«Крылья безумия»

Хью Пентикост КРЫЛЬЯ БЕЗУМИЯ

Часть первая

Глава 1

Познакомиться с Сэмом Минафи лично означало по меньшей мере воскреснуть к жизни, получить мощную подзарядку. Он обладал даром возрождать былой энтузиазм, угасший в праздности или унынии. Студенты университета, погрязшие в академических задолженностях, приходили на квартиру профессора Минафи и, будучи в течение часа или около того подвержены воздействию его внутреннего огня, уходили, паря примерно на дюйм выше земли, заново отмобилизованные на битву за знания.

Многие любили Сэма Минафи, а кое-кто страстно его ненавидел. Вероятно, трагедию его насильственной смерти следовало предвидеть. Никому не удавалось избежать крайностей в своем отношении к нему. Для тех, кто его ненавидел, само его существование, должно быть, казалось невыносимым.

Сэма Минафи убил придурок по имени Олден Смит. Это был парень лет девятнадцати, отчисленный из средней школы, умственно отсталый, пустое место, ноль. Каковы бы ни были его фантазии относительно Сэма Минафи, когда он нажимал на спусковой крючок винтовки, разнесшей голову профессору, это так и осталось тайной, потому что Олдена Смита забила насмерть окружавшая его толпа.

Сэм Минафи погиб жарким июльским днем в необыкновенно красивом месте. Вот только тамошняя атмосфера была атмосферой зла.

Они прошли под палящим солнцем почти пятнадцать миль тем безоблачным днем. Их было около двух сотен. Они шли от своего университетского городка через дюжину маленьких городков и поселков к совершенно особенной Мекке, где корни свободы обретали форму, культивировались, росли и набирали силу. В большинстве своем это были студенты университета, слегка разбавленные преподавателями и женами преподавателей. По дороге они подобрали несколько приблудных, которые увязались за ними, словно бродячие собаки, тявкающие на цирковой парад. Их вели Сэм Минафи и девочка Сэма. Сэм Минафи по-прежнему называл Грейс своей «девочкой», хотя они вот уже два года как поженились. Так уж у них повелось. Ныне они были еще более безоглядно преданы друг другу, чем в тот день, когда сыграли свадьбу.

Они шли бок о бок, во главе демонстрантов, эти двое, большую часть пути сцепив руки. Они шли энергично. Сэм Минафи — крупный человек с рыжей копной волос и вздернутым носом на веснушчатом лице. Улыбка у него была заразительная. Грейс же — смуглая, тоненькая и гибкая, как пантера. Во время этого марша на ней были облегающие брюки и зеленая хлопковая кофточка с короткими рукавами, подчеркивавшие ее великолепную фигуру. Расположившиеся вдоль их пути зеваки одобрительно свистели Грейс Минафи. Она смеялась и помахивала им свободной рукой. Даже совсем сторонний наблюдатель увидел бы, что она принадлежит Сэму Минафи. Ей нравилось это одобряющее посвистывание, потому что она знала себе цену. В каком-то смысле оно возвышало и Сэма Минафи, поскольку она принадлежала ему.

Марш широко освещался как на местном, так и на общенациональном уровне. Он являлся звеном в цепи акций протеста, под знаком которых прошло то время. Одного университетского профессора уволили из-за его публичных заявлений, сделанных по поводу американской политики в Азии. Он сказал, что будет приветствовать победу коммунистов во Вьетнаме и в любом другом районе Азии, если это приведет к выводу наших войск с иностранных территорий. Война не решит наших проблем. Раз мы упорно стремимся решить их силой, пытаясь навязать свою волю, то мы заслужили поражение.

Здесь следует со всей определенностью сказать, что Сэм Минафи не был согласен ни с единым словом этого вольнодумца. Сэм воевал в рядах морских пехотинцев в Корее и знал не понаслышке обо всех ужасах войны. Он также был непоколебимо убежден в том, что единственный язык, который понятен миру тоталитаризма, это язык силы. Он знал лучше, чем большинство людей, как народы новообразовавшихся государств, тяготеющих к демократии, рассчитывают на нашу поддержку и помощь. Он взял двухгодичный отпуск в университете, чтобы отслужить в корпусе мира в Африке. Там он и встретил доктора философии Грейс Колдер, также служившую в корпусе. Именно под палящим африканским солнцем он и Грейс встретились, влюбились друг в друга без памяти и поженились. Они жили и думали как один человек. Они истово верили, что инакомыслящий профессор кругом не прав.

Но с той же истовостью они верили в его право на инакомыслие.

Университетский городок охватили беспорядки. Там вспыхнули бунты, для усмирения которых были задействованы полицейский спецназ и подразделения Национальной гвардии. Однако именно бурное красноречие Сэма Минафи и его бьющая через край энергия помогли во многом восстановить спокойствие. И именно Сэм устроил взамен бунта этот организованный марш протеста от университета до того обетованного места, где родилось право на инакомыслие, в которое Сэм так горячо верил.

Сотням тысяч американцев хорошо знаком Дом Круглого стола в Уинфилде, штат Коннектикут. Впервые он был возведен в середине восемнадцатого столетия Джорджем Поттером, адвокатом, на возвышенности, выходящей на деревню Уинфилд. Поттер, человек со средствами, построил красивый, элегантный дом в архитектурной традиции Роберта Адама.

В то время, когда для американских колонистов приближался решающий момент в их противостоянии с Англией, именно в доме Джорджа Поттера люди встречались, чтобы обсудить пути и средства освободительного движения, подискутировать относительно законодательной системы, при которой они смогут жить свободно. Они сидели за огромным круглым столом в теплой кухне дома Поттера и спорили об основах демократии.

Понятное дело, что, когда разразилась война и британские красные мундиры хлынули в Новую Англию, прекрасный дом Джорджа Поттера подвергся разрушению. Дом с его бесценной мебелью, его стеклянной и серебряной утварью, его коврами и картинами спалили дотла британские войска, которые, вполне естественно, воспринимали его как очаг государственной измены. После войны сын Джорджа Поттера построил на этом месте маленький сельский домик, который простоял сто двадцать пять лет и в котором жили потомки Джорджа Поттера. Потом, перед самой Второй мировой войной, последний прямой потомок Джорджа Поттера вступил во владение этой собственностью. Его звали Чарльз Поттер, а женился он на выдающейся женщине по имени Эмма Херрик. Они были людьми небогатыми. Состояние Поттеров с годами уменьшилось. Скромный сельский домик в Уинфилде был им как раз по средствам. Но Эмма Поттер была женщиной незаурядных способностей. В свободное время она писала исторические романы. И вот вдруг ее творение попало в самую точку. Ее роман «Дом Круглого стола» едва не затмил успех «Унесенных ветром». В отличие от автора этого знаменитого произведения, Эмма Поттер продолжала неутомимо писать. Киноиндустрия платила огромные суммы за фильмы по ее книгам. Она была очень практичной, деловой женщиной и ничего не продавала сразу. Авторские гонорары текли рекой. Ей причиталась доля от золотой жилы — выплат за повторный показ по телевидению. К 1950 году Эмма Поттер стала одной из богатейших женщин в Америке. Каждое вложение, которое она делала, оказывалось выгодным. Ее прозвали «миссис Мидас».

В конце сороковых Поттеры произвели на свет дочь, а вскоре Чарльз умер — не при родах, как выразился местный остряк, но до смерти напуганный перспективой иметь у себя в доме двух таких женщин, как Эмма.

Эмма Поттер сколотила свое состояние на истории, и ей пришло в голову, что ее должны запомнить благодаря чему-то еще, помимо ее романов, которые, в лучшем случае, обладали сомнительными литературными достоинствами. Так что она решила снести старый сельский домик в Уинфилде и на его месте воссоздать Дом Круглого стола, по возможности вплоть до последнего предмета обстановки, воспроизведя серебро и фарфор, ковры и картины. Первый Джордж Поттер оставил счета и накладные, позволяющие почти один к одному восстановить помещения и обстановку. И вот Дом Круглого стола был возрожден и открыт для туристов. Он представлял собой музей изящных искусств восемнадцатого столетия, а в его библиотеке хранились исторические документы тех времен, когда рождалась свобода, в том виде, в каком мы ее себе мыслим.

Целью марша протеста Сэма Минафи было пойти к Дому Круглого стола и там — на ступеньках этого исторического мемориала, настоящей колыбели свободы, — сделать заявление в защиту права на инакомыслие.

Дом приковывал к себе внимание и по другим причинам, а не только как историческая символика. Председателем совета попечителей университета, руководящего органа, который требовал увольнения профессора-диссидента, был непримиримый генерал Хэмптон Уидмарк, во время Второй мировой войны командовавший морскими пехотинцами, а ныне вышедший в отставку и известный как бескомпромиссный сторонник тотального уничтожения коммунистического мира силой и применения, при необходимости, водородной бомбы, чтобы осуществить это уничтожение. Его отношение к инакомыслящему профессору было предсказуемо. Его отношение к маршу Сэма Минафи также было предсказуемо. «Скопище красных и розовых изменников» — таким определением воспользовался он перед репортерами.

Отношение генерала Уидмарка к ситуации едва ли было новостью, если не учитывать одного обстоятельства. В 1960 году генерал Хэмптон Уидмарк женился на знаменитой овдовевшей романистке Эмме Поттер. Именно к этому храму демократии, воздвигнутому женой генерала, и держал путь Сэм Минафи. Именно с элегантных ступеней парадного входа в этот храм Сэму Минафи предстояло произнести речь, осуждая те взгляды, которыми так дорожил генерал.

Многие из местных посмеивались в рукав. Генерал Хэмптон Уидмарк был не слишком популярен среди большинства жителей Уинфилда. Те два с лишним миллиона долларов, которые Эмма Поттер Уидмарк истратила на Дом Круглого стола, в огромной степени способствовали развитию туристского бизнеса в Уинфилде. Местные отели и мотели процветали. Представление «Звук и свет», даваемое в Доме Круглого стола каждый вечер, с июня по сентябрь, задерживало туристов в городке дольше того времени, которое уходило бы на обычную экскурсию по дому и парку. По совести говоря, город очень многим был обязан Эмме Поттер Уидмарк. Но генерал, который появился на сцене уже задним числом, встал в позу владельца поместья — поместья, по его собственному разумению, включавшего в себя всю округу. В Уинфилде довольно многие с удовольствием смаковали то, что явно грозило обернуться конфузом для генерала.

Было, конечно, немало таких, кто, как и генерал, считал, что участники марша Сэма Минафи осквернят патриотический монумент и подвергнут осмеянию святыни.

Генерал Уидмарк был просто-напросто бессилен остановить дисциплинированный десант приверженцев Сэма Минафи. Дом Круглого стола был передан по акту государству и находился в ведении комитета почетных граждан, в котором, ясное дело, Эмма Поттер Уидмарк была «мадам Президент». Но поскольку по своему уставу он являлся учреждением, освобожденным от уплаты налогов, невозможно было воспрепятствовать кому бы то ни было, из личного предубеждения, посетить этот храм.

Если бы Сэм Минафи сумел поддерживать дисциплину в рядах своих демонстрантов, генералу Уидмарку пришлось бы скрывать свои переживания за фальшивой улыбкой.

Тем не менее генерал употребил свое влияние на то, чтобы привлечь в город Уинфилд дополнительные силы полиции штата. Помимо этого он располагал собственной организацией националистического толка, известной как АИА — Армия за исконную Америку. Несколько разрозненных голосов пытались предостеречь людей относительно АИА, но большинство американцев не удосуживалось к ним прислушаться. В стране существовал целый ряд сумасшедших организаций, похожих на АИА, — Минитмен, Солдаты Креста и так далее, и так далее. Даже Общество Джона Берча, сохраняющее слабый налет респектабельности, на полном серьезе обвинило Дуайта Д. Эйзенхауэра в том, что тот «сознательно принимает и следует указаниям коммунистов и добровольно обслуживает коммунистический заговор на протяжении всей своей взрослой жизни».

Похожие обвинения были выдвинуты даже против Аллена и Джона Фостера Даллесов, генерала армии Джорджа К. Маршалла и председателя верховного суда Эрла Уоррена. Генерал Уидмарк с энтузиазмом поддерживал эти обвинения. Большинство людей смеялось над подобными домыслами. Но в день марша Сэма Минафи к Дому Круглого стола город Уинфилд неожиданно наводнился зрителями мужского пола с маленькими золотыми значками АИА на лацканах пиджаков.

«Если эти красные подстрекатели затеют в Уинфилде какие-то беспорядки, мы сумеем их приструнить», — объявил громкий голос в одном из местных баров.

У двух сотен человек ушло немало времени на то, чтобы пройти маршем пятнадцать миль. Они стартовали от университета рано утром, но лишь в разгар дня Сэм и Грейс Минафи провели шествие по главной улице Уинфилда. Раздались разрозненные гиканье и свист, а кое-где и аплодисменты. Сэм и Грейс держались с тем же задором, который у них был в самом начале.

Они шли близко друг к другу, взявшись за руки. Из эркеров на втором этаже уинфилдского мужского клуба генерал Хэмптон Уидмарк и кое-кто из его дружков глядели вниз, на демонстрантов. Серо-зеленые глаза генерала были холодными и матовыми, как кубики льда. Он вынул изо рта дорогую сигару и чуть повернул голову к приятелю.

— Эта женщина — жена Минафи, — сказал он. — В такой одежке она все равно что нагишом.

— Они познакомились в Африке, — отозвался генеральский приятель. — Я слышал, что она на какую-то часть негритянка.

— Я бы не удивился, — сказал Уидмарк. Его плечи задергались. — Пожалуй, нам пора идти. Они будут у Круглого стола минут через десять.

В основе приготовлений Сэма Минафи к маршу лежало законопослушание. Они не будут обращать внимания на какие-либо проявления враждебности. Они спокойно зайдут в парк у Дома Круглого стола, через английский розарий пройдут к фасаду знаменитого дома с его блестящими белыми колонами. Сэм поднимется по ступенькам и произнесет совсем короткую речь, сделав акцент на причинах, по которым они находятся здесь. Об остальном позаботятся телевизионные камеры и ожидающие их репортеры. Не будет никаких выкриков или аплодисментов.

Когда они добрались туда, возникла заминка. Телеоператоры хотели точно знать, что именно Сэм собирается делать, чтобы должным образом подготовиться. Демонстранты спокойно выжидали, в то время как сотни жителей городка образовали более широкий внешний круг. Послеобеденное солнце горело на полицейских жетонах и знаках различия. Все шло на удивление спокойно, как будто люди дожидались начала какой-то религиозной службы.

Наконец кто-то подал знак Сэму Минафи, что камеры готовы. Вздох пронесся над толпой, подобно теплому ветерку, когда Сэм наклонил свою рыжую голову и легонько коснулся загорелой щеки Грейс.

— Выдай им, милый, — прошептала она.

Сэм улыбнулся ей и двинулся к ступеням парадного крыльца Дома Круглого стола. Они уходили вверх от ярко-зеленой лужайки к величественной парадной двери. На уровне второго этажа был балкон с белой резной балюстрадой. Эмма Поттер Уидмарк и ее дочь Эйприл Поттер, несколько дам-экскурсоводов, водивших туристов по Дому Круглого стола, стояли там, глядя вниз, на Сэма, когда он начал подниматься по ступеням.

И тут кто-то выкрикнул:

— Не смей пачкать эти ступени своими грязными лапами!

Это резануло по напряженным нервам. Сэм Минафи полуобернулся. И тут винтовка пальнула в него с расстояния не более чем двадцать футов. Первые две пули попали в него, третья застряла в одной из белых колонн.

Минафи, внезапно лишившийся лица, повалился на траву. Невнятный гул, нарастая, прокатился над толпой. Раздались два отчетливых и совершенно разных крика. Один издала девушка на балконе — Эйприл Поттер. Другой издал убийца, когда на него навалились его собственные убийцы.

Грейс Минафи не издала ни звука, но она протянула руки к Сэму едва ли не раньше, чем его тело коснулось земли. Она сидела там, на траве, с окровавленными остатками головы Сэма на коленях. Кто-то — один из друзей Сэма — опустился на колени возле нее, чтобы ей помочь. Она повернула голову и оскалила белые зубы.

— Уходи! — сказала она.

Это прозвучало очень тихо, очень спокойно — и очень жутко. И никто не попытался помочь, потому что было очевидно — никто ничего не может поделать.

Глава 2

Реакция толпы на внезапное насилие непредсказуема. Несколько сот зевак снаружи Дома Круглого стола могли превратиться в неистово бурлящий, ревущий котел ярости. Но не превратились.

Люди со взглядами всех оттенков, казалось, были оглушены. Единственное насильственное действие последовало немедленно, протекало быстро и почти тотчас же завершилось. Сэм Минафи лежал мертвый, окровавленный и изувеченный на коленях у своей жены. И убийца тоже был мертв. С полдюжины сторонников Сэма находились рядом с ним в толпе, не готовой к насилию. Но в момент ужаса, когда Сэм упал на ступеньки, молодого Олдена Смита со всех сторон обступили люди. Кто-то вырвал винтовку у него из рук, а когда его, кричащего, швырнули на землю, еще кто-то вышиб ему мозги прикладом. Когда полицейские штата добрались до места происшествия, клином врубаясь в толпу, группа молодых людей с побелевшими лицами стояла, уставившись на Смита. Винтовка лежала на траве возле него. Никто не наставлял обвиняющего перста на кого бы то ни было.

Полицейские окружили молодого Смита, тут же спохватились и накинули ему на голову не то кусок материи, не то пиджак. Лишь некоторое время спустя, когда тело лежало на столе в местной тюрьме, кто-то сорвал значок АИА с его окровавленной рубашки.

Доктор добрался до Грейс Минафи и увидел, что он уже ничем не поможет Сэму. Через несколько мгновений тело Сэма унесли на носилках полицейские, следом за которыми с каменным лицом отправилась Грейс.

В сложенном из красного кирпича здании суда и тюрьме Уинфилда допросили некоторых друзей Сэма, принимавших участие в марше. Никто из них никогда прежде не видел Олдена Смита. Насколько они знали, для Сэма он был совершенно незнакомым человеком.

Снаружи здания суда находились люди, оплакивавшие Сэма. Внутри здания, в кабинете уполномоченного полиции штата, та, которая любила Сэма больше чем кто-либо еще на этом свете, сидела с сухими глазами, оцепеневшая.

Уполномоченный полиции штата, человек по имени Джон Макадам, не отвечал за разбирательство. Благодаря генералу Уидмарку, тут находился и заправлял всем капитан Уоллас, возглавляющий полицию округа.

— Вы в состоянии ответить на несколько вопросов, миссис Минафи? — спросил Уоллас.

В его голосе сквозило раздражение. Ярко-синие глаза оглядели Грейс Минафи с ног до головы. Облегающие слаксы и обтягивающая зеленая кофточка казались ему неприличными при подобных обстоятельствах.

— Какие вопросы? — спросила Грейс.

— Вы знаете парня, который застрелил вашего мужа?

— Я его знаю, — сказала Грейс.

— Но ваши друзья дали нам понять, что…

— Я прекрасно его знаю, — сказала Грейс. — Я знаю, как у него работала голова. Я знаю, как его учили ненавидеть. Я знаю, что он виделся самому себе великим героем-патриотом. О, я знаю его! Я хорошо его знаю!

— Это демагогия! — взорвался Уоллас.

— Это разговор начистоту, капитан, — возразила Грейс. — Я знаю, что истинным убийцей моего мужа является не тот парень, который его застрелил.

— Кофе, миссис Минафи?

Полицейский Джон Макадам вышел из угла комнаты с чашкой дымящегося напитка в руке. Он поставил ее на стол возле Грейс. Это был высокий рыжеволосый человек лет тридцати с небольшим. У него было хорошее, энергичное лицо. Уголки его глаз были прищурены, как будто что-то терзало его изнутри. Он пытался остановить Грейс, не дать ей произнести то, что, как он знал, она собиралась сказать. То ли она этого не поняла, то ли ей было все равно.

— Не было бы на этом свете никаких Олденов Смитов без генерала Уидмарка, — сказала Грейс.

— Да будет вам, миссис Минафи, — скривился Уоллас. — Это совершенно безответственные разговоры.

Какой-то человек в штатском приблизился к капитану Уолласу. Он был довольно молодой, полный, с идущей ото лба лысиной, темноволосый, такие же темные глаза чуточку расплывались за линзами очков в черепаховой оправе.

— Я — Фрэнк Грэдуэлл, миссис Минафи, — сказал он, — окружной прокурор. Все мы понимаем, насколько вы потрясены. Уверяю вас, мы все глубоко вам сочувствуем. И хотим помочь.

— Вы умеете ходить по воде, мистер Грэдуэлл? — спросила Грейс глухим, полным горечи голосом. — Вы способны вернуть Сэма к жизни?

— Я обязан предупредить вас, миссис Минафи, — сказал Грэдуэлл. — В тот момент, когда вы выйдете из этого кабинета, вас станут осаждать репортеры и фотографы. Если вы сделаете при них замечания относительно генерала Уидмарка того же рода, которые вы позволили себе здесь, это может иметь серьезные последствия. Генерал может вчинить вам иск за клевету. Я могу вас заверить, что генерал не знал Олдена Смита и никак не был с ним связан.

— Вы сегодня не носите своей значок АИА, мистер Грэдуэлл? — спросила Грейс.

Грэдуэлл пожал плечами и отошел.

— Думаю, мы слишком многого хотим от миссис Минафи, рассчитывая, что она проявит здравомыслие в такой момент, — сказал он Уолласу.

Уоллас кивнул, давая понять, что вопрос решен.

— Куда вы намереваетесь доставить тело вашего мужа, миссис Минафи? — спросил он без всякого чувства. — Вы хотите, чтобы этим занимался местный сотрудник похоронного бюро, или у вас есть…

— Да заткнитесь вы, ради Бога! — обмахнулась Грейс.

То, чего опасался капитан Уоллас, не произошло. В кабинет вошел молодой светловолосый человек, подстриженный ежиком. На нем были пропотевшие хлопчатобумажные слаксы и запыленная майка.

Он прошел прямо к Грейс Минафи. Она посмотрела на него так, как будто впервые видела его. Он взял ее за плечо и легонько встряхнул.

— Я Чарли, — сказал он. — Там нас дожидается моя машина. Сейчас тебе не нужно ни с кем разговаривать.

— Я не могу уехать, Чарли, — отозвалась Грейс.

— Я отдам распоряжения насчет Сэма, — сказал Чарли.

Капитана Уолласа все это мало волновало. Это ему предстояло решить, когда Грейс может идти.

— Боюсь, вам пока еще нельзя уходить, миссис Минафи, — заметил он.

Коротко остриженная светловолосая голова повернулась.

— Только попробуйте ее остановить, приятель, — сказал Чарли. Он поставил упирающуюся Грейс на ноги — упирающуюся, потому что идти ей было некуда. — Прежде чем вы объясните мне, какая вы важная персона, капитан, — продолжил Чарли, наведя ясные серые глаза на Уолласа, — позвольте мне сказать вам, какая я важная персона.

— И кто же вы такой? — заинтересовался Уоллас.

— Меня зовут Чарли Биллоуз, но это не важно, — сказал Чарли. — Важно то, кто я такой. Я — народ! Около двухсот миллионов человек. Поизмывайтесь над этой женщиной пять минут теперь, когда и получаса не прошло с тех пор, как вы позволили, чтобы с ее мужем случилось то, что с ним случилось, и народ — то есть я — поднимет такой шум, от которого у вас лопнут барабанные перепонки. Вы уж лучше потратьте время с пользой, капитан, заткните своим пальцем дырку в плотине. Воды потопа уже накатываются на Уинфилд, штат Коннектикут, и его маленьких оловянных солдатиков.

Это были смелые речи, и они ярко выражали мысль. Но знал ли об этом Чарли Биллоуз, который любил Сэма и Грейс Минафи, или нет, за этими словами не было ровным счетом ничего. Никаких вод потопа на горизонте не наблюдалось. Двадцать четыре часа спустя число людей, по-настоящему негодующих по поводу убийства Сэма Минафи, стало настолько мало, что их почти что не было слышно. Оловянным солдатикам ничего не угрожало.

— Отпустите ее, капитан, — распорядился Фрэнк Грэдуэлл.

Он знал, что мы живем в мире, где герои умирают быстро, если только у тебя не хватит глупости применить искусственное дыхание. Обойдешься грубо с Грейс Минафи сегодня — и ты поможешь создать легенду. Подожди семьдесят два часа — и ты сможешь дать ей зуботычину посреди Таймс-сквер, и прохожие поспешат мимо, зная, что безопаснее не совать нос в чужие дела.

Капитан Уоллас не отличался сообразительностью, но это он уяснил. Нетерпеливым жестом он показал, что Чарли Биллоуз может увести Грейс.

Чарли пришлось вести ее, неспособную самостоятельно двигаться в нужном направлении. Полицейский Джон Макадам вышел из кабинета следом за ними.

— Вот сюда — так вы избежите встречи с репортерами, что толпятся в коридоре, — сказал он.

Он провел их вниз по лестнице в подвал, а потом по другой лестнице — снова вверх к запасному выходу. Там стояла машина, насчет которой договорился Чарли Биллоуз.

— Если впоследствии я смогу что-нибудь для вас сделать, миссис Минафи, — сказал Макадам, — дайте мне знать.

Грейс еще долгое время не отдавала себе отчета в том, что он что-то говорит. В тот момент все голоса, даже голос Чарли, были враждебными голосами во враждебном мире.

Сорок пять минут спустя Грейс Минафи посмотрела из окна машины на дом, где жили она и Сэм. Жили! На то, чтобы добраться пешком до Уинфилда, ушла значительная часть дня. Время летело незаметно, пока они шли с Сэмом, держась за руки. На протяжении всего обратного пути, в машине, она изо всей силы упиралась ногами в пол салона, нажимая на невидимые тормоза. Ей не хотелось возвращаться в то, что прежде было домом.

Небольшая группа людей ждала на улице возле коттеджа. Они расступились, давая ей пройти, когда Чарли помог ей выйти из машины и повел по тропинке. Никто не заговорил и не окликнул ее, но она чувствовала, насколько глубоко их сочувствие.

Она заметила белый «ягуар» с черным откидным верхом, стоявший на обочине. Он был ей незнаком. Ей бросались в глаза всякие малозначащие детали. На «ягуаре» были нью-йоркские номера.

Когда Чарли подвел ее к парадной двери и она приблизилась к тому моменту, когда предстояло зайти в дом, где все напоминало о Сэме, дверь открылась. Сара Лорд, ее ближайшая соседка, дожидалась ее. Они, должно быть, готовились встречать ее, подумала она, как встречают инвалида, возвращающегося домой из больницы. Они действовали из самых лучших побуждений, но она внезапно поняла, что ей нужно побыть одной. Ей нужно выплакаться!

Ей нужно поголосить в подушку, на которой этим утром лежала голова Сэма.

— Грейс! — сказала Сара.

Она зашла в дом, стараясь не смотреть по сторонам, но вещи Сэма, как нарочно, сами попадались на глаза. Вот его трубка — там, где он выбивал ее в пепельницу перед самым их уходом.

Вот книга, которую он читал прошлой ночью, раскрытая на том месте, где он прервал чтение. Вот его пишущая машинка посреди стола. Здесь необъяснимым образом присутствовала его аура, его жизненное начало. Сейчас он выйдет из кухни с кофе, запах которого она уже чувствовала.

Однако из кухни с кофе вышел незнакомец; стройный, смуглый, красивый мужчина, который совсем чуточку прихрамывал при ходьбе, когда нес поднос в комнату. Его губы были сложены в прямую, суровую линию, но в его бледно-голубых глазах присутствовало почти невыносимое сострадание. Он поставил поднос на стол.

— Кто вы такой? — резко спросила Грейс.

Ее вдруг возмутило присутствие незнакомца. Ей никто не был сейчас нужен, уж тем более незнакомый человек.

— Я — Питер Стайлс, — назвался мужчина.

— Газетчик! — почти закричала Грейс. — Я вас знаю. Вы пишете для журнала «Ньюс вью»! Да как вы посмели!

— Разве Сэм не упоминал обо мне? — спросил Питер.

Питер Стайлс. Что там про него говорилось? Питер Стайлс!

— Я друг Сэма, старый друг, — просто сказал Питер.

Питер Стайлс! Теперь это имя пришло на память Грейс, всплыв из черного омута боли.

— Тебе придется подождать, пока Питер не будет готов познакомиться с тобой, — говорил Сэм. — Но когда это время настанет, думаю, ты поймешь мои слова о том, что он единственный человек, которому я бы доверил свою жизнь и за которого я бы ее отдал, если бы меня попросили.

Была своя причина на то, что она не познакомилась с Питером, когда они с Сэмом вернулись из Африки два года назад.

— Я хочу остаться одна, — сказала Грейс и едва не разразилась истерическим смехом. Шуточка в духе Гарбо. — Я хочу остаться.

— Если тебе что-нибудь понадобится, дорогая, ты только крикни, — сказала Сара Лорд и ушла.

Питер Стайлс стоял у стола, спокойно наливая в две чашки кофе.

— Мистер Стайлс, вы должны понимать, что сейчас не время для…

— Я знаю, что это такое, — сказал Питер. Он посмотрел поверх чашки. — Было бы полезно кое-что сюда добавить. — Он сходил к бару и вернулся с бутылкой бренди. Он налил по изрядной порции в обе чашки с кофе. — Сэм, вероятно, рассказывал вам об этом. Я беспомощно лежал в траве, видя мою пылающую машину и слыша крики своего отца, горевшего в ней. Я очнулся в больнице и обнаружил, что лишился правой ноги ниже колена. Я был один. Это было скверно. Я оставался в одиночестве месяцами, до тех пор, пока один друг не заставил меня обратиться лицом к миру. Теперь я знаю, что было бы лучше обратиться к нему лицом в первый же час.

Грейс присела на край дивана, потому что ее больше не держали ноги.

— Пожалуйста, мистер Стайлс, — попросила она, внезапно начиная утрачивать самообладание, до сих пор — железное.

— Теперь вы думаете, что это конец света, — сказал Питер. — Но это не так.

Она уставилась на него, как на какое-то чудовище.

— Я не знаю, что вы за человек, — сказала она, повышая голос, так что в нем зазвучали истерические нотки. — А знаете ли вы, что сегодня утром мы ушли из этого дома, не застелив в спешке постель? Вы знаете, что на подушке, в том месте, где лежала его голова, осталась отметина? Вы знаете, что, в первый раз с тех пор, как я вышла замуж за Сэма, мне придется попробовать заснуть без того, чтобы он находился рядом со мной? Вы знаете, что его смех преследует меня, как бы я ни старалась, не могу от него избавиться? А как же еще наступает конец света, мистер Стайлс?

— Выпейте этот кофе, — сказал Питер. — Есть нечто такое, что предстоит сделать для Сэма.

Она покачала головой, как будто ослышалась:

— Нечто такое, что предстоит сделать для него? Вы имеете в виду сотрудника похоронного агентства? О, Господи!

— Бессмыслице его смерти нужно придать значение, — сказал Питер. — Между прочим, если вы дожидаетесь того великого момента, когда увидите ту вмятину в подушке, то вы опоздали. Ваша соседка застелила кровать. Выпейте этот кофе!

— Послушайте меня, Питер Стайлс! — сказала Грейс. — Возможно, вы пытаетесь помочь. Каждый будет стараться помочь. Но тут ничем не поможешь. Вы это понимаете? Я спросила человека в здании суда Уинфилда, умеет ли он ходить по воде, может ли он вернуть Сэма… То же самое я спрашиваю у всех вас, доброхотов!

— У Сэма была причина на то, чтобы пойти сегодня к Дому Круглого стола, — сказал Питер. — Нельзя допускать, чтобы скорбь по нему заслонила причины, по которым он пошел туда, — причины его гибели. Никому из нас не позволено увязнуть в жалости к самому себе, Грейс.

— Вы знаете, что есть люди, которые сегодня вечером будут радоваться тому, что он мертв? — вскричала Грейс. — Будь они прокляты!

— Вот так уже лучше, — сказал Питер. — Выпейте свой кофе.

Позднее.

Внезапно на них обрушился шквал телефонных звонков. Люди знали, что Грейс вернулась от Дома Круглого стола. Новость уже передали по всем телеканалам и по всем радиостанциям. Некоторые из звонивших были близкими друзьями; некоторые — незнакомыми людьми, занимающими видное положение, включая высокопоставленных чиновников правительства штата; некоторые принадлежали к той категории незнакомых честолюбцев, которые надеялись каким-то образом прибавить себе весу при помощи трагедии Грейс; нашлось двое безымянных, которые позвонили — анонимно и злобно, — чтобы позлорадствовать.

После первых двух-трех звонков Питер принялся на них отвечать.

И внезапно Грейс расхотелось, чтобы он ушел. Что-то подсказывало ей, что пока она недостаточно сильна, чтобы справиться с одиночеством. Он же понял это с самого начала. Впоследствии те часы, которые он провел там, вспоминались ей в виде разрозненных эпизодов. Кажется, была волна невыносимой боли, накрывшая все. Потом он вроде бы сидел на противоположном от нее конце дивана, покуривая свою трубку, потягивая выпивку и разговаривая о Сэме или о себе. Он производил впечатление старинного ее друга, а ведь она до этого вечера никогда его не видела.

Она помнила, как Питер говорил: «Сэм ненавидел войну, но он был первоклассным солдатом. Я могу за это поручиться. Семь месяцев мы провели вместе в составе подразделения командос в Корее. У большинства из нас случались тяжелые минуты, и я предполагаю, что Сэма они тоже не миновали. Но он никогда не допускал, чтобы мы об этом узнали. Его дух — вот на чем мы держались».

Она думала, что никогда уже больше не станет есть, но в какой-то момент появился холодный цыпленок и зеленый салат. Сара Лорд их приготовила, а Питер подал на стол. К своему удивлению, она обнаружила, что это как раз то, что ей нужно.

Как раз за едой он заговорил о себе. Он вернулся из Кореи и стал решать задачу, как стать одним из самых известных журналистов и обозревателей современности. Потом была катастрофа: хохочущие хулиганы спихнули его с горной дороги на лыжной базе в Вермонте вместе с его отцом, ехавшим в качестве пассажира; ужасное кувыркание в покореженной машине вниз по склону, пламя и смерть его отца. Черная депрессия, когда он обнаружил, что потерял ногу. Как он отгородился от мира и своих друзей. И как, в конечном счете, он научился жить с этим. Она вспомнила, как он постукивал по своей правой большой берцовой кости чашеобразной частью своей трубки. Она издавала полый звук.

— Вот она, — сказал он ей. — Алюминий и пластик с какими-то таинственными пружинами и шарнирами, благодаря которым она действует почти так же эффективно, как настоящая. — Она вспомнила, как его красивое лицо помрачнело. — Это было бессмысленно — совершенно несравнимо с тем, что случилось сегодня, но настолько же бессмысленно. Когда я снова пошел, я затеял что-то вроде личного крестового похода. Он имел своей целью поиск двух хохочущих мерзавцев, которые спихнули меня и моего отца с той горной дороги — просто ради забавы. Я так и не нашел их, но я погрузился в душевное состояние, которое нужно было преодолевать, — душевное состояние, в котором, к сожалению, не обращаешь внимания на насилие, совершаемое ради забавы, когда терпимо относишься к атмосфере, в которой дети могут нападать с ножом на своих учителей в нью-йоркской школе, которая поощряет вандализм и безнаказанный террор и убийство президента — или Сэма Минафи.

Она вспомнила, как поймала себя на мысли, что он, наверное, понял бы то, что она пыталась сказать там, в здании суда Уинфилда: «Не было бы на этом свете никаких олденов Смитов без генерала Уидмарка».

— Вы хотите, чтобы я ушел? — спросил он через некоторое время после того, как они закончили обед.

— Нет!

Она почувствовала, как ее стало одолевать какое-то бессилие, но теперь она не хотела быть одна, для нее было невыносимо очутиться в комнате за этой закрытой дверью, где ей предстояло спать.

А потом она вспомнила, как открыла глаза и поняла, после секундного недоумения, что спит на диване, укрытая легким хлопковым одеялом, взятым из ее бельевого шкафа.

И тут же вспомнила про Сэма, и негромкий, сдавленный вскрик вырвался из ее горла. Она повернула голову и увидела Питера, сидевшего в большом кресле в нескольких футах от нее. Позади него она увидела сероватый свет раннего утра в окне. Невероятно, но она проспала всю ночь.

Для Питера это была долгая ночь.

Грейс заснула, почти что оборвав фразу на полуслове. Это было так, как будто природа вдруг взялась за исцеление этой потрясенной, придавленной горем женщины, проявив милосердие как раз в тот момент, когда она могла разлететься на тысячу не поддающихся спайке осколков.

Жизнь, как вывел для себя Питер, управляется совокупностью совпадений. Вы находитесь в определенном месте в определенное время и в результате оказываетесь вовлеченными в то, чего избежали бы, если бы находились где-то еще. Питер находился в Бостоне по заданию Фрэнка Девери, главного редактора «Ньюс вью» и своего босса. Он только-только покинул Бостон и вырулил на автостраду Новой Англии, когда услышал по радио в «ягуаре» известие об убийстве Сэма Минафи. Его первым и единственным желанием, порожденным внезапной вспышкой ярости, было рвануть прямиком в Уинфилд. Это заняло бы у него около трех часов, если бы он гнал «ягуар» на предельной скорости, которую позволяла развить автострада. Если бы место гибели Сэма не находилось как раз на линии заранее запланированного Питером маршрута, он, возможно, не стал бы проявлять инициативу и оказывать какую-либо помощь вдове Сэма.

В Корее Питер и Сэм Минафи стали настолько близки, насколько это возможно между двумя мужчинами. Оба они ненавидели то, что делали, но оба они делали это в высшей степени хорошо.

Их душевные состояния перекликались между собой, их мысли перекликались между собой. Они понимали, без сентиментальных прикрас, что это та дружба, которая протянется сквозь времена, на которую можно полностью положиться в любой исключительной ситуации. Но после войны жизнь развела их в разные стороны. Сэма ждала его работа в университете, а Питер поселился в своей квартире в нью-йоркском Грэмерси-парке[1], чтобы сделать карьеру репортера-публициста. Они встречались один-два раза в год, Сэм проводил вечер с Питером в игорном клубе, Питер уезжал за город на уик-энд, чтобы поиграть с Сэмом в гольф.

Потом их разлука приобрела более законченный характер. Сэм взял отпуск, чтобы отправиться в Африку с Корпусом мира, а несколько недель спустя случилась личная катастрофа Питера. Спустя месяцы от Сэма пришло письмо. Он только-только узнал о несчастном случае, произошедшем с Питером. Конечно, Питер не писал ему об этом. Письмо Сэма стало одним из тех стимулов, которые помогли Питеру собраться с духом, чтобы подняться с пола и снова зажить полноценной жизнью.

После двухгодичного отсутствия Сэм приехал домой. Однажды вечером он неожиданно нагрянул на квартиру Питера. Это был новый Сэм, человек, витавший в облаках. Он был женат. Грейс прямо с корабля отправилась навестить свою семью в Мидуэсте. Сэм собирался отправиться за ней следом через пару дней, после того как подыщет для них жилье в университетском городке.

Питер не помнил, чтобы мужчина когда-нибудь с таким воодушевлением говорил о женщине — так, как Сэм о Грейс. Она была совершенство, венец творения. Сэм говорил о ее физической красоте, ее сексуальном великолепии. В этих разговорах не было ничего дешевого. Это был любовный рассказ о чуде, в существование которого Сэм просто не мог поверить. Когда Грейс вернулась в северо-восточную часть страны, первое, что стояло на повестке, — это ее знакомство с Питером. Сэм пообещал, что Питер своими глазами увидит — Грейс невозможно описать. Нужно было знать ее, ощущать ее тепло, слышать ее смех, испытать на себе ее непосредственность и полное отсутствие ложной стыдливости.

Совпадение, или судьба, называйте как хотите, воспрепятствовали этой встрече. Питера командировали во Вьетнам от «Ньюс вью». Вся страна зачитывалась его репортажами из этой адской дыры.

Чуть менее месяца назад Питер вернулся домой. «Ньюс вью» наседал на него, требуя специальных репортажей. Книгоиздатель хотел ускорить работу по Вьетнаму. Питеру ничего этого не хотелось, но его каким-то образом убедили, что таков его долг перед общественностью — рассказать им, чему его научили месяцы, проведенные в Азии.

Так что был лишь телефонный звонок Сэму, который, похоже, заработал себе кучу неприятностей в университете из-за защиты инакомыслящего профессора. Сэм поинтересовался, не желает ли Питер выступить с речью на студенческом форуме в университетском городке.

— К тому же пора тебе познакомиться с Грейс! — добавил Сэм.

— По-прежнему на высшем уровне? — спросил Питер.

— Когда ты с ней познакомишься, то, возможно, сумеешь ответить на извечный вопрос «что такое „высший“, — подзадорил Сэм.

— Мне нужно съездить в Бостон. Возможно, на обратном пути.

Кажется, речь шла о том дне, на который Сэм планировал марш к Дому Круглого стола.

— Я думаю, мы вернемся к вечеру. Я надеюсь! — сказал Сэм. — Сделай остановку в пути.

— Обещаю, — ответил Питер.

И вот он познакомился с Грейс, но не с той Грейс, о которой слышал. Можно было лишь догадываться, какой она была прежде. Это было все равно что смотреть на покореженный «роллс-ройс» на кладбище старых автомобилей. Она была деформирована ударом, утратила свой блеск; мотивы, побуждающие ее жить, испарились в один миг. Инстинкт Питера подсказывал ему, что если ее оставить одну, дав окончательно распасться на кусочки, то даже «вся королевская рать» не сможет собрать ее воедино. Сэм, как он знал, страстно хотел, чтобы кто-то предпринял попытку ее спасти.

Он все говорил, и говорил, и кормил ее, и добивался, чтобы она немного выпила, и наблюдал, как тяжелеют ее веки, и, наконец, с облегчением увидел, как она заснула. Он осторожно завел ее ноги на диван и укрыл одеялом. Потом снял телефонную трубку с рычажка, чтобы прервать звонки, и устроился в кресле с высокой спинкой напротив нее. Она проспала всю ночь. Он так и не сумел вздремнуть. К тому времени, когда она открыла глаза — очень ранним утром, он точно знал, что ему делать с Сэмом Минафи.

— Вы остались! — сказала Грейс, когда окончательно проснулась.

— А как же?

Ее глаза обратились на закрытую дверь спальни.

— Ах, Питер! — вздохнула она.

— Мне придется уехать, — сказал он будничным тоном, — но, прежде чем я это сделаю, я хочу поговорить с вами о том, что я наметил. Хотите подкрепиться? Когда вы будете готовы, я принесу вам кофе.

Она снова посмотрела на закрытую дверь и слегка поежилась.

— Вам это нужно, — тихо сказал он. — Вам сегодня придется иметь дело со многими людьми. Помните, вы — Грейс Минафи, женщина Сэма. Вам следует общаться с ними в его манере.

Она откинула хлопковое одеяло и встала.

— Спасибо, что напомнили, — сказала она. — В холодильнике есть фруктовый сок.

Она взяла одеяло, прошла прямо к двери спальни и без колебаний вошла внутрь.

— Молодчина, — сказал Питер вполголоса.

Как бы там ни было, она нашла в себе мужество сделать первый шаг в то, что должно было стать для нее новым миром.

Глава 3

Было трудно описать атмосферу в Уинфилде, штат Коннектикут, на следующий день после убийства Сэма Минафи. Сидя в своем белом «ягуаре» с опущенным верхом, у офиса «Уинфилд джорнал», еженедельной газеты, Питер спрашивал себя — а что, если это просто его воображение, его собственная эмоциональная сопричастность создавали ощущение напряженности, которой на самом деле и в помине не было.

День был погожий, небо — высокое, чистое и голубое. Горожане, казалось, занимаются своими делами в полном соответствии с нормальным порядком вещей. Никто не выказывал чрезмерного интереса к белому «ягуару», за исключением двух маленьких мальчишек, которые явно были любителями спортивных машин. Внешне городок был спокойным и расслабленным. Кровь Сэма Минафи была тщательно смыта со ступеней парадного входа в Дом Круглого стола. Участники вчерашнего марша ушли. Не было никаких признаков того, что пережитый момент ужаса наложил хоть какой-то отпечаток на город. Но Питера преследовало ощущение, что из-за закрытых дверей и зашторенных окон за ним наблюдают.

За ним совершенно открыто наблюдали также из-за зеркального стекла окна газетной редакции. Низенький толстый человечек с серо-стальными волосами и мальчишеским, почти как у эльфа, лицом не делал из своего занятия никакого секрета. Он стоял у окна, выскребая чашеобразную часть обугленной трубки ржавым перочинным ножом, не сводя с Питера любопытных карих глаз.

Питер вылез из машины и зашел в офис.

Маленький толстый человечек выбивал трубку в пепельницу на своем письменном столе и натужно дул в забившийся черенок.

— Чем могу быть полезен? — спросил он.

— Возможно, это поможет, — сказал Питер.

Из кармана своего летнего твидового пиджака он достал маленький кожаный футляр с инструментами для трубки из нержавеющей стали.

— Вот спасибо, — обрадовался толстяк. Он отвинтил черенок трубки от чашеобразной части и поводил длинным остроконечным приспособлением в том месте, где было забито. Он снова дунул и просиял от счастья. Сложив инструмент для трубки, он засунул его в футляр и отдал Питеру. — Я — Дэн Сотерн, владелец и редактор, рекламный менеджер, рассыльный на полставки и привратник этого великолепного заведения.

— Я — Питер Стайлс, — сказал Питер.

Карие глаза просияли.

— Ага! — сказал толстяк. — «Ньюс вью»?

Питер кивнул.

— Я — ваш почитатель, — сказал Дэн Сотерн.

— Мне лестно это слышать.

— Жаль, что мы не можем позволить себе перепечатывать ваши публикации. Не то чтобы у вас тут был легион горячих сторонников. Мы несколько консервативны для той линии, которую вы проводите, но едва ли не каждый читает то, что вы пишете, и с удовольствием негодует на ваш счет.

— Как говорится, единственное, что имеет значение, — это чтобы мое имя писали правильно, — сказал Питер.

— Присаживайтесь, — пригласил Дэн Сотерн, показывая на стул возле своего письменного стола. — Надеюсь, у вас найдется время поболтать со мной. Я не так уж часто общаюсь с людьми с другой стороны.

— С другой стороны чего?

Дэн Сотерн засмеялся и принялся набивать свою трубку из рваного пластикового пакетика.

— Это домашний стадион команды генерала Хэмптона Уидмарка, — сказал он. — Мы здесь, знаете ли, смотрим на государственного секретаря как на коммунистического агента.

— Но не вы?

— Я только печатаю новости, — потупился Дэн.

— Наподобие вчерашних новостей?

Маленький толстый человечек вновь опустил веки.

— Это еженедельная газета, мистер Стайлс. Моя газета выйдет в четверг, через два дня. К этому времени то, что случилось здесь, перестанет быть новостью для кого-либо. Они смотрели это по телевидению. Они видели фотографии в нью-йоркских газетах, а также в газетах Хартфорда и Нью-Хейвена. К тому времени, когда я этим займусь, это будет представлять примерно такую же важность, как отклики общественности на предстоящий слет пожарных.

— Но это хорошая тема для редакционной статьи, — предположил Питер.

— О, я написал редакционную статью, как вы и предлагаете, — сказал Дэн. — И порвал ее. Отвел душу, но без свидетелей. Для печати это не годится.

— Вы говорили, что вы — владелец газеты, — напомнил Питер. — Разве вы не можете напечатать то, что вам хочется?

— У меня закладная в уинфилдской трастовой компании, — объяснил Дэн. — Председатель совета директоров — генерал Хэмптон Уидмарк. Я выплачиваю долги, публикуя местную рекламу. Президент торговой палаты — генерал Хэмптон Уидмарк. Я также зарабатываю кое-какие деньги на случайных заказах, например печатаю ежедневные меню для уинфилдского мужского клуба. Председатель комитета клуба — генерал Хэмптон Уидмарк.

— Генералу не понравилась бы ваша редакционная статья?

— Она бы его испепелила, — сказал Дэн. Он поднял свои веки. — Коллеге-газетчику особенно нечем восхищаться в этом заведении, мистер Стайлс. Но, сдается мне, даже «Ньюс вью» осторожничает на каждом шагу.

— Мы выходим из положения, предоставляя равное место для выражения различных точек зрения, — сказал Питер. — Объективность — вот наш девиз.

— И вы приехали в Уинфилд, чтобы проявить объективность по поводу вчерашнего? — спросил Дэн.

— Что-то в этом роде.

— Что касается фактов, то тут по поводу вчерашнего и выяснять-то нечего, Питер, — сказал маленький толстый человечек. Он поднес допотопную кухонную спичку к чашеобразной части своей трубки, и она благополучно раскурилась. — Об этом говорилось по телевидению и радио, подробности напечатаны в сегодняшних газетах. Вы можете рассуждать на тему маршей протеста так или иначе, и вы можете рассуждать на тему безнаказанного насилия, но факты просты, и все они лежат на поверхности.

— Так ли это?

— Безусловно. Этот парень, Смит, который стрелял, — из местных. Я знал его с того дня, как он родился. Мне доводилось видеть его в одной из этих проволочных тележек для покупок в супермаркете, сосущим леденец на палочке, пока его мать флиртовала с мясником. Я видел, как он растет. Отец — пьяница. Мать спала с каждым, кто попросит. Начать с того, что ребенок был нежеланным и, возможно, его отец не был его настоящим отцом. Он никогда не блистал умом. С горем пополам окончил начальную школу, потому что наша система образования лишена всякого смысла. Мы переводим детей из одного класса начальной школы в другой, независимо от их успеваемости. Средняя школа оказалась этому парню не по плечу, и его отчислили. Вечно влипал в истории. Список правонарушений в подростковом возрасте длинный, как ваша рука, — мелкие кражи, вандализм, подглядывание за купальщицами. Никчемная маленькая вошь. Если вы из тех, кому жаль вшей, то вы его пожалеете. Не его вина, вы скажете. Но если вы достаточно долго называете кого-то вошью, ему приходиться сделать нечто, чтобы продемонстрировать свое я, чтобы и на него обратили внимание. В этом причина правонарушений в подростковом возрасте, и этим объясняется вчерашнее.

— Не совсем так, — возразил Питер. — Кто научил его ненавидеть таких людей, как Сэм Минафи?

Ясные карие глазки замигали.

— У нас тут есть специальные летние курсы ненависти, — сказал Дэн. — Но это тема, выходящая за рамки Уинфилда, Питер. Как много вам известно об Армии за исконную Америку?

— Недостаточно, — признался Питер.

— Летний лагерь находится здесь, в Уинфилде, — сухо сказал Дэн. — Дом Круглого стола является красивым фасадом для его патриотической агитации.

— Давайте не будет отклоняться от темы, Дэниел, — предложил Питер. — Давайте еще немного потолкуем об юном Олдене Смите.

— Да тут и толковать-то особо не о чем, — сказал Дэн, кладя свою трубку. — Похороны — в пятницу. Насколько я понимаю, лейтмотивом надгробной речи станет мягкая укоризна по поводу стрельбы по людям средь бела дня и горячее выражение признательности Всевышнему за то, что он сохраняет и поддерживает истинный патриотизм в сердце даже такого невзрачного представителя молодой Америки, как Олден Смит.

— Священник скажет, что со стороны этого парня было актом патриотизма — убить Сэма Минафи? — недоверчиво проговорил Питер.

— Говорю вам, никакого одобрения убийства. Но мы благодарим Бога за тех, у кого есть мужество ненавидеть коммунизм.

— Как удалось парню, вооруженному винтовкой, так близко подобраться к Сэму Минафи? — спросил Питер. — Насколько я понимаю, полиция штата вышла на улицы в полном составе.

— Они находились там не для того, чтобы защищать вашего друга Минафи, Питер. Полагаю, он был вашим другом?

— Да.

— Они находились там, чтобы защищать нас от него, — сказал Дэн. — Если бы один из участников марша имел при себе винтовку, его бы заметили и остановили в пяти милях от города. У нас здесь уже пять недель не шел дождь — и вчера стояла такая же ясная погода, как сегодня, но Олден Смит был одет в дождевой плащ и прятал под ним винтовку.

— Кто убил его?

— Похоже, этого не знает никто, — сказал Дэн. — Но я могу строить обоснованные догадки по поводу того, кто этого не делал.

— Попробуйте, — сказал Питер.

— Это не был кто-то из друзей Минафи, а иначе его бы арестовали и устроили бы ему довольно тягостную встречу с капитаном Уолласом.

— Кто-то из местных.

Дэн кивнул.

— И все это старательно игнорируется. Расследование могло привести к опознанию этого человека друзьями Минафи. Это, видимо, обернулось бы конфузом. Вы сделали какие-нибудь умозаключения, Питер? Так, часть толпы, которая располагалась близко к Минафи, почти сплошь состояла из его друзей. Но молодой Смит пробрался туда, а следом за ним — и его убийца.

Питер не отрываясь смотрел на маленького редактора газеты.

— Кто-то знал, что это случится, — сказал он.

— Просто еще одна основанная на фактах догадка, — согласился Дэн.

— И вы собираетесь оставить все как есть? — поинтересовался Питер суровым голосом.

— Ну, воздайте мне должное за мою подсказку, — сказал Дэн.

Он отвел взгляд от Питера.

— У меня столько же храбрости, сколько у мыши. Может быть, вы бы это поняли, если бы дожили до шестидесяти, так и не обеспечив себя как следует по прошествии всех этих лет.

— Откуда бы вы начали, если бы у вас хватило храбрости? — спросил Питер.

— Не сыпьте соль на рану, приятель, — сказал Дэн. Он взял свою трубку, зажег ее и раскурил. — Есть две отправные точки, обе не слишком многообещающие. Вы можете начать со Смита. Его семья распалась. Насколько мне известно, у парня не было никаких близких друзей. И мама и папа враждебно отнесутся к вопросам. Я не могу представить, чтобы парень доверял им свои тайны. Ни тот ни другой наверняка не испытывали ни малейшего интереса к маршу протеста Сэма Минафи или кампании генерала против красной угрозы. Единственный интерес папы — изыскать способ, как бы раздобыть несколько целковых на необходимую дозу спиртного. Единственный интерес мамы — побеспокоиться о том, чтобы не тратить время в постели с теми, кто не в состоянии дарить необходимые маленькие предметы роскоши. По-моему, это Джонатан Свифт сказал, что писателям и шлюхам нужно платить вперед, чтобы поддерживать у них хорошее расположение духа? Нет, семья Смита и практически отсутствующие дружки Олдена представляются мне тупиковым направлением.

— А ваша вторая отправная точка?

Карие глаза Дэна Сотерна глядели мимо Питера вдаль.

— Я могу предположить, что кто-то разговаривал с этим придурковатым дитятей, может быть, давным-давно предвидя, что однажды он может пригодиться. Эдакое евангелие от святого Уидмарка! Однажды, когда настанет подходящий момент, маленький Олден сможет стать героем. Папа с мамой еще поймут, что уж этим-то мальчиком им не стоило пренебрегать. Горожане поставят ему памятник на загородной лужайке. И наконец ожидаемый миг настал. Враг двинулся маршем на город. А великого человека, генерала, критиковали по всей стране за его позицию в отношении университетского профессора-вольнодумца. То был момент для того, чтобы стать героем. Представляю, как парня могли загипнотизировать такого рода разговорами. Он так и не понял, что его используют, и уж тем более ему и в голову не пришло, что после того, как он убьет, ему не дадут заговорить.

— А кто выступил в роли гипнотизера? — спросил Питер.

— На этот счет я даже не смогу предложить вам каких-либо догадок, — сказал Дэн. — Участники армии генерала не болтают лишнего. И если бы я попытался просунуть ногу в дверь, они бы ее отрубили.

— У меня несокрушимые ноги, — мрачно пошутил Питер.

— Я слышал об этом, — сказал Дэн. — Вам это может пригодиться. Позвольте дать вам один совет, Питер. Генерал Уидмарк — большая шишка здесь, в Уинфилде, как я вам уже говорил. Некоторые из нас ненавидят его до глубины души, но он сделал для города много хорошего. Его жена восстановила Дом Круглого стола, и это обеспечивает большую деловую активность. Что бы ни думали местные о его политических взглядах, они обязаны ему тем, что он и его жена сделали для Уинфилда. Но все это второстепенно. Он — председатель совета попечителей в университете, с этого все и началось — с акции совета. АИА имеет свои филиалы едва ли не в каждом штате США. Они не допустят, чтобы им навредило то, что случилось здесь вчера. Они обратят это себе на пользу, а уж никак не во вред. Попробуйте доказать, что Смита использовали как орудие АИА, — и вас обложат со всех сторон. Один человек не в состоянии сражаться с целой армией, Питер, а у генерала, в буквальном смысле, есть армия.

— Я могу говорить от лица армии настолько же большой, как армия генерала, — возразил убежденно Питер. — Армии порядочных людей.

— Но они не организованы, — объяснил Дэн. — Пока вы будете трубить тревогу, организованная армия прихлопнет вас, как муху на сахарнице. Есть одна вещь, которой я не жду от вас, Питер.

— Это какой же?

— Я не жду от вас наивности, — сказал Дэн. — Ваш друг Минафи был наивен. Он рассчитывал выиграть сражение красивыми фразами и героическими жестами. Эти времена миновали, дружище. Дни рыцарей в белых доспехах канули в Лету, если не считать рекламы туалетного мыла. Любой восьмилетний ребенок, который смотрит телевизор, скажет вам, что в наши дни вы побеждаете в сражении только при помощи огнестрельного оружия, технических приспособлений, машин и организованного насилия. Попробуйте сражаться с современным злом при помощи правды и нравственности, благородства целей и ясного изложения фактов, и враги помрут со смеху, забивая вас насмерть.

— Это довольно цинично, — сказал Питер.

— Такова моя благородная речь на этот день, — сказал Дэн. — Мой совет таков. Если вы хотите сражаться с АИА при помощи статей в «Ньюс вью» — валяйте. Они навесят на вас ярлык коммуниста — только и всего. Но попытайтесь поиграть в детектива и повесить убийство на одного из молодчиков генерала, и вы станете погрустневшим и помудревшим молодым человеком — если доживете до того времени, когда сможете воспользоваться своей новообретенной мудростью.

— А вы не присоединитесь ко мне?

— У меня гораздо меньше того, ради чего стоит жить, чем у вас, — сказал Дэн, — и все же я хочу пробежать всю свою дистанцию. Нет, благодарю вас, и сами тоже не будьте болваном.

Было около четырех часов пополудни, когда Питер вышел из кабинета Дэна Сотерна. На затененной деревьями Главной улице Уинфилда было жарко как в духовке. Вернувшись к припаркованному «ягуару», Питер увидел молодого человека со светлыми волосами, стриженными ежиком, непринужденно облокотившегося о передний бампер. Он наблюдал за Питером с каким-то спокойным интересом.

— Питер Стайлс? — спросил он, когда Питер приблизился к нему.

— Да.

— Я — Чарли Биллоуз, — представился блондин. На нем были линялые хлопчатые слаксы и мятый полосатый пиджак поверх белой майки. Когда он говорил, сигарета в уголке его рта покачивалась вверх-вниз. В его голубых глазах читалось веселое возбуждение. — Купить вам выпивку?

— С чего это вы станете покупать для меня выпивку? — спросил Питер.

— А я думал, что вы знаете, кто я такой, — сказал Чарли Биллоуз. — Друг Сэма. Я был здесь вчера. Я отвез Грейс домой. Я думал, она упоминала обо мне.

— Возможно, упоминала. У нас было много других тем для разговора, более запоминающихся.

Биллоуз усмехнулся.

— Полегче, — сказал он. — Я — друг. По-моему, я знаю, зачем вы здесь, и мне хотелось бы купить вам выпивку. Возможно, я вам пригожусь.

— Я собирался поискать место, где можно остановиться, — сказал Питер.

— «Уинфилд-Армс», как раз в этом квартале, — подсказал Биллоуз. — Часть проекта Эммы Поттер по восстановлению Уидмарка. «Армс» ведет отсчет от революционных времен. Он также приносит быстрые деньги Эмме Поттер, которая обладает даром превращать все в золото. Там вы разместитесь с комфортом, к тому же у них имеется симпатичный бар, где я могу угостить вас.

— А почему бы и нет? — согласился Питер.

В «Уинфилд-Армс», в полном соответствии с рекламой, с большим вкусом сочетались модерн и старина: низкие потолки, прочно сработанные американские предметы антиквариата, огромные очаги с жаровнями, камины в вестибюле и бар, обшитый дубовыми панелями. Питеру отвели номер на втором этаже, выходящий окнами на Главную улицу. Сантехника была ультрасовременной; кровать с балдахином, туалетный столик и кресла, мягко поблескивающие от налета времени.

Питер выложил вещи из чемодана и присоединился к Чарли Биллоузу в баре. Биллоуз уже попивал свое «дайкири»[2] с мороженым. Питер заказал виски со льдом.

— Вы участвовали в марше Сэма? — спросил Питер.

Биллоуз кивнул.

— Я — доцент в университете, политические науки. Вероятно, мне следовало сказать «был» после вчерашнего. У меня такое чувство, что совет попечителей может предпринять акцию против преподавателей, которые участвовали в марше. Сэм… Сэм был моим идолом. — В молодом голосе зазвучала горечь.

— Он был замечательным человеком. Мы воевали вместе, — сказал Питер.

— Вы собираетесь написать материал о нем для «Ньюс вью»?

— Не совсем так, — сказал Питер, нахмурившись. — Я собираюсь написать материал о случившемся. «Анатомия убийства» — так это можно было бы назвать. Материал о том, что создает климат для убийства.

— Вы называете это убийством?

— Да.

— Потому что так оно и было, — сказал Биллоуз, наклоняясь вперед. На его скулах заиграли желваки. — Я стоял не более чем в пяти футах от того чокнутого парня. Я никогда не прощу себе того, что не насторожился из-за его дождевого плаща.

— Так, значит, вы видели, как он был убит, — я имею в виду того парня?

— Нет, — сказал Биллоуз. — Я услышал выстрелы и увидел, как у Сэма исчезло лицо! — Он обрушил своей кулак на стол с такой силой, что подпрыгнули стаканы. — Я видел боковым зрением парня и как кто-то потянул на себя его винтовку, а потом я побежал к Сэму. Инстинктивно… мне подумалось, что я там нужен. Я слышал, как у меня за спиной кричит парень, но я не оглянулся. Я хотел пробраться к Сэму.

Питер ждал. Бар был оборудован кондиционером, но по лицу Биллоуза бежали тонкие струйки пота.

— Конечно, я ничего не мог сделать для Сэма. Он умер от первого же выстрела. Второй лишь еще больше его изуродовал. Но… но я вот как считаю. Я знал почти всех людей, стоявших неподалеку от парня. Они были участниками марша. Они были моими друзьями — моими студентами. Я разговаривал с ними. Человек, который забил парня насмерть, не был одним из нас. Он сделал дело, бросил винтовку, и ускользнул в суматохе.

— А описание?

— Их с полдюжины, — горько улыбнулся Биллоуз. — Вы знаете, как это бывает в такие моменты. Он был высоким, низеньким, толстым, тощим, светлым, смуглым мужчиной… Полиция пальцем не пошевелила, чтобы его отыскать. У меня есть версия. Я думаю, парня распаляли до того состояния, когда его можно было уговорить убить Сэма, а потом заставили замолчать. Если бы тот человек не смылся, ему все равно ничего бы не грозило. Никто не стал бы предъявлять ему серьезное обвинение. Он прикончил убийцу. Я думаю, что это было спланированное убийство.

— Значит, нас трое, — сказал Питер.

— Трое?

— Редактор местной газеты.

— Он поможет?

— Нет.

— Боится?

— Да.

— Пожалуй, я его не виню.

— Вы действительно думаете, что организация генерала Уидмарка настолько опасна? — спросил Питер.

— Это Бодлер, ведя речь о Французской революции, сказал: «Сегодня я почувствовал, как меня обдало порывом ветра, поднятого крыльями безумия». Я занимался изучением таких организаций, как АИА, и они здорово меня напугали, — признался Биллоуз. — Меня можно бы назвать экспертом по экстремистским группам, и я давным-давно перестал над ними посмеиваться.

— Насколько обоснованны ваши суждения?

— Вам нужны факты? — Лицо Биллоуза стало суровым, словно высеченным из камня. — Общество Джона Берча в своем памфлете «Время пришло» раструбило доверчивым массам весть о том, что «Вашингтон взят!». Под этим мы подразумеваем, что наше федеральное правительство сейчас в полной мере подвержено влиянию коммунистов. Сенатор от штата Айдахо Фрэнк Черч рассказывает о своем друге, распорядителе благотворительных фондов штата. Однажды вечером он пришел домой и обнаружил недвусмысленные надписи, выведенные красной краской на почтовом ящике; слова «ПРОКЛЯТЫЕ СОЦИАЛИСТЫ», намалеванные на столе, что стоит на лужайке; люстры в доме и окна, до которых детям не дотянуться, тоже разукрасили в ярко-красный цвет. Вы знаете, что сделало этого человека врагом экстремистов? У него в окне была фотография президента Соединенных Штатов!

— Отдельный пример психоза, — сказал Питер.

— Вы так считаете? Я могу объяснить вам, почему ваш приятель редактор боится. Один конгрессмен-демократ критиковал Общество Берча в стенах законодательного собрания. Редактор, республиканец из его родного городка, поддержал конгрессмена в редакционной статье. На следующее утро редактор обнаружил свою машину с красной свастикой, намалеванной на дверце, изрезанными шинами и сахаром в бензобаке. Позднее женский голос сообщил ему по телефону: «В прошлый раз это была ваша машина, в следующий раз это будет ваш дом!»

— Не отвечающие за свои поступки дети, — обронил Питер.

— Вроде Олдена Смита! — сказал Биллоуз. — Вам нужны цифры? На прошлых выборах эти организации для сумасшедших собрали в полтора раза больше денег, чем обе политические партии. Их двадцать крупнейших изданий могут похвастаться тиражом свыше миллиона экземпляров. Их пропагандистская сеть образует гигантскую паутину. У них выходит в эфир семь тысяч радиопередач каждую неделю. Его преподобие Карл Макинтайр вещал в 1958 году с одной-единственной радиостанции. Он обвинил Национальный совет Церквей — методистов, пресвитериан и двадцать девять других конфессий — в том, что те действуют заодно с коммунистами в расовом конфликте. Сегодня та лавина пожертвований, которые он выманивает у легковерных слушателей, обеспечивает ежедневное вещание на 617 радиостанциях. Ну как — напугал я вас хоть сколько-нибудь?

— Если это соответствует действительности.

— Это соответствует действительности. Роберт Б. де Пью, лидер минитменов, утверждает, что завербовал в свою секретную армию более двадцати пяти тысяч «патриотов». В своем обращении после выборов, на которых правые радикалы потерпели поражение, де Пью сказал своим приверженцам: «Надежды миллионов американцев на то, что коммунистическую волну можно остановить избирательными бюллетенями, а не пулями, обратились в прах. Если вы ВООБЩЕ собираетесь покупать огнестрельное оружие, ПОКУПАЙТЕ ЕГО СЕЙЧАС… Формируйте секретную команду минитменов. Это лучшая гарантия для вас, что кто-то, не мешкая, начнет действовать, чтобы помочь оградить вашу свободу в ту пору, когда вас неожиданно недосчитаются!» Экстремисты? Фанатики? Но тут не до смеха, Стайлс. Если это получит дальнейшее распространение, еще несколько миллионов заразятся лихорадкой страха. И генерал Хэмптон Уидмарк со своей Армией за исконную Америку находятся в эпицентре этого безумия. Проверьте, я могу подтвердить документально каждое сказанное вам слово. Я сделал своим хобби собирание их литературы.

— У вас есть материалы на Уидмарка?

— Вагон и маленькая тележка, — сказал Биллоуз.

— Могу я на них взглянуть?

— Завтра я возвращаюсь в университет, на похороны Сэма. Приходите, и я предоставлю в ваше распоряжение свои досье.

Питер помолчал какой-то момент. Он почувствовал, как странный холодок пробежал у него по спине.

— Как вы считаете — вы опознали бы человека, который убил Олдена Смита, если бы увидели его?

Биллоуз пожал плечами.

— У меня в голове нет его зрительного образа, — ответил он. — Но если бы я увидел его, возможно — только возможно, — что я бы на него среагировал. — Он усмехнулся совсем невесело. — Мы пришли сюда вчера, чтобы протестовать против того, что университетскому профессору затыкают рот, чтобы решительно провозгласить право на инакомыслие. Ирония судьбы, правда? Потому что согласно тому же самому принципу мы не можем отрицать право уидмарков, и де пью, и макинтайров, и берчей на инакомыслие и распространение их отравы.

— Но убийство — это все-таки нечто другое, — сказал Питер.

— Да неужели? — Биллоуз уставился на свой пустой стакан. — На юге вот уже сотня лет как открыт сезон охоты на негров. Вы могли безнаказанно убить негра, потому что не было суда присяжных, который бы признал вас виновным. Если Уидмарк и ему подобные будут достаточно эффективно распространять свою отраву, то настанет день, когда вы сможете прикончить любого, на кого решите навесить ярлык коммуниста, — и это вам сойдет с рук. Вы знаете, что, если установить личность человека, который убил Олдена Смита, это не принесет особой пользы. Он убил убийцу. Ему будут аплодировать. Единственная причина, по которой он не вышел вперед и не поклонился, — та, что он не хочет, чтобы его расспрашивали относительно каких-либо прошлых контактов со Смитом.

— Довольно мрачную картину вы нарисовали, — сказал Питер. — Вас послушать, так и вовсе бесполезно пытаться что-то предпринять.

Биллоуз подался вперед.

— Вы можете кое-что сделать, — сказал он. — Вы можете задержаться здесь, не для того, чтобы раскрыть убийство, а чтобы снять крышку с выгребной ямы. У вас есть репутация как у репортера. Вас нельзя высмеять в суде. Но, прежде чем вы решите предпринять такое, вам лучше напомнить самому себе, что фанатизм не остановится ни перед чем. Они остановят вас, если пронюхают, что вы затеваете. Не рассчитывайте на их страх перед законом. Не рассчитывайте на защиту полиции. И не надейтесь, что коварный удар нанесут не в спину…

— А вы не слишком-то воодушевляете меня на дальнейшие действия, — сухо заметил Питер.

Рот Биллоуза шевельнулся в кривой усмешке.

— Если я только не совсем в вас ошибался, то я уже вас воодушевил, — сказал он.

Глава 4

Неожиданно для себя Питер нашел Дом Круглого стола и представление «Звук и свет» очень трогательными. В послеобеденное время и ранним вечером, на следующий день после убийства Сэма Минафи, это место было наводнено туристами.

Питер сомневался в том, что многие из них приехали лишь для того, чтобы поглядеть на этот красивый дом с его большими высокими зеркалами, уотерфордской люстрой в прихожей, кобальтовой синью фонарей-«молний» на пристенных столиках от Хепплуайта, каминными полками от Адама, изящным фортепьяно от Клементи в комнате для музицирования, потрясающим синим ковром с цветочным узором в холле, стеклом «Айриш-Корк» на столе в столовой, кроватью с пологом на четырех столбиках и креслами от Дункана Файфа[3].

Питер был уверен — всех этих людей привело сюда нездоровое желание посмотреть на то место, где погиб человек, событие, которое они уже видели по телевидению.

Они прибывали нестихающим потоком, проходили по дому, а потом слонялись в английском розарии с красной кирпичной оградой, дожидаясь темноты и начала знаменитого представления «Звук и свет».

Разработка программы «Звук и свет» для Дома Круглого стола потребовала нескольких лет подготовки и обошлась Эмме Поттер Уидмарк в добрых полмиллиона долларов. Питер смотрел программу такого рода во Франции, под названием «Сон э люмьер». Они стали популярны за границей начиная с 1952-го, когда Пол Роберт-Худин внедрил первую систему в Шамбор-Шато. С тех пор другие системы были установлены в Версале, в римском Колизее, в афинском Акрополе, у египетских пирамид и не так давно в Боскобеле, на реке Гудзон. Вероятно, подумал Питер, Эмма Поттер Уидмарк почерпнула эту идею в Боскобеле.

Программа представляла собой историческую драму с великолепными декорациями — домом, музыкальным сопровождением оркестра из тридцати музыкантов, звучавшим в ночном эфире; голоса большой актерской труппы раздавались из динамиков, установленных в сотне мест, эффект от сюжетных перипетий той истории, которую они рассказывали, усиливался благодаря искусно подобранному световому оформлению. Когда действие разворачивалось в гостиной, в остальных помещениях дома неожиданно становилось темно. Каким-то образом вы начинали воображать, что видите фигуры живых людей, движущиеся среди свежесрезанных цветов, небрежно отложенную в сторону лютню в комнате для музицирования, заговорщическую деятельность революционеров, разворачивающуюся за огромным круглым столом на кухне. Призраки прошлого оживали, искусно воскрешаемые невидимыми актерами, музыкой и цветом.

Питер сидел на каменной скамье в дальнем углу розария, наблюдал и слушал. Голоса доносились от гигантского дуба у него за спиной, из розовых кустов, расположенных на несколько ярдов левее него.

В истории Дома Круглого стола повествуется о начале восстания против британской тирании и налогов, о том, как строились планы ее свержения, о первых воплощенных в жизнь формах демократии. Рассказывается также история самого рода Поттеров, включающая в себя трагический роман первой Эйприл Поттер и молодого британского офицера. Эти несчастные влюбленные встречаются урывками на фоне приближающейся войны. Молодому офицеру приказано шпионить за Поттерами и их друзьями. Он разрывается между долгом и любовью. В кульминационный момент действа начинается война и полк британских солдат нападает на Дом Круглого стола и предает его огню. Ночной воздух наполнен звуками стрельбы и криками, и внезапно кажется, что сам дом объят пламенем.

Это было настолько реалистично, что Питер почувствовал, как у него увлажняются ладони, пока он смотрит и слушает.

Заканчивается эта история тем, что от дома остается пепелище, и первая Эйприл Поттер ищет среди обломков тело своего британского друга, который вбежал в дом, разыскивая ее, и был погребен под обвалившейся крышей. Девушка, потрясенная, растерянная, отказывается верить, что ее возлюбленный мертв, и, в то время как музыка плавно стихает, подводя к эпилогу, нас просят представить девушку, теперь состарившуюся, до сих пор приходящую на место катастрофы в ожидании, что вновь появится ее утерянная любовь.

По окончании программы туристы горячо аплодировали, а потом стали расходиться. Питер почувствовал себя странным образом прикованным к скамье, на которой он сидел. Все огни вокруг дома и в парке постепенно погасли. Он подумал, что теперь понимает, почему Сэм Минафи решил прийти сюда со своими демонстрантами. Это бы не просто поставило в неловкое положение генерала Уидмарка. Каким-то образом неправдоподобная драма Дома Круглого стола оживляла в человеке жажду и дух свободы. Она взбудоражила Сэма Минафи, современного бунтаря, и, странным образом, она, должно быть, также взбудоражила генерала Уидмарка и АИА. Один и тот же духовный фактор развел две категории людей практически в противоположных направлениях, и те и другие твердо решили сохранить то, что, как они верили, брало свое начало в Доме Круглого стола.

Ночь стала прохладной, и Питер вдруг осознал, что он остался совсем один. Он запустил руку в карман твидового пиджака за почерневшей трубкой из корня верескового дерева и принялся набивать ее из кисета. Пламя зажигалки на какой-то миг высветило правильные черты его смуглого, красивого лица.

— Мой милый, о, мой милый! — прошептал голос у его плеча.

Он настолько опешил, что едва не выронил трубку и зажигалку, когда повернул голову.

— Я знала, что ты придешь! Я знала, я знала! — прошептал голос.

Очень хорошенькая девушка неожиданно оказалась рядом с ним на скамье. Руки обвили его шею, нетерпеливое тело крепко прижалось к нему, молодой, жадный рот приник к его рту. Потребовалось некоторое физическое усилие, чтобы мягко отстранить ее.

— Боюсь, вы обознались, — сказал он.

Он видел ее лицо при слабом свете поднимающейся луны. Слезы бежали по ее щекам, но это были слезы радости. Ее кожа была гладкой и очень бледной, ее глаза — широко раскрытыми и такими блестящими, что это вызывало испуг.

— Мой милый, неужели ты не видишь? — прошептала она. — Это Эйприл, твоя Эйприл! — и она прильнула к нему, дрожа, прижимаясь своей щекой к его щеке.

Он осознал, что его не просто приняли за другого человека. Эта пылкая девушка жила в той драме, которую они только что видели и слышали, сыгранной на фоне Дома Круглого стола. Эта девушка представляла себя Эйприл Поттер, о которой они только что слышали, а его — потерянным возлюбленным.

— Это всего лишь пьеса, — проговорил он очень мягко, не зная, что сказать.

Она рассмеялась смехом, преисполненным радости.

— Я прихожу каждую ночь, и все жду, жду, — сказала она. — Мне говорили, что это бесполезно, но я знала… я знала, что однажды ночью найду тебя здесь. Ах, милый, милый! — И снова ее рот стал охотиться за его ртом.

Он очень твердо отстранил ее от себя. Он надеялся, что, если она посмотрит на него достаточно долго, фантазии рассеются. Легкая тень страха мелькнула в широко раскрытых глазах.

— Ты переменился? Скажи мне, что ты не переменился, — потребовала она.

— Вы замечтались, — сказал он. — Посмотрите. Дом по-прежнему там.

— Это новый дом, — нетерпеливо сказала она. — Тот, который мама отстроила заново в память о старом. Я хотела, чтобы она построила его, потому что была уверена, что он побудит тебя вернуться. Неужели ты не понимаешь?

— Ваша мама — Эмма Поттер Уидмарк?

— Ну конечно, глупенький. Почему ты спрашиваешь меня о вещах, которые знаешь? Неужели мы станем тратить время на разговоры? Уведи меня. Возьми меня в любом месте, где хочешь. Разве ты не знаешь, что я — твоя? Что я всегда была твоя и всегда буду твоя?

— Да, — сказал Питер пересохшим ртом. — Говорить — только понапрасну тратить время. Ты права. Давай уйдем отсюда.

Где-нибудь у входа в эти угодья, там, где он припарковал «ягуар», должен быть кто-то — ночной сторож или кто-нибудь из обслуживающего персонала.

Она просунула свою руку под его руку, ее пальцы переплелись с его пальцами, ее светловолосая голова покоилась у него на плече. Он ощутил прилив жалости к ней. Она была не от мира сего, совсем не от мира сего. Она шла настолько близко от него, что он чувствовал, как кровь пульсирует во всем ее теле.

Где-то впереди них, на вымощенной красным кирпичом дорожке розария луч фонаря обратился в их сторону.

— Эйприл! — раздался резкий мужской голос.

Девушка остановилась, вцепившись в Питера.

— Пожалуйста, не дай им меня увести! — прошептала она. — Пожалуйста, ради всего святого, не позволяй им.

Фонарь быстро надвигался на них. Тяжелые каблуки застучали по кирпичной дорожке. Свет сфокусировался сначала на девушке, а потом на Питере.

— Пэт! Сюда! — выкрикнул резкий голос.

Второй фонарь показался неподалеку от дома и тут же стал приближаться к ним. Ноготки девушки вонзились Питеру в руку сквозь твид его пиджака.

— Пожалуйста! Пожалуйста! — прошептала она.

Теперь Питер разглядел при свете луны первого человека. Он был ростом с Питера, фунтов на пятьдесят тяжелее, со смуглым, скуластым лицом. Он стоял очень прямо, с фонарем в левой руке, с тяжелой терновой тростью в правой. Питер узнал генерала Хэмптона Уидмарка по журнальным фотографиям.

Второй человек, подбежав, присоединился к ним. Он был молодой, с непокрытой головой, с широкой белозубой улыбкой, ослепительной при свете луны.

— Опять она принялась за свое, — сказал он.

— Уведите ее домой, Пэт, — распорядился генерал.

Девушка вскрикнула и вцепилась в Питера.

— Пожалуйста! Пожалуйста, не позволяй им. Неужели ты не видишь, что они собираются нас разлучить?

— Эйприл! — Голос у генерала был гневный.

Человек, которого он называл Пэт, потянулся к девушке. Питер не снял руки с ее дрожащих плеч.

— Мне бы хотелось разобраться, в чем тут дело, — сказал он.

— Ну, давай, спрашивай, что хочешь, приятель, — повернулся к нему человек, которого называли Пэтом.

— Я — генерал Хэмптон Уидмарк, — сказал генерал. — Это Патрик Уолш, мой помощник. Эйприл — моя приемная дочь. Теперь вам ясно положение дел, сэр? Кто вы такой?

— Меня зовут Питер Стайлс.

Уолш хмыкнул.

— Да, вот такие пироги!

— Уведите ее домой, Пэт, — сказал Уидмарк. — Наверняка вы поняли, мистер Стайлс, что оказались действующим лицом неуместных фантазий.

Питер взглянул на перекошенное лицо девушки.

— Боюсь, у меня нет другого выбора, кроме как позволить им вас увести, Эйприл, — сказал он.

— Но ты вернешься? Обещай, что ты вернешься?

— Я обещаю, — сказал Питер. — Что еще?

Она не сопротивлялась, когда Уолш взял ее за руку и увел в направлении автомобильной стоянки. Ни Питер, ни Уидмарк ничего не говорили. Они наблюдали до тех пор, пока не включились фары автомобиля и не загудел, приходя в действие, мощный мотор.

— Мы живем вон там, на дальнем холме, — рассеянно сказал генерал. Он явно размышлял, какое объяснение ему следует дать. В конце концов он сказал: — Вы не первый, мистер Стайлс.

— Не первый в чем?

— Не первый молодой человек, которого она приняла за британского офицера, погибшего в 1776 году, — с горечью проговорил Уидмарк. — Каким ветром вас сюда занесло?

— Я смотрел представление «Звук и свет», — сказал Питер. — Наверное, оно в некотором роде меня заворожило, поэтому я не ушел вместе с остальными зрителями. А она вдруг оказалась там.

— Представляю, какой это был шок, — сказал Уидмарк. Он постучал наконечником терновой трости по каблуку своего ботинка. — Долгое время все шло нормально, — сказал он. — Мы думали, что у нее это прошло. То, что случилось здесь вчера, опять совершенно выбило ее из колеи.

Питер ничего не сказал.

— Я знаю, кто вы такой, мистер Стайлс, и почему вы здесь. Вы были другом Минафи.

— Очень близким другом.

— Скверная история, — сказал Уидмарк.

— Это еще мягко сказано, генерал.

— Полагаю, вы планируете написать об этом материал, — сказал Уидмарк. — Как это там называется? Всесторонний?

— Я планирую что-то в этом роде, — ответил Питер.

— Друзья Минафи выдвигают совершенно безответственные обвинения, — сказал Уидмарк. — Я могу это понять ввиду постигшего их потрясения и личного горя, которое они переживают. Но хороший репортер должен изучить событие со всех сторон.

— Вот это я и поставил своей целью, — сказал Питер.

— Не желаете ли зайти ко мне домой — чего-нибудь выпить? Мне хотелось бы изложить вам то, что произошло, со своих позиций. И, я уверен, миссис Уидмарк захочет поблагодарить вас за то, что вы не злоупотребили доверием Эйприл.

— Не злоупотребил доверием?

— По-моему, совершенно очевидно, что вы могли бы отвести ее к ближайшей койке, если бы мы случайно вас не перехватили. Мне показалось, что у вас этого не было на уме.

— Я воспользуюсь вашим поручительством, если мне таковое потребуется, — сказал Питер, стараясь одолеть внезапный гнев. — Я принимаю ваше приглашение выпить. Ваше истолкование того, что произошло с Минафи, должно быть интересно.

«Генерал, — подумал Питер, — явно очень в себе уверен». Очевидно, Уолш забрал машину, на которой тот приехал, а до дома Уидмарков было добрых три мили, в основном вверх, по петляющей горной дороге. Питер поехал вместе с ним в «ягуаре». Дом, ярко освещенный, стоял на расчищенном месте, на склоне холма, глядя прямо на мигающие внизу огни Уинфилда, — наверняка в дневное время вид был захватывающий. Казалось, что он целиком сложен из камня, с остроконечной шиферной крышей. Кольцеобразную аллею впереди него обрамляла массивная каменная подпорная стенка. Это навело Питера на мысль о древней крепости, неприступной для атаки из низины.

Та часть внутренних помещений дома, которую Питер увидел этой ночью, имела аскетический вид. Вероятно, на верхних этажах или в дальнем крыле Эмма Поттер Уидмарк и ее дочь, Эйприл, придали ему какие-то женственные штрихи, но в мрачноватой прихожей с ее огромным каменным камином, лишенной какой бы то ни было мебели, за исключением массивного раздвижного стола и двух стульев с высокими спинками по обе стороны от очага, не было ничего, что смягчило бы серую пустоту. Пол был мозаичный, выложенный каменными плитами. Тут было достаточно просторно, чтобы проводить довольно масштабные общественные мероприятия. Питер спрашивал себя, не этим ли объясняется скудность обстановки. Вероятно, сюда приносили складные стулья для особых мероприятий армии генерала. Кабинет, в который генерал увел Питера, явно не был предназначен для светского общения. Там стоял массивный письменный стол с плоской крышкой, содержавшийся в идеальном порядке. На нем — четыре телефонных аппарата и что-то вроде домашнего коммутатора. В большое венецианское окно просматривался тот же самый вид, который открывался перед домом. Стены были голые, не считая одного стенда с фотографиями в рамках — класс генерала в Вэст-Пойнте и какие-то группы офицеров, вероятно времен Второй мировой войны и событий в Корее.

У Питера возникло странное чувство, что, если знать как, можно раздвинуть стены. Открыв — что? Карты? Ящички с картотекой? Какие-то системы связи?

Направо, сразу за генеральским письменным столом, располагался портативный бар красного дерева. Генерал сунул свою трость в металлическую подставку, которая смотрелась как массивная гильза артиллерийского снаряда, располагавшуюся сразу за дверью. Там были и другие трости, все — крепкие и как будто рубленные топором, под стать их владельцу.

— Бурбон? Скотч? Или называйте сами, — предложил генерал.

— Виски со льдом, — сказал Питер, оглядывая странную комнату. Он ожидал, что голоса будут отдаваться эхом, но этого не произошло.

Генерал приготовил две порции выпивки быстро и сноровисто.

В больших ладонях с длинными, толстыми пальцами не было даже намека на неловкость. Генералу было лет шестьдесят или под семьдесят, но ничто в его физическом состоянии не выдавало его возраста. Его движения были уверенными. Живот — плоским, плечи — широкими и очень мускулистыми. В молодости он наверняка был ужасен в драке. Он и сегодня был далеко не слабак. Питер представил себе жесткую программу физических упражнений, от которых тот никогда не отступался на протяжении многих лет.

Когда он повернулся с напитками в руке, Питер в первый раз как следует вгляделся в полуприкрытые серо-зеленые глаза. Их непрозрачность не открывала ничего и в то же самое время подразумевала скрытую внутри сложность. Питер почувствовал, что ему дается очень трезвая оценка и что ее результаты определят поведение генерала в течение следующих нескольких минут.

Под венецианским окном тянулась скамья с подушками. В комнате было еще только одно место, куда можно было сесть, помимо массивного генеральского кресла за письменным столом. Это было резное деревянное кресло с жестким сиденьем возле письменного стола. Генерал указал на него энергичным кивком и прошел к своему собственному месту. Питер остался стоять, помешивая шотландское виски вокруг кубиков льда в своем стакане. Генерал открыл коробку на своем столе и предложил сигару. Питер отрицательно покачал головой.

— Что вы думаете о Доме Круглого стола? — спросил генерал.

— Необычно красивый, — охотно ответил Питер. — У миссис Уидмарк потрясающий вкус, и конечно же мы знаем ее как крупного специалиста по американской истории.

— Миссис Уидмарк выложила очень круглую сумму наличными за тот вкус, с которым это выполнено, — сказал генерал так, как будто ему это претило. — Лучшие архитекторы, эксперты по этому периоду. Монумент на все времена. Что вы думаете о «Звуке и свете»?

— Я был впечатлен.

— Музыкальное сопровождение Слая, — сказал генерал. — Пьеса и постановка Чанса Темпеста — из его лучших. Освещение Мюньера. Лучший актерский состав, какой только можно было собрать. Одно только электронное оснащение обошлось в триста тысяч долларов.

— И тем не менее в результате получается просто и трогательно и спецэффекты, как кажется, лишены нарочитости.

— Вы должны сказать это миссис Уидмарк, если она к нам присоединится, — сказал генерал.

Что-то отключилось позади похожих на кубики льда глаз. Он вынес свое суждение и поместил его в свой внутренний компьютер.

— Ну и как? — спросил Питер улыбаясь. — Я безвреден или со мной приходится считаться?

— Я вас не понимаю, — сказал генерал лишенным интонации голосом.

— Вы составили свое мнение обо мне, — сказал Питер. — Я подозреваю, что это ваш талант. И меня заинтересовало, к какой категории меня отнесли.

— Вы пришли сюда как враг, — бесстрастно заговорил генерал. — Любая разновидность врага опасна, мистер Стайлс. Например, безмозглый парень, который застрелил вашего друга Минафи. Я подозреваю, что, если бы вы повстречали его до главных событий, вы бы отмахнулись от него, как от пустого места. А я нет. Как вы сказали, у меня талант оценивать людей. Я бы разглядел в нем потенциальную взрывную силу в ту самую минуту, когда обратил на него свой взор.

— А каков мой потенциал? — спросил Питер.

— Я вовсе не гений, мистер Стайлс. Солдат учится суммировать факты. Битвы редко выигрывают только лишь за счет материально-технического обеспечения. При всей невероятной мощи современной техники, автоматизации войны по-прежнему существует человеческий фактор. Кто-то должен нажать кнопку, с которой все это начнется. Узнайте того человека, который нажимает кнопку, — и вы получите преимущество, пусть даже вы и уступаете в огневой силе. — Уидмарк поднес золотую зажигалку к своей темной суматрийской сигаре. — Я не буду притворяться, что вынес законченное суждение о вас в течение последних десяти минут, мистер Стайлс. Вы небезызвестный человек. Я читаю ваши статьи в «Ньюс вью» на протяжении последних десяти лет. Мне известен образ ваших мыслей. Вы, в основе своей, сентименталист. Вы думаете о свободе как маленький мальчик на параде Четвертого июля. Вы, наверное, роняете слезу при виде статуи Свободы на обратном пути из Европы. Вы думаете о расовых проблемах в категориях доброго дяди, а не в категориях власти, к которой они и сводятся. Полагаю, вы поддерживаете идею пассивного сопротивления, в то время как конечно же не существует такого явления, как сопротивление, которое пассивно. Вы живете по кодексу, сочиненному романтиками. Неужели вы думаете, что реалист стал бы отстранять от себя Эйприл сегодня ночью? Она красивая девушка с красивым телом. Реалист взял бы ее тогда же, там же, на ближайшей клумбе.

— Похоже, у вас это навязчивая идея, — заметил Питер.

— Это основа, на которой строится оценка, — сказал генерал. — Если только вы не голубой, то у вас была возможность, которой вы пренебрегли. Вот и выходит, что вы — сентиментальный романтик. Это означает, что реалист всегда опережает вас на один шаг. Пока вы будете размышлять об этической стороне дела, он уничтожит вас. Вы, возможно, будете сражаться мужественно и умело, мистер Стайлс, но реалист обычно наносит первый удар — и это означает, что шансы всегда не в вашу пользу. Романтик — заведомый неудачник.

— Значит, я не опасен, — сказал Питер, сохраняя непринужденный тон.

— Напротив, смертельно раненный зверь может разорвать на куски, если вы представите ему такую возможность.

— А я — смертельно раненный зверь?

— Ваш романтический кодекс доживает последние дни, мистер Стайлс, — сказал Уидмарк. — Но в вашем жале все еще есть яд. У вас есть аудитория. Люди прислушиваются к вам. Вы хорошо действуете в маневренной обороне. Но не более того, Стайлс, в маневренной обороне. Реалисты просыпаются, и уже давным-давно поздно останавливать их словами, риторикой, маршами протеста.

— Итак, вы побеждаете, а мы проигрываем, — подытожил Питер.

— Вне всякого сомнения.

— Тогда что же сделало Сэма Минафи настолько опасным, что его пришлось убить? — Голос Питера посуровел.

— Смерть Минафи была неожиданным несчастным случаем, — объяснил Уидмарк. — Случаем индивидуального энтузиазма, слишком рано выплеснувшегося наружу. Вы думаете, что я желал смерти Минафи? Это сделало его героем в ваших глазах, Стайлс, и в глазах миллионов других романтиков. Он был глупцом, превращенным в героя. Герой встает на моем пути. Глупец же был только досадной неприятностью.

— Он был порядочным человеком, протестующим против ваших действий, — сказал Питер. — Он имел право на то, чтобы выражать свой протест, точно так же как у вас есть право не соглашаться с тем, что я думаю. Но не на то, чтобы убивать. Никто не имеет право на то, чтобы убивать.

Уидмарк улыбнулся слабой, безрадостной улыбкой:

— Вы считаете, что я представляю опасность для вашего образа жизни, Стайлс?

— Смертельную опасность, — сказал Питер.

Уидмарк опустил руку вниз и открыл ящик письменного стола. Он достал полицейский автоматический пистолет 32-го калибра и положил его на письменный стол. Питер почувствовал, как его мускулы напрягаются. Потом Уидмарк подвинул пистолет через стол, вне пределов собственной досягаемости и поближе к руке Питера.

— Этот пистолет заряжен, Стайлс. Если я настолько опасен для вас и для вашего мира, возьмите его и застрелите меня. Эта комната звуконепроницаемая. После вы сможете вытереть отпечатки своих пальцев с пистолета и нанести мои отпечатки. Это будет явное самоубийство. Вы сможете беспрепятственно выйти из дома и уехать, не подвергаясь никакой опасности.

Питер перевел взгляд с генерала на пистолет и обратно.

Уидмарк рассмеялся — это был резкий и безрадостный звук.

— Такой шанс выпадает раз в жизни, Стайлс. Такого отличного шанса вам больше никогда не представится. Поверьте мне, если бы я считал вас хотя бы вполовину настолько опасным, насколько вы считаете опасным меня, и будь у меня такой же шанс в отношении вас, я бы не колебался ни секунды. Ну, давайте же, приятель! Воспользуйтесь им! Решите проблему!

— Я не нахожу эту шутку очень смешной, — сказал Питер.

— Вы понимаете, что я имею в виду, Стайлс? — спросил Уидмарк. — Если вы знаете того, кто нажимает кнопку, у вас всегда есть преимущество.

Питер стоял не шелохнувшись, пристально глядя на крупного человека за письменным столом. Эта интерлюдия с пистолетом наверняка была не чем иным, как хорошо продуманным спектаклем. И все-таки Питер спрашивал себя, не заключено ли какой-то доли истины в том утверждении Уидмарка, что, поменяйся они местами, тот, ни секунды не колеблясь, пустил бы в ход свой пистолет. Чарли Биллоуз предупреждал его. Фанатизм ни перед чем не остановится. Вы можете высмеивать армию генерала и подобные экстремистские группы, расположившиеся по всей стране, но сам этот человек был вовсе не смешон.

— А теперь, когда мы закончили с вашим псевдореалистическим фарсом, — сказал Питер, — нельзя ли перейти к тому, ради чего мы сюда пришли? Вы собирались дать свое истолкование истории с Минафи.

Уидмарк стряхнул пепел длинной сигары и какое-то время сидел, уставившись на тлеющий конец.

— Я не уверен, что мы не прошли той стадии, на которой можно добиться чего-то, призывая вас к здравомыслию, Стайлс. Вы уже привержены тому образу мыслей, который медленно, но верно разрушает наш мир.

— Наш?

Уидмарк сделал нетерпеливый жест своей крупной ладонью:

— Там, в розарии у Дома Круглого стола, вы сказали, что вас тронуло представление «Звук и свет». Так вот, мистер Стайлс, это была история храбрых людей, которые сражались за свободу, справедливость и добропорядочное общество. Вы растрогались, но ваш способ защищать это бесценное достояние, переданное нам нашими праотцами, состоит в том, чтобы встречать расползающуюся отраву социализма словами и символическими жестами. Вы позволили открыть двери клетки, и дикие звери коммунизма вцепились в наши глотки. Мы ведем войну во Вьетнаме не ради победы, а чтобы удержать этот ничего не значащий клочок земли. Мы позволяем накладывать вето на свои решения и помыкать собой в Организации Объединенных Наций. Если мы не обернемся и не начнем биться за победу, Стайлс, мы превратимся в рабов коммунистического монстра.

— Вопрос в том, как мы будем биться за победу, — сказал Питер. — Будет ли победа что-то значить, если для ее достижения пожертвуют всеми нашими идеалами — самими свободами, за которые сражались люди из Дома Круглого стола? Давайте перестанем произносить друг перед другом речи. События вокруг Минафи начались с акции, которую ваш совет попечителей предпринял в университете. Вы отказали одному из профессоров в праве на инакомыслие.

Уидмарк крепко стукнул кулаком по письменному столу. В первый раз в серо-зеленых глазах сверкнул огонь.

— Этот человек… этот профессор сделал публичные заявления, смысл которых в том, что он приветствовал бы поражение Америки во Вьетнаме. По существу, он бы приветствовал гибель тысяч американских парней на поле боя. Он поощрял тех, кто сжигал свои призывные повестки, кто отказывался от несения военной службы по религиозным или каким-то иным соображениям. Он высмеивал долг, честь и страну. Неужели вы считаете, что такому человеку можно позволить распространять это евангелие государственной измены в огромном университете?

— Я считаю, что ему нужно позволить выражать свое мнение. Я считаю, что у нашей молодежи есть право самостоятельно принимать решения, выслушав все аргументы всех сторон по данному вопросу. Если мы не доверяем нашей молодежи в поисках истины, мы уже мертвы.

— Вот в чем суть наших разногласий, мистер Стайлс, — сказал генерал. Его голос походил на раскаты грома. — Мы учим младенца истине. Мы растолковываем ему разницу между правильным и неправильным. Мы учим его десяти заповедям. Эти истины не меняются, по мере того как он становится старше. Но вы говорите, что, когда он достигает студенческого возраста, он волен отбросить эти основополагающие понятия и слушать проповедников зла. А мы с вами — Боже ты мой! — должны в качестве налогоплательщиков оплачивать вражескую пропаганду в виде жалованья профессорам-коммунистам. Истина это истина! Пока вы тратите время на философские диспуты, враг уже зашел в ворота. Время для задушевных разговоров уже исчерпано. Настало время схлестнуться с врагом лицом к лицу. Если наше правительство, в которое просочились либералы с промытыми мозгами, не способно понять, что то, с чем мы столкнулись сегодня, это вопрос жизни и смерти и отсрочки не будет ни у одной из сторон, значит, те из нас, кто видит истину таковой, какова она есть, и опасность таковой, какова она есть, должны брать дело в свои собственные руки.

— И потому вы подстраиваете смерть такого человека, как Сэм Минафи, — сказал Питер, стараясь не повышать голоса.

— Его смерть никем не была подстроена.

— Город был наводнен дополнительными полицейскими подразделениями и сотнями ваших молодчиков из АИА, готовых открыть пальбу при малейшем поводе, который им, кстати, так и не предоставили.

— Мы собрали наши силы, чтобы обезопасить себя от любого непредвиденного обстоятельства, — возразил Уидмарк. — Эта толпа пришла сюда, чтобы посмеяться над нами, позубоскалить над тем, за что мы стоим здесь, в Уинфилде. Было вполне вероятно, что их доведут до такого состояния ума, которое выльется в уничтожение имущества, возможно, в осквернение исторического монумента истинной демократии, за которую наши предки сражались и умирали. У нас было право на то, чтобы подготовиться к защите нашего города, нашего наследия, наших жизней от такой толпы. Чокнутый парень взял дело в свои собственные руки. Вероятно, этот страдалец, которого пресса назвала недоумком, был мудрее нас. Мудрее, чем были вы несколько минут назад, мистер Стайлс. У него была винтовка, и он пустил ее в ход против врага, не дожидаясь публичной провокации. Мы ждали провокации двадцать пять лет назад в Перл-Харборе. Это едва не погубило нас. Скорее всего, этот парень инстинктивно был прав. Необязательно дожидаться открытых действий, когда знаете, кто враг.

— Так значит, вы одобряете убийство Сэма Минафи, — сказал Питер очень спокойно.

— В принципе да, — сказал Уидмарк. — Фактически — нет. Я не одобряю его по тактическим соображениям. Благодаря вам и вам подобным из этого устроили настоящую свистопляску. Смерть Минафи была не настолько полезна, чтобы ее оправдать. Теперь начнется рыдание по нему. Мы подвергнемся оскорбительным атакам со стороны таких людей, как жена Минафи и вы, сэр, и сотен других. Минафи не был настолько важен.

— Ты бесчувственный сукин сын, — сказал Питер.

Генерал сидел, не шевелясь, в своем кресле, матовые глаза сузились, неотрывно глядя на Питера.

— У меня такое предчувствие, что вы еще доставите нам хлопот, мистер Стайлс, — сказал он. — Я в некотором долгу перед вами за обходительность, проявленную вами по отношению к Эйприл сегодня вечером. Я сполна отдаю сейчас этот долг, предупреждая вас. Слова — это ваше оружие. Мы же не станем дискутировать с вами, сэр. Если вы заставите нас форсировать события, то обнаружите, что наше оружие — более примитивное по своей концепции и разящее наповал. Спокойной ночи, мистер Стайлс.

«И не надейтесь, что коварный удар нанесут не в спину…» — говорил Чарли Биллоуз. Пока Питер отворачивался от генерала и выходил из кабинета в мрачный холл, он чувствовал, как легкий холодок пробегает вдоль позвоночника. Было что-то невероятное в этой короткой встрече с Уидмарком.

Ему начинало казаться, что возможно практически все. Все это замечательно — рассуждать про «экстремистов» и мысленно их высмеивать, но заключенный в Уидмарке потенциал насилия вызывал страх. Высокопоставленные люди, возможно, отмахнутся от генерала как от полоумного, но, прежде чем с этим человеком и его сторонниками будет покончено, они могут собрать бессмысленную жатву крови и человеческих жизней. Они были заряжены, взведены и нацелены на каждого, кто стоял у них на пути. Питеру представлялось, что на нем нарисованы отчетливо видные мишени, спереди и сзади.

Он протянул руку к парадной двери, когда кто-то окликнул его по имени. Он повернулся и увидел женщину, быстро идущую к нему по выложенному каменными плитами полу. Она была довольно высокая, прямая, с раскованной, уверенной походкой. Даже неискушенный мужской глаз мог разглядеть, что бездна усилий, денег и вкуса употреблены на то, чтобы создать эту женщину. Летнее ситцевое платье, обманчиво простенькое, не было снято с вешалки для готовой одежды. Черные туфли-лодочки на высоких каблуках тоже были изготовлены на заказ. Подкрашенные глаза и ярко-красный рот были произведениями искусства. Инстинктивно Питер понял, что это Эмма Поттер Уидмарк, ангел Дома Круглого стола и мать Эйприл Поттер. Занятный вопрос промелькнул в голове у Питера, пока она шла к нему, протянув руку. За холеной внешностью, делавшей Эмму Поттер Уидмарк в высшей степени привлекательной для ее возраста особой, угадывалась очень сильная и энергичная личность. Кто выживет при лобовом столкновении между этой женщиной и властолюбивым мужем?

— Вы поссорились с генералом, мистер Стайлс, — сказала она. — Мне знакомы эти симптомы. — Ее рукопожатие было крепким, но быстрым. Голос — хрипловатым. От чрезмерного количества сигарет или неумеренного количества выпивки? — Я — Эмма Поттер. Эмма Поттер Уидмарк.

— Я в этом не сомневался, — сказал Питер. — Да, ваш муж и я расходимся практически во всем. Надеюсь, ваша дочь благополучно добралась домой.

— Я ждала, чтобы поблагодарить вас за это, — сказала она.

— Меня не за что благодарить. Я собирался отвести ее домой, когда появился генерал.

— Думаю, вы имеете право получить объяснение, — сказала Эмма Уидмарк.

— Нет, разве что вы хотите его дать. Ваш муж сказал, что у Эйприл нервное расстройство. Что вчерашнее насилие снова вывело ее из равновесия.

Эмма Уидмарк повернулась к одному из кресел с высокими спинками возле огромного каменного очага. Она села в него, ее голова откинулась назад. Она походила на очень современную королеву на очень современном троне.

— У вас не найдется сигареты, мистер Стайлс? — спросила она.

— Извините, я курю трубку. Наверное, я мог бы найти ее для вас?

— В этом нет необходимости, — сказала она. Очень проницательные серые глаза изучали Питера пристально, вдумчиво. — Конечно, я знаю кто вы такой, мистер Стайлс, и почему вы здесь. Мне хотелось бы думать, что Эйприл не будет фигурировать в материале, который вы наверняка напишите об Уинфилде и вчерашней трагедии.

— Я не представляю, каким образом она могла бы фигурировать в этом материале, — сказал Питер.

— Вы ведь будете перемывать косточки всем Уидмаркам, мистер Стайлс, нравится нам это или нет. В этом и заключается репортерская деятельность. Но я хотела бы напомнить вам, что Эйприл — не Уидмарк. Она — моя дочь от первого брака.

— Я это знал.

На какой-то момент тщательно подкрашенные веки накрыли серые глаза, как будто Эмма Уидмарк вдумчиво оглядывалась в прошлое.

— Мой первый муж был очень мягким человеком, — сказала она в следующий момент. — Он совершенно не умел конфликтовать. Он не был отходчивым. Когда его обижали, рана навсегда оставалась открытой. Он умер от таких ран, и некоторые из них, боюсь, нанесла я. Эйприл, к несчастью для нее, похожа на отца. Одно тяжелое разочарование лишило ее способности вести повседневную борьбу за жизнь.

Питер наблюдал за ней, стараясь воздержаться от комментариев.

— Я рассказываю вам об этом по секрету, мистер Стайлс, потому что хочу, чтобы вы разобрались в том, что произошло сегодня вечером. — Ее губы дрогнули в слабой, горькой усмешке. — Когда вас обнимает, страстно целует совершенно незнакомый человек, тут требуется объяснение. Я порой думаю, что в нормальном мире, то есть в таком, где мы действовали бы, повинуясь таким вот порывам, не оскверняя их словами, мы были бы счастливее.

— В вас говорит писательница, но не мать, — не удержался Питер.

— Совершенно верно, мистер Стайлс. Три года назад Эйприл влюбилась в молодого человека, который приехал в Уинфилд на лето. Ей было семнадцать, ему двадцать два — он только-только закончил университет. Тони Редмонд — Энтони Редмонд.

Он был чудесным парнем. Он нравился мне. А Эйприл просто была безумно в него влюблена. Боюсь, она почерпнула некоторые свои романтические представления из романов своей матери. Казалось, у Тони вполне серьезные намерения. Он пару лет занимался аспирантской работой, а потом заговорил о женитьбе. Было почти больно наблюдать за счастьем Эйприл.

В конце того лета я уехала дней на десять — с лекционным туром. Под конец первой недели я получила телеграмму от генерала, где говорилось, что Эйприл серьезно больна. Я вылетела домой с западного побережья. — Один уголок красного рта слегка дернулся. — Я застала Эйприл с сильным жаром и в бреду. Мой муж рассказал мне, чем это было вызвано. Тони Редмонд бросил ее — исчез, не объяснив ни слова. Только короткая записка, где всего лишь говорилось: «Прощай навеки». Мой муж пытался его разыскать, но Тони как в воду канул. Он так и не вернулся и, очевидно, никогда не вернется. Долгие месяцы Эйприл жила в мире, полностью сотканном из фантазий. Она восприняла историю, которую вы слышали в программе «Звук и свет», как свою собственную. Она жила в другом времени, другом мире, постоянно ища свою утраченную любовь. Война увела этого возлюбленного-революционера у его Эйприл. Это было легче принять, чем необъясненное исчезновение Тони. Когда она ускользала из-под нашего надзора, она подходила к любому, кого заставала в Доме Круглого стола, — как подошла к вам сегодня вечером. Наконец, длительный курс психотерапии снова вернул ее в настоящее. Я не уверена, что это было лучше, потому что теперь она живет с отторжением, которого не в состоянии вынести.

Но у меня была надежда, что когда-нибудь появится кто-то другой. Вчера мы с ней стояли на балконе над парадным входом в Дом Круглого стола, когда застрелили Сэма Минафи. Я слышала, как она вскрикнула, — посмотрела на нее и увидела, что она снова ушла в себя, обратно в спасительную нереальность.

— А тайна Тони Редмонда? — спросил Питер, когда она замолчала.

— Я потратила уйму денег, пытаясь выйти на его след, — ответила Эмма Уидмарк. — Никого из его семьи нет в живых. Друзья рассказали мне, что он решил, поддавшись минутному настроению, уехать в Европу — чуть ли не навсегда. Никто не мог — или не желал — сказать мне, где его найти. Я пыталась найти какие-то зацепки через государственный департамент. У генерала там есть друзья. Мы пару раз нападали на его след, но он всегда опережал нас. А потом он был зачислен в списки пропавших без вести при пожаре грузового судна в Средиземном море. Погиб ли он или воспользовался ситуацией как средством, чтобы навсегда замести свои следы, я не знаю.

— Эйприл знает, что он, вероятно, мертв?

— Да, но поскольку в этом нет полной уверенности, она цепляется за один шанс из миллиона, чтобы убедить себя, что он может вернуться.

— Мне жаль, — сказал Питер. — Жаль ее, жаль вас.

С левой стороны открылась дверь кабинета и появился генерал Уидмарк. Он подошел к ним, снова вооруженный терновой тростью, извлеченной из орудийной гильзы за дверью. Его лицо потемнело от гнева. У Питера появилось ощущение, что он вот-вот подвергнется внезапному нападению. Но гнев генерала был обращен не на него.

— В городе черт знает что творится, — сказал он своей жене. — Только что звонил Бен Лорч. Какая-то шпана вломилась в местный мотель и забила человека насмерть. Как назло, он был одним из друзей Минафи. Бен считает, что это может вызвать нежелательную реакцию со стороны законодательного собрания штата. Эти ублюдки рады подловить нас на чем-нибудь таком. — Серо-зеленые глаза обратились на Питера. — Интересно, а вы знали этого человека, Стайлс? Его звали Биллоуз, Чарльз Биллоуз.

Часть вторая

Глава 1

Было около десяти часов, когда белый «ягуар» Питера затормозил перед «Уинфилд-Армс». В городе было тихо. Люди, жившие в красивых белых домах вдоль тенистой главной улицы, заперли свои двери и повернулись спиной к правде жизни.

У Питера было такое чувство, что он живет в кошмаре. Генерал не мог быть реальным. Эмма Поттер Уидмарк была не реальным человеком, а персонажем одной из своих книг.

Девушка, вцепившаяся в него в розарии Дома Круглого стола, находилась за тысячи миль от реальности. Наконец, весть о том, что Чарли Биллоуз мертв, просто не могла соответствовать действительности.

Наверняка все это выдумка, подобно представлению «Звук и свет», хитроумно сконструированному, совершенно неправдоподобному.

И все-таки дело обстояло именно так.

Портье у регистрационной конторки в «Уинфилд-Армс» держал ключ для Питера наготове, когда тот пересек вестибюль.

Из бара доносились звуки плавной музыки и приглушенные голоса, перемежающиеся взрывами беззаботного смеха.

Питер проигнорировал ключ.

— Как я понимаю, в городе разыгралась новая трагедия, — сказал он. — В каком-то мотеле. Вы можете сказать мне, где он находится?

— Примерно в миле езды отсюда по шоссе номер четыре, — объяснил портье. — Это человек, с которым вы выпивали сегодня после обеда, не так ли?

— Так мне сообщили, — сказал Питер.

— Поедете на юг по Главной улице и свернете направо на первом перекрестке, — сказал портье.

Мотель «Ор-Хилл» был островком активности в сонном поселке. Это было ультрасовременное сооружение, не гармонировавшее с общим старинным обликом Уинфилда, выстроенное в форме подковы. Полдюжины машин полиции штата были припаркованы на переднем дворе. Карета «Скорой помощи» была подогнана задним ходом к одному из боксов для постояльцев. Повсюду сверкали огни. Когда Питер заехал во двор, из темноты, помахивая фонариком, вышел полицейский. Питер остановился, и он подошел сбоку к машине.

— Вы постоялец? — спросил полицейский.

— Нет.

— Тогда проезжайте, — махнул он фонариком.

Питер полез во внутренний карман пиджака за бумажником и достал карточку представителя прессы.

— Когда капитан Уоллас будет готов, он сделает заявление, — объяснил страж порядка. Он продолжал смотреть на карточку представителя прессы, хмуря брови. — Питер Стайлс, — сказал он. — Вы друг покойного, не так ли?

— Я его знаю.

— Думаю, капитан хотел бы с вами переговорить, — сказал полицейский. — Поставьте машину рядом с каретой «Скорой помощи».

Питер припарковал «ягуар» и вышел. Полицейский шел рядом с ним. Он первым прошел к двери бокса и открыл его. Внутри царил разгром. Мебель была разбросана, стул сломан. Голая электрическая лампочка освещала место происшествия, остатки стеклянного абажура валялись на полу чуть поодаль. Тело было прикрыто куском брезента. Чувствовался слабый, тошнотворно-приторный запах крови.

Капитан Уоллас совещался с Фрэнком Грэдуэллом, окружным прокурором. Фотограф укладывал свое оборудование в черный кожаный чемоданчик. Уоллас повернул голову:

— Ну что там еще, Макадам?

— Это Питер Стайлс, — доложил полицейский Макадам.

Уоллас и Грэдуэлл с интересом посмотрели на Питера.

— А мы вас ищем, Стайлс, — сказал Грэдуэлл. — Нам дали понять, что вы знали Чарльза Биллоуза, выпивали с ним в «Армс» сегодня после обеда. Где вы были?

— В гостях у генерала Уидмарка, — ответил Питер.

Уоллас и Грэдуэлл обменялись быстрыми взглядами.

— Нам нужно провести официальное опознание, — сказал Уоллас. — Вы не против того, чтобы взглянуть на него?

Полицейский капитан не стал дожидаться ответа. Он наклонился и стянул брезентовое покрывало. Насильственная смерть не была чем-то новым для Питера. На полях сражений в Корее, во Вьетнаме и на протяжении своей репортерской деятельности он научился смотреть на трупы без эмоций.

Живой человек перестал существовать, и осталась только бесполезная оболочка.

— Это Чарльз Биллоуз, — сказал он.

— Вы не подскажете, как связаться с его семьей? — спросил Уоллас.

— Нет. Сегодня, после обеда, я повстречался с ним в первый раз, — сказал Питер. — Я почти ничего о нем не знаю, кроме того, что он преподавал политологию в университете. Тамошние власти смогут предоставить вам данные на него.

— Вы знаете, что он делал в Уинфилде? — спросил Грэдуэлл. Его глаза расплывались за толстыми линзами.

— Мы знаем, что он был другом Минафи, человека, которого застрелили здесь вчера, — сказал Уоллас. — Он отвез миссис Минафи домой. Мы с ним перебросились парой слов. Вы знаете, почему он вернулся в Уинфилд?

— Вероятно, по той же самой причине, по которой и я здесь нахожусь, — сказал Питер.

Лицо Уолласа помрачнело:

— Это по какой же?

— Из любопытства.

— Вы — писатель, — сказал Грэдуэлл. — Вы собираете материал. Биллоуз не был писателем.

— А чтобы собирать материал, обязательно нужно быть писателем? — спросил Питер. — Когда материал — о хорошем друге?

— Вы были другом Минафи? — спросил Уоллас.

— Близким другом, — сказал Питер. — Что здесь произошло? Мне хотелось бы разобраться. Как друг Минафи, я хотел бы знать, что происходит с друзьями Минафи в вашем тихом маленьком городке, капитан.

— Мы точно не знаем, — быстро проговорил Грэдуэлл. Он, казалось, почуял, что капитана Уолласа можно довести до того состояния, когда он ляпнет сгоряча что-нибудь лишнее. Очевидно, точка кипения у капитана располагалась довольно низко. — В мотеле нет никого, кто контролировал бы приход и уход. Соседний бокс тоже пустовал. Владелец находился в центральной секции. Он услышал какой-то переполох — звон бьющегося стекла и такой звук, как будто кто-то крушит мебель. Он выскочил на улицу с фонариком как раз в тот момент, когда от фасада этого бокса отъезжала машина. Темного цвета, а какая именно, он затрудняется сказать. Он видел ее только сзади. Он то ли не смог разглядеть номерного знака, то ли не обратил внимания. Он пришел сюда, чтобы выяснить, что происходит, и застал Биллоуза мертвым. И вызвал нас.

— От чего наступила смерть? — спросил Питер. — Насколько я понимаю, никаких выстрелов не было.

— Нет. Доктор не нашел ничего, кроме того, что ему размозжили голову. Вероятно, какой-то дубинкой. Мы думаем, что Биллоуз воспользовался стулом, чтобы защититься. Он, должно быть, сам нанес несколько ощутимых ударов, прежде чем они сбили его с ног.

— Там было больше одного человека?

— Мы не знаем.

— Вы сказали «они» — перед тем, как «они» сбили его с ног, вы сказали.

Грэдуэлл пожал плечами.

— У меня складывается такое впечатление, — нехотя сказал он.

— А отпечатки пальцев?

— Ничего, что могло бы помочь.

— Мы думаем, что это была неудачная попытка ограбления, — сказал Уоллас.

Питер неожиданно для себя рассмеялся.

— Да неужели? — сказал он. — А разве что-нибудь пропало? Деньги? Вещи исчезли?

— Никаких особенных вещей у него с собой не было, — сказал Грэдуэлл. — Маленький дорожный рюкзачок. Двадцать три доллара и кое-какая мелочь в его карманах. Мы думаем, что это затевалось как ограбление по принципу «пан или пропал». Он оказал такое сопротивление, что им пришлось обратиться в бегство.

— После того, как они его убили.

— Да, — сказал Грэдуэлл.

— У вас есть версия получше? — спросил Уоллас, сдвинув брови.

— Я мог бы сделать полдюжины более удачных догадок, — сказал Питер. — Для начала я бы сказал: вы можете смело полагаться на тот факт, что это не делалось на авось. Кто-то пришел сюда, чтобы добраться до него, — и добрался.

— У него не было знакомых здесь, в городе, — сказал Грэдуэлл. — Никто из уинфилдских не знал его до вчерашнего дня.

— Мне это известно.

— Тогда нет никаких причин, по которым кто-то в городе пошел бы его убивать, — сказал Уоллас. — Здесь его никто не знал. Так что возможно кто-то проследовал за ним сюда от его собственной вотчины и убил его.

— Для вас это было бы как нельзя лучше, — сказал Питер.

— К чему это вы клоните, мистер Стайлс? — спросил Грэдуэлл.

— Как бы вы ни старались, — сказал Питер, — вы не можете отскрести этот город дочиста от того, что произошло здесь вчера. Меня интересует, что случилось в действительности. Биллоуза тоже это интересовало. У меня такое чувство, что мне не следует ни к кому поворачиваться спиной.

— Если вы считаете, что вам требуется защита, так попросите о ней! — вскинулся Уоллас, повысив голос.

— Да, но кого попросить? — сказал Питер.

— Если вы что-то затеваете против городских правоохранительных органов, то вам лучше проявить осмотрительность, — предупредил Уоллас.

— У вас что-то на уме, мистер Стайлс, — сказал Грэдуэлл с некоторым нажимом.

— У меня на уме этот город, — с горечью сказал Питер. — Три убийства за менее чем двадцать четыре часа делают его интересным городом.

— Три убийства! — взорвался Уоллас. — Минафи и этот Биллоуз. Кто еще?

— Молодой Смит, — сказал Питер.

— Это не было убийство! — сказал Уоллас. — Его забила толпа после того, как он застрелил Минафи. Это нельзя называть убийством.

— А я называю, — сказал Питер. — И Биллоуз тоже называл.

— Я понимаю ход ваших мыслей, — отозвался Грэдуэлл. — Конечно же вы заблуждаетесь, но я вас понимаю.

— Вы пытаетесь доказать, к своему удовлетворению, что молодого Смита убили не для того, чтобы помешать ему рассказать, где он почерпнул идею застрелить Сэма Минафи? — спросил Питер.

— До какого же сумасшествия вы способны дойти, ей-богу! — буркнул Уоллас.

— Проведя некоторое время в Уинфилде, я решил, что сумасшествию нет пределов, капитан, — сказал Питер.

— Я уважаю вас, мистер Стайлс, — сказал Грэдуэлл. — Я знаю вашу работу и вашу репутацию. Меня удивляет, что вы пытаетесь буквально из ничего состряпать дело против АИА.

— А это мертвое тело тоже соткано из воздуха, мистер Грэдуэлл? — поинтересовался Питер. — Убедите меня, что это случайное ограбление, и, может быть, я передумаю. Могу я что-нибудь еще для вас сделать?

— Просто не споткнитесь! — сказал Уоллас.

— Не рассчитывайте на это, — сказал Питер. — Мне не терпится сделать Уинфилд знаменитым.

Гнев — изнурительная вещь. Не гнев побуждал Питера дразнить полицейского капитана и окружного прокурора, но в процессе этого напряженного разговора гнев кипел и клокотал в его душе. Через пять минут спора с этими двумя Чарли Биллоуз, сравнительно малознакомый Питеру человек, стал для него предметом борьбы, наряду с Сэмом Минафи. Но эти два предмета борьбы различались между собой. Сэм был мертв, потому что персонифицировал точку зрения, которая вызывала истерическую злобу у полоумного убийцы. Озлобление старательно подогревалось, в этом Питер был уверен, но оно не было направлено на Сэма как такового. Если бы вчера днем кто-то другой взошел по ступенькам парадного входа в Дом Круглого стола, чтобы произнести речь, протестуя против увольнения левого университетского профессора, он тоже сделался бы мишенью Олдена Смита. Но зверская расправа с Чарли Биллоузом была все-таки, определенно, чем-то другим.

Чарли Биллоуза специально выследили и убили. Питеру казалось маловероятным, что это было просто перенесением ненависти на идеи, носителем которых являлся Сэм Минафи.

Казалось маловероятным, чтобы два-три разгоряченных члена АИА, выпивая в местном баре, сказали: «Еще один участник этого марша протеста до сих пор в городе. Пойдем завалим его». У Питера сложилось впечатление, что в Армии за исконную Америку существовала железная дисциплина, введенная генералом Уидмарком. После убийства Сэма наверняка была отдана команда затаиться. Генерал Уидмарк ясно дал понять, что убийство Сэма ему было совсем ни к чему.

«Герой стоит у меня на пути, — сказал он. В его голосе звучала неподдельная тревога, когда он сообщил своей жене и Питеру о гибели Чарли. — …Нежелательная реакция со стороны законодательного собрания штата».

Это второе убийство наверняка привлечет повышенное внимание к Уинфилду извне. Генерала не радовала ни та ни другая смерть.

Проблема генерала, думал Питер, пока медленно ехал обратно к «Уинфилд-Армс», в том, что основополагающие компоненты его организации — фанатизм, ненависть, страх и истерия. Вы играете на всем этом, чтобы сколотить армию из своих приверженцев. Что касается армии как таковой, то вы можете править железной рукой, что касается отдельно взятых людей, которых доводят до определенного душевного состояния, то вы не можете остановить вспышки насилия. В относительно нормальной атмосфере хорошие друзья могут дойти чуть ли не до драки в ходе политической дискуссии. В атмосфере, созданной генералом, крайности насилия были абсолютно в порядке вещей.

В течение последних нескольких часов в голове у Питера вызревал образ какого-то человека из АИА, забавлявшегося тем, что он взбалтывал в Олдене Смите ненависть, уже выкристаллизовавшуюся в нем под воздействием пьяницы отца и гулящей матери.

Было, наверное, какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы довести парня до состояния, в котором совершают убийство. Но когда это произошло, архитектору этого преступления пришлось защищать себя. Если бы умный газетчик или честный полицейский пробился бы к парню, то человеку, ответственному за это, угрожала бы опасность не только со стороны сил правопорядка, но и со стороны самого генерала Уидмарка.

Ставки генерала в этой игре были слишком уж высоки, чтобы подвергаться риску из-за ничем не оправданного насилия в неподходящее время.

Тот факт, что никто не был арестован, даже допрошен в связи в убийством Смита, предполагал услужливую слепоту со стороны местных властей. Весь город хотел предать забвению этот аспект дела. Редактор местной газеты выдвинул свою версию, но не желал печатать о ней ни слова.

Чарли Биллоуз разделял эти соображения. Он находился в Уинфилде, потому что считал: где-то в городе он, возможно, увидит лицо, которое он помнил, — лицо человека, который стоял рядом со Смитом в толпе, когда застрелили Сэма. Когда они расстались после выпивки, у Биллоуза не было никакой зацепки, даже смутных воспоминаний о лице. Что произошло, пока Питер совершал экскурсию к Дому Круглого стола, смотрел и слушал представление «Звук и свет» и проводил время с семьей Уидмарков? Чарли, должно быть, пошел искать лицо, которое он не мог вспомнить. Куда он мог пойти? Он мог лишь попытать счастья в нескольких пристойных питейных заведениях в городе, в полудюжине закусочных. Его бы не впустили в местный загородный клуб или в мужской клуб на Главной улице. Он мог, конечно, отреагировать на лицо, которое увидел на улице. Что потом? Неужели Чарли был настолько неблагоразумен, чтобы схлестнуться с этим человеком там же, не сходя с места? А может, они просто встретились взглядами, и этот человек понял, что его узнали, и, в свою очередь, узнал Чарли?

Можно гадать всю ночь напролет и не прийти ни к какому ответу. По тому, что Чарли предостерегал Питера, было совершенно ясно, что сам он осознавал опасность. Если бы он увидел то лицо, которое искал, вряд ли он выдал бы себя и стал действовать столь опрометчиво. Осталось бы проделать элементарную сыскную работу, работу того рода, которой хорошему репортеру приходится заниматься каждый день своей жизни. Было начало шестого, когда Питер расстался с Чарли в баре при «Армс». Нападение на Чарли в мотеле произошло около девяти часов. Где он был между пятью и девятью? Где обедал? С кем разговаривал? Существовал ничтожный шанс, что станут известны какие-то обстоятельства, которые позволят прийти к очевидным умозаключениям.

«Он, должно быть, сам нанес несколько ощутимых ударов, прежде чем они сбили его с ног», — сказал Грэдуэлл.

Сломанным стулом. Где-то в Уинфилде есть человек с метками, и в какой-то момент между пятью и девятью часами пути Чарли Биллоуза и этого человека пересеклись.

Возможно, такие факты не являются неопровержимой уликой для обвинителя, но это помогло бы выявить человека, который, если Питер был прав, виновен в совершении двух убийств и организации третьего.

Питер въехал на автомобильную стоянку у «Уинфилд-Армс».

Он вытащил ключ зажигания и сунул его в карман. Он не сразу вылез из машины. Многого ли он добьется, идя по следу Чарли Биллоуза? Он — человек, взятый на заметку в Уинфилде, взятый на заметку генералом, взятый на заметку Уолласом и Грэдуэллом и молодым полицейским Макадамом. Наверняка слух об этом распространился. Никто ему не проболтается в случайном разговоре. Теперь от Питера Стайлса будут шарахаться, как от чумного. Он посмотрел назад, вдоль Главной улицы, отчетливо просматривавшейся в бледном свете сине-белых уличных фонарей.

Двери города были закрыты.

Он вылез из машины. Его застоявшиеся мышцы ныли. Когда он уставал больше обычного, он начинал остро чувствовать свою искусственную ногу. Он медленно прошел в гостиницу и — через вестибюль — к регистрационной конторке. В баре было темно.

— Раненько вы закрываетесь, — сказал Питер портье.

— Мы закрываемся, когда нет посетителей, — объяснил портье. — Если хотите, вам в номер можно принести выпивку…

— Я бы не отказался от двойного виски со льдом.

— Сделаем, — сказал портье.

Питер поднялся по лестнице на второй этаж. Он подумывал о том, чтобы утром позвонить в «Ньюс вью» и попросить Фрэнка Девери, своего босса, откомандировать к нему какого-нибудь смышленого молодого человека из штатных сотрудников. Чужаку мало что светит в Уинфилде, но, возможно, ему повезет больше, чем Питеру Стайлсу.

Он отпер свою дверь, вошел и включил свет. Он почувствовал, как сердце заколотило по ребрам.

На его кровати растянулась Эйприл Поттер. Она крепко спала.

Глава 2

Нелепое воспоминание промелькнуло в голове у Питера. Давным-давно, будучи учеником средней школы, он отправился в Нью-Йорк на выходные. Он получил разумный отеческий совет. «Это в порядке вещей — пригласить девушку к себе в номер чего-нибудь выпить, — сказал его отец, — если ты оставил открытой дверь. Как только ты ее закроешь, у тебя могут случиться неприятности самого разного рода!»

Светлые волосы Эйприл разметались по подушке. Ее очень короткая, по последней моде, юбочка, приоткрывала восхитительные ноги. Ее хорошенькое личико во сне расслабилось, на устах застыла легкая загадочная улыбка.

Питер подумал о портье, который вот-вот должен был постучать в его дверь с выпивкой.

Он подошел и присел на край кровати. Он положил руку ей на плечо и легонько встряхнул ее. Ее глаза резко открылись.

— Просто молчи и слушай, — сказал он. — Сейчас портье принесет мне выпить. Если он узнает, что ты здесь, будет черт знает что. Если ты этого хочешь, то поднимай шум, когда он постучит в дверь.

Она не слушала то, что он говорил. Она приподнялась, и ее руки обвили его шею.

— Тони! — прошептала она.

— Милое дитя, у тебя в голове все смешалось, — сказал Питер.

Ее дыхание, теплое и сладкое, как у ребенка, обдавало его щеку.

— Мне все равно, как ты себя называешь, Тони, и почему.

Она прижалась своей щекой к его щеке.

Существовала одна вещь, которая неизменно приводила Питера в ужас, а именно — психическое нездоровье. Невозможность установить контакт с находящимся перед вами человеком — это тягостное испытание.

— Как тебе удалось сюда пройти? — спросил он.

Она отстранила свое лицо и улыбнулась ему.

— Старым способом, — вяло ответила она.

Ему удалось расцепить ее руки. Он удерживал ее ладони впереди нее. Они были теплыми, и он чувствовал быстрое биение ее пульса.

— Что это за старый способ? — спросил он.

— По шпалерам розария за окном, — объяснила она. — Как я всегда приходила, милый.

— Я хочу, чтобы ты выслушала меня, Эйприл, со всем тем пониманием, на какое способна, — заговорил Питер (ее улыбка была такой лучезарной!). — Вчера ты пережила потрясение, тяжелое потрясение. Ты видела, как случилась ужасная вещь. Это расстроило тебя, и ты ошибаешься относительно меня.

— Я знаю, Тони. Я болела, — сказала она. — Когда ты уехал, для меня это был конец света. Наверное, я делала очень странные вещи, стараясь убедить себя, что это не так. Мама говорит, что я, случалось, подходила к людям в розарии Дома Круглого стола, принимая их за тебя или кого-то еще, о ком я мечтала. Но, Тони, теперь, когда ты вернулся… о, мой милый!

Раздался тот стук в дверь, которого страшился Питер.

Это заставило его принять решение. Здравый смысл подсказывал ему, что он должен завести портье в комнату, точно обрисовать ему ситуацию и попросить его позвонить миссис Уидмарк. Однако его порывом было сделать все же так, чтобы портье ничего не узнал об этом. Завтра историю о том, что Эйприл Поттер пробралась в спальню незнакомого мужчины, станут обгладывать за завтраком, как лакомую косточку, за каждым столом в Уинфилде. Этой несчастной девушке и так приходилось несладко.

— Это портье принес для меня выпивку, — сказал Питер. — Если ты хочешь, чтобы он узнал о том, что ты здесь, Эйприл, дело твое.

Он отпустил ее руки и пошел к двери. Она уселась на краю кровати, улыбаясь ему. Он повернулся и чуть приоткрыл дверь. Приоткрыл под таким углом, чтобы портье не видел кровать. Питер дал ему солидные чаевые, взял у него выпивку и закрыл дверь.

Он прислушивался к удаляющимся шагам. На лице портье не промелькнуло ни тени подозрения.

Питер двинулся обратно к кровати, держа поднос с выпивкой. Эйприл опять лежала, ее голова покоилась на подушке, кисти рук были сцеплены на затылке. Питер подумал, что никто еще никогда не смотрел на него с такой любовью и нежностью.

— А ты не будешь заниматься со мной любовью, Тони, так, как ты всегда делал? — спросила она хриплым голосом. — А потом мы можем поговорить — после этого?

Стоя на некотором расстоянии от нее, Питер отхлебнул виски. Оно имело ржаной привкус.

— Скажи мне, — сказал он, и не узнал звука собственного голоса, — скажи мне, почему ты делала вид, что я давным-давно погибший офицер британской армии, когда разговаривала со мной в Доме Круглого стола сегодня вечером?

— Из-за него, конечно, — сказала она.

— Из-за него?

— Из-за генерала. Потому что он мог нас услышать.

— Как он мог нас услышать?

— Ах, Тони, ты ведь знаешь, какое там оборудование. Громкоговорители в каждом дереве, кусте и цветочном горшке, так, чтобы тебе было слышно представление, где бы ты ни стоял. А также маленькие микрофоны повсюду — так что нам слышно тебя, что бы ты ни говорил. Если бы он думал, что я в полном порядке, что там ты… Тони, пожалуйста, ну пожалуйста, можно мы поговорим после? Это было так мучительно долго!

Питер допил то, что у него оставалось, и поставил стакан на туалетный столик. Ему нужно было каким-то образом довести это до ее сознания.

— Послушай меня так внимательно, как только можешь, Эйприл, — сказал он. — Нам нужно объясниться начистоту. Когда генерал обнаружит нас, он не узнает во мне Тони, ведь так?

— Ему пришлось проявить осторожность, — сказала она, сосредоточенно наморщив лицо. — Ему пришлось играть по твоим правилам. Если ты хотел притвориться кем-то другим — ну что же, ему пришлось подождать, чтобы посмотреть, что будет дальше.

— Эйприл, я не Тони!

Очевидно, она не слышала того, что не хотела слышать.

— Когда ты убежал от меня той ночью, Тони, я подумала — уж не собираешься ли ты его убить. Ты был так зол, так ужасно зол. Но когда ты вместо этого сбежал, я поняла почему. Правда поняла. Тебе нужно было заново привыкнуть ко мне. Я знала, что ты вернешься, когда решишь, что с этим покончено. Это было так, как будто меня… ну, переехал грузовик или я поранилась еще в какой-нибудь аварии. Но я оправилась, и через некоторое время это… не будет иметь никакого значения. Вот только, я… я не думала, что у тебя уйдет на это так много времени. Я была только твоя, Тони. Всегда только твоя. Не важно, что он сделал со мной той ночью; как бы это ни было ужасно, для нас с тобой это не имеет никакого значения.

— Эйприл, пожалуйста, послушай…

Она приподнялась, протягивая к нему руки:

— Пожалуйста, Тони, милый, неужели мы не можем забыть все это сейчас? Неужели мы не можем просто прожить эти минуты, не думая и не говоря о прошлом?

Питер почувствовал, как маленькие волоски у него на шее встают дыбом.

— Что он сделал с тобой той ночью, Эйприл? Под словом «он» ты подразумеваешь генерала?

Она отвернулась, извиваясь всем телом.

— Ради всего святого, Тони, неужели мы не можем забыть об этом сейчас? — выкрикнула она.

В дверном замке повернулся ключ.

Случались такие моменты, когда нога Питера подводила его.

От удивления он терял устойчивость. Они набились в комнату как карикатурные пенсильванские копы. Острием боевого клина был Пэт Уолш, помощник генерала. Питер получил скользящий удар сбоку по голове какой-то короткой дубинкой. Он попытался парировать удар и нанести встречный, вложив всю свою силу в правый апперкот. Дубинка ударила его снова, и он почувствовал, как у него подгибаются колени. Он услышал, как вскрикнула Эйприл. Когда мир заволокло туманом, он подумал о том, что на лице Пэта Уолша кровь. Это принесло ему детское удовлетворение, когда он проваливался в пустоту.

Питер открыл глаза и понял, что их прикрывает лежащая у него на лбу мокрая тряпочка. Голова болела так сильно, что он издал негромкий стон.

Он пошевелил рукой, чтобы снять компресс, но кто-то опередил его. Он повернул голову. Он лежал на своей кровати в своем номере в «Армс», и маленький седовласый человечек, со стетоскопом, свисающим с шеи, сидел возле кровати, ободряюще улыбаясь.

— С вами все будет в порядке, мистер Стайлс, — сказал он. — Я — доктор Джолиат.

— Я не ощущаю, что со мной все в порядке, — с трудом произнес Питер. Губы его распухли. Очевидно, Уолш нанес еще несколько ударов.

— Голова болит? — спросил доктор.

— Еще как!

— Надо бы сделать рентген, но я не думаю, что у вас что-то серьезное. Вероятно, легкое сотрясение.

— Что случилось с мисс Поттер? — спросил Питер.

Все вдруг снова отчетливо предстало перед ним. Этот сукин сын Уолш!

— Бедная девушка, — сказал доктор Джолиат. — Они увезли ее домой. Генерал ждет меня внизу, чтобы я сказал ему, когда он может извиниться перед вами за то, что случилось.

— Можете сказать ему, пусть затолкает свои извинения… — начал Питер.

— Уолш поступил очень опрометчиво, — торопливо перебил его доктор Джолиат. — Я предупреждал генерала насчет Уолша. Слишком несдержанный. Он нашел свитер Эйприл в вашей машине и решил, что вы привезли ее сюда, чтобы корыстно воспользоваться ее жалким, вывихнутым воображением.

— Ее свитер в моей машине? — удивился Питер.

— На полу под задним сиденьем, — сказал доктор Джолиат. — Генерал думает, что она пряталась в вашей машине, пока вы наносили ему визит, и что вы увезли ее, сами того не зная. Похоже, она забралась в вашу комнату, вскарабкавшись по шпалере за окнами. — Доктор покачал головой. — Странное совпадение. Молодой человек, который сбежал от нее три года назад, прожил все лето в этом же номере. — Холодные пальцы пощупали у Питера пульс. — Сказать генералу, что вы с ним увидитесь?

— Пусть подождет, — сказал Питер.

Он попытался принять сидячее положение. На какой-то момент комната бешено завращалась вокруг него.

— Не стоит так волноваться, — мягко придержал его за плечо доктор Джолиат.

Комната снова вернулась в нормальное положение, и, удивительным образом, боль в голове Питера, казалось, немного поутихла.

— Вы были доктором Эйприл, когда у нее случилось нервное расстройство? — спросил он.

— Я — семейный доктор, — сказал Джолиат. — Я был первым, кого позвали. Впоследствии были и другие — специалисты, психиатры.

— Вы считаете, что необъясненный отъезд Тони Редмонда стал причиной ее срыва?

Доктор пожал плечами.

— А что же еще? Эмма воспитывала ее на романтической чепухе, как мне ни жаль это говорить. Девочка не была подготовлена к тому, чтобы справиться с кризисом в личной жизни.

— А этот парень не объяснил, почему он от нее ушел?

— Была записка, — сказал доктор. — Я никогда ее не видел, но, как я понял со слов Эммы и генерала, там просто говорилось «прощай».

— Между ними имело место нечто большее, чем заурядный летний роман, — сказал Питер. Он оглядел комнату. — Она воображает, что я — Редмонд.

— Я думаю, можно с уверенностью говорить, что их взаимоотношения — как бы это выразиться — получили свое завершение.

Питер свесил ногу с кровати. Ясные маленькие глазки доктора с интересом наблюдали, как он управляется с искусственной ногой. Но от комментариев он воздержался.

— Что вам известно о об этом парне, Редмонде, доктор? — спросил Питер.

— По большей части слухи, — ответил Джолиат. Он снял стетоскоп с шеи и убрал его в карман пиджака. — Я видел его в городе, пару раз разговаривал с ним при встрече. Я видел Эйприл вместе с ним в кинотеатрах и в других местах. Было видно, что они очень сильно влюблены друг в друга.

— Он жил в «Уинфилд-Армс» — в этом номере, — сказал Питер. — Он наверняка был очень обеспеченным человеком, раз снял такой номер на летние месяцы.

Доктор кивнул:

— Ездил на заграничной спортивной машине. По-моему, это была «феррари».

— А что он делал в Уинфилде? Просто проводил каникулы?

Маленькие ясные глазки доктора избегали взгляда Питера. И у него внезапно возникло убеждение, что ему не узнать от Джолиата всех обстоятельств дела.

— Насколько я понимаю, — сказал доктор, — он писал что-то вроде диссертации. Уинфилд он выбрал совершенно случайно. А чем он вас заинтересовал, мистер Стайлс?

— Девушка приняла меня за него. Разве вы не заинтересовались бы при таких обстоятельствах?

Доктор Джолиат вздохнул.

— Это очень прискорбный случай, — сказал он. — Шизофрения. Они все средства перепробовали, включая лечение электрошоком. Ей бы надо находиться в лечебнице, под постоянным наблюдением, но Эмма ни за что на такое не пойдет. Случаются длительные периоды здравомыслия, но им сопутствует глубокая депрессия. Нельзя называть их нормальными периодами. Она пребывала в этом полунормальном состоянии на протяжении нескольких месяцев, но вчерашняя сцена насилия вызвала новое расстройство. Во время обострения она испытывает острую потребность найти того парня. Сегодня она выбрала его дублером вас. А завтра это может быть разносчик из бакалейной лавки.

— А Тони Редмонд не вернется?

Кустистые брови доктора подскочили кверху:

— А вы разве не знаете? Он утонул в море.

— Не наверняка, согласно миссис Уидмарк, — сказал Питер.

Он попытался встать. Он чувствовал, что, если не считать пульсирующей головной боли, силы вернулись к нему.

— А как Эйприл ладит с генералом?

Доктор тонко улыбнулся:

— А то вы его не знаете. С генералом ладит тот, кто с ним соглашается. Я сомневаюсь, что он испытывает к ней какое-то сильное чувство. Он вежлив и предупредителен, но так он держится со всеми женщинами. Он не несет за нее никакой реальной ответственности. Она получает собственные деньги от Эммы. Что она к нему испытывает — один Бог ведает. Ее чувства к кому бы то ни было — к вам, например — обусловлены ее больным воображением.

— А ее будущее?

Глаза доктора внимательнейшим образом изучали Питера.

— Безрадостно, — сказал он. — Насколько я могу судить, безнадежно. — Это была завершающая фраза. — Как по-вашему — вы в состоянии увидеться с генералом сейчас, мистер Стайлс?

— Да, я с ним увижусь, — согласился Питер.

Доктор поднял свой маленький черный саквояж, стоявший на полу возле кровати. — Отдохните немного, — сказал он. — Я оставил вам несколько снотворных таблеток — на тот случай, если они вам понадобятся. — Он показал на маленький белый сверток на туалетном столике. — Утром я предлагаю вам зайти в больницу и дать мне ознакомиться с вашими рентгеновскими снимками, если мы сочтем, что в них есть необходимость.

Он пошел к двери, потом обернулся.

— Маленький совет, мистер Стайлс, — сказал он. — Эйприл — в высшей степени привлекательная девушка. Для неспециалиста трудно смириться с мыслью о ее неизлечимой травме. Вы ничем не можете помочь, разве что — держась от нее подальше, чтобы у нее не развивались ее нынешние фантазии, связанные с вами. Спокойной ночи, мистер Стайлс.

Питер пошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Доктор наложил аккуратный кусочек пластыря на рану на голове. На нижней губе был порез. Он удивился своей бледности. Питер включил холодную воду и умыл лицо. Потом расчесал волосы, осторожно водя вокруг поврежденного места. Он как раз возвращался в гостиную, когда энергичный стук в дверь возвестил ему о прибытии генерала. Он заколебался на какое-то мгновение, не в силах избавиться от эха голоса Эйприл: «…Что он сделал со мной той ночью, как бы это ни было ужасно…»

Генерал был не один. С ним прибыл Пэт Уолш, примеривающий на себя глупую улыбку. У Уолша имелся великолепный «фонарь» и зубчатый порез на левой стороне лица, из которого до сих пор медленно сочилась кровь. Он вытирал ее окровавленным носовым платком.

— Можно нам войти? — спросил генерал.

Он стоял очень прямо, расправив плечи. Терновая трость была зажата под мышкой. Трудно было прочесть что-либо по его суровому, словно высеченному из камня лицу. В нем отражался гнев, а также тревога.

Питер открыл дверь настежь и отошел в сторону. Генерал зашел в комнату. Уолш помедлил, ухмыляясь.

— С вами я дал промашку, — сказал он. — Я принял вас за слабачка. А вы в драке крепкий орешек. — Он выставил окровавленный носовой платок, как будто в подтверждение своих слов. — Мы напугались, когда обнаружили, что Эйприл исчезла из дому. Я рассудил, что она, возможно, отправилась искать вас, после того, что случилось в Доме Круглого стола. Когда я нашел ее свитер в вашей машине, я решил, что вы привезли ее сюда, чтобы корыстно воспользоваться ее доверием. Я прямо-таки кипел от бешенства, а потому не стал тянуть канитель и выяснять, что к чему. Я прошу прощения.

Бледно-голубые глаза Питера по-прежнему были прикованы к изуродованному лицу Уолша.

Он вспомнил, что нанес всего один не слишком эффективный удар, когда падал под ударами Уолшевой дубинки.

— Откуда вы знаете, что я не привозил ее сюда? — спросил он.

— Я сопоставил очевидные факты — задним числом, — уточнил Уолш. — До нас дошли слухи, — продолжил он, — что вы побывали в мотеле «Ор-Хилл». Когда мы приехали, портье сказал нам, что вы совсем недавно вернулись в свой номер. Вы были один. Потом я понял, что это за номер. Друг Эйприл жил в нем три года назад. Тогда мы обнаружили, что она забиралась к нему по шпалерам для роз. Потом генерал сообразил, что она, должно быть, спряталась в вашей машине, пока вы находились в доме. Таким образом разъяснилось, откуда взялся свитер. Я кругом заблуждался относительно вас. Мне надо было не спеша пораскинуть мозгами, прежде чем срывать на вас зло. Еще раз извините.

— Я хотел бы поговорить с мистером Стайлсом с глазу на глаз, Пэт, — сказал генерал.

— Конечно. Если я смогу чем-то загладить вину за случившееся, Стайлс, дайте мне знать. — Он дотронулся до своего лица носовым платком. — Навряд ли я вас скоро забуду. — Он вышел и закрыл дверь.

Питер помедлил немного, прежде чем повернуться лицом к генералу. Он чувствовал, как пульсирует жилка у него на виске. Он знал настолько определенно, насколько вообще знал что-либо на этом свете, что никак не мог поставить Уолшу этот синяк или зазубренный порез на его щеке. Он нанес всего один удар кулаком, уже падал, когда наносил его. Он на долю секунды вернулся мысленно в разгромленный бокс в мотеле и нарисовал в своем воображении сцену того, как Чарли Биллоуз бьется за свою жизнь. Какой хитроумный фарс разыгрывали генерал и его крепкий подручный! Уолш пришел не извиняться. Они хотели убедить Питера, что это он несет ответственность за изуродованное лицо Уолша.

Медленно Питер повернулся. Серо-зеленые глаза генерала представляли собой узкие щелки. Он напряженно гадал — купился ли Питер на столь простенький трюк.

Суть дела заключалась в убийстве и была таковой с самого начала.

Кончик языка генерала медленно продвигался вдоль прямой щели его рта.

— По сути своей мы с вами враги, мистер Стайлс, — сказал он, — но все эти ваши приключения начинают внушать беспокойство своим размахом и непредсказуемостью. Вы приехали сюда, пытаясь отыскать слабину в моей организации, надеясь повесить на нас дешевое преступление. В вашей прессе нас окрестили фанатиками, хотя никто не сравнится по фанатизму с вами и вам подобными, когда вы вознамерились смешать нас с грязью. Но, мистер Стайлс, в процессе этого вы обеими ногами ступили в личную трагедию. Трагедию нашей семьи.

Питер полез в карман пиджака за трубкой и кисетом. Ему нужно было занять себя чем-нибудь, чтобы не дать гневу выплеснуться наружу.

— Это в вашей власти, мистер Стайлс, — продолжал генерал, — совершенно погубить мою падчерицу и нанести тяжелейшую рану моей жене. Поверьте, не в моем характере — молить о пощаде, но я здесь именно ради этого. Одних извинений за глупость моего помощника недостаточно. Я это знаю. Единственное, что я могу вам предложить, — это поверить в вашу историю прежде, чем вы ее расскажете. Я убежден, что вы привезли Эйприл сюда непреднамеренно. Я убежден, что вы вели себя по отношению к ней как джентльмен. Совпадение, в результате которого вам отвели этот номер, помогло ей вас разыскать. Сегодняшним вечером я уже один раз поблагодарил вас за то, как вы обошлись с этой несчастной девушкой. Я снова вас благодарю. Я готов прояснить для вас все, что нуждается в прояснении.

Питер крепко закусил черенок своей трубки. Были обстоятельства, которые требовали прояснения, но о которых он не мог спросить, не насторожив этого странного, холодного и опасного недруга. Был ли Уолш тем человеком, который убил Чарли Биллоуза ранее этим вечером? Был Чарли тем человеком, который оставил свою мету на лице Уолша? Если так, то наверняка это Уолш забил Олдена Смита во вчерашней толпе. И помимо этих вопросов были и другие, которые еще не вполне оформились у него в голове. Что в действительности случилось с Тони Редмондом? Где он? Почему он бросил Эйприл, не объяснив ни слова? И что генерал сделал с Эйприл, приведя Редмонда в такую ярость, что ей подумалось: он, возможно, попытается его убить? У генерала нашлись бы ответы — и ни одного правдивого — на все эти вопросы.

Генерал, казалось, отчасти прочитал его мысли.

— Если только вам не доводилось общаться с кем-нибудь вроде Эйприл… — сказал он. — С кем-нибудь, пребывающем в полном забытьи, тогда трудно понять, что нельзя верить ничему из того, что она говорит. Все это фантазии. Она рассказала вам что-то такое, что встревожило вас, да?

Голос Питера был ровным и лишенным эмоций.

— Она не рассказала мне ничего, что имело бы хоть какой-то смысл, — ответил он. — Я пытался убедить ее, что я не тот, кем она меня считает, когда приятель Уолш ворвался в номер с вашими ударными частями.

— Из этого получился бы сенсационный материал для печати, — сказал генерал. — Вы могли бы использовать его, чтобы навредить мне и моим близким.

— Я вам вот что скажу, Уидмарк, — твердо сказал Питер. — Я не сделаю ничего такого, что навредило бы девушке, лишь ради того, чтобы приукрасить историю. Ради нее, а не ради вас. Но суть происходящего здесь, в Уинфилде, значительнее, чем это было два часа назад.

Лицо Уидмарка потемнело от приступа гнева. Он с силой стукнул о пол наконечником терновой трости.

— Неприятность с Биллоузом, — сказал он.

— Убийство — вот как это называется, — сказал Питер, — а не неприятность.

— Конечно, это убийство! — прогрохотал Уидмарк. — Спровоцированное Минафи, Биллоузом и им подобными. Я понимаю ход ваших мыслей, Стайлс, потому что, будем смотреть фактам в лицо, вы — один из них. Мы все вовлечены в смертельную схватку с врагом — с коммунистическим заговором по захвату мира.

Мы стоим в сторонке и наблюдаем и наблюдаем, в то время как миллионам наших молодых мужчин и женщин — подобно вам, Стайлс, — промывают мозги либеральной пропагандой. Мы читаем вашу писанину, прислушиваемся к вашим разговорам и проповедям.

Мы должны, как вы полагаете, прекратить бомбить врага на поле боя. Мы должны позволить университетским профессорам с коммунистическим душком превращать наших молодых людей в предателей. Мы должны в большей степени заботиться о том, чтобы дать свободу врагу, а не о том, как сохранить наш образ жизни. Мы должны радоваться, когда они стоят на углах улиц, сжигая свои повестки на военную службу. А если кто-то из нас объединяется, чтобы защитить себя, нам приклеивают ярлык психов, экстремистов и Бог знает кого еще.

Разве мы приглашали армию демонстрантов идти маршем на наш город вчера? Не приглашали. Неужели от нас ждут, что мы ничего не почувствуем, когда они пришли сюда осквернить наши памятники, молоть всякий вздор на освященной земле? Неужели нам полагается вежливо улыбаться, когда они превращают наше общество в скотобойню? Неужели родителям этого паренька, Смита, полагается любить толпу бузотеров с грязными шеями? Биллоуз находился здесь для того, чтобы мутить воду. Он сгорел в огне, который сам же и зажег. А вы, великий объективный журналист, станете шельмовать порядочных людей, вооруженных и готовых сохранить американский образ жизни.

Так вот не мы были здесь зачинщиками, Стайлс. Это Минафи и его компания раздували пламя ненависти. Они посеяли семена, а не мы. И они пожали бурю.

Генерал помолчал, высоко вскинув и склонив набок голову. Он ждал, недоверчиво подумал Питер, аплодисментов невидимой аудитории. Это была речь, которую он произнес или собирался произнести в каком-то другом месте.

— Вот уже во второй раз за сегодняшний вечер вы предупредили меня, что будет небезопасно пытаться привлечь к судебной ответственности убийцу в этом городе, Уидмарк, — сказал Питер. — Если вы правы, то храни нас всех Господь.

Уидмарк покачал головой:

— Это просто непостижимо — то, как вы мыслите, Стайлс. Все вы. В вас яд измены. Вы с вашими маршами, вашими протестами и вашей пропагандой уничтожили законность и правопорядок и при этом кричите о законности и правопорядке, когда мы защищаем себя от вас.

Казалось, ему пришлось совершить усилие, чтобы распрямить свои массивные плечи.

— Я благодарю вас в последний раз за те крупицы порядочности, которые вы выказали по отношению к Эйприл. Но я знаю, что вы — враг, Стайлс, и я буду сражаться с вами всеми имеющимися в моем распоряжении средствами, если вы замахнетесь на те вещи, в которые я верю.

Он, не останавливаясь, прошел мимо Питера в коридор, захлопнув за собой дверь. Экстремизм? Дикий экстремизм, но пугающий своей неистовостью. Генерал и его друзья будут драться без всяких правил, не обременяя себя никакими законами. Возможно, подумал Питер, генерал — безумный мессия, но есть другие, такие, как Уолш, которые будут использовать армию генерала как средство удовлетворения обычной жажды насилия.

Зазвонил телефон на туалетном столике.

Четкий холодный голос донесся по проводу:

— Питер?

— Да.

— Это Грейс Минафи. Мы только что узнали про Чарли Биллоуза. — В ее голосе не было даже отзвука чувства.

— Мне жаль, — сказал Питер.

— Погребальная служба и похороны Сэма состоятся утром, — сказала она. Она словно говорила о незнакомом человеке. — Как только они закончат, я приеду в Уинфилд, чтобы вам помогать.

— Не нужно, — резко сказал Питер. — Скажите мне, где будет проходить служба, и я встречусь с вами там. Биллоуз говорил мне, что у него много документов по АИА. Я хотел бы их заполучить.

— Я вам их привезу, — сказала она. — Вы нужны там. Сэм бы понял.

— Это не подходящее место для вас, Грейс. Тут все дышит злобой к Сэму и его друзьям.

— Неужели вы действительно думаете, что я побегу от этих бесчувственных ублюдков? — очень спокойно спросила она.

Глава 3

Около полуночи Питер спустился по лестнице к конторке в вестибюле. Звонок Грейс Минафи встревожил его. Он не хотел, чтобы она приезжала в Уинфилд. Город вышел из-под контроля. Присутствие Грейс здесь могло вновь подогреть страсти и, возможно, поставить в опасное положение ее лично. Он чувствовал, что это важно — убедить ее, что она не сможет оказать никакой реальной помощи.

Портье за конторкой заулыбался, когда Питер направился к нему; улыбка, которая подразумевала понятную только им двоим шутку.

— Я сожалею о случившемся, мистер Стайлс, — сказал он.

— Неужели? — удивился Питер. — Я думал об этом. Уолш и его друзья вошли в мой номер при помощи запасного ключа. Они не выломали дверь.

— Это нарушение правил — когда в вашем номере не зарегистрировавшаяся женщина, — сказал портье. — Вы видели, что с Уолшем был местный констебль.

— У меня не было шанса что-либо разглядеть, — сказал Питер. — Вы сказали им, что в моем номере находится женщина?

Гаденькая улыбка портье стала еще шире.

— Не надо было ей пользоваться такими соблазнительными духами, — сказал он. — Я смекнул, что с вами дамочка, когда принес вам выпивку.

— Вряд ли можно винить вас за то, что вы холуйствуете перед генералом и его дружками, — сказал Питер. — Что-либо другое кажется немыслимым в этом счастливом маленьком поселке. Ну что ж, вы можете доложить им, что я отправляюсь в университет на весь остаток ночи. Я вернусь завтра, когда — точно не знаю.

Улыбка портье угасла.

— Ваш номер понадобится нам утром, в контрольное время, — сказал он.

На скулах Питера заиграли желваки.

— Мне сказали, что я могу жить в этом номере неограниченное время.

— Ошибочка вышла, — сказал портье. — Мы упустили из виду, что номер был заранее забронирован.

— Тогда дайте мне другой номер.

— Свободных номеров нет, мистер Стайлс.

— Вы лжец, — очень спокойно сказал Питер.

— Мне жаль, мистер Стайлс, но дело обстоит именно так. Если вы не выпишетесь к одиннадцати утра, нам придется упаковать ваши вещи и держать их у себя до вашего возвращения.

— Кто владелец этого заведения? — спросил Питер.

— Корпорация «Уинфилд-Армс».

— Можете не продолжать, — сказал Питер. — Один из членов совета директоров — генерал Хэмптон Уидмарк.

— Насколько я знаю, да, — вкрадчиво подтвердил портье.

— А где в городе вы бы посоветовали поискать комнату?

Улыбка портье угасла.

— Я бы не посоветовал, — сказал он и облизал губы. — Я ничего не имею против вас лично, мистер Стайлс. Мы тут находимся в несколько взвинченном состояния, и в настоящее время в городе не слишком жалуют заезжих ищеек.

— Мне это уже дали понять, — сказал Питер. — Подготовьте мой счет. Я съезжаю сейчас.

Он вернулся в номер и принялся собирать вещи. Он знал, что его гнев, закипающий у него в душе, плохой советчик. Местные власти явно приготовились сделать так, чтобы дело Минафи — Олдена Смита благополучно рассыпалось. Его спишут в архив, представив как результат массовых беспорядков, в которых нельзя обвинить ни одного отдельно взятого человека. Убийство Чарли Биллоуза было кое-чем иным.

Но его тоже замнут, списав на «случайное» ограбление, совершенное «неопознанными лицами». Питер мог во все горло кричать с крыш, что он уверен: Пэт Уолш убил Олдена Смита, а впоследствии Биллоуза. Он мог показывать на разукрашенное лицо Уолша в доказательство того, что тот дрался с Чарли, — и будет со смехом выпровожен из зала суда, когда свидетели заявят под присягой, что он сам ответствен за полученные Уолшем травмы.

У него не было никаких весомых улик, никаких доказательств того, в истинности чего он не сомневался. Пока таких улик нет, вообще невозможно заставить полицию делать что-нибудь, кроме как притворяться, что она ведет поиски действовавшего на авось грабителя, который предположительно убил Биллоуза. Сложится совершенно тупиковая ситуация, если только насилие не получит настолько широкую огласку, что полиция не сможет его игнорировать.

Питер снес своей чемодан к конторке и оплатил счет.

Он больше не разговаривал с портье. Он вышел на освещенную луной автомобильную стоянку и бросил свой чемодан на заднее сиденье белого «ягуара». Это была дивная ночь с почти дневным серебристым светом. Город выглядел таким тихим, таким безмятежным — совершенно неубедительный фон для насилия.

Потом Питер увидел, как какая-то тень движется за большим кустом вечнозеленого растения.

— Стайлс? — прошептал хриплый голос.

И тень облеклась плотью. Питер узнал округлую, эльфоподобную фигуру Дэниела Сотерна, редактора местной газеты. Он подошел к Питеру, посасывая свою забившуюся трубку.

— Черт знает что, — сказал он, подходя к Питеру.

— Удивительно — при том, что вы газетчик, вас днем с огнем не сыскать, когда по-настоящему пахнет жареным, — ворчливо заметил Питер. — Сегодня вечером произошло убийство, но и там вы блистательно отсутствовали. Некоторое время назад в моем номере была настоящая потеха, но вас там не было. Похоже, репортаж с места событий — это не ваш конек.

Маленький толстый человечек приподнял ногу и выбил трубку о каблук ботинка.

— Я издаю еженедельник, Стайлс, — сказал он. — У меня уйма времени на сбор фактов.

— Из вторых рук, — сказал Питер.

Глаза Сотерна изучали лицо Питера.

— А они крепко намяли вам бока, — беззлобно констатировал он.

— И убили моего друга Биллоуза, — добавил Питер.

— Случайный налетчик, как я разумею, — сказал Сотерн.

— Ничего вы не разумеете, — возразил Питер. — Что мне не нравится в вас, приятель, так это то, что вы не публикуете того, что знаете. Вы печатаете то, что вам велят.

— Я понимаю, почему вы беситесь, — сказал Сотерн. — Если вам станет легче от того, что вы наорете на меня, так валяйте — орите. Они гонят вас из вашего номера?

— Собирались выгнать завтра утром, — сказал Питер. — Я предпочел съехать сейчас.

— Я и рад бы вас приютить.

— Но вы не можете?

— Совершенно верно, я не могу.

— Ох и тошно вам, наверное, глядеть на себя в зеркало, — сказал Питер. — Человек без убеждений и мужества.

— Я этого заслуживаю, — спокойно сказал Сотерн. — Как я мог бы помочь вам, если бы захотел?

— Вы могли бы выяснить, где находился Пэт Уолш в тот момент, когда моего друга Биллоуза забили насмерть, — сказал Питер.

Толстый человечек поджал губы:

— Я уже видел, что вы с ним сделали. Славно его разукрасили. Хотелось бы мне посмотреть, как это случилось.

— И мне тоже, — сказал Питер. — Я, очевидно, был без сознания, когда это сделал. Все, что я помню, — это один довольно слабый удар.

Сотерн негромко присвистнул:

— То есть вы хотите сказать?..

— Вам я ничего не хочу сказать, потому что я вам не доверяю, — сказал Питер. — Стоит Уидмарку или одному из его ребят хмуро на вас посмотреть, и вы расколетесь подчистую.

— Я не печатаю то, отчего у меня могут случиться неприятности, — медленно проговорил Сотерн, — но я не занимаюсь активным пособничеством врагу.

— Какому врагу? — сухо спросил Питер.

— Вашему врагу и моему, — туманно пояснил Сотерн.

— Насколько я понимаю, вы — втирающийся в доверие маленький шпик Уидмарка, — сказал Питер.

— Вам придется самому вынести суждение на этот счет, — меланхолично откликнулся Сотерн. Он снова безуспешно попытался продуть забитый черенок своей трубки. — Знаете, вы не первый человек, который пытается докопаться до правды относительно Армии за исконную Америку. Пару лет назад следователь сенатского подкомитета что-то тут выведывал. Прежде чем он успел подготовить доклад о АИА, его отправили в отставку — предположительно за получение взятки в связи с каким-то другим расследованием. В воскресной газете появлялись какие-то очерки, но все они были выдержаны вроде как в юмористическом ключе. То ли они так и не осознали, насколько на самом деле вредоносна маленькая армия генерала, то ли их убедили не нарываться на судебный иск, поскольку никаких по-настоящему надежных доказательств у них нет. — Сотерн снова попробовал раскурить свою трубку, потом оставил свои попытки и сунул ее в карман. — Еще был университетский профессор, который в рамках своей научной темы изучал экстремистские группировки. Послали студентов, чтобы подготовить доклады о таких организациях, как АИА. Полагаю, что АИА была в его списке.

— Его имя — этого профессора?

Глаза маленького толстого человечка заблестели при свете луны.

— Чарльз Биллоуз, — сказал он. Он носком ботинка провел черту на усыпанной гравием дорожке. — Я склонен думать, что могу прочесть ваши мысли, Стайлс.

— Попытайтесь, — сказал Питер, уже не таким раздраженным тоном.

— Вам хотелось бы увязать все воедино, — начал Сотерн. — Это бы упростило вашу задачу. Вы думаете, что Пэт Уолш убил вашего друга Биллоуза. Вам бы хотелось думать, что это произошло потому, что Биллоуз узнал в Уолше человека, который вчера забил насмерть молодого Олдена Смита. В этом случае вы бы привели к общему знаменателю вчерашнее и сегодняшнее и имели бы дело с одним негодяем. А вам не приходило в голову, что эти два события лишь отдаленно связаны между собой? Возможно, Биллоуз собрал достаточно документальных материалов на АИА, чтобы сделаться опасным для них. Возможно, они долгое время задавались вопросом, как с ним поступить. Вчерашнее не было запланировано, оно просто случилось. Но оно создало фон, на котором они могли действовать. Возможно, они радуются тому, что внушили вам, будто Биллоуза убили, поскольку тот мог опознать убийцу этого парня, Смита. Распространите эту информацию, и вы поможете им утаить правду — ведь они убили Биллоуза, чтобы вообще заставить его замолчать. Если Биллоуз выжидал подходящего момента, чтобы внезапно открыть то, что он знал, то смерть Минафи наверняка создала ему идеальный по времени случай. Скорее всего, именно поэтому ему нужно было срочно заткнуть рот, и он предоставил им прекрасную возможность, снова приехав в город.

— Вы гадаете, — сказал Питер.

— Конечно, я гадаю, так же, как и вы, — согласился Сотерн. — Но я хотел бы задать вам вопрос… два вопроса.

— Валяйте.

— Считал ли Биллоуз, что сможет опознать убийцу Смита, если увидит его?

— Да, считал.

— Но он так не считал, когда разговаривал с вами. Теперь давайте предположим, что позднее он его опознал. Вы говорите, что это был Уолш. Неужели он обвинил Уолша, а потом преспокойно ушел, чтобы провести ночь в местном мотеле, не обмолвившись ни с кем ни словом? Если кто-то и знал, насколько опасен местный потенциал, так это Чарльз Биллоуз. Он бы немедленно сообщил кому-нибудь, что опознал Уолша, и бросился бы искать прикрытие, а не поселился бы один в этом заведении — «Ор-Хилл». По моим догадкам, он не опознал Уолша или кого-то еще. Вот почему он остался в городе — потому что он не опознал. За ним наблюдали, и они воспользовались тем шансом, который он им предоставил, чтобы расправиться с ним. — У Питера пересохло во рту. — Конечно, может, вы и правы насчет Уолша, — продолжил Сотерн. — Может быть, это ваш друг Биллоуз его разукрасил, а не вы. Вы не сказали этого напрямик, но вы так думаете.

— Да, я так думаю.

— Вам будет чертовски сложно это доказать, — вздохнул Сотерн. — Полдюжины людей подтвердят, что они видели, как вы отколошматили Уолша. Нет, друг мой, если вы настаиваете на том, чтобы вести этот бой, цельтесь в главную мишень. Знаете, что бы я сделал на вашем месте? Я бы отправился прямиком в кабинет Биллоуза в университете и раздобыл бы его материалы по АИА. Я бы поговорил со студентами, которые работали на него по этой конкретной тематике. То, чем располагал Биллоуз, это, должно быть, настоящая бомба, а иначе они не стали бы рисковать, убивая его. — Сотерн усмехнулся. — Конечно, если я шпион генерала, то, когда вы откроете сейф Биллоуза, там окажется бомба, которая разнесет вас в клочья.

— Вы хотите поехать со мной? — спросил Питер.

— Откровенно говоря, у меня не хватает духу. Я и сейчас-то дрожу как осиновый лист от страха, что кто-то, неровен час, наблюдает, как я стою здесь и разговариваю с вами. Так что поезжайте — а?

Питер протянул руку.

— Спасибо, Дэн, — сказал он.

— Всегда рад помочь, Питер, — сказал маленький толстый человечек. В его улыбке сквозила горечь. — До тех пор, пока… пока мне это ничем не будет грозить.

Белый «ягуар» с тихим урчанием двигался по Главной улице Уинфилда, пока не подъехал к месту пересечения с автомагистралью штата, ведущей в университетский городок. Питер с силой нажал на акселератор. У него вдруг возникла жгучая потребность добраться до архивов Чарли Биллоуза по АИА и убедить Грейс Минафи не лезть в эту драку. Он спрашивал себя, найдется ли человек, который в такую рань проведет его в кабинет Биллоуза. Это будет невыносимо — если придется дожидаться, пока после завтрака закипит университетская жизнь. Грейс бы знала, кого можно разбудить.

И тут же Питер начисто забыл про Биллоуза и его бумаги. В его зеркале заднего обзора отразились фары идущей следом машины.

Вот уже много лет Питера мучил кошмар, от которого он был не в силах избавиться. Это было то пробуждавшееся, то угасавшее воспоминание о том дне, когда машина, ехавшая за ним следом по обледенелой горной дороге в Вермонте, столкнула его за ограждение, в то время как сидевшие в ней люди надрывались от хохота, и отправила его прямиком в ад — ад, в котором его отец, ехавший вместе с ним, сгорел заживо во время катастрофы и в котором его нога была так сильно изуродована, что ее ампутировали чуть ниже колена в местной больнице.

Появившаяся позади него на пустынной дороге машина оказала иррациональное воздействие на Питера. От нее сердце его бешено заколотилось, горло сдавил страх. А потом к нему пришло ледяное спокойствие и он стал готов ко всему. Он чуть поднажал на газ, и идущая следом машина тоже прибавила скорость, оставаясь примерно в пятидесяти ярдах позади него. Он резко замедлил ход, и машина сзади сделала то же самое, поддерживая между ними прежнее расстояние. Не оставалось никаких сомнений в том, что ее водитель интересовался Питером.

На протяжении примерно мили Питер вел «ягуар» с постоянной скоростью пятьдесят миль час, а потом внезапно выжал из него все, на что тот был способен.

Идущая следом машина продемонстрировала, что у нее имелись возможности идти вровень с мощным двигателем под длинным белым капотом.

У водителя, как догадывался Питер, было даже преимущество. Он знал эту дорогу, а Питер — нет. Он был готов к сложному повороту, опасному перекрестку. Питеру приходилось идти на риск, ориентируясь лишь по полосе света от своих фар.

Потом раздался звук сирены. Питер бросил взгляд в зеркало. На крыше идущей следом машины замигал красный свет. Полиция штата! Охваченный понятной лишь ему паникой, он забылся и превысил скорость. Это принесло почти облегчение.

Он сбавил скорость и притормозил у обочины. Ладони его были влажными.

Полицейская машина обогнала его, а потом затормозила прямо перед ним. Полицейский вылез и направился к Питеру, держа руку на пистолете в кобуре.

Фары Питера отчетливо высветили его. Это был полицейский по имени Мак-Адам, который присутствовал в мотеле «Ор-Хилл». Питер понял, что дело принимает скверный для него оборот.

Худое суровое лицо Мак-Адама проглядывало сквозь боковое стекло.

— Покажите мне вашу лицензию, мистер Стайлс.

— Я знаю, что превысил скорость, — сказал Питер, — но это потому, что я обнаружил за собой хвост. Подвергнуться преследованию в вашем городе — не самая приятная вещь.

— Вы просто притворяйтесь, пока я с вами разговариваю, — неожиданно сказал Мак-Адам.

Питер посмотрел на полицейского, не веря своим ушам. Загорелое молодое лицо было непреклонно.

— Я коп, — сказал Мак-Адам. — Я всегда хотел быть копом. Меня учили на копа. Когда от чего-то смердит, мне это не нравится.

— Похвальные настроения, — одобрил Питер.

— Пожалуйста, достаньте свою лицензию, — резко сказал Мак-Адам. — На тот случай, если кто-то проедет мимо нас, я хочу выглядеть так, как будто я просто препираюсь с вами.

Питер достал из кармана свой бумажник и передал его полицейскому.

— Меня поставили на должность уполномоченного местной полиции в Уинфилде месяцев шесть тому назад, — заговорил Мак-Адам. — Каждый раз, когда случается что-нибудь посерьезнее, чем проказы в канун Дня всех святых, начальство забирает у меня дело. То, что произошло здесь вчера, кладут под сукно. Разбирательство по поводу того, что случилось с вашим другом сегодня вечером, ведется таким же образом. От нас явно ждут, что мы будем брать под козырек перед любым, кто носит значок АИА.

— Вы доложили об этом?

— Я не могу добраться выше офицера, поставленного старшим над этим районом, — сказал Мак-Адам. — Капитан Уоллас — вот кто всем заправляет. Я выполняю его приказы. Вы знаете, в чем они заключались сегодня вечером? Мне было предписано возобновить обычное ночное патрулирование на этом участке шоссе. Вы могли подумать, что я буду расследовать то, что случилось в мотеле, искать кого-то, кто мог подраться с Биллоузом и убить его. Только не я. Я отлавливаю обычных шоферов-лихачей.

— Почему вы мне это рассказываете? — спросил Питер.

— Потому что я знаю, кто вы такой и почему вы здесь, — ответил Мак-Адам. — Я хочу и дальше носить эту униформу и все же не могу, когда меня заставляют участвовать в очковтирательстве. Дайте мне посмотреть на ваши руки.

— Мои руки?

— Костяшками кверху.

Питер вытянул руки перед собой. Мак-Адам посветил на них своим фонариком.

— Даже не распухли. Вы никак не могли разукрасить Пэта Уолша настолько, насколько он сейчас разукрашен, — сказал Мак-Адам. — Он зашел в участок вместе с генералом как раз перед тем, как я отправился на патрулирование. Они сказали: им нужно, чтобы капитан Уоллас знал о происшествии, на тот случай, если вы решите затеять судебную тяжбу против Уолша из-за того, что он вломился в ваш номер. Они все упирали на то, какой вы крепкий орешек. Я чувствовал, что здесь дело нечисто! Алиби-то шито белыми нитками.

— Вы не просто коп, вы хороший коп, — сказал Питер.

— Я твердо знаю, что со мной случится, если я начну копать под Уолша, — сказал Мак-Адам с гневом в голосе.

— Перевод в Ист-Хардуэр, — сказал Питер.

— Или на Аляску — если у них это получится. — Мак-Адам отдал Питеру его бумажник. — Возможно, есть способ связать имя Уолша с мотелем «Ор-Хилл». Он ездит на черном седане — «импала». Может быть, следы от шин.

— А отпечатки пальцев? — предположил Питер.

— Да их начисто смазали при первом же осмотре места происшествия, — сказал Мак-Адам. — Я своим глазам не верил — такая топорная работа. А потом меня услали отгонять зевак. Уолш проходил воинскую службу в Корее, так что его отпечатки пальцев найдутся в картотеке, но их не с чем будет сличить. Ребятки об этом позаботятся. А с вами как было? Они пытались подставить вас с девчонкой?

Питер покачал головой:

— Я так не думаю. По-моему, она пришла ко мне в номер сама по себе. Но они хотели забрать ее оттуда. У меня такое чувство, что она едва не рассказала мне что-то важное.

— Судя по тому, что я слышал, у нее вот уже три года как не в порядке с головой, — сказал Мак-Адам. — Разве вы можете полагаться на что-нибудь из рассказанного ею? Там, в полицейском участке, они сказали, что она приняла вас за парня, который сбежал от нее три года назад. Он жил в том же номере, что и вы.

— У нее в голове каша, согласен, — сказал Питер. — Но она намекала на что-то такое, что Уидмарк сделал с ней, когда тот парень ее бросил. Возможно, я бы это у нее выудил, будь у меня еще немного времени. Но когда я попытался ее расспросить, они вломились в номер.

— Все, что я могу сделать, — сказал Мак-Адам, — это держать мои глаза и уши открытыми. Если они догадаются, что у меня на уме, то на этом все закончится. А как насчет вас?

— У Биллоуза есть подборка материалов по экстремистским группировкам, включая АИА. Я начинаю задаваться вопросом — не потому ли его убили. Я как раз еду на них посмотреть.

— Дайте мне знать, если что-нибудь раскопаете.

— Хорошо.

— А если вы захотите переговорить со мной, вам лучше совершить какое-нибудь мелкое нарушение, — сказал Мак-Адам. — Если мы будем выглядеть как друзья, можете навеки со мной распрощаться.

— У меня спокойнее на душе, когда я знаю, что вы где-то рядом, — признался Питер.

— Вам лучше следить за своей скоростью, — посоветовал Мак-Адам. — Отличный способ вывести вас из игры — забрать вас за какой-нибудь незначительный проступок. Они несколько дней промаринуют вас в суде, возможно, отберут у вас водительскую лицензию. — Он отступил на шаг и оглядел «ягуар». — А вы не могли бы раздобыть другую машину? Эта колымага — все равно как транспарант с надписью «Вот едет Питер Стайлс!».

Было примерно четверть второго ночи, когда Питер позвонил в парадную дверь дома Грейс Минафи. Свет горел, но на его многочисленные звонки никто не ответил. Тревога за Грейс все больше одолевала его, когда он отправился за угол дома, чтобы попробовать зайти с черного хода.

— Мистер Стайлс!

По лужайке, от стоявшего рядом дома, к нему шла соседка — Сара Как-Бишь-Ее-Там, которая приготовила все к приезду Грейс накануне и в тот раз впустила Питера в дом.

— Здравствуйте, — сказал Питер.

На Саре был дождевой плащ поверх бледно-голубой пижамы.

— Я узнала вашу машину, — сказала она. — Случилась беда.

— Что-нибудь с Грейс? — спросил он ледяным тоном.

— Нет. Вы знаете про Чарли Биллоуза. Вы были в Уинфилде, Грейс мне говорила. Полчаса назад нам сообщили, что в его доме пожар. Грейс уехала. Я не могла поехать из-за детей. — Она покачала головой, как будто не могла в это поверить. — Ну прямо все напасти сразу!

— Где дом?

Она объяснила ему, где это находится — в паре миль, на другом конце города.

За полмили от того места, куда он направлялся, Питер увидел клубы черного дыма, вздымающиеся в освещенном луной небе, перемежающиеся со спорадическими вспышками оранжевого пламени. Пожар был нешуточный. За сотни ярдов от огненного ада путь был заблокирован средствами пожаротушения и машинами многочисленных пожарных-добровольцев. Питер вылез из машины и прошел пешком туда, где путь преграждала веревка, натянутая поперек дороги, с тем чтобы не подпускать зевак слишком близко к ревущим останкам маленького домика.

Теперь единственная цель борьбы с пожаром состояла в том, чтобы не дать ему распространиться на соседние дома. Питер догадался, что это был маленький жилой квартал для преподавательского состава и других университетских работников. Чуть левее он увидел башню с часами, возвышавшуюся над университетской библиотекой.

Потом он увидел Грейс. Она стояла в нескольких ярдах, кутаясь в пальто, как будто замерзла, несмотря на жар от огня. С ней были два молодых человека, по виду — студенты, наспех натянувшие слаксы и свитера. Питер протиснулся к ним.

— Грейс, — сказал он.

— Привет, Питер. — Она не посмотрела на него. — Бутылка с какой-то зажигательной смесью, как они считают. У них не было никакого шанса что-то спасти.

— Будем надеяться, что его архивы хранились в его университетском кабинете, — сказал Питер.

— Они были здесь, — отозвалась Грейс глухим голосом.

— В несгораемом сейфе?

— Ничего такого и в помине не было, сэр, — сказал один из ребят, симпатичный паренек, с испугом в глазах за очками в роговой оправе. — Я Джим Бейли. Я работал вместе с мистером Биллоузом над его научной темой. Дом ломился от архивов — в книжных шкафах, коробках и стенных шкафах. Но не в сейфах. Я все время ему говорил… — Молодой голос осекся.

— Здесь мы уже ничем не сможем помочь, — сказала Грейс все тем же глухим голосом. — Джим, вы с Эдом поезжайте ко мне домой. Я думаю, мистер Стайлс хочет с вами поговорить. — Она отдала парню кольцо с ключом. — Пригоните мою машину. Я поеду с Питером.

Она по-прежнему не смотрела на Питера. Потом повернулась и пошла к «ягуару».

Второй парень, рыжеволосый и веснушчатый, протянул свою руку Питеру.

— Я Эдвард Крамер, сэр, — сказал он. — Там сгорело много ваших материалов.

— Моих материалов?

— Статей из «Ньюс вью». Мы хранили подшивку из них. Мистер Биллоуз называл вас «глас вопиющего в пустыне».

— Как много вам двоим известно насчет того, что он имел на АИА?

Парни переглянулись.

— Кое-что, — сказал Крамер. — Это было самым заковыристым делом из всех.

— Заковыристым?

— Не так-то просто было добыть реальные факты, — сказал Бейли.

— Давайте поедем с миссис Минафи и поговорим об этом, — предложил Питер.

Грейс уже сидела в «ягуаре», когда Питер присоединился к ней. Казалось, на какой-то момент ее жесткий самоконтроль ослаб. Она сидела, наклонив голову вперед, закрыв лицо руками.

— Это просто уму непостижимо, — всхлипнула она. — Два дня назад мы жили своей жизнью. Мы могли смеяться, любить и испытывать энтузиазм по поводу того, за что мы боремся, и сражаться за то, во что мы верили, и хорошо относиться к миру, несмотря на все его убожество. А теперь на нас как будто сбросили бомбу во время авиационного налета. Сэма больше нет, Чарли больше нет. И это безнаказанное уничтожение плодов многолетней работы Чарли. Я чувствую себя виноватой, да поможет мне Господь.

— Вы? Виноватой за что?

— Я поощряла Сэма на этот марш протеста в Уинфилд, и он мертв. Вчера я воодушевляла Чарли на то, чтобы поехать в Уинфилд, потому что хотела отомстить за Сэма и надеялась, что Чарли отыщет что-нибудь такое, что нанесет им урон. А сегодня вечером я сказала им, что вы едете, чтобы посмотреть на архивы Чарли.

— Кому вы это сказали? — резко спросил Питер. В ее словах он пока не видел никакого смысла.

— Неужели вы не понимаете, какими глупыми мы оба были, Питер? Я позвонила вам в ту гостиницу. Звонок прошел в ваш номер через коммутатор. Кто-то наверняка подслушивал, и они поняли, что им нужно добраться до архива Чарли прежде, чем мы это сделаем.

У Питера промелькнуло воспоминание о том ухмыляющемся портье из «Уинфилд-Армс». Возможно, Грейс права.

— Вы не можете винить себя в чем-то таком, — сказал он. — Сэм устроил бы этот марш в Уинфилд и без вашего поощрения. Чарли Биллоузу не требовалось, чтобы вы подначивали его на то, чем он занимался. А что касается телефонного звонка — то он лишь ускорил события на несколько часов, если вообще сыграл какую-то роль. Проблема в том, что никто из нас не способен по-настоящему поверить в то, насколько далеко зайдут эти люди. Мы опаздываем.

Грейс приподняла голову и в первый раз посмотрела на него:

— Уже нет, Питер. Я больше не собираюсь опаздывать. Давайте вернемся домой. Я не смогу спать, пока не найду способа дать сдачи этим чудовищам!

Питер почувствовал невольную жалость к этим двум ребятам, которые сидели вместе с ним и Грейс за ее кухонным столом, попивая кофе.

Оба они пребывали в состоянии легкого шока. Биллоуз был их кумиром. Они были просто не в состоянии осознать все, что случилось с ним и его работой. Еще хуже, подумал Питер, то обстоятельство, что они вдруг напугались. Когда их возглавлял Биллоуз, они готовы были следовать за ним без колебания.

Это был цивилизованный мир, свободная страна. Вы могли собирать доказательства и бороться с силами левых радикалов или правых радикалов на высоком интеллектуальном уровне. Такая драка доставляла вам удовлетворение. Но тут была драка иного рода, варварская, такая, какая им и не снилась, несмотря на предупреждения, которые раздавались из собственных уст противника. Сэму Минафи отстрелили голову. Чарли Биллоуза забили насмерть. Архивы по этой теме, на собирание которых ушли годы, погибли в пламени в течение получаса. Результатом стал страх и сомнение: а не лучше ли будет предоставить кому-то другому вести сражение?..

Это был страх того рода, на который рассчитывали уидмарки во всем мире, подумал Питер, страх, из-за которого оппозиция становится дряблой, старательно поддерживающей нейтралитет. Одна вещь, которую необходимо было сделать здесь в этот вечер, — это не допустить, чтобы эти ребята растеряли свое мужество. Это будет непросто, потому что в глубине души Питер в какой-то степени испытывал тот же самый страх. Было бы куда как проще пойти на попятную и ограничиться несколькими резкими высказываниями в статье для «Ньюс вью».

Но он знал, что не сможет этого сделать, какой бы привлекательной ни казалась эта идея. У Чарли Биллоуза и Сэма нашлось мужество, чтобы сражаться лоб в лоб. Нельзя, чтобы их усилия оказались напрасными. И нельзя оставить Грейс сражаться в одиночестве, потому что она, безусловно, была настроена сражаться — с чей-то помощью или без.

Питер наблюдал за этой убитой горем молодой женщиной, пока она резала ветчину на сандвичи для ребят. Каждое движение было точным и безукоризненным. Соблазнительная, роскошная фигура в слаксах и свитере странным образом выглядела бесполой. Это было так, как будто она затушевала все то, что открыло бы на какой-то момент испытываемые ею страдания. Она спросила ребят, положить ли им зелень в сандвичи, как будто это был вопрос, требующий серьезнейшего рассмотрения. Наверное, делая так, чтобы каждый пустяк казался важным, можно было облегчить боль от той единственной вещи, которая имела значение.

А потом, когда тарелка с сандвичами была поставлена на центр круглого кухонного стола, кофейные чашки наполнены, сумрачная тень легла на лицо Грейс.

С последней, не имеющей отношения к делу мелочью было покончено, и теперь уже не осталось никаких средств откладывать неизбежное.

— Думаю, все мы должны кое-что уяснить, — сказал Питер. — Все мы потрясены насилием, в которое трудно поверить. Оно, как правило, заставляет нас грезить о мести. Но мы не супермены и не женщины из романов. У нас нет никаких устройств для нанесения ответного удара, никакого секретного оружия, никакой возможности совершать подвиги в духе Джеймса Бонда. Мы не можем штурмовать Уинфилд и стереть его с лица земли чудодейственной лучевой пушкой. Но, несмотря на это, нам повезло.

— Повезло? — переспросил молодой Бейли, искоса бросив взгляд на Питера сквозь свои очки.

— Есть только одна вещь, способная уничтожить армию Уидмарка и то, что она отстаивает, — сказал Питер. — Факты! Я говорю, что нам повезло, потому что у нас есть разум, чтобы раскапывать факты. На это может уйти время, и это определенно потребует осторожности, но раскапывание убедительных доказательств — это то, что нам по плечу. — Он взглянул на Грейс, которая не отрываясь смотрела на него темными, ничего не выражающими глазами. — Я знаю, о чем вы думаете, Грейс. Сразу после похорон Сэма сегодня утром вы собирались отправиться в Уинфилд, чтобы драться. Как? Наверное, вам доставило бы огромное удовлетворение подойти к генералу Уидмарку и плюнуть ему в глаза, но этим его не одолеть.

— Там, в доме у профессора, наверное, хранились важные факты, — сказал Эд Крамер, — но они исчезли!

— Факты не исчезли, — сказал Питер. — Записи, но не сами факты. Нам придется заново их установить и использовать. Вы и Джим, насколько я понимаю, работали с Биллоузом. Если вы не слишком напуганы, то можете принести огромную пользу.

Крамер протянул руку за сандвичем.

— А чего тут бояться? — спросил он с наигранной беспечностью.

— Того, что на соседнем уличном перекрестке вас переедет грузовик, — сказала Грейс.

Эта была трезвая констатация истинного положения дел, и все они это знали.

— Там, на месте пожара, Эд, вы сказали, что работа по АИА была самым заковыристым делом из всех. В каком смысле? — спросил Питер.

Парень пожал плечами:

— У нас не было крупной организации, как вы понимаете. Это была просто научная тема, которую разрабатывал профессор Биллоуз. Годами он собирал информацию о всех экстремистских организациях в стране и некоторые он считал действительно опасными, такие, как Ку-клукс-клан, Минитмен, АИА и Молодые фашисты. Никаких платных сотрудников. Студенты, вроде Джима и меня, выполняли работу для него на общественных началах. Мы использовали полученные нами сведения, чтобы сделать себе имя в политологии. АИА — заковыристая вещь, потому что генерал Уидмарк — попечитель университета. Если бы получил широкую огласку тот факт, что профессор Биллоуз в рамках учебного семинара занимается расследованием деятельности одного из попечителей, его бы тут же погнали с работы. Там, где дело касалось АИА, нам приходилось действовать чрезвычайно осторожно.

— Ясное дело, — сказал Питер.

— Но даже при том, что мы действовали по-настоящему осмотрительно, результаты были не те, на которые надеялся профессор, — сказал Бейли.

— Три года назад — до меня — один из самых способных студентов из группы профессора решил отправиться в Уинфилд, — сказал Крамер. — Он поселился там на лето. Насколько я понимаю, он подружился с семьей Уидмарк. У которых есть дочь. Потом, как раз когда профессор ожидал, что этот парень сообщит уйму информации, тот выбросил белый флаг и оставил университет. Он был аспирантом.

— А его мотивировка? — спросил Питер.

— Профессор недоумевал по этому поводу. Этот парень просто послал телеграмму профессору, где говорилось, что у него есть возможность отправиться в Европу и он уезжает. Он находился всего в двадцати милях, но у него даже не хватило вежливости приехать сюда и повидаться с профессором Биллоузом. Я знаю, что это обидело профессора. Он любил этого парня, Редмонда, и доверял ему.

— Кто?! — почти что выкрикнул Питер.

— Редмонд, — сказал Крамер. — Энтони Редмонд. Так звали этого парня.

Грейс поставила свою кофейную чашку на блюдце с негромким стуком.

— В чем дело, Питер?

— Длинная история, — сказал Питер. Его мышцы напряглись. Тони Редмонд работал на Чарли Биллоуза в то время, когда он исчез! — Тем летом у Тони Редмонда был роман с приемной дочерью Уидмарка. — Питер вкратце рассказал им историю нервного расстройства Эйприл Поттер и последующего психического заболевания. — Вы знали этого Редмонда, Грейс?

— Мы с Сэмом были тогда в Африке, в составе Корпуса мира, — сказала она. — Даже не были женаты. В то время я университета-то еще в глаза не видела.

— От него приходила телеграмма? — спросил Питер Крамера.

— Профессор говорил, что «только телеграмма». В прошлом году один парень по имени Грэнинджер тоже вызвался поселиться в Уинфилде. Не прошло и трех недель, как он вернулся и сказал профессору, что не может продолжать это дело. Ему предложили отличную работу где-то на техасских нефтяных скважинах. Он очень смущался по этому поводу, но, как он сказал мистеру Биллоузу, ему нужно было самому о себе заботиться. Полагаю, не приходится особенно сомневаться в том, что его подкупил кто-то из АИА. Вот что я подразумеваю под «заковыристостью». Похоже, нам так и не удалось прочно внедрить туда кого-нибудь.

— Давайте не уходить так быстро от темы Тони Редмонда, — попросил Питер. — Кто дружил с ним здесь, в университете?

— Это было до меня, — сказал Крамер. — Я мог бы это выяснить, если это важно.

— Это может оказаться важным, — подтвердил Питер.

Он попробовал свой кофе. Кофе остыл.

— Рассказывают, что Уидмарки якобы пытались искать Редмонда по причине состояния здоровья девушки. У него не было семьи. Друзья знали только, что он отправился в Европу. Говорят, генерал воспользовался связями в Вашингтоне, чтобы выяснить его местонахождение, и в конце концов ему сообщили, что тот пропал без вести во время кораблекрушения, где-то в Средиземном море. Но это со слов Уидмарков.

— Вы в это не верите? — резко спросила Грейс.

— Это всю ночь не давало мне покоя, — сказал Питер.

Он рассказал им про появление Эйприл в его номере, про ее лепет о чем-то таком, что генерал сделал с ней и отчего Тони Редмонд пришел в такую ярость, что она испугалась, как бы он не попытался убить Уидмарка.

— Вы думаете, что парень уехал не сам по себе, — сказала Грейс. — Что, возможно, он действительно бросился в погоню за Уидмарком и что, возможно… — Она резко умолкла.

— Может быть, — сказал Питер.

— Вы думаете, что Уидмарк разделался с Редмондом и замел следы при помощи выдуманной истории? — спросил Бейли, широко раскрыв глаза.

— Я думаю, — ответил Питер очень спокойно, — что это стоит проверить. Вы, ребята, могли бы заняться делом здесь, в университете. Разыщите его друзей — студентов или преподавателей. Разузнайте — не получал ли кто-нибудь из них вестей от него после того, как он уехал в Европу.

— Если он уехал в Европу, — буркнул Крамер.

— У вас и Сэма наверняка были какие-то друзья в Вашингтоне, — обратился Питер к Грейс. — Ваши связи в Корпусе мира. Если Редмонд уехал в Европу, то ему наверняка полагался паспорт и ему наверняка полагалась виза. А если он погиб в море, то где-то должна быть об этом какая-то запись. Он был американским гражданином.

— Я могу попытаться, — сказала Грейс. — Я могу добраться до Вашингтона сегодня, во второй половине дня.

Питер вздохнул про себя. Он собирался пустить по этому следу сотрудников «Ньюс вью» и в то же время хотел, чтобы Грейс уехала отсюда, уехала из Уинфилда.

— У меня такое предчувствие, что у нас что-то наклевывается, — сказал он. — Они следят за нами, особенно за мной. Они думают, что я пытаюсь установить личность человека, который убил Смита, и что, если мне это удастся, я увяжу это с убийством Чарли Биллоуза. Им и во сне не приснится, что мы интересуемся тем, что случилось с Тони Редмондом три года назад. А это, возможно, то, чем их можно припереть к стенке!

— Поехали, — сказал Бейли, резко поднимаясь.

— Действуйте осторожно, — еще раз напомнил Питер. — Смерть Биллоуза и пожар — естественный предлог. Нет ничего странного в том, что вы вспомнили о Редмонде и других студентах, которые на него работали. Сделайте так, чтобы это выглядело непринужденно. Задавайте свои вопросы так, как будто не придаете им большого значения.

— Как нам с вами связаться? — спросил Крамер.

— Скажите мне, как связаться с вами, — сказал Питер. — Я не хочу, чтобы кто-то в Уинфилде знал, что вы вообще обо мне слышали.

Глава 4

Именно на службе по случаю похорон Сэма Минафи Питер повстречался с человеком, косвенно ответственным за ту волну насилия, которой их всех накрыло. Это был Шен Кэссидей, вольнодумствующий преподаватель университета, которого уволили за высказывание своих непопулярных суждений относительно американской внешней политики. Питер узнал этот типаж: хорошо обученный и дисциплинированный революционер. В ходе разговора с ним после погребальной службы Питер выяснил, что отец Кэссидея был ярым националистом во время борьбы ирландцев за свободу. Как бы сильно ни расходились Питер и Шен Кэссидей в области политической философии, курносый ирландец высказал несколько здравых суждений относительно генерала Уидмарка и АИА.

— Я знаю, что вы чувствуете, мистер Стайлс, — сказал Кэссидей. Они стояли возле университетской часовни, наблюдая, как небольшая процессия направляется к кладбищу. Только Грейс со своей семьей и присутствовали на похоронах. — Я знаю, как вы жаждете добиться справедливости в отношении Сэма и Чарли. Но надеюсь, вы точно понимаете, против чего восстали.

— А вы думаете, что я не понимаю?

— Вы вознамерились разгромить Армию за исконную Америку, — сказал Кэссидей. — Было бы прекрасно, если бы вам это удалось, но я не думаю, что вы в этом преуспеете.

— Почему?

— Да потому, что АИА не ответственна за это как организация нисколько, — сказал Кэссидей, стряхивая пепел с сигареты, зажатой между изъеденными никотином пальцами. — Видите ли, Стайлс, она похожа на все массовые движения. Цели могут быть ошибочны, но все они начинают пристойно. Даже Ку-клукс-клан после гражданской войны был организован, чтобы защитить добропорядочных южан от саквояжников[4], эксплуататоров и невежественных негров, вдруг опьяневших под воздействием новообретенной свободы. Но очень скоро Ку-клукс-клан выродился в проводника фанатизма, насилия и произвола. Это отдельные кровожадные индивиды положили начало такому вырождению.

— Или возьмите АИА. Они верят в демократию, как они ее понимают. Они идентифицируют коммунизм в качестве врага — так оно и есть. Они боятся, что в наше правительство просочились подрывные элементы, — а это не так, но если бы это было так, то страх их был бы обоснованным. Они верят, что настанет день, когда враг двинется в атаку и у нас не будет никакой защиты. И вот они формируют секретную армию. Обучают ее, вооружают и готовят к тому дню, когда нужно будет противостоять врагу. Это сущее помешательство, но оно уходит корнями в своего рода патриотизм, своего рода лояльность. Но — и тут появляется большая проблема — как сохранять эту армию в качестве единого целого? Вам приходится доводить их до состояния истерии. А результат — разрозненные вспышки.

— Как вы прекрасно понимаете, — продолжал он, — у меня нет никаких причин любить генерала Уидмарка. Но я могу сказать вам: он не хотел, чтобы Сэма или Чарли убили. Он не хотел, чтобы вы и люди, подобные вам, привлекали к ним всеобщее внимание. Если бы вы просто уехали, все бы успокоилось. Он бы опять добился от своих людей повиновения, и вы бы еще долгое время ничего о них не слышали. Ваша проблема вот в чем, Стайлс. Самое большее, на что вы можете надеяться, — это предъявить обвинение в убийстве одному-двум индивидуумам. Это не сломит АИА. Однако ваше присутствие в Уинфилде станет детонатором новых взрывов, если им покажется, что вы на подступах к истине. Вы не можете рассчитывать на то, что Уидмарк будет в состоянии контролировать эти вспышки. Так что, друг мой, вы подвергнетесь очень серьезной опасности, если вы попытаетесь действовать как волк-одиночка.

— И ваш совет? — спросил Питер.

Кэссидей обезоруживающе улыбнулся ему.

— Вам придется делать то, чего требует от вас ваша совесть, мистер Стайлс. Но с практической точки зрения… — Он пожал плечами. — Я не представляю, чтобы вы расхаживали с заткнутым за пояс пистолетом, но, возможно, это неплохая идея. Даже такому хорошо информированному человеку, как вы, трудно поверить, что его могут хладнокровно убить в тихом городке штата Коннектикут. Чарли Биллоуз прекрасно знал положение дел, и все-таки он был не готов к тому, что с ним случилось. Было бы жаль, если бы это случилось и с вами, учитывая, сколько вы всего знаете.

Когда Питер подходил к тому месту, где он припарковал свой «ягуар», он увидел, что кто-то сидит на правом сиденье. Это был Дэн Сотерн.

Питер открыл дверцу со стороны водителя и забрался внутрь.

— Привет, Дэн, — сказал он.

— Прекрасная служба, — сказал маленький толстый человечек, вертя в руках свою трубку. — Прекрасное надгробное слово произнес священник. Меня всегда поражает, как много хорошего им приходит в голову сказать о человеке, когда он мертв, и как мало, когда он жив.

— Я не услышал о Сэме ничего нового, — сказал Питер. — Может быть, он был исключением, тем, кто действительно заслужил то, что было сказано. Что вы тут делаете? — спросил Питер.

— Похороны были новостью, — сказал Дэн. — Видите вон тот большой подковообразный венок из красных роз справа от гроба? Это от генерала Уидмарка и АИА, с «сочувствием и искренними сожалениями». Я приехал на автобусе. Я подумал, что, может быть, вы подбросите меня обратно в Уинфилд. Вы ведь возвращаетесь, не так ли?

— Пристегнитесь к креслу, — сказал Питер.

Они выбрались из города и проехали около мили по шоссе в направлении Уинфилда, прежде чем снова заговорили.

— Все архивы Биллоуза погибли? — спросил Дэн.

— Чисто сработанный пожар, — согласился Питер. — К преступлениям АИА можно добавить поджигательство.

— Коннектикутский вариант огненного креста, — сказал Дэн. Ему наконец удалось раскурить свою трубку. — Вы все еще в достаточной степени их ненавидите, чтобы продолжить охоту за ними?

— Я не отступлюсь, — с жаром заверил Питер. Его так и подмывало рассказать маленькому человечку про Тони Редмонда, но он сдержался. Он не мог полностью ему доверять. — Отправная точка — это по-прежнему Смит, — сказал он. — Я хотел бы узнать, к кому он близок в АИА, кто часто с ним виделся и мог подбить его на убийство Сэма. Я размышлял насчет его родителей.

— Делберт Смит, отец, встретил сегодняшнее утро в тюрьме, — сказал Дэн. — Прошлой ночью он разгромил придорожную закусочную, скорбя о своем сыне — до которого ему, к слову, никогда не было никакого дела. Салли Смит, мать, должно быть, готовится к завтрашним похоронам, если смогла выкроить время между клиентами.

— Она действительно профессиональная проститутка?

— Так говорят в городе.

— Как ей это сходит с рук в таком месте, как Уинфилд?

Толстый человечек смерил Питера быстрым взглядом.

— Хороший вопрос, — сказал он. — Чудесный маленький домик на окраине города, глициния, растущая у заднего крыльца, цветной телевизор и новый стереопроигрыватель. Говорят, торговля идет бойко. Но чтобы настолько бойко?

— Кто-то оплачивает ее расходы? — спросил Питер.

— Это только догадка.

— Она станет со мной говорить?

— Она могла бы — если ей еще не отсоветовали, — сказал Дэн. — В Уинфилде чертовски мало людей, которые станут с вами сотрудничать, Питер.

— Неужели дело обстоит настолько плохо? Никого, кто бы не встал на сторону АИА?

— О, тех, кто не встал на их сторону, пруд пруди, — сказал Дэн. — Но большинство из них не такие несгибаемые герои, как вы. За последние сорок восемь часов они получили довольно мрачные наглядные уроки.

Солнце стояло высоко в небе, день был в самом разгаре. Знойное марево размывало очертания окружающих холмов. С возвышенности Питер мельком увидел озеро, подступавшее к восточной окраине Уинфилда. Маленькая яхта под ярко-красным парусом быстро двигалась навстречу ветру, в сторону дальнего берега, где просматривался ряд летних домиков. Дэн Сотерн увидел суденышко и хмыкнул.

— По городу гуляет шутка, — сказал он. — Видите вон тот парусник? Принадлежит сыну местного священника, который работает спасателем на водах в пляжном клубе. Ему говорят, что АИА прицепится к нему из-за этого красного паруса. И это лишь наполовину шутка. — Он умолк, о чем-то раздумывая. — Я не знаю, интересно ли вам, Питер, но каждый четверг в послеобеденное время и ранним вечером АИА проводит учебные сборы в лесу — по эту сторону озера. Они колют штыками старые футбольные чучела, у них есть инструктор по каратэ, а генерал командует ими при отработке строевых приемов. Под конец они накачиваются пивом и отдают генералу приветствие, что-то вроде «хайль Гитлер». Наверное, вам, как репортеру, хотелось бы их увидеть.

— Хотелось бы, — кивнул Питер.

— Они отваживают зевак.

— Могу себе представить.

Толстый человечек сунул трубку в карман.

— Сегодня четверг, — небрежно обронил он.

Примерно в миле от Уинфилда Питер высадил Дэна Сотерна из машины. Дэн имел виноватый вид, но он не хотел, чтобы его видели едущим по Главной улице в белом «ягуаре». Что напомнило Питеру о предложении Мак-Адама взять напрокат что-нибудь менее броское. Он осознавал, что десятки голов поворачиваются и с любопытством смотрят на него, пока он катит мимо главного торгового квартала. Интерес к нему испытывали не только местные власти и АИА.

Питер разузнал у Дэна Сотерна, как отыскать домик, где жила Салли Смит, а также как подобраться поближе к расположенному на отшибе учебному плацу АИА.

Коттедж этой дамы стоял на узкой грунтовой дороге примерно в полумиле от основной магистрали, никому не мозоля глаза и в то же время находясь в пределах легкой досягаемости. По иронии судьбы он смотрелся идеальным жильем для пожилой супружеской четы, коротающей свой век после пенсии. Типичный «увитый лозами домик» из рекламных проспектов для пожилых пенсионеров. На посыпанном гравием круге за домом был припаркован новенький малолитражный автомобиль с открывающимся верхом, из-под его опущенной крыши виднелись ярко-красные кожаные сиденья.

Питер припарковался возле него и вышел из машины. Ему показалось, что он заметил какое-то шевеление за ситцевыми шторами на окне. Когда он подошел к задней двери, она открылась, и на крыльцо вышла женщина. На ней был ярко-красный хлопчатый халат, на ногах — маленькие красные туфли, открытые спереди. Ногти на пальцах ее ног были алыми, того же оттенка, что и ее помада. Волосы у нее были светлые, но не от природы, как догадался Питер. Ее улыбка выглядела приветливой, но голубые глаза — холодно-расчетливыми.

— Миссис Смит? — спросил он.

— Ага, — сказала она. Она еще его не раскусила.

— Меня зовут Стайлс, — назвался он. — Я — репортер журнала «Ньюс вью».

— Ах, Боже ты мой, — охнула она.

— Я хотел бы с вами поговорить.

— Видите ли, мистер Стайлс, — так, кажется? — вам бы следовало знать, что меня не очень-то тянет беседовать с репортерами. Вчера они так и роились вокруг меня.

— Могу себе представить. Мне жаль вашего мальчика, миссис Смит.

— Как будто вы, ребята, дадите женщине погоревать в одиночестве, — ворчливо отозвалась миссис Смит.

— Газеты изобразили вашего мальчика каким-то маньяком-убийцей, — сказал Питер.

— Вы можете это повторить!

— Мне хотелось бы дать ему — и вам — шанс, — сказал Питер.

— Судя по тому, как они о нем пишут, у меня было отравленное молоко, когда я его выкармливала, — сказала она. — Дети в наши дни так быстро вырастают, а потом, черт возьми, уходят из твоей жизни, и вот тут-то они и свихиваются.

— Я был бы признателен, если бы вы поговорили со мной о нем, — сказал Питер.

— А пить вам сейчас рановато будет? — спросила она. — Я никогда не пью одна, а выпить смерть как хочется.

— С удовольствием к вам присоединюсь, — сказал Питер.

Задняя дверь вела в кухню, оборудованную морозильником новейшей модели, посудомойкой и духовкой с грилем.

— У меня есть джин, смешанное виски и скотч, — сказала миссис Смит. — Выбирайте.

— Шотландское, если можно.

— С содовой?

— Со льдом, если вас не затруднит.

— Не затруднит. А вам приходилось видеть эти новые морозильники? Устройство для изготовления льда. — Она открыла дверцу. — Размораживать вообще не нужно, а когда вам понадобятся кубики, достаточно протянуть руку. Они выскакивают из автомата, по мере того как вы их расходуете.

— Красота, — похвалил Питер.

— Да вы проходите вон туда, к уголку, и присаживайтесь, — пригласила миссис Смит. — Я сейчас принесу пару стаканов для нас.

Кухонный уголок был лучшим из тех, что поставлял Гранд-Рапидс[5]. Но Питер лишь вскользь оглядел мебель. Стенное пространство покрывали цветные фотографии обнаженных и полуобнаженных девиц, все до одной, очевидно, вырезанные из «Плейбоя».

Очевидно, клиентам, которые наведывались к Салли Смит, не полагалось забывать, зачем они здесь. Питер почувствовал тесноту в груди.

— Неплохая коллекция, вам не кажется? — спросила Салли Смит. Она поставила выпивку Питера на стол. У нее самой был высокий стакан, наполненный джином комнатной температуры. — Возможно, кто-то считает, что это безвкусица — вот так развешивать их по стенке, но я говорю — если каждый может купить их в газетном киоске, так почему бы не держать их у себя дома.

— Вполне логично, — согласился Питер. — Спасибо. — Он почувствовал, что ему требуется выпить.

— Когда я была помоложе, я чуточку походила на блондинку вон в том углу, — похвасталась Сэлли.

Питеру стало не по себе — определенно замок «молнии» на красном халате был сдвинут чуточку ниже, чем это было минуту назад на заднем крыльце.

— Мне не кажется, что возраст так уж сильно изменил вашу фигуру, миссис Смит, — сказал он.

— Ну ладно, полюбезничали — и довольно, а теперь садитесь и пейте, — сказала она. — Знаю я вашего брата, мистер Стайлс. Вы пришли сюда конечно же не для того, чтобы обсуждать размеры тела. Жаль, но я, представьте, это знаю.

Она села напротив него и сделала затяжной глоток теплого джина.

— Я хочу спросить о связях вашего сына Олдена с АИА, — сказал Питер. — Вы имели что-нибудь против его окружения?

— Нет, черт возьми, — сказала Сэлли. — Я решила, что это пойдет ему на пользу, — все равно как раньше бойскауты. Дисциплина, занятия по стрелковому делу, чтение политических брошюр, регулярные слеты и учебные сборы. Некоторые люди не соглашаются, что АИА безвредна, но благодаря ей Олден не околачивался на углах улиц со всяким отребьем.

— Как долго он состоял в ее членах?

— Три-четыре года. У них есть юношеская организация, а потом, когда тебе исполнится шестнадцать, можно стать регулярным членом. Олдену было девятнадцать, так что можете сами подсчитать. Когда у ребенка нет отца, мужской клуб или организация — лучшее, что только может быть. Об этом во всех журналах пишут.

— Как долго ваш муж пребывал в неведении относительно Олдена? — спросил Питер.

— Этот болван? Да он исчез из моей жизни практически с того дня, как мы поженились. Он приходил домой пьяный, проезжался по мне, как паровой каток, и снова сваливал. Он ушел навсегда, когда Олдену было меньше года.

— Был в АИА кто-то, особенно интересовавшийся Олденом?

Она заколебалась, и в первый раз он почувствовал в ней напряженность.

— Так, чтобы особенно, — никто, — ответила она.

— Он не упоминал при вас о каких-то конкретных людях?

— Послушай, парень, ты мне голову не заморочишь, учти это.

— Я и не пытаюсь.

— Ты знаешь, кто я такая. Я зарабатываю на жизнь тем единственным способом, который знаю. Я не была близка с Олденом. Как только он стал достаточно взрослым, чтобы уехать из этого города, он уехал. Мы только орали друг на друга, и он называл меня такими именами, от которых у вас бы волосы встали дыбом. Но он не тратил время на то, чтобы рассказать мне, кто его друзья или кто проявлял к нему особый интерес, да и мне было на это наплевать.

— Он когда-нибудь упоминал при вас имя Уолш?

Она рассмеялась:

— Пэт Уолш? Ему не было нужды упоминать при мне Пэта. Я знаю Пэта.

— Послушайте меня, миссис Смит, — сказал Питер. — Кто-то превратил Питера в убийцу, а потом убил его, чтобы помешать ему рассказать об этом. Я хочу найти этого кого-то, чтобы то же самое не случилось с другим парнем.

Она сделала еще один затяжной глоток джина.

— А теперь мы вместе споем первый куплет из «Христа», — сказала она резким голосом. — Ты меня разочаровываешь, парень. Ты, оказывается, святоша — а я ведь так и подумала, когда увидела, как ты въезжаешь во двор в этом «ягуаре». Я всегда говорю — живи и дай жить другим, единственное, чего никак не могут уяснить люди, которые разглагольствуют о религии.

Похоже было, что дама очень быстро захмелела от своего джина.

— Олдену не оставили шанса жить — или дать жить другим, — сказал Питер. — Вот почему я приехал, чтобы с вами увидеться.

— Не на такую напал, парень, — сказала она, маленькие пятнышки румянца проступили на ее щеках. — Я вот сижу здесь полтора дня и спрашиваю себя, почему я не слишком убиваюсь из-за того, что случилось с Олденом. Я выносила его здесь, в своей утробе! — Она хлопнула себя по животу. — Я должна чувствовать что-то, автоматически, но я не чувствую. Он ненавидел меня, а я ненавидела его — за то, сколько он доставлял мне хлопот. Ну что же, я приноровилась к такой жизни. Хочешь посмотреть на остальные помещения в этом доме? Нет во всем Уинфилде дома краше, с более современными удобствами. Если ты думаешь, что я стану разводить с тобой эту душеспасительную бодягу, то ты рехнулся. В этом городе все шло путем, пока твои бродяжки не притопали позавчера с вашими плакатами и вашими «аллилуйя». Так что некоторые люди угодили в мясорубку, и один из них был Олден. Это случилось бы с ним рано или поздно, так какого рожна! — Казалось, ей не хватает воздуху, и она допила остатки джина из своего стакана. — Так почему бы тебе не отчалить отсюда, сынок, чтобы совать нос в чужие дела где-нибудь еще. Все, чего я хочу, — это чтобы меня оставили в покое и дали пожить без постороннего вмешательства.

— Кто были друзья Олдена? — упорствовал Питер.

— Ну как тебе еще растолковать, Джек, — по буквам, что ли? — закричала она на него. — Допивай то, что у тебя налито и катись отсюда. Не желаю я участвовать в твоем балагане.

Питер понимал, что тут нечему удивляться. Салли Смит не смогла бы промышлять в городе Уинфилде без молчаливого согласия АИА. В ту минуту, когда он ясно дал понять, что метит в Уидмарка и его компанию, она запаниковала. Он был совершенно уверен, что в тот момент, когда он уйдет, заработает розовый телефон на приставном столе. Те, кто платил за этот дом, узнают все о его визите.

— Жаль, что вы не хотите помочь, — сказал Питер. Он встал. — Если вы передумаете…

— Ну конечно — ишь, размечтался! — фыркнула она.

Он прошел через сияющую кухню на улицу, к своей машине.

Он мельком увидел женщину, наблюдавшую через окно кухни. У Олдена Смита никогда не было ни малейшего шанса в этом мире, подумал он.

Озеро носило индейское название, которое Дэн Сотерн упоминал, а Питер вскоре забыл. По его прикидкам, оно тянулось на пять-шесть миль в длину и от полумили до трех четвертей мили в ширину. Чтобы попасть на густо поросший лесом западный берег, где у АИА имелся своей учебный плац, Питеру пришлось проехать до дальней оконечности, а потом двинуться в обратном направлении по противоположному берегу.

Восточный берег, как он разглядел, подъезжая к Уинфилду, был усеян летними коттеджами и лодочными станциями, имелся также какой-то клуб пловцов, очевидно тот самый, где работал спасателем на водах сын священника. В этот день, уже под вечер, на восточном берегу царило оживление. Там плавали десятки парусников, каноэ и моторных катеров. Два катера тащили за собой загорелых водных лыжников. Пока Питер ехал по дороге, петляющей по берегу озера, дети махали ему руками. Все казались счастливыми и безмятежными. Они были настолько мало затронуты убийством и насилием, как будто здесь никогда такого не случалось.

Когда он добрался до дальней оконечности озера, домики поредели. Дэн обещал развилку с правым ответвлением, уводящим вверх на холмы, туда, где стояли домики, используемые охотниками во время охотничьего сезона. Левое ответвление, по которому предстояло ехать Питеру, быстро превратилось в поросшую травой просеку. Ему не следовало заезжать слишком далеко на этом участке дороги, а не то он бы выскочил туда, где члены АИА припарковали свои машины. Белый «ягуар» выдал бы его с головой, если бы он оставил его на виду. Он увидел место, где мог свернуть и оставить машину за плотной стеной сосен и берез. Он запер ее и двинулся пешком.

Он ушел не слишком уж далеко, когда услышал злые голоса, что-то громко и ритмично скандирующие. Очевидно, это было частью заведенного порядка, потому что то начиналось, то прекращалось. Питер догадался, что это происходило не более чем в двухстах ярдах от того места на поросшей травой просеке, где он стоял. Вроде бы все совпадало с теми ориентирами, которые ему дал Дэн Сотерн.

Питер сошел с дороги и углубился в лес по правую сторону от нее. По словам Дэна, так он должен был попасть на вершину хребта, выходившего на учебный плац. Ритмические выкрики становились все громче — подобно управляемому рыку диких зверей.

Подъем оказался неожиданно крутым и неровным. Питер мог танцевать или играть в гольф, почти не обнаруживая существования своей искусственной ноги, но такой подъем был для него делом сложным. Он чувствовал, как пот струится под его рубашкой, пока хватался за кусты и маленькие деревца, чтобы подтянуться кверху.

Потом внизу, слева от себя, он увидел парковочную зону, о которой его предупреждал Дэн. Питер припал к земле за купой кустов. По его грубым прикидкам, там стояло более сорока машин. Два человека, оба в серых брюках от полевой униформы с черными лампасами, серых гимнастерках с эмблемой АИА на нагрудных карманах и кепках-бейсболках с черным верхом, облокотились на одну из машин, куря и переговариваясь.

Дикий, звериный рев раздавался теперь совсем рядом. Злобный звук действовал Питеру на нервы. Два человека на автомобильной стоянке были им встревожены. Один из них посмотрел вверх, почти в то самое место, где Питер опустился на колени за кустами, и рассмеялся. Мускулы Питера напряглись. Это был полицейский фотограф, который делал снимки в мотеле «Ор-Хилл» после убийства Чарли Биллоуза. Вроде бы он никак не показал своим видом, что знает о присутствии Питера.

Когда этот человек отвернулся, Питер воспользовался возможностью и торопливо перебрался по верху хребта. Внезапно прямо под ним, в естественном амфитеатре размером примерно с футбольное поле, предстала АИА в действии. Питер распластался на животе за кустами дикой голубики, едва веря своим глазам.

Там проводилось с полдюжины разных занятий. В дальнем конце поляны инструктор по строевой подготовке занимался с дюжиной или более новобранцев, сосредоточившись на отработке простых элементов строевой подготовки. Почти вертикально вниз от того места, где лежал Питер, находился источник организованного крика. Поперек площадки, на расстоянии в несколько футов друг от друга, были растянуты десять брезентовых чучел. Питер хорошо помнил их с тех времен, когда проходил курс начальной боевой подготовки в морской пехоте. В двадцати пяти ярдах от чучел стояли, пригнувшись, десять человек, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками. Офицер засвистел в свисток, и десять человек пошли в атаку, внезапно разразившись воплями, от которых кровь стыла в жилах. Они, бросившись со всех ног, добежали до чучел, нанося колющие и рубящие удары своими штыками, которые сверкали в послеполуденном солнце. Десять новичков заняли свое место на исходном рубеже в ожидании новой атаки.

Левее с полдюжины людей, сбросивших свои форменные рубашки, с голыми торсами, поблескивающими от пота, по очереди отрабатывали с двумя инструкторами приемы, сочетавшие в себе дзюдо и каратэ. Другая группа, работавшая со свисающим с перекладины футбольным чучелом, играла в свою игру. Человек в униформе приближался непринужденной походкой, держа руки в карманах. По выкрикиваемой команде он начинал действовать.

Его левая рука взлетала к козырьку черной кепки и тянула его книзу. Козырек, или забрало, похоже, держался на шарнирах. Он опускался на лицо человека подобно маске, оставляя лишь широкую прорезь для глаз. Правая рука выхватывала короткую дубинку, вроде полицейской, которую, очевидно, носили в рукаве или в штанине.

Чучело подвергалось жестокому избиению. Потом тот, кто бил, быстро отбегал в прикрытие. Набег с последующим отходом, делавший опознание невозможным в том случае, если жертва выживет и попытается произвести таковое.

Питер знал, что хитроумная кепка, которую можно в долю секунды превратить в маску, типична для всех тайных группировок. Когда настает момент насильственных действий, нужно во что бы то ни стало избежать опознания. Члены Ку-клукс-клана столетиями носили белые капюшоны. Кепка-бейсболка, которую носят тысячи игроков в гольф, рыболовы и спортсмены всех разновидностей, не привлечет особого внимания в толпе.

Прямо напротив Питера находилась смотровая площадка, возвышавшаяся футов на десять над землей, обнесенная маленькой деревянной оградой. Там, наблюдая за разнообразными проводимыми на плацу учениями, стоял генерал Уидмарк, в серой униформе и черной кепке своей армии. При нем были двое адъютантов, поглощенных разговором.

За исключением нескольких новобранцев в дальнем конце площадки, каждый из присутствующих хорошо владел какой-то разновидностью рукопашного боя. На самом деле подготовка была не военной. Она предназначалась для уличных боев, бунтов и быстрых вылазок небольшими группами. Вы налетаете и отходите, калеча и убивая. У Питера пересохло во рту. Это не была армия наемников. Это были лавочники, коммивояжеры, фермеры, служащие автозаправочных станций и клерки — люди, с которыми имеешь дело каждый день в прилегающей местности, принявшие на веру евангелие насилия, проповедуемое психопатами.

Сколько людей из тех, что резвились на пляжах и в воде по ту сторону озера, знали, что в действительности здесь творилось? Вероятно, они догадывались о чем-то и держались подальше. Такая благоразумная тактика, должно быть, выработалась в результате старательно распускаемых слухов.

Питер внезапно почувствовал острую потребность выбраться отсюда, выбраться в какое-то безопасное место, откуда он мог поведать миру о том, что он увидел. От криков мастеров штыковой атаки у него защемило под ложечкой.

Он отступил чуть назад от занимаемой им за кустами позиции. Он приподнялся и, оставаясь в полусогнутом положении, повернулся, чтобы отправиться обратно вдоль хребта, туда, где оставил «ягуар». И с присвистом выдохнул сквозь зубы.

Вокруг него широким кольцом расположилась дюжина людей из АИА в своей серой униформе, с опущенными черными забралами, закрывавшими лица. Каждый из них держал совершенно открыто короткую, отполированную деревянную дубинку, которая, очевидно, была неотъемлемой частью их снаряжения.

— Долго же ты сюда добирался, — сказал один из них.

Питер не мог сказать наверняка, кто из них говорил.

У него за спиной, внизу, продолжалось обучение приемам штыкового боя, сопровождаемое соответствующими выкриками… пронзительный свист, кровожадный боевой клич, глухой стук, когда штыки вонзались в брезент и набивку.

— Хочешь вначале произнести речь? — спросил приглушенный голос из-за маски. — Ты ведь оратор, да?

Питер встал. В голове его промелькнула мысль, что хотелось бы в последний раз встать и выпрямиться. Ошибиться в оценке шансов было невозможно. Он мог скатиться вниз по склону на учебный плац — где сто других людей взяли бы дело в свои руки и прикончили бы его.

Кольцо медленно сужалось.

Когда-то давно Питер проходил курс подготовки бойца спецназа. Даже не обладая той устойчивостью, которую дают две здоровые ноги, он мог за себя постоять, но не безоружный и не с разницей в силах один к двенадцати. Он молил о том, чтобы один из них попробовал сладить с ним в одиночку, и в то же самое время знал, что так не будет. Их учили использовать перевес в силе, не оставлять никому ни малейшего шанса.

Потом они набросились на него, как свора диких собак, рыча и дубася его своими дубинками. Это был момент невероятного ужаса и боли. В самом начале его пригвоздили к земле, и он почувствовал, как лопаются на мясе бедра ремешки его искусственной ноги, которую безжалостно выворачивали, отрывая от культи ниже колена. Раздался дикий смех, и сквозь кровавое марево он увидел, как нога перебрасывается от человека к человеку, словно у детей, играющих футбольным мячом, украденным у мальчика помладше. Он услышал, как закричал на них, не от боли, а от ярости.

Они могли бы разнести ему череп, как яичную скорлупу, одним хорошим ударом отполированной дубинки, но, казалось, что они не ставят себе такой цели. Истерзание должно было продолжаться медленно и мучительно. Они колотили его по ногам и туловищу. Его одежда была вспорота и сорвана с него. Все, что он мог сделать, это откатиться, прикрывая голову руками. В их смехе потонул рев молодчиков со штыками; их смех и грохот крови у него в ушах, пока он погружался в то, что представлялось беспроглядной, красной смертью.

Часть третья

Глава 1

Он открыл глаза. Было темно.

Он попытался шевельнуться, и ему пришлось сдерживать крик боли.

Он лежал совсем неподвижно, прислушиваясь. Не было ни единого звука, который он бы тот час же узнал, ни одного человеческого звука. Была трескотня сверчков и древесных жаб, гортанное кваканье лягушек со стороны озера и колыхание листьев от слабого, порывистого ветерка.

Он прикоснулся к своему телу и поморщился. Его пиджак, рубашка и майка пропали. Он убрал пальцы, липкие от крови. А потом он вспомнил смех, и его рука поползла вниз по правому бедру, к колену. Пластиковая нога исчезла. Со здоровой ноги пропал ботинок.

Вверху, сквозь кроны деревьев ему был виден кусочек освещенного луной неба, но там, где он лежал, он не видел ничего и в шести дюймах от своего лица. Кто-нибудь другой в положении Питера думал бы о том, как получить помощь, как найти обратную дорогу к своей машине, поехать куда-нибудь за поддержкой и заявить о нападении. Питер думал только об одной вещи — его пропавшей ноге. «Ягуар», если его не угнали, находился примерно в миле от этого места. Миля — это ничто, если только тебе не придется проскакать ее на одной ноге или проползти на четвереньках.

Он попытался принять сидячее положение. И застонал. Каждая косточка в его теле, каждый дюйм плоти были истерзаны. Но, чудесным образом, обе руки действовали; обе ноги повиновались ему. В его грудной клетке было такое ощущение, как будто ее разнесли вдребезги, но он мог сделать глубокий вдох без пронзительной боли. Постанывая, он перевернулся и встал на четвереньки.

Он попробовал проползти фут-другой. Это было мучительно, но он мог двигаться.

Дома, в квартире в Грэмерси-парк, когда никто его не видел, он мог скакать на одной ноге довольно ловко и быстро. Но невозможно было проделать это здесь, в темноте, на бугристой, неровной местности. Он упадет на первых же пяти ярдах и, вероятно, окончательно выйдет из строя.

Что те ублюдки в черных масках сделали с его ногой?

Они могли закинуть ее в ближайшие кусты, или выбросить в миле отсюда, или унести в качестве мрачного сувенира. Он мог проползать в темноте не один час, без какой-либо реальной надежды ее отыскать. Они могли положить ее в развилину дерева, где-то высоко у него над головой.

В кармане его пиджака лежала зажигалка. Если бы он ее нашел, то мог бы изготовить себе что-то вроде факела, который помог бы его поискам.

Он все ползал и ползал по кругу, в кольце обжигающей боли, ища на ощупь свой пиджак. В конце концов он улегся на землю ничком, чтобы перевести дух. Он почувствовал, как постыдные слезы душат его, подступая к горлу, слезы гнева, отчаяния и страха.

Ключи от его машины по-прежнему лежали в кармане его брюк, но как он может найти машину, продвигаясь по дюйму на четвереньках?

А если они забрали машину, то до ближайшего дома добрых пять миль. Из него выбили столько сил, что он понимал: ему не удастся их преодолеть. Он почувствовал себя выдохшимся после того, как впустую прополз несколько ярдов. Он лежал неподвижно, прислушиваясь к сверчкам и кваканью лягушек на озере.

А потом до него дошло, что положение его не совсем безнадежно. У него в запасе есть один способ отправиться за помощью без своей ноги. Он может плыть! Он хороший, сильный пловец.

Пять непреодолимых миль ползком по дороге до ближайшего коттеджа по ту сторону озера. Или сто ярдов ползком до края озера и легкие полмили вплавь до противоположного берега.

Сто ярдов — вот в чем заключалась проблема. Весь этот замысел вдруг показался грандиозным предприятием, требующим от него полного сосредоточения. Человек с двумя ногами кое-как спустился бы вниз по склону на учебный плац и пробежал бы по нему к краю озера. Если бы он сбился с пути, он бы остановился, прислушиваясь к лягушкам, и побежал бы на этот звук.

Пять минут! Все, что потребовалось бы человеку с двумя ногами, чтобы добраться до края воды.

Для Питера, с руками и коленями, уже разбитыми и разодранными после того, как он немного прополз, эти сто ярдов были гигантской проблемой. Похоже, он не сумел правильно сориентироваться. Он находился всего лишь в одном-двух ярдах от склона, ведущего к учебному плацу, когда его окружили штурмовики из АИА в масках. Теперь он не мог его найти. Наверняка во время избиения его оттащили на некоторое расстояние оттуда. Пугающая мысль пришла ему в голову, когда он, как слепой, протянул руку, чтобы ощупать склон. Они могли отнести его, потерявшего сознание, далеко от того места, где напали на него.

Но он наверняка находится неподалеку от озера! Низкие голоса лягушек отдавались гулким эхом.

Потом внезапно земля заскользила под его ладонями и коленями и он перекувырнулся и сорвался вниз с крутого берега. Боль в его избитом теле была почти невыносимой, но он отыскал дорогу вниз, на учебный плац.

Он лежал у подножия склона, его неровное дыхание вырывалось сквозь пересохшие губы. Он говорил себе, что двигаться дальше — свыше его сил. Он вглядывался в темноту, спрашивая себя, почему он не мертв. Единственным ответом было то, что они не собирались его убивать. Он погиб бы в считанные секунды, будь у них такая цель.

Он попытался представить, что они думали, пока били его своими дубинками. Он не должен был умереть. Он должен был уползти отсюда, истерзанный, ни на что не годный, без ноги, чтобы поведать о том, что с ним случилось. Поскольку он широко известен как репортер, общественный деятель, последуют гневные протесты, расследование. Правительство штата и федеральное правительство откликнутся на требование общественности «сделать что-нибудь». А результат? Уидмарк выразит свое сожаление. Кое-кто из его молодых людей отбился от рук. Питер не сумеет опознать ни одного из напавших на него. Сенатский подкомитет, вероятно, устроит слушания. Это будет хлопотное время для АИА. Но конечный результат будет заключаться кое в чем другом. Страх перед АИА усилится. Такие люди, как Дэн Сотерн и молодой полицейский Мак-Адам, которые играются с идеей сражаться в одиночку, пойдут на попятную. Предоставят заниматься этим кому-то другому. Это слишком большое и слишком опасное дело для них. Питер будет живым символом того, что случится с каждым, кто попытается вмешаться в деятельность армии. Сукины сыны хотели, чтобы он рассказал о том, что с ним случилось, описал свою боль, стал живым предупреждением, что АИА по всей стране берется за дело всерьез.

Предупреждение не будет облечено в слова, но смысл его будет ясным, как божий день. История, случившаяся с Питером, когда он ее расскажет, должна помочь им, а не навредить.

Он лежал в темноте, стараясь собраться с силами, чертыхаясь вполголоса.

Потом он пополз по открытому пространству учебного плаца. Ему удалось преодолеть всего несколько ярдов, когда его рука коснулась одного из набитых чучел для отработки приемов штыкового боя. На ощупь оно было чем-то мертвым, но стало для него новым ориентиром. Неподалеку отсюда он снова попадет в лес, потом местность пойдет под уклон, к воде. Есть шанс, что на дальнем берегу видны огни, которых он будет держаться.

Учебный плац был тщательно разровнен граблями, трава подстрижена. Ползти было сравнительно легко, но это получалось у него медленно. И еще — боль. Питер мог представить себе лицо какой-нибудь проводящей отпуск домохозяйки по ту сторону озера, когда он станет скрестись в ее дверь, окровавленный и без ноги, прося о помощи.

Он совершенно не ощущал времени, пока дюйм за дюймом продвигался по площадке.

Он, должно быть, пробыл без сознания несколько часов после того, как они оставили его лежать на гребне. Теперь, с переходом на «летнее время», не темнело почти до девяти вечера. И ему казалось, что он судорожно, рывками полз не один час, пока наконец не добрался до леса на дальней стороне учебного плаца.

Потом он услышал звук приближающейся машины!

Сквозь стену деревьев он мельком увидел фары, двигавшиеся в направлении автомобильной стоянки. От паники на его ноющем теле выступил пот. Он не сомневался, что кто-то из них возвращается, чтобы посмотреть — как он тут. Вероятно, у них изменились планы. Вероятно, ему все-таки суждено умереть.

Отсутствие ноги — вот что заставляло его изнывать от страха. У него нет никакого шанса, кроме озера. Ему приходилось идти на риск, поднимая шум во время своего бегства. Он поднялся, попробовал прыгать на одной ноге, упал, снова поднялся и, покачиваясь, спотыкаясь, стал продвигаться к безопасному месту. Внезапно ему стало видно воду, с прорезавшей ее серебряной полоской лунного света.

Он оглянулся назад. Фары перестали двигаться, но они вперились в него сквозь лес. Лучик поменьше, от фонарика, приближался к нему, неровный, но торопливый. Должно быть, они услышали его.

Его руки коснулись воды. Он, извиваясь, продвигался вперед, отталкиваясь здоровой ногой. Прохладная вода плескала ему в лицо. Он отталкивался и плыл, и он снова был почти здоров. Его легкие наполнились воздухом, и он нырнул под воду. Он плыл изо всех сил так долго, как только мог задерживать дыхание, а потом бесшумно вынырнул.

Фонарь находился в двадцати ярдах позади него, на берегу. Он снова сделал глубокий вдох и скрылся под водой. Когда он уходил под воду, ему показалось, что он слышит, как кто-то кричит:

— Кто там? С вами все в порядке?

Он продолжал нырять, преодолевая по двадцать — тридцать ярдов за один раз, а потом тихонько всплывал, чтобы набрать воздуху. На автомобильной стоянке по-прежнему виднелись фары машины, но фонарь теперь был направлен в другую сторону. Он больше его не видел. Он медленно поплыл бесшумным брассом, следя за тем, чтобы его нога, отталкиваясь, не всплывала на поверхность. Луч фонарика, даже если бы его снова направили в его сторону, теперь не достал бы до него. Он перевернулся на спину и медленно поплыл, наблюдая за берегом.

Машина повернула и поехала прочь от автомобильной стоянки.

Питер перевернулся на живот и поплыл к дальнему берегу медленным, размеренным кролем.

Вода обдавала прохладой и освежала его избитое тело. Мало-помалу он снова начал ощущать себя человеком, контролирующим свои действия.

Потребовалась определенная доля самодисциплины, чтобы себя сдерживать. Ему пришлось перебороть свое нетерпение добраться до дальнего берега. Он знал, что ему следует экономно распределять свои силы. Время от времени он переворачивался на спину и плавно покачивался на воде минуту-другую, пока отдыхали мышцы его плеч и рук. Примерно посередине озера он сфокусировал взгляд на огнях домика, стоявшего на пригорке, чуть выше береговой линии.

Это была последняя группа огней на этом конце озера. Следующие, видные ему, находились в добрых трех четвертях мили дальше по берегу.

Под конец — последние пятьдесят ярдов — он спрашивал себя, сумеет ли их преодолеть. Казалось, силы вдруг стали покидать его. Не только его силы, но и его воля сделать это. Его руки весили тонну, когда он поднимал их, и казалось глупостью пытаться двигаться дальше. Он осилил около половины этой последней, непреодолимой дистанции, когда увидел огни машины у края озера. Они надвигались с дальнего, незаселенного, конца — именно оттуда вы бы приближались, если бы ехали прочь от учебного плаца. Машина двигалась очень медленно, а вскоре остановилась. Водитель притушил свои фары до уровня, нужного для парковки.

Питеру показалось, что он расслышал, как хлопнула дверца.

Потом он снова увидел фонарь.

У него не было ни возможности, ни сил продолжать игру.

Он знал, что если снова попытается плыть под водой, то вообще не сможет вынырнуть. Его гребки стали неровными и сопровождались всплесками, и он ничего не мог с этим поделать. Человек с фонариком услышит его — просто не сможет его пропустить.

Теперь фонарик находился у края воды, перемещаясь по широкой дуге. Потом нацелился на него.

Все кончено, сказал он себе. Все было напрасно. Он оставил свои попытки. Его здоровая нога опустилась вниз и коснулась дна. Странно, но он мог стоять там и дожидаться того, что было ему уготовано.

— Питер! Это вы, Питер?

Он встряхнул своей мокрой головой. В безумном мире последних сорока восьми часов он в конце концов утратил над собой контроль.

Голос, настойчивый, испуганный, принадлежал Грейс Минафи.

Нога, на которой он стоял, заскользила, и на какой-то момент он ушел под воду, давясь, задыхаясь; когда ему удалось снова опереться на свою ногу и утвердить свою голову над водой, Грейс уже шла вброд от берега, протягивая ему свои руки, взывая к нему.

Он попытался сделать нелепый скачок к ней. Его пальцы соскользнули с кончиков ее пальцев, когда он снова ушел под воду. На этот раз, когда он вынырнул, ее руки обвились вокруг него, поддерживая его.

— Питер… о, Боже мой! Что они с вами сделали?

Как у потерявшегося ребенка, слова выплеснулись у него вместе со слезами, которые он больше не мог сдерживать.

— Они забрали мою ногу! — проговорил он. — Черт возьми, разве это не самая наиглупейшая вещь на свете, какую только можно сказать в такой момент?

Она буквально волокла его к берегу, все время приговаривая:

— Все в порядке, Питер. Я ее нашла. Они оставили ее торчащей на крыше вашей машины. Так я и узнала, что это вы. Все в порядке, Питер!

Он лежал лицом вниз на траве, стыдясь сотрясавших его рыданий; его тело бил озноб, который никак не вязался с теплой июльской ночью. Грейс лежала рядом с ним, прижимаясь к нему, как будто надеялась поделиться с ним собственной силой. Ее руки очень нежно касались его избитого тела.

— Все, все, все, — ласково шептала она, как мать, которую он давным-давно позабыл.

Питер не смог бы сказать, как долго они лежали там бок о бок, она — обнимая и поглаживая его. Это походило на возвращение из какого-то дальнего странствия. Его сердце перестало биться так надрывно, его легкие вбирали воздух, и уже не казалось, что они вот-вот разорвутся. Он с вожделением думал о сне.

Грейс, казалось, точно уловила момент, когда он уже был в состоянии перенести одиночество. Он заморгал, когда вспыхнула ее зажигалка.

— Я знаю, ты такие не куришь, — прошептала она, и его согрело это неожиданное «ты», — и все-таки попробуй. Это может помочь. — Она поднесла зажженную сигарету к его губам. — А теперь оставайся на месте. Я отойду на секунду.

Питер прислушивался к ее шагам, убегавшим по траве. На какой-то миг он почувствовал, как его снова охватывает детская паника, а потом понял, что она ни за что не оставит его одного здесь, беспомощного.

Он услышал, как хлопнула дверца машины, и вот она уже возвращалась. Она наклонилась, и ее дыхание согревало его щеку.

— Я… я не знаю, как помочь тебе с этим, — сказала она и положила пластиковую ногу на землю возле него. — И твой второй ботинок…

С чем ему приходилось бороться каждый раз, когда такое случалось, так это с ужасом от того, что кто-нибудь увидит культю его правой ноги. Она, казалось, поняла. Она присела совсем рядом с ним, но отвернулась так, чтобы не видеть, как его неуверенные пальцы управляются с ремешками. Она закурила сигарету для себя, и слова полились из нее, как будто она инстинктивно понимала, что они помогут ему перебороть смущение.

— Я так и не съездила в Вашингтон, — сказала она. — Как ты поймешь, мне не понадобилось ехать. Человек, на которого мы работали в Корпусе мира, появился на кладбище. Из-за самолета он опоздал на службу в часовне. Он был тем человеком, к которому я бы отправилась за помощью, Питер. По моей просьбе он дозвонился в высокие инстанции. Ближе к вечеру у него уже было для меня сообщение.

Питер пока еще не мог ее слушать.

— Ты говоришь, что нашла это в моей машине? — спросил он хриплым от усталости голосом.

— Торчащей на крыше, — сказала Грейс. — Я думаю, они оставили ее там, чтобы ты ее нашел. Но из этого я поняла, что ты где-то поблизости и попал в беду — или еще хуже. Я забрала ее и ехала, пока не кончилась дорога, надеясь, что ты увидишь огни машины и позовешь на помощь. А потом я вылезла из машины и пошла дальше пешком, прихватив ногу с собой, Питер. Мне показалось, что я слышу тебя в воде, и я тебя окликнула. Но там никого не было. Я думала, что это мне померещилось. Потом… потом я увидела тебя на озере — плывущего прочь от меня. Я вернулась на эту сторону, понадеявшись, что сумею вытащить тебя, когда ты доберешься к берегу.

Нога была прилажена, ремешки — на месте. Он натянул на нее мокрую штанину, чтобы спрятать. Надел другой ботинок. Потом встал и сделал три-четыре твердых шага от нее и обратно.

— Господи! — сказал он вполголоса.

Она стояла лицом к нему, держа руки у него на плечах.

— Бедные твои спина и плечи, — прошептала она. — Что они с тобой сделали?

— Пойдем к твоей машине, — сказал он. — У меня есть сухая одежда в сумке, в багажнике «ягуара». — Он заскрипел зубами. — И… пистолет в бардачке — надо же ему было оказаться именно там!

Они взобрались вверх по склону к ее машине, и, пока она везла его обратно к тому месту, где он спрятал «ягуар», он рассказал ей о своих злоключениях. Пока он говорил, ему было видно ее лицо в свете, отражавшемся от приборного щитка. Она не отрывала взгляда от дороги впереди нее. В первый раз он осознал, до чего она красива. До этого казалось, что она лишена чувствительности — в состоянии шока, но при этом способна к действиям. Теперь она была живой, и гнев бурлил в ней, пока она слушала. Он знал: между ними происходит что-то такое, что не требуется облекать в слова.

Они помогали друг другу в минуты черного отчаяния. Каждый из них обнаруживал слабость и черпал силу из другого. Питер не мог припомнить момента в своей жизни, когда другой человек значил бы для него так много.

«Ягуар» был в том же состоянии, в каком он его оставил, не считая четырех разрезанных шин. Сначала Питер открыл бардачок и достал лежавший там автоматический пистолет 45-го калибра, завернутый в замшу. Он передал его Грейс вместе с коробкой патронов. Он возил его в своей машине, этой и предыдущей, со времени своей встречи с весельчаками-убийцами в Вермонте. Однако не вспоминал про него, даже после совета Шена Кэссидея. Он вспомнил о нем, лишь когда лежал, согнувшись, на вершине хребта и кольцо из людей в масках сжималось вокруг него. Он вспомнил о нем тогда, потому что мог бы убить половину из них, если бы имел его при себе.

Он открыл багажник «ягуара» и достал свою дорожную сумку. Пять минут спустя он вышел из-за машины в сухих слаксах, чистой темно-синей спортивной майке и желтовато-коричневом габардиновом пиджаке. Его волосы были расчесаны. Он выглядел почти таким же, как и несколько часов назад, когда заходил в лес.

Он подошел к Грейс и протянул руку за пистолетом и коробкой с патронами.

— Питер! — сказала она.

— Да?

— Убедись, что ты выбрал подходящий случай, чтобы пустить его в ход, — сказала она. И вернула ему пистолет без каких-либо дальнейших споров или комментариев.

— Я думаю, нам следует отправиться куда-нибудь, где можно двигаться в двух направлениях, — сказал он.

Он переложил свою сумку и дождевой плащ на заднее сиденье ее машины и уселся рядом с ней. Она двинулась обратно по дороге, огибавшей озеро. Он открыл коробку с патронами и вывалил ее содержимое, россыпью, в свой левый карман. Он удостоверился, что пистолет заряжен, а потом сунул его в свой правый карман.

— Мне нужно кое-что тебе сказать, Грейс, — сказал он, — важные слова, но сейчас не та обстановка.

— Их вообще не требуется говорить. — Ее глаза внимательно смотрели вперед, на дорогу.

— Меня настолько распирало от собственного тщеславия, бессилия и боли, что я не дал тебе возможности рассказать, что происходило с тобой. Господи, как все-таки получилось, что ты стала меня искать, и зачем?

— Во-первых — история с Тони Редмондом, — сказала она.

— А таковая есть?

— Таковая есть! — ее голос выдавал глубокое волнение. — Начать с того, что Энтони Редмонду никогда не выписывали никакого паспорта. Если он отправился в Европу в то время, когда телеграфировал об этом своим друзьям в университете, то он уехал туда без паспорта, то есть незаконно. Ему пришлось бы так или иначе добираться зайцем. Он бы путешествовал по Европе все это время без каких-либо официальных документов. Это не невозможно, как я полагаю, но зачем? Это первое. Ты говорил, что генерал Уидмарк делал запросы через своих друзей в государственном департаменте и ему сообщили, что Редмонд пропал без вести при кораблекрушении.

— Так мне сказала миссис Уидмарк.

— Так вот, не сохранилось никаких сведений о том, что генерал — или кто-то еще — делал запрос относительно Редмонда в государственном департаменте, и не сохранилось никаких записей о том, что какой-либо американской гражданин пропал без вести — или считается пропавшим — при кораблекрушении в Средиземном море за последние три года!

Питер посмотрел на Грейс. Ее глаза были очень ясными, ее губы разомкнулись.

— Твое предчувствие оказалось верным, Питер, — сказала она. — Возможно, это то, что мы сможем повесить на них.

Какое-то время они ехали молча. Дома вдоль дороги стояли теперь ближе друг к другу. Собака выбежала к ним, заливаясь лаем.

— Не исключено, если в фантазиях Эйприл Поттер есть зерно истины, — сказал наконец Питер, — генерал сделал с ней что-то, приведшее молодого Редмонда в такую ярость, что он вознамерился убить Уидмарка. Возможно, он пытался это сделать.

— А генерал убил его, — подхватила Грейс.

— И после этого ему пришлось объяснить исчезновение Редмонда. Телеграммы друзьям… вымышленная история и тело на дне озера или похороненное где-то там, в лесу.

— Если бы мы смогли это доказать… — сказала Грейс.

— Ты приехала в Уинфилд, чтобы рассказать мне об этом? — спросил Питер.

Она кивнула:

— Я все ждала и ждала, пока ты позвонишь — мне или ребятам. Совершенно случайно они обнаружили белое пятно, которое вписывается в общую картину. Никто из друзей Редмонда не получал от него известий с тех пор, как он якобы отправился в Европу. Так вот, я подумала, что тебе следует об этом знать, и ближе к вечеру я выехала сюда. Я поколесила по городу, высматривая твой «ягуар», но безуспешно. Уже почти стемнело, когда я сделала остановку в центре города, в закусочной, выпить кофе. Вот когда мне повезло.

— Да?

— Я наткнулась на человека, с которым вы вроде бы как приятели. Местный газетчик.

— Дэн Сотерн?

— Он узнал меня. Сказал, что был на церковной службе сегодня утром. — Уголок ее рта дрогнул. Когда речь зашла о службе, это напомнило ей о Сэме. — Он представился, и я сказала ему, что ищу тебя. Это, похоже, его встревожило. Он сказал, что, как ему думается, ты поехал посмотреть на АИА во время игрищ несколько часов назад. Ты не вернулся обратно, хотя там уже все закончилось. Он видел многих молодчиков Уидмарка, из тех, что были за городом. Он показал на парочку из них в той кофейне. Я спросила его, не поедет ли он сюда со мной, но он отказался. Он мог объяснить своим то, что разговаривает как газетчик со мной… вдовой Сэма Минафи… — Она слегка запнулась на этих словах. — Но… но нельзя было, чтобы видели, как он показывает мне дорогу к учебному плацу. Зато он подробно растолковал мне, как сюда добраться.

— Тебе не страшно было ехать одной?

— Я еще больше боялась не поехать вообще, — призналась она. — Днем я могла бы не найти твою машину, так хорошо ты ее спрятал. Но мои фары высветили твой блестящий, хромированный задний бампер. Когда я увидела машину с твоей… твоей ногой, стоявшей торчком на крыше… — Она сделала глубокий вдох. — Я хотела убежать. Я была почти уверена, что искать тебя бесполезно.

Они приближались к окраинам собственно Уинфилда, когда Питер попросил ее остановиться у ярко освещенной заправочной станции.

— Я хочу взглянуть на себя в зеркало в туалете, — сказал он.

Грейс смерила его быстрым озадаченным взглядом.

— Там у меня была возможность немного пораскинуть мозгами, — объяснил он. — Они отлупцевали меня весьма основательно, но очень аккуратно. Они… могли совершенно запросто покончить со мной навсегда, но не стали.

— Я спрашивала себя… — начала она и запнулась.

Они остановились у заправочной станции.

— Я думаю, от меня ждут, что я побегу к ближайшему копу, покажу свои синяки и выдвину обвинения против АИА.

— И ты это сделаешь!

Питер покачал головой:

— Нет — раз от меня этого ждут. Я думаю, на моем примере собираются преподать наглядный урок, и я не желаю оказывать им такую услугу, если мне по силам от этого уклониться. Если по мне не очень видно, что я избит и получил тяжелые травмы, то выжидающие копы не получат возможности расспросить меня, что со мной случилось.

— Вид у тебя измученный, — сказала она, — но на лице у тебя нет никаких меток. Только тот пластырь, который доктор наложил тебе на голову прошлой ночью.

— А этому есть объяснение, — сказал Питер.

— Тогда что нам делать, Питер? — спросила она.

— Это требует обдумывания, на которое я был не способен, — ответил он. — Мне… мне нужно немного отдохнуть. Но сначала я хочу посмотреть, как они отреагируют на мое бездействие. — Он улыбнулся ей одной половиной лица. — Могу я купить тебе выпивку в баре «Уинфилд-Армс»?

— Если хочешь.

— Сначала я хочу убедиться на свой счет, — повторил Питер.

Он открыл дверцу машины и вышел. Он едва не упал. За то сравнительно короткое время, что он неподвижно сидел в машине, его мышцы настолько одеревенели, что он спрашивал себя, способен ли он вообще управлять ими. Его бедра были усеяны шишками, его спина и плечевые мускулы доставляли мучения, его ребра терзала невыносимая боль. Он чувствовал, как капельки пота выступили у него на лбу. Выпрямиться и пойти естественной походкой казалось невозможным делом.

«Ей-богу, девушка Сэма Минафи — это что-то», — подумал он. Она наблюдала за ним. Она наверняка видела те усилия, которые он прилагает. Но она знала, как сильно ему хочется сделать это самостоятельно. Немного есть людей, которые знают, когда сострадание способно переломить тебе хребет.

Он сделал пару неуверенных шагов в направлении освещенного туалета, а потом, несмотря на боль, его опорно-двигательная система стала действовать довольно сносно. К тому времени, когда он достиг двери туалета, он двигался медленно, но нормально. Легкая хромота всегда была при нем. Он повернулся и посмотрел назад — на машину. Грейс подняла руку, сделав маленькое колечко одобрения большим и указательным пальцами. Отлично идешь — говорило оно.

Отражение собственного лица в зеркале потрясло Питера. Под глазами были темные круги, а щеки ввалились.

Кожа выглядела так, как будто ее туго натянули на скулы. Но никаких меток или синяков не было. Он умыл лицо холодной водой и как следует растер его кусочком полотенца на ролике. Он надеялся, что это отчасти уберет его восковую бледность.

Перед ним стояла проблема. Не было в Уинфилде такого места, где он мог бы провести ночь в безопасности, а ему нужно было хоть немного отдохнуть, если он собирался продолжать свое дело. Беспокоился он и за Грейс. Ее собственные силы наверняка находились на грани истощения. Для нее здесь тоже было небезопасно, и все-таки он не хотел, чтобы она уезжала. Он не отрываясь смотрел на себя в зеркало. Он должен напоминать себе, что Грейс здесь не из-за него, она хочет добиться какой-то справедливости в отношении Сэма.

Он вышел из туалета и направился через мощеный двор туда, где в машине его ждала Грейс.

— Похоже, как только я пришел в движение, все заработало, — сказал он, залезая внутрь. — Вряд ли у меня получилось бы сплясать джигу, но я, черт возьми, совершенно уверен, что выпить мне бы не повредило.

— Разумно ли будет с твоей стороны появляться на людях сегодня вечером, Питер?

— Я хочу, чтобы генералу передали, что я не играю в его игру, — нет уж, увольте.

Она медленно ехала по Главной улице в направлении «Уинфилд-Армс». Он рассказал ей о своем визите к Салли Смит.

— Наши две главные зацепки — это выявить человека, который воздействовал на Олдена Смита и, вероятно, был его убийцей и Чарли Биллоуза, а также выяснить, что в действительности случилось с Тони Редмондом. Они знают, что я иду по следу смитовского дружка, и будут прятать его настолько тщательно, насколько способны. Но они не догадываются, что мы интересуемся историей Редмонда. Проблема в том, где тут отправная точка?

— Эйприл Поттер, — тут же подсказала Грейс. — Если бы мы могли добраться до нее, снова разговорить ее насчет того, что сделал генерал такого, из-за чего Редмонд бросился его разыскивать…

— Я не думаю, что это будет просто — снова пробиться к Эйприл. Прошлой ночью, в моем номере, она едва не поставила их под удар, и они наверняка это знают.

Она повернула голову и бросала на него быстрый взгляд.

— Ты хочешь пойти на попятную? — спросила она. — Видит Бог, — я бы не стала тебя винить, Питер. Ты и так уже достаточно всего перенес ради Сэма.

Питер невесело усмехнулся.

— Ты, наверное, шутишь, — сказал он. — Ты считаешь, что я ввязался в это только ради Сэма? Я был бы здесь, если бы Сэм был для меня совершенно незнакомым человеком. Я был бы здесь, если бы никогда не видел тебя и не слышал о тебе. Эта драка для меня, Грейс, а уж после сегодняшней ночи это стало для меня глубоко личным делом.

— Пожалуй, я это знала, — сказала она. — Прости меня за то, что на какой-то миг в этом усомнилась.

— После сегодняшнего вечера мне никогда не придется прощать тебя за что-либо, — сказал он. — Я уже готовился расстаться с жизнью, когда услышал твой голос. Ты бы запросто могла убежать и оставить меня там. Это долг, который никогда не будет оплачен в полной мере.

— Я знаю, почему Сэм тебя любил, — отозвалась она, глядя прямо перед собой. — Ему никогда не приходилось спрашивать себя, на чьей ты стороне.

— Я подозреваю, что это одно из тех качеств, которые ему нравились в тебе, — сказал Питер.

Машин на автомобильной стоянке у «Уинфилд-Армс» было довольно много. Питер приподнял левую руку, чтобы посмотреть на свои наручные часы, и понял — это одна из вещей, которые пропали, наряду с зажигалкой, трубкой и бумажником.

Он вышел из машины и, обогнув ее, зашел с другой стороны, чтобы присоединиться к Грейс. Он в первый раз заметил темно-зеленый вязаный костюм, который был на ней. Он подчеркивал гибкость высокой ее фигуры.

— Мои туфли и чулки в ужасном виде, после того как я шла вброд через озеро, — пожаловалась она.

— Никто не будет смотреть на твои туфли и чулки, — сказал он.

Кажется, наконец-то до него дошло, почему Сэм так гордился тем, что может продемонстрировать ее как свою женщину.

Она взяла его под руку, и они двинулись в бар.

— И что будет? — спросила она.

— Сюрприз, — улыбнулся он. — Нас не ждут.

В Коннектикуте женщинам не разрешается сидеть или стоять у стойки. За столиками на двоих и на четверых в тускло освещенном зале располагалось дюжины две парочек. Молодой человек, бренчавший на гитаре, сидел на небольшой платформе, и маленький кинопрожектор превращал его длинные светлые волосы в ярко-золотистые. Питер первый направился к пустому столику. Как раз в тот момент, когда они дошли до него, он расслышал новую тональность в гуле голосов, и отметил, что на них оглядываются. Они сели, и к ним подошла официантка. Оба они заказали шотландское виски.

— У нас получилось, — негромко сказала Грейс. — Полдюжины людей в этом зале, похоже, очень нами интересуются.

Питер обшарил себя в поисках пропавшей трубки, и его пальцы коснулись рукоятки пистолета 45-го калибра в кармане. И порадовался тому, что он там.

— К нам идет друг, — сказала Грейс. — Твой приятель из газеты.

Лицо Дэна Сотерна раскраснелось, а глаза неестественно блестели. Не составляло труда догадаться, что он прилично заложил за воротник.

— А, Питер, рад вас видеть, — заговорил он. — Я уже начал беспокоиться, когда миссис Минафи сказала, что не может вас найти.

— Вы очень точно объяснили, как ехать, — сказала Грейс.

Дэн не обратил на нее внимания.

— Вы в порядке, дружище? — спросил он Питера.

— В порядке, — кивнул Питер. — Присоединяйтесь к нам — или это небезопасно?

Дэн раздобыл стул за соседним столиком, уселся между ними и быстро оглядел комнату, прежде чем снова заговорить.

— Вы оба — новость, — сказал он, — так что мне ничего не угрожает.

— А в такой поздний час здесь можно заказать сандвич? — беззаботно поинтересовался Питер.

— Конечно. Я бы порекомендовал фирменную индейку с русским гарниром.

— В Уинфилде подают русский гарнир? — спросил Питер с натянутой улыбкой.

Он внезапно ощутил, что очень голоден. Подав знак официантке, он заказал сандвичи и кофе. Дэну, казалось, не терпится поговорить.

— Вы легко нашли учебный плац? — спросил он, когда официантка ушла.

— Как нечего делать, — ответил небрежно Питер.

— Какие-нибудь проблемы? — спросил Дэн.

— Как то?

— Ну, им не нравится, когда за ними наблюдают, — сказал Дэн.

— Не думаю, что меня видели, — отмахнулся Питер.

Дэн поигрывал полупустым стаканом, который он поставил на стол.

— Когда вы отсутствовали так долго…

В его тоне чувствовался невысказанный вопрос.

— Я наблюдал за ними час или около того, — сказал Питер, — а потом ждал, пока они разойдутся. Я не хотел рисковать тем, что меня увидят на дороге. Потом я немного порыскал вокруг и Грейс нагнала меня.

Дэн осушил свой стакан и поманил официантку.

— Значит, обошлось без треволнений, — сказал он.

— Наблюдать за их играми довольно познавательно, — сказал Питер. — Но ничего особенно волнующего не было.

— Еще по одной — всем, — сказал Дэн официантке. — За мой счет.

— Я имел интересную беседу с миссис Смит, — сказал Питер.

— Своеобразная личность.

— Да еще какая своеобразная. — Питер обвел взглядом комнату. — Сдается мне, что кое-какие лица мне знакомы.

— Где-где, а в Уинфилде из членства в АИА секрета не делают, — сказал Дэн. — Салли Смит хоть как-то помогла вам с друзьями Олдена?

— Я — святоша и благодетель человечества, — ответил Питер. — Мне не слишком обрадовались.

Дэн рассмеялся.

— Дамочка верна своей клиентуре, — сказал он. — Я сомневаюсь, чтобы многие из них восхищались вашим слогом.

— Так или иначе, я ничего от нее не добился, — сказал Питер.

Он взглянул на Грейс. Она рассматривала маленького толстого человечка как-то особенно пристально.

Официантка принесла всем еще по одной порции выпивки.

— И что вы собираетесь предпринять дальше? — спросил Дэн.

— Буду и дальше разнюхивать, до тех пор, пока не отыщу кого-то, кто поговорит со мной о друзьях Олдена Смита, — сказал Питер. — После этого…

— Вы не могли бы купить мне пачку сигарет, мистер Сотерн? — неожиданно перебила его Грейс.

Звук ее голоса поразил Питера.

— Конечно, — с готовностью согласился Дэн. — Каких?

— «Кэмел», пожалуйста, — попросила Грейс.

Толстый человечек встал со своего стула и направился через зал к автомату с сигаретами. Грейс наклонилась к Питеру.

— Ты мне рассказывал, что там, на гребне, когда они окружили тебя, — шепнула она, — один из них сказал: «Долго же ты сюда добирался».

— Да. А потом мне предложили произнести речь.

— Они знали, что ты едешь, Питер. Они тебя ждали — в полной готовности.

— Очевидно, я где-то прозевал часового.

— Только одному человеку было известно, что ты направляешься на учебный плац, — сказала Грейс. — Твоему приятелю!

— Дэн?..

— А разве еще кто-нибудь знал?

Питер прищурил глаза. Он наблюдал, как маленький толстый человечек возится с автоматом для продажи сигарет в другом конце зала.

— У меня нюх на людей, Питер. Он мне не нравится, я ему не доверяю. Он был бы для них идеальной подсадной уткой. Он послал тебя к миссис Смит, и она была готова к твоему приходу. Он послал тебя на учебный плац, и они поджидали тебя. Теперь старина Дэн хочет знать, что ты предпримешь дальше. Я готова поклясться, что он — канал информации, связывающий их с тобой, Питер. От тебя ждут, что ты расскажешь ему, что случилось с тобой там, а потом эта новость распространится — как они того и хотят.

— Нельзя позволять мне переходить улицу в одиночку, — мрачно пошутил Питер.

— У тебя не было времени подумать над этим, — возразила она. — Возможно, я ошибаюсь…

— Я так не думаю, — сказал Питер. — Толстый маленький ублюдок! Какой актер!

— Может быть, ты сумеешь его использовать, Питер, если он не догадается, что мы его вычислили?

Приход официантки с сандвичами и кофе дал Питеру время, чтобы совладать с гневом, который, как он понимал, наверняка отразился бы на его лице. Дэн Сотерн подошел с сигаретами.

Он сел и глотнул из своего стакана.

— Я бы и рад помочь вам со Смитом, — сказал он, — но, должно быть, поступила команда проглотить язык. Так вы говорите, что после этого…

— После этого у нас снова не осталось зацепок, — сказал Питер.

Маленький толстый человечек какое-то время задумчиво изучал его.

— У меня такое чувство, что вы не рассказали мне всего, что случилось на учебном плацу, — вкрадчиво проворковал он.

— А что тут рассказывать? — Питеру, похоже, удавалось сохранить небрежный тон. — Овладение приемами штыкового боя, занятия по каратэ, строевая подготовка. Непохоже, чтобы они изучали стрелковое дело, что меня удивило.

— В городе есть стрелковый клуб, — сказал Дэн. Его голос стих. — Не пытайтесь провернуть это дело в одиночку, Питер. У них слишком много боеприпасов по вашу душу. Я и рад бы помочь, но вы знаете, в каком я положении.

— Да, думаю, что знаю, — сказал Питер.

Какое-то время никто ничего не говорил, а потом Дэн отодвинул свой стул.

— Я утром иду в типографию, — сказал он. — А сегодня вечером мне еще нужно подготовить один материал. — Он посмотрел на Питера, озадаченный. — Если я смогу что-то сделать для вас, в пределах моих возможностей, дайте мне знать.

— Обещаю, — сказал Питер.

— Спокойной ночи, миссис Минафи.

— Спокойной ночи, — сказала Грейс.

Толстый человечек прошел к стойке, якобы чтобы оплатить свой счет. Он тут же завязал разговор с двумя стоявшими там людьми. Один раз он оглянулся и, увидев, что Питер и Грейс наблюдают за ним, ухмыльнулся им и помахал рукой, пожелав доброй ночи. Потом взял сдачу и вышел из заведения.

— Ты права, — сказал Питер Грейс. — Ну что ж, теперь мы можем быть уверены, что генерал узнает: я не собираюсь заявлять о том, что со мной случилось.

— И что дальше? — спросила Грейс.

— Здесь мы добились того, чего хотели, — сказал Питер. — Теперь мы отвезем тебя домой, и я подыщу место, где можно отоспаться.

— Ты можешь остаться у меня, — сказала Грейс. — Ты присматривал за мной позапрошлой ночью. Сегодня ночью я могу сделать то же самое для тебя.

— Мы поговорим об этом по дороге, — сказал Питер.

Он подал знак официантке и оплатил чек. Когда они выходили, около дюжины людей в заведении, похоже, очень ими интересовались. Питер спрашивал себя, как далеко они уйдут, без того чтобы кто-то увязался за ними. Его рука снова искала вселяющий спокойствие пистолет в кармане пиджака.

Когда Питер открывал дверцу машины, он увидел, что на сиденье есть нечто такое, чего там прежде не было. Это был кусочек простой белой бумаги, сложенной квадратом. Питер взял его и развернул. На нем было написано короткое послание, никому не адресованное и без подписи. Питер открыл рот, собираясь что-то сказать Грейс, но не смог выдавить из себя ни слова. Он передал ей записку и стоял, наблюдая за ней, с застывшим лицом.

Записка гласила: «Редмонд похоронен в розарии Дома Круглого стола».

Глава 2

Грейс и Питер стояли там, вглядываясь друг в друга в полутьме. Из бара до них донесся взрыв смеха, а потом мотив старой хорошо знакомой народной песни, которую наигрывал и пел гитарист:

Когда укусит муха С синим хвостом.

Грейс отдала записку, как будто она жгла ей пальцы. Они забрались в машину, закрыли дверцы и просто сидели там. Почерк был крупный и детский, вероятно, искусная имитация. Питер медленно сложил записку и убрал во внутренний карман пиджака.

— Каким-то образом просочилась информация о том, что ты интересуешься Тони Редмондом, — предположила Грейс. — Наверное, это кто-то с моей стороны, Питер. Ребята, друзья Редмонда, с которыми они разговаривали, или кто-то в Вашингтоне. Но друг, Питер. Это наверняка друг.

— Если только это не «липа», — сказал Питер.

— Но мы пойдем с этим в полицию.

— В какую полицию? — спросил Питер, закипая от гнева. — К молодчику генерала капитану Уолласу? К марионеточному окружному прокурору Грэдуэллу? Мы что, попытаемся добиться судебного ордера на проведение раскопок в саду от какого-нибудь местного судьи, который скорее всего под каблуком у генерала? Мы что, попробуем публично выступить с разоблачениями, оперируя этими никому не адресованными, неподписанными каракулями? А тебе не приходит в голову, что все это — фальшивка? Мы поднимаем большой шум по поводу предполагаемого убийства, а потом появляется этот парень Редмонд, купившийся на нефтяную скважину, как это случилось с другим из ребят Чарли. Кто-то ожидает, что мы что-то предпримем, но кто и почему? Давай уедем отсюда. Десять к одному, что за нами наблюдают.

Грейс завела машину, и они выехали на Главную улицу, не направляясь в какое-то конкретное место. Питер размышлял о полицейском Мак-Адаме. Он был склонен верить Мак-Адаму. Но весь город представлял собой ловушку внутри ловушки. Каждый шаг умело планировался. Вас изощренно подталкивали именно к тому действию, которого от вас хотели. Они хотели, чтобы Питер отправился к учебному плацу; они хотели, чтобы он заявил о разбойном нападении.

Они всегда опережали вас на один шаг, обращая то, что выглядело потерей, себе во благо. Был ли честный на словах Мак-Адам еще одним каналом информации для генерала, подобно Дэну Сотерну?

Питер знал: что-то происходит с суждениями человека, когда в нем полыхает ярость. Он знал, что это заложенное в нем иррациональное стремление победить в этой драке без посторонней помощи, расквитаться за тот момент ужаса в лесу, расквитаться за Сэма Минафи и Чарли Биллоуза — и за Грейс. Расквитаться за нее! Если бы тут не примешивалось ничего личного, что бы он сделал как первоклассный репортер, располагающий фактами? А можно ли вообще считать фактом записку о Тони Редмонде, прожигающей его карман? Была ли это попытка какого-то запуганного врага АИА навести его на след, или это приманка, хитроумно заброшенная с таким расчетом, чтобы привести его к окончательному поражению?

— Если это фальшивка, ловушка, поставленная Уидмарком, — сказал Питер вслух для Грейс, — тогда мы не должны в нее попадаться. Если в ней правда, если действительно есть тело, захороненное в саду Дома Круглого стола, то в долговременной перспективе небольшая задержка нам не навредит. Мы нуждаемся в помощи.

— Откуда мы ее получим? — спросила она.

— У той заправочной станции есть телефон-автомат, я собираюсь позвонить Фрэнку Девери. Он — мой босс в «Ньюс вью». Я думаю, он согласится, что это материал, с которым в одиночку не справиться.

Вдалеке мигала неоновая вывеска заправочной станции. Снаружи они видели телефонную будку с маленькой красной лампочкой, горящей в потолке.

Они так и не добрались туда.

Полицейская машина вырулила из боковой улицы и прижала их к обочине. Двое полицейских вышли из нее и стали приближаться к ним с разных сторон машины. Суровые, ничего не выражающие лица глядели на них.

— Вашу лицензию, пожалуйста, — сказал один из них Грейс.

— Все нормально, Майк, — сказал тот, что находился со стороны Питера. — Это Стайлс.

— Так что? — спросил Питер.

— Капитан Уоллас хочет увидеться с вами в участке, — объяснил полицейский. — Направо на следующем перекрестке, а еще примерно через милю — налево. Мы будем ехать прямо за вами.

— Что капитан хочет от меня? — спросил Питер.

— Он вам скажет, — буркнул полицейский. — Поехали.

Они пошли обратно к своей машине и залезли в салон. Водитель подал знак Грейс ехать впереди них.

Грейс вырулила на шоссе и проехала мимо полицейского. Красная мигалка на крыше его автомобиля создавал пульсирующее отражение на ее ветровом стекле.

— Что это, Питер? — спросила она.

— Я не знаю. Мак-Адам предполагал, что мне могут предъявить какое-то надуманное обвинение, чтобы вывести меня из игры. На тебе ничего не висит, Грейс. Как только у тебя появится возможность воспользоваться телефоном, позвони Фрэнку Девери в Нью-Йорк. Его домашний телефон не занесен в телефонную книгу, так что тебе придется его запомнить.

Он повторил для нее номер, и она кивнула.

— Обрисуй ему точно, что происходит, скажи, что нам нужна помощь. Если тебе разрешат уйти, не дожидайся меня в участке. Уезжай и пробивайся к телефону.

— Обещаю.

— А потом возвращайся домой и забивайся в норку.

— Нет! — резко вскинулась она. — Как ты будешь передвигаться? У тебя нет никакой машины. Ты…

— Я хочу, чтобы ты была в стороне от этого, в безопасности, — взволнованно проговорил Питер.

Она бросила на него быстрый взгляд искоса.

— А где она — безопасность? — спросила она.

Полицейский участок представлял собой здание из красного кирпича с флагштоком у фасада. Перед ним стояло несколько машин полиции штата. Грейс припарковалась, и двое полицейских снова подошли к машине с двух сторон.

— До скорого, Питер, — непринужденно попрощалась Грейс.

— Вас тоже просили пройти, миссис Минафи, — сказал тот полицейский, что стоял с ее стороны.

Вот тебе и телефонные звонки.

Их провели внутрь и по цементному полу к двери с табличкой: «Капитан Уоллас». Полицейский у регистрационной конторки с любопытством оглядел их.

В кабинете капитан Уоллас сидел за столом с плоской крышкой, жуя сигару. В другом конце комнаты, у окна, находился Фрэнк Грэдуэлл, окружной прокурор. В тот же момент, когда они зашли в комнату, полицейский со стороны Питера зашел ему за спину и похлопал его по одежде. Затем извлек из кармана Питера пистолет.

— У вас есть на него разрешение? — без долгих предисловий спросил Уоллас.

— Да.

— Разрешение штата Нью-Йорк здесь недействительно, Стайлс.

— У меня специальное разрешение, выданное министерством юстиции, — возразил Питер. — Хотите на него посмотреть?

Уоллас помахал рукой полицейскому, чтобы тот положил пистолет на стол.

— Мы ожидали вашего прихода, Стайлс, — сказал он.

— Моего прихода?

Уоллас опустил руку под стол и достал газетный сверток. Он развернул его на письменном столе. Внутри оказались рваный пиджак, сорванный с Питера в лесу, окровавленная рубашка, галстук, наручные часы, зажигалка, трубка и бумажник.

— Вашу машину обнаружили примерно час назад на приозерной дороге, с разрезанными шинами, — сказал Уоллас. — Мы отбуксировали ее в гараж Ланнинга на Главной улице.

— Я полагаю, мне следует вас за это поблагодарить, — улыбнулся Питер.

— Я полагаю, вам следовало об этом заявить, — повысил тон Уоллас. — Не нужно быть студентом юридического факультета, чтобы знать, что вы обязаны заявить о преступлении. — Узкие глазки обратились на Грейс. — Вас это тоже касается, миссис Минафи. Вы возили мистера Стайлса последний нас или около этого. Вы тоже знаете, что случилось.

— Что же, по-вашему, случилось? — спросил Питер.

— О, ради Бога, — взорвался Уоллас. — За последние сорок восемь часов я не добился от вас и ваших друзей ничего, кроме демагогических речей, Стайлс.

— А мы не видели ничего, кроме насилия, от жителей вашего города, — отпарировал Питер.

— Вам лучше рассказать нам, что произошло, — устало сказал Грэдуэлл со своего места у окна.

— Вам бы лучше рассказать мне, — сказал Питер. Он поколебался с минуту, а потом спокойно продолжил: — Под вечер я прокатился по дороге вдоль озера. Как вы помните, стояла жара. Озеро выглядело заманчиво, и я подумал, что не мешало бы мне искупнуться.

Слабая улыбка тронула уголки его рта, когда он увидел, как лицо Уолласа искажается от ярости.

— Я поставил машину в стороне от дороги, снял пиджак и рубашку и спустился к краю воды. Я выкупался, а потом растянулся на берегу. Должно быть, я заснул, потому что не успел я опомниться, как уже стемнело. Я прошел обратно к своей машине и обнаружил, что шины изрезаны, а мой пиджак и рубашка — украдены. У меня была запасная одежда — та, в которой я сейчас, — в сумке, в багажнике. Я переоделся и отправился пешком в город или до ближайшего телефона. Миссис Минафи в это время искала меня, и по чистой случайности она оказалась на приозерной дороге, где и нашла меня. Вот такие дела. Меня мучили жажда и голод, и мы отправились в «Уинфилд-Армс» — выпить и съесть по сандвичу. — Его улыбка стала шире. — Вот такие дела.

— И вы не заявили о том, что вам повредили машину? — спросил Грэдуэлл.

— Я полагал, что это — как это у вас в Уинфилде называется? — дело рук случайных хулиганов-подростков. Поймать кого-нибудь надежды мало. Я подумал, что договорюсь о том, чтобы утром машину отбуксировали и поставили на нее новый комплект шин.

— Значит, такова ваша версия событий? — зло спросил Уоллас. Лицо его налилось краской.

— И я намерен твердо ее придерживаться, — бодро заверил Питер.

Уоллас навел свои злые глаза на Грейс.

— А как это вас вдруг угораздило поехать по приозерной дороге как раз в нужный момент? — спросил он.

— Я объездила весь город в поисках Питера, — доверчиво призналась Грейс. — Его машина очень приметная.

— Это в потемках-то?

— Она белая, капитан.

— Никто не говорил вам, где его искать?

— А разве кто-то знал? — живо вставил Питер.

Стоявшая перед капитаном дилемма была очевидна и доставляла Питеру мрачное удовлетворение. От Питера ждали, что он заявит о нападении на него на учебном плацу. Когда он не сделал этого, они представили ему вещественные доказательства, опять же ожидая, что ему придется признать правду. Все, что им оставалось, это сорвать с его спины одежду и устроить дознание по поводу того, почему он весь в синяках. Питер подумал: совсем не исключено, что именно так они и поступят.

Они не могли сказать, что знают: Грейс выяснила, как ехать, у Дэна Сотерна, не разоблачив Дэна в качестве пособника АИА. Они считали, что тот, возможно, еще пригодится, играя роль трусоватого приятеля.

— Где вы нашли мои вещи, капитан? — спросил Питер.

Уоллас крепко закусил свою сигару.

— В лесу, — сказал он.

— Удивительно, что детки не позарились на зажигалку и часы, — изобразил удивление Питер. — Они стоят кучу денег.

Капитан оттолкнул назад свой стул и ринулся в противоположный конец кабинета. Он уже миновал свою обычную точку кипения. Он раздраженным жестом подозвал Грэдуэлла.

Окружной прокурор медленно подошел и встал возле письменного стола капитана. Он снял свои массивные очки и теперь протирал их белым полотняным носовым платком.

— Удивит ли вас, мистер Стайлс, — спокойно спросил он, — если я скажу вам, что не верю ни одному слову из вашего рассказа?

— Трудно понять, во что верить в Уинфилде, ведь так? — сказал Питер улыбаясь.

Грэдуэлл снова надел свои очки.

— Я намерен попросить вас и миссис Минафи сделать официальное заявление о том, что случилось с вашей машиной и вашей одеждой, и о том, как вы двое оказались вместе, — сказал он. — Просто на тот случай, если в другой раз вам вздумается рассказать какую-нибудь иную историю, мистер Стайлс. — Улыбка у него была усталая. — Мы могли бы выдвинуть формальное обвинение против вас обоих за недоносительство о преступлении. Дело того не стоит.

— Я рад, что вы так к этому относитесь, — сказал Питер.

— Тем не менее вы представляете для нас более серьезную проблему, мистер Стайлс. И вы, миссис Минафи.

— Проблему какого рода? — спросил Питер.

— У нас здесь, в Уинфилде, расследуются три убийства.

— Я знаю, — сказал Питер.

— Мы не возражаем против нормальной активности газетчиков в такой ситуации, — сказал Грэдуэлл. — Для нас они всегда головная боль, но они имеют свои права — права свободной прессы.

— Я рад это слышать.

— Но когда газетчик начинает играть в частного сыщика, запугивает свидетелей…

Он выразительно пожал плечами.

— Запугивает какого свидетеля? — с неподдельным удивлением спросил Питер.

— Миссис Салли Смит, — сказал Грэдуэлл. — Вы пытались надавить на нее с тем, чтобы она подтвердила сфабрикованную вами историю о ее сыне. Вы угрожали ей огромными возможностями своего журнала, который читают по всей стране. Я нахожу это крайне неэтичным, мистер Стайлс.

Питер уставился на законника. Было бесполезно отрицать, что он высказывал какие-то угрозы. Салли Смит, очевидно, была их детищем. Он не мог отрицать, что разговаривал с ней.

— И вот, мистер Стайлс, я с сожалением констатирую, что вы и ваши друзья, — он удостоил Грейс небольшого вежливого кивка, — являетесь персонами нон грата в Уинфилде, пока идет это расследование. Если вы все еще будете находиться здесь завтра утром, я намерен наказать вас по всей строгости закона. Я даю вам ровно столько времени, сколько нужно, чтобы привести свою машину в порядок и уехать из города.

— Вы, очевидно, не верите в «огромные возможности» журнала, на который я работаю, — сказал Питер.

— Не там, где имеет место нарушение закона. В случае с миссис Смит мы можем завести на вас очень серьезное дело, — сказал Грэдуэлл. — Я думаю, местный суд сделал бы определенные оговорки по поводу освобождения вас под залог после того, как вам предъявят обвинение. По-моему, вам бы лучше найти себе какие-то новые интересы, мистер Стайлс, — в стороне от Уинфилда. А теперь, если вы не возражаете, я распоряжусь, чтобы дежурный по участку снял показания с вас и миссис Минафи по поводу вашего… вашего приключения во время купания.

Окружной прокурор был доволен собой.

У дежурного полицейского ушло невероятно много времени, чтобы зафиксировать их показания на стенотипе, отпечатать в трех экземплярах и поставить подписи на всех копиях.

Было около двух часов ночи, когда все формальности были закончены. Питер попросил вернуть ему пистолет. Грэдуэлл вежливо сообщил ему, что это разрешение не имеет юридической силы в Коннектикуте — что также является нарушением закона, которое ему могут инкриминировать, но что, если он остановится возле участка утром «по дороге из города», пистолет ему вернут. Ему разрешили забрать прочее свое имущество.

— В какой степени они способы исполнить свои угрозы? — спросила Грейс, когда им наконец разрешили уехать.

— В достаточной, чтобы на некоторое время связать нам руки, независимо от конечного результата.

— Может, оно и к лучшему, — сказала она. — За пределами этого города есть люди, которые прислушаются к тому, что ты знаешь и подозреваешь. По-моему, слишком опасно, чтобы ты занимался этим в одиночку, Питер.

— Давай найдем ту телефонную будку, — напомнил Питер.

Они снова двинулись в сторону Главной улицы и заправочной станции.

— Они пытались добиться, чтобы ты рассказал о происшествии на учебном плацу, — сказала Грейс, — но не было даже намека на то, что знают про записку. Мне по-прежнему кажется, что ее оставил тот, кто хотел помочь. Несмотря на то, что мы видели, Питер, здесь, в Уинфилде, должно быть много, много людей, которые ненавидят и боятся АИА. У меня такое ощущение, что записку подбросил один из них. Но если кто-то знает наверняка, что Редмонда убили, а его тело похоронено в Доме Круглого стола, они могли бы сокрушить АИА. Почему нужно сообщать об этом нам, а не соответствующим властям?

— Месть, — угрюмо проговорил Питер. — Стоит только произойти чему-нибудь такому, что погубит Уидмарка, и рано или поздно кто-нибудь из ребят в черных кепках нанесет контрудар — расквитается. Это не просто отряд уинфилдских бойскаутов, это общенациональная организация фанатиков.

Машина притормозила возле телефонной будки на заправочной станции, но Питер не вышел наружу.

— Я размышляю по поводу Эйприл Поттер, — озабоченно заговорил он. — Она была так близка к тому, чтобы дать мне ключ к делу Редмонда. И они могли услышать. Они вломились в мой номер в самый критический момент — как раз когда она могла рассказать мне о Уидмарке нечто такое, чем его можно было бы размазать по стенке. И я оставил им целые сутки — двадцать четыре часа, — за которые можно обеспечить, чтобы она никогда не заговорила со мной или с кем-либо еще об этом. Бог ты мой, Грейс, она живет в мире грез, но она пыталась сообщить мне нечто реальное, когда на нас набросились. А я просто позволил им ее увести! Если Редмонд был убит, она могла бы стать ключевым свидетелем — и они это знают. Как раз в тот момент, когда мы тут сидим, они, возможно, делают все, чтобы я никогда больше не обратился к ней по поводу ее истории.

— Мы не можем штурмовать дом в одиночку, Питер, и выкрасть ее… если она все еще там, — возразила Грейс.

— Мои мысли были настолько заняты Сэмом, и Чарли Биллоузом, и пожаром, и Смитом, — сказал Питер, — что я не уделил ей должного внимания, когда она молила о помощи — на свой вычурный лад. — Он открыл дверцу машины. — Посиди здесь, — сказал он.

Из телефонной будки Питер позвонил Девери с переводом оплаты на него и вскоре услышал сонный, раздосадованный голос редактора «Ньюс вью».

— Прости, что звоню за твой счет, Фрэнк, — сказал Питер, — на то, что я должен тебе рассказать, уйдет больше времени, чем я способен оплатить мелочью из своего кармана.

— Господи, да ведь сейчас четверть третьего! — взмолился Девери.

— Учитывая сложившиеся здесь обстоятельства, сейчас, возможно, позднее, чем ты думаешь, — сказал Питер. — А теперь слушай.

Он поведал Девери всю уинфилдскую сагу во всех подробностях. Несколько бурных восклицаний указывали на то, что теперь сон с Девери как рукой сняло. Питеру и Девери доводилось работать вместе над дюжиной заковыристых дел, и каждый из них прекрасно знал реакцию другого в кризисные моменты.

— Стоя здесь, у всех на виду, на Главной улице города, — объяснил Питер, — я хочу рассчитывать на то, что ты окажешь необходимое содействие. Я не знаю, до каких этажей власти здесь распространилась коррупция. Если я обращусь за помощью не к тому человеку, Уидмарк тут же насторожится.

— Я вышлю тебе поддержку через десять минут после того, как ты повесишь трубку, — заверил Девери. — Это может занять час или чуть больше. Где ты будешь, когда наши люди подъедут?

Рот Питера представлял собой узкую щелочку.

— Буду пытаться вызволить Эйприл Поттер, — сказал он. — Послушай меня, Фрэнк. К счастью, в моей сумке есть почтовая бумага. Я собираюсь вложить эту анонимную записку в конверт и отправить ее тебе по почте, до востребования, здесь, в Уинфилде. Если что-то пойдет не так, ты получишь ее утром.

— Жди помощи, — сказал Девери. — Нельзя тебе отправляться за этой девчонкой, Питер, в одиночку.

— Я, может быть, уже лишил ее шансов, выжидая так долго, — сказал Питер. — Скажи тем, кого пошлешь ко мне, чтобы искали меня у генерала или в Доме Круглого стола.

— Питер, послушай меня…

— Я собираюсь подъехать к парадной двери, позвонить и официально попросить о встрече с ней, — сказал Питер.

— Это в два тридцать ночи?

— А с каких это пор репортеры, которые работают над материалом, стали вежливыми? — сухо бросил Питер.

— И что потом?

— Буду действовать по обстоятельствам, — сказал Питер. — Я попрошу о встрече с Эйприл. Если они не дадут мне с ней увидеться…

— Тогда что?

— Я буду тянуть волынку до тех пор, пока не прибудет подмога от тебя, — сказал Питер. — Может быть, я смогу на какое-то время отвлечь их внимание на себя. Когда они узнают, что тебе все известно и что помощь на подходе, наверное, у меня не будет таких уж крупных неприятностей.

— Запомни одну вещь, Питер, — сказал Девери. — Если в этой истории о Редмонде есть доля правды — если генерал убил его, — тогда ему терять нечего.

— В смысле?

— Тебя не будут ждать с распростертыми объятиями в Доме Круглого стола, дружище.

— Ты только поторопи морскую пехоту, — сказал Питер.

Он прошел обратно к машине и забрался в нее.

— Как у тебя обстоит дело с выполнением приказов? — спросил он Грейс.

— Плохо, если это те приказы, которых я ожидаю, — сказала она.

— Позволь я скажу коротко и ясно, потому что времени в обрез, — сказал Питер. Она хотела было запротестовать, но он протянул руки и взял ее ладони в свои, крепко их сжав. — Девери присылает подмогу. Она прибудет через час или около того. В ту минуту, когда забьют тревогу, возможно, найдется человек, который все расскажет Уидмарку. Случись такое, и если у Эйприл и есть шанс, то она его лишится. Я поеду к Уидмаркам домой, позвоню в дверь и попрошу о встрече с ней. Потом я буду всеми известными мне способами тянуть время до тех пор, пока не прибудет помощь.

— Это тоже опасно! — запротестовала Грейс.

— Когда они узнают, что наши ребята уже в пути, и прибудут туда, в дом, они поймут, что нет особого смысла в том, чтобы убирать меня.

Он извернулся в своем кресле и открыл свой чемоданчик, который стоял на выступе позади них. Оттуда он достал конверт с маркой и шариковую ручку. Он адресовал конверт Девери и вложил в него анонимную записку о Редмонде.

— Твои приказания? — спросила Грейс.

— Мы бросим это в первый же почтовый ящик, а потом ты отвезешь меня к дому Уидмарка, высадишь из машины и уедешь. Поезжай домой так быстро, как только сможешь. Я позвоню тебе, как только все прояснится.

— Питер…

— Не спорь со мной, Грейс. Шансы Эйприл, возможно, висят на тончайшем волоске.

Она томительно долго пристально смотрела на него, потом завела мотор и вырулила на шоссе. Молодая луна погасла, и они быстро оказались за пределами городских огней, в полной темноте. Проехав несколько ярдов по улице, они остановились, чтобы опустить в ящик письмо, а потом двинулись дальше.

— Если когда-нибудь еще влюблюсь в мужчину, — сказала Грейс негромким, полным горечи голосом, — он будет трусом. Порой я думаю, что мужчины вроде тебя и Сэма — просто школьники. Ты рискуешь, потому что боишься — не дай Бог кто-то обнаружит, что тебе страшно. Вот что называется быть храбрым. Я этим сыта по горло!

— А что я, по-твоему, должен делать? — спросил Питер. — Ждать помощи, допустить, чтобы им все стало известно, позволить им убрать Эйприл? А если бы это была ты, разве ты ждала бы от Сэма, что он станет осторожничать?

— Питер, разреши я помогу тебе!

— Как?

— Разреши мне остаться с тобой. Это сражение в такой же степени мое, как и твое.

— Лучшая помощь с твоей стороны — обеспечить, чтобы мне не нужно было за тебя волноваться. Прямо у следующего указателя перекрестка.

— Сэм позволял мне идти с ним, за исключением последних нескольких шагов, — сказала она.

— Вот и я о том же, — подхватил ее мысль Питер. — Всё, кроме последних нескольких шагов.

— Думаю, когда все это закончится, — сказала она дрожащим голосом, — я, наверное, не захочу видеть тебя снова, Питер. Ты слишком похож на Сэма. Ты никогда не дашь мне забыть его.

— А зачем тебе это делать? Ты можешь жить, не забывая его. Он достоин того, чтобы его помнить.

Одиночный огонек сверкнул между деревьями на склоне холма. Он исходил из серой каменной крепости генерала. По левую сторону пролегла сумрачная тень Дома Круглого стола. Питер почувствовал, как напрягаются его истерзанные мышцы.

Машина двинулась вверх по склону, к дому. Они въехали в ворота и услышали хруст медного купороса под шинами. В кабинете генерала горел яркий свет.

Машина остановилась у парадной двери. Прохладная ладонь Грейс проскользнула вперед и накрыла ладонь Питера.

— Пожалуйста, — прошептала она, — не геройствуй.

Глава 3

Питер вылез из машины и прошел к парадной двери.

Там он повернулся и подождал, пока задние фары машины Грейс исчезнут с подъездной дорожки. Он отметил, что в доме зажглись еще и другие огни. Машина привлекла чье-то внимание. Он сделал глубокий вдох и нажал на кнопку звонка на парадной двери.

Едва он оторвал палец от звонка, как дверь приоткрылась на несколько дюймов. Изнутри дверь была закрыта на цепочку. На него глядело разбитое лицо Пэта Уолша. На нем проступила белозубая, невеселая ухмылка.

— Ты чокнутый ублюдок! — негромко сказал Уолш.

Уолш проговорил это почти что с удовольствием. Цепочка с двери была снята, и Питер обнаружил, что он смотрит в дуло автоматического пистолета.

— Прежде чем ты снова попытаешься прицепить хвост к этому ослу…[6] — начал было Питер.

— Ты просился внутрь — так заходи! — перебил Уолш; его темные глаза угрожающе блестели.

— Прости, что мне так не терпится огласить первую часть своего послания, — сказал Питер. — В моем журнале знают, что в настоящий момент я нахожусь здесь. Мы обратились к людям, которые при всех ваших феноменальных способностях к подкупу находятся вне вашей досягаемости. Очень скоро здесь будут честные копы. Они могут огорчиться, если найдут меня мертвым.

Уолш сделал знак пистолетом.

— Ну так заходи, — пригласил он, отошел в сторону и закрыл за Питером тяжелую дверь. Тон у него был бодрый. — Ты наконец надумал заявить о том, что случилось с тобой в лесу? Я ставил пять против одного, что ты решишься на это.

— Я заявил об этом, — сказал Питер, — но я здесь не поэтому.

— У тебя еще есть причина помимо того, что ты пытаешься быть героем с большой буквы? — спросил Уолш.

— Я хочу видеть Эйприл.

— Да ты рехнулся. Это ночью-то?

— Я хочу спросить ее, не может ли она мне сказать, где захоронен Тони Редмонд, — с ледяным спокойствием произнес Питер, не сводя с Уолша своих бледно-голубых глаз.

Это было попадание в самое яблочко. Казалось, лицо Уолша исказилось от усилия скрыть, насколько его потряс этот вопрос. Питер увидел, как он еще крепче сжал в руке пистолет.

— Да у тебя просто крыша поехала! — сказал Уолш каким-то резким шепотом.

— Игра закончена, Уолш, — сказал Питер, — и нет никакого проку в том, чтобы палить в меня. Те, что идут на помощь, перероют каждый акр земли в Доме Круглого стола, если им это понадобится.

Уолш облизал губы, при этом пистолет не сдвинулся с места.

— Я думаю, тебе лучше поговорить с генералом, — с усилием процедил он сквозь зубы.

— Я хотел бы удостовериться, что с Эйприл все в порядке, — сказал Питер.

Голос генерала, холодный и суровый, раздался позади них. Питер повернулся. Дверь в кабинет была закрыта. Потом он сообразил, что голос донесся из динамика, расположенного где-то у потолка. В этом доме генерал слышал все, что и где происходило.

— А устроит ли вас, Стайлс, — спросил голос, — если вы просто посмотрите на спящую Эйприл? Она в своей комнате, под воздействием снотворного. Она страдает от бессонницы.

— Наверное, меня бы это устроило, — сказал Питер своему невидимому собеседнику.

— Отведи его, Пэт, — приказал генерал.

Подбитый глаз Уолша представлял собой узкую щелочку.

— Сюда, — сказал он.

Он первым пошел по каменным плитам холла к винтовой лестнице в дальнем конце. Лестницу покрывала красная ковровая дорожка, а балюстрада была отполирована до блеска. С верхней площадки лестницы Питер посмотрел вниз, на широкий холл. Это был дом нескончаемых закрытых дверей. Уолш прошел в дальний конец холла, заколебался, а потом плавно открыл последнюю дверь справа.

Комната за дверью резко контрастировала с холодным аскетизмом коридоров и прихожей. Она была прелестно обставлена на женский вкус: изящный резной столик с изогнутым зеркалом, шезлонг у окон, огромные стенные шкафы с раздвижными дверцами, гардероб хитроумной конструкции, из-за которого выглядывало резное бюро, зеркало в полный рост, которое можно приспособить к любому освещению. Главной принадлежностью комнаты была огромная кровать под балдахином. Эйприл смотрелась как крошечный ребенок, лежа посреди гигантской кровати, изготовленной полтора столетия назад для короля и его фаворитки. Она лежала на спине, повернув голову набок, ее волосы разметались по белой подушке. Была какая-то неописуемая грусть в ее молодом лице.

Питер подошел и встал подле нее. Ее дыхание было замедленным, но ровным. На туалетном столике стояли термос, стакан, а также крошечная коробочка для пилюль с серебряной крышкой. Питер взял ее и открыл. Она была пуста.

— Эйприл? — негромко проговорил он.

Она не шевельнулась.

— Дай ей поспать, — буркнул Уолш. — Она и так намучилась. Ты же видишь, что с ней все в порядке.

— Уж лучше ей оставаться в таком состоянии, — согласился Питер.

Он прошел обратно в холл. Уолш закрыл дверь спальни и сделал быстрый шаг к Питеру, по-прежнему сжимая пистолет.

— Это только между нами, — сказал он, и его голос задрожал. — Сражайся с генералом политически; сражайся с АИА. С нами — на здоровье. Мы нанесем ответный удар, не соблюдая никаких правил. Но ты ведь пытаешься сделать предметом всеобщего зубоскальства личную трагедию, и, ей-богу, Стайлс, я лично позабочусь о том, чтобы навсегда с тобой покончить.

— Не соблюдая никаких правил — как убийство Сэма Минафи, и Чарли Биллоуза, и Олдена Смита? — спросил Питер.

— Я сказал то, что собирался, — отрубил Уолш. — Я не стану повторять этого дважды. А теперь тебя хочет видеть генерал.

Они прошли обратно через холл, спустились по лестнице и вошли в кабинет. Уидмарк сидел за своим большим письменным столом с плоской крышкой. На нем была темно-красная домашняя куртка с черными атласными фалдами. Суровое квадратное лицо, казалось, старается справиться с какой-то почти что неподъемной тяжестью. Полуопущенные веки почти что похоронили блестящие черные глаза в своих глубоких складках.

— В прошлый раз, насколько я помню, это был скотч, — сказал он. — Наливайте себе сами, мистер Стайлс. — Он махнул рукой в сторону портативного бара. — Вас удовлетворило состояние Эйприл?

— Она, кажется, крепко спала.

— Доктор Джолиат предписывает ей две таблетки, когда она не может заснуть. Ей не дают свободного доступа к аптечке из опасения, что она навредит себе во время очередного приступа меланхолии.

— Меланхолии, вызванной убийством молодого человека, которого она любила, — сказал Питер.

Полузакрытые глаза не мигнули. «Это тебе не пустобрех Уолш», — подумал Питер. Во время их прошлой встречи Уидмарк разыграл свою мелодраму, и это не принесло никаких дивидендов.

— Генерал был, по-своему, реалистом. Вы блефуете, когда можете, но когда не можете, то играете в открытую.

— Я думаю, когда вы были здесь в прошлый раз, миссис Уидмарк рассказывала вам историю о том, как Редмонд сбежал от Эйприл, — сказал генерал. — Насколько я понимаю, вы на нее не купились.

— Я не купился на нее в то время, — признал Питер. — Но когда ваша команда поджигателей взялась за архивы профессора Биллоуза и на горизонте возникло имя молодого Редмонда, мы им заинтересовались.

— И вы проверили историю миссис Уидмарк?

— Проверили.

Уолш, стоя спиной к двери кабинета, пробормотал что-то вполголоса.

— Судя по тому, что вы сообщили Пэту, у нас не так уж много времени на разговоры, — сказал генерал.

— Не много, генерал.

— Тогда давайте перейдем к главному. Вы считаете, что Тони Редмонд был убит?

— Да.

— И похоронен в саду в Доме Круглого стола?

— Да.

— Это просто дурной сон, мистер Стайлс. И откуда же вам об этом известно?

— Из анонимной записки, оставленной кем-то в моей машине, — сказал Питер.

— Могу я на нее посмотреть?

— Я отправил ее по почте соответствующим властям, — сказал Питер. — Мне не было особого смысла приносить ее сюда — с тем, чтобы вы ее уничтожили.

Генерал потянулся к коробке с сигарами, но не закурил.

— Как видите, я не спрашиваю вас о само собой разумеющихся вещах, мистер Стайлс, — сказал он. — Я держал вас за патологически честного человека. Но у меня просто в голове не укладывается, что вы поверили в столь нелепое предположение.

— Тогда скажите мне, что же все-таки случилось с Редмондом и где он, — сказал Питер. — Убедите нас, что он жив, и тогда мы утром не станем перепахивать сад в Доме Круглого стола.

Генерал изучал незажженную сигару, которую он держал в своих широких, крепких пальцах, как будто она представляла для него огромный научный интерес. Потом он, по всей видимости, решил что-то предпринять. Он снова повернулся к Питеру, почти энергично.

— У меня тут есть на вас досье, мистер Стайлс, которое охватывает довольно значительный период вашей жизни, — сказал он, похлопывая по папке из манильской бумаги на столе. — Я всегда испытывал острый интерес к своим врагам, а вы были моим врагом еще задолго до событий последних двух дней. У вас большая аудитория, которой я хотел бы привить свой образ мыслей вместо вашего. Я изучал это досье на предмет изыскания способа заткнуть вам рот.

Питер тонко улыбнулся:

— Ну и как — преуспели?

— Нет, — вздохнул генерал. — К сожалению. Но я думаю, что изучил вас по этому досье.

— Тогда вы знаете, что меня нельзя купить, — сказал Питер.

— А вы и впрямь меня недооцениваете, — ухмыльнулся генерал. — Я собираюсь рассказать вам правду, потому что, когда вы ее услышите, вы, возможно, станете человеком, у которого достанет великодушия посмотреть на вещи с моих позиций.

— Я в этом сомневаюсь, — сказал Питер.

Генерал нервно прикусил свою сигару и закурил ее. Он откинулся назад в своем кресле, не отрывая глаз от Питера.

— Энтони Редмонд мертв, — сказал он. — Он был убит. Так что, как видите, в этом вы не ошиблись.

У Питера пересохло во рту.

— Вы убили его?

— Убийцей, — веско сказал генерал, — была эта несчастная, умалишенная девушка, которая находится наверху.

— Эйприл?!

— Она застрелила его, когда поняла, что он собирается от нее уйти.

— Я в это не верю! — вскрикнул Питер.

— Это трагическая правда, — пожал плечами генерал и умолк, вглядываясь в Питера сквозь бледно-голубой дым своей сигары.

У опытного репортера вырабатывается способность инстинктивно распознавать правду, когда он ее слышит. Но существуют обстоятельства, в которых этот инстинкт притуплен, при которых степень личной причастности слишком сильна, при которых какого-то рода предвзятость настойчиво побуждает вас не верить правде, когда вы ее слышите.

В тот момент генеральского откровения Питер не поверил самому себе.

— А что, пожалуй, расскажите мне, — сказал он ровным голосом. — Это поможет скоротать время, пока не появятся какие-нибудь честные полицейские…

— Не чтобы скоротать время, мистер Стайлс, но в надежде убедить вас руководствоваться в своих действиях сердцем, а не каким-то косным, пуританским пониманием справедливости. — Генерал сделал глубокий вдох. — Эйприл застрелила Тони Редмонда в Доме Круглого стола в сентябре, три года назад. Она была спровоцирована на этот невероятный поступок, когда узнала, какому мерзавцу отдавалась на протяжении нескольких месяцев. Она ходила к нему в «Уинфилд-Армс» снова и снова, без нашего ведома. В те дни мы не слишком строго за ней приглядывали. Мы знали, что она увлеклась этим парнем, но, к несчастью, мы были слишком заняты своими собственными планами, чтобы осознавать: у нее самый настоящий любовный роман. Они проводили вместе долгие часы в той самой комнате, в которую она пришла к вам прошлой ночью. Я назвал Редмонда мерзавцем, и он им был! Не только потому, что он злоупотребил доверием романтически настроенной девушки, но потому, что он корыстно ее использовал. Он был платным шпионом вашего любопытного друга, университетского профессора Биллоуза. Он занимался с ней любовью потому, что потом она делала все, о чем он просил, — воровала документы, подслушивала телефонные разговоры, сообщала о встречах, которые проходили здесь, в моем доме. Он настроил бедняжку против ее собственной семьи, превратил ее в шпионку и обманщицу вроде него самого. Потом, когда она перестала быть ему полезной, он заявил ей, что для него это пройденный этап, а когда она стала его умолять, посмеялся над ней и сказал, что на самом деле она всегда была ему безразлична. Он просто нуждался в ее услугах. И вот тогда она спятила! Сцена разыгралась в Доме Круглого стола поздно вечером, после ухода туристов. Там есть кое-какие древние ружья, все — в идеальном рабочем состоянии. Она взяла одно из этих ружей и застрелила Редмонда. Мы застали ее — оцепеневшую, совершенно не отдающую себе отчет в том, что она совершила, ушедшую в мир фантазий, в котором она по-прежнему живет большую часть времени. Осознание собственного преступления запрятано глубоко в подсознании, за семью печатями.

— Что вы с ней сделали? — спросил Питер.

Генерал вытаращил глаза:

— Я? Сделал с ней?

— Она собиралась рассказать мне прошлой ночью, когда вы вломились в мой номер. Что-то настолько ужасное, что Редмонд вознамерился убить вас.

— Да она совершенно чокнутая, — отрубил генерал, словно командуя на учебном плацу. Он, казалось, нисколько не встревожен. — Что сейчас имеет значение, так это, что я сделал с самим собой. Я стал соучастником преступления из жалости. Из жалости к девушке, но по большей части из жалости и тревоги за мою жену. Ничто не могло вернуть Редмонда, и я могу сказать, что не испытывал к нему жалости. Он получил по заслугам. Но Эмме грозил публичный позор и скандал из-за того, что ее дочь проведет остаток своей жизни в какой-нибудь психиатрической больнице тюремного типа. Я видел, как многих людей хоронили на поле боя, мистер Стайлс, без какой бы то ни было мемориальной доски, сообщавшей миру о том, где они лежат. Меня не тревожила мысль о Редмонде, относившемся к презренной породе солдат, лежащих где-то в безымянной могиле. Это было средством уберечь двух людей, о которых я заботился больше всего на свете, от угрозы того, чего они не заслуживали. Вы считаете, что это было преступным и нецивилизованным поступком. А я скажу, что это было гораздо цивилизованней, чем то, что произошло бы с Эйприл и Эммой, стань все это достоянием гласности. Я сделал хладнокровный, трудный выбор, мистер Стайлс. И я сделал бы его снова.

— Кто знает об этом? — спросил Питер. Его голос доносился как бы издалека. — Кто знает и кто мог оставить ту записку в моей машине?

— Единственные живые люди, которые знают, это вы, Пэт Уолш и моя жена, — сказал генерал. — Вы можете быть уверены, что никто из нас не выходил отсюда, чтобы помочь вам, мистер Стайлс.

— И мы найдем тело Редмонда, похороненное в розарии?

— Стал бы я вам это рассказывать, если бы его там не было? — удивился Уидмарк. — Стал бы я вам это рассказывать, не будь я уверен, что вы послали за подмогой, которую нельзя не впустить? Полагаю, вы будете удовлетворены. Вы отправите меня и миссис Уидмарк в тюрьму за сокрытие преступления — соучастие после свершившегося события. Вы обречете Эйприл на ужасы психиатрической лечебницы. А чего вы добились? Редмонд все равно мертв, все равно виновен в том, что предал порядочную девушку, все равно заслуживал именно того, что он получил.

Трудно был поверить, что генерал произнес эти слова. Никакого упоминания о Сэме Минафи, никакого упоминания об Олдене Смите, никакого упоминания о Чарли Биллоузе. Не было прямых улик, доказывающих его причастность к этим преступлениям, так что для генерала они не существовали. Он лишь испытывал горечь от перспективы того, что ему придется платить за преступление, которое он, руководствуясь своими нормами, мог оправдать. Сорок лет назад бароны-убийцы, занимающиеся подпольной торговлей спиртным, испытывали ту же самую горечь, когда их отправляли в тюрьму всего лишь за уклонение от уплаты подоходного налога!

— У меня не найдется слез для вас, генерал, и я не удовлетворен, — сказал Питер. — Что бы ни сделала Эйприл, помоги ей Господь, она не убивала Сэма Минафи или Чарли Биллоуза. Она не забивала насмерть вашего парня Олдена Смита в толпе у Дома Круглого стола. И она не входила в число тех штурмовиков в масках, которые едва не вышибли из меня дух сегодня вечером.

Суровый рот генерала дрогнул в едва заметной усмешке.

— Вы слишком многого хотите, Стайлс. Хороший солдат принимает поражение настолько философски, насколько может, но он не выбалтывает секретов врагу.

— Я знаю, — сказал Питер. — Он называет лишь имя, воинское звание и личный номер.

Уолш заговорил в первый раз, его голос срывался от гнева.

— Позвольте, я им займусь, генерал, — сказал он. И тут голос его изменился. — Что за черт! В Доме Круглого стола кто-то дурачится с оборудованием для «Звука и света».

Уидмарк повернулся. Питер увидел слабый проблеск света в венецианском окне. Генерал встал и прошел к нему.

— Это не осветительные приборы! — вдруг закричал он. — В доме пожар, Пэт!

К полнейшему изумлению Питера, он оказался один, оставленный в кабинете Уидмарка. Генерал и Уолш бегом преодолели прихожую и выскочили на улицу через парадную дверь. Несколько секунд спустя Питер услышал, как машина мчится по усыпанной медным купоросом аллее. Он подошел к окну.

Копия старинного здания, стоимостью в два с половиной миллиона долларов, ярко пылала. Снизу, из долины, доносилось завывание уинфилдской пожарной сирены.

Питер быстро вышел в холл и столкнулся лицом к лицу с Эйприл. На ней был стеганый халат поверх ночной рубашки, на ногах — туфли без задника. Она посмотрела на Питера с полнейшим равнодушием, как если бы никогда прежде его не видела. Она, подумал он, походила на растревоженную лунатичку.

— Дом Круглого стола! — сказала она. — Он горит.

Он кивнул.

— У вас есть машина?

— Нет.

Она быстро пробежала по холлу к дверце стенного шкафа. Когда она ее открыла, он увидел стенд для ключей, привинченный к его задней стенке. Она сняла с него кольцо с ключом и побежала к парадной двери.

Он отправился за ней следом настолько быстро, насколько позволяла его нога.

Когда он вышел на улицу, она уже заворачивала за угол дома. Несколько секунд спустя он услышал, как тронулась с места машина, и Эйприл вновь появилась в маленьком автомобиле «эм-джи» с опущенным верхом. Он подумал, что она проедет мимо него, но она притормозила.

— Скорее, — сказала она. — Им сейчас любая помощь будет не лишней.

Он забрался внутрь, и у него чуть не отлетела голова от того, как резко она нажала на газ. Поездка вниз по холму заняла две минуты и была едва ли не самым страшным приключением из всего, что приходило на память Питеру. Эйприл оказалась искусным водителем, а не то они бы оба погибли. Не было никакой возможности спросить ее о чем-либо. Все, что он мог сделать, это цепляться за жизнь, за которую теперь нельзя было дать и ломаного гроша.

У подножия холма Питер увидел, что поток машин уже спешит в направлении пожара. Местная пожарная машина как раз въезжала в ворота. Эйприл, вырулив вбок, объехала ее и помчалась дальше. Увы, она не смогла далеко уехать. Вокруг с криками суетились люди. Девушка выпрыгнула из машины и побежала к горящему дому, прежде чем Питер успел ее остановить.

Дома Круглого стола больше не существовало. Пламя вырывалось из окон второго этажа. Весь дом представлял собой ревущую топку. Потом Питер, подошедший настолько близко, насколько позволял жар, услышал звуки, которые он узнал, — отрывистые хлопки рвущихся патронов для стрелкового оружия и более громкие взрывы — как он догадался, от ручных гранат. Ему пришло в голову, что этот знаменитый исторический мемориал использовался в качестве склада боеприпасов для АИА.

Он отыскал взглядом Эйприл. Она билась в руках увещевавшего ее пожилого человека.

— Нельзя вам подходить ближе, мисс Эйприл! — говорил человек, изо всех сил стараясь не дать ей вырваться.

— Как это началось? — прокричал кто-то.

Старик, борющийся с Эйприл, повернул голову.

— Я обходил территорию, когда подошла миссис Уидмарк. Она пожаловалась, что не может заснуть и что она хотела бы кое-что проверить в доме. Разумеется, я ее впустил. Она ведь миссис Уидмарк! Потом я услышал рев и весь дом полыхнул вовсю. Пожар с самого начала был немаленький.

— А что это за взрывы, черт возьми? — спросил человек в пожарном шлеме. Он держал в руках пенный огнетушитель, но им тут ничего нельзя было сделать.

И вдруг Эйприл вскрикнула. Она взмахнула свободной рукой, показывая в сторону балкона над парадной дверью, где она и ее мать стояли, когда был убит Сэм Минафи.

— Господи! — тихо прошептал Питер.

На балконе появилась Эмма Поттер Уидмарк.

Ее одежда горела. Она была сплошным пылающим факелом. Но она не делала никаких попыток спрыгнуть. Никаких усилий, чтобы сбить пламя с одежды. Она стояла, высокая и прямая, вглядываясь вниз, в море объятых ужасом лиц. Потом она повернулась и огненным столпом шагнула обратно в пекло.

Один голос возвысился над шумом толпы, и огнем, и взрывами. Он походил на рев раненого зверя. А потом Питер увидел, как генерал Уидмарк вырвался из удерживающих его рук и бросился прямо к ступеням парадного входа, а оттуда — в дом.

Он так и не успел добраться до второго этажа и своей жены. Казалось, прошли какие-то секунды после того, как он пропал из виду под крики, призывающие его остановиться, — и тут крыша Дома Круглого стола обрушилась. Пламя и искры взметнулись в небо. Невыносимый жар отогнал потрясенную толпу назад.

Питер, подняв руку, чтобы заслонить глаза от нестерпимого жара, попытался отыскать Эйприл. Ее по-прежнему крепко держал старик, по всей видимости сторож, и маленький доктор Джолиат, который присоединился к ним. Питер отвернулся. Она не нуждалась в нем, а он почувствовал, что его сейчас стошнит.

Он прошел в дальний конец розария, надеясь сделать несколько глотков чистого воздуха. У него за спиной продолжали взрываться гранаты. Слышались пронзительные взвизги и крики. Это был настоящий бедлам.

Шум был такой оглушительный, что у Питера не оставалось никаких шансов расслышать шаги бегущего за ним по кирпичной дорожке человека. Он ничего не замечал до тех пор, пока чья-то пятерня не схватила его за руку и не развернула так грубо, что он едва не упал. Он обнаружил, что перед ним стоит Пэт Уолш, с пистолетом в руке; по лицу его струились слезы.

— Ты убил их! — выкрикнул Уолш дрожащим голосом. — Ты убил их обоих!

Позади Уолша суетилась толпа, но ни одна живая душа не смотрела в их сторону.

— Он был великим человеком, он совершил ошибку, стараясь помочь людям, которых любил, — истерически взвизгнул Уолш, — а ты убил его!

Ну вот и все, сказал себе Питер. С такого расстояния не промахнется и пятилетний ребенок. Ты стоишь неподвижно и получаешь это, или ты приходишь в движение и все равно получаешь это.

Питер кинулся вперед, прямо на пистолет. Щелкнул курок. Осечка!

От рубящего удара, который Питер нацелил в запястье Уолша, пистолет, вращаясь, отлетел на клумбу с розами. А потом они сошлись на равных, Уолш — с намерением убить, Питер — твердо решивший выжить. Менее чем в сорока ярдах находились буквально сотни людей, однако никто из них не видел, что происходит в тени на краю сада.

И того и другого обучали искусству убивать голыми руками, Питера — много лет назад, в морской пехоте, Уолша — только что, на учебном плацу АИА. Оба они знали, что при рукопашном бое от правильно нанесенного удара ребром ладони ломается шея.

Они подступали друг к другу, как гладиаторы, выжидающие подходящий случай решить все одним махом. Уолш сделал первый выпад и был переброшен Питером через плечо. Сделав сальто, он приземлился на ноги и ухмыльнулся. Теперь Питер располагался спиной к толпе. Уже по этой стычке он с горечью осознал, что Уолш имеет преимущество — преимущество в балансировке за счет двух здоровых ног.

А потом Уолш перестал держать свою полусогнутую боевую стойку и встал прямо, глядя мимо Питера, словно потеряв к нему всякий интерес.

Питер, жадно глотавший воздух, не устоял против соблазна и обернулся.

Грейс Минафи стояла буквально у него за спиной, в окружении четырех мужчин, один из них держал в руках автоматический пистолет, направленный прямо на Уолша.

— Вы в порядке, мистер Стайлс? — спросил мужчина.

Питер не ответил ему. Он сделал неуверенный шаг к Грейс.

— Так ты не вернулась домой! — сказал он.

— Конечно нет, — проговорила она настолько естественно, что его начал разбирать смех. — Я ждала на дороге, пока прибудет помощь.

Питер улыбнулся ей.

— Я просто в неоплатном долгу перед тобой. — Он протянул к ней руку, потому что весь мир начал вращаться вокруг него и он почувствовал, что сейчас упадет. Грейс тут же очутилась рядом, поддержав его, и он услышал слова, которые уже однажды слышал.

— Все, все, все, — негромко проговорила она.

Именно Пэт Уолш отпер дверцу, ведущую к истине. Сидя в кабинете капитана Уолласа в полицейском участке, Питер вдруг почувствовал непонятную жалость к этому невыдержанному человеку, который запросто сознался в убийстве из любви к другому человеку, и единственное, что имело для него значение, — это чтобы репутация генерала Уидмарка осталась незапятнанной.

Капитан Уоллас больше не занимал свой большой письменный стол с плоской крышкой, и Грэдуэлл, продажный окружной прокурор, тоже куда-то испарился. Делами заправлял специальный помощник главного прокурора штата, энергичный и толковый. Он сидел с непроницаемым лицом, фиксируя показания Уолша на стенотипе.

— Самым черным днем в жизни генерала, — начал с надрывом Уолш, — был тот день, когда он женился на Эмме Поттер и принял в свой дом эту полоумную девчонку как своего собственного ребенка.

— Давайте придерживаться фактов настолько, насколько это возможно, мистер Уолш, без личных эмоций, — одернул его чиновник. Его звали Спенсер.

— А тут сплошные личные эмоции, — сказал Уолш. — С них-то все и началось — с личных эмоций… все, что произошло.

Спенсер пожал плечами.

— Ну что ж, рассказывайте на свой лад, — согласился он.

— Все, что я могу сказать, — слава Богу, что генералу так и не довелось узнать всей правды. У каждого сильного человека есть своя слабина, и чаще всего это женщина. Эмма Поттер стала погибелью для генерала. Он был без ума от нее, помешался на ней, этой сучке несчастной! До тех пор, пока не появилась она, он был преданным своему делу солдатом, человеком с убеждениями, за которые он сражался всей душой и всем сердцем. Вы могли расходиться с ним во взглядах, Спенсер, но вы должны признать, что он так же твердо придерживался своих убеждений, как вы — ваших.

— Да Бог с ними — с моими убеждениями, мистер Уолш, — небрежно обронил Спенсер.

— Я не психиатр, — продолжал Уолш. — Я не могу сказать вам, чем жила Эмма Поттер. Только факты, как вы справедливо заметили. Она сделала миллионы, пописывая эти свои слащаво-сентиментальные исторические романы.

Начала она с нуля и умело сделала собственные бабки, здесь надо отдать ей должное. Она писала о любви и сексе, но, как я подозреваю, в ее жизни и того и другого было немного, пока она не пошла в гору. Она была замужем и имела этого ребенка, но муж, кого ни послушай, был ни рыба ни мясо. После того как он умер, а деньги потекли рекой, Эмма истратила умопомрачительные суммы, стараясь сделать из себя шикарную женщину, хотя ей было сорок с гаком. Она стала ударять по крепким мужикам, и таким образом ей удалось подцепить генерала. Но и после того, как подцепила его, она все так же продолжала ударять по крепким мужикам.

Лекционные туры! Она неделями пропадала в этих лекционных турах и проводила большую часть своего времени, предаваясь амурным утехам. Генерал никогда этого не знал, а те из нас, кто подозревал, ничего ему не говорили. Это бы его потрясло.

— Ну а потом маленькая мисс Ясные Глазки — какова мать, такова и дочка — решила и сама удариться в загул. Она познакомилась с этим парнем, Редмондом, который на самом деле был шпионом вашего друга! — Глаза Уолша, полные ненависти, нацелились на Питера. — Он взял то, что само шло ему в руки, используя в своих целях детку и попутно развлекаясь с ней. Но этот смышленый парень был не прочь справить свое удовольствие везде, где только мог его найти. Эмма Поттер сообразила, что происходит, и решила, что молодой Редмонд ей самой пригодится. Может быть, ревновала своего собственного ребенка; может быть, просто залюбовалась плоским животом Редмонда и его сильными мускулами. Она была старовата для него, но, возможно, она убедила его, что женщина постарше может кое-чему его научить. Правда, она не могла пристроить его с собой в лекционный тур. Его работа была здесь. Так что они начали встречаться в Доме Круглого стола. Любовная интрижка в музее, Бог ты мой!

В комнате царило тягостное молчание.

— Однажды ночью маленькой мисс Ясные Глазки случайно открылась правда о своем дружке, — продолжал Уолш. — Мама и молодой мистер Молокосос засиделись в розарии в Доме Круглого стола, нашептывая друг другу нежную чепуху, как я полагаю. Что бы они ни говорили друг другу, этого хватило, чтобы маленькой мисс Ясные Глазки открылась правда: они коварно водят ее за нос. Она вошла в дом и взяла ружье из хранившейся там коллекции. Она собиралась убить свою мамашу, потому что знала, на ком лежит вина. Я подозреваю, что она накинулась на них, обратилась с гневной речью к Эмме, и тут молодой мистер Молокосос вскакивает, пытается ее урезонить и силой отнять у нее ружье, а она стреляет — случайно или намеренно — и убивает его наповал. При этом что-то лопается в маленькой головке мисс Ясные Глазки, и она уже не знает, почему она там и что произошло.

Зато мамаша знает, почему она там и что произошло, она знает — ей, черт возьми, нужно что-то с этим делать. И вот тут на горизонте возникает шестнадцатилетний паренек по имени Олден Смит. Он замещал болевшего ночного сторожа. Он состоял в молодежной организации АИА. — Уолш подался вперед, вцепившись в подлокотники своего кресла. — Это была худшая кандидатура, какая только могла оказаться под рукой в ту ночь, самая худшая. Но мамаше требовалась помощь, и она воспользовалась тем, чем располагала. У нее нашлись слова, волшебные слова для придурковатого паренька. Ее дочь подвергалась изнасилованию, сказала она, и убила этого парня, защищая свою честь! — Уолш фыркнул. — Честь! Скандал прежде всего загубил бы ее жизнь. Помоги мне, говорит мамаша, а уж я в долгу не останусь. Так был подкуплен Олден Смит, который за шальные деньги вырезал бы сердце у собственной матери. Пока мамаша уводила мисс Ясные Глазки обратно в дом на холме и укладывала ее спать с изрядной дозой транквилизаторов или чего-то там еще, Олден Смит вырыл яму в саду и сбросил туда тело Редмонда. Он спрятал его, а потом слонялся вокруг с протянутой рукой, ожидая откупных. Откупные поступили и продолжали поступать еще не далее как два дня назад, потому что молодой Олден Смит знал, что держит за горло великую Эмму Поттер Уидмарк и, косвенно, генерала.

— А где был генерал, когда все это случилось? — спросил Спенсер.

— В Чикаго, на съезде высших офицеров АИА. Это можно проверить по протоколам, — ответил Уолш.

— Продолжайте.

— Так вот, мамаша ведь сколотила состояние, сочиняя истории. Ей пригодился приобретенный литературный опыт. Она разослала друзьям Редмонда телеграммы, где говорилось, что он вроде бы уехал в Европу и живет себе там припеваючи. Время от времени она разыгрывала очередной спектакль, притворяясь перед Эйприл, что ищет его, и в конце концов похоронила его в кораблекрушении, которого никогда не было.

— И все это время Эйприл Поттер хранила молчание? — спросил Спенсер.

— Тут мамаша дала большую промашку, — сказал Уолш. — Она, вероятно, думала, что сумеет запутать и запугать маленькую мисс Ясные Глазки так, что та проглотит язык, но у детки на самом деле поехала крыша, как будто железный занавес опустился на ее разум, так что она вообще ничего не помнила о той ночи. Мамаша показала ей записку, которая вроде как пришла от Редмонда, где говорилось: прощай. Это-то и доконало мисс Ясные Глазки. Иногда она жила в настоящем, веря, что Редмонд сбежал от нее. Иногда она жила в романе, повествующем о событиях двухсотлетней давности. Иногда она воображала незнакомых людей Редмондом, вернувшимся домой. — Он гневно посмотрел на Питера. — Вон тот умник сможет это подтвердить.

— А генерал? — настаивал Спенсер.

— Генерал вернулся домой через десять дней после того, как Редмонд погиб и был захоронен. А у мамаши была для него наготове история, только часть истории, конечно. Она сказала ему, что Редмонд дал мисс Ясные Глазки отставку, и та застрелила его. Она никогда, понятное дело, не упоминала о своей связи с Редмондом, и генерал так ничего и не узнал об этом, потому-то с таким безрассудством он бросился в это пекло сегодня ночью, чтобы попытаться ее спасти. — Голос Уолша задрожал. — Она говорила ему, что у нее голова идет кругом, когда она думает о том, как мисс Ясные Глазки будут судить за убийство, и о том, что в лучшем случае дочь проведет свою жизнь в психушке. Она умоляла генерала сохранить тайну, подождать — а там будет видно. И он это делал, потому что в противном случае его возлюбленная Эмма тоже оказалась бы в страшной беде.

А молодому придурку Олдену Смиту хватило ума продолжать собирать дань с них обоих; он поселил свою мать в шикарном доме, где она могла заниматься своим ремеслом. Этот полоумный парень вдруг стал топором, занесенным над их головами.

— И вот как-то генерал выложил мне все, как на духу, — продолжал Уолш. — Он весь извелся. Я знал: нужно что-то делать с молодым Смитом. Его смерть — а ее, как я решил, не избежать — не должна была выглядеть как дело рук генерала или мамаши. — Уолш сощурил глаза. — Моим делом было подготовить все так, чтобы акция прошла гладко.

Питер порадовался тому, что Грейс дожидалась его в «Уинфилд-Армс». То, что, несомненно, надвигалось, должно было сделать убийство Сэма даже еще более бессмысленным, чем оно представлялось на данный момент.

— Я проводил время с парнем, — торопливо откровенничал Уолш. — Я распалял его, разъясняя задачи АИА. Я говорил ему, что при той исходной позиции, которую он занимает, он сможет стать большой шишкой. Я вдалбливал ему, что когда настанет подходящий момент и он совершит что-нибудь значительное, то окажется на главной трибуне вместе с генералом. Парнишка купился на это, и мы выжидали подходящего момента для него, чтобы ему прославиться, и для меня, чтобы его убрать. Когда стало известно о том, что готовится марш протеста, я понял — это то, что мне нужно.

Спенсер посмотрел недоверчиво:

— Вы приказали убить Сэма Минафи?

— Я никогда не слышал о Минафи, — признался Уолш. — К нам идут демонстранты — вот все, что я знал. Парень, сказал я ему, в Дом Круглого стола заявится толпа, и, когда один из них начнет свою коммунистическую речь, ты ему выдашь, и, говорил я ему, в суматохе я вытащу тебя оттуда. Со Смитти все шло как по маслу. Маленький ублюдок в любом случае жаждал крови. И вот… — Уолш пожал плечами. — …И вот мы затерялись в толпе, он — с винтовкой под плащом. Когда Минафи, который был для меня в тот день просто мистером Икс, стал подниматься по ступенькам, чтобы произнести свою речь, я только ткнул парня в бок и он мгновенно среагировал. Потом я выхватил винтовку у него из рук и ею же ударил его по голове. В суматохе я смылся.

— Я должен напомнить вам, Уолш, — сказал Спенсер, — все, что вы здесь говорите, может быть использовано против вас. Вы имеете право на адвоката.

— Наплевать мне на себя, — сказал Уолш. — Я хочу, чтобы репутация генерала была чиста, вот и все. Он не знал, что я затеваю.

— Но он простил это задним числом? — резко спросил Спенсер.

— Он стоял за меня, точно так же, как я стоял за него, — ответил Уолш. — Он сожалел об этом, но он стоял за меня, как верный друг, которым он был. — Уолш вздохнул. — Потом появляется этот тип Биллоуз. Господи, как же я его ненавидел. Именно он прислал сюда Редмонда три года назад. Именно он нес ответственность за все. И он искал меня, хотя не знал, что это был я. Он искал человека, который убил молодого Смита и которого он видел лишь мельком.

Он рыскал тут. Вот я и решил упростить ему задачу. Я приехал в мотель «Ор-Хилл» и представился. Я рассказал ему правду о его драгоценном помощничке, Редмонде, и о том, где его жрут черви. А потом я сломал шею этому ублюдку.

— И все это время капитан Уоллас и окружной прокурор, мистер Грэдуэлл, подыгрывали вам?

— Не совсем так, — возразил Уолш. — Не мне лично. Они подозревали, что это дело рук кого-то из АИА, и подыгрывали организации. Ну, а у меня появились небольшие проблемы, потому что Биллоуз поставил мне кое-какие метки, до того как я его прикончил. Я сделал остановку в «Уинфилд-Армс», чтобы попробовать отмыться, и портье сказал мне, что Стайлс наверху, с дамой, в своем номере. Прикинув, что к чему, я позвал нескольких наших ребят из бара, и мы отправились наверх с запасным ключом и вошли внутрь. Я намял бока Стайлсу и теперь мог объяснить, откуда у меня взялись порезы на лице. Потом мне пришлось доложить генералу, и снова он поддержал меня. И… пожалуй, это все.

— Так ли? — недоверчиво улыбнулся Спенсер. — А нападение на мистера Стайлса вчера вечером?

Уолш рассмеялся.

— Ах, это, — сказал он. — Стайлс досаждал нам, и мы придумали способ остановить его и в то же самое время отвлечь внимание общественности от убийства. Мы привлекли Дэнни Сотерна, чтобы направить Стайлса на учебный плац, и мы ему выдали, рассчитывая, что он начнет кричать о кровавом убийстве перед представителями закона. Он личность довольно известная, так что из-за него вся страна встала бы на дыбы и забыла бы о Минафи и Биллоузе.

— А пожар? — спросил Спенсер.

— Это был последний эпизод романтической мелодрамы Эммы Поттер Уидмарк, — объяснил Уолш. — Когда Стайлс пришел в дом сегодня ночью, генерал подключил ее к переговорной системе. Ей было слышно, что происходит в кабинете, и, как мне думается, она поняла, что игра закончена. После того, как делом займется ФБР, после того, как они откопают Редмонда, они станут распутывать эту историю до тех пор, пока не доберутся до той вещи, которая погубит мамашу, — до того факта, что она путалась с Редмондом. Думаю, она решила, как говорится, уйти в сиянии славы.

После секундного молчания Спенсер повернулся к Питеру:

— Какие-нибудь вопросы, мистер Стайлс?

— Два, — сказал Питер.

— Тогда попробуйте их задать.

— Вам я помогать не стану, — ощерился Уолш. — Вам с вашими статейками! Вы причинили вред генералу, и, честное слово, куда бы меня ни упекли…

— Мой первый вопрос — о генерале, — спокойно перебил его Питер. — Как мне говорила Эйприл, генерал сделал с ней нечто настолько ужасное, что Редмонд вознамерился убить его. Что она имела в виду?

— Да она чокнутая, — сказал Уолш.

— Но она верила в это, когда рассказывала мне. Судя по тому, как она это рассказывала, мне думается, что генерал пытался ее изнасиловать, а потом…

— О, ради Бога! — взорвался Уолш. — Генерала никогда не интересовала никакая другая женщина, кроме Эммы Поттер. Я расскажу вам, что за ужасную вещь он сделал с Эйприл! Он рассказал ей, что Редмонд — прохвост и шпион и что он просто ее беззастенчиво использовал. Вот и все, что он с ней сделал. Может быть, Редмонд ломал комедию, отрицал это, вел себя раздраженно. Но в одном вы можете не сомневаться — генерал никогда и пальцем не дотронулся до мисс Ясные Глазки.

— Мой второй вопрос таков: кто положил в мою машину ту записку, в которой говорилось, где найти тело Редмонда? — спросил Питер.

Уолш покачал головой.

— Мне, как и вам, остается только гадать, — сказал он. — Но у меня сложилось впечатление, что проститутки — самые отзывчивые существа на свете.

— Салли Смит!

— Она прогнала вас из своего дома, потому что боялась тех действий, которые могли предпринять Эмма или генерал, если бы узнали, что она вас привечает, — сказал Уолш. — Она никогда не нуждалась в Олдене, пока тот был жив, но, высосав кварту джина, вероятно, расчувствовалась в связи с тем обстоятельством, что была его матерью, и решила расквитаться за него. Безмозглая сучка! Кто станет оплачивать ей журнал «Плейбой» и выпивку теперь, когда Эммы и генерала больше нет?

Питер встал, чтобы уйти. С него было достаточно.

— Обойдитесь с генералом честно в своей статье, — сказал ему Уолш почти умоляюще. — Я облегчил вам задачу, так что пощадите его. Говорите все, что хотите, про него и АИА, но не нужно рассказывать всему миру, что от него гуляла эта сучка, которую он так любил. Вам совсем необязательно выставлять его на всеобщее осмеяние.

Питер вышел навстречу рассветному солнцу. К его удивлению, он увидел дожидавшийся его белый «ягуар» с новым комплектом резины. Возле него стоял полицейский Джон Мак-Адам.

— Мне так и не представилось настоящего случая помочь вам, — сказал Мак-Адам.

— Так уж легла карта, — сказал Питер. Ему не терпелось уехать отсюда, из Уинфилда.

Мак-Адам залез в карман своего кителя и достал пистолет Питера 45-го калибра.

— Меня повысили, — сообщил он. — Поставили ответственным за этот район. Мой первый официальный акт. — Он передал пистолет Питеру. — Мои наилучшие пожелания миссис Минафи.

Питер не отрываясь смотрел на него.

— Как долго вы продержитесь против армии покойного генерала? — спросил он.

— АИА больше не будет пользоваться здесь особенно большим влиянием, — ответил Мак-Адам. — Я надеюсь, что в других местах это им тоже аукнется. В любое время, когда вам понадобится какая-либо информация по парням из Уинфилда, позвоните мне.

— Есть один человек, насчет которого я хотел бы удостовериться: получил ли он ту малую толику из того, что ему причитается, — сказал Питер.

Мак-Адам тонко улыбнулся:

— Дэн Сотерн арестован за соучастие во вчерашнем вашем избиении. Быть может, вам представится случай дать показания против него в суде.

Питер поехал в «Уинфилд-Армс», размышляя над тем, какую долю правды в состоянии выдержать Грейс, и над бессмысленностью смерти друга. Сэма убили не потому, что он был бунтарем; он стал пешкой в игре, заключавшейся в том, чтобы заставить замолчать жадного Олдена Смита.

Когда Питер въехал на автомобильную стоянку, Грейс пошла ему навстречу от крыльца гостиницы — с высоко поднятой головой, гордая, сильная и красивая. Она сможет это вынести, подумал Питер, и он, возможно, сумеет помочь ей жить с этим.

1

Грэмерси-парк — небольшой парк в Нью-Йорке на Лексингтон-авеню, между Двадцатой и Двадцать первой улицами. Единственный частный парк, пользоваться которым имеют право только жители окружающих старинных домов — у каждого есть свой ключ. (Здесь и далее примеч. перев.)

(обратно)

2

«Дайкири» — коктейль из рома с лимонным или лаймовым соком и сахаром.

(обратно)

3

Дункан Файф — знаменитый мебельщик своей эпохи, работал в традициях неоклассицизма, стилей ампир и шератон. Выходец из Шотландии, приехал в Америку в 1784 г. и открыл мастерскую в г.Нью-Йорке. Создатель собственного стиля американской мебели, которой обставлялись лучшие дома на востоке страны.

(обратно)

4

Саквояжник — северянин, добившийся влияния и богатства на Юге после гражданской войны 1861—1865 гг.

(обратно)

5

Гранд-Рапидс — город в штате Мичиган, был крупнейшим центром мебельной промышленности и оптовой торговли, известным как мебельная столица мира.

(обратно)

6

«Прицепи хвост ослу» — детская игра; игрок с завязанными глазами должен правильно приложить хвост к изображению осла. По-видимому, здесь имеется в виду «нажать на спусковой крючок».

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть вторая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть третья

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3 . . . . . .

Реклама на сайте