«Неправое дело»

Фред Варгас Неправое дело

I

– Каким ветром тебя занесло?

Старуха Марта любила поболтать. В этот вечер она не успела наговориться всласть и, сидя у стойки, разгадывала кроссворд вместе с хозяином кафе. Хозяин был славный малый, но ничего не смыслил в кроссвордах. Подсказывал невпопад, не слушал пояснений и вечно глядел не на ту строку. Хотя мог бы и пригодиться, поскольку был силен в географии, что было чудно, ведь он, как и Марта, в жизни не покидал Парижа. «Река в России, три буквы, по вертикали». Хозяин предложил Енисей.

Ну что ж, лучше уж так, чем просто сидеть молча.

Луи Кельвелер появился в кафе около одиннадцати. Марта не видела его два месяца и, по правде сказать, соскучилась. Кельвелер бросил монетку в электрический бильярд, и Марта стала наблюдать, как катается большой шар. Эта дурацкая игра – специальный ящик, где надо лупить по шару, тщетно пытаясь загнать его по наклону вверх, а загонишь, так все равно он потом скатится и исчезнет в особой лунке, – всегда раздражала Марту. Ей казалось, что на самом деле машина только и делает, что поучает, строго, нудно и незаслуженно. А если в порыве справедливого негодования стукнуть по ней кулаком, она в отместку звякнет и выключится. Еще и плати за это. Марте много раз пытались втолковать, что аппарат служит для развлечения, только все зря – она эту волынку знала наизусть.

– Ну? Так что тебя сюда занесло?

– Заглянул проверить, – ответил Луи. – Венсан кое-что приметил.

– Что-нибудь стоящее?

Луи не ответил, его шарик неумолимо катился в аут. Луи поймал его рукояткой, и шар нехотя пошел вверх.

– Слабовато бьешь, – заметила Марта.

– Сам вижу. Болтаешь без конца под руку.

– А то. Ты, как заведешь свою волынку, не слышишь, что тебе говорят. Ты мне не ответил. Там что-нибудь стоящее?

– Может быть. Увидим.

– А что именно? Политика, разбой или пока неясно?

– Не ори так, Марта. А то нарвешься однажды. Скажем так, один ультрареакционист оказался там, где его не ждали. Меня это зацепило.

– Важная птица?

– Да, Марта. Птица высокого полета, которая гнездится в замках. Конечно, надо еще проверить.

– А где это? На какой скамейке?

– На сто второй.

Луи улыбнулся и стукнул по шарику. Марта задумалась. В голове у нее все смешалось, она теряла квалификацию. Она путала сто вторую скамью со сто седьмой и девяносто восьмой. Для удобства Луи присвоил номера всем парижским скамейкам, которые служили ему пунктами наблюдения. Само собой, эти скамьи стояли в особенных местах. Конечно, так было гораздо удобнее, чем точно определять топографическое расположение каждой из них, тем более что скамьи зачастую стоят не пойми где. Но за двадцать лет многое поменялось, некоторые лавочки отслужили свое, приходилось обживать новые. Пронумеровали и деревья в особо важных местах столицы, где скамейки отсутствовали. Луи случалось пользоваться и временными лавочками для малозначительных дел. Число скамеек дошло уже до ста тридцати семи, потому что старый номер никогда заново не присваивался, и в голове у Марты была настоящая каша. Однако записывать Луи ей не разрешал.

– Сто вторая, это за которой цветочный киоск? – наморщила лоб Марта.

– Нет, та сто седьмая.

– Черт их разберет, – буркнула Марта. – Хоть бы угостил стаканчиком.

– Возьми в баре, что хочешь. Мне еще три шара осталось.

Марта была уже не та, что прежде. В свои семьдесят она не могла, как раньше, слоняться по городу в перерыве между двумя клиентами. Да к тому же путала лавочки. Но в конце концов, Марта была Марта. Для слежки она больше не годилась, зато чутьем обладала отменным. Последний раз она добыла сведения добрых десять лет назад. Они помогли предотвратить одну мерзость, и это было главное.

– Слишком много пьешь, старушка, – сказал Луи, нажав на рукоятку бильярда.

– Следи за своими шариками-роликами, Людвиг.

Марта называла его Людвиг, другие звали Луи. Каждый выбирал имя на свой вкус, он к этому привык. Вот уже пятьдесят лет люди звали его то так, то сяк. Были такие, что называли его Луи-Людвиг. Ему это казалось нелепым, Луи-Луи, такого имени не бывает.

– Бюфо с тобой? – спросила Марта, возвращаясь со стаканом.

– Ты же знаешь, он боится кафе.

– Как он? По-прежнему ладите?

– У нас большая любовь, Марта.

Последовало молчание.

– Что-то твоей подружки не видать, – вновь заговорила Марта, облокотившись на бильярд.

– Она слиняла. Убери руку, мне не видно.

– Когда?

– Убери руку, сказал! Сегодня после обеда сложила вещи, пока меня не было, и оставила на кровати записку. Видишь, из-за тебя шар упустил.

– Просто ты слабо бьешь. Ты хоть обедал сегодня? И что она написала?

– Всякую чушь. Обедал, да.

– Когда линяешь, тут уж не до красивых слов.

– Да? Не лучше ли было поговорить, чем писать?

Луи улыбнулся Марте и хлопнул автомат по боку. Письмецо было и правда жалким. Соня ушла – и ладно, она имела на это право, и нечего без конца к этому возвращаться. Она ушла, он грустил, вот и все. Мир предан огню и мечу, так стоит ли убиваться из-за того, что тебя бросила женщина. Хотя это и печально.

– Не бери в голову, – посоветовала Марта.

– Жаль, что так сложилось. И потом тот эксперимент, помнишь? Он провалился.

– А ты чего ждал? Чтобы она осталась ради твоей рожи? Я не говорю, что ты страшён, но лучше не тяни меня за язык.

– Я и не тяну.

– Это еще не все, Людвиг, зеленые глаза и прочее. Я и сама была глазастая. Да и колено твое деревянное, с ним ты как инвалид, честное слово. Бывают девчонки, которым не нравится, когда мужик хромой. Для них это оскорбление, заруби себе на носу.

– Зарубил.

– Не бери в голову.

Луи рассмеялся и погладил морщинистую руку Марты.

– Я не беру в голову.

– Ну, если так говоришь… Мне сходить на сто вторую скамейку?

– Делай как знаешь, Марта. В Париже скамейки общие.

– А тебе не хочется иногда приказать разок-другой?

– Нет.

– Вот и зря. Приказывать – самое мужское дело. Хотя, конечно, если не умеешь подчиняться, то где тебе приказать.

– То-то и оно.

– Я раньше тебе такое говорила? Эти самые слова?

– Тысячу раз, Марта.

– Мудрому слову износа не бывает.

Само собой, он мог постараться, чтобы Соня его не бросила. Но ему захотелось поставить дурацкий эксперимент, жить так, как он привык, и вот что из этого вышло, она сбежала через пять месяцев. Ну хватит, он уже довольно подумал об этом и погрустил, а между тем мир предан огню и мечу и в нем много других дел, важных и не очень, он не станет часами думать о Соне и ее жалкой записке, и без того есть чем заняться. Однако там, наверху, в этом поганом министерстве, где он столько лет сновал туда-сюда подобно свободному электрону, где его уважали, ненавидели, нуждались в нем и щедро платили, его же выгнали вон. Там появились новые люди, новые престарелые недоумки, хотя не все они без мозгов, в том-то и беда, и вот они-то не пожелали держать в помощниках типа, который слишком много знал. Его спровадили, потому что справедливо остерегались. Однако их поступок был верхом глупости.

Взять, к примеру, муху.

– Возьмем, к примеру, муху, – сказал Луи.

Он закончил партию с незначительным счетом. Его бесили эти новые аппараты, где надо одновременно следить за шаром и смотреть на табло. Но в них иногда подавалось по три-четыре шара зараз, и игра становилась интересней, что бы там ни говорила Марта. Он облокотился о стойку, дожидаясь, пока Марта допьет свое пиво.

Когда Соня едва начала выказывать раздражение, ему захотелось рассказать ей о том, чем он занимался – в министерствах, на улицах, в залах суда, в кафе, за городом, в полицейских участках. Двадцать пять лет работы следопытом, как он это называл, охоты на дубинноголовых, по следам их смердящих замыслов. Двадцать пять лет на страже и столько встреч с твердолобыми, рыщущими в одиночку и стаями, ревущей ордой, чье нутро из камня, а руки в крови, мать их. В образе следопыта он наверняка бы понравился Соне. И наверно, она бы осталась, несмотря на его негнущееся колено, покалеченное на пожаре отеля в окрестностях Антиба во время налета рэкетиров. Такие происшествия достойны мужчины. Но он выдержал характер и ничего ей не рассказал. Он постарался привлечь ее лишь ласками и сладкими речами и посмотреть, что из этого выйдет. Но Соня думала, что колено он повредил, упав на лестнице в метро. А такие истории мужчину не красят. Марта предупреждала, его ждет разочарование, женщины ничем не лучше мужчин, нечего ждать чудес. Наверно, и Бюфо внес свою лепту.

– Пропустим по стаканчику, Людвиг?

– Ты уже свое пропустила, я тебя провожу.

Не сказать, чтобы Марте что-нибудь угрожало, карман ее был пуст и в жизни она повидала всякое, но в темноте под дождем, да еще и навеселе, она могла расквасить физиономию.

– Так что там с мухой? – спросила Марта, выходя из бара и накрывая голову полиэтиленовым пакетом. – Ты про муху говорил.

– Ты что, промокнуть боишься?

– Да это я из-за краски. Потечет – на кого я буду похожа?

– На старую шлюху.

– Я и есть старая шлюха.

– Это точно.

Марта захохотала. Ее смех уже полвека знали в этом квартале. Какой-то мужчина обернулся и махнул ей рукой.

– Вон тот, – сказала Марта, – не представляешь, каким он был лет тридцать назад. Кто такой, не скажу, не в моих правилах.

– Я его знаю, – улыбнулся Луи.

– Слышь, Людвиг, надеюсь, ты в моей книжке не роешься? Я, знаешь ли, привыкла уважать клиентов.

– А я надеюсь, тебе просто потрепаться охота.

– Ну да, охота.

– И все-таки, Марта, твоя книжка может заинтересовать людей менее щепетильных, чем я. Уничтожь ее, сто раз тебе говорил.

– С ней столько связано. Если б ты знал, что за важные персоны ко мне хаживали…

– Говорю тебе, уничтожь. С огнем играешь.

– Скажешь тоже! Все эти сливки давно скисли… Думаешь, кому-то они нужны?

– Очень многим. Добро бы у тебя только фамилии были, но ты ведь вела записи, не так ли, Марта?

– Слушай, Людвиг, ты разве сам не записываешь?

– Тише, Марта, мы не в лесу.

Марта всегда говорила слишком громко.

– Ну что? Блокноты? Папочки? Сувениры следопыта? Разве ты их выбросил, когда тебя из министерства поперли? А вообще-то, тебя насовсем выгнали?

– Похоже. Но связи остались. Так просто они от меня не отделаются. Взять, к примеру, муху.

– Как хочешь, а я пришла. Можно тебя спросить? Все думаю про эту чертову реку в России, из трех букв. Случайно, не знаешь?

– Обь, Марта, сто раз тебе говорил.

Кельвелер довел Марту до дома, подождал, пока она вскарабкается по лестнице, и зашел в кафе. Время приближалось к часу ночи, посетителей оставалось мало. Такие же, как он, полуночники. Он знал их всех, его память изголодалась по именам и лицам, непрестанно изнывала и требовала пищи. Впрочем, именно это его свойство больше всего беспокоило министерство.

Еще одно пиво – и он перестанет думать о Соне. Он мог рассказать ей и о своих многочисленных помощниках – сотня надежных мужчин и женщин, свои люди в каждом департаменте, из них около двадцати человек в Париже, трудно ведь следить в одиночку. Быть может, Соня бы не ушла. А там катись все к чертям.

Так возьмем, значит, муху. Влетела она в дом и действует всем на нервы. Трещит крыльями, сотни взмахов в секунду. Смышленая тварь, но раздражает ужасно. Летает из угла в угол, ловко расхаживает по потолку, лезет везде, куда ее не просят, но забытую капельку меда отыщет всегда. Нарушительница общественного покоя. Точь-в-точь как он сам. Он находил мед там, где остальные хорошенько подтерли и полагали, что следов не осталось. Мед, дерьмо ли – мухе все сгодится. Гнать ее вон – глупее не придумаешь. Это большая ошибка. Потому как что станет делать муха, оказавшись на улице?

Луи Кельвелер расплатился за пиво, попрощался со всеми и вышел из бара. Идти домой совершенно не хотелось. Лучше пойти подежурить на сто вторую скамейку. Его карьера начиналась с четырех скамеек, а теперь их было сто тридцать семь плюс шестьдесят четыре дерева. Эти скамьи и каштаны помогли ему заполучить много полезных сведений. Он мог рассказать и об этом, но мужественно сдержался. Дождь тем временем зарядил не на шутку.

Так что станет делать муха, оказавшись на улице? Первые две-три минуты она, конечно, будет тупо озираться, а потом спарится. Затем отложит яйца. И дальше появятся тысячи маленьких мух, которые будут расти, тупо озираться и спариваться. А это значит, что глупо избавляться от мухи, выставляя ее за дверь. Это только увеличивает ее силу. Надо оставить ее в помещении и терпеливо ждать, пока она состарится и усталость возьмет свое. Потому что муха снаружи – большая опасность и угроза. А эти кретины выставили его вон. Как будто, оказавшись не у дел, он угомонится. Как бы не так, будет только хуже. Но им вряд ли удастся прихлопнуть его тряпкой, как обычно поступают с мухами.

Под проливным дождем Кельвелер добрался до скамьи сто два. Очень удобное место, прямо напротив дома, где жил весьма скрытный племянник одного депутата. Кельвелер умел притвориться заблудившимся прохожим, у него это выходило вполне естественно, и никто не обращал внимания на одинокую долговязую фигуру на лавочке. Даже когда эта фигура не спеша брела следом за вами.

Он остановился и поморщился. Какой-то пес нагадил на его территории. На решетке, окружавшей дерево, рядом с ножкой скамейки. Луи Кельвелер не любил вони на своих наблюдательных пунктах и чуть было не повернул назад. Но мир предан огню и мечу, и он не отступит перед нелепыми экскрементами какой-то бестолковой шавки.

В полдень он обедал на этой лавочке, и все было чисто. А вечером его бросила женщина, на кровати лежала жалкая записка, он скверно сыграл на бильярде, скамейку изгадили, и в его душе шевельнулось отчаяние.

Слишком много пива за вечер, в этом все дело, другого и быть не может. На улице никого под этой лавиной дождя, которая, по меньшей мере, освежит тротуары, решетки вокруг деревьев, сто вторую скамейку, а может, и его мозги. Если сведения Венсана верны, у племянника депутата уже несколько недель гостит одна темная личность, которой он интересовался. Ему хотелось это проверить. Но сейчас окна дома темны, не слышно ни звука.

Прикрывшись от дождя курткой, Луи кое-что записал в блокнот. Надо бы Марте выбросить свою книжку. По-хорошему, стоило бы отобрать ее силой. Никто бы теперь не поверил, но, по рассказам, Марта когда-то была самой красивой танцовщицей-зазывалой во всем Пятом округе. Кельвелер глянул на решетку у дерева. Ему хотелось уйти. Не то чтобы он сдался, но на сегодняшний вечер с него довольно, его клонило ко сну. А завтра, само собой, он придет сюда на рассвете. Ему часто расхваливали красоту зари, но Кельвелер любил поспать. А когда ему хотелось спать, все остальное могло подождать. Порой даже мир предавался огню и мечу, а его одолевал сон. Так он был устроен, и это не внушало ему ни стыда, ни гордости, ну разве что иногда, но он ничего не мог с этим поделать. В прошлом это часто стоило ему неприятностей и даже неудач. За сон приходилось расплачиваться. Говорят, кто рано встает, тому бог дает. Глупости. Бог помогает и тем, кто поздно ложится. Завтра, часам к одиннадцати, он уже будет на месте.

II

Убить вот так, мало кто на это способен. Но главное – осторожность. Именно сейчас нужно было действовать ловко, четко и безупречно. Втайне оттачивать мастерство, вот в чем залог успеха. Подумать только, до чего люди могут быть тупы. Жорж – яркий пример, хотя что там Жорж, других тоже хватает. Этот тип просто жалкий червяк.

Но он лишь один из многих.

Надо быть начеку, улыбаться не чаще обычного, следить за собой, четко соблюдать правила. Такой метод уже давал поразительные результаты, надо строго ему следовать. Расслабить челюсти, мышцы щек, веки. Отрабатывать мастерство под маской безразличия, принять привычный, немного усталый вид. Не так-то легко это сделать, когда обуревает радость. А нынче вечером это не просто радость, а почти ликование, более чем заслуженное. Чертовски жаль, что им нельзя насладиться, такая возможность выпадает не часто. Но только не расслабляться, не делать глупостей. Когда какой-нибудь жалкий червяк влюбляется, это сразу заметно, а если доволен убийца, его выдает все его тело. Полиция завтра же схватит его, и на этом конец. Чтобы убивать, нельзя быть червяком, нужно быть чем-то большим, вот в чем залог успеха. Осмотрительность, четкость, выдержка, и тогда комар носа не подточит. Наслаждаться и ликовать будем потом, через год, скромно и неприметно.

Разыграть безразличие и скрывать удовольствие. Убить вот так, среди скал, быстро и незаметно, многие ли на это способны? Старуха ничего не успела заметить. Просто и гениально. Говорят, убийца жаждет, чтобы о нем узнали. Что он не может сдержаться, чтобы не выдать себя, иначе все удовольствие зря. Еще хуже, если вместо него арестуют другого – старый трюк, чтобы выманить убийцу из норы. Он не может стерпеть, чтобы его убийство кто-то присвоил. Чушь. Достойно жалкого червяка.

Нет, он не так глуп. Пусть вместо него возьмут десятерых, он и глазом не моргнет. Это залог успеха. Но никого не арестуют, никому и в голову не придет, что это убийство.

Хочется улыбаться, наслаждаться заслуженной удачей. Но надо быть бдительным. Не сжимать челюсти, казаться невозмутимым. В этом все дело.

Думать о море, к примеру. Первая волна, вторая, накатывает, отступает, и так без конца. Море такое ритмичное, оно так успокаивает. Это гораздо лучше, чем считать овец, чтобы расслабиться. Такое занятие годится для ничтожеств, которые не умеют думать. Первая овца еще сойдет. Перепрыгнула ограду и бежит в левую часть головы. И куда несется эта жалкая тварь? Она прячется в левом полушарии мозга, над ухом. Затея обречена уже на второй овце, которой остается меньше места, где спрятаться. Очень скоро по левую сторону ограды громоздится целая пирамида овец, новым некуда прыгать, и в конце концов все они с блеянием падают – жалкое зрелище – прирезать их, и дело с концом. Море гораздо лучше. Оно накатывает, отступает, без конца и без смысла. Идиотское море. По сути, оно раздражает не меньше своей космической никчемностью. Луна притягивает и отталкивает его, а оно не в состоянии проявить свою волю. Конечно, приятнее было бы размышлять об убийстве. При воспоминании о нем накатывает смех, а смех всегда замечателен. Но он не так глуп, полная отрешенность, об убийстве не думать.

Подсчитаем. Старухи хватятся завтра. Пока отыщут труп среди скал, где в ноябре никто не бывает, пройдет день, может, два. Время смерти определить будет невозможно. Прибавить ветер, дождь, прилив, не говоря уже о чайках, и все складывается превосходно. Снова эта улыбка. Обязательно сдерживать улыбку и следить, чтобы руки то и дело не сжимались, как всегда бывает после убийства. Убийство сочится из пальцев еще пять или шесть недель. Кроме челюсти, расслабить и руки, не упустить ни единой мелочи, строжайшая точность. Те ничтожества, которые попались потому, что чересчур тряслись и нервничали, радовались, выставляли себя напоказ или изображали чрезмерное равнодушие, – просто слабаки, не умеющие себя держать. Но он не так глуп. Когда сообщат новость, проявить интерес и даже сочувствие. Свободно болтать руками при ходьбе, держаться спокойно. Подсчитаем. Завтра поиск начнут жандармы и, естественно, добровольцы. Примкнуть к ним? Нет, он не так глуп. Убийцы слишком часто лезут в помощники. Всем известно, что даже самый тупой жандарм подозрителен и составляет список добровольцев.

Оттачивать мастерство. Заниматься обычной работой, ровно улыбаться, расслабить руки и справляться о новостях, не более. Унять напряжение в пальцах, им сейчас не время дрожать, совсем не время, да это и не в его духе. Строго следить за губами и руками, в этом залог успеха. Сунуть руки в карманы или небрежно скрестить. Но не чаще обычного.

Следить за происходящим вокруг, наблюдать за другими, но все как всегда, не уподобляться убийцам, которые думают, что их касается каждая мелочь. Однако уделять мелочам внимание. Все меры предосторожности были приняты, но всегда нужно остерегаться дураков, топчущих эту землю. Всегда. Предполагать, что какой-нибудь придурок мог что-то заметить. Предвидеть – в этом залог успеха. Тот, кому вздумается сунуть нос в его дела, умрет. Чем меньше в мире дураков, тем лучше. Он умрет, как другие. Подумать об этом прямо сейчас.

III

Луи Кельвелер уселся на сто вторую скамью в одиннадцать. Венсан уже сидел там и листал газету.

– Что, больше заняться нечем? – спросил Луи.

– Наклевываются две-три статьи. Если там что-то выгорит, – сказал он, не глядя на дом напротив, – репортаж мой?

– Само собой. Главное, держи меня в курсе.

– Само собой.

Кельвелер достал из пакета бумагу и книгу. Осень была нежаркой, и он никак не мог приспособиться к работе на этой скамье, еще мокрой после ночного дождя.

– Что переводишь? – поинтересовался Венсан.

– Книжку про Третий рейх.

– С какого языка?

– С немецкого на французский.

– И хорошо заплатят?

– Прилично. Ты не против, если я посажу Бюфо на лавку?

– Вовсе нет, – ответил Венсан.

– Только не тревожь его, он спит.

– Я еще не настолько чокнутый, чтобы заводить разговор с жабой.

– Порой говоришь одно, а делаешь другое.

– Ты-то с ним часто болтаешь?

– Постоянно. Бюфо в курсе всех дел, он настоящий сейф, хранитель скандальных историй. Слушай, сегодня кто-нибудь подходил к лавочке?

– Это ты мне или жабе?

– Жаба утром спала, значит, тебе.

– Понятно. Никто не подходил. По крайней мере, с половины восьмого. Кроме старой Марты. Мы перекинулись парой слов, и она отчалила.

Венсан достал ножнички и вырезал статьи из стопки газет.

– Ты теперь как я? Все вырезаешь?

– Ученик должен подражать учителю до тех пор, пока тому не надоест и он не вышвырнет его вон. Для ученика это знак, что теперь он и сам может стать учителем, верно? Тебя это, часом, не раздражает?

– Ничуть. Ты мало внимания уделяешь провинции, – сказал Кельвелер, проглядывая стопку газет Венсана. – Здесь все слишком столичное.

– Времени не хватает. У меня же нет, как у тебя, целого батальона подручных, которые доставляют свежие новости со всех концов Франции, я же не такой патриарх Потом и у меня будет своя агентура. Что за люди на тебя работают?

– Парни вроде тебя, женщины вроде тебя, журналисты, активисты, любопытные, бездельники, ищейки, судьи, хозяева кафе, философы, легавые, продавцы газет, торговцы жареными каштанами, торговцы…

– Понятно, – перебил Венсан.

Кельвелер поглядывал то на решетку вокруг соседнего дерева, то на Венсана, то по сторонам.

– Потерял что-нибудь? – спросил Венсан.

– Вроде того. И кажется, в одном месте потерял, а в другом нашел. Ты точно помнишь, что никто не подходил сюда утром? Ты не уснул над своими газетами?

– После семи утра я больше не засыпаю.

– Да ты герой.

– В провинциальной прессе, – упрямо твердил Венсан, – одна уголовщина, с этим далеко не уедешь. Варятся в собственном соку, мне это не интересно.

– Вот и заблуждаешься. Предумышленное убийство, клевета на соседа, какой-нибудь ложный донос могут привести к большой куче дерьма, где зреют мерзости крупного масштаба и общие сговоры. Лучше заниматься всем без разбора. Я специалист широкого профиля.

Венсан что-то проворчал, а Кельвелер отошел посмотреть решетку у дерева. Венсан был прекрасно знаком с теориями Кельвелера, а среди них – с теорией правой и левой руки. «Левая рука, – рассуждал Луи, подняв ладони и растопырив пальцы, – недоразвитая, неловкая и нерешительная, следовательно, она порождает спасительный сумбур и сомнения. Правая же рука – твердая, уверенная, ловкая – проводник человеческого гения. Она – воплощение мастерства, порядка и логики. А теперь, Венсан, слушай внимательно. Стоит тебе отклониться вправо хотя бы на два шага, прибавляется уверенность и суровость, замечаешь? Шагни еще правее, и тебя уже неумолимо влечет совершенство, а дальше непогрешимость и нетерпимость. Вот ты уже – лишь половина человека и резко кренишься вправо, не сознавая всей прелести смятений и с тупой жестокостью отвергая добродетель сомнения; ты можешь и не заметить, как это произойдет, не воображай себя неуязвимым, будь начеку, у тебя, в отличие от собак, две руки». Венсан улыбнулся и пошевелил руками. Он научился отыскивать людей с креном в ту или иную сторону, но его интересовала только политика, тогда как Луи брался за любые дела. А пока что он стоял, опершись о дерево, и разглядывал решетку.

– Что ты там делаешь? – спросил Венсан.

– Видишь, что-то там белеется на решетке?

– Да вроде.

– Ты бы не мог мне это поднять? А то мне с моей коленкой не присесть.

Венсан со вздохом встал. Он никогда не спорил с Кельвелером, мастером рассуждать о сумбуре, и не собирался спорить теперь.

– Возьми платок, кажется, оно воняет.

Венсан покачал головой и вручил Луи драгоценную находку в обрывке газеты, потому что платка у него не было. Затем снова уселся на лавку и взял ножницы, не удостоив Кельвелера взглядом, – всякой любезности есть предел. Однако краем глаза он наблюдал за тем, как Луи разглядывает находку со всех сторон.

– Венсан?

– Что?

– Сегодня утром был дождь?

– С двух часов ночи ни капли.

Венсан когда-то начал свою карьеру с метеопрогнозов для местной газеты и всегда внимательно следил за погодой. Он много знал о том, почему вода падает на землю, а почему остается на небесах.

– Так сегодня утром никто не проходил, ты уверен? Может, кто-нибудь пса выгуливал?

– Ты заставляешь меня десять раз повторять одно и то же. Единственная живая душа, которую я видел, была Марта. Ты за ней ничего не заметил? – прибавил Венсан, склонился над газетой, потом принялся ножницами чистить ногти. – Кажется, ты вчера ее видел?

– Да, вчера в кафе сыграл партию на волынке.

– Ты ее провожал?

– Да. – Кельвелер сел, по-прежнему разглядывая находку в газете.

– И ты ничего не заметил? – немного сердито спросил Венсан.

– Скажем так, она была не в лучшем виде.

– И все?

– Да.

– Неужели все? – воскликнул Венсан. – Ты читаешь лекции об архиважности мелких бытовых преступлений, носишься со своей жабой, по полчаса разглядываешь всякий мусор, который нашел под деревом, а в Марте, которую знаешь двадцать лет, ты ничего не заметил. Браво, Луи, молодец!

Кельвелер тут же впился в него глазами. Поздно, подумал Венсан, ну и черт с ним. Зеленые глаза Луи в обрамлении темных ресниц, будто подведенные тушью, из туманно-мечтательных превращались в пронзительно-колючие. Рот тут же сурово сжимался, и обычная мягкость мгновенно улетучивалась, будто стайка воробышков. В такие минуты его лицо напоминало чеканные профили на медалях, вряд ли способные вызвать улыбку. Венсан тряхнул головой, словно отгоняя осу.

– Рассказывай, – бросил Кельвелер.

– Марта уже неделю ночует на улице. Их комнатки отобрали, хотят сделать шикарные однокомнатные квартиры-студии. Новый хозяин их всех вышвырнул.

– Почему она мне ничего не сказала? Разве их не должны были предупредить заранее? Да убери ты свои ножницы, порежешься.

– Они попытались отстоять свои каморки, а их выселили.

– Но почему она мне ничего не сказала? – повторил Луи громче.

– Потому что у нее есть гордость, потому что ей стыдно, потому что она боится тебя.

– Ну а ты, придурок? Ты мне сказать не мог? Да уймись ты с этими ножницами, мать твою! Еще не все ногти вычистил?

– Я сам только позавчера узнал. А тебя было не найти.

Кельвелер уставился на находку в газете. Венсан искоса наблюдал за ним. Красивый мужик Луи, но не сейчас, когда он такой сердитый, задрал нос и выпятил подбородок. Злость никого не красит, а Луи и подавно с его трехдневной щетиной и пристальными, будто подведенными глазами наводил страх. Венсан ждал.

– Знаешь, что это за штука? – спросил наконец Кельвелер, протягивая ему обрывок газеты.

Его черты вновь обрели подвижность, взгляд смягчился, губы разжались. Венсан осмотрел находку. Ему было совсем не до того, ведь он обругал Луи, а такое случалось не часто.

– Без понятия, что это за дерьмо, – ответил он.

– Уже горячо. Продолжай.

– Что-то бесформенное, пожеванное… Мне плевать, Луи. Честное слово, плевать.

– Но что ты еще скажешь?

– Ну, если с натяжкой, это напоминает то, что оставалось в моей тарелке, когда бабушка готовила мне свиную ножку в панировке. Я ее терпеть не мог, а она думала, это мое любимое блюдо. Бабушки порой такие чудные.

– Не знаю, – сказал Кельвелер, – у меня их не было.

Он бросил бумаги и книгу в пакет, находку в газете сунул в один карман, а жабу в другой.

– Забираешь свиную ножку?

– Почему бы и нет. Где мне Марту найти?

– Последние дни она пристроилась под навесом, позади дерева сто шестнадцать, – проговорил Венсан.

– Я сматываюсь. Постарайся сделать фото клиента.

Венсан кивнул и стал смотреть вслед уходящему Кельвелеру. Тот шагал уверенно, не спеша, немного покачиваясь, с тех пор как повредил на пожаре колено. Венсан взял бумагу и записал: «Не было бабушек. Узнать, как насчет дедушек». Он записывал все, потому что перенял у Кельвелера привычку интересоваться всем, кроме уголовных преступлений. Трудно было что-либо разузнать об этом парне, он мало говорил о себе. Известно, что он родом из Шера, только что это дает.

Венсан даже не слышал, как старая Марта плюхнулась на скамейку.

– Ну как, клюет? – спросила она.

– Господи, Марта, ты меня напугала. Не ори так.

– Ну, как твой ультра, клюет?

– Пока нет. Но я терпеливый. Я даже почти уверен, что узнал его, но люди стареют.

– Надо все записывать, малыш, много записывать.

– Я знаю. Ты знала, что у Луи не было бабушек?

Марта только рукой махнула.

– Ерунда, – пробормотала она, – Луи может заиметь столько родственников, сколько захочет, так что… Его послушать, так у него их мильон. Иногда это какой-то Талейран, он про него так часто говорит, а еще… как там его?.. ну, мильон, короче. Он говорит, что даже Рейн ему родня. По-моему, это он хватил через край.

Венсан улыбнулся:

– Но о его настоящих родственниках ни слуху ни духу.

– Ну и не болтай с ним об этом, нечего людям надоедать. Ты всего лишь ищейка, дружок.

– Думаю, ты что-то знаешь.

– Заткнись! – огрызнулась вдруг Марта. – Талейран его дедушка, усек? Мало тебе?

– Марта, неужели ты в это веришь? Ты даже не знаешь, кто такой Талейран. Он умер сто пятьдесят лет назад.

– А мне наплевать, ясно? Если Талейран переспал с Рейном, чтобы заделать Людвига, значит, им это было нужно, и это их дело. А на остальное мне плевать! Слушай, меня это бесит, чего ты вообще к нему прикопался?

– Черт побери, Марта, вот он, – быстро шепнул Венсан, сжав ее руку. – Вон тот мужик. Ультрареакционист, засранец гребаный. Притворись старой шлюхой, а я пьяницей, он нас не вычислит.

– Не боись, я свое дело знаю.

Венсан привалился к Марте на плечо и натянул на себя край ее шали. Человек выходил из дома напротив, зевать было некогда. Под шалью Венсан достал фотоаппарат и сделал снимок сквозь растянувшиеся от сырости вязаные петли. Потом человек скрылся из виду.

– Получилось? – спросила Марта. – Щелкнул его?

– Кажется, да. До скорого, Марта, я пошел за ним.

Венсан, пошатываясь, побрел по улице. Марта улыбнулась. Хорошо у него получается пьяный забулдыга. Надо сказать, что в двадцать лет, когда Людвиг подобрал его в каком-то баре и вытащил оттуда, он быстро спивался, так что он знает в этом толк. Славный парень Венсан, да и кроссворды хорошо разгадывает. Но лучше бы он перестал копаться в прошлом Людвига. Восхищение порой до добра не доводит. Марта поежилась. Ей было холодно. Не хотелось сознаваться в этом, но она замерзла. Нынче утром продавцы выгнали ее из-под навеса. Господи, куда бы податься? Вставай, старушка, не то отморозишь зад на сто второй лавочке, пошевеливайся. Марта болтала сама с собой, такое бывало нередко.

IV

Луи Кельвелер явился в главный комиссариат Пятого округа, хорошо подготовившись. Стоило попытать удачу. Он глянул на свое отражение в стеклянной двери. Густые темные волосы, немного длинноватые на затылке, трехдневная щетина, полиэтиленовый пакет, куртка, мятая от сидения на скамейке, – все это не внушает к нему доверия и, возможно, сыграет ему на руку. Он дождался, пока войдет в помещение, и только тогда достал бутерброд. С тех пор как отсюда ушел его друг комиссар Адамберг, прихватив с собой заместителя Данглара,[1] здесь было полно недоумков, а другие гнули спину. У Луи с нынешним комиссаром свои счеты, и кажется, теперь он знает, как их свести. Так или иначе, стоило попытаться. Комиссара Паклена, который сменил Адамберга, Луи охотно бы обезвредил или уж по меньшей мере отправил куда подальше, во всяком случае подальше от бывшего кабинета Адамберга, где раньше они так приятно и спокойно проводили время за умным разговором.

Паклен, впрочем, не был полным идиотом, зачастую в этом и состояла трудность. Бог, говорила Марта, щедро наделил мерзавцев умом, так что над Божьим промыслом стоило всерьез призадуматься.

Уже два года Паклен был у Луи на мушке. Паклен, самодур мелкого пошиба, не любил, чтобы правосудие вмешивалось в его работу, и не скрывал этого. Он считал, что полиция обойдется без суда, а Луи считал, что полиция обойдется без Паклена – чем раньше, тем лучше. Но теперь, когда он уже не служил в министерстве, одержать победу будет сложнее.

Скрестив руки на груди, с бутербродом в кармане, Луи предстал перед первым полицейским, который сидел за своим компьютером.

Тот поднял голову, бегло осмотрел человека напротив, и осмотр внушил ему тревогу и подозрения.

– Чего вы хотели?

– Мне нужен комиссар Паклен.

– А чего вы хотели?

– Показать одну интересную находку.

– Какую?

– Вы не поймете. Слишком сложно для вас.

Кельвелер не был настроен против этого служаки. Но он хотел предстать перед комиссаром, не называя себя, как есть, чтобы разыграть дуэль так, как задумал. Для этого нужно было, чтобы его отсылали от дежурного к помощнику, от помощника к инспектору, до тех пор пока его силой не поволокут к комиссару.

Кельвелер достал бутерброд и принялся жевать, стоя на том же месте. Крошки падали куда попало. Полицейского, вполне понятно, это разозлило.

– Так что там с находкой? О чем речь?

– Свиная ножка в панировке. Вам это будет неинтересно, чересчур сложно.

– Фамилия, имя?

– Гранвиль, Луи Гранвиль.

– Документы?

– У меня их нет. Я не для того пришел. Я пришел оказать содействие полиции моей страны.

– Убирайтесь. Обойдемся без вашего содействия.

Подошел какой-то инспектор и взял Луи за плечо. Луи медленно повернулся. Сработало.

– Это вы тут шумите?

– Я не шумлю. У меня дело к Паклену.

– Комиссару Паклену.

– Я о нем и говорю.

Инспектор сделал знак дежурному и повел Луи в застекленный кабинет.

– Комиссара нельзя беспокоить. Выкладывайте, что там у вас.

– Это свиная ножка в панировке.

– Фамилия, имя?

– Гравилье, Луи.

– Вы же говорили Гранвиль.

– Не будем придираться, инспектор. У меня мало времени. Я даже спешу.

– Серьезно?

– Знаете Блерио, парня, который вбил себе в голову, что перелетит Ла-Манш, потому что так будет быстрее? Это был мой предок.

Инспектор подпер щеки руками. Его начинало это раздражать.

– Вот и представьте, – продолжал Луи. – У меня эта мания в крови. Так пусть приносит пользу, как говорит Паклен.

– Вы знаете комиссара?

– Хорошо знаю, даже очень хорошо. Но он меня нет. У него плохая память на лица, а при вашей профессии это довольно досадно. Скажите, вы уже служили здесь, когда вон в той камере появилась царапина?

Инспектор потер ладонью глаза. Этот легавый, похоже, не выспался, и Кельвелер понимал его муки лучше всякого другого. Дожидаясь, пока инспектор решится отфутболить его выше по иерархической лестнице, Луи вынул Бюфо и держал его в левой руке. Он не мог позволить Бюфо задыхаться в кармане, не важно, комиссариат тут или нет. У земноводных свои законы жизни.

– Это еще что такое? – спросил инспектор, отступая назад.

– Ничего особенного, – ответил слегка задетый Луи. – Это моя жаба. Она ведь никому не мешает, правда?

Что поделать, люди несправедливы к жабам, вечно поднимают шум. А они в сто раз безобиднее собак. Инспектор снова потер глаза.

– Ладно, идите откуда пришли, – сказал он.

– Не могу. Я бы не пришел, если бы собирался уйти. Я человек очень упорный. Знаете того парня, который не хотел уходить и которого невозможно было вытолкать даже штыками?[2]

В общем, парень тут ни при чем, надо только усвоить, что он был моим предком. Я не говорю, что тут есть чем похвастать, но ничего не поделаешь. Вы увидите, от меня трудно избавиться.

– А мне плевать! – рявкнул инспектор.

– Хорошо, – ответил Кельвелер.

Он сел и принялся молча жевать. Главное, чтобы бутерброда хватило. Мало было доблести в том, чтобы раздражать этого сонного служаку, и все же это довольно забавно. Жаль, что он не настроен повеселиться. Каждый может придумывать себе предков, это не запрещается. А по части родни фантазия Луи была особенно богата.

В комнате стало тихо. Инспектор набрал номер. Старшего инспектора, разумеется. Теперь принято говорить «капитана».

– Тут один тип не желает очистить помещение… Да, может быть. Займись этим субъектом и, будь другом, сделай из него паштет… Не знаю… Да, конечно…

– Спасибо, – сказал Кельвелер. – Но мне нужен Паклен.

– Гражданство?

– Что?

– Вы француз, черт бы вас подрал?

Кельвелер неопределенно развел руками.

– Возможно, лейтенант Ферьер, очень возможно.

Теперь принято говорить «лейтенант». Инспектор качнулся вперед:

– Вы знаете мое имя?

Старший инспектор мягко, с угрожающим спокойствием открыл дверь. Он был невысок, и Кельвелер тут же воспользовался этим, чтобы встать. Луи был ростом метр девяносто, и ему это часто помогало.

– Выпроводи его, – сказал Ферьер, – только сначала допроси. Парень знает мою фамилию, умника разыгрывает.

– Вы пришли сюда для чего? Есть?

Что-то в глазах старшего инспектора говорило о том, что он не из тех, кто покорно подставляет спину под палку начальства. Кельвелер решил, что на этом можно сыграть.

– Нет, у меня к Паклену дело насчет свиной ножки в панировке. Вам нравится Паклен? На мой взгляд, он слишком суров, есть у него такой перегиб.

Инспектор на секунду задумался.

– Идите за мной, – сказал он.

– Не спешите, – отозвался Кельвелер, – у меня колено не гнется.

Луи взял пакет, они поднялись на второй этаж, и инспектор закрыл дверь.

– Вы знали Адамберга? – спросил Луи, сажая Бюфо на стул. – Жана-Батиста Адамберга? Небрежный такой? Интуиция и никаких правил?

Инспектор кивнул.

– Вы Ланкето? Капитан Ив Ланкето? Или я ошибаюсь?

– Откуда вы взялись? – настороженно спросил Ланкето.

– Из Рейна.

– А это жаба? Жаба обыкновенная?

– Приятно встретить человека, который в этом разбирается. У вас есть жаба?

– Не то чтобы… В общем, в загородном домике, прямо под порогом живет.

– И вы с ней разговариваете?

Инспектор помедлил.

– Бывает, – признался он.

– Тут нет ничего плохого. Мы с Бюфо часто болтаем. Он милый. Глуповатый, но от него нельзя много требовать, правда же?

Ланкето вздохнул. Он не совсем понимал, как ему поступить. Выставить вон этого парня и его жабу было рискованно: похоже, он много чего знает. Оставлять здесь бесполезно, он хочет видеть Паклена. Если он с ним не встретится, то будет продолжать бузить и сорить крошками по комиссариату. Но отправлять его к Паклену с этой историей про свиную ножку было также небезопасно, верная головомойка. Если только этот тип не попытается досадить Паклену, тогда игра стоит свеч, это послужит утешением. Ланкето поднял глаза:

– Вы не хотите доесть бутерброд?

– Я жду, когда окажусь у Паклена, это мое стратегическое оружие. Конечно, оно не всегда годится, для этого нужно быть голодным.

– Как ваша фамилия? Настоящая, я имею в виду…

Кельвелер пристально взглянул на инспектора. Если он не изменился и остался таким, каким его описывал Адамберг, то можно рискнуть. Хотя иногда под новым руководством можно войти во вкус, перегнуть палку и измениться. Кельвелер посмотрел ему прямо в глаза.

– Кельвелер, – ответил он, – Луи Кельвелер, вот мои документы.

Ланкето кивнул. Он слышал о таком.

– Что вам нужно от Паклена?

– Надеюсь досрочно отправить его на пенсию. Хочу предложить ему дело, от которого он откажется. Если согласится, что ж, тем хуже для меня. Если откажется, на что я рассчитываю, я справлюсь один. И если это дело к чему-нибудь приведет, я обвиню его в халатности.

Ланкето все еще колебался.

– Вас я ни в коем случае впутывать не собираюсь, – сказал Луи. – Я только прошу вас отвести меня к нему и разыграть дурачка. Если вы сможете присутствовать при нашей беседе, в случае необходимости это послужит мне свидетельством.

– Это легко устроить. Достаточно захотеть уйти, чтобы Паклен приказал остаться. Что у вас за дело?

– Речь идет об одной мелочи, непонятной и весьма любопытной. Думаю, Паклен вышвырнет меня вон раньше, чем поймет всю ее важность. Он ничего не смыслит в запутанных делах.

Ланкето снял трубку:

– Комиссар? Да, знаю, много работы. Но у меня в коридоре один странный тип, который требует встречи с вами… Нет, легче его принять… за словом в карман не лезет… довольно подозрительный… да, камера… он про нее говорил… Может, на неприятности нарывается, может, придуривается, но лучше вы его сами отправьте. Это получится, у него даже документов нет. Хорошо, сейчас приведу.

Ланкето взял документы Кельвелера и сунул в карман.

– Идем. Я вас слегка втолкну к нему в кабинет, для достоверности.

– Ради бога.

Ланкето скорее швырнул, нежели завел Кельвелера в кабинет комиссара. Луи поморщился, от достоверности у него заболела нога.

– Вот он, месье комиссар. Документов нет. Имя меняет каждые две минуты. Гранвиль, Гравилье, на выбор. Я вас оставлю.

– Вы куда, Ланкето? – спросил комиссар.

Голос у него был хриплый, взгляд быстрый, худое лицо, собой недурен, если бы не отталкивающий рот, который Луи хорошо помнил. Луи достал бутерброд, и крошки посыпались на пол.

– Пойду выпью кофе, комиссар, с вашего позволения. Я очень устал.

– Останьтесь здесь, Ланкето.

– Слушаюсь, месье комиссар.

Комиссар Паклен поглядел на Луи, не предлагая ему сесть. Луи посадил Бюфо на свободный стул. Комиссар все видел, но промолчал. Паклен не так прост – его не выведешь из себя, усадив жабу на стул.

– Ну что, приятель? Заваруху решил устроить?

– Возможно.

– Фамилия, имя, гражданство, род занятий?

– Гранвиль, Луи, француз, нет.

– Чего нет?

– Занятий больше нет.

– Что за игру вы затеяли?

– Я не затеваю игр, я пришел, потому что это главный комиссариат, вот и все.

– И что дальше?

– Вам судить. Меня беспокоит одна находка. Я подумал, что будет правильно рассказать вам о ней. Ни в чем другом меня подозревать не стоит.

– Я буду подозревать вас, когда сочту это нужным. Почему вы не оставили заявление у одного из моих подчиненных?

– Они бы не придали этому значения.

– Чему?

Луи положил бутерброд прямо на стол комиссара и не спеша порылся в карманах. Достал оттуда скомканную газету и медленно развернул ее перед Пакленом.

– Осторожно, – предупредил он, – оно воняет.

Паклен наклонился над предметом:

– Что это за дрянь?

– Именно этот вопрос я и задал себе, когда ее нашел.

– У вас привычка подбирать всякие отбросы и относить в полицию?

– Я исполняю свой долг, Паклен. Долг гражданина.

– Меня следует называть «месье комиссар», и вы это знаете. Ваши провокации смехотворны и гнусны. Так что это за дрянь?

– Вы видите это так же хорошо, как я. Это кость.

Паклен ниже склонился над газетой. Рыжеватый кусочек был обглодан, чем-то разъеден и покрыт множеством булавочных вмятин. Комиссар знал, как выглядят кости, но этот мужик явно издевается.

– Это не кость. Что вы затеваете?

– Я серьезно, комиссар. Я считаю, что это кость, и притом человеческая. Согласен, что распознать ее трудно, она слишком мала, но я сразу подумал, что это кость. Поэтому и пришел узнать, дадите ли вы ход делу, не было ли заявлено о чьем-нибудь исчезновении в квартале. Я нашел ее на площади Контрескарп. Потому что, как видите, могло быть совершено преступление, раз есть эта кость.

– Приятель, я за время службы повидал много костей, – сказал Паклен, повышая тон. – Обгорелых, раздробленных, обожженных. И это не кость человека, говорю вам.

Паклен взял находку в свою широкую ладонь и протянул Кельвелеру:

– Взвесьте ее… Она полая, легкая как воздух. Кость должна быть тяжелее. Можете забрать.

– Я знаю, я взвешивал. Но предосторожности ради надо проверить. Небольшой анализ… Заключение…

Паклен покачнулся, взъерошил рукой светлую шевелюру: честное слово, он был бы красив, если бы не этот отвратительный, пресыщенный рот.

– Понимаю… – сказал он. – Пытаетесь меня подставить, Гранвиль, или как вас там. Заставить меня завести пустяковое дело, выставить на посмешище и написать об этом в газетах, прищучить легавого… Зря стараетесь, приятель. Глупая провокация, жаба, маленькая тайна, большой фарс, гротеск, водевиль. Поищите другой способ. Вы не первый и не последний, кто пытается меня достать. А я по-прежнему у руля. Вам ясно?

– Я настаиваю, комиссар. Я хочу знать, не было ли заявлений о пропаже людей в округе. Недавно, вчера, на прошлой неделе, в прошлом месяце. Я бы поставил на вчера или позавчера.

– К вашему сожалению, все спокойно.

– Может, о пропавшем еще не заявили. Люди порой медлят. Придется снова зайти на будущей неделе, узнать.

– Еще чего? Может, хотите заглянуть в наши отчеты?

– Почему бы и нет? – Кельвелер пожал плечами.

Он снова скомкал газету и сунул ее в карман.

– Значит, вы решительно отказываетесь? Вас это не интересует? Знаете, Паклен, по-моему, вы проявляете халатность.

– Довольно! – Паклен вскочил с места.

Кельвелер улыбнулся. Наконец-то комиссар начал терять терпение.

– Ланкето, запри его в камеру! – приказал Паклен. – И выбей из него фамилию.

– Ну нет, – сказал Кельвелер, – никаких камер. Это невозможно, я вечером занят, иду на ужин.

– В камеру, – повторил Паклен, махнув рукой Ланкето.

Ланкето встал.

– Вы позволите? – спросил Кельвелер. – Я позвоню жене, чтобы предупредить. Нет уж, Паклен, это мое право.

Не дожидаясь ответа, Кельвелер схватил телефон и набрал номер:

– Пост 229, пожалуйста, да, лично и срочно. Звонит Людвиг.

Присев бочком на стол Паклена, Луи смотрел на комиссара, который вскочил и оперся о стол кулаками. Красивые руки, жаль, рот все портит.

– Моя жена очень занята, – пояснил Луи. – Придется подождать. А нет, вот она… Жан-Жак? Это Людвиг. Слушай, у меня тут небольшое недоразумение с комиссаром Пакленом из Пятого округа, да, с ним. Он хочет отправить меня в обезьянник за то, что я зашел узнать насчет пропажи людей в квартале… Да, я тебе объясню. Уладь это, будь другом. Хорошо, передаю трубку…

Луи любезно протянул трубку комиссару:

– Это вас, комиссар, из министерства внутренних дел, Жан-Жак Сорель.

Пока Паклен брал трубку, Луи стряхнул крошки и сунул Бюфо в карман. Комиссар выслушал, сказал несколько слов и медленно положил трубку на место.

– Как ваша фамилия? – снова спросил он.

– Комиссар, вам самому следует знать, с кем вы имеете дело. Я лично хорошо знаю, кто вы. Ну что, подумали? Вы не желаете дать делу ход? Помочь? Показать мне ваши отчеты?

– Хороший ход, верно? – сказал комиссар. – Да еще с помощью этих бездельников из министерства… Это все, что вы придумали, чтобы меня свалить? Вы меня действительно за идиота принимаете?

– Нет.

– Ланкето, выставьте его на улицу, пока я не заставил его сожрать свою жабу.

– Никто не смеет прикасаться к моей жабе. Это нежная тварь.

– Знаешь, что я сделаю с твоей жабой? Знаешь, что я делаю с типами вроде тебя?

– Как не знать. Ты ведь не хочешь, чтобы твои подчиненные это слышали?

– Убирайтесь.

Ланкето спустился вслед за Кельвелером.

– Я сейчас не могу отдать вам документы, – шепнул он. – Он может за нами следить.

– Встретимся в восемь вечера у метро «Монж».

Удостоверившись, что Луи Кельвелер вышел на улицу, Ланкето снова поднялся к Паклену. У патрона над губой выступили капельки пота. Ему понадобится дня два, чтобы успокоиться.

– Вы это слышали, Ланкето? Никому в конторе ни слова. И вообще, откуда я знаю, правда ли это был Жан-Жак Сорель? Можно проверить, позвонить в министерство.

– Конечно, комиссар, но если это был Сорель, нам несдобровать. Характер у него не сахар.

Паклен тяжело опустился на место.

– Вы служили здесь раньше меня, Ланкето, с этим чокнутым Адамбергом. Вы уже слышали об этом парне? «Людвиге» или Луи Гранвиле? Вам это имя о чем-нибудь говорит?

– Совершенно ни о чем.

– Идите, Ланкето. Помните: никому ни слова.

Ланкето вернулся в кабинет весь в поту. Для начала стоит проверить, не пропадал ли кто в Пятом округе.

V

Ланкето пришел вовремя. Луи Кельвелер уже был на месте, облокотившись о балюстраду у входа в метро. В руке он держал жабу, они о чем-то беседовали, и Ланкето не решился их перебить. Но Луи заметил его и повернулся к нему с улыбкой.

– Вот ваши документы, Кельвелер.

– Спасибо, Ланкето, прекрасно сработано. Мои извинения вашим подчиненным.

– Я проверил информацию о пропаже людей в Пятом округе. Даже проверил Шестой и Тринадцатый и все близлежащие. Ничего. Никто ни о чем не заявлял. Я проверю в других округах.

– За какой период вы проверяли?

– За весь последний месяц.

– Этого достаточно. Если только тут не что-то из ряда вон выходящее, на мой взгляд, это случилось вчера или в последние три-четыре дня. И недалеко от Контрескарпа. Или же где-то совсем в другом месте.

– Почему вы так уверены?

– Из-за находки, Ланкето, из-за находки. Я честно принес ее вашему шефу. И если бы он был не такой упертый, он бы засомневался, поразмыслил и сделал свою работу. Я сыграл роль, мне не в чем себя упрекнуть, и вы тому свидетель. Он не выполняет своих обязанностей? Тем лучше, я этим займусь, с его благословения и пинка, этого я и хотел.

– А находка… Это действительно кость?

– Человеческая кость, старина. Я только что проверил в музее естественной истории.

Ланкето погрыз ноготь:

– Не понимаю… Это ни на что не похоже. Какая именно кость?

– Крайняя фаланга большого пальца ноги. Правой или левой, сказать невозможно, но вероятнее всего, женской. Надо искать женщину.

Ланкето немного потоптался на месте, заложив руки за спину. Ему необходимо было осмыслить.

– Но этот палец, – сказал он, – может быть… это был несчастный случай?

– Маловероятно.

– Откуда взялась кость на решетке вокруг дерева?

– Об этом я и думаю.

– Каким образом она туда попала? Может, это кость свиньи?

– Нет, Ланкето, нет. Человеческая, и не будем об этом спорить. Если вы сомневаетесь, можно сделать анализ. Но тут даже Бюфо согласен, она человеческая.

– Вот дерьмо, – сказал Ланкето.

– Вы на верном пути, инспектор.

– Где-где?

– На пути к истине. Как кость туда попала?

– А мне почем знать?

– Погодите, – сказал Кельвелер, – я вам кое-что покажу. Вы не могли бы подержать Бюфо?

– С удовольствием.

– Хорошо, протяните руку.

Луи достал из сумки бутылку с водой и смочил ладонь Ланкето.

– Это для Бюфо, – объяснил он, – его нельзя держать в сухой руке. Ему сразу надоедает, становится жарко, а ему это вредно. Вот. Берите его большим и указательным пальцем покрепче, потому что он вас не знает. Не так сильно, хорошо? Этот парень мне дорог. Он единственный, кто меня слушает не перебивая и никогда не требует отчета. Ну вот, а теперь смотрите.

– Скажите, – перебил Ланкето, – вы правда звонили Сорелю в министерство?

– Да нет, старина… У Сореля нет поддержки, он больше не может себе позволить открыто меня покрывать. Это один друг мне подыграл, я его предупредил.

– Грязный прием, – пробормотал Ланкето.

– Да, пожалуй.

Луи вновь развернул кусок газеты и осторожно взял кость.

– Видите, Ланкето, она обглодана и повреждена.

– Да.

– А эти мелкие дырочки видите?

– Вижу.

– Теперь понимаете, откуда взялась эта кость?

Инспектор покачал головой.

– Из брюха собаки, Ланкето! Это переваренная кость, понимаете? Эти дырочки проедены желудочным соком, здесь никаких сомнений.

Луи спрятал кость и забрал жабу.

– Идем, Бюфо, прогуляемся немного, ты, я и инспектор. Инспектор наш новый друг. Усек? Он не сделал тебе больно?

Луи повернулся к Ланкето:

– Я разговариваю с ним вот так, потому что он глуповат, я вам уже объяснял. С Бюфо нужно по-простому, говорить только основными словами: добрый, злой, еда, размножение, сон. Больше ему не осилить. Иногда я стараюсь говорить с ним более умно, даже философствовать, чтобы встряхнуть ему мозги.

– Надежда умирает последней.

– Он был гораздо глупее, когда поселился у меня. Да и моложе. Пройдемся, Ланкето.

VI

Луи побывал на автостоянке, прошелся у подъездов домов, заглянул в кафе. Было уже темно. Значит, в метро. Марта не могла уйти далеко, она не любила удаляться от своей территории. Когда он увидел ее на платформе Аустерлицкого вокзала, у него точно гора с плеч свалилась. Он поглядел на нее издали. Марта делала вид, что ждет последнего поезда. Интересно, как долго она могла притворяться?

Приволакивая больную ногу – сегодня пришлось долго ходить пешком, – Луи прошел по платформе и плюхнулся на сиденье рядом с Мартой.

– Ну что, старушка, еще гуляешь?

– О, Людвиг, ты кстати. У тебя сигаретки не найдется?

– Ты чего здесь ошиваешься?

– Да так, прогуливалась. Уже собиралась домой.

Луи дал ей прикурить.

– Удачный денек? – спросила Марта.

– Я достал четверых легавых зараз, трое из них были ни при чем. Собираюсь обставить их с их же подачи.

Марта вздохнула.

– Все прошло на ура, – продолжал Луи, – я выглядел дураком и выскочкой, держал себя вызывающе и слегка их унизил. Но было весело, знаешь, страшно весело.

– Рассказывал им про предков?

– Само собой.

– В следующей жизни тебе надо бы все исправить. Чтобы ты свои шутки не тратил на кого попало.

– В следующей жизни, Марта-старушка, предстоит серьезно поработать. Укрепить основания, многое отстроить заново, да и подновить фасад тоже не помешает. Ты-то сама веришь в другую жизнь?

– Не-а.

– Я хотел загнать Паклена в ловушку, вот и пришлось карабкаться по головам, пока добрался до его кабинета.

Ладно, подумал Луи, хватит, нечего болтать об этом всю ночь, он здорово повеселился и без особых хлопот. С такими, как Паклен, иначе не сладишь.

– Получилось что-нибудь?

– Очень даже.

– Паклен – это такой красивый малый, светловолосый, худой, жуткая мразь?

– Он самый. Он бьет девочек по лицу и выкручивает яйца задержанным.

– Воображаю, как ты его достал. Что тебе от него нужно?

– Чтобы убрался оттуда, вот и все.

– У тебя уже не те возможности, что раньше, Людвиг, не забывай. А вообще, дело твое. Венсан снял типа со сто второй скамейки и сел ему на хвост.

– Я знаю.

– Тебя ничем не удивишь? Мне лично нравится добывать сведения.

– Я тебя слушаю. Говори.

– Так я уже все сказала.

– А про свою конуру ты мне тоже все рассказала?

– Тебе-то какое дело?

Марта повернулась к Кельвелеру. Этот парень – настоящая липучка для мух. Любые новости липнут к нему, стоит ему пальцем пошевелить. Такой уж он человек, каждый норовит все ему выложить. Просто кошмар какой-то.

– Возьми, к примеру, муху, – сказала Марта.

– И что?

– Да так, ничего, проехали.

Марта подперла рукой подбородок. Муха безмятежно летит по комнате, думая, что ее не заметят. А сама врежется прямо в Людвига и прилипнет. Тот, не спеша, выудит из нее все, что нужно, скажет спасибо и отпустит. Из него получалась такая хорошая мухоловка, что он сделал это своей профессией и не умел делать ничего другого. Например, починить лампу его лучше и не просить, в этом он профан. Единственное, что он умел, – это все знать. Его великая армия докладывала ему обо всем на свете, начиная от незначительных мелочей и кончая важными тайнами, а единожды угодив в этот водоворот, из него трудно было выбраться. Тем более что он сам стремился ему навстречу.

Людвиг всегда говорил, что о новости нельзя судить сгоряча, что за ней может скрываться другая. И его призванием было их отыскать, если дело того стоило. Только откуда такое рвение, вот загадка. У Марты были свои соображения на этот счет. Луи будет ловить злодеев, пока не сдохнет, не важно, одного человека истребил злодей или тысячу. Да, но насчет ее конуры, кому какое дело? У нее тоже есть гордость. Она решила, что что-нибудь придумает, а теперь мало того, что ничего не придумалось, так об этом еще узнал Людвиг. Кто же ему рассказал? Кто? Да любой тип из его армии ищеек.

Марта пожала плечами. Она поглядела на Людвига, который терпеливо ждал ответа. Если смотреть издали, то ничего в нем такого особенного. Но подойти поближе, сантиметров на восемьдесят, и картина совершенно менялась. Сразу становилось ясно, почему люди ему все рассказывали. Скажем так, с расстояния ста пятидесяти сантиметров или двух метров Луи казался неприступным и несгибаемым, как те парни из учебников истории. Зато, приблизившись к нему на метр, вы уже не были так в этом уверены. И чем ближе, тем хуже. Луи легонько касался вашей руки указательным пальцем, и слова начинали течь сами собой. С Соней этот номер не прошел, ну и глупо. Она должна была бы провести с ним всю жизнь, нет, конечно, не совсем всю, иногда ведь и поесть надо, но, в общем, понятно, что она имеет в виду. Наверное, Соня к нему пристально не приглядывалась, другого объяснения Марта найти не могла. Людвиг считал себя невзрачным, она двадцать лет убеждала его в обратном, да все без толку, он по-прежнему считал себя безобразным, и тем лучше, если женщины на его счет заблуждаются, говорил он. Неслыханная чушь, уж она-то, познавшая сотню мужчин, но любившая всего четверых, знала, о чем говорит.

– Ты жуешь? – спросил Луи.

– Хочешь холодной курицы? У меня в сумке осталось.

– Я ужинал с инспектором Ланкето.

– А то пропадет.

– Значит, такая ее судьба.

– Где это видано, чтобы курицу выбрасывали.

Марта обладала поразительным даром изрекать неожиданные афоризмы на пустом месте. Луи это нравилось. Он хранил в памяти целый запас Мартиных словечек и часто ими пользовался.

– Ладно, ты идешь спать? Тебя проводить?

– А тебе что за дело?

– Марта, хватит талдычить одно и то же. Ты упряма, но я еще упрямее. Почему ты мне ничего не сказала?

– Я могу сама о себе позаботиться. Со мной моя записная книжка. Они мне что-нибудь подыщут, увидишь. Старой Марте есть к кому обратиться, а ты не Господь Бог.

– Твоя книжка, старые сливки общества… – вздохнул Луи. – И ты думаешь, они хоть пальцем пошевелят ради старой шлюхи, которая ночует зимой под навесом?

– Вот именно, ради старой шлюхи. Почему бы и нет?

– Сама знаешь почему… Ты уже пробовала? И что из этого вышло? Ничего. Или я ошибаюсь?

– А тебе-то какое дело?

– Идем, старушка. Нечего всю ночь торчать на платформе.

– Куда это?

– Ко мне в бункер. А поскольку я не Господь Бог, то на рай это не похоже.

Луи потянул Марту к лестнице. На улице было холодно. Они быстро зашагали прочь.

– Завтра заберешь свои вещи, – сказал Луи, отворяя дверь на третьем этаже в доме неподалеку от арен Лютеции. – Все барахло не тащи, здесь тесновато.

Луи включил отопление, разложил диван, сдвинул несколько коробок. Марта разглядывала небольшую комнату, заваленную папками, книгами, стопками бумаг и газет, которые громоздились на полу.

– Только, пожалуйста, не ройся тут, – попросил Луи. – Здесь мой маленький филиал министерства. Это копилось двадцать пять лет, тонны грязных, запутанных дел. Меньше знаешь, крепче спишь.

– Ладно, – кивнула Марта, присаживаясь на узкую кровать. – Постараюсь.

– Ну как, сойдет? Устроишься? Потом мы тебе что-нибудь подберем, увидишь. Найдем денег.

– Ты добрый, Людвиг. Когда моя мать кому-нибудь это говорила, то всегда добавляла: «Много не наживешь». Знаешь почему?

Луи улыбнулся.

– Вот запасные ключи. Уходя, запри как следует оба замка.

– Я не дура, – сказала Марта, указывая на книжные шкафы. – Тут небось народу в этих папках, а? Не беспокойся, я их хорошенько постерегу.

– Вот еще, Марта. По утрам с десяти до двенадцати здесь бывает один парень. Ты к его приходу будь на ногах. Можешь остаться здесь, пока он работает, объяснишь ему про себя.

– Хорошо. А что он делает?

– Сортирует газеты, читает, выбирает нужное, вырезает, раскладывает по папкам. И составляет мне небольшой отчет.

– Ты ему доверяешь? А вдруг он тут роется?

Луи вытащил две бутылки пива и одну протянул Марте.

– Основное под замком. И потом я хорошенько подобрал помощника. Это родственник Вандузлера. Помнишь Вандузлера из Тринадцатого округа? Он тебя ловил?

– Много раз. Он долго прослужил в полиции нравов. Хороший мужик. Я у него часто бывала, мы прекрасно ладили. С девочками хорошо обращался, этого у него не отнять.

– Да и в другом он был мастак.

– Его вроде выперли? С такими всегда бывает.

– Да, он убийцу выпустил.

– Видно, у него на то были причины.

– Да.

Луи расхаживал по комнате с пивом в руке.

– А при чем тут это? – спросила Марта.

– Из-за Вандузлера. Это он прислал мне парнишку разбирать бумаги. Это его племянник или крестник. Он бы не прислал кого попало, понимаешь.

– И как он тебе?

– Не знаю, я видел его трижды за три недели. Он безработный историк, специалист по Средневековью. Такое впечатление, что его беспрестанно мучают тысячи вопросов на разные темы. Уж чего-чего, а сомневаться он умеет, перегнуть с несгибаемым совершенством ему не грозит.

– Значит, он тебе подходит? А он какой?

– Довольно странный, очень худой, одевается в черное. Вместе с Вандузлером живут трое друзей, он прислал этого. Познакомишься и сама разберешься. Пока, Марта, а мне тут одна штуковина не дает покоя.

– Со сто второй скамейки?

– Да, но не то, что ты думаешь. Племянником депутата пусть займется Венсан – он уже большой мальчик. Тут другое дело – кусочек человеческой кости, который я нашел возле лавки.

– И что тут, по-твоему?

– По-моему, тут убийство.

Марта не совсем понимала, в чем дело, но слепо доверяла Людвигу. В то же время его кипучая деятельность пугала ее. С тех пор как его выгнали из министерства, он так и не угомонился. Она подумывала, уж не начал ли он искать то, не знаю что, там, не знаю где, мечась из города в город, от скамьи к скамье. Пора бы и остановиться. Но похоже, конца этому в обозримом будущем не предвиделось. Раньше он никогда не ошибался, но тогда он был в команде и делал порученное ему дело. Но с тех пор как он работал в одиночку без всяких поручений, ее это тревожило, она боялась, как бы он не тронулся умом. Она заговаривала с ним об этом, и Людвиг сухо отвечал, что он не сумасшедший, просто ему нельзя останавливаться. И потом строил из себя немца, как она это называла, так что с нее было достаточно.

Марта поглядела на Людвига, который стоял, прислонившись к книжному шкафу. Он был по обыкновению спокоен, она всегда знала его таким. Она разбиралась в мужчинах и гордилась этим, а этот был одним из ее любимцев, если не считать тех четверых, которых она любила, но с которыми вовсе не было так спокойно и интересно, как с Людвигом. Не хотелось, чтобы у него мозги набекрень съехали, все-таки он ей нравился.

– А у тебя есть доказательство, что тут убийство, или это все сказки?

Луи поморщился:

– Убийство – это не сказки, Марта, и я занимаюсь этим не от скуки. В случае со сто второй скамейкой я думаю, что ошибаюсь, что эта кость ни к чему не приведет, и я на это надеюсь. Но меня это гложет, я не уверен, а потому проверяю. Пойду наведаюсь туда. Спокойной ночи.

– А может, тебе тоже лучше поспать? Чего ты там хочешь увидеть?

– Писающих собак.

Марта вздохнула. Ничего не поделаешь, Людвиг – что состав без тормозов. Едет медленно, а не остановишь.

VII

Марк Вандузлер сразу согласился, когда крестный предложил ему этот небольшой приработок в две тысячи франков. Прибавить к этому работу на полставки в городской библиотеке, которая начнется в январе, и дела чуть-чуть наладятся. В Гнилую лачугу,[3] где он обитал, можно будет купить еще три обогревателя.

Конечно, поначалу он насторожился. Со знакомыми крестного нужно держать ухо востро: когда-то он был полицейским и играл по своим правилам. И правила эти были довольно специфические. Среди знакомых Вандузлера-старшего встречался самый разный народец. В данном случае ему было предложено сортировать газетные вырезки с условием не рыться в других бумагах. Крестный сказал, что это вопрос доверия, что Луи Кельвелер собрал тонны информации, а теперь, когда его вышибли из министерства, продолжает ее собирать. «Один? – поинтересовался Марк. – И у него получается?» В том-то и дело, что нет, ему нужна помощь.

Марк согласился, он не станет рыться в бумажках, плевать ему на них. Будь то средневековый архив, тогда другое дело. Но преступления, списки, имена, банды, процессы, нет уж, увольте. «Прекрасно, – сказал крестный. – Можешь завтра приступать. В десять часов в его бункере, он объяснит, что делать. Может, расскажет свою теорию насчет сомнений и колебаний, это его жизненное кредо, у него лучше получится, чем у меня. Пойду позвоню ему».

В их доме все еще не было телефона. Уже восемь месяцев как они поселились в этой хибаре, четверо мужчин, наполовину сломленных безденежьем, чтобы объединить свои силы и вместе попытаться выбраться из трясины. До сих пор благодаря их отчаянным попыткам им лишь изредка удавалось перевести дух, и дольше, чем на три месяца, планов они не строили. Поэтому, если нужно было позвонить, приходилось идти в кафе.

Вот уже три недели Марк добросовестно делал свое дело, в том числе по субботам, ведь по субботам тоже выходят газеты. Читал он быстро, а потому скоро справлялся с ежедневной стопкой, которая была довольно объемистой, так как Кельвелер выписывал все региональные издания. Все, что от него требовалось, – это отыскивать взбрыки преступной, политической, деловой и частной жизни и раскладывать по стопкам. В этих взбрыках в первую очередь следовало примечать хладнокровие, а не горячность, жесткость, а не податливость, намеренную жестокость, а не спонтанность. Кельвелер не стал давать подробных инструкций по сортировке, Марку Вандузлеру ни к чему было слушать теорию правой и левой руки, ибо он сам был сотворен из противоречий и правил. А потому Кельвелер предоставлял ему полную свободу в работе с прессой. Марк делал необходимые выписки, сортировал по темам, вырезал заметки, раскладывал в папки и раз в неделю составлял сводный отчет. Кельвелер ему как будто подходил, хотя Марк и не был до конца в этом уверен. Он видел его всего трижды – высокий, приволакивает негнущуюся ногу, хорош собой, если присмотреться поближе. Временами он выглядел довольно грозно, что было неприятно, зато Кельвелер все делал спокойно и не спеша. И все же Марк пока не чувствовал себя рядом с ним в своей тарелке. С Луи он невольно старался себя сдерживать, а сдерживаться Марк не любил, его это тяготило. Если ему хотелось понервничать, он всегда давал себе волю. Кельвелер же был не из тех, кого легко вывести из себя. Это-то и раздражало Марка, который предпочитал людей столь же беспокойных, как он сам, и даже хуже, если такие бывают.

Когда-нибудь, думал Марк, отпирая два замка на двери бункера, он постарается стать спокойнее. Однако в свои тридцать шесть лет он не знал, как этого добиться.

На пороге он вздрогнул. Позади своего письменного стола он увидел кровать и старуху с подкрашенными волосами, которая положила книгу и уставилась на него.

– Входите, – сказала Марта, – не обращайте на меня внимания. Я Марта. Это ведь вы работаете для Людвига? Он вам записку оставил.

Марк прочел несколько строк, в которых Кельвелер все разъяснял. Все понятно, но он что, думает, так уж легко работать, когда у тебя кто-то торчит за спиной, черт бы его побрал.

Марк кивнул в знак приветствия и уселся за стол. Надо сразу обозначить дистанцию, потому что эта старуха показалась ему болтливой и до ужаса любопытной. Видно, Кельвелер не опасается, что она станет рыться в его папках.

Он чувствовал, что она рассматривает его сзади, и от этого весь сжался. Взял в руки «Монд», но сосредоточиться никак не мог.

Марта разглядывала парня со спины. Одет во все черное, узкие брюки и полотняная куртка, ботинки и волосы тоже черные, роста невысокого, чересчур худой, смахивает на неврастеника, проворный, но крепышом не назовешь. Лицом ничего себе, щеки слегка впалые, что-то индейское в нем есть, но вообще недурен, черты тонкие, статный. Ладно. Притремся. Не станет она ему мешать, он из породы дерганых, а такие любят в одиночку работать.

Марта встала и надела пальто. Надо пойти забрать вещи.

Марк замер на половине строки и обернулся.

– Людвиг? Это его имя?

– Ну да, – ответила Марта.

– Но его зовут не Людвиг.

– А вот и нет. Его зовут Луи. Луи, Людвиг – одно и то же, разве не так? А вы, значит, племянник Вандузлера? Армана Вандузлера? Он шикарно вел себя с девочками, когда был комиссаром.

– Меня это не удивляет, – сухо отозвался Марк.

Вандузлер-старший никогда ни в чем не знал меры. Его жизнь была чередой пылких романов, легких расставаний и удовольствий, щедрой, но также и опустошительной, за что осторожный с женщинами Марк нещадно порицал его. Это было вечной темой их споров.

– Он ни разу не ударил проститутку, – продолжала Марта. – Когда я попадала к вашему дядюшке, мы подолгу беседовали. Как он? А вы на него немного похожи, если приглядеться. Ладно, оставляю вас работать.

Марк встал, держа в руках точилку и карандаш.

– А все-таки Кельвелер… Почему вы зовете его Людвигом?

Этот-то куда свой нос сует?

– А что не так? – удивилась Марта. – Разве Людвиг – плохое имя?

– Да нет, звучит неплохо.

– А по мне, так это лучше, чем Луи. Луи… Луи… глуповато звучит по-французски.

Марта застегнула пальто.

– Да, – проговорил Марк. – А откуда он, Кельвелер? Из Парижа?

И какого черта он пристает к ней со своими вопросами? Отпустил бы старуху – и дело с концом. Запахнув полы пальто, Марта и сама замкнулась.

– Так из Парижа? – не унимался Марк.

– Из Шера. И что с того? Разве человеку нельзя зваться, как он хочет, пока других законов не придумали?

Марк кивнул, кое-что не укладывалось у него в голове.

– Ну а Вандузлер, что за фамилия? – поинтересовалась Марта.

– Бельгийская.

– Ну вот.

Марта вышла, сделав на прощание жест, означавший, если Марк правильно его истолковал, «не лезь не в свое дело».

Марта, ворча, спускалась по лестнице. Больно любопытный, больно разговорчивый этот парень, прямо как она сама. Впрочем, если Людвиг ему доверяет, его дело.

Марк вновь уселся за стол, слегка встревоженный. Пусть Кельвелер работал в министерстве внутренних дел. Но то, что он продолжает всюду совать свой нос и ведет этот безумный архив, казалось Марку нелепым и бессмысленным. Громкие слова всего не объясняют. За громким словом частенько прячутся ожидающие своего часа мелкие личные счеты, иногда справедливые, а порой отвратительные. Марк поглядел на полки, где теснились коробки с архивом. Нет. Он всегда держал слово, как честный парень, честный до того, что мог утомить остальных своей честной болтовней, и рыться в бумагах он не станет. Не так много у него добродетелей, чтобы одной пожертвовать.

VIII

Часть ночи Луи Кельвелер провел в размышлениях. Накануне вечером он считал владельцев собак, которые приводили своих питомцев пописать на площадке рядом со скамьей 102. Их было не менее десяти, чертов хоровод писающих собак и покорных хозяев. С половины одиннадцатого до полуночи он вглядывался в лица, записывал приметы, чтобы различать их между собой, но не мог представить, как проследить за каждым. На это могут уйти недели. И это не считая тех, что приходили до половины одиннадцатого. Адский труд, но бросить нельзя ни в коем случае. Возможно, убита женщина, он всегда чуял дерьмо и теперь не мог бросить то, что начал.

За утренними владельцами собак следить ни к чему, решетка была чиста, когда он в четверг ушел со скамьи в два часа пополудни. Пес приходил позже. И было по меньшей мере одно обстоятельство, на которое можно положиться, – постоянство владельцев собак. Они приходят всегда в одно и то же время, следуя намеченному пути, и возвращаются той же дорогой. Что же касается собачьих привычек, тут дело более тонкое. Испорченные городской жизнью, псы разучились метить территорию и гадили где попало, но, естественно, в пределах прогулочного пути хозяина.

А значит, есть шансы, что пес вновь появится у решетки. Собаки любят решетки вокруг деревьев даже больше, чем автомобильные шины. Но даже если Луи удастся отобрать двадцать пять собачников, как установить их фамилии и адреса, не потратив на это месяц? Тем более что теперь он уже не годился для слежки. Больная нога не позволяла быстро ходить и делала его заметным. А тут еще и высокий рост.

Нужны помощники, но у него больше не было денег, министерство уже не оплачивало накладные расходы. Он остался один, и стоило с этим покончить. Он нашел кусочек кости у ограды – нужно просто забыть о нем.

Минувшей ночью он пытался заставить себя забыть. Пусть полиция берет дело в свои руки. Но полиции было наплевать. Как будто собаки каждый день съедают по большому пальцу человеческой ноги, чтобы потом где попало испражниться. Кельвелер пожал плечами. Пока нет трупа или заявления о пропаже человека, легавые пальцем не шевельнут. А маленькая косточка еще не труп. Просто кость, и ничего больше. Но бросать это дело нельзя. Луи взглянул на часы. Он еще успеет застать в бункере Вандузлера.

Кельвелер окликнул Марка Вандузлера, когда тот выходил на улицу. Марк насторожился. Что Кельвелеру понадобилось от него в субботу? Обычно он заходил по вторникам забрать отчет за неделю. Может, старуха проболталась? Рассказала, как он про него выпытывал? И Марк, не желая терять работу, тут же мысленно навыдумывал отговорок в свое оправдание. На это он был ловок и скор. Кто не умеет нападать, должен уметь защищаться. Когда Кельвелер был уже близко, Марк по его лицу понял, что тот нападать не собирается, и облегченно вздохнул. Как-нибудь потом, возможно, с первого января будущего года он постарается перестать волноваться по пустякам. А так как до нового года еще далеко, то пока торопиться некуда.

Марк выслушал Луи и дал ответ. Да, время у него есть, да, он может прогуляться с ним полчасика, а в чем дело?

Кельвелер отвел его к ближайшей скамейке. Марк предпочел бы посидеть где-нибудь в тепле, в кафе например, но, кажется, этот долговязый субъект питает нездоровое пристрастие к лавочкам.

– Взгляни, – сказал Кельвелер, доставая из кармана комок газеты. – Осторожно разверни, посмотри и скажи, что ты об этом думаешь.

Зачем он задал этот вопрос, подумал Луи, он ведь и без того знал, что это. Вероятно, затем, чтобы Марк мог самостоятельно оценить находку, как сделал это Луи. Этот отпрыск Вандузлера-старшего возбуждал его любопытство. Отчеты, которые он составлял, были великолепны. И потом, он ловко разобрался с делом Симеонидис,[4] распутав подлое двойное убийство полгода назад. Но Вандузлер предупреждал его: Марка интересуют только Средние века и несчастная любовь. Он прозвал племянника святым Марком. Похоже, тот был специалистом в своем деле. Но его знания могли пригодиться и в другом, почему бы нет. Три дня назад Луи узнал, что Делакруа считался сыном Талейрана, и ему это очень понравилось. Гений порождает гения, даже если их жизненные пути проходят в столь разных мирах, как живопись и политика.

– Ну что? – спросил Луи.

– А где ты это нашел?

– В Париже на решетке под деревом, рядом со скамьей 102, на Контрескарп. Что скажешь?

– На первый взгляд я бы сказал, что это кость из собачьего дерьма.

Кельвелер выпрямился и оглядел Марка. Честное слово, любопытный парень.

– Или нет? – спросил Марк. – Я ошибся?

– Не ошибся. Как ты догадался? У тебя есть собака?

– Нет, у меня есть охотник – собиратель эпохи палеолита. Он специалист по первобытной истории, причем убежденный, тут с ним лучше не спорить. И хотя он специалист по первобытной истории, он мой друг. Я интересовался мусором, в котором он копается, потому что он человек ранимый, и я не хотел его обижать.

– Это его твой дядя называет святым Лукой?

– Нет, тот Люсьен, он изучает Первую мировую войну и тоже убежденный специалист. Нас в лачуге трое – Матиас, Люсьен и я. Да еще Вандузлер-старший, который упорно зовет нас святыми Матфеем, Лукой и Марком, отчего мы выглядим придурками. Еще немного, и старик назовет себя Богом. Короче, это дядюшкины бредни. А с Матиасом другая история. В мусоре, где он копается, попадаются кости в точности как эта, с маленькими дырочками. Матиас говорит, что они из дерьма доисторических гиен и их нельзя путать с объедками охотников-собирателей. Он раскладывал их на кухонном столе, пока Люсьен не завопил, что нельзя путать дерьмо доисторических гиен с его собственной едой, а поесть Люсьен любит. Короче, их свара тебе не интересна, но раз в Париже не водится доисторических гиен, я думаю, что эта штука вышла из желудка собаки.

Кельвелер с улыбкой кивнул.

– Только что с того? – продолжал Марк. – Собаки грызут кости, такова их природа, а потом кости выходят в таком виде, пористые и во вмятинах. Разве что… – прибавил он, помолчав некоторое время.

– Разве что… – повторил Кельвелер. – Потому что эта кость человеческая, крайняя фаланга большого пальца ноги.

– Это точно?

– Абсолютно. Это подтвердил специалист из музея естественной истории. Большой палец ноги женщины, довольно пожилой.

– Да уж… – помолчав, проговорил Марк. – Такое не часто встретишь.

– Легавых это не впечатлило. Окружной комиссар не хочет верить, что это кость, он таких никогда не видел. Конечно, узнать ее трудно, и я сам его запутал. Он подозревает, что я готовлю ему западню, и правильно делает, только не знает, с какой стороны ждать подвоха. В округе никто не пропадал, и они не станут заводить дело из-за косточки в собачьем дерьме.

– А ты-то сам что думаешь?

Марк говорил «ты» всем, кто обращался к нему на «ты». Кельвелер вытянул длинные ноги и заложил руки за голову:

– Я думаю, что фаланга кому-то принадлежит, но не думаю, что этот кто-то жив. Несчастный случай я отметаю, в это с трудом верится. Всякое бывает, и все же. Я думаю, что пес, скорее всего, полакомился трупом. Собаки питаются падалью, как и твои гиены. Естественную смерть дома или в больнице мы исключим. Вряд ли пес мог оказаться в морге.

– А если умершая старуха была дома одна со своим псом?

– А как же собака вышла из дому? Нет, это исключено, труп где-то вне дома. Тело брошено на месте смерти или убийства, в подвале, на стройке, на пустыре. Там вполне могут гулять собаки. Пес сжирает палец, переваривает и испражняется, а потом всю ночь идет ливень и смывает грязь.

– Если где-то на пустыре лежит труп, это еще не значит, что совершено убийство.

– Но кость оказалась в Париже, вот что меня гнетет. Парижские собаки не роются далеко от своих жилищ, а в городе труп не останется не замеченным надолго. Его давно бы нашли. Я утром виделся с инспектором Ланкето, новостей по-прежнему никаких, трупов в столице не обнаружено. А рутинные расследования смерти одиноких людей ничего не дали. Я нашел кость в четверг вечером. То есть прошло три дня. Нет, Марк, здесь что-то не так.

Марк не понимал, для чего Кельвелер все это ему рассказывает. Хотя и не имел ничего против. Слушать Луи было приятно, его спокойный, низкий голос действовал умиротворяюще. По правде сказать, ему было плевать на это собачье дерьмо. Сидеть на скамейке становилось все холоднее, но Марк не решался сказать «я замерз, пойду домой». Он только плотнее запахнул куртку.

– Замерз? – спросил Луи.

– Есть немного.

– Я тоже. Ноябрь, ничего не поделаешь.

Поделать-то можно, мысленно возразил Марк, зайти в бистро, например. Хотя, конечно, в бистро не очень удобно говорить о таких вещах.

– Надо еще подождать, – сказал Кельвелер, – некоторые люди неделю выжидают, прежде чем заявить о пропаже человека.

– Да, – согласился Марк, – но тебе-то что до этого?

– А то, что, как я тебе уже сказал, здесь что-то не так. Где-то совершено гнусное убийство, я уверен. Эта кость, эта женщина, эта гнусность – как заноза у меня в голове, отступать поздно, я должен узнать и найти.

– Порочная страсть, – сказал Марк.

– Нет, это искусство. Неистребимое искусство, и оно принадлежит мне. Тебе это не знакомо?

Да, Марку было это знакомо, только он поклонялся Средневековью, а не косточкам на решетках.

– Оно мое, – повторил Кельвелер. – Если через неделю Париж не выдаст тайну, дело сильно осложнится.

– Конечно. Пес мог откуда-нибудь приехать.

– В том-то и дело.

Кельвелер выпрямился и встал. Марк поглядел на него снизу.

– Пес, – продолжал Луи, – мог за ночь проехать в машине сотню километров! Он мог сожрать кость в провинции и оставить ее в Париже. Единственное, что можно предположить благодаря этой собаке, – где-то находится труп женщины, но как узнать, где именно? Франция сама по себе достаточно велика. Где-то лежит тело, но как его искать, неизвестно…

– С ума сойти, сколько всего можно узнать по собачьему дерьму, – пробормотал Марк.

– Ты в региональной прессе ничего не заметил? Убийства, несчастные случаи?

– Убийств не было. Несчастные случаи – как обычно. Но никаких историй с ногой, это точно.

– Продолжай читать и будь внимателен, не важно, будет там нога или нет.

– Хорошо, – сказал Марк, вставая.

Он понял, что от него требовалось, у него закоченели пальцы, и он хотел убраться отсюда.

– Погоди, – остановил его Кельвелер. – Мне нужна помощь, нужен человек, который может бегать. Я из-за своей ноги хожу медленно и не смогу один выследить эту кость. Как ты на это смотришь? Просто помощь на несколько дней. Заплатить я не смогу.

– А что надо делать?

– Следить за владельцами собак, проходящими мимо скамейки сто два. Записывать фамилии, адреса, где бывают. Мне бы не хотелось потерять время в случае чего.

Затея Марку совсем не понравилась. Как-то раз он уже был соглядатаем по просьбе дяди, и ему этого хватило. Такие штуки не для него.

– Дядя говорит, что у тебя в Париже полно людей.

– Это люди на местах. Хозяева бистро, продавцы газет, полицейские, они никуда не ходят. Просто наблюдают и информируют меня в случае необходимости, но они не передвигаются, понимаешь? Мне нужен человек, который может бегать.

– Я не бегаю. Я только по деревьям лазить умею. Гоняюсь за Средними веками, но в зад никому не лезу.

Конечно, Луи мог разозлиться. Этот парень – псих похлеще, чем его дядюшка. Мастера своего дела все чокнутые. Мастера, подвизавшиеся в живописи, Средневековье, скульптуре, криминологии, – все чокнутые, ему ли того не знать.

Но Кельвелер злиться не стал. Он снова не спеша уселся на скамью.

– Ладно, – только и сказал он. – Забудь, это не важно.

И сунул скомканную газету в карман.

Что ж, Марку оставалось лишь сделать то, чего он хотел, – пойти погреться в кафе, перекусить и вернуться в свою лачугу. Он попрощался и зашагал в сторону проспекта.

IX

Марк Вандузлер съел на улице сандвич и после полудня вернулся к себе. В Гнилой лачуге никого не было. Люсьен где-то читал лекцию о Первой мировой, Матиас сортировал находки из осенних раскопок в подвале какого-то музея, а Вандузлер-старший, вероятно, вышел подышать воздухом. Крестного тянуло вон из дома, и холод был ему не помеха.

Жаль, Марк охотно бы расспросил его о Луи Кельвелере, его непонятных слежках и путаных именах. Просто так. Вообще-то ему плевать, это так просто. Хотя с этим можно и подождать.

Сейчас Марк корпел над грудой бургундских архивов, если точнее, архивов Сент-Аман-ан-Пюизе. Ему заказали главу для книги об экономике Бургундии XIII века. Марк поклялся, что будет заниматься этим проклятым Средневековьем, пока оно не даст ему средства к жизни. Не то чтобы поклялся, просто решил. Все равно только это занятие окрыляло его – или, скажем так, оперяло, – оно и еще женщины, в которых он бывал влюблен. Сейчас они все потеряны, в том числе и жена, которая его бросила. Наверное, он чересчур нервный, и это их оттолкнуло. Если бы он был таким же невозмутимым, как Кельвелер, ему бы повезло больше. Хотя он и подозревал, что спокойствие Луи напускное. Да, он все делает не спеша. И все-таки не совсем. Время от времени он необычайно резко поворачивал голову к собеседнику. В общем, спокоен, но не всегда. Иногда его черты жестко заострялись или взгляд уплывал в пустоту, а значит, все было не так просто. Да и кто сказал, что там все просто? Никто. Вряд ли человеку, который выискивал фантастических убийц, основываясь на первом попавшемся собачьем дерьме, жилось легче других. Но он казался спокойным и даже сильным, и Марк был не прочь перенять это свойство. Женщинам наверняка такие больше нравятся. С женщинами пора что-то менять. Уже много месяцев он жил один, и не стоило бередить старые раны, черт бы все побрал.

Итак, он разбирал счета помещика Сент-Амана. Записи о доходах от торговли зерном выстроились в колонки цифр с 1245 по 1256 год с некоторыми пробелами. Это было уже кое-что – скромный эпизод из жизни Бургундии в вихре XIII века. А ведь у Кельвелера особенное лицо. Это немаловажно. Вблизи это лицо мягко и неумолимо подчиняло своей власти. Женщина наверняка лучше бы объяснила, в чем именно дело – в глазах, губах, носе или сочетании одного с другим, главное, что в итоге с близкого расстояния это лицо завораживало. Будь он женщиной, он бы не устоял. Да, но он мужчина, значит, все это чушь, его влекли только женщины, что было тоже глупо, потому что женщины вовсе не бегали за ним толпой.

Черт бы все побрал. Марк встал, спустился в просторную кухню, где в ноябре стояла жуткая холодина, и налил себе чаю. За чаем он сможет сосредоточиться на зерне месье де Пюизе.

Однако не похоже, чтобы Кельвелер пользовался бешеным успехом у женщин. Потому что издалека он вовсе не выглядел красавцем, наоборот, его вид скорее отталкивал. И Марку казалось, что по сути Кельвелер очень одинок. Печально, если так. Но Марку от этого становилось легче. Значит, не он один вечно чего-то ищет, не находит и вечно страдает от несчастной любви. Нет ничего хуже несложившейся любви, которая мешает вам думать о средневековом зерне. Ясно, что это вредит работе. И все-таки любовь существует, не стоит с пеной у рта доказывать обратное. Сейчас он ни в кого не был влюблен и его тоже никто не любил, а так хотя бы на душе спокойно, и это нужно ценить.

Марк поднялся на третий этаж с подносом. Снова взял карандаш и лупу, потому что разобрать записи в этих архивах было довольно мудрено. Конечно, это были копии, что отнюдь не облегчало работу. В 1245 году им было наплевать на кусок собачьего дерьма, пусть даже с костью внутри. Хотя, может, и нет. Все-таки в 1245-м правосудие существовало. И они бы занялись этой костью, если бы узнали, что она человеческая, и если бы предположили, что совершено убийство. Конечно, они бы дали ход делу. Отдали бы его на суд Гуго, помещика из Сент-Аман-ан-Пюизе. И что бы этот Гуго предпринял?

Ладно, не важно, при чем тут это. В отчетах о зерне помещика ни слова о собачьем дерьме, не надо все мешать в одну кучу. На улице лил дождь. Может, Кельвелер так и сидит на своей скамейке с тех пор, как они расстались. Нет, наверно, он сменил лавочку на пункт наблюдения 102 рядом с решеткой у того дерева. Честное слово, надо расспросить крестного об этом субъекте.

Марк переписал десять строк и отхлебнул чая. В комнате было не жарко, чай согревал. Скоро он сможет установить второй радиатор, когда будет работать в библиотеке. Тем более что предложение Кельвелера не сулило никаких доходов. Ни гроша, сказал он ему. Марку нужны были деньги, и он не собирался гоняться неизвестно за кем. Конечно, Кельвелеру тяжело в одиночку выслеживать хозяев собак, тем более с больной ногой, но это его личное дело. Марка ждал помещик из Сент-Аман-ан-Пюизе, вот им-то он и займется. За три недели он много сделал и определил имена четверти арендаторов поместья. Он всегда быстро работал. Конечно, не считая перерывов. Впрочем, Кельвелер это понял. К черту Кельвелера, к черту женщин и к черту этот чай, от которого несет веником.

Это правда, возможно, где-то разгуливает убийца, убийца, которого и искать не станут. Но таких полно, и что из того? Если какой-то тип в припадке бешенства убил женщину, ему-то какое дело?

Господи, этот счетовод из Сент-Амана хорошо потрудился, вот только писал как курица лапой. Будь он Гуго, он бы взял другого работника. Его «о» и «а» было совершенно невозможно различить. Марк взял лупу. Дело Кельвелера совсем не похоже на историю с Софией Симеонидис. Он распутывал ее, потому что вынудили обстоятельства, потому что она была его соседкой, потому что она ему нравилась и потому что убийство было подлым и предумышленным. Мерзость какая, даже вспомнить противно. Конечно, в истории с костью тоже могло таиться грязное предумышленное убийство. Кельвелер такое приходило в голову, и он хотел знать наверняка.

Да, возможно, но это его работа, а не Марка. А если бы он попросил Кельвелера помочь ему переписывать счета Сент-Аманского поместья, что бы тот ответил? Послал бы его подальше и был бы прав.

Все, пропало дело, сосредоточиться невозможно. А все из-за этого типа с его собакой, решеткой, убийством и скамейкой. Если бы крестный был дома, Марк откровенно высказал бы ему, что он думает о Луи Кельвелере. Нанимаешься разбирать газеты, и тут тебя заставляют делать еще что-то. Хотя, сказать по совести, Кельвелер ничего его делать не заставлял. Он предложил ему дело и не обиделся, услышав отказ. И вообще никто ему не мешал изучать Сент-Аманские счета, никто.

Никто, кроме собаки. Ничто, кроме кости. Никто, кроме женщины, которой принадлежала эта кость. Ничто, кроме мыслей об убийстве. Ничто, кроме лица Кельвелера. Его взгляд убеждал без слов, прямой, ясный, он таил в себе грусть.

Ну что ж, все в этом мире страдают, и Марк страдал сильнее Кельвелера. Каждому свои горести, свои расследования и свои архивы.

Конечно, когда он занялся делом Симеонидис, это не повредило его работе. Можно заниматься своими и чужими расследованиями и архивами без ущерба для себя. Да, конечно, может, оно и так, только это не его работа. И точка.

Марк в бешенстве оттолкнул стул и встал. Он бросил лупу на кучу бумаг и схватил куртку. Через полчаса он входил в бункер с архивами, где, как и надеялся, застал старую Марту.

– Марта, вы знаете, где находится сто вторая скамейка?

– А вам разрешается это знать? Это ведь не мои скамейки.

– Господи! – воскликнул Марк. – Я же все-таки племянник Вандузлера, и Кельвелер доверяет мне работу. Разве этого мало?

– Да ладно, не надо кипятиться, – сказала Марта, – я пошутила.

И она громко объяснила, как найти скамейку 102. Через четверть часа Марк приближался к дереву с решеткой. Была половина седьмого, на улице уже стемнело. С другого конца площади Контрескарп он увидел сидящего на скамье Кельвелера. Тот курил, облокотившись на колени. Марк несколько минут наблюдал за ним. Движения Луи были скупы и неторопливы. Марк снова почувствовал неуверенность, он не мог понять, кто же победил в их противостоянии и можно ли вообще так рассуждать. Он отступил назад и стал наблюдать, как Кельвелер затушил сигарету, потом медленно провел руками по волосам, словно изо всех сил сжимал голову. Посидел так несколько секунд, затем уронил руки на колени и замер, уставившись в землю. Эта череда безмолвных жестов придала Марку решимости. Он подошел и сел на край скамьи, вытянув ноги. Оба несколько минут молчали. Кельвелер не поднял головы, но Марк был уверен, что он его узнал.

– Ты помнишь, что ничего на этом не заработаешь? – спросил наконец Кельвелер.

– Помню.

– У тебя, наверно, своих дел по горло?

– Это точно.

– У меня тоже.

Снова повисло молчание. Когда они говорили, изо рта вырывалось облачко пара. Черт, до чего же холодно.

– Ты помнишь, что, возможно, здесь несчастный случай или стечение обстоятельств?

– Я все помню.

– Посмотри список. У меня уже двенадцать человек. Девять мужчин, три женщины. Крупных и маленьких собак я отбрасываю. По моему разумению, пес был средних размеров.

Марк пробежал глазами список. Краткие описания, возраст, повадки. Он перечел все несколько раз.

– Я устал и хочу есть, – сказал Кельвелер. – Можешь меня заменить на несколько часов?

Марк кивнул и вернул Кельвелеру список.

– Оставь себе, он тебе вечером понадобится. У меня два пива осталось, хочешь?

Они молча выпили по бутылке.

– Видишь, мужик идет, вон там, дальше, справа? Не смотри прямо, смотри украдкой. Видишь?

– Вижу, и что?

– Это опасный тип, бывший палач, а возможно, и того хуже. Ультрареакционист. Знаешь, куда он ходит вот уже почти неделю? Черт, да не пялься ты так, уткнись в свое пиво.

Марк сделал, как было велено. Уставился на горлышко своей бутылки. У него не получалось глядеть украдкой, да еще в темноте. Честно говоря, он ничего не видел. Только слышал голос Кельвелера, шептавший над ухом:

– Он идет на третий этаж дома напротив. Там живет племянник депутата, у которого свой путь. И мне хотелось бы знать, с кем он и знает ли об этом депутат.

– Я думал, что все дело в собачьем дерьме, – прогудел Марк в бутылку.

Когда дышишь в бутылку, выходят потрясающие звуки. Будто ветер на море дует.

– Это другая история. Депутата я оставил Венсану. Он журналист и прекрасно с этим справится. Он вон там, на другой скамейке, видишь, парень спит.

– Вижу.

– Можешь поднять голову, реакционист уже наверху. Только веди себя естественно. Эти ребята смотрят в окна.

– Вон собака, – заметил Марк, – средних размеров.

– Отлично, записывай, идет сюда. 18.42, скамейка 102. Женщина за сорок, волосы темные, жесткие, средней длины, высокая, худощавая, не слишком привлекательная, хорошо одета, обеспеченная, синее, почти новое пальто, брюки. Идет от улицы Декарта. Погоди, пес решил пописать.

Марк глотнул пива, пока пес мостился у дерева. Будь немного темнее, написал бы прямо ему на ботинки. Совсем отупели эти парижские собаки. Рассеянная хозяйка покорно стояла рядом.

– Пиши, – сказал Кельвелер. – Возвращаются тем же путем. Пес средних размеров, рыжий спаниель, старый, усталый, хромой.

Кельвелер залпом прикончил пиво.

– Ну вот, – пояснил он, – так и продолжай. Я вернусь позже. Хорошо? Не замерзнешь? Можешь заходить в кафе, от стойки видно, кто проходит. Только не вертись на лавочке как чумовой, сиди спокойно, будто пришел пива выпить или ждешь женщину, а она все не идет.

– Я знаю.

– Через два дня у нас будет список завсегдатаев. Потом начнем слежку, чтобы узнать, кто они и где живут.

– Ясно. Что это у тебя в руке?

– Это моя жаба. Надо ее освежить слегка.

Марк стиснул зубы. Ну конечно, этот тип чокнутый. А теперь и он влип.

– Не любишь жаб, да? Он безобидный, мы с ним болтаем, вот и все. Бюфо – его так зовут, – слушай меня внимательно: парня, с которым я разговариваю, зовут Марк. Он родня Вандузлера. А родня Вандузлера – наша родня. Он будет следить за собаками вместо нас, пока мы поужинаем. Усек?

Кельвелер поглядел на Марка:

– Приходится все ему объяснять. Жутко бестолковый.

Луи улыбнулся и сунул Бюфо в карман.

– Нечего так смотреть. Жабы очень полезны. Чтобы до них дошло, приходится все очень упрощать, иногда это нервы успокаивает.

Кельвелер улыбнулся еще шире. У него была особенная улыбка, заразительная. Марк улыбнулся в ответ. Подумаешь, жаба. За кого тебя люди примут, если будешь бояться жаб? Да, Марк ужасно боялся дотронуться до жабы, но еще сильнее он боялся прослыть дураком.

– Можно мне взамен узнать кое-что? – сказал Марк.

– Спрашивай.

– Почему Марта зовет тебя Людвиг?

Кельвелер снова достал жабу.

– Бюфо, – обратился он к ней, – а родственник Вандузлера, оказывается, больший зануда, чем я думал. Что скажешь?

– Можешь не отвечать, – промямлил Марк.

– Ты такой же, как твой дядя, притворяешься безразличным, а сам хочешь все знать. А меня убеждали, что тебе хватает Средневековья.

– Не совсем и не всегда.

– Я и сам удивлялся. Людвиг – это мое имя. Луи или Людвиг, так или сяк, на твой выбор. Так всегда было.

Марк поглядел на Кельвелера. Тот гладил Бюфо по голове. Жаба – мерзкая тварь. И большая к тому же.

– Что тебя еще беспокоит, Марк? Мой возраст? Подсчитываешь?

– Естественно.

– Не гадай, мне пятьдесят.

Кельвелер встал.

– Ну что? – спросил он. – Подсчитал?

– Ага.

– Родился в марте сорок пятого, как раз перед концом войны.

Марк повертел в руках пивную бутылку, глядя себе под ноги.

– А твоя мать кто? Француженка? – равнодушно спросил он.

И в то же мгновение подумал: хватит, оставь его в покое, какое тебе дело?

– Да, я всегда жил здесь.

Марк кивнул. Он все вертел и вертел бутылку в руках, не отрывая глаз от асфальта.

– Ты эльзасец? Твой отец из Эльзаса?

– Марк, – вздохнул Кельвелер, – не будь дураком. Меня называют Немцем. Довольно с тебя? Соберись, вон собака идет.

Кельвелер ушел, а Марк взял список и карандаш. «Пес средних размеров, породу не знаю, я в этом не разбираюсь, и вообще собаки меня бесят, черный, с белыми пятнами, полукровка. Мужчина за шестьдесят, невзрачный, с большими ушами, отупевший от работы, на вид придурок, хотя нет, не совсем. Пришел с улицы Бленвиль, без галстука, шаркает, коричневое пальто, черный шарф, пес делает свое дело в трех метрах от решетки, теперь понятно, что сучка, уходят в другую сторону, нет, заходят в кафе, подожду, пока выйдут, посмотрю, что он пьет, и тоже зайду выпить».

Марк сел у стойки. Хозяин средней собаки пил «рикар». Он вел беседу о том о сем, ничего особенного, но Марк все записывал. Если уж занимаешься всякой ерундой, то делай свое дело хорошо. Кельвелер будет доволен, он запишет каждую мелочь. «Немец»… родился в 1945-м, мать француженка, отец немец. Он хотел знать, вот и узнал. Не все, конечно, но он не станет приставать к Луи, чтобы узнать продолжение, узнать, не был ли его отец нацистом, спросить, был ли его отец убит или уехал в Германию, была ли его мать после освобождения обрита за связь с врагом, – он не задаст больше вопросов. Волосы отросли, мальчик вырос, Марк не станет спрашивать, почему его мать вышла замуж за солдата вермахта. Он больше не задаст вопросов. Мальчик вырос и носит фамилию солдата. И с тех пор выслеживает преступников. Марк водил карандашом по руке, было щекотно. Чего он к нему прицепился? Его наверняка донимали этими вопросами все кому не лень, и Марк повел себя не лучше других. Главное, не проболтаться Люсьену. Люсьен копается только в Первой мировой, но все-таки.

Теперь он знал, но не знал, зачем ему это. Что ж, в пятьдесят лет все уже в прошлом, все кончилось. Для Кельвелера, конечно, никогда ничего не кончится. Это кое-что объясняет – его работу, слежку, вечную беготню и, возможно, его искусство.

Марк снова занял пост на скамейке. Странно, дядя никогда не рассказывал ему об этом. Его дядя любил болтать о мелочах, но о важном умалчивал. Он не говорил, что Кельвелера называют Немцем, он говорил, что тот – человек без роду без племени.

Марк взял описание собак и тщательно зачеркнул слово «полукровка». Так будет лучше. Стоит зазеваться, и сразу напишешь какую-нибудь гадость.

Кельвелер появился на площади около половины двенадцатого. Марк выпил четыре бутылки пива и записал четырех собак среднего размера. Он увидел, как Кельвелер сначала потряс задремавшего журналиста Венсана, приставленного к ультрареакционисту. Конечно, более почетно выслеживать палача, чем собачье дерьмо. Итак, Кельвелер начал с Венсана, а он на сто второй скамейке хоть подыхай от холода.

Марк долго смотрел, как они разговаривают. Он был уязвлен. Не сильно, просто легкая обида, перешедшая в глухое, вполне объяснимое раздражение. Кельвелер явился собрать дань со своих скамеек, получить оброк, как феодал, объезжающий свои земли и крепостных. За кого себя принимает этот тип? За Гуго из Сент-Аман-де-Пюизе? Его темное и драматичное происхождение породило в нем манию величия, вот в чем все дело, и Марк, который выходил из себя при одном лишь намеке на рабство, какую бы форму оно ни принимало и откуда бы ни исходило, не собирался терпеть эксплуатацию в рядах подчиненных Кельвелера. Еще чего не хватало. Армия верных вассалов – это не для него. Пусть этот сын Второй мировой выпутывается как знает.

Кельвелер наконец отпустил полусонного Венсана, который побрел по улицам, а сам направился к скамейке 102. Марк, не забывший, что выпил четыре бутылки пива и что нужно сделать на это скидку, почувствовал, как легкий гнев его утихает, превращаясь в незаметное ночное недовольство, а оно в свою очередь уступает место равнодушию. Кельвелер уселся рядом и улыбнулся своей странной, неуместной и заразительной улыбкой.

– Ты сегодня много выпил, – сказал он. – Так всегда бывает зимой, когда приходится мерзнуть на лавочке.

Какое ему дело? Кельвелер развлекался со своей жабой и даже не подозревал, думал Марк, что он хочет свалить и бросить это никчемное скамеечное расследование, искусство, не искусство, плевать.

– Ты не подержишь Бюфо? Я достану сигареты.

– Нет. Меня от этой жабы тошнит.

– Не обращай внимания, – сказал Кельвелер Бюфо. – Это он просто так, не подумав. Не обижайся. Посиди спокойно на лавочке, пока я найду сигареты. Ну что? Были другие собаки?

– Всего четыре. Тут все записано. Четыре пса, четыре пива.

– А теперь хочешь слинять?

Кельвелер достал сигарету и протянул пачку Марку:

– Тебе не по себе? Чувствуешь себя подчиненным, а подчиняться не любишь? Я тоже. Но я тебе ничего не приказывал, разве не так?

– Так.

– Ты пришел сам, Вандузлер-младший, и сам можешь уйти. Покажи свой список.

Марк наблюдал, как Луи, который снова стал серьезен, читает записи. Он сидел к нему в профиль, нос с горбинкой, сжатые губы, черные пряди упали на лоб. Глядя на Кельвелера в профиль, легко разозлиться. Анфас гораздо сложнее.

– Завтра приходить бесполезно, – сказал Кельвелер. – По воскресеньям люди меняют свои привычки, выгуливают собак как попало, и хуже того, могут явиться жители других кварталов. Так мы запутаемся в собаках. Продолжим в понедельник после обеда, если ты не против, а слежку начнем во вторник. Придешь в понедельник разбирать газеты?

– Наш уговор в силе.

– Обращай внимание на разные несчастные случаи и убийства, помимо прочего.

Они попрощались и разошлись. Марк шагал медленно, слегка утомленный пивом и противоречивыми чувствами, обуревавшими душу.

Это продолжалось до следующей субботы. От лавочки к пиву, от собаки к слежке, от вырезания статей к расшифровке Сент-Аманских счетов, Марк уже не задумывался над тем, есть ли смысл в том, чем он занят. Он оказался вовлеченным в дело о решетке под деревом и не знал, как из него выпутаться. Собачья история заинтересовала его, и он тоже хотел в ней разобраться. Он научился терпеть непроницаемый профиль Кельвелера, а когда уже не мог, старался смотреть на него в фас.

Со вторника по четверг ему помогал Матиас, который мог проявить свой талант босоногого охотника-собирателя в современной слежке. Люсьен был чересчур шумным для этой работы. Он любил громогласно обсуждать все на свете, а главное, Марк боялся знакомить его с франко-германцем, рожденным в трагической неразберихе Второй мировой войны. Люсьен, как полоумный, немедленно начал бы историческое расследование, раскопал бы прошлое отца Кельвелера до Первой мировой, и вышел бы настоящий кошмар.

В четверг вечером Марк спросил Матиаса, что он думает о Кельвелере, потому что по-прежнему не доверял ему, а отзывов дяди ему было недостаточно. У дяди было особое суждение о негодяях, населявших землю, и их можно было встретить среди его лучших друзей. Марк знал, что дядя помог одному убийце бежать, именно за это его и выгнали из полиции. Но Матиас трижды кивнул, и Марк, уважавший молчаливое одобрение друга, успокоился. Как говорил Вандузлер-старший, святой Матфей редко в ком-нибудь ошибался.

X

В субботу утром Марк сидел за работой в бункере Кельвелера. Как обычно, он вырезал и раскладывал статьи, не встречая ничего особенного в повседневных событиях, кроме обычных несчастных случаев, о ноге не было ни слова. Он собирал архив, ему ведь за это платили, но, по совести говоря, делу со скамейки 102 пора бы завершиться, пусть даже ничем. Он привык к тому, что Марта сидит у него за спиной. Иногда она уходила, иногда оставалась дома, тихонько читала или разгадывала кроссворды. В одиннадцать они пили кофе, и Марта пользовалась минуткой, чтобы нарушить молчание и вволю поболтать. Похоже, когда-то она тоже собирала сведения для Людвига. Но теперь путала лавочки, например 102 и 107, и уже не могла быть хорошей помощницей, отчего порой на нее находила тень грусти.

– Людвиг идет, – объявила Марта.

– Откуда ты знаешь?

– Узнаю его шаги во дворе, он ногу приволакивает. Десять минут двенадцатого, чего это он в такой час. Все из-за этой собаки, она ему спокойно жить не дает. Конца этому не видно, надоело уже.

– Мы составили полный отчет. Двадцать три владельца собак, все мирные граждане, никаких зацепок. Он всегда начинает дело с таких мелочей? С первого встречного мусора?

– Всегда, – сказала Марта, – идет по следу. Но он этим одержим, потому так и знаменит в своих кругах. Отыскивать мерзость – это у Людвига в крови, это его судьба, его крест.

– А может ему что-нибудь помешать доставать других?

– Ну конечно. Сон, женщины и война. Много всего, если подумать. Если ему охота поспать или побездельничать, от него никакого толку, ему на все плевать. С женщинами то же самое. Если любовь не складывается, он топчется на месте и плюет на все. Я еще поражаюсь, что он так работает, потому что сейчас у него на личном фронте тоже не очень.

– Понятно, – удовлетворенно ответил Марк. – Ну а война?

– Война – вообще другое дело. Там много всего. Стоит ему над этим задуматься, и он не ест, не спит, не работает и забывает про женщин. Зря только голову ломает.

Марта покачала головой, помешивая кофе. Теперь она Марку нравилась. Она постоянно одергивала его, как своего малыша, хотя ему уже исполнилось тридцать шесть, или как будто она его вырастила. Она говорила: «Такую старую шлюху, как я, не проведешь, я мужчин насквозь вижу». Она постоянно это твердила. Марк показал ей Матиаса, и она сказала, что он хороший парень, диковатый, но хороший, и что в мужчинах она толк знает.

– Ты ошиблась, – сказал Марк, снова садясь за работу. – Это был не Луи.

– Помолчи, ты ничего не понимаешь. Просто он болтает внизу с маляром.

– Я знаю, почему ты зовешь его Людвиг. Я у него спросил.

– Ну что ж, поздравляю.

Марта с неодобрением подула на кофе.

– Можешь не беспокоиться, он их отыщет, так и знай, – проворчала она, шумно листая газету.

Марк ничего не ответил, Марта не любила этих разговоров. А он просто хотел сказать, что знает, и все.

Вошел Кельвелер и знаком попросил Марка отвлечься от работы. Он пододвинул табурет и сел напротив.

– Ланкето, районный инспектор, сегодня утром сообщил последние новости по кварталу и остальным девятнадцати округам Парижа. В столице никаких происшествий, Марк. В пригороде тоже, он проверил. Никто не пропадал, никаких покойников не обнаружено, никто не заявлял о пропаже людей, ничего. Прошло уже десять дней с тех пор, как пес оставил у ограды улику. Стало быть…

Луи умолк, пощупал еще теплый кофейник и налил себе чашку кофе.

– Стало быть, собака принесла это откуда-то еще, издалека. Где-то есть тело, из которого взялась наша кость, и я хочу узнать где, в каком бы состоянии это тело ни находилось, живое оно или мертвое, несчастный случай это или убийство.

Ну да, подумал Марк, можно обшарить всю провинцию, и почему бы не всю планету, раз уж на то пошло, и если так будет продолжаться, счетам месье де Пюизе грозит забвение. Кельвелер дойдет до конца, теперь Марк лучше понимал, почему он взвалил на себя это расследование, но ему самому следует выйти из игры.

– Марк, – сказал Кельвелер, – среди двадцати трех наших псов должен быть по крайней мере один, который выезжал из Парижа. Глянь в свои записи. Кто уезжал на неделе, в среду или четверг. Ты не заметил, кто из мужчин или женщин уезжал?

Марк порылся в папке. Одни только мирные, вполне мирные граждане. Записи принадлежали Кельвелеру, ему и Матиасу. Он еще не навел в них порядок.

– Смотри внимательно, не торопись.

– А сам посмотреть не хочешь?

– Я хочу спать. Встал сегодня ни свет ни заря, в десять, чтобы встретиться с Ланкето. Когда я сонный, от меня мало толку.

– Пей кофе, – посоветовала Марта.

– Вот этот, – сказал Марк, – его охотник-собиратель записывал.

– Охотник-собиратель?

– Матиас, – уточнил Марк, – ты мне разрешил.

– Ясно, – сказал Луи. – И кого добыл твой охотник?

– Обычно добывает зубров, а на этот раз попался человек.

Марк снова просмотрел запись.

– Этот человек раз в неделю, по пятницам, преподает в Высшей школе инженеров. Приезжает в четверг вечером и уезжает рано утром в субботу. А если Матиас говорит «рано», то это действительно рано.

– Куда он едет? – спросил Кельвелер.

– В забытый богом уголок Бретани, в Пор-Николя, рядом с Кемпером. Он там живет.

Кельвелер слегка поморщился, протянул руку и взял запись Матиаса. Несколько раз он очень внимательно ее прочел.

– Немца из себя строит, – шепнула Марта на ухо Марку. – Дело пахнет жареным.

– Марта, – сказал Луи, не поднимая головы, – ты никогда не научишься говорить шепотом.

Он встал и вытащил из каталожного шкафа деревянный ящик с буквами «О – П».

– У тебя есть карточка на Пор-Николя? – спросил Марк.

– Да. Скажи, как твой охотник-собиратель все это вызнал? Он специалист?

Марк пожал плечами:

– Матиас – это особый случай. Он почти всегда молчит. А потом скажет «говори», и люди говорят. Я видел его за работой, он свое дело знает. Никаких фокусов, я проверил.

– Ну надо же! – поразилась Марта.

– Во всяком случае, метод работает. Только наоборот у него, к сожалению, не получается. Если он говорит Люсьену «заткнись», ничего не выходит. Думаю, он разговорился с хозяином, пока пес был занят своим собачьим делом.

– Других переездов не замечено?

– Было. Еще один проводит два дня в неделю в Руане. Похоже, живет на две семьи.

– И что?

– А то, – сказал Марк, – что если мы возьмем «Западную Францию» и «Курьер Эр» за последние две недели, то что мы увидим?

Людвиг улыбнулся и подлил себе кофе, предоставив слово Марку.

– Итак, что мы увидим? – повторил Марк.

Он раскрыл папки и пробежал глазами новости Южного Финистера и Верхней Нормандии.

– В департаменте Эр водитель грузовика врезался ночью в стену, одиннадцать дней назад, в среду, в крови обнаружено много алкоголя. А в Финистере одна пожилая дама разбилась на скалистом берегу, в четверг либо в пятницу утром. Как ты догадываешься, о пальце на ноге ни слова.

– Дай посмотреть.

Марк передал ему статьи и, довольный, скрестил ноги на столе. Он весело подмигнул Марте. С собаками покончено, займемся другими делами. Бесконечные разговоры о собачьем дерьме тоску наводят, в жизни есть и другие вещи.

Луи положил вырезки на место, затем помыл кофейные чашки в маленькой раковине. Потом вытер их чистой тряпкой и поставил на полку меж двух папок. Марта убрала банку с кофе, взяла книжку и села на кровать. Луи присел рядом с ней.

– Ну вот, – сказал он.

– Если надо, я могу присмотреть за Бюфо.

– Нет, я его возьму с собой. Спасибо тебе.

Марк резко подобрал ноги и поставил их на пол. Что там Луи сказал? Он возьмет с собой жабу? Он не стал оборачиваться, ему послышалось, он ничего не понял.

– Он уже был на море? – спросила Марта. – Некоторые жабы морского воздуха не любят.

– Бюфо везде хорошо, за него не тревожься. А почему ты решила, что это Финистер?

– В Эре набравшийся водитель, только и всего. А вот старуха в скалах – тут есть над чем подумать, и потом, это женщина. Что у тебя с носом?

– Ударился, когда вставал утром, не увидел дверь, рано было.

– Хорошо, что у тебя нос есть, глаза целее будут.

Господи ты боже мой! Да сколько же это будет продолжаться? Марк молча сжался, ссутулился и уперся руками в колени, как человек, который хочет, чтобы о нем забыли. Кельвелер собирается ехать в Бретань? Что еще за бред! А Марта ведет себя так, будто это в порядке вещей. Значит, он всю жизнь только этим и занимался? Ездил на разведку? Наугад? Из-за какого-то дерьма собачьего?

Марк взглянул на часы. Почти двенадцать, конец работе, он мог уйти как ни в чем не бывало, пока Кельвелер не завербовал его бегуном в свою погоню за призраком. С подобным субъектом, одержимым бесполезными поисками с тех пор, как Вторая мировая война произвела его на свет, а правосудие оставило без работы, можно обегать всю Францию, гоняясь за тенью. Что же касается утраченных иллюзий, у Марка и своих было достаточно, и чужие ему не нужны.

Луи рассматривал свой нос в карманном зеркальце, которое ему одолжила Марта. Вот и прекрасно. Марк потихоньку закрыл папки, застегнул куртку и попрощался со всеми. Кельвелер улыбнулся в ответ, и Марк ушел. На улице он решил, что лучше поработать где-нибудь в другом месте, не в лачуге. Ему нужно было время, чтобы придумать предлог для отказа раньше, чем придет Кельвелер и уговорит его побегать по задворкам Бретани. За последнюю неделю Марк довольно набегался, так что умнее всего было слинять и подумать, как половчее избавиться от этого типа. Поэтому он быстренько заскочил к себе и взял все необходимое, чтобы до самого вечера просидеть в бистро за работой. Он набил старый ранец счетами Сент-Амана и стал торопливо спускаться по лестнице, пока его дядя поднимался ему навстречу.

– Привет, – сказал Вандузлер-старший. – Несешься, как будто у тебя легавые на хвосте.

Неужели так заметно? Потом потренируемся, чтобы не нервничать, а если не выйдет, что вполне может статься, – нервничать так, чтобы не было видно.

– Пойду поработаю тут неподалеку. Если твой Кельвелер заявится, ты не знаешь, где я.

– А что так?

– Этот тип ненормальный. Я ничего против не имею, у него на то свои причины, но я в эти игры не играю. У каждого свое дело и своя дорога, я не собираюсь искать ветра в поле где-то у черта на рогах.

– Ты меня поражаешь, – только и ответил Вандузлер, взобравшись к себе на чердак.

Марк нашел уютное кафе довольно далеко от дома и погрузился в переменчивый XIII век.

Кельвелер молча постукивал по карточке, которую вынул из каталога.

– Вот незадача, – сказал он Марте. – Я знаю слишком много народу, много езжу и со многими встречаюсь. Эта страна чересчур мала, честное слово.

– У тебя знакомые в Бретани? Скажи кто.

– Попробуй угадай.

– А сколько букв?

– Шесть.

– Мужчина, женщина?

– Женщина.

– Ага. У вас любовь была или так, слегка, или совсем ничего?

– Была любовь.

– Ну, тогда это легко. Вторая? Нет, та в Канаде. Третья? Полина?

– Угадала. Забавно, правда?

– Да уж… Смотря что ты собираешься делать.

Луи провел карточкой по щеке.

– Ты же не собираешься ей мстить, Людвиг? Человек может делать что хочет. Мне эта малышка нравилась, правда, она деньги любила, потому тебе и не повезло. Ты же знаешь, в женщинах я разбираюсь. Откуда тебе известно, что она там? Я думала, о ней давно ни слуху ни духу.

– Года четыре назад, – сказал Луи, доставая другую карточку, – она объявилась, чтобы рассказать про одного скользкого типа из своей деревни. Прислала вырезку из газеты и свои комментарии. Ничего личного, ни «целую», ни «будь здоров». Просто информация, потому что сочла того мужика достаточно подозрительным, чтобы занести в мою картотеку. Даже «целую» не написала, ничего. Я ответил ей в том же духе, чтобы дать знать, что письмо дошло, и занес того типа в архив.

– У Полины всегда были ценные сведения. И что это за мужик?

– Рене Бланше, – сказал Луи, доставая очередную карточку, – я его не знаю.

Несколько секунд он молча читал.

– Ну что там? – полюбопытствовала Марта.

– Старый мерзавец, можешь быть уверена. Полина знает, кто мне интересен.

– И за эти четыре года, что у тебя ее адрес, ты ни разу не думал туда съездить?

– Думал, Марта, раз двадцать. Съездить, изучить этого Бланше и попытаться по ходу дела вернуть Полину. Я воображал ее очень одинокой в большом доме на берегу, где по крыше стучит дождь.

– Только не обижайся, но это вряд ли, я-то в женщинах разбираюсь. А почему же ты в конце концов не попытал счастья?

– В конце концов ты видела мою рожу и мою ногу? Я тоже кое в чем разбираюсь, Марта, и потом, все это ерунда, не волнуйся. С Полиной я когда-нибудь встречусь. Когда колесишь по такой маленькой стране, всегда кого-нибудь повстречаешь, и того, кто нужен, и того, кого хочешь, не переживай.

– Всякое бывает… – проворчала Марта. – Так ты едешь не мстить, а, Людвиг?

– Кончай одно и то же спрашивать. Пива хочешь?

XI

Луи двинулся в путь на следующий день в одиннадцать часов без особой спешки. Владелец собаки действительно жил на самом краю Бретани, километрах в двадцати от Кемпера. На дорогу уйдет часов семь плюс остановка на пиво. Луи не любил быстро ездить и не мог все семь часов пути обходиться без пива. Его отец к пиву относился так же.

Он вспоминал запись Матиаса: «Собака: средних размеров, бежевая, шерсть короткая, зубы большие, возможно, питбуль, во всяком случае, морда отвратная». Такое описание не внушало симпатии к хозяину. «Мужчина: за сорок, светлый шатен, глаза карие, короткая нижняя челюсть, но в остальном очень недурен, небольшое брюшко все же имеется, фамилия…» Как там его фамилия? Севран. Лионель Севран. Значит, хозяин пса вчера утром отбыл в Бретань вместе с собакой и пробудет там до следующего четверга. Делать нечего, надо ехать. Луи вел машину на средней скорости, без спешки. Он подумывал взять кого-нибудь с собой, чтобы не быть совсем одному во время этой непредсказуемой поездки, да и больной ноге давать передышку, вот только кого? Люди, присылающие ему новости из четырех департаментов Бретани, с ним не поедут, они привязаны к работе в порту, у себя в лавке, в газете, их с места не сдвинешь. Соня? Да ведь Соня ушла, к чему думать о ней. В следующий раз он постарается найти кого-нибудь получше. Луи поморщился. Ему было нелегко влюбиться. Из всех женщин, с которыми он спал, – когда ты один в машине, об этом можно говорить прямо, – скольких он любил по-настоящему? По-настоящему? Трех или трех с половиной. Нет, не по его это части. Или он уже не стремится к этому. Он пытался любить в меру, без страсти, и избегал бурных отношений. Потому что он из тех натур, что по два года страдают после пылкой неудачной связи, пока не решатся начать все заново. А поскольку спокойной любви он тоже не искал, то надолго оставался в одиночестве, и Марта называла это время его ледниковым периодом. Ей это не нравилось. Что тут хорошего, говаривала она, если ты холодный как лед. Луи улыбнулся. Правой рукой он достал сигарету и закурил. Снова кого-нибудь полюбить. Опять кого-то искать, вечно одна и та же история… Ладно, и так сойдет, мир предан огню и мечу, и он подумает об этом потом, а сейчас у него начало ледникового периода.

Он припарковался на стоянке и закрыл глаза. Десять минут отдыха. Как бы там ни было, а он благодарен всем женщинам, прошедшим через его жизнь, любимым и нет, за то, что они были. В общем-то он любил всех женщин – когда сидишь в машине один, можно и обобщать, – всех, особенно тех трех с половиной. В конечном счете он испытывал признательность к ним всем без разбора, восхищался их даром любить мужчин – это казалось ему чертовски сложным, – тем более таких уродливых. С таким суровым и отталкивающим лицом, как у него, ему бы следовало всю жизнь прожить одному. Но все обстояло иначе. Природой так устроено, что только женщинам может казаться красивым такой невзрачный парень, как он. Честное слово, он был им признателен. Ему казалось, что у Марка с женщинами тоже не ладится. Этот вандузлеровский отпрыск чересчур нервный. Можно было бы взять его с собой, он думал об этом, вместе бы поискали себе подруг на краю Финистера. Но от Луи не ускользнуло, как съежился Марк у себя за столом, когда он заговорил о поездке. Марк не видел в этой истории с костью ни начала, ни конца, и напрасно: конец ее был налицо, и они постепенно подбирались к началу. Только Марк этого пока не заметил или боялся свихнуться, а может, Марку Вандузлеру не нравилось заниматься всякой ерундой, если только не он сам ее придумал. Потому-то Луи и не позвал его. И потом Вандузлер-младший вполне мог оставаться в Париже, пока что быстроногие люди Луи не требуются. Вот он и рассудил, что лучше Марка не трогать, обидеть его так же легко, как помять льняную ткань, зато он так же прочен, как она. А раз уж зашла речь о тканях, интересно, из какой скроен он сам? Надо будет спросить у Марты.

Луи уснул, положив голову на руль.

До Пор-Николя он добрался в семь вечера. По улицам города-порта ехал медленно, чтобы все рассмотреть. Городок был невелик и не очень красив. Спрашивая дорогу направо и налево, Луи нашел дом Лионеля Севрана. Чтобы пописать, псу, видно, приходится бегать за несколько километров. Может, он предпочитает делать это только в Париже, может, эта собака – сноб?

Луи позвонил и стал ждать у закрытой двери. Как говорил ему один приятель, большая и примечательная разница между животным и человеком состоит в том, что животное открывает двери, но никогда не закрывает их за собой. Полярное различие в поведении. Луи, улыбаясь, ждал.

Дверь открыла женщина. Инстинктивно Луи внимательно рассмотрел ее, оценил, вынес суждение, прикинув все «за», «против» и «возможно» – без всякой задней мысли. Бессознательно он вел себя так со всеми женщинами. Сам находил эту свою манеру отвратительной, но все происходило помимо его воли. В свое оправдание Луи мог бы сказать, что он всегда сначала изучал лицо, а потом уж фигуру.

Лицо оказалось миловидным, но слишком замкнутым, губы полноваты, фигура неплохая, ничего лишнего. На вопросы Луи она отвечала машинально, не загораживала вход, но и не приглашала войти. Да, если хочет, он может подождать мужа в комнате, совмещенной с кухней, но ожидание может затянуться.

Она собирала пазл на широком подносе и после того, как предложила Луи стул и поставила перед ним стакан и аперитивы, вернулась к своему занятию.

Луи налил себе выпить и стал наблюдать за ней. Он видел картинку вверх ногами, кажется, это был Тауэр ночью. Женщина складывала небо. На его взгляд, ей было лет сорок.

– Он еще не вернулся? – спросил Луи.

– Вернулся, но он сейчас в подвале с новенькой. Это может занять полчаса или больше, его нельзя беспокоить.

– Понятно.

– Вы выбрали неудачный день, – вздохнула она, не отрывая глаз от картинки. – Все новое кажется красивым, так обычно бывает. А потом ему надоедает, и он начинает искать следующую.

– Так-так, – сказал Луи.

– Но эта может его задержать на целый час. Он уже давно такую искал, и похоже, ему повезло. Главное, не надо ревновать.

– Конечно, нет.

– Это хорошо, у вас легкий характер.

Луи вновь наполнил стакан. Скорее у нее самой легкий характер. Довольно замкнутая, но можно понять почему. Ему захотелось помочь ей, составить компанию, пока не вернется муж. Честно говоря, это выше его понимания. А пока он заметил одну детальку пазла, которая вполне могла подойти к левой части неба. Он подошел и указал на нее пальцем. Женщина с улыбкой кивнула, деталь подошла.

– Можете мне помочь, если хотите. С небом в пазлах всегда приходится мучиться, но без него не обойдешься.

Луи придвинул стул и, сидя плечом к плечу с хозяйкой, взялся за дело. Иногда можно и пазл пособирать, главное, не входить в раж.

– Надо отделить темно-синие от синих, – посоветовал он. – А почему в подвале?

– Это я настояла. Там или нигде. Мне в доме бедлам не нужен. Всему есть предел. Я поставила свои условия, потому что, дай ему волю, он таскал бы их куда попало. В конце концов, это ведь и мой дом тоже.

– Конечно. И часто это бывает?

– Довольно часто. Как когда.

– А где он их берет?

– Смотрите, вон тот кусочек встанет на вашей стороне. Где берет?.. Ну да… Конечно, вам интересно… Где находит, там и берет, у него свои каналы. Ищет повсюду, а когда привозит, поверьте, вид у них неважный. Никому такие не нужны, но у него глаз наметан. В этом вся хитрость, большего я рассказать не могу. А после подвала это просто принцессы. Рядом с ними меня будто и нет.

– Да уж, не весело, – посочувствовал Луи.

– Дело привычки. Вот этот краешек туда не подойдет?

– Подойдет. Да еще и соединит эти части. Вы не ревнуете?

– Вначале ревновала. Но вы-то знаете, это хуже всякой мании, какая-то одержимость. Когда я поняла, что без них он не может, то решила смириться. Даже попыталась понять, но, честное слово, не постигаю, что он в них находит. Все одинаковые, здоровые и тяжелые, как коровы… Но если ему нравится… Он говорит, что я ничего не смыслю в красоте. Возможно.

Она пожала плечами. Луи захотелось переменить тему, эта женщина была ему неприятна. Казалось, она утратила всякую теплоту, перейдя предел возмущения и недовольства. Они продолжали собирать лондонское небо.

– Дело движется, – сказал Луи.

– Смотрите, вот он.

– Этот кусочек?

– Нет, Лионель поднимается. Закончил на сегодня.

Лионель Севран вошел с довольным видом, вытирая руки о полотенце. Гость и хозяин представились друг другу. Матиас говорил правду, это был привлекательный мужчина, а сейчас его лицо светилось юношеским восторгом первооткрывателя.

Его жена встала и перенесла поднос с пазлом. Луи показалось, что ее прежняя отрешенность исчезла. И все же в ней чувствовалась какая-то напряженность. Она наблюдала за мужем, пока тот наливал себе выпить. Появление Луи, похоже, не удивило мужа, как и часом раньше его жену.

– Я просила тебя оставлять полотенца внизу, – сказала она. – На кухне им не место.

– Прости, дорогая. Постараюсь не забывать.

– Ты оставишь ее внизу?

Севран нахмурился:

– Пока да. Она еще не готова. Но она тебе понравится, я уверен, такая приятная, красивые формы, передвигается мягко, крепкая и послушная. Я запер ее на ночь, так надежнее.

– Теперь внизу сыро, – отвечала жена вполголоса.

– Я ее хорошенько укрыл, не волнуйся.

Он рассмеялся, потер ладони, несколько раз взъерошил волосы, как человек, который только что проснулся, и обернулся к Луи. Да, он был симпатичным – лицо открытое, прямодушное, сидит на стуле непринужденно, красивая рука обнимает бокал, полная противоположность жене, такого не заподозришь в подвальных утехах. И все же подбородок коротковат и губы тонковаты, поджатые, четкие, ни малейшей чувственности. Если не считать губ, этот человек ему нравился, но то, чем он занимался в подвале, вовсе нет. Да и угрюмая отрешенность жены была ему не по душе.

– Итак? – начал Лионель Севран. – Вы мне что-то принесли?

– Принес? Нет, я по поводу вашей собаки.

Севран нахмурился:

– Вот как? Вы, значит, не насчет сделки?

– Сделки? Да нет.

Севран и его жена застыли в недоумении. Они приняли его за делового человека, торгового агента. Поэтому его так легко и впустили.

– Насчет моей собаки? – переспросил Севран.

– У вас же есть собака? Средних размеров, короткошерстная, окрас бежевый… Я видел, как она вошла сюда, вот и позволил себе зайти.

– Верно… А что случилось? Он снова что-нибудь натворил? Лина, пес что-нибудь натворил? Где он?

– На кухне привязан.

Значит, ее зовут Лина. Волосы очень темные, смуглая, черные глаза, возможно, южанка.

– Если он что-нибудь натворил, – продолжал Севран, – я заплачу. Я слежу за этой псиной, но он мастер удирать из дома. Чуть зазеваешься, оставишь дверь приоткрытой, тут же сбежит. Когда-нибудь я найду его под колесами машины.

– Невелика потеря, – заметила Лина.

– Пожалуйста, Лина, не будь жестокой. Видите ли, – Севран повернулся к Луи, – пес терпеть не может мою жену, и она платит ему тем же. Но вообще он не злой, если его не дразнить, конечно.

Когда люди держат собак, подумал Луи, им случается болтать всякую чушь. И если их пес укусит кого-нибудь, укушенный всегда сам виноват. А вот на жабу никто не пожалуется, в этом ее преимущество.

– Нужно следить за тем, что он таскает в дом, – сказала Лина. – Он жрет все подряд.

– Значит, пес любит удирать? – уточнил Луи.

– Да, но что он вам сделал?

– Мне ничего, я просто ищу примерно такого пса. Увидел его и зашел навести справки, потому что таких собак не так много. Это ведь питбуль?

– Да, – подтвердил Севран, словно признаваясь в дурной привычке.

– Это для одной старой знакомой. Надумала завести себе питбуля для охраны. Но я этой породе не доверяю, не хотелось бы, чтобы он загрыз ее в постели. Что он собой представляет?

Лионель Севран принялся подробно рассказывать о собаке, хотя Луи это было совершенно ни к чему. Скорее его заинтересовало то, что пес любил убегать из дома и подбирал что попало. Севран, как обычно, объяснял это врожденными и приобретенными рефлексами и делал вывод: строгое воспитание может сделать из питбуля ягненка. Конечно, главное – его не дразнить, но этого никакая собака не потерпит, не только питбуль.

– Но он же напал на Пьера, – сказала Лина. – А Пьер уверяет, что не дразнил его.

– Конечно дразнил. Пьер наверняка его дразнил.

– И сильно он его укусил? В какое место?

– За голень, но не сильно.

– Он часто кусается?

– Да нет. Чаще скалит зубы. Он редко нападает. Если, конечно, его не дразнишь. Пьер не в счет, собака уже год никого не кусала. Зато когда он сбежит, то может набезобразничать. Мусор опрокинет, погрызет велосипедные шины, матрас раздерет… На это он мастер, что уж говорить. Но порода тут ни при чем.

– И я о том же, – сказала Лина, – нам уже дорого обошлось его хулиганство. А если он ничего не портит, то бежит к морю и роется в чем попало – в гнилых водорослях, мертвых птицах, дохлой рыбе, вернется домой, хоть нос затыкай.

– Послушай, дорогая, все собаки такие, и ведь не ты его моешь. Погодите, я сейчас его приведу.

– И далеко он уходит? – спросил Луи.

– Не очень. Лионель всегда находит его где-нибудь поблизости: на берегу или на свалке…

Она наклонилась к Луи и пробормотала:

– Я так его боюсь, что даже прошу Лионеля брать его с собой, когда он уезжает в Париж. Подберите вашей знакомой что-нибудь получше питбуля, мой вам совет. Это не добрая собака, это дьявольское отродье.

Лионель Севран вошел, крепко держа пса за ошейник. Луи заметил, как Лина вся сжалась в кресле и поставила ноги на перекладину. Учитывая то, что происходило в подвале, и то, что вытворял пес, этой женщине жилось нелегко.

– Пошли, Ринго, идем, мальчик. Этот месье хочет на тебя посмотреть.

Севран так же сюсюкал с псом, как Луи со своей жабой. Хорошо, что он оставил Бюфо в машине, этот зверь проглотил бы его в один присест. Казалось, что у пса слишком много зубов, а из уродливой пасти вот-вот покажутся огромные клыки.

Севран подтолкнул питбуля к Луи, которому это совсем не понравилось. Клыкастая тварь глухо ворчала. Они еще поговорили о том о сем – про собачий возраст, пол, размножение, аппетит, – то есть на самые пакостные темы. Луи спросил про гостиницу, остаться на ужин отказался и, поблагодарив хозяев, ушел.

Выходя из дома, он испытывал недовольство и досаду. По отдельности муж и жена были вполне приятными людьми, но когда он видел их вместе, то чувствовал неловкость. Что же до пса, любителя удирать из дома и шарить по помойкам, пока все сходилось. Но на сегодня Луи был сыт собаками по горло. Он разыскал единственную гостиницу в городке – новый отель, достаточно вместительный, чтобы летом принимать туристов. Насколько он успел заметить, в Пор-Николя не было пляжей, сплошь илистые берега и неприступные скалы.

Он наскоро поужинал в отеле, заплатил за номер и заперся в нем. На тумбочке нашлось несколько буклетов и проспект с полезными адресами. Проспект был тоненький, и Луи заставил себя его прочесть: морепродукты, мэрия, антикварная торговля, снаряжение для подводного плавания, центр талассотерапии, культурная программа, фотография церкви, фотография новых уличных фонарей. Луи зевнул. Его детство прошло в деревушке в Шере, и провинциальная жизнь вовсе не казалась ему скучной – он заскучал, читая проспект. Он задержался на фотографии персонала центра талассотерапии. Встал и поднес ее к лампе. Женщина в центре, жена хозяина, проклятье!

Он лег на кровать, положив руки под голову. Улыбнулся. Ну что ж, если она вышла замуж за вот это, если ради этого ушла от него – то тут она просчиталась. Конечно, он и сам не подарок. Но этот хмурый тип с низким лбом и ежиком темных волос на макушке, втиснутый в квадрат фотографии, – тут она определенно просчиталась. Да, но что ранило бы его сильнее? Обнаружить ее в постели с красавцем или с денежным мешком? Это еще вопрос.

Луи снял трубку и позвонил в бункер:

– Марта, я тебя разбудил, старушка?

– Какое там… Сижу, кроссворд гадаю.

– Я тоже. Полина вышла замуж за местного богача, директора центра талассотерапии. Представляешь, как она должна подыхать со скуки. Я тебе вышлю их семейное фото, посмеешься.

– Центра чего?

– Талассотерапии. Завод, где выкачивают из людей денежки, обмазывая их водорослями, рыбьим жиром, йодистой грязью и прочей дрянью. То же, что морские ванны, только в сто раз дороже.

– Неглупо придумано. Как твоя собака?

– Я ее нашел. Отвратительный пес, полная пасть зубов, но хозяин симпатичный, правда, не пойму, что за оргии он устраивает у себя в подвале, надо бы взглянуть. Жена у него слегка странная. Приветливая, но заторможенная, словно неживая. Как будто постоянно себя зажимает.

– Слушай, раз уж позвонил, назови реку в России из трех букв.

– Обь, Марта, сколько можно повторять, – вздохнул Луи. – Сделай на руке наколку и не говори мне больше об этом.

– Спасибо, Людвиг, целую. Ты ужинал? Да? Ну тогда целую, и если нужно чего узнать, не стесняйся. Ты же знаешь, я мужиков насквозь вижу и…

– Хорошо, Марта. Напиши «Обь», спи спокойно и одним глазком стереги архив.

Луи положил трубку и решил немедленно увидеть подвал Лионеля Севрана. Туда можно было попасть снаружи, он заметил это, когда выходил из дома, а замки Луи не смущали, разве что замки с трехточечной фиксацией – с этими много возни, нужны тяжелые инструменты и спокойная обстановка.

Через четверть часа он уже шел по улице. Было начало двенадцатого, кругом темно, все спали. Подвал оказался закрыт на замок и задвижку, которые отняли немало времени. Из-за собаки он работал бесшумно. Если под одеялом пряталась женщина, то она крепко спала. Но Луи начал сомневаться, что речь шла о женщине. Или он ничего не смыслит в женщинах, ни в той, что в подвале, ни в жене хозяина наверху, а тогда какой он к черту мужик! Да, но что же еще там могло быть? Севраны говорили об этом без обиняков. И все-таки было в этом что-то дикое, а дикости Луи не устраивали.

Дверь поддалась, Луи спустился на несколько ступеней и тихонько закрыл ее за собой. Среди невообразимого беспорядка возвышался большой верстак, а на нем – что-то темное, укутанное одеялом. Луи пощупал, приподнял одеяло, посмотрел и кивнул. Недоразумение. Он терпеть не мог недоразумения, зловредные, если не злокозненные, и подумал, не нарочно ли Лина Севран ввела его в заблуждение.

Под одеялом пряталась старинная пишущая машинка – начала века, если он хоть что-нибудь в этом смыслит. И в самом деле, как говорила Лина, она оказалась большой, тяжелой, как корова, и нуждалась в основательной чистке. Луи осветил фонариком святая святых Лионеля Севрана. На этажерках, на полу, на стеллажах – всюду стояли десятки старых пишущих машинок, а также части фонографов, граммофонные трубы, старые телефонные аппараты, сушилки для волос, вентиляторы, груды запчастей, винтиков, кронштейнов, клапанов, куски бакелита и тому подобное. Луи вернулся к верстаку. Вот, значит, что за «новенькую» подобрал Севран. А его самого приняли за любителя машинок, это ясно, и раз супруги встретили его как ни в чем не бывало, значит, привыкли к частым визитам коллекционеров. Вероятно, Севран был заметной фигурой на рынке антиквариата, если к нему приезжали сюда, на самый край Бретани.

Луи погладил свою четырехдневную щетину. Иногда он брился, иногда нет, чтобы скрыть выступавшую нижнюю челюсть. Он противился соблазну отпустить настоящую бороду и избрал этот ненадежный способ смягчить воинственный подбородок, который ему не нравился. Хватит и этого. Мир предан огню и мечу, и он не станет часами размышлять о своем подбородке, всему есть предел. Немудрено, что Лина Севран приняла его за коллекционера, если они приходили к ней в дом толпами. Но ему показалось, что она нарочно выбирала двусмысленные слова, что, быть может, она забавлялась, наблюдая его смущение. Возможно, это испорченная натура. Разгонять скуку можно пазлами, а можно и более извращенными способами, если питаешь к этому склонность. О муже пока рано судить. Первое впечатление было благоприятным, если забыть про пса. Известное правило «каков хозяин, такова и собака» к ним не подходит. Этот хозяин и его пес совсем не похожи, вот что удивительно, тем не менее они уважают друг друга. Он постарается не забыть об этом исключении из правил, людям всегда приятно видеть, как нарушаются правила.

Он снова накрыл машинку из чистой любезности, чтобы уберечь ее от сырости, а не затем, чтобы скрыть следы взлома, ведь все равно ему пришлось вывинтить шурупы из задвижки. Вышел в темноту и закрыл дверь. Завтра Севран обнаружит вторжение и примет меры. Завтра Луи навестит мэра, чтобы побольше узнать о старой женщине, найденной мертвой на берегу. И еще он побывает в центре морской грязи, чтобы повидать свою Полину. Он мог внушать себе, что за низколобого она вышла ради денег, но он не был уверен. Ему не впервые предпочли человека, до которого ему и дотронуться противно. Но все-таки Полина была его третьей любовью, и на душе у него кошки скребли. Что говорила Mapта? Никакой мести. Конечно нет, не такая уж он свинья. Хоть это и нелегко. Потому что ему было больно, когда она ушла. Он тогда выпил море пива, растолстел и погряз в бесконечных воспоминаниях. Затем понадобились бесконечные усилия, чтобы привести в порядок голову и тело, которое было слишком крупным, зато ладным и крепким. Да, будет нелегко.

XII

Кельвелер встал слишком поздно, завтрак в гостинице уже закончился. Он почти гладко побрился и вышел под мелкий дождик, моросивший над городком. Городок – не то слово. Скорее поселок. Пор-Николя наверняка был мелким средневековым портом, здесь еще сохранились узкие улочки, которые могли бы заинтересовать Марка Вандузлера, но только не Луи. Вспомнив о Марке, он заметил церковь и распятие на холме, сооружение, конечно, красивое, украшенное разными чудищами и прочей нечистью, способной вселять ужас в души верующих. Метрах в двадцати стоял полуразрушенный гранитный фонтан, из которого бежала струйка воды. Под усиливающимся дождем Луи качнулся вперед, согнув здоровую ногу, чтобы обмакнуть руку в фонтан. Тысячи людей приходили сюда, чтобы окунуть в эту воду свои печали, просили помощи, любви, детей, помышляли о мести. За века вода основательно прониклась людскими просьбами. Луи всегда нравились чудотворные источники. У него мелькнула мысль опустить в воду больное колено. Хотя нет никакой гарантии, что фонтан чудотворный. Но в Бретани, да еще рядом с распятием, иначе и быть не могло, людей не обманешь, любой недоумок отличит чудодейственный фонтан. Этот красивый уголок пришелся Луи по душе. Он нависал над поселком, так что отсюда видна была его современная часть. Пор-Николя был разбросан по берегу. От него остались лишь виллы, рассеянные в сотнях метров одна от другой, а вдали размещалась промышленная зона.

От опустевшего поселка сохранилась лишь центральная площадь с большим каменным крестом, гостиница, кафе, мэрия и десятка два домишек. Ее окружали беспорядочные постройки – гараж, виллы, супермаркет, отвратительный центр талассотерапии и так далее, раскиданные подобно костяшкам домино, – их соединяли дороги с перекрестками.

Луи больше нравился волшебный фонтан, куда он окунул руку, и изъеденные временем гранитные монстры на распятии. Он сидел под дождем на скале, выступавшей из низкорослой травы. Внизу мельтешились какие-то фигурки, несколько – возле вилл, а одна – рядом с мэрией. Возможно, это был мэр Мишель Шевалье, тип неопределенный, карточка «П» – «прочие». Эти «прочие» всегда ставили его в тупик. Зачастую это были личности слабые, словно полинявшие в круговороте жизни, занимавшие неопределенное место, от которых не знаешь чего ждать. Луи плохо понимал эти нерешительные натуры. Возможно, мэр ежедневно задавался вопросом, блондин он или брюнет, мужчина или женщина, и самые простые вещи вызывали у него сомнения. Но в конце концов, Луи и сам не знал, что ответить, когда его спрашивали, откуда он родом. Не знаю, а какая разница, просто сын Рейна. Люди долгое время отвоевывали Рейн друг у друга и даже поделили его пополам. Делить воду – только человек способен на такую глупость. Рейн нигде и никому не принадлежит, а он был сыном Рейна, так сказал ему отец, национальность его неизвестна, мир предан огню и мечу, и он не станет ломать над этим голову. Когда никому не принадлежишь, можно быть кем угодно. Турком, китайцем, бербером – почему бы и нет, если ему вздумается, индонезийцем, малийцем, уроженцем Огненной Земли, и пусть ему скажут хоть слово, сицилийцем, ирландцем, ну и конечно французом или немцем, кем захочет. А главное, можно придумать себе целый легион предков – знаменитостей или ничтожеств.

Луи вынул руку из фонтана и поглядел на нее. Вытирая ладонь о влажную штанину, он в который раз подумал о том, что уже пятьдесят лет живет во Франции и все это время его называют Немцем. Люди ничего не забывали, а он и подавно. Выпрямляясь, он подумал, что надо бы позвонить старику. Уже месяц он не имел вестей от отца. На том берегу Рейна, в Лёррахе, старик посмеется, узнав, что он сейчас расследует. Стоя у фонтана, Луи окинул взглядом Пор-Николя. Он знал, почему колеблется, с чего начать – с Полины или с более спокойной встречи с мэром?

XIII

К своему приходу в бункер в десять утра Марк Вандузлер подготовил все мыслимые отговорки на возможные предложения Луи Кельвелера. А потому спокойно вошел, поцеловал Марту и удивился, не обнаружив на столе записки. Луи наверняка оставил ему послание с просьбой отправиться с ним за тридевять земель. А может, попросил Марту ему передать. Но Марта ничего не сказала. Ну и ладно, все молчат, и слава богу.

Марку никогда не удавалось придерживаться раз принятого решения – правильного или нет – больше десяти минут. Нетерпение всегда побуждало его отбросить осторожность, и мелкие обиды вмиг исчезали, когда приходилось решать неразрешенные вопросы. Неразрешенные вопросы Марк не мог терпеть больше всего на свете. А потому, поерзав на стуле, поинтересовался у Марты, не велел ли Луи что-нибудь ему передать.

– Нет, – ответила Марта.

– Ну и ладно, – сказал Марк, решив больше не раскрывать рта.

– Представляешь, – снова заговорил он, – Луи хочет заставить меня побегать. Ну уж нет, Марта, это не по моей части. Только не подумай, что я бегать не умею, дело не в этом. Если надо, я бегаю очень быстро, то есть достаточно быстро, а еще лучше лазаю. Только не по горам, они на меня тоску наводят, а по стенам, по деревьям, по заборам. По мне и не скажешь, правда? А ведь это так, Марта, я очень ловкий, не сильный, но очень ловкий. На свете не одни силачи нужны, верно? Ты знаешь, что жена ушла от меня к здоровому детине? Да, силы у него хоть отбавляй, зато на стремянке не устоит, и потом он…

– А ты что, был женат?

– А что такого? Но это дело прошлое, так что не надо об этом, ладно?

– Ты сам начал.

– Да, ты права. Так вот, Марта, армия не для меня, а с Кельвелером так бы и получилось, он вербует втихую, исподтишка. Я подчиняться не способен, приказы меня из себя выводят, раздражают страшно. А уголовные дела вообще тоска, я подозревать не умею. Понять, изучить, сделать вывод – да, но подозревать живых людей не могу. Зато подозреваю покойников, это мое ремесло. Подозреваю, что счетовод сеньора де Пюизе обворовывал своего хозяина, наверняка надувал его на бараньей шерсти. Но он умер, улавливаешь, в чем тут разница? В обычной жизни я редко бываю подозрительным, верю тому, что мне говорят, и доверяю людям. И потом, черт знает почему я вечно болтаю без умолку, рассказываю людям обрывки своей жизни, это и меня утомляет, и надоедает другим. Сказать по правде, в солдаты и ищейки я не гожусь. Я не силач, подозревать не умею, командовать тоже, и вообще я не супергерой, как твой Людвиг. Кельвелер пусть как хочет, а я не поеду в Бретань, чтобы, как охотничий пес, гоняться за другой псиной. Меня это отвлекает от работы.

– Ты какой-то нервный сегодня, – заметила Марта, пожав плечами.

– Ага, ты тоже заметила, что что-то не так.

– Слишком много болтаешь для мужчины, тебе это не идет. Слушай меня, я в мужиках разбираюсь.

– Да ладно, плевать, идет – не идет.

– Тебе плевать, потому что ты по-другому не умеешь.

– Наверно. И что из того?

– Когда-нибудь я тебе расскажу, как не страдать из-за своей болтовни. Ты перебарщиваешь. Слушай, в следующий раз, как надумаешь с кем-нибудь сойтись, сначала покажи ее мне, потому что я в женщинах разбираюсь. А я скажу, годится она для тебя или нет, тогда если ты и наломаешь дров, то хоть не впустую.

Как ни удивительно, эта идея пришлась Марку по вкусу:

– А какая мне годится?

– Тут правил не бывает, не мечтай. Поговорим об этом, когда что-то появится на твоем горизонте. А в остальном не пойму, чего ты сегодня такой дерганый. Битый час о себе болтаешь, а к чему – непонятно.

– Я уже сказал. Я не собираюсь ехать с Людвигом.

– Думаешь, дело того не стоит?

– Да нет же, Марта, черт побери! И вообще мне не впервой.

– Людвиг говорил, тогда у тебя хорошо получилось.

– Я был не один. И вообще дело не в этом. Кругом сплошь продажные экс-легавые да самозваные судьи, и я не хочу, чтобы меня таскали, как телка на веревке, я всю неделю на это убил, с меня хватит.

– Знаешь, когда думаешь только о себе, перестаешь понимать других.

– Знаю. В том-то и штука.

– Ну-ка покажи мне свой нос.

Марк машинально поднял голову.

– Тебе в нос кольцо не вставишь, тонкий больно. Поверь, я разбираюсь в мужчинах. И потом, думаю, мало радости, когда ты без конца путаешься под ногами.

– Вот видишь.

– Да тебя никто и не просит ехать с Людвигом.

– Все равно. Он меня ловко и незаметно заманивает этим собачьим дерьмом, а потом увезет в Бретань, знает ведь, что я не могу бросить начатое дело. Это как пиво: раз открыл, и назад пути нет, надо выпить.

– Тут не пиво, а преступление.

– Да знаю я.

– Людвиг вчера вечером уехал. И уехал без тебя, Вандузлер-младший. Оставил тебя заниматься своими исследованиями. Со всем почтением.

Марта глядела на него с улыбкой, а Марк не знал, что сказать. Ему было жарко, слишком много он говорил. Первого января придется начать новую жизнь. И он спокойно спросил, не пора ли им выпить кофе.

Ни слова не говоря, они налили себе по чашечке. Потом Марта попросила подсобить ей с кроссвордом. И Марк впервые, почувствовав легкую слабость, позволил себе отвлечься от работы. Они вдвоем устроились на сложенном диване. Марк подложил себе под спину подушку, а одну дал Марте, потом встал за ластиком, нельзя же разгадывать кроссворд без ластика, взбил подушки, скинул сапоги и задумался над номером шесть по горизонтали: «вид искусства из десяти букв».

– Их много разных, – сказал Марк.

– Не рассуждай, думай.

XIV

Перед походом в мэрию Луи позавтракал в «Кафе де ла Аль» на другой стороне площади. Он ждал, пока куртка немного подсохнет. Кафе, в котором уже лет сорок ничего не менялось, понравилось Людвигу с первого взгляда. Там стоял допотопный электробильярд и обычный бильярдный стол с засаленной картонной вывеской «Осторожно, новое покрытие». Толкать один шар, чтобы ударить другой, – это хитроумное правило всегда ему нравилось. Рассчитывать углы, траекторию, удаленность борта, целить влево, чтобы попасть вправо. Хитрая игра. Игровой зал был большим и темным. Включать свет разрешалось только во время игры, а сейчас половина двенадцатого, еще слишком рано. У фигурок игроков в детском футболе ноги были сбиты от времени. Эх, опять эти ноги. Ему бы заняться пальцем ноги, а не заводить волынку на электробильярде, который глядел на него столь призывно.

– Сегодня можно увидеть мэра? – спросил Луи у пожилой, одетой в черное с серым дамы, стоявшей за стойкой.

Она задумалась, мягко положила на стойку свои тонкие руки.

– Если он в мэрии, то вряд ли, но, конечно, если его там нет…

– Да, если его нет, – сказал Луи.

– Он зайдет выпить стаканчик в половине первого. Если он на стройке, то не придет. Если нет, то придет.

Луи поблагодарил, расплатился, взял еще сыроватую куртку и пересек площадь. В мэрии его спросили, назначена ли ему встреча, месье мэр сейчас занят.

– Нельзя ли ему передать, что я здесь проездом и хотел бы с ним встретиться? Кельвелер, Луи Кельвелер.

У Луи никогда не было визиток, он их не любил.

Молодой человек позвонил, затем сделал знак, что Луи может пройти, дверь в конце коридора на верхнем этаже. А их всего два и было.

Луи ничего не помнил про этого бессменного мэра, только его имя и то, что он из разряда «прочие». Человек в кабинете оказался довольно упитанным, немного вялым, одна из тех физиономий, которые приходится подолгу разглядывать, чтобы запомнить, однако на вид весьма гибкий. У него была пружинистая походка, он выкручивал пальцы, не хрустнув костяшками, такая пластичность слегка настораживала. Заметив, что Луи наблюдает за этим упражнением, мэр сунул руку в карман и пригласил его сесть.

– Луи Кельвелер? Чем обязан?

Мишель Шевалье улыбался, но не слишком дружелюбно. Луи к этому привык. Неожиданный визит официального представителя министерства никогда не радовал выборных чиновников, какой бы пост они ни занимали. По-видимому, Шевалье не знал о его отставке или же эта отставка его не успокоила.

– Ничего такого, что могло бы вас обременить.

– Хочется верить. В Пор-Николя все на виду, городок маленький.

Мэр вздохнул. Наверняка он страдал от безделья. Скрывать нечего, да и заняться нечем.

– Итак? – начал мэр.

– Пор-Николя, возможно, и мал, но он растет. Я принес вам кое-что принадлежащее вашему городу, но найдено это было в Париже.

У Шевалье были большие голубые глаза, которые ему никак не удавалось сощурить, хотя он явно этого хотел.

– Сейчас покажу, – сказал Луи.

Он порылся в куртке и нащупал бородавчатый бок Бюфо, который дрых у него в кармане. Черт, утром он взял его с собой на прогулку к распятию, а потом забыл оставить в гостинице. Доставать его сейчас не время, вялое лицо мэра выглядело слишком озабоченным. Комок газеты оказался под брюхом Бюфо, который относился к вещественным доказательствам без уважения, а потому устроился сверху.

– Вот эта вещица, – сказал Луи, положив наконец хрупкую косточку на письменный стол Шевалье. – Она беспокоит меня настолько, что я приехал сюда. И надеюсь, что для беспокойства нет оснований.

Мэр наклонился, посмотрел на кость и неторопливо покачал головой. До чего спокойный, уравновешенный тип, подумал Луи, ходит не спеша, ничем его не проймешь, и с виду не дурак, если не считать этих больших глаз.

– Это человеческая кость, – пояснил Луи, – крайняя фаланга большого пальца ноги, которую я, к несчастью, обнаружил на площади Контрескарп, на решетке под деревом, и которая, я прошу прощения, месье мэр, находилась в собачьих экскрементах.

– Вы роетесь в собачьих экскрементах? – важно осведомился Шевалье без тени усмешки.

– В Париже прошел сильный ливень. Органику смыло, и кость осталась на решетке.

– Понятно. А при чем здесь наша община?

– Эта вещь показалась мне необычной, даже неприятной, потому-то я и обратил на нее внимание. Нельзя исключить несчастный случай, или, если уж предполагать худшее, пес мог забрести в комнату, где лежал покойник. Но мы не можем также исключить малейшую вероятность убийства.

Шевалье сидел неподвижно. Слушал и не возражал.

– А при чем здесь наш город? – повторил он.

– Сейчас поясню. Я ждал в Париже, но ничего не произошло. Вы же знаете, в столице труп долго не скроешь. В пригороде также никаких происшествий, и вот уже двенадцать дней никто не заявлял о пропаже людей. Поэтому я проследил за собаками-путешественницами, теми, что едят здесь, а испражняются далеко от дома, и выбрал двух из них. Я решил проследить за питбулем Лионеля Севрана.

– Продолжайте, – сказал мэр.

Он казался таким же вялым, но слушал теперь более внимательно. Луи облокотился на стол, подперев кулаком подбородок. Другую руку он держал в кармане, потому что глупая жаба не желала снова засыпать и ерзала внутри.

– В Пор-Николя произошел несчастный случай на берегу.

– Наконец-то дошли до сути.

– Да. Я приехал убедиться, что произошел именно несчастный случай.

– Да, – отрезал Шевалье, – несчастный случай. Пожилая женщина упала со скалы и разбилась. Об этом писали в газетах. Жандармы из Фуэнана сделали все, что требовалось. Вне всякого сомнения, произошел несчастный случай. Старая Мари всегда там гуляла, и в дождь и в зной. Она собирала там морских моллюсков, литорину, возвращалась с полными сумками. Вот и пошла туда как обычно, но в тот четверг шел дождь, водоросли были скользкие, в темноте она упала… Я хорошо ее знал, никто не причинил бы ей вреда.

Лицо мэра омрачилось. Он встал и, вяло прислонившись спиной к стене за своим столом, снова стал выворачивать пальцы. По его разумению, разговор был исчерпан.

– Ее нашли только в воскресенье, – добавил он.

– Поздновато.

– В пятницу никто не встревожился, у нее был выходной, а в субботу в полдень, когда она не появилась в кафе, зашли домой к ней и ее хозяевам. Никого. И только в четыре начались поиски, немного по-дилетантски, правда, никто всерьез не волновался. Никому в голову не пришло искать ее в Вобане. Уже три дня была непогода, кто мог подумать, что она пойдет за моллюсками. В конце концов в восемь вечера позвонили в жандармерию Фуэнана. Ее нашли на следующий день, прочесав все вокруг. Берег Вобан не близко, это на мысу. Вот и все. Как я уже говорил, необходимые меры были приняты. Произошел несчастный случай. И что теперь?

– А теперь необходимые меры уступают место искусству. У нее на ноге ничего не заметили?

Шевалье покорно уселся на свое место, мельком взглянув на Кельвелера. Кельвелера не просто будет заставить уйти, и он не тот человек, которого можно выставить.

– В том-то и дело, – сказал Шевалье. – Вы избавили бы себя от труда ехать в такую даль, если бы просто позвонили мне. Я сказал бы вам, что Мари Лакаста упала со скалы и с ее ногами все в порядке.

Луи опустил голову и задумался:

– В самом деле?

– Абсолютно.

– Не будет ли бестактностью с моей стороны, если я попрошу у вас протокол?

– Не будет ли бестактностью с моей стороны, если я спрошу, специально ли вас сюда прислали?

– Я больше не служу в министерстве, – улыбнулся Луи, – и вы об этом знали, не так ли?

– Я только догадывался. Значит, вы здесь в качестве добровольца?

– Да, и вы совершенно не обязаны отвечать на мои вопросы.

– Вы могли бы сказать сразу.

– А вы меня сразу не спрашивали.

– Это правда. Прочтите рапорт, если вас это успокоит. Спросите его у моей секретарши, только, пожалуйста, не выносите его из кабинета.

Луи в который раз спрятал в карман косточку, до которой, похоже, решительно никому не было дела, как будто Париж усеян кусочками женских пальцев. Он внимательно прочел рапорт, составленный жандармами в воскресенье вечером. О ногах действительно ни слова. Он попрощался с секретаршей и вернулся в кабинет мэра. Но тот вышел пропустить стаканчик в кафе напротив, как объяснил молодой человек в приемной.

Бегая вокруг стола, мэр играл партию в бильярд в окружении дюжины своих подчиненных. Луи дождался, когда мэр промахнется и прекратит игру, чтобы подойти к нему.

– Вы не сказали, что Мари работала у Севранов, – прошептал он у него за спиной.

– А какое это имеет значение? – прошептал в ответ мэр, следя за игрой соперника.

– Да ведь питбуль принадлежит им!

Мэр сказал несколько слов своему соседу, отдал ему кий и увел Луи в угол зала.

– Месье Кельвелер, – сказал он, – я не знаю, чего вы добиваетесь, но вы не можете не считаться с фактами. В сенате мой коллега Дешам очень хорошо отзывался о вас. И вот вы здесь и заняты происшествием, без сомнения, трагическим, но не представляющим ни малейшего интереса для такого человека, как вы. Вы едете за шестьсот километров, чтобы связать две вещи, никак между собой не связанные. Мне говорили, что переубедить вас трудно, а это не всегда достойно похвалы, но почему вы занимаетесь делом, в котором все ясно?

Немного критики, немного лести, отметил Луи. Ни один выборный чиновник не желал видеть его в своих владениях.

– В сенате, – вяло продолжал Шевалье, – также говорят, что лучше терпеть клопов в кровати, чем позволить Немцу рыться в своих шкафах. Извините, если это вас задевает, но так о вас говорят.

– Я знаю.

– А еще говорят, что в этом случае надо поступать так же, как с клопами, – сжечь мебель.

Шевалье тихонько засмеялся и довольно кивнул на сменившего его игрока.

– Что касается меня, мне жечь нечего, но и отчитываться перед вами не в чем, потому что вы больше не на службе. Я не знаю, от безделья ли вы так упрямы. Да, питбуль принадлежит Севранам, и Мари тоже принадлежала им, если можно так выразиться. Она была кормилицей Лины Севран и никогда с ней не расставалась. Но Мари упала со скалы, и пальцы ее были целы. Нужно ли это повторять? Севран – человек энергичный и много делает для общины. Про его собаку ничего хорошего сказать не могу, пусть это останется между нами. Но у вас нет ни причин, ни права его преследовать. Тем более что его пес, к вашему сведению, все время удирает из дому, шляется по округе и сжирает груды мусора. Пройдет десять лет, прежде чем вы разберетесь, где он это нашел, да и он ли это был, неизвестно.

– Закончим партию? – предложил Луи, указывая на бильярд. – Кажется, ваш соперник собирается уходить.

– Хорошо, – согласился Шевалье.

Каждый с видом бывалого игрока натер кий мелом, и Луи начал партию в окружении дюжины зрителей, которые то комментировали игру, то восхищенно следили за ней. Одни приходили, другие уходили, народ в кафе часто менялся. В середине игры Луи заказал себе пива, и это, похоже, обрадовало мэра, который спросил бокал мюскаде и в конце концов выиграл партию. Шевалье прожил здесь двенадцать лет, а значит, сыграл четыре тысячи бильярдных партий, такое со счетов не сбросишь. На радостях мэр пригласил Луи отобедать. Позади игорного зала оказалось просторное помещение, где стояло полтора десятка столиков. Голые стены почернели от огня в камине. Это старое кафе со смежными залами нравилось Луи все больше. Он бы охотно поставил себе койку где-нибудь в уголке у камина, только чего ради, если Мари Лакаста упала со скалы и обе ее ноги были целы. От этой мысли он помрачнел. Пусть ему не удастся узнать, кому принадлежал этот палец, и все же, черт побери, он не считал, что это пустячный случай.

Усаживаясь за стол, Луи вспомнил совет Марты. Когда перед тобой тип, который сомневается, стоит ли иметь с тобой дело, садись напротив. В профиль ты несносен, заруби это себе на носу, зато лицом к лицу у тебя есть все шансы на победу, если только постараешься и не станешь строить из себя Немца. С женщинами поступай так же, но садись поближе. Луи сел напротив мэра. Поговорили о бильярде, о кафе, об управлении общиной, делах и политике. Шевалье был нездешний, его сюда перебросили. Он считал, что с ним обошлись сурово, отправив в эту бретонскую дыру, но в конце концов он привязался к здешним местам. Луи поделился с ним парой секретов, которые могли заинтересовать мэра. Похоже, застольная стратегия Луи оказалась удачной, и мэр перешел от вялой подозрительности к вялой сердечности и дружелюбию пополам с шушуканьем. Луи умел расположить к себе собеседника. Марта считала, что это довольно мерзко, но приносит несомненную пользу. Под конец трапезы к ним подошел толстый коротышка. Низкий лоб, тяжелое лицо, Луи сразу узнал директора центра талассотерапии, мужа малышки Полины, то есть того самого гада, который ее у него отнял. Они с Шевалье потолковали о расходах и водопроводе и договорились продолжить разговор на неделе.

Эта встреча расстроила Луи. Расставшись с мэром на притворно дружеской ноте, он сначала прогулялся по порту, потом по пустынным улицам, где стояли дома с закрытыми ставнями, чтобы проветрить Бюфо, который совсем неплохо чувствовал себя в сыром кармане. Бюфо был парень покладистый. Вероятно, то же можно было сказать и о мэре. Мэр страшно обрадовался, что Луи покидает Пор-Николя, а Луи все переживал свое разочарование и незаметное для других поражение. Из гостиницы он вызвал такси и велел отвезти себя в жандармерию Фуэнана.

XV

Под вечер Марк Вандузлер сошел с поезда в Кемпере. Уж больно просто все получается. Кельвелер заставил его потратить несколько дней, чтобы выследить пса-падальщика, а завершать дело отправился в одиночку. Нет уж, дудки. Не один Кельвелер не любит оставлять темные истории непроясненными. Он, Марк, тоже никогда не бросал начатое расследование, никогда, потому что терпеть не мог откладывать дела на потом. Конечно, все его изыскания касались Средних веков, но все равно это были расследования. Он всегда досконально изучал архивы, даже самые запутанные. Кропотливое исследование деревенской торговли XI века стоило ему много пота и крови, но видит бог, работа была доведена до конца. Конечно, тут совсем другое дело, гнусное убийство, сказал Луи, но Луи вовсе не владеет монопольным правом на расследование гнусностей. А теперь сын Второй мировой – надо срочно перестать его так называть, а то еще, не ровен час, проговоришься, – сын Второй мировой сам отправился на поиски пса, которого к тому же выследил Матиас. И Матиас был с ним согласен, надо разыскать эту псину. Возможно, именно это больше всего повлияло на решение Марка. Он наскоро покидал вещи в сумку, а Люсьен, историк Первой мировой, взял и все вытряхнул, упрекнув его в неумении складывать вещи. Чтоб ему пусто было!

– К черту! – крикнул Марк. – Я из-за тебя на поезд опоздаю!

– Не опоздаешь. Поезда всегда дожидаются доблестных воинов на Восточном вокзале, это правило останется на века. Женщины плачут, но поезда, увы, уходят.

– Да я не с Восточного вокзала еду!

– Какая разница. Вообще-то ты забыл главное.

Компактно укладывая рубашки, Люсьен кивнул в сторону кипы счетов сеньора де Пюизе.

И в самом деле, Марк рассчитывал поспать в поезде, подложив под голову учетные книги Гуго. Средневековье было его спасением. Когда рядом с тобой десять веков, нигде не пропадешь. Прелесть Средневековья, объяснял Марк Люсьену, в том, что его невозможно исчерпать, даже копаясь в нем тысячелетиями, и это более благодарный труд, чем изучение Первой мировой войны, которую когда-нибудь будешь знать по дням и по часам. Величайшее заблуждение, отвечал Люсьен, Первая мировая – это бездна, это черная дыра человечества, это потрясение, в котором кроется тайна всех катастроф. Историк нужен не для того, чтобы успокаивать людей, а чтобы бить тревогу. Марк уснул между Лорианом и Кемпером.

Такси довезло его до Пор-Николя, он быстро миновал разрушенный порт и разбросанный по берегу поселок, от которого уцелела лишь середина, и пошел пройтись по каменистому берегу. Уже темнело, хоть и на полчаса позже, чем в столице, и он спотыкался на скользких камнях. Начинался прилив, и Марк шагал у кромки воды, спокойный и удовлетворенный, по его волосам стекали струи дождя. По правде сказать, если бы он не посвятил себя Средним векам, то стал бы моряком. Но его ничуть не манили современные суда. А подводные лодки и подавно. Он побывал на «Эспадоне»,[5] лежащем в воде у берегов Сен-Назера, что было крупной ошибкой – в торпедном отсеке его прошиб холодный пот. Ну что ж, он был бы моряком прошлого. Хотя китобойные суда и канонерки тоже его не вдохновляли. Значит, он плавал бы по морям еще раньше, в конце XV века, к примеру, отправился бы искать одну землю, заблудился и открыл другую. Выходит, будь он моряком, все равно никуда бы не делся от Средневековья, чему быть, того не миновать. От этих мыслей Марку стало тоскливо. Ему не нравилось чувствовать себя запертым, загнанным в угол, пусть даже и Средними веками. Десять веков могут быть так же тесны, как десять квадратных метров камеры. Вероятно, это была еще одна причина, которая привела его туда, где кончалась земля, в Finis Terrae, на край света, в Финистер.

XVI

Поздно вечером Луи заявился к мэру домой.

Стоя на пороге, Шевалье смотрел на него большими голубыми глазами и бесшумно шевелил вялыми тонкими губами. Похоже, про себя он устало произнес: «вот черт».

– Шевалье, мне снова нужно поговорить с вами.

Выставить Кельвелера вон? Бесполезно, все равно завтра вернется, мэр знал это наверняка. Он впустил его в дом, зачем-то сказав, что жена уже спит, и Луи сел в кресло, которое ему молча указал хозяин. Кресло было таким же рыхлым, как его владелец, таким же оказался спящий на полу пес. Тут, по крайней мере, правило работало. Это был бульдог – крупный кобель, уставший гоняться за бульдожками и считавший, что дело свое он сделал, на этом его собачья служба кончена, и не рассчитывайте, что он станет ворчать, потому что в доме чужой.

– Похоже, ваш пес знает толк в жизни, – сказал Луи.

– Если хотите знать, – ответил Шевалье, устраиваясь на диван, – он никогда никого не кусал и пальцы тоже не отгрызал.

– Неужели никогда не кусался?

– Раз или два, когда был молодой, и то потому, что его раздразнили, – уточнил Шевалье.

– Ну конечно, – согласился Луи.

– Сигарету?

– Да, спасибо.

Некоторое время оба молчали. Луи отметил, что враждебности между ними не возникло. Скорее что-то вроде взаимной договоренности, покорности судьбе, терпимости. Общаться с мэром было приятно, он действовал успокоительно, сказал бы Вандузлер-младший. Шевалье был не из тех, кто делает первый шаг.

– Я наведался в жандармерию Фуэнана, – начал Луи. – Мари Лакаста погибла, раскроив череп о камни.

– Да, мы об этом уже говорили.

– И все-таки у нее не хватает последней фаланги большого пальца левой ступни.

Шевалье не вздрогнул, постучал по сигарете и на этот раз чертыхнулся вслух.

– Быть не может… – пробормотал он, – в рапорте этого нет. Что за выдумки?

– Сожалею, Шевалье, но в рапорте это есть. Не в том, который вы мне показали, а в другом, который за ним последовал. Медэксперт составил его в понедельник, и его копию выслали вам во вторник с пометкой «лично». Да, я не уполномочен вести расследование, но почему вы мне ничего не сказали?

– Да потому что я не получал этого рапорта! Минутку, дайте подумать… Наверно, он пришел в среду или четверг. В среду я был на похоронах Мари Лакасты, потом уехал в Париж. Потом сплошные заседания в сенате до субботы. Я вернулся в воскресенье, а сегодня утром в мэрии…

– Вы не распечатывали недельную почту? Когда я пришел к вам, было почти двенадцать.

Мэр развел руками, потом выкрутил пальцы.

– Но я пришел только в одиннадцать! У меня не было времени смотреть почту, и я не ждал ничего срочного. Бухту Панфуль чуть не затопило, и я занялся этим, пока жители не завалили меня жалобами. Эта бухта – настоящий капкан, нельзя было позволять рыть в том месте. Но ради всего святого, не станете же вы в этом копаться!

– Не волнуйтесь, у меня много других дел, помимо затопленных бухт. Но мне казалось, что ваш рабочий день начинается в девять.

– Мой рабочий день начинается с аперитива в кафе, и всем это известно. Вы думаете, что я видел рапорт и ничего вам не сказал? Так вот, Кельвелер, это не так! В десять я спал, нравится вам это или нет. Я не люблю рано вставать, – добавил мэр, сдвинув брови.

Луи наклонился и тронул его за руку:

– Я тоже спал.

Мэр достал две рюмки и налил коньяку. То, что Луи тоже оказался соней, возвысило его в глазах Шевалье.

– Мало того, – прибавил Луи, – я еще и днем сплю. В министерстве я запирал дверь, ложился на пол, а под голову клал толстый том уголовного кодекса. На полчасика. Иногда я забывал убрать книгу, и никто не мог понять, почему я читаю законы на ковре.

– Итак? – сказал мэр. – Что во втором рапорте?

– Как вы знаете, жандармы составили первое описание в воскресенье. Над телом прошло пять приливов и отливов, оно было повреждено и покрыто илом и водорослями. Травма черепа бросалась в глаза, а рана на ноге нет. Однако Мари Лакаста была босой. Кажется, она всегда носила короткие резиновые сапоги мужа, которые были ей велики.

– Верно. Она надевала их на босу ногу, когда шла за моллюсками.

– Вероятно, их унесла вода.

– Да, босые ноги, это было в первом рапорте… Один сапог нашли в десятке метров оттуда среди скал.

– А второй?

– Второй исчез. Сейчас он, вероятно, подплывает к Нью-Йорку.

– Во время первого осмотра, произведенного поздно ночью, врач из Фуэнана занимался головой, видимыми повреждениями, и нога, запачканная илом, не привлекла его внимания. Кровь свернулась, и рана была омыта водой. Врач быстро сделал заключение, которое, впрочем, было верным, – смерть от травмы черепа, лобная кость пробита ударом о скалу. Это предварительный протокол, который был вам представлен. Медэксперт прибыл лишь на следующий день, в воскресенье вечером его вызвали на место аварии на кемперском шоссе. Именно медэксперт заметил отсутствие фаланги большого пальца. Его заключение об ударе головой совпадает с заключением его коллеги. Насчет же ноги он пишет следующее…

Луи порылся в кармане брюк и вытащил мятый листок.

– Передаю вкратце… отсутствие второй фаланги первого пальца левой ступни. Палец был не отрезан, а оторван, поэтому вмешательство человека исключается. Учитывая обстановку, он предполагает, что над ней поработали чайки. Таким образом, сначала смерть от несчастного случая, а потом животные-падальщики. Время смерти невозможно точно установить, самое позднее – утро пятницы. Мари видели в четверг в четыре, значит, она умерла между половиной пятого в четверг и двенадцатью часами в пятницу. Ходила ли Мари за моллюсками рано утром?

– Такое случалось. Она была свободна с пятницы по понедельник. Но ведь медэксперт констатировал смерть от несчастного случая, несмотря на эту жуткую подробность с ногой. Так что же вас не устраивает? Предположение насчет чаек сомнительно, но почему бы и нет? Их здесь тысячи, они крикливы и прожорливы, просто беда с ними.

– Шевалье, вы забываете, что кость побывала вовсе не в желудке у чайки.

– Да, я забыл.

Луи откинулся на спинку кресла, вытянув правую больную ногу. Коньяк был хороший, мэр заметно переменился, Луи ждал, когда в голове государственного мужа все станет на свои места. Но его интересовало, знал ли Шевалье о втором рапорте, был ли он удивлен сегодня вечером или солгал утром, понадеявшись, что Луи не станет дальше искать. У такого трудно что-либо понять. Это бесстрастное лицо и расслабленное мешковатое тело не выдавали его настоящих мыслей. Можно даже сказать, что его мысли тонули, не успев подняться на поверхность. Все оставалось внутри, плавая меж двух вод. Этот тип чрезвычайно напоминал рыбу. Это сравнение помогло Луи вспомнить, что точно такие же светлые и круглые глаза он видел на прилавке торговца рыбой. Луи покосился на старого пса, чтобы проверить, не рыбьи ли у него глаза, но бульдог спал, пуская слюни на плиточный пол.

– Одну минуту, – неожиданно сказал Шевалье. – Конечно, факты подтверждают ваши слова, питбуль Севрана мог отгрызть Мари палец, это отвратительно, но от такого пса можно ждать чего угодно, я Севрана сто раз предупреждал. Но я снова хочу спросить: и что же дальше? Мари погибла, а пес, бродяга и пожиратель падали каких мало, – хотя на это способна любая собака, такова уж их природа, ничего не поделаешь, – оказался на берегу и отгрыз у нее палец. И что с того? Вы же не привлечете пса к суду за осквернение трупа?

– Нет.

– Прекрасно, дело закрыто. Вы нашли женщину, которую искали, и не о чем больше говорить.

Мэр снова наполнил рюмки.

– И все-таки остается кое-какая мелочь, – сказал Луи. – Я обнаружил кость в пятницу утром, после ночного дождя, но в час ночи в четверг она уже была там, на решетке. Пес Севрана побывал там между двумя часами дня, когда решетка еще была чиста, и часом ночи, когда я заметил это дерьмо.

– Интересные у вас занятия, ничего не скажешь. Долгая служба в министерстве портит людей. Такое внимание к мелочам похоже на одержимость.

– Неважно, пес побывал там до часа ночи.

– Бог мой, естественно! Вечером по четвергам Севран ездит в Париж! В пятницу у него лекции в Высшей школе инженеров! Он уезжает в шесть вечера, чтобы прибыть к полуночи. И всегда берет с собой пса, Лина не желает оставаться с ним одна, и, между нами говоря, я ее понимаю.

Шевалье слишком часто вставлял «между нами говоря», хотя это совсем не шло к нему. Он был не из тех, кто готов поделиться своими секретами.

– Значит, – продолжал мэр, залпом осушив рюмку, – когда Севран приезжает, он сразу выгуливает чертову тварь, это вполне естественно. Придется мне снова сказать Севрану пару слов насчет его пса. Грызть трупы недопустимо. Пусть привязывает его, или я приму меры.

– Меры следует принимать не против пса.

– Слушайте, Кельвелер, вы же не собираетесь взвалить ответственность за это варварство на инженера?

– Инженера?

– На Севрана. Так его здесь прозвали.

– Не обязательно Севрану, но кому-то отвечать придется.

– Кому-то? По-вашему, кто-то отрезал Мари палец, чтобы скормить собаке? Вам не кажется, что вы трактуете это происшествие как бог на душу положит? Медэксперт сказал, что палец не был отрезан. Вы можете себе представить, чтобы человек отгрыз палец у трупа? Вас не туда занесло, Кельвелер.

– Месье мэр, подлейте-ка нам коньяку и принесите мне, пожалуйста, расписание приливов.

Шевалье даже отшатнулся. Редко бывало, чтобы ему отдавали приказы, да еще таким непринужденным тоном. Секунду он размышлял, как поступить, хотя что говорить, его ведь предупреждали, бесполезно пытаться отделаться от Немца, если, к несчастью, он уже сидит у вас в кресле. Мэр вздохнул и направился к письменному столу.

– Подливайте коньяк, чувствуйте себя как дома.

Луи улыбнулся и наполнил рюмки. Пружинящим шагом Шевалье вернулся обратно и протянул ему расписание.

– Спасибо, но я его уже читал. Это для вас.

– Я его наизусть знаю.

– Вот как? А если вы его знаете, неужели вам ничего не бросилось в глаза?

– Нет, не бросилось, давайте побыстрее, я спать хочу.

– Слушайте, Шевалье, вы можете представить себе, как собака или даже чайка снимает с трупа сапог, чтобы полакомиться пальцем? Почему питбуль не отгрыз ей руку или ухо?

– Господи, да вы же читали рапорт! Мари была разута, без сапог! Собака принялась за ногу случайно! Конечно, пес не снимал с нее сапога, вы что, меня совсем за идиота принимаете…

– Я не принимаю вас за идиота. Поэтому и задал этот вопрос: если пес отгрыз у Мари палец, потому что она была разута, и если не он ее разул, то кто?

– Да море же, черт побери, море! Это сказано в рапорте, повторяю вам. Между нами говоря, Кельвелер, память у вас плохая!

– Не море, а прилив, если точнее.

– Ну, прилив, это одно и то же.

– Во сколько в тот вечер начался прилив?

– В час ночи.

На этот раз Шевалье вздрогнул. Не сильно, но все же поставил рюмку на низкий столик.

– Вот видите, – сказал Луи, разводя руками. – Мари была разута не вечерним приливом в четверг, потому что вода ушла и вернулась к ней лишь через семь часов. Однако питбуль оставил кость в Париже раньше часа ночи.

– Ничего не понимаю. Чтобы собака стащила с трупа сапог? Ерунда какая-то…

– Для очистки совести я попросил разрешения взглянуть на сапог, который был еще в Фуэнане. К счастью, он оказался левым.

– По какому праву они вам его показали? – возмутился Шевалье. – С каких это пор жандармы показывают вещественные доказательства гражданским лицам на пенсии?

– Я знаком с другом капитана жандармерии Фуэнана.

– Поздравляю.

– Я просто осмотрел сапог и вдобавок под микроскопом. На нем никаких следов клыков, даже слабого укуса незаметно. Пес его не трогал. Мари была уже разута, когда питбуль появился там до наступления шести часов.

– Это можно объяснить… ну… она снимает сапог, например, чтобы камешек вытряхнуть, и… теряет равновесие, падает и разбивается.

– Я так не думаю. Мари была старой женщиной. Чтобы снять сапог, она бы присела на камень. В ее возрасте на одной ноге не устоишь… Она была ловкой, подвижной?

– Скорее наоборот… Боязливой и хрупкой.

– Значит, это не питбуль, не прилив и не Мари.

– А что тогда?

– Вы хотите сказать кто?

– Кто?

– Шевалье, кто-то убил Мари, и именно этим вам стоит заняться.

– Как вы себе это представляете? – помолчав, тихо спросил мэр.

– Я осмотрел место происшествия. К пяти-шести часам вечера начинает смеркаться, но еще совсем не темно. Если нужно было убить Мари, то даже пустынный, как сейчас, скалистый берег – не самое подходящее место, слишком хорошо просматривается. Представьте, что ее убивают камнем по голове в сосновом лесу неподалеку от берега или в хижине наверху, а потом переносят вниз по крутой тропинке, ведущей к скалам. Убийца взваливает Мари на плечо, она была легкой.

– Как перышко… Продолжайте.

– И относит на берег, где и кладет у подножия скал. Разве один сапог не мог коварно соскользнуть с ноги во время спуска?

– Мог.

– Укладывая тело, убийца замечает пропажу. Ему нужно срочно найти сапог, чтобы никто не усомнился в несчастном случае. Ему не пришло в голову, что море снова разует Мари. Он поднимается по тропинке в хижину или в лес и ищет в сгущающихся сумерках. Там все заросло утесником и дроком, а чуть дальше полно сосновых иголок. Предположим, что он или она тратит по меньшей мере четыре минуты, чтобы подняться, четыре минуты, чтобы найти сапог, который, заметим, черного цвета, и три минуты, чтобы спуститься. За эти одиннадцать минут пес Севрана, бродивший по берегу, спокойно успевает отгрызть палец. Вы ведь видели его чертовы клыки, это страшное оружие. Почти стемнело, и убийца второпях надевает на покойницу сапог, не замечая увечья. Подлейте еще коньяку.

Шевалье молча повиновался.

– Если бы Мари нашли сразу и обутой, при осмотре отсутствие пальца немедленно обнаружилось бы и убийство не вызывало бы сомнений. Не могла же мертвая женщина сама надеть сапог, после того как ей отгрызли палец…

– Продолжайте.

– К счастью для убийцы, прилив разувает Мари, один сапог оставляет на берегу, а другой уносит в Атлантику. Поэтому ее находят босой, без пальца, но кругом полно чаек, на которых с некоторой натяжкой можно все свалить. Если бы не…

– Если бы пес Севрана не оказался там и не… оставил кость в Париже до начала прилива.

– Лучше не скажешь.

– Значит, ее убили… Убили Мари… Однако Севран в шесть, как обычно, увез пса в Париж…

– Пес успел обнаружить Мари до шести часов. Надо спросить Севрана, не убегала ли собака перед отъездом.

– Да… конечно.

– Выбора не остается, Шевалье. Завтра надо будет известить полицию Кемпера. Это предумышленное убийство – кто-то выследил Мари на берегу или специально завлек ее туда, чтобы разыграть несчастный случай.

– Значит, Севран? Инженер? Это невозможно. Он очаровательный человек, талантливый, душевный. Мари служила у них много лет.

– Я не сказал, что это Севран. Его собака гуляет где хочет. Севран и его питбуль не одно и то же. Все знали, где Мари собирает моллюсков, вы сами это сказали.

Шевалье кивнул и потер свои большие глаза.

– Пойдемте спать, – сказал Луи, – сегодня уже ничего не сделаешь. Надо будет предупредить ваших подчиненных. И если кто-то из них что-то знает, пусть будет начеку. Убийца может нанести новый удар.

– Убийца… этого еще не хватало. У меня уже и так один взлом на руках…

– Что вы говорите? – заинтересовался Луи.

– Да, в подвале у инженера, где он хранит свои машинки. Этой ночью взломали дверь. Вам, наверно, известно, что он эксперт, к нему приезжают за консультацией издалека и его машинки дорого стоят.

– Что-нибудь пропало?

– Нет, как ни странно. Похоже, кто-то просто решил посмотреть. Но все-таки это недопустимо.

– Конечно.

Луи не пожелал развивать эту тему и удалился. Шагая по темным улицам, он почувствовал, что коньяк дает о себе знать. Он не мог твердо опираться на левую ногу, чтобы держать в повиновении правую. Луи остановился под деревом, которое раскачивал неожиданно налетевший западный ветер. Порой проклятое колено приводило его в отчаяние. Он всегда думал, что Полина бросила его из-за больной ноги. Она решила уйти через полгода после несчастного случая. На несколько секунд Луи вновь представил тот страшный пожар в Антибе, когда он раздробил себе колено. Он устроил западню типам, за которыми охотился почти два года, но его нога тоже угодила в капкан. Чтобы его подбодрить, Марта говорила, что хромота придает ему элегантность, как монокль в прежние времена, и пусть радуется, что похож на Талейрана, раз он его родственник. Единственное, что Марта знала о Талейране, – это то, что он хромал. Но Луи не видел в хромоте ничего привлекательного. Ему вдруг непонятно почему захотелось пожалеть свое колено. Именно так и понимаешь, что коньяк был хорош и ты его перебрал. Мир был предан огню и мечу, он отыскал женщину, которой принадлежала косточка, найденная им под тем деревом, он оказался прав, ее убили, убили старую женщину, неприметную, безобидную старушку на диком скалистом берегу, в Пор-Николя обитал убийца, собака выдала его возле скамейки 102, на этот раз псу можно простить, хватит про это колено, он пойдет спать и не станет всю ночь жаловаться на хромоту, Талейран бы не стал. Хотя, может, и стал бы на свой лад.

Если бы ему сказали, что с коньяком он переборщил, он бы не спорил, это была правда. Завтра, когда приедут полицейские из Кемпера и начнется расследование, он с похмелья будет плохо соображать. Надо бы разузнать, ознакомился ли Шевалье со вторым рапортом, но взламывать двери мэрии, чтобы взглянуть, запечатан ли конверт, нельзя. Вряд ли мэрию так же легко вскрыть, как банку сардин или подвал Севрана. Луи, прихрамывая, зашагал дальше и пересек темную площадь, где западный ветер бушевал во всю мощь. Здание мэрии было невелико и крепко заперто. И все-таки… Луи поднял голову. На втором этаже одно маленькое окно оказалось открытым, его белая рама четко выделялась на фоне ночного неба. Вероятно, это окошко туалета, вряд ли такое может быть в кабинете. Какая небрежность. И какой соблазн для человека вроде него. Туалетный соблазн. Есть водосточная труба, чтобы подняться, и довольно широкие и глубокие щели между камнями, но с его коленкой об этом нечего и думать. И потом окошко слишком узкое для него, даже не будь он хромым дьяволом. Тем хуже для мэрии, тем хуже для Шевалье, он по-другому выведет его на чистую воду. Луи вошел в гостиницу, думая о фотографии Мари. Он видел ее в рапорте, маленькая старушка, такая и жабы не обидит. Как перышко, сказал мэр. Тому или той, кто прикончил ее ударом камня, не поздоровится, он ответит за все. Клянусь. Луи вспомнил отца, живущего в Лёррахе, там, далеко, по ту сторону Рейна. Клянусь, старик, убийца за все ответит.

Луи никак не мог попасть ключом в замочную скважину своей двери. После коньяка всегда так. Раскиснешь, размышляя о своем колене, о Мари, о Рейне, и вот уже не можешь с ключом справиться. А ведь он зажег в коридоре лампочку.

– Помочь? – раздался за спиной голос.

Луи медленно обернулся. Прислонившись к стене коридора, скрестив руки и ноги, на него с улыбкой смотрел Марк. Луи некоторое время разглядывал его, подумал, что племянник Вандузлера просто зануда, потом протянул ему ключ.

– Ты как раз вовремя, – только и сказал он. – И не из-за одного ключа.

Марк молча открыл дверь, зажег свет и увидел, как Луи во весь рост растянулся на кровати.

– Пять рюмок коньяка подряд, – поморщившись, сказал он. – Хорошего коньяка, очень хорошего, мэр умеет угощать, все как в лучших домах. Садись. Ты знаешь, что Марта зовет меня хромым дьяволом?

– Это комплимент?

– По ее разумению, да. Для меня это сплошной геморрой. Ты не хромаешь, и ты маленький и худой, как раз то, что надо.

– Смотря для чего.

– Для туалетного окна в самый раз.

– Заманчиво. А о чем речь?

– Так что ты, говоришь, еще умеешь делать? Кроме как копаться в своих нудных Средних веках, ясное дело.

– Что я еще умею? Кроме этого?

Марк немного подумал. Вопрос показался ему непростым.

– Лазить, – ответил он.

Луи вскочил с кровати:

– Иди взгляни.

Он подвел Марка к окну:

– Видишь дом напротив? Это мэрия. Слева на втором этаже в туалете открыто окно. Там водосточная труба и широкие щели между камнями, то, что надо. Задача непростая, но для тебя раз плюнуть, если ты не наврал. Это тебя западным ветром принесло, молодой Вандузлер. Но придется дать тебе другую обувь. Нельзя лезть в кожаных ботинках.

– Я всегда лазил в ботинках, – возмутился Марк, – и другие надевать не стану.

– Это еще почему?

– Если хочешь знать, в них удобней и надежней.

– Ладно, – согласился Луи. – У каждого свои причуды, тебе ведь лезть.

– И что мне делать, когда я залезу? Пописать и уходить?

– Садись, сейчас объясню.

Через двадцать минут Марк подошел к мэрии и стал взбираться по стене левого крыла здания. Карабкаясь вверх, он улыбался, нащупывая очередную щель мыском башмака. Он поднимался быстро, выступ за выступом, держась рукой за шершавый водосток. У Марка были широкие ладони и цепкие пальцы, и сейчас, без труда продвигаясь вперед, он наслаждался своим ловким, худым телом.

Луи наблюдал за ним из окна своего номера. Одетый в черное, Марк был едва различим на темной стене. Вот он достиг окна, забрался в него и исчез. Луи потер руки и спокойно стал ждать. Если что, Марк выпутается. Как сказала бы Марта, он понимал толк в мужчинах, а на Вандузлера-младшего с его ранимостью, чрезмерным прямодушием, переменчивым настроением, знаниями старого историка-педанта, юношеским любопытством и надежным характером, где все это было перемешано, можно смело положиться. Увидев знатока Средних веков в гостиничном коридоре, Луи, можно сказать, вздохнул с облегчением, но не удивился. В каком-то смысле он его ждал, они вместе начинали это дело, и Марк знал о нем столько же, сколько сам Луи. Руководствуясь принципами, совершенно отличными от принципов Луи, Марк Вандузлер всегда доводил начатое до конца.

Через двадцать минут Марк вылез из окна, не спеша спустился, спрыгнул на землю и не торопясь пересек площадь. Луи открыл дверь, и две минуты спустя Марк бесшумно вошел и выпил воды из умывальника в тесной ванной.

– Черт, – сказал он, выходя, – ты поселил в ванной свою жабу.

– Он сам туда захотел. Ему хорошо под раковиной.

Марк отряхнул полотняные брюки, запачканные во время спуска, и поправил серебряный ремень. Строгий и кричащий – так совершенно верно описал его костюм Вандузлер-старший.

– Не тяжело тебе все время ходить таким затянутым?

– Нет, – отвечал Марк.

– Что ж, тем лучше. Рассказывай.

– Ты был прав, туалет рядом с кабинетом мэра. Я порылся в почте. Большой конверт с пометкой «лично» из жандармерии Фуэнана оказался там. Но он был вскрыт, Луи. Я посмотрел. Как ты и говорил, там второй протокол с уточнением насчет пальца.

– Ага! – сказал Луи. – Значит, он соврал. Можешь мне не верить, но этот человек врет так, что по нему ни за что не догадаешься. Словно рябь на воде – рыбу в глубине пруда не разглядишь. Едва уловимые волны, легкие тени – и ничего больше.

– А пруд чистый или грязный?

– Ну-у…

– Почему он соврал? Ты можешь себе представить, что мэр пришил старушку?

– Представлять можно все, что угодно, мы никого здесь не знаем. Возможно, у его лжи самая прозаическая причина. Допустим, он не уяснил связи между недостающим пальцем и убийством, ведь не мог же он догадаться, что палец окажется на площади Контрескарп и что я замечу дерьмо до начала прилива. Верно?

– Да. Не тараторь так, на нервы действует.

– Хочешь, чтобы я говорил очень медленно?

– Нет, меня это тоже раздражает.

– А что тебя не раздражает?

– Понятия не имею.

– Тогда придется терпеть. К сегодняшнему утру мэру было известно только то, что одна местная жительница разбилась о скалы, а чайки, вероятно, откусили ей палец. Заметь, что он не сообщил об этой подробности журналистам, а почему? Бретань живет туризмом, а Пор-Николя – бедный городишко, ты, наверно, заметил. Какой ему смысл распространяться про чаек-падальщиц в его владениях? Прибавь к этому…

– Я хочу пить. Воды хочется.

– Какой же ты нудный. Иди пей, мое разрешение тебе не требуется.

– А если твоя жаба на меня прыгнет? Я только что видел, как она шевелилась.

– Ты можешь тайком проникнуть в мэрию, но боишься Бюфо?

– Вот именно.

Луи встал и пошел налить ему воды из-под крана.

– Прибавь к этому, – сказал он, протягивая Марку стакан, – что к нему приходит какой-то тип и предъявляет пропавший палец Мари. Как это ни странно, его волнует не столько палец, сколько сам тип. Ни один выборный чиновник, тем более сенатор, не захочет со мной встречаться. У этих людей есть друзья, друзья друзей, свои правила, соглашения, они предпочитают не связываться с Немцем. Он пробулькал мне это из глубины своего пруда.

Луи поморщился.

– Он так тебя и назвал? – спросил Марк. – Он тебя знает?

– Да, знает мою кличку. Я хочу пива, а ты?

– Давай, – согласился Марк, знавший, что Луи время от времени решительно заявляет: «Я хочу пива».

– Короче, Шевалье мог соврать, чтобы просто от меня отделаться, – сказал Луи, открывая две бутылки.

– Спасибо. Он мог вскрыть конверт, но не прочесть. Бывает, откроешь, глянешь, что там, и откладываешь, принимаешься за другое. Я так делаю. Листы не были смяты.

– Возможно.

– И чем мы теперь займемся?

– Завтра приедут полицейские, начнется следствие.

– Значит, дело сделано, уезжаем. Конец узнаем из газет.

Луи промолчал.

– Что скажешь? – спросил Марк – Не станем же мы торчать тут и смотреть, как они работают? Нельзя же наблюдать за каждым расследованием в стране. Ты добился чего хотел, отлично, скоро начнется следствие. Что тебя держит?

– Одна здешняя знакомая.

– Вот черт! – Марк только руками развел.

– Да уж. Я просто с ней повидаюсь, и мы уедем.

– Повидаюсь… А потом закрутится, не остановишь. Я не собираюсь тебя ждать, да еще один-одинешенек, как дурак, которому и повидаться не с кем. Нет уж, спасибо.

Марк глотнул пива прямо из горлышка.

– Эта женщина тебя так сильно интересует? – спросил он. – Что у вас с ней было?

– Тебя это не касается.

– Меня касается все, что связано с женщинами, да будет тебе известно. Я наблюдаю за другими и учусь.

– Нечему тут учиться. Она ушла, когда я повредил ногу, и вот я узнаю, что она живет здесь с толстым муженьком, владельцем центра талассотерапии. Хочу на это взглянуть. Хочу поздороваться.

– И что потом? Поздороваться, поговорить и увести ее у мужа? Утопить его в грязевой ванне? Только ничего из этого не выйдет. Заявишься этаким гоголем, как гость из прошлого, и сядешь в лужу, как последний босяк.

Луи пожал плечами:

– Я же сказал, просто хочу поздороваться.

– Просто сказать «привет»? Или «привет, с чего это ты решила выйти замуж за этого типа»? Веселого будет мало, Луи, – сказал Марк, вставая. – Я так понимаю – с бывшими подружками надо иметь мужество: чтобы отойти в сторону, потом чтоб поплакать, покончить с собой, потом – чтобы попытаться начать все с другой, а после снова отойти в сторону. Все повторяется, и ты еще наделаешь глупостей. А я уезжаю завтра вечерним поездом.

Луи улыбнулся.

– Как? – удивился Марк. – Тебе смешно? Может, ты и не так уж сильно ее любил. Смотри, ты же спокоен, как удав.

– Это потому что ты нервничаешь за двоих. Чем больше ты суетишься, тем я спокойнее, ты хорошо на меня влияешь, святой Марк.

– Нечего этим злоупотреблять. Ты уже и так без спросу пользуешься моей правой ногой как своей, хватит. Поищи-ка других добряков, которые одолжат тебе ногу вот так, бесплатно. А если ты еще и пользуешься моим врожденным беспокойством, это свинство. Если, конечно, – добавил он через несколько глотков, – ты не вернешь мне все сполна, а так я не согласен.

– Полина Дарнас, – сказал Луи, кружа вокруг Марка, – так зовут эту женщину, она была спортсменкой, бегала на четыреста метров.

– Мне-то что.

– Ей сейчас тридцать семь, возраст уже не тот, поэтому она ведет спортивную рубрику в местной газете. Она бывает в редакции два-три раза в неделю и много знает о здешних жителях.

– Дурацкий предлог.

– Пусть. Чтобы скрыть дурные мысли, как раз и нужен дурацкий предлог. И потом я хочу взглянуть на одного типа.

Марк пожал плечами и заглянул в пустую бутылку. Просто невероятно, что можно увидеть, когда приблизишь к глазам горлышко пустой бутылки.

XVII

Луи удалось встать в девять. Ему хотелось поскорее пойти повидаться, и чем раньше, тем лучше, потому что иначе он не мог. Марк был прав, не стоило этого делать, не нужно ему снова видеть ее лицо, встречаться с мужем, но ничего не поделаешь, Луи никогда не умел обходить острые углы, вечно искал неприятностей. Главное, не затевать скандал с безмятежным видом, который только бесит людей, тогда все обойдется. Главное, не отпускать колкостей. Все зависит от того, как она себя поведет. В любом случае зрелище будет жалкое. Полина всегда хотела денег, с годами ее характер наверняка не улучшился, и смотреть на это будет противно. Но именно это он и хотел увидеть. Что-нибудь противное – как Полина купается в деньгах и рыбьем жире, занимается с муженьком любовью, закрыв глаза. Полину, лишенную блеска и тайны, заблудившуюся в лабиринте дурных наклонностей. А когда он это увидит, то перестанет о ней думать, воспоминание будет стерто. Марк ошибся, Луи не хотел с ней переспать, а просто хотел понять, как сильно он этого больше не хочет.

Но надо вести себя осмотрительно, подумал он, выходя из гостиницы, никаких подковырок и злых насмешек, это слишком просто и грубо, не забывать об этом и вести себя прилично. Луи удивился, не увидев возле мэрии ни одной полицейской машины. Мэр наверняка еще спит и не скоро соберется позвонить в полицию, убийце это тоже на руку. Старуха с проломленным черепом среди скал, сонный мэр, Полина в чужой постели, город кретинов. Спокойно, никаких скандалов.

Он вытянулся перед секретаршей центра талассотерапии во весь свой рост – метр девяносто, сознавая, что он высок и держится очень прямо, и спросил, нельзя ли увидеть Полину Дарнас, поскольку таково было ее новое имя. Нет, это не по поводу труб, ему нужно видеть Полину Дарнас. Она по утрам никого не принимает? Ладно, тогда не будете ли вы так любезны передать, что Луи Кельвелер хотел бы с ней повидаться?

Секретарша передала сообщение, и Луи уселся в ужасное желтое кресло. Он был доволен собой, он держался хорошо, вежливо, в рамках приличий. Он только повидает ее и уйдет, унося в памяти новый, отталкивающий образ женщины, которую когда-то любил. Полиция приедет в Пор-Николя, он не станет забивать этим голову, сидя в шикарном холле, где нет ничего красивого. Привет и пока, у него других дел по горло.

Прошло десять минут, и к нему подошла секретарша. Мадам Дарнас не может сейчас его принять и просит зайти в другой раз. Луи почувствовал, как его благие намерения рассыпаются в прах. Он слишком порывисто встал, едва не потеряв равновесие из-за проклятой ноги, и направился к двери с надписью «Посторонним вход запрещен», которая уже давно мозолила ему глаза. Секретарша кинулась к столу звонить, а Луи проник в запретное помещение. Он остановился на пороге просторной комнаты, где чета Дарнас заканчивала завтрак.

Оба супруга подняли голову, но Полина тотчас опустила глаза. Не приходится надеяться, что в тридцать семь лет женщина превратится в уродину, и с Полиной этого не случилось. Теперь она коротко стригла свои темные волосы, и это оказалось единственной переменой, которую успел заметить Луи. Муж встал, и Луи нашел его столь же безобразным, как и накануне, когда он заходил в кафе. Он был коротенький, толстый, хотя и не такой жирный, как на фотографии, лицо бледное, даже зеленоватое, лоб низкий, заплывшие щеки и подбородок, невыразительный нос и широкие брови над юркими карими глазками. Только они и придавали лицу какую-то живость, хотя были еще и узковаты. Дарнас тоже некоторое время разглядывал незваного гостя.

– Я полагаю, – сказал он, – у вас были очень важные причины, чтобы пренебречь словами моей секретарши?

– Причины есть. Но я сомневаюсь, что они очень важные.

– В добрый час, – сказал коротышка, жестом предложив ему сесть. – Месье?..

– Луи Кельвелер, старый друг Полины.

– В добрый час, – повторил хозяин, также усаживаясь. – Выпьете кофе?

– Охотно.

– В добрый час.

Дарнас поудобнее откинулся в глубоком кресле и глядел на Луи, явно забавляясь.

– Поскольку у нас с вами общие вкусы, – сказал он, – отбросим вступление и перейдем сразу к цели вашего вторжения. Что вы на это скажете?

Честно говоря, Луи такого не ожидал. Он привык главенствовать в споре, но Дарнас явно взял над ним верх. Ему это понравилось.

– Запросто, – сказал Луи, поднимая глаза на Полину, которая теперь смотрела ему в лицо. – Как друг вашей жены, как ее бывший любовник – говорю об этом со всей скромностью, любовник, брошенный после восьми лет совместной жизни, – говорю об этом, обуздав свой гнев, заявляю: зная, что она живет здесь, я хотел посмотреть, какой она стала, что у нее за муж, а также почему и ради кого она заставила меня два года страдать, – в общем, меня интересует то, о чем каждый думал бы на моем месте.

Полина встала и молча вышла из комнаты. Дарнас шевельнул густыми бровями.

– Конечно, – сказал он, наливая Луи вторую чашку кофе, – я вас внимательно слушаю и понимаю, что отказ Полины вас рассердил, как и следовало ожидать. Вы спокойно обсудите все это с ней, без меня вам будет удобнее. Прошу вас ее извинить, ваш визит, вероятно, ее удивил, вы же знаете ее порывистый нрав. Мне кажется, она отнюдь не стремится знакомить меня со своими бывшими друзьями.

Дарнас говорил тихим, слабым голосом, в нем чувствовалось такое же, как и у самого Луи, врожденное, непритворное спокойствие. Время от времени он медленно тряс своими большими руками, как будто обжегся или же вымок и стряхивал на пол капли воды, или хотел, чтобы пальцы встали на место, в общем, это было занятно, Луи находил этот жест необычным и интересным. Он всегда любил наблюдать за чужими руками.

– Но почему вы решились зайти вот так вдруг, в ноябре? Может, есть и другие причины?

– Сейчас расскажу. Это вторая, наиболее достойная цель моего визита, первая была, конечно, более презренной и низкой, как вы сами заметили.

– Конечно. Но я хочу надеяться, что вы не причините Полине вреда, а тот вред, что вы можете причинить мне, мы отложим до лучших времен, если, конечно, он будет причинен.

– Договорились. Итак, вот вам вторая причина: вы здесь один из самых богатых людей, ваш центр морской грязи полон мужчин, женщин и сплетен, вы живете здесь почти пятнадцать лет, а Полина еще и работает в областной газете. Поэтому, возможно, вы сможете мне помочь. От самого Парижа я иду по следу одной находки, которая привела меня к тайне смерти Мари Лакасты, наступившей двенадцать дней назад среди скал побережья Вобан. Говорят, это был несчастный случай.

– А по-вашему?

– По-моему, это убийство.

– В добрый час, – сказал Дарнас, потряхивая руками. – Расскажите об этом.

– Вам было плевать на Мари Лакасту?

– Вовсе нет. Кто вам такое сказал? Наоборот, мне нравилась эта очень хитрая и очень славная женщина. Каждую неделю она приходила поработать у нас в саду. Понимаете, своего сада у нее не было, и ей этого не хватало. Вот я и предоставил ей уголок в парке при центре. Там она делала что хотела, сажала картошку, горошек, бог знает что еще. Меня это не стесняло, у меня нет времени на садоводство, да и наши клиенты тоже не станут после бассейна кусты окучивать, не для того они сюда ходят. Мы часто виделись, она приносила Полине овощи для супа.

– Полина варит супы?

Дарнас покачал головой:

– Я сам готовлю.

– А как со спортом? С бегом на четыреста метров?

– Давайте отделять мух от котлет, – проговорил Дарнас своим мягким голосом. – Вы поговорите с Полиной с глазу на глаз, а мне расскажете об этом убийстве. Вы правы, я всех здесь знаю, это вполне естественно. Расскажите, что произошло.

Луи не собирался держать в тайне эту историю. Раз убийца постарался представить ее как несчастный случай, лучше всего поскорее обо всем рассказать, разоблачить его хитрость и поднять шум. Потревожить убийцу в его логове – единственный шанс заставить его чем-то себя выдать: так гласит здравый смысл, надежный и прочный, как старая скамья. И Луи изложил Дарнасу, который, слава тебе господи, по-прежнему казался ему невзрачным, но чье общество, чего уж греха таить, пришлось ему по вкусу, все события, которые привели его в Пор-Николя, – кость, собака, Париж, сапоги, прилив, беседа с мэром, начало следствия. Дарнас дважды или трижды потряс толстыми пальцами, но ни разу его не перебил, даже чтобы вставить «в добрый час».

– Ну что ж, – сказал Дарнас, – полагаю, к нам пришлют инспектора из Кемпера… Если им окажется высокий брюнет, тогда пиши пропало, но если щуплый коротышка, то надежда есть. Щуплый коротышка, насколько я его знаю, – здесь, в центре, четыре года назад произошел несчастный случай, женщина умерла под душем, просто кошмар, но это действительно был несчастный случай, не беспокойтесь, – итак, этот щуплый коротышка, Геррек, довольно хитер. Но чересчур подозрителен, никому не доверяет и этим затягивает дело. Нужно уметь выбирать надежных людей, иначе легко увязнуть. А еще у него есть начальник, следственный судья, который панически боится сделать ошибку. Задерживает всех подряд, арестовывает первого, на кого падет подозрение, настолько боится упустить виновного. Чрезмерная спешка тоже вредна. Да вы и сами увидите… Хотя, я думаю, вы не останетесь до конца следствия? Ваша миссия завершена?

– Останусь только взглянуть, как Кемпер возьмется за дело. Все-таки я к этому причастен, хочу знать, кто продолжит расследование.

– А как с Полиной?

– Мы же договорились отделять мух от котлет.

– Вы правы. Что я могу сказать вам насчет этого убийства? Прежде всего, Кельвелер, вы мне нравитесь.

Луи посмотрел на Дарнаса с недоумением.

– Да-да, Кельвелер, вы мне нравитесь. И прежде чем мы схватимся из-за Полины, которую я люблю, всякий, кто ее хорошо знает, меня поймет, прежде чем извечное соперничество столкнет нас лбами, а я, увы, догадываюсь, что не выйду победителем – ведь, как вы заметили, я уродлив, а вы нет, поэтому прежде, чем произойдет событие, которое, возможно, изменит нашу жизнь, я хочу заявить, что я возмущен убийством старой Мари. Да, Кельвелер, я возмущен. И не стоит особенно рассчитывать, что мэр станет что-то рассказывать о местных жителях. Ни вам, ни полиции. Ему слишком нужны голоса избирателей, и свою жизнь он тратит на то, чтобы избегать неприятностей, я его не осуждаю, но он, как бы это выразиться, слишком вялый.

– Только снаружи или внутри тоже?

Дарнас скривил губы:

– В добрый час, вы тоже это заметили. Никто не знает, что у мэра внутри. Он здесь уже второй срок, прислан из Иль-де-Франс, и за все это время нам так и не удалось обнаружить в нем стержень. Может, это хитрость для избирателей. Лучший способ незаметно переворачиваться с ног на голову – быть круглым, не так ли? А Шевалье и есть круглый, скользкий как угорь, своего рода шедевр. Прямых ответов вы от него не услышите, даже если они вам такими покажутся.

– А вы сами?

– Разумеется, я умею врать, как и все. Только дураки не умеют. Но не считая сада, я не вижу никакой связи между Мари и мной.

– Из сада она могла легко попасть в дом.

– И она так и делала. Я вам сказал про овощи.

– А в доме можно многое разузнать. Она была любопытна?

– Да! Очень любопытна… Как многие одинокие люди. У нее была Лина Севран и дети Лины, которых она вырастила. Но дети выросли, сейчас они в лицее, в Кемпере. Поэтому она часто бродила одна, особенно после исчезновения ее мужа, Диего, лет пять тому назад, да, примерно так. Двое стариков, которые поздно поженились и крепко любили друг друга, – очень трогательное зрелище, вы бы видели. Да, Кельвелер, Мари была очень любопытной. Поэтому она и согласилась на ту грязную работенку, которую поручил ей мэр.

– Можно я достану из кармана свою жабу? Я не собирался задерживаться надолго, и боюсь, ему там жарко.

– Пожалуйста, в добрый час, – сказал Дарнас, которого вид Бюфо на мраморном полу удивил не больше, чем если бы то была пачка сигарет.

– Слушаю вас, – сказал Луи, взял кувшин с прохладной водой и побрызгал на Бюфо.

– Поговорим об этом в парке, что вы на это скажете? Здесь много персонала, и, как вы успели заметить, сюда то и дело бесцеремонно вторгаются. Вашей зверюшке тоже будет лучше на воздухе. Вы мне нравитесь, Кельвелер, надеюсь, так будет и впредь, и я расскажу вам про мусор Мари, но это между нами. Об этом кроме меня знает только Полина. Другие, конечно, тоже прознали, Мари была не такой скрытной, как ей казалось. Вам это интересно.

Луи встал, снова присел, чтобы взять Бюфо, и опять встал.

– Вы не можете нагибаться? – спросил Дарнас. – Из-за ноги? Когда вы вошли, я заметил, что вы хромаете.

– Да. Я покалечил ногу во время одного грязного дела. После этого Полина ушла.

– По-вашему, она ушла из-за этого?

– Я так думаю. Хотя теперь уже и сам не знаю.

– Потому что, глядя на меня, вы думаете, что Полину не так уж смущает внешнее несовершенство? В добрый час, я полагаю, вы правы. Но давайте отделять мух от котлет, как и договорились.

Луи смочил руку, взял Бюфо, и они вышли в парк.

– Вы и правда богаты, – заметил Луи, окинув взглядом обширный сосновник.

– Правда. Так вот. Лет пять назад здесь поселился один человек. Он купил большую белую безобразную виллу, такую же безобразную, как этот центр талассотерапии, надо заметить. Никто не знает, на что он живет, он работает дома. На первый взгляд ничего особенного о нем не скажешь, довольно общительный, играет в карты, шумный, в «Кафе де ла Аль» вы его обязательно встретите, он каждый день там играет, большой умница, но страшный зануда. Его зовут Бланше, Рене Бланше. По-моему, ему около семидесяти. Так вот, вроде ничего примечательного я в нем не обнаружил, не считая того, что он решил стать следующим мэром.

– Вон оно что.

– Впереди еще целых пять лет, всякое может случиться. Людям он нравится. Он из тех, кто быстро приживается на новом месте, Пор-Николя ни на что не променяет, хоть и поселился здесь совсем недавно. Но вы сами понимаете, людям это нравится.

– Вы его недолюбливаете?

– У нас есть небольшие трения. За картами Рене Бланше нашептывает другим, что центр талассотерапии привлекает в Пор-Николя иностранцев, голландцев, немцев, хуже того, испанцев, латиносов, а то и богатых арабов. Представляете, что это за человек?

– Прекрасно представляю.

– Вы сами немец?

– Да, частично.

– Ну так Бланше это быстро заметит. Иностранцев терпеть не может.

– Я не иностранец, я сын немца, – улыбнулся Луи.

– Для Рене Бланше вы им станете, вот увидите. Я мог бы вышвырнуть его отсюда, возможности у меня есть. Но это не в моих правилах, Кельвелер, хотите верьте, хотите нет. Я лишь наблюдаю за ним и держусь настороже. Окажись он у власти, мало нам не покажется. Скользкий угорь в сто раз лучше. И вот, присматривая за ним краем глаза, я заметил, что Мари тоже за ним следит. То есть по ночам она рылась в его мусоре.

– Это мэр ее посылал?

– В добрый час. Здесь вывозят мусор раз в неделю, во вторник вечером. Семь или восемь месяцев Мари похищала мешки у Рене Бланше, дома осматривала – они жили неподалеку друг от друга – и потихоньку возвращала на место. А утром она отправлялась в мэрию.

Луи остановился и прислонился к стволу ели. Он машинально гладил пальцем Бюфо.

– Мэр боится, как бы Рене Бланше не сместил его раньше срока? У Бланше на него что-то есть?

– Не исключено, но все может выйти наоборот. Мэр хочет выведать, кто такой этот Бланше, чем занимается, откуда он, и возможно, надеется многое узнать по его мусору, чтобы свалить соперника, когда придет время.

– Да… А если бы Бланше застукал Мари, когда она крала мусор? Он бы ее убил?

– А если бы Мари, воруя у Бланше его мусор, слишком много узнала о мэре? Мэр убил бы ее?

Оба некоторое время молчали.

– Какая мерзость, – сказал наконец Луи.

– Что уж хорошего в мусоре.

– А супруги Севран? Что вы о них скажете?

Дарнас развел руками и потряс пальцами.

– Если не считать их дрянного питбуля, только хорошее. Она женщина примечательная, настоящая красавица, вы, конечно, и сами заметили, довольно молчалива, только когда дети дома, она совершенно меняется, становится очень веселой. Думаю, она попросту умирает здесь от скуки. Севран хороший муж, умный, веселый, искренний, но он совсем свихнулся на своих машинках. Гоняется за ними по всей стране, на уме одни рычаги, клапана, шестеренки, но заметьте, он этим живет. Его можно назвать истинным коллекционером, но он еще и зарабатывает на этом, продает, покупает, перепродает, и поверьте, дело его процветает. Он один из крупнейших специалистов в стране, его знают во всей Европе, к нему приезжают отовсюду. Лина к машинкам равнодушна, а он их обожает. Потому ей и скучно. Женщине легче бороться с другой женщиной, чем с пишущей машинкой. Я так говорю, потому что я бы предпочел, чтобы Полина, например, интересовалась машинками, а не вами.

– Давайте отделять мух от котлет.

Дарнас поднял голову и посмотрел на Луи.

– Вы меня разглядываете? Что-то не так?

– Я размышляю, взвешиваю шансы.

Дарнас сощурил маленькие глазки и, не шевелясь, глядел на Луи. Наконец он кивнул и разворошил ногой сосновые иголки, устилавшие землю.

– Итак? – спросил Луи.

– Опасностью нельзя пренебречь. Я должен подумать.

– Я тоже.

– Тогда до скорого, Кельвелер, – сказал Дарнас, протягивая ему руку. – Будьте уверены, я буду пристально следить за вами и в том, что касается расследования, и в том, что касается Полины. Если я смогу помочь вам в первом и обезвредить вас во втором, это доставит мне огромное удовольствие. Можете на меня рассчитывать.

– Спасибо. Вы случайно не знаете, что именно Мари могла бы обнаружить в мусоре?

– Увы, нет. Я просто видел, как она это делала. Наверное, только мэр и знает, а может, еще Лина Севран, Мари воспитала ее как собственную дочь. Но прежде чем расспросить их, вам придется провести немало времени в «Кафе де ла Аль».

– Лина Севран бывает в кафе?

– Все туда ходят. Лина бывает там часто, наблюдает, как муж играет в бильярд, видится с друзьями. Зимой это единственное место, где можно поболтать.

– Спасибо, – снова сказал Луи.

Он направился к выходу из парка, припадая на правую ногу и чувствуя на себе взгляд Дарнаса, прикидывающего, есть ли шанс у этого хромоногого. Луи и сам размышлял о том же. Не следовало ему вновь встречаться с Полиной, это ясно. Она не изменилась, просто сменила фамилию и место жительства, и теперь ему было немного грустно. К тому же она его избегает. Оно и понятно, он ведь повел себя как грубиян. Досаднее всего, что Дарнас ему тоже нравился. Если Мари убил он, тогда, конечно, все встанет на свои места. Дарнас слишком быстро навел его на след, впрочем, его сведения весьма любопытны. На радость Бюфо, начал накрапывать дождь. Луи шел не спеша, вдыхая запах влажной хвои, он почти никогда не торопился. Приятно пахнет сосной, не станет он весь день напролет думать об этой женщине. Пора выпить пива.

XVIII

Центр талассотерапии находился довольно далеко от «Кафе де ла Аль», и Луи медленно брел по пустынной улице под холодным дождем, мочившим придорожную траву. У него болело колено. Заметив каменный столбик, он присел на него вместе с Бюфо. На этот раз он пытался ни о чем не думать. Луи провел ладонью по лбу, чтобы вытереть капли, и тут увидел перед собой Полину. Смотрела она неприветливо. Ему захотелось встать.

– Сиди, Людвиг, – сказала Полина. – Выставил себя идиотом, вот и сиди теперь.

– Ладно. Но разговаривать мне не хочется.

– Ах так? А какого же черта ты приперся сегодня утром? Вломился, нес всякую чушь. Кем, прах тебя побери, ты себя возомнил?

Луи смотрел, как мокнет трава. Когда Полина в ярости, лучше дать ей выговориться, быстрее утихнет. Да и потом она совершенно права. И Полина говорила пять долгих минут и ругала его со всей энергией, какую раньше тратила на четырехсотметровку. Но, пробежав четыреста метров, пора и остановиться.

– Ты все сказала? – спросил Луи, подняв голову. – Ладно, я согласен, ты во всем права, продолжать бесполезно. Я хотел тебя навестить, ничего в этом страшного нет, и не стоило указывать мне на дверь. Просто повидаться, и все. Теперь дело сделано, это хорошо, и нечего устраивать скандал, я больше тебя не побеспокою, слово Немца. Да и Дарнас не так уж плох. Даже совсем не плох, если не сказать больше.

Луи встал. Его колено не выносило дождя.

– Болит? – сухо спросила Полина.

– Это из-за дождя.

– Ты так и не вылечил ногу?

– Нет, не волнуйся, она все такая же, как после твоего ухода.

– Придурок!

И она ушла. Право слово, подумал Луи, незачем было его догонять. Хотя нет, она на него наорала и имела на это право. Ему хотелось пива.

Подъехал Марк на велосипеде.

– Я взял его напрокат на день, – сказал он, тормозя возле Луи. – Мне нравится. Закончил с ней?

– Бесповоротно, – сказал Луи. – Отношения у нас натянутые, да их и нет вовсе. У нее интересный муж, я тебе расскажу.

– Куда идешь?

– Пива выпить. Надо заглянуть в кафе, а еще узнать, чем занята полиция.

– Садись, – предложил Марк, указывая на багажник.

Луи на секунду задумался. Раньше он сам ездил на велосипеде, его еще никогда не возили. Но Марк, который уже развернулся в нужную сторону, видимо, вовсе не собирался обидеть его своим предложением. Просто хотел помочь. Марк не такой, как он, он никогда не обижал других.

Через пять минут они остановились у «Кафе де ла Аль». По дороге Марк, стараясь перекричать дождь и ветер, успел рассказать, как он, временно забросив сеньора де Пюизе, взял напрокат велосипед, чтобы прокатиться по округе, и напротив кемпинга и супермаркета обнаружил потрясающую штуку. Какая-то машина высотой четыре метра, потрясающая громада из железа и меди, каждая деталь на своем месте – сплошные рычаги, шестеренки, поршни, шайбы, и все это совершенно бесполезное. Он стоял перед странной машиной, разинув рот, и кто-то из местных, проходя мимо, показал, как она работает. Он нажал на какую-то рукоятку внизу, и гора пришла в движение, работал каждый поршень, все части этой махины забирались на четырехметровую высоту и падали вниз по бокам, и все для чего? Держу пари, что не угадаешь, кричал Марк, повернув голову к багажнику. А все только для того, чтобы в конце концов один рычаг рухнул на рулон бумаги и напечатал «Нет ничего невозможного. Сувенир из Пор-Николя». Местный сказал, что бумажку можно забрать, это бесплатно, она таких сотни выдает. Тогда Марк стал крутить ручку и получил кучу афоризмов и сувениров от Пор-Николя. «Вы почти у цели. Сувенир из Пор-Николя». Потом «Не стоит преувеличивать. Сувенир из Пор-Николя», а еще «Почему нет? Сувенир из Пор-Николя», затем «Блестящая мысль», «К чему столько ненависти?», «Нет, не угадал» и другие, какие именно, он уже не помнит. Уникальная машина. Под конец Марк понял, что нужно мысленно задать себе вопрос, а машина будет за оракула. Он не мог выбрать между вопросами «Закончу ли я в срок исследование счетов сеньора де Пюизе?», который показался ему мелочным, и «Полюбит ли меня какая-нибудь женщина?», но решил, что если ответ будет «нет», то лучше этого не знать, и задал простой, ни к чему не обязывающий вопрос: «Существует ли Бог?»

– И знаешь, что она мне ответила? – спросил Марк, все еще сидя в седле, когда они подъехали к кафе. – «Задайте вопрос снова. Сувенир из Пор-Николя». А еще знаешь что? Этот чудный никчемный аппарат сделал Севран. Там есть подпись «Л. Севран, 1991 г.». Хотелось бы мне такую штуку, громадную и нелепую, которая выдает уклончивые ответы на глупые или невысказанные вопросы. Ладно, помечтали и будет, смотри, полиция приехала.

– Хорошо, подождем их. Или нет, пиво отменяется, идем к Севранам. Раз полиция задержалась, поговорим раньше с ними. Поехали.

XIX

Севраны собирались садиться за стол. При виде двух промокших мужчин, которые, видимо, намеревались у них задержаться, Лине ничего не оставалось, как поставить еще две тарелки. Луи представил Марка, а тот думал об одном – держаться подальше от питбуля, если тот войдет в комнату. Обычных собак Марк еще как-то переносил, но рядом с питбулем, который отгрызает покойникам пальцы, у него подгибались ноги.

– Итак, – сказал Севран, усаживаясь за стол, – вы снова по поводу собаки? Дать вам адрес? Решили, что нужно вашей знакомой?

– Решил. И хотел прежде поговорить с вами.

– Прежде чего? – спросил Севран, накладывая в каждую тарелку по два половника мидий.

Марк терпеть не мог мидии.

– Прежде чем к вам придет полиция. Вы не видели их сегодня у входа в мэрию?

– Ну вот, – сказала Лина, – говорила я тебе, этот пес что-то натворил.

– Я никого не видел, – сказал Севран. – Я работал с последней машинкой, «Ламбер», прекрасная модель 1896 года, в отличном состоянии. Полиция приехала из-за Ринго? А это не чересчур? Что, в конце концов, он вам сделал?

– Помог понять кое-что важное. Благодаря ему стало ясно, что Мари не упала со скалы. Ее убили. Потому-то здесь и полиция. Сожалею, что пришлось сказать вам об этом.

Лине стало дурно. Она смотрела на Кельвелера, держась за стол, как человек, который не хочет при всех упасть в обморок.

– Убили? – переспросила она. – Убили? И это пес…

– Нет, пес ее не убивал, – поспешно сказал Луи. – Но… как бы это сказать… он побывал на берегу вскоре после убийства и… мне тяжело это говорить… отгрыз ей на ноге палец.

Лина не вскрикнула, но Севран бросился к ней и, встав за ее спиной, поддержал за плечи.

– Успокойся, Лина, успокойся. Объяснитесь, месье… простите, забыл ваше имя.

– Кельвелер.

– Объяснитесь, месье Кельвелер, но только скорей. Смерть Мари нас глубоко потрясла. Понимаете, она вырастила мою жену и детей. Лина не выносит разговоров об этом. Что произошло? И при чем пес…

– Я буду краток. Мари нашли на берегу, она была босой, как вы знаете, говорят, ее разуло море. В газете не написали, что у нее не хватает пальца на левой ступне. Подумали, это чайки. Но Мари потеряла палец раньше, чем вода дошла до нее. Кто-то убил ее в четверг вечером, отнес на берег, но по дороге у нее с ноги свалился сапог, который был ей велик. Убийца снова поднялся наверх, чтобы его найти. За это время пес успел отгрызть ей палец. Убийца ничего не заметил, потому что уже темнело, он снова надел сапог, и прошло еще три ночи, прежде чем Мари была найдена.

– Но как вы можете это утверждать? – спросил Севран. – Есть свидетели?

Он по-прежнему держал Лину за плечи. О еде все забыли.

– Ни одного. Но есть ваш пес.

– Мой пес! Но почему он? Какого черта, не он один шляется по округе!

– Но только он оставил в своих экскрементах кость от пальца Мари в четверг вечером до часу ночи на площади Контрескарп в Париже.

– Я ничего не понимаю, – сказал Севран, – ничего!

– Это я нашел кость, и она привела меня сюда. Мне очень жаль, но это ваш пес. По правде говоря, он оказал услугу. Без него никогда бы не заподозрили, что это убийство.

Лина внезапно вскрикнула, вырвалась из рук мужа и бросилась вон из комнаты. Послышался шум, и Севран кинулся следом.

– Скорее, – крикнул он, – скорее, она обожала Мари!

Они нагнали Лину пятнадцать секунд спустя. Она стояла посреди широкого двора напротив ворчащего питбуля. В руках у нее был карабин, она отступила, вскинула ружье и прицелилась.

– Лина! Стой! – кинулся к ней Севран.

Но Лина даже не обернулась. Стиснув зубы, она дважды выстрелила, пес подскочил и, обливаясь кровью, рухнул на землю. Лина молча бросила ружье на труп собаки, ее подбородок дрожал. Не взглянув на стоявших рядом мужчин, она вернулась в дом.

Луи пошел за ней, оставив Марка с Севраном. Лина снова села за стол перед нетронутой тарелкой. Ее руки дрожали, а лицо было так перекошено, что она больше не казалась красивой. Такая неумолимость застыла в ее чертах, что даже ее дрожь не вызывала жалости. Луи налил ей вина, пододвинул бокал, протянул зажженную сигарету, Лина взяла и то и другое. Она посмотрела на него, вздохнула, и ее лицо снова смягчилось.

– Он получил свое, – тяжело дыша, сказала она, – это исчадие ада. Я чувствовала, что однажды он причинит зло мне или детям.

В комнату вошел Марк.

– Что он делает? – спросил Луи.

– Хоронит собаку.

– Так и надо, – сказала Лина. – Так и надо, теперь гора с плеч, я отомстила за Мари.

– Нет.

– Знаю, я не идиотка. Но я бы и минуты не выдержала рядом с этой тварью.

Она взглянула на них по очереди.

– Что? Вас это шокирует? Вам жалко это отродье? Прикончив его, я всем оказала услугу.

– А вы не лишены хладнокровия, – заметил Луи. – Попали прямо в цель.

– Вот и хорошо. Но чтобы убить пса, которого боишься, хладнокровие не требуется. Я всегда этого зверя боялась. Когда Мартин был поменьше – это мой сын, – пес вцепился ему в лицо. У него до сих пор шрам на подбородке. Что? Хорош пес, ничего не скажешь. Я умоляла Лионеля избавиться от него. А он и слышать не хотел, говорил, что будет его дрессировать, что пес состарится и что Мартин его дразнил. Виноваты всегда другие, а пес никогда.

– Почему ваш муж решил оставить Ринго?

– Почему? Потому что подобрал его щенком, когда тот подыхал в канаве. Он его взял, ухаживал за ним, вылечил. Лионель способен умиляться, починив ржавую пишущую машинку, так что можете представить, что было, когда щенок забрался ему на руки. У него всегда были собаки. У меня не хватило духу отобрать у него щенка. Но после того что он сделал с Мари, мое терпение лопнуло.

– Что скажет Лионель? – спросил Марк.

– Расстроится. Я куплю ему другого щенка, более дружелюбного.

В эту минуту в комнату вошел Севран. Он поставил у стены запачканную землей лопату и сел за стол, только совсем не на свое место. Он потер лицо, почесал голову, везде оставляя грязные разводы, встал и вымыл руки над раковиной. Потом подошел к жене и снова положил руку ей на плечо.

– Все же спасибо вам, что пришли раньше полиции, – сказал он. – Лучше, чтобы это увидели вы, а не они.

Луи и Марк поднялись, чтобы уйти, и Лина слабо улыбнулась им. Севран догнал их на пороге:

– Хочу вас попросить, если можно…

– Не рассказывать об этом полиции?

– Вот именно… Что они подумают, узнав, что моя жена выстрелила? Всего лишь в пса, но вы же знаете, полицейские…

– А что вы скажете, если они захотят посмотреть на питбуля?

– Что он удрал, и я не знаю, где он. Скажем, что он так и не вернулся. Бедный пес. Не судите Лину сгоряча. Мари ее вырастила, она тридцать восемь лет была рядом и собиралась поселиться у нас. После исчезновения Диего, ее мужа, Мари не находила себе места, и Лина решила взять ее к нам. Все было готово… Смерть Мари стала для нее страшным ударом. А тут… еще и убийство… и пес… она потеряла голову. Нужно ее понять, Кельвелер, она всегда боялась этого пса, особенно из-за детей.

– Он укусил Мартина?

– Да… три года назад, пес был еще молодой, а Мартин его разозлил. Так как? Что вы скажете полицейским?

– Ничего. Они сами разберутся, это их обязанность, на то они и нужны.

– Спасибо. Если я могу чем-то помочь в деле с Мари…

– Когда ваша жена успокоится, подумайте вместе с ней. В котором часу вы уехали в четверг?

– В котором часу? Я всегда уезжаю около шести.

– С собакой?

– Всегда. Это точно, в тот вечер его не было дома, в очередной раз сбежал. И как всегда, некстати. Я был страшно зол, потому что не люблю приезжать в Париж слишком поздно, хочу выспаться перед началом занятий. Я сел в машину и ездил по округе. Пса я нашел гораздо ближе, чем побережье Вобан, он бежал к городу. Я его поймал, отругал и увез. Я и представить не мог… чем он занимался… верите ли?

– Я уже вам сказал, Севран, в данном случае ваш пес сослужил хорошую службу. Без него никто бы не узнал, что Мари убили.

– Это верно, надо постараться смотреть на эту историю именно так… Он оказал услугу. Но постойте, вы ведь так ничего и не съели.

– Не важно, – поспешно ответил Марк. – Потом пообедаем.

– Я пойду к Лине. Она уже наверняка переживает и думает подарить мне другого щенка, я ее знаю.

Марк попрощался с Севраном, решив, что сейчас не время расспрашивать его о чудной бесполезной машине, еще успеется, и взялся за велосипед. Он медленно катил его, а Луи шагал рядом.

– Заметил, какое у нее было лицо, когда она застрелила пса? – спросил Марк.

– Да, только на нее и смотрел.

– Поразительно, как красивая женщина может вдруг сделаться такой страшной. А потом она опять стала нормальной.

– Что ты о ней думаешь? Ты бы с ней переспал, если бы она предложила?

– Не смеши меня. Я и не думал об этом.

– Не думал? Чем же занята твоя башка? Всегда надо думать, Марк, понял?

– Да? Я не знал. А ты-то думал? И что решил?

– Тут так просто не скажешь. Смотря какая она в эту минуту.

– Ну и что тут думать, если толком ответить не можешь?

Луи улыбнулся. Некоторое время они шагали молча.

– Я хочу пива, – неожиданно сказал Луи.

XX

Марк и Луи пообедали за стойкой «Кафе де ла Аль». В зале пахло сырой одеждой, вином и дымом, Марку это нравилось, сразу хотелось сесть где-нибудь в уголке и работать, но он оставил сеньора де Пюизе на тумбочке в гостиничном номере.

Время обеда давно прошло, и обеденный зал могли открыть, только если бы сам мэр пожаловал, но он до сих пор не выходил из кабинета. Все уже знали, что у него полиция и что Мари Лакаста была убита. Секретарша мэра проболталась. И все знали, что расследование было начато в Париже тем высоким типом, который прихрамывает, только неясно, с чего именно все началось. Люди сидели в кафе, ждали мэра, слонялись туда-сюда перед стойкой, чтобы поглазеть на двух заезжих парижан. А заодно играли и пили. Ради такого случая хозяйка кафе, миниатюрная женщина в черном, с тонкими седыми волосами, сняла полотно, укрывавшее на зиму второй бильярд – американский. Осторожно, предупредила она, покрытие новое.

– Видишь третий столик позади нас, ближе к окну? – сказал Луи. – Не оборачивайся, смотри в зеркало бара. Низенький толстяк с густыми бровями, видишь? Ну так это муж Полины. Как он тебе?

– Ты все о том же? Хочу ли я с ним переспать?

– Да нет, идиот. Что ты о нем скажешь?

– Мерзкая образина.

– В том-то и штука. Этот тип – сама проницательность, а по его роже никогда не подумаешь.

– А женщина с ним? Это с ней ты хотел поздороваться?

– Да, это его жена.

– Понятно. Что касается меня, то да, с ней бы я переспал.

– Тебя никто не спрашивает.

– Ты сказал, что об этом надо все время думать, вот я и делаю как велено.

– Я скажу, когда об этом думать. И вообще, Вандузлер, не морочь мне голову, нам и без того есть чем заняться.

– Кого ты еще здесь знаешь? – спросил Марк, оглядывая дымный зал в зеркало бара.

– Никого. В списках мэрии Пор-Николя числится триста пятнадцать избирателей. Немного, но для убийства народу хватает.

– Она умерла в четверг между четырьмя и шестью часами. Это небольшой отрезок времени, легавые быстро проверят алиби.

– Отрезок небольшой, а работы хоть отбавляй. В ноябре, да еще под дождем, никто не ходит на мыс Вобан. От мыса до центра городка – пустынные дороги и пустые дома. Здесь сыро и безлюдно. В тот четверг погода была паршивая. Прибавь к этому, что в пять-шесть часов половина местных жителей возвращались из Кемпера, где они работают. А поездка на машине из Кемпера домой – плохое алиби. Кое-кто рыбачил, рыбаки непредсказуемы, а лодки плавают где угодно. Если алиби найдется хотя бы у сорока человек, уже хорошо. Останется двести семьдесят пять. Вычтем стариков, остается двести тридцать.

– Тогда лучше начать с Мари.

– В жизни Мари были не только Севраны. Был муж, Диего, который пропал, я так и не понял, умер он или ушел. Был ее садик в парке Дарнаса, это добавляет в список подозреваемых супругов Дарнас и всех служащих центра талассотерапии, в мертвый сезон их четырнадцать. Она рылась в помойке Рене Бланше, то и дело наведывалась в мэрию, и кто знает, чем еще занималась. У Мари было много знакомых, с любопытными всегда так. Хозяйка кафе, маленькая женщина в черном, Антуанетта, говорит, что Мари заходила сюда отдохнуть раза два в день, кроме тех дней, когда не приходила совсем.

– Что она пила? Ты спрашивал? Об этом всегда нужно спрашивать.

– Зимой грог, летом сидр, ну и бокальчик мюскаде независимо от времени года. Мари прогуливалась от мыса Вобан, где никто не похитил бы ее несчастных моллюсков, до порта, где всегда кто-то есть. Одни уходят в море, другие возвращаются, спорят, польет дождь или нет, кто-то чинит сети на пирсе, кто-то сортирует улов в садках… Ты был в порту?

– Там и правда рыбу ловят?

– Если бы ты смотрел внимательно, то увидел бы вдали два больших рыболовных судна на якоре. Они ходят в открытое море до самой Ирландии. Большинство из тех, что сейчас в зале, работает в порту, кого нет, те служащие в Кемпере. Видишь, мужик вошел? Да не оборачивайся ты всякий раз, как я кого-то показываю!

– Такая у меня натура импульсивная, мне нужно двигаться.

– Так научись смотреть так, чтобы ни один мускул не дрогнул. Ладно, этот мужик – уборщик в церкви, больше он ничего не делает, я как-то видел его у старого распятия, он что-то вроде самозваного кюре. Как он тебе?

Марк слегка наклонился и поглядел в зеркало бара:

– Нет, с этим я бы тоже не переспал.

– Тихо. Дарнас идет.

Дарнас облокотился о стойку рядом с Луи и протянул руку Марку.

– Вандузлер, – представился тот.

– В добрый час, – произнес Дарнас тоненьким голоском. – Есть новости от полиции?

Марк никогда бы не подумал, что из недр столь массивной шеи можно извлекать такие высокие ноты.

– Они еще разговаривают с мэром, – сказал Луи. – С алиби придется помучиться. У вас с ним как?

– Я думал про этот вечер четверга. Сначала все хорошо, я забирал из гаража новую БМВ.

– Пожалуйста, продолжайте.

– С удовольствием. Некоторое время я обкатывал машину, но погода стояла ужасная. Тогда я вернулся домой и работал один у себя в кабинете. Полина позвала меня ужинать.

– Никуда не годится, – сказал Луи.

– Да.

– А Полина?

– Еще хуже. Утром она была в редакции, из Кемпера вернулась в три и ушла на пробежку.

– Под дождем?

– Она всегда бегает.

– С алиби придется помучиться, – повторил Луи. – Кто все эти люди у нас за спиной?

Дарнас бегло окинул взглядом зал и снова повернулся к Луи:

– В левом углу Антуан, Гийом и их отец Лоик, все трое рыбаки, еще Бернар, он работает в гараже, отличный механик. За следующим столом совсем еще юный Гаэль, неисправимый романтик, а напротив него – худощавый мужчина лет сорока, это Жан, работает в церкви, убирает, смазывает замки, помогает во время службы, предан нашему кюре. Далее Полина Дарнас, моя жена, ее вы имеете честь знать, представлять не буду, давайте отделять мух от котлет. Столик сзади – Лефлёш, самый отчаянный из местных рыбаков, любая буря ему нипочем, хозяин «Ночной красавицы», напротив его жена и ее будущий любовник, Лефлёш пока ни о чем не догадывается. С ними хозяин «Аталанты». Столик в правом углу – заведующая супермаркетом, ее дочь Натали, которая заигрывает с Гийомом, тем, что справа, и Пьер-Ив, который заигрывает с Натали, но ей на него плевать. В углу стоит… Внимание, Кельвелер, вот он, непримиримый консерватор Пор-Николя, соперник мэра…

– Рене Бланше, – шепнул Луи Марку, – владелец похищенного мусора. Только не оборачивайся.

Луи всматривался в зеркало поверх стакана, Марк последовал его примеру и увидел невысокого седого мужчину, который шумно снял куртку и потопал ногами. За окном все так же лил дождь, западный ветер нагонял тучу за тучей. Луи наблюдал, как Рене Бланше пожимал руки, целовал женщин, кивнул Полине и прислонился к стойке. Луи потеснил Марка, чтобы лучше видеть. Пришли Севраны, стали усаживаться, и Марк решил подсесть к ним, потому что Луи толкал его, а ему это не нравилось. Теперь место между Луи и Рене Бланше было свободно. Луи внимательно оглядел красноватое лицо, отметил выцветшие глаза, крупный нос, довольно шершавые, потрескавшиеся губы, сжимавшие окурок потухшей сигары, маленькие уши с заостренными мочками, линия затылка прямая, без изгиба, все лицо в резких морщинах. Старая Антуанетта поставила перед ним стакан. К Бланше подошел Лоик, рыбак из-за столика в левом углу.

– Похоже, Мари кто-то убил, – сказал Лоик, – ты слышал? Она не сама упала.

– Мне говорили, – сказал Бланше. – Бедная старуха.

– Полиция нагрянула, видел? Дело поручено Герреку.

– Геррек? Этот всех упечет за решетку, не успеешь глазом моргнуть.

– Тогда вся рыба достанется мне, слышь… Мэр уже три часа как с ними толкует.

– По крайней мере, работает, а не спит.

– А ты в это веришь? Думаешь, ее кто-то столкнул? Вроде похоже на правду.

– Я верю тому, что вижу, Лоик, а свои мысли держу при себе.

Дарнас подмигнул Кельвелеру и вздохнул. Но Кельвелер точно окаменел. Он сжимал свой стакан и то и дело поглядывал вправо. Марк, сидя за столиком Севранов рядом с Линой, наблюдал за ним. Луи сидел неподвижно, будто застыл, лишь время от времени быстро поворачивал голову.

– Вроде похоже на правду, – повторил Лоик.

– Смотря кто это говорит, – сказал Бланше. – Кажется, это вы, месье, не так ли?

Бланше повернулся к Луи.

– Я специально для этого приехал, – любезным тоном ответил Луи.

– Для чего именно?

– Как вы сами только что слышали, Мари Лакаста была убита.

– Кто вы такой, чтобы выдвигать подобное обвинение?

– Простой гражданин… Один пес оказался столь любезен, что предоставил мне неопровержимую улику. Я ее подобрал и рассказал остальным.

– Здесь живут честные люди, – громко продолжал Бланше. – Вы сеете смуту в Пор-Николя. Вы обвиняете нас в убийстве старой женщины, и мэр слова поперек не скажет. А я скажу. Жители Пор-Николя – не убийцы, но, несмотря на это и благодаря вам, они будут запятнаны ужасным подозрением.

Слова Бланше были поддержаны одобрительным гулом. Дарнас поморщился. Те, кто еще сомневался в Бланше, могут теперь встать на его сторону. Бланше поспешил воспользоваться удобным случаем.

– Хотите знать мое мнение? – продолжал он. – История с Мари – ловкая махинация, устроенная с согласия мэра, и я ее разгадаю. Я буду защищать от вас этих людей, месье… Простите, забыл ваше имя, кажется, его трудно выговорить.

– Осторожно, – тихонько сказал Севран Марку, – Бланше лезет в драку. Быть может, стоит вмешаться, Кельвелер не местный, мало кто за него заступится. Здешние люди вполне мирные, но, увы, не всегда.

– Не беспокойтесь, – прошептал Марк, – Луи вооружен.

– У него оружие?

– Да, его язык.

– Бланше тоже палец в рот не клади, – пробормотал Севран, покачав головой. – Его можно назвать местным рупором. Это вредный тип с целым запасом готовых фраз, у него настоящий дар убеждать других. Он гораздо хитрее, чем может показаться.

Луи в свою очередь немного повернулся к Бланше, и Марк с удовольствием отметил, что ростом он значительно превосходит своего противника. Луи распрямил плечи и приосанился, так что рядом с ним Бланше выглядел приземистым увальнем. Преимущество незаслуженное, но все-таки преимущество. Луи пристально смотрел на Бланше, и сейчас его суровый и слегка презрительный профиль не сулил ничего хорошего.

Гомон усиливался. Одни вставали с мест, другие из игрового зала переходили поближе к стойке.

– Не у каждого простая фамилия, месье Бланше, – медленно произнес Луи, и в его голосе Марк уловил угрожающую любезность. – Но я уверен, что при незначительном усилии такой умный человек, каким вы кажетесь, сумеет ее выговорить. В ней всего три слога.

– Кельвелер, – выпалил Бланше, выпятив вперед губы.

– Поздравляю, у вас есть способности к иностранным языкам.

– Нас во Франции этому долго учили, и хоть и прошло пятьдесят лет, память у нас хорошая.

– Вижу, вы не упустили случая повысить свое образование.

Бланше стиснул зубы, секунду подумал, но не стал парировать удар.

– Долго вы еще намерены пробыть у нас? – сказал он. – Или вы уже достаточно сделали людям, которые вас ни о чем не просили?

– Поскольку вы приглашаете, я, пожалуй, задержусь. Мне и впрямь кажется, что я еще недостаточно сделал для Мари Лакасты, которая ни о чем не просила, но получила камнем по голове. По правде сказать, вы меня забавляете, и весьма, мне это кафе нравится. Было бы любопытно узнать вас поближе. Мадам Антуанетта, будьте добры, еще пива.

Луи произнес это с безмятежным видом, Бланше же, напротив, и не пытался сохранить спокойствие.

– Теперь он бросится в атаку, – проговорил Севран. – Это его манера.

Антуанетта поставила на стойку пиво, а Бланше положил руку на плечо Кельвелера, подмигнув плечистому хозяину «Аталанты», однако рыбак колебался.

– Месье Бланше, – сказал Луи, отцепляя пальцы, сжимавшие его плечо, – ведите себя пристойно и не цепляйтесь ко мне. Мы едва знаем друг друга, но я к вам наведаюсь, будьте уверены. Вы живете в большом белом доме рядом с мэрией? Чуть дальше по правой стороне?

– Я сам выбираю себе гостей, месье Кельвелер. Моя дверь для вас закрыта.

– Что такое дверь? Всего лишь символ… Впрочем, как вам будет угодно, у вас или в другом месте, но дайте мне спокойно выпить это пиво, а то оно греется.

Марк улыбался. Между тем собравшиеся, кроме тех, кому было все равно, перестали смотреть осуждающе и с любопытством наблюдали за происходящим.

– Действительно, – вмешалась вдруг Антуанетта, ревниво оберегавшая интересы своих клиентов. – Не мешай месье пить пиво и помолчи немного, Рене. Если Мари была убита и если, черт побери, это правда, так пусть этот месье делает свое дело, чего ты к нему привязался. Если у нас завелся подонок, надо об этом знать. Чем этот городок лучше других. Не надоедай.

Марк удивленно посмотрел на Севрана.

– Она всегда так разговаривает, – улыбнулся Севран. – А по ней и не скажешь, верно?

– Антуанетта, – сказал Луи, – вы здравомыслящая женщина.

– Я работала на торгах в Конкарно и знаю людей. Среди рыбы нет-нет да попадется тухлая, такое бывает в любом порту, не важно, в Пор-Николя или где еще, вот и все дела.

– Антуанетта, – начал Бланше, – ты не…

– Хватит, Рене, иди толкай свою речь на улице, а мне нужно людей обслужить.

– Так ты, значит, обслуживаешь кого попало?

– Я обслуживаю тех, кто хочет пить, это грех? Никто не посмеет сказать, что Антуанетта отказала кому-то, кто хотел выпить, откуда бы он ни явился, слышишь, откуда бы ни явился!

– Я хочу пить, – сказал Луи. – Антуанетта, налейте мне еще.

Бланше пожал плечами, и Марк увидел, что он сменил тактику. Он грузно хлопнул Антуанетту по руке, миролюбиво вздохнул с видом человека, проигравшего в кости, который покорился судьбе и не желает сцен, – неуклюжий, но славный малый, – а потом перенес свой зад и бокал белого вина за столик, где сидели рыбаки. Антуанетта открыла окно, чтобы проветрить прокуренный зал. Марк любовался этой маленькой, сухонькой, морщинистой женщиной в черном платье.

– А вот и спящий красавец, – сказал Бланше Гийому.

Когда мэр появился в кафе, пробило три. Он рассеянно поздоровался, подошел походкой усталого танцора и молча повел Луи в дальний зал, подхватив его, как обычно подбирают по пути свои вещи. Луи махнул Марку, чтобы следовал за ними.

– Секундочку, Шевалье, мне нужно срочно сказать пару слов Вандузлеру.

Луи показался Марку необычно напряженным. Он глядел на него, пытаясь понять, в чем дело, но не видел ни гнева, ни раздражения, ни нервозности. Его лицо точно затвердело, стерлись мягкие расплывчатые тени, остались лишь острые углы. Исчезли очарование, нежность, переменчивость и неуловимость. Не так ли выглядит человек, подумал Марк, которому нанесли тяжелый удар.

– Марк, нужно привезти кое-что из Парижа.

– Мне?

– Нет, ты нужен мне здесь.

– Что-нибудь из бункера? Может, Марта?

– Только не Марта, она себе в поезде шею свернет, все растеряет, и кто знает, что еще может случиться.

– А Венсан?

– Он сторожит сто вторую скамейку и не бросит ее. У меня нет никого, кто может ездить. Как зовут твоего коллегу, не шумного, а другого?

– Матиас.

– Он свободен?

– Сейчас да.

– На него можно положиться?

– Охотник-собиратель надежен как зубр, только более сообразителен. Правда, все зависит от того, интересно ли ему.

– Мне нужно несколько скрепленных листов из желтой папки с литерой «М», их ни в коем случае нельзя потерять.

– Можно попросить его.

– Марк, скажи ему: чем меньше он поймет из этих листов, тем лучше для него.

– Хорошо, а как их найти?

Луи отвел Марка в угол. Тот слушал, кивая головой.

– Иди, – сказал Луи, – если Матиас сможет и как только он сможет, спасибо ему. И предупреди Марту, что он зайдет. Давай поторопись.

Марк не пытался понять, в чем дело. Когда все так засекречено, бесполезно гадать, лучше подождать, пока все прояснится само собой. Он нашел уединенную телефонную кабинку и позвонил в кафе на улице Шаль в Париже, которое служило им связным пунктом. Через пять минут трубку взял его дядя.

– Мне нужен Матиас, – сказал Марк. – Ты чего трубку хватаешь?

– Хочу знать, в чем дело. Рассказывай.

Марк вздохнул и кратко изложил суть дела.

– Папка с литерой «М», говоришь? В бункере? И с чем это связано?

– С убийцей конечно, с чем же еще. По-моему, Луи что-то нащупал, у него все лицо перекошено.

– Сейчас позову святого Матфея, – сказал Вандузлер-старший, – но если получится, не лезьте вы в это дело.

– Я уже влез.

– Пусть Кельвелер сам гоняется за своими зайцами, оставь его.

– Не получится, – отвечал Марк, – я его правая нога. И похоже, заяц там не один.

Вандузлер что-то проворчал и ушел. Десять минут спустя трубку взял Матиас. Охотник-собиратель быстро соображал и мало говорил, и Марк за три минуты завершил разговор.

XXI

Итак, какой-то жалкий червяк сунул нос в это дело. Из-за этого дурацкого пса. И теперь здесь полиция. Не важно, наплевать, на этот случай все предусмотрено. Угрюмый коротышка Гер-рек будет делать то, что ему велят. Поглядеть на него, так можно подумать, он сам все решает. Он такой же, как все, просто делает вид. Чуть подтолкнуть, и поползет, как муравей, куда ему укажут. Коротышка не лучше других. Про ум муравья болтают всякий вздор. Он всего лишь покорный раб, не более. Стоит преградить ему путь пальцем, и он повернет в другую сторону. Так и будет ползти, пока не стемнеет. Не сможет отыскать дом, заблудится и погибнет. Проверено много раз. Геррек такой же. Надо лишь пальцем перекрыть ему дорогу. Такое под силу не каждому. Обыкновенный убийца, который тушуется при виде первого встречного полицейского, который никогда не думал о муравье и солнце, попадется через два дня.

Главное, не делать глупостей. И человек, притащившийся из Парижа с собачьим дерьмом, получит свое, если не отступится. Такой вряд ли отступит. Он хочет быть везде, все видеть, все знать, все суметь. За кого принимает себя этот червяк? Он не так ничтожен, как остальные, надо быть начеку. Не важно, знаю я таких. Спаситель человечества, нет людей более недалеких. Если собирается устроить пожар, чтобы выкурить крыс, получит струей из огнетушителя. Все будет быстро и четко. Не успеет глазом моргнуть, как кувыркнется в кювет. Я за всем слежу. Пока будут заниматься простофилей, я раздавлю поэта. По сути, если бы не иная стезя, мне следовало бы стать убийцей. Конечно, я и так убийца, но это было бы моим ремеслом. Убийство расслабляет. Надо быть начеку, ничем себя не выдать. Заниматься своими делами. Время от времени напускать задумчивый вид, интересоваться. Следить, чтобы все было расслаблено – руки, лицо, глаза.

XXII

Пока Марк раздумывал, не сходить ли за сеньором де Пюизе, оставленным на тумбочке, или пойти крутануть ручку большой машины Пор-Николя, дабы получить ответ на вопрос «Как извлечь Землю из Солнечной системы через пять миллиардов лет, когда Солнце взорвется?», мэр закрыл дверь дальнего зала «Кафе де ла Аль» и рассказывал Луи о своей встрече с инспектором из Кемпера, Герреком. Геррек измучил мэра вопросами о Мари Лакасте, взял список жителей общины и хотел встретиться с Кельвелером, чтобы выслушать его и забрать кость.

– Они сейчас в жандармерии Фуэнана. Потом начнут допрашивать.

– А зачем вы мне все это рассказываете? – спросил Луи.

– Геррек меня попросил. Он хочет до вечера переговорить с вами. Я передаю его просьбу.

– У него есть план действий, какие-то соображения?

– Геррек видит в жизни Мари лишь одну зацепку: исчезновение ее мужа Диего пять лет тому назад.

– Он умер?

– Неизвестно, его никто больше не видел, ни живым, ни мертвым. Его ружье нашли в порту, и одна лодка пропала. Верно то, что Мари старалась не говорить об этом и продолжала его ждать. Она не тронула ни один предмет у него в столе.

– Они поженились поздно?

– Им обоим было по шестьдесят.

– Он с ней здесь познакомился?

Мэр нетерпеливо дернул плечом. Неохота повторять то, что всем давно известно. Но Геррек велел ему не ссориться с Кельвелером, он мог оказаться полезным, инспектор слышал о нем и не доверял ему.

– Он встретил Мари у Лины, когда та жила в Париже. Мари работала у нее еще при первом муже, занималась детьми.

– Как звали ее первого мужа?

– Он был профессором физики, его имя вам ничего не скажет: Марсель Тома.

– А Диего был знаком с Линой?

– Да нет же, Диего работал на Севрана, вот в чем дело.

– А при чем тут Лина?

Мэр уселся, размышляя, как этот тип мог совершить все то, что о нем рассказывали, если он не в состоянии уразуметь историю Диего и Мари.

– Севран, – отчеканил мэр, – был старым другом семьи, особенно Марселя Тома. Они оба коллекционировали машинки, и инженер, приезжая в Париж, всякий раз заходил повидать друга и его коллекцию. Диего работал на Севрана. Поэтому бывал вместе с ним у Лины. Так он и познакомился с Мари.

– А какую работу выполнял Диего для Севрана?

– Он колесил по Франции в поисках машинок. Севран встретил Диего, когда тот перебивался, продавая всякое барахло, и взял к себе на работу. Короче, Диего женился на Мари через два месяца после того, как Севран женился на Лине. И они все поселились здесь.

Луи тоже сел, сохраняя терпение. Он размышлял, как можно так плохо рассказывать. Ну и путаница в голове у этого Шевалье.

– Лина развелась, чтобы выйти за Севрана?

– Да нет же, господи, это было после несчастного случая. Ее муж упал с балкона, плохо ему стало. Она была вдовой.

– Вот как. Расскажите, как это случилось.

– Ну вдова, понимаете. Ее муж упал с террасы. Я слышал об этом от Мари, Лина таких разговоров не выносит. Они с Мари были одни с детьми. Лина читала у себя в спальне, Тома курил на террасе. Лина корит себя за то, что оставила его одного, когда он слишком много выпил. Это нелепо, как она могла знать?

– Где именно в Париже это случилось? Вам известно?

Шевалье снова вздохнул:

– В Пятнадцатом округе, улица Аббе-Кру. Номер дома не спрашивайте, не знаю.

– Не волнуйтесь, Шевалье. Я не хочу вам надоедать, просто пытаюсь представить, как все было: Значит, Лина осталась вдовой с двумя детьми и Мари. А дальше?

– Через год она сблизилась с другом Севраном, и они поженились.

– Ну ясное дело.

– Нужно было кормить детей, работы не было, денег тоже. Муж оставил ей только машинки, замечательные конечно, но она не знала, что с ними делать. Она снова вышла замуж. Впрочем, я думаю, она любила инженера, я в этом почти уверен. Ладно, не важно, все поженились, и Севран поселил своих домочадцев здесь. А теперь Геррек интересуется этим Диего, о котором мы в сущности ничего не знаем, не больше, чем Севран, который подобрал его на деревенской ярмарке, где он торговал своими поделками. Я рассказал Герреку все хорошее, что знал о Диего, – человек надежный, не в меру чувствительный, но хороший и энергичный, каждый день вставал в шесть утра. Его всем не хватало, когда он пропал. А что до Мари… так еще две недели назад она по-прежнему ждала его.

– Печально.

– Очень. И между нами говоря, весьма неприятно для общины, весьма.

– С чего Геррек хочет начать?

– С вас, потом Севран, потом остальные… Намучаются они с помощником, проверяя алиби, и это мало что даст. Здешним жителям не сидится на месте.

– А у вас они уже спрашивали про алиби?

– Для чего это?

– Так спрашивали или нет?

– Конечно нет.

– Значит, еще спросят.

– Вы что, хотите втянуть меня в дерьмо? Это ваше любимое развлечение?

– А вы разве не втянули Мари в дерьмо? С Рене Бланше? И копанием в помойке? В этом ваше развлечение?

Мэр слегка поморщился, вывернул пальцы, не щелкнув суставами, но остался сидеть как сидел. Удивительный он человек, и правда похож на пруд или болото. Луи всегда завораживали жидкости. Наклонишь чашку – и жидкость наклонится, но поверхность останется плоской. Как ее ни верти, а вода всегда плоская. Такой же и мэр. Чтобы ухватить его суть, пришлось бы его заморозить. Но Луи был уверен, что даже заморозь он мэра, тот покроется коркой льда, так что внутри ничего не разглядишь.

– Здесь зимой холодно? – спросил он.

– Редко, – машинально отвечал Шевалье. – Морозов почти не бывает.

– Жаль.

– Откуда вы узнали про мусор Бланше? Разглядели в магическом кристалле или в собачьем дерьме?

– Это вы поручали ей рыться в мусоре?

– Я. Я ее не принуждал и платил за работу.

– Какую цель вы преследовали?

– Это Бланше меня преследует, не путайте. Он задумал сам стать мэром. Я прочно сижу в своем кресле, но насколько я знаю этого человека, он не остановится ни перед какой мерзостью. Я хотел знать, что он мне готовит.

– И много вы узнали из его мусора?

– Он дважды в неделю ест курицу и часто консервированные равиоли. Откуда он, неизвестно. Семьи нет, в партиях не состоит, никаких политических связей, ничего. Туманное прошлое, не за что зацепиться.

Шевалье скривился.

– Он сжигает свои бумаги. Именно узнав об этом, я и нанял Мари в надежде, что хоть какой-нибудь клочок уцелеет. Что вы скажете о человеке, который жжет свои бумаги? И который ни под каким предлогом не желает нанять горничную? Но Бланше аккуратен, объедает своих цыплят до костей, банки из-под равиоли выскребает дочиста, сигары докуривает до конца, пока не обожжет себе пальцы, и ни одна бумажка от него не ускользает. Его отбросы – мусор в чистом виде, только выжимка без всякого содержимого, а еще пепел, сплошной пепел. Если, по-вашему, это нормально, то я так не думаю.

– Откуда он приехал? Хотя бы это известно?

– Из Нор-Па-де-Кале.

– Это точно?

– Так он говорит.

Луи нахмурился.

– Так что с Мари? – снова спросил он.

– Да-да, – отвечал мэр, – если он заметил, как она роется в его мусоре… Если он убил ее… Значит, это я виноват. Знаю, вы тоже так думаете. Но я с трудом могу представить, что в Пор-Николя обитает убийца, даже на него не могу подумать.

– Господи, Шевалье, ее убили, встряхнитесь и откройте глаза! А на вас Мари что-нибудь нашла? Как Бланше собирался нанести удар?

– Если бы я это знал, Кельвелер, то не искал бы.

– А вы сами-то как думаете?

– Откуда мне знать? Он все, что угодно, выдумает! Десять фальшивых счетов, пятнадцать растрат, восемнадцать любовниц, тройная жизнь, сорок детей, за этим дело не станет… Скажите, Кельвелер, а вы вообще когда уезжаете? Когда повидаетесь с Герреком?

– По идее, да.

Успокоило ли это Шевалье, понять было невозможно.

– А на самом деле нет, – добавил Луи.

– Вы не доверяете ему? Геррек – неплохой полицейский. Что вас здесь удерживает?

– Три вещи. И потом мне хочется пива.

Шевалье пожал плечами. Он вместе с Луи прошел в бар. Зал не опустел, это был необычный день, все ждали полицию. Свободных столиков оставалось все меньше, народ прибывал, разговоры не смолкали. Вернулся Марк и сел между Линой и Полиной. Его терзали сомнения. На месте Полины он скорее вышел бы замуж за Севрана, чем за Дарнаса, – хотя у каждого свой вкус, – к тому же у Севрана был слишком низкий зад и узкие плечи, как у женщины, редкое устройство, которое, по мнению Марка, следовало принять во внимание. Но будем великодушны: это было почти незаметно. Севран вел себя несколько беспокойно, но тут Марк из солидарности его одобрял. Инженер сновал между баром и столиками, разносил выпивку, делая за Антуанетту ее работу и поминутно прерывая рассказ об истории фирмы «Ремингтон», а его открытое стареющее лицо сияло прямодушной улыбкой, ненадолго омрачаясь, когда он с тревогой смотрел на Лину. Непостижимым образом Дарнас, смахивающий на морскую черепаху, на которую местами со дна кастрюли налипла глазурь, выглядел более мужественным, чем инженер. Слушая Севрана, он невозмутимо улыбался, положив на колени толстые руки, которыми то и дело взмахивал, – стряхивая глазурь, думал Марк, – и треволнения этого места и те, кто нашел здесь убежище, без труда умещались в его маленьких глазках. Лина, статная красавица с удлиненными губами, которые порой казались ослепительными и не давали Марку покоя, время от времени переговаривалась через его плечо с Полиной Дарнас. Марк горбился, чтобы не мешать им. От нечего делать он отпил из своего стакана. Вот уже полчаса ему никак не удавалось заговорить с Полиной, и он чувствовал себя не в своей тарелке. Марта сказала бы, что сидеть между двух женщин глупо, не получится говорить с одной, не повернувшись спиной к другой, а это некрасиво, надо садиться напротив. Тут его поманил Луи.

– Ну что? Каков итог? – спросил он.

– Я подумал, я бы переспал с Полиной, только я ей не нравлюсь.

– Не пори ерунды, Марк. Как там святой Матфей?

– Он прибывает в Кемпер сегодня в 22.21.

Луи улыбнулся:

– Отлично. Иди беседуй дальше и прислушивайся к окружающим, пока я буду говорить с Герреком.

– У меня беседа не получается, ума не хватает.

– Сядь напротив, так сказала бы Марта. Севран, – уже громко обратился Луи к инженеру, – составите партию в бильярд?

Севран улыбнулся и охотно принял предложение. Они удалились в глубину зала.

– Французский или американский? – спросил Севран.

– Американский. Мне трудно сосредоточиться на трех шарах. В голове у меня их сорок тысяч, так что это пойдет мне на пользу.

– Мне тоже, – согласился Севран. – Честно говоря, уже надоело сидеть. Я не хотел оставлять Лину одну после того, что произошло, и лучше всего было привести ее сюда. Хотя меня ждет эта чертова машинка, стоило бы заняться ею, чтобы забыть про пса. Но сейчас не время. Лине уже лучше, ваш друг развлекает ее. Чем он занимается?

– Он историк. Изучает исключительно Средние века.

– Серьезно?

– Абсолютно.

– Я иначе представлял себе историков Средневековья.

– Боюсь, что он тоже. Есть в нем две крайности, которые никак не могут сойтись.

– Вот как? И как же он с ними уживается?

– Мечется, фонтанирует или шутит.

– Надо же. Это, знаете ли, утомительно. Ваша игра, Кельвелер, бейте.

Луи прицелился, ударил и забил шестой шар. Вполуха он прислушивался к тому, что делалось в баре.

– В конце концов, – говорил Гийом, – чего мы голову ломаем? Не знаешь, кто убил Мари? Поди и спроси у машины, разве не так, инженер?

– И знаешь что она ответит? – отозвался тип с другого конца зала.

– Слышите? – со смехом сказал Севран. – Это про мою машину, чудовищную громадину, которую я собрал, она рядом с кемпингом, видели? Она выдает короткие высказывания. Я и не надеялся, что к ней так привыкнут. Думал, будет скандал, но через несколько месяцев недоверие сменилось обожанием. Потому что моя машина дает ответ на все… Народ приезжает издалека, чтобы задать ей вопрос, это настоящий местный оракул. Будь он платным, мы бы в Пор-Николя купались в деньгах, я не шучу!

– Да, – сказал Луи, наблюдая за ударом Севрана, который тоже прекрасно играл. – Марк мне о ней говорил. Он уже задал ей кучу вопросов.

– Ваша очередь. И все же машина чуть не натворила бед. Как-то вечером, – Севран заговорил тише, – один парень спросил, изменяет ли ему жена, и эта глупая куча металлолома сдуру ответила «да». Парень принял это за откровение свыше и чуть не укокошил соперника.

– А машина сказала правду?

– Вовсе нет! – засмеялся Севран. – Супруге пришлось доказывать, что железяка ее оклеветала! Вышла целая трагедия… И это не единственный случай. Чуть какое затруднение, люди бегут крутить ручку… Честное слово, машина меня превзошла.

– А чего вы в сущности хотели?

– Построить бесполезный механизм. Я хотел воздвигнуть памятник во славу механике! И чтобы почтить ее красоту, я хотел, чтобы машина была бесполезна, чтобы главным назначением ее механизма было работать и чтобы, глядя на нее, можно было сказать: «Она работает!» Слава движению и слава бесполезному и нелепому! Слава рычагу, который толкает, слава колесу, которое крутится, слава поршню, который давит, валику, который вращается! А все ради чего? Чтобы толкать, крутить, давить и вращать!

– И в конце концов бесполезная машина пригодилась, не так ли?

Луи, слушая речи инженера, отдыхал и забивал шар за шаром. Севран весело болтал, опершись на кий, и забывал об убитом псе.

– Вот именно! Это фабрика ответов на наболевшие вопросы! Поверьте, к нам за ними едут отовсюду, за двести километров! Не затем, чтобы на нее поглядеть, Кельвелер, а чтобы задать вопрос!

Луи выиграл первую партию, Севран попросил дать ему отыграться и заказал стаканчик белого вина. Народ из бара постепенно подтягивался к бильярдному столу, чтобы следить за игрой. Люди подходили и уходили, делали замечания, а также спрашивали у инженера, что ответит его машина. На улице по-прежнему лил дождь. К пяти часам Луи осталось забить лишь седьмой шар.

– Не поддается седьмой, – заметил один из зрителей.

– Последний, с ним всегда так, – отвечал другой.

– Гадская игра этот американский бильярд. В начале шары везде, разве что косой не забьет. А чем дальше, тем сложнее, и только тогда понимаешь, что ты тупее, чем на самом деле. А во французском сразу понимаешь, какой ты тупой.

– Французский бильярд труднее, зато честнее, – вставил еще кто-то.

Луи улыбался. Седьмой шар ускользнул от него в третий раз.

– Я ж тебе говорил, не поддается седьмой, – повторил болельщик.

Севран прицелился и дуплетом загнал седьмой шар в лунку.

– Отличный удар, – похвалил Кельвелер. – Уже почти пять. У вас есть время на решающую партию?

Лина подошла к столу и села на скамью зрителей. Севран бросил на нее беглый взгляд.

– Я пойду к Лине, пусть кто-нибудь меня заменит.

Он сел рядом с женой и обнял ее за плечи под неусыпным взором Марка, который всегда наблюдал, как другие ведут себя с женщинами. Ему казалось, что он положил бы руку не так, а по-другому. Так нежнее. Дарнас не обнимал Полину. Похоже, она не нуждалась в поддержке. Луи начал партию с хозяином «Ночной красавицы» Лефлёшем. С ним было легче, широкоплечий здоровяк прекрасно сражался с западным ветром, но не с бильярдным шаром. Антуанетта напомнила ему, чтобы был поосторожней с зеленым сукном и, черт подери, не ставил стакан на бортик.

– А вот и полиция, – вдруг подал голос Марк.

– Продолжайте, – сказал Луи, не поднимая головы.

– Они к вам? – спросил Лефлёш.

– Похоже, – ответил Луи и, прищурив глаз, склонился над столом.

– Зря вы тут всех перебаламутили. Правду Рене только что сказал: посеешь ветер – пожнешь бурю, приятель.

– Если это правда, год будет удачный.

– Может, и так, только Пор-Николя все-таки вас не касается.

– Но вы же ходите в Ирландское море, Лефлёш.

– Это другое дело, туда я хожу за крупной рыбой, у меня выбора нет.

– Ну вот и я так же, за крупной рыбой. У нас одна работа, и у меня нет выбора, я сам рыба.

– А оно того стоит?

– Говорят же тебе, – вмешался Севран.

– Тогда ладно, – согласился Лефлёш, почесывая щеку кончиком кия. – Раз это одно и то же, тогда другое дело, я молчу. Ваша игра.

Лейтенант Геррек вошел в игровой зал и терпеливо наблюдал за партией. У Лефлёша посинела щека там, где он ее чесал, у Луи через полтора часа игры темные пряди волос упали на лоб, рубашка наполовину выбилась из брюк, рукава были закатаны до локтей. Вокруг бильярдного стола неподвижно стояли и сидели, кто с бокалом мюскаде в руках, кто с сигаретой, около дюжины мужчин и женщин. Позабыв об игре, они разглядывали полицейских из Кемпера. У низкорослого Геррека было худое лицо, тяжелые черты, непроницаемый взгляд, волосы светловатые, короткие и жидкие. Луи положил кий поперек стола и пожал ему руку:

– Луи Кельвелер, рад познакомиться. Вы позволите, я закончу партию? А то я уже одну проиграл.

– Давайте, – согласился Геррек без улыбки.

– Прошу прощения, но мой предок был страстный игрок. У меня это в крови.

Так-так, подумал Луи, малый себе на уме, грубо своей властью не пользуется. Выжидает, обходит острые углы, не раздражается по пустякам.

Через десять минут Луи обыграл Лефлёша, пообещал дать ему возможность отыграться, натянул свитер, куртку и последовал за полицейским. На этот раз Геррек отвел его в мэрию. Луи было жаль покидать прокуренный, пропахший потом зал «Кафе де ла Аль». Он сроднился с этим местом, и «Кафе де ла Аль» чудесным образом оказалось в первых рядах его самых любимых кафе.

XXIII

Во время разговора с полицейским, который оказался человеком осторожным, не лишенным приятности, но слегка скучноватым, Луи обнаружил в левом кармане записку. Между тем Геррек объяснял ему, что Диего, Диего Лакаста Ривас, был испанцем, что ему было пятьдесят, когда он начал работать у Севрана, и о нем ничего не известно. Придется всю Испанию перевернуть, и его это совсем не радует. Но для того чтобы бесследно исчезнуть, нужны серьезные причины, и Мари они наверняка были известны, раз она продолжала его ждать. А вдруг он вернулся? А вдруг это он убил Мари? Слушая лейтенанта, Луи сунул руку в карман и нащупал бумажку. Скомканный клочок, которому совершенно нечего было там делать, поскольку обрывок газеты с завернутой в него косточкой он отдал Герреку. Не перебивая инспектора, Луи развернул бумажку.

– Кельвелер, – сказал Геррек, прервав свой рассказ, – вы меня слушаете?

– Прочтите это, лейтенант, только не трогайте, я и так уже оставил свои отпечатки.

Кельвелер протянул Герреку узкую полоску мятой бумаги, порванной по краям. Короткие строчки были отпечатаны на машинке.

В хижине в Вобане Парочка скрывалась, Все о ней – молчок. И не тратьте время, Чтоб забить седьмой.

– Откуда этот стишок? – удивился Геррек.

– Из моего кармана.

– Опять?

– На этот раз я здесь ни при чем. Мне подбросили эту записку только что, в кафе. Ее там не было, когда я в три часа вошел в бар.

– Где была ваша куртка?

– Рядом с бильярдным столом, сохла на стуле.

– Бумажка была скомкана?

– Да.

– А что это за «седьмой»?

– Бильярдный шар номер семь. Я трижды безуспешно пытался его забить в конце партии.

– Написано коряво.

– Зато понятно.

– Парочка… – пробормотал Геррек. – Если в тот вечер в хижине прятались тайные любовники и Мари их вспугнула, один из них мог ее убить. Ничего удивительного, такое уже бывало, не далее как четыре года назад в Лориане. Только… почему анонимное письмо? И почему автор не называет эту парочку? Почему обращается к вам? Почему в кафе? И этот седьмой шар, он-то при чем?

– Где-то тут собака зарыта, – тихо проговорил Луи.

– Бесполезные вопросы… – пожал плечами Геррек, словно беседуя с самим собой. – Тут мы имеем дело с запутанными тайнами любителей анонимок, их ненормальными побуждениями, извращенными методами, лишенными логики… Жадность, трусость, жестокость, слабость… То же самое было лет шесть назад в Пон-Лабе. Однако нельзя исключать, что все это – правда.

– Хижина в Вобане – подходящее место для парочек. Крыша над головой и от чужих глаз подальше. Можно почти не бояться, что кто-нибудь увидит.

– Даже зная, что Мари Лакаста ходила туда за моллюсками?

– Вряд ли она стала бы заходить в хижину, знала ведь, что это за место. В такие старые каменные домики ходят либо пописать, либо на свидание, не далее как четыре тысячи лет назад это стало известно всему свету. Но в тот четверг, по необычному стечению обстоятельств, она могла неожиданно туда заглянуть.

– А автор записки? Он тоже там был?

– Слишком много народу собралось на месте преступления в один вечер, в подобные совпадения я не верю. Но он мог знать, что в хижине пряталась какая-то парочка. Он узнает об убийстве, складывает два и два и предупреждает нас. Но не заявляет об этом в открытую, потому что боится. Вы же читали: «все о ней – молчок». Либо автор сгущает краски, либо один из этой пары человек опасный или просто влиятельный, с которым лучше не связываться, потому все и предпочитают держать язык за зубами.

– А почему он пишет именно вам?

– К моей куртке было легко подойти, и потом, от меня до вас один шаг.

– Парочка… – снова проговорил Геррек. – Парочка… тоже мне намек… Парочек на этой земле хоть пруд пруди. Слежка за хижиной ничего не даст, они туда не вернутся. Людей расспрашивать бесполезно, только переполоху наделаешь, а узнать ничего не узнаешь. Автор записки – вот кто бы нам пригодился. Надо попробовать по отпечаткам…

– Он решил не рисковать. Потому-то и скомкал бумажку.

– Неужели?

– Он не мог находиться в кафе в перчатках, это бы сразу заметили. Чтобы подбросить записку в куртку, проще всего скомкать ее и держать в носовом платке, зажав в кулаке, а потом уронить мне в карман. Бумажка маленькая, ее легко спрятать в опущенной руке.

– Он видел, как вы упустили седьмой шар, а потом вышел… Когда это было?

– В конце моей партии с Севраном, около пяти часов.

– Потом он возвращается с готовой запиской в руке. Вы видели, кто входил и выходил в это время?

– Не могу вам сказать. Я был занят игрой с Лефлёшем, и я еще мало кого здесь знаю. В баре было полно народу и вокруг стола тоже. Ждали вас. Люди то и дело входили и выходили.

– Остается шрифт машинки.

– На это у вас есть местный специалист, обратитесь к нему.

XXIV

Севран несколько минут внимательно изучал записку, которую лейтенант развернул для него двумя пинцетами. Он был серьезен и сосредоточен, словно пытался опознать на фотографии мельком виденное лицо.

– Она мне знакома, – наконец произнес он. – Печатает медленно, мягко, вяло. Если не ошибаюсь, эта машинка даже находится у меня. Идемте.

Луи с лейтенантом проследовали за ним в хранилище машинок – просторную комнату, где на столах и этажерках выстроились сотни черных механизмов самых неожиданных форм. Севран уверенно прошел между столами и сел перед черной с золотом машинкой, оснащенной диском с литерами.

– Наденьте это, – попросил Геррек, протянув ему пару перчаток, – и печатайте осторожно.

Севран кивнул, надел перчатки, взял лист бумаги и вставил в каретку.

– Это модель «Гениатус» 1920 года, – сказал он. – Что печатать?

– В хижине в Вобане, с красной строки. Парочка скрывалась, с красной строки. Все о ней – молчок, – продиктовал Геррек.

Севран напечатал первые слова, вытащил лист и всмотрелся в него.

– Нет, – сказал он, морщась. – Очень похоже, но не то.

Он порывисто встал, раздосадованный своей ошибкой, обошел другие деревянные столы и сел перед маленькой продолговатой машинкой, о назначении которой трудно было догадаться.

Севран вновь напечатал первые строки письма, но не с помощью клавиатуры, а вращая колесико до нужной буквы. При этом он даже не глядел на металлический диск, зная расположение литер наизусть. Вытащив бумагу, он улыбнулся:

– Пожалуйста. Это напечатано на ней, модель «Виротип» 1914 года. Покажите оригинал, инспектор.

Инженер сравнил оба листка:

– Это «Виротип», никаких сомнений. Видите?

– Да, – сказал Геррек. – Напечатайте текст до конца, мы сравним в лаборатории.

Пока Севран крутил диск «Виротипа», Геррек осматривал просторное помещение. Стол, на котором стоял «Виротип», находился ближе всего к двери, в отдалении от окон. Подошел Севран и вручил ему второй экземпляр текста.

– А теперь, – попросил его Геррек, – не могли бы вы оставить на нем свои отпечатки? Только не обижайтесь.

– Понимаю, – сказал Севран, – что мой дом, моя машинка и я сам в числе первых подозреваемых.

Он снял перчатки и взялся за листок двумя руками, прижал к нему пальцы, а затем вернул инспектору.

– Кельвелер, побудьте здесь, я позову помощника, чтобы снял отпечатки.

Севран остался с Луи наедине, на его лице читалась тревога и любопытство.

– Сюда легко проникнуть? – спросил Луи.

– Днем да, через стену в саду, например. Ночью или когда нас нет дома, включена сигнализация. Надо сказать, что сегодня после обеда, похоронив Ринго, я повел Лину в кафе развеяться и забыл про сигнализацию, голова была занята другим. Честно говоря, мы часто о ней забываем.

– Вы не боитесь за свои машинки?

Севран пожал плечами:

– Их невозможно продать, если у вас нет связей. Нужно найти покупателей, знать коллекционеров, сеть, адреса…

– Сколько они стоят?

– Зависит от модели, от того, насколько машинка редкая, в каком состоянии. Эта, например, стоит пять тысяч франков, а за ту я могу получить двадцать пять тысяч. Кто об этом знает? Кто способен сделать правильный выбор? Некоторые ничего собой не представляют, а за ними все гоняются. Вон та, в глубине, у которой рычаг с другой стороны, видите? Это первая модель «Ремингтона», 1874 год, и на сегодняшний день она уникальна благодаря своему неудобному рычагу. Фирма «Ремингтон» вскоре предложила всем покупателям вернуть машинку, чтобы бесплатно переделать рычаг. Но эту из Америки привезли во Францию, и «Ремингтон» не смог ее переделать. Поэтому она почти уникальна. Но кто знает такие вещи? Только коллекционер, да и то если он крупный специалист. А таких немного, никто не осмелился бы украсть ее у меня, об этом сразу бы стало известно, и с ним перестали бы иметь дело, а это подобно самоубийству. Так что, как видите, риска почти никакого. И потом я прикрепил каждую машинку металлическими скобами. Понадобились бы инструменты и время, чтобы их снять. Не считая погреба, в который позавчера кто-то залез, у меня никогда ничего не случалось, да и тогда ничего не пропало.

Вошел помощник, и Геррек указал ему на «Виротип», дверь и окна.

Затем он коротко поблагодарил инженера и ушел.

– Не думаю, что мы обнаружим чьи-то отпечатки, кроме Севрана, – сказал Геррек, возвращаясь в мэрию вместе с Кельвелером. – Конечно, записку мог напечатать кто угодно, и все же Севран оказался в щекотливой ситуации. Однако мне трудно представить, чтобы его интересовали парочки. Я также не понимаю, для чего ему печатать записку на одной из собственных машинок.

– Бросьте. Севран не мог это напечатать. Он не выходил из кафе, когда я играл с Лефлёшем, и был еще там, когда мы с вами пошли в мэрию.

– Это точно?

– Точно.

– Кто еще оставался на месте?

– Его жена, кажется, но я не следил за ней, пока она была в баре, Лефлёш, Антуанетта, Бланше…

– Мне не дает покоя упоминание седьмого шара. Оно кажется совершенно бессмысленным, но ведь должен быть какой-то смысл.

– Тот, кто подложил мне записку, не хочет, чтобы его обнаружили. Упоминая этот шар, он заставляет нас думать, что он – один из тридцати посетителей, находившихся в кафе во время моей партии с Севраном. Допустим. А если его там не было?

– Откуда же он узнал про шар?

– Стоя на улице перед окном. Он выжидает, слушает, подмечает мало-мальски значительный факт и указывает на него, чтобы доказать свое присутствие в зале. В окно никто не смотрел, оно было залито дождем, лило как из ведра.

– Да, возможно. Значит, он или она могли находиться снаружи или внутри до вашей неудачи с седьмым шаром. Так далеко не уедешь. Слишком сложная уловка, чтобы остаться незамеченным.

– Или он панически боится убийцы, или это он.

– Кто – он?

– Он, убийца. Не в первый раз убийца выбирает козла отпущения. Берегитесь, Геррек, возможно, нас водят за нос. Где-то здесь окопалась редкая мразь, я это нюхом чую.

Геррек скривился:

– Вы все искажаете, Кельвелер. Сразу видно, что вы редко сталкивались с анонимными письмами. Как это ни прискорбно, их пишут очень часто. Не далее как шесть лет назад, в Пон-Лабе. Такие послания пишут не убийцы, а трусы, посредственности и ничтожества.

– А убийца, который заранее все обдумал и погубил старуху, не ничтожество?

– Конечно, но он ничтожество, способное на поступок. Авторы записок – ничтожества жалкие, тихие, пугливые, не способные заявить о себе. То есть два совершенно разных типа. Это не один и тот же человек, такого не бывает.

– Может, и так. Держите меня в курсе насчет отпечатков, алиби и Испании. Если это возможно и если вы согласны принять мою помощь.

– Я обычно работаю один, Кельвелер.

– Тогда мы, вероятно, еще встретимся.

– Конечно, вы затеяли это расследование, но уже не имеете права в него вмешиваться. Сожалею, что приходится об этом напоминать, но вы теперь такой же человек, как все.

– Ладно, я как-нибудь переживу.

Луи вернулся в гостиницу в семь, но не застал там Марка. Он взял телефон и устроился с ним на кровати. Набрал номер комиссариата Пятнадцатого округа, район Аббе-Гру. В этот час Натан еще должен быть на рабочем месте.

– Натан? Это Людвиг. Рад тебя слышать.

– Как поживаешь, Немец? Как тебе на заслуженном отдыхе?

– Я в Бретани.

– И что ты там забыл?

– Есть тут одно темное дельце. А за ним тянется другое, давнее происшествие. Двенадцать лет назад Марсель Тома с улицы Аббе-Гру выпал со второго этажа своего дома, можешь рассказать подробности?

– Погоди, сейчас поищу папку.

Через десять минут Натан снова был у телефона.

– Да, – сказал он. – Он упал, дело закрыто, следствие пришло к выводу о несчастном случае.

– Я знаю, а подробности?

Луи услышал, как Натан листает бумаги.

– Ничего особенного. Это было вечером двенадцатого октября. У супругов Тома за ужином были двое друзей – Лионель Севран и Диего Лакаста Ривас. В десять вечера они вернулись в отель. Дома остались муж и жена, двое малолетних детей и Мари Бертон, нянька. После двадцати двух в квартиру никто не входил, соседи подтверждают… И т д. и т п. Супругу несколько дней допрашивали. Она читала в постели, против нее никаких улик, против Мари Бертон тоже, она была в своей комнате. Одна не могла выйти без того, чтобы ее не услышала другая. До несчастного случая, когда раздался крик мужа, никто из них не покидал свою комнату. Либо женщины покрывают друг друга, либо сказали правду. Допрашивали также Лионеля Севрана, он спал у себя в отеле, Диего Лакаста – тоже, судя по количеству страниц, он оказался болтливым. Погоди, я прочту… Лакаста горячо защищал обеих женщин, прямо горой за них стоял. Потом через неделю очная ставка и следственный эксперимент. Погоди-ка… Инспектор отмечает, что каждый повторил свои показания – супруга вся в слезах, нянька тоже, Севран выглядел потрясенным, а Лакаста почти все время молчал.

– Ты же говорил, он болтливый.

– Неделей раньше – да. Может, ему все это надоело. Короче, самоубийство исключено, убийство маловероятно или недоказуемо. Перила на балконе очень низкие, парень выпил лишнего. Заключение о смерти в результате несчастного случая, разрешение на захоронение, и дело закрыто.

– Кто вел следствие?

– Селье. Его уже здесь нет, получил капитана.

– В Двенадцатом округе, знаю. Спасибо, Натан.

– А что, тебе известно продолжение истории?

– Две свадьбы, один пропавший без вести, и одна умерла. Что скажешь?

– Что все это очень странно. Удачной охоты, Людвиг, но будь осторожен. Ты теперь один. Действуй осмотрительно. И бери пример со своей жабы – спокойствие и умеренность во всем. Лучшего пожелать не могу.

– Я ее поцелую за тебя, а ты поцелуй своих девчонок.

Луи, улыбаясь, повесил трубку. У Натана было семь потрясающих дочерей, как в сказке, Луи всегда это восхищало.

Селье уже ушел с работы. Луи застал его дома.

– Значит, за этой косточкой кроется убийство, – сказал Селье, внимательно выслушав рассказ Людвига. – И все участники дела Марселя Тома здесь замешаны?

Селье говорил, растягивая слова, как человек, который пытается припомнить прошлое.

– Здесь дело ведет Геррек. Вы знакомы?

– Немного. Довольно нудный, мало говорит, редко смеется, но голова ясная, насколько мне известно. Однако чудес от него не жди. На чудеса я и сам не способен.

– В допросах по делу Тома было что-нибудь примечательное?

– Я пытаюсь вспомнить, но ничего не приходит в голову. Если это убийство, значит, я оплошал. Но зацепиться там было не за что.

– Могла ли одна из женщин тайком выйти на террасу?

– По-вашему, я не проверял? Там был старый паркет, он у меня так и стоит перед глазами. Каждая половица скрипела. Если одна из женщин – убийца, значит, вторая все знала, иначе и быть не может.

– А после Севрана и Лакасты к ним никто не приходил?

– Никто, это точно установлено.

– Почему вы хорошо помните это дело?

– М-м… потому что были сомнения. А сомнения долго не забываются. У меня было много расследований, я поймал кучу убийц, и все это стерлось из памяти. Но если остались сомнения, дело запоминается надолго.

– А в чем вы сомневались?

– В Диего Лакасте. Он резко переменился. Был добродушный, болтливый малый, который вел себя как настоящий благородный идальго, пытаясь оправдать обеих женщин, особенно няньку. Не удивительно, что он на ней женился, было видно, что он ее любит. А через неделю, когда он снова пришел со своим хозяином, то уже отмалчивался как благородный идальго, гордый и мрачный. Никого больше не защищал, в следствие не вмешивался и хранил суровое молчание. Я подумал, что таков его иберийский характер, тогда я был моложе, судил сгоряча. Но именно из-за него мне запомнился тот следственный эксперимент – много слез, скрипучий паркет и его замкнутое лицо. Он был моей единственной надеждой в этом деле, и надежда эта угасла. Вот и все. Особой пищи для сомнений нет, но я говорю за себя.

Пять минут Луи, скрестив руки, сидел на кровати, потом положил трубку. Надо встать, пойти перекусить чего-нибудь.

Выходя из комнаты, он подобрал подсунутую под дверь записку, которую не заметил, когда вошел.

«Если будешь меня искать, я у машины, задаю наболевшие вопросы. Присмотри за своей мерзкой жабой, она валяет дурака в ванной. Марк».

Луи купил в гостинице хлеба и два банана и пешком отправился к машине. Он шагал медленно. Геррек ему не понравился, слишком сухой. Рене Бланше не понравился тоже. Мэр, наиболее безобидный из них, тоже ему не нравился. Ему не нравилась анонимная записка. Дарнас ему нравился, хотя именно его он бы стер с лица земли. Не везет так не везет. С Севраном можно найти общий язык, если не говорить о собаках, но его пес умер. Что до женщин, ему нравилось лицо старой Мари, оно даже преследовало его, но ее убили. Лина Севран тоже занимала его мысли. Она убила пса, а на такой поступок решится не каждый, что бы там ни говорил муж, который ее защищал. Казалось, он постоянно защищал ее, успокаивал, сдерживал. Что касается Полины, она все еще была ему небезразлична, но с этим тоже полный пролет. Ведь ясно, что Полина знать его не желает, вся ощетинилась, готовая к отпору, и кто знает, к чему еще. Ладно, он же сказал, что оставит ее в покое, так что приходится держать слово. Легко давать обещания, но трудно их держать. В эту минуту Матиас, должно быть, в поезде, везет ему желтую папку. Думать об этом досье было нелегко. От одной этой тягостной мысли у него ныл затылок.

Издалека он заметил причудливый черный силуэт машины, о которой говорил ему Марк. Подойдя поближе, услышал глухое гудение, постукивание и скрип. Кельвелер покачал головой. Марк становится рабом бесполезной машины. Какой еще идиотский вопрос он ей задал? Да и какая машина совладает с полной противоречий натурой Вандузлера-младшего, неустойчивого эмоционально, но последовательного в усилиях ума? Луи не мог бы сказать, что в этом парне было сильнее – его способность глубоко погружаться в суть вещей или истеричность, свойственная утопающему? С кем его можно сравнить – с небольшим китом, уверенно ныряющим в морские глубины, или с щенком, который, выбиваясь из сил, барахтается в пруду?

Марк что-то напевал, читал при свете зажигалки послание, которое только что выдала машина. Он казался совершенно спокойным. Кельвелер не в первый раз слышал, как он поет. Он остановился чуть поодаль понаблюдать и послушать. Если бы не убийство старушки, которое приводило его в бешенство, и не тяжелые мысли, это зрелище его бы порадовало. Было темно и холодно, дождь прошел, умопомрачительная машина перестала скрипеть, а Вандузлер-младший, стоя один в темноте, весело распевал:

Прощайте, женщины, весна, прощай, моя любовь, Еще не кончена война, еще прольется кровь, Нам на Краонской высоте остаться суждено, Мы встретить смерть во цвете лет обречены давно.

– Что сказала твоя машина? – спросил Луи, перебивая его.

– Да пошла она, – буркнул Марк, скомкав бумажку. – Сплошные гадости, что про жизнь, что про Средневековье, что про Солнечную систему. Сам увидишь. Задай вопрос, только вслух, иначе не сработает.

– Вслух? Такое правило?

– Это я сам придумал, чтобы узнать твои мысли. Здорово, да?

– И что ты хочешь узнать?

– В основном, что ты думаешь об убийстве, на что надеешься с Полиной Дарнас, чего ждешь от папки «М», ради которой ты запряг Матиаса. А в придачу, что думаешь о взрыве Солнца и обо мне.

Кельвелер подошел к машине:

– Сейчас спросим. Крутить здесь?

– Пять поворотов, только сильных. Я заберу ответ.

Машина заскрипела всеми своими шестеренками, и Луи с интересом уставился на это чудо.

– Потрясающе, правда? А вот и твой ответ. Прочти сам, я чужих писем не читаю.

– Тут темно, а у меня зажигалки нет, жабы тоже нет, я пуст. Прочти вслух.

– «Давайте сохранять спокойствие. Сувенир из Пор-Николя». Что я тебе говорил? Ну как тут не взбеситься? Сохранять спокойствие, а еще чего?

– Ждать. У меня нет ответа ни на один твой вопрос. Я не могу разобраться в деле Мари Лакасты, зато с Полиной, боюсь, все ясно. А насчет папки «М» дождемся твоего охотника-собирателя. У меня в кармане оказался сюрприз, жалкий клочок бумаги, который мне подсунули в кафе. «В хижине в Вобане парочка скрывалась, все о ней – молчок», и так далее. Это, случаем, не ты?

– Совать тебе что-то в карман? Рискуя напороться на твою мерзкую жабу? Вместо того чтобы поговорить? Ерунда. Расскажи поподробней.

Приятели не спеша вернулись в гостиницу. Луи рассказывал Марку про записку, а сам поглядывал на часы.

XXV

Как только Матиас появился в гостинице, Кельвелер взял у него папку и заперся в своей комнате.

– Уже полчаса не могу из него слова вытянуть, – сказал Марк Матиасу. – Ты заглядывал в досье?

– Нет.

Марку не было нужды переспрашивать «Точно не заглядывал?», потому что, когда Матиас говорил «да» или «нет», это действительно означало «да» или «нет» и выпытывать что-то еще не имело смысла.

– Благородный ты человек, святой Матфей. Я бы наверняка заглянул.

– Мне не пришлось испытывать свое благородство, досье было скреплено степлером. Пойду прогуляюсь к морю.

Марк взял велосипед и вместе с Матиасом отправился к берегу моря. Матиас ничего не сказал. Он знал, что Марк любит катить велосипед, шагая рядом, если представится случай. Ему казалось, что он ведет под уздцы лошадь – боевого рыцарского коня, крестьянского тяжеловоза или индейского скакуна, смотря по настроению. Марк заметил, что, несмотря на холод, его друг смело обул свои монашеские сандалии на босу ногу и, пренебрегая всякой изысканностью, натянул холщовые штаны, подвязав их грубой веревкой, и свитер на голое тело. Но он тоже ничего не сказал. Охотника-собирателя не переделаешь. Когда мог, Матиас раздевался совсем. Когда его спрашивали почему, он отвечал, что одежда его стесняет.

Проворно толкая велосипед, чтобы поспеть за длинноногим Матиасом, Марк рассказывал о том, что творилось в городке, а Матиас молча слушал. Марк мог бы кончить рассказ за пять минут, но он любил говорить обстоятельно, добавляя мелкие штрихи и мимолетные впечатления, сплетая слова в красивую речь, которую Матиас называл обыкновенной болтовней. Сейчас Марк описывал наиболее темные, как он выразился, квадраты этой шахматной доски – меланхолию Лины Севран, два выстрела из ружья по собаке, водяную непроницаемость мэра, непробиваемую громаду Рене Бланше, маленькие руки Мари в мусоре этого старого мерзавца, исчезновение Диего, стихотворный донос на таинственную парочку в хижине на мысе Вобан, лицо Кельвелера, окаменевшее с тех пор, как ему понадобилась папка с литерой «М», обрывки его старых любовных передряг, подчеркнутую интеллигентность Дарнаса, его уродство и хрупкие пальцы, и тут Матиас неожиданно его перебил.

– Заткнись, – сказал он, ухватившись за раму велосипеда, чтобы Марк остановился.

Матиас замер в темноте. Марк не возражал. Он ничего не слышал в шуме ветра, ничего не видел и не чувствовал, но он достаточно хорошо знал Матиаса, чтобы понять, что тот насторожился. Матиас каким-то образом умел пользоваться своими пятью чувствами как радарами, датчиками, дешифраторами и бог знает чем еще. Марк охотно продал бы Матиаса как универсальный прибор, совмещающий детектор звуковых волн, собиратель пыльцы, датчик инфракрасных излучений и другие сложные приспособления, которые Матиас с успехом мог заменить, не потратив на это ни гроша. Марк считал, что, приложив ухо к песку в пустыне, охотник-собиратель мог услышать шум поезда «Париж – Страсбург», хотя и непонятно, зачем это могло понадобиться.

Матиас отпустил велосипедную раму.

– Беги, – сказал он Марку.

Марк увидел, как Матиас бросился в темноту, не понимая, за кем нужно бежать. Животные инстинкты друга – примитивные, сказал бы Люсьен, – поражали его и лишали дара речи. Он ' положил велосипед на землю и кинулся следом за этим чертовым историком первобытного общества, который бежал молча и гораздо быстрее его, не обращая внимания на близость обрыва. Он нагнал его через двести метров.

– Внизу, – сказал Матиас, указывая на каменистый берег. – Спустись, займись им, я посмотрю вокруг, здесь кто-то есть.

Матиас скрылся так же быстро, а Марк оглядел берег. Внизу что-то темнело, кто-то, вероятно, разбился, упав с высоты шести-семи метров. Цепляясь за скалы, чтобы спуститься, он представлял, что этого человека кто-то мог столкнуть с тропинки. Достигнув земли, Марк бросился к телу. Осторожно ощупал его, нашел запястье, проверил пульс. Пульс слабо прощупывался, но человек не шевелился, даже не стонал. Зато у Марка кровь стучала в висках. Если его столкнули, это произошло минуту назад, когда Матиас услышал шорох. Вероятно, убийца не успел завершить свое дело, и сейчас Матиас гнался за ним. За шкуру убийцы Марк сейчас не дал бы и ломаного гроша. Спрячется он или побежит, от охотника-собирателя ему не уйти, и за Матиаса Марк совсем не беспокоился – не совсем понятно почему, ведь Матиас был уязвим, как и любой другой смертный. Марк не решился трогать голову пострадавшего, чтобы ненароком не повредить шейные позвонки. Он знал точно, что нельзя ничего предпринимать. И все же ему удалось убрать волосы с лица и найти зажигалку. Он зажигал ее много раз, прежде чем узнал того, кого Дарнас описывал как неисправимого романтика, юношу семнадцати лет, который недавно сидел в кафе за одним столом с бледнолицым помощником кюре. Он плохо запомнил его имя. Гаэль, кажется. Коснувшись волос, Марк почувствовал кровь, ему стало не по себе, и он отвел руку подальше. Ему хотелось пойти к морю, вымыть ее, но он боялся бросить юношу одного.

Матиас тихо позвал его сверху. Марк преодолел семь метров отвесной скалы, взобрался на край и сразу вытер ладонь о мокрую траву.

– Кажется, это Гаэль, – выдохнул он. – Он еще жив. Побудь здесь, я сбегаю за подмогой.

Только сейчас Марк разглядел, что Матиас молча кого-то держит.

– Ты знаешь, кто это? – спросил он.

Зажигалкой светить не пришлось. Одной рукой Матиас держал Лину Севран.

– Жена инженера, – глухо проговорил Марк. – Где ты ее нашел?

– Недалеко, спряталась за деревьями. Я услышал ее дыхание. Не волнуйся, я ничего ей не сделал.

Лина Севран не шевелилась, не плакала и не говорила ни слова. Только дрожала, так же как днем, когда прикончила пса.

– Поторопись, – сказал Матиас.

Марк бросился к велосипеду, вскочил на него и помчался в город.

Не постучав, он с размаху распахнул дверь комнаты Кельвелера. Луи не спал и, подняв голову, быстро собрал разложенные на столе бумаги, старые документы из желтой папки, покрытые записями и рисунками. Запыхавшемуся Марку он показался сейчас таким, как раньше, – готом с низовьев Дуная, готовым врукопашную сразиться с гуннами. Словно перед его глазами мелькнула константинопольская мозаика, изображавшая прекрасного варвара с темными спутанными волосами, упавшими на высокий лоб.

– Что с тобой? – спросил Луи, вставая. – Ты подрался?

Марк оглядел себя. Его одежда перепачкалась и промокла, когда он лез по скале, а на руке еще осталась кровь.

– Срочно звони в «скорую». Молодой Гаэль свалился со скалы, он весь в крови. Прямо за деревянным крестом. Там Матиас.

Через пять минут Марк шел обратной дорогой, таща за собой Луи.

– Это Матиас услышал, – сказал Марк.

– Иди не так быстро и говори помедленней. А ты сам ничего не слышал?

– Я не охотник-собиратель, – отвечал Марк, повысив голос. – Я обычный цивилизованный человек с образованием. Мои глаза в темноте не видят, мои уши не слышат, как кто-то моргает, мои ноздри не чуют микромиазмов пота. Зато Матиас слышит быков в пещере Ласко. В Сахаре он расслышит страсбургский поезд. Представляешь, как удобно?

– Да успокойся ты! Значит, Матиас что-то услышал, а дальше?

– Дальше? Он побежал, мы находим Гаэля – по-моему, это Гаэль, – он лежит в двухстах метрах от нас, и пока я оставался с беднягой, Матиас снова убежал и вернулся с добычей.

Луи застыл на ходу.

– Да, – сказал Марк, – я не успел всего рассказать. Матиас притащил Лину Севран, которая пряталась неподалеку.

– Господи! И что вы с ней сделали?

– Матиас ее держит, не волнуйся.

– Она не убежит?

Марк пожал плечами.

– У нас в Лачуге Матиас таскает дрова кубометрами. Но дереву вреда не причинит, он дерево любит. Я выношу пакеты с мусором. Посмотри, там огоньки, помощь подоспела.

Луи услышал, как Марк глубоко вздохнул.

Матиас по-прежнему стоял на скале, одной рукой держа Лину Севран. Внизу у тела Гаэля суетились люди.

– Ну что? – спросил Марк.

– Не знаю, – ответил Матиас, – они спустили носилки и оборудование.

– А Геррек? – спросил Марк. – Надо предупредить Геррека.

– Я знаю, – сказал Луи, глядя на Лину. – Нам спешить некуда. У нас есть время сказать друг другу пару слов. Отведи-ка ее вон туда, Матиас.

Матиас легонько оттолкнул Лину от края скалы.

– Геррек скоро придет, – сказал ей Луи.

– Я его не толкала, – проговорила Лина.

– А почему – толкала? Он мог сам упасть.

Лина опустила голову, но Луи приподнял ей подбородок.

– Он упал сам, – сказала она.

– Нет уж. Вы знаете, что его столкнули, вы только что почти признались в этом. Гаэль – местный, он здесь каждый камень знает. Почему вы прятались?

– Я гуляла. Услышала крик, и мне стало страшно.

– Матиас не слышал крика.

– Он был далеко.

– Никто не кричал, – сказал Матиас.

– Нет, Гаэль кричал. Мне стало страшно, и я спряталась.

– Если бы вам стало страшно, вы бы не гуляли ночью одна. А когда слышишь крик упавшего человека, обычно бежишь на помощь, разве не так? Во всяком случае, нет причин прятаться. Если только его толкнули не вы.

– Я его не толкала, – повторила Лина.

– Значит, вы видели, кто толкнул.

– Нет.

– Лина, – сказал Луи мягче, – сейчас приедет Геррек. А он полицейский. Человек падает со скалы через тринадцать дней после смерти Мари. Вас застают рядом, прячущуюся за деревьями. Если вам больше нечего сказать, Геррек сделает свою работу полицейского.

Марк стоял и смотрел на них. Лина все еще дрожала, а Луи уже не был похож на гота эпохи меровингов.

– А вы, – сказала Лина, – что за работа у вас? Я знаю, кто вы, жена мэра мне рассказала. Не вижу разницы с Герреком.

– Зато я вижу. Лучше расскажите мне все.

– Нет.

Луи сделал знак Матиасу, и тот отвел Лину в сторону. Она дрожала, сохраняя, однако, маску безразличия, и одно совершенно не вязалось с другим.

Через час все разошлись. Приезжали жандармы из Фуэнана, приехал Геррек. Вместе с Линой Севран он отправился к ней домой. Гаэля без сознания увезли в кемперскую больницу.

– Я хочу пива, – сказал Луи.

Трое приятелей расположились в комнате Кельвелера. Марк отказался идти за пивом, потому что Луи поставил его в ванной, где сидел Бюфо. Луи сам принес три бутылки. Марк заглянул в горлышко.

– Лина Севран, – тихо сказал он, не отрывая глаз от бутылки, – спит с Гаэлем. Это и есть парочка из хижины в Вобане. Мари застает их, она ее убивает. Почему?

– Боится развода, – сказал Матиас.

– Да, ей нужны деньги инженера. Потом она убивает слабого любовника, чтобы тот не проговорился.

– Вылезай из бутылки, – сказал Луи. – Если она спит с Гаэлем, почему бы не дождаться, когда инженер уедет в Париж? Зачем тащиться в холодную хижину в пять, когда в восемь можно лечь в теплую постель?

– Причину можно найти. Она была там, когда Гаэль упал. И она убила собаку.

– Я думаю об этом, – сказал Луи.

– Что она тебе сказала?

– Я не говорил с ней ни о скале, ни о собаке. Мы говорили о ее первом муже. Он умер, упав с балкона, помнишь?

– Это ведь был несчастный случай?

– Падение, как с Гаэлем. Если это было убийство, сработано чисто и ловко.

– Что она говорит об этом?

Луи пожал плечами:

– Говорит, что не толкала его, как и Гаэля. И дрожит как осиновый лист. Впечатление такое, что у нее от этой истории мурашки по телу. Я справлялся о Диего Лакасте, который во время следствия за одну неделю из пламенного защитника превратился в угрюмого молчуна. Она это подтверждает, даже говорит, что Диего всегда подозревал ее. До несчастного случая он был с ней словоохотлив и доверчив и очень старался помочь следствию. Потом вдруг переменился, в глаза не смотрит, доверять перестал. Она говорит, что без поддержки Мари, Севрана и детей она бы не выпуталась.

– Ей известно, где Диего?

– Нет, но она явно рада, что избавилась от него. Он давил на нее, как старый молчаливый призрак.

Марк дунул в бутылку.

– И старый призрак тоже исчез, – сказал он.

– Да, – Луи кивнул.

Он прошелся по тесному номеру и встал у окна. Было начало третьего ночи. Матиас прикорнул на одной из кроватей.

– Нужно узнать, что это за парочка, – вдруг сказал Луи.

– Думаешь, она действительно существует?

– Да. Когда мы ее найдем, то увидим, правда это или лажа. И кто автор стишка – простой доносчик или убийца, который размахивает у нас перед носом красной тряпкой. Здесь нам наверняка кто-нибудь подскажет имя любовницы Гаэля.

– Дарнас?

– Нет, Дарнас догадывается, но не знает. Нам нужен такой человек, который следит за всем, что происходит, с пользой для себя.

– Мэр?

– Шевалье, конечно, не ангел, но и не помойная крыса. Если бы он умел добывать информацию, то не опустился бы до копания в мусоре своего соперника. Нет. Я говорю об этом мерзавце Бланше.

– Так он тебе все и выложит.

– А почему бы и нет?

Луи повернулся. Несколько секунд он стоял неподвижно, потом взял куртку и не спеша надел ее.

– Ты со мной?

– А ты куда? – вяло спросил Марк.

– К Бланше, куда же еще.

Марк оторвал взгляд от бутылки. На веке у него остался красный след.

– В такой час? Ты спятил?

– Мы здесь не для того, чтобы беречь его сон. Два убийства – уже перебор. В этом городишке людей просто истребляют.

Луи зашел в ванную, Бюфо брать не стал, захватил со стола бумаги и сунул их во внутренний карман.

– Давай быстрей, – сказал он. – Тебе ничего другого не остается, потому что если Бланше прикончит меня, пока ты дрыхнешь в гостинице, тебя до конца дней будет мучить совесть, а тогда плакали твои Средние века.

– Бланше? Ты его подозреваешь? Вот так, ни с того ни с сего, только потому что у него рожа противная?

– А по-твоему, такая рожа – это нормально? И чего ты вообще о ней начал? Что ты в этом понимаешь?

– Ты меня достал! – крикнул Марк, вскакивая.

Луи стоял рядом и спокойно глядел на него. Потом поправил воротник его куртки, распрямил ему плечи и приподнял подбородок.

– Так лучше, – проговорил он. – Прими-ка воинственный вид. Давай, так чтобы стало страшно. Не вечно нам тут торчать!

Марк сожалел, что ввязался в эту историю. Сидел бы сейчас в тепле у себя в Лачуге в Париже и занимался XIII веком. Гот эпохи меровингов просто сбрендил. Однако Марк все же попытался напустить на себя угрожающий вид. Будь он мужчиной, было бы проще. Да ведь он и есть мужчина, так в чем же дело.

Кельвелер покачал головой:

– Представь что-нибудь отвратительное. Я имею в виду не еду и не жабу, что-нибудь покруче.

– Избиение альбигойцев Симоном де Монфором.

– Ладно, – вздохнул Луи. – Ну вот, уже неплохо, почти убедительно. Пока будем там, все время думай об этом Симоне. Захвати его, – прибавил Луи, указывая на уснувшего Матиаса. – Лишним не будет.

XXVI

Луи несколько раз постучал в двери Бланше. Марк был напряжен, мускулы так и ходили у него по спине. Все подробности альбигойской бойни вставали в его памяти, в руке он сжимал бутылку пива, засунув палец в горлышко. Матиас не стал ни о чем спрашивать, он держался в тени, огромный, в сандалиях на босу ногу, неподвижный и бодрый. За дверью послышался шум. Дверь приоткрылась на цепочке.

– Позвольте войти, Бланше, – сказал Луи. – Гаэля сбросили со скалы, надо поговорить.

– А я тут при чем? – спросил Бланше.

– Если хотите занять пост мэра, вам стоит вмешаться.

Бланше отворил дверь и смотрел враждебно, с недоверием и любопытством:

– Если он умер, то спешить незачем.

– В том-то и дело, что не умер. Он сможет заговорить, если выкарабкается. Видите, в чем штука?

– Нет. Я здесь ни при чем.

– Разрешите пройти. Не стоять же нам всю ночь на пороге. Здесь не очень уютно.

Бланше кивнул. Как недавно в кафе, он принял вид слегка грубоватого, но все же славного малого. Марк подумал, что рост Матиаса и стальной взгляд Луи сыграли тут свою роль. Бланше впустил их в небольшой кабинет, указал на стулья, а сам уселся за широким столом с золочеными ножками.

Луи сел напротив, скрестил руки, вытянул длинные ноги.

– Итак? – начал Бланше. – Гаэля столкнули? Если бы вы не явились сюда рыться в дерьме, этого бы не случилось. Это на вашей совести, Кельвелер. А теперь козла отпущения ищете?

– Кажется, в хижине на мысе Вобан пряталась какая-то парочка. Мне нужно знать имя любовницы Гаэля. Итак, скорее, Бланше, имя.

– Я что, обязан его знать?

– Да. Потому что вы подбираете все, что под руку попадется, – при случае пригодится, чтобы заработать голоса. Я был бы очень разочарован, если бы вы его не знали.

– Ошибаетесь, Кельвелер. Я хочу стать мэром, я этого не скрываю, и я им стану. Но я пойду прямым путем. Всякие истории мне ни к чему.

– Неправда, Бланше. Ты шепчешься по углам, обливаешь грязью одних, клевещешь на других, ты очерняешь, брызжешь ядом, настраиваешь людей друг против друга, ты отмеряешь, прикидываешь, варишь свое зелье, а когда оно поспеет, тебя изберут. Начав в Пор-Николя, ты метишь выше. Но ты уже слишком стар для таких дел, пора на покой. Итак, имя любовницы Гаэля? Поторопись, и без того уже двое погибли, я хочу спасти третьего, если ты не против.

– Особенно если это ты сам?

– Им могу быть и я.

– А с чего я стану вам помогать?

– Если не поможешь, я поступлю как ты, завтра же все расскажу. Я тоже умею красиво рассказывать. Будущий мэр, который не помог правосудию, – это вызовет скандал.

– Я тебе не нравлюсь, Кельвелер?

– Да, не очень.

– Так чего бы тебе не повесить на меня эти убийства?

– Потому что, к сожалению, их совершил не ты.

Бланше улыбнулся. Даже почти расхохотался:

– Ну и тупой же ты, Кельвелер. Значит, ты ищешь любовницу Гаэля?

Бланше тихо засмеялся:

– Если правосудие вершат молодчики вроде тебя, преступный мир может спать спокойно.

Марк нахмурился. Луи терял преимущество. И потом это перетягивание каната казалось ему жалким и скучным. Похоже на смену фигур в танце. За одну минуту они перешли от ледяного «вы» к задиристому «ты». К чему устраивать такой шум среди ночи ради ответа на один вопрос. Он глянул на Матиаса, но Матиас, стоявший у стены, был очень серьезен. Он выжидал, опустив руки, внимательно глядя из-под светлой копны волос, как охотник-собиратель, готовый броситься на медведя, забравшегося к нему в пещеру. Марк почувствовал себя в одиночестве и стал думать об альбигойцах.

Бланше наклонился вперед:

– Так ты, супермен, даже не заметил, что Гаэль был педиком? Ну насмешил… Ищешь убийцу, а сам курицу от петуха отличить не можешь!

– Ладно. Тогда имя мужчины.

– И ты называешь это мужчиной? – засмеялся Бланше.

– Да.

– Браво, Кельвелер, браво! Ты человек понимающий, терпимый, великодушный и сдержанный в суждениях! Ты доволен собой? Тебе это льстит? Именно за это, за твое большое сердце и раненую ногу, тебя ценят в министерстве?

– Поторопись, Бланше, ты меня утомляешь. Имя мужчины?

– И для этого я тебе нужен?

– Да.

– Так-то лучше. Я скажу то, чего ты ждешь, Кельвелер. Можешь передать мои слова Герреку, только вам это ничего не даст. Это бледнокожий Жан, который из церкви не вылезает, набожный служка, ты не заметил?

– Значит, Жан и Гаэль, так? В хижине? По четвергам?

– По понедельникам тоже, если хочешь знать. В остальное время – покаяние и благочестие, в воскресенье укрепление духа, а с понедельника все по новой без всякой исповеди. Успокоился? Так иди и героически арестуй его. А я на тебя уже насмотрелся, пойду спать.

В конечном счете Бланше мог торжествовать. Он вволю посмеялся и поиздевался над Кельвелером. Теперь он встал и с самодовольным видом вышел из-за стола.

– Минутку, – остановил его Кельвелер. – Я не закончил.

– Зато я закончил. Я назвал тебе имя Жана потому, что Гаэля столкнули, а не потому, что ты мне нравишься. Я ничего не знаю об этих убийствах, и если ты не уйдешь, я вызову полицию.

– Минутку, – повторил Луи. – Не станешь же ты звать полицию, если я задам тебе еще один вопрос. Просто хочу узнать, откуда ты родом. Вполне невинный вопрос. Дашь на дашь. Я, например, из Шера. А ты, Бланше? Из Па-де-Кале?

– Из Па-де-Кале, да! – закричал Бланше. – Долго еще будешь мне голову морочить?

– А может, скорее, из Вьерзона? Кажется, я тебя там где-то видел. Во Вьерзоне, в общем.

Вот оно, подумал Марк. Что именно, он не знал, но это было оно. Бланше замер на полпути к двери.

– Ну же, Бланше, вспомни… Вьерзон… Не прикидывайся дурачком, знаю, это было давно, но ты вспомни… Вьерзон на Шере. Нет? Не помнишь? Не получается? Может, помочь?

Кельвелер был мертвенно-бледен, однако улыбался. Бланше опять сел в кресло.

– Без глупостей, Бланше. Со мной двое людей, которых я привел не ради компании, их не стоит недооценивать. У того, что справа, быстрый ум и сильные руки, он без булыжника раскроит тебе череп. А тот, что слева, виртуозно владеет ножом, у него папа индеец. Усек?

Луи встал, обошел стол и открыл ящик, в который упирался живот Бланше, быстро порылся в бумагах, вынул пистолет и разрядил его. Потом поднял голову и посмотрел на Матиаса и Марка, которые теперь стояли справа и слева от двери, преграждая путь к отступлению. Матиас был великолепен, Марк выглядел почти угрожающе.

Луи улыбнулся, кивнул и вернулся к Бланше:

– Ты из Вьерзона, мне на тебя поссать, чтобы ты заговорил? Ага… Это слово расшевелило тебе мозги, у тебя веко дрожит, ты вспоминаешь. Такая доблесть не забывается.

Луи встал позади Бланше и взялся за спинку его кресла. Бланше не шевелился, один его глаз подергивался, челюсти были стиснуты.

– Тебя называли Рене-Ссыкун. Не доставай свои документы, мне на них плевать. Твое имя Рене Жийо, особых примет нет, глаза карие, нос мясистый, лицо кретина, но глаз художника приметил щель между передними зубами, ямочку на правой щеке, там, где не растет борода, заостренные мочки, все эти мелочи, которых полно у каждого, достаточно только вспомнить. Рене по прозвищу Ссыкун. Гнусный шеф полицаев Шампона, рядом с Вьерзоном. Там, в лесу, ты держал свой штаб пятьдесят три года назад, тебе было семнадцать, ты отъявленный подонок, и был таким с малолетства. Оттуда на своем велосипеде ты ездил в комендатуру, чтобы регулярно изрыгать свои доносы. Именно там в сорок втором году тебя замечает немецкий часовой, безымянный фриц, гансик. Часовых надо опасаться, Рене, они весь день подыхают от скуки, а потому смотрят в оба и слушают. Опасаться особенно тех, что так и норовят сбежать, а когда на голове каска, это не так просто, поверь. Знаю, я тебя достал со своей историей, это было так давно, я сам еще не родился и не застал то время, все уже быльем поросло. Но это для твоей же пользы. Потому что я знаю, старые воспоминания не дают тебе спать, ты до сих пор не поймешь, каким образом некоторым из тех, на кого ты доносил, удавалось вовремя скрыться. Ты подозревал двух своих товарищей, и сейчас я отягощу твою совесть, ты сдал их зазря.

Луи взял его за голову и повернул к себе:

– А немецкий солдат, Рене? Ты никогда не думал об этом? Раз в неделю, конфискуя птицу на рынке, он пользовался случаем, чтобы передать сведения, подслушанные в комендатуре. Он не говорил по-французски, но заучил слова: «Завтра на рассвете. Нужно уходить раньше». Теперь понимаешь? А-а… теперь ты вспоминаешь его лицо, того солдата, мимо которого ты проходил несколько месяцев подряд… Все как в тумане? Так посмотри на меня, Рене, сразу вспомнишь, говорят, я вылитый он. Ну вот, ты вспомнил, а поднатужишься – и имя его вспомнишь: Ульрих Кельвелер. Он будет рад узнать, что я тебя отыскал, да-да, будь уверен.

Луи оттолкнул кресло и выпустил подбородок Бланше, который сжимал рукой. Марк не сводил с него глаз, дрожа от напряжения, – что делать, если Луи бросится душить старика? Но Луи обошел стол и присел на него.

– Помнишь обыски, когда солдат Ульрих исчез? Каждый дом тогда перерыли. А знаешь, где он был? Ты будешь смеяться. В ящике для белья под кроватью учительской дочки. Гениально, ты не находишь? И потом, подобная близость связывает людей. Днем ящик и страх, ночью постель и любовь. Так я и появился на свет. Потом Ульрих с девушкой укрылись в отряде Сопротивления. Но я не буду надоедать тебе семейными историями, подхожу к тому, что тебе действительно интересно. К ночи двадцать третьего марта 1944 года в твоем лесном домике, где ты только что с помощью своих семнадцати полицаев запер двенадцать членов Сопротивления и семерых евреев, которых они укрывали. Не важно, сколько их, тебе плевать, ты доволен собой. Ты их связываешь, мочишься на них, твои приятели следуют твоему примеру, и ты отдаешь им женщин. Моя мать, которая, как ты догадался, была среди них, досталась толстому блондину по имени Пьеро. Вы несколько часов пытаете пленников, тебе чертовски весело, вы так напиваетесь, что двум женщинам удается бежать – да, скотина, иначе я бы сейчас с тобой не разговаривал. Ты поздно это заметил и решил перейти к решительным действиям. Ты загоняешь остальных в сарай, связываешь и поджигаешь.

Луи хлопнул по столу. В эту минуту он показался Марку смертельно бледным, грозным варваром. Бланше почти перестал дышать.

– Для девушки все кончается хорошо, она убегает, находит солдата Ульриха, и они любят друг друга всю жизнь, надеюсь, ты рад за них? Другую женщину, постарше, догоняют полицаи и убивают в лесу, все очень просто. Доказательства? Ты этого хочешь? Ты надеешься, что историю можно стереть одним махом, сменив имя? Спроси Вандузлера, стирается ли история, жалкий выродок. Мне было двадцать, когда мать мне все рассказала и показала рисунки. Красивые портреты, тонко прорисованные, она всегда хорошо рисовала, ты не мог этого угадать. Я узнал бы тебя из тысячи, бедный мой Рене. Благодаря ее рисункам и описаниям мне удалось за время моих странствий найти лишь семерых твоих дружков, но ни один из них не знал нового имени их шефа-Ссыкуна. А теперь, видишь, я нашел тебя здесь, не кипятись, это не случайно. Уже двадцать пять лет я гоняюсь по всей стране за убийцами и грабителями, а при такой работе без поисков не обойтись, так что никаких случайностей, рано или поздно я бы тебя все равно нашел. Ты назовешь мне фамилии, адреса и род занятий девяти остальных, которых мне не хватает, если они еще живы. Не отрицай, у тебя где-то припрятаны записи, не разочаровывай меня, а главное, не зли. У меня и без тебя забот хватает. Что? Боишься? Думаешь, я укокошу их по одному, твоих полицаев? Я даже на них не поссу. Но если понадобится, я их обезврежу, вырву у них жало и нейтрализую, как поступлю и с тобой. Я жду список. И потом, Рене, раз уж я здесь, не думай, что я озабочен одним лишь прошлым, надо решать и насущные проблемы. Со времен юности, когда ты ссал на свои жертвы, ты времени не терял. Сегодня ты рвешься в мэры, а из кресла мэра метишь и дальше. Тебе в этом кто-то помогает, поэтому мне нужен всего лишь список твоих теперешних головорезов. Полный список, ты меня хорошо понял? Подростков, взрослых и старых козлов, любого возраста, пола и профессии. Когда я занимаюсь обезвреживанием, то делаю это тщательно и вырываю сорняк с корнем. Да, и отдай мне свою черную кассу, она мне пригодится. Не хочешь? До тебя дошло, что Ульрих Кельвелер все еще жив и что на суде он тебя опознает? Итак, ты прекращаешь свою деятельность, отдаешь мне списки, бумаги, раскрываешь свою сеть и прочее дерьмо, или я сдам тебя за преступления против человечности. То же самое будет, если хоть одна гнида из твоих дружков что-либо предпримет. То же самое, если потревожишь моего старика. И то же, если попытаешься бежать, это совершенно бесполезно.

Луи замолчал. Бланше опустил голову и сидел, уставившись на свои колени. Луи повернулся к Марку и Матиасу.

– Нам здесь больше нечего делать, пошли, – сказал он. – Бланше, не забудь о моей просьбе. Ты все прекращаешь, распускаешь банду своих помощников, отдаешь списки и кассу. Прибавь досье, которое ты собрал на Шевалье. Через два дня я зайду и все заберу.

Выйдя на улицу, приятели молча зашагали к площади. Луи то и дело откидывал с мокрого лба черные пряди волос. Никому не пришло в голову вернуться в гостиницу, они пошли дальше, к порту, и там уселись на деревянные ящики. Шум западного ветра, волны и снасти заменяли им беседу. Друзья выжидали, когда волосы Людвига высохнут. Часы на церковной башне пробили половину третьего, им ответил бой часов на здании мэрии. Похоже, этот перезвон осушил пот на лбу у Людвига и помог сбросить с плеч навалившуюся усталость.

– Марк, тебя что-то гложет, – неожиданно проговорил он. – Рассказывай.

– Не сейчас. Бывают в жизни минуты, когда не стоит болтать попусту.

– Как хочешь. Но вообще-то у тебя уже час как палец застрял в бутылке, и ты не можешь его вытащить. Глупо, но придется помочь.

Матиас и Луи осторожно разбили камнем пивную бутылку, свисавшую с руки Марка. Луи бросил осколки в море, чтобы кто-нибудь не поранился.

XXVII

Жан всегда казался таким вялым и бледным, что жандармы не очень-то спешили, когда пришли за ним в среду утром, а он выскочил в окно и обогнал их на двести метров. Он инстинктивно бросился к привычному убежищу и заперся в церкви.

В девять утра церковь окружили шестеро жандармов. Ранние посетители «Кафе де ла Аль» взволнованно высыпали на улицу и ждали начала штурма. Способы штурма обсуждали Геррек и кюре, который не позволял разбить витраж XVI века, высадить резную деревянную дверь XIV века и вообще прикасаться к чему бы то ни было в доме Божием, вот и весь сказ. Да, у него нет ключей, у Жана была единственная связка на всю общину. Врал кюре очень уверенно. Не рассчитывайте, что он станет помогать запугивать этого и без того несчастного человека, который отдал себя под защиту Господа. Снова пошел дождь, все порядочно вымокли. Геррек невозмутимо стоял и, морща худое лицо, прикидывал, как бы выбраться из этого общественно-религиозного тупика, в котором он очутился. Из церкви доносились судорожные всхлипывания Жана.

– Лейтенант, – сказал один из жандармов, – я схожу за инструментами, взломаем замок и достанем эту овцу.

– Нет, – возразил кюре, – замок XVII века, и человека трогать нельзя.

– Слушайте, вы хотите, чтобы мы век тут торчали под дождем из-за педика-убийцы? Починим мы ваш замок. Идем, инспектор?

Геррек взглянул на жандарма и сдержался, чтобы ему не врезать. Он очень устал. Всю ночь он провел у постели юного Гаэля вместе с его родителями, надеясь услышать хоть слово, но все зря.

– Попробуйте войти, – сказал он кюре, – и поговорите с ним. Я отошлю всех жандармов и буду поблизости.

Кюре скрылся под дождем, и Геррек в одиночестве встал под дерево.

Луи, который спал не больше Геррека, наблюдал за этой сценой с возвышения, сидя у чудотворного фонтана и опустив руку в воду. С тех пор как он узнал Ссыкуна в «Кафе де ла Аль» – а он знал, что это кафе принесет ему удачу, – его одолевали мрачные мысли. С той минуты дело о собаке продвигалось с трудом, как в тумане. Теперь старая рана вскрылась, но мрак рассеялся. Он омыл руку, коснувшуюся этой язвы, позвонил отцу в Лёррах и Марте в Париж. Оставалось обезвредить здешнего убийцу. Гаэль все еще находился между жизнью и смертью, и несмотря на охрану полиции, Луи знал, что достаточно чьей-то ловкой руки, чтобы отсоединить провода, такое бывало, и полиция ничего не смогла предотвратить, не далее, как лет десять назад в Кемпере, как сказал бы Геррек. Он снова вспомнил выпавшего с балкона человека, молчание Диего, его исчезновение, перепуганное лицо Лины Севран, два ружейных выстрела по собаке, настойчивую заботу инженера о жене.

Луи так вымок, что мог спокойно опустить колено в воду, ничего бы не изменилось.

Он посадил Бюфо на край фонтана.

– Лопай, лопай, Бюфо, больше ни о чем тебя не прошу.

Поглядывая за жабой, Луи приводил мысли в порядок.

– Лопай и слушай, тебе это будет интересно. Глава первая. Лина сталкивает мужа с балкона. Глава вторая. Диего Лакаста понимает, что она убийца, и держит рот на замке, чтобы не огорчать Мари, которую любит. Слушаешь? А как Диего догадался об этом? Что произошло между парижским следствием и возвращением в Бретань, что он видел, что понял и как? Между Парижем и Кемпером есть только одна интересная вещь – поездка на поезде. А отсюда глава третья, Диего что-то замечает в поезде, не спрашивай, что именно, и четвертая глава – Диего молчит в течение последующих семи лет, по той же причине и с тем же успехом. Пятое – Лина Севран избавляется от Диего.

Луи опустил колено в воду, она оказалась ледяной. Вообще-то чудесный источник мог быть и потеплее, так нет же. Бюфо тяжелыми осторожными скачками отдалился на метр.

– Ну и бестолочь же ты. Шестое, Мари должна переехать к Севранам. Она перевозит вещи из своего домика и разбирает стол Диего, ранее не тронутый. Ей попадается какая-то бумага, где Диего описывает, как все было, такое трудно держать в себе. Семь, Лина Севран, которая опасается этого переезда, тут же убивает старушку Мари. Потом собака, берег моря, палец, экскременты, это пропустим.

Луи вынул ногу из ледяной воды. Четырех минут для чуда должно хватить.

– Восемь, вмешивается полиция. Лина пускает следствие по ложному следу с помощью анонимной записки, прием банальный, но действенный. Она доносит на парочку в хижине и сталкивает молодого Гаэля со скалы, Жана в конце концов арестуют, долго он не продержится, это факт. Девять, муж обо всем догадывается и защищает ее. Десять, она ненормальная, она опасна и может прикончить Гаэля.

Луи подобрал Бюфо и с усилием встал. От холодной воды колено словно обручем стянуло. Приволакивая ногу, он прошел несколько шагов, потихоньку, чтобы размять мышцы. Еще минут десять в этой ледяной ванне – и он бы простудился насмерть.

Только одна загвоздка. Как она напечатала записку на «Виротипе»? Геррек допросил свидетелей, Лина не покидала кафе, пока Луи сам оттуда не ушел вместе с ним, унося в кармане бумажку. Что из этого следует? Не могла же она сложить машинку вчетверо?

Луи взглянул вниз, на церковь. Кажется, кюре удалось войти. Он медленно спустился туда, где собрались люди, и тронул Севрана за плечо. Нужно узнать, что случилось с Диего, узнать, что произошло в поезде на обратном пути. Двенадцать лет тому назад между Парижем и Кемпером.

Севран нахмурился, вопрос ему не понравился. И потом он уже все забыл, это было так давно.

– Не понимаю, при чем тут это. Разве не понятно, что тут любовная история? – сказал он, кивнув в сторону церкви. – Вы что, не слышите, как этот дурачок Жан ревет белугой?

– Слышу, и тем не менее. Это была особенная поездка, – настаивал Луи, – вспомните. Ваш друг Марсель Тома недавно умер. Вы на несколько дней задержались в Париже из-за следствия. Подумайте, это важно. Может, Диего увидел кого-то в поезде? Приятеля? Любовника Лины?

Несколько минут Севран размышлял, опустив голову.

– Ну да, – сказал он, – мы кое-кого встретили. Я заметил его только по приезде. Мы с Диего сидели порознь. Но этот человек часто разъезжает, тут нет ничего необычного. Он едва знал Лину, они встречались здесь, когда она с мужем приезжала в отпуск, это все, можете мне поверить.

– Этот человек знал о случившемся?

– Думаю, да. Об этом писали в газетах.

– Может быть, этот человек казался чересчур довольным, что не вязалось со случившимся? Может, Диего заметил это со своего места? Где он сидел?

– В конце вагона. Человек неподалеку от него, а я впереди, в четырехместном. Я не видел их до конца поездки и не знаю, о чем они могли говорить.

– Это правда, что Диего изменился?

– Да, на следующий день, – подтвердил Севран. – Я думал, что виной всему эта трагедия. А поскольку его настроение не менялось, я решил, что он получил плохие вести из Испании. У него много родственников, которые не всегда ладят. Но в конце концов все это совершенно бессмысленно.

– Кто тот человек, что ехал в поезде?

Инженер вытер мокрое от дождя лицо. Он был недоволен и раздражен.

– Это все совершенно бессмысленно, – повторил он, – нелепые домыслы, и не более. Лина никогда…

– Кто был в поезде?

– Дарнас, – отрезал Севран.

Луи застыл, стоя под дождем, а раздосадованный инженер пошел своей дорогой.

Из дверей церкви кюре осторожно выводил Жана, им навстречу шел Геррек. Жан закрывал лицо руками и завывал всякий раз, едва к нему кто-то притрагивался.

Луи зашел в гостиницу переодеться. У него перед глазами стояла грузная фигура Дарнаса. Дарнас, двенадцать лет назад не такой толстый, очень богатый, и муж Лины – любящий, но пожилой и бедный, – одного меняют на другого. Потом что-то происходит. Дарнаса уводит Полина, а Севран женится на Лине. Какова роль Полины во всем этом? Луи легонько сжал в кармане Бюфо.

– Плохи дела, старик, – сказал он ему, – подумаем об этом в поезде.

Он подобрал оставленную Марком под дверью записку. Марк очень любил их писать.

«Сын Рейна,

я повел охотника-собирателя посмотреть никчемную машину. Не позволяй своей жабе валять дурака в ванной и т д. Марк».

Луи направился к машине. Там под невозмутимым взглядом Матиаса Марк метался от рукоятки к рычагу и отдавал другу послания. Марк увидел Луи и пошел ему навстречу. Матиас остался стоять у подножия машины, внимательно глядя в землю.

– Я смотаюсь в Ренн, – сказал Луи, – посмотрю кое-какие книжки. Вечером вернусь. Когда закончите с этим оракулом, целый день следите за домом Севрана и за домом Дарнаса, сможете?

– Дарнаса? – удивился Марк.

– Сейчас некогда объяснять. Дело запутывается. В любом случае и Дарнас, и Полина ушли из кафе после седьмого шара и снова заходили туда перед моим уходом. Говорю тебе, дело запутывается. Не забудь про Гаэля, следи за всеми. Чем там Матиас занят? Крота выслеживает?

Марк повернулся и увидел, что Матиас присел на корточки и, не шевелясь, осматривает траву.

– Ну… он все время так, не обращай внимания, так он устроен. Я же говорил, фанат своего дела, археологи все такие. Увидит смятый одуванчик – и пиши пропало, ему уже кажется, что там древний топор зарыт.

В три часа Луи выехал в Ренн, время терять было нельзя, он волновался. Он надеялся, что Марк сумел оторваться от пророчеств машины, а Матиас – унять свой пыл археолога. Он хотел, чтобы они за всем проследили.

XXVIII

На обратном пути Луи освежил Бюфо в туалете поезда – в вагоне слишком жарко и душно, земноводным это не нравится, – потом пересел на другое место и стал смотреть, что отражается в стеклянных полках для багажа под потолком вагона, пытаясь собраться с мыслями, которые после посещения реннской библиотеки текли по совершенно иному руслу. Без единого доказательства он не мог достичь своей цели. Придется идти обходным путем, весьма осторожно разыграть бильярдную партию в три шара. Как сказал тот тип из кафе? «Французский бильярд честнее, сразу понимаешь, что ты дурак», что-то вроде этого. Правильно. Главное – верно рассчитать удар. За час до Кемпера Луи забылся глубоким сном.

Он заметил Марка в последнюю минуту. Тот стоял, одетый во все черное, в темноте вокзальной площади. Этот парень умел неожиданно появляться перед вами и заражать своим беспокойством, если вовремя это не пресечь.

– Ты чего здесь? – спросил Луи. – А слежка?

– Матиас следит за домом Севрана, а Дарнасы ужинают у мэра. Я пришел тебя встретить. Правда, мило?

– Ладно, рассказывай, как дела, только, умоляю, покороче.

– Лина Севран тайком собирает вещи.

– Ты уверен?

– Я залез на крышу соседнего дома и все видел. Маленький чемодан, рюкзачок, берет только самое необходимое. Когда Севран вышел, она сбегала заказать такси на завтра, на шесть. Можно рассказывать подробно или покороче?

– Поищи такси, – сказал Луи. – Надо спешить. Где Геррек?

– Он задержал Жана, а кюре сердится. После обеда Геррек был у Гаэля, с ним все по-прежнему. Матиас сделал археологическое открытие…

– Быстрее, ищи такси.

– Черт, я ведь тебе рассказываю про открытие Матиаса.

– Елки-палки! – теперь уже Луи вышел из себя. – Ты что, не можешь понять, что сейчас важнее? На кой черт мне открытие Матиаса? Если вы оба чокнутые, я тут при чем?

– Тебе повезло, что я славный парень, который одолжил тебе свои ноги и свое терпение, но его остается не так много, а что до открытия Матиаса, так это могила. А если желаешь, чтобы я говорил кратко, то это могила Диего, вырытая совсем неглубоко. Тело прикрыто булыжниками, а сверху стоит громадная никчемная машина. Вот так.

Луи отвел Марка в сторону от дверей вокзала.

– Поясни, Марк. Вы ее раскопали?

– Матиасу не нужно копать, чтобы узнать, что находится под землей. Говорю тебе, под машиной спрятана могила. Что за машина, господи! Меня всегда удивляло, что такой человек, как Севран, горбатится зазря, не таковский он парень. У инженера все должно работать. Я чувствую людей, которые любят бесполезные вещи, себе подобных узнаешь сразу. А у этого ярко выраженная любовь к полезному. А значит, его машина, черт побери, зачем-нибудь да нужна. Спрятать могилу Диего, две железные опоры сверху, и комар носа не подточит. Я расспросил мэра в обеденный перерыв. На этом месте хотели построить супермаркет. Представляешь, что было бы, если бы они стали там копать? Но Севран предложил поставить свою машину, это он уговорил мэра, это он указал точное место в лесочке. Ради любви к искусству стройку сдвинули на сто двадцать метров. И Севран установил свою машину на могиле.

Удовлетворенный Марк стрелой промчался по площади, чтобы поймать такси. Луи наблюдал за ним, закусив губу. Господи, а он и не догадался про эту машину. Марк совершенно прав. Севран был кем угодно, только не любителем бесполезного. Поршень должен давить, рычаг поднимать, а машина служить.

XXIX

Они остановили такси за пятьдесят метров до дома Севрана.

– Я заберу Матиаса, – сказал Марк.

Луи огляделся.

– Где он?

– Там спрятался, видишь темное пятно под темным пятном в темноте.

Прищурившись, Луи разглядел большое, сжавшееся в комок тело охотника-собирателя, который под мелким дождем наблюдал за домом. С таким часовым у дверей сбежать было невозможно.

Луи подошел к двери и позвонил.

– Этого я и боялся, они не откроют. Матиас, высади дверь на террасу.

Марк перешагнул через разбитое стекло двери и помог влезть Луи. Они услышали шаги бегущего по лестнице Севрана и остановили его на полпути. Его лицо было перекошено, в руках он держал пистолет.

– Погодите, Севран, это всего лишь мы. Где она?

– Нет, пожалуйста, вы не понимаете, вы…

Луи легонько оттолкнул инженера и поднялся в комнату Лины, за ним Марк и Матиас.

Лина Севран неподвижно сидела за круглым столиком. Она перестала что-то писать. Марка поразил ее вид – она сидела приоткрыв рот, выкатив глаза, волосы распущены, лицо осунулось, пальцы судорожно сжимают ручку. Подошел Луи, взял листок и вполголоса прочел:

– «Я виновна в убийстве Мари, Диего и моего мужа. Признаюсь в этом и ухожу. Пишу это в надежде, что мои дети…»

Луи устало положил записку на место. Инженер заламывал руки, словно читая покаянную молитву.

– Прошу вас, – сказал Севран, чуть не крича, – дайте ей уйти! Что это изменит, а? Дети! Дайте ей уйти, прошу вас… Скажите же ей, прошу… Я хотел, чтобы она уехала, но она больше меня не слушает, говорит, с ней все кончено, у нее нет больше сил и… я только что нашел ее здесь, когда она писала, с пистолетом в руках… Прошу вас, Кельвелер, сделайте что-нибудь! Скажите, чтобы она уехала!

– А Жан? – спросил Луи.

– У них нет доказательств! Решат, что это Диего, правда? Диего! Решат, что он еще жив и вернулся, чтобы всех убить. И Лина уедет!

Луи поморщился. Он сделал знак инженеру, который сгорбился на стуле, и отвел Марка и Матиаса вниз, в машинную мастерскую, где они коротко пошептались в окружении мрачных механизмов.

– Согласны? – спросил Луи.

– Слишком рискованно, – проговорил Марк.

– Надо попытаться сделать это ради нее, или ей конец. Давай, Матиас, в путь.

Матиас выскочил через разбитую дверь, и Луи поднялся на второй этаж.

– Хорошо, – сказал он инженеру. – Но сначала повидаем большую машину. Надо уладить одно дело. Лина, – прибавил он, понизив голос, – захватите чемодан.

Лина сидела не шелохнувшись, и он осторожно приподнял ее за руки и подтолкнул к двери.

– Марк, возьми чемодан и рюкзак, плащ тоже, на улице дождь.

– А где тот, высокий? – взволнованно спросил Севран. – Он ушел? За полицией?

– Он пошел обеспечить безопасность.

Лина и трое мужчин шагали под дождем. Когда вдали показался темный силуэт бесполезной машины, Луи попросил Марка отстать, чтобы осмотреться по сторонам. Марк остановился и смотрел, как они молча удалялись. Луи по-прежнему держал Лину за плечо. Она безропотно позволяла вести себя, охваченная неодолимым ужасом.

– Пришли, – сказал Луи, останавливаясь у подножия железной громадины. – Что будем делать, Севран? – спросил он, указав на землю. – Ведь Диего лежит здесь?

– Как вы узнали?

– Кое-кто из нас умеет отличать истинную никчемность от никчемности ложной, а другой умеет видеть сквозь землю. Вдвоем они догадались, что бесполезное сооружение понадобилось затем, чтобы под своей массой скрыть труп Диего. Ведь это так?

– Да, – прошептал в темноте Севран. – Когда Лина поняла, что Диего решил обвинить ее в убийстве Тома, она предложила ему поговорить в укромном месте. Он согласился, но все-таки захватил ружье. Старик был слаб, она легко справилась с ним и убила. Я шел за ними и видел, как Лина в него стреляла. Я был ошеломлен, в тот вечер мне все открылось, убийство Тома, а потом и это преступление… Недолго поразмыслив, я решил, что буду всегда помогать Лине. Я отвел ее домой, взял лопату, прибежал обратно, оттащил тело в лес, похоронил, насыпал сверху камней, я весь взмок, я так боялся, я хорошенько все замаскировал, примял, набросал сосновых иголок… Потом отнес ружье в порт и отвязал лодку. Не самая гениальная мысль, но надо было срочно что-то придумать. А потом все пошло по-старому, и Лина успокоилась.

Севран гладил жену по голове, она стояла не шелохнувшись, а Луи все так же держал ее за руку.

– Потом я узнал, что часть леса хотят вырубить и начать строительство. Рабочие будут копать и все обнаружат. Чтобы избежать катастрофы, нужно было придумать нечто из ряда вон выходящее. Тогда я задумал сделать эту машину. Она должна была быть достаточно тяжелой, чтобы и через сто лет никто не подумал сдвинуть ее, что-то такое, что могло стоять на простом фундаменте…

– Опустим технические подробности, инженер.

– Да, да… главное, это сооружение так понравилось мэру, что он перенес стройку. Я взялся за сборку машины, и никто не сможет поспорить с тем, что ей нет равных в мире, никто…

– Никто, – заверил его Луи. – До сих пор она справлялась со своей задачей. Но Диего следовало бы перезахоронить в другом месте, так было бы более…

В темноте раздался вопль, за ним другой, слабее и глуше.

Луи вздрогнул и огляделся.

– Господи, Марк! – крикнул он. – Оставайтесь здесь, Севран.

Луи, прихрамывая, бросился к лесу и исчез в чаще. Он обнаружил Марка там же, где его оставил, с чемоданом и рюкзаком.

– Тоже мне чудотворный источник, – сказал Луи, потирая колено. – Идем назад, вряд ли он стал медлить.

В ста метрах перед ними послышался глухой стук.

– Это охотник-собиратель бросился на добычу, – сказал Марк. – Можешь не спешить, он и бизона не упустит.

У подножия машины Матиас прижимал к земле инженера, заломив ему руки за спину.

– По-моему, – сказал Марк, – не стоит долго на нем сидеть, расплющится.

Луи снова машинально взял Лину за плечи, ему все время казалось, что она вот-вот упадет.

– Все кончено, – сказал он ей. – Он не успел. Матиас был начеку. Ну как все прошло, Матиас?

– Как и было предусмотрено, – ответил тот, удобно устроившись на спине Севрана, будто на свернутом ковре. – Едва ты скрылся из виду, он сжал в руке жены пистолет и поднес его ей к виску. Времени разыграть самоубийство у него было мало, мне пришлось действовать быстро.

Луи отстегнул ремни рюкзака.

– Ладно, можешь отпустить зверя. Поставь его на ноги и привяжи к опоре машины. И будь добр, приведи Геррека.

Луи в темноте оглядел инженера. Марк и смотреть не стал, он был уверен, что Луи сейчас снова похож на гота с низовьев Дуная, того, что на мозаике.

– Ну что, Севран? – тихо сказал Луи. – Хочешь, будем задавать вопросы твоей машине смерти? Зачем ты убил Тома? Чтобы получить Лину, а вместе с ней уникальную коллекцию машинок, которую собрал физик? Давай, Марк, крути рукоятку.

Сам не понимая зачем, Марк крутанул ручку, и вся стальная махина заходила ходуном. Когда это кончилось, Марк забрал бумажку. Он столько раз это делал, что в темноте мог на ощупь найти место, откуда вылетал листочек.

– Как ты это проделал, ты расскажешь сам. Хитростью заставил своего друга перегнуться через перила, чтобы лучше видеть тебя во дворе, откуда ты его окликнул. Как об этом догадался Диего? Давай, Марк, крути. Он понял это в поезде, глядя на багажные полки. В них отражается все, каждое лицо и даже руки тех, кто сидит в четырехместном купе, если сам ты на заднем сиденье. Об этой мелочи легко забыть. В поезде чувствуешь себя спокойно, кажется, что ты один, в то время как весь вагон видит твое отражение. Я это знаю, я часто рассматриваю других. А как же выглядел ты в поезде на обратном пути? Крути, Марк, выбей правду из этой железной гробницы. Был ли ты похож на убитого горем друга, которого все видели во время следствия? Вовсе нет. Ты улыбался, ты радовался, и Диего это увидел. А почему же тореро ничего не сказал? Потому что он думал, что Лина убила своего мужа, а ты ее сообщник. Обвинить Лину, которую Мари воспитывала с детства, значило уничтожить Мари. Диего любил Мари, он хотел, чтобы она никогда ничего не узнала. Но рядом с вами, тем более после вашей женитьбы, он изменился. И однажды вечером Диего узнал, что Лина ни при чем, что она ничего не знает. Как? Крути, Марк, мать твою! Я понятия не имею, ты нам скажешь, как он додумался. То ли он поговорил с Линой, а может, было какое-то письмо, нечто, что помогло ему понять. Отныне Диего знает, что ты – единственный убийца. Он приходит к тебе. Ты уводишь его из дому, хочешь поговорить, вы ведь такие давние друзья. Однако Диего предусмотрительно захватывает ружье. Но сентиментальный испанец был легок как перышко по сравнению с тобой. Ты сделан из стали, твои рычаги, поршни и шестеренки работают безотказно, на смазке из гордыни и амбиций, они вертятся и бьют в цель, укрепляя твою власть. Ты убиваешь Диего и хоронишь его здесь. А зачем ты убил Мари, старую Мари, которая ждала своего испанца, собирая моллюсков? Мари переезжает, Лина хочет взять ее к себе. Тебя беспокоит этот злополучный переезд. А вдруг Диего что-то оставил? Ты уже давно обыскал их дом, но кто знает, может, у супругов были свои тайники? Ты садишься в машину, чтобы, как обычно в четверг вечером, ехать в Париж, машину прячешь, сам идешь к дому Мари и наблюдаешь. Несчастная старуха не пошла за моллюсками, она плачет над вещами из письменного стола Диего, которые уложила в коробку. Она бродит по пустой комнате, трогает мебель, с которой столько связано, а потом что-то находит. Что? И где? Ты нам расскажешь. Может, несколько свернутых листков в старом зонтике у двери. Я говорю про зонтик, потому что его обычно не кладут в коробку, а в комнате он был, я спрашивал. Мне видится это так, какой-нибудь нехитрый тайничок, ты нам расскажешь. Ты входишь к Мари, оглушаешь ее, увозишь, убиваешь ее в лесной хижине или где-то еще и относишь ее на берег. Это занимает десять минут. Отыскать ее сапог и снова его надеть занимает еще десять минут. Ты едешь в Париж, и там происходит драма. Собачья драма, которую твой отлаженный механизм не мог предугадать. Пес испражняется на решетку у дерева. Здорово, да? Природный позыв кишечника вмешивается в безупречный ход никелированных турбин… Теперь ты узнаешь, что природе доверять нельзя, не бери с собой пса. Приезжает полиция, начинается следствие, это не было предусмотрено, ты включаешь мотор и наносишь ответный удар, доверив свое спасение священной механике. Ты обвиняешь Гаэля и Жана, подсунув мне в карман записку. Здорово придумано, инженер, тебе удалось сбить меня с толку, и потом, моя голова была занята другим. Я навел справки о печатной машинке «Виротип» 1914 года выпуска. Это не простая машинка, ее верхняя часть съемная, ее можно установить на миниатюрную подставку, а значит, носить с собой. Она настолько компактна, что поместится в кармане, и при некоторой ловкости – а она у тебя есть – можно напечатать текст, не вынимая рук из пальто. Но как видеть, что печатаешь? Печатать вслепую? Конечно, ты ведь это умеешь. Существуют две модели «Виротипа» – буквенная и осязательная, разработанная для слепых инвалидов Первой мировой войны. Твоя машинка именно такая, настоящий раритет. Я прочел обо всем этом в Ренне, в книге Эрнста Мартина, справочнике коллекционера, такая книжка валяется у тебя в кухне на буфете. Понимаешь, я заметил ее, потому что она немецкая. Твой «Виротип» – просто гениальная идея. На глазах у всех ты полдня просидел в кафе. Ты не мог напечатать записку, ты вне подозрений, тебя защищает секрет этой удивительной машинки. Я сам уверил в этом Геррека. На самом же деле ты напечатал письмо не сходя с места, в кармане, после того как забил седьмой шар. Окончив игру, ты надел пальто. Потом все просто: взял бумажку платком, смял и бросил мне в карман. Вернувшись домой, ты вновь установил съемную каретку на массивную подставку «Виротипа». Ты позволишь мне снова взглянуть на это устройство, оно меня заинтересовало, признаюсь, я о таком не слышал. Но ты и рассчитывал на то, что никто не может об этом знать. Кому придет в голову, что старинная машинка уместится в кармане пальто? Но поскольку что-то здесь не вязалось, я справился в книгах. Иногда я становлюсь исследователем, инженер, не стоит всех держать за дураков, в этом твоя ошибка. А потом ты столкнул Гаэля, его жизнь для тебя ничто, всего лишь мелкий рычаг в твоем гнусном механизме.

Луи замолчал и потянулся. Потом посмотрел на Марка и Матиаса.

– Что-то я разошелся, как сказала бы Марта. Пора с этим кончать. Лина выследила тебя ночью, когда ты встретился с Гаэлем. А раз она пошла за тобой, значит, подозревала. А раз она подозревает, значит, участь ее решена. Ты наводишь подозрения на нее. Ареста Жана тебе кажется недостаточно. По-твоему, Геррек ведет себя нерешительно утром возле церкви, где набожный бедолага оплакивает своего дружка Гаэля. Значит, за все должна заплатить Лина, пока у нее не сдали нервы. Ты наверняка позаботился о том, чтобы она молчала, думаю, ты пошел простым путем, пригрозил расправиться с детьми. Конечно, Лина будет молчать, она чуть жива от страха. С тех пор как я приехал, с самого начала истории с псом, она боится. Здорово, Геррек, сейчас закончу с этим типом и передам его тебе. Как Гаэль?

– Приходит в себя, – ответил Геррек.

У инспектора был радостный вид, он успел привязаться к юноше.

– Послушай конец, – сказал Луи, – начало потом перескажу. Лина боится из-за пальца, который отгрыз пес. Потому что пес знает, что в четверг вечером ты уедешь, и ходит за тобой по пятам. Так делают все собаки, даже твой питбуль, но я слишком долго держал жабу и не сразу об этом вспомнил. Лине это известно. Она делает выводы. Если пес отгрыз Мари палец, значит, ты, Севран, был где-то рядом, по вечерам, когда ты выводишь машину, пес от тебя не отходит. Лина делает чудовищный вывод, она думает о первом муже, о Диего, и картина предстает перед ней в истинном свете. Ее охватывает паника, ей кажется, она сходит с ума, она считает тебя сумасшедшим и уже не может успокоиться. Она все держит в себе, и ей до того страшно, что она сама уже выглядит подозрительно. Она следит за тобой, не отходит ни на шаг. С этой минуты ее участь предрешена, а мы, как идиоты, тратим еще один день, идя по ложному следу, по которому ты нас пустил. Сегодня вечером, узнав секрет «Виротипа», я уже был уверен, что это ты, но не имел доказательств. То, что Лина не разбирается в машинках, ничего не доказывает. Остается еще пес. Он уже исторг из себя одну подсказку, а посмертно дал и вторую. Он ненавидел Лину и никогда не увязался бы за ней на берег. Учитывая недостаточность этих доказательств и упорное молчание Лины, которая защищает детей, она обречена. Пришлось самим добыть доказательство. Сегодня вечером, когда я видел, как ты заставил ее оговорить себя, чтобы после разыграть самоубийство, ты сам подал мне идею. Уверяю тебя, я очень торопился вернуться из Кемпера, когда узнал, что она собирается бежать. Лина в бегах – слишком большой риск для тебя, и ты намерен ее устранить. А ведь ты, возможно, любил ее, раз отнял у Тома, конечно, если тебя интересовали не только его машинки, что весьма вероятно. Я привел тебя сюда, чтобы ты попытался ее убить за тот краткий миг, когда я оставил тебя одного, бросившись к Марку. У тебя не оставалось выбора, другого времени и места уже не будет. Теперь ты понимаешь, что Матиас стоял на страже. Я не стал бы так рисковать, не будь я уверен, что охотник схватит тебя вовремя. Ты просто мразь, Севран, надеюсь, ты это усвоил, потому что повторять у меня духу не хватит.

Луи подошел к Лине и обхватил ладонями ее лицо, чтобы убедиться, что страх прошел.

– Берем вещи и уходим, – сказал он ей.

На этот раз Лина ответила. Вернее, в знак согласия она кивнула.

XXX

Луи провалялся в постели до десяти.

Захватив Марка и Матиаса, он отправился к Бланше. С тех пор как Луи в доме полицая назвал Марка индейцем, тот охотно изображал апача, лишь стараясь не переигрывать. К тому же роль индейца подходила к его сапогам, так что спорить определенно не стоило. Матиас тоже улыбался, ему понравился разгром полицая, хотя под конец грубость Луи его слегка ошарашила. Матиас был самым деликатным среди скрупулезных исследователей едва различимых следов и миниатюрных орудий охотников магдаленской культуры. Утром он забыл причесаться и по дороге ерошил руками свою светлую шевелюру. А вообще-то следует признать, что он был бы только рад обрушить свои деликатные исследовательские кулаки на голову Бланше.

Но делать никому ничего не пришлось.

– Пойду заберу свой заказ, – сказал Луи.

Бланше все приготовил, молча протянул ему две старые перевязанные сумки и небольшую коробку, и дверь снова закрылась.

– Зайдем в кафе и поедем? – спросил Марк, тащивший коробку.

– Погоди до вечера, надо кое-что завершить, – сказал Луи. – И потом мне надо повидать Полину. Просто зайду попрощаться, и поедем.

– Ладно, – вздохнул Марк, – тогда я захвачу в кафе сеньора Гуго, найдешь меня там.

Луи отправился на поиски Геррека. Марк разложил средневековые счета на столе, который освободила для него старая Антуанетта, и начал с Матиасом партию в настольный футбол. Луи сказал, что теперь можно говорить, рассказать все кому угодно в кафе, а для Марка это было наилучшим отдыхом. Матиас был прекрасным человеком, он никогда не мешал красочной болтовне друга. И пока тот разглагольствовал за игрой в окружении рыбаков, служащих мэрии и старой Антуанетты, которая следила за тем, сколько бокалов белого вина выпито, Матиас выигрывал одну партию за другой. Но разве мог какой-то детский шарик уязвить самолюбие Марка?

Луи явился в кафе к часу дня. Севран после ночного приступа бешенства, столь буйного, что пришлось вызывать врача, утром согласился отвечать на вопросы Геррека, швыряя признания, как кость собаке, с ненавистью, презрением и дрожью в голосе. Геррека не волновало, что его называют ничтожеством, лишь бы открылись новые факты. Чтобы свалить своего друга Тома с балкона, Севран придумал простой способ. Когда Диего уснул в гостинице, Севран вернулся во двор. Тома, как между ними было условлено, ждал его на террасе. Лину никогда не интересовали пишущие машинки, за исключением единственной модели, «Хартер», ей, как ребенку, хотелось иметь то, что считалось большой редкостью. «Хартера» никогда и ни у кого не было. Севрану удалось его добыть, и он хотел подарить его Лине на день рождения. Неслыханный подарок был тайной двух друзей. Инженер принес тяжелую машинку во двор, завернув в одеяло, и обвязал длинным ремнем, конец которого бросил Тома. «Привяжи ее к запястью, чтобы не упала». Тома привязал, стал поднимать машинку, и когда она была на высоте двух метров, Севран подпрыгнул, уцепился за нее и дернул. Тома упал, и Севран прикончил его, ударив головой о камень. Затем перерезал привязанный к запястью ремень и был уже на улице, когда выбежала Лина. Машинка упала и ударилась, уточнил Севран, но это была грубая конторская «Олимпия» тридцатых годов. Нет, жалкое ничтожество, «Хартер» он так и не нашел. А если бы нашел, не сказал бы.

Наступило время аперитива, Луи отвел мэра в дальний зал и начал захватывающий рассказ. Мэр слушал отчет Луи, поверхность пруда слегка колыхалась, зашевелились обитавшие в нем карпы.

– А что означает «прочее»? – спросил Луи.

Шевалье переступил с ноги на ногу, выкручивая пальцы.

– Поступай как знаешь, Шевалье. – Луи в конце концов со всеми перешел на «ты». – Если хочешь сделать мне приятное, иногда по утрам, лежа в кровати, или вечером, за рюмкой коньяка, как угодно, мне все равно, подумай, к примеру, о Ссыкуне и постарайся сделать выводы, только не какие-нибудь «прочие», мне это будет приятно, но вообще-то дело твое. А я сделаю тебе подарок, отдам досье, которое Бланше на тебя собрал.

Шевалье поглядел на него с тревогой.

– Да, само собой, я его прочел, – сказал Луи. – Прочел и оставляю тебе. Все хорошо перевязано, вязать Бланше мастер, я тебе уже рассказывал. Махинации твои банальные, я бы отнес их в раздел «прочие», но кресла бы ты лишился, это как пить дать. Отдаю тебе все, можешь читать, можешь сжечь и очиститься. Я возвращаю тебе все нетронутым, здесь все на месте, даю слово. Что, Шевалье? Не веришь?

Шевалье перестал колыхаться и посмотрел на Луи.

– Верю, – сказал он.

Луи положил толстую, стянутую ремнем папку в руку мэра. Рука дрогнула.

– Тяжелая, верно? – улыбнулся Шевалье.

Он полистал ее, и карпы засуетились в глубине пруда. Они явно нервничали, это было видно. Поверхность воды вновь покрылась рябью.

– Спасибо, Кельвелер. Возможно, я буду думать о вас, но только вечером. С утра на меня не рассчитывайте.

– Вот и хорошо, – ответил Луи, – не раньше полудня, если нам еще доведется встретиться.

Луи вернулся в бар и попросил у Антуанетты телефон. Она подала ему жетон, здесь еще сохранилась такая связь, и налила пива, хотя он и не просил. Вот по таким мелочам и понимаешь, что кафе стало тебе родным.

– Ланкето? Это Немец. Убийство, убийство и еще раз убийство, дело раскрыто, попытаемся прищучить Паклена. Я сделаю пару звонков в министерство, а послезавтра навещу тебя с бутербродом. Нет, не раньше одиннадцати.

Луи положил трубку и обернулся. На пороге кафе, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, стоял белый как мел Жан. Очертания его фигуры были едва различимы под псевдоцерковной одеждой, глаза покраснели. Луи в испуге подошел к дверям и схватил его за руку.

– Гаэль? Что с ним? – спросил он, тряхнув Жана.

Жан молча уставился на него, и Луи потащил его к стойке.

– Да говори же, черт тебя побери!

– Гаэлю лучше, он поел, – с неуверенной улыбкой отвечал Жан. – Утром со мной говорила Святая Дева, поэтому я плакал, она сказала, что прощает меня.

Луи вздохнул с облегчением. Он и сам не догадывался, как страстно желает, чтобы последняя жертва Севрана выкарабкалась из этой передряги. Пусть парень живет, это теперь все, что ему нужно от Пор-Николя.

– Святая Дева… – начал Жан.

– Да, – перебил Луи. – Дева довольна, она говорит, что тебе можно повидать Гаэля, так будет лучше, в сущности, она славная женщина. Выпей чего-нибудь.

– Нет, – заволновался Жан, – она такого не говорила. Она сказала…

– Да нет же, Жан, ты плохо ее расслышал. Она сказала именно так, как я тебе говорю. Ты же веришь мне, Жан? Ты вышел из тюрьмы не для того, чтобы всю жизнь прозябать у алтаря, верно? Ты ведь будешь выходить, правда? Ты мне веришь?

Жан улыбнулся шире.

– Это точно? – сказал он.

– На все сто, ногу даю на отсечение. Давай, выпей.

Жан кивнул. И в наступившей тишине, которую нарушало лишь постукивание настольного футбола, Луи понял, что если бы он сейчас не увел Жана от двери, вряд ли взгляды окружающих позволили бы ему войти внутрь.

– Антуанетта, – сказал он, – Жан хочет выпить.

Антуанетта налила бокал мюскаде и вложила его в руки Жана.

Луи навестил Лину, утром дети вернулись домой, все шло хорошо. Теперь он шагал по пустынной дороге к центру талассотерапии. Ему нужно попрощаться. Он не решился просить Марка отвезти его на велосипеде, однако вчерашняя ледяная ванна вряд ли подлечила ему ногу. Он просто зайдет попрощаться. А может, еще спросить, ушла ли она именно из-за больной ноги. А может, еще попросить о чем-то, тем хуже для Дарнаса. Тем хуже для Дарнаса, если она согласится. А если не согласится, конечно, на все следует взглянуть по-другому. Или просто попрощаться и уехать. На полпути Луи остановился на мокрой дороге. А может, просто оставить записку, жалкое письмецо: «Моя жаба валяет дурака в ванной, а мне пора уезжать», так многие делают, а потом убраться на все четыре стороны. Потому что если Полина бросила его из-за ноги или того хуже, потому что разлюбила или потому что предпочла Дарнаса, лучше об этом не знать. Или нет. Или да. Или просто попрощаться. Луи бросил взгляд на неуклюжую громадину центра, видную издалека, на большой парк вокруг, развернулся и зашагал к машине. Там суетились полицейские, собирались откапывать Диего. Луи толкнул одного, который загораживал ему рукоятку, и, не обращая внимания на чужие взгляды, включил машину и забрал листочек. «Зачем колебаться? Сувенир из Пор-Николя». «Дура», – пробормотал Луи сквозь зубы.

Медленным шагом он вернулся в кафе, уселся за стойкой и попросил у Антуанетты лист бумаги. Исписав полстраницы, он сложил его и заклеил скотчем.

– Антуанетта, – сказал он, – можно тебя попросить отдать это Полине Дарнас, когда ты ее увидишь?

Антуанетта сунула листочек в кассу. Марк бросил настольный футбол:

– Ты не пойдешь прощаться, и мы уезжаем?

– Не хочу слышать «прощай», «в добрый час» и «счастливого пути». Сейчас спрячу сомнения в чемодан – и едем.

– Надо же, – удивился Марк, – это смахивает на мою систему. Рассказать?

– Нет, смотри, как бы твой средневековый сеньор не захлебнулся.

Марк обернулся и бросился к столу, на котором лужа из опрокинутого стакана медленно подбиралась к бумагам.

– Это она нарочно, – крикнул Марк, промокая подмокшие листы краем куртки. – История намокает, история мнется, история стирается, потом ее охватывает ужас, и она верещит, как ребенок, а ты бросаешься ей на помощь, сам не зная зачем! Я всегда попадался на эту удочку.

Матиас кивнул. Луи смотрел, как Марк лихорадочно спасает потрепанную Историю. Он старательно разделял и расправлял листы со счетами Гуго де Пюизе. Антуанетта и Жан помогали ему, вытирая тряпкой и дуя сверху. Матиас вешал спасенные листки на спинки стульев. Луи расскажет об этом старику в Лёррахе. Ему будет приятно. А потом старик обязательно расскажет обо всем Рейну.

– Я хочу пива, – сказал Луи.

Примечания

1

См.: Фред Варгас. Человек, рисующий синие круги.

(обратно)

2

Имеется в виду отповедь графа Мирабо, трибуна Французской революции, маркизу де Брезе, огласившему приказ короля о роспуске Генеральной Ассамблеи: «…Заявляю, что если вам поручили выгнать нас отсюда, вам придется просить приказа о применении силы, ибо мы покинем свои места только под угрозой штыков».

(обратно)

3

См.: Фред Варгас. Мертвые, вставайте.

(обратно)

4

См.: Фред Варгас. Мертвые, вставайте.

(обратно)

5

Подводная лодка-музей в г. Сен-Назер в Бретани.

(обратно)

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

XXIX

XXX . . . . . .

Реклама на сайте