«Имитация»

Имитация (fb2) - Имитация 800K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Фёдорович Турунтаев

Владимир Турунтаев ИМИТАЦИЯ

Криминальный роман

Пролог

Издавна принято считать понедельник тяжелым днем. Однако для старшего оперуполномоченного уголовного розыска, капитана милиции Филиппа Лазутина пятница 22 октября оказалась несравнимо тяжелее предшествовавшего ей понедельника.

В то утро начались его дежурные сутки. Начались они относительно спокойно. Часов в девять поступила жалоба на дебоширов, которые всю ночь не давали спать жильцам одного из домов по улице Василия Грозина. Филипп сходил, разобрался. Дебоширы оказались людьми интеллигентными: он юрист, она — педагог. Случилась обычная семейная ссора, к приходу оперуполномоченного супруги успели поладить и мирно почивали на общем ложе, среди раскиданных шмоток, каких-то бумаг и битой посуды. Дело ограничилось составлением протокола и строгим предупреждением.

Затем кондуктор трамвая принесла заявление об утере печати. И уже перед самым обедом позвонила мамаша парня, который накануне попался на краже куртки из школьной раздевалки, и очень удивилась, узнав от опера, что ее сынок еще с весны крепко сидит на игле.

А после обеда пошло по нарастающей.

Сперва поступил сигнал о квартирной краже на Посадской, 32. Осмотрев наметанным глазом целехонькие дверные замки, Филипп решил, что тут не обошлось без Шила, шестнадцатилетнего хозяйского сынка. Он, естественно, напрочь отрицал свою причастность к краже, однако Филипп препроводил его к специалистам в группу по раскрытию квартирных краж, и там Шило уже через пару часов раскололся и выдал сообщников.

В половине пятого просигналили жильцы с улицы Аятской, 17: в их подъезде кто-то открыл стрельбу. Дежурная машина оказалась на ходу, и Филипп сразу выехал по указанному адресу. Когда он поднимался по лестнице, из квартиры на третьем этаже выскочил краснолицый зареванный мужик с пистолетом в руке и кинулся навстречу: «Уд-ди, убью!». Филипп выхватил из подмышечной кобуры свой ПМ и бабахнул вверх. Мужик остановился, выпучил глаза: «Т-ты чего?». Филипп заорал: «Бросай пушку, руки на стену!» Мужик безропотно подчинился. Его пистолет оказался газовым. Выпили с приятелем, чего-то не поделили, ну этот и схватился за свой пугач, пару раз пальнул приятелю в чушку, тот грохнулся на пол, стукнувшись затылком об угол тумбочки, и отключился. «Стрелец» тоже за компанию хватанул дозу, на какое-то время ослеп, а когда протер глаза, просморкался и увидел бездыханное тело приятеля, со страху бросился наутек, зачем-то прихватив с собой пистолет. Когда Филипп поднялся в квартиру, приятель «стрельца» уже промаргивался, потирая на затылке шишку.

Потом часов до десяти вечера опять было относительно тихо, и вдруг — ЧП особой категории: разбойное нападение на улице Белореченской, 15, корпус 6. Потерпевший, главный технолог завода «Орион» Ионин, находился в крайне тяжелом состоянии.

Когда дежурная бригада прибыла на место происшествия, там уже стояла «неотложка». Врач констатировал черепно-мозговую травму в затылочной области с полной потерей сознания и двигательных функций.

Нападение было совершено во дворе дома, в котором проживал Ионин, в тот момент, когда он, поставив в гараж свой «жигуль», запирал воротца. В момент нападения возле гаражей было темно, поэтому свидетели, мужчина и девочка-подросток, выгуливавшие во дворе собак, не могли назвать даже число нападавших — то ли их было двое, то ли трое, а чтобы получить описание их внешности, и думать было нечего.

Между гаражом Ионина и соседним был полуметровый проход, через который преступники и подобрались к своей жертве. Судя по оставленным позади гаражей следам, их было двое. Ионина стукнули по затылку четырехгранной железякой, которую, убегая, преступники зашвырнули на территорию соседнего детского комбината. Из кармана исчез бумажник с получкой и документами.

Потерпевшему было тридцать восемь лет. Жена, двое детей-школьников. Обстановка в квартире не отличалась роскошью, но мебель была подобрана со вкусом. Из разговора с женой, завучем средней школы, Филипп заключил, что она мало интересовалась служебными делами мужа. Его поздние возвращения с работы домой вошли в систему, и ей это очень не нравилось («Дождешься, когда-нибудь трахнут по башке!..»).

— Вот и дождался…

Из квартиры Иониных Филипп позвонил домой директору АО «Орион» Андрею Никитичу Орлинкову, чтобы договориться о встрече на следующий день. Тот был нездоров, температурил, однако предложил встретиться немедленно.

— Если не боитесь подцепить заразу, — оговорился он.

— У меня профессиональный иммунитет, — ответил Филипп.

Бездетная чета Орлинковых проживала в том же необъятном новостроечном квартале, где нумерация домов — в основном, грязно-серых штампованных пятиэтажек, дополнена нумерацией корпусов. Эти многокорпусные, похожие на гармошки дома-монстры вставлены-вдвинуты с улиц во внутрь квартала. И хотя обрамляющие квартал улицы — Белореченская, Посадская, Шаумяна и Ясная — на всей протяженности, в три с лишним километра по периметру, подчас с недопустимой плотностью утыканы домами, проектировщики при всем желании не смогли заполнить корпусами-гармошками все внутреннее пространство квартала. Эта срединная часть много лет оставалась бесхозной, полусвалкой-полупустырем. Но вот наступили новые времена, откуда ни возьмись появились деньги на строительство добротных кирпичных домов с удобной планировкой квартир и даже «евродомов» — не только для власть имущих, но буквально для всех, желающих в таком доме… купить квартирешку. На пустыре стали возводиться один за другим, один другого краше нестандартные дома, с нестандартным, даже можно сказать хаотичным, но между тем весьма живописным расположением в пространстве. Этим домам-красавцам, по мере их готовности к приему жильцов, присваивались номера ближайших хрущевских «гармошек», с добавлением, через черточку, номера корпуса. Но почему-то дом, в который года два назад вселились Орлинковы, по своему расположению тяготевший скорее к улице Ясной, приписали к Посадской, присвоив ему 28-й номер (корпус 7), хотя на лицевой стороне улицы Посадской такого номера вообще нет, а торчит «головной» дом с таким номером (Посадская, 28, корпус 1) как бельмо в глазу на улице Белореченской, на нечетной ее стороне, между седьмым и девятым собственно «белореченскими» номерами, в полукилометре от Посадской и чуть ли не в полутора километрах от своего седьмого корпуса, то есть от дома Орлинковых.

* * *

Хозяин приложил палец к губам и простуженно просипел, что супруга уже спит. Он был в замшевой домашней курточке песочного цвета, светло-серых узких брюках со штрипками и тапочках. Выше среднего роста, кучерявый, с небольшой породистой бородкой… Для директора завода совсем еще молодой.

Кабинет у Орлинкова был просторный, на два широких окна. По правую руку, ближе к задней стене и торцом к окну, стоял письменный стол с удобным вращающимся креслом. На столе — компьютер, на тумбочке — два телефонных аппарата. Широкие, пухлые, словно надутые воздухом кресла и низкий столик между ними были приставлены к письменному столу спереди. У стены слева стоял такой же пухлый как и кресла диван, и рядом с ним книжный шкаф до потолка. На свободном пространстве стен были развешены деревянные доски с художественной резьбой — пейзажами, портретами, жанровыми сценками.

Орлинков радушным жестом указал Филиппу на одно из гостевых кресел. Филиппу сперва показалось, что он погрузился в пуховую перину, а немного погодя возникла иллюзия полной невесомости. Между тем хозяин прошел к книжному шкафу и извлек из находящегося в нем бара неполную бутылку коньяка и два стопарика.

— Вместо валерьянки, — оговорился он, поставив бутылку и стопарики на столик, и уселся напротив Филиппа. — Слушаю вас внимательно.

Опер высказал свои соображения относительно характера и перспектив раскрытия преступления, Орлинков наполнил стопарики и предложил выпить за благополучное выздоровление Ионина.

— У Миши тесть нейрохирург, он уже подключился. Будем надеяться, сделают все возможное. Ну, дай Бог, чтоб обошлось! — Орлинков сокрушенно помотал головой. — Время сейчас горячее, готовимся к пуску нового цеха, устанавливаем сложнейшее оборудование, внедряем современные технологии. Миша влез в это дело по самую макушку, дневал и ночевал на заводе… Не знаю, как теперь будем без него, мы ведь с ним… Словно кто-то специально караулил момент. Но вы говорите, что это обычный уличный грабеж?

— Пока трудно что-то утверждать наверняка, — сказал Филипп. — . Еще не все жильцы дома опрошены, завтра продолжим эту работу. Возможно, при свете дня найдем еще какие-то улики. Потерпевший придет в сознание — с ним поработаем. Нападавшие знали про получку — не исключено, что кто-то из них работает на вашем заводе.

— Почему-то выбрали именно Ионина, — сказал Орлинков. — И момент подгадали, как раз перед пуском цеха, ни раньше, ни позже.

— У него на заводе есть недоброжелатели?

Орлинков усмехнулся.

— Как без них? Но поди их распознай, они же не вешают на грудь таблички со словами: «Ионин и Орлинков — мои заклятые враги». Разумеется, есть люди, которым не нравится то, что происходит на заводе, и они этого не скрывают.

— А что происходит? — спросил Филипп.

— Завод имеет хоть небольшую, но прибыль, а рабочие аккуратно, без задержек, получают зарплату, причем по нашим временам весьма приличную.

— Это известно, — сказал Филипп. — И кому же такое не по душе?

— Указывать на конкретных лиц — значит, их обвинять. Но у меня нет доказательств. Только предположения.

— От этих людей исходит опасность? Вы ее чувствуете?

— Да.

— Опасность для вас лично?

— Что значит, для меня лично? Или лично для Ионина. Пострадал Ионин — пострадает и производство. У нас с Иониным много единомышленников, но есть и теневая оппозиция, которая вынашивает свои планы. Не так давно узнаю, что кто-то исподтишка начал скупать акции «Ориона». Причем, в неограниченных количествах и по хорошей цене. Вы представляете, чем это может грозить? Скупают у наших же работников. Ведь при акционировании каждый, включая пенсионеров, получил по десять акций… Дивиденды не выплачивались, не было у нас таких возможностей, да люди особо не обижались, довольны были и тем, что хоть зарплату вовремя получали. Но представьте себя на месте владельца не приносящих вам ни копейки акций. Вы на меня, директора, не обижаетесь — напротив, искренне считаете меня хорошим директором. Но вот некто вам предложил за ваши бесполезные бумажки по двадцать пять долларов — вы что, не продадите? Десять акций — это двести пятьдесят долларов! Для пенсионера это сколько же месячных пенсий? Нет, я не в обиде на тех, кто решил продать акции, это их право. Однако нам пришлось принимать авральное решение… Вам не нравится коньяк?

Филипп виновато улыбнулся:

— Я на работе. Не обращайте внимания.

— Ну хорошо, а мне не помешает полечиться, — и Орлинков наполнил свой опустевший стопарик.

— Вам удалось выйти из положения? — спросил Филипп.

— Пришлось принимать авральное решение, — повторил Орлинков, держа в руке полный стопарик. — Мы объявили о том, что начиная с этого года по акциям будут выплачиваться дивиденды. Ну, разумеется, не по двадцать пять долларов, а лишь по десять, но люди-то в большинстве своем сообразили, что теперь им нет никакого расчета продавать акции. В итоге у скупщиков возникли проблемы.

— Где ж вы деньги взяли?

— Попросили у банка. Думаю, нынче уже вернем. А как пустим новый цех — тогда и без кредитов сможем обходиться.

— Полагаете, скупщики откажутся от своих планов?

— Поживем — увидим, — сказал Орлинков. — Будем держать ухо востро. Сейчас у меня голова болит за кадры. Много на заводе специалистов, которые по старой привычке лишь отсиживают на работе свое время, хотя талантов вокруг — пруд пруди. Тоже где-то отсиживают свои часы, а могли бы горы сворачивать, если создать им условия. Будем таких приглашать. Будем создавать условия. Зарплата — соответственно способностям и практической отдаче.

— Это ваши работы? — Филипп прошелся взглядом по доскам с резьбой, висевшим на стенах.

— Нет, куплены. Вот этот портрет приобрел на выставке, — Орлинков развернулся в кресле и указал пальцем на Паганини, игравшего на скрипке. — Потом познакомился с художником и стал выбирать, что нравилось, прямо у него дома… Хороший коньяк, вы напрасно.

Филипп сделал глоток.

— И правда.

Орлинков посмотрел ему в глаза:

— Вы сможете хотя бы приблизительно выяснить, что это было — уличный грабеж или целенаправленное покушение? — и тут же оговорился: — Я понимаю, чтобы преступников арестовать и привлечь к суду, потребуются улики, весомые доказательства, которых может не оказаться в нужном объеме, но ведь какая-то оперативная информация так или иначе попадет вам в руки…

— Будем надеяться, — сказал Филипп, прилагая усилие, чтобы выбраться из кресла, ему это удалось только со второй попытки… — Может, уже завтра что-то прояснится. Но до завтра дожить надо.

Однако ни дополнительный осмотр места происшествия, ни дополнительные опросы жильцов, ни подключение к делу тайных осведомителей ситуацию не прояснили. Ни завтра, ни через неделю, ни через месяц. На четырехгранном металлическом стержне, которым ударили Ионина, отпечатков пальцев не оказалось. По найденным окуркам установить в миллионном городе личности грабителей также было делом совершенно безнадежным.

После разговора с Орлинковым Филипп готов был допустить и такую версию: нападение на Ионина было заказным, лишь имитированным под уличный грабеж. Возможно, кому-то на «Орионе» главный технолог и впрямь сильно мешал. Если так, то заказчики скорее всего работают на «Орионе», а исполнители… Исполнители могут находиться где угодно. Возможно, что их уже и в городе нет.

Время шло, а по делу Ионина не удавалось выявить даже подозреваемых. Такие дела нередко попадают в разряд нераскрытых. И не обязательно потому, что их в принципе невозможно раскрыть. Многое упирается в опыт оперативника и время, которое он в состоянии посвятить этому делу. Опыта Филиппу не занимать, а вот что касается времени… Ведь помимо дела Ионина, у него в работе немало еще и других дел, одни удачно раскрываются, другие повисают на шее тяжелым грузом, но и те, и другие требуют времени, времени, времени. А сколько писанины — нужной и ненужной, но всегда одинаково обязательной! По мере того как дело Ионина «остывало», времени для него оставалось все меньше.

Однако Филипп продолжал собирать крохи информации, имеющей к этому делу хоть какое-то отношение и терпеливо ждал, когда появится возможность поговорить с потерпевшим, который, не исключено, видел лица напавших на него преступников.

Между тем состояние Ионина оставалось стабильно тяжелым, в сознание он так и не приходил.

1. Дурное предчувствие

В последнюю ночь поезд, следовавший до сих пор точно по расписанию, неожиданно и по непонятным причинам выбился из графика. Прибыл он в Екатеринбург почти с трехчасовым опозданием — не в пять девятнадцать, а в восемь ноль семь вечера по местному времени. И хотя Валентин успевал по своим делам, все же сказалось нервное напряжение, которое не отпускало его в последние дни ни на минуту. Почему-то увиделся в этом опоздании недобрый знак, и до конца пути Валентин не мог отделаться от смутного предчувствия какой-то неотвратимой и непоправимой беды.

А на сердце и без того кошки скребли, уж слишком крутой вираж намечался в его судьбе. Нежданно-негаданно позвонил ему в сибирское захолустье из Екатеринбурга однокурсник Андрей Орлинков, теперь уже генеральный директор завода с красивым названием «Орион». Позвонил, чтобы предложить хорошую работу. Так и сказал: «хорошую», а на вопрос Валентина: «Что за работа — конкретно?» — ответил: «С вокзала заваливай прямо ко мне домой — там и потолкуем», — и велел записать адрес. «А как насчет жилья?» — осторожно поинтересовался Валентин. «Ключи от твоей квартиры у меня в кармане, — ответил Андрей, — Так что скорее выписывайся из общаги и садись на поезд».

Валентин обещал подумать. Они не были друзьями, хотя в студенческие годы прожили около двух лет в одной комнате — у каждого была своя компания. После института оба получили назначение в небольшой сибирский город Торск, на инструментальный завод, но там их дорожки и вовсе разбежались: Андрей, сделав блестящую карьеру в отделе главного технолога, года через три сменил отошедшего в мир иной шефа, а еще через пару лет приказом по министерству его перевели в Екатеринбург, главным инженером «почтового ящика», после чего Валентин потерял его из виду.

Лишь однажды — еще в студенческие годы — их с Андреем пути пересеклись, да так, что вся жизнь Валентина после этого пошла наперекосяк. Был он тогда влюблен в красивую зеленоглазую бестию, студентку института народного хозяйства Иду Зараменскую, и уже собирался признаться ей в своих чувствах, да, видно, не судьба: Андрей увел девчонку у него из-под самого носа.

…Через пару недель после телефонного разговора с Андреем (были еще звонки, но переговоры вела уже, по поручению шефа, его секретарша Лина) Валентин подал на увольнение и купил билет на поезд.

Вплоть до самого отъезда он старался не думать о предстоящей встрече со своей первой (и увы, кажется, последней) любовью, а если и думал, то как-то отстраненно, скользом, нехотя — все, что было, давным-давно уплыло, перегорело, рассеялось как дым. И лишь когда поезд тронулся, когда монотонно запостукивали на стыках рельсов колеса, когда нежданная встреча стала приближаться стремительно и неотвратимо, вот тут она и явилась — запоздалая мысль о том, что вся эта история с вызовом крайне унизительна для него.

С горечью подумалось: а может, Ида и в самом деле тогда по-своему, по-бабьи, мудро поступила, ведь с Валентином не жить бы ей в большом городе, не зваться бы директорской женой.

Хотя неизвестно, как повернулась бы его жизнь и как сложилась бы у него карьера, стань Ида его женой. Но она выбрала Андрея. На здоровье! Но лучше бы им никогда больше не встречаться.

Неясное предчувствие беды и осознание того, что он совершил непростительную ошибку, приняв предложение Андрея, становились все более навязчивыми и мучительными по мере приближения к Екатеринбургу. Может, надо было сойти на ближайшей станции и вернуться в свой заштатный городишко. На свой дышащий на ладан заводик. В свою общагу, где провел без малого девять лет без всяких надежд когда-нибудь получить отдельную квартиру.

Однако с поезда он не сошел. Мосты были сожжены. В конце концов, терять ему теперь нечего, и если уж представилась возможность сыграть ва-банк с самою судьбой — грешно упускать такой случай.

А что касается предчувствий, так это нервы. Это пройдет. Все будет хорошо. Дышим спокойно и ровно. Дышим медленно и глубоко. Сердце бьется ритмично. Оно бьется совсем спокойно. Все тело расслаблено. Полный покой. Все будет хорошо. Полный покой…

Однако предчувствие не обмануло его.

2. Встреча

На привокзальной площади, возле ограждения в виде тяжелых чугунных цепей, в ожидании пассажиров стояли разномастные легковые машины. Валентин придержал шаг возле вишневой иномарки. Скучавший в ней брыластый боровичок с готовностью приоткрыл переднюю дверцу.

Валентин погрузился в уютное нутро иномарки и почувствовал себя как бы в невесомости на мягком, почти неощутимом сиденье.

— Оно что, пухом набито? — спросил у боровичка.

Тот усмехнулся:

— Не вспарывал, не знаю.

Сошло бы и троллейбусом, багажа-то всего один небольшой чемодан, вмещавший все движимое имущество тридцатидвухлетнего холостяка. Однако в целях самоутверждения решил, что непременно следует подкатить к дому Андрея самым достойным образом.

Увы, дома Андрея, то есть дома № 28, корпус 7 на улице Посадской не оказалось. Не то что именно седьмого корпуса, а вообще этого номера даже духу не было.

— Может, где-нибудь во дворе? — предположил водитель иномарки.

Однако елозить по темным дворам на своей машине он отказался, и Валентин, прихватив чемоданчик, отправился на поиски пропавшего дома пешком. Порядком поплутав среди сонмищ уныло-серых близнецов-пятиэтажек, он, наконец, увидел, далеко в стороне от улицы Посадской, воткнувшийся белыми башенками в чернильно-черное небо двенадцатиэтажный красавец-дом под номером 28, корпус 7, улица Посадская.

* * *

… Сердце будто сорвалось с цепи, когда за бронированной дверью квартиры послышались торопливые шаги. Вот дверь тяжело отворилась, и Валентин удивленно замер, увидев перед собою полноватую высокую женщину в длинном темно-зеленом, с золотой искрой, платье и уложенными в модную прическу блестящими каштановыми волосами. Напряженно улыбаясь, скрестив на груди руки, женщина отступила вглубь просторной прихожей.

Валентин с трудом узнавал свою первую любовь. Неужели это она, Ида Зараменская, когда-то, не так уж давно, тоненькая, стройная, светловолосая?

— Здравствуй, Ида… — выдавил он, наконец, и перешагнул через порог.

Она порывисто шагнула навстречу и, обхватив надушенными ладонями его голову, поцеловала в щеку.

— Здравствуй, здравствуй! А ты чего такой замороженный? Я что, сильно изменилась? — и, тяжело вздохнув, смущенно, со смешком призналась: — Жрать стала много последнее время.

— Андрей дома? — спросил Валентин и, повесив пальто в шкаф, на позолоченный рожок, деловито поглядел на часы. Было без двадцати пяти девять.

— А со мной тебе совсем уж неинтересно пообщаться? — Ида игриво взглянула ему в глаза.

— Нет, почему? — улыбнулся Валентин, с усилием преодолевая неловкость. — Просто…

— Я сама только вошла в дверь. Готовимся к юбилею: нашей фирме через неделю стукнет три года…

— Солидный возраст.

— А что ты думаешь, в наше время год идет за три, как на войне, — и показала кивком на одну из выходивших в прихожую дверей: — Проходи вон туда, в гостиную, а я сейчас…

Но не успел он сделать и двух шагов в указанном направлении, как Ида окликнула его из дверей кухни:

— Валь, ну-ка погляди на меня!

Он обернулся.

Долгий оценивающий взгляд. Дрожащая улыбка.

— Неплохо смотришься! Я тебя как-нибудь потом сама подстригу — все бабешки выпадут в осадок!

Четверть часа спустя они сидели в гостиной за столиком из темного дымчатого стекла, пили из маленьких рюмок коньяк и закусывали копченой рыбкой.

— Как тебе показался Екатеринбург? — спросила Ида. — Ты его, наверное, не узнал?

— Еще не успел как следует разглядеть, — честно признался Валентин. — Только вот улица ваша Посадская… Не знаешь, как фамилия у архитектора, который планировал ее застройку?

Ида понимающе улыбнулась:

— Заезжать надо было со стороны улицы Ясной.

— Я так и подумал, когда вас нашел, — улыбнулся в ответ Валентин.

Слегка разомлев после второй рюмки, Ида закурила и пустилась в воспоминания:

— Валька, какой ты был робкий! А я все ждала, когда ты меня поцелуешь. В конце концов, набрался храбрости. Господи, какой это был невинный поцелуй! Никто меня больше так не целовал…

Она не ответила на тот его невинный поцелуй. Вернее, ответила убийственными словами: «Пожалуйста, больше не надо!..» Затем состоялось запоздалое, никому не нужное объяснение. Она сказала, что не верит в его чувства да и в собственных еще не разобралась. «Может, нам лучше пока не встречаться? Если сможем обойтись друг без друга — значит, нет никакой любви».

— И ты даже не попытался переубедить меня, — попеняла ему сейчас Ида. — Легко отказался от меня. Значит, я не так уж была дорога тебе…

Хоть бы теперь-то не лукавила. Отказаться можно от того, что тебе принадлежит: уже вскоре он случайно увидел, как Ида и Андрей выходили из кинотеатра, держась за руки и весело переговариваясь.

— Не будем искать виноватого, — сказал он.

— Да, пожалуй, не стоит, — задумчиво покивала Ида. — Лучше расскажи, как ты жил эти годы, чем занимался, почему не сделал карьеры, и почему один. Или у тебя где-то есть семья?

Валентин с приклеенной улыбкой медленно повел головой из стороны в сторону и промолчал.

— Неужели не встретил ни одной приличной женщины? Никогда не поверю!

— Ты не в курсе, зачем я Андрею вдруг понадобился? — спросил Валентин, проигнорировав ее вопросы.

— Об этом ты у него самого поинтересуйся, — сказала Ида. — Впрочем, могу сказать, что он о тебе хорошего мнения как о специалисте.

Валентин недоверчиво усмехнулся.

— Мы не общались по работе. Один раз, правда, я показал ему кой-какие свои почеркушки.

— Не нашли общего языка?

— По-моему, он и не искал. Не знаю, с чего ему вздумалось приглашать меня на свой завод. Учитывая привходящие обстоятельства…

Ида ожгла его взглядом:

— Ты имеешь ввиду… меня? Столько лет прошло.

— Такое не забывается, — сказал Валентин.

— Приятно слышать. Но это наше с тобой, а что касается Андрюши, то он и думать забыл о том, что ты… Что ты когда-то за мной ухаживал. Теперь он весь в делах… Но ты не ответил…

— Это долгий разговор, — сказал Валентин. — Собственно, я не думал о карьере, просто работал.

— И, кажется, поначалу у тебя что-то было вот тут, — Ида дотянулась рукой до его спины. — Крылышки были. Судя по тому, что говорил о тебе Андрюша.

— Мне тоже так казалось А, что теперь!.. — махнув рукой, Валентин опрокинув рюмку, в которой оставалось немного коньяка. — Извини…

Ида снова наполнила рюмки.

— Между прочим, Андрей обещал мне квартиру. Как думаешь, это реально в обозримом будущем? Откровенно сказать, мне уже вот так обрыдло общежитие, — он чиркнул пальцем по горлу.

— Квартиру Андрей тебе устроит, — заверила его Ида. — Если обещал, то обязательно сделает.

— Он сказал по телефону, что ключ от моей квартиры у него в кармане.

— Тем более.

— Завод большой?

— Как сказать… Не «Уралмаш». Четыре цеха размещаются в одном здании. Один цех выпускает утюги, которые нисколько не хуже «тефалевских», а стоят раза в два дешевле, другой — вот такие штучки… — она встала, выдвинула из секции в «стенке» ящичек, что-то извлекла из него.

Валентин увидел на ее раскрытой ладони миниатюрный, не больше спичечного коробка, со вкусом оформленный радиоприемник. Ида включила его, полилась дивная музыка. Звук был негромкий, но очень чистый и сочный.

— Двенадцать диапазонов, — сказала Ида. — Одной батарейки хватает на три месяца непрерывной работы, — она победно улыбнулась. — Пока идут на экспорт. В ближнее зарубежье… И утюги тоже.

— Поди и зарплата выплачивается? — спросил Валентин.

— С этого года вошли в график.

— Больно уж все хорошо!

— Если бы, — с неожиданной грустинкой в голосе проговорила Ида. — Слишком хорошо никогда не бывает. Месяц назад какие-то подонки покалечили главного технолога Мишу Ионина. До сих пор не приходит в сознание. Андрюша ужасно переживает, они ведь понимали друг друга с полуслова и вообще… Даже название завода составили из своих фамилий: Ор-Ион… Ор-линков, Ион-ин…

— А подонков, конечно, не нашли?

— Конечно, нет. Милиция вроде как продолжает искать, но, похоже, только для виду. — Ида беспомощно развела руками и круто переменила тему: — А все-таки почему ты не женишься? Не хмурься, мне кажется, я имею право это знать.

Валентин вымученно улыбнулся, чувствуя, как в груди растет глухое раздражение.

— Интересно, на чем основано это право?

— На моем искреннем желании предложить тебе свою дружбу, — Ида взяла сигарету.

Валентин подумал, что, наверное, и в самом деле она теперь самый близкий для него человек. Не считая родителей, которые живут с семьей его старшего брата за тысячи километров отсюда, в стране под названием Беларусь.

— Ты ведь не станешь отвергать мою дружбу? — Ида заглянула ему в глаза.

— Не стану, — однако не удержался и поддел ее: — Только ведь друзья не подступают с ножом к горлу.

— Ну, извини! — обиженно проговорила Ида. — Если для тебя это больной вопрос…

Валентин с интересом разглядывал приемничек.

Стоявшие в углу старинные часы начали бить.

— Уже одиннадцать, — заметил Валентин.

— Да, пора бы ему быть дома, — согласилась Ида. — Как-то даже невежливо с его стороны.

— Он ничего тебе не говорил — когда собирался придти домой?

— Как не говорил! Обещал подойти в половине шестого. Утром он еще не знал, что поезд опаздывает, а днем Лина наверняка позвонила на вокзал… Ну-ка, попытаемся установить его местонахождение, — в руке у Иды откуда ни возьмись появилась телефонная трубка с коротким штырем-антенной.

— Сотовый? — спросил Валентин.

Набирая номер, Ида помотала головой.

— Сотовый только у Андрюши. Но почему-то он молчит, и это совсем уже странно. Позвоню-ка Лине — может, мадмуазель секретарша прояснит ситуацию. Если только Андрюша случайно не заблудился и не проводит оперативку в чьей-нибудь постели.

— Да ну? — не поверил Валентин.

— Ладно, замнем, — сказала Ида.

Она долго, терпеливо вслушивалась в длинные гудки. Наконец, на том конце провода сняли трубку.

— Линусик? Я разбудила тебя? Извини, ради Бога!.. Где-то мой запропал, уж не знаю, что и думать… Да?.. Да?.. Странно… Просто не знаю, что и думать… Ну, еще раз прости, моя хорошая!.. — Закончив разговор, сообщила Валентину: — Часов в пять уехал с завода, а куда — не сказал. Вот так и живем… Вообще-то я, кажется… — она замялась. Чтобы скрыть волнение, достала из лежавшей на столике коробочки сигарету и стала закуривать. Но тут же бросила сигарету в пепельницу и разлила по рюмочкам коньяк. В бутылке оставалась еще добрая треть.

3. Беда

Обмениваясь малозначащими репликами, к полуночи прикончили коньяк.

— Сейчас что-нибудь найдем, — Ида попыталась подняться, однако Валентин удержал ее за руку:

— Может, хватит?

— Вы подумайте, какие мы положительные! Ну, не хочешь, можешь не пить.

— Вообще-то я спать хочу.

— Давай по последней да пойду постелю тебе в Андрюшкином кабинете, — отступилась Ида. — Ничего не имеешь против дивана?

— Уж как-нибудь.

— Он вообще-то удобный…  Но Андрюшка-то где? Такого еще не бывало, чтоб не позвонил… Неужели — баба? Ну, я ему тогда кое-что оторву… Ладно, наедине с ним разберемся! — осушив свою рюмку, она поднялась и, намурлыкивая про хризантемы, которые уж давно отцвели, нетвердой походкой вышла из комнаты.

А немного погодя из глубины квартиры донесся звук падения чего-то тяжелого. Валентин выбрался из кресла, пошел посмотреть, что упало, и в прихожей остановился, соображая, за какой из дверей может быть Ида. Потянул за ручку ближайшую. За нею оказался небольшой тамбурок и еще одна дверь.

Переступив через порог, Валентин увидел в полосе лунного света кособоко сидящего за письменным столом человека. Голова его была откинута. Похоже, человек спал. Какое-то время Валентин обалдело взирал на него, пытаясь привести мысли в порядок. В конце концов решил, что это может быть только Андрей. Пьяный, что ли?.. А Ида тоже хороша: «Линусик, я просто не знаю, что и думать!..»

Видать, та еще семейка: Ида хлещет коньяк как воду, а этот нарезался, не дожидаясь гостя. «Да ну вас к Богу, и дернуло ж меня связаться с вами!..»

В бешенстве Валентин выскочил обратно в прихожую, и в этот момент из какой-то другой двери вышла Ида. Припадая на одну ногу, не то плача, не то смеясь, она на ходу растирала ладонью ягодицу.

— Синячище на заднице поди с кулак…

— Там кто? — с мрачным видом Валентин кивнул на дверь, из которой вышел.

— Это Андрюшин кабинет. Он что, изволил, наконец, осчастливить нас?..

— А ты будто не знала?

Ида была настроена решительно:

— Та-ак… Сейчас устрою ему допрос с пристрастием!.. — и, прихрамывая, устремилась в мужнину обитель.

Валентин остался в прихожей. Сунул в рот сигарету, но только поднес к ней пламя зажигалки, как по ушам ударил душераздирающий вопль. Стремглав вбежав в кабинет, он увидел обезумевшие глаза Иды.

— Нет! Нет! — пронзительно кричала она. — Не-ет!..

Кабинет был залит светом. В кресле за столом неподвижно сидел с окровавленной головой Андрей.

— Что такое? Надо врача? — Валентин тряс продолжавшую кричать Иду за плечи.

Внезапно притихнув, она спросила сиплым сорванным голосом:

— Зачем он?..

— Да что такое? — Валентин ничего не понимал.

— Он же мертвый! — пронзительно выкрикнула Ида. — Мертвый, мертвый!

Валентин приблизился к столу. На полу возле кресла валялся небольшой черный пистолет.

Припав к плечу Валентина, Ида плакала навзрыд и все повторяла:

— Зачем он?.. Зачем?..

Валентин гладил ее по голове и говорил какие-то сумбурные слова, потому что надо было что-то говорить. Увидев на полу розовый дамский платочек, поднял его и протянул Иде. Она машинально взяла платок, поднесла к мокрому лицу и вдруг отшвырнула брезгливо.

— Это не мой!

— Тут валялся…

— Этого еще не хватало! — трагическим шепотом проговорила Ида.

— Позвони в милицию, — сказал Валентин.

Пока Ида говорила по телефону, он заметил на краю письменного стола небрежно разорванный почтовый конверт. Когда Ида закончила разговор с дежурным, Валентин указал ей глазами на этот конверт.

Торопливо развернув вложенный внутрь листок, она пробежала глазами по строчкам. Лицо ее окаменело. Выразив свое отношение к прочитанному крепкой непечатной фразой, протянула листок Валентину. Это было коротенькое письмецо:

«Андрюша, у меня нет выбора. Я в отчаянии и потому способна на все. Решай: или — или… Дина».

— Ну зачем, зачем? — жалобно плача, проговорила Ида.: — Это я виновата! Ох, дура я, дура! Надо было поговорить с ним, когда… — она ухватила Валентина за руку и потянула в гостиную. — Налей мне…

— Хватит! — Валентин убрал бутылку в бар и усадил ее в кресло. — Давай лучше покурим.

— Пошел ты.! — однако взяла предложенную сигарету. Сделав несколько затяжек, заговорила спокойно и трезво: — Позавчера позвонила какая-то. Сказала, что Андрей уже давно встречается с одной еврейкой. Дескать, у нее будет ребенок. Звонившая не назвалась, и я подумала, что это провокация.

— Раньше случалось такое? — спросил Валентин.

— Не знаю. Я была убеждена, что Андрюша не таскается по бабам. Во всяком случае, у меня не было поводов для подозрений….

— Ну, и ты, конечно…

— Нет, вот поверишь: ни словечка не сказала. Решила не расстраивать… О, Господи, надо было сказать! Если б даже это оказалось правдой, я бы никогда, никогда… Хотя не знаю… Ох, как худо мне было после этого звонка. И сегодня, пока мы с тобой разговаривали, я все время думала об этом. Думала, что, может, все-таки… А он рядом был!.. — она смотрела невидящими мокрыми глазами мимо Валентина. — Андрюша, ну зачем ты так?.. Почему не поговорил со мной? Ведь я бы никогда, никогда… — и вдруг поднялась. Молитвенно вскинув руки, слегка пошатываясь, направилась из гостиной опять в кабинет. Валентин последовал за нею.

В кабинете она распласталась на полу и ползком приблизилась к письменному столу. Безутешно рыдая, снова и снова повторяла:

— Ну, зачем, Андрюша, ну зачем ты это сделал?..

Валентин опустился рядом на колени и молча гладил ее по голове.

4. Эксперты

Из прихожей донесся требовательный звонок. Валентин пошел открывать. Прибыла дежурная следственно-оперативная бригада. Человек пять или шесть, если не больше. Кто в штатском, кто в форменных бушлатах.

Один из тех, кто был в штатском, уселся за письменный стол с торца и приготовился писать протокол. Другой натянул на руки резиновые перчатки и принялся осматривать-ощупывать труп, надиктовывая первому для протокола результаты осмотра: приблизительное время наступления смерти (между восемнадцатью и девятнадцатью часами), характер ранения (пулевое, сквозное), наличие следов борьбы (таковых не оказалось) и так далее.

Третий при помощи тряпицы подхватил с пола пистолет, опустил в полиэтиленовый пакет и, отправив в другой пакет платочек вместе с письмом «Дины», занялся исследованием отверстий в оконных стеклах. Двое соседей-понятых жались возле дверей.

Потом молоденький лейтенант отвел Иду для беседы в один угол, а «штатский», который писал протокол, представившийся дежурным следователем прокуратуры, пристроился с Валентином в другом углу. Проверив паспорт, трудовую книжку и железнодорожный билет Валентина, поинтересовался причинами, побудившими его оставить прежнее место работы и приехать в областной город. Затем задал несколько вопросов, касавшихся прошлой жизни покойного: не был ли тот склонен в студенческие годы к сексуальным излишествам, не покушался ли уже тогда на самоубийство или, может быть, высказывался в каком-нибудь таком духе. На все эти вопросы Валентин ответил отрицательно.

Немного погодя труп Андрея увезли в морг. Завершив свои дела, уехала милиция вместе со следователем прокуратуры. А вскоре квартира стала наполняться совершенно незнакомыми Валентину людьми. Окружив Иду плотным кольцом, они слушали ее прерываемый рыданиями рассказ, выражали соболезнования, строили предположения о причинах, побудивших Андрея застрелиться и не находили сколько-нибудь серьезных для этого причин.

Посчитав себя лишним, Валентин потихоньку оделся и, прихватив чемодан, не попрощавшись с Идой, покинул ее квартиру, решив переночевать в гостинице. А в мозгу лихорадочно прокручивалась мысль: не опоздай его поезд — Валентин застал бы Андрея живым и наверняка не случилось бы того, что случилось. И поезда нынче не так уж часто опаздывают, а вот надо же: именно в этот день, в эти часы. Дьявольщина какая-то!..

Эта мысль прокрутилась — тотчас выскочила другая, от которой Валентина пуще залихорадило. Ведь что получается? Допустим, Андрей пришел домой пораньше не только затем, чтобы встретиться и поговорить с ним, Валентином, о предстоящей работе. Наверняка воспользовался случаем, чтобы повидаться со своей Диной, будь она неладна. Но что бы там между ними ни произошло, он ведь знал, что вот-вот должен подъехать Валентин. И в это время стреляться!

«Да пропади все пропадом!» Других слов у него не находилось.

5. Версии

Утром уже весь завод знал о самоубийстве Орлинкова и что случилось это «из-за бабы». Охотников почесать языками как всегда оказалось с избытком, однако никто не злорадствовал. Если Андрея Орлинкова и осуждали, то не за распутство, а за то, что, решаясь из-за какой-то сикухи покончить с собой, не подумал о людях, которые работают на заводе: что с ними-то будет, если директором поставят какого-нибудь дуболома или прохиндея, а скорее всего так и случится…

Не осуждали его за распутство и потому, что никто его «бабы» в глаза не видел. Никто не знал ни имени ее, ни места прописки: из заводских она или откуда-то со стороны. Строились лишь предположения. Грешили, например, на директорскую секретаршу Лину, стройную, всегда одетую по последней моде блондиночку со стандартным кукольным лицом, на котором лучились спокойным холодным светом большие фиалковые глаза. Однако Лина при первом же известии о смерти шефа примчалась во вдовий дом и все дни и ночи, до самых похорон, безотлучно находилась возле безутешной вдовы, приняв на себя обязанности диспетчера и доверенного лица, и уж никак не годилась на роль роковой женщины.

Хотя на каждый роток не накинешь платок, нашлись и такие, кто примерил роль роковой женщины к самой Иде, причем в ход были пущены две версии, одна хлеще другой. По первой ослепленная ревностью жена коварно и хладнокровно расстреливает мужа, который на поверку, таким образом, оказывается вовсе даже и не самоубийцей. Возможно, питательной почвой для этой версии послужили ходившие некоторое время назад слухи о загородном «охотничьем домике» с сауной, построенном будто бы на заводские деньги, где будто бы кое-кто из заводской верхушки позволял себе резвиться в обществе прелестных русалок.

Однако эта версия, как бабочка-поденка, едва родившись на свет, тут же умерла, и тогда зашелестела крылышками другая, ее двойник: никакой «бабы» на стороне у Андрея не было, и вообще он о «бабах» не думал, а вот у его распутной супруги был любовник, у которого ни квартиры, ни гроша за душой, и потому они без зазрения совести устраивали свидания прямо в директорской квартире. Но сколько веревочке ни виться — конец будет, и однажды директору позвонили и доверительно поведали, что его жена вот в этот самый час в очередной раз принимает у себя дома любовника. И директор будто бы оставил все дела и помчался домой, увидел жену в объятиях любовника и…

Ну, что и как там у них было, этого в точности пока никто не знает, только любовник застрелил ревнивого мужа, и они, любовник с Ираидой, представили все лело так, будто Андрей Никитич Орлинков застрелился сам из-за какой-то своей «бабы». Будто бы так запутался, что не было у него другого выхода как только застрелиться…

6. Поминки

Циркулировавшие по заводу слухи не доходили до ушей Валентина, который до похорон лишь ненадолго, ради приличия, заглядывал в квартиру скорбящей вдовы. А та, постоянно находясь в окружении сонмища женщин, кажется, и не нуждалась в его обществе. Во всяком случае, каждый раз, когда Валентин появлялся у нее на глазах, она отвечала на его приветствие скорбным молчаливым кивком, и тут же словно забывала о его существовании.

Однако сразу же после похорон, во время поминок, словно пробудившись от долгой спячки, она, наконец-то, вспомнила о Валентине и, когда были проговорены все положенные по ритуалу торжественно-печальные слова о том, как велика, как невосполнима понесенная всеми присутствующими утрата, усадила Валентина рядом с собой и, узнав, что у него нет никакой ясности ни с работой, ни с жильем, прямо тут же, на поминках, замолвила за него слово перед нужными людьми, из числа тех, кого Андрей считал своими в доску. Те пообещали и с жильем помочь и с работой: «Нет проблем!» Однако через день-другой у них самих высветились проблемы с собственным трудоустройством, и им стало не до Валентина. Ида еще кому-то потом звонила, и в результате Валентин вынужден был довольствоваться прежней своей должностью цехового технолога. О квартире же и думать было нечего: устроили ему, и то с большим трудом, койку в общежитии и велели радоваться. Через пару недель подселили к нему в комнату молодого сотрудника уголовного розыска, который, к счастью для Валентина, редко бывал дома. Понятно, служба такая: дежурства целыми сутками, выезды на операции, всякие там слежки, засады… И еще к тому же в иные дни, чаще всего по пятницам, прибежав со службы, Олег переодевался в штатское (если был в форме) и снова убегал, теперь уже до позднего воскресного вечера, прихватив купленные по дороге цветы или коробку конфет. Ко всему прочему, сосед Валентина был не шибко разговорчив и большую часть времени, когда бывал дома, читал, лежа на кровати, какой-нибудь боевик либо «СПИД-инфо».

Но если хоть с соседом по комнате ему повезло, того же нельзя было сказать о работе, однообразной и скучной. Хотя управлялся с нею Валентин весьма споро, и к концу рабочего дня у него еще оставалось свободное время, которое он не знал куда девать.

7. Сороковой день

По молчаливому уговору они с Идой какое-то время старались не встречаться наедине. С девятого дня, который отмечался в кафе «Бибигон» и до самых сороковин, пришедшихся на тридцатое декабря, он так ни разу и не побывал у нее дома. Разговаривали они большей частью по телефону, и лишь иногда встречались на улице, заходили в какой-нибудь тихий ресторанчик или кафе и обменивались последними новостями.

Расследование обстоятельств смерти Андрея Орлинкова проводил следователь прокуратуры. С завидным упорством он доискивался истины: вызывал на допросы свидетелей из числа близко знавших Орлинкова людей, а таких оказалось великое множество, писал постановления на производство всевозможных экспертиз и безуспешно пытался разыскать «Дину».

Не оставлял он своим вниманием и Валентина с Идой. Продолжительные, нудные допросы осточертели обоим. Но если Валентин нес свой крест безропотно, то Ида в последнюю встречу с Валентином пригрозила послать Сан Саныча (так звали следователя) «на три буквы», если он вздумает еще раз вызвать ее к себе.

— Толчет воду в ступе — делать, видно, больше нечего. А спросишь: «Ну что, что вам еще неясно?» — молчит. И ведь в глаза-то, паршивец, не смотрит. Нет, я ему выдам в следующий раз, я ему выдам!..

Однако в следующий раз Сан Саныч пригласил вдову лишь затем, чтобы, наконец-то, сообщить о результатах расследования. О том, что факт смерти Андрея Никитича Орлинкова «не содержит состава преступления». Иными словами, следовало считать доказанным, что Андрей Никитич Орлинков покончил жизнь самоубийством.

— И вам целый месяц понадобился, чтобы убедиться в том, что было очевидно с самого начала? — сдерживая ярость, спросила Ида.

— Да, — сказал Сан Саныч, вздохнул и поглядел на вдову с сочувствием и пониманием. — Результаты последней экспертизы были получены только вчера.

* * *

Сороковины Ида устроила дома, пригласив лишь самых близких друзей. Лина, оказавшаяся искусной стряпухой, и на этот раз помогала ей в хлопотах.

Поговорив и повздыхав о покойном, гости довольно скоро перекинулись на темы по интересам. Ида же всю вторую половину вечера просидела молчком, облокотившись о стол и упершись лбом в ладони.  В этот вечер она много пила.

Когда гости стали выходить из-за стола и прощаться, Валентин тоже поднялся, подошел к Иде и заключил ее руку в свои ладони:

— Позвоню завтра.

Ида посмотрела на него долгим затуманенным взглядом.

— Подожди.

Лина самоотверженно изъявила готовность остаться у нее на ночь, однако Ида велела ей ехать домой:

— У нас с Валькой есть разговор.

Уходя Лина шепнула Валентину:

— Если что — звони, я подъеду. Даже среди ночи звони! — и с многообещающей улыбкой, мягким пластичным движением протянула руку, которую Валентин пожал и тут же получил выговор: — А что, разве в Торске теперь не целуют дамам руки?

Валентин хотел исправить ошибку, однако Лина уже отвернулась равнодушно и, заговорив с кем-то из гостей, вышла из квартиры.

Когда квартира опустела, Ида, прихватив со стола недопитую бутылку водки и три рюмки, неверными шагами направилась в кабинет покойного мужа. Валентин последовал за ней. Там они устроились на диване, придвинув к нему столик. Ида налила во все рюмки, часть содержимого бутылки выплеснув на ковер. Перед тем как выпить, молча поглядели друг на друга и на увеличенную фотографию Андрея на письменном столе.

— Прости, Андрюша… — едва слышно пошевелила губами Ида. Поставив пустую рюмку на столик, спросила: — Как думаешь, он видит нас?

— Мне кажется, да, — не стал возражать Валентин и напомнил: — Ты хотела поговорить.

Ида откинула голову и смежила глаза.

— Не гони лошадей. Это очень серьезно. И страшно. Даже не знаю, стоит ли тебя впутывать.

— Ну, подумай хорошенько.

— А ты помолчи немного.

Пока она собиралась с мыслями, Валентин завороженно смотрел на кресло, в котором сорок дней назад сидел мертвый Андрей. Представил его еще живым, с поднесенным к виску пистолетом и почти зримо увидел, как дернулась голова, как отброшенный выстрелом пистолет неслышно упал на пол…

Но что-то в нарисованной воображением картине не соответствовало виденному в тот вечер, когда мертвый Андрей еще сидел в кресле. Что-то было не так, однако у Валентина не было желания снова прокручивать в воображении эту жуткую сцену.

Все было не так! Все случившееся казалось сплошным абсурдом. Никак не думал Валентин, что Андрей на поверку окажется таким слабаком.

«Работать придется много, — предупредил он Валентина во время единственного их телефонного разговора. — Но ты потянешь». — «Откуда знаешь, что потяну?» — спросил Валентин. — «Иначе не позвал бы», — ответил Андрей.

Валентин отнюдь не был в себе уверен. В свое время, видимо, переоценил свои возможности, сходу взялся за дело, которое оказалось не по зубам. И — сломался, опустил руки. Он не любил вспоминать эти страницы своей биографии.

* * *

…Придя сразу после института сменным мастером в цех, он увидел на своем участке старые разболтанные станки еще довоенных выпусков (один, шлифовальный, был изготовлен аж в 1929-м году), угрюмых настороженных рабочих, несусветную теснотищу и грязь. От станочников сплошь и рядом тянуло спиртовым духом. Ценою неимоверных усилий удалось подтянуть дисциплину, добиться замены нескольких вконец износившихся станков и расшить кое-какие узкие места. Через год его участок стал выполнять программу, хотя и теперь в конце месяца не обходилось без авралов, по-прежнему заготовки с других участков поступали с перебоями, и приходилось носиться по всему цеху, «по-хорошему» договариваться с другими мастерами.

Целый год он приглядывался к тому, как построен в цехе производственный процесс, и со временем понял, почему заготовки поступают с перебоями. Он изложил свои соображения на бумаге и сунулся к технологам, но увидел на их лицах вместо глаз оловянные пуговицы.

Потом начальник цеха, выслушав его вполуха, для вида полистав расчеты, графики и таблицы в большой толстой тетради, поднял тяжелый взгляд и спросил:

— Знаешь, кто лучше всех в шахматы играет?

Валентин знал, поэтому забрал тетрадь и ушел.

Вот тогда, на полпути к своему участку, он носом к носу столкнулся с Андреем.

— Что это у тебя за гроссбух? — поинтересовался тот, кивнув на тетрадь, которую Валентин держал в руке.

— Неразорвавшаяся бомба, — сказал Валентин. — Хочешь взглянуть?

— Давай, я мужик рисковый!

Продержал Андрей у себя его тетрадь больше недели. Возвращая, ограничился коротким резюме:

— Никому сейчас это не нужно, старик.

А вскоре и продукция, которую выпускал завод, оказалась никому не нужной.

«Тогда было не твое время, — сказал ему Андрей два месяца назад по телефону. — Да и в одиночку такие дела не делают. У меня ты получишь возможность показать, на что способен».

Похоже, Андрей замышлял что-то грандиозное. И в одночасье бросил все — дело, которое замышлял, жену, любовницу, будущего ребенка… И его, Валентина, пообещав златые горы, оставил у разбитого корыта…

* * *

Ему показалось, что Ида уснула. О чем же она собиралась говорить? Второй час ночи, Валентину давно пора было возвращаться в общежитие. Придется ловить машину. Однако нехорошо и уйти вот так, оставив Иду в квартире одну, такую пьяную… Прощаясь с ним в дверях и пообещав тут же примчаться при необходимости, Лина забыла сказать свой телефон.

Едва дотронулся до плеча Иды, как она открыла глаза:

— А?.. Что?

— Как позвонить Лине?

— На фиг она тебе сдалась?

— Не мне…

— Сколько времени? — взгляд у Иды становился все более осмысленным.

— Скоро два, — сказал Валентин.

— Ты куда-то собрался?

— Ну, как — куда? Пора мне в общежитие.

— Даже не думай. Кстати, нам поговорить надо!

— Может, я вечером подъеду?

— Вечером — само собой! А ты никак боишься меня скомпрометировать, если проведешь ночку в моем доме? — догадалась Ида и решительно хлопнула себя по коленке. — Даже не думай, никуда я тебя не отпущу!

— Зачем тебе пересуды соседей?.

— Боже мой! Да мне это… тьфу! — Ида воздела руки. — Я же не собираюсь с тобой трахаться, — она посмотрела на фотографию мужа. — Для меня имеет значение только его мнение. А он увидит, какие мы с тобой паиньки, и не осудит нас, можешь быть уверен! — Она потянулась и зевнула. — Хочу крепкого чаю.

Выпив стакан густо-коричневого чая без сахара, Ида заговорила вполне трезвым голосом:

— На заводе происходят ужасные вещи: новый генеральный разогнал всю Андрюшину команду. Из прежних остался только главный инженер да и тот мямля и флюгер… Даже Лину и ту вежливо попросили подыскать себе другое место.

— А что мы с тобой можем поделать? — спросил Валентин.

— Наверное, ничего, — убито обронила Ида, ероша пальцами волосы. — Но кое-какие выводы напрашиваются, и я не собираюсь молчать в тряпочку.

— Что ты имеешь ввиду?

— Андрюша им мешал, и они его убрали! — с надрывом вырвалось у нее. — Он не сам застрелился!

Валентин взял ее за руку.

— Мне кажется, ты возбуждена. Может, все-таки отложим этот разговор до вечера и обсудим все на трезвую голову? То, что ты говоришь, слишком серьезно, чтобы вот так…

— Отложим до вечера тридцать первого декабря… — Ида усмехнулась. — Только под Новый год и обсуждать подобные дела!

— Я приду пораньше, — пообещал Валентин. — А сейчас тебе не мешало бы хорошенько выспаться.

— Валька, не будь занудой! — она шлепнула ладонью по столику так, что одна рюмка скатилась на пол. — Мне надо не выспаться, а высказаться, иначе я не усну. А ты если хочешь спать, так и скажи, я сварю крепкого кофе!.. Вообще-то я ожидала другой реакции: как-никак, ты не чужой мне человек и уже почти был в Андрюшиной команде…

— Но я ведь не знаю людей, которые в нее входили! И почти не знаю тех, кто теперь там, наверху. Я с этой публикой не общаюсь. Видишь ли, каждый сверчок…

— Им и нужны такие, как ты, — уколола его Ида. — Сверчки с комплексом неполноценности. — Она зло поглядела ему в глаза. — Хотя бы выслушай меня!

— Ты всерьез считаешь, что он… не сам?

— Представь себе, всерьез!

— Но ведь ты только что говорила со следователем.

— Говорила. И врезала ему. Ты знаешь, за что.

— Мне кажется, у тебя до самого конца, пока велось расследование, не было сомнений в том, что Андрей…

Ида тряхнула головой:

— Не было! А вчера я прозрела. Да не мог, не мог Андрюша так вот взять и застрелиться! Не мог! Из-за какой-то бляди… Его убили, убили! Да еще его доброе имя опозорили. Не хочу! Не хо-чу!

Валентин сокрушенно вздохнул.

— А этот-то куда смотрел, следователь?

— Может, они купили его!

— Кто купил?

— Кому Андрюша мешал! Теперь это просто.

— Как ты докажешь?..

Глаза Иды вспыхнули бешенством.

— Тебе я ничего не собираюсь доказывать! Об одном прошу: выслушай и хорошенько пошевели мозгами! А там решим, что делать.

— Ступай вари кофе!

— Только сам принесешь, — сказала Ида. — Меня так трясет, что расплещу его весь по дороге.

…Отхлебнув глоток горячего кофе, запив его глотком коньяка, Ида хрипло заговорила:.

— Я пыталась выйти на след этой сучки. Может, плохо искала, но только и выяснила, что никто ничего о ней не знает. И сама она никак не дает о себе знать. На похоронах мне было не до нее. Но, может, тебе что-то бросилось в глаза? — Ида щелчком стряхнула пепел с сигареты. — Уж не знаю, как может выглядеть на кладбище беременная шлюха…

— Во всяком случае, могла обратить на себя внимание, — сказал Валентин. — Но я что-то не помню…

— И ведь никто не видел, никто не помнит, кого ни спросишь! Вот ведь… — Ида завершила фразу выразительным непечатным словечком.

— Но, может быть…

— Ну да, блин, все может быть! И помереть эта похотливая сучка могла в тот же самый день и час, когда не стало Андрюши. Или сошла с ума от горя, и ее заперли в психушку. Наконец, сделала аборт и на том успокоилась. Пока что единственное свидетельство ее существования — эта писулька.

— И платок.

— И платок. Но я все-таки женщина. Значит, должна была бы загодя почувствовать здесь, — она провела по груди ладонью, — что у меня появилась соперница. Хотя много чести называть своей соперницей всякую… (непечатно). Ничего не чувствовала! Понимаешь? Ни-че-го! Но ведь не такая же я чурка!

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что письмо могли подбросить!

— Какое настроение было у Андрея в то утро?

— Вот я как раз и хотела сказать: хорошее у него было настроение! Отлично помню, как он плескался под душем и распевал во весь голос. Как всегда, жутко фальшивил, я не выдержала и попросила его убавить громкость. А он в ответ: «Не могу: руки мокрые!»

— Что он распевал? — спросил Валентин и почувствовал как напряглись нервы.

— Песенку из детской радиопередачи: «Друзья, закутайтесь в плащи, труби протяжно рог, и с нами встречи не ищи бандит с больших дорог…» Дальше забыла…

— Ну, словом, не любовный романс?

— Нет, не любовный. И еще помню самые последние его слова, когда он уже одевался в прихожей, чтобы ехать на завод. Я вышла из комнаты проводить его. Он чмокнул меня и сказал: «Нос чешется. К чему бы это?» И так хорошо рассмеялся… Я тоже засмеялась: «Вот именно, к чему бы?». Все, дверь захлопнулась…

— Ты следователю это говорила?

— Да нет, как-то даже в голову не пришло.

Валентин прикрыл глаза. И вновь как наяву увидел Андрея с поднесенным к голове пистолетом. И опять почувствовал: что-то тут не так.

— Слушай, Андрей ведь был левшой?

— Был, — сказала Ида. — И что?

На полу пистолет валялся по правую сторону от кресла. И пуля вошла в голову с правой стороны. Но ведь тогда Андрей должен был держать пистолет в правой руке…

— Посмотри, — Валентин подошел к письменному столу, уселся во вращающееся кресло Андрея и приставил к голове указательный палец правой руки. — Стрелять в себя он мог только так и не иначе.

— Ну, я не знаю! — Ида покачала головой. — Правой рукой он мог только ложку держать… Ну, еще расписывался правой рукой…

— Значит, и пистолет ему подбросили! — Валентин выбрался из кресла, в котором чувствовал себя не слишком уютно, и перешел опять на диван.

— Я же говорю: его убили! — воскликнула Ида. Сначала поскалечили Мишу Ионина, а потом и до Андрюши добрались.

— Тогда никакой Дины не было, и если он явился домой так рано — значит, не знал, что поезд опаздывает!

— Выходит, не знал.

— Странно. Ведь Лина должна была проверить через справочное и сказать ему.

— Говорит, проверяла и сказала Андрюше, что поезд опаздывает.

— Тогда почему он приехал домой так рано?

— Спроси что-нибудь полегче…

— И как убийца мог знать, что Андрей именно в этот момент окажется дома?

Ида беспомощно пожала плечами.

— Что ты собираешься делать? — спросил Валентин.

— Пойду к Сан Санычу и возьму его за жабры!

Валентин сделал попытку подняться с дивана, однако Ида ухватила его за руку и удержала на месте.

— Валька, ты поможешь мне сочинить заявление!

— Прямо сейчас?

— А чего тянуть? Сразу после выходных и отнесу. Вот садись за Андрюшин стол, бери бумагу и пиши.

8. Заявление подано

Вечером первого в Новом году рабочего дня он звонил Иде несколько раз. Номер ее домашнего телефона долго не отвечал. Наконец, взяла трубку и велела немедленно приезжать.

— Господи, как я измучилась! — вместо приветствия с надрывом вырвалось у нее, когда они встретились, и на секунду припала лбом к его плечу.

— Ну что, как? — спросил Валентин.

— Подожди, — она достала из бара початую бутылку «Смирновской». — Надо расслабиться, а то меня всю трясет… Где-то еще огурчики оставались… — она сходила на кухню и принесла нарезанный толстыми дольками лимон и два яблока. — Все огурцы сожрали, вот ведь народ…

— Обойдемся, — сказал Валентин. — Рассказывай…

— Ну так, значит: вручила я этому хмырю болотному наше с тобой сочинение. «Присаживайтесь». Села. Читает. Морда кислая. Я молчу. Кончил читать и тут же кому-то позвонил: «Ты один?» Поднялся из-за стола, попросил меня выйти в коридор, запер кабинет и куда-то поковылял. Я как дура битый час проторчала в коридоре, пока он не вернулся. Ну, и дальше… Знаешь, минуты три не проговорили, как я сделала для себя вывод: на говно мы, Валька, с тобой наступили…

— Ида, пожалуйста только без комментариев!.. — поморщился Валентин.

— Это чтоб ты поостерегся, когда он тебя вызовет на допрос, — с невозмутимым видом пояснила Ида. — Знаешь, что он мне сказал? Напрасно, говорит, вы все это затеяли. Если, говорит, дать ход вашему заявлению, то вы с сожителем — это он тебя так назвал — можете оказаться в числе главных подозреваемых. Ах ты, думаю, говно!..

— Ну дальше, дальше!

— Эх ты, сожитель мой! — Она протянула руку и с застенчивой развязностью взъерошила ему волосы. — Хоть бы разок поцеловал, что ли… Ладно, сиди, я сегодня не расположена к нежностям. С сегодняшнего дня мы с тобой подозреваемые. Чувствую: надо срочно приглашать хорошего адвоката. Дорого, стервец, запросит. Придется заплатить. Ну, я женщина, слава Богу, пока что обеспеченная. Короче говоря, под конец аудиенции он мне посоветовал: пока не поздно, забрать обратно заявление. Дескать, хлопот и неприятностей будет выше крыши, а раскрыть это убийство — если Андрей действительно убит, а не покончил с собой — скорей всего, не удастся, потому что… Я так и не поняла почему. Дескать, за давностью времени уже ни следов, ни улик не осталось. Версию с убийством надо было, говорит, сразу, по горячим следам прорабатывать. Ах ты, говорю, сучий потрох, кто ж как не ты нюхал горячие следы!..

— Так и сказала?!.

— Мысленно. Жалею, что не вслух, — Ида подлила еще водки. — Вслух-то я ему вежливо, с этакой ехидной улыбочкой: вы ж, говорю, на другой день после убийства приняли дело, кто вам мешал? Представляешь: даже глазом не моргнул. Как не слышал, мерзавец! Нет, вру: ни черта я ему не улыбалась…

— Я так и подумал.

— Меня трясло от одного его вида. От его лоснящихся щек, от вонючего рта, от… А ну его на…(непечатно). Извини, больше не буду. Давай выпьем…

— Кажется, тебе уже хватит, — сказал Валентин.

Ида презрительно усмехнулась:

— Ему кажется… Откуда на мою голову свалился такой трезвенник?

— Ну, так чем закончился разговор? — спросил Валентин.

— Он не закончился. Продолжение следует. Я сказала, что мой покойный муж никогда не простит мне, если я спасую перед каким-то… Ну, немножко не так, успокойся! Я просто сказала, что не намерена забирать обратно свое заявление. И катись он в задницу, этот… (непечатно), — тут она посмотрела на Валентина виноватыми глазами: — Извини, что решила за нас обоих, не посоветовавшись с тобой. Потом уже подумала, что ты, как мой сожитель…

— Ладно, чего теперь, — сказал Валентин. — Если считаешь, что так надо, пусть так и будет.

Ида ухватила его за руку.

— Валька, как мне повезло с тобой! Мне кажется, Андрюша предчувствовал беду…. Может, ему тоже были звонки. Может ему даже угрожали по телефону.

— Может?

— Мне он ничего не говорил. Как видно, оберегал… Мне кажется, когда он решил позвать тебя, он и обо мне тоже думал. Что бы я теперь без тебя делала! — она все еще держала его руку в своей, и Валентин чувствовал короткие энергичные пожатия. — Мы теперь крепко привязаны друг к другу. Мне кажется, это судьба…

Валентин осторожно высвободил руку и взглянул на часы.

— Ого! — и поднялся. — Пожалуй, надо идти.

— Куда, в свою общагу? Тебя там кто-нибудь ждет? Нет? Ну, и слава Богу! Тогда садись и больше не возникай, мы ведь еще кофе не пили. А потом надо же решить, как действовать дальше. Я так поняла, что это говно собирается уже завтра допросить тебя.

Валентин равнодушно пожал плечами:

— Тогда нечего и голову ломать. Перед допросом что требуется? — он улыбнулся. — Наверное, только одно: хорошенько выспаться.

…В общежитии вахтерша вручила ему повестку с приглашением к следователю.

9. Сан Саныч

Следователь Александр Александрович Кожухов был вежлив и предупредителен, однако от голубовато-серых водянистых глаз его тянуло погребным холодом и улыбался он как-то кривенько, нехорошо. Предложил Валентину сигареты, поинтересовался, как работается и живется на новом месте, а уж затем приступил к допросу под запись, с озабоченным видом предупредив, что в интересах Валентина и вдовы потерпевшего на все вопросы следствию желательно получить точные и правдивые ответы.

— Вдова ходатайствует о возбуждении уголовного дела об убийстве Орлинкова, — сказал он, — а поскольку вы вместе с нею писали заявление, то будьте добры развеять кое-какие мои сомнения, — и многозначительно улыбнулся, показав редкие крепкие зубы. — Возьмем, к примеру, орудие убийства. Экспертиза установила, что отпечатки пальцев на пистолете, который обнаружен на месте происшествия, соответствуют отпечаткам пальцев покойного Орлинкова.

— Убийца мог стереть свои отпечатки, — сказал Валентин. — И приложить к пистолету пальцы Андрея.

— Допустим, — сказал Сан Саныч. — Далее, при осмотре трупа не было обнаружено никаких признаков борьбы. И если принять версию вдовы, из этого следует, что убийцей мог быть только человек, к которому потерпевший относился с особым доверием. Либо кто-то из близких, либо друг, либо соратник.

— Правильно, — кивнул Валентин.

— Сюда же можно отнести и однокурсников…

Валентин почувствовал, как по лицу полыхнуло жаром, однако промолчал.

— Хотелось бы понять, — продолжал Сан Саныч, — что заставило потерпевшего в неурочное время, а именно в шестнадцать пятьдесят пять четырнадцатого октября, покинуть завод и отправиться домой… При этом потерпевший был поставлен в известность об опоздании поезда его личным секретарем. Как же случилось, что Андрей Никитич так рано оказался дома?

Валентин пожал плечами:

. — Может, секретарша все же забыла сказать ему?

— А может, именно в это время вы и встретились? — внимательно вглядываясь в глаза Валентину, проговорил следователь. — Между восемнадцатью и девятнадцатью часами?

— Каким образом? — не понял Валентин. — Я ж в это время еще находился в поезде!

— Не знаю, находились ли… — развел руками Сан Саныч, щурясь на Валентина. — Без ваших правдивых признаний прояснить это можно будет только в процессе расследования всех обстоятельств смерти Орлинкова…

Валентин усмехнулся:

— Вы что, хотите повесить на меня убийство Андрея? Зачем мне было убивать его? Он пригласил меня на хорошую должность, обещал квартиру…

Сан Саныч с сомнением качнул головой:

— К сожалению, следствию ничего неизвестно, какие намерения были у потерпевшего в отношении вас. Документально это нигде не зафиксировано. Зато хорошо просматриваются другие мотивы, которые могли руководить вашими поступками: устранив Орлинкова и вступив в законный брак с его вдовой, теперешней вашей сожительницей, вы получаете в свое пользование шикарную квартиру и все имущество потерпевшего…

— Ерунда какая! — отмахнулся Валентин. — И в мыслях не было…

— Однако ж версия такая выстраивается, и ее необходимо будет проработать, если вдова потерпевшего не возьмет свое заявление назад, — сказал Сан Саныч. — Не исключено, что со временем всплывет и другая версия: что вы действовали в сговоре с сожительницей, и в этом случае у вас могло быть предостаточно времени, чтобы замести следы…

— Да никакая Ида мне не сожительница! — вскинулся Валентин. — Не знаю, зачем это вам нужно, придумывать, чего не было!

— Ну, не будем, не будем! — усмехнулся Сан Саныч. — Во-первых, я не придумываю, а строю версии. Во-вторых, не имеет никакого значения, находитесь вы в настоящее время с вдовой потерпевшего в близких отношениях или нет. Знакомы вы с гражданкой Орлинковой-Зараменской уже давненько, и в сговор могли вступить когда угодно.

— Так… — Валентин сидел нахохлившись и глядел на следователя исподлобья. — Понятно. Вот только одно объясните: если я убил Андрея, или мы с Идой вдвоем это сделали, то зачем бы нам соваться сюда с заявлением? Андрея продолжали бы считать самоубийцей, а мы сидели бы себе спокойно…

— Я действительно этого не понимаю, — развел руками Сан Саныч. — Кстати, почему, вы только теперь решились подать это заявление? — спросил Сан Саныч. — Столько времени понапрасну потеряно…

— Так вы ж определили самоубийство, — сказал Валентин, — мы и поверили вам. Пока не раскинули своими мозгами.

— Ну что ж, — улыбнулся Сан Саныч. — Если вдова будет настаивать… Вам с нею придется очень тяжело. Возможно, что с вас, как с подозреваемых, мы вынуждены будем взять подписку о невыезде из города.

— Да я, например, и так никуда не собираюсь выезжать, — с усмешкой вставил Валентин. — Пожалуйста, хоть сейчас!

— И бесконечные допросы, допросы… Хотя, возможно, вы и невиновны. Возможно! А на истинного убийцу, если таковой существует в природе, следствие может так и не выйти. И зачем в таком случае, спрашивается, вам понапрасну трепать себе нервы? Советую хорошенько подумать над тем, что я сказал. Заявление пока останется у меня, а вы подумайте.

— Ладно, подумаем, — пообещал Валентин.

* * *

Сразу после Рождества Ида опять сходила в прокуратуру. Она решительно отказалась забрать свое заявление, и следователь опять ее стращал, на этот раз исключительно намеками. Причем, намеки были настолько туманны, настолько неосязаемы, что воспринимать их можно было только на уровне подсознания: тебе посылают импульс, а ты понимай как хочешь, и, если есть желание продолжить диалог — выходи таким же образом на обратную связь. А мы, со своей стороны, уж постараемся тебя понять. Возможно, и поймем друг друга…

— Да он же форменный иезуит! — сделала Ида новое открытие. — И боюсь, что все они там такие. Этот, который занимался делом Ионина, тоже не мычит, не телится…

Валентин развел рукой завесу табачного дыма, которая висела перед ним. Притушил сигарету в пепельнице.

— Если все они такие, то результат заранее известен.

— И.? — Ида смотрела выжидающе.

Он развел руками и промолчал. Однако Ида не отставала:

— Как прикажешь тебя понимать?

— А так и понимай: ты ничего не докажешь, а они что захотят, то и навесят на тебя.

— Никак в штанишки наложил? — с язвительным участием поинтересовалась Ида.

— Еще не успел, — хмурясь ответил Валентин. — Но опасность чувствую.

— Забрать мне, что ли, заявление? — спросила не глядя на него.

— Уж ты сама решай.

— Но хоть что-нибудь у тебя там брезжит? — Ида дотронулась пальцем до его лба.

— Пустота, — Валентин виновато улыбнулся. — Летишь, в пространство врезываясь…

Ида сердито притопнула ногой:

— Валька, кончай ломаться! Я тебя таким не знала.

— Понятно: я ведь еще не попадал в такие истории. И знаешь что? Боюсь, эдак мы еще рассоримся. Не хотелось бы. Поэтому мне лучше уйти, — он встал, притушил окурок и, глядя в недоуменно округлившиеся глаза Иды, добавил: — Мне правда надо побыть одному. Может, что-нибудь путное и придумаю. А то пикируемся тут…

— Я больше не буду, — сказала Ида. — Ну хочешь, уйду в другую комнату, а ты сиди и думай?..

— Нет, я пойду, — Валентин смягчил тон. — Есть одна идея.

— Интересно, интересно!

— Мой сосед в милиции служит, как раз в уголовном розыске. Может, что-нибудь посоветует.

— А, тогда иди! — сказала Ида. — Конечно!

10. Олег Миронов

К счастью, сосед оказался дома. Валялся на кровати и читал «Спидинфо». Ответив молчаливым кивком на приветствие, он продолжил увлекательное чтение.

Валентин разделся, присел за стол, поставив стул таким образом, чтобы видеть из-за газеты лицо Олега, выждал какое то время и спросил:

— Послушай, как у вас с кадрами в милиции?

Олег неохотно оторвался от картинки, которую в этот момент рассматривал, и сухо осведомился:

— А что такое?

— Вам требуются люди с чистой совестью?

— Не понял, — безликим тоном обронил милицейский работник, скосив глаз на газетную полосу.

— Вдобавок, немного владеющие приемами каратэ, — выкинул Валентин еще одну козырную карту.

— Вообще-то я кадрами не занимаюсь. — Парень отложил газету.

— Понятно, — покивал Валентин. — Тогда скажи…

Милицейский работник все так же нехотя сел на кровати, спустив ноги в шерстяных носках на пол. Был он вихраст, розовощек и мускулист.

— Что тебе сказать? — и смерил Валентина оценивающим взглядом, будто ни разу до этого не видел.

Глаза у милиционера были, ничего не скажешь, красивые: зеленовато-карие, яркие, опушенные длинными темными ресницами.

— Я второй месяц работаю на заводе, начал Валентин. — Приехал по вызову прежнего директора, Орлинкова. Ты, конечно, слышал, что с ним случилось?

Олег кивнул:

— Самоубийство на бытовой почве.

— Так считает следователь. У вдовы другое мнение. Я был в ее квартире, когда мы обнаружили труп. — И Валентин рассказал Олегу, что последовало дальше, вплоть до сегодняшнего допроса Иды Сан Санычем.

Олег слушал внимательно, не перебивая.

— Даже не знаю, что посоветовать, — проговорил он неожиданно участливым тоном, — Во-первых, лично у меня другой профиль…

— Какой?

— …А главное, если дело попало в прокуратуру…

— Да мне бы то встретиться с толковым сыщиком!

— А дальше что?

— Дальше видно будет.

— Не знаю, не знаю! — Олег явно был в затруднении. — Во-первых, навряд ли кто из наших ребят захочет с тобой говорить по этому делу.

— Как это — если захочет? Ведь — убийство!

— Кто ты Орлинкову — сват, брат? Никто, верно? Вот если сама вдова обратится…

Валентин ткнул Олега пальцем в грудь.

— Ты можешь ее познакомить с опытным и порядочным сыщиком? Просто познакомить! А после исчезнуть.

— Она и без меня может с ним познакомиться, — сказал Олег. — Так, пожалуй, даже лучше будет. Пускай подойдет завтра к десяти утра, как раз закончится оперативка, и спросит Филиппа Лазутина.

— Он опытный? — спросил Валентин.

— И порядочный. Старший опер в группе по раскрытию тяжких преступлений против личности, — Олег подумал и затем добавил: — Только вряд ли Филипп возьмет на себя это дело.

— Почему?

— А на нем уже висит один «глухарь», из-за которого его трясут на каждой оперативке.

— Что за «глухарь»? — спросил Валентин.

— Безнадежное дело, по которому нет ни фигурантов, ни улик.

— А кто такие фигуранты?

— Ну, подозреваемые, скажем.

— Понятно, — усмехнулся Валентин.

11. Филипп Лазутин

Примерно таким Ида и представляла его себе: худощавым, смуглолицым, с легкой сединой на висках. Он указал ей на стул и попросил «минуточку» обождать, а сам продолжал убеждать кого-то по телефону:

— Да не было им резона закапывать труп! Куда проще было бросить его в пруд…

В небольшом кабинете, вся обстановка которого состояла из трех письменных столов, трех сейфов, столика с допотопной пишущей машинкой и компьютера, помимо Филиппа находилось еще двое «своих», один допрашивал, не особо стесняясь в выражениях, сидевшего напротив него чернявого мальца, а другой… играл с компьютером в карты.

Филипп повесил трубку и обратил взор на Иду:

— Что случилось?

— Вы можете меня внимательно выслушать? — спросила Ида, вглядываясь в его твердое, будто кованое лицо и не находя его приятным.

— Сначала в двух словах: о чем речь?

— Об убийстве Андрея Никитича Орлинкова.

— Но ведь никакого дела об убийстве, по-моему, не возбуждалось?

— Значит, надо возбудить. Орлинков не самоубийца. Я считаю, что его застрелили.

— Вот как? Но убийства расследуются прокуратурой, — сказал Филипп. — Туда вам и надо обращаться.

— Я уже обращалась, — сказала Ида и снова спросила: — Все-таки вы можете меня выслушать?

— Ну пожалуйста, только покороче, у меня мало времени.

Ида рассказала, как они с Валентином пришли к выводу о том, что Андрей Орлинков был убит, как она ходила к следователю прокуратуры с заявлением и как тот убеждал ее забрать заявление назад, как стращал возможными неприятностями для нее и Валентина.

Филипп слушал, поигрывая карандашом, и, казалось, только карандаш его в эти минуты и занимал.

— Чего вы хотите от нас? — спросил он.

Ида сердито прихмурила брови:

— Не знаю, что вы можете! Ну, хоть посоветуйте, как мне следует поступить.

— Боюсь, что и этого не смогу, — сказал Филипп, пристально глядя ей в глаза. — Не имею права, поскольку делом этим не занимался и даже не видел его.

— Это все?

— Все. Впрочем, на всякий случай оставьте мне свой телефон.

— Домашний или служебный?

— Оба.

Ида передернула плечами:

— Пожалуйста! Только зачем?

— На всякий случай, — повторил Филипп.

После этого ей ничего больше не оставалось, как только попрощаться и уйти.

Еще несколько минут после ее ухода Филипп продолжал катать в ладонях карандаш, с задумчивым видом чуть слышно высвистывая песенку о том, что важней всего погода в доме. Затем скосил глаза на компьютер и распорядился:

— Витя, кончай игру, минут через десять поедем. Иди готовь машину.

— Щас, — кивнул игрок, не отрывая глаз от экрана.

— Давай-давай! — поторопил его Филипп, поднимаясь из-за стола.

12. Жертвы киднэппинга

— …Да вы поймите: у мальчика сильнейшая психическая травма! Каждая минута промедления может оказаться для него по-сле-едней, и нам с вами надо думать о том, что можно предпринять уже сегодня. Уже се-го-одня!..

Перед оперуполномоченным уголовного розыска Олегом Мироновым сидела худощавая русоволосая женщина лет тридцати пяти с блеклым лицом мученицы. Серые запавшие глаза посверкивали сухо и жестко, а слегка тронутые помадой припухлые губы то и дело конвульсивно кривились. Говорила она хорошо поставленным учительским голосом, который в иные моменты наливался особенной силой и звучал с тугим певучим надрывом.

— Евгения Павловна!.. — обратился опер к заявительнице, дав ей выговориться. — Евгения Павловна, зачем раньше времени предполагать худшее?

Утром в прошедшую пятницу четырнадцатилетний Павлик отправился в школу, однако до школы не дошел и домой не вернулся — ни в этот день, ни в последующие три дня.

— Он взял с собой какие-нибудь вещи?

Женщина задумалась, вспоминая.

— Да, пожалуй. В шкафу нет его джемпера. И вот что мне сразу бросилось в глаза: его учебники и тетради валялись на столе в беспорядке… Кто-то, значит, в мое отсутствие проник в квартиру и похитил Павлушу, в спешке запихнув в его школьную сумку джемпер.

— Мужа у вас нет?

— Два года назад развелись.

— Где он сейчас?

— Не знаю! Представьте себе: даже не интересовалась. Алименты приходят из Тюмени.

— Ваш сын с ним не переписывался?

— Представьте себе: за все это время Павлуша ни разу — ни ра-азу! — не вспомнил о нем.

— Полагаете, что к отцу он не мог уехать?

— Да вы что, в самом деле!.. Послу-ушайте: о моем бывшем муже мы можем поговорить по дороге!

В дверь кабинета просунулась чернявая голова лейтенанта из дежурной части:

— Звонят с улицы Ново-Афонской, пятнадцать! Там по подъездам шастает какой-то мужик, и с ним девка. Заглядывают в замочные скважины, у мужика вроде как связка ключей в руке… Сходил бы, проверил.

Олег взглядом указал лейтенанту на женщину:

— Никого больше нет, что ли? — Он знал, что дежурный опер со следователем полчаса назад выехали на квартирную кражу. — В другие кабинеты заглядывал?

— Соломина тут, да одну ее не пошлешь.

Катя Соломина из отдела по делам несовершеннолетних чуть больше года назад кончила школу милиции. Совсем еще девчонка.

— Одну не пошлешь, ясно, — согласился Олег.

Но тут вернулся из городского изолятора, где он допрашивал задержанного, следователь Саня Уткин, здоровенный добродушный парень, еще и полугода не прослуживший в милиции. Так что они вдвоем с Катей и отправились на Ново-Афонскую улицу проверять сигнал жильцов. А Олег вернулся к прерванному разговору с заявительницей:

— У Павлика могли быть при себе деньги?

— Я стараюсь воспитывать его так, чтобы он не думал о деньгах, у него есть все необходимое, — сказала Евгения Павловна. — Но все-таки вы мне скажите: мы поедем в Крылатовку или нет? Как вы не понимаете: ведь в любую минуту может случиться самое страшное!..

Далась ей Крылатовка! Прежде чем написать заявление в милицию, она обратилась к знакомому экстрасенсу. Тот, определив какими-то ему одному ведомыми путями направление поиска, велел убитой горем матери взять такси и мчаться за полсотни километров в эту самую Крылатовку, где издали указал дом, в подвале которого якобы томится похищенный мальчик.

— Евгения Павловна…

— Вы, конечно, ничему не верите и в душе надо мной смеетесь, но я рада этой информации, она мне говорит, что мой сын жив, хотя и находится в тяжелейшем состоянии. Если бы не эта информация, то сейчас я уже оплакивала бы его… О господи, он сидит сейчас в сыром подвале и молит меня о спасении, а я ничего — ни-че-го! — не могу для него сделать!..

— Евгения Павловна, вспомните, пожалуйста, с кем ваш сын общался перед тем как исчез. Это могли быть случайные, мимолетные встречи…

Женщина прижала ко рту кулачок, задумалась.

— Ах, да! — вдруг оживилась она. — Действительно, один момент я упустила! Волнуюсь потому что. Понимаете, в нашем подъезде, двумя этажами выше, проживает некая Валя Ерохина. Она на год старше моего Павлуши и у них не могло быть никаких общих интересов. Говорят, та еще девица, — Евгения Павловна понизила голос: — Курит, водится с какими-то подозрительными парнями, а оба родителя почти не бывают дома. Челноки, мотаются взад-вперед то в Турцию, то в Москву, то еще куда-нибудь. Я запретила Павлуше даже разговаривать с этой девицей. И что вы думаете? Недавно я заметила, что она опять липнет к Павлуше. Выбирает, понимаете, такое время, когда он выходил в сквер выгуливать Альму. Я, разумеется, спросила у него, о чем они говорили. О собаках, ответил сын. Будто бы ее родители обещали купить ей собаку, и она советовалась с Павлушей, какая порода лучше. Я удовлетворилась ответом, потому что Павлуша никогда мне не лгал. Но сейчас думаю вот что: эта Валя по чьему-то поручению психически обрабатывала моего сына… У меня есть все основания так думать. Сейчас, после времени, я вспоминаю, что в последнюю неделю перед исчезновением Павлуши у него был какой-то испуг в глазах. Как раз в это время к нему и липла Ерохина. И экстрасенс, — вы, конечно, можете не верить этому, а я верю, потому что… ну, в общем, верю!.. — когда я ему показала последнюю Павлушину фотографию, он сказал, что Павлуша был кем-то сильно запуган. И если бы, говорит, он с вами поделился своими страхами, то не случилось бы того, что случилось…

— К какому времени относится фотография? — спросил Олег.

— Да буквально за неделю до того, как Павлушу у меня… украли, кто-то из собаководов щелкнул его в сквере, — прижав руки к груди, она тоненьким голоском протянула-проплакала: — Ну ради Бога, поедемте в Крылатовку!.. Я уже на после-еднем пределе!..

И в этот момент в коридоре завыла сирена.

— Извините… — Олег выскочил из кабинета.

— На Ново-Афонской Уткина застрелили! — крикнул ему выбегавший из дежурной части опер.

— Саньку!?. — не помня себя, Олег кинулся обратно в кабинет. — Евгения Павловна, дело такое… Я должен закрыть… — и не слушая ее возмущенных возгласов, выхватил из сейфа кобуру с пистолетом, приладил под мышкой, запихнул в карман наручники и демонстративно подбросил на ладони ключи: — Завтра поедем в Крылатовку!.. Завтра, завтра!..

На месте происшествия работали следователи и эксперты из городского управления. Уткина уже увезли на реанимационной машине, он был ранен в шею.

В одной из легковых машин знакомый Олегу следователь брал у Кати свидетельские показания.

— …Я с этой девкой шла впереди, — плача рассказывала Катя, — держала ее за руку и не видела, как тот вырвался из Сашиных рук. Когда обернулась, Саша уже бежал за ним… Догнал и повалил… Тут моя девка рванулась, побежала к ним. Я — за ней. А Саша с этим барахтаются на тротуаре. Саша подмял его и стал заворачивать руку, а девка подскочила и — каблуком Сашу по руке. И дальше стреканула… Я догнала ее, опять ухватила за руку… И услышала выстрелы… Потом увидела, как парень побежал в сторону Московской улицы… И засовывал на ходу пистолет за ремень…

— Вы что, не обыскивали задержанных? — спросил Катю следователь. — Как у мужчины пистолет оказался?

— Обыскивали… — убито проговорила она.

— Почему сами без оружия были? И даже наручники не прихватили?

— Я как-то не думала. А Саша… Не знаю, почему…

…Возвращаясь в райотдел Олег мысленно рассуждал о том, кто больше виноват: он ли — что сам не пошел проверить сигнал, Уткин ли с Соломиной, проявившие непростительное легкомыслие, отправившись на задание как на прогулку, или власти, которые держат милицию на голодном пайке, из-за чего из милиции уходят «старички» а их место занимают желторотики, которым не один год надо набираться опыта и вырабатывать навыки, без которых в милиции нечего делать. В прошлом году ушел в частное сыскное агентство Слава Орехов. Следователь, каких поискать. Недавно встретились случайно. «Как дела, Пинкертон?» — поинтересовался Олег. «Да так, скучновато». — «Возвращайся». — «А семью кто будет кормить?»

Тем, как кормить семью, Олег пока не озабочен, а женится — придется и ему решать эту проблему.

…В кабинете он еще раз проглядел уголовное дело о пропавшем без вести Павлике — тонкую папочку с вложенными в нее несколькими листками. Сообщенные заявительницей факты нуждались в тщательной проверке, а времени было в обрез: что можно, надо успеть сделать до завтрашнего утра, до того часа, когда снова явится Евгения Павловна и будет настаивать на поездке с экстрасенсом в Крылатовку.

* * *

Без четверти шесть Олег снял телефонную трубку и набрал номер.

— Гела? Здравствуй, солнышко…

— Здравствуй, мой хороший! Ты не забыл?

— Нет, но рано не получится.

— Плохо… И никак?

— Знаешь, нет…

— Плохо… А когда получится?

— Часов в восемь.

— Ну… Может, дождусь…

— Постарайся!

Они познакомились недавно, при самых банальных обстоятельствах: Олег помог ей избавиться от приставшего к ней «крутого» парня.

И влюбился сразу, бесповоротно. Стройная, изящная, большеглазая, Гела была удивительно похожа на одну эстрадную звезду, которая последнее время часто появлялась на телеэкране и с обворожительной улыбкой что-то шептала в микрофон. До сих пор Олег находил, что у этой звезды совсем нет голоса, но после того как обнаружил ее сходство с Гелой, купил один из ее альбомов. И явился с ним к Геле, дабы послушать вместе на фоне стука собственных сердец. Однако реакции, которая последовала, он никак не ожидал. «Неужели я в самом деле похожа на эту бледную куклу? — с оскорбленным видом воскликнула Гела и с брезгливой гримаской указала Олегу на дверь: — Пойди выброси это в мусоропровод!» Он сходил и выбросил, а когда вернулся, Гела сказала, что хочет этим вечером побыть дома одна. С тех пор он твердо усвоил, что его Гела ни на кого не может быть похожа, потому что во всей вселенной она единственная и неповторимая. Хотя и со странностями. Но у кого их нет?

В начале седьмого Олег отправился на улицу Шаумяна, в гости к Вале Ерохиной. А по дороге думал о странностях своей Гелы, удивительно щедрой на любовь, безудержной в страсти, можно даже сказать ненасытной, и в этом отношении они с Олегом идеально подходили друг другу. Но всякий раз, когда после бурных, продолжавшихся далеко заполночь соитий они укладывались спать на ее огромной, в половину комнаты, кровати-«сексодроме», Гела, пожелав Олегу спокойной ночи, заворачивалась с головой в отдельное одеяло, и после этого Боже сохрани прикоснуться к ней до самого утра или ненароком слово сказать вслух. Как-то во сне Олег обнял ее, и был безжалостно выдворен с кровати на пол, где и провел остаток ночи. Другая ее странность — она упорно не желала выходить с Олегом из дому. За все время, что они были знакомы, ему ни разу не удалось вытащить ее ни кино, ни в кафе, ни просто по улице прошвырнуться. А на днях призналась, что в самый первый день их знакомства определила Олегу испытательный срок. Оставалось еще чуть больше месяца. «Пока что ты держишься молодцом, — сказала она, погладив его ладошкой по щеке. — Особенно не ропщешь на мой деспотический характер. Я уже начинаю думать, что мы могли бы стать неплохой парой. Другие со мной и месяца не выдерживали, уже вскоре начинали выяснять отношения, всерьез отстаивать какие-то принципы. Да пошли они в Думу со своими принципами! Я никого за руку не держу, и характер менять не собираюсь. Не нравится — скатертью дорога. А ты меня принял такой, какая я есть. Даже когда я бываю стервой и позволяю себе говорить с тобой оскорбительным тоном, ты не показываешь вида, что обижаешься. Ревнуешь меня к Киру и тоже не показываешь вида… — сообразив, что проговорилась, решила подсластить пилюлю: — Но это нисколько не унижает тебя, напротив, я все больше убеждаюсь в том, что ты настоящий мужчина…» — «Кто такой Кир?» — спросил Олег. И Гела вынуждена была сказать, что это ее давняя любовь, безответная, но такая необоримая, что до сих пор Кир чуть ли не каждую ночь является ей во сне. Потому она и не пускает Олега в свои сны. Она до сих пор надеется и ждет, что Кир однажды явится к ней наяву. Почему-то ей кажется, что их встреча произойдет неожиданно, на улице, и потому она пока воздерживается выходить из дому вместе с другим мужчиной. «Но ты, лапушка, уж очень-то не переживай, — сказала она. — Я ничего не могу поделать со своим сердцем, но Кир наверняка чувствует твое присутствие в моем доме, потому что приходит все реже и реже, последний раз я видела его четыре ночи назад…»

Разговор этот происходил четыре дня назад. Вчера Гела пожаловалась, что Кир наверное совсем ее забыл. При этом вид у нее был несколько смущенный.

— Знаешь, кого я видела прошлой ночью во сне?

— Кого?

— Тебя! И мне хорошо как никогда было с тобой!..

Однако и после этого она не пустила его к себе под одеяло. Правда, пообещала: если Кир опять не придет, она перестанет его ждать.

— Сколько можно!.. — и, поглядев на Олега ясными правдивыми глазами, пообещала: — Не переживай, Олежек, все будет хорошо! Я чувствую, что еще немножко, и твои шансы будут предпочтительней…

* * *

Дверь ему открыла — предварительно попросив показать в глазок служебное удостоверение — высокая рыжеволосая женщина средних лет, в легком цветастом халатике и с кухонным полотенцем в руке.

— Что-нибудь плохое? — с тревогой в усталых темных глазах негромко спросила она, оглянувшись на одну из выходивших в прихожую дверей. — Мы с мужем только сегодня приехали…

В прихожей вдоль стены стояли крупногабаритные клетчатые емкости, должно быть с товаром.

— Мне обязательно присутствовать? — спросила женщина, когда Олег сказал о цели своего прихода.

— Желательно, но если доверите…

— Пожалуйста, — с явным облегчением разрешила женщина и, обернувшись, крикнула — Валюш!..

— Что-о? — послышалось из-за двери.

— К тебе из милиции!

Немного погодя одна из дверей отворилась и в прихожую вышла грациозно-стройная милашка в таком же, как у матери, только покороче, ярком шелковом халатике. Сделав большие глаза, тут же виновато опустила их. Прикусив губку, замерла в ожидании.

— Ну, здравствуй! — Олег протянул ей руку.

— Здрассте… — ответила девочка, не подав руки и не подымая глаз.

— Будем знакомы: Олег Саныч. Можно к тебе?

— Проходите… — и развернулась как на пуантах, впорхнула в комнату и стремительно подскочила к тумбочке. Олег из-за ее спины не разглядел, что она спрятала в верхний ящичек.

Он уселся спиною к окну, Валя же осталась стоять с опущенными глазами, сцепив пальцы рук.

— Сядь и расслабься, — велел ей Олег. — Не съем я тебя. А пришел вот зачем. Павлик Литовский потерялся. Мать с ума сходит. На тебя вся надежда.

— Я… Я не знаю, где он… — Валя поглядела на опера широко распахнутыми ярко-кофейными глазами.

— Ты же с ним встречалась в сквере, когда он свою Альму выгуливал.

— Когда это?

— Да перед тем как он потерялся. Валюш, тебя с ним видели, поэтому даже не пытайся мне… говорить, что этого не было!

— Я не пытаюсь!

— Вот и умница! Чайком угостишь? Что-то в горле першит.

— Скажу маме… — и направилась к двери.

Она тут же вернулась, но той полминутки, пока ее не было, Олегу хватило, чтобы заглянуть в ящик тумбочки.

— О чем же вы с Павликом говорили?

— Ну, о разном… Я уже не помню…

— Совсем-совсем ничего не помнишь?

Валя подумала.

— Про собак говорили…

— Верно, — кивнул Олег. — Ты хочешь щенка, но не знала, какую породу выбрать, и спросила у Павлика. Он посоветовал королевского пуделя, так?

— Совсем нет! — мотнула головой Валя. — Мы решили… Я наверное возьму кокер-спаниеля.

— Ах, да! — хлопнул Олег себя по лбу. — В конце концов, вы с ним остановились на кокер-спаниеле. Они такие забавные, эти собачки. Еще Павлик наверное про отца рассказывал. Он кто у него, космонавт?

— Нет, просто летчик. — Валя привстала и потянулась рукой к полочке с электронными часами, висевшей над диваном, к лежащему рядом с часами черному пластмассовому фотоаппарату-малютке. Однако тонкие длинные пальцы девочки ухватили не аппарат, а невидную Олегу с его места коробочку сигарет «Мальборо». Вместе с зажигалкой. — Я закурю, ладно?

Ее мать, предварительно постучав, вкатила в комнату небольшой сервировочный столик.

— Угощайтесь, — и удалилась, прикрыв дверь.

На столике дымился в маленьких чашечках черный кофе. В вазочках были конфеты, сахар и печенье.

Валя, положила сигарету на блюдечко, поднесла чашечку с кофе ко рту.

— Когда ты его проводила?

Валина рука дрогнула, кофе плеснулся в вазочку с рафинадом.

— Куда?.. — еле слышно пролепетала Валя.

— Он же в Пермь к отцу уехал?

Валя опустила голову, поднесла ко рту сигарету, окуталась дымом. Олег ждал минуту, другую.

— Это ты его в скверике фотографировала? — спросил он, достав из планшетки снимок, который дала ему Евгения Павловна.

Утвердительный кивок.

— Про тот снимок даже не спрашиваю, — Олег указал пальцем на тумбочку.

Валя подняла на него свои красивые кофейные, тревожно забегавшие глаза, пригасила сигарету.

— Какой — тот?

— Валюш… — Олег посмотрел на девочку с насмешливым укором: — Ты меня уж извини за излишнее любопытство, но я вынужден был заглянуть сюда, — выдвинув ящик тумбочки, он достал из него цветное фото: Павлик сидит, развалясь на Валином диване, а над головой у него — полочка, на которой стоят электронные часы, но нет на ней фотоаппарата. — Ну, и когда ж ты его щелкнула? — Олег поставил пустую чашечку на блюдце. — Только честно.

Лицо у Вали заполыхало жаром. Тряхнула своими роскошными темно-русыми волосами и, смежив веки с длиннющими ресницами, чуть слышно обронила:

— Не помню… Давно…

— Ну-ка, посмотри, какое сегодня число? — Олег кивком указал на полочку с часами.

Валя посмотрела.

— Сегодняшнее… — и поглядела на опера выжидательно.

— А здесь? — он достал из тумбочки фотографию и поднес к ее лицу. — По-моему, вчерашнее, а? Это что же, выходит, Павлик только вчера уехал в Пермь к отцу?

— Вчера, — глухо отозвалась Валя, закрыв лицо ладонями. — Только не в Пермь, а в Тюмень!

— Ну да, в Тюмень! И все эти дни он у тебя жил?

Валя не ответила. И не отнимала от лица ладоней.

Олег сокрушенно помотал головой.

— Раньше он бывал у тебя дома? Бывал, по глазам вижу, хоть ты их прячешь! А мать с ума сходит, решила, что бандиты украли сыночка.

Он никак не мог отделаться от чувства вины за то, что случилось с Саней Уткиным. Надо было ему самому пойти, ничего бы с Евгенией Павловной не сделалось.

— Никто его не крал! — сказала Валя. — Так получилось…

— Ну, и последний вопрос, — сказал Миронов. — Павлик покупал билет на поезд?

— Конечно.

— Где ж он деньги взял на билет?

— У меня были…

— А ты где взяла?

Вскинула голову, отбросила со лба волосы и — с вызовом:

— Заработала! Я им, — небрежный кивок в сторону двери, — помогаю на вещевом рынке… — и вдруг посмотрела на Олега умоляющими глазами: — Вы этой… его матери не говорите, что мы… Что он ко мне приходил… — поморгала, сняла пальцем слезинку.

«А Саньки, может, уже нет в живых…»

— Уж как получится, — сказал он, поднимаясь.

* * *

Без четверти восемь он вошел в подъезд Гелиного дома, держа в руке большую красную розу с бисеринками влаги на лепестках. Бегом поднялся по лестнице на третий этаж, и уже протянул руку к кнопке звонка, когда увидел в круглой скважине дверного замка свернутую трубочкой бумажку. Развернул, прочитал:

«Милый, пока ждала тебя, нечаянно задремала, и пришел Кир. Я в полном смятении. Прости, но ты сам виноват. Гела».

* * *

Утром, когда он пришел на работу, Евгения Константиновна дежурила у дверей его кабинета.

— У вас на ходу машина? — спросила она.

— С машиной нет проблем, — сказал Олег, проходя в кабинет и усаживаясь за свой стол.

— Тогда, может, сразу и поедем?

— Присядьте на минутку. У меня для вас новости.

Евгения Павловна побледнела.

— Что-нибудь очень плохое?

— Нет, напротив. Но вы все-таки присядьте, — и, когда она опустилась на стул, сообщил, что Валя Ерохина призналась, о чем они с Павликом разговаривали во время прогулок в скверике.

— Это так важно? — нетерпеливо спросила Евгения Павловна.

— Да, — сказал Олег. — Потому что Павлик много рассказывал ей о своем отце.

— И вы решили, что…

— Вчера вечером я звонил в Тюмень и говорил с его отцом. Павлик там. Живой и невредимый.

— О Господи! — простонала Евгения Павловна, бессильно уронив руки на колени

* * *

Преступника, стрелявшего в Уткина, задержали на другой же день в Цыганском поселке, куда он пришел за героином, и где его караулили. Как потом выяснилось, он уже находился в розыске: за ним тянулись два старых убийства.

…А на третий день, не приходя в сознание, скончался Саня Уткин.

13. Вторая пуля

После работы Валентин позвонил Иде из телефонной будки:

— Ходила в милицию?

— Ходила, — ответила замогильным голосом, и в трубке воцарилось молчание.

— Алло! — выждав некоторое время, воззвал Валентин.

— Ну, чего?

— А ты чего молчишь?

— Нечего сказать, вот и молчу…

— Совсем нечего?

— Этот твой порядочный…

— Что он сказал?

— Что ничего не может.

— А ты?

— Повернулась и ушла. Катитесь, думаю, все вы к такой-то матери! Ты подъедешь?

— Попозже. Сейчас меня в общаге ждут: объявлен субботник по очистке территории от снега.

Никакого субботника никто не объявлял, просто не было настроения встречаться с Идой. Ничего такого, что она хотела бы услышать, Валентин ей все равно не скажет, а единственный совет, который он мог бы ей дать — это поскорее забрать у следователя заявление и порвать на мелкие кусочки. Он знал, куда после такого совета пошлет его Ида. А еще требовалось выпустить пар, который распирал его изнутри. Для этого нужен был Олег: не терпелось сказать ему пару слов о милиции, которая якобы нас бережет.

Однако Олега в комнате не оказалось. Пришлось внести коррективы в намеченную программу. Первым делом Валентин решил расслабиться, для чего расстелил постель, разделся, выключил свет, улегся на спину и, смежил глаза.

«Я спокоен… Я спокоен… Все треволнения дня не стоят выеденного яйца…. Пальцы моих ног расслаблены и неподвижны… Ступни расслаблены и неподвижны… Икры ног расслаблены и неподвижны…»

Вскоре он уже находился в состоянии невесомости и полного отрешения от земных забот.

«…Чувствую себя превосходно… Дышится легко… Не хочется ни о чем думать… Очень хочется спать…»

* * *

А в это самое время Филипп завершал долгий и утомительный разговор с Татьяной Федотовой, сожительницей реализатора Иголкина, труп которого с двумя ножевыми ранами был обнаружен на лестничной площадке у дверей Татьяниной квартиры. Убийце удалось скрыться незамеченным. Татьяна клялась, что даже не догадывается, кто бы это мог быть. Филипп ей не поверил и ему удалось убедить Татьяну, что он и без ее помощи выйдет на убийцу.

Сегодня она, наконец-то, дала правдивые показания.

История донельзя банальная: после года с небольшим совместного проживания Татьяна охладела к Иголкину, а тут подвернулся видный парень. Из тех, кого принято называть крутыми. У этого крутого парня была новенькая иномарка, были баксы, но еще не было собственной жилплощади. А в двухкомнатной Татьяниной квартире продолжал обитать Иголкин, которого Татьяна боялась (он тоже был вроде как крутой) и не могла просто так взять и выставить из квартиры. Новый хахаль взялся решить эту проблему.

История банальная, однако сколько таких историй прошло через Филиппа. Да его собственная жена Вера недалеко ушла от этой Татьяны. Его жена, с которой он прожил десять лет и которая родила ему во всем похожего на него сына, однажды заявила, что решила подать на развод и разменяться жилплощадью.

Филипп сказал, что развода не даст. Надеялся, что, быть может, это у нее не так серьезно и со временем она образумится. Но вот уже пошел пятый месяц какого-то непонятного их сосуществования в одной квартире, но в разных комнатах. Отмежевавшись от мужа, Вера почему-то не спешила подавать на развод.

Возможно, ей пришелся по вкусу независимый образ жизни: домой она теперь приходит когда вздумается, бывает что и навеселе. Валерка предоставлен самому себе, поскольку и Филипп сплошь да рядом является домой поздними вечерами, когда нормальным детям полагается спать.

В глубине души Филипп понимал, что причина случившегося во многом исходила от него самого: из-за своей «ненормированной» службы он слишком мало бывал дома. Надо было либо бросать службу в милиции, либо… Впрочем, до поры до времени он не задумывался о том, что могло последовать за этим вторым «либо», а когда задумался, было поздно.

… Взяв у Татьяны Федотовой признательные показания, Филипп поехал домой. По пути купил пакет пельменей. Было полседьмого вечера, Валерка сидел дома один, голодный.

* * *

Частично выполнив отцовский долг, Филипп позвонил Орлинковой. Представился московским знакомым ее покойного мужа и попросил разрешения подъехать в удобное для нее время.

— Подъезжайте сейчас, — ответила Ида.

И была несказанно удивлена, когда он нарисовался в дверях ее квартиры.

— Я подумал: если можешь свершить чудо — почему бы и не попытаться это сделать, — скромно объяснил Филипп свой визит… Вы уж простите меня: конспирация. Нежелательно, чтобы кто-то раньше времени узнал о моей заинтересованности…

— Тогда уж и вы меня простите, — сказала Ида.

— А вас за что?

— Пару часов назад я сгоряча наградила вас кое-какими э… не слишком лестными эпитетами…

— Ну, вот мы и квиты! — сказал Филипп.

Затем он признался, что его визит носит пока сугубо неофициальный характер:

— Официально я занимаюсь делом Ионина, и потому в свое время мне приходилось встречаться с вашим мужем.

— А, это вы и есть тот… — Ида поскучнела, однако Филипп не посчитал нужным заметить перемену в выражении ее лица и голоса.

— Он самый, он самый…

Они прошли в гостиную, Ида вознамерилась пойти на кухню варить кофе, но Филипп попросил ее присесть и внимательно выслушать его.

— Прежде всего я должен понять, что же на самом деле произошло двадцать первого ноября прошлого года.

— Андрюшу убили! — сказала Ида.

— Я должен осмотреть место, где это случилось.

— Ради Бога! Но сначала — по глоточку? — в ее руке волшебным образом появилась бутылка коньяка.

— Во время работы не пью, — сказал Филипп.

— Понимаю, — вздохнула Ида. — А мне так просто необходимо…

— Уберите коньяк, — Филипп сказал это спокойным тоном, однако Ида безропотно повиновалась.

Войдя в кабинет, он спросил, в какой позе находился ее муж, когда она впервые увидела его мертвым, и попросил возможно точнее показать место, где лежал оброненный пистолет. Затем осмотрел отверстия, проделанные пулей в оконных стеклах. После этого медленно двинулся вдоль стен, всматриваясь в обои, полировку мебели и развешенные на стенах доски с резьбой.

— А этот скрипач… Он, кажется, раньше не тут висел? — Филипп коснулся пальцем темной полоски на обоях., которая тянулась вдоль боковой кромки доски.

Такая же полоска, шириною в полсантиметра, тянулась и вдоль другой боковой кромки.

— Странно… — пробормотала Ида. — Почему он тут висит? Я как-то не обращала внимания…

«А это что такое?» — Филипп уперся взглядом в гриф скрипки.

Там, куда он смотрел, чернела небольшая дырочка.

Сняв с гвоздя доску, Филипп внимательно осмотрел ее с той и другой стороны, а также не выцветший прямоугольник на обоях, размеры которого не совсем совпадали с размерами доски с портретом Паганини. Отверстие в доске было сквозное. На стене же — ни единой царапины.

— Кажется, скрипач вон там был, — Филипп обошел вокруг письменного стола и задержал взгляд на висевшей у окна доски, изображавшей лося, который отбивался от волчьей стаи.

— Да, верно… — согласилась Ида. — Надо вернуть на место. Не знаю, кто его убрал отсюда. Но вряд ли Андрюша: этим портретом он очень дорожил и около дверей да еще рядом с «Горгоной» никак бы не повесил.

На том месте, где висела доска с лосем, в стене оказалось углубление с красноватыми от кирпичной пыли краями. Филипп достал из кармана ключи, выбрал который потоньше и подлиннее… Ключ вошел в отверстие почти на всю длину и уткнулся в металл. Пуля.

Филипп попросил Иду пока оставить доску с Паганини там, где она только что висела, а сам водворил на прежнее место лося с волками.

— Что-то нашел? — неожиданно перейдя на «ты», спросила Ида.

— Так, самую малость, — пробормотал Филипп.

— Ну и как, убедился в том, что Андрюшу убили?

— Можно допустить такую версию, — сказал Филипп.

— Только допустить? — в тоне ее голоса сквозило разочарование.

Филипп не ответил. Он стоял у окна, спиной к Иде, и разглядывал отверстия, проделанные пулей в стекле.

— Что ты решил? — спросила Ида, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос.

Филипп отошел от окна.

— Хочу попросить вас… — он сделал небольшую паузу. — О двух вещах… Даже о трех….

— Слушаю вас внимательно!

— Прежде всего, вам нужно забрать свое заявление из прокуратуры.

У Иды вытянулось лицо.

— Ты так считаешь? Но я не хочу, чтобы Андрюша…

— Я тоже не хочу, — жестко проговорил Филипп. — Поэтому и прошу забрать заявление.

— Хорошо… — согласилась Ида. — Разумеется, ты лучше меня знаешь, что надо делать.

— Вы все правильно поняли, — одобрительно кивнул опер. — Теперь второе. О том, что я к вам приходил — никому ни слова.

— Но.

— Никаких «но».

— Но у меня есть друг, от него я не смогу скрыть…

— Вместе с которым вы обнаружили труп?

Ида кивнула:

— Между прочим, он раньше меня сообразил, что Андрюша не мог выстрелить в себя правой рукой…

— Хорошо, я сам поговорю с ним, — пообещал Филипп. — А вы пока воздержитесь вводить его в курс.

— Хорошо. И третья просьба?

— Скорее, поручение. Вам не трудно будет поспрашивать соседей по подъезду — может, кто-нибудь в тот вечер, когда погиб ваш муж, слышал выстрелы или видел незнакомых людей?..

— Когда это надо?

— Еще полтора месяца назад, — сказал Филипп.

Ида быстро глянула на часы:

— Могу хоть сейчас. Еще десяти нет, часа мне вот так хватит, чтобы обежать все квартиры! А ты пока поскучай тут…

— Боюсь, так вы только испортите все дело, — сказал Филипп.

— Как — так?

— Бегом по этажам, да? Я на этих поквартирных опросах зубы проел, можете поверить: в подобных ситуациях, когда людям надо помочь припомнить события полуторамесячной давности, мне ни разу не удавалось обойти за один час больше трех квартир. А в вашем подъезде их тридцать шесть, да? Вошли в квартиру и что, сразу вопросами сыпать начнете? С кем-то и чайку, может, стоит попить? Со старичком каким-нибудь или старушкой о здоровье поговорить… Вы меня поняли?

— Я так поняла, что сегодня и начинать не стоит, — сказала Ида. — А потому у нас есть время наверстать упущенное. Я боюсь сглаза, и если мы не опрокинем по рюмашке за успех нашего дела… — с этими словами она вернула из бара на стол давешнюю бутылку коньяка.

— Но только по рюмашке! — сдался Филипп.

Ида бросила на него осуждающий взгляд и наполнила стограммовые хрустальные бокальчики.

— Чтобы твой сегодняшний визит в этот дом не оказался последним! Пей до дна! — и показала пример да еще с размаху швырнула свой бокальчик на пол, однако ожидаемого эффекта не получилось: у посудины были толстые стенки, и она не разбилась.

Филипп, выпил половину своего коньяка.

Ида озадаченно поморгала:

— Как это надо понимать?

Филипп улыбнулся, встал и, подняв с полу второй бокальчик, поставил его перед Идой.

— Все в порядке.

— Да?.. — Ида повертела бокальчик в руках и снова с силой и зверским выражением лица метнула в портьеру, за которой, видимо, находилась батарея отопления. Разбойно улыбнулась, когда хрустальные осколки засверкали на паркетном полу — Всегда надо доводить дело до конца, не останавливаясь на полпути, как некоторые! — и вдруг сникла, взгляд потух, на раскрасневшемся от возбуждения лице отразилась детская беззащитность. — Фил… Можно, я буду тебя так называть? Фил, скажи честно: ты возьмешься?

Филипп поднес ко рту свой коньяк и, сделав небольшой глоток, сказал:

— Мне надо кое с кем посоветоваться.

— Я к чему: если ты не возьмешься, то, может, порекомендуешь кого-нибудь. В конце концов… — она подумала. — В конце концов, я могу нанять частного сыщика. Только не знаю, где его искать…

— Я тоже не знаю, — признался Филипп.

Она взглянула на него с нескрываемым презрением.

— Если бы я сейчас находилась у вас в кабинете, мне осталось бы только встать и уйти, — с горечью проговорила она — Ей-Богу, я не сдержалась бы и хлопнула дверью! — порывисто вскочив на ноги, Ида подбежала к двери И широко распахнула ее. — Вот так! — с этими словами она с размаху захлопнула дверь.

Однако шумового эффекта не получилось: дверь почти неслышно вошла в проем и замерла.

— Вот это качество! — восхитился Филипп. — Моя дверь от такого толчка выстрелила бы как из пушки.

— Издеваешься?

— Что вы! Всего лишь пытаюсь понять, чем я вас так рассердил. Я ведь и правда не знаю ни одного частного сыщика. Такого, какой вам нужен. Подозреваю, что их и в природе сейчас нет.

— Тогда на чем мы с вами остановимся?

— Наберитесь терпения. Если завтра мне удастся поговорить с одним человеком, к вечеру я вас уведомлю о своем решении.

— Что за человек?

— Хороший следователь.

— Хочешь вместо себя мне его подсунуть?

— Пока только хочу с ним встретиться, — Филипп поднялся.

— Он что, вместе с тобой в милиции работает?

Филипп строго посмотрел ей в глаза:

— Вы знаете, у меня есть начальство, которое имеет право задавать мне любые вопросы. Но даже оно так не напрягает меня, как вы сейчас. Не забудьте о моем поручении, — с тем и ушел.

14. Таинственная брюнетка

Ида взяла трубку только в двенадцатом часу ночи.

— Валька! — завопила она, не дав ему и слова сказать. — Приезжай скорей! Что-то скажу — упадешь!.. Нет, не по телефону, — и прервала разговор.

К одиннадцати часам она успела обойти в своем подъезде лишь пятнадцать квартир. Никто из жильцов, с кем ей удалось поговорить, не помнил, чтоб слышал в подъезде похожий на выстрел звук.

Зато одна дама, проживающая на втором этаже, вспомнила, что, возвращаясь с работы, именно в тот вечер, когда погиб Андрей Никитич, и поднявшись на площадку своего этажа, она обратила внимание на спускавшуюся сверху яркую молодую брюнетку. Выше среднего роста, стройная. На ней была бежевая дубленка, из-под коричневой шапочки-формовки выбивались черные кудряшки, которые лезли ей на глаза. На правой щеке родинка. А обратила дама на нее внимание исключительно из-за дубленки: именно такую она собиралась себе купить. Поэтому, извинившись, поинтересовалась у брюнетки, где она купила дубленку и за сколько. Та ответила, что это подарок мужа и, не сказав больше ничего, сбежала вниз по лестнице.

— Думаешь, это была «Дина»? — спросил Валентин.

— Я не думаю, — с дрожью в голосе обронила Ида. — Это она и была. Сучка!.. И он тоже хорош, — в глазах у нее заблестели злые слезы.

— Ты только не перегибай палку! — осадил ее Валентин. — Потом стыдно будет.

Ида молча отмахнулась, отвернув лицо в сторону.

— Кто-нибудь еще ее видел? — вернулся Валентин к разговору. — Может, кто-то ее знает.

— Ни хрена никто не знает, — Ида смаргивала слезы и стряхивала их со щек указательным пальцем.

— Давай порассуждаем, — предложил Валентин, пододвинув свой стул поближе к креслу, на котором, поджав ноги, сидела Ида. — Допустим, это была «Дина». Допустим. И ты думаешь, Андрей мог назначить ей встречу у себя дома? Ты что, всегда так плохо думала о нем? Побойся Бога!..

Глядя перед собою в пол, Ида глухо обронила:

— Он запутался… В конце концов, сучка сама могла придти…

— Как она могла знать, что Андрей дома?

— Об этом ты у нее спроси.

Валентин обреченно покрутил головой:

— Пинкертоны… Нет, это, конечно, хорошо, что ты поговорила с соседями, но дальше пусть милиция разбирается…

— Сам видишь, как она разбирается!

— Вижу… — уныло покивал Валентин. — Но ничем не могу помочь.

— Так уж и ничем? — Глаза у Иды как-то странно заблестели, — И даже ничего не посоветуешь? — и вдруг рассмеялась, прикрывая ладонью рот.

Валентин обиженно надулся.

— Чего смеешься?

— Извини, пожалуйста! Вспомнила, как вчера пришла в уголовный розыск. Там у них, знаешь, компьютер стоит, и один из парней режется в карты!

— С кем?

— С компьютером! Я обалдела! Вот, думаю, чем наши доблестные сыщики занимаются в рабочее время.

— Действительно…

— Но потом мне сказали, что это был не сыщик, а шофер дежурной машины.

— Ладно, мне пора идти, — Валентин поднялся.

— Сиди, все равно на последний троллейбус ты уже опоздал. Что-то интересное скажу. Упадешь!

— Да неужели?

— Представь, что вчера вечером, после нашего с тобой телефонного разговора ко мне сюда ввалился тот самый сыщик, которого я… Ну, ты знаешь, как я его.!

— Пришел к тебе? — удивился Валентин.

— Вот именно! Осмотрел Андрюшин кабинет и… В общем, он допускает, что Андрюшу убили. Представляешь, так и сказал: можно допустить!.. И вроде как намерен заняться нашим делом, но чего-то мнется. С кем-то еще ему надо переговорить.

— А на это самое не намекал? — Валентин потер сложенные в щепотку пальцы.

— Я сама намекнула и, мне кажется, довольно прозрачно Не знаю… Еще он предупредил меня, чтоб держала язык за зубами: никто не должен знать, что он сюда приходил и по какому делу. Просил даже не звонить ему… Сам, сказал, свяжусь, когда понадобитесь. В общем, полная конспирация и туман. Учти: я тебе ничего не говорила!

— Но все-таки сказала!

— Потому что он сам с тобой собирается поговорить. Но ты не выдавай меня, когда встретитесь.

— Ладно, — пообещал Валентин. — Значит, интерес он все же проявил?

— Ну, я так поняла.

— Это уже хорошо.

— Это он и попросил меня пообщаться с соседями. Завтра наверняка еще целый день у меня на это уйдет. Глядишь, скоро сама стану заправским сыщиком. Ты, надеюсь, будешь мне помогать? Что скажешь?

— Там посмотрим, — уклончиво ответил Валентин. — Захочет ли он, чтоб я под ногами путался?

— А ему без нас не обойтись, — сказала Ида. — Меня, как видишь, уже запряг! И тебя запряжет.

— Что ж, запряжет — поедем, — сказал Валентин.

* * *

Весь следующий день — было воскресенье — Ида опять ходила по квартирам, однако никого, кто бы вспомнил случайную встречу в подъезде — именно вечером двадцать первого ноября — с незнакомой женщиной или незнакомым мужчиной, больше не оказалось.

15. С Киром покончено

Гела встретила его в мятой ночнушке, с растрепавшимися волосами и хорошо знакомым ему сомнамбулическим блеском в глазах. Взяла у него розу («Прелесть!»), благодарно чмокнула в губы и пошла на кухню чтобы подрезать и поставить цветок в воду.

Олег разделся и прошел в комнату. От постели со сбитой простыней и скрученного жгутом легкого одеяла исходил сложный букет запахов — экзотическая смесь дорогих духов, разгоряченного потного тела, мускуса и чего-то еще, возбуждающего и пьянящего.

— Роза прелесть, — сказала Гела, внося в комнату вазу с цветком и ставя ее на выступ серванта. Облизнула верхнюю губу влажным розовым языком и прибавила с легким смущением: — О вчерашнем пока забыли!

Через минуту-другую они уже были в постели, и Гела, громко вскрикивая и содрогаясь всем телом, с ликованием время от времени сообщала ему счет оргазмов: четвертый… пятый… шестой… Потом они лежали рядом, голова Гелы покоилась на руке Олега, оба тяжело дышали и у обоих были счастливые лица. Отдышавшись, Гела мечтательно промурлыкала:

— Еще бы разиков четыре…

Ей как всегда не хватило. Но Олег больше уже не мог, и Гела не настаивала.

— Почему ты вчера так долго не приходил? — спросила она.

Олег рассказал о событиях минувшего дня.

Гела выслушала и пожалела его:

— Достается тебе.

— Больше не сердишься? — спросил Олег.

— С какой стати? У мужчины служба и должна быть на первом месте.

— А девушки — потом?

— Девушки — потом. Хотя девушкам это может и не нравиться. — Помолчав спросила: — Как твой сосед по комнате? Не беспокойный?

— Да нет, — сказал Олег.

— За воротник не закладывает?

— Не замечал.

— Хорошо…

— Ты Орлинкова знала?

— Слышала фамилию. А что?

— Да так… Вчера мой сосед просил помочь его вдове…

— А с самим Орлинковым что случилось?

— Темная история. Был директором завода и вдруг покончил с собой. А вдова спустя полтора с лишним месяца решила, что его убили. Теперь хочет, чтобы по факту убийства было возбуждено уголовное дело. Ну, и Карташов попросил порекомендовать ей опытного сыщика.

— А твой сосед кем вдове приходится?

— Просто знакомый. А может, и любовь у них, не спрашивал.

— Ты порекомендовал сыщика?

— Сказал, что убийствами занимается прокуратура.

— Правильно! Зачем тебе еще в это дерьмо влезать, сам говоришь: темная история. Впрочем, как хочешь, — она зевнула. — Твои служебные дела меня не касаются.

— А что тебя касается?

— Наши отношения вне служебных сфер. И только.

— Ну, а девушки? — улыбнулся Олег.

— А девушки — потом. И давай спать.

— Давай, — Олег приподнялся на постели и безрадостно поискал глазами стул, на который Гела обычно выкладывала для него второе одеяло.

Стул оказался на месте, но одеяла на нем не было.

— Хватит нам одного, — сказала Гела.

Олег обернулся, поглядел удивленно:

— Не расслышал, что ты такое пробормотала…

Гела хохотнула:

— Не придуривайся, гаси свет и ложись рядышком!

— Что, втроем будем спать? — спросил Олег.

— Кир больше не придет, — сказала Гела.

16. Брянцев

— Сережа, ты?

— Не знаю: с утра не смотрелся в зеркало, — ответил красивый певучий баритон. — Может, подменили за это время.

— Филипп на проводе. Можешь теперь звать меня Филом.

— Привет, Фил! Кто тебя так обозначил?

— Не телефонный разговор.

— Ну, приходи через… полтора часа, у меня тут кой-какие срочные дела.

* * *

Через полтора часа с минутами Филипп вошел в кабинет Сергея Алексеевича Брянцева, старшего следователя по особо важным делам областной прокуратуры, младшего советника юстиции и своего давнего приятеля. Им не раз приходилось сотрудничать при раскрытии довольно запутанных дел. Да вот и совсем недавно занимались делом двухлетней давности, от которого последовательно открестились две следственно-оперативных группы, а Брянцев взялся только потому, что когда-то, еще в студенческие годы, был влюблен в потерпевшую, которая тоже училась тогда в юридическом институте, он на четвертом, она — на втором курсе. Потом она долгое время работала нотариусом, вышла замуж за предпринимателя, прожила с ним три года и однажды ее обнаружили в ванне с водой и с явными признаками удушения. Муж в это время находился в длительной командировке, у всех, кого можно было заподозрить в убийстве, безупречное алиби, а из квартиры ничего не было похищено. Поначалу Брянцев и сам не очень-то верил в успех — так, по крайней мере, казалось Филиппу. Мало удовольствия заново отрабатывать уже отработанные версии. Куда интереснее раскрывать преступления по горячим следам. Но Брянцев упрямо твердил: «Меня замучит совесть, если Юлина душа не найдет упокоения». Это походило на сдвиг по фазе, и члены третьей по счету следственно-оперативной группы многозначительно переглядывались, слыша от «важняка» такие аргументы в пользу продолжения зашедшего в тупик расследования.

Переглядывались до тех пор, пока не было установлено, что у мужа потерпевшей была сожительница в том городе, где он в момент убийства отбывал командировку, и она в то время находилась на четвертом месяце беременности. Оказалось, что алиби мужа потерпевшей подтверждали брат и дядя сожительницы. В конце концов было неопровержимо доказано, что муж в ночь убийства Юлии побывал-таки в своей екатеринбургской квартире.

На тех, кто встречался с Брянцевым впервые, он производил впечатление записного балагура и поначалу даже раздражал словно бы нарочитой игрой певучего бархатистого баритона. Тем более, что и во внешности его было что-то несерьезное, мало вяжущееся с понятием «старший следователь по особо важным делам»: худосочный брюнет в аккуратном пиджачке и тщательно отутюженных брюках, на узком лице — черные щегольские усы, на чутком прямом носу — очки в тонкой золоченой оправе. А вот за стеклами очков… За стеклами очков загадочно мерцали темно-зеленые, в коричневую крапинку, просматривающие тебя насквозь проницательные и слегка ироничные глаза.

* * *

Прихлебывая из большой кружки кофе, Брянцев терпеливо выслушал опера и подвел итог:.

— Значит, одна пуля застряла в стене, другая ушла в окно. Предполагаешь, что Орлинков был убит первым выстрелом и именно той пулей, которая попала в стену?

Филипп кивнул:

— Пока, разумеется, только предполагаю. Стреляли с такого близкого расстояния, что промазать было трудно. Тем более, что Орлинков спокойно сидел в кресле и не смотрел на убийцу.

— Но если Орлинков был убит с первого выстрела и если инсценировалось самоубийство, зачем убийце понадобилось стрелять второй раз?

— Подозреваю, что пистолетов было два, — сказал Филипп. — Возле трупа валялся браунинг калибра 6,35, не приспособленный для стрельбы с глушителем — это мне сказал оперативник, который был на месте происшествия. Однако соседи не слышали выстрелов, поэтому можно предположить, что стреляли из другого пистолета того же калибра, но оборудованного глушителем. Видимо, пуля помимо желания убийцы попала в стену, и если бы ее вовремя обнаружили, то баллистики уже через несколько дней могли бы сказать, сам Орлинков застрелился или его застрелили.

— Понятно, — кивнул Брянцев. — А из того браунинга, который нашли возле трупа, выстрелили заранее. Кстати, в крови у Орлинкова никакой бяки не обнаружено?

— Я не видел заключения экспертов, — сказал Филипп.

— Это можно устроить.

Филипп сердито вскинулся:

— Ну, не надо! Ты ж понял, чего я хочу от тебя!

— М-м?..

— На днях вдова Орлинкова по моей наводке принесет тебе заявление. Поговори с ней. А потом решим, что делать дальше.

Брянцев вспомнил об остывшем кофе и отпил из кружки пару глотков.

— Надеюсь, это всего лишь робкое пожелание?

— Понимай как хочешь, — сказал Филипп, вылезая из-за стола и направляясь к окну.

— Ты в баню ходишь? — спросил Брянцев.

— Давно не бывал, — буркнул Филипп, не оборачиваясь.

— Но ты ведь знаешь, какая особенность у банного листа?

— Да знаю, знаю… Ну, так ты что решил?

Брянцев испустил тяжкий вздох.

— Дай немного подумать!

— Конечно, подумай! — охотно разрешил Филипп. — А вообще-то, дело в самый раз для «важняка».

— У меня знаешь, сколько таких дел в производстве? — Брянцев указал кивком на широкий, вместительный сейф.

— Ну, знаю: в основном, с мясниками возишься, — сказал Филипп. — А тут уникальная ситуация.

— В каком состоянии сейчас Ионин?

— Позавчера сделали вторую операцию. Состояние тяжелое, в сознание так и не пришел.

— Что говорят врачи?

— Ничего пока не говорят.

— Подозреваемые не установлены?

— Пока нет, но как раз сегодня я получил кое-какую информацию. Если она подтвердится, то на днях будет свидетель, который в момент нападения на Ионина случайно оказался поблизости и, возможно, запомнил хотя бы одного из нападавших в лицо. Из вещдоков имеются окурки и орудие нападения.

— Ладно, — обреченно махнул рукой Брянцев и выдвинул самый нижний ящик стола. Сейчас примем по грамульке, и ты еще раз подробно все расскажешь.

— Я бы еще кофе заказал.

— Одну порцию?

— Пока хватит одной.

— Два двадцать с вас. Зелеными.

— Получи и распишись, — Филипп показал фигу.

— До моей Машки тебе далеко, — спокойно парировал Брянцев, включая чайник. — Вчера после болезни сходила в садик. Вечером спрашиваю: «Машенька, как тебя мальчики-то встретили?» «А ну, говорит, их на хей!». У меня, челюсть отвисла. «Машенька, — говорю, — разве так можно?». А она: «Папа, это ведь такая шутка!»

— Сколько ей? — спросил Филипп.

— Через месяц три с половиной годика исполнится. Все буквы знает. Умная — спасу нет.

17. Перст судьбы

В Торске Валентин не знал, что такое простуда. Если не считать обязательных для работников завода профилактических осмотров, можно считать, что он за все годы проживания в Торске ни разу не был у врача.

Возможно, сказалась перемена климата, только не прошло и двух месяцев со времени приезда в Екатеринбург, как однажды ночью у него поднялся жар. Он метался в постели, пытаясь в беспокойном поверхностном сне ухватить руками и соединить концы телефонного провода. Утром его разбудил Олег:

— Опоздаешь на работу!

Яркий свет электрической лампочки резал глаза. Валентин хотел сказать, что сейчас встанет, но вместо слов изо рта у него вырвалось лишь бессвязное сипенье, и острая боль резанула горло.

Олег приложил к его лбу ладонь.

— Мать честная! — и побежал на вахту вызывать врача.

Никаких лекарств, а толстая неповоротливая врачиха выписала целую пачку рецептов, Валентин покупать не стал. Температура сама прошла, остался только насморк и слегка побаливало горло. Закрывая больничный лист, врачиха выписала ему направление на УВЧ. Он покинул поликлинику, даже не поинтересовавшись, где находится процедурный кабинет.

Однако к вечеру нос у Валентина так заложило, что дышать он мог только ртом. Промаялся всю ночь, весь следующий день, а вечером после работы побрел в поликлинику.

В физкабинете медсестра в марлевой повязке усадила его перед аппаратом и, перевернув песочные часы, вышла в соседний кабинет, прикрыв за собою дверь. За несколько секунд до истечения песка вернулась, чтобы отключить аппарат, сделала отметку в направлении и, опахнув Валентина ароматом духов, обласкав взглядом темно-карих продолговатых глаз под черными узкими, круто взлетающими бровками, направилась за ширму, где на кушетке, залитой ослепительно ярким голубоватым светом, лежал мужчина с хорошо развитой мускулатурой, в темных очках и плавках. Валентин проследил взглядом за легкими шажками ее смуглых ног, такими плавными, словно шла она по воздуху, совсем не касаясь пола, и ощутил острое чувство ревности.

На другой вечер, когда он опять шел в поликлинику, у него слегка замирало в груди от предвкушения новой встречи с кареглазой сестричкой. Однако в процедурном кабинете его встретила крашеная блондинка предпенсионного возраста. Валентин растерянно огляделся: «А где.?» — «Изольда? — в бесцветных глазах блондинки дрожала откровенно издевательская усмешка. — Ножку подвернула… Ножку…»

За пять сеансов с насморком было покончено, и Валентин решил на УВЧ поставить жирную точку. Вечером после работы, не спеша перекусив в общаге, он спустился на вахту и позвонил Иде. Хотел выспросить новости, но у Иды сидела Лина, и разговор о главных новостях не получился.

— Приезжай, — сказала Ида. — У нас тут вкусная рыбка. И еще что-то…

Лину он не переваривал, почему — и сам не знал.

— Мне на УВЧ надо, — сказал он первое, что пришло в голову, и в тот же миг почувствовал какое-то необъяснимое беспокойство. Глянул на часы: было без двадцати семь. Физкабинет работал до семи. «Не опоздать бы!».

— Ну конечно, конечно, иди лечись! — безоговорочно одобрила Ида его благое намерение. — А завтра обязательно надо встретиться…

— Да. Ну, пока!.. — Положив трубку, стремглав поднялся в комнату, оделся и побежал в поликлинику.

У двери в физкабинет не было ни души. Он потянул на себя дверь и заглянул внутрь. В кабинете было пусто. Однако свет горел.

Валентин тихонько кашлянул, и в ответ из-за ширмы как эхо донесся легкий шелест. В следующий момент оттуда вышла сестра в белом халате и без маски.

— Я опоздал? — спросил Валентин.

— Ну, и молодец, что пришли! — сказала сестра, и он узнал эти продолговатые темные глаза с круто взлетающими бровками.

Тем не менее само лицо показалось ему совершенно незнакомым и чужим.

На этот раз, перевернув песочные часы, она никуда не ушла. Присев сбоку на стул, стала ждать.

— Как ваша нога? — спросил Валентин.

«Ножку подвернула. Ножку…»

— Еще побаливает, — сказала сестра и неожиданно спросила: — Вы где живете?

— На улице Грозина, — сказал Валентин.

— Тогда нам немножко по пути. А то я уж запаниковала: Дороги ужасные, а сейчас так темно…

* * *

Дороги для пешей ходьбы и в самом деле были ужасные. С самого ноября снег падал почти не переставая. В газонах его намело по пояс, а тротуары поднялись чуть не на полметра. Все бы ничего, да вот зима пока что стояла сиротская, не зима, а сплошные оттепели: днем тротуары развозило, а к вечеру вымешенную ногами снеговую кашу примораживало, и тогда пешеходы на бугристой заледенелой коросте тротуаров здорово смахивали на эквилибристов.

Пока Изольда переодевалась, он дожидался ее в коридоре, и когда из дверей физкабинета вышла, прихрамывая, улыбающаяся длинноногая красотка в узких брючках, теплой кожаной куртке и белой вязаной шапочке с помпоном, опять в голове явственно прозвучали язвительные слова ее пожилой сменщицы: «Ножку подвернула. Ножку…»

Одну остановку, до улицы Шаумяна, проехали автобусом, а дальше надо было идти дворами, мимо гаражей, в кромешной темени. По обледенелым буграм и ямам.

— Да тут еще трубы проходят под землей. Каждый год их раскапывают, поэтому летом после дождя тоже не пройти… — пожаловалась Изольда.

Крепко ухватившись обеими руками за Валентина, она ступала на больную ногу с большой осторожностью и временами тихонько поохивала. Валентин, прежде чем сделать очередной шаг, прощупывал ногою бугорок, на который собирался ступить.

И все-таки не убереглись, почти уже возле дома Изольда соскользнула больной ногой в ямину, и Валентин, пытаясь подхватить ее второй рукой, в которой нес сумку с продуктами, шабаркнул этой сумкой по ледяной коросте.

С его помощью Изольда утвердилась на здоровой ноге и на некоторое время застыла как в столбняке.

— Очень больно? — спросил Валентин.

— Боюсь, все насмарку…

— Не можете идти?

— Давайте попробуем…

С грехом пополам доковыляли до подъезда.

— Ох, теперь по лестнице надо как-то взобраться!..

— Нет проблем! — Валентин осторожно подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице.

На площадке четвертого этажа опустил ее на здоровую ногу и протянул для прощания руку. Изольда вложила ему в ладонь свой кулачок, затем разжала пальцы и одновременно повернув его руку ладонью вверх. В руке у него оказалась связка ключей.

— Вон тем, желтым! — ткнула Изольда пальчиком.

Открыв дверь, он помог ей войти, снять курточку и сапоги.

— Ты не торопишься? — спросила она, улыбнувшись краешком рта, — и, не дав раскрыть рта, распорядилась: — Тогда раздевайся и проходи. Я сейчас, только переоденусь…

… Валентин подошел к серванту и всмотрелся в прикрепленную изнутри к стеклу цветную фотографию хозяйки. Игриво прищуренные блестящие глаза под круто взлетающими бровками, небольшой аккуратный нос, словно тонким перышком обведенные губы…

— Валечка!.. — позвал его жалобный голосок.

Он вышел в прихожую и увидел Изольду в дверях ванной комнаты. Она стояла на одной ноге в солнечно переливающемся халатике, одной рукой держась за косяк.

Он помог ей добраться до кресла.

— Больше я не нужен?

Изольда смотрела на него с загадочной улыбкой.

— Тебе никто не говорил, что у твоих рук очень сильное биополе? — спросила он, дотрагиваясь своей теплой, бархатно мягкой ладошкой до его ладони. — Необычайно сильное!

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Валентин, высвободив руку.

— Напрасно ты меня здесь усадил, — сказала Изольда. — Пошли-ка на кухню!

На стенах кухни висели красно-желтые шкафчики. Крышка у стола была красная, а ножки желтые.

Изольда велела Валентину включить в розетку высокочастотный «филлипсовский» чайник, достать из шкафчика печенье и банку с растворимым кофе. Исполнив, что от него требовалось, Валентин сказал, отступая к двери::

— Ну все, я пошел! Приятно было познакомиться…

Изольда жестом остановила его.

— Кстати, моя сумка в прихожей, под телефоном, — принеси ее, пожалуйста!

Он принес сумку. От нее исходил винный запашок, и внутри похрустывало стекло.

— «Монастырская изба»… — взгрустнула Изольда, извлекая из сумки помятый и мокрый брикет сливочного масла и мешок с батоном.

Развернула брикет, кончиком ножа сковырнула с него осколок стекла и со вздохом отложила масло в сторону:

— Не стоит рисковать. В холодильнике есть баночка свиного паштета. Ты не против?

— Спасибо, я все же пойду, — сказал Валентин.

— Посмотри там на верхней полочке, под испарителем.

Валентин извлек из недр холодильника зеленую баночку, повертел в руках.

— Это не паштет, — сказал он. — Икра…

Изольда удовлетворенно кивнула:

— Тоже неплохо. Но к ней требуется масло, — и она снова занялась брикетом, тщательно осмотрела его еще раз. — Может, рискнем? И пожалуйста садись, а то у меня скоро шея отвертится. Тебя ведь дети не ждут.

— Ждут, — Валентин вздохнул. — В том-то и дело, что ждут. У меня их четверо, мал-мала-меньше…

— Лихо. А жена ревнивая?

— Нет, на редкость доверчивая. Любит…

— Значит, дурнушка.

— Да не так чтоб уж…

— Квартира большая?

— Четырехкомнатная. Недавно вселились.

После второй чашки кофе Валентин опять засобирался. Изольда не стала его удерживать:

— Спасибо за все. Очень приятно, когда тебя носят на руках, но в следующий раз, надеюсь, буду бегать вприпрыжку.

«Следующего раза не будет», — подумал Валентин.

Положив руку ему на плечо, Изольда проскакала в прихожую. Пока он одевался, нацарапала скверным стержнем на газетном клочке номер телефона.

— Может, будет желание поинтересоваться моей бедной ножкой…

* * *

Легкое прощальное прикосновение маленькой теплой руки к щеке и тонкий аромат духов ощущались и после того, как, воротясь в общежитскую комнату, взбудораженный нечаянной встречей, он улегся на свою скрипучую железную кровать.

Пока сон не пришел, Валентин с сожалением думал о том, что настоящая Изольда оказалась совсем не такою, какой представлялась его воображению, когда была в марлевой повязке. Однако напрасно он старался припомнить облик той, придуманной Изольды, перед глазами стояла живая, уверенная в себе, знающая себе цену, избалованная вниманием мужчин красотка-вамп, которая не прочь поразвлечься с очередным поклонником. Однако у него, Валентина, аллергия на женщин, которые ведут себя настырно и пытаются подчинять его своей воле. Выражается это в его полной неспособности испытывать по отношению к настырным женщинам каких-либо нежных чувств. По крайней мере, так было до сих пор.

Уже засыпая, Валентин дотянулся в темноте до висевшего на стуле пиджака, нащупал в боковом кармане газетный клочок, разорвал его напополам, затем еще напополам, и еще, и еще… Поленившись вставать, ссыпал клочки под кровать.

И во сне ему явилась вчерашняя, не придуманная Изольда.

«Зачем ты это сделал?» — печально спросила она и, опустившись перед кроватью на колени, уронила ему на грудь голову. В порыве раскаяния он гладил ладонями ее вздрагивающие плечи и волосы, целовал мокрые горячие щеки. Изольда плакала: «Ты ничего не знаешь: я на той бумажке закодировала нашу судьбу. Что ты наделал!» — «У нас не может быть общей судьбы, — с сожалением сказал Валентин. — Ты совсем не такая женщина, которая мне нужна…» — «Какая — не такая?» — «Ты слишком красивая. Такие не умеют по-настоящему любить». — «Ничего ты не понимаешь!» — в отчаянии воскликнула Изольда и еще крепче прижалась головой к его груди.

И тут он проснулся. Пошарил на полу возле кровати, но пальцы не нашли бумажных клочков. Тогда, соскочив на пол, он включил свет и посмотрел под кроватью. Затем обследовал постель. Нигде ничего. Мыши сожрали, решил Валентин, не найдя другого объяснения. Мыши в комнате водились.

Бумажку с номером телефона он даже не разворачивал и позвонить Изольде теперь при всем желании не мог. Однако увиденный сон и момент пробуждения, а также загадочное исчезновение клочков бумажки ввели его в такое смятение, что весь день он только об этом и думал. И решил вечером наведаться к Изольде.

* * *

— Я только узнать…

— Вот и молодцом! — Лицо Изольды лучилось радостным удивлением. — Сейчас по телевизору будет фильм, вместе и посмотрим… Нога? Лучше, видишь — уже сама ковыляю. Была у травматолога, переломов и трещин нет, но до понедельника обязана сидеть на больничном…

Они прошли в комнату и уселись рядышком перед телевизором. Пока что шла реклама, вещавшая сперва о преимуществах «Тайда» перед всеми остальными порошками, а затем о несомненных преимуществах «Ариэля», тоже перед всеми остальными порошками.

— Между прочим, — сказала Изольда, — нам с тобой повезло: еще немного, и ты не застал бы меня дома — уже хотела к подружке бежать. Забыл про телефон? Надо было позвонить…

— Знаешь, я куда-то задевал твою бумажку, — повинился Валентин, машинально сунув руку в карман пиджака, и тотчас выдернул ее с таким видом, словно наткнулся пальцем на иголку. — Кажется… — с удивлением и смущением он смотрел на газетный клочок с номером Изольдиного телефона.

— Какое же наказанье тебе придумать? — укоризненно качая головой, проговорила Изольда. — Ладно, на первый раз прощаю. Но чтобы больше!..

Начался фильм. Американский боевик. Немного посмотрев, Изольда поморщила носик:

— Ерунда какая-то. Ты не находишь?

— Да уж… — не стал спорить Валентин.

— А что там еще показывают? — пробежала пальцами по кнопкам пульта, задержала взгляд на каком-то сериале, опять поморщилась, глянула на Валентина испрашивающе: — Вырубим? — и, не дожидаясь согласия, погасила экран.

А так славно было сидеть в близко сдвинутых креслах, почти касаясь Изольды плечом, и какая в сущности разница, что там, на экране, мелькает…

Однако она не собиралась выпроваживать его домой: в холодильнике у нее оказался свежий, только что из магазина торт.

— Извини за нескромный вопрос: ты давно живешь один? — спросила Изольда, разливая по чашкам чай.

Валентин поперхнулся и густо покраснел.

— Ну как, я же вчера…

— Вчера мы мило шутили, — перебила она его, — а сегодня я спрашиваю серьезно.

— Всю жизнь, — вынужден был признаться он и добавил: — Я закоренелый старый холостяк.

— Та-ак… Та-ак!.. — со значением, светло улыбаясь, протянула Изольда.

У Валентина дрогнула рука с чашкой чая.

— И что дальше?.

— Что дальше? Будем есть торт!. Впрочем, мне хватит, я с сегодняшнего дня худею. А тебе вот еще кус.

— Ну, вы уж больно много мне…

— Ничего, потихоньку заметешь, время еще детское. Надеюсь, уже не торопишься на свои четыре квадратных метра?

Валентин поперхнулся:

— Кто вам сказал… про четыре метра?

Изольда как не слышала вопроса.

— Кстати, тебе сколько лет, если не секрет? Боже мой, в твои годы Кириллов уже фирмой управляет, а ты все еще цеховой технолог!

— Кто такой Кириллов?

— Мой хороший знакомый. Могу замолвить ему за тебя словечко…

— Вот уж этого не надо, прошу вас! — испугался Валентин.

— Они нас просят! — неожиданно развеселилась Изольда. — Сколько вас и сколько нас?

* * *

В душе Валентина шла борьба, в которой попеременно брали верх то здравый смысл, то чувства. Однако голос разума был явно слабее желания смотреть на Изольду и слушать ее болтовню. Пусть говорит, что ей хочется. В конце концов, это даже забавно…

— … Ужасно любила гонять на мотоцикле, — занятый своими мыслями, он прослушал начало фразы. — . Носились бывало как угорелые по прямой загородной трассе. Пока Ванечка Лабутин, первая и пока, пожалуй, единственная моя взрослая любовь, не врезался во встречный ЗИЛ…

— У тебя на глазах?!.

— Нет, меня в тот день с ними не было, я… Ну, в общем, неважно… И с тех пор на мотоцикл ни разу не садилась, — Изольда примолкла и подперла щеку кулачком.

Валентин украдкой взглянул на часы. Еще можно посидеть… Потрогал чайник.

— Надо подогреть. — распорядилась Изольда.

Валентин проворно включил чайник и снова уселся за стол.

— Ты когда-нибудь летала во сне? — спросил он.

— Нет, как-то не приходилось. А ты?

— Несколько раз.

— И как ощущение?

— Словами не передать.

— Значит, я много потеряла. А ты окончательно перешел со мной на «ты»?.

— Считай, что так.

— Это мне компенсирует полеты во сне! — ослепительно улыбнулась Изольда. — Ах, Валечка, Валечка, ты не поверишь: мне ведь еще не приходилось вот так, в интимной обстановке, пить чай с порядочным убежденным холостяком. Если хочешь знать, я очень несчастная женщина. Именно потому, что красивая и на вид сексуальная. Одним словом, жрица любви. С такими порядочные мужчины, особенно убежденные старые холостяки, остерегаются заводить серьезные отношения, а все прочие… С прочими можно неплохо проводить время, но в душу ведь их не впустишь. Так что, как видишь, у каждого свои проблемы…

— Ты была замужем? — спросил Валентин.

— Была. Между прочим, за очень славным мужиком. Только я его не любила.

— А он тебя?

— Обожал.  Он и сейчас меня любит.

— Встречаетесь?

— Почти каждый день. Мимоходом, — она помолчала и вдруг, вскинув голову, озорно сверкнув глазами и белозубой улыбкой, продекламировала: «Скажите, кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?..» Чертовски приятно было бы встретить в наш век такого отчаянного парня. Не уверена, что Клеопатра в натуральном виде была красивее меня, а поди ж ты…

Валентин подумал: сейчас спросит, способен ли он умереть за одну-единственную ночь с нею, и в ожидании этого вопроса мысленно спросил сам себя: а в самом деле, способен ли?

Но она не спросила.

Часов в одиннадцать он поднялся.

— Позвони вечером в пятницу, — сказала Изольда, проскакав на одной ноге за ним в прихожую.

Была среда.

Изольда смотрела на него ласковыми, загадочно мерцавшими глазами.

— Был день осенний, и листья грустно опадали… — тихонько пропела она и, проведя ладонью по его щеке, быстро чмокнула его в губы.

Он не успел ответить: Изольда ловко увернулась от поцелуя. Еще раз напомнила:

— Только не забудь предварительно позвонить!

И дверь захлопнулась. Промелькнули этажи. При выходе из подъезда скользнула по наледи нога, но короткий плясовой экспромт помог удержать равновесие. Обойдя вокруг дома и задрав голову, Валентин отыскал глазами Изольдины окна и помахал им рукой.

18. Cherchez la femme

— Дело Орлинкова пока будем вдвоем с тобой распутывать, — сказал Брянцев Филиппу, оглаживая большим и указательным пальцами усы. — У меня нет уверенности в том, что лишние глаза и уши не окажутся с длинным языком. Хотя бы первое время желательно обойтись без утечки информации.

— Утечки информации так и так не избежать, — заметил Филипп. — Только начни вызывать свидетелей, не говоря уж о подозреваемых.

— На каждый роток не накинешь платок, это ясно, — покивал Брянцев. — Ты со своим шефом говорил?

— Зачем? На мне висит дело Ионина. Тот же завод. Бумаги буду подшивать в одну папку.

— А, ну и прекрасно! — покивал Брянцев.

— Прекрасно-то прекрасно, вот только вдвоем, боюсь, нам не управиться. Хотя бы еще одного опера.

Брянцев не стал возражать:

— Будем решать по ходу.

— Ты с Орлинковой встречался?

— Когда принимал заявление. Но основательного разговора не было. Я пока не готов, — ответил Брянцев. — Но на днях у нее побывал баллистик.

— И что?

— Подтвердил твои предположения. Извлеченная из стены пуля была выпущена не из того пистолета, который обнаружили возле трупа. Значит, убийца принес с собой два пистолета, и это говорит о том, что убийство было подготовлено заранее. Возможно, оно носило заказной характер, — Брянцев взъерошил жесткие и густые, набегающие на лоб волосы.

— Насколько я знаю, исполнитель заказного убийства редко подбирается из близкого окружения жертвы. — заметил Филипп. — Потому они и неуловимы, что возникают ниоткуда и потом исчезают в никуда.

— Значит, с нестандартным киллером будет полегче, — не то в шутку, не то всерьез высказался Брянцев.

— Твоими бы устами…

— Да пиво пить?

— Но в общем-то ты прав, — согласился Филипп.

— Я всегда прав, когда не ошибаюсь. Ну, в самом деле: если обычный киллер являет собою фигуру безликую и бесплотную, чаще всего не имевшую до этого с жертвой никаких дел, то наш хотя и нечетко, но все же расписался на месте преступления. Мы уже сейчас можем воткнуть несколько флажков. Уже одно то, что он принадлежал к близкому окружению Орлинкова, согласись, намного облегчает нашу задачу. Ладно, продолжим ревизию зацепок, — и Брянцев загнул второй палец. — Не исключено, что у нашего нестандартного киллера была помощница. Возможно, та самая брюнетка, что засветилась на лестничной площадке в вечер убийства. Плюс письмецо «Дины», а также платочек, как бы нечаянно оброненный в кабинете. И сокрытие следов преступления проделано по-женски аккуратно…

— И все же кое-что не было предусмотрено, — сказал Филипп. — Например, второй выстрел.

Брянцев положил перед собой чистый лист.

— Предлагаю начать с помощницы. Какой ты ее себе представляешь?

— Пока что на уме пиковая дама в дубленке. Лет двадцать пять, выше среднего роста, стройная, волосы черные, глаза карие, на щеке небольшая родинка… Характер волевой, смела, хладнокровна, находчива. Должно быть, неплохая актриса…

— Цвет глаз подобрал под дубленку? — поинтересовался Брянцев.

— Ну, в общем-то, да. Отталкиваясь от противного: женщины обычно подбирают одежду под цвет глаз и волос.

— Точка, точка, запятая, минус — дамочка крутая… — протянул-пропел Брянцев переводя на бумагу словесный портрет. — Примем за основу, имея ввиду, что волосы легко перекрашиваются, еще легче надеть парик, одежду и даже цвет глаз также легко сменить, а возраст женщины понятие и вовсе растяжимое. И что наша «Пиковая Дама» может оказаться исключительно честной девушкой, которую по воле злого рока угораздило спускаться по лестнице в самый неподходящий момент.

— Ну, рисуй теперь ты.

— Не могу сказать, как она выглядит в подробностях, — честно признался Брянцев. — Охарактеризую ее одним словом: яркая. К перечисленным тобой чертам характера добавил бы еще одно: весьма находчива. Теперь прокачаем киллера. Орлинков должен был его хорошо знать. И еще: никто из опрошенных жильцов подъезда его не видел.

— Может, он в этом же подъезде живет, — предположил Филипп. — И для соседей — свой человек, потому на него просто никто не обратил внимания.

— Интересная мысль, возьмем на заметку. Или, может, он внешне безлик: серенький невидный человечек тенью проследовал по своим делам и растворился во тьме. Если кто и встретился с ним, то скорее всего не обратил внимания, особенно если поблизости светилась твоя «Пиковая Дама», молодая, симпатичная, яркая женщина. Но ведь даже она прошла в подъезд незамеченной и засветилась только при выходе.

Филипп скептически хмыкнул.

— Считай, что киллер и его помощница у нас в кармане.

— Если их искать на улице или в супермаркете, среди сонмищ случайных людей, то конечно, примет маловато, — согласился Брянцев. — Но мы ведь исходим из того, что Орлинкова застрелил кто-то из его хороших знакомых, а может быть и приятелей. Надо подумать, кому он мешал.

— Да поди многим из тех, кто сразу после его смерти сделал крутую карьеру. Тому же Вырину. По отзывам знающих его людей — типичная серенькая лошадка, из снабженцев скакнул срезу в генеральные директора. Начальник пускового цеха Козлов года три назад был одним из совладельцев посреднической фирмы в Торске, которая помимо прочего приторговывала ломом цветных металлов. Сейчас делами фирмы заправляет его брат, а сам он непонятным образом оказался на «Орионе». Причем, начальником цеха стал ровно через неделю после убийства Орлинкова, а при Орлинкове был инженером по технике безопасности. И заметь: все трое — из Торска. И Орлинков оттуда же. И Карташов, якобы случайно оказавшийся возле теплого трупа.

— Этот-то карьеры не сделал, — заметил Брянцев.

— У него все впереди, — парировал Филипп. — И есть тут еще одна любопытнейшая фигура. Этакий современный Левша, а скорее даже Эдисон.

— Расшифруй.

— Есть у завода дочернее предприятие с красивым названием «Ника», выпускает бытовую сантехнику. Но сантехника — это так, для камуфляжа, На самом деле «Ника» — что-то вроде опытной лаборатории и одновременно небольшое конструкторское бюро. Оттуда и вышли первые образцы продукции, которую сейчас выпускает завод — эти самые мини-приемники и чудо-утюги. «Эдисон». — фактический хозяин «Ники» Держится в тени, разъезжает на «мерседесе» с тонированными стеклами. Фамилия его Иконников. Павел Степанович Иконников…

— Хочешь сказать, что и он из Торска?

— Вот именно! Словом, попахивает криминальной группировкой. Не исключено, что Орлинков — жертва их внутренней разборки. Но это пока только мои смутные догадки…

— Кстати, у тебя пистолет при себе? — спросил Брянцев.

— Нет, в сейфе лежит.

— Теперь будешь на ночь его под подушку класть. И мне свой тоже придется всюду с собой таскать. А он, холера, тяжелый.

— Главное — бесполезный, если ты не собираешься стрелять первым, — добавил Филипп.

— Вот-вот! А все равно придется таскать. И под подушку на ночь буду его класть. Даже ведро на помойку буду выносить с пистолетом в кармане. Все бы ничего — карманы быстро дырявятся…

— В этом отношении хороши бронежилеты, — подыграл Брянцеву Филипп: — Даже если тебя самого продырявят, карманы целыми останутся.

— В хорошенькое дело ты меня втянул! — с укором поглядел на него Брянцев.

— А может, никакое это не заказное убийство? — засомневался Филипп. — Может, элементарная бытовуха? Тот же Карташов мог приехать в Екатеринбург днем раньше и заявиться к Орлинкову не в девятом часу, а около шести.

— И за сутки успел подготовиться к такому сложному убийству? И два пистолета раздобыл где-то, и «Дину» организовал. А мотив ты просматриваешь?

— Мотив вырисовывается, — кивнул Филипп. — Орлинкова мне призналась, что Карташов когда-то был влюблен в нее. Пока не знаю, что там и как у них произошло, но она вышла замуж за Андрея Орлинкова. Поэтому возможна такая версия: все эти годы он мечтал отомстить, а времени у него для подготовки было достаточно. Та же «Дина» могла ему помочь. Допустим, она проживает в Екатеринбурге, а он бывал у нее наездами. — Брянцев хотел что-то вставить, но Филипп успел договорить: — И чем черт не шутит: однажды может выясниться, что «Дина» — не кто иная, как сама Орлинкова.

— Даже так?

— Тогда ситуация и вовсе упрощается: Карташов действительно мог приехать накануне, а Орлинкова в «день икс» могла часов в пять вечера связаться с мужем по прямому телефону и сообщить, что Карташов уже в Екатеринбурге. Вместе потом и следы уничтожали. Затем Орлинкова в специально для такого случая купленной дубленке и парике вышла из дому, чтобы вернуться в восемь вечера без парика и в шубке. А Карташов все это время находился в квартире, потому никто и не видал выходившего из подъезда незнакомого мужчину.

— Но никто не видел и того, как он входил в подъезд около шести часов вечера.

— Орлинкова могла впустить его утром.

— В общем-то логично, — Брянцев поднялся и заходил по кабинету. — Для начала надо прояснить его связи с земляками. Возьми это на себя.

— Орлинкова настаивает, чтобы я использовал его в качестве добровольного помощника.

— А пожалуй, это идея! — сказал Брянцев. — Карташов работает на заводе, грамотный инженер, и ты мог бы получать через него оттуда какую-то полезную информацию, а заодно выявить его связи, если таковые имеются. Одним выстрелом двух зайцев убьешь.

— Так я, пожалуй, и сделаю, — решил Филипп.

19. Мир тесен

Купив по пути с работы двести грамм вареной колбасы, черного хлеба и свое любимое пиво «Стрелец», Валентин поднялся в комнату, выложил все на стол, разделся, умылся, откупорил пиво и только выкушал первый стакан, как в дверь постучали.

— Я не вовремя? — спросил, войдя в комнату, Филипп. — Ешь, я подожду.

Валентин поставил на стол второй стакан и наполнил его пивом. Остаток вылил себе.

— Приобщайтесь!

От пива Филипп не стал отказываться и, отхлебывая со смаком, небольшими глотками холодную янтарную влагу, предварил главный разговор коротким инструктажем:.

— О наших делах — никому ни слова, будем считать, что меня тут не было.

Валентин кивком показал на кровать Олега:

— А с ним как?

— Так же, как с остальными, — сказал Филипп. — Сейчас он на дежурстве, до утра не придет.

.— Много наработали? — спросил Валентин, убирая со стола хлеб и бумагу, в которую была завернута колбаса.

— Да не так, чтобы уж очень, — допив пиво, Филипп положил на стол руки со сцепленными пальцами. — Давай обсудим твои возможности. Ты с начальником пускового цеха случайно не успел познакомиться?

— Случайно нет, — сказал Валентин. — А надо?

— Специально не стоит. Но если представится возможность, дай мне знать, я подскажу, как тебе дальше себя вести.

— Ты думаешь, он? — спросил Валентин.

— Что я думаю, неважно, — сказал Филипп. — Убийца и его связи не установлены, а потому мы можем только наметить круг лиц, к которым следует приглядеться. А в «Нике» у тебя знакомых нет?

— Нет, — сказал Валентин. — Там ведь особый режим. Посторонних туда, говорят, на выстрел не подпускают.

— Тебе о чем-нибудь говорит такая фамилия — Иконников?

— Говорит. В Торске у меня был сосед по комнате с такой фамилией. Редкий умелец. Блоху мог подковать.

— Как его звали?

— Павлом. А отчество… Погоди, сейчас вспомню!.. Кажется, Степанович.

— Редкий умелец, говоришь? Когда ты его последний раз видел?

— Лет пять назад он внезапно куда-то уехал и как в воду канул.

— Никак он и есть! — радостно воскликнул Филипп. — Ну, тогда сам Бог велел тебе с ним повидаться. Какие у вас отношения были?

— Нормальные. Вот не думал, что Паша рядом разгуливает!..

— Он не разгуливает, — сказал Филипп. — Утром въезжает на машине во двор «Ники» и до вечера сидит в своей мастерской.

— Что, у Паши своя машина? — поразился Валентин.

— «Мерседес» последней модели! — улыбнулся Филипп с таким видом, словно хвалился собственным «Мерседесом».

— Да ну? — подивился Валентин. — Тогда это наверняка другой Иконников. Паша — и на «Мерседесе»!.. Такое невозможно.

— Во время встречи не проговорись, что знаешься с уголовным розыском. И вообще ты мало что знаешь.

— Что мне говорить про Андрея?

— Рассказывай о том, что тебе известно не с чужих слов. Вспомни студенческие годы. При случае вверни, что Орлинков обещал тебе хорошую работу и квартиру, и что остался ты при своем интересе. Можешь сказать, что вдова решила требовать пересмотра дела, но затем передумала и забрала свое заявление обратно. Все, больше ты ничего не знаешь!. Если изъявит готовность по старой дружбе помочь — не отказывайся. Может, пригласит тебя в «Нику» работать — соглашайся. В общем, ты понял меня?

Валентин кивнул.

20. Иконников

Они прожили в одной комнате без малого четыре года. У каждого, помимо кровати, была еще тумбочка и был стул с мягким сиденьем. Стол и платяной шкаф были общие. Хватало, в студенческой общаге и по восемь человек в одной комнате уживались. К тому же, Иконников был человеком мало пьющим. Старый холостяк сорока с небольшим, из которых четверть века провел на общежитской койке. Сперва ютился в рабочем, а когда окончил заочно техникум, то перебрался в образцовое общежитие квартирного типа для молодых специалистов, где они с Валентином и встретились.

Из тех немногих квадратных метров, которые приходились на его долю, Иконников научился извлекать максимум удобств, при этом почти не беспокоя соседа. Приходя поздно вечером с работы (а он нередко и по субботам, и даже по воскресеньям пропадал на заводе в своей юстировочной мастерской), еще не скинув верхней одежды, Паша первым делом включал стоявший у него на тумбочке, в изножии койки, телевизор «Юность», который отличался от серийных исключительным качеством изображения и звука и принимал все программы. А раздевшись до нижнего белья, заваливался с бутылкой кефира и печеньем в полиэтиленовом мешке на постель, надевал наушники и до глубокой ночи не отрывал глаз от экрана, отдавая предпочтение футболу с хоккеем. Однако самым лакомым блюдом для него были состязания фигуристов. Бывало даже, что и с завода прибегал, если показ их приходился на дневные часы. Он прекрасно разбирался в тонкостях фигурного катания, во всех этих «тулупах», «ридсбергерах» и «кауфманах», безошибочно, опережая комментатора, определял число вращений в прыжке того или иного фигуриста. Он безошибочно предсказывал, кто из участников первенства текущего года станут чемпионами в обозримом будущем. И только раз ошибся, предсказав чемпионство Бобрину, который, впрочем, и без чемпионского титула снискал такую любовь публики, которой и иной чемпион мог бы позавидовать.

У Иконникова была редкая профессия юстировщика, и в рабочее время он ремонтировал сложнейшие измерительные приборы, иные из которых показывали точность в десятые и даже сотые доли микрона.

Однажды на заводе вышел из строя единственный станок, предназначенный для шлифовки сложных поверхностей. Купленный за большие деньги в Германии, этот станок давал исключительную точность, но пришло время, и он выработал ресурс, какой ему определила фирма, а ремонту этот станок не подлежал — так было написано в инструкции.

Заводские инженеры заключили, что станок после ремонта не сможет давать необходимую точность. Все же Иконников отремонтировал его да так, что точность обработки стала еще выше.

А по ночам Иконников сотрясал стены и потолок комнаты диким, захлебывающимся и стенающим храпом.

Но особенно не любил Валентин те выходные дни, когда Иконников не ходил на завод. А это случалось, когда он принимал женщину. Небольшого росточка, пышногрудую, с яблочно-круглым кротким лицом.

Появившись на глазах Валентина впервые, когда Иконников, полулежа в постели, наблюдал за футбольной баталией, она поздоровалась чуть слышным голоском, скинула у порога туфли, бочком, маленькими быстрыми шажками прошла с хозяйственной сумкой к столу и принялась выставлять кульки и стеклянные банки со всевозможной снедью.

Все это время Иконников не отрывал глаз от экрана. Лишь когда женщина разложила еду по тарелкам, которые по-хозяйски извлекла из тумбочки вместе с чекушкой «Российской», он снял наушники, крякнул, потер руки и, перебравшись с кровати к столу, приступил к трапезе, краем глаза все же поглядывая в телевизор. Пока он пил-ел, женщина сидела сбоку, подперев голову рукой и молча смотрела на него преданными глазами.

Покончив с трапезой, Иконников набросил на туго натянутую под потолком веревочку две простыни, закрепил их прищепками, и Валентин оказался как бы в отдельной комнате, светлой и довольно просторной, так как простыни свисали по другую сторону стола. Иконников с Любашей притихли на своей кровати, до слуха Валентина доносился лишь их неразборчивый шепот, похожий на шелест листвы в безветренный летний день.

Валентин уж было задремал, как вдруг кровать за простынями тяжело заскрипела, словно Любаша с Иконниковым менялись местами, затем опять на некоторое время установилась шелестящая тишина. Затем на фоне тихого прозрачного шелеста возникли новые звуки: размеренное, постепенно убыстряющееся поскрипывание кроватных пружин. Сообразив, что за действо совершается за простынями и устыдившись, что не догадался раньше куда-нибудь уйти, Валентин вскочил со своей кровати, схватил со спинки стула пиджак и бросился вон из комнаты.

До позднего вечера, до того часа, когда, согласно правилам, гости обязаны покинуть общежитие, он бесцельно шатался по улицам города, а вернувшись в общежитие, застал Иконникова храпящим в одиночестве. Аккуратно сложенные простыни висели на спинке стула.

С того раза, если Любаша являлась в его присутствии, Валентин куда-нибудь поскорее уматывал, не дожидаясь, когда Иконников примется развешивать простыни.

Как-то придя вечером с завода, Иконников сообщил Валентину, с довольным видом потирая руки:

— Достал нержавейку, которая поддается закалке! Коньки Анютке сделаю, получше английских будут!

Анютка, дочь Любаши, в пятнадцать лет была уже мастером спорта по фигурному катанию. Незадолго перед тем она вернулась с международных соревнований — кажется, из Болгарии, — где заняла второе место. Иконников ревниво следил за ее успехами. Узнав, что тренер Анюткиной соперницы какими-то неисповедимыми путями достал для своей воспитанницы «Катьки» английские фирменные коньки, на каких катаются исключительно чемпионы мира и Европы, он не поленился съездить за город на спортивную базу, где тренировалась Анюткина соперница, поглядел на заморские коньки, повертел их в руках, и этого оказалось достаточно, чтобы в его уникальном мозгу запечатлелись их точные размеры и конфигурация.

— Немного не так сделаю, — поделился он своими соображениями с Валентином. — У тех слабоват нижний толчковый зубец. Куцый какой-то, а он при толчке должен капитально врезаться в лед. Если просто удлинить, может вибрация быть. Значит, этот зубец надо крепким сделать, а для этого придется изменить конфигурацию лезвия…

— Тогда это уже другие коньки будут, не фирменные, — заметил Валентин.

Иконников согласно покивал:

— Другие, другие будут, я и говорю. Лучше тех.

Как-то Валентин спросил:

— Паш, а ты блоху подковать сумел бы?

Иконников воткнул в него маленькие острые глазки, осуждающе поморгал и спросил:

— А на кой хрен? Я вон медикам инструмент один делаю — нигде в мире такого нет. Для операций на головном мозге. Ты понял?

Коньки Иконников сделал. Анютка, по его словам, была на седьмом небе, прыжки получались что надо, но превзошла ли она свою соперницу «Катьку», этого Валентин уже не узнал: вскоре Иконников, собравшись в одночасье, даже не попрощавшись с соседом, выбыл из общежития в неизвестном направлении.

* * *

«Ника» размещалась в полутораэтажном кирпичном здании с высоким, выходившим на улицу крыльцом, которым, судя по нетронутому снегу на его ступенях, давно никто не пользовался. Все следы — и людей, и машин — вели во двор, забранный со стороны улицы высокой металлической оградой с воротами и калиткой. Во дворе, по крайней мере на видимой его части, не было ни души.

Калитка оказалась запертой. Валентин поискал глазами кнопку звонка и, не найдя, хотел постучать по железной обшивке кулаком, но в этот момент из-за дальнего угла здания вышел высокий парень в черном полушубке. Приблизившись с той стороны к калитке, он уставился на Валентина тусклыми серыми глазами.

— По какому делу?

— По личному, — сказал Валентин. — У вас тут Иконников работает? Пал Степаныч. Надо повидаться.

— Договаривались? — лицо парня оставалось непроницаемым.

— Нет. Скажи ему: Валька, мол, Карташов из Торска.

Парень извлек из кармана телефончик, раскрыл, набрал короткий номер и кому-то сказал:

— Павла Степаныча какой-то Валька спрашивает. Говорит — из Торска… — Получив ответ, сказал неожиданно доброжелательным тоном:

— Ты это… Подходи сюда к пяти часам, ладно?

* * *

В пять часов ворота были широко раскрыты, и на выезде со двора стоял сверкающий светло-серый «Мерседес» с темными стеклами, а возле него трое амбалов, среди которых был и тот, уже знакомый. Он приветливо махнул Валентину рукой, приглашая в свою компанию. Но в этот момент все амбалы вдруг зашевелились, один обежал вокруг машины, открыл заднюю дверцу и застыл неподвижно.

К Валентину быстрой семенящей походкой приближался радушно улыбающийся бородач в длинной, до пят, коричневой дубленке и шапке из какого-то длинноворсового серебристого меха. Протянул руку, и тотчас пальцы Валентина оказались словно в стальных клещах.

— Я уж думал, что ты и знаться со мной не хочешь! — проговорил он насмешливо, приблизив свои глаза-буравчики в красных обводах к глазам Валентина и затем кивком указал на машину: — Усаживайся, поедем водку пить. — Утренний знакомец Валентина услужливо захлопнув за ними дверцу, уселся на переднее сиденье, другой амбал занял место за рулем, а третий остался во дворе.

По дороге Валентин спросил Иконникова про Анютку: оправдались ли надежды на коньки, которые тот ей сделал.

— Хорошо пошла, — кивнул тот, не поворачивая головы. — Настроилась в чемпионате Европы кататься, — и примолк.

— И что? — не дождавшись продолжения, спросил Валентин.

— Какая-то сволочь во время отборочных сперла у нее коньки, те самые, — не сразу, после долгой паузы ответил Иконников. — Шестое место заняла. И все, сломалась. Ушла совсем из спорта.

— И что теперь делает? — спросил Валентин.

Ответить Иконников не успел — «Мерседес» остановился у подъезда большого, выкрашенного в горчичный цвет дома.

В прихожей их встретила миловидная блондинка лет двадцати трех — двадцати пяти, в пушистой розовой кофточке и узких коротких брючках. Валентин решил, что это и есть Анютка собственной персоной (видеть ее прежде ему не приходилось), но Иконников сразу внес ясность:

— Наташа, моя жена, — и шутливо предупредил: — Не вздумай приударить, а то на всю жизнь останешься холостым.

При этом Наташа, покраснев, бросила на мужа укоризненный взгляд.

— Водка, закусь на столе? — спросил у нее Иконников.

— Проходите, все готово, — сказала она.

Квартира была шикарная, начиная с просторной, облицованной деревом прихожей. А в комнате, куда они прошли, две стороны занимала высокая, под потолок, «стенка» черного матового дерева с таким же матово-черным навесом в половину потолка. Напротив «стенки» стоял кожаный диван, а перед диваном — низкий длинный черный стол, заставленный тарелками и вазочками со всевозможной «закусью»: солеными огурчиками, красной и черной икрой, балыком, бужениной, твердокопченой колбасой… А в бутылках — водка «Абсолют».

За стол сели Иконников, Валентин и утренний знакомец Валентина Сашурик Наташа даже не зашла в комнату. Водитель «Мерседеса» тоже пропал из виду.

Прежде чем приступить к трапезе, Иконников включил с помощью дистанционного управления телевизор с огромным экраном.

Выпили за встречу.

— А я все думал, куда ты запропал, — сказал Валентин Иконникову, закусывая водку янтарным, тающим во рту балыком. — Вон, оказывается, как живешь…

— Творческий труд теперь в цене, — философски заметил тот, подхватив вилкой из вазочки комок красной икры, и добавил с усмешкой: — Если сумеешь продать. А тебя опять в общагу воткнули?

— Да уж, не повезло.

«Откуда знает?»

— Я тебе еще когда советовал жениться, сейчас бы горя не знал, — наставительно заметил Иконников, подливая в рюмки. — А теперь и семейному квартиру за просто так не получить, нужны денежки и немалые. Хотя у тебя есть возможность, только пальцем пошевелить.

— Что ты имеешь ввиду? — спросил Валентин.

Иконников нацелился на него вилкой с пластиком семги:

— Чего бы тебе не жениться на Ираиде? Мужик ты видный, такие на дороге не валяются. И она в самом соку, а квартира-то какая! — Иконников вздохнул печально. — Жаль мужика ее, хороший был директор. И человек золотой, царство ему небесное! Девку-то не нашли, из-за которой он порешил себя?

Валентин пожал плечами:

— По-моему, никто ее и не думает искать.

— Да понятно, им бы только протокол составить, — сказал Иконников. — Лодыри, — и посмотрел внимательно на Валентина: — А может, тут другое? Люди всякое болтают, поди слышал…

— Да нет, никто мне ничего не говорил, — соврал Валентин.

— Будто Ираида заяву в прокуратуру отнесла: дескать, убили моего, а не сам он себя порешил.

— Мы с ней редко видимся. Может, и отнесла, не знаю. Не говорила она мне ничего…

— Может, и врут люди, — рот Иконникова скривила хорошо знакомая Валентину сатанинская улыбка.

«Не верит».

Наполнив рюмки водкой, Иконников предложил помянуть Андрея Никитича Орлинкова.

— Хороший был директор, — повторил он. — И лично для меня много сделал. Это же надо: целое производство на базе моих изобретений организовал. Новый цех должны были вот-вот пустить. По производству медицинских инструментов, которые я изобрел. И тут на тебе: сперва главного технолога отключили, тоже был мировой парень, работящий и умница. За ним директор помер. Энтузиастов-то совсем мало осталось. Но мы все равно пустим цех…

— Думаешь, узелок вокруг нового цеха завязан? — спросил Валентин.

— Кто его знает, — уклончиво ответил Иконников. — Что-то ты семужку совсем не жалуешь, возьми-ка ее всю себе! — собрав своей вилкой оставшиеся пластики, он бросил их Валентину на тарелку. — И подумай всерьез над тем, что я сказал.

— Что ты сказал?

— Женись на Ираиде. Вы ж с ней с каких еще пор знакомы, не чужие поди…

— Нет, не чужие, — подтвердил Валентин.

— Другого-то случая не будет.

— Уж как-нибудь разберусь… — буркнул Валентин, опустив глаза в тарелку.

— Смотри, потом жалеть будешь!

… К общежитию этим вечером он подкатил на «Мерседесе» Иконникова.

21. Смятение

Этой ночью он долго не мог уснуть. На душе было тревожно и пакостно. Он чувствовал себя совершенно беззащитным в этом мире, где ему с некоторых пор предопределено крошечное, насквозь просвеченное пространство, где каждый шаг его, каждое движение, а может и мысли отслеживались и анализировались неизвестными посторонними людьми. Букашка в стеклянной банке: наведи лупу и рассматривай во всех подробностях.

Откуда Иконников знает об их давнем с Идой знакомстве? Валентин никого не посвящал в свои сердечные дела. Хотя, впрочем, сама Ида в разговоре с Филиппом могла что-нибудь такое сболтнуть, а Филипп сказал Иконникову? Спрашивается, зачем? А зачем он настоял на встрече Валентина с Иконниковым? Сдается, что эта встреча была заранее согласована, и его, Валентина, проверяли, прощупывали… Опять же, на какой ляд? И что может связывать Филиппа с этим странным человеком, который еще совсем недавно делил с Валентином стойло площадью в восемь квадратных метров, а теперь живет в шикарной квартире, женился на молоденькой, ездит на «Мерседесе» да еще и с шофером… Так-то вроде бы Иконников мужик ничего И об Андрее неплохо отзывается. Говорит, что цех несмотря ни на что будет пущен. Значит, заинтересован продолжать дело, которое начал Андрей… Но почему так пакостно на душе? Неужели оттого, что Иконников не изъявил ни малейшего желания что-нибудь для него сделать, а вместо этого начал сватать его к Иде? «Смотри, потом жалеть будешь!..» И этот сатанинский взгляд…

К черту! Надо снять напряжение и побыстрее уснуть. Утро вечера мудренее. Все будет хорошо. Расслабиться и ни о чем больше не думать. Дышать ровно и спокойно. Ровно и спокойно. Ровно и спокойно…

Однако еще какое-то время он продолжая мусолить в голове события минувшего дня и уже в полудреме подумалось: а может, не случайно его поселили в одной комнате с милицейским работником? Вполне возможно, что Олег отслеживает каждый его шаг и сообщает кому следует. Тем, кто убил Андрея…

Потом он уснул и будто бы проснулся среди ночи. Сквозь белые занавески в комнату просачивался голубоватый свет луны, и в этом слабом призрачном свете Валентин разглядел неподалеку от своей кровати раскладушку, на которой кто-то спал, завернувшись до макушки в одеяло. За этой раскладушкой стояла еще одна. И еще… Вся комната была тесно уставлена раскладушками, на которых спали какие-то люди, вздыхая и постанывая во сне, посвистывая носом и храпя. Повизгивали пружинки-растяжки, когда кто-нибудь переворачивался с боку на бок.

Недоумевая, сердясь и чувствуя в груди неприятный холодок безотчетного страха, Валентин стал пробираться к двери. Это было непросто, так как раскладушки стояли впритирку и приходилось ступать прямо по спящим людям, путаясь ногами в одеялах и балансируя руками, чтобы не потерять равновесия.

Он только хотел потянуть на себя дверь, как она сама распахнулась. На пороге, загораживая проход, возникла молодая жена Иконникова Наташа, закутанная в белую простыню как в тогу. Валентин хотел спросить, что все это значит, но Наташа приложила палец к губам: «Тс-с!.. Пашка…» При этом глаза озорно и зловеще сверкнули. Махнув рукой в сторону окна и гортанно выкрикнув какое-то слово не по-русски, она побежала по спящим, а простыня плескалась и щелкала у нее за спиной, как плащ мчащегося во весь опор всадника.

Валентин в ужасе выскочил в распахнутую дверь и очутился в небольшой комнате, где тускло, как в подвале, горела под самым потолком затканная паутиной лампочка, вдоль стены стоял обшарпанный клеенчатый диван с круглыми откидными валиками, а в углу — стол, заставленный грязными алюминиевыми мисками, пустыми бутылками и гранеными стаканами.

Окно в комнате было раскрыто настежь, и за ним на фоне бархатно черного неба метались какие-то отсветы. Валентин перегнулся через подоконник и увидел стоящие вразброс легковые машины, в промежутках между которыми были раскинуты палатки и горели костры. Сидевшие у костров люди пели задавленными голосами тягучую, жалостливую песню.

А у стены соседнего дома, в палисаднике на клумбе с засохшими цветами, лежала раскинув руки какая-то женщина с обнаженной грудью, до пояса укрытая ватным одеялом. Каким-то непонятным образом Валентин оказался возле этой женщины и теперь, вглядываясь в ее лицо, с горестным удивлением, находил в ней сходство с Изольдой. Она была старше Изольды и не так красива, но у него почему-то не было сомнения в том, что это именно Изольда. Дотронувшись рукой до ее голого, твердого и холодного как лед плеча, он понял, что она мертва, и дико, страшно закричал, но не услышал своего голоса, только спазмы сдавили горло да так, что стало невозможно дышать…

* * *

Утром, он позвонил по номеру, который дал ему для связи Филипп. В трубке послышался знакомый голос опера.

— Мишка, когда в баню пойдем? — спросил Валентин. Это был пароль.

— В восемь, — ответил Филипп.

— Ладно, только не опаздывай, — сказал Валентин.

Встретились на многолюдной улице Малышева. Зашли в подвальчик с баром, неподалеку от памятника.

Опер выслушал рассказ Валентина без каких бы то ни было комментариев. Лишь поинтересовался, не предлагал ли Иконников ему работу в «Нике».

— Даже не заикался, — сказал Валентин.

— И с жильем не обещал помочь?

Валентин криво усмехнулся:

— Ограничился советами.

— Какими?

— Да на Иде посоветовал жениться. Откуда ему известно, что мы с ней давно знаем друг друга?

— Действительно, загадка, — усмехнулся Филипп. — Мало, что ли, сплетен ходило по заводу про вас с Орлинковой? Сам будто не слыхал?

— Ида что-то такое говорила… — вспомнил Валентин. — Да, еще следователь Кожухов намекал.

— Вот видишь, сколько людей про ваши сердечные тайны знают! — подытожил Филипп. — Могло и до ушей Иконникова дойти. Вот только… Впрочем, ладно, ступай, я расплачусь за пиво. Если что-то случится непредвиденное — дай знать.

— Что — «вот только»? — уцепился Валентин за начатую и внезапно прерванную Филиппом фразу.

— Да я уж забыл, что хотел сказать, — простодушно улыбнулся Филипп.

* * *

— Ну, и твои выводы? — спросил Брянцев, когда Филипп пересказал ему услышанное от Карташова.

— Иконников знал о появлении Карташова на заводе еще до встречи с ним. Похоже, что заранее интересовался кое-какими фактами его биографии. А во время встречи пытался вызвать его на откровенный разговор и тотчас понял, что Карташов нагло врет. Припирать его к стенке не стал, чтобы не выдать себя. Значит, почувствовал опасность со стороны земляка. Вывод: отработку Иконникова надо продолжить, но Карташова больше не подключать.

— Ну-ну… — Брянцев сцепил пальцы и, прижав сомкнутые руки к вытянутым трубочкой губам, на минуту задумался, затем предложил: — А давай-ка завтра с утра сами прогуляемся до батьки Иконникова? Согласен, что мужик он для нас интересный.

— Может, к себе пригласишь?

Брянцев покрутил головой:

— Нет, надо к нему со всем уважением. Ведь уникум. Эдисон.

22. Доживем до понедельника

Увиденный этой ночью сон весь день держал Валентина в напряжении, и сейчас, когда в трубке послышались длинные гудки, все внутри у него замерло в ожидании самого плохого.

— Алло!..

У него даже голова закружилась, от внезапного облегчения и ощущения счастья. От всего вместе.

— Это я…

— Валюша? Здравствуй, мой хороший! Надеюсь, ты не ужинал?

— Нет, — ответил Валентин.

Когда он вошел, Изольда стояла в проеме кухонной двери, в цветастом фартучке и косынке. А из кухни исходил густой пряный дух.

Потом они ели приготовленный в чугунке плов, который, по словам Изольды, отличался от настоящего узбекского только тем, что мясо в нем было не баранье, а куриное. Но поскольку Валентину никогда не приходилось есть настоящий узбекский плов, Изольдин показался ему таким вкусным, что он не постеснялся дважды попросить добавки.

Когда покончили с пловом, Изольда предложила потанцевать:

— Я думаю, уже можно.

Танцевали медленно, едва переступая ногами. Рука Валентина лежала у Изольды на спине, и он ощущал напряжение ее мышц под тонкой теплой тканью блузки.

— Балдеж! — Изольда властно завела другую его руку себе за спину. — Валь, я купаюсь в твоих биотоках…

— Я тоже.

Между тем из головы не выходило увиденное во сне, и он смотрел на Изольду с таким щемящим чувством, словно видел ее в последний раз.

Музыка кончилась. Опускаясь в кресло, Изольда потянула Валентина за руку. Опустившись на пол, он обхватил обеими руками ее точеные лодыжки.

— Я бы всю ночь вот так просидел, — блаженно улыбаясь проговорил он, глядя на нее снизу вверх. — И завтра, и послезавтра…

— Но я хочу вся, вся купаться в твоих биотоках! — прошептала Изольда. — Вся!..

Защитная реакция на этот раз не сработала. Аллергии как не бывало.

* * *

Утром ему пришлось рано вставать на работу. У Изольды же в этот день был отгул. Она разогрела остатки плова, напоила Валентина чаем и, провожая его, велела позвонить вечером в понедельник.

— А что, до понедельника не увидимся? — огорчился Валентин.

Оказывается, в эту ночь и с воскресенья на понедельник у нее дежурства, а вечером в субботу день рождения у одной ее хорошей знакомой.

— Доживем до понедельника? — спросила Изольда, ероша ему волосы.

— Доживем…

— Зато как я тебя буду ждать!

23. Тяжелый разговор

Всю последнюю неделю Валентин не бывал у Иды, обходился телефонными звонками, и этим вечером — после настойчивых приглашений, которые чем дальше, тем все более невыдержанно сопровождались упреками и даже угрозами «всерьез обидеться» — решил навестить ее.

Случилось то, чего он и боялся: едва переступил через порог, как Ида заключила его в объятия и горячечно зашептала в ухо:

— Валька, ты что со мной делаешь? Неужели ничего не видишь, не понимаешь, не чувствуешь? Или я так изменилась, подурнела, что уже совсем не нравлюсь тебе? Валька, я с ума схожу! Я теперь только о тебе думаю, каждую минуточку. Жду тебя, жду, а ты не приходишь и не приходишь… — она вдруг резко отстранилась и с виноватой улыбкой, смаргивая с ресниц слезы, велела снимать пальто и шапку, затем, ухватив за руку, провела в гостиную, усадила в кресло и сама села напротив. — Извини меня, Валька, но я просто в отчаянии. Вся извелась. Мне кажется, что ты меня избегаешь намеренно. Это правда? — она опять взяла его за руку. — Я что, совсем не нравлюсь тебе? Или ты все еще не можешь простить старого, что случилось когда-то? Но ты ведь сам виноват…

— Напрасно ты… — с трудом выдавил Валентин, не смея смотреть Иде прямо в глаза и блуждая рассеянным взглядом по ее губам и подбородку. — Просто я устал…

— Или боишься людской молвы? — с усмешкой спросила Ида, слегка отстранившись и поглядев на него как бы со стороны. — Конечно, чего только не болтают про нас с тобой. Дошло до меня, что это ты застрелил Андрея. И еще: что мы с тобой это дело вдвоем обтяпали.

— Так и говорят?

— Ну… Намеками, разумеется.

— И кто так говорит?

— Неважно. До моих ушей много чего доходит. Ты придаешь значение всем этим сплетням?

— Я только от Сан Саныча что-то похожее слышал, — сказал Валентин.

— И поэтому избегаешь меня? Чтобы кто чего лишнего не подумал?

— Нет, — сказал Валентин. — То есть и это, но не только.

— Что значит «не только»? Если это женщина…

— Допустим.

— Все-таки женщина?

Напряженный, полный отчаяния и укора взгляд.

Валентин молчал, мужественно глядя ей в глаза.

— Значит, это правда?

Валентин кивнул.

— Я почему-то не верила… Что ж, рада за тебя. Кто такая? Может, я ее знаю?

— Да знаешь, все ты знаешь! — с досадой отмахнулся он. — И давай закончим этот разговор.

— Почему? Я не собираюсь устраивать сцену. Я только хотела бы тебя предостеречь. Ты прав, я наслышана про твою Изольду, и мне за тебя страшно. Как подумаю, чем у вас это кончится, а кончится очень скоро и очень-очень плохо для тебя…

— Ну хватит, — сказал Валентин. — Знаю, что ничего доброго ты о ней не скажешь.

— Почему? Она красива, мила, даже умна…

— Ты так хорошо ее знаешь?

— Достаточно хорошо. И, как видишь, могу судить о ней объективно.

— Теперь вижу. Но я не нуждаюсь в твоих предостережениях. Сам знаю, что эта женщина не для меня, и у нас скоро все кончится. Но какая разница — год, десять лет, сто или всего несколько дней. Если чувствуешь себя счастливым хотя бы один день, надо ли торговаться с судьбой? Сколько отпустит, столько отпустит. Все равно скажу спасибо за то, что это было.

— Кому ты скажешь спасибо?

— Судьбе.

.— Хорошо, я наберусь терпенья и подожду, — пообещала Ида смиренным тоном. — Постараюсь тебя понять, и когда ты вернешься ко мне, ни словом не упрекну за то, что ты сейчас пренебрег мной ради какой-то… Ладно, не буду… Но ты вернешься! И еще вот что… Дай-ка мне твою записную книжку!

— Зачем?

— Да не бойся, не собираюсь я высматривать телефон твоей красавицы, нужна она мне сто лет! Я решила дать тебе код своего замка. Мало ли что может со мной случиться, я ведь теперь одна… Но это так, между прочим. Главное, я хочу, чтоб ты, когда надумаешь вернуться, вошел в эту квартиру без звонка. Как к себе домой…

Валентин похлопал по боковому карману:

— В спецовке осталась. Скажи, я запомню, так будет лучше.

— Триста двадцать восемь. Повтори!

— Триста двадцать восемь.

Больше Ида его не задерживала, но пока он одевался в прихожей, гипнотизировала его пронзительным, зовущим, укоризненным взглядом.

24. Удар ниже пояса

— Ты далеко? — спросила Изольда.

— В трех минутах от тебя.

— Открываю дверь!

Встретились как после долгой разлуки, шало целуясь и наговаривая друг другу первое, что приходило в голову.

— Какое счастье, что я подвернула ногу!

— И что мои биотоки пришлись тебе по вкусу.

— Еще как пришлись! А тебе мои?

— Еще как. И не только они.

А ночью в ее протяжный крик вплелось торопливо проговоренное «Валька, я люблю тебя!..» Это было так неожиданно, что, придя в себя после бурного соития, всматриваясь в усталое раскрасневшееся и влажное от пота лицо Изольды, которая смотрела сквозь него невидящим, отрешенным от всего земного взглядом, он засомневался: не ослышался ли?

— Это правда? — решился он спросить.

— Что, милый?

— Ты мне только что сказала…

— Когда, Валюш? Я уже давно молчу.

— Когда была на седьмом небе…

— Разве я в это время что-нибудь говорила?.

«Валька, я люблю тебя!» Нет, это ему не показалось! Он это явственно слышал, и ему было грустно оттого, что Изольда отреклась от своего признания, сорвавшегося с губ в страстном порыве, когда человек просто не может, не способен лукавить.

Утром, когда Изольда открыла глаза, он поцеловал ее и шепнул на ухо:

— Золька, я люблю тебя!

Она сонно улыбнулась и сказала:

— Я тебя тоже. И мне жаль, что ты — не первая моя любовь.

— Может, это и к лучшему, — рассудил Валентин.

— Да, — согласилась Изольда. — Может, и к лучшему. — и крепко стиснула его ладонь своими ладонями, всмотрелась в его глаза. — Валь, почему мы раньше не встретились, хотя бы лет пять назад? Столько времени потеряли! — и попросила шепотом: — Поцелуй меня. Крепко!..

Целуя ее тугие горячие губы, чувствуя, как под его ладонями вздрагивают ее плечи, Валентин с облегчением подумал, что вопреки недавнему жуткому сну все у них с Изольдой складывается как нельзя лучше. Но при этом не постучал по дереву, не сплюнул трижды через плечо…

Наскоро позавтракав, они стали собираться на работу. Изольда, заняв место перед зеркалом, подкрасила губы, надела меховую шапочку, повязала шею шарфиком, и в это время по радио стали передавать сводку погоды: «…В шесть часов утра температура воздуха была минус двадцать два градуса…»

— Ого! — поразился Валентин. — Вечером еще тепло было. Ну и климат у вас!

— А теперь и у вас! — легкими быстрыми шажками подойдя к платяному шкафу, она сняла с плечиков дубленку: — Поухаживайте, милорд, за своей прекрасной дамой!

Пока она надевала сапоги, Валентин вышел на лестничную площадку и, спустившись на один марш, остановился в ожидании. Заперев дверь, Изольда с лучезарной улыбкой начала спускаться к нему по ступенькам.

— Как я выгляжу?

Такой и запомнил он ее в последний счастливый миг. До того, как она, словно по мановению палочки злой волшебницы, на его глазах внезапно превратилась в «Дину»: бежевая дубленка, коричневая меховая шапочка, черные, выглядывающие из-под шапочки кудряшки и родинка на скуле… Стройная, рост выше среднего…

— Ослепительно выглядишь…

… К счастью, через два квартала их пути расходились. Оставалось изобразить прощальную улыбку и ответить на прощальный поцелуй.

— Валюш, я тебя очень люблю!

— И я тебя…

Изольда провела по его щеке теплой, из варежки, ладошкой. Все так же лучезарно улыбаясь, отступила на несколько шагов, помахала Валентину и пошла своей дорогой.

25. Черная полоса

Первым его побуждением было позвонить из ближайшей телефонной будки Филиппу. Поделиться неожиданным открытием. Посоветоваться. Однако ближайший автомат оказался без трубки, следующий, в двух кварталах от первого, со сломанным диском. А когда, наконец, нашел исправный аппарат и стал набирать нужный номер, на последней цифре палец, словно уколовшись, непроизвольно дернулся и отпустил диск. По спине пробежали мурашки, когда до сознания дошло, какую он чуть было не сотворил глупость.

Весь день он не знал, куда себя деть, время будто остановилось. Ко всему еще была суббота. Глядя незрячими глазами в книжку, он лихорадочно перебирал в памяти события последних дней: как первый раз пришел на сеанс УВЧ и увидел Изольду, как прибежал, боясь опоздать, на последний, шестой сеанс и как потом пошел провожать Изольду. Допустим, ее пациентом он оказался случайно. А вот дальше?.. Действительно ли она оступилась, когда они пробирались почти вслепую по льдистым колдобинам к ее дому или это было хорошо разыгранным притворством, хитрой уловкой, благодаря которой Изольда смогла затащить Валентина к себе, а дальше все произошло как бы само собой…

Но для чего все это ей понадобилось? Кому он, Валентин, оказался так нужен, чтобы красивая женщина по чьей-то чужой воле затащила его к себе в постель и отдалась со страстью, которую ну никак невозможно разыграть нарочно. Хотя в этом мире нет ничего невозможного, в кино разыгрывают иной раз такое…

Самое скверное то, что он, кажется, сам потерял голову… Да нет, не кажется, а так и есть. И даже сейчас, когда ему открылось, кто такая Изольда, при воспоминании о счастливых, безмятежных часах, которые он провел в ее доме, сладостно — больно щемит в груди, и так хочется верить… Хочется верить, что Изольда тоже всерьез влюбилась, пусть неожиданно для себя самой и ее хозяев, которым она вынуждена служить. В конце концов, природа создала женщину не для того, чтобы убивать…

Судьба, словно в насмешку, приоткрыла ему ворота в рай и перед самым носом снова захлопнула их. «Господи, за что? — стонал он в душе. — В чем моя вина? В чем?..» И кровь стучала в висках, когда он вспоминал, как совсем недавно целовал нежные отзывчивые губы с трепещущим между ними кончиком языка…

Теперь он понимал Андрея. Перед такой женщиной ни один мужчина не сможет устоять. Закрутив мужику голову, Изольда добилась своего. Ей ничего не стоило проникнуть к нему домой, — дверь, естественно, он сам ей открыл, — и, улучив удобный момент, она его хладнокровно застрелила. Письмо она могла оставить на столе и платочек обронить уже после того, как дело было сделано… Беременность — чистая лажа…

Какое-то время он твердил как заклинание: «Все, конец!.. Конец, конец, конец!..»

И вдруг подумал: а если ему все померещилось? Мало ли кто как одет. Мало ли похожих друг на друга людей. К тому же он сам не видал ту женщину в подъезде. Не видел и ее фотографии.

Может, и правда померещилось, что Изольда похожа на «Дину»?

Хорош бы он был, если б стукнул утром Филиппу… Еще ладно, что во время остановился и повесил трубку.

Во всяком случае, полной ясности нет, верно?

«Ну нет, конечно…»

Может, сделать вид, что ничего не случилось? Иметь ввиду, но не показывать виду, так?

«Пожалуй, так…»

Значит, вечером он позвонит Изольде как ни в чем не бывало. И придет к ней. Пусть это будет их последняя встреча. Последняя ночь. С его «Клеопатрой». И уж потом он ей скажет все, что думает.

Но тут новая страшная мысль пронзила мозг: если Изольда убила Андрея по чьему-то велению, значит она… Валентин даже мысленно не мог выговорить это слово.

И опять, в который раз, спохватился: «Ведь померещилось, померещилось!.. Чуть было опять не прилепил клеймо. Отрекся от любимой женщины, за одну ночь с которой готов — да, вот именно, готов! — отдать жизнь. Чего стоит после этого твоя жизнь?».

«Что ж это я! — вдруг ужаснулся Валентин. — Почему я ей не верю? Ведь я люблю ее!»

До конца так до конца, все равно без Изольды не будет жизни. Надо благодарить судьбу за каждый час, за каждую минуту, проведенные вместе. Да можно ли притворно, понарошку так радоваться каждой встрече, понарошку быть такой необузданно-страстной, такой ненасытно-ласковой? И сейчас поди ждет…

Ждет, как бы не так! Она же велела приходить только завтра! А прежде он должен позвонить. Но он не может ждать до завтрашнего вечера — это ж целая вечность. Он просто не доживет до завтра…

…Валентин долго метался по крошечному пятачку между кроватями, столом и дверью и не знал, куда себя деть, на что решиться. Ему не хватало жизненного пространства, свежего воздуха, холодного рассудка, бесчувственного сердца и еще много чего другого, что помогает в таких случаях. Потом, уже в сумерках, догадался пойти на улицу. Но и там показалось тесно, а воздух отдавал бензиново-фенольным привкусом. На Посадской улице он сел в автобус и вскоре очутился на окраине города.

За кольцевой автомобильной дорогой начиналась лесопарковая зона. Валентин дошел до ближайшего магазина, купил чекушку и плавленый сырок и углубился по утоптанной тропинке в сосновый лес. Шел он размашистым шагом и вскоре очутился возле огороженного дощатым забором коллективного сада. Здесь он остановился, свинтил с чекушки пробку и сделал несколько больших глотков. Водка почему-то сильно отдавала плесенью. Держа чекушку в руке, Валентин еще немного прошел по тропинке вдоль забора, через силу прикончил содержимое чекушки, швырнул ее в снег и вдруг ощутил в себе решимость переступить через наложенный Изольдой запрет. «Дело такое: будем наглеть, — подумал он и уточнил: — Будем наглеть до конца!»

Однако напрасно давил он на кнопку звонка, который раз за разом послушно проигрывая мелодию «Турецкого марша», напрасно в паузах напрягал слух, пытаясь уловить за дверью какой-нибудь живой звук — так и не дождался. Это было очень странно, потому что, проходя через двор, Валентин видел свет в окне Изольдиной комнаты.

Потом, сидя на голубой скамеечке с выломанной спинкой, возле подъезда дома напротив, он долго смотрел на ее окно, не замечая никаких признаков жизни за портьерами с золотыми подсолнухами… Валентин смотрел на эти ставшие уже почти родными подсолнухи на нежно-изумрудном фоне, столько раз виденные изнутри комнаты (только вчера вечером задергивал их своими руками), смотрел, в глубине души боясь, как бы не промелькнула по ним быстрая тень: хотелось верить, что Изольды нет дома, а свет она, уходя второпях, просто позабыла выключить…

Но вот в темном проеме кухонного окна засветился под самым потолком желтый прямоугольник окошечка, выходившего на кухню из ванной комнаты. Засветился, а немного погодя погас…

Снова подниматься на пятый этаж Валентин не стал. Водочные пары испарились, а вместе с ними испарилась решимость наглеть до конца.

26. Сыщик поневоле

В телефонной трубке еще не отгудел первый протяжный сигнал, а на другом конце провода уже возник до боли знакомый, по-кошачьи ласковый и уютный Изольдин голос:

— Я слушаю!

— Привет! — дрогнувшим голосом отозвался Валентин.

А в ответ знакомый ликующий вопль:

— Валька, беги скорей, а то умру!

Не переводя дыхания взбежал по лестнице, с шумом ворвался в прихожую, увидел висевшую на плечиках бежевую Изольдину дубленку, а в следующее мгновение сияющее лицо самой Изольды в проеме кухонной двери. И замер, оцепенел.

Изольда бросилась ему на шею и стала жадно покрывать его лицо поцелуями.

— Валька, Валька, чудо ты мое, мучитель мой!..

— Я вчера приходил к тебе, — сказал Валентин, раздеваясь и вешая свой пуховик рядом с дубленкой. — Звонил, звонил…

— В дверь?

— В дверь.

— Неужели ни одного исправного автомата не нашлось? А на вахте у вас телефон отключили за неуплату?

— Я случайно возле твоего дома оказался, — не моргнув глазом соврал Валентин. — Гляжу: в окошке свет… А ты, значит, дома была?

Изольда взяла его за руки и с укором посмотрела в глаза:

— Не делай больше так. Не надо. Я ведь не знала, что это ты звонишь.

— Спросила бы.

— Я вечером даже не подхожу к двери. С некоторых пор стала ужасной трусихой. Ну все, мой руки и — за стол. Сегодня угощу тебя пельменями!

Войдя в ванную комнату, он запер дверь изнутри на защелку. Затем пустил воду и, раскрыв дверки туалетного шкафчика и заглянул внутрь. На полочках стояли шеренги разноцветных флаконов и баночек, куски мыла в красочных обертках, бритвенный станочек «Сенсор», раскрытая упаковка презервативов, раскрытая упаковка прокладок с крылышками. Еще он увидел резиновую клизму, рулончик лейкопластыря, пузыречек йода, вату, бинт, водный термометр. Однако ни пистолетом, ни патронами, ни просто порохом здесь не пахло.

— Валюш, ты скоро? — крикнула Изольда из кухни. — Пельмени уже сварились!

— Иду!

Ничего ужасного не случилось: флаконы не посыпались из шкафчика, содержимое их не разлилось лужей на полу, и прокладки с крылышками и презервативами не плюхнулись в эту лужу. Наскоро сполоснув руки, Валентин вышел из ванной комнаты на кухню, уселся за стол перед тарелкой дымящихся пельменей и какое-то время разглядывал их с преувеличенным вниманием.

— Валька, что с тобой? — спросила Изольда, запуская пальцы в его шевелюру. Запрокинув ему голову, посмотрела в глаза. — Привидение, что ли, увидел?

— Да нет, — сказал он. — Просто кое-что вспомнилось.

— Плохое?

Он кивнул.

— Очень плохое?

— Хуже не бывает.

— Давно случилось?

— Месяца два назад.

— Уже легче: мы с тобой тогда еще не знали друг друга.

— Нет.

— Немного погодя расскажешь, ладно?

Он опять кивнул и только сейчас увидел на столе запотевшую бутылку водки «Абсолют».

— Распоряжайся, — сказала Изольда и чмокнула его в губы. — Не думай сейчас о плохом. Главное, у нас с тобой все хорошо. Господи, как я тебя люблю!..

Водка была превосходная, а пельмени и вообще. Ум отъешь. Выше всяких похвал. Вот только аппетита не было. Сухо было во рту.

— Сама стряпала? — спросил Валентин.

— Интересно, как ты догадался?

— Между прочим, без особого труда: я давно понял, что ты классная стряпуха. Это твое хобби, да?

Изольда скептически сморщила нос:

— Готовить, а потом мыть посуду? Фи!

— Так и поверил! — Валентин дурашливо хохотнул. — Ну, посуду мыть, положим, никому неохота, вот только пельмени с ненавистью в душе не стряпают! А какой плов ты в тот раз приготовила!

— Умничка, все ты правильно понял! — Изольда чмокнула его в щеку. — И в тот раз, и сегодня мне хотелось разбиться для тебя в лепешку. И во все другие дни, когда ты приходишь, когда мне до смерти хочется тебя видеть, и я сама себя не узнаю…

— А когда-то и не хочется видеть? — спросил Валентин.

— А когда-то и не хочется! — Изольда по-кошачьи погладила его по руке. — Должна сказать, что характер у меня предурной. Иногда я бываю невыносима и сама это понимаю. В такие дни я не хочу тебя видеть.

— Например, вчера?

— Вчера… Нет, вчера я… — Изольда запнулась и посмотрела Валентину в глаза с ласковым укором. Поглаживая ладошкой его руку, проговорила: — Валюш, я ведь среди людей живу, и у меня есть перед ними какие-то обязанности. Наконец, у меня есть работа. Не всегда я могу делать то, что хочу, и пока по-другому не получается.

Валентин хотел что-то сказать, но Изольда закрыла ему рот ладошкой.

— Ну все, все, хватит об этом! Сегодня у нас с тобой любовное свидание, и не будем выяснять отношения, тем более, что самое главное мы уже выяснили!.. Да, ведь ты хотел рассказать, что такое ужасное случилось два месяца назад!..

— Тебе название завода — «Орион» — о чем-нибудь говорит?

— Название слышала. И что дальше?

— А его директора, Орлинкова Андрея Никитича, случайно не знала?

Ни один мускул не дрогнул на лице Изольды.

— Случайно — нет. Орлинков? — поморщила бровки. — Вообще-то я где-то слышала эту фамилию.

— Он жил вон там, недалеко от тебя, за детским комбинатом. Его убили не так давно.

— Ужас… И кто его убил?

— Пока неизвестно. В тот вечер, когда это случилось, я был в его квартире, то есть пришел часа через два после убийства… Там у них в ванной комнате такой же шкафчик висит, как у тебя.

— Этот Орлинков тебе кем-то приходился?

— Мы с Андреем однокурсники. Он пригласил меня на свой завод, предложил хорошую работу, и мы должны были встретиться у него дома, чтобы все обсудить. Но мой поезд опоздал. И в прямом, и в переносном смысле.

— Как это все ужасно! — прошептала Изольда, — Но ведь ты и раньше видел мой шкафчик. Что случилось сегодня? Ты посмотрел бы на себя, когда вышел из ванной!

— Раньше я почему-то не обращал на твой шкафчик внимания, а сейчас будто в первый раз увидел, и вспомнился тот страшный вечер… — сходу начал он импровизировать. — Со мной такое бывает.

— Со мной тоже, — призналась Изольда. — Но все-таки я не понимаю…

Валентин почувствовал, что больше не в состоянии врать.

— Извини, не то говорю… Вчера еще надо было сказать, сразу… Не решился… — он перевел дыхание, — Когда ты надела дубленку и потом спускалась по лестнице, а я стоял у окна на площадке и смотрел на тебя… Оказывается, я тебя уже видел раньше…

Щеки Изольды покрылись румянцем, глаза нехорошо сощурились.

— Где же ты меня видел?

— Вон в том красивом доме за детским комбинатом, — он кивнул в сторону окна. — В тот самый вечер, когда убили Орлинкова. В их подъезде.

Изольда удивленно оглянулась:

— В том доме? Но я не уверена, что когда-нибудь заходила в него. Вернее, уверена, что не заходила.

— Но я тебя видел…

— Интересно, что я там делала?

— Спускалась по лестнице.

— А ты подымался навстречу?

— Да.

— И уверен, что это была я?

— Или точная твоя копия.

— Значит, это была моя копия. Но точно не я, — снисходительно улыбнулась Изольда, и вдруг закусила губу, прихмурила брови: — Два месяца назад? Какое это было число?

— Двадцать первое ноября. Как раз в тот вечер, около восьми, я и приехал в Екатеринбург. Ошибка исключена: я твою родинку не спутаю ни с какой другой! И глаза были твои, и нос… — Валентин запнулся, устыдившись своей откровенной лжи.

Выражение лица Изольды сделалось еще более жестким, глаза превратились в узкие щелочки:

— Ты был с ними?.. С этими ублюдками?.. — выскочив из-за стола, она нависла над Валентином, испепеляя его взглядом.

А он обалдело моргал, в свою очередь ничего не понимая.

— Погоди! С какими ублюдками? Я был один!.. То есть не я… Ты спускалась по лестнице с третьего этажа…

— Я не спускалась ни по какой лестнице! — раздельно проговорила Изольда, пристукивая казанками по столу в такт словам. — Я в это время спала на какой-то мерзкой продавленной кушетке.

— В том доме? — кивок в сторону окна.

— Не знаю, в каком доме. Я весь день спала. Меня опоили каким-то наркотиком.

— Опоили наркотиком? — вскричал Валентин и, опрокинув табуретку, тоже выскочил из-за стола. — Как? Где?..

Некоторое время они вглядывались друг другу в глаза — недоверчиво, испытующе и растерянно.

— Тебя не было с ними… — словно облегченный вздох сорвался с губ Изольды и в следующий миг из глаз ее в три ручья брызнули слезы.

— Не было… — пролепетал Валентин. — Конечно, не…

Изольда с громким плачем убежала в комнату, там упала ничком на диван-кровать и забила руками по коврику, которым он был застелен.

Истерика продолжалась долго, не меньше получаса. Все это время Изольда проплакала, никак не реагируя ни на слова, ни на осторожные ласковые прикосновения Валентина. Но в конце концов она все же притихла, а еще через какое-то время взглянула на Валентина мокрыми распухшими глазами, спросила с сильным прононсом:

— Тебя ведь с ними не было?

Валентин ожесточенно стукнул себя в грудь кулаком:

— Да ей-Богу же!.. Конечно, нет! Я даже не знаю, о ком ты говоришь!

— Тогда как ты мог меня видеть?

— Я все объясню…

— Но тебя правда не было с этими мерзавцами?

— О ком ты говоришь? Какие мерзавцы? Я весь вечер был у Орлинковых, никуда не выходил из их квартиры.

— Тогда где ты меня видел?

— Я не видел тебя! — раскаянно признался Валентин. — А очень похожую на тебя женщину, в бежевой дубленке, в такой же как у тебя шапочке и с родинкой на щеке видела соседка Орлинковых… Понимаешь, у Андрея… у Андрея Орлинкова на его письменном столе оказалось письмо от некоей Дины, а на полу, рядом с пистолетом, валялся платочек. И эта женщина, которую соседка встретила на лестнице…

— И ты мог подумать, что я способна убить человека? — спросила Изольда.

— Нет-нет!.. — пристыженно замотал Валентин головой. — Но кто-то может и подумать: ведь все приметы совпадают. Расследование ведет очень опытный сыщик, он тебя в два счета вычислит и спросит, где ты была вечером двадцать первого ноября прошлого года. Что ты ему скажешь?.. Давай вместе подумаем.

— Подожди, я, видно, совсем тупая — ну ничего не могу понять! Объясни все путем. Только сначала я приведу себя в божеский вид, — и вышла из комнаты.

Наведя «марафет», она выслушала Валентина, а затем рассказала, что с ней случилось в тот злополучный день.

Она была на работе, когда ее позвали к телефону. Женщина, назвавшаяся женой человека, которому Изольда частным образом делала лечебный массаж, сообщила, что ее мужу неожиданно понадобилось лететь в Японию, и он просит Изольду как можно скорее подъехать к нему и провести последний сеанс массажа. Разумеется, сказала женщина, услуга будет оплачена соответствующе. Машина уже выслана. Раздумывать было некогда, Изольда договорилась с заведующей о подмене, оделась и выскочила из поликлиники. Ее тут же окликнули, она уселась рядом с водителем, машина тронулась и…

— …Кто-то из сидевших позади меня прижал к моему лицу тряпку, смоченную какой-то наркотической гадостью. Очнулась я в чужой постели. Голова раскалывалась, дико хотелось пить. Увидела на стуле возле изголовья стакан с водой и выпила не раздумывая все до капли. Закрыла глаза и опять уснула. Проснулась уже дома, под утро.

— Кто в машине был, кроме шофера? — спросил Валентин.

— Какая-то пара. Сидели в обнимку, поэтому я не стала пялить на них глаза. Женщина, кажется, была в темных очках.

— А водителя помнишь?

— Когда я садилась в машину, он курил, отвернувшись к окну. По-моему, он и поехал, глядя не вперед, а в боковое окно. И ворот его куртки был поднят. Так что…

— Машина какая? Марка, цвет?

— По-моему, «тойота». Я ведь помимо того, что истеричка, еще дальтоник. И темно было.

— Номер, конечно, не запомнила?

— Как-то в голову не пришло запоминать номер. До сих пор ломаю голову: кому и зачем понадобилось меня похищать? Квартиру не обокрали, что было на мне — дубленка, сережки, золотое колечко с камушком — так на мне и осталось… И непохоже, чтоб… чтоб кто-то меня насиловал… — Изольда посмотрела на Валентина долгим задумчивым взглядом: — Знаешь, как это было страшно!

— Еще бы! — сказал Валентин. — Даже у меня мурашки по спине до сих пор бегают…

Изольда снисходительно улыбнулась и погладила Валентина по руке:

— Я не то имела ввиду. Самое страшное было, когда я подумала, что ты был с ними.

— И ты могла так обо мне подумать?

— Сам же сказал!..

— Все, квиты! — и он закрыл ей рот поцелуем.

Высвободившись, Изольда вдруг спохватилась:

— А чего это мы рассиживаем? Ступай-ка на кухню мыть посуду и убери там со стола! А я займусь более приятным делом.

— Каким? — спросил Валентин, чувствуя, как в душу снова закрадываются сомнения: хотелось верить тому, что рассказала Изольда, но уж больно неправдоподобно все выглядело…

— Постелю постель! — с веселым хохотком ответила она, и эта ее внезапная веселость после истерики тоже показалась неестественной.

* * *

Провожая его утром в прихожей, Изольда опечаленно заглянула в его глаза и начала виноватым голоском:

— Не хотела тебя раньше времени огорчать…

У Валентина вытянулось лицо.

— Что такое?

— Послезавтра улетаю в Ростов, на курсы повышения квалификации, — она положила руки ему на плечи и прижалась щекой к его щеке.

— Надолго? — спросил он деревянным голосом.

— Дней на десять. Валька, мне и самой тошно! Не знаю, как проживу столько времени без тебя.

— Я могу тебя проводить?

— Мы поедем в аэропорт группой. Боюсь, что не будет свободного места И потом…

— Я бы и автобусом…

— Валюш, не надо меня провожать, терпеть не могу вокзальных прощаний. Лучше здесь обними меня еще раз. Крепко-крепко, чтобы косточки затрещали… Еще крепче… Ох… Ну, теперь иди, милый…

27. «Ника». Интерьер

В свою мастерскую Иконников их не пустил:

— Там у меня черт ногу сломит, некуда и присесть.

Брянцев с Лазутиным люди вежливые, наглеть не стали. Прошли вслед за хозяином в светлую, чистую комнату, где были и стол, и стулья, и мягкие кресла.

— Располагайтесь, кому где нравится, — сам Иконников сел на стул в простенке между забранными кованой решеткой окнами. — Чему обязан, если не секрет?

— Не секрет, — пропел-проговорил Брянцев, раскладывая на столе бумаги. — Расследуется дело об убийстве директора «Ориона» Андрея Никитича Орлинкова… — и сделал приглашающий жест: — Подсаживайтесь поближе, Павел Степаныч! Удобнее будет разговаривать, — затем повернулся к Филиппу, который расположился в кресле у стены. — Протокольчик попишешь?.

— Все-таки — убийство? — огорчился Иконников, придвигаясь к столу вместе со стулом, однако и на этот раз устроился спиной к окнам таким образом, чтобы на лицо не падал свет. — А то говорили — сам застрелился.

— Да нет, застрелили его, — со вздохом произнес Брянцев, с интересом всматриваясь в бородатое лицо «уникума». — Застрелили…

— Вон как… — Иконников не отводил глаз в сторону, однако смотрел как бы сквозь следователя. — Мы тут как в лесу живем, ничего не знаем… И кто ж такой нашелся? Креста на нем, верно, не было.

— Вы ведь хорошо знали Андрея Никитича? — спросил Брянцев.

— Как не знал, — кивнул Иконников. — Считайте, что он меня и открыл для людей. Вся номенклатура, которая сейчас «Орионом» выпускается, через мои руки прошла. Опытные образцы вон за той дверью делались. Этими вот руками. А инженеры уж потом техническую документацию готовили и на поток мои поделки ставили. Опять же со мной консультировались. Андрей Никитич велел им, инженерам, слушаться меня и правильно делал. Он, можно сказать, один понимал, что все технические решения выходят отсюда, — Иконников постучал пальцем по лбу, — уже в готовом виде и в соавторах не нуждаются, принимайте как оно есть и внедряйте в производство.

— Как платил за труды?

— Прилично. Восемь штук в месяц. Ну, после вычетов шесть с хвостиком выходило.

— А с новым директором отношения сложились?

— С Выриным? Так он не технарь — хозяйственник. Я с главным инженером больше общаюсь. Ничего мужик, со всем уважением ко мне. Скоро я им еще один проект выдам. Какой — не скажу, пока держу в секрете…

— Козлов у вас тоже, кажется, не технарь? — как бы между прочим спросил Брянцев.

— Нет, не технарь.

— Интересно, как же он стал начальником цеха? Мне говорили, что там устанавливается самое современное оборудование. Почему — Козлов?

Иконников хехекнул в бороду:

— Вы это у меня спрашиваете?

— С вами, значит, не советуются?

— А мне это надо?

— Но вы должны быть заинтересованы…

— Я делаю свою работу. Мой интерес в том, чтобы сделать ее хорошо. А как они дальше распорядятся — о том пускай у них голова болит. Я сижу в своей скорлупе…

— У кого — у них?

— Да у нынешнего начальства.

— Ходят разговоры, будто дела на заводе идут не так хорошо.

— Может быть.

— При Орлинкове лучше шли?

— Вы уж меня извините, но я, видно, чего-то недопонимаю.

— А именно?

— Я вам только что говорил, как у нас хорошо с Андреем Никитичем сложилось, и на` тебе: «когда было лучше». Да озолоти меня Вырин — для меня Андрей Никитич останется все равно как родным человеком, и никто его мне теперь не заменит.

— Кому-то Орлинков мешал. У вас на этот счет нет соображений?

Иконников захватил бороду в горсть и взглянул на следователя исподлобья сторожким взглядом.

— Мне он не мог мешать, а за других не скажу. Да ведь я до сих пор и не думал об этом, считал, что Андрей Никитич сам застрелился. За это, не скрою, осуждал: из-за какой-то сикалки, будь она проклята…

— Не так просто все было, — сказал Брянцев.

Иконников пытливо всмотрелся ему в глаза:

— И вы что, уже на кого-то глаз положили?

— Мы намерены найти убийцу. Но много времени упущено, такие дела надо раскрывать по горячим следам.

— Но хоть есть надежда?

Брянцев улыбнулся:

— Надежда умирает последней, — и круто переменил тему: — Вы на заводе давно?

— Шестой год.

— Раньше где работали?

Иконников сказал.

— Кто-то из родных там остался?

— Я ж детдомовский, никого у меня нету.

— А здесь у вас, кажется…

— Только жена. Два года назад сочетались законным браком.

— Квартиру и машину давно приобрели?

— Квартиру перед женитьбой, а машину… «Мерса»-то я весной купил, а до него у меня «шестерка» была, я ее еще из Торска пригнал. Можно сказать, перед самым переездом…

— Сюда кто-то пригласил вас?

— Нет… То есть один старый приятель, вместе когда-то работали, случайно узнал, что я в общаге век доживаю и написал. Дескать, у них в кооперативе нужда в хорошем слесаре-универсале. А я ведь все могу. И с жильем пообещал устроить: его друг-спортсмен как раз подписал контракт с немецким клубом, и квартира у парня оставалась бесхозной. Однокомнатная. Для меня тогда это было все равно как во дворце оказаться.

— Кто этот человек, который вам написал?

— А мой теперешний хозяин, Иван Ильич Палкин, председатель нашего товарищества! — Иконников повел взглядом по стенам комнаты.

— Потом можно будет с ним побеседовать?

— Почему нельзя? Только… — Иконников быстро взглянул на стоявшего у двери амбала в спецовке и грязном фартуке: — Сашок, сходи узнай, не вернулся ли Иван Ильич, — и пояснил следователю: — Вчера он мне говорил, что задержится до обеда. Что-то у него с машиной стряслось, в ремонт собирался отогнать…

Сашок сообщил, что Палкина еще нет.

— Ну, как будет — пускай сразу сюда придет, — распорядился Иконников.

— Я сказал Гале, — кивнул Сашок и остался стоять возле дверей.

— Да в общем-то, свое любопытство я уже удовлетворил, — безразличным тоном проговорил Брянцев.

Иконников покивал:

— Ну и ладно, коли так. Если нет больше вопросов…

— Да, вот еще!.. — спохватился Брянцев, прижимая указательный палец ко лбу, и рассмеялся сам над собой: — Однако я уже начинаю Коломбо копировать, который раз ловлю себя. Насмотрелся про него фильмов. Вообще-то я телевизор почти не смотрю, нет времени, разве только «Вести» на сон грядущий, ну вот еще Коломбо и то не систематически…

— Вы как будто еще спросить что-то хотели?.. — деликатно напомнил Иконников.

— Вопрос такой: когда вы перебрались сюда пять лет назад, то на заводе, кроме вас, Орлинкова и Палкина, кто-то еще из Торска был?

— Да вроде как нет! — развел руками Иконников. — Я ведь не на самом заводе работаю, и мало кого из заводских знаю. Хотя вот… Объявился тут недавно этот… как его?.. Карташов. Говорят, Андрей Никитич пригласил…

Взгляд Иконникова заострился и оба они, следователь и его собеседник, словно бы рентгеновскими лучами просветили друг друга насквозь.

— Вы с Карташовым в одном цехе работали?

— Нет, в разных, — сказал Иконников. — По работе мы не встречались. В общежитии только.

— А Козлов ведь оттуда же, из Торска?

— И он тоже? — удивился Иконников.

— Поискать — поди и еще найдутся земляки?

— Делать мне нечего, как только их искать, — нахмурился Иконников. — Земляк он или нет — какая разница, был бы человек хороший.

— Ну, спасибо за гостеприимство! — простодушно улыбнулся Брянцев. — Пока у меня все. Возможно, через какое-то время всплывут еще вопросы. Надеюсь, не откажетесь помочь следствию?

— Какой разговор!

Забрав у Филиппа листы протокола, Брянцев пробежал по ним цепким взглядом и передал Иконникову: — Прочитайте, подпишите и — мы свободны. Кстати, Палкин еще не появился?

Иконников взглянул на торчавшего возле двери амбала в фартуке. Тот покачал головой.

* * *

Выйдя на улицу, опер со следователем пересекли у светофора проезжую часть и, двинувшись неспешным шагом в сторону Главного Проспекта, стали обмениваться впечатлениями.

— Голыми руками такого не возьмешь, — сказал Филипп. — А в общем-то мудрый мужичок.

— На всякого мудреца найдется своя статья, — рассудил Брянцев. — Он снял очки и оглядел стекла на отсвет. — Тебе не показалось странным, что Иконников как-то вдруг подзабыл почти всех своих земляков? — Брянцев, подул на стекла, стал протирать их носовым платком. — Да и вспоминать о своем житье-бытье в Торске тоже явно не склонен.

— Если не знать, то и не подумаешь, что они с Карташовым пять лет в одной комнате прожили, — усмехнулся Филипп. — «Этот… Как его?..»

Брянцев добродушно потрепал опера по плечу:

— На то и допросы, чтоб мозг не дремал.

28. Ида Орлинкова

— Ираида Леонидовна, вы тоже считаете, что застрелить вашего мужа мог лишь кто-то из его близкого окружения?

— Ну да, наверное.

— Полагаю, вы прикидывали, кто бы это мог быть?

— Прикидывала. Но чтобы подозревать кого-то из своих знакомых… Я все же думаю, что это дело рук той помойной сучки…

— …Которую если не вы, то ваш муж должен был… неплохо знать? Как и она его?

Ида кивнула низко опущенной головой.

— Следовательно, она должна была знать, что ваш муж был левшой.

— Вовсе необязательно! — мотнула головой Орлинкова. — Видите ли, Андрюша упорно тренировал правую руку и при желании мог пользоваться ею достаточно свободно. Даже писал ею, пока не было компьютеров. А расписывался всегда правой рукой.

— Как я понимаю, даже хорошо его знавшие люди могли не догадываться, что он левша?

— Могли и не догадываться. Даже Лина, его личный секретарь, удивилась, когда я ей об этом сказала.

— Однако вы полагаете, что если бы он действительно решился на самоубийство, то выстрелил бы левой рукой?

— Скорее всего. Я часто думала об этом и вот на днях вспомнила, как Миша Ионин года два назад принес показать нам свой газовый пистолет, и Андрюша прицеливался из него. То одной рукой, то другой. Потом признался мне, что правая рука с пистолетом была как чужая.

— Если вы курите, то прошу не стесняться, — сказал Брянцев и, подождав, пока она доставала из сумочки сигареты, приступил к новой серии вопросов: — В тот вечер, когда случилось несчастье, вы задержались на работе случайно или это у вас в порядке вещей?

— Не сказать, что в порядке вещей, — раздумчиво начала Ида. — Но в тот день шеф действительно попросил меня остаться на пару часов после работы. Между прочим, вы можете хоть сейчас позвонить ему…

— Значит, вы покинули офис…

— Где-то в начале седьмого, так как управилась с делами раньше.

— Сколько времени добирались до дому?

— Я не сразу пошла домой, а еще побродила по магазинам.

— Около двух часов бродили по магазинам?

— Где-то так.

— Но вы знали о приезде Карташова?

— Да, конечно.

— И тем не менее не торопились домой?

— Нет, не торопилась. Я страшно волновалась, ну вы же в курсе наших давних отношений с Карташовым… — она сунула сигарету в рот и, пока прикуривала, длинное трепещущее пламя зажигалки едва не опалило ей волосы.

— Вы только что сказали, что почти не вспоминали о нем, — напомнил Брянцев.

Ида удивленно округлила глаза:

— Ну и что? Не вспоминала, пока он был далеко. А когда до встречи оставались считанные часы…

— Муж знал, что вы задержитесь?

— Да, я его предупредила, что задержусь часа на два или три.

— И решили до конца использовать это время?

— Я подумала, что будет лучше, если они без меня поговорят о делах. Закуска в холодильнике была.

— Когда вы с мужем в тот день разговаривали последний раз по телефону…

— Но я с ним не разговаривала! Передала через секретаря, что задержусь.

— Вы всегда так делали в подобных случаях?

— Нет, только если он бывал занят или отсутствовал.

— Как вы думаете, почему он в тот вечер так рано пришел домой? Он ведь не мог не знать, что поезд опаздывал.

— Да, Лина божится, что говорила ему об этом.

— Кстати, как ее полное имя и фамилия?

— Ангелина Федоровна Савина.

— Говорите, всего полгода проработала с Андреем Никитичем?

— Да, где-то так.

— Откуда она пришла?

— Я даже не знаю. Ее отдел кадров рекомендовал.

— А что прежняя секретарша?

— Нашла более денежную работу. В банке. Рыба ищет где глубже…

— …А человек — где больше платят? — улыбнулся Брянцев. — Лина-то где сейчас?

— В турагентстве «Дальние берега».

— Вы продолжаете поддерживать с ней отношения?

— Да как сказать… Приходит, не забывает.

— И наверное интересуется ходом расследования?

— Я ухожу от таких разговоров. Впрочем, ее больше занимают собственные сердечные дела.

— Сколько ей лет?

— Двадцать пять.

— Замужем?

— Нет, но собирается.

— Кто жених?

— Вполне современный обеспеченный мужчина.

— Поди предприниматель?

— В банке работает. Референтом.

— В каком банке?

— Даже не скажу.

— А узнать можете?

Орлинкова усмехнулась:

— Круто вы взялись за мою Лину!

Брянцев пододвинул ей телефон:

— Если нетрудно, позвоните ей сейчас.

Орлинкова набрала номер. На том конце провода долго не снимали трубку. Наконец, в аппарате чуть слышно дрогнул звоночек.

— Линусик? Здравствуй, моя хорошая! Я из прокуратуры… Да вот следователь интересуется… Ты можешь ответить?.. Нет, просто анкетные данные, я что знаю, сказала, но ему еще интересно знать, где работает твой Юрик. В банке… Как, как?.. Офир?.. Офирбанк?.. Референтом?.. Ладно, скажу… — и, положив трубку, передала Брянцеву настоятельную просьбу Лины ни в коем случае не вызывать Юрика повесткой, это может повредить его репутации, и продиктовала номер его домашнего телефона.

Брянцев понятливо покивал.

— Кстати, когда вы в тот вечер ходили по магазинам, вам случайно не встретился кто-либо из знакомых?

— Я уж не помню. Кажется, нет. А это так важно?

— Да, очень важно.

Ида горько усмехнулась:

— Я никак опять в числе подозреваемых? Ваш коллега Кожухов уже пытался стращать и меня, и Валентина… Карташова.

— Ираида Леонидовна, да разве я вас стращаю? — воскликнул Брянцев, картинно всплескивая руками. — Ни единым словом!

— …Кожухов даже обозвал нас сожителями.

— Но ведь это не так?

Ида тяжело вздохнула:

— К сожалению. Мы просто были хорошими друзьями. Валя меня поддержал в самую трудную минуту, и я ему всю жизнь буду за это благодарна.

— Вы ему доверяете?

— Как себе! Я ему даже код от своей квартиры дала.

— А это зачем?

— Ну, мало ли что может случиться. Я теперь одна и всего боюсь.

— Вы сказали, что были с Карташовым друзьями. А теперь?

— У него… временное помутнение рассудка. Ужасно переживаю за него…

— В чем выражается это помутнение?

Лицо у Иды отвердело, сделалось непроницаемым.

— Больше ничего не могу сказать, — обронила она, почти не шевеля губами.

Брянцев подождал, пока лицо ее снова не ожило.

— Ираида Леонидовна…

— Подозреваемая Орлинкова, — поправила его Ида и махнула рукой: — Валяйте, выдвигайте свои обвинения! Я вас не боюсь.

— Да никто не собирается вас ни в чем обвинять! — успокоил ее Брянцев.

— Однако же вас интересует мое алиби!

— Меня интересует алиби всех, кто имеет какое-то отношение к случившемуся. Чистая формальность.

— Но когда вы убедитесь в том, что у меня нет алиби… — пробормотала Ида, натягивая на лицо улыбку.

— Я уже убедился в этом, — сказал Брянцев.

— И что за этим последует?

— Вы внимательно прочитаете и, если не будет у вас возражений, подпишете вот этот протокол. После чего мы с вами мирно расстанемся.

— Надолго?

Брянцев развел руками:

— Как получится. Возможно, в иных случаях довольно будет и телефонного разговора.

Ида улыбнулась с заметным облегчением:

— Звоните почаще! Буду рада.

29. Милые бранятся…

Олег проснулся в шестом часу вечера — после суточного дежурства положен дневной отдых.

Сосед по комнате еще не приходил с работы. Олег спустился на вахту и оттуда позвонил Геле:

— Как у нас сегодня?

— Только подумала о тебе! Приходи часика через полтора! — с необычной теплотой отозвалась Гела и, чуть помедлив, добавила громким заговорщицким шепотом: — Обяза-тель-но! Ты понял?

— Так точно! — возликовал было Олег, но, встретив понимающий ревнивый взгляд вахтерши, которая, он чувствовал, была к нему неравнодушна, завершил разговор с Гелой нейтральным «пока».

— …Мне надо с тобой посоветоваться, — сказала Гела, когда они лежали на кровати, отдыхая после первых бурных соитий.

— Насчет чего? — спросил Олег.

Гела прижалась щекой к его плечу.

— Прямо не знаю, стоит ли начинать разговор, дело щекотливое, а мне этот человек никто. Просто его жена работает вместе со мной, ее стол напротив, и сегодня битых полдня у нее глаза были на мокром месте. Представляешь, каково было мне сидеть и смотреть на нее! Вообще-то мы с Галкой в хороших отношениях, она такая, знаешь, безобидная милашка, и мне ее дико жаль…

— А что случилось?

Гела, сузив глаза, испытующе посмотрела на Олега:

— Ее муж работал с Орлинковым, и его подозревают.

— В чем?

— В убийстве!

— Да ну? — удивился Олег. — Значит, прокуратура все-таки раскрутила это дело?

— Будто не знаешь!

— Честно, нет! И что, Галкиного мужа арестовали?

— До этого, слава Богу, еще не дошло. Но…

— Значит, взяли подписку?

— Возможно, я точно не знаю. Дело не в этом…

— Если подозревают в убийстве, то подписка о невыезде — это как минимум, — сказал Олег.

— Может, и взяли, я не знаю. А ты не знаешь, что они там раскрутили?

— Я с этим делом никак не связан, — сказал Олег.

— Ну да, конечно, — Гела крепче прижалась к нему.

Он запустил пробный шар: едва касаясь ее груди, поводил пальцем вокруг соска. Гела отвела его руку:

— Погоди. Послушай, а как поживает твой сосед? Его не треплет прокурорский следователь?

— Ничего не говорил.

— Про него такое болтают, что хоть сейчас сажай.

— Где болтают, у вас на работе?

— Нет, случайно встретила одну знакомую, она на «Орионе» работает. Такого порассказала!.. Но ведь не бывает дыма без огня!

— Сколько хочешь. — согласился Олег. — А что до Карташова, так если бы за ним что-то было…

— Неужели у вас в милиции не обсуждают такие дела? — с легким раздражением в голосе спросила Гела. — Ведь убили не кого-нибудь там, а директора завода!

— Так ведь не милиция занимается этим делом, — сказал Олег.

— Как же не милиция, если на подхвате у прокурорского следователя этот ваш… — Гела щелкнула пальцами. — Ну, к кому ты отослал своего соседа? Кто у вас самый опытный и порядочный?..

— Карташова я никуда не отсылал, я сказал ему, что с ним Лазутин и разговаривать не станет, — уточнил Олег.

— И к Лазутину пошла Орлинкова. По твоему совету.

— Ты, выходит, больше моего знаешь.

— Вы с ним в каких отношениях.?

— С кем?

— С этим… С Лазутиным…

— Лазутиным, — поправил ее Филипп. — Ну, мы не друзья, а по службе отношения нормальные.

— Ты не мог бы у него спросить?

— О чем?

— Ну, кого они там подозревают…

— У нас не принято интересоваться такими вещами без повода.

— Найди повод.

— Легко сказать, мы ведь в разных отделах, а сейчас он, выходит, напрямую связан с прокурорским следователем. Ты уж извини… Сама же сказала, что мои служебные дела тебя не должны интересовать.

Гела долго молчала. И вдруг отодвинулась от Олега.

— Между прочим, ты мне в тот раз наврал. Сказал, будто посоветовал Карташову обратиться в прокуратуру. А на самом деле отослал его к Лазутину, который…

— Я уже говорил тебе, что не отсылал к Лазутину Карташова, — Олег поймал под одеялом ее руку, но Гела тут же высвободилась.

— Который в силу своей порядочности в тот же день побежал… Побежал что-то вынюхивать…

— Ты, оказывается, и впрямь знаешь больше моего! — продолжал удивляться Олег и встретился с холодным, отчужденным взглядом Гелы. — Между прочим, я был совершенно уверен, что Филипп не возьмется за это дело.

— Совсем заврался! — Гела соскочила с кровати, накинула халат и вышла на кухню.

Немного погодя она вернулась с чашечкой кофе.

— А мне? — спросил Олег; пока Гела варила кофе, он успел надеть брюки и рубашку и теперь сидел в кресле у маленького столика.

— Перетопчешься, — не глядя на него, обронила Гела и присела поодаль на край кровати.

Олег озадаченно поморгал.

— Крутая ты однако!

— Ты еще не знаешь, какая я, — прихлебывая кофе и не подымая глаз, буркнула Гела.

— Наверное, — грустно покивал Олег. — Мне и в голову не могло прийти, что тебя так интересует мой сосед. Вы с ним знакомы, что ли?

Гела мотнула головой, отбрасывая со лба волосы.

— Причем тут это? — глаза ее полыхнули гневом. — Мне кажется, будет лучше, если ты сейчас уйдешь. Сделай это, пожалуйста!

— Это что, первая наша ссора? — спросил Олег. — Непонятно, из-за чего…

— Сделай это! Ну пожалуйста! — с надрывом повторила Гела громким шепотом и, швырнув чашку в угол, порывисто поднялась и выбежала из комнаты. Чашка осталась цела, но кофе расплескался по ковру большой темной кляксой.

Однако на другой день она сама позвонила Олегу в милицию и, словно бы ничего не случилось накануне, спросила, когда он освободится вечером. Олег ответил, что не раньше семи. Гела долго молчала, затем еле слышно обронила:

— Жду…

Весь этот вечер и ночь они провели в мире и согласии, и к разговору, во время которого пробежала между ними черная кошка, Гела вернулась только перед самым сном.

— Лапонька, я позавчера была не права, — промурлыкала она заискивающим голоском, прижимаясь щекой к его плечу и поглаживая рукой по его груди. — Нарушила собственную заповедь и вмешалась в твои служебные дела. Но ты должен и меня понять: мне ужасно жалко Галку, хочется ей как-то помочь. Сегодня ее мужу на службу пришла вторая повестка из прокуратуры. А у него такая работа, что… Запросто могут уволить. И Галка… Она сейчас оформляется на стажировку во Францию… Ты понимаешь, чем это может для нее кончиться?

— Понимаю, — сказал Олег. — Но ничем не могу помочь.

— Да не прошу я тебя никому помогать специально! — жарким шепотом вскричала Гела. — На этот счет можешь успокоиться. Но если что-то случайно услышишь… От того же Карташова…

— Что я от него могу услышать? — спросил Олег. — Кто ему что скажет?

— Предположим, его тоже вызовут в прокуратуру. Там ему будут задавать вопросы, называть фамилии, кого он знал, с кем был связан…

— Как фамилия Галкиного мужа? — спросил Олег.

— Вообще-то Галка не поручала мне… — Гела замялась. — Ладно, не бери ничего в голову. Давай спать.

— С Карташовым я, конечно, могу поговорить, но только, сама понимаешь…

— Олежка, я в самом деле зверски спать хочу! — взмолилась Гела, поворачиваясь к нему спиной. — Спокойной ночи! И совсем сонным голосом пробормотала: — Мне сегодня ужасно хорошо было с тобой!.. Ужасно!..

— Мне тоже, — сказал Олег. — Спокойной ночи, солнышко!..

30. Сдобные булочки на обед

Подробно расспросив Валентина о том, как он очутился в Екатеринбурге, как был обнаружили труп Андрея Орлинкова и как на сороковой день они с Идой Орлинковой пришли к заключению, что Андрея убили, Брянцев перевел разговор на Иконникова.

Валентин рассказал о торском периоде жизни бывшего соседа, включая эпопею с уникальным измерительным агрегатом, который купили за большие деньги в Германии и во время транспортировки ухитрились повредить так, что фирма отказалась производить гарантийный ремонт. Иконников полностью разобрал его, провозился около месяца, а когда снова собрал, агрегат показал точность даже несколько выше той, что была гарантирована фирмой.

— Очень интересно! — протянул Брянцев. — Представляю, как дорожили этим умельцем в Торске.

Валентин скептически поморщился:

— Дорожат у нас, как же…

— И сколько он зарабатывал?

Валентин передернул плечами:

— Я к нему в карман не заглядывал… Питался он скромно, из добрых вещей у него была только кожаная куртка и еще кроссовки-«саламандры» китайского производства. Может, на книжку что-то откладывал, но я его книжку не видел.

— На стороне подрабатывал?

— Не знаю. В юстировочной, правда, частенько засиживался допоздна, но чем он там занимался… — Валентин потер пальцами лоб, и тут выяснилось, что в памяти у него сохранилось гораздо больше информации, чем он предполагал до сего момента. — Упоминал Паша про какие-то хитрые электронные микросхемы… Кажется, японские. Напыление там было в несколько тончайших слоев. И он будто бы нашел способ снимать эти слои, так, что каждый следующий слой оставался в целости и становился доступным для детального изучения. Это, конечно, не для завода он делал.

— Кто-нибудь приходил к нему?

— Не помню такого. Разве что женщина… Любаша…

— У них были близкие отношениях?

— Да. Все эти годы встречались.

— Дети были?

— У Любаши была дочка. Я ни разу не видел ее, но мне казалось, что Иконников к ней относился хорошо. Звал Анюткой, коньки фигурные ей сделал… — и Валентин рассказал, как Иконников скопировал «чемпионские» коньки и как затем усовершенствовал их. — Правда, чемпионки из Анютки не вышло.

— Где она сейчас?

— Не знаю. Иконников сказал, что из спорта она ушла. Я так понял.

— Вы на «Орионе» встречали кого-нибудь из земляков, кроме Иконникова?

— Да, пожалуй, нет… Я же на заводе всего ничего…

— Вашего первого здешнего соседа отселили по вашей просьбе? — неожиданно спросил Брянцев. — Он ведь сильно пил?

— Да, беспокойный был, — кивнул Валентин. — Но я не просил его отселять, хотя мысль такая была.

— Миронов спокойный?

— И спокойный, и вообще мало бывает дома. Такая у него работа.

— Откуда он к вам перебрался?

— С третьего этажа. Не знаю, почему его перевели.

— Он что-нибудь говорил по этому поводу?

— Да нет. Меня в комнате не было, когда он принес вещи, и потом два дня я его не видел.

— К делу Орлинкова проявляет интерес?

— Вчера первый раз поинтересовался.

— О чем конкретно спрашивал?

— Ну, дескать, что там прокурорский следователь с Лазутиным поделывают, вышли на убийцу или нет?

— А вы что ответили?

— Сказал, что не в курсе. Но он еще спросил, вызывали меня на допрос или нет.

— Не припомните дословно?

— А так и спросил: «В прокуратуру тебя, дескать, вызывали ведь ты с Орлинковым был близко знаком». — «Нет, сказал я, не вызывали».

— А про Орлинкову спрашивал?

— Ну, тоже так: вызывали ее в прокуратуру или нет. Я сказал, что не знаю этого. Он удивился: «Ты что, не встречаешься с ней?» — Я сказал: «Давно не виделись».

— Как давно? — спросил Брянцев.

Валентин почувствовал, что краснеет и невольно отвел взгляд в сторону.

— Ну, я так ему сказал. На самом деле я был у Иды дней пять назад.

— Вы ведь с ней и ее покойным мужем давно были знакомы?

— Да.

— После их отъезда из Торска поддерживали с ними связь?

— Нет.

И тут следователь задал вопрос, которого Валентин больше всего боялся:

— Как вы сами думаете, кто мог убить Орлинкова?

Валентин почувствовал сухость во рту. Было такое чувство, что следователь знает про Изольду. Однако Валентин нашел в себе силы посмотреть ему в глаза и даже улыбнуться.

— Во всяком случае, я его не убивал, — ответил с некоторым, как ему казалось, даже вызовом, хотя его всего трясло, и зубы стучали так, словно он только что вылез из проруби.

К счастью, следователь перешел к новой серии вопросов:

— Вы хорошо знакомы с Ангелиной Савиной?

— Кто такая? — Валентин удивленно вскинул брови.

— В недавнем прошлом секретарь Орлинкова.

— Лина, что ли? Ну, встречались.

— Как часто?

— На похоронах, на поминках… Потом еще на девятый день. И на сороковой тоже…

— А при жизни Орлинкова?

— Только по телефону.

— Как часто?

— Да, собственно, один раз. Позвонила мне в Торск по поручению Андрея. Спросила номер поезда и время отправления.

* * *

Отпустив Карташова, Брянцев позвонил в уголовный розыск Филиппу, однако его не оказалось на месте. Подождав с полчаса, опять позвонил и опять ему сказали, что Филиппа нет. Лишь часа через два опер сам позвонил. Ничего не объясняя по телефону, обещал скоро подъехать.

Вошел он в кабинет с пасмурным лицом, присел у окна под форточкой, закурил и сообщил последнюю новость: скончался, так и не приходя в сознание, бывший главный технолог «Ориона» Ионин.

— Я сейчас был в клинике, разговаривал с врачом. Еще вчера вечером состояние Ионина было стабильным, даже отмечались признаки улучшения, а в четыре с минутами утра внезапно отказало сердце.

— А что свидетель, на которого ты возлагал надежды? — спросил Брянцев.

— Пока нет его в городе. Челнок. Где-то, видать, застрял с товаром. А у тебя что-нибудь есть?

Брянцев включил чайник, затем вернулся к столу и подал Филиппу листок с координатами Лининого «друга» Юрия Кирпичникова:

— Проверь алиби. И еще… Тебе не показалось странным, что к Карташову подселили Миронова? Без видимых причин. Проживал этажом выше, вместе со следователем Панченко, своим коллегой, и вдруг — на тебе, переселился к незнакомому парню. Или все же были знакомы?

— Может, Миронов с Панченко не смогли ужиться?

— Надо выяснить. Если сам Миронов не по собственному желанию переселился — выясни, кто распорядился его переселить.

— У тебя есть какая-то информация?

Брянцев поводил головой из стороны в сторону:

— Ничего конкретного. Но где-то тут, — он приложил ладонь к затылку, — на самом донышке подсознания, мигает лампочка. Тусклая, но мигает.

— Какой-то, выходит, подает сигнал? — Филипп насыпал себе в стакан растворимого кофе.

— К сожалению, пока невнятный, — вздохнул Брянцев.

— По правде сказать, Олег неплохой парень. И опер неплохой. Но если появились сомнения…

— Надо их развеять, ты правильно мыслишь! — улыбнулся Брянцев. — Подумай, что тут можно предпринять. Я тоже подумаю. А пока можешь быть свободен. Хотя постой… — он посмотрел на часы. — Через двадцать две минуты мне велено быть у начальства, хотят повесить на меня еще одно тухлое дело.

— Становишься узким специалистом, — пошутил Филипп.

— Не говори, жена меня уже окрестила профессором тухлых дел. Так что на обед идти уже не придется. Не в службу, а в дружбу: купи мне пару булочек, «лакомок» или слоек…

— Ладно, только сперва позвоню в свою контору, вроде как зарплату сегодня обещали… — он набрал номер. — Михаил? Ну что, броневик из банка еще не подкатил к подъезду?.. Что?.. Ёпа-мать!.. — он бессильно опустил руку, в которой была зажата трубка, и сообщил Брянцеву упавшим голосом — Опять обрадовали, сволочи! Ну, обрадовали!..

— Броневик все еще на запасном пути?

— Как жить, б…?

— Одолжить? — спросил Брянцев и, не дожидаясь согласия, сунул руку во внутренний карман пиджака. — На твое счастье, немного есть в заначке, — он извлек сложенную вдвое пачечку десяток, посчитал: — Стольник с хвостиком… Устроит?

— Давай! — мгновенно оживился Филипп. — Хоть стольник. Сынишке на молочишко, себе на табачишко…

Брянцев подмигнул ему:

— Или сынишке на табачишко, себе на молочишко.

— Да уж к тому идет, — не стал возражать опер, пряча в карман деньги.

31. Фигуристка

Несколько последующих дней Брянцев провел в Красноисетске, куда ему пришлось выехать по упомянутому выше «тухлому», семилетней давности делу о кровавой разборке между авторитетами криминальных группировок, закончившейся смертью одного из них В свое время уголовное дело было прекращено производством «за отсутствием состава преступления», так как убийца, стрелявший из охотничьего ружья, якобы действовал в состоянии необходимой обороны. Согласно показаниям свидетелей, потерпевший первым кинулся на него с топором. Но вот совсем недавно вдова потерпевшего наняла сразу двоих адвокатов и потребовала возобновить предварительное следствие.

При ознакомлении с материалами уголовного дела Брянцев обнаружил в них массу вопиющих противоречий, а при выезде на место происшествия, свободно, без протоколов поговорив с очевидцами события окончательно убедился в том, что никакого топора в руках у потерпевшего не было, убийца стрелял в безоружного, а нужные свидетельские показания были добыты путем соответствующей обработки свидетелей. Однако Брянцев на собственном опыте много раз убеждался в том, как трудно, а подчас и невозможно бывает доказывать иные очевидные, казалось бы, факты, а потому, вернувшись из Красноисетска, он не был уверен в том, что возьмется за это дело. Во всяком случае он попросил у начальника следственного управления время для раздумий.

Тем временем Филипп выяснил, что Юрий Кирпичников, друг Ангелины Савиной, действительно работает референтом в Офирбанке, что они встречаются уже около полугода и что алиби у Кирпичникова железное: в день убийства Орлинкова он находился в Австрии, это подтверждается документально.

Что же касается самой Савиной, то в Екатеринбурге она появилась два года назад, а до этого проживала в Торске. Была дважды замужем, последний раз — за Козловым, начальником пускового цеха на «Орионе». Уже полтора года как в разводе. Фамилию после первого брака не меняла. Мастер спорта по фигурному катанию, занимала призовые места в соревнованиях международного класса.

Филипп разыскал в Москве по телефону бывшего ее тренера и узнал интересные подробности. У Ани были незаурядные способности, хотя явно не чемпионского уровня. Перед очередным первенством Европы сумела попасть в финал отборочных соревнований, в какой-то мере благодаря имевшимся у нее превосходным конькам, но после обязательной программы стало ясно, что в Европу поедет не она, а ее ближайшая соперница. И тогда Аня не нашла ничего лучшего, как подрезать лезвием бритвы шнурок на ботинке соперницы, однако была уличена и изгнана из команды.

Расставшись с фигурным катанием, Савина пробовала себя в биатлоне, однако и там выдающихся успехов не добилась. Совсем ушла из спорта незадолго до переезда в Екатеринбург. В личной собственности имеет однокомнатную квартиру на улице Малышева и автомашину «Форд». Некоторое время нигде не работала. Секретарем директора «Ориона» устроилась после шестимесячных курсов по делопроизводству. На переданной из Торска электронной почтой паспортной фотографии ее матери, Л. К. Некрасовой, Валентин Карташов узнал ту самую Любашу, что похаживала когда-то к Иконникову.

— Прелюбопытно, — протянул-пропел Брянцев, ознакомившись с этой информацией — А дочку своей сожительницы Иконников звал Анютой. И смастерил ей замечательные фигурные коньки… Анюта, Анюта… Ангелину ведь можно и Анютой звать, и Линой?

— Вполне! — согласился Филипп.

— Ну что ж, — подумав решил Брянцев, — кажется, пришло время нам лично познакомиться с этой фигуристкой. Она должна много чего знать…

* * *

«Анюта-Лина» пришла точно в назначенное время, из минуты в минуту. Брянцев отметил про себя, что она чертовски эффектно выглядит в коричневой мутоновой шубке с густым, переливающимся как бархат мехом. Невольно прикинул, как бы смотрелась в таких мехах его Нина и решил: а тоже неплохо бы смотрелась, хотя и намного, на целых восемь лет, старше этой куколки да к тому ж дважды рожала…

Испросив разрешения войти, она легкими балетными шажками, с застывшим, непроницаемым лицом приблизилась к столу следователя, присела словно в книксене и, помахивая длинными ресницами, смиренно стала ждать, когда занятый своими бумагами хозяин кабинета обратит на нее внимание.

Оторвав глаза от бумаг и, словно бы спохватившись, Брянцев живо поднялся из-за стола:

— Позвольте поухаживать! — помог Савиной снять шубку и повесил на плечиках в стенной шкаф. — У нас тут парилка, а разговор, как мне представляется, будет долгий, — и спросил, снова усаживаясь за стол: — Как прикажете вас называть — Линой или Анютой?

На какие-то мгновения зрачки ее фиалковых глаз сжались до размеров булавочных головок, аккуратный носик агрессивно вздернулся, уголки рта жестко оттянулись книзу. Однако она тут же взяла себя в руки, изобразила кокетливо-смущенную улыбку, пару раз взмахнула длинными ресницами и мягким грудным голосом разрешила:

— Как нравится, так и называйте, — с резиновой улыбкойобвела вокруг себя взглядом и уточнила: — Вообще-то в такой обстановке полагается по имени-отчеству…

— Хорошо, Ангелина Федоровна, нет возражений, — сказал следователь. — Как ваша матушка, Любовь Константиновна, жива-здорова?

Савина зябко поежилась. Ответила едва слышно, на самом низком голосовом регистре:

— Спасибо, что вспомнили. Да, жива-здорова.

— Там же, в Торске проживает?

— Да.

— В гости к вам не собирается?

— Как раз жду ее днями.

— А с квартирой кто, Павел Степаныч помог?

Уколов следователя откровенно неприязненным взглядом, Савина нехотя ответила:

— Квартира осталась после развода.

— И машина?

— И машина.

— Сколько вы прожили с Козловым, около года?

— Все-то вы знаете…

— И потом он вернулся к своей старушке, а вам, значит, в качестве компенсации за моральный ущерб оставил кое-какое барахлишко?

— Понимайте как хотите, — не стала возражать Савина. — Мы с Козловым остались друзьями.

— А с его старушкой — подружками?

Савина посмотрела на следователя с укором:

— Она женщина не злопамятная.

— Это хорошо… — участливо покивал Брянцев. — И с Павлом Степанычем у вас преотличные, должно быть, отношения?

— У него своя жизнь, в которой мне теперь места нет! — и посмотрела на следователя с мольбой: — Не надо о нем, очень вас прошу!

— Ну, если просите… — Брянцев кивнул Филиппу, который сидел за соседним столом и писал протокол допроса: — Кофейку организуешь? Мы пока с Ангелиной Федоровной побеседуем без протокола… — и продолжил допрос: — Вы с Ираидой Леонидовной поддерживаете отношения?

— Да, конечно! — кивнула Савина.

— Часто ее навещаете?

— Последний раз я была у нее в это воскресенье. Испекли торт, посидели в обнимку, немножко поплакали. Она и раньше относилась ко мне очень душевно. Хорошая женщина.

— Припомните, пожалуйста: в тот день, когда убили Орлинкова, вы звонили в справочное вокзала?

— И не один раз!

— Андрей Никитич знал, что поезд опаздывает?

— Конечно!

— И все-таки ушел с завода домой с таким расчетом, как если бы поезд прибывал по расписанию?

— В тот момент, когда он уходил, меня не было в приемной, иначе я еще раз напомнила бы ему.

— Куда вы, если не секрет, выходили?

Лина улыбнулась смущенно и одновременно с некоторым вызовом:

— Какие могут быть от вас секреты? В туалет, если вам так интересно. Когда вернулась, Андрея Никитича в кабинете уже не было.

— Домой ему не звонили?

— Нет, сразу не позвонила. А потом, в пять минут восьмого, когда сама собралась уходить домой, я попыталась с ним связаться, но его домашний телефон не отвечал, и вы знаете почему…

— Он на своей машине уехал с завода?

— Да. И сразу, как потом выяснилось, отпустил шофера, а тот отключил связь и упорол на служебной «волге» в Курганово, к своим родителям…

— До пяти минут восьмого вы безотлучно находились в приемной?

— В общем-то, да. Ну, выходила ненадолго туда-сюда — в тот же туалет, в бухгалтерию, с кем-то в коридоре, помню, побазарила. В кафе сбегала…

— В какое время вы бегали в кафе?

— Приблизительно с полшестого до шести.

— Одна или с компанией?

— Одна.

— Кто-нибудь сможет подтвердить, что в это время вы были именно в кафе?

— Столько времени прошло!.. Уж надо было сразу проверять мое алиби, а теперь-то чего. Я и сама не помню, которая из официанток в тот вечер меня обслуживала… Сергей Алексеевич! — Лина посмотрела следователю в глаза. — Скажите откровенно: вы меня в чем-то подозреваете?

— К сожалению, — беспомощно развел руками Брянцев. — К сожалению, я вынужден подозревать каждого, кто был близко знаком с потерпевшим и, пусть даже теоретически, мог оказаться в тот вечер, между восемнадцатью и девятнадцатью часами, в его квартире…

— Но я…

— Теоретически вы могли в это время прийти к Орлинкову домой, — с нажимом, пристально вглядываясь Савиной в глаза, проговорил Брянцев. — Скажем, срочно потребовалось подписать какую-то бумагу. Кстати, вы знаете код дверного замка их квартиры?

— А зачем он мне? — спросила Лина. — Зачем мне входить в квартиру в отсутствие хозяев? Мы с Ираидой Леонидовной всегда предварительно созваниваемся.

— Логично, — миролюбиво покивал Брянцев.

Филипп поставил перед ними чашки с кофе.

— Сергей Алексеевич, можно вас еще спросить?

— Почему бы и нет? — Брянцев налил себе полную чашку.

— Ну, если судить по кинофильмам, то у следователей самая любимая фраза: «Здесь вопросы задаю только я!» — Савина помахала ресницами.

— Ради ваших красивых глаз…

— Спасибо! — кокетливо и нервно улыбнулась Савина, чашка с кофе в ее руке ходила ходуном. — Выходит, подозреваемой оказывается и Ираида Леонидовна?

— Формально — нет, — разъяснил следователь. — Пока что — нет.

— Только формально и «пока что»?

— Да, пока не будет вынесено постановление о ее задержании или не будет взята с нее подписка о невыезде за пределы города.

— Надеюсь, ее минует чаша сия? — вымученно улыбнулась Савина.

— В свое время определимся, — пообещал Брянцев, озабоченно прихмурив брови. — Возможно, и с вашей помощью.

Савина удивленно вскинула брови:.

— С моей? Мне кажется, вам больше могла бы помочь сама Ираида Леонидовна.

— Почему вам так кажется?

— Так ведь она оказалась на месте преступления чуть ли не в самый момент убийства. Она и Карташов. А я была далеко и ничего не знаю, кроме того, что уже вам сказала.

— Какой характер носят их отношения? — спросил Брянцев.

— Ида неравнодушна к Карташову. Даже больше: ради него она готова на все, — опустив глаза, проговорила Савина.

— Что значит: «готова на все»?

— Ну, так говорится. Ничего конкретного я не имела ввиду.

— Готова выйти за него замуж?

— Возможно.

— Сейчас отношения у них, кажется, весьма натянутые. Вам известна причина?

Савина сосредоточенно разглядывала свою ладонь.

— Я как-то не замечала… — едва слышно обронила она и подняла на следователя большие наивные глаза. — Обязательно поинтересуюсь!

— Поинтересуйтесь, поинтересуйтесь… — задумчиво пропел-проговорил Брянцев, подписывая повестку.

32. Провокация

По пути с завода Валентин прихватил в газетном киоске детективную книжонку и собирался худо-бедно скоротать с нею время. Но, как назло, уже во второй главе на сцену выскочила черноокая красотка с пистолетом в руке. Притаившись в подъезде, дождалась жертву, выпустила в нее (в него, генерального директора крупного четырехзвездочного отеля) половину обоймы, бросила пистолет, села в поджидавшую за углом машину и была такова.

Дальше читать расхотелось. Сунув книгу под подушку, Валентин оделся, вышел на улицу и пошагал к дому Изольды.

Миновала неделя с тех пор как Изольда улетела в Ростов. Уже скоро должна вернуться. Обещанного звонка пока нет — может, перед самым вылетом позвонит. Сказала, что вернется дней через десять, однако неподвластная сознанию сила повлекла его на улицу Шаумяна, и минут через пятнадцать он убедился в том, что Изольды нет дома: ее окна были темны.

В общежитии он застал Филиппа и Олега за игрой в подкидного дурака. На столе стояла опорожненная на две трети бутылка «Господ офицеров», и мерцали на помятой фольге остатки плавленого сырка.

— Извини, закуски тебе не оставили, — сказал Олег, разливая по стаканам водку, себе и Филиппу поменьше, Валентину — побольше.

— А я предусмотрительный! — Валентин извлек из карманов пуховика батон и пяток сосисок, разделся, подсел к столу. — По какому случаю пируете? Никак раскрыли убийство? — и потянулся рукой к своему стакану.

Филипп его опередил, прикрыл стакан ладонью, затем извлек из кармана повестку и вручил Валентину:

— Пока трезвый, прочти, что тут написано и распишись в получении.

Валентин глянул в повестку и матюгнулся в сердцах.

— Опять допрос? Сколько можно?

— А это уж пока не будет полной ясности, — сказал Филипп. — Вчера вы мило побеседовали, ночью следователь твою лапшу переварил, и у него появились к тебе новые вопросы.

— Подожди, какую лапшу? — вскинулся Валентин. — Какую лапшу?

— Обыкновенную, — осклабился Филипп. — Которую ты ему на уши вешал. Эта бабеночка… Ты почему-то забыл о ней упомянуть! Поди не случайно?.

У Валентина все внутри похолодело.

— Что за ба… бабеночка? — голос у него сорвался.

— А которую в подъезде у Орлинковых в день убийства видели. Можешь называть ее «Диной», если хочешь, или там «Пиковой дамой», потому как… — Филипп внезапно примолк и бросил быстрый взгляд на Олега. — Вообще-то меня следователь не уполномочивал говорить об этом с тобой, мое дело передать повестку. — и опять посмотрел на Олега: — Ты ничего не слышал.

— Понятно, — усмехнулся тот. — Вы кончили?

— Да пожалуй, — сказал Филипп.

— Карты можно убрать?.

— Мне домой пора, я ведь кормящий отец, — сказал Филипп и поднялся из-за стола.

— Убирай, — кивнул Валентин Олегу, выпил водку и откусил от сырой сосиски.

Филипп покосился на сосиски и проглотил слюну.

Олег сунул колоду в тумбочку и тоже поднялся.

— Схожу отолью.

— Давай, — кивнул ему Филипп и, когда за Олегом захлопнулась дверь, выразительно поглядел на Валентина: — Что я тебе тут наговорил — забудь. И в прокуратуру завтра не ходи.

Валентин уколол его взглядом:

— Что за шутки?

— Все в порядке, — успокоил его Филипп.

Валентин подвинул ему на край стола сосиски:

— Тогда хавай, не стесняйся!

Филипп вытащил сосиску из целлофановой упаковки, содрал обертку, понюхал, одобрительно покивал и с аппетитом стал уплетать.

— Теперь слушай сюда, — вполголоса заговорил он, жуя, — Сейчас Олег вернется и возможно станет тянуть из тебя подробности насчет «Дины». Ты сперва отмалчивайся, но не слишком решительно, дай ему почувствовать, что тебе и самому не терпится кое-что рассказать. Действуй по обстановке: если будет настаивать — скажи, что, как ты понимаешь, сейчас отрабатывается версия с этой «Диной». Устанавливается ее личность. В общем, расскажи ему, что тебе о ней известно. Ты понял?

Валентина бросило в жар.

— Вы что, установили ее личность? — спросил он внезапно севшим голосом.

— Я спрашиваю: ты меня понял? — сердито поглядел на него Филипп.

Валентин кивнул.

— Ну вот и ладно. — Филипп выудил из кармана жетон для телефона-автомата и протянул Валентину: — Позвонишь мне домой. Запомни номер…

Филипп ушел, а через пару минут в комнату возвратился Олег.

— Черт, голова разболелась, — пожаловался он и улегся на кровать. — Попробую соснуть.

Валентин взял книжку и тоже лег. Однако, раскрыв книжку, даже не поглядев в нее, углубился в собственные тревожные и столь же сумбурные мысли. Он почти не сомневался в том, что весь этот театр устроен для него. Следователь с Филиппом что-то пронюхали. Возможно, они уже знают или догадываются, кто такая «Дина». И что он, Валентин, с ней встречается. Встречался… А Олег у них вроде как подсадная утка, вроде как они его подозревают, а на самом деле… «Расскажи все, что о ней знаешь»… Сейчас!

Олег не спал: то погладит ладонью лоб, то почешет затылок, то потрет ступню о ступню. Явно чего-то выжидал.

Валентин сфокусировал взгляд на строчках и только сейчас увидел, что держит книгу вверх ногами. Заметил это Олег или нет? А, плевать! Валентин захлопнул книгу и положил рядом с собой на кровать. Закинул руки за голову и уперся взглядом в потолок.

— Чего это они на тебя наезжают? — неожиданно спросил он, потирая пальцами лоб.

— Филипп тут был — чего не спросил его? — огрызнулся Валентин. — А я не больше твоего знаю.

— Что за Дина такая?

— А шут ее знает! Они думают, что это она застрелила Андрея. Что-то, видно, раскопали, но мне, конечно, не докладывают. Понятно: если я был на месте убийства в тот вечер, то каким-то боком меня можно привязать к этой «Дине». Тем более, что я и письмо, которое она подбросила, в руках держал и платок с полу поднял, который она обронила…

— Что она такое написала?

— А… Не верю я, что у Андрея с ней что-то было! Если она и застрелила его, то не из-за этого.

— А из-за чего еще? — спросил Олег, продолжая тереть пальцами лоб.

— Я-то почем знаю? — сказал Валентин. — Спроси у Филиппа. Мне кажется, они уже вычислили ее, только не пойму, чего ко мне-то привязались. Я ее и в глаза не видал. Все, отстань, нет у меня никакого настроения разводить с тобой эту баланду.

— Да я так только, из профессионального любопытства, — сказал Олег. — Мне кажется, не стоит тебе пока так уж сильно переживать. Раз ты не вовремя оказался на месте происшествия, тебя всяко должны проверить. Ну, завтра сам увидишь, насколько серьезно они взялись за тебя. — Олег сел на кровати, обхватил голову ладонями и, болезненно морщась, подумал вслух: — Пойти, что ли, прогуляться? Может, на воздухе полегчает… — И как-то вдруг заторопился, шустренько влез в бушлат, шапку нахлобучил и исчез за дверью.

Валентин, словно что-то подтолкнуло его, тоже оделся и, прислушиваясь к удаляющимся шагам в коридоре, вышел следом. Когда он спускался по лестнице в вестибюль, то успел ухватить взглядом мелькнувшую в двери тамбура серую спину милицейского бушлата.

Потом он видел, как Олег пересек широкую, с бульваром, Посадскую улицу и как остановился на тротуаре на четной ее стороне, неподалеку от автобусной остановки. Валентин переходить улицу не стал, не засвечиваться. Если Олег вздумает садиться в автобус, то проследить за ним дальше все равно не удастся, а если он вышел с кем-то встретиться, то и через улицу можно увидеть. С кем? С Филиппом? С женщиной? Может, с «Диной»?.. Чудовищная догадка, только что пришедшая ему в голову, породила другую, и вовсе убийственную: уж не связан ли Олег каким-либо образом с Изольдой?..

Когда к остановке на той стороне улицы подошел рейсовый автобус и, высадив пассажиров, двинулся дальше, Валентин, до предела напрягая зрение, вгляделся в женщину, которая направлялась по тротуару в ту сторону, где стоял Олег, и на какое-то время выпустил его из поля своего зрения. Женщина прошла мимо, а когда Валентин снова перевел взгляд на Олега, тот усаживался в притормозившие «жигули». Все произошло в считанные мгновения, и вот уже нет ни Олега, ни «жигулей», Не только номера, но и цвета машины путем не рассмотрел Валентин в тусклом свете уличных фонарей: то ли серый, то ли синий, то ли зеленый…

* * *

…Утром Филипп доложил Брянцеву о том, что Олега Миронова подселили к Карташову по распоряжению заводского начальства, сам он об этом коменданта общежития не просил.

— Кто конкретно распорядился? — спросил Брянцев.

— По словам коменданта, звонила секретарь директора завода, но она не помнит этого случая. В административно-хозяйственном отделе тоже никто ничего не знает.

Брянцев кивнул:

— Продолжай.

— Кажется, любопытство у Олега не совсем здоровое. Вскоре после разговора с Карташовым он вышел на улицу Посадскую и сел в чьи-то «жигули». Вернулся в общежитие приблизительно через полчаса, так что женщина, скорей всего, исключается. Лампочки-то не перестали мигать?

— Нет, не перестали. — Брянцев допил свой кофе и убрал стакан в шкаф. — Я вот что думаю. Придется завтра повторить операцию, только на этот раз надо ее профессионально довести до конца. От меня что-нибудь потребуется?

— Нужен еще хотя бы один опер, — сказал Филипп. — Чтоб был у меня…

— …На посылках? Уже подумал.

— Кто такой?

— Игорь Усков с Уралмаша. Года полтора назад мы с ним охотились на одного хитрого зверя.

— Это который удавкой работал?

— Да, на Щеглова.

— Хорошо сидит?

— Уже не сидит.

— Неужто освободили?

— Не успели: на пересылке ему самому кто-то накинул галстук…

— Доигрался, — удовлетворенно покивал Филипп. — Сколько веревочке ни виться…

— … а на всех киллеров ее не хватит. — докончил Брянцев. — Поэтому мы с тобой без работы не останемся. Желаю тебе на завтра удачи.

— Карташова опять задействую. — сказал Филипп. — Думаю, втроем управимся.

— Вчетвером, — улыбнулся Брянцев. — Игорь придет с женой.

— Она у него что, тоже опер?

— Несостоявшаяся актриса.

— Ну, не знаю… — засомневался Филипп.

Однако Брянцев его успокоил:

— Нет проблем, она уже участвовала в одной операции и неплохо себя показала. А теперь прикинем еще раз, кто мог знать, что в день икс, приблизительно с пяти и до семи вечера, Орлинков будет один находиться в своей квартире. Это, безусловно, его жена, безусловно секретарша. Далее — Карташов. Но он только в восемь вечера с минутами сошел с поезда. В деле имеется его проездной билет.

— Он мог приехать накануне, купив второй билет, — возразил Филипп. — А совершив убийство, отправился с чемоданом на вокзал и тут же вернулся на «Мерседесе».

— Рискуя засветиться перед жильцами? — возразил Брянцев. — Чтобы проделать это, ему надо было лишний раз выйти и войти в подъезд с чемоданом.

— Убийца каждую минуту вынужден рисковать. Почему не допустить, что на этот раз ему просто повезло, и он не засветился? Хотя мог, тут ты прав. И если он был в сговоре с Орлинковой…

— Все дело в этом проклятом «если», — заметил Брянцев. — Пока оно болтается в начале фразы, нельзя сказать, что сговора не было. Как нельзя сказать и того, что он был.

— И ты думаешь.?

— Это пока все, что я думаю, — сказал Брянцев. — Точнее — почти все. Может, завтра к вечеру что-нибудь прояснится.

33. Вторая попытка

В очередной раз безрезультатно прогулявшись до Изольдиного дома, Валентин в минорном настроении вернулся в общежитие, куда должен был подъехать и Филипп. Однако в комнате он застал лишь Олега, который по своему обыкновению валялся на кровати и читал какую-то книжонку с запрокинутой женской головкой на обложке. «Нимфоманка» — прочитал Валентин название. Он не знал, что означает это слово, однако спрашивать не стал — не было желания разговаривать о чем бы то ни было. Тем более о женщинах.

Олег шутливо удивился тому, что Валентин вернулся из прокуратуры живым и здоровым.

— И долго тебя терзали?

— Часа полтора, — ответил Валентин.

— Что-нибудь серьезное у них против тебя есть?

— Не пойму: бабенка эта их интересует или они под меня самого исподволь подкапываются? Вот и тянут, вот и тянут жилы… Уй, так бы их всех!.. — Валентин в сердцах шваркнул на стол сосиску, которую уже было поднес ко рту. Сосиска подскочила и шлепнулась на пол. Валентин поднял ее обдул и снова поднес ко рту. — Погоди, дай пожрать, а то у меня голова с голодухи тяжелая, — отмахнулся он от Олега.

И в этот момент в комнату ввалился запорошенный снегом Филипп. Раздевшись, раскрыл дипломат, выставил на стол бутылку «Петровской» и выложил сверток с сосисками.

— По какому случаю? — спросил Валентин.

— Есть разговор. Но давайте сперва тяпнем. Олег, подсаживайся!

— Я, может, лишний буду? — спросил тот, застенчиво присоединяясь к компании.

Филипп глянул на него осуждающе:

— Так и быть намекну, когда станешь лишним!. — и предупредил Валентина: — Он, конечно, свой парень, но ты все же во время разговора имен не называй.

— Что опять за разговор? — подыграл ему не слишком дружелюбным тоном Валентин. — Я думал, со мной кончили.

— Ты думал… Между прочим, это еще только начало, — и Филипп, как бы ища поддержки, взглянул на Олега. Тот понимающе усмехнулся. — Вот возьмем убийцу, тогда-то все и начнется: допрос за допросом, допрос за допросом…

— Но только взять никак не можете, — сказал Валентин.

— Ну, подвижки есть. Осталось всего трое подозреваемых.

— И я в том числе? — с наигранным сарказмом спросил Валентин, понимая, что Филипп ведет игру «на публику», однако по-прежнему не было полной уверенности в том, что Филипп с Олегом на самом деле не действуют заодно. Может, Брянцев с Филиппом уже вышли на Изольду…

— А сам как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Филипп.

— Как я должен думать, если в момент убийства Андрея еще был в поезде! — с вызовом ответил Валентин.

Филипп, щурясь, устремил на него пристальный взгляд:

— Ну да, твой билет на этот поезд имеется в уголовном деле.

— Тем более, — сказал Валентин, выдерживая взгляд опера.

Филипп отправил в рот ломтик колбасы и с аппетитом прожевал.

— Диспозиция на данный момент такая, — сказал он, проведя по губам тыльной стороной ладони и достав из пачки сигарету. — Есть трое подозреваемых обоего пола. Допустим, ты значишься под номером вторым…

— Слава Богу, хоть не под первым, — усмехнулся Валентин.

— Нет, под вторым, только разница, в сущности, небольшая. Номер третий, думается, со дня на день даст против тебя показания, из которых будет ясно, где именно находился ты в момент убийства: в поезде или возле Орлинкова…

— Да как, интересно, я мог быть возле? — вскинулся Валентин, ему все больше не нравился разговор, который затеял опер.

— Во всем разберемся, — спокойно пообещал Филипп. — Пока что мы установили твои связи еще с одним действующим лицом…

— Это с Иконниковым, что ли? Да ты…

— Я, кажется, ясно сказал: имен не называть! — рявкнул на него Филипп. — А теперь слушай сюда внимательно. Тебе лучше знать, что и как было, поэтому не будем ничего сейчас доказывать друг другу. Может, вовсе и не ты застрелил Орлинкова. Но если! Тогда у тебя имеется только один шанс: явиться завтра к десяти утра к следователю с повинной. Или можешь сейчас, при свидетеле, — кивок в сторону Олега, — взять бумагу и написать чистосердечное признание. И так, чтобы видно было, что ты искренне раскаиваешься в содеянном. Ну и, конечно, назовешь сообщницу…

Валентин привстал со своего места и просипел сведенным судорогой ртом:

— Да ты… Да пошел ты на…!

— Я уйду, — спокойно пообещал Филипп, глядя ему в глаза. — Но ты все-таки подумай над тем, что я сказал, время у тебя еще есть, вся ночь впереди…

— Пошел на…! — снова бросил ему в лицо Валентин и рванулся к окну. Опершись на подоконник обеими руками, уставился невидящим взглядом в темное и пыльное стекло. В голове билась одна мысль: его обложили.

Олег между тем поднялся и со словами:

— Ладно, разбирайтесь, — вышел из комнаты.

Когда шаги его стихли в коридоре, Филипп ласково позвал:

— Валь, поди-ка сюда!

Валентин резко обернулся с перекошенным от бешенства лицом, что-то хотел сказать, но Филипп его опередил:

— Хорошо подыграл. Молодец!

— А в морду не хошь? — прорычал в ответ Валентин, подскочил к столу, вылил из бутылки в стакан все, что оставалось, и выпил залпом. Спросил: — Ты, хер моржовый, не мог заранее предупредить?

— Хотел, — признался Филипп, — но потом подумал, что может ненатурально получиться. А так все прошло без сучка, без задоринки. Ну, сейчас не время проводить оперативку. Я пойду, а ты пока тут будь. Возможно, Олег опять навострит куда лыжи, так ты сразу, как оденется и выйдет из комнаты, пару раз мигни светом.

— И все?

— И все.

* * *

В вестибюле, неподалеку от стола, за которым сидела вахтерша, молодой мужчина в куртке с меховым воротником и вязаной шапочке читал книжку, прислонясь плечом к стене, и, видимо, кого-то ждал.

На Филиппа, который прошел мимо него к дверям тамбура, он не обратил внимания, как и на подошедшую к вахтерше накрашенную девицу. Сунув книжку в карман куртки, парень поглядел на часы, что-то прикинул про себя и направился к выходу.

Филипп ждал его возле подъезда соседнего дома, выходившего торцом на общежитие.

— Ну, что?

— Надо, сказал, увидеться. Судя по всему, договорились…

— А номер телефона?

— Он его капитально заслонил. Я только две единички на слух засек. Да последняя цифра — либо девятка, либо восьмерка…

— Так, ладно, Игорек, вон Карташов уже нам сигналит! Давай, как договорились

…Одновременно с Олегом Мироновым из дверей общежития на улицу вышла давешняя накрашенная девица. Увидев устремившегося ей навстречу Игоря, вытянула вперед руки и с радостным визгом бросилась к нему в объятия.

Между тем «объект», не обращая на влюбленных внимания, скорым шагом направился в сторону улицы Посадской. Влюбленная пара, держась на некотором расстоянии, последовала за ним, а Филипп сел в свою машину, которую оставлял во дворе общежития. Проехав на Посадскую и вывернув на противоположную, четную сторону, притормозил за автобусной остановкой, чуть подальше того места, где накануне Олега подобрала неизвестная иномарка. Сегодня Филипп надеялся эту иномарку установить.

Поискал взглядом Олега, но тот как сквозь землю провалился. Куда-то исчез и Игорь с напарницей (вернее, с законной своей супругой, которая от нечего делать, как она сама сказала, решила немножко развлечься).

Филипп включил скорость, переехал на нечетную сторону улицы и не торопясь двинулся к троллейбусному кольцу, внимательно обсматривая тротуар. Решив, что «объект» неожиданно изменил маршрут, возможно даже направился куда-то дворами, а Игорь со своей Танюшкой двинулись за ним, Филипп почел за лучшее поехать к домой и ждать телефонного звонка: в любом случае Игорь ему позвонит и обо всем доложит.

* * *

Младший опер позвонил в двенадцатом часу.

— Куда ты пропал? — спросил Филипп.

— Задание выполнял!

Оказывается, Олег не стал, как накануне, переходить на другую сторону улицы, а двинулся по тротуару к автобусной остановке на нечетной стороне и там, в глубине павильончика, сел на скамейку. Игорь с Танюшкой уселись рядом и стали целоваться.

— Долго целовались?

— Минут десять. Пока не подошел синий «форд». А перед этим какой-то дохлый «москвич» проскрипел…

— Ну, дальше? Не тяни резину!

— Когда «Форд», значит, притормозил за павильончиком, «объект» вскочил и побежал. Мы с Танюшкой — за ним. Он садится вперед, а я рву заднюю дверцу…

— Прямо так, в наглую?

— А что? Автобус еще не подошел, нас можно было понять. За рулем сидела красотка в котиковой шубке, я вежливо попросил ее довезти нас с Танюшкой до Дворца молодежи. «Нет, нам не по пути». Ну, ладно, думаю, фиг с тобой.

— Завтра сможешь подъехать к Брянцеву?

— Пусть только брякнет моему шефу. Но я еще не кончил, слушай дальше. «Форд» только отъехал, а тут, смотрю, еще одна иномарка шкандыбает. Парень с полуслова меня понял, аккуратненько привязался к «форду», а тот прямиком к Дворцу молодежи поплыл, оттуда на Московскую и вернулся к общежитию. Там «объект» вышел, а «форд» опять к центру попер да так лихо, что мой водитель… В общем, красотка ушла от нас… — Игорь тяжело вздохнул в трубку. — В общежитие объект вернулся в двадцать два пятьдесят пять, на том же синем «Форде». Проследить дальнейший маршрут «Форда» не удалось.

— Номер машины засек?

— Естественно! Записывай…

— Ладно, Игорек, иди отдыхай! — посоветовал Филипп дружеским тоном. — Считай, что вы с Танюшкой неплохо потрудились.

— Серьезно? — словно бы не поверил Игорь.

— Так и передай ей, — сказал Филипп и, пожелав Игорю спокойной ночи, повесил трубку.

34. Немного романтики

Утром Гела позвонила Олегу в уголовный розыск:

— Надо встретиться.

— Когда?

— Сейчас!

Он в это время разговаривал с женщиной, которая пришла заявить об исчезновении ее шестнадцатилетней дочери: три дня назад, после занятий в колледже связи, она собиралась навестить больную подругу, которая проживает на улице Шейнкмана, недалеко от Центрального рынка, и до сих пор ее нет. Не было ее и у подруги.

Женщина, рассказывая, плакала навзрыд и, судя по всему, разговор предстоял долгий.

— Через полчаса, — сказал в трубку Олег.

— Ну ладно… — едва слышно обронила Гела и вдруг всхлипнула: — Олежка, мне плохо!.. — после чего сразу повесила трубку.

Он сумел успокоить женщину, пообещав сегодня же приступить к розыску ее пропавшей дочери, и вскоре они с Гелой уже прогуливались по аллеям парка, расположенного в излучине улицы Ясной, между строящейся протестантской церковью и зданием городской автоинспекции. Крепко ухватив его за руку и не подымая глаз, Гела призналась в том, что в свое время, еще до знакомства с Олегом, у нее случился короткий роман с Андреем Орлинковым.

— Было всего несколько встреч на какой-то казенной квартире, и я решила, что с меня хватит. Потом его убили…

— Но ведь «Дина»… — перебил ее Олег, но Гела не дала ему до конца сформулировать свое возражение.

— Не знаю никакой «Дины»! — сердито отрезала она, — После меня у Андрея могли быть еще женщины.

— Но я так понял, что эту самую «Дину» уже вычислили, — сказал Олег.

— Зачем бы тогда мне повестку принесли из прокуратуры? — Гела остановилась и, круто повернувшись, посмотрела Олегу в глаза.

— Повестку? Тебе? — спросил он оторопело. — Да они что там, с ума посходили?

— Тебе не кажется, что твой Лазутин?..

— Но ведь ты не «Дина»!

Гела посмотрела на него с такой жалостью в глазах, словно увидела на его лице признаки тяжелого умственного расстройства.

— Успокойся: нет, я не Дина!

— Ну, а тогда чего тебе волноваться? Обычное дело: раз ты была знакома с Орлинковым, следователь наверное посчитал нужным задать тебе пару вопросов. Только ты не скрывай ничего, говори все, как было на самом деле…

— Со всеми подробностями?

— Подробности, которые ты имеешь ввиду, вряд ли будут следователя интересовать. Прежде всего он тебя спросит, когда ты встречалась с Орлинковым последний раз.

— Следователь поверит, если я скажу, что видела Орлинкова последний раз месяца за два до его смерти?

— Ну… — Олег пожал плечами. — Если ты подтвердишь это…

— Чем и как я смогу подтвердить свое алиби, если весь тот вечер, когда убили Андрея, я просидела дома за телевизором и, как на грех, никто мне тогда не позвонил?

— Отсутствие алиби — еще не основание для того, чтобы подозревать тебя, — сказал Олег. — Нужны какие-то дополнительные улики. Допустим, кто-то бы видел тебя в день убийства вблизи дома Орлинковых. Или отпечатки твоих пальцев оказались бы в их квартире…

— Ты сказал, что видели женщину, которая спускалась по лестнице от квартиры Орлинковых как раз в то время, когда случилось убийство. А вдруг подумают на меня?

— У той женщины совсем другие приметы.

— Я уж не знаю, тебе видней… Я эту женщину не видела.

— И забудь о ней.

— Но как я докажу, что была в тот вечер дома?

— Сначала пусть кто-нибудь докажет, что ты не была в тот вечер дома. Это куда труднее. Не думай пока ни о чем. Ничего завтра такого не случится, из-за чего надо сегодня так переживать. Не думай ни о чем плохом!

— Ладно, постараюсь не думать, — пообещала Гела.

— Тебе не кажется, что сегодня совершенно замечательный день? — спросил Олег.

— Чем же он такой замечательный? — Гела со скукой в глазах поглядела на укрытое серыми облаками небо.

— Ну как же: первый наш выход на люди!

Гела порывисто прижалась головой к его плечу.

— Как я по тебе соскучилась, если б ты знал!

В груди у Олега разлилось приятное тепло.

— Я по тебе тоже, — сказал он.

Они постились уже четвертый день из-за того, что к Геле приехала мать из Торска.

— Вчера взяла ей обратный билет, — со вздохом проговорила Гела и, выдержав паузу, добавила: — Еще три дня поживет у меня.

— Понятно…

— Я по тебе соскучилась! — тоном капризной девочки повторила Гела. — И не хочу ждать три дня. Хочу побыть с тобой. Сегодня вечером!

— Как ты это мыслишь? — спросил Олег.

— Давай подумаем. Мне кажется, проблема не из тех, которые нельзя при желании решить, — и тут же предложила вариант: — Поговори с Карташовым по-мужски — пускай куда-нибудь уберется на пару часов! В кино сходит или еще куда…

— Что, в общежитии? — поразился Олег. — Ты придешь в общежитие? И согласишься… на моей скрипучей койке?..

— А почему бы и нет? — спросила Савина. — Это будет очень даже романтично.

— Ну, если хочешь романтики, тогда нет вопросов! — с готовностью согласился Олег.

* * *

Расставшись с Гелой, Олег вернулся на службу и узнал, что «пропавшая без вести» девушка только что объявилась дома, живая и невредимая: все это время она веселилась на загородной даче, в компании молодых людей, с которыми познакомилась накануне своего «исчезновения».

35. Еще одна нечаянная встреча

Этим вечером Валентин опять собрался на прогулку. По случаю резкого похолодания натянул теплый свитер. И тут пришел Олег.

— Написал признание?

— Жидко какать будут! — Валентин показал ему кукиш. — Пусть сперва докажут, что я кого-то убил. Может, и убил, но пусть попробуют доказать!

— Про какого Иконникова вы с Филиппом в тот раз говорили? Фамилия знакомая, а не могу вспомнить, кто такой.

— Жили мы с ним в Торске в одной комнате, — сказал Валентин. — Как вот сейчас с тобой. Мастер каких мало. Блоху подковать запросто сумел бы да смысла, говорит, в этом не вижу.

— Его, что ли, тоже подозревают?

— Не знаю, — пожал плечами Валентин. — Спросили — ответил. В общем, так: кончай меня допрашивать. Без адвоката больше никому слова не скажу. А то у меня от ваших провокационных вопросов второй день голова гудит.

— Да ты что! — обиделся Олег. — Даже не думал тебя провоцировать! Я не занимаюсь этим уголовным делом. Не мой профиль.

— А я не знаю! — сказал Валентин и помассировал ладонями голову. — Ладно, пойду прогуляюсь.

— Давай. В кино не хочешь пойти?

— Нет. А что тебе?

Олег смущенно улыбнулся:

— Да понимаешь, я пригласил девушку…

— Когда она придет?

— Часов в семь. Может, чуть раньше.

— Ладно, до девяти погуляю, — пообещал Валентин.

— А до десяти не мог бы? — робко спросил Олег.

— В другой раз, — отрезал Валентин. — Сегодня холодно.

— Ну, так и сходил бы в кино!

Валентин поглядел на него с насмешливым укором:

— Не наглей! Сказал: в другой раз. Нет у меня сегодня настроения смотреть кино. И денег жалко.

— Дать тебе на билет? — и полез в карман. — Сколько надо?

— Рваные не беру, — сказал Валентин. — Ладно, до полдесятого!

* * *

Изольдины окна были темны. Валентин смахнул свежевыпавший пушистый снег со «своей» голубой скамеечки, однако садиться не стал, решив осмотреть окрестности и для начала двинулся по знакомой колдобистой дорожке, по которой они шли с Изольдой в тот первый их вечер Вот где-то здесь она оступилась. В такой темени не мудрено, подумал Валентин. И только подумал, как под ногой у него хрустнул ледок, и он по щиколотку провалился в какую-то незамерзшую лужу. «Уй, ёкаломанэ!..» Мгновенно спружинив, совершил полутораметровый прыжок вперед и попал в воду другой ногой. «Уй, гадство!..» Еще прыжок, и он выбрался на твердый наст. Постоял, подвигал пальцами ног, прислушиваясь к ощущениям. К счастью, ноги не промокли, молнии в сапогах каким-то чудом задержали воду. Иначе пришлось бы тут же возвращаться в общежитие. Усмехнулся про себя: повезло Олегу и его подружке…

Выйдя к автобусной остановке на Белореченской, Валентин немного погулял по улице и вернулся под заветные окна. Никаких перемен в них не случилось. Тогда он решил сделать круг побольше и уже двинулся в сторону улицы Ясной, когда его окликнула какая-то женщина:

— Дядечка, можно вас на минутку?

Он остановился.

— Вы, конечно, извините меня, — сказала женщина, сильно смущаясь, — но я такая трусиха: пришла навестить подругу, а в подъезде почему-то нет света…

— Вас покараулить? — догадался Валентин. — Пойдемте!

Ее подруга жила в соседнем корпусе, на четвертом этаже.

— Услышите, как откроется дверь, и можете уходить, — сказала женщина, когда они вошли в темный подъезд. — Ой, как только люди тут ходят и не боятся!

— Может, и боятся, а лампочки не ввинчивают, — усмехнулся Валентин.

После того, как шаги ее затихли, больше никаких звуков сверху не доносилось. Подождав минуты три, Валентин собрался уже выйти из подъезда, как вдруг услышал сбегающие по лестнице шаги.

— Нету где-то Надьки, — огорченно сообщила женщина. — Ну что за подружка у меня! Ведь сама зазвала, я нисколько не напрашивалась! Вчера говорит: ну приходи, мой во вторую — посидим, хоть наговоримся досыта. А я в общаге живу, так что меня не надо долго уговаривать, хоть каждый день готова по гостям ходить, а Нинка еще и готовит классно, и графинчик уж непременно выставит. Люблю ее, толстомясую, а она вон как сегодня… Вы, извините, тоже кого-то ждете? Я смотрю, вокруг дома обошли, на окна поглядели…

— Приятель должен был еще утром из командировки вернуться, да что-то нет его, — соврал Валентин.

— Видать, он вам позарез нужен, раз вы толчетесь тут.

— Да, позарез.

— Может, вот-вот подъедет. Подождите.

Валентин промолчал.

— Я бы тогда тоже подождала Нинку, а то одной боязно тут торчать, — сказала женщина.

Валентин подумал, что сам Бог, видно, послал ему эту «тетечку»: глядишь, за разговором и время быстро пройдет.

— Давайте, немного подождем, — сказал он.

Прогулялись пару раз взад-вперед по дорожке вдоль дома и, не сговариваясь, направились дворами в сторону Посадской улицы. Когда проходили мимо дома Орлинковых, площадка перед которым освещалась лампами дневного света, Валентин смог рассмотреть свою спутницу. На вид ей было лет двадцать восемь. Серое драповое пальто с небольшим черным воротничком туго обтягивало ее рослую фигуру. Серая круглая меховая шапка. Рыжие, до плеч, прямые волосы. Ничем не примечательное лицо.

Мимоходом глянул на окна квартиры Орлинковых. Свет горел только в спальне, в которую Валентин так ни разу и не зашел, но видел через отворенную дверь стоящие рядом широкие кровати с овальными резными спинками. Вспомнился пронзительный прощальный взгляд Иды. Никак не мог он представить себя ее вторым мужем в ее большой квартире. В ее большой спальне с двумя кроватями. И себя — на кровати Андрея….

«Почему Изольда-то не возвращается? Сегодня уже одиннадцатый день. Не случилось ли чего?..»

— …у меня день рождения, так? А ты мне подарил хоть один-разъединственный цветочек?..

— А? Что?..

Его спутница стыдливо примолкла.

— У вас день рождения? — спросил Валентин.

— Я болтаю, а вы меня и не слушаете! — обиделась она.

— Как вас зовут?

— Ларисой.

Валентин назвал себя, и Лариса опять принялась что-то ему рассказывать, а он все думал об Изольде.

Вскоре они очутились на Посадской улице, прошли ее до конца и по Ясной вернулись на улицу Шаумяна. Валентин с тяжелым сердцем поглядел на темные Изольдины окна, Лариса еще раз безрезультатно в соседнем доме поднялась на четвертый этаж.

— Еще кружок сделаем? — предложила она. — Доскажу, как я замуж выходила.

В общежитие было рано возвращаться.

— Конечно, досказывай, — и отключился

— … или женатый?

— Что?.. — Валентин огляделся, они шли вверх по Ясной, в сторону улицы Бардина. Слева, за проезжей частью, темнели сосны, за их стволами просматривались железные гаражи, еще дальше, за гаражами, стояли трехэтажные кирпичные особняки, а справа, за железной оградой, раскинулась территория медгородка.

— Я спрашиваю: ты холостой или женатый?

— Женатый, конечно.

— И дети есть?

— Четверо.

Лариса круто остановилась:

— Погляди-ка на меня! А глаза-то лживые-лживые! — Взяла за руку, потянула к уличному фонарю и стала рассматривать его ладонь. — Вообще не вижу у тебя тут никакой семейной линии!

Валентин рассмеялся:

— А что ты видишь?

— Одни душевные страдания и разлуку. Познакомился ты с ней недавно, и уже все кончилось: то ли она тебе изменила, то ли куда-то насовсем уехала. Вот же она, твоя любовь, была и сплыла, — Лариса черкнула ногтем в том месте, где обрывалась линия.

— Врешь ты все! — Валентин сердито отдернул руку. — Пошли обратно.

— Она красивая? — нагнав его, спросила Лариса.

Валентин не ответил, и Лариса больше ни о чем его не спрашивала. Немного погодя она опять принялась что-то рассказывать, но Валентин, обуреваемый мрачными предчувствиями, опять не слушал ее.

Поднявшись в очередной раз по темной лестнице к квартире своей Нинки, Лариса сказала:

— Все, с меня хватит, — и посмотрела Валентину в глаза: — Не сердись.

— Я не сержусь, — сказал Валентин.

— Тогда проводи до автобуса.

Посадив Ларису в автобус, Валентин вернулся к Изольдиному дому и глянул на ее окна. Увы, чуда не случилось, однако он еще сколько-то покружил по улицам, и еще раз поглядел на ее окна…

Когда он вернулся в общежитие, Олег спал без задних ног, и в воздухе ощущался легкий спиртовой запашок, а на столе лежало надкусанное яблоко и стоял один пустой стакан.

На этот раз аутотренинг не помог: уснул Валентин нескоро, все думал об Изольде, и на душе было невыносимо тревожно.

36. Новая версия

Брянцев и в этот раз вежливо принял у Савиной и повесил в шкаф ее мутоновую шубку.

— Благодарю, — сухо бросила она через плечо и, поджав губы, прошла к столу.

На Филиппа, который сидел сбоку стола и готовился писать протокол, поглядела как на пустое место. Присев на предложенный Брянцевым стул, открыла сумочку, нервно порылась в ней и, видимо, не найдя того, что искала, сердито защелкнула замочек.

В этот момент в дверь кабинета просунулась голова Игоря Ускова.

— Филя! — воззвал он громким хриплым голосом.

— Ну, чего тебе? — недовольно отозвался Филипп.

— Дай сигарету!

— Ты только чужие, что ли, куришь? — ворчливо спросил Филипп и показал кивком: — Вон на столе пачка.

Игорь, словно только сейчас увидев, что происходит в кабинете, прошел к столу на цыпочках, а по пути извинился перед следователем и Савиной за вторжение, при этом даже приложил руку к груди. Взяв сигарету, все так же на цыпочках подошел к Филиппу, благодарно похлопал его по плечу и шепнул:

— Она самая, голубка!

Филипп, в свою очередь, прикрыв за Игорем дверь, выразительно кивнул Брянцеву из-за спины Савиной, которая все это время не сводила со следователя нетерпеливо ожидающего, напряженного взгляда.

— Садись пиши, — кивнул ему Брянцев и обратился к подследственной: — Ангелина Федоровна, как вы провели вечер пятого февраля?

— Пятого февраля? — Савина подняла взгляд к потолку. — Это у нас какой был день?

— Среда.

— А почему именно этот вечер вас заинтересовал? Обычно следователи требуют алиби на тот день, когда было совершено преступление…

Брянцев посмотрел на нее со значением:

— Хочу знать имя счастливца, которого вы удостоили в этот вечер своим вниманием!

Савина попыталась состроить кокетливую улыбку:

— Неужели ревнуете?

— А что вас удивляет? — Брянцев внимательно вглядывался в ее лицо. — Я еще не так стар. Увидев вас случайно в синем «Форде»…

Улыбка на лице Савиной мгновенно застыла, в глазах промелькнул испуг. Однако она тут же продолжила игру:

— Мне очень жаль, но это, вероятно, была не я.

— Странно… Вы даже не спрашиваете, где я вас видел. Вас или вашего двойника.

— Зачем спрашивать, если в этот вечер, часов с шести, я безвылазно сидела дома. У меня, если хотите, была менструация, и жутко болела голова…

Брянцев покивал, соглашаясь:

— Возможно. Возможно, у вас раскалывалась голова, и было это самое дело… Кстати, вы случайно не знаете молодого человека по фамилии Миронов? Зовут Олегом.

— Первый раз слышу… — Савина покусала губу и, наморщив бровки, все же попыталась вспомнить: — Миронов… Миронов… Вы хоть скажите, кто он такой, где работает. Может, и вспомню.

— Оперуполномоченный уголовного розыска, двадцать шесть лет, весьма недурен собой, — с усмешкой удовлетворил ее просьбу Брянцев. — Теперь вспомним?

Взгляд Савиной неожиданно повеселел:

— Олег? Теперь буду знать, как его зовут! Видите ли, он, должно быть из конспиративных соображений, не представился мне во время нашей мимолетной встречи. Я только успела поблагодарить его, и он уже исчез. Как тот кагебэшник в стихотворении Маршака: ищут пожарные, ищет милиция парня какого-то в красной столице…

— Почему вы решили, что тот парень у Маршака кагебэшник? — спросил Брянцев.

— А кто же еще: совершил подвиг и исчез, чтобы не засвечиваться. Не бандит же: бандит не стал бы кидаться в огонь, чтобы спасти ребенка.

— Может, просто скромный человек? — предположил Брянцев.

— Не встречала таких.

— Или спешил на свидание?

— Ну, и опоздал бы немного, зато предстал бы перед своей возлюбленной героем.

— Так что за встреча у вас была с Мироновым? — вернулся Брянцев к прерванному разговору.

— Это было еще в декабре прошлого года. Я отправила с почты посылку маме, вышла на улицу, стала усаживаться в машину, как вдруг открывается дверца с правой стороны, и какой-то наглый парень, ничего не спрашивая, заваливается на переднее сиденье. Попросил подбросить его до хозяйственного магазина, что на улице Шаумяна. Я сказала, что совсем не туда еду, а он ухватил меня лапой вот так за бедро, — Савина наглядно показала, как он это сделал, — и сказал: «Цыц!» Пришлось везти. По дороге он совсем обнаглел, не буду вдаваться в подробности… Короче говоря, увидела на тротуаре приличного на вид мужчину, остановила машину и позвала на помощь. Он вышвырнул наглеца из машины, махнул мне и исчез. Больше мы не виделись, честно!..

— Ну, хорошо… — Брянцев пригладил усы. — Теперь давайте на минуточку заглянем в приемную вашего покойного шефа, где вы до недавнего времени были полновластной хозяйкой. Мимо вас проходили люди, с которыми Андрей Никитич повседневно общался. Скажите, кто из них — о вас пока не будем говорить — мог запросто прийти по каким-то делам к Орлинкову домой?

Савина прихмурила брови, резким движением откинула волосы со лба.

— Может быть на мне и остановитесь? Чего уж… И драгоценное свое время сбережете.

Брянцев сделал огорченное лицо и выдержал многозначительную паузу.

— О вас мы еще поговорим, — пообещал он.

— Почему бы вам еще раз не поговорить с Ираидой Леонидовной? — спросила Савина. — И об этом, и кое о чем другом. Мне кажется, она знает больше того, что рассказала вам.

— Откуда вам известно, что она мне рассказывала?

Савина передернула плечами:

— Разумеется, от нее самой. Мы ведь с ней последнее время как подруги были. Сразу после того, как вы ее допросили, она позвонила мне и попросила срочно подъехать. Мы проговорили чуть не целую ночь. Много чего она мне рассказала и, поверьте, я этому совсем не рада, потому что хожу теперь и оглядываюсь, а уж о самой Иде… Об Ираиде Леонидовне и говорить нечего, в любой момент ее могут… — Савина махнула рукой: — Извините, нервы… Может, конечно, я преувеличиваю…

— Не многовато ли намеков, Ангелина Федоровна? Даже для женщины, у которой исключительно красивые глаза. Вы не могли бы выражаться яснее?

— Ну хорошо… — Савина собралась с духом. — Ираида Леонидовна со мной тоже намеками изъяснялась, а не прямым текстом… Но мне кажется, что я ее поняла. Я так поняла, что когда она в тот роковой вечер пришла с работы домой, Карташов уже находился в квартире и ждал ее… — Савина перевела дух и теперь, глядя на следователя лихорадочно блестевшими глазами, внимательно следила за его реакцией.

Брянцев молчал, и лицо его было непроницаемо. Когда молчание слишком затянулось, он спросил:

— В день своего приезда Карташов мог знать код квартирного замка?

— Этого я не могу сказать, но ведь ему тогда и не нужен был код: Андрей Никитич ждал его.

— Если я вас правильно понял, то Орлинкова и Карташов с самого начала были в сговоре?

— Скорее всего, Ида была поставлена перед свершившимся фактом.

— А письмо «Дины»? При такой раскладке только сама Орлинкова его и могла написать?

— Оно за несколько дней до того пришло по почте, Ираида Леонидовна случайно обнаружила его в ящике стола… у Андрея Никитича.

— А платок?

— Платок, должно быть, ее собственный: я раньше видела у нее точно такой же.

— Вот как… — Брянцев с озадаченным видом вскинул брови. — Совсем плохо выходит: по вашей раскладке, Орлинкова активно помогала убийце заметать следы преступления!

— Извините, но так можно Бог знает чего накрутить! — попыталась Савина вступиться за «подругу». — Я убеждена, что для Иды это было… Простите, для Ираиды Леонидовны это было полной неожиданностью. Она растерялась…

— Пусть даже так: укрывательство преступления и лжесвидетельство тоже не сахар! — Брянцев был неумолим.

— Она буквально была поставлена перед фактом и…

— И простила убийцу своего мужа?

— Потому что любила. Она любила его без памяти, если уж на то пошло! Она так его ждала… А он… Понимаете, он рассчитывал… Ну, не знаю, на что уж он мог рассчитывать: конечно, нечего было и думать, чтобы Ида… чтобы Ираида Леонидовна в скором времени согласилась на регистрацию брака. Договорились, что он полгода поживет в общежитии, а к ней будет наведываться по ночам, чтобы не мозолить людям глаза. Еще сорока дней не прошло, как Иде… Ничего, что я так ее называю? Ведь мы были с ней как подруги… И вот, значит, ей становится известно, что у этого негодника появилась… Ну, не знаю, как назвать… Эскортница, девушка по вызову. Но привилегированная, обслуживает только избранную публику. В основном, богатых старичков, у которых песок из одного места сыплется. Но я ее понимаю: повозись с этими старыми песочницами — одуреешь, и почему бы в свободное время не поразвлечься с молодым мужчиной, у которого все на месте? Но он-то должен был понимать! Если нет ни капли совести, то хотя бы из чувства самосохранения, хотя бы на какое-то время воздержался от плотских соблазнов…

— И что же предприняла Орлинкова, когда ей стало известно, что ко всему прочему Карташов ей еще и изменяет? — спросил Брянцев.

— Пошла в прокуратуру и заявила, что ее мужа застрелили. Не могла больше терпеть. И совесть ее к тому времени совсем замучила. Вы это, пожалуйста, примите во внимание!

— Непременно, — пообещал Брянцев. — Любое смягчающее обстоятельство будет принято во внимание. Только вот… И при подаче заявления, и на допросе она ведь опять скрыла правду и не назвала убийцу, хотя, как я вас понял, прекрасно знала, кто застрелил ее мужа.

Савина согласно покивала:

— Ну да, прямо на Карташова она не указала, потому что продолжала его любить. Несмотря ни на что… Даже сказала следователю, будто Карташов помогал ей составить заявление. Как бы не так!

— А разве не помогал??

— О заявлении Карташов узнал после того, как Ида отнесла его следователю. Такую сцену ей устроил! Потребовал, чтобы она немедленно забрала заявление назад. Но тут вы подключились… Последнее время он стал совсем редко у нее бывать, наверное Изольда поставила ему условие. Хотя сама не теряется, улетела вот на Канары. На целых две недели. Делает там своему старичку эротический массаж…

— Вы с ней знакомы?

— Заведующая физкабинетом, где она работает медсестрой, — моя приятельница.

— Орлинкова от вас узнала о существовании соперницы?

— Хотя бы и от меня. Кто-то должен был открыть ей глаза.

— Но не помогло?

— Почему? Ведь дело раскручивается, так? Вы, мне кажется, работаете не покладая рук и, в конце концов, выведете убийцу на чистую воду, у меня на этот счет даже нет сомнений… И у Ираиды Леонидовны тоже.

Брянцев хмыкнул:

— Вы так хорошо меня знаете?

— Да уж знаю! Вы для Иды были… Она о вас очень высокого мнения. И люди много хорошего о вас говорят.

— Люди, люди… — Брянцев с озабоченным видом пододвинул Савиной листы протокола: — Распишитесь, пожалуйста.

Однако расписавшись, Савина не спешила уходить:

— Вы меня заинтриговали, Сергей Алексеевич! Вот уж никак не думала, что какой-то милиционер…

— Чего только не случается в жизни, Ангелина Федоровна! — философски изрек Брянцев и стал перекладывать в сейф папки со стола. — Вы меня извините, но мне необходимо бежать на совещание к начальству, — с этими словами он вышел из-за стола, чтобы подать Савиной шубку, и пока она не вышла из кабинета, продолжал ворчать на свое начальство, которое чуть не каждый день устраивает по разным поводам совещания и буквально не дает работать.

37. Cherchez la femme (II)

Брови у Брянцева сумрачно сбежались к переносице, взгляд сделался жестким и холодным, на скулах вздулись желваки. Бросив на стол очки, шумно отодвинул стул и забегал взад и вперед по кабинету.

— Боюсь, мы уже опоздали, — и, внезапно остановившись перед Филиппом, спросил, тыча пальцем ему в грудь: — А у тебя нет такого чувства?

— Какие там чувства… твою мать! — огрызнулся Филипп. — Эта девка меня уже достала!

— Позвоню-ка Орлинковой на работу! — Брянцев уселся за стол и нашел в ежедневнике номер телефона. Торопливо крутя диск, продолжал сокрушаться: — Опоздали, опоздали на хер!.. — и с надеждой в голосе: — Аллоу!.. Будьте добры, Орлинкову! Ираиду Леони… Что?.. И не звонила?.. — озабоченно взглянул на Филиппа: — Не появлялась она в офисе. Звонили ей домой — телефон не отвечает… — для пущей убедительности Брянцев набрал и домашний номер, долго слушал гудки. — Глухо…

— Ты думаешь, что-то случилось? — спросил Филипп.

— Думаю, — Брянцев поскреб щеку. — Но что делать — ума не приложу: не ломать же дверь… Придется ждать завтрашнего утра. Хотя стой: у Карташова должен быть код! — он опять схватился за трубку, позвонил на завод и попросил позвать к телефону Карташова.

Ждать пришлось долго.

— Почему ты решил, что мы опоздали? — спросил Филипп.

— А ты не обратил внимания: Савина говорила об Орлинковой как о покойнице? «Мы с ней как подруги были», «вы для Иды были»…

— Да, дела…

— Ты на машине? — спросил Брянцев.

Тот кивнул.

Код Карташов вспомнил не сразу:

— Не то триста восемьдесят два, не то… Нет, боюсь соврать, я ведь им ни разу не пользовался.

— Он у вас не записан? — спросил Брянцев.

Последовала небольшая заминка.

— Нет, но я вспомню, — пообещал Валентин. — А что случилось?

— Минут через десять ждите нас у проходной, — и Брянцев повесил трубку. — У меня с утра было дурное предчувствие, — признался он, доставая из шкафа свою куцую дубленку и лохматую черную шапку. — Ты при стволе?

Филипп кивнул и тоже стал одеваться.

— Тогда я свой не беру, — сказал Брянцев.

… Всю дорогу Валентин напрягал память, бормоча под нос сочетания цифр.

— А сама-то Ида где? — спросил он.

— Неизвестно, — сказал Брянцев. — Вы вчера не были у нее?

— Нет, — ответил Валентин.

— И не звонили?

— Нет. А что все-таки случилось?

— Орлинкова сегодня не явилась на работу, ее домашний телефон не отвечает. Есть повод для беспокойства?

— Пожалуй…

В конце концов, с большой долей уверенности Валентин остановился на двух вариантах: 382 или 328.

Подошел второй.

…Орлинкова лежала на боку возле кровати, неестественно подогнув под себя одну ногу и уткнувшись окровавленным лицом в темное бесформенное пятно на бирюзовом паласе.

На полу спальни, возле самой двери, Брянцев увидел записную книжку в неказистом пластиковом переплете, поднял, раскрыл. Удивленно присвистнув, завернул в носовой платок и опустил в карман.

— Что-то интересное? — спросил Филипп.

— По-моему, да, — лаконично ответил Брянцев и, выйдя из комнаты, прикрыл дверь. — Пойду вызывать бригаду.

— Савину, похоже, надо задерживать?

— О ней позаботится Игорь. А ты мчись в свою контору и задержи до моего прибытия Миронова.

— С этим как?.. — шепотом спросил Филипп направил большой палец на Карташова, который стоял к ним спиной, захватив голову руками и покачиваясь взад-вперед всем корпусом.

— Разберемся, — сказал Брянцев.

* * *

Отправив Филиппа с поручением, Брянцев велел Валентину пройти в кабинет, указал ему на кресло впереди письменного стола, сам уселся за стол и вызвал дежурную бригаду. Положив трубку, долго с задумчивым видом смотрел на Валентина, который сидел, уперев локти в колени и закрыв лицо ладонями.

— Вы спрашивали, что случилось, — приступил Брянцев к разговору. — Еще есть вопросы?

— Когда ее убили?

— По всей вероятности, вчера вечером или ночью. Кто убил — пока неизвестно. Вы не были вчера в этой квартире?

— Ни вчера, ни позавчера, — глухо проговорил Валентин, не отнимая от лица ладоней. — Но вчера вечером случайно проходил мимо ее дома и видел у нее в спальне свет…

— Вот как? Время точно не помните?

— Я минут через пять после этого посмотрел на часы, было без двадцати пяти восемь. А потом еще раз около десяти часов там проходил, и света в окне уже не было.

— Думаю, не в ваших интересах что-то скрывать от следствия, поэтому рассчитываю на полную откровенность.

— Спрашивайте, — Валентин отнял ладони от лица и, достав из кармана платок, высморкался. — Но я не знаю, как моя записная книжка…

Брянцев прервал его:

— До вашей записной книжки мы еще дойдем, а пока расскажите, как вы провели вчерашний день.

— С самого утра?

— С утра и до ночи.

— С восьми до пяти был на работе…

— Никуда с завода не отлучались?

— Нет.

— Сразу после работы куда отправились?

— В общежитие.

— Сколько времени находились в общежитии после того, как пришли с работы?

— Чуть больше часа. Приблизительно с половины шестого до шести двадцати пяти.

— Кто-нибудь еще был в это время в комнате?

— Мой сосед Олег Миронов.

— В шесть двадцать пять вы…

— Пошел прогуляться.

— Вы ушли, а Миронов остался в комнате?

— Да.

— Когда вернулись обратно?

— В начале одиннадцатого.

— Расскажите подробно, где вы были все это время.

Валентин посмотрел на следователя тоскливыми глазами и махнул рукой:

— Если Иду убили в это время, то у меня нет алиби.

— Не будем спешить, — сказал Брянцев, — Вы были один все это время?

— Не совсем. На улице я случайно познакомился с женщиной. Зовут ее Ларисой, фамилии не знаю. И где живет — тоже не знаю.

— На какой улице познакомились?

— На Шаумяна.

— У какого дома?

Валентин сердито запыхтел, отвел взгляд в сторону, крепко сжал одной рукой пальцы другой руки.

«Вот и все, — подумал он. — Сейчас про Изольду спросит…»

— У восемьдесят шестого, во дворе.

Брянцев смотрел на него неподвижным взглядом поверх очков.

— Если не ошибаюсь, вас интересовал четвертый корпус этого дома?

— Знаете? — Валентин почувствовал облегчение оттого, что больше не было надобности что-то скрывать.

Брянцев не спеша извлек из кармана подобранную в спальне записную книжку, развернул на столе платок и с помощью карандаша откинул пластиковую корочку.

— Карташов В. П… Ваша?

Валентин обреченно кивнул.

— Но почему она тут оказалась? Она была у меня в спецовке… Почему она тут?

— Брянцев многозначительно улыбнулся:

— Этого я пока не знаю! — и осторожно, двумя пальцами, извлек из записной книжки небольшую цветную фотографию, повернул ее к Валентину лицевой стороной. — Эта женщина вам знакома?

Валентин выскочил из кресла, как ужаленный.

— Не может быть! — завопил он.

— Садитесь, — Брянцев кивком указал ему на кресло и повторил вопрос: — Эта женщина вам знакома?

Валентин еще раз глянул на фотографию Изольды и уронил голову. Мотая ею из стороны в сторону, промычал что-то нечленораздельное.

— Не понял, что вы сказали! — прикрикнул на него Брянцев.

— Знакома, — придушенным голосом отозвался Валентин, не подымая головы. — Я люблю эту женщину. Но фотографию эту вижу впервые…

— Вот как? Она была в вашей записной книжке.

Валентин развел руками, вскинул голову и посмотрел следователю в глаза:

— Не знаю, как она туда попала. Хотите верьте, хотите — нет…

В этот момент в прихожей раздался звонок.

— Никуда отсюда не выходите! — предупредил Брянцев Валентина и пошел открывать.

Он передал криминалистам записную книжку, подождал, пока судмедэксперт не определил время наступления смерти — вчерашним вечером, между семью тридцатью и восемью тридцатью, — и вернулся в кабинет.

* * *

Валентин все это время просидел в кресле, облокотившись о колени и обхватив голову руками. Стоило ему вчера зайти попроведать Иду — они ведь не ссорились, — и, может, она сейчас была бы жива. Черти принесли эту Ларису, будь он один… Хотя вряд ли зашел бы, вряд ли… Он никак не мог себе представить Иду мертвой. И что ее труп лежит в соседней комнате. Перед глазами всплыло ее лицо с виноватой улыбкой и слезками на ресницах. «Неужели не видишь, не чувствуешь, не понимаешь?..» А он, слушая ее горячечный шепот, не смел смотреть ей в глаза и то и дело отводил их в сторону… И потом изо всех сил старался забыть ее последний, прощальный взгляд, когда он одевался в прихожей, чтобы уйти, как оказалось, навсегда… Хотя нет, не навсегда: вот же опять встретились…

— Успокойтесь, — сказал ему Брянцев.

Валентин поднял голову и отрешенно посмотрел на следователя, потом на стену, отделявшую кабинет Андрея от гостиной:

— Почему ее убили?

— Это предстоит выяснить, — сказал Брянцев и спросил: — Где сейчас Изольда Маковкина, вы знаете?

— Двадцать седьмого января она улетела в Ростов, на какие-то курсы, и уже должна была вернуться… — Валентин тяжело вздохнул. — Третий день хожу смотрю на ее окна…

— А эта Лариса… Откуда она взялась?

— Ниоткуда. «Извините, можно вас на минутку?..»

— Но потом вы ходили с ней по улицам, разговаривали — что-то же она вам о себе сообщила? Не молчала же всю дорогу?

Валентин усмехнулся:

— Да она рта не закрывала, непрерывно что-то говорила, но я не слушал ее… Кажется, рассказывала, как выходила замуж, про какие-то цветы…

— И сами не поинтересовались, кто она такая — где работает, в каком районе живет? В конце концов, есть ли у нее муж, дети?

— А мне это нужно?

— Похоже, она единственная, кто может подтвердить ваше алиби. Вы хоть внешность ее запомнили?

Валентин напряг память.

— Пальто серое, шапка тоже, волосы рыжие… Лицо… Не помню ее лица…

— Глаза какого цвета?

— Не знаю.

— Нос какой?

— Не знаю…

Брянцев откинулся на спинку стула, снял очки и положил их на стол.

— Трудновато будет разыскать вашу знакомую.

В дверь заглянул один из оперативников, кивком вызвал Брянцева в прихожую и сообщил, что свидетельница со второго этажа опознала на фотографии женщину, которая спускалась по лестнице в день убийства Андрея Орлинкова.

Вернувшись за стол, Брянцев постарался не выдать охватившего его волнения.

— Ваша Изольда… Они с Орлинковой были знакомы?

— Сколько знаю — нет, — и сокрушенно покрутил головой: — Ума не приложу, как моя записная книжка могла оказаться тут!..

— Сегодня вы ее брали в руки?

— Сегодня… Кажется, нет. Но вчера я точно заглядывал в нее. Записал один телефон.

— В какое время это было?

— Незадолго перед концом работы.

— И вы помните, что снова положили ее в карман спецовки? На работе не могли оставить?

— Не думаю. Да, вспомнил: в общежитии, когда снимал спецовку, вынул из правого кармана сигареты, а зажигалка оказалась в левом кармане, там была и записная книжка.

— Спецовку вы сняли…

— Да, повесил на гвоздь в ногах кровати.

— И когда отправились гулять, спецовка осталась в комнате?

— Да.

— Этим вечером вы ее больше не надевали?

— Нет. Только перед тем как лечь спать, положил в ее правый карман оставшиеся сигареты и зажигалку.

— А левый карман не проверили?

— Нет. И сегодня за весь день… Хотя постойте: в обеденный перерыв мне понадобилось позвонить по тому телефону, который я вчера записал… Ну да, я сунул руку в карман за книжкой, но вспомнил номер и набрал по памяти.

— А пока набирали номер, рука была в кармане?

— Да, и мне кажется…

— … что в кармане было пусто?

— Да. Но в тот момент я как-то… Голова была занята другим…

— Вчера вечером, пока вы гуляли с Ларисой, к Олегу Миронову мог кто-нибудь прийти?

— Да, он сказал, что пригласил свою… подругу, и, собственно говоря, попросил… не возвращаться слишком рано.

— Вы видели его подругу?

— Нет, ни разу. До вчерашнего вечера она не появлялась в общежитии.

— Как ее зовут?

— Не знаю.

— А та женщина, которую видели в подъезде в день убийства Орлинкова… Вам известны ее приметы? Еще раз прошу вас быть предельно откровенным.

— Да, приметы известны, но сам я эту женщину не видел, а потому… — сказал Валентин и отер со лба пот. После долгого молчания с трудом выговорил: — Мало ли кто ходит в бежевых дубленках…

— У вашей Изольды, кроме того, черные волосы и родинка на щеке, — заметил Брянцев.

— Мало ли у кого есть родинки, пробормотал Валентин и приложил палец к своей щеке. — У меня вон тоже. Черная. Скажите… вы… арестовали ее?

— С чего вы взяли?

— Ну… кто вас знает!..

— По некоторым, пока не проверенным сведениям ее сейчас нет в стране.

Валентин не поверил ушам:

— Нет… в стране? Она разве… не в Ростове?

— Говорят, что она сейчас на Канарских островах.

— Где-где?!. На Канарских островах? Что она там делает?

— Что делает? Надо думать, загорает под тропическим солнцем, купается в синих волнах океана, — разъяснил Брянцев. — А как оказалась там? Детали пока неизвестны. Надеюсь, когда она вернется, вы сами ее подробно обо всем расспросите.

Валентин никак не мог прийти в себя:

— С ума сойти: на Канарских островах! А говорила, что в поликлинике уже три месяца не выдают зарплату!

— В наше время всякие чудеса возможны, — философски рассудил Брянцев и стал собирать со стола бумаги. — На этом пока закончим разговор.

— Вы меня отпускаете?

— Надеюсь, не сбежите?

— Куда я сбегу…

— Тогда поезжайте сейчас в общежитие и будьте там. Возможно, вы нам еще понадобитесь.

Валентин кисло попрощался:

— До нового свиданьица, значит…

* * *

Тем временем эксперты и дежурный следователь заканчивали осмотр помещения. Из вещдоков ничего существенного не обнаружили, за исключением длинного черного волоса, оказавшегося на полу в прихожей, под трюмо.

Пуля, пробив насквозь череп Иды, вылетела в окно. Выстрела никто из соседей не слышал. На этот раз был произведен только один выстрел: эксперты тщательно обследовали стены и мебель, однако следов второй пули не нашли. Пистолет убийца унес с собой.

Двое из опрошенных жильцов уверенно заявили, что видели накануне вечером, приблизительно без четверти девять, выходившую из подъезда незнакомую женщину в темных очках, коричневой норковой шубе и коричневой фетровой шляпке с загнутыми кверху полями… Волосы у женщины русые, вьющиеся, до плеч, на вид ей можно было дать лет тридцать. Роста повыше среднего. В руке у нее был туго набитый пластиковый пакет. Свидетели — две пожилые женщины — выгуливали в это время своих лохматых болонок и разговаривали, стоя возле подъезда, а над крыльцом горел фонарь. Одна из свидетельниц, подумав, добавила такую деталь: ей показалось, что шуба была несколько великовата женщине.

И никто из жильцов не видел, как эта женщина входила в подъезд.

«Мистика!» — подумалось Брянцеву. Он вспомнил, что Орлинкова приходила в прокуратуру именно в коричневой норковой шубе.

Распахнув дверки платяного шкафа в прихожей, он исследовал его содержимое. На плечиках висели: серая дубленка, шуба из меха выдры и два демисезонных пальто. Норковой шубы он не нашел. Посмотрел в спальне, там тоже был платяной шкаф, но в нем висели исключительно платья и костюмы.

«Мистика». Это было одно из любимых словечек Брянцева.

* * *

Филипп подъехал, когда труп Орлинковой выносили из квартиры.

— С Мироновым все в порядке? — спросил Брянцев.

— В конторе, под домашним арестом.

— Тогда садись на телефон и обзванивай туристические фирмы. Выясни, действительно ли Изольда Валерьевна Маковкина вылетала на Канарские острова.

Через полчаса нужная справка была получена: гражданка Маковкина Изольда Валерьевна действительно двадцать второго января вылетела по путевке «Интер-Тур-Сервиса» на остров Лас-Пальмас, самый популярный из Канарских островов-курортов.

— Ну что ж, по крайней мере для Карташова у нас имеется достоверная информация, — сказал Брянцев. — Кстати, ты не помнишь, какая шуба была на Орлинковой, когда она пришла первый раз к тебе в милицию?

— Коричневая. По-моему, норковая.

— В квартире этой шубы нет, а вчера вечером, приблизительно без четверти девять, из подъезда вышла женщина в норковой шубе, которая, по словам очевидцев, была ей велика…

— Ну понятно: Орлинкова ведь крупнее Савиной, — сказал Филипп.

Брянцев хмыкнул.

— Не нашли дубленку, так, может, шубу найдем?

38. Миронов

Допрос происходил в одном из пустующих кабинетов уголовки, где Филипп запер Миронова час назад. Держался опер спокойно, однако чувствовалось, что нервы у него натянуты.

— Как это все понимать? — спросил он.

— Сейчас разберемся, — Брянцев по-хозяйски расположился за одним из столов у окна и жестом пригласил Миронова присаживаться за другой стол, напротив. — У меня к вам несколько вопросов.

— Несколько вопросов? И для этого надо было меня запирать? А это как называется? — он ткнул пальцем в телефонную розетку. — Телефон-то зачем унесли?

— Вот тут уж я не при чем, — сказал Брянцев.

Насчет телефона он и впрямь распоряжений не отдавал, так как предполагал, что Филипп препроводит Миронова в камеру, где, как известно, проблемы телефона не существует.

— Давно знакомы с Савиной? — спросил Брянцев после того, как отношения были выяснены.

Миронов наморщил брови.

— Простите, тут нет ошибки? Я не знаю никакой Савиной.

— На днях она подъехала за вами на улицу Посадскую на синем «Форде»…

— Но это была не Савина, — сильно покраснев, проговорил Миронов.

— Тогда кто же? — спросил Брянцев.

— Гела… Моя… женщина.

— Давно вы с ней встречаетесь?

— С декабря прошлого года.

— При каких обстоятельствах познакомились?

Первую встречу с Гелой Олег помнил очень хорошо:

— Вечером шестнадцатого декабря я вышел из здания милиции и направился в сторону автобусной остановки. Незнакомая женщина окликнула меня из машины и попросила помочь избавиться от пассажира, который начал к ней приставать. Это был рослый амбал лет двадцати трех. Я велел ему выйти из машины. Он нехотя подчинился.

— И что было дальше?

— Гела, поблагодарив меня, спросила, в какую мне сторону. Я вообще-то направлялся в общежитие, но… Короче говоря, вечер мы провели вместе.

— Как ее полное имя?

— Гелия. Гелия Алексеевна Пономарева.

— Вы часто бываете у нее дома?

— Довольно часто.

— И она тоже бывает у вас в общежитии?

На лице Олега отразилось сложное чувство. Казалось, вопрос следователя застиг его врасплох.

— Н-нет… То есть один раз была…

— Вчера?

— Сейчас у нее гостит мать, и поэтому мы не могли…

— Ваша подруга интересовалась делом Орлинкова?

Лицо Миронова сделалось совсем пунцовым. Сцепленные пальцы были сжаты до побеления суставов. Брянцев следил за выражением его расстроенного лица, всматривался в лихорадочно блестевшие глаза и не торопил.

— Да, проявляла… Но я и сам ничего не знал.

— И пытались выведать подробности у Карташова?

— Да. Но он тоже ничего не знал.

— А когда Лазутин якобы случайно проговорился, вы тут же побежали звонить подруге.

— Мне хотелось лишний раз увидеться с Гелой и, конечно, успокоить ее, потому что… Как я понял из ее слов, следствие проявило к ней интерес в связи с ее давними отношениями с Орлинковым…

— Вы что, в самом деле не знали, что Савина до последнего времени работала у Орлинкова личным секретарем?

— Савина — может быть… Вы хотите сказать, что Гела.?

Брянцев кивнул:

— Именно это я и хотел сказать. Потому что Савина — ее настоящая фамилия, — сказал Брянцев.

Миронов схватился за голову:

— Боже мой!..

— Мать Савиной не выезжала на этих днях из Торска, — добавил Брянцев.

Миронов смотрел на следователя, но, казалось, думал о каких-то посторонних вещах.

— Это значит, что квартира Савиной была свободна, — размеренным тоном продолжал Брянцев. — Тем не менее Савина пришла в общежитие, и вам пришлось просить Карташова исчезнуть на несколько часов…

Миронов вздрогнул и с тоской поглядел в окно.

— Что вы хотите сказать? — дрожащим голосом спросил он.

— Что Савиной для чего-то понадобилось провести этот вечер именно в общежитии.

Миронов подавленно молчал.

— Сколько времени продолжалось свидание? — спросил Брянцев.

— Часа три.

— За это время Савина куда-нибудь выходила из комнаты?

— Нет, никуда.

— А в туалет?

Олег покраснел.

— Ну да, конечно…

— Сколько раз?

— Я не считал. Допустим, раза два.

— Через сколько минут возвращалась?

— Ну… минут через пять, Может, через шесть. Или через четыре, я не смотрел на часы.

— Но не через полчаса?

— Ну что вы! Нет, конечно!

Брянцев поднялся из-за стола и стал расхаживать по кабинету.

«Спокойно, спокойно!» — говорил он себе, морщась от начинавшей пульсировать у виска мигреневой боли.

Он по опыту знал, что не следует паниковать раньше времени и всякий раз вспоминал в таких случаях слегка отредактированное им изречение бессмертного Швейка: надо надеяться даже тогда, когда, казалось бы, уже и не на что надеяться. Вот это «казалось бы» и оставляло ту малую толику надежды, которая включала второе дыхание, заставляя некое серое вещество под черепной коробкой шевелиться живее, а там вскоре и всегда нежданно-негаданно приходила счастливая, на удивление простая мысль. Или, также нежданно-негаданно, случалось то, что называют простым везением, счастливой случайностью. Кстати сказать, Брянцева в прокуратуре считали везунчиком, да, впрочем, и сам он верил в свое везение и часто рассчитывал на него в минуты отчаяния, когда, казалось бы, не оставалось никаких шансов, никакой возможности убедительно доказать совершенно очевидную для него самого вину подследственного. И сейчас он тоже в глубине души верил, в глубине души расчитывал на тот самый случай. Глупый и счастливый, который верой и правдой служит, как правило, профессионалам высокого класса.

…Сделав последний круг, он опять сел за стол и, вперив в Олега суровый пронизывающий взгляд, продолжил допрос:

— Что было на Савиной, когда она пришла к вам в общежитие?

— Черная такая шубка, вроде как котиковая.

— А на голове?

— Серый вязаный берет. Но, может, вы объясните, что произошло вчера вечером?..

— Вчера вечером, между семью тридцатью и восемью тридцатью в своей квартире была застрелена Орлинкова, — сказал Брянцев. — Соседи видели выходившую в это время из подъезда незнакомую женщину в коричневой норковой шубе.

Миронов оторопело посмотрел на следователя:

— Но ведь в коричневой, а не в черной!

— Она могла войти в дом в черной шубе, а выйти в коричневой. Свидетели утверждают, что норковая шуба выходившей из подъезда женщине была великовата. А в руке она держала туго набитый пакет.

— Гела пришла ко мне с небольшой кожаной сумочкой, в которой едва поместилась бутылка коньяка. И уходила с этой же сумочкой, — решительно заявил Миронов.

— Перед тем как вернуться в общежитие, она могла переодеться в машине, которая наверняка была припаркована где-нибудь неподалеку.

— Это лишь ваши предположения!

Брянцев вышел из-за стола и стал, заложив руки за спину, посреди кабинета.

— Миронов, вы профессионал, и должны понимать, что версия сперва выдвигается, а уж затем доказывается. Если есть подозрение, я обязан построить версию.

— Какие у вас основания подозревать Гелу в причастности к этим убийствам? — спросил Миронов.

— Савина одной из последних видела Орлинкова живым, а после его гибели часто навещала вдову. Между прочим, у нее нет алиби на то время, когда произошло первое убийство, зато соседи и в тот раз видели выходившую из подъезда незнакомую им молодую женщину. Как вы думаете, должен я проверить алиби Савиной на момент вчерашнего убийства? Вот этим я и занимаюсь.

— Но я же сказал: она никуда не отлучалась все это время из общежития! И вообще, мне кажется, что я сплю и вижу кошмарный сон… — пробормотал Миронов и провел ладонью по глазам.

— Спите? — рассеянно переспросил Брянцев, а в голове уже вертелся другой, похожий, но куда более важный вопрос: — А вчера вечером, во время свидания, вас не донимал сон? У мужчин это бывает…

Какое-то время Миронов смотрел на следователя с досадой и недоумением. Казалось, смысл вопроса не доходил до него.

— Ну было, чуть-чуть задремал, — ответил он, наконец. — Но чтобы спал… Минут пять, не больше.

— Проснулись сами или вас разбудила подружка?

— Гела растормошила.

— Сильно осерчала?

— Было. Но если вы думаете…

— Когда вы почувствовали сонливость, на руке у вас были часы? — спросил Брянцев Олега.

— Нет, они лежали на столе.

— Хотя бы приблизительно можете сказать, сколько времени было, когда вы задремали?

— Где-то около восьми вечера.

— А проснулись?

— Да тут же и открыл глаза! — сказал Олег. — Я же почти не спал!

— Когда открыли глаза, не спросили у Савиной, сколько времени?

— Спросил. Было пять минут девятого.

— Но на часы не взглянули?

— Нет.

— После вашего пробуждения Савина еще долго находилась в комнате?

Миронов прикинул:

— Где-то около часа. Может, минут сорок-сорок пять.

— А когда она ушла, вы посмотрели на часы?

— Нет, сразу плюхнулся на кровать и отключился. Не слышал даже, как сосед пришел.

— И последний вопрос: вы вчера вечером много коньяка выпили?

— Да не так чтобы много: граммов сто пятьдесят. Вы что, всерьез думаете?..

— Очередная версия, — сказал Брянцев. — Пока только версия.

39. Обыск

В общежитии они застали Карташова, который грустил за столом в обществе наполовину опорожненной бутылки «Старорусской».

Обведя комнату цепким взглядом, Брянцев спросил про коньячную бутылку: не видел ли ее Карташов, когда вернулся вечером с «прогулки»?

— Поглядите у него в тумбочке, — сказал Валентин.

Заглянув в тумбочку Миронова, Брянцев при помощи носового платка извлек из нее два граненых стакана со следами подсохшей светло-коричневой жидкости на дне и упаковал их в полиэтиленовый пакет, который они с Филиппом завезли в криминалистическую лабораторию, а оттуда заехали в следственное управление прокуратуры и забрали поджидавшего их Игоря Ускова. Игорь доложил Брянцеву о задержании Савиной и передал изъятую у «фигуристки» связку ключей.

— Без эксцессов прошло? — спросил Брянцев.

— Не хочется вспоминать, — лаконично ответил Игорь, сопроводив свои слова выразительной миной.

* * *

Филипп остановил машину у подъезда неказистой серой пятиэтажки. Походив по этажам, нашли двух пенсионеров, которые согласились быть понятыми.

В бронированную дверь квартиры было вварено три хитрых замка, отпереть которые даже при наличии ключей было непросто: один замок отпирался поворотом ключа вправо, другой — двумя поворотами влево, а третий, видимо, вообще не был заперт. Так что все трое, по очереди, порядком попотели, прежде чем попали в квартиру.

Савина, видимо, совсем недавно сделала евроремонт. В подвесных потолках было не меньше десятка светильников, а в прихожей еще и понизу шла подсветка. Изысканная мебель, большой японский телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр… Широченная кровать занимала чуть ли не полкомнаты. На паркетном полу лежал ковер травяного узора с таким густым ворсом, что ботинки ступали по нему как по живой траве-мураве. Комната и кухня были разгорожены легкой раздвижной стенкой. А кухонный гарнитур — «ну просто мечта», как оценила его женщина-понятая из квартиры напротив. На кухне стоял еще один телевизор, поменьше… И диссонансом ко всей этой роскоши являла собой сваленная грудой немытая посуда в раковине, остатки еды на столе, сковородка с пригоревшими ко дну бифштексами на электрической плите «Мулинекс».

— Ё-моё! — тихонько простонал Филипп, оглядываясь вокруг. — Это же какие деньги надо секретарше зарабатывать!

— Думаю, в пределах зарплаты, — определил Брянцев и с ухмылкой добавил: — Средней американской служащей.

Обыск проводили тщательно, заглянули даже в сливной бачок в туалете и очистили от снега балкон.

На самом верху антресолей, в узкий промежуток под потолком, была задвинута гитара в зеленом футляре из кожзаменителя. Игорь поставил кухонную табуретку на журнальный столик, взобрался на нее, выдвинул гитару, пошарил за ней рукой и что-то нащупал. Спрыгнув на пол, показал находку Филиппу и понятым. Это был рулончик цветной негативной фотопленки. На трех негативах была запечатлена идущая по улице женщина фигурой и позой очень похожая на Изольду Маковкину с фотографии, найденной в записной книжке Карташова.

* * *

Тем временем Брянцев обнаружил на антресолях встроенного шкафа в прихожей белый пластиковый пакет с котиковой шубкой, уже далеко не новой, с вытертым на сгибах мехом.

В одной из секций мебельной стенки на плечиках висели еще две шубы — каракулевая и беличья. Но ни коричневой норковой шубы, ни бежевой дубленки так и не удалось найти. Как и норковой формовки и фетровой шляпки с загнутыми кверху полями. Как и черного парика.

Осмотр гаража и «Форда» вообще ничего не дал, если не считать трех окурков, извлеченных из пепельницы, встроенной в приборный щиток «Форда»: на одном окурке не было следов губной помады.

Всю обратную дорогу Брянцев молча хмурился. Понимая его состояние, Филипп с Игорем тоже помалкивали.

Подвернув к следственному управлению, Филипп остановил машину. Брянцев продолжал хмуро хохлиться, даже ремень не скинул.

— Приехали, Сергей Алексеич, — сказал Игорь.

— Вижу, — Брянцев медленно повернул голову к Филиппу и похоронным голосом спросил: — Что будем делать?

Оба они прекрасно понимали, что котиковая шубка и пленка — далеко не те улики, на которых можно построить серьезное обвинительное заключение. И в то же время ни у того, ни у другого после перипетий этого дня не оставалось ни малейших сомнений в причастности Савиной к обоим убийствам.

— Как говорится, близок локоть… — начал Филипп

— …а доказательств нет, — закончил Брянцев.

Игорь тоненько хохотнул, и это немного разрядило атмосферу.

— Еще ведь есть стаканы, которые мы давеча отвезли криминалистам, — напомнил Брянцеву Филипп и фальшиво пропел — Стаканы, стаканы, стаканы, на вас вся надежда, пам-пам-м!..

40. Савина требует адвоката

Утром их ждало разочарование: в стаканах не только химии не обнаружилось, но и следов коньяка.

— Только чай, ребята-демократы, только чай, — пробормотал со вздохом Брянцев и, позвонив Олегу Миронову, спросил у него, из какой посуды они с Савиной пили третьего дня коньяк.

— Из хрустальных стопок, — ответил Миронов. — Гела их с собой приносила.

— Ну, понятно, — вконец расстроился Брянцев. — Принесла, унесла и нет ничего. Спрашивается, на каком основании я распорядился задержать ни в чем неповинную женщину?

— Давай-ка ближе к делу, — и Филипп выложил на стол несколько цветных отпечатков.

На всех отпечатках была изображена Изольда Маковкина в бежевой дубленке и коричневой норковой шапочке. Она шла по тротуару, не глядя в объектив и, судя по безучастному выражению лица, скорее всего не подозревала, что ее фотографируют. Один из отпечатков был сделан с того же негатива, что и фотография, найденная в записной книжке Карташова.

— Итак, логично предположить, что фото в записную книжку было подложено Савиной или с ее помощью, — повел Брянцев кружево умозаключений. — С какой целью? Во-первых, записная книжка должна свидетельствовать о совсем недавнем посещении ее владельцем квартиры Орлинковой, а фотография — о теплых отношениях его с Маковкиной, приметы которой безусловно совпадают с приметами «Дины».

— Но если предположить, что на самом деле под маской «Дины»-Маковкиной скрывалась Савина, то получается, что Савина за считанные часы сумела загримироваться под Маковкину, где-то раздобыть точно такую же как у той дубленку, при этом сделать так, чтобы у Маковкиной не оказалось алиби и придумать повод для того, чтобы Орлинков впустил ее вместе с киллером в свою квартиру… Когда она все это успела бы? Ведь убийство Орлинкова было совершено при случайном стечении обстоятельств: случайно опоздал поезд, случайно задержалась на работе жена Орлинкова…

— Войти в образ можно было заблаговременно, амуницию держать наготове и ждать подходящего момента, — рассудил Брянцев. — К устранению Орлинкова наверняка готовились не один день. Сначала, возможно, предусматривался какой-то другой, но похожий вариант, — Брянцев задумчиво перебирал в руках фотографии. — Фотографировали ее еще осенью, взгляни повнимательнее!

— Да, снега совсем еще мало, только, видать, подморозило. — покивал Филипп. — Где-то самое начало ноября.

— Приблизительно так, — кивнул Брянцев. — Из этого следует, что фотографировали Маковкину не для записной книжки Карташова. С фото Маковкиной перед глазами Савиной проще было подобрать себе грим. Заранее были приготовлены дубленка, формовка, парик. Парик натянула, родинку намалевала, дубленка, формовка — готово, по приметам налицо полное сходство с Маковкиной! Всю амуницию она могла держать под рукой, прямо в приемной, в одном из многочисленных отделений секционного шкафа. Да ведь они не вдвоем с киллером это дело обтяпывали, наверняка еще несколько расторопных ребят у них на подхвате были. Кстати, эти ребята очень даже оперативно могли одним из тысячи ста способов выманить в нужный момент Маковкину на улицу, усадить в машину и увезти на несколько часов в неизвестном направлении, доказывай она потом, где была в момент убийства Орлинкова. Да и дубленку с формовкой они могли у нее на это время «позаимствовать», а потом вернуть в целости и сохранности. Так что не исключено, что дубленка, которую свидетельница видела на «Дине», сейчас находится дома у Маковкиной, если только она не взяла ее с собой на Канары.

Филипп поскреб затылок.

— Что-то я не улавливаю: зачем Савиной это было нужно — гримироваться именно под Маковкину?

— А на тот случай, если не проходит версия о самоубийстве. В нужный момент нам помогли бы выйти на Маковкину, и мы непременно ухватились бы за эту версию. Ой, как ухватились бы… — Брянцев разгладил усы. — Но мы ведь с тобой не лыком шиты, верно? Хотя и случайно, считаю, но все же вышли на Савину прежде, чем на Маковкину, и Савина, должно быть, почувствовала, что мы к ней всерьез подбираемся. Нервишки не выдержали, и она решила дополнительно подстраховаться. Очень удачная складывалась диспозиция: Карташов и так-то засветился возле трупа Орлинкова, алиби под вопросом, да еще судьбе было угодно свести его с «Диной»-Маковкиной. Оставалось позаботиться о том, чтобы у него не оказалось алиби на момент убийства Орлинковой, и подбросить улики. Что и было сделано. И знаешь, что я думаю? Если бы у Савиной не сдали нервы и она не пошла на второе убийство, вряд ли бы нам удалось доказать ее вину.

— Ты уверен, что теперь докажем?

— Особой уверенности нет, но надежда теплится. Как сказал Швейк…

— Погоди со своим Швейком! — вскинулся вдруг Филипп. — Ты что сказал?

— Когда?

— Да только что! Савина пошла на второе убийство? Считаешь, что она сама?.. А киллер…

— Зачем ей киллер? Она же два года занималась биатлоном. Значит, стреляет профессионально.

* * *

Савина вошла в следственный кабинет изолятора с гордо вскинутой головой. Демонстративно стараясь не смотреть на следователя, опустилась на табурет, привинченный к полу посреди кабинета.

— Здравствуйте, здравствуйте, Ангелина Федоровна! — как ни в чем не бывало поприветствовал ее Брянцев, встал, подошел к ней: — Позвольте шубку!

— Какая галантность, умереть можно! — Однако раздеваться Савина отказалась — Мне холодно!

— В ваши-то годы думать о смерти! — Брянцев вернулся к столу и, опершись о него руками, посмотрел на подследственную долгим изучающим взглядом.

— Вы что себе позволяете? — Савина гневно сверкнула на следователя своими фиалковыми глазами. — Что за идиотский спектакль? Сейчас же освободите меня!

— Так уж сразу идиотский? — обиделся Брянцев и миролюбиво предложил: — Давайте будем разбираться. Я тоже, признаться, хотел бы прояснить кой-какие моменты.

— Прежде всего вам следует извиниться передо мной, а уж затем что-то прояснять! — выкрикнула Савина, в бешенстве сжимая кулачки. — У вас нет никакого права арестовывать меня!

Брянцев озадаченно поморгал:

— Кто сказал, что вы арестованы?

Аккуратный носик Савиной агрессивно вздернулся:

— Вот именно: ни слова не говоря взяли и посадили в тюрьму! Вы не имеете права так со мной обращаться! Форменное беззаконие!..

— Ну вот, кажется, вам уже и жарко стало! — улыбнулся Брянцев.

Все-таки он убедил ее расстаться с шубкой.

— Повторяю: мы вас не арестовывали, — сказал Брянцев, повесив шубку на гвоздь у двери, рядом со своей дубленкой.

Савина выразительно развела руками:

— И как же это называется?

— Мы задержали вас на три дня для выяснения, как я уже сказал, некоторых неясных моментов.

— А именно?

— Ну, например, хотелось бы знать, в каких отношениях вы находитесь с Олегом Мироновым?

— Я уже сказала, что мы не встречались с тех пор, как он помог мне избавиться от нахала…

— А по словам Миронова, остаток того дня вы провели вместе.

— Разве? Приятно, что он меня помнит. А я, к своему стыду, про него совсем забыла. У меня, знаете, столько поклонников, что имена их просто не умещаются в голове, — для большей убедительности Савина нарисовала указательным пальцем возле виска замысловатую завитушку.

— Однако же позавчера вечером вы о нем вспомнили и даже приходили к нему в общежитие…

— Не понимаю, о чем вы говорите! — сдавленным шепотом воскликнула Савина. — Я приходила к Миронову в общежитие? Зачем?.. Кошмар какой-то!.. Если бы мой жених услышал, что вы говорите…

— В таком случае скажите, где вы находились позавчера вечером между девятнадцатью тридцатью и двадцатью двумя часами.

— Сидела дома, смотрела телевизор.

— Забыли, все забыли!.. — сокрушенно покачал головой Брянцев. — Ну хорошо, я вам напомню в какой последовательности развивались события. Около девятнадцати часов вы вошли в общежитие, что на улице Василия Грозина, и пробыли там в обществе Олега Миронова приблизительно до двадцати одного часа тридцати минут. Один раз вы отлучились приблизи…

— Повторяю: в это время я была у себя дома! — перебила его Савина.

— …приблизительно минут на сорок-пятьдесят и успели побывать еще в одном месте. Но об этом позже, а сейчас хотелось бы вот о чем спросить. У вас прекрасная квартира, и до сих пор, сколько нам известно, вы встречались с Олегом Мироновым у себя дома. Почему же на этот раз вы решили переспать с ним на скрипучей и жесткой общежитской койке? Только не говорите про маму, она тут не при чем!

Савина устремила на Брянцева негодующий взгляд:

— Вы что крутите? Вы что крутите? Собственно говоря, в чем вы меня обвиняете? В том, что я занимаюсь сексом не у себя дома? Но даже если так, и я с кем-то переспала хоть в общежитии, а хоть и на чердаке вашего дома — это что, преступление? Но я снова повторяю вам, что весь этот вечер провела дома, одна, без свидетелей! Перестаньте крутить и скажите прямо: чего вам от меня надо? А я вам сразу говорю: никаких липовых бумажек подписывать не буду!

— Вы подозреваетесь в причастности к убийству Орлинковых, — прихмурив брови, жестко проговорил Брянцев. — Пока только подозреваетесь. На этом основании мы и задержали вас.

Савина воздела руки, при этом ее глаза готовы были выкатиться из орбит:

— К убийству Орлинковых?! Меня?! Вы с ума сошли!

— Двадцать первого ноября прошлого года, около семи часов вечера соседи Орлинковых видели, как по лестнице спускалась незнакомая им черноволосая женщина в бежевой дубленке…

— Ну конечно, это была я! — Савина яростно дернула себя за прядку волос: — Поглядите, какие у меня черные волосы! Разве нет? Ну, не знаю!..

— И бежевой дубленки у вас не было, — покивал Брянцев.

— Не было! Да вы поинтересуйтесь на моей прежней работе или у соседей по подъезду, у кого угодно: кто хоть раз видел меня в дубленке? Послушайте, нельзя же так!.. У меня нет слов!.. Савина закусила губу, лицо ее брезгливо сморщилось. После продолжительной паузы со вздохом призналась: — Теперь вижу, какой вы следователь, перехвалила я вас в прошлый раз…

— Бывает, — с сочувствием покивал Брянцев. — Я тогда еще подумал, что вы очень скоро во мне разочаруетесь. Ну, а сейчас расскажите еще раз и возможно подробнее, что вы делали двадцать первого ноября прошлого года, в промежутке между пятью и семью тридцатью вечера.

— Мы уже говорили с вами об этом…

— И выяснили, что у вас на это время нет алиби: вы отлучались со своего рабочего места, и никто не может подтвердить, что вы ходили действительно в кафе, а не домой к Орлинковым.

— А почему я должна что-то доказывать? — запальчиво спросила Савина. — Вам надо — вы и доказывайте! И вообще… Я отказываюсь вам отвечать! Требую адвоката! — и протянула к следователю руку с дрожащими пальцами: — Дайте сигарету!

Брянцев неловко улыбнулся:

— Не курю. А адвокат должен вот-вот подойти, где-то задержался. Давайте подождем, — и, оставив Савину на попечении женщины-конвоира, неспешным шагом отправился в туалет.

Когда он вернулся в следственный кабинет, там уже находился адвокат, который что-то оживленно нашептывал своей подзащитной. Адвокат тоже оказался некурящим.

— Ну так вот, голубушка, — сказал Брянцев. — Пользуясь присутствием адвоката, хочу задать вам весьма щекотливый вопрос: зачем вам понадобилось усыплять своего друга сердечного во время любовного свидания позавчера вечером, в общежитии на улице Грозина?

— Простите, кого усыплять?

— Ну не надо, не надо! — устало отмахнулся Брянцев, — Вы прекрасно знаете, кого: Олега Миронова.

— А, опять этот мент!.. — Савина пренебрежительно поморщилась. — Он что у вас, свидетелем выступает? Ну, понятно, свой человек. Расскажет и подпишет все, что вы ему продиктуете…

— Напрасно вы так плохо о нем думаете, — посожалел Брянцев. — Конечно, у каждого свои недостатки, но у меня сложилось впечатление, что он вас любит и вряд ли станет зря наговаривать.

Савина натянуто усмехнулась:

— Полюбил волк кобылу Он наверняка служит у вас штатным свидетелем.

— Как раз наоборот: это вы решили сделать его своим человеком в милиции, — возразил Брянцев. — На первых порах использовали втемную, а дальше… Ну, не знаю, что бы у вас получилось дальше. Мне кажется, Миронов совсем не подходит для такой роли.

— Значит, он по вашей подсказке утверждает, что позавчера я приходила к нему в общежитие? И пыталась его усыпить? До чего интересно! Я ему что, колыбельные песенки пела? Или как?

— Или как, — улыбнулся Брянцев. — Чувство юмора — это хорошо. Хуже, когда любовнику подсыпают в коньяк снотворное.

— Ну, это уж слишком! — запротестовала Савина и посмотрела на адвоката: — Ну не была, не была я позавчера ни в каком общежитии! Этот их Миронов…

В следственный кабинет вошел Филипп. Пристроившись у окна, стал закуривать, но, заметив голодный блеск в глазах Савиной, подошел к ней и великодушно протянул коробочку с сигаретами:

— Подыми маленько!

Савина запустила в коробочку пальцы и замерла:

— Можно две?

— Бери.

Вторая сигарета мгновенно исчезла в рукаве ее кофточки. Прикурив от поднесенной опером зажигалки, Савина несколько раз жадно затянулась.

— У нас имеются показания вахтера общежития, которая видела как позавчера Савина около семи вечера прошла в общежитие, а без четверти десять покинули его, — заметил, обращаясь к адвокату, Брянцев.

Савина улыбнулась натянутой дрожащей улыбкой:

— Представляю, как много вы потрудились!..

— Да уж не без этого, — покивал Брянцев.

Савина подумала, пыхнула несколько раз сигаретой и бесшабашно махнула рукой:

— Ладно, признаюсь: была я там! Согрешила с ментом и теперь сама не рада…

— Зачем же было отрицать очевидные вещи? — спросил Брянцев.

— Из-за Юрки, жениха моего. Он ужасно ревнивый, если узнает, что я с Олегом таскалась — будет дело. Ну, да теперь, вижу, бесполезно отпираться.

— Как говорится, не навреди себе сам, — наставительно проговорил Брянцев, погрозив ей пальцем. — Один раз попались на лжи — потом правду скажете, а я уже и правде не поверю…

— Извините, больше не буду, — повинилась Савина. — Да вы еще про женщину, которая где-то там спускалась по лестнице, таким тоном говорили, словно заранее решили, что это была я. Откровенно сказать, я запаниковала Конечно, глупо вышло…

— А это разве не вы были? — как бы между прочим, спросил Брянцев и увидел в глазах Савиной столько ненависти и бессильной злобы, что невольно поежился.

— Я… Я отказываюсь что-либо говорить!

— Ну что ж, — подтянув рукав пиджака, Брянцев взглянул на часы. — На сегодня, наверное, хватит. Прочитайте и подпишите протокол… — Он поднялся из-за стола, подошел к двери, перевесил на соседний гвоздь свою дубленку, подхватил висевшую под нею котиковую шубку и, подойдя к Савиной, замер в двух шагах от нее, всем своим видом говоря, что готов и теперь, несмотря ни на что, поухаживать за ней.

Обернувшись и увидев в руках у следователя шубку, Савина рывком отодвинула недочитанный протокол, рывком вскочила, с помертвевшим, белым как полотно лицом.

— Вы… Вы мою квартиру обыскивали?

— Да, к сожалению, пришлось, — признался Брянцев. — Вот и нашли шубку, в которой вас видели в общежитии на улице Грозина. Надеюсь, вы не станете отрицать, что она принадлежит вам?

Лицо Савиной как-то вдруг ожило, даже слегка порозовело, в глазах вспыхнуло злорадство.

— Та-к!.. Провели обыск! Не предъявив ордера! — и адвокату: — Как вам это нравится, Аркадий Львович?

Адвокат неодобрительно покачал головой и сделал у себя в бумагах пометку и поднял на следователя вопросительный взгляд:

— Представитель жилуправления присутствовал при обыске?

— Да, — сказал Брянцев. — С протоколом обыска вы будете ознакомлены в свое время. — и спросил у Савиной: — Вы признаете, что это ваша шубка?

— Ну, и что? — гневно бросила ему Савина. — Моя! Ну, и что? Я ходила в ней вчера вечером на свидание. Ну, и что? Полагаете, что таскаться по общежитиям в такой шубе неприлично? А по мне так в самый раз! Нет у вас против меня ничего, нет! И не может ничего быть! — в бешенстве она выхватила шубку у Брянцева и швырнула ему под ноги, после чего опустилась на табурет, закрыла лицо согнутой в локте рукой и расплакалась навзрыд.

Брянцев поднял шубку и передал Филиппу:

— Приобщи к вещественным доказательствам.

* * *

На улице он подождал опера. Прежде чем расстаться, немного постояли на углу.

— Значит, завтра проведем очную ставку Миронова с его ясноглазой возлюбленной, — сказал Брянцев. — А сегодня вечером я сочиню сценарий и утречком распределим роли, так что попрошу прийти пораньше.

— Себе, уж конечно, выберешь главную роль, а мне «шаги за сценой», так? — шутливо проворчал Филипп.

— Одним умным человеком было сказано: неважно, какая роль, большая или маленькая, важен результат, — ответил Брянцев, пряча в усах усмешку.

— И какого результата ты ждешь, интересно? У меня такое чувство, что наша возлюбленная и не думает раскалываться. А без этого нам ее вины не доказать, и она это знает, а если еще не знает, то адвокат ее просветит. Пока что мы топчемся с тобой на месте…

— Главное, мы с тобой не сомневаемся в ее виновности.

— Осталось всего ничего: убедить в этом суд.

— И найти орудие убийства, — добавил Брянцев.

— Если папаша Иконников уже не превратил его в кучку металлической стружки.

— Вполне возможно, — согласился Брянцев и посмотрел на опера укоризненно: — На что же ты рассчитывал, когда втягивал меня в это бесперспективное дело?

— Ты считаешь его бесперспективным? — спросил Филипп.

— Я? Ни в коем случае! Я считаю, что надо надеяться даже тогда…

— Ну, ты меня успокоил, — сказал Филипп.

41. Очная ставка

Из протокола:

«Вопрос Савиной: Знаете ли вы сидящего напротив вас гражданина?

Ответ: Да, это Олег Миронов, с которым я впервые встретилась в декабре прошлого года.

Вопрос: В каких отношениях вы находитесь между собой?

Ответ: После случайного знакомства мы долго не встречались. Снова встретились лишь на днях.

Вопрос Миронову: Знаете ли вы сидящую напротив вас гражданку?

Ответ: Да, мы познакомилсь шестнадцатого декабря прошлого года. До недавнего времени я знал ее под фамилией Пономарева.

Вопрос: Посмотрите внимательно на фототаблицу. Узнаете ли вы кого-нибудь из изображенных на фотографиях мужчин?

Ответ: Второй справа в верхнем ряду — тот парень, который приставал к гражданке Савиной шестнадцатого декабря прошлого года.

Вопрос к Савиной: Вы подтверждаете, что на указанной фотографии изображен тот самый мужчина, который к вам приставал в вашей машине шестнадцатого декабря прошлого года?

Ответ: Не помню, чтобы я когда-либо видела этого мужчину.

Вопрос к Миронову: После знакомства как часто вы встречались с гражданкой Савиной?

Ответ: Постоянно, два-три раза в неделю.

Вопрос: В каких отношениях вы находились?

Ответ: Отношения были достаточно близкие».

* * *

Устремив на Миронова тяжелый пронизывающий взгляд, Савина спросила:

— Олег, тебя заставили так показывать? Ведь это неправда! Мы с тобой, и ты это прекрасно знаешь, до второго числа этого месяца ни разу не встречались. Если не считать день нашего знакомства. Да и не могли наши с тобой близкие отношения продолжаться так долго.

— Почему не могли? — полюбопытствовал Брянцев.

— Потому что обычный мужчина не в состоянии удовлетворять меня дольше одной-двух недель. А этот… мой знакомый, несмотря на его мужественную комплекцию, — тут губы Савиной скривились в презрительной усмешке, — …несмотря на мужественную комплекцию и большое самомнение, не выдержал и двух часов общения со мной, — Она повернулась лицом к следователю, и тот увидел перед собой влажно блестевшие порочные глаза и откровенно похабную ухмылку. — Видели б вы его под конец сеанса: весь скукожился, согнулся крючком, глаза закатил, я уж не рада была, что связалась с ним!.. Дело в том, что я… нимфоманка. Знаете, что это такое? И не советую знать. Обычно я знакомлюсь с мужчинами по рекомендациям своих подруг, а тут бес попутал, решила отблагодарить мента за то, что когда-то выручил меня в трудную минуту. Повторяю: девятнадцатого числа мы с Мироновым единственный и последний раз были у него в общежитии…

Миронов все это время сидел, втянув голову в плечи, болезненно скалился и смотрел на подругу глазами побитой собаки.

— Что вы можете на это сказать? — обратился к нему Брянцев.

Миронов втянул носом воздух, облизал губы и издал непонятный утробный звук, что-то среднее между храпом и всхлипом.

— Гела, ну зачем?.. — выдавил он, судорожно кривя губы.

— Вы хотите ответить Савиной? — спросил у него Брянцев.

— Я хочу сказать… — с мученическим выражением начал Миронов. — Я хочу сказать, что не понимаю… Не понимаю, зачем все это… Вся эта грязь… Мы много раз встречались, и все… Все было в общем-то нормально. А тут действительно… Нехорошо вышло: я вдруг задремал, и Гела справедливо обиделась… Но ничего такого, о чем она сейчас говорит, не было….

— Вы задремали или уснули? — спросил Брянцев.

— Не знаю, мне трудно сейчас сказать, — ответил Миронов.

Брянцев вопросительно посмотрел на Савину:

— Ангелина Федоровна, сколько минут продолжался сон Миронова?

— Да не спал он совсем! — с презрительной гримасой воскликнула Савина. — Просто отключился на минуту-другую, потому что вконец обессилел. Шапка не по Сеньке оказалась.

На побелевшем лице Миронова выступили багровые пятна, глаза сухо, горячечно посверкивали.

Савина повернулась к адвокату и, указывая глазами на Олега, громко, так, что и Брянцев, и Лазутин услышали, шепнула:

— Это их подсадная утка!..

— И как давно ее к вам подсадили? — спросил Брянцев.

— Это вам лучше знать, — огрызнулась Савина. — Мне так кажется, что с неделю назад.

— Значит, вы продолжаете утверждать, что со дня вашего знакомства и до второго февраля этого года у вас с Мироновым не было любовных свиданий или хотя бы просто дружеских встреч? — спросил Брянцев.

Савина презрительно фыркнула.

— Конечно, не было! Друг…

— Ни в общежитии, где Миронов в настоящее время проживает, ни у вас дома?

— Не хватало мне еще домой мента приводить!

Брянцев посмотрел на Миронова:

— Вы бывали у гражданки Савиной дома?

— Да, бывал и довольно часто! — буркнул Олег. — Вообще-то мы только у нее дома и встречались, если не считать последнего раза.

— Можете подробно описать квартиру гражданки Савиной?

— Пожалуй… Квартира однокомнатная, почти половину комнаты занимает кровать. На полу, во всю комнату, — ковер…

— Какого он цвета?

— Зеленого, такого травяного… Еще мебельная стенка, итальянская…

— Что находится на самом верху мебельной стенки, под потолком?

Олег приложил к глазам ладонь.

— Кажется, только гитара. В зеленом чехле…

— Вы играете на гитаре?

— Вообще-то да, но на этой не пришлось.

— Почему же?

— Ну, как-то так… — Олег посмотрел на Савину, словно ожидая подсказки, однако встретил лишь ее пронзительный, уничтожающий взгляд. — У нее две струны оборваны.

Брянцев посмотрел на Савину:

— Все правильно?

Савина в свою очередь вопросительно посмотрела на своего адвоката. Тот едва заметно кивнул.

— Да, похоже что гражданин Миронов действительно побывал в моей квартире — ответила Савина. — Без моего ведома. Действительно, у моей гитары оборваны две струны.

Брянцев снова обратился к Миронову:

— Вы вынимали эту гитару из чехла?

— Нет. Гела сказала, что гитара неисправна, а наверху много пыли…

Тут вмешался адвокат:

— Мне кажется, господин следователь излишне увлекся изучением второстепенного предмета и ушел от существа дела…

— Но ведь гитара помогла нам несколько продвинуться вперед, — заметил Брянцев. — Теперь нам известно, что гражданин Миронов частенько бывал у Савиной дома, а это категорически отрицала ваша подзащитная. Достижение не Бог знает какое, но лучше маленькая рыбка, чем большой таракан. Не так ли?

Адвокат тут же возразил:

— Указанный факт может свидетельствовать и о том, что гражданин Миронов, будучи штатным работником милиции, какое-то время назад присутствовал при обыске в квартире моей подзащитной.

— Должен заметить, что обыск проводился при понятых, и они могут внести ясность в этот вопрос, — сказал Брянцев. — Так же должен сказать, что опрошенные нами жильцы подъезда, в котором проживает гражданка Савина, узнали на фотографии гражданина Миронова, которого неоднократно — подчеркиваю: неоднократно! — встречали в своем подъезде на протяжении последних двух месяцев, — и, не дожидаясь очередного возражения адвоката, снова обратился к Олегу Миронову: — Вечером пятого февраля, находясь в комнате общежития, вы услышали от находившегося там же старшего оперуполномоченного угрозыска Лазутина фразу: «Все в ажуре». Что она для вас означала?

— Я понял ее так, что расследование дела об убийстве Орлинкова продвигается успешно.

— И как вы поступили?

— Позвонил Геле… гражданке Савиной с вахты и сказал, что необходимо встретиться.

— И гражданка Савина.?

— Ответила, что сейчас же подъедет к ближайшей от общежития автобусной остановке на улице Посадской.

— Он подъехала на своей машине?

— Да, на «Форде» синего цвета.

— Вы это подтверждаете? — спросил Брянцев Савину.

— Можно мне не отвечать на этот вопрос? — спросила Савина адвоката?

— Ваше право, — пожал тот плечами.

В этот момент Филипп Лазутин отлепился от подоконника и направился к двери. Обернувшись, показал Брянцеву рукой: дескать, все в порядке.

Согласно разработанному Брянцевым сценарию, Филипп должен примерно через полчаса вернуться бодрым шагом, с довольной улыбкой, положить на стол перед следователем увесистый сверток и сообщить, что «все в ажуре» — не слишком громко, но так, чтобы Савина услышала. А на удивленно-радостный вопрос следователя: «Где нашли?!» что-нибудь пошептать на ухо, со значением поглядывая на подследственную.

* * *

Между тем Савина продолжала упорствовать: никто ей вечером пятого февраля не звонил по телефону, никуда она не выезжала на своей машине, а сидела дома, вернее, полулежала на кровати, пила сухое вино и смотрела видики.

— Но вашу машину видел не только Миронов, — сказал Брянцев. — У нас есть и другие свидетели.

— Они машину видели или меня?

— В тот вечер — машину…

— Моя машина должна была в это время стоять в гараже, — Савина сделала ударение на первом слове. — Если она оказалась на улице, значит кто-то ею воспользовался без моего ведома.

— …А седьмого февраля видели и вас в машине, на той же Посадской улице, — продолжил Брянцев прерванную фразу. — Причем видели очень близко. Молодые супруги, если помните, просили вас подбросить их до Дворца молодежи. Вы сказали, что вам не по пути, однако затем проехали именно в сторону Дворца молодежи, а через некоторое время высадили Миронова возле его общежития.

— Да, теперь я вспомнила, — покивала Савина. — На днях Миронов действительно звонил мне домой, хотя номера своего телефона я ему не давала, и его неожиданный звонок меня, признаться, удивил.

— И тем не менее помчались на свидание?

— Мне в тот вечер было скучно сидеть одной дома.

— Но вы так же поспешно и прервали свидание.

— Я вспомнила, что не выключила утюг.

…Прошло уже больше получаса с тех пор, как Филипп вышел за дверь, пора было ему приступить к исполнению своей роли. Но сколько Брянцев ни прислушивался, слух не улавливал ничего похожего на «бодрые шаги за сценой».

Брянцев посмотрел на Миронова:

— Что именно вы сообщили Савиной при следующей встрече?

— Что у следствия, судя по всему, появились серьезные подозрения в отношении Карташова, — ответил Миронов, нервно тиская пальцы рук.

— Логически рассуждая, такое сообщение должно было вас успокоить, — проговорил Брянцев, обращаясь к Савиной. — Следствие переключилось на разработку версии, которую вы так настойчиво мне подкидывали во время предыдущих допросов: что Андрея Орлинкова мог застрелить Карташов и что Ираида Орлинкова если и не была его сообщницей, то уж определенно знала, кто застрелил ее мужа. Однако вам, должно быть, показалось, что тут не хватает последнего, решающего мазка. В самом деле, после того как Орлинковой стало известно о любовном романе Карташова с Изольдой Маковкиной, над Карташовым нависла угроза неотвратимого разоблачения. Первый шаг в этом направлении Орлинкова сделала, когда добилась возбуждения уголовного дела об убийстве своего мужа. Так ведь, Ангелина Федоровна?

— Конечно! — согласно кивнула Савина, глядя на следователя с тревогой и недоверием, явно ожидая подвоха с его стороны.

— Вы настойчиво советовали мне вызвать Орлинкову на откровенный разговор о Карташове и таким образом помочь ей сделать второй шаг. Но было уже поздно.

— Что ж, если сами вовремя не догадались…

— К сожалению, вы правы, такого развития событий никто из нас не ожидал, — скорбно признался Брянцев. — А все потому что до вчерашнего дня у следствия не было достаточно четкого представления о личности убийцы.

Напряжение, отражавшееся на лице Савиной, казалось, достигло кульминации.

Брянцев поминутно смотрел на часы. Филипп как в воду канул. Следовать дальше заранее заготовленному сценарию было слишком рискованно, без завершающего внезапного появления Филиппа с газетным свертком все старания пойдут насмарку…

— …Зачем же тогда вы меня терзаете? — всхлипнула Савина и поднесла к глазам платок.

Поздно, подумал Брянцев в отчаянии. Поздно отступать от сценария. Будь что будет, решил он.

— Ангелина Федоровна, весьма сожалею, но вы меня неправильно поняли. Разве я сказал, что следствие приняло вашу подсказку относительно личности убийцы? Нет, мы разрабатываем свою версию. Усыпив Миронова…

— В конце концов, это смешно! — выкрикнула Савина. — Даже мысль такая не приходила в голову!

— Усыпив Миронова, — невозмутимо продолжал Брянцев, — вы незаметно вышли из общежития, прихватив записную книжку Карташова, а пистолет уже находился в вашей сумочке. Совершив убийство Орлинковой, вы оставили записную книжку возле трупа как улику против ее владельца. А у Карташова, к тому же, и алиби не оказывалось, об этом позаботилась небезызвестная вам Лариса.

— Первый раз слышу!..

Брянцев пропустил эти слова мимо ушей.

— …Таким образом, вы на этот раз решили подставить Карташова, как до этого пытались подставить Маковкину…

— Да, конечно! И я же познакомила ее с Карташовым! — язвительным тоном выкрикнула Савина, тыча пальцем в сторону следователя.

— Это не установлено, — честно признался Брянцев. — Вполне возможно, что их знакомство не было вами предусмотрено. В отличие от вашего собственного знакомства с Мироновым, которого вы подкараулили возле милиции, находясь в машине вместе с хорошо известным вам Александром Жуковым, телохранителем гражданина Иконникова.

Савина указала глазами на коробочку сигарет, оставленную Филиппом на подоконнике:

— Мне надо закурить.

Брянцев поднялся из-за стола и подал ей сигареты. Савина, не спрашивая разрешения, вытянула три штуки.

— Ну, что скажете? — спросил Брянцев, когда она закурила.

— Все это ваши фантазии, — Савина агрессивно вскинула носик. — Ничего такого и в помине не было. Не знаю я никакого Жукова!

— И дубленку Маковкиной вы не надевали после того, как совершили убийство своего шефа?

Брянцев не торопясь достал из кейса пару фотографий Изольды Маковкиной и протянул подозреваемой:

— Объясните, с какой целью вы фотографировали гражданку Маковкину?

— Я ее фотографировала? — сильно побледнев спросила Савина, стараясь придать голосу удивленную интонацию, но голос у нее внезапно сел до шепота, и фраза прозвучала без всякого выражения, а в глазах отразился страх.

— Негативы были обнаружены у вас дома во время обыска, — сказал Брянцев. — Я скажу, для чего вам понадобилось фотографировать гражданку Маковкину. Решившись осенью прошлого года на убийство Орлинкова…

— Прекратите! — сипло выкрикнула Савина и круто повернулась к адвокату: — Я подам на него в суд за клевету! Помогите составить заявление! Черт знает что!..

Адвокат взял ее за руку и стал успокаивать:

— Ради Бога, Ангелина Федоровна, не теряйте самообладания, это не пойдет вам на пользу! У них нет доказательств…

— Ошибаетесь, — возразил ему Брянцев. — У нас нет пока — пока! — пистолета, из которого стреляли в Орлинковых, но вполне достаточно других доказательств виновности вашей подзащитной. Например, установлено, что упомянутый выше Александр Жуков позавчера вечером дважды, с интервалом в пятьдесят минут, появлялся в вестибюле общежития на улице Грозина, и пока он отвлекал вахтершу разговорами, ваша подзащитная сумела два раза проскочить через вестибюль так, что вахтерша ее не видела, однако Жукова запомнила. Ангелина Федоровна, вы, конечно, можете и дальше все отрицать, можете вообще не отвечать на мои вопросы, это ваше право, но это ничего не изменит…

Савина с отчаянием в глазах посмотрела на своего адвоката:

— О каком пистолете он говорит? — и перевела взгляд на Брянцева: — О каком пистолете вы говорите?

— О том самом, из которого вы стреляли в Орлинковых, — сказал Брянцев. — Калибра шесть тридцать пять. Пуля, которой был убит Орлинков, приобщена к вещественным доказательствам…

— Я отказываюсь что-либо понимать!.. — Савина с мольбой обратилась к адвокату: — Аркадий Львович, у меня уже никаких сил нет… Я сейчас не знаю, что сделаю… — и, сверкнув на следователя глазами, закричала: — Прекратите! Слышите? Кто вам дал право.? Так издеваться!.. Над женщиной!.. — закрыв лицо руками, она разразилась громкими, с хрипом, рыданиями.

— Прошу вас прекратить очную ставку! — потребовал у Брянцева адвокат, привставая с места.

— Да-да, — кивнул ему Брянцев, заканчивая писать протокол, — Вот только осталось соблюсти формальности. Однако должен вас предупредить, Аркадий Львович, что буду просить санкцию прокурора на арест вашей подзащитной сроком до десяти суток Пока до десяти… Вы знакомы с материалами дела…

— Буду решительно возражать! — заявил адвокат и пообещал сегодня же подготовить протест на имя прокурора области.

— Ваше право, — сказал Брянцев и обратился к Савиной: — Вам необходимо прочитать и подписать протокол.

— Я ничего не буду подписывать!.. — Савина упрямо поджала губы.

В этот момент в коридоре послышались спорые приближающиеся шаги. Брянцев внутренне подобрался в ожидании.

Дверь широко и шумно распахнулась, в следственный кабинет вошел Филипп. Его глаза светились торжеством. Надо же, как вжился в роль, подумалось Брянцеву.

В руке у Филиппа был газетный сверток, который он осторожно положил на стол перед следователем.

— Где нашли? — спросил тот, пытаясь унять волнение и изобразить на лице полагающуюся по сценарию радость, потрогал сверток пальцем, однако не спешил его разворачивать.

— По известному адресу, — ответил Филипп и выразительно посмотрел на Савину.

Брови следователя поползли кверху, на лице отразилась крайняя степень удивления, потому что опер грубо отошел от сценария. Ни в коем случае нельзя было называть конкретное место обнаружения пистолета, которое неизвестно следствию, но, вполне возможно, хорошо известно подследственной. Согласно сценарию, в газетном свертке должна была находиться подходившая под размеры пистолета деревяжка, и расчет следователя строился на том, чтобы с помощью такой простейшей уловки заставить Савину выдать себя, если, конечно, она знает, где находится пистолет, из которого были застрелены Орлинковы. А что она знает — Брянцев в этом не сомневался.

Он посмотрел на Филиппа с укором и чуть заметно покачивал головой.

— В гитаре под потолком, — добавил к сказанному Филипп. — Вот протокол изъятия, в присутствии дежурного следователя, двоих оперативников и понятых, все как полагается…

— Что?!. — Брянцев схватил сверток и ощутил в руке тяжесть металла. Еще не веря услышанному и собственным ощущениям, он с лихорадочной поспешностью стал разворачивать газету и в тот же самый момент боковым зрением увидел, как Савина без единого звука, как в немом кино, скувырнулась с табурета на пол.

Адвокат бросился к ней, вгляделся в ее лицо с выкаченными глазами, искаженное гримасой страха и боли, затем стал щупать пульс. Обернувшись к Брянцеву, который завладел другой рукой Савиной, отрывисто бросил:

— Быстрее врача!

Брянцев поискал глазами Филиппа, однако тот уже выскочил из кабинета.

Лишь один человек продолжал неподвижно сидеть на своем месте. Олег Миронов. Обхватив руками плечи, он смотрел на распростертую на полу подругу неподвижным затравленным взглядом, и на лице его не было ни кровинки.

В ожидании врача Брянцев извлек из газетного кокона полиэтиленовый пакет с небольшим браунингом.

— Вам непременно надо было разыгрывать этот жестокий спектакль? — адвокат смотрел на Брянцева с горечью и осуждением.

Что тот мог сказать в ответ? Что для него и самого появление на столе орудия убийства явилось полной неожиданностью? Да и, в конце концов, не было у него сейчас желания оправдываться перед кем бы то ни было в своих действиях. Что сделано, то сделано. Поэтому он ограничился лишь короткой утешительной репликой:

— Нервы. От этого не умирают.

* * *

— Та-ак… Теперь это называется «шаги за сценой»? — вкрадчиво-угрожающим тоном протянул Брянцев, когда они с Филиппом вышли на улицу, и в тяжелых металлических дверях за их спинами смачно клацнули замочные задвижки. — Втихаря, значит, перехватил у меня главную роль?

— Ну, вроде как… — скромно потупился Филипп.

— Понесся, ничего не сказал…

— Боялся сглазу, — улыбнулся Филипп. — Это ж все было на эмоциональном уровне, как ты сам любишь выражаться. Когда Савина сказала, что гитару давно не брали в руки и что на ней много пыли, меня будто током дернуло: я ж видел как Игорь двигал гитару, никакой пыли сверху не летело. Я еще удивился: телевизор весь в пыли, на кухне такой бардак, а на антресолях, где гитара, чисто как в аптеке! Значит, кто-то зачем-то ее совсем недавно брал в руки. Кто-то из них двоих. Миронов говорит, что не брал. Савина подтвердила, что у гитары нет двух струн. Значит, если она брала гитару в руки, то наверное не для того, чтобы играть на ней… Но в общем-то не спроси ты у Олега про гитару, и я бы не допер…

В прищуренных глазах Брянцева, за стеклами очков, плясали искорки добродушной иронии.

— Не было бы в кузнице гвоздя — подкова бы отпала, подкова бы отпала — лошадь бы захромала, лошадь бы захромала — командира б убили… Везунчики мы с тобой, а? Я вот что думаю: не пропустить ли нам по рюмочке после такого стресса?

— Надо, — согласился Филипп. — И давай больше сегодня не будем говорить о делах.

— Давай не будем.

Они завернули за угол в ближайший гастроном, загрузили кейсы, сели на трамвай и в восьмом часу вечера с деловым видом вошли в безлюдное в этот час здание прокуратуры, поднялись на четвертый этаж к Брянцеву в кабинет, вырубили телефон и после первой рюмки, зажевав водку пластиком безвкусной датской ветчины, Филипп спросил:

— Как ты думаешь, у Савиной были какие-нибудь личные мотивы для убийства Орлинкова или она только исполнила хорошо оплаченный заказ?

— Боюсь, мы этого никогда не узнаем, — сказал Брянцев. — Можно только предполагать, что двигал ею не только меркантильный интерес, Тут и родственная или почти родственная связь ее с Иконниковым, и, возможно, не последнюю роль сыграли определенные наклонности ее характера, которые особенно проявились после первого убийства. Тебе не кажется, что эти два убийства, при всей внешней схожести приемов, очень сильно отличаются по уровню профессионализма исполнителя? Словно совершены они были разными людьми… Ты вот этот окорок попробуй, изготовленный в Полевском…

— Да, пожалуй, — оценил Филипп продукт местного производства. — Ты хочешь сказать, что и тут свинина, и тут свинина?..

— Вот именно: и эту коптили, и эту коптили, а на вкус — небо и земля.

— Ты меня расстроил, — признался Филипп. — Я-то думал…

— …Что был один убийца, личность которого мы установили, и, таким образом, оба убийства можно считать раскрытыми?

— А на самом деле не так?

Брянцев ткнул пальцем в бутылку:

— Наливай. И успокойся: оба убийства совершила Савина. Только в первом случае она действовала под руководством опытного наставника-самородка и, надо думать, у нее на подхвате была пара тройка помощников. План операции был хорошо продуман, сама операция тщательно подготовлена. Я тебе уже говорил, что если бы все ограничилось убийством Орлинкова, а Савина во всем слушалась бы своего мудрого наставника, вину ее, скорее всего, было бы невозможно доказать. То есть пулю в стене ты обнаружил бы, а пистолет к этому времени уже был бы превращен в горку металлической стружки. Убежден, что наставник строго-настрого наказал Савиной вернуть ему по завершении операции орудие убийства. Она ослушалась, оставила пистолет у себя. Уж не знаю, как объяснила она свое непослушание наставнику.

— Могла сказать, что неожиданные обстоятельства вынудили ее избавиться от пистолета; дескать, утопила в пруду, — предположил Филипп.

— И так могла сказать, — покивал Брянцев. — Но наверняка не упомянула о пуле, которая осталась в стене. Полагаю, что и с Мироновым она познакомилась по собственной инициативе и сама же устроила его подселение к Карташову. Ну и, конечно, убийство Орлинковой: думаю, что Иконников не дал бы на него согласия, потому что убивать Орлинкову объективно не было необходимости. А что у Савиной не выдержали нервы — это мотив субъективный.

— Но и после второго убийства она оставила у себя пистолет, — сказал Филипп. — Вот чего я не могу понять.

— Что ты хочешь от начинающей и к тому же излишне самоуверенной убийцы!

— А ведь талантлива, стерва! Прямо артистка.

— И такой талант мы с тобой губим на корню!

— Мне кажется, это единственное для нас оправдание — что на корню, а не в расцвете. Но я не спешил бы с похоронами. Наверное Иконников уже принимает меры по спасению своей воспитанницы. Это теперь просто делается.

— Не успеет, — сказал Брянцев.

— Ты уже знаешь, как его можно обезвредить?

Брянцев покачал головой.

— Иконниковым займутся другие.

— Другие? А мы?.. А ты?

— Про тебя не знаю, а я… Вот доведем дело Савиной до суда, и я поеду в Красноисетск.

— Ты так решил?

— Почему я? Такие вопросы решает вышестоящее начальство. — Брянцев показал глазами на бутылку. — Наливай, и больше ни слова о грустном! В самом деле, надо расслабиться! Расскажи какой-нибудь анекдот.

— Вот: приходит домой муж и говорит жене: «Мне сейчас рассказали про нового жильца, будто он уже успел переспать со всеми женщинами в нашем доме, и только одна прогнала его взашей». При этом пытливо смотрит жене в глаза. Ну, жена поморгала, поморгала и говорит: «А, это та дурочка из семнадцатой квартиры!..»

Жиденько посмеялись. Выпили еще по рюмочке.

— Послушай, — сказал Филипп. — Вот ты считаешь, что Савина после убийства Орлинкова отбилась что называется от рук Иконникова и стала действовать самостоятельно. Не сходится: познакомиться с Мироновым ей помог Жуков, он же взял на себя вахтершу, когда Савиной понадобилось незаметно пройти через вестибюль общежития…

— Она могла использовать его втемную, — высказал Брянцев предположение.

Разбор операции возобновился…

42. Happy end

— Господи, как я рада! Иди же быстрее!..

Телефонная трубка плясала в руке. Валентин не без труда повесил ее на крючок и неверными шагами, словно его силой толкали вперед, двинулся к дому Изольды. Уже поднимаясь по лестнице, решил пока сделать вид, будто ничего не случилось. Уж потом, потом…

Миновав третий этаж, он остановился на лестничной площадке у раскрытого окна, приложил руку к груди и попытался уговорить бешено стучавшее в грудную клетку сердце: «Все в порядке, я успокаиваюсь. Пульс входит в норму. Я уже спокоен. Я совершенно спокоен…»

Вроде и впрямь немного успокоился, но стоило подняться на несколько ступенек вверх, как сердце опять забарабанило по ребрам.

Знакомая дверь распахнулась как от порыва ветра.

Загоревшая до черноты Изольда смеялась и плакала, целуя и тормоша его.

— Валька, я так скучала по тебе! Единственный мой, первая и последняя моя любовь!..

Он тоже бормотал какую-то сентиментальную чепуху, старался подыгрывать ей, однако сделал вид, что не заметил царственно восседавший посреди стола огромный ананас с роскошным зеленым султаном, который наверняка еще вчера зрел под тропическим солнцем и овевался каким-нибудь там муссоном или пассатом…

— Ты чем-то расстроен? — вдруг спросила Изольда.

Притворяться не было смысла.

— Где ты была все это время? — спросил он. — Только не надо про курсы!

Изольда посмотрела на него с легким замешательством, покусала губку, что-то про себя обдумывая. Внезапно взгляд ее посмурнел, глаза сверкнули сухо и отчужденно.

— Тебе будет легче, если я скажу правду?

— Легче, — со вздохом обронил Валентин. — Потому что я все знаю, и когда ты делаешь вид…

— Подожди! — остановила она его. — Подожди… — и глаза ее увлажнились, отвернув голову, она попыталась проморгаться.

Валентин запоздало пожалел о сорвавшихся с языка словах. От предчувствия неизбежной развязки больно сдавило в груди.

Изольда наполнила рюмки коньяком.

— За тебя, — сказал Валентин. — Все нормально.

Закусил пластиком красной рыбки с кружочком лимона, Изольда — одним лимоном.

— Так вот, — раздувая крылышки носа, начала она. — Я была на острове Лас-Пальмас, это у самого экватора…

— Стоп! Хорошего понемногу, — остановил ее Валентин. И наполнил рюмки. — Теперь пару слов скажу я. Для симметрии. Мне только на днях сказали, где ты.

— Кто тебе это сказал?

— Старший следователь прокуратуры по особо важным делам, который меня допрашивал по подозрению в убийстве.

— Ну перестань! — Сердито оборвала его Изольда. — Мы должны серьезно поговорить!..

— Я думал, ты хоть немного мне посочувствуешь, — обиделся Валентин. — Меня ведь правда допрашивали. Причем, не один раз.

— Валька, прекрати! — Изольда шлепнула его по руке. — И дай мне сигарету.

— Ты разве куришь?

— Когда колотит.

Он выщелкнул из пачки сигарету, раскурил и подал ей.

— У нас разговор не на равных, — сказал он. — Я тебе верю про остров Лас-Пальмас, а ты мне почему-то не хочешь верить. Я тебе говорю: меня подозревали в убийстве! Сначала меня, потом… Извини, но ты тоже фигурировала в числе главных подозреваемых. И это было для меня самое страшное, потому что многое сходилось…

Изольда резким движением коснулась ладонью его лба, дрожащим голосом определила:

— Температуры нет. Значит, тихое помешательство. Сейчас вызову неотложку, — однако с места не двигалась. Облокотившись о стол, выжидательно, с укором смотрела на Валентина.

— Иду Орлинкову застрелили, — сказал он.

— О Господи! — вырвалось у Изольды. — Да ты что?! Когда? Почему?

— Если позволишь, расскажу с самого начала…

Когда он закончил, коньяка в бутылке оставалось на самом донышке.

— В субботу съездим на кладбище, — сказала Изольда как о решенном. — Мы хоть и не были знакомы…

Валентин кивнул и тут же подумал: в субботу и поговорим обо всем остальном.

Однако Изольда сама возобновила разговор.

— Мне очень жаль, что я вынуждена была тебе… Что я была с тобой неискрення. — Ее лицо в этот момент выражало глубокую скорбь. Валентин хотел что-то сказать, но она велела ему заткнуться («Милый, ну помолчи, пожалуйста!..»). — Чтобы выслушать всю правду, тебе надо набраться мужества.

— Больше коньяка нет? — Валентин приподнял за горлышко пустую бутылку.

— Ты будешь слушать или нет?

— Говори.

— Сначала о моем бывшем муже. Он, как и ты, был рядовым инженером и звезд с неба не хватал. В сексе мы оба смыслили мало, поэтому здесь у нас с ним конфликтов не было Как сейчас думаю, мы вполне могли построить нормальную советскую семью, если бы к свадьбе он не преподнес мне подарочек в виде некоторой суммы в валюте, скопленной им еще до нашего знакомства. Приблизительно такой же суммы не хватало, чтобы купить машину. Незабываемое времечко. Жили мы ним на мою грошовую зарплату, а его копейки откладывали. По нашим прикидкам, года через три должно было хватить на «Москвич». Но на три года такой жизни меня не хватило, и еще до того, как мы смогли пойти в автомагазин, я уже раскатывала на «волге». Сперва тайком от мужа, потом ему шепнули про меня, и я перестала врать Я ему честно сказала, что меня не устраивает нищая полуголодная жизнь при тех внешних данных, которыми наделила меня природа. Мы мирно разошлись. Валюш, ты не думай, я не жадная. Мне хватило бы и трети того, что имеет за бугром простая дипломированная медсестра. Ты знаешь, какая у меня зарплата? Три с половиной сотни. И ту уже четыре месяца не выдают. У тебя побольше…

— Ровно в три раза.

— Но это ведь тоже не деньги.

— Одному худо-бедно хватает.

— Ну да, с голоду не умрешь. Пока холостой. И четырьмя квадратными метрами обходишься, так ведь?

— Может, и двух хватило бы, — печально улыбнулся Валентин. — Одному-то.

Изольда взъерошила ему волосы.

— На таких воду и возят, — сказала с горьким смешком и вздохнула. — А потому, Валюшечка, не судьба нам безраздельно принадлежать друг другу.

— Да, — покивал Валентин. — Я уже понял.

— Допустим, ты сделал мне предложение, а я приняла его. И куда ты, дорогой муженек, поведешь меня в первую брачную ночь? В стойло, которое тебе, инженеру, выделили для жилья как какой-нибудь полезной домашней скотине? Миленький, через это я уже прошла. Или ты перебрался бы вот в эту мою конуру?

— Вот на что бы я никогда не пошел, — покачал головой Валентин. — Иначе я перестал бы себя уважать, а это чревато.

— И я тоже перестала бы тебя уважать, а это еще чреватей, — покивала Изольда.

— А до сих пор? — спросил Валентин. — До сих-то пор как ты можешь меня уважать и даже.?

— …любить по страшному? — быстро вставила Изольда и показала ему язык.

— …Человека, который живет как скотина в стойле и получает нищенскую зарплату?

— Это там где-то у него свои проблемы, — Изольда небрежно махнула в сторону окна. — Он приходит ко мне ниоткуда. Как принц из сказки, по щучьему веленью, по моему хотенью. Я ничего у него не прошу, ничего не требую, кроме любви, которой особенно не хватало мне там, на волшебном острове Лас-Пальмас.

— Что же делать? — спросил Валентин.

Изольда посмотрела на него с нежностью и погладила по руке:

— А зачем? Зачем что-то делать? Если нам хорошо? Разве не так?

— Допустим, так. Но все равно… Ведь это же… Как ты можешь тут?..

— … Тут без памяти любить тебя, а там отдаваться другим без любви?

— Тебе лучше знать, чем ты там занимаешься.

— Валюш, с тех пор, как мы с тобой встретились, меня никто там, — она снова кивнула на окно и с расстановкой завершила фразу: — Не тра-хал!

— А как же остров…?

— Лас-Пальмас, — подсказала Изольда.

— Ведь ты не одна там была? И потом такой отдых стоит, наверное, ой-ой сколько.

— Ой-ой, — согласилась Изольда. — И я эти «ой-ой» заработала вовсе не так, как ты думаешь, а этими вот руками. Я тебе не говорила, как я зарабатываю деньги, боялась, что ты неверно меня поймешь…

— И как же?

— Я массажистка высокого класса. Клиентура у меня богатая. Настолько богатая, что один господин пожелал пригласить меня с собой на Лас-Пальмас. В качестве массажистки и фиктивной любовницы. Есть фиктивные браки, а у нас с ним была фиктивная любовь. Мы жили в разных апартаментах, но на людях были всегда вместе, я была к нему неизменно благосклонна, все мужчины ему завидовали, и он был счастлив. Впрочем, эта сторона моей жизни тебя не должна касаться. Повторяю: это моя работа.

— Хорошенькое дело, — удрученно покачал головой Валентин. — Хорошенькое дело…

— Я не с кем попало встречаюсь, — продолжала Изольда. — Мои клиенты люди уважаемые и жутко положительные… в той их жизни, которая меня не касается. Среди них есть и депутат областной Думы, и генерал, и два генеральных директора…

— Орлинкова не было, случаем?

— Нет. Кстати, набивался ко мне в клиенты и мой бывший муж. Я ему отказала. Так что, как видишь, у меня есть возможность выбирать.

— Он что, разбогател, твой муж?

— Да, выбился в люди. Мало того, он теперь большая шишка. Раскатывает на БМВ последней модели, купил коттедж за городом… Что ты так на меня смотришь? Нет, не жалею, потому что со мной ему такой карьеры ни в жизнь бы не сделать…

— Интересно, кто же это такой… — пробормотал Валентин.

— Не скажу, Валюшечка! Хотя его полгорода знает. Он женат, трое детей. Жена некрасивая, но она-то и помогла ему сделать карьеру. Вернее, тесть, которого тоже все знают. Ну да, часто и так выходят в люди. И ты при желании мог бы заарканить засидевшуюся дочку какого-нибудь туза. Кстати, у меня есть на примете одна… Ну, как знаешь. Еще вопросы есть? Тогда я выкурю еще сигаретку… — она прошла к окну и, слегка отдернув портьеру, распахнула форточку. — Сейчас мы с тобой еще коньячку дернем и закроем эту тему.

Валентин смотрел на нее исподлобья, с лихорадочной улыбкой и не знал, что сказать.

— Не переживай, — сказала Изольда. — То ли еще бывает. А давай нарежемся напоследок?

Она достала нераспечатанную бутылку «Белого аиста» и вручила ее Валентину:

— Распорядись.

Валентин откупорил бутылку и наполнил рюмки.

Прежде чем выпить, Изольда накрыла его руку своей ладонью и, глядя на него влажно блестевшими глазами, прошептала:

— Валюш, я люблю тебя!

— Ни черта не понимаю!

— Дурак и не лечишься! — улыбнулась Изольда сквозь слезы. — Но я все равно хочу, чтобы ты услышал это еще раз: Валька, я люблю тебя! Ты моя радость и печаль. Ты — единственный на свете мужчина, от которого я без ума и которого хотела бы любить всю оставшуюся жизнь. Ну да, мои клиенты-пациенты мужеска пола для меня только клиенты-пациенты. А мужчина у меня один. Единственный и самый лучший. Других нет. Другие где-то там, — небрежно махнув рукой, она прижала к своей груди ладонь Валентина: — Я сказала тебе всю правду.

— Верю, — Валентин погладил ее по голове, а в груди тонко и пронзительно защемило — И знаешь что? Давай не будем напиваться.

— Давай не будем! — согласилась Изольда.

Эпилог

Как выяснилось впоследствии, именно Иконников через подставных лиц скупал акции «Ориона» и после убийства Орлинкова фактически стал обладателем контрольного пакета.

Однако самые интересные вещи вскрылись сразу после того как Савина дала признательные показания, и на «Нике» по горячим следам был проведен внезапный обыск. Оказалось, что в подвальном ее помещении, оборудованном по последнему слову техники, было налажено производство компактных бесшумных пистолетов, которые по пробивной силе и скорострельности превосходят все известные экспертам мировые образцы.

Установлено, что на «Нике» было изготовлено и орудие убийства Орлинковых, обнаруженный в квартире Савиной бесшумный браунинг калибра 6,35.

Сразу после ареста Иконникова возбужденное против него дело и дело Савиной сведенные в одно производство, были переданы следственно-оперативной группе, которую возглавил прибывший из Москвы следователь-«важняк», а Брянцев принял к своему производству дело о давнем убийстве криминального авторитета в Красноисетске и целиком сосредоточился на нем. Лазутин тоже вернулся к своей повседневной работе. Дело об убийстве Ионина так и осталось нераскрытым: единственный свидетель, который, возможно, мог сообщить приметы нападавших, бесследно исчез при невыясненных обстоятельствах.

Олега Миронова уволили из милиции «за потерю бдительности». Сейчас он работает в охранном предприятии, куда устроился по протекции бывшего сослуживца Славы Орехова, зарабатывает прилично и уже сделал первый взнос на квартиру. Недавно женился на Кате Соломиной, пока живут у ее родителей.

Что же касается Валентина Карташова, то кадровая перетряска на «Орионе» его никак не коснулась, он по прежнему пока работает цеховым технологом, однако Изольда тайком от него хлопочет перед своими «старичками», и уже поступило заманчивое предложение от одной весьма солидной фирмы. Настолько заманчивое, что Валентин готов был тут же согласиться, однако решил все же сначала переговорить с Изольдой. Узнав, что его новая работа будет связана с частыми и длительными командировками, она посоветовала не спешить с окончательным решением:

— Дай им понять, что ты знаешь себе цену. Тебе необходимо подумать.

— Пока думаю — возьмут на это место другого, мало ли сейчас безработных специалистов, — пытался он возражать.

Однако Изольда все же настояла на своем.

— На этой фирме свет клином не сошелся, — сказала она.

Она не сомневается в том, что последуют еще предложения.

КОНЕЦ

Оглавление

Пролог

1. Дурное предчувствие

2. Встреча

3. Беда

4. Эксперты

5. Версии

6. Поминки

7. Сороковой день

8. Заявление подано

9. Сан Саныч

10. Олег Миронов

11. Филипп Лазутин

12. Жертвы киднэппинга

13. Вторая пуля

14. Таинственная брюнетка

15. С Киром покончено

16. Брянцев

17. Перст судьбы

18. Cherchez la femme

19. Мир тесен

20. Иконников

21. Смятение

22. Доживем до понедельника

23. Тяжелый разговор

24. Удар ниже пояса

25. Черная полоса

26. Сыщик поневоле

27. «Ника». Интерьер

28. Ида Орлинкова

29. Милые бранятся…

30. Сдобные булочки на обед

31. Фигуристка

32. Провокация

33. Вторая попытка

34. Немного романтики

35. Еще одна нечаянная встреча

36. Новая версия

37. Cherchez la femme (II)

38. Миронов

39. Обыск

40. Савина требует адвоката

41. Очная ставка

42. Happy end

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg