно ответил Евгений. — Кричащий человек никогда никого не услышит.

Еще километр. Или даже два.

Голованичев сдержался. Хорошим командиром никогда не станешь, если в нужную минуту не сможешь зажать себя, скрутить кипящую злость, подавить раздражение. Подполковник воткнул в рот сигарету. Бросил пачку на стол, поближе к Лобачу. Тот тоже выковырнул из нее за фильтр сигарету, достал из кармана зажигалку. Щелкнул контактом, поднес невидимый венчик плазмы приятелю. Потом прикурил сам.

— Неужто это все так серьезно? — Александр в глаза Евгению не смотрел, сумрачно изучая царапины на поверхности стола.

— Да, Саня, серьезно. Серьезнее не бывает. И времени вообще нет. Через двадцать, максимум тридцать… ну сорок минут «борт» будет уже пролетать мимо.

Голованичев скрипнул зубами.

— И как ты себе это представляешь?

Евгений смял недокуренную сигарету, раздавил ее в пепельнице.

— Да понимаю я все, Саня, понимаю, — с досадой сказал он. — Но только пойми и ты. Мимо нас сейчас пролетит целый самолет, под завязку, с перегрузом набитый оружием. Завтра оно, это оружие, попадет в руки террористам, которые станут стрелять из него в наших ребят. Неужели ты…

— Только без патетики! — оборвал Лобача подполковник. — Для того чтобы оружие не расшвыривалось без разбора налево и направо, существуют специальные службы. И ты к ним принадлежишь, между прочим…

Эту, последнюю, фразу он сказал напрасно. Лобач повысил голос, заговорил с напором:

— Да пойми ты, твою мать нехай! Мы через этот самолет можем выйти на всю организацию! Да, кто-то где-то их прикрывает, этих сволочей. Но ведь мы-то с тобой к таким не хотим принадлежать! Пусть у них совести нет, у тех, кто наживается на продаже оружия бандитам, — но у нас-то совесть есть, Саня! Если ты мне не поможешь — пойдешь сейчас домой, посмотри в глаза своему сынишке! В Буденновске и Первомайске убивали таких же детишек, потому что где-то какие-то дяди получили деньги, вложив в руки бандитов оружие. Сначала великие наши генералы и маршалы, которые очень хорошо нынче устроились, оставили здесь горы неучтенных «стволов», а сейчас другие подбрасывают сюда еще и еще оружие всех систем… Кто-то пытается остановить этот поток, да помочь ему никто не желает.

Голованичев резко повернулся. Утопил в панель клавишу.

— Дежурное звено, на взлет! — и тут же перебил себя — Отставить! — перехватив исполненный бешенства взгляд приятеля, спросил — У нас есть готовый к вылету самолет?

Селектор что-то неразборчиво булькнул в ответ.

— Я сам лечу! — и, перебивая негодующее бульканье, резко крикнул — Сказал же, сам, один… Все! Через пять минут буду на старте!

Поднявшись из-за стола, он бросил Лобачу:

— Вот так-то будет лучше — не могу же я своих ребят подставлять!

* * *

Голованичев-«борт»

Нужный «борт» он нагнал легко — все же перехватчик это не брюхатый тяжеловоз. Слегка повел от себя влево ручку управления самолетом, на миллиметр подвинул ручку управления двигателем. Описал круг вокруг носа «грузовика». Сквозь фонарь кабины разглядел удивленные лица членов экипажа.

В наушниках раздался голос:

— «Ноль-четырнадцатый», тебя вызывает «тридцать шестой». Ответьте!

— Я «ноль-четырнадцатый», — произнес Голованичев. — На связи.

— Ты что, пьяный, что ли? Отойди подальше! — в голосе слышалась злость.

— «Тридцать шестой», предлагаю тебе сесть на мой аэродром.

На несколько секунд в наушниках зависла тишина.

— Ты это серьезно? — осторожно спросил «тяжеловоз».

— Вполне серьезно.

— Если это шутка…

Подполковник перебросил скобу боевой кнопки и коротко надавил ее. В ярких солнечных лучах ушедшие по курсу «тяжеловоза» трассеры были видны не слишком хорошо. Однако с «борта» их разглядели.

— Все-все-все, выполняем, — торопливо проговорили с «борта».

«Грузовик» и в самом деле начал слегка проваливаться.

— Ты будешь заводить?

— Нет, диспетчер.

— Ты можешь объяснить, что происходит? Кто ты? Это террористы?

Голованичев сказал твердо и открыто:

— Я командир авиаполка подполковник Голованичев. У вас на борту находится незаконный груз. На земле нас ждет следственная группа…

— Что за груз? — не дослушав, спросил «борт».

— Оружие, — коротко ответил пилот перехватчика.

В эфире зависла пауза. Потом в наушниках опять раздался голос командира «грузовика».

— А ты уверен?

Голованичев ответил коротко:

— Садись!

«А если там нет оружия? — думал при этом Александр. — Тогда трибунал. Ну а если «контрик» прав, вечером, когда приду домой, — Сережке не стыдно будет посмотреть в глаза».

И устыдился пафоса своих мыслей.

* * *

«Борт»-командир-сопровождающий

— Валька, ну-ка возьми управление…

— Есть, командир!

Командир корабля полковник Сергей Воронов снял наушники, аккуратно повесил их на свой штурвал. Поднялся с места, крепко, до хруста, потянулся. Чуть поколебавшись, достал из кармана пистолет, сдвинул вниз «флажок» предохранителя, передернул затворную раму и опять сунул оружие в карман.

— Если этот псих, — кивнул на крутящийся перед носом перехватчик, — выйдет на связь, подчиняйся ему безоговорочно. Я скоро.

Командир прошел по палубе, привычно сбежал по ступенькам вниз. Слева коротенький коридорчик вел в кабинку штурмана. Перед ним была дверь. Помешкав, командир распахнул ее.

Огромное чрево грузового отсека было завалено множеством ящиков, тюков, коробок, мешков. С тех пор, как военным самолетам разрешили совершать коммерческие рейсы, прихватывать с собой платные грузы, «борты» нередко шли с превышением веса. Потому и аварии и катастрофы случались в последнее время куда чаще, чем во времена, когда за этими делами внимательно следили аэродромные службы.

По левому борту, на откидном сиденье сидел единственный пассажир — мужчина, сопровождавший груз, который загружался без соответствующего досмотра. Все сопроводительные бумаги при нем были в порядке. Досмотру он не подлежал. Тяжелые ящики, без маркировки, тщательно опломбированные, аккуратным штабелем покоились у самой аппарели. Проконтролировав их загрузку, сопровождающий уселся в грузовом отсеке и замер.

…Увидев командира, сопровождающий встревоженно уставился на него. Торопливо поднялся с места и подошел к пилоту.

— Что случилось?

Воронов в упор смотрел на подошедшего.

— Что вы везете? — резко спросил он.

Сопровождающий вильнул глазами, потом опять уставился на командира.

— Так что случилось? — еще раз спросил он. — Почему мы снижаемся? Мы уже прилетели?

«Значит, правда», — подумал командир.

Значит, правда, что его машина используется для обеспечения сепаратистов оружием. Значит, в гибели Пашки и всего его экипажа виновен и он тоже, доставляя такие вот «бездосмотровые» ящики…

— Я как командир корабля, как человек, отвечающий за груз, за безопасность самолета, спрашиваю в последний раз: что находится в ящиках?

Глаза сопровождающего стали вдруг острыми, колючими, оценивающими. Из голоса исчезла растерянность, с губ сползла заискивающая улыбка.

— Какая тебе разница, что я везу? Документы в порядке — так что не суй в ящики свой нос!

Командир покивал.

— Ну что ж, тогда все ясно. В таком случае информирую вас: самолет сажают на военную авиабазу, где нас ждет досмотровая группа. Так что можешь здесь хорохориться сколько угодно.

Офицер повернулся, чтобы идти к себе в кабину.

— Стой!

Командир повернулся. Сопровождающий стоял на прежнем месте, направив в грудь командира ствол пистолета.

— Ты поведешь самолет туда, куда тебе предписано! — жестко сказал он.

Черный зрачок дула холодно и равнодушно приготовился выплюнуть заряд свинца. Командир почувствовал, как вдруг замерло сердце, как лицо густо покрылось каплями пота, как напряглась кожа на голове под волосами. Наверное, он побледнел.

— Это невозможно, — стараясь унять дрожь в голосе, сказал Воронов.

— Это меня не касается — что возможно, а что нет. Тебе сказано: лететь прежним курсом!

Несмотря на сковывающий его страх, командир довольно усмехнулся.

— Ничего не получится.

— Я тебя убью, — тихо пригрозил сопровождающий.

Каким-то невероятным усилием воли командир переборол себя. Очевидная безнадежность ситуации странным образом успокоила его. И страх сразу растворился в презрении к этому человеку.

— Что, сука, обгадился? — почти естественно рассмеялся он. — Ни черта у тебя не получится!

— Я убью тебя! — взвизгнул сопровождающий.

— Убивай! Но только тебе это не поможет! Нас сажают истребители-перехватчики. Мы от них избавиться никак не сможем.

— Врешь!

Полковник не счел нужным даже отвечать на этот истеричный возглас. Он опять повернулся и взялся за ручку двери пилотской кабины.

Он теперь только понял, какую сделал глупость, когда вышел сюда. Этот обалдевший от страха гад может ворваться в кабину и попытаться еще что-нибудь сделать, чтобы уйти от погони. Таким образом, именно он, командир, которому в обязанность вменяется забота о безопасности подчиненных, своим безрассудством, своим стремлением к истине подставил весь экипаж под опасность.

Теперь нужно было успеть вбежать в кабину и захлопнуть дверцу.

Не успел.

— Стоять! — кричал сопровождающий. — Ты все равно ничего не успеешь сделать.

Дверца уже была приоткрыта. Командир постарался успеть шагнуть в нее.

— Стрелять буду!

Воронов сунул руку в карман комбинезона и повернулся к сопровождающему. Ухватился за теплую ребристую рукоятку пистолета, потянул ее на себя. Сопровождающий заметил это движение и дважды нажал на спусковой крючок. В ровный, монотонный гул двигателей ворвались громкие хлопки выстрелов.

Командир почувствовал, как что-то горячее, тупое, сильно толкнуло его в грудь. Внутрь, сквозь ребра, в самые легкие, ворвалась острая боль. Он откачнулся, последним усилием воли повернулся, навалился на дверь, ухватился за ручку и, совсем уже падая, вогнал, впечатал дверь в проем.

Успев только выкрикнуть в привычную тесноту пилотской кабины:

— Я убит, ребята…

Сопровождающий еще мгновение смотрел, как подергивается сползшее на пол тело командира корабля, на размазанные по серой панели потеки крови.

— Что же делать? — вполголоса проговорил он.

Он вспомнил, как его инструктировал перед полетом Сергей Александрович Мизеранцев:

— Ты делай все что угодно, хоть самолет взорви, хоть всех до единого перестреляй, хоть сам ангелом на небо взлети — но чтобы груз этот не попал никому постороннему в руки. Понял? Если сделаешь это — из любого дерьма тебя выпутаю. Если же груз попадет не тому, кому надо — хоть весь Интерпол вокруг тебя сидеть будет, убью.

…И вот эта ситуация: нужно спасать груз. Но как?

На передней переборке сиял множеством лампочек пульт. За время полета от нечего делать и на всякий случай он довольно внимательно изучил его. Благо, каждая кнопка и каждый тумблер был тут обозначен необходимыми надписями.

Мужчина щелкнул тумблером открытия гермопереборки. Желтый щит в хвостовой части пополз вверх. Тревожно вспыхнула красная лампа «Отсек разгерметизирован».

— Какая высота-то? — вслух спросил сам себя мужчина. — Не задохнусь?..

И тут же вспомнил, что тут имеется высотометр. Вот он! Стрелка медленно ползла от риски к риске, показывая километры, в окошке, напоминающем спидометр, быстро менялись цифры метров. Так, высота уже меньше двух километров. Тут воздуха достаточно. Однако нужно поторапливаться: скоро начнут заходить на посадку.

Между тем, подчиняясь его манипуляциям, раскрылись створки в самом хвосте салона, там, где виднелись ступеньки в хвостовую кабину. А затем поползла, опускаясь, широкая полоса аппарели.

А внизу, в зияющей глубине, тянулся однообразно серо-желтый пейзаж.

Пора было действовать!

Мужчина попробовал было включить таль, закрепленный на длинном, тянущемся вдоль потолка всего салона, рельсе. Однако скоро отказался от этой попытки — не сумел разобраться с пультом управления. Тогда он подошел и начал просто сбрасывать тяжеленные ящики на покатую аппарель грузовой рампы. Один за другим они соскальзывали вниз, срывались в зияющую пропасть, мгновение еще были видны, темными точками падающими вниз, и только тогда исчезали из вида.

Сбросив с десяток ящиков, мужчина запыхался. Они были тяжелыми, в одиночку стаскивать их со штабеля было неудобно.

— Не успею, — вслух сказал мужчина.

Земля и в самом деле неуклонно приближалась. Самолет покачивался, маневрировал… Было ясно, что он уже заходит на глиссаду.

Мужчина с сожалением осмотрелся. Момент, когда запаниковал, когда попытался сделать глупость, спасая себя, прошел. Сброс груза ничего ему не даст. И убийство летчика тоже. Нужно было просто сдаться. В конце концов, не он организатор всей этой аферы.

Но теперь уже поздно рассуждать. Летчик убит. А значит, и на снисхождение рассчитывать нечего. Его, по большому счету, могут просто растерзать сами летчики прямо на аэродроме. И ничего за это никому из них не будет.

— Дурак, — вынес себе вердикт мужчина.

Ну что ж, уходить — так с фейерверком!

Мужчина прошел внутрь отсека, нашел какую-то коробку, щедро обмотанную бумагой. Достал из кармана зажигалку, ободрал шуршащую промасленную бумагу и поджег ее. Начал отрывать кусок за куском, поджигать их и разбрасывать по салону.

— Что у нас тут? — бормотал он. — Брезент? Авось загорится… Коробки? Они хорошо полыхнут… Ящики? Сейчас и под них что-нибудь подложим…

Так он подошел к аппарели. Хотел было поджечь и ящики с оружием. Но потом передумал.

— В конце концов, почему я должен один страдать от этого? — сказал он.

В зияющем провале раскрытого хвоста неторопливо плыла земля. Виднелись ленточки арыков, дороги, какие-то строения…

Она неумолимо приближалась, эта земля. Она неудержимо манила, эта пропасть. А из-за спины уже потянуло дымком — там набирал силу пожар.

Мужчина твердо знал, что прыгнет. И все же оттягивал этот момент. Бездна манила — она же и пугала. Разжигая в салоне огонь, он сам вычеркнул себя из списков живых и все же цеплялся за жизнь.

…Самолет вдруг натужнее взвыл двигателями, задрал нос и начал подниматься. Сдвинутый с места ящик слегка толкнул мужчину в спину. Тот инстинктивно попытался удержаться, но было уже поздно. Ступив на аппарель, он поскользнулся и покатился вниз. На какое-то мгновение сумел зацепиться за ее край. Взглянул снизу на ящики, которые сулили ему хорошие деньги, а привели к смерти, на клубы дыма, которые все гуще вырывались из чрева самолета…

А потом он оторвался.

Он кричал падая. Распрощаться с жизнью никаким другим образом ему было не дано. А потом вдруг пришло осознание того, что больше не может произойти никакого чуда, которое смогло бы его спасти. И он вмиг перестал бояться стремительно надвигающейся смерти. Вдруг захотелось сделать только одно: поставить оценку прожитой жизни. Он мысленным взором окинул прожитое…

И в землю врезался с единственным словом, которое успел выдохнуть:

— Дерьмо!..

* * *

Авиабаза-Лобач-Голованичев

«…В результате неосторожного обращения с огнем на борту грузового самолета начался пожар. По всей вероятности, единственный пассажир, сопровождавший партию груза, решил покурить и… Короче говоря, вскоре пламя начало распространяться по отсеку. Командир воздушного судна полковник Сергей Воронов вышел из пилотской кабины, попытался принять меры к тушению, однако получил травму и потерял сознание, а потом задохнулся от дыма.

Пассажир, виновный в пожаре, не знакомый с устройством самолета, случайно раскрыл десантный люк и вывалился в него вместе с частью груза.

По счастью, неподалеку совершал тренировочный полет на истребителе-перехватчике командир авиационного полка подполковник Александр Голованичев. Он заметил терпящий бедствие самолет. Офицер вошел в связь с грузовым самолетом и завел его на свой аэродром. Благодаря умелым действиям экипажа и аэродромных служб пожар был потушен, самолет спасен…»

— Бред какой-то, — отшвырнул газету Голованичев. — Это бред сивой кобылы.

Лобач довольно усмехнулся, потягивая ледяное боржоми из холодильника.

— Чего ты лыбишься? — ощерился подполковник. — Любой человек, хоть чуть смыслящий в авиации, поймет, что это чистейшей воды бред.

— Могу тебя успокоить: человеку, который ни черта не смыслит в авиации, это тоже вполне понятно, — обронил собеседник.

— Ну так неужели для прессы нельзя было ничего поумнее придумать?

Евгений, выдерживая паузу, потянул минералку. Лишь тогда сказал:

— Такой бред, по-моему, дает оптимальный вариант выхода из сложившейся ситуации.

Голованичев раздраженно передернул плечами:

— Это почему же?

— Ну сам посуди… Таким сообщением мы воздаем каждому по заслугам: Воронов у нас герой…

— Дурак, — сквозь зубы бросил подполковник.

Лобач поморщился.

— Ну зачем ты так? Он ведь погиб…

— Погиб, — повторил Александр. — Какого черта он туда полез? Хорошо еще хоть подчиненные его поступили правильно: не полезли его спасать. А бортинженера вообще под трибунал отдать надо — он во время всего полета должен находиться у своего пульта, в салоне…

О своей роли в происшедшем Голованичев умолчал.

…Когда он во время ведения переговоров с самолетом, который старался посадить, обратил внимание, что изменился голос человека, с которым он разговаривал, то не на шутку встревожился.

— С кем я разговариваю? Где командир? — спросил он.

— Он вышел в салон, узнать характер груза, — бесхитростно ответил второй пилот.

Подполковник еще больше насторожился:

— А в грузовом отсеке у вас кто-нибудь посторонний есть?

Второй пилот ответил сразу:

— Там находится один пассажир — человек, сопровождающий груз.

Голованичев даже задохнулся от ярости:

— Идиоты! Кретины! Это же мафия, мать вашу!.. Мафия! Срочно заберите его в пилотскую кабину, задрайтесь и носу отсюда не высовывайте!

Второй пилот оказался малым расторопным. И когда бортинженер доложил ему, что в грузовом отсеке послышались выстрелы, скомандовал:

— Дверь закрыть и застопорить!

Бортинженер попытался было спорить:

— Ты что, Валентин, там ведь командир…

В такие моменты кто-то должен принимать решение, которое потом до конца жизни будет раскаленным железом жечь его совесть.

— Закрыть дверь! — рявкнул второй пилот.

Это был тот момент, когда, жертвуя одним человеком, нужно спасать всех…

— Ну а теперь скажи мне: чего же мы добились, Женя? — спросил Голованичев.

Лобач поджал губы.

— Немногого, Саня, — вздохнул он. — Хотя это немногое, конечно, куда лучше, чем ничего.

— И все-таки?

— Перехватили партию оружия, которое было предназначено сепаратистам. На какое-то время перекрыли этот канал поставки оружия им же. Перехватили документы, благодаря которым, надеюсь, можно будет выйти на людей, оформляющих «липовые» документы…

— А на тех, кто всем этим руководит? — быстро спросил подполковник.

Оперативник с сомнением покачал головой:

— Вряд ли, Саня. До головы, до мозга, до центра мы не достанем.

— Так ведь сколько щупальца ни обрубай, гидра будет жить…

Евгений молча развел руками.

— Значит, по-твоему выходит, мафия бессмертна? — тихо спросил Голованичев.

Лобач слегка пожал плечами.

— Конечно, Саня. Потому что главари ее сидят так высоко, что нам с тобой до нее не добраться, как бы высоко ты ни поднялся на своем перехватчике.

4

На столике в холле, куда мы перешли, уже источали ароматный пар чашечки с кофе, стояли неизменные рюмки с коньяком, конфеты, печенье…

— Короче говоря, вы, Виолетта Сергеевна, интересуетесь тем, как я лично отношусь к моральной стороне проблемы торговли оружием, — усаживаясь в кресло, уточнил Шеф. — Я вас правильно понял?

— Не совсем, — не согласилась я с подобной постановкой вопроса. — Меня интересует, как вы лично относитесь к тому, что продаете оружие людям, которые из этого оружия будут стрелять в ваших же земляков.

— Очень просто. Меня это не волнует, — спокойно ответил он.

Признаться, я ожидала, что он сейчас начнет объяснять мне, что в сложившейся ситуации происходит ломка моральных устоев, что ему трудно было впервые переступить через что-то в своей душе, что оружие, как и деньги, не пахнет… Но вот так просто и буднично…

— Ну как это может не интересовать то, в кого оно будет стрелять… — растерянно сказала я.

— Да вот так вот просто: не интересует, да и все.

Я внимательно слушала, тщетно стараясь понять, куда он клонит.

— Простите, я пока не поняла, что вы хотите сказать, — пришлось признаться.

Он кивнул.

— Ничего удивительного — на эти вопросы существует столько ответов, сколько и людей, которые их задают. Так вот, я хочу дать вам собственный ответ, который имеется только у меня. Хотя, думаю, присоединятся к нему многие.

— Ну-ну, было бы любопытно послушать.

— Послушайте, — кивнул Самойлов. — Все дело в том, что каждый человек стремится узнать правду и поступать по правде…

— Погодите! — воскликнула я в уверенности, что он опять собирается спорить со мной методом подмены понятий. — Но как же каждый может поступать по правде…

— Нет уж, голубушка моя, это вы погодите, коль спрашиваете мое мнение по той или иной проблеме, — подчеркнуто вежливо и при этом столь же подчеркнуто властно остановил он меня. — Вы здесь находитесь не для того, чтобы доказывать мне свою правоту, а для того, чтобы понять мою и максимально четко ее изложить… Вот, скажем, наш случай. Берем голый факт: совершена продажа крупной партии огнестрельного оружия людям, которые покупать его не имеют права с точки зрения государства, на территории которого они проживают. Правильно?.. Хорошо это или плохо? Как вы лично считаете, Виолетта Сергеевна?

Я ответила твердо:

— Потому что любой преступник и есть преступник, а значит, его интересы в данном случае не должны приниматься во внимание.

— Я с вами не могу согласиться, хотя бы потому, что, с точки зрения сепаратистов, они не преступники, а идейные борцы за независимость своей родины… Вы можете сказать, чем принципиально различаются между собой баски в Испании, северные ирландцы, мусульмане севера Индии, наши чеченцы или арабы оккупированных Израилем территорий? Вы можете назвать принципиальную разницу между их стремлением к свободе и независимости? Частностей — да, сколько угодно. Но главное у них у всех одно: все они не желают, чтобы земля, которую они считают родной, подчинялась законам народа, который они своим не считают.

Он умолк, потянулся к кофе. Я какое-то время переваривала услышанное. А ведь в чем-то он прав: я лично всегда сочувствовала Ольстеру и осуждала сепаратистов Джаммы и Кашмира. Но в чем между ними разница?

— Вы со мной согласны?

Согласна ли я? Я не была уверена. Но для спора аргументов у меня не находилось.

— Я вас слушаю, — ушла я от ответа.

— Ну что ж, тогда поедем дальше, — удовлетворенно кивнул Вячеслав Михайлович. — Итак, понятия «преступник» и «преступность» мы сейчас просто не будем учитывать — хотя бы потому, что они слишком эфемерны.

— Ну ладно, допустим, — растерянно проговорила я. — Но ведь человек тем и отличается от животного…

— …Что у него есть такие понятия, как мораль, честь, долг, совесть… — ехидно закончил за меня Самойлов. — Виолетта Сергеевна, милая, неужто вы и в самом деле верите в эту чушь?

— Но если в это не верить, то зачем тогда вообще все это? — повела я рукой. — Зачем весь этот наш мир? Зачем человек? Зачем цивилизация, культура, искусство, поэзия? Зачем мы с вами?

Мягко, вкрадчиво прозвучал сигнал. Вячеслав Михайлович громко сказал:

— Да, спасибо, я слышу.

Проглотив кофе, он остановил меня жестом, заметив, что я еще что-то хочу сказать.

— Простите, мне нужно спешить, а потому прервемся до вечера… Хочу добавить вам только несколько слов. Можно относиться к этому как угодно, но я для себя сделал такой вывод на оставшуюся жизнь. Перефразируя классика, скажу: жизнь ведь и в самом деле дается нам один раз. И на что ее употребить, каждый волен решать сам. Это и есть то самое, что Маркс и Ленин называли свободой совести. Каждый живет по своей правде, милая моя девочка. Для одного правда состоит в том, чтобы всю жизнь ничего не делать, собирать бутылки и клянчить у пивной, чтобы ему оставили на донышке. Для другого она заключается в служении науке, скажем, астрономии, чтобы уточнить период обращения вокруг Солнца кометы Аренда-Ролана, известной своим аномальным хвостом. Для третьего, как для вас, например, смысл жизни заключается в том, чтобы со временем написать книгу-шедевр, да такую, чтобы на его могиле выбили просто, как на надгробье Суворова: «Здесь лежит такой-то». Четвертый хочет любить (подчеркиваю: не перетрахать, а именно любить) всех женщин… Каждый человек живет по своей правде. Даже тот, кого вы называете преступником, рецидивистом, даже он в своей жизни придерживается каких-то выработанных для себя правил, у него тоже есть своя, личная, одному ему принадлежащая правда. Это можно принимать или не принимать, ее можно одобрять или осуждать — ее невозможно отрицать. И в таком случае нужно, просто необходимо признать право на правду за каждым без исключения человеком. И тогда становится вполне очевидно, что нарушение закона тоже есть явление относительное — относительно некоего свода правил, установившихся в данное время в данном обществе и которых придерживается большинство членов, опять же данного общества. Хотя при этом каждый отдельный человек совершенно не считает себя обязанным придерживаться их неукоснительно… Впрочем, я опять увлекся. Главное я уже сказал.

— Ну а для себя вы какую правду выбрали? — тихо спросила я самое главное, чего так и не смогла понять.

Самойлов хотел уже было подняться, но, услышав вопрос, опять откинулся в кресле.

— Правду не выбирают — это не совсем правильно сказано. Она формируется сама по себе, в значительной степени независимо от нашего сознания. Так вот, моя личная правда состоит в следующем. Что нас ждет после смерти, знать никому не дано. Вполне возможно, тот самый темный тоннель к сияющему свету — такая же сказка, как и крылья ангелов или рога дьявола. Но раз уж господь, вселенский разум, слепая природа, случайное сочетание нуклеиновых кислот или что-то еще, что породило меня, меня таки породило, я должен жить. Я должен жить, в полной мере используя отпущенный мне потенциал. Мне дана голова — значит, я должен думать. Мне дано тело — оно должно работать, Обломов это не мой герой. Мне дан желудок — значит, я его должен нормально кормить. Мне дано еще кое-что — значит, и оно не должно простаивать без дела, забавы библейского Онана меня не прельщают… Ну и так далее. Теперь что касается качеств внутренних. У меня есть властность — я должен командовать. У меня есть самолюбие — я должен его удовлетворить… Короче говоря, те качества, которыми человек наделен, должны быть им реализованы в максимальной степени. Иначе зачем они мне даны?

— Но ведь есть другие люди… — попыталась я еще раз робко возразить.

— Есть, — согласился он, поднимаясь, теперь уже решительно. — И у каждого есть свой личный потенциал. Так пусть каждый реализует то, на что он способен! Если у тебя преобладает лень — что ж ты удивляешься, что ничего в этой жизни не добился? Если ты лакей по натуре — иди ко мне, я тебе заплачу, чтобы ты мне утром тапочки подавал. Если у тебя кулаки функционируют лучше, чем голова, — я тебе тоже найду работу. Если наоборот — и ты у меня не пропадешь… Вот моя правда жизни. Устраивает?

Он вышел из холла, оставив меня одну.

Вновь я была в смятении. Это ж надо такую философию выстроить. И ведь логично выглядит, черт побери, логично! Нечего возразить.

В холле я была одна. Невольно воровато оглянувшись — не должна женщина пить в одиночку, — налила себе еще рюмку коньяку и выпила. Тут и спиться недолго с такими философиями и философами!

5

— Виолетта Сергеевна!

Услышав обращение к себе, я даже чуть вздрогнула от неожиданности. Устеленные мягким ковролином полы давали возможность здесь всем ходить бесшумно. Смутившись, я с досадой оглянулась.

Сзади стоял мужчина, которого я видела только раз, мельком, накануне, когда приехала сюда. Хотя я тогда была слишком возбуждена, чтобы запомнить много подробностей, но он запал в память. Чем-то неуловимым он выделялся среди остальных. Чем именно, я поняла несколько позже. А сейчас просто смотрела на него. Высокий рост, широкие плечи, короткая стрижка, строгий костюм, при галстуке — за эти два дня передо мной немало прошло таких. Правда, пиджак сидел на нем чуть мешковато, без привычности, присущей людям, которые ходят в костюме постоянно.

Его лицо нельзя назвать красивым — я уже говорила, что по-настоящему красивых мужчин вообще в жизни встречается не так много, да и не столь уж важное качество это для них. Однако было в его облике какое-то своеобразие, нечто, привлекающее к нему внимание. Прямой, внимательный, подкупающе честный и в то же время как будто задернутый непроницаемой завесой взгляд серых, близко посаженных к переносице глаз, резкие, будто высеченные, черты лица, глубокие складки, идущие от носа вниз, мелкая паутинка морщинок у глаз… Он производил впечатление человека много повидавшего, много пережившего — и в то же время не особенно склонного к откровенности.

— Слушаю вас.

— Вячеславу Михайловичу пришлось уехать, и он в связи с этим поручил вас моим заботам.

Это было что-то новое. Самойлов сам сказал, что эти несколько дней я буду сопровождать его всюду. И вот на второй день сам же нарушает свое условие. Значит, либо у него сегодня возникло какое-либо лично-интимное дело, либо что-то случилось, что не вписывается в намеченную им программу моего пребывания здесь. Третий вариант просто не придумывался.

В конце концов выяснилось, что неверно ни одно предположение, ни другое. Много позже я узнала подробности этой дьявольски дальновидно рассчитанной интриги.

— Простите… — я запнулась. — Простите, не знаю, как вас зовут.

— Петр Васильевич Мезенцев. Я начальник внутренней охраны объекта.

Удержаться от улыбки было непросто. Я почувствовала, что мои губы неудержимо поползли вверх. С его лицом и в самом деле только и быть Петром — оно словно из камня высечено.

— Так это о вас предупреждал меня Вячеслав Михайлович? — постаралась я оправдать свою улыбку.

— О чем? — насторожился он.

— Я ему сказала, что если нужно будет, уйду от вас, так он мне ответил, что тут охрана очень надежная и меня не выпустит.

Мезенцев внимательно посмотрел на меня.

— Если вы сейчас не слишком заняты, я бы хотел вам показать кое-что.

6

Петр Васильевич провел меня в холл. Оттуда мы с ним прошли в одну, ничем не выделяющуюся среди остальных, дверь. За дверью оказался центральный пункт управления охраны особняка. От обилия горящих огоньков даже в глазах зарябило. По глухим стенам тянулся длинный ряд небольших экранчиков. Лишь два или три из них были выключены, на всех остальных застыло изображение.

В комнате находились двое охранников. Это были, насколько я могла вот так, навскидку, вспомнить, первые люди в доме, которые были облачены не в костюмы, а в простые удобные комбинезоны. У обоих на поясе висели кобуры с пистолетами. Оба при появлении шефа поднялись, но он жестом показал им: можете сидеть. Затем, в течение всего времени, пока я там находилась, они поглядывали на меня неприязненно. Так, наверное, глядят военные моряки на появившуюся на борту женщину.

— Я вас, Виолетта Сергеевна, специально пригласил сюда, чтобы вы вдруг еще раз не вздумали поддаться капризу и не попытались отсюда уйти без разрешения, — пояснил Петр Васильевич. — Для этого я хочу в общих чертах познакомить вас с тем, как у нас на «объекте» организована система охраны. Первым делом обратите внимание на экраны. Они работают круглосуточно. Вот эта группа мониторов контролирует обстановку внутри дома.

На экранах и в самом деле виднелись безлюдные коридоры, комнаты, лестницы… Вот холл, в котором мы с Самойловым пили кофе. Вот кабинет, откуда мы только что пришли с Мезенцевым. Вот столовая…

— Скажите, Петр Васильевич, а в личных апартаментах тоже стоят камеры? — встревоженно спросила я.

Вспомнила вдруг, как раздевалась вчера в комнате, перед зеркалом, как массировала себя, разминая груди… А ведь известно, сколько раз в кино показывали, что именно за зеркалами чаще всего и устанавливают телекамеры.

Петр Васильевич снова чуть опустил уголки губ.

— В спальнях и личных комнатах камеры, естественно, тоже есть. — Он сделал небольшую, совсем небольшую, паузу, но за это мгновение по мне успела прокатиться жаркая волна. И лишь затем начальник охраны закончил — Однако они в настоящее время выключены.

— И когда же они включаются?

— Только когда в этом возникает настоятельная необходимость. Причем сделать это можно опять-таки только по личному распоряжению Шефа.

Мезенцев достал из кармана связку ключей, наклонился к пульту, к небольшой крышечке с замочной скважиной и вставил в нее ключ. Под крышечкой оказалась панелька с несколькими кнопками.

— Таких ключей имеется только два. Один у меня, второй у Шефа, — пояснил Петр Васильевич. — Однако иметь ключ тоже еще недостаточно. Нужно еще набрать код, а его тоже знаем только мы двое.

Говоря это, он быстро нажал несколько кнопок.

— Ну а теперь посмотрим, что делается, скажем, у вас в спальне.

Вспыхнул один из экранов, до того серо-безжизненный. Телекамера и в самом деле оказалась установленной за зеркалом. Я представила себя, сидящей прямо перед объективом и любующейся своим отражением… Кошмар!

— А в туалете?..

— На всякий случай камеры установлены и там, — спокойно сказал начальник охраны. — Только теми мы вообще никогда не пользуемся.

Он отключил монитор, запер крышечку и спрятал ключи в карман.

— Таким образом, Виолетта Сергеевна, куда бы вы ни пошли, наши ребята обязательно увидят вас. Более того, после включения ночного режима охраны аппаратура подает звуковой сигнал при появлении на любом из экранов движущегося объекта — на всякий случай, если кто-то из ребят задремлет или отвлечется. Ну а теперь дальше. Вот группа экранов наружного наблюдения.

Тут были хорошо видны и забор вокруг особняка, и сам особняк с разных сторон, и стоянка автомобилей, и вертолетная площадка, и — крупным планом — все двери и ворота.

— Ну а тут у нас — сигнализация, — показал Мезенцев на многочисленные огоньки. — Датчики по всему периметру, датчики на дверях и воротах, на окнах… Кроме того, отсюда поддерживается радиосвязь с каждым из охранников, которые находятся на территории… Так что лучше не капризничайте, Виолетта Сергеевна.

Что ж, тут все более или менее ясно.

— Спасибо, Петр Васильевич, все это действительно очень интересно.

Мы вышли из комнаты и направились в кабинет. И теперь мне в каждой щели мерещились объективы телекамер.

…Мы подошли к кабинету Вячеслава Михайловича.

— Прошу, — обогнав меня, Мезенцев распахнул передо мной дверь.

В этом его жесте не было показушности или подобострастия. Простая вежливость и галантность.

И мне это понравилось.

7

— Скажите, Петр Васильевич, а вы знаете, чем занимается ваш патрон?

Я специально задала этот провокационный вопрос прямо в лоб, рассчитывая на то, что собеседник смутится и начнет вилять, пытаясь уйти от ответа. Однако этого не произошло. Мезенцев ответил откровенно и четко:

— Разумеется, знаю.

В результате не ему, а мне пришлось лихорадочно придумывать, что сказать дальше.

— Ну и как вы к этому относитесь? — решила продолжить прямые вопросы.

— Где-то я вычитал хорошую фразу: думай, что говоришь, когда говоришь что думаешь, — опять повел уголком губ Мезенцев. — Я вам отвечу на любые вопросы, за исключением личного отношения к тому, чем занимается мой Шеф.

Что ж, ловлю тебя на слове. Попытаюсь выведать у тебя что-нибудь опосредованно.

— Скажите, а где и как Вячеслав Михайлович кует себе кадры?

— То есть? — поднял он брови.

— Ну, откуда вы пришли к нему?

Взгляд Мезенцева чуть изменился. Было видно, что ему не очень-то хочется говорить о себе. Но с другой стороны, он же ограничил круг запретных тем, так что отступать ему уже было не с руки…

Тем не менее заговорил он не сразу.

Наброски будущей книги «САРАБИ, СЫН НУХА»

Сараби-Анастасия-гостиница

— Ну, Сараби, ну не надо… Ну что ты делаешь?..

Анастасия была весела и пьяна. Она счастливо смеялась, неумело и не слишком активно отбиваясь от крепких опытных рук любителя женщин. А тот, увлеченный этой игрой, распаленный вожделением, все пытался дотянуться до ее губ, впиться в них жадным поцелуем.

Если бы Анастасия вдруг вздумала сопротивляться его домогательствам по-настоящему, Сараби, конечно же, не стал с ней особенно церемониться, давно бы уже навалился на девушку, подмял под себя ее тело и, зажав рот, удовлетворил свою похоть. Но она, юная, милая, хмельная, похоже, лишь дразнила, оттягивая желанный момент. И мужчина поддался этой игре, изображая… Даже не изображая, не делая вид, а искренне увлеченный ею.

В Анастасию и впрямь можно было влюбиться. Посмотреть объективно, ничего особенного в ней не было — как говорится, ни кожи, ни рожи. Худенькая, молоденькая, костлявая, по-девичьи нескладная, угловатая какая-то… Одни глазищи только — ясные, синие, доверчивые, влекущие, пьянящие, дразнящие, обещающие — только глазищи были по-настоящему хороши.

А между тем было в ней что-то такое, перед чем мужчине невозможно устоять.

— Ну, на брудершафт, Стасенька! — уговаривал хмельной и влюбленный Сараби.

— Ну зачем? — призывно сияли ее глаза. — Нам ведь и так с тобой хорошо.

— Еще лучше будет, — горячо убеждал киллер.

Он отставил свой стакан и сграбастал девчонку. Однако она легко и ловко выскользнула из объятий. Рассмеялась, отбежала в угол комнаты.

— Ну зачем вы так, Сараби? — Анастасия хмурила бровки, сердито поджав губки. — Ведь мы с вами только сегодня познакомились… Нельзя же так!

А глаза…

Глаза не сердились, не хмурились, они лучились чем-то манящим, жадным, жаждущим, призывным. Счастлив, наверное, тот мужчина, на которого хоть когда-то так смотрят!

И Сараби (Сараби!) не рванулся к ней, как то уже не раз бывало в аналогичных ситуациях, не рявкнул зло «а зачем же тогда пришла, сука?», не швырнул на диван, сдирая платье… Сараби (Сараби!) тоже поднялся, большой, сильный, плечистый, покорно подошел к ней и обнял. Не с вожделением, которое трепетало у него внутри и от которого у женщин хмельно кружится голова и дрожь пробегает по телу, которое вызывает у дочерей Евы одно из двух — либо желание безраздельно отдаться сыну Адама, либо чувство брезгливой гадливости… Сараби (Сараби!) обнял ее иначе: мягко и ласково, будто защитить хотел от всех напастей этого жестокого мира.

Анастасия почувствовала эту перемену в его настроении. Покорно прильнула, маленькая, худенькая, беззащитная. Ее головка прижалась к его могучему торсу, а ручонки обхватили его тело вокруг пояса.

— Какой вы хороший, Сараби, — прошептала девушка.

Давно уже не испытывал киллер такого счастья от таких бесхитростных слов.

Так они постояли немного. Потом Сараби вдруг почувствовал, что ее руки, расслабившись, скользнули ниже и замерли на его ягодицах.

И он не выдержал.

Наклонившись, киллер подхватил ее на руки и понес в спальню, на широкую кровать. Анастасия обхватила его за шею и сама крепко, жадно, хмельно и пьяняще впилась в его губы. Теперь уже мужчину ничто не могло остановить.

— Иди в ванную, — шепнула ему девушка.

В ванную? Зачем в ванную? В другое время, с другой женщиной Сараби и не подумал бы сделать то, о чем она его просила. В конце концов, если от мужчины разит потом, на то он и мужчина.

Но теперь он был просто очарован, покорен, пленен этой невзрачной малышкой. Он бережно опустил ее на кровать. Анастасия еще мгновение задержала свои руки на его шее, мягко коснулась губами щеки.

— Колючий, — счастливо засмеялась она. — Ну давай, иди быстрее!..

На ходу сдирая со своего мощного тела пропотевшую рубашку, Сараби едва ли не бегом устремился в ванную.

…Едва за ним закрылась дверь, счастливая улыбка вмиг исчезла с лица Анастасии. Она быстро поднялась, подошла к столику, где стояли откупоренная бутылка шампанского и гостиничные стаканы, из которых они пили. Достала из кармана платьица трубочку мятного «Ментоса». Выковырнула оттуда и выбросила в мусорную корзину две таблетки, а третью опустила в один из стаканов. Шампанское вспенилось и через несколько мгновений полностью растворило ее. Между тем девушка долила — чтобы не перепутать — второй стакан почти до краев и быстро вернулась на кровать…

К тому времени, когда Сараби, блестевший небрежно вытертым, перекатывающимся мышцами, телом, появился в спальне, Анастасия уже лежала с закрытыми глазами и с выжидательно-тревожной улыбкой на губах.

Увидев такую картину, киллер уронил на пол простынку, которой были обернуты его бедра. Теперь Анастасия и не пыталась его удерживать.

— Принеси мне шампанского, — не открывая глаз, нежно попросила она. — И себе возьми.

И Сараби, эта гора никому не покоряющейся мускулатуры, подчинился, прошел к столику, взял стаканы и принес их девушке. Она, словно чувствуя мужчину, приподнялась, взяла полный стакан, который ей в руку вложил Сараби. Открыла глаза. Увидев его обнаженное тело, смущенно засмеялась.

— Ой, какой вы…

И ничего больше не сказала, припала к стакану и начала пить маленькими глотками вкусный напиток, глядя на Сараби сияющими глазами.

Больше он выдержать не мог. Залпом проглотив колючее вино из своего стакана, он поставил его на тумбочку. Отобрал стакан у Анастасии. Нежно обнял ее. И упал на подушки, увлекая девушку.

Она больше не сопротивлялась.

— Не порви мне платье, любимый, — попросила только.

За эти слова… Короче, Сараби нынче был сама нежность.

* * *

Анастасия — «Скорая помощь» — начальник охраны

Когда утомленный Сараби, наконец, уснул, Анастасия поднялась со смятой постели. Первым делом она вылила остатки шампанского из его стакана. А то еще перепутаешь, не дай бог! Выплеснула пенистое вино прямо на простыню — вряд ли следует бояться того, что даже самый умудренный опытом криминалист станет брать на анализ пятна, оставшиеся на гостиничной простыне, на которой происходила скоротечная и бурная любовь.

Эта мысль почему-то рассмешила девушку. Она вдруг представила, как седой и лысый мужчина в очках и в погонах, высунув от напряжения язык, соскребает ножичком или каким-нибудь другим блестящим — обязательно блестящим! — приспособлением образцы пятен всего того, что накапало на грубую постельную материю…

Весело фыркнув, она взяла в руки свою сумочку, которая по-прежнему стояла на столике у зеркала, порылась в ней, достала крохотную коробочку в черном кожаном футляре. Щелкнула тумблером, который таился в прорези сбоку коробочки.

— Ау, ребятки, вы меня слышите? — кокетливо окликнула в микрофон.

Эфир отозвался мгновенно.

— Слышим.

— Это я.

Даже металлический звук мембраны не в силах был скрыть злую иронию в голосе мужчины, который ответил ей.

— Это я уже понял… Ты не могла бы действовать побыстрее?

Девушка скосила глаза на спавшего.

— Не могла, знаешь ли. Здоровый такой бугай…

Они оба поняли двусмысленность сказанного.

— Так что, у тебя все в порядке?

Анастасия не считала нужным скрывать самодовольство в голосе.

— У меня осечек не бывает.

Голос из рации звучал уже не так агрессивно.

— Ну ладно, выезжаем. Будь готова!

— Всегда готова!

Анастасия выключила рацию, спрятала ее в сумочку. Поднялась, посмотрела с сожалением на мускулистый торс распластавшегося мужчины.

— Ты уж прости меня, Сараби, — сказала она бесчувственному телу. — Но так уж жизнь устроена — кто-то теряет, а кто-то находит. Причем и те и другие теряют и находят, как правило, совершенно не то, на что рассчитывают…

Девушка управилась со своим туалетом как раз вовремя. Едва она продела руки в рукава и застегнула несколько пуговиц, раздался резкий стук в дверь.

— Входите!

Сказав это единственное слово, Анастасия изобразила на лице плаксивое выражение. Приготовилась на всякий случай и к тому, чтобы разрыдаться. Кто его знает — вдруг с командой, которую она ждет, окажется кто-то из представителей администрации гостиницы…

Дверь распахнулась. Однако все обошлось: все оказалось именно так, как и планировалось — вошли только те, кто должен был войти.

Боксер повторил то же, что сказал и по рации. Правда, уже без насмешливой интонации, а с раздражением.

— Быстрее ты, конечно, не могла. Стой, жди в переулке, пока ты тут кончишь…

Перед этой горой мускулов и исполнительности можно было и не распушать перышки.

— Как могла, — сухо обронила Анастасия.

В конце концов, почему бы, если есть возможность, и не воспользоваться ею, коли можно затащить в постель такого видного мужика… Особенно если знаешь, что это, скорее всего, его последнее приключение.

Знание того, что ты у него последняя, — такое предвидение всегда греет. Греет куда больше, чем если первая.

Боксер все так и понял. Он больше ничего говорить не стал. Да и не нужно было, раз уж все и так было оговорено заранее.

Двое его подручных, облаченных в белые халаты, быстро уложили Сараби на носилки, которые принесли с собой, и направились к двери…

…Они спустились по лестнице. Двое санитаров бережно несли носилки, на которых, под простыней, обозначалось обнаженное мужское тело. Рядом шел крупный мужчина, заботливо придерживая лежавшего на носилках за руку. Рядом с ним брела облаченная в нелепую мужскую рубаху рыдающая девушка. Они прошли мимо портье. Вкатили носилки в карету «скорой помощи». Торопливо усадили туда же девушку. И уехали.

«НЕДЕЛЯ ДЛИННЫХ НОЖЕЙ»

Азиз-Васятка-убийство

— Азиз, — тронул его за плечо Васятка.

— А? — недовольно встрепенулся «авторитет». — Чего тебе надо?

— Опять вас вызывают.

— Кто? Куда? Зачем?

В этот момент Азиз не только обеспечивал себе алиби перед своими подручными. Он, убийца, на руках которого было немало кровушки, сейчас просто не мог решиться на то, чтобы просто так уйти. Потому что он, достаточно известный в своих кругах «авторитет», должен был участвовать в комбинации под диктовку людей, которые его всегда ловили, которых он от всей души ненавидел и презирал, и которые, как теперь он воочию убедился, и сами не брезгуют незаконными методами «разборок». Ну а кроме того, он, Азиз, ради своего личного спасения, сейчас приносит в жертву двух сокамерников. Если об этом станет известно… Такое не прощается.

Но как же надоело сидеть в этой вонючей камере! В конце концов, каждый в этом мире за себя! Так почему же он, Азиз, должен думать о других, если имеется возможность вдруг, совершенно нежданно для себя, выйти на свободу?..

— Вас опять вызывают…

Васятка нарушил покой шефа, а потому повторил эти слова подчеркнуто виновато.

— Задолбали они сегодня! — возмутился Азиз. — Сколько можно?..

— А чего это они от вас хотят? — подобострастно спросил «шестерка».

— Чего хотят? — решившись, переспросил он. — Взяли какого-то «лоха» и теперь хотят как-то связать меня с ним, чтобы «припаять» мне хоть что-нибудь.

Васятка даже задохнулся от счастья — шеф перед ним хоть чуточку раскрылся!

Однако Азиз быстро спустил его с заоблачных высот на грешную землю.

— В общем, смотри, Васятка: к моему возвращению чтобы все было сделано, — поторопил он.

И решительно поднялся с нар.

…Когда за Азизом захлопнулась дверь, Васятка приподнялся, отыскал глазами Ленивца — наркомана, который сидел, забившись в угол, обхватив руками колени.

Между тем Молчун — тот самый подручный Александра Борисовича Колесова, который попался на том, что снимал копии с некоторых документов, — упорно сидел на корточках, прислонившись к стене, недалеко от двери и терпеливо ждал, когда его вызовут. Он понимал, что вытащить его отсюда будет трудно даже для майора. Однако слишком много он для своего шефа сделал, слишком много знал, чтобы его просто так здесь, среди уголовников, бросили.

— Слышь, Молчун…

Евгений поднял глаза. Ленивец болезненно морщился, подергивался весь… Круги вокруг глаз… Приближается «ломка» — опытно определил Евгений.

— Слушай, Молчун, дай мне пару «колес»!

Евгений брезгливо отдернулся. Этого еще не хватало — чтобы наркоманы у него помощи просили!

— Нету у меня!

Ленивец не отставал:

— Ну достань у кого-нибудь, Молчун! Только-то мне и нужно — пара «колес»… Ну купи, выменяй… Слышь, Молчун? Мне ведь нужно — как ты не понимаешь?

Вот ведь прицепился, как репей к собачьему хвосту!

— А мне по фигу твои проблемы! — грубо оборвал его Евгений. — Чего ты ко мне пристал?

Он прекрасно понимал, что едва настанет ночь, за него возьмутся вплотную. Если уголовники узнают, кто он такой, вчерашнему «оперу» несдобровать. А тюремная почта работает исправно, надо отдать должное. Впрочем, даже если и не узнают, это ему мало чем поможет. Братва четко распознает чужаков, так что «воспитывать» его начнут нынешней же ночью.

Евгений немало был наслышан, как поступают в камерах с такими, как он. Если бы было у него хоть немного времени на подготовку, узнал бы, кто тут «смотрящий», кому надо поклониться… Но он ничего и никого не знал! Да и разве возможно без должного опыта сыграть, изобразить из себя личность, значимую в криминальном мире?..

Нет, одна надежда: что Колесов не бросит его без помощи. Хоть бы в одиночную камеру перевели!

— Но мне ведь надо, — продолжал скулить Ленивец. — Помоги — и я тогда тебя не трону. Мне надо…

— Пошел ты к растакой-то матери! — взъярился Евгений. — Достал уже!

Ленивец осекся на полуслове. Даже дергаться на время перестал.

— Ну ладно, Молчун, — сказал он тихо. — Я ведь тебе помочь хотел…

— Помочь? Это ты, дерьмо пронаркоманенное, мне хочешь помочь? Пошел прочь!

Евгений демонстративно отвернулся от Ленивца и замер, по-прежнему сидя на корточках у самой двери. То, что к нему для начала подослали этого наркомана, свидетельствует, что братва его просто-напросто прощупывает. Теперь следует ожидать визита кого посолиднее. И от того уже не отделаешься так просто.

Нет, его вызовут, его обязательно вызовут, его обязательно должны вызвать. Потому что оставаться на ночь с этим отребьем… Это — страшно.

Он не видел, как Ленивец оглянулся. Ему не дано было увидеть, как тот наткнулся глазами на горящий взгляд Васятки. Тот махнул нетерпеливо из угла: чего, мол, там возишься, кончай его. А сам нервно облизывал сухим языком потрескавшиеся губы.

Ленивец почувствовал, как по телу прокатилась волна — предварительный сигнал приближающейся «ломки». Двадцать «колес»… Это целая неделя… Даже больше! Это больше недели спокойной жизни, когда не придется плакать и унижаться перед каждым!

Ленивец извлек заточку и, коротко замахнувшись, неумело ткнул ею сверху вниз в шею сидевшему на корточках человеку. Потянул заостренную арматуру на себя и ткнул еще раз. Это движение не укрылось от глаз сокармеников. По помещению мгновенно прокатился шум, который сменился тишиной. А Молчун в это время, напротив, закричал от боли и, схватившись за рану, повернулся к убийце лицом.

— Я же у тебя просил… просил… просил!..

Наркоман, свирепея от ужаса, от содеянного, от вида крови, которая толчками пробивалась сквозь пальцы Молчуна, с каждым словом ударял и ударял его мокрой, липкой заточкой по лицу, по глазам, по шее… Тот пытался уклониться, защититься, но было уже поздно.

8

— Что ж, если вы так настаиваете… — он слегка пожал плечами. — Я из военных, Виолетта Сергеевна.

Признаюсь, не удержалась, поджала губу.

— Вот как? Человек, который присягал защищать Родину, служит человеку, — я запнулась, подбирая слова, — который, насколько я могу судить, далеко не всегда действует в интересах своего народа, своей страны… Я не права?

— У меня есть жена и двое детей, — после паузы произнес Петр Васильевич. — И я, мужчина, должен их обеспечивать всем необходимым… Я ответил на ваш вопрос?

— И все же, Петр Васильевич, я не сомневаюсь, что вы знаете, чем конкретно занимается ваш патрон. И вы, если разобраться, сейчас действуете в ущерб народу, ради которого вы служили. Разве не так?

Лицо у Мезенцева закаменело. Однако он не сорвался, не повысил голос, не вспылил, чего, по большому счету, можно было ожидать.

— Но ведь и вы тоже сюда же пришли… — очень мягко и вкрадчиво заметил Мезенцев. — Вас ведь тоже чем-то соблазнили, что вы поступились принципами…

Я высокомерно усмехнулась. Чувствовала, что в этом вопросе я выше его.

— Да, — согласно кивнула, — меня тоже соблазнили. Но только у нас с вами принципиально различное положение. Я у Вячеслава Михайловича работаю единоразово, а вы постоянно. Я согласилась на работу, не зная, чем вы все тут занимаетесь. Кроме того, я смогу потом рассказать о нем все, что сочту нужным, а вы так и будете ходить у него в холуях.

Петр Васильевич поднялся с кресла.

— Если вас не затруднит, — теперь, разговаривая со мной, он глядел в сторону, — я бы вас попросил покинуть кабинет и перейти в свою комнату.

— Почему? — не поняла я.

— Потому что вам необходимо ознакомиться с бумагами, которые вам передал Вячеслав Михайлович. Вы можете здесь находиться при условии, что вместе с вами здесь буду я или кто-то еще из тех доверенных людей, которые имеют право входить в данный кабинет. А так как я больше не имею желания общаться с вами, прошу вас перейти в ваши личные апартаменты.

Петр Васильевич, играя желваками, стоял посреди комнаты — большой, сильный, гордый — стоял, демонстративно не глядя на меня.

И мне стало стыдно. В самом деле, человек ко мне отнесся с душой, а я его так вот, наотмашь… Я совсем ничего про него не знаю. А ярлык «холуя», который кого угодно выведет из себя, уже приклеила… С Шефом так себя не повела бы, не посмела бы так разговаривать. А тут осмелела! Увидела, что человек совестливый, с добром ко мне, и сразу — ату его, такого-рассякого!

— А разве мне никак нельзя тут еще немного побыть? — спросила я робко.

Мезенцев холодно пожал плечами.

— Это ваше право, я не имею полномочий вас выпроводить отсюда. Только теперь прошу не обращаться ко мне без крайней необходимости.

Начальник охраны отвернулся, подошел к окну и замер, глядя на улицу сквозь занавеску.

— Петр Васильевич, ну в самом деле, что на женщину обижаться? — я постаралась, чтобы эти слова прозвучали как можно более кокетливо.

Он не ответил. Сделал вид, что попросту не услышал меня.

В арсенале женщины всегда есть оружие, против которого у мужчин нет противоядия. Потому и пользоваться им мы должны очень осторожно. Потому что после этого мужчина уже наш, полностью и безраздельно. Во всяком случае, я лично в этом убеждена.

Я отложила папку, которую держала в руках. Встала с кресла и подошла к Мезенцеву, по-прежнему стоявшему у окна. Положила руки ему на плечи.

— Не сердись, Петя, — сказала я тихо. — Ну дура я, дура. Не хотела же я тебя обидеть.

9

— Виолетта Сергеевна, я вас уже просил не беспокоить меня без крайней на то необходимости, — сухо заметил Петр Васильевич.

Гордый. Большинство мужчин, которых я знаю, растаяли бы, лужицей раскисшего мороженого растеклись у моих ног, если бы я вот так к ним прикоснулась.

— Ладно, Петя, я ведь извинилась уже. Признаю свою неправоту. Больше не буду… Ну и так далее. Что еще я должна сказать?

Сама удивилась тому смирению, которое звучало в моем голосе. Только почему-то очень хотелось, чтобы этот гордый человек покорился мне, поступил по-моему. Для восстановления собственного самоуважения.

— Я не Петя, а Петр Васильевич, — поправил начальник охраны.

Он повернулся ко мне. Посмотрел на меня сверху вниз. В его глазах читалась затаенная тоска, досада, боль, обида.

— Хочу заметить вам, Виолетта Сергеевна, что я никогда ничьим холуем не был. Человек, который за деньги добросовестно выполняет служебные обязанности, не может считаться холуем. Если следовать вашей логике, получается, что женщина, за которую мужчина платит в кафе или в такси, может считаться проституткой. Или нет?

В конце концов мне это надоело.

— Петр Васильевич, напоминаю вам, что если я что-то сказала не так, я уже трижды извинилась перед вами. На мой взгляд, этого более чем достаточно.

Я демонстративно вернулась к своему креслу и уселась в него. Взяла папку. В ней оказались многочисленные вырезки из газет. На каждой — пометочка: дата, название газеты, номер страницы… Сразу обратила внимание на то, что в каждой вырезке шла речь о каком-то преступлении. В одной информации описывалась перестрелка между двумя бандами, которая произошла в центре Москвы, едва ли не напротив «Макдональдса». В крохотной заметочке говорилось о гибели при загадочных обстоятельствах некоего киллера по кличке Весельчак У. Третья вырезка извещала о том, что в подмосковном лесу обнаружены трупы — неких наркодельцов Титова и Протасова, о которых я и не слыхала никогда, и их охраны…

— Петр Васильевич, а по какому принципу отобраны эти вырезки? — спросила я.

Еще не закончила фразу, как сообразила, что хотела выдержать, показать характер, добиться, чтобы Мезенцев заговорил первым. Но было уже поздно.

Он ответил спокойно, будто и не было между нами недоразумения:

— Я думаю, что здесь собраны вырезки из газет, которые содержат информацию о преступлениях и происшествиях, которые либо каким-то образом имеют отношение к Вячеславу Михайловичу, либо по каким-то причинам ему интересны.

— Звучит логично, — признала я.

— Звучит-то оно, конечно, логично… — вздохнул Петр Васильевич и умолк.

— Но что? — заинтересовалась я.

Он пожал плечами. Сказал после паузы:

— Посмотрите, сколько места занимает только собранная подборка о трупах! — и добавил вполголоса — Что же творится на нашей земле…

10

— Петр Васильевич, — проговорила я едва ли не с подхалимской нежностью. — Вы только не сердитесь на меня за мои вопросы. Хорошо?

Мезенцев оторвался наконец от окна. Вернулся к своему креслу и уселся в него. Закинул ногу на ногу.

— Спрашивайте, — сдержанно кивнул он.

Похоже, у Мезенцева было сейчас именно то настроение, не воспользоваться которым было бы грешно.

— И все-таки, как же вы попали в команду Самойлова?

Мезенцев кивнул: мол, именно этого я от тебя и ожидал.

— Я могу вам об этом рассказать, — произнес он. — Но только сразу предупреждаю, что история эта непростая, да и не слишком интересная для постороннего человека. Я уже говорил вам, что я в прошлом кадровый военный, — начал Петр Васильевич. — Полтора года пришлось повоевать в Афганистане… Потом в новогоднюю ночь на девяносто пятый год штурмовал Грозный…

— Ну и что потом? — спросила я, постаравшись придать своему голосу как можно больше доброты и сердечности.

— А что потом? — пожал он плечами. — Потом мне стало совершенно ясно, что пора уходить из нашей славной, непобедимой и легендарной Красной Армии, потому что ничего хорошего для нее в перспективе я не вижу.

— И все-таки, Петр Васильевич, как вы попали в команду Самойлова? — чувствуя, что он вновь пытается уйти от ответа, повторила я.

— Да, команда Самойлова… — задумчиво повторил Мезенцев. — И в самом деле, в команде Самойлова… Я его давно знаю. Когда-то давным-давно, когда я был еще совсем молодым офицером, Вячеслав… Как бы это сказать помягче… Короче говоря, он сделал большую подлость, косвенно подставил меня. А потом, если говорить честно, откупился от меня. У меня не хватило духу от этих денег отказаться. Ну а долг платежом страшен. Короче говоря, сейчас, через много лет, когда меня выперли из армии, мы с ним встретились. И вот… — начальник охраны широко повел вокруг себя рукой. — И вот я оказался здесь.

Раздался ставший уже привычным мелодичный звук. Петр Васильевич мгновенно подобрался. На глазах превратился из взволнованного мужчины в спокойного и выдержанного начальника охраны секретного объекта.

Часть четвертая

Я невольно взглянул в окно. Светало. Это что ж, я всю ночь, выходит, просидел над рукописью? Вот увлекся…

Не забыть бы, чуть попозже шефу позвонить, отпроситься на сегодня. Во-первых, какой из меня сегодня работник, если ночь не спал? Ну и потом очень хочется дочитать.

Ну, Летка, ну, натворила ты дел!

Вся эта история, конечно, интересна. И изложила она ее неплохо. Довольно скучные диалоги перемежила остренькими фрагментиками — это, конечно, нормальный ход.

…Где мой кофе? Опять кончился. И во рту противный привкус, который бывает, когда выпьешь слишком много этого напитка.

1

Проснулась от того же звукового сигнала. Первым делом взглянула на часы. Шесть. Что-то рановато сегодня… Нет, все-таки приятно даже в такую рань подниматься, если тебя будят таким вот образом.

Накануне я легла поздно. Сначала просто не могла успокоиться после разговора с Мезенцевым, потом вновь взялась за рукопись Самойлова и увлеклась чтением. Что и говорить, Вячеслав Михайлович — способный человек, он и сам вполне справился бы с книгой. Однако он пригласил автора со стороны. Наверное, сказывается то, что у него просто не хватает времени — писательство действительно его много отнимает, не дает возможности отвлекаться на посторонние предметы. Но главное, наверное, в другом. Наверное, Самойлов, сознательно или нет, хочет, чтобы его описали неким современным суперменом, этаким подлинным главарем мафии, крутым гангстером… Даже не так. Ему просто очень хочется найти в глазах другого человека, особенно красивой женщины, подтверждение своего превосходства над окружающими. Одно дело самому себя так представить — и совсем иное, когда ты будешь так выглядеть при описании, так сказать, со стороны.

…Интересно, появился Вячеслав Михайлович или нет? К этому вопросу у меня сложилось весьма неоднозначное отношение. Слов нет, я бы предпочла, конечно, чтобы он не появился, чтобы я смогла денек спокойно поваляться в постели, листая его записки и беседуя с Петром Васильевичем… Ну ничего себе, я сама себе загнула: поваляться, беседуя с Петром Васильевичем… Интересно, я и в самом деле хотела бы поваляться с Петром?..

Впрочем, сейчас не о том. О Мезенцеве я подумаю потом. Тем более что тут есть о чем подумать.

Так о чем это бишь я? А, хотела бы я, чтобы появился Вячеслав Михайлович… Как это ни странно, быть может, даже стыдно, преступно признаваться, но… хотела бы! Даже кровь, которую я видела позавчера, тот выбитый из глазницы глаз теперь уж воспринимались не как нечто ужасающе-страшное, а как будоражащее приключение, заставляющее чаще биться сердце.

Я почему-то раньше никогда не задумывалась о том, что происходит в мгновение, когда живая плоть вдруг превращается в мертвое тело… Вот он, тот раненый боевик, сидел живой, волновался, морщился от боли, интересовался, куда его везут. Поддерживал пробитое пулей плечо, стонал, но — жил! А через мгновение вдруг перестал жить.

Что же случается с человеком в это неуловимое мгновение? И вообще: что делает человека живым? Кто же прав: те, кто ищет, где же у человека находится душа, или те, кто утверждает, что этой самой души не существует, а есть одна только физиология?

И потом, почему человек так противоречив: боится и при этом тянется к мертвому?

Мне, например, по-настоящему жаль всех этих парней, которые погибли на моих глазах: охранников, того программиста, равно как и обоих боевиков. Ведь все они еще только вчера были живыми людьми! И в то же время мне бы… Не то что хотелось бы увидеть «живую» смерть еще раз — не так… И тем не менее было в том нечто привлекательное, зовущее пережить вид чужой смерти еще и еще раз.

2

…К завтраку я вышла чуть опоздав. Вячеслав Михайлович уже поел и размеренно пил кофе.

— Доброе утро, Виолетта Сергеевна, — сказал он, слегка поклонившись. — Прошу прощения, что пришлось прервать ваш отдых, но у нас очень ограничено время.

— Доброе утро, — ответила я, усаживаясь за стол. — Простите за опоздание…

— Я понимаю: женщине времени на утренние процедуры нужно несколько больше, чем нам, мужчинам, — перебил он меня, взглянув на часы. — Через двадцать минут я жду вас у машины. Приятного аппетита!

Он поднялся и неторопливо вышел.

Что и говорить, умеет он разговаривать с теми, кому платит. Вроде бы мне сейчас ничего не сказал в осуждение, вроде бы и понимание выразил — а дал при этом понять, что я его задерживаю!

Во мне боролись два желания: соблюсти такт и выйти к машине ровно через двадцать… Теперь уже через пятнадцать минут — либо же опоздать минут на пять. Поколебавшись, решила все-таки выйти вовремя. Как ни говори, сейчас я рядом с ним не привлекательная женщина, которая может позволить себе немного покапризничать, а работник, отрабатывающий неплохую зарплату.

Короче говоря, я вышла в холл минута в минуту. В дверях столкнулась с Вячеславом Михайловичем. За ним неотступно и привычно следовал Игорь Викторович. Широкие плечи телохранителей виднелись по ту сторону стеклянных дверей. Петра Васильевича нигде видно не было.

Игорь Викторович, увидев меня, слегка, подчеркнуто вежливо, склонил голову. Я ответила ему столь же холодным кивком.

Интересно, понимает он, почему, за что я его так ненавижу? Если понимает… От одной мысли об этом мне стало жарко. Будем считать, что не понимает.

Вячеслав Михайлович пропустил меня в распахнутые охранником двери. И мы вместе зашагали по бетонным плиткам. Трава вокруг обильно блестела росой.

Мы вышли на автомобильную площадку, и тут же заурчал мотором тот огромный лимузин, на котором за мной приезжал Игорь Викторович. Надо ж, как тут у них все вышколены — нигде не приходится терять ни секунды!

3

— Добрый день, Хакер, — спокойно и вежливо поздоровался Вячеслав Михайлович с подсевшим к нам в машину мужчиной.

— Здравствуйте, — буркнул тот. И тут же добавил — Впрочем, с такими приключениями один прекрасный день для меня уже не станет добрым.

— Каждый по-своему зарабатывает свой кусок хлеба, — философски заметил Самойлов. — Где ваша жена?

— Уже в аэропорту.

— Вот и отлично. Мы туда и едем. Ну а теперь перейдем к делу. Мне передали, что вы все раскрыли…

Хакер кивнул:

— Да, раскрыл. Но голову пришлось поломать. Надо сказать, там мастер работал, — добавил с уважением. — Хотел бы я с ним познакомиться…

Шеф громко фыркнул:

— Те ребята тоже не против с вами познакомиться. Потому вы и убегаете из города.

Хакер передал Вячеславу Михайловичу коробочку с дискетами.

— Каждая помечена, — продолжал шпион от электроники. — Здесь все дискеты: и вскрытые, и зашифрованные. А вот здесь, — из своего кейса он достал папку с бумагами, — распечатка интересующих вас сведений.

Самойлов взял и то и другое, небрежно положил на свободное сиденье.

— Очень хорошо, — кивнул он удовлетворенно. — Ну а теперь второй вопрос.

Хакер явно насторожился, встревоженно уставился на Шефа.

— Что вы имеете в виду?

— А вот что, — голос Самойлова обрел уже знакомые мне жесткие интонации. — Меня интересует, не вздумал ли ты шутить со мной?

— Что вы имеете в виду? — с нарастающим беспокойством повторил Хакер.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — наклонился вперед и в упор уставился на него Вячеслав Михайлович. — Меня интересует, не вздумал ли ты снять ее копию с документов и передать кому-нибудь еще?

Если бы была возможность продавиться сквозь сиденье и перегородку в кабину водителя, Хакер сделал бы это.

— Да кому я их мог передать? — белея, со страхом спросил он.

— Покупателей на такие бумаги и дискеты нашлось бы много, — жестко цедил слова Шеф. — Та же милиция, например…

Его собеседника прошиб пот. На него жалко и противно было глядеть. Да и то сказать — наверное, он прекрасно знал, чего можно ожидать от Шефа, если не сумеешь оправдаться.

— Послушайте, — зачастил он, вытирая платочком мокрый лоб. — Я ведь прекрасно знаю, чем и что может мне грозить! Если я сработал на вас, против меня ополчится Секретарь и вся его кодла. Они меня и так из-под земли достанут. Поэтому я и улетаю так далеко, чтобы тут все успокоилось… Вы же знаете, куда я улетаю, — если что, вы сумеете меня достать! Мне сейчас нет необходимости менять хозяев…

Самойлов перебил его сумбурную речь.

— Это очень хорошо, что ты это понимаешь, — ласково, по-доброму сказал он. — И тогда я спокоен.

Машина плавно остановилась у тротуара. Тут же, словно из воздуха, материализовался человек. Почтительно распахнул дверцу.

— Всего доброго, Хакер, — кивнул ему Самойлов. — Возвращайся быстрее.

Руки ему Вячеслав Михайлович не подал.

Наброски будущей книги «СМЕРТЬ ХАКЕРА»

Хакер-Домодедовское шоссе

Алексей Алексеевич никак не мог отойти от пережитого страха. Это ж надо, как напугал его этот мафиози! Прямо мурашки по коже пошли, когда он в глаза уставился. Да и не удивительно: мигнет своим мордоворотам — и поминай как звали…

Нет, надо бросать эту работу. Вон на разработке программок для игр зарабатывал же и более или менее неплохо зарабатывал! Да и за то, что взламывал защиту и тиражировал лицензионные лазерные диски для «CD-ROM», тоже платили неплохо… Нет же, черт попутал — погнался за длинным рублем!

Оно конечно, Боксер платит неплохо. Но во время последней акции уж слишком много шума получилось. Хрен с ними, с охранниками — из-за них Секретарь шум поднимать не стал бы, разборки устраивать всякие. Да и из-за программиста того тоже. За машины раскуроченные уже мог бы… Но если он узнает, что именно он, Алексей, по кличке Хакер, сумел разобраться в системе кодов и извлек-таки на свет божий всю эту информацию, тут уж ему несдобровать.

Сейчас, когда все страхи и ужасы остались позади, он мог себе честно признаться, что если бы заранее знал, что во время нападения будут жертвы, он нашел бы возможность отказаться от участия в этом деле. И если бы знал, какого рода информация спрятана в блоках памяти, — тоже. Потому что там было такое…

Варфоломей Коробейников в неповторимых «Двенадцати стульях» в свое время надеялся обеспечить себе старость за счет того, что создал архив с точным описанием, кому что досталось из мебели. Мафиозный «авторитет» по кличке Секретарь решил пойти по аналогичному пути. Он собирал сведения о своих «коллегах» по криминальному ремеслу. В его электронном досье хранилась информация о многих. О знаменитом, ныне уже покойном, Сильвестре. О Сухостоеве, по кличке Сушеный, которого в очередной раз взяли осенью 94-го и которому, скорее всего, уже не выйти из «зоны» до скончания века — если, конечно, опять не сумеет сбежать. Американское ФБР, например, немало заплатило бы Секретарю за сведения, которые у него были собраны на Япончика. Салоник, Фазан, Аргун, Мастер Стас, Алтаец… Кого только не было запрятано у него в безразмерной электронной памяти! Причем регулярно обновляемой — только на днях он внес изменения в досье на неких Азиза и Сараби…

Секретарь был своего рода нейтральным человеком в мафиозной структуре города. Информацию о том или ином человеке у него можно было купить — она стоила безумно дорого, но ведь она того стоила! И по негласному взаимному согласию криминальных «авторитетов» столицы Секретарь считался человеком неприкосновенным, точно так же, как и его архив. Более того, многие ему сами платили отступного, чтобы он ходу не давал компромату.

И вот на его досье покусились. Самойлов решился сделать то, на что не могли решиться другие. Однако Шеф решился по одной-единственной причине: у Шефа был он, Хакер. Не просто хакер — а Хакер с большой буквы. Хакер, единственный, кто мог бы суметь разобраться с системой кодов и блоков и извлечь нужные сведения. И который сделал это!

Дело осложнялось тем, что собственно к особняку Секретаря подступиться было бы невозможно. И тогда Хакер разработал невероятно простую и в то же время неимоверно сложную комбинацию. Он вычислил некую «дочернюю» «фирму» Секретаря, у которой имелся прямой компьютерный выход на центральный архив. Подсадил туда с «игрушкой» шпионскую программу, которая постепенно скачивала информацию в память филиала. А потом дело оставалось только за малым — забрать эту самую «филиальную» «память».

Алексей понял, что прикоснулся к тайне, к которой опасно прикасаться.

…У него возникло желание немедленно собрать все, что у него есть, и тут же отправиться в КГБ, на Лубянку… То есть ФСБ, или как сейчас называется эта организация…

Не пошел. Потому что тоже побоялся — вдруг и там его достанут! Была бы возможность — рванул бы сейчас в какую-нибудь Индонезию или Туамоту, чтобы никто и никогда не нашел его там.

Потому и решил действовать честно. По отношению к Шефу, разумеется. Только в этой честности был хоть какой-то шанс на спасение. И ведь не ошибся! Вот они, билеты на самолет, в кармане лежат. Деньги уже заранее уложены в другой кейс, с которым его жена ждет в аэропорту.

… — Чего он прилип, зараза… — пробурчал сидевший за рулем водитель-частник, который взялся отвезти Алексея в Домодедово.

— Что? — не понял Хакер, отвлекаясь от своих беспокойных мыслей.

— Да вон сзади «жигуль» прилип, как банный лист к заднице.

Алексей почувствовал, как его словно электрическим разрядом шибануло. Он резко оглянулся. Сзади и в самом деле мчались «Жигули», насколько он понимал в технике, шестой модели. Таких на наших дорогах сейчас полно. Может, это случайность?

— А ты попробуй его стряхнуть, — посоветовал Алексей враз охрипшим голосом.

— Пробовал. Сидит, как пришпиленный.

Все ясно!

Алексей суетливо оглянулся по сторонам. Вдоль дороги сплошной стеной тянется лес. Добежать бы до него, а там… Нет, это не выход. Во-первых, ему не добежать. А во-вторых, все равно достанут.

Оторваться!

Беглец придвинулся со своего заднего сиденья, пригнулся между сиденьями к водителю.

— Выручай, друг, — заговорил жарко.

— Ты чего? — испуганно отпрянул тот. — Чего в ухо кричишь-то?

Хакер нетерпеливо махнул рукой.

— Гони на всю железку! Оторвешься — озолочу!

— Да что стряслось-то? — никак не мог сообразить водитель.

И Алексей сделал ошибку.

— Это мафия, — заорал он. — Догонят — нам крышка!.. Гони — я заплачу, сколько скажешь!

Водитель оглянулся дико.

— Мафия?! Так что ж ты сразу…

Он резко, хотя постарался сделать это плавно, затормозил, съезжая на обочину.

— Ты что делаешь? — не сразу понял Алексей.

— Я с мафией не связываюсь, — лихорадочно выключая двигатель и выдергивая ключ зажигания, бормотал водитель. — Я с мафией не связываюсь…

Только теперь Хакер сообразил, что происходит, что он обречен.

— Я тебе заплачу, — закричал он. — Слышишь? Заплачу, сколько скажешь!..

— Жизнь дороже…

С треском затянув ручной тормоз, водитель нащупал и начал торопливо дергать ручку дверцы. Однако та не поддавалась.

— Ну что же ты? — плаксиво взмолился водитель. — Ну что же ты… Связался…

Преследовавшая «шестерка» остановилась в нескольких метрах от них. Остановилась чуть боком, глядя в сторону замершего автомобиля темным провалом опущенного заднего стекла. Алексей, словно загипнотизированный, глядел на преследователей, не в силах тронуться с места. Водитель поднял руки, показывая: у меня, мол, ничего нет. Потом опять рванул ручку дверцы. Та распахнулась. Водитель вывалился из нее, на карачках пополз в сторону.

…Сидевший в «Жигулях» рядом с водителем человек поторопил:

— Ну чего ты медлишь? Давай быстрее, пока дорога свободна.

— Сейчас, — спокойно откликнулся с заднего сиденья мужчина с автоматом, под стволом которого виднелся стальной стакан подствольного гранатомета.

Он сплюнул жвачку и повел указательным пальцем. В замкнутом пространстве автомобиля выстрел «подствольника» грохнул оглушительно.

— …Вашу мать, — выругался водитель «шестерки». — Так и уши полопаются.

Его слова заглушил мощный взрыв. Граната разорвалась внутри салона, и тут же сдетонировал бензобак. Машину мгновенно окутало оранжевое облако пламени.

Опаленный водитель покатился по обочине к спасительному кювету.

— Добей его, — порекомендовал старший.

— Мгм, — согласно промычал автоматчик.

Коротко, в несколько выстрелов простучала очередь. У пытавшегося бежать мужчины словно подломились руки и ноги. Он ткнулся лицом в грязный песок обочины, несколько раз конвульсивно дернулся и замер неподвижно.

— Класс, — поставил оценку старший. И скомандовал — Вперед!

«Жигули», непрерывно пофыркивавшие двигателем, тут же сорвались с места. Автоматчик с заднего сиденья выбросил автомат в окно и закрутил ручкой, поднимая стекло.

Автомат ударился об асфальт. От удара стакан «подствольника» отстегнулся и отлетел в сторону. Порвался мешочек гильзоулавливателя, стрелянные зеленые цилиндрики высыпались на землю.

* * *

Самурай-Джонни-вдова Хакера- Домодедово

Джонни вошел в здание и тут же повернул к справочной. Ему повезло: возле нее на удивление никого не оказалось.

— Девушка, мне нужно дать объявление.

Через минуту динамики разнесли:

— Гражданка, ожидающая своего опаздывающего на самолет мужа, вас ждут у справочного бюро.

На необычное объявление обратили внимание.

— Где же это он может задерживаться? — толкнул какой-то толстяк в бок Джонни. — Небось с любовницей все не может распрощаться.

И громко захохотал.

Киллер молча взглянул ему в глаза и отвернулся. Толстяк поперхнулся смехом и боком подался подальше от грозного парня.

А сквозь толпу уже продиралась растерянная, перепуганная женщина с небольшим чемоданчиком в руках. Она встревоженно шарила глазами по лицам, не понимая, что же происходит.

Джонни направился прямо к ней.

— Простите, это вы мужа ждете? — спросил он, стараясь выглядеть как можно более благожелательно.

— Да-да, это я, — торопливо заговорила она. — Я ничего не понимаю… Муж мне сказал срочно ехать сюда и ждать его здесь, а самого все нету… А на наш рейс уже посадка заканчивается…

— Простите, но вам сейчас придется ненадолго проехать со мной.

На них начали оборачиваться, а это никак не входило в планы киллера. Он поспешно увлек женщину за собой. Она выглядела такой взволнованной, и Джонни испугался, что на нее могут обратить внимание сотрудники милиции. Тогда еще и с ними объясняйся — а это уже куда труднее, особенно если учесть, что милиция после взрыва на шоссе на уши поставлена…

— Идемте скорее, — торопил он женщину. — Нас там уже ждут…

— Но где же мой муж?

— Ваш муж торопился сюда и попал в аварию, — на ходу врал киллер. — Мы вас сейчас к нему отвезем.

Они быстро вышли на улицу. «Жигули» нетерпеливо гудели двигателем точно напротив входа.

— Что случилось с мужем? — спрашивала женщина в широкую спину киллера.

— Идемте-идемте, — торопил ее Джонни. — Сейчас вы все узнаете.

Только вот так, пока она в шоке и в растерянности, пока не пришла в себя от неожиданности, ее можно заставить усесться в автомобиль с тремя незнакомыми мужчинами. Протяни лишнее мгновение — и она в жизни не покорится!

Джонни все рассчитал точно. Он распахнул заднюю дверцу, втолкнул туда практически не сопротивлявшуюся женщину, плюхнулся рядом сам. И автомобиль тут же сорвался с места, описал крутую дугу и мимо навечно застывшего на постаменте «Ту-114» устремился по трассе.

Можно было перевести дух.

— Куда мы едем? — словно очнулась от шока женщина.

— Прямо, — в силу своих интеллектуальных возможностей остроумно пошутил Самурай. И добавил: — Молодец, Джонни! Классно все обтяпал.

Женщина с нарастающим страхом переводила взгляд с одного мужчины на другого. Слишком много всего непонятного обрушилось на нее в это утро.

— Кто вы? Что вам нужно? Что с Алексеем? Куда вы меня везете?..

Пора было переходить к делу.

— Мадам, — обратился к ней Джонни. — Прежде всего хочу вас заверить, что ничего плохого мы вам не сделаем, если, конечно, вы не попытаетесь выбрасываться на ходу из автомобиля.

Вдова инстинктивно отпрянула от него, прижала руки к груди, плотнее сжала колени.

— Нет-нет, сейчас это нас не интересует, — усмехнулся киллер. — У нас иные проблемы.

— Сверни с трассы, — велел водителю Самурай.

Джонни между тем продолжал:

— Мадам, нам нужно только осмотреть ваши вещи. Только и всего. Вы позволите?

Он протянул руку к чемоданчику, который валялся на сиденье между ним и женщиной. Она отодвинулась еще дальше, в самый угол у двери, стараясь натянуть на колени короткий подол сарафана.

— Остановись где-нибудь поукромнее, — велел Самурай. — И давайте-ка побыстрее.

Машина осторожно протискивалась между деревьями. Въехав в кустарник, остановилась.

Джонни быстро перерыл содержимое чемоданчика. Сделать это было совсем нетрудно: он оказался полупустым. Кроме нескольких пухлых пачек стодолларовых купюр, здесь оказались лишь обычные мужские мелочи, с которыми нормальный человек надолго уезжает из дома: зубная щетка и паста, крем для бритья и одеколон, футляр с губкой для чистки обуви, газовый баллончик, еще что-то… Ни документов, ни дискет, ни блокнота, ни чего-то другого, что могло бы привлечь их внимание, там не было.

— Тут только деньги, — сообщил он Самураю.

— Что вы ищете? — тихо спросила женщина. — Если я знаю — сама скажу.

На протяжении всего этого времени она молчала. Она, похоже, успела слегка оправиться и глядела на происходящее хотя и со страхом, напряженно, но уже не настолько задавленная ужасом и растерянностью.

— Мадам, мы хотим точно знать, что передал вам муж, когда вы расстались. Не передавал ли он вам какие-нибудь предметы, вещи, бумаги, еще что-нибудь?

— Нет, — по-прежнему со страхом глядя на него, ответила она. — Ничего.

Можно было уезжать. Зря только мотались.

Однако Самурай щелкнул замком дверцы и выбрался из машины наружу.

— Выходите! — велел он женщине.

Она не двинулась.

— Вы же обещали, что не убьете меня! — теперь она уже глядела на Джонни как на гаранта своей безопасности. — Вы же обещали…

Джонни уставился на старшего.

— Что ты хочешь?

— Всего лишь провести личный обыск, — растянул губы в улыбке Самурай.

У него глаза вообще никогда не улыбались. И от этого лицо, на которое теперь словно приклеили улыбку, выглядело страшным, зловещим.

Киллер секунду поколебался. Ему это не нравилось. Но он вынужден был признать целесообразность личного обыска — дискету-«трехдюймовку» нетрудно спрятать где-нибудь на теле. Или, например, фотопленку с переснятыми документами.

— Мы вынуждены сделать это, — холодно сказал он женщине. — Мы должны быть уверены, что у вас ничего нет.

— Но у меня действительно ничего нет! — воскликнула она. — Я не знаю, что вам нужно!

Предчувствуя, что может, что должно произойти, она не выдержала, сорвалась на крик.

— Не нужно кричать! — поморщился киллер. — Иначе нам придется применять силу и заткнуть вам рот. А это не нужно ни вам, ни нам. Прошу вас, подчинитесь — и все будет в порядке. Убивать вас не входит в наши планы.

Джонни знал, что не все будет в порядке, — Самурай не был бы собой, если бы просто так отпустил женщину. Но с этим уже ничего поделать не мог. В конце концов, это дело Самурая, он получил задание от Боксера.

Еще мгновение жертва колебалась. Потом коротко и тоскливо произнесла:

— Какие же вы сволочи!

И вышла из «Жигулей».

Славик тяжело вздохнул за рулем.

— Ты чего? — еще на мгновение задержался Джонни, уже поставивший ноги на траву.

— Чего-чего? — угрюмо буркнул водитель. — Сам знаешь чего! — и махнул рукой безнадежно.

Женщина стояла перед Самураем.

— Ну что ты стоишь? — снова оскалил тот зубы. — Я жду, приступай!

Она побледнела, на лбу заблестели капельки пота. Грудь тяжело вздымалась под сарафаном.

— Сама! — велел Самурай.

Он, по всему было видно, начал заводиться. Это почувствовали все.

— Что? — переспросила женщина.

— Сама раздевайся! — поторопил бандит. — И побыстрее. Я жду.

Она понимала, что сопротивляться бесполезно. Что никто ей не поможет. Что попытка бежать может только усугубить ее участь.

Женщина послушно подхватила сарафан за подол и стянула его через голову. Швырнула под ноги своего мучителя. Тот даже не взглянул на цветастую ткань.

— Дальше!

Самурай уже сопел, с вожделением глядя на выпирающие из-под открытого сверху бюстгальтера груди.

Женщина закинула руки на спину — и бюстгальтер тут же опал, словно пружинка сжалась, бретельки легко соскользнули по рукам к локтям. Она побледнела еще больше, хотя это, казалось, просто невозможно. Отшвырнула и лифчик. Опустила руки. Стояла с закрытыми глазами и что-то неслышно шептала, словно молилась.

Больше Самурай вытерпеть уже не мог. Он с громким треском расстегивающихся кнопок распахнул рубашку, рванул ремень брюк. В траву упал и подпрыгнул, ударившись о корень, пейджер. И боевик шагнул к своей жертве.

4

Признаться, поначалу я думала, что после этого происшествия мы отправимся на дачу. Или как там они этот загородный особнячок называют — на «объект». Мне очень хотелось побыть сейчас одной, попытаться разобраться в происходящем. Вернее, не так, не в происходящем, тут все было более или менее ясно, а в себе самой, в своих мыслях и чувствах. Чувствуя, что в душе прочно угнездился страх за себя, я сейчас хотела едва ли не единственного — попасть в свою комнату, вызвать Василину и лежать, свернувшись под одеялом в клубочек.

Однако вместо того, чтобы свернуть с Кольцевой дороги направо, на одном из перекрестков мы пошли по широкой дуге вниз, под мост, по направлению к городу. У выезда на магистраль пришлось притормозить, пропуская плотный поток машин, протискивающихся между сужающими проезжую часть опорами.

Значит, мы сейчас опять куда-то едем, и неведомо, что мне там еще предстоит увидеть.

— Куда мы сейчас?

Самойлов улыбнулся. Но не так, как улыбался совсем еще недавно, когда он выглядел добрым учителем, разъясняющим бестолковой школьнице прописные истины. Теперь он лишь жестко скривил губы.

— Мы же договорились, Виолетта Сергеевна, подобные вопросы никогда не задавать… — напомнил с едва приметной ехидцей.

…Телефон в руке Вячеслава Михайловича негромко пискнул. Он прижал аппарат к уху.

— Ну что там? — коротко, не представляясь, бросил в микрофон.

Выслушал, что ему доложил собеседник. Потом так же коротко обронил:

— Ясно. Мы будем минут через двадцать. Приготовь любимый коктейль нашей гостьи. Все.

На пороге дома нас встретил человек, которого я ни разу до того не встречала в окружении Вячеслава Михайловича. Это была женщина.

До сих пор Самойлов вообще в моем присутствии общался, если это, конечно, можно назвать общением, с женщиной только один раз. Это когда он что-то небрежно-приветственное обронил секретарше Лидочке в приемной своего банковского кабинета.

Да и теперь вышедшего нам навстречу человека трудно было бы назвать просто женщиной… Она заслуживает того, чтобы ее описать подробнее.

Прежде всего женщина была очень крупной. Не в том смысле, что толстая или расплывшаяся, нет — она была именно крупная. Как будто природа, работая над мужским телом, вдруг решила пошутить и придать этому торсу женский пол. Лицо у нее было довольно приятным — насколько, конечно, можно применить это слово к мужеподобной женщине. Глаза ее тоже глядели по-мужски жестко, холодно, оценивающе, я бы сказала, раздевающе. Открытые плечи, судя по всему, «накачаны» на тренажерах, руки играют мышцами. И мощные груди между этими клубками мускулов смотрятся совершенно нелепо.

— Здравствуй, хозяюшка, — приветливо заговорил с ней Вячеслав Михайлович, здороваясь за руку. — Давно не виделись. Вот решил тебя проведать…

Голос у нее оказался под стать внешности: сильный, низкий, какой-то рокочущий.

— И правильно сделали, Вячеслав Михайлович: давненько вы нас не навещали.

— А я к тебе с гостьей, хозяюшка.

— Я уже вижу, — теперь уже откровенно воззрилась на меня непонятная женщина.

— Знакомьтесь: Настоятельница — Барби.

— Как? — не поняла хозяйка. — Почему Барби? — она была искренне удивлена.

Я уже и сама не раз успела раскаяться, что в тот день столь опрометчиво ляпнула именно это имя. Но теперь отступать было уже поздно. Поэтому я тоже уставилась на нее дерзко, с прищуром.

И спросила с вызовом:

— А почему Настоятельница? Позвольте узнать, какого монастыря?

Вячеслав Михайлович громко расхохотался. На что уж Шкаф никогда не позволял себе такого — и тот хохотнул. Рассмеялась и хозяйка.

— Колючая, — прокомментировала она. — Люблю колючих… — и пригласила: — Прошу в дом!

Мы прошли через одни двери, вторые и оказались в небольшом коридорчике. В него выходило несколько дверей.

— Вы бы знали, Вио… Барби, сколько телекамер сейчас на нас нацелено, сколько мужчин разглядывает вас, какими репликами они обмениваются по вашему поводу, — сообщил Вячеслав Михайлович, едва не проговорившись, назвав меня настоящим именем. — Кстати, специальная аппаратура уже проверила нас на наличие оружия…

Я невольно покосилась по сторонам, но, естественно, ничего не увидела. Зеркало, вазочки с искусственными цветами, оригинальные светильнички по стенам…

С чего это вдруг он решил мне об этом сообщить? Просто так? Просто так Шеф никогда ничего не делает и не говорит. На всякий случай? На какой случай? На случай, если я попытаюсь бежать? А почему я должна пытаться бежать? Зачем? Если бы я хотела сбежать, уже давно попыталась бы это сделать. Да и какой смысл бежать, если они знают, где я живу и чем занимаюсь? Что стоит за этим его откровением?

Наверное, просто так сказал, чтобы похвастаться, — решила я. Решила, хотя сама в такое объяснение не поверила.

Между тем мы прошли в одну из дверей. Это, как я сразу поняла и в чем в дальнейшем убедилась, был личный кабинет Настоятельницы. На столике между креслами стояли две рюмки коньяка и бутылка этого напитка между ними, бокал с моим любимым коктейлем и хрустальный кувшин, очевидно, с ним же, рядом маленькие тарелочки с орешками, печеньем, конфетами, лимоном… А также большая чаша с кубиками льда под прозрачным, чуть подернутым инеем, колпаком.

Я взяла бокал, отпила несколько глотков прохладной горьковато-обжигающей жидкости. И стала ждать, что же произойдет дальше.

Однако Самойлов не торопился. Настоятельница тоже молчала, только поглядывала на меня время от времени своими по-мужски оценивающими глазами.

— Ну что ж, любезная моя Барби, — по серьезности тона я поняла, что Вячеслав Михайлович приступает к какому-то важному для нас разговору. — Сегодня наше с вами общение подходит к концу.

Вот оно что! Скажу честно: в тот момент, когда я услышала эти слова, я даже не могла бы сказать, обрадовало это меня или не очень.

— Вот как? — спросила я. — Но вы же говорили, что буду возле вас целую неделю…

Тут же одернула себя: вроде бы расписываюсь в том, что мечтаю с ним побыть еще несколько дней. Однако он не обратил внимания на мою оговорку. Вернее, точнее будет сказать, он лишь сделал вид, что не придал значения глубинному смыслу моей реплики.

— Совершенно верно, Барби, поначалу у нас с вами речь шла о неделе. Но сейчас несколько изменились обстоятельства, а потому, сообразуясь с этим, мы с вами также несколько изменим программу нашего совместного предприятия.

Что тут скажешь? Даже себе в душе я не могла ответить на вопрос, хочу ли я этого изменения.

Весь тот ужас, в котором я прожила эти несколько дней, те убийства, которые произошли у меня на глазах и к которым я так или иначе стала причастной, все это успело наложить на мое представление о мире свой отпечаток.

Нет, я ни в коем случае не хотела бы снова оказаться причастной к чужим смертям. И все же…

Все же мне вдруг показалась неимоверно пресной и скучной моя постоянная жизнь. Это прозябание, в котором за событие считается поездка за город на пикничок или бурный недолгий романчик с каким-нибудь случайным мужчиной. А здесь… Здесь такого прозябания нет. Тут все время балансирование на лезвии ножа, тут в любой миг можно поскользнуться. И это вынуждает тебя все время быть в форме…

Окончание моего «секретарства» при Вячеславе Михайловиче означало, что больше мне не придется быть свидетелем и, по сути, соучастником преступлений. И в то же время оно подводило черту под скоротечным отрезком времени, в котором я себя чувствовала приобщенной к некой тайне, вернее, к некой тайной жизни. Это было попросту романтично — как бы пошло и избито ни звучало это слово.

5

— Таким образом, уважаемая моя Барби, сегодня мы с вами в последний раз выезжали вместе, — продолжил Самойлов. — Это дело нужно отметить.

Он элегантно поднял свою рюмку, легонько, но со звоном, коснулся ею моего фужера, кивнул Настоятельнице и опрокинул коньяк в рот.

А я уже собралась с мыслями. В конце концов, о том, что продолжительность нашего общения с Самойловым не будет слишком уж долгой, они мне сообщили заранее.

Отпив несколько глотков своей смеси, я небрежно поинтересовалась:

— Ну что ж, финиш так финиш… Так как же у нас пойдут дела дальше?

Самойлов с видимым удовольствием сморщился, положив на язык ломтик лимона.

— Видите ли… — Вячеслав Михайлович опять запнулся на имени и начал фразу сначала. — Видите ли, Барби, я и в самом деле все продумал так, чтобы и волки оказались накормленными, и овцы не претерпели неприятностей…

Самойлов сегодня был как-то непривычно весел, позволял себе шуточки… Будто что-то будоражило его изнутри, будто он знал нечто такое, что переполняло его, но рассказать о чем он не имел возможности.

Настоятельница по-прежнему сидела напротив нас на просторном диване.

— Однако, прежде чем мы с вами окончательно расстанемся, — продолжал между тем, глотнув немного коньяка, Вячеслав Михайлович, — я хочу еще сказать вам кое-что. Ну, конечно же, ответить на ваши вопросы, если у вас таковые возникнут. Годится?

Что я могла ему на это сказать? Что мне хотелось бы… И что я бы не отказалась еще раз испытать то волнение, тот страх, даже тот ужас, который испытываешь в момент, когда видишь, как пуля впивается в живое еще тело, как этот крохотный кусочек горячего металла обрывает эфемерную пуповину, соединяющюю непознаваемую душу с кожаным мешком мяса и костей, в совокупности называемыми ЧЕЛОВЕКОМ.

Нет, ни в коем случае не хотелось бы, ни за что!

Но только я теперь убеждена, что ПОТЕНЦИАЛЬНО среди женщин куда больше жестоких людей, чем среди мужчин. Они все же проще. Ну а у женщины всегда есть нечто скрытое, изощренное, внутреннее, подспудное, что позволяет ей третировать, командовать, повелевать мужиками. Причем, чем умнее, чем тоньше женщина, тем она делает это незаметнее для «сильного пола».

Однако я, конечно, старалась не показывать все то «брожение», что происходило у меня в душе.

— Слушаю вас, — произнесла, старательно делая вид, что все происходит именно так, как я и предвидела.

Самойлов кивнул, долил себе еще коньяка из бутылки. Потом перевел взгляд на Настоятельницу.

— Нам надо бы с полчасика побыть вдвоем, — не слишком корректно попросил он ее выйти.

…Что я испытывала в тот момент? Я прекрасно понимала, что полностью в его власти. Да и он прекрасно знал, что попытайся совершить надо мной насилие, я, осознавая свою беспомощность, даже сопротивляться особенно не стала бы, несмотря даже на то, что как мужчина он мне был неприятен. Тем не менее, не дура же я — понимала, что дергаться в такой ситуации бесполезно.

Однако вновь я ошиблась в своих предположениях.

— Виолетта, милая, я вам все равно не могу всего сказать, чего хотел бы, — заговорил Самойлов, покачивая в руках свою рюмку. — Я примерно представляю, как выгляжу в ваших глазах в результате всех этих событий. И тем не менее, прошу вас учесть вот что… — он глотнул из рюмки и продолжил: — Виола, ты даже не представляешь, как ты прекрасна. Ты бы могла стать мне идеальной подругой… Да, я знаю, что я тебе не нравлюсь. Но ведь ты же не станешь отрицать, что есть во мне что-то, что тебя ко мне влечет… Впрочем, я сейчас не о том. Виола, милая, я хочу, чтобы у нас во взаимоотношениях не осталось никаких недоговоренностей. Итак…

Он сделал паузу. А я растерянно молчала. Потому что поняла, что именно он мне сейчас скажет.

Мне в любви, естественно, признавались уже не раз и не два. Признавался юный прыщавый подросток, который был моложе меня почти на десять лет и которого мне пришлось отвести к его потрясенной мамаше, с ней, с мамашей, мы потом даже подружились. Мне, что сейчас-то скрывать, признавались в любви богатые нувориши, которым, понимала я, нужна была эффектная и неглупая женщина, которую они могли бы брать с собой на всякие презентации и при необходимости подкладывать под нужных людей. Мне признавались в любви весьма симпатичные мужчины, которые не имели прописки в Москве и всячески пытались зацепиться за малейшую возможность осесть здесь. В конце концов, мне признавались в чувствах и те, кто от меня ничего не ждал, но в то же время и дать мне ничего не мог, кроме обывательской любви, последствием которой являются лишь выводок детей да трехкомнатная квартира с тремя телевизорами.

Но вот так, ничего не обещая и в то же время делая аванс на многое, мне не признавался никто.

Словно услышав мои мысли, Самойлов продолжил:

— Так вот, Виола… Кто ж тебя умудрился назвать в честь сыра… Так вот… Виола, милая, все наши с тобой предварительные договоренности, конечно же, остаются в силе. Ты остаешься здесь, пока не закончишь книгу обо мне. Потом, когда рукопись будет завершена, ты отсюда уйдешь. И мы с тобой, насколько я понимаю, в будущем встретимся еще только лишь один раз.

Он опять глотнул коньяку, посмотрел мне прямо в глаза. И произнес слова, которые до сих пор напрочь засели у меня в мозгу.

Вячеслав Михайлович снова уставился мне в глаза и заговорил просто, искренне, без всякой рисовки и в то же время без деланого равнодушия:

— Виолетта, милая, я боюсь влюбиться в тебя! Это звучит глупо, я понимаю. Мне уже далеко за сорок — а ты так молода в сравнении со мной… И тем не менее, это так, да и нет необходимости скрывать… Именно потому я и сократил время нашего совместного пребывания. Мне просто трудно постоянно видеть тебя рядом с собой и при этом понимать, что у нас с тобой ничего быть попросту не может.

Я ошарашенно молчала. Да и что тут скажешь? Это было совершенно не то, чего можно было ожидать услышать…

Ну а кроме того, вновь, уже в который раз, мне почудилась в его словах некая недоговоренность. Она проявилась хотя бы в том, что последние произнесенные Самойловым слова просто напрашивались на вопрос: «А почему, собственно, НЕ МОЖЕТ ничего быть? Человечество знает куда более нелепые пары, чем мы…»

Однако я не стала задавать такой вопрос. Да и Вячеслав Михайлович понимал мою растерянность, паузу не сделал, ответа требовать не стал.

Продолжал говорить:

— Ну а коль так, то я и вести себя буду соответственно. Итак, Виолетта, у меня имеется еще некоторая дополнительная информация о том, что тебе будет интересно знать.

Он поднялся. Потом долил себе рюмку доверху и начал прохаживаться по кабинету, говоря размеренно, словно читал мне лекцию.

— Так вот, Виолетта, после того, как ты узнала самое главное, я хочу тебе рассказать еще кое что. Причем имей в виду, что сейчас у меня прорвалася блок защиты, и потому я могу говорить о вещах, о которых никогда никому более откровенно не расскажу.

Мне говорить ничего не хотелось. Я просто не знала, что тут ему можно еще сказать.

Впрочем, он в моих словах и не нуждался. Он говорил, говорил сам.

— Итак, кое-что о сферах моей деятельности вы, Виолетта Сергеевна, уже знаете. Ну а теперь несколькими штрихами я обозначу еще некоторые направления этой работы. Итак, в настоящее время мы с вами находимся в доме, который можно было бы мягко назвать домом свиданий…

Час от часу не легче! Дом свиданий — почитай, тот же бордель. Только этого мне еще и не хватало для полного счастья!

Что и говорить, я прекрасно знала и раньше, что проституция у нас процветает и имеются у нас всевозможные притоны и публичные дома. Но до сих пор я считала, что все это должно делаться как-то скрыто, секретно, неприметно, не выставлять же все это напоказ. А тут — такой домина совсем близко от центра Москвы…

— Дом свиданий? Так вот в открытую?.. — пролепетала я.

Самойлов нетерпеливо махнул рукой: чего ты, мол, лезешь со своими глупостями!

— Виолетта, да вы возьмите любую газету с объявлениями и почитайте рекламу — там ведь открытым текстом даются адреса подобных борделей! Неужто вы думаете, что наши власти не знают их?.. Да, такие услуги чем-то маскируются. Но такая маскировка — не более чем фиговый листок для голого человека. Официально домик, в котором мы находимся, именуется культурно-оздоровительным центром, ну а на самом деле…

Мужчина долил себе коньяку, отпил несколько глоточков, зажевал лимоном. Только после этого продолжил:

— Но должен вам сказать, Виолетта, что это и в самом деле именно дом свиданий, а не штатный публичный дом, как вы могли бы подумать. Знаете же, как нередко бывает: он женат, она замужем, а встречаться хочется. Но негде. Вот и приезжают люди сюда… Дорого, конечно, но если есть желание и возможность, можно и потратиться. У нас тут сервис, напитки, гигиена… При необходимости можно даже водителя заказать, который клиента и его подругу по домам развезет… Это не в подъезде стоять и не на чужой квартире от каждого стука вздрагивать.

Это ж надо, из всего умеют извлекать деньги!

Вячеслав Михайлович опять подошел к столику, долил себя коньяку.

— А вы чего ж не пьете? — напомнил мне.

И в самом деле!..

Я наполнила из кувшина свой бокал. Самойлов галантно приподнял крышку, подцепил щипчиками и бросил мне кубик льда. После этого аккуратно опустил крышку на место и опять прошелся по комнате.

— Итак, любезная моя Виолетта Сергеевна, пришла пора нам прощаться, — проговорил он с некоторым напряжением в голосе, хотя старательно делал вид, что говорит совершенно спокойно. — Только повторюсь еще раз: скорее всего, у нас с вами состоится только одна встреча… Все остальные договоренности остаются в силе. И я еще раз подчеркиваю самое главное: вам лично бояться ничего не следует. По окончании действия нашего договора с вами ничего не произойдет…

Мне показалось, что он несколько раз излишне навязчиво подчеркнул мысль, что ничего страшного не произойдет лично со мной. Лично со мной.

— Что вы этим хотите сказать? — намек мне не понравился. — А с кем может что-то произойти? — и добавила едва ли не со страхом — Вы, надеюсь, ничего не собираетесь сделать с моей дочерью или с матерью?.. Уж не хотите ли вы…

Вячеслав Михайлович протестующе вскинул руки, отмахнулся возмущенно:

— Нет, ну что вы! Как вы такое могли подумать!.. Все вы не так понимаете… Нет, ни с вами, ни с вашими близкими ничего не произойдет, ручаюсь!

Мне по-прежнему казалось, что в его словах кроется какая-то подоплека. Но я не могла ее просчитать. А потому мысленно махнула на все рукой.

— Так вот, — продолжил Вячеслав Михайлович. — Вы теперь останетесь здесь…

— Здесь? — я скорее удивилась, чем возмутилась. — В этом борделе?..

Самойлов пожал плечами.

— А почему бы и нет? Никто ведь не собирается принуждать вас заниматься тут чем-то иным, кроме того, о чем мы договаривались! Более того, вас здесь вообще никто не станет беспокоить ни с какими вопросами. Ну а кто чем станет заниматься в других комнатах дома, вы и знать не будете.

Я промолчала. Этот человек просто природой создан для того, чтобы шокировать и ставить меня в тупик. За эти несколько дней общения с ним я постоянно только и делала, что удивлялась вывертам моей судьбы, которые она осуществляла с его помощью.

— Но почему именно здесь? — не могла я понять самое главное.

— Да потому, что это, на мой взгляд, оптимальный вариант. Отдельные апартаменты, никто вам не будет мешать, сервис налаженный, отличный… Охрана… К тому же вынужденная изоляция будет вас все время подталкивать к тому, чтобы побыстрее завершить работу.

Вся эта комбинация была мне непонятна. Однако я успела привыкнуть к тому, что Шеф просто так, непродуманно, никогда ничего не делает. Значит, и теперь он всесторонне продумал ситуацию и поступает именно так по какой-то конкретной, хотя и неведомой мне причине.

— У вас еще вопросы ко мне имеются? — опять подчеркнуто любезно спросил Шеф.

— Имеются. Мне могут понадобиться какие-то вырезки и заметки из тех, которые у вас хранятся в папке. Или ваш дневник… Сами понимаете, у меня времени было недостаточно…

Я еще не успела закончить изложение своей просьбы, а Вячеслав Михайлович уже извлек из кейса, стоявшего возле стола, знакомые мне папки.

— У вас есть еще вопросы или просьбы? — небрежно спросил он, протягивая их мне.

Ну все предусмотрел! Гад, вор, убийца, бессовестный человек… Но сколько же в нем ума! Ума и прозорливости! И на что они направлены!..

— Наверное, все.

— Очень хорошо.

Вячеслав Михайлович подошел ко мне, склонился, взял мою руку и коснулся ее губами. Совсем рядом, совсем близко я увидела его глаза. В них было… В них много чего было: тоска, например, ласка, горело нескрываемое желание обладать мною, еще что-то… И в них не было ни злобы, ни холодного цинизма, ни угрозы…

— Прощайте, — тихо сказал он.

6

Описывать эти две недели, которые я провела в «заключении», — дело довольно скучное. Работала. Утром, днем и вечером. Меняла главы местами, что-то добавляла от себя, сокращала уже написанное. Пока к ночи не валилась на кровать и не забывалась в тревожном сне. Но и тогда мне снились фрагменты и эпизоды книжки. Они были разного качества: некоторые практически не требовали постороннего вмешательства, другие приходилось переписывать заново; хотя, конечно, и в этом случае я старалась, чтобы написанное мной не слишком отличалось по языку и стилю от изложенного Самойловым. Иногда дело стопорилось, наступало какое-то пресыщение работой — наверное, такое знакомо каждому творческому человеку. Тогда я заказывала себе большой кувшин своего излюбленного коктейля и заваливалась на полдня к телевизору.

Правда, я замечала, что такие отвлечения от работы как-то странно действуют на меня. Стоило мне только отвлечься от письменного стола и включить «телек», мне почему-то все чаще вспоминался Петр Васильевич Мезенцев, начальник охраны дачи Самойлова. Прямо странно, чего это он вдруг так запал мне в душу. Ни внешности у него какой-то выдающейся, да и собеседник он не Бог весть какой… Натура у него, конечно, сильная, что верно, то верно. Человек он, точно, неплохой, честный, порядочный, надежный… Это было видно даже из кратких записок Самойлова, рассказывающих о двух эпизодах из военного прошлого Мезенцева.

«ВСЯ КОРОЛЕВСКАЯ РАТЬ»

Афганистан-Мезенцев-«груз 200»-махинация

…Начальник штаба, не здороваясь, кивнул Мезенцеву на стоящий у стены стул.

— Садись.

Сейчас должен был последовать разбор, переходящий в разнос. И вопросы на нем прозвучат самые что ни на есть справедливые. Из тех, на которые ответов в принципе существовать не может. Как случилось, что он, командир разведывательной роты, старший лейтенант Петр Мезенцев, допустил в своем подразделении такие потери? Как, опять же он, Мезенцев, умудрился всей колонной сунуться в ущелье, не будучи абсолютно уверенным, что не напорется на засаду, в то время как дозор, проморгав противника, был уничтожен, а он, командир, не заметил, что связь с дозором прервалась? Почему две головные машины оказались отрезанными от остальной колонны и их экипажи полностью погибли?..

В годы войны за такие просчеты командира сразу поставили бы к стенке, не дожидаясь трибунала. И правильно бы сделали, казнился Петр.

Он всю ответственность согласен был взять на себя. И не потому, что считал себя единственным виновным. Просто он, лично он, а никто другой, был командиром всех этих мальчишек, тела которых сейчас уже спешно запаивали в цинк, потому что в этой жаре трупы слишком быстро начинают разлагаться. А потому он, именно он, должен был отказываться выполнять приказы, которые считал неверными, ошибочными, преступными…

Не рискнул, понадеялся, что все проскочит именно так, как того желает старший начальник. И вот теперь расплачивался за свою бесхребетность.

Петр не собирался оправдываться. По многим соображениям. И одно из них заключалась в том, что сидело в подкорке: валить на старшего начальника, который лично руководил операцией, бесполезно — в то время как, глядишь, возьмешь все на себя, и тот самый старший начальник хоть как-то поможет ему.

Петр презирал себя за эту мысль. Но сидела она в голове, сидела… Хоть Христос и говорил, что человек, допустивший только мысль о грехе, уже и этим согрешил, — но как же изгнать мысль из собственной головы?

— Садись уж…

Голос начальника штаба — «энша» по-военному — не предвещал грозы. Мезенцев присел на краешек стула, уронил руки на колени.

— Что, плохо, Петро?

— Хуже некуда…

Энша прошелся по кабинету.

— Ладно, Петро, — постарался сказать он как можно мягче. — Мы на войне, а здесь всякое бывает…

Это настолько не соответствовало образу энша, что Мезенцев удивленно поднял на того глаза. Всегда наглый, жесткий, требовательный до придирчивости, нахрапистый, ругатель и матерщинник…

Начштаба понял этот взгляд. И решил немного подыграть подчиненному.

— Что, другого ожидал?

Мезенцев ничего не ответил, опять опустил глаза, уставился в пол. А начальник штаба прошел в угол кабинета, гулко громыхнул дверцей сейфа и протянул Мезенцеву заблаговременно наполненный стакан. В нос старшему лейтенанту ударил сладковатый дух нагревшегося на жаре спирта.

— Выпей, старлей… — почти с искренним участием фамильярно произнес начальник. — А то еще не переживешь, чего доброго, сегодняшний день…

Мезенцев понимал, что надо бы отказаться. Но по шее уже алчно прошелся кадык. Да ладно, махнул он мысленно рукой, после такого дела и в самом деле не мешало бы дернуть стаканчик…

— Давай-давай, чего уж там, не бойся… — увидев колебания подчиненного, поторопил начальник штаба. — Помяни своих ребят…

Молодой офицер проглотил сушащий губы и рот спирт и припал к кружке с водой, которую ему подал энша. По телу крупно прошла судорога неприятия, от желудка в виски сразу ударила горячая волна.

— Ну а теперь — к делу!

Мезенцев глядел на начальника настороженно. Что значит «к делу»? Мелькнула совершенно идиотская мысль: а что, если тот прямо сейчас, преследуя какие-то свои цели, в таком вот состоянии поведет его к командиру?.. Не случайно же начштаба в части так не любили и считали способным, если ему это выгодно, на любую подлость…

— Я тебе, Мезенцев, за твое преступление… — уже иначе, жестко заговорил начальник штаба, убирая в стол стакан и кружку. — А ведь ты, именно ты, и в самом деле совершил сегодня преступление, кто бы тобой ни командовал и чьи бы распоряжения ты ни выполнял… Так вот, за твое преступление я придумал тебе такое наказание, что ты, только чтобы избежать его, сам согласился бы в цинковый ящик залечь…

Он еще не закончил свою речь, а Петр уже понял, что именно тот имел в виду.

— Не надо! — прошептал он.

Наверное, Мефистофель и тот не смог бы улыбаться с более дьявольской улыбкой, чем это сделал энша.

— Надо! — твердо и высокомерно проговорил он. — Только ты, и никто иной!

Мезенцев схватил его за руку, заговорил горячо, жарко выдыхая спиртовые пары:

— Не надо, прошу вас, все что угодно, но только не это! Я согласен до самой замены во все наряды за всех подряд ходить!.. Я вашим личным адъютантом буду… Я у вас полы в кабинете буду мыть…

Энша брезгливо отдернул рукав своего новенького «камуфляжа» от прокопченных рук подчиненного.

— Мезенцев, это вопрос уже решенный. «Борт» сегодня в двадцать часов. Так что собирайся, подписывай документы — и вперед! Времени осталось слишком мало…

Только теперь в полной мере оценил Петр все коварство начальника. Он сейчас сделал бы все, лишь бы избежать выполнения данного ему задания. Однако от него сейчас разило спиртом, как из винного погреба, а потому он уже не мог пойти к командиру и попытаться упросить того избавить его от этой страшной командировки.

Делать ничего не оставалось, как только покориться приказу.

— Есть! — обреченно бросил он ладонь к козырьку форменного кепи.

— Погоди…

Все еще надеясь на какое-то чудо, подчиненный поднял глаза на начальника. Однако тот не оставил ему и последнего шанса.

— Садись! — кивнул он на стул, теперь уже стоящий возле стола.

Мезенцев присел.

— Подпиши-ка тут кое-что…

Подавленный происходящим, чувствуя, как от выпитого в голове путаются мысли, потея от жара, который растекался от желудка по всем жилочкам, старший лейтенант ставил одну свою подпись за другой в каких-то документах, в графах, на которые указывал энша.

— Ну а теперь все, — собирая бумаги в папку, кивнул ему начальник. — Можешь идти!

Когда за старшим лейтенантом закрылась дверь, энша поднял трубку полевого телефона, резко крутанул ручку.

— «Линзу»! — коротко назвал он позывной вышестоящего штаба. — Срочно!

Пока все шло по плану.

…В Ташкенте Мезенцева встречали. Едва самолет, зарулив на стоянку военного аэродрома, перестал крутить винтами, к нему подкатил «ГАЗ-66». Из кабины выпрыгнул молодой крепкий парень, подошел к «борту» и остановился рядом, нетерпеливо наблюдая за тем, как летчики открывают дверь, как к образовавшемуся проему пристраивают трап- «стремянку»…

И едва Петр спустился на плиты аэродромного бетона, парень шагнул к нему навстречу.

— Добрый вечер! Вы «жмуриков» привезли?

Он весело скалил зубы, этот откормленный «качок», привыкший к спокойной и устроенной жизни… Как же Петр ненавидел таких самоуверенных наглецов, у которых в душе ничего святого! Он их ненавидел всегда, а теперь, когда вынужден сопровождать этот страшный «груз 200», ненавидел еще больше.

Потому что он и его парни там, «за речкой», страдали, умирали, болели, воевали, воду иной раз делили «по булькам»… А эти здесь…

— Я не привез «жмуриков»! — процедил сквозь зубы Мезенцев в улыбающуюся физиономию. — Я сопровождаю своих погибших подчиненных! Все ясно?

Встречающий улыбку чуть пригасил, но не стушевался, как того ожидал офицер.

— Да ладно тебе, лейтенант, не заводись, — сказал парень примирительно. — Я же не знал, что это твои…

Петру в полете летчики еще налили спирта. И теперь ему, захмелевшему, было неимоверно жаль себя.

— Знал — не знал… — с тоской произнес он. — Тебе этого не понять…

— Ну почему же? — спокойно возразил парень. — Я тоже своих ребят оттуда отправлял.

— Ты? — удивился Мезенцев. — Ты что же, был там, «за речкой»?

— Был, как положено, полтора года оттрубил, — опять спокойно подтвердил встречающий. — Меня здесь так и зовут — Шурави. А так я Вячеслав. А тебя, если не ошибаюсь, Петром зовут?

— Петром, — по-прежнему удивленно подтвердил Мезенцев. — А ты откуда знаешь?

— От верблюда, — незамысловато отшутился Самойлов. — Я у тебя один цинк сейчас заберу.

— Но как же…

Старший лейтенант ничего не мог понять. И единственное, на что он мог списать свою непонятливость — так это на выпитый спирт.

— Не переживай, все в порядке, Петя.

Вячеслав достал из кармана бумагу, протянул ее офицеру. Тот тупо уставился на отпечатанный текст, заверенный несколькими печатями.

— Что это? — несмотря на яркое освещение аэродромного поля, Петр никак не мог вникнуть в содержание бумаги. — Не пойму.

— Это документ на право получение ящика с одним «жмуриком», — терпеливо объяснял Самойлов. — То есть с павшим в бою воином-интернационалистом. Мы с тобой сейчас заберем один цинк и едем ко мне.

— Какой цинк?

— Там, где написано «Махмудов».

Мезенцев печально покивал:

— Да, Рустам… Прямо в машине сгорел. Хороший был парень… Механик-водитель.

— Вот и отлично, — по всему было видно, настроение Вячеслава далеко от лирического. — Его и забираем.

— А ты ему кто?

— Кто-кто… Хрен в пальто! Какая тебе разница, если документ в порядке?

Петр впервые сопровождал «двухсотых». До сих пор ему удавалось избегать подобных командировок. Это же ужас — передавать с рук на руки родителям или семье останки погибшего на войне, смысла которой никто не мог понять! Потому и воспринял приказ начальника штаба с таким неприятием. И теперь не знал, что делать. Его проинструктировали о том, как действовать по прибытии на место. А о том, как поступить в такой ситуации, когда кто-то хочет гроб получить раньше…

Но вот бумага. Печати. Да и кто посторонний станет возиться с покойником?

…Через полчаса они уже мчались по темной дороге по направлению к городу. КПП миновали беспрепятственно, проскочили мимо стайки «частников», которые тут дежурили едва ли не круглосуточно, вырулили на трассу и прибавили газу. Вячеслав сидел в кабине. Петр устроился в кузове, вместе с парнями. На полу между откинутыми лавками стоял ящик с телом Рустама Махмудова. Мезенцев старался на ящик не смотреть, он глядел назад, где в проеме поднятого брезента была видна убегающая назад дорога.

Постепенно дома стали мельчать, появились дувалы, из-за которых курчавились деревья. Возле одного из них машина и остановилась.

— Ну что, командир? — подошел к нему Вячеслав. — Нормально доехал?

— Да разве с таким грузом можно нормально ехать? — вздохнул офицер.

Встречавший его непонятно хохотнул и бросил:

— Это точно. С таким грузом и в самом деле ехать не очень-то спокойно… — Потом он повернулся к парням: — Давайте сюда ящик!

Те уже с грохотом откинули задний борт. Услышав команду, ухватились за ручку, потянули ящик на себя. Тот подался с пронзительным скрежетом. На землю его опустили небрежно, с громким стуком.

— Осторожнее… вашу мать! — рявкнул Мезенцев.

Парни удивленно оглянулись.

— Работайте, работайте, — махнул им Вячеслав. А Петру сказал — А ты успокойся, не ори. И не надо их по матери — это Азия, здесь на такое могут и обидеться.

Между тем узбеки легко поддели ломиком крышку ящика. Откинули ее. Поднатужившись, рывком, вытащили цинковый гроб. На нем ярко чернела надпись: «Махмудов».

Офицер чувствовал, как в его душе нарастает тревога. Он по-прежнему ничего не понимал в происходящем.

— Что они делают?

— Что надо — то и делают…

Только теперь стало заметно, что Вячеслав нервничает. Так ведь и было от чего!

Парни начали вскрывать цинковый гроб. Один достал зубило и молоток, приставил острие к крышке и примерился бить. Второй стоял рядом, держал в руках большие ножницы для резки металла.

— Останови их, Слава, — торопливо заговорил Петр, схватив за руку собеседника. — Он ведь уже сутки на жаре — сейчас оттуда такая вонь пойдет…

— Ничего страшного, — криво ухмыльнулся Самойлов. — Не задохнемся…

— Да и труп весь обгоревший, его ведь даже опознать невозможно.

— Это и хорошо, что невозможно.

Не обращая внимания на перепалку, парень несколько раз с силой ударил по зубилу. Наконец оно провалилось в образовавшееся отверстие. Узбек поворочал стальным бруском, расширяя его. Наконец вытащил блестящее острие, кивнул второму, что-то сказал ему по-своему. Тот начал ловко орудовать ножницами.

— Но зачем вам это?

— Сейчас узнаешь, — оборвал офицера Вячеслав. — Только помолчи пока что.

Запаха и в самом деле не было. Парень прошелся ножницами по дуге, отогнул тонкий цинк, заглянул внутрь. Поднял голову, сверкнул белоснежными зубами.

— Есть, Шурави! Все в порядке.

И засмеялся. Засмеялся и второй.

— Отлично! — хлопнул по погону офицера Вячеслав. — Все отлично, Петруха!

Мезенцев стряхнул его руку и быстро подошел к гробу. Тоже заглянул в открывшееся отверстие. И остолбенел, пораженный увиденным.

Вместо обугленного тела, которое должно было находиться в смрадной тесноте, он увидел полиэтилен с чем-то белым.

— Ну что, теперь понял?

Мезенцев ошарашенно поднял взгляд на довольно улыбающегося Вячеслава, стоявшего рядом.

— Что это?

Вся троица весело рассмелась.

— Не дошло еще? Петруха, ты ведь нам сюда привез почти сто килограммов наркотиков! Первосортного опиума! Почти центнер! Понял теперь?

Мезенцев медленно разогнулся. Он был настолько ошеломлен происшедшим, что даже не возмутился, не вскипел, осознав, насколько его подставили. Он только подавленно спросил:

— А где же?.. А где же Рустам?..

— Сейчас будет тебе и Рустам.

Парни подхватили гроб с наркотиками и потащили его куда-то в глубь двора. И вскоре приволокли оттуда же другой цинковый гроб, тщательно запаянный. Его они и опустили в ящик, начали умело приколачивать крышку.

— Кто там?

Моментально протрезвевший от увиденного, Петр все понял. Он уже выстраивал в мозгу всю цепочку происшедшего. Тело Рустама лежит сейчас где-нибудь в горах, попросту брошенное на съедение хищникам. В лучшем, самом идеальном случае его завалили камнями где-то в расселине или похоронили на азиатский манер, чтобы душманы могилу не осквернили. В гроб вложили наркотик… Ну и так далее.

— Неделю назад пожар был, так что этого человека, который в гробу тоже опознать невозможно. Ну а пока гроб придет к родителям, даже родители не смогут опознать.

— Но ведь это кощунство!

Самойлов понимал его состояние. Потому счел необходимым разъяснить:

— Я вполне мог просто забрать у тебя гроб с опиумом, а ты полетел бы дальше с той липовой бумажкой. Попался бы ты на подлоге — тебя же еще и посадили бы… Вместо этого ты получишь хорошие деньги. Более того, ты сейчас отправишься не гробы по домам развозить — их доставят по указанным адресам в военкоматы без тебя — а домой, к жене, отдохнуть. И когда через десять дней вернешься в часть, у тебя никто не спросит, где ты был. Вот так-то, Петя!

Откуда-то присеменила старенькая бабушка в ярком цветастом халате. В руках она несла поднос, на котором стояли две пиалы.

— Давай, Петя, и в самом деле помянем Рустама Махмудова, — негромко предложил Вячеслав. — Что ни говори, а нам он здорово помог.

Мезенцеву сейчас было до того плохо, что он просто не знал, что же делать, что предпринять. А что мужчина делает в таких случаях? Ищет истину в вине…

— Сволочи вы, — тоскливо произнес он, но пиалу взял, ту, что была ближе к нему. Она была едва не до краев наполнена водкой. — Гады и мерзкие сволочи.

Самойлов не удивился.

— Может быть, ты и прав, — кивнул он и тоже взял пиалу. — Посмотрим, что по этому поводу ты скажешь когда-нибудь потом — завтра или через десять лет.

— То же самое, — буркнул Мезенцев и опрокинул пиалу себе в рот.

Вячеслав пить не стал. Он просто смотрел, как офицер покачнулся и тяжело осел на бетон двора.

* * *

Мезенцев-самолет

Петр проснулся резко, будто от толчка. Раскрыл глаза. И удивленно огляделся.

Он сидел в кресле самолета. Откуда-то издалека ровно гудели двигатели. В иллюминаторе чуть серело небо — так бывает на рассвете.

— Очухался?

Петр повернул тяжелую голову на голос. Рядом с ним сидел подполковник с танковыми эмблемами на погонах. Он смотрел на Мезенцева одновременно с осуждением и с пониманием, что подобное может приключиться едва ли не с каждым.

— Где я?

Вопрос звучал хрипло и глупо. Но Мезенцева сейчас это интересовало больше всего.

— Ну ты даешь! — коротко хохотнул подполковник. — Не видишь, что ли? В самолете!

Петр попытался еще что-то сказать, но во рту было кисло и шершаво. Потому он сначала прокашлялся и только тогда поинтересовался:

— А куда мы летим?

Сосед рассмеялся.

— А куда тебе надо? — с неподдельным любопытством спросил он. — Или ты и сам не помнишь?

Что на это мог ответить Петр? Он абсолютно ничего не помнил с того момента, как взял в руку пиалу во дворе у Вячеслава.

— Куда мы летим? — повторил он вопрос, надеясь, что подполковнику надоест над ним подтрунивать.

— В Киев, — смилостивился тот. — В Борисполь. Это тебя устраивает?

Значит, тот бандит и в самом деле не соврал, отправил его домой. Но зачем?

— Вполне, — кивнул Петр тяжелой головой.

В проходе показалась стюардесса.

— С добрым утром, — насмешливо сказала она. — Ну и как, выспались?

Мужчина, пробудившись после похмельного сна, всегда испытывает дискомфорт. Потому Мезенцеву было стыдно перед всеми.

Как он попал-то в самолет?

— Выспался, спасибо, — выдавил он из себя.

— Вот, ваши друзья вам оставили… — стюардесса протянула ему бумажный пакет, туго перетянутый шпагатом.

Петр попытался развязать бечевку. Не получилось. Тогда он просто надорвал бумагу. И под двумя взглядами — насмешливо-понимающим и недоумевающе-алчным — извлек из бумаги бутылку коньяка.

— Вот это да! — восхищенно проговорил подполковник. — Вот это я понимаю: значит, друзья!

— Там и закусить вам что-то найдется, — подсказала стюардесса. — А стаканчики я сейчас принесу.

В Мезенцеве вдруг пробудился джентльмен.

— Вы и себе стаканчик прихватите, — порекомендовал он девушке.

— Мне нельзя, у нас с этим строго, — твердо отказалась она. — Да и все это, — показала она на пакет, на бутылку, на тонко нарезанную колбасу в полиэтилене, на шоколад и пластмассовые бутылочки с напитком, также оказавшиеся в пакете, — тоже мы должны пресекать…

Петр глядел на нее с недоумением:

— А что ж это ко мне такая милость?

Девушка еще раз усмехнулась, однако ничего не ответила. И пошла в рабочий отсек, привычно покачивая бедрами.

Подполковник тоже хотел выпить. И не считал нужным это скрывать. Он откинул столик перед собой, потом помог откинуть и Мезенцеву. Разорвал полиэтилен, разложил закуску. Из своего портфеля достал две баночки напитка «Сиси» и пачку югославского печенья, которыми были завалены магазины Военторга в Афганистане. Тут и стюардесса подошла, принесла стаканы. Три.

— Только мне чуть-чуть, — сказала она негромко. И добавила, оправдываясь — Только потому, что все пассажиры спят…

Когда она отошла, отмякающий от вчерашнего Петр спросил у соседа:

— А как я сюда попал?

— О, это была картина! — весело рассказывал подполковник. — Посадка уже закончилась. Вдруг, значит, вносят тебя. Тащат двое узбеков, а сзади милиционер идет, сопровождает тебя, чтобы, значит, никто тебя не обидел. Стюардесса попыталась было что-то, значит, вякнуть, но тут из-за милиционера появляется еще один парень, русский по внешности. И говорит, что ты, значит, из Афганистана, что вы с ним, значит, вместе воевали и кровь мешками проливали, что вы, значит, вчера встретились, что ты, значит, домой, к жене летишь. А сам этой самой стюардессе бумажку, значит, «стольник», в руку сует. Присмотрите, говорит, за ним, а сам ее в тамбур, значит, тянет. А ты лыка не вяжешь. Эти узбеки усадили тебя, значит, на место, потом этот парень русский ко мне подходит и говорит: вы, говорит, значит, военный, так уж из военной солидарности не ругайтесь и присмотрите за ним. И еще говорит: вот, значит, его «дипломат», так вы, говорит, ему потом отдадите, когда он проснется.

Петр только теперь обратил внимание на плоский портфельчик, стоявший под ногами. Что в нем?

Мезенцев потянул его к себе. Хотел было щелкнуть замками. Однако те не поддались.

— А какой код?

Подполковник опять рассмеялся.

— Ну ты даешь!.. Да я-то откуда могу знать код твоего портфеля?

После выпитого коньяка Петр почувствовал, что начал немного лучше соображать. Почему портфель закрыт и заблокирован? Чтобы никто посторонний не мог в него заглянуть. Понятно. Но и чтобы он сам тоже не мог в него заглянуть?

Мелькнуло нелепое: а вдруг там и в самом деле бомба, по поводу которой пошутила стюардесса? Чтобы рванула в полете — и никаких следов… Правда, Петр тут же отогнал эту мысль — его без проблем можно было бы грохнуть где-то в Ташкенте, да в арыке утопить. Солдатская молва утверждала, что немало «афганцев» нашли себе именно такую смерть. Так что, если рассудить здраво, вряд ли эти мафиози стали разыгрывать столь сложную комбинацию.

Тогда логично было бы предположить иное: что это сделано для того, чтобы он в свой кейс не заглянул при посторонних!.. Быть может, и так. Но ведь когда поблизости не будет посторонних, ему все равно придется собственный «дипломат» взламывать?

Ладно, сейчас не до него. Сейчас нужно решать вопрос, что делать дальше…

Петр прикрыл глаза, чтобы не приставал благожелательный подполковник, и задумался.

Собственно, выбор у него не богат. Вариант первый. Прямо в аэропорту Борисполь подойти к первому попавшемуся милиционеру и сообщить ему следующее: что он был направлен из Афганистана сопровождать трупы погибших подчиненных, что в одном из гробов оказался вместо трупа наркотик, что его обманули, подсунув «липовый» документ на получение одного гроба, что его увезли неизвестно куда и неведомо кто, что его непонятно как посадили в самолет, что ему через стюардессу подсунули коньяк и «дипломат» неведомо с чем… Такую сказочку, которую он не сможет ничем подтвердить, конечно, можно рассказать. Да вот только кому захочется связываться с ее проверкой? Другой вариант: просто сделать вид, что ничего не знаешь. В конце концов, если его посадили в самолет, значит, не собираются сдавать правоохранительным органам. Значит…

— Слышь, старлей!

Петр вздрогнул, открыл глаза. На него с усмешкой смотрел сосед.

— Мы уже пошли на посадку, — сообщил ему подполковник. — Так что не засни.

— А, ну да, спасибо…

Петр вдруг осознал для себя со всей очевидностью, что никому ничего сообщать не собирается. Если бы все по-прежнему было в Ташкенте, если бы у него были реальные основания сомневаться, что мафия в отношении его сдержит свое слово, быть может, он и поступил бы иначе. Но так… В конце концов, если нужно будет, он всегда сумеет уклониться от заданий преступников!

…Погоди, а документы-то на месте? Извечная заповедь военного человека — чтобы документы всегда были при себе.

Мезенцев суетливо сунул руку в нагрудный карман. Удостоверение личности офицера и заграничный паспорт покоились там. Петр первым делом раскрыл удостоверение. Командировочное тоже на месте…

Он уже хотел, успокоенный, убрать книжечку на место, когда обратил внимание на небольшой листочек, вложенный между страницами. На нем было проставлено только четыре цифры.

Код замка!

Старший лейтенант хотел было тут же проверить содержимое портфеля, однако одумался. Лучше, понял он, потом, без свидетелей. Чтобы при необходимости избавиться от содержимого.

…В Борисполе Петр первым дело направился в туалет. Заперся в кабинке. Набрал указанный в записке код. Замки щелкнули, крышка легко поднялась.

Под ней были деньги — несколько пачек. Кроме того, там находились вполне обычные для той поры предметы, которые обычно везли из Афганистана: кофточки с цветочками, платочки с блестками, еще кое-что жене, входившие тогда в моду «вареные» джинсы… Короче говоря, самый бдительный страж порядка и законности, загляни сюда, не усмотрел бы ничего криминального. Ничего, кроме одного — в кармашке Петр обнаружил несколько десятидолларовых купюр. А это по тем временам был криминал.

Петр понял, что он уже «на крючке», что он уже куплен. Правда, не мог и предположить, когда и как за подобные «услуги» ему придется рассчитываться.

Тем не менее сдаваться в милицию не пошел…

Настоятельница заходила каждый день. Присядет в углу в кресло и молча глядит на меня своими горящими глазами. Это неприятно, однако, как ни говори, как-то волнует.

Именно она одна и была моим связующим звеном с внешним миром. Тем более, что телевизора в моем номере не было. Вернее, он был, но смотреть по нему можно было только видеокассеты. Когда мне хотелось отвлечься от работы, я их заказывала все у той же Настоятельницы.

Кроме заказов меню, просьб по поводу видеокассет, я к ней практически и не обращалась ни разу. А, чуть не забыла, только однажды попросила дать телеграмму матери, что задерживаюсь еще на недельку, дабы она не волновалась и панику не поднимала.

Так все длилось, повторяю, две недели. Я прочитала последние наброски рукописи Самойлова.

Наброски будущей книги «САРАБИ, СЫН НУХА»

Сараби-Боксер-Игорек

Киллер открыл глаза.

Он увидел себя в замкнутом помещении, скорее всего, подвале. Рядом несколько человек, все незнакомые. И только теперь почувствовал, что лежит на жестком ложе, привязанный к нему по рукам и ногам.

В принципе, он уже давно предполагал, что рано или поздно вполне может попасть в подобную ситуацию. Но теперь был слишком расслаблен, чтобы понять, как это его нынче угораздило.

Над ним склонился крупный мужчина с перебитым носом и суровым взглядом.

— Ну что, пришел в себя? — спросил он.

Сараби не нашел ничего более оригинального, как поинтересоваться:

— Кто вы? И чего от меня хотите?

Крупный мужчина — это был Боксер — удовлетворенно выпрямился.

— Очухался! — сообщил он кому-то. — Можешь теперь браться за него ты!

Над Сараби склонился незнакомый ему мужчина. Это был Игорь Викторович.

— Вчера в ресторане ты нашумел? — спросил он.

Вопрос был задан более чем конкретно. Однако Сараби попытался оттянуть время начала конкретного разговора еще хоть немного.

— В каком ресторане? — ненатурально изобразил он недоумение.

Игорек, как именовал Самойлов своего секретаря, ничего не ответил. Просто его лицо отплыло в сторону. В глаза Сараби опять ударил резкий свет. И на фоне яркого фонаря обозначилась рука со шприцем.

Откуда-то издалека доносились слова, обильно пересыпанные матерщиной:

— Хватит тебе выдрёпываться! Ты нам на фиг не нужен — киллер и есть киллер, с тебя и спроса никакого… Кто тебе заказал это убийство?

Даже в таком беспомощном виде киллер постарался держаться на высоте.

— Я все понимаю. И дергаться не буду. — Неожиданно даже для себя он повторил слова человека, который захватил его. — Я ведь киллер — могу и вам пригодиться. А если меня кончите — так только червям на прокорм…

Через какое-то время Сараби уже сидел в кресле. Напротив него расположились Боксер и Игорек. А в углах комнаты стояли трое с пистолетами. Против такого арсенала не попрешь, будь ас хоть какой подготовки.

— Короче, Сараби, четко и конкретно: кто тебе заказал убийство?

Парень обратился к киллеру по имени. Это было плохо. Значит, его не случайно захватили, значит, о нем много знали, значит, его и в самом деле вычислили.

— Азиз, — коротко ответил киллер.

В самом деле, чего он будет выгораживать человека, каким бы «авторитетом» тот ни был, если он, прямо или косвенно его подставил?

Услышав это имя, Боксер даже не пошевелился. Зато Игорек нахмурился, призадумался. Значит, сделал для себя вывод Сараби, первый об Азизе никогда не слыхал, зато второму это имя что-то говорит.

— Понятно, — раздумчиво протянул Игорек. — Значит, Азиз… А через кого он это передал?

Этого вопроса Сараби боялся больше всего. Потому что он догадывался, где служил тот осведомленный человек. Но говорить об этом не следовало. Ибо в любом случае такая догадливость была бы чревата серьезными неприятностями. Но и с другой стороны, сказать, что вообще ничего не знает, что не может описать заказчика, не может сообщить его особые приметы — в это было бы трудно поверить.

— Послушайте, ребята… — начал, было, он.

Однако Боксер его перебил:

— Только сразу говорю: не надо свистеть! Ты нам нужен живым — а будешь крутиться, как вошь на расческе, перебьемся как-нибудь и без тебя.

Сараби, на что уж был неглупым человеком, не почувствовал подвоха в заброшенной ему наживке. Главное было то, что он нужен этим крутым ребятам только живым!

И он зачастил:

— Да я и не собираюсь… Все, как на духу… Я его и в самом деле не знаю. Он позвонил, предложил встретиться, сослался на Азиза, выплатил аванс…

Значит, Азиз… А Азиз, насколько был проинформирован секретарь Самойлова, завтра утром должен был выйти на свободу. Значит, одно из двух: либо его, Азиза, кто-то пытался подставить, либо он, Азиз, и в самом деле поручил это убийство. И еще в этом деле каким-то образом был замешан Колесов… Как следовало поступить? Обычно, когда у Шефа имелись конкретные интересы в том или ином вопросе, тот давал четкие указания. Сейчас таких указаний не было. Следовательно, действовать нужно было по своему разумению. А это значит…

— Что я должен сделать, чтобы остаться в живых? — вдруг спросил Сараби.

— А ты что же, разве еще не понял? — удивленно вскинул брови Игорек.

Бледный, покрывшийся испариной Сараби нашел в себе силы высокомерно усмехнуться.

— Мне понимать не положено. Мне дают задание, я его выполняю, я получаю деньги. Насколько я понимаю, плата за работу уже определена. Но я должен же знать, что необходимо сделать…

Боксер глядел на него с явным уважением. Так держаться, когда знаешь, что находишься на волоске от гибели, — да, такое поведение достойно уважения.

Игорек был более прагматичным.

— Ты должен завтра утром убить Азиза.

— Что?!

На что уж Сараби всегда был невозмутимым человеком, но тут вытаращил глаза так, что, казалось, они были готовы вылететь из орбит.

— Завтра утром ты должен убить Азиза, — размеренно повторил Игорек.

— Но ведь он… того… в камере, — ошеломленно сказал киллер. — Как же я туда?..

— Завтра утром его выпустят, — разъяснил ситуацию секретарь Самойлова. — И после этого он должен прожить не более получаса… Его мы достанем в любом случае. Но было бы лучше, если бы это сделал ты.

— Но вам-то это зачем? — выдавил из себя Сараби. — Вы что, сами его не можете?..

Игорек пожал плечами.

— Какая тебе разница, зачем? Главное, что после этого ты будешь повязан и тем самым снимешь свою вину перед нами. Ты жив останешься! И тебе этого еще мало?

Альтернатива, надо сказать… Но коль уж так подставил его этот долбаный Азиз, то что же произойдет, если он его угробит? В конце концов, Сараби шлепнул так много совершенно неведомых ему людей, что одним лишним, особенно если учесть, насколько тот его подвел…

* * *

Сараби-Азиз-сквер-убийство

…Азиз появился около одиннадцати часов.

Киллер увидел его издалека. Тот шел, стараясь выглядеть спокойно, однако давалось ему это с трудом. По всему было видно, что Азиз счастлив. Счастлив — и не может поверить тому, насколько все получилось просто и без проблем.

— Азиз!

Только что вышедший из камеры человек, услышав свое, негромко произнесенное имя, вздрогнул, даже чуть присел от неожиданности, повернувшись на возглас всем телом.

Однако, увидев, кто именно его окликнул, расслабленно выпрямился. Выражение лица его медленно менялось с испуганного на просто растерянное. Его, допускал Азиз, могли встретить — информация о том, что кого-то освобождают, нередко просачивается на волю даже раньше того, как об этом узнает сам человек, которого освобождают. Но могли встретить ЕГО люди. А что тут мог делать киллер-профессионал?

— Присядь, Азиз…

Сараби не поднялся навстречу, не протянул руку. Даже не поздоровался. Да и внешне не считал нужным изобразить приветливость. Все это Азизу не понравилось. Но что он мог в этот момент поделать? Не бежать же обратно, к высоким решетчатым воротам, с криком «Пустите меня обратно!»…

«Да в конце концов, чего это я вдруг так испугался! Не посмеет это тупое животное поднять руку на меня. На меня — на самого Азиза!»— подумал он.

— Садись-садись, Азиз… Хотя я и понимаю, что ты уже насиделся.

Шутка была изъезжена. Да и прозвучала несмешно — слишком серьезен был пошутивший.

Не понимая еще, в чем дело, Азиз опустился на скамейку. Подальше от киллера. Весь напружиненный, готовый при первой же опасности сорваться с места и попытаться бежать.

— Привет, Сараби, — осторожно сказал он. — Не ожидал я тебя здесь увидеть…

Киллер сидел, небрежно закинув ногу на ногу, покачивал окованным носком модной туфли и любовался лучащимся от него сиянием.

— Я понимаю, — откликнулся он. — Ты надеялся, что мы с тобой если и встретимся, так только через несколько десятков лет, да и то на том свете.

Пять минут назад Азиз был счастливым человеком. Теперь он, не понимая ситуации, все больше тревожился.

— Ты о чем, Сараби? Я что-то тебя не понимаю…

Он говорил, а сам прикидывал, куда можно бежать. По всему выходило, что сделать это будет проблематично. Островок зелени со всех сторон окружали потоки машин. Бежать можно только по аллейке. Но от пули не убежишь — если Сараби и в самом деле пришел по его душу. Ну а кроме того, вон та парочка ребят, что пьют что-то из баночек на соседней лавочке, его тоже беспокоили…

Весь опыт преступника, неоднократно сидевшего и еще чаще избегавшего засад, — все у него внутри кричало об опасности.

И он бы обязательно попытался бежать, если бы хоть чуточку меньше знал человека, который сейчас сидел напротив него. А так он знал, что если Сараби принял решение, то спастись от него будет невозможно. Выход мог быть только один — попытаться выяснить возникшее недоразумение.

— Не понимаешь… Хреново, что не понимаешь!

От этих слов по спине Азиза пробежал озноб.

— Да что случилось, Сараби? Слово тебе даю, что я не понимаю, из-за чего ты…

Он осекся, увидев, как Сараби поворачивает в его сторону свое волевое смуглое лицо. Прямо в глаза «авторитета» уперся немигающий, как у кобры, взгляд киллера.

— Знаешь, Азиз, я всегда знал, что ты дерьмо. Вонючее дизентерийное дерьмо. Что ты не задумываясь своего продашь, что ты своего подставишь, чтобы самому выпутаться. Но только не мог представить, что ты и мной пожертвуешь… — Сараби длинно сплюнул на аллейку. — Ну что ж, информирую тебя: я его замочил. Деньги за это получил. Однако об этом узнали. Причем узнали от тебя же. Или от твоих… И вот теперь я не могу понять: тебе-то какой резон был так поступать? Ведь тебе за такие дела тоже не жить! И тебе, и мне. Правда, у меня, наверное, жизни на минуту дольше, чем у тебя…

Во время всей этой речи Азиз чувствовал, как в душу все глубже и шире проникает страх. Страх, ужас, кошмар… Вспомнился вчерашний разговор с человеком, который предложил ему сделку.

— Погоди, Сараби! — нервно зачастил он. — Ты только послушай… Меня просто подставили. Я ничего никому… Кто-то специально все это подстроил…

— Гнида ты и есть гнида… — тихо перебил его киллер. — Даже за свою подлость ответить не можешь… Ну что ж, как хочешь…

— Да никого я не поручал «замочить», — с отчаянием воскликнул вышедший на свободу человек. — И денег никаких не передавал.

В душе у Сараби шевельнулось сомнение. А вдруг и в самом деле все обстоит не так, как ему внушили…

Не так? Азиза подставили? Ну да и пусть! Все равно жизни нет ни ему, ни этому возомнившему о себе «крутому авторитету»! Как бы то ни было, именно из-за него все и произошло. Если даже не лично он передал ему приказ, все равно Азиз виновен: потому что ТОЛЬКО ОТ НЕГО заказчик смог бы узнать, как на него выйти, только от него смог бы узнать те ключевые слова, которые дают понять Сараби, что ему звонит человек, которому можно верить.

Пощадят ли Сараби — еще вопрос. Но если он не оставит на этой скамеечке мертвое тело Азиза — не пощадят, в том сомнения нет. Да и для Азиза все равно уже все решено, ему-то точно уже не жить.

Он поднялся с места.

— Погоди, Сараби!.. — попытался остановить его Азиз. — Погоди!

Он вдруг понял суть комбинации, которую провернул тот человек. Он понял, что от его имени кто-то где-то убит и обвинен в глазах его компаньонов именно он, Азиз. И оправдаться теперь будет невероятно сложно.

— Погоди!

… — Сейчас, — буднично проинформировал товарища парень на соседней скамейке

Он аккуратно — потом, мол, допью — поставил баночку «колы» на скамейку и сунул руку в пакет, который лежал у него на коленях.

— Вижу, — отозвался напарник.

Рука у него покоилась на поясе под джинсовой курткой.

… — Внимание! Готовность один!

— Есть готовность один!

Группа захвата и без напоминания была в готовности. Только не знали эти крепкие опытные парни в масках и камуфляже, что не доведется им сейчас продемонстрировать свое мастерство.

— Осторожно только, мамашу случайно не зацепите! — обронил старший.

По аллейке медленно шла женщина и катила перед собой колясочку.

…Все остальное произошло в мгновение ока, почти одновременно.

Сараби только поднял руку в сторону Азиза. Короткая зазубренная стрела, со слабым звоном выброшенная мощной пружиной из рукава куртки киллера, впилась в грудь человека, лишь полчаса назад обретшего свободу, отшвырнула его тело обратно на скамейку, пригвоздив к ее спинке.

Киллер не стал дожидаться, пока тело перестанет дергаться, — он знал, что не промахнулся: из такого оружия на расстоянии попасть трудно, а в упор — надежно и бесшумно. Он повернулся и неторопливо побрел в сторону парней, которые должны были его страховать, а потом подтвердить факт убийства Азиза. Сараби слишком хорошо знал нравы среды, в которой пребывал уже не один год. Он знал, что данному ему слову — грош цена. И просто шел, понимая, что его сейчас вполне могут пристрелить и он абсолютно ничего не сможет этому противопоставить.

Парни поднялись навстречу. Плечо к плечу, ждали, пока он к ним подойдет. Сараби остановился перед ними.

— И что дальше? — спросил, готовый к любой развязке, глядя прямо на них.

— Ничего, поехали.

…Им, всем троим, так и не дано было узнать, жертвой насколько сложной интриги они стали…

Они еще стояли друг против друга, когда вдруг неподалеку ослепительно грохнула граната.

— Стоять! — загремело над сквером. — Милиция!

Все трое невольно оглянулись в сторону взрыва.

И в то же мгновение торопливо простучала короткая автоматная очередь. Отброшенные пулями тела всех троих повалились на скамейку, на которой так и осталась недопитая баночка «колы». Наверное, ни один из них не успел заметить, что их расстреляла та самая «мамаша», которая теперь стояла возле коляски и сжимала в руках короткий пистолет-пулемет.

Женщина тоже не знала, что не успеет воспользоваться машиной, которая находилась совсем рядом, в десятке метров отсюда, на тротуаре. Потому что коляска, та самая коляска, которая должна была отвлечь внимание от своей хозяйки, коляска, где и лежало оружие, эта коляска… вдруг взорвалась. Страшной силы удар отбросил женщину в другую от убитых ею людей сторону.

…Когда парни из группы захвата через несколько секунд оказались на месте трагедии, они увидели лишь разбросанные изуродованные тела. Один из парней еще шевелился, но не было сомнения, что его уже не спасти — слишком умело, профессионально прошила всех троих очередь. Сама же женщина, истерзанная чудовищным взрывом, не дышала и не шевелилась.

Старший группы стянул с головы «сферу», потом маску. И длинно, витиевато выругался.

— Я не понял, что это тут произошло… — спросил кто-то из подчиненных.

— Как это что? — глухо сказал старший. — Просто кто-то заметает следы. А мы опять опоздали…

Офицер повернулся и побрел в сторону решетчатого забора, за которым они только сегодня утром так тщательно планировали захват группы мафиози.

Вот теперь все — можно завершать работу…

Книжка моя к тому времени представляла собой еще сырой полуфабрикат. В основном это были только отдельные фрагменты, кое-где ничем еще не связанные, не соединенные между собой никем, кроме центрального героя. Мне бы по большому счету еще недельки две над ней посидеть, потом перепечатать набело, снова перечитать, нещадно себя черкая и переставляя эпизоды в более последовательном порядке, поубирать из текста все спорные исторические и, главное, современные политические экскурсы, справочные материалы, которые никак не уместны в художественном произведении, «причесать», в конце концов, все это, лирики добавить, характеров, угрызений совести, кровушки чуточку подлить на странички…

Короче говоря, много еще чего надо было сделать. Однако все это оборвалось совершенно неожиданно, совсем не так, как планировалось изначально, как думалось мне.

И кровушка пролилась отнюдь не на страницах, а прямо у меня на глазах. И была она не просто описана черными буквами на белом листе бумаги. Горячая, алая, с густым запахом, она пульсировала, вытекая из ран, расползаясь по тугой крахмальной поверхности простыни. Она сочилась густыми рубиновыми каплями, скатываясь на белоснежную рубашку, на которой в этот момент так нелепо выглядела франтоватая «бабочка» с жемчужной заколкой. Она размазывалась по полу стройным полуголым телом, с которым упорно никак не желала расставаться душа. Кровь со свистом пузырилась багровой пеной в уголках красивого чувственного рта, в то время как из еще живых васильковых глаз безостановочно катились слезинки…

И я была одна-одинешенька среди этого царства насильственной смерти.

Как я не сошла с ума в те несколько минут — не могу даже объяснить!

Часть пятая

Ну ничего себе Летка загнула! Ну ничего себе в сюжете понакрутила!.. В конце концов, если все это она сама придумала, то это не смешно, пошло и глупо, в конце концов! Ну а если все это правда…

Должен сказать, что только в этот момент, когда я прочитал предыдущие строчки, у меня зародилась тревога за Виолетту. Что-то очень уж все складывалось тревожаще. Чтобы опытный мафиози вдруг ни с того ни с сего да решился посвятить начинающую писательницу средней руки в свои дела! Ради сомнительной геростратовой славы? Чтой-то не верится, братцы мои, чтой-то тут не вытанцовывается.

Но допустим, допустим, что такое случилось. Но что это тогда за ужастики вдруг выплыли у нее в конце предыдущей главы? Что еще за разборки намечаются?

…Из спальни вдруг приглушенно донесся величавый Гимн Советского Союза. Не то чтобы я был оголтелым патриотом саморазвалившейся страны — просто встроенный в телефон будильник как-то раз настроил на эту мелодию, да так и не стал сбивать ее.

Машинально взглянул на часы. Ну ничего себе засиделся! Уже семь часов. А я еще и не ложился.

Более того, теперь знал уже совершенно точно, что спать не лягу, на работу не поеду, пока не дочитаю Леткину исповедь до конца.

За спиной вновь раздалось привычное шарканье шлепанцев.

— Ты что, так и не ложился?

Свой вопрос жена завершила громким зевком.

— Делать тебе нечего, — проворчала супруга. — Не молоденький ведь уже, чтобы всю ночь сидеть… Или работа какая-то срочная?

— Мгм, — неопределенно пробурчал я. И тут же добавил — Кофе вскипит — позовешь.

— Так ты уже сколько его за ночь-то выглушил? Опять на сердце будешь жаловаться…

Она еще немного задержалась и спросила, тщательно стараясь не слишком демонстрировать свое любопытство:

— А все-таки, что это?

— Я же говорю тебе: рукопись, которую надо срочно оценить, стоит ли браться ее редактировать, — почти не обманул я спутницу жизни.

— Ну и как?

— Как видишь, сижу.

— Вижу… Ну а если оценишь положительно, редактировать ее дадут тебе?

Не сдержавшись, я хмыкнул.

— Надеюсь, что мне. А на гонорар я себе хороший компьютер куплю.

— Я тебе покажу компьютер… — привычно было взвилась жена, но тут же поняла, что я ее подначиваю.

— Ладно, все, иди, а то на работу опоздаешь, — сказал я. — Кофе принести не забудь.

А с кухни уже доносилось наглое мяуканье кота, требовавшего свой завтрак.

1

Я уже привыкла, что Настоятельница обычно приходит примерно в одно и то же время. Наверное, Вячеслав Михайлович ее строго-настрого проинструктировал, чтобы она мне лишний раз не мешала. Потому если случалось, она приходила в неурочный час, всегда заранее извещала об этом по внутреннему телефону.

А тут просто вошла, даже не постучавшись в дверь, вскоре после обеда, когда я обычно или работаю, или же отдыхаю перед «видиком».

В тот день я лежала в легком коротеньком халатике на необъятной кровати, стоявшей в комнате, и просматривала вырезки из газет и журналов, которые были в папке Вячеслава Михайловича, пыталась отыскать что-нибудь годное на роль лыка в строку.

— Простите, что врываюсь к вам, Барби, — она уставилась на меня тем взглядом, каким глядел бы мужчина, если бы вдруг застал женщину в таком виде. — К вам приехал человек от Шефа.

— Он сюда войдет? Или мне выйти?

Мне вдруг подумалось, что это может быть Петр Васильевич. Если это так, было бы лучше, чтобы он сам сюда вошел — потому что в этом халатике я выгляжу прелестно и сексуально… Да при чем тут моя сексуальность, черт меня побери! Мезенцев, если приедет, совсем не за тем, чтобы мной полюбоваться.

Подчеркнуто сухо, словно прочувствовав, что я кого-то сейчас хотела бы увидеть, Настоятельница поджала губы и вышла. Я, мгновение поколебавшись — стоит ли переодеваться, присела к столу. Там и осталась сидеть, стараясь напустить на себя маску безразличия.

Не знаю, насколько мне удалось. Потому что в комнату вошел человек, которого я бы хотела видеть меньше всего. Это был Игорь Викторович.

Он остановился у порога, скользнул взглядом по глубокому вырезу халата и вежливо склонил голову.

— Здравствуйте, — заговорил он привычно-почтительным тоном. — Как у вас тут дела?

Знала я, прекрасно знала, что не следует с ним ссориться и ругаться. Да только ничего не могла с собой поделать. Такая уж я.

— Насколько мне представляется, — я постаралась, чтобы мои слова звучали как можно высокомернее, — вы сюда прибыли отнюдь не для того, чтобы справиться о моем здоровье. Или я ошибаюсь?

Ничто не дрогнуло у него в лице. Даже тон остался все таким же почтительным.

— Нет, вы не ошибаетесь. Я прибыл сюда с поручением от Вячеслава Михайловича.

Естественно. А как же могло быть иначе?

— Слушаю вас.

— Вячеслав Михайлович просил забрать имеющиеся у вас бумаги.

Ну что ж, он и так мне отдал их на две недели, а они и в самом деле могли ему понадобиться.

— Сейчас я их соберу.

Надо было все-таки переодеться. Потому что сейчас, когда я собирала разложенные на кровати вырезки, мой до последней степени коротенький халатик свою прямую миссию — прикрывать обнаженное тело — выполнял весьма относительно.

— Вот, прошу вас…

Боюсь, большинство листочков я запихнула в папку не слишком аккуратно.

— Вы не поняли меня, Виолетта Сергеевна, — проговорил Игорек, терпеливо дождавшись, пока я их собирала. — Вячеслав Михайлович желает познакомиться с теми записями, которые вы уже сделали в процессе работы. То есть мне нужны все бумаги. Все до единой.

Вот тут-то я и растерялась.

— Но позвольте, это же только отдельные наброски… — залепетала я. — Это рукопись, черновик… Над ним еще работать и работать…

Игорь Викторович позволил себе слегка, самую малость, улыбнуться.

— Виолетта Сергеевна, мы с вами оба работаем на одного человека. Вы его знаете немного хуже меня, но должны были бы понять, что если Вячеслав Михайлович сказал, что хочет познакомиться со сделанными вами записями, значит, вы должны их ему передать, а я должен их у вас забрать. Вы со мной согласны?

Что и говорить, ткнул он меня сейчас, как говорится, «фейсом об тейбл», напомнил место, которое должна знать и при этом никогда не забываться.

— Ну что ж…

Я вернулась к столу, аккуратно собрала отпечатанные на прекрасной современной пишущей машинке, которая была в комнате, страницы. Отдельно сложила написанные от руки.

— Так теперь что же, я могу считать свою миссию выполненной?

— Нет, вам еще придется здесь немного побыть, — любезно улыбнувшись, проговорил Игорек. — Завтра вы получите дальнейшие инструкции. Ну а пока вот, поразвлекайтесь… После такой работы отдых вам не повредит.

Он выложил на стол две видеокассеты.

— До свидания, — поклонился он мне.

После чего повернулся и вышел. Я осталась в комнате одна.

И мгновенно на меня навалилось одиночество. До сего момента я знала, что надо работать, что потом получу много-много денег и тогда смогу забыть весь этот кошмар. И вдруг у меня отобрали мою работу, оставили одну и приказали ждать завтрашнего дня. Ну почему бы просто не отпустить? Чего они еще от меня хотят?

Нет, определенно что-то очень важное не доходит до меня во всем этом деле. Ну а коль держат меня здесь за мальчика для битья, должны они понимать, что я таковым безропотным мальчиком быть не собираюсь.

Я решительно сбросила с себя халатик. Мимоходом подумала о том что вполне вероятно, на меня сейчас смотрит та же Настоятельница. А может, и не только она. Неважно. За все это последнее время я так свыклась с мыслью, что за мной могут подглядывать, что уже не обращала на эту вероятность внимания. Да-да, как ни странно это звучит, к такому тоже привыкаешь… Достала из стенного шкафа свой сарафанчик, в котором вышла из дома, чтобы ехать по приглашению Вячеслава Михайловича, польстившись на уговоры Игоря Викторовича. Надела его.

Решительно направилась к двери.

Однако едва я успела ее распахнуть, как отпрянула. За дверью стояла Настоятельница. В руках она держала поднос.

— Вы куда собрались, Барби? — любезно поинтересовалась хозяйка.

Она надвинулась на меня всей своей массой, и мне пришлось податься назад.

— Мне здесь больше нечего делать, — проговорила я. — А потому я хочу уйти.

Теперь, когда порыв угас, я понимала, что меня без разрешения Самойлова отсюда не выпустят. А прорываться силой — силы-то у меня на то и не хватит.

— Не надо, Барби, — чуть возвысила голос Настоятельница. — Вы же прекрасно понимаете, что эта ваша выходка ни к чему не приведет.

Понимала, конечно.

А она глядела на меня все с тем же выражением лица. Глаза горели жадно. А губы кривились в иронической улыбке. Будто знала она нечто такое, что распирает ее от желания мне рассказать, да только никогда не решится на это.

Настоятельница поставила поднос на столик. Там был уже ставший привычным набор: коньяк для нее, мой коктейль, лед… Ну и так далее.

Распрямившись, хозяйка повернулась ко мне.

— Вячеслав Михайлович предполагал, что вы можете попытаться уйти, а потому попросил навестить вас и поговорить с вами.

— О чем? — вырвалось у меня.

Сейчас, коль уж уйти нельзя, коль уж оказалась я едва ли не пленницей, я скорее предпочла бы побыть одной, даже «видик» посмотреть. Но находиться в одной комнате с Настоятельницей не хотелось.

По всей видимости, она это поняла. Тем не менее опустилась на привычное для себя место, в кресло, и уставилась на меня.

— Присаживайтесь, — предложила она мне.

Что ж поделаешь? Приходилось покоряться.

Настоятельница подняла свой стакан с коньяком. Кивнула мне на бокал.

— Ну а вы что же?

…Скоро я поняла, что в мой напиток мне что-то подмешали. Что именно — понятия не имела. Я не была пьяной, я не чувствовала себя так, как, по идее, должен себя чувствовать человек, употребивший наркотик. Зрение не туманилось, речь была твердой. Вот только…

Женщины меня поймут! Только чувствовала я, как вдруг налились соски грудей, как внизу живота стало горячо… Вдруг нестерпимо захотелось ощутить на своих губах поцелуй, да такой, чтобы до боли, до того, чтобы зубами царапнул он меня…

Нет, не могу, не буду, это нельзя, это дочка будет читать, а ей еще рано, рано, рано…

— Как ты себя чувствуешь?

Настоятельница уже сидела рядом со мной на диване. Поглаживала меня по руке.

И мне это вдруг стало приятно. И глаза ее горящие уже не вызывали неприятия. И губы… Я была уже согласна даже на такие губы, на губы, вокруг которых нет привычной колкой мужской щетины…

Господи, чем же и зачем она меня опоила, эта мужеподобная ведьма?

Я не знаю, что со мной произошло, не знаю, что меня вдруг сдернуло с дивана.

Быть может, осознание того, что и здесь может оказаться глазок телеобъектива, который направлен прямо сюда и который скрупулезно фиксирует малейшее действие, происходящее здесь… А может, вдруг бросилось в глаза, как возбужденно вздымается женская грудь между по-мужски мускулистыми руками… А может, представилось, как пленочка эта будет растиражирована и продаваться в метро и станут ее просматривать, роняя сопли и слюни, девочки и мальчики младшего школьного возраста… А то еще и Петру это покажут…

Не знаю.

Только я вдруг, неожиданно даже для самой себя, вскочила с места, отдернув свою руку.

— Прекратите! — громко сказала я.

Она не удивилась. Только опять искривились ее губы в странной усмешке.

Потом поднялась со своего места и молча направилась к двери.

— Кувшин забери! — крикнула я ей в спину.

Женщина оглянулась. Снова бросилась в глаза ее странная ухмылка.

— Пусть постоит пока, — произнесла она непонятное. — Вдруг еще пригодится…

2

Это ж надо было так случиться, что внезапно, после столь длительного трудового галопа, мне вдруг нечем стало заниматься. Работу, на которую наняли и за которую обещали заплатить, безо всяких объяснений неожиданно отобрали, а ничего взамен не предложили. А внутри, в самых интимных «закоулочках» тела, по-прежнему трепетало, хотя уже и не так остро, как раньше, неугасимое желание… Как бы это сказать… Ну, скажем, желание близости.

Вот ведь опоила-завела, чертовка мужеподобная, растак тебя, расперетак!..

Так чем же теперь заняться, коль так уж все сложилось? Не просить же, и в самом деле, эту «розоватую» фурию пригласить ко мне какого-нибудь клиента!.. Слишком я себя уважаю и ценю, чтобы становиться панельной девкой! Да и она сама, российская полномочная представительница аборигенок с острова Лесбос, меня тоже отнюдь не прельщает.

…Подошла к столу, взглянула на корешки видеокассет, которые привез с собой и оставил для меня Игорь Викторович. Что тут? Боевик и кинокомедия. Куда мне сейчас еще и боевик смотреть, в моем-то состоянии. Может, хоть посмеюсь…

Однако посмеяться мне, хотя и очень этого хотелось, не удалось. Вместо того чтобы тащиться от приключений какого-то психолога, которому в наследство от отца досталась слониха, я почему-то вновь и вновь вспоминала все того же Петра Васильевича. И не просто вспоминала — коль учесть мое взволнованное состояние.

Ладно, постоянно вертелось в мозгу, я во все это дерьмо вляпалась по собственной глупости, да, из желания заработать. Самойлов, насколько я могу судить, изначально, едва ли не с пеленок, был бандитом. Боксер слишком привык к красивой жизни, а кроме как кулаками махать да по морде получать, больше ни на что не способен. Игорек, понятно, «шестерка». Майор Колесов за деньги на все согласен… Ну и так далее, данный список изначально порочных людей можно продолжать и продолжать. Ну а этот-то, этот — человек, гордый, независимый человек — он-то как в подобную компашку попал? Впрочем, как именно он сюда попал, я уже знала. А вот почему всей этой камарилье столь верно служит?..

Да что ж это ты, любезный Петр Васильевич, так прилип-то ко мне, а? Ну пойми же ты, дубина стоеросовая: не прельщаешь ты меня совсем, никоим образом, ну никак не прельщаешь! Что ж тебе еще-то надо-ть?

Убеждала я себя в этом, а у самой все внутри прямо сжималось от проклятого выпитого зелья. И Мезенцев все время стоял перед глазами…

Бред какой-то, такого у меня никогда не бывало. И быть такого не может! Ну а если кто вздумал бы рассказать нечто подобное — наверное, в жизни не поверила бы.

А с экрана «видюшника» придурковатый парень спрашивает про слониху:

— А как они трахаются, эти слоны? Представляешь, такая махина развалится…

Черт побери, у них что же, других тем для разговоров нет, про это дело только?

Я с места, не поднимаясь, нажала кнопку на пульте «ленивчика» и погасила экран. Хватит, в конце концов. Лучше я лягу да постараюсь заснуть, и впрямь ведь устала за эти дни. Глядишь, может, и в самом деле завтра домой отправлюсь. Да еще с такими деньжищами!

Ох и кутну же я тогда, ох и задам же всем жару!..

Сладко потянувшись, мгновение поколебавшись, решительно сбросила с себя халатик, прошла к столику, над которым висело огромное зеркало. Что, нравится?.. Ну так смотрите же, гады, недолго вам осталось мной любоваться!

Я демонстративно наполнила стакан, бросила в него два кусочка слегка подтаявшего льда и прошла к постели. Улеглась, не укрываясь, сполна отпила зелья. Почувствовала, как по телу прошлась легкая приятная волна.

Эх, жаль, мелькнуло досадливо в голове, что я сразу не догадалась кувшин поближе к постели перенести. А теперь уже подниматься лень.

Сейчас допью — и спать! Сны у меня скорее всего будут те еще, как говорится, с картинками сниться… Ну да ладно. Кто его знает, может, завтра и наяву отведу душу…

А перед глазами опять всплыл Петр Васильевич. И мне в этот раз совсем не хотелось прогонять его образ.

3

Я уже совсем было задремала, когда услышала осторожный стук в дверь. Так в комнату к женщине мог стучаться только мужчина. Мужчина… И у меня вдруг вновь замерло сердце.

Теперь уже я ни на йоту не сомневалась, что за дверью стоял и несмело стучал в нее именно Петр.

Я поспешно потянула из-под себя покрывало, на котором, не расстилая постель, дремала. Лишь добравшись до простыни, натянув ее на себя, крикнула:

— Войдите!

Чутье на сей раз меня не подвело. Это и в самом деле был тот, кого я и ожидала увидеть. Петр Васильевич Мезенцев. Собственной персоной.

Он переступил порог и остановился, потупившись. В принципе, если уж на то пошло, любой мужчина, переступая порог спальни, в данном случае имеется в виду, естественно, женская спальня, увидев в постели женщину, должен смущаться… Впрочем, я говорю ерунду! Мужчина должен делать одно из двух: либо вообще не переступать порога женской спальни, либо только с позволения хозяйки, и тогда уж действительно нечего смущаться. Хотя…

Хотя, насколько беднее и скучнее стала бы наша жизнь, если бы хоть изредка какой-нибудь нахал не переступал порог женской спальни без нашего на то — хотя бы показного — разрешения!

— Вы позволите?

Итак, он был явно смущен. И, исходя из этого обстоятельства, было совершенно очевидно, что и ему я не даю покоя. А это всегда приятно. Это всегда приятно всякой женщине. Кто будет спорить?.. Что-то не слышу бурных возражений.

— А, это вы… — протянула я по возможности томно. — Очень приятно. Рада вас видеть у себя… Слушаю вас, Петр Васильевич…

Он глядел на меня жадно, словно пытался угадать под простынкой очертания моей фигуры. Наверное, она прорисовывалась достаточно четко. И, скорее всего, тонкая материя не скрывала, что под ней я была абсолютно голая. И мне этот его жгучий мужской взгляд отнюдь не был неприятен.

Петр смутился от того, что я это заметила, оторвал глаза от моих очертаний и стал смотреть на мое лицо.

— Здравствуйте, Виолетта Сергеевна… Я тоже рад вас видеть.

Его мощная фигура никак не гармонировала с несмелым тоном.

— Добрый вечер, Петр Васильевич, — отозвалась я. — Какими судьбами?

Мезенцев сразу подобрался, едва ли не руки по швам вытянул.

— Я приехал сюда с поручением от Вячеслава Михайловича, — сообщил он мне.

Нет сомнения, что если бы мной самой не владел в тот момент бес желания, я бы, скорее всего, так не поступила бы. А тут — не сдержалась.

— И только по поручению? — переспросила я. — А как же зов сердца?

Он коротко стрельнул в мою сторону глазами и опять отвел их. Тут уж третьего быть не может: мужчина на красивую женщину, лежащую, едва прикрытую простынкой, в постели, либо глядит откровенно, либо же, напротив, старательно этого избегает.

Мезенцев на мою провокацию не поддался. Вернее, постарался не поддаваться.

— Вячеслав Михайлович просил передать вам ваш гонорар. Ваши деньги…

Он достал из кармана конверт, сделал шаг к кровати и протянул его мне. А глядел не на мою руку, не на выражение лица — теперь уже откровенно любовался мной! Уж я-то такие взгляды прекрасно знаю.

Петр не был красивым, хотя лицо его выделялось суровостью и мужеством. И тем не менее, я тоже с удовольствием смотрела в его жадно распахнутые зрачки. Он хотел, он жаждал меня!.. И покажите мне женщину, которой неприятен такой взгляд!

— И что же в нем?

Мне было приятно слушать его голос. Потому и задала этот абсолютно лишний вопрос.

— Здесь десять тысяч долларов новыми «сотками», — ровно ответил Петр Васильевич. — Можете пересчитать.

Я не собиралась пересчитывать. Мне вдруг нестерпимо, до боли, до судорог, до… Не знаю чего.

Мне просто нестерпимо захотелось его, Петра Васильевича Мезенцева.

— Пересчитать? — переспросила я. — Я не буду пересчитывать… Выпьешь со мной?

Отставной офицер швырнул конверт на столик. Взглянул на меня.

— С тобой?

Он понимал, что со мной происходит, и не задавал лишних вопросов. И я знала, что и он испытывает ко мне такое же влечение. Это было какое-то взаимное наваждение, обоюдная страсть.

— Со мной, — не стала кокетничать я.

Он прошел к столику, налил в пустой стакан коньяку, который пила Настоятельница. Потом вожделенно взглянул на меня.

— А тебе чего?

Мне не хотелось ничего ему говорить. Только молча качнула головой в сторону кувшина.

Петр Васильевич наполнил еще один стакан и принес его мне. Я его выпила, этот напиток. Потому что мне очень хотелось, чтобы зелье пробрало меня как можно сильнее.

Я его безумно хотела, этого офицера-неудачника, Петра Васильевича Мезенцева.

Как бы то ни было, он был самым порядочным мужчиной из тех, кого я встречала за последние дни. Да и из всех остальных знакомых мне мужчин.

4

…Мы лежали утомленные, умиротворенные, утоленные… Он поглаживал меня по голове своей могучей твердой ладонью, и я чувствовала, как под его кожей перекатываются твердые клубки мышц.

Мне было просто хорошо.

— Ты давно женат? — спросила я.

— Да, — ответил он после паузы.

— И как вы с женой живете? — упорно продолжала допытываться я.

Этот вопрос я своим мужчинам задаю часто. Мне это всегда любопытно: почему мужчина, женатый мужчина, вдруг оказывается в постели у другой женщины. И если кто-то начинал заливать, что она у него стерва, что она его не понимает и т. д., и только потому он пошел на это — с таким мужчиной близости больше не допускаю. Если он такое про жену говорит, что же станет рассказывать обо мне? А будет обязательно — мужчины в этих вопросах трепачи похлеще нас.

Однако в данном случае я вопросы задавала не из праздного любопытства. Пусть бы говорил что угодно — ему бы я все простила. Мне почему-то было приятно осознавать, что он всякий раз задумывается перед тем, как ответить — не хочет обманывать и в то же время не желает сказать что-нибудь, что будет неприятно мне.

— Нормально. Как все, — потом подумал и добавил — Как все: всяко бывает… А в целом нормально.

Я поцеловала его. Поерзала, устраиваясь поудобнее. Провела ладонью по его мускулистой груди.

И продолжила допрос:

— А ты ей изменяешь?

Он слегка пожал плечами.

— Что значит «изменяешь»? — не то растерянно, не то смущенно проговорил он. — Сказать, что совсем уж безгрешен, — так нет. Но и не ищу специально приключений. — И врубил с военной прямотой — Во всяком случае, любовницы не имею.

Мне хотелось его поддразнить.

— А я? — сделала вид, что обиделась.

Петр и в самом деле растерялся.

— Ты — это другое, — смущенно промямлил он. — Разве ты любовница?

Он умолк, не в силах подобрать слова. Надо сказать, его реплика озадачила и меня. Чего угодно могла ожидать на свой вопрос, но не такое.

— А кто же я?

Мезенцев заговорил, сбивчиво, комкая мысли и перебивая сам себя:

— Ты… Нет, ты не любовница. Любовница, это когда богатый и похоть тешить… А ты… Ты сказка. Ты мечта, — он радостно повторил, явно довольный, что сумел подобрать нужную формулировку своей мысли — Да, ты мечта. Только та мечта, которую можно обнять и приласкать…

Да, такого мне еще никто не говорил! Гляди-ка: солдафон солдафоном — а ведь поэт!

Похоже, его и самого смутила патетика собственных слов. Поэтому он тут же спросил у меня:

— А ты замужем?

Теперь уже я не знала, как он будет реагировать на мои откровения. Потому что нетрудно было представить, какого рода вопросы станет он задавать.

Впрочем, у меня опыта вести подобные разговоры, судя по всему, побольше, чем у него. Я всегда в таких случаях отвечаю максимально откровенно. Хотя бы уже потому, что мы легче, чем мужчины, можем «отфутболить» своих любовников, да и кандидатов на таковых.

— А ты как думаешь?

Он ответил быстро, наверное, и в самом деле думал об этом не раз.

— Думаю, что нет.

— А почему?

— Потому что нормальный муж не разрешил бы жене пуститься в такую аферу.

Логично, конечно.

— Нет, конечно. Ты прав. Была когда-то. Но это было так давно…

Петр хмыкнул.

— «Давно»… — с иронией подметил он. — Ты еще слишком молода, чтобы для тебя что-то было слишком давно.

Конечно, если посмотреть на историю моего замужества с колокольни его возраста, то это вообще получается едва ли не вчера.

5

Отчего я проснулась, даже не знаю. Наверное, интуиция подсказала, что в моей жизни грядет перелом. Очередной перелом. Трагический, жуткий, страшный, неимоверно ужасный перелом.

Я встрепенулась, еще не успев сообразить, что же меня встревожило, инстинктивно прижалась к Петру. Наверное, во все времена, начиная с пещерных, женщина предвидела опасность и искала защиты у мужчины.

— Что случилось, милая?

Очевидно, он не спал и тут же с готовностью обнял меня и прижал к себе.

— Не знаю, — прошептала я. — Мне просто стало вдруг страшно.

В доме было тихо. Нигде не слышалось ни звука. Что, впрочем, вполне понятно при тщательнейшей звукоизоляции, которой отличались комнаты в этом борделе. Однако я ощущала, чувствовала: что-то происходит.

Не сомневаюсь ни на секунду, что девяносто девять мужиков из ста, услышав такое, сказали бы что-то из серии «Это тебе показалось, слышишь, какая тишина, давай лучше опять займемся любовью…» Петр был сотым — не случайно его имя означает «камень». А может, все дело в том, что он прошел две войны, — а там не спрашивают, сколько ты прослужил и откуда знаешь про опасность.

Мезенцев решительно высвободился из моих объятий, рывком потянулся к своей одежде, небрежно сброшенной на стул. В комнате было темно — лишь едва заметно тлел ночничок. А Петр был впервые в этой комнате да и раздевался он торопливо…

Короче говоря, он опоздал.

С резким шумом распахнулась дверь. Мгновенно и нестерпимо ярко вспыхнул свет. Я зажмурилась и инстинктивно натянула на себя тонкую простынку, которой была едва укрыта. Наверное, Петр тоже зажмурился, потому что остановил свое движение, замер рядом. Его я и увидела первым, когда решилась приоткрыть глаза. Он и в самом деле сидел на краю кровати и тоже моргал, приноравливаясь к яркому свету.

Все остальное я увидела уже потом.

Прямо перед нами стоял, сложив руки за спиной и покачиваясь с пятки на носок, Вячеслав Михайлович. Он смотрел на нас молча, долго и как будто даже с сочувствием. От двери вытягивал шею, чтобы лучше видеть происходящее, Игорь Викторович, Игорек. Его лицо лучилось нескрываемым торжеством. Ну а на своем постоянном месте уже сидела огромная Настоятельница, глядя на постель со смешанным чувством — ревности и злорадства.

— Ну что ж, добрый вечер, голубки, — склонил голову в насмешливом поклоне Самойлов. — Как вам спалось-отдыхалось?

Что тут ответишь? Я подавленно молчала, все тянула на себя простыню. Обнаженный Мезенцев покосился в сторону Настоятельницы.

— Мне хоть одеться можно? — поинтересовался он подчеркнуто спокойно.

— В этом нет необходимости, — так же невозмутимо, будто и не происходило в комнате ничего необычного, ответил Самойлов. — Ты ведь знаешь почему?..

Петр кивнул и демонстративно устроился рядом со мной. Подтянул повыше подушку, откинувшись на высокую зеркальную спинку широченной кровати. Аккуратно, чтобы не оголить меня, закутавшуюся в материю, как куколка в кокон, выпростал уголок простынки и прикрыл низ живота. Все это он проделал подчеркнуто спокойно и неторопливо. Словно бы и не были мы сейчас в ситуации совершенно немыслимой.

— Ты что с ней сделаешь? — закончив свои манипуляции, кивнул Мезенцев в мою сторону.

— С ней? — переспросил Вячеслав Михайлович. — Вот это я понимаю, истинный джентльмен… В первую очередь думает о даме, а о себе даже не вспоминает… Не беспокойся, Петро, с ней все будет в порядке…

Только теперь, оправившись от первого шока, в который ввергло меня их нежданное вторжение, я решилась заговорить. В конце концов, по какому праву в мою спальню кто-то врывается среди ночи, почему кто-то смеет заглядывать в мою постель? Я — свободный человек и занимаюсь чем захочу, с кем захочу и когда захочу.

— А что вообще тут происходит?

Мне очень хотелось верить, что мой голос звучит громко и грозно. Хотя, вполне возможно, он слышался лишь жалким писком.

— Погодите, Виолетта Сергеевна, — небрежным движением руки остановил меня Самойлов. — С вами мы поговорим чуть позже. А пока пообщаемся с вашим возлюбленным…

Я почувствовала, что рука Мезенцева успокаивающе коснулась меня.

— Не вмешивайся, милая, — мягко и ласково сказал он. — Ни во что не вмешивайся, что бы здесь ни происходило. Если он сказал, что ничего плохого тебе не сделает, значит, не сделает. Вячеслав порядочная сволочь, но всегда держит данное слово.

Ничто не изменилось в лице Самойлова, когда он услышал столь сомнительную характеристику в свой адрес. Он не усмехнулся насмешливо, не прищурился со злобой, не скривился презрительно. Просто выслушал оценку и проигнорировал ее, словно даже не заметив.

Вячеслав Михайлович прошел к стулу, на спинке которого висел пиджак начальника охраны, отодвинул его подальше от заметно напрягшихся ног Мезенцева и уселся. Заглянул за отворот висящей одежды, извлек оттуда большой пистолет. Повертел, осматривая, да так и оставил его в руках, небрежно поигрывая им, пощелкивая каким-то рычажком, расположенным сбоку, под большим пальцем. А сам глядел только на Мезенцева, старательно избегая даже покоситься в мою сторону, хотя мы с Петром и лежали рядом.

— А я ведь всех предупреждал заранее… — напомнил Самойлов. — В том числе и тебя.

— Предупреждал, — не стал отрицать Мезенцев. — И я знаю, что ты сейчас со мной сделаешь… Только прошу тебя об одном, — он замялся, не зная, как сформулировать свою просьбу. — Надеюсь, ты это выполнишь — все же мы с тобой давно знакомы…

Самойлов усмехнулся, всем своим видом показывая, что знает, о чем пойдет речь.

— Если это не пойдет вразрез моим планам, то я это выполню, — тем не менее предоставил Мезенцеву возможность высказаться.

Тот взглянул ему прямо в глаза.

— Думаю, что не пойдет. Прошу тебя только об одном: не сейчас и не здесь…

Он еще не закончил говорить, а Самойлов уже качал отрицательно головой, по-прежнему улыбаясь своей коварно понимающей улыбкой.

— Нет, Петро, нет и нет. Это исключено. Именно здесь и только сейчас.

Я почувствовала на себе взгляд Мезенцева. Повернула голову и увидела в его глазах столько адресованной мне любви, нежности, сочувствия…

— Прости, милая, что так получилось, — ласково сказал он. — Сама понимаешь, что я этого не хотел. — Потом повернулся к Самойлову и по-прежнему спокойно произнес — Ну так не тяни! Начинай!

Простынка, которой он прикрывался, сдвинулась, обнажая его. Тогда я, уже немного успокоившись, словно пришла в себя после шока. В конце концов, мы здесь вдвоем. Пусть я не понимаю, о чем они говорят, пусть я вообще ничего сейчас не понимаю. Но мы здесь вместе, и я тоже виновата в том, за что сейчас в одиночку расплачивается мой любимый человек.

Когда я это поняла, решительно и демонстративно подвинулась к Петру, прижалась, укутала материей. Петр ласково провел ладонью по моим волосам.

— Ах, как это трогательно, — ёрничая воскликнул Вячеслав Михайлович, делая вид, что утирает слезу. — Право же, я сейчас разрыдаюсь…

Мезенцев проигнорировал его выходку.

— Тебе, Слава, и в самом деле никогда не понять людей, которые испытывают муки совести и которые настолько запутались в этой жизни, что для них смерть может превратиться в избавление…

В этот миг лицо Самойлова как будто передернула болезненная судорога. Правда, уже в следующее мгновение оно опять приняло все то же снисходительное, сочувствующее выражение превосходства, с которым он и дослушал Мезенцева до конца.

— У тебя, Слава, есть только критерий морали: выгодно это тебе лично или нет, — продолжал Мезенцев. — Тебе плевать на всех и вся — лишь бы только удовлетворить собственные желания. Разве не так? И ты переступишь через все, лишь бы тебе лично было хорошо.

Самойлов согласно кивнул.

— Да, Петя, ты почти прав. Я действительно эгоист и циник — и не считаю нужным скрывать это. Но при этом я и не фарисей, который долдонит о морали, а сам отнюдь не являет собой образец примерного поведения. И еще неизвестно, кто из этих категорий людей хуже… Но я сказал слово «почти». Потому что помимо своего личного эгоизма есть в подлунном мире еще две вещи, ради которых я пойду на все.

— И что же это?

Вячеслав Михайлович глядел ему точно в глаза. И слова выговаривал медленно, четко, внятно.

— Я, Петя, превыше всего ставлю интересы дела, которому служу. Пусть это дело даже аморально, преступно и антиобщественно. Поэтому сегодня я много чего сделал и сделаю ради него.

Уже второй раз Самойлов намекал на то, что сегодня еще предстоят какие-то события. Меня это пугало. Я, конечно, не думала, что за этот вечер со мной Мезенцев будет так уж сильно наказан. Но что же тогда другое должно сегодня произойти? То, что нам не позволяют одеться, было вполне понятно — Шеф именно этим унижением решил наказать нас. Ну да ладно, скоро все это закончится. И они уйдут, эти люди. И мы с Петром уйдем. Ко мне. Жене я его больше не отдам!

И я издам книгу. Там Шеф будет расписан во всей красе, этот самоуверенный, самовлюбленный мафиози!

— Ладно, может быть, мне трудно судить… — Я почувствовала, что Мезенцев пожал плечами. И спросил — Ну а вторая дорогая тебе вещь?

Самойлов откинулся на спинку стула, сминая воротник висящего там пиджака. Вспомнилось невпопад, как я всегда ругала мужа за это.

А Шеф между тем произнес весомо:

— Ну а вторая вещь… Это не вещь. Это существо, самое дорогое для меня существо… У меня есть дочь, Петя. Об этом мало кто знает, но тебе скажу… Чудная девушка, вон на нее похожа, — он кивнул в мою сторону. — Она живет за границей, у нее имеется солидный счет, она ни в чем не нуждается и никогда не будет нуждаться. А завтра на ее счет поступит очередная, очень большая, сумма. Так-то вот.

Петр задал вопрос, который и я хотела задать, да только он меня опередил:

— А она знает, чем ты занимаешься?

— Пока нет. Но надеюсь, что благодаря ей, — опять кивок в мою сторону, — узнает. Потому что книгу про меня она получит обязательно. Я об этом позабочусь.

— И тебе не будет стыдно?

Самойлов рассмеялся. Правда, смех у него был не очень веселый.

— Петя, Петя, черт тебя побери, как же ты наивен!.. Да разве может быть стыдно отцу, который обеспечил своей дочери безбедное существование на всю ее жизнь, даже если она проживет тысячу лет? И разве дочь, получив состояние, сопоставимое с наследством дочери, скажем, барона Ротшильда, станет осуждать отца за то, каким путем он добыл все это?.. Быть может, где-то в Америке или во Франции в восемнадцатом веке кто-то так и поступил бы. Но у нас в стране сегодня, когда народ нищает, а одно из первых лиц государства не спешит уплатить налоги с доходов, сопоставимых с бюджетом небольшого государства… Нет, Петя, нет, в этом отношении можешь быть спокоен: она меня не осудит, она меня поймет, она мне вечно будет благодарна…

— Это ты мне доказываешь или себе? — негромко спросил Мезенцев.

Вячеслав Михайлович словно споткнулся на полуслове. Задумчиво поджал губы.

— Ты прав, отставной подполковник Мезенцев, — с подчеркнутой торжественностью произнес Самойлов. — Наше общение затянулось.

Он слегка кивнул. И тут же раздался громкий хлопок. Я почувствовала, как дернулось тело Петра, к которому прижималась. Хлопок послышался от двери, где молча стоял Игорь Викторович. Невольно взглянув в ту сторону, увидела, что Игорек держит в руке непривычной формы пистолет, с большим черным цилиндром на стволе.

И только увидев все это, я поняла, что же произошло. Отпрянула от Петра, на мгновение даже забыв потянуть за собой простыню.

Тело Мезенцева боком, медленно сползало с подушки на крахмальную простыню. Глаза его были открыты, выражение лица, казалось, совсем не изменилось. Только на его мускулистой шее появилась маленькая ранка, из которой толчками выдавливалась алая кровь. Она, эта живая струя стекала на постель и собиралась в лужицы, не сразу пропитывая плотную материю.

Все это произошло настолько просто, буднично и неожиданно, я была настолько ошеломлена, что даже не вскрикнула, не забилась в истерике, что непременно должно было со мной произойти.

— Хороший выстрел, Игорек, — буднично похвалил Самойлов. — Классный.

Лишь теперь, услышав звук его голоса, я в полной степени осознала весь ужас происшедшего.

Только что человек разговаривал, спорил, что-то доказывал, только полчаса назад он меня обнимал, только два часа назад нежно и сильно ласкал меня… Всего-то ничего прошло с той поры, как он был ЧЕЛОВЕКОМ! И вот он уже не человек, а просто тело, из которого и кровь уже не течет, а только капает!

Я рванулась с кровати. Не обращая внимания на мужчин, голая, начала рыться в небрежно сваленных возле зеркала вещах. Сказать, что я искала что-то конкретное, было бы сказать неправду. Я просто судорожно перебирала все, что мне попадалось под руку, не понимая, не соображая, что же именно мне надо. Наконец выхватила из груды тряпок длинный шелковый халат, начала торопливо, суетливо, бестолково натягивать его на себя, путаясь в полах, рукавах, карманах, пришитом поясе…

— Сядь! — вдруг рявкнул Самойлов.

От этого окрика я вздрогнула и мгновенно пришла в себя. Увидела себя голой, держащей в руках скрученный едва ли не в жгут халат. И почувствовала себя такой беззащитной и беспомощной… Хотела было схватить простыню, чтобы закутаться в нее, но она была в крови…

И мне стало неимоверно жутко. Как просто эти люди убивают! Как легко и непринужденно лишают они человека права на жизнь!

6

В нос остро ударил знакомый запах нашатыря. Я попыталась резко отдернуть голову. Однако меня крепко держали. И тогда я открыла глаза.

— Очухалась?

Голос был слишком хорошо знаком. Однако доносился вроде как откуда-то издалека.

Пришлось повернуть голову в сторону голоса. Говорил, естественно, Вячеслав Михайлович Самойлов. Все так же безукоризненно одетый, в белоснежной рубашке, с жемчужной заколкой на «бабочке» под жестким воротничком, он глядел на меня, небрежно поигрывая пистолетом.

Я сидела на стульчике перед трельяжем. На кровати по-прежнему лежал Петр — его так никто не удосужился прикрыть хотя бы простыней. Игорь Викторович перегораживал дверной проход, прислонившись плечом к косяку; в опущенной к полу руке он держал оружие. А из угла, с привычного места, напряженно улыбалась отошедшая туда от меня Настоятельница, которую Шеф назвал Таисией.

Все было по-прежнему. Кроме одного. У меня все в душе притупилось, даже была готова покориться происходящему.

— Ну и как ты себя чувствуешь?

Я перевела глаза на Самойлова.

— Дайте мне попить…

Признаться, я сама удивилась глупости того, о чем просила — до питья ли в такой обстановке… И при этом как-то отстраненно отметила про себя, насколько хрипло выговаривались эти слова.

— Дай Виолетте ее питья, — велел неведомо кому Вячеслав Михайлович.

Настоятельница и Игорек переглянулись. Поскольку женщина не пошевелилась, мгновение поколебавшись, к столику с бокалами и бутылками двинулся мужчина. Игорь Викторович наполнил из кувшина стакан, сделав два шага, протянул его мне.

— А ты позови сюда Светланку! — вновь, не поворачивая головы, приказал Шеф. — Вечер продолжается.

Настоятельница послушно поднялась и торопливо покинула комнату.

Я жадно, в несколько глотков, проглотила смесь.

— Виолетта, ты хорошо помнишь день, когда мы с тобой приехали в этот дом?

Вячеслав Михайлович говорил размеренно, по-прежнему поигрывая пистолетом, который вытащил из пиджака убитого Мезенцева.

Как же его не помнить? Это тот день, когда убили Хакера, когда тот же Самойлов вдруг совершенно неожиданно и сумбурно объяснился мне в любви, когда я познакомилась с Настоятельницей и после чего вот уже две недели не покидаю этот бордель… Как же его не помнить?

— Итак, ты знаешь, что это за дом и чем тут занимаются, — удовлетворенно констатировал Самойлов.

Я согласно кивнула.

— Естественно, ты понимаешь, что и здесь тоже, как и на «объекте», все комнаты снабжены телекамерами. Это очень удобно, потому что мы записываем на пленку все, что тут происходит, монтируем все это, а потом продаем через сеть «комков» как порнографию. Удобно, знаешь ли, и немалый доход приносит…

Он еще не закончил говорить, а я почувствовала, как по спине, несмотря на жару, прошелся озноб. Что еще задумал этот жестокий, безжалостный человек? Почему он вдруг заговорил про телекамеры?

А если… Мне от этой мысли вдруг стало нехорошо… А если они сейчас продемонстрируют мне запись того, как меня ласкал Петр?! Ведь это будет… Это будет вполне в стиле Самойлова: вот он, Петенька, лежит мертвый, и вот он, любимый, жаркий, в моих объятиях… Неужто у этого мафиози хватит совести сотворить такое? Коллективный просмотр этой ленты с комментариями устроить…

Не знаю, что было бы хуже: эта моя мысль или реальная картина, которая через несколько минут развернулась у меня перед глазами…

Они в комнату вошли вместе, Настоятельница и какая-то красивая женщина, облаченная в короткий шелковый халат. Она вошла, растерянно оглядываясь по сторонам, явно не понимая, зачем ее сюда позвали среди ночи.

Вячеслав Михайлович на нее демонстративно не обратил внимания, как и прежде, продолжал разговаривать исключительно со мной.

— Так вот, Виолетта Сергеевна, вам сейчас предстоит узнать некую важную тайну, о которой пока не знает никто, — с некоторой торжественностью в голосе начал Самойлов. — Понимаете? Никто!

Нужны мне твои тайны!

Однако я только подумала об этом, вслух ничего не сказала. Слишком я запуталась в происходящем, слишком была подавлена всеми трагедиями, понять которые было мне не под силу.

— Дело в том, Виолетта, — нарочито медленно, растягивая слова, проговорил Самойлов, — что я тебе обещал изначально, что тебе у меня никто не причинит физического зла. И я, как видишь, сдержал свое слово…

Он вдруг умолк. Было похоже, что он говорил заранее продуманные слова, а сейчас запнулся, понимая, что осталось сказать самое главное, в то время как на это у него уже не хватало духа.

Вячеслав Михайлович вдруг попросил вполголоса:

— Игорек, дай чего-нибудь выпить!

Его подручный замялся.

— Вам нельзя, Шеф…

Где-то в глубине сознания мелькнуло, что сейчас Самойлов вскипит, рявкнет на зарвавшегося секретаря, поставит того на место.

Однако вместо этого Вячеслав Михайлович только повторил еще раз:

— Дай чего-нибудь выпить, Игорек…

Тот опять прошел к столику. Плеснул в стакан коньяку. Хотел было нести Самойлову.

Однако тот остановил его.

— Да ладно тебе, Игорек, чего уж там, налей побольше, не жалей…

Игорь Викторович еще мгновение поколебался, потом нацедил в стакан напитка до половины, подал его Шефу.

Самойлов от души выпил. Сморщился, однако лимон на вилочке, который ему протянул Игорек, попросту проигнорировал.

— Так вот, Виолетта, — продолжил Вячеслав Михайлович, громко выдохнув после коньяка. — Теперь я тебе скажу самое главное, после чего ты многое поймешь из происходящего. Дело в том, что у меня…

Шеф опять сделал паузу. Опять отхлебнул коньяку.

И закончил, скосив глаза на стакан и болезненно скривив губы:

— У меня СПИД, Виолетта!

Живи Гоголь в наше время, картину немой сцены он списал бы с той паузы, которая воцарилась в комнате после заключительных слов Самойлова.

Сам Вячеслав Михайлович долгим и тоскливым взглядом глядел на меня, словно хотел одними глазами передать мне все, о чем бессилен сказать наш бесконечно богатый и в то же время неимоверно косный язык. Игорек провел языком по пересохшим губам; я, признаться, так и не знаю, было ли ему до того известно о болезни Шефа или нет. Настоятельница выпучила глаза, впившись могучими пальцами в подлокотники своего кресла.

Первой из присутствующих среагировала на эти слова Светлана. Она пронзительно, жутко заверещала, отделилась от стены и бросилась к Самойлову. Упала на пол возле него на колени, вцепилась в рукав его пиджака.

— Нет!!! — трясла она мужчину. — Скажи, что это не так! Скажи!..

Вячеслав Михайлович повернул к ней лицо, едва ли не впервые после того, как ее привела Настоятельница.

— Да, Светлячок, да…

Даже несмотря на то, что к тому времени я порядком отупела от происходящего, даже несмотря на это, меня поразила мягкость тона, которым говорил с несчастной безжалостный и циничный Шеф.

— Но почему я? — отпрянула от него женщина. — Ну почему именно я?

Она обессиленно растянулась на полу и зарыдала в голос, в отчаянии колотя кулачками по мягкому ковролину.

— За что?.. — повторяла она сквозь рыдания. — Господи, да за что же?..

Вновь негромко хлопнул выстрел. Однако в этот раз пуля не сразу оборвала жизнь бедняжки. Ее тело еще долго подрагивало в конвульсиях, ноги елозили по пушистой синтетике. И из васильковых глаз умирающей беспрерывно струились слезы.

7

Однако ни Самойлов, ни Игорек внимания на нее больше не обращали. Только Настоятельница с нарастающим беспокойством поглядывала на мучения ее подопечной, которую просто так взяли и пристрелили. Смерть близких или хотя бы просто знакомых мы всегда воспринимаем иначе, чем смерть постороннего.

— Ну а теперь мы переходим к заключительной фазе нашего разговора. — Самойлов снова подчеркнуто обращался исключительно ко мне. — В связи с тем, что я подцепил эту заразу, вся моя жизнь теперь пошла по иному сценарию. Теперь ты, наверное, понимаешь, что и в самом деле мне глубоко наплевать, что и как ты напишешь обо мне. Главное, что после моей смерти память обо мне останется. Пусть и память Герострата… Неважно. Неважно даже то, что эта память только на несколько лет! Главное, что от меня что-то останется, помимо миллионов долларов для моей дочери. Я, Вячеслав Михайлович Самойлов, стану героем книги! Пусть даже отрицательным героем плохой книги…

Он повернулся к Игорьку.

— Ну что, Игорек, пора кончать комедию.

Самойлов грузно, будто от собственных слов вдруг постарел, вместе со стулом повернулся к Настоятельнице. Чуть подвинулся в сторону, чтобы ноги не задели все еще подрагивающее тело Светланы.

— Ты, Таисия, сегодня много чего тут слышала… — начал было он.

— Я ничего никому не скажу!

На мертвенно-бледном лице мужеподобной женщины выпученные, налившиеся кровью глаза сияли ярко, словно рубиновые звезды в ночи.

— В этом, Таисия, никто и не сомневается, — спокойно подтвердил Самойлов. — Ты действительно никому ничего не скажешь. Более того, я тебе благодарен за все, что ты для меня делала. Только вот имеется один момент, который я игнорировать никак не могу. Я сегодня обрываю все концы. Понимаешь? Абсолютно все. Сейчас уже полыхает моя квартира на Кутузовском проспекте, горит дача, а через полчаса будет гореть и этот бордель. Я должен исчезнуть, вообще исчезнуть, бесследно…

— Ну так исчезай! Я-то чем тебе мешаю?

Настоятельница оценивающе бросила взгляд в сторону двери, но там, сжимая пистолет, на нее неотрывно глядел Игорек. Против оружия не попрешь. И она опять со страхом, не моргая, смотрела на Шефа.

— Как это ни банально звучит, ты слишком много знаешь, — усмехнулся Вячеслав Михайлович. — Ты ведь уже слышала, что я говорил: даже исчезая, я должен позаботиться о своем деле. Ну а к тому же самое важное: до тех пор, пока моя дочь не получит всех денег, которые я ей отправил, о ее существовании никто не должен знать.

— А она? — остро кольнула меня взглядом Настоятельница. — Она останется?

— Виолетта будет единственным исключением, — не оборачиваясь в мою сторону, ответил Самойлов. — Впрочем, лично тебя это уже не должно касаться. Прощай, Таисия!

— Нет! Я не хочу! Будь ты проклят!

Не могу поручиться, что Настоятельница кричала именно это. Примерно это — так будет точнее.

Огромная женщина вскочила с места. И бросилась на замершего в двери Игорька. Тот ждал этого, нажал курок, выстрелив почти в упор. Пуля отшвырнула Таисию обратно, в кресло.

— А-а-а!

По-волчьи оскалив зубы, она снова вскочила, подняла руки с растопыренными мощными пальцами и двинулась на опешившего мужчину. Он еще раз, потом второй нажал спусковой крючок. Ее огромное тело оба раза дернулось, подаваясь назад. Однако она продолжала рычать, надвигаясь на попятившегося Игорька. Таисия дотянулась-таки, вцепилась руками в его шею и, выпучив глаза, выдавливая сквозь оскаленные зубы на глазах густеющую пену, начала его душить.

— Уйди! — взвизгнул убийца.

Я видела, как он судорожно старается приставить пистолет к ее груди, чтобы последним выстрелом покончить с происходящим. Однако ему теперь мешал длинный цилиндр глушителя. Из ран Таисии на него обильно текла кровь.

Наконец грохнул еще один выстрел. Пуля опять отшвырнула женщину обратно, в кресло. Однако она была еще жива. Вся залитая кровью, попыталась снова подняться. А Игорек с ужасом глядел на свой пистолет, у которого затворная рама замерла в крайнем заднем положении. У него кончились патроны.

— Да, Игорек, так из тебя ничего и не вышло, — флегматично прокомментировал ситуацию Шеф. — Неужели до тебя так и не дошло, что я сказал, причем говорил неоднократно, что я сегодня обрубаю все контакты. Ты понял? Все!.. А ты дураком был — дураком и останешься. Как же ты умудрился все патроны расстрелять?

По мере того как Самойлов говорил, глаза Игоря Викторовича наливались ужасом.

— Но Шеф, я же не думал, что и я тоже… Шеф, я же всегда…

— Ну и что, что всегда, Игорек? Нужно было бы и о себе подумать, а то привык чужим умом жить. Ты мне больше не нужен. Единственный человек, которого я мог бы оставить в живых из всех вас — это вот он.

Самойлов кивнул за спину, где неподвижно лежал обнаженный труп Мезенцева.

— Ну а если я не помиловал даже его, то уж тебя-то, «шестерку»…

С жестяным звяканьем стукнулась о дверной косяк вылетевшая из рукояти пистолета, который держал в руке Игорь Викторович, пустая обойма. Сам он сунул руку в карман, чтобы достать магазин с патронами.

— Слишком поздно, Игорек!

Два выстрела прозвучали без перерыва, дуплетом. Одна пуля раздробила лобовую кость Игорька, другая добила Таисию, которая все еще пыталась подняться с кресла.

— Вот и все!

Самойлов повернулся ко мне.

Ну кто может представить себе мое состояние в этот момент? Небольшая комнатенка, в которой я всего лишь несколько часов назад пережила самый чудесный вечер в своей жизни, теперь являла собой иллюстрацию к фильму ужасов. В различных позах лежали четыре трупа. Всюду лужи, потеки, разводы крови.

А посреди всего этого спокойно восседал безукоризненно одетый, невозмутимый Шеф, Вячеслав Михайлович Самойлов, крупный российский банкир и предприниматель, входящий в число богатейших людей страны, преступник, на руках которого кровь неведомо скольких людей, «крестный отец», возглавляющий один из мафиозных кланов, имеющий обширные связи, в том числе и за рубежом… Человек, безумно любящий свою дочь… Несчастный, съедаемый изнутри самой страшной болезнью человечества.

Безжалостный убийца, в опытных руках которого находится пистолет.

И перед ним — я, полуголая беззащитная женщина. Женщина, к которой он неравнодушен, женщина, которая только что принадлежала его врагу, женщина, которая уже почти выполнила работу, для которой была нанята, а потому превратившаяся в лишнего свидетеля.

Наверное, я должна была бы упасть в обморок или биться в истерике. Я должна была бы ползать на коленях, пытаясь вымолить пощаду…

Однако я просто сидела, глядя на него. И молчала. Молчала в оцепенении, ожидая следующего выстрела. Который оборвет и мое существование. Я перешла за роковую черту. И была готова к тому, что умру.

— Ну и как получился у нас роман?

Самойлов спросил это в привычной для него манере, равнодушно и буднично. И опять спросил совсем не то, что я от него ожидала.

— Что? — не поняла я.

— Как вы находите, получился у нас роман? — терпеливо повторил он.

— Какой роман?

— Ну как это какой? Роман из серии «Современный российский детектив», черновик которого вы мне сегодня передали…

Боже мой! Среди этого кошмара он говорит о каком-то романе! О книжке!..

— По-моему, все получилось, — не дождавшись ответа, удовлетворенно констатировал Вячеслав Михайлович. — И вы со своей частью работы справились прекрасно. Конечно, еще кое-что сыровато. Кое-что требует шлифовки. Где-то пропущены целые куски информации. Заголовок «Наследник Герострата» какой-то аморфный, не привлекает… Но это все мелочи, детали, неизбежные, при условии, что вы написали книгу в таком темпе… В целом я вами, милая Виолетта Сергеевна, вполне доволен.

Самойлов поднялся, переступил через неподвижное тело Светланы. Дотянулся до столика, взял бутылку с коньяком, вернулся на свое место. Покосился на стекленеющие, по-прежнему открытые глаза лежащей на полу женщины и опять уставился на меня. Отпил коньяк прямо из горлышка, сделав несколько больших глотков. Мне было хорошо видно, как по толстой, в складках, шее могучим поршнем несколько раз прошелся кадык.

— Ну а теперь, милейшая моя писательница, вам осталось дописать только эпилог.

— Эпилог? — переспросила я.

Какой тут эпилог?

— Да, вот эта сцена, — он широко повел рукой вокруг, — может, конечно, годиться для финала. Но на эпилог она явно не тянет. Эпилог предусматривает какой-то вывод, какую-то глубокую философскую мысль. Так что вам нужно будет еще над этим подумать…

Он опять глотнул коньяку. Поморщился, но теперь было похоже, не от спиртного, а от боли. Только вот какой — телесной или душевной? Или на душевную боль он вообще не способен?

— Я хочу приоткрыть вам, Виолетта Сергеевна, еще одну тайну, — доверительно понизил он голос. — Вас она просто потрясет.

Самойлов меленько засмеялся. Засмеялся, словно нашкодивший мальчишка — поглядывая на меня чуть смущенно и в то же время в предвкушении моей реакции, которая его должна позабавить.

А я напряглась. Ну сколько еще можно узнавать тайн! Особенно если учесть, что каждая последующая влечет за собой новые жертвы.

— Скажите мне, Виолетта, вы раньше часто влюблялись вот так, вдруг, в человека, который во время первой встречи никакого особого впечатления на вас не произвел? В человека некрасивого, интересы которого слишком далеки от ваших… А, часто?

— Вы это о чем? — Я и в самом деле не могла понять, на что намекает собеседник.

Он ответил не сразу. Поставил бутылку на пол, достал из внутреннего кармана своего пиджака пачку фотографий и небрежным жестом бросил их на кровать поближе ко мне. Я смотрела на них со страхом. Что еще приготовил для меня этот страшный человек?

— Бери-бери, не бойся…

Вячеслав Михайлович весь этот вечер обращался ко мне то на «ты», то на «вы».

Подчинившись, я взяла в руки снимки. Начала перебирать их, просматривая, тщетно пытаясь понять, с какой целью они мне переданы.

На некоторых из фотографий был запечатлен Петр Мезенцев. Еще живой Петя. Причем они были подобраны так, что на всех он выглядел красиво… Знаете же, как это нередко бывает: вроде бы на снимках один и тот же человек — но почему-то на одном он выглядит прекрасно, а на других его и узнать непросто… Здесь, наверное, специально были подобраны самые удачные фотографии Мезенцева… Вот он стоит, по-мужски гордо откинув голову назад, глядит дерзко, смело, выразительно… Вот он же в спортивном зале — и даже на расстоянии видно, какой силой налито его ладное тело… Вот он смеется — искренне, заразительно, веселье так и брызжет из него… Вот Петя в тире — вытянул руку с пистолетом, внимательный взгляд, легкий прищур, лучики морщинок возле глаза… А вот он снят по пояс в душе — так интимно смотрится сквозь искристо рассыпающиеся струи воды…

А вперемешку с фотографиями Петра — снимки совсем другого плана. На них — сплошная эротика. Не грубая грязная порнография, на которую смотреть неприятно, нет, тут все было красиво. Фотографии были подобраны сродни четырем знаменитым прекрасным роденовским целующимся скульптурам. На снимках я видела переплетенные, обнимающиеся, ласкающиеся, целующиеся пары…

Вячеслав Михайлович опять глотнул коньяку. Он, похоже, начал уже хмелеть. И я не знала, чем мне это грозит, чем все это кончится.

— Когда-то был проведен такой эксперимент, — начал он. — Для контрольной группы зрителей и для согласившихся на эксперимент в разных залах был показан один и тот же небольшой видеофильм. Когда он закончился, подопытные зрители тут же устремились в расположенный рядом пивной бар. Вопрос на засыпку: почему?

Что-то подобное я когда-то слышала. И потому глядела на Шефа с нарастающим беспокойством.

— И почему?

Он снисходительно усмехнулся.

— Ты прелестна, Виолетта. Но только ты не слишком начитана и эрудирована. В этом беда всех вас, баб… Да потому что посредством одного и того же ролика можно внушить человеку, чтобы он совершил какое-то вполне определенное действие.

Похоже, я начинала что-то припоминать и понимать. Ведь и в самом деле, всякий раз, когда я смотрела любую видеокассету, которую мне передавал Самойлов, я испытывала неодолимую тягу именно к Мезенцеву. Мне хотелось его… Так, значит…

— И как вы это делали?

Самойлов довольно улыбался, увидев, что я начинаю что-то понимать.

— А-а, дошло?.. Да очень просто! Берется любой фильм, любая видеопленка, а каждый двадцать пятый кадр ставится тот, который нужно внушить человеку. Сознание этого не замечает. А подсознание фиксирует. Это так и называется «эффект двадцать пятого кадра». Поставь каждый двадцать пятый кадр с кружкой пива — по окончании сеанса подопытный побежит в пивной бар. Поставь кадр приятного тебе мужчины, а еще через двадцать пять кадров интимную сцену — и ты будешь мечтать только об одном: поскорее отдаться именно ему. Поставь умело подобранные кадры — и ты сможешь управлять человеческой психикой так, как ты сам того пожелаешь.

Боже ты мой! Значит, мое отношение к Петру было привнесено, привито мне, словно ветка груши к яблоне, этим безжалостным монстром! Сначала он при помощи техники влюбил меня в Мезенцева, а потом его же за это и убил!

Но ведь тогда, выходит, можно манипулировать человеческим сознанием и человеческими потребностями как угодно!

— Но ведь это подло!

Даже сквозь мое заторможенное сознание пробилось понимание этого факта.

— Да мало ли что мы делаем подлого в этой жизни, Виолетта! — ухмыльнулся Вячеслав Михайлович.

И по его многозначительной, дьявольской ухмылке я поняла, что он и сейчас говорит мне не до конца всю правду.

— И что же вы мне еще внушили?

Не скрою, эту фразу я произнесла едва ли не с ужасом. Больше всего сейчас боялась, что он и в самом деле подтвердит, что я еще на что-то запрограммирована, «зазомбирована». Право же, мне легче было бы сейчас же принять смерть и упасть рядом с Петром, чем знать, ожидать постоянно, что рано или поздно сработает какой-то запрятанный в меня механизм.

С Петром… Но погоди-ка, ведь тогда получается, что настоящей любви к этому человеку у меня никогда и не было! Что чувство к нему у меня было привнесенное, что исходило оно от этого исчадия ада, которое сейчас сидит передо мной и усмехается.

— Так что же ты мне еще внушил, мерзавец?!

И снова он не ответил. Опять припал к бутылке. Оторвавшись от нее, заговорил уже иначе, искренне, без рисовки и снисходительного хвастовства.

— Так ты теперь поняла, Леточка, почему я тебя пригласил и посулил за твою работу такие деньги?

Он вдруг небрежно отбросил в сторону недопитую бутылку. Она ударилась о труп Игорька и покатилась по полу, проливая содержимое на пол.

— Да, Леточка, мне страшно умирать, — говорил он горячо, словно в бреду. — Умирать всегда страшно. Но мне сейчас, когда я достиг такого положения, такого могущества, когда обладаю такими деньгами, сейчас умирать куда страшнее… А потому я и себе внушил, специально подобрал подходящие кадры, как легче умереть… И я сейчас тоже уйду, застрелюсь, уйду в небытие! Не знаю, что меня там ждет. Если и в самом деле сказочки про Христа хоть в какой-то степени справедливы, меня там не ждет ничего хорошего. Да только не верю я ни во что такое. Я просто уйду, исчезну, распадусь, перестану существовать. И это прекрасно, потому что вместе со мной прекратят существование все те твари, которые множатся, поедают меня изнутри. Хоть этим я им отомщу.

Он пошарил вокруг себя, разыскивая бутылку. Не нашел. И продолжил:

— Я умру сегодня. Сейчас. А ты останешься жить. Пока, во всяком случае.

Вот оно! Значит, мне сейчас придется пережить зрелище еще одной смерти.

— Погоди, я уйду, — попыталась я подняться.

— Сиди! — сказал он негромко, но властно. — Я пока еще жив и пока еще в силах заставить тебя выполнять все то, что скажу.

Самойлов поднялся с места. Я вся сжалась, ожидая, что он сейчас подойдет ко мне.

Только теперь я подумала о его болезни. Ведь если он сейчас попытается со мной что-то сделать, мне не отбиться от него. И тогда я останусь носителем той заразы, против которой все человечество не в состоянии придумать противоядие!

Однако Шеф снова перешагнул через тело Светланы — Своей Женщины! — поднял с пола бутылку и вернулся на место. Посмотрел, осталось ли в ней еще хоть что-то. Удовлетворенный увиденным, опять обратился ко мне.

— Короче говоря, Виолетта Сергеевна, время нашего договора подходит к концу, — проговорил он. — Теперь вы видите, что никто не сможет обвинить вас ни в чем, ни в клевете, ни в том, что вы замараете мое имя. Ну а что касается других людей, то тут ваше полное право: кого хотите, того и упоминайте — мне это, признаться, все равно…

Он глядел на меня уже заметно хмельно. Но и как-то отрешенно, будто видел, познал уже нечто недоступное простым смертным. И говорил о земном с какой-то натугой, будто довыполнял какую-то миссию.

— Короче, издавай книгу, делай с моим именем что хочешь. Кстати, где деньги?

— Какие деньги? — не поняла я, о чем он говорит.

В самом деле, до денег ли тут было?

Он усмехнулся:

— Что значит «какие»? Деньги, которые тебе должен был передать мой друг Мезенцев!

Мы оба посмотрели на труп.

— Не помню…

— Поищи.

Мне было страшно подниматься и передвигаться по этой жуткой комнате. Впрочем, идти далеко не пришлось. Конверт с долларовыми бумажками лежал неподалеку, на столике.

— Очень хорошо, — удовлетворенно кивнул Самойлов. — А теперь одевайся!

Снова я уставилась на него с недоумением.

— Что вы сказали?

— Одевайся. Ну не можешь же ты идти по городу в таком виде…

Я невольно покосилась в зеркало. В самом деле: небрежно напяленный сексуальный халатик, растрепанные волосы, размазанная косметика…

— Давай-давай, переодевайся!

Взявшись за концы слабо затянутого поясочка халата, я покосилась на Самойлова.

— Ну а как же вы… — проговорила несмело.

— Мне так мало в этой жизни осталось, что доставь еще хоть одно удовольствие, — ухмыльнулся он.

Признаюсь, колебалась я недолго. В конце концов желание как можно скорее покинуть этот дом кошмаров и этого полусумасшедшего человека быстро победило чувство стыдливости. Под его жадно горящим взглядом я постаралась как можно быстрее облачиться в одежду. Но, как обычно бывает в спешке, никак не могла попасть руками и ногами куда следует.

Но в конце концов справилась и с этой задачей. И замерла перед ним, не зная, что еще мне прикажет делать человек, решившийся на смерть и в то же время имеющий на меня такое влияние.

— Умойся. И причешись! — продолжал распоряжаться он. — Побыстрее.

Чтобы попасть в крохотную туалетную комнату, расположенную за дверцей в дальнем углу, надо было обогнуть кровать, на которой лежал Петр, пройти мимо Самойлова, миновать тела Светланы и Таисии… Пересилить себя и сделать это я не могла. Однако, даже несмотря на свое состояние отупения, понимала, что с лицом что-то нужно сделать.

Схватив со столика флакончик с какой-то пахучей жидкостью — уж не знаю какой, — плеснула ее на ватку и быстро вытерла ею лицо. Потом столь же торопливо провела щеткой по волосам.

— Вот и отлично.

Вячеслав Михайлович был явно удовлетворен.

— Теперь возьми свои документы и деньги!

Благо, сумочка находилась тут же. Конверт с деньгами — тоже!

Самойлов между тем достал из кармана пухлый бумажник, швырнул его мне. Я его неловко поймала.

— Забери себе из него все!

— Мне не надо…

Он цинично ухмыльнулся:

— Чтобы женщина — да от денег отказывалась!.. Которые ей дают, к тому же, ни за что! Такого не бывает… — однако ехидного тона не выдержал и повысил голос — Не выпендривайся, бери все, что там есть. Мне оно уже не пригодится, а у живых лишних денег не бывает.

В бумажнике оказалось еще порядочно — уж не знаю сколько, не считала, — долларовых купюр, в основном «соток», наши «стотысячники»… Я все это тоже выгребла и сунула в сумочку. И положила пустой бумажник на столик.

— Вот теперь все!

Вячеслав Михайлович запрокинул голову вверх. Потряс бутылку, вытряхивая последние капли коньяку над раскрытым ртом.

— Символично, правда — последние капли коньяку и последние капли жизни, — криво усмехнулся он.

Отбросив посудину, он достал из бокового кармана пиджака плоскую фляжку — таких сейчас немало продается, они в кармане незаметны, а потому любители выпить всегда могут носить их с собой, наполнив предварительно спиртным. Только вместо пробки из этой фляжки торчал короткий отрезок какого-то шнура.

— Это огнепроводный шнур, — показал мне, разъясняя, Самойлов. — Внутри на его конце расположен капсюль-воспламенитель. Сама же фляжка наполнена напалмом. Через минуту после того, как ее поджечь, он воспламенится и эта комната превратится в море огня. За это время ты, Виолетта, должна быть уже далеко отсюда, чтобы никто тебя не увидел. Если поедешь на такси или на частной машине, ни в коем случае не называй свой домашний адрес и не расплачивайся валютой… Ну и сделай так, чтобы никто не увидел у тебя таких больших денег.

Вячеслав Михайлович подчеркнуто спокойно достал из другого кармана зажигалку.

— Вот и все…

Он оглядел комнату, задерживая взгляд на каждом неподвижном теле.

— А какая команда была! — грустно проговорил он.

Потом перевел взгляд на меня.

— Прощай, Виолетта! Уж не знаю, что я увижу через минуту… Но почему же мы так боимся смерти?.. Философский вопрос. А ответа нет…

Самойлов щелкнул контактом зажигалки.

— В доме нет ни одного человека, так что тебя здесь никто не увидит, — сказал он, поднося пламя зажигалки к хвостику шнура. — Уходи!

Раздалось шипение, и из сердцевины пластиковой трубочки туго ударили искры.

— Все!

Я смотрела на все это со смешанным чувством ужаса от происходящего и странного желания досмотреть все до конца, облегчения, что кончается мой кошмар, и удивления от ирреальности происходящего.

Вячеслав Михайлович отбросил фляжечку подальше от себя, к двери, проем которой перегородил лежащий Игорек. Поднес пистолет Мезенцева к виску.

И буднично сказал:

— Меня сейчас не станет. Не поминай лихом. В конце концов тебе ведь я ничего плохого не сделал, правда?.. И знай: когда фляжка взорвется, выйти отсюда ты не сможешь. Так что торопись!

По мере того как палец начал вдавливать спусковой крючок, глаза его, всегда маленькие, вдруг начали увеличиваться, округляться, словно бы вылезать из орбит.

— Страшно… — проговорил он.

И в этот момент сорвался курок. Ребристый отросток сзади пистолета вдруг дернулся — и тут же грохнул выстрел. Голова Самойлова отдернулась от ствола и мгновенно изменила свою форму, брызнув с противоположной стороны темными каплями. Рука с пистолетом от выстрела вскинулась к потолку, и тогда раздался еще один выстрел. Наверное, он и мертвый продолжал нажимать крючок…

Больше этого зрелища выдержать я не могла.

В конце концов я закричала. Скачком перепрыгнула через тело убитого Игорька и шипящую дымящуюся фляжку и выскочила в коридор. Через мгновение я была на улице. Рванула калитку и оказалась в переулке.

Вокруг разливалась тишина летней ночи. Темные дома, темные окна… И лишь фонари уличного освещения среди шелестящей темной листвы.

Нужно было бежать. И нельзя было привлекать ничьего внимания. Понимая это, я решительно направилась в глубь какого-то темного двора.

Уже от угла обернулась на дом, где жила в последнее время. Он был еще темен, ничем особенным не отличался от остальных. И ничто не говорило о том, какую жуткую тайну укрывают его стены.

Боже мой, милая моя Виолетточка, в какое же дерьмо ты умудрилась вляпаться!

ЭПИЛОГ

1

Итак, перевернута последняя страница рукописи. Теперь передо мной остался лежать только пухлый заклеенный конверт, оказавшийся в самом конце папки, у обложки.

Я уже догадался, что в нем. И поэтому мне тем более страшно было его вскрывать. Потому что еще оставалась надежда, что я ошибаюсь.

Поколебавшись, я поднялся с места, прошел на кухню. Потрогал чайник. Тот уже успел остыть. Поставив чайник на плиту, повернул ручку включателя. Потоптался немного рядом, глядя на то, как постепенно наливается красным светом черный нагревательный диск. Не зная, чем бы еще заняться, пока согреется вода, за счет чего еще можно бы оттянуть время, когда придется вернуться в комнату, за письменный стол. Однако ничего на ум не приходило. Тогда я открыл холодильник, хотел было достать коньяк, однако передумал. Сейчас не тот момент, чтобы напиваться.

И тут я вдруг вспомнил про дело, которое обязательно нужно сделать незамедлительно.

Прошел в комнату, быстро настучал номер телефона своего начальника.

— Да! — раздалось в трубке.

Я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более любезно и благожелательно.

— Доброе утро, шеф!

Однако начальник, тертый калач, на мякину клевать не собирался.

— Привет, — сразу насторожился он. — Что-то я не понял: ты это откуда мне звонишь?

— Из дома, — не стал выкручиваться я. — У меня тут одна проблемка образовалась, так что я, если вы не станете настаивать на обратном, дома сегодня поработаю.

Кому из начальников понравится подобное заявление? Моему, во всяком случае, не нравится. Потому и голос его стал заметно суше.

— А ты не мог бы мне об этом заранее сообщить? — с сарказмом поинтересовался он. — Хотя бы сообщить, если не считаешь нужным отпрашиваться…

Я был готов к подобной отповеди, а потому сразу включил виновато-подхалимский тон.

— Ну извините, так получилось…

— Ладно, что с тобой поделаешь, отдыхай. Только имей в виду, что теперь первое же внеплановое дежурство будет твоим. Все, пока!

Так, это дело сделано. Можно тащиться на кухню. Полупустой чайник уже исходил тугой струей пара. Я заварил кофе покрепче и пошел в комнату.

В конце концов, сколько ни оттягивай неприятное дело, рано или поздно все равно придется за него браться.

Как я и думал, в конверте оказались деньги. Целая пачка сотенных долларовых бумажек и еще несколько купюр отдельно. И большое письмо. Адресованное мне лично. Написанное от руки, с помарками и исправлениями, почерком Виолетты.

Деньги я брать не стал, уж не знаю почему, постарался к ним не прикасаться. Ведь это были те самые купюры, которые получила Виолетта из рук Мезенцева и Самойлова. На них кровь. Пусть и не настоящая, пусть это метафора, да только должны бы эти бумажки иметь бурый цвет.

А вот исписанные листки я взял. Развернул. И начал читать.

Сейчас, воспроизводя письмо для издания книги, я признаюсь, что поначалу вообще не хотел его приводить. Но потом передумал. В конце концов, рассудил, без этого письма финал будет незавершенным.

Итак, вот последние строки, которые написала Виолетта.

«Значит, ты уже побывал у меня дома, забрал рукопись и, как я понимаю, прочитал ее… Ну и что же ты можешь по этому поводу сказать в мой адрес? Впрочем, не надо, не говори ничего, не надо, я и так все понимаю. Наверное, кроме как дурой беспросветной меня назвать, тебе и сказать нечего…

Да что там… Я и сама это знаю, без твоих слов…

Впрочем, ладно, старик, лирику в сторону. Хочу тебе рассказать, чем закончилась та ночь.

…Домой я добралась только к утру. Сам понимаешь, шарахалась от каждого прохожего, которых под утро в Москве не так уж много, даже летом, от каждого постового, даже от каждого такси. Больше всего в то время я боялась «засветиться», хотя, понятно, понимала и другое: если кто-то меня и запомнит, найти меня в нашем мегаполисе будет просто немыслимо. Более того: я ведь собираюсь обо всем этом писать, а значит, соответственно, буквально через месяц-другой в любом случае вынуждена буду отчитываться перед следователем о том, откуда я знаю все подробности этой истории.

Короче говоря, я боялась, паниковала, шарахалась — и в то же время прекрасно осознавала, насколько глупо мое поведение.

Итак, домой я добралась только к утру. Эта папка, которую ты сейчас держишь в руках, уже лежала у меня на столе. Ты видишь, старик, покойный Вячеслав Михайлович даже это продумал — понимал, что тащить такие бумаги через весь город я, вполне возможно, и не стала бы, могла сгоряча выбросить их в какой-нибудь мусорный контейнер или отнести в первое попавшееся отделение милиции — да и дело с концом.

И вот она, эта папка, лежит сейчас передо мной. Плод труда, так сказать. И что у меня кроме нее имеется сейчас? Ты скажешь: мама, дочка, жизнь… Правильно. Да только, честно тебе скажу, что-то внутри у меня попросту сломалось. Потеряла я в этой жизни что-то важное, главное, стержневое… Даже не так, не потеряла. Лишилась — вот более точное слово.

Знаешь, до всей этой истории у меня и в самом деле было, как я сейчас понимаю, все: семья, друзья, работа, жизнь. А что теперь у меня осталось? Ничего. Ты можешь это понять? Ни-че-го! Это жутко, старый, когда у тебя на каком-то этапе в жизни не остается ни-че-го.

В конце концов, мама и дочка — это еще не семья. Семья — это когда рядом есть человек, даже не просто человек, а именно мужчина, который тебя понимает. Ты знаешь… Впрочем, ты, конечно, этого не знаешь, ты этого не должен знать, и ты бы этого никогда не узнал, если бы не сложившиеся обстоятельства… Так вот, старый, ты не можешь себе представить, как отчаянно я всегда завидовала твоей жене. Не потому, что ты такой уж замечательный или красивый, нет. Ты такое же дерьмо, как и все мужики. Ты бы с удовольствием переспал со мной, ты об этом мечтал, я тебе по ночам снилась — я в этом не сомневаюсь. Но при этом я понимаю, что переспал бы с удовольствием не только со мной и что по ночам я не одна тебе снилась. Ты гуляешь налево и направо, если, конечно, можно гулять направо, ты ради лишней бутылки пива можешь провести с друзьями и подругами то время, которое должен посвятить семье и детям… Это все так. Я все это прекрасно понимаю. И все равно я отчаянно завидую твоей жене. Потому что ты у нее ЕСТЬ! Тебе, мужику, этого не понять. Она, твоя жена, может тебя пилить, может бить о твою дурную голову тарелки, может тебе наставлять рога — но она все равно изначально знает, что у нее, как бы она себя ни вела, у нее все равно есть ты, дерьмовый, но муж. Человек, который хоть иногда подаст ей в постель кофе, который встретит, если она где-то задержится, который поцелует утром и, конечно, вечером, которому можно поплакаться в жилетку, которому можно рассказать о своих проблемах… Она, эта твоя красотка, даже не понимает, как не понимают и все такие же устроенные бабенки, какое счастье им выпало только оттого, что рядом с ними есть муж, неверный, выпивающий, психованный, но — муж!..

Короче говоря, старый, я прекрасно понимаю, что семьи как таковой у меня нет. Мать живет своей жизнью… Вернее, не совсем так, она просто доживает свою жизнь. Дочка меня не понимает, я ей не нужна… Да и она мне, если говорить честно, тоже… То есть что же это я, нельзя так кощунствовать… Просто матерью должна именоваться не та женщина, которая родила ребенка, а та, которая подруга. А я ей, увы, отнюдь не стала подругой. Дочка для меня не подруга, она для меня, если честно самой себе признаться, просто игрушка. Я ее люблю, конечно, балую, подарки покупаю… Но только не как человека, не как личность, а только как дочку, с которой можно поиграть, с которой можно куда-то сходить, но только туда, где мне самой интересно… Ей нужен отец. Мне нужен муж. И без этого связующего звена у нас нет тех отношений, которые определяются формулой «дочки-матери».

Впрочем, не понимаю, зачем я пишу это тебе, мужчине, который все равно никогда не поймет, насколько нежна и ранима женская душа.

Так вот, старый, я встретила человека, который мог бы стать мне другом, мужем, в крайнем случае верным любовником, надеждой и опорой, моей дочке тем самым звеном, который связал бы меня с ней. А его убили. Вдруг просто убили у меня на глазах. И его кровь, которая аккуратно лилась из крохотной ранки в его шее, практически лилась на меня. Ведь это из-за меня его убили. Я понимаю, что это был только формальный повод. Но ведь он был, этот повод, был ведь!!!

И вот его, этого мужчины, не стало. Пойми, старый, мне, кроме него, никто не нужен, хотя и понимаю я прекрасно, что с его стороны, скорее всего, ко мне не было такого отношения. Ты скажешь, что мое отношение к нему сформировали искусственно. Но мне-то плевать на это! Я ведь искренне полюбила его! Я же прекрасно понимаю, что в случае, если моя книжка будет опубликована, его жена прочитает все, что касается наших с ним отношений. А мне плевать! Более того, я бы ей в лицо бросила: не ценила ты того, кого имела! Не ценила и не понимала! Потому что если бы ценила и понимала, никогда не позволила бы Петру работать там, где он работал. И пусть она посмеет мне сказать «я не знала, что муж работает на мафию», когда в наше время приносят домой такие деньги — не догадываться невозможно! Ну а раз знала и глаза закрывала — вот теперь и получила!

Что еще мне остается в этом мире? Работа… Так ведь пойми: это для вас, мужиков, работа имеет определяющее значение. Для нас это не столь важно. Нам любовь, нежность, семья дороже. Нам всем, родившимся из ребра Адама или созданным из глины, как Лилит, всем нам нужен мужчина. А работа…

Знаешь, сейчас я сижу над этими листками, не знаю, что тебе еще написать, думаю глупости и пишу их. Оттягиваю момент, когда придется ставить точку.

Но только знаю я при этом и еще одно. Понимаешь, мне больше не хочется придумывать пресные сюжеты детективчиков, жанр которых я называю не иначе как «пиф-паф». Я прикоснулась к жизни, которую описывала, не зная ее, не окунаясь в нее, не понимая в полной мере того, о чем пишу.

И мне стало так страшно, что ты даже не можешь себе представить.

Понимаешь, весь ужас в том, что за ними будущее. Это страшно, это безумно страшно. Но это правда. Будет ли завтра Россия, будут ли через десять лет русские, я не знаю. Но в любом случае я, ты, твоя семья, моя дочка — все мы будем никем. А они, эти Вячеславы Михайловичи, будут всем. Что бы мы с тобой сейчас ни делали, мы опоздали на поезд. Все!!! И я не желаю жить в таком мире.

Я сумела заработать некоторую сумму денег. А Самойлов своей дочке перевел столько, что она там, на проклятущем этом вожделенном Западе, не будет нуждаться ни в чем.

Да, старичок, за этот месяц я заработала целых десять тысяч долларов — и при этом потеряла все! Я не хочу больше жить в таком мире.

Так получилось, что на сегодняшний день ты единственный человек, которому я верю… Впрочем, неправда, я не верю и тебе. Просто ты единственный, кому я ХОЧУ верить — больше НЕКОМУ. К тому же ты единственный мужчина, который работает в издательской сфере, поэтому я вынуждена тебе верить… Короче говоря, я просто РЕШИЛА тебе поверить.

В общем, в то время, когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будет в живых. Думаю, ты не заглянул в ванную, а потому не видел меня.

Я решила в ванне вскрыть себе вены. Сначала я хотела повеситься. Но потом узнала, что когда человек вешается, у него происходит… Как бы это сказать… Коротко говоря, у него случается полное недержание… Я только попыталась представить себе, что мужчины входят в комнату, а я в таком виде…

Прощай, старый! Я тебя прошу, я просто умоляю тебя сделать для меня, для женщины, которая в тебя поверила, только одно.

Сделай так, чтобы эту рукопись опубликовали, причем в любом виде, в каком захочешь. Короче, все в твоих руках. Но только своей пропавшей душой (самоубийцы всегда попадают в ад, во всех религиях) заклинаю тебя: сделай все, чтобы эта книжка обязательно вышла! Короче говоря, сделай так, чтобы обо всем этом узнали все!

Старый, милый, пойми, мы живем в распадающейся стране! Мы не в силах остановить это. Но только нас проклянет история, если мы не попытаемся остановить этот процесс.

Господи, о чем я говорю!.. При чем тут история, при чем тут чье-то проклятие… Главное в другом. Опубликуй все это! Только тогда я буду считать, что хоть что-то осталось от меня в этом мире.

Деньги я передаю тебе. Не знаю, понял ли ты для чего.

Если вдруг издательство не захочет издавать моего «Герострата», попытайся договориться с кем хочешь и издать его за мой счет. Ну а если они примут рукопись, отдай эти мои деньги дочке. Она не знает обо мне ничего, так что я просто тебе доверяюсь как человеку, который, надеюсь, меня не обманет.

Хорошо?

Ну а теперь, милый ты мой старичок, я тебя целую. Все эти годы твоя жена меня к тебе ревновала. Так что эти слова ты можешь вымарать. Хотя… Хотя к покойникам не ревнуют… Или ревнуют? Мне это не дано узнать. А ты узнаешь.

Целую тебя. Ты об этом мечтал при моей жизни. Я это делаю сейчас посредством бумаги, когда ты ощутить это уже не сможешь.

твоя Виолетта».

2

…Не скрываю, было у меня желание закончить данное повествование на «письменном поцелуе» Леточки. Но история, как то нередко случается в жизни, получила продолжение, которого я никак не ожидал.

Итак, рукопись в издательство я сдал практически без правки. Не то чтобы я не видел имеющиеся в оригинале огрехи. Там, в ее «Герострате», кое-где есть даже логические нестыковки между отдельными главами. Тем не менее, рукопись приняли. Жена, прочитав подготовленную к печати рукопись, высказалась в том смысле, что ей было бы (в чем я, признаться, глубоко сомневаюсь) несравненно легче, если бы я ей изменил физически, чем если я питал что-то к кому-то и эта кто-то питала что-то ко мне взаимно… На Петровку меня не вызывали…

…В то утро я уже собирался было выходить из квартиры на работу, когда во входную дверь раздался звонок. На пороге стояла наша почтальонша, которую я немного знал.

— Какими судьбами? — изобразив приветливую улыбку, встревожился я.

— Вам бандеролька пришла.

…В бандерольке оказалась видеокассета. Без каких-либо сопроводительных бумаг.

Естественно, я решил, что ради такого случая можно позволить себе слегка опоздать на работу. Сбросил куртку и вернулся в комнату.

Когда я включил видик и телевизор, на экране проявилось лицо. Я, по большому счету, не отличаюсь глубокой прозорливостью и интуицией. Но тут узнал этого человека мгновенно, хотя и никогда раньше его не видел. На экране был Вячеслав Михайлович Самойлов собственной персоной. Человек, который застрелился, убив перед этим нескольких своих подручных. Человек, который стал причиной, по которой перестала жить Леточка.

Он улыбался, Вячеслав Михайлович. Улыбался мудрой понимающей улыбкой, глядя прямо мне в глаза.

— Здравствуйте, — вежливо произнес Самойлов. — Думаю, вы уже поняли, кто я такой. Но на всякий случай представлюсь: я и есть тот самый Самойлов Вячеслав Михайлович. Прошу вас максимально сосредоточиться, чтобы с первого раза воспринять то, что я вам скажу… Кроме того, я сейчас сделаю паузу, чтобы вы могли приготовить карандаш и бумагу. Прошу вас, я подожду, — человек на экране поощрительно улыбнулся и умолк. Ничего не понимая, я все-таки вышел в прихожую и взял блокнот и карандаш, лежавшие возле телефона. Едва успел вновь устроиться в кресле, он заговорил опять — Итак, я заранее знал, что Виолетта Сергеевна передаст рукопись именно вам. Точно так же я не сомневаюсь, что вы выполните ее просьбу и сделаете все, чтобы книжка увидела свет. Более того, не сомневаюсь, что к тому времени, как вы смотрите эту запись, ее уже нет в живых — я об этом тоже позаботился, думаю, вы поймете, каким именно способом… Вы, несомненно, меня осуждаете. Вы не верите, что я ее любил. Но это неважно. Главное в другом. Вы должны… Подчеркиваю: вы должны, обязаны, вынуждены, это входит в вашу жизненную миссию… Короче говоря, вы должны сделать следующее. Когда книга Виолетты Сергеевны увидит свет, вы должны будете пять экземпляров ее переслать моей дочери. Если вас спросят об этом, если вы сочтете нужным вставить этот мой визит к вам с того света в эпилог книги — пожалуйста, это дело ваше. Если вас будут спрашивать о чем-то — это тоже неважно. Главное для меня состоит в том, чтобы моя дочурка получила эту книгу. Расходы на эту посылку вы можете оплатить из тех денег, которые вам, как я понимаю, должна была передать Виолетта Сергеевна. Это будет справедливо.

Вячеслав Михайлович на экране поднес к губам чашку, насколько можно было судить, с горячим кофе, аккуратно отпил несколько глотков и после этого продолжил.

— Вы это сделаете, не правда ли? — Самойлов усмехнулся. Усмехнулся как-то хитро, коварно, зловеще, неискренне. — Вы это обязательно сделаете, я в этом не сомневаюсь. Ну а после этого…

Он опять пригубил чашку с кофе. И хитро подмигнул мне с экрана.

— Ну а что будет после этого, спросите вы? Вы ведь сейчас, скорее всего, думаете, что после этого в ваш подъезд войдет парочка крепких ребят с ножами и кастетами. Не так разве?

Кто бы спорил, как говорила Леточка. Естественно, такая мысль у меня мелькнула в голове. Я отправлю пакет, а потом, конечно, стану нежелательным свидетелем.

Впрочем, свидетелем чего? Как тяжело быть участником игры, в правила которой не посвящен.

…Вячеслав Михайлович между тем посуровел, пристально смотрел мне прямо в глаза.

— В общем, так, — серьезно произнес он. — Я, человек, добровольно ушедший из жизни, прошу вас выполнить мою посмертную просьбу. Перешлите книги по адресу, который вы сейчас запишете. И после этого считайте, что вы отстояли светлую Леточкину память.

Ухмылка, с которой он на меня глядел, стала просто дьявольской.

— Ну а теперь я вас прошу: дослушав адрес, который я вам сейчас назову, тщательно запишите его, потом быстренько достаньте эту кассету из своего «видика».

Изображение Вячеслава Михайловича четко продиктовало адрес, по которому мне предстояло переслать книги. Если этот адрес переложить на российский манер, он бы звучал так: «Лондон, Главпочтамт, человеку, который такого-то числа назовет такое-то число».

Я торопливо записал цифры, после чего нажал соответствующую клавишу, и видеокассета выскользнула мне в руки. Почему ее необходимо было срочно извлечь? — недоумевал я. Впрочем, мое недоумение длилось недолго.

В кассете что-то едва слышно хрустнуло, и я увидел под прозрачным пластиком, как внутри ее разлилась жидкость. Коричневая лента на глазах начала расползаться, скукоживаться. Очевидно, как потом я понял, в кассету был встроен какой-то механизм, который, по истечении определенного времени после ее включения, сработал и разбрызгал внутри корпуса кислоту.

Поистине, уму и прозорливости покойного можно было поразиться.

Да, я отправлю его дочке эти пять экземпляров книги, которая стоила Леточке жизни. Пусть доченька узнает, каким образом отец обеспечил ей благосостояние. Дойдет ли до нее это? Кто ее знает. Быть может, и нет. Но только, как поется в моей любимой песне, которую сейчас несправедливо забыли, «ничто на земле не проходит бесследно». В высший суд я не верю: если бы кто-то и в самом деле смотрел на нас со своей олимпийской высоты, он не допустил бы того, что сейчас творится на нашей грешной земле. А потому судить человека должен только человек, а не кто-то, сидящий на облаке, свесив ножки и с любопытством созерцая, как мы тут копошимся, в этой грязи.

И я, надо сказать, счастлив, что Леточка умерла, так и не поняв самого главного. Ведь не только ее любовь к Петру ей внушили. Как было ясно из намека Самойлова, ее запрограммировали и на самоубийство. Что это меняет? Это меняет принципиально самое главное.

Дело в том, что ДУША ЛЕТОЧКИ НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА СОВЕРШЕННОЕ ЕЮ САМОУБИЙСТВО.

Не знаю, как кому, а мне от этой мысли стало легче.

Светлая тебе память, Леточка!

Аминь!

Оглавление

Николай Стародымов . Исповедь самоубийцы

  Часть первая

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Часть вторая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Часть третья

    1

    2

    3

    Наброски будущей книги «НЕУЧТЕННЫЙ ФАКТОР»

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Часть четвертая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Часть пятая

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  ЭПИЛОГ

    1

    2

Реклама на сайте