«Джокер в колоде»

Ричард С. Пратер Джокер в колоде

Глава 1

Как гласит пословица, чем больше происходит в жизни изменений, тем меньше она меняется. Для наглядности возьмем, к примеру, секс.

Вот он я — стою возле бассейна, зажав в руке бокал виски с содовой и льдом, а по ту сторону, рядом с закусочной — Адам и Ева.

Ева даже близорукому виделась длинноногой, пышногрудой, хипповой секс-бомбой, Адамовой бомбой, а ее мужественным мужчиной был натурально Адам. Адам Престон. И это, уточняю, двадцатый век. Адам выглядел так, будто скрежетал зубами при виде фиговых листков, и восемь из пяти — она угощала его тем яблочным пюре из Эдемского сада, устоять перед которым выше нормальных человеческих сил. По тому, как они любезничали друг с другом, становилось ясно, что у первых грешников и без лукавой подсказки со стороны имелось четкое понятие о сексе. Так мне представляется.

В любом случае я бы сказал именно так; я — Шелл Скотт.

Профессия — частный детектив, но разнообразия ради сегодня я не пытался ничего выслеживать, разве что наблюдал за флиртом прародителей у закусочной, а от подобного развлечения не мог бы отказаться даже слепец, не имеющий отношения к сыскной работе.

Субботним вечером пятнадцатого июня я находился в шестидесяти милях от моего офиса «Шелдон Скотт. Расследования», что в центре Лос-Анджелеса, — вовсю развлекаясь в Лагуна-Бич, на новейшем и самом оживленном участке прославленного южного побережья Калифорнии. Еще бы: полторы тысячи акров простирались от моря до пологих возвышенностей Лагуны, благоустроенные мощеными дорогами, подземными коммунальными сооружениями, площадками для игр в гольф с восемнадцатью лунками, огромными участками земли, продаваемыми с аукциона, двумя дюжинами образцовых домов, готовых и ждущих всех, кто насчитает в кошельке достаточно денег.

Все это, выставленное на торги, явилось воплощением совместного проекта и усилий вышеупомянутого Адама Престона и моего давнишнего друга, собутыльника и веселого собеседника Джима Парадиза. Поскольку Джим, пригласивший меня на сегодняшний вечер, был инициатором идеи и основным инвестором проекта, местечко, соответственно, получило название Лагуна-Парадиз.

Мы с Джимом стояли в числе других пятидесяти человек на цементном бортике светящегося голубизной бассейна перед одним из роскошных образцовых домов, а три или четыре сотни других горожан сгрудились поблизости. В двухстах ярдах к западу открывался океан, а на полпути между грохочущим прибоем и тем местом, где стояли мы с Джимом, расположился главный аукционный зал Лагуна-Парадиз.

В зале имелась пластиковая карта всей территории с подсветкой изнутри, и если продавался дом или лот, на карте ярко загорался соответствующий сектор и одновременно главный продавец Уолви Вест радостно кричал в радиорубку, сообщая всем, что «лот под номером шестнадцать только что продан ДАНИЭЛЮ ГРЕЙМОНТУ, широко известному кинопродюсеру», или называл любого, кто сделал покупку, повторяя множество раз имя этого человека, в основном чтобы доставить удовольствие счастливчику; последний порой приходил в такой восторг, что возвращался и покупал еще один лот.

Как до, так и после волнующих комментариев оркестрик из пяти человек начинал играть все подряд — от диксиленда до твиста и его преемника грамма: какофонии из глухих ударов, трескотни и почти мелодичного воя. Внизу, на Прибрежном бульваре, небо чертили дугообразные огни, сообщая каждому на мили вокруг о некоем завлекательном мероприятии в Лагуне.

В придачу ко всей суматохе Джим Парадиз и Адам Престон пригласили, как я смекнул, с полдюжины моделей из самого престижного женского салона-магазина в Голливуде «Александрия». Шестерка — в нее входила и высокая грудастая Ева Энджерс, — должным образом проинструктированная и облаченная в соответствующее обмундирование, была способна ответить на вопросы потенциальных покупателей. Поскольку их наряд состоял из туфель на высоких каблуках, чулок-сеточек, плотно облегающих шорт и в тон им — пушистых белых свитеров, то многие охотно подходили к ним с вопросами, а два нагловатых парня даже получили по затрещине.

Минуту назад Джим пошел добывать для нас еще порцию бурбона с содовой. Теперь он возвращался из бара, кивая налево и направо, размахивая руками и ослепляя людей своей улыбкой. Джим Парадиз был так наполнен энергией, мужскими гормонами и жизненными соками, что, казалось, он светится в темноте — высокий красивый мужчина, напоминающий пирата и одновременно — Аполлона. Многие с интересом наблюдали за ним и когда он шел обратно, и когда мы с Джимом стояли вместе. Возможно, люди глазели на нас, потому что мы оба приличные здоровяки, а может, их привлекал разительный контраст.

Во мне шесть футов два дюйма росту, и после трех выпитых порций виски с содовой — что я уже сделал — я вешу двести шесть фунтов, а Джим легче меня на двадцать фунтов и на дюйм выше. У меня коротко остриженные белые волосы и такие же белесые брови — взлетая вверх и резко загибаясь вниз, они торчат над моими серыми глазами; в то время как волосы Джима чернее угля, а сине-зеленые глаза близки к цвету морской волны.

Мы оба изрядно загорели — смуглый Джим почти почернел. Он был похож на высокого цивилизованного демона, сгоревшего дотла в пламени преисподней. И вообще в его чертах было что-то сатанинское: темные, смелые глаза, нос прямой и слегка заостренный, а рот женщины определили бы как «дерзкий», не говоря уже об улыбке типа «пошел к черту».

Он протянул мне виски, отпил глоток из своего бокала и бодро сказал:

— Шелл, черт возьми, похоже, все идет успешно. Что обычно делает парень с миллионом долларов?

— Ну, он его откладывает, — ответил я. — Что же еще? Он нахмурился.

— В кубышку, что ли?

— Ты же не станешь швыряться деньгами направо и налево?

— Не стану?

— Тратить деньги на вино, женщин, бега и другие подобные глупости? — Мою сдержанность можно понять: я не стригу купоны, я зарабатываю, часто с риском для жизни. — В конечном счете сэкономить миллион — это значит заработать миллион.

Джим решительно тряхнул головой.

— Что ж, мой рассудительный друг. Клянусь Богом, ты прав. Я его придержу.

— И будешь вести нормальную, уравновешенную жизнь.

— Уравновешенная жизнь, — задумчиво произнес он. — Пожалуй, я за это выпью. — Он сделал основательный глоток виски и уныло продолжил:

— За рассудительность, благочестие, целомудрие, безумие, одержимость…

Я не стал выслушивать до конца перечень всего того, за что он пил. Я вообще лишился слуха. Я смотрел на что-то, способное излечить даже от диплопии, а может, и косоглазия, — на женщину, что возникла на вершине лестницы, ведущей сюда из живописного дворика; это видение направлялось к нам с Джимом. На ней было одеяние от «Александрии». Очевидно, это одна из моделей, и явно из числа тех, кого я еще не видел. Но я должен был с ней встретиться, даже если бы мне пришлось босиком пройти по щелкающим зубами крокодилам.

— Джим, — взмолился я, — кто она? Друг называется… Почему ты мне не говорил? Кто…

Не обращая внимания на мой лепет, он грустно произнес:

— Итак, выпьем за целомудрие. Да, мы вновь введем «пояс целомудрия», узаконим кокаин…

— К черту твою болтовню! Ты что, пьян? Джим, черт бы тебя побрал, кто она?

При виде таких плавных изгибов плоти, что скрывать, рождаются грубые мысли, кровь ударяет в голову, внутри вспыхивает пожар. Ее рост примерно пять футов пять дюймов, обалденные пропорции 37–22–36, копна белых волос, хитрые ярко-красные губы, искрящиеся глаза — пик эволюции, и совсем не важно, с какого конца смотреть.

— Полагаю, ты имеешь в виду Лори, — очнулся наконец Джим.

— Лори? Ах…

У нее было лицо доброго и мудрого ангела плюс тело — венец совершенства женской чувственности, и такое сочетание превращало безразличные взгляды в слегка заинтересованные, а слегка заинтересованные — в пожирающие.

— Лори Ли, — продолжал бубнить Джим. — Думаю, ты обратил внимание на то, что она не мегера. Мне кажется, ты хочешь с ней познакомиться? — Не дожидаясь моего ответа, он позвал:

— Лори!

Она остановилась, повернула голову, улыбнулась и сделала шаг в нашу сторону.

— Сегодня грандиозный вечер, правда? Вблизи она была еще красивее. Она глянула на меня своими медовыми глазами, потом перевела взгляд на Джима, но ее мимолетно брошенный взор вошел в меня как нож в масло. Такое лицо способно заставить сердце замереть, а тело — побудить вегетарианца лопать мясные фрикадельки.

— Привет! — поздоровался я. — Привет! Как дела? Я рад…

— Я вас еще не познакомил, — перебил строгий блюститель этикета Джим. Он слегка поклонился и сказал:

— Лори, эту обезьяну зовут Шелдон Скотт. Шелл, Лори Ли. Он — частный детектив, и тебе следует держаться настороже…

— Что ты имеешь в виду, говоря «обезьяна»? — возмутился я. — Ты, эгоист проклятый!

— Привет, Шелдон, — поздоровалась Лори и улыбнулась. Голос был мягкий и теплый, а взгляд, которым она одарила меня, мог бы поджарить бутерброд.

— Хот-дог! — воскликнул я. — Я хотел сказать не то, что я имел в виду. Мой рассудок — ух! — зовите меня Шелл, пожалуйста. Никто не называет меня Шелдоном. Даже мои враги.

— Я могу поспорить, — сказала она непринужденно, — что ваши враги — типы жестокие.

— Как в воду глядела. — Джим снова встрял в разговор. — Посмотри, что случилось с его лицом. Сломанный нос, красивый шрам едва ли не через глаз, левое ухо укорочено не в салоне красоты — такие у него враги. А теперь, когда ты насмотрелась на результаты разрушительного действия дубинок, медных кастетов, пуль и ревнивых мужей, поверни свою прелестную головку.

Но Лори шагнула мне навстречу и, будто мы были сто лет знакомы, спросила:

— А что, у тебя действительно нет кусочка уха? — В ее голосе прозвучало наивное любопытство.

— Если это сделает тебя в какой-то степени счастливее, я готов оторвать оставшийся огрызок своего уха, как Гоген…

— Ван-Гог, — поправил Джим.

— Как тот чудак, — согласился я. Она стояла совсем близко и смотрела на меня, а я чувствовал на своей щеке ее теплое дыхание.

— Как это случилось? — спросила она, но вдруг опомнилась. — Извини, я суюсь не в свое дело, так ведь?

— Почему же, вполне в свое, — поддакнул я как можно дружелюбнее. — Любой вопрос, все, что угодно.

— Тогда как тебя угораздило?

— Да так… Один симпатичный стрелок выстрелил в меня и промахнулся, точнее, почти промахнулся. Он остриг мне верхушку уха.

Она весело засмеялась.

— Ох ты хитрец! Ты хуже, чем Джим!

Вообще-то я вовсе не хитрец, не гордец и тем более не хвастун, но она ведь могла подумать, что мое ухо застряло в каком-нибудь рабочем механизме на захолустной бензоколонке. Вся хохма состоит в том, что тот шизик, объяснил я, действительно остриг мне верхушку уха. Но это был последний трофей в его жизни.

И тут произошла странная вещь. По крайней мере, странным было то, что я заметил одного парня, когда думал и говорил о ружьях и о стрелках. Я специально повернул голову — если хотите знать, я сделал это ради того, чтобы Лори могла увидеть мое знаменитое ухо, — и насторожился: мне на глаза попалось знакомое лицо.

Это было худое лицо маленького, под мухой, парня; он возник как раз там, где прежде находилась Ева. Он стоял опершись на крышку буфета и разговаривал с Адамом Престоном, запихивая в рот маленький сандвич. Я не мог припомнить, когда это было, но знал, что видел его раньше.

И привыкшие к опасностям нервы просигналили: неприятности.

Глава 2

Так или иначе, вид этого парня не внушал доверия. Темно-синий костюм, дорогой, но радикально отличающийся от того, что считалось модным, — слегка расширенный в плечах и прилегающий в талии. Черные туфли с заостренными носками начищены до блеска. На голове черная шляпа с модными полями. Он повернулся и посмотрел в нашу сторону, и я увидел тонкие черты и холодные, как бы прицеливающиеся глаза. Неприятности; наверняка его появление сулит какие-то неприятности. Но я не мог понять какие, и потому это меня беспокоило.

Лори что-то говорила. Я повернулся к ней.

— Мне нужно бежать, — сказала она. — Если я буду продолжать валять дурака, босс меня уволит.

— Черта с два, — усомнился Джим.

Она повернулась, чтобы уйти, и тогда я сказал:

— Лори, раз ты освобождаешься в десять, может, мы смогли бы продолжить разговор? Я расскажу тебе о том лихом времечке, когда мафия укатала меня в цемент и швырнула в океан.

— Такое на самом деле приключилось с тобой?

— Нет, но это замечательная история.

— Ну…

Джим поддержал меня:

— Почему бы и нет? Может, мы соберемся вчетвером? — Похоже, Лори понравилась идея, а Джим продолжал:

— Может, в Голливуде? Ведь вы, девушки, все там обитаете.

Лори кивнула и уточнила, что живет в «Клейморе» — это всего в квартале от «Александрии».

— А там живут и другие девушки? — спросил Джим.

— Только Юдифь. Ох, и Ева тоже. Она начала работать в агентстве за день или два до того, как нас прислали сюда, и спросила, есть ли у меня на примете какое-нибудь хорошее местечко, где можно остановиться. Я рассказала ей о «Клейморе», и она тоже поселилась там. Остальные три девушки, — с улыбкой добавила она, — живут со своими мужьями.

Джим поморщился и сказал, что видел, как несколько минут назад Ева Энджерс вошла вслед за нами в модельный дом. Он исчез и вскоре вернулся в компании Евы. Похоже, он в чем-то пылко убеждал ее, а она, по всей видимости, оставалась непреклонной.

— Звучит замечательно, — говорила Ева, — но, увы, не могу. На самом деле. Мне нужно… — Она замолчала, задумалась на несколько секунд, потом сказала:

— Можно я отвечу вам окончательно через полчаса? Я должна кое-что сделать, ладно? Подождете?

Я подумал, что, вероятно, у нее на очереди еще двое или трое воздыхателей, которые назначили ей свидание. Предложили провести вечер в Лос-Анджелесе. Или уик-энд на Бермудских островах. Или мало ли что еще.

Лори, как я заметил, была пяти футов пяти дюймов ростом и удивительно сложена, но она казалась почти крохой рядом с Евой — высокой амазонкой пяти футов девяти дюймов, или что-то около того, крупной женщиной с нежными, плавными изгибами, красивыми длинными ногами и умопомрачительным пышным бюстом, который распирал пушистый свитер.

Лори — загорелая, живая, энергичная, в то время как кожа Евы — гладкая и бледная; двигалась она грациозно, осторожно, завлекающе. У Евы были бледно-зеленые глаза бирманской кошки, раскосые, опасные глаза восточного типа, а волосы — густые, слегка волнистые, черные и блестящие. Пышная челочка оттеняла белый лоб. Эта челка смотрелась нелепо, потому что в Еве уже не осталось ничего от маленькой девочки. Ее глаза и брови были густо накрашены, а оранжевая губная помада подчеркивала широкий хищный рот. Оранжево-розовый лак блестел на длинных ногтях. Если бы не черные волосы, эта женщина состояла бы из одних теплых пастельных тонов: и глаза, и рот, и ногти, и гладкая белая кожа…

Джим сказал Еве, что все прекрасно, умоляюще попросил сообщить нам о своем согласии как можно скорее, поскольку неопределенность его просто убивает. Она кивнула, улыбнулась и пошла крадучись. Мы смотрели, как двигаются длинные красивые ноги, над ними соблазнительно покачивались бедра — возбуждающее зрелище. Лори сказала, что присоединится к нам позже, и ушла следом за Евой; наблюдать за ней было еще приятней.

Я повернулся к Джиму.

— Что это за трепло болтает с Адамом? Он глянул и в недоумении покачал головой.

— Никогда раньше его не видел. А что?

— Просто любопытно. Я где-то с ним встречался. Джим продефилировал к бару за очередной порцией виски. Я подошел к буфету и нагрузил в картонную тарелку сандвичей, толстых кусков сыра, индейки и омаров.

Мне показалось, что маленький человечек лепечет что-то насчет «Бри», а потом он сказал:

— Тебе лучше изменить планы, приятель. Все дело в том, что это произойдет сегодня ночью.

Адам засмеялся. Казалось, разговор доставлял ему огромное удовольствие.

— Ты меня больно ударил по яйцам, дружище. Больше нечего обсуждать.

— Ну, ну, без дерзостей! Ты имеешь дело не со старушками из Пасадины. А для моих людей это очень важный вопрос.

— К черту твоих людей! — Голос Адама изменился, он утратил свое добродушие, сделался грубее и жестче. — И ты проваливай ко всем чертям. Им известны мои условия. Они могут согласиться или отклонить их.

Странный тип заговорил было вновь, потом заткнулся. Спустя несколько секунд кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся и увидел рядом с собой эту мразь.

Он воткнул в меня свой жесткий палец и спросил:

— Я тебя знаю, приятель?

— Надеюсь, что нет.

— Послушай. — Он снова бесцеремонно ткнул в меня пальцем.

— Я его сломаю, — любезно сказал я.

— А? Что сделаешь?

— Палец. Ткни в меня своим пальцем еще раз, и я оторву его.

Он не улыбнулся, но и не стал продолжать разговор, лишь добавил:

— В другой раз. В другой раз, приятель. — Потом повернулся и сказал Адаму:

— Значит, все, да?

— Все, — ответил Адам. Неприятный сморчок удалился.

— Что все это значит? — спросил я Адама.

Он пожал своими широкими, грузными плечами.

— Нет ни одной вещи, с которой я бы не сумел справиться. Успокойся, это не важно.

По его тону я понял, что тема разговора исчерпана, поэтому не стал ему докучать, взял тарелку с едой и последовал за неприятным типом.

Он направился к голубому «форду-галакси», припаркованному на улице перед пустой автостоянкой, уселся в машину и укатил. Я видел, как он свернул направо, на Прибрежный бульвар, и поехал в северном направлении. Может быть, ничего и не произойдет, но мои встревоженные нервы чувствовали себя неуютно.

Возвращаясь, я прошел в нескольких шагах от Евы. Она стояла перед одним из модельных домов и беседовала с потенциальным покупателем. Мужчины и женщины, парами и в одиночку, некоторые с визжащими детьми, входили и выходили из дома. Рядом с Евой застыл крупный круглолицый мужчина, чем-то смахивающий на безбородого Санта-Клауса, современного Санта-Клауса в коричневом габардине и с сигаретой в коротком мундштуке. Их силуэты вырисовывались на фоне ярко освещенной витрины, и Ева в профиль казалась почти неописуемой красавицей. Я помахал ей рукой, но она не заметила, и я, обогнув бассейн, подошел к Джиму.

Мы ели сандвичи из моей тарелки, а Адам присоединился к нам, чтобы выпить. Казалось, он забыл о недавней ссоре с мерзавцем и снова пришел в свое нормальное благодушное состояние, смеялся и был в приподнятом настроении.

Адам был почти одного роста со мной, несколько тяжелее, крупнокостный, с большими руками, массивной шеей и широкой грудью. Ему исполнился сорок один год, его темный «ежик» на висках покрыла седина, и у него были такие же зеленовато-синие глаза, как у Джима. А еще широкие скулы, квадратная голова и лицо, открытое и честное, как равнины Техаса, откуда он был родом. Он казался достаточно сильным, чтобы поднять взрослого быка.

Адам и Джим составляли хорошую команду. Джим, несмотря на склонность к светской жизни и красивым женщинам, был напористым малым, человеком, у которого все кипело в руках. Адам, еще более неутомимый донжуан, нежели Джим, был менее впечатлительным, более расслабленным, хотя и с очень изворотливым, творческим умом. «Человек, — говорил мне Джим, — с миллионом идей, и по крайней мере сто тысяч из них воплощаются в жизнь». Адам придумал карту с подсветкой, установил громкоговоритель, предложил пригласить девушек из «Александрии», а Джим заставил эти и другие идеи заработать, уладив большинство материальных проблем, договорился о необходимых ссудах — словом, взял на себя финансирование.

Они не только прекрасно сработались, между ними установилась душевная близость, хотя это и не слишком бросалось в глаза, — добродушная бесцеремонность, такая же, как между Джимом и мной. Адам взглянул на свои часы.

— Ты хочешь закрывать сегодняшнее мероприятие, Джим? — спросил он. — Или пусть это сделает Уэлли? У меня свидание.

— Конечно. — Джим усмехнулся. — Уэлли закончит. Адам сказал:

— Ты хитрец, Джеймс, — и помахал рукой. — Увидимся завтра. — Он кивнул мне:

— Рад, что ты смог выбраться сюда, Шелл, — и ушел.

Когда он исчез, Джим огляделся по сторонам. Толпа таяла.

— Эй, Шелл, похоже, у нас все прошло успешно. Если дела будут идти так же хорошо еще неделю или две… ну, будет здорово.

Я знал, что он хотел сказать. Я понятия не имел, сколько денег Адам вложил в этот проект, но мне было достоверно известно, что Джим вогнал в него все свои деньги до последнего цента, плюс огромные кредиты, и если Лагуна-Парадиз провалится, бедняга потонет вместе с ней. Хотя в данный момент, на шестой день операции, предприятие казалось явно выигрышным.

Джим устало потянулся, потом вдруг спохватился:

— Черт возьми, а что случилось с подружками? Если меня подвели…

— Ха! Как тебя можно подвести, если ты даже не удосужился назначить свидание?

Он сердито зыркнул на меня, потом его взгляд скользнул мимо, и лицо посветлело. Я правильно догадался: он увидел Еву и Лори. Девушки приближались к нам.

Поравнявшись с нами, они прочирикали:

— Почему бы и нет?.. Или вы передумали? Атмосфера резко изменилась. Если вам трудно понять, что я имею в виду, тогда попытайтесь сигануть из-под холодного душа в обжигающую ванну.

— Передумали? — оживился Джим. — Для этого сегодня ночь выдалась что надо!

— Для чего этого? — с легким сомнением спросила Лори.

— Ну, ax… ax… — захмыкал Джим.

— Я с вами, — сказала Ева и улыбнулась — вот, мол, я какая. Она положила руки на свои широкие бедра, отвела плечи назад, при этом ее свитер угрожающе натянулся, будто спаренные стволы нацелились на нас. Проклятие, даже случайному созерцателю это показалось бы очевидным фактом намеренной агрессии, и Джим, бесстыдно пяля глаза, оттолкнул меня в сторону, словно принимая весь заряд на себя.

— Готов… даже в ад с завязанными глазами! — выкрикнул он в экстазе.

На какой-то миг мне показалось, что сейчас он ринется вперед, как легкая кавалерия, и отчаянно бросится на пушки, но вместо этого он нервно описал дугу и сказал:

— В любом случае нам придется сегодня вечером вернуться в Лос-Анджелес. На Сансет-стрит у меня замечательный дом. Как насчет того, чтобы устроить там поздний ужин?

— Звучит заманчиво, — сказала Ева, а Лори поддакнула:

— Прекрасно.

Джим развивал план дальше:

— Потом, после того как мы перекусим, можно и повеселиться, ну, например, обсудить перипетии шахматного турнира, или почитать вслух Пруста, или сыграть в карты…

Ева улыбнулась.

— Карты. И ты живешь на Сансет-стрит. — Она метнула взгляд на Лори:

— Дорогуша, спорим, что они предложат сыграть в покер на раздевание?

Я ощутил, как меня обдало жаром, — вспыхнула кровь.

— Ого! — воскликнул я. — Лори, у меня будет фул!

— А у меня флешь-ройаль! — Она засмеялась.

— У нас все будет наоборот…

— Кто знает? — перебил Джим. — Кто выиграет, кто проиграет?

Я с удовольствием отметил про себя, что Лори беззаботно смеется, ее карие глаза широко распахнуты и сияют. Ева тоже сквозь смех воскликнула:

— Я поднимусь! На горку!

— Да! — завопил Джим. — Да! Если нам повезет!.. Теперь люди уже пялились на нас. Некоторые даже поторопились убраться подальше, а одна старая карга лет ста сорока пристально разглядывала нас, чмокая своими деснами.

— Ладно, ребятки, — сказал я, — мы уже подняли здесь достаточно шума. Думаю, осталось обсудить не много…

— А я могу поспорить, что много, — не согласилась со мной Ева. — Давайте попытаемся обдумать детали.

Горячий спор продолжался еще пару минут, пока мы не договорились встретиться позже. Обе девушки уехали: Ева укатила в своей белой «тиберд», а Лори в маленьком «эм-джи». Они предложили разъезжаться поодиночке и встретиться у Джима. Ева назвала полночь — время, когда ведьмы занимаются колдовством и справляют шабаш.

Когда девушки скрылись из виду, Джим поднял бокал с остатками выпивки и возбужденно произнес:

— За успех!

— Чтобы ты продал много лотов.

— И за это тоже. Ой, а как же Ева? Шесть дней я скакал вокруг нее, словно зайчишка возле капусты, но все мои старания можно было сравнить с попытками растопить ледник с помощью спичек. Она выглядит такой недоступной, ну, ты же сам видел. Поверь, до сегодняшнего вечера это был лед и холод.

— Наверняка ее что-то согрело.

— Настойчивость, положительное поведение, добрая волшебница, наконец. Кто знает?

— Старик, когда она заикнулась насчет игры в покер, я чуть было не проглотил сигарету. Мне кажется, она шутила, а?

Джим лукаво поднял бровь.

— Ты думаешь, она говорила серьезно?

— Не знаю, — сказал я. — Не знаю. Все может быть… Дело в том, что мне жгуче хотелось знать — шутка это была или нет. И я думал об этом. Всю дорогу до дома.

Глава 3

Чтобы попасть из Лагуны в Лос-Анджелес по Санта-Ана-Фривей, требуется всего лишь час времени, а я выехал почти в десять и в одиннадцать тридцать чудесного летнего вечера уже мчался на своем «кадиллаке» с откидным верхом по Сансет-стрит. Верх машины был опущен, приятный ветерок обдувал прохладой мое свежевымытое, свежевыбритое и надраенное кремом после бритья лицо.

Вырядился я шикарно — кремовато-бежевые шелковые слаксы, белый пиджак специального покроя, который не топорщился из-за прилаженного под полой кольта 38-го калибра, белая рубашка и яркий, павлиньей окраски галстук. Я чувствовал себя готовым преодолеть любое препятствие, уготованное мне в тот вечер. Хотя, честно говоря, я не ожидал, что мне понадобится оружие.

Джим жил на высокой стороне Форест-Нолл-Драйв в современном доме из восьми комнат. Особняк прилегал к склону пологого холма, и снизу его поддерживали толстые цементные колонны. Казалось, что он парит в воздухе, как огромное крыло, вознесенное над Сансет-стрит, и в ясную ночь вид мигающих внизу городских огней был великолепен. Дом располагался в уединенном месте, а удачный ландшафт и пышная растительность скрывали его от любопытных назойливых взглядов.

Я ехал по Сансет-Плаза-Драйв, свернул на Форест-Нолл и припарковался на Лорель, у основания длинного пролета деревянных ступенек, что вели к жилищу Джима. Выйдя из машины, я легко поднялся по ним. Далее тянулась покатая земляная тропинка, обрываясь перед уклоном, что и подходил к большому деревянному помосту у боковой двери, ведущей в гостиную. Не успел я подняться по тропинке, как мне почудилось какое-то движение слева.

Здешняя местность изобиловала кустарниками, папоротниками, лопухами, филодендронами и другой тропической экзотикой, включая порхающих райских птичек. Впереди, слева от меня, росли три сенегальские финиковые пальмы, и мне показалось, что шорох исходил именно оттуда.

— Джим? — позвал я. — Это ты?

Ответа не последовало, но что-то там передвигалось, я уже знал наверняка. И быстрее, быстрее. Прочь от меня. Прищурившись, я различил фигуру: припав к земле, человек бежал к узкой улице за домом Джима.

— Стой! — заорал я, и в тот же миг в доме зажегся свет. Я услышал голос Джима. Он открыл дверь, но сноп света упал на меня, а не на того убегавшего парня, и теперь я его почти не видел.

— Стой! — снова гаркнул я, а чудак припустил с такой скоростью, словно за ним гналась свора псов. Но я действительно преследовал его, хотя и недолго. Я прыгнул вперед и тут же поскользнулся на гладкой траве, мои ноги взлетели вверх, и я грохнулся. Пока я поднялся и снова рванул за ним, человек, я понял по звуку, успел забежать далеко вперед. Потом послышался резкий звук акселератора и хлопнула дверца машины. Я достиг улицы как раз в тот момент, когда мелькнули задние огни автомобиля и он скрылся из виду.

Я подошел к деревянному помосту, и Джим спросил тревожно:

— Что за чертовщина?

— Ты знаешь ровно столько же, сколько я. Успел заметить этого парня?

— Только мельком. Не знаешь, кто он? Мы не имели ни малейшего представления о любопытном, поэтому оставили догадки и вошли в дом. Через скрытые колонки пульсировала тихая музыка. От двери три устланные ковром ступеньки вели вниз, в гостиную, которая тянулась почти по всей ширине дома до стены из кедра. За ней размещалась спальня хозяина. С левой стороны поднимались две широкие изогнутые ступеньки, отделяя таким образом часть гостиной. Здесь стоял под углом к камину не совсем белый диван, с потолка свисала металлическая лампа, похоже персидская, низкий бар из темного дерева был завален всякой всячиной, четыре большие пестрые «гаремные» подушки небрежно разбросаны по полу.

— Небось от беготни у тебя пересохло в горле, — предположил Джим, — а у меня есть кое-что выпить, это поможет тебе перевести дух.

Я усмехнулся.

— Как называется твоя отрава?

— Это мой мартини особого рецепта — водка вместо вермута. Или ты предпочитаешь «Бластофф»?

— Вряд ли. Одно только название напоминает мне русского капрала.

— Ничего подобного. Берешь одну часть «кахлуа» и добавляешь четыре части керосина.

— И это можно пить?

— Конечно нет. Просто поджигаешь и смотришь, как оно горит. Но очевидно, ты не способен принять решение. Поэтому я налью тебе своего мартини в пивную кружку и тем пресеку все теоретические умствования.

Мы оседлали стулья возле камина, и я понял, что Джим действительно приготовил свой особенный мартини, плеснув яда в бутылки из-под шампанского и воткнув эти бутылки в серебряные ведерки для вина, наполненные кусочками льда. Шикарно, но вкус…

— Предположим, наши девочки не любят неразбавленный мартини с джином и водкой? — засомневался я.

— Тогда все достанется нам, — грустно произнес он. — Или я скажу им, что это очень дешевое шампанское, но игривое, а? За твое здоровье!

Мы выпили. Неплохо, подумал я. Хотя можно бы и получше. А если честно, мне оно показалось паршивым.

Я сделал добрый глоток и — бац, откуда что берется — вспомнил-таки лицо. Раньше я безуспешно напрягал память, стараясь докопаться, кто же тот парень, которого я видел рядом с Адамом Престоном. Такое случается: тебя гложет мысль, потом ты выбрасываешь ее из головы, забываешь, а она глядь — и возвращается в твое сознание как раз тогда, когда ее совсем не ждешь.

Прошло много лет с тех пор, как я видел те холодные глаза и острые черты, но сейчас словно пленка проявилась. Вспомнил я и его имя. Микки М. — так его звали в кругу нечистых на руку парней и негодяев. Несколько лет назад в Лос-Анджелесе орудовала шайка воров и пьяниц, занимавшаяся выколачиванием быстрых баксов из всего, что только было недозволено, — четверо или пятеро мерзавцев, которыми заправляла харя по имени Луи Грек. Двое из них — Микки М, и Энтони Сайни по прозвищу Муравей. Возможно, Микки с тех пор стал уважать закон, но известно, что большинство подонков, как и леопарды, не меняют своих шкур, и, похоже, среди знакомых Адама есть сомнительные типы. Я спросил Джима:

— Ты не в курсе, не якшался ли Адам когда-нибудь с темными личностями?

Джим испуганно глянул на меня.

— Черт возьми, что за вопрос? Почему ты спрашиваешь?

Я рассказал ему все, что мне было известно о Микки М., упомянул, что видел его с Адамом, и повторил обрывок их разговора, который слышал.

— Не знаю, что все это значит, — заметил я, — но этот сморчок много болтал. Пойми, Джим, я высказал лишь опасение, поскольку такая многомиллионная операция, как Лагуна-Парадиз, — хорошая приманка для того, чтобы теперешние мускулистые парни попробовали на ней свои зубы.

Какое-то время Джим сидел и хмуро молчал. Потом спросил:

— Он упоминал Бри? Этот сморчок?

— Да. Это все, что я слышал, одно только слово. Или имя. Тебе оно о чем-нибудь говорит? Лицо Джима разгладилось.

— Вероятно, он имел в виду Бри-Айленд.

— А что такое Бри-Айленд?

— Маленький остров, расположенный в пятидесяти милях от берега. Знаешь, Шелл, если проект Лагуны выгорит, остров будет следующим объектом в ряду подобных. Планируется разработка проектов в Баха, штат Калифорния, Монтеррей-Парадиз и, может, недалеко от Торрей-Пайнз. Есть, правда, один, который мне действительно хотелось бы осуществить, — Парадиз-Айленд. — Он уставился в одну точку и замолчал, обдумывая близкое будущее. — На Бри-Айленде будет выстроен большой отель, бассейны, пляжи, хижины, даже зал для гольфа; и там будет маленькая бухта, где можно спускать на воду прогулочные яхты.

— Ты владелец острова?

— Нет. Остров принадлежит Адаму. Когда он неожиданно появился в октябре, я хочу сказать, когда мы с ним познакомились, он только что его купил. У него тогда не было особых планов, но, когда мы начали вместе работать над проектом Лагуны, у нас возникла заманчивая идея благоустроить остров. — Он тревожно улыбнулся. — Если только проект Лагуны не лопнет, вот такие дела. Несколько раз я ездил с Адамом на остров и осматривал его, а в последние месяцы Адам вообще там днюет и ночует. Он сильно воодушевился, сколотил команду — они изучают остров, расчищают территорию, строят лачуги. В любом случае следующим шагом будет Парадиз-Айленд. Как ты находишь этот проект?

— Грандиозно. Для начала придержи хижину для меня. Но какое отношение имеет к вашим замыслам Микки М.?

— Может, он тут и ни при чем. За исключением того, что ты сказал, — вроде он упомянул Бри? Должно быть, он говорил о Бри-Айленде. — Джим нахмурился. — Интересная штука получается: в прошлое воскресенье, когда мы открыли Лагуну, вечером появился парень, который разговаривал с Адамом насчет острова, уговаривал его продать.

— Тоже тип вроде Микки М.? Джим хохотнул.

— Вряд ли. Такой безобидный старикан по имени Лоример. Гораций Лоример.

— А зачем мистеру Лоримеру понадобился остров?

— У него там фабрика, в северной части. Я так понял…

— Одну минуту. Фабрика — на острове? Какая, к черту, фабрика, что там производят?

— Какой-то завод по переработке пищевых продуктов. «Хэндифуд инкорпорейшн», мне кажется, так он называется.

— Переработка продуктов… на острове, да? Бред какой-то. Черт, каким же образом они транспортируют продукцию? Кстати, а рабочие тоже живут на острове или как?

— У Лоримера имеется яхта, приспособленная для доставки грузов в порты, расположенные вдоль побережья, и мне кажется, большинство рабочих живут на острове целую неделю, а в случае необходимости переправляются на берег и обратно в лодке компании. Не могу точно сказать, чем они там занимаются, я никогда не видел фабрику. Но Адам побывал там несколько раз и может рассказать о ней подробнее, если тебе интересно.

— Хотелось бы. Ты говоришь, в прошлое воскресенье Лоример беседовал с тобой и с Адамом насчет острова?

— Не со мной, только с Адамом. Они уединились в модельном доме, и я слышал лишь часть разговора, перед тем как вошел туда. — Он прищурился. — Они заткнулись, как только увидели меня. Теперь, когда я думаю об этом, их поведение кажется мне странным. При случае я заикнулся об этом в разговоре с Адамом, и он объяснил, что, когда покупал остров, в договоре предусматривалась сдача в аренду Лоримеру или его корпорации северной части, той самой, где расположено их предприятие. Почему-то сейчас Лоример заинтересован выкупить остальную часть и завладеть всем островом. Видишь ли, между мной и Адамом существует лишь джентльменский словесный договор, ничто не зафиксировано документально, и, как бы там ни было, остров принадлежит ему — он волен делать с ним все, что захочет. Хозяин барин. Он убеждал меня, что уступать не намерен даже за крупную сумму, пока у нас имеются планы развивать его южную часть.

Я отхлебнул еще мартини, или что там было в бокале, и серьезно обеспокоился, не растворится ли в этом пойле мой язык.

— Интересно было бы все-таки узнать, какое отношение это имеет, и имеет ли вообще, к Микки М. Джим перебил меня:

— К черту Микки М. У меня нет никакого настроения перемалывать ерунду, приятель. Сегодня ночью я настроен на…

Он замолчал, подыскивая подходящую фразу. И, заполняя паузу, на помощь пришел звонок — он мелодично прозвучал три раза: динь-динь-дон. Я взглянул на свои часы. Без десяти двенадцать. Кому-то из девчонок здорово не терпелось. Сердце радостно екнуло.

Джим взвизгнул:

— Я открою!

— Может, это ко мне?..

— Жди! — хмыкнул он, рванулся к двери и распахнул ее. — Дорогая! Ты пришла! Ты вернулась! — Он лепетал какой-то вздор насчет того, что виноват, ужасно раскаивается, и вдруг запнулся. — В чем дело? Ты можешь войти, дорогая.

Секунды тянулись довольно долго, я терзался в догадках, кто к нам явился. Наконец в комнату вплыла Ева. Виляя бедрами, она прошествовала мимо Джима, заметила меня, махнула рукой, потом нацелила большой палец на хозяина и похлопала себя по голове. Я кивнул в ответ и тоже похлопал себя по голове — надо же уметь держаться в высшем обществе. Джим сопроводил Еву к бару, снял с ее плеч легкое оранжевое пальто, шажками отступил назад и окинул ее взглядом, полным восхищения. От избытка чувств он даже присвистнул.

Понятно почему. Есть ткань, которая называется джерси, из нее иногда шьют женскую одежду, и джерси обтягивает тело так плотно, что вас можно принять за нудиста. А Ева сейчас была одета именно в такую кожу. Простое платье ярко-оранжевого цвета с глубоким вырезом, настолько глубоким, что я невольно недоумевал: или оно уже спадает, или Ева задумала его снять немедленно.

Джим торжественно изрек:

— Леди, мне придется промыть глаза мылом, они ослеплены. Вы выглядите сказочно!

Снисходительно улыбаясь, Ева намеренно дотронулась до своих блестящих, прекрасно уложенных черных волос и поблагодарила. Затем спросила, глядя на бутылки с отравой:

— Что это? Шампанское?

— Ну… не совсем, — замялся Джим. — Хочешь попробовать?

Она посмотрела на Джима, улыбнулась, быстро окинула взглядом меня, снова перевела зеленые глаза на обалдевшего воздыхателя.

— Хочу, — согласилась она. И все. Одно слово. Практически книга. Джим плеснул содержимое бутылки в бокал для шампанского, Ева сделала изящный глоток и… неизящно скривилась.

— Что за чертовщина? — пролепетала она и лишь потом:

— Ух!

— Хорошо, да? — спросил Джим улыбаясь.

— Ох, изумительно. — Она, как актриса, выдержала паузу. — Это соляная кислота, я угадала?

— Если хочешь, я могу приготовить что-нибудь другое.

— Ничего, сойдет. Во всяком случае, мне все равно. Что-нибудь другое может оказаться похуже на вкус.

Мы все выпили, дружно выдохнули «Ах», поболтали немного о том, что мы пьем, потом послышалось: динь-динь-йон.

— Теперь открою я.

Я рванулся, как на стометровке, и открыл дверь. Пришла Лори. Все, что творилось с моей нервной системой в первый раз, когда я увидел ее, пошло по второму кругу, но с усилением. На ней было черное платье с клинообразным вырезом, а тонкая полоска на шее под названием «хомут» грациозно подпирала ее головку. Хомут, я думаю, не имеет свойства лишать дара речи, и все же я молча смотрел на нее. Сердце, заметьте, тоже притаилось, замерло.

Наконец она прервала затянувшееся молчание:

— О, проклятье! Ты не помнишь меня! Это вывело меня из оцепенения.

— Как не помню? — запротестовал я. — Ты… ах, ух… Ты — Люси, нет, Анна… Арли? Кэтти? Рейчел? Джой? — По-моему, я свихнулся. — Френси? Френк? Билл?

— Вот я кто! — Она театрально поклонилась и прошла мимо меня, а я отступил в сторону, ломая голову над ее именем.

Вскоре мы вчетвером сидели возле бара, и Лори, успев справиться о том, во что предстоит вонзить свои зубки, отхлебнула коктейль и сказала:

— Замечательно! Замечательно, не правда ли? — При этом она ужасно морщилась и яростно мотала головой, как норовистая лошадка.

— Крепкое да? — спросил я. — Бодрит, да? Она уставилась на меня, а ее глаза медленно сошлись к переносице.

— Однажды меня укусила джиновая змея, — сообщила она, — с ядовитыми вермутовыми зубами. Очень похоже.

— Никакого вермута, — подпрыгнул возмущенный Джим.

— Джим, не перейти ли нам на «Бластофф»?

— Нет, Шелл, только не это, у меня есть кое-что позанятнее. Девочки, как вы относитесь к водке из горячих стаканов? Когда втягиваешь носом пар?

— Вариант газовой камеры, — предположил я.

— Я попробую нюхнуть, — согласилась Лори, а Ева налегла на свой «джинтини», или как там его, опередив подругу. Джим щедро наполнил ее бокал снова.

Итак, каждый из нас одолел по три бокала адской смеси, и когда Джим поинтересовался: «Мы будем есть?», Лори воскликнула: «Почему бы и нет?», а Ева сказала: «Ах, сначала плесни мне чего-нибудь для аппетита», а я пробурчал: «Пьем, пока не лопнут горячие стаканы».

Джим скомандовал:

— Все, расслабляемся. — Я с шумом пропустил сквозь губы воздух, Ева зевнула во весь рот, Лори тихонько соскользнула на пол, а Джим продолжал как ни в чем не бывало:

— Потому что я собираюсь приготовить ужин. И, детки, знайте: вас ожидает огненный ужин. Это возбуждающе действует, правда?

— Иди и готовь ужин, — приказала Ева.

— Едим из картонных тарелок, — добавила Лори. — Чистота посуды — за мной.

Джим метнулся куда-то, где его не было видно, потом позвал меня на помощь. Через несколько минут мы все удобно разместились на полу, на гаремных подушках, и Джим принялся за работу.

Несмотря на бестолковую возню, ночной ужин удался на славу. Джим забросил все, что нашлось на столе — вернее, на полу, — в электрическую кастрюлю, и блюдо получилось восхитительным, к тому же, шутливо священнодействуя, он продемонстрировал нам настоящее шоу.

Мы начали с разогретого сливочного сыра, макая в него кусочки засохшего черного хлеба, потом ели пряный суп и еще одно блюдо, в котором большие сочные кусочки филе-миньон шипели, шкварились и скручивались с божественным набором приправ. Наконец Джим брызнул в бокальчики для бренди несколько капель коньяка «Реми Мартин», взболтал, чтобы жидкость покрыла внутренние стенки, поджег и подождал, пока голубые языки пламени прогреют стекло, а потом налил каждому солидную порцию бренди. После огненного ужина в желудке и теплого ликера было бы странно, если бы нас постепенно не окружила аура греховной сладости. Или сладкого греха.

Как ни называй, это было здорово.

Выслушав восторженные комплименты в адрес своих кулинарных способностей, Джим объявил:

— А сейчас, друзья, фильмы.

Каждый волосок у меня на голове, от шеи до ушей, ощетинился, почуяв неладное. Я поплелся вслед за Джимом в чулан, откуда он извлек шестнадцатимиллиметровый проектор и экран, и спросил, чувствуя все большую тревогу:

— Джим, что ты задумал?

Он только улыбнулся и сказал, что экран покажет.

Что за чертовщину он собирается нам показывать?

— Джим, какое кино?

— Увидишь, — буркнул он.

Я знал, что Джим превосходный фотограф: фото— и киносъемка были одними из многочисленных и любимых занятий моего друга. Может, он собирался показать нам домашний фильм о своем путешествии на Гавайи? Только он никогда не был на Гавайях. Я уверен в этом. И больше всего меня смущало присутствие девушек. Мне казалось, что, когда на экране замелькают первые кадры, обязательно появится какой-нибудь ссутулившийся усатый тип и будет вертеться и подглядывать в окно за красоткой, которая делает что-то ужасное.

Еле волоча ноги, я вошел вместе с остальными в гостиную. Захватив с собой подушки, мы разместились на полу. Джим погасил свет, включил проектор и объявил:

— Этот фильм снимал я сам.

— И ты рискнешь нам его прокрутить?

— Будь уверен, он покажется тебе интересным.

— Что ж, — вздохнул я, — посмотрим. Я повернулся и уставился на экран широко раскрытыми, полными тревоги глазами.

Глава 4

Поначалу я не мог врубиться и толком понять, что там происходит на экране, но почти сразу мое беспокойство спало, уступив место недоумению — это было совсем не то, что я предполагал.

Джим принялся читать нам популярную лекцию, и картинки на экране постепенно наполнились смыслом, меня — я думаю, что и всех нас, — фильм по-настоящему увлек.

— То, что вы видите, — говорил Джим, — замедленная съемка. Я установил трипод и кинокамеру на помосте, направив ее на Сансет-стрит, что под нами, выдержка съемки — пятнадцать секунд, кадр…

Он продолжал объяснять, что обычный фильм снимается и демонстрируется со скоростью шестнадцать кадров в секунду, поэтому в точности воспроизводится попавшая в объектив реальность. В эксперименте Джима за минуту с помощью таймера снимается только четыре кадра, зато смонтированный фильм камера покажет с обычной скоростью — шестнадцать кадров в секунду. Таким образом, чтобы получить по методике Джима 960 кадров, потребовалось бы четыре часа, но он прогоняет их через проектор за одну минуту. Иными словами, четыре часа времени сжимаются в одну минуту просмотра.

Просто сидеть и вникать в арифметику Джима было не очень интересно, но само изображение на экране очаровывало, более того, с каждой минутой оно становилось все более захватывающим.

Те предметы, что оставались неподвижными более пятнадцати секунд, естественно, переходили в другой кадр, поэтому деревья, дома, припаркованные машины были узнаваемы. Но движущиеся машины виделись лишь точками или расплывшимися пятнышками; маленькие люди казались куклами и сновали туда-сюда, словно прыгающие мухи. Джим установил на своей камере конусные линзы, поэтому мы видели не только землю, но и небо. И, наверное, самым непонятным и интересным из всего был вид ожившего, кипящего неба и ощущение, которое оно производило благодаря непривычному ускорению времени. Была ночь, и вдруг наступил день, по голубому небу стремительно проносились легкие облака и столь же быстро испарялись, сбивались в огромную клубящуюся массу, потом таяли и исчезали. Свет струился мягче, и вновь наступала ночь.

Сама Сансет-стрит попала на экран, а другие улицы казались тонкими артериями с прожилками света с обеих сторон, уличные светофоры мерцали тусклыми красными и зелеными огоньками, изредка между ними мелькала желтая вспышка. Солнце успело три раза взойти и сесть, пока мы смотрели ленту, по экрану проплыла диковинная луна, а на темном небе появлялись непривычные глазу звезды.

Фильм подошел к концу, и Джим включил свет.

— Чудесно и восхитительно! — радовалась Лори. — И знаете, если бы нас заранее предупредили, что мы увидим на экране, скорее всего было бы не так интересно.

— Поэтому я и не предупредил вас, — сказал Джим. Он взглянул на меня, самодовольно улыбнулся, прекрасно зная, что может убить меня наповал, и добавил:

— А сейчас кино о том, как я нарушал закон, занимаясь контрабандой в Тихуане.

— Нет! — завопил я. — Упеку в каталажку! Подруги рассмеялись, а Джим признался, что пошутил. Мы вернулись к бару и устроились на полу. На этот раз, слава Богу, выпивка была нормальная — мы с Джимом пили бурбон с содовой, а Лори я Ева — бренди «Александр».

И все-таки меня что-то беспокоило. То ли в фильме, который мы только что посмотрели… или, может, это чувство возникло у меня раньше, когда я разговаривал с Джимом о Лагуна-Парадиз, Бри-Айленде и Адаме. Я догадывался, что Джим чего-то недоговаривал, не рассказал мне всего. Какова бы ни была причина, беспокойство продолжало терзать меня. Постепенно оживленный разговор заглушил тревогу. Мы пили, болтали — словом, расслаблялись.

Сам не знаю, как это случилось.

Помню только, что на одном из стереодисков Джима зазвучала старенькая «Стрип-полька», вызвавшая оживленные комментарии, и вдруг в руках Джима оказалась колода карт, и он, как опытный карточный зазывала, начал их тасовать. Довольно странно, что Ева, накануне недвусмысленно намекнувшая, что не прочь сыграть в покер, теперь притихла и вела себя более сдержанно, нежели Лори, не поддавалась настойчивым уговорам Джима и, должен признаться, моим пылким упрашиваниям. Однако стоило Лори обронить одну только банальную фразу, которую так часто можно услышать в первые дни занятий в средней школе: «Я буду, если будешь ты», — как Ева тяжело вздохнула и якобы через силу сказала:

— Сдаюсь. Сдаюсь. Ладно, начинай.

Джим сдал карты.

По его правилам игры, предварительных ставок не было, выигравший освобождался от штрафа, в то время как три игрока должны были расстаться с какой-нибудь вещью. В покере это называется «подсластить ставки». Удача улыбнулась Лори, и она выиграла первые три партии.

Мы с Джимом уже проиграли свои туфли и пиджаки, но опасность нам еще не грозила, поскольку мы схитрили и начали играть, имея на себе, вполне понятно, больше одежды, нежели партнерши. Наше преимущество стало очевидным после третьей партии, когда Ева проиграла свои туфли, а чулок на ней не оказалось. Поэтому…

— О Господи! — воскликнула она, глядя на Лори. — Ты ничего еще не проиграла, да?

— Представь, — хихикнула Лори. Она посмотрела на меня, ее карие глаза искрились. — Пока ни одной вещи.

— Ба-а! — Я не сумел скрыть голодного разочарования.

— Ева, не тяни резину, — подгонял Джим, напуская на себя строгость.

— Пощадите, — взмолилась она.

Неловкое молчание продлилось секунд пять. Потом она придвинулась к Лори и что-то прошептала ей на ухо. Интересно, что? Наконец Ева повернулась спиной к Лори, которая ловко справилась с каким-то крючком, и начала расстегивать длинную «молнию». Все ниже, ниже, ниже… Мы замерли.

Не было слышно никаких звуков, кроме скрипа сползающей вниз «молнии». Ничего больше.

Ева встала, подняла руки, будто сдаваясь на милость победителей, и оранжевое платье медленно начало сползать по ее рукам, по груди, по бедрам… наконец оно свалилось на пол ярким: беззащитным комочком.

Она переступила через платье, и возникла долгая пауза — но я не назвал бы молчание неловким. Теперь это была пульсирующая, наполненная электрическим зарядом тишина, ее треск был почти слышимым. Ева в наряде от «Александрии» в Лагуна-Парадиз являла сногсшибательное зрелище, но сейчас, в узком бледно-розовом бюстгальтере и крохотном бикини, шикарные просторы ее белой плоти были просто восхитительны. Ее вызывающую наготу прикрывал всего лишь розовый клочок на бедрах и еще одна розовая полоска, едва удерживавшая пышные кремовато-белые холмы, трепетно вздымавшиеся над розовой тканью.

Ева села, поджав под себя длинные ноги, ее белое тело трепетало. Потом она наклонилась к Лори и, мягко положив руку на ее бедро, посоветовала:

— Дорогая, тебе лучше тоже проиграть, и поскорее. И она соблазнительно улыбнулась. Разумеется, она улыбалась Лори, но все-таки улыбалась'. А ведь могла взвизгнуть и завопить: «Я не могу продолжать!» — и тогда мы с Джимом бросились бы с палубы головой вниз от разочарования.

После момента тишины, вернее, момента голой правды, когда наэлектризованный воздух неслышно щелкал, трещал и взрывался, мы продолжили игру.

— Дай мне колоду, — сказал я.

— Сдавай! — согласился Джим.

Я тасовал карты, заговорщически поглядывая на Лори.

— Проиграй! — просил я.

Она склонила набок свою белокурую головку, лукаво посмотрела на меня, показала язык и весело пообещала:

— Я постараюсь!

— Играем по пять карт, — объявил я и сдал карту «рубашкой» вниз, а следующую открыл. С первой картой ко мне пришел король, со второй — дама. Следующей картой была дама, четвертой — двойка, и вновь король. Две пары. У Джима — несчастная пара семерок, у Евы намечался стрит, а у Лори четыре червы. И тогда мы открыли пятую карту. У Лори трефовая масть — значит, пролетела.

— Ага! — обрадовался я.

Джим остался с парой семерок. А пятая карта Евы дополнила ее стрит.

Ну что ж, я проиграл носок. Лори рассталась с туфлей. Один шаг в нужном направлении сделан.

Следующую партию Ева опять выиграла. Еще один носок — и я уже сверкаю голыми пятками. А Лори отдала вторую туфлю. Я успел заметить, что Лори также не носила чулок.

Снова сдавала Ева. Она тщательно стасовала колоду, раздала по пять карт и предложила тянуть. Мы вытаскивали карты из колоды. Это была моя самая удачная партия за ночь — три короля.

— О разбойники, — причитала Ева.

— Ox, ox, — сокрушалась Лори.

— Открываем карты, — скомандовал Джим. Я открыл три своих короля. Ни у одной из девушек не было даже пары. Я выиграл.

Расстегивая рубашку, Джим сокрушенно пожаловался:

— Когда же я, наконец, начну выигрывать? Лори сказала:

— Я бы тоже хотела — в любом случае вы скоро узнаете, почему я жду хорошую карту. Я… на мне нет бюстгальтера.

Я чуть не мяукнул от восторга.

Ева почему-то уставилась в потолок, потом обратилась к Лори:

— Я помогу тебе застегнуть «молнию», дорогая.

— Ты хотела сказать, расстегнуть, — поспешно поправил я.

Лори посмотрела на меня удивленно, ее глаза цвета меда расширились и засветились. Она повернулась боком, и Ева справилась с крючком, а «молния», расстегиваясь, буквально зашипела. Потом она повернулась спиной к Лори и сказала:

— Теперь твоя очередь, милашка.

Лори расстегнула хитромудрые маленькие крючки. Как только дело было сделано и последний крючок освободился, розовый клочок немного сполз вниз. Совсем немного. Она вернулась к своей подушке, посмотрела на нас с вызовом, наклонила голову и стянула «хомут», взъерошив волосы.

Ева чуть повела своими белыми плечами, и розовый лифчик под собственным весом полетел вниз и упал ей на колени. Ее груди подрожали и замерли. Подняв лифчик, она небрежно отшвырнула его в сторону, — но теперь я уже наблюдал только за Лори.

Она смотрела прямо на меня, ее глаза слегка сузились, и Лори первая лизнула языком нижнюю губку. Потом прогнула спину, отчего ее упругие груди выпятились, и легко сбросила черное платье. И тут зазвонил телефон.

Лори подпрыгнула, но это не шло ни в какое сравнение с моим диким антраша. Если бы его можно было замерить, уверен, мы бы имели новый рекорд по прыжкам в высоту из положения «стоя». Думаю, я подскочил вверх не менее чем на два фута.

— Что за черт! — возмутился Джим.

— Ничего, — быстро ответил я. — Спокойно. Может, это чей-то будильник.

Проклятый телефон заверещал снова.

Лори как замерла, так и осталась на месте, ее платье сползло на несколько дюймов, обнажив два бурно вздымающихся от волнения белых холма…

А телефон настойчиво трезвонил, трезвонил снова и снова.

— Проклятье! — выругался Джим. — Сидите тихо. — Он встал и нервно снял трубку. — Да, алло?

Телефон находился рядом с нами, на подставке возле стены, и я видел Джима. Он молча слушал. Лори кокетливо спросила:

— Признайся, звонок спас тебя?

Увы, что-то уже безнадежно испортило вечер. Она быстро натянула на себя платье, а Ева нацепила полоску бюстгальтера.

Потом я увидел, как стремительно меняется лицо Джима. Он бледнел на глазах. До синевы. Его нижняя челюсть отвисла, и он машинально придержал ее рукой. Что-то пробормотав в телефон, он повесил трубку и так и остался стоять, окаменевший.

— Джим, — позвал я. — Что случилось? В чем дело?

— Адам мертв. — Его лицо исказилось, похоже, он был в шоке. — Да, Адам мертв. Застрелен. Убит.

Глава 5

Я припарковал «кадиллак» перед домом Адама Престона. Две полицейские машины прибыли раньше нас и стояли у обочины. Джим приехал со мной. По дороге он почти не разговаривал.

Я пытался успокоить его:

— Это скверно, Джим, я знаю. Но соберись с духом. Когда мы прибудем на место… — Я задумался. — Почему полицейские позвонили тебе? Это имеет какое-то отношение к Лагуне?

— Нет, — перебил меня Джим. — Я… — Он замолчал, тяжело сглотнул. — Видишь ли, Шелл, его настоящее имя не Адам. Его звали Аарон. — Он посмотрел мне прямо в лицо. — Аарон Парадиз. Он — мой брат.

Джим вышел из машины, прежде чем я успел прийти в себя и сказать что-нибудь. Мы молча направились к входной двери. Полицейский в форме ждал нас, и мы вошли в дом.

Лейтенант в штатском по имени Уэсли Симпсон находился в гостиной и что-то торопливо записывал в свой блокнот. Он повернул голову и кивнул мне.

— Я присоединюсь к тебе через минуту, Шелл. Джим стоял рядом со мной, его руки безвольно повисли, лицо напоминало трагическую маску. Я положил руку ему на плечо.

— Джим…

Он покачал головой.

— Потом, Шелл.

Симпсон громко захлопнул свой блокнот и подошел к нам. Поздоровался, взглянул на Джима.

— Вы — мистер Парадиз?

Они быстро переговорили, потом другой офицер провел Джима через дверь в дальний конец комнаты. Очевидно, полиция знала, что Джим — брат убитого. Следовательно, им было также известно, что Адама звали Аарон Парадиз. Интересно, не по этой ли причине Джим поторопился рассказать мне о брате?

Симпсон остался в гостиной. Это был крепкий мужчина тридцати восьми лет, всегда аккуратно одетый. Сейчас его глаза слегка налились кровью, а веки отяжелели — видимо, от недостатка сна. Было далеко за полночь, а в такое время полицейский участок Голливуда уже закрыт, люди сменились с дежурства, поэтому первыми сюда прибыли сотрудники центрального управления полиции; но они, как положено, поставили в известность коллег из отдела убийств Голливуда, вот почему тут оказался Симпсон.

— Ты выглядишь измученным, Уэс, — посочувствовал я ему.

— Я как раз стягивал штаны, когда поступил звонок, — пожаловался он. — Так хотелось спать, что впопыхах я чуть не забыл натянуть их снова. У меня была тяжелая неделя.

— Какова ситуация?

— Труп все еще здесь, в спальне. Мы уже заканчиваем.

— Его застрелили, верно?

— У тебя есть сигарета?.. Левая сторона, контактная рана, смерть наступила мгновенно — должно быть, он крепко спал. Он лежал голый в постели. Похоже, у него был… ну, накануне была вечеринка. Подружка исчезла, а он так и не проснулся. Мы считаем, что убийца ждал, когда Парадиз останется один и крепко уснет после… э-э… бурного приема гостей, потом вошел и застрелил его.

— Вошел? Есть какие-нибудь следы, указывающие на то, пришлось ли убийце применить силу, чтобы попасть в комнату?

— Нет, здесь простой замок. Профессионал запросто мог войти. Во всяком случае, Парадиз ему не открывал. Усек?

Я кивнул.

— Он не мог подойти и открыть кому-то двери, будучи голым, а потом вернуться в постель. Значит, его застрелили в кровати, и сделал это тот, кто подобрал отмычку. Или у него был ключ… У тебя есть сигарета?

— Откуда вам стало известно, что его зовут Парадиз, Уэс? Он называл себя Адамом Престоном.

— А поначалу мы и не знали. Первым на место происшествия прибыл старик Роузи из отдела убийств. Он узнал мертвеца, поскольку сталкивался с ним, когда работал в отделе по борьбе с жульничеством. Тогда он, правда, шустрил под другим именем. Роузи навел справки и получил информацию об Аароне. И адрес брата.

Я не успевал следить за поворотом событий, просто не готов был к ним.

— Почему наводили справки? Разве на него нет официальных документов?

— Кое-что есть, Шелл. Он отбывал срок в Сан-Квентине в период с пятьдесят девятого по шестидесятый год. В январе пятьдесят девятого попал в тюрьму.

— Вот как? И за что его осудили?

— Воровство, хищение в особо крупных размерах. Распродавались фальшивые нефтяные месторождения, нефть присутствовала лишь в чернилах, которыми писались договоры. Он также продавал золотоносные рудники, в которых не было золота, подводное имущество и один недействующий урановый рудник на Аляске.

— Жулик, — угрюмо произнес я. — Жулик большого калибра.

— Включая поддельные, фальшивые документы — словом, почти весь набор. — Он замолчал, потом спросил:

— Ты почему хмурый?

— Да так.

Я думал о том кутеже в Лагуна-Парадиз… система радиосвязи и джаз, большая карта, сладкие девочки, суматоха… бегущие огни и море выпивки — короче, вакханалия. Я был уверен, что Джим не стал бы связываться с тем, что добыто нечестным путем. Ничего не скажешь, собственность расположена на самом выгодном участке побережья, а если продать ее за приличную сумму, то денег с лихвой хватит, чтобы развивать проект дальше. А крупная сумма — солидная база и приманка для любого жулика, привыкшего к легкой добыче.

Я вспомнил, как Джим рассказывал, что большая часть идей, связанных с проектом, принадлежит Адаму — точнее, Аарону. Но я пока отмахнулся от вопросов, на которые не знал ответа, и спросил Уэсли:

— Почему ты решил, что он принимал гостей?

— Похоже, у него здесь побывала девица. Бокалы для напитков, на одном остался след губной помады, на подушке обнаружены светлые волосы. И еще одно — постарайся понять, Шелл.

— Постараюсь.

— Он был очень аккуратным. Вся одежда на «плечиках», в туфлях — распорки для обуви, все, даже носки, аккуратно сложено в ящичках. А тут он в кровати — голый, как я уже сказал, — а одежда свалена в кучу на стуле или валяется где попало, одна брючина вывернута наизнанку и так далее. Беспорядок, никак не свойственный такому аккуратисту, как он.

— О'кей, я понял. Его волновали не распорки для обуви и «плечики», а скорее другие плечики…

— У тебя есть сигареты?

Я не слышал, меня жгло нетерпение узнать побольше.

— А что девица? Кто-нибудь ее видел?

— Все, что нам о ней пока известно, — цвет волос, должно быть, яркая блондинка. Судя по тому, что нашли на подушке. — Он состроил кислую мину. — Если только они не остались с предыдущей ночи.

— Может быть, и весь кутеж происходил черт-те когда?

— Не похоже, во всяком случае, все остальное случилось сегодня.

Он был прав. К тому же я вспомнил, как Аарон просил Джима закрыть действо в Лагуне, объяснив, что у него свидание. Я спросил Уэса:

— В котором часу произошло убийство?

— Сразу после полуночи. — Он заглянул в свой блокнот, пролистал несколько страниц. — Звонок поступил в двенадцать десять. Мужской голос сообщил, что слышал выстрел, и назвал адрес.

— Как он мог столь точно определить, откуда стреляли?

— Утверждал, что сосед. Он не был уверен насчет адреса, но ему показалось, что стреляли здесь или в соседнем доме. Офицеры в патрульной машине, принявшие сообщение, проверили оба дома и обнаружили жертву здесь. Он был еще теплый, кровь не успела свернуться.

— Как зовут мужчину, что позвонил? Уэс демонстративно захлопнул блокнот.

— Он не назвал своего имени. Старая песня — еще один добрый гражданин, который не хочет лишних хлопот.

— Похоже на то, — согласился я и угостил его наконец сигаретой.

Вернулся Джим. Он плюхнулся в кресло и закрыл лицо руками. Уэс поинтересовался, не хочу ли я взглянуть на сцену убийства. Мы вошли в спальню в тот момент, когда фотограф заканчивал съемку. Все было в точности так, как описывал Уэс. Ничего нового, кроме отвратительного зрелища насильственной смерти. Аарон лежал в кровати на спине, его крупное сильное тело еще не прикрыли, голова запрокинута. Одежда, о которой говорил Уэс, теперь была аккуратно сложена на стуле — очевидно, полицейские уже проверили карманы и все, что положено. На деревянной спинке кровати стояли два высоких бокала.

— Пили бренди с содовой, — заметил Уэс. — Хотя это ни о чем не говорит. На стаканах никаких отпечатков, если не считать мало что рассказывающего следа губной помады. Стаканы тщательно протерли, и дверную ручку тоже, с наружной и внутренней стороны. Здесь нет никаких следов, кроме отпечатков жертвы.

Я с двойственным чувством глянул на покойного Аарона Парадиза, в последнее время ставшего известным под именем Адама Престона. Смертельная пуля вошла точно как по ниточке и разорвала сердце, но, должно быть, сердце успело спазматически сжаться, прежде чем остановилось. Потому что на белой простыне растеклось большое красное пятно, удивительно большое пятно, словно рана фотанировала. Я сказал Уэсу, что буду поддерживать с ним связь, поблагодарил за информацию и вышел.

* * *

Мы с Джимом сидели в моей машине, припаркованной перед домом его брата. Полиция уехала. Джим все еще пребывал в полуобморочном состоянии, но теперь ему стало лучше, он мог себя контролировать. Он попросил меня сделать все, что в моих силах, попытаться найти убийцу Аарона и выяснить, почему он это сделал. Настаивал, понятно, на том, чтобы все было оформлено должным образом, как это бывает между клиентом и детективом, — мой обычный гонорар плюс расходы, независимо от того, удастся мне раскрыть дело или нет. Он знал, что я буду из кожи лезть вон, стоит ему меня просто попросить, потому что мы были близкими друзьями; но он упорствовал, требуя, чтобы все было именно так, официально, и я согласился.

Мы были давними друзьями; почему же он никогда не заикался, что у него есть брат? Я вспомнил, что и раньше ко мне подкрадывалось ощущение, будто он не всегда со мной откровенен. Так и оказалось. Я почувствовал беспокойство… но беспокойство зашевелилось во мне сразу после — или даже во время — просмотра фильма в доме у Джима. И это щемящее ощущение сидело во мне и не давало покоя…

Я поймал кончик мысли и зацепился за него.

— Джим, я хочу еще раз посмотреть тот фильм. Он непонимающе уставился на меня.

— Что ты хочешь? Я завел машину.

— Хочу, чтобы ты еще раз прокрутил для меня фильм, тот, что мы смотрели сегодня.

— Зачем?

— Одна штука меня скребет. Может, я что-то увидел в фильме. Или подумал, что вижу. И забыл. В любом случае, я хочу проверить.

Я что-то увидел, как Бог свят. Но тогда оно не задело моего сознания.

Мы с Джимом сидели у него дома в затемненной гостиной; фильм подходил к концу. В самом нижнем правом углу экрана — а это говорило о том, что в объектив попал участок улицы впритык к дому Джима, — появилась припаркованная машина, в салоне виднелась мужская фигура. Я уже знал, что за пятнадцать секунд был отснят всего один кадр, а человек в машине появлялся на нескольких кадрах. Он припарковался и сидел в машине по крайней мере двадцать или тридцать минут, частенько поглядывая на окна Джима. Далее на экране появилось расплывчатое изображение того же мужчины возле машины, он поднял глаза вверх; еще кадр, где он идет по направлению к деревянной лестнице внизу; и другой, на котором было видно, что он пригнул голову и опустил плечи.

Я заставил Джима пару раз перемотать фильм назад и как можно медленнее прокрутить кадры, на которых тот тип стоит возле машины и поглядывает на дом.

При замедленном просмотре все стало ясно: тип следил за домом Джима. Когда он подошел к деревянным ступенькам, ведущим к дому, то оказался за кадром, но, несомненно, направился к входной двери Джима. На экране фигура виделась совсем крохотной, поэтому я не мог судить о личности любопытного субъекта, но машина была голубым «фордом-галакси», и я не сомневался: это Микки М., паршивая скотина Микки М.

— Джим, когда ты снимал этот фильм?

— Я включил камеру во вторник утром, и съемка длилась полных три дня, до утра пятницы. Я захватил пленку с собой, чтобы по дороге в Лагуну отдать ее в мастерскую для обработки, а вчера перед моим приездом ее доставили домой.

— Выходит, сукин сын вел слежку во вторник ночью, вероятно, подходил к дому. И мог побывать здесь в пятницу ночью, что-то вынюхивал. Не сойти мне с места, именно за ним я гнался несколько часов назад.

Джим удивился.

— Какого черта кому-то понадобилось следить за, моим домом?

— А какого черта кому-то понадобилось убивать Аарона? — Я не хотел, чтобы это прозвучало так прямолинейно и грубо, но все-таки продолжал:

— Эта мразь, попавшая на пленку, к твоему сведению, Микки М.

Джиму явно стало не по себе.

— Это он разговаривал и ссорился с Аароном?

— Он самый, Джим. Может, вас обоих, Аарона и тебя, планировалось убить сегодня ночью?

— Бессмыслица как-то.

— Здесь все кажется бессмыслицей. Пока все. Когда мы узнаем, почему твой брат погиб, тогда, возможно, многое прояснится, в том числе — зачем этому типу слоняться возле твоего дома. А пока… У тебя есть оружие?

— Пара охотничьих винтовок. Револьвера нет.

— У меня в багажнике машины завалялся старенький «смит-и-вессон» 32-го калибра. Возьми его, если ты не против держать в своем доме пушку бывшего первоклассного полицейского.

Он равнодушно пожал плечами.

— Не думаю, что он мне понадобится.

— Ну а бывшему первоклассному полицейскому он точно не нужен. — Я встал. — Сейчас принесу.

Я отыскал маленький надежный револьвер в багажнике «кадиллака» под переносной рацией рядом со взрывателями. Убедился, что он заряжен, закрыл багажник и снова поднялся по деревянным ступенькам.

Я думал о том фильме, о кадрах замедленной съемки, и вдруг меня охватило странное чувство, будто время потекло вспять, а я вижу то, что уже происходило раньше. Разница была лишь в том, что тот самый тип находился теперь не слева от меня, а стоял на верхней ступеньке перед дверью Джима. Я сделал еще шаг-другой вперед, чтобы убедиться, не померещилось ли мне, но, увы… Как только Джим открыл дверь и свет упал на незнакомца, я увидел в его руке — ну конечно же, блеснувшее оружие.

— Берегись, Джим, берегись… — заорал я что есть мочи.

Револьвер грохнул, Джим отпрыгнул — или повалился — назад, и почти в то же мгновение негодяй резко повернулся. Выстрел — и я почувствовал, как твердый кусок металла вспорол воздух рядом с моей головой.

Тут же резко щелкнул мой собственный револьвер, я почувствовал, как моя рука дернулась, прежде чем понял, что стреляю. «Смит-и-вессон» находился у меня в руке, с тех пор как я оставил «кадиллак», и теперь, направив его на убийцу, я снова и снова жал на спусковой крючок.

Тот тип больше в меня не выстрелил. Он прогнулся вперед, схватился за живот, потом начал выпрямляться, еще дважды дернулся, когда пули 32-го калибра вонзились в него. Ударник стукнул по пустому цилиндру, и я выбросил револьвер, сунул руку под пальто и извлек оттуда свой безотказный кольт. Но он мне не понадобился.

Человек повалился вперед, выставив ногу перед собой, но не устоял, рухнул лицом вниз, распластавшись на ступеньках. Из открытой двери просачивался свет, окутывая упавшего розоватым блеском.

Я бросился вперед, перемахнул через бортик, ухватил его за руку и рывком перевернул на спину. Он дышал. Но жить ему оставалось недолго. Может, секунд десять.

Глаза заволокло пеленой, губы раздвинулись, обнажив крепко стиснутые зубы. Кровавая пена с шипением сочилась сквозь зубы, заливая подбородок. Голова безумно дергалась. Конвульсия. Затем тело судорожно выпрямилось, изогнулось дугой, он весь напрягся и начал биться в страшных судорогах.

Это было зрелище не для слабонервных. Я понимал: ужасный спазм не мог продолжаться долго, но мне он показался бесконечным. Еще миг — и все закончилось. Человек застыл. Он был мертв.

Даже в смерти его черты казались непроницаемыми. Все те же холодные глаза, но сейчас еще более неприступные. Это был тот самый тип. Микки М.

Глава 6

После того как прогремели последние выстрелы, повисла глубокая тишина. Последний раз я видел Джима, когда он появился в дверном проеме. Я провел языком по сухим губам и поднялся на ноги.

Из дома донесся шум. Я увидел Джима. Он стоял, покачиваясь и прижимая ладонь к затылку. Я облегченно вздохнул — он жив.

Я направился к нему, а он спросил:

— Что произошло? Что — кто это был? Джим смотрел мимо меня на убитого.

— Он задел тебя?

— Нет. Ты закричал, и я увидел его. — Он боязливо ощупал свою грудь и живот. — Он в меня не попал. Кажется. Я ничего такого не чувствую. Но я упал и стукнулся головой обо что-то. — Его грудь бурно вздымалась и опускалась. — И выстрелы, выстрелы…

Мы вошли в дом и закрыли дверь. Я рассказал ему, кем был убитый, и добавил:

— Теперь все ясно. Это он следил за твоим домом, тот самый тип, что сегодня ночью удирал отсюда. Джим недоуменно покачал головой.

— Ничего не понимаю. Полная бессмыслица. Почему?

— Может, позже нам станет ясно. По крайней мере, сейчас не будем гадать, Джим. Этот сукин сын явился, сюда, чтобы убить тебя, заруби себе это на носу. Он пришел, чтобы прикончить тебя, точно так же, как убил твоего брата. Вполне вероятно, что этот самый ублюдок расправился и с Аароном.

— Но из-за чего?

— Черт побери, не спрашивай. — Я подошел к телефону. — Вполне могло статься, что он приходил сюда, чтобы разделаться с тобой, но мы его спугнули, и ему пришлось дать деру. Потом он, видимо, решил позаботиться об Аароне. Как бы то ни было, но он снова вернулся сюда, ждал и, когда подумал, что я ушел, направился к двери, чтобы убить тебя. — Я помолчал, обдумывая ситуацию. — Мы знаем, что он находился на улице и терпеливо ждал, не важно сколько времени. Не может так совпасть, что он появился здесь только через несколько минут после того, как я вышел из дома. Нет, он следил, ждал, пока не решил, что ты остался один. Точно так же он — или кто-то другой — выжидал, когда Аарон останется один после полуночи.

Я схватил трубку, набрал номер, подождал, пока меня соединят с управлением полиции Лос-Анджелеса, доложил о перестрелке и продиктовал адрес. Повернувшись к Джиму, я спросил:

— Почему ты не рассказал мне, что Адам — твой брат и в прошлом был… э… нечист на руку?

— Ну, знаешь, Шелл… Я перебил:

— Советую собраться с мыслями и выложить все начистоту, Джим. Жульнические игры и фальшивые месторождения, пустые скважины и урановые шахты без урана. Полную картину.

— Погоди минуту, приятель. Я не собирался рассказывать тебе об Аароне, пока он был жив. Я вообще не собирался рассказывать ни одной живой душе. Я считал, что это касается только меня и брата и никому до нас нет дела, даже тебе. После того телефонного звонка я не мог ни о чем думать. У меня перед глазами все время стоял Аарон в луже крови… — Он скрипнул зубами, помолчал. — Но после всего, что произошло, я смогу открыть тебе всю правду. Ты мне не веришь, так? Я вздохнул.

— Мне очень жаль, Джим. Сегодня была сумасшедшая ночь. Я знаю, что тебе пришлось еще хуже. Но мои нервы, похоже, ни к черту. Не каждый же день тебя убивают.

Брови Джима взлетели вверх.

— Он стрелял в тебя?

— Пуля просвистела у самого уха. — Я выдавил из себя улыбку, стараясь пошутить. — Чуть было не отстригла верхушку правого уха. Как по-твоему, Лори пришла бы в восторг от подобной косметической операции?

Он скупо, нехотя улыбнулся.

— Давай заполним некоторые пробелы, — предложил я. — Каждую минуту сюда может нагрянуть полиция.

— Да, полагаю, они скоро будут здесь. — Он закурил. — Ну что ж, слушай. Чтобы ты понял, я вернусь к самому началу. — Он жадно затянулся. — Приготовь нам выпить, ладно?

Он говорил, а я тем временем налил на кубики льда виски с содовой, принес напитки и сел.

Отец Джима, Окли Парадиз по прозвищу Дуб, был нефтяником в Оклахоме и рисковым человеком. Еще в молодости он купил несколько скважин. Сколотил почти два миллиона долларов во время крупного бума в Кушинге, что недалеко от Талсы, штат Оклахома, и вскоре большую часть капитала потерял на пустых скважинах, разбросанных по всему Техасу и Канзасу. И опять скопил несколько сотен тысяч на покупке и продаже договоров об аренде в Семиноле, штат Оклахома, в 1929 году. После смерти он оставил имущество, которое даже после уплаты налогов обеспечивало каждому из его сыновей по сто пятьдесят тысяч по достижении ими двадцати одного года.

— Аарон был старше меня на девять лет, — продолжал Джим. — Сейчас ему сорок один, а мне — тридцать два. Поэтому он знал отца дольше и лучше, нежели я. Папа, сказать откровенно, был весьма необузданным человеком, он делал много денег и много тратил. Мне кажется, он любил выпить, принимал участие в уличных разборках, кутил с самыми лучшими шлюхами. Во всяком случае, Аарон очень похож на отца, в его жилах текло больше разгульной крови, чем в моих. Он боготворил отца. «Старый Дуб» — так он всегда его называл и поэтому, наверное, шел по его стопам. Некоторое время. В колледже он изучал геологию, нефтяное оборудование и познавал женщин — в чем, в чем, а в этом он превзошел самого отца.

— Талантливый ученик…

— Как бы то ни было, после окончания колледжа со своими ста пятьюдесятью тысячами он вознамерился стать вторым Дубом. Купил договор об аренде в Техасе и начал бурить скважины, но вместо нефти насосы гнали только грязь. Он заложил там и несколько буровых, которые дружно выкачивали для него по сотне баксов в день; но пустые скважины пожирали эти деньги и не давали ничего. Через три года он обанкротился. — Джим глотнул виски и задержал, погрел его во рту. — Он сказал: «К черту все эти разговоры о нефти!» Вообще-то Аарон не любил тяжелой, методичной, упорной работы. Он любил деньги, ветреных женщин, но не тяжелый труд. Да, больше он никогда не бурил нефть, но позже ему удалось выдать себя за старателя, крупного техасского нефтепромышленника, знатока, а он — что уж скрывать! — просто охотился за легкой добычей. Так это называется?

— Да. На моем пути встречались подобные охотники.

— Сначала он продал все оставшиеся договоры об аренде тех земель, где он бурил пустые скважины. Здесь он шел законным путем, только слегка приукрасил товар. Он за многое хватался: продавал машины, пробовал заниматься недвижимостью, даже политиканствовал. Тогда же, в начале пятидесятых, женился. Попалась ему хитрая рыжеволосая девка. — Джим усмехнулся. — Два сапога пара. Я встречался с ней, когда Аарон женихался.

— Где она сейчас, Джим?

— Уехала обратно, куда-то на Восток. Да это и не суть важно: их супружеская жизнь длилась всего лишь год. Дарлин, так ее звали, как-то раз зашла к соседу, якобы одолжить стакан сахару. Кажется, тогда Аарон там и объявился. Сразу после развода, видимо воодушевленный свободой, он отпечатал фальшивые акции — хочешь верь, хочешь нет, «Горы Золотого Рудника» — и принялся бойко их продавать. Там на самом деле была гора, и какие-то наивные индейцы или кто-то другой окрестили ее Золотой горой, может, потому, что дважды в году на закате солнца она красиво желтела. И в ней действительно есть шахта. Соляная шахта.

— Что ж, у него были предшественники в подобных аферах и пошустрее…

— Такова жизнь. Можно сказать, что в то время он был только на три четверти жуликом. Он клялся, что никогда никому не говорил, будто это золотой рудник. Однако после аферы с Золотой горой он действительно стал полным мошенником. И пошло-поехало — уран, вольфрам, бриллианты, комплексные махинации с акциями. Аарон никогда не связывался с оружием. В конце концов он поскользнулся. И угодил прямиком в тюрьму. Когда вышел, сразу сменил имя. Но сохранил инициалы — А.П. Выбрал имя Адам, символизирующее начало — с нуля. «Честная жизнь», — убеждал он. Больше других, нежели себя.

Когда Джим сказал, что Аарон никогда не связывался с оружием, я кое-что вспомнил.

— Постой-ка. Револьвер Микки М, валяется где-то на улице. Может оказаться, что из него был убит Аарон. В любом случае полиция захочет проверить.

После того как убийца рухнул на землю, я не видел оружия. Наверное, револьвер упал за деревянный помост. И тут я стукнул себя кулаком по лбу.

— Что случилось? — вздрогнул Джим.

— Этот тип не пришел сюда. Должно быть, он приехал в машине. Я должен был осмотреть ее минут десять назад. — Я тихонько выругался. — Поднимайся наверх.

— Шелл? — Голос Джима показался мне слегка напряженным.

— Да?

— Это просто мысль вслух. Вполне вероятно, что этот сукин сын убил и моего брата.

— Да, возможно.

— Я рад, что он подох. Я рад, что ты его застрелил. Жаль только, что это сделал не я. Жаль, что не я убил его.

— Не стоит жалеть, Джим.

Может, он и хотел бы сейчас это сделать, но он не видел, как умирает человек. Я открыл дверь, вышел на помост и начал спускаться по ступенькам туда, где лежало тело убитого. Потом остановился и замер, оглядываясь, словно в ожидании выстрела.

— Интересная штука, — громко произнес я, ничего не понимая.

Микки М, исчез.

Глава 7

Микки М, на ступеньках не было…

Там расплылось жирное пятно крови. И все. Никакого Микки. Никакого оружия на виду.

Я услышал вой сирены. Вскоре полицейская машина, визжа шинами, остановилась; хлопнули дверцы.

— Джим, — позвал я.

Джим вышел и остановился у меня за спиной.

— Полицейские уже здесь?

— Я не поэтому позвал тебя. Взгляни. — Я ткнул пальцем в пятно на лестнице. — Ну?

— Что за черт? — удивился Джим. — Ты его перетащил?

— Нет. И ясно как Божий день, что сам он не мог исчезнуть. Наверняка он приехал сюда в машине. Но, очевидно, не один. Может, с ним была еще целая свора, включая носильщиков. — Я дал себе волю, грубо, от души выматерившись. — Я виноват…

— Как это понимать? — спросил Джим.

— Когда он в первый раз убегал отсюда, я заметил, как отъехала машина. Но я не слышал рычания стартера, а только звук акселератора, а потом хлопнула дверца. Черт побери, кто-то еще должен был находиться здесь, он сидел и ждал, двигатель работал на холостом ходу.

Микки подбежал к машине, впрыгнул в салон, и его напарник сразу рванул с места. Джим, если ты хочешь нанять другого детектива, который не окажется таким ослом…

— Перестань, Шелл.

Появились полицейские, от них рябило в глазах.

Их было много, потому что, во-первых, примчалась машина связи и двое полицейских в форме, затем команда, заступившая на ночное дежурство в управлении полиции города, а за ними подоспела сонная братия из голливудского подразделения, занимающегося убийствами, в составе лейтенанта, двух сержантов и еще одного полицейского в форме. Так что советую вам ни в кого не стрелять в окрестностях Лос-Анджелеса. По крайней мере, если чувствуете, что можете обойтись без оружия. А первым из голливудских детективов, прибывшим на место происшествия, конечно же был лейтенант Уэсли Симпсон.

Он разговаривал с одним из офицеров управления, потом заметил меня возле сенегальской финиковой пальмы и направился в мою сторону, двигаясь как во сне.

— Опять не успел снять штаны, — проворчал он. — Да и в дом не удалось войти. Услышав вызов по рации, развернулся на сто восемьдесят градусов. Правила нарушил, — добавил он с мрачной миной и огляделся по сторонам. — Где труп?

— Ну, несколько минут назад он лежал тут…

— Лежал? — Он выругался. — Вообще-то мне нравится поболтать с тобой, Скотт. Особенно в неурочное время. — «Скотт» — не «Шелл», значит, лейтенант действительно на грани срыва. — Но хочешь верь, хочешь нет, мне еще предстоит дневное дежурство. А теперь отвечай, где труп?

— Уэс, — мягко произнес я, — я не разыгрываю тебя. Я застрелил парня…

— Ты застрелил?

— Да. И он лежал здесь. — Я указал на кровавое пятно на ступеньках. — Я вошел в дом на несколько минут и не счел нужным тащить с собой мертвеца. Когда я вышел на улицу снова, его на месте не оказалось.

— Скотт! — Голос Уэса звучал как далекие раскаты грома. — Если ты смеешься…

— Уэс, прошу тебя. Я стараюсь говорить как можно проще и понятнее. Тревога объявлена, и патрульная машина еще может нагнать автомобиль. Если в ней окажется труп, тогда это тот самый.

— Ты хочешь сказать… — Его голос сделался подозрительно мягким, как если бы ему смазали медом язык. — Что после того, как ты застрелил человека, кто-то явился сюда, подхватил его и унес? Кто-то украл его?

— У тебя есть сигарета, Уэс? — спросил я.

* * *

Ночь была почти на исходе, когда я добрался до отеля «Спартан», что в Голливуде. «Спартан», расположенный напротив зеленых площадок Уилширского клуба на Норт-Россмор-стрит, — это мой дом. Самое важное в этом моменте — то, где стоит моя кровать. А кровать — то место, где я очутился вскоре после того, как вошел к себе.

Сначала я угостил тропических рыбок сухим кормом, принял душ, завел оба будильника и лишь потом упал в свою люльку. Я ужасно устал, но мой мозг был взбудоражен и мысли продолжали вертеться в голове, как карусель. И все потому, что я не мог ухватиться за что-нибудь стоящее.

Я пытался выкинуть все из головы, но картинки, как на экране, продолжали плыть у меня перед глазами. Мужчины и женщины в Лагуна-Парадиз, Микки М, разговаривает с Адамом-Аароном, Ева с обнаженными вздрагивающими грудями при мягком свете и Лори, удивительная Лори. Лори возле бассейна… Лори у двери Джима… Лори смеется, ее глаза сияют, Лори кладет руки на горловину платья, вздымаются два белых холма, и на черном — маленький розовый след, полоска, намек, подающий надежды…

Я старался думать о Лори. Но две другие картинки постепенно оттесняли ее, пока наконец совсем не стерли с экрана воображения. На одной — Аарон Парадиз лежит на спине в кровати, а я вижу, как покрывается коркой красная струйка. На другой — умирающий человек, зубы сцеплены, тело судорожно дергается, дрожит, агонизирует…

Встаю я всегда неохотно, но в это утро проснулся, хотя еще спал. Первый будильник только расшевелил мое сознание, а второй сразу выдернул меня из постели. Наконец кофе — ух, эта паршивая горячая плазма. Только за второй чашкой я смог думать о вчерашнем дне — дне, который казался чуть ли не вечностью.

Уэсли Симпсон никогда не выходил из себя, но, если такое случалось, ему долго не удавалось взять себя в руки и успокоиться. Я сказал ему, что стрелял некий Микки М., хотя у меня не было никаких вещественных доказательств. Да и не нашли они Микки. Более того, оружие тоже испарилось.

Джим Парадиз досказал мне свою историю. Его брат в конце концов оказался за решеткой, а Джим вложил свои сто пятьдесят тысяч в недвижимость: купил многоквартирные дома, улучшил их состояние и продал или обменял, урезав тем самым налог; потом инвестировал в некультивированные земли и строительство. Он приехал в Калифорнию семь лет назад, уже с солидным состоянием — незадолго до того, как мы с ним познакомились на голливудской вечеринке, — и, разумно пустив капитал в оборот, удвоил или даже утроил его. Он принялся скупать земли на Лагуна-Бич и в его окрестностях и образовал «Парадиз пропертиз инкорпорейшн». Затем объявился его брат Аарон — здоровый, как сама жизнь, и даже более похотливый, чем в колледже. После счастливого воссоединения Джим пригласил Аарона сотрудничать в его грандиозном проекте, которым тогда уже стал Лагуна-Парадиз. У Аарона было пятьдесят тысяч наличных денег, Бри-Айленд и «миллион идей» — прошлой ночью я стал свидетелем того, как осуществились некоторые из них.

Это все. А потом — убийство.

Я притащил третью чашку кофе в гостиную своей трехкомнатной квартиры, плюхнулся на шоколадно-коричневый диван возле искусственного камина и водрузил телефон себе на грудь. Набрал номер Джима, и он ответил на второй звонок.

— Джим, это Шелл. Как скоро ты будешь готов?

— Не раньше чем в девять. Что скажешь, если мы встретимся у тебя дома? Можем выехать оттуда.

— Прекрасно.

Прошлой ночью мы с Джимом договорились отправиться в его лодке на Бри-Айленд. Лодка — это «Мэттью», сорокадвухметровая, двухвинтовая яхта с каютой. Я понятия не имел, что найду на острове, но у меня возникло сильное желание взглянуть.

— Что мне нужно сделать? — спросил я Джима.

— Ну… есть одна деталь. Некоторые из присутствовавших на Лагуна-Парадиз, вероятно, хотят узнать, будет ли там открыто сегодня. После всего, что случилось прошлой ночью.

— Ты хочешь закрыть лавочку на время?

— Нет. Возможно, кое-кто только и ждет, что я закроюсь, хотя в этом мало смысла, как, впрочем, и во всем остальном. Кое-кто явно все-таки надеется, что гибель Аарона навредит Лагуне, но будь я проклят, если допущу подобное. В любом случае, если хочешь мне помочь, позвони Уэлли, и девушкам, и всем остальным и сообщи им, что ничего не изменилось? Пусть приезжают сегодня в Лагуну, как обычно.

— Заметано.

— Я бы и сам это сделал, но мне придется съездить в центр и закончить приготовления к похоронам.

— Никаких проблем. — Он продиктовал номера телефонов, а я наспех их записал. — Я вернусь к девяти и буду ждать тебя. И береги себя, Джим, — предостерег я.

Полиция конфисковала «смит-и-вессон», из которого я прошлой ночью продырявил Микки М., но мы подготовили для Джима другое оружие, револьвер 38-го калибра. Я посоветовал ему:

— Захвати с собой пушку.

— Я давно уже это сделал.

Взбодрившись разговором, я принялся всех обзванивать. Мне не удалось дозвониться лишь до Евы и Лори — у них никто не снимал трубку. Разумеется, когда я звонил Лори, я не стал долго трезвонить. Раз никто не ответил, мне нужно обязательно наведаться к ней лично. Я бросил трубку, упал в машину и помчался в «Клеймор».

Я вошел в отель и остановился у табачного киоска, что возле лифтов. Сковыривая тонкую целлофановую полоску с пачки сигарет, я увидел у киоска крупного толстощекого мужчину средних лет. Это был тот самый Санта-Клаус, что разговаривал вчера вечером с Евой.

Он тоже открыл пачку, достал сигарету с фильтром, который рекламируют как «гигиенический, безопасный и эффективный», уверяя, что он поглощает 90 процентов никотина, 95 процентов смолы и приблизительно 99 процентов дыма. Круглолицый воткнул сигарету еще и в металлический фильтр, который он потом с большой осторожностью ввел себе в рот. Он закурил, и я усомнился, чувствует ли он вообще какой-нибудь вкус. Черт возьми, стоило ли возиться так долго, чтобы на выходе получить так мало.

Он заметил, что я с интересом разглядываю его, и смутился. Белесые брови взлетели вверх над яркими голубыми глазами, и он слегка поежился.

— Добрый день, сэр, — сказал я. — Вы стали обладателем лота вчера в Лагуна-Парадиз?

Его брови медленно поползли вниз. В конце концов, я же не собирался выхватывать у него изо рта сигарету, чтобы он заговорил. Он улыбнулся — это была милая улыбка. Примерно так улыбнулся бы Санта-Клаус Дондеру и Блицен в канун Рождества.

— Да, — произнес он младенческим, ласкающим слух голосом, — да, да. — Это прозвучало так, словно он купил три лота. — Я приобрел два лота, — заявил он. — Один — это великолепный прибор для обозрения, просто великолепный. Другой — маленькая вещица, но любимая.

— Любимая? Как, лот может быть любимым? — удивился я.

— Я не помню, чтобы видел вас там, сэр, — сухо сказал круглощекий. — Мы с вами встречались?

— Нет. Я был там со своими друзьями. Я узнал вас, потому что случайно видел, как вы разговаривали с Евой.

— Ева?

— Ева Энджерс, одна из моделей.

— О, конечно. Конечно. Продавщица, или кто там. Одна из девушек действительно предоставила мне исчерпывающую информацию о лотах.

Что прозвучало весьма странно: у Евы, я помню, было множество лотов. А он продолжал:

— Довольно крупное создание эта девица, да? Однако странная у него какая-то манера описывать Еву, хотя он и не был далек от истины. Но это не все, о чем я думал. Мой мозг работал: я представлял себе комбинацию из трех королей и слышал, как Ева говорит: «Я застегну твою „молнию“, дорогуша». Я все же заставил свои мысли вернуться в нужное русло и спросил:

— Вы купили много лотов — вернее, два лота, верно?

— Да, да. — На этот раз он понял все правильно. — Я очень доволен, особенно мне нравится прибор для обозрения. Моя заветная мечта. Можно смотреть на голубой Тихий океан, на игру белых пенящихся волн.

— Да, как Дуз, — сказал я и задумался, что же случилось с этим героем. Наверное, некоторые люди все-таки разговаривают таким странным образом, и сейчас передо мной стоял один такой чудак. Не знаю почему, но у меня по спине побежали мурашки.

— Пока, — услышал я, и он важно удалился. Ева занимала 213-й номер на втором этаже, а Лори жила двумя этажами выше, в 420-м. Я приберег Лори напоследок и резко постучал в 213-й. Немного подождал, дверь скрипнула и приоткрылась на три дюйма.

Через открывшуюся щель я мало что мог разглядеть, но понял, что, должно быть, вижу Еву. Копна черных волос, каждая блестящая прядь прекрасно завита и уложена, короткая пышная челка на лбу, кошачий зеленый глаз, обрамленный длинными ресницами. Но ее глаз смотрелся как-то незнакомо. Потом я понял, что она еще не успела наложить косметику и поэтому не стала неотразимой, как обычно. Кроме того, открывшийся фрагмент — глаз, участок лба и волосы — вряд ли можно считать смертоносным оружием. Я смекнул, почему Ева так робко выглядывает и озирается по сторонам; когда же она распахнула дверь, то не только рассеяла мое недоумение, но и впрямь чуть не сразила меня наповал.

— Шелл! — удивилась она. — Это ты! Какой сюрприз.

— Сюрприз, это уж точно, — согласился я, но в моем понимании это относилось к Еве.

На ней было полотенце. Она была завернута в белое пушистое полотенце, которое как бы между прочим прикрывало лишь третью или четвертую часть ее плоти. Это было большое полотенце, правда; но и Ева была большой девочкой. Некоторые девчонки обматываются полотенцами и становятся похожи чуть ли не на кучу белья, но только не Ева. Она смахивала на сентябрьское утро, ухватившееся за облако.

— Входи, — пригласила она.

— Нет… нет, нет. — Мой голос прозвучал хоть и неестественно, но, во всяком случае, я не спешил подражать странностям речи того толстощекого типа. — Я просто пришел, чтобы передать тебе кое-что, Ева.

— Да?

Я сообщил ей, что обслуживающий персонал должен заступить на работу в Лагуна-Парадиз как обычно. Она сказала:

— Ладно, мне лучше одеться.

— Наверное, так будет лучше.

— Я только что встала. Едва успела принять душ. Она улыбалась мне и не очень-то беспокоилась придерживать полотенце — как мне показалось, она, наоборот, придерживала его весьма небрежно. На ней не было никакой косметики, и выглядела она чуть старше: четче обозначились морщинки вокруг глаз и рта, но все же смотрелась как надо, а главное, очень умело придерживала банное полотенце.

— Обычно я не лечу открывать дверь в таком виде, — уточнила она.

— Похвально, я считаю.

— Ты будешь сегодня в Лагуне, Шелл?

— Точно не знаю. Может, вечером.

— Вероятно, мы с тобой увидимся?

— Наверное.

Мы наградили друг друга улыбками, я попрощался, повернулся и помчался по коридору, как только дверь за моей спиной захлопнулась. Взлетев, как спринтер, по ступенькам на четвертый этаж, я подошел к квартире Лори и тихонько поскребся в дверь, вдобавок выстукивая какой-то мотивчик. Внутри послышалось движение.

— Кто там?

— Шелл. Шелл Скотт. Она засмеялась.

— Достаточно одного имени, Шелл, — произнесла она. — Я помню твое имя. Я помню тебя.

— И я помню тебя.

Дверь распахнулась. Я ошибся. Я не помнил. Совсем ничего. Совсем не так, как было вчера. Эта девушка казалась совсем другой каждый раз, когда я ее видел.

— Привет, Лори, — поздоровался я.

— Привет. Входи, Шелл Скотт.

Я вошел, сказал, что несколько минут назад звонил ей, но так и не дозвонился. Это была правда. Понятно, я не стал уточнять, что после двух гудков бросил трубку и помчался сюда как на крыльях, чтобы увидеть ее.

— Мне кажется, я слышала, как звонил телефон. Когда лежала в кровати.

Лори только что встала. Она стояла босиком, на ней была просторная тонкая ночная рубашка, искусно скрывающая все прелести, выставляя их напоказ, и поверх рубашки — такой же легкий и стимулирующий воображение пеньюар; мне безумно нравятся пеньюары, даже если они из грубой мешковины. Волосы спутаны, она еще не успела привести их в порядок, а на лице — ни следа косметики. Сегодня я увидел Еву и Лори до того, как они успели преобразить себя волшебными действиями краски и пудры, тенями для век и декоративной косметики, но Лори не выглядела хуже обычного. Более того, она выглядела намного лучше.

Она затараторила:

— Я ринулась к телефону, схватила трубку, а там противные короткие гудки. — Она напустила на себя хмурость. — Так, значит, это ты, негодник, меня разбудил? — И тут она прогнула спину и потянулась, словно только что проснувшаяся фея.

— Ох-х, — вырвалось у меня.

— Что стряслось?

— Ничего. — Я затряс головой. — Лори, — быстро произнес я, — я пришел сюда, чтобы сказать тебе… кое-что. Я уложусь в минуту. Ах, как жаль, но сегодня тебе придется выйти на работу.

— Я думала над этим. — Ее лицо приняло трезвый вид. — Разве это не ужасно?..

— Ты права, ужасно, — подхватил я, теперь не было смысла дипломатничать.

— До того момента, как зазвонил телефон прошлой ночью, все было замечательно. Разве не так?

— Прекрасно. Волшебно.

— Я давно столько не смеялась. Я хочу сказать, что нужно еще раз устроить поздний ужин.

— Сегодня я должен кое-куда съездить, но если вернусь вовремя и мы оба сможем освободиться на часок — ну, подкрепиться ведь надо. Может, мы могли бы пообедать…

— Я бы с удовольствием, Шелл.

— В ресторане. Знаешь, солидный ресторан. Похоже, я вел себя как идиот. Лори действовала на меня как-то так, что я был сам не свой. Но мне это нравилось. Было очень приятно чувствовать себя не в своей тарелке.

Она промурлыкала:

— Куда скажешь.

Последовало молчание. Мы так и стояли, пялясь друг на друга, и ждали. Вот как бывает в жизни. По долгу службы и благодаря тому месту, где я работаю, — Голливуду, и, если глянуть правде в глаза, по воле случая мне крупно повезло: я оказался рядом и подружился с самой красивой, самой фигуристой и трепетной женщиной, о которой другие мужчины могут только грезить. Без излишней скромности заявляю: я видел женщин всех форм и размеров, всех цветов и положений и усвоил одно правило, касающееся их. Одно лишь правило вобрало в себя полное учение о женской половине общества Шелла Скотта.

Хорошо, если женщина наделена такими чертами и изгибами тела, которые мужчина называет красивыми или классическими, сексуальными или милыми. Фигура — вот во что течет красота. Но фигура сама по себе еще не красота. Красота — это то, что живет внутри. Это что-то такое, что одухотворяет черты, зажигает глаза, согревает сердце, губы. Представьте себе одну и ту же женщину: вот она, полная жизни, смеющаяся, спокойно спящая, и она же мертвая и холодная. Одно лицо и та же фигура, ничего не изменилось — только то, что живет внутри, угасло.

Можно назвать это как кому нравится: электричество, дух, темперамент, магнетизм, огонь. И все это было у Лори. В избытке, спрессованное и переливающееся через край. Возможно, другие женщины наделены такими же правильными чертами, такими же светящимися глазами и теплыми губами, такой же безупречной грудью, такой же тоненькой талией, такими же соблазнительными бедрами и стройными ногами, но у Лори было что-то, заставлявшее все это звучать на особой ноте. В ней был поток энергии, высокий звук. Даже когда ее волосы в беспорядке, а ее лицо не тронуто косметикой, все при ней.

— О чем ты думаешь? — заинтересовалась Лори.

— Трудно сказать…

— У тебя такой… ох, я не знаю. Такое интригующее выражение лица.

— Вряд ли я найду слова, чтобы рассказать тебе, Лори. Но когда-нибудь попробую.

— Когда?

— Когда… когда придет время.

— Боже мой, ты говоришь так серьезно.

Я обиженно покачал головой — что ж, по заслугам.

— Неужели я не могу быть серьезным? Ладно, я еще не завтракал, а твои слова все будоражат…

— Ой, не говори так.

— Хорошо, хорошо. Я лучше побегу. Просто хотел предупредить тебя насчет Лагуны. Джим меня попросил.

Я нехотя повернулся и вышел в коридор.

Глава 8

Вернувшись в «Спартак» и ожидая, когда же объявится Джим, я решил позвонить в полицию. Мне сообщили, что ни один водитель не был оштрафован за перевозку трупа в автомобиле; полицией также установлено, что мертвецы нигде не валяются и не портят местный пейзаж. Что ж, жаль. У меня, правда, есть нужная информация об умершем Микки М., и я почти на сто процентов уверен в том, что знаю, почему его тело похитили прошлой ночью. Нет на руках трупа — не может быть и речи об установлении личности погибшего бандита, и, значит, обрывается ниточка, ведущая к тому типу, что послал Микки М, прошлой ночью на мокрое дело.

Тот, кто нанял Микки, даже не догадывался о том, что я узнал маленького мерзавца, и уж тем более ему не могло прийти в голову, что бандитская рожа убийцы попала в кадр фильма, который снимал Джим.

От того, что я знал, легче не становилось, хотя полиция вообще не располагала никакими новыми сведениями. По их данным, Микки М. — полное имя Майкл М. Грохтунгер — подвергался допросу пять лет назад в Лос-Анджелесе и был отпущен. Примерно в то же самое время я столкнулся с этим типом, и с тех пор у полиции ничего не было против него.

Случай свел меня с Микки М., когда он в числе нескольких других юнцов, переживающих период взросления, входил в состав шайки под предводительством Луи Грека. На самом деле Луи такой же грек, как я эфиоп, и вообще не было известно, какой он национальности. Я бы сказал, что он был на четверть слюнтяем, на четверть обезьяной, на четверть хитроумным вором, а в основном — сукиным сыном. Луи рано вошел в преступную жизнь; сначала как кошачий вор — он охотился по ночам на кошек, — после исправительной колонии для малолетних занимался мелким воровством, азартными играми, наркорэкетом и вымогательством. Пять лет назад его посадили в тюрьму, и, насколько мне известно, он до сих пор находится в Сан-Квентине. Остальные члены банды, включая Микки М., рассеялись по стране, и с тех пор не было никаких официальных данных об их деятельности. Сведения, полученные в полиции, расшевелили мою память, и я вспомнил закадычных дружков Луи и Микки М, в те времена: Энтони Сайни по прозвищу Муравей и трех других разбойников, которых звали Блант, Фиши и Снизер.

Выбросив на время из головы эту шайку-лейку, я решил позвонить человеку по имени Ральф Мерл. В прошлом Ральф был членом КПА, теперь адвокат, и он десятки раз выкапывал для меня нужную техническую и секретную информацию. Я загрузил его, сказав, что хочу знать все о Бри-Айленде, о его истории и владельцах, и всю информацию, что он сможет раздобыть о «Хэнди-фуд инкорпорейшн» или как там называлась фабрика на острове.

Настенные часы пробили девять, и Джим Парадиз появился у двери. Мы втиснулись в мой «кадиллак» и направились в сторону Ньюпорт-Бич.

Бри-Айленд располагался в сорока милях от берега, но если добираться туда из гавани в Ньюпорте, то это расстояние увеличится примерно до пятидесяти миль, поэтому Джим всю дорогу подгонял свой шустрый двухвинтовой «Мэттью». Чуть позже часа дня Джим торжественно простер руку вдаль и произнес:

— Вот он, Шелл, Бри. Может, со временем он будет называться Парадиз-Айленд.

Это был приятный круиз. Время от времени мы оглядывались назад и видели берег, окутанный сизой от гари и копоти пеленой. В первый раз за многие месяцы вырвавшись из городского смога на свободу, легкие, должно быть от смущения, не знали, как дышать. Здесь, в океане, мир казался свежим, как в первые дни творения. Чистый воздух, теплый солнечный день и светлая, тонкая линия горизонта. Ничто не застилало нам Бри-Айленд, подымающийся над морем в четырех-пяти милях от нас.

Мы лежали на передней палубе, а крейсер шел в автоматическом режиме, потом Джим поднялся по перекидному мостику и встал у руля. Он развернулся, выбрав курс на юг, подальше от заселенной части острова, не для того, чтобы подойти скрытно, — очевидно, лодку уже заметили с берега, — а намереваясь юркнуть через узкий морской залив в маленькую тихую бухточку с нелепо выстроенной пристанью. Через полчаса мы уже швартовались.

На острове пока не наблюдалось ничего особенного. Большую часть территории покрывали густые заросли, низкорослые темно-зеленые кустарники с пучками мелких цветочков рассыпались в долинах угловатых скал и пологих холмов. Мы с Джимом бродили по острову с полчаса или около того, и он с воодушевлением показывал участки, где можно построить отель, маленький пляж, территорию, на которой планировалось разместить поле для игры в гольф с девятью лунками.

Пока же в этой части острова имелась одна-единственная конструкция — маленькая хибара, похожая на ковбойскую лачугу времен освоения Запада, примерно пятнадцати футов в ширину и вдвое больше в длину. Хибара стояла посреди широкого ровного участка земли, над которым основательно поработали трактор и экскаватор: почва здесь была рыхлая и богатая, более темная, чем высушенная, нетронутая целина вокруг.

— Здесь будет хорошая земля, — объяснял Джим, — если ее возделать. Завезти под пахотный слой удобрение, засадить тропическими растениями, пальмами, засеять газонной травой — и место преобразится. Вот что Аарон собирался здесь сделать, только… ему не удалось осуществить свои планы.

Я подумал, что это странное место для выращивания пальм и тропических растений. По площади остров занимал две или три квадратные мили, и участок, который мы осматривали, находился далеко от зоны, предназначенной, по проекту Джима, для строительства отеля, площадки для гольфа и так далее и удобно расположенной рядом с морем.

Я поделился своими сомнениями с Джимом, и он сказал:

— Не совсем так, Шелл, это всего лишь экспериментальный участок. Мы намеревались завезти сюда разнообразные растения и посмотреть, как они приживутся.

Аарон считал, что нам удастся даже акклиматизировать здесь несколько кокосовых пальм, тех, что растут по всей территории Гавайских островов. Специалисты утверждают, что они не смогут прижиться на побережье Калифорнии, но нам казалось, что попробовать стоит. Если бы у нас получилось, мы бы завезли сотню, а то и больше пальм и высадили бы их вокруг отеля и вдоль пляжа. — Он воодушевился. — Представляешь, превратили бы его в настоящий Райский остров.[1]

Было ясно, что разработка и строительство на острове были заветной мечтой Джима, но мне интересно было бы узнать, значило ли это то же самое для Аарона. Джим верил в побуждения Аарона больше, чем я. Конечно, Аарон не был моим братом. И, зная его темное прошлое, я не мог не задумываться над тем, не планировал ли изобретательный братец новую запутанную жульническую игру. Может, я был чрезмерно циничен и несправедлив в своих подозрениях, но за свою жизнь я повидал куда больше жуликов, нежели Джим, и ни в одном из них не наблюдалось даже грамма совести.

— Это здание смахивает на лачугу, — заметил я.

— Так оно и есть. — Джим направился в сторону лачуги. — Я говорил тебе, что Аарон проводил здесь много времени, вместе с ним работали еще несколько человек. Они жили здесь по несколько дней подряд, вынуждены были оставаться на ночлег, иначе пришлось бы много времени тратить на переправу с материка и обратно. Пришлось построить лачугу, они спали здесь и готовили себе еду.

В этом был смысл, с одной стороны, но я не заметил признаков деятельности в этой части острова, и с трудом верилось, что на территории — еще даже не возделанной — велись достаточно динамичные работы.

— И это все, что они здесь сотворили? Только построили хибару и расчистили землю?

Джим как-то странно посмотрел на меня и недовольно нахмурился.

— Сначала они изучали весь этот проклятый остров. Это нужно было сделать, прежде чем выбрать места для строительства отеля и всего остального. Нужно знать, например, куда будет течь вода в случае обильных осадков… И так далее.

— Извини, что у меня возникла такая масса вопросов, — примирительно сказал я. — Возможно, это профессиональное.

И в самом деле, это скорее симптомы профессиональной болезни, и я обычно стараюсь держать себя в узде. Поэтому я отмахнулся от глупых вопросов и попытался видеть только светлую сторону дела.

Джим первым вошел в лачугу, и мы с любопытством огляделись. Смотреть-то было не на что. Небольшая, почти квадратная комната с парой столов и несколькими деревянными стульями, железная печка и выстроившиеся вдоль стены шесть коек с простынями и одеялами в жирных пятнах. Более омерзительной свалки я в своей жизни не видел.

— Они очень опрятные, да? — спросил я Джима. Он усмехнулся, очевидно, превозмогая раздражение.

— Здесь нет душевых. Кстати, в этой части острова и воды нет, кроме океана. Будем надеяться, что они захватили с собой голубой «Секрет».

— И обрызгали им свою лачугу. — И вновь меня что-то смутило. Я окинул взглядом комнату и озадачился еще больше. — Джим, — спросил я, — тебе не кажется, что здесь как-то тесновато?

— Да, но им и не нужно много места, Шелл.

— Я не это имел в виду. Снаружи хибара показалась мне вдвое длиннее. А теперь комната кажется почти квадратной.

Джим медленно осмотрелся.

— Теперь, когда ты обратил внимание, мне это тоже кажется странным.

Я взглянул на часы. Они показывали два сорок пополудни.

— Будет лучше, пожалуй, если я пойду на эту продуктовую фабрику, — предложил я. — Или как ее там.

— Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

— Не стоит нам обоим появляться там одновременно. По крайней мере до тех пор, пока я не узнаю о ней побольше. Годится? Кстати, револьвер при тебе?

Он кивнул, похлопав себя по карману, и сказал:

— Тогда я буду ждать тебя здесь, ладно?

Я кивнул и вышел из лачуги.

Поднимаясь по склону холма, что находился в нескольких сотнях ярдов от меня и закрывал северную часть острова, я чувствовал себя прекрасно, наслаждаясь ярким солнцем и насыщенным кислородом воздухом. На вершине были установлены два огромных деревянных бассейна, которые, как я догадался, служили резервуарами, — Джим упоминал об этом, — здесь скапливалась дождевая вода и грунтовые воды, выкачиваемые из буровых скважин где-то неподалеку. Вода самотеком стекала к фабрике.

С гребня холма я увидел внизу несколько акров культивированной земли, зеленеющей низкими саженцами, а рядом — длинное деревянное строение, по всей видимости укрытие для рабочих, место, где они могли отдохнуть и поспать. У берега океана расположилась сама фабрика. Вид ее поразил меня.

Я ожидал увидеть нечто кустарное типа лачуги, которую только что покинул, но это было огромное, вытянутое в длину здание, занимавшее добрый акр, если не больше, свежевыкрашенное, с двойным рядом чистых стеклянных окон, смотрящих на море и материк — туда, откуда прибыли мы с Джимом. Две огромные трубы выпускали темно-фиолетовый пар, доносился глухой лязг машинного оборудования.

У входа в здание находилось четверо охранников, и все они смотрели в мою сторону. Когда я приблизился к ним, они продолжали молча таращиться на меня, не шевельнув и пальцем. Почему-то у всех были совершенно тупые лица, и при виде незваного гостя их физиономии не смягчились. Все они были одеты в белые комбинезоны с серыми полосками и матерчатые кепи с козырьком.

— Добрый день, джентльмены, — поздоровался я. — Ваш босс на месте?

— Кто? — спросил высокий, худой, кощееобразный, с подбитым глазом и тощими усами.

— Босс, менеджер. Или хозяин, кто заведует этой… Я заметил на двери табличку с надписью: «Хэнди-фуд инкорпорейшн», а под названием — торговую марку с изображением скрещенных ложек на фоне белого треугольника. Костлявый спросил:

— Что тебе нужно от него?

От того, каким тоном он это произнес, мне стало несколько не по себе.

— Хотел бы сказать ему сам, лично, — любезно пояснил я.

Он поскреб свои тощие усы и дернул узкими плечами.

— Входи.

Он провел меня в просторный, симпатично обставленный офис. Там никого не оказалось, а мой провожатый вышел через другую дверь, оставив меня наедине с самим собой. У стены стояла кожаная кушетка, напротив двери — широкий коричневый стол, за ним — мягкий вращающийся стул. На столе красовалась треугольная пластинка с выгравированным на ней именем «Луис Н. Греческий» и несколько цветных брошюр.

Я взял одну из брошюр. Это был рекламный проспект, и с нарастающим чувством недоумения я заметил, что в нем красочно воспевались достоинства детского питания с ужасно претенциозным названием «Па Па, еда для малышей». Это «Па Па» имело несколько вариаций — протертый шпинат, зеленый горошек, маисовая каша и другая фруктовая стряпня. Бр-р… Я представил себе рекламную кампанию, вообразил дюжину здоровых мужиков, собравшихся за столом в конференц-зале и внимательно слушающих, пока один из них декламирует: «Па Па. Па? Па Ла?» Но эта вдохновляющая картинка вмиг исчезла, когда я услышал за спиной шаги и повернулся.

Это оказался грузный, с покатыми плечами верзила, полностью закрывший своей волосатой особой дверной проем. Волосы торчали из расстегнутого ворота рубашки, кустились на голове, густо покрывали руки. У него даже уши были волосатые, торчали волосы и в носу. Он был очень волосатый парень, этот Луис Н. Греческий.

Мне, наверное, следовало бы сразу догадаться, когда я увидел выгравированное на пластинке имя, — а не тот ли это самый Луи Грек?

— Какого хрена вы здесь делаете? — Он казался искренне удивленным.

Помнится, Луи обладал своеобразной манерой говорить; у него, я бы сказал, ум вроде уборной во дворе и рот как плевательница. Человек, чье ремесло — преступления и насилие, зачастую разговаривает языком, выдающим богатство его пошлого воображения, уделяя особое внимание сексуальным и выделительным функциям организма. Луи не был исключением, примерно каждое четвертое сказанное им слово было матерным.

— Я как раз собирался спросить об этом вас, Луи, — сказал я со значением.

Он повторил вопрос, тряся головой, будто погремушкой. Понятно, я тоже немного нервничал, поэтому перешел в наступление:

— Ну, мне хотелось бы взглянуть на вашу Па… ух, на вашу фабрику детского питания, Луи.

Он обронил несколько нецензурных слов, смысл которых сводился к тому, что я смогу осмотреть фабрику, когда дьявол начнет бренчать на арфе. Из этого явствовало, что он не рад меня видеть.

Последний раз я столкнулся с Луи, когда полицейский надел ему наручники перед отправкой в увлекательное турне по Сан-Франциско, Сан-Рафаэлю и Сан-Квентину, где оно и закончилось. Я лично не охотился за ним, но оказался косвенно причастным к несчастью, постигшему его.

У меня нашлись улики на одного мелкого толкача — он распространял марихуану среди учащихся средней школы и героин — среди выпускников. Подростки начинали курить траву, а потом пересаживались на иглу.

Собственно, на том мое отношение к делу заканчивалось, но отделу по борьбе с наркотиками удалось вытащить из того мелкого толкача кое-какую информацию, в том числе и о том, что он получал пакетики героина от Луи Грека. Луи загремел, что и дало ему повод обвинять меня, по крайней мере, считать частично виновным в его неудачах. Вообще-то он обвинял всех — полицию, «крутых» горожан, общество, всех без исключения, и, разумеется, меня. Я знал, что в детстве его дразнили Жирный Луи, позже он стал Луи Греком, но довольно странно, что до настоящего времени я даже не подозревал, что его полное имя Луис Н. Греческий.

— Не знал, что тебя выпустили, Луи, — сказал я. — Ты по-прежнему толкаешь наркоту?

Тьфу, черт! Эти слова как-то вырвались сами по себе, и я сразу пожалел, что не могу запихнуть их обратно. От злости лицо Луи покрылось багровыми пятнами, он стиснул зубы и растянул резиновые губы так, что на щеках омерзительно вздулись мышцы и волосы, казалось, зашевелились по всему его телу. Влип, ничего не скажешь. Когда я ляпнул «толкаешь наркоту», то почувствовал неприятный холодок и дрожь, будто кто-то выковырял мой спинной мозг и превратил его в холодный пищевой жир. И мне жгуче захотелось только одного: поскорее выбраться отсюда и умчаться прочь. Как можно дальше.

Я, со своим нахальством, пребывал сейчас не в густонаселенной столице, не в Лос-Анджелесе или Голливуде. Мы, по своему легкомыслию, — на изолированном острове. И вполне могло статься, что именно Луис Н. Греческий направил своего давнего дружка Микки М, прошлой ночью в гости к Джиму Парадизу… И Джим теперь любезно явился на остров вместе со мной.

В моей голове роились и другие неприятные мысли, но, несмотря на усиленную мыслительную суету, некий маленький трезвый участок мозга работал в нужном направлении, подсказывая, что произойдет дальше.

А дальше должно было случиться следующее: один из производителей детского питания собирался меня прикончить.

Глава 9

Теперь Луи Грек показался мне еще внушительнее; он грозно застыл в дверном проеме с красным лицом и пульсирующими венами на лбу.

Он был довольно крупным, где-то под пять футов десять дюймов ростом, и весил сто восемьдесят фунтов, с длинными, как у гориллы, руками, тонкими кистями и узловатыми пальцами. Его голос напоминал предсмертный хрип; нос сломанный, плоский, а кожа на лице — вроде старой боксерской перчатки. Я бы ничуть не удивился, узнав, что на каждой ноге у него по шесть пальцев. Вне всякого сомнения, любопытным здесь было бы на что посмотреть.

Он захрипел:

— Какого черта ты, тупой, бестолковый, тормознутый идиот…

И тут я не выдержал и врезал ему в челюсть. Удивительно, но на Луи это вроде подействовало успокаивающе.

В нем явно происходила трудная борьба, но через несколько секунд молчания он сказал:

— Так мы никуда не придем. — Он шумно фыркнул носом. — Ты всегда наносил мне неожиданные удары в те места, где их не ждешь и даже не догадываешься, что они могут болеть, Скотт. Ты такой же, как все тронутые фараоны, — готов загнать парня просто потому, что когда-то он оступился. — Он снова засопел вроде бы даже с ноткой обиды. — Я в законе сейчас. Ты же видишь, занимаюсь законным бизнесом.

— Угу… вижу. А кто определяет степень законности, Луи? Откровенно говоря, не ожидал увидеть тебя здесь. Я просто собирался встретиться с менеджером, кто бы он ни был.

— Парни — кое-кто из моих рабочих — видели лодку. Ты явился сюда один, да?

Этот вопрос угодил мне под дых, как лошадиное копыто.

— Нет, — ответил я. — Я приехал не один. Но здесь нет никого, кроме нас, моряков. — Я улыбнулся, надеясь, что он подумает, будто я имею в виду целую дивизию. — Мы приплыли на лодке, — любезно добавил я. — Знаешь, такая симпатичная лодочка с мощными двигателями, приемо-передающей установкой, средствами личной защиты и тому подобное. И приемопередающая установка, — повторил я на случай, если он в первый раз пропустил это важное обстоятельство мимо ушей.

— Да. — Луи посопел. — Ладно, о чем ты хочешь поговорить с менеджером?

— Ты слыхал о том, что в южной части острова планируют начать разработки и строительство? Он кивнул.

— Меня интересуют эти разработки, — продолжал я, — и я приехал, чтобы взглянуть на участок для строительства. Поскольку я очутился тут, то подумал: стоит зайти и убедиться, что со стороны руководства «Хэнди-фуд» на сей счет не имеется никаких возражений, то бишь со стороны твоих людей.

— Возражения есть.

— Ты против? Почему?

— Не я, это не мой завод. Я просто управляю здесь. Хозяин фабрики — Лоример.

— Гораций Лоример? — удивился я. — Ведь это он пытался выкупить остров?

— Чего не знаю, того не знаю. Лучше бы спросить его самого, но сегодня он отсутствует. Лоример — владелец завода, а я только слежу за ребятами, за рабочими, чтобы все было в порядке.

— Так какие имеются возражения? Луи почесал густую мочалку на горле.

— Прежде всего, он не хочет, чтобы здесь появилась толпа рабочих, техника, а потом — туристы с детьми, кошками и собаками, не говоря уже о том, что все они начнут сновать туда-сюда и конечно же топтать его овощи. Насколько я знаю, он думает расширяться, и ему потребуется еще земля — хорошая земля — для выращивания шпината, бобовых и другого сырья для консервирования.

Я махнул рукой в сторону уже зеленеющего поля — приметил его по дороге сюда.

— Мне кажется, тут уйма свободной земли, — сказал я. — На этой стороне острова. У него есть договор об аренде, не так ли?

— Разумеется. Но самая лучшая земля находится на той половине острова. Во всяком случае, лучшая для его целей. Он выращивает шпинат, томаты, и все на органике. Ты-то хоть знаешь, что такое органика?

— Растениеводство без химии?

— Это только одна сторона медали. Никаких химических удобрений — правильно, использование только натуральных подкормок — перегнивших листьев, древесины и прочего. Как бытует из века в век в природе. Главное — не опрыскивать растения ядохимикатами, вроде ДДТ, хлоридов и других отравляющих и токсичных веществ, тебе понятно?

Неужели это рассуждал Жирный Луи? Я не мог поверить своим ушам: по-видимому, он понимал, о чем говорил! Прямо-таки спец-огурец в агрономии.

А бандит продолжал объяснять мне агроминимум:

— Поступая таким образом, получаешь здоровые овощи и фрукты. На вид они и лучше, и вкуснее, кроме того, в них содержится больше витаминов. Их не съедают вредители — бич фермеров, поэтому почти или совсем не нужно пользоваться распылителями; таким образом продукты питания, предназначенные для малышей, защищены от попадания на них вредных ядовитых веществ.

Я все еще не мог прийти в себя, пытаясь переварить неперевариваемое. В итоге я спросил с искренним интересом:

— Луи, что на тебя нашло? Ты ли это? Когда я видел тебя в последний раз…

— Когда это было, Скотт! Много воды утекло с тех пор, я начал новую жизнь. Я же говорил тебе, что теперь уважаю закон. Почему вы, ищейки, никогда не пытаетесь понять и найти оправдание бывшему жулику?

— А где ты научился всем этим разговорам о выращивании экологически чистых растений и тому подобному?

— Ну, я… — Он замолчал, едко сверкнул на меня глазами и ответил:

— В тюрьме я работал садовником. Имел дело со всяким барахлом, разбирался во всем: от пионов до лобелии, от морковки до томатов.

— Ты все это знал?

— Факт. В библиотеке я прочитал все, что мог, о сельском хозяйстве и садоводстве и понял, как все мы медленно травимся и убиваем себя теми ядами, что едим и пьем. И чем дышим — например, смогом.

— С ума сойти!

— Сажаешь их в землю, а потом наблюдаешь, как молодые побеги пробиваются, тянутся к солнцу там, где до этого ничего не было. И я обрел… — Он оборвал себя на полуслове, потом закончил:

— Это успокаивает меня.

Готов поспорить, он собирался сказать что-то вроде:

«Я обрел покой», — и на мгновение мне стало не по себе. Я чуть было не подошел к нему, чтобы с чувством пожать руку, но вместо этого вспомнил прошлую ночь, вспомнил Микки М., вспомнил Аарона Парадиза…

Поэтому я сказал:

— Между прочим, Луи, вчера ночью я столкнулся с Микки М.

— Ты… что? Что такое «миккиэм»?

— В настоящий момент это покойник. Микки М, был одним из твоих ребят несколько лет назад.

— А, тот. Я вспомнил. Но почему ты об этом заговорил? Черт, я уже не имею никакого отношения к тем ребятам. Я не видел Микки… Он мертв? Давно?

— С прошлой ночи.

— Что с ним случилось?

— Его застрелили.

— Черт бы меня побрал! — Луи фыркнул. — Да, это должно было случиться.

Я был сбит с толку. Луи говорил вполне убедительно. Совершенно искренне и почти убедительно. Почти. Однако я не был готов заглотить целиком этого нового Луи Грека. Что-то здесь было не так. Я сказал:

— Интересно получается: человек, у которого Лоример арендует часть острова, тоже убит прошлой ночью.

— Да. — Он кивнул. — Я знаю. Это скверно.

— Луи, каким образом тебе стало известно об Аароне Парадизе и почему ты не знал, что Микки мертв? Это его заметно озадачило.

— Об убийстве сообщили газеты, поэтому Лоример позвонил мне и рассказал о том, что случилось с Парадизом. Беспокоился, как это может отразиться на бизнесе, на договоре об аренде и все такое. Естественно, у него не было причин упоминать о Микки, если он вообще о нем слышал.

— Любопытно. У вас здесь в сорока милях от берега имеется телефон?

— Ты же сам упоминал, Скотт, такую вещь, как радиотелефон. Такие бывают на корабле, чтобы связываться с берегом.

Он улыбался, довольный, что отбрил меня, и тут я добил его окончательно.

— Хорошо, а откуда тебе известно, что его звали не Адам Престон?

— Га? — Он заморгал, уставившись на меня, почесал волосы на шее, взлохматил голову. — Что ты хочешь этим сказать, Скотт?

— Практически все знали его как Адама Престона. А его настоящее имя — Аарон Парадиз — тебе, вероятно, уже было известно раньше?.

Он сник, пожевал губами, его кустистые брови поползли вниз, и он сердито вытаращился на меня.

— Так я это уже сказал, да? Ну, думаю, мне Лоример сообщил. Не знаю, кто еще мог это сделать. О'кей, Скотт! Ты становишься чересчур болтливым.

— При чем тут я? — добродушно возразил я, чувствуя, что пора освобождать помещение, пока еще есть возможность унести ноги. — Ладно, выбрось все это из головы. Мне Нужно возвращаться. Увидимся, Луи.

Он кивнул, и я вышел.

Никто меня не остановил — это не столько успокоило меня, сколько удивило. Я шел, постоянно оглядываясь назад, и видел, как Луи Грек что-то рассказывает двум охранникам. Они смотрели в мою сторону. И это еще ни о чем не говорило. Но кое-что другое говорило о многом.

Я не спускал глаз с Луи и тех двух типов и как-то случайно бросил взгляд вправо. Какой-то парень из здания — оно отстояло на несколько футов от офиса — наблюдал за мной через окно. Я только мельком взглянул на него, но и беглого взгляда было достаточно.

Такое лицо легко запоминалось: круглое, мясистое, цвета картофельного пюре, с бугристым, шарообразным носом в центре, на голове редкие светлые волосы — этот выразительный портрет принадлежал парню по прозвищу Муравей, он же Энтони Сайни, — одному из бандитов; как и Микки М., он состоял в шайке Луи.

«Я уже не имею никакого отношения к этим ребятам», — только что уверял меня Луи Грек.

Ладно, может быть. Очень может быть, что Энтони Сайни теперь тоже высаживает рассаду и обретает покой, наблюдая, как растет зелень.

Черта с два я поверил!

Глава 10

Когда меня уже никто не мог видеть с территории фабрики, я бросился бежать, взяв курс вправо, и поднялся по пологому склону на гребень холма. Теперь меня от фабрики отделяли примерно ярдов триста, но ярдах в двухстах я увидел-таки тех двух типов, которые быстро двигались в моем направлении. Они не бежали — пока что не бежали, — но шли как люди, которые сильно спешат.

Я повернулся и еще поднажал. Добравшись до лачуги, я громко позвал Джима и влетел внутрь. Его там не было. Я снова крикнул и услышал его ответный крик:

— Я здесь, Шелл.

Его голос показался мне приглушенным, будто из подземелья. Я вышел на улицу, свернул за угол и увидел Джима. Он оттянул засыпанную землей доску в конце лачуги, а сам чуть ли не полз на четвереньках, проваливаясь в грязь. Его руки и брюки были испачканы нефтью и жиром.

Наконец он выполз и, торопясь, давясь словами, заговорил:

— После того как ты заикнулся об этом, Шелл, я заметил, что хижина действительно больше снаружи, нежели внутри. Что за дьявольщина? Оказалось, в том конце есть небольшая комната, изолированная, ни окон, ни дверей. Представляешь?

— К черту комнату…

— Такое впечатление, что они установили здесь огромных размеров бидон или перегонный аппарат. — Он осклабился. — А может, это спутник? Внизу под этой штуковиной тоже есть какие-то трубы, но они еще ни к чему не подсоединены…

— Джим, если ты не заткнешься, то следующим звуком могут оказаться выстрелы.

— Выстрелы? Черт, о чем ты говоришь? Теперь я мог видеть этих типов. Мне пришлось рвануть в полную силу, чтобы побыстрее добежать сюда, но они находились от нас всего в двух или трех сотнях ярдов. И бежали с приличной скоростью.

— Я только что выслушал кучу всякой ерунды о садоводстве и экологически чистом детском питании, — попытался объяснить я. — Может, это правда. А может, так задумано, чтобы я поверил, будто все это правда. Но те двое хлюстов…

У Джима отвисла челюсть.

— Садоводство и детское питание…

— Послушай меня, Джим. Того типа, что покушался на твою жизнь минувшей ночью, звали Микки М. В недалеком прошлом он работал на Луи Грека. Парень, что заправляет этой чертовой фабрикой по производству детского питания, — Луи Грек. Усек?

Он кивнул — кажется, начинал понимать. Я ткнул пальцем в сторону спешивших к нам головорезов.

— Может, эти ребята хотят угостить нас свежими огурцами. Это серьезный вопрос, но он остается открытым, поэтому быстро марш в лодку, а я тем временем задержу их.

— Я не оставлю тебя.

— Беги к лодке со всей доступной тебе скоростью, там они не смогут добраться до тебя. Вряд ли они попытаются предпринять что-то против меня. Похоже, у них добрые намерения.

Двое приближались к нам, но теперь медленнее. Они спотыкались, шли вяло, похоже, чувствовали себе паршиво. Выдохлись. Но находились уже слишком близко.

Я знал, что в лодке есть ракетница, ею подают разноцветные сигналы бедствия, и приказал Джиму отчалить от берега на виду у фабрики и через двадцать минут устроить небольшой загадочный фейерверк — пускать ракеты в том направлении, но так, чтобы не угодить в саму фабрику, просто пробудить живой интерес.

Джим обозвал меня сумасшедшим, но мигом развернулся и помчался к лодке.

В его распоряжении была почти минута, чтобы испариться до того, как те двое подойдут ко мне. Любопытства ради я даже успел заглянуть, что там за доской в конце хибары. Там было темно, но сквозь щели в тонких досках, образующих стены, струился вполне приличный свет, и я узрел какое-то бестолковое скопление труб и вентилей, поднимающихся на шесть или восемь футов над уровнем земли, но ни с чем не соединенных наверху. Эта штуковина походила на «леса», используемые в строительстве; а может, Джим прав, и это на самом деле перегонный аппарат, к примеру, для производства близняшек зомби.

— Сумасшедший, — мысленно поддакнул я Джиму, встал, пнул ногой болтающуюся доску, возвратив ее таким образом на место, и услышал скачущий галоп.

Я отступил на несколько шагов от здания как раз в тот момент, когда ребята в нерешительности остановились в ярде от меня. Бедняги пошатывались, испускали нечленораздельные звуки, тяжело дышали. Один из них, тощий как скелет, ткнул пальцем в сторону бегущего Джима и залопотал:

— Он… почему… Ох-х… — Ему понадобилось еще полминуты, чтобы продохнуть. — Куда он бежит? Что… за чем он гонится?

— А вы за чем гонитесь, ребята?

— Ну, ух… Мы… ух… ox… — Да, тяжело пришлось скелетине. Он продолжал:

— Босс. Луи, он сказал, чтобы мы попросили тебя и… — Он бросил взгляд в сторону Джима: едва различимая точка почти вскарабкалась на борт «Мэттью». — Тебя и твоего приятеля прийти в офис.

— Зачем?

— Зачем? Ну, он кое-что забыл. Я сказал крайне вежливо:

— Может, он хочет выяснить точно, кто со мной и сколько нас здесь, и послал вас удостовериться, что никто не осмелился отмахнуться от его сердечного приглашения?

— Это бред, — запротестовал костлявый.

— Возможно. Ладно, давайте пойдем и узнаем, чего хочет Луи.

* * *

Луи принял меня, сидя за своим столом. Когда мы втроем вошли в офис, он глянул на нас, потом мимо нас, будто ожидал увидеть еще кого-то. Некоторое время он продолжал смотреть, свирепо хмурясь, а потом натянул на лицо выражение любезной доброжелательности и сказал:

— А вот и ты.

— А вот и я, Луи.

Тощий объяснил ситуацию:

— С ним был другой парень, но он смотался к лодке.

— Он разговаривает по радиотелефону, — уточнил я. Луи продолжал сохранять застывшее и почти довольное выражение.

— Ах, это не важно. На самом деле я хотел встретиться с тобой, Скотт.

Наверное, посудачить о выращивании тюльпанов, о его хобби. Я приступил к делу:

— Твои ребята передали мне, что ты что-то забыл, Луи.

— Да… верно.

Похоже, такой поворот сбил его с толку. Он забыл, что он забыл. Я решил разрядить обстановку, помочь ему вспомнить, поскольку именно по этой причине я так миролюбиво согласился вернуться.

— Черт, Луи, — искренне возмутился я, — я думал, ты хотел извиниться за то, что взбесился, когда я задал тебе простой вопрос.

— Какой вопрос?

Он оживился; в его глазах появилась надежда.

— Когда я спросил, могу ли осмотреть фабрику. Хочешь верь, хочешь нет, но я ни разу не был на фабрике детского питания.

— Будь я проклят, если это не так, Скотт, — развеселился он. — Мне не следовало бы так сердиться на тебя, и я понял, что как раз поэтому ты так быстро испарился. Я с удовольствием покажу тебе фабрику. Да, сэр.

— У тебя золотое сердце, Луи.

— Я сейчас вернусь.

Он встал из-за стола и вышел в соседнюю комнату, увлекая за собой тех двоих. Вернулся уже без них, потрепался со мной немного — скорее всего для того, чтобы его ребята успели сделать то, что он им приказал. Например, убрать с глаз Энтони Сайни или спрятать автоматы. Я взглянул на часы. Оставалось чуть больше пяти минут до того, как Джим начнет действовать и вспыхнут сигнальные ракеты. Может, ничего и не случится, но я надеялся, что это немного ослабит их бдительность. Что мне тогда делать — если вообще понадобится что-то делать, — признаться, я понятия не имел.

Началась экскурсия по фабрике; Луи Греческий лично проводил ее, а бдительный скелет волочился сзади. Все здание, за исключением той части, где разместились офис Луи, кухня, производственные участки и склад, представляло собой, по сути, один огромный цех, где производились детские консервы. Я не рассчитывал увидеть здесь ничего особенного, помещение было напичкано замысловатым оборудованием и картонными коробками вместимостью по четыре дюжины маленьких баночек в каждой.

Пока Луи популярно объяснял, что «вон там, в больших чанах», овощи тушатся, перед тем как попасть в баночки, я приостановился и вытащил из коробки одну баночку. На ней с одной стороны был изображен здоровенький, розовый малыш, а с другой — торговая марка в виде скрещенных ложек на фоне белого треугольника. С трудом до меня дошло, что белый треугольник символизирует пеленку, и я повеселел. Подержав в руках банку с грушево-морковным пюре, я сунул ее обратно в коробку.

Луи обратил мое внимание на некоторые машины и объяснил, как подаются по транспортеру пустые банки, наполняются еще горячей смесью и надежно закатываются. Все выглядело очень впечатляюще. Я убедился, что здесь действительно осуществляется процесс консервирования, но почему-то ни одна машина не работала и кроме нас троих на всей территории завода не было ни души.

Я спросил:

— Цех пребывает в стадии бурной деятельности, да?

— Черт, не сейчас, — буркнул он. — Не в воскресенье. На выходные здесь остается только охрана, остальные отправляются в пятницу домой на корабле компании. — Он махнул рукой в сторону сотен складированных ящиков. — Был бы ты здесь в пятницу, когда мы заканчивали консервацию этой партии. Завтра мы отгружаем большую часть потребителям.

— Вы действительно отправляете их детишкам, Луи? Он посмотрел на меня в упор, на мгновение его глаза стали жесткими, и тут же он вернул им прежнее дружелюбное выражение.

— Он шутит. Всегда был шутником. — Он шагнул вперед и взял кипу бумаг. — Корабль с грузом отходит в Сан-Франциско завтра утром. Заказ от М. В. Вильсона для сети магазинов. Вот документы.

Он показал накладные. Луи — так казалось — искренне старался меня убедить. Действительно, по документам около сотни ящиков детского питания, включая десятки наименований различных видов овощей и фруктов, предполагалось отправить завтра М. В. Вильсону. А супермаркеты Вильсона были широко известны.

Значит, они поставляют детское питание. Ну и что? Для того и строилась фабрика. Очень может быть, что я оказался олухом. Двадцать минут истекло, сейчас, наверное, Джим начнет пулять сигнальными ракетами. Ну и что? Пока я не увидел ничего интересного для себя.

Оглядевшись, я заметил два стандартных ящика, но поодаль от остальных. Они стояли у стены под столом один на другом. Почему-то они вызвали у меня легкий интерес, я подошел и спросил:

— А в этих ящиках что, Луи? Бракованная продукция?

Всего лишь невинное любопытство. Но когда я шагнул к этим ящикам, кощей тут же дернулся, будто его ткнули острым шилом в задницу. Не успел я сделать второй шаг, как он загородил мне дорогу.

Ага, заволновались, интересно почему. Я изловчился и грубо наступил ему на ногу.

— Эй! — заверещал костлявый.

— Извини, — бросил я, неловко оступился и ухитрился наступить ему на вторую ногу. Скелет взвыл. Луи продолжал хладнокровно объяснять:

— Как ты правильно догадался, это бракованная продукция. Видно, произошел сбой в производстве, и некоторые банки сплющились. Мы уважаем потребителя и не можем такие отправлять.

— Естественно.

Прошло уже двадцать три минуты, и я решил, что ракеты Джима вообще не вызвали любопытства. Или старый пистолет вышел из строя. Но я ошибся. Какой-то парень влетел в цех с перекошенной физиономией и заорал:

— Босс! Босс!

Луи оглянулся и гаркнул:

— Не скули! Какая муха тебя укусила?

— Там что-то непонятное… Парень в лодке чем-то стреляет в нас.

Луи выругался и повернулся ко мне.

— Чего вы затеяли, Скотт?

— А что такое?

Он изверг тираду виртуозной брани и поспешно двинулся к двери. Потом остановился и повернулся к нам. Я с преувеличенным вниманием рассматривал бездействующие механизмы, поэтому не заметил, какие сигналы он выдал тощему, но краешком глаза усек, что кощей едва заметно кивнул. Луи быстро вышел, громко хлопнув дверью. Оставшись один на один с долговязым типом, я ухитрился еще раз — естественно, споткнувшись, — прыгнуть ему на ногу и при этом слегка толкнул.

— Послушай ты, паршивый ублюдок, — зарычал он и вцепился в мою правую руку.

Ах, ты вон как! Я замахнулся левой и стукнул. Хороший получился удар снизу по челюсти: он улетел далековато и приземлился на спину. Лежал тихо — нокаут, натурально, — а я тем временем действовал.

Схватив из ближайшего ящика банку протертого шпината, я помчался через зал к тем двум ящикам, что стояли под столом. Сбросив на пол верхний, я выхватил банку из середины нижнего. На этикетке значилось «Банановое пюре». Наверное, поэтому они оказались бракованными. В самом деле, какой извращенец станет лопать пюре из бананов? Я бросил шпинат на освободившееся место в ящике с банановым пюре, водрузил второй ящик на место и помчался к шпинату. Впихнуть банановое пюре вместо шпината — секундное дело. Все выглядело по-прежнему. Я порылся в кармане пиджака, достал шариковую ручку, приподнял ящик и нацарапал на дне большую букву «X». Порядок. В несколько прыжков очутившись возле лежащего на полу без сознания парня, я раскорячился над ним в позе боксера. Едва успел.

Дверь с треском распахнулась, в цех ввалился Луи Грек и заорал во всю мощь глотки:

— Черт, что ты задумал. Скотт?

Я пританцовывал вокруг лежащего без памяти парня, издавая при этом воинственные выкрики. Грек остановился, посмотрел вниз на скелета, потом на меня. У него было такое выражение, как в первый раз, когда я увидел его в дверях офиса.

Гнев немного угас, он обвел глазами комнату. Его взгляд чересчур долго задержался на двух коробках у стены, но, может, мне это показалось.

— Что здесь произошло? — От его рева у нежных ушей приключилась бы грыжа.

— Этот слюнтяй распустил язык и набросился на меня, поэтому пришлось слегка приложиться к нему, Луи. Он схватил меня, представляешь?

Грек не обронил ни слова, брызгая холодной водой на лицо парня, пока тот не пришел в себя. Он сел, его взгляд еще блуждал, а Луи нагнулся и спросил:

— Скотт здесь утверждает, что ты разорался и схватил его. Отвечай просто и четко — это правда?

— Ну, он начал наступать…

— Заткнись. Я хочу услышать одно: произошло ли на самом деле то, что он говорит, или Скотт врет?

— Ну да… произошло. Я обозвал паршивого ублюдка паршивым ублюдком. И, наверное, схватил его, только он…

— Понял. Заткнись. — Луи стало противно. Он выпрямился, прошел немного вперед, глядя по сторонам, потом обратился ко мне:

— Что это за сигналы?

— Сигналы?

Он пробурчал любимое слово из своего обширного словарного запаса, чмокнул губами и сказал:

— О, черт, какого дьявола ты не уберешься отсюда на все четыре стороны?

— О'кей, Луи. Признаться, мне здесь не очень-то интересно.

Однако он тянул разговор, пока не вошел один из рабочих, тот, что совсем недавно заглядывал в цех. Мне показалось, Луи почувствовал облегчение. Только я собрался было уходить, как верзила встал за моей спиной и начал шарить у меня под мышками, далее вниз, как ищут оружие.

Я резко повернулся и с размаху стукнул ребром ладони по его бицепсу. Только я вознамерился врезать ему еще раз, как Луи остановил меня:

— Перестань, Скотт. Успокойся, черт возьми.

Я вопросительно глянул на него.

Он продолжал — уже каким-то слащавым голосом:

— Ты ведь не возражаешь, если тебя слегка потрясут? Таков порядок.

— Нужно предупреждать.

Луи кивнул парню: продолжай, мол. Тот, морщась, поглаживал руку. Я предупредил:

— Одну минуту, Луи. Ты должен знать, что обычно у меня при себе револьвер, поэтому веди себя спокойно.

Я вытащил свой кольт и позволил парню наспех проверить себя, при этом держал на прицеле Луи. Спрятав револьвер в кобуру, я повернулся к Луи:

— Черт, а что ты искал? Морковку в кармане?

— Таковы правила союза. — Его глаза исторгали такой холод, что вполне могли заморозить ему нос. Я почувствовал: ему хотелось задержать меня. Может, я ошибался, но так подсказывала интуиция.

Очутившись на улице, я увидел в двух сотнях ярдов от берега «Мэттью». Я побрел в его сторону, сигналя рукой, давая Джиму понять, чтобы возвращался к пристани. На противоположный конец острова. Подальше от садовника Луи Грека. За мной не было слежки. Джим причалил к берегу, я вскочил на палубу, и мы пустились на всех парах в обратное плавание.

Глава 11

Убедившись, что мы ушли от острова на безопасное расстояние и нас никто не преследует, я рассказал Джиму большую часть из того, что там произошло. Под приятным океанским ветерком я обмозговал все, что видел и слышал за последние пару часов, подумал о том, что видел в Лагуна-Парадиз.

Я понимал, что, если закончить строительство на острове и продать все с потрохами, общая выручка от продажи составит не менее шестидесяти миллионов долларов, из них львиная доля придется на прибыль. Я также знал, что есть деловые люди, связанные с Лагуна-Парадиз и вложившие в ее развитие свой капитал, и часть прибыли, естественно, будет поделена между ними; однако основные инвестиции и риск пали на плечи Джима, а значит, основной навар достанется ему.

Я спросил Джима:

— Поскольку Аарон мертв, ты стал наследником его доли в Лагуна-Парадиз, ведь так? И после смерти брата Бри-Айленд переходит к тебе?

— Видимо, да. До рокового выстрела я не задумывался над этим, Шелл. Но ты прав, все переходит ко мне.

— Следующий вопрос, не возражаешь? Если бы Микки М, прошлой ночью выстрелил поточнее… Убил бы тебя наповал. Что тогда?

— Не совсем понимаю тебя.

— Кто в таком случае имел бы право распоряжаться твоей долей в Лагуна-Парадиз? Твоими деньгами, имуществом? Кто стал бы наследником?

— Никто.

— Раскинь мозгами, Джим. Когда кто-то умирает…

— Перестань шутить, Шелл. Мы с Аароном были единственными детьми, мама умерла за два года до смерти отца, мы не женаты и у нас нет родственников.

— Совсем никого?

— Ни души. Когда человек умирает и у него нет законных наследников, имущество становится выморочным — вся собственность и недвижимость переходит государству. Естественно, казна наживается на этом в любом случае: присваивает все целиком или, по крайней мере, взимает налог. — Он пожал плечами. — Кстати, это очень жирный кусок.

— Ладно, предположим, кому-то известно ваше положение и он надеется нажиться на Лагуна-Парадиз в случае, если она будет выставлена на продажу с аукциона…

— Шелл, в том виде, как она существует сейчас, Лагуна гроша ломаного не стоит. В настоящий момент все целиком и полностью принадлежит банкам и финансовым компаниям.

— О'кей. Тогда вернемся к острову. Я уже рассказывал тебе, что Микки М, работал на Луи Грека, а Луи управляет фабрикой. Они действительно варят там детское питание, закатывают в банки и отправляют по морю в различные адреса. Я в этом убежден. Но подумай хорошенько: этот Луи — отъявленный мошенник; совсем недавно освободился и теперь заведует фабрикой, производящей — я не шучу — детское питание «Па Па».

— Производящей что?

— Точно такой была и моя реакция. Попомни мое слово — что-то здесь не так. Луи грозила «вышка» за наркобизнес. И вдруг он заявляет, что исправился, умопомрачительно счастлив, выращивая шпинат и всякую лабуду. Может быть; но представим, что он врет, темнит и, значит, каким был, таким и остался. Представим себе, что вместо крыжовника он закатывает в банки Г. Что скажешь?

— Г.? Ты хочешь сказать — героин? — Джим уставился на меня сине-зелеными глазами с выражением крайнего изумления. — Шелл?..

— Очень даже может быть.

— В банках из-под детского питания?

— А почему нет? Послушай, самой трудной — и к тому же опасной — задачей в наркобизнесе является доставка наркотиков из зоны крупного поставщика — Красного Китая, Мексики и так далее — в точку сбыта, туда, где товар выставляется на продажу и потребляется. Например, в США. Жулики международного масштаба проводят бессонные ночи, ломая себе голову в поисках лучших, более безопасных и надежных методов перевозки и доставки товара. Для них это важнейшая задача, точнее — жизненная необходимость. Наркокурьеры прячут их в лифчиках плоскогрудых девиц, в двойном дне чемоданов, гробов, запихивают пакетики в задницу. Существует черт знает сколько способов, и все они действуют только какое-то время, а потом — засветка, прокол.

Джим провел рукой по своим черным волосам и неуверенно возразил:

— В общем-то это известно.

— Конечно. Послушай, я говорю сейчас о крупных группировках. Если попадается какой-нибудь мелкий делец в Лос-Анджелесе, он теряет всего ничего — самое большее пол-унции героина, или что-то около того. Но когда изымается солидная партия, килограмм, два, а то и больше, — это уже убийство. Образно выражаясь — убийство. И если такая солидная партия проходит без осложнений, тогда это убийство в буквальном смысле слова. Ее потеря — убытки в миллионы долларов для процветающих дельцов. Но предположим, что наркотики благополучно доставляются в надежное место — скажем, на отдаленный остров, — и маленькие пакетики, содержащие унцию героина, запечатываются в банки, к примеру, во время производства определенной партии протертого крыжовника…

Джим нахмурился.

— Да, они могут открыто переправлять героин в любую точку Соединенных Штатов. А может, всего мира.

— И кто заподозрит наличие наркотиков в — как ты сказал, оно называется?

— «Па Па»?

— Да, веселенькое название.

— Ты серьезно считаешь, что этим занимаются на острове?

— Если бы я знал! Принимая во внимание весь очаровательный персонал «Хэнди-фуд», я бы допустил, что они даже выращивают свое собственное сырье, если бы заметил на полях какую-нибудь похожую на мак ерунду. Пока это только смутные подозрения, но, может быть, завтра удастся что-нибудь еще выяснить. Там у них была пара ящиков с каким-то месивом, но либо я дурак, либо в них действительно содержится нечто большее, чем просто вызывающая газы смесь, — судя по нервной реакции тех типов. Так или иначе, но я ухитрился пометить банку в ящиках, что будут отгружены завтра. — Я осклабился. — Но не исключено, что они и впрямь изготавливают вкусные продукты для детского питания и реализуют их в магазинах здоровой пищи. Если я ошибся, что ж, посыплю голову пеплом.

— А если не ошибся… Ты думаешь, Аарон мог быть замешан в подобном дерьме? — Он помолчал. — Нет, если бы он имел к этому отношение, он бы хоть что-то сказал мне.

— Ладно, можешь быть уверен вот в чем: если «Хэнди-фуд» только ширма для наркобизнеса, то парни, имеющие дело с такой головной болью и расходами, готовы отправить на тот свет сколько угодно человек, прежде чем допустят, что их бизнес разоблачат.

— Возможно, Шелл. Но это никоим образом не связано с Аароном. Или с его смертью. Или… представь себе, что Аарон, предположим, был каким-то боком причастен, тогда зачем они пытались убить меня прошлой ночью? Я ведь ни сном ни духом не слышал ни о дурацком детском питании, ни тем более о наркотиках. Какой же им прок от моей смерти?

Я покачал головой — не знаю. Мы снова вошли в полосу смога, и от близости берега неприятные мысли улетучились.

Высадив Джима в Лагуне, я разыскал телефон и позвонил в управление полиции Лос-Анджелеса. К счастью, застал капитана Фини, начальника отдела по борьбе с наркотиками, описал ему расположение Бри-Айленда, поделился своими подозрениями и рассказал о подмене банок бананового пюре. Его люди проверят и проследят, действительно ли партия продукции «Хэнди-фуд инкорпорейшн» направляется в сеть магазинов М. В. Вильсона, и если это так, то «эксперт» должен будет найти и взять на анализ помеченную мной коробку, когда груз прибудет в Сан-Педро. Все будет представлено в лучшем виде, как дело, не имеющее никакого отношения к полиции, дабы избежать лишних волнений в случае, если я прав, и не вызвать недоумения и скандала, если я ошибся. До тех пор пока не будет получен результат, мы все должны тихо сидеть и не высовываться.

От Фини я узнал, что в конце 1957 года Греческий попал в тюрьму за контрабанду наркотиков и освободился в начале 1959 года. Он сидел не долго. Ведь в Калифорнии применяются довольно мягкие меры к убийцам, распространяющим «белую смерть» — особенно после того, как Верховный суд США аннулировал закон штата Калифорния, провозгласив, что наркоманов не должны сажать в тюрьму за наркотическую зависимость. Так не пойдет, Калифорния не должна этого делать, красноречиво убеждал судья; это рассматривалось бы как «жестокое и чрезмерное наказание». Странная логика. Наркоманы ширяются и нередко сами распространяют наркотики, занимаются воровством, разбоем, проституцией, сводничеством и даже убивают ради «лекарства» — значит, они больные люди и требуют к себе гуманного и заботливого отношения.

Я предполагаю, что следующим шагом будет закон, гласящий, что насильники, убийцы, взломщики скорее больны, нежели виновны в преступлениях, и вместо того, чтобы сажать за решетку, их следует отправлять для поправки здоровья на ферму «Саннибрук». С такими разливами сверхгуманизма мы можем дойти до того, что законопослушному гражданину будет трудно уберечься от растущей армии «больных» подонков.

Мне показался заслуживающим внимания тот факт, что Греческий находился в Сан-Квентине в 1959 году и в то же время там пребывал Аарон Парадиз.

Я спросил у Фини, возможно ли организовать экспертизу тела Аарона на выявление у него наркотической зависимости; он пообещал, и я повесил трубку.

Потом я позвонил Ральфу Мерлу. Я успел застать его в офисе, и, потрепавшись немного и высказав свое мнение по поводу газетной заметки о моих подвигах, он приступил к делу:

— Итак, новости. История Бри-Айленда с тех пор, когда он принадлежал испанцу, — тебе это интересно?

Я с трудом удержался, чтобы не хмыкнуть в трубку. Ральф принадлежал к тому типу людей, которые считают, что если дело стоит того, чтобы за него браться, то копать нужно основательно. Вероятно, он изучил историю острова со времен Колумба.

— Давай коснемся только нескольких последних веков, о'кей?

— Тогда начнем с марта 1948 года, когда его купил некто Дрейк Паттерсон за тридцать пять тысяч долларов. Остров принадлежал ему, пока он не продал его Горацию Г. Лоримеру в августе 1955 года за двадцать тысяч.

— Погоди минутку. Он продал его Лоримеру? Из «Хэнди-фуд инкорпорейшн»?

— Тому самому, производителю детского питания «Па Па». Кстати, неплохая вещь.

— Ты хочешь сказать, что слышал — мне противно даже произносить это название — о «Па Па»? И пробовал?

— Конечно. Одно время я кормил им собственных детей. Весьма хорошая штука. А что?

— И его действительно можно купить в магазинах? Это не просто какая-то «залетная» ерунда, которую вообще нельзя есть?

— Совсем наоборот. Эта продукция на рынке уже несколько лет и пользуется спросом. Здесь, на побережье, она продается в нескольких супермаркетах, в магазинах здоровой пищи, поскольку ее компоненты тщательно подбираются и подвергаются специальной обработке, что позволяет сохранять питательную ценность.

— Будь я проклят, — выругался я. — В магазинах здоровой пищи, говоришь? Ладно, поехали дальше.

— Лоример, владелец корпорации, построил свой первый завод на Фигероа здесь, в Лос-Анджелесе, в феврале 1956 года. В ноябре 1957-го он все продает и строит фабрику на Бри-Айленде, который он купил у Паттерсона больше чем два года назад. Девять месяцев тому назад, в сентябре 1961-го, он продал остров Аарону Парадизу.

— Что? Он продал его Аарону Парадизу? Но… — Я ничего не понимал, убей меня Бог. — Но ведь это Лоример пытался купить его…

Ральф монотонно продолжал:

— Так или иначе, но Лоример продал остров Парадизу за четыреста двадцать тысяч… Я взвизгнул:

— За сколько?

— За четыреста двадцать тысяч.

Во дела! Откуда, черт побери, у Аарона Парадиза взялись такие деньги? Плюс еще пятьдесят тысяч или около того, что, по словам Джима, имелись у него, когда он появился в Южной Калифорнии. Четыреста семьдесят тысяч — вполне приличный капитал для любого, особенно для человека, год назад вышедшего из тюрьмы. Конечно, Аарон был — по крайней мере, до отсидки — отъявленным жуликом. А потом? Превратился в ангелочка?

Я сказал:

— Что-то тут не стыкуется. И как случилось, что в пятьдесят пятом за остров дали двадцать тысяч, а спустя всего каких-то шесть лет он куплен за четыреста двадцать?

— Не спрашивай меня. Я пересказываю только то, что вычитал в документах.

— Угу. Как насчет Лоримера? Я так понимаю, он занимается бизнесом на законных основаниях.

— О да, точнее, и да и нет. Как я уже говорил, у них качественная продукция, компания не получает высокой прибыли, но, похоже, процветает. Лоример тоже не бедствует, он состоятельный человек, вот разве что недавно у него возникли неприятности с налогами. — Я услышал, как Ральф довольно захихикал. — Лучше скажи, Шелл, у кого их нет?

— Действительно. И в чем суть неприятностей?

— Одну секунду. У меня где-то есть информация. — Я услышал шелест бумаги, потом Ральф радостно фыркнул и продолжал:

— Правительство возбудило против него уголовное дело за неуплату налогов в пятьдесят седьмом, пятьдесят восьмом и пятьдесят девятом. Судебное разбирательство началось год назад и завершилось в декабре. Его не обвинили в мошенничестве, однако ему пришлось выложить триста шестьдесят тысяч, включая пени. Правительство аннулировало арест на имущество должника и потребовало перевести Бри-Айленд на депонент — то есть под залог той суммы, которую Лоример должен был уплатить.

— И что это значит?

— Это значит, что процентов с продажи было достаточно для того, чтобы удовлетворить требования правительства. — С минуту Ральф раздумывал. — Потом Парадиз сдал в аренду на двадцать лет часть Бри-Айленда «Хэнди-фуд инкорпорейшн» с условием, что корпорация ежегодно будет выплачивать ему арендную плату в размере пятидесяти тысяч.

— Тут все законно?

— Не просто законно, продажа и сдача земли в аренду — самые обычные сделки. И выгодные, если исходить из нашей грабительской налоговой системы.

— Договор об аренде позволял Лоримеру пользоваться землей, где находится его фабрика?

— Земля перешла от Аарона Парадиза к «Хэнди-фуд», дальше я цитирую: «…только для занятия на ней сельским хозяйством, хранением, производством, складированием, а также для других целей, что могут возникнуть в процессе изготовления продукции компании».

— И за это компания обязана по договору выплачивать Аарону Парадизу ежегодно пятьдесят тысяч?

— Именно так.

— Интересно. А кто такой Паттерсон? О нем есть какие-нибудь сомнительные факты?

— Я бы сказал, что нет. Его зовут Дрейк Паттерсон, конструктор и кораблестроитель. Должно быть, ты слыхал о лодках, парусниках и крейсерских яхтах Паттерсона.

Слыхать о них доводилось, несколько штук я видел в Ньюпорте. А крейсер «Дрейк» известен во всем мире.

Я спросил:

— Тебе удалось выяснить что-нибудь о человеке по имени Луис Н. Греческий?

Я опять услышал шелест бумаг.

— Генеральный менеджер «Хэнди-фуд инкорпорейшн» с… декабря 1959-го. Это все, что у меня на него есть, только имя.

— О'кей. Вероятно, у меня уже есть вся необходимая информация на него. — Я улыбнулся и добавил:

— Он бывший садовник.

Ральф с обычным для него усердием раздобыл для меня адреса Лоримера и Паттерсона. Паттерсон обитал неподалеку, на острове Лидо, мимо которого я проезжаю, когда возвращаюсь в Лос-Анджелес, поэтому я и порулил туда.

Дрейк Паттерсон предстал передо мной пожилым человеком, как мне показалось, лет семидесяти, если не больше, но производил впечатление сильной личности и выглядел бодрячком. Он был представительным, седым стариком, на некогда мощной фигуре кожа теперь пообвисла, но он сохранил вид, говорящий о том, что готов задать перцу любому противнику его возраста, осмелься тот ставить ему палки в колеса. В разговоре Паттерсон показался грубовато-добродушным, открытым и честным. Такие мне нравятся.

Жил Дрейк на верхнем этаже шикарного нового многоквартирного кооперативного дома на Лидо, что по соседству с Ньюпортом, и мы удобно расположились на небольшой веранде в его гостиной. Было почти восемь часов вечера, не совсем темно, и с веранды открывался удивительный вид на гавань, стаи разнокалиберных лодок на воде и светящиеся вдоль берега огоньки.

Я представился ему как частный детектив, но пока лишь намекнул на цель своего визита. Он приготовил для меня бурбон с водой, а сам отхлебывал бренди из маленькой рюмки.

— Бри-Айленд, — повторил он. — И что же, молодой человек, вы хотите о нем узнать?

— Насколько мне известно, этот остров в свое время принадлежал вам, но несколько лет назад вы его продали. Это верно?

— Да. Купил его, дай-ка подумать… В сорок восьмом, мне кажется, это было. Собирался построить там дом для себя и своей жены. Мне нравится море, покой и уединение, а для бывшего корабела остров — самое подходящее место. Дом на самом деле предназначался моей жене, но то по одной причине, то по другой — как в жизни случается, я откладывал строительство. Понимаете, я делал деньги, занимался своей компанией и считал, что впереди еще невпроворот времени. Наконец я принялся за дом, но, увы, Мэри умерла раньше, чем я успел начать и кончить.

Он помолчал, вернувшись, видимо, в грустное прошлое.

— Мэри — моя жена. После ее смерти многое, что держало меня на плаву, потеряло смысл, да почти все. Большую часть дела я передал своим компаньонам; начал постепенно избавляться и от повседневной рутины, но главным образом — от имущества. В списке собственности числился и Бри-Айленд. Помнится, я отделался от него в пятьдесят пятом. Не помню, кто купил его, покупатель сразу нашелся.

— Гораций Лоример? Он кивнул.

— Похоже что он.

— И тогда вы продали остров Лоримеру за двадцать тысяч?

Он замялся, покряхтел, спросил с заметным смущением:

— Какое имеет значение, сколько он за него заплатил?

— Ну, потом остров перешел в другие руки, а меньше года назад его продали уже за четыреста двадцать тысяч. Странно, что за шесть лет его стоимость возросла более чем в двадцать раз.

— Хорошая прибыль, — согласился Паттерсон, — но это не исключительный случай на земельной бирже. Все зависит от спроса и предложения, мистер Скотт, от того, как сильно кому-то хочется иметь то, что есть у вас, сколько стоит примерно вложенный вами труд и продукция в долларах, которые они готовы выложить. Ситуация всегда меняется в зависимости от спроса и предложения — это один из справедливых законов рыночной экономики. — Он сделал глоток из своей маленькой рюмки. — Конечно, в наши дни эта система работает все хуже и хуже. — Он помолчал несколько секунд; в темноте я увидел, что он испытующе смотрит на меня. — Простите, выплаченная сумма действительно имеет для вас значение?

— Если честно, и сам не знаю. Может быть. Человек, купивший у Лоримера остров, был убит прошлой ночью.

Я не стал рассказывать ему о своей встрече с Луи Греком, но дал понять, что между убийством и правами жертвы на остров, возможно, имеется связь.

Паттерсон решительно осушил свой наперсток и обхватил руками колено.

— Так и быть, я вам кое-что расскажу, мистер Скотт, — согласился он. — Я сомневаюсь, что во время сделки были допущены какие-то незаконные действия, я не сделал ничего такого, что считалось бы безнравственным. Но было одно… особое обстоятельство. Я просил за остров восемьдесят тысяч. На самом деле мистер Лоример заплатил мне сто тысяч. При одном, правда, условии: он настоял на том, чтобы, оформляя продажу, я указал в документах цену в двадцать тысяч.

Я непонимающе заморгал.

— Какого черта ему это понадобилось?

— Понятия не имею. Просто он предложил на двадцать тысяч больше той суммы, что запросил я. Мне казалось, я не делаю ничего предосудительного. Он много рассказывал о своей жене, причем с какой-то злобой, и я предположил, что у него есть приличная сумма денег, о которой она не знает. Если вы понимаете, что я имею в виду.

— Пытался скрыть доходы на тот случай, если придется выплачивать алименты?

— Может быть, а может, он просто не хотел, чтобы его жена знала, что у него отложены или припрятаны деньги на покупку острова, а может, еще по какой причине. — Он лукаво подмигнул. — Я допускаю, на свете есть мужья, позволяющие себе иметь, ну… некоторые личные тайны.

— Об этом ходят анекдоты.

— Да. Я согласился на предложение Лоримера. Это было его единственное условие, а я хотел лишь одного: избавиться от всего, развязать себе руки… Поскольку продажная цена была обозначена в двадцать тысяч, а я в действительности получил сто, я, в жизни не преступавший закона, включил эти восемьдесят тысяч в уплату налога с прибыли от продажи недвижимого имущества. В итоге я получил на шестьдесят пять тысяч больше той суммы, что сам заплатил за остров. А значит, соответствующее ведомство нашего буржуазно-социалистического государства присвоило лишь часть моей прибыли. Или вы думаете не так, как я? Ведь, по сути, они и так получили несправедливую долю.

— Я думаю в точности так же, как и вы. — Я допил свой бурбон и закурил. — Хотя не понимаю Лоримера. Нисколечки.

Мистер Паттерсон тоже не понимал.

* * *

Я вернулся в Голливуд и в половине одиннадцатого вечера вошел в «Стандиш», обалденный апартмент-отель на Уилширском бульваре. И опять мне предстояло подняться на самый верхний этаж, где в одном из двух люксовых номеров жил Гораций Лоример.

Я не стал звонить снизу и представляться, просто поднялся в лифте, разыскал дверь Лоримера и нажал на перламутровую кнопку.

Послышался легкий перезвон, и через несколько секунд дверь приоткрылась. Из-за двери на меня смотрел Гораций Лоример, и я выпалил:

— Ну и встреча, черт бы меня побрал!

Глава 12

Кто, вы думаете, стоял в дверях? Круглолицый современный Санта-Клаус, тот самый чудак, что стал обладателем двух лотов в Лагуна-Парадиз. В металлическом фильтре торчала сигарета с фильтром, это фильтровое сооружение было воткнуто в рот, а сам он смотрел на меня с таким видом, будто ему на язык попала струя чистого никотина.

Я повторил снова — менее эмоционально:

— Ой, будь я проклят…

— Господи Боже! — Похоже, он тоже был на грани обморока. — Добрый вечер, мистер… э… Кажется, я не знаю вашего имени, сэр?

— Шелл Скотт. Вы мистер Лоример? Гораций Лоример?

— Да, я, мистер Скотт. Да. Вы… вы, никак, хотели видеть меня?

— Если не возражаете. Я бы позволил себе отнять у вас несколько минут.

— Пожалуйста, входите.

Он посторонился, и я вошел в гостиную люксового номера, которая выглядела как… ну, в общем, люкс есть люкс. Пол устлан толстым ковром цвета лаванды, слева от меня стоял низкий белый диван, у правой стены выстроились стулья из черного дерева с витой резьбой. Дальше поблескивало пианино, и его клавиши были выставлены напоказ, словно инструмент, оскалившись, приготовился цапнуть незваного гостя. Лавандовые шторы не задернуты, а за ними виднелась стеклянная стена и открывался вид горящего огнями города. Комнату украшали две большие картины, выполненные маслом, и несколько скульптур — бюст какого-то бородатого философа и красивая фигурка обнаженной женщины с воздетыми к небу руками. Слева от белого дивана на маленьком столике стояла статуэтка: нагая фигура молодого юноши, подозрительно глядящего на младенца в левой руке; правой малый держал над головой виноградную гроздь. Мне кажется, что-то похожее я уже где-то видел, только не помню, как оно называлось. Иногда я, признаюсь вам откровенно, ощущаю некоторый недостаток культуры, но обычно я об этом не особенно задумываюсь.

Мы сели на белый диван, и я сказал:

— Мистер Лоример, я — частный детектив. В настоящий момент занимаюсь проверкой владельцев Бри-Айленда.

Почему-то это его ударило как обухом по голове. Не знаю, в чем причина, но вид у него был крайне озадаченный.

Он спросил:

— Бри-Айленда? И что вы хотели услышать?

— Вы продали остров несколько месяцев назад, верно?

— Ну да, продал. — Он выпятил губы и напыжился, приняв устрашающий вид, — точь-в-точь канарейка, которая из-за прутьев клетки пытается напугать кота. — Однако, сэр, я не понимаю, какое лично вам до всего этого дело.

— Человек, которому вы продали остров, был убит прошлой ночью. Его застрелили. Это убийство, подлое и пока малопонятное.

— Да, я читал в газетах. И опять повторяю, я не понимаю, при чем тут вы?

— Я просто люблю совать нос в чужие дела. Вообще-то этим делом занимается и полиция.

Он закрыл глаза, будто от резкой боли, потом, сосчитав, видимо, до трех, широко раскрыл их. В тот момент он был похож на ребенка, которого застукали, когда он засунул руку в коробку с печеньем. Никаких сомнений: этот парень в чем-то виновен, во всяком случае, какое-то печенье он стянул наверняка.

— Скорее всего, полиция захочет с вами потолковать, как только начнет дотошно копаться в делах покойного, и я подумал, что мне стоит попробовать опередить их.

— Да… ну, мне, естественно, нечего скрывать. А значит, нет никаких возражений, и я готов ответить на ваши вопросы.

— Прекрасно. Девять месяцев назад вы продали остров Аарону Парадизу. За четыреста двадцать тысяч. Это верно?

— Правильно.

— Вы знаете, откуда у него взялись такие деньги?

— Нет. Он депонировал заверенные чеки на эту сумму. Я не считал нужным интересоваться, где он заработал деньги.

— Зачем ему понадобился остров?

— Он не рассказывал.

— Как вы с ним познакомились?

— Прошлым летом он приехал на Бри-Айленд как раз тогда, когда я находился на фабрике, и предложил мне продать ему остров. Ну, мне, признаться, срочно нужны были деньги, и через несколько дней, детально все обсудив, мы сговорились о цене. Вот и все.

— Ясно. Вы упомянули о своей фабрике. Вам ведь принадлежит «Хэнди-фуд инкорпорейшн», так?

— Да. В некоторой степени. Да, да.

— И вы являетесь производителем детского питания «Па Па»?

— Да. — Наконец-то он заулыбался. — Да. «Па Па» — это мое детище.

Он так нелепо лыбился, что меня чуть не стошнило. И все же могу подтвердить: Лоример больше походил на производителя детского питания, нежели те мерзкие типы, которых я видел на фабрике. Да и смотрелся он так, словно сам с аппетитом ел детское питание три-четыре раза на дню.

— Расскажите мне о своем детище, — попросил я. — Если можно. Как вы начинали, как построили фабрику и так далее.

— Вам действительно интересно?

— Еще как.

— Ну, мне всегда нравилось хлопотать на кухне. — Это было по нему заметно. — И я люблю детей — своих у меня, к сожалению, нет.

— Вы ведь женаты, мистер Лоример?

— Да. Но Герды сейчас нет со мной, она в Сан-Франциско. У нас там тоже есть квартира, и мы проводим довольно много времени в этом замечательном городе. Она без ума от него.

Интересно, не послышались ли мне в его голосе нотки задетого самолюбия; похоже, он злился.

— Моя мать оставила мне немного денег, — продолжал Лоример. — Увы, никогда нельзя угадать, как все обернется, почему одному везет больше, нежели другому. Мне запомнился и, возможно, определил мое призвание один эпизод: я стал свидетелем того, как мои друзья кормили своих детишек консервами. Ужасная стряпня. Я сам попробовал, и, поверьте мне, мистер Скотт: это было нечто неудобоваримое. Просто вредное для детского организма!

— Полностью согласен с вами. Он вздохнул и развел руками.

— Я начал задумываться над тем, что можно производить продукт и полезный, и вкусный. Я долго учился кулинарии. Наверное, в тот момент я действительно сделал свой выбор, хотя, должно быть, я думал над этой идеей и ранее.

Мы помолчали; я с вежливым вниманием ждал дальнейшего рассказа энтузиаста-кулинара.

— Я занялся изучением и исследованием проблемы, а спустя год купил землю в Лос-Анджелесе и построил там первую маленькую фабрику.

Лоример с воодушевлением рассказывал о том, как строил и открывал фабрику в Лос-Анджелесе, как, выражаясь его словами, «нянчил свой бизнес» и радовался, видя, что продукция стремительно распродается.

— Успех превзошел все мои ожидания, — продолжал он. — Я понял, что просто должен расширять свое производство, но цены на землю, где располагалась моя маленькая фабрика, выросли баснословно, да и в окрестностях уже не было свободной и доступной земли. Признаюсь, я с самого начала упустил из виду этот фактор. — Он посмотрел на меня. — Мы ведь все совершаем ошибки, не так ли?

— Случается.

— Я оказался как бы зажатым в тисках. Довольно странно, ведь выход-то из затруднительного положения был, а я его не видел. За год или два до этого я приобрел Бри-Айленд, намеревался использовать его как место для летнего отдыха. Обстоятельства заставили повернуться лицом к острову, хотя я смутно представлял себе, как перенесу туда свое производство. Да и выглядела затея странной — понимаете, фабрика детского питания в открытом океане…

— Признаюсь, я тоже был удивлен выбором места для строительства фабрики.

— Ах, но идея уже укоренилась в сознании и постепенно эта затея все больше приходилась мне по душе, мистер Скотт. Видите ли, я купил Бри-Айленд почти за бесценок. Остров уже принадлежал мне, когда я задумался над проблемой расширения производства, и, таким образом, вообще не нужно было тратить средства на приобретение земли. Имелась у меня и небольшая яхта, и достаточно было провести незначительную реконструкцию, чтобы она стала идеальным средством транспортировки готовой продукции на материк. Мне даже не пришлось бы платить кому-то за доставку «Па Па».

Я вздрогнул. Каждый раз, когда я слышал это проклятое название, меня почему-то корежило.

— Первоклассный план, мистер Лоример. Вы сказали, что купили остров за бесценок. И сколько же тянет подобный бесценок?

— А?

— Не могли бы вы сказать, сколько реально заплатили за остров?

— Всего двадцать тысяч.

— Паттерсон назвал иную сумму.

— Паттерсон? Это тот человек, что продал мне Бри-Айленд?

— Правильно. И он говорит, что вы заплатили ему сто тысяч зеленью.

— Зеленью? Наверное, вы имеете в виду доллары? Ладно, — раздраженно ответил он, — зеленью, или долларами, я заплатил ему двадцать тысяч.

— Вы в этом уверены?

— Уверен ли? Разве я не знаю, сколько заплатил? И зачем было Паттерсону сочинять, что я заплатил больше? Если он действительно так говорил, — многозначительно добавил Лоример, метнув в меня гневный взгляд.

— По-моему, он отвечал за свои слова. О'кей, не будем сейчас таскать эту дохлую кошку за хвост. Может, вы мне скажете, почему у вас на острове собран столь колоритный сброд?

— Сброд?

— Хулиганье, воры и жулики. Например, Луи Грек.

— Луи Грек?

— Луис Н. Греческий. Ваш генеральный менеджер. Скажите еще, что вы с ним не знакомы.

— Ах, мистер Греческий. Как же, я действительно знаю его. Он ужасный, отталкивающий тип.

— Вполне с вами согласен. И если он такой ужасный, отталкивающий, то почему вы приняли его на ключевую должность управляющего?

— Я… вообще-то я его не принимал.

Интересная раскручивалась история. Дела на фабрике действительно шли хорошо, сбыт расширялся, поскольку и протертая морковь, и богатый витаминами горошек, и прочее пользовалось устойчивым спросом, и так продолжалось до середины 1959 года. Потом у Лоримера возникли проблемы. Трудившиеся у него не состояли ни в каком союзе, он был счастлив, процветал, к тому же выплачивал рабочим приличное жалованье, превышающее среднюю заработную плату. Потом на остров пришли «страшные» на вид типы и взялись за объединение рабочих его завода в профсоюз. Вскоре они потребовали нового повышения заработной платы, и Лоример пошел им навстречу. Далее посыпались требования дополнительных льгот, пенсий, надбавок за сверхурочный, подсобный труд — он согласился выполнить и эти требования. Обычная ситуация — его попросту брали за горло. Оказалось, что один человек властвует и полностью руководит рабочими — они сделали все, что он им говорил; он мог сказать: «Вытаскивайте свои карты», — и тогда они вообще прекращали работу. Кто этот человек — догадайтесь сами. Да, Луис Н. Греческий.

Короче говоря, эта длинная, вполне обычная для наших дней и еще полностью не закончившаяся история обернулась тем, что в декабре 1959 года Греческий вынудил Лоримера взять его к себе на работу на должность генерального менеджера, а вместе с ним — и нескольких его приспешников. Все это, разумеется, делалось во имя труда, мира и благополучия «трудящихся».

Лицо Лоримера исказила болезненная гримаса.

— Это было самое ужасное проявление злой силы. Я чувствовал себя совершенно беспомощным, поскольку не мог получить поддержку от национального союза и уж тем более обратиться за помощью в суд. Несмотря на уступки с моей стороны, я выглядел каким-то чудовищем, ущемляющим условия жизни и права трудящихся. У меня опустились руки. Я заболел. Вам это может показаться глупым, мистер Скотт, но моя мечта пошла прахом.

— Мне это не кажется глупым, мистер Лоример, — ответил я.

Ситуация в «Хэнди-фуд» складывалась весьма парадоксальная, поскольку человек, нагло захвативший под свой контроль местный союз, сам ни в каком союзе, понятное дело, не состоял. И таким образом Луи Грек, недавний уголовник, фактически взял под контроль и производство, и союз рабочих, который плясал под его дудку. Я вздохнул, выражая свое сожаление, и в то же время нельзя было не отдать должное Греку — ловко подчинил себе ситуацию закоренелый преступник!

— Вот почему мне пришлось продать часть острова, — изливал свою горечь Лоример. — У меня были заманчивые планы насчет того, как расширить масштабы производства, выращивать на всей территории острова экологически чистые фрукты и овощи, нежные и вкусные, производить поистине превосходную, здоровую пищу для малышей. К тому же на острове богатая, целинная земля, ни разу не обработанная, не отравленная химическими удобрениями и прочей токсической дрянью.

Знакомые мотивы — ах, вот откуда Греческий черпает агрономическую эрудицию.

— Полагаю, вы делились своими замыслами с Луисом?

— Да, поначалу мы говорили об этом часами. Пока я не понял, что он просто шантажист и демагог.

— Вы пытались выкупить остров обратно, верно?

Он удивленно моргнул.

— Что вы, конечно нет.

— О? Вы уверены в этом?

— Разумеется, уверен.

Услышанное несколько расходилось с рассказом Джима Парадиза. Один из них наверняка врал. И я был уверен, что водил меня за нос не Джим. Ладно, пока отпустим вожжи; я закурил и как бы невзначай спросил:

— Кстати, у вас были неприятности с ребятами из налоговой, не так ли?

Он опять пугливо моргнул ярко-голубыми глазами.

— Черт возьми, откуда вам это известно?

— Моя профессия — добывать сведения. Хотя вы славно отделались, верно?

— О да. Это правда. — Он горько засмеялся. — Я прекрасно перенес суровое испытание — разве что пришлось принести в жертву триста шестьдесят тысяч. У меня было только два выхода: либо отдать деньги, либо отправиться в тюрьму. На вашем профессиональном языке, мистер Скотт, капкан, в который меня загнали, называется вымогательством, не так ли?

— Не спорю, мистер Лоример. Утешьтесь, однако, вы же не в «банке» — не в тюрьме. Он брезгливо выпятил губы.

— Закон можно обойти, а все, что угодно, представить преступлением. Вы в курсе, мистер Скотт, что одним из кардинальных пунктов Коммунистического манифеста является прогрессивный, или градуированный, подоходный налог?

— Конечно. Пункт второй, между «отменой собственности на землю» и «отменой прав на наследство». Но раз мы коснулись этого вопроса, скажите, какое обвинение выдвинули против вас?

Он бросил на меня испепеляющий взгляд.

— А вот это уже не ваше дело, мистер. Впрочем, вам я расскажу. Я уменьшил налоговые платежи по некоторым пунктам моего общего дохода, чего нельзя было делать, — во всяком случае, так утверждали чиновники. Сюда входили издержки на реконструкцию яхты, которую, как они заявляли, я использовал в большинстве случаев ради собственного удовольствия, и так далее. Они доказывали мне, что я якобы объегорил налоговые ведомства, и в результате мне пришлось расстаться с кучей денег.

Собственно говоря, мне не было никакого дела до этой трепотни, поэтому я задумался: а почему он столь подробно обо всем рассказывает? Он болтал еще что-то о том, что вымогательство со стороны отдельного человека карается по закону, а государственный грабеж называют «налогообложением» или «распределением ценностей»; давят постепенно прогрессивным налогом на прибыль, которым облагается большинство самых преуспевающих бизнесменов, а в итоге стремятся вывести всех людей на один уровень зависимости от сборщиков налогов. Я не мешал ему изливать душу: во-первых, хотел, чтобы он выговорился, а во-вторых, потому, что он говорил правду, и я был с ним согласен.

И в то же время существовала еще одна правда: в истории Горация Лоримера оставалось еще много белых пятен.

— Большое спасибо, мистер Лоример. Вы правы. Похоже, ему стало легче, он снова казался счастливым Санта-Клаусом, улыбающимся оленю. Пока он пребывал в столь веселом расположении духа, я спросил:

— И еще одно — как выглядят события в сухом осадке? Я хочу сказать, без эмоциональных объяснений, которые вы мне только что дали.

— О чем вы?

— Ну, — начал я, чуть ли не извиняясь, — вы являетесь владельцем Бри-Айленда и продали его Аарону Парадизу. Затем по какой-то причине — во всяком случае, так утверждают — вы предпринимаете попытки выкупить остров обратно. А прошлой ночью Аарона замочили. В собственной постели. Негодяй по имени Микки М, также пытался убить его брата, Джима Парадиза. Очень может быть, что Микки поспел везде, а еще, я думаю, он работал на Луиса Греческого. — Я сочувственно посмотрел на него. — Вы понимаете, какая цепочка выстраивается? И как на нее посмотрит полиция?

— Полиция?..

Какой же он нервный! Я продолжал:

— Поскольку Греческий является генеральным менеджером «Хэнди-фуд» и работает на вас, а вы — хозяин предприятия, и так как вы хотели купить Бри-Айленд, может создаться впечатление, что вы — не только Луи Греческий, но также и вы — причастны к трагедии, разыгравшейся прошлой ночью.

— Нет! Господи милостивый, стрелять, убить — нет!

— Полиция может именно так это расценить, мистер Лоример. — Я выдержал многозначительную паузу. — Но если вы изложите им те же факты, что и мне, это их может удовлетворить.

Он уже было подумал, что я целиком и полностью согласен с ним, а теперь я снова наводил на него ужас. Его привычно розовое лицо стало бледным, и он все время облизывал губы.

Я был неумолим.

— Естественно, мне придется рассказать им о нашем с вами разговоре и моих предположениях.

— Рассказать… полиции?

— Разумеется. Вы против?

— Вы не должны этого делать.

— Простите меня, мистер Лоример. Моя лицензия обязывает…

— Вы не должны!

Я повернулся к нему спиной и сделал шаг к двери.

— Подождите! — взмолился он.

Что-то в его голосе удивило меня, словно какое-то чувство телепатически перешло из его мозга в мой. Я почувствовал, будто кто-то провел острой ледяной сосулькой по моему позвоночнику, и у меня возникло ощущение, что Гораций Лоример собирается выстрелить мне в затылок.

Я остановился и посмотрел через плечо. Лоример спокойно сидел, держа руки на коленях, и пристально смотрел на меня. Его лицо оставалось бледным, он не целился в меня из пистолета и собирался проткнуть не сосулькой, а взглядом. Своими испуганными глазами. Испуг? Интересно, чего испугался Лоример?

— Подождите, — повторил он, на этот раз спокойнее.

Казалось, он весь обмяк; воплощенная застенчивость и кротость, он опять стал похож на добродушного производителя детского питания «Па Па».

— Хорошо, — сдался он. — Я расскажу вам. Все расскажу…

Глава 13

С минуту Лоример сидел тихо, будто перед великой исповедью.

— Прежде чем я начну, позвольте высказать просьбу, мистер Скотт. Хотелось бы, если вы сочтете, что я действительно не сделал ничего, заслуживающего порицания, не совершил никакого страшного преступления, чтобы вы не сообщали полиции того, о чем я собираюсь вам рассказать.

Поразмыслив немного, я сказал:

— Если в вашем рассказе будет что-то такое, что я смогу пропустить мимо ушей, я это сделаю. В любом случае, прежде чем я уйду отсюда, я поставлю вас в известность о своих дальнейших действиях, если таковые вообще будут.

Он покорно развел руками.

— А это возможно лишь в том случае, если вы убедите меня, что не имеете никакого отношения к тому, что произошло с Аароном и Джимом Парадизами.

— Я не имею отношения ни к одному из них. Клянусь вам. Я читал об убийстве в газетах, но это все, что мне известно. Мистер Скотт, я не раскрыл вам всей правды о том, как продал остров Аарону Парадизу. Я вообще не продавал ему Бри-Айленд…

— Позвольте, я знаком с результатами проверки официальных документов…

— Разумеется, сделка по документам считается законной. Она была проведена на законных основаниях, но… — Он вздохнул и нервно потер руки. — Я уже объяснил вам, что сделал мистер Греческий со мной и с фабрикой. С одной стороны, он меня обманывает и неумолимо разоряет, с другой — бьет чудовищная налоговая система; я оказался зажатым между молотом и наковальней — как любой другой мелкий или крупный бизнесмен сегодня, мистер Скотт.

— Аминь.

— Не смейтесь. В надежде спасти хоть часть имущества от гибели, я, как уже говорил, в течение нескольких лет подавал заниженные цифры в декларации о доходах, что, понятно, вызвало подозрения. Поскольку эти скромные ухищрения позволяли мне уменьшать сумму налога, у меня оставалась некоторая часть наличных денег. Вы понимаете?

— Пока что да.

— Как вам известно, год назад против меня возбудили уголовное дело за недоплату налогов в период с 1957-го по 1959 годы. Ухнули в государственную прорву триста шестьдесят тысяч плюс пени за три года. — Лоример тяжко вздохнул, на лбу и верхней губе выступил пот. — Это поставило меня перед весьма щекотливой дилеммой. Видите ли, у меня было на руках достаточно денег, чтобы возместить требуемую сумму, но по доходам и статьям расходов, которые я показывал в отчетных документах с 1959 года, у меня не могло оставаться такой суммы. Это вам тоже понятно, мистер Скотт?

— Пока что арифметика простенькая.

Мошенник рассуждал о том, как занимался «надувательством», занижая свои доходы, и в итоге у него на руках образовался приличный сокрытый нал, который он не мог использовать, рискуя, что правительство заинтересуется, откуда у него набежали такие деньжата, а это, чего доброго, грозило еще одним уголовным делом.

Он рассуждал дальше:

— Пренеприятнейшая ситуация: я мог бы выплатить налоги за три года — и в результате предстать перед судом. Или заявить, что не способен выплатить, в таком случае правительство США наложило бы арест и продало мое имущество, включая «Хэнди-фуд» и остров… И тогда ко мне явился мистер Парадиз и предложил реальный выход из западни.

— Когда это было?

— Около года назад. Вскоре после того, как против меня возбудили уголовное дело.

— Вы до этого были знакомы?

— Нет, мы раньше никогда не встречались. Я о нем даже не слышал.

— Аарон знал Луиса Греческого?

— Кажется, нет. Но если они и были знакомы, никто из них об этом даже не заикался. — Он перевел дух. — Между прочим, так я познакомился с мисс Энджерс. Через мистера Парадиза — она несколько раз приходила вместе с ним на торжественные вечера, когда мы стали встречаться.

— Кто, вы сказали?

— Мисс Энджерс — Ева. Вы спрашивали меня о ней сегодня утром, а я сделал вид, что не знаком с ней. Мне не следовало бы так поступать, но вы застали меня врасплох, а я старался не афишировать свои дела с мистером Парадизом. — Он сокрушенно развел руками. — Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь мне придется об этом вспоминать при столь трагических обстоятельствах.

— Успокойтесь, и вернемся к Аарону. Какой же выход из положения он вам предложил?

— Похоже, он знал обо мне довольно много и был в курсе, что мне предъявлен иск. Во время нашей беседы я поведал ему то, что рассказал сейчас вам: деньги у меня есть, а возместить убытки я не могу, не нарвавшись на неприятности. Предложение мистера Парадиза в основе своей было довольно заманчиво: я отдаю ему четыреста двадцать тысяч своих собственных денег. Потом я якобы «продаю» ему Бри-Айленд за четыреста двадцать тысяч и таким образом получаю от него свои кровные обратно. То есть я получал возможность заявить, что, продав Бри-Айленд, могу удовлетворить претензии правительства и погасить ущерб.

Я встрепенулся.

— Ну-ка, минутку. Давайте посмотрим, правильно ли я вас понял. Деньги не перешли к другому владельцу? Аарон вообще не тратил ни копейки?

Он сокрушенно потупился.

— И вы на законных — формально — основаниях передали ему право собственности на Бри-Айленд? Он кивнул, как китайский болванчик.

— Вы просто порылись в носке, своем собственном носке, и вытащили оттуда четыреста двадцать тысяч собственных денег, которые скопились в результате уклонения от уплаты налогов…

— Я бы назвал это скорее частичным аннулированием несправедливого налога, мистер Скотт, — с чувством оскорбленного достоинства поправил он.

Однако я видел: он догадывается — запахло жареным. Я сидел и пережевывал то, что он мне рассказал, пока не переварил тщательно почти все — еще оставался непереваренным какой-то кусок, он-то и ставил меня в тупик.

— О'кей, Аарон предложил вам свою идею. Что случилось дальше?

— Мы продолжали оформлять сделку. Поскольку на все мое имущество был наложен арест, я ничего не мог продать без разрешения. Вы же понимаете, если дело касается налогов, гражданин считается виновным, пока не докажет свою невиновность…

— Да. Ну и что?

— Я встретился с агентами департамента государственных сборов, с представителями правительства США. Я предложил продать Бри-Айленд за четыреста двадцать тысяч, выплатив при этом налог с продажи в сумме двадцати тысяч, при условии, что правительство снимет арест с моего имущества. Было решено, что правительство передает иск на депонент и из вырученной суммы удерживает все налоги, проценты и штрафные санкции. Конечно, именно на такое решение мы и рассчитывали, и, как видите, оно удовлетворило все заинтересованные стороны.

Я молча сидел, дивясь изобретательности криминальной мысли.

— Хорошо. Я внимательно слушал вас — парни из налоговой службы получили деньги, Аарон завладел правом собственности на Бри-Айленд. Потом вы заключили с Аароном договор на аренду части острова, так? И платили ему арендную плату?

Он быстро заморгал своими ярко-голубыми глазами, будто в них сыпанули горсть песка.

— О Господи! Вы же в курсе почти всех моих дел. Мне с трудом удалось скрыть самодовольную улыбку.

— Это моя работа, мистер Лоример. По его лицу струился пот — похоже, его здорово проняло.

— Да, наверное… Наверное, это так. — Он облизал губы и продолжал:

— Я уже подхожу к основному — самой важной части моего объяснения. Мистер Парадиз предложил эту идею, поистине великолепную идею. Понимаете, если бы я не продал остров целиком, я бы не смог производить удержания из прибыли корпорации и из тех четырехсот двадцати тысяч. Но, продав землю мистеру Парадизу, я, будучи владельцем корпорации «Хэнди-фуд», арендую у него часть земли и выплачиваю ему арендную плату, стопроцентная сумма которой может удерживаться из прибыли корпорации. Другими словами, ежегодно из прибыли предприятия удерживается арендная плата в сумме пятидесяти тысяч, и, таким образом, «Хэнди-фуд» освобождается от уплаты пятидесятидвухпроцентного налога.

— Тогда корпорация действительно намеревалась выплачивать Аарону ежегодно пятьдесят тысяч?

— Нет, конечно. Понимаете, таков был один из пунктов нашего договора. На самом деле ему ничего не нужно было платить, но корпорация могла ежегодно удерживать — в свою пользу — пятьдесят тысяч прибыли.

— Иначе говоря, просто набивать старый носок пятьюдесятью штуками?

Ну и прохиндеи! Лоример поражал меня своими задатками гениального мошенника. Может, он не столь уж гениален, но прохиндей отменный. Я уже почти готов был восхищаться простотой комбинации, если бы его способности жулика не заставили меня задуматься: что, черт побери, он еще замышляет?

— Прекрасно выглядит, — поддакнул я. — Если не сказать — отвратительно. Но раз вы так чудесно устроились, почему вы пытались выкупить у Аарона остров обратно?

Он протестующе фыркнул.

— Не правда, я не пытался выкупить остров. Мистер Скотт, повторяю, вас, вероятно, неверно информировали. Передача права собственности на Бри-Айленд мистеру Парадизу преследовала две цели: во-первых, дать мне возможность удовлетворить требование правительства и погасить долги; и, во-вторых, добиться льгот по налогообложению, предусмотренных договором продажи и аренды, которыми можно пользоваться до тех пор, пока я не являюсь владельцем Бри-Айленда, но исправно выплачиваю аренду. Для меня было бы непростительной глупостью вернуть себе право собственности на остров.

— Логично. Только одна вещь сводит меня с ума.

— Сводит с ума?

— Беспокоит меня. Какую выгоду из всего этого извлек Аарон Парадиз?

— За саму идею и помощь в разрешении моей проблемы он запросил — и я дал ему — пятьдесят тысяч. Я просто дал ему эти деньги вместе с четырьмястами двадцатью тысячами.

— Вы дали ему эти деньги тогда? Восемь или девять месяцев назад?

— Да.

Теперь становилось понятным, откуда у Аарона взялись те пятьдесят тысяч, когда он снова встретился с братом, и как он смог заплатить за Бри-Айленд. Он не платил; вместо него Лоример перекладывал из кармана в карман свои деньги.

Вдруг меня осенило.

— Этот договор об аренде, как я понимаю, существовал в устной форме между вами и Аароном?

— Естественно. Нам вряд ли удалось бы добиться такого эффекта, будь это обязательный договор.

— Вряд ли. И теперь вы оказались по уши в дерьме, так? Я имею в виду, что, когда Аарон мертв, этот устный договор совершенно ничего не значит.

— Вот именно. Вы очень проницательны, мистер Скотт. И именно по этой причине я доверил вам этот… pecadillo.

Рecadillo. По звучанию это слово напоминало какую-то маленькую зубастую ящерицу. Иногда я соображаю туго, но и до меня начало доходить, куда клонит Лоример.

— Следовательно, будь Аарон жив, вы бы по-прежнему не выплачивали ему никакой аренды, но продолжали бы ежегодно класть в чулок пятьдесят штук с прибыли предприятия?

— Именно. В дальнейшем мы планировали оформить договор об аренде другой части острова, скажем, за дополнительные тридцать пять — сорок тысяч. Теперь вы понимаете, насколько я был заинтересован, чтобы мистер Парадиз оставался в живых. Его смерть — ну, для меня это почти катастрофа. Я могу полностью потерять остров, а я уже и так потерял те пятьдесят тысяч, что первоначально вручил мистеру Парадизу. Очевидно, мне не условно, а на самом деле придется ежегодно платить живые пятьдесят тысяч. Не говоря уже о налогах, налогах… — Он был похож на человека, который только что сломал себе ногу. — Вы же понимаете, что я, как никто другой на свете, был озабочен тем, чтобы с головы мистера Парадиза и волосок не упал.

Тут Лоример уже загнул, но все-таки был смысл в том, что ему хотелось видеть Аарона живым и готовым сотрудничать. Невыгодно было Лоримеру желать Аарону смерти.

Я высказал ему свое мнение на этот счет, а Лоример поинтересовался, стану ли я информировать полицию обо всем, что он мне рассказал. Я пообещал, что пару дней потерплю, пока не соберу еще кое-какие сведения. Мой ответ вряд ли его удовлетворил, но мне было наплевать, доволен он или нет. Сам я был совершенно недоволен.

С тем и ушел.

Мне нужно было о многом подумать. Кроме всего прочего, это раскрывало еще один яркий аспект криминальной личности Аарона. Что ж, горбатого могила исправит.

Из платного телефона-автомата на Уилширском бульваре я позвонил в управление полиции Лос-Анджелеса и поинтересовался, была ли проведена по моей просьбе экспертиза тела Аарона Парадиза на установление наркотической зависимости. Экспертизу провели — результат отрицательный. Я повесил трубку, нахмурился и расстроился еще больше, чем ожидал. Вот что значит делать необдуманные, поспешные выводы. Я уже наполовину сумел убедить себя, что Аарон был наркоманом и наркодельцом.

Из дома я снова связался с Ральфом Мерлом и попросил его первым делом проверить утром налоговые отчеты на прибыль Паттерсона за 1955 год и выяснить, были ли в них включены дополнительные восемьдесят тысяч. Затем я позвонил Джиму Парадизу.

— Это Шелл, Джим. Еще какие-нибудь неприятности?

— Нет, все спокойно. И я вел себя очень осторожно. Как дела?

— О'кей. Я раздобыл кое-какую информацию. — Я не видел смысла в том, чтобы в ночь перед похоронами Аарона бередить душу Джима новыми подробностями того, что его брат был не совсем типичным американцем, но все же спросил:

— Джим, разве не ты рассказывал мне о том, что человек по имени Гораций Лоример пытался выкупить обратно у Аарона Бри-Айленд?

— Да, это правда.

— Интересно, мы говорим об одном и том же человеке или нет?

Он предоставил мне полный словесный портрет Горация — от розового лица до сигарет с фильтром, и я подтвердил:

— Это он, стопроцентно. Ты встречался с ним в прошлое воскресенье впервые?

— Нет, до этого я видел его несколько раз. Как мне кажется, почти всегда в компании Аарона. А что с этим Лоримером?

— Он только что разубеждал меня, что его ничуть не интересует остров и он даже не заикался о том, чтобы его купить.

— Значит, он врет. Хотелось бы знать почему.

— Да. Мне тоже хотелось бы знать. Есть еще кое-что. Тебе было известно, что именно он продал остров Аарону?

— Черт побери, вот так новость! Если он хочет сейчас вернуть остров, зачем ему вообще понадобилось его продавать?

— Это была… своего рода налоговая сделка. Все остальное ты узнаешь завтра утром, Джим. Если, конечно, не захочешь звякнуть мне сегодня вечером.

— Нет, не выйдет — я хочу пожать твою руку при встрече. Ты мог бы сделать мне одолжение?

— Говори.

— Я уехал из Лагуны рано, поэтому не стал забирать кассовый отчет. Перед тем как уехать, я попросил Еву захватить его с собой — поскольку завтра мы будем закрыты. Если есть желание, ты можешь взять отчеты у Евы и привезти их сюда.

— Охотно. В любом случае я намеревался встретиться с Лори в «Клейморе».

— Я собирался заскочить в город и забрать их, но мне лучше остаться здесь. Я… я пропустил пару рюмок. — У Джима был уставший голос. — Ты же понимаешь, завтра похороны и все такое. Между прочим, в час — морг. Потом служба у могилы в Гринмаунте. Ты намерен присутствовать на похоронах, Шелл?

Я ненавижу похороны. Будь на то моя воля, я бы присутствовал только на одних похоронах — моих собственных. А точнее, если бы все действительно зависело только от меня, я бы не явился и на свои. Но я старался показаться учтивым.

— Тебе видней, Джим. Может, мне лучше не надо…

— Откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы ты присутствовал, Шелл. Если ты, конечно, не против.

— Все нормально, я буду. Увидимся позже. Я повесил трубку, выбросил из головы все мысли о трупах и смерти и порулил в сторону «Клеймора», думая о жизни — и о Лори.

Глава 14

— Привет, Шелл Скотт, — поздоровалась Лори, при этом улыбка озарила ее лицо, комнату и добрую часть меня.

— Не надо больше называть меня Шелл Скотт, — запротестовал я. — Мы ведь друзья?

— Договорились. Входи. Я вошел. Она спросила:

— Ты свободен сегодня вечером или, как всегда, занимаешься расследованием, размышляешь, ловишь, убегаешь, или что там еще?

— Боюсь, что убегаю.

Я рассказал ей, что должен бежать к Джиму, поэтому если у нас даже состоится ночной ужин, то это произойдет очень-очень поздно.

— Тогда перенесем на другой день, — любезно предложила Лори. — На этот раз я тебя прощаю. Тем более, что я успела проголодаться и уже съела бутерброд. Как я подозреваю, ты забыл о нашем свидании.

— Клевета!

Лори не была одета для выхода на улицу. На ней был белый халат и туфли на низком каблуке. Правда, волосы уложены в причудливую прическу и на лице макияж — достаточно одеться и можно идти на люди.

Мы подошли к дивану и сели; Лори сообщила, что Ева привезла с собой документы для Джима и я могу их забрать.

— Но ты ведь не очень сильно спешишь?

— Увы, очень сильно.

Очевидно, Лори читала, потому что на спинке дивана лежала раскрытая книга. Я взял ее и поинтересовался:

— Что ты читаешь? Пруста?

Она засмеялась, вспомнив, вероятно, замечание Джима в Лагуна-Парадиз, когда мы обсуждали нашу первую вечеринку. Она читала, оказывается, сборник эссе Эмерсона.

— Ах, Ральф Уолдо, — комментировал я. — Вот это был человек. Наверное, пользуется спросом среди новых поселенцев. И в Верховном суде. И у остальных жирных котов…

— Что ты понимаешь, — отмахнулась она. — Ты приземленный человек и не читаешь книг, разве не так? Она издевается надо мной, подумал я.

— Ну почему же, в прошлом году я прочел аж две книжки.

Лори недоверчиво глянула на меня.

— Назови хоть одну.

— Запросто. Это была… ух… В книжке речь шла о парне, которого звали Тарзан. Называлась она «Секретное сокровище Тарзана». Я прочитал ее, можешь даже не сомневаться.

— Докажи. Что было секретным сокровищем Тарзана?

— Джейн.

Она засмеялась.

— Однако ты славный малый.

— Я похож на Тарзана.

Мы продолжали нести всякую чушь и в итоге обсудили эссе Эмерсона, хотите верьте этому, хотите нет. «Самоуверенность», «Вознаграждение», «Сверхдуша» — Лори все это знала, похоже, несколько лучше меня. И вскоре до меня дошло, что выходит у нас совсем не то, о чем я обычно разговариваю, когда остаюсь наедине с прелестной девушкой. Точнее, положа руку на сердце — я вообще о подобных вещах никогда не разговаривал.

К сожалению, мне пора было отчаливать.

— Не подумай, Лори, что мне хочется уходить. Но уйти я должен.

— Было интересно.

— Довольно-таки интересно.

— Позвонишь мне завтра?

— О да, конечно.

— И ты должен мне обед.

— Это приятный долг, который я хочу вернуть со страшной силой.

Я было привстал, но она находилась совсем рядом, смотрела на меня, и ее губы зовуще приоткрылись.

Казалось, произошла самая естественная вещь на свете. Да это и была самая естественная вещь на свете. Она вошла в мои объятия без звука, без колебаний, легко и радостно. И ее губы были удивительными: сладко-горячими, как огонь и мед.

Это был поцелуй, способный заставить монахов послать свой монастырь ко всем чертям; отшельников — разбомбить свои пещеры и броситься брить бороды. Но я ведь не монах и не отшельник. Я что-то радикально другое, а в этой девчонке хватило бы электричества, чтобы зажечь все огни Карсон-Сити, штат Невада. Как бы то ни было, она явно меня воспламенила. Пришлось признаться:

— Женщина, ты только что сожгла всю мою изоляционную оболочку, замкнула мой генератор, вызвала короткое замыкание…

— Что ты несешь, Шелл?

— А разве ты не знаешь?

— Ну, я догадываюсь.

— Правильно догадываешься.

Я с шумом втянул полные легкие воздуха.

— Да, ты наверняка все понимаешь. — Я снова вздохнул, как кузнечный мех. — Вот что нам нужно в этом старом мире: больше понимания и…

— Сочувствия?

— Не совсем так.

— Шелл, может, ты перестанешь болтать, а лучше поцелуешь меня еще разок?

— Разве я против? — вскрикнул я.

Да, друзья, мои, это был мой поцелуй. Я немедленно внес свою долю, и мне показалось, это было нечто большее, чем поцелуй… Нерешительно преодолев минуты колебаний и сомнений, я перешел к пылкому воображению. И это придало рту новое значение, объяснило, зачем вообще нам даны губы, и в этом было… Да, это была бездна, в которую с наслаждением падаешь.

Я понимал, что мне нужно уходить. Я знал, что теперь этого не сделаю. И не сделал…

Я вышел из отеля на прохладный воздух и прошел полквартала, прежде чем сообразил, что припарковал «кадиллак» в обратном направлении. Пришлось возвращаться, и тут я вспомнил, что не сделал того, зачем вообще приезжал в отель. Кое-что другое я совершил, да. Но я так и не забрал бумаги для Джима Парадиза.

Было чуть больше двух часов, но, несмотря на позднее время, я взбежал на второй этаж отеля «Клеймор». Из щели под дверью номера 213 просачивался свет, поэтому я решил, что Ева еще не ложилась. Я начал было стучать, но Ева, словно ждала кого-то, открыла дверь, и я чуть не хлопнул ее по носу. Она тихонько взвизгнула.

— Извини, Ева. Я только начал стучать.

— Господи, как ты меня напугал! — воскликнула она; ее бледно-зеленые глаза были широко открыты. — Я как раз собиралась уходить.

Она была при полном параде: темно-серый костюм, серые туфли на шпильках и черная кожаная сумка, стянутая сверху кожаным шнурком. Ее блестящие черные волосы были аккуратно уложены, а на гладкой белой коже лба — все та же детская кудрявая челка. Искусно наложен макияж пастельных тонов, подчеркнут восточный тип глаз, влажный и блестящий оранжево-красный рот.

Она представляла собой потрясающее зрелище, а для многих наверняка была воплощением женской миловидности, красоты и сексуальности. Во мне ничто не шевельнулось. Нисколечки.

— Мне повезло, что я тебя застал, — обрадовался я. — Джим просил заскочить к тебе и забрать кассовый отчет Лагуна-Парадиз за сегодняшний день. Я — так уж вышло — почти совсем забыл…

— Какое совпадение. Я как раз собиралась это сделать сама. Джим обещал позвонить, но так и не удосужился.

— Я знаю. Джим упоминал об этом. Наверное, я должен был тебе позвонить.

— Я могу отдать документы тебе, Шелл. Не беспокойся.

На какой-то миг я подумал, что Джиму, должно быть, куда приятнее увидеть роскошную модницу Еву вместо меня, но вспомнил о предстоящих похоронах.

— Все в порядке, Ева. Я их заберу. Скорее всего, Джим сегодня в паршивом настроении.

— Его можно понять. — Она задумчиво улыбнулась. — Ладно, тогда мне не нужно полностью одеваться, так?

Да, Ева умела держаться. Слова вылетали из нее как звездочки или как точки в конце увлекательных параграфов книги.

— Ты можешь войти… — предложила она.

— С радостью. Только ненадолго. Мы вошли. Ева махнула рукой в сторону портативного бара на колесах в углу комнаты и спросила:

— Хочешь выпить?

— Да, неплохо бы. Спасибо.

— Налей себе сам. Я сейчас вернусь.

Она исчезла в соседней комнате. Прежде чем она успела захлопнуть за собой дверь, я успел заметить стоящую там кровать. Ее спальня. Лучше б ей не переодеваться во что-нибудь более «удобное», подумал я; лучше б она этого не делала. А я тем временем смешивал приличную порцию виски с водой.

Ева вернулась в гостиную через минуту или две. К счастью, она сняла только пиджак своего серого костюма. Она по-прежнему держала в руках свою сумку, откуда извлекла кипу бумаг.

— Вот информация, которую просил Джим. Шелл, приготовь мне тоже выпить, ладно?

— Конечно. — Я бросил взгляд в сторону бутылок в баре. — Бурбон? Бренди? Скотч?

— Бренди и немного содовой, — попросила она. — Все, что угодно, только не «джинтини», ладно? Я усмехнулся.

— А что, в прошлый раз он был крепковат, да?

— Да, адская смесь.

Я заметил на столе телефон, спросил у Евы — не возражает ли? — и позвонил Джиму. К счастью, он еще не спал и моя задержка его не расстроила. Я сказал ему, что выезжаю примерно через полчаса, а потом уселся рядом с Евой на кушетку.

Мы немного отпили из своих стаканов. И я спросил:

— Ева, ты знакома с человеком по имени Гораций Лоример, ведь так?

— Это такой жирный, высокий, краснощекий мужик?

— Да, это он. Похож на Санта-Клауса. Она засмеялась.

— Похож! Я никогда об этом не задумывалась, но он и впрямь похож. На безбородого Санта-Клауса. — Она сделала глоток. — Он купил два лота. Мог бы купить еще — он богатенький.

— Ты уже знала его некоторое время до того, как он появился на аукционе, верно?

Она искоса глянула на меня и вопросительно подняла свои тонкие брови.

— Да. Мы познакомились примерно год назад. А что?

— Что тебе известно о нем?

— Не многое. Он занимается какой-то хре… ой! Какой-то ерундой. Кажется, производит детское питание. — Она закатила глаза в потолок, потом лукаво зыркнула на меня. — Он не в моем вкусе. Абсолютно.

Это можно расценить как тонкий намек в стиле двадцатого века, подумал я.

— Как ты с ним познакомилась, не секрет?

— Прошлым летом я была с Аароном. — Она умолкла. — Я… никогда не говорила, что знаю Аарона — или Адама, как он себя называл, — да?

— Да, но я уже в курсе, что несколько раз ты сопровождала его на всяких тусовках.

— Черт, как ты об этом узнал?

— Сегодня я уже успел по душам побеседовать с Лоримером. Он вскользь упоминал об этом.

— А в самом деле, какое это имеет значение? Просто… пойми, ну, мысль, что я веселилась с Джимом и с тобой… в ту ночь, когда его брат был убит, и наша игра… кое-кому может не понравиться. Особенно то, как развивались события на вечеринке. Просто мне кажется, что с девушкой… неприлично обсуждать такую тему…

Она продолжала рассказывать, как встретила Аарона в Голливуде вскоре после того, как он приехал в Лос-Анджелес. В то время она уже работала моделью и была приглашена на вечеринку. Там они и познакомились, прекрасно «спелись» — она положила глаз на Аарона — и потом несколько раз вместе присутствовали на торжествах.

— Его… не удовлетворяла одна женщина, — сообщила она, скромно опустив глазки. — Он порхал от одного цветка к другому, собирая мед, таким уж был Аарон.

Все остальное, что она мне рассказала, полностью совпадало с версией Лоримера.

— У них было какое-то общее дело, — объясняла Ева, — но они никогда не откровенничали, не говорили, в чем его суть.

Это Вполне понятно, подумал я. Но, по крайней мере, сведения совпали с тем, что мне наговорил Лоример, поразивший меня своими способностями ловко заговаривать зубы, если не сказать хуже. Я оставил эту тему и допил свой бурбон.

— Хочешь еще, Шелл? — спросила Ева.

— Нет, я уже достаточно взбодрился. Спасибо.

— И даже откажешься от «джинтини»? — Она хохотнула. Я отрицательно покачал головой, а она продолжала:

— Вспоминая ту ужасную бормотуху Джима, хочу все же сказать, что мы тогда прекрасно проводили время. Жаль только, что вечеринку пришлось прервать.

— Особенно жаль, что все так закончилось.

— Да. Но давай не будем вспоминать о грустном, Шелл. Давай поговорим о чем-нибудь приятном… со счастливым концом.

— Я не прочь.

— Мне там так понравилось… Изумительный ужин и все остальное. Я тебе кое в чем признаюсь. — Она смотрела мне прямо в лицо, скрестив на груди руки и сжимая ладонями плечи, ее кошачьи зеленые глаза сузились и вонзались прямо в мои зрачки. — То, как мы разговаривали в Лагуне, помнишь? Все это был просто розыгрыш, шутка. Я и представить не могла, что буду играть в покер на раздевание.

Я глотнул виски.

— Даже тогда, когда Джим начал тасовать карты. И в голову не приходило.

— Я помню. Тебя нужно было немного подбодрить.

— И я получила поддержку. — Теперь она дышала глубже, при этом ее ноздри трепетали. — Но стоило только слегка завестись, и я подумала: «А почему бы и нет?» Это было так весело.

Ева опустила руки, прислонилась спиной к кушетке и запрокинула голову назад. Ее слова вернули мои мысли к тому неопределенному и тревожному моменту, когда она от всей души изъявила желание принять участие в игре. Или выражение «от всей души» не совсем подходит?.. Перед моими глазами предстала живая картина: на белом ковре сидит Ева, она пожимает плечами, и розовая полоска бюстгальтера соскальзывает с ее подрагивающих грудей. Эта бесстыдная эротическая сценка слегка затуманила мне мозги, и тут мне в глаза бросилось кое-что существенное.

Ева сняла пиджак в спальне и осталась только в серой блузке, и теперь, когда мы сидели рядом, я видел, как под блузкой вздымаются ее роскошные холмы, а соски упираются в тонкую ткань; отчетливо просматриваются крутой изгиб, ложбинка и темные круглые пятна, словно знаки качества дивных шедевров природы. Это называется «вооружена и очень опасна», тем более в момент неожиданного потрясения до меня дошло, что на Еве нет бюстгальтера.

Не сказал бы, что блузка была прозрачная, наоборот, темная, из тонкого шелковистого материала, а под ней — большие упругие груди. Открытые и неотразимые. Я замотал головой, зажмурил глаза и подумал: «Ой!» — открыл их и опять подумал: «Спасайся, как можешь». Видимо, в спальне, вместо того чтобы облачиться во что-нибудь более удобное, Ева решила вообще сбросить все то немногое, что стесняло ее тело.

— Вот это да! — вырвалось у меня. — Да, да, сэр, то есть мэм. Тогда у Джима была ночь что надо, не правда ли?

Что-то еще вертелось у меня на кончике языка, но Ева наклонилась вперед и — как я думаю, не совсем отдавая себе отчет в том, что вытворяет, — начала игриво покачивать плечами из стороны в сторону, при этом под блузкой творился такой перепляс, который обычно бывает, когда двое толкутся под одним одеялом.

Ева смотрела на меня, ее зеленые глаза горели фосфорическим пламенем, губы раздвинулись в ожидании, обнажив белые зубы, стиснутые так плотно, будто она зажала что-то между ними и давит, наслаждаясь моментом. Она сказала:

— О да, то была удивительная ночь, Шелл. Особенно… особенно когда я дала себе волю.

Она вытянула руки вверх, готовая сдаться, сомкнула их над головой, прогнула спину, слегка извиваясь и покачивая плечами.

Слова ее доходили до меня смутно. Я смотрел, вернее, таращился. Правда, мне только что выпало несколько восхитительных минут с Лори, прекрасной Лори Ли. Но давайте не будем идиотами и ханжами; даже доведенный до исступления, чувствующий головокружение жених перед самой брачной ночью изрядно удивится, обнаружив, что случайно попал в центр лагеря нудистов, и начнет, уверен, вертеть головой в надежде увидеть хотя бы одним глазком что-нибудь эдакое. Мельком и чтоб никто не заметил. Это — да поможет нам Бог — я бы назвал природой зверя. Ну и что тут такого? А ведь я просто смотрел. Во всяком случае, пока что.

Ева позвала:

— Шелл!

— Да?

— Почему бы нам…

— Да?

— Не закончить начатую игру… самим. Нам даже не нужно начинать все сначала. Мы можем продолжить с того места, где остановились.

— Что… что ты имеешь в виду? Она хихикнула.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Нам даже не нужны карты — в конце концов, я уже все проиграла, все, до последней пуговицы. Мне больше нечего терять.

Не исключено, что она так и думала, хотя — вряд ли.

А Ева — я понял — развивала атаку.

— Это можно назвать… ну… чем-то вроде… мероприятия в эдемском саду, а?

Я глуповато, почти беспомощно улыбнулся.

— Ты мог бы стать первым мужчиной…

Ага, так я и поверил, заливай про первого мужчину.

—..и, в конце концов, я ведь Ева.

— Змея… случайно, здесь нет?

— Ты мог бы быть дьяволом.

— Я буду играть в ад.

Она захлопала в ладоши, как девочка в предвкушении подарка или лакомства.

— Прекрасно! Давай попробуем. Давай играть в ад!

— Нет.

— Нет?

— Да.

— Ты хочешь сказать… да?

— Нет. Я хочу сказать — нет.

Ее взгляд оледенел. Казалось, она на глазах превращается в айсберг.

— Значит, тебе не понравилась идея?

— Что ты, идея прекрасная. Но, поверь, я должен идти. Мне нужно бежать. Честно.

С полминуты она молчала, плотно сжав губы, ее глаза превратились в узкие щелочки — стилеты. Потом она тяжело вздохнула и, кажется, расслабилась.

— Ладно. Этого больше не случится. Попомни мое слово. — В ее тоне мне почудилась угроза. — Хорошо. Беги.

Она сидела, стиснув зубы, похоже, пар клокотал в этой женщине, как в перегретом чайнике. На краю столика рядом с ней стоял наполовину недопитый стакан, и вдруг она схватила его и выплеснула мне в лицо.

Ничего себе… И все же я не ударил ее. Меня нужно очень долго и сильно донимать, прежде чем я выйду из себя и врежу — тем более девице — как следует. Хотя, признаюсь, эта безумная мысль мелькнула у меня в голове. Я достал из кармана платок, с достоинством утерся, тяжело встал с кушетки и гордо зашагал к двери.

— Шелл! Подожди, пожалуйста. Ева вскочила, пошла следом и остановилась передо мной.

— Прости, будь добр. Это срыв. Нервный. Я была… ну, в общем, извини.

Я пожал плечами. Надеюсь, с приличествующим случаю достоинством.

— Ну правда, Шелл. Не знаю, что на меня нашло. Не нужно уходить с таким угрюмым видом.

— У меня вроде нормальный вид.

— Ты знаешь, что я хочу сказать. Друзья, Шелл? Забыто? Пожалуйста!

Я снова чуть двинул плечами.

— Почему нет?..

Мне стало ясно — а ведь во мне действительно ничего даже не екнуло. У Евы красивое лицо и тело, как у модели с суперобложки журнала, но я смотрел на нее так, словно она была… просто фигуристой статуэткой. Даже когда мы вчетвером играли в покер на раздевание, я понял, что чувствовал волнение и возбуждение лишь потому, что там была Лори.

Вполне могло быть, что поцелуй Лори взбурлил все мои соки, расстегнул мою «молнию» и так далее. А вылитый мне в лицо коньяк расстроил или охладил меня больше, чем любое грубое слово. Не знаю, в чем тут закавыка, но Ева как девушка в данный момент интересовала меня не больше, нежели севшая батарейка из фонарика. В ней просто не было воспламеняющего электричества. Что угодно внутри, но не огонь. У Евы всего хоть отбавляй: форма, дизайн, черты, внешнее сходство с чем-то эталонным. Но это не настоящее. Во всяком случае, на мой взгляд.

Поэтому мы с Евой кисло улыбнулись друг другу, я повернулся и вышел за дверь. И всю дорогу, пока неторопливо — и с достоинством! — шел к машине, я думал о Лори Ли.

Глава 15

Я завез Джиму документы, мы с ним немного потрепались, потом я вырулил обратно на Сансет, поехал в направлении Вайн, а оттуда добрался до Норт-Россмор.

«Спартан» выходит на Россмор, и иногда я паркую машину прямо перед отелем. Я вписался в свой пар ковочный отсек, вылез из «кадиллака» на цементную площадку и застыл на месте. Застыл лишь на миг, на одно мгновение. Или мне что-то привиделось, или почудился какой-то неожиданный звук, — я не стал дожидаться и гадать, что это было. Я нырнул вперед и в момент падения резко сунул правую руку за пазуху, нащупав рукоятку пистолета.

Не успел я приземлиться, как вокруг посветлело и воздух взорвался оглушительными выстрелами. Где-то за отелем вспыхнул яркий свет, пуля или ядро пронеслось вдоль узкой аллеи всего в десяти ярдах от меня. Это был громкий, резкий и сильный взрыв. И вновь — мощное пламя. Что-то распороло мышцу над ключицей, и я понял: бьют из дробовика.

Я нажал на спуск, снова нажал, целясь в то место, откуда хлынул поток вспышек. Я выстрелил еще два раза, а потом снял палец со спускового крючка, еще не зная почему. Наверное, подумалось мгновенно, он там не один. А раз так, то какого черта здесь пластаться с пустым пистолетом.

Я услышал глухой звук. И все. Ни стонов, ни движения. Кто-то визжал у меня за спиной в отеле. Зажглись огни, освещая территорию, и стало видно человека, лежащего ничком на аллее. Он не шевелился. Мигнул свет фар, и тут же заурчал двигатель машины, очевидно уже работавший на холостом ходу. И в тот же миг раздался пронзительный визг шин.

Я прыгнул в аллею и едва успел заметить красную вспышку: машина круто свернула влево, в направлении Россмора. Я увидел даже не ее, только свет задних фар.

— Шелл? — позвал меня кто-то из черного хода отеля.

Я крикнул через плечо:

— Звоните в полицию! Стрельба у отеля, машина движется в направлении Россмора.

Хлопнула дверь. Я подошел к лежащему ничком человеку и перевернул его на спину. Дробовик валялся рядом, и я пинком отбросил его в сторону.

Убийцу я никогда раньше не видел. Два красных пятна испачкали его рубашку цвета хаки. Одна пуля попала в рот, раскромсав губы, раздробив зубы, и вышла через шею. Судя по тому, как свободно болталась его голова, пуля, должно быть, пробила позвонки у основания черепа.

Вот почему, когда он упал, я не слышал никаких звуков, никаких стонов. Он уже был мертв, когда приземлялся с безжизненно повисшей головой.

Я слышал, как дергается у меня пульс в горле, висках и на запястьях; я чувствовал его лихорадочное биение даже в икрах. Облизнул губы и удивился, как у меня пересохло во рту. Я огляделся — вроде никого поблизости — и уставился на мертвеца.

Почти сразу же посыпались со всех сторон полицейские, и еще полицейские. Вопросы, и еще вопросы. Никто, включая меня, не имел представления о том, кого я застрелил. Полиция займется проверкой. Кровь струилась вниз по моей груди, рубашка набухала. Свинец из дробовика задел мышцу у основания шеи с левой стороны как раз над ключицей. Ранение не опасное, во всяком случае, кость не задета. Кто-то наложил на рану повязку.

Я все еще стоял на аллее с сержантом, когда рядом с нами остановилась машина и из нее вышел лейтенант Уэсли Симпсон. Тело еще не отправили в морг, и Уэс подошел и взглянул на труп, потом с отвращением уставился на меня и снова перевел взгляд на покойника. Круто повернувшись на каблуках, он медленно направился в мою сторону.

— Привет, Уэс, — поздоровался я. — Привет, старый… друг.

— На этот раз я спал, — заговорил он, и его голос прозвучал так, словно вместо десятого размера он напялил на ноги туфли шестого. — Спал как младенец. Что скажешь?

— Уэс, поверь, я не хотел…

— Я мечтал. Мне снилось, что я сплю — спокойно и сладко. А потом, как ты думаешь, Шелл, что произошло потом? Ну конечно же зазвонил телефон. Какого-то парня застрелили — и кто? Конечно же Шелл Скотт. Вот что мне сообщили по телефону. — Он многозначительно помолчал. — Знаешь, что я ему ответил?

— Что ты ему ответил?

— Я сказал: «Не может быть, вы шутите».

— Мне жаль, Уэс. Думаю, из уважения к тебе следовало бы позволить этому типу застрелить меня. Только тебе все равно пришлось бы сюда приехать, разве нет?

— Да. — Он кивнул. — Ты прав. Но насколько приятней было бы ехать! Ладно, выкладывай. Я рассказал ему о случившемся.

— О'кей. — Похоже, Уэс смягчился. — Пошли, составим протокол.

И я отправился в тюрьму.

* * *

В семь часов утра я признался Уэсли Симпсону:

— Знаешь, от солнечного света у меня начинают болеть глаза.

Он воспринял это заявление всерьез.

— Когда солнце светит прямо в глаза, через некоторое время они действительно начинают болеть. Передвинься — и все дела.

Мы сидели в его офисе и пили кофе. Я продиктовал заявление, прочитал, расписался и теперь был свободен.

— Ладно, поеду, наверное, домой.

— А я не еду домой. — Уэс посмотрел на свои часы. — Совсем скоро мне нужно заступать на дежурство. — Он зловеще улыбнулся. — Дежурить. Кто бы мне ответил, чем я занимаюсь сейчас, и занимался прошлой ночью, и позапрошлой… Как будто это мое хобби.

— Да, если любишь свою работу, это помогает переносить неудобства, — утешил я Уэса. Встал, потянулся и поморщился, забыв о ране. — Господи, мне кажется, я тоже проспал бы дня два. — И вздохнул. — Но нет времени, совсем нет, и, как назло, даже клочка ночи не оставили. Не будем говорить кто.

Уэс щурился на меня полузакрытыми, слегка опухшими, сильно покрасневшими глазами и ухмылялся. Он не проронил ни слова, просто ухмылялся. Когда я вышел, он все еще скалил зубы, довольная рожа.

* * *

Вернувшись домой, я сварганил завтрак, который состоял из кофе и нескольких ложек жидкой каши. Должно быть, вы подумаете, что в мои годы я уже мог бы научиться готовить себе вполне съедобную овсянку. Увы, результат почти всегда одинаков: или жидкая размазня, или кусок настолько отвратительного месива, что в него вполне можно вбивать гвозди. А вообще-то беда невелика — с моим аппетитом мне по утрам даже пива не хочется, будь оно трижды хорошим.

Утром полиция установила личность мужчины, которого я застрелил прошлой ночью. Сведения были получены по телетайпу из ФБР. Оказалось, этот субчик не из местных, причем с длинной уголовной биографией, включая аресты за непредумышленное убийство и убийство первой степени. Он отсидел один срок в Иллинойсе за убийство лет десять назад. Но насколько известно, до настоящего времени никогда не бывал в Калифорнии.

Я переговорил с Фини из отдела по борьбе с наркотиками и поинтересовался, есть ли какие-нибудь новости об отгруженной партии детского питания «Па Па» из Бри-Айленда в Сан-Педро. Полицией установлено, что груз, предназначенный для М. В. Вильсона, прибывает сегодня днем на его товарный склад. Предположительно он прибудет в порт не раньше четырех часов пополудни, и я предупредил Фини, что перезвоню ему ближе к вечеру.

Примерно в десять утра мне позвонил Уэсли Симпсон.

— Только что получил сообщение из управления, Шелл. Я думаю, у них там тело этого Майкла Грохтунгера. Кто-то вырыл неглубокую яму, свалил его туда, как собаку, и закопал. Должно быть, очень торопились, потому что не успели даже засыпать как следует. Мальчишки, игравшие неподалеку в войну, заметили торчащую из земли ногу. Рассказали родителям, те сообщили в полицию. Короче говоря, в морге тебя ждет труп какого-то парня.

— Ты сомневаешься, что это Микки?

— Ну, очень может быть, что он. По имеющимся у нас данным, ему удаляли аппендикс, на левом боку у него шрам от ножа и еще родинка на спине. Все эти приметы — на теле убитого. Но представляешь, Шелл, лицо покойника изуродовано до неузнаваемости, и, кроме того, кто-то срезал ножом кожу с его рук, особенно поработали над кончиками пальцев.

— Кто бы то ни был, он хотел застраховаться насчет отпечатков. Даже если случайно Микки найдут, они не хотели, чтобы кто-то смог его опознать и таким образом выйти на человека, который послал его на «дело».

Он сказал, что у него есть для меня сигара, а я в благодарность осыпал его советами:

— Уэс, я зарядил в него две пули. У вас там имеется мой пистолет. Выковырните пули и сравните…

— Здесь имеется маленькая накладка, Шелл. Те пули успели выковырять до нас. В нем изрядно покопались, и теперь в теле Микки М, нет больше никаких пуль.

Несколько секунд я молчал, соображая.

— Хитер, подлец, кто бы он ни был. Этот парень так хитер, что мне приходится надевать на себя ремень и подтяжки, и все равно его штаны на мне болтаются.

— Ладно, дуй в морг и проведи опознание, если сумеешь. Но перед этим, пожалуй, лучше воздержись от бифштекса.

* * *

К счастью, у меня крепкий желудок. Трупы — всегда мало приятное зрелище, но этого так изуродовали! Я даже обрадовался, что утром не осилил полную тарелку моей замечательной размазни. Мне было трудно уверенно установить его личность, но я заявил, что покойник — Майкл М. Грохтунгер, и поторопился уйти из морга.

Последнее, что мне предстояло сделать перед ленчем, — заскочить к Ральфу Мерлу. Мы поговорили несколько минут, и я щедро заплатил ему за информацию, в которой самым существенным моментом было то, что Дрейк Паттерсон действительно включил восемьдесят тысяч в свой доход за 1955 год.

После бифштекса с кровью и овощей, что произрастали явно не на острове, я вернулся в «Спартан-Апартмент-отель» чуть позже полудня. Перед этим я успел звякнуть Джиму и рассказать о перестрелке на аллее; теперь я связался с ним еще раз и поделился теми новыми сведениями, что мне удалось раздобыть.

Он присвистнул.

— Того беднягу действительно изрезали?

— Да. Как будто какой-то хирург-любитель или рьяный садист над ним упражнялся. В любом случае нам уже известно, кто этот парень.

— Чем дальше в лес, тем больше дров.

— Да. Хочешь, чтобы я заскочил к тебе, Джим?

— Нет. Встретимся у Бейглена. Примерно в половине первого.

— Хорошо.

— Увидимся там.

Послышались какие-то отдаленные звуки, частично заглушаемые его голосом. Я попрощался и повесил трубку. С минуту я стоял, пытаясь понять, что же мне послышалось в трубке. Потом до меня дошло. Похоже, это дверной звонок с его мелодией: динь-динь-йон. Кто-то звонил в дверь? Если так, тогда, должно быть, это кто-то, кого Джим ждет; во всяком случае, он мне ничего не сказал.

Я достал из холодильника банку мелко нарубленных свежих креветок и сыпанул немного на поверхность воды обоих аквариумов. В маленьком аквариуме у меня живут резвые гуппи, а в огромном двадцатигаллонном бассейне обитает целая община. Рыбки жадно заглатывали хлопья креветок, пробиваясь сквозь пышные заросли мириофиллума и волнистые ленты кабомбы. Очень мило.

— Приятного аппетита, рыбы.

Иногда я с ними немножко разговариваю. Потому что люблю моих рыбок. Дело еще, наверное, и в том, что в этом двадцатигаллонном аквариуме, где обитают маленькие полосатые зебры, полупрозрачные стеклянные рыбки и переливающиеся всеми цветами радуги неоны, существует удивительно спокойный мир. Я наблюдаю за резвящимися беззаботными и безвредными созданиями, и это доставляет мне удовольствие, я отвлекаюсь и отдыхаю. Ведь так просто жить и радоваться жизни.

Мне бы хотелось понаблюдать за ними подольше, но сегодня для этого не совсем подходящий день. Я сказал рыбкам «до встречи» и еще раз вышел в мир, где обитают люди.

Этот мир людей сегодня наводил щемящую тоску.

Глава 16

Кто-то играл на органе. Болезненные, вибрирующие ноты вырывались из открытых дверей покойницкой Бейглена, корчились в лучах солнца, извивались на траве и липли к моим ушам, пока я припарковывал у обочины свой «кадиллак».

Приехал я заранее, до начала службы оставалось еще полчаса.

Органная музыка сводила меня с ума. Я чувствовал отвращение к органной музыке и тем заунывным, грустным мелодиям, которые, как мне кажется, всегда воспроизводил этот музыкальный пыточный станок. Я предпочитаю веселые песни — даже на похоронах. Но звуки органа продолжали терзать тишину, расползаясь в воздухе, как черви.

Я поднялся по ступенькам и вошел внутрь. Было прохладно. В скупых лучах плясали пылинки. Я осмотрелся, но Джима не увидел, поэтому направился в глубь церкви, где должна была проводиться служба. Несколько человек угрюмо сидели на скамеечках в передней части комнаты, на возвышенности был установлен гроб, усыпанный цветами, но Джим и здесь отсутствовал.

Что-то, друзья мои, не то — тревожная мыслишка вползла в мою голову, извиваясь там как звуки органа. Я вспомнил веселый перезвон дверного звонка: динь-динь-дон — сразу перед тем, как Джим собирался повесить трубку. Значит, кто-то был у его порога. Возможно, поступило какое-нибудь известие, всякое бывает. Нечего беспокоиться. Но холодная тревога шевелилась и крепла.

Я разыскал телефон возле входной двери и набрал номер. Телефон Джима звонил, снова звонил, но никто не отвечал. Люди входили в церковь, шли медленно, скорбно, молча. Служба скоро начнется. Может, Джим уже в дороге, рулит сюда. Может быть. Но я не собирался больше ждать и маяться. Я вышел на улицу и бегом устремился к машине. Газанул и помчался на бешеной скорости вверх по Сансет, едва успевая проскакивать на желтый свет. Остановившись у дома Джима, я буквально выпрыгнул из машины, оставив дверцу открытой, и, преодолевая враз по три ступеньки, взлетел наверх и перемахнул через перила.

Передняя дверь не была плотно закрыта. Между дверью и рамой оставалась щель в четверть дюйма. Я постоял, собираясь с духом, медленно поднял руку и толкнул дверь.

Она приотворилась еще на несколько дюймов и застыла как бы в нерешительности.

Да, я уже знал.

Я его еще не видел. Но уже знал.

Я осторожно толкнул дверь, отворив ее ровно настолько, чтобы можно было проскользнуть внутрь. И плотно закрыл. Джим лежал на спине, его длинное тело распростерлось на трех ступеньках, головой вниз, ноги возле двери. Глаза закрыты. На белой рубашке расплылось красное пятно, и тонкая влажная красная струйка стекала с уголка рта мимо глаза и терялась в черных волосах.

Я опустился перед ним на колени, приложил ухо к груди, где сердце. Жив. Кажется, жив.

— Джим, — позвал я и погладил его по щеке. — Джим…

Кожа теплая. Что-то шевельнулось у меня под ладонью. Его губы вздрогнули, и веки затрепетали.

— Джим! — Мой голос гулко прогремел в пустой комнате.

Он открыл глаза и посмотрел на меня. Моргнул, снова посмотрел на меня и уже не моргал.

— Держись, приятель. У нас все получится.

Я вскочил на ноги, бросился к телефону и связался с оператором.

— Непредвиденные обстоятельства. — Я старался сдерживать голос и говорить четко. — Несчастный случай. Ранили человека. Пришлите «скорую помощь» и полицию.

Я продиктовал адрес, подождал, пока оператор спокойно повторит его, и повесил трубку. Вернувшись к раненому, я опять склонился над Джимом.

— Все будет в порядке, приятель… Полиция уже в пути. Все будет хорошо. — Но в глубине души я ругался, проклиная все на чем свет стоит, включая самого себя. Я не переставал повторять:

— Извини, Джим, что меня не было рядом. Поздно дошло. Извини. Его губы шевельнулись, рот приоткрылся.

— Не волнуйся, — успокаивал я. — Через минуту здесь будет «скорая помощь».

Он все время пытался что-то сказать, силился выдавить из себя слово-другое. Бедняге удалось выдавить неясный хрип и еще одну тонкую кровавую струйку. В том месте, где пиджак соскользнул с рубашки, расплылось пятно. Сюда вошла пуля. Жизненно важный центр, но чуть ниже.

Снова клокочущие хрипы изо рта. Я знал, что Джим не оставит своих попыток, пока не потеряет сознание или не умрет. Несомненно, он пытается сказать мне, кто в него стрелял. Потому что это может послужить разгадкой ко всему, приведет к ответу, если только не окажется, что опять действовал залетный наемный убийца вроде того, которого я застрелил на аллее прошлой ночью.

Поэтому я пытался помочь другу.

— Одно слово, Джим. Только одно слово, если ты знаешь. Просто назови имя…

Я наклонился ближе. Его глаза немного расширились, и он с шумом втянул через ноздри воздух. Лицо побледнело, он весь напрягся, делая невероятные усилия, чтобы заговорить. И он сказал — слабым, тонким, но довольно отчетливым голосом:

— Это… не мужчина.

Глава 17

Его веки задрожали, и из последних сил Джим произнес:

— Это. — Он задыхался. — Это Лор…

Он замер. Его рот обмяк, веки опустились и закрыли глаза. Они не остались открытыми, равнодушно уставившимися в никуда.

Я пощупал пульс. Он бился, очень слабо, но все же его сердце еще работало. Я услышал вой сирены.

Мой шок тоже затянулся, я утратил способность соображать. Я думал над словами Джима: «Это Лор…» Мне показалось, он явно хотел сказать «Это Лоример». Вот что сразило меня наповал. Перед моим внутренним взором возникло пухлое розовощекое лицо, то беспорядочная, то вдохновенная речь. Мое предположение казалось нелепостью, но убийцы встречаются в разных обличьях, и порою мысль о том, что некоторые из них убийцы, кажется куда более невероятной, нежели о Горации Лоримере — убийце.

В конце концов — опять с досадным опозданием — меня осенило.

«Это не мужчина», — с трудом, через «не могу» сумел сказать Джим.

Тогда при чем тут, позвольте, Лоример? Если это был не мужчина, значит, стреляла женщина, и этот бесспорный факт вычеркивал из списка вероятных убийц не только Лоримера, но также Луи Греческого, наемных убийц, вообще половину человечества. Единственными женщинами, замешанными во всей нашей катавасии — насколько я знал, — были Ева и Лори, и еще четыре модели из «Александрии». Я, правда, даже словом не обмолвился с теми четырьмя; ни Джим, ни Аарон с ними тоже не общались, по крайней мере, в моем присутствии. Черт, это могла быть женщина, которую я никогда не видел, о которой даже ничего не слышал.

Я продолжал усиленно ломать себе голову — до боли в висках, когда прибыла «скорая помощь», а вместе с ней в очередной раз и полиция.

* * *

Я опустил стекла «кадиллака», ворвавшийся в салон воздух обдувал лицо, и я надеялся, что это помешает мне уснуть и освежит мозги. Мои веки отяжелели, плечо и шея ныли, мое отменное здоровье явно дало крен, меня лихорадило и ужасно хотелось спать.

В машине «Скорой помощи» Джиму по пути в больницу вводили плазму. Теперь, должно быть, он уже в операционной. Может, будет жить, а может — нет. Пройдут долгие часы, прежде чем я узнаю.

Я не сообщил полиции, что мне сказал Джим. Потому что на самом деле я не знал или не мог поверить, что знаю. Я был уверен в том, что Джим, должно быть, силился произнести «Лоример». А сейчас мне казалось, что он сказал «Лори» или «Лорим», потому что на последнем слоге его губы сомкнулись. Как если бы он хотел произнести «Лорим…» А потом его челюсть отвалилась и он потерял сознание.

Чем дольше я думал над этим, тем больше заходил в тупик. Будто в одном секторе мозга находился блокиратор, и мысли отскакивали от него, словно теннисные мячики от сетки. К черту, решил я, и поехал наобум. Я вырулил на Уилширский бульвар и уже двигался в направлении Лос-Анджелеса, на Миракл-Майл. Я миновал щегольской магазин мужской одежды, что находился по правую сторону, магазины одежды и автомобильные агентства на противоположной стороне широкого бульвара, высокие офисные здания. Потом огромные универсамы «Мэй компани» и «Орбахс», а между ними «Ла-Бритар-питс». Название заставило меня вспомнить о Бри-Айленде, и я задумался о банке с протертыми бананами. Интересно, в ней действительно законсервирован героин или только протертая банановая кашица, которая приводит Лоримера в экстаз.

Я проехал еще квартал. Там располагался «Стандиш» Лоримера, где он радостно рассказал мне, как изящно обманывал правительство США, укрываясь от налогов. По закону Лоример считался злодеем, злостным правонарушителем, но с точки зрения обычной, повседневной морали он вовсе не казался таким злодеем, каким его представили. Почти честный — в некотором отношении. Правду говоря, он мог оказаться злодеем во всех отношениях. Мог, подумал я, вполне мог.

Я продолжал в том же духе, обмусоливая в своей башке, переворачивая так и эдак тяжелые, как булыжники, нелогичные мелочи, и тут-то меня словно током шандарахнуло. Я инстинктивно нажал на тормоза.

«Кадиллак» занесло. За мной истерично взвыл сигнал, и я услышал, как заскрежетали шины следовавшей за мной машины, сливаясь с визгом колес моего автомобиля. Водитель не сумел вовремя остановиться, грубо поцеловал носом мой задний бампер и тут же огласил окрестности воплями, принялся сыпать проклятиями и обзывать меня всякими матерными словами — безусловно, я заслужил еще не те ругательства.

Я притерся к обочине и припарковался. Побледневший до синевы парень в «бьюике» медленно прорулил мимо меня и, наклонившись к окну с правой стороны, выпустил еще залп напоследок. Я не возражал. Я даже не обратил на него внимания. В моей голове колготились вспышки, молнии и маленькие взрывы.

На какой-то миг я даже позабыл о Джиме и похоронах Аарона. Что же выстраивалось? Я знал, что махинации Лоримера с налогами были очень хитро продуманы и тщательно спланированы; Аарон получил пятьдесят тысяч только за подпись — но он продал ее только однажды, во второй раз заартачился, когда Лоример просил, требовал это сделать. Он отказался «перепродать» остров Лоримеру или компании Лоримера, в которой заправляли Греческий, Микки М, и другие им подобные, готовые убить человека за чин. Аарон не стал бы продавать остров только за то, чтобы получить свои пятьдесят штук, потому что эти деньги и так были у него в кармане в любом случае — таковы условия аренды.

Нет, Аарону Парадизу, скорее всего, нужен был именно остров, Бри-Айленд, и он так рьяно хотел удержать его в своих руках, что ради этого готов был пойти на любой риск, даже поставил на карту свою жизнь. К сожалению, замутняли суть дела десятки других деталей, которые я сам видел или о которых слышал, но никак не мог связать воедино, и в потоке фактов и неразберихи всплыло одно-единственное слово, что расставляло все по полочкам.

Это слово: Бри.

Ну конечно, Бри-Айленд. Достаточно распространенное название, известное чуть ли не каждому, кто живет в районе от Лос-Анджелеса до Голливуда. Потому что прямо на оживленном Уилширском бульваре расположено солидное заведение под названием «Ла-Бритар-питс», которое я только что проехал. А рядом с Лос-Анджелесом вырос даже город, который так и называется — Бри.

Это испанское слово. Ральф Мерл как-то вскользь упомянул о том, что когда-то Бри-Айленд принадлежал испанцам. Бри-Айленд. Город Бри. И «Дз-Дрм-тар-питс» — уже само название о многом говорит, будь то по-английски или по-испански, потому что в испанском «бри» обозначает «гудрон».

А под словом «гудрон» часто подразумевается нефть.

Раньше так называли нефть в Лос-Анджелесе. А предыстория названия такова: в девяностых годах восемнадцатого века Ла-Бри-питс стал эпицентром одного из самых бурных бумов в истории освоения нефти. За несколько лет прямо здесь, на территории, ставшей теперь легендарной Миракл-Майл, появились многочисленные скважины, выкачивавшие нефть из огромной нефтеносной площади. И все благодаря одному человеку по имени Дохени, шахтеру, что обнаружил в этих краях подземный клад. Однажды он увидел на улице Лос-Анджелеса груженный гудроном фургон и спросил возчика, откуда он прибыл. Тот ответил: из Бри-питс.

И предприимчивый Дохени со своим партнером отправляются в Бри-питс и копают в земле яму. На глубине ста шестидесяти пяти футов появилась нефть. Поначалу они выкачивали только по семь баррелей в день, но то была всего лишь первая струйка из мощного бассейна, что со временем начал давать более семидесяти баррелей за сутки.

Аарон Парадиз, старатель, опытный нефтяник, наверняка был наслышан об истории Дохени, знал, что означает слово «бри» или может значить. Само по себе название, естественно, мало что кому говорит. Не в названии суть. Чутье — иное дело. И все, что Джим рассказал мне о своем брате, о его увлечении геологией и нефтяным оборудованием, о скважинах, что он бурил; и я видел, как Джим выползал из лачуги, внутри которой мы обнаружили промасленные, в жирных пятнах и почерневшие от грязи простыни и одеяла… А оказалось, это была нефть, как и на его руках и брюках. И эта характерная конструкция из вентилей и труб в закрытой части хибары, и изрытая вокруг бульдозером, выровненная, а может, умышленно присыпанная землей огромная площадь…

Размышлял я и о других небезынтересных вещах, и у меня вдруг возникло сильное желание еще раз поговорить с Лоримером.

Однако перед встречей я собирался потолковать еще с одним человеком. Я не знал его имени, но мне понадобилось всего десять минут, чтобы найти его. Я начал осматривать офисы и, очутившись в вестибюле второго по счету здания, заметил табличку: «Фарвелл и Кляйн — Фаркляйн. Нефтедобывающая и разведывательная компания инкорпорейтед».

Разыскав контору, я вошел и вскоре уже беседовал с Эдом Кляйном. Это был широкоплечий мужчина лет шестидесяти, с копной седых волос, с карими глазами и спокойным, уравновешенным взглядом, какой иногда можно заметить у моряков, болтавшихся в море несколько долгих месяцев. Его лицо было иссечено ветрами и высушено под палящим солнцем дочерна; загар оттеняла белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей и закатанными рукавами на мускулистых руках.

Я не стал ходить вокруг да около, а взял и выложил все начистоту. Рассказал ему, что видел, и, поделившись своими догадками, спросил:

— Вам не кажется, что на Бри-Айленде может быть нефть?

Он выдвинул ящик стола, достал оттуда сигару, откусил конец и выплюнул его в мусорную корзину, потом медленно задвинул ящик.

— Ну, я сам заядлый старатель. О местонахождениях нефти можно сказать лишь одно: она есть там, где ты ее нашел. — Он чиркнул спичкой и запыхтел сигарой. — Но очень смахивает на то, что ты видел там скважину. — Он выпустил в воздух струю дыма. — Опиши мне те трубы и все, что ты там нашел.

Я подробно изложил ему все еще раз, — стараясь ничего не упустить.

— Это «рождественская елка», мистер Скотт. Наверняка там есть скважина.

— А что такое «рождественская елка»? Что за Санта-Клаус ее там воткнул? Он рассмеялся.

— Так называется то, что находится на опалубке скважины: соединение вентилей и труб. С помощью такой «рождественской елки» регулируют подачу нефти, ее можно закрыть или открыть. — Он начертил в воздухе перед собой рисунок сигарой. — У основания находится самая большая труба, может, полтора фута в диаметре, эта труба поднимается вверх. — Он показал сигарой. — Выше находится колено в виде буквы «Т», состоящее из пары других труб и клапанов. Чем ближе к поверхности, тем больше сужаются в диаметре трубы. Такая конструкция напоминает металлическую рождественскую елку, вот откуда взялось название.

Так вот что мы с Джимом видели на острове!

— Какого черта он завалил все досками? Неужели пытался укрыть скважину?

— Похоже, именно эту цель он преследовал. Правда, он не очень-то хорошо ее спрятал.

— «Рождественскую елку» не так-то легко спрятать, мистер Скотт.

— Да уж. Эта штуковина торчит из земли на шесть или восемь футов. Хотя, мне кажется, он сделал все, что мог. — Еще одна загадка: почему, в самом деле, Аарон пытался спрятать скважину? — Мистер Кляйн, когда нефть выходит на поверхность — это то, что вы называете нефтяным фонтаном? И нефть растекается по земле?

— Ну, так было, сынок, в старые времена. Это происходит в результате давления газа; он выталкивает нефть, и она бурлит, бьет ключом над буровой вышкой. Ах, какое зрелище… Теперь вряд ли встретишь такие буровые установки в Калифорнии, такого давления нет. — В его голосе прозвучала грусть. — Сейчас приходится выкачивать нефть, подымать ее на поверхность с помощью насоса. — Он переложил сигару в другой угол рта и принялся ее жевать. — Чем черт не шутит, на том острове все может быть. Возможно, и мощное давление.

Он откинулся на спинку стула и мечтательно посмотрел в потолок.

— Ничто не может сравниться по красоте с нефтяным фонтаном. Ничто на свете не способно вызвать такие чувства, как этот выброс подземной энергии. В своей жизни мне довелось несколько раз испытать подобную радость. Что самое интересное, мистер Скотт, когда нефть взвивается мощной струей, ты получаешь невероятное наслаждение, меньше всего думая в эти минуты о деньгах. Это особое ощущение победы. Когда роешь землю почти голыми руками, а она упирается, сражается с тобой за каждый дюйм, а потом ты готов ее расцеловать… — Он неожиданно выпрямился и посуровел. — Возможно, мои восторги вам ни о чем не говорят…

— Напротив, мне это говорит о многом. Я дружески улыбнулся ему, и он усмехнулся в ответ. Каким-то образом его размышления напомнили мне о Дрейке Паттерсоне. Очень хотелось бы надеяться, что это не вымирающее поколение, — это был стиль жизни увлеченных людей, к которым и я себя причислял. Кляйн вздохнул.

— Мне бы хотелось еще раз пережить такое чувство. Я бы даже не отказался посмотреть на ту буровую вышку на острове.

Я глянул на свои часы. Было всего двадцать минут третьего; пройдет еще по меньшей мере часов шесть, пока стемнеет.

— По правде говоря, я был бы вам очень благодарен, если бы вы поехали со мной на Бри-Айленд, посмотрели бы и сказали, что там такое на самом деле. Мы могли бы отправиться туда сегодня, ближе к вечеру, и если вы согласны составить мне компанию — назовите свою цену.

Он неторопливо пожевал сигару.

— Звучит заманчиво; пятьдесят баксов, и я с удовольствием прокачусь и посмотрю, что там.

Я вскочил на ноги, готовый действовать. Я заикнулся Кляйну о лодке Джима, но он счел ее чересчур тихоходным суденышком и сказал, что у полудюжины его друзей имеются самолеты, а у одного есть даже самолет на водных лыжах. Он попросил меня перезвонить, когда я буду готов к вылету, и уточнил, что подберет меня в море у Болбоа — это по соседству с Ньюпорт-Бич. В море у Болбоа означает, что мне придется просить кого-нибудь, чтобы меня подвезли на лодке в море, а там самолет сядет на воду и подберет меня.

План показался мне сложноватым и ненадежным, но Эд Кляйн так живо согласился составить мне компанию, что это вселило в меня уверенность. По всей видимости, Эд не только бывалый человек, но и опытный пилот. Я уже находился у дверей, но тут вспомнил, что забыл нечто важное, и замер на месте.

— Ох, как же это…

— Что случилось?

Я объяснил Кляйну, какие люди находятся на острове, — работнички с фабрики детского питания, не пытаясь описать их лучше, нежели они были на самом деле, и с грустью признал:

— Пожалуй, нам лучше отложить поездку… на другой день.

Он удивился.

— Не знаю почему, но вы мне показались человеком, который не пасует перед подобными мелочами.

— Мелочи? Там таких мерзких обезьян по меньшей мере целая дюжина.

Эд дружески похлопал меня по плечу.

— Сынок, я находился в Хогтауне в 17-м и 18-м годах, — когда его переименовали в Дездемону, — оставался там до конца, и хочу сказать, что ни до этого, ни после мир не видал такой заварушки. Могу поспорить на банку «Олд Крау», что я повидал больше покойников, чем ты. Мне было восемнадцать, когда загорелась и взорвалась шахта в Хогтауне, а в девятнадцать лет меня в первый раз ранили. Я нечаянно опрокинул выпивку одного бандита, и за это он выстрелил в меня — напрочь сбил с ног. Но я поднялся и убил его. — Он стряхнул пепел с сигары. — Если ты хочешь ехать туда, я поеду с тобой.

Несколько секунд я просто смотрел на него, потом улыбнулся.

— Эд, боюсь, что прямо сейчас я не могу ехать. Если в ближайшие пару часов ничего плохого не случится, я вам позвоню.

— Идет.

Он откинулся на спинку стула и взгромоздил ноги на стол, а я вышел.

* * *

Горация Лоримера не оказалось в отеле «Стандиш», и я потратил двадцать минут и десятидолларовую бумажку, чтобы узнать, где он может быть. С десятой попытки моих расспросов дворецкий отеля признался, что час назад или больше он выкатил со стоянки черный «линкольн-континенталь» Лоримера и тот укатил на нем. Он также сообщил, что Гораций частенько посещает одно заведение под названием «Пурпурная комната», и дал мне адрес. Он также назвал номер машины Лоримера — бесплатно, в качестве премии.

«Пурпурная комната» находилась на боковой улочке в паре кварталов от Уилшира — это был коктейль-бар, куда я ни разу раньше не заглядывал. Через улицу на парковочной стоянке клуба стоял черный «континенталь» Лоримера. Я проехал еще квартал, свернул за угол и припарковался. Откинувшись на спинку сиденья, я закрыл глаза и посидел какое-то время. Как будто набирался сил. Мои веки слиплись, и я ощутил теплую и уютную темноту, желанную сонную темноту, куда бы я с удовольствием погрузился часов эдак на двенадцать, а то и больше. Но я с усилием продрал глаза, повертел головой, зевнул, вышел из машины и побрел обратно к бару. Юркнув под навес, я вошел в «Пурпурную комнату».

Подобные заведения, как и люди, должно быть, окружены своей собственной аурой, у них своя вибрация, свои «ощущения», что-то почти осязаемое, способное действовать на нервы. Правда это или нет, но «Пурпурная комната» посылала в мой мозг очень неприятные сигналы.

Я задержался в дверном проеме, как хищник, втягивая в себя воздух — нет ли опасности? Ощущение странности этого заведения усилилось, хотя я почти ничего не видел. Внутри было не темнее, чем в могиле. Я слышал голоса, тихие, приглушенные, журчащие. Потом до меня донеслось тихое бренчанье пианино. Мне стало — ну как бы это сказать? — неуютно, неудобно, не по себе. И я догадывался почему — приторный, сладковатый запах подсказывал.

Глаза приспособились к полумраку, и теперь я мог разглядеть сидящих за столами людей. Они пили и болтали. Я прошел вперед, присел на край стула возле пустого столика и огляделся. Пианино стояло в углу комнаты справа от меня, метрах в двадцати. Прямо впереди длинный бар, за которым два бармена в пурпурных жакетах обслуживали с полдюжины усевшихся на стульях завсегдатаев. Черт, с виду это был обычный коктейль-бар, занимающийся бизнесом в дневное время. Неожиданно я узнал одного из барменов, парня звали Джерри какой-то.

С Джерри я познакомился в другом баре и даже в другом городе — в Сан-Франциско. Помнится, было это год или два назад, когда я раскручивал одно дельце, сейчас оно вылетело у меня из головы. Несколько раз мы с ним подолгу беседовали и выпивали.

Я встал, направился к бару — и от неожиданности замер на месте. Что-то было не так: мне показалось, что я увидел Еву Энджерс. Я посмотрел еще раз. Справа от меня, где-то посредине зала, за столиком сидела черноволосая девица и разговаривала с женщиной. Та, что сидела ко мне спиной, очень уж походила на Еву. Ее собеседницей была, ну, скажем, какая-то чудная особа. Ее волосы были столь же светлыми, как Евины — черными. Почти белые волосы, спадающие ниже плеч, совершенно прямые, без единого локона или завитка, тонкие и безжизненные, словно парик из спагетти. Тощая, угловатая, ненакрашенный рот похож на прямую прореху, а лицо такое, будто кожу натянули на кости; такое лицо — лицо новобрачной смерти — можно показывать только стальным зеркалам.

Я быстро пересек комнату и подошел к бару, слегка нервничая, — мне не хотелось, чтобы меня увидел здесь кто-либо из моих знакомых, просто не хотелось, и все. Во мне постепенно росло напряжение, поднималось вверх по позвоночнику и собиралось в узел у основания черепа. Наконец я смог рассмотреть черноволосую девицу как следует. Да, это была Ева, она разговаривала с женщиной-зомби и улыбалась.

Мое сердце бешено затрепыхалось; я почувствовал ноющую боль там, куда прошлой ночью мне всадили дробинку. Что со мной? Похоже, нечто вроде шока, вызванного раной, отсутствием сна и отдыха, эмоциональной перегрузкой нескольких последних дней.

Я вновь осмотрелся. Мужчины и женщины за столиками пили и разговаривали. Вроде ничего необычного. Потом картина как бы сместилась. Все то же самое — и не совсем то. Наконец я понял: мужчины и женщины сидели за столиками, это верно, — но ни один мужчина не сидел в компании женщины.

За каждым столиком — две, а то и три женщины. И мужчины — или в одиночестве, или в компании. Возле пианино — батюшки светы! — сидел Гораций Лоример. Он наклонился к пианисту, перед ним высился бокал с розовым коктейлем. Пианист запел, обнажая ряд белых зубов: «Слава Господу за маленьких… мальчиков…» — и улыбался, улыбался Горацию Лоримеру.

У меня за спиной послышался перезвон стекла, и я повернулся к бару. Джерри ополаскивал бокалы, прокручивая их в воде. Я поймал его взгляд и кивнул. Он состроил сердитую мину, потом, видно, признал меня.

Слева от меня, напротив пианино, задрапированная пурпурными шторами дверь вела в другую комнату. Я ткнул пальцем в ту сторону, и Джерри кивнул. Я вошел за шторы и огляделся. В комнате было пусто, стулья подняты и расставлены на столах. В глаза бросились две двери с табличками «Девушки» и «Парни». Должно быть, это комнаты для особого отдыха завсегдатаев.

Вскоре появился Джерри.

— Если не ошибаюсь, Шелл Скотт? Я кивнул.

— Послушай, прошло года два с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Это правда. А ты продолжаешь стричь баксы, Джерри?

Он хмыкнул.

— Ты же знаешь.

— А если я тебе предложу двойной навар?

— За что?

Я слегка раздвинул шторы и показал.

— Человек возле пианино. Ты его знаешь?

— Старый толстяк? Конечно… Лоример. А что он натворил?

— Значит, ты его и раньше здесь видел?

— Конечно, много раз, он здесь постоянно ошивается. Но я знаю его и его жену еще с Сан-Франциско, я много раз их обслуживал, когда работал в «Лупо». Ты помнишь «Лупо»?

Это название растормошило мою память; ах, «Лупо» — бар, где я познакомился с Джерри.

— Он заходил сюда много раз, но со своей женой появился впервые всего неделю назад.

— С женой? Они сейчас оба здесь?

— Конечно. Они с Гердой приходили сюда раза два вместе. Хотя, понятно, никогда не сидели за одним столиком. — Он зевнул, как человек, которому наскучила всякая несущественная дребедень.

— Так она здесь? — Я помню, Лоример говорил, что его жену зовут Герда и будто бы она в Сан-Франциско.

Джерри подавил зевок, кивнул и показал прямо на столик, где сидела Герда, показал прямо на проклятие смерти, на шлюху из ада, на беловолосое привидение.

— Это и есть Герда, — сказал Джерри. Я подмигнул и многозначительно заметил:

— Там не на что смотреть, да?

— А кто смотрит? — поразился он. — Кого интересует такая корова?

Его фраза воскресила в памяти еще один эпизод — дело, которым я занимался, когда познакомился с Джерри. Это было преступление на почве страсти: один молодой парень, оттягивавшийся за столиком в «Лупо», убил другого юношу, размозжив ему череп позолоченной статуэткой праксителевского Гермеса. Мне показалось весьма странным совпадением, что Джерри, знавший Лоримера еще со времен «Лупо», теперь обслуживает его здесь, в «Пурпурной комнате». Хотя на самом деле ничего удивительного. Таких баров, как этот, не так уж много, а «Лупо» был точно таким же заведением.

В моей голове творилась неразбериха, мысли путались. Что за черт? Как здесь оказалась Ева, о чем она говорит с Гердой — женой Лоримера? И вообще, почему она здесь?

Лоример отхлебнул свой розовый коктейль, соскользнул со стула и направился в нашу сторону. Возможно, в комнату с вывеской «Парни».

— Джерри, здесь есть запасной выход?

— Конечно, как раз на парковочную стоянку. Некоторые посетители предпочитают заходить в бар с этой стороны, а не через парадный вход.

— Покажи мне.

Лоример притормозил у столика и заговорил с Гердой. Потом он что-то сказал Еве и снова зашагал к нам. Я достал двадцатидолларовую бумажку, сунул ее Джерри, а тот уже направился к заднему выходу.

Он распахнул дверь, я проскользнул и бросил напоследок:

— Ты меня не видел, Джерри. Ноги моей здесь не было.

Он кивнул и закрыл за мной дверь. Перед тем как она захлопнулась, я заметил, как Лоример зашел за пурпурную штору. Я огляделся по сторонам: десять или двенадцать машин, среди них белый «тиберд» Евы. За стоянкой виднелась аллея. Я вошел в нее и рысью припустил к своему «кадиллаку».

Минут через двадцать из «Пурпурной комнаты» вышел Лоример и остановился под навесом. Он был один. Я припарковался в полуквартале от бара, развернув машину к Уилширскому бульвару. Служащий вывел автомобиль Лоримера; тот торопливо развернулся и поехал в сторону Уилшира. Я сел ему на хвост. Он оставил машину у обочины перед «Стандишем» и вошел в отель. К тому времени, когда я припарковался и двинулся за ним, он уже скрылся из виду. Стрелка показывала, что лифт поднялся на верхний этаж, где находились номера люкс.

Я подождал, когда лифт опустится в вестибюль. Здесь было самообслуживание, поэтому я нажал на кнопку, и кабинка поползла вверх. В голове царила сумятица. Лифт остановился, я вышел в коридор, где размещались два номера люкс. Тот, что справа, занимал Лоример. Я шагнул к его двери и нажал на кнопку.

Прозвучал тихий звонок, похожий на гонг.

Ручка щелкнула, дверь открылась.

Она стояла там в узком, облегающем фигуру платье почти такого же оттенка, как ее глаза.

И ее волосы не были белыми — наоборот, черные как смоль.

Ева.

Глава 18

Сам удивляюсь, но я никак не отреагировал. Наверное, оттого, что в последние несколько часов моей нервной системе пришлось пережить слишком много потрясений. А может, это был эффект калейдоскопа: все, что за этим стояло, было перепутано где-то внутри меня и вдруг начало складываться воедино.

Я пока просто стоял словно набрав в рот воды и пялился на Еву. Кажется, она тоже была потрясена, но быстро пришла в себя:

— Шелл, какого черта ты здесь делаешь? Что тебе нужно?

Она говорила — или, может, мне просто казалось, что она говорила, — очень медленно, вставляя между словами значительные паузы, давая свободу и пространство каждому слову по отдельности и окружая его весомой многозначительностью.

Я ничего не ответил, шагнул вперед и шире распахнул дверь. Она попятилась, круто повернулась и пошла по лавандовому ковру к белому дивану, где мы с Лоримером сидели накануне вечером. Ее пиджак лежал на спинке дивана, а перед ним на полу стояла большая черная сумка.

Теперь она говорила резко и зло:

— Очень странно, что ты явился сюда. Я просто зашла повидать Лоримера, я была здесь раньше случайно, всего один раз, но мне нужно было срочно спросить его кое о чем. И тут же являешься ты.

Она остановилась возле дивана, нагнулась и подняла сумку, а потом посмотрела мне прямо в лицо. Я подошел к ней и остановился в двух шагах. Ева потеребила пальцами кожаную завязку и открыла сумку. Пошарила внутри, ища что-то, и как раз в этот момент в дверях появился Гораций Лоример. На нем был шикарный халат, расшитый бисером, белый шелк или атлас блестел и переливался всеми цветами радуги. В этом наряде он смахивал бы на принца из Хамаду или Самарканда, если бы не круглое, толстое, розовощекое лицо Санта-Клауса.

Он меня тотчас узнал, как только я повернул голову. Лоример замер, будто наткнувшись на невидимую преграду, его нижняя челюсть отвисла, и вдруг он… завизжал. Это был пронзительный, но писклявый, душераздирающий визг — так может кричать напуганная женщина. Не мешкая ни секунды, он метнулся назад в комнату.

И вот это произошло. В тот же самый миг. Что-то случилось со временем — оно стремительно убыстрилось почти так же, как в том странном фильме Джима. Как бы под воздействием какого-то толчка у меня возникло чувство — и это не просто плод моего воображения, — что в группе клеток моего мозга на самом деле происходят какие-то физические изменения, возможно, пока неведомые науке. Все, что уже произошло, все, что я слышал или сделал за последние несколько дней, ярко вспыхнуло в сознании и предстало передо мной: десятки разрозненных кусочков слились в одно целое без трещин и помех, все встало на свои места, и я понял. Ясно и четко.

Я быстро повернулся и с размаху занес вверх правую руку. Я не просто хотел ее ударить, я собирался снести ей голову. Мой кулак чиркнул ее по виску — это был скользящий удар, не мощный, но вполне надежный. Она была без сознания, когда падала на ковер.

Я среагировал как раз вовремя. Едва успел. Ей не хватило доли секунды, чтобы нажать на спуск.

Пистолет, который она выхватила из черной сумки, упал и отлетел в сторону. Я подобрал его. У Лоримера продолжался припадок, если судить по истеричным, безумным выкрикам. Он вновь ворвался в гостиную — обезумевший от испуга истеричный толстяк. В его правой руке плясал маленький пистолет.

Ему ничего не стоило сразить меня пулей из этого якобы игрушечного пистолета. В таких ситуациях я не особенно задумываюсь над вариантами. Я выстрелил в него четыре раза — в грудь, еще куда-то и для верности — в голову.

Я подождал, пока Ева очнулась и, застонав, медленно села.

— Все, Герда. Я только что убил твоего мужа.

Глава 19

Ева перевела блуждающий взгляд своих зеленых глаз с меня на Горация Лоримера, распластавшегося на лавандовом ковре. Потом снова посмотрела на меня.

— Он… мертв?

— Можешь в этом не сомневаться. Так же мертв, как Аарон Парадиз.

— Ты убил его, — сказала она, снова глядя на Горация. — За что? Почему, Шелл?

— Ох, перестань ломать комедию, Ева или Герда, — между нами, старыми приятелями, давай ты останешься Евой, о'кей?

— Похоже, ты спятил…

— Я же сказал тебе, хватит валять дурака, — твердо сказал я. — Я понял, что ты натворила и зачем ты это сделала, Ева. Я знаю, зачем ты убила Аарона Парадиза, хладнокровно и безжалостно нажав на спуск. Я знаю, зачем ты явилась к нам на вечеринку ночью в субботу. Уверен, ты стреляла в Джима — он сам сказал, что это твоих рук дело. В некотором роде. Мне известно о торговле наркотиками, о нефти на Бри-Айленде, о «рождественской елке», — черт возьми, мне известно все, дорогуша. Поэтому присядь и хорошенько поразмышляй.

А когда обмозгуешь ситуацию, мы с тобой немного поболтаем.

С каждым сказанным мной словом ее лицо все больше вытягивалось и бледнело, на глазах старело. И хотя ее черты напряженно застыли и четче выделились линии, она, ничего не скажешь, все же была очень красива — внешне, я имею в виду. Внутри это была куча дерьма.

До этого я не обратил внимания на то, как Ева была одета, но сейчас был просто поражен, заметив сходство с фотомоделью из «Кавалер», одетой во что-то по образцам из журнала «Вог». На ней было плотно облегающее вечернее платье с глубоким квадратным декольте, обнажающим округлую белизну и нежную глубокую ложбинку, но почему-то это чудесное зрелище оставило меня равнодушным.

Слева от дивана, рядом со столиком, на котором возвышалась скульптура обнаженного юноши с ребенком и виноградной гроздью, лежали два рыжевато-коричневых чемодана. Они были открыты, потому что я уже успел порыться в них и обнаружил там одежду Евы, нижнее белье с «молниями» и две пары туфель. Все свидетельствовало о том, что она приготовилась к отъезду.

Ева посмотрела на раскрытые чемоданы, на мертвого Горация, перевела взгляд на меня. Нет, она и не думала признать свое поражение.

— Я не… убивала Аарона. — Она пожала плечами. — Это он, Гораций.

— Ева, перестань отпираться. Когда сюда нагрянет полиция, очень скоро выяснится, что ты — жена Горация Лоримера, та самая, из Сан-Франциско, и что никакой Евы Энджерс в природе не существует.

Я вытащил из кармана своего пиджака револьвер, найденный в чемодане, и показал ей.

— Этот пистолет, из которого ты не успела выстрелить мне в спину, — очевидно, тот самый, из которого ты пыталась убить сегодня Джима. Результаты баллистической экспертизы подтвердят это. — Я опустил его обратно в карман. — Но самое важное то, что Джим Парадиз все еще жив.

Она долго молчала. Наконец тяжело вздохнула.

— Джим не умер?

— Надеюсь, что нет.

Похоже, это сработало. Ева вся как-то сразу ссутулилась, сжалась; кожа на лице стала дряблой и отвисла.

— Сколько у меня есть времени до того, как приедет полиция?

— Я еще не звонил им. Но сейчас это сделаю. Прежде чем Ева успела опомниться, я поднял с пола маленький автоматический пистолет Лоримера 32-го калибра и сунул его тоже в карман. Проверил, нет ли еще кого-нибудь в номере. После этого я позвонил в «Скорую помощь» в Ломе. Джим еще находился в операционной, и было шансов пятьдесят на пятьдесят, что он останется жив. Потом я связался с отделом по борьбе с наркотиками. Капитан Фини со своими ребятами отправился в Сан-Франциско более двух часов назад проверять банки с бананами «Па Па»; если в них будут найдены наркотики, они прямиком отправятся на Бри-Айленд. К сожалению, от капитана Фини пока не поступало никаких сообщений. Я принялся было звонить в отдел убийств, чтобы попросить выслать сюда машину, когда Ева застонала, поэтому я повесил трубку и подошел к ней.

Она медленно выпрямилась, несколько секунд ее глаза оставались холодными, жесткими и яркими. Потом они снова наполнились тоской, ее плечи опустились.

— Кажется, игра окончена.

— Окончена.

Она медленно поднялась на ноги и посмотрела на меня.

— Ладно, тогда не будем тянуть, доведем до конца.

Она повернулась и быстро подошла к телефону на стойке у стены. Я тоже подошел, но мне не было видно, то ли она набирает цифру «9», то ли соседнюю с ней «О». Если «9», то, разумеется, никто не ответит. Я не стал ей мешать — только размышлял над тем, какую игру эта змеюка затеяла. Если вообще она что-то затевала.

В трубке послышались гудки, она прокашлялась и спокойно сказала:

— Оператор, соедините меня с полицией. — После паузы продолжила:

— Пожалуйста, пришлите машину к отелю «Стандиш» на Уилшире. — Она послушала, потом добавила:

— Просто пришлите нескольких офицеров в номер Горация Лоримера. — И повесила трубку. Повернувшись, она посмотрела мне в глаза с нелепой улыбкой на губах и произнесла:

— Вот и все. Это похоже на то, когда ставишь капкан и сам в него попадаешь, не так ли? Или разбавляешь цианистым калием кислород, которым дышишь? — Она сделала глубокий вдох. — Итак, у нас — у меня — осталось мало времени. Давай заключим сделку, Шелл.

— Какую сделку?

— Расскажи мне, как ты узнал правду, а я поделюсь с тобой всем тем, что я сделала и как это было. Все, что захочешь.

Она решительной походкой вернулась к дивану и села на край рядом с фигуркой обнаженного юноши, протянула левую руку и стала рассеянно гладить бронзу. Я присел рядом и спросил:

— В том числе и об Аароне?

— Все расскажу.

— О'кей, — согласился я. — Это была не просто случайная догадка. По правде говоря, я не подозревал тебя лично до тех пор, пока не увидел в «Пурпурной комнате». — Ее глаза расширились. — Да, я был там. Пока ты беседовала с матерью или сестрой чудовища Франкенштейна, или кто там она. Бармен указал на Герду, жену Лоримера, и я подумал, что он имеет в виду ту женщину — летучую мышь, а не тебя. Я ничего не понимал, пока в один прекрасный миг меня не осенило, совсем недавно. Разгадка к ответу проста: я понял, что ты ошиваешься в таких заведениях, как «Пурпурная комната» и «Лупо». Если в этом заключается смысл твоей жизни, зачем было отступать от принципов? Почему ты согласилась провести вечер со мной и Джимом в субботу ночью? Вечеринка, где можно будет поиграть в стриптиз-покер, — лучше сразу похоронить эту мысль, если, конечно, окажется, что Джим еще жив, — стриптиз-покер в компании мужчин.

Ее кошачьи зеленые глаза вспыхнули ненавистью, это было обнаженное проявление ее свирепой сущности. Да, она меня открыто и глубоко ненавидела. Она процедила сквозь зубы, четко акцентируя каждое слово, нисколько не заикаясь.

— Ты, паршивый ублюдок…

— То, что надо, — подбодрил я. — Будь сама собой для разнообразия. Итак, давай рассмотрим обстоятельства смерти Аарона. Перед тем как его застрелили, он находился в постели с женщиной. Полиция — и я тоже — считает, что убийца ждал снаружи, когда женщина уйдет, потом вошел в комнату и убил Аарона в кровати. Но потом эта версия отпала. Прежде всего потому, что это была контактная рана. Ты ведь в курсе, что значит контактная рана, правда, Ева?

Она ничего не ответила.

— Это значит, что оружие приставили к телу. Убийца, вошедший с улицы, не станет подходить так близко к жертве. А профессионал в любом случае не удовлетворился бы одним выстрелом.

Ева пожирала меня глазами, храня молчание.

— Стаканы были начисто протерты. Убийца с улицы не стал бы этого делать — зачем? Иное дело женщина, которая пила вместе с Аароном, а потом застрелила его. Ты это сделала, Ева. Бесспорно, у тебя хватило мозгов, чтобы протереть оба стакана, а не только тот, из которого ты пила, и здесь ты допустила ошибку.

— Есть еще что-нибудь, чем ты можешь меня удивить? Это вовсе не сарказм, Шелл… Поверь, ты говоришь, будто читаешь.

Лесть, я подумал я; а какова цель?

— Для начала, пожалуй, хватит.

— Хорошо. Что ты хочешь узнать? Тоже для начала.

— Откуда Лоримеру стало известно, что на Бри-Айленде есть нефть? Я знаю, причина, по которой Аарон Парадиз отказался вернуть Лоримеру право собственности, состоит в том, что он нашел нефть на Бри, и даже могу понять, почему, получив отказ, Лоример сразу пожелал, чтобы умерли оба брата.

Странно, но ее губы искривила улыбка. По-моему, она действительно находила все это забавным, хотя мне так не казалось.

— Убийства не имели смысла до тех пор, пока Лоример не пронюхал о нефти. — Я подождал; она по-прежнему хранила молчание. — Лоример или Луи Греческий…

Может, именно эти допущения ее так сильно забавляют? Может, вовсе не Лоример был главной фигурой во всем деле, как я вообразил себе, а Луи Греческий, с самого начала, еще когда находился в тюрьме?

Ева продолжала улыбаться. Потом серьезно сказала:

— Гораций хотел взять в аренду остальную часть острова за дополнительные сорок тысяч долларов, но Аарон отказался. Он дал ему залог в пятьдесят тысяч, но ни деньги, ни угрозы не помогли, он все равно отказывался. Очевидно, у него были особые виды на остров. Тогда Луи приказал своим помощникам прочесать весь остров, и они нашли нефть под мягким слоем почвы, которым Аарон засыпал землю, — вокруг скважины земля пропитана нефтью. Люди Луи наткнулись и на «рождественскую елку». Она укрыта в лачуге на острове.

— Я в курсе.

— С фабрики ее не видно, и все же мы ломали себе голову над тем, как ему удалось пробурить скважину и качать нефть так, что никто ничего не знал. Когда мы спросили, он ответил, что работал в основном в выходные дни, когда на фабрике почти никого не оставалось, по ночам, а несколько раз на острове вообще не было ни души.

— Когда вы у него спрашивали? Вы разговаривали с ним о нефти? — удивился я. Она кивнула.

— Гораций допытывался. И Луи тоже.

— Аарон признался?

— Да. Нам уже стало известно о нефти на острове, поэтому ему не было смысла темнить. Да, Гораций и Луи настаивали на том, чтобы Аарон продал Бри-Айленд. Они предупреждали, что в противном случае им придется найти другой способ вернуть остров.

— Убив его. И Аарон отказался, так?

— Нет, он соглашался продать. За четыре миллиона. И не просто на бумаге, как это было раньше, а наличными. Полмиллиона на депозит, а остальное — наличными. Аарон откуда-то знал, что Гораций может достать такую сумму наличными, или даже больше.

— Может, и больше, — согласился я. — «Хэнди-фуд» — всего лишь ширма для распространения наркотиков, разве нет?

— Не имею ни малейшего понятия, о чем ты.

— Вернемся к Аарону. Наверняка он знал, что какой-нибудь головорез, возможно один из шайки Луи Греческого, попытается спровадить его на тот свет. — Я вопросительно глянул на нее. — Только он никак не мог предположить, что за дело возьмется красивая, неотразимая, страстная женщина? Да?

Она держалась так, словно ничего особенного не произошло.

— Действительно, такая мысль в голову ему не приходила. Дай мне сигарету.

Ее спокойствие начинало постепенно действовать мне на нервы. С первых минут нашего разговора меня преследовало подозрение, а теперь я был почти убежден, что Ева пытается каким-то образом подвести меня под монастырь, — возможно, тем, что старается заставить меня развязать язык, рассказать все, что я знаю, а сама вроде бы даже не отдает себе отчета в том, что ей грозит.

Я прикурил сигареты и передал ей одну.

— И ты застрелила Аарона.

— Естественно, я застрелила его. — Ева сидела слева от меня на краю кушетки; сейчас она наклонилась ближе и заглянула мне в лицо. — Я застрелила его примерно в одиннадцать сорок в субботу. Может, минуты на две-три позже, потому что потом мне пришлось гнать машину на бешеной скорости, чтобы успеть к Джиму без десяти двенадцать. — Она облизала губы, слегка щелкнув языком. — Я поставила сумку с пистолетом на пол возле кровати. Мы развлекались. Когда время подошло, я просто опустила руку вниз, нашарила в темноте пистолет и достала его. Я воткнула дуло ему в бок, чтобы заглушить выстрел. Должна признаться, в тот момент я не думала о том, что ты рассказывал здесь о контактной ране. И поэтому я… разволновалась.

Наступила гнетущая пауза, ее глаза, слегка сузившись, в упор разглядывали меня.

И вдруг, казалось бы ни с того ни с сего, во мне начало нарастать очень неприятное ощущение, какая-то странная нервозность. Что-то явно было не так. Я знал, но не понимал, что именно. Может, суть в том, что Ева казалась очень уж спокойной. Даже чересчур. Переигрывала, но как бы понимала, на что идет.

— Ты и вправду раньше не была знакома с Аароном?

— Так вышло. Серьезно, мы даже никогда не встречались — все это сказка, которую мы с Лоримером выдумали для тебя. Я приехала из Сан-Франциско и устроилась на работу в «Александрию» только для того, чтобы привлечь к себе его внимание, с этой же целью и имя «Ева» выбрала, потому что так легче завести игривый разговор об Адаме и Еве. Я знала: мне стоит только сделать первый шажок, а все остальное этот гуляка уладит сам. Он был слабаком. — Она презрительно выпятила губы. — Как и все вы, мужики.

Я услышал вой сирены. К нам доносился снизу слабый звук, но я знал, что этот резкий, пронзительный вой раздается перед отелем или совсем рядом. Значит, она все-таки вызвала полицию. Мы приближаемся к финалу. Похоже, какой-то уж очень спокойный финиш у всей той чертовщины, что началась у бассейна в Лагуна-Парадиз.

Я сказал:

— Мне кажется, я видел, как вы с Аароном стояли на краю бассейна в субботу вечером и договаривались о встрече. Или свидание уже было назначено?

Она ехидно улыбнулась.

— Оно было назначено восемь дней назад, в воскресенье, в первый день нашего знакомства. Вот так. — Она щелкнула пальцами. — В первый же вечер, как только я буду свободна. Когда Аарон отказался изменить условия продажи острова, я решила, что буду свободна в субботу вечером.

От спокойствия и ехидной расчетливости этой девицы меня бросало в дрожь.

— Я видел также, что в тот вечер ты разговаривала и с Горацием. Сразу после этого Джим пригласил тебя устроить вместе вечеринку — а ты сказала, что прежде тебе нужно кое-что выяснить, помнишь? Я подумал, что старина Гораций твой богатенький покупатель. — Я сокрушенно покачал головой. — И надо полагать, в тот момент, когда я действительно за тобой наблюдал, Гораций проводил с тобой инструктаж, объяснял, когда можно ожидать звонка в полицию — в случае, если Микки М, не удастся убить Джима. Лоример говорил: уберешь Аарона, потом рванешь к Джиму, а он сам позвонит в полицию после полуночи. Правильно, Ева?

Она снова легкомысленно улыбнулась, словно я рассказывал что-то забавное. И тут она расставила все точки над «i». Потому что одна вещь никак не давала мне покоя.

Я знал, что Гораций Лоример и женщина, известная мне как Ева Энджерс, были мужем и женой, и поженились они, по всей видимости, не просто так, а в силу каких-то особых обстоятельств. С одной стороны, Гораций, должно быть, считал разумным, что порядочный и уважаемый производитель детского питания вступает в счастливый брак. Но с другой стороны, я никак не мог понять, что за обстоятельства побудили Лоримера выбрать себе в жены именно Герду.

Перед тем как силы порядка и закона принялись ломиться в дверь, Герда-Ева с застывшим в глазах презрением сказала:

— Ты глупец, Скотт. Не Гораций говорил мне. Я все изложила ему.

Ах вот оно в чем дело!

Глава 20

Испытывая какое-то чуть ли не извращенное восхищение Евой, я медленно произнес:

— Так, значит, главной фигурой, мозговым центром был не Гораций, даже не Луи Греческий. Гораций основал «Хэнди-фуд», купил остров, построил на нем фабрику и все остальное, но не он выдумал все это и не он выбрал тебя в жены. Ты подцепила его. Ты придумала всю операцию и избрала Горация в качестве своего прикрытия.

— Давно бы мог догадаться, — просто ответила она. В голове у меня отозвалось эхом: конечно. А я-то думал, что женитьба состоялась по инициативе Лоримера. С точки зрения Евы, в этом был особый смысл. Женившись на Еве, Гораций не смог бы просто так улизнуть со своими деньгами, надуть ее, даже если бы хотел. По законам Калифорнии, по меньшей мере половина его собственности принадлежала ей — когда бы она этого ни захотела. А в случае смерти вообще унаследовала бы все. Случись какая-нибудь неприятность, ни один из них не мог бы свидетельствовать в суде против другого, разве что по обоюдному согласию. Все продумано до мелочей в этом замечательном плане — с точки зрения Евы.

— Тогда, должно быть, это ты, а не твой муж, позаботилась вызвать сюда Луи Греческого.

— Разумеется, — согласилась она. — Я знаю его еще с тех пор, когда подростки называли его Жирный Луи. А еще раньше я сделала свои первые шаги в… в исправительном учреждении. Меня направили в школу для… — Она опять как-то странно улыбнулась. — Плохих девочек. Представь себе, говорили, что я плохая девочка, Шелл.

— Черт! А почему?

У нее не оставалось ни секунды, чтобы ответить, даже если она собиралась это сделать. Раздался громкий и властный стук в дверь.

И вдруг с первыми раскатами этого грозного стаккато лицо Евы сморщилось, перекосилось, и она зарыдала. Я чертовски смутился, потому что это произошло так неожиданно. Ее левая рука лежала на спинке дивана, а правой она закрыла глаза, ее голова поникла, а тело сотрясали рыдания.

Наверное, стук подействовал на нее как лязг стальной двери тюремной камеры. И для такого исчадия ада, как Ева, — даже для такого, — мысли о том, что ей суждено состариться и поседеть в тюрьме, было достаточно, чтобы из глаз хлынули слезы.

Я отвернулся, встал и направился к двери. Только сделал первые шаги…

Не знаю, что насторожило меня. Я ничего не услышал. А может, совсем наоборот, поскольку ее всхлипывания прекратились так же внезапно, как и начались.

Я лишь успел, любопытства ради, повернуть голову и увидеть, что у нее в руках оказалась бронзовая статуэтка и сама Ева выпрямляется. Я не видел ее лица. И все же заметил, что греческий божок размером в фут рассекает воздух; с одной стороны — этот нелепый ребенок, а с другой — дурацкий пучок винограда. В долю секунды я даже успел подумать, какая часть этой штуковины влупит в меня — этот дурацкий виноград или идиотский грек. Потом моя башка лопнула на части и мозги вытекли наружу. Во всяком случае, мне так показалось.

Я не полностью отключился. Я почувствовал, как пушистый ковер мягко-мягко коснулся моей щеки, и все краски смешались в черное и серое, как сумерки сменяются темнотой. И мысли продолжали копошиться, потому что я слышал стук и знал, что это ломятся полицейские. Но я не мог шевельнуться. По правде говоря, мне не очень-то и хотелось. Я слышал, как Ева пронзительно заверещала, и почувствовал на себе ее руки.

Я смекнул: она роется в моем кармане в поисках маленького хромированного пистолета. Она собирается прикончить меня. Но или затуманенная логика подсказывала, или я просто догадался: она не может меня убить. Не сейчас. Она не сделает этого, пока Джим еще жив. Я почувствовал, как ее руки изо всех сил дернули меня за рубашку и галстук. Серость в глазах прояснилась, и я увидел перед собой ее лицо.

Ее шепот прозвучал как змеиное шипение:

— Если Джим мертв или умрет, значит, я добилась своего. У тебя не будет никаких доказательств против меня — ничего. Единственный человек, единственный, кто знал, что это я убила Аарона и Джима, — Гораций. А ты прикончил его. Даже Луи ничего не знает об этом. Аарон и Гораций — покойники, и, если Джим тоже умрет, тебе — крышка! Тогда берегись, ублюдок! Ты у меня попляшешь!

Потом — невероятно! — она чуть не расплющила мои губы своим ртом, поцеловав грубо, яростно, и бросилась к двери.

От шока и болезненного удивления мое сердце заколотилось быстрее, а тело заметно наполнилось силой. Я перевернулся на живот, поджал под себя руки и оттолкнулся от пола. В глазах посветлело, и, упираясь дрожащими руками, я встал на колени. Ева распахнула дверь.

— Скорее! Скорее! — кричала она.

За несколько последних секунд Ева полностью преобразилась. Она, на мой взгляд, стала похожа на девицу, у которой не все дома, впала в истерику, начала стонать, вопить и рыдать — слезы ручьем текли по ее щекам, косметика размазалась вокруг глаз. Она повернулась и начала яростно тыкать в меня пальцем. За ее спиной в дверном проеме стояли два офицера: один длинный, а другой маленький и лысый.

— Слава Богу, вы здесь! — орала она. — Арестуйте его! Он убил моего мужа!

— Перестань валять дурака!

Я до сих пор не уяснил, что у нее на уме, но был уверен: ее штучки не пройдут. Я просто не хотел дать ей возможности сейчас наболтать лишнего.

— Пусть эта крошка не пудрит вам мозги, ребята, — продолжал я. — Вам нужна именно она… Ева взвизгнула:

— Осторожно, у него револьвер. Ох, слава Богу, что вы здесь. — Потом, причитая и всхлипывая, ломая себе руки, она заскулила:

— О, Гораций, Гораций. Дорогой, мой дорогой. — Она растянулась возле тела мертвого Лоримера, принялась нежно гладить его и тыкаться в него носом.

Да, все эти вопли и стенания, ласки и поглаживания могли сойти за мастерское представление в маленьком любительском театре на Элм-стрит или за мелодраматическую сцену из немого кино, если бы на самом деле это не было смертельной дуэлью между Евой и мною. Не просто представление в театре или кино, нет, это была крупная игра, игра жизни со смертью. Восхитительное по мастерству представление.

— К стене, — приказал мне один из офицеров.

— Погодите минуточку, — сказал я, вновь обретая дар речи.

Я выпрямился, потряс головой; такое ощущение, будто кусок черепа отвалился. Но мозг работал четко. Во всяком случае, я надеялся на это. Я начал понимать, что мне он еще как понадобится.

— Это она вам нужна, — объяснял я. — Она — убийца.

— Она убила своего мужа?

— О, черт, нет. Она убила Аарона Парадиза. И сегодня днем стреляла в Джима Парадиза. Вот почему я оказался здесь — меня зовут Шелл Скотт. Частный детектив.

Мне пришлось рассказать этим парням, кто я такой, но на них это не произвело особого впечатления. К сожалению, я их не знал, и, очевидно, они тоже обо мне не слышали. Похоже, я ничего не значил в этом мире, и для них мое имя прозвучало как пустой звук.

— Да? — переспросил тот, что повыше. — Ну и что с того?

— Половина всего личного состава управления знает меня, в курсе, кто я такой и что из себя представляю. Позвоните Филу Сэмсону, капитану из отдела убийств. Он вам объяснит.

— Успокойся. Разберемся.

Ева так и лежала, распластавшись на полу рядом с Лоримером, однако я подметил, что она потрудилась отползти подальше и повернуться к нам головой. Не только головой. Время от времени она извивалась, изображая, наверное, агонию, — и каждый раз, как она это делала, ее волнующий глубокий вырез на плотно облегающем фигуру платье становился еще более глубоким и более волнующим. Несколько раз даже казалось, что вот-вот сами-знаете-что вывалится прямо на Горация. Полицейские тоже это видели. Да, артистка…

— Лицом к стене, — приказал лысый. — К стене.

— Ты говоришь как кубинский коммунист, — натужно пошутил я. — К стене, понимаешь…

— Марш к стене.

Приказ есть приказ. Они заставили меня упереться руками в стену, отставить назад ноги, пока один из них тряс меня.

— Ребята, вы совершаете роковую ошибку, — заметил я.

— Всего лишь рутинная работа. Мы зафиксируем ваши показания. Парень, что лежит вон там, мертв. Так что — обычные формальности…

Я закрыл варежку. Когда первые страсти понемногу улеглись, я смог все трезво взвесить. Да, я знал, что нет смысла сейчас брыкаться и доказывать свою правоту. Ева хорошо постаралась, но, клянусь, ни одна женщина в мире, даже такая сексуальная, с такой красивой фигурой и такая сообразительная, как Ева, не сделает меня идиотом.

Они вытащили из моей кобуры кольт, из правого кармана пиджака — пистолет Евы, а автоматический пистолет 32-го калибра — из другого кармана. Потом они позволили мне повернуться.

— Пожалуйста, выслушайте меня, — спокойно сказал я. — Эта женщина — Герда Лоример, известная также как Ева Энджерс. Это она вам нужна. Вот почему я позвонил… в отдел…

И тут до меня дошло. Опять с опозданием. Высокий — как я выяснил, его звали Винджер — поправил:

— Конечно. Только звонила женщина. — Он повернулся к Еве, которая стояла рядом с телом Лоримера:

— Это вы позвонили в полицию, мадам?

— Да, офицер. — Она всхлипывала, ее грудь тяжело вздымалась. А когда ее грудь вздымалась, то там было чему вздыматься! Она мяла свои груди так сильно, что кремовато-белой плоти стало тесно и она, выпятившись, нависла над тканью платья. — Этот человек — мистер Скотт — вломился сюда, застрелил моего мужа, потом обвинил Меня в… ох, каких-то безумных деяниях. — Она поднесла руку — очень осторожно — к виску. — Он ударил меня. Сказал, что я убийца, наркоманка, даже… сексуальная извращенка. — Она снова принялась умело разминать свои груди. — Потом…

Лысый полицейский обратился ко мне:

— Что скажете? Вы застрелили его?

— Черт, да. Он вышел на меня с пистолетом — с этим маленьким, автоматическим — и пытался меня убить. И мне пришлось…

— Ложь! — Ева выпрямилась, дрожа от «праведного» гнева, ее лицо перекосилось — как раз в меру. — Он убил моего мужа. Гораций был безоружен, а он его убил. Я ношу в сумке пистолет, маленький пистолет, и он забрал его. Я даже не успела им воспользоваться, у него было два собственных. Потом он набросился на меня, стал целовать…

— Схватил тебя и поцеловал…

— Целовал меня как сумасшедший, а потом попытался… — Она резко замолчала, скромно потупив глазки, стерва.

Винджер смотрел на мой рот, разукрашенный помадой. Наконец-то до меня стало доходить происходящее. Формальные улики — вот они: мой галстук распущен, сбит набок, на рубашке оторваны две пуговицы — бедняжка защищалась от насильника.

— Послушайте, — начал было я. — Минуту, друзья. Эта женщина жена убитого. Его звали Гораций Лоример, он был…

Я замолчал. Что я мог им сказать? То, что он обманывал государство, уклоняясь от уплаты налогов? Нет у меня никаких доказательств, под рукой нет, и в отношении контрабанды наркотиков… И у меня возникло неприятное ощущение, что, может быть, их никогда не будет.

Ева заговорила:

— Мой муж занимается — занимался — производством детского питания. Он выпускал консервы «Па Па».

В ее устах он вовсе не выглядел дьяволом в человеческом обличье.

— Может, и так. Но вы знакомы с капитаном Фини? Начальником отдела по борьбе с наркотиками?

— Мне известно, кто он такой, — сказал Винджер.

— Есть подозрения, что Лоример являлся крупным наркодельцом. В настоящий момент капитан Фини находится в Сан-Педро и проверяет информацию, которой я снабдил полицию. Может, ему даже посчастливилось уже собрать улики против Лоримера — покойного Лоримера.

Винджер кивнул. Он вел себя не как человек, который считает, что я вру; но также не создалось впечатления, что он верит мне. То есть он вел себя уклончиво. В любом случае он не позволял себе грубостей в обращении со мной и, как полагается, просто выслушивал обе версии одной истории.

Вдруг ни с того ни с сего в моей голове начался болевой тарарам. Я поморщился и дотронулся рукой до больной шишки в том месте, где начинали расти волосы. Кожа была содрана и ощущалась рана размером в добрый дюйм. Я почувствовал липкую кровь на лбу.

— Как это случилось? — спросил Винджер.

— Она швырнула в меня эту проклятую статуэтку.

— К счастью, я все-таки попала в него, — съязвила Ева. — Когда он целовал меня… и все такое — мы сидели на диване…

Она не досказала фразу — догадайтесь, мол, сами…

Меня бросило в холод. Чуть позже я начал понимать, какая все-таки умная пройдоха моя Ева. Она не просто все спланировала быстро и четко до того, как позвонить в полицию, но и изобразила все в нужном свете, вставляя каждую мелочь в самый подходящий момент, чтобы она прозвучала как нельзя более убедительно и произвела бы самый выигрышный эффект.

Сейчас она торопливо продолжала:

— Мы сидели на диване. Я… я, защищаясь, отклонилась назад и схватила статуэтку. Я ударила его. — Она гордо дернула головой. — Потом я сразу позвонила в полицию. А примерно с минуту назад он начал приходить в себя. Слава Богу, что вы вовремя подоспели.

— Бред сумасшедшего! — возмутился я. — У тебя этот номер не пройдет, Ева. Я согласен, ты большая выдумщица. Кто-то другой мог бы и попасться на твою удочку, но только не я, со мной у тебя ничего не выйдет.

Я повернулся к полицейским.

— Ей приходится все это сочинять на ходу, и у нее, признаюсь, здорово получается. Но я хочу спросить у вас, есть ли смысл в том, что я явился сюда, укокошил ее мужа, а потом принялся трепать эту крошку? Боже, есть множество других, более приятных способов. Лично я за приглушенный свет и тихую музыку, а холодные трупы рядом с постелью охлаждают мой пыл. Если она говорит, что маленький автоматический пистолет принадлежит ей, то можете не сомневаться, так оно и есть. Но Лоример выбежал в спальню, а потом вернулся с ним…

— Врешь, он этого не делал. Я свирепо посмотрел на нее.

— Ева, заткнись. Или я сейчас подойду и врежу тебе разик как следует. — Я бросил взгляд на полицейских. — Даже если за это меня застрелят.

Она заткнулась.

Я стоял и рассказывал офицерам, что происходило на самом деле, излагая все быстро, пересказывая только основные моменты.

Затем Винджер сказал:

— Ладно. Давайте-ка прогуляемся в центр. Другой офицер воспользовался телефоном и позвонил в управление. Потом обратился к Еве:

— Не трогайте руками эту статую, мадам. Ева начало было поднимать с пола увесистое произведение искусства, которым меня огрела. Она выпрямилась.

— Извините. Я только хотела поставить Гермеса обратно на пьедестал.

— Кого?

Это имя прозвучало как колокол. Как колокол, звонящий по кому-то. Мне кажется, вы догадались, по кому. Оно всплыло в моей памяти, и это отразилось на моем лице.

Ева бросила на меня изумленный взгляд.

— Гермес, — вспомнил я, — произведение Праксителя.

Замечательно. Грандиозно. Такой же в точности статуэткой один сопляк из «Лупо» в Сан-Франциско расшиб башку своему возлюбленному. Если б я сразу узнал эту штуковину, это хоть мало-мальски расправило бы мои перья, насторожило бы меня и избавило бы от кучи проблем.

Но, к сожалению, я не узнал ее. Вы не находите, что мне иногда немножко не хватает культуры?

Винджер повторил:

— Поедемте в центр.

И мы поехали.

Глава 21

Отдел убийств находится на третьем этаже управления полиции Лос-Анджелеса, и, полагаю, я побывал здесь уже тысячи раз — правда, при более счастливых обстоятельствах.

Мой закадычный, самый старый друг в Лос-Анджелесе — капитан из отдела убийств Фил Сэмсон. К хорошим друзьям я также отношу лейтенанта Роулинза, сержанта Кейси и десяток других сотрудников из одного только отдела убийств. Я знаком еще с пятью сотнями полицейских Лос-Анджелеса достаточно хорошо, чтобы потрепаться с ними или поспорить за чашкой кофе. И большинство из них знают правду: я никогда не соврал ни одному из них, ни разу.

Меня называли ненормальным, распутным сукиным сыном, придурком, неотесанным растрепой и малокультурным идиотом — можно привести и другие, более красочные определения, и большинство из них, что поделаешь, точны и соответствуют моему образу, но ни один человек, знавший меня, не стал бы обвинять меня в непорядочности. Естественно, Ева не могла этого знать. Но все равно было неприятно.

Потому что Ева упорно, как попугай, твердила свое. Она пересказала свою байку снова, и у нее это вышло так же хорошо, как в первый раз, а потом она подала на меня жалобу и подписала ее.

Я тоже рассказал свою версию. Но, когда я закончил, оказалось, что нет ни одного вещественного доказательства, по которому можно было бы задержать Герду Лоример. Раньше это как-то не приходило мне в голову. До тех пор пока Джим не даст своих показаний и тем самым не засвидетельствует мои слова, — против Евы не было ни одной улики. Гораций мертв; Аарон тоже мертв; а Джим — без сознания или умирает.

Она была женой Горация Лоримера, да. Ну и что с того? Она работала моделью в Лагуна-Парадиз. Ну и что? Она присутствовала на вечеринке в субботу вечером вместе со мной и Джимом; она называла себя Евой Энджерс; она и ее дорогой покойный муж как-то случайно оказались в «Пурпурной комнате». Опять-таки ну и что?

Хромированный автоматический пистолет зарегистрирован на имя Герды Лоример, это точно. Пистолет из сумки Евы, из которого я застрелил Горация, не числился ни за кем из них, возможно, это краденое оружие. Ева заявляла, что я принес его с собой к ним в номер; я утверждал, что он лежал в ее сумке. Ни с той, ни с другой стороны не было никаких доказательств. Полиция отправила пистолет на экспертизу, чтобы сравнить пули, находящиеся в оружии, с теми, что были обнаружены в Лоримере, и Джиме, и Аароне.

Ева отрицала все, что держалось только на моих словах, то есть все, что я не мог подтвердить фактами; я отрицал практически все, что говорила она. Но я не мог доказать, что она имеет отношение к преступлению, пока не мог; и в конце концов, ведь это я застрелил ее мужа.

Поэтому они собирались ее отпустить. Они вынуждены были так поступить.

Они также намеревались освободить и меня. Кое-какие моменты немного прояснились, но все, что я действительно сделал, — это убил ее мужа в целях самозащиты. И в деле было записано: «Ждет результатов следствия».

Я находился в отделе убийств вместе с капитаном Сэмсоном и Биллом Роулинзом. Сэм — крупный, резкий парень с хорошо спрятанным добрейшим сердцем, серо-стальными волосами и всегда чисто выбритым лицом. Зажав крепкими зубами черную сигару, он пошевелил своей мощной, твердой челюстью и прорычал:

— А на что ты надеялся, Шелл?

— Тысяча чертей, я же знаю, что она виновна.

— Я уже раньше слышал от тебя эту песню — чаще, чем мне бы того хотелось. Все, что у нас есть, — это твои слова. Где твои вещественные доказательства? Где подтверждение твоих слов? Мы не можем заставить Лоримера говорить — ты об этом позаботился.

— Да, я все устроил.

— Покойники не дают показаний. Во всяком случае, мы в отделе пока этому не научились. А у тебя нет ни единого факта о том, что на самом деле творится на Бри-Айленде. Если Фини откопает героин в этом чертовом банановом пюре, или что там, он приедет сюда, и тогда, возможно, у тебя появится кое-что. Но если он вернется ни с чем…

— Подожди минутку.

Что-то он такое сказал, и это что-то щелкнуло в голове и зазудело. Он говорил о «вещественных доказательствах».

— Ладно, вот она идет, — заметил Сэм.

Я бросил взгляд через плечо. Все это время Ева находилась в комнате, где вели допрос, и теперь выходила через открытую дверь. Свободная как птица.

Я выругался про себя, вышел в холл и наблюдал, как она ускользает от меня. Она двигалась грациозно, бедра слегка покачивались, как и в тот субботний вечер, когда она удалялась от нас с Джимом возле бассейна. Эти раздавшиеся вширь бедра, этот опасный зад покачивались и колебались грациозно и устрашающе, как голова кобры.

Если говорить о «вещественных доказательствах», то у нее, несомненно, была масса доказательств, свидетельствующих о ее уникальности. И она на самом деле чем-то походила на прародительницу Еву, во всяком случае, внешне.

И тут меня осенило. Я радостно ощерился.

— Ева! — позвал я.

Я не бросился ее догонять. Но когда она обернулась, я сделал ей знак вернуться. Она замешкалась, потом небрежно пожала плечами и направилась в мою сторону. Я провел ее в отдел убийств. Сэмсон поднял на нас глаза и нахмурился. Роулинз едва заметно улыбнулся, прикидывая в уме, что я задумал.

— Наблюдай за дверью, — сказал я ему. — Хватай ее, если она надумает бежать. Роулинз осклабился.

— Уж я-то ее поймаю.

Я повернулся и сурово посмотрел на Еву.

— Сам не понимаю, почему я так долго не обращал на это внимания, — начал я. — Всегда в полном порядке, всегда одета с иголочки, и эта детская челка. Помнишь воскресное утро? На тебе было полотенце. Ты только что встала, только что вышла из-под душа. А твои волосы были превосходно уложены, даже не намокли. Теперь я догадался: это парик, а твои естественные волосы были, конечно, в беспорядке, Ева.

В ее глазах мелькнула тень, а губы сжались.

Вообще-то я шел на риск. Да и она не хотела, чтобы я сорвал с нее эту чертову штуковину, — вероятно, она могла бы возбудить против меня дело за оскорбление личности или, по крайней мере, за надругательство над ее головой; даже Сэмсон попытался остановить меня. Но я подумал: что ж, давай, возбуждай против меня дело, давай, брось меня за решетку.

Я сорвал с нее парик.

С изнанки он был эластичный, впереди торчал маленький гребешок и несколько заколок. У нее были светлые, какого-то оранжевого оттенка волосы, прямые, сбившиеся в кучу и не очень-то красиво завитые, но тем не менее довольно симпатичные. По мне, они были даже очень красивые.

— Сэм, — сказал я. — Уэсли Симпсон говорил, что ребята из лаборатории обнаружили на подушке Аарона светлые волосы, — естественно, Ева ничего об этом не знает. — Я показал на ее голову. — Вот чьи это волосы. Бьюсь об заклад, эксперты это докажут как пить дать.

Ева уставилась на меня, ее лицо пылало, а глаза сверкали сталью, холодной, как ее сердце.

— Скажи мне одну вещь, Ева. Ты снимала парик, пока была с Аароном? Или отправилась туда блондинкой, чтобы не возиться с маскарадом, и предстала перед ним холеной, неотразимой секс-бомбой?

Она промолчала. Не ответила на вопрос. Потом процедила сквозь зубы, открыто и отчетливо:

— Ты… паршивый… ублюдок…

* * *

Чуть позже, за несколько минут до шести часов, Сэм-сон сказал:

— Не будь легкомысленным, Шелл. Естественно, мы можем задержать ее. Но это совсем не означает, что мы имеем право держать ее здесь. Парочка светлых волос — мотив, вероятность, и не более. Она заявляет, что была у него ночью в четверг, а не в субботу. Ты можешь доказать обратное? Докажи.

— Уверен, как-нибудь и это докажу.

— Дело в том, что когда ты вернешься, ее, может, уже здесь не окажется, если только тебе не удастся раздобыть что-нибудь посущественнее того, чем мы на данный момент располагаем. Она только что звонила самому влиятельному адвокату Лос-Анджелеса. Не знаю, сколько еще часов мы прокараулим ее здесь.

— Держите, сколько сможете. Если вернусь ни с чем, значит, получу срок и встречусь с крошкой Евой в Техачапи.

Я поспешно ушел и первым делом позвонил Эду Кляйну.

* * *

К счастью, море было относительно спокойным. За двадцать баксов парень по имени Смит вывез меня в своем двадцатичетырехфутовом судне под названием «Крис Крафт» сюда, в океан, за милю от пляжа в Болбоа. После телефонного разговора с Эдом Кляйном я примчался в Болбоа меньше чем за час, и в моем распоряжении оставалось совсем мало времени до наступления сумерек.

Низко над головой пролетел маленький самолет, и я подумал, что он как-то слишком уж неуклюже болтается в воздухе. Вместо шасси виднелись небольшие продолговатые финтифлюшки, из чего я сделал вывод, что это гидросамолет, доставивший Эда, а также его хозяина и друга, чтобы подобрать меня. Какой-то очень уж крошечный самолетик. Создавалось впечатление, что его собирали наспех, он весь болтался, словно в нем недоставало нескольких болтов, гаек, а может, и чего посущественнее.

Смит спросил, удивленно таращась:

— Что он выделывает? Репетирует фигуры высшего пилотажа?

— Ты читаешь мои мысли, друг.

Самолет то фыркал, то грохотал в двухстах футах от нас, и это напомнило мне модель А с разболтавшимися цилиндрами и без выхлопной трубы. Он начал разворачиваться, вернее, его занесло, как подбитую птицу на каком-то странном вираже.

— Глянь, глянь, они даже могут тормозить в воздухе, — удивился парень.

Самолет выровнялся, слегка приподнялся над водой, неуклюже развернулся и пошел прямо на нас, очень низко.

— Не очень смешно, правда?

— Скорее страшновато…

— Точно. Как бы головы нам не снес, а?

— Не каркай! — Я почему-то перешел на шепот. — Я уверен, пилот Эда знает, что делает.

— Извините. Нет, о Боже! Вы бы не смогли уговорить меня залезть в этот старый деревянный ящик даже за миллион долларов!

— Послушай, может, нам вообще лучше помолчать. До меня кое-что стало понемногу доходить. А я еще даже не в самолете. Теперь он находился в пятидесяти ярдах от нас, в шести футах над водой, и шел точь-в-точь на нашу лодку. Прямиком… Прямо…

— Что он делает! — завопил Смит.

— Похоже, он пытается, ха-ха, напугать нас. Но еще чуть-чуть, и он… А-а-а!..

Не знаю, почему мы не сиганули в воду немедленно. А самолет немного покачался, потом его нос вздернулся вверх и он взметнулся почти у нас над головами. Примерно в дюйме от нас. Я огляделся по сторонам в поисках парнишки. Его не было видно. Куда он подевался? Ага, таки плюхнулся. Отплевываясь, он перелез через борт лодки. Весь мокрый.

После еще одного такого бестолкового разворота самолет наконец сел на воду и порулил в нашу сторону, а я стоял на носу «Криса Крафта». Через минуту он притерся к лодке, чтобы я мог запрыгнуть в открытую дверь. И я прыгнул.

Я ухитрился пролезть внутрь и при этом не бултыхнуться в воду, пошатываясь, добрался до одного из двух кресел в кабине самолета — места второго пилота.

Эд Кляйн сидел слева от меня.

— А вот и мы, — представился радостно Эд. Я осмотрелся.

— Мы? — Я не видел в самолете никого, кроме нас с Эдом. — Где пилот?

Бр-бр — рычал двигатель. Мы двигались, прыгали, болтались над волнами, пропеллер гремел, а понтоны, или как там назывались эти чертовы штуки, шлепали о воду.

— Я — пилот! — закричал Эд, похоже, мысль об этом приводила в ужас даже его.

— Святые угодники! Ты — пилот? У тебя есть удостоверение пилота?

— А кому здесь нужно удостоверение?

— Ох-х.

Я закрыл глаза. Мы проскакали по-лягушачьи, должно быть, тысячу футов, а потом стукнулись о твердую поверхность воды. И снова запрыгали. Мы погибнем!

— Мне нужно в туалет, — простонал я. И вдруг почувствовал, что самолет немного выровнялся. Я открыл глаза и понял, что мы мчимся с безумной скоростью в футе или двух над океаном.

— С какой скоростью мы летим? — прокричал я во всю глотку.

— Может, миль сто в час.

Заливает. Мы мчались по меньшей мере в пятьдесят раз быстрее.

— Подыми эту штуковину в воздух, выше. Бога ради, — взмолился я.

— Одну минуту, и все будет в норме, — успокаивал Эд. — Только не шуми, аппарат сейчас заметно лучше, чем был когда-то.

— Чем был когда-то? Сгусток энергии, он страшнее чем «спад» без колес. Барон фон Рихтхофен, должно быть, сбил последнюю такую этажерку в Первую мировую войну. Ох! — Мы взмыли ввысь. — Опусти этот сундук ниже! — заорал я.

— О, черт, ты ведь не боишься маленьких самолетов?

— Не хватало, чтобы этот драндулет начал еще стрелять в меня. Нет, мне не страшны самолеты. Я боюсь за мир, который находится под нами. Ты отдаешь себе отчет в том, что ты делаешь? Эд, ты соображаешь, что и зачем ты крутишь? Эд! Скажи хоть что-нибудь!

— Как я понимаю, ты не много летал в своей жизни.

— И больше никогда не полечу. Голову даю на отсечение. После такого полета я буду все время ходить пешком.

Он хихикнул.

— А может, и по воде, аки по суху?

— И по воде, лишь бы закончилось это путешествие. Эд вытащил из кармана бутылку «Олд Крау». Там оставалось еще полбутылки.

— Ты пил?!

— Не-а.

Он ковырнул пробку, она с треском вылетела, а Эд присосался к бутылке и опустошил ее еще на два-три пальца.

— Ты, — пробормотал я, — пьешь в полете?

— Не-а, не дрейфь, я выпил меньше пинты. — Он протянул мне бутылку. — На, хлебни немножко. Это пригладит волосы на твоей груди и успокоит.

— Кого волнуют волосы на груди? Кроме того, — добавил я сухо, — я не пью из горла.

И тут же сделал внушительный глоток. Из горла.

Кое-как мы закончили проклятую прогулку.

Если честно, я не помню, как мы сели на воду, зарулили в гавань и причалили к берегу. Эти воспоминания из сострадания похоронены глубоко-глубоко в самых темных хранилищах моего мозга. Первое, что до меня дошло, — это то, что я лежу плашмя на дощатом настиле пристани.

— О Господи, — божился я. — Никогда больше. Эд легко спрыгнул на берег, держа в руке чемодан, битком набитый всякими инструментами.

— Ты не ушибся? — заботливо осведомился он. Я встал.

— Нет. Я просто… лежал и расслаблялся.

— Ладно, тогда пошевеливайся. Давай глянем на скважину, пока совсем не стемнело.

Солнце опустилось к горизонту, когда мы добрались до хибары, но, если мы поспешим, у нас будет в запасе достаточно времени. Эд достал из чемодана два лома, и мы принялись азартно отдирать доски с дальней стены. Не прошло и пяти минут, как образовалась брешь высотой в шесть футов.

Эд бросил свой лом, на его загорелом лице появилась счастливая улыбка.

— Да, сэр. Это — «рождественская елка». Вот вам и скважина.

Я пододвинулся к нему; он разглядывал беспорядочное скопление труб, потом вытащил из своего чемодана ключ и начал откручивать вентиль. Приостановившись, он предупредил меня:

— Лучше отойди в сторону, Шелл. Ты стоишь прямо на том месте, откуда должна выйти нефть. Она подсоединена к линии, поэтому пусть немного потечет просто так, посмотрим, какой напор.

Я с опаской отошел. Он ослабил вентиль, а потом открутил его рукой. Сначала появилась тоненькая струйка, а потом хлынул настоящий фонтан. Эд резко крутанул вентиль обратно и с ликованием отскочил в сторону. На его лице появилось выражение влюбленного, когда тот смотрит на свою любимую.

— Малышка! — визжал он. — Вот она идет! Нефть, густая и черная, вытекала из трубы, как кровь из перерезанной артерии. Она лилась потоком из «рождественской елки», растекалась по земле и убегала от нас густым ручьем вниз по мелкой борозде.

И тут мной овладело странное чувство. Я и раньше подозревал его в себе, но до настоящего момента не совсем верил. Я приехал сюда ради спортивного интереса, из любопытства, а сейчас я видел ее, трогал и ощущал ее запах. Нефть. Нефть, клокочущая из глубин земли, выталкиваемая на поверхность природным газом, и на короткий миг я четко представил себе и увидел ее, очищенную, разделенную на составные фракции, преобразованную в различные химические соединения, — в машинах, генераторах, лампах, дизелях, двигателях; в сотнях продуктов с тысячами применений — от фермерского хозяйства до фотографии, пластиков, медицины… И в этом заключается смысл жизни многих людей, тех, в ком хватает веры и сил, чтобы найти ее и завладеть этим богатством.

Эд захлебывался:

— Боже мой! Здесь крупное месторождение! Он чуть не пустился в пляс от радости. Мы оба, слегка обалдев, немного побегали кругами, потом остановились в пяти-шести футах от разобранной стены, внимательно наблюдая за бурлящим черным потоком. Эд был похож на ребенка: он прыгал и смеялся, его лицо сияло от счастья.

— Черт побери! — вопил он. — Как жалко, что это не я нашел ее. Жаль, что она не моя.

Потом он резко остановился и уставился на меня. На его лице появилось почти зверское выражение. В моей голове мелькнула дикая, нелепая, конечно, мысль: а что, если Эд и на самом деле хочет, чтобы скважина принадлежала ему? Может, он готов даже совершить насилие, лишь бы получить возможность завладеть шахтой. Может, его заклинило, он спятил, свихнулся.

Все это промелькнуло в моем мозгу за мгновение. И еще я осознал тот факт, что совсем ничего не знаю о человеке, которого вовлек в рискованную затею. Я только сегодня познакомился с ним. Единственное, в чем я не сомневался, — не станет же, черт побери, он применять силу. А если даже попытается (вздор, разумеется), у меня имеется револьвер 38-го калибра. Естественно, все эти мысли бредовые — мне нравился старина Эд.

И тогда он выхватил револьвер и выстрелил в меня. Во всяком случае, именно это он собирался сделать. Лицо Эда исказилось в рычащем оскале, когда он резко выхватил из-за пояса своих штанов огромный старый мушкетон и нацелился в мою голову.

— Эй! — завопил я.

Я понял, что произошло.

Страсть и жажда завладеть нефтью свели его с ума. Он обезумел. В его жилах кипело «черное золото». Неужели он решился прикончить меня?

Не Эд, а сущий дьявол. Я припал к земле, молниеносно сунул руку в кобуру и…

Бах! Эд выстрелил. Пуля просвистела над головой. Он промахнулся.

Тут же я услышал, как пуля со звоном чмокнула за моей спиной, и услыхал слабый крик. Я круто повернулся. В десяти метрах от меня, на углу хижины, в воздухе кувыркнулся человек. Он упал и покатился. Я заметил тощее длинное тело и редкие усы. Кощей.

Эд крикнул:

— У меня не было времени, чтобы попросить тебя отойти, сынок. Он взял тебя на мушку, поэтому у меня не было ни секунды.

— Эд…

У меня тоже не было времени выразить словами все, что я хотел сказать. Мы догадались, что бандитам из «Хэнди-фуд» представилась хорошая возможность понаблюдать, как самолет приземлился на острове, но мы не имели представления, что они предпримут дальше. Теперь мы знали наверняка.

Они бросились бежать сюда и, увидев нефть, — а она уже растеклась повсюду, — решительно настроились на то, чтобы не позволить нам покинуть остров живыми. Очевидно, сюда примчалась вся банда, и когда я обернулся, то увидел в двадцати — тридцати ярдах от хижины еще полдюжины человек. Только у одного из них было оружие в руках; он прицелился и выстрелил в меня. Я выхватил свой кольт и выпустил в него пулю. Эд закричал:

— Вон там! На той стороне тоже несколько человек!

Черт с ними, где они там. У меня даже не было времени, чтобы взглянуть. Я промазал, и тот человек снова выстрелил, а другие тоже выхватили оружие. Я только поддерживал беспрерывный огонь, попав в одного и ранив другого — очевидно, в ногу. Он накренился и упал, но встал и, хромая, побежал. Другие тоже скрылись из виду, устремившись к противоположному краю хибары, где прятались мы с Эдом.

Наконец никто больше в меня не стрелял. Но мой револьвер был пуст. Я слышал, как огромная пушка Эда громыхнула раза два или три, а когда повернулся к нему, его мушкетон глухо щелкнул, а рукав рубашки дернулся. На белой ткани проступило маленькое красное пятно. Он завертелся как кот, упал на одного колено, подняв оружие. Потом прыгнул и спрятался за стеной хижины, возле «рождественской елки».

— Даже не заметил, откуда взялась эта пуля, — заорал он. — Зайди в хибару, мальчик. Там они убьют тебя.

Но я не собирался безоружный прятаться в доме, пока не собирался. Когда кощей свалился на землю, я видел, как упал его пистолет, отскочив от стены на четыре или пять ярдов. Мне он был нужен позарез. Я не знал, что творилось за стеной, где лежал убитый, потому что не мог его видеть. Но через минуту я узнаю, как там дела.

Я повернулся, отыскал глазами пистолет, согнулся и бросился к нему. Я схватил его, крепко сжал в руке и, зацепившись за что-то ногой, покатился. Я почувствовал, как открылась забинтованная рана на шее, и ощутил нестерпимую боль в голове, но поднялся на колени, держа палец на спусковом крючке.

Огромный дородный детина промелькнул и скрылся за дальним углом хижины. Луи Грек. Но между ним и мной, где-то посредине, стоял другой тип. Как только я заметил его, он тут же выстрелил. Он промахнулся. Я — нет. Я выстрелил один раз, и он стукнулся спиной о доски, потом сполз вниз и так остался сидеть, подпирая хибару; его голова свесилась набок, подбородок касался груди. Мне достался тяжелый автоматический кольт 45-го калибра, тому типу он больше не понадобится.

Потом все стихло. Слышался только сочный шепот выходящей из трубы нефти. Сейчас она текла даже быстрее, чем раньше, растекаясь вокруг нас и образуя огромное озерко. Нефть была у меня под ногами, скользкая и блестящая, она плавно растекалась, накрывая мои ботинки.

Я прыжками добрался до маленькой комнаты, где прятался Эд. Эд и «рождественская елка». Я заметил краешком глаза, как что-то промелькнуло слева. В десяти шагах, припав к земле, за низким серым кустарником шевелился человек. Последние лучи солнца отражались от металла в его руке.

Пистолет бандита медленно целился в Эда Кляйна. Я выбросил вперед руку и выстрелил трижды. Я не мог позволить себе тратить зря оставшиеся пули. Но я также не мог позволить себе потерять Эда. Одна пуля или больше попали в человека. Он завертелся на месте, словно кто-то дернул его и развернул по кругу, а потом упал лицом вниз.

Я побежал к Эду, но поскользнулся на нефтяной луже и упал; вскочив на ноги, я юркнул в комнату, которую мы открыли, разобрав по доскам стену.

Вид у Эда был мрачный, но он не паниковал.

— Сукины дети, — выругался он. — Они даже никогда меня не видели раньше. А пуляют.

— Какое это имеет значение. Они прикончили бы любого, кто обнаружил бы эту скважину, Эд, и считали бы, что вышли сухими из воды. И если мы не доберемся до самолета сейчас, они таки выйдут сухими из воды.

В боевых действиях наступило затишье. Я понял, что в ближайшую минуту или две никто не собирается атаковать нас, по меньшей мере трое из них уже убиты или умирают. Вряд ли мы сумеем долго сдерживать натиск этих свирепых ребят.

— Сколько патронов осталось в твоей пушке, Эд?

— Два.

Я проверил магазин своего автомата, защелкнул его на место и взвел курок.

— У меня три.

— Всего пять. Даже если ты стреляешь так же хорошо, как я, мы не сможем прикончить больше пяти человек. А я бы сказал, что их гораздо, гораздо больше…

— Да. И любой добавочный субчик ставит нам минус. Может, попробовать прямо сейчас рвануть к самолету?

— Пожалуй, — согласился Эд. — Или можно попытаться продержаться здесь еще минут пять — десять. Когда совсем стемнеет, у нас появится реальный шанс добраться до самолета.

Солнце только что закатилось за горизонт, и стало сумрачно; это серое время перед наступлением полной темноты, но пока еще было достаточно света, чтобы мы могли различать движущиеся поблизости предметы. И наоборот. И тут же прогремело еще три выстрела. Осколки, отскочив от обломков стены, обсыпали нас.

— Смываемся, — прошептал Эд. — Мне кажется, нам не стоит изображать здесь мишень. Давай-ка лучше…

Я услышал легкий треск, как если бы кто-то ступал по яичной скорлупе. Я еще обратил внимание на то, что почерневшая вокруг земля как бы пульсирует, то освещаясь, то опять темнея.

Нас осенило.

— Сукины дети сожгут нас заживо, — возмутился Эд. Это была правда. Дальний конец хижины полыхал в огне. Теперь до нас отчетливо доносился треск, он постепенно усиливался и перерастал в рев. Через тонкие щели в стене за спиной мы видели зарево — лачуга горела.

— По тому, как быстро все здесь полыхнуло, можно предположить, что они плеснули керосинчиком… Ой-ой-ой!..

— Что случилось?

— Придурки! Шелл, если тебе никогда не доводилось видеть, как горит нефтяная вышка, то сейчас твоим глазам представится нечто такое, что ты запомнишь на всю оставшуюся жизнь.

— Не сомневаюсь, это незабываемые минуты. Только теперь до меня дошло. Эти идиоты подожгли хибару, и через несколько минут — или секунд — нефть вспыхнет, скважина загорится. А мы стоим у ее устья.

— Эд! — завопил я. — Перекрой кран, поверни эту штуковину!

— Ты хочешь, чтобы мы остались здесь и сгорели? — удивился Эд. — Давай сматываться!

Эд был из тех людей, что принимают решения молниеносно. Он бросился бежать, как вспугнутый дикий кролик, к пристани и нашему самолету даже раньше, чем выдохнул последнее слово. И по мере того, как он удалялся, это слово звучало слабым эхом.

— Давай! — крикнул он и побежал. — сматывать-ся-а-а-а!..

Я прикинул, что несколько первых ярдов ему удастся пробежать благодаря эффекту неожиданности, и хотел обеспечить ему это небольшое, совсем незначительное преимущество, а потом рвануть вдогонку. Он преодолел не больше десятка ярдов, как вдруг резко остановился, поскользнулся и рухнул.

Я прыгнул вперед, но прежде, чем настиг его, он уже был на ногах и мчался обратно ко мне.

— Какого черта! — взревел я. — Хочешь, чтобы я вел гонку?

— Мы туда не идем.

Он сделал отчаянный жест. Я проследил взглядом за его рукой, которая указала в сторону пристани, где мы причалили к берегу. В сгущающихся сумерках я увидел мерцающее зарево.

— Кажется, там тоже что-то горит, — предположил я. — Ну конечно, там, где мы приземлились. Самолет!..

Не успел я произнести роковое слово, как взорвался бак с горючим. Оттуда вырвалось маленькое красное облако, устремилось вверх и рассеялось над океаном. И через секунду — мощный взрыв.

Теперь мы находились на открытом пространстве, ничем не защищенные, выставленные напоказ. Прогремели три или четыре выстрела, пули просвистели мимо, и, хотя уже почти совсем стемнело, яркий отблеск пожара прекрасно освещал территорию. Лачуга была полностью охвачена огнем, ярко-красные языки пламени рвались в небо, клубился дым, вихрем взлетали красные искры.

Мы с Эдом заговорили одновременно.

— А вот и они, — заметил я, а Эд закричал:

— Эй, там лодка!

Семь или восемь человек врассыпную полукругом, пригнувшись, бежали к нам.

Я дважды выстрелил, и один атакующий грузно свалился. Другой упал. Прогремело оружие Эда, и я увидел, как человек закружился, выпрямился, постоял в задумчивости секунду и рухнул. Я насчитал три выстрела; осталось два патрона, по одному на каждого.

Бегущие притормозили и припали к земле, продолжая стрелять в нас. Мне казалось, что они сильно мажут, но вдруг я почувствовал боль в левой руке, и на бедре проступила кровь, смешиваясь с пятнами от нефти. Впрочем, мы с Эдом оба были перемазаны нефтью с ног до головы.

Мы проникли к земле и лежали бок о бок. Эд тихонько ругался. Я спросил:

— Что ты там говорил насчет лодки?

Он ткнул пальцем назад. И действительно, к берегу приближалась лодка. Она поворачивала в порт, и я заметил покачивающийся зеленый свет справа от руля.

— Черт, что это такое? — взвыл Эд. — Неужто проклятая мафия?

— Хрен его знает.

Я прищурился. Это был огромный красавец, весь белый, футов сто в длину. Кормовая часть, рулевая рубка и средняя часть палубы были оснащены орудиями, чем-то вроде пушек. В воздухе на верхушке мачты развевался флаг или знамя. На корме смутно виднелся еще какой-то опознавательный знак.

Включились прожекторы и осветили нас. Корабль продолжал поворачивать в порт, и я заметил на носу большие черные цифры: СС–95375.

Это было судно береговой охраны, один из патрульных кораблей.

На верхушке мачты развевался флаг береговой охраны; пушка, которую я видел, было знакомое мне двадцатимиллиметровое орудие; а флаг, реявший на корме, — американский флаг.

— Эд! — закричал я. — Это лодка береговой охраны!

— О Боже! Мы с ними тоже находимся в состоянии войны?

Я повторил тоскливо:

— Хрен его знает.

Какого черта береговая охрана здесь делает? Либо Бри-Айленд захватили оккупанты, либо…

А потом я вспомнил: Фини. Может быть. Может быть… если он нашел помеченный ящик со шпинатом и если в той банке с протертыми бананами…

Бу-у-ух! Это был мощный, но почти бархатный звук. Казалось, что красное сияние окутало весь остров. Воздух вихрился и сотрясал барабанные перепонки.

— Теперь полюбуйся, — сказал Эд тихим, нежным голосом.

Нефть горела. Черный дым клубился и взмывал вверх там, где еще недавно стояла хибара. Я четко видел «рождественскую елку», черный фонтан нефти, а потом огонь — и еще огонь. Казалось, что горит земля, будто пламя окутало эту часть острова и сжигает дотла. Языки пламени подбирались к нам. Разлившаяся повсюду нефть горела. А мы лежали, измазанные густой черной жидкостью, на пропитанной нефтью земле.

Эд первый опомнился и вскочил на ноги. И снова я услышал, как он крикнул:

— Давай сматываться-а-а-а!

Встав на ноги, я увидел, как огонь охватил лежавшего рядом с хибарой прямо в луже нефти человека. Страдалец подпрыгнул, одежда на нем вспыхнула, он пронзительно завопил. Он бегал, похожий на беснующийся факел, от его хриплого, истошного, истерического крика стыла в жилах кровь. Ничего более страшного я еще не слышал в своей жизни.

Я стоял как вкопанный, а огонь подбирался все ближе, я почувствовал, как теплая волна обожгла мне лицо, но я не в силах был оторвать взгляда от того бедняги. Он пробежал десять, а может, двенадцать шагов и упал. Секунду или две он продолжал кричать, все слабее, а потом затих. Навсегда.

Я снова услышал вой сирены. Повернулся и побежал за Эдом. Потом у меня за спиной раздался ужасный звук, будто три или четыре динозавра отрыгнули одновременно. Я обернулся.

Моя челюсть отвалилась, наверное, до пупка.

Я обалдел.

— В чем дело?..

Глава 22

Была снова суббота, миновала ровно неделя после того, как начали развиваться все эти события. Всего лишь неделя, а в памяти по-прежнему жили страшные воспоминания. И все равно я чувствовал себя превосходно. По нескольким причинам…

Во-первых, в прошлый понедельник Джим хорошо перенес операцию и теперь спокойно отлеживался и набирался сил; через несколько минут я в первый раз собирался его проведать. Во-вторых, сегодня вечером у меня свидание — и с кем же? Угадали? С Лори Ли.

Ева находилась в камере предварительного заключения и ждала суда — в прошлый понедельник поздно вечером Джим сумел сообщить полиции, что она стреляла в него. Вместе с ней за решеткой оказались Луи Греческий и одиннадцать его под ельников, оставшихся в живых после того, как целый корабль народу, включая капитана Фини, высадился на Бри-Айленд. Вот кто оказался на борту патрульного корабля береговой охраны. Капитан Фини сперва выступил в роли наблюдателя; на берег же высадились сотрудники таможенной службы США вместе с агентами из федерального бюро по борьбе с наркотиками.

Фини и его людям понадобилось совсем немного времени, чтобы вычислить ящик со шпинатом, внутри которого находилась помеченная мной банка бананового пюре, и когда ее вскрыли, обнаружили семь унций протертого банана и одну унцию чистого героина. Фини поставил в известность федеральное бюро по борьбе с наркотиками, и с этого момента полицейские Лос-Анджелеса отошли в сторону, передав полномочия федеральным агентам. Они битком набились в лодку береговой охраны и двинулись к источнику наркотиков — Бри-Айленду — и к тем двум ящикам «протертых бананов», что так и остались на фабрике под столом. Два ящика — девяносто шесть банок минус одна, которую я вытащил. Значит, девяносто пять баночек, и в каждой — по унции героина. Девяносто пять унций, или почти шесть фунтов, приблизительно два килограмма восемьсот граммов чистой, без примеси, отравы. И еще целая куча заготовленных впрок протертых бананов.

Потом наступил отбой, напряжение спало, но одним из самых замечательных моментов той ночи был факт, что нам с Эдом Кляйном предстояло вернуться на материк в лодке. Больше никаких самолетов — плавающих, прыгающих или кувыркающихся.

* * *

Я припарковал свой «кадиллак» на стоянке возле больницы «Дрейтон мемориал», куда перевели Джима из палаты «Скорой помощи» в Ломе, и зашагал, освещенный солнцем, к входу. Примерно в два часа я вошел в палату Джима.

Он сидел в кровати, подпертый со всех сторон подушками, не такой загорелый, как прежде, но чисто выбритый, и улыбался рыжеволосой сестре.

— О, Джимми, — говорила она, когда я вошел в комнату, — ты ужасный.

Он заметил меня и махнул рукой. Сестра повернулась и, залившись румянцем, заторопилась к выходу.

— Ему уже лучше, да? — осведомился.

— Лучше? — переспросила она. — Он все хуже! Дверь за ней закрылась, а я схватил протянутую руку Джима и пожал ее. Его рукопожатие было крепким, а зелено-голубые глаза светились.

— Представь себе, — заговорил он, — что этот черствый сухарь Шелл Скотт посылает мне? А?

Я послал ему подкладное судно, наполнив его сладкими грушами.

— Но это лучше, нежели венок на похороны, — сказал я. — Ты выглядишь замечательно, Джим.

— Врачи обещают выписать через неделю. — Он озабоченно покачал головой. — Я жив, но напуган до чертиков. Пули, ножницы, скальпели, швы. Все это погубило меня, и я теперь определенно не гожусь для игры в стриптиз-покер. — Он нахмурился. — Должно быть, было бы чертовски интересно тогда закончить, да?

Джим знал только часть из того, что произошло, новости доходили до него обрывочные, поэтому я пересказал ему самые важные моменты.

— Между прочим, Джим, мне кажется, я знаю, что у тебя вертелось на языке, когда ты пытался сказать мне, кто в тебя стрелял. Но хотелось бы услышать подтверждение от тебя.

— Разумеется. Когда я открыл на звонок дверь — очень осторожно, рука в кармане, где лежал пистолет, — то увидел Еву. Естественно, ее появление меня нисколько не встревожило.

— Естественно.

— Я улыбнулся ей и спросил, что привело ее ко мне. Вдруг откуда ни возьмись в ее руках появилось оружие. Она сказала: «Я не Ева, Джим, я — жена Горация Лоримера. И я пришла, чтобы прикончить тебя. Это я убила твоего брата». Она даже рассказала мне, как все было, как она…

Джим замолчал, переживая жуткую встречу.

— Могу себе представить…

— Да, она рассказывала мне все спокойно, подробно и улыбалась, как ангел. Сначала я просто не мог поверить. Но, поверив, попытался в конце концов вытащить свой пистолет, и — бац! Она выстрелила. Я потерял сознание, потом, через какое-то время, пришел в себя, перед тем, наверное, как появился ты. Я не мог пальцем шевельнуть, но понимал, что, даже если мне выпадет возможность рассказать кому-нибудь, кто в меня стрелял, я все равно не могу назвать настоящего имени убийцы. Девица, которую я знал как Еву Энджерс, наверняка собиралась улизнуть, может, в ближайший час, а я даже понятия не имел, сколько времени провалялся в забытьи.

— Она уже успела скрыться к тому времени, как я безуспешно пытался разговорить тебя, Джим. В некотором роде. Она съехала из отеля «Клеймор» и позже встретилась в баре со своим муженьком. Она намеревалась лететь семичасовым рейсом в Сан-Франциско. — Я усмехнулся. — Но не успела.

— Понятно. Да, а потом ты просил назвать имя человека. Это сбило меня с толку, да и силенок почти не было. Если бы я сказал, что стреляла Ева — а Ева к тому времени уже улизнула, возможно, ей удалось бы отвертеться. Ты бы даже не знал: откуда начинать поиски. Но ты мог разыскать Лоримера — и его жену. Потому я и пытался сказать тебе: «Это была жена Лоримера — Ева, но Ева — не настоящее ее имя». Что-то в этом роде. Но у меня просто не получилось.

— Думаю, я в любом случае догадался бы. Разумеется, я ничего не подозревал, пока не застал их вместе. Тогда я понял, кто они.

Джим помял в руке сигарету, его лицо слегка нахмурилось.

— Послушай, Аарона убили из-за нефти на Бри-Айленде. Целью была нефть…

— Да.

— Я унаследую собственность Аарона. Если бы они купили у меня остров и принялись бурить новые скважины, я сразу бы понял, почему убили брата. Но какой им смысл убивать нас обоих?

— Ты сам мне рассказывал, Джим, когда мы возвращались в твоей лодке с острова, помнишь? В случае смерти вас обоих собственность конфискуется, то есть переходит к государству. Судебный исполнитель может распорядиться имуществом таким образом, чтобы удовлетворить интересы правительства Соединенных Штатов, а потом и Калифорнии; Лоримеры же и Луи Греческий были уверены, что смогут легко все устроить и выкупить остров: либо пустив в ход свои связи — а они у них обширные, — либо, если остров будет выставлен на аукцион, отвалить за него приличный куш. «Хэнди-фуд», разумеется, превосходный предлог, чтобы предлагать за землю высокую цену. Если бы этот план не удался, они, я думаю, были готовы и документы подделать на право покупки — право, которое сохраняется за арендаторами после смерти владельца и имеет преимущество перед правами других сторон. Во всяком случае, так мне рассказал Ральф Мерл. Кроме того, улаживая финансовую сторону вопроса, они не допустили бы, чтобы кто-то еще открыл на острове магазины, увеселительные заведения и так далее — по соседству с фабрикой, где закатывают в банки наркотики. Джим согласно кивал.

— Подумать только, чего люди не сделают ради денег! Конечно, — он улыбнулся, — здесь пахнет не только нефтью, но и солидным капиталом. Между прочим, ты начал рассказывать мне о том, какие страсти разгорелись на острове и как вовремя появился Фини, да так и не закончил, дружище. Как ты думаешь, сколько там нефти? — Его лицо просияло. — На моем острове?

— Нисколько. Там нет и наперстка нефти. Мне показалось, что его вот-вот долбанет шок, хватит паралич, кондрашка или, хуже того, он свалится с кровати. Слегка выпустив пары, он долго трагически молчал. И наконец выдавил из себя:

— Сукин сын.

— Да. То была очень убедительная поддельная нефтяная скважина, Джим. Джокер в колоде. И Аарон умело подтасовал карты. Какое-то время он, бесспорно, был нефтяником, кое-чему научился. Но прежде всего он был жуликом. И эта скважина, и пропитанная нефтью земля вокруг, и промасленные спецовки, и все остальное было не чем иным, как ловким маскарадом, рассчитанным на то, чтобы внушить жертве доверие и выкачать из нее денежки. В старые времена мошенники присыпали слоем золотого песка соляные шахты, а потом продавали «золотые рудники» всяким молокососам, которые попадались на удочку. Аарон просто посолил — или полил нефтью — воображаемую нефтяную скважину. Скважину, которую он на самом деле никогда и не бурил. Цель он преследовал одну: выбить из шайки горлохватов четыре миллиона баксов. А в результате получил пулю.

Джим вздохнул.

— Наверное, у него в жизни ничто другое не получалось так хорошо. Шедевр, черт побери. И как же он умел расположить к себе людей и заставить поверить! — Джим обиженно покачал головой. — Естественно, он и меня надул. Своего брата!

— Ты не один вляпался, Джим. Я тоже попался на удочку. — Я выдержал паузу. — Но больше всех досталось Лоримеру. Они хорошенько поработали. Гораций мог бы уладить свои проблемы с налоговой службой, поскольку припрятал энное количество миллионов наличными. Но эти деньги были незаконной прибылью от продажи героина, и он не мог показать их как свой доход. Аарон подсказал ему блестящий выход из положения, а себе попросил пятьдесят штук. Всего.

Я закурил.

— Эти пятьдесят штук были приманкой, глазурью на пирожном, чтобы скрыть аферу. Черт возьми, все было так хорошо обстряпано, что я удивляюсь, почему Лоример не начал действовать полулегально. А чего в самом деле добивался Аарон — и все-таки получил — так это законного, непоколебимого права собственности на Бри-Айленд. Он сдал в аренду половину острова, но договор не включал права пользования минеральными ресурсами. А если сказать одним словом: нефтью. Очевидно, Аарон придумал все эти блестящие фокусы еще до того, как состоялось его знакомство и торги с Лоримером прошлым летом. Джим, нужно раз и навсегда взглянуть правде в глаза. Аарон вообще не собирался вести честную игру, ни единой минуты.

— Он даже меня одурачил! Мой собственный братец…

— Да, говорят, когда-то очень давно Каин убил Авеля. Такое и сейчас иногда случается. Он опять задумался, потом спросил:

— Черт возьми, как у него все так гладко получилось? И, кстати, как ты разобрался? Ты же говорил, что нефть растеклась повсюду, и все пылало, как в аду. Что же случилось?

— Ну, Эд повернулся и направился к катеру, и я как раз двинул за ним следом. И тут послышался ужасный, омерзительный, тошнотворный звук. Я обернулся и посмотрел. Я глядел прямо на «рождественскую елку»: нефть еще покапала тонкой струйкой — и перестала. Я подумал: это самый бедный нефтяной фонтан из всех, о которых мне довелось слышать.

— Я что-то не совсем понял. Она стекала из бассейна на крыше, что ли?

— Нет, когда Аарон пустил свой обман в ход, он правильно все рассчитал. На следующий день мы проверили. Он купил огромный старый паровой котел и приволок его на остров. Выкопал в земле яму и поместил в нее котел, потом через отверстие в верхней части котла провел трубу буровой установки, так чтобы она доставала до дна котла, и приварил ее для надежности. Он влил в свой резервуар почти сто баррелей нефти, приспособил к скважине «рождественскую елку» и через отдельный клапан на котле подавал воздух, который заполнял свободное пространство над нефтью, создавая тем самым внутри высокое давление. Он перекрыл клапан наверху, откуда «качал нефть», вымазал все вокруг нефтяной грязью, а в итоге у него получился отстойник.

— Значит, когда вы открыли кран, воздух начал давить на нефть и выталкивать ее вверх по трубе из «рождественской елки»?

— Элементарно. Черт, мы бы до сих пор так и не узнали, что все это липа, обман, если бы тогда успели перекрыть кран наглухо. Но нам было не до того, мы, как ты уже знаешь, спасали свои жизни. Даже Эд, профессионал, попался на удочку, не сумел второпях отличить фальшивую скважину от настоящей.

— Наверное, Аарону пришлось столкнуться с кучей проблем.

— Не проблем — у мошенника нет проблем, — а вот сложностей у него было хоть отбавляй. Например, как спрятать «рождественскую елку», разлить нефть на поверхности и укрыть, но так, чтобы комар носа не подточил. От него требовалось четкое планирование и масса усилий. Все это мероприятие обошлось ему, может, в десять — пятнадцать тысяч долларов. Но он-то ведь делал ставку на четыре миллиона. Стоило посуетиться.

Джим сказал не без усилий:

— Знаешь, Шелл, я даже рад, что там не оказалось нефти. Правда. В ближайшем будущем я застрою остров — он теперь мой, мой по закону. И я построю там Парадиз-Айленд. — Он вздохнул. — К черту нефть. Я подмигнул ему.

— Вместо этого, когда ты выйдешь отсюда, мы лучше надеремся, договорились?

— Я угощаю.

Была почти полночь, но это была совсем другая полночь, нежели та, неделю назад. Единственное сходство состояло в том, что Лори была со мной. Единственное и чудесное сходство. Все остальное было совсем по-другому. И моя квартира основательно прокоптилась сигаретным дымом.

Мы с Лори покутили в нескольких барах на Стрипе, объехали Ла-Сиенегу — словом, славно провели время. Но мы не ели. Нет, я все хитроумно рассчитал, все спланировал и приготовил заранее кастрюли и кусочки сухого спирта, чтобы готовить на них еду: сыр, хлеб, бифштекс и полно другой всякой всячины.

Слегка захмелев после экскурсии по барам, я улучил подходящий момент и предложил Лори:

— Дорогая, как ты смотришь на то, чтобы поужинать у меня дома?

Она даже и не подумала скрыть радость:

— Почему бы нет?

Наш поздний ужин начался хорошо, по сценарию. Я приглушил свет, зажег спирт, голубые язычки пламени бросали трепетный интимный свет. Все складывалось блестяще! Пока я не принялся за стряпню. Мне следовало бы догадаться, что из этого выйдет, судя по тому, как у меня получается овсянка, но я надеялся на вдохновение. Увы…

Попросту говоря, сыр подгорел, мясо обуглилось, а я сам получил ожог. Я не сумел как следует подогреть даже этот чертов коньяк в стакане. В конечном итоге я схватил жаровню и вышвырнул ее на кухню ко всем чертям собачьим!

— О'кей, — развел я руками.

Лори смеялась и, похоже, совсем не расстроилась.

— Что значит «о'кей»? — спросила она.

— О'кей. И все. — Я смотрел сердито. — К черту огонь. Я чуть было не сгорел дотла на этом проклятом острове — прошу прощения за свою бестактность, черт побери, — и теперь… б-р-р-р. О'кей. Я хочу сказать, что мы поедем куда-нибудь и поедим. Но если ты закажешь какое-нибудь дурацкое пылающее блюдо…

— Ох, Шелл, расслабься. — Она сидела на моем шоколадно-коричневом диване, откинувшись на подушки, и щурилась, как кошка у мышиной норки. — Я все равно не хочу есть. Иди сюда и расслабься.

— Я не могу расслабиться, — бурчал я. — Мужчина голоден.

Она похлопала по подушке.

— Иди сюда, Шелл. Сядь рядом. — Она поерзала, удобнее устраиваясь в подушках.

— Ну ладно… без бифштекса… может, смогу.

А потом я обнаружил, что смог.

А уж совсем потом, когда я все-таки по-настоящему расслабился, я понял одну вещь, о которой, кажется, даже под выстрелами не забывал: что эта Лори Ли, со своими медово-карими глазами, дьявольски красными и ласковыми губами, изумительным телом и бархатистой нежностью, была действительно чем-то особенным.

И что, когда дело дошло до огня, не нужно было никаких дурацких кусочков сухого спирта, если Лори была рядом.

И что я был бы полным идиотом, если бы думал в такие минуты о сгоревшем сыре и неразогретом бренди.

И что, как выяснилось, я тоже совсем не хотел есть… Пока.

И чуть позже Лори вздохнула и прошептала:

— В конце концов, кому нужен мужчина, который умеет готовить?

Примечания

1

Парадиз-Айленд — райский остров (англ.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Реклама на сайте