«Согласно купленным билетам»

Крис Хендерсон Согласно купленным билетам

* * *

Никелированный турникет пропускного пункта на солнце отливал в красноту. Знакомый цвет: так красят фасады семейных ресторанчиков, так багровеет затылок таксиста, намеренного прокатить вас с ветерком. Именно такие были у меня глаза, когда я в последний раз смотрелся в зеркало — в туалетной комнате на заправочной станции. Я выехал из Питтсбурга, приводя в исполнение дурацкое намерение выпивать каждые полчаса, и делал это до тех пор, пока во мне не угасло намерение еще более дурацкое — помириться с женой.

Ее прощальные слова все еще звучали у меня в ушах. Три часа прощальных слов, три часа проклятий и упреков. И все потому, что мы с Мишель решили оборвать семимесячный фарс, именуемый супружеством, которое должно было продлиться — как я обещал ей когда-то — до гробовой доски.

Я слушал ровный гул движка и надеялся, что машина знает, куда мы едем. Я-то забыл, впрочем, и то, что от алкогольной интоксикации можно загнуться. Никому еще не удавалось убежать от своих проблем. Будь ты пятилетний мальчуган с пригоршней мелочи в кулаке и любимыми комиксами под мышкой или тридцатилетний мужчина, который пускается в бега с двумя бутылками джина, армейским одеялом и круглым ноликом на текущем счету, — все равно придется возвращаться. Возвращаться к действительности.

Для меня она воплощена в обшарпанном письменном столе, втиснутом в угол комнаты в Десятом участке. Меня зовут Джек Хейджи. Я — сыщик.

Итак, с вечера пятницы до утра понедельника я колесил по дорогам, пытаясь утопить мучительные воспоминания в джине, а недостаток самоуважения возместить злобой. Наконец джин иссяк, злоба выветрилась — или наоборот? — а я устал до такой степени, что мне уже ни до кого не было дела. Мне хотелось только спать. Высплюсь, а потом уж приведу себя и жизнь свою в относительный порядок.

Болело все, но сильней всего — голова. Понадеявшись, что смогу отсидеться на своем рабочем месте, пока мигрень хотя бы не сравняется с ломотой во всем остальном организме, я втиснулся на стоянку между двумя патрульными автомобилями. И вошел в помещение Десятого полицейского участка. Однако капитан Уилок уже дожидался меня, и это не сулило ничего хорошего.

— С добрым утром, с добрым утром, Джек, — сказал он, а я кивнул в ответ. — Мы немножко припозднились сегодня, да?

— Тоже проспали, капитан? — сочувственно спросил я. Ненавижу это «мы».

— Брось свои шуточки! Мне надоели твои вечные опоздания, и дерзости, и эта твоя ухмылочка, без которой ты себя, наверно, чувствуешь как без штанов. Почему не доложил, где проводишь уик-энд, чтобы в случае чего тебя могли найти? Почему являешься на службу с опозданием, да еще в таком виде — немытый, небритый?..

— А самое главное — непроспавшийся.

— Забавный ты малый, Джеки, — продолжал капитан, чуть сбавив тон. — Человеку с таким чувством юмора ничего не страшно. А потому я тебя предупреждаю в последний раз: еще одно замечание — вылетаешь из питтсбургской полиции как пуля. Понял?

Я кивнул — осторожно, чтобы ненароком не встряхнуть ноющие мозги. Я был благодарен капитану за то, что чтение нотации завершено. Мне надо было слегка опомниться: за каких-то трое суток я лишился жены, дома, а теперь, кажется, еще и работы. Ужасно хотелось заползти в какой-нибудь темный угол и там отлежаться и поразмыслить. Но это чревато: скорей всего я бы уснул, а проснувшись — уже не числился бы в штате. Рабочий день предстояло провести в яви, как ни противно. А для этого следовало узнать, тут ли Спенсер.

Спенсер был тут и, стало быть, вся его аптечка — тоже.

— Что скажешь хорошенького? — не слишком приветливо спросил он.

— Да вот, понимаешь ли, капитан Уилок спятил совсем — запрещает спать на рабочем месте. Своими силами мне не справиться. Можешь помочь моему горю?

— Ну-у, Джеки... Вот не думал, что придется пичкать тебя всякой химией.

— Я тоже много о чем не думал. Оказывается — зря.

Спенсер был, в сущности, неплохой парень, и я горько раскаивался по поводу всех своих шуточек в его адрес. Не вздумал бы он сейчас отыграться на них. Тогда мне конец. Однако он сжалился и, копаясь в своей сумке, стал спрашивать:

— Когда ты спал в последний раз? В четверг?.. В пятницу?

— Да... Что-то в этом роде.

— Ясно. И плюс к недосыпу в тебе играет литра два спиртного. Так? — Я кивнул, и к моей мигрени кивок этот мало что добавил. — Оно и видно. На вот, держи, — и он протянул две маленьких белых капсулы. — Это как раз для тех, кто в аптеке бывает только, чтобы купить сигарет. Вообще-то это вдыхают, втягивают ноздрями, но для того эффекта, который тебе нужен, можно и проглотить. Одну прими сейчас, другую потом, если потребуется. Действует мгновенно — ты же ведь не привык к таким снадобьям. Она тебя основательно встряхнет, разбудит и позволит продержаться до конца рабочего дня. Это чистый метамфетамин, хотя тебе это ни о чем не говорит. А потом ступай домой и ложись спать, потому что это штука серьезная и бьет по мозгам — будь здоров.

— А чего-нибудь помягче у тебя нет?

— Навалом. Только тебе это не поможет. Хочешь проснуться и подзарядиться энергией — бери, что дают, не думая о последствиях. В этом мире, старина, мы рассаживаемся согласно купленным билетам.

Я признал его логику безупречной, сказал «спасибо», заплатил и побрел в раздевалку. И через двадцать минут, приняв таблетку, постояв под душем и переодевшись, неожиданно почувствовал себя много лучше, словно удалось проспать часов десять подряд. Я ощущал, как тяжесть вытекает из меня, просто-таки струясь из пальцев. Глаза, конечно, все равно были как у кролика, но их не резало с такой силой, и мир — впервые с субботы — я видел отчетливо.

Руководствуясь поговоркой «не буди лихо, пока оно тихо», я решил пойти поработать. На своем столе я обнаружил записку: мне несколько раз звонила Линда Тиббс, жена одного из моих информаторов. Вряд ли это было нечто судьбоносное, но давало отличный повод убраться из конторы. Дежурному — им в тот день был Спенсер — я сообщил свой предполагаемый маршрут.

Пробки и заторы мало способствовали улучшению настроения. Пенсильванская торговая палата любит распространяться насчет того, как привольно живется в нашем штате. Питтсбург успешно опровергает эту брехню. Ржавые дорожные знаки и гроздья зеленых дорожных указателей — плохая замена деревьям, а босые пьянчуги, ковыряющие свои кровоточащие струпья, миру в душе не способствуют. Впрочем, я слишком давно живу в Питтсбурге, чтобы обращать на все это внимание, — присмотрелся. Не исключено, однако, что я живу не в том квартале. Или вообще не в том городе. Витрины, рестораны, фасады сливаются перед глазами воедино, пряча под маской благопристойности все язвы и болячки города. Поразительно унылое местечко. Вздумай наш мэр выкрасить весь город серой шаровой краской — как миноносец какой-нибудь — и то он не выглядел бы скучней.

Я помотал головой, перестал обозревать окрестности и попытался сосредоточиться на цели своей поездки. Не знаю, чего это я расфилософствовался — таблетка ли так на меня подействовала или трехдневное пьянство открыло мне глаза. Так или иначе, за рулем не следует задумываться обо всяких отвлеченных материях.

Я в очередной раз вернулся к действительности и стал соображать, почему это звонила мне Линда, а не сам Тиббс. Ах, да не все ли равно! Мне нужен был предлог, чтобы смыться со службы, а лучше встречи с осведомителем ничего не придумаешь. И неважно, чего ему от меня надо. Я не горел желанием видеть Тиббса.

Чтобы понять почему, вообразите себе что-нибудь самое отвратительное — ну, скажем, литра три блевотины, извергнутой в некую емкость, которая безнадежно мала для нее. Вообразили этакий рюкзачок? Теперь приделайте к нему ручки-ножки, воткните пару поросячьих глазок — и получите некоторое, весьма отдаленное представление о наружности Тиббса. Весьма отдаленное. Я знаком с ним со школы. Дальше он не пошел — среднее образование оказалось для него пределом. Линда пообещала выйти за него замуж, если он получит аттестат. Женитьба на Линде давала шанс получить в наследство от тестя заправочную станцию. Тиббс поднапрягся и выполнил все пункты программы — окончил школу, женился и стал владельцем колонки. Если бы Линдин папаша Рэлстон еще хотя бы год посопротивлялся раку, пожиравшему его печень и мозг, Тиббс бы не вынес такого напряжения — надорвался бы и помер.

Однако старик отправился на тот свет первым. Нельзя сказать, чтобы чета особенно процветала: дела ее шли очень средне. Линда заливала бензин в баки, а Тиббс крутился на подхвате, выполняя мелкие поручения клиентов и сшибая комиссионные.

Я подъехал, продолжая ломать себе голову: зачем я потребовался Линде? Потом посигналил, и владелица бензоколонки выплыла из своего домика. Со времени нашей последней встречи она еще прибавила в весе. А я-то думал, что ото уже невозможно...

— Что стряслось, Линда?

— Джимми ушел.

— И поэтому ты меня вызвала?

— Ушел и до сих пор не вернулся. — Линда поскребла свое мясистое бедро, обложенное наползавшими из-под шортов валиками жира. Не знаю, зачем она вырядилась в шорты — было довольно прохладно. Ну да, Бог с ними.

— В субботу вечером он уехал по делу, — пояснила она. — И до сих пор не вернулся.

После нескольких наводящих вопросов картина стала мне ясна. В субботу вечером Тиббс по чьему-то поручению уехал на мотоцикле, пообещав к полуночи быть дома. Какого рода было поручение, кто его дал, Линда не знала, но теперь припомнила, будто Тиббс говорил что-то о «Большой Долине», местном ресторанчике быстрого обслуживания.

Я сказал, что постараюсь все выяснить, и двинулся к машине. Улыбнувшись, она сморщила пухлую левую щечку, что должно было означать подмигиванье, и сказала, что всегда мне рада и что ей очень одиноко, потому что Тиббс беспрерывно мотается взад-вперед по своим скучным делам. Затем из объемистого резервуара был исторгнут смешок — предполагалось, что звонкий и девически-невинный, — нисколько не согревший холодный воздух вокруг нас. Я поблагодарил ее самым нейтральным тоном и уехал. Играть на чьих бы то ни было чувствах я был не расположен.

Я катил по направлению к «Большой Долине» и думал о Тиббсе. Подобные исчезновения были ему вроде несвойственны. Наверно, крутится по городу, показывая на своем мотоцикле разные трюки и штуки. Лишь бы не работать. Говорили, что когда-нибудь он сломает себе шею. Мнение это ошибочно. Если уж он дожил до тридцати, то и в дальнейшем с ним ничего не случится. По крайней мере, я на это надеюсь.

Минут через двадцать я вместе с толпой голодных посетителей, предпочитающих ранние обеды, входил в «Долину». Управляющий, заметив меня, приветственно взмахнул салатницей, потом бросил в рот несколько листиков какой-то зелени и, жуя, осведомился:

— Хей-хей, Хейджи! Как делишки!

— Ничего, спасибо. Я смотрю, нет ли тут...

— Кого?

— Тиббса.

Я наблюдал за его лицом. Ничего на нем не отразилось, кроме того, что имя это ему известно. Ко лбу у него прилипли ошметки латука.

— Тиббса? Я его не видел с... м-м-м... С субботы. А что? Стряслось чего-нибудь?

— Пока не знаю, Лу. Вряд ли. Но Линда беспокоится: пошел третий день, как он исчез.

— Ого-го! Загулял. Но, я думаю, она должна ему спасибо сказать. — Он подхватил еще щепоть салата, бросил его в рот и стал жевать. — Ну, а тебе чем услужить? Стейк? Или еще что-нибудь?

Я добросовестно задумался над этим предложением, но, хотя за трое суток, кроме пакетика чипсов и порции вяленого мяса у меня во рту ничего не было, отклонил его. Линдины заигрыванья, Спенсеровы таблетки и чад от горящего жира и крови, стоявший в этой харчевне, соединенными усилиями отбили у меня аппетит. За эти трое суток я просто забыл, как испытывают голод.

— Нет, пожалуй. Может быть, попозже. Мне надо ехать. А ты случайно не знаешь, куда отсюда направился Тиббс в субботу?

— Знаю, конечно. Я послал его к Хемфри.

Я поблагодарил и вышел наружу, решив не информировать Лу о том, что к свитеру его прилипли кусочки яичницы с беконом. Сами отвалятся.

Я шел к автомобилю и почему-то не мерз, хотя на улице было весьма свежо. Наверно, таблетка и на это оказывала действие. И на том спасибо: в ноябре вечера в Питтсбурге и без того противны. Я отпер дверь, уселся, включил зажигание и поехал к Хемфри.

Его зовут Эверетт. Он снабжает мясом всю округу. Ходят слухи, что — не только мясом, но нечто подобное слышал я и про Тиббса, и про Лу, и еще про добрую половину моих знакомых. Большие города в смысле сплетен ничем не уступают маленьким. У первого же автомата я притормозил, позвонил в контору и доложил Спенсеру, где нахожусь, куда еду и кого ищу.

— Можешь не трудиться.

— Почему?

— Тиббс звонил сюда. Добивался тебя. Просил передать, если ты объявишься, что едет в «Топ-Доллар» и будет тебя там ждать до упора. Ты где? — Я повторил. — Ну, а Тиббс на другом конце города. Так что не он тебя, а ты его будешь ждать.

С тем я и отправился в «Топ-Доллар» — единственный пристойный бар в этом районе и к тому же — излюбленное место Тиббса. Полагаю, любовь эта объясняется расстоянием от его дома: пусть-ка Линда попробует выковырять его оттуда! Миновав железнодорожный переезд; отсекавший бар от остального Питтсбурга, я загнал машину в проулок и вошел в заведение. Стоило мне только появиться на пороге, как бармен потянулся за «Джилби». Но я жестом показал — не надо, мол. Жажда меня не томила.

— Ничего не будешь пить, Джек?

— Нет, Пит, спасибо. Я Тиббса ищу. Был он у вас сегодня?

— Сегодня не было. Но на днях он тут чего-то крутился.

— А зачем, не знаешь?

Пит лег грудью на стойку, так что голова его оказалась в непосредственной близости от моей, и таинственно-зловеще зашептал:

— Знаешь, Джек, сдается мне, Тиббс вляпался во что-то нехорошее.

Когда же я спросил, куда или во что могло вляпаться такое рыхлое, вялое, пугливое существо, как Тиббс, бармен издал целую серию многозначительных, но нечленораздельных звуков и только после этого заговорил по делу:

— Знаешь, Джек, сдается мне, Тиббс занялся сбытом краденого. Из того, что он тут болтал в последний раз, я понял, он оборачивает ходкий товар — часы, телевизоры, компьютеры там всякие. То, что раскупается мгновенно. Он закидывал удочку насчет того, не согласятся ли мои парни-официанты толкануть все это дальше.

Я собирался было расспросить Пита поподробнее, но тут какой-то алчущий воззвал к нему с другого конца стойки. В ожидании его возвращения я стал прокручивать в голове полученные сведения. Мне казалось, Тиббс должен был бы знать меня лучше. Покрывать его или хотя бы смотреть на эти проказы сквозь пальцы я не собирался. Я в такие игры не играю — интеллект не позволяет. Парень я простой, придерживаюсь правил — по крайней мере, на каждую конкретную партию. Кроме того, в Питсбурге и без меня хватает полицейских «в доле». Лишних им не надо.

Может быть, Пит все не так понял? Может, речь идет вовсе не о самом Тиббсе, а о ком-то из его дружков, которого надо отмазать? Что ж, это нам не впервой. Только я собирался изложить бармену свои умозаключения, как грохнуло так, словно мир раскололся пополам.

Все обернулись к дверям. Оттуда, снаружи, нарастая с каждой секундой, доносился душераздирающий скрежет и визг тормозных башмаков, прорезавший грохот. Я был на улице еще до того, как смолк ужасающий вопль, и при виде открывшейся мне картины едва сдержал рвотный спазм. Тиббс, его мотоцикл и товарный состав решили сыграть в пятнашки. Проиграл Тиббс.

На подгибающихся ногах я подбежал к тому месту, где он лежал — вернее не он, а большая его часть — склонился над ним и подхватил на руки бесформенную груду окровавленного мяса и тряпья. В полумиле догорали обломки взорвавшегося мотоцикла, освещая яркими языками пламени темные колеса вагонов.

Тиббс открыл рот, но вместо слов с губ его сорвался лишь фонтан крови и еще чего-то черного. «Вызовите „скорую“!» — крикнул я в толпу зевак, немедленно образовавшуюся вокруг нас. «Сейчас», — ответил мне кто-то, а кто — я не знал. Да и не все ли равно? Я ведь не обращался к кому-то определенному.

Когда подкатил фургон, я все еще держал Тиббса на руках. Он умер еще до того, как доброхот, отправившийся звонить, вынул из кармана монетку. Даже Тиббс не заслуживал такой участи. Что-то тут пошло наперекос. Может быть, если бы я соображал попроворней, метров двадцать железнодорожной колеи не были бы покрыты кровью и лохмотьями человеческого тела. Я смотрел, как санитары грузят в фургон труп, уложив его не на носилки, а в резиновый мешок. Молодцы ребята, подумал я. Черт с ними. Повернулся и побрел прочь. Вот сейчас предложение бармена Лу пришлось бы кстати.

* * *

Не знаю, кого служителям морга хотелось видеть меньше — меня или Тиббса, тем более, что текло с нас обоих ручьями.

— Джеки, — сказал мне санитар, — ты бы подстелил под себя клееночку, а то ведь мы все тут всплывем скоро.

Я промолчал. Хватит с него того, что именно ему пришлось собирать тело Тиббса по кусочкам: тут у кого хочешь настроение испортится. Я покорно стал на коврик, мгновенно залив виниловую поверхность кровью.

— Что при нем нашли? — спросил я. В ответ мне протянули пластмассовую коробку, захватанную грязными пальцами.

— А почему ты спрашиваешь?

— Сам не знаю, — сказал я. — Не нравится мне все это почему-то. Конечно, Тиббс гонял как безумный...

— Кто?

— Тиббс, — окрысился я. — Тот, в кого вы сейчас запустили руки по локоть.

У меня не было права сердиться. Плевать! Снадобье Спенсера уже перестало оказывать на меня действие. Я почувствовал вдруг, что очень устал: жизнь разламывалась на куски, как подтаявшие весной сосульки. Я не владел собой и не контролировал то, что происходило вокруг меня. Однако надо было что-то делать и начать, очевидно, с Тиббса. Потому я и придвинул к себе его пожитки.

В карманах у него оказалась сущая ерунда: бумажник, несколько карамелек, ключи, какие-то бумажки, упаковка жевательной резинки, горсть мелочи. Умирать из-за этого не стоило.

И все равно — что-то тут было не так. Собрав последние силы, я пошире раскрыл глаза и начал осмотр по второму кругу. Я развернул конфеты, разложил по кучкам раздавленные орешки, шоколад и карамель, но на обертках ничего не было написано. Жвачка тоже не содержала никаких тайных знаков. Однако с бумажками дело обернулось иначе. Из этой мятой груды я извлек маленький пластиковый мешочек, скользкий на ощупь. Потом придвинул стул, рухнул на него и стал осмыслять происходящее. Потом, преодолев дрожь в коленках, поднялся и пошел к дверям, не сообщив о своей находке санитарам.

На улице я вскрыл упаковку и попробовал содержимое на вкус. Не в пример телесыщикам я не могу положить щепотку героина на язык и уверенно заявить, что это именно героин, а потом еще остаться на ногах. Мне надо было всего лишь убедиться, что в мешочке — не сахарный песок, не тальк и не что-либо иное, находящееся в свободной продаже и вполне безобидное. Убедился. Ничего похожего. Тогда я закрыл пакетик и лизнул пластик снаружи, ощутив вкус животного жира. Теперь я знал, куда мне ехать.

По дороге мною овладело искушение заскочить домой, принять душ и, может, даже поспать немного. Действие таблетки прекратилось окончательно, и я опять превратился в существо совершенно измочаленное и жалкое. И тут я вспомнил изуродованное лицо Тиббса, струю крови, бившую у него изо рта. Он явно что-то хотел сказать мне, но не успел. Таким образом я оказался у скотобойни Хемфри, словно машина сама доставила меня к нему.

Я приткнул машину, заглушил мотор и пошел туда, где светились окна. Разумеется, дверь была заперта. Возясь с замком, я вспомнил телесыщиков — они с поразительной ловкостью открывают любые запоры. Мне бы так. Старания мои увенчались в конце концов успехом, дверь распахнулась без шума, и я вошел в облицованный белым кафелем зальчик.

Внезапно я услышал голоса, доносившиеся из морозильной камеры. Глянув в окошечко, прорезанное в двери, я увидел Хемфри и одного из его мясников. Они стояли под несколькими сотнями ободранных туш, свисавших с потолка. Я приник ухом к двери, но слов разобрать не смог. Делать было нечего: я достал револьвер, надеясь, что все же смогу удержать трясущимися руками табельное оружие, и вошел в морозильную камеру. По закону я не имел права даже переступать ее порог, но мне было уже не до закона.

— Ну-с, господа мясники, ваш вечер окончен, — выдохнул я вместе с густыми клубами пара.

— А ты кто такой? — осведомился Хемфри.

— Я из полиции. Меня зовут Джек Хейджи. Здесь поговорим или прокатимся до участка? Твое право выбирать.

Хемфри — а был он приземист и весьма немолод — особенной растерянности не выказал:

— Полегче, полегче, паренек.. Я свои права знаю. Одно из них — право на неприкосновенность частного владения. Так что объясняться придется тебе, пока я тебя не вышиб отсюда под зад коленкой.

— Сядь, Хемфри. И ты тоже. — Использовав револьвер как указку, я ткнул дулом в сторону деревянных стульев, стоявших вдоль стены. — Вот так. Я удовлетворю ваше любопытство, господа мясники. Ты сбываешь наркотики, Хемфри. А получаешь ты их в этих вот тушах. Думаю, что когда я доставлю вас в участок и получу ордер на обыск, здесь найдется немало интересного.

— Что за бред? — не смутившись, спросил Хемфри. — С чего ты это взял?

— Да попалась мне в руки упаковочка, готовая к продаже, и вся сплошь — в говяжьем жире. А нашел я ее на покойнике, а перед тем, как таковым стать, он побывал у тебя. А звали его Тиббс. Припоминаешь? Это ведь его ты убил сегодня вечером.

По глазам его я видел, что попал в точку, — он на мгновение поднял их к потолку, с которого на крючьях свисали освежеванные туши. И уже не имело значения, что он с ходу принялся врать:

— Тиббс, говоришь? Постой, какой это Тиббс? Толстячок на мотоцикле? Он погиб? Что ж с ним случилось?

— Я тебе расскажу, что с ним случилось. Думаю, он захотел прибавки. Думаю, тех денег, которые ты ему платил за развозку вашего товара, ему показалось мало, Я давно уже удивлялся: как это он сводит концы с концами при таком наплевательском отношении к своей бензоколонке. Вот теперь мне все стало ясно. Он жил на то, что доставлял товар твоим клиентам. Ну, а потом он захотел получать больше, а ты пришил его. — С меня градом катился пот, хотя температура в холодной камере была соответствующая. Спенсер не соврал: таблеточка его и вправду оказалась коварного свойства. — И еще я думаю, требования свои он предъявил тебе в субботу вечером. Разумеется, ты отказал: таких, как Тиббс, — на дюжину тринадцать. Потом он, очевидно, пригрозил, что донесет, и тогда ты его оглушил и держал здесь до тех пор, пока не пришло время, пока я не отправился в «Топ-Доллар». И тогда твои ребята взяли Тиббса и его мотоцикл и бросили на рельсы перед проходящим товарняком. Весь город знает, что Тиббс любит проскакивать через переезд в последнюю минуту, весь город был уверен, что однажды это плохо кончится. Так что выглядело все очень правдоподобно: катастрофа, наезд со смертельным исходом. Да еще полицейский оказался тут же, прибежал и раскудахтался: «Да-да-да, я все видел. Несчастный случай. Сам виноват».

— А почему ж ты уверен, что все было иначе? — не отводя глаз, спросил Хемфри.

— А потому, что твои ребята, делая свою грязную работу, упустили из виду одну мелочь. Понимаешь ли, Хемфри, мотоцикл так устроен, что не тронется с места, пока его не завести ключом, а ключик, как на грех, обнаружился в кармане Тиббса. — Я покрутил на пальце брелок с ключами. — Исходя из этого факта, я думаю, что это не несчастный случай.

— Скверно, Джеки. Очень скверно, — раздался вдруг у меня за спиной знакомый голос. — Поверь, Джеки, мы очень хотели, чтобы ты ни о чем не догадался. Очень хотели. Тиббс должен был умереть, он зарывался, и об этом знало слишком много народу. Это будет пример другим.

Даже свинцовая тяжесть во всем теле и туман в голове не мешали мне узнать говорившего. Это был Спенсер. Теперь все стало на свои места, я понял, зачем он лгал мне по телефону несколько часов назад, и пожалел, что не догадался об этом раньше. И не просто пожалел, а мысленно дал себе по уху.

— Теперь, Джек, будь так добр, отдай мне свою пушку, и мы продолжим беседу.

Я медленно стал оборачиваться к нему, понимая, что резкие движения Спенсер истолкует превратно и опередит меня.

— Здорово придумано, а?

— Да не так уж здорово, раз ты приперся сюда, а не гоняешься за какими-нибудь грабителями. В дураках оказались мы с Хемфри, так что сейчас самое время обсудить ситуацию.

Спенсер явно не хотел убивать коллегу и сослуживца. Это внушало надежду. Но Хемфри дела иметь со мной не хотел и потому сказал:

— Нет! Убей его! Нечего тянуть! Убей его — кончено дело.

Спенсер чуть-чуть скосил на него глаз.

— Стоит ли? Мы могли бы договориться.

— Нет! Ему нельзя доверять! Он — не нашей породы! Стреляй!

Они заспорили. Хемфри распалялся все больше, Спенсер старался переубедить его, однако ни на миг не выпускал меня из поля зрения. Он мог не беспокоиться: я держался только на его же таблеточке, а действие ее давно кончилось, метамфетамин испарился из меня, как капли дождя под летним солнцем. Я наблюдал за происходящим словно со стороны: вот Спенсер отдал мой револьвер подручному Хемфри и приказал следить за мной. Спенсер заверял его, что хлопот со мной не будет. Спенсер увлек Хемфри за дверь, чтобы поговорить без помех. Спенсер убеждал его не дергаться зря — и на этих словах дверь морозильной камеры захлопнулась.

Я обрадовался: это помогло мне на секунду позабыть об их существовании, о них самих и их револьверах, о холоде и густой испарине на лбу, о саднящей глотке — обо всем, кроме того, что лежало в кармане моей рубашки. И я извлек оттуда еще одну облатку. Мясник глядел на меня тупо. Пока он соображал, не надо ли остановить меня, я послал ему чарующую улыбку, которая свидетельствовала, что я ни малейшей опасности ни для кого не представляю. После чего вскрыл капсулу.

Изо всех сил стараясь, чтобы руки не дрожали, я запрокинул голову и втянул порошок обеими ноздрями. И уже через минуту почувствовал, что руки и ноги налились незнакомой прежде мощью. Я готов был биться об заклад, что смогу, если придется, простоять целую минуту. Судя по тому, что доносившийся из-за двери голос Хемфри заглушал голос Спенсера, минута эта приближалась.

Я снова улыбнулся своему караульному, затем протяжно застонал и скорчился, потом сполз на пол.

— Эй, что это с тобой? — растерянно спросил он.

Когда он склонился надо мной, я вскочил и сильно ударил его в челюсть и, одновременно вырвав у него мой револьвер, опустил рукоятку на его череп. Он обмяк и рухнул на стул, который я так предусмотрительно освободил для него. Кровь, осколки лобной кости, мозг мелькнули передо мной.

Потом я опустился на колени, жадно хватая воздух ртом. Метамфетамин играл во мне — гулял по крови, нагнетал кислород в мозг, непривычно и, пожалуй, неприятно обострял все чувства. Я прислушался: Спенсер продолжал уговаривать Хемфри, свистящим шепотом что-то предлагая. Потом раздались удаляющиеся от двери шаги мясника: он явно отправился за подмогой или за пополнением своего арсенала. Надо было действовать в любом случае.

Ясно было, что в холодильник ведет только одна дверь, иначе Спенсер незаметно дал бы мне улизнуть. Понимая, что времени у меня в обрез, я помотал головой, стараясь избавиться от пляшущих перед глазами звезд. Да, таблеточки хватило, чтобы уделать мясника, но некоторые части тела высказывали явное недовольство такой резвостью. Болел живот, плечи гнулись, да и вообще очень тянуло прилечь на пол. Половина моего мозга одобрила это желание, зато другая требовала, чтобы я выбрался из этой ловушки.

Я зажмурился, чтобы окружающее вновь обрело четкие контуры, и подбежал к двери, негодуя на самого себя за то, что двигаюсь как сонная муха. Через окошечко я увидел Спенсера — он безмятежно сидел за столом в коридоре. Непокорному полушарию я пообещал долгий крепкий сон, если только оно поможет мне живым выйти из холодильника. Мои посулы подействовали: руки и ноги вновь стали послушно исполнять команды головы. Таким образом перед дверью оказался стул, а на стуле — две освежеванных и разделанных туши.

На секунду замешкавшись, я мысленно вытер пот, а затем двинул всей этой конструкцией в дверь. Раздались два выстрела, но пули застряли в тушах, Я с разбегу двинул свою катапульту в стол. Верхняя туша сорвалась и ударила Спенсера, отбросив его к стене.

Эта атака дорого обошлась мне: я чувствовал острую боль во лбу, в спине, в коленях. Я выстрелил туда, где находился Спенсер, — выстрелил не целясь. Пуля ушла в стену, — и несколько кафельных плиток разлетелись вдребезги. Спенсер начал наводить на меня револьвер, но я выстрелил во второй раз. Пуля пробила ему грудь, прошла навылет, и за спиной у него расползлось по стене темное пятно. Затылком он ударился о кафель — зубы лязгнули.

Тем не менее, он не успокоился: прицелился и спустил курок. Я довольно тупо глядел, как из дула вылетело пламя — это понеслась ко мне пуля. По счастью, я успел прикинуть возможный ущерб и отшатнулся в сторону. Руку мою что-то обожгло, от сильного толчка меня мотнуло. Однако на ногах я устоял.

А Спенсер, закрыв глаза, стал сползать вдоль стены, пачкая белоснежную плитку своей кровью. Я подобрал его револьвер, отлетевший в сторону, и старательно разогнал рой разноцветных пушинок, кружившихся перед глазами. Я хотел выбраться отсюда поскорее, но ноги подогнулись, и я оказался на полу. Рассудок раздраженно заметил мне, что Хемфри еще не обезврежен. На это я ответил, что мы возьмем его с закрытыми глазами. После чего взялся доказать это: закрыл глаза и рухнул.

* * *

Очнулся я на больничной койке. Сиделка сообщила мне, что сегодня — пятница, и я ей поверил всей душой. Разумеется, пятница, ничего другого и быть не может. Потом я стал соображать, почему так болит рука, и сиделка сказала, что рука у меня прострелена, но, к счастью, кость не задета. А я и забыл о своей ране.

Я поблагодарил сиделку за все эти сведения, поблагодарил молча — кивнув головой и дав понять глазами, что постараюсь больше не подвертываться под пулю. Сиделка осталась мною довольна.

Она ушла, но вскоре появился Уилок. Он был вовсе не так подавлен, как мне представлялось, и рассказал, что же было в промежутке между тем, как я потерял сознание и очнулся в госпитале. Хемфри, услышав стрельбу, запаниковал и на машине Спенсера попытался удрать. Он держал 70 миль в час, чем и привлек внимание дорожной полиции, которая двинулась следом, всего лишь желая оштрафовать его за превышение скорости. А Хемфри, увидев у себя на хвосте патрульный автомобиль, решил, что это погоня, прибавил газку, желая оторваться и уйти на фривей. Полиция вызвала подкрепление, они перекрыли ему дорогу и взяли без единого выстрела. Хемфри, не зная, что им про меня ничего не известно, с ходу стал колоться, валя все на Спенсера. На скотобойню рванули «скорая» и оперативники: мою машину отогнали на стоянку возле участка, меня самого доставили в госпиталь, а трупы — в морг.

Пока я размышлял обо всей этой неразберихе, которой был обязан жизнью, Уилок сказал:

— Со вторника спозаранку все репортеры как с ума посходили. Еще бы: офицер питтсбургской полиции замешан в торговле наркотиками.

Последовала такая долгая пауза, что я понял: мой черед подавать реплику, но, пользуясь положением больного, ограничился лишь вопросительным хмыканьем.

— М-м-м?

— Да-да. Сейчас они толпятся в холле, установили там круглосуточную вахту. Ждут, когда ты очнешься. Потом они прорвутся сюда, чтобы узнать у тебя, как же все обстоит на самом деле. Так что...

— Так что, — договорил я за него, — честь питтсбургской полиции в моих руках. Верно?

— Верно, — сказал, поднимаясь со стула, Уилок.

Он стоял надо мной, явно дожидаясь от меня какого-то ответа.

— Это надо обдумать, — сказал я. — Не пускайте их в палату. Скажите, он не приходит в сознание. Мне нужен час на размышление.

Кивнув, Уилок вышел из палаты. Первые несколько минут я наслаждался ощущением того, что жив, снова и снова проверяя его. Сомнений не было. Поняв, что покинуть этот мир не удалось, я стал думать над просьбой Уилока. От меня требовалось не так уж и много.

Меня никто не просит лгать. Нужно, чтобы я все повесил на Спенсера — с мертвеца спрос небольшой — и чтобы на питтсбургскую полицию не упала тень. Уилок желает, чтобы по возможности все было шито-крыто. А в моей воле проследить ниточки, которые тянулись от Спенсера к тем полицейским, которые не могли не сотрудничать с ним. Если постараться, можно, наверно, выйти и на самого Уилока. Ладно, черт с ним.

Черт с ним, я выполню его просьбу и, как только встану, первым делом отправлюсь в Десятый участок, получу там все, что мне причитается, и уберусь из Питтсбурга куда глаза глядят. А то, глядишь, опять вздумаю играть роль полицейского или позвоню Мишель. Понедельник вроде бы убедил меня, что и то, и другое выходит у меня из рук вон скверно.

Кроме того, я устал играть по чужим правилам. Звучит банально, но стоит лишь начать плясать под чужую дудку, как остановиться и начать собственные пляски делается весьма и весьма затруднительно. Мне тридцать лет. Жена ушла в одну сторону, служебный успех — в другую. Сам я распластан на больничной койке, потому что по собственной глупости получил лишнее отверстие. Не пора ли начать играть по собственным правилам?

Спенсер был прав: в этом мире мы рассаживаемся согласно купленным билетам.